Пролог
Московский Ордена Трудового Красного знамени
Физико – Технический Институт
был основан 25 ноября 1946 года согласно…
(из Постановления)
Если есть Физтех, то должен быть и Физ этих
(малоудачный, хотя и популярный каламбур)
Привет. Меня зовут Ричард Эшкрофт (Richard Ashcroft), я родился в Англии, с 1990 по 1997 год играл и пел в составе The Verve, весьма успешной группы ныне отмершего стиля «брит-поп», в результате чего был признан одним из лучших рок-поэтов конца 90-х годов прошлого века, что и побудило…
Шутка. Шутка всё, кроме, быть может, «поэта», хотя эта книга будет исключительно в прозе. Меня зовут Михаил Лебедев (Mike Lebedev), я родился в Москве и указанный промежуток времени посвятил гораздо более прозаическому на первый взгляд делу — учебе в прославленном Московском физико-техническом институте, в просторечии известном как «Физтех». «Шесть счастливых лет» — так традиционно называют указанное занятие все общеупотребительные путеводители по Стране Знаний… (по традиции, в Физтехе, вернее НА Физтехе, как принято выражаться НА нём самом — процесс созревания молодого, талантливого специалиста несколько замедлен и составляет шесть лет вместо общепринятых пяти — прим. авт.)
Нам в некотором смысле исключительно повезло. Мы, родившиеся в начале семидесятых, сумели более-менее осмысленно пожить сразу в двух эпохах. Мы еще успели под грохот барабанов вступить в пионеры на Красной площади, а наиболее ретивые — еще и в комсомол, на волне его какого-то очередного переломного, а заодно уж и последнего съезда. На первом курсе нам еще пришлось, позевывая, законспектировать что-то из Карла Маркса, пусть уже и в рамках курса некоей «Гуманитарной общечеловеческой истории» — а дипломы, эти «путевки в Большую жизнь», в которой, правда, уже давно жили, мы получили под торжественные клятвы Первого Президента, вступающего на второй срок. Путчи, дефолты и многочисленные «впервые поистине демократические выборы» совпали у нас с зачетами, экзаменами и проваленными сессиями.
Родись мы чуть позже — мы не застали бы уже многих занятных, хотя и абсолютно бесполезных с практической точки зрения вещей. Чуть раньше — в буйное время «рождения новой, свободной России» мы бы вошли уже как минимум более взрослыми, а значит — куда как более циничными (ну или хотя бы — более-менее сформировавшимися людьми с «высшим образованием»). Мы же прошли по самому срезу. Я же и говорю — повезло.
Мы мечтали стать физиками, химиками и конструкторами баллистических ракет (ну, кто мечтал, конечно… вот я мечтал). А стали брокерами, аналитиками, зампредами (хотя я вот не стал) и, простигосподи, менеджерами (наверное, тут мечтал не так сильно). Мы не принесли пользы нашей бедной Родине, расщепляя атомное ядро, синтезируя новые элементы и запуская межпланетные корабли. А если и принесли, то пользу исключительно пассивную: НЕ расщепляя, НЕ синтезируя и НЕ запуская. Так получилось. Нашей вины тут нет, а если и есть, то совсем чуть-чуть. Такое было Время…
…При таком мощном, преисполненном искреннего гражданского пафоса Прологе, самое время перейти к написанию чего-нибудь наподобие «Гимна потерянного поколения». Однако ж нет. Эта книжка будет абсолютно аморальна. Аморальна в том смысле, что в ней не будет никакой морали. Зато будет несколько забавных (хотя иногда и чуточку грустных) историй про одно из самых лучших мест на этой земле, где нам довелось побывать. Побывать, разумеется, и в самое лучшее время — на очередном переломном срезе стыка эпох, но это уж как водится. А «Гимн…» Пожалуй, как-нибудь в другой раз.
Да и какое мы, сказать по правде, «потерянное»… хотя и особо «найденным» нас тоже не назовешь. Сейчас, скажем, если к кому из будущих персонажей меньше чем через две секретарши дозвонишься — считай, уже большая удача. Хруст купюр скрасил нам горечь того, что до смешного мало в нашей жизни встречается вторая частная производная по времени, ибо, как неустанно повторял доцент Петрович: «Лишь человек, хотя бы раз, самостоятельно взявший эллиптический интеграл по поверхности, может с уверенностью утверждать, что дважды два — это всё-таки четыре»… (Петрович, кстати,– это не запанибратское такое обращение к наставнику, а настоящая фамилия). Один лишь автор, до сей поры пребывающий в статусе «будущего знаменитого писателя», в своей скромной каморке строчащий эти взволнованные строки, хотя… если вы держите в руках эту книжку, то… Тс-с-с… Представление начинается.
И начинается оно, конечно, с какого-нибудь ударного эпизода, чтобы сразу захватить драгоценное читательское внимание. Ну, вот хотя бы с этого…
«…И тогда, значит, Конь Лёшу Голикова ласково так сзади приобнял, от каковой наглости оба практически синхронно выкатили глаза — да и говорит ему:
— Лёш, тут, значит, у нас к тебе такое дело…»
Хотя нет. Тут пока многое непонятно. И про Коня, и про Лёшу Голикова. Начнем с другого.
«… И тут, значит, неожиданно проснулся мужчина в очках и самом крайнем ряду, и крайне заинтересованно так спросил:
— Молодой человек! Ну а вот если по сути своей — известно ли Вам хоть в малейшей степени…»
Стоп. Тут тоже надо всю предысторию рассказать.
«…Тут подошел Макс, самый умный, надо заметить, из всех нас — и сказал… А студент Базилевич вдруг откуда-то сбоку тоненько так возьми да и пискни… А Митрич со всех своих ста девяносто четырех вдруг как перегнется через парапет и во весь голос…»
В общем, ясно. Рассказывать будем с самого начала. Ну, так оно и правильно.
Олег Юрьевич
Про Физтех мать талдычила всегда. По крайней мере, с того момента, как я, скрепя сердце, расстался с детскими мечтами стать милиционером, водителем «Икаруса» и продавцом мороженого — и горестно осознал тот факт, что судьба моя, как и всякого ребенка из интеллигентной семьи, решена: «поступать». Причем делала это в присущей женщинам иносказательной форме. Работая в секретном «ящике», она говорила так: «У нас на работе много умных мужиков. Но СООБРАЖАЮТ — только те, кто с Физтеха…» Аргумент, честно говоря, звучал веско, но несколько расплывчато. Так что всё, что удалось уяснить на предварительном этапе — это то, что загадочный «Физтех» находится в дыре еще большей, нежели наше родное Бескудниково, где-то в не менее загадочном «Долгопрудном» и, по всей видимости, титул «Московский» носит по недоразумению.
Да и вообще отношения с физикой как с наукой сперва никак не складывались. Перельмановская «Занимательная физика» была занимательной, а вот школьные опыты по замеру диаметра сушеного гороха — не очень, не говоря уж про мучительные попытки растущего мозга осознать тонкую разницу между «весом» и «массой». Математика нравилась больше. Особенно после того, как удалось занять третье место на районной олимпиаде, что в масштабах школы произвело самый настоящий фурор. Нет, ребята-то у нас, на нашей рабочей окраине, были все хорошие, но всё-таки до той поры родное среднее учебное заведение если где и лидировало на локальном уровне, то разве лишь по количеству стоявших на учете в детской комнате милиции и числу внеплановых беременностей у старшеклассниц. А так всё хорошо, да… Учительница Татьяна Петровна торжественно поздравила перед классом и в подарок вручила брошюру. На обложке значилась всё та же загадочная аббревиатура «МФТИ» (подозреваю, что и тут без мамы не обошлось), а внутреннее содержание сулило читателям по окончании «шести счастливых лет» скорейший выход на самый что ни на есть передний край прославленной отечественной науки…
Поздно. У меня уже снова была Мечта. Ясными вечерами, благо, позволял наш десятый этаж, через не застроенный еще «монолитными» высотками город я часто разглядывал ее светящийся, пронзающий низкое московское небо шпиль. Университет. Московский, Государственный, имени Ломоносова. Обязательно мехмат. Ну, или, в крайнем случае, ВМК, вычислительная математика и кибернетика. Весной, дав родителям честное слово кататься «только вокруг дома», мы с моим закадычным корешем Олегом Юрьевичем предпринимали довольно рискованные велосипедные поездки на Ленинские горы, и там я зачарованно давал полный круг по необъятной территории. «Мой… моё… здесь я буду учиться… прямо как в кинокартине «Курьер» буду с серьезным видом сходить по этим ступеням после занятий…» — а Олег Юрьевич наблюдал за мной с некоторой иронией во взгляде. Хотя у него тоже была мечта. «Окончу путягу, будет третий класс… Потом в армию, оттуда — уже первый, все категории…» Олег Юрьевич мечтал продолжить династию и стать шофером. Тоже неплохо. Так что со мной он ездил, имея в виду еще и сугубо практическую цель — «Изучаю дороги…»
К осуществлению мечты, надо признать, я шел довольно твердо. С шестого класса посещал вечерний математический кружок. С седьмого — дополнительные занятия в знаменитой пятьдесят седьмой матшколе (сразу сообщу, что «пятисемитом» в итоге так и не стал, подтвердив тезис, что для этого мало быть русским — надо еще и довольно плохо знать математику). Выписывал и, хотя и ни слова не понимал, внимательно прочитывал от корки до корки тематический журнал «Квант». Участвовал в самых разных естественнонаучных олимпиадах. По ходу дела поступил даже в физический класс еще одной хорошей школы, сумев, правда, решить всего одну задачу по физике против шести по математике. Повезло на собеседовании: умудрился войти в тот момент, когда «физик» отлучился на минутку по малой нужде, а «математик», оценив стопроцентный результат по своему направлению, меня быстренько принял… я вообще везучий! (правда, и в эту школу я тоже не пошел: совсем далеко было от дома, а у нас только до метро было в час пик полчаса в автобусе, носом упершись в чей-нибудь хлястик…). А поступил, в конце концов, в маткласс третьей школы, и тоже очень хорошей. В общем, дорога к Мечте была прямая, и тут…
И тут однажды…
И тут вдруг совершенно случайно…
Наверное, это был первый Случай. Но совершенно точно — не последний в веренице деяний Непознанной Закономерности. Зачем? Не знаю… но раз оно было так — значится, так оно и надо. Физики, несмотря на дарованную им свыше Неопределенность Гейзенберга — зачастую фаталисты…
…Стоял прекрасный, хотя и беспросветно тусклый осенний вечер. Я, как и постоянно теперь после поступления в новую школу, работал над осуществлением Мечты — а именно, высунув от напряжения язык, прилежно постигал тонкости раскрытия неопределенностей по правилу Лопиталя. Неожиданно в дверь позвонили. На пороге стоял мой друг Олег Юрьевич, изрядно промокший и довольно печальный. Глаза его лихорадочно горели. «С Александром подрался…» — сообщил он, нервно разминая спёртую у отца «Яву-явскую», и кивнув головой в сторону мусоропровода, показал, что дальнейший разговор родительских ушей не требует. В результате коротких, но содержательных переговоров на лестничной клетке выяснилось, что…
«Александр» был учителем труда и прочего продуктивного рукоприкладства в нашей (вернее, в моей — уже бывшей) школе, и даже заодно — методистом по этому делу всего нашего северного района столицы. Полностью звался он Александр Васильевич Кузнецов и, что удивительно, не имел в среде питомцев никакого прозвища. За глаза его так и звали — «Александр» (хотя у моего будущего друга Сергея Базилевича учитель географии (географии!!!) звался Лев Семенович Атлас, и всё равно имел «погоняло»… Какое? Правильно: «Глобус»). Александра в школе уважали и побаивались. Тридцать безупречных лет на стезе народного образования превратили его в законченного педофоба. Мастерские его были автоматизированы и механизированы по последнему слову тогдашнего прогресса. На теоретические вопросы по технике безопасности и устройству токарного станка мы отвечали, молча, тыкая электрифицированной палочкой в варианты ответов, после чего сразу загоралась оценка (как правило «два» или «три»), а в ответ на обиженное сопение вспыхивало ярко-красное табло «Возьми дневник!!!» (им же сопровождался и каждый выход экзаменуемого к доске). Сам же Александр всё это время сидел, тяжело опустив голову на сложенные руки. Иной раз за сдвоенный урок труда он не произносил ни единого слова… и, как эмпирически установил однажды всё тот же Олег Юрьевич — обычно это случалось на следующий день после тихого камерного вечера в кругу коллег по просветительскому цеху: физкультурника «Бори» и учителя пения Петра Михалыча… Колоритное, конечно, было трио.
В общем, выяснилось, что мой друг умудрился подраться с Александром. Вернее, как сказать, «подраться»… Почувствовав (рановато всё же) разворачивающуюся в четырнадцатилетних плечах силу-силушку, он попытался оспорить указание «Возьми дневник!!!», сославшись на традиционное «забыл дома». Александр этому вескому доводу не внял и предпринял попытку изъять дневник силовым путем, каковому Олег Юрьевич силовым же путем и воспротивился, ссылаясь на Женевскую конвенцию, Хельсинкское соглашение и хартию о неприкосновенности личного имущества. Слово за слово, дневник Александр все же добыл, заодно отвесив строптивцу пару затрещин, получил в ответ нечто вроде хука — в общем, вышел большой скандал с вызовом родителей, Олега Юрьевича заставили извиняться, пригрозили выгнать, потом сообразили, что он и сам уж рад-радешенек отсюдова свалить — и тогда пригрозили наоборот, оставить, а потом классная Алевтина Алексеевна это дело замяла.
Прошла неделя, но обида не утихала. И вот теперь у Олега Юрьевича созрел план мести. Того блюда, которое подают холодным, ага. Он задумал перебить Александру окна в его мастерской, да не одно, а все пять (наша школа та, что называют «самолетиком»: мастерские во втором корпусе, с тыла на первом этаже). Причем, будучи натурой творческой, ну и в целях конспирации, само собой, — Олег Юрьевич замыслил это так: привязать к веревке килограммовую гантель, сесть на любимый велосипед «Кама» и, на полной скорости проезжая мимо и вращая веревкой, в кратчайшие сроки поразить все пять целей одну за одной. И, сделав невозможным проведение уроков и избегнув, таким образом, новой встречи с любимым педагогом, стремительно скрыться в ранней осенней мгле. Схема в простоте своей — поистине гениальная.
От меня в этой связи требовалась помощь, так сказать, по профилю: рассчитать скорость движения Олега Юрьевича в привязке к тактовой частоте махания гантелей, чтобы, значит, удары приходились точно в окна, а не в простенок. «Сам я чё-то, б ля, не могу сообразить, а ты у нас умный…» —| завершил Олег Юрьевич свой доклад.
Сроку было дано завтра к вечеру.
Отбросив постылое правило Лопиталя, я углубился в решение интереснейшей, а самое главное — реальной задачи. Однако быстро осёкся… А как вычислить сопротивление воздуха? А падение скорости вращения гантели после удара по стеклу? А замедление из-за этого Олега Юрьевича как такового и дополнительное время на набор прежней скорости? Вопросы били, как говорится, наповал. Быстро пролистав задачник по математике до конца, я убедился, что требуемого мне примера нет и в помине. «Суха теория, мой друг…» Да и какое имеют значение все пределы, приращения и производные на исчезающе малых отрезках — когда пришла пора вступиться за честь Товарища?!
Зато в срочно снятом с полки и до того момента ни разу не раскрытом «Сборнике задач по физике» подобного добра было предостаточно. Летающие камни, несущиеся по сложным траекториям велосипедисты и сопротивляющийся изо всех сил воздух в изобилии сыпались с каждой страницы. Сразу стало видно: вот здесь кипит настоящая Жизнь, здесь нет места абстрактным группам, поверхностям и графам — зато каждая задача есть чей-то маленький подвиг во имя настоящей мужской дружбы. Вслед за сборником была извлечена и давешняя брошюра с буковками «МФТИ», дрожащими руками перелистана и…
В каких-то полчаса всё было кончено. Старая Мечта была сдана в утиль, сразу и навсегда, вымысел навсегда уступил место реальности, а вместо шпиля в сердце моем поселилось это приземистое здание с заглавными буквами над входом…
Я же и говорю — Случай. Хотя…
Спасибо, мама.
И спасибо тебе, Олег Юрьевич. Спасибо — и прости. Твоя мечта не претерпела изменений, и ты стал тем, кем и хотел стать — хотя из всей шпаны нашего класса был чуть ли не единственный, кого считали небезнадёжным. Может быть, потому что однажды я так и не зашел к тебе…
Всё к лучшему.
Эпизод один / Эпизод два
Свой первый выезд на Физтех я запомнил хорошо. Да и второй, в общем, тоже…
К осуществлению новой Мечты я подошел еще более тщательно, нежели старой — видимо, сказался накопленный уже в этой области опыт. Первым делом, решив вступительное задание из журнала «Юный техник», стал учеником Заочной Физико-Технической школы, прославленной ЗФТШ, давшей путевку в долгопрудненскую жизнь не одному поколению юных «ботаников» со всех концов нашей необъятной страны. Стал — и в один прекрасный день извлек из почтового ящика конверт с казенным штемпелем и своим Самым Первым Заданием внутри…
Мы уже на Физтехе, друзья! И теперь, чтобы неподготовленному читателю было проще ориентироваться в местных терминах, диалектных выражениях и прочих локальных фразеологических оборотах — все непонятные словосочетания мы будем пояснять с помощью «Словаря-минимума». Вот, кстати, и первое:
Словарь-минимум — триста наиболее употребительных в научной и технической литературе слов (английских), сведенных для удобства в специальную
брошюрку. Выдавался и изучался на втором курсе. Знание «словаря-минимума» требовалось «в обе стороны»: то есть, по нему бедных фестехов гоняли и с английского на русский, и с русского на английский — в отличие от большинства других упражнений, ориентированных в основном на простой перевод и хотя бы легкое понимание собственноручно переведенного.
Ну и сразу применим полученное знание на практике.
Задание — основная форма вколачивания знаний по базовым предметам в головы фестехов. Два-три «задания» за семестр по шестьдесят-семьдесят задач каждое по физике, матанализу ну и каким-нибудь «дифференциальным уравнениям» для полноты картины — вполне достаточно для того, чтобы на все двадцать четыре часа в сутки обеспечить трудолюбивого студента счастьем Познания доселе Неизведанного. Недаром «задавальник» (книжечка с собственно заданиями) любовно именовался «задавИльником»…
Итак, в один, без сомнения, прекрасный день из почтового ящика было извлечено моё Самое Первое Задание. Две ротапринтных брошюрки, математика и физика, сперва вводная матчасть, затем, собственно, задачки. Задачки показались довольно хитрыми, но читать вводную матчасть я все равно поленился. Тем более, что первые две недели боялся не то что бы развернуть, а дышать и даже смотреть на Задания. Шутка ли — с Физтеха прислали. Мне. МНЕ. Знают, значит. Помнят. И даже, возможно — ждут. Наконец, я все-таки взялся за НЕГО. Все решения были тщательно проверены и трижды переписаны начисто, на обложку трехкопеечных тетрадок были наклеены таблички для будущих оценок (сплошных «пятерок», само собой), тетрадки запечатаны в конверт, конверт отнесен на почту, а полученная взамен квитанция с гордой надписью «Куда: Институтский пер. 9, МФТИ» воцарилась на книжной полке на самом видном месте…
Обратно проверенного задания ждать пришлось довольно долго. Уже пришло, было решено и отправлено второе, пришло третье, а нужной весточки с Институтского всё не было. В общем, времени прошло ровно столько, чтобы несколько раз умерла и снова возродилась Надежда. Наконец, из помятого конверта извлечены были не ставшие уже привычными задачи, а мои родные тетрадки. Из надписи красной ручкой на обложке следовало, что моим заочным преподавателем назначен «студент первого курса Кротов Кирилл», а многочисленные пометки и замечания на страницах свидетельствовали о том, что работа над моим заданием была проведена самая тщательная…
О-о-о-о! Самый настоящий студент самого настоящего Физтеха разговаривает со мной как с равным, пусть и в удаленном режиме. Наверное, даже если бы я получил ответ от Деда Мороза на свое письмо, которое в детстве писал ему на каждый Новый год – я бы и то был потрясен меньше. О-о-о! Студент! МФТИ! Пишет! Мне! О-о-о-о! Вот, чего он там строчит… «Абсолютно неправильно применен Второй закон Ньютона…» О, это он МНЕ, персонально… а вот еще — «Нет ни малейшего понимания понятия предела и ограниченности сверху…» Как живой говорит — «Где Вас так учили упрощать выражения???» Я почти был готов молиться на неведомого минуту назад «студента первого курса» Кротова…
Эйфория несколько спала, когда я, листая, добрался до заключительных страниц. Две синхронных сиротливых тройки венчали оба выстраданных труда, причем в своем финальном слове студент Кротов намекнул, что выставлены они скорее авансом, и даже сделал предположение о некоторой туманности моих перспектив в разрезе МФТИ в случае продолжения работы над заданиями в том же ключе…
Нет, я почти со всем был согласен — кроме, конечно, любимого Второго закона Ньютона, сместившего с первой позиции некогда царившее там правило Лопиталя. Немедля обложившись всеми имевшимися учебниками, справочниками и задачниками, я начал строчить подробный и обоснованный ответ студенту Кротову Кириллу, вылившийся в итоге практически в третью дополнительную тетрадку — но ведь Научная Истина должна была быть восстановлена! Тем более, что как раз пришла пора слать очередное Задание…
Ждать второго ответа пришлось еще дольше, чем первого — зато он оказался куда как более кратким. Особенно вяло Кротов Кирилл среагировал на мою двадцатистраничную попытку навязать ему жесткий диспут по поводу второго закона Ньютона, сообщив что-то вроде «А может, ты и прав, мужик…». В ту пору я еще не знал, что «мужик» — это всего лишь принятая на Физтехе форма обращения друг к другу, так что расценил «мужика» как признание своей безоговорочной победы. Третий ответ состоял из одних лишь голых оценок по задачам. Четвертого не было вовсе…
Встревоженная мама разыскала телефон и позвонила самой Инессе, бессменной руководительнице ЗФТШ. Та обещала разобраться и попросила перезвонить через день. Через день выяснилось, что за плохую успеваемость и «снижение требований» к себе студент первого курса Кротов Кирилл сперва был лишен гордого звания «преподаватель заочной школы», а затем, по итогам первой же сессии — и базового звания «студента первого курса», и в данный момент его личное дело передано в соответствующий райвоенкомат города Москвы…
Это был удар. Не то чтоб я остался без преподавателя — назначили другого. И не то чтоб я сильно убивался по нелегкой будущей судьбе «сапога» Кротова. Просто как-то не укладывалось в голове: был фестех — и не стало фестеха… и практически своими собственными руками, путем «снижения требований» к самому себе… и бывший светлым и вожделенным образ «студента МФТИ» несколько поблек в моих глазах.
Так я впервые понял, что фестехи — это тоже живые люди. А впоследствии и сам неоднократно подтвердил этот тезис (здесь много «улыбок»).
А в ЗФТШ, конечно, мне довелось вернуться, уже в качестве «преподавателя», объяснив это для себя необходимостью вернуть тот моральный долг перед старшими товарищами, вынужденными в свое время почти три года ежемесячно разбирать мои путаные каракули. Включая, конечно, и горемычного студента Кротова, но… Само собой, мною двигали и меркантильные соображения — в тот год стипендия как раз ужалась до эквивалента двух бутылок пива у платформы «Долгопрудная», причем выпиваемых по схеме «посуда сдается на месте», а за разбор чужих уже каракулей полагалось какое-никакое, но все-таки денежное вознаграждение. Да и выступил я тогда, в основном, конечно, в незабвенном кротовском стиле. До сих пор помню свою трогательную переписку с одним весьма любознательным и чрезвычайно многословным юношей откуда-то из-под Усть-Каменогорска — диспут, завершить который пришлось сакраментальным «Да ладно, мужик, не переживай… Главное, чтоб ты к нам в итоге поступил, а Второй закон Ньютона — это ж, по сути, так…»
Жизнь, как всегда, оказалась еще справедливей, чем мы думаем. «Зарплата» в ЗФТШ начислялась раз в квартал, как раз перед ее получением грянул очередной «черный вторник», или что там еще было — так что вырученного за четыре стопки проверенных тетрадок хватило как раз на два билета в ложу Большого театра и два кокт… да нет, конечно. На два билета на хоккей («проходной», дневной матч турнира «Приз газеты Известий») и два мороженых-«стаканчика» в перерыве. Так что работал в итоге в чистом виде — за идею. И так оно и правильно. И наконец…
И наконец, настал мой первый выезд. Заочная школа предлагала своим питомцам-москвичам еще и лекции два раза в месяц, математика и физика попеременно, прослушать по материалам текущего задания доклады доцента со смешной фамилией «Болибрух», ну и вообще — приобщиться, так сказать, к будущей альмаматери. И этот день — настал…
…Был чудный сентябрьский вечер. Солнце окатывало землю совсем летним светом, мягкие желтые краски лишь слегка проглядывали сквозь словно вновь разбуянившуюся зелень, и всё вокруг будто бы шептало — зимы не будет! Ни зимы, ни даже, возможно, и осени… да и могло ли быть иначе в ТАКОЙ день. Смирив гордыню, я согласился даже с тем, что мама поедет со мной — хотя, конечно, «мама» была не комильфо для четырнадцатилетних остолопов не только одной лишь нашей рабочей окраины.
Несмотря на относительную близость, до платформы «Лианозово» добирались мы аж на двух автобусах. Со временем я оптимизирую этот маршрут, заменив пересадку коротким утренним рывком до Дмитровского шоссе. Тысячу раз… да, никак не меньше… но то — был самый ПЕРВЫЙ. С еще большим временем дорога претерпит уже принудительную оптимизацию, когда один за другим начнут отменяться локальные рейсы, вплоть до того, что в Лианозово перестанет заворачивать легендарный 763-й автобус, и где-то на пятом курсе редкие уже поездки на Фестех за каким-нибудь завалящим спецкурскиком или зачетиком по физкультуре будут начинаться с легкой пробежки до платформы уже «Дегунино». Но всё это будет потом.
«Лианозово» встретило нас обычной суетой малосанкционированной торговли с рук и совсем уж припозднившимися дачниками. Из-за плавного поворота от Бескудникова, изящно изогнувшись и слегка наклонившись, выкатила электричка. Всё во мне возликовало: вот, Физтех еще не начался — но он уже здесь! Это же живая иллюстрация к сто раз пережеванному сюжету — равноускоренное движение по окружности, наклон дороги помогает уменьшить трение, вот при такой скорости угол должен быть таким, а вот если такая, то синус… или, вроде, косинус… в общем, вот он я такой, и к поступлению в МФТИ практически готов. «Шша-а-а…» — мягко выдохнули двери и, захлопнувшись, покатили меня в новую жизнь…
Путь этот, надо заметить, оказался на удивление короток. Промелькнула платформа с космополитичным названием «МАРК», расположенная формально хоть и в черте города, но явно равноудаленная от ближайшего заасфальтированного участка местности не менее чем на один километр. Медленно и уныло протянулся удушливо пахнущий корпус завода ДХЗТОС, некогда выпускавшего бинарные отравляющие соединения, а затем переконверсированный на мирную, но тоже жутко воняющую продукцию. И вот — стук колес замедлился, и наш довольно древний, дизайна годов эдак 60-х, состав плавно тормознул у платформы «Новодачная», о чем и оповестил скрежещущий голос машиниста…
Я вопросительно посмотрел на мать. «Вроде ж до Новодачной? Так вроде в Брошюре-то обещалось?» Та тотчас успокоила меня — «Да нет. Ну, в Долгопрудном же! Физтех — в Долгопрудном. Больше-то и негде!», однако, в конце предложения начала уже накапливаться неуверенность. Двери поезда оставались приглашающе открытыми. Встревоженная мама кинулась к той части вагонной публики, которая показалась ей наиболее интеллигентной — «Скажите… физико-технический институт — нам здесь выходить?!!!» Наиболее интеллигентная часть публики уставилась на нас молчаливым и непонимающим взором. И лишь один, сравнительно еще не до конца опустившегося вида мужик из дальнего тамбура весело откликнулся: «Здесь, мать… здесь!» Мы кинулись к дверям, но — «Шшша-а» — двери в Новую жизнь захлопнулись, и сама жизнь потекла мимо моего носа потрепанными спортивными площадками и изнанкой дальних общажных корпусов…
Но далеко не всё еще было кончено. Надежде в тот день было суждено родиться и умереть еще один раз.
Взмокнув от волнения и значительной скорости передвижения, мы, наконец, покинули дельта-окрестность платформы «Долгопрудная» и, спустя какое-то время, вступили на территорию Физтеха. Увиденное, конечно, несколько разнилось как с фотографиями в Брошюре, так и с глубоко личными предожиданиями — но и того хватило, чтобы я застыл в немом благоговении… Вот, весело переругиваясь и постукивая футбольным мячом об асфальт, прошла группа подтянутых молодых людей. Вот кто-то протащил совсем домашнюю авоську со свесившимся наружу и изрядно надкусанным батоном за 11 копеек «Студенческий» (нет, ну а какой еще?). Вот надрывно грянуло из верхнего окна неизбежное в тот сезон «Перемен — мы ждем перемен!» Вот… нет, не то чтобы я ожидал увидеть толпы интеллигентов-очкариков, деловито снующих в обнимку с карманными синхрофазотронами, но все-таки… хотя… хотя хватило и увиденного. Тем более, как быстро объяснил сам себе — имеет же, в конце концов, будущая научная элита страны право на личное времяпрепровождение, тем более в такой субботний вечер. А в обнимку с синхрофазотронами они сядут завтра… а, ну не завтра, а в понедельник, вот там, в тиши лабораторий и недрах выглядевших столь весомо учебных корпусов. Вот, кстати, и о корпусах. «Э-э, молодой человек, извините! — мама таки отыскала где-то в стороне о чем-то задумавшегося интеллигента-очкарика, — Молодой человек! Как нам отыскать Большую физическую аудиторию?»…
«Московский Физико-Технический институт прихотливо раскинулся в излучине Долгого пруда, известного со времен царствования императрицы Е…» Ну ладно, ладно. Не прихотливо. Да и сам Долгий пруд, давно уж превратившийся в застывшее зеленоватое болотце, расположен где-то вдалеке (говорят, туда добегали только участники лыжной секции… ну, не знаю, я на футбол ходил). Но вот то, что «раскинулся» — так это совершенно точно.
В целом, архитектура Фестеха лишена внутренней, да и какой-либо вообще, логики. Начать хотя бы с того, что в полной мере по официальному адресу «Институтский переулок» находятся лишь Аудиторный и Лабораторный корпуса, то есть непосредственно те, с которых и «пошла есть» земля Фестеховская. Главный корпус и корпус Радиотехники расположены уже где-то в глубине квартала. А Новый, «Чернильница» (башня Корпуса прикладной математики, прозванная так за некогда радикально фиолетовый цвет) и, конечно, прославленная Столовая — стоят уже на улице Первомайская, берущей свое начало в шумной толчее Долгопрудненского транспортного узла и жизнерадостно и логично завершающей свое течение в преддверии «старого» Долгопрудненского кладбища. На Первомайскую же выходит и студгородок, включающий в себя также бассейн, спорткорпус №2 и профилакторий, этот последний приют всех оголодавших на питании одним лишь гранитом науки. И наконец, где-то в глубине локальной промзоны замаскирована наша сверхсекретная военная кафедра, куда мы, конечно, тоже заглянем в свое время. Собственно, это лирическое отступление сделано лишь для лучшего понимания последующего эпизода, поскольку бывшие ТАМ всё прекрасно знают и без меня, а небывшие… впрочем, если эта скромная книга подвигнет кого-нибудь на легкую ознакомительную экскурсию по Фестеху — автор сочтет свою литературную миссию на этой земле более чем выполненной…
«Молодой человек! Где же здесь все-таки Большая физическая аудитория?» Молодой человек внимательно осмотрел сначала маму, затем елозящего от нетерпения меня, причем во втором случае, как мне показалось, в глазах его мелькнула горькая сочувствующая улыбка… «Там… по аллее, направо, войдете в корпус и на пятый этаж…» Четко выполнив указания, мы действительно отыскали большую, хотя и не очень светлую аудиторию («пыль научных веков» — уважительно подумал я), количественный и качественный состав портретов на стенах которой неоспоримо подтверждал тот факт, что данное помещение — аудитория, безусловно, Физическая. Выбрав лучшее место где-то посередине, чтобы не очень близко, но и не слишком далеко — я аккуратно выложил на парту ручку, хрустнул новенькой тетрадкой, торжественно вывел что-то вроде «Лекция №1, лектор — профессор Болибрух» (учитывая важность события, научный статус докладчика был повышен) и приготовился записывать. Мама, мужественно дав клятву ничем не обнаруживать факта нашего родства, с каким-то литературно-художественным изданием тихо пристроилась на самом верхнем ряду…
Характерно, что в аудитории мы оказались одни, несмотря на практическую близость указанных семнадцати часов начала. Сперва от волнения я даже не обратил внимания на этот факт, но когда часы показали без одной минуты пять, а народу не прибавилось ни на единого человека — всё во мне возликовало. «Один! Я один здесь со всей Москвы! Сейчас придет профессор и прочтет лекцию специально для меня!!! Он запомнит меня! Мы познакомимся и даже, может быть, подружимся! Он оценит мое желание и предложит позаниматься дополнительно! Ведь я один, ОДИН из всей столицы ТАК мечтаю поступить в МФТИ!!! Возможно, меня даже зачислят без экзаменов и заранее, так что я уже весь десятый класс смогу проходить в гордом статусе студента! Я!.. Меня!.. Сейчас!..» Я был на седьмом небе от счастья.
Более того, никто не появился и в пять минут шестого. И даже в десять. Особенно настораживающим выглядел тот факт, что не появился и сам означенный докладчик профессор Болибрух, так что едва выработанная и такая стройная гипотеза начала немедленно опровергаться методом контрпримера. Часы меж тем пробили уже пятнадцать минут, и даже двадцать. Аудитория сквозь пыльные окна начала наполняться мягкими осенними сумерками. Я беспомощно обернулся на маму, но она, погруженная в чтение, казалась, не замечала разыгрывающейся почти на ее глазах сыновней трагедии. Половину шестого гулко отбило оцинкованное ведро — это пришла уборщица и начала противно шаркать тряпкой где-то в проходе. Заметив неубранных посетителей, она вопросительно взглянула на нас — мол, чего расселись-то… работать мешаете! «Мы эта… лекция… ЗФТШ… механика равноускоренного движения… профессор Болибрух…» — пролепетал я, уже чувствуя что-то глубоко неладное…
На Физтехе даже бабушки-уборщицы иной раз понимают в механике равноускоренного движения гораздо больше, нежели среднестатистический гражданин. Сочувственно обмакнув тряпку в ведро, бабуля посмотрела на меня добрым взглядом и сказала: «Дык ведь эта, милок… лехция-то у тибе — небось, не здесь… туточки у нас тока стюденты уже… Лехция-то небось — в ГЛАВНОЙ Физической: там и приборы, и лазер какой, и другая пособия наглядные… а тута — Физическая БОЛЬШАЯ…»
Да, друзья. В столь подробно описанном хитросплетении фестеховских корпусов коварно притаились две близняшки — одна аудитория Физическая Большая, а другая — Главная, заботливо кем-то разнесенные по разным корпусам на довольно значительное равноускоренное расстояние друг от друга. А не балуй…
Похолодев от ужаса и суля указавшему нам неверную дорогу интеллигенту-очкарику немедленно отправиться по пути незабвенного студента Кротова, я кинулся на поиски Главной физической. Влетев в нее, я обнаружил полную аудиторию народа, который весело галдел и задавал сидевшему у доски доценту Болибруху разные каверзные вопросы. Сама доска была испещрена формулами, в которых я, как обычно, не понял ровным счетом ничего — в отличие, надо понимать, от большинства галдящих, которые-то, понятное теперь дело, все непременно поступят в МФТИ, а я…
Вот так тысячу раз в нашей жизни рождается и умирает Надежда. Чтобы потом, возможно, когда-нибудь возродиться вновь…
И этот свой долг я тоже затем «закрыл». В самом начале второго курса, готовясь к знакомству с новым для нас предметом «Дифференциальные уравнения», я сосредоточенно выходил из мужской комнаты все того же Лабораторного корпуса. Из состояния задумчивости меня вывел сравнительно непожилой еще мужчина, вид которого можно было охарактеризовать выражением «профессор классический как он есть»: поношенный костюм его, то ли не по росту, то ли не по фигуре, топорщился на плечах, проседая куда-то вниз, а армейски-зеленоватый галстук, напротив, вздымался над белой рубашкой в вопиюще красную клетку. Ансамбль дополняли смахивающие на «туристические» ботинки и примерно того же фасона портфель, застегнутый, слава богу, на нормальный замок, а не перехваченный бельевой веревкой, как того требовало внутреннее чувство гармонии. «Молодой человек! Подскажите, как мне отыскать здесь Главную физическую аудиторию? Я что-то подзабыл, года три не читал тут у вас уже…» Я охотно объяснил опытному и старшему коллеге путь из данного корпуса в нужный ему Главный, включая ожидаемое число поворотов и лестничных пролетов, с чем и раскланялись: профессор отбыл по указанному маршруту, а я отправился в ожидавшую нас Большую физическую аудиторию.
…Звонок прозвенел, а указанного в расписании профессора всё не было. Не появился он ни через минуту, ни через две. Через две минуты сорок секунд откуда-то сверху раздался зычный клич наиболее старательной и ответственной части потока: «Так, ну вообще!!! Почти три минуты из драгоценного лекционного времени пропало зря!!! Нет, так мы решительно не можем заниматься! Тем более, еще вещи на «картошку» собирать…» Вслед за чем наиболее сознательная и жаждущая знаний часть потока стремительно «слилась» с горизонта (забегая вперед скажу, что «картошка» ждала их только через полторы недели, правда, большинство в тот сезон до нее так и не доехало. Да и больше вообще никогда). Через пять минут, кряхтя, лекционное помещение покинула и несознательная и безответственная часть. Через десять минут нас осталось двое со студентом Базилеви-чем — нам как москвичам идти было особенно некуда. На одиннадцатой минуте в опустевшем помещении раздались гулкие шаги тяжелых, по звуку — туристических ботинок, и сердце мое за мгновение до успело тяжело екнуть: на пороге стоял МОЙ профессор… еще одна жертва фестеховской топонимики. Хотя кто еще жертва…
Нет, «диффуры» я, конечно, сдал. С третьего раза, но какое это теперь имеет значение???
…Следующий выезд оказался в каком-то смысле определяющим…
Ко второй лекции я подготовился куда как более основательно. Проштудировал брошюру с Заданием, посидел над учебниками, разобрал пару-тройку показательных примеров… и всё равно, по ощущениям, вновь оказался самым неэрудированным (мягко говоря). Опять весело галдели и сыпали научными терминами юные, жизнерадостные лица, некоторые из которых уже успели примелькаться — а мы, серые неудачники, злобно нахохлившись, сидели где-то в средних рядах . «Ну ладно, — понуро утешал я сам себя, — Эти, что у доски, точно поступят. Хорошо, вот эти тоже. И даже вот этот… но мест-то в МФТИ явно больше, так что я вслед за ними! Есть же еще иногородние, те, небось, на лекции-то вообще не ходят… так что не всё потеряно!» Видимо, за этими противоречивыми мыслями я и пропустил как-то окончание лекции. Очнулся я, когда основная масса будущих абитуриентов уже покинула помещение, а наиболее активная часть, облепив преподавательский стол, продолжала жестко прессовать докладчика по ряду тонкостей уравнения Менделеева-Клапейрона — и уходить, судя по всему, в ближайшее время не собиралась. В по-прежнему смешанных чувствах я выплелся на улицу…
Был нудный субботний вечер, полный неизбывной древнерусской тоски, какой он обычно и бывает в Средней полосе с тех пор, как Поэт в сердцах однажды воскликнул: «Октябрь уж наступил…» Моросил дождь. Продолжая мучительно прикидывать свои шансы на Поступление, я понуро брел по фасонно-эллиптически изогнутой тропе к платформе «Новодачная». Редкие фонари тревожно раскачивались среди ветвей, выбрасывая на дорогу пятна мутного света в форме конических сечений, как и предсказывала нам высшая геометрия. Дабы отвлечься от грустных мыслей, я стал пытаться уловить тот момент, когда парабола, опять же в полном соответствии, переходит в гиперболу и наоборот, как неожиданно…
«Слышь, додик… Тормози. Иди-ка сюда…»
Словарь-минимум
«Додик» (во множественном числе — додики, или доды) — наименование студентов МФТИ в среде юных долгопрудненских аборигенов.
Да, друзья… Вернее, даже так. Нет, друзья. Нет, я вполне понимаю, какими благородными мыслями руководствовались отцы-основатели Физтеха, располагая свое детище в месте, которое на тот момент не имело даже гордого статуса «города», а числилось по разряду «станций». «Русский Оксфорд» (ну или «Кембридж»), чистый воздух, березовая роща и отсутствие многочисленных столичных соблазнов в шаговой доступности — всё это, безусловно, должно было благотворно сказываться на духовном и интеллектуальном росте будущей научной элиты. Другое дело, что кембриджцы (ну или оксфордцы) из молодой долгопинской публики вышли неважнецкие. Конечно, сказать по правде, до нас уже только в виде седых легенддошли рассказы об эпических схватках с «местными» — с конца восьмидесятых, слава богу, крепкие подмосковные парни могли чесать кулаки уже за вполне осязаемое вознаграждение, а не ради только чистого удовольствия воспитания «додиков», осевших на подведомственной им территории, так что градус былого противостояния постепенно сошел на нет. Мне, видимо, посчастливилось застать один из последних максимумов некогда грозного, но уже затухающего колебания…
И, кстати, совершенно неправильно воспринимать былые столкновения лишь с позиции тотального умерщвления хилых физтеховских агнцев, стоически принимающих этот интеллектуальный апартеид ради светлых научных идеалов, вовсе нет. Это глубоко ошибочное мнение понимать «студента МФТИ» как трогательного, худосочного очкарика с десятитомником подмышкой, ОЧЕНЬ ошибочное. Где-нибудь на мехмате там, или в нефтегазовой «керосинке» — там да, там я вполне допускаю, возможно… но фестех! (настоящий фестех, я имею в виду!) Нет, есть, конечно, и такие, и они тоже настоящие… Но очень многие, уверяю вас, очень легко своим (и далеко не напускным) имиджем вдохнут для вас новый смысл в само понятие «физическая культура»… вот взять бы хотя бы того же Фомича… да что там Фомич, когда вот сам Андрей Васильевич… хотя тут мы забежали вперед. Короче, общий счет этого прославленного дерби, как и положено, колебался где-то возле равного, с учетом, конечно, различной трактовки сторонами отдельных эпизодов…
«Слышь, додик… Притормози…» Впрочем, повторять сентенции подобного плана пареньку, выросшему на простой рабочей окраине, необходимости не было — «додик» уже активно анализировал сложившуюся ситуацию. «Додик»… если б знал я в тот момент, что меня приняли за студента МФТИ! «Приняли» — это вообще было заветное слово… «примут — не примут…» Да я бы сам бросился на шею каждому и, возможно, даже расцеловал… Между тем, натужно преодолев подъем от собственно «Долгопрудной», к «Новодачной», до которой оставалась всего какая-то сотня метров, подбиралась запоздалая электричка.
Тут же прикинув в уме ее подлетное время к платформе и сопоставив его с собственными прекрасными (чего уж скрывать) данными в плане рывковой и дистанционной скоростей — я вычислил, что как раз успею стремительно ворваться в последний вагон. В конце концов, задача о пересечении траекторий материальных точек в кинематике — одна из самых простых и досконально изученных, так что я уже развернул ноги в направлении стремительного и, на мой взгляд, абсолютно непостыдного бегства…
«Стоять! — сказал вдруг внутренний голос, — Стоять. На месте, и не дергайся»
Ну, безусловно. Интуиция и сугубо научное предвидение — одно из необходимых качеств настоящего исследователя. Кто знает, сколько поистине великих открытий состоялось (ну или НЕ состоялось) лишь по причине наличия (либо отсутствия) этого самого трудноформализуемого компонента. Потому что… потому что электричка, лениво присвистнув, спокойненько прокатила себе мимо, без малейших потуг на остановку…
О, электрички Савёловского направления! Когда-нибудь, конечно, кто-нибудь поистине достойный вскроет Вековое Уравнение вашего Движения… пока же приходится довольствоваться эмпирическим — «Чем тише едет, тем шансов нету вообще»…
В общем, в сорок шесть копеек обошелся мне второй мой визит на Физтех. Согласен, сумма скромная — тем более, что я и сорок шесть рублей легко отдал бы за возможность вернуться туда. Тем более, что теперь моё возвращение туда стало неизбежным. «Вырасту, выучусь, — бормотал я с интонацией Буратино, шаря по пустым, как и у деревянного мальчишки, карманам, — Поступлю и найду вас всех… Казлы, бля».
Мы уже на Фестехе, друзья!
ГИМН 034
Да, друзья — мы уже здесь, на Фестехе. И теперь, наконец-то, я с чистой .совестью могу представить вам главных героев этого взволнованного повествования — питомцев прославленной в веках группы «034». Эту немыслимую россыпь неограненных алмазов, сияющих самородков и ярчайших звезд на голубом небосводе Науки…
Словарь-минимум
Группа 034 — нумерация групп в МФТИ базируется на простом и понятном принципе. Первая цифра — это крайняя цифра года поступления, в нашем случае это «0», 1990 год. Вторая, «3» — это порядковый номер нашего Факультета Аэрофизики и Космических Исследований (сокращенно ФАКИ — название, очевидно, было дано до периода массового вторжения зарубежных видеофильмов на отечественный рынок, иначе, надо понимать, оно было бы все-таки несколько иным). Ну и последняя цифра — это уже порядковый номер группы внутри факультета. Таким образом, с той поры свой фе-стеховский путь смогла начать и завершить ЕЩЕ одна группа 034… боже, боже (впрочем, это уже лирика).
Так бывает в музыке. Есть, к примеру, хорошая группа. Даже очень хорошая. Но вот лично тебя — не цепляет. Так, лежит где-нибудь в сторонке «Greatest hits» — ну и достаточно. А другая — наоборот: как-то вот сразит так сразу в самое сердце — и начинается. Сперва все «номерные» диски, потом пойдут «синглы», «би-сайды», «концертники», «бутлеги», и биографию каждого участника ты будешь знать, словно он твой лучший друг, вплоть, что называется, до граммов вынюханного кокаина и числа перепорченных «группиз». Вот зацепило — и всё (я люблю музыку. Впрочем, это вы могли уже заметить. Хотя в дальнейшем чтении это знание вам скорее всего не понадобится).
Или вот — в футболе. Один спортсмен вроде и играет, играет — а не цепляет. И не любят его на трибунах. А уйдет — никто и не вспомнит. А другой — возьмет да и выдаст сразу что-нибудь эдакое. И — пронзит. И месяцами потом, и годами, и даже пятилетками будут ждать от него повторения. Верить. Надеяться. Жалеть, когда, наконец-то, закончит выступления. Зачастую — напрасно, и все-таки… (я люблю футбол. Более того, я люблю московский «Спартак» — и вот это-то знание вам понадобится для более четкого и правильного понимания ряда последующих эпизодов).
Парни «пронзили» все без исключения — и практически сразу. Каждый отличился в каком-нибудь ярчайшем эпизоде, чем моментально поднял до заоблачных высот как свой личный авторитет, так и рейтинг всей нашей группы в целом. Судите сами:
Студент Дмитрий Р. (он же в дальнейшем Непарнокопытный Друг, или попросту Конь… ну, вы поняли) на «картошке», во время решающего матча между факультетами всю игру простоит на позиции «выдвинутого форварда», задумчиво ковыряя в носу. Простоит, чтобы за пять минут до конца, при счете 2:3 отнюдь не в нашу пользу, двумя четкими ударами «с полулета» принести победу родной команде. И всё! Всё!!! Можно будет годами не выходить на спортивную площадку, манкировать Матчи Века и демонстративно не соблюдать спортивный режим — ничто не поколеблет более звания лучшего нападающего в своей возрастной категории. Преподаватель физкультуры Матвеев, тычась в ведомость, будет удивленно поднимать брови — «Что-то я не вижу студента Дмитрия Р. … последние два-три семестра… Он как — играет?» «Да, да, играет…» — покивают головами окружающие, и рука опытного наставника сама будет выписывать очевидное «отл.» в предусмотрительно подсунутой зачетке…
Студент Макс… именно к нему, как к человеку с самым умным из нас (и заслуженно!) лицом всё на той же «картошке», отчаявшись, видимо, достучаться до сердец остальной публики, обратится местный инженер по технике безопасности: «Молодой человек! Да объясните же вы им… электричество — оно же ведь невидимо. И неслышимо… оно подойдет — и ударит НЕЗАМЕТНО!!!» На что Макс, медленно сняв и аккуратно протерев свои очки на «минус-много», резонно возразит: «Мы же будем работать в чистом поле… Вы, наверное, имеете в виду СТАТИЧЕСКОЕ электричество?» С той поры этот жест с очками регулярно будет означать начало стремительной умственной атаки на собеседника и неминуемое обращение того в постыдное интеллектуальное бегство — а сам Макс навсегда станет Главной мозговой и интеллигентной совестью группы.
Возможно, с позиций чистого разума превзойти Макса сможет только студент Дмитрий Ш. На сдачу первого задания он явится ослепительно, девственно чистым — в том плане, что без малейшего намека на решенные и приготовленные задачи. А на удивленно поползшие вверх брови преподавателя скажет лишь ласково — «Да Вы спрашивайте, профессор, спрашивайте…» Вслед за чем с легкостью воспроизведет на подвернувшемся листке бумаги содержание примерно ста шестидесяти двух страниц учебника «Общая физика, том 1» под редакцией Д.В. Сивухина. Гений, что и говорить. Причем гений в чистом виде, без малейшей, так сказать, практической пользы для одногруппников в плане там «скатать» или «сдуть», ибо скатывать и сдувать нам будет попросту неоткуда. Диму заберут от нас на теоретическую физику, само собой…
Студент Сергей Базилевич (опять же, сразу на «картошке», в полевых условиях) при помощи скрепки и пары спичек сумеет не только починить разбитую об чью-то непутевую голову гитару, но и практически идеально настроить ее. Свой благородный поступок он объяснит физической невозможностью слушать фальшивые звуки. С той поры мнение его в музыкальных (и вообще художественных) вопросах станет определяющим, а обнаруженная тяга к педантизму приведет Сергея со временем на почетный пост учителя физики в одной из общеобразовательных школ столицы. А с еще большим временем — и к женитьбе на бывшей собственной ученице. Таким образом, он станет почти единственным из нас, кто не только применит полученные на Фестехе знания на практике, но и обратит их на пользу всему человечеству…
Уроженец Севастополя Юрий Пухляев своим прочтением бессмертной фразы «Ам хлэд — Ам стюдент» — навсегда потрясёт не только наш первый курс, но и практически весь личный состав кафедры иностранных языков, хотя там послыхали всякого… (I'm glad I'm a student — это первая фраза самого первого текста, которым, говорят, обучение английскому языку в МФТИ начинается с самого его основания. Текст так и называется — «I'm a student» — словарь-минимум). Полученное звание «короля прононса» обяжет Юрия ко многому, и, спустя несколько лет, он первым из нас перенесется за Океан по так называемому «студенческому обмену».
Студент Старина… на первом же занятии по истории он жестко «встретит» доцента Ивана Ивановича Иванова (ФИО подлинные), когда этот мастер старой закалки опрометчиво предложит нам законспектировать что-нибудь на выбор из Ленина (90-й год, напомню… не 70-й, конечно, но и не 2008-й). Точную конструкцию выступления Старины и количество упомянутых в ней мыслителей и философских систем я воспроизвести, само собой, не в состоянии (и никогда в нем не был). Можно лишь с уверенностью утверждать, что прогремевшее незадолго до этого знаменитое курехинское умозаключение «Ленин был грибом» — на этом фоне смотрелось бы крайне бледно и вторично. Неудивительно поэтому, что, хотя конец мукам Старины с пересдачей той истории положили только события Августа 1991 года — но на позиции ведущего астрально-эзотерического форпоста группы 034 он утвердился незамедлительно.
Студент Дмитрий М. во время вводного занятия по «компьютерной грамотности» практически голыми руками установит на выделенном ему аппарате таинственный «Виндоуз» — и это в те лихие дни, когда даже для профессорско-преподавательского состава оболочка NortonCommander-a казалось верхом совершенства. Этот успех Димы будет отмечен, и спустя несколько лет он окончательно покинет нас, скрывшись в недрах виртуальных сетей.
Студент Михаил Л. (а, ну это я, значит… добрый день) победит в конкурсе «Самая лучшая надпись на парте» нашей многотиражки «За науку». Вернее, как сказать «победит»… анонимно, само собой, третье место и спецприз в разделе «За волю к победе, или Крик души»: творение его представляло собой короткую интродукцию в виде слова «Лектор:» — и далее примерно полутораметровое повторение «бу-бу-бу». Концептуально и со вкусом, согласен. Этот успех пробудит в Михаиле дальнейшую тягу к литературной деятельности, что и приведет его в итоге к написанию данного текста…
Студент Митрич… впрочем, о его Явлении народу будет отдельный рассказ.
Студент Маракасыч напротив, с первых же «колхозных» дней щедро проявит себя на почве не особо пристального, скажем так, внимания к нормам личной гигиены и, как следствие, неуживчивости в тесном мужском коллективе — за что будет слегка бит и навсегда станет для Группы её вечным Позором… но мы все равно его любим.
Отметится Поступком даже молчаливый, словно ушедший в себя студент Николай Гибсонов. Однажды он уединится в чистом поле и будет долго и сосредоточенно там что-то такое делать. Затем он тихо, словно СТАТИЧЕСКОЕ электричество, подкрадется со спины к Маракасычу и молча прижмет к его чистой, как и у всех бездельников, телогрейке половину свекольного кочана. Когда он отставит кочан, все увидят, что на телогрейке отпечаталось написанное высокохудожественным готическим шрифтом слово «ХУЙ». И Николая навсегда зауважают за его чувство справедливости и такта…
Командовал всем этим безобразием наш староста Андрей Васильевич. Мы встретим его, когда перед самым первым сентября, счастливые и просветленные, будем тащить из библиотеки свои первые институтские учебники. Андрей Васильевич посмотрит на нас печальным взглядом и горестно сообщит: «Книжки несете? А я свой лабник уже где-то посеял…», чем и задаст практически навеки вектор нашего дальнейшего общения (об этом, впрочем, тоже еще будет сказано).
Словарь-минимум
«Лабник» — «Практическое руководство по проведению лабораторных работ», своеобразная, так сказать, связующая нить от Теории Физики к её Практике
Вы спросите — да могло ли столько настоящих героев нашего времени взять и вот так вот непринужденно собраться в рамках одной-единственной, причем еще не самой крупной, учебной единицы? Могло. Я бы и сам не поверил, если бы не был ТАМ… Случай? Да, безусловно. Случай, да — но никак не случайность. Парадокс близнецов. Неопределенность Гейзенберга, зажатая в четкие рамки принципа детерминизма и необратимости времени. Бесконечно большая вспышка дельта-функции на стремящемся к нулю интервале. Точка отсчета на мнимой оси единиц. Ведь я и сам попал в группу 034 случайно… или то был — указующий перст Судьбы?.. Решайте, в общем, сами. Дело было так.
В давние-стародавние времена нашей «абитуры», сиречь поступления, канонический Физтех состоял из девяти факультетов. ФРТК, ФОПФ, ФАКИ, ФМХФ –«большая», так сказать, четверка. Затем несколько загадочный лично для меня ФФКЭ (физическая и квантовая электроника), удаленный ФАЛТ (аэромеханика и летательная техника, базируется в подмосковном Жуковском), ФУПМ (управления и прикладной математики; не знаю, как они прикладывают в математике, а вот на футбольных полях «прикладывали» в те годы всех подряд, и очень ощутимо, надо признать), разудалые «проблемы» ФПФЭ (факультет проблем физики и энергетики, весёлая слава их общежития «восьмерки» гремела далеко за пределами Долгопрудного) и самый сравнительно (сравнительно!) «девчачий» ФФХБ (физической химии и биологии).
Но начиналось всё, само собой, с первых четырех факультетов. И если кому-то вдруг покажется, что выбор направлений для них был достаточно произволен, и почему бы, скажем, было не заменить химическую физику на, к примеру, наоборот, физическую химию… как бы не так, любезный мой гуманитарный читатель. Смотрите внимательно.
Как известно, дабы ничто не омрачало мирный созидательный труд советских граждан — отечественная баллистическая ракета (…выпущено цензурой, автору — Предупреждение…) должна была бесперебойно пронзать плотные слои атмосферы над условной территорией вероятного противника. Ну, или, во всяком случае — быть готовой это сделать. Таким образом, решать задачи движения на активном и пассивном участках траектории был призван Факультет Аэрофизики (ну, это наш, третий, как вы уже знаете). Ракетой в полете надо как-то управлять — этим займутся бравые парни с Факультета Радиотехники и Кибернетики (№1, поприветствуем, пожалуйста, наших дорогих «паяльников»!) В полете ракета сжирает немыслимое количество топлива и окислителя — доблестные физхимы с Факультета Молекулярной и Химической Физики день и ночь корпят над улучшением их и без того высокооктановых чисел. И наконец, по прибытии ядерного щита Родины к месту назначения — не худо там для острастки что-нибудь такое подорвать… ну, тут уж никто не сравнится с простыми, мужественными очкариками с Факультета Общей и Прикладной Физики (номер два, прошу любить и жаловать, они же «топоры», но почему именно «топоры» — рассказывать не буду… пусть сами расскажут, если захотят). Всё логично, как видите — и абсолютно ничего лишнего.
Также надо заметить, что одной из особенностей «Системы Физтеха»…
Словарь-минимум
«Система Физтеха» — «…С самого основания в Московском физико-техническом институте используется оригинальная система подготовки специалистов, получившая широкую известность как «система Физтеха»…» (из официального определения).
Так вот, одной из особенностей этой самой «Системы» является раздельный конкурс на каждый факультет. То есть способный, рвущийся к знаниям абитуриент с определенным набранным количеством баллов на вступительных экзаменах (а экзамены, в плане задач на письменном во всяком случае, для всех одинаковые) может не пройти по конкурсу на что-нибудь умное, типа ФОПФ-а (хотя понятие «проходного балла» на МФТИ изначально отсутствует, и это тоже особенность всё той же «Системы»!)… и в то же время с тем же количеством очков он с блеском может проскользнуть куда-нибудь попроще. Ну, на тот же на ФАКИ родимый… Экзаменов, кстати, тогда было четыре, математика и физика письменно и устно, так что общее количество заветных баллов могло колебаться от 12 до 20. В общем, были варианты. Да, и еще потом сочинение по русскому, но там уже без оценки, «зачет — незачет», чисто для проформы отсеять уникумов уровня «физека» и «матиматека», буде такие найдутся, не позорить чтоб в дальнейшем славное имя Ордена Трудового Красного Знамени Института…
Хотя, положа руку на сердце, выбора у меня особого не было. Ну, факультеты за пределами «Большой четверки» отпали сразу, да простят меня их питомцы — тут ничего личного. Радиотехника… боюсь, что понять, или хотя бы объяснить другим, как работает тот же транзистор — я не смогу до сих пор. Только разве что диод. С химией, буду откровенен — история почти такая же. Достаточно вспомнить глаза профессора А.П. Богданова, дай бог ему здоровья, когда он уже на экзамене после годичного курса этого наследия средневековых искателей «философского камня» вдруг обнаружил, что я не в курсе тонкой разницы между понятиями «моляР-ность» и «моляЛьность»… хвала Провидению, в эти глаза я смотрел уже после того, как заслуженное «отл.» было вписано в зачетку и Ведомость. ФОПФ… ФОПФ и сейчас, как ни старались его воспитанники образца 1990—1996 годов убедить меня в обратном — представляется все-таки наиболее мозговитым кластером Фе-стеха. Так что…
Не будем в который раз забывать и о времени, в которое осуществлялся наш выход из пубертатно-прыщевого периода жизни. Еще свежи были в памяти воспоминания о дубине Стратегической Оборонной Инициативы (СОИ), которой Стране Советов вовсю грозил бывший актеришко Рейган. Тема «Звездных войн» (само собой, НЕ знаменитого фильма режиссера Лукаса, это понятно) долгое время была доминирующей в отечественной печати, начиная от «Правды» и заканчивая любимым журналом «Юный техник». Последний весьма любопытно и сравнительно грамотно расписывал все прелести грядущего возможного противостояния двух систем на околоземной орбите и далее. Боевые межпланетные станции, фотонные двигатели, лазерные пушки и управляемые «чёрные дыры» — нет, тут определенно было от чего впасть в очарование. Как известно, ближе к нашему Последнему звонку проблемы, обуревавшие бедную Родину, переместились из небесных высот в более приземленные, бытовые, так сказать, плоскости — но Мечта-то осталась!
Правда, ближе непосредственно к Поступлению, с разных сторон все увереннее стали доноситься голоса, что, дескать, далеко не всегда на Фестехе под той или иной вывеской скрывается именно то, что нужно (тут у меня нет данных, считать ли это тоже частью «Системы Физтеха», или просто локальным недоразумением). Так, уже хрестоматийным примером стало то, что прославленный ИКИ (Институт космических исследований) приписан в качестве «базового» отнюдь не к факультету Космических же Исследований — а напротив, очень даже к «Проблемам физики и энергетики». Особенно усердствовала в этом моя внеклассная наставница Анна Николаевна (ну, репетитор, значит… тут я должен сознаться, что романтика романтикой, а толковые люди в этом тонком вопросе никогда не помешают… Когда с одного края блестящая карьера вплоть до личного полета в космос, как у старшего однокашника Александра Сереброва… ну или хотя бы как у Александра Филиппенко… а с другой — повестка, сборный пункт, сапоги 45-го размера и «Через две — через две весны!» — тут не до лирики). Спасибо Вам, Анна Никалавна (как, впрочем, и подавляющему большинству упомянутых здесь людей), но… но ведь хорошая, по-спортивному злая упертость — тоже неотъемлемая часть будущей звезды научного небосклона, верно? Да и кто из нас, сказать по правде, в семнадцать лет прислушивается к окружающим… да, а к кому мы прислушиваемся?
Итак, с уверенными девятнадцатью баллами (и тут еще раз спасибо!) я прибыл на… (тут, плача горькими слезами, автор сознательно должен опустить эпизод непосредственно вступительных «испытаний», как их по-старомодному любят называть на Физтехе… иначе объем «словаря-минимума», необходимого для понимания всех остроумных тонкостей этого мероприятия, легко превратит сей текст в двух-, а то и сразу трехтомник — прим. авт.)
В общем, с набранными потом и кровью девятнадцатью очками я прибыл на собеседование…
Да!!! На Физтехе же всегда было «собеседование», в рамках всё той же «Системы»! Или даже как, наоборот, на заграничный манер любил называть его тогдашний ректор Николай Васильевич Карлов (он же, само собою, «Папа Карло») — «интервью». В том плане, что дословный перевод этого слова с латыни — «взаимный взгляд». И вот этот-то «взаимный взгляд» и заменяет в МФТИ пресловутый «проходной балл». В том плане, что сидит себе такая уполномоченная комиссия, маститые ученые, представители факультета, делегаты предметных и базовых кафедр, собеседуют с тобой, дураком, в исключительно благожелательной тональности… ну и промеж делом выясняют для себя твои интересы, степень твоей вовлеченности в процесс, желание твоё устремиться к сияющим высотам Научной Истины именно в рамках Физтеха, а не где-нибудь еще. И вот, значит, если этот сиятельный ареопаг вдруг увидит, что, хотя баллов у тебя и маловато, но ты весь из себя такой и прямо-таки ослепительно сгораешь от желания пройти по стопам Михайло, к примеру, Ломоносова — то тебя, так и быть, примут. И напротив: если баллов у тебя хоть двадцать (а четыре «пятерки» получить — это, я вам скажу, не шутка), но жгучего интереса именно к МФТИ у тебя нет, да и на «двадцатку» тебя попросту «натаскали» заботливые частные преподаватели — тут уж извини, могут и развернуть…
Ну, когда-то давно, может, так оно и было. В наше же упадочное время все было уже попроще. Насчет «отраженных» «двадцатибалльников» я лично, честно говоря, никогда не слышал. А вот обратный случай имел место, когда поистине легендарный студент Потапов, уже один курс отучившийся, вылетевший, тут же заваливший следующую «абитуру», и повторно поступающий (а интегрально — в пятый раз!!!), с поистине жалкими двенадцатью очками явился на «интервью» — был-таки снова принят! Потому как тут уж сразу было ясно — человек ХОЧЕТ… также ясно, правда, было, что декан Ткаченко явно НЕ ХОЧЕТ уже кинуться от настойчивости студента Потапова в окно деканата и разбиться там насмерть, несмотря на всего второй этаж. Впрочем, об этом — уже совсем скоро. Еще, правда, был случай, когда один провинциальный поступающий, ужаснувшись окружающей Физтех среде, назвал его «розой на помойке» и, не дождавшись результатов экзаменов, укатил восвояси. Якобы после этого Н.В. Карлов лично обещал его разыскать и принять «за точность формулировки» — но поскольку указанного парня вроде так и не нашли, данную историю мы проведем по разряду многочисленных «легенд»…
Короче, со своими трепетными девятнадцатью баллами я прибыл на Собеседование. Дожидаясь своей очереди и будучи близок к коварному «пределу сверху», я, честно говоря, слегка переживал за конечный исход мероприятия. Не хотелось, знаете ли, вот так за здорово живешь сойти за «натасканного» — поэтому на всякий случай я был готов в лицах пересказать краткое содержание тематических статей из любимого «Юного техника». А заодно, если понадобится, поведать даже, как по практическим советам журнала «Техника — молодежи» с помощью программируемого микрокалькулятора во время уроков играл под партой во вполне подходящую игру «Космический полет». Все эти данные вкупе с парой дипломов ФАКИшных олимпиад для школьников должны были, на мой взгляд, произвести на собравшихся должное впечатление.
Всё это время рядом со мной, безмятежно развалившись на подоконнике (знаменитое «сигарное» место возле читального зала Главного корпуса — это так, для точности экспозиции), курил умного вида человек — это был, как потом выяснится, знаменитый (и не только на ФАКИ) разгильдяй Виктор Порошков, пришедший (это под конец уже «абитуры»-то!) выяснить, когда там типа какие экзаменчики можно посдавать за второй курс, за второй семестрик-то… (Так, давайте-ка быстренько прикинем степень беззаботного величия студента Виктора Порошкова… Экзамены в летнюю сессию заканчиваются самое позднее 20 июня, потом несколько дней на пересдачи, потом два потока письменных вступительных, потом устные, потом еще сочинение — в десятых числах июля Порошков явился! Ну, самое время… говорю же — Великий!) …ну и заодно, значит, посмотреть, как проходит собеседование у Порошкова-младшего (по разгильдяйству, замечу, затем оставившего далеко позади старшенького… гены, что тут скажешь!). Не знаю, чем я привлек внимание Порошкова-старшего — но вот привлек.
— Ты на ФАКИ же поступаешь? — осведомился настоящий знаменитый разгильдяй у будущего знаменитого писателя.
— На ФАКИ, — волнуясь, подтвердил я (все-таки, с настоящим уже фестехом разговариваю).
— Куда проситься будешь, в какую группу? Баллов сколько? — продолжил своё собственное импровизированное «интервью» старший Порошков.
— Буду проситься на космические корабли. На звездолеты какие-нибудь… на фотонные двигатели в крайнем случае. А баллов у меня девятнадцать…
— Ты чё, муда-а-а-ак??? — несмотря на всю свою чудовищную лень, настоящий фестех можно даже сказать «вскочил» и вылупил глаза на удивительный природный феномен, которому вздумалось с девятнадцатью баллами проситься на звездолеты, — Ты дурак совсем, мужик, да? Какие еще звездолеты??? Очнись! Просись в «четвертую», остолоп, тут люди мечтают об этом всю сознательную жизнь, а ты с девятнадцатью фотонами бредишь. Тебя сразу возьмут. Не будь идиотом, они в рейс идут…
Поясним гениальный ход мыслей бывалого фестеха Порошкова. Последняя цифра в номере группы — это не просто ее порядковый номер. В ней в сакральном виде зашифрован так называемый «базовый институт», по-простому «база» (Словарь-минимум). Это уже академический, исследовательский институт, к которому изначально прикреплена группа. Именно на «базе» начинаются с третьего курса занятия «по специальности», именно там у тебя появляется научный руководитель («шеф» — Словарь-минимум), и именно там в конечном итоге пишется и защищается дипломная работа. И наша будущая «четвертая» группа приписана как раз к Институту Океанологии им. П.П. Ширшова… Вы спросите, конечно — а что же общего между Мировым Океаном и Космосом? Ну, для начала — и то, и то безгранично, так я вам скажу… а Петр Петрович Ширшов, между прочим — четвертый из знаменитой четверки героев-папанинцев, о чем далеко не всем известно… А специализация в океанологии предполагает на пятом курсе участие в самой настоящей экспедиции, «рейсе», на каком-нибудь прославленном изыскательском линкоре, «Витязе» там, или «Академике Келдыше»… а из «рейса», если кто не дурак, во время захода в порты вероятного противника вполне реально привезти себе подержанную, но вполне себе еще ничего «тачку» (чем, кто не дурак, и активно занимались).
-…они в рейс идут, тачку привезешь, не будь дебилом. Тачка — это тебе не звездолет… — закончил свою мысль бывалый фестех Порошков.
ООООООМ!!! Своя ТАЧКА!!! Уже (всего лишь!) на пятом курсе, до которого почти рукой подать! СВОЯ ТАЧКА!!! (на дворе, напомню, стояло лето 1990-го года, не самого, прямо скажем, урожайного в плане личного автотранспорта для самых широких слоев населения, не только студенчества). Вмиг всё во мне перевернулось, и мощнейшие межпланетные звездолеты на фотонных двигателях стремительно скрылись в черной космической дыре. ТАЧКА… вооруженный этим внезапно открывшимся сокровенным знанием, я на трясущихся ногах вошел на Собеседование…
Представительная комиссия доброжелательно изучила мои результаты, благо, большая часть ее спокойно спала. Дело, в общем, было решенное… «Ну и в какой области желаете в дальнейшем специализироваться, Михаил?» — раздался гнусавый голос декана Ткаченко.
— Я это, — запнулся я, — в океанологии… (сейчас, сейчас они меня «расколют»… ну за каким чертом я послушался первого встречного дурака?) Желаю… океаном с детства брежу… в плавании занимался (две недели… пока не выгнали за хронические сопли… но этот факт лучше скрыть — какие сопли у морского волка???)… в общем – ХОЧУ!
Услышав слово «океан», проснулся мужчина второй справа в очках (он, как потом выяснится, имел весьма жизнеутверждающую фамилию и крайне многозначительное имя-отчество… его звали Владимир Владимирович Жмур).
— Океанология, говорите? — заинтересованно поправил оправу на переносице новый интервьюер, — Очень, очень хорошо. А про внутренние волны вы что-нибудь знаете?
«Вот оно, — подумал я, — здравствуй, армия… Вот не сиделось тебе на тихой трансгалактической орбите….» А вслух сказал:
— Нет. Но думаю, что это те волны, которые внутри.
— Логично, — согласился Жмур, — надо брать. И снова погрузился во вдумчивый сон…
Вот оно. Тот самый миг. Случай — но случайность ли? Нет. И тысячу раз нет.
Так я стал студентом достославной «ноль-тридцать-четвертой» группы, гимн которой и пою до сих пор.
Про внутренние волны, кстати, я и сегодня, несмотря на все старания профессора Каменковича, знаю почти столько же, сколько и тогда.
«Самое простое на Физтехе, друзья — это поступить на него» — так напутствовал нас, уже наконец-то зачисленных, на первом общем собрании ректор Николай Васильевич Карлов. И был, как всегда, прав.
Сергей Базилевич, и немного лирики
…Стоял душный июльский полдень. Расплывшийся контур солнца едва угадывался где-то над плотным атмосферным маревом, отяжелевший ветер вяло перекатывал пыль по раскаленному асфальту, и даже листва на деревьях шелестела как-то лениво и устало. Поверх чьих-то волнующихся затылков я смотрел на свою фамилию в списке зачисленных на первый курс МФТИ… Странно, но я не чувствовал ровным счетом ничего. Ни особой радости, ни даже пресловутого «удовлетворения от хорошо сделанной работы». Наверное, я слишком часто представлял себе этот момент раньше, в деталях и красках, вплоть до крика «Йоу!» и прыжка с места до третьего этажа… и вот я — студент. Можно разорвать по листочку «Методические указания для поступающих», торжественно сжечь на медленном огне «Варианты вступительных экзаменов прошлых лет», наконец, аккуратно проложив промокашечкой и мысленно передав пламенный привет полковнику из военкомата, задвинуть куда подальше приписное свидетельство, о чем тоже не надо забывать… Вместо этого я понуро брел по шпалам по направлению к Москве (электричку, надо заметить, отменили даже в такой торжественный день… о, электрички Савеловского направления! Вот я уже доберусь до вас.) и думал… думал о чем? О том, что колея отечественного железнодорожного полотна шире европейской для того, чтобы враг не смог использовать здесь свои вагоны… да, а шпалы, значит, уложены на таком расстоянии, чтобы человек нормального роста или семенил по ним, спотыкаясь через раз, или наоборот, тянул шажочек вплоть до «растяженья в паху». Эти сиюминутные рассуждения помогали отвлечься от тут же навалившихся раздумий глобального порядка: «А «потяну» ли я учебу?.. А справлюсь ли?.. А сессия — это вот как?.. А с ребятами в группе — как сложатся отношения?.. А если в общаге?.. Эх, неспроста Николай Васильевич сказал про «Самое простое — это поступить», ох неспроста… А может и впрямь — «Оставь надежду всяк сюда входящий»?..»
Словарь-минимум «Оставь надежду всяк сюда входящий» —'заботливо выведенная белой краской на асфальте перед Аудиторным корпусом, эта фраза встречала всех абитуриентов, прибывающих для сдачи документов в приемную комиссию. Строгое это Предупреждение много лет регулярно обновлялось перед началом вступительных экзаменов, однако в последнее время по каким-то бюрократическим причинам это дело прекращено.
Да десять раз «ха-ха», друзья мои. Видимо, не я один был сминаем подобными мыслями… во всяком случае, именно для приведения таких вот рефлексирующих недавних школяров в положенный настоящему фестеху бодрый и молодцеватый вид — и было предусмотрено первое мероприятие из череды многих традиционных мероприятий. И имя ему было — «Отработка»…
Физтех вообще, как старушка Англия — силен и жив традициями. Недаром все-таки задумывался он как «русский Оксфорд» (ну, или Кембридж). Традициями как понятными и где-то даже естественными — так и наоборот, загадочными и необъяснимыми. Возьмем, скажем, слово «мужик», с которым на Фестехе традиционно обращаются друг к другу. Вполне логично для коллектива, девяносто пять процентов которого (по уточненным данным — девяносто шесть) составляют мужики как они и есть, и девушка в группе воспринимается практически как подарок Судьбы. Но фактически тут же — «тортик» в качестве универсальной оплаты за те или иные насущные услуги. «Потерян студак. Нашедшему — тортик», «Спишу лабу за второй семестр первого курса. Давшему — тортик», «В спортзале №2 забыта гиря 64кг. Принесшему — два тортика» — и так далее. Тут, казалось бы, в мужском-то коллективе должен был бы найтись другой всеобщий эквивалент единичной Доброты… ан нет: тортик. Парадокс, да и только.
И «отработка» — суть первая традиция, с которой ты сталкиваешься в качестве полноценного фестеха. Событие, аналогов которого практически не найти даже в общемировой практике высшего образования. Ну да — мы же «роза на помойке». И, стало быть, первые свои десять студенческих дней мы должны провести, приводя в божеский вид территорию и жилищно-бытовой фонд альма-матери. Ибо все последующие «шесть счастливых лет» мы будем заниматься ровно обратным…
О, «отработка»! Она практически сразу же открыла глаза и на другое правило — на Фестехе не следует особо тщательно следовать никаким правилам. Ибо, как гласит многократно растиражированный в различных изыскательских учреждениях девиз — «Чем дальше эксперимент от теории — тем ближе он к Нобелевской премии». Это правда. Ведь что сделает наивный, зашоренный, действующий строго в рамках новоиспеченный фестех? Пойдет в деканат, получит направление, отнесет его бабушке-завхозу в подвальное помещение… и в результате две следующих недели проведет с секатором в руке, отчаянно пытаясь добиться равномерности в высоте кустарника в безлюдном скверике позади Лабораторного корпуса. Пока, наконец, линия роста зеленых насаждений не сравняется практически с линией залегания грунта. А ведь это простой секатор… а между тем, в недалеком будущем Родина собирается доверить ему аэродинамические трубы, термоядерные установки и гигаваттные ускорители-«коллайдеры» элементарных частиц — но стоит ли ждать от такого человека раздвижения привычных нам всем рамок горизонта???
Остальной первый курс провел мероприятие гораздо веселее. По всей территории сотрудники всеразличных кафедр отлавливали рвущихся домой вчерашних абитуриентов и наперебой предлагали им вложить свои молодые силы в обмен на сокращение сроков «отработки». Развернулась азартная торговля. В зависимости от статуса кафедры «трудодень» шел от полутора до двух с половиной. «Иностранных языков», похлопав глазами (ведь это самая многочисленная и чисто женская кафедра!), отбила две полных группы у «Высшей математики», в результате чего возник даже небольшой скандал. Жестко демпинговала святая святых — кафедра военная: донесся слух, что за разгрузку радиаторов отопления кому-то, вовремя подсуетившемуся, поставили день за три, а десятый «непарный» день вообще скостили. Люди немедленно кинулись туда, но оказалось, что радиаторов больше нет, так что ничего кроме стандартных «день за два» бравые подполковники предложить уже не могли. Наконец, откуда-то из небес возник бойкий, уверенный в себе юноша, который с некоторой даже ленцой сообщил, что «вышел» аж на самого ПОЛКОВНИКА, и тот ему ЛИЧНО за покраску забора напротив своего кабинета поставил день за ПЯТЬ, так что он теперь собирается и отваливает домой… весь «нулевой» ФАКИ, группы от 031 до 037 в полном составе, восторженно раскрыл рот с застывшим в нем немым вопросом: «А мы???»., на что юноша, лениво разведя руки, сообщил: «А что – вы… надо ж было – ДОГОВАРИВАТЬСЯ!!!»
О, запомните, запомните этого юношу (даром, что ли, я всё это рассказываю)!!! Ведь это был сам… (впрочем, вы скоро всё узнаете)
А общага?
О, фестеховские общаги! Как жаль, что мне не довелось побывать в вас в качестве полноценного клиента, иначе, повторюсь, сей скромный текст легко (я уверен) разросся бы до размеров прославленного десятитомника «Теоретическая физика» Ландау-Лифшица…
В стародавние времена, между прочим, поселение в общагу являлось строго обязательным даже для немногочисленных студентов-москвичей. Ощутимая экономия времени на дорогу, плюс, само собой, дополнительное ограждение от мирских соблазнов «пригорода» (Пригород — собственно, Москва на языке фестехов. Словарь-минимум). Время, однако, как водится, внесло в этот светлый тезис свои неумолимые коррективы, так что к моменту нашего явления к этим несколько старомодным пятиэтажкам на улице Первомайской дело там обстояло следующим образом. Несмотря на все порядки, правила и нормы, горемычный фестеховский люд проживал строго по формуле «5 минус N» человек в комнате, где N — номер курса проживающего. То есть, первокурсники толклись на своих «мамонтах» строго по четверо («мамонт» — двухярусная кровать. Словарь-минимум), на втором курсе четвертый сожитель как-то сам собою исчезал, на третьем уже формировались устойчивые пары, а среди четверокурсников были и такие, кто вдохновенно грыз гранит науки в гордом и печальном одиночестве. И никакие «переписи», «упорядочивания» и «уплотнения» не могли изменить этот сложившийся порядок вещей — через какое-то время после очередной перетряски студенческая колода сама собой раскладывалась по привычным «мастям». Единственно, чтобы не доводить дело до греха и не допускать физического исчезновения студентов на пятом курсе (5—5=0, согласно Формуле!) — всех к этому времени старались переселить в общежитие «Зюзино», поближе к многочисленным «базам» Профсоюзной и Ленинского проспекта. Где заматеревшим «старшекурам» приходилось завоевывать «жилищный» авторитет заново (но, конечно, на уже куда как более гуманных условиях… по формуле «6 минус N» примерно, где N больше или равно четырем…)
Будучи обо всем этом уже маленько наслышан (шутка ли — ведь я уже целых ЧЕТЫРЕ ДНЯ был полноценный фестех), я все-таки решил попытать счастья. Выкроив полчасика в бессмысленной и беспощадной борьбе с зелеными насаждениями, я стащил казенный синий халат, завернул в него ненавистный сектор и, перебежав пыльную и пустынную улицу Первомайскую, впервые в жизни переступил порог «трёшки», самого настоящего СТУДЕНЧЕСКОГО общежития ФАКИ…
«Трёшка» встретила меня приятной прохладой полумрака и насупленной, готовой к борьбе очередью в комнату комендантши. Сложенные в ряд чемоданы и спортивные сумки смахивали на военные укрепления и напоминали о том, что «заселение» — это вам, друзья, не шутки, а мирный (условно мирный!) вариант жесткого боевого столкновения, где конечный успех невозможен без напора, страсти, тактической хитрости и смекалки. Мимо нас, гулко цокая шлепанцами, в одних спортивных трусах прошло, судя по всему, будущее светило аэрофизики, каким-то образом не съехавшее домой на летние вакации. Умильно осмотрев молодое пополнение (мы ответили ему гордым взглядом равных равному), светило скрылось за дверью с табличкой «завхоз», после чего оттуда донеслись явные звуки выяснения отношений на повышенных тонах, и через какое-то время светило вышло на волю с новым полотенцем на шее. «Победа!!!» — это слово явственно читалось на его лице. «Да, вот она — настоящая студенческая жизнь! — гордо подумал я, — Теперь и я — один из них… точнее — один из НАС!!!» И с этой более чем приятной мыслью я и пристроился в конец очереди, рядом с юношей, чьей шевелюре в части длины и кудрявости позавидовал бы и сам король глэма Марк Болан в лучшие годы.
Очередь двигалась медленно. Не то чтобы процесс временной прописки отнимал много сил — скорее, само тягучее исполнение комендантшей своих служебных обязанностей должно было помочьсобравшимся проникнуться торжественностью и важностью момента. С улицы сквозь приоткрытое окно донеслись всхлипывающие звуки гитары — кто-то старательно пытался подобрать вступление к самой знаменитой вещи ВИА «Deep Purple».
— «Дым над водой», — сразу решил блеснуть я своей «сёкой» в музыкальных вопросах, — с «Мэшин хэд»
(«сёка» — знание того или иного уровня. Соответственно, «секан» — носитель знания. Словарь-минимум).
— Неправильно играет. Мимо, — тотчас с готовностью откликнулся кучерявый юноша и тут же пояснил свою мысль, — Та-да-да ти-та-да-да… Соль-соль, а потом ре, а не ми… (нотная запись эпизода приводится с известными погрешностями по причине полного отсутствия абсолютного слуха у автора).
— Ну, возможно, — согласился я.
Почувствовав родственную душу, юноша тут же представился Сергеем Базилевичем и сразу перешел к делу, задав вопрос, который, очевидно, мучил его уже давно:
— А ты как думаешь: вот если бы «Дым над водой» сочинили бы «Цеппы», а «Лестницу в небо» наоборот, «Папл» — по какому бы пути в этом случае пошла вся мировая рок-музыка??? («Цеппы» — ВИА «Led Zeppelin», «Папл» — просторечное название «Deep Purple». Соответственно, названы их самые известные композиции… это если вдруг кто забыл). Забегая вперед, скажу, что этот вопрос в различных интерпретациях будет мучить Сергея всё время нашего обучения, и дальше тоже.
«Вот проблемы у человека… — изумился я. — Тут маешься, как бы кусты эти достричь, да в общагу вписаться, да потом учиться как… а сессия, а экзамены, зачеты… а человек — о Высоком размышляет. Видно, знает уже всё…»
Развернуто ответить на вопрос Сергея я не успел. Подошла наша очередь, и он коварно впихнул меня к столу распорядительницы первым…
Моментально ткнувшись в московскую прописку, комендантша тут же высказала мрачный вердикт:
— Москвичей не селим. Только в исключительных случаях…
— Я это… — замялся я, как бы намекая, что мой случай тот самый исключительный и есть.
— Только тем, кому совсем добираться далеко… — с этими словами вершительница судеб вопросительно прочла вслух название нашей родимой улочки. Оно, к короткому моему счастью, не оставляло сомнений в том, что магистраль в любом случае находится самых глухих местах Первопрестольной. — Где это?
— Далеко, — корректно сформулировал я, не вдаваясь в дальнейшие подробности. — Очень… (что отчасти было правдой) И метро рядом нет… (что правдой было и остается до сих пор) В … — тут я замялся, подыскивая, к какой бы рабочей окраине сподручнее было бы временно примкнуть, к Медведково или, скажем, Ясенево…
Но раздумья мои были недолгими. Над плечом моим вытянулась кудлатая голова студента Базилевича, который шустро ознакомился с паспортными данными и радостно воскликнул, тут же по-соседски перейдя на «ты»:
— О, Мих — да это ж совсем рядом от «Лианозова», как и мне!!! Вместе ездить будем!!!
Укоризненно покачав головой, комендантша вернула мне мой паспорт. Стоит ли говорить, что паспорт с пропиской Сергея Базилевича после светлых откровений последнего не заинтересовал ее вовсе. Так я потерял возможную пищу для множества поучительных историй, зато обрел настоящего первого друга на Физтехе — а это, я считаю, куда важнее… друга, с которым, как тому и мечталось, мы провели множество времени в ожидании электричек Савёловского направления…
О, электрички Савёловского направления…
До того, как человечество изобрело станцию метро «Савёловская», путь на Физтех были и в самом деле далеко не прост. Выбравшись на «Новослободской», необходимо было еще автобусно добраться до самого вокзала, который в ту пору, покамест не обретя статус одной из крупнейших компьютерных толкучек, пребывал в крайней степени запустения и разрухи. И только редкие счастливцы, вроде меня и Базилевича, могли начать свой путь в Волшебную Страну Физики уже, так сказать, с промежуточного старта (да, ну и Конь еще подсаживался на «Окружной»).
Продление «серой» ветки метрополитена, безусловно, облегчило фестехам сношения с внешним миром. Правда, и тут не обошлось без некоторого рода казусов. Так, среди опаздывающих к началу занятий студентов существовала довольно рискованная традиция: если электричка захлопывала двери прямо перед твоим носом, то рвущийся к знаниям фестех, не желая покоряться Судьбе, не ждал понуро следующую. Наоборот, он ловко забирался на хвостовую «сцепку», доезжал в таком виде до платформы «Тимирязевская», там перелезал обратно на платформу и садился таки в вагон. Просуществовала традиция довольно долго, пока однажды некая добрая душа из МПС не додумалась пустить почти параллельно с самым козырным, прибывающим на «Новодачную» в 8.50 составом — экспресс на Дубну. Совсем экспресс. То есть абсолютно без остановок. До самого прославленного наукограда и родины крупнейшего в стране ускорителя заряженных частиц.
Разумеется, в один прекрасный день кто-то сослепу перепутал пути и бодро вскочил на сцепку дубнинского экспресса… Мы с Сергеем Базилевичем наблюдали эту картину, стоя в «Лианозове». К чести всего МФТИ, страдалец и тут не сдался. Напротив, обдуваемый свежим ветром, он весело размахивал шарфом, насвистывал «Yesterday», а, заметив кого-то из знакомых и прежде, чем скрыться вдали, прокричал им что-то вроде «Скажите Петровичу, чтоб к первой паре не ждал меня!»
Да, эти парни способны на многое! И эти парни — мы!!!
О, электричка Савёловского вокзала… Тяжело вздохнув, она медленно плетется вдоль промзоны, обретая дыхание лишь возле башни с символичной надписью «Молодая гвардия» поверху. Жизнь начинается только ближе к «Тимирязевской». Перегон — и по правую сторону платформы «Окружная» развратно-маняще расстилаются корпуса «гостиниц ВДНХ». Пара близняшек, Дегунино-Бескудниково, унылые заросли пятиэтажек которых ныне сменились столь же безнадежными домами «серия ПЭ-сорок-четыре». Плавный, в чем-то даже изысканный изгиб к известному художественными традициями Лианозову. Загадочный «Марк», он же «Мрак». Еще немного плавного перестука колес, и — здравствуй, родимый… асфальтовая тропинка «имени сорока шести копеек»… по ней можно дойти до самой Первомайской, но все, само собой, ломятся через кусты, мимо стадиона. Мимо прославленной футбольной «коробки» и здания бассейна… и вот уже торец общаги Физхима с поздравлением на интернациональном языке «45 лет Blackmore»… характерно, что сейчас эти 45 лет не кажутся таким уж критичным возрастом для мужика, хотя уже и тогда «Блэкмора» (гитарист «Папл», кто не знает) проходил по разряду седых легенд… здравствуй, Фестех. Я снова здесь…
Лето клонилось к закату. Уверенно катился в Неизбежное прославленный Советский Союз, демократы, депутаты, ретрограды, «предчувствие гражданской войны» и всё такое прочее. 15 августа разобьется на машине Виктор Цой, и эта смерть станет для многих из нас своеобразной чертой. Детство — кончилось. Потому что в детстве никто не умирает. Дальше будет — Жизнь…
А что поделать?
Легенда о Шурике, Вадике и о студенте Потапове
…И это единственная история, которая не имеет прямого отношения к участникам прославленной группы 034, хотя многие из нас напряженно и непосредственно следили за ее душераздирающими перипетиями. Но зато хронологически она случилась одной из первых, так что справедливо будет начать именно с нее. И к тому же, эта Легенда, безусловно, входит не только в Золотой фонд одного лишь нашего факультета или потока — но и всего Фестеха в целом. Судите сами…
Итак, «в последнюю осень», как через какое-то время споет нам прославленный рок-певец Юрий Шевчук, вступала «Наша Родина СССР» — а мы, наоборот, вступали в свой самый первый Семестр. Более того, не успели мы как следует в него вступить, как на горизонте уже замаячила зловещая Сдача… сдача нашего самого Первого ЗАДАНИЯ…
Вы еще не забыли, что такое «задание»? Охотно напомню. Это энное (где N — довольно велико) число не самых простых задач, которые к указанному сроку потребно все решить, сдать, а избранные М из них еще и «защитить» (где М, возможно, стремится к N, в зависимости от настроения и общей взаимной репутации студента и преподавателя). Задания по разным предметам сведены в книжечку – «задавальник» (он же — задавИльник), на задней обложке которого с чисто фестеховским юмором традиционно напечатано расписание электричек от платформы «Новодачная»… а с юмором — потому что фестех, которому вздумается в один прекрасный день самостоятельно решить все необходимые задачи — ему уже никуда не нужно будет ехать… а с «дурки» на спецмашине с маячком за ним приедут и так, ага.
Шура и Вадя были гениями. Причем не только своей 032 группы, но и всего курса в целом. Более того, они были гениями ПРАКТИЧЕСКОГО свойства, а не как, скажем, тоже гений Дима Ш., но гений ЧИСТЫЙ, от абсолютного знания которого окружающим, как говорится, светило, да не грело. А вот от Шуры и Вади польза была, да еще какая!
Гениальность их была еще и в том, что первое задание они решили еще в колхозе, на «картошке», все задания за первый семестр — к актуальным еще в ту пору «октябрьским», в зимнюю сессию сдали все экзамены за первый курс, к лету — за второй, на втором — за третий плюс ряд предметов со смежных направлений, на третьем курсе всё грозились «сесть писать диплом», правда, по слухам, так и не сели, а как развивалась ситуация дальше — неизвестно.
Они даже внешне были похожи: оба невысокие, кряжистые, хотя Шура был из Обнинска, а Вадя — с совсем другого края, из Анадыри (или Анадыря?) Разница была в том, что Шурик, по общему мнению, легко мог бы играть в кинематографе злобных эсэсовцев. Этот факт особенно бросался в глаза в тот момент, когда он, отчаянно закатав рукава, прорывался без очереди к столовской раздаче. На Шурика, кстати, в этой связи почти никто не обижался. Все понимали, что такое довольно редкое сочетание физической и интеллектуальной мощи требует более чем регулярного насыщения калориями, углеводами и белками. Особенно в условиях жесточайшего противоречия с базовой стипендией в семьдесят рублей. В тех же редких случаях, когда прорваться непосредственно к пище не удавалось — Шура легко демонстрировал еще одно, теперь уже чисто умственное умение: он легко отыскивал в очереди «точку бифуркации» и умело внедрялся точно в нее… («точка бифуркации», она же «точка возврата». Представьте себе довольно длинную очередь проголодавшихся фестехов. Легко понять, что в своем нижнем течении она движется-таки к кассе. Но по мере отдаления от заветной раздачи неожиданно обнаруживается, что очередь стоит на месте, а хвост ее даже отдаляется! Это легко объясняется тем, что к стоящим непосредственно в дельта-окрестности раздачи и кассы охотно пристраиваются одногруппни-ки, однокурсники, просто знакомые «мужики», а также прорываются «шурики» других факультетов и потоков… так что умение определить место, стартовав с которого ты хотя бы в отдаленной перспективе, но сможешь все-таки покушать — в данном случае просто-таки жизненно важно — прим. авт.)
Да, а Шурик, значит, с его кудрявой рыжей шевелюрой — пожалуй, играть эсэсовцев все-таки не смог бы.
Однако всё это выяснится уже в процессе, а описанные события произошли на самом взлете их блистательной карьеры.
Тоскливым осенним вечером наши герои сидели в своей тесной комнатке общежития и, надо полагать, корпели над тем, с чем их однокашникам предстояло столкнуться только через полгодика-другой. Для однокашников же, напомню, период времени был тревожный и волнительный: наступающая неделя была отмечена в «задавальнике» как неделя сдачи самого первого задания по Общей физике. Именно в тяжелом предчувствии этого неизбежного рубежа крался по коридору еще один студент первого курса ФАКЙ Игорь Потапов. Потапову нужно было во что бы то ни стало списать это Самое Первое Задание… Вот только сделать это было непросто: часть первокурсников, также пребывая в предчувствии, снимала стресс в женских комнатах «трёшки» и других корпусов, часть разъехалась по родне, имея в виду лишний выходной седьмого ноября, а остальные просто в этот субботний день пропадали неизвестно где. И лишь из-под двери закадычных друзей-гениев пробивалась полоска ученья, которое, как известно, истинным светом и является…
Тут надо заметить, что на самом-то деле Игорь Потапов и сам был гением (в некотором роде). В отличие от большинства сокурсников, еще очень невнятно представлявших себе цели и задачи своего пребывания в МФТИ, в голове Игоря Потапова давно уже был сработан четкий план движения к научной вершине, на самом пике которой ждала его она — Истина. Сначала Игорь Потапов планировал окончить Физтех, затем — поступить и также блистательно окончить мехмат МГУ (да, друзья, тут я должен признать превосходство университетского образования над всякого рода иными… вот и Игорь Потапов считал, что на мехмат надо, значит, чтобы воспринять всю его программу в полном объеме — поступать уже с физтеховским дипломом… а не, скажем, наоборот). Далее по плану стояли аспирантура, докторантура, стажировка в самых прославленных центрах математической мысли как в стране, так и за рубежом — и научная работа, полная великих открытий, выдающихся достижений, благодарных учеников и трепетных учениц. И, как венец всего — Нобелевская премия по математике, которой, как известно, пока еще нет, но которую к тому моменту, в знак признания небывалых заслуг академика Потапова, обязательнейше и всенепременнейше учредят. Такой вот был план, если вкратце.
Задуманное приводилось в исполнение недрогнувшей рукой. Поколебать поступательное движение к цели не смогли ни провал первой «абитуры» и вынужденные в связи с этим два сезона в «непобедимой и легендарной», ни последовавшие вслед за «дембелем» еще пара вступительных неудач, в результате чего на студенческую скамью Игорь Потапов попал лишь с четвертой по счету попытки, находясь в состоянии уже ближе к возрасту Христа, нежели возрасту последнего звонка и первого поцелуя (и сразу скажу, что ничто не поколебало и в дальнейшем). Да, у человека была Мечта — и что в этом смешного? Эйнштейн, говорят, тоже в школе был двоечником, хотя это и неправда. А что до того, что «списать» — так это ничего, недаром первое задание считается самым трудным… а там втянешься, само пойдет потихонечку, одно, второе, сессия, и далее строго по Плану — так рассудил студент Потапов и решительно направился на свет…
Постучав в дверь и вежливо поздоровавшись, Игорь Потапов пояснил друзьям цель своего визита. Более того, он поступил весьма хитроумно и дальновидно, не став просить просто скатать всё задание целиком. Несмотря на крайне малый срок нашего совместного обучения, всем уже хорошо была известна манера Шурика и Вадика записывать решения: как «физики шутят» — слово «очевидно» означает три страницы опущенных вычислений, «следует» — пять страниц, «легко получить» — десять, итак далее. И слишком хорошо все запомнили лицо студента Усатого, когда он, в надежде сразу набрать вистов в глазах лектора, опрометчиво вышел к доске с Шуриковои тетрадкой и там в два хода перешел от банального F=ma к лоренцевым преобразованиям и уравнению Шредингера… и от вечного позора Усатого спасла только его «служивость», давшая ему армейскую смекалку и отсутствие страха загреметь в «сапоги»…
Нет, Игорь Потапов не был так наивен, как Усатый — он поступил куда мудрее. Он попросил объяснит ь ему решение одной из задачек, рассчитывая таким образом втереться к гениям в доверие и уж затем обманным путем вытянуть из них не только одни лишь верные ответы (их, в конце концов, можно посмотреть и в задачнике) — но и хотя бы приблизительные пути получения этих самых ответов…
— Блин, Потапыч, ну ты чего… Ну ты не видишь, что мы делом заняты, нет? — недовольно протянул Вадик, — Ну чего, ведь простая же совсем задача. Тут же перемножить всё просто, и получается… (да, вот я и говорю — «просто перемножить». Два преобразования, три заменки, одна подстановочка, интегральчик по дуге — всё как обычно…)
Потапов тяжело вздохнул, добросовестно перемножил, но — не сошлось. Перемножил еще раз…
— Не, не сходится…
— А ты что перемножил-то?
— Ну как что? Что дано в задаче. Данные перемножил. Все.
— А ты на постоянную не забыл домножить в конце?
— Эээ… на какую еще постоянную???
И тут, вот в это самое мгновение, в двух светлых головах одновременно возник Тёмный и Коварный План. Гениальность, в конце концов — это не просто одна только Мысль. Это еще и очень БЫСТРАЯ мысль…
— Как на «какую»? — отозвался Шурик, свесившись с верхнего яруса кровати и отрываясь от «Многомерных изоморфных полиномов Чебышёва третьей степени, книга вторая, том четвертый», — На постоянную Лейбница-Планка, конечно!!!
— Что-то я не слышал о такой постоянной… — неуверенно пробормотал Потапов и с сомнением заглянул в помятую тетрадь с лекциями, — вроде не было такой у нас…
— Естественно, у ВАС ее еще не было, — сказал Шурик, спрыгнув с кровати и ласково приобняв студента Потапова за плечи. — Вы на первом курсе этого еще не проходили. А мы с Вадей сейчас уже ходим на лекции за третий курс, урматы слушаем (Уравнения математической физики — Словарь-минимум), там эти вопросы гораздо подробнее освещаются, совсем на другом уровне. Там уже и вводится как раз постоянная Лейбница-Планка, без неё в урматах как без рук. Вадь, напомни мне, значит, пожалуйста, чему она там равна? С точностью до шестого знака?
И эта добродушная скотина Вадик (нет, а как его еще прикажете назвать?) практически в уме разделив правильный ответ на произведение всех имевшихся в задаче параметров, выпалил в воздух вереницу цифр…
(Для читателей, более склонных к гуманитарному мышлению, поясню ход мыслей наших гениальных толстопузов. Никакой «постоянной Лейбница-Планка» в природе не существует, и, скорее всего, никогда не будет существовать. Был попросту взят верный ответ, разделен на все данные в задаче числа, и получившаяся белибер… пардон, не белиберда, конечно, а «поправочный коэффициент» был возведен в ранг «Постоянной». Поняли теперь?)
— А уравнение? — по-прежнему не веря в свою фортуну спросил Потапов
— Ну, так это и есть уравнение Лейбница-Планка для гравитации; потому и постоянная так называется. Берешь, чего у тебя там есть — масса, скорость, радиус — перемножаешь, подставляешь — и вот ответ…
Потапов взял. Подставил. Перемножил. Перемножил еще раз. Перемножил для верности на листочке, в столбик, не доверяя калькулятору. И всё равно сходилось (хотя обычно-то бывает ровным счетом наоборот). Потрясенный, забыв даже сказать «спасибо», он вышел из комнаты и побрел по коридору. Элементарное решение сложнейшей задачи ускоренного движения в неравномерных полях так и плыло перед глазами… просто взять… сложить… и перемножить… фантастика!
А в покинутой им комнате между тем закипела работа! Успех должен был быть развит, закреплен — и немедленно! Хорошим подспорьем друзьям послужила методическая брошюра «Выдающиеся ученые прошлого». Тем из ученых мужей, кому не посчастливилось до сей поры обзавестись собственным «именным» законом, уравнением или хотя бы параметром — Провидение воздавало должное на дальней окраине Долгопрудного. Причем если формулы и законы разнообразием не баловали — все оставшиеся тридцать девять задач Задания были решены прямым и неуклонным умножением всех имевшихся заданных величин — то выводящие на искомый правильный ответ «поправочные коэффициенты» дали простор для вольного полета фантазии.
«Гравитационный инвариант Ландау», «Хронометрический показатель Столетова-Иоффе», «Постоянная слабого взаимодействия Гельмгольца-Дирака-Марии Кюри» и «Пьезомагнитная векторно-ковариантная постоянная Галилея-Бора-Резерфорда» украсили собой задание по обыкновенной, в общем-то, и всего лишь общей физике. Казавшийся до сего дня верхом совершенства Закон Гей-Люссака оставался где-то далеко позади. В какой-то час на страницах простой школьной тетрадки за три копейки были перевернуты все прошлые представления о механике и заложены основы подлинной Физики Будущего…
Расчет оказался верным. Вскоре раздался уже знакомый аккуратный стук в дверь, и в проеме вновь показалось крайне заинтересованное лицо студента Потапова
— Мужики, я это… того… разобрался. Короче, молодцы вы, хорошо, что такую формулу подсказали… Я и сам решил, конечно, но через вашу-то формулу проще, само собой… Я чего вот чего еще хотел спросить… Вот эти самые ваши матуры которые…
— Урматы, Игорь, — закусив от волнения губу, поправил его Вадик, — уравнения матфизики.
— Ну да, урматы, конечно… я так и хотел сказать. А вот другие задачи… нет? Нет там еще каких-нибудь формул?
— Конечно есть!!! — хором завопили от восторга гении, — Конечно!!! Мы тут сами уже хотели к тебе идти, предложить позаниматься, подсказать, если что-то вдруг не получается у тебя… мы же друзья, верно? Чаю хочешь? Ну вот, смотри. Берем самую первую задачу, номер один…
Ещё бы…
Весть о том, что Потапыч идет сдавать столь фантастически сработанный интеллектуальный продукт, мгновенно облетела всю «трёшку». Заслышав, люди спешно возвращались из женских комнат, от родни и неизвестно из каких еще других мест. Королями ходили все студенты группы 032 — еще бы, ведь они могли запросто так присутствовать на таком потрясающем шоу, просто по факту принадлежности. Наиболее дальновидные питомцы других групп срочно выправляли в деканате справки о том, что они должны сдавать задание по общей физике именно в этот день, и именно в составе группы 032. Старшекурсники от досады кусали локти и умоляли хотя бы на одну пару оформить им академический отпуск и оставление на второй год. Поговаривали, что какие-то ушлые люди в общагах других факультетов предлагали «из-под полы» приобрести «проходки» на задние парты по заоблачной цене, якобы похитив и переклеив фотографии в чьих-то студенческих билетах. И, наконец, пронесся вполне правдоподобный слух, что всё происходящее в назначенной для сдачи аудитории — в общем, неплохо, хотя и, естественно, без звука, будет видно из окон женского туалета Лабораторного корпуса напротив…
В ночь накануне в общежитии никто не спал. На «пятачке» перед входом горели костры, а вокруг них, размахивая руками и приплясывая, грелись люди — это были наши друзья из прочих учебных заведений столицы, которые уж никак не могли попасть на историческое событие, но рассчитывали быть хотя бы поблизости и следить за его ходом при помощи того, что сейчас назвали бы «онлайн-репортажем». Следить, чтобы с гордостью потом сообщить потомкам: «Я ТАМ был — я ЭТО видел!»
Безмятежно спал лишь один человек. Это был сам Игорь Потапов. Под подушкой рука его сжимала тетрадь с заветным Заданием, с которым последние трое суток он не расставался ни на миг, резонно опасаясь провокаций со стороны тех, кто незаслуженно, можно сказать — на халяву, попытается разделить с ним лавры звания «Короля Физики»…
…История и по сей день умалчивает, кто же именно сдал студенту Потапову всю эффектно задуманную и почти исполненную комбинацию. Скорее всего — и никто. Просто материализовалось само небывалое напряжение, звеневшее в воздухе до отказа натянутыми суперструнами — в полном соответствии с предсказанной Эйнштейном возможностью перехода энергии в массу. Материализовалось, чтобы спасительно нашептать сладко спящему студенту Потапову в самое ухо: «Вставай, Игорёк! Вставай, не спи! Твои новые «друзья», Шурик и Вадик, хотят жестоко посмеяться над тобой! Проснись!..» Вслед за чем зримые черты обрела и месть обманутого Потапова: разгромленная комната, сломанный двухъярусный «мамонт» и как эффектная точка — выброшенная на улицу прямо сквозь закрытое окно пудовая гиря. Но Игорь мстил не за себя, нет… Он мстил за поруганную Физику. За мгновения до этого Шура и Вадя успели улизнуть из помещения и две недели затем, на нелегальном положении, скрывались где-то в недрах профилактория. Хвала Провидению, тетради с правильными решениями задания (и не только первого) остались при них — и это, я считаю, для всех остальных было главным результатом…
Конец у этой истории сдержанно-оптимистичный. Шура и Вадя, как и было сказано в начале, со временем скрылись где-то у границ Непознаваемого. Скрылся и Игорь Потапов — но немного в ином направлении, совершив эффектный вылет по итогам летней сессии. На экзамене по аналитической геометрии ему посчастливилось попасть к легендарному доценту Савину. Это была несомненная удача, так как доцент Савин слыл предобрейшей души человеком. Как правило, ощутив в экзаменуемом хотя бы минимальные признаки знания по предмету, просто на уровне знакомства с общими терминами — он тут же расплывался в широкой улыбке и громко восклицал: «Молодой человек! Давайте теперь поборемся за ПЯТЬ!!!» Услышал эту бессмертную фразу и Игорь Потапов — после чего и совершил ошибку, ставшую роковой: он решил-таки за «пять» побороться. Более того, эти «пять» он практически «отборол», в какие-то полтора часа (драгоценного, замечу, времени, так как за тот же период «побороться за пять» могло бы еще человек десять — так что по делам его кара, по делам…) убедив-таки доцента Савина, что определитель произведения матриц все-таки равен произведению определителей (Не знаете, что такое «матрица»? Matrix has you). «Совершенно верно! — воскликнул доцент Савин и, решив разрядить обстановку доброй шуткой, весело спросил, — Ну а определитель суммы матриц? Чему он равен?» «Сумме, само собой» — ответствовал Игорь Потапов, протягивая зачетку…
Здесь улыбка сползла с лица даже такого безудержного оптимиста, как святой человек доцент Савин. ТАКОГО за тридцать лет педагогической карьеры не приходилось ему слышать НИКОГДА… (определитель суммы НИЧЕМУ не равен… это как по аналогии с 5x5=25 и 6x6=36 уверенно доложить, что 7x7=47… — прим. для гуманитарных читателей). Немедленно проведенное короткое расследование выявило наличие и других обширных участков вакуума и серого антивещества в голове студента Потапова, и дело было передано по инстанции. Через какой-то месяц будущий академик провалит уже пятую (!) по счету абитуру, еще через год все-таки поступит вновь, когда за него на Собеседовании замолвит слово декан Ткаченко… (тот самый случай… «Ну что же Вы, Потапов… год отучились на Физтехе — и опять двенадцать баллов… ну что же с Вами ДЕЛАТЬ???»)… но всё это будет уже далеко позади нас. А мы… мы пошли (и идём) дальше.
КОНЬ, ЛАБЫ И АНГЛИЙСКИЙ
Со вполне объяснимыми волнением и трепетом перехожу я к представлению одного из ярчайших питомцев группы 034, студента Дмитрия Р., также хорошо известного в узких кругах как «Конь», а если еще более ласково — то «Непарнокопытный друг». Вознесшийся ныне к заоблачным высотам геополитики и макроэкономики, сияет он нам путеводной звездой, подобно… а тогда… а тогда еще простой, открытый парень, и всех нас общий друг… да и сейчас, в общем, тоже… но задатки, безусловно, были видны уже тогда, что и будет явственно следовать из многочисленных примеров. Пока же укроем его за этим прекрасным и естественным псевдонимом, исходя из его нежной (хотя и логически труднообъяснимой) привязанности к прославленному армейскому коллективу, итак.
Стоял обычный урок английского языка…
Само собой, тема «Фестехи и иностранные языки» — неисчерпаема, как и все остальные. Большинство пайщиков, как вы уже знаете, прибывало в Долгопрудный из мест, отнюдь не изобиловавших языковыми спецшколами, так что коллекция бессмертных выражений, начавшись с решительного «Ам хлэд — ам стюдент», быстро пополнялась новыми вербальными шедеврами. Неиссякаемым источником их, само собой, был ЛУР, «Лаборатория Устной Речи», где фестехи, подзуживаемые настойчивыми «англичанками», отчаянно и безнадежно пытались самостоятельно наладить себе изысканный итонский «прононсейшн». Главный герой этой главы, кстати, не раз утверждал, что в ЛУРе хорошо знакомиться с девушками. Ну, не знаю… во-первых, девушка там была, как правило, всегда одна — а именно, лаборантка, ставящая на магнитофон «таски», всегда зажатая в плотное кольцо обуреваемых жаждой применить на практике новые языковые навыки первокурсников. А во-вторых, о чём там можно было знакомиться, если почти ежеминутно на всё помещение раздавался чей-то могучий рык уровня «Зе проублем оф зе месау-рингх ин аур икспиримент…» (человек в наушниках, как правило, плохо контролирует уровень выходных децибелов), вслед за чем свободная от «ушей» часть публики немедленно погружалась в дикий хохот и остроумные комментарии услышанного (на русском, кстати, языке).
На втором курсе становилось еще веселее, когда в качестве основного задания начинал использоваться перевод «технического текста». То есть, устав от надуманных и потому малоинтересных тем вроде «Прогулка по Лондону» или «Наш визит в Британский музей», фестехи переходили к овладению настоящим, живым языком Науки. Раз в неделю требовалось отыскать в библиотеке журнал, более-менее отвечающий тематике твоей будущей специальности (в нашем случае это был, само собой, прославленный «Oceanology», ну или там «World weather report»), выбрать там какую-нибудь понравившуюся статью, перевести ее, а наиболее ударные места еще и, запинаясь, кратко пересказать. Можно своими словами. Но тоже английскими. На практике это выливалось в то, что текст, непонятный студенту на английском, не без изящества, как правило, превращался в набор слов, решительно непонятный преподавателю на русском, что лишний раз доказывало, какие же фестехи ловкие и умные ребята. Выглядело это примерно так:
(над столом, трогательно склонившись к потрепанному журнальчику года эдак семидесятого, сидят Преподаватель и Студент. Перед ними текст… ну, скажем, начинающийся со слов …measurement of frequency of fluctuations of internal waves… что в вольном переводе может означать «Измерение частоты колебаний внутренних волн». Про «внутренние волны» вы ведь уже слышали, верно? Тем лучше.)
Преподаватель: Так, пожалуйста — читаем.
Студент (от натуги почесываясь и мучительно пытаясь воспроизвести «межзубный звук зе»): Ээээ… мэ-жармент оф фрикванси оф флюктуэйшн оф интернал вейвз…
Преподаватель (несколько поморщившись, но тут уж ничего не поделаешь): Так, очень хорошо… давайте теперь переведем.
Студент: Так, значит… ээээ… Мэжармент… мэжар-мент… а, ну значит — так мэжармент и есть!
Преподаватель (несколько изумленно): Как это значит — так и есть???
Студент (ловко извернувшись на стуле): Ну, значит… Это, значит, у нас в океанологии (у НАС, значит… сильное заявление. У НАС… — прим. авт.) такой ТЕРМИН. Мэжармент. Мэжармент чего-нибудь. Какой-нибудь величины…
Преподаватель (стараясь не показать своим видом, что ей прекрасно известен тот факт, что океанология У НАС в любом случае будет с третьего курса, а никак не со второго): Ну, возможно… В принципе, во всех остальных областях Науки measurement переводится как «Измерение»…
Студент (обрадовано, подтверждая старый тезис о том, что хороший студент основную сумму знаний по предмету получает непосредственно на экзамене и напрямую от экзаменатора): Да-да, совершенно верно! Везде — это «измерение»! А у НАС — мэжармент! Но смысл — тот же.
Преподаватель (неохотно, но всё же соглашаясь): Ну, хорошо. Пусть так. Идем дальше.
Студент (идя дальше): Мэжармент оф фрикванси… эээ… фрикванси… фрикванс, значит… а, вот, вейвс у нас в конце… а, ну, значит, фрикванс волн этих!
Преподаватель (настороженно): Какой еще фрикванс?
Студент (от уверенности даже приподымаясь): Это термин такой! Характеристика волн! Динамическая!
Преподаватель (от волнения переходя на родной язык): Are you sure?
Студент (несколько замявшись): А, ну может быть… возможно… возможно, и не динамическая. Возможно (обретая былую уверенность) временнАя характеристика… да, точно — временнАя.
Преподаватель (несколько уставше): Дальше, пожалуйста.
Студент: А, ну тут совсем уже просто. Флюктуэйшн — это флуктуация и есть… (да, действительно — тут не поспоришь: флюктуэйшн — она как есть флюктуэйшн. И не только у НАС).
Преподаватель (махнув уже на всё рукой): Давайте всё вместе.
Студент (гордо, на всю аудиторию): Вот, значит! Мэжармент фрикванса флуктуации интернальных волн!!!
Преподаватель (опечаленно): Каких волн?
Студент (укоризненно, типа «стыдно не знать»): Интернальных!!!
Занавес. И пересдача. (Шутка. Всё нормально. Это же Фестех).
М-да… А с четвертого курса совсем весело — потому что ВТОРОЙ язык. Да, друзья. Физтех — одно из немногих (если вообще не единственное) неспециализированных учебных заведений, выпускник которого на выходе должен посильно владеть сразу двумя заграничными наречиями: английским-то само собой, а еще на выбор и вторым: французским, немецким или даже японским. Тут, главное, не запутаться и вовремя в голове переключить тумблер — а дальше всё просто: был «межармэнт» — станет «межерасьон», флюктуэйшн — «флуктуасьон», и так далее. «Система Физтеха» в действии, одним словом. Главное — это не Знание как таковое. Главное — это Система овладения этим Знанием…
…Всё, конечно, изменилось в тот самый миг, когда прямо на наших глазах распахнулись ворота в Мир. Тут уж фестехи взялись за пресловутый TOEFL (базовый экзамен по языку, необходимый для получения возможности обучаться за границей) по-серьезному, безо всяких «мэжарментов»… но это, в общем, уже другая тема. А у нас…
Итак, стоял обычный урок английского языка. Девять взъерошенных «ам хлэд — ам стюдентов» мучительно восстанавливали в своих головах разорванную было связь английских времен. Девять — потому что десятый участник списочного состава подгруппы, загадочный «студент Дмитрий Р.» по-прежнему отсутствовал, где-то, видать, сильно подзадержавшись — очевидно, по случаю несколько затянувшегося празднования своего поступления в Лучший Институт на Земле. Неожиданно дверь в кабинет распахнулась, и на пороге возник…
О, я узнал его сразу! Это же он тогда своими четкими ударами в полуприседе склонил чашу весов футбольного бога в пользу ФАКИ, чтобы затем стремительно скрыться в плотной куче-мале немедленно образовавшихся поклонников и, само собой, поклонниц. Но еще более — это он, именно ОН тогда покорил всю взволнованную общественность тем, что сумел ДОГОВОРИТЬСЯ с самим Полковником, начальником военной кафедры. ДОГОВОРИТЬСЯ так, что отбыть на каникулы аж на неделю раньше остальных (и, очевидно, почти недели на три позже с них вернуться). Сразу скажу: и в дальнейшем наш герой ДОГОВАРИВАЛСЯ часто и с удовольствием, с пользой как для себя лично, так и для всех нас в целом. Что и говорить — нет сомнений в том, что и взлет в упомянутые уже сферы геоэкономики и макрополитики был бы невозможен без этого его волшебного умения. Ну а пока… ну а пока первый случай договориться (вернее, уже второй) представился ему сразу.
Разумеется, опытная преподавательница английского Вера Михайловна Зарецкая не могла упустить шанса сразу проверить новичка в деле. И после короткого, волнительного знакомства с блудным сыном 034 группы к переводу ему был предложен некий хитроподчинен-ный отрывок, начинавшийся примерно со слов «…great impression from our vacation…» («самым ярким, значит, впечатлением с наших каникул стало…» ну где-то так, примерно… в нашем, значит, неповторимом стиле).
Уставившись несколько ошеломленным взглядом в учебник, наш герой слегка замялся, но после некоторого раздумья приступил-таки к переводу, начав, как и положено, с начала:
— Эээээээээ
— The, — мягко поправила его преподавательница Зарецкая, и вообще славившаяся своим кротким, толерантным нравом, — Дима, там определенный артикль the. The. Продолжайте, прошу Вас.
— Зээээээээээээээ
— Ну а дальше, Дима? — еще более тактично поинтересовалась Зарецкая. Я же говорю — святая женщина.
— А, ну да… Дальше, значит… У нас… А, ну вот — «Великие импрессионисты» значит!!!
Ну и что бы, друзья, после такого ослепительного дебюта сделал бы обычный фестех, не армеец и не умеющий в нужный момент договориться? Конечно, он бы весь сжался, скомкался от стыда и погрузился бы затем в пучину рефлексии и глубокого самоанализа. Мол, да (ну в смысле — нет)… Ну, не попал маленько в такт. Но я буду… я буду стараться… запишусь в ЛУР, подтяну произношение и грамматику… позанимаюсь дополнительно, вот хоть с тем же Максом, у него все-таки золотая медаль после спецшколы… и к зимней сессии явлюсь на кафедру иностранных языков решительно другим человеком, нет, честно!..
Но, конечно, наш герой был не из того мяса слеплен. Так что, схватив свежевыданную зачетку наперевес, словно полузащитник Ролан Гусев мячик после несправедливо, на его взгляд, назначенного штрафного, он грудью попер на несчастную преподавательницу Зарецкую, огласив аудиторию диким криком: «Не, ну ВероМихално! Нет, но да, но по сути-то! Но если не буквой закона, но его духом, так сказать, применить — ведь отчасти верно же перевел!!! ВероМихално!!! Ведь «импрессионисты» же — они как раз от слова «впечатление», а с величием их, я надеюсь, Вы возражать не будете! Я на выставке их летом побывал, может… — вы-дохнулось в качестве последнего аргумента, — вот и вырвалось… само…»
Разумеется, сердце строгого, но в глубине души справедливого арбитра ёкнуло, и первоначальное решение было пересмотрено. Розовощеко улыбаясь, наш будущий друг проследовал на место, всем своим видом выражая «Не, ну а чо… игровой момент, а счёт на табло, на усмотрение судьи… так что не было руки, ребяты. НЕ БЫ-ЛО».
Так Конь договорился во второй, и далеко не последний, раз, а мы познакомились с Конём…
…Ситуация забавным образом почти зеркально отразится через три года, во время стартовых мучений над вторым уже, французским языком, на свое первое занятие которым наш герой явится где-то ближе к декабрю. Проведенный им экспресс-опрос Митрича, уже уверенно (четыре полноценно посещенных пары) овладевавшего всеми изысками этого прекрасного наречия любви, показал следующее:
— ударение во французском языке всегда падает на последний слог (что правда; надо только верно определить, где этот слог заканчивается, потому что…)
— потому что чем больше букв с конца не читается, тем лучше. Характерные примеры — Bordeaux и Renault (ну, «бордо», значит, и «рено»).
— И это всё? — недоверчиво спросил Конь.
— Ну… практически, да — мягко сформулировал Ми-трич.
— Маловато что-то…
— Еще буква «Н» не читается, — вспомнил и тут же ввернул я.
— В смысле? С W каким-нибудь?
— Вообще. Вообще нигде не читается. Считай, что и нету её.
Вооруженный таким могучим лингвистическим аппаратом, наш герой смело вонзился за первую парту.
К сожалению, до «бордо» и «рено» дело так и не дошло, так как для начала преподавательница Яншина (полный антипод Веры Михалны Зарецкой в плане педагогики и вообще взглядов на эту бренную жизнь) предложила проявить себя на почве знания алфавита. Бойко оттарабанив «а-бэ-цэ-дэ-е-эф-жэээ…», герой замялся
— Ну? — мрачно поинтересовалась преподавательница Яншина, — Это всё? Дима, конец ноября — вы только явились. Группа уже ДОВОЛЬНО ДАЛЕКО (тут группа приосанилась) продвинулась. Я не смогу Вас взять, при всём желании… После «жэ» какая буква?
— Ну, так ведь это… я знаю, какая… просто она же не читается — как я ее Вам скажу???…
Хорошо еще, что это был четвертый курс, когда вместо «языка» можно было уже необременительно взять какой спецкурсик… но это так, к слову.
…А вскоре и подружились.
Стояла обычная лабораторная работа…
Знаете ли вы, друзья, что такое настоящая «лабораторная работа» на Фестехе? Нет, этого вы не знаете, потому что и узнать вам, собственно, неоткуда. А между тем…
А между тем, когда наши друзья из всех прочих высших учебных заведений столицы (включая и прославленный Университет), ежедневно отсидев свои законные две-три пары по схеме «лекция плюс семинарчик», уже к обеду могли спокойно предаться всем радостям молодости и насыщенной личной жи… (зачеркнуто) могли предаться всем прелестям самосовершенствования и индивидуальной работы над личными интеллектуальными показателями — мы же переходили ко второй части познания прославленной «системы Физтеха». И единственные за неделю четыре пары в день против обычных пяти — были Праздником…
Потому как что есть настоящий, сформировавшийся специалист, увенчанный гордым дипломом МФТИ? Это не только человек, могущий более-менее осознанно покрыть разными научными закорючками обычный лист формата А4. Это еще и человек, худо-бедно способный применить свои богатые теоретические познания на практике: то есть собственноручно что-нибудь спаять, просверлить, отфрезеровать и даже получить на осциллографе красивые, хотя и сами по себе бессмысленные «фигуры Лиссажу». В конце концов, ведь именно Практика суть единственный критерий Истины, и никак иначе.
Так оно и было. Весь первый курс мы, отбарабанив с утра Теорию, после обеда переходили к Практике: сосредоточенно паяли, сверлили, фрезеровали и высекали «фигуры Лиссажу» в многочисленных подвальных мастерских. Вспоминается в этой связи студент Сергей Базилевич, который решил однажды вручную нарезать резьбу на токарном станке, забыв, правда, переключить его на семьдесят оборотов в минуту с имевшихся в наличии двух тысяч… и только отчаянный прыжок старшего мастера Нифантьева спас тонкие, музыкальные пальцы нашего наследника ДжоСатриани. Или тот же Конь, однажды в крайней степени любопытства сунувшийся в установку во время испытаний образца «на разрыв» в рамках краткого курса практического сопромата. Да, хорошо еще, что «на разрыв», а не на сжатие. Да что там Конь и Базилевич, когда сам автор, вспомнив свое краткое пребывание в школьном кружке радиоэлектроники, умудрился спаять jk-триггерный мост непосредственно под напряжением в «соточку» вольт, получив, таким образом, вместо законного «зачетика» лишний часик занятий по технике безопасности, эх…
Но осверловка и фрезерование — это, так сказать, все-таки еще прелюдия. Лабораторная работа, «лаба» — вот тот оселок, которым по-настоящему проверяется фестех. Сможешь ты вот так вот прямо, непосредственно здесь и сейчас, подтвердить какой-нибудь фундаментальный закон Природы, начиная от очевидного закона тяготения и заканчивая несколько умозрительным Законом Больших Чисел? Ну, или опровергнуть, как оно, по правде сказать, у нас в основном и получалось? А опровергнув — не смалодушничаешь ли, не пойдешь ли скользкой дорожкой «допусков», «погрешностей», да и просто, подчас, откровенных подтасовок опытных данных? Найдешь ли в себе силы с мысленным криком «А все-таки она вертится!» встать перед лицом педагога и доказать-таки ему, твердо опершись на факты, равенство нулю массы электрона и полную абсурдность уравнения Менделеева-Клапейрона? Сумеешь ли даже ценой «неуда» отстоять право на жизнь тезиса «Чем дальше эксперимент от теории — тем ближе он к Нобелевской премии», и так далее?..
На самом деле, успешность «лабы» во многом зависит от личности «лабника», то бишь непосредственно ведущего занятие наставника. Случались у нас и настоящие подвижники своего дела, вроде старшего преподавателя А.А. Теврюкова. Как-то раз студент Маракасыч явился к нему на «сдачу» с совершенно потрясающим результатом: все точки на его финальном графике образовывали какую-то совершенно идеальную окружность… (Тут надо немножко пояснить: для удобства подтверждения (ну, или опровержения) той или иной исследуемой закономерности, координаты осей выбираются таким образом, чтобы полученные экспериментатором точки ложились (ну, или НЕ ложились) на прямую. Если ложатся — всё в порядке, если нет, и Вы твердо в этом уверены — пишите скорее в Нобелевский комитет, это как раз по их ведомству… — Словарь-минимум). К чести Алексея Андреевича, он не впал в отчаяние, а, быстренько разобравшись с остальными, пригласил Маракасыча для более детальной беседы. В течение последующего часа, кое-как обосновав-таки чудовищные допуски и включив в рассмотрение нереальное стечение всех возможных погрешностей и обстоятельств, они все-таки достигли результата: бывшая окружность прямо на глазах чудесным образом распрямилась, и вера человечества в торжество закона Бойля-Мариотта была восстановлена… так бы и «отгрыз» Маракасыч свой законный «трояк», кабы Алексей Андреич в последний момент не заметил, что координаты-то он все-таки перепутал, так что с таким трудом обретенная прямая вновь свернулась в нечто уж совсем невообразимое…
Да, но вот ту лабу вел доцент Овчинников Алексей Петрович, обладатель кургузого и, согласно меткому определению Митрича, «засранного ради светлых идеалов науки пиджачишки», полная, в некотором смысле, противоположность преподавателю Темрюкову В самом, кстати, определении про «пиджачишко» нет ничего обидного: в переводе с образного языка студента Митрича это означало «Человек, ради служения Высокому отказывающийся от ряда мирских благ», так что метафора в данном случае вполне себе «восходящая». Да, идеалам Науки служил Алексей Петрович преданно… и, правда, что уже гораздо хуже — того же требовал и от нас. Лабораторные работы под его началом проходили… ну, собственно, проходили так, как они и должны были проходить. Сначала короткий, но жесткий опро-сик по теоретической составляющей проблемы, затем «допуск» по материальной, так сказать, части эксперимента, потом, собственно, кропотливая, с соблюдением всех «пунктов», работа, ну и под конец — скрупулезная (пары на две-три, не больше) защита результатов.
А еще более того — та лаба была «парная», то есть выполнять ее, ввиду необычайной сложности, нужно было вдвоем. Разумеется, в пару мне немедленно достался наш будущий всех общий друг, отчего я, вспомнив совсем свежий эпизод на английском, мысленно похолодел. И научная интуиция, надо заметить, не подвела будущего знаменитого писателя…
Перед самым началом занятия он отозвал меня в сторону и тихо сказал: «Миш, у меня там тетка… короче, заболела тяжело… надо слиться… ты прикрой меня там, перед Овчиной уж, ладно? Придумай чего-нибудь. За мной, сам понимаешь…» И вслед за этим — натурально и стремительно слился.
А я остался. Кое-как отдувшись на «допуске» за двоих (вторую половину вопросов доцент Овчинников тоже, само собой, переадресовал мне… я же говорю, это вам не Алексей Андреевич, тот бы, может, и замял это дело…), я кое-как приступил к работе.
Задача была поставлена серьезная: предстояло получить расплавленные пары вольфрама (температура кипения десять тысяч градусов по Кельвину… ну или по Цельсию, что в данном случае уже одно и то же) и снять их тактико-технические характеристики. Дело шло трудно, второй пары рук явственно не хватало. Агрегат, похожий на ядерный реактор в миниатюре, каким его изображают в кинематографе, шипел и трясся, цифры бешено скакали на мониторе, стрелка термометра нервно дрожала в районе «красной» зоны с надписью «Неминуемый взрыв, тревога и полная эвакуация».
Неожиданно сверху над моими муками навис доцент Овчинников и в ужасе выкрикнул: «Слушайте, Лебедев! А что же Вы дроссельный патрубок-то не держите??? Где вообще ваш напарник, вы что, в одиночку работаете???» «Так эта… у Коня-то… ну в смысле — у студента Дмитрия Р. … тётка там у него… того…» — по моим несколько, прямо скажем, перепуганным глазенкам доцент сразу понял, что и про Фокса, и про Верку-модистку, и про дроссельный патрубок я слышу в первый раз. «Эх, первый курс, вашу мать, зелень сопливая, — вздохнул бывший ученик Ландау и, кряхтя и перекособочившись, полез куда-то за установку, — Так, а это ТУТ ЧТО у вас, да вы вообще читали подготовительный материал, как вы допуск-то прошли, там же ясно сказа…»
Закончить свою мысль старший преподаватель кафедры общей физики не успел. Какой-то очередной патрубок со свистом вылетел из своего дросселя, и мощная струя кипящего масла брызнула на и без того засранный пиджачок. Расплавленный вольфрам закапал доценту Овчинникову прямо на темечко, но он мужественно продолжил борьбу с техногенной катастрофой. И с удивленным возгласом «Шо цэ ж за таке?!» бежал к нам украиноговорящий студент Юрий Пухляев с огнетушителем наперевес…
В общем, не буду описывать, что было дальше — сообщу лишь, что ту лабу я благополучно сдал. Где-то к концу второго курса, конечно, но все-таки. А в тот вечер мое и без того неважное настроение окончательно испортил любимый «Спартачок», в заключительном матче розыгрыша-1990 уступив друзьям-армейцам 1:2. То первенство, с учетом снявшихся прямо по ходу дела команд Грузии и Литвы (такое, напомню, было время… тревожное), разыгрывалось по крайне укороченной формуле, так что потеря двух очков оказалось фатальной: мы тут же вылетели за пределы тройки призеров, завершив сезон на постыдном после «золота»-89 пятом месте…
В понедельник утром, явившись на Фестех, я первым делом увидел цветущего Коня. «Тетка, небось, кеды двинула — наследство оставила, не иначе… прям вон — аж сияет…» — подумал я.
— Как лаба? — участливо спросил мой новообретае-мый друг
— Да неплохо, — ответил я, — чего и всем желаю. Овчина тебе привет шлет, кстати. Пламенный в полном смысле этого слова. Сказал — переделывать чтоб лично к нему приходили, а к Теврюкову в подгруппу пролезть даже не пытались, он проконтролирует… А тётка твоя как?
— Да отлично, — ответил Конь, не вникая, — ДВА-ОДИН.
«Что «два-один»??? — судорожно подумал я, — так и не доказанное мною экспериментально соотношение теплоемкостей, что ли???» И тут чудовищная догадка расплавленным вольфрамом пронзила моё подсознание
— Ах, «два-один»… Так ты на футбол, что ли, сбежал, козёл???
— Ну да. А ты про какую тётку спрашивал?
— Так ты что – КОНЬ???
— Так ты что – МЯСО???
Так мы подружились. И теперь уже — навсегда
Макс, Конь и тренер Матвеев
В этой главе, как и было уже обещано, мы расскажем о том, что такое подлинно «физическая культура» в применении к питомцам Фестеха… ну и кое о чем еще.
А для начала разрушим еще один стереотип.
В гуманитарных слоях общества с давних пор бытует стойкое заблуждение, что физика — это наука о Природе. На самом деле это не так. Природу изучают (ну или, во всяком случае — берутся изучать) философия, природоведение (как и следует из названия), экология, и так далее. Физика же — во всяком случае, физика классическая, как она понимается со времен сэра Исаака Ньютона — столь масштабной задачи перед собой не ставит, являясь всего лишь скромным разделом познаний о так называемых «физических моделях». Таких простых и понятных, как, например, «материальная точка», «идеальный газ» или, скажем, «абсолютно упругое тело». Вопрос же о соотнесении этих глубоких абстракций с реальной жизнью является открытым и в полном смысле «метафизическим», то есть за пределы самой физики априори выходящим. Ну, в самом деле: если с материальной точкой и идеальным газом еще более-менее понятно, то случалось ли вам в повседневности сталкиваться с абсолютно упругим телом? Нет? Ну вот и я о том же.
Но с другой стороны, задекларированная только что сугубая умозрительность процесса отнюдь не подразумевает распространенный опять же псевдообраз физика как некоего скрюченного, романтически настроенного хлюпика, склонившегося над таблицами Брадиса (разве что физик этот совсем уж теоретический). Напротив. В нужный момент выдернуть откуда-нибудь заклинивший дроссельный патрубок, самостоятельно, взамен отказавшей вдруг аппаратуры, испытать на «разрыв» и «сжатие» только что синтезированный и готовый немедленно полураспасться новый редкоземельный элемент, встать, в конце концов, в полный рост навстречу ветру во время решающей продувки в аэродинамической трубе — всё это требует не только высокого индивидуального мужества и преданности Идеалам, но и отличной, в полном смысле слова физической, формы исследователя.
Немудрено поэтому, что во все времена «саундтреком» студенческого городка на улице Первомайской служил веселый перестук футбольных, волейбольных, баскетбольных, гандбольных и даже регбийных мячей, свист исполняемых на турниках и брусьях «солнышек» и «перелетов Ткачева», грохот только что взятых «на рывок» штанг и пудовых гирь… ну, или в крайнем случае — мягкий шелест передвигаемых шахматных фигур, щелчки «Чапаева» и натужное сопение разгадываемых на свежем воздухе кроссвордов. Ну а законные две пары физкультуры в неделю по уровню посещаемости легко били даже зажигательные лекции прославленного доцента Овчинкина… физкультурой, кстати, фестехи занимаются не по группам, а по видам спорта: начиная от интеллектуальных лыж, плавания, тяжелой и легкой атлетик — и заканчивая чем-нибудь попроще (ну, по среднефестеховскому уровню, конечно): ну типа того же футбола.
…В то время секцию футбола возглавлял у нас тренер Матвеев Владимир Александрович…
Даже и не счесть, сколько легендарных игроков прошло через руки этого прославленного специалиста, сколько великих карьер началось в его тесной каморке, как войдешь в здание бассейна — сразу на первом этаже направо. Достаточно назвать такие громкие имена, как Марзан, Анатолий «Толик» Фёдоров и Роман Гусев — и это только малая часть обширнейшего списка. Что подкупало нас в Мастере? Во-первых, само собой, поистине отеческая забота о своих подопечных: каждый (каждый!) первокурсник, сумевший хотя бы раз сравнительно пристойно остановить мяч, или, скажем, попасть этим мячом по воротам с расстояния более пяти метров — удостаивался немедленной остановки игры и, затем, реплики в стиле незабвенного доцента «А давайте поборемся за пять!» Савина: «Молодой человек! Да-да, вот Вы… тебе надо обязательно попробоваться в Сборной Института!!!» И пусть до «попробоваться» в итоге дело так и не доходило — но всё-таки, всё-таки. Во-вторых, неподражаемая манера даже самые сложные движения, типа «финтов Месхи» или Рональдо, легко демонстрировать не только без мяча и не вставая со стула, но даже иной раз и не выдвигая ног из-под рабочего стола. А в-третьих…
А в-третьих, безусловно — строго научный, системный подход к учебно-тренировочному процессу, практически «по Лобановскому» (Валерий Лобановский — знаменитый тренер команды киевского «Динамо», основатель подобного метода. Словарь-минимум), обусловленный, само собой, не только всегда значительным числом уроженцев «ридной Украшы» на Фестехе, но и самим гордым званием преподавателя кафедры не где-нибудь, а в лучшем техническом вузе страны.
Системный подход приводился в исполнение истово и требовательно. Всякое занятие начиналось с раз-миночной пробежки ровно в семь кругов. Мы никогда не бегали пять, шесть, или, скажем, восемь. Очевидно, именно дидтанция в две тысячи восемьсот метров наилучшим способом не только разогревала мышцы, но и должным образом отвлекала мозги от различных уравнений, законов и преобразований (футбол, в конце концов — игра интеллектуальная). Примерно так же результат «теста Купера» (12-минутный бег) наиболее точно отражает текущую выносливость организма. Ведь не одиннадцать же минут почему-то, и не тринадцать с половиной — значит, есть в этом какая-то глубинная логика…
Далее наступало время «тестов». Тестов у тренера Матвеева существовало великое множество. Бег простой, бег «челночный», с места и «с хода», с мячом и без, на самые разные дистанции от 30 до 200 метров, в жару, дождь и снег. Результаты их скрупулезно записывались для дальнейшего анализа всевозможных индивидуальных показателей в динамике и статике и, можно не сомневаться, когда-нибудь должны были лечь в основу какого-нибудь великого Открытия. Возможно даже — Прорыва в области глобальной теории спорта. И однажды так оно почти и случилось…
…Стоял нудный, мелкий октябрьский дождь. Мы уныло наматывали свои уже ставшие привычными семь кругов, и старое резиновое покрытие беговой дорожки отчаянно хлюпало под ногами, наталкивая на мысль о том, что любой «подкат», да и просто падение во время игры будет чревато не только возможной травмой, но и неминуемым промоканием до самых спортивных трусов и далее. Очевидно, та же мысль пришла в голову и тренеру Матвееву, поэтому он, зябко передернув плечами, неожиданно бодрым голосом воскликнул: «Так, ребятки! Сегодня, пожалуй, без игры обойдемся! Как закончите — переходим на площадку. Поедаем сегодня тестики…» При мысли о «тестиках» большинство прямо на бегу вздрогнуло, так как единственной альтернативой отсутствию «игры» выглядел немедленный переход в теплую раздевалку, а еще лучше — в зал или бассейн, но тут уж ничего не поделаешь: слово Тренера — закон. И, закончив семь, мы поплелись на ближнюю спортплощадку, ту, что с окнами на общежитие ФОПФа.
«Тестик», правда, ждал нас сравнительно любопытный. Сперва, по взмаху руки тренера Матвеева, мы должны были на максимальной скорости преодолеть 30 метров. Затем — те же 30 метров, но уже с ведением мяча. Очевидно, сравнивая два полученных времени, наш наставник намеревался выяснить сперва уровень индивидуального дриблинга подопечных, а затем, возможно, вывести и какую-нибудь непознанную доселе закономерность, связывающую скорости «стартовую», «дистанционную» и ряд других важных переменных.
И первые результаты, надо заметить, не заставили себя ждать. Причем результаты, прямо скажем — шокирующие. Практически у всех время бега с мячом оказалось меньше, нежели бега без мяча. Исключая разве что автора этих строк, постыдно упустившего мяч в кусты, но и тут оба времени оказались равными. То есть выходило, что человек, через шаг пиная мяч, бежит БЫСТРЕЕ. Подслеповато разглядывая и сравнивая цифры в двух колонках, тренеру Матвееву только и осталось, что воскликнуть сакраментальное — «Этого не может быть!» (с чего, как известно, и начинаются все Открытия и Прорывы). По счастью, опытный наставник быстро взял себя в руки и повторно, критическим взором окинул результаты. Первое разумное объяснение, которое пришло ему в голову, было и впрямь разумным: студент, записывающий результаты, просто перепутал колонки, и записал всё не туда. Поэтому, несмотря на искренние заверения, что всё было занесено как надо, записывающий студент был сменен, а сдача теста проведена повторно.
Это в некотором смысле не помогло. Результаты вновь противоречили житейской логике: обремененные мячом фестехи опять бежали быстрее. Не доверяя уже никому, тренер Матвеев дал старт третьей серии забегов, записывая результаты уже самолично. Это опять-таки не помогло — ситуация осталась прежней. Сделав скидку на накопившуюся уже усталость, маэстро дал-таки команду поиграть в собственно футбол, а сам погрузился в глубокие размышления касаемо репрезентативности полученной выборки… (Да, друзья. На Фестехе любой сотрудник в курсе понятий «репрезентативность» и «выборка». Впрочем, думаю, что вы и сами уже в этом давно убедились).
Однако на следующем занятии парадоксальная картина мира не претерпела изменений. Снова и снова по взмаху руки срывались с места будущие звезды физики и футбола — и каждый раз результаты их неумолимо свидетельствовали: наличие мяча, вопреки всем законам развития, словно добавляло им неведомое, необъяснимое ускорение…
Далее, резонно предположив, что фестехи — такие парни, что и соврут — не дорого возьмут, и, вполне возможно, в слепой жажде вольготно погонять «пятнистого», просто дурачатся и специально бегут не так, как надо — тренер Матвеев анонимно провел тест и на старших курсах. Стоит ли и говорить, что и там его ждало жестокое разочарование, переходящее в сладостно-щемящее ощущение Предчувствия Непознанного: старшекуры без мяча тоже бежали МЕДЛЕННЕЕ.
На пару недель тренер Матвеев впал в состояние, которое боксеры называют нежным словом «грогги». Были забыты «семь кругов», упражнения на растяжку и гибкость, а также, само собой, все «тесты». Мяч выдавался сразу, мы расслабленно шли играть, а наставник наш погружался в глубокие размышления. На правах коллеги он снёсся с кафедрой Теоретической Физики, где ему разъяснили про «преобразования Лоренца» и «Парадокс близнецов», вполне допускающих, что время для быстро движущихся предметов (в данном случае — дриблингующих фестехов) действительно течет медленнее, что отчасти могло подтвердить полученные результаты. Правда, пояснили там же, сколь-нибудь заметного эффекта можно ожидать лишь на скоростях, близких к световым, а никак не во время обычного забега на тридцать метров. Но тренер Матвеев их уже не слышал… а видел, как он, скромный труженик секундомера и эспандера, буквально в полевых условиях обнаружил доказательство великой Теории Относительности Эйнштейна…
…Стоял октябрь, только уже самый его конец, и по-прежнему нудно капал дождь. В тот день секцию футбола ожидало пополнение: впервые за двадцать безупречных лет службы заболел «лыжник», так что всю его группу перекинули к нам. Больше всех этому факту обрадовался, само собой, тренер Матвеев, который (очевидно, перед тем, как засесть писать уже итоговый доклад в Академию Наук) решил еще раз подтвердить свою догадку. Коротко объяснив «лыжникам» суть теста, он снова взмахнул рукой и включил секундомер. Стоит ли и говорить, что результаты…
— Нет, ребята — это… это потрясающе!!! Смотрите — с мячом вы бежите БЫСТРЕЕ. Футболисты — еще ладно: у них врожденное чувство мяча, и так далее… Но вы-то — лыжники! Я специально с вами провел, для полной, так сказать, чистоты эксперимента! Потрясающе!!!
Внезапно из толпы потрясенных лыжников вышел Макс (который свой мяч во время ведения, заметим, не только упустил, но даже потом и не сразу нашел, а время все равно показал лучшее). Медленно сняв очки и тщательно протерев их об рукав «олимпийки», он подумал — и сказал:
— А знаете, Владимир Александрович… а ничего удивительного как раз и нет.
— Как это нет? — настороженно спросил тренер Матвеев, — Вот же, вот результаты. По всем группам и курсам…
— Ну, так… — тихо сказал Макс, — Без мяча-то — Вы сами команду даете бежать, да сперва еще секундомер включаете, а только потом этой же рукой машете. А с мячом — мужики сперва стартуют, а Вы их еще с тридцати метров пока увидите, что он там побежал… Вот секунд пять у Вас лишних и получается. Я же вижу, что Вы тоже плохо видите, как и я…
…Тяжелая папка с результатами и набросками к тезисам доклада рухнула куда-то вниз, а листы с колонками еще долго кружились где-то в районе штрафной площади…
А мы… мы пошли играть. В конце концов, семь кругов в начале следующего занятия еще никто не отменял. Да и отрицательный результат в науке — это тоже, как известно — результат…
Да, но мне, конечно, не хочется оставлять одного из любимейших педагогов в таком, выражаясь спортивным языком, крайне «разобранном» состоянии. Поэтому еще один эпизод, из которого следует, что со временем он, само собой, вернул утраченную боевую форму… ну, и кое-что еще.
…Стоял, как водится, какой-то месяц года. Перед очередным занятием тренер Матвеев пребывал в состоянии глубокой задумчивости, что явно свидетельствовало о его нахождении на пороге новых Великих открытий. Он медленно прохаживался перед построившимися нами и негромко размышлял вслух (так что, очевидно, это был месяц второго нашего курса, раз тренер уже считал нас достаточно бывалыми людьми, чтобы делиться с нами самым сокровенным — прим. авт.): «Да, ну вот Бышовец, возьмем того же… но вот вроде ничего особенного на первый взгляд… да и состав навскидку у него средний — а вот поди-ка ты! Дает, дает результат ведь! Может кто-нибудь из вас объяснить это? Разбирается кто-нибудь из вас в футболе на таком вот уровне, или только «дыр-дыр», а?..»
(Да, совершенно точно. Это второй курс, 1991—92 год. А.Ф. Бышовец, тренер сборной команды, последней Сборной СССР… та команда сквозь крайне непростую отборочную группу сумела пробиться на Чемпионат Европы-92, где, правда (и уже под названием Сборная «СНГ»), выступила, скажем так — не очень успешно.
Футбольный Словарь-минимум «Дыр-дыр» — пренебрежительное наименование профессиональными футболистами футбола любительского, дворового. Он же).
Нет, ну вот если спартаковца, да еще отягощенного уже физтеховским знанием, допуски там, припуски, погрешности и «естественный предел точности оборудования» — спросить в лоб: «Разбираешься в футболе?» Настоящий фестех, да еще спартаковец — он в этом случае неминуемо замнется, прикинет то, сё, флуктуации, случайности, разброс исходных данных — и в лучшем случае пробормочет в итоге что-нибудь вроде «Нет, ну вот так, чтоб по-серьезному… отдал-открылся — это я еще понимаю… а вот так, чтоб на УРОВНЕ… чтоб, значит, РАЗБИРАТЬСЯ… Футбол — он же как физика, по сути своей… Всякое новое знание, если разобраться, лишь расширяет горизонт еще Непознанного… Нет, скорее НЕ РАЗБИРАЮСЬ, конечно…» И будет отчасти прав.
Хвала Провидению, оказались среди нас и люди другого научного склада ума и характера, так что практически тут же из середины строя раздался бодрый голос вытянувшего руку Коня: «Я!!! Я разбираюсь!!! Всё дело в том, что Бышовец с его тяготеющей привычкой к схеме в два опорно-оборонительных хавбека с парой атакующих полусредних инсайдов при переходе…» — и далее понагнал такой невероятной аналитики, соперничать по сложности с которой могли лишь лучшие философские построения Старины и устное изложение студентом Базилевичем вокальной партитуры песни «Child in Time» группы «Deep Purple». Выходило, если вкратце, что нашей Сборной по силам не только уверенно взять грядущее первенство Европы, но и через пару лет — всего Мира. При условии, само собой, что немногочисленные спартаковцы в ней будут окончательно заменены на многочисленных армейцев…
Тренер Матвеев, как ни странно, всем этим страшно заинтересовался и пригласил оратора к себе в тренерскую для более детальной беседы. А мы… мы отправились наматывать свои давно уже традиционные разминочные семь кругов по четыреста. Довольный же Конь явился уже непосредственно к «дыр-дыру», и на лице его явственно читалось: «Ну что, сынки? Убедились?»
На следующем занятии история повторилась. «Так, ну а вот сейчас по нашему внутреннему первенству… как он теперь, Чемпионат России, что ли? (да, тогда как раз стартовал Первый чемпионат России… а нынче уже семнадцатый на дворе… летит, однако, времечко… — прим. авт.) Возьмем, к примеру, тот же «Спартак»… Ну вот уехали Шалимов, Кульков, Родионов — и чего? — тут тренер Матвеев обвел строй пристальным взглядом, который заметно потеплел на одном из питомцев. — Дмитрий, что ВЫ скажете?» Тут, разумеется, Дмитрия два раза просить было не нужно, и в какие-то тридцать секунд он выложил ВСЁ, причем с жаром и доказательной базой, которые не снились и более поздним исследователям проблемы. И что «мясо» всё купило, конечно. И что прошлогодний его выход в полуфинал Кубка Чемпионов — это не более чем случайность, а вот поражение там — наоборот, неминуемая закономерность. И что как тренер Олег Романцев — величина, сравнимая лишь с абсолютным нулем, и, к тому же, пьёт. И что мужественные игроки ЦСКА давным-давно бы тысячу раз сокрушили бы ненавистных «спартачей», если бы те трусливо не укрылись от них в другой группе предварительного этапа розыгрыша. И что… «Да ты что?!! — только и всплеснул руками тренер Матвеев, — а я и не знал!!! Ну-ка, пойдем ко мне в тренерскую, поподробнее расскажешь… а я и не знал даже, представляешь?… Так, а вы что встали? Всё как обычно, семь по четыреста, в хорошем темпе. Потом разминка, упражнения на гибкость и растяжку, как в прошлый раз, старший — Лебедев. Как закончите — зайдешь, получишь мяч, но не раньше, чем через сорок минут…»
Так продолжалось несколько занятий, а может, и целый семестр, а может, и два. Мы с осоловелыми глазами наматывали свои «семь по четыреста», а тренер Матвеев стоял у кромки поля, внимая нашему герою, руки которого во время взволнованного рассказа крутились, словно ветряная мельница. Пробегая мимо, мы с завистью могли слышать отрывки их высокотеоретической беседы… «Да нет, ВладимСаныч… Хидиятуллин — это не защитник. Пока у НАС играл — еще показывал что-то, а как к НИМ вернулся — стух. Стух, стух, говорю я вам… Вот Серега Колотовкин — это Защитник!!!» А на следующем кругу — «Нет, если, само собой, абстрагироваться от клубных пристрастий, непредвзятым, так сказать, взглядом — то кто такой Романцев как тренер против ПалФёдрыча??? (Садырин Павел Фёдорович — тогдашний тренер ЦСКА. Словарь-минимум, раздел «Sport».) Ноль без палочки. О-малое. Исчезающий ряд. Так же, как и их Вася Кулёк против нашего Димы Кузнецова…» И еще через круг, уже словно закипая — «ВладимСаныч, ну не смешите меня… какие еще «нападающие» Радченко-Бесчастных?.. Это пустое место!!! Непроизносимая буква «Н» во французском! Радимов-Хохлов-Семак — вот будущее всего российского… да что там «российского» — Мирового футбола!!!» И так далее…
Но вот однажды… Законы физики, друзья, не знают исключений, и закон «Не бывает вечных чемпионов» — такой же неумолимый, как и все остальные.
…Тренер Матвеев сидел в своей каморке в состоянии еще более глубокой отрешенности от мира, нежели обычно. Насколько можно было видеть, пальцем он сосредоточенно водил по некоей шахматной диаграмме, напечатанной в популярном спортивном издании, и губы его что-то беззвучно бормотали. Опасаясь вспугнуть Мысль, мы на цыпочках вошли в тренерскую и тихо расселись… (как раз в те дни великий Роберт Фишер после долгого перерыва вернулся в шахматы, и его матч с Борисом Спасским подробно освещала вся прогрессивная периодическая печать планеты — прим. авт.) «Так, это… — тут Владимир Александрович оторвал от газеты свою задумчивую голову, — Я понимаю, что вы тут все футболисты, но… но всё-таки: в шахматах никто из вас случайно не разбирается? Хотя бы на уровне «дыр-дыр»? Вот тут написано — «…фланг находится под давлением фианкеттированного слона» — а я что-то не могу найти его на диаграмме. Чернопольный вот, вот белопольный… а где ж тогда еще «фианкеттированный»???»
Как сказал однажды персонаж одного мегапопулярного отечественного телесериала — «Надо что-то решать, Глеб. Другого шанса у нас не будет».
«Я! Я РАЗБИРАЮСЬ, ВладимСаныч!!! – дико заорал я, вскакивая со стула, — «Фианкеттированный» — это значит вот здесь, вот он, сбоку, между пешками!!!» «Разбираешься в шахматах?» — ласково спросил тренер Матвеев. «Первый юношеский! — четко соврал я, — А также гамбит — это жертва пешки в дебюте, а темп за качество — ладья в обмен на легкую фигуру…» «Очень хорошо, — сказал тренер Матвеев, — так, ребятки, ну чего расселись — семь по четыреста, всё как обычно. А ты, Лебедев, останься, надо тогда нам с тобой вот еще по предыдущей их партии посовещаться, кое-что уточнить. Там, значит, было написано, что…»
Тут в тренерскую вальяжной походкой неторопливо вошел наш друг. Победоносно и вопросительно осмотрев нас с видом «Типа — а вы почему еще не на дистанции?», он развалился на стуле и, панибратски взяв тренера Матвеева за локоток, продолжил какую-то видимо давешнюю мысль…
— Ну и, значит, а Валерка-то Масалитин тут как раз и…
Закончить, однако, интимное повествование о похождениях Валерки Масалитина рассказчик не успел, так как тренер Матвеев поднял голову и неожиданно строго рявкнул:
— Так, а причем тут Масалитин??? Масалитин, я не пойму, что ли, с Фишером играет??? Нет? Тогда причем тут Масалитин?
— Нет, Масалитин, я хотел сказать, не играет, но…
— А тогда что ты тут нам про него развёл?
— Нет, то есть, я хотел сказать… — поправился Конь, не ощущая еще всей глубины разверзающейся под ним пропасти, — На самом-то деле, конечно, не Масалитин тогда, а как раз Валерка Брошин с Володькой Татарчуком…
— Кто куда брошен? Зачем брошен? Ну-ка, где мой журнал? Дмитрий, фамилию мне напомни свою, пожалуйста.
Оторопевший Дмитрий напомнил.
— Та-ак, — и тренер Матвеев раскрыл журнал учета посещаемости, — Та-а-а-а-а-ак!!! Да у тебя же ни одного зачета нет почти за два семестра! Как так получилось, а? Тридцать, пятьдесят, сто, двести и четыреста метров — не сдавал, три километра — не сдавал, пять километров — не сдавал, челночный бег, подтягивание, отжимание, тест Купера… ты где был вообще всё это время??? Ты хочешь, чтобы у меня из-за тебя неприятности были? Ну-ка, ну-ка… Так, ребята — вот что: сегодня без разминки обойдемся, вот мячик, идите играть на дальнее поле… нам с Димой надо поработать сегодня плотненько. По индивидуальной программе… Масалитин с Татарчуком, что ли, за тебя сдавать всё это будут, о-хо-хо, за одну-то пару, боюсь, не успеем всё…
Я же и говорю: не пустой это звук — слова «физическая культура»…
В тексте главы использованы фамилии прославленных звезд спартаковского и армейского футболов тех лет.
А за нашего друга не переживайте. Сейчас он сдаст «тестики» — и вернётся… буквально в следующей главе.
Конь, Макс И ПРАКТИЧЕСКАЯ ФИЗИКА
Была весна. То блаженное время в жизни каждого студента, когда все страхи и ужасы зимней сессии уже остались где-то далеко позади, а аналогичные мероприятия сессии летней — еще где в столь же далекой перспективе. Солнце било через край, нежно занималась свежая листва, и воробьи, весело чирикая, активно гадили на широкий подоконник Главного Корпуса МФТИ. Мы с Конём сидели в пустой аудитории и готовили очередной устный выпуск «Спортивно-эротического вестника». Бушующий тестостерон двигал мысль обоих соредакторов в эротическую часть издания, никто не хотел браться за спортивную — а если и брались, то и в ней речь почему-то шла исключительно о таких видах спорта, как женское одиночное катание, художественная гимнастика и групповое синхронное плавание…
О, «Спортивно-эротический вестник»! Идея его, что называется, носилась в воздухе и была не без изящества материализована Конём в перерыве лекции по Теоретической механике под управлением Гантмахера (ну, или Айзермана, что, по сути, не так уж важно). Основным «мессаждем» издания должны были стать темы, так или иначе занимавшие главенствующее положение в наших головах, если не считать, конечно, собственно физики: спорт и бабы. Ну, о спорте вы уже прочли в предыдущей главе, а бабы… Баб, скажу сразу и откровенно, у нас тогда было много. Гораздо больше, скажем, чем есть их на данный момент, да и, наверное, (с некоторой горечью) уже и будет. Такое было время. Кажется, оно называется «молодость», хотя точно я уже не помню. Лидировал в этом вопросе, само собой, Конь. И, проезжая мимо его родной платформы «Окружная», мы часто видели, как спускаются в его сторону несомненные кумирши тех времен: Синдия Кроуфорд и Джулия Роберте, обе в напергидроленных кудрях и со злобными взглядами в адрес друг дружки…
В целом, новое издание должно было в кратчайший срок завоевать самые широкие слои читающей публики, выйти на лидирующие позиции и принести своим авторам, помимо неземной славы и бешеной популярности, еще и заслуженный и столь необходимый «миллиончик». Помешать этому не мог даже сразу обнажившийся глубинный антагонизм между двумя соучредителями процесса. Армейская часть редакции жестко декларировала имманентный ей принцип «Счет на табло» и четкое разделение альманаха на части собственно спортивную и эротическую. Спартаковец действовал более витиевато, намекая на то, что «Была бы Игра, а Результат придет» и насаждал комплексный подход секса как спорта и физической культуры сквозь призму эротики, бурному обсуждению какового метода и посвящалось до трех-четырех часов ежедневно. Авторов, что называется, «пёрло», и пёрло в самом хорошем смысле слова…. К сожалению, на пути к заветной цели встала общая неразвитость печатной глянцевой базы и некоторая нестабильность обстановки в стране в тот период. В результате гениальная идея так и не получила адекватного воплощения, и после нескольких блестящих устных выпусков «Спортивно-эротический вестник» канул в небытие, а жаль… Но в тот момент работа была над ним в самом разгаре.
Тут к нам вошел Макс, безусловно, самый умный человек в нашей группе, и один из умнейших — на всем факультете. Его сугубо конструктивный мозг и острое интуитивное чувство текущей конъюнктуры рынка со временем приведут его на пост старшего аналитика одной из ведущих инвестиционных контор страны — но первые признаки будущей блестящей карьеры прослеживались уже тогда. «Хорош херней-то страдать, — твёрдо сказал он, — дело есть. Я у старшекуров перфоратор взял на вечер. Пошли, я всё расскажу по дороге…»
И он рассказал…
…Вся Москва тогда полнилась слухами о так называемых квартирных ворах-«выбивальщиках», и о случаях такого рода краж практически еженедельно писала популярная демократическая пресса того времени. Суть «процесса» заключалась в том, что входная дверь в квартиру попросту выбивалась внутрь вместе со сравнительно хлипко держащейся в стене дверной коробкой. Особо подчеркивалось, что наибольшей опасности подвергаются жители кирпичных пятиэтажек. Спасение было лишь одно: немедленное укрепление этой самой дверной коробки кустарным методом путем вбивания через неё в стену стальных штырей, чем и промышляли на рабочих окраинах столицы многочисленные дикие бригады, в том числе, само собой, и студенческие… (на самом деле, это был ярчайший пример того, что в будущем назовут «черным пиаром». Да и насчет именно кирпичных домов была своя подоплека — ведь кирпичную стену гораздо проще сверлить, нежели бетонную… вот так вот)…
Так одним прекрасным весенним днем мы пополнили славную когорту «укрепляльщиков» дверных коробок. Движимые, разумеется, не только глубокой заботой о сохранности личного имущества граждан, но и любовью к стремительно теряющим в те дни свою покупательную способность денежным знакам. В комплекте с внушительного вида перфоратором добрые старшекуры выдали нам с полсотни криво напиленных штырей и пригоршню наперстков, гордо поименованных «декоративными заглушками». Ну, не бесплатно, надо понимать, «выдали»… Переоделись. Сам Макс облачился в приличествующий случаю наряд слесаря-интеллигента, что при его очках на «минус-много» было несложно. Нам же было велено прикинуться по возможности во внушающие населению доверие вещи, что мы и сделали: Конь щегольнул выпускным костюмом под плащ, я же постарался одеться не только «внушающе», но и, на всякий пожарный случай, малоприметно. Прихватили по дороге игравшего в футбол Старину — правда, с некоторыми сомнениями в его трудовых перспективах, так как старик зимой и летом одевался практически одинаково, отдавая предпочтение свободному стилю «странствующего пилигрима на отдыхе». И, полные энтузиазма и предвкушения влегкую срубленных «бабок», покатили с платформы «Новодачная» в Москву…
Рассевшись в полупустом вагоне, мы тут же с азартом приступили к одному из самых приятных занятий в этом мире — дележке будущих сверхдоходов. Конь тщательно пересчитал штыри, делением на четыре установил количество в скором времени осчастливленных повышенной безопасностью домохозяйств, затем, с целью выяснения чистой прибыли, умножил это дело на… вот черт, а?! Уже и не вспомнить сейчас… Когда-то чисто заграничное слово «инфляция» уже начинало вовсю прикладываться к отечественной реальности, хотя это были еще цветочки. Как раз тогда подорожало всё, проезд вот стал пятнадцать копеек против привычного «пятачка». А стипендии нам платили — семьдесят рублей, если без троек, «повышенная» — девяносто, плюс еще «компенсация» — шестьдесят… так как-то примерно. Да, значит, где-то рублей пятьдесят нам советовали за одну дверь просить… «Пятьсот рэ чистого навара!» — гордо доложил Конь и победоносно похлопал себя по как будто даже вспухшему прямо на глазах карману.
— Ты себе, что ли, решил все деньги забрать? — спросил Макс, протирая очки.
— А сколько??? — недоуменно спросила будущая звезда геополитики, и стало ясно, что озвученная Максом версия и впрямь имела вполне себе статус «рабочей».
— Ну-у… вообще, по десятке мастер за каждую дверь найденную платит — так мне старшекуры сказали.
— По десятке — это мало, — безапелляционно сказал Конь, — давай по двадцать!
Это смелое заявление подвигло Макса на повторную чистку только что протертых было моноклей, после чего он мягко, но твердо сказал:
— Дим! Основную-то работу я делаю — сверлить там, штыри вставлять. А ваше дело только договориться же…
— Так именно! ДОГОВОРИТЬСЯ — это же как раз главное!!! Просверлить-то и дурак сможет!!! (Ооооо, да!!! Я же и говорю. Что-что, а «договориться» — наш друг был просто рожден для этого — прим. авт.) Давайте, кстати, не по пятьдесят, а по шестьдесят брать!!! (нет, ну, безусловно. Бизнесмен в нем жил уже тогда. Действительно, как это раньше-то еще никто не додумался — еще раз авт.)
— Дим, — снова мягко сказал Макс — мне старшекуры сказали «пятьдесят», потому что все просят пятьдесят. Если ты договоришься за шестьдесят — ради бога, но стоит это пятьдесят. И все об этом знают…
— Ладно. Давай тогда поровну всё разделим. Будет по сто двадцать пять на нос. Тоже неплохо, считай, вторая стипендия за полдня! Да, но если я договорюсь за шестьдесят — тогда лишняя десятка чисто моя…
— Хорошо, давайте поровну, — смирился Макс, — только учти, что деньги за перфоратор я свои уже заплатил, так что тогда сперва я всё беру себе, что отдал — а потом, что сверху, уже поделим.
Это предложение лишь на короткий срок выбило Дмитрия из колеи, и через мгновение он заложил новый крутой вираж.
— То есть, получается — первые двери мы забесплатно делаем? Тогда давай за первые ты нам, как и раньше — по десятке даешь, а как твои вернем — тогда сразу всё делим!
— Дима!!! — взмолился Старина, до сей поры философически созерцавший лианозовский пейзаж за окном, — Давай мы сперва вообще хоть что-то заработаем, а потом уже будем делить. Макс же вообще свои деньги отдал, еще как бы скидываться ему не пришлось…
Насупленный взгляд Коня в сторону Старины показал, что с такими упадническими настроениями нечего даже и вступать в светлый и прибыльный мир «халтур» и «шабашек» — но торг все-таки был отложен до появления, так сказать, осязаемых результатов…
Энтузиазм наш, надо заметить, по мере продвижения к цели несколько спадал. Пока, наконец, не спал до абсолютного нуля, когда мы живописной группой десантировались на одной из далеких от кольцевой линии станции метро. Панорама уходящих вдаль пятиэтажек выглядела не особо дружелюбно. Во дворах копошились чужие дети, и присматривавшие за ними мамаши, а также греющиеся на лавках пенсионеры смотрели на нас, как показалось, с большим подозрением
— Где это мы? Куда ты нас завез? — мрачно спросил Конь.
— Где-где… на окраине мира, — вздохнул Старина.
— Самое то, — заверил я участников концессии, — Поле непаханое. Тут этих «хрущевок» штук сто, их просто-то обойти — и то час уйдет.
Следующее заявление Коня, хотя и шло в явный разрез с его же вопросом, но прозвучало, как всегда, убедительно.
— Я здесь не пойду, — сказал он, — У меня тут баба была. Неудобно будет…
Баба так баба. Проехав две остановки на метро, мы оказались точно в таком же забытом богом квартале. Выяснилось, однако, что баба была и тут.
— У тебя вообще скока баб было? — строго спросил Макс.
— Да уж побольше, чем у тебя, — парировал Конь, — не пойду здесь. Вдруг, узнает кто?
— Ты адрес ее помнишь? К бабе не ходи и всё, какие проблемы. И вообще, хорош отлынивать. Мне тоже страшно, но идти-то надо… деньги-то за перфоратор я уже отдал… МЫ уже отдали, — многозначительно поправился Макс.
Ну а что — конечно, страшно! К незнакомым людям ввалиться с такой-то ерундой — мол, так и так, вас хотят ограбить, и так далее. Да еще — за их же кровный полтинник.
И мы пошли…
Думаю, вы уже догадались, у кого дела по привлечению клиентуры пошли лучше — и почему. Конечно, когда спартаковец робко звонит в дверь, потом смущенно бормочет «Здрассь, вот у вас тут в районе, опытный мастер, укрепляет коробки, дешево и недорого, надежно, всего пятьдесят рублей и полчаса работы, и ваша безопасность, и ваших близких вам людей…» А ему в ответ несется мощный рык «Да пошли вы… ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ!!! Всё ходют и ходют, всё звонют и звонют… ААА-ААААААА, пятый раз за неделю звонют, уж давно все укрепили, сколько можно, а у Петровича третьего дня всё равно вышибли и поллитру недопитую из него прям из-под спящего вытащили, ааааа, идите вы ВСЕ, я в милицию сейчас звоню…» — конечно, спартаковец тут же погрузится в пучину самокопания и рефлексии — и, бормоча под нос что-то типа «…ах, да, да, извините, мы не правы, был, был офсайд на полкорпуса, и календарь был заранее утвержден, действительно, зачем вам это нужно…» — и покорно проследует в указанном ему направлении…
Немногим лучше пошли дела у Старины. Нет, на него тоже не пролился сладостно хрустящий финансовый поток. Но зато, внимательно ознакомившись с его взволнованными философическими монологами, за какой-то час трое слушателей перешли в христианскую веру, пятеро — в буддизм и один — в одну крайне неортодоксальную ветвь исламоиндуизма. И еще двое никуда конкретно не перешли, но просто уверовали в чистоту помыслов и светлое будущее всего человечества, на что, по их собственным словам, в последние лет двадцать надежды не было уже никакой. Таков он был, Старина, когда в ударе… впрочем, к этой его «особинке» мы вернемся совсем скоро.
А вот то ли дело наш армеец!!! (Его «работу» с целью перенимания передового опыта ездили потом смотреть парни из других бригад, да только мало у кого получалось повторить… артист!) Уверенно поставив ботинок под дверь, чтоб нельзя было закрыть, наш герой четко, как и положено — с первых секунд, начинал штурм, стартовый натиск, быстрый гол, и всё такое прочее. «Да вы что! (тут делалось адское лицо защитника ЦСКА Березуцкого в момент удара головой по мячу) Вы посмотрите на свою дверь!!! (следовала сочная «двойка» ударов по ней, отчего клиент, как правило, вздрагивал и тут же окончательно отдавался во власть) Это ж слёзы! Вылетит с одного удара! У вас, я вижу (цепкий взгляд поверх плеча клиента), хрусталик в буфете (новая стенка, свеженачищенные чешские полуботинки, почти неношеное драповое полупальто) — вынесут сразу! Первый этаж (последний, средний, неважно) — никто и не заметит. Я ВАС УГОВАРИВАТЬ НЕ СОБИРАЮСЬ (гениальный ход, замечу — прим. авт.), Вы САМИ должны всё осознать и принять решение. Единственно правильное…» Ну да, само собой. В интересах Сборной и всего отечественного футбола в целом. И даже с переходом в общую обороноспособность Страны.
Но всё это было уже потом. А в первый раз всё пошло далеко не так гладко. Можно даже сказать — совсем не гладко. Через два часа беготни по подъездам мы еле-еле «отбили» аренду инструмента со штырями, после чего хилый поток заказов иссяк окончательно. Будущий макроэкономист вновь настойчиво напоминал Максу о возвращении к монетарной модели наших взаимоотношений, в том плане, что не худо было бы все-таки раздать «договаривающимся» по десятке, от каковых намеков будущий ведущий аналитик предпочел скрыться в каком-то совсем уж на ладан дышавшем пятиэтажном строении. В общем, втянулись, появился даже некий азарт…
А потом Конь неожиданно исчез. Перестал междупролетным гулким эхом слышаться его жизнерадостный голос, суливший помятым аборигенам крепкий сон за надежно укрепленной дверью, полную сохранность и даже некоторое приумножение нажитого имущества и одиннадцать армейцев в сборной. Слегка взволнованный, я выглянул в окно возле мусоропровода…
Через десять минут из соседней пятиэтажки вынырнул Макс, тоже не солоно хлебавший и несколько согбенный от двухчасового перемещения с перфоратором и расходными материалами на плечах. «Старина там совсем одичал. Схлестнулся с одним деятелем по поводу сто шестой реинкарнации Кришны, уже минут сорок, — устало сообщил он, — А этот где? Co-редактор твой, понимаешь? Халявит, что ли, как всегда? Вообще, не нравится мне эта тема с этой бабой его какой-то…»
Чутьё практически не обмануло будущего аналитика. «Этот» явился через три минуты. «Всё страдаете? — весело поинтересовался он, — а я тут , значит, пока с бабой одной… Молодая такая вдова, в одном халате прям, значит, ко мне вышла… Значит, сначала с ногами на плечах, э, потом, значит, она сверху, а потом… разукрепил, значит, кой-чего, пока вы тут укрепляли!…»
— Мы вообще-то сюда не за этим пришли, — строго сказал Макс, — денег пока ровно «в ноль», считай, за своё удовольствие съездили… вернее, как выясняется — за твоё.
— Ага, точно! — поддакнул я, хотя точно видел, что всё это время наш герой задумчиво просидел с сигаретой на детских качельках во дворе. Но его рассказ вдохновил нас на новый трудовые свершения, и мы вновь скрылись в прохладной и зловещей темноте обоссанных подъездов…
Наконец, когда уже почти темнело, повезло и мне. Какая-то сердобольная бабка сжалилась над будущим знаменитым писателем и согласилась подвергнуть свою дверь необходимой процедуре укрепления. «Только деду не говорите, сколько стоит… — шепнула она, — А то его инфаркт сразу хватит. Я при нём дам двадцать рублей, а еще четвертной с пятеркой потом, незаметно…» Так заодно на простейшем бытовом примере мы познали смысл будущих понятий «откат» и «распил». Недаром работа с мнимыми числами (ну, или по-научному — теория функций комплексного переменного) — один из наиболее динамично и бурно развивающихся разделов современной Математики…
Дело, как назло, не пошло. На уже финальном четвертом штыре Макс намертво уперся в какую-то невесть откуда взявшуюся арматуру. Перфоратор дымился, едкая пыль заваливала коврик у двери — и ни с места. Дед, тревожно поглядывая в нашу сторону, уже дважды проследовал на кухню за валидолом. Запахло паленым в прямом и переносном смыслах.. Снизу зашлепал ЭТОТ.
«Сейчас еще чего-нибудь наплетёт… например, как какую-нибудь невинную восьмиклассницу соблазнил… Прям чувствую…» — зло сказал Макс, красный от натуги. «Короче, пацаны, бросайте это дело, — тут же услышали мы бодрый голос нашего друга, — Звоню я в одну дверь, а там девка молодая дома, одна, в одном прям халатике… тока я вошел — и она сразу спрашивает, не помогу ли я ей, значит, по физике уроки сделать. Типа, значит, намекает. Ну и я, значит…» Тут, он, значит, сообразил, что нам сейчас несколько не до его взволнованных рассказов — и вовремя дал по тормозам: «Так, ну вы чего? Я смотрю, совсем ничего не можете без меня. Я и договариваться, я и делать должен всё за вас… Давай-ка сюда дрель…»
И, обхватив «блэк-энд-деккер» руками в стиле вступившего в силовой отбор полузащитника Игоря Яновского, наш герой отважно ввязался в битву со стихией. Битва была недолгой: через несколько секунд перфоратор отчаянно взвизгнул, и приличный кусок стены грохнулся герою прямо на модный башмак. «Сваливаем…» — мгновенное решение будущего ведущего аналитика было, как всегда, верным — и единственно правильным. Пожертвовав казённым удлинителем, мы бросились наутёк, прислушиваясь, как запела где-то вдалеке вначале сирена «скорой помощи»… а затем, возможно, и милиции…
…Кое-как отдышавшись у метро, Макс положил, наконец, осточертевший перфоратор на землю, сладко потянулся и приступил к разделу скромного заработка. Выходило, что на пиво хватить было должно… если пить по очереди, само собой. Шутка. На три нормальных бутылки пива, по схеме «выпивать на месте», конечно, но все-таки. (Была тогда популярна такая схема в связи с ощутимым перекосом цены продукта в сторону залоговой стоимости посуды. То есть, оплачивался фактически только сам пенный напиток, а бутылка после освобождения тут же возвращалась продавцу в ящик. Выходила довольно заметная, особенно по студенческим прибылям, экономия — прим. авт. для молодых читателей). И мы взяли пива…
«Ну ладно, вы пейте, — сообщил наш любвеобильный друг, — а я пойду. Мне вернуться надо… я у бабы носки забыл…» И, неожиданно задрав штанины, продемонстрировал нам свои обутые на босу ногу «саламандры».
— Да ладно, забей. Черт с ними, с носками. Там сейчас еще неизвестно что творится, — сказали мы, — Как бы еще Старина наш под раздачу не попал.
— Это с вашими носками черт, — сказал Конь, — вы, небось, еще папины армейские донашиваете. А у меня носки стОят как вся ваша повышенная ботанская стипендия. Я их у спекулянта на Рижском рынке брал (тоже уровневое, доложу я вам, было место — прим. авт. для тех же)… И, пригнувшись, наш друг короткими перебежками поскакал в обратном направлении. Модные, купленные у спекулянта на Рижском рынке, носки предательски свешивались из кармана его белого плаща…
Я же говорю — артист. Ноблес оближ, сами понимаете, как выражаются в таких случаях французы, а уж они в этом деле понимают толк. Положение обязывает.
Остатки первого заработка мы также потратили в соответствии с глубокой внутренней философией любимых команд. Спартаковец на следующее же утро, презрев даже «лабу» и важную лекцию по общей физике, скатал в «Мелодию» на Ленинском и, дрожа от нетерпения, купил себе битловский «Abbey road» и саббатовский «Параноид», как раз хватило. (Был тогда небольшой отрезок времени, когда в продаже вдруг появилась масса официально-пиратского, так сказать, музыкального продукта. Я не очень люблю этот альбом, но это был мой первый настоящий битловский «винил»… ну, почти настоящий… Кто знал, что через пару лет «винил» вообще напрочь отомрет, уступив место сперва компакт-дискам, не таким приятным на ощупь и не дающим полного тактильного ощущения обладания Счастьем? А затем и совсем уж неосязаемому формату «трЗ»…) Армеец же пополнил свой гардероб очередными отличными носками, а на сдачу пригласил в супермодный тогда «Макдональдс» на Тверской отметить недавно случивший день рожденья. Совершеннолетие, как-никак.
Отстояв чудовищную очередь сперва к кассе, а затем почти столько же еще в обнимку с подносами в ожидании свободного столика — мы сели у окошка и с важным видом состоятельных кротов приступили к трапезе. «Миш, ты чего в кетчуп картошку не макаешь?» — строго спросил Конь. «Дим, знаешь… — смиренно ответил я, — Я не люблю кетчуп…» И тут, предвосхищая сразу и очень многое, мой друг произнес поистине бессмертное:
«Макай давай. Я ДЕНЬГИ ЗАПЛАТИЛ…»
— На футбол пойдешь сегодня?
— Не. Видишь же — денег нет. На пластинки всё истратил, тут уж не до футбола. Или — или.
— Ну и правильно, что не пойдешь. Порвем мы вас сегодня. В клочья. Как тузик грелку, вот увидишь…
Ну что я мог на это возразить???
Тем вечером вышло всё наоборот. «Спартак» выиграл у ЦСКА 2:0, голы забили Перепаденко и Кульков, а будущий главный тренер «Спартака» (на момент выхода этого текста из печати — вполне допускаю, что уже и «будущий БЫВШИЙ главный тренер») собственноручно отразил пенальти. И это был первый матч беспримерной восьмилетней серии…
Вернее, как сказать, «беспримерной». Восемь лет потом армейцы не могли выиграть у «Спартака», теперь уже семь лет, как наоборот, да ведь это не подряд же еще было… это сколько же лет? А как вчера…
Боже, боже…
Старина
Несколько мистическое завершение предыдущей главы наводит на мысль, что пришло самое время рассказать вам о… ну, вы поняли.
Ну, вы поняли уже, насколько широк был круг наших интересов на Фестехе. Футбол, музыка, нетрудовые доходы, ба… (зачеркнуто) Общая физика, высшая математика, аналитическая геометрия, квантовая электроника, наномолекулярная химия — да, в общем, всего и не перечислить, само собой. Но всё это, так сказать, мероприятия двумерные, лежащие где-то на одной поверхности, пусть и бесконечной, и раскладывающиеся по стандартным векторам. Но был, был, по счастью (и есть), среди нас и человек, отважно и отчаянно пронзавший эту плоскость, ежесекундно аппликативной осью «Z» возносившийся (и возносящийся!) над серыми буднями — туда, наверх, к вершинам эзотерики и астрала, где, может быть, и скрыта истинная Тайна Мирозданья… и даже выше.
О, Старина!..
…Стояла осень нашего первого курса, по стечению обстоятельств, как вы уже знаете, совпавшая с последней осенью страны под названием «Советский Союз», в чем, правда, тогда еще не было стопроцентной уверенности. Мы, бедные первокурсники, несколько ошарашенные в одночасье свалившимися на нас «заданиями», «лабораторными», «английскими», а также милой манерой профессуры Физтеха непринужденно за одну лекцию излагать материальчик примерно на половину учебника — брели на небольшую передышку: семинар по «Истории КПСС». Вернее, в свете разных всяких событий, он уже имел несколько иное название, что-то наподобие «Общественно-политическая история родной страны» — но суть дела отчасти оставалась прежней. В чем и заверил нас с первых же минут собрания товарищ старший преподаватель Иван Иванович Иванов (ФИО подлинные), серый костюм, строгий пробор и черный портфель которого удивительно дополнили его образ Шарикова из только что вышедшего кинофильма «Собачье сердце».
Также в своем вступительном докладе Иван Иванович счел необходимым довести до нашего сведения, что, несмотря на все происки мирового империализма, подрывную работу внутренней «пятой демократической колонны» и непростой, надо признать, текущий момент — коммунистическая партия под мудрым руководством сделает для вверенного ей народа всё, что потребуется. И нам, будущим молодым физикам, следует не смотреть на него с таким скептическим видом — а наоборот, как можно быстрее и прилежнее приступить к овладению самым главным, как ни крути, для нас предметом: основами научного коммунизма. Вслед за чем, во исполнение, так сказать, от имени и по поручению, предложил нам немедленно провести закрытое комсомольское собрание и избрать локальные ум, честь и совесть группы в лице комсорга.
Нет, ну а что? Еще скажите, что вы все были такими диссидентами, что даже в пионеры принципиально не вступали? Ну вот и я о том же.
Характерно, что собрание мы тут же, в перерыве пары, и провели. Потешили старика, чего уж там. В результате свободного волеизъявления и спичек, любезно предоставленных студентом Усатым, комсоргом был избран Сергей Базилевич, после чего все облегченно вздохнули, а новоиспеченный лидер предложил немедленно скинуться ему по рублю в плане взносов (предложение было цинично пробаллотировано).
Окрыленный таким успехом, неугомонный Иван Иванович решил тут же закрепить завоеванный в наших сердцах плацдарм — и повелел к следующему же семинару каждому законспектировать что-нибудь на выбор из Ленина. Сообразуясь, само собой, с окружающей общественно-политической обстановкой. Что больше понравится… Нет, вы оцените только иезуитский ход мыслей бывалого чекиста — так как-то по умолчанию вбросить мысль, что мы, дескать, многое читали из Ленина… многое читали, и нам есть из чего в ы б р а т ь…
Это уже было слишком. И тогда с последнего ряда медленно поднялся студент Старина и, не дожидаясь паузы, с уст его слетело мрачное:
— Но позвольте!..
О, это его «Но позвольте!», сочетающее эмоциональный напор Договаривающего Коня и интеллектуальное матобеспечение протирающего очки Макса! Сколько раз я слышал ЭТО… но ни разу не видел человека, который сумел бы перед этим устоять…
— … но позвольте! Любезный Иван Иванович, или как Вас там… (да-да, именно так! — прим. авт.) Ведь с точки зрения абстрактного гуманизма… в той, избранной Вами модели детерминистски ограниченной Вселенной… бесконечность Познания, влекомая антропософскими взглядами… когда дианетическая составляющая… (в общем, парни, Ленин, конечно, был грибом, но и сами вы, если не сумели шагнуть дальше, где-то там же и остались… — тоже авт.)… вкупе с экзистенциально-практическим взглядом… опровергнутая еще Аристотелем… когнитивно… социум… релевантно… теологически предопределенно… как бы это Вам, любезный, попроще-то растолковать… амбивалентный и имманентный…
Если верить поэтам-романтикам, три вещи в этом Лучшем цз миров нельзя описать словами: журчание льющейся средь камней воды, треск пылающего в зимнем лесу костра и шелест крыльев мотылька, летящего на губительное пламя свечи… Ерунда это всё. Если очень постараться, то можно. Не каждому это, само собой, дано — но всё-таки. А на самом-то деле это:
— студент Сергей Базилевич, рассуждающий о Музыке (особенно в разрезе того, по какому пути пошло бы всё её развитие, приди Ричи Блэкмор в «Led Zeppelin» вместо Джимми Пейджа, и наоборот);
— студент Конь, рассуждающий о Бизнесе (в основном, в части раздела в свою пользу грядущей сверхприбыли);
— ну и, само собой, Старина, лихо седлающий верного астрально-ментального конька… в данный период полиморфно-динамически развивающихся взглядов… опираясь на причинно-следственную гипотезу… отрицая ницшеанство как таковое, в то же время необходимо… астрально… ментально… экспоненциально…
В общем, Ленина в тот раз мы конспектировать не стали. И в следующий раз тоже. Более того, с того дня Иван Иванович всякий раз тайком заглядывал сперва в дверь аудитории, резонно опасаясь наличия за нею столь существенно подкованного интеллектуального контрагента… кстати, напрасно, так как более Старина своим визитом его не побаловал. Не знаю уж, что там осталось промеж ними «за кадром», так сказать… но, в общем, свой безусловный вклад в крушение Империи Старина внёс. А там уж и Август-91 был не за горами…
Однажды мне посчастливилось лично присутствовать при процессе, так сказать, просветления нашего героя и наработке его новых мировоззренческих концепций. Я долго уговаривал Старину свести меня хоть на полчасика с кем-нибудь из его многочисленных духовных наставников — приобщиться, так сказать, хоть слегка прикоснуться и поднабраться Мудрости Извечной — и вот этот торжественный момент настал. «Счастливым», правда, его назвать было никак нельзя, во всяком случае, с примитивных общечеловеческих позиций. Стояла зима, стылый, гнусный февраль, тем более, что дело намечалось ближе к вечеру. Однако же, как пояснил Старина — переносить встречу было никак нельзя: именно данной ночью случался Новый год по древнейшему, ныне забытому китайско-тибетскому лунно-звездному календарю, и именно сейчас следовало ожидать раскрытия внемлющих Космосу чакр Судьбы… сейчас или никогда… а в Тибете, между прочим, тоже заморозки выпадают дай Бог каждому… И мы пошли.
Стоял, повторюсь, февраль. Мокрый снег и порывистый ветер преграждали нам путь к Истине, лежавший, судя по всему, где-то в хитросплетении типовой блочной застройки в районе платформы Нижние Котлы. Изредка для дополнительного антуража сквозь разрывы низких облаков зловеще прорывалась полная луна, но ничто не могло уже сбить с панталыку возжаждавшего Знания пилигрима. На последних ста метрах перед спасительным теплом подъезда Старина выдал последние указания на предмет того, как правильно вести себя в присутствии Учителя:
— Ты там если что вдруг — Просветление какое, или правда чакры раскроются — чересчур громко свой восторг не выражай…
— Старина, я всё понимаю, — ответствовал я тихим, уже наполовину очистившимся голосом, — Буду держать себя в рамках… даже в самой крайней степени Экстаза…
— Не в этом дело. Просто у Фёдора (так звали Наставника — прим. ред.) четверо детей… ты можешь их разбудить…
«Ооооо! — застонал я, не дожидаясь Просветления, — Четверо… Оооооооо!!!..»
«Подожди впадать в экстаз. Мы еще не пришли… — напомнил Старина, — Это те дети, что от этого брака. Он у Федора третий… А вообще — семеро…»
Оооооо! Семеро!!! Нет, это решительно невозможно было себе представить! По привычной-то уже студенческой бедности да по непростым, прямо скажем, тем временам, с этой вечной дилеммой «цветы — до, или портвейн — после?» Тут и один-то возможный спиногрыз — уже сама по себе роскошь, несовместимая с жизнью (я оставляю тут, за скобками, такой тонкий момент как «жениться»), а уж семеро… ну хорошо — пусть четверо, если считать только «от этого брака», но всё равно…
В общем, эта тяжесть на сердце так и не позволила мне в полной мере просветлиться. С другой стороны — оно, может, и к лучшему: кесарю — кесарево, как говорится. В конце концов, кто бы тогда писал сейчас эти взволнованные строки, и по чьей небритой щеке катилась бы скупая мужская слеза?
(Нет, друзья, я все-таки до сих пор не могу понять… Вот смотрите. Да, все герои это повествования, как вы уже убедились — люди исключительно высоконравственные и небывалых, прямо скажем, морально-волевых качеств. Но при этом все, я подчеркиваю — все до единого женаты все-таки один раз… ну почему же при этом как какой-нибудь «гуру», или, там, «наставник», или «просветленный учитель» — так обязательно в сопровождении как минимум третьей супруги? Где логика процесса? Хотя ладно…)
Авторству Старины, между прочим, принадлежит одна из лучших «сдач» в нашем «хит-параде». (Сдача — ну, собственно, сдача экзамена, само собой. Словарь-минимум). В его неповторимом стиле, разумеется… исключительно присущем.
Еще древнегреческие мудрецы справедливо представляли себе Знание в форме круга, за пределами которого — Непознанное. Соответственно, чем больше Знание — тем больше длина окружности, на котором оно соприкасается с тем, что еще не изведано. «Во многом знании — многая печаль», в общем. И, как следствие, чем больше знаний в голове фестеха — тем труднее преподавателю выяснить, где же все-таки границы этих знаний проходят (в чем, по сути, и заключается смысл экзамена). Поскольку же знание в голове фестеха, несмотря на все его усилия, все-таки непрерывно увеличивается — то следствием этой нехитрой теоремы является тот факт, что процесс «сдачи» с каждым экзаменом неуклонно упрощается. То есть если на первом курсе настойчивый фестех начинает готовиться к сессии сразу с началом семестра — то по мере продвижения к заветному «диплому» сроки эти ощутимо сдвигаются. Вплоть до того, что некоторые предметики проставляются непосредственно в деканате путем умасливания секретариата последнего, минуя, так сказать, все возможные предварительные ласки с экзаменатором (да, друзья: в конце концов, любой экзамен — это всего лишь соответствующая запись в Ведомости… а Ведомость эта, в общем-то, в деканате и живет. Но это был высший пилотаж, конечно… лишь самым авторитетным бойцам доступный).
Вот как, например, проходила на четвертом курсе сдача задания по новомодной «Экономике», спешно введенной тогда с целью подготовки фестехов к реальной жизни, всё настойчивее заявляющей о себе… Непросто, прямо скажем, дался нам тогда переход от расчета «ускорений», «сил» и «чисел Маха» к вычислению «НДС», «амортизации» и «фонду заработной платы» — но справились, справились. Как, впрочем, и всегда. В роли Сдающего — скромный автор этих строк. А в роли Экзаменатора, между прочим — будущая звезда и «Золотая сова» клуба «Что? Где? Когда?» Максим Поташов, тоже, кстати, фестех… но в тот сезон до его стремительного взлета на голубые экраны страны оставалось еще буквально несколько месяцев, так что для нас он был просто «Максим Оскарович», итак:
Преподаватель: Так, ну давайте, скажем, решите мне задачку под номером «4».
Фестех (деловито раскрывает тетрадь с решенным Заданием, отыскивает там задачу номер «4» и начинает сосредоточенно перекатывать решение на чистый лист бумаги): Вас понял, Профессор. Сейчас всё будет.
Преподаватель (мягко, но настойчиво пытается закрыть тетрадь и подтащить её через стол к себе): Вы это как бы… я ведь попросил РЕШИТЬ, а не ПЕРЕПИСАТЬ…
Фестех: (столь же мягко, но так же настойчиво возвращая тетрадь к себе и снова раскрывая ее на нужной странице): Не извольте сумлеваться, Профессор. Всё будет в лучшем виде.
Преподаватель (несколько недоуменно): В чем же тогда смысл, так сказать, решения задачи, если вы ее списываете?
Фестех (столь же озадаченно): А в чем же тогда смысл решать повторно, если я ее, как видите, уже один раз решил?
Преподаватель (чуть ослабляя хватку): Ну, все-таки как-то это в некотором роде странно…
Фестех (прекращая уже играть в кошки-мышки и честно глядя прямо в глаза): Мужик, мы с четвертого курса. Экономику нам с четвертого поставили. Понимаешь, не первый, не второй, и даже не третий. ЧЕТВЕРТЫЙ!
Преподаватель (облегченно откидываясь в кресле): Мужик, прости. Мне неправильно сказали на кафедре. Я и вправду думал, что вы второй курс… то-то удивился еще, какие здоровые все… и наглые. Валяй, пиши…
Фестех (торжествующе): Ну, вот то-то же…
Хочу отметить лишь, что, разумеется, вслух была произнесена лишь первая фраза Преподавателя. А все остальное — на одних сплошных лишь взглядах, интонациях и полунамеках… хотя, наверняка, вы и так уже поняли!
Так вот Старина…
А ведь это был уже Пятый курс, и легко себе представить, до каких вершин Совершенства мы поднялись уже на этом тернистом пути! Так оно, в общем, и было…
Была весна. То блаженное и так далее время в жизни каждого пятикурсника, когда почти все экзамены остались уже где-то в далеком прошлом (да не просто экзамены в текущую сессию, а и ВООБЩЕ все), а несколько загадочный «диплом» — еще в столь же далеком и абстрактном будущем, и практически ничто не могло нам отравить это сказочное упоение Молодостью. «Почти» — потому что вдруг где-то в середине апреля пронесся тревожный слух, что, дескать, оказывается (оказывается! То есть, не то чтобы там лекции посетить, или семинарчик какой — эти люди даже в расписание глянуть не удосужились! Кремни, что и говорить…) — оказывается, у нас в этом семестре предполагается итоговый зачет по линии кафедры «Общей культуры»! (ну или как там её… философия, в общем, и всё такое прочее). Особой тревожности слуху добавлял тот факт, что зачет сей предполагался не просто так, а с оценкой! И, возможно, с предваряющими ее рефератом и докладом по избранной теме! Да, вот уж точно — как гром средь чистейшего апрельского неба…
Рабочее совещание по вопросу состоялось, как и всегда, в комнате 1501 общежития «Зюзино», где к тому моменту уже почти два года квартировали Старина и Митрич. После небольших прений предложение Макса «все-таки съездить, узнать, разобраться, что там и к чему» было признано малодушным и недостойным гордого звания «студента 034 группы» — и под собственные аплодисменты большинство проголосовало за вариант «Ехать прямо в день зачета и решать по ситуации непосредственно на месте!!!», с чем господа несостоявшиеся философы и перешли к неофициальной части мероприятия.
И вот — спустя месяц решительный день настал. Прибыв, как и собирались, «на место» (ну, собственно, на Фестех, стало быть), мы быстро убедились, что решение «Действовать по ситуации!» было далеко не оригинальным: столько однокурсников сразу мы не увидели затем уже вплоть до самого торжественного выпуска нас в Жизнь! То там, то сям темные коридоры Главного корпуса вдруг оглашались громкими выкриками типа «Мужики, говорят, на Индийской философии халява! Ставят всем! В триста тринадцатой они вроде!..» — вслед за чем толпа пятикуров срывалась с места и сломя голову неслась по направлению к заветной «триста тринадцатой». К сожалению, по прибытию к указанной аудитории раз за разом выяснялось, что все позиции там уже забиты под завязку то ли более быстрыми, то ли более расторопными конкурентами — и нам несолоно хлебавши приходилось возвращаться на исходную. Почти повезло на «Средневековой философии» — нам даже удалось подсунуть под дверь десять дополнительных зачеток… к сожалению, пять из них через какое-то время вылетели обратно с громким шепотом «Мужики, извиняйте — тут и так перебор: преп сказал, что больше ста зачетов он ставить не имеет права…» По неудачному раскладу, все пять «невыигравших» зачеток пришлись аккурат на нашу группу. Ситуация, прямо скажем, накалялась…
И тут словно сами Небеса послали нам студента ФУПМа Сергея Чупряева, знаменитого фестеховского футболиста и, естественно, нашего заклятого «друга-соперника». Отведя коллег-спортсменов в сторону для сугубо конфиденциальной беседы, он заговорщицким голосом доложил, что имеет абсолютно четкую информацию: на четвертом этаже на какой-то тоже «философии» ЖЕЛЕЗНО ставят всем… просто-таки ЖЕЛЕЗОБЕТОННО ставят. Безо всяких «рефератов» и «докладов». И народу никого, потому что никто не знает про этот спецкурс…Что ж — положение требовало решительных действий — и они последовали! Постояв для отвода глаз еще минуты три, мы поодиночке кинулись в указанное нам помещение на четвертом этаже…
В помещении было тихо. Пять исключительно ботанического вида фестехов, неизвестных нам ни по футболу, ни по совместному празднованию, ни вообще по каким-либо внеклассным мероприятиям — прилежно сложив руки, сидели за первой партой. Мы несколько осеклись. Еще более насторожило нас отсутствие самого студента Чупряева, так как кому-кому, а ему, с первых же дней обучения зарекомендовавшему себя исключительными пунктуальностью и аккуратностью — в таком-то месте ожидаемой «халявы» следовало находиться в первую очередь… но отступать было некуда. Тяжело вздохнув, мы расположились за последними столами. Митрич достал из сумки популярное спортивное издание, развернул и погрузился в чтение… (в этом, между прочим, был некий «мессэдж» нашего неуклонно росшего к пятому курсу благосостояния, ибо все уже более-менее подвизались на той или иной работе… на прежних курсах спортивное издание обычно покупалось вскладчину и читалось затем разделенным на отдельные листы… а тут, значит, если человек может позволить себе личный экземпляр — это, значит, состоятельный крот уже… типа студента Коротяна, который уже на третьем курсе читал персональный журнал «Коммерсант»… да, такое было время, в сотый раз приходится отмечать… но, опять же, к слову).
Появилась наставница. Сравнительно, кстати, молодая и симпатичная. Тут же, как следствие, оживился Конь, но после слов «Ну, здравствуйте, ребята… Что ж, я с удовольствием прочла ваши рефераты. А теперь настало самое время прослушать доклады!» — ощутимо стух. Притихли и мы, помянув добрым словом коллегу Чупряева и с надеждой вытянув головы в адрес бойцов с первой парты…
Те, правда, к нашему удивлению, безмолвствовали. Наставница мягко повторила своё пожелание услышать доклады. Мы тяжело вздохнули. Даже Макс. Интеллигентный Митрич, стараясь не шуршать, перевернул страницу и принялся знакомиться с ходом «плей-офф» прославленной заокеанской НХЛ. И тогда, проведя еще несколько мгновений в бесплодном ожидании, женщина-философ произнесла бессмертное:
— Ребята! Давайте делать доклады! Ведь если кто не сделает — я смогу поставить только ЧЕТЫРЕ…
Но нет, это был еще не занавес. И даже не тогда, когда кинувшегося было к кафедре Коня с криком «Куда ты, мы еще за пять поборемся!!!» прямо на лету изловил Макс, «…очень жаль, что никто не подготовился. Ведь русская философия конца девятнадцатого века — крайне интереснейшее направление человеческой мысли…» О, вот оно! Оказывается —русская! И именно что конца девятнадцатого века. Что ж Вы сразу-то, и впрямь, не сказали… И тогда….
И тогда с последней парты, неотвратимый, как Светлое Будущее всего Человечества, поднялся Старина…
В тот день Старик был явно в ударе. Пересказать, само собой, его проникновенный спич я не смогу, даже в общих чертах. Скажу лишь, что о русской философии конца девятнадцатого века мы в тот день явно узнали больше, чем за всю предыдущую и последующую жизнь. С широкими, само собой, экскурсами и ответвлениями в смежные области Знания. Ну, или, во всяком случае, больше не путали философа С. Булгакова с его более известным однофамильцем Михаилом. А философиня, вот клянусь — искренне плакала. И долго еще где-то там, на Кафедре, люди будоражились рассказами о каком-то «совершенно неземном мальчике с ФАКИ»…
Да, но это всё, так сказать, игры чистого разума. А между тем, однажды это самое умение Старины спасло мне… нет, но если не жизнь, то, во всяком случае, тоже нечто важное…
…Осень 1993 года с точки зрения материальной обеспеченности питомцев 034 группы была, пожалуй, точкой самого нижнего экстремума. Государственное вспомоществование фестехам в те дни практически являло собой пресловутое «о-малое», а альтернативные источники денежных средств еще не были нами в полной мере открыты и освоены, (о-малое — функция, значением которой в данном случае можно пренебречь. Словарь-минимум) Буйные ветры очередной свободы гордо реяли над страной, а стипендия, между тем, в многочисленных уже «пунктах» легко обменивалась долларов примерно на двенадцать. Это если давали ее с утра, и можно было успеть в тот же день съездить в Москву. А если с вечера, а ехать только на следующий — то уже примерно на десять, и так далее.
Судите сами. Например, празднуя успешное окончание первого курса, мы со студентом Сергеем Базилевичем с криком «Эхма, однова гуляем!» — вместо того, чтоб стоять в двухчасовой очереди, взяли у подсуетившегося алкаша пиво по цене три рубля за бутылку, вместо отпускных рубль-двадцать. Нет, ну при стипендии в девяносто еще можно было себе позволить… А после третьего курса, когда, хвала Руководству и лично декану ФАКИ Б.К. Ткаченко, выдали денежку скопом за все три месяца вперед — так за все три ушло на покупку одной зимней куртки. Нет, я согласен: зимняя куртка — не такой уж и предмет первой необходимости для фестеха: в конце концов, по примеру того же Старины, когда холодает — просто натянул тельняшечку под футболку, да и скок-скок быстренько через улицу Первомайскую в Страну Знаний. Но с другой стороны, все-таки четвертый уже курс, когда всё чаще надо являться на «базу», да пред светлые очи «научного руководителя» — тут, само собой, одной телогреечкой не обойдешься уже. Да и время тогда такое было, опять же. Это сейчас куда ни кинь взгляд — всё «Требуются, требуются, требуются…», а молодые специалисты без комплексов и опыта работы — те вообще идут нарасхват, а тогда? А тогда всё тот же Старина, когда мы на сборы отправились, а он, будучи (и по сей день) гражданином суверенного, хотя и дружественного государства, «войны» избежал, с пользой для души и тела проведя месяц в должности уборщика территории ярмарки «Лужники» — так это считалось «хорошо устроился». Можно даже сказать — ОЧЕНЬ хорошо. В общем…
В общем, когда одним неярким октябрьским днем на знаменитой доске у двери столовой появилось одно маленькое, чуть ли не рукописное объявление «Требуются студенты для проведения соцопросов, график работы гибкий, оплата в СКВ» — немудрено, что через пять минут без преувеличения половина сознательного населения МФТИ уже толпилась в огромной очереди к одной из аудиторий Корпуса Прикладной Математики, где и происходила запись в это нежданно свалившееся Финансовое Процветание…
Работенка, кстати, была сравнительно непыльная. Стой себе у назначенной станции метро да опрашивай социум в лице спешащих граждан на предмет их предпочтений в свете грядущих выборов в первую Думу России. На нашей, кстати, «Тульской», по гражданам можно было часы сверять. Если вдруг число поклонников Жириновского подкатывает к ста процентам — всё в порядке: это ровно в 17.20 подходит отработавшая своё законное смена с ЗИЛа, значит, и нам скоро домой, в шесть заканчиваем… но это так, для примера.
С СКВ же дело обстояло чуть хуже. В том плане, что выдавалось на руки рублями, но в «привязке», в общем, к курсу, так что тут всё по-честному…
…Однажды много лет спустя и совсем по другому поводу я как-то поинтересовался у Коня — мол, «как там у вас, в высоких сферах геополитики и макроэкономики — фестехи есть? Держитесь друг дружки, али как?» На что Конь, тяжело вздохнув, искренне ответил: «Фестехи есть везде. Но подонков и среди них хватает…»
И это, короче, отчасти был тот самый случай. Потому что валюта валютой, а штраф за пропущенный день у нас составлял аккурат зарплатку за день рабочий, а контроль качества осуществлял некий таинственный проверяющий, который был он, или не был — науке это сперва доподлинно было неизвестно. То есть, после двух рабочих дней ты вполне мог непосредственно в кассе выяснить, что причитается тебе ровно ноль целых и десятых, так как в один из дней «проверяющий» тебя как будто бы у метро не видел. Очень, знаете ли, выходило это неприятно…
Само собой, пары таких «пустых» инцидентов и накопленной уже к четвертому курсу житейской хватки нам со Стариной (а мы работали как раз в паре) хватило для того, чтобы разобраться, что там и к чему. После непростой комбинации проверяющие были «пропалены» в лицо, и теперь каждого из них Старик железной рукой подтаскивал к суетящемуся мне, дабы продемонстрировать: сбор ценнейших социологических данных идет полным ходом и в полном соответствии с выданными нам инструкциями!
Небольшой, но все-таки постоянный денежный поток пролился на иссохшую было почву наших карманных расходов. Пиво в конце рабочего дня, пусть и на холоде, из элемента роскоши стало рядовым атрибутом вечера трудного дня. Мы отказались от «Явы» и перешли на «импортные». Нас стали узнавать в ближайшем пункте обмена валюты и специально ко дню нашего визита откладывать «пятерки» и «десятки» для удобства расчетов. Старина (теперь уже можно раскрыть эту маленькую тайну) в глубине души принялся лелеять возможность покупки личного пейджера, и так далее. И только близящаяся неминуемость Выборов омрачала нашу жизнь, пока в один прекрасный вечер…
Пока в разгар одного прекрасного рабочего дня тяжелая рука представителя Власти не легла на моё плечо прямо в момент телефонного доклада результатов в Центр, и я не услышал зловещее: «Потом договоришь… Пройдёмте!»
Предложение было тем более удивительным, что до того момента проблем с правоохранительными органами мы не имели. В конце концов, ничего предосудительного мы не делали, даже более того — имели при себе официальную штучку, которую впоследствии назовут ласковым словом «бейджик». Гораздо больше хлопот доставлял не в меру разговорчивый электорат, зачастую пытавшийся вслед за ответом на простой вопрос навязать тебе аргументированную дискуссию на тему «Чикагской школы» в частности и монетарного подхода к экономике в целом, срывая тем самым жесткие планы в сто опрошенных за час. И еще однажды сильно помешали работе молодые «белые братья», некстати материализовавшиеся на «Тульской» в преддверии спрогнозированного ими же конца света. Ну, с братьями Старина разобрался быстро, и после короткой, но насыщенной беседы на трансцендентальных тонах братья поспешно ретировались на станцию «Севастопольская». Зря они это сделали, как говорится, так как именно на этой же станции и расположено прославленное общежитие МФТИ «Зюзино». Так что на следующий день философская экзекуция была продолжена, и для некоторых «братьев» конец света наступил даже ранее намеченного…
«… товарищ сержант! — тихо пискнул я, увлекаемый в служебное, — Это ж мы, мы, которые соцопросы проводим… Вы ж третьего дня тогда сами к нам еще подходили. Мы ж это — мы не это…»
«Знаю, что не это… — снизошел до комментариев сержант, усаживая меня против стола и не без удовольствия вынимая казенный бланк с надписью «Протокол задержания» — а КУРИЛ кто у телефона, твою мать, а?»
«Вот, твою мать, действительно, а?» — подумал я… а вслух прошептал: «Виноват. Виноват, товарищ СТАРШИЙ сержант. Курение в подуличных переходах, относящихся к территории метрополитена… раздел такой-то, пункт такой-то Правил (это к вопросу о пользе чтения вывешенной в вагонах наглядной агитации — прим.авт.)… штраф столько-то… я заплачу, только выпустите…»
«Молодец! — ласково похвалил меня сержант, — Сразу видно — студент! Ты не на юридическом, случайно, учишься? Коль, иди, глянь, какой грамотный задержанный пошел…» Откуда-то из-за обезьянника показалось любопытствующее лицо сержанта Коли.
«На техническом…» — вздохнул я.
«Переводись на юридический, — искренне посоветовал мне Коля, — парень ты, вижу, грамотный. Окончишь — к нам на работу поступишь, мы тут похлопочем. Нам такие нужны…»
И это, твою мать, действительно была катастрофа. И дело, как вы понимаете, было даже не в штрафе в сколько-то там рублей. Вернее, как раз в штрафе, так как «проверяющего» за два истекших часа работы всё еще не было, и, стало быть, появления его можно было ожидать с минуты на минуту. И, как следствие — прощай, прощай, получка за два дня, и так прекрасно начавшаяся трудовая неделя по собственной глупости оборачивалась стылой и «пустой» ноябрьской семидневкой, и тут…
Наверное, даже не стоит уже и говорить, да?
И тут, самой собой, как светлый ангел на тонких крыльях мечты в «дежурку» ворвался Старина, бывший, как это ему и свойственно, в форме. «Да вы…», «…да с философской точки зрения…», «…да под экзистенциальным углом рассмотрения…», «…да абстрагируясь от сугубо материального взгляда на проблему дыхания…», «…да Бог простит…» и так далее…
В общем, спустя каких-то три минуты так и не дописанный протокол был торжественно разорван, и мы пулей вылетели обратно в «подуличный переход». Очень вовремя, так как аккурат навстречу нам шагал «проверяющий».
— Вы чего в милиции делали? — мрачно спросил он.
— Как это чего? — деланно изумился Старина, — Опрашивали. Милиционеры что — не избиратели? Ну и всё, какие проблемы?
И он был, экзистенциально выражаясь, прав на все сто. А еще через три минуты из дежурки вышли оба новообращенных сержанта. Прилюдно сорвав погоны и бросив оземь табельное оружие, они, истово перекрестясь, попросили прощенья у народа православного, затем разрыдались и, обнявшись, побрели куда-то вдаль. Возможно, переводиться с юридического на технический, хотя, возможно, и нет…
Такой вот он, Старина.
Был, есть и, безусловно, будет.
Колхоз, или еще одна Легенда
Да, друзья, согласен: наверняка у вас уже успел накопиться к автору один серьезный, практически бьющий наповал вопрос. Мол, всё это хорошо, конечно — случаи, происшествия, футбол, пиво, халтура… но где же, так сказать, основное? Где эффектные реплики и диалоги на семинарах доцента Булинского и лекциях профессора Беклемишева? Где легенды и мифы Фестеха? Где душераздирающие повествования о проваленных (ну или как крайний случай — сданных) зачетах, экзаменах и сессиях? Где, в конце концов, леденящие кровь рассказы о сдаче «колёквиума» старшему преподавателю И.А. Борачинскому??? (Коллоквиум — первое, так сказать, официальное «зачетное» мероприятие по линии кафедры Высшей математики. Традиционно проводится в середине первого семестра первого курса, и чем оно отличается от обычного, в общем, промежуточного зачета по предмету — мне лично неизвестно. Но вот называется — «коллоквиум». Это единственный официальный, так сказать, «коллоквиум» в процессе обучения. Словарь-минимум-1. Борачинский Игорь Агафонович, «он же Гога» — известный своим крутым нравом старший преподаватель кафедры Высшей математики, главный герой большого числа фестеховских «страшилок». «Колёквиум» — именно так Игорь Агафонович произносил название вышеуказанного мероприятия. Словарь-минимум-2).
Отвечаю. Ну, во-первых, всяческие «легенды и мифы» общеизвестны и без меня. Во-вторых — у автора, конечно, имеется под рукой приличный запас самых разнообразных и эффектных примеров «отражений, ну, или наоборот — редкостных по своей удаче «халяв»» («Отражение» — так очень ф и з и ч н о, на мой взгляд, на Фестехе именуют процесс НЕсдачи. «Отразили», «отраженный» — очень красиво звучит. Из той же серии — определение «прозрачный», то есть не имеющий знаний по предмету — прим. авт.) Другое дело, что для полного понимания всех тонкостей, так сказать, шуток этого юмора, необходимы, как правило, познания на уровне хотя бы пары курсов, и не очень хотелось бы сопровождать каждую фразу комментариями и Словарем-минимумом на три-четыре абзаца: не будем забывать, что всякая формула в тексте, как известно, ровно вдвое уменьшает количество осиливших данный текст читателей. В-третьих, лично мне не довелось вот так вот непринужденно тет-а-тет пообщаться с Гогой (да и вообще мало кому из нашей 034), так как он прошел к нам по касательной, ослепив сиянием своего таланта в качестве семинариста буквально соседнюю группу 035 (кстати, по отзывам парней — дело обстояло там не так уж сурово, как иной раз доводилось слышать!)
Ну а в-главных… Ну а в-главных, не будем забывать, что главное все-таки в любой науке (и не только в антропологии) — это люди. Человек, фигурально выражаясь, разумный во всём его великолепии. Особенно в Физике. И начинаешь всякий раз вроде бы с неё, с иллюстрации какого-нибудь поучительного физического явления — а скатываешься в итоге всё одно к общечеловеческому фактору и портретам героев на стыке Эпох и срезе Времён. То есть, Законы Природы — они неумолимы, я хочу сказать. Тем более в Литературе. Вот, кстати, характерный пример, итак…
Да, и пришел, значит, Второй курс, и Ветром Свободы повеяло над нашей бедной и несчастной Родиной (осень-1991, напомню), и взорвали чарты и мозги Nevermind «Нирваны» и «Черный альбом» Металлики, и рок-музыка навсегда перестала быть такой, какой она была раньше, и так далее (нет, август того года был решительно щедр в плане эпохальных событий на планете Земля)…
На четвертый день занятий в нашу аудиторию свежим ветром перемен надуло декана ФАКИ Бориса Константиновича Ткаченко. Попросив прощения у преподавателя за внезапное вторжение и пары минуточек внимания у почтеннейшей публики, он обратился к нам с короткой, прочувствованной речью…
— Джвузья! — произнес Борис Константинович в своем неповторимом стиле, словно бы внимательно, вдумчиво пережевывая кистевой резиновый эспандер за 23 копейки, — Джвуждзья! (далее речь декана дается в русской транскрипции — прим. авт.) Не буду вам подробно описывать, какая тяжелая обстановка сложилась в этом сезоне на полях страны — она вам известна. В этой связи руководство Института в целом и факультета в частности приняло решение послать в колхоз также и второй курс. На помощь, и на смену, так сказать, вашим юным коллегам с первого курса, ведущим сейчас почетную и крайне нелегкую битву за урожай в одном из уютных земледельческих хозяйств ближайшего Подмосковья… так что, ребятки, готовьте заново — сапоги, телогрейки, еще недельку отучитесь, и в следующую субботу…
— Как, что, почему? — Загалдели мы, — Вроде ж был разговор, что только на первом курсе, мы ж ездили, какого же, значит, Борис Константиныч, понимаете…
— Я для чего под Белым домом в ночь с 19 на 21 августа ночевал? — возвысил свой голос будущий знаменитый писатель, — Опять крепостное право в стране возрождаем, а? Да я вот в этой самой тельняшке…
— Тише, тише, друзья, — опять зажевал губами декан, — Я здесь, как говорится, не в порядке обсуждения, а в порядке доведения до вашего сведения, что да как. Решение, как говорится, принято. Со своей стороны обещаю дополнительное стимулирование в виде оплаты, ну и талонами разными, да и вообще… (да, в то время как раз на курево даже в Москве были талоны — прим. авт.) Вы все люди уже взрослые, надеюсь, вы меня поняли правильно…
О «картошке» образца первого курса, сказать по правде, воспоминания у нас остались не самые благостные. Обстановка в стране была тогда не в пример текущей, общество вовсю терзало «предчувствие гражданской войны» и всё такое прочее. А что касаемо будущей интеллектуальной элиты, то нам через день сулили скорую отмену законной отсрочки и возможное перенаправление в «сапоги» сразу из колхоза, вынося за скобки, значит, промежуточную стадию студенческой скамьи, чтобы уж «два раз не вставать» и не собирать нас заново по общагам да лекционным залам. И холодный, дождливый сентябрь был не самым лучшим эмоциональным фоном для распространения подобной информации. Вдобавок, гостеприимные пейзане в «нашем» колхозе где-то под Серпуховом, учитывая непростое положение на продовольственном фронте, ощутимо экономили на окормлении юных студиозусов. На большом столе на десять дико голодных ртов в обеденное время нас ждали десять же тарелок с условным «супом», стаканы с компотом и общая большая кастрюля со «вторым»… которого, по совести сказать, клали порций на шесть, и то сугубо диетических.
Примерно на пятый день пребывания мириться с таким меню не было уже никакой возможности, в связи с чем в недрах группы 034 был выработан и осуществлен коварнейший план. Отныне группа не кучковалась за одним столом, а, разбившись на пятерки и распределившись по разным углам столовой, дабы не спалиться раньше времени, действовала следующим образом: сразу по усаживании за стол стремительно выпивался компот, в освободившийся стакан немедленно переливался суп, а в пустую тарелку тут же накладывалось второе. Прочим же пятерым участникам, недотеписто молотившим ложками «первое», оставалось в самом прямом смысле довольствоваться малым. Да, некрасиво, что и говорить… но Жизнь вообще несправедлива, особенно когда тебе семнадцать и чудовищно хочется кушать.
Еще через три дня столов, не охваченных гениальной схемой питания, уже не осталось, после чего на дружественном межфакультетском совещании было решено порочную практику обжирания товарищей прекратить, но и три дня — это тоже было немало. В общем, вернулись мы оттуда со средней температурой по палате в районе 38,5, так что…
…Взрослые люди и в самом деле поняли слова декана Ткаченко правильно. Украиноговорящие студенты Юрий Пухляев и Максим Квадратенко со словами: «О — цэ ж холява!!!» слились в Малороссию, не дождавшись не то что конца учебного дня, а даже и звонка с полпары, и парней, откровенно говоря, можно было понять: вот так, ни с того ни с сего аж три недели лишних каникул — второго такого шанса могло и не быть. Ближе к вечеру потянулись по домам Андрей Васильевич и его друг Усатый: им, как людям служивым, и в первый-то раз «сапоги» были не страшны, а уж теперь — и подавно. Остальные исчезли в пятницу, а в выходные уехала в родное Зауралье даже тихая умница-отличница Света Карпова, и остались только студенты-москвичи.
Да и то не все. Будущий ведущий аналитик Макс задумчиво протер очки на «минус-много» и уехал отсыпаться после тяжелейшего «третьего семестра», который он провел в качестве сторожа пионерского лагеря, показав тем самым, что охрана мирного сна нашей подрастающей смены — дело явно энергозатратное. А не соблюдающий правил личной гигиены студент Маракасыч имел через это дело по всеобщему молчаливому согласию от колхоза законный «белый билет».
Не уехал только Конь… да и то потому, что так и так, небось, не думал приезжать раньше ноябрьских. Среди выходных он неожиданно позвонил с малой родины — дать, значит, несколько ценных указаний, как нам за него какие задания сдать, на каких лабах отметиться, какие зачетики по возможности проставить, и так далее. В указания перманентно вклинивались характерные девичьи постанывания, местами «переходящие в женские».
— Дим, Ткач приходил… Сказал — на «картошку» едем. Через неделю, в субботу, — доложил я обстановку. И зачем-то глупо спросил: — Ты как, поедешь?
— А-а-ааааааааах, — раздалось в ответ особо протяжно, и в трубке запищало…
В результате на всю оставшуюся неделю нас осталось двое — еще, само собой, некуда была податься моему другу Сергею Базилевичу На пару мы болтались по занятиям, которые начинались с того, что преподаватель напоминал нам (по настоятельной просьбе деканата, значит) о том, что в ближайшую субботу перед нами гостеприимно распахнет свои двери колхоз «Красный лапоть»… а потом сообщал, что не видит смысла заниматься с двумя человеками, остальным потом так и так заново объяснять, так что ступайте, ребятки… и всё оставшееся время Сергей посвящал прениям на тему крайне актуальную, а именно: если бы превозносимый мною в ту пору Джеймс Хетфилд явился бы, скажем, на прослушивание в группу «Deep Purple» на предмет соискания вакансии второго гитариста — на какой секунде прослушивания Ричи Блэкмор разбил бы об его голову его же гитару: на седьмой или тринадцатой? (Джеймс Хетфилд — вокалист и ритм-гитарист ВИА «Metallica» (США), чей судьбоносный визит в Россию по случаю воссиявшего Солнца Свободы как раз с трепетом ожидался всей прогрессивной общественностью — Словарь-минимум).
На третий день бессмысленных брожений по Фестеху и Долгопрудному Сергею пришла в голову гениальная идея: пойти в деканат и ОФИЦИАЛЬНО отпроситься от колхоза. Мол, так и так вся группа уже разъехалась по домам (тактично собирался доложить обстановку Сергей), да и в других ситуация практически аналогичная… так, мол, и что же теперь? Удивительно, ноя согласился…
Робко постучавшись, мы вошли в деканат.
— А, второй курс… — привычно зажевал эспандер декан Ткаченко, — Лебедев и… — тут он замялся. Мы, в отличие от Коня, который на святая святых факультета был частым гостем — то зачетик какой через любезную Антонину Васильевну на халявку проставить в ведомость, то по пересдачной нужде — мы-то туда захаживали редко, но меня Ткач знал. Ну, кто ж на ФАКИ не знал будущего знаменитого писателя после его громоподобного успеха, поди, не каждый семестр его питомцы отмечаются в литературных-то конкурсах все-таки (ну, поощрительный приз за надпись на парте, как и было доложено).
— Борис Константиныч, — пискнул Серега, — а какие меры будут приняты к тем, кто в колхоз не поедет? (Хороший вопрос. Наводящий, так сказать — прим. авт.)
— Ну, как какие… — Ткаченко вынул ручку и придвинул к себе листок бумаги, — Думаю, вплоть до исключения, разумеется. Значит, Лебедев и… — тут декан приготовился записать фамилию второго мудака. Я обернулся — Сереги не было, причем насколько хватало взгляда — не только в деканате, но и в самом аудиторном корпусе.
— Как фамилия Вашего друга, Лебедев? — ласково спросил Борис Константиныч.
— Мудак его фамилия, Борис Константиныч — честно сознался я, — просто му-дак…
«А и поеду! — вдруг сказал я сам себе голосом Кисы Воробьянинова, заказывающего ДВА огурца, — ушаночку, как поется в народной песне, потуже натяну и поеду! До судьбоносного визита «Металлики» с AC/DC всё равно две недели еще, особенно с учетом того, что бурная общественно-политическая жизнь страны в тот момент напрочь вытеснила личную… чего болтаться зазря! Авось не пропаду…»
И, натурально, поехал.
Ну, не один, само собой. Нашлись еще бойцы, для которых слова «совесть фестеха» оказались не пустым звуком! Хотя на самом деле…
На самом деле колхоз, при всем его негативе, имел одно неоспоримое преимущество: все-таки две недели там должны были опять-таки КОРМИТЬ. А пожрать для студента — дело, сами понимаете, какое. Особенно по тем, опять же повторюсь, младодемократическим временам, когда рот уже был открыт, но положить в него еще было нечего (популярная шутка тех дней — прим. авт.). Далеко не всем парням, прямо скажем, еженедельно родители присылали к столу шмат ядреного деревенского сальца и тому подобное, а после пяти пар еще скакать в маленькую кухоньку на этаже варить себе покушать — тоже, знаете ли. Ну, или в столовую, где «колбаски по-долгопрудненски» стоили 64 копейки даже в благословенные дни твердого паритета «обед — рубль».
«Колбаски» эти, прямо скажем, были блюдом не только «фирменным», но и поистине легендарным. Приготовленные, судя по вкусу, из всего того сравнительно мясного, что не доели накануне, они источали неповторимый, сногсшибающий аромат, пробивающийся даже сквозь плексигласовую дверцу «раздачи»… Будучи как-то с дружественным визитом в Главном корпусе МГУ и посетив там с инспекционными целями столовую Мехмата, я был потрясен до глубины души, когда выяснил, что там СНАЧАЛА блюдо пробивается в кассе, исходя из одного лишь синопсиса в рукописном меню — и лишь затем еда выдается тебе согласно чеку. Нет, мне реально страшно представить, что было бы с человеком, поддавшимся искушению заказать себе «колбаски по-долгопрудненски», исходя из одного лишь их красочного описания в калориях и граммах, и не посмотрев предварительно ИМ в глаза…
Да, пожрать… помню, Конь однажды навестил тогда своих друзей Шурика и Вадика, имея намерение посмотреть какой-то дневной футбол в субботу вместо «пары» — и бестактно с порога задал вопрос — «Вадь, а где телевизор-то?!» «Нету телевизора, — горестно ответил Вадик, — Шурка с утра его на толкучку в Долгопу снес…» И после паузы, как бы извиняясь, добавил: «ОЧЕНЬ ХОТЕЛОСЬ КУШАТЬ…» Такие дела, брат.
С теми же действующими лицами однажды вышла еще более драматическая история на ту же тему (я НАСТОЯТЕЛЬНО советую людям с тонким вкусовым, извините, вкусом, развитым воображением или хрупкой нервной системой ПРОПУСТИТЬ следующие два абзаца).
В общем, однажды Конь, имея твердое намерение подхарчиться у кого-нибудь из друзей, зашел все к тем же Шурику и Вадику. Друзья ему, даже узнав цель прибытия, искренне обрадовались. «Ты как раз вовремя, — сообщил добрый Шура, — У нас уже суп селедочно-луковый доваривается, сейчас, пять минут еще…» «Какой-какой суп?» — переспросил Конь. Ему бы, дурашке, бежать и не оглядываться… «Селедочно. Луковый, — благожелательно пояснил добрый Вадик, — Отличная вещь. Поешь — и на три дня хватает…» Бежать, бежать… но природное любопытство взяло верх в моем друге, и он, аккуратно подцепив горячую крышку пальцем, завернутым в краешек рукава, заглянул ВНУТРЬ…
Три пары добрых селедочных глаз, прямо на бошках, ответили ему из кастрюльки внимательным, вдумчивым взглядом, а между ними, весело подпрыгивая в кипящем бульоне, болтались две разваренные целиком луковицы….
В общем, Вадик слово свое сдержал: три, даже три с половиной дня Конь не то что смотреть на еду — он и подумать про нее не смел (Прочитали? Я ПРЕДУПРЕЖДАЛ. Теперь можно дальше).
В общем — ЕДА. Тем более что в этой главе ей еще предстоит сыграть очень важную роль…
И они поехали…
Погоды с середины сентября в рамках, видимо, грядущего глобального потепления, установились чудесные, не то, что год назад. Прямо русское бабье лето, Indian summer Джима Моррисона и Болдинская осень Александра Сергеевича Пушкина в одном лице, ни дать, ни взять. Жизнь снова была прекрасна. Снявшись с электрички в старинном городе Дмитрове, мы сели в любезно подогнанный крестьянством «пазик» и поплелись дальше. Цазик, правда, был один, но поскольку вместо ожидаемых ста пятидесяти бойцов по описанным выше причинам набралось едва-едва человек тридцать — то ехали, можно сказать, с комфортом.
…За окном с трясущейся шторкой расстилалась Родина. Мелькали на перекошенных указателях названия деревенек — «Буево», «Кукуево», «Нижние Пупыри» и другие известные на всю страну населенные пункты. На одной из облупившихся табличек значилось коротко — «Синь…», после чего, проехав чуть дальше, мы с удивлением прочли мемориальную табличку, укрепленную на здании, сколоченном без единого гвоздя — «Синьковская фабрика кожгалантерейных изделий». И сразу вспомнилась выдаваемая в пионерлагере продукция этого прославленного предприятия — кургузые мячи столь сложносочиненной формы, что корректно описать её возможно лишь в уравнениях степени не ниже восьмой. Запахло Детством, и сладко защемило сердце…
По прибытии на место мы быстро рассредоточились, захватывая лучшие позиции, и каждый занялся своим любимым делом. Гении Шура и Вадя углубились в решение заданий по «уравнениям матфизики», сдавать которые нормальным людям предстояло лишь на втором семестре третьего курса. Парни с ФУПМа быстренько вынули колоду, расчертили «пулю» и, оценив запасы предстоящего свободного времени, уверенно вывели «100» в середине. Легендарный студент Сергей Чупряев определился на теплое в прямом смысле слова место истопника локальной котельной — и в первый же вечер дал стране такого угля, что более нашего новоиспеченного «начальника Камчатки» не видели не то что трезвым, а и хотя бы просто не спящим. Что, однако, характерно — тепло в наш барак продолжало при этом исправно поступать: не иначе как от жара его широкой души… да, как говорится, Легендами не рождаются — Легендами становятся!
Остальные коротали время так, как и обычно коротают фестехи свой редкий досуг: пили вишневый сок, играли в шахматы, слушали радио… Да-а-а!!! Как раз тогда же пошли первые FM-станции, точно! И голос Ксении Стриж, который уже все слышали, но никто еще не видел, сексуально и притягательно расплывался в фиолетовых предзакатных сумерках Средней полосы. Всё те же фупмы, слегка поднапрягшись, установили абсолютный мировой рекорд — четыреста шестьдесят три «раздачи» в преферанс за сутки, и только сильный попутный ветер помешал занести это небывалое достижение в соответствующий раздел Книги Гиннеса. А что касаемо сбора непосредственно урожая… Так прошло три дня.
А между тем в студенческом городке на улице Первомайской обстановка складывалась совсем не такая идиллическая. Расстроенное крайне низкой наполняемостью полей студентами, руководство предприняло «зачистку» по общежитиям, профилакторию и прочим близлежащим строениям. Результаты мероприятия были неутешительны: большинство второкурсников успешно разъехалось по домам, а те немногие, которых удалось выловить — лепетали в свое оправдание нечто несвязное про нечеловеческие условия труда, самоуправство бригадиров, неорганизованный быт и заниженные расценки. В итоге на коротком, насыщенном заседании деканатов было принято решение лично выехать на место — и там уже непосредственно оценить сложившуюся ситуацию, на предмет, так сказать, и всё такое прочее…
Сиятельная делегация пожаловала во вторник, в обед. Возглавлял ее декан ФОПФа Федор Федорович Каменец, человек, которого «топоры» любили как родного. По Савеловской дороге, в ту пору ездили «именные» электрички, названные в честь мужественных героев славных лет, «Николай Гастелло», «Александр Матросов», «Матрос Железняк» и так далее. Поэтому неудивительно, что 1 апреля какого-то года из депо Лобня выкатился поезд, на борту которого ярко-желтой краской горело — «Федя Каменец» (по некоторым данным — даже «Пионер-герой Федя Каменец», но не суть. Это юмор такой, исключительно фестеховский — прим. авт.), а такое уважение, сами понимаете, в любом случае надо ох как заслужить… вот какой это был человек. Декан же Ткаченко, как младший по стажу руководства, трусил где-то сбоку.
Первым делом, конечно, Руководство направилось к средоточию всей колхозной жизни — на кухню, а время, как мы уже отметили, было как раз обеденное. Или, если быть до конца точным — уже чуть-чуть послеобеденное. Поэтому из дверей столовой прямо на встречу делегации вышел… а если еще точнее, то не «вышел», а…
Пейзане, конечно, несмотря на дующий со страшной силой свежий ветер перемен, на студентах экономили, как и раньше, при царском режиме. И вместо заявленных ста пятидесяти порций готовили… ну, наверное, порций девяносто так готовили, если по гамбургскому счету… но нас-то всего тридцать! Поэтому в паузах между соком и радио устраивалась натуральная обжираловка, что по талонному времени было совсем нелишним. Особенно для габаритных гениев Шуры и Вади…
В общем, из дверей столовой навстречу делегации «после сытного обеда» тяжело вывалился гений Шура. Вывалился — и тут же со стоном оперся о косяк, дабы чутка перевести дух. Живот его, и без того немалый, от полученных калорий был натянут туго, как басовая «бочка», и, думается, отстучать соло на такой «бочке» не отказался бы и сам великий барабанщик «Металлики» Ларе Ульрих. С трудом приподняв осоловевшие от счастья глаза, Шура встретился с внимательным взглядом делегации — и икнул.
— Зджавствуй, Сажша! — сказал ему декан Ткаченко в своем неповторимом стиле.
— Здрасьь… Брис… Статиныч… — тяжко ответил Шура и икнул снова.
— Александр, а как с питанием — нормально у вас? — включился в активный обмен мнениями декан ФОПФа Федор Федорович Каменец
Шура хотел было что-то сказать, но не смог. Вместо этого он опять икнул и поднял правую руку… невысоко, примерно до уровня груди, но все-таки. Жест явно означал — «Спокойно, мужик. Сам видишь — с голоду не пропадешь. Подхарчишься как-нибудь. О-ох, бляяя-яяя…» — и, раздвинув рукою деканов для спрямления и сокращения пути, Шура поковылял к бараку…
Обстановка в нашем двадцатикоечном нумере, несмотря на как бы условный разгар рабочего дня, была еще более благостной. Из «радио»-угла тихо гундосился какой-то безусловный мегахит тех дней — кажется, Крис Айзек и «Ledy in red» (ну, или Крис Ри и «Moonlight and vodka», что, в общем-то, одно и то же). У стеночки, аки принцесса на горошине, на семи матрасах совсем по-детски сопел во сне будущий знаменитый писатель. Наученный горьким опытом колхоза-90, дескать «сколько сверху ни укрывайся — а снизу все равно поддувает», он сперва подстелил себе второй матрас, потом третий, благо этого добра хватало… постепенно число матрасов дошло до семи, а еще два заботливо лежали рядом с кроватью, на случай непреднамеренного падения во сне…
— Никак, работали всю ночь? — благоговейно спросил окружающих декан Ткаченко, признав всклокоченную белобрысую башку будущего популярного автора.
— Как же-с, работали.,. — саркастически ответили окружающие, — всю ночь с фупмами в картишки дулись. Говорят-с, стипендию всю, подчистую-с… Прикажете будить?
— Ни-ни-ни… — и сиятельная делегация, осторожно ступая на цыпочках, вышла из барака и отбыла в Москву…
На следующий день, влекомые красочным рассказом деканов о поистине райской жизни в одном из коллективных хозяйств Подмосковья, к нам приехало человек сорок, с бору по сосенке кое-как собранные по общагам.
Ситуация, правда, за это время успела измениться кардинально. «Прорубив» расклад, работники кухни стали готовить еду из числа реальных тридцати едоков, каковые, отобедав и поддавшись на уговоры Председателя, таки отбыли в поля. Предварительно, конечно, тщательно замаскировав и попрятав все лишние одеяла и матрасы. Так что картина глазам приехавших предстала удручающая: выскобленные до блеска миски и котлы в столовой и голые панцирные сетки в спальных помещениях…
С диким криком кляня богатую фантазию деканов Каменца и Ткаченко, сорок человек бесполезно покрутили носами в поисках чего бы покушать и выпить — и уехали обратно в Долгопрудный.
В это время на кухню вестовой таки донес сообщение о том, что личный состав как минимум удвоится.
Поэтому когда на следующий день декан Ткаченко явился с повторной инспекцией — глазам его открылась все та же идиллическая картина уровня «сельский час». Всё так же, тяжело икая, выходил из столовки обожравшийся Шура, все так же спал на горе матрасов будущий писатель — разве что теперь он лежал кверху распухшим до синевы ухом, последствием веселой игры молодых оболтусов в «войнушку» путем метания друг в друга собранных корнеплодов…
А потом опять приехало сорок человек из Долгопы, и опять, кляня и матерясь, не нашли ничего…
Вы прочли Легенду о том, как деканы Каменец и Ткаченко воочию наблюдали физическое явление «Вынужденные затухающие колебания в противофазе», и что из этого вышло. Я же и говорю — начинается всё вроде с физики, а заканчивается…
А потом я тоже уехал. Гревшийся на неярком сентябрьском солнышке руководитель процесса подполковник Марков, завидев нас с Максом на собранных вещах, велел нам не идти через дверь, а вылезти в окно. Свое пожелание он обосновал с воистину армейской логикой — мол, если мы выходим через дверь, то вроде как покидаем расположение с его ведома, и он вроде как виноват. А если через окно — то чистой воды «самоход», и он тут уже не при делах абсолютно. Исполнив волю «полкана», мы обошли барак, тепло попрощались с ним и остающимися мужиками — и тихонечко побрели в сторону остановки рейсового автобуса. На « Метал –лику» и AC/DC…
Декан Ткаченко, кстати, свое слово сдержал и, несмотря на значительное недовыполнение плана по валовому продукту, деньги нам выписали, причем на реально бывших в колхозе и исходя из числа «осиленных» ими дней. И это была Справедливость.
А потом… а потом гремела «Металлика», сотрясая всю землю от Тушина и до самых дальних уголков страны. Впервые к нам пожаловала группа, реально находившаяся на самом «топе» и «пике», и пятьсот тысяч человек были тому лучшими свидетелями…
Они приедут еще раз. Спустя почти шестнадцать лет, всё еще живые, хотя и в состоянии «дряхлый памятник самим себе». Шестнадцать… боже, боже. А, это я уже писал. Значит, склероз.
Матч Века
(intro)
Какое мероприятие является на Фестехе главным в сезоне? Первый зачет или последний экзамен? «Абитура» или «Диплом»? «Гос» по физике или «квантовая механика», которая, как известно, «сдал квантмех — можешь жениться»? «Колёквиум» с Гогой Борачинским или «Стохастические процессы» с доцентом Булинским? Ну, в какой-то мере, безусловно — да.
Но все-таки Самым Главным событием сезона являются так называемые «Матчи Века». Ты можешь быть сколь угодно «экс– и вице– чемпион» всех возможных состязаний и турниров, ты можешь быть закоренелый «ботан» или развеселый завсегдатай пересдач, будущий знаменитый ученый или уже на первом курсе вполне себе состоявшийся бизнесмен — но большего счастья, чем выйти хоть на пару минут, до первого «обреза», на нашу истоптанную, многострадальную коробку за свой родимый «фак» — нету, и быть не может. Это правда. («Обрез» — неудачный пас, чреватый перехватом мяча и контратакой соперника — футбольный Словарь-минимум).
Рассказываю. Матч Века — это, собственно, футбольный матч в формате «факультет на факультет», пять в поле, один в воротах, и продолжается он ровно 24 часа. «Пятерки» полевых и вратари, естественно, меняются по ходу дела, но счет ведется ОБЩИЙ — отсюда столь велика цена ошибки: играешь ты, в конце концов, за всех сразу. Изначально, кстати говоря, играли именно что сутки напролет, без перерыва на ночь. В наше же время, не иначе как по требованию как раз тогда начавших появляться первых «спонсоров» из числа мощно раскрутившихся выпускников — Матч стал разноситься на два дня, суббота и воскресенье примерно поровну. Сейчас же вновь вернулись к исходному регламенту. Да, он несколько уступает в зрелищности, но поверьте, что в сугубо ночном футболе часика эдак в полтретьего темноты тоже есть своя романтика!
Также в наше время в «Матчах Века» существовала своя «Большая четверка», только вместо слаборазвитого в спортивном плане ФРТК в нее входил ФУПМ. Таким образом, матчей проводилось всего два, подготовка к следующему начиналась сразу в момент завершения предыдущего, а результаты их служили неисчерпаемым источником дружеских (а иногда и не очень) шуток и замечаний в течение всего регулярного сезона. Нынче, как известно, в футбол научились играть все и, стало быть, заклятые «друзья-соперники» из «Четверки» стали чуть реже встречаться между собою… но страсти кипят по-прежнему, ведь игра, скажем, между ФАКИ и ФУПМ-ом — это, ребята, безо всяких скидок самое настоящее дерби!!!
Что касается других правил… тут, как часто любил повторять Митрич с присущим ему лаконизмом — «Правило в Матче Века, по сути, одно: запрещены прямые удары ногою в пах». Нет, ну не всё, конечно, так драматично. Еще, например, запрещено в пылу борьбы хвататься руками за бортик… (тут, кто сам играет «ногами в мяч», понимает, что без такого упора гораздо сложнее совершить мощное отпихивающее движение тем местом… ну, корректно назовем его «центром тяжести» спортсмена).
На самом деле Матч Века — единственное, видимо, спортивное мероприятие, Правилам которого практически официально не присущи свойства «константности» и «инвариантности», то бишь постоянства во времени и пространстве. Судите сами. Да, формально на площадке находится судья. Но поскольку сторонних желающих испытывать такой стресс и нечеловеческое давление игроков и трибун (а скандальных и крикл… то есть, я хотел сказать — очень требовательных и щепетильных персонажей на Фестехе, как и везде, хватает), как правило, не находится — то, по давней традиции, арбитраж осуществляется попеременно представителями обеих противоборствующих сторон. Таким образом, трактовка различных спорных эпизодов, таких, как «игра рукой» или, скажем, «силовая борьба», различается в зависимости от того, чья «креатура» в данный момент на поле. Это непостоянство во времени. Кроме того, оценка тех или иных действий игроков сильно зависит от того, в какой части площадки они происходят: вернее даже сказать — у чьего бортика, так как если судейка чего и не заметит, вольно или невольно — то многочисленные болельщики ему непременно и весьма благожелательно подскажут. И это непостоянство Правил в пространстве…
Да, в общем и целом где-то так. Недаром он всё-таки — «Века». Масштаб! «Пятерки», вратари, молодежь, ветераны, необстрелянные младшекуры и проверенные, легендарные бойцы, одно имя которых вызывает священный трепет в рядах соперника — всё это ОН. И в конце — гордое, если повезет, конечно: «МЫ ВАС СДЕЛАЛИ! Тренируйтесь ишшо…»
У нас на ФАКИ, конечно, (в НАШЕ время, повторюсь) в плане организации всегда царил в лучшем случае легкий хаос. На другие факультеты смотришь — ну прям душа радуется за ребят! У бортика обязательно стоит «Выпускающий» (ну, то есть абсолютно старший по процессу: тот, кто «выпускает» пятерки, а что еще важнее — загоняет обратно не оправдавших высокое доверие и постыдной игрой запятнавших честь флага), у «выпускающего» — список на все два дня, кто за кем выходит, кто на экстренный случай всегда наготове стоит свеженький, ветеранов с молодежью чередуют, чтобы первые сильно не уставали, а вторые много не уступали… кому выходить — те за двадцать минут уже разминаются, руками крутят, ногами дрыгают, кого выпускающий с сигаретой увидит в этот момент — тут же всю пятерку с пробега снимает, и так далее.
То ли дело родной ФАКИ… (вот я пишу, и сердце прямо переполняется гордостью: да, мы вот ТАКИЕ!!! Это МЫ!!! Других таких на Фестехе не было и нет!!!) То есть у нас выпускающий, то его нет, то пришел Мегафонов и прогнал с гневной бранью выпускающего, то пришел Фомин и прогнал с гневной бранью уже самого Мегафонова и тут же сам куда-то ушел… То меняются «пятерками» в полном составе — а то вдруг по одному рвутся на поле в порядке живой очереди, одного с площадки не могут выгнать, другого ищут по всему Долгопрудному, то ли у него зачет, то ли у него понос, никто точно не знает, то три вратаря сразу приходит, то ни одного, все орут: «Где Тютюник, едрёна-матрёна???» — а Тютюник в это время спокойно пьет пиво в «восьмерке», полагая, что его смена завтра, то пригнали молодежь — тут же приехали ветераны во главе с Оснинским, через пять минут Оснинский ногу подвернул, а где молодежь — оказывается, молодежь, которая только что рыла землю и рвалась в бой, уже пишет экзамен, да не просто, а «государственный» по физике. Полная энтропия, да и только!
(Фомин, он же «Фомич» — выдающийся футболист ФАКИ. Вячеслав Мегафонов — выдающийся футболист ФАКИ и прославленный организатор, капитан легендарной команды «ФАКИ Penguins». Михаил Оснинский — выдающийся футболист ФАКИ, заслуженный ветеран. Тютюник — выдающийся голкипер и футболист ФАКИ — футбольный Словарь-минимум).
Более-менее соблюдались только два принципа: «Первый курс не играет» и «Нету своей пятерки — нету игрового времени». Причем познали мы оба принципа сразу. Прибежал тогда Конь — да как закричит с порога: «Всё, бросай всё, срочно, сваливаем с пары. Завтра ж Матч Века, надо коробку расчищать, пошли, я с Мегафоновым договорился…» (в те незапамятные времена наша легендарная коробка, на которой и проходят Матчи — она еще не имела нынешнего покрытия «пятого поколения», а имела покрытие поколения первого, то есть, попросту, в чистом виде земляное, иной раз после дождя даже с засохшей «колеёй» какой — и его перед играми натурально силами младшекуров разравнивали граблями).
Да, а ведь это был уже май Первого Курса, так что я подозревал, как мой друг может «договориться»… но отчего-то поверил. Шутка ли — впервые в жизни сыграть в Матче Века. И я пошел…
Нет, реально! «Договаривающийся» Конь — это картина, достойная самых лучших кистей Планеты! Вспоминается хотя бы… хотя на тот момент я еще не мог этого вспомнить, но представление уже имел.
На Фестехе, как известно, на письменных экзаменах (во всяком случае, по физике точно) можно пользоваться любой литературой. Более того, в рамках нашей прославленной «Системы» преподаватели не очень пристально следят за экзаменующимися, я имею в виду в плане чего там «скатать», либо попросту «сдуть» у кого из признанных гениев. Справедливо полагается, что взрослые люди вполне в состоянии сами для себя решить этот вопрос — знания (ну или НЕзнания), в конце концов, они именно твои, а не дяди васины. Единственное исключение в разрезе дисциплины и строгости — это «гос», «государственный экзамен» по физике. Вот на нем — да, пишется он не в лекционной аудитории, а по «семинарским» комнатам, по два преподавателя на группу, «в туалет строго по одному и не более одного разика», и так далее. С другой стороны, итоговая оценка — она вроде как предопределена уже всеми пройденными тремя курсами, так что…
И тем не менее, отлучившись на исходе второго часа «госа» по малой нужде, в туалете я застал идиллическую картину: оба гения, Шура и Вадя, высунув языки, корпели над всеми четырьмя вариантами — а руководил ими, конечно, наш друг. В руке его был предмет, который потряс меня больше, чем если бы на соседнюю позицию непринужденно пристроился бы по той же самой прозаической причине академик Ландау, или даже, скажем, сам основатель Фестеха Петр Леонидович Капица. В руке его был МОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН, адова вещь по тем временам (взял на день у знакомого воротилы, как потом выяснилось — прим. авт.), с помощью которого координировалась работа с другими корпусами и факультетами. «Четвертую со второго варианта решили? Вадик завис чего-то… Вадь, ну ты решил, аллё, простая же совсем задача?! (это слова человека, который, видимо, крайний раз что-то решал самостоятельно на первом семестре, дальше только организовывал процесс решения!!! — прим. авт.) К Шпорту на ФОПФ посылали? Где он? Должен быть в Лабораторном, в сортире на третьем этаже, так, вроде, по раскладке… (ООООО! У них, оказывается, даже «раскладка» была!!! — прим. авт.) Вадик Шелофаст сейчас с ФУПМа подойдет к тебе, третий вариант у него, дашь… ну всё, давай, а то долго говорим, дорого, чужой телефон всё-таки…» Потрясенный, я получил решение недостающей задачи и, кое-как вспомнив о необходимости застегнуть штаны, пошел обратно в аудиторию…
В общем, мог, МОГ договориться, что уж скрывать. И я поверил…
Грабли, конечно, на коробке оказались одни, Конь, само собой, сел на бортик, руководить… Пришел Мегафонов, с которым «договорились», терпеливо, надо отдать ему должное, дождался, пока я взрыхлил положенную нам половину плоскости (вторая была за «молодыми» от лица соперников), после чего обратился к Коню как к старшему, причем с видом, как будто явно видит того в первый раз: «Эта… а вы какой курс?» «Первый!» — четко доложили мы. «Ну, так а чего вы пришли? Первый курс же не играет…» Тут наш Непарнокопытный Друг соскочил с бортика и уже приготовился было вывалить все свои неоспоримые аргументы, но был немедля подстрелен влёт — «А пятерка у вас есть?»
«Пятерки» в осмысленном виде у нас не было. Был Старина, был Конь, был я, в конце концов… то есть, еще пару человечков с курса добрать, конечно, было можно, но футбол, показанный ими, был бы явно далек от идеального. А тут — Репутация. Лучше уж пока не иметь никакой, чем иметь неважную. В растерянности Конь только развел передними руками, а на мой укоризненный взгляд, дескать, а за ради, собственно, чего я тут горбатился полтора часа, когда пять зачетов на носу??? — дождавшись ухода Мегафонова, ответил в присущем ему стиле: «Миш, ну, я правда договаривался! Нет, РЕАЛЬНО!!!»
Но «пятерки» у нас всё равно не было…
Митрич и Андрей Васильевич
Да, и пришел Второй курс, а «пятерки» у нас всё не было. Отбуянил заключительный «колхоз», отгремели в Тушино «Металлика» с AC/DC, и на землю опустился Октябрь. Унылым, дождливым утром бойцы группы 034, позевывая, внимали основам нового для себя предмета «Дифференциальные уравнения», который вела (сравнительно редкий случай!) доцент Алексеева Лариса Ивановна. И вела она его достаточно странно… вернее, так.
Через пять минут после начала пары в дверь комнаты вежливо постучали, и на пороге возник юноша, довольно ладно для своих «метр-сто девяносто четыре» скроенный. Столь же вежливым, как и стук, человеческим голосом он осведомился, не здесь ли занимается достославная группа 034. «Здесь, мужик… садись», — вяло ответили ему… и больше ничего не сказали. Оно и понятно — ты ж на Фестехе, где испокон веков Высшей добродетелью считалась НЕперегрузка мозга ближним своим без крайнего на то повода. Ну, хочет человек изучать «Диффуры» именно здесь — пожалуйста, заходи, присаживайся. Может, это «Шурик» какой с первого курса? Или «Вадик», хотя так вроде не похоже, но кто знает… Он и сел.
Да, так вела свой предмет Лариса Ивановна хорошо, хотя и странно. За пятнадцать минут исчеркав доску неясными знаками, она вдруг спросила: «Ну, замечательно, ребята… а как мы будем решать дальше?» А на Фестехе, я же и говорю — ну, такое дело… Были, конечно, искрометные ораторы вроде легендарного доцента Овчинкина, предпочитавшего вести свои феерические лекции в тесном, так сказать, контакте с юными реципиентами Знания. Ну и имелся, само собой, известный «пул» записных обитателей первых парт, любителей, понимаешь, всенепременнейше попытать лектора всякими щекотливыми вопросами. Другое дело, что все они, как вы уже убедились, проходили отнюдь не по нашему ведомству. В нашей же епархии, как бы это сформулировать… Ты преподаватель, тебя поставили — ты и решай, верно? Тем более, что, согласно «задавальнику», первое задание по-любому аж через полтора месяца — там и будем разбираться, КАК решать, не ранее.
В общем, так оно и произошло, и вопрос Ларисы Ивановны вежливо завис в трехмерном пространстве безответа. Будущий ведущий аналитик Макс, после лета сторожем в пионерлагере да потом еще, напомню, недельку в Синьковском колхозе, теперь тихо отсыпался за непробиваемыми очками на «минус-много». Виртуозный гитарист-самоучка Сергей Базилевич, по бедности всю школу игравший на гэдээровской «музиме», в сотый раз рисовал в тетрадке вожделенный «фендер-стратакастер» (возможно — «гибсон», так как рисовальщик из Сергея, в отличие от музыканта, немного не того масштаба), А также в тысячный раз прикидывал: что было бы, если бы на должность вокалиста в великую группу Led Zeppelin пригласили бы не Роберта План-та, а наоборот, Яна Гиллана? По какому пути зашагала бы в этом случае вся мировая рок-музыка? И наоборот? Наша красавица и умница Света Карпова, девочка сообразительная и старательная, но чрезвычайно и зело смутительная — скорее всего, конечно знала, но, как обычно, стеснялась не только сказать, но даже и поднять руку. Украиноговорящий студент Юрий Пухляев наоборот — сказать был бы и рад, но кроме «хэ» и «у» более знакомых символов на доске не видел. Будущий знаменитый писатель привычно пялился в окно, прикидывая, как бы половчее да покрасочнее наплести друзьям про свое участие в обороне Белого Дома, а также размышлял, как скажется, опять же, на развитии рок-музыки вышедший с месячишко назад альбом Nevermind малоизвестного еще ВИА Nirvana… по всему выходило, что скажется программно (как оно и вышло — прим. авт.). Старина традиционно на задней парте читал какой-то сложносочиненный мистический текст, до которых был крайне падок, аки лев до капусты, куя основу для дальнейших и всё такое прочее, Кастанеду там, или, возможно, Ричарда Баха, Маракасыч сосредоточенно ковырял в носу… а больше вроде бы никого и не было.
И тут громом среди тусклого неба, «против всех законов физики» со второй парты возле двери раздался голос новичка: «Тут надо замену сделать… дэ-игрек по дэ-икс, значит, надо переобозначить как «зет», а дальше…» А дальше мы, само собой, ничего не поняли, но головы в сторону персонажа лениво поворотили. Тем более, что рекомендация его оказалось верной.
Через десять минут ситуация повторилась. Лариса Ивановна, ободренная успехом первого опыта, вновь проапеллировала к почтенной публике, и опять голос с места подал пришлый человек, на сей раз предложивший какое-то мудреное преобразование переменных имени какого-то прославленного математика. Мы насторожились. Человек явно и уверенно ставил себя выше коллектива.
Ну а после третьего раза, когда доцент Алексеева с поистине материнской нежностью в голосе обратилась за подсказкой непосредственно к новичку — всё стало ясно. Прозвенел звонок, мы немедленно собрались в курилке на короткое совещание, и Старина, мрачно разминая овальную сигарету «Полёт», констатировал: «Ну что… Так себя вести, конечно, нельзя… Делать нечего — надо Андрюхе по ситуации докладывать…»
Это был Приговор…
«Андрюха», а если быть точнее — то Андрей Васильевич, был старостой всего этого безобразия под названием «группа 034».
Был он (ну и, само собой, остается) старше нас на пять почти что лет, прибыв на Фестех уже после армии (что само по себе Поступок), да плюс габариты имел соответствующие… Глыба, что и говорить. И немудрено, что авторитетом он среди нас пользовался непререкаемым и, бесспорно, заслуженным. Достаточно сказать, что все «шесть счастливых лет» стипендию наша группа ни разу не получила хотя бы второй по счету на ФАКИ, только первой… мелочь, а приятно! Да если бы только это!
Впервые мы увидели его, когда, весело и счастливо щебеча, тащили с Сергеем Базилевичем из библиотеки свои первые настоящие Фестеховские учебники… Авторизовав наметанным уже взглядом в нас своих будущих подопечных, Андрей Васильевич отозвал нас в сторонку и отрекомендовался. Мы познакомились, после чего Андрюха, осмотрев нашу добычу, счел своим долгом сообщить: «Книжки несете? А я вот свой «лабник» уже где-то посеял…» Удивительно, но этот короткий и, в общем-то, мимолетный эпизод задал чудесным образом весь дальнейший вектор наших высоких, не побоюсь этого слова, отношений.
…Когда на первой еще «картошке» мы выслушивали сообщение об инициативе очередного прокоммунистического деятеля отменить, для простоты, все отсрочки студентам в принципе — Андрюха утешал нас, отечески оглаживая по головам, на которых уже мерещился практичный армейский «ёжик»: «Всё еще мохаете? А я уже нет!» («Мохать» — опасаться чего-либо. Используется, как правило, в сочетании с учебными мероприятиями. «Мохаю зачета, экзамена». Словарь-минимум)
Завидев однажды нас корпящими в «читалке» над первым Заданием по Общей физике — Андрей Васильевич назидательно заметил: «Ещё ботаните? А мы с Усатым уже сдавать идём…»
Спустя пару часов настроение нашего старшего товарища сменилось на прямо противоположное: «Ещё идете сдавать? А нас с Усатым уже отразили…» — горестно констатировал он (еще через некоторое время выяснится, что задание было опрометчиво списано у студента Потапова… ну, вы читали уже).
Формула «А вы еще… а мы уже…» так и осталось системообразующей.
В конце первого курса это выглядело так: «Еще сдаете сессию? А вот Усатого уже выгнали…» (но, к счастью Усатого, сравнительно быстро вернули).
Время шло. И время непростое. Третий и четвертый курс проходили под знаком упорного совмещения не только учебы и личной жизни, но и начинающейся трудовой деятельности. Начинали со скромных единиц (!!!) и десятков долларов, редкие счастливчики измеряли свои доходы в сотнях. Андрей Васильевич, обзаведшийся по ходу собственной фирмой, так характеризовал наши усилия: «Еще получаете деньги? Сынки. Я их — уже плачУ». И это был — Прорыв.
А празднование его 25-летия на четвертом курсе! (боже, каким недостижимым казался тогда этот переломный рубеж!!!) Единственный раз я увидел его без улыбки на лице. «Андрюх, чего стряслось???» «Да чего… холодильник с водкой не закрылся, не поместилось, тёплая теперь… Ведь четко же сказал Парапету — закрыть! ЗАКРЫТЬ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ!!!» Впервые в жизни я увидел холодильник, забитый водкой ВЕСЬ… (ну еще бы: почтить своим присутствием праздник предполагалось весь цвет самых наиавторитетнейших людей Фестеха, Долгопрудного и их ближних и средних предместий!)
Это потом уже девяносто восьмой год ознаменуется массовым психозом на тему «Мне уже двадцать пять, а для бессмертия еще ничего не сделано…» Андрей Васильевич утешал: «А мне — уже тридцать… и с тем же успехом!»
Потом грянул кризис. Сводки с рабочих фронтов были тревожны. «Как дела? Да так… многих у нас уволили». Но и тут Андрей Васильевич не терял присущего оптимизма: «Да, было непросто… многих пришлось УВОЛИТЬ… оставил пару-тройку толковых… фестехов…»
Потом дело наладилось. «Говорят, Митрич женился? Молодца! А вот Усатый уже разводиться собирается… Что, первый у Макса родился? А у меня — уже третий…»
И так далее. «Да вы ЕЩЁ??? — Да я УЖЕ!!! Сынки, эх…»
Вот с таким человеком и предстояло объясниться новичку по поводу своего вызывающе бестактного поведения…
Тем же сумеречным октябрьским вечером широкая «рама» Андрея Васильевича закрыла проем входной двери комнаты 432 общежития ФАКИ, в результате чего стало совсем темно. Новобранец группы сидел на кровати, поджав свои длиннющие ноги, и чего-то «ботанил». Несколько секунд Андрей Васильевич пристально вглядывался в его правильные черты лица, а затем веско спросил:
— Тебя звать-то как?
— Дмитрий…, — тихо прозвучало в ответ
— Ну что, Митрич… ЧТО СКАЖЕШЬ???
Тут новообращённый «Митрич» адски засуетился и быстро доложил, что он уже всё осознал и раскаялся в своем недостойном поведении. И что виной всему тот факт, что он перевелся на второй курс Фестеха уже после ДВУХ курсов в своем бывшем дальневосточном университете, и просто эти злосчастные «диффуры» уже сдал, вдобавок аж на «пять». И что, конечно, впредь, и что простава мужикам за «прописку», само собой… а под конец робко добавил:
— У меня мяч свой есть… играет кто у вас на курсе? «Киевляне» есть? Мне старший брат рассказывал — на Фестехе из Киева есть, вообще с Украины много народу… (Есть. Много. «Тридцать третья» группа вообще целиком набиралась именно в Киеве, имея дальнейшей «базой» прославленный Институт электросварки им. Патона — прим. авт.)
(О! Свой МЯЧ!!! ОООООО!!!!!!!!! Наконец-то!!! –прим. авт.)
— «Киевляне» есть, — подобревше и простивши, подтвердил Андрей Васильевич, — тебе каких? Мишаня у нас за мясо «киевлянин», Старина из Минска, Парапетянц с Донецку, за «Шахтер», небось, а еще есть Конь, он, правда, ранее ноябрьских не подъедет… традиция такая. Выбирай, в общем, любого! Подожди, так ты же, выходит, с Парапетом совсем получаешься сосед!..
Так неожиданно и чудесно сложился пресловутый «паззл», и на свет божий явилась наша «пятерка». Удивительно, но при таком невероятном «винегрете» индивидуальных пристрастий и личных кумиров, мы прекрасно ладили как на поле, так и за его пределами. Я же и говорю — футбол сближает людей, а вовсе не наоборот. Да, мы не снискали уж особо выдающихся лавров, но ведь дело-то совсем не в этом!!! (Хотя… нет, ну как… в конце концов, мы Обладатели Весеннего Открытого Кубка ФАКИ 1995 года, а этим тоже может похвастаться далеко не каждый коллектив физической культуры!!!)
В общем, дело пошло. Между прочим, практически сразу и исходя из исконно спартаковского принципа «были бы игрочки — а схемка для них найдется» (а не армейского или стиля Динамо-Киев — с гордостью пишу я) — была изобретена схема игры, во многом, я считаю, опередившая (да и поныне опережающая) своё время. Большинство «пятерок» в те дни предпочитало действовать по старинке — два защитника, два полузащитника и форвард — или изредка переводить одного полузащитника в нападение. Бойкая молодая поросль с ФАКИ сразу пошла на слом этого отживающего свой век построения. Отныне на последнем рубеже мощным оборонительным «столбом» возвышался студент Владимир Парапетянц, роль опорного полузащитника исполнял динамичный Митрич, мы со Стариной живчиками метались по краям, давая, в зависимости от положения дел, амплуа от защитников до нападающих, ну, и на острие атаки, само собой, маячил наш Непарнокопытный Друг, кто же еще (в заключительные сезоны, несколько как бы слегка набрякший после женитьбы — по меткому выражению Митрича «на ТУПИЕ атаки», но это сильно и долго потом… шутка). Нет, футбол двадцать первого века, не иначе. А может быть, и всего двадцать второго. В общем…
Хотя до блистательного нашего дебюта было еще далеко…
Матч Века
(reprise)
Да, время еще было… и было Время!
…На семинары по общей физике нам в тот семестр (осенний второго курса) прислали аспиранта Лёшу Голикова. Ну, то есть он, конечно, был «Алексей Николаевич» само собой, но по виду — пацан-пацаном, даже несмотря на вполне ощутимую уже лысину, добавлявшую, впрочем, ему сугубо научного авторитета. В общем, тот же Андрей Васильевич вполне мог похлопать его по плечу в прямом и переносном смысле слова, но — аспирант. Тем более, из своих, с Фестеха, читай — С ПОНИМАНИЕМ мужик!
Мы (умильно) были у него первые…
За дело Алексей Николаевич, как и положено новичку, взялся ответственно и рьяно. Занятие начинал с того, что спрашивал, остались ли какие-то неясности после лекции (ну, у тех, кто на ней был, конечно… неясности ВООБЩЕ не интересовали даже такого божьего человека, как аспирант Голиков), много решал задач, всё терпеливо объяснял нам, тупицам, и в общем — группа его приняла, чего, прямо скажем, не всегда и не обо всех наставниках скажешь. А иногда, разбирая особо заковыристый примерчик, Лёша вдруг заговорщицки понижал голос и опасливо косился на дверь… После третьего такого случая Макс толкнул меня в бок и тихо шепнул: «Давай-ка прям построчно с доски спишем, а не только вот это, как мы рисуем стрелочки, да типа «легко получить» и «нетрудно вывести»… похоже — это «ж-ж-ж-ж» НЕСПРОСТА…»
Как всегда, чутье не подвело будущего ведущего аналитика.
И пришли экзамены…
А экзамен по физике, напомню, на Фестехе всегда двойной, сперва письменный, потом устный. И на письменном, как уже опять же известно, можно пользоваться учебной литературой… считается, что кто не СООБРАЖАЕТ, а именно к этому нас, по идее, и готовят… я имею в виду — СООБРАЖАТЬ. Знание — не главное: главное — это Умение это Знание получить… так вот, кто НЕ соображает, тому так и так ничего не поможет, но уж кто СООБРАЗИЛ — тому и ни к чему прямо вот так непринужденно с точностью до четвертого знака после запятой помнить соотношение масс протона и электрона… (Альберт Эйнштейн, кстати, придерживался сходной с моей точки зрения в данном вопросе).
Да, ну а кто у нас СООБРАЖАЛ? А соображал у нас в первую очередь студент Дима Ш., который, опять же напомню, письменные-то встречи с прекрасным своим вниманием особо не баловал, являясь все более на устный, «да Вы спрашивайте, профессор, спрашивайте…», а тот спрашивал, спрашивал, а Дима всё отвечал и отвечал, всякий раз безвариантно унося в итоге в клюве пять очков, даже практически не вспотев. (Да, но вот поразительно устроен человеческий мозг! По физике-то с математикой отвечал, отвечал — а тот же пресловутый «словарь-минимум» осиливал с трудом, выдавая на английском иной раз перлы похлеще «великих импрессионистов», отчего даже толерантная Вера Михайловна Зарецкая хваталась за голову: «Дима, как же так??? Ну, Вы же отличник!!!» М-да. Бывает). В общем, практической пользы в горячую сессионную страду ждать от него не приходилось.
Поэтому письменный экзамен в нашем исполнении выглядел так. По схеме, рожденной и отшлифованной на первом курсе. Так закалялась сталь и ковалось Мастерство, короче говоря (но не до конца, как выяснится…) На входе, значит, в большую аудиторию маячил наш разлюбезный Конь, с «раскладкой», понимаешь, и приблизительным планом зала, наподобие макета с магнитными фишками, при помощи которых экзальтированные отечественные тренеры наглядно показывают спортсменам, как им за оставшиеся сорок секунд отыграть недостающие до успеха три-четыре шайбы. На Матче Века, значит, «выпускающий» — а наш Непарнокопытный Друг исполнял наоборот, «впускающего», аккуратно чередуя своих с чужими с известными интервалами, дабы мы после рассадки оказались все на одном варианте. Нет, ну не все сразу — но заслуженные бойцы, само собой. То есть, не сказать, конечно, про нас, что уж совсем уж — но береженого Бог бережет, как говорится. И — наигранные связки: от меня к Сергею Базилевичу, от Макса к Митричу, и так постепенно всё наверх стекается. В координационно-аналитический отдел под руководством… ну вы поняли. Руководит, значит. Ну-ну.
Ладно, заходим, садимся. Ну, есть, конечно, элементы предстартового волнения, но уже не так, понятное дело — второй курс, не первый, тертые калачи. Раздают варианты, вернее, в нашем случае, ВАРИАНТ, один; раскрываем…
!!!!!!!!!!!!!!!
Четыре из пяти задач Леша Голиков с нами на семинарах решал!!!
Ну ладно, ладно, хорошо. Не четыре. Три. Две… ну две вообще почти буква в букву!!! А третья не такая, но ТИПА такой же, тот же принцип. Ну и четвертая… ну не ТИПА, но такого же плана. Ну а пятая — так та совсем простая была.
Нет, ну Алексея Николаевича тоже понять можно. Первый раз самостоятельно ведет, ПО ТУ СТОРОНУ барьера, так сказать, тоже хочется, чтобы его группа получше сдала, вистов набрать в глазах научного руководства. Тем более третий семестр — Электродинамика. Электричество, напомню — оно ведь Невидимо и Неслышимо, и недаром именно в этой отрасли физики впервые появляется число «е» в МНИМОЙ степени «i», так что… Тем более — сказано же: кто СООБРАЖАЕТ — золотой ключик и сам бежит к тому прямо в руки.
В общем, за часик быстренько мы управились, чтоб не торопясь, красивым почерком, и чтобы в конце, как это принято на Фестехе, непременно слово «Ответ», и сам ответ, обязательно доведенный до числа. Ну, и на выход бегом, а там, за окном — Старый новый год, и снежок такой мягкий тихо на землю ложится, и полная либерализация цен…
О договоренностях и «раскладках» никто, само собой, и не вспомнил… и только сверху отчаянно шипел на нас Руководитель Проекта: «Куда??? Куда, псы??? Мы ж ДОГОВАРИВАЛИСЬ!!!,.»
…а потом так укоризненно Максу говорит: — Макс, вы чего посвинчивали-то все? Почему не передали решения-то???
А Макс ему в ответ, внимательно протирая очки:
— Так ведь это… всё ж разбирали на семинарах! Что передавать-то??? Лёша ж сам говорил — ВНИМАТЕЛЬНО смотрим. Ты вспомни!!!»
Он и вспомнил. Вероятно о том, что у него и тетрадки-то никогда не было. Да и зачем она, если есть ДРУЗЬЯ???
С тех пор наша «грядка» на экзаменах всегда «усиливалась» гениями Шурой и Вадей с 032-й группы. Эти не сбегут. Знают, что такое мужская дружба, ещё бы.
А на пересдаче он потом у Лёши спрашивает:
— Алексей Николаевич! Скажите честно — Вы ИХ заранее решили? (тактичный вопрос. Сумеет ли, дескать, аспирант решить задачу за второй курс? — прим. авт.)
А Лёша Голиков посмотрел так ласково, как на селянина Мишу Ломоносова в начале пути из села Холмого-ры, и вздохнул:
— Да нет. Я их сам и ПРИДУМАЛ.
Нет, ну а в самом деле. Если есть задачи — кто-то ведь должен их изначально сочинить? И это, я уверен, еще куда сложнее.
Но выстраданные «четыре» всё-таки поставил.
И это, как ни странно, была удаленная прелюдия к Матчу…
…А в весеннем семестре Алексея Николаевича от нас забрали. Не иначе — на повышение, учитывая блистательные результаты, показанные подведомственной ему группой в зимнюю сессию. Мы погоревали, конечно, но — в целом, нам было уже не до того. Наш первый Матч Века приближался с каждым днём…
После демонстрации игровых качеств нашей «пятерки» перед всеми возможными ответственными лицами, включая Фомина и Мегафонова, были достигнуты твердые договоренности, подкрепленные «жидкими» аргументами, о выделении нам игрового времени. За два месяца до Матча мы отказались от всех вредных привычек, включая учебу (шутка). За месяц перестали жить личной жизнью. За две недели, выражаясь спортивным языком — «сели на сборы». Утро теперь начиналось с пробежки, затем следовала игровая тренировка с отработкой связей в «линиях» и налаживанием взаимодействия между этими самыми пресловутыми «линиями» (я, кстати, до сих пор затрудняюсь сказать, сколько именно линий было в нашей сверхпрогрессивной схеме игры… штук восемь, не меньше). После обеда — теоретическое занятие, переходящее в сдачу тестов в стиле незабвенного тренера Матвеева. Результаты тестов неумолимо свидетельствовали: «пятерка» стремительно набирает форму, обещаясь выйти на ее пик аккурат в самый день Матча, что не могло не обнадеживать. И только Конь, мня себя «игроком эпизода» и «форвардом одного касания», всё сидел на бортике коробки, задумчиво жевал травинку и с сомнением глядел на наши потуги. Да всё повторял слова своего детско-юношеского тренера, якобы, рыдавшего в голос, а затем пытавшегося наложить на себя руки в тот день, когда Дмитрий объявил ему о том, что Большому Футболу он окончательно предпочел Большую Науку и теперь едет «поступать»… мол, «волк-то за зайцем — без разминки бегает… да и заяц от волка…» Нет, с таким волком — даже нас, робких и застенчивых зайцев, решительно и бесповоротно ждал Успех!!!
В ночь перед Матчем никто не мог уснуть… только слышался там и сям в стенах «трешки» скрип панцирных сеток студентов, продолжающих жить… наконец, настал и День.
И утром, в крайне торжественной обстановке, под призывную трель судейского свистка, приветственный рёв трибун и прославленный «Футбольный марш» Матвея Блантера мы, гладко выбритые и красочно набриолиненные, легкой, пружинящейся походкой выбежали…
Ну, на самом деле начало любого Матча Века лишено, в основном, всей этой наносной мишуры — поскольку начинался он тогда сравнительно ранним субботним утром и не привлекал по этой причине большого стечения публики, тем более, что основные драматические события так и так разгораются гораздо позже. «Марш» не играет, составы, ввиду их иной раз стремления к бесконечности, не объявляются, брился на постоянной основе в те годы из нас один Владимир Парапетянц, а мода на устройство на голове спортсменов тщательно продуманного художественного беспорядка так и вообще пришла лишь спустя десяток лет. Нет, ну сойдутся, конечно, соперники в условном центре площадки, выкрикнут вяло «физкульт-привет!» и пожмут арбитру руку, мрачно глядя ему прямо в глаза. Тем более, что и вышли-то не мы. Но, как бы то оно ни было — началось.
И – НАЧАЛОСЬ.
Подошел Мегафонов и со сложным, крайне сосредоточенным выражением лица велел нам пока попинать в сторонке известные предметы… Ну, недолго попинать: где-нибудь часика два. Пока, значит, на поле «разведка», притирка, соперники присматриваются друг к другу, нащупывают свою игру и слабые места в игре контрагентов и так далее. Это работа опытных, проверенных бойцов, сами понимаете. А уж через два часа, когда опытные бойцы подустанут, в обмен на это разведав, притеревшись и нащупав, и вот тогда уж…
Мы попинали. Как раз где-то два часа.
Через два часа неожиданно приехали ветераны во главе с легендарным Оснинским, которых, по всем предварительным прикидкам, ждали к трем. Ну, мобильных телефонов тогда не было и в помине, так что казус простителен. Тем более что люди реально заслуженные. Просто у ветеранов ФАКИ есть такая особинка… изюминка такая, что ли… возможно, и на других факультетах тоже есть, но я говорю только за себя… в общем, они, как бы это сказать… Короче, они не делятся щедро своим богатым опытом с перспективной молодежью, кропотливо и скрупулезно показывая, что и как… а просто гонят эту самую молодежь с поля, с криком «Учитесь, сынки, пока мы живы!» — вслед за чем гоняют мяч, невзирая на счет, вплоть до полного морального и физического истощения, дабы потом уже, не отвлекаясь на всякую ерунду, спокойно и со вкусом перейти к той части процесса, что называется нежным словом «после-футбол»!!! (нет, тут абсолютно ничего личного… я и сам давно уже такой).
Прошло еще два часа.
Наконец, ветераны устали и пошли отдыхать.
Убедившись, что ветераны действительно и окончательно, позвякивая спортивными сумками, скрылись где-то в недрах раздевалок Бассейна, и что его ценным указаниям теперь уже никто не сумеет помешать — явился «выпускающий» (что для ФАКИ само по себе уже было удивительным событием) и начал выпускать по списку. В котором мы стояли четвертыми где-то… ну, из расчета примерно по полчаса на «пятерку». Где-то так.
Светлым надеждам нашим не суждено было сбыться. Через пятнадцать минут явился Мегафонов, слегка ужаснулся данным на табло, немедленно прогнал (выпущено цензурой, куда именно прогнал) выпускающего и принялся выпускать сам, по ситуации.
Еще через пятнадцать минут пришел Фомин и, соотнеся счет на табло с руководящими действия Мегафонова у бортика — прогнал (также выпущено) уже самого Мегафонова, и тут же неожиданно ушел сам.
Почуяв халяву, ловкий факишный народец стал лезть на поляну в порядке живой, галдящей очереди, причем каждый, отодвигая нас плечом, считал своим долгом ободряюще сказать: «Спокойно, пацаны, наиграетесь еще — весь матч века впереди! На вас сегодня ВООБЩЕ ВСЯ НАДЕЖДА!»
День перевалил заполдень. Рожи наши от долгого стояния на солнечной стороне уже ощутимо горели (это, кстати, одна из прерогатив нашего факультета, в знак признания его огромных спортивных заслуг — всегда играть на «своей» стороне… сторона ФАКИ — северная… то есть — лицом как раз на Светило)
Вернулся Мегафонов, волевым решением прекратил бардак и хаос, где-то нашел список и начал снова выпускать согласно заранее выработанной стратегии. Но, поскольку он успел забыть, на ком остановился, когда его прогнал Фомин — начал для простоты опять с начала.
В списке мы по-прежнему были четвертыми.
Через пятнадцать минут снова пришел Фомин и снова прогнал (и опять туда же) уже самого Мегафонова.
Через полчаса Мегафонов вернулся и хотел было прогнать (туда, откуда только что вернулся сам) Фомина, но того уже опять не было.
Тут на площадке возникла какая-то спорная ситуация, и Мегафоныч, не в силах более терпеть судейский беспредел, перелез через бортик, после коротких, но емких комментариев эпизода, послал (туда же, куда хотел было послать Фомина) арбитра, отнял у него свисток и начал судить сам.
На стороне ФАКИ опять воцарилась энтропия с элементами броуновского движения.
Соперник меж тем, не теряя времени даром, тревожно «накатывал», разница в счете колебалась от «минус-пять» до «минус-восемь» и ситуация, конечно, требовала, чтобы на поле в такой критический момент были проверенные бойцы.
Послали в Долгопу, за Ромой Гусевым.
(Роман Гусев — выдающийся футболист ФАКИ, ныне прославленный спортивный организатор всего МФТИ в целом — футбольный Словарь-минимум).
Приехал Рома и быстро откатил на «плюс-три». Соперник на своей стороне начал громко возмущаться и требовать от Ромы показать «студак», был послан (туда, откуда не каждому доведется вернуться) совместными усилиями Мегафонова и Фомина, однако Рому, на всякий случай, с поля временно убрали. (Согласно канонической легенде, Роман Гусев хоть и не учился никогда на Фестехе, но два месяца числился лаборантом при какой-то нашей специализированной кафедре и, говорят, однажды за это время даже вынес и протер астролябию, что и позволило ему стать «заигранным» именно за ФАКИ. Не знаю, правда или нет, а спросить Рому лично все как-то не решаюсь — но, на самом деле, это неважно. Слава Богу, что ТАКИЕ люди просто ЕСТЬ).
«Алле, второй курс! Вы где есть-то??? Давай, мужики… сейчас вы выходите… НЕ ПОДВЕДИТЕ!!!» — вдруг заорал Мегафонов
На ватных от волнения ногах мы подбежали к заветной дверце. Трясущимися руками стали натягивать синие футболки родного факультета… сейчас, сейчас… Славян, спокойно… НЕ ПОДВЕДЕМ!!!
!!!!!!!!!!!!!!!
Твою мать! Футболок оказалось только ДВЕ!!!
Да, друзья. Сейчас в это трудно, а подчас и невозможно уже поверить. Но это был еще бедный 92-й год, и в то незапамятное время игровые футболки факультета, когда-то ярко-синие, а ныне классически линялые — заботливо передавались в игре от «пятерки» к «пятерке», а все остальное время хранились где-то бережно в общаге… игровая форма из высокотехнологичного «полистера» на всех и в должном количестве появится еще только через пару сезонов… а тут как раз три снятых с игры спортсмена, кляня на чем свет стоит и шля (туда, откуда все же нет возврата) все тренерские концепции Мегафонова и Фомина вместе взятых, прямо в футболках исчезли куда-то вдаль… пока то да сё, тыры да пыры — откуда-то нарисовались люди в более-менее голубых майках и полезли на поле спасать родину… а мы опять заняли исходное положение «с упором у борта»…
А соперник опять «накатывал», и опять спешно ехали за Ромой Гусевым в Долгопу… и Рома вновь «откатывал», и опять возмущался соперник, и опять Фомин слал Мегафонова и обратно…
Вечерело. Наконец, момент снова настал. И ветераны устали и отправились на заслуженный отдых, и счет был приемлемый, и выпускали по списку… «Алле, второй курс! Вы где есть-то??? Давай, мужики… сейчас выходите… как раз у них пятерка, я смотрю, слабенькая совсем… НЕ ПОДВЕДИТЕ!!!» — вдруг опять заорал Мегафонов, и тут…
И тут у коробки откуда ни возьмись вдруг появился наш почти что любезный друг аспирант Алексей Николаевич Голиков (а я ведь предупреждал, что всё это не напрасно). «Так, мужики! — серьезно сказал Конь, моментально оценив обстановку, — Надо с ним договориться, чтоб на третьем курсе он опять нас взял… Если возьмет — считай, до «госа» мы в шоколаде… Я пошёл.»
…и тогда, значит, Конь Лёшу Голикова так ласково приобнял, да и говорит ему, прямо так на «ты», отчего, взгляд Лёши даже сам собою искренне потеплел… «Лёш, — говорит, — тут такое дело. Ты не мог бы, значит…» А в это время Слава Мегафонов…
А в это время Слава Мегафонов пересчитал нас и насчитал четырех… Конь стоял с Лешей и, судя по движениям рук «ветряная мельница», активно вел переговорный процесс. «Слав, мы сейчас… сейчас… полминуты, Слав!» — взмолились мы.
В спорте, как известно, самые яркие победы и самые тяжелые поражения разделяют иной раз считанные миллиметры и сотые доли секунды. Чуть раньше и мяч сантиметром ниже — и ты кумир миллионов; чуть позже и выше — и ты вечный изгой, и люди отныне обходят тебя стороною. А тут — ишь вон чего: «полминуты»!
«Вы, мужики, это БЛЯПИЗДЕЦ — справедливо констатировал Вячеслав, — решающий момент, а вы все бродите ХУЙЗНАЕТГДЕ. НИКАКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ!!!» И… и выпустил следующую пятерку…
Через минуту вернулся Конь, с видом человека, решившего, как минимум, восемнадцать из двадцати трех Проблем Гильберта. «Всё нормуль, — устало доложил он, — Сказал, что поговорит. Если выгорит — считай, уже до самого диплома мы в полном порядке. Когда выходим?»
Когда-когда… тогда.
Турнирная ситуация, меж тем, вновь изменилась кардинально. Слабенькая, как справедливо и подметил Мегафонов, пятерка соперника пропустила три «банки» подряд и досрочно отправилась отдыхать. В предвкушении (уж наконец-то!) Ослепительного Триумфа, мы выкатились на коробку и расставились согласно суперпрогрессивной схемы «1+3+1». Гул восхищения прокатился по нашей стороне, стон ужаса — по стороне соперника, и контрмеры были приняты незамедлительно. И навстречу нам вышел САМ…
По причинам, которые через пару строк станут понятными, я не очень хорошо помню, с кем именно тогда мы играли. Но если с ФОПФ-ом — то вышел Марзан. А если против ФУПМ-а — то Толик Фёдоров. Ну, не одни вышли, само собой, а с «присными». Одесную и ошуйную тож. И соперника, откровенно говоря, тоже можно было понять: ФАКИ «накатывает», надо в бой бросать старую гвардию, пробил её час, тем более, что у ФАКИ вроде молодые совсем выходят…
В общем, дебют наш получился не только ослепительным, но и ослепительно коротким. Пять минут, три паса, два обреза, «минус-два» — и от бортика на весь Фестех прогремело сентиментальное:
«ФАКИ, вашу мать!!!!! СМЕНА!!!»
… Мы покидали площадку в стиле изгнанных с аукциона Остапа и Кисы Воробьянинова, а со всех сторон летели в нас презрительные взгляды… смотрели ветераны, смотрел третий курс, четвертый, пятый… смотрел соперник… и еще подумалось, что хорошо, что личной жизнью жить прекратили… хоть СНАРУЖИ никто не узнает… и укоризненно глядел легко, как лань, перепрыгивающий через бортик Рома Гусев, спешивший делать за нас привычную ему работу — спасать…
А когда пелена позора слегка спала, Конь мудро сказал:
— Надо было меньше с Лешей Голиковым трендеть… И, фигурально выражаясь, был как всегда прав.
Потом было много чего.
На следующий год появились «спонсоры» из числа уважаемых выпускников, и игроков стали натурально кормить в паузах, для восстановления сил, в «Романтиках» (это кафешка факишная такая), что, кстати, по-прежнему было нелишним. То есть, общественно кормили, возможно, и раньше, но вот легендарные «марс» и «сникерс» будущий знаменитый писатель тогда, буду честен перед читателями, отведал впервые. Еще через год появилась новая форма, которая со временем обрастет номерами, фамилиями и символическим изображением завоеванных спортивных регалий. Тот же девяносто четвертый год ознаменовался жестким, а временами и жестоким противостоянием с фупмовской «пятеркой» легендарного студента Чупряева, перешедшим затем в нежную мужскую дружбу, и так далее.
Характерно, что следующие три курса нашего ФАКИ оказались в футбольном плане на удивление неурожайными, в результате чего мы практически всю сознательную фестеховскую жизнь так и проходили в «молодых», имея, правда, через это дело возможность открывать Матчи века (и уж не посрамили, прямо доложу). А на пятом курсе…
А на пятом курсе к нам подошел Мегафонов и сказал: «Так, мужики… завтра Матч века. В этот раз, значит, первый курс откроет…»
«Как это, Слав? — деланно изумились мы, не сколько протестуя, сколько вспоминая очень давешний разговор, — Мы начинали два года, вроде как традиция уже. Да и — первый курс же вроде как не играет?»
«Там ТАКОЙ первый курс… так что… да и вообще: у вас пятерка есть?»
«Пятерки» в осмысленном виде у нас больше не было. Работа, диплом, элементы семьи, то, сё, и отяжелевший Конь. Круг замыкался
Бывает. Это Жизнь. И если кто думает что футбол — это не вопрос жизни и смерти, тот глубоко заблуждается. Футбол, как известно — гораздо важнее…
«Война» и мир
И была «война»…
Разумеется, всякое уважающее себя высшее учебное заведение, а уж тем более «мужское», имеет в своем составе кафедру военного, не побоюсь этого слова, искусства — и Физтех здесь не исключение. Разумеется, в силу естественных, я бы сказал, причин ни одна другая кафедра, при всем к ним уважении и «пиетете», не сравнится с «войной» по «могуществу у цели». И ни одна не овеяна таким количеством легенд, преданий и мифов, как военная — и Физтех здесь опять-таки исключением не является. И само собой разумеется, что… нет, всё это важно, конечно… расщепление ядра, управляемый «термояд», синтез новых химических элементов и проникновение в самые сокровенные тайны строения материи и антиматерии, но… но… всё это как бы эпизоды в некотором роде… Да, «студентом можешь считать себя только после Гоги», преодолел «гос» — теоретически способен претендовать на ставку учителя физики в средней школе, «сдал квантмех — можешь жениться», и так далее — но это всё-таки частные события в жизни отдельного индивидуума… И разве могут они сравниться с тем чувством единения и локтя, когда сжимаешь в потной, дрожащей ладошке потрепанный АКМ и перед лицом, так сказать, своих товарищей трепещущим голоском… Я… Я… да если я… да пусть меня… Нет, если бы «войны» и не было — её стоило бы выдумать хотя бы ради этого (здесь я подчеркнуто серьезен… ну, почти).
Военная кафедра МФТИ, как хорошо известно потенциальному противнику, неплохо засекречена и замаскирована на задворках не только Физтеха, но и всей промышленной зоны г. Долгопрудного — а также «приписана» к войскам… ну, ладно. Кто внимательно, вдумчиво прочел предыдущий текст, тот и так догадается, а я, как бывший «секретчик» своего отделения, между прочим, эту военную тайну вам, так уж и быть, не выдам. Приписана, в общем. В силу этого факта преподавательский состав кафедры пополняется исключительно «выпускниками» сего славного рода войск. Специальность его (рода) назначения и его же сравнительная интеллектуальность всегда накладывала на наших «полканОв» свой неповторимый отпечаток и порою неожиданно вносила в их сугубо армейский юмор изрядную долю экзистенциальности и философического взгляда на вещи…
(ПолканЫ — преподаватели военной кафедры МФТИ. По задумке или нет, но в наше время подавляющее их большинство пребывало в чине «подполковника». Настолько подавляющее, что «иных» было всего трое, насколько мне известно: собственно, начальник кафедры полковник, один майор и один капитан. И хотя на армейском сленге «полкан» — это всё-таки полковник, а подполковник — это «подпол», но уж из уважения… в общем, «полканЫ». Словарь-минимум)
Вспоминается в этой связи, например, студент Митрич, который однажды… а, стоп. Какой, к черту, «студент»??? Это за КПП, сдав секретную тетрадь, пропуск и расписавшись в том, что даже под самой страшной пыткой не выдашь того, что узнал за две прошедших пары — вот тогда будешь обратно и снова «студент», а пока… Вспоминается, в этой связи, конечно же, КУРСАНТ Митрич, которому однажды из праздного любопытства вздумалось выяснить, каковы же штатные обязанности остальных членов экипажа во время Пуска. Мол, ядерную кнопку-то давит по-любому один, а остальные чем заняты в этот непростой, прямо скажем, и крайне ответственный для судеб Родины момент? (А, проболтался все-таки? Ну ладно — прим. авт.) На что мой тезка, подполковник Лебедев, сотрудник, весьма известный и популярный не только в своей вотчине, несколько задумался, после чего неожиданно погрустневшим голосом доложил: «А остальные, сынок… а остальные, сынок, читают «Отче наш»… кто знает, конечно…»
Или вот история, поведанная как раз единственным капитаном Алексеевым… да что там история, считай — почти «Легенда».
Капитан Алексеев, как ни странно, был по своему генезису самым настоящим фестехом (остальные «полканЫ», как правило, вели свою родословную из так называемых «двухгодичников», то есть людей, окончивших гражданский ВУЗ, но затем отправившихся служить офицерами, да так там и прижившимися. Бывает). Но вот Алексееву особенно повезло. Всё дело в том, что была в свое время порочная практика, когда отучившихся уже значительный срок студентов охмуряли люди в погонах, предлагая завершить образование в стенах тоже высшего, но уже военного заведения, суля в обмен скорейшую и удачнейшую карьеру в рамках непосредственно оборонительной доктрины страны. И вот, значит, будущий наш капитан на эти уговоры и посулы однажды поддался.
Само собой, в недолгом времени оказался он отнюдь не на пленарном заседании генштаба, как, видимо, сулилось и мечталось — а вовсе даже в роли обычного командира взвода. Понюхать пороху, так сказать, для начала. И вот лежат они где-то на полигоне в районе тогда еще Ленинграда — и (если верить капитану Алексееву), окопавшись в унылой и непролазной октябрьской грязи, с тоскою ждут танковой атаки условного противника. Долго ждут. И тут у одного из бойцов не выдерживают нервы. И он с криком «Эх, говорила мне мама — учись, сынок, решай задания, будешь умным — поступишь на Физтех… А я вот — не послушал маму, и вот лежу теперь с вами в этой глухой и безнадежной грязи…» — и с этим криком встает под артобстрелом в полный рост и рвёт тельняшку на груди… А капитан (в ту пору — лейтенант) Алексеев ему ласково и говорит: «Ну и что? Ну, решал я задания, стал умным и поступил на Физтех — и точно так же лежу с вами в той же самой грязи…» М-да. Философия и эзотерика в чистом виде, как и обещалось. «Прямые пути сопровождаются минимальным действием» — так, кажется, формулируется основной закон Движения в Теоретической механике под редакцией Гантмахера (ну или Айзермана, что в данном случае уже неважно). Все там будем, если короче и по-простому говоря…
Или вот еще был случай…
Хотя ладно. Не будем увлекаться. В конце концов, это хоть и переливающийся и блистающий яркими красками — но все-таки фон…
И был мир, да. «Мир», я имею в виду, в том же плане, как и у коллеги Льва Николаевича Т. — «сообщество людей».
Да, и был мир. И мир этот стремительно и даже не сказать, что уж особенно неуловимо, менялся. Начало девяностых — и что тут скажешь, если уже этим всё сказано. Помню, стояли мы как-то с Конём в сиротливом ожидании легендарного 763-го автобуса, что традиционно связывал Фестех с Пригородом в момент «перерыва» в электричках — и тут мимо нас на бешеной скорости пропылил грузовик.
— Смотри-ка, Дим, — мечтательно обратил я внимание своего друга, — Вроде грузовик — а номера-то у него частные… (то были еще старые номера, которые действительно были различными для самобеглых колясок личных и государственных: что-то вроде А ХХ-ХХ АА против ХХ-ХХ ААА, так как-то — прим. авт.)
— Миш, очнись, — строго ответствовал мой друг. — Мы в какое время живем? Люди давно уже имеют личные самолеты, пароходы и даже практически личные космические корабли — а ты на грузовик частный вылупился. Вот, кстати… тут мешок с порнухой надо в Ярославль отвезти, можно приподняться некисло. Не хочешь поучаствовать?
И вновь, фигурально выражаясь, был как всегда прав.
Наступало время подработок и прочих «халтур». У фестехов появились деньги. Опять же вспоминается в этой связи трогательный момент переезда Старины и Митрича в «старшее» общежитие «Зюзино». Явившись поздравить друзей с новосельем в новой «трешке» (имеется в виду, понятное дело, комната на троих, а вовсе не трехкомнатная квартира, ага), я застал Старину за какой-то сложной комбинаторной перестановкой немногочисленной мебели. Наконец, завершив движения, Старина с гордостью вопросил:
— Ну, что ВИДИШЬ?
— Ну, не знаю, замялся я, — «Трешка» как «трешка».
— А повнимательнее если присмотреться? Проанализировав ключевые слова «трешка» и «Старина и Митрич», я вдруг догадался:
— А, то есть ты хочешь этим сказать, что третью кровать вам теперь поставить вроде как и НЕКУДА?!!!
— Молодца, — похвалил Старина, расплываясь в счастливой улыбке оттого, что гениальный замысел его был оценен по достоинству. — Вот явится сейчас комендантша…
Тут вместо комендантши явился сам Митрич, и Старина тотчас повторил свой тест на сообразительность — правда, немного не с тем результатом, на который справедливо рассчитывал.
— Молодец, Серёг, — сказал Митрич, — Только можешь ставить теперь всё обратно: мы и так с тобой будем вдвоем жить. Вопрос решенный… После чего веско и слегка устало похлопал себя по лежавшему в нагрудном кармане рубашки «лопатнику»…
…На третьем курсе началась «база», базовый институт, в котором, по идее, после окончания МФТИ нас с распростертыми объятиями должны были принятьуже для блистательной научной карьеры. Должны бы были… И сперва средневзвешенное мнение группы 034 было таким, что лет пять после диплома надо будет все-таки послужить «по специальности» — и лишь потом, как тогда было модно выражаться, «уходить в бизнес». Правда, уже к концу того же курса обязательный срок был снижен до пары-тройки лет, на следующий сезон упал практически до нуля, ну а уж непосредственно в момент получения диплома такой вопрос и вовсе не стоял, так как в пресловутый «бизнес» мы уже все давно худо-бедно ушли… Эх, в который раз уже скажу — такое уж было время, и наша ли в том вина…
Своеобразный апогей «исхода в бизнес» пришелся как раз четвертый курс и счастливо совпал с нашей учебой на военной кафедре. Всё дело в том, что почти весь Физтех изучает военное дело два курса, четвертый и пятый. «Почти» — потому как достославная группа 034 по идее (по идее!) второй семестр пятого курса должна была провести в исследовательском «рейсе» (помните наставление на истинный путь от Порошкова-старшего? И «свою тачку»? Во-о-от!!!), и в этой связи мы на четвертом курсе имели «войны» в два раза больше, на пятом же курсе не имея её вовсе. Другое дело, что ни в какой «рейс» мы в 95-м году, конечно же, не пошли, так как тачки на судах научного флота возили уже другие люди, вполне успешно и безо всякой нашей помощи. Но традиция, само собой, осталась, и сезон 93—94 мы провели, зажатые с обеих сторон в жесткие тиски обязательного посещения удвоенной «войны» и необходимости выживания в обрушившихся на нас суровых капиталистических реалиях.
Нет, то было однозначно блаженное время. Все практически в одночасье из студентов превратились в брокеров, менеджеров, трейдеров, генеральных директоров различных СП («Совместное Предприятие», если кто вдруг позабыл) и зампредов разного рода банков и прочих «коммерческих структур». Теперь после занятий уже мало кто бежал на футбольные или баскетбольные площадки, и уж тем более — в «читальный зал»: в костюмах и неестественно смотрящихся поверх футболок галстуках все спешили в Москву, рубить «капусту». В лексикон фестехов плотно вошли новые научные единицы — «килобакс» и «мегарубль». Рукописные объявления на стенах общаг резко сменили тональность: вместо «Потерян третий том «сивушника», прошу вернуть, тортик гарантирую» теперь, как правило, висело «Продам самолёт, самовывоз, оплата в СКВ». Даже никчемный студент Маракасыч — и тот возглавил бригаду малолетних грузчиков на превратившейся в гигантскую «толкучку» бывшей ВДНХ.
Небывалый фурор вызвал поступок студента по прозвищу Косой, начавшего свою ослепительную карьеру с перепродажи якобы списанного компьютера из Корпуса прикладной математики. Косой не только официально выкупил в частную собственность свою комнату в общаге, но и спустя неделю подкатил к ней на «девяносто девятой» жгущего цвета «баклажан». Это сейчас люди покупают не то что комнаты, а целые дома, улицы, города, страны и даже планеты, и подлетают к ним на собственных космических кораблях — а окружающим, откровенно говоря, на всё это глубоко безразлично. А тогда… нет, тогда это был — ПОСТУПОК. И как бы плохо ни шли твои новые дела (так, например, совокупный доход будущего знаменитого писателя М. Лебедева за апрель-месяц 94-го года составил ровно пятнадцать долларов (не врёт, так и было — прим. ред.)), сомнений, что годам к двадцати пяти у тебя будет собственный миллион — не было ни малейших. Это сейчас, когда уже не двадцать, а и все тридцать пять на носу, а миллионом все как-то не пахнет, если не считать, конечно, миллиона благодарных читателей. А тогда — сомнений не было никаких. Я же и говорю — счастливые деньки…
Ну, не буду даже и говорить, кто из питомцев нашей группы в новых экономических условиях почувствовал себя наиболее уверенно. Чьи организаторская жилка, талант руководителя и несравненное умение ДОГОВОРИТЬСЯ, чётко прослеживавшиеся с самых первых дней учебы, пришлись особенно ко двору. Сообщу лишь, что к военным сборам в конце четвертого курса наш Непарнокопытный Друг подошел с наилучшими не только среди нас результатами: в ранге одновременно генерального директора, соучредителя и зампреда чего-то очень сложной формы собственности. В разговорах со знакомыми всё чаще мягко, но настойчиво призывал называть себя «Дмитрий Михайлович». И на сборах каждый вечер бегал, звонил кому-то, выяснял — не капнул ли вдруг заветный миллиончик.
Да! И были же Сборы!!! Время и место, где слились воедино обе линии этой главы…
И начались они, прямо скажем, эффектно. По срокам проведения это статусное мероприятие, само собой, почти аккурат совпало с Чемпионатом Мира по футболу в Штатах… А, ну я же и говорю — нам несомненно и беспрестанно везло: на этот чемпионат — сборы, а на предыдущий, итальянский — выпала «абитура». Так что подача документов навсегда связалась в неокрепшем сознании с эффектным, хотя и бесполезным разгромом Сборной СССР бедолажного Камеруна 4:0, письменные экзамены — с Аргентина-Бразилия 1:0 и легендарным поцелуем Марадоны и Каниджи, а тягомотный финал с вымученным пенальти под занавес — с Собеседованием… но это всё болелыцицкая лирика, конечно… В общем, в связи с совпадением, инициативная группа курсантов заранее провела представительную встречу с «полканами» на предмет ночных просмотров матчей в обмен на клятвенное заверение мужественно и стойко переносить прочие тяготы и лишения службы… до первого, так сказать, предупреждения. И приглашение, как говорится, было с благодарностью принято.
И вот этот торжественный день настал. Позади были скоротечная сессия и передача управляющих функций и контрольных пакетов в надежные руки (поскольку практически каждый курсант или сам возглавлял какую-нибудь крупную «коммерческую структуру» или, на худой конец, входил в совет директоров того или иного банка на правах не ниже зампреда… ну, хорошо: практически каждый второй). Отгремела по общагам «отвальная» со стрижкой друг друга «под ноль» и разминочным маршем по улице Первомайской, и сказано последнее «прости» — в общем, «жди меня, и я вернусь, только очень жди»… а у особо жизнелюбивых и радостных — и «ждиТЕ»…
Ранним солнечным июньским утром под «Прощание славянки» и «Здравствуй, юность в сапогах» мы сравнительно бодро шагали по площади N-ского вокзала столицы. Позади выездной команды плелось две группы товарищей, тащивших на руках два же ценнейших предмета. Первым был, естественно, чей-то старенький телевизор, посредством которого и предполагалось приобщаться к мировому футбольному форуму, а вторым…
А вторым был студент четвертого курса ФУПМа Сергей Чупряев, получивший накануне во время проводов тяжелое (для обычного человека — смертельное) ранение в печень. Начальник же сборов подполковник Смирнов с самого начала смотрел на эту трогательную картину зело неодобрительно, и чувствовалось, что хотя «русские в Сохо своих не бросают», но тучи над Сергеем сгустились нешуточные.
Спустя два часа мы прибыли на станцию, точное название которой является государственной тайной, где и было объявлено общее построение…
«Товарищи курсанты! — мрачным тоном объявил Подполковник, — Это что же такое получается? Сборы еще фактически не начались, а студент Чупряев уже допустил грубейшее нарушение воинской дисциплины в противовес всем ранее достигнутым договоренностям… Обратите внимание, товарищи курсанты — я называю его «студент Чупряев», а не «курсант Чупряев», так как решением выездной сессии военно-полевого суда студент Чупряев со сборов отчислен и в дальнейшем, возможно, будет расстрелян…»
Легкий ужас повис над строем. «Впрочем, — с садистской усмешкой продолжил Подполковник, — есть вариант: вы можете обменять своего товарища на просмотр всех без исключения матчей чемпионата мира. И сейчас, если студент Чупряев не выполнит четко и в срок приказ Командования — вам предстоит совершить этот нелегкий выбор… Студент Чупряев! ВЫЙТИ ИЗ СТРОЯ!!!» (непростая задача, прямо скажем, для человека, окончательно разморенного мерным перестуком колёс).
Ужас над строем усилился. Нет, Чупу мы любили как родного, но и пропустить все групповые игры вплоть до первых четвертьфиналов молодым любителям спорта тоже как-то не улыбалось. И вот уже где-то в дальних рядах проскользнул предательский шепоток уровня: «Не, Чуп, ну а чего… ну ты ж четвертый курс, в конце концов, съездишь на следующий год, после пятого…» Особенно, насколько можно было заметить боковым зрением, усердствовали представители футбольных команд других взводов, которым в преддверии розыгрыша первенства сборов не терпелось лишить наш 14-й взвод острого, забивного нападающего.
Чупу вытолкнули из строя… в гнетущей тишине он сделал несколько бессмысленных шагов в сторону полкана и замер, с трудом поборов искушение приклонить голову ему на погон. Подполковник Смирнов торжествующе и гнусно осклабился — ведь согласно Уставу по данной команде нужно не только выйти из строя, но и развернуться к нему лицом, что было явно выше Чупиных сил. «Ну что ж…– зазвенел голос полкана, — Давайте решать: футбол или студент Чупряев?»
Ха-ха-ха! Да разве есть такая сила, которая превозможет силу фестеховского разума!!! Ведь верные друзья не просто вытолкнули товарища из строя, но и придали ему мгновенно рассчитанный отложенный импульс собственного гироскопического вращения по формуле… (ладно, не буду) в силу которого Сергей, пару секунд постояв без движения, вдруг четко развернулся на 180 градусов и даже выдавил из себя что-то вроде «Здражелвашскабро…» Чемпионат Мира был спасен для нас, и посрамленный Смирнов лишь тихо вымолвил нечто неразборчиво-непечатное…
Да, друзья. Вот так и становятся Легендами, вот так и вступают в Вечность. Так. И только так!!!
…И потекли суровые, полные тягот и лишений будни. Наряды, «тревоги», марш-броски, изучение материальной части и ночные просмотры футбола. Ну, а в редкие минуты досуга — нет, не сон, конечно: ну кто из нас спит в двадцать с небольшим-то лет?!!! А в редкие минуты досуга — задушевные разговоры в «курилке». И поговорить — было о чем: дебютировавшая на высшем уровне Сборная команда России отнюдь не радовала многочисленную армию почитателей своего таланта, начав турнир с двух безвольных поражений. Ситуация осложнялась тем, что укомплектована сборная была на базе игроков как раз «Спартака», но вот тренером над ней был поставлен прославленный армейский специалист Павел Садырин — так что мы с Конём до хрипоты выясняли каждый вечер причины столь неубедительного старта: заключались ли они в том, что бездарные спортсмены не в состоянии выполнить даже элементарные установки опытного наставника; либо же, напротив, в неполном служебном несоответствии тренерского штаба уровню попавших в его руки кудесников мяча. И тут (каюсь) в один из вечеров допустил я прием низкий и даже подлый — напомнил новоявленному «Михайловичу» суммарный итог противостояния наших клубов в минувшем сезоне… (ну, 9:0 в нашу пользу… плюс выигранный почти под самые сборы Кубок… это я не хвастаюсь, а просто так, для справки и лучшего понимания канвы). Очевидно, утраченная в результате этого жестокого напоминания психологическая устойчивость и толкнула вскорости «Михайловича» на крайне Неблаговидный поступок…
В один из последовавших дней его навестила молодая супруга, и он, каким-то чудом ДОГОВОРИВШИСЬ испросить себе увольнительную и прихватив подмышкой два казенных одеяла, скрылся с ней в глухом калужском лесу (нет, это еще нормально, конечно… ну, сравнительно нормально). А мы, сжираемые глухой завистью, отправились исполнять очередное нелегкое послушание молодых бойцов: кросс на сто пятьдесят километров с полной выкладкой в условиях ядерного удара вероятного противника. А вернувшись, уже практически ползком, застали своего друга с лицом полностью удовлетворенного этой жизнью человека, которому даже ударные дозы брома не помешали крайне неоднократно отдать священный долг Родине… и не застали специально отложенного на день рожденья Максу великого богатства — банки сгущенки. Вслед за чем промеж нами состоялся суровый мужской разговор.
— Дим, а где банка?
— Миш, ну… Я не знаю. А что, нет её разве?
— Её нет.
— Значит, украл кто-то.
— Значит.
— Как думаешь, кто?
— Не знаю. С утра она была. Тумбочка у нас с тобой на двоих. Про банку ни Макс, ни Митрич не знали. Ты последний уходил, еще и за одеялами возвращался, а явился первый.
— Нет, ну мало ли.
— Губы у тебя липкие — почему?
— Как это — почему? У жены моей, знаешь, губы сахарные, вот и…
— Сахарные, знаю, — честно сознался я, — Но не сгущенные же.
— Ну, в общем… это самое…
«Ну, в общем, это самое» — совет стаи был суров, но справедлив. Суточный бойкот, трехдневное поражение в правах и выселение с козырного места — на некозырное, у входа в палатку, к никчемному и не соблюдающему правил личной гигиены курсанту Маракасычу. И на следующий день на учебные стрельбы наш герой одиноко поплелся в конце строя, под суровыми, уничтожающими взглядами голодных и воздерживавшихся уже три недели однополчан…
…На дальнем стрельбище кипел и плавился жаркий июньский полдень. Нудно стрекотала в траве какая-то невыносимо мерзкая фауна, в области свежеподшитого подворотничка елозила мошкара, полынь застилала глаза и забивала нос своим едким и отчего-то невероятно тоскливым запахом. Во исполнение «стрелкового упражнения номер забыл какой» (две поднимающихся «ростовых» мишени и одна стационарная горизонтальная, пятнадцать секунд и десять патронов на выполнение — армейский Словарь-минимум), я лежал в траве и мечтательно любовался видом Родины, расстилающимся вплоть до самого горизонта… неожиданно сверху раздался голос моего тёзки, подполковника Лебедева Игоря Николаевича: «Алё, курсант — ты стрелять-то будешь?! Одного «автоматчика» уже упустил, сейчас и второй «уйдет»…» Спохватившись, я надавил курок и махом выпустил все десять патронов куда-то вдаль…
— Плохо дело, — констатировал сверху подполковник, — ни одной мишени. Походу, оценка «не сдал».
— Так точ… — я не успел горестно согласиться с диагнозом: остававшаяся в одиночестве фигура «пулеметчика» вдруг рухнула как подкошенная.
— Что за твою мать? — «полкан» пристально сощурил свой орлиный взор, и в голосе его скользнула нотка недоверия.
— Это, Игорь Николаевич, не «твою мать» — а типичный эффект «последействия», мы по физике проходили, — на самом деле я был удивлен не меньше, но ситуацию надо было спасать, — Вихревые искривления пространства, динамические внутренние волны Росби, дельта-функция и эффект слабого взаимодействия сред… вот он и упал не сразу. Так что, походу — оценка «три, сдано». И молодцевато щелкнул предохранителем.
— Да, походу «сдано», — поразмыслив, согласился Лебедев-старший, — только насчет волн Росби я не до конца уверен… ладно, иди, сдавай оружие. Василия Зайцева из тебя, конечно, не выйдет, но хоть так…
Сдавая автомат, я посмотрел на вышку, с которой местный лейтенант рулил мишенями. Позади лейтенанта мелькнуло улыбающееся лицо моего Непарнокопытного Друга — и я понял, что его великое мастерство организации процесса и тут дало свои положительные плоды. Улучив момент, он прямо с вышки состроил подполковнику Лебедеву «макаку» и, быстро спустившись, нравоучительно произнес: «Миш, ё-моё, учись!., в любом деле всегда можно ДОГОВОРИТЬСЯ!»
А далее история приняла совсем фантастический оборот. Мы курили, сидя в траве, и ждали, пока отстреляется последний взвод. Неожиданно на горизонте возникло облако пыли, стремительно двигавшееся в нашем направлении. Когда пыль осела, возле стрельбища обнаружился восхитительно сияющий «мокрым асфальтом» «мерин» и впритык к нему — модный в ту пору черный «Патрол», надо полагать с охраной. После секундной задержки из «мерина» выгрузилась делегация на остроактуальных красных пиджаках. Начальник десанта, по виду сам из бывших военных, профессиональным взглядом детерминировал старшего из наших «полканов» и подкатил к нему согласно устава:
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться! Мы представляем совместное российско-американо-германское предприятие… в данный момент наш Генеральный директор проходит военные сборы под Вашим руководством…. У нас тут это…, — тут посетитель отошел от армейской лексики, — короче, контрактик тут у нас. На миллион долларов как раз. Нужна его подпись. Разрешите бойца на минутку, подпишет быстренько, и назад!
Тотчас словно из воздуха нарисовался красного бархата бювар с белым листом контракта на нем, и к нему — отливающий золотом чернильный «паркер».
Все сто сорок моментально раззявленных ртов одновременно и завистливо повернулись в сторону «Михайловича». Вот, вот он — звездный миг удачи! Вот она — мечта! Миллион! Миллион, ребята! МИЛЛИОН!!! И наш герой начал уже медленно приподыматься с земли. На лице его мы прочли: «Я!.. Я здесь!… Это меня… за мной… ко мне… моё… МОЁ…»
— Разумеется, — сказал «полкан», — как фамилия курсанта?..
— Алё, боец! — крикнул «полкан» через секунду, — Три минуты в вашем распоряжении. Рокфеллер хренов, а?.. И назвал фамилию какого-то неприметного очкарика из второй батареи. Неприметный очкарик выдернулся откуда-то сбоку, подошел, расписался и о чем-то внушающе переговорил с делегацией. Делегация внимательно покивала, что-то пометила в блокнотиках, расселась по машинам и укатила, снова вздыбив пыль до самого синего неба…
…Все четыре взвода уже давно построились и готовились отбыть в расположении части. И только наш герой так и стоял в парализованном полуприседе, как памятник Несбывшейся Мечте. Улучив момент, подполковник Лебедев состроил ему «макаку»…
Я подошел к своему другу и ласково обнял его за плечи.
— Не грусти, Дим. Есть же в этой жизни кое-что поважнее миллиона. И поважнее трояка за стрельбу. И поважнее того, что к тебе целая сахарная жена приехала, а у нас даже никого поблизости в этом ракурсе нет. И даже важнее того, кто кого сильнее уделает — мясо коней, или наоборот…
— И что же? — недоверчиво спросил Друг.
— У Макса день рожденья же сегодня. А у меня на самом деле еще одна банка сгущенки есть. Я её совсем ото всех спрятал. Даже от себя. Так что пошли.
Той ночью никто не спал. Сперва — день рожденья, а затем… а затем Сборная вновь, как и четыре года назад, растерзала многострадальный Камерун, и в связи с новой «трехочковой» системой у наших опять появился Шанс. Наутро наши «полканы» единственный раз опоздали к построению. Возглавлял шествие подполковник Лебедев, сравнительно свежий и аккуратно причесанный на пробор, правда, почему-то на другую против обычной сторону. Ну, оно и понятно: все ж тоже болельщики, тоже «расияне», в конце-то концов. К их приходу на самом видном месте был приколот листок с вычислениями: это ловкие математики с ФУПМа с точностью до тысячных долей процента расписали все вероятности Сборной пробиться-таки в решающую стадию Турнира…
Но дни шли, одна за одной завершались игры в других группах, а нужный расклад всё не выпадал — и вероятность с каждым днем всё падала и падала… пока однажды утром мы не увидели вместо вереницы цифр и дробей одинокий и печальный ноль. Россия ехала домой.
Ехали домой и мы. Был Экзамен — и была Присяга… И была многозначительная реплика подполковника Смирнова — «Товарищи курсанты! Присяга — это знаменательнейшее событие в жизни каждого уважающего себя мужчины. Так что построение — в девять. И чтоб в строю пьяных не было. Вы меня — ПОНЯЛИ?»
Да поняли, товарищ подполковник. Мы ж с Фестеха. Там только этому, по сути, и учат — ПОНИМАТЬ. Зато учат — ХОРОШО. Так что в девять всё было нормально. Правда, из семи взводов стояло максимум четыре — но… но… но! — говорю я и многозначительно поднимаю указательный палец вверх.
Мы возвращались домой…
Мирного вам неба над головой.
Конец всего и Эпилог
Оглядываясь назад, я понимаю, что Сборы фактически оказались нашим заключительным совместным мероприятием «во студенчестве», так сказать. Да, впереди еще был «диплом», но… но… Лишенные отныне даже системообразующей «войны», мы почти на два года оказались предоставлены сами себе. Пара необременительных предметов на «базе», почти необязательная физкультурка (ну, с тренером Матвеевым, сами понимаете — это было несложно), да нечто совсем уж гуманитарное «по выбору» — вот, пожалуй, и|всё. В жестком ритме новой жизни мы уже почти не виделись на лекциях, семинарах и зачетах, на смену которым пришли у нас «переговоры», «встречи», «презентации» и, если верить Коню (а мы ему верим) — даже Самые натуральные «стрелки». Эх, ну, не буду опять про такое Время… «Спи, Шарапов. Не о чем говорить».
Но был «диплом», само собой. Куда уж без него. «Диплом», который по идее должен был стать для нас воротами в долгую и счастливую Научную Жизнь… а стал всего лишь грустной точкой нашего Фестеха. Фестеха, который уходил от нас навсегда.
Круг замыкался. Всё так же, как и на Собеседовании, дремала в партере представительная Комиссия, не реагируя даже на совсем уж ключевые слова. Не спал один лишь мой научный руководитель, разлюбезный Владимир Ильич, хотя он-то как раз мог себе позволить, благо только накануне раз уже в десятый гфослушал мой доклад во время финального «прогона». Тем не менее, в волнении я умудрился перепутать две части выступления, отчего, по словам Ильича, «доклад несколько потерял в стройности и логике, но приобрел в динамизме и внутренней интриге». Да, в общем — как и вся наша жизнь: стремительно теряя в логике и стройности, она неумолимо набирала внешнюю эффектность и внутренний нерв. Философия…
Праздника не получилось. Мы посидели немножко на ступеньках «базы», потом в сквере неподалеку — а потом всех повлекли дела: кого служебные, а кого и личные. Факт получения высшего образования оказался не самым значимым событием даже отдельно взятого дня, а что уж было говорить про более широкие временные рамки. Так что отмечать нам, по сути, было особенно нечего…
В конце концов, мы, как и в самом начале пути, остались вдвоем со студентом Сергеем Базилевичем. Над пыльной июньской Москвой спускались уже легкие сумерки. Мы сидели и молча смотрели куда-то вдаль, словно пытаясь увидеть, что ждет нас там, за горизонтом нашей новой, уже по-настоящему взрослой жизни. А потом Серега повернулся и грустно спросил:
-Всё?
-Всё.
Прощайте, «шесть счастливых лет». Мы не стали за эти годы тем, кем должны были стать. Нам никогда уже не вернуться в них. Но если бы их не было, мы никогда бы не стали тем, кем мы стали. А это, я считаю, главное.
Спустя много лет мне посчастливилось познакомиться с одним из тех «мужиков», кто «соображает», с бывшей маминой работы. Правда, по стечению обстоятельств, он единственный из «соображающих» был не из МФТИ, но первый набор мехмата МГУ в новом здании на Ленинских горах – тоже, я вам доложу, не вечерне-заочная «восьмилетка». Надо было там подвезти старика… Рассматривая эмблему изделия французского автопрома, в которое мы намертво уперлись, он вдруг сообщил:
— Смотри-ка! Это что за марка такая машины, что у неё эмблема в форме листа Мёбиуса… знаешь, что такое «лист Мёбиуса»?
«Вот чёрт! — подумал я, — До чего же цепкий мозг у старика! Ведь смотришь, смотришь — а как-то ни разу в голову не приходило! Ведь и в самом деле — Мёбиуса! Соображает…»
— Мать рассказывала — ты на Физтехе учился?
— На Физтехе, — горестно сознался я, понимая, как низко сейчас уронил его планку в глазах заслуженного «мехматянина».
— Ну и чем сейчас занимаешься?
Я путано и сбивчиво доложил, стараясь использовать сравнительно понятные ветерану термины. Тот выслушал меня и опечаленно спросил:
— И всё? Ну и стоило ради ЭТОГО учиться на Физтехе???
— Стоило. На Физтехе вообще стоило учиться. Во-о-от. И хотя я обещал, что никакой морали в этой книжке не будет — небольшая мораль в итоге все-таки получилась. Ну и ладно.
Оглавление
Пролог
Олег Юрьевич
Эпизод один / Эпизод два
ГИМН 034
Сергей Базилевич, и немного лирики
Легенда о Шурике, Вадике и о студенте Потапове
КОНЬ, ЛАБЫ И АНГЛИЙСКИЙ
Макс, Конь и тренер Матвеев
Конь, Макс И ПРАКТИЧЕСКАЯ ФИЗИКА
Старина
Колхоз, или еще одна Легенда
(intro)
Митрич и Андрей Васильевич
(reprise)
«Война» и мир
Конец всего и Эпилог
