В давние времена, когда чудеса еще не перевелись на белом свете, а добрые феи все еще помогали иногда простым смертным, жил на свете король. Он был могущественен и умен, не было равных ему среди других государей ни знатностью, ни богатством. Но не в радость были ему богатство и почет, потому что не знал он любви…
…В переулке дремало лето. В солнечных лучах лениво золотилась пыль, и, казалось, вдохнув ее, можно раствориться в полуденном зное и плыть, плыть, неотрывно глядя в высокое небо… После прохладных мраморных залов щедрое солнце обрушилось сверкающим водопадом, и просторные залы сразу показались маленькими и затхлыми.
— Вот и мы, вот и мы, вот и мы, мы-мы-мы!
Тишину полдня нарушила считалочка, пропетая высоким полудетским голоском. Завершилось она звонкой россыпью смеха:
— Ронька, не щекоти… Как хорошо-то! Так бы здесь и осталась…
— Ничего, я отнесу домой мою маленькую дурочку, — ответил приятный мужской баритон со сдержанным весельем.
— Ах, дурочку? Ну и оставайся… Бука. Бука-бука-бука!
— Дразниться?! — последовала возня, сопровождающаяся хихиканьем.
— Ну, Ро-оня, пусти-и… — задыхающийся от смеха голос постепенно замирал, — Пусти… ну… ну… — и звук поцелуя.
Стоявший в тени напротив человек в сером строгом костюме с холодным любопытством взирал на целующуюся парочку. Потом, сойдя с тротуара, направился к ней; звук его шагов четко отдавался в пустоте переулка деревянным эхом. Подойдя, он остановился и сухо, деланно кашлянул.
Высокий парень с синими блестящими глазами поспешно опустил свою подружку на землю. Неловко оступившись в своих туфельках на высоком каблуке, она в смущении принялась поправлять свои белокурые локоны (очень красивые, хотя и растрепанные). Раскрасневшееся личико являло прелестный контраст с цветом волос, а большие голубые глаза придавали ей вид несколько кукольный. Они продолжали держаться за руки. Они выглядели, как брат и сестра — на первый взгляд. Они были на редкость красивой парой.
— Прошу прощения, — извинение прозвучало неизбежной формальностью, почти грубостью. Девушка смешно наморщила носик и уткнулась в богатырское плечо своего спутника (выше ей было не достать).
— Да? — парень внимательно рассматривал собеседника. Глаза его были спокойны и тверды.
— Вы только что поженились? — скорее утверждение, чем вопрос.
— Да.
— У меня к вам деловое предложение.
Парень удивленно моргнул, но промолчал (девушка тихонько водила пальчиком по отвороту его рубашки). Но человеку в сером не требовались поощрительные реплики. Вынув из плоского чемоданчика блеснувший золотом рекламный листок, он с легким поклоном протянул его. Юноша взял, не глядя.
— Я представляю туристическую фирму «Аллардайс Фан», — человек раздельно произносил слова, словно повторял заученный текст, — так же я представляю ряд других организаций, не имеющих прямого отношения к этому предложению. Фирма «Аллардайс Фан» имеет честь предложить вам две бесплатные путевки на острова Тихого океана сроком на один месяц. Условия изложены в буклете.
Юноша бросил взгляд на зажатый в руке листок. Необъяснимым образом тишина в переулке перестала быть дремотной и расслабляющей — теперь она нависала над ними, закладывая уши напряженным ожиданием звука, скрипа… И голос в этой тишине прозвучал слабо и неуместно:
— Почему же бесплатно?
Вопрос был обращен в пустоту… И оттуда, спустя какое-то время, пришло эхо ответа:
— Условия изложены…
Смолоду король равнодушен был к девицам молодым, и к дамам прекрасным. Государственные дела, пиры да охоты занимали его больше прекрасных дам — так и не выбрал он времени жениться. Да и как жениться без любви? Ведь должна жена делить с ним и радость, и горе, и всегда оставаться самой лучшей из женщин — не пристало королю иным довольствоваться. Много думал король, много прочитал книг, но не стала ему понятней природа этого чувства. Спрашивал он совета и у мудрецов придворных, магов и звездочетов — ничего не смогли они ему посоветовать. Любовь сама приходит, и неподвластна она королевской воле — только это и уразумел король из их ответов. Тогда решил он больше времени уделять женщинам и выбрать себе в жены самую достойнейшую. Начались во дворце балы да празднества, собрались во дворце самые знатные и красивые дамы королевства, но нет — все так же холодно сердце короля, не понравилась ему ни одна из них. Разослали приглашения в другие страны — может, там найдется достойная стать королевой? Множество принцесс приезжали ко двору, блистая красотой и любезностью, но и они не зажгли сердце короля. И тоска завладела им — неужели не суждено ему испытать это чувство, сильнее которого и нет, если верить мудрецам? И не стать ему ни мужем, ни отцом… И угаснет древний род его, не оставив наследника…
…Сияющий огнями огромный остров… Снежно-белая громада в черном бархате ночи… Праздничная иллюминация, звуки оркестров, отдаленный шум моря…
Рон крепче сжал руку своей подруги. Жены — с этого дня. Рука была влажной и нервно подрагивала. Лайнер подавлял своими размерами — корма его терялась во тьме.
— Ну, ну, малышка, не бойся, — успокаивающе произнес он, — это только большой теплый дом. И мы отправимся на нем в свадебное путешествие…
— Да-а… Не пустят нас, скажут — ошибка… Вон он какой большой — не для таких бедняков, как мы. А нам даже свадьбу не на что было отпраздновать… — она вздохнула. — Я так хотела покрасоваться в белом платье…
— Ничего, покрасуешься вовсе без платья.
— Гадкий! Ты все смеешься!
…Вблизи лайнера сумрак был окрашен бегущими огнями реклам, сполохами блицев и ровным светом иллюминаторов. Девушка поднимала голову все выше и выше, пытаясь охватить взглядом высокий, как дом, борт, в сень которого они вступили. Рон поддержал ее, когда она покачнулась.
— Ф-ф-у, какой высокий! У меня даже голова закружилась…
— Еще и не так закружится, как сверху посмотришь…
— Ты не забыл приглашение? — перебила она его, мелко семеня рядом на своих каблучках (видимо, это были единственные ее выходные туфли).
Поспешность вопроса рассмешила Рона. Он ласково посмотрел на нее, но ничего не ответил.
— Ах, да… Да-да, ты же ничего не забываешь… Это я забыла. Все-таки странно, за что нам привалило эдакое счастье. Ведь, наверное, все это стоит кучу денег?
— Да, немало… — сдержанно отозвался Рон. Его в глубине души смущала неожиданность и необъяснимость подобного везения. В приглашении написано: «В рекламных целях». Вряд ли это что-нибудь объясняет. А в памяти назойливо возникали безжизненные глаза человека в сером…
И взалкала душа его неведомой любви, и стало желание это таким сильным, что забросил король охоты да пиры, да и государственные дела — ни о чем не мог думать, кроме как об этом. Когда же совсем черной стала его тоска, посоветовали ему придворные мудрецы, маги и звездочеты, обратиться к волшебству — мол, только это средство и осталось по крайности. В их королевстве таких не водилось. В иных краях тоже слыхом не слыхивали — мало их осталось, и не жили они среди людей. Приказал король издать указ — всем, кто сумеет чувство в короле пробудить да сердце его холодное огнем страсти зажечь, немедленно прибыть ко двору и испытать свое искусство, в награду же будет исполнено любое желание, чудодеем высказанное.Месяц прошел, год проходит — не едут волшебники. Но вот через год пришла во дворец старушка ветхая, в рубище да в лохмотьях — пришла и потребовала, чтобы ее тотчас к королю отвели — знает, мол, она, как горю помочь да тоску изгнать. Подивились придворные — что такая старая карга в любви может смыслить? Но приказ есть приказ — отвели ее к королю. А старушка-то была непростая — фея, что облик свой менять может, захочет — старухой беззубой, а захочет — и молодой красавицей обернется. И увидел перед собой король царственную деву, коих и не думали, что остались они еще. Платье на ней было из тончайших сполохов огня, все усыпанное сверкающими искрами, как звездами, а на голове — сияющая диадема, потому что была то фея огня и лучей.
Долгие, долгие дни, наполненные солнцем и ветром, пронеслись сияющей вереницей… Путешествия по бесконечным палубам корабля, купания в воздушном бассейне, когда сердце ухает вниз от падения в струях пены… Вечерние встречи в уютных ресторанах и барах, новые знакомства, такие же мимолетные, как тающий след за кормой, набившая оскомину от злоупотребления в рекламах, но вечно прекрасная лунная дорожка в ночном океане… Но вот неделя плавания подходит к концу, а в памяти остается до странности мало, лишь чистые цвета — синий, белый, золотой… И звонкий смех, на который отзывается сердце натянутой струной…
…Жестяной голос оборвал тонкую золотую нить:
— Рон Даль, Илка Даль, пройти регистрацию…
Рон вздохнул, очнувшись от полусна, наполненного какими-то неопределенными переливающимися грезами, похожими на мыльные пузыри. Сейчас они с легким треском лопались, оставляя смутное ощущение потери.
— Пойдем, — Илка теребила его за рукав. — Нас уже зовут, слышишь?
— Угу… — неопределенно промычал он в ответ и с удовольствием потянулся. Час сидения в приемной вызвал неудержимую сонливость — неудивительно после бессонной ночи. Лайнер подошел к острову в самую глухую пору — часа в три, и всех высадили сразу же — стоянка здесь не была предусмотрена программой круиза.
Во мраке тропической ночи видны были только площадка причала, освещенная прожекторами, и реденькая цепь огней, уводящая вглубь острова. В сгущениях тьмы угадывались пальмы, еще какие-то деревья — оттуда ветерок доносил незнакомые пряные запахи. В ушах стояло немолчное стрекотание ночных насекомых — скрипы, трели, цвирканья, захлебывающийся свист… И после всего этого — неожиданно ординарная комната с бледными пластиковыми панелями и стандартной мебелью. Илка в конце концов задремала у него на плече, и сейчас, разбуженная, глядела на мир чуть испуганно, как бы еще не принимая его грубой реальности. Рон засмеялся — просто так, от избытка счастья, от вида этих широко распахнутых глаз… Она кинула на него мгновенный взгляд исподлобья.
— Смеешься, да? Смеешься над своей верной женушкой?
Рон, продолжая смеяться, опустил голову ей на колени и блаженно зажмурился:
— Мр-р…
— Брысь! — она шлепнула его по макушке.
— Мр-мяу!
— Ох ты… Гадкий котище! — и с железной последовательностью запустила руки в его буйную шевелюру, приговаривая:
— Ко-отик, мявка…
А из полутемного угла, тускло поблескивая, глядело на них мертвенное око монитора…
Но даже от волшебной красоты не дрогнуло сердце короля — равнодушно взирал он на нее, истомленный бесплодными желаниями и сожалениями. «В самом ли деле хочешь ты любовью загореться? — спросила его фея. — Ведь без любви и жизнь спокойнее, и многие без нее обходятся». «Не о спокойной жизни я забочусь, — гордо ответил король, — а о чести рода нашего — прекратится он без наследника. Да и не пристало королю уступать в чем-то своим подданным». «Хорошо, — сказала фея, — я тебе помогу. Целый год собирала я искры огня сердечного, страсти пылкой, нежности лучистой — все, из чего любовь создается, по крохам собирала, ходила старухой-нищенкой, выискивала по искорке — нелегко найти их среди людского племени! Наговором, заклятием, молитвой — соединила я их в единое целое, поместила в рубин ярко-красный, который и дам тебе. Но сначала выслушай, о чем я тебе поведаю». И увидел король в руке у нее камешек, что светился колдовским светом, притягивая глаз. «Заключи его в оправу, — сказала фея, — и носи на груди, не снимая, день и ночь. И оттает твое сердце — тогда ты смажешь любить». Обрадовался король, и протянул было руку к драгоценности, но остановила его фея:— Погоди, не все еще я сказала тебе. Запомни — ты должен снять его, как только почувствуешь, что любовь вошла в твое сердце и тебе довольно ее. Смотри же, не забудь! А о плате не беспокойся — в этом и состоит она для меня.Сказала так и исчезла во вспышке яркого пламени — как и не было ее. Но остался у короля рубин ярко-красный, который грел руку, как теплый уголек. Тотчас призвал он дворцовых ювелиров и приказал оправить рубин в серебро с серебряной же цепочкой, и представить назавтра же, так не терпелось ему испытать действие талисмана.
— Это ваша плата за пребывание в земном раю, — голос, тусклый и невыразительный, казался порождением смутной тишины, стоящей в кабинете. Рон никак не мог понять, всматриваясь в сидящего за столом, где он слышал его. За все время разговора человек так и не поднял головы — серый сумрак скрадывал его черты.
— Я не соглашался носить с собой соглядатая! — со сдержанным пылом возразил Рон, поднимаясь. Он ждал ответного возмущения или хотя бы гневного жеста. Человек не двигался, но в тени, скрывающей его лицо, что-то переменилось. Всмотревшись, Рон понял — человек улыбался.
— Вы ошибаетесь, — все так же монотонно произнес он. И поднял голову. Пустой взгляд притягивал к себе зовущей к падению жутью.
— Вы?! — не удержался от возгласа Рон. Краем глаза он заметил — Илка подняла руки к лицу, как бы защищаясь, по своему обыкновению, от чего-то непонятного или страшного. Этот, такой знакомый, милый жест резанул по сердцу своей беспомощностью.
— Да, я, — человек опустил глаза и теперь они казались покрытыми пылью. — Я провожу этот эксперимент. Эмоциодатчики — он небрежно бросил на стол пачку невесомых лепестков, сверкнувших алым отблеском, — передают только одно — частоту пика эмоций.
— Ну и что?
— Их никто не регистрирует, если это вас волнует.
— Но зачем тогда все это?
Человек не ответил. Некоторое время он глядел перед собой, казалось, забыв о собеседнике (в тишине было слышно, как Илка прерывисто вздохнула). Затем он произнес медленно:
— Вы можете отказаться. — Он помолчал. — Но прошу не отказываться, в эксперименте нет ничего унизительного. Проживете здесь месяц.
Слова сталкивались и скрежетали, насильно пригнанные друг к другу. За ними не чувствовалось ничего — стальная клепаная скорлупа, имитирующая форму человеческой речи. В душе у Рона боролись инстинктивное недоверие и здравый смысл. И, словно прочитав его мысли, человек добавил:
— Эмоциодатчик… должен быть у одного из вас.
И здравый смысл победил. Рон осторожно взял со стола двумя пальцами красноватую блестку. Внимательно рассмотрел — неправильной формы кусочек фольги… Он был упруг — можно было свернуть его в трубочку. И он не нагрелся в руке — Рон чувствовал под пальцами приятную прохладу. Буркнул:
— Куда его?
Человек молча показал себе на левую сторону груди. Расстегнув рубашку, Рон посмотрел на датчик, неловко примерил… Пробормотал растерянно: «Клеить, что ли…» Теплые руки ухватили его за локоть — Илка. Не слышал, как подошла… Дрогнув, блестящий лепесток притянулся к сердцу — и неожиданно вырвался из пальцев… Рон на мгновение почувствовал холод — как будто на грудь упала снежинка. И начала таять, таять… Илка, поднявшись на цыпочки, дышала ему в ухо.
— Теперь, сняв его, вы прервете эксперимент, — ни радости, ни удовлетворения — лишь констатация факта.
Рон вновь испытал странное чувство неестественности всего происходящего… Как будто и он, и все вокруг сделано из папье-маше. Этот кабинет со своими блеклыми красками и болезненно четкими линиями… Вся атмосфера его выталкивала, вытесняла — словно бесконечный, беззвучный вопль — «Чужой!» Кивнув головой на прощанье, Рон увлек жену к выходу несколько более поспешно, чем диктовалось приличиями. Ему показалось, что гулкая пустота за их спинами разразилась издевательским хохотом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Дверь захлопнулась, прервав неподвижный молчаливый шабаш.
С той поры носил король на груди подарок феи. И все вокруг заметили перемену в нем — гораздо милостивее стал он к своим подданным, только все смотрел пристально на женщин вокруг, ожидая, не поразит ли его страсть… Но не находил среди придворных дам ту, единственную…И вот однажды, проезжая после охоты берегом речки, увидел девушку простую, что белье полоскала поутру — и дрогнуло его сердце, забилось бешено, так что голова закружилась и не смог он более в седле держаться. Увидя ту беду, подбежала девушка, помогла сойти с коня, но тут… Ай! Обожгла обо что-то руку. А на груди у короля, как уголь, пылает талисман! Поцеловал король ее руку и предложил стать его женой. Смутилась красавица, как так — она ведь не знатного рода! Но опьяненный незнакомым доселе чувством, король отмел все возражения — только одно было важно — мил ли он ей? А как не понравиться такому кавалеру — девушка и глаза опустила, и заалела, как маков цвет.Скоро сладили свадьбу — и недели не прошло. В воскресенье съехались гости, и пир был такой, каких уже нет сейчас…
Время остановилось. Земной рай для трехсот влюбленных пар вбирал в себя прозрачный свет солнца и пульсировал огромным горячим сердцем в лазури океана, среди белой пены и взбаламученных волн. Казалось возможным, что кто-то нарочно собрал их здесь, чтобы только полюбоваться — так гармонично было это сочетание ликующей природы и ликующих людей. Смех и плеск, тонкое пение пальм на ветру, стеклянный перезвон белых песчинок — над островом словно звучала песня, легкая и бездумная. Любовь царила здесь — открытая, доверчивая, всегда готовая разделить счастье со всеми — ничего, кроме счастья, не знала она в упоении первых дней…Прогулки, купание, долгие ночные разговоры и шутливые споры, порывы страсти, радость молчания вдвоем… Сборища с музыкой и танцами, улыбки встреч и расставаний, всеобщая эйфория беззаботности — казалось, сам воздух пьянит в этой обители любви.
Бесшумная, хорошо отлаженная машина комфорта не давала сбоев, обеспечивая счастливчикам уютные домики, пищу, развлечения… И лишь одно условие требовалось выполнить, заплатить мизерную плату за все — носить маленький серебристый кружок на сердце. Вскоре (несколько дней? часов? лет?) его перестали замечать, привыкли к обязательной, хоть и надоевшей детали… Но тень серого человека незримо осеняла остров.
Весь народ собрался поглазеть на свадьбу — громко восхищались красотой невесты, угощением да пышностью, с какой торжество справляли — когда еще такое увидеть доведется! Вот закончился пир, ночь настает — ведет король свою возлюбленную в покои дворцовые, в опочивальню — глядит, насмотреться не может…
Сколько времени прошло? Никто не мог бы сказать — никто не следил за бессмысленным чередованием суток. Кому это нужно — ведь душа переполнена совсем другим, и не до времени… Прекратились веселые празднества и танцы, игры и прогулки шумными компаниями… Не слышно стало смеха — но никого это не тревожило, настолько естественным все казалось…
…В последнее время Рон чувствовал себя удивительно, словно потерял вес и перемещался лишь напряжением мысли, как во сне. Казалось, еще немного — и он полетит. Все вокруг вызывало радость, все хотелось любить… Но больше всего, конечно, Илку. Илка… Одно это имя наполняло блаженством. Она была с каждым днем все ближе — и в то же время отдалялась все дальше, в какие-то надзвездные выси — у Рона не находилось слов, чтобы выразить это свое чувство, но… Эта красота исторгала слезы. Она словно светилась. Свет, свят… Святость. И он поклонялся ей, как святой.
…А на груди его сияет рубин волшебный! И любил король свою молодую жену все сильнее и сильнее, но все мало было ему этой любви (и кому из людей любви бывает довольно?) И все ярче разгоралась рубиновая звездочка…
…Они не разговаривали — они уже не могли оторваться друг от друга, не замечая ничего вокруг — они остались в этом мире вдвоем, и существовали только друг для друга. Неистовая, яркая, как вспышка молнии, страсть сжигала их души — это нахлынуло и унесло с собой…
…Вот минул день со дня свадьбы, вот второй пошел — без ума король от своей молодой жены, не отходит от нее ни на шаг. Забыли они о празднествах, в их честь устроенных, и о придворной знати, во дворце ожидающей, и к обеду не выходят, голода не чувствуя, словно бы неведомая сила вливается в них от любви великой…
…Нестерпимое рентгеновское пламя высвечивало каждую черточку этого лица. Рон бездумно, заворожено глядел на него, лишь глядел… Ничего не надо больше — только видеть лицо возлюбленной, бесконечно изменчивое, во влажном блеске глаз и губ, и матовом сиянии нежной кожи… Но багровый туман застилал глаза, и они вновь сливались в объятиях, стискивали друг друга, словно в смертной тоске потери…И боль, вызванная этим, стократ усиливала наслаждение. Остановиться… невозможно — в голове словно били огромные куранты, тело сотрясалось в судороге какого-то дьявольского экстаза — ни одной мысли не возникало в мозгу, захваченном волной непосильной любви…
А на груди его поет, переливается огненная искорка! Не замечают король с королевой времени, не видят ничего вокруг, и все ярче красные отблески на стенах дворца, и зарево стоит в окнах его… Сбежался народ смотреть на чудо невиданное — пожар во дворце, а не горит! А из дворца бегут в ужасе придворные, не понимая ничего. А к королю уже не подступиться, так пламенеет он светом рубиновым, нестерпимым!
Рон видел, как тело его возлюбленной колебалось, словно марево… Пляшут языки пламени — нет, то взмахи рук… ресниц… Огненные кони вырываются из земли, уходят в небо, со свистом распарывая затвердевший воздух, осыпающийся мелкими сверкающими осколками… Земля? Ее нет… Под ногами ничего нет! Пространство стремительно схлопывалось, рвалось клочками… пропадало… пропадало…
…Резкая боль иглой вошла в сознание — Рон очнулся. В хижине было полутемно, на стенах плясал багровый отсвет. В ноздри ударил едкий запах паленого — Рон со стоном ухватился за грудь… Обжег ладонь — на груди чернел круг обуглившейся кожи. «Датчик!» — боль была нестерпимой, он снова глухо простонал, чувствуя, как покрывается липким потом.
— Роня, что с тобой? Рон! — знакомые теплые руки обнимают его, в глазах — туман и непонимание. Сквозь выступившие от боли слезы он увидел ее неуверенные, сомнамбулические движения.
— А… черт! — выдохнул он, сцепив зубы.
— Что с тобой… — не слыша, повторила она. Глаза ее постепенно прояснялись. Вот она снова взглянула, смахнула с лица прядь волос…
— Тебе больно? Да? Скажи, тебе больно? — испуганной скороговоркой выпалила она, порываясь сразу и вскочить, бежать куда-то, и броситься к нему… Он удержал ее за руку. Сказал, скривившись:
— Ерунда… Обжег меня этот чертов датчик…
— Счас, счас, я мигом! — только колыхнулся воздух — она уже возилась в углу с аптечкой, позвякивая в темноте какими-то пузырьками. По комнате распространился терпкий аромат камфары.
— Ты хоть свет включи, — с невольной улыбкой, несмотря на грызущую боль, сказал он вдогонку.
— Ах! Я такая глупая! — воскликнула Илка, на сей раз без всякого кокетства — в голосе звенели слезы.
Через пять минут боль от ожога была умягчена мазью, и Илка, как заправская санитарка, перевязывала его широким бинтом. «Не так туго» — морщась, умерял ее Рон. От датчика не осталось и следа, как будто он испарился. А может, так оно и было. Лежа на мягкой пневмоперине, Рон слушал успокаивающийся стук своего сердца. Постепенно он забылся в тревожном сне…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Комната качнулась, утонув в низком перекатывающемся гуле. Рон попытался вскочить, задыхаясь, — этот звук словно цепкой лапой протянулся за ним из сна, стиснув виски ломящим грохотом. «Что это, Роня?» — жалкий вскрик и слабые руки, ищущие его во тьме… «Сейчас, сейчас», — пробормотал он, нащупывая выключатель. Негромкий щелчок, треск и сноп синих искр — короткое замыкание. Новый толчок сотряс домик, послышался треск дерева. «Бежим!» — Рон думал, что крикнул это во весь голос, но ни звука не вырвалось из его плотно сжатых губ… Он схватил в охапку то маленькое теплое существо, которое цеплялось за его руки, повинуясь не мысли, а скорее поднявшемуся из глубин памяти инстинкту, повелевающему спасать, сохранить все маленькое и беззащитное — женщину, ребенка…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Грохот накрыл их снаружи гулким колоколом. Земля больно била по босым подошвам, глаза слепили вспышки, бьющие, казалось, отовсюду. Задыхаясь, Рон вырвался из пляски взбесившегося света… Холодный воздух отрезвил его — он остановился, продолжая сжимать в руках драгоценную ношу.
Вокруг было светло — ярко-алое зарево высветило окружающие деревья, дома, кусты… Казалось, светился сам воздух — лихорадочно пульсировавшее прозрачное пламя охватило поселок — гул исходил из глубины, заставляя вздрагивать почву. Илка глядела расширенными глазами — в них трепетал отраженный огонь. Мысли с трудом пробивались сквозь туман — Рон, как загипнотизированный, тупо уставился в огонь — он увидел, как бесшумно и медленно обрушился соседний дом, сразу занявшись странным сиреневым пламенем — казалось, оно било изнутри… «Но где же люди?» Рон обшарил взглядом пустынную улицу, по которой должны были сейчас метаться и звать на помощь сотни людей… Никого.
Совсем рядом вдруг лопнул взрыв, обдав их фонтаном искр — расколотая сотрясением, рванула аккумуляторная подстанция, и теперь извергала в ночь накопленную за день энергию. Илка вздрогнула и крепче прижалась к нему — он чувствовал, как учащенно билось ее сердце. Времени для раздумий не оставалось, надо как можно скорее выбираться… Рон устремился в сторону чернеющей пальмовой рощи, шарахаясь от падающих с неба горящих ошметков, оступаясь, но каким-то чудом удерживаясь на пляшущей земле…
Третий день кончился, вечер наступил — светло, как днем, в столице. Пылает дворец королевский, звучит ликующе — но закрывают люди глаза рукой, оглушает их песнь эта, а король с королевой уносятся в потоке огненном, затягивает их водоворот любви, и нет ей предела…
Человек словно был здесь всегда — серая тень, едва отделенная от мрака.
— Какой сегодня день? — голос прозвучал глухо, как в тумане.
Рон, тяжело дыша после бега, молча смотрел на него.
— Да, я знаю, сегодня четверг… Сегодня я король, — человек сказал это спокойным, ровным тоном.
Рон осторожно опустил на землю свою подругу, продолжая заворожено глядеть на него. Здесь, в центре острова, было сравнительно тихо, только дрожь почвы выдавала творившееся на берегу. Илка обессилено привалилась к стволу пальмы и закрыла глаза. Рон перевел взгляд с жалкой дрожащей фигурки на неподвижную тень.
— Вы… — он поперхнулся. Человек посмотрел на него. В смутной тени глаза его выделялись бледными пятнами.
— Почему вы здесь? — он сделал замедленный жест рукой в сторону поселка. — Почему не там, вместе со всеми?
— Вы, убийца! — прорычал Рон, сжимая кулаки, и сделал шаг к нему…
— А-а… У вас сгорел датчик… Поздравляю, ваша амплитуда оказалась наивысшей…
Равнодушие, сквозившее в этом, бесило и ужасало — Рон застыл, словно ему в лицо плеснули холодной водой.
— Я хочу знать, в конце концов…
— Сегодня четверг… — человек повернулся к пылающему зареву, и дрожащий красный отсвет лег на его лицо. Рон поразился перемене, произошедшей с ним. Сейчас это было живое, страстное лицо, но ледяная то была страсть, она исключала самое понятие жизни. Человек с таким лицом не может жить — внезапно пришло понимание, и Рон умолк на середине фразы.
— Этот огонь не обжигает… но сегодня все закончится.
Земля дрогнула сильнее — вдали запрыгали факелы горящих пальм. Небо над ними занималось сиреневым заревом. Рон дрогнувшей рукой погладил Илку по спутанным волосам. Человек мельком взглянул на них — измученных, оборванных, вымазанных сажей и пеплом.
— Вы еще можете спастись. В бухте стоит катер.
— Но разве…
— Остров обречен, — он помолчал, потом продолжил: — Лаборатория взорвана, и теперь ничто не остановит…
Рон невольно глянул в ту же сторону. Зарево поднималось все выше, и сюда доносился торжествующий рев пламени.
— Когда-то в детстве я прочел одну сказку… — Рон не сразу понял, чей это голос. Человек глядел на пламя и говорил приглушенно, словно боясь привлечь внимание беснующегося сумасшедшего. — Больше я не встречал ее ни в одной книге… Может, это и судьба. С тех пор у меня была одна цель, и сегодня я ее достиг… Почти…
Он как-то странно, кособоко, пожал плечами — наверное это, такое естественное, движение, было для него непривычным.
— Но я вызвал то, с чем нельзя справиться — никому… Впрочем, я не жалею. Если нельзя подчинить, надо попытаться понять, — он сделал шаг вперед, — физика летит к чертям… И она мне больше не нужна — негодное оружие.
Он сделал еще один шаг, как бы раздумывая.
— А план был неплох — сконцентрировать это на клочке суши и… — помолчал. Закончил угасшим тоном — Слишком большой резонанс… Но почему в четверг?
Усмехнувшись, покачал головой, и, вздохнув, зашагал навстречу огню, сотрясающему землю. Рон оцепенело смотрел вслед. Вот человек остановился, оглянулся…
— Да… Если встретите профессора Кербаха, передайте, что связь с совмещенным пространством возможна. Хотя — можете и не передавать…
Сказав это просто и буднично, он в первый раз за все время внимательно посмотрел на юношу. По лицу его пробежало неуловимое выражение, на миг смягчившее его, и он добавил:
— Не огорчайтесь — все ваши знакомые живы. Просто… иной жизнью.
Резко повернулся и пошел. Ветер донес его последние слова, которые он пробормотал про себя: «Слишком сильна… слишком…» Рон понял, что больше никогда не увидит его, и что надо о чем-то спросить напоследок… О чем-то важном.
Серая фигура уже едва виднелась на фоне слепящего света, когда Рон изо всех сил крикнул ему вдогонку:
— Эй! Погодите! Так кто же она?! — рев заглушал слова. — Кто ваш противник?
Крик разнесся над островом, постепенно теряясь в огромном пространстве… Беснующееся пламя ответило ему безумным хохотом освобождения.
Когда же настала ночь четверга, любовь их перешла грань человеческую. Взвилось пламя, поглотив и стены, и башни, и все исчезло. Наутро люди нашли на месте дворца лишь пепелище — дворец исчез, и пропали навсегда король со своей возлюбленной. Куда? Может, в тот волшебный мир, где живут феи и эльфы, или навечно они слились в огненной вспышке, унесшись в необъятный простор, и зажглась там новая звезда…А люди с этих пор прозвали егоКОРОЛЬ-ЧЕТВЕРГ