КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Русь - Арийская колыбель. От Волги до Трои и Святой Земли [Анатолий Александрович Абрашкин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

notes

Note1

Note2

Note3

Note4

Note5

Note6

Note7

Note8

Note9

Note10

Note11

Note12

Note13

Note14

Note15

Note16

Note17

Note18

Note19

Note20

Note21

Note22

Note23

Note24

Note25























От Волги до Трои и Святой Земли


УДК 63.3(2) ББК 94(47) А 16


Оформление серии С. Курбатова


В оформлении переплета использована иллюстрация художника Е. Шувалова


Абрашкин А. А.


А 16 Русь – Арийская колыбель. От Волги до Трои и Святой Земли / Анатолий Абрашкин. — М. : Яуза : Эксмо, 2012. — 608 с. — (Языческая Русь).


ISBN 978-5-699-56036-3


Долгожданная НОВАЯ КНИГА от автора бестсел­лера «Арийские корни Руси». Вопреки русофобсгвующей «интеллектуальной элите», навязавшей нам миф о «мо­лодости» русского народа, Анатолий Абрашкин доказывает, что на самом деле отечественная история насчитывает бо­лее 7000 лет! Русская равнина была колыбелью Арийской цивилизации. Отсюда, от священной реки Ра (Волги), наши предки дошли до Египта и Индии, завоевав большую часть Ойкумены, создав величайшую империю древности – Сре­диземноморскую Русь. Наши арийские пращуры сражались против египтян и хеттов, заселили территорию нынешних Палестины и Израиля задолго до семитов и активно участ­вовали в Троянской войне.


«Русские в Трое… К этой мысли надо привыкнуть. Для наших современников она необычна еще и потому, что со школы нам вдалбливали, будто русские только-только вышли на сцену мировой истории, что вся наша культура сплошное заимствование, даже гармонь, а своего у нас – только лапти да водка. Но наши предки были в Трое! Рус­ский народ ничуть не менее древний, чем те же египтяне или шумеры…» Не верите? Читайте эту сенсационную кни­гу о многовековой войне между арийско-праславянским севером и египетско-семитским югом, о великих деяниях наших пращуров, о славной истории Арийской Руси! И не будьте «Иванами, не помнящими родства»!


УДК 63.3(2) ББК 94(47)


С Абрашкин А. А., 2012 О ООО «Издательство «Яуза», 2012

ISBN

978-5-699-56036-3

© ООО «Издательство «Эксмо», 2012







Предисловие


Ты, несказанная страна


дождей и зорь, теней и света,


не сохранила имена


своих дописьменных поэтов.


Поклон им низкий до земли


за то одно, что в оны годы


они поэзию ввели


в язык обычный обихода.


Я. Смеляков


Когда осенью 1880 года оксфордский профессор Арчибальд Генри Сэйс прочитал в лондонском Библейском обществе лекцию «Хетты в Малой Азии», это вызвало настоящую сенсацию. Дело в том, что профессор утверждал ни больше, ни меньше, как то, что на территории нынешней Турции и Северной Сирии тридцать или сорок веков назад жил великий и могучий народ, о котором историки каким-то образом забыли. Не только современные историки, но уже и греческие, и римские!





Журналисты сравнивали Сэйса со Шлиманом, откопавшим на глазах у потрясенных современников гомеровскую Трою. И даже ставили его выше: ведь в данном случае речь шла не об одном городе, каким бы знаменитым он ни был, а об открытии целого народа! Правда, титул первооткрывателя хеттов должен был бы получить скорее ирландский миссионер Уильям Райт, который за два года до лекции Сэйса опубликовал статью с подобными же тезисами, а в 1884 году — книгу под вызывающим названием «Империя хеттов». Вызывающим казалось уже само величание Хеттского государства империей. В глазах среднего англичанина таковой была лишь Британская империя или в крайнем случае царская Россия, в прошлом еще наполеоновская Фран­ция, империя Карла Великого и, конечно, Римская им­перия. Но называть империей государство, забытое человечеством, а может, и вовсе не существовавшее, — это было уже чересчур. Поэтому восторги скоро пре­вратились в сомнения, а сомнения — в насмешку.


Сэйс и Райт, однако, имели веские основания защи­щать свою точку зрения. Разумеется, они во многом за­блуждались, но одна из их ошибок впоследствии ока­залась особенно грубой: они недооценили значение и роль Хеттской империи!


Мы вспомнили эту поучительную историю, потому что находимся в точности такой же ситуации, что Сэйс и Райт, даже в еще худшей, ибо через сто с лишним лет после них заявляем, что на территории нынешней Турции, Северной Сирии, Палестины и Израиля во II тысячелетии до н. э. по соседству с хеттами существо­вало государство, роль и значение которого профес­сиональные историки тщательно замалчивают. В Ко­ране (25:40; 50:12) оно называется «ар-Расс». В Библии именуется «Ерез», «Арзену», что обычно переводится как «страна», «наша страна». Но древнееврейское пись­мо не имело гласных, поэтому эти названия можно читать как «Русь», «Русена» с глухой «с» вместо звонкой «з». В египетских надписях II тысячелетия до н. э. это государство упоминается как страна «Рутен» (чередо­вание «с» и «т» — обычное дело при воспроизведении географических названий на разных языках). Хетты в своих клинописных табличках называли эту страну Арсава (Арзайя). Наконец, в поэзии древних шумеров она фигурирует под именем Аратты:


Зубцы Аратты — лазурит зеленый,


Стена и башни — глянцево-красные,


Глина ее — оловянные слитки — «небесная глина»,


Что добыта в горах лесистых.


Итак, самые разные источники указывают на су­ществование во II тысячелетии до н. э. ближневосточно-малоазийской (или Средиземноморской) Руси. Это фундаментальный факт, который никак нельзя игно­рировать!


Другое дело, что он весьма непривычен для совре­менного человека. Ближний Восток традиционно при­знано считать колыбелью семитских народов, и при­сутствие там индоевропейцев или, что для большинс­тва читателей еще более неожиданно, предков русских кажется совершенно невероятным. Но в нас попросту живет привычка к современной политической карте. Народы не сидели на месте, они мигрировали, причем в древности, когда на планете было достаточно много свободного, необжитого пространства, их передви­жения с места на место были делом весьма обычным. Самые разные документы свидетельствуют о том, что на средиземноморской карте во втором тысячелетии до н. э. существовала страна Русь, так давайте восста­новим ее историю!


Анатолий Абрашкин.







Часть

I


АРИЙЦЫ НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ


Меня с Ассуром знала Согдиана;


С халдеем звездам я воспел псалом; Шел с гиксами я в Фивы напролом; Гнал диких даков под значком Траяна;


Крест на плече, я шел в Иерусалим;


Как магу, Дьявол мне грозил сквозь дым;


Мара судил мне плаху гильотины;


Но с Пушкиным я говорил как друг;


Но внятны мне звонки трамваев вкруг,


Как много всех, и все же я — единый!


В. Брюсов


Ближний Восток — это территории на за­паде Азии и северо-востоке Африки. Здесь проживают в основном арабы. Европейцы любят сюда путешествовать и с интере­сом осматривать древние достопримечательности. Но мало кто из них задумывается, что в создании древнейших цивилизаций Востока могли участво­вать и их предки — праиндоевропейцы. Вопрос этот, ясное дело, весьма деликатного и отчасти даже по­литического свойства, проще было бы его вообще не касаться. Только как тогда воспринимать древней­шую историю? Как противоборство одного народа с неясным этническим происхождением против дру­гого, с таким же «темным прошлым»? Или как стол­кновение представителей одной археологической культуры с носителями другой? Самим историкам играть в такие «игрушки», может быть, и интересно, но что делать остальным? Ведь так можно и не дож­даться, пока академические светила дадут добро на воссоздание целостной картины движения народов в древности.


В настоящее время ученые безоговорочно при­знали, что одним из крупнейших центров сосредо­точения индоевропейцев в послеледниковую эпоху (IX—VII тыс. до н. э.) стала Малая Азия. На юге Центральной Турции обнаружен и один из наиболее ранних городов мира — Чатал-Хоюк, датируемый с помощью радиоуглеродного анализа концом VII тыс. до н. э. Этот город населяли праиндоевропейцы. Чатал-Хоюк был расположен в долине реки Конья. Город был застроен прямоугольными строениями, глухая стена которых образовывала внешнюю стену города. Дома стояли вплотную друг к другу. Дверей не было, и выход осуществлялся через люк по лестнице в крыше домов. Самым поразительным в Чатал-Хююке являются его фрески, украшающие стены в комнатах, и большая коллекция культовой скульптуры. Живопись сюжетна и сообщает уникальную информацию о жителях города. На них изображаются сцены охоты на оленей с собаками. Охотники, устраивающие облаву, вооружены луком и стрелами. На других фресках в центре облавы нарисован бык. Победа человека над быком прославлялась в каждой детали интерьера в Чатал-Хююке. Из стен выступали головы быков. На вертикальных поверхностях друг над другом размещались бычьи рога. Видимо, в это же время возникает и образ божества скотоводов в виде быка.


В Чатал-Хююке проживало до 7 тысяч жителей. И это только в черте города. Скот его жители держали в больших загороженных загонах за чертой городища, которые постоянно охранялись проживавшими рядом пастухами. Чатал-хююкцы занимались земледелием. Они культивировали 24 вида растений, среди которых были пшеница, ячмень, горох, и были первыми в мире ирригаторами — их поля орошались продуманной системой каналов. Чатал-Хююк занимал площадь 14 га, но вскрыто лишь 4 (четыре!) процен­та этой площади. Трудно даже представить, насколько более всеобъемлющими стали бы наши знания о его жителях, их хозяйстве и верованиях, если бы раскоп­ки были проведены хотя бы на четверти этой площа­ди. Но как только учеными, проводившими вскрытие городища, было установлено с полной определен­ностью, что они имеют дело с одной из древнейших индоевропейских культур, немедленно прекратилось финансирование раскопок. Все работы были прос­то брошены, и турецкое правительство отказывается выдать кому-либо лицензию на их продолжение. Уни­кальное древнейшее городище, как и многие другие археологические памятники Ближнего Востока, об­речено на медленное разрушение, поскольку не впи­сывается в рамки современной исторической пара­дигмы (образцовой теории), согласно которой осно­вателями первых государств были семитские народы Ближнего Востока.


Доктор исторических наук В. А. Сафонов и кандидат исторических наук Н. А. Николаева в книге «Истоки славянской и евразийской мифологии» проследили ближневосточные связи жителей Чатал-Хююка. В свое время при раскопках ближневосточного города Иерихона, находящегося к северу от Мертвого моря, археологи выделили две качественно отличающиеся друг от друга древнейшие археологические культуры, которые они назвали Иерихон А и Иерихон Б. Иерихон А — первый протогород мира. В нем жили праафразийцы. Они еще не знали керамической посуды, но уже занимались земледелием (обнаружены отпечатки зерен в сырцовом кирпиче). Город возник в начале VIII тыс. до н. э. и просуществовал более 500 лет, обновляясь более 20 раз. Он был обнесен мощными стенами толщиной не менее 1,5 м и высотой не менее 5 м. Оборона города была усилена рвами, выбитыми в скале шириной 8 м и глубиной 2 м. В Иерихоне была построена смотровая башня высотой 10 м. Она имела круглую форму, а лестница, ведущая наверх, была сделана из плит. Население города жило в круглых домах на каменном фундаменте. Неровности стен замазывались штукатуркой. По оценкам ученых, население города насчитывало 2000 человек.


В конце VIII тыс. до н. э. Иерихон А подвергся нападению. Об этом говорят следы больших пожаров. Следующий этап существования города ученые именуют Иерихоном Б. В руинах Иерихона А были найдены единичные стрелы, чуждые культуре автохтонного праафразийского населения и свидетельствующие о приходе другого народа с иной материальной культурой. В Иерихоне Б отстраиваются дома с квадратным планом постройки, появляется новое охотничье оружие — лук и стрелы (вместо оружия метательного типа — пращевых шаров), домашние животные — коза и собака. Его жители представляют собой новый антропологический тип (протосредиземноморский). Все это, а также еще ряд дополнительных аргументов, позволило В. А. Сафонову и Н. А. Николаевой связать культуры Иерихона Б и Чатал-Хююка и сделать вывод, что первые индоевропейцы поселились на Ближнем Востоке уже в VIII тыс. до н. э. Такого рода заключения ломают сложившиеся стереотипы, но, как говорится, шила в мешке не утаишь…


Наша книга посвящена событиям, которые происходили в Малой Азии и на Ближнем Востоке значительно позже, во II тысячелетии до н. э. Но мы беремся доказать, что и в те времена влияние индоевропейцев (и в первую очередь ариев — выходцев с территории Русской равнины) на жизнь этого уголка Средиземноморья было столь же определяющим.


Глава 1


КТО ЖИЛ В ПАЛЕСТИНЕ ДО ПРИХОДА ЕВРЕЕВ?


Пусть другие о столетьях канувших


Повествуют с мерной простотой


Или песней, трогающей за душу,


Намекнут о жизни прожитой.


Я бы тоже пел о них, когда б


Не был с детства — весь, от глаз до рук —


Странной вести неподкупный раб,


Странной власти неизменный друг.


Д. Андреев


Вначале краткая географическая справка. Палестина расположена на восточном побережье Средиземного моря. С юга к стране подступает Аравийская пустыня, на востоке — Сирийская пустыня, на севере проходит граница с Сирией, В древности иудеи называли Палестиной только западную, приморскую часть страны. С начала V в. до н. э. греки стали так называть всю страну. Пришедшие сюда позже римляне сохранили это название. В Ветхом Завете часто упоминается Ханаан, так в древности именовали территорию Палестины и Сирии. Еврейское название Ханаан часто заменяли словом Финикия, хотя, в сущности, под Финикией понималась лишь узкая полоса территории, тянущаяся вдоль берега Средиземного моря.


Евреи появились в Палестине сравнительно поздно, не раньше XVIII века до н. э. Народ, населявший эту землю до их прихода, Библия называет ханаанеями (ханаанами). Что же это за этнос и каковы его корни? Большинство современных историков считают его семитским племенем. Так, в книге «История Древнего мира. Ранняя древность» один из авторитетнейших специалистов по истории Древнего Востока профессор И. М. Дьяконов пишет: «Изучение древнейших географических названий на этой территории и отчасти непосредственные данные египетских и месопотамских текстов заставляют считать, что Восточное Средиземноморье по крайней мере с III тысячелетия до н. э. было заселено западными семитами. Они могут быть подразделены на три группы племен по признаку некоторых характерных особенностей их говоров; эти три группы условно называются ханаанеями, амореями и арамеями». Правда, какие географические названия Восточного Средиземноморья принадлежат миру семитской лексики и какие тексты из архивов египетских фараонов и месопотамских царей доказывают присутствие здесь семитских племен с III тысячелетия до н. э., ученый почему-то не приводит. Всякого мыслящего читателя это не может не насторожить, и он без труда найдет множество вопросов, на которые профессор навряд ли сможет вразумительно ответить.


Заглянем в ту же Библию. Там говорится, что Ханаан был сыном Хама, но не Сима — прародителя семитов. Арабы, как и евреи, тоже народ семитический (потомки Сима!) и своим родоначальником считают Исмаила — сына Авраама от египтянки Агари. Следовательно, и они появились в Палестине сравнительно поздно. Тогда какие же современные семитские народы могут возводить свое происхождение к Ханаану? Очевидно, что никакие. Но не означает ли это, что все разговоры о западных семитах, проживавших в Восточном Средиземноморье «по крайней мере с III тысячелетия до н. э.», надуманны и являются попросту наукообразной фикцией? Семиты-скотоводы, безусловно, могли проникать в это время отдельными группами на земли Сирии и Палестины, но не они, а индоевропейцы являлись зачинателями здесь цивилизации! Похолодание в Европе в середине IV тысячелетия до н. э. вызвало волну миграций в страны Средиземноморья и в Переднюю Азию с севера. В этом переселении активно участвовали в первую очередь арийские племена. Ханаанеи — это ваны (венеты) — предки современных русских (Вани-Иваны!), которые пришли в Палестину с Русской равнины.


В своих более ранних книгах «Древние росы. Мифологические параллели и пути миграций», «Предки русских в Древнем мире», «Тайны Троянской войны и Средиземноморская Русь», «Русь Средиземноморская и загадки Библии» автор предложил оригинальную интерпретацию событий, происходивших в Передней Азии и на Ближнем Востоке во II тысячелетии до н. э. Она основывается на идее присутствия на этих территориях носителей арийской (древнерусской) культуры. К их числу относятся в первую очередь библейские ханаанеи. Современные филологи выводят русское имя «Иван» из древнееврейского «Иаханан» — «бог Яхве смилостивился». Но Иван изначально русский образ, это имя одного из наших древнейших богов, о чем еще в XIX веке прекрасно написал выдающийся фолькло­рист и литературовед А. Н. Афанасьев в своем знаменитом сочинении «О поэтических воззрениях славян на природу». Русские сказки по своему происхождению старше и самой Библии, и самых древних семитских мифов. Именно слово «Иван» («Ваня») как родовое имя переселившихся в Средиземноморье ариев, породило название народа ханаанеев и их страны Ханаан.


В науке существуют различные объяснения самого слова «Ханаан». Часто его связывают с понятием пурпура или вообще красного цвета, рассматривая в этом случае Ханаан как «Пурпурную страну». Основание этому видят в производстве на сиро-палестинском побережье пурпурной краски, столь ценимой в древности. Многим исследователям, однако, такое объяснение кажется надуманным: трудно представить, чтобы какой-то народ стал именовать себя по названию продукта, который он производит. Да и славились ханаанские области, скорее, экспортом леса, а не тканей. Более логично считать, что прилагательное «красный» в ближневосточных источниках произошло от названия страны, а не наоборот. Точно так же и имя «финикийцы», под которым ханаанеи были известны грекам, неправомерно производить от греческого корня со значени­ем «красный». Но сама взаимосвязь имени народа ханаанеев (финикийцев) с красным цветом, вскрытая лингвистами, заставляет вспомнить об одном любопытном наблюдении, сделанном доктором исторических наук, профессором А. Г. Кузьминым в своем предисловии к двухтомнику «Откуда есть пошла Русская земля»:


«В Западной Европе Русь называлась также Ругией, Рутенией, иногда Руйей или Руйяной. В первые века в Галлии существовало кельтское племя рутенов, которое часто сопровождалось эпитетом «флави рутены», то есть «рыжие рутены». Это словосочетание в некоторых средневековых этногеографических описаниях переносилось и на Русь, и, как это указывалось в нашей литературе, для такого перенесения требовалось какое-то хотя бы внешнее основание. И действительно, в X веке североитальянский автор Лиутпранд этноним «Русь» объяснял из «простонародного» греческого, как «красные», «рыжие». Во французских источниках также, скажем, дочь Ярослава Мудрого Анна Русская осмысливалась и как Анна Рыжая. Название Черного моря как «Русского» встречается более чем в десятке источников Запада и Востока. Обычно это название связывается с этнонимом и служит, в частности, обоснованием южного происхождения Руси. Это не исключено и даже вероятно. Но надо иметь в виду и то, что само это название осмысливалось как «Красное». В некоторых славянских источниках море называется не «Черным», а «Чермным», то есть Красным. Так же оно называется в ирландских сагах, выводящих первых поселенцев на острове Ирландия из «Скифии» (в ирландском языке: «Маре Руад»). Само название «рутены» происходит, видимо, от кельтского обозначения красного цвета, хотя на ругов-русов это название перешло уже в латинской традиции.


В русской средневековой традиции тоже была версия, что название «Русь» связано с цветом «русый». Традицию эту обычно всерьез не принимают. Тем не менее у нее глубокие истоки. Так, в некоторых ранних славянских памятниках зафиксировано обозначение месяца сентября как руен, или рюен, то есть почти так, как в славянских языках назывался и остров Рюген (обычно Руйяна). Значение этого названия месяца то же, что и прилагательное «русый»: именно коричнево-желтый, багряный (уже позднее слово «русый» станет обозначать несколько иной оттенок). По существу все формы обозначения Руси в западноевропейских источниках объясняются из каких-то языков и диалектов как «красный», «рыжий». При этом необязательно речь должна идти о внешнем виде, хотя и внешний вид в глазах соседей мог этому соответствовать. Красный цвет в столь важной для Средневековья символике означал могущество, право на власть. Красный цвет могли специально подчеркивать, как подчеркивал автор «Слова о полку Игореве» «червленый», то есть красный цвет щитов русичей».


Пусть читатель извинит нас за столь длинную цитату, но не возникло ли после ее прочтения у вас ощущение, что ханаанеи (финикийцы) действительно как-то связаны с Россией, русскими? Тем более что совсем поблизости от них находилось настоящее Красное море, и трудно поверить, что это не они, лучшие мореходы Древнего мира, дали ему это имя. Кстати, Геродот дважды (1,1; VII, 89) говорит о происхождении финикийцев, выводя их из района Эритрейского моря, откуда они и пришли к берегам Средиземного моря, причем второй раз он ссылается непосредственно на самих финикийцев: «Как говорят они сами». По-гречески «Эритрейское» значит «Красное». Сами финикийцы понимали под ним Чермное (Черное) море. Но не будет ошибкой говорить, как это делают многие современные историки, что в Палестину финикийцы прибыли с берегов Красного моря, омывающего Аравийский полуостров. Дело в том, что волна миграции арийских племен основательно «накрыла» и этот полуостров!


Примерно в 30 километрах к юго-востоку от Саны — столицы Йеменской Арабской Республики — находится местность с названием «Страна Русских» (Биляд эр-Рус). Точно так же никто не помнит, когда и почему огромный солончак на юго-востоке Аравии получил название «Отцы Русских» (Аба эр-Рус). В умах жителей Аравии устойчиво хранится память о неких «светлолицых братьях». Так, предки гордых аравийских бедуинов называли себя «ахмар», что значит «красный, рыжий». Есть целый район недалеко от йеменской столицы, выходцы из которого носят «фамилию» Ахмар. Светлый цвет кожи и волос издавна рассматривался на Востоке как признак знатности происхождения. То же самое можно сказать и про берберов Сахары. Представление о превосходстве, высоком социальном ранге, благородстве прочно ассоциировалось у них со светлым цветом кожи, волос, глаз. «Светлоокрашенными» в произведениях бедуинских поэтов выступают герои, воины — богатыри, вожди, цари. В Коране образ людей с белыми лицами получил религиозное осмысление как образ людей добродетельных. В арабский язык вошло устойчивое выражение «да осветит Аллах лицо твое!», то есть сделает тебя почетным, уважаемым.


В III тысячелетии до н. э. территория современной Палестины (Ханаан) стала одним из центров сосредоточения ариев, мигрировавших в страны Средиземноморья. Сюда собрались арии — беженцы и выходцы из Египта, Аравии и Месопотамии. Они не препятствовали заключению смешанных браков с местными племенами. В итоге ханаанейский этнос представлял многонациональную стихию, в которой руководящую роль, однако, играли предки русских — арии. Для тех же, кто все еще сомневается в присутствии наших пращуров в столь отдаленных землях, особо укажем, что имя первочеловека — Адам — в буквальном смысле по-древнееврейски означает «красный», и понимать это следует вовсе не как характеристику представителя красной расы, а как указание на русого (рыжего!) Ивана, которому стало скучновато посреди райских кущ. Да и само слово Финикия, как и созвучное ему название Венеции, восходит к корню «ван», от которого произошли имена «ваны» (ханаане) и «венеты» (финикийцы).


Вполне понятно, что читатель, впервые столкнувшийся с такого рода идеями, может отнестись к ним очень настороженно, если не сказать враждебно. Но мы, со своей стороны, напомним, что тема миграций древних ариев в Средиземноморье затрагивалась многими исследователями. На то, что под именами ханаан и ванов (венетов) скрывается один и тот же народ, указывали кандидат экономических наук Д. Н. Емельянов и писатель В. И. Щербаков. О присутствии предков русских и славян на Ближнем Востоке и в Передней Азии написали в своих книгах А В. Трехлебов, В. В. Данилов, В. Н. Демин, Ю. Д. Петухов. Профессиональные историки с великой неохотой признают это, но всячески замалчивают участие ариев в истории Ближнего Востока или подчеркивают незначительность их роли и их влияния на политические процессы. В данной книге мы попытаемся, насколько это возможно, показать несостоятельность подобных взглядов.


Вернемся опять-таки к родословной Ханаана, сына Хама. Слово «хам» в современном русском языке обозначает грубого, наглого человека. Оно пришло к нам со страниц Библии и непосредственно связано с одним из эпизодов в жизни Хама. Однажды его отец Ной — тот самый, что спасся в своем ковчеге от потопа, — начал возделывать землю. Наработавшись изрядно, он выпил вина и, опьянев, заснул обнаженным в своем шатре. Хам же, случайно увидев наготу отца своего, вышел и рассказал об этом своим братьям — Симу и Иафету. Тогда те взяли одежду и, положив ее на свои плечи, пошли задом и накрыли ею отца. Лица их были обращены назад, и они не видели наготы своего отца. Когда Ной проснулся и узнал, в чем провинился Хам, то он гневно изрек «Проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих» (Быт. 9:25). Богословы в деталях разобрали эту историю и высветили все неприглядные стороны поступка Хама. Толковая Библия разъясняет, что Хам в отличие от своих братьев «обнаружил порочную наклонность и испорченное воображение, отсутствие сыновней почтительности». Как говорится, тут все ясно. Но есть во всей этой притче и нечто темное, недосказанное. Почему Ной проклинает не самого Хама, а его сына? Причем у провинившегося Хама четыре сына, и имя одного из них — Мицраим — священные еврейские книги постоянно соотносили с Египтом. Почему гнев деда не обращен на него? Очевидно, что рассказ о провинности Хама включен в Библию исключительно с целью обосновать «законность» будущей рабской зависимости Ханаана от своих братьев.


Нам представляется, что в данном библейском эпизоде присутствует также подоснова, которая осталась незамеченной его истолкователями. Зададимся вопросом: а что означает имя Хам? Исследователи Библии, выводящие его от древнееврейских корней, скажут, что оно значит «жаркий», «страстный». Но если считать ханаанеев потомками ариев, то напрашивается параллель Хама с богом любви в древнеиндийской мифологии — Камой. По-древнеиндийски «кама» — «желание», «чувственное влечение», «любовь». Бог Кама изображался юношей, восседающим на попугае (также на колеснице); в его руках лук из сахарного тростника с тетивой из пчел и пятью стрелами из цветов, насылающих любовную страсть. Ну, чем он не Яр-Эрос или «первый русский любовник» Иван? В верованиях наших предков особое (верховное!) место занимали боги, связанные с плодородием. И кажется в высшей степени закономерным, что родителем Ханаана — Ивана библейская традиция называет древнего арийского бога любви (о его связи с прародиной ариев — Россией — напоминает также и название реки Камы).


Расшифровка имени Хама помогает, наконец, понять и глубинную суть скандала в «пуританском» семействе Ноя. Думаем, что никто не станет отрицать, что в трезвом ли, в пьяном ли состоянии, но люди, как правило, разоблачаются в постели для выполнения весьма определенных таинств. Не развивая эту тему, отметим только, что богу любовной страсти, которому в этой истории уподоблялся Хам, должно было открыться все обычно скрываемое от любопытствующих глаз, пусть даже это была только нагота. Ясно также, что чем более интригующим было зрелище, тем сильнее Хаму хотелось рассказать об этом братьям. Кстати, и Сим, и Иафет предстают в этой семейной драме в крайне неприглядном виде. Во-первых, невозможно накрыть человека, глядя только назад, а значит, по крайней мере, кто-то из них тоже совершил неблагочестивый поступок. А во-вторых, ведь это они донесли отцу на брата, и мы, в противовес мнению ученых-богословов, не стали бы восхвалять Сима и Иафета.


Историк Ю. Б. Циркин в своей книге «От Ханаана до Карфагена» подробно обсуждает идею молодого московского исследователя А. А. Немировского, что в качестве предка ханаанеев следует рассматривать Каина, старшего сына Адама и Евы. В древнееврейском безгласновом написании имена Каин и Ханаан можно рассматривать как синонимы. В Библии Каин предстает убийцей и первым злодеем на земле. Но это негативное отношение к нему прекрасно объясняется, если в конфликте земледельца Каина и скотовода Авеля видеть проявление враждебных отношений между оседлым населением Ханаана и переселенцами-евреями. В Книге Бытия рассказывается история Каина и его потомков. После убийства брата он бежал в страну Нод, расположенную к востоку от Эдема, где женился и имел сына Еноха. Там же Каин построил первый город (до этого города в Библии не упоминаются), названный им по имени сына. Так что Каин оказывается не только первым земледельцем, но и первым горожанином. Известно, что до еврейского завоевания Ханаан был страной городов, поэтому на Каина переносилась та ненависть, которую завоеватели питали к коренному населению.


Перечисление потомков Каина представляет лишь список имен и не несет какой-либо информации. Исключение составляет только Ламех, пятый по счету потомок Каина, сыновья которого стали прародителями всех кочевых скотоводов (Йавал), музыкантов (Иувал) и кузнецов (Тубал-Каин). Ю. Б. Циркин отмечает, что рассказ о пребывании Каина в стране Нод и его потомках кажется искусственно вставленным в повествование о допотопных временах. Четвертая глава Книги Бытия никак не связана с другими ее частями, в следующей, пятой главе обсуждается уже линия Сифа, третьего сына Адама. На этом основании Ю. Б. Циркин делает вывод, что историю Каина и его рода «надо рассматривать как мифическую предысторию Ханаана». При этом мы уже только на основании библейского текста должны признать, что ханаанеи были не только хлебопашцами, скотоводами, металлургами, но также и художественно одаренным народом — песнопевцами и музыкантами.


В числе сынов Ханаана в Книге Бытия назван Аморей. Если имя Ханаана мы возводим к русскому Ване (Ивану), то Аморей (Марей!) является мужским аналогом имени Марии. Первая «а» в данном случае подобна неопределенному артиклю в английском языке или начальной гласной в полных русских именах и ирландских фамилиях типа О'Брайен. В античных источниках народ Мареев назывался еще киммерийцами. В этом имени в качестве приставки фигурирует имя общеиндоевропейского бога Ки, которое использовалось в значении «великий», «божественный». Поэтому название «киммерийцы» означает «великие Марей» или, по-другому, «почитающие богиню Марию» (у славян ее называли еще Марена, Мара).


Киммерийцы проживали в южнорусских степях, у берегов Азовского и Каспийского морей. Именно оттуда они мигрировали в Малую Азию и далее в Месопотамию и на Ближний Восток Ханаане-Иваны и амореи-Мареи оказываются родственными племенами. Интересно добавить к этому, что в русском фольклоре образы Ивана и Марьи мыслятся как близнецы! В словарях русских имен обычно пишут, что имя «Мария» древнееврейского происхождения, но это неправда! У евреев форма этого имени другая — Мириам, да и к тому же сама она вторична по отношению к общеславянскому «мир» — сравни: Мир-ко, Яро-мир, Ладо-мир, Влади-мир.


По нашему мнению, Марья (Марея, Мария) означает буквально Ма (ть) –Рея. У греков титанида Рея была матерью великих греческих богов — Зевса, Аида, Посейдона, Геры, Деметры и Гостии. Но само имя Рея не греческого происхождения. Оно происходит от древ­нерусских слов «яра», «ярена», «яреная» (т.е. оплодотворенная и готовая плодоносить). Богиню Рею (Яру) естественно считать женской параллелью бога Яра (русского Ярилы!), по имени которого наши предки называли себя ариями. У русских и славян Великая богиня Яра (Рея) стала со временем почитаться под именем Марены (Мары).


В 1934 году во время раскопок холма Тель-Харири, что невдалеке от Дамаска, французский археолог Андре Парро нашел фигуру бородатого мужчины с молитвенно сложенными руками. Клинописный текст у основания скульптуры гласил: «Я лами-Мари, царь государства Мари…» О существовании в древности государства Мари уже было известно ранее, но никому до этого не удавалось установить, где же оно находилось. Дальнейшие поиски Парро подтвердили, что под холмом находятся развалины столицы Мари. Были обнаружены храм, жилые дома, крепостные стены, зиккурат и великолепный царский дворец, построенный в III тысячелетии до н. а, состоявший из двухсот шестидесяти комнат и залов. Там были кухни, бани с ваннами, тронный зал и молельня. Правда, всюду виднелись следы пожара и умышленного разрушения. Крупнейшей находкой в Мари оказался царский архив, включавший тридцать три тысячи шестьсот глиняных табличек с клинописными текстами. Из этих табличек ученые узнали, что население Мари составляли племена амореев.


Название Мари индоевропейского происхождения и никак не может быть признано семитским. Уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы усомниться в принадлежности амореев к семитам. А откуда происходит название Дамаска — города, который считался у древнейших жителей Востока одним из райских мест на земле? Библейская энциклопедия выводит имя этого города из сербского языка, где оно означает «место хлопот, деятельности» (или, говоря попросту, «дом»), и отсюда автоматически следует, что именно предки сербов участвовали в закладке здесь «первого камня», а никакие не семиты. Да и что говорить, славянское происхождение этого названия видно невооруженным глазом: ведь только у славян в изобилии присутствуют названия городов, оканчивающиеся на суффикс «ск» — Гданьск, Курск, Минск, и т. д….


В конце III тысячелетия до н. э. племена амореев проникают в Месопотамию, захватывают обширные области в семитской стране Аккад и создают сильное государство с центром в Вавилоне. Географически изначально семитские племена концентрировались в Месопотамии и на Аравийском полуострове. Индоевропейские и арийские переселенцы из Европы сосредотачивались в основном к западу от них — на севере Африки, в Палестине, Сирии и Малой Азии. Совершенно ясно, что границы между этими семьями народов были «прозрачными». Библия подробно рассказывает нам о движении еврейских племен с территории Месопотамии в сторону Палестины и далее Египта. Но точно так же происходил и обратный процесс проникновения индоевропейцев и ариев в земли семитов. Причем, и это принципиальный момент, от­стаиваемый автором в данной книге, индоевропейцы пришли в Месопотамию задолго до того, как семиты начали из нее свой исход. К началу XVIII в. до н. э. се­митские племена уже в известной степени впитали в себя элементы индоевропейской культуры. Они пок­лонялись идолам арийских богов (о чем чуть дальше), а это верный признак того, что ханаанейские и амо­рейские племена завоевывали те или иные семитские царства. В частности, вавилонского царя Хаммурапи, кажется, еще никто не записывал в семиты! Да и имя его с учетом возможного перехода согласных и услов­ности прочтения гласных можно расшифровать, как Ка (Ки) + Мура (Мара) + суффикс — почитающий вер­ховных бога Ки и Марию, «великий Марей (аморей)», или… Киммериец! Мы в очередной раз приходим к идее участия в азиатских и средиземноморских собы­тиях предков современных русских.


В начале II тысячелетия до н. э. на землях, контроли­руемых амореями в Северной Месопотамии, возникло многонациональное государство Митанни с правящей арийской династией. Военная гвардия митаннийских царей называлась марианны (они Марей!), то есть со­стояла из амореев.


Современные исследователи не имеют сколько-ни­будь удовлетворительного объяснения имени этого государства. Известно, правда, что сами жители назы­вали себя Маиттани. В русском прочтении его мож­но перевести как Мать-Ана или Божественная Мать (Анат — одно из имен Великой Богини в Малой Азии и на Ближнем Востоке; оно родственно русскому мес­тоимению «она»). Имя страны указывает, что в ней осо­бым почитанием пользовался культ Великой Богини. Современные русские называют свою страну Отечест­вом. Это слово среднего рода, но образовано оно от су­ществительного мужского рода «отец» и отражает влия­ние патриархальных представлений на формирование понятий. Название страны Маитани можно трактовать как «женский» аналог слова «отечество». В пользу тако­го объяснения говорит то, что гвардия митаннийских войск, наиболее боеспособные воины, назывались «марианны», то есть служители и защитники Великой Бо­гини Марии. Митаннийцев называли по-другому еще хурритами. Для историков смысл этого слова — тайна за семью печатями. Но из греческой мифологии извес­тно, что спутники-хранители богини Реи назывались куретами. Выходит, что хурриты-куреты — это люди, почитающие арийскую Великую Богиню!


Наиболее почитаемыми у митаннийцев были боги­ни Иштар, Шавушка и Гена (т), или Гишта. Имя «Иштар» следует читать как «Есть Яра (Рея)» или «Истинная Яра (Рея)». Очевидно, что оно восходит к имени древнеарийской богини. Имя Шавушка (Савушка) служит уменьшительно-ласкательной формой имени Савы, оно образовано по такому же принципу, как и русские слова «девушка», «милашка» и т.д. Само же имя Сава является искаженным вариантом Сивы — Великой Богини у северных народов. Имя Савушки-Сивы напо­минает о Великой Белой Богине — Кибеле (Ки-Беле, белый = сивый), отождествлявшейся с Реей. В Малой Азии Шавушке приписывались также мужские черты и атрибуты. Будучи богиней плотской любви, она могла наказывать врагов и клятвопреступников, меняя харак­тер их сексуального поведения на противоположный. По свидетельству древних авторов, подобные мета­морфозы были вполне обычным ритуалом для наибо­лее истовых служителей Верховной Богини (куретов).


Индоевропейская природа и у имени богини Гепы или Гебы, Геи-Бабы. Отдавая (без всяких на то основа­ний!) преимущество шипящей огласовке хурритских имен, лингвисты существенно усложняют понимание реального взаимодействия народов и взаимопроник­новения их культур. Гепа-Гипта была хорошо известна на всем Ближнем Востоке. Один из наскальных ри­сунков рисует ее верхом на льве перед вступлением в священный брак с богом Бури. В орфических гимнах она упоминается под именем «Гипта — матерь земная». В одном из них Гермес так обращается к Гефесту и его свите: «Я, посланец бездонных глубин, умиротворяю духов, соединяю владык элементов: Гею, и Рею, и Гипту, и тебя, владыка огня!» Затем он поет:


Гипту, кормилицу Вакха, кричащую «эйа», я кличу,


Силой благую пестунью зову Диониса — тебя, Левкотея!


Примирите титанов.


Левкотея переводится с греческого как «Белая Боги­ня», это эпитет Ки-Белы. Сопоставление Гипты с Геей, Реей и Кибелой однозначно свидетельствует о ее север­ном происхождении. Мифологи признают, что ее культ пришел в Азию из Фракии, но на Балканы он попал из еще более северных земель: на Русской равнине Гипта-Гепа известна как Ягая-Баба (Баба-яга), которая и была ее прообразом. В стране пирамид поклонялись мужс­кому аналогу Гипты богу Гебу — олицетворению земли и связанных с ней природных начал. По всей видимос­ти, с их именем и связано название страны — Египет.


Еще один верховный бог митаннийцев — Тешшуп, бог Бури и Царь богов. Его «оружием» являются гро­за, дождь, ветры и молния, а ездит он на боевой четы­рехколесной колеснице, влекомой быками. В звонкой (нешипящей) огласовке его имя представляет струк­туру из трех согласных Д-ж-б, которая порождает имя Дажьбог (гласные, повторимся, восстанавливаются филологами неоднозначно и в большинстве случаев условны). Впервые на тождество хурритского Тешшупа и русского Дажьбога указал В. Щербаков. Дажьбог был одним из главных богов в Киевской Руси и входил в пантеон князя Владимира. В его имени уже содер­жится и полная его характеристика как подателя благ. В русском произношении оно переходит в Даждь-бог, а эта форма уже напоминает о дожде и буре — «ору­жии» Тешшупа. Русский язык легко и просто объясняет лингвистические головоломки ученых!


Еще один сын Ханаана — это Хет. Государство хет­тов находилось в самом центре Малой Азии (полу­остров Анатолия, территория современной Турции). Как показал в 1915 году выдающийся чешский лин­гвист Бедржих Грозный, язык хеттов принадлежит к индоевропейской группе языков. Это обстоятельство служит еще одним важным указанием в пользу того, что родственные хеттам ханаанеи и амореи никаки­ми семитами изначально не были. Другое дело, что эти племена не выступали против смешанных браков ссемитами и в конечном итоге «смешались» с ними. Но это был весьма длительный процесс.


Поразительное открытие Б. Грозного не было ре­зультатом случайного озарения. Еще в 1902 году нор­вежский ученый Й. А. Кнудтон пришел к идее, что хеттский язык относится к индоевропейской группе. Но впоследствии под давлением критики со сторо­ны всех филологов и историков он отказался от нее. Когда Б. Грозный принимался за дешифровку хеттско­го языка, он разделял общепринятую во всем ученом мире точку зрения, что хеттский язык — язык семи­тский. Ведь и участвовать в работе по изданию хеттс­ких табличек, найденных археологами, его пригласи­ли как семитолога. При этом теория о семитском про­исхождении хеттов строилась не на песке. Одним из сильнейших аргументов был физический облик хет­тов, запечатленный в реалистических рельефах на сте­нах карнакского Рамессеума (около 1250 г. до н. э.), на гробнице фараона Хоремхеба (около 1310 г. до н. э.), а также в многочисленных скульптурных изображениях, найденных на местах раскопок хеттских памятников в Малой Азии. Для хеттов характерны крупный загнутый книзу нос и скошенный лоб; их расовый тип представ­ляется совсем не индоевропейским, а скорее семито-армянским. Но все это памятники уже достаточно поз­днего времени, когда хетты в силу своей «открытости» уже породнились с другими народностями Азии. Та же самая проблема возникает и при этнической иденти­фикации ханаанеев-финикийцев и амореев. В дошед­ших до нас памятниках мы примечаем у многих из них явно семитические черты. Но на примере хеттов вид­но, что это еще не аргумент в пользу их принадлеж­ности к семитам.


Хетты и митаннийцы находились в тесном общении. Этот вывод был сделан историками после прочтения Б. Грозным четырех больших глиняных табличек, на­писанных клинописью на хеттском языке с примесью встречающихся то здесь, то там нехеттских выраже­ний. В целом они представляли специальное руководс­тво по выучке лошадей — первое сочинение этого рода в мировой литературе. Написал его Киккули — главный конюший хеттского царя. По происхождению он был не хетгом, а митаннийцем. Хеттский царь пригласил его в качестве эксперта, чтобы он ввел в его царстве наиболее прогрессивные методы выучки лошадей. «В результате полного перевода оказалось», — пишет Б. Грозный, что мы имеем дело «с учебником, состоя­щим из трех частей: 1) подготовка коня к тренингу, 2) тренинг коня в аллюре, 3) тренинг коня в галопе. Всего выучка продолжалась 200 дней. Весьма интересно, с ка­кой точностью определен каждый шаг, каждый отдых, каждое кормление, каждое поение, каждое купание тре­нируемых коней в течение целых 200 дней. Это труд, поражающий своей методичностью, труд, индоевро­пейское происхождение которого очевидно». И далее ученый добавляет, что многие выражения в предписа­ниях арийско-митаннийского происхождения.


Хетты тренировали лошадей в основном для боевых колесниц. Киккули для них был, выражаясь современ­ным языком, военным советником. У себя на родине он, очевидно, принадлежал к элите военных, а значит, по всей вероятности, был амореем. Сегодня большинс­тво историков считают, что первые колесницы появи­лись на Урале (синташтинская культура) и в прилегаю­щих к нему более западных и более южных районах на рубеже III и II тысячелетий до н. э. Это ареал обитания ариев. Но и в Митанни главным царским конюшим был арий Киккули! В области военного искусства арии на тот момент превосходили народы Передней Азии. Именно этот фактор наряду с изобретением колесни­цы предопределил уникальные по своим масштабам миграции ариев на юг во II тысячелетии до н. э.


Страна хеттов лежала «на полпути» между двумя арийскими центрами — южнорусскими степями и Ми­танни. Если предположить, что между ними было ка­кое-то сообщение, то и в хеттской державе мы должны будем обнаружить следы присутствия ариев. И это ока­зывается совсем простым делом. На южном побережье Черного моря, совсем недалеко от хеттской столицы Хаттусаса (современный Богазкей, 150 километров юго-западнее Анкары) находилась область Пафлагония, где вплоть до XII в. до н. э. проживали венеты. От­сюда, с берегов Чермного (Красного, Русского) моря часть венетов переселилась в Палестину, где они стали называться финикийцами (ханаанеями).


Более неясной и запутанной на первый взгляд пред­ставляется ситуация с этнической природой тех, кого называли арамеями. Библия утверждает, что сынами Сима были Елам, Ассур, Арфаксад, Луд, Арам, и кажет­ся, что причисление потомков Арама — арамеев — к семитам вполне оправданно. Но на примере сыно­вей Хама мы уже убедились, что три ветви народов, идущих от сыновей Ноя, нельзя жестко разделить по расовому или этническому признакам. Это попрос­ту географическое деление, где в одну «семью» могут попасть мицраимы-египтяне, коренные африканцы, и ханаанеи — пришлые арии. Точно такая же «мешани­на» наблюдается и с родом Сима.


Начнем по порядку. Елам (Элам) — древнейшее госу­дарство, занимавшее часть нынешней территории Ира­на. Этнический состав его населения до конца не ясен. По-видимому, он был неоднородным и включал как часть индоевропейских, так и семитских народностей.


Ассур — эпоним Ассирии — один из великих наро­дов древности, уцелевший доныне. Ассирийцы до сих пор живут в разных странах — Ираке, Турции, Иране и других, в том числе и в России. В конце II — первой половине I тысячелетия до н. э. Ассирия была одной из сильнейших стран Передней Азии. Она находилась на территории современного Ирака и во времена своего наивысшего могущества подчиняла себе всю Северную Месопотамию. Подобно Аккаду в более раннюю эпоху, это государство неизменно олицетворяло интересы семитских народов в данном регионе.


Имя «Арфаксад» некоторые толкователи производят из санскрита, и тогда оно понимается как «близкий к ариям» и относится к народу, жившему на северо-запа­де Месопотамии, между арийскими (амореи) и семи­тскими племенами.


Луд — это Лидия, страна в Малой Азии (вспомним лидийского царя Креза, обладателя несметных сокро­вищ). Проживали там, безусловно, индоевропейцы.


И, наконец, Арам — арамеи. Исследователи считают его народом семитской семьи. Мы никак не можем с этим согласиться. Нам не известно ни одного сколь­ко-нибудь удовлетворительного объяснения значения этого этнического имени из семитских языков. С дру­гой стороны, слово «арамей» любой индоевропеец переведет как «арий-муж». Вполне понятно, что для профессиональных историков это не причина для пе­ремены мнения, они еще в юности твердо заучили, что арамейские племена говорили на языке, который при­надлежит к числу семитских. А отсюда вроде бы следу­ет однозначный вывод, что арамейцы были семитами. В этом рассуждении, однако, есть одна серьезная не­увязка, о которой большинство исследователей, по-ви­димому, не задумываются. Надписи, на основании ана­лиза которых ученые делают свои выводы, относятся, самое позднее, к IX-VII вв. до н. э., когда собственно арамеи смешались с коренными народами Ближнего Востока и Месопотамии. Эпоха доминирования ари­ев в этом регионе к тому времени уже закончилась, а изгнавшие их семиты, разумеется, должны были раз­говаривать на своем родном наречии. Язык их обще­ния, безусловно, был семитский, но сложился он под непосредственным влиянием и на основе арийского языка. Вот почему его назвали арамейским!


Самое интересное в вопросе об арамеях состоит в том, что историки доподлинно не знают, ни откуда по­явились они в Азии, ни куда потом подевались. Тради­ционно считается, что арамейские пастушеские племе­на пришли в Северную Месопотамию из более южных аравийских оазисов в XIV в. до н. э. При этом предпо­лагается, что они вытеснили или покорили проживав­ших там амореев, а в дальнейшем растворились среди местного населения, так как об арамеях отсутствуют какие-либо упоминания ранее XI в. до н. э. Столь скуд­ная информация о народе, с именем которого связано название самого распространенного языка в Передней Азии I тысячелетия до н. э., не может не насторожить. Уж, казалось бы, если это племя семитского происхож­дения, то в памяти народов Ближнего Востока и Ме­сопотамии должны сохраниться легенды и предания, рассказывающие о его прошлой судьбе. Но ничего этого пока не обнаружено. Все эти неувязки, однако, легко объясняются, если только считать, что имя «ара­меи» использовалось для обозначения представителей народа ариев — амореев и ханаанеев.


Кстати, жителей Византии называли ромеями. Тра­диционно это объясняется тем, что Византия входила в состав Римской империи, а значит, ее граждане были римлянами, или, допуская возможность искажения это­го имени при греческом произношении, ромеями. Нам, однако, эта версия кажется неубедительной. Кажется странным, что коренные жители Малой Азии вдруг так полюбили чуждое для себя имя. Другое дело, если фор­ма «ромеи» родилась от более древнего имени «арамеи». От нее, заметим, произошло и название «Армения». Дру­гими словами, арамеи под давлением семитов отступи­ли из Северной Месопотамии на север и поселились на территории Малой Азии и Армянского нагорья. Со вре­менем (несколько веков!) их название стало общим для тех местных народов, которые попали в «поле притяже­ния» арамеев-ариев и основательно смешались с ними. Так появились имена ромеев и армян.


Глава 2


СТРАНА РУТЕН: ПРОТИВОСТОЯНИЕ С ЕГИПТОМ И ХЕТТАМИ


Через годы, воды и пески


Да по знойным странам


Шел мой дед — скрипучий от тоски —


К водам Иордана.


Хорошо, что по морю ходил,


Мылся в дальней речке,


В Палестине мазанки лепил,


В Ханаане — печки…


И теперь, когда прошли года,


Заросли курганы.


Ты лети, мой стих, туда, туда —


К водам Иордана!


И. Тряпкин


Утверждением о том, что Россия непохожа на весь остальной мир, никого не удивишь. Но каждый раз, сталкиваясь впрямую с тем или иным проявлением ее своеобразия, не устаешь изумляться. Скажите, напри­мер, почему наша интеллектуальная элита не просто не верит в древность русского народа, а ожесточенно противодействует распространению этой идеи? Поче­му просвещенная русская публика в течение многих лет сомневалась в подлинности «Слова о полку Игореве»? Почему наши профессиональные историки в своем большинстве упорно записывают нас в «мало­летки»? Ведь еще во времена Ломоносова и Татищева были собраны свидетельства, говорящие как раз об обратном. В чем тут дело? Отчасти наших академиков понять можно. Русский народ всегда объединял вок­руг себя другие племена и народности, скромность — наша родовая черта, и потому выпячивать свои великие свершения и многотысячелетний опыт обустройства планеты нам вроде как не к лицу. Однако, с другой сто­роны, ведь настойчиво навязывать народу в качестве научно проверенного знания заведомую чепуху вроде норманнской теории или ее современных перепевов, мягко говоря, не совсем прилично!


Большинство исследователей причисляют русских к числу славянских племен. Но прародиной славян считается Центральная Европа, и, значит, русские, со­гласно такому взгляду, появились на территории сов­ременной России только во время ее славянской коло­низации в VI-VIII вв. Эта теория, придуманная немца­ми еще в ломоносовские времена, дожила до наших дней. Но надо твердо осознавать, что имена «русский» и «славянин» стали употребляться как синонимы толь­ко после X века. Ранее два эти этноса различались меж­ду собой. И это понятно, поскольку славяне на Русской равнине были пришельцами, а русские — коренными жителями. Именно Русская равнина была прародиной русских. Славяне были нашими ближайшими соседя­ми, вот почему культуры русских и славян так схожи между собой.


Предки русских назывались ариями по имени вер­ховного бога Яра, которому они поклонялись. Как это ни покажется странным, но сколько-нибудь полную историю ариев профессиональные историки все еще не создали. В некоторых учебниках по истории Древ­него мира им не отводится даже отдельной главы или, того хуже, параграфа. В своих более ранних книгах ав­тор попытался хотя бы в малой степени исправить эту вопиющую несправедливость.


Согласно нашей концепции, выделение ариев в сре­де других индоевропейских народов связано в первую очередь с возвышением внутри их религиозного «пан­теона» бога Яра (он же Ярила, он же Род). Поэтому и прародина ариев должна находиться в той области Восточной Европы, где наиболее распространены то­понимы с корнями «яр», «ра» (в Белоруссии Яра назы­вали Раем!) или созвучными им. И здесь следует выде­лить бассейн реки Волги, которая в старину называлась Ра и неоднократно поминается в религиозных текстах ариев. Не забудем и то, что древние цивилизации воз­никали вблизи крупных рек, да и русская традиция строить поселения на возвышенном берегу реки (яру!) родилась, разумеется, не тысячу лет назад, а гораздо раньше. Именно берега Волги, как нам представляется, были колыбелью арийской культуры. Отсюда они миг­рировали в самые разные области нашей планеты. На­звания Европы (по-английски «Юропы»), Ирландии, Германии, Армении, Ирана, Ирака, Аравии — все арий­ского происхождения. В сочинении русского книж­ника XII в., получившем название «Слово об идолах», сообщается, что культ Рода (одного из воплощений Яра) охватывал Египет, Вавилон, Малую Азию, Грецию, Рим и славянский мир! Большинство ученых воспри­нимают это как беспримерную похвальбу и заведомое преувеличение. Но в действительности все именно так и было! Арии в своем движении на юг заселили земли Восточного Средиземноморья и добрались до Египта.


Следы былого присутствия ариев в Египте видны «невооруженным глазом»! Египетский бог солнца Ра — это «двойник» русского Яра (в египетском письме не было гласных). Некоторые египетские божества следу­ет также признать русскими по происхождению. Тако­выми являются древнейший бог Бата (Батя!), почитав­шийся в образе быка; демон мрака и тьмы Баб (мужс­кая параллель богини Бабы-яги); богиня Маат — дочь бога Ра; Птах (Петух) — мемфисское божество земли и плодородия. Отдельного упоминания заслуживает бог– покровитель умерших Сокар, изображавшийся в виде мумифицированного сокола или мумии с головой со­кола. В египетском письме отсутствует буква «L», а буква «R» может также произноситься как «L». Но это значит, имя бога Сокара можно прочитать и как «Сокол», что в точности соответствует его образу и подтверждает его арийскую природу. На особую значимость этого бо­жества для древнейших жителей Африки указывает то, что его именем названа знаменитая пустыня Сахара.


Вот еще несколько дополнительных примеров. Во главе сложившегося египетского государства сто­ял царь, часто называемый в литературе фараоном — термином, как обычно объясняют, пришедшим из греческого языка, но восходящим к древнеегипетско­му иносказательному наименованию царя эпохи Но­вого царства (XVI-XI вв. до н. э.) — пер-о, что значи­ло «Большой дом» (т.е. дворец). Но коли так, то слово «фараон» родственно имени русского верховного бога Перуна, а его смысл открывает наше же числительное «первый». «Русская гипотеза» несравненно точнее ха­рактеризует главное лицо государства, носителя вы­сшей власти, чем древнеегипетская! Перун — верхов­ный бог Древней Руси, это один из наших первобогов, древние хетты восприняли и почитали его под именем Пирвы, а балты называли Перкунасом. Сам по себе Пе­рун не вошел в пантеон египетских богов, но «корни» его имени и титула «фараон» одни и те же. Кстати, русское «царь», английское «сэр» и французское «сир» произошли от рожденной в Египте формы «сар», что означает «сын Ра» и служит одним из титулов фараона. На протяжении всей своей истории египтяне поклоня­лись верховному богу Амону-Ра — божественному воп­лощению первочеловека-ария Ману, уподоблявшегося богу Яру, а звезду прямо-таки в русском стиле словооб­разования называли «небка», т.е. малый участок неба.


Для многих наши египто-русские параллели на­верняка покажутся чересчур смелыми. Поэтому самое время обратиться непосредственно к историческим свидетельствам. Согласно египетским источникам, жи­тели Палестины, проживавшие там с древнейших вре­мен, состоявшие в постоянном сношении с Египтом и входившие в состав чужеземного населения восточной окраины дельты Нила, назывались хары (харии). Этим именем обозначался не только сам народ, но и обус­троенная им страна. Она лежала на Сирийском при­брежье. По мнению египтолога Г. Бругша, под этим на­званием фигурировала Финикия, но вполне вероятно, что ее границы были значительно шире. В страну Хар и из нее ходили нагруженные товарами корабли, ее жители вели оживленную торговлю с Египтом, и если верить памятникам и папирусам, то на них смотрели в стране пирамид как на людей уважаемых и почет­ных. Даже рабы и рабыни из страны Хар высоко цени­лись знатными египтянами и покупались за высокую цену Наверное, читатель уже догадался, что хариями египтяне называли поселившихся в Палестине ариев. В данном случае они произносили первую гласную в их имени с глухим придыханием. Те же немцы, к при­меру, воспроизводили исходный для этих названий ко­рень «яр» более звонким образом, так что слово «арий» у них «превратилось в «герр» — господин. Кришнаиты поминают бога Яра в словосочетании «Хара Криш­на» — Верховный Кришна,


Хары имели свои поселения в Северном Египте, и у нас есть основания говорить об их влиянии на древ­нейшую историю Египта. В составе имен царей Ранне­го царства, например, неизменно упоминается бог Хор (Хар, Гор), представлявшийся в виде сокола. Всемир­ная история знает еще только один пример, когда бы имя верховного правителя государства соотносилось с соколом. Это опять-таки русский князь Рюрик, имя ко­торого сопоставляют с общеславянским соколоподобным богом огня и света Рарогом. Но более интересно даже не это. По-египетски имя Хора = Гора означает «высота», «небеса» и отражает лишь часть функций бога, его способность парить в воздухе. Гораздо более полное отражение божественного имени мы находим в русском языке. Гор — это и гора, и гореть, это и Змей Горыныч, и царь Горох, и Святогор, и богатырь Горыня. Корень «хор» порождает не менее богатый ряд ас­социаций — «хор», «хорошо», «хоровод>», русский Солнцебог Хорс. Русская этимология несравненно точнее характеризует образ египетского бога-сокола, а это верное указание на то, что рождался он на древнерус­ской (арийской) «почве». «По сей день герб Египта — расправивший крылья орел. А точнее, сокол. Тот самый сокол-рарог, которого мы уже встречали повсюду где ступала нога русского человека: от Крита до Рюгена, и от Аркаима, через «самостийную» ныне Украйну. до столпов Иверийских. Нет храма в Египте, где бы вы не узрели скульптурное или рельефное изображение царственного, увенчанного коронами Верхнего и Нижнего царств сокола. Учебники, научные моногра­фии, справочники с энциклопедиями дают ему имя Гор. Бог. Гор. Сами египтяне зовут сокологолового бога Хорусом… Сокол-солнце. Фииист Ясный сокол. Свет­лое солнечное божество Хорус. Хорс. Да, тот самый славянский, русский, исконный бог солнца, точнее, солнечная ипостась Рода-Вседержителя» (Петухов Ю. «Колыбель Зевса»).


Выходцы с Русской равнины побывали в Египте и, что называется, «приложили руку» к его истории. Но также совершенно очевидно, что роль пришель­цев-северян там должна была с каждым годом падать, а в какой-то момент они, как чужаки, однажды добив­шиеся власти над страной, вообще должны были пре­вратиться во врагов. На наш взгляд, это произошло во время смуты в Египте и распада централизованной власти (XXII-XX вв. до н. э.). Пришельцы-хары отсту­пили на земли Палестины и Сирии под защиту своих соплеменников (тех же харов-ариев и ханаанеев-ванов). Союз этих арийских племен египтяне называли страна Рутен. Конечно, как и во все времена, эти пред­ки русов объединили вокруг себя и ряд других азиат­ских народов, проживавших на данной территории. Рутен — реальное государство, существовавшее в Пе­редней Азии во II тыс. до н. э.! Но многие ли слышали о его существовании?


Авторы наших учебников лишь мимоходом упоми­нают об этой стране, а то и вовсе ничего не говорят о ней. Так, в частности, поступил Ю. Б. Циркин, автор книги «От Ханаана до Карфагена», специально пос­вященной древнейшей истории Палестины. Но выда­ющийся египтолог Г. Бругш, автор знаменитой книги «Все о Египте», был совершенно противоположного мнения. Он особо подчеркивал, что «в Ханаане соста­вился великий союз народов единого происхождения, которых памятники называют общим именем «рутен». Народы эти управлялись царьками, сидевшими в ук­репленных городах, названия которых записаны на памятниках, и которые позже, большей частью, были взяты завоевательной иммиграцией сынов Израиля». Египетские источники свидетельствуют о более чем полутысячелетнем противостоянии страны Рутен влас­ти фараонов. К счастью, в книге Г. Бругша приводятся многие из этих документов, и мы можем достаточно полно восстановить историю страны Рутен. Но прежде сделаем одно чрезвычайно важное замечание.


«Здесь уместно объяснить название «Рутену» или «Рузену», часто встречающееся в египетских надписях


Нового царства как обозначение Палестины. Галилея называлась «Верхним Рутену». «Рузену» — это, похоже, транскрипция названия, которым население Палести­ны обозначало собственную землю. Поэтому в поис­ках значения следует обратиться к еврейскому языку.


В Библии Палестина называется «Erez» (страна), «Erez Israel» (страна Израиля) и «Arzenu» (притяжатель­ное значение «наша страна»). То, что египтологи чита­ют как Рутен или Рузен, вероятно, является «Arzenu» из Библии».


Мы привели небольшую выдержку из книги «Эдип и Эхнатон». Ее автор — известный американский ис­торик и культуролог Иммануил Великовский. Его отец, Симон Ишиль Великовский, на протяжении всей сво­ей жизни «способствовал сохранению языка Библии», поэтому мы вправе со всей серьезностью отнестись к той информации, которая заключена в вышеприведен­ном отрывке. Прежде всего, оказывается, что египетс­кое название можно прочитать и как «Рузен». Страна Рутену, таким образом, — это Русена или Русь. Но что еще интереснее! Если мы даже не правы в отношении египтян, и те именовали Палестину все-таки страной Рутену, то уж сами евреи абсолютно точно называ­ли ее Арзену или Рузена (напомним, в древнееврейс­ком письме гласных не было). Слово «Русена» («Русь») присутствует на страницах Библии! И. Великовский ненароком открыл одну из тайн библейского текста. Но мало того, в своей книге он приводит список тех девяти мест, где употреблялось это название и где смысл текста был искажен при переводе. В одной из следующих глав мы подробно проанализируем все те фрагменты, где сделаны подобные редакторские прав­ки, а сейчас вернемся-таки к рассмотрению истории Рутены, или, как будем именовать ее в дальнейшем, Средиземноморской Руси.


Первое упоминание о ней относится ко времени Сенусерта III (XIX в. до н. э.). В надписи о своем по­бедоносном походе в страну Рутен фараон сообщает, что воевал против народа Mntyw. В египетских доку­ментах более позднего времени это имя переводят как Менаси. Оно совпадает с именем первого царя Египта! По всей видимости, у ариев существовала устойчивая традиция соотносить основателей государств со сво­им легендарным предком Ману (прародителем чело­вечества, согласно ведийской традиции). Так было не только в Египте и Рутене (Русене), но… и на Крите. Рас­цвет критской цивилизации связывают с правлением царя Миноса (XVII-XVI вв. до н. э.), когда остров со­ставлял единую монархию. Легенды утверждают, что в те времена критянам не было равных во всем Среди­земноморье. Вместе с воинами Русены они составляли мощную антиегипетскую коалицию.


Задолго до героев «Илиады» и «Одиссеи», красо­вавшихся на поле битвы в изящных доспехах, цари и «марины» (витязи) земли Ханаанской в медной броне, на дорогих колесницах появлялись на равнинах Ме­сопотамии, в долинах Палестины да и в самом Египте, встречаясь в битве с египетскими воинами. Влияние соседей из Азии — ариев Митанни и Рутены — замет­но и в военном деле. Именно у них египтяне позаимс­твовали опыт сражений на колесницах. В те времена колесница, запряженная двумя лошадьми, считалась важнейшим средством для достижения победы. Она занимала главное место в боевом порядке. Возниче­го колесницы египтяне называли «казаном», а лошадь именовали «сус». Первое из этих слов каждому русско­му хочется переиначить в «казака», и вряд это будет не­правильно. Что же до второго, то обратим внимание, что в русском языке «соса» означало кобылу, то есть животное, у которой есть (или может быть) сосун — жеребенок.


В первой половине II тысячелетия до н. э. на терри­тории Палестины доминировали племена ханаанеев и амореев. Они возродили на этих землях городскую культуру и придали ей высокое и быстрое развитие. Исследователи отмечают, что носителями городской и земледельческой культур были в основном ханаанеи. Они оказали решающее воздействие на амореев, кото­рые, сохраняя преимущественно скотоводческую эко­номику, концентрировались в предгорьях. Эти племе­на составляли единую этническую общность, поэтому их сосуществование было мирным. И когда более чем через полтысячелетия Моисей отправил соглядатаев «высмотреть землю Ханаанскую», то они, возвратив­шись к нему, сообщили, что «народ, живущий на зем­ле той, силен, и города укрепленные, весьма большие… и Амореи живут на горе, Ханаанеи же живут при море и на берегу Иордана» (Числ. 13:29, 30). И действитель­но, по заключению археологов, период так называе­мого среднего бронзового века II в Палестине (2000– 1550 гг. до н. э.) отмечен общими революционными изменениями во всех аспектах материальной культу­ры: системе поселений, градостроительстве, архитек­туре, керамике, металлургии.


Для поселенческой системы специфично создание значительного числа городов, фортов и земледельчес­ких поселений прежде всего вдоль северной части прибрежной равнины в северных долинах страны. Уже на ранней фазе ряд прибрежных городов имел достаточно мощные фортификационные системы, причем наряду с каменными и кирпичными стенами создавались огромные земляные валы. На последую­щих фазах такие системы еще более увеличивались и усложнялись, дополнялись внутренними валами, опор­ными сооружениями, сочетанием кирпичной или ка­менной основы с перекрывающим ее земляным валом, ширина которого в отдельных случаях превышала 50 метров при толщине кирпичной основы свыше 10 метров. Наличие мощных валов, высота которых так­же превышала 10 метров, явилось характерной чертой фортификаций среднего бронзового века II Палести­ны. Появление подобных сооружений связывают с си­рийской традицией, проникшей в Палестину вместе с ханаанеями, двигавшимися на юг вдоль прибрежной полосы (напомним, что венеты-ханаанеи шли с бере­гов Черного моря).


Что касается городских построек, то уже на ранней фазе среднего бронзового века II Палестины они были представлены достаточно сложными комплексами с четко распланированными кварталами и такими зна­чительными компонентами, как дворцы. В Асоре (сто­лица ханаанеев на севере Палестины) дворцовый ком­плекс занимал 1000 кв. м, а крыша главного храма опи­ралась на столбы, диаметр баз которых превышал 2 м. Во время второй фазы планировка городов продолжа­ет совершенствоваться. Прямые мощеные улицы, их правильное соотношение, пересечения под прямым углом, широкие площади, специальные участки обще­ственных зданий, дворцов и храмов свидетельствуют о существовании общей планировки. В частности, про­слеживается ортогональный принцип планировки с прямоугольными жилыми кварталами, разделяющими их параллельными улицами и блоками жилищ внутри кварталов. Каждый из блоков состоял из небольшого центрального двора с небольшими же комнатами по его сторонам.


В погребальной практике присутствовал обычай коллективных захоронений в пещерах и катакомбах, превращенных в фамильные склепы больших город­ских семей. В связи с этим уместно вспомнить о катакомбной археологической культуре раннего брон­зового века (первая половина II тысячелетия до н. э.) в степных районах европейской части России. Вот и еще одна «ниточка», связывающая Средиземноморс­кую Русь с Русской равниной.


В керамике роспись редка и в большинстве случа­ев монохромна (использовалась красная или черная краска), хотя встречается и бихромная роспись, моти­вы предельно просты: горизонтальные ленты и кон­центрические круги, изобразительные мотивы — пти­цы, антилопы —– единичны. Одна из наиболее много­численных групп — туалетные кувшинчики различных форм, вплоть до зооморфных (в виде рыб и птиц) и даже антропоморфных, имитирующих человеческую голову. Не менее характерны поразительно тонкостен­ные сосуды, названные «яичной скорлупкой», а также распространившиеся в XVI в. до н. э. группы сосудов различных форм (чаши, кратеры, кувшины), украшен­ные шоколадной или двуцветной росписью. Сосуды этих групп также обнаруживаются в восточных райо­нах дельты Нила, в средиземноморских городах на се­вере Сирии даже на Кипре.


В металлургии бронзы данного периода продолжа­ется развитие и совершенствование форм оружия — кинжалов, наконечников копий, топоров. Появляются листовидные наконечники копий с разомкнутой втул­кой, сменив длительный период господства черешко­вых форм. Листовидными же становятся и кинжалы, снабженные несколькими ребрами и коротким череш­ком, на котором с помощью заклепок крепились дере­вянные рукоятки (иногда с каменными набалдашника­ми). Среди топоров доминируют простые вытянутые формы. Сохраняются длинные булавки с отверстием для подвешивания.


Наряду с государством Митанни Рутену была одной из сильнейших держав Передней Азии и Ближнего Востока. На рубеже XVIII и XVII вв. до н. э. на Египет обрушились захватчики-гиксосы, составлявшие пле­менной союз обитателей Южной Сирии и Северной Аравии. Исследователи полагают, что по своему этни­ческому составу он был неоднородным. В него входи­ли, в частности, рутены-ханаане и арии-митаннийцы. Имя первого иноземного царя — Хиан — напоминает нам о ханаанеях, а название Египта о митаннийской богине Гипте! Источники из Мари свидетельствуют о появлении на рубеже XIX и XVIII вв. в Северной Ме­сопотамии (на территории государства Митанни!) народа ханеев. Это были ваны-венеты! Трудно сказать однозначно, откуда пришли они: из Палестины или с берегов Черного моря. Но можно смело утверждать, что в Передней Азии в начале II тысячелетия до н. э. оформился мощный союз двух государств — Рутену и Митанни, во главе которых стояли арийские динас­тии. Профессиональные историки замалчивают или пытаются всячески принизить роль ариев в событиях той поры. А она в Древнем мире была выдающейся! Митаннийцы изобрели способ изготовления мелкой посуды из непрозрачного цветного стекла. Эта техни­ка распространилась впоследствии также в Финикии, Нижней Месопотамии и Египте, но в течение некото­рого времени они вместе с финикийцами были моно­полистами в международной торговле стеклянными изделиями. Не позже XVI в. до н. э. в Финикии открыли способ окраски шерсти в лилово-красный и лилово– синий цвет пурпуром — краской, добываемой из морс­кого моллюска. В связи с этим большое хозяйственное значение приобрел ввоз дешевой некрашеной шерс­ти из скотоводческих районов Сирии, Крита, а позже из всей Передней Азии в Финикию и экспорт оттуда пурпурной шерсти. В городах ханаанской Финикии стали скапливаться большие запасы хлеба и металли­ческих изделий, поступавших в изобилии в обмен на пурпурную шерсть. Дальнейшему расцвету ханаанских городов Палестины и Финикии, аморейских и митаннийских городов Сирии, однако, помешали начавшие­ся после 1600 г. до н. э. вторжения египтян, освободив­шихся к тому времени от власти гиксосов.


Особо жестоким противостояние двух держав было во времена правления Тутмоса III (XV в. до н. э.). Рутен в то время была страной городов. В одной из своих надписей фараон говорит о завоевании 119 городов и земель. Информация Библии о множестве городов в


Ханаане полностью подтверждается! Только жили они в эпоху Тутмоса III отнюдь не мирной жизнью. Четыр­надцать (!) походов совершил этот фараон в страну Рутен (Ханаан). Первый из этих походов был важней­шим и самым значительным из них. Решающая битва между египтянами и рутенами состоялась при городе Мегиддо. Историки относят ее к 1469 г. до н. э. К союзу народа рутен примкнули финикийские хары и хетты. Индоевропейцы сражались с африканцами за право обладания Палестиной, и если какие-то семитские от­ряды и были в их войсках, то они заведомо играли вто­ростепенную роль.


Битва при Мегиддо — первое описанное сражение в истории. Тутмос III вторгся в Центральную Палестину с 20-тысячной армией. Его противники сосредоточили свои силы в долине Мегиддо, севернее горы Кармель, выслав сторожевые заставы, задачей которых было удержать три ведших с юга перевала. Однако египтя­не прорвались через них, рассеяв защитников смелой атакой, которую возглавил сам фараон. В долине за пе­ревалами армия рутенов заняла возвышенность возле крепости Мегиддо. Тутмос выстроил свои войска вы­гнутым фронтом, и в то время, как южное крыло пред­приняло отвлекающий маневр, лично повел северный «рог» в атаку, направив его между флангом рутенов и крепостью. Результатом стало окружение рутенов и полная победа египтян.


Крепость Мегиддо имела важное стратегическое значение, так как преграждала путь из Египта в долину реки Оронта. Кадеш был политическим центром союз­ной коалиции рутенов. Как только египетское войско разбило своего противника на подступах к Мегиддо, Тутмос приказал немедленно обложить город. «Они измерили город, окружив его оградой, возведенной из зеленых стволов всех излюбленных ими деревьев»; его величество находился сам на укреплении, к востоку от города, осматривая, что было сделано. Однако царь Кадеша сумел бежать из города. После нескольких недель осады город Мегиддо капитулировал. Трофеями Тутмоса были: 924 колесницы, 2238 лошадей, 200 комплектов оружия, жатва в долине Ездраелона, снятая египетским войском, 2000 голов крупного и 22 500 голов мелко­го скота. Перечень трофеев показывает, что египтяне снабжались за счет местных средств. Для закрепления успеха они двинулись дальше, захватили еще три горо­да и построили крепость, которая была названа «Тутмос — связывающий варваров». Теперь египтяне вла­дели всей Палестиной. Но для упрочения владычества и подготовки базы на побережье потребовалось еще четыре похода. В конце шестого по счету похода была взята крепость Кадеш.


Согласно египетским документам, неприятельским городам, прежде всего, предлагалось сдаться. Если жи­тели соглашались капитулировать, то с ними обходи­лись дружелюбно, и они облагались умеренной пода­тью. В противном случае город брался приступом, на жителей накладывалась тяжелая контрибуция и, кроме того, они облагались значительной ежегодной пода­тью. Упорно повторявшееся сопротивление вызывало разрушение городов, уничтожение плантаций и насаж­дений, взятие заложников и увеличение выплаты воен­ных податей. Из земли Рутен вывозились помимо взя­тых в заложники царских детей и благородных марина (господ) рабы и рабыни, лошади, рогатый скот, козы, клыки слоновьи, зерно, мука, фрукты, елей, бальзам, медь, серебро, золото, зеленый камень, лазоревый ка­мень, разные другие ценные камни, военные колесни­цы, шлемы, доспехи (брони медные и кожаные), ору­жие, в том числе боевые топоры и каменные молоты, изящные произведения из золота и серебра, статуи, ут­варь и разные домашние принадлежности (отличной работы с инкрустацией), кедровое и черное дерево.


Каждый египетский поход завершался не включе­нием пройденной территории в состав Египта, а лишь грабежом сел и городов (особенно дворцов), угоном скота и людей. Год за годом Тутмос III возвращался в Палестину, чтобы собирать дань. На стенах Карнака он выбил изображения деревьев и растений с такой надписью: «Растения, которые его величество нашел в земле Русене. Все растения, которые произрастают, все цветы, которые находятся в Земле Бога и были обна­ружены его величеством, когда его величество направ­лялся в Верхнюю Русену (Галилею. — А. Л.)». Совершив одну из инспекторских поездок, фараон засвидетельс­твовал, что «получил от Русены дань в этом году» в виде лошадей, колесниц, различных серебряных сосудов местной работы, а также «сухую мирру, 693 кувшина с благовониями, сладкое масло и зеленое масло в коли­честве 2080 кувшинов и 608 кувшинов вина». Об одной из его военных кампаний сказано так «Дань князей Ру­сены, которые пришли выразить покорность… Теперь каждое поселение, в которое прибывал его величес­тво, снабжало хлебом и разными хлебами, и маслом, благовониями, вином, медом, фруктами — в изобилии, превосходящем все… Урожай в земле состоял из оби­лия чистого зерна, зернышка к зернышку, ячменя, бла­говоний (ладана), зеленого масла, вина, фруктов, всего привлекательного, что есть в этой стране».


Различные произведения из Русены очень высоко ценились в египетской столице. Художники-арии до­ставлялись в Египет как пленники, чтобы заниматься там своим ремеслом. На стенах комнат гробницы Рек– мира, визиря Тутмоса III, изображены медники и напи­сано: «Доставка азиатских медников, которых его ве­личество взял в плен, победив Рутену». Над изображе­нием столяров видны слова: «Изготовление сундуков из слоновой кости и эбонита». Есть здесь и каменщи­ки, которые трудятся на строительстве храма. Все это наглядно говорит об искусности ханаанеев в ремес­лах. Западные историки с удивлением пишут о «пора­зительной цивилизации» в Сирии. Во времена Тутмоса III «сирийцы стояли на более высокой стадии раз­вития, чем даже удивительно одаренная раса египтян. Добыча, привезенная в Египет и состоявшая из коль­чуг, позолоченных колесниц и колесниц, отделанных серебром, свидетельствует о таком промышленном и художественном развитии, которое могло оказаться поучительным для Египта. Вместе со всем этим уди­вительным богатством прибыли пленники, которые стали работать в долине Нила, занимаясь ремеслами, привычными для них дома; и пока они работали, они обучали египтян…» (Rogers R W. Cumeiform Parallels of the Old Testament).


Воюя в Палестине и Сирии, Тутмос III должен был неизбежно столкнуться с Митаннийским царством, интересы которого распространялись на эти террито­рии. Оно являлось оплотом переднеазитских народов (и в первую очередь ханаанеев-рутенов!) в их борьбе с египтянами. Однажды египетские военные ладьи, построенные на восточном побережье Средиземного моря, в финикийском Библе, были на запряженных во­лами повозках доставлены на Евфрат, и египтяне поп­лыли на них вниз но реке, захватывая и разоряя митаннийские города и селения.


Тутмос III умер на 54-м году своего царствования. Ему наследовал сын Аменхотеп II, который, подобно отцу, провел свою жизнь в походах, подавляя возни­кавшие то там, то здесь мятежи. Сохранилось свиде­тельство о его походе мщения в страну

7

Рутену Горо­да подряд были дочиста ограблены. Царь, как говорит посвященная этой экспедиции надпись, собственно­ручно захватил 18 пленных и 19 особей рогатого ско­та. Его сын Тутмос IV также совершил несколько азиат­ских походов.


Государство Митанни поддерживало силы непре­кращающегося сопротивления египтянам. В конце концов фараон Тутмос IV вынужден был договориться о мире и разделе сфер влияния с митаннийским царем


Артадамой I. Северная Сирия с выходом к Средизем­ному морю осталась в зоне Митанни, а в своей зоне (Ханаане) египетские фараоны сделали попытку на­ладить выкачивание средств без ежегодных военных погромов.


Если на юге союзу Митанни и Рутену противосто­яли египтяне, то на севере им угрожали их бывшие союзники хетты. Народ хеттов был известен до се­редины XIX столетия только по данным Библии. В ее русском переводе «сынами Хета» или «хеттеями» на­звана одна из доеврейских народностей Палестины и Сирии. В Библии же, к примеру, рассказывается, что царь Давид соблазнил жену хетта Урия, коварно потом лишив его жизни, и даже прижил с нею сына, который был не кто иной, как знаменитый Соломон. Этот «по­лухетт» также питал слабость к хеттским женщинам, поскольку Библия рассказывает, что среди его семисот жен и трехсот наложниц было «много жен хеттских» (III Царств 11:1).


Существование хеттов как одного из народов Древ­него Востока подтвердилось успешной дешифровкой египетской иероглифики и аккадской клинописи. До­полнительные сведения о хеттах дали также клинопис­ные тексты архива из Тель-Амарны в Египте, содержа­щего дипломатическую переписку египетских фарао­нов с разными царями государств Ближнего Востока (на аккадском языке). Судя по этой переписке, Хеттс­кое царство являлось могучим государством, центр которого находился где-то в Малой Азии. Его полити­ческое влияние, однако, распространялось на районы Северной Сирии, где сталкивались интересы египтян, хеттов и Митанни. Таким образом, Хеттское царство (по-египетски, в условном чтении, Хета; по-аккадски Хатти) было крупной державой Древнего Востока.


Предположение о господстве хеттов в Малой Азии полностью подтвердилось в начале XX века, когда в 1906-1912 гг. под руководством немецкого востокове­да Г. Винклера производились первые археологичес­кие раскопки в турецком селении Богазкёй (в 150 км к востоку от Анкары). Археологи открыли здесь тысячи клинописных табличек, часть которых была составле­на на аккадском языке, а подавляющее большинство написано хорошо знакомой аккадской клинописью, но на каком-то неизвестном тогда древнем языке, рас­шифровкой которого сразу занялись ученые. Уже в 1915 г. чешскому лингвисту Б. Грозному удалось опре­делить характер этого языка и заключить, что он при­надлежал к индоевропейской языковой семье. Ученые назвали его «хеттским клинописным» (в отличие от «хеттского иероглифического» — вернее, лувийского, — образцы которого ранее были обнаружены в Се­верной Сирии и МалойАзии).


Дешифровка найденных в Богазкее табличек пока­зала, что на его месте была расположена столица хет­тов — Хаттуса. Свою страну (и царство в целом) хетты обозначали термином «Хатти». Основная территория распространения собственно хеттов включала в себя центральную часть Малой Азии. Окраинные области Анатолии и районы Северной Сирии (а порой и Се­верной Месопотамии) иногда на время тоже подчиня­лись хеттам.


Государство хеттов возникло в середине XVII в. до н. э. в результате слияния пришлых индоевропейцев (неарийцев) с местными племенами, находившими­ся до того времени под властью арийцев. Название «хетты», по-видимому, восходит к имени общеиндо­европейского бога Ки, а сами хетты относятся к той части индоевропейцев, которые задолго до рассмат­риваемых событий мигрировали с территории Евро­пы (прародины индоевропейских народов) в Азию. Соседи Рутену и Митанни, хетты связывали с ариями реальную военную угрозу для их государства, отчего и назвали своего бога войны Ярри. Этот пример нагляд­но показывает, что, с одной стороны, хетты испытали непосредственное влияние языка и культуры ариев (заимствование имени бога), а с другой — с некоторых пор захотели выступать независимой от ариев силой (изменили смысл образа бога Яра). Среди документов хеттской знати, как уже говорилось, обнаружен трак­тат о тренинге лошадей, относимый к XIV в. до н. э. Он содержит индоарийские профессиональные термины и написан специалистом-арием. Познания в коневодс­тве и использование двухколесных боевых колесниц были тем преимуществом, которое предопредели­ло военные успехи митаннийцев, да и ариев в целом. В битве при Мегиддо хетты воевали в союзе с ариями, но и до того, и после мечтали только о лидирующей роли в Передней Азии. Из-за этого хетты неоднократ­но вступали в конфликт с Митанни и рутенами Палес­тины.


Письменные документы, обнаруженные археолога­ми, позволяют восстановить в общих чертах историю хеттов. Их первый («полулегендарный») царь Лабарна отвоевал у ариев часть средиземноморского побережья. В одной из хеттских табличек сказано, что он расши­рил пределы страны «от моря до моря» (обеспечил выходы к Черному и Средиземному морям). При этом хетты присоединили к себе ряд городов-царств в Се­верной Сирии и проникли в Палестину Предел этой экспансии положили воины страны Митанни. Они вы­ступили союзниками Рутену. Митаннийцы отвоевали у хеттов все спорные территории и в буквальном смыс­ле поставили их на место (в битве при Мегиддо хет­ты воевали в союзе с ариями). Однако сразу же вслед за этим египтяне поработили Палестину, Финикию и вторглись в Сирию (походы Тугмоса III). Жители этих земель частью попали под египетское иго, частью вли­лись в число митаннийцев, а частью отступили в за­падные области полуострова Анатолия.


В хеттских документах приблизительно с середины II тысячелетия до н. э. начинает упоминаться могущеетвенная соседняя страна под названием Арсава (Арцава, Арзава). Но в этом названии присутствует та же «корневая» основа, что и в имени библейской страны Арзену-Русене — «аре» (или «рс» без огласовки). Арии называли себя «Арсы» — «сыны бога Яра (Ара)». Ис­полнители ведийских гимнов назывались у индийцев «реи» («риши»). Имя росы (русы) родилось от этих корневых форм, причем изначальной была форма с первой гласной, которая потом отпала. Хетты, расши­рив пределы своей державы до Средиземного моря, разделили некогда единую страну ариев на две час­ти — палестинскую (Рутену-Арсену) и малоазийскую Арсаву. Интересно, что в документах хеттских царей фигурирует так называемая Нижняя страна. Она со­седствовала с Арсавой и некоторое время была ее со­ставной частью. С другой стороны, египтяне часто ис­пользовали словосочетание «Верхний Рутену». Так не служит ли это доказательством, что под этими имена­ми упоминались разные «половинки» некогда единой Средиземноморской Руси?..


В конце XV в. до н. э. воины Арсавы предприняли сокрушительный натиск на контролировавшиеся хет­тами внутренние районы Анатолии. По свидетельству самих хеттских царей, страны Хатти были буквально «уничтожены врагами», причем «враг из стран Арсава» сжег хеттскую столицу Хаттусас. О том, что в словах об уничтожении стран Хатти содержится лишь очень небольшая доля преувеличения, свидетельствует со­хранившаяся переписка фараона Аменхотепа III (пос­ледние годы XV в. до н. э. — XIV в. до н. э.) с царем Ар­савы Тархунорадусом. Поводом для письма послужила просьба фараона дать ему в жены дочь царя Арсавы, переданная ранее последнему в устной форме египет­ским послом. Тархунорадус, в свою очередь, попросил подтвердить это предложение письмом, составленным по-хеттски. Из него-то мы и узнаем о полном круше­нии Хеттского царства: «Ныне страна Хаттусаса погиб­ла». Женитьба Аменхотепа III на дочери царя Арсавы означала прямое признание этой страны на рубеже XV-XIV вв. до н. э. главенствующей силой в Анатолии, заступившей на место «погибшего» Хеттского царства. К этому важно добавить, что митаннийцы установили гегемонию в Северной Сирии и распространили свое влияние вплоть до Палестины. При этом, надо полагать, единство Средиземноморской Руси было восстанов­лено! После ряда серьезных столкновений с Египтом митаинийские цари вступили в дружбу с фараонами и скрепили ее династическими браками. Таким образом, остатки «стран Хатти» оказались плотно замкнуты в кольце враждебных сил и перестали, как могло пока­заться фараону, играть сколько-нибудь значительную роль в большой политике Передней Азии.


Но Аменхотеп ошибся. Через несколько лет дарови­тый полководец Суппшгулимас (1380-1340 гг. до н. э ), пришедший к власти через свержение и убийство за­конного царя — молодого Тудхалияса, напрягая силы своего государства, разорвал сплошной фронт врагов и, отбросив войска Арсавы на запад и совершив вслед за тем удачные походы в Сирию, вновь добился возвы­шения Хеттской империи до ранга одной из великих держав Востока. Аменхотеп III еще застал это время. В поздравлении его сыну Аменхотепу IV (будущий зна­менитый Эхнатон) по случаю воцарения Суппилулимас вспоминал о добрых отношениях между Египтом и воспрянувшей хеатской державой в последние годы жизни его отца.


Суппилулимас не только очистил области «стран Хатти» от войск Арсавы, но, идя по пятам последних, вторгся во внутренние районы этой страны. С воца­рением Мурсилиса II (1340-1315 гг. до н. э.) отноше­ния между хеттами и Арсавой предельно накалились. По словам этого хеттского правителя, царь Арсавы Уххацитис откровенно насмехался над юностью но­вого хеттского властителя и отказывался выдавать ему хеттских подданных, бежавших в Арсаву. Эта дерзость и была поставлена в вину Уххацитису как предлог для войны. Мурсилис II сумел завоевать страны Арсавы. Знаменитая Троя, ранее неизменно входившая в кон­федерацию «стран Арсавы», была тоже переподчинена хеттам. С каждой из подвластных стран хетты заклю­чили мирные договоры. Правители арсавских стран обязались регулярно отправлять в Хатти военные вспомогательные отряды вместе с боевыми колесни­цами, систематически посылать дань хеттскому прави­телю, своевременно выдавать беглецов из Хатти и т.д. Хетты же обещали помогать Арсаве в случае появления врага. Мирные договоры скреплялись клятвой вернос­ти, но она была непрочной, ибо правители стран Арса­вы, улучив момент, сразу же отлагались от хеттов.


Незавидной в то время была судьба и народа Рутену. В одном из гробничных сооружений XIV в. до н. э. царь изображен торжественно восседающим на престоле; перед ним стоят два его наместника южных террито­рий. К берегу Нила у Фив пристали корабли, богато нагруженные данями и дарами негритянских народов. С ними прибыла поклониться царю и негритянская царица; она изображена едущей на повозке, запряжен­ной быками, окруженная своими слугами, которые кладут к ногам фараона богатые дары, привезенные их черной повелительницей. Двор фараона находится в ликовании. Здесь же появляются из далекой страны севера краснокожие князья народа Рутен. (Это, разуме­ется, не означает, что они принадлежат к красной расе, о чем уже говорилось). Князья одеты в богатое разно­цветное платье, черные волосы их тщательно убраны в локоны. Они прибыли, чтобы поднести царю дорогие по материалу и превосходные по исполнению произ­ведения искусства своей страны как залог их мирного настроения и уважения к Египту.


Картина эта подписана египтянами таю «Прибытие податей владетелю земли, приносимых презренными Рутен (ами) под предводительством царского (египет­ского) посла во все страны, царского сына Куш, намес­тника юга Аменхотепа». Над князьями Рутенов стоят следующие, не лишенные значения слова: «Эти цари из страны Верхний Рутен не знали ничего о Египте со времени божественного. Они испрашивают у царя мир, говоря: «Даруй нам свободу от руки твоей; не описаны твои победы, и в твое время нет у тебя вра­гов, все земли покоятся в мире». Дары подносят и ведут лошадей светлокожие слуги (или рабы) князей Рутен. Несущие на себе тяжести, они изображены с красны­ми бородами. Надпись над этим изображением гла­сит: «Это самый лучший выбор всякой утвари земли из серебра, золота, лазоревого камня, зеленого камня и всяких других драгоценностей». Эти подарки севера весьма ценны по материалу, художественной форме и отделке. Под руководством способнейших в изящных искусствах хару-финикийцев вдоль восточного бере­га Средиземного моря развилась и оформилась школа высокого искусства. Ее мастера придавали изящные формы не только предметам роскоши, но и вещам повседневного спроса. Эти предметы развозились фи­никийцами в разные страны и повсюду служили при­мером для подражания.


В XIV-XIII вв. до н. э. фараоны XIX династии Сети I, Рамзес II и Мернепта совершили новые завоеватель­ные походы в Ханаан. С одной стороны, это были ка­рательные акции по отношению к местному населе­нию, а с другой — акции, связанные с длительными и крупномасштабными войнами с хеттской державой. Так, поход Сети I против Рутену закончился взятием Кадета в «земле амореев». Часть своей добычи фара­он посвятил своему покровителю — богу Амону. В над­писи, посвященной этому событию, говорится: «Царь приносит добычу отцу своему Амону, возвратившись из презренной страны Рутен; (она) состоит из серебра, золота, голубых, зеленых, красных и других самоцвет­ных камней и из царей народов, которых он держит связанными в руке своей, — дабы наполнить ими за­пасные склады отца своего Амона за победу, дарован­ную им царю». К этому добавляет надпись о пленных: «Цари народов, не знавших Египта, приводятся пред фараоном вследствие победы его над презренной зем­лей Рутен. Они так говорят, чтобы превознести его святость и воздать хвалу его великим деяниям: хвала тебе! Сильно имя твое, велика слава твоя, радоваться может народ, подвластный твоей воле, но скованным является тот, который переходит твои границы. (Кля­немся) именем твоим! Не знали мы Египта, не входили в него отцы наши. Подари нам свободу из руки твоей». В изображениях даров храму мы видим золото, се­ребро, драгоценные камни в кошельках или мешках, а также разные золотые сосуды, в числе которых мы упомянем о рогах, из которых пили вино; все эти вещи украшены головами животных и другими изящными украшениями, причем мы напоминаем о том, что выше уже говорили о художественном вкусе и артистичес­кой работе жителей Передней Азии, представлявшей особый высокоразвитый мир искусства.


Любопытна та связь, которую устанавливает над­пись между рутенами и хеттами: «Великих царей пре­зренной земли Рутен ведет сюда царь вследствие своих побед над народом хита, чтобы наполнить хранилища своего отца Амона-Ра, господина Фив, потому что он ему даровал победу над миром юга и подчинение мира северного». Под «миром северным» здесь понимается страна Рутену, которая до похода Сети I контролиро­валась хеттами.


В середине XIV в. до н. э. хетты разгромили митаннийцев. После этого нашествия государство Митанни вступает в полосу смут и раздоров. В ходе борьбы за высший престол арии утрачивают здесь свои позиции: с середины XIII в. до н. э. среди имен митаннийской знати пропадают арийские имена. Свою возросшую силу хетты продемонстрировали и Египту. На рубеже XIII-XII вв. до н. э. объединенная коалиция азиатских стран во главе с хеттским царем Муваттали отразила набег египтян на Сирию. Для войны в Азии фараон Рамзес II собрал двадцатитысячное войско. Армия Му­ваттали состояла из 30 тысяч воинов. Решающее сра­жение состоялось у города Кадет на реке Оронт (близ современного города Хомс в Сирии). В этой битве египтянам устроили засаду, и хотя Рамзесу II удалось вырваться из окружения и отразить противника, он так и не сумел победить хеттов и овладеть городом. Одна­ко и хетты не сумели продвинуться на юг. Для ариев Митанни, Рутену и Арсавы ее исход, думается, был без­различен, поскольку сражались их враги. Но воины-арии как подданные хеттского царя входили в состав его войска.


Египтяне при поддержке семитских племен плано­мерно «выдавливали» арийские племена с территории Ханаана. Союз с митаннийцами позволил рутенам несколько приостановить этот процесс, правители с арийскими именами известны в Палестине вплоть до XIV в. до н. э., что объясняется сильным влиянием здесь митаннийцев, но в целом арии все более и более «рас­творялись» в местной среде. В восьмой год царство­вания Рамзес II совершил карательную экспедицию в Ханаан. Египтяне воевали в той части страны, которая позднее называлась Галилеей. Жители этой области и соседних с ней местностей так упорно сопротив­лялись воле фараона, что он специально предпринял против них поход, закончившийся взятием их укреп­ленных мест и отправлением в Египет военнопленны­ми их царей, старшин и всех способных носить ору­жие. Раздражение египтян против этих возмутившихся народов высказалось в изображениях, в которых побе­дители злословят над побежденными, бьют их и, для обозначения презрения к ним, дергают их за длинные ханаанские бороды. Изображение взятых городов на­ходилось на одном из пилонов Рамзесова храма запад­ной части Фив. Для каждой крепости была начертана особая надпись, начинающаяся словами: «Это город, взятый царем в год 8-й»; к этому добавлялось назва­ние местности. В частности, был захвачен ряд городов в земле амореев, а также Салем (по-древнееврейски «мир»). Традиционно полагают, что это укороченное название Иерусалима, т.е. «Яр-мира» — или «Мира ариев»!


После многолетней кровопролитной войны между египтянами и хеттами был заключен мирный (скреп­ленный женитьбой Рамзеса II на дочери хеттского царя) договор. «Это был оборонительный и наступа­тельный союз, имевший целью держать в повинове­нии беспокойный и буйный мир ханаанских народов, находящийся посредине между договаривающимися сторонами, и, кроме того, воспрепятствовать всяко­му восстанию и движению враждебно настроенных семитов и вогнать их в те пределы, которые были им назначены. Мы заметим, что в этом договоре обраще­но особое внимание на тех дурно настроенных под­данных Египта, которые стремились выселиться из долины Нила. Между строками, кажется, можно читать о народе израильском, который со времени своего во– шествия в Египет умножился чрезмерно и, по всей ве­роятности, готовился уже выйти из-под власти своих притеснителей» (Г. Бругш. «Все о Египте»). Важно доба­вить, что этот договор был направлен и против арийс­ких племен, которые героически пытались отстаивать свою независимость. Достаточно сказать, что в это время для обозначения витязя египтяне стали исполь­зовать слово «ариэль». В этом слове только суффикс «эль» можно считать семитским по происхождению, но корневая основа арийская! Семиты называли богатырей-ариев на свой лад — ариэлями, и это название прижилось у египтян в значении «прекрасного воина», «героя».


Приблизительно в середине XIII в. до н. э. мало– азийская Арсава сумела освободиться из-под власти хеттов. В то время это был единственный «островок» в Передней Азии и на Ближнем Востоке, где предста­вители арийских племен могли считать себя незави­симыми. Но впереди уже маячил призрак Троянской войны — войны, в ходе которой Средиземноморская Русь погибла. Ее гибель подытоживала более чем двухтысячелетний период арийской гегемонии в Среди­земноморье и Двуречье. Проникнув сюда приблизи­тельно в середине IV тысячелетия до н. э., они вместе с коренными народами Египта, Ближнего Востока и Месопотамии создали уникальные цивилизации. Арии обустроили земли современной Греции и были в чис­ле создателей крито-микенской культуры. Следы ариев видны повсюду, но историки стараются не замечать их. Профессионалам прекрасно известно, что в Трос были найдены предметы с изображением свастики (символа коловорота, кругового движения солнца) — характер­ного знака древних ариев, но они предпочитают не упоминать об этом! Все заслуги в строительстве пер­вых цивилизаций они приписали египтянам, грекам и семитам. Мы ни в коей мере не хотим преуменьшить вклад этих народов в общее дело! Нас даже не очень обижает, что напрочь отрицаются заслуги наших пред­ков, мы к этому уже привыкли. Но вот то, что ученые не хотят замечать очевидное, удивляет. Оказывается, что проще пропагандировать миф о какой-то диковинной средиземноморской расе, неведомо куда испарившей­ся с планеты, чем рискнуть произнести правду.


Перед всеми нами, живущими в России 2012 года, налицо последствия развала Советского Союза. Про­шло больше 20 лет, а какая из бывших союзных респуб­лик, исключая Белоруссию, поминает добрым словом русских? Кто отстроил города в Средней Азии? Кому прибалты обязаны своим промышленным потенциа­лом? Где учились современные лидеры национальных элит? Все прочно забыто. Что же говорить о событи­ях четырехтысячелетней давности?.. Но как бы то ни было, мы должны перечитывать Библию с ясным по­ниманием того факта, что на землях древнего Ханаана некогда проживали наши предки и лепили там свои печки. Об этом, может быть, думал поэт Николай Тряпкин, когда писал стихотворение, приведенное в эпиг­рафе. Оно посвящено, казалось бы, совсем недавним событиям, но в тексте присутствует древнейшее назва­ние Палестины — «Ханаан». Может быть, конечно, это было сделано ненамеренно, но ведь предчувствие ис­тины — это тоже знание!..


Глава 3


ВО ВРЕМЕНА АВРААМА, ИЛИ О НАЧАЛЕ РУССКО-ЕВРЕЙСКОГО ДИАЛОГА


От родных многоводных Халдейских равнин,


От нагорных лугов Арамейской земли,


От Харрана, где дожил до поздних седин,


И от Ура, где юные годы текли, —


Не на год лишь один,


Не на много годин,


А на вечные годы уйди.


В землю обетованную.


В. Соловьев


Запад, Норд и Юг в крушенье,


Троны, царства в разрушенье, –


На Восток укройся дальний


Воздух пить патриархальный!..


В играх, песнях, пированье


Обнови существованье!..


Ф. Тютчев


Библия — один из важнейших источников по исто­рии Ближнего Востока. Несмотря на то что это в пер­вую очередь свод религиозных текстов, он содержит и чрезвычайно много конкретной исторической ин­формации. К примеру, из нее мы узнаем, что евреи не были коренными жителями Палестины (библейского Ханаана), а до прихода туда проживали в Месопота­мии.


Потомок Сима и отец прародителя евреев Авра­ама — Фарра — проживал в столице древнего Шуме­ра Уре. У Фарры было три сына: Аран, Аврам (с некото­рого момента он стал именоваться Авраамом; об этом чуть далее) и Нахор. Самый старший из них, Аран, умер рано, оставив только одного сына, Лота. Аврам взял в жены свою сводную сестру, Сару (впоследствии Сарру). Сама Библия не открывает причину, по кото­рой семейство Фарры покинуло свою родину. Из нее мы можем узнать только, что «взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, не­вестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую; но, дойдя до Харрана, они остановились там» (Быт. 11:31). Харран был большим торговым городом на до­роге из Ниневии в Дамаск. Он входил в состав много­национального государства Митанни, во главе которо­го стояла арийская династия.


При расшифровке хроник, рапортов и переписки царства Мари, входившего в состав Митанни (амореи были гвардией митаннийских царей!), обнаружилась удивительная вещь: упоминаемые в этих документах названия городов Нахур, Фаррахи, Сарухи и Фалеки поразительно похожи на имена родственников Авра­ма — Нахора (такое имя носят его дед и брат), Фарра (отец), Серух и Фалек (прародители патриарха). Кроме того, там говорится о племенах авам-рам и иакоб-эль, которые появились на границе и досаждали жителям Мари. Названия этих племен совпадают с именами са­мого Аврама и его внука Иакова. Кстати и то, что тестя Аврамова брата Нахора в Библии зовут Харран, так что и здесь мы видим полное совпадение имени человека с названием города. В результате этого открытия напра­шивается следующий вывод: имена патриархов — это в действительности названия племен или городов, ос­нованных или завоеванных этими племенами. Таким образом, Аврам — это мифологическое олицетворе­ние одного из племен, двигавшегося из Месопотамии в Ханаан и по пути осевшего на некоторое время в Харране. В его лице народная память воплотила всю историю племени, перекочевавшего в новую страну.


Итак, вопрос об историчности миграции еврейс­кого народа из Месопотамии решается положитель­но. Но в какое время происходила она? Традиционно начальную волну еврейского переселения относят к XVIII в. до н. э. Зенон Косидовский в своих «Библейс­ких сказаниях» красочно описывает, как Фарра безбед­но жил в Уре. Согласно версии писателя, у отца Аврама был двухэтажный, кирпичный дом. Маленькие сени за входной дверью, где гость мог в водоеме ополоснуть ноги и руки, вели на мощеный двор. По каменной лестнице обитатели дома поднимались наверх, где располагались отдельные комнаты. Они соединялись галереей, покоившейся на четырех столбах. По пока­той крыше, нависавшей над галереей, дождевая вода свободно стекала во двор, а оттуда по каналу — на ули­цу. За лестничной клеткой были расположены: терра­котовый туалет, кухня, кладовая, баня и помещение, в котором рабыни растирали жерновами зерно на муку. Такую картину Зенон Косидовский воссоздал, исхо­дя из результатов археологических раскопок в Уре и предположения, что Фарра был свободным и богатым гражданином этого города. Исследователь считал, что Фарра был из рода скотоводов-кочевников, преуспев­ших в посреднической торговле. Сначала его предки просто обменивали свои изделия — кожу, ткани из ко­зьей шерсти, жиры, масло, молоко и мясо — на товары, которые сами не производили. Со временем они обна­ружили, что могут получать прибыль, покупая товары в одном городе и продавая их дороже в другом. Такой торговле способствовало то, что кочевники все время были в пути, и оседлое население городов и деревень охотно пользовалось их услугами.


По Косидовскому, Фарра именно таким образом сколотил свое состояние. Потом, однако, он пришел к выводу, что ему выгоднее расстаться с кочевой жиз­нью, поселиться в Уре и заниматься посредничест­вом между кочевыми племенами и их покупателями. От этих странствующих купцов и скотоводов Фарра узнал много интересного о городе Харране, который находился на одном из самых оживленных торговых путей того времени. Этот протоптанный каравана­ми путь вел от Персидского залива вверх по Евфра­ту, в районе Харрана круто сворачивая на юго-запад, проходил мимо городов Кадета и Дамаска, пересе­кал Ханаан вдоль средиземноморского побережья и подходил к границам Египта. Харран был своеобраз­ной международной ярмаркой, и проживать там было чрезвычайно выгодно торговцу-посреднику. В то же время возможности для этого выгодного «бизнеса» в самом Уре постоянно сокращались. Могущественный вавилонский царь и великий законодатель Хаммурапи (1792-1750 гг. до н. э.) объединил земли Месопотамии в единое государство со столицей в Вавилоне и восста­новил по всей стране всеобъемлющую по полномочи­ям, деспотическую по характеру царскую власть. Царь Хаммурапи прославился также своим сводом законов, которым месопотамские юристы пользовались более тысячи лет после его составления. Эти законы носи­ли очень суровый характер, и большинство преступ­лений каралось смертью. Политика Хаммурапи была направлена на ограничение определенными рамка­ми ростовщичества — величайшего социального зла того времени, ведшего к быстрому обезземеливанию общинников и даже утрате ими личной свободы. Но­вые законы устанавливали максимальный размер рос­та по займам: 20% для денежных и 3096 для натураль­ных займов. Устанавливался также максимальный срок долговой кабалы — три года. Вполне понятно, что для свободных «предпринимателей», вроде Фарры, такие нововведения были крайне нежелательны. Поэтому он решил эмигрировать и вместе со своей семьей пересе­лился к северу — в город Харран.


Ряд исследователей полагает, что миграция семи­тских племен из Месопотамии стала составной частью общего движения скотоводческих племен, обобщенно именуемых гиксосами. Эта переселенческая волна, минуя Ханаан, докатилась до Египта, где гиксосы хо­зяйничали более века. Общая ситуация, связанная с вторжением гиксосов в Египет, в целом соответству­ет «египетской истории» Аврама: еврейский патриарх пробыл там какое-то время, был допущен и обласкан фараоном, а после бедствий, обрушившихся на страну пирамид, со всеми нажитыми богатствами вернулся в Ханаан. Но в такой интерпретации событий присутс­твует и очевидно слабое место. Она предполагает су­ществование в древнееврейской исторической тради­ции провала почти в пятьсот лет, вплоть до Исхода в XIII в. до н. э. Правда, ученые, придерживающиеся этой точки зрения, пытались отождествить древних евреев с народом хапиру, упоминаемым в переписке сирийс­ких и митаннийских царей. Однако и в данном случае историки отказались от мысли видеть в нем какое-то единое этническое образование. В городах-государс­твах Сирии XVIII-XVI вв. до н. э. было сильно развито ростовщичество. Давали в долг и отдельные хозяева, и целые сельские общины. Многие документы сфор­мулированы как сделки дарения или купли-продажи, хотя полагают, что на самом деле речь идет лишь о передаче права получать с этих селений налоги и по­винности, а также взимать «пени» в случае невыплаты в срок. Это способствовало интенсивному имущест­венному расслоению общества с обнищанием рядо­вых общинников. Те из должников, которые бежали от своих заимодателей, становились хапиру. Очевидно, что общество этих «вольных» людей не могло быть од­нонациональным, да и более того, все, что мы сегодня знаем о евреях, убеждает, что они, подобно Фарре, ско­рее выступали бы в роли ростовщиков, но не хапиру В связи с этим большинство современных исследо­вателей решительно отказались от высказывавшегося ранее предположения, что в термине «хапиру» следует видеть древнейшую форму этнического названия "еврей".


Новую версию еврейского этногенеза сформули­ровал уже упоминавшийся нами историк А. А. Немировский. Одно из ключевых его положений состоит в том, что следует безусловно довериться Библии в той ее части, где прослеживаются «привязки» к реальным историческим событиям. Или, по-другому, к тем ут­верждениям, которые однозначно характеризуют ту или иную историческую эпоху. Забвение архаической племенной общностью собственного прошлого трех-, четырехсотлетней давности с подменой его новой ис­кусственной компилятивной версией А. А. Немировс– кий считает «совершенно невозможным». Этому про­тиворечат в первую очередь архаическое отношение к предкам и элементарный здравый смысл. «Таким обра­зом, — заключает исследователь, — нам представляется целесообразным относиться к ядру традиции — то есть к ее исходным сюжетам, очищенным от фольклорных деталей позднейших наслоений и связок, — с предва­рительным доверием». В сущности, А. А. Немировский предлагает с предельным уважением отнестись к по­колениям хранителей той части исторической тра­диции, которая была облечена в форму мифов, сказок и народных преданий. Эта совершенно естественная мысль живет внутри любого человека. Другое дело, что профессиональные историки противопоставляют сви­детельства мифов информации, почерпнутой непос­редственно из источников, и придают им, как правило, более низкий статус. А. А. Немировский же, напротив, утверждает, что «мы вправе не просто использовать традицию при исторической реконструкции, но и считать ее приоритетным источником».


Для большинства современных ученых эта мысль покажется новой. Но об этом давным-давно уже пи­сал наш выдающийся соотечественник — Алексей Степанович Хомяков — в своем историческом сочи­нении «Семирамида»: «Повторяю еще: важнее всяких материальных признаков, всякого политического ус­тройства, всяких отношений граждан между собой предания и поверья самого народа». Воссозданная на сегодняшний день история Древней Греции опирает­ся в значительной степени на мифологическое насле­дие греков. Только благодаря безусловному доверию к поэмам Гомера Шлиман открыл Трою. Соединение знаний, донесенных до нас древней народной тради­цией, с достижениями исторической науки — одно из перспективнейших направлений изучения прошлого. Писатель В. И. Щербаков даже дал ему название — метаистория, то есть то, что лежит за пределами собс­твенно исторического знания (данных источников, документов и т.д.). В России такого рода исследования проводятся главным образом непрофессиональными историками. Поэтому знаменательно, что А. А. Неми­ровский выполнил свое исследование в рамках кан­дидатской диссертации, результаты которой приняты научным сообществом. Что ж, как говорится, «лед тро­нулся»…


Согласно Библии, евреи являются потомками Сифа — третьего сына Адама и Евы, рожденного после гибели Авеля и бегства Каина. По-древнееврейски это имя звучало как «Шет» и соответствовало Суту (или Шуту), почитавшемуся в качестве первопредка племе­ни сутиев. Обычно историки отождествляют сутиев с амореями, что совершенно неправомерно. Другое дело, что арии-амореи, оказавшись в Месопотамии, перемешались с семитскими народами. Древние евреи выделились из сутийско-аморейской среды. Впитав в себя элементы арийской культуры, они остались по ра­совым признакам семитами. Сутийские племена, засви­детельствованные в XII в. до н. э. в Заиорданье, обозна­чались как «ибри». Это буквально значит «перешедший (через реку)» (под рекой понимается, конечно, не Иор­дан, которого они тогда не переходили, а Евфрат), т.е., по существу, «пришедшие из Месопотамии». Но поня­тие «ибри» здесь отнюдь не равнозначно еврейскому народу позднейших времен (древнееврейское «ибри», современное «иври») — под этим обозначением име­ются в виду все потомки легендарного патриарха Ав­раама и даже его отдаленного, еще более легендарного предка Евера.


За действительную точку отсчета еврейской этноистории А. А. Немировский принимает «переход» («эбер») через Евфрат, при этом он признает патриар­хов Аврама, Исаака и Иакова историческими личностя­ми, связанными с общностью «ибри» («перешедших»). Переселение же этой общности к западу увязывается с крупномасштабной кампанией касситского царя Ва­вилона Кадашман-Харбе I по изгнанию за пределы Ме­сопотамии всех сутиев. Кампания эта датирована на­чалом XIV в. до н. э. Таким образом, А. А. Немировский предлагает «сместить» эпоху патриархов на четыре века ближе к нашему времени. В качестве важнейше­го обоснования своей точки зрения он выдвигает сви­детельство Библии о том, что, придя в Ханаан, Авраам вступил в контакт с хеттами, которые укрепились здесь только во второй половине XIV в. до н. э.


А. А. Немировский традиционно считает аморе­ев Месопотамии семитами. Повторимся еще раз: это очень упрощенная (и вообще говоря, неправильная) точка зрения, но для начала XIV в. до н. э. она в извес­тной степени соответствовала истине. Амореи к тому времени уже «растворились» в своем семитском ок­ружении. Арии никогда не составляли большинства населения в тех странах, где они властвовали. Через некоторое время после их прихода в ту или иную зем­лю местные «князья», обученные пришельцами, вклю­чались в число правящей верхушки. Как бы ни были сильны и многочисленны «колонизаторы», но при мирном отношении к «аборигенам» они неизменно смешиваются с коренными жителями и обязательно привлекают их к руководству страной.


Дошедшие до нас древнееврейские мифы говорят именно в пользу такого развития событий. Так, один из них повествует о том, что Фарра был вовсе не мирным скотоводом-кочевником, а верховным полководцем, состоящим на службе у царя Нимрода. Перескажем этот миф.


Однажды вечером все придворные, советники, аст­рологи царя Нимрода собрались в его дворце на пир. В тот же вечер родился Аврам, сын Фарры, и когда гос­ти возвращались в свои дома, то глядели на небо, пото­му что огромная комета появилась на востоке, облетела горизонт и проглотила четыре звезды в разных частях Небес. Астрологи не могли прийти в себя от изумле­ния, ведь они понимали, что означает это предзнаме­нование, и шептали друг другу: «Новорожденный сын Фарры станет могущественным императором. У него будет много потомков, и они населят землю, сбросят с тронов царей и возьмут себе их земли».


Когда наступило утро, они вновь собрались все вместе и сказали: «Царь Нимрод не видел комету. Если он узнает о ней не от нас, то спросит: «Почему вы скры­ли от меня столь знаменательное событие?» И он убьет нас. Надо обезопасить себя и обо всем ему рассказать ему».


Так они и сделали, посоветовав Нимроду: «Заплати Фарре и убей младенца, пока он сам не родил сыновей, которые убьют твоих и наших потомков».


Нимрод послал за Фаррой и приказал ему: «Продай мне сына!» Но Фарра ответил так: «Чтобы царь ни при­казал своему слуге, тот должен исполнить. Все же я по­корно прошу твоего совета в одном деле. Вчера совет­ник Айтун был гостем за моим столом. Он мне сказал: «Продай мне своего большого быстрого жеребца, кото­рого наш владыка подарил тебе, и я наполню твой дом золотом, серебром и отборным овсом». Как, господин, я должен был ответить ему, чтобы его не обидеть?»


Нимрод гневно вскричал: «Неужели ты так глуп, что раздумываешь об этой сделке? Разве в твоем доме мало золота и серебра? И какой смысл в золоте и серебре, если ты продашь мой подарок, самого лучшего коня на земле?»


Фарра тихо ответил: «Царь приказывает мне не про­давать сына? В его цели не входит убивать его? Какой смысл в золоте и серебре, если умрет мой наследник? Разве мои сокровища не вернутся к царю, если я умру бездетным?»


От этих слов Нимрод разгневался еще сильнее, но Фарра мирно продолжал: «Все, что принадлежит мне, принадлежит моему царю! Сделай, как тебе угодно, возьми моего сына без всякой платы».


«Нет, — отказался Нимрод, — я должен заплатить тебе за ребенка!»


«Тогда у меня есть к моему царю одна просьба».


Нимрод согласился выслушать его, и Фарра сказал: «Дай мне три дня отсрочки, чтобы я мог посоветовать­ся с моей душой и моими родичами, как с радостью сделать то, что царь требует в гневе».


Нимрод не отказал Фарре, и на третий день его пос­ланцы забрали ребенка. Фарра, понимая, что ему и его родичам не жить, если он не подчинится, взял сына ра­быни, рожденного в ту же ночь, что и Аврам, и отдал его царю, получив от него много золота и серебра.


Приказав убить младенца, Нимрод забыл о нем. Фарра же спрятал Аврама в пещере вместе с доверен­ной кормилицей и из месяца в месяц носил им еду. Гос­подь позаботился об Авраме в следующие десять лет, хотя некоторые говорят, что миновали тринадцать лет, прежде чем Фарра разрешил Авраму покинуть пещеру, где тот не видел ни солнечного, ни лунного света; но, выйдя из пещеры, он умел отлично говорить, презирал священные рощи, ненавидел идолов и верил в могу­щество Создателя.


Само по себе это древнееврейское предание кажет­ся обыкновенной сказочкой, от которой историку ни­какого прока. Но не будем торопиться. Для начала за­дадимся вопросом, а что это за царь Нимрод, которому так преданно служит Фарра? В Книге Бытия сказано (10:8-10), что Хуш, сын Хама, родил Нимрода. «Сей начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом

note 1

… Царство его вначале составля­ли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннар». Все эти города находились на юге Месопотамии, значит, Нимрод — верховный правитель этой области, и его власть, очевидно, распространяется и на Ур — родной город Фарры. Выражение «он был сильный зверолов», видимо, характеризует его личную силу и мужество. Нимрода отождествляли с Орионом — великаном из греческой мифологии, прославившимся своей красо­той и подвигами на охоте. Значение имени «Орион» весьма прозрачно, Ори-он — значит «он Арий». И это не случайное совпадение!


Имя деда Нимрода — происходит от имени арийс­кого бога Камы. Теперь вспомним, что у касситов, влас­твовавших над Вавилоном в XVI-XI1I вв. до н. э., был верховный бог Кашшу, по его имени и называлось и племя. Но ведь Кашшу — это то же, что Кощей (Кош, Хуш)! А это значит, что имя отца Нимрода — Хуш — этимологический «двойник» имени древнерусского бога Кощея.


О самих касситах — разговор особый, для ученых они таят еще множество загадок. Но мы, в обоснова­ние своей точки зрения, сошлемся лишь на мнение видного специалиста по Древнему Востоку, академи­ка Б. А Тураева (1868-1920), который написал в книге «История Древнего Востока», что касситы, «по-види­мому, подверглись арийскому влиянию».


Итак, данные мифа, Библии и дошедших до нас исторических документов удивительно согласуются между собой, и мы можем утверждать, что прароди­тель евреев Фарра командовал войском касситского царя Нимрода. Имя последнего, видимо, изначально писалось как Нин-Род с приставкой «нин», которая в наиболее архаичных шумерских текстах означа­ет «господин». Таким образом, и дед, и отец, и сын в благородном царском семействе носят имена наших богов, а то, что занесло древних русичей в Месопота­мию, так ведь в Библии черным по белому написано, что все народы вышли именно отсюда. Никого, к при­меру, не удивляет, что в Книге Книг фигурируют име­на Мария и Иван (правда, в греческой форме Иоанн). Отчего же тогда там не может присугствоиать и Кош (Кощей)? Ведь они персонажи одних сказок, а в зна­менитой сказке «Марья Моревна» вообще составляют любовный треугольник. И потом, существует же «Сло­во об идолах», автор которого говорит, что Роду пок­лонялись в Вавилоне. Только этому почему-то у нас до сих пор мало кто верит…


Контакты древних евреев с ариями Месопотамии — это не догадка, не гипотеза, это неоспоримый факт! Имя Арана, брата Аврама, арийского происхождения. Сара — женская параллель имени «Сар», что, напом­ним, означает «сын Ара (Яра)»; по некоторым мифам Сара — дочь Арана. Аврам — производное от Брамы, имени творца мира в арийской мифологии, а имя жены еще одного брата Аврама — Милка — вообще од­нозначно русское. Все эти имена разительно непохо­жи на те исконно еврейские, которыми так богата Биб­лия. Евреи контактировали с ариями и отчасти впита­ли их культуру. Это обычное дело, хотя носить чуждые имена не всегда приятно. Вот почему однажды Господь явился к Авраму и сказал: «Я — вот завет Мой с тобою: ты будешь отцом множества народов, и не будешь ты больше называться Аврамом, но будет тебе имя: Авра­ам… И сказал Бог Аврааму: Сару, жену твою, не называй Сарою, но да будет имя ей: Сарра» (Быт. 17:4-5,15).


Наша интерпретация иудейского мифа о Фарре и Нимроде подтверждает точку зрения А А Немировского, что евреи (семейство Фарры) покинули Ур в резуль­тате их преследования со стороны одного из касситских царей (сына Хуша). Важная деталь мифа заключа­ется в том, что Фарра выведен высокопоставленным военным, то есть способным организовать охрану

7

и защиту переселенцев. Путь их лежал в страну Митанни, которая в то время переживала период своего заката и уступила право гегемонии в этом регионе хеттам. С са­мого начала своего существования эта орана строилась как многонациональное государство. Но в критические моменты развала империй, как правило, обостряются межнациональные распри. В связи с этим арийская ди­настия, правившая страной, попыталась выделиться с частью своих соплеменников из общей массы населе­ния. Видимо, так образовались племена арамеев. Дру­гими словами, ни из каких аравийских пустынь арамеи не приходили и никаких амореев они не покоряли, как это пишут в учебниках. Просто внутри семитизированных амореев произошло разделение по этническому признаку. Общаться они, разумеется, продолжали на языке, который был понятен и ариям, и семитам. Ясно, что это была смесь семитского с нижегородским. Лин­гвисты называют его арамейским и относят к группе семитских языков. Что ж, примем их классификацию, но не будем забывать, что этот язык взращен на почве, изрядно удобренной древнерусской лексикой.


В Харране Фарра вскоре преставился, и род его раз­делился. Семья Нахора осталась в стране арамейцев, остальные же отправились в Ханаан. «И был голод в той земле (Ханаане. — А. А.). И сошел Аврам в Египет, пожить там, потому что усилился голод в земле той» (Бытие 12:10). Египетский период едва ли не самый загадочный в истории евреев. В документах, обнару­женных в стране фараонов, отсутствуют какие-либо прямые упоминания о появлении, пребывании и исхо­де их из страны. Библия, напротив, содержит ряд ин­тересных сведений, но они обрывочны. Относитель­но миссии Авраама и Сарры мы знаем только, что они были вхожи к фараону, но изображали перед ним бра­та и сестру. Сарра «была взята в дом фараона», а Авраам сказочно разбогател. Так бы и жили они, не зная печа­ли, но Бог обрушил несчастья на фараона за то, что он живет с замужней женщиной. Узнав о том, что он был коварно обманут, фараон, однако, не стал мстить, а от­пустил патриарха и его родственников с миром и не стал отбирать у них нажитые богатства. Спрашивается, кто был этим египетскимфараоном?


Голод в Ханаане, о котором упоминается в Библии, надо полагать, был связан не с падежом всего скота или неурожаем в стране, а с длительными военными действиями на ее территории. Приблизительно с сере­дины XIV в. до н. э. Ханаан и Сирия стали ареной ожес­точенной борьбы между египтянами и хеттами. Мес­тные князья были раздроблены и пытались выгадать собственный интерес, лавируя между двумя могучими державами. В Ханаане царил хаос, и переселенцам из Месопотамии крайне тяжело было бы выжить в этой ситуации.


Начало смутных времен в Земле обетованной ис­торики четко соотносят с временем правления Амен­хотепа IV (Эхнатона). Продолжалось оно семнадцать лет. Относительно абсолютных датировок ученые спо­рят. Датой вступления фараона на трон назывались и 1368 г. до н. э. (Советский энциклопедический словарь), и 1364 г. до н. э. (Жак К. «Египет великих фараонов». М.:


Наука, 1992). Царствование Аменхотепа IV знаменует разрыв в плавном течении исторического развития страны. Он взошел на трон в возрасте пятнадцати лет. Вероятно, к тому времени Аменхотеп IV был уже женат на Нефертити. В первые четыре года правления юный царь не предпринимал никаких решительных шагов, но на пятом году царствования молодой фараон при­нимает основополагающее решение. Он отказывается от имени Аменхотеп, в состав которого входит имя бога Амона, и называет себя Эхнатоном, то есть «по­лезным Атону», или «действенным духом Атона». От­ныне власть царя начинает охранять верховный бог Атон, а поскольку политика нераздельна с религией, то изменяется и судьба Египта.


За первые 12 лет правления Эхнатона в Египте про­изошел настоящий переворот. Потрясены были все древние устои. Вековое преобладание Фив было унич­тожено. Столицею стал новый город Ахетатон («го­ризонт Атона»), выросший со сказочною быстротою, всего за несколько лет. Амон, еще недавно бог царс­твующего города, первенствующее божество мировой державы, сделался предметом преследования. Прочих старых богов тоже перестали чтить при дворе. Вместо сонма тысячелетних божеств Египта фараон и его ок­ружение почитали солнце под неслыханным именем «Атои». Изобразительное искусство изменило много­вековым установкам. В строительстве храмов наблю­дается отступление от всех прежних канонов. В книж­ный среднеегипетский язык густою струею влился раз­говорный новоегипетский.


Эхнатон, удалившись из прежней столицы Фив, отстранился от некоторых слоев знати. При этом он приблизил к себе новых людей, в частности, и неко­торое число чужеземцев. Среди этих людей, конеч­но, затесались и честолюбцы, видевшие в «атонизме» лучшее средство быстро сделать карьеру. Но нельзя отрицать и существование искренне верующих. В но­вой столице в гробницах сановников было начертано немало надписей, сполна или отчасти посвященных благодеяниям, оказанным фараоном хозяевам гроб­ниц. Сановники наперебой выставляли себя созда­ниями фараона, вознесенными им из ничтожества и нищеты. Вот два образца прославлений царственно­го милостивца. Военачальник Майа писал: «Слушайте, что скажу я, око всякое (т.е. все, кто прочтут надпись), большие, как (и) малые! Расскажу я вам (о) добре, со­творенном мне властителем, и скажете вы: «Как велико сотворенное этому сироте!» и пожелаете вы ему (т.е. царю) вековечность в празднованиях тридцатилетних, вечно (в бытие) владыкою обеих земель (т. е Верхнего и Нижнего Египта), сотворит он вам (подобное) сотво­ренному мне богом, дающим жизнь. Я — сирота о отце (и) матери. Создал меня властитель. Дал он объявиться мне, обогатил меня питанием своим, а был я неиму­щим. Дал он явиться для меня людям моим… (чем-то). Дал он умножиться братьям моим. Дал он заботиться обо мне людям моим всем, (когда) явился я владыкою селения. Дал он смешаться мне с сановниками (и) дру­зьями (царевыми, т.е. придворными), (а) был я тем, кто позади. Дал он мне питание — пищу повседневную, (а) я просил хлеба».


Один из главных жрецов бога Солнца обращался к царю с такими словами: «Хвала тебе, мой бог, создав­ший меня, определивший мне добро, явивший меня, давший мне поступления, сотворивший потребное мне питанием своим, властитель, сотворивший меня чело­веком, давший смешаться мне с жалуемым им — знает меня око всякое (с тех пор, как) возвышен я с конца (?), — давший быть богатым мне — а был я беден». «Си­ротой» в прошлом и сановником милостью фараона называл себя военачальник Рамосе. Начальник каз­нохранилища Сута (Сэт) утверждал, что его, «сироту», фараон возвысил, сделал человеком. В сходных сло­вах, хотя и не называя себя «сиротой», говорят о себе и многие другие вельможи. Они тоже «сотворенные», «созданные», «явленные» (в смысле «взращенные») фа­раоном, присоединены им к знати и т.д. Вполне воз­можно, что не одно заявление было только данью но­вому при дворе обыкновению: прибеднялись, чтобы выпуклее оттенить царские щедроты. Но примечатель­но, что такое обыкновение завелось. В предыдущие царствования подобные заявления, ссылки на возвы­шение царем из нищеты и ничтожества представляли величайшую редкость. В устах солнцепоклоннических вельмож слово «сирота» и образованные от него выра­жения «сиротство», «сиротствовать» имели в виду не­завидное общественное и имущественное положение. Так не был ли Авраам одним из тех «сирот», кого об­лагодетельствовал Эхнатон? Ведь для осуществления революционных преобразований нужны были люди, не связанные с древними традициями, и пришлые чу­жеземцы годились на эту роль, как никто другой.


До нас дошел один, чрезвычайно примечательный иудейский миф о религиозной «реформе» Аврама (тог­да еще не Авраама), проведенной им в Вавилоне. Его семья поклонялась идолам из дерева и камня — две­надцати большим истуканам и множеству поменьше. Однажды Аврам попросил мать зарезать и пригото­вить ягненка для жертвоприношения. Поставив блюдо перед идолами, он стал смотреть, будут ли они есть. Но они даже пальцем не пошевелили. Аврам усмехнул­ся и сказал матери: «Может быть, блюдо слишком ма­ленькое или ягненок им не годится? Пожалуйста, убей трех ягнят и приготовь их получше». Мать так и сдела­ла, и Аврам вновь предложил кушанье идолам, но они опять остались недвижными.


И тогда Дух Божий снизошел на Аврама. Он взял топор и разрубил идолов на кусочки, оставив нетро­нутым лишь самого большого. Потом он ушел, все еще держа топор в руке. Фарра же услышал шум, прибежал в зал и увидел, что натворил его сын. Он послал за Аврамом и сердито крикнул ему: «Это что такое?» Аврам ответил: «Я предложил еду твоим идолам, и они, на­верное, подрались из-за нее. Не исключено, что самый большой расправился с остальными».


Фарра возмутился: «Зачем ты врешь? Они все из де­рева и камня и сделаны руками человека». Но Аврам в ответ спросил: «Если так, то разве они могут есть еду, которую ты приносишь им каждый день? Разве они могут отвечать на твои молитвы?» И он заговорил о Живом Боге, напоминая Фарре о потопе и о наказании Божием за грехи. Пока Фарра раздумывал, что ответить сыну, Аврам перехватил в руке топор и разнес в щепки оставшегося идола.


Древняя иудейская традиция выводит Аврама воинс­твующим религиозным реформатором. В этом своем качестве он чрезвычайно схож с Эхнатоном, который запретил официальное служение всем богам, кроме Атона, и приказал стереть их имена на всех памятни­ках. Аврам очень подходит на роль одного из «сирот», возвысившихся по воле Эхнатона. Подчеркнем еще одну схожую их черту: ни тот, ни другой еще не явля­ются монотеистами, они выделяют одного верховно­го бога из множества других и заявляют о бесспорном его авторитете перед остальными божествами.


Все свои передвижения по карте Азии народ Аврама осуществляет по указанию свыше. Господь как бы опе­кает еврейский народ с первых шагов по оставлении Ура. «И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего

note 2

в зем­лю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя вели­кий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословление; Я благословлю благо­словляющих тебя и злословящих тебя прокляну; и бла­гословятся в тебе все племена земные» (Быт. 12:1-3). По-еврейски имя Господь передается словом «Адон». Таким образом, в рассматриваемый период евреи-переселенцы во главе с Аврамом поклонялись Адону, а сами хозяева страны — Атону. Но не относятся ли эти названия к одному и тому же божеству? В главе 8, пос­вященной именам еврейского Бога, будут приведены аргументы в пользу такого мнения.


У историков есть основания предполагать, что род Фарры изначально поклонялся богу Луны. В Библии в уста Господа Бога Израилева вкладываются следую­щие слова: «За рекою (Евфратом. — А. А.) жили отцы ваши издревле, Фарра, отец Авраама и отец Нахора и служили иным богам» (Книга Иисуса Навина 24:2). Од­ним из самых почитаемых среди них был бог Луны: ведь древние евреи пользовались лунным календарем! В 1922 году английский археолог Леонард Вулли обна­ружил развалины огромного города, основанного шу­мерами. Это был Ур Халдейский. На центральной пло­щади города находился храм бога Луны. «Нанна, могу­щественный бог Луны в Уре и время от времени царь всех богов, идентичен аккадскому богу Луны Сину, или Су. По всей вероятности, история культа этого велико­го бога, который воплощается и в сияющий корабль, и в сияющего быка, священного барана, льва, орла, рыбу или змею, обусловлена изменчивостью представлений и смешением образов, которые наблюдаются, начиная с вавилонского Су и кончая образом древнегерманского Цио и иерусалимского Сиона» Церен Э. «Библейс­кие холмы»). Возможно, что по имени аккадского Сина была названа и равнина Сеннаар, где поселились по­томки Ноя.


Одна из легенд, записанных на клинописных таб­личках, найденных в Угарите (город в Финикии), рас­сказывает о борьбе между почитателями луны и солн­ца и об изгнании лунопоклонников. Кроме того, следы культа луны найдены и в Палестине. Британский архе­олог Дэвид Сторм Райе отправился в 1957 году в Юж­ную Турцию и нашел развалины Харрана. Оказалось, что город был расположен на реке Нар-Бали, притоке верхнего Евфрата, примерно в пятистах километрах к северу от Ура. О том, что Харран был центром бога Луны и что жители его славились своим религиозным фанатизмом, ученые знали из различных древневави­лонских текстов. Но никто из них даже не предпола­гал, насколько сильно жители этого города были при­вязаны к своему божеству В результате исследований, проведенных английским археологом, выяснилось, что культ луны сохранялся там в течение всего време­ни существования Римской империи, что в борьбе с ним оказалось бессильно христианство и даже ислам вынужден был мириться с ним целыми столетиями. Только в царствование Саладина храм бога Луны был разрушен. На его фундаменте в 1179 году построили мечеть, в свою очередь разрушенную монголами в XIII веке. Под развалинами трех ворот мечети Райе на­шел три каменные плиты с высеченными символами бога Луны. Плиты были уложены таким образом, что почитатели Мухаммеда, входя в мечеть, наступали на них в знак того, что древняя религия Харрана уничто­жена навсегда.


Какие из этого следуют выводы? Если предполо­жить, что библейский Авраам существовал на самом деле, то его уход из Харрана нужно рассматривать как бегство основателя нового культа от преследований поклонников бога Луны. Здесь напрашивается анало­гия с Мухаммедом, вынужденным бежать из Мекки. В Египте евреи в прямом и переносном смысле при­шлись ко двору. Они выступили той «партией револю­ционеров», которая стала движущей силой солнцепоклоннического переворота. Но новая религия не стала общенародной. «Солнцепоклонничество Эхнатона было слишком царским, чтобы найти живой отклик у народа» (Ю. Я. Перепелкин. «История Древнего Егип­та»). Наряду со скрытым ропотом и противлением среди массы населения следует отметить несравнен­но более опасную силу — ненависть древнего жречес­тва, в особенности жрецов Амона. В Фивах, прежней столице Египта, было восемь больших храмов этого бога, стоявших пустыми и заброшенными. Обширная собственность, принадлежавшая хранителям культа Амона и включавшая города в Палестине и огромные земли в самом Египте, была, очевидно, передана но­вым возвышенцам из числа слуг Атона. В египетском обществе существовала мощная оппозиция начинани­ям фараона. Провалы во внешней политике и потеря части азиатских владений были отличным предлогом для критики верховной власти. Память о былых ус­пешных походах была еще достаточно сильна, чтобы воспламенить сердца военных и заставить их искать вождя, который вернул бы утерянное. Таким образом, как народ, так и жреческая и военная элиты одинако­во искали возможности низвергнуть ненавистного для них реформатора. В довершение всего судьба не даро­вала Эхнатону сына, и ему пришлось искать опоры в своем зяте, вельможе по имени Сакара, женатом на его старшей дочери. Но тот совершенно не годился для своей роли, и после незаметного и кратковременного царствования в Ахетатоне он сошел со сцены, уступив свое место Тутанхамону, другому зятю Эхнатона. Жре­ческая партия Амона постоянно усиливала влияние в обществе, и новый фараон, дабы сохранить свое поло­жение, вынужден был пойти на компромисс. Он поки­нул город своего тестя и перенес двор назад в Фивы, не видевшие фараона уже двадцать лет.


Поселившись на новом месте, Тутанхамон продол­жал поклоняться Атону, но вместе с тем, по требованию местного жречества, возобновил почитание Амона. Обстоятельства также заставили его начать восстанов­ление обезображенных имен Амона, сбитых с памят­ников в эпоху Эхнатона. Соответственно утрачивала свое высокое положение и «революционная» гвардия эхнатонцев. Не исключена была и возможность реп­рессий по отношению к активным участникам солнцепоклоннического переворота. В этой ситуации Авраам вместе со своим семейством благоразумно возвратил­ся в Ханаан. Здесь у него с Саррой родился долгождан­ный первенец Исаак, через него продолжился род ев­рейский. Другой сын Авраама, но уже от египетской рабыни Агари, — Измаил — стал родоначальником арабских племен.


Авраам наладил добрые отношения с ханаански­ми царями и хеттами, контролировавшими в то вре­мя значительную часть Сирии и Палестины. Библия рассказывает, как сочувственно и доброжелательно отнесся хеттский царь к патриарху, когда у него умер­ла любимая жена. Явившись к царю, Авраам попросил разрешения похоронить Сарру в его земле. Царь не только согласился на это, но и приказал отвести для этого место на хеттском кладбище. Авраама, однако, оно не устраивало по религиозным соображениям. Кроме того, он опасался, как бы хетты не восприня­ли это как знак вечного подчинения их царю. Авраам, как и его народ, ревниво оберегал свою политичес­кую независимость, и потому он отказался от места на хеттском кладбище и просил царя походатайствовать перед богатым хеттеянином Ефроном, чтобы тот усту­пил ему пещеру, пригодную для семейной гробницы. Ефрон оказался человеком великодушным и готов был отдать пещеру даром. Но Авраам настоял, чтобы хеттеянин взял с него причитающуюся плату. Эта история ярко демонстрирует настрой Авраама и его народа сохранять индивидуальность и, насколько возможно, изолированность от представителей других племен. Предложение хеттского царя можно назвать братским жестом, а ответ Авраама — только дружелюбным.


Вторая жена Авраама была хетгеянка Хеттура. Она родила патриарху шестерых сыновей, от которых у Ав­раама было много внуков. Но главным наследником он сделал Исаака, а сыновей и внуков наделил подарками и отослал к востоку

7

от Ханаана, где было еще много никем не занятых пастбищ. От этих потомков Авраа­ма взяли начало новые племена, чуждые и враждебные потомкам Исаака. Все сыновья Авраама от Хеттуры были полукровками. Напротив, Исаак был чистокров­ным евреем. Это, думается, предопределило и то, что он стал единственным наследником отца, и то, что братские отношения у сыновей Авраама не сложились. В подтверждение нашей мысли рассмотрим судьбу се­мейства Лота, племянника Авраама.


За исключением Сарры Лот был единственным родственником, сопутствовавшим патриарху при его переселении в землю Ханаанскую. В течение некото­рого времени он жил вместе с дядею, пока между их пастухами не возникли разногласия относительно де­лежа пастбищ. Чувствуя необходимость разделиться с племянником, Авраам с благородным бескорыстием первый предложил ему право выбора себе местности для жительства. «Не вся ли земля пред тобою, — сказал он, — отделись же от меня: если ты налево, то я напра­во; а если ты направо, то я налево» (Бытие 13:9). Лот принял это предложение и выбрал долину реки Иор­дан. «И отделились они друг от друга. Аврам стал жить на земле Ханаанской; а Лот стал жить в городах окрес­тности (Иордана. —А. А.) и раскинул шатры до Содома» (Быт. 13:11-12). Он сдружился с местными жителями, и надо полагать (Библия молчит по этому поводу), что взял в жены уроженку этих мест, родившую Лоту двух дочерей.


Про самих содомлян Библия говорит, что они «были злы и весьма грешны перед Господом» (Быт. 13:13). Эта характеристика дополняется отдельным рассказом о том, как жители Содома, которым традиция припи­сывает неестественные развратные действия, попыта­лись обидеть двух ангелов, посетивших дом Лота. На­казание Господа за это было страшным. Он разрушил за нечестие этот город, пролив на него дождем серу и огонь. Та же участь постигла и Гоморру (Аморру) — город амореев, располагавшийся поблизости. (Не ис­ключено, что библейское выражение «Содом и Гоморра» изначально звучало как «Содом Аморейский», и в тексте фигурировал один город.) Спастись было пред­ложено только чете Лота и двум их дочерям вместе с женихами. Но зятья посчитали прогноз Лота о гряду­щей катастрофе шуткой и остались в городе. На выхо­де из города ангелы велели беженцам идти в горы и не оглядываться назад. Запрет нарушила только жена Лота. Услышав грохот ливня, уничтожавшего ее род­ной город, женщина оглянулась и тут же превратилась в соляной столб. Сам же Лот вместе с дочерьми спасся и стал жить в пещере на горе. Там от старшей дочери у него родился сын Моав (родоначальник народа моавитян), а от младшей — Аммон (прародитель народа аммонитян). Оба народа враждовали потом с евреями.


Вряд ли стоит серьезно относиться к утверждению, что в Содоме нельзя было найти и десяти праведников, и город служил средоточием мирового зла. Разговор о повсеместной греховности тут своеобразная уловка, отвлекающий маневр. Автору этой истории надо было объяснить, почему Господь уничтожил в Содоме всех тех, в чьих жилах не было хотя бы капельки еврейс­кой крови. В их число, разумеется, входила жена Лота, и причисление ее к числу грешников, пожалуй, самая нелепая часть рассказа. Какой нормальный человек не обернется, чтобы попрощаться со своим родным горо­дом и своими родственниками, погибающими в огне. Фактически жене Лота предлагалось отречься от свое­го народа и всего, что ее с ним связывало. Не слиш­ком ли бесчеловечное условие?


С самого начала своей истории евреи ориентирова­лись на моноэтнические браки. Вот почему первые ев­реи, оказавшись среди инородцев, должны были спать с сестрами, как Авраам, или дочерьми, как Лот. Но до­чери Лота уже были полукровками. Рожденные ими дети не могли считаться чистокровными евреями, и потому потомки Исаака относились к ним высокомер­но и заведомо недружелюбно. Но обстоятельства скла­дывались так, что Авраам должен был сплотить своих соплеменников, оказавшихся на чужой территории и в окружении чуждых племен. И эту свою историческую миссию еврейский патриарх выполнил…


Глава 4


РУССКО-СЛАВЯНСКИЕ КОРНИ ХАНААНСКОЙ МИФОЛОГИИ


Мой дух не изнемог во мгле противоречий,


Не обессилел ум в сцепленьях роковых.


Я все мечты люблю, мне дороги все речи,


И всем богам я посвящаю стих.


Я возносил мольбы Астарте и Гекате,


Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,


И после подходил к подножиям распятий,


И славил сильную, как смерть, любовь.


В. Брюсов


Дорога к единобожию заняла у евреев несколько веков, и не один раз пытались они вернуться к почи­танию своих прежних богов. Библия упоминает о су­ществовании в Ханаане культа Астарты и Баала, особо любимых древними евреями, но сколько-нибудь под­робной информации об этих богах не дает. Из биб­лейских текстов можно понять разве только, что это были центральные и наиболее уважаемые фигуры в ханаанской мифологии. Чтобы расширить наши пред­ставления об этих божествах, надо обратиться к дру­гим источникам.


ВI или II в. н. э. Филон из финикийского Библа опуб­ликовал «Финикийскую историю». Сам Филон писал, что он лишь перевел это произведение на греческий язык, а истинным автором сочинения был Санхунйатон из города Берита (современный Бейрут), живший задолго до Филона. Санхунйатон сообщал, что он по­заимствовал свои сведения у беритского жреца бога Йево — Иеромбаала. К сожалению, оба текста не до­шли до наших дней. Но в IV веке христианский писа­тель Евсевий, утверждая превосходство христианства над языческихми верованиями, привел обширные от­рывки из первой книги Санхунйатона-Филона.


Другой круг источников подарила ученым архео­логия. В марте 1928 года плуг сирийского крестьяни­на, обрабатывавшего свое поле поблизости от города Латакия, наткнулся на каменную плиту, которая оказа­лась сводом гробницы. Скоро об этом стало известно властям. Сирия и Ливан тогда находились под фран­цузским управлением, и французская служба древнос­тей сразу же направила на место находки своих экс­пертов. Те установили, что речь идет о могиле прибли­зительно XIII-XII вв. до н. э. И на следующий год сюда направилась уже археологическая экспедиция под ру­ководством Клода Шеффера. Сначала археологи рас­капывали некрополь, то есть «город мертвых». Но всем было ясно, что рядом с ним должен находиться город, где некогда жили люди. Недалеко от первоначального места находки на 20 метров над землей поднимался холм, который местные жители называли Рас-Шамра. В ходе первой же археологической экспедиции Шеффер и его сотрудники раскопали этот холм, под ко­торым и обнаружили город Угарит. Он упоминался в египетских документах II тысячелетия до н. э., и теперь археологи нашли его. В городе были раскопаны храмы Баала и Дагона, а также прекрасный дворец, в котором содержались архивы глиняных табличек. Последние представляли собой коммерческие и административ­ные документы и религиозные тексты древних ханаанеев. На табличках применялась клинопись, развив­шаяся в древнейший алфавит.


Открытие, расшифровка и публикация угаритских текстов вызвали энтузиазм среди специалистов. В них, в частности, были обнаружены имена богов, известных и по произведению Филона, и по Ветхому Завету. Мно­гие приводимые Филоном данные о мифах и религии финикийцев, прежде казавшиеся ученым сомнитель­ными, теперь нашли подтверждение в угаритских про­изведениях. Их язык оказался довольно близким к фи­никийскому. Все это давало право считать угаритские мифы более ранней стадией финикийских. И когда в 1937 году в Париже был опубликован справочник по всем известным мифологиям мира, в разделе, повес­твующем о финикийской мифологии, была выделена глава, посвященная «легендам Рас-Шамры», то есть угаритским мифам. Через 12 лет видный французский ученый Рене Дюссо в книге о передиеазиатских ре­лигиях занял изложением религии и мифов Угарита почти всю часть, касавшуюся финикийской религии. Угаритские религию и мифологию стали называть ха­наанскими, и под этим названием они обычно входят в различные научные и научно-популярные работы.


Один из наиболее авторитетных специалистов в данной области, Ю. Б. Циркин, поясняет: «Такое на­звание, однако, неточно. Исследования угаритского языка показали, что он — не финикийский, а близок к аморейскому. Амореи были народом, который во II ты­сячелетии до н. э. населял значительную часть Сирии. Часть амореев оставались кочевниками, другие жили в городах, в том числе в Угарите. Вообще-то Угарит был очень разноплеменным городом, но аморейский элемент в нем преобладал. Амореи и финикийцы-ханаанеи были родственными народами, приблизитель­но так, как русские и украинцы. Их языки относились к одной группе северо-западных семитских языков, их культуры входили в один аморейско-ханаанейский культурный круг (или аморейско-ханаанейскую культурную общность). Поэтому и религиозные пред­ставления обоих народов были близкими. Но все же не идентичными. К тому же сейчас в науке распространя­ется взгляд, согласно которому о финикийцах можно говорить только с самого конца II тысячелетия до н. э., то есть уже после гибели Угарита».


Мы в целом согласны с этим мнением, но должны сделать два дополнения. Первое — относительно от­личия между амореями и ханаанеями в XIV в. до н. э. Амореи к тому времени были более семитизированы. В первой половине II тысячелетия до н. э. они были сильнейшим племенем Передней Азии и большую часть этого времени контролировали те районы Ме­сопотамии, где были в основном сосредоточены се­митские народности. Ханаанеев с семитами разделяли труднопроходимые пустыни, поэтому они проникали в Палестину кружным путем, тем, что двигались евреи, ведомые Авраамом. Второе наше дополнение касается языка, на котором говорили ханаанеи и амореи. Мы абсолютно далеки от мысли как-то менять или коррек­тировать терминологию языковедов: это дело лингвистов-профессионалов. Пусть и в дальнейшем считается, что аморейские языки относятся к «группе северо-западных семитских языков». Но мы утверждаем, что и аморейский, и ханаанейский языки складывались на арийской (проторусской) языковой почве!


История науки знает множество примеров, когда ученые долго и упорно шли по заведомо неправиль­ному пути. Древние греки, к примеру, полагали Землю центром мироздания и изучали движение планет отно­сительно нее. В результате траектории движения этих небесных тел получались очень сложными кривыми, древние астрономы так и не сумели открыть закон их вращения. Но ситуация качественно переменилась после работы Коперника, который поместил в центр нашего мира Солнце. Относительно Солнца планеты движутся уже по очень простым траекториям — эллип­сам. Спрашивается: что же мешало древнегреческим астрономам открыть законы движения планет? Види­мо, неправильное понимание устройства Космоса и места человека в нем. Но, справедливости ради, следу­ет сказать, что не все из них пребывали в неведении. Гераклид Понтийский (ГУ в. до н. э.) и Аристарх Самосский (III в. до и. э.) были гелиоцентристами! Аристарх Самосский — создатель первой в истории человечест­ва гелиоцентрической системы, он указал людям путь к Истине, но те его не услышали. Или, вернее, не так: те, кто называл себя учеными, его не услышали.


И мы повторяем еще раз: историки заблуждаются, когда объявляют ханаанеев и амореев народами се­митского происхождения. Угаритское (аморейское) письмо не имело огласовок Слово «город», к примеру, писалось как «qrt». Вставим между согласными гласные «о» и прочитаем: получится «корот». Но ведь это тот же «город», когда первая и последняя согласные произно­сятся глухо. Удивительно, не правда ли: лингвисты не замечают очевидного. Причем на сопоставление угаритских и финикийских названий с индоевропейски­ми сейчас нет академического запрета. Митаннийцами правили арии, а хетты безусловно признаны индоев­ропейцами. По Палестине и Сирии во II тысячелетии до н. э. свободно «гуляли» индоевропейские и арийс­кие выражения. И тогда почему не предположить, что название «Угарит» на самом деле звучало как «Город»? Тем более что слово «страна» в угаритских табличках пишется уже знакомым нам образом — «ars», и, имея опыт изучения египетских источников и библейских текстов, мы склонны видеть в данном слове обозначе­ние земли Рутену-Арсены-Арсавы, или, короче, Среди­земноморской Руси.


В Угарите верховным богом считался Илу (фини­кийцы называли его Эл). У Илу были две супруги. Имя первой из них было Асирату (финикийская Астарта). Астарта относилась к древнейшим божествам не толь­ко финикийцев, но и многих других (в особенности семитоязычных) народов Передней Азии. В Месопо­тамии она выступала под именем Иштар, в Сирии же и окружающих ее странах была известна как Астарта. Как уже отмечалось, это один из вариантов написания имени арийской богини Яры (Реи). В 1973 году архео­логи приступили к раскопкам древнего города Эбла в северо-восточной части Сирии. Ученые расшифрова­ли и прочитали многие найденные там тексты. И в них ясно упоминается Астарта. Иногда она даже называет­ся «богиней Эблы», то есть выступает в роли верховной богини. В I тысячелетии до н. э. Астарте поклонялись соседние с финикийцами народы — арамеи в Сирии, аммонитяне и моавитяне в Заиорданье и даже егип­тяне. Широко она была известна и евреям Палестины. Когда там стало утверждаться единобожие и бога Яхве начали воспринимать как единственного, истинного Бога всего мира, библейские пророки обрушили свой гнев на Астарту.


Вторая супруга Илу — Рахмайу, то есть «дева». У это­го имени, однако, есть и русские ассоциации. У Соло­вья-Разбойника помимо прозвища было, как известно, и отчество — Рахманович. В древнерусских сказани­ях присутствуют загадочные персонажи — рахманы. Рахманы — загадочные персонажи древнерусских сказаний. Они — обитатели Островов Блаженных на краю Океана. В древнерусской литературе известно по меньшей мере два сюжета, связанные с рахманами. Первый — «Слово о рахманах и предивном их житии», где описывается жизнь долгожителей-рахманов, пол­ная изобилия и радости. Их остров на краю Океана якобы посетил Александр Македонский во время похо­да на Индию. В связи с этим принято считать, что рах­маны — это индийские жрецы брахманы. Но имеется и второй источник, гораздо более распространенный среди древнерусских книжников, где никакая Индия не упоминается. Те же Острова Блаженных и царящая там райская жизнь подробно описаны в апокрифе, из­вестном под названием «Хождение Зосимы к рахманам». Здесь рассказано, как к пустыннику Зосиме после 40-дневного поста явился ангел и указал путь к далекой земле Блаженных, отделенной от грешного мира глу­бокой, как бездна, рекой, не досягаемой ни для птиц, ни для ветра, ни для солнца, ни для дьявола. По вол­шебному дереву, склонившемуся перед отшельником, Зосима переправился через реку и очутился в стране блаженных. В русском апокрифе она описывается в духе классического «золотого века» с поправками на христианские представления о праведности. Обитате­ли той блаженной страны — рахманы — живут в своей неприступной земле без греха, верные завету праотца Рехома, не испытывая ни в чем никакой нужды. Безмя­тежно течет их праведная жизнь: нет у них числа лет, но «вси диие аки един день ее». В данном пассаже на­лицо несомненные полярные реминисценции: скры­тые в иносказательную форму представления о долгом полярном дне, объединяющем много обычных дней. Философ В. Н. Демин полагает, что этими священными островами могли выступать Соловки, название кото­рых этимологически связано с именем Соловья и где сохранились следы древней культуры — таинственные лабиринты Беломорья. В связи с этнонимом «рахма­ны» уместно, на наш взгляд, вспомнить и о прибалтий­ских русах, которых другие народы называли рахами, раксами и т.д. Если же возвратиться к Рахмайу, то ее имя, на наш взгляд, является двусоставным и означает Рая-Мать, то есть хранительница страны блаженных. Другими словами, Рахмайу — это та же Мария. Да и могло ли быть иначе, если в Угарите жили почитавшие ее амореи?


Ни Илу, ни его супруги непосредственно миром не правят. Они как верховные государи стоят высоко над землей и над другими богами. Свои веления и обеща­ния людям Илу может передавать, являясь им во сне, но чаще через особых вестников — ангелов. А для управ­ления поднебесной частью вселенной Илу назначает другого бога из числа своих потомков, которые ожес­точенно спорят и сражаются за право стать царями богов и людей. В этом отношении угаритские божес­тва делятся на две враждующие группы. В одну из них входят Балу, Анату, Котару-ва-Хасису, Шапашу. В дру­гую — Астару, Муту и Йамму.


Первую «партию» можно условно назвать семи­тской. В нее входит бог Балу (библейский Баал), ко­торого особо почитали евреи. Это языческое божест­во, олицетворявшее Солнце, боготворили и в Сирии, и в Финикии. Финикияне называли Солнце Баал-Шамим, что значит Господь небес. Так как Балу представляли в совершенно разных образах и к тому же в самых раз­ных странах, то для конкретности к имени Балу при­бавлялось название и самого места, как, например, Ба­ал-Гад, Баал-Хаммон и т.д., и все эти имена сливались в общее название Баал. Множество мест, посвященных этому языческому божеству, и масса лиц, служивших ему, указывают на то, как глубоко и сильно было разви­то почитание Баала. Поклонение Баалу было главным и при том обычным грехом древних евреев. При царе Ахаве (IX в. до н. э.) для служения этому языческому божеству содержалась весьма многочисленная корпо­рация жрецов. В Третьей Книге Царств (гл. 18) содер­жится впечатляющее повествование о том, как пророк Илия посрамил служителей Баала. «Кричите громким голосом, — с насмешкой говорил жрецам, безуспешно пытавшимся свести огонь с неба на приготовленную жертву, Илия, — ибо он (т.е. Баал. — А. А.) бог; может быть, он задумался, или занят чем-либо, или в дороге, а может быть, он спит, так он проснется!» Идолослужение у древних израильтян Баалу сопровождалось большою торжественностью и пышностью. Ему воз­двигались капища (3 Цар. 16:32), в которых ставились идолы (4 Цар. 10:26). Участвовавшие в идолослужении надевали на себя особые одежды (4 Цар. 10:22). В честь Баала курили ароматы и возносили кажде­ния (Иер. 7:9). При служении этому идолу жрецы для привлечения его внимания и милости скакали вокруг жертвенника и громко кричали, а в особенных случа­ях кололи себя ножами и копьями, обливаясь кровью (3 Цар. 18:25-28).


Балу-Баал является семитским аналогом общесла­вянского бога Бела. Память о древнем Белбоге сохра­нилась в белорусском предании о Белуне, где послед­ний представляется старцем с длинной белой бородой, в белой одежде и с посохом в руках. Он является толь­ко днем, и путников, заблудившихся в дремучем лесу, выводит на настоящую дорогу

7

; есть даже поговорка: «Темно в лесу без Белуна». Его почитают подателем бо­гатства и плодородия. Во время жатвы Белун присутс­твует на нивах и помогает жнецам в их работе. Чаще всего он показывается в колосистой ржи с сумою денег на носу, манит какого-нибудь бедняка рукою и просит утереть себе нос; когда тот исполнит его просьбу, из сумы посыплются деньги, а Белун исчезает. Это рассы­пание Белуном богатств основывается на древнейшем представлении солнечного света золотом.


В русском языке прилагательное «белый» употреб­ляется в смысле светлый, чистый, незамаранный, не­запятнанный. Некоторые известные словосочетания еще более расширяют круг связанных с ним ассоциа­ций. Белым днем называют Божий день, белой землей, белым местом — церковную землю, белыми крестья­нами — свободных от податей и повинностей, а белым грибом — лучший из грибов. Выражение бел-свет оз­начает «вся земля и все наши люди». Все эти значения как нельзя более кстати подходят в качестве характе­ристик верховного бога, поэтому мы должны признать имя Бел славянским по происхождению.


Геродот сообщает, что ранее Эллада называлась Пеласгия. Это название родилось от греческого сло­восочетания «Belos-geya», что означает «земля Бела». Пеласги говорили на варварском наречии. Они оказа­ли влияние на эллинов, позаимствовавших у пеласгов некоторых богов. Одним из них был бог Бел, которого греки стали называть Гелий (Гелиос). Это очень древ­нее доолимпийское божество, культ которого принес­ли в Грецию предки русских и славян — пеласги. Со­гласно греческим мифам, у Гелиоса во владении было множество стад, которые он держал в самых разных уголках Греции и даже на Сицилии. Лучшее из свя­щенных стад находилось на острове Эритеи (божес­твенной Яры), что также указывает на арийские кор­ни этого божества. При переделе земель, устроенном Зевсом, — верховным богом греков, Гелиосу достался лишь единственный остров Родос (у юго-западного побережья Малой Азии), названный так в честь его жены Роды. Ее имя очень близко и попятно всякому русскому человеку и, очевидно, заимствовано греками у наших предков. Имя тещи Гелиоса — Левкотея, что значит «Белая богиня» (женская параллель Бела): вот и еще одна «ниточка», связывающая греческого и русс­кого богов. По легенде, один из сыновей Гелиоса осно­вал в Египте город Гелиополь и был первым, кто обу­чил египтян астрологии. Арийским Гелиополем был знаменитый город Гелон в Скифии. Оба названия нам известны в греческой транскрипции. Но истинные их имена совпадают и звучат не иначе, как Бел-город.


Бог Бел был известен народам Месопотамии. В на­стоящее время большинство ученых-мифологов от­стаивают версию о семитских корнях месопотамского Бела. Его имя они производят от общесемитского Балу, что значит «господин», «владыка». Но в том-то и дело, что культ Бела в Двуречье принесли пришельцы– северяне, и именно они выступали господами для мес­тных семитских племен. Впоследствии вместе с паде­нием влияния ариев изменилось и отношение к этому богу. Он стал рассматриваться как свой, родной. И еще: представители арийских племен были светловолосы, поэтому образ Белбога ассоциируется скорее с ними, чем с черноволосыми семитами.


У семитов Балу (Бел) — бог бури, грома и молний, дождя и связанного с ним плодородия. Балу именуется богатырем, сильнейшим из героев, скачущим на обла­ке, князем Вельзевулом. Михаил Булгаков представлял его так: «И, наконец, Воланд летел тоже в своем насто­ящем обличье. Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что, возможно, это лунные цепочки и самый конь — только глыба мрака, и грива этого коня — туча, а шпоры всадника — бе­лые пятна звезд». Известны изображения Вельзевула в облике быка (символ плодородия) или воина, пора­жающего землю молнией-копьем. Он живет на горе, называемой «северная». Это еще одно указание на то, что культ Бела пришел к семитам с севера. Одна из сохранившихся форм написания имени Вельзевул — Beelzebub — читается как Велес-бог. Она подсказывает, что слово «Велес» родилось как вариант произноше­ния имени Бел другими народами. Впоследствии обе формы стали существовать как независимые, более того, во времена Киевской Руси предпочтение было отдано более поздней по происхождению. Вот почему мы практический не имеем свидетельств почитания Белбога древними русичами. Славу и значение Бела перенял Велес, бог всей Руси. В договорах с греками Велес соотнесен с золотом, чем, безусловно, напоми­нает Белуна. Хетты в своей переписке называли Трою Вилусией — городом Велеса или Белгородом. Семиты Троей никогда не владели и не могли так назвать го­род. Это еще раз подтверждает то, что Бел — божество славянское, а его культ пришел в Месопотамию через Балканы и Малую Азию.


Современные филологи не в силах разгадать эти­мологию слова «дьявол». Но и в данном случае был задействован корень «бел». Исходная русская форма «Дий-Бел» («Божественный Бел») у семитов преврати­лась в Дьявола, а у греков в Диаболоса. С победой хрис­тианства эти языческие боги (воплощения Бела) были отнесены к представителям ада и покровителям мрач­ных и темных сил. И точно так же, как в случае с Беле­сом, в нашем языке утвердилась не исходная русская первооснова имен, а чужеродная. Согласно Библии, Вельзевул — бог филистимлян, но его имя в греческом написании читается как Велес-бог. Опять подтвержда­ется присутствие предков русских в древней Палести­не! Другой пример: Велиар — демоническое существо в христианской и иудаистической мифологиях. Смысл его имени для ученых неясен. В Ветхом Завете оно употребляется для обозначения чуждых богов. И это совсем неудивительно для нас, ибо Велиар — это Белояр (Бел ярый) или Бел-арий, бог древних русов, миг­рировавших в Палестину


Ближайшая соратница Балу — богиня Анату, одна из самых древних богинь этого региона. Ранние следы ее культа отмечаются на рубеже III-II тысячелетий до н. э. с появлением первых аморейских племен в Сирии и на границе Месопотамии. Анат весьма почитали в Мари. Во II тысячелетии до н. э. ее культ проник в Еги­пет. Наряду с Балу ее почитали в Мемфисе. Во времена гиксосского господства в Египте в городе Танис сущес­твовал храм Анату. В конце II тысячелетия до н. э. эту богиню почитали евреи, поселившиеся в Палестине. Один из судей (т.е. глав племенного союза), Шамгар, назван сыном Анат (Анату). В I тысячелетии до н. э. ей (под именем Анат-бетель) поклонялись евреи, жив­шие на юге Египта в Элефантине. Тогда же культ Анат существовал и у арамеев. Но в данном тысячелетии эта богиня уже не занимает столь видного места, как в предыдущем. Следы ее культа встречаются все более и более редко. Египтяне и арамеи считали Анат влады­чицей неба. В Угарите ее, скорее, связывали с землей и плодородием. Может быть, тесная связь между Анат и жителями Угарита выражена в эпитете, который почти постоянно сопровождает имя этой богини — Невестка народа. Правда, многие специалисты предлагают друroe чтение и соответственно другой перевод: «праро­дительница народа». Нам последняя интерпретация кажется более верной. У древних шумеров был верхов­ный бог Ан, его женская параллель должна была на­зываться Анат (Анату), точно так, как и наша героиня. Это очень древняя богиня, и народ, поклонявшейся ей, должен был рассматривать ее в качестве своей праро­дительницы.


Теперь оригинальный момент анализа образа Анат. Первоосновой этого имени служит русское местоиме­ние «она». Понятие «он» или «она» как нельзя более подходит для обозначения божества. В. И. Даль в своем словаре пишет: «Иные не называют домового иначе, как просто он». И далее писатель приводит очень лю­бопытные присказки: что он, что она — одна сатана, муж и жена. Он таки он, да лиха на нас она. Хоть вод­ка, хоть вино —а все оно. Все они да они — а когда же мы? Отдай ему — неведомо кому! О нем помяни — а он туг! Им свет стоит, к нему солнышко спрашиваться ходит. В качестве «его» (или «ее») во всех этих выра­жениях фигурирует «некто», которого мы в отличие от В. И. Даля определили бы более общим словом, неже­ли просто «домовой». Это синоним Высшего Божест­ва! Именно такими были в древнейшие времена и Ан, и Анат. Более того, на наш взгляд, и имя Ноя тоже вос­ходит к русскому «Он», да и кто, как не предок русских, должен был приплыть к горе Арарат с севера?


В угаритских мифах Анату-Анат выглядит, если не самой могущественной, то, несомненно, самой ак­тивной богиней. Иногда ее считали сестрой Балу, но она же была и его возлюбленной. Их первородным сыном, согласно преданию, был Амурру — предок амо­реев. Анату — госпожа земного плодородия, рождения земных плодов и в то же время богиня земной любви и воплощение женской красоты. Вспомним богатыря Антея — великана из греческой мифологии, сына бо­гини Земли, проживавшего в Ливии и убивавшего всех попавших туда чужестранцев. Он был неуязвим до тех пор, пока прикасался к земле. И его образ и имя, оче­видно, связаны с Анат. Но Антея еще никто из мифоло­гов не записывал в семиты. Кстати, напомним и то, что народ антов, проживавший в середине I тысячелетия н. э. в Северном Причерноморье, историки единодуш­но включают в число предков русских. Мы имеем, та­ким образом, еще одно неоспоримое доказательство существования арийско-семитского диалога, начиная с древнейших времен.


Котару-ва-Хасису (финикийский Кусар-и-Ху-сас) — бог-ремесленник в самом широком смысле. В частности, он строит дворец Балу. Он также льет ме­талл, изготавливает мебель, посуду, украшения, оружие. Особенно любит Котару-ва-Хасису работать с драго­ценными металлами и камнями. Его частый эпитет — Работающий руками. И это — главная его характерис­тика. Ремесло таит в себе что-то от магии, поскольку ремесленник превращает «сырой» материал в совер­шенное изделие. Угаритский божественный ремеслен­ник тоже связан с магией: он создает для Балу две вол­шебные дубины (палицы), которые должны помочь ему в бою с врагом. Надо полагать, что оружие это, как у всякого кузнеца, было металлическим. В Библии изобретателем кузнечного дела считался пятый пото­мок Каина, Тубал-Каин, которого сопоставляют с Котару-ва-Хасисом. Но это означает, что Котару-ва-Хасиса записывают в боги потомков Каина — ханаанеев, а не сынов Сифа (Шета), к которым относятся семиты.


Имена Котару (Кусара) и Хасиса (Хусаса) оказывают­ся тоже «говорящими». Они восходят к имени Куша-ария и Кашшу — бога касситов. Евреи Месопотамии, оказав­шиеся под властью касситов, восприняли его культ и продолжали поклоняться ему даже после переселения на новую родину. Примечательно, что пристрастие Ха­сиса — Кашшу (Кащея) к ювелирному делу, с одной сто­роны, воскрешает в памяти пушкинские строки:


Там царь Кощей над златом чахнет, Там русский дух, там Русью пахнет,


а с другой — напоминает о великом опыте работы ев­реев с драгоценными камнями, как по части их обра­ботки, так и по части финансовых операций с ними. Если же переходить к обобщениям, то евреи в прежние времена славились не только своими навыками выгод­но торговать, но и высочайшим искусством в таких ремеслах, как пошив одежды и обуви. В этом смысле особое почитание евреями Угарита бога Кусара-и-Хусаса вполне понятно.


Наконец, последним представителем семитской пар­тии угаритских богов является богиня солнца Шала­шу. Это заведомо семитский образ. Рад исследователей полагают, что она составляла пару ханаанейскому богу солнца Шамшу и была родственна аккадскому Шамашу. О ней сохранился очень интересный для нас миф.


Кобылица, дочь богини Шапашу, была укушена зме­ей. Она очень страдала, и вся природа сострадала ей. Кобылица обратилась к своей матери с просьбой о по­мощи. Она умоляла воззвать к какому-нибудь из богов, чтобы тот излечил ее от змеиного укуса. Сначала про­сила она обратиться к Илу:



— Шапашу, мать моя, неси свой призыв к Илу, ис­точнику рек и течения двух океанов!

Но Илу не стал лечить Кобылицу или же просто не сумел этого сделать. Шапашу и ее дочь стали обращать­ся ко всем богам по очереди. Но никто не мог помочь страдающей Кобылице. И тогда Шапашу пошла к богу Харану. И Харану согласился помочь Кобылице. Но за это он потребовал, чтобы та осталась в его городе и в его доме. Кобылица и ее мать согласились с этим ус­ловием. Сам же врачеватель, оставив Кобылицу, отпра­вился в страну Аршах. Там он устремился к зарослям тамариска, к рощам финиковых пальм, тамариском он стряхнул зло, кистью финиковой пальмы уничто­жил его. И после этого Харану вернулся в свой родной город. Кобылицу покинула боль от укуса, и она вновь набрала силу.

Но этого ей показалось явно недостаточно. Кобы­лица с помощью заклятий заперла ворота дворца Ха­рану, так что тот не мог вернуться в свой дом. И тут Кобылица предложила богу сделку: она впустит его во дворец, только если он передаст ее матери искусство излечивать от укусов змеи. Харану согласился. После этого Кобылица поставила еще одно условие: она вый­дет замуж за хозяина, если он принесет в дар ей змею и ядовитую ящерицу, а рептилию отдаст в оплату люб­ви. Все эти пресмыкающиеся должны были помогать излечивать от змеиного яда. Так Шапашу стала облада­тельницей дара излечивать от змеиных укусов.

Данный миф содержит чрезвычайно много важной информации. Начнем с того, что имя бога Харану сов­падает с названием того города, куда пришло семейс­тво Авраама из Ура. Значит, мы обнаружили еще одну версию рассказа о переселении семитов в Харан. Ро­диной богини Шапашу, видимо, следует признать Ак­кад, где почитали ее мужскую ипостась, бога Шамаша. Ранее мы уже говорили, что Харан входил в пределы государства Митанни. Теперь стоит добавить, что Ха­рану — это семитское (с хыканьем) воспроизведение слова Аран — изначального имени города. Назывался он так, потому что построили его арии. Митаннийцы были лучшими коневодами в Азии, и потому только их врачеватель Харану способен был вылечить Кобыли­цу. Удивительно, как отдельные разрозненные детали мифа дополняют друг друга и образуют вместе еди­ную, целостную картину.

В мифе упоминается также неведомая страна Аршах, куда Харану отправляется за лекарственными снадобь­ями. Что же это за страна? Ю. Б. Циркин, комментируя этот миф, пишет: «Где находится страна Аршах, неизвес­тно. Некоторые ученые видят в этом названии хурритское (по-другому, митаннийское. —А А) имя реки Тигр (Аррасих). Но это предположение не принято многими другими специалистами. Возможно, Аршах — мифичес­кая страна, обильная водами, заросшая тамарисками и пальмами, что могло представляться угаритянам чем-то вроде рая». Мы специально привели мнение одного из ведущих ученых в данной области, чтобы продемонс­трировать, в какую тупиковую ситуацию попали совре­менные историки. Ведь Аршах — это та Арсену-Рутену-Арсава, которую они упорно стараются не замечать! И никакая это не мифическая страна, заросшая (?) паль­мами, про нее пишут и египетские фараоны, и хеттские цари, и угаритские жрецы! В месопотамской мифоло­гии эта страна называется Араттой (землей ариев!), и уж она-то никакая не заоблачная, а вполне реальная сосед­ка шумерских городов. Ау, профессора, проснитесь!»

Миф о Шапашу и Харану подтверждает свидетель­ства Библии о выдающейся роли еврейских женщин в обустройстве на новых землях. И фараон Египта, и ханаанский царь Авимелех отнеслись с особым почте­нием к семейству Авраама, поскольку были очарованы Саррой. В мифе семитская богиня действует самостоя­тельно, но не менее эффективно. Выходя замуж за Ха­рану, она получает постоянную прописку и гарантию неприкосвенности в Митанни.

Как и первые три божества семитской партии, Ша­пашу обнаруживает тесные связи с югом Месопотамии и непосредственно с центром концентрации семи­тских племен — Аккадом. Для евреев вся эта четверка богов была хорошо знакома со времени проживания в Уре, и их присутствие на первых ролях в угаритской мифологии олицетворяло в известной степени силу и влияние евреев в Угарите. Этой группе богов противо­стояла «партия* арийских богов.

Астару (финикийский Астар) — ханаанейско-аморейский бог, почитавшийся наряду с Астартой как ее супруг. Он — один из претендентов на роль верховно­го божества: Илу передает ему власть над миром после смерти Балу (Бела). Будучи противопоставлен Балу, Ас– тар является в Угарите воплощением злого начала; его эпитет — «ужасный». В эпоху эллинизма Астар отож­дествлялся с Аресом. Имя Аст-Ара — буквально «Есть Арий», точно так же, как и имя Ареса-Арея, говорит об их связи с ариями. Со временем богу Астару пришлось отказаться от царского трона в Угарите. Это доказыва­ет, что ведомая им группа богов в конце концов усту­пила свои позиции.

Йамму (финикийский Йам) — бог моря и водной стихии вообще. Его называют Судией речным. Под ре­кой же подразумевается та исходная река мироздания, у истоков которой обитает Илу. Поэтому Йамму — лю­бимец Илу Известен миф о борьбе Йамму с Балу за первенство на угаритском Олимпе. Только благодаря палицам, изготовленным искусным Котару-ва-Хасису, Балу победил своего противника. Об истоках образа Йамму комментаторы ханаанейских мифов скромно умалчивают, но это более древний арийский герой Яма. В ведийской традиции он выступает первочеловеком. В «Авесте» его аналог Йима (в иранской ми­фологии Йама) — культурный герой, создатель благ цивилизации, устроитель социальной организации общества, владыка мира в эпоху тысячелетного золо­того века. В древнеиндийской и буддийской мифоло­гии Яма рассматривался как владыка царства мертвых. Русское слово «яма» (в значении «могила») прекрасно объясняет, как могли возникнуть такие представления об этом божестве. Но море — это ведь тоже яма, только наполненная водой. Значит, и угаритские жрецы ори­ентировались на русское значение имени бога!

Муту (финикийский Мот) считался богом смерти. Он — мощная фигура: одна его губа достает до неба, другая — до земли. Он поглощает все, что находится вблизи него. Поэтому отправляемые к Муту вестники ни в коем случае не должны к нему слишком прибли­жаться под угрозой неминуемой гибели, а могут лишь издалека пересказывать послания. Отвратительный, вы­зывающий ужас образ Муту подчеркивал всеохватность смерти, которой в принципе никто не может сопротив­ляться. Во власти Муту находятся не только все люди, но и боги. Его проявлением в земном мире, кроме смерти каждого конкретного человека, являются иссушающий зной и жестокая засуха, ведущие к исчезновению всего живого. В его руках скипетр бесплодия и вдовства. Гибель Муту в борьбе с Балу открывает «хляби небесные», и через них нисходит на землю благотворящий дождь.

Резко отрицательное отношение угаритян к Муту выдает тот факт, что он был богом-чужаком. Не инт­ригуя читателей, скажем сразу же, что это бог Митра, которого почитали арии-митаннийцы. Митра — ми­фологический персонаж, связанный с культом солн­ца и идеей договора (согласия). В Угарите его благо­детельная функция привнесения в мир тепла и света рассматривалась в искаженном виде. Так Митра пре­вратился в творца засух и хозяина бесплодных равнин. Роль Митры как умиротворителя и хранителя социаль­ного равновесия тоже была переосмыслена угаритянами в прямо противоположном духе. Согласно их ин­терпретации, он, наоборот, практически недоступен, и договориться с ним можно только через посредников. Вместо посланника и созидателя жизни на земле он изображается носителем смерти.

Имя Митры мифологи возводят к авестийскому (т.е. взятому из текста «Авесты») слову «договор», «согласие». Но «Авеста» складывалась достаточно поздно (в первой половине I тысячелетия до н. э.), а написавшие ее арии до того обитали на Русской равнине. Так что древние корни божественного имени более логично поискать в словаре русского языка. По нашему мнению, имя Мит­ры происходит от слова «Матерь» («Мать-Яра»). Во вре­мена патриархата функции женских богинь перекла­дывались на богов-мужчин. При этом заимствовались и имена, а то, что именно верховная женская богиня должна была изначально ведать делами гражданского согласия, думается, очевидно.

На примере разобранных мифов и характеристик богов можно совершенно определенно говорить об огромной роли, которую играли предки русских и сла­вян в культуре Средиземноморья во II тысячелетии до н. э. Среди угаритских богов нет ни египетских, ни хет­тских богов, но в избытке присутствуют боги арийско­го происхождения. Вместе с тем относительное число упоминаний об ариях-митаннийцах по сравнению с египтянами или даже хеттами в учебниках, моногра­фиях и научных статьях близко к нулю. Все заслуги ариев приписаны другим народам, и русские должны отсчитывать свою историю не ранее, чем с эпохи Рю­рика. Неправильно это…

Важную роль в Угарите играл бог Рашап (фини­кийский Решеф). Мифов о нем известно немного, но в жизни угаритян он занимал значительное место. Этот бог был связан с землей и подземным миром, он, как считали угаритяне, насылал на людей болезни и эпидемии, но мог в случае обращения к нему и изле­чить от них. Оружие бога — лук со стрелами, и болезни людей — результат поражения человека его стрелами. Рашап — один из тех богов, кого угаритяне явно не слишком любили и очень боялись.

Решеф связывался финикийцами с царством смер­ти. Для родных богов это, так сказать, свидетельство их древности. Решефу был посвящен один из древнейших храмов Библа. Найденные в Библе бронзовые статуэт­ки воинов (на некоторых сохранилась еще позолота) многие ученые считают либо изображениями этого бога, либо посвящениями ему. Финикийские морепла­ватели, по-видимому, возили с собой статуэтки Решефа, пытаясь таким образом снискать его покровительство и избежать гибели во время плавания. С финикийской колонизацией культ Решефа широко распространил­ся по всему Средиземноморью. Так, храм этого бога в Карфагене был одним из самых богатых. Не меньше его почитали и на родине. Целый район Сидона назы­вали «землей Решефа» (или «землей Решефов»).

Решеф был воинственный бог, бог войны. Он вы­ступал в роли хранителя договоров. Финикийцы и их соседи приписывали ему неодолимую силу. Изобра­жался Решеф обычно в виде воина, вооруженного лу­ком. Священным животным Решефа был олень, а его греческой параллелью считался Аполлон. Как извест­но, Аполлон — бог негреческого происхождения, та­инственным образом он связан с Гипербореей — да­лекой сказочной страной, располагавшейся на севере Евразии. Олень тоже символ Севера. Но не служит ли это косвенным указанием на го, что образ бога Рашапа (Решефа) соотносился обитателями Азии с пришель­цами в их края более северных народов, и прежде все­го, жителей Гипербореи — ариев? Ведь имя этого бога поразительно совпадает и с названием арийских муд­рецов риши (русов, росов) — толкователей и храните­лей ведического знания, и с названием страны Арсены, которую они создали. Независимость своей страны и своих городов ариям-росам приходилось отстаивать в тяжелейшей борьбе с другими народами, поэтому в мифах народов этого региона бог по образу и подо­бию ариев-гипербореев. Совершенно ясно, что как со­здатели многонационального государства они должны были выступать в роли и «прокурора», и «адвоката», и судьи. Вот почему Рашап в одних случаях обрушивает на людей эпидемии, а в других защищает и спасает их. Но, как и Муту-Митре, ему более свойственны функции гаранта договоренностей, мира и согласия при всем при том, что он вооружен и всегда готов к войне!

В финикийско-аморейской религии существовали общефиникийские и общеаморейские божества, хотя в любом городе они могли приобретать некоторые спе­цифические черты. Одновременно были и божества, по­читаемые лишь в данном месте. Каждый город имел свое божество-покровителя, в образе которого воплощалось все самое ценимое здешними жителями. При этом они подчас наделяли своих избранников чертами и функ­циями других богов. Появились и божества, покрови­тельствующие определенным видам деятельности. Все это привело к тому, что число богов и богинь в Ханаане разрослось, подобно кроне ветвистого дерева.

В сочинении Санхунйатона-Филоиа, о котором го­ворилось в начале главы, была сделана попытка упоря­дочить иерархию ханаанских богов и свести ее в оп­ределенную систему. Отличительная особенность этой родословной богов заключалась в том, что она была смешанная, то есть греческо-ханаанская (I). Соглас­но ей, первопредками ханаанеев была пара — Элиун и Берут. К Элиуну прилагается эпитет «Высочайший», и его традиционно соотносят с Богом Библии. Имя Берут комментаторы толкуют как «Владычица Берита». Акаде­мик Б. А Тураев в примечаниях к филоновскому тексту отмечает, что в некоторых рукописях вместо Берут на­писано просто Руг. Но тогда прародительницу Руг мож­но называть «Владычицей Ругену»! Заметим, что имя «БеРут» в русском прочтении, действительно, значит «Быть Рут», и потому оно могло писаться просто «Рут». В книге «Предки русов в Древнем мире» мы упоминали, что точ­но по такому же правилу

7

образованы топонимы — Бруттий (область Калабрия на юге Италии), Бретань (полу­остров во Франции) и Британия. Они обозначают один из маршрутов миграции средиземноморских русов (рутенов) после их поражения в Троянской войне.


Кстати, если говорить о соответствии имен праро­дителей ханаанеев с географическими названиями, то Элиун «проецируется» на… Илион (другое название Трои). На первый взгляд кажется, что такого рода па­раллели совершенно абсурдны. Но напомним, что Санхунйатон писал свой труд накануне Троянской войны (конец XIII — начало XII вв. до н. э.), когда некогда ве­ликая и огромная Средиземноморская Русь расколо­лась на две небольшие части. Одна представляла Хана­ан, а другая — государство Арсава. Города Берит и Троя были двумя важнейшими центрами этих областей. Возведя первую пару ханаанеев к уроженцам этих го­родов, Санхунйатон указал на теснейшие этнические связи предков финикийцев с жителями Малой Азии. Для нас это уже никакая не новость, а в очередной раз подтверждаемый тезис: ханаанеи не были семитами!


Санхунйатон и Филон объявляют Элиуна и Берут прародителями всех греческих богов. Но тогда они должны принадлежать к группе индоевропейских бо­гов. Среди их потомков есть семитские боги, это ниче­му не противоречит, но сами они богами семитского происхождения мыслиться не могут. Иначе в уранах, эросах и реях следует тоже предположить наличие се­митских кровей. И странно, что никто из мифологов до сих пор не написал об этом…


ГЛАВА 5


О ВЕТХОЗАВЕТНОМ МОНОТЕИЗМЕ И ЗАКОНЕ «КТА» ДРЕВНИХ АРИЕВ


Катись, катися надо мной


Всё просвещающее Время!


Завесу тьмы влеки с собой,


Что нам скрывает Свет Святой


И на душе лежит как бремя, —


Чтобы мой дух, в земных путях


Свершив свое предназначье,


Мог восприять в иных мирах


И высшей Тайны откровенье.


А. Майков


Представления о едином Боге вызревали в умах древних евреев в течение длительного времени. Биб­лия дает нам возможность проследить, как постепенно и очень непросто утверждалась в Ханаане эта религи­озная идея. В древнееврейском подлиннике Библии в первой главе книги Бытие прямо сказано, что созда­вал мир не бог в единственном числе (еврейское «эл», «элох» или «элоах»), а боги («элохим»). Этот факт весь­ма неприятен для тех ортодоксальных богословов, кто отстаивает идею библейского монотеизма. Они при­думывают всевозможные объяснения этой лингвис­тической «неувязке». Например, утверждают, что мно­жественное число «элохим» является формой величательного множественного. Но ряд библейских текстов, в которых фигурирует понятие «элохим», не поддает­ся такой интерпретации. После грехопадения Адама и Евы Бог говорит: «Адам стал как один из нас, зная доб­ро и зло» (Быт. 3:22). Бог сам признает, что кроме него, существует еще кто-то, равный Ему. В Ветхом Завете существует еще немало мест, где слово «элохим» фигу­рирует в качестве ясно выраженного множественного числа богов.


Русский перевод дает искаженное представление о том, что сказано в древнееврейском подлиннике, упот­ребляя вместо множественного числа — «боги» единс­твенное — «Бог». Так, рассказывая, что народ потребо­вал от Аарона сделать богов для поклонения, перевод­чик заменяет элохим «Богом» (Исх. 32:1). Этот прием он использует неоднократно. В Псалтири говорится: «Есть элохим, судящие землю» (57:12). А в русском тек­сте сказано: «Есть Бог, судящий на земле!» Что здесь элохим, безусловно, означает богов, а не Бога, подчер­кивается тем, что они именуются тут же «судьями» во множественном числе (еврейское «шофтим»). В не­которых случаях вместо «богов» объявляются «анге­лы». В русском переводе Псалтири читаем: «Не много ты умалил его (человека. —А. А.) пред ангелами» (8:6). Читать же следует: «… перед богами (элохим)». Это уже явное искажение. Нельзя не отметить, однако, что в некоторых случаях переводчик безупречен и добро­совестно передает текст в его многобожеском смысле. В той же Псалтири есть строки: «Бог стал в сонме бо­гов: среди богов произнес суд» (81:1); в данном случае слово «элохим» переведено правильно, в его точном политеистическом значении.


Представляет известный интерес трактовка воп­роса об элохим, которую мы находим в современ­ном католическом Словаре библейского богословия. «Элохим, — признают его авторы, — множественное число. Оно не является формой величания — такой формы еврейский язык не знает». Вопрос, казалось бы, ясен: перед нами очевидное проявление многобожия. Но тут богословы начинают лукавить, приписывая: "Его (слово «элохим». —А. А.) нельзя считать следстви­ем каких-либо пережитков многобожия, которые не­вероятны». Почему? Потому что «надо принять во вни­мание особую чувствительность израильского склада ума в этой области». Тут, как говорится, комментарии излишни. Мало того, что истинные христиане должны верить в единого Бога. Они должны также поверить, что единобожие — достижение израильского гения, «особо чувствительного в этой области». Мы отнюдь не хотим оспорить факт особой «чувствительности еврейского склада ума» в области религиозной веры, но ведь она могла сформироваться как раз под воз­действием Библии! Авторы словаря в данном случае рассуждают нелогично, и общий их вывод о том, что «множественное число — это след общесемитского миропонимания, при котором божественность вос­принимается как множественность сил», не имеет ни­какой убедительной силы.


Тем более что в Библии имеется фрагмент, расска­зывающий о жертвоприношении сразу двум богам. В книге Левит (16: 7-8) говорится: «И возьмет (Аа­рон. — А. А.) двух козлов и поставит их перед лицем Яхве у входа скинии собрания; и бросит Аарон об обоих козлах жребий: один жребий для Яхве, а дру­гой жребий для Азазела». Козел, предназначенный для Яхве, тут же приносится Ему в жертву, поскольку Яхве присутствует при жертвоприношении. С жертвой для Азазела дело обстоит сложней, поскольку этот бог жи­вет где-то в пустыне. В этой ситуации предусмотрена такая процедура: козла необходимо поставить «пред Яхве, чтобы совершить над ним очищение и отослать его в пустыню для Азазела» (Лев. 16:10). Необходимо только отметить, что в русском переводе текст фальси­фицирован. Азазел не упоминается, сообщается лишь, что козел предназначен «для отпущения», вместо же Яхве, как и в других случаях, фигурирует Господь.


Древнейший иудаизм вовсе не был монотеистичес­кой религией. Мы сталкиваемся здесь с особой раз­новидностью политеизма, получившей в литературе название генотеизма. Суть его заключается в том, что хотя признается реальное существование многих бо­гов, но данная этническая группа, объединение пле­мен или государство поклоняется лишь одному из них. С этой точки зрения у каждого племени или народа су­ществует свой бог, с которым его связывают отноше­ния договора, союза, «завета». Именно в этом смысле в Ветхом Завете говорится о Боге Авраама. В отношении избранного ими бога данное племя или народ брали на себя определенные обязательства: поклоняться и служить только ему, отказывая в этом всем другим бо­гам, хотя они и существуют. Генотеизм представляет, таким образом, не монотеизм, а единопоклонение. Призывом к такому поведению проникнуто большинс­тво книг Ветхого Завета.


Генотеизм имел не только этнический, но и терри­ториальный характер: считалось, что на определен­ной территории хозяином выступает один, вполне конкретный бог, на других — другие. Известны случаи, когда та или иная этническая группа, поселившись на новом для нее месте, порывала завет со своим старым Хранителем и принимала соответствующее обязатель­ство перед богом, господствующим на данной терри­тории. Так было, например, с жителями Ассирии, пе­реселенными на землю покоренного ею Израиля: они вскоре приняли религию Яхве, а потом и ее основной документ — Пятикнижие.


Элоха, которого выбрали для себя из многих извес­тных тогда богов израильтяне, носил имя Яхве. Одно лишь то обстоятельство, что Бог носит собственное имя, показывает, что он не считался единственным. Он не просто Бог, не безымянный элоха, он — один из бо­гов, которому дается имя специально для того, чтобы отличать его от других элохим. Уже со второй главы книги Бытие наряду со словом «элохим» появляется собственное имя Яхве. В русском переводе Ветхого Завета оно заменено словом «Господь». Только в пяти местах этого перевода упоминается имя Яхве (в форме Иеговы) — Быт. 22:14; Исх. 17:15; 33:19; 34:5; Суд. 6:24. В общем, всюду, где по-русски написано «Господь Бог наш», в подлиннике — «Яхве наш Элоха». Только пос­тепенно, в ходе столетий в библейских текстах стало пробиваться представление о едином Боге, не только сотворившем вселенную и человечество, но и господс­твующем над ними и заслуживающем почитания все­ми народами земли.


Свои требования к еврейскому народу Господь вы­разил в десяти заповедях. Перескажем вкратце их (Исх. 20:4-17).



—   Не имей других богов.

—   Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им.

—    Не произноси имени Господа напрасно.

—    Помни день субботний, чтобы святить его.

—   Почитай отца и мать.

—    Не убивай.

—   Не прелюбодействуй.

—    Не кради.

—   Не лжесвидетельствуй на ближнего твоего.

—    Не желай жены ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего.

Эти правила поведения состоят как бы из двух час­тей. Первые четыре заповеди, по существу, не имеют отношения к морали. Это некоторые предписания, которые были призваны утвердить культ единого Бога и тем самым сплотить еврейский народ для решения важнейшей политической задачи — создания своего государства. Вполне понятно, что объединить народ, поклоняющийся разным богам, было бы в тысячу раз сложнее. Остальные шесть заповедей по преимущес­тву этического характера. Они кажутся вполне естес­твенными для всякого здравомыслящего человека. Но у читателя Библии возникают и «тонкие» вопросы, касающиеся их детального истолкования. Например, как древние почитатели Иеговы понимали выражение «ближний твой»? Как всякого, ходящего под Богом, или непременно как единоверца?

Ответ, разумеется, обнаруживается в Библии. По приказу Яхве евреи истребляли завоеванные наро­ды. После взятия города Гая были истреблены все до единого жители. Образно об этом сказано таю Иисус Навин «не опускал руки своей, которую простер с ко­пьем, доколе не предал заклятию всех жителей Гая», в результате чего «падших в тот день мужей и жен, всех жителей Гая, было двенадцать тысяч» (Иис. Нав. 8:26, 25). Все это делалось не в нарушение повелений Яхве, а во исполнение их. Израильтяне неоднократно вызы­вали гнев Бога тем, что недостаточно последовательно выполняли его приказ о поголовном уничтожении по­коренного населения. Царь Саул нарушил волю Яхве, когда, истребив всех амаликитян, оставил в живых их царя Агага. Это привело Бога в ярость. «Жалею, что поставил я Саула царем» (1 Цар. 15:11), — сказал он своему пророку Самуилу И тот собственноручно раз­рубил Агага. Согласно Ветхому Завету выходит так, что какое бы то ни было регулирование дозволенности или недопустимости убийства относится лишь к еди­новерцам и единоплеменникам. Люди, принадлежа­щие к другим народам, даже не рассматриваются как объекты какой бы то ни было регламентации в этом отношении.

Приведем еще ряд библейских цитат:


«…Введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими и хорошими городами, которых ты не строил.


И с домами, наполненными всяким добром, кото­рых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, и с виноградниками и маслинами, которых ты не садил…»


(Втор. 6:6-11)


«Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои, и цари их — служить тебе; ибо во гневе Моем Я поражал тебя, но в благоволении Моем буду милос­тив к тебе.


И будут всегда отверсты врага твои, не будут затво­ряться ни днем, ни ночью, чтобы приносимо было к тебе достояние народов и приводимы были цари их.


Ибо народ и царство, которые не захотят служить тебе, погибнут, и такие народы совершенно истребятся».


(Ис. 60:10-12)


«И придут иноземцы и будут пасти стада ваши; и сыновья чужестранцев будут вашими земледельцами и вашими виноградарями».


(Ис. 49:23)


Иегова внушает евреям, что они — богоизбранный народ, потому и его этические заповеди должны «воп­лощаться» только внутри еврейского сообщества. От­ношение евреев к иноверцам и иноплеменникам уже не регламентируется десятью заповедями. Вот какой вывод должен сделать читатель Ветхого Завета. Из де­сяти заповедей выросли и христианство, и иудаизм. Первая — религия, не различающая ни эллина, ни иу­дея, вторая же — узконациональная, выделяющая пра­воверного иудея из числа остальных людей и пред­писывающая ему различное поведение среди своих единоверцев и «отверженных от Бога». В. В. Розанов в сочинении «После Сахарны» писал: «Разгадка Библии и иудейства начинается вовсе не с «впервые признали они Единого Бога» — как, расчесывая русые бороды, полагают православные богословы; а эта разгадка на­чинается с кошерного мяса и с ритуального убоя ско­та. Тогда откроется, что это язычество». И, добавим мы, по своему первоначальному замыслу исключительно узконациональная идеология.


Как же утверждался новый культ? С огромным тру­дом, Библия наполнена примерами, когда евреи отвра­щались от истинного Бога и возвращались к почита­нию Баалов и Астарт. Историки религии традицион­но толкуют это как проявление детскости или даже духовной незрелости древних семитов. Так презри­тельно относятся богословы к языческим верованиям. Но мы хотим подчеркнуть два важных обстоятельства, которые почему-то не обсуждаются теологами. Во-первых, евреи сопротивлялись введению той самой узконациональной доктрины, которая впоследствии оформилась в иудаизм. А это означает, что большинс­тво еврейского народа не хотело принимать религию самоизоляции, противилось ее насильственному внед­рению и, следовательно, не считало себя людьми бо­гоизбранными. С христианской точки зрения такое поведение следует считать героическим. Во-вторых, не следует исключать фактор притягательности язы­ческих верований. И не потому ли евреи упорно про­тивились введению монотеизма, что им более по душе были Баал и Астарта?


Об этом стоит поговорить подробно. Окончатель­ное оформление древнееврейского идеала единствен­ного (мужского) Бога произошло лишь во время Вави­лонского пленения (около 586-536 гг. до н. э.). После возвращения израильтян в Палестину первые пять книг Моисея были собраны в иудейской Торе (Законе), а ос­тальная часть Ветхого Завета постепенно добавлялась к ним на протяжении пятисот лет. Но вплоть до момен­та Вавилонского пленения богиня Астарта оставалась такой же важной фигурой в религии и культуре евре­ев, как и Иегова. Астарту называли невестой Иеговы и приписывали ей семьдесят отпрысков от него, в том числе Баала, Анат и их братьев Мота и Ямма. Богиня Астарта упоминается в Ветхом Завете не менее сорока раз. Это лишний раз подтверждает факт ее популяр­ности у народов Ближнего Востока. Около 1060 г. до н. э. «удалили сыны Израилевы Ваалов и Астарт и ста­ли служить одному Господу» (1 Цар. 7:4). Но вскоре со строительством Иерусалимского храма культ Астарты вернулся. Царь Соломон боготворил Астарту. В Треть­ей книге Царств (18:19) указывается, что 400 пророков Астарты (пророков «дубравных», как называли культ Астарты) сидели за столом Иезавели из Тира, жены царя Израиля Ахава около 876 г. до н. э. Будучи главной женой Иеговы, Астарта была составной частью рели­гиозной жизни евреев вплоть до реформ иудейского царя Иосии (640-609 гг. до н. э.).


Астарта выступает в Библии главным противником Яхве, его языческим «противовесом». Ранее мы на ос­нове анализа ее имени предположили, что это арийс­кая по своему происхождению богиня. Имя «Аст-арта» читалось нами как «Есть Яра». Но возможен еще один вариант прочтения, подчеркивающий более глубин­ную суть имени богини: «Аст-арта» — «Есть Арта (Рта)» или «Истинная Арта (Рта)». Словом «rta» древние арии обозначали понятие вселенского закона (персы на­зывали его «arta»). Согласно выводам исследователей, в нем следует видеть некий универсальный принцип, частное и повсеместное проявление которого спо­собствует сохранению определенного (соответству­ющего должному положению вещей) видения вселен­ной и ее элементов. Модель мира ведийских (т. е. почи­тавших «Веды») ариев была ориентирована на космос. Жизнь человека представлялась им сопряженной с космосом посредством некого универсального закона «rta», обозначающего регулярный и циклический ха­рактер и предполагающего возврат к исходной точке. По закону «rta» встает и заходит солнце (выезжает на своей колеснице Сурья, будучи конем и колесничим одновременно; поднимает золотые руки Савитар = Свет-Яр, побуждая к жизни все живое утром и успока­ивая вечером); одно время года в установленном по­рядке следует за другим. Все повторяется, как было в незапамятные времена, и, следуя «rta», человек воспро­изводит цикличность космических явлений в своем жизнеустроении, поддерживая тем самым порядок в космосе и в человеческом обществе и создавая усло­вия для нормальной и успешной жизни своего племе­ни. «Rta» являлся одновременно и этическим законом в обществе ариев. Хорошо и правильно то, что этому закону соответствует, а плохо и неправедно непочита­ние арийских богов, непринесение им жертв, скупость в отношении жрецов и поэтов, слагающих религиоз­ные гимны. Для ведийского сознания характерна со­средоточенность внимания на положительной сфере, на том, что соответствует «rta», и неразработанность отрицательной: силы зла в «Ригведе» выступают геро­ями «третьего плана».


Культ Астарты предполагал нечто большее, чем просто поклонение и ритуальное служение богине.


Новопосвященному открывался определенный свод знаний по устройству Вселенной, накопленных ария­ми за предыдущие тысячелетия, круг этических устано­вок, которым он должен был руководствоваться в сво­ей деятельности. Как ясно из Библии, религия Астарты не была узконациональной, евреи тянулись к этому источнику арийского мировоззрения. И причина их симпатий кажется нам вполне ясной: арии отрицали богоизбранность какого бы то ни было народа, это в корне противоречило вселенскому закону «rta» — за­кону единства Природы и равенства всех людей перед ним.


У древних русичей этот закон ассоциировался с по­нятием «рота». М. Л. Серяков в своей книге «Голубиная книга» — священное сказание русского народа» пос­вятил анализу этого языческого термина отдельную главу. Исследователь блестяще показал, что древне­русская «рота» была аналогом арийского «rta» — все­ленского закона, универсального принципа, регули­рующего порядок в Природе и торжество правды в человеческом обществе. Православное духовенство всеми правдами и неправдами пыталось искоренить в народном сознании память о «роте». С этой целью, например, «редактировались» летописи. М. Л. Серя­ков приводит целую дюжину примеров варварского искажения текста «Повести временных лет». Он под­черкивает, что апологеты христианства при этом не столько боролись с самими языческими представ­лениями, сколько пытались «навязать народу закон иудео-христианской традиции». В противовес русс­кому закону-роте ветхозаветные заповеди носят от­кровенно приземленный характер. Табу на имя Бога, запрет на мало-мальский интерес к чуждым веровани­ям и какую-либо деятельность в субботу да элементар­нейшие нравственные установки. В дополнительном толковании десяти заповедей (Исх. 34: 11-26) уточне­ны некоторые ритуальные элементы культа, однако и они лишены какого бы то ни было космического, все­ленского начала.


Хранителем «роты» на Руси выступал бог Род. (К со­жалению, М. JI. Серяков никак не отразил этого в сво­ей книге.) Академик Б. А. Рыбаков в книге «Язычество древних славян» указал на исключительную роль это­го божества в жизни древних русичей. В частности, он особо обратил внимание на сочинение русского книжника XII в., получившее название «Слово об идо­лах». В нем неизвестный автор сообщает, что культ Рода охватывал Египет, Вавилон, Малую Азию, Грецию, Рим и славянский мир! Но мы-то уже знаем, что имен­но так и было! Русский Род — одна из вариаций имени Яр, а культ последнего распространился в свое время с Русской равнины на эти земли. На Ближнем Востоке и в Передней Азии его называли Асга-Рот, что значит «Есть Род», «Истинный Род» или просто «Род». Он счи­тался мужской параллелью Астарты и, видимо, почи­тался как ее супруг.


Род — первейший русский бог, творец, «родитель» Вселенной, всего видимого и невидимого мира. Это «отец и мать» всех богов, воплощение нерушимости русского племени, все многочисленные потомки ко­торого некогда произошли от одного общего пред­ка. В поучениях против язычества Род выставляется главным соперником Бога-творца. В сознании же простого народа, принявшего христианскую веру, он стал ассоциироваться с Иисусом Христом. Народное (неканоническое!) определение — Бог есть Любовь — сложилось под влиянием языческой традиции. Разу­меется, христиане находят в этой «формуле» в первую очередь выражение их духовного опыта, тогда как для язычников суть ее заключается в непрерывном возоб­новлении жизни. Поэтому символика язычников бли­же к природе и более разнообразна: образ Рода связы­вался и с солнечным светом, и с дождем, и с огнем. Его изображали фаллосоподобным и четырехликим (зна­менитый Збручский идол). Род — это верховный бог, это наш древнейший Яр (Аст-Ар, часто употребляемая форма имени Астарот), это воплощенный образ все­ленского закона-роты!


В памятнике древнерусской литературы «Сло­во Исайи пророка», созданном не позже середины XII века, содержится сокращенный пересказ 65-й гла­вы Книги пророка Исайи, входящей в Библию. Это произведение было написано с единственной це­лью: обрушить всю тяжесть библейских проклятий на бога Рода. Его автор грозит язычникам от лица Иеговы: «Вас же, покинувших меня, забывших мою святую гору, готовящих пир в честь Рода и рожаниц, наполняющих ковши свои на потребу бесам, — вас я предам мечу, и все вы падете пронзенными». Для нас примечательно, что в данном отрывке Род выступает библейским двойником Гада или Ваала (это разные составляющие общего имени бога Баал-Хадда) — од­ного из тех Ваалов, к кумирам которого спешили ев­реи, отвергавшие Иегову. Конечно, ближневосточные культы Яры-Астарты и Бела-Баала (Ваала) в каких-то своих деталях отличались и от индоарийских, и от древнерусских. Но мы настаиваем на мысли, что они зародились на основе арийских верований и подде­рживались приверженцами арийской идеологии и вселенского закона «rta» — «роты».


В финикийском городе Тире в начале I тысячеле­тия до н. э. особый почет и уважение приобрел бог Мелькарт. Он считался владыкой города, его праздник был одним из самых главных, а может быть, и самым главным в Тире. Когда тирийцы создали множество поселений на берегах Средиземного моря, поселенцы тоже стали почитать Мелькарта, а в некоторых коло­ниях он стал считаться основателем города и главным богом. Со временем Мелькарт стал популярен не толь­ко среди тирийцев, но и во многих других городах Ха­наана. Финикийцы полагали, что Мелькарт покрови­тельствует дальним морским походам и колонизации. Мелькарта изображали в виде бородатого мужчины в расцвете лет, иногда как морского бога, мчащегося на гиппокампе (фантастическом морском существе — по­луконе-полурыбе), а иногда в качестве героя, борюще­гося со зверями, а то и с чудовищами. Эти изображе­ния подчеркивают героические черты тирского бога, что и позволило грекам считать его тем же героем, что и их Геракл. Тирийцы же приписывали Мелькарту, как своему «баалу», создание всего, что особенно ценилось ими. Для них Мелькарт был и солнечным, и морским, и аграрным богом, а также изобретателем многого из того, чем гордился Тир.


Имя «Мельк-арт> переводят с древнееврейского как «царь города». Но мы читаем его как «царь «rta». Мелькарт был сыном Астарты и в этом своем качестве был идеальным претендентом на роль божества, несуще­го в разные земли сокровенное знание закона «rta». К тому же «привязывать» этого бога только к одному Тиру, на наш взгляд, было бы в корне неправильно. Под знаменем Мелькарта осуществлялась финикийс­кая колонизация Средиземноморья. Моряки, вступав­шие на чужие территории, должны были исповедовать религию дружбы и открытости ко всем иноплеменни­кам, иначе ничего, кроме вооруженного сопротивле­ния ипартизанского движения, они бы не получили. Религия Иеговы, очевидно, тут не годилась. Другое дело арийская идея «всемирной отзывчивости». Пред­лагая ее в виде своей визитной карточки, финикийцы благополучно торговали и уживались с другими морс­кими народами.


Своеобразие имени «Мелькарт» заключается в том, что первая его часть является еврейским словом «царь», а вторая соотносится с арийским названием вселенского закона. Но это как раз и отражает реаль­ный факт смешения ариев и евреев на территории Палестины в I тысячелетии до н. э.! Разные этносы не только враждовали и воевали. Они заключали и дружеские договоры, и направляли к соседям сватов. Правда, в брак с иноверцами вступали только те ев­реи, которые отвергали культ Иеговы и пренебрегали Его запретом на смешанные браки. Задумывались ли вы когда-нибудь, почему еврейским мужчинам без­умно нравятся русские женщины? Да потому, что их предков на протяжении веков принуждали жениться только на еврейках. А сердце внимает не голосу кро­ви, а звукам любви…


Издревле в мифологиях самых разных народов при­сутствуют прародительница или прародитель мира. В мире остальных богов, если они также существовали, он или она, по крайней мере, поначалу выступали в ка­честве верховного божества. То есть реализовывалась именно та типичная ситуация, которую ученые назва­ли генотеизмом. Авраам первым провозгласил отказ от многобожия. И безусловная заслуга евреев заключа­ется в том, что Авраамову установку на создание мо­нотеистической религии они, как это ни было трудно, все-таки выдержали. При этом не обошлось без учета чужого опыта и гениального творчества. Приведем только один пример, касающийся опять-таки арийско-еврейского диалога.


У создателей «Ригведы» (ведийских ариев) плохо разработанной оставалась тема зла. Авторами Ветхого Завета она рассматривалась в рамках монотеистичес­кого подхода. Райский змей — предтеча сатаны, но он послушен воле Бога. Понятие «злого духа» присутству­ет в рассказе о царе Сауле:


«А от Саула отступил Дух Господень, и возмущал его злой дух от Господа. И сказали слуги Сауловы ему: вот, злой дух от Бога возмущает тебя. Пусть господин наш прикажет слугам своим, которые перед тобою, поискать человека, искусного в игре на гуслях; и ког­да придет на тебя злой дух от Бога, то он, играя рукою своею, будет успокаивать тебя <…> И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, и отрад­нее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него».


(1 Цар. 16: 14-16,23)


И здесь нельзя не заметить, что царя беспокоит «злой дух от Бога». В III Книге Царств (22:20-23) гово­рится о духе лживом, которому попустительствует Гос­подь, но по тексту Нового Завета (Иоанн 8:44) лживый дух — это сам сатана-дъявол…


После VI века до н. э. евреи три века были под влас­тью персов, исповедовавших зороастризм. Это новое религиозное учение сложилось на иранской почве в VII-VI вв. до н. э. и было названо по имени его осно­вателя Зороастра, или Заратуштры. Оно являлось свое­образным развитием учения древних ариев. Согласно этой религиозной концепции, Ормузд — бог добра, олицетворение света, жизни и правды, существовал еще до сотворения мира и пребывал в непрерывной борьбе с Ариманом — носителем зла, мрака и смерти. Человек создан Ормуздом, но свободен в своих мыс­лях и поступках и поэтому доступен воздействию зла. Однако его долг — помыслами, словами и делами бо­роться против Аримана и его помощников — духов зла. И в конечном итоге добро одержит полную победу над злом. В отличие от индоарийских текстов, священ­ные книги древни:: иранцев значительное место уде­ляют деяниям темных сил, они содержат первые раз­работки темы «рая и ада». Но вот что интересно — два противника, два носителя противоположных начал, в сущности, носят одно и то же имя, записанное в индо­европейском и славянском вариантах. Его можно пе­ревести как Арий-муж (английское man = славянское муж!). В учении Зороастра единый бог Яр «разделился» на враждующие темную и светлую «половины». В этом, в общем-то, и заключается ключевая идея новой рели­гии.


Религия зороастризма, безусловно, повлияла на древнееврейских авторов. Но они не отказались от древнейшей арийской концепции единого высшего закона — «монотеизма»! В результате на страницах Библии родился оригинальный образ сатаны. Сата­на—с древнееврейского «противник в суде, в споре или на войне, противоборствующий, обвинитель, на­ушник, подстрекатель». В религиях иудаизма и хрис­тианства — главный антагонист Бога и всех верных Богу сил на земле, враг человеческого рода, царь ада и повелитель бесов. Сатана противопоставлен Богу не на равных, не как антибожество, но как падшее, мятежное творение Бога, обращающее против Творца силу, по­лученную от Него же. В конечном счете сатана против собственной воли содействует исполнению Божьего замысла.


В библейской Книге Иова сатана назван в числе «сынов Божиих»: «Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана» (Иов. 1:6-8). Дважды давал Господь сатане власть над телом и имуществом Иова и возможность искушать веру Иова в Господа различными несчастья­ми, но не дал Господь своему слуге власти над душой человека. «Вот, он в руке твоей, только душу сбереги» (Иов. 2:6). А это значит, что Бог не препятствует сата­не при жизни человека влиять на его судьбу, и если тот окажется отступником и нечестивцем, то после смер­ти грешника поступить с его душой по заслугам (но, так сказать, в пределах, предустановленных волею Божией). Постепенно сатана стал наделяться черта­ми не только клеветника на человека перед Богом, но и клеветника на Бога перед человеком. К сатане ста­ло восходить все моральное зло мира. Одно из имен сатаны — диавол. Изначально оно имело значение «Божественный Бел», но с утверждением христианс­тва приобрело негативный смысл. Так жрецы Иеговы узаконили свою победу над Белом (Ваалом) — древ­нейшим языческим богом.


ГЛАВА 6


ИМЕНА БОГА В БИБЛИИ


Не забыли мы, что осияно Только слово средь земных тревог, И в Евангелии от Иоанна Сказано, что слово — это Бог.


Н. Гумилев


В Библии человек нарекает имена не только себе подобным, но и Самому Богу. В Ветхом Завете встре­чается не менее ста наименований Бога, таких как Elohim — «Бог», Adonay — «Господь мой», El Shadday — «Бог всемогущий», или «Всевышний», Zebaot — «Сава­оф», «

note 3

воинств». Часто имя, данное человеком Богу, указывает на какое-либо действие Божие по отно­шению к человеку. Так, например, Агарь (рабыня-египтянка, одна из жен Авраама) нарекла Господа именем «Ты Бог, видящий меня», потому что говорила: «Точно я видела здесь в след видящего меня» (Быт. 16:13).


В то же время в Библии присутствует мысль о том, что Бог неименуем, что Его имя человеку недоступно. Иаков (внук Авраама, сын Исаака), боровшийся с Бо­гом, спрашивал о имени Божием, но не узнал его. По­вествование о встрече Иакова с Богом является одним из наиболее загадочных и таинственных во всей Биб­лии:


«И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, кос­нулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иа­кова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он ска­зал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом и человеков одоле­вать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем?

note 4

И благословил его там».


(Быт. 32: 24-29)


Христианские богословы истолковывают этот сю­жет по-разному. Наиболее распространенным являет­ся мнение, что под боровшимся с Иаковом понимался Сын Божий. Однако для нас это повествование инте­ресно тем, что соприкасаемся с одной из тайн Бога — тайной Его имени.


Мысль о недоступности имени Божия для человека присутствует также в рассказе Суд. (13:17-22) о явле­нии Ангела Маною (отцу знаменитого богатыря Сам­сона): «И сказал Маной Ангелу Господню: как тебе имя? чтобы нам прославить тебя, когда исполнится слово твое. Ангел Господень сказал ему: что ты спрашиваешь об имени моем? оно чудно <…> И сказал Маной жене своей: верно, мы умрем; ибо видели мы Бога». Послед­ние слова Маноя показывают, что ему являлся Бог, а не Ангел, следовательно, отказ назвать Свое имя прина­длежит Самому Богу.


Но почему Бог скрывает свое имя, если, действи­тельно, «оно чудно» (чудесно!)? Более того, одна из десяти заповедей, напомним, специально посвящена запрету произносить имя Божие, «ибо Господь не ос­тавит без наказания того, кто произносит имя Его на­прасно» (Исх. 20:7). Что же в нем (имени) такого не­обычного? И в чем вообще смысл запрета на его про­изнесение? Ведь вот говорят нам: «Не поминай черта всуе», «Не чертыхайся», — и мы все прекрасно понима­ем. Черт — носитель злого начала, и лишний раз при­зывать его — значит накликать на себя беду. Но почему нельзя лишний раз призвать на помощь Бога? Как го­ворится, вопросы, вопросы… Вопросы, которые уже более двух тысяч лет остаются без ответа.


ЯХВЕ


Перечисленные выше имена, которые человек на­рекал Богу, — Адонай, Эл Шаддай, Элохим, Саваоф, — следует отличать от имени Яхве — того единственно­го имени, с которым сам Бог открылся человечеству. Яхве — наиболее характерное для Библии наименова­ние Бога: оно встречается в Ветхом Завете около 6700 раз. (Для сравнения: имя Элохим встречается около 2500 раз, а имя Адонай — около 450 раз.) Культ свя­щенного имени Яхве занимает в Библии совершенно исключительное место. Книга Исход приписывает от­крытие этого имени Моисею. Бог явился ему на горе Хорив, когда Моисей увидел куст, который горел и не сгорал:


«И воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Мо­исей! Моисей! Он сказал: вот я,

note 5

! И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая <…> И сказал Господь

note 6

: Я увидел страдание наро­да Моего в Египте <…> Итак пойди, я пошлю тебя к фа­раону

note 7

; и выведи из Египта народ Мой, сынов Израилевых <…> И сказал Моисей Богу: вот, я приду к сынам Израилевым и скажу им: «Бог отцов ваших послал меня к вам». А они скажут мне: «как Ему имя?» Что сказать мне им? Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий. И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий послал меня к вам. И сказал еще Бог Моисею: так скажи сынам Израилевых: Господь, Бог отцов ваших, Бог Ав­раама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Мое на веки, и памятование о Мне из рода в род».


(Исх. 3:4-15).


Понимание точного смысла этого признания край­не затруднено. Дело в том, что употребленное здесь еврейское выражение, касающееся имени Бога и пере­веденное на греческий и славянский языки как «Я есмь Сущий», буквально означает «Я есмь Тот, Кто Я есмь». Это можно воспринять как формулу, указывающую на нежелание говорящего прямо ответить на поставлен­ный вопрос. Иными словами, повествование может быть понято не как откровение Бога, а как указание на то, что в человеческом языке нет слова, которое было бы «именем» Бога в еврейском понимании — т.е. неким всеобъемлющим символом, полностью харак­теризующим его носителя. Ответ Бога Моисею в такой интерпретации имеет тот же смысл, что и отказ Бога назвать свое имя Иакову.


Значение самого священного имени Яхве представ­ляет большие затруднения для толкователей и перевод­чиков. Все они сходятся в том, что изначальный смысл этого имени однозначно установить невозможно, и все научные толкования его этимологии — не более чем ги­потезы. Даже огласовка составляющих его четырех букв является гипотетической. Это объясняется, в частности, тем, что после вавилонского плена, во всяком случае, не позднее III века до н. э., евреи из благоговения переста­ли вообще произносить священное имя Яхве, которое стало восприниматься как собственное имя Бога. Лишь однажды, в день Очищения (праздник Иом Кипур), пер­восвященник входил в святая святых, чтобы там произ­нести это священное имя. Во всех же прочих случаях его заменяли на Адонай или другие имена, а на письме обозначали четырьмя согласными YHWH — так называ­емый священный тетраграмматон, — которые, однако, не произносили: даже комбинированное обозначение Адонай Яхве (Господь Яхве) читалось как Адонай Эло­хим (Господь Бог). В III—V вв. память о произношении тетраграмматона сохранялась — греческие авторы этого периода воспроизводили его как Йавоэ, Йаоваи (Климент Александрийский), Йаэ, Йае (Ориген) и Иабэ (Епифаний Кипрский), а латинские как Иахо (Иероним), однако впоследствии правильное его произноше­ние забылось. С XVI в. ученые на Западе стали приме­нять искусственную вокализацию Иегова, появившуюся в результате добавления к согласным YHWH гласных из имени Адонай, и только к середине XIX в. ученые оста­новились на версии, что тетраграмматон следует читать как Яхве. Хотя такое чтение имени считается в совре­менной библеистике общепринятым, сохраняются зна­чительные расхождения в его толковании. Большинс­тво исследователей, тем не менее, сходятся во мнении о том, что это имя связано с еврейским глаголом «hayah», означающим «быть», «существовать», «иметь бытие», и что само имя означает «Я есмь».


Открытым остается также вопрос о времени появ­ления культа имени Яхве у евреев. Приведенный рас­сказ о явлении Бога Моисею однозначно указывает на Моисея как первого, кому стало известно это имя. О том же свидетельствуют слова Бога, обращенные к Моисею: «Я Господь. Являлся Я Аврааму, Исааку и Иако­ву с именем: «Бог Всемогущий»; а с именем Моим: «Гос­подь» не открылся им» (Исх. 6:2-3). В то же время уже в Книге Бытия имя Яхве встречается неоднократно: говорится, в частности, о том, что во времена Сифа и его сына Еноса «начали призывать имя Господне» (бук­вально, «имя Яхве»; Быт. 4:26), что Ной «устроил жер­твенник Господу» («жертвенник Яхве»; Быт. 8:20); что Бог открылся Аврааму с именем «Я Господь» («Я Яхве»; Быт. 15:7), что Авраам «поверил Господу» (буквально «поверил Яхве»; Быт. 15:6) и т.д. Все это указывает на то, что имя Яхве было известно Израилю и до Моисея, хотя, может быть, правильное его понимание у наро­да Израильского отсутствовало, и только Моисей был первым, кому Бог разъяснил смысл Своего имени.


Хотя значение имени Яхве остается сокрытым для верующих и само имя не описывает Бога, именно это имя в еврейской традиции стало восприниматься как собственное имя Бога. Об этом свидетельствует рас­сказ о явлении Бога Моисею на горе Синай:


«Моисей сказал: покажи мне славу Твою. И сказал Господь: Я проведу пред тобою всю славу Мою, и про­возглашу имя Иеговы пред тобою; и, кого помиловать, помилую, кого пожалеть, пожалею. И потом сказал Он: лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых. И сказал Господь: вот место у Меня: стань на этой скале; когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в рассели­не скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду. И когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо <…> И, встав рано поутру, взошел

note 8

на гору Синай, как повелел ему Господь <…> И сошел Господь в облаке, и остановился там близ него, и провозгласил имя Иеговы. И прошел Господь пред лицем его и возгласил: Господь, Господь, Бог человеколю­бивый и милосердный, долготерпеливый и многоми­лостивый и истинный, сохраняющий милость в тысяче родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвертого рода. Моисей тотчас пал и поклонился Богу».


(Исх. 33:18-23; 34:4-8)


Провозглашение Богом имени Яхве (Иеговы), то есть Своего собственного имени, является наивысшим моментом откровения.


Христианские писатели и богословы пытаются про­никнуть в тайну имени Бога, совершенно игнорируя возможность его непосредственной связи с древней языческой традицией. Они считают Яхве Богом изра­ильского происхождения и все свои лингвистические гипотезы относительно интерпретации его имени строят на основании древнееврейского языка. Между тем, исследователи ближневосточной мифологии уже давно обратили внимание, что доеврейское население Палестины и Сирии почитало бога со схожим именем. Жители Угарита называли его Йаву, а финикийцы, проживавшие в городе Берите, — Йево. Наличие об­щих религиозных и мифологических представлений древнейших евреев и народов аморейско-ханаанского культурного крута никого не должно удивлять. Оно объясняется влиянием последних на поселившихся там евреев. Потомки Авраама переняли часть религиоз­ных верований древних ариев. В качестве покровителя израильских племен, а затем и созданного в Палестине еврейского царства они выбрали бога Йево-Йаву, ко­торого их дети впоследствии стали называть Яхве-Ие­гова. В первой половине IX в. до н. э. в еврейского обще­стве началось движение за признание Яхве не только верховным Богом евреев, но и вообще единственным истинным Богом, то есть борьба за утверждение еди­нобожия, монотеизма. Окончательно еврейский моно­теизм утвердился позже, и со времени его оформления (середина I тысячелетия до н. э.) еврейская религия об­рела подлинную самостоятельность. Но выросла она на арийско-праславянской почве, вот что до сих пор не понимают (или игнорируют?) современные иссле­дователи Библии.


Итак, что же в действительности означает имя Йево-Йаву-Яхве? Начнем с корня, который лежит в его основе. В русском языке есть слово «явь». Словарь Оже­гова определяет его как «реальную действительность в противоположность сну, бреду, мечте». Не утвержда­ет ли Библия реальное присутствие Бога во всех наших делах? Синонимами яви служат слова «реальность», «действительность», «факт», «существенность». Напом­ним, что каноническим переводом имени Яхве-Иеговы выступает слово «Сущий», что в точности соответству­ет русскому варианту прочтения. От корня «яв (ь)» про­исходят слова «явить», «являть», «явный». Он является въявь, Его можно увидеть, то есть Он явный, не сокры­тый и не скрываемый, не тайный. И все, что делается от Его имени, делается въяве, видимо, гласно, всенародно, открыто. Вспомним разговор Бога с Моисеем, пред­шествующий объявлению Им десяти заповедей:


«И сказал Господь Моисею: вот, Я приду к тебе в гус­том облаке, дабы слышал народ, как Я буду говорить с тобою, и поверил тебе навсегда <…> И сказал Господь Моисею: пойди к народу,

note 9

и освяти его сегодня и завтра; пусть вымоют одежды свои, чтоб быть гото­вым к третьему дню: ибо в третий день сойдет Господь пред глазами всего народа на гору Синай».


(Исх. 19:9-11)


Финикийская мифология пока не может представить каких-либо значительных сведений о боге Йево-Йаву, поэтому есть прямой смысл обратиться к родственным ей преданиям Древней Руси. В древнерусской язычес­кой традиции Явь — светлая сила, управляющая миром, одновременно — сам этот светлый мир, «белый свет». Она противостоит Нави, то есть He-Яви. Русское слово «правь», имеющее так много значений в нашем языке, можно выводить из словосочетания «перво-явь». В та­ком прочтении правь — это первочистота, первоисточ­ник, первичный (божественный) свет. «Книга Велеса» говорит о триединстве понятий Яви, Нави и Прави:


«Напрасно забываем мы доблесть прошедших вре­мен и идем неведомо куда. И так мы смотрим назад и говорим, будто бы мы стыдимся познать обе стороны Прави и Нави и свой путь ведать и понимать.


И вот Дажьбог сотворил нам это и то, что свет зари нам сияет, ибо в той бездне повесил Дажьбог землю нашу, дабы она была удержана. И так души пращуров сияют нам зорями из Ирия (Рая. —А А)…


Но греки нападают на Русь и творят злое во имя их богов. Мы же сами не ведаем уже куда бежать и что де­лать. Ибо что положено Дажьбогом в Прави, нам неве­домо.


А поскольку битва эта протекает в Яви, которая тво­рит жизнь нашу, то если мы отойдем — будет смерть. Явь — это текущее, то, что сотворено Правью (Перво-явью. — А А). Навь же — после нее, и до нее есть Навь. А в Прави есть Явь.


Поучились мы древней мудрости, вверглись душа­ми нашими в это. И вот это наше, так как это идет от богов, которые на конях творят божьей силою. Это мы узрели в себе, и это дано как дар богов, и это требуется нам, ибо делать это — значит следовать Прави».


Академические круги считают «Книгу Велеса» под­делкой (впрочем, долгое время точно в таком же по­ложении пребывало и «Слово о полку Игореве»), но в данном случае для нас важно подчеркнуть глубокую укорененность всех этих понятий в древнерусскую, а если шире, то и в мировую культуру! Так, в греческом языке приставка «ев» значит «хорошо», «хорошее», при прилагательных и наречиях она часто используется для усиления значения. Некоторые собственные име­на образованы путем ее присоединения к основному (смысловому) слову — например, Евгений, Евдокия. Но эта приставка не греческого, а древнерусского про­исхождения! Точно так же и весь католический мир, произнося молитву «Аве Мария», поминает древнерус­скую Явь. Кстати, фугбольные болельщики итальянс­кого «Ювентуса» называют свою команду сокращенно «Юве» — «старая синьора», хотя такой перевод никак не объяснишь словами исконно латинского словаря.


В своей работе «Древние росы: мифологические па­раллели и пути миграций» автор предположил, что имя Афродита представляет словосочетание «Явь-Родита», означающее «родительница яви». Явь — это реаль­ная действительность, сущий мир, природа, наконец. Другими словами, в нашем прочтении Афродита вы­ступает прародительницей мира. Это идеальное объ­яснение сути ее образа. Что же касается лингвистики, то переход буквы «я» =«йа» в одиночную «а» и звонкой «в» в глухую «ф» совершенно естественен при заимс­твовании. Другое дело, что мы объясняем имя богини на основе русского языка. Но ведь предки русских — арии и праславяне — уже с IV тыс. до н. э. захаживали и обживали эти края! Можно не сомневаться, что на протяжении всего времени, пока лингвисты расшиф­ровывают имя богини, а оно исчисляется уже веками, были перепробованы все возможные языки и словосо­четания. Все, кроме древнерусских! Просто удивитель­но, как уже несколько поколений уважаемых ученых проходят мимо совершенно очевидных вещей!


Кто из нас не знает библейской легенды о первой женщине на земле по имени Ева? Академическая тради­ция возводит его к древнееврейскому слову «хавва» — «жизнь», но не проще ли считать его первоосновой русское слово «явь»? Ведь удвоенное «в» в еврейском слове — признак заимствования! Аналогично и имя одного из сыновей Ноя Яфета (Иафета), считающего­ся, по традиции, прародителем всех индоевропейских народов, можно переводить как потомка Яви-Евы.


Главный враг и истребитель ханаанейского народа носит имя Иисус Навин. Это, так сказать, псевдоним еврейского героя. Изначально его звали Осия, сын На­вин (Чис. 13:9). О самом Навине, отце Осии-Иисуса, Библия не дает никакой информации. Так не соотно­сится ли имя «Навин» со славянской Навью — богиней потустороннего мира? Ведь именно смерть нес Иисус Навин народам Ханаана, к тому же среди местных пле­мен были и иевуссеи — народ, особо почитавший Явь (Йево, Йаву). А их противника, как говорится, сам Бог велел называть Не-Явин, или Навин.


Евреи записали и сохранили тексты, которые соста­вили Библию. Но в этой Великой Книге присутствуют и образы, рожденные индоевропейцами, в том числе и ариями, предками русских! К примеру, нелепейшая си­туация сложилась с именем Иван, которое ученые-лин­гвисты выводят из древнееврейского языка. А как же наш знаменитый сказочный герой? Большинство на­ших соотечественников относится к нему предельно иронично и даже уничижительно. Прозвище «дурак» выставляется ими в качестве визитной карточки героя. Между тем действительный смысл этого мифологичес­кого персонажа намного глубже и интереснее.


Иван — «первочеловек», основатель культурной традиции, демиург в том смысле, что совершенные им деяния как бы приравниваются по значению к космо­логическим актам, непосредственно продолжают их на человеческом уровне. Память об Иване как русском боге хранят сказки об Иване коровьем сыне и Иване Быковиче. Эти «сказочные богатыри, изумляющие нас громадными силами и размерами, воплощают в своих человеческих образах грозовые явления природы; от­того они растут не по дням, не по часам, а по минутам — так же быстро, как быстро надвигаются на небо громо­вые тучи и вздымаются вихри. Быстрота полета бурной дожденосной тучи заставила фантазию сравнивать ее с легконогим конем, проливаемые ею потоки дождя повели к сближению тучи с дойною коровою… Поэто­му Буря-богатырь, коровьин сын, есть, собственно, сын тучи, то есть молния или божество грома — славянс­кий Перун, скандинавский Тор: понятно, что удары его должны быть страшны и неотразимы. Перун (Тор) вел постоянную борьбу с великанами-тучами, разбивал их своею боевою палицей и меткими стрелами; точно то же свидетельствует сказка об Иване, коровьем сыне, заставляя его побивать многоглавых, сыплющих искры огненных змеев» (Афанасьев А Н. Поэтические воззре­ния славян на природу). Иван — главный (!) персонаж русского сказочного фольклора, и это не случайное совпадение. Он — один из наших первобогов.


Современная традиция выводит имя Иван от еврей­ского Иоханан («бог смилостивился») и датирует его восприятие русскими временем проникновения хрис­тианства в Европу. Но миф о Буре-богатыре, боге-громовнике Иване возник, когда евреи еще не пришли в Палестину, а предки русских (арии) поминали Ивана в своих песнях в купальскую ночь задолго до Рождества Христова. Сама Библия называет Иавана сыном Иафета, прародителя русских и славян, но не Сима, отца се­митов. Иван — древний бог русского народа, это родо­вое имя русских, и не подлежит сомнению, что евреи заимствовали его у русских, а не наоборот.


Иван-день, Иванов день, Иван Купала — известнейший славянский праздник. Обычно его название связывается с именем Иоанна Крестителя, предшественника Хрис­та, рождество которого в отличие от Рождества Иисуса Христа пришлось не на пору зимнего, а на время летнего солнцестояния. По сути же, это глубоко языческий праз­дник, время, связанное с коренным переломом кален­даря. Иван-день обозначает наступление благодатного времени, соотносится с расцветом всех сил природы. Обрядность праздника красноречиво говорит об этом: на Ивана старались ходить в лес за черникой, собирали лечебные травы. Все, что делалось в этот день, свидетель­ствует о магической силе Ивана-праздника. Обязательно топили баню и парились для здоровья, ходили на речку мыть квашню и подойники, чтобы жить богаче. Девуш­ки, как и в зимнее Рождество, гадали о своем суженом: клали, например, под подушку ржаной колос или пау­ка-мизгиря, чтоб увидеть во сне будущего мужа. Главный персонаж праздника — Иван, скорее всего, воплощение «незакатного» дня, солнца, почти не уходящего в эти дни с неба. В самых разных местах России говорят, что на Ивана солнце «танцует»: оно действительно как бы под­рагивает. В дни Ивана ночи почти совсем нет, и в язы­ческом сознании это как бы дни первоначала всего и вся. Все буйство природное стоит за именем Ивана.


С этой точки зрения Иван-первоначало выступает мужской параллелью первобожества Яви-Евы. Само имя «Иван» происходит от корня «явь». Первичная форма имени нашего бога — Яван — затем перешла в варианты — Иаван, Иоанн, Иоганн, Иоханн, а сокра­щенное имя — Ваня — породило имена Ян, Жан, Ганс, Джон, Вен и, в том числе… Эней. Да-да, знаменитый сын Афродиты и предводитель дарданцев, защищавщих Трою, является «двойником» Ивана.


Греческой параллелью бога Вани служит Фанет (Фанес) — божество света, сияющий бог, которого греки отождествляли с Эросом. Согласно орфическому мифу творения, чернокрылая Ночь, богиня, перед которой трепетал даже Зевс, ответила на ухаживания Ветра и снесла в чрево Темноты серебряное яйцо. Фанет был высижен из этого яйца и привел Вселенную в движение. Он был двуполым, за спиной его были золотые крылья, а четыре его головы могли издавать бычий рев, львиное рычание, шипение змеи и блеяние барана. Фанет со­здал землю и небесные светила, но миром продолжала править Ночь. Миф о Фанете можно интерпретировать как символическое описание грозовых явлений. Гроза связана с наступлением Темноты, воцарением в мире Ночи, торжеством Хаоса, безудержной пляской Ветра и огненными молниями Грома, разделяющего (выковы­вающего) землю и небо. Яйцо, из которого родился де­миург, хранит небесный огонь и светит в ночи подобно луне. Наконец, рев четырех голов Фанета олицетворяет шум грозовой бури, он тоже (как и Иван) Буря-бога­тырь, верховный бог-громовержец.


В эпоху эллинизма греки уже не различали Фанета и Диониса, также двуполого и принимавшего в различ­ных ситуациях обличье быка, льва, змеи и барана. Вак­ханки во время дионисийских празднеств восклицали «Эва», «Эван», поминая тем самым предка Фанета — Ивана. На Руси этот праздник известен под названием Иванов день, или день Ивана Купала.


В. В. Розанов (статья «Афродита и Гермес») писал: «Поразительно еще, что звук или призыв Иеговы, выра­жаемый знаменитою еврейскою «тетраграммою», слы­шался и в элевзинских таинствах: «law! law!». Точных до абсолютности звуков не уловлено и в еврейском имени «Iehowah»; об этом существует целая литература; но если «h> принять за придыхание, то оба имени, с одинако­вым ли страшным предупреждением произносить его где-нибудь, кроме «священного места», или открывать ко­му-нибудь, кроме «посвященных», — совпадают». Правда, писатель не в силах был объяснить свое удивительное от­крытие, о влиянии евреев на древних греков или обрат­ном заимствовании не могло быть и речи. А вот что и те, и другие получили зерна сакрального знания от предков русских, ему догадаться было не суждено.


Яхве такой же Бог-громовник, как Иван или Фанет. Все они являются мужской параллелью Великой Боги­ни, прародительницы мира Яви-Афродиты. Во времена патриархата роль Верховной Богини была упразднена, ее роль перешла к мужскому божеству — вот почему и Яхве, и Фанет, и Иван выступают создателями Все­го и Вся. Другое дело, что создатели Библии постара­лись лишить Яхве его былых, обусловленных язычес­ким происхождением, черт. Ведь вот простой народ в Ярославской, Тверской и Нижегородской губерниях отождествлял Ивана и Яра-Ярило и называл Иванов день Ярилою. Эти боги в самом деле удивительно схо­жи между собой. Что ни сказка про Ивана, то непре­менно он добывает невесту, а в истории женитьбы на царевне-лягушке со своим луком и стрелами он и вне­шне схож с Эротом. А чего стоит только название на­шей знаменитой игрушки ванька-встанька! Как тут не вспомнить о древнейшем культе мужской эротической силы! Иван — русский Эрос, но только он не невинный юноша, не порождение целомудренной фантазии эл­линского философа, а герой, царствующий в мире си­лою любви. Очевидно, что это тот первичный портрет, который следует приписывать еврейскому Ивану — Яхве. Создатели Библии переписали его. Скорее, даже не так. Они под страхом смерти ввели запрет на лицез­рение Бога и, следовательно, на возможность создания Его художественного образа. Одна из десяти заповедей специально запрещала произносить имя Господне. Де­лалось все, чтобы искоренить память о языческом про­исхождении Яхве и Его финикийско-русских корнях.


В связи с этим нашим открытием интересно пос­мотреть, а не скрывают ли также и другие имена Бога тайны происхождения Его культа?


Адонай-Адонис и тайна обрезания


Друг мой! прежде, как и ныне,


Адониса отпевали.


Стон и вопль стоял в пустыне,


Жены скорбные рыдали.


Друг мой! прежде, как и ныне,


Адонис вставал из гроба,


Не страшна его святыне


Вражьих сил слепая злоба.


Друг мой! ныне, как бывало,


Мы любовь свою отпели,


А вдали зарею алой


Вновь лучи ее зардели.


В. Соловьев


При обсуждении имени «Адонай» сама собой напра­шивается мысль соотнести его с финикийским богом Адонисом. Древние ханаанеи рассказывали о рожде­нии Адониса следующую историю. Когда-то жила Мир­ра, дочь могучего царя Кинира, правившего на Кипре. В свое время ее мать не почитала богиню любви и даже говорила, что ее дочери красивее богини. За это богиня разгневалась и, сочтя такие слова преступны­ми, решила вместо матери наказать дочь. Она внуши­ла ей нечестивую любовь к собственному отцу. Кинир, видя, что его дочь уже вошла в брачный возраст, стал приглашать женихов, но та их решительно отвергала и на вопрос, какого же мужа она желает, отвечала, что похожего на него. Кинир, полагая, что в ее словах зву­чит почтение к нему, был очень рад такому ответу, а Мирра еще больше запылала любовью. В то же время она сознавала всю тяжесть своей греховной страсти и однажды, не выдержав страданий, попыталась пове­ситься. От смерти ее спасла оказавшаяся поблизости кормилица. Узнав от девушки о ее преступной страсти, кормилица решила ей помочь.


И вот, в один из праздников, когда жены ушли сла­вить Астарту, Кинир, оставшись во дворце, напился пьяным, и кормилица ночью ввела к нему Мирру, ска­зав, что это — девушка, влюбленная в царя, похожая на его дочь и одних с нею лет. Так Мирра зачала от собс­твенного отца. А когда наступил день, и Кинир увидел, кто лежал с ним на ложе, он ужаснулся и бросился на преступную дочь, желая убить ее. Мирра с трудом убе­жала и, покинув царство отца, долго бродила по све­ту. Утомившись от скитаний, она обратилась к богам с мольбой, чтобы те из-за ее позора изгнали ее и из царства живых, и из царства мертвых. Боги согласи­лись исполнить ее просьбу. И вот ноги Мирры покрыла земля, из ступней выросли корни, кости превратились в дерево, кровь — в древесный сок, а кожа — в кору. Она превратилась в дерево, но внутри ствола оставал­ся ребенок, плод ее нечестивой страсти. И по прошес­твии девяти месяцев ствол лопнул, и из него появился на свет младенец, которого назвали Адонисом. Прав­да, рассказывали и по-другому: что отец через девять месяцев все же настиг Мирру, которая к тому времени уже обернулась деревом, и ударил ее мечом так, что из трещины вышел младенец.


Адонис быстро рос и стал красивейшим из юно­шей. Его увидела богиня Баалат-Гебал и страстно в него влюбилась. Ей захотелось никогда не расставаться с ним. Адонис тем временем больше всех других занятий полюбил охоту. И вот однажды в лесу он услышал не­истовый лай и увидел, что собаки выгнали из берлоги огромного кабана. Бежать уже было поздно, и Адонис смело выступил вперед. Он ударил кабана копьем, но тот стряхнул с себя обагренное кровью копье и бросил­ся на Адониса. Тогда тот попробовал убежать от зверя. Но кабан нагнал его и всадил ему в тело острый клык. Адонис упал, умирая. Баалат-Гебал услышала предсмер­тный крик юноши и бросилась к нему. Она обнимала тело и оплакивала Адониса. Она умоляла не уходить от нее в иной мир, пробудиться и дать ей последний по­целуй. Богиня скорбела, что, будучи бессмертной, она не могла идти за возлюбленным в подземное царство, чтобы там не разлучаться с ним. Затем Баалат-Гебал подняла мертвое тело, вынесла его из леса, положила на пурпурные ткани, обмазала его благовониями и воз­лила на него драгоценное миро. А собравшиеся вокруг возлагали на мертвое тело погребальные венки и обре­зали кудри в знак скорби. А потом решила богиня ос­тавить вечную память о погибшем, и из крови Адониса вырастила она прекрасный цветок анемон. Но на этом богиня не успокоилась. Она обратилась к своему отцу, и верховный бог решил воскресить Адониса. А чтобы не очень обижалась подземная царица Шеол, он поста­новил, что часть года Адонис будет проводить под зем­лей, а часть — на этом свете. Местом же его пребывания на земле он избрал финикийский город Библ.


Задумаемся, чем могли приглянуться израильтянам эти мифы об Адонисе? В первую очередь стоит обра­тить внимание на происхождение Адониса от крово­смесительного союза. Для первых поколений евреев, в кругу которых формировалась их будущая идеология, это был крайне примечательный момент. Евреи не должны были смешивать кровь с другими народами, таков был один из исходных принципов рождавшейся этнической общности. Но как должен был поступи ть самый первый из них? Жениться на своей близкой родственнице! Исследователи древнеиудейской ми­фологии Р. Грейвс и Р. Патай в своей книге «Иудейские мифы. Книга Бытия» указывают, что Сарра была еди­нокровной сестрой Авраама, так что когда еврейский патриарх выдавал жену за свою сестру, он не слишком лукавил. Схожая ситуация возникла и с Лотом — пра­отцом аммонитян и моавитян. Библия говорит, что эти народы зародились от кровосмесительных связей Лота со своими дочерьми. Ситуация, возникшая в мифе об Адонисе, по существу реализовалась в еврейской ис­тории, поэтому в одном из воплощений Господа евреи вполне могли видеть Адониса — бога, сохранившего в «чистоте» кровь своих предков.


Известно, что сторонники культа Адониса не ели свинины, потому что их бога убил вепрь. Не отсюда ли происходит запрет на потребление евреями мяса сви­ньи: «Нечиста она для вас; не ешьте мяса их, и к трупам их не прикасайтесь» (Втор. 14:8)? Во всяком случае, утверждения христианских толкователей Библии о том, что свинья «особенно нечистое и грязное живот­ное» (смотри «Библейскую энциклопедию»), не имеют под собой сколько-нибудь веских оснований и неод­нократно критиковались людьми, наблюдавшими за этими животными.


Адонис — умирающий и воскресающий бог. Не одно поколение исследователей на протяжении те­перь уже тысячелетий доказывает, что миф об Адонисе повлиял на создание евангельских сюжетов об Иису­се Христе. Параллели здесь очевидны, и мы не будем подробно останавливаться на этом. Упомянем только интересное свидетельство святого Иеронима (около 340-420 гг. н. э.), который сообщает, что родной город Господа Вифлеем находился в тени еще более древне­го бога Адониса, и там, где проливал слезы младенец Иисус, был оплакан возлюбленный Баалат-Гебал. Ком­ментируя это высказывание, Джеймс Джордж Фрэзер в книге «Золотая ветвь» пишет:


«Иероним, видимо, полагал (хотя прямо он этого не говорит), что роща Адониса была посажена язычника­ми после рождения Христа для того, чтобы осквернить святое для христиан место. Возможно, это ошибочное мнение. Трудно, впрочем, подобрать более подходя­щее местопребывание для Адониса, который, как я по­лагаю, был богом посевов, чем Вифлеем (что значит «дом хлеба»). В этом «амбаре» культ его мог существо­вать задолго до того, как родился сказавший «Я есмь хлеб жизни».


От себя же добавим, что имя матери Адониса — Мирра, возможно, является искаженным вариантом произнесения имени Мария, матери Спасителя.


Теперь несколько слов о возлюбленной Адониса — богине Баалат-Гебал. В различных вариантах мифа вместо нее выступают Астарта или Афродита, но для нас важно, что в финикийском мифе фигурировала именно она. Слово «Баалат» в переводе с еврейского означает «Госпожа», «Богиня», оно указывает статус It– бал, или, как легко сообразить, Кибелы — богини малоазийского происхождения, культ которой распро­странился в самые разные уголки Средиземноморья. В Финикию его принесли, по всей видимости, хетты и митаннийцы. При этом весьма примечательно, что если греки называли родной город Адониса Библом, то сами финикийцы именовали его Gubla, видимо, в честь богини Гебал (Кибелы). О культе Кибелы нам из­вестно много преданий. Правда, в роли возлюбленно­го богини в них выступает не Адонис, а Аттис, но все без исключения мифологи согласны, что, по существу это герои-двойники, называвшиеся по-разному в раз­ных местностях.


Относительно смерти Аттиса имели хождение две версии. Согласно одной из них, он, как и Адонис, был убит диким вепрем. Согласно другой, он оскопил себя под сосной и умер от потери крови. Это действие в религии Кибелы мыслилось как некое священнодейс­твие или один из ритуалов служения Великой Богине. Джеймс Джордж Фрэзер в книге «Золотая ветвь» пред­принял попытку восстановить картину того кровавого культа. Перескажем ее вкратце.


22 марта в лесу срубали сосну. Ее приносили в свя­тилище Кибелы и обращались с ней как с великим бо­жеством. Ствол его, как труп, перебинтовывали шерс­тяными повязками и обкладывали венками из фиалок, потому что, согласно преданию, как на крови Адониса выросли анемоны, так на крови Аттиса проросли фи­алки. К середине ствола привязывали статуэтку юноши (несомненно, самого Аттиса). 23 марта, на второй день праздника, преимущественно трубили в трубы. Нако­нец, третий день назывался Кровавым. Он начинался с того, что первосвященник вскрывал себе вены на руке. Жрецы более низкого ранга, возбужденные грохочу­щей музыкой — боем кимвалов, громыханием бараба­нов, 1удением рогов и визгом флейт, — тряслись и кру­жились в танце до тех пор, пока наконец, приведя себя в состояние бешенства и потеряв чувствительность к боли, не начинали наносить себе раны глиняными че­репками и ножами, забрызгивая алтарь и священное дерево своей кровью.


Этот изуверский ритуал был, вероятно, частью траура по Аттису. Исследователи предполагают, что с той же целью в Кровавый день оскоплялись и но­вопосвященные. Доведя себя до наивысшей степени религиозного возбуждения, жрецы оскопляли себя и бросали отрезанные части тела к статуе богини. За­тем эти детородные органы осторожно завертывали и погребали в земле или подземных покоях Кибелы, где их наряду с принесенной в жертву кровью использова­ли для того, чтобы вызвать к жизни Аттиса и ускорить воскресение природы, преображающейся под лучами весеннего солнца. Жрецами в культе азиатских богинь плодородия (Кибелы, Астарты, Артемиды Эфесской) выступали евнухи. Этим богиням жрецы, персонифи­цировавшие их возлюбленных, приносили вжертву свои детородные органы: прежде чем передать всему миру жизнеродную энергию, богини сами нуждались в оплодотворении.


Говоря об обряде обрезания, принятом в иудаизме, авторы обычно приводят самые разные физиологичес­кие причины, объясняющие его установление. Но мы не знаем ни одного примера, где бы прояснялась внут­ренняя, религиозная суть данного ритуала. А она за­ключается в том, что каждый еврейский мальчик в 8-й день своего появления на свет посвящается в «рыца­ри» Великой Богини. Ее жрецы в древности совершали то же обрезание, только осуществляли его, так сказать, по полной программе. В более гуманные времена фор­ма обряда трансформировалась. Он по-прежнему был связан с жертвоприношением, с кровью, но у младен­цев обрезалась лишь часть крайней плоти.


Обряд обрезания был установлен в знамение завел а Бога с Авраамом. В этом ритуале ребенок (мужчина) уподобляется Адонису, это типичная инициация, пос­вящение. Человек в момент обрезания приравнивается к Богу Адонаю. Но сам Бог в этой ситуации отнюдь не мыслится Единственным и Верховным Творцом Все­го. Он лишь возлюбленный Великой Богини, праро­дительницы мира, и его роль как Создателя пока еще вторична. Христиане, упразднив обрезание, изгнали этот пережиток матриархата из своей религии. Иудеи этого не сделали. Приобщаясь к культу Адоная-Адониса, каждый иудей жертвует часть своих жизненных сил на алтарь Кибелы и тем самым участвует в ежегодном возрождении Природы. Вот священная тайна обреза­ния…


Библия ничего не говорит верующим об образе Бога. Но предположение о тождестве Адоная и Адониса позволяет поговорить и на этот счет. Относительно бо­жественной природы Адониса Фрэзер рассуждает так:


«Миф о том, что половину (по другой версии, треть) года Адонис проводил в подземном царстве, находит простое и естественное объяснение в предположе­нии, что он символизировал растительность (прежде всего злаковые), которая половину года проводит под землей, а другую половину — на ее поверхности. В го­дичном природном цикле ничто так явно не наводит на мысль о смерти и возрождении, как увядание рас­тительности осенью и ее появление на свет весной. Некоторые исследователи принимали Адониса за сол­нце. Однако в годичном обращении этого светила в зоне умеренного и тропического климата нет ничего, что напоминало бы миф об умирании и воскресении Адониса. Можно сказать, что в зимний период энергия солнца здесь ослабевает, но оно продолжает ежеднев­но появляться на горизонте. Лишь за полярным кругом в зависимости от географической широты это светило исчезает на период от двадцати четырех часов до шес­ти месяцев. Но ведь никто, за исключением злополуч­ного астронома Бальи, не считал, что родиной культа Адониса являются полярные страны».


Гипотеза ученого на первый взгляд выглядит чрез­вычайно убедительной. И с ней надо было бы, безу­словно, согласиться, если бы не одно «но». А заключа­ется оно в том, что арии, проживавшие в Средиземно­морье во II тысячелетии до н. э., пришли сюда с севера и в их мифологии огромную роль играли те природ­ные явления, которые характерны для областей Запо­лярья. Возьмем для примера культ древнерусского Яра-Ярилы. Он схож с «религией» Адониса, при этом наш бог мыслится не только божеством плодородия, но и воплощением солнца. И если даже культ Адониса за­родился уже непосредственно в Средиземноморье, то все равно нельзя отрицать его связь с нашим дневным светилом, так как возник он в среде переселенцев с се­вера — индоевропейцев.


А. Майков в стихотворении «Адонис» изображает воскресшего бога несущимся в дневном небе:


Смерти нет! Вчера Адонис


Мертв лежал; вчера над ним


Выли плакальщицы, мраком


Все оделось гробовым.


Нынче ж, светлый, мчится в небе


И земля ликует, вслед Торжествующему богу,


Восклицая: смерти нет!


Образом бога здесь выступают солнечные лучи, на­полняющие мир светом. Но если признать, что культ Адониса был также связан и с особым почитанием сол­нца, то тут же в сознании людей, знакомых с египетс­кой мифологией, вырисовывается фигура солнечного бога Атона.


Перво-наперво созвучны имена этих богов. Так же как и слово «Адонай», они восходят к одной и той же форме «адон» (переход звонкой «д» в глухую «т» — со­вершенно закономерное явление при воспроизведе­нии родственных слов в разных языках). Атона изоб­ражали в виде солнечного диска с лучами, оканчиваю­щимися кистями рук Этот антропоморфный признак указывает на то, что изначально бог Атон мыслился человекоподобным, подобно Адонису. Фараон Эхнатон, который ввел культ Атона в качестве общего­сударственного, по традиции, называл его своим от­цом. Но сам образ бога интерпретировался уже шире. В гимне, посвященном верховному божеству, Эхнатон говорит:


Я вижу красоту твою каждый день.


Мое желание — слышать твой сладостный голос,


Подобный северному ветру;


Ощущать, как мои члены наполняются жизнью


Благодаря тебе.


Протяни ко мне свои руки,


В которых заключен твой дух,


Чтобы я мог воспринять его


И жить тобою.


Помяни мое имя в вечности —


И я никогда не погибну.


Очевидно, что бог Атон воспринимается здесь как высшая космическая сила, которая поддерживает гар­монию мира. Атон — это жизненная энергия, необ­ходимая для развития всего существующего на земле, диск солнца выступает его символическим изображе­нием. Атон — «владыка всего, что обходит в своем кру­говом движении солнечный диск», он — первоисточ­ник Вселенной, ее сокрытый движитель. Он управляет судьбами живых существ и неодушевленных вещей. По утрам люди начинают видеть все великолепие об­новленного мира с того момента, как Атон появляется на горизонте. По вечерам, когда Атон исчезает на за­паде, они впадают в состояние, подобное временной смерти. Помимо сезонного, годичного цикла умира­ния и воскресения природы, в Древнем Египте особое значение придавалось и суточному «кругу». Оба они, разумеется, «привязывались» к движению дневного светила.


Исследователи Библии обнаружили, что сто тре­тий псалом царя Давида обнаруживает удивительное сходство с гимнами, посвященными Атону. В нем, в час­тности, говорится: «Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер; устрояешь над водами горние чертоги Твои, делаешь облака Твоею колесни­цею, шествуешь на крыльях ветра <…> Ты произращаешь траву для скота и зелень на пользу человека, чтобы произвести на землю пищу <…> Он (Бог. — А. А.) сотво­рил луну для указания времен, солнце знает свой запад. Ты простираешь тьму, и бывает ночь: во время нее бро­дят все лесные звери; львы рыкают о добыче и просят у Бога пищу себе. Восходит солнце, и они собираются и ложатся в свои логовища; выходит человек на дело свое и на работу свою до вечера. Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих <…> Ты обновляешь лице земли. (Пс. 103: 2-3, 14, 19-24, 30). Сочинитель псалма вполне мог бы поставить на место еврейского Адоная египетского Атона, в его представлении образы обоих богов были неразличимы. Таким образом, Адонис, Адонай и Атон выступают разными воплощениями одного и того же верховного божества. Его культ распростра­нялся с севера на юг, из Европы в Азию и Египет, но на каждой территории у каждого народа формы покло­нения ему в чем-то разнились.


Роль и функции бога Атона поразительно схожи, если не сказать, тождественны культу Яра-Рода, кото­рый исповедовали арии и древние русичи. «Атонизм», в сущности, представляет воплощение арийского зако­на «rta» на египетской почве. И не случайно египтоло­ги отмечают, что после религиозной реформы Эхнатона значительно возросло влияние на политическую жизнь Египта жрецов бога Ра, «двойника» русского Ярилы. У египтян было свое название того высшего бо­жественного закона, который управляет Космосом, — «Маат». Его хранительницей выступала богиня с точно таким же именем. По-египетски «маат» значит «правда», «истина» (в смысле миропорядок, естественный поря­док вещей и одновременно этическая норма). Маат — одно из воплощений Великой Богини, прародитель­ницы мира. Для Атона она играет такую же роль, как Астарта (или Афродита) для Адониса или Кибела для Аттиса. Это и мать, породившая его, и одновременно его возлюбленная, его вечный идеал женственности. Но в имени богини нельзя не увидеть слегка искажен­ное русское слово «мать»! У русских оно ассоциирует­ся с понятием «природа», именно русский язык дает истинный ключ к пониманию египетского понятия.


Фараон Эхнатон был вдохновлен арийскими взгля­дами на устройство мира и на их основе строил свою религию. Активной участницей преобразовательной деятельности фараона-реформатора была его жена Нефертити. Многие египтолога считают, что она была митаннийской принцессой, то есть происходила из арийской династии. Известны многочисленные ее изображения, и только ленивому не ясно, что внешне она никак не похожа на коренную египтянку. Ученые считают, что имя ее египетского происхождения и оз­начает «Прекрасная пришла». Но нам больше по душе иная версия. Имя Нефертити с учетом условности глас­ных в ее имени можно читать и как «Навь-ратта». Вто­рая часть этого имени постоянно присутствует в име­нах митаннийских царей. Мы полагаем, что она вос­ходит к названию арийского закона «rta», а Навь — это Не-Явь, славянская богиня мира смертных. Другими словами, Нефертити значит «Смертная богиня, храни­тельница закона «rta». Если Эхнатон выступал земным воплощением Атона, то Нефертити была смертной ипостасью Маат. Тут же нелишне напомнить, что бог Адонис, двойник Атона, часть жизни должен был про­водить в подземном мире, царстве Нави! Принимая в Египте новое имя Навь-ратты, дочь митаннийского царя как бы говорила своему супругу, что союз их бу­дет вечным и нерасторжимым во веки веков.


Итак, культ бога Атона пришел в Египет с севера, «транзитом» через Финикию, где его называли Адони­сом. Но чем же тогда принципиально нова была ре­лигия Атона? Мы полагаем, что именно Эхнатон ввел обряд обрезания как обязательный ритуал для всяко­го, принимающего религию «атонизма». Эта идея аб­солютно нова. У нас, разумеется, нет никаких прямых доказательств этому. Но логика нашего исследования неумолимо ведет к такому выводу.


Совершенно ясно, что обряд оскопления неофита, посвящаемого в таинства культа Великой Богини, на­столько дик и негуманен, что в какой-то момент он дол­жен был приобрести вполне цивилизованную форму. Для «атонизма» характерен подчеркнутый символизм, условность в изображении. Вместо человекобога или того же сфинкса мы вдруг обнаруживаем солнечный круг с человеческими кистями. В Карнаке, вотчине низ­вергнутого им бога Амона, Эхнатон устанавливает свои изображения — колоссы, которые повергают в недоуме­ние специалистов. Фараон изображен гермафродитом. Его тело изваяно таким образом, что в нем смешаны мужские и женские признаки. Таз широк и подчеркивает плодовитость «отца и матери» нации, что особенно сму­щает многих, наблюдавших эти изображения. По этому поводу можно строить самые разнообразные догадки, но несомненным нам кажется одно: фараон пытался со­здать религию, в которой естественным образом соче­тались бы патриархальные и матриархальные представ­ления. Роль создателя мира, воплощенного демиурга он приписывал себе, фараону, мужчине. Но как отразить ре­альное участие женщины в воспроизведении жизни на земле? Только через жертву ей, через обрезание крайней плоти. Колоссы в Карнаке — это символическое изоб­ражение фараона, это те же оскопленные Адонис или Аттис, это доказательство того, что Эхнатон реформи­ровал азиатский культ Великой Богини применительно к египетской действительности.


Авраам, оказавшийся в Египте во времена Эхнатона, воспринял религию Атона-Адоная-Адониса и заклю­чил завет с Адонаем, по которому обрезанию подле­жал всякий младенец мужского пола. А что же девочки? Как они приобщались к новой религии? В. В. Розанов в статье «Ангел Иеговы» у евреев» замечает по этому поводу: «Израильтянка «приобщается юдаизму» и «вере отцов» через замужество. И для нее «выйти замуж» — то же, что для христианки — «креститься». В первую брачную ночь, в тот самый момент, когда девушка при­нимает на себя роль прародительницы мира, Великой Богини, она и приобщается к «вере отцов».


И, наконец, о самом происхождении имени Адонай. Традиционно говорится, что оно восходит к еврей­скому «adon» — господин. Но мы уже убедились, что евреи познакомились с культами Атона-Адониса толь­ко в XIV в. до н. э., когда они уже просуществовали не один век Так что в данном случае мы встречаем еще один пример, когда ученые вводят нас в заблуждение. Нам представляется, что в основе этого имени лежит корень «уд». Уд — одно из самых древних и потаенных славянских божеств, дух-покровитель любовной связи. В «Слове об идолах» (начало XII в.) сказано, что славяне-язычники «чтут срамные уды и в образ сотворены, и кланяются им, и требы им кладут». Молва живопису­ет Уда статным, кудрявым молодцем, восседающим на туре. Рога тура повиты венком из калины — символом девичества, а сам Уд держит в руке деревянное копье, к тупому концу которого привязаны две круглые деревян­ные погремушки (узнаваемый образ!). Для приворожения божества под постель клали стебель посвященного Уду кокушника длиннорогого — растения с ярко-крас­ной головкой. Стебель его обвивали травой любкой: ее цветы распускаются к вечеру и открыты ночью, оттого и зовется она любка-ночница. В глухой лесной чащобе устраивались капища, посвященные Уду: в дно водоема забивались в виде овала колья с фаллическими симво­лами. В ночь полнолуния неплодная женщина заходи­ла по пояс в воду и, поглаживая руками головки кольев, молила о чадородии. Такое омовение было непремен­но тайным, о нем не знал никто, кроме ведуна.


Русский язык открывает смысл этого имени — это де­тородный орган. Вот вам и еще одна «ниточка» к пони­манию обряда обрезания. В своем «Толковом словаре» В. И. Даль приводит такую цепь производных от слова «уд»: удить (в значении полнеть), узы (связь), ужик (кров­ная родня). К ним можно добавить: слова удалец, удача, ударять, удобный, удовольствие, удовлетворять (то есть «удом творить»), а также имена индоевропейских бо­жеств — Юдо, Адонис (он же Дионис), Дий, Диана, Дид. Имя Аттис, о котором мы говорили выше, тоже индоев­ропейского происхождения и означает «отец». Имена Аттис и Уда-Адонис, очевидно, связаны между собой, поскольку именно отец является обладателем уда.


Итак, имя «Адонай», равно как и обряд обрезания, вы­дает связь Ветхого Завета с язычеством. Само название религии — «иудаизм» — обязано своим происхождением удивительно многозначному русскому корню, потому что иудаизм — это, прежде всего, обрезание. Этот ритуал разделяет Ветхий и Новый Заветы, иудаизм и христианс­тво. Апостол Павел так написал про это: «Если вы обре­зываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа <…> Во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необ­резание, но вера, действующая любовью» (Гал. 5: 3,6).


Саваоф


Саваоф — греческая форма имени Бога, по-еврейски оно звучит как Zebaot. Для ученых смысл его — за­гадка. Мы же утверждаем, что оба названия происходят от древнерусской формы «Свет». Со смысловой точки зрения она является идеальной метафорой Высше­го Божества. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью» (Быт. 1:3-5). Правда, нам опять-таки могут возразить, что древние русичи и славяне были дикими и «подняться» до понятия Единого Бога, дарующего свет миру, никак не могли в силу своих языческих предрассудков. Что ж, на эту тему имеется интереснейшее исследование Н. И. Костомарова под названием «Славянская мифо­логия». Наш знаменитый историк пишет:


«Славяне, несмотря на видимое многобожие, призна­вали одного Бога, отца природы, и это существо они по­нимали сознательнее, чем таинственную судьбу греки, а скандинавы Альфпатера, который не участвует в делах человеческих. Единобожие славян неоспоримо. Прокопий Кесарийский говорит, что славяне признавали в его время единого Бога, творца грома и молнии, и, кроме того, почитали духов, которыми, по своему понятию, на­селяли природу. То же говорит Гельмгольд относительно славян прибалтийских: несмотря на то что славяне при­знают много божеств, они имеют сознание о верховном существе и отличают от своих богов Бога небесного, всемогущего, пекущегося о небе и земле. У жизнеописателя Оттонова славяне говорят сами, что они признают великого Бога, обладающего всеми богатствами.


Из летописи нашего Нестора видно, что славяне русские имели понятие о едином верховном существе, которого по преимуществу называли Богом и отлича­ли его от Перуна, главного из второстепенных божеств. Другие божества были существа, происходившие или вытекавшие от верховного. Так Гельмгольд нам пояс­няет этот основной догмат славянской языческой бо­гословии: «Прочие божества, —– говорит он, — истекли постепенно от высочайшего Бога и как бы рождаются из крови его; и от того из них тот выше и совершеннее, кто более приближается к Богу богов». Следовательно, коренной принцип славянской религии — эманация (т.е. переход от высшей «ступени» Всеобщего к низшим, менее совершенным. —А. А); по славянскому понятию, и нравственная и физическая природа представляется живущей, заключающей в каждом явлении своем жиз­ненный дух, исходящий из зиждителя. Такой принцип эманации подал Коллару и Ганушу повод видеть в сла­вянской религии единство с индийской».


Слово «индийской» здесь следует понимать в смыс­ле «древнеиндийской», то есть индоарийской.


Н. И. Костомаров особо подчеркивает склонность славян к поклонению Светлому Началу. По мысли ис­торика, верховное божество, соотносившееся с ним, попросту фигурировало у разных славянских племен под разными именами — Святовит, Световид, Сванто– вит, Сварожич, Радегаст и Даждь-Бог. Нас, очевидно, в этом ряду привлекает первая тройка несомненно родс­твенных имен, восходящих к корням «свет» («свят»). Божество Святовита (Световида), по свидетельству Саксона-грамматика, изображалось в виде огромного идола, выше человеческого роста, с четырьмя борода­тыми головами на отдельных шеях, обращенными в че­тыре разные стороны. В правой руке он держал турий рог, наполненный вином. Четыре стороны Святовита, вероятно, обозначали четыре стороны света и постав­ленные с ними в связи четыре времени года (восток и юг — царство дня, весны, лета; запад и север — царство ночи и зимы); борода — свидетельство древнего проис­хождения; меч — молния. Вместе с тем он признается богом плодородия, к нему воссылались мольбы об изо­билии плодов земных, по его рогу, наполненному ви­ном, гадали о будущем урожае. «Святки» — игры в честь бога Световида — были широко распространены у рус­ских, украинцев, белорусов. Идол Световида буквально схож с изображениями у них бога Рода, которого при­балтийские славяне называли Радег-аст (есть Радек). Заметим, что и в Прибалтике, и на Ближнем Востоке применялись схожие правила присвоения новых имен своим богам — сравни Аста-Рот и Радег-аст, — осно­ванные на законах арийско-славянских наречий.


Иисус Христос проповедовал: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, что­бы не обличились дела его, потому что они злы, а пос­тупающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны <…> Доколе Я в мире, Я свет миру» (Ин. 3:19—21; 9:5). Христос называет Себя светом жизни, то есть представляет Себя учите­лем и благодетелем всего человеческого рода, подобно солнцу, изливающему всюду свой живительный свет.


Итак, трем (!) из четырех основных имен Бога мы приписываем русско-славянское происхождение. Что же касается имени ЭЛОХА, то оно, безусловно, семитское. У финикийцев Эл был верховным богом, по-древнееврейски его имя в точности означает «Бог». В пантеон финикийских богов Эл введен искусствен­но и, по-видимому, достаточно поздно. Можно утверж­дать, что верховный статус он приобрел только после того, как именно семиты стали определять политику жреческой верхушки Финикии.


В связи с этим нам хочется предложить разгадку еще одной тайны древности — тайны еврейского грас­сирования. Древнееврейская культура, как мы утверж­даем, формировалась в непосредственном соприкос­новении с арийской. И если звуки «эр», «ре» ассоции­ровались с именем верховного бога ариев — Яра, то звуки «эл», «лэ» напоминали о еврейском Эле. Внутрен­нее нежелание подчиняться законам другой культуры диктовало еврею правило произносить твердое «р» на свой манер. Тем самым он как бы предпочитал поми­нать свое, а не чуждое божество.


Две разные линии повествования в Книге Бытия, приписываемые разным авторам — Элогвисту («жре­цу» Элоха) и Яхвисту («жрецу» Яхве), — также мож­но истолковывать как противостояния еврейской и «арийской» версий событий. Тщательный анализ Биб­лии обнаружил, что в ее тексте присутствуют три раз­ных слоя. Самая древняя часть Библии написана в IX в. до н. э. Ее отличительной чертой является то, что для обозначения Бога неизвестные авторы употребляют слово «Элохим». Между тем в более поздних текстах, относящихся к VIII в. до н. э., Бог уже именуется Яхве. В VII в. до н. э. обе части были объединены и переме­шаны, так что в тексте имена Элохим и Яхве постоянно чередуются. Окончательный вариант послужил жре­цам основой для создания той формы сказаний, в ка­кой они вошли в канонический текст Библии. Из двух конкурирующих форм имени победила «арийская». И вот уже на нее-то и наложили впоследствии табу ев­рейские первосвященники, заменив именем Адонай.


ГЛАВА 7 ТАЙНАЯ МИССИЯ МОИСЕЯ


Я раб греха. Но силой новой


Вчера весь дух во мне взыграл,


А предо мною куст терновый


В огне горел и не сгорал.


И слышал я: «Народ Мой ныне


Как терн для вражеских очей,


Но не сгореть его святыне:


Я клялся Вечностью Моей.


Трепещут боги Мицраима,


Как туча, слава их пройдет,


И Купиной Неопалимой


Израиль в мире расцветет».


В. Соловьев


В предыдущих главах мы по преимуществу гово­рили о языческих основах иудаизма и христианства, их идеологическом фундаменте. Но введение новых религиозных культов — это, в том числе, и полити­ческое событие. Нужен герой, подвижник новой веры, который сможет заразить соотечественников своим фанатизмом. Для евреев таким человеком стал Мои­сей. По признанию многих исследователей Библии основоположник еврейской веры является едва ли не самой загадочной фигурой в Библии. Причина тому, безусловно, его необычная биография.


Как уже отмечалось ранее, среди потомков Авраа­ма были и те, которые осели в Египте. Они проживали в земле Гесем — области в Нижнем Египте, в которой фараон по просьбе Иосифа поселил его отца Иакова и братьев, которые стали родоначальниками колен еврейского народа. Область Гесем находилась между Красным морем и Нилом и была чрезвычайно плодо­носной. Пока Иосиф был в силе, евреи Египта благоде­нствовали, поскольку находились под защитой фарао­на. Но после его смерти ситуация изменилась. Новый фараон уже по-другому относился к присутствию на его земле чуждых азиатов. Он говорил своему народу: «Вот, народ сынов Израилевых многочислен и силь­нее нас; перехитрим же его, чтобы он не размножал­ся; иначе, когда случится война, соединится и он с на­шими неприятелями и вооружится против нас…» (Исх. 1: 9-10). В те времена фараон возводил в дельте Нила свою столицу Раамсес, а помимо нее — город зерно­хранилищ и военных складов Пифом. Израильтяне представляли собой источник дешевой рабочей силы: и вот по приказу свыше этих бывших пастухов согнали толпой на строительные площадки и заставили месить глину и обжигать кирпичи. А для того, чтобы пресечь приумножение еврейского народа, фараон приказал отбирать у матерей новорожденных мальчиков и то­пить их в Ниле.


Как раз во времена гонений у супружеской четы из племени Левия родился мальчик Он был третьим ребенком в семье. До него у его родителей — Амрама и Иохаведы — родились уже Аарон и Мариам. Мать мальчика три месяца прятала сына, и за это время у нее созрел хитроумный план. Иохаведа знала, что в опре­деленном месте реки каждый день купается дочь фа­раона, известная своим сочувственным отношением к израильтянам. И потому она сплела корзину из трост­ника и оставила младенца в ней на берегу реки, при­казав строго-настрого старшей дочери следить за бра­том. Дочь фараона нашла корзину, пожалела ребенка и взяла его во дворец. И пока мальчик подрастал, кор­милицей была его мать, которую фараоновой дочери предложила наблюдавшая за событиями на реке Мари­ам. Когда Моисей вырос, он увидел страдания своего народа. Убив одного из надсмотрщиков-египтян, он бежал из Египта и отправился на Синайский полуос­тров, в землю Мадиамскую, где поступил на службу к вождю племени Иофору и женился на одной из его до­черей — Сепфоре.


Именно там, в земле Мадиамской, ему однажды в горящем, но не сгорающем терновом кусте явился Бог и сказал, что Он знает о страданиях сынов Израиля и спустился на землю, чтобы с помощью Моисея освобо­дить свой народ от египетского рабства и вывести его в страну, где текут молоко и мед. Моисей сомневался в том, что народ и фараон поверят ему, и Бог явил ему свои чудеса: превратил жезл в змея, а потом вновь в жезл, поразил проказой руку Моисея и тут же излечил ее, превратил в кровь воду, взятую из реки. Когда же Моисей сослался на свое косноязычие, то Бог обещал ему «быть при устах его» и научить, что говорить, а в качестве помощника приказал взять красноречивого Аарона. Моисей в точности выполнил все предписания Бога. Он возглавил Исход евреев из земли Египетской, привел их в Землю обетованную и передал израиль­скому народу заповеди новой веры.


Доказательств историчности фигуры Моисея у ис­следователей нет. Рассказы о его деятельности встречаются только в Пятикнижии. Остальные части Биб­лии не содержат биографических данных о нем, а истолковывают догмат о божественном призвании этой личности. После обретения евреями новой роди­ны в Ханаане к образу Моисея были добавлены черты «святого вождя», затем пророка и первосвященника. В наши дни историчность Моисея подвергается сом­нению, хотя некоторые ученые считают, что Моисей был выдающимся представителем одного из племен или группы племен, с именем которого традиция свя­зывает события, касающиеся Исхода из Египта и пе­рехода через пустыню. Ему приписывается авторство пяти книг Моисеевых и введение законов Моисеевых, во всяком случае, их первый, неотредактированный вариант.


Тема ветхозаветного монотеизма настолько попу­лярна и так долго обсуждается на самых разных уров­нях, что, кажется, обнаружить в ней нечто новое и ори­гинальное просто невозможно. Мы рискнем заявить, однако, что это не так И для начала напомним об од­ной интереснейшей работе Зигмунда Фрейда «Человек Моисей и монотеистическая религия». В ней основа­тель психоанализа высказал неожиданную мысль, что Моисей не был евреем. Вполне понятно, что не всякий исследователь отваживается обсуждать столь деликат­ную тему, многие ученые вообще предпочитают не замечать статью Фрейда. Но нас интересует истина, и потому мы попробуем вникнуть в его аргументы.


Свое исследование Зигмунд Фрейд начинает с ана­лиза имени. Согласно тексту Библии, имя Моисей (на иврите Моше) следует толковать как «вынутый из воды» (Исх. 2:10). Но если, действительно, считать это имя еврейским по происхождению, то оно означает «вынимающий» и никак не может относиться к ребен­ку находившемуся в корзине. Кроме того, «нелепо при­писывать египетской принцессе заимствование имени из еврейского языка». Как тут возразить ученому? Ни­как Сам Фрейд, вслед за влиятельнейшим египтологом Дж. Брэстедом, считает, что это имя египетского про­исхождения, оно означает «дитя»и присутствует в еги­петских именах Амон-мосе — «дитя Амона», Птах-мосе — «дитя Птаха», Ра-мосе (Рамсес) — «дитя Ра» и т.д. Конечно, оговаривается тут же Фрейд, происхождение имени не может быть решающим обстоятельством для выяснения национальности героя, но сам по себе факт нееврейского происхождения имени основателя еврейской религии кажется весьма примечательным и достойным дальнейшего обсуждения. Вторая, более содержательная часть его работы, объемом в тридцать с лишним страниц, так и называется, «Если Моисей был египтянин…».


К слову сказать, думается, что всем авторам, пишу­щим о Моисее, хотелось бы видеть в нем стопроцен­тного еврея. Так проще и удобнее. И Фрейд здесь не исключение, но, как говорится, язык мой — враг мой. Правда, заговорить на эту тему Фрейд решился толь­ко в 30-х гг. XX в., когда был уже признанным ученым. Лишь поэтому он избежал убийственной критики. В академических кругах его рассуждения о египтянине Моисее были признаны «псевдоисторическим гадани­ем», а саму работу «сдали в архив».


На наш взгляд, Фрейд хотя и не решил «проблему Моисея», но сделал многое для ее окончательного про­яснения. Продолжим его разбирательства с именем. Удивительное дело, но Фрейд почему-то остановился на полдороге. Разве мог человек столь высокого масштаба всю жизнь носить имя, характеризующее его как дитя? Если с Амонами, Птахами и Ра понятие «дитя» сочетает­ся более-менее гармонично, все-таки дитя бога (!), то в отдельности оно выглядит как уничижительное прозви­ще. А что, если это имя и нееврейского, и неегипетского происхождения? Обратимся, например, к именам мате­ри, брата и сестры Моисея. Еврейское Мариам, как мы ус­тановили, происходит от арийского Мария, Аарон — это производное от Ария, а имя Иохаведа и переводить не надо: читайте его по-русски и получите Ведающая Йогу Два ключевых арийских слова соединились в имени матери Моисея. Йога — древнейшее учение о способах гармоничного сосуществования с природой, а «Веды» — название древнейшей книги человечества, предшест­венницы Библии. Ведунами и ведьмами на Руси называ­ли хранительниц языческого знания. У нас нет никакого желания выводить Йохаведу чистокровной арийкой, но имя выдает ее знакомство с арийскими образами и ре­лигией. Евреи, столкнувшись с богатой арийской культу­рой, не избежали ее влияния. В этом нет ничего плохого и унизительного. «Мы все учились понемногу…» Другое дело, что есть национальная политика и клановые инте­ресы. В Советской России, например, были засекречены данные о еврейских корнях Ленина. Но «нет ничего тай­ного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает по­таенного, что не вышло бы наружу. Если кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мк. 4: 22-23).


Так и в вопросе с именем Моисея. Заглянем в «Эти­мологический словарь русского языка» Макса Фасмера. Там черным по белому написано, что русское слово «муж» словене произносят как «моз», словаки — «муз», поляки — «маз». Этим славянским словам родственны греческое слово «муза», английские «мисс» и «мистер», итальянское «маэстро» и еврейское «Моше», которое переводчики Библии переделали в Моисея. Напом­ним, что добавление «лишних» букв — оригинальная черта еврейского написания: сравни Аврам — Авраам, Сара — Сарра и т.д. Моисей — это искаженное при за­имствовании славянское слово «муж»! Вот правильное, окончательное разрешение сомнений Фрейда относи­тельно природы имени прародителя монотеизма. Да, для филологов и историков оно неожиданно, но для читателя, добравшегося до этой части нашей книги, как раз наоборот. Предки славян оставили свой след в культуре Древнего Египта, что тут особенного?


Фасмер отмечает, что русское «муж» «несомненно родственно» древнеиндийскому (индоарийскому!) «ману», «манус», авестийскому («ирано-арийскому»!) «манус», латино-германскому «манус», имеющим точ­но такое же значение. Знающие английский язык сра­зу же вспомнят слово «man» — мужчина. Но имя Ману, в различных своих формах, фигурирует как имя первочеловека у многих индоевропейских народов. Со­гласно Тациту, Маннус — имя прародителя германцев, Манес — родоначальник малоазийского народа фри­гийцев, царь Минос — первый известный царь критян. Наконец, в арийских и индийских религиозных кни­гах (Ведах, Пуране, Махабхарате, Рамаяне) Ману, сын Вивасвата (Света), — первый человек, который умер, и царь духов предков. Очевидно, что слова "муж", «че­ловек» у разных индоевропейских народов ассоции­ровались с понятием «первочеловек» («первый пред­ставитель данного народа»). Но тогда и еврейский «Ману» — Моисей — идеально встраивается в эту ли­нию индоевропейских образов. Арийский Ману (пер­воисточник всех этих образов!) считается не только физическим прародителем народа, но и первоисточ­ником боговдохновенных предписаний правового и нравственного характера, лежащих в основе всей сис­темы индийской духовности, культуры и религиозно-философских форм сознания. Законы Ману — одна из наиболее почитаемых древними индийцами книг. Но точно так же и Моисей знаменит своими запове­дями и законом, данным еврейскому народу. Вот в чем состоит тайна имени Моисея, и Фрейд был тысячу раз прав, когда сомневался в его еврейских корнях.


Заслугой отца психоанализа можно считать также и то, что он не оставил без внимания некоторые стран­ности легенды о плавании малютки Моисея в корзине и о его чудесном спасении. Прежде всего, все мифо­логи прекрасно понимают, что сюжетная линия этой истории отнюдь не оригинальна. Библейская легенда о рождении Моисея полна поразительных совпадений с легендами других древних народов. В Азии, Греции и даже в Японии рождению национальных героев обыч­но сопутствуют драматические обстоятельства. В мла­денчестве их бросают в воду в корзинах или ящиках. В народных сказаниях обычно ничего не говорится о годах молодости героев, известно только, что воспиты­вались они при дворах чужих царей. Из клинописных текстов, например, ученые узнали, что у великого царя Саргона, основавшего в середине XXIV в. до н. э. аккад­скую державу, была та же судьба, что и у Моисея. Мать Саргона, жрица, тайно родила его и, положив в осмо­ленную корзину, пустила плыть по реке. Младенца слу­чайно выловил из реки водонос и садовник. В русской литературе данный сюжет обыгран А. С. Пушкиным в «Сказке о царе Салтане». Схожие истории произошли с Ромулом, Парисом и т.д. В общем, история не нова, но Фрейд опять-таки не доводит свои изыскания до логического конца. Оставим в покое Японию, японцы никак не могли повлиять на создание библейской ле­генды. Но все остальные истории в изначальной своей основе относятся к опыту индоевропейских народов. Да, царь Саргон — семит, но легенда о спасении первочеловека рождалась в сознании тех героев, которые спаслись от потопа и смогли основать новые царства. Это потомки Ноя и его соплеменников, это индоев­ропейцы! Вот чего не осознавал Фрейд, и чего недо­говаривают современные исследователи библейской мифологии.


Легенда, однако, имеет и свои оригинальные черты. Фрейд отмечает, что если в европейских мифах герой или царский сын воспитывается в простой, «низко– поставленной» семье, то с Моисеем ситуация прямо противоположная: он попадает из семьи «униженных и оскорбленных» во дворец фараона. Эта «типологи­ческая аномалия» приводила многих ученых в замеша­тельство. Были попытки доказать, что история спасе­ния Моисея есть результат переработки классического сюжета одним из редакторов Библии, а, мол, поначалу она имела общепринятый вид. Но в пользу такого рода предположений нет ни одного мало-мальского осно­вания. Фрейд предлагает другую версию. Его подход «ведет к открытию, что первая семья, та, из которой подкинут ребенок, как и во всех аналогичных случа­ях, — выдуманная, а вторая, в которую он принят и где вырастает, — настоящая. Если у нас хватит смелости, приняв названный порядок за общее правило, под­вести под него также и легенду о Моисее, то нам сразу станет ясно: Моисей — египтянин, возможно, высоко­родный, которого легенде нужно превратить в еврея». Сам Зигмунд Фрейд был евреем и написать подобное ему было очень непросто, но ученый стремился доко­паться до истины, честь ему и хвала за это! Хотя, дума­ется, он несколько «переборщил» и поторопился «ли­шить» Моисея еврейских генов. Истина, как и обычно, не совпадает с крайними мнениями, а лежит где-то посредине.


Напомним, что ведомые Авраамом еврейские пле­мена частично осели на землях государства Митанни. В Библии представителями этой диаспоры выступа­ют потомки Нахора, брата Авраама. В состав Митан­ни входили самые разные племена и народности, но правила там арийская династия. Для продолжения чис­той еврейской линии сын Авраама Исаак взял в жены Ребекку, внучку Нахора, проживавшую в подвластной ариям земле. Это указывает на «прозрачность» госу­дарственных границ Митанни для ханаанейских ев­реев и возможность их прямого общения со своими родственниками, проживавшими там. Не исключено также, что некоторые из евреев занимали важные пос­ты в митаннийской администрации и помогали сво­им соплеменникам за границей. Надо отметить, что в XIV в. до н. э. — примерно время перехода евреев через Иордан — Митанни и Египет были двумя самыми мощ­ными державами в этом регионе. Еврейский вопрос должен был рассматриваться их властителями в качес­тве «козырной карты» в политической игре. Но это оз­начает, что представители евреев были равно допуще­ны и к арийскому, и к митаннийскому двору.


По нашей версии, евреи, мигрировавшие в Египет в XIV в. до н. э., приняли активное участие в проведении религиозной реформы Эхнатона. Его жена, Нефер­тити, была митаннийской принцессой, что обеспе­чивало евреям-митаннийцам (полукровкам) в Египте дополнительную поддержку. Их взлет на «египетский олимп» был стремительным и головокружительным. Но вслед за кратким периодом революции наступила эпоха реставрации. Многие евреи, подобно Аврааму, эмигрировали в Ханаан, те же, кто остался, попали большей частью в незавидное положение, поскольку на них перешел гнев египтян за революционные де­яния их отцов. Что же касается евреев-митаннийцев («семито-ариев»), прижившихся в Египте, то они оста­вались под защитой митаннийских царей, и никакие репрессии до поры до времени их затронуть не могли. Более того, вероятнее всего, что именно они были час­тью того дипломатического корпуса, который митаннийцы держали в Египте. Удивительная карьера Ио­сифа, о которой так вдохновенно повествует Библия, состоялась, скорее всего, при их посредничестве!


Вспомним, куда бежит Моисей из Египта? В землю Мадиамскую — пустынную местность, лежащую к вос­току от Красного моря. Комментаторы Библии пола­гают, что ее населяли потомки Мадиама, четвертого сына Авраама и Хеттуры. Имя Хеттура говорит само за себя: его носительница принадлежала к индоевропей­скому народу хеттов. На этом основании можно смело утверждать, что мадианитяне никакими арабами, как то обычно пишут, не были. Да и с какой стати неараб Моисей должен искать спасения у арабов? Мадиани­тяне — народ, возникший при смешении семитского и индоевропейского племен, это та часть евреев-митаннийцев, которая не проводила политику нацио­нальной изоляции. Кстати, название «мадианитяне» с учетом условности гласных в еврейских словах и воз­можности перехода звонкого «д» в глухое «т» можно прочитать и как «митанитяне» — выходцы из страны Митанни. Тогда все сходится. Моисей — еврей-полукровка, имеющий митаннийских предков и воспитан­ный своей матерью в образах арийской культуры.


Что же до отличий в деталях еврейского и индоев­ропейского мифов, то они служат доказательством, что евреи, создавая свой национальный эпос — Пятикни­жие, не копировали мифы других народов, а придумы­вали свои, оригинальные тексты, хотя, без сомнения, кое в чем и опирались на религиозные предания ин­доевропейцев. Семья Моисея не выдумана создателями эпоса, туг мы никак не можем согласиться с Фрейдом. В самом деле, почему у ближайших родственников Мо­исея арийские, а не семитские имена? Уж выдумывать, то с выгодой для себя!


В рассказе о Моисее древний индоевропейский миф о воспитании героя в чужой семье переосмыс­лен в несколько ином, совершенно новом для данного сюжета ключе. Для евреев важен, прежде всего, соци­альный подтекст происходящего. Низкий по проис­хождению Моисей воспитывается во дворце фараона и обретает статус, сравнимый с положением наслед­ника трона. Одна из легенд, бытовавших среди евреев, повествует, что, когда однажды фараон взял младенца Моисея на руки и, играя, поднял вверх, то трехлетний малыш сорвал с него корону и надел на себя. В другой рассказывается о победоносных воинских деяниях, совершенных им в качестве египетского полководца в Эфиопии, и в связь с этим ставится то, что он бежал из Египта в силу невыгодного для него расклада по­литических сил при дворе. А чем мог навлечь на себя гнев знатных египтян этот любимец фортуны? Может быть, тем, что отстаивал интересы евреев перед фара­оном? Во всяком случае, библейский рассказ о том, как Моисей защитил раба, убив при этом египтянина-над­смотрщика, призван убедить всех, что Моисей думал о бедах своего народа и переживал за униженное поло­жение своих соплеменников.


Факт бегства из страны фараонов тоже весьма символичен. Он обозначает очень важную для еврейского миросозерцания тему гонимости. В истории еврейс­кого народа она едва ли не центральная, в каждом ев­рейском доме обязательно вам расскажут правдивую историю, как его обитатели пострадали от произвола властей. Причем вас будут уверять, что никакой дру­гой народ в тех же самых условиях не пережил ничего подобного. Это особенность еврейского поведения и еврейской психики, это внутреннее оправдание бого­избранности и необходимости жить по своим,отлич­ным от общепринятых законам. Надо подчеркнуть, что Библия нисколько не старается приукрасить образ Моисея. Он изображен гневливым и вспыльчивым: со­вершает убийство, разбивает скрижали завета. Подоб­ные действия не способствуют прославлению, и отто­го они, скорей всего, имели место в действительности. В общем, египетская часть жизнеописания Моисея ка­жется нам в своей основе глубоко реалистичной.


Теперь о самом Исходе, который возглавил Моисей. Возвращению беглеца в Египет предшествовали весь­ма драматические обстоятельства. Один из детей Мо­исея и Сепфоры не был обрезан, и Господь, явившись Моисею, стал угрожать ему смертью за такое наруше­ние Закона. Тогда Сепфора взяла каменный нож, об­резала крайнюю плоть сына и, бросив острое орудие, обагренное свежей кровью, к ногам мужа, воскликнула: «Ты жених крови у меня, <…> жених крови — по обре­занию» (Исх. 4: 25-26). Как истолковать это внезапное происшествие? В. В. Розанов, остановив свой взор на этом эпизоде, восклицает: «Один необрезанный ма­лютка едва не произвел поворота в решенной уже че­рез посредство Моисея судьбе целого народа. Не пото­ропилась бы испуганная Сепфора совершить «гигие­ническую для ребенка операцию», и был бы умерщвлен Моисей и извода бы евреев из Египта не совершилось» («Возрождающийся Египет»). Выражение «гигиеничес­кая операция для ребенка» взято Розановым в кавыч­ки, оно отражает традиционное мнение христианских богословов на ритуал обрезания. Но оно весьма при­митивно и упрощенно. Против этого протестовал Ро­занов, и мы присоединяемся к его мнению. Обрезание было священным ритуалом новой религии, которую Моисею надлежало распространить на весь еврейский народ. И начинать надо было со своего первенца. При­мечательно, что случилось все это по дороге в Египет, а не в земле Мадиамской, там обрезание не практико­валось. А вот у египтян это было делом обычным.


Ранее мы высказали гипотезу, что евреи, жившие в эпоху Эхнатона в Египте, стали активными пропо­ведниками религии Атона. К сожалению для них, фа­раон-реформатор царствовал только семнадцать лет. Правившие вслед за ним фараоны медленно, но не­уклонно возвращали египетской религии прежний курс. Бога Атона египтяне не стали сразу сбрасывать с корабля современности. По крайней мере, еще де­сять лет его культ отправлялся в Фивах, в Мемфисе и в Гелиополе — трех крупнейших религиозных центрах Египта. Но Атон вновь стал таким же божеством, как и другие, уступив верховенство богу Амону. Почти все египтологи сходятся во мнении, что никаких репрес­сий против «атонистов» сразу после смерти Эхнатона не было. Кристиан Жак в книге «Эхнатон и Неферти­ти» пишет: «Если храмы Атона были закрыты через несколько лет после смерти царственных супругов, то лишь потому, что исчерпали свою функцию. Атон, Эхнатон и Нефертити образовывали божественную триаду, которая приняла на себя роль традиционного сообщества древних богов. Однако, когда триада рас­палась, все другие культы в полной мере возобновили свою активность».


Мощное движение против основополагающих идей Эхнатона зародилось примерно через пятьдесят лет после смерти этого царя. Его имя было вычеркнуто из официальных документов, стерто со всех памятников. К тому времени относится и упадок города Солнца — Ахетатона. Наибольшую славу в деле ниспровержения «атонизма» следует приписать двум знаменитым фара­онам XIX династии, Сети I и Рамзесу II. По приказу пос­леднего отряды мастеров разбирали храмы в бывшей столице Ахетатоне, уже в течение многих лет необи­таемой. Все храмы Атона, по всему Египту, разделили одну и ту же участь. Каменные блоки из-под них пов­семестно использовались для создания других мону­ментов. И тут уместно говорить не столько о разруше­нии этих религиозных святынь, сколько о ритуальном систематическом уничтожении остатков «атонизма», проводившемся в соответствии с точным планом. Все нерелигиозные здания Ахетатона были снесены до фундамента. Если какие-то руины и оставались, их ис­пользовали как каменоломни. В связи с этим можно предположить, что во времена царствования Рамзеса II усилились гонения на тех евреев, кто не отрекся от ре­лигии Атона. Среди них были и родители Моисея.


Подавляющее число специалистов соглашаются, что Моисей родился, когда фараоном был Рамзес II. (Зигмунд Фрейд заблуждался, когда считал Моисея и Эхнатона современниками.) Историки спорят о точ­ных датах правления Рамзеса II. «Советский энцик­лопедический словарь» называет, в частности, 1290– 1224 гг. до н. э. Имеются, однако, два других мнения от­носительно сдвига времени правления: на 14 лет назад (1304-12 36 гг. до н. э.) и на 11 лет вперед (1279-1213 гг. до н. э.). Не будем вдаваться в то, какая из точек зрения более соответствует действительности. Для нас важнее ограничиться приблизительными оценками. Примем, что царствование Рамзеса завершилось около 1220 г. до н. э. Если принять, в соответствии с данными того же словаря, что Эхнатон царствовал с 1368 г. до н. э., то с момента его восхождения на трон до конца царствова­ния Рамзеса II (и соответственно разгрома культа Ато­на в Египте) прошло приблизительно полтора века.


Напомним, что мы считаем библейского Авраама современником Эхнатона. С другой стороны. Библия сообщает, что Моисей вернулся в Египет после смерти фараона (Исх. 4:18), изгнавшего его, то есть Рамзеса И. Значит, расцвет деятельности Моисея надает на конец XIII в. до н. э. Прямая линия родства Авраама и Моисея выглядит так– Авраам — Исаак — Иаков — Левий – Амрам — Моисей. Их разделяет пять поколений, или пол­тора века. Тридцать лет на поколение, но это в точнос­ти столько, сколько полагают при «грубом» подсчете возраста древних династий или родов с известной ге­неалогией. Конечно, говорить о какой-то абсолютной точности здесь бессмысленно, все расчеты очень ус­ловны. Однако стоит еще раз помянуть добрым словом А. А. Немировского, предложившего перенести время действия праотца евреев Авраама из XVIII в. до н. э. на четыре века вперед. Библейская история еврейского народа при такой интерпретации сразу же становится связной и очень реалистической. Пропадает необхо­димость говорить об обрыве израильской «летописи» на смерти Иосифа, гадать на предмет его объяснения и лишний раз подчеркивать, что в Библии присутству­ют примеры пренебрежения временем при создании легенд.


Библейское описание Исхода евреев из Египта — это явное смешение сказки и были. И десять казней, насланных Яхве на Египет, и истребление всех египет­ских первенцев, и расступившееся перед евреями море выглядят как заведомо фантастические. В анналах еги­петских царей нет даже малейших намеков на нечто подобное. Вообще тема Исхода в египетских источни­ках никак не отражена. Но никто из ученых также не сомневается, что он имел место в действительности. Для евреев это героический эпизод их истории, собы­тие, продемонстрировавшее силу и сплоченность их народа. В нем евреи впервые весомо заявили о себе как об одной из влиятельных сил в мировой политике.


Временем прощания евреев с Египтом считаются первые годы царствования фараона Мернептаха, сына Рамзеса II. Обычно исход и странствие по пустыне представляют как проявление их локального конф­ликта с египтянами и другими соседними с ними на­родами. Но это далеко не так. В период нахождения на троне фараона Мернептаха карта Средиземноморья и Передней Азии воистину преобразилась. На его срок правления приходится и Троянская война, и нашест­вия «народов моря» на Египет, и падение державы хет­тов, и разрушение греческих городов северобалканс­кими племенами, и возвышение Ассирии. Было бы на­ивно рассматривать исход евреев независимо от этих событий. На наш взгляд, исход был не просто частью этого политического катаклизма, а инициировал его. К середине XIII в. до н. э. позиции индоевропейских народов (ариев Митанни, Ханаана и Арсавы, хеттов, ливийцев) на Ближнем Востоке значительно ослаб­ли. Утрата митаннийцами ведущих позиций в Север­ной Месопотамии автоматически привела к усилению политического влияния семитской Ассирии. В этой ситуации египтяне решились на крайне хитроумный ход. Они организовали травлю приверженцев религии Атона. Взрослых «сектантов» и евреев не истребляли физически, убивали только младенцев для нагнетания страха на их родителей, которых попросту вынужда­ли переселяться на север, на границу с Ханааном. Ну, а после того, как там скопилось достаточно людей для наступления на арийские поселения, египтяне стали тайно вооружать их и обучать военному искусству.


Сразу же становятся понятными и странности судь­бы Моисея. Он не просто воспитывался во дворце фараона, египетские наставники готовили его к вы­полнению важнейшей секретной миссии. Вот тайна чудесного спасения Моисея и его военной карьеры в войске фараона, вот почему ему «простили» убийство египтянина. Эмиграция в Мадиам тоже была частью плана, Моисей должен был рассказать о религиозных гонениях в Египте и подготовить почву для массового переселения.


Египтяне преследовали две цели: избавиться от присутствия нежелательного народа у себя в стране и дестабилизировать обстановку в Ханаане и Сирии. Ев­реи были «козырной картой» в их политической игре, операция эта имела гриф «совершенно секретно», и потому известные нам египетские архивы ничего не сообщают о ней. На протяжении веков египтяне рас­пространяли слух, будто евреи прокаженные (об этом писал египетский священник и историк Манефон, жив­ший в III в. до н. э.), и это, дескать, главная причина их презрения к евреям. В Быт. (43: 32) сказано: «Египтяне не могут есть с евреями, потому что это мерзость для египтян». В данном случае египтяне маскировали свою политику путем распространения дезинформации.


В описании событий, предшествовавших Исходу, есть одно странное место. В соответствии с указани­ем Бога каждая еврейка выпросила у соседки своей и у живущей в ее доме египтянки «вещей серебряных, и вещей золотых, и одежд», чтобы нарядить в дорогу всех своих близких (Исх. 3: 22). И посему хочется спросить: а похоже ли это на правду? Может быть, таким спосо­бом создатели Пятикнижия объясняли, откуда у евреев появились средства для массовой эмиграции? Может быть, они не знали или намеренно захотели скрыть, что фараон финансировал Исход?


Здесь обязательно надо сказать об особой роли ле­витов в еврейской истории. Тема левитов считается одной из наиболее загадочных для исследователей Библии. С одной стороны, это были самые преданные сторонники учения Моисея, хранители его Закона, с другой — он обошел их при разделе ханаанской земли, но зато освободил от материальных забот, предоста­вив им право собирать десятину на свое содержание. При этом они выполняли при храме Божьем обязан­ности священнослужителей, стражников, казначеев и писарей, певчих и служек. И, добавим, функции тайной полиции. Левиты представляли своеобразный тайный орден внутри еврейского народа, они составляли за­крытый союз, партию, управлявшую остальным наро­дом. Еще Фрейд высказался против того, чтобы счи­тать левитов одним из еврейских колен, а утверждал, что они «люди Моисея».


Некоторые ученые обратили внимание на то, что название «леви» сродни древнееврейскому слову, оз­начающему «змей». Установлено также, что левиты часто носили имена, содержащие в своем корне по­нятие «змей». Отсюда был сделан вывод, что в Египте левиты были почитателями бога-змея и сохраняли приверженность его культу позднее. Археологические раскопки показали, что культ змея продержался в Па­лестине еще несколько веков, и у него было множес­тво последователей среди израильтян. В свете этого становится понятным загадочный эпизод, когда Мои­сей установил в лагере изображение змея, чтобы вер­нуть здоровье людям, укушенным ядовитыми змеями. Не забудем и о медном змее, которого сделал Моисей. Это шло вразрез с религией бога Яхве, но отражало существование «внутреннего», тайного культа внутри сообщества левитов. Ранее мы уже указывали, что имя Адонай восходит к русскому корню «уд», а его образ, как символ мужского начала, неизменно (!) ассоци­ировался со змеем. Левиты выступали хранителями культа Адоная-Атона на ханаанской земле. Как и Мо­исей, они совсем не обязательно были чистыми евре­ями. Последнее обстоятельство, наверное, расстроит читателей-евреев. Но мы советуем воспринять его фи­лософски. Сегодня хорошо известно, что в руководя­щем слое партии большевиков и первых правительств Советской России преобладали евреи. Но точно так же на первых этапах формирования еврейского самоуп­равления могла быть значительной роль полукровок и даже иноплеменников. С этим следует обязательно со­гласиться, иначе ничего не поймешь в еврейской исто­рии. Еврейское государство строилось, в том числе, и на египетские деньги (держите в голове параллель «Ле­нин и немцы»!), и вполне понятно, что евреи должны были учитывать и требования египетской стороны.


Если принять нашу точку зрения, то легко объясня­ются постоянные конфликты Моисея с еврейским на­родом и с «товарищами по партии». Египетские власти поставили перед ним и его последователями вполне определенную геополитическую задачу — организа­цию вооруженных отрядов и проникновение внутрь Ханаана. До определенного времени такая полити­ка устраивала самих евреев, но, как и всякий народ, они стремились проводить независимую политику и действовать в собственных национальных интере­сах. Точно так же и внутри левитской среды должны были выделиться сторонники «патриотической» и «космополитической» линий. Не все гладко было и в отношениях между Моисеем, Аароном и Мариам, Двое последних упрекали Моисея за жену-эфиопку (Числ. 12:1). Они хотели на равных с ним правах руководить еврейским народом, а иноплеменная жена была удоб­ным предлогом для обвинения брата в антинародной (или проегипетской!) политике. Только вмешательство Господа, наказавшего Мариам проказою, остудило пыл заговорщиков. Впоследствии, вняв мольбам Моисея, Бог вернул его сестре здоровье.


Еще более опасную ситуацию пережил Моисей, ког­да его народ добрался до границ Ханаана. Моисей был человеком осмотрительным и потому решил послать вперед разведчиков. С этой целью он отобрал по одно­му человеку из каждого племени. «Пойдите в эту южную страну, — наставлял он их, — и взойдите на гору, и ос­мотрите землю, какова она, и народ, живущий на ней, силен ли он или слаб, малочислен ли он или многочис­лен?» (Числ. 13:18-20). Разведчики выполнили доверен­ную им задачу. Спустя сорок дней они вернулись в ла­герь и в доказательство плодородия Ханаана принесли на шестах тяжелые гроздья винограда, фанаты и сочные смоквы. Эти плоды вызвали восторгу израильтян, но они всерьез приуныли, когда услышали рассказы о сильном и могучем народе, проживающем в Ханаане, о мощных крепостях, гарнизоны которых состояли из исполинов. «И подняло все общество вопль, и плакал народ во всю ту ночь; и роптали на Моисея и Аарона все сыны Израилевы» (Числ. 14:1-2). Проклятия и жалобы становились все громче и в конце концов завершились бурными бес­порядками. Их подстрекатели требовали смещения Мо­исея и возвращения в Египет. Двое из разведчиков, Иисус Навин и Халев, пытались унять крикунов и доказывали, что завоевание Ханаана вполне реально, но это только разъярило людей. Они накинулись на двух смельчаков и едва не побили их камнями. Тогда разгневанный Яхве решил истребить израильский народ, поразив его яз­вой. Однако Он и на этот раз уступил мольбам Моисея и смягчил наказание. Приговор Его состоял в том, что ни один израильтянин старше двадцати лет не удосто­ится милости видеть Ханаан. В течение сорока лет евре­ям предстоит скитаться в пустыне, и там они закончат свои дни. Только новому поколению суждено вступить в пределы Земли обетованной. Наказание, однако, не рас­пространялось на Иисуса Навина и Халева. В награду за непоколебимую веру в покровительство Яхве их ожида­ла высокая честь — вести израильтян в Ханаан.


Моисею в праве вступить в Ханаан Бог отказал. Зенон Косидовский в книге «Библейские сказания» так комментирует этот факт: «В Пятикнижии встре­чается невнятное упоминание о какой-то вине Мо­исея. И должно быть, вина была весьма серьезной, если Яхве в наказание лишил Моисея права вступить вместе с израильским народом в Ханаан… Быть может, вина Моисея состояла в том, что из-за его небрежнос­ти израильтяне пренебрегали своими обязанностями: не приносили жертв Яхве и даже отказались от обре­зания. Разумеется, легко предположить, что версию о вине и наказании задним числом сочинили иудейс­кие священники, желая на примере Моисея показать, на сколь тяжкие последствия обрекает себя тот, кто не считается с законами и предписаниями Яхве. Однако не исключено, что автором этой версии является сам израильский народ и она передавалась из поколения в поколение на протяжении столетий. Быть может, изра­ильтяне таким путем выразили какую-то обиду на Мо­исея, какую-то застарелую претензию, а вместе с тем и попытку оправдать свое собственное поведение». Нам кажется, что такой «застарелой претензией» были уп­реки Моисею в его связях с египетским «генштабом». Причем высказаны они были, тут Зенон Косидовский тоже гениально предугадал, действительно задним числом, когда дело было сделано и надо было писать историю. «Непотопляемость» Моисея свидетельствует о мощной поддержке его извне. Ему, как вождю племе­ни, не имеющего собственной теории, приходилось вести сложнейшую политическую игру и, по всей ве­роятности, где-то жертвовать национальными интере­сами евреев. Вдобавок он не был чистокровным евре­ем и оба раза женился на нееврейках. Левиты во главе с Кореем, поднявшие мятеж во время странствий по пустыне, говорили Моисею и Аарону: «Все общество, все святы, и среди их Господь! почему же вы ставите себя выше народа Господня?» (Числ. 16:3). Бунтовщики выражали народное мнение, Корей собрал против бра­тьев «все общество ко входу скинии собрания» (Числ.


16:19), и, думается, мало кто из собравшихся был на стороне Моисея. Бог и в этот раз чудесным образом покарал мятежников, но верить в непрекращающуюся череду побед Моисея (при существовании вины перед Яхве!) становится все труднее: уж больно это все напо­минает сказку.


Неясны и обстоятельства смерти национального героя. В Библии мы читаем (Втор. 34:1,5): «И взошел Моисей с равнин Моавитских на гору Нево… И умер там Моисей, раб Господень». Согласимся, что рассказ слишком скуп на подробности. Зенон Косидовский говорит даже о «заговоре молчания» вокруг смерти ге­роя. В самом деле, создается впечатление, будто перво­начальное, подробное описание было попросту удале­но из текста, будто редакторы Библии решили скрыть подробности, которые шли вразрез с созданным об­разом Моисея. У некоторых исследователей Библии даже возникло предположение, что во время бунта израильских идолопоклонников в Моаве Моисей был убит и похоронен в общей могиле. По мнению неко­торых специалистов по Библии, намеки относительно именно такой судьбы Моисея можно найти в книгах пророков Осии и Амоса, а также в псалме 106. Зигмунд Фрейд, в частности, безоговорочно принимал эту версию и на ее основе, через анализ факта убийства прародителя (отцеубийства), попытался объяснить своеобразные черты еврейской психологии. Мы не будем углубляться в эту очень спорную гипотезу, дока­зательств для ее принятия явно не хватает. Но вот по­говорить на основании текста Библии о том, в каком настроении умирал великий израильтянин, просто необходимо.


Начнем с того, что попробуем оценить геополити­ческие итоги деятельности Моисея и понять, насколь­ко справедливы были претензии израильтян к своему вождю. Евреям, вышедшим из Египта, была обещана страна с молочными реками и кисельными берегами.


Там находилась священная могила их патриарха Авра­ама, там они надеялись обрести свободу и независи­мость. Но поколению, помнившему о годах египетс­кого рабства, не удалось попасть в пределы Ханаана, и они вправе были упрекать Моисея, что он обманул их. В Библии сказано, что евреи в своем большинстве ус­трашились силы ханаанеев и неприступности их кре­постей. Они даже не попытались вторгнуться в стра­ну обетованную. Самое крупное народное выступле­ние относилось как раз к этому времени. И, думается, именно в тот момент наступил перелом в отношении еврейского народа к Моисею. Не случайно сам законо­датель так и не вышел успокаивать народ, а делали это за него Иисус Навин и Халев. Верить Моисею уже ник­то не хотел, и сама внешнеполитическая ситуация уже диктовала план действий еврейских переселенцев.


Израильтяне были вооружены и нуждались в сво­бодных территориях. Они все-таки попробовали сра­зиться с ханаанеями Арада (страны Рутен!), но никаких выгод из этого не извлекли. Тогда евреи направились в Заиорданье (области, лежавшие к востоку от реки Иор­дан), где находились владения амореев. Моисей напра­вил послов к их царю Сигону с просьбою пропустить израильтян через эти земли. Сигон не согласился и вышел против Моисея с многочисленным войском. Израильтяне сражались отчаянно и нанесли амореям поражение. Они ворвались внутрь страны и заняли ее главный город Есевон. «И отравились сыны Израиле– вы, и остановились на равнине Моава, при Иордане, против Иерихона» (Числ. 22:1). На земле Моава жили сыны Лота — моавитяне, а также мадианитяне. Но нам крайне важно подчеркнуть, что древнее название этой земли было Ар и жил там народ великий, многочислен­ный и высокий, и они относились к числу Рефаимов (Втор. 2: 9,11). Рефаимы — это рутены, жители страны Рутены-Русены. Как и амореи, они были потомками арийцев, переселившихся в Средиземноморье с Рус­ской равнины. В области Моав мы обнаруживаем сра­зу несколько арийских по происхождению топони­мов (географических названий) — город Ароер, реки Арнон, Иор-дан (по-арийски Яр-река), область Аргов. Правда, царь Ог, владевший этими землями и живший в городе Астароте (Нав. 9:10), назван последним из Рефаимов, а это означает, что позиции ариев здесь уже были очень ненадежны.


Итак, евреи вступили в открытый военный конф­ликт с народами Заиорданья. Среди последних нахо­дились и мадианитяне, которых мы считаем выходца­ми из Митанни. Они неизменно выступали друзьями Моисея и приютили евреев после их бегства из Египта. Но гости не просто хотели автономии, а уже в одно­стороннем порядке оттяпали «кусок» Моавской рав­нины. В этой ситуации моавитяне устрашились сынов Израилевых и обратились за помощью к старейшинам мадиамским. Историю трехстороннего конфликта между евреями, моавитянами и мадианитянами Биб­лия передает с помощью притчи-аллегории о прори­цателе Валааме.


Он жил в Пефоре на Евфрате и был знаменитым чародеем. Моавитский царь Валак и союзные с ним мадианитяне послали к этому магу своих старейшин с богатыми дарами, прося, чтобы он проклял израиль­тян и заставил их отказаться от своих завоевательных планов. Валаам выслушал их и провел ночь в молитве, после чего заявил, что Бог израильтян запретил ему брать на себя такую задачу. Валак, однако, не сдавался. Он послал вторую, еще более именитую делегацию и еще более ценные дары, но волшебник ничего не же­лал даже слушать. Позднее сам Яхве передумал и разре­шил Валааму отправиться в Моав при условии, что он будет вести себя в соответствии с указаниями Бога. Ве­ликий кудесник сел на свою верную ослицу и пустился в путь. Тем временем Бог заподозрил Валаама в дурных намерениях по отношению к евреям и решил задер­жать его. По приказанию Яхве ангел с обнаженнным мечом преградил дорогу Валааму. Того спасла только ослица, которая, вовремя увидев ангела, своротила с дороги. Сам же Валаам осознал, что ему было дано предостережение свыше, чтобы он не смел лукавить по отношению к еврейскому Богу.


В Моаве прорицателя встретили с распростертыми объятиями. Царь Валак снова поднес ему щедрые по­дарки и повел его на холм, откуда был виден лагерь из­раильтян. Здесь Валаам построил жертвенник, положил на него овна и уже готовился произнести проклятие, призванное погубить израильтян. Но вместо гневной тирады с его уст сорвались слова благословения. Семь раз пытался прославленный чародей выполнить при­каз царя, и каждый раз Бог принуждал его славить изра­ильтян. Моавитский царь подозрительно поглядывал на то, что творит Валаам, и, когда в седьмой раз услышал те же самые слова, рассердился и прогнал мага прочь.


Все это происшествие очень огорчило Валаама, и, желая хоть как-то загладить обиду, нанесенную царю, он на прощание подал ему хитрую мысль: соблазнить сынов Израиля моавитянками и мадианитянками, за­ставить их поклоняться языческим идолам местных племен. И вот один высокородный израильтянин при­вел к себе в шатер мадианитянку, не считаясь с тем, что верующие молились в скинии Яхве. Тогда Финеес, сын первосвященника Елеазара (и внук Аарона), пронзил копьем преступную чету. Для верующих это послужило сигналом к решительной расправе с идолопоклонни­ками. Во время резни, разгоревшейся в воинском стане, погибли двадцать четыре тысячи человек, виновных в том, что они изменили Яхве. После этого, сплотив ряды, израильтяне прошли с огнем и мечом по землям и городам моавитян и мадианитян. Валаам же попла­тился жизнью за свой хитроумный совет.


Попробуем рассмотреть исторические корни этой легенды. И вначале зададимся вопросом: а зачем моавитяне обращались к мадианитянам? Разве не могли они обратиться к Валааму от своего имени? Вот туг-то и выходит на свет подоплека всей этой истории. Мади­анитяне — это те же митаннийцы, только оторвавши­еся от своей родины в Северной Месопотамии. Где-то там, на берегу Евфрата, проживал и Валаам. Значит, моавитяне через мадианитян обращались за помощью к митаннийцам Месопотамии! Отчего же те им не по­могли? Да потому, что само государство Митанни в то время, что называется, дышало на ладан. Ослаблен­ное под ударами хеттов, оно угасало под непрекра­щающимся давлением все более усиливающейся се­митической Ассирии. В глобальном противостоянии египтян и семитов против ариев Средиземноморья ассирийцы выступали на стороне южан. И ангел, пре­граждавший путь Валааму, похоже, имел ассирийский лик. На Ближнем Востоке наступила та эпоха, когда каждый «осколок» некогда сильной арийской империи Русены должен был отбиваться от врагов в одиночку.


Такова была и участь мадианитян, иорданских митаннийцев. После визита Валаама в Моав Бог запове­дал Моисею: «Враждуйте с Мадианитянами, и пора­жайте их» (Числ. 25:17). Итак, Господь призвал евреев истреблять тех, кто дал им приют в земле. Это было вероломно! И тяжелее всех в этой ситуации было Мои­сею. Мадианитяне считали его своим другом, доверяли ему, а теперь он должен был убивать их. А, кстати, чем уж так плох для евреев был совет Валаама? Местные племена предлагали им мирное сосуществование па равноправной основе и возможность заключения сме­шанных браков (так мы интерпретируем сообщение о возможности доступа израильтян к женщинам ко­ренных народов). Это ли не проявление доброй воли! Убитая мадианитянка была не блудница, а дочь одного из высокопоставленных военных чинов, и, значит, ев­реям не был закрыт доступ к власти. Библия ничего не рассказывает нам о том, что чувствовал в тот момент


Моисей. Но мог ли он открыто посмотреть в глаза мадианитянам? Моисей был национальным героем, но он не был националистом: он воспитывался во дворце фараона, свои зрелые годы провел среди мадианитян, да и вторую жену выбрал из иностранок. Приказ Бога истреблять мадианитян должен был его возмутить! Вот его вина перед Яхве! Составители Библии не стали го­ворить о ней открыто, но дали читателям возможность догадаться о ее причине.


Накануне нападения на земли мадианитян Бог обя­зывает Моисея, находящегося в полном здравии, пе­редать свои священные полномочия представителям нового поколения. «И сказал Господь Моисею: возьми себе Иисуса, сына Навина, человека, в котором есть Дух, и возложи на него руку твою, и поставь его пред Елеазаром священником и пред всем обществом, и дай ему наставление пред глазами их, и дай ему от славы твоей, чтобы слушало его все общество сынов Израилевых; и будет он обращаться к Елеазару священнику и спрашивать его о решении, посредством урима пред Господом; и по его слову должны выходить, и по его слову должны входить он и все сыны Израилевы с ним и все общество» (Числ. 27:18-23). Разве это не прижиз­ненная отставка? Скажем даже больше: для Моисея это была «политическая» смерть.


Правда, чуть позже мы читаем, как он руководит ак­цией по уничтожению жителей Мадиама. «И прогне­вался Моисей на военачальников, тысяченачальников и стоначальников, пришедших с войны, и сказал им Моисей:

note 10

вы оставили в живых всех женщин? <…> итак, убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте» (Числ. 31:14, 15, 17). Моисей старается загладить свою вину перед Богом, он хочет быть самым исполнитель­ным в деле мести мадианитянам. Комментаторы Биб­лии почему-то совершенно не обратили внимания на ключевую фразу, раскрывающую суть «вины» Моисея.


Бог приказывает ему: «Отмсти Мадианитянам за сынов Израилевых, и после отойдешь к народу твоему» (Числ. 31:2). Значит, у Моисея была какая-то размолвка с дру­гими израильскими вождями. В чем же? Да в том, что он выступил против истребления ни в чем не повин­ного народа. За это он и лишился доверия своих со­племенников и получил почетную отставку. Во всяком случае, именно к такому выводу подводят нас состави­тели Библии.


Моисея не убивали физически, но его унизили, ли­шив прижизненной славы и уважения. В глазах совре­менников Моисей был тираном, только их потомки осознали истинное величие Моисея. Вокруг его фигу­ры стал складываться ореол мифов и чудес. И трудно было даже представить, что кто-то всерьез мог пре­пятствовать Моисею в проведении его политики. По­этому тема внутренних раздоров среди вождей Исхо­да звучит весьма приглушенно, но она присутствует в Библии: заговор Мариам и Аарона, бунт левитов во главе с Кореем и, наконец, передача власти Елеазару и Иисусу Навину — все это отражение противодейс­твия Моисею со стороны соплеменников. Библия ри­сует живой образ человека, и это серьезный аргумент в пользу историчности легенд и преданий о великом израильтянине.







Часть II





ПРЕДКИ РУССКИХ В АНАТОЛИИ


То, что обещано судьбами


Уж в колыбели было ей,


Что ей завещано веками


И верой всех ее царей, —


То, что Олеговы дружины


Ходили добывать мечом,


То, что орел Екатерины


Уж прикрывал своим крылом, —


Венца и скинтра Византии


Вам не удастся нас лишить!


Всемирную судьбу России —


Нет, вам ее не запрудить!..


Ф. Тютчев


Идея о том, что предки русских властвовали в Передней Азии, отнюдь не нова. Согласно Помпею Трогу (римскому историку, жившему на рубеже эр, автору «Всемирной истории»), скифы добивались господства над Азией трижды. Пос­ледний период скифского господства, несомненно, относится к VII в. до н. э., события этого времени хо­рошо известны из античных источников. Первые же две эпохи относятся к более ранним временам (под именем скифов в эти времена выступают арии!). От­носительно первой древние историки утверждали, что она продолжалась… полторы тысячи лет и завершилась около 2054 г. до н. э.! Помпей Трог писал: «Азия платила им (скифам. — А. А.) дань в течение 1500 лет; конец уп­лате положил ассирийский царь Нин». Тому же самому событию дал датировку и испанский писатель V в. Па­вел Оросия: «За 1300 лет до основания Рима царь ас­сирийский Нин, поднявшись с юга от Красного моря, на крайнем севере опустошил и покорил Эвксинский Понт (Черное море. — А А.)». Сопоставляя даты (осно­вание Рима произошло в 753 г. до н. э.), можно вычис­лить, что пришельцы с севера (троговские скифы!) до­минировали в Азии в XXXVI-XXI вв. до н. э. Но такой взгляд очень хорошо вписывается в нашу интерпрета­цию истории древней Азии, а выделенный отрезок вре­мени примерно соответствует первой фазе активности древних ариев в Передней Азии и странах Средиземно­морья, включая Египет. Правда, государства Ассирии в то время еще не было, но оно в известной степени было правопреемником Аккадского царства, в котором уже в XXIII в. до н. э. арии не играли сколь-нибудь значитель­ной роли, а власть перешла к семитской династии Сар– гона. Потомки этого аккадского царя около столетия доминировали в Месопотамии, они успешно воевали в Сирии, Малой Азии и на территории современно­го Ирана. Внук Саргона Нарам-Суэн (2236-2200 гг. до н. э.) был наиболее могущественным представителем рода Саргонидов и называл себя «царем четырех сто­рон света». Вполне возможно, что именно его Помпей Трог и Павел Оросия соотносили с царем Нином.


Примерно тогда же арии утратили свои ведущие по­зиции также в Египте. Интересно, что на это время при­ходится закат Ямной культуры и начало Катакомбной. Утрата завоеваний на юге потребовала от ариев метро­полии каких-то социально-политических изменений, что отразилось в частичном изменении типа археоло­гической культуры. Но проведенная перестройка не за­медлила сказаться. В самом начале II тыс. до н. э. из при­каспийских областей последовало мощное вторжение ариев в Азию. Здесь на территории Северной Месопо­тамии и Малой Азии они создали государство Митанни, обеспечив поддержку тех арийских сил (ханаанян, ара­меев, амореев), которые сконцентрировались в Палес­тине, Сирии и части Малой Азии и называли свою стра­ну Русеной. Подразумевая это событие, Помпей Трог ут­верждает, что скифские юноши царского рода — Плин и Сколопит — около XXI в. до н. э. основали на южном берегу Черного моря знаменитое «царство амазонок».


Рассказы об амазонках — едва ли не самая загадоч­ная «страница» античной литературы. Таинственные девы-воительницы присутствуют не только в греческих мифах, но и в исторических трудах древних авторов. Для греков амазонки были реальным народом, с кото­рым встречались и воевали их героические предки — Геракл и Тезей. В самый разгар битвы за Трою амазон­ки пришли на помощь осажденным троянцам. Царица Пентесилея привела опытнейших воительниц. Удар был так силен, что греки отступили к кораблям. Положение спасли Ахилл и Аякс Теламонид, не принимавшие ра­нее участия в сражении. Ахилл убил Пентесилею. Тела ее и еще двенадцати павших амазонок были переданы троянцам. Тему необычных женщин, живущих замкну­тым сообществом, не обошел и Геродот. Вдумчивый историк, он попытался ответить на основные вопро­сы — откуда взялись амазонки, как начались их контак­ты с греками и с кем они соседствовали. Перескажем его версию. Греки, расширяя свое знакомство с Малой Азией, столкнулись с амазонками где-то в глубине по­луострова на реке Фермодонт. Произошла битва, греки победили в ней, захватили добычу и, погрузив ее на три корабля, отправились домой. В море амазонки, выбрав удачный момент, перебили греков, но управлять суда­ми они не умели. Их долго носило по морю и, наконец, прибило к побережью Меотиды (Азовского моря).


Эта история имеет до некоторой степени сказочный оттенок, но в ней присутствуют конкретные географи­ческие ориентиры. К тому же наиболее авторитетный географ Античности — Страбон — указывал, что река, впадающая в Меотиду, отделяет амазонок от жителей Кавказа. Другие исторические источники также назы­вают Азовское море и Северный Кавказ как прародину амазонок С каким же реальным народом следует свя­зывать этих легендарных чудо-женщин? Ответ напра­шивается сам собой.


У арийского племени меотов, проживавшего на бе­регах Азовского моря и известного в Малой Азии под именем народа митанни, особым почетом и уважени­ем пользовался культ Великой Богини. Очень вероятно, что в среде меотов-митаннийцев могли зародиться и существовать закрытые женские общины, состоящие из посвященных в таинства данного культа. Подобно весталкам, жрицы Великой Богини жили уединенно от мужчин, но при этом они обучались военным искусст­вам и навыкам ведения боевых действий. Говоря о царс­тве амазонок в Азии, Помпей Трог, скорей всего, имел в виду ариев-митаннийцев. Именно они в начале И тыс. до н. э. проникли в Малую Азию и создали здесь свое госу­дарство. Вначале оно охватывало и центральную часть полуострова Анатолия, а значит, действительно нахо­дилось на южном побережье Черного моря. В середи­не XVII в. до н. э. из него выделилось Хеттское царство во главе с индоевропейской (неарийской) династией. Оно проводило самостоятельную политику, зачастую враждебную государству Митанни. Будучи «урезанны­ми» территориально, митаннийцы, однако, еще долго, вплоть до образования Ассирии в XIV в. до н. э., остава­лись влиятельнейшей политической силой в этой части мира. Закат и падение второй эпохи могущества ариев («скифов») в Азии совпал по времени с Троянской вой­ной и походами «народов моря» на Египет.


Крупные военные столкновения ариев с египтяна­ми в XIII-XII вв. до н. э. древние писатели представляли как войны фараона со скифами (!). Так, Геродот сооб­щает, что на скифов ходил некогда воевать «фараон Сезострис». Павел Оросий утверждал, что на Скифию нападал «фараон Весоз». Это имена собирательные. В противовес этим двум авторам, Корнелий Тацит пра­вильно называет имя фараона, одержавшего победу над «скифами». Согласно ему, «царь Рамзес овладел Ли­вией, Эфиопией, странами мидян, персов и бактрийцев, а также Скифией». Под Скифией здесь, очевидно, следует понимать те ближневосточные и средизем­номорские области, которые находились до того под контролем ариев. Египтяне вытеснили арийские пле­мена из сопредельных им земель, но до Северного Причерноморья они никогда не доходили. Попросту античные историки связывали подвиги арийских пле­мен с деяниями современных им скифов.


Итак, арии проникли в III-II тыс. до н. э. в Переднюю Азию и Средиземноморье и создали здесь свои государс­тва — Русену (Ханаан), Арсаву и Митанни. Один из ос­новных путей проникновения ариев из Европы в Азию проходил непосредственно через Трою. Во всех архео­логических слоях Трои обнаружено огромное количес­тво изображений свастики — наиболее известного и по­пулярного символа арийского мира. И надо окончатель­но признать и свыкнуться с мыслью, что предки русских проживали в Трое и стали последними ее защитниками.


Глава 8


СТРАНА АРСАВА: МЕЖДУ ГРЕКАМИ И ХЕТТАМИ


Счастлив, кто посетил сей мир


В его минуты роковые!


Его призвали всеблагие


Как собеседника на пир.


Он их высоких зрелищ зритель,


Он в их совет допущен был —


И заживо, как небожитель,


Из чаши их бессмертье пил!


Ф. Тютчев


Середина XV в. до н. э. обозначает время начала греческой экспансии на побережье Малой Азии. Мес­том их сосредоточения и основной базой стал город


Милет. Основанный выходцами с Крита, он почти сразу же после занятия критской столицы Кносса гре­ками-ахейцами в 1450-1440 гг. до н. э. был включен в сферу их влияния. В это время город интенсивно пе­рестраивается, воздвигается крепость, храм Афины, появляются характерные для Греции дома с большим центральным залом — мегароном, а также типично ахейское скальное захоронение в каменных камерах. Микенские захоронения (Микены — город на северо-востоке Пелопоннеса, столица ахейского мира) обна­ружены и в ряде городов западного побережья Малой Азии. Приблизительно тогда же на Родосе и близлежа­щих к Анатолии островах гибнут минойские поселе­ния (по имени царя Миноса — легендарного прави­теля Крита) и утверждаются микенские пришельцы. Захватив Крит, ахейцы сразу же распространили свою экспансию на связанные с «царством Миноса» восточноэгейские острова и прибрежные города, прежде всего, Милет, а далее, в течение столетия, утвердились в ряде пунктов на островах и даже некоторых прибреж­ных территориях. К середине XIV в. до н. э. но обе сто­роны Эгеиды звучала греческая речь, а в Анатолии уко­ренилась греческая культура и ахейский стиль жизни, включая местное производство микенской посуды.


В слоях Трои VI — Трои VII61, начиная с XVI в. до н. э., прослеживается множество микенских сосудов, что определенно говорит о тесных связях Троады в те­чение почти 250 лет с ахейским миром. Однако в близ­лежащих к Трое областях до настоящего времени ника­ких микенских изделий не обнаружено. В связи с этим можно утверждать, что для греков XV-XIV вв. до н. э. Троя представлялась цветущим городом, значительно удаленным от зоны их непосредственного влияния на юге Эгейской Анатолии, располагавшейся вблизи Милета. Завоевание Троады было их многолетней мечтой, но по сравнению с хеттами и Арсавой они представля­ли пока весьма незначительную силу. С другой сторо­ны, греки пытались использовать разногласия, сущес­твовавшие между двумя сильнейшими государствами в Малой Азии. Их появление в юго-западной части полу­острова было, в частности, чрезвычайно выгодно хет­там, поскольку, опираясь на пришлых ахейцев, можно было постоянно сеять смуту на южных границах Арса­вы и препятствовать ее контактам с Митанни.


Греческие архивные документы, выполненные ли­нейным письмом Б, также подтверждают широчайшие контакты Микенской Греции с районами Передней Азии, проявляющиеся не только в многочисленных за­имствованиях культурных терминов, но и в известных случаях проживания в греческих городах Пелопонне­са и Крита людей с азиатскими именами. В серии таб­личек с текстами линейного письма рассказывается о грабительских военных операциях на востоке Эгеиды. Там же есть упоминания о женщинах-рабынях (обыч­но в количестве одного-двух десятков вместе с множес­твом детей обоего пола), вывезенных в результате пи­ратских рейдов из различных малоазийских городов и соседствующих с побережьем островов. Эти факты перекликаются с текстом «Илиады», где Ахилл, повес­твуя о своем походе на Лирнесс, город на юге Троады, замечаем «… я его разрушил… а женщин-пленниц угнал, лишивсвободы».


В хеттских документах малоазийские города и близлежащие к полуострову острова, контролировав­шиеся ахейцами, фигурируют под общим названием Аххиява. Правитель Аххиявы наряду с царями хеттов и стран Арсавы непосредственно влиял на полити­ческую ситуацию в Анатолии. Арсава (Арзава, Арцава) была непримиримым противником Хеттского царства. К собственно самой Арсаве с разных сторон примы­кали несколько мелких государств, из которых три — Мира, Капалла и Страна реки Сеха — с конца XIV в. до н. э. включались в хеттских текстах в собирательное понятие «стран Арсавы». Арсава (в узком смысле) на западе и юго-западе была ограничена морем. Страны– союзники примыкали к ней с севера, причем Страна реки Сеха локализовалась западнее и, видимо, ближе к морю, а Капалла и Мира восточнее, в глубине мате­рика. Столица Арсавы город Апаса отождествляется с античным Эфесом. Названия Капалла, Мира и Эфес соотносятся с именами Великих богинь — Купалы, Марии и Яви. Особое почитание Великой Богини — отличительная черта троянцев и их союзников. Имя третьей страны, входившей в состав стран Арсавы, связано с названием реки. Словосочетание «Сех-река» по-гречески передается как «Сех-меандр» и напомина­ет нам о гомеровском Скамандре. Так неожиданно мы получаем еще одно подтверждение историчности све­дений «Илиады».


В конце XV в. до н. э. племена касков с севера и во­ины Арсавы с запада и северо-запада, объединив свои усилия, предприняли сокрушительный натиск на кон­тролировавшиеся хеттами внутренние районы Ана­толии. Кто же эти загадочные каски? Историки остав­ляют этот вопрос без ответа, но это не кто иные, как казаки (козаки)! А имя их связано с козой — одним из древнейших образов Великой Богини.


Коза или козел в старину у ряда индоевропейских народов рассматривались как священные животные. Известно, например, что бог Дионис в разных гре­ческих мифах и легендах изображался в виде молодо­го козла, символа похоти и плодородия. Козел играл важную роль и в культах Гермеса и Афродиты у гре­ков, Фавна и Юноны у римлян. Римское празднество в честь Фавна начиналось жертвоприношением козла и жертвенной трапезой (вспомним также библейского козла отпущения!), после которой служители Фавна, называвшиеся «козлы», опоясывали свое тело шкурами убитых жертвенных козлов, брали в руки ремни, вы­резанные из прочих таких же шкур, и в таком виде бе­гали по улицам Рима. Римские женщины толпились на пути бежавших «козлов», которые ударяли их своими ремнями по ладоням. Это должно было способство­вать плодородию ударяемых. Известна древняя леген­да о том, что бесплодные сабинянки (сабины — племя, жившее в I тыс. до н. э. в центральной Италии), обра­тившись с мольбой к богине Юноне в посвященной ей роще, услышали голос оракула с вершины деревьев: козел должен был коснуться спины бесплодных жен­щин. Тогда прорицатель заколол козла, нарезал ремни из его шкуры и ударял им по спинам женщин, кото­рые затем с помощью Юноны забеременели. Легенда эта вполне разъясняет оплодотворяющее значение ударов, которыми римские «козлы» во время обряда наделяли встречавшихся на пути женщин. Сходное значение имел козел (и коза) и в святочных обрядах славян. Козел и коза принадлежат к главнейшим фи­гурам нашего народного святочного маскарада. Ранее во многих местах соблюдался обычай на святках (в день Рождества, преимущественно же накануне или в день Нового года) водить по селению и даже вводить в хаты козла или козу (подобно тому, как водят быка-тура). Обхождение домов и селений с домашними жи­вотными местами заменилось шествием одного пасту­ха, поющего обрядовые песни, высказывающего при этом добрые пожелания и за то щедро награждаемого хозяевами домов; местами оно заменилось маскарад­ными шествиями с козой и козлом, в честь которых поются обрядовые песни. В Белоруссии и на Украине также существовал обычай водить наряженного ко­зой. Иногда песни о святочном козле или козе пелись колядовщиками даже вовсе без козла, свидетельствуя о древности обычая вводить приносящую обилие и счастье скотину в дом.


У Ивана Алексеевича Бунина есть стихотворение «Сказка о Козе»:


Это волчьи глаза или звезды — в стволах на краю


перелеска?


Полночь, поздняя осень, мороз.


Голый дуб надо мной весь трепещет от звездного блеска,


Под ногою сухое хрустит серебро.


Затвердели, как камень, тропинки, за лето набитые.


Ты одна, ты одна, страшной сказки осенней Коза! Расцветают, горят на железном морозе несытые


Волчьи, божьи глаза.


Для большинства современных читателей такой взгляд на вроде бы вполне заурядное домашнее живот­ное покажется, по меньшей мере, странным. Мы уже основательно подзабыли, что Коза выступала одним из воплощений Великой Богини. Наш гениальный поэт, однако, прекрасно сознавал это, поэтому он и употре­бил эпитет «божьи глаза». У Бунина есть и отдельное стихотворение, посвященное Богине (оно так и назы­вается):


Навес кумирни, жертвенник в жасмине —


И девственниц склоненных белый рад


Тростинки благовонные чадят


Перед хрустальной статуей богини,


Потупившей свой узкий, козий взгляд.


Как говорится, нарочно не придумаешь: образ ска­зочной (волшебной!) Химеры-Козы незримо присутс­твует и в этих строках.


Это наше мифологически-литературное отступ­ление станет вполне понятным и еще более впечат­ляющим, если мы напомним, что по-гречески «коза» значит «химера», а потому другое название касков-казаков было… киммерийцы! Да-да, именно выходцы из южнорусских степей раз за разом атаковали хеттов с севера. В Хеттских документах периода Нового царс­тва (1400-1200 гг. до н. э.) сохранилось множество свидетельств борьбы хеттов с племенами касков. Тек­сты сообщают, что в стране касков «правление одного (человека) не было принято», т.е. у них не было царя. Это очень напоминает атмосферу Запорожской Сечи, так прекрасно описанную у Гоголя. Правда, со време­ни правления Мурсили II (конец XIV в. до н. э.) неко­торые правители начинают править своей страной «не по-каскски», а «по-царски». Каски разоряли не только пограничные с Хатти области, но и вторгались в глубь страны, угрожая самой столице хеттов. Каскский воп­рос не смог окончательно урегулировать никто из хеттских правителей, хотя иногда они и заключали с касками мирные договоры. Военные походы хеттов против касков лишь временно приостанавливали их разорительные набеги. Вражде хеттов и касков есть объяснение. Выход хеттов из-под контроля ариев-митаннийцев и создание ими самостоятельного го­сударства в середине XVII в. до н. э. предельно обост­рили политическую ситуацию в Малой Азии: началась борьба за первенство. В этой ситуации казаки были на стороне ариев Митанни и стран Арсавы. Поэтому и от­ношения с хеттами носили у них откровенно недруже­любный характер.


В середине XIV в. до н. э. хетты разгромили митаннийцев. После этого нашествия государство Митанни вступает в полосу смут

1

и раздоров. В ходе борьбы за вы­сший престол арии утрачивают здесь свои позиции: с середины XIII в. до н. э. среди имен митаннийской зна­ти пропадают арийские имена. Свою возросшую силу хетты продемонстрировали и Египту. Около 1312 г. до н. э. объединенная коалиция азиатских стран во главе с хеттским царем Муваттали отразила набег египтян на Сирию. Воины стран Арсавы входили в состав хеттс­кого войска. Для войны в Азии фараон Рамзес II собрал двадцатитысячное войско. Армия Муваттали состояла из 30 тысяч воинов. Решающее сражение состоялось у города Кадеш на реке Оронт (близ современного го­рода Хомс в Сирии). В этой битве египтянам устроили засаду, и хотя Рамзесу II удалось вырваться из окруже­ния и отразить противника, он так и не сумел победить хеттов и овладеть городом. Однако и хетты не сумели продвинуться на юг.


В самом начале XIII в. до н. э. князь-пират Пиямараду при поддержке Ахейской державы пытался захватить Т]рою и поставить ее под ахейский контроль, но хет­тская интервенция покончила с этими планами. Царь Муваттали утвердил в Троаде местного царевича Алаксандуса в качестве своего вассала. Вполне возможно, что именно он стал одним из прототипов гомеровско­го Александра — Париса. Муваттали заключил договор о дружбе с Алаксандусом. Текст этого договора, места­ми сильно поврежденный, сохранился в хаттусском архиве. Одна из причин, побудивших обе стороны за­ключить соглашение о дружбе и взаимной помощи, — опасность со стороны Арсавы. В тексте договора эта страна упоминается часто, причем всегда с неприкры­той враждебностью. Хеттский царь, именующий себя Солнцем, так наставляет своего подданного:


«Если услышишь какие-либо слухи о смутах: о том, что кто-то устраивает беспорядки в краю реки Сеха или в стране Арсава, — если услышишь и не напишешь о том Солнцу или будешь равнодушен и скажешь таю «Пусть происходит это зло!» — это будет с твоей сто­роны нарушением присяги.


Поэтому если услышишь о таком деле, преданно напиши о нем заблаговременно Солнцу. И услышав о таком деле, не будь равнодушен, и не колеблись в вер­ности, и не знайся с такими людьми! Ибо тот, кто яв­ляется врагом Солнца, должен быть и твоим врагом. Если ты, Алаксандус, услышишь о таком деле, а будешь равнодушен и вступишь в сговор с таким человеком, то поведешь себя плохо по отношению к твоим обеща­ниям…


А что до посылки войска и колесниц, договор пос­тановляет следующее: когда я, Солнце, выйду в поле…


то выйдешь и ты у моего бока с твоими пехотинцами и колесницами. А также когда я вышлю своего предводи­теля, чтобы он вел войну, то и ты всякий раз выйдешь у его бока в поле».


До нас дошло много подобных обстоятельных до­говоров. В них предусматриваются самые разные возможности и ситуации. В данном случае мы имеем наглядное подтверждение того, что не только греки-ахейцы, но и хетты хотели «оттяпать» у Арсавы Трою. С хеттской угрозой, однако, Арсаве удалось вполне благополучно справиться. Одним из доказательств этого служит так называемый «текст о преступлениях Маттуваттаса», повествующий о событиях XIII в. до н. э. в Анатолии.


Он составлен в форме послания к Маттуваттасу, ко­торому напоминают о благодеяниях, оказанных ему отцом правящего царя хеттов. Вкратце дело было так. Аттарисий, человек из царства Аххиява, изгнал Матту­ваттаса из его родной страны и готовился, преследуя его, вторгнуться в Хеттское царство. Но хепский госу­дарь остановил продвижение войск Аттарисия, а Мат­туваттасу дал в удел некую горную область поблизос­ти от Арсавы. Далее, между Маттуваттасом и Арсавой сразу же разгорелась война, в которой хеттский вассал был разбит. Тогда хетты нападают на Арсаву, берут в плен жен и детей царя этой страны Купанта-Инараса и передают их Маттуваттасу в заложники. На этом война, однако, не заканчивается. Царь Аххиявы Аттарисий, желая свести счеты со своим старым врагом, нападает на Маттуваттаса, и тот снова в страхе бежит от него за помощью к хеттам.


Вновь хеттский правитель снаряжает войско против Аттарисия. Правда, сражения как такового не происхо­дит: с каждой стороны погибает лишь по одному воину, но в итоге Аттарисий отступает, а Маттуваттас опять ут­верждается в своих владениях. Казалось бы, уж теперь конфликт исчерпан, и на полуострове восторжествует мир и порядок. Но Маттуваттас неожиданно начинает благоволить к врагам хеттского царя — ликийцам и обитателям Арсавы. Первых он принимает под свою власть, а Купанта-Инарасу отдает в жены свою дочь. Позднее ему удается присоединить к себе другие части региона и стать во главе «Великой Арсавы». Автор пись­ма к Маттуваттасу, хеттский царь, может теперь лишь упрекать своего бывшего вассала за неблагодарность, но сделать с ним ничего уже не может.


Имя Маттуваттаса можно представить как соедине­ние двух слов «Мать» и «Отец». Вполне вероятно, что оно было прозвищем и отражает то обстоятельство, что Мат­туваттас поначалу метался между хеттами, утверждавши­ми патриархат, и царями Арсавы (и потомками Митан­ни), поддерживавшими культ Великой Богини. Обратим также внимание, что некоторые исследователи датиру­ют историю Маттуваттаса второй половиной XV в. до н. э. Но никак нельзя согласиться с тем, что к тому вре­мени ахейцы уже настолько укрепились в Малой Азии, что могли соперничать с Арсавой! Они только-только еще завоевали Крит. С другой стороны, предположение о Матгуваттасе как митаннийце, покинувшем пределы своей страны и пытающемся обустроиться на новом месте путем столкновения интересов хеттов, ахейцев и Арсавы, выглядит вполне реалистично.


В середине XIII в. до н. э. Троя была разрушена земле­трясением. Строительство нового города («Троя VII-а», она же «город Приама») греческая традиция приписы­вает царю Лаомедону. Приблизительно в это же время Троя освободилась от хеттского контроля, и есть все основания предполагать, что восстанавливать ее по­могали близлежащие к Трое страны Арсавы, а не хетты, вступившие в полосу потрясений.


Кризисом хеттской власти на западе Малой Азии вновь воспользовалась Ахейская держава, начав ши­рокомасштабное вторжение в Малую Азию. В гречес­ких мифах эти события следует соотносить с походом


Геракла на Илион. В результате этого Лаомедон погиб и был сменен своим малолетним сыном Приамом. В «Илиаде» есть упоминание о том, что царь Приам сражался в молодости с амазонками. Это свидетельс­тво надо истолковывать так, что он попытался прово­дить собственную (очевидно, прогреческую) политику в этом регионе. Но казаки-киммерийцы («амазонки» греческих мифов) своим вторжением в Малую Азию коренным образом изменили всю ситуацию вокруг Трои и контролируемых ею проливов.


Арсава снова возглавила союз малоазийских госу­дарств. Хеттам, как видим, не удалось ни разрушить единства ариев Арсавы, ни сломить их волю к сопро­тивлению. Но впереди уже маячил призрак Троянской войны, которая стала последней битвой государства Арсава. Гибель Трои символизирует его крушение. Две с лишним тысячи лет арии были одной из влиятель­нейших сил Средиземноморья. Они стояли у истоков египетской, критской и шумерской цивилизаций, вы­строили целую цепь приморских городов, ставших центрами международной торговли, были первыми учителями семитов. И совсем не случайно то, что с па­дением Арсавы в Анатолии наступили «темные века».


Глава 9


МЕТАИСТОРИЯ ТРОЯНСКОЙ ВОЙНЫ


Повторяю еще: важнее всяких материальных признаков, всякого политического устройства, всяких отношений граждан между собой преданья и поверья самого народа.


А. С. Хомяков


Историки — люди основательные. В своих выводах они неизменно ссылаются на сведения, почерпнутые в тех или иных документах. Источники — это самый необходимый материал для разжигания их творчес­кого огня. Как математик начинает строить свою тео­рию, отталкиваясь от определенной системы аксиом, так и ученый-историк опирается в рассуждениях на общепринятый свод текстов и установленных фак­тов.


Но выстроить целостную картину исторического события на основе одних только источников невоз­можно. Этот парадокс уже давно известен математи­кам. В 1931 году американский логик Курт Гедель до­казал теорему, согласно которой любая логически не­противоречивая, формальная аксиоматическая теория никогда не исчерпывает полностью свой предмет ка­ким бы то ни было перечнем исходных аксиом. Всегда оказывается возможным найти или сформулировать такое утверждение, что ни само это утверждение, ни его отрицание нельзя ни доказать, ни опровергнуть, исходя из данной аксиоматики. Применительно к об­суждению исторических событий это означает, что если оставаться в кругу конечного числа общеприня­тых источников, то рано или поздно столкнешься с проблемой выбора одной из двух равновозможных ин­терпретаций. В такой ситуации для того, чтобы отдать предпочтение какому-либо мнению, ученому принци­пиально следует выйти за рамки исторической науки в ее классическом понимании и привлечь дополнитель­ные аргументы совершенно иного порядка. Но тогда его оппонент непременно отметит в своем отзыве, что данное рассуждение, возможно, справедливо, но пря­мо источниками не подтверждается и потому доверия едва ли заслуживает


Подобные недостатки присущи всякому теорети­ческому знанию, которое нельзя непосредственно проверить на опыте. И это прекрасно понимают про­фессиональные историки. Многие важные проблемы они оставляют без ответа, ограничиваясь указанием, что в настоящее время для этого недостаточно дан­ных. Особенно много таких «белых пятен» накопи­лось у исследователей Древнего мира, располагающих относительно небольшим объемом источников. В их распоряжении, однако, имеется огромное количество мифов, преданий и легенд о событиях того времени, которые, в общем-то, еще не осмыслены историками. Отношение к этим богатствам народной мудрости у подавляющего большинства ученых предельно скепти­ческое. Еще А. С. Хомяков в своей «Семирамиде» писал: «Когда мы сравниваем современный критический дух с наивностью историков и летописцев Средних веков, нам они кажутся жалкими невеждами или по крайней мере легковерными детьми. За всем тем, чем далее мы продвигаемся в науке, тем чаще нам приходится согла­шаться с их мнениями, находить смысл в их сказках и удивляться верности их заключений. Бесхитростные, простодушные, чуждые нашей учености книжной и словесной, они не надеялись слишком много на свою догадку, на тонкость своих исследований, но… не пре­зирали чужого невежества и охотно верили тому, что другие народы сами про себя говорили и о себе пом­нили». Прошло более века, но мало что переменилось в стане историков. Они, по преимуществу, не хотят поставить мифы и сказки древних народов в один ряд с письменными источниками и материальными па­мятниками.


Другое дело непрофессионалы, среди которых множество писателей, мифологов, философов, уче­ных-естественников и просто любознательных иссле­дователей, стремящихся извлечь рациональную ин­формацию из мифологии древних народов. Именно в их среде родился новый метод изучения древнейших цивилизаций, который писатель В. Щербаков очень удачно назвал метаисторическим.


Метаистория буквально — это то, что следует за историей, следующий, более всеобъемлющий этап ос­мысления человеческого прошлого. Его характерным свойством является привлечение для восстановления целостной картины минувших эпох данных из дру­гих областей знания, в первую очередь мифологии и языкознания, а также расширение возможных методов исследования. Азбукой метаистории можно по праву назвать сочинение нашего выдающегося философа, поэта, публициста, историка и богослова — Алексея Степановича Хомякова (1804-1860), которое он на­звал именем знаменитой ассирийской царицы — «Се­мирамида».


Эта книга, писавшаяся с некоторыми перерывами около 20 лет и составившая три объемистых тома, вполне сохранила стиль и особенности домашних бесед. В ней отсутствуют цитаты, почти нет указаний на источники (а в качестве таковых Хомяков держал в памяти сотни исторических, философских и бого­словских сочинений), некоторые факты изложены неточно, некоторые сопоставления, особенно этимо­логические, явно поверхностны и случайны. Однако «любительская» позиция Хомякова идет вовсе не от не­достатка сведений и не от неумения работать профес­сионально. Рядом отправных тезисов исследователь заявляет, что существующая историческая наука не в состоянии определить внутренние, действительные причины движения истории и выявить, тем самым, ре­альную канву событий, — следовательно, это должен сделать непрофессионал в свободном поиске утверж­дений и их доказательств и в форме, «отрешенной от сугубой научности».


А С. Хомяков попытался взглянуть на историю чело­вечества с единых позиций, вплести судьбы отдельно взятых цивилизаций в общий процесс развития обще­ства и, наконец, выделить в этом многонациональном мире движение отдельных племен и народов. По-ви­димому, он был первым, кто сформулировал правила извлечения конкретной исторической информации из мифологии древних народов.


Религия — наиболее яркое воплощение души народ­ной. Боги народа — отражение его миросозерцания и отношения к жизни. К примеру, у германцев верхов­ный бог Один представлялся в виде воина, у русских же высшим божеством служил Род — символ плодородия и любви. Разве не выражают они основополагающую линию в характерах двух великих народов? «Впрочем, лицо мифическое не всегда представляет собою ха­рактер того народа, которого воображением оно со­здано. Переходя в другой мифологический мир, оно к прежнему своему значению присоединяет еще новый характер, зависящий от народа-изобретателя и наро­да, принявшего чуждое божество. Когда племя шло на брань со знаменами, на которых были изображения своего невидимого покровителя, устрашенный непри­ятель принимал в свой Олимп грозное божество и ста­рался не только умилостивить, но и переманить его на свою сторону» (Хомяков А С. Семирамида). Интерес­нейший момент — по судьбе богов можно следить за борьбой и перемещениями народов. Принятие чуждо­го бога в свой пантеон — процесс вынужденный. Он обозначает факт присутствия на данной территории народа-завоевателя. Таким образом, распространение культа того или иного бога совпадает с направлением миграции поклоняющегося ему народа.


Рассмотрим с позиции метаистории события, опи­санные в гомеровской «Илиаде». Эта поэма посвящена изложению реальных исторических событий. В битве за Трою сражаются народы и племена, хорошо извес­тные историкам из других античных источников. Но, помимо противоборства человеческих армий, в «Или­аде» присутствует и рассказ об истории распри богов, случившейся на греческом Олимпе во время Троянс­кой войны.


Боги разделились на два враждебных лагеря: одни помогали троянцам, другие ратовали за ахейцев. Гомер описывает это таю


К брани, душой несогласные, боги с небес понеслися.


Гера к ахейским судам, и за нею Паллада Афина,


Царь Посейдон многомощный, объемлющий землю,


и Гермес,


Щедрый податель полезного, мыслей исполненный


светлых.


С ними к судам и Гефест, огромный и пышущий силой,


Шел хромая; с трудом волочил он увечные ноги.


К ратям троян устремился Арей, шеломом блестящий,


Феб, не стригущий власов, Артемида, гордая луком,


Лета, стремительный Ксанф и с улыбкой прелестной


Киприда.


Здесь Феб — традиционный эпитет, прилагавшийся к богу Аполлону, Киприда — одно из имен Афродиты, а Ксанф — название реки под Троей, которую называ­ли также Скамандром. Само слово «ксанф» обозначает «рыжий, бурый» и потому иногда служило также клич­кой лошади: так зовут коней Ахиллеса и Гектора.


У Гомера боги не бездействуют во время сражений вокруг Трои, не наблюдают безучастно за развитием событий. Они пытаются активно участвовать в делах и битвах людей, влиять на их решения и действия. Разу­меется, пыл и страсти на Олимпе кипят не столь бурно, нежели на Земле, — там все-таки есть полноправный правитель, которому подчиняются все остальные, да и, кроме того, в войне бессмертных богов не может быть убитых, но противостояние двух групп богов, их борь­ба, или, лучше сказать, открытая вражда, вполне может быть охарактеризована словом «война».


В начальной стадии Троянской битвы боги пыта­лись в одиночку повлиять на ход событий. Первым из богов военные действия начинает Аполлон. По про­сьбе своего служителя Хриса, у которого греки похи­тили дочь, он насылает язву на войско ахейцев. На пер­вый взгляд та ужасная девятидневная казнь, которую Аполлон устроил греческому войску, так что


Частые трупов костры непрестанно пылали по стану, кажется излишне жестокой. Неужели она была связана только с наказанием за обиду Хриса? Конечно же, нет! На пути к Трое ахейцы останавливались на родном острове Хриса с точно таким же названием. Согласно сохранившейся легенде, на этом острове был ужален змеей фессалийский царь Филоктет, один из самых блестящих воинов греков. В тот момент Хрисеиды уже не было рядом с отцом, он отослал дочь в Фивы, где она была бы в большей безопасности. Царь Фив Этион выдал свою дочь Андромаху замуж за старшего сына Приама — Гектора. Этион и Приам, таким образом, были в родственных отношениях, и надо полагать, что в Троянской войне Фивы выступили на стороне троян­цев. В этом как раз и кроется причина похода греков на Фивы. Ахилл предельно лаконично подводит его


ИТОГ:


Мы на священные Фивы, на град Этионов ходили;


Град разгромили и все, что ни взяли, представили стану.


Но если Хрисеида спасалась у союзников троянцев, то и ее отец должен был поддерживать политику Трои. Не случайно, значит, получил свою рану Филоктет. па­род Хриса принял на себя первый удар в Троянской войне! Прежде чем напасть на троянцев, ахейцы ов­ладели и разорили остров Хриса, а также разгромили множество союзных Трое городов, в том числе и Фивы. Этим они, безусловно, навлекли на себя гнев Аполло­на — одного из главных богов-защитников троянцев.


Бедствия, обрушившиеся на греков, так напугали их, что они уже готовы были отплыть домой на родину. Но тут в дело вмешалась Гера. Она «вложила в мысли» Ахиллу собрать всех ахейских воинов и пригласить прорицателя, который бы объяснил, почему так раз­дражен небожитель. Для греческого оракула причина более, чем ясна — надо вернуть Хрисеиду отцу и уми­лостивить Феба обильными жертвоприношениями. Греки так и поступили, чем несказанно обрадовали скорбящего о дочери Хриса. И теперь уже он просит Аполлона отвратить от ахейцев погибельный мор.


Так он взывал, — и услышал его Аполлон сребролукий.


Но еще более впечатлило бога, что его восхваляли ахейские воины:


Целый ахеяне день ублажали пением бога;


Громкий пеан Аполлону ахейские отроки пели,


Славя его, стреловержца, и он веселился, внимая.


У пирующих греков настроение тоже было отмен­ным: дорога на Трою теперь для них была свободна.


Во время первых военных столкновений каждый из богов старается уберечь того или иного своего лю­бимца от смерти. Афродита спасает Париса от Мене– лая, закрыв его облаком, и переносит в брачные покои к прекрасной Елене, она же помогает Энею спастись от неистового Диомеда. Того, в свою очередь, когда он бесстрашно сражается с самим Ареем, поддерживает Афина. В сложнейшую ситуацию, однако, попадает бог Гефест. Сын Зевса и Геры, он на стороне ахейцев, но в войске троянцев воюют дети жреца Дареса, хранителя культа Гефеста. Бог решается спасти от смерти одного из них, только одного (!) — пусть «не вовсе отец сокру­шится печалью о детях». Этот эпизод, однако, заставля­ет олимпийцев всерьез задуматься: ведь сами боги были общими как для троянцев, так и для ахейцев! В том же Илионе был храм Афины, а защитники троянцев — Арей, Аполлон и Артемида — входили в число верхов­ных греческих богов. Осознавая это, Афина Паллада:


За руку взявши, воскликнула к бурному богу Арею:


«Бурный Арей, истребитель народов, отец сокрушитель,


Кровью покрытый! Не бросим ли мы и троян и ахеян


Спорить одних, да Кронид промыслитель им славу


присудит?


Сами ж с полей не сойдем ли, да Зевсова гнева избегнем?»


Вторя дочери, Зевс извещает своих подданных:


Кто ж из бессмертных мятежно захочет, и я то узнаю,


С неба сойти, пособлять илионянам или данаям,


Тот, пораженный позорно, страдать на Олимп возвратится!


Или восхичу того и низвергну я в сумрачный Тартар.


Силой авторитета и угроз он выводит на время бо­гов из игры.


Особенно этим оказалась недовольна Гера: остав­шись без помощи своих божественных покровителей, ахейцы отступили к кораблям, и уже всем казалось, что близок час окончательной победы троянцев. Желая не допустить этого, богиня попробовала подбить воспро­тивиться решению Зевса его брата — Посейдона, но тот с негодованием отвергнул ее предложение, заявив:


О дерзословная Гepa! какие ты речи вещаешь?


Нет, не желаю отнюдь, чтобы кто-либо смел от бессмертных


С Зевсом Кронидом сражаться; могуществом всех он


превыше!


Правда, сдержать свое слово Посейдону не удалось. Шлемоблещущий Гектор «поразил сокрушительным дротом» его внука Амфимаха, и грозный бог, воспылав гневом за это убийство, ринулся помогать ахейцам. Нет, он не стал в ряды сражающихся, чтобы разить на­ступавших троянцев, но он вдохнул в сердца данайцев искру надежды. Явившись ахейским воеводам в образе древнего мужа, он, обращаясь к их предводителю, воз­гласил:


Ты ж, Агамемнон, не вовсе блаженным богам ненавистен;


Может быть, скоро троянских племен и вожди и владыки


Прах по широкому полю подымут; может быть, скоро


Ты их увидишь бегущих от наших судов и от кущей.


Но этого Посейдону показалось недостаточно, по­мимо царей, надо было также умножить мужество их подданных, поэтому:


Рек он — и с криком ужасным понесся стремительно полем. Словно как девять иль десять бы тысяч воскликнули разом Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву, — Гласом из персей таким колебатель земли Посейдаон Грянул меж воинств, и каждому в сердце ахейцу вдохнул он


Бурную силу, без устали вновь воевать и сражаться.


Совершенно ясно, что подобными действиями По­сейдон нарушал запрет Зевса. И карой за ослушание могло стать погружение на веки вечные в земные глу­бины: Зевс не терпел неповиновения. Вот почему Гера бросилась спасать провинившегося.


А как это можно было сделать? Самым разумным в этой ситуации было бы вынудить Зевса покинуть гору Иду (высокая лесистая горная цепь в Малой Азии над Геллеспонтом, у подножия которой расположена Троя), откуда верховный бог наблюдал за происходившими баталиями. Отсюда он непременно увидел бы «продел­ки» Посейдона, и Гepa решается устроить заговор против супруга. У Афродиты (покровительницы троянцев!) она коварно выманила «пояс узорный», в котором заключа­лись обаяние, любовь и те сладкие желания и льстивые речи, которые ей сопутствуют, — с ним она без труда могла залучить Зевса в брачные покои. У бога Сна Гepa выторговывала обещание усыпить громовержца в самый тот миг, как он возляжет с ней на ложе. Все произошло в точности так, как и задумывали заговорщики. Насладив­шись любовью, Зевс мирно спал на Идейских высотах, а победительный Сон с радостью обратился к богу морей:


Ревностно, царь Посейдаон, теперь поборай за данаев! Даруй ты им хоть мгновенную славу, пока почивает Зевс громовержец: царя окружил я дремотою сладкой; Гера склонила его насладиться любовью и ложем.


Посейдону удалось организовать оборону ахейцев, сплотить их ряды, так что сами цари, забывая о своих язвах, строили ратников. Ему же принадлежит идея атаковать троянцев «свиньей»:


Други, внимайте, совет предложу я, а вы повинуйтесь:


Быстро щитами, которые в воинстве лучше и больше,


Перси оденем, шеломами крепкими чела покроем


И, медножалые, длинные копья в руках потрясая,


Храбро пойдем, перед вами я сам…


Теперь божественному защитнику ахейцев уже не надо таиться и прятаться, он


Меч долголезвенный, страшный неся во всемощной деснице,


открыто предводительствует войском ахейцев. По­чувствовав поддержку, греки стали сражаться с удеся­теренной энергией. Они оттеснили троянцев от сво­их кораблей за оборонительный частокол и глубокий окоп, вырытый перед ним. Троянцы, вынужденные отступить, «бледны от страха и трепетны» собрались у своих колесниц. Они утратили инициативу, но их дух еще не был сломлен.


К тому же проснувшийся к этому времени Зевс по­пытался восстановить нарушенную справедливость. Вначале он повелевает Посейдону покинуть поле бра­ни. Морской бог, однако, уже вошел во вкус кровавой сечи, ему очень не хочется бросать битву. Он демонс­тративно выказывает свое негодование, но все-таки покидает ахейское войско, правда, упомянув, что, если Троя не будет разрушена, а ахейцы не отпразднуют победу, то между ним и Зевсом будет вечная вражда. Вполне понятно, что подобными угрозами Зевса не пронять: у него свой план, который должен осущест­виться, невзирая ни на что, даже на ненависть брата. Другое дело, что Трос действительно суждено пасть, но произойдет это не так скоро. По замыслу Зевса, троянцы снова должны были пробиться к ахейским судам, поэтому в подкрепление им он направляет Аполлона.


Пребывающему в унынии Гектору светоносный Феб буквально приказывает:


Шествуй к полкам, — и своим многочисленным конникам


храбрым


Всем повели к кораблям устремить их коней быстроногих.


Я перед ними пойду, и сам для коней Илионских


Путь уравняю, и в бег обращу героев ахейских.


И дрогнули ахейцы, увидев Гектора, идущего к рати. Воин, которого они уже считали убитым в поединке с Аяксом, предстал перед ними целым и невредимым. Троянцы во главе с Гектором толпой полетели на гре­ков, но впереди всех них шествовал Аполлон, неся «эгид велелепный». Долго, пока Феб-небожитель де­ржал эгид неподвижно, стрелы летали поровну с каж­дой из враждующих сторон, но как только он потряс им в сторону ахейцев, то тс мгновенно позабыли «ки­пящую храбрость» и побежали врассыпную. По прика­зу Гектора троянцы устремились к кораблям. Разрушая выстроенные ахейцами укрепления (насыпи, частокол и т.д.), путь им прокладывал опять-таки Аполлон:


Дивным эгидом сияя; рассыпал он стену Данаев Так же легко, как играющий отрок песок возле моря, Если когда из песку он детскую сделал забаву, Снова ее рукой и ногой рассыпает, резвяся. Так, Аполлон дальномечущий, ты и великий и тяжкий Труд рассыпал ахеян и предал их бледному бегству.


Прижатые к кораблям, ахейцы обратились с моль­бой о помощи к Зевсу. Однако Громовержец не спешил спасать греков, он ждал, когда загорится первый ко­рабль: только с этого момента должно было начаться безвозвратное бегство троян.


Вмешательство в сражение бога Аполлона возвратило ту военную ситуацию, которая предшествовала вступле­нию в ряды ахейцев Посейдона. Помощь богов в данный период войны как бы уравновесилась. Причем, удивитель­ное дело, крикливые Гepa и Афина ни словом не заикну­лись против участия Аполлона в наступлении троянцев на корабли. Наконец-то и та, и другая утихомирились и стали послушны воле Зевса, сумев обуздать личные при­страстия. На Олимпе наступает временное перемирие, когда боги строго следуют установленному Зевсом пра­вилу невмешательства по собственной воле в человечес­кую распрю. Это дается дорогой ценой. Арей, узнав, что в бою пал его сын Аскалаф, обращается к небожителям:


О, не вините меня, на Олимпе живущие боги, Если за сына я мстить иду к ополченьям ахейским, Мелить, хоть и сужено мне, пораженному Зевса перуном, С трупами вместе лежать, в потоках кровавых и прахе!


Это неясный момент «Илиады», так как Аскалаф воюет за ахейцев, и Арей, получается, намеревается мстить троянцам! К обсуждению данного эпизода мы вернемся чуть позже.


Ситуация в стане богов уже не такая, как в самом на­чале битвы за Трою, олимпийцы теперь не могут поз­волить себе «партизанские» рейды, нарушивший при­каз Зевса навлечет беду сразу на всех. Именно поэтому Афина, устрашась за бессмертных,


Бросилась к двери, оставивши трон, на котором сидела; Щит от рамен и шелом от главы у Арея сорвала, Пику поставила в сторону, вырвав из длани дебелой, И загремела, словами напав на сурового бога: «Буйный, безумный, ты потерялся! Напрасно ль имеешь Уши, чтоб слышать? Иль стыд у тебя и рассудок погибли? Или не слышишь ты, что говорит владычица Гера, Гера, теперь возвратившаясь к нам от владыки Зевеса? Или ты хочешь, как сам, претерпев неисчетные бедства, С горьким стыдом, поневоле, на светлый Олимп


возвратиться, Так и на всех нас, бессмертных, навлечь неизбежное


бедство?


Все без исключения боги согласны, что решение Зев­са послать Аполлона в стан троянцев, чтобы «устранить» плоды Посейдоновых побед и тем самым уравновесить силы божественной помощи для враждующих армий, справедливо. Но всякие личные инициативы, наподобие Ареевой, уже способны нарушить тот шаткий договор, которому боги противоборствующих сторон поневоле следуют.


Соблюдать условия этого договора и хранить ней­тралитет — тяжелейшая задача даже для небожителей. Сам Зевс терзается в муках относительно того, следу­ет ли избавить ему от гибели своего побочного сына, ликийского царя Сарпедона? Коварная Гера, однако, тут же напомнила мужу, что уговор одинаков для всех:


Мрачный Кронион! какие слова ты, могучий, вещаешь? Смертного мужа, издревле уже обреченного року, Ты свободить совершенно от смерти печальной желаешь? Волю твори, но не все олимпийцы ее мы одобрим! Слово иное реку я, и в сердце его сохрани ты. Ежели сам невредимого в дом ты пошлешь Сарпедона, Помни, быть может, бессмертный, как ты, и другой возжелает Сына любезного в дом удалить от погибельной брани.


Не стал отец заступаться за сына, и пал тот, про­нзенный копьем Патрокла. Единственное, что сделал Громовержец, так это не оставил мертвое тело Сарпе­дона в руках врагов, а обязал Аполлона перенести его на родину воина, в Ликию.


В этом своем поступке Зевс был воистину велик, ведь никто не решился бы прекословить ему, пожелай он спасти своего сына. Но, с другой стороны, как бы к этому отнесся тот же Арей, с которым приключилась такая же беда? Стал бы он уважать волю Громовержца? Нет, Зевс проявил и величие, и мудрость, чего нельзя сказать о его жене. Страдая за беды и унижения ахей­цев, она тайно от мужа посылает к Ахиллу вестницу бо­гов Ириду со следующим приказанием:


Но без оружий приближься ко рву, покажися троянам: Лик твой узрев, ужаснутся трояне и, может быть, бросят Пламенный бой; а данайские храбрые мужи отдохнут, Боем уже истомленные; краток в сражениях отдых.


Для греков, прижатых троянцами к своим кораблям, Ахилл теперь последняя надежда и опора. Великий воин, он долго хранил обиду на Агамемнона и не учас­твовал в войне. Но вот погиб его любимый Патрокл, и Ахилл готов мстить, он уже сам «заряжен» на битву. Правда, его доспехи, уходя на поле боя, надел Патрокл, и пока он может испугать троянцев только своим по­явлением на передовой. Но и тут боги, защищающие ахейцев, все рассчитали. По просьбе матери Ахилла — Фетиды — бог-кузнец Гефест приступил к изготовле­нию новых доспехов.


И Гера, и Гефест игнорируют запрет Зевса. Вновь «ахейские» боги нарушают правила игры, и вновь Гро­мовержец пасует и не наказывает виновных. Просту­пок Геры кажется вполне невинным — ну и что из того, что Ахилл безоружным появился в рядах ахейцев? Да и Гера, чувствуя это, не настроена принимать на свой счет какие-либо критические замечания. Она гневно взывает к мужу:


Мрачный Кронион! Какие слова ты, могучий, вещаешь?


Как? человек человеку свободно злодействовать может,


Тот, который и смертен и столько советами скуден.


Я ж, которая здесь почитаюсь богиней верховной,


Славой сугубой горжусь, что меня и сестрой и супругой


Ты нарицаешь, — ты, над бессмертными всеми царящий, —


Я не должна, на троян раздраженная, бед устроять им?


Это заявление более подходит для семейной ссоры, в которой для слабой стороны все средства хороши, лишь бы за ней осталось последнее слово. Что ж, как писал классик: «Все несчастливые семьи несчастливы по-своему». В данном случае Зевс действительно не может всерьез попенять супруге — слишком хитроум­но обвела она всех вокруг пальца.


Что же касается Гефеста, то он помогает Фетиде из чувства благодарности. Он родился хромым, и раз­драженная Гера сбросила его с Олимпа. Свалился он прямо в океан, но не пострадал, так как о нем позабо­тились морские богини Эвринома и Фетида. В их под­водном гроте Гефест вырос и выучился кузнечному ремеслу, им же он обязан и спасенной жизнью. Мог ли в подобной ситуации Зевс попенять сыну за помощь выкормившей его богине?


В общем, для Зевса стало очевидным, что удержать ахейских богов вдали от человеческой распри никак не возможно. Они снарядили и вывели на битву Ахил­ла, равного которому не было в троянском войске. Но как же предотвратить бойню, которую уготовили ахейские боги троянцам? Решение Зевса было гени­ально простым: коль ахейские боги так или иначе, но помогают своим, то надо позволить делать то же и бо­жествам, защищающим троянцев. Собрав всех небо­жителей, он объвляет им:


Но останусь я здесь и, воссев на вершине Олимпа, Буду себя услаждать созерцанием. Вы же, о боги, Ныне шествуйте все к ополченьям троян и ахеян; Тем и другим поборайте, которым желаете каждый. Если один Ахиллес на троян устремится, ни мига В поле не выдержать им Эакидова бурного сына. Трепет и прежде их всех обымал при одном его виде; Ныне ж, когда он и гневом за друга пылает ужасным, Сам я страшусь, да судьбе вопреки, не разрушит он Трои.


Расчет Зевса оправдался на все сто. Если до прихода олимпийцев каждый троянец трепетал оттого, что ви­дит Ахилла, то призывный воинский крик Арея преоб­разил их: он подарил воинам и уверенность, и надеж­ду! Сошлись рати ахейцев и троянцев, но вместе с этим началась брань и между бессмертными:


Против царяПосейдаона, мощного Энносигея, Стал Аполлон длиннокудрый, носящий крылатые стрелы; Против Арея — с очами лазурными дева Паллада; Противу Геры пошла златолукая ловли богиня, Гордая меткостью стрел Артемида, сестра Аполлона;


Противу Леты стоял благодетельный Гермес крылатый;


Против Гефеста — поток быстроводный,


глубокопучинный,


Ксанфом от вечных богов нареченный, от смертных —


Скамандром.


Наступила кульминация войны богов, они сошлись стенка на стенку. Прошло время мелких уколов и заку­лисных интриг. Первыми стали выяснять отношения самые «юные» — Гефест и Скамандр.


Божество, олицетворяющее «быстроводный, глубо­копучинный» поток, встало преградой на пути Ахилла и попыталось остановить его стремительное продвиже­ние к стенам Трои. Он обрушивался на героя и хлестал его своими валами, и уже отчаялся герой, но ободрили его принявшие образ людей Посейдон и Афина, пред­сказав, что он со славой выйдет из этого испытания жи­вым и невредимым. Тут обрел Ахилл «второе дыхание», но и Скамандр не сдавался. Вот уже зовет он на помощь брата Симоента, и их мощные волны, встав стеной, уже были готовы поглотить неистового воина, но не дрема­ли его божественные покровители. В тот момент, когда Скамандр уже предвкушает победу, Геpa направляет в бой сына Гефеста. Бог огня против речного бога. Кто кого?


Бог на реку обратил разливающий зарево пламень.


Вспыхнули окрест зеленые нивы, мирики и вязы;


Вспыхнули влажные трости, и лотос, и кипер душистый,


Кои росли изобильно у Ксанфовых вод светлоструйных…


Загорелся поток, осилил его огонь, стала река, не могла уже протекать, изнуренная зноем, и взмолился Скамандр, прося о пощаде:


Нет, о Гефест, ни единый бессмертный тебя не осилит!


Нет, никогда не вступлю я с тобой, огнедышащим, в битву!


Так ахейские боги выиграли первый поединок бит­вы богов, но он был лишь прелюдией к главному эпи­зоду их сражения, когда друг против друга вышли «щи– торушитель Арей» и Афина Паллада.


Первым ударил копьем Арей, но Зевсова дочь своим эгидом отвела угрозу. Отступив, она подхватила огром­ный камень и запустила им в шею противника. Удар был так силен, что Арей грянулся наземь и уже не мог подняться. Ему бросилась на помощь Афродита, не для битвы, потому что ведает она делами любовными, а не военными, просто хотела богиня вывести Арея с поля боя. Но Афине нужно было в полной мере насладить­ся своей победой и растоптать (в буквальном смысле!) вставших на ее пути, поэтому она:


Быстро напав на Киприду, могучей рукой поразила


В грудь; и мгновенно у той обомлело и сердце, и ноги.


Оба они пред Афиною пали на злачную землю.


Арей и Афина — самые воинственные в станах враждующих богов, самые задиристые. Ум и мудрость их воинств, однако, олицетворяют Аполлон и Посей­дон.


Капитуляция одного из них будет означать состояв­шееся поражение его армии. На первых порах они не вступали в битву, поэтому-то и вещает Посейдон свое­му противнику:


Что, Аполлон, мы стоим в отдалении? Нам неприлично!


Начали боги другие. Постыдно, когда мы без боя


Оба придем на Олимп, в меднозданный дом Олимпийца!


Феб, начинай; ты летами юнейший, — но мне неприлично…


Посейдон предоставляет более юному небожите­лю право выбора, но напоминает ему о годах былой дружбы и о том, как оба они столкнулись с вероломс­твом бывшего царя Трои Лаомедона, отца Приама, не заплатившего богам условленную плату за услуги, ока­занные ими для города. Посейдон подводит Аполлона к мысли, что боги должны мыслить и шире, и дальше смертных. Как бы ни закончилась троянская кампания, но останутся в мире и ахейцы, и троянцы или, по край­ней мере, их потомки, которые также будут поклонять­ся им и которым нужно будет нести мир и покой. И то, что это не пустые рассуждения, морской бог доказал на деле. Он лично спас Энея от смерти в поединке с Ахиллом, перенеся по воздуху из самого пекла битвы в безопасное место, где и посетовал герою:


Кто из бессмертных, Эней, тебя ослепил и подвигнул


С сыном Пелеевым бурным сражаться и меряться боем?


Он и сильнее тебя, и любезнее жителям неба.


С ним и вперед повстречавшися, вспять отступай перед


грозным…


В этой своей речи Посейдон деликатно не упоми­нает имени Аполлона. Уж он-то знает, что Эней наслу­шался его «ложных советов», но точно так же Посейдо­ну известно, что герою-троянцу предназначено спас­тись, дабы род его не пресекся. На правах старшего он исправляет ошибку Феба, невзирая на то что тот воюет на противоположной стороне.


Взвесив и обдумав слова повелителя морских пучин, Аполлон решает воздержаться от битвы, за что тут же получает нагоняй от сестры Артемиды:


Ты убегаешь, стрелец! и царю Посейдаону победу


Всю оставляешь, даешь ненаказанно славой гордиться?


Что ж, малодушный, ты носишь сей лук, для тебя


бесполезный?


Но брат не отвечает ей, у него теперь одна забота — помочь обреченным троянцам. А за свои смелые речи Артемида наказывается Герой, которая срывает с ее плеч лук и бьет им несчастную «вкруг ушей». И эта ду­эль проиграна богами троянцев. Осталась, правда, еще одна пара, которая не выяснила отношений — Лета и Гермес. Но здесь в полном блеске своего благородства проявляет себя Гермес, возвещающий:


Лета! сражаться с тобой ни теперь я, ни впредь не намерен:


Трудно сражаться с супругами тучегонителя Зевса.


Можешь, когда ты желаешь, торжественно между


бессмертных,


Можешь хвалиться, что силой ты страшной меня победила.


Так закончилась война богов на греческом Олим­пе…


Эпизоды войны между олимпийцами искусно вплетены в общую канву «Илиады». Они «привязаны» к событиям человеческой истории. И все же о войне богов можно говорить как о некой отдельной сюжет­ной линии. События в войне подчиняются опреде­ленной логике. Можно выделить три совершенно не­похожие друг на друга фазы противостояния богов: I фаза — «один в поле воин» (одиночные выпады про­тив смертных из противоположного лагеря, «невиди­мая» помощь своим); II фаза — «договор дороже денег» (мораторий Зевса на вмешательство в дела людей); III фаза — «стенка на стенку» (поединки богов между собой). Как видим, военные действия развиваются по нарастающей — от единичных рейдов до общей по­тасовки. Боги троянцев проигрывают, и это означает, что Троя обречена.


Противостояние богов, зафиксированное «Илиа­дой», — явление исключительное, требующее допол­нительного истолкования. Действительно, отчего и по какому принципу боги разделились на враждующие партии? Еще в VI веке до н. э. некий Феаген из италий­ского города Регия, по роду занятий грамматик и ис­толкователь поэм Гомера, предложил аллегорическое истолкование знаменитой битвы богов. В древности эта сцена шокировала людей, сохранивших привер­женность традиционным верованиям греков, так как в ней почти все обитатели Олимпа, за исключением Зевса, спускаются с неба на землю и завязывают са­мую настоящую потасовку, обмениваясь грубой бра­нью и увесистыми ударами. Феаген нашел простой выход из этого щекотливого положения, объявив, что эту войну следует понимать иносказательно, ибо под видом богов в данном случае действуют разбушевав­шиеся стихии. Так, Аполлон, Гелиос и Гефест симво­лизируют огонь, Посейдон и речной бог Скамандр — противоборствующую огню воду. Правда, некоторые эпизоды этой части «Илиады» были истолкованы Феагеном уже в ином морально-этическом смысле. Так, столкновение Афины с грозным богом войны Аресом, в котором последний терпит поражение, следовало понимать как борьбу разума с неразумием. Пример­но столетием позже философ Метродор из Лампсака, ученик знаменитого Анаксагора, выступил с еще бо­лее причудливым истолкованием сюжета «Илиады». По его версии, воплощением различных природных явлений следовало считать уже не богов, а смертных героев гомеровской поэмы. Так, Агамемнон, в пони­мании Метродора, почему-то должен был символи­зировать небо, Ахилл — солнце, Гектор — луну, Па­рис — воздух, Елена — землю. Еще более странные роли философ из Лампсака отвел богам, увидев в них символы различных частей человеческого тела. Так, богиню плодородия Деметру он сопоставлял с пече­нью, Диониса — с селезенкой, Аполлона — с желчным пузырем и т. п.


Всякий философ, как говорится, тешится по-своему. Но нам интересно, прежде всего, историческое объяс­нение причин войны на греческом Олимпе. И здесь стоит привести одно воспоминание, которым Ахилл делится со своей матерью Фетидой:


Часто я в доме родителя, в дни еще юности слышал,


Часто хвалилася ты, что от Зевса, сгустителя облак,


Ты из бессмертных одна отвратила презренные козни,


В день, как отца оковать презренные бога дерзнули,


Геpa и царь Посейдаон и с ними Афина Паллада.


Ты, о богиня, представ, уничтожила ковы на Зевса;


Ты на Олимп многохолмный призвала сторукого в помощь,


Коему имя в богах — Бриарей, Эгеон — в человеках;


Страшный титан, и отца своего превышающий силой,


Он близ Кронида воссел, и огромный, и славою гордый.


Боги его ужаснулись и все отступили от Зевса.


Что же это за мятеж Геры, Посейдона и Афины? За какие такие грехи эти боги решили свергнуть с пье­дестала Зевса? Античные источники ничего не гово­рят по этому поводу. Но что, если связать между собой факт бунта с последующей распрей на Олимпе? Тогда можно выстроить следующую картину событий. Гера, Посейдон и Афина наиболее почитались греками– ахейцами. Боги же, покровительствовавшие троянцам, были для ахейцев чуждыми и вошли в их пантеон зна­чительно позднее. Мятеж против Зевса, таким образом, был связан с введением «чужаков» в элиту небожите­лей. И то, что сам по себе это был очень болезненный процесс, хорошо передают строки из «Собрания бо­гов» Лукиана:


«Ввиду того, что многие чужеземцы, не только эл­лины, но и варвары, отнюдь не достойные с нами пра­ва гражданства, неизвестно каким образом попали в наши списки, приняли вид богов и так заполонили небо, что пир наш стал теперь похожим на сборище беспорядочной толпы, разноязычной и сбродной… ввиду того, что они самоуправно вытолкали богов древних и истинных, требуя первых мест, вопреки отцовским обычаям, и желая большого почитания на земле; постановил Совет и Народ созвать собрание на Олимпе… и выбрать семь судей из богов истинных… Пришедшие пусть принесут доказательства своего происхождения… Судьи, произведя расследование, либо объявят их богами, либо отошлют их в могилы и семейные гробницы… И каждый пусть делает только свое дело: Афина не должна исцелять… Аполлон пусть не исполняет сразу столько разных дел, но, выбрав что-нибудь одно, да будет пророком, или музыкантом, или врачом… У тех же, кто раньше был несправедливо удостоен храмов и жертвоприношений, изображения отнять и поставить статуи Зевса, Геры, Аполлона или кого-нибудь другого… Таково наше постановление».


Но каково же тогда происхождение «троянских» богов? Начнем с Арея. Арей был богом негреческого происхождения. Греки почитали его меиьше, чем ос­тальных богов. Правда, в Афинах ему посвятили храм на Агоре (центральной площади) и холм Ареопаг, на котором находилась резиденция верховного суда, но такие знаки уважения были скорее исключением, чем правилом. Известны еще храмы Арея в Арголиде и в малоазийском Галикарнасе, но это, как говорится, лишь капля в море древнегреческих храмов, построенных в честь других богов. Перед боем греческие полководцы старались более расположить к себе Афину, даже в вое­низированной Спарте Арею приносились в жертву как максимум лишь молодые собаки.


Да и сами боги его недолюбливали, из всех олим­пийцев по-доброму к нему относились только Афро­дита да сестра Эрида. Зевс открыто пенял ему:


Ты ненавистнейший мне меж богов, населяющих небо!


Только тебе и приятны вражда, да раздоры, да битвы!


Матери дух у тебя, необузданный, вечно строптивый,


Геры, которую сам я с трудом укрощаю словами!


Ты и теперь, как я мню, по ее же внушениям страждешь!


Но тебя я страдающим долее видеть не в силах:


Отрасль моя ты, и матерь тебя от меня породила.


Если б от бога другого родился ты, столько злотворный,


Был бы давно уже преисподнее всех Уранидов!


Редкий папаша так откровенно и искренно призна­ется в своей нелюбви к сыну. Впрочем, скорей всего, миф об отцовстве Зевса родился во времена, когда гре­ческие жрецы уже сформировали олимпийский пан­теон. Родиной Арея считалась Фракия — область на юго-востоке Балканского полуострова, простиравша­яся от Карпат до Эгейского моря и от Черного моря до реки Вардар, служившей границей с Македонией. Арей слыл для греков чужаком, но глава пантеона должен был стать отцом тех богов, образы которых принес­ли на территорию Греции другие народы, то есть не греки (аналогичная история произошла с Аполлоном и Артемидой — богами гиперборейцев, но об этом чуть дальше). В Троянской войне фракийцы сражались против греков-ахейцев, а воинственный Арей был богом-защитником всех троянцев. В очном поединке он сражается с Афиной, чье имя соотносится с названи­ем «сердца» греческой цивилизации, ее столицы. Но и имя Арея имеет этническую подоснову. Оно связано с историческим народом ариев (арийцев).


Заимствование имени бога греками говорит о тес­ных культурных (и поначалу мирных!) их контактах с арийскими народами. Богиня Гера признается своему супругу:


Три для меня наипаче любезны ахейские града:


Аргос, холмистая Спарта и град многолюдный Микена.


Это указывает на то, что Гера здесь пользовалась на­ибольшим почитанием. Но название града Аргоса, или по-другому Ар-геи, можно перевести как «земля ариев». Во всяком случае, связь культа Геры с Аргосом и в це­лом с Арголидой (областью, включавшей этот город) указывает на присутствие когда-то здесь ариев. В связи с этим выделим важнейшую деталь «Илиады» — с Аре– ем сражается и наносит ему рану царь Аргоса Диомед! Гомер так описывает эту сцену:


И тогда на Арея напал Диомед нестрашимый


С медным копьем; и, усилив его, устремила Паллада


В пах под живот, где бог опоясывал медную повязь;


Там Диомед поразил и, бессмертную плоть растерзавши, Вырвал обратно копье; и взревел Арей меднобронный Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули


тысяч


Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву, Дрогнули все, и дружины троян, и дружины ахеян, С ужаса: так заревел Арей, ненасытный войною.


Спартанского царя Менелая Гомер называет «лю­бимцем Арея», «питомцем Арея», что также служит ука­занием на особое почитание этого бога в Спарте. И во­обще, «Илиада» прямо указывает, что среди ахейцев были потомки Арея. Несколько ахейских воинов упо­минаются с неизменным уточнением «отрасль Арея». Участвуют в походе и два его сына:


Град Аспледон населявших и град Миниеев Орхомен Вождь Аскалаф предводил и Иялмен, Ареевы чада; Их родила Астиоха в отеческом Актора доме, Дева невинная: некогда терем ее возвышенный Мощный Арей посетил и таинственно с нею сопрягся.


Теперь самое время вспомнить и о том отрывке «Или­ады», где Арей собирается мстить за смерть своего сына Аскалафа, воюющего на стороне ахейцев. Отец «обезу­мел» от горя, и его порыв отомстить убийцам вполне понятен. Но сам-то он воююет на стороне троянцев! Мы обнаруживаем, таким образом, что потомки ариев были и в троянской, и в ахейской армиях, а потому Тро­янская война была в некотором смысле и гражданской!


У древних греков очень популярным было имя Аристей, которое соотносят с греческим «аристос» — «лучший». Но его первичное значение понятно всяко­му европейцу:


Аристей = Есть Арий или Истинный Арий.


Слово Аристей входит в состав многих известных двусоставных греческих имен — Аристагор, Аристо­тель, Аристарх. Это имя отражает изначальное отно­шение греков к своим учителям — ариям. Другое дело, что впоследствии оно совершенно переменилось. При­близительно к середине II тыс. до н. э. ахейцы практи­чески вытеснили первопоселенцев-ариев с террито­рии материковой Греции во Фракию. Почитавшийся прежде первобог Яр-Эрос был прочно забыт, зато осо­бое значение приобрел Яр-Арей — бог войны. Да и как быть могло иначе, если греки и арии превратились во врагов! Теперь просто объясняется и то, почему греки так не любили Арея, и то, почему он проживает на от­шибе во Фракии.


Гомер в «Илиаде» указывает на одну отличительную особенность армий ахейцев и троянцев. Если первые наступали молча, то троянцы бежали в бой с криком:


Так лишь на битву построились оба народа с вождями,


Трои сыны устремляются, с говором, с криком, как птицы: Крик таков журавлей раздается под небом высоким, Если, избегнув и зимних бурь, и дождей бесконечных, С криком стадами летят через быстрый поток Океана, Бранью грозя и убийством мужам малорослым, пигмеям, С яростью страшной на коих с воздушных высот


нападают.


Но подходили в безмолвии, боем дыша, аргивяне, Духом единым пылая — стоять одному за другого.


Этот фрагмент интересен нам, прежде всего, пото­му, что мы можем восстановить, с каким боевым кли­чем наступали троянцы. Как и все потомки ариев, они кричали «Ура!», поминая тем самым своего древнейше­го верховного бога.


В числе богов, защищающих троянцев, находится богиня Лето со своими детьми-близнецами — Апол­лоном и Артемидой. Согласно греческой мифологии, Лето родила их на плавучем острове Астерия, пере­именованном позже в Делос и ставшем «обычным» ос­тровом в Эгейском море в архипелаге Киклад. Артеми­да появилась на свет раньше брата и помогала матери принимать роды (интересная штука — мифология!). Все исследователи без исключения, однако, сходятся во мнении, что Лето и ее дети — гости на этой земле. Их происхождение и истоки культа связаны с таинс­твенной северной землей, которую древние авторы называли Гипербореей. Академик Б. А. Рыбаков пишет: «Первое, на что надо обратить внимание, — это про­чная связь всего цикла лето-артемидо-аполлоновских мифов с севером, с гиперборейцами, жившими где-то на север от Греции».


Греки устойчиво связывали Аполлона с гипербо­рейцами — народом, живущим за Бореем, на крайнем севере. Античные авторы говорили о них как о «жре­цах» или «слугах» Аполлона. Среди них более всего любил пребывать лучезарный бог. Туда он отправлял­ся на колеснице, запряженной лебедями, но в уроч­ное время летней жары он неизменно возвращался в свое святилище в Дельфах, где находился знаменитый оракул. Так же, как и Аполлон, гипербореи художес­твенно одарены. Их жизнь сопровождается песнями, танцами, музыкой и пирами; вечное веселье — отли­чительная черта этого народа. Особенно интересны­ми являются сообщения Плиния и Диодора о том, что гиперборейцы живут там, где день и ночь длятся по шесть месяцев. Эти сведения напрямую перекликают­ся с фактом наблюдения природных явлений Заполя­рья древними ариями, зафиксированным в «Ведах» и «Авесте».


Аполлон был покровителем поэтов и музыкантов. Из сочинений Аристотеля и других авторов известно, что «варвары» (то есть не греки) слагали свои законы в виде песен, чтобы они не забывались, а передава­лись из поколения в поколение — ведь письменность им была неизвестна. Речь шла не только о «законах», но и об исторических преданиях, обрядовых культо­вых песнопениях, эпических произведениях. Более поздние из них — былины, читавшиеся нараспев, знакомы и нам. Бог таких «варваров», естественно, казался древним грекам покровителем народных певцов — боянов, а позже и всех поэтов и музыкан­тов. Мудрецы и служители Аполлона Абарис и Арис­тей, обучавшие греков, были выходцами из страны гипербореев. Эти герои считались земными вопло­щениями Аполлона, так как они владели древними фетишистскими символами бога (стрелой, вороном и лавром Аполлона с их чудодейственной силой), а также обучали и наделяли людей новыми культурны­ми ценностями (музыкой, философией, искусством создания поэм, гимнов, строительства Дельфийско­го храма). Имя А-барис — это полная форма имени Борис (сравни Катя — Екатерина, Мосей — Амос), первая «а» здесь подобна неопределенному артиклю в английском языке. Но Борис — имя чисто славянс­кое, в греческом языке оно соотносится с понятием «севера» — родины гиперборейцев. Еще более про­зрачен смысл имени Аристей, о чем уже говорилось. По утверждению Павсания, Дельфийское святилище было основано гиперборейцами, к числу которых причисляется и известный певец Аполлона Олен, то есть Олень (!):


Так же Олен: он первым пророком был вещего Феба,


Первый, песни который составил из древних напевов.


Феб — это эпитет Аполлона, по-гречески он зна­чит «чистый», «блистающий». Ко всему этому нелишне добавить, что имя сестры-близнеца Аполлона — Ар­темиды можно перевести с греческого как «славящая Яра». Другими словами, это Ярослава — еще одно воп­лощение Великой богини Яры-Реи. Таким образом, ги­перборейцы — это арии или племена, находившиеся под их духовным водительством.


Север в мифах гиперборейского круга понимался очень неопределенно. Плиний помещает гипербо­рейцев в Северной Франции или Британии. Для Гре­ции это уже северо-запад. А кроме того, если двигаться на восток или на юг, то и здесь мы найдем местности, трактовавшиеся в Античности как гиперборейские. Птолемей называет Северный океан Гиперборейским. Точно так же и горы около северного острова Фула (не то Исландия, не то Ирландия, не то Скандинавия) назывались Гиперборейскими. Гелланик помещал гиперборейцев «за Рипейскими горами». Что такое Рипейские горы, установить трудно, потому что их помещали и на Крайнем Севере, и на западе и отож­дествляли с Альпами. Один из вариантов их местона­хождения — западные отроги Урала. На первый взгляд кажется, что древние авторы по неведению фантази­ровали и писали по принципу, кому что бог на душу положит. Собственно, историки так и относятся к этим данным. Однако они отражают реальный исто­рический процесс! Арии начиная приблизительно с IV тыс. до н. э. с территории своей прародины, кото­рая действительно «упиралась» на западе в Уральские горы, стали продвигаться на запад. В III-II тыс. до н. э. они активно расселялись в Западной и Северной Ев­ропе — благо, что свободных земель в то время еще хватало.


Богиню Лету (Лату) академик Б. А Рыбаков отож­дествлял со славянской Ладой. Архаичность ее культа не подлежит сомнению и исчисляется тысячелетиями, а ареал почитания связан не только со средним Дуна­ем, но включает в себя все территории праславян и все области их дальнейшего расселения, в том числе и литовско-латышские земли. Наверняка это возмутит прибалтийских националистов, но названия и Литвы, и Латвии все-таки этимологически происходят от име­ни богини Лето-Лато-Лады!


Ну, а нет ли северного прообраза у бога Аполлона? Писатель Ю. Д Петухов первым обосновал точку зре­ния, что он представляет мужскую параллель древне­русской богини Купалы. Они оба являются божествами солнца и света. Тема солнца пронизывает купальские обряды, вплоть до огненного колеса, которое спуска­ют под откос в реку. Дары гипербореев всегда завер­нуты в солому — из соломы и чучело Купалы. Для этой богини характерны темы целебных трав, скота, угады­вания и розыска кладов, «близнечного мифа» (брат и сестра — близнецы, Иван да Марья). Аполлон — цели­тель, пастух, гадатель, наконец, он брат-близнец Арте­миды. Причем именно позднее проникновение в Сре­диземноморье устраняет из аполлоно-артемидовского мифа мотив инцеста. Зато они оба, Аполлон и Арте­мида, — «стреловержцы» и «луконосцы», что заставля­ет вспомнить и малоазийские племена — соперников ахейцев, и «варваров» — северян вообще. Заслуживает внимания и обязательное участие и важная роль де­вушек как в купальских обрядах, так и в Аполлоновых торжествах — гиперборейки специально прибывают на Делос издалека. На Купалу костер разжигают девуш­ки и ходят потом по полю с факелами в руках (обряд сохранился вплоть до XX в.). Таким образом, сияющий Феб — это Купало (н), которого греки стали называть на свой лад Аполлоном. Несомненная связь, сущест­вующая между образами Аполлона и Купалы, свиде­тельствует о прочных культурных контактах между малоазийцами, греками и населением Северного При­черноморья уже во II тыс. до н. э. Вспомним, что гре­ки не могли отплыть в Трою прежде, чем не принесли жертву богине Артемиде, храм которой располагался в Тавриде.


Про русские корни Афродиты уже говорилось. Та­ким образом, из всех богов, выступающих на стороне троянцев, только Ксанф имеет малоазийское проис­хождение. Все остальные троянские боги связаны с ариями и праславянским миром. И можно ли после этого отрицать факт присутствия наших предков в Трое?


Глава 10 КТО ЗАЩИЩАЛ ТРОЮ?


И когда он шел в тюрьму, то


взял с собой «Илиаду».


(Из заметок Анны Ахматовой о Николае Гумилеве)


Вспомним всех поименно,


Именем вспомним своим.


Это нужно не мертвым,


Это нужно живым!


Р. Рождественский, «Реквием»


Троя не могла бы долгое время сопротивляться на­тиску огромного войска ахейцев, если бы не помощь союзников, близких и весьма отдаленных соседей тро­янского царства. Союзники пришли в долину Скамандра по разным причинам. Одних связывало с семьей Приама кровное родство, других влекли приключе­ния, третьи защищали экономические интересы своих царств, а четвертые справедливо считали, что защита Трои — это общее дело всех арийских народов.


В конце второй песни «Илиады», сразу после «Ка­талога кораблей», поэт приводит список вождей и на­родов, выступивших на стороне троянцев. Сразу бро­сается в глаза краткость этого списка, в особенности по сравнению с длинным перечнем прибывших под Трою кораблей греков. Может быть, таким было реаль­ное соотношение сил — огромному ахейскому войс­ку противостоял малочисленный отряд троянцев и их союзников? При чтении поэмы, однако, становится ясно, что это не так и что силы обеих сторон были бо­лее или менее равны. Так, в той же второй песни поэ­мы Агамемнон признается своему войску:



— Друзья, данайские герои! Жестоко обманул меня и ослепил Зевс! Вначале мне было от него знамение, что я вернусь на родину победителем Трои. Ныне же

он велит мне бежать в Аргос, погубив столько народа! Без сомнения, так угодно великому богу. Нам же пред­стоит позор перед потомками. Такая великая рать и та­кой многочисленный народ, как ахейцы, вели бесплод­ную войну с меньшей ратью врагов. Если бы пожелали жители Трои и ахейцы, заключив мир, подсчитать, сколько воинов сражается на той и другой стороне, тогда собрались бы все троянцы, сколько их в городе, и все ахейцы. Последние разделились бы на десятки и взяли на каждый десяток бы виночерпия-троянца — многим десяткам не хватило бы тогда виночерпиев. Так ахейцы числом превосходят живущих в городе троянцев. Но у них много храбрых друзей, копьенос­цев, прибывших из многих городов. Они-то и не дают мне взять город, разрушить враждебную, пышно уст­роенную Трою, как ни жажду я этого.

Судя по этим словам Агамемнона, разница между двумя расположенными рядом перечнями (перечнем греческих кораблей и списком союзников) не должна быть большой. На самом деле это не так. Список союз­ников поразительно краток, а кроме того, содержит данные, противоречащие тому, о чем сообщается в других песнях поэмы. Представим некоторые расхож­дения в виде таблицы.



Список троянцев и их


Другое песни «Илиады"



союзников




Предводителями мисийцев


Предводителем мисийцев



были Хромис и Энном


был Гертий



Мисийцы живут в Малой


Мисийцы живут



Азии


в европейской Фракии



Пандару лук подарил


Пандар сам убил на охоте



Аполлон


серну, из рогов которой




ремесленник сделал лук



Предводителем киконов был


Предводителем киконов был



Евфем


Мент



Предводителем пеонов был


Предводителем пеонов был



Пирайхм


Аписаон



Исследователи установили, что «Илиада» часто ос­тавляет без внимания информацию, содержащую­ся в списке троянцев и их союзников, а иногда даже противоречит ей. Список союзников, следовательно, составлен человеком, плохо знавшим поэму. И наобо­рот — человек, знакомый со списком союзников, не мог бы так небрежно отнестись к заключенной в нем информации. Это значит, что список троянских союз­ников — чужеродный элемент в «Илиаде».


В этом плане ситуация схожа с той, что сложилась после детального изучения сведений, заключенных в «Каталоге кораблей», предшествующем в той же вто­рой песни списку союзников. Между ним и остальны­ми песнями «Илиады» существуют серьезные расхож­дения. Например, согласно «Каталогу», Ахилл владеет лишь небольшой частью Фессалии, на остальной же территории этой обширной области царствуют не­сколько царьков, тоже прибывших под Т^юю. Из других песней «Илиады», однако, следует, что почти во всей Фессалии царствует находящийся в добром здравии отец Ахилла Пелей. Аналогичные несовпадения обна­руживаются при сравнении данных «Каталога» о вла­дениях Одиссея или Агамемнона с тем, что говорится в других песнях поэмы. А ведь и Ахилл, и Одиссей, и Ага­мемнон являются центральными персонажами поэмы! Обнаруженные несоответствия неотвратимо подводят к выводу, что «Каталог кораблей» является чужеродным элементом в «Илиаде» и что он включен в нее скорее всего механически, так что в полном тексте остались неустраненными отдельные противоречия.


Кстати, в «Каталоге» приведено более 160 названий отдельных местностей. В настоящее время ученые мо­гут с полной достоверностью определить местонахож­дение почти ста из них. Учитывая отдаленность той эпохи, следует признать, что это число поразительно велико. Остальные 60 названий для греков классичес­кого периода (вторая половина I тыс. до н. э.) были уже пустым звуком. Соответствующие области либо под­верглись полному разрушению, либо оказались пере­именованы. Этот факт свидетельствует, что уже после создания «Каталога кораблей» на землях Греции про­изошел политический катаклизм, стерший с лица зем­ли множество поселений или заменивший прежних жителей новыми. О каком событии здесь может идти речь? Вне всякого сомнения, это нашествие дорийских племен в XII в. до н. э., положившее конец микенской культуре и ахейской эпохе в Греции. Таким образом, «Каталог кораблей», как и список троянских союзни­ков, возник в древнейшие, догомеровские времена. Они являются осколками микенской поэзии и в соста­ве поэмы мумифицировались, подобно мелким живым существам, застывшим в янтаре.


О том, что список троянских союзников возник в глубочайшей древности, свидетельствует еще одно со­ображение. Дело в том, что в нем фигурируют назва­ния местностей, которые в период создания «Илиады» были уже неизвестны. Что же касается краткости, то она объясняется, скорее всего, тем, что микенские поэ­ты не слишком хорошо знали далекие страны. Список союзников был, по всей вероятности, частью древней­ших сказаний об одном из походов ахейцев против народов, живших на берегах Геллеспонта, не исключе­но, что именно против Трои. Позднее, по прошествии веков, перечисление противников, с которыми при­шлось столкнуться ахейцам, было включено в «Илиа­ду». Рассказ же о союзниках Трои в остальных песнях поэмы опирался на другие источники. Отсюда — рас­хождения между перечнем троянских союзников и другими песнями.


Какие же племена участвовали в защите Трои? Спи­сок союзников называет их в следующем порядке: трояне, дарданцы, пеласги, фракийцы, киконы, пеоны, венеты, гализоны, мизы, фригийцы, меонийцы, карийцы, ликийцы. Он начинается, как и положено, с самих троянцев и их ближайших соседей дарданов. Недаром в «Илиаде» при обращении к защитникам города мно­гократно повторяется формула: «Слушайте меня, тро­янцы, дарданы и союзники!» На их долю выпали на­иболее тяжелые испытания. Но обзор союзного войска все-таки необходимо начать не с них, а с народа вене­тов, вожди которых руководили обороной Трои.


Итак, ВЕНЕТЫ. Во время осады Трои ахейцами главным советником царя троянцев Приама был Антенор. В переводе с греческого его имя означает Ант– муж, то есть предводитель народа антов (венетов). Два его сына — Акамас и Архелох — вместе с легендарным Энеем, сыном Афродиты (братом Эроса!), предводи­тельствуют над дарданами. Еще один сын Антенора, Лаодок, был одним из вождей ликийцев. Всего Гомер упоминает о десяти его сыновьях, шесть из них — Ака­мас, Архелох, Педей, Ифидамас, Коон и Демолеон — погибают. Гйбнут в сражении также внук Антенора (сын Агенора) — Эхекл и герой Лаодамас, которого Гомер называет «ветвь Антенора». Дети и родственни­ки Антенора, таким образом, были в самой гуще сра­жений и своим героизмом подкрепляли его автори­тет как мудрого и справедливого правителя. Местом постоянного проживания венетов ко времени войны была причерноморская область Пафлагония к востоку от Троады. Во главе их отряда, пришедшего под Трою, стоял Пилемен. Два его сына верховодили ратью меонийцев — народа, занимавшего земли к югу от Трои. Из всего перечисленного становится ясно, что венеты (анты) осуществляли руководство Троянской армией. Обобщая это наблюдение, можно утверждать, что, по­добно русским в России, венеты выступали государственно-образующей нацией Арсавы, живой опорой «империи».


Гомер сочинял свои поэмы в VIII в. до н. э. или поз­днее, когда племя венетов уже ушло из Малой Азии. Наверное, поэтому при описании деталей сражений поэт практически не упоминает о них. Страбон, од­нако, сообщает, что, несмотря на их уход, в местах их прежнего проживания по-прежнему в ходу много пафлагонских имен: Багас, Биасас, Айниатес, Ратотес, Зардокес, Тибиос, Гасис, Олигасис и Манес. Три из них — Багас (Божественный), Манес (от первопредка Ману) и Ратотес (отец Рати, русские, например, до сих пор зовут командира батальона — батяня, батя) — следует признать однозначно арийскими по происхождению. Гасис — это, по-видимому, искаженное Асис или Азий. В «Авесте» понятие «ас» служит обозначением миро­вого закона, божественной гармонии и взаимосвязи всех явлений природы, поэтому данное имя мы также отнесли бы к производным от арийского понятия. Айниотес мы читаем как «отец (В) айни» или «родитель войны». Биасас — это хеттский эквивалент русского имени Сила. Имя Зардокес — двусоставное. Вторая его часть по-гречески значит «слава», и как ни перево­ди первую часть слова (заря, жар или царь), очевидно, что это греческий вариант первоначально славянско­го имени. Имя Олигасис можно вывести из хеттской первоосновы «Олег-асса», где вторая половина значит «хороший» (если копнуть еще глубже, то это произ­водное от авестийского «ас»), а первая, собственно, и представляет изначальное имя, заимствованное, прав­да, у более северных народов. Относительно имени Тибиос у нас нет оригинальных вариантов прочтения, может быть, это искаженное славянское Дивас, но мы не можем утверждать определенно. При всей спорнос­ти некоторых представленных этимологий стоит со­гласиться, однако, что эти пафлагонские имена отра­жают связь малоазийцев рубежа старой и новой эр с арийско-праславянским миром.


ДАРДАНЫ — ближайшие родственники троянцев. Эней, излагавший свою родословную перед поедин­ком с Ахиллом, возводил себя и род Приама к общему предку Дардану. Согласно преданию, он был первым царем страны Дардании. После него на трон взошел его сын Эрихтоний, потом сын Эрихтония Трос. Когда сын Троса Ил основал под горой Идой Трою (которая в честь него называлась также Илионом), род Дарданов разделился: в Дардании правила старшая ветвь (Асса– рак, Капис, Анхис — отец Энея), а в Трое — младшая (Ил, Лаомедон, Приам). После взятия Трои ахейцами власть потомков Дардана в этой земле прекратилась, но имя Дардана сохранилось в названии пролива меж­ду Европой и Малой Азией — в древние времена его называли Геллеспонтом, а не Дарданеллами. Это назва­ние пролива можно производить от арийского слово­сочетания «дар-река», то есть река, которая приносит (дарит!) богатые торговые пошлины. В таком прочте­нии имя Дардан означает «хозяин реки (пролива)».


Еще более впечатляет расшифровка имени сына Дардана. «Хтон» по-гречески значит «земля», поэтому имя Эрихтония можно перевести как «земляк Яра» или попросту «ариец». Эрихтоний был владельцем трех ты­сяч кобыл, которые полюбились Борею. Обратившись темногривым жеребцом, этот покровитель Севера од­нажды оплодотворил дюжину кобылиц и стал отцом двенадцати чудесных жеребят, которые могли летать над землей и над морями. Про них Гомер написал в «Илиаде»:


Бурные, если они по полям хлебородным скакали,


Выше земли, сверх колосьев носилися, стебля не смявши;


Если ж скакали они по хребтам беспредельного моря,


Выше воды, сверх валов рассыпавшихся, быстро летали.


Точно так же описывается полет волшебных коней в русском и славянском фольклоре, гле прозываются они Сивками-бурками, Бурушками-косматушками или Бурьками (потомками Борея-Бури!). Не раз ахейцы в «Илиаде» произносят восхищенные слова о чудо-ко­нях троянцев, можно сказать, что это отличительный знак троянцев. Но родина коневодства — южнорусские степи, именно отсюда на землю Малой Азии пришло племя конных тавров (кентавров), или конных туров. Здесь они стали называться турсами, тирренами, тир– сенами или троянцами. Не случайно сын ария Эрихтония назван Т]росом (Трояном!), а вождями дарданов выступают два сына Антенора, то есть венеты, и Эней (Веней или Ваня!), имя которого напоминает о народе венетов (энетов у античных авторов).


Между троянцами и дарданами, по-видимому, су­ществовали прочные связи — недаром ведь в «Илиа­де» при обращении к защитникам города многократ­но повторяется формула: «Слушайте меня, троянцы, дарданы и союзники!» Имя дарданов как участников антиегипетской коалиции в битве при Кадеше было известно и фараонам, и это является весомым доказа­тельством того, что они были активными участниками в средиземноморской истории того времени.


Нам и нашим современникам, пережившим рас­пад Советского Союза, не надо доказывать, что при всяком распаде империи самые страшные испытания выпадают на долю того народа, который эту империю строил. Многие народы бывшего Союза больше по­теряли при этом, чем приобрели, но ни один из них не может сопоставить свои утраты с бедами русского народа. В этом смысле судьба венетов (энетов) и дар­данов после падения Трои оказалась еще горше: они вынуждены были мигрировать со своих территорий. Страбон пишет: «Наиболее общепризнанным являет­ся мнение, что эти энеты были самым значительным пафлагонским племенем, из которого происходил Пилемен. Кроме того, большинство энетов сражалось на его стороне; лишившись своего вождя, они после взя­тия Трои переправились во Фракию и во время своих скитаний пришли в современную Энетику (область в Италии. — А А). По словам некоторых писателей, Антенор и его дети также приняли участие в этом походе и поселились в самой отдаленной части Адриатичес­кого моря». Что же касается Энея и сопровождавших его соплеменников, то они добрались до Апеннинско­го полуострова морем.


ТРОЯНЦЕВ возглавлял Гектор. Нам не известно ни одной попытки объяснить его имя. Но «гекто» — это сокращенный вариант произнесения греческого сло­ва «сто», а значит, Гектор — сотник, командующий со­тней! Вот и еще одна «ниточка», связывающая троян с русскими казаками, полки которых состояли из сотен.


ПЕЛАСГИ — имя первопоселенцев Греции, носите­лей культа бога Бела. Как уже отмечалось, они состав­ляли союз арийцев и праславян. Ахейцы вынудили их покинуть обжитые ими земли и отступить во Фракию. Часть пеласгов проживала в Троаде. Гомер представля­ет их так:


Гиппофоой предводил племена копьеборных пеласгов,


Тех, что в Ларисе бугристой, по тучным полям обитали;


Гиппофоой предводил их и Пилей, Ареева отрасль,


Оба сына пеласгийского Лефа, Тевталова сына.


Один из предводителей пеласгов — Пилей — назван потомком Арея (Ареса), арийцем. В поэме ничего не говорится о его судьбе. Другой же — Гиппофоой — по­гиб от руки Аякса Теламонида, когда попытался завла­деть телом убитого Патрокла.


После Троянской войны (в 1190-х или 1180-х гг. до н. э.) пеласги проникают в Палестину (обязанную им своим именем). В Библии они упоминаются как фи­листимляне.


ЛИКИЙЦЫ. В «Илиаде» они упоминаются Гоме­ром большее число раз, чем все союзники троянцев, вместе взятые. Так, о фригийцах речь заходит 3 раза, о карийцах, одном из самых крупных и хорошо зна­комых грекам народов в Малой Азии VIII в. до н. э. и позднее, — 2 раза, о меонийцах — 3, о мисийцах — 5, о пеонийцах — 7, о пафлагонцах — 4, о фракийцах — 17, а о ликийцах — 49! Если говорить о географических названиях, то Фригию Гомер вспоминает 5 раз, Фра­кию — 6, Меонию — 2, Карию и Мисию — ни одного раза, Пеонию — 2, название же Ликия появляется 21 раз (правда, из них 4 примераприходятся на Троян­скую Ликию, о чем чуть ниже). Все это указывает на важнейшую роль ликийцев в обороне Троп, несмотря на то что их страна, располагавшаяся на юго-западе Анатолии, казалось бы, была достаточно удалена от Геллеспонта.


Если название народа ариев происходит от имени Яра, пеласгов — от Бела, то слово «ликийцы» мы возво­дим к имени древнейшего русского божества — Лика Одноглазого. Не Лиха, заметим, а Лика! Одноглазое Лико — лицо с одним-единственным глазом. Это об­раз Вечного Неба с солнечным оком посредине. Лицо с одним глазом в центре соответствует солярному зна­ку. Сам глаз символизирует круг, или, по-древнерусски, «коло». Поэтому другое прозвище Лика Одноглазого — Коло (или более полно Коляда). Коляда — божество, со­относимое с солнцем. Лико — более древний персонаж, нежели Коло. Оттого и изображают его не красивым и светлым, а темным и мрачным. Таков удел первобогов! Но именно их имена живут в названиях племен!


По-гречески круг переводится как «киклос». Со­ответственно людей, поклонявшихся божеству Коло (Коляде), греки называли киклопами или циклопами. Мифы рассказывают, что циклопы были строителями гигантских стен и кузниц вначале во Фракии, а затем на Крите и в Ликии (область Малой Азии южнее Троады). Циклопы напоминают о сообществе древнеэлладских бронзо-кузнецов. В их честь группа островов Эгейского моря названа Кикладскими. На них наряду с культурой материковой Греции и Крита в медном и бронзовом веке (XXVI — конец XII вв. до н. а) существо­вала особая культура, названная кикладской. Во И тыс. до н. э. она испытала влияние критской и микенской (материковой) культур. Кроме того, установлено на­личие ее контактов с другими областями Эгейского региона, в том числе с малоазийскими Ликией и Троадой. Поселения жителей Киклад состояли из построек прямоугольной, реже — закругленной формы; в основ­ном эти поселения не были обнесены укреплениями. Наряду с одноцветной керамикой на Кикладах изго­товлялись сосуды с цветным процарапанным орна­ментом (так называемые кикладские сковороды, сосу­ды из камня; сосуды были главным образом выпуклой формы — кубки, кувшины и т.д.). Найдены на Кикладах и мраморные идолы — непропорциональные, часто с утрированной головой, различного размера (до 3/4 человеческого роста), стоящие или сидящие (напри­мер, изображение играющего на арфе).


На основании анализа текста «Одиссеи» можно заключить, что циклопы проживали также в Южной Италии и на Сицилии. Видимо, именно этот остров, возвращаясь из Троянского похода, и посетил Одис­сей. Проживавший там Полифем вполне миролюби­во начал разговор с гостями, но его отношение к ним сразу изхменилось, как только он узнал, что странники прибыли «город великий разрушив и много врагов ис­требивши». Циклоп, очевидно, сочувствует троянцам и оттого пытается отомстить ахейским воинам.


Глаз циклопа является символом солнца, солярной эмблемой. Когда Одиссей ослепляет Полифема, сол­нце перестает светить. Хотя в ту пору уже наступило утро (Одиссей дождался зари), слепой циклоп взывает к звездам (!):


…тут начал он, к зведному небу поднявши Руки, молиться отцу своему, Посейдону владыке…


Символически действия Одиссея следует истолко­вывать как надругательство над культом бога солнца Коло. Полифем — это воплощенное Одноглазое Лико!


Страбон упоминает, что для строительства крепос­тных стен в Тиринфе (город на полуострове Пело­поннес) были приглашены циклопы из Ликии. Но это означает, что ликийцы и циклопы были в дружествен­ных отношениях. У ликийцев долгое время сохранял­ся матриархат, они называли себя по матери, а не по отцу. «Если кто-нибудь спросит ликийца о его проис­хождении, тот назовет имя своей матери и перечислит ее предков по материнской линии. И если женщина– гражданка сойдется с рабом, то дети ее признаются свободнорожденными. Напротив, если гражданин — будь он даже самый влиятельный среди них, — возьмет в жены чужестранку или наложницу, то дети не имеют прав гражданства» (Геродот). Из всех арийских племен, оказавшихся в Средиземноморье, они долее других ис­поведовали культ Великой Богини. Но не об особом ли положении женщин и у циклопов говорит тот факт, что Полифем собственноручно доит коз? В русских песнях Коляда поминается всегда только как женщина, и это можно истолковывать как признак длительного существования матриархатных отношений у племен, поклонявшихся божествам Коло и Лико (Лихо) — цик­лопов и ликийцев.


Царь ликийцев Сарпедон — один из наиболее ав­торитетных вождей защитников, именно он от лица пришедших под Трою народов заявляет:


Гектор! где твое мужество, коим ты прежде гордился?


Град, говорил, защитить без народа, без ратей союзных


Можешь один ты с зятьями и братьями; где ж твои братья?


Здесь ни единого я не могу ни найти, ни приметить.


Мы же здесь ратуем, мы, чужеземцы, притекшие в помощь;


Ратую я, союзник ваш, издалека пришедший.


О храбрости ликийцев в древности ходили легенды. «Ликийцы же, когда Гарпаг (ставленник Кира I, осно­вателя персидской державы. — АЛ.) вступил в долину Ксанфа (город в Ликии. — А. А), вышли ему навстречу и доблестно сражались небольшими отрядами против огромного войска. Потерпев поражение, они были оттеснены в город

note 11

. Тогда ликийцы собрали на акрополе жен, детей, имущество и рабов и подож­гли акрополь, отдав его в жертву пламени. После это­го ксанфии страшными заклятиями обрекли себя на смерть: они бросились на врага и все до единого пали в бою» (Геродот).


Так же отважно воюют ликийцы и в битвах, описан­ных в «Илиаде». Они практически затмевают иные на­роды Малой Азии, так что о подвигах представителей последних мы в поэме почти ничего не слышим. Вни­мание к ликийцам как особому по значимости народу видно по фигурирующей в разных падежах формуле «троянцы и ликийцы», а также по удивительному обра­щению к объединенному войску, защищающему Илион, «троянцы и ликийцы и дарданцы, бьющиеся вру­копашную», произносимому 6 раз, где имя ликийцев вклинивается между двумя обобщающими названиями всех жителей Т}юады.


В Троянской войне участвовали две группы ликий­цев. Одна вместе с Сарпедоном и Главком пришла из самой Ликии — области, лежавшей на юго-западе Ана­толии:


Рать ликиян Сарпедон и блистательный Главк предводили,


Живших далеко в Ликии, при Ксанфе глубокопучинном.


Оба вождя проявили себя как великие герои. Сар­педон, правда, погиб в схватке с Патроклом. Вторая же группа:


В Зелии живших мужей, при подошве холмистыя Иды,


Граждан богатых, пиющих Эсеповы черные воды,


Племя троянское лучник отличнейший вел Ликаонид,


Пандар, которого Феб одарил сокрушительным луком.


Ида — гора в Троаде, с нее боги наблюдали за хо­дом войны. Так что эта часть ликийцев проживала в непосредственной близости от Трои, их исследовате­ли называют еще троянские ликийцы. Именно стрела троянца-ликийца Пандара, направленная в Менелая, нарушила перемирие, объявленное на время поединка между Парисом и Менелаем. (Пандар пал в тот же день от удара Диомеда копьем в лицо.)


Река Ксанф — главная водная артерия Ликии. Но это же название выступает и как второе имя Ска– хмандра — крупнейшей реки Троады. О ней так гово­рится в «Илиаде»:


… поток быстроводный, глубокопучинный, Ксанфом от вечных богов нареченный,


от смертных — Скамандром.


Думается, однако, что название «Ксанф» перенес­ли на знаменитый троянский поток все же не вечные боги, а та часть ликийцев, которая проживала в ТЈюаде. Еще Страбон обратил внимание, что это имя перекли­кается с названием местности во Фракии — Ксанфии и племени, там обитавшего, — ксанфийцев. На этом основании и привлекая еще целый ряд более тонких аргументов, известные исследователи Античности Л. А. Гиндин и В. Л. Цымбурский в своей книге «Гомер и история Восточного Средиземноморья» делают вы­вод, что ликийцы пришли в Малую Азию из Фракии. На этом пути часть из них осела в Троаде, а остальные продвинулись далее, на юг Анатолии — в земли, кото­рые впоследствии стали называться Ликией.


Такой маршрут миграции ликийцев, по-видимому, являлся основным. Но нельзя исключать и другой, от­носительно которого имеются прямые свидетельства мифов. Греки рассказывали, что царь Сарпедон был сыном Зевса и братом великого Миноса — повелите­ля Крита, а в Малую Азию он попал, переплыв Эгейс­кое море. Эти свидетельства древних мифов хорошо вписываются в нашу общую картину расселения и последующего исхода арийских племен из Средизем­номорья, а именно: первоначальная волна расселения ликийцев-циклопов, накатившая с Русской равнины.


охватила, помимо Фракии, часть материковой Греции и Крит. И только впоследствии, теснимые греками– ахейцами, они отступили на берега Малой Азии, где к тому времени проживала часть их соплеменников. У фракийского и малоазийского Ксанфа есть, заметим, также и скифский двойник — Эксампей — приток Юж­ного Буга. Согласно Геродоту, на эллинском языке на­звание этого источника означает «Священные Пути». Такой перевод опять-таки удивительно хорошо согла­суется с тем фактом, что Ксанф не только обозначает некие географические ориентиры, но и служит име­нем божества, покровительствующего троянцам. А на возможную связь циклопов-ликийцев со скифами, на­помним, указывал еще Страбон. «Может быть, — писал он, — Гомер заимствовал свое представление об одно­глазых Киклопах из истории Скифии, ибо есть извес­тие о существовании одноглазого народа аримаспов, о котором сообщает Аристей из Проконнеса в своем «Эпосе об аримаспах».


Ну, хорошо, предки ликийцев проживали на севере. Но что означает само слово «Ксанф»? Греческий язык в данном деле не помощник, поэтому лингвисты воз­водят это имя к фракийскому «ксантос», что значит «рыжий, светло-золотистый». Нам уже хочется про­должить этот ряд и написать «русый» (то еоъ рус!), но не будем торопиться, тем более что мы готовы пред­ложить и академическую версию происхождения это­го слова. Обратим внимание, что название одной из знаменитых арийских рек, упоминаемых в «Ригведе», звучит как «Синдху». Геродот упоминает об арийском племени синдов, обитавшем на Таманском полуост­рове, но есть и фракийское племя синтиев, о котором сообщает Страбон. Гомер пишет о синтийцах, насе­лявших остров Лемнос. Это те же синды, мигрировав­шие сюда из южнорусских степей. Но греки, называя их, использовали вместо обычного «с» букву «кси». Так синды превратились в ксантиев, а река Синдх в Ксанф.


Кстати, древнейшим названием Ксанфа, которое ис­пользовали ликийцы, было Арнна (Аринна). Но кор­ни этого слова чисто арийские — сравни реки Рангха (мировая река в «Авесте»), Арно, Рона, Рейн. Так неожи­данно высвечиваются действительно глубинные связи ликийцев с древними ариями. Попутно выясняется происхождение имени бога Ксанфа и то, почему он защищает троянцев.


КАРИЙЦЫ. Геродот сообщает, что в глубокой древности они жили на островах и назывались леле– гами, то есть поклоняющимися древнерусскому богу Лелю. Во времена критского царя Миноса (время рас­цвета критской культуры, приблизительно середина II тыс. до н. э.) подвластные ему карийцы были «самым могущественным народом на свете». Далее греческий историк пишет: «Карийцы изобрели три вещи, кото­рые впоследствии переняли у них эллины. Так, они на­учили приклеплять к своим шлемам султаны, изобра­жать на щитах эмблемы и первыми стали приделывать ручки на щитах (до тех пор все народы носили щиты без ручек и пользовались ими с помощью кожаных пе­ревязей, надевая их на шею и на левое плечо). Затем, много времени спустя, карийцев изгнали с их остро­вов дорийцы и ионяне, и таким образом они пересе­лились на материк (в Малую Азию. — А. А.)». Область в юго-западной Анатолии, куда перебрались карийцы, стала называться Кария.


Гомер говорит про карийцев так


Настес вел говорящих наречием варварских каров, Кои Милет занимали и Фтиров лесистую гору, И Меандра поток, и Микала вершины крутые..


Поэт особо выделяет тот факт, что карийцы гово­рили не по-гречески! Действительно, предки русских должны были изъясняться на каком-то варианте древ­нерусского наречия. Геродот упоминает, что карийцы жили и в Египте. Они служили наемниками в армиях египетских царей. Когда Псамметих I (665-609 гг. до н. э.) пожаловал за заслуги им земли, то свои поселе­ния они назвали станами. Совсем как русские!


В своей более ранней книге «Предки русских в Древнем мире» автор высказал идею, что в греческой мифологии народ карийцев известен под именем куретов. Согласно мифам, куреты входили в состав свиты Великой матери богов Реи-Кибелы и младенца Зевса на Крите. Они заглушали его плач ударами ко­пий о щиты, тимпанами, экстатическими криками и плясками. Но самое удивительное, что при всем при том греки представляли куретов реально существу­ющим народом! Одним из мест их проживания была Этолия — гористая местность в центральной части Греции, Согласно мифам, сюда, в страну куретов, бе­жал сын царя Этола, страшившийся мести. Убив здесь своих спасителей (трех сыновей Аполлона), он назвал землю в свою честь. «Илиада» рассказывает об одном из столкновений этолийцев с куретами:


Брань была меж куретов и бранолюбивых этолян Вкруг Калидона града, и яростно билися рати: Мужи этольцы стояли за град Калидон, им любезный, Мужи куреты пытались обитель их боем разрушить.


Название города буквально в точности воспроизво­дит имя русского бога Коляды. Град Калидон — один из тех, что выстроили куреты (предки русских) до прихода сюда греков. Как видим, у куретов были все основания диктовать свою волю. Некоторые источники утверж­дают, что Этол изгнал куретов в соседнюю Акарнанию, где существовала местность под названием Куретида. Название области Акарнания образовано от имени древнерусской богини Карны (карающей и укоряющей Девы), известной каждому из «Слова о полку Игореве». Имеются свидетельства и о куретах, проживавших на острове Эвбея (расположен у восточного побережья центральной Греции). По свидетельствам Диодора Си­цилийского (I в. до н. э.) и Страбона (ок. 64 г. до н. э. — ок. 20 г. н. э.), куреты считались зачинателями ското­водства, пчеловодства, охоты, металлургии, организа­торами человеческого общежития и представителями необходимых для тех времен пророческого искусства и волшебства, как создатели особой мудрости.


Но главным местом сосредочения куретов был все-таки Крит. По преданию, первым его царем был курет Крес. В древнерусском языке его имя совпада­ет с названием огня. Этот корень сохранился в слове «кресало» (приспособление для добывания огня), при­сутствует он и в слове «вос-кресение» (древние русичи, сжигая останки умерших, считали, что они воскреснут в Высшем мире). Огонь символизирует солнечный свет. В русском фольклоре великий князь именуется Владимиром Красным Солнышком. Эпитет «красное» здесь можно истолковывать не только в смысле кра­сивое, пре-красное, но и крес-ное — огненное и вос­кресающее каждый день (т.е. вечное). Имя первого царя Крита может быть также связано и с тем, что он одновременно выступал в качестве верховного жреца и хранителя божественного огня. Куреты мыслились основателями многих критских городов, в том числе Кносса. Автор V в. из Александрии Гесихий прямо на­зывает куретов «критским народом». По имени их на­рода и назван остров Крит.


Греки вытеснили куретов-карийцев с Крита, и те обосновались на западном побережье Анатолии, в об­ласти Карии. В известной степени их судьба была по­добна ликийской: вначале обустройство на средизем­номорских просторах, а впоследствии сосредоточение на относительно небольшом кусочке анатолийского полуострова. Обосновавшись в Малой Азии, они вы­ступили союзниками митаннийцев, которых стали на­зывать также хурритами (то есть куретами). Потомки арийцев, оказавшись на новых землях, объединялись между собой для совместного противостояния врагам.


Как мы уже говорили, центром ахейской колониза­ции побережья Малой Азии был город Милет. Он при­надлежал карийцам, поэтому они в большей степени, нежели другие малоазийские племена, пострадали от греческой экспансии. Но тем значимей был подвиг тех карийцев, которые пришли защищать Трою.


МИЗЫ (МИСЫ) – МЕОНЫ. В основу названия племени мизов положено слово «муж». Оно по-раз­ному выглядит в разных славянских языках: «моз» в словенском, «муз» в словацком, «маз>> в польском (ро­дительный падеж «меза») и родственно древнеиндий­скому «manu» — «человек, муж», авестийскому «manus», готскому «manna» и английскому «man» (у англичан от него образованы уважительные формы обращения «мисс», «миссис», «мистер»). В ведийской мифологии Ману рассматривается как первый человек и царь лю­дей на земле. Арии принесли этот образ не только в далекую Индию, но и к германским племенам, кото­рые считали своим прародителем Маннуса, и на Крит, достигший наивысшего могущества при легендарном царе Миносе, и в Египет, где первый царь первой ди­настии носил имя Менее, а имя сына мифического первого царя было Манерос («Муж-рос»!). Но распро­странившийся на огромных пространствах язык ариев (древнейший вариант русского), служивший способом общения народов, вовлеченных в «арийскую орбиту», не оставался неизменным. Это происходило отчасти и вследствие того, что язык как живое образование мо­жет изменяться сам по себе. Главная причина, однако, заключалась в том, что арии соприкоснулись с разны­ми народами и перенимали их варианты произноше­ния своих слов.


В трояно-фракийском регионе (области Фракии и Троады) в середине II тыс. до н. э. соседствовали арий­ские (проторусские), праславянские и другие индоев­ропейские племена. Их диалог и предопредели;! пере­ход арийской формы «man» («men») в славянскую «муз» («моз», «мез»). Кому-то, может быть, наши рассуждения покажутся не слишком убедительными, но тогда мы без всяких оговорок приведем авторитетное мнение Страбона: «мисийцы, меоны и мейоны — одна и та же народность». Исторические свидетельства позволяют проиллюстрировать эту мысль. Геродот сообщает, что Мис (мисийцы) и Лид (лидийцы — малоазийские сосе­ди мисийцев) были братьями, а древнее название ли– дийцев было меоны. Иначе говоря, меонийцы (от име­ни прародителя Ману) были братьями мисийцев (пра­родитель Муж или Мос в зависимости от прочтения). Наслоение языковых форм создало и многообразие в названиях племен. Мисийцы — это те же меонийцы, но говорившие «чуть-чуть более на славянский лад». От формы Муж (Моз) происходит другое название племени мизов (меонов) — мушки или мосхи. Имя на­шей столицы Москвы — производное от того же корня (первым на параллель Московия — Мужиковия указал Н. А Морозов).


Как повествуют мифы, первый поход войска Ага­мемнона в Малую Азию превратился в войну против мисийцев. Вполне понятно, что это свидетельство мифов отражает, быть может, лишь один небольшой эпизод целой военной кампании под названием «Тро­янская война», но мы обязаны отметить, что мисийцы, сражаясь без помощи союзников, в одиночку отража­ют греческое нашествие. Это доказывает высочайшую боеспособность мисов-мужиков.


ФРАКИЙЦАМ, согласно списку союзников, пред­водительствовали Акамас и Пирос. Акамас — единс­твенный воин, чей образ в «Илиаде» принимает Арей:


Но свирепый Арей троян возбудить устремился,


Вид Акамаса приняв, предводителя фраков.


Описывая самих фракийцев, Гомер однажды приме­няет к ним эпитет — «высокочубастые». В связи с этим думается, что фракийцы конца II тыс. до н. э. были по­хожи на наших казаков. Фракийцы были своеобраз­ным тылом троянцев, в какой-то момент оттуда подос­пел дополнительный отряд во главе с их царем Ресом.


Страбон сообщает: «…много созвучных имен у фра­кийцев и троянцев. Например, некие фракийцы-скеи и река Скей и Скейская крепость — и в Трое Скейские ворота, фракийцы-ксанфии — и река Ксанф в Трое, Арисб, приток Гебра и Арисба в Т]эое, река Рес в Трое и Рес, фракийский царь». Наш отечественный иссле­дователь Л. А. Гиндин в своей книге «Население гоме­ровской Трои» интереснейшим образом развил это наблюдение замечательного греческого географа и доказал, что многие географические названия Троады и имена троянцев находят свои параллели во Фракии. Этот научный результат обозначил серьезный пово­рот во взглядах исследователей на всю предысторию Трои. Если ранее предполагалось, что Троада находи­лась под мощным культурным и военным патронажем хеттов, то теперь общая картина развития этого горо­да стала (с точки зрения специалистов по Трое) совер­шенно иной! Троада и соседние с ней области — Мисия, Кария и Ликия — представляли своеобразный и, в значительной степени, независимый от хеттов мир, который был ориентирован, прежде всего, на Фракию. Но именно такую идею мы и отстаиваем в нашей кни­ге, когда подчеркиваем определяющую роль государс­тва Арсавы в истории Малой Азии вплоть до момента разрушения Трои.


Имя вождя фракийцев Реса обычно возводят к ев­ропейскому корню reg — царь, жрец. Но исполнители ведических гимнов у индоариев назывались «реи», по­чему выводить имя Реса не из нее? Да и, в конце кон­цов, Рес — это просто укороченное имя Арес! В слове Арисба лингвисты тоже не видят никакой этнической подоплеки. Они приняли, что слово «Ар-исба» пред­ставляет соединение греческого «хороший, ладный» («аг») с лувийским «лошадь» («asuwa»). Мы бы не стали особенно возражать, тем более что, согласно Гомеру, священный город Арисба славился своими конями:


Азий Гиртакид, который на пламенных конях великих


В Трою принесся из дальней Арисбы, от вод Селлеиса.


Однако как объяснить тогда, что имя первой жены Приама, сын которой от нового мужа Гиртака, Азий, примчался на помощь троянцам, тоже было Арис­ба?! Все-таки правильнее, думается, соотносить сло­во «Арисба» с именем Ареса-бога. При таком подходе священная Арисба — это город, где почитают Ареса и любят ариев (сравни Ар-исба — изба ария, священное место), а имя Арисба — значит «почитающая (почита­ющий) Арея».


Общепринятый перевод слова «Арисба» интересен и с несколько иной точки зрения. Он подсказывает, что названия Арисба и Арсава этимологически близ­ки. Арсава хеттских глиняных табличек — это Арисба Гомера! Значит, не только египетские и хеттские ис­точники, Коран, Библия и шумерский эпос содержат прямое указание на существование Средиземноморс­кой Руси. Оно есть также и в «Илиаде»!


Исследователям-балканистам хорошо известен фра­кийский бог Хэрос (Хэрой, Хэрони), изображаемый всегда на коне, обычно с оружием, чаще копьем и не­которыми другими повторяющимися атрибутами. За­свидетельствованы многочисленные посвятительные надписи ему на стелах с рельефами, разбросанных по всей древней Фракии и Мизии, только на территории Болгарии обнаружено 1128 рельефов. Такое огромное количество памятников, безусловно, свидетельствует о чрезвычайной популярности и огромном значении, которое играло данное божество в жизни фракийцев. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы узнать в этом имени арийский корень Яр, произнесенный на особый лад, с «гыканьем», как это и делают сегодня на Украи­не. Во фракийском Хэросе легко различимы и черты


Яра-Эроса, и характер Яра-Арея. Удивительно, что уче­ные не замечают их очевидного сходства! Хэрос — это один из «предшественников» Георгия Победоносца, но ведь Георгий — это Юрий, то есть Ярий (Арий)!


Писатель Владимир Щербаков, изучая древнейшие списки фракийских имен, показал, что они содержат значительный пласт древнеславянских, дохристианс­ких имен (см., например, его книгу «Века Трояновы»). Это служит еще одним важным указанием на присутс­твие наших предков на Балканах с древнейших вре­мен.


ФРИГИЙЦЫ жили в глубине Малой Азии, на вос­ток от мисийцев и ликийцев. Их вожди:


Форкис и храбрый Асканий вели из Аскании дальней Рати фригиян, и оба, бесстрашные, боем пылали.


Асканийским озером в послегомеровы времена на­зывалось озеро недалеко от Пропонтиды (Мраморного моря). На наш взгляд, Фригия — это искаженное грека­ми «Тригия», то есть земля Трои, или Троада. В I тыс. до н. э. это название применялось по отношению ко всей западной половине Анатолии, включавшей Троаду как составную часть.


КИКОНЫ жили на северном берегу Эгейско­го моря, против острова Самофракия. Слово «кикн» по-гречески значит «лебедь». Отсюда можно заклю­чить, что лебедь был тотемной птицей киконов. В гре­ческой традиции эта птица устойчиво связывалась с Аполлоном, а значит, и с Гипербореей. Образ лебедя встречается в мифологиях самых разных народов, но более всего он популярен у русских и славян. В местах проживания наших далеких предков (на Полтавщине) археологи раскопали датируемые VI-V вв. до н. э. зольники — остатки культовых огневищ, окаймленные вырезанными из земли и раскрашенными в белый цвет двухметровыми фигурами лебедей. Согласно ле­тописям и историческим легендам, сестра трех брать­ев — основателей Киева звалась Лыбедь. В славянских сказках чрезвычайно распространен сюжет о девах– лебедях, прилетающих к реке или озеру и превращаю­щихся в волшебных красавиц. Обобщая это рассужде­ние, можно высказать утверждение, что исторические народы, чьи имена соотносятся с названиями птиц:


ФИНИКИЙЦЫ (Феникс)


СКОЛОТЫ (Сокол)


СЛАВЯНЕ (Славий = Соловей),


так же, как и гомеровские киконы имеют отношение к арийско-праславянскому миру. К слову сказать, глагол «кикать» в русском языке означает «кричать по-пти­чьи», а существительное «киканье» — «птичий крик».


Список союзников называет в числе участников обо­роны Трои также племена ПЕОНОВ и ГАЛИЗОНОВ. Конкретных данных о них очень мало. Известно, в част­ности, что в послегомеровские времена пеоны жили в се­верной Македонии. Страбон пишет, что прежде Пеония называлась Орестея, то есть именем, выдающим присутс­твие здесь когда-то ариев. Гализоны же, вышедшие из


Стран отдаленных, откуда исход серебра неоскудный,


были, судя по этой информации, жителями Армянско­го нагорья. Однако имя этого народа, и это не укры­лось еще от античных комментаторов «Илиады», при­сутствует и на карте Скифии. Геродот сообщает, что племя ализонов соседствует со скифами, а разделяет их уже упоминавшийся нами источник Эксампей (при­ток Южного Буга). Снова совершенно неожиданно об­наруживается связь защитников Трои с югом России. Но при этом может возникнуть вопрос, а как же племя гализонов (ализонов) оказалось сразу в двух местах — и в области Армянского нагорья, и в Северном При­черноморье. Ответ на этот вопрос можно обнаружить в Приложениях к геродотовской «Истории» (М.: Ладо– мир, 1993, с. 548):


Ализоны, племя в Скифии; имя, быть может, происходит


от иранской


формы «арьязана» (арийцы по происхождению).


Пути расселения ариев со своей прародины, как мы видели, были весьма различны. А то, что они хранили верность своему родовому имени, так ведь это «при­вычное дело».


В отличие от всех перечисленных в этой главе на­родов ЛЕЛЕГИ и КАВКОНЫ в списке союзников не упоминаются, но, согласно тексту десятой песни, они присутствуют на поле боя. Это, к счастью, сохранив­шееся свидетельство крайне важно, поскольку, думает­ся, мало кто из исследователей станет возражать, что лелеги — это праславяне. Согласно преданиям, лелеги населяли город Педасс на юге Троады. «Что касается кавконов, — пишет Страбон, — то одни считают их ски­фами, другие — каким-то македонским племенем, тре­тьи — пеласгами». Ввиду недостаточности информации о них мы не будем отстаивать какую-либо из этих трех гипотез. Но не можем не отметить, что две из них не­посредственно связывают кавконов с ариями. Вполне возможно, что имя «кавконы» произошло от названия «киконы». Если эта идея правильная, тогда кавконы — это фракийское племя, поселившееся на южном берегу Черного моря. Кстати, их соседями были венеты, и то, что кавконы присоединились к ним во время обороны Трои, говорит о добрых отношениях между племенами.


Проведя полный обзор племен, участвовавших в обороне Трои, мы должны в очередной раз заключить, что большинство из них относилось к арийско-праславянской общности. Таким образом, вырисовывается совершенно четкая этническая подоплека Троянской войны. Индоевропейцы в лице греков-ахейцев — с запада, египтяне и евреи — с юга, семиты Месопота­мии (ассирийцы) — с юго-запада и хетты-индоевро­пейцы — с востока — одновременным наступлением вытесняли потомков ариев и праславян из Передней Азии и с Ближнего Востока.


Этот вывод требует, однако, пояснения по части хеттов. В «Илиаде» хетты не упоминаются в числе со­юзников троянцев, сражающихся с греками. Правда, в «Одиссее» говорится, что «кетейский» вождь Еврипил вместе со своим отрядом погиб, защищая город, но здесь следует учесть два важных обстоятельства. Во-первых, по сообщению Аполлодора, воины Еврипила пришли из Мизии, а эта область на западе Анатолии достаточно удалена от страны Хатти (государства хет­тов), располагавшейся в северо-восточной части по­луострова, а во-вторых, имя хеттского воина созвучно (этимологически практически тождественно!) имени Ярифил, которое можно перевести как «любимец Яра». Учитывая оба этих наблюдения, следует заключить, что Эврипил был знатным хеттом, изгнанным из своей страны за проарийские настроения и обосновавшим­ся в дружественной троянцам Мизии. Мифологичес­кая традиция вообще называет Эврипила сыном царя мисийцев Телефа и дочери Приама Астиохи, то есть мисийцем, а не хеттом! Скорей всего, Эврипил возгла­вил отряд хеттов, живших или служивших наемниками вне пределов страны Хатти. Таким образом, у нас есть основания считать, что в период нашествия ахейцев верховный хеттский царь отказал в помощи троянцам. Кстати, утверждения некоторых исследователей о том, что эпизод с отрядом Эврипила подтверждает участие хеттов в Троянской войне на стороне троянцев, невер­ны также еще потому, что именно мисы-мушки, в стра­не которых царствовал Эврипил, вскоре после падения Трои не оставили камня на камне от державы хеттов.


Все наши рассуждения, разумеется, ни в коей сте­пени не могут принизить подвиг Эврипила, о котором красочно рассказал в своих «Постгомериках» Квинт Смирнский, восстановивший целостную картину пос­ледних дней битвы за Трою. Разбросанные по разным киклическим поэмам истории трех пришлых геро­ев — АМАЗОНКИ Пентесилеи, ЭФИОПА Мемнона и «ХЕТТА» Эврипила — слагаются у него в единый триптих. Не исключено, что поэт при этом учел кон­цепцию «Илиады», где так же последовательно изоб­ражаются три героя — Диомед, Патрокл и Ахилл, без­успешно рвущиеся к Илиону. Как и у Гомера, у Квинта третья фаза (появление Эврипила с отрядом кетейцев-хеттов) оказывается самой напряженной потому, что в это время Ахилл вступает в бой, а у Квинта, наобо­рот, оттого, что греки остаются без Ахилла. О немалой изобретательности поэта говорит введенный им и не­знакомый кикликам (создателям циклических поэм — поэтам, описывающим, как и Гомер, Троянскую войну) яркий эпизод высадки прибывшего на войну Неоптолема (сына Ахилла) в Трое в тот самый момент, когда торжествующий Эврипил приступает к разрушению ахейских укреплений.


Если Пентесилее и Мемнону в «Постгомериках» пос­вящается по одной песни (соответственно I и III), то Эврипилу целых три (VI—VIII, погребение описывается в начале IX песни). Квинт Смирнский изображает Эври­пила последней надеждой троянцев. Народ ликует при его вступлении в Илион, а встречающий союзника Алек­сандр-Парис восклицает: «Я думаю, ты один можешь за­щитить гибнущий город». Картина приема Эврипила в поэме изобилует деталями, которых нет в предшеству­ющих эпизодах с Пентесилеей и Мемноном. Так, после пира Эврипил не уходит с прочими кетейцами на ночь в особый покой для гостей, но почивает в палатах Александра-Париса, уступающего их кетейскому царю. Когда Эврипил выступает на поле боя, с ним движется специ­ально созданная отборная дружина, куда входят Парис с несколькими братьями, «дарданец» Эней, «лучший из пафлагонцев» Айтик и выступающий в роли гомеровс­кого Гектора Полидамант, то есть сплошь предводите­ли и сильнейшие воины троянского войска. По этому поводу стоит вспомнить слова из договора хеттского царя Суппилулимаса I с одним из местных правителей: «Когда я, Солнце, с войском пойду на битву… или я пойду на страну, город врага, ты же пойдешь вместе со мной, и если там ты будешь мне телохранителем, будешь Солнце беречь как свою собственную голову…» Кроме того, при Эврипиле находятся особые прислужники: когда камень Идоменея выбивает конье из рук кетейс– кого царя, тот не нагибается за копьем, но ему сразу же подносят новое. Это не совсем обычная черта, ибо ока­зание таких услуг, как держание наготове оружия, «не оскверненного» падением на землю, похоже, не входи­ло в функции гомеровских воинов, бьющихся рядом с предводителем и в случае ранения выносящих его из битвы. Зато данная сцена могла бы привести на память процедуру поднесения царю ритуально чистого копья, неоднократно встречающуюся в изложениях хеттских царских обрядов, когда царя сопровождают специаль­ные копьеносцы.


Эпизод вступления Неоптолема в бой содержит яркое описание поистине благоговейного трепета, каким троянцы окружают Эврипила и его спутников. Особенно показательны строки: «Как малые дети у ко­лен своего отца дрожат перед молнией великого Зев­са… так троянские сыны среди мужей кетейских вокруг великого царя увидели как бы чудовищного Ахилла, его самого и его доспехи. Но скрывали в груди болез­ненное оцепенение, чтобы жестокий страх не вошел в душу кетейцев и владыки Эврипила». Мистический ужас при виде воскресшего Ахилла не так властен над троянцами, как боязнь лишиться своих заступников. Но, отдавая дань мужеству пришедших под Трою хет­тов, все-таки заметим, что они были последними из подоспевших на помощь! Фракийцы, амазонки, эфи­опы обитали значительно дальше от ТЈюи, чем хетты. Эскадра финикийских кораблей морем пыталась про­рваться к Трое, а хетты десять лет думали, вступать им в войну или не вступать.


Документы из архива хеттских царей свидетель­ствуют, что властители страны Хатти считали себя единственными достойными правителями в Малой Азии, свою политику они вели исключительно с пози­ции силы. И только ту страну, которая могла противо­стоять им на поле боя и с помощью оружия отстоять свою независимость, хетты начинали уважать. Уважать, но не дружить и помогать! Они предпочли наблюдать за ходом Троянской войны и ждать, пока противники выдохнутся. По всей вероятности, хеттский царь раз­решил пройти амазонкам южнорусских степей через свою территорию (путь через Фракию, в обход Черно­го моря был значительно длиннее). Очень даже может быть, что в войске Эврипила были и воины, послан­ные самим царем-Солнцем. Но, повторимся, это было на финальной стадии войны, когда можно было уже предложить помощь и на выгодных для себя условиях.


А о том, что Эврипил воевал не забесплатно, можно заключить из истории путешествия Одиссея в загроб­ное царство, где он, утешая скорбящего по земной жизни Ахилла, рассказывает тому о подвигах его сына Неоптолема. Здесь-то и звучат слова:


Так, Эврипила, Телефова сына, губительной медью Он ниспроверг, и крутом молодого вождя все кетейцы Пали его, златолюбия женского бедственной жертвой.


Дословный перевод последней строки этого от­рывка означает, что кетейцы погибли из-за «женских даров». Античные комментаторы этого загадочного места «Илиады» (схолиасты) утверждали, что речь идет о золотой лозе, полученной царем Трои Лаомедоном от Зевса в возмещение за взятого на Олимп царевича Ганимеда. Этот мотив преломился в строках из «Ма­лой Илиады», приписывавшейся поэту Лесху из Ми– тилены: «Виноградная лоза, которую Кронид послал в воздаяние за его (Лаомедона) чадо, покрытая золоты­ми листьями и гроздьями: изготовив их, Гефест ее дал отцу Зевсу, а тот послал Лаомедону за Ганимеда». Схо­лиасты и автор комментариев к гомеровским поэмам Евстафий (XII в.), поясняя слова Гомера о «женских дарах», сообщают, что Приам подарил ее своей сест­ре Астиохе, матери царя кетейцев Эврипила, которая за подарок послала сына на гибельную для него вой­ну. По другой приводимой там же версии, заинтересо­вана в золотой ветви была не мать, а жена Эврипила. Но как бы то ни было, только кетейцы Эврипила вое­вали, так сказать, получив предоплату. Это отличает их от всех остальных защитников Трои и обязывает нас рассказывать об их деяниях отдельно.


Глава 11


ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА И ПОХОДЫ «НАРОДОВ МОРЯ»


Что-то здесь осиротело, Чей-то светоч отсиял, Чья-то радость отлетела, Кто-то пел — и замолчал.


В. Соловьев, «Мимо Троады»


Над курганом Ураганом, Все сметая, война пронеслась,


Здесь солдаты умирали, Заслоняя сердцем нас.


Ю. Друнина


Историки, обращающиеся к теме Троянской войны, сталкиваются с одним, чрезвычайно затрудняющим исследование обстоятельством. О разрушении Илиона греками прямо не сообщает ни один источник, кроме их собственных преданий. Ни архивы хеттских царей, ни записи египетских фараонов ничего не говорят о Троянской войне. Как же тогда вписать эту войну в контекст мировой истории? Для специалистов это на­иболее острый и не решенный в настоящее время воп­рос.


На наш взгляд, все неудачные попытки его реше­ния связаны только с тем обстоятельством, что иссле­дователи игнорируют роль государства Арсава в этом конфликте. Для них в центре рассмотрения находится только город на холме Гиссарлык, а Троянская война выглядит как небольшое военное столкновение, ни­как не отразившееся на судьбах других государств. Но такой взгляд в принципе неприемлем, хотя бы уже потому, что практически сразу же после завершения Троянской войны в качестве целостного образования перестают существовать и оба могучих противника Арсавы — Хеттская империя и государство ахейцев. Приблизительно в то же самое время происходит зна­менитый исход евреев из Египта и начинается расцвет Ассирии. Иными словами, Троянская война обозначает тот временной рубеж, когда политическая карта Сре­диземноморья, что называется, «трещала по швам».


В конце XIII — начале XII вв. до н. э. Египет дважды подвергся нападению племен, которые в самих еги­петских памятниках связываются с морем и потому получили название «народов моря». Произошли эти события при двух фараонах — соответственно Мерне– птахе и Рамзесе III. Надписи этих фараонов являются главныхМ источником, сообщающим о нашествии «на­родов моря».


В пятый год правления фараона Мернептаха (1232 г. до н. э.) во время очередной войны между Египтом и его соседями — лувийцами (ливийцами) последние были поддержаны целым рядом племен, название которых в условном чтении звучит так лукка, акайваша, турша, шакалуша, шардана. Специалисты уверенно отождест­вляют первые три имени соответственно с ликийцами, ахейцами и тирсенами (тирренами, троянами). Посе­ления этих племен существовали на западном побе­режье Малой Азии, откуда они морем могли проник­нуть на территорию Египта. Относительно четвертого народа высказано предположение, что это были сикелы (сикулы) — обитатели острова Сицилии. Мы впол­не готовы принять эту точку зрения, но с одним, очень существенным дополнением. Сикелы-шакалуша — это тот же самый народ, который в греческих мифах назы­вают циклопами! В рассматриваемое время они реаль­но проживали на островах в Эгейском и Средиземном морях, вспомним путешествие Одиссея! Этнические корни народа шардана остаются для историков неяс­ными. Известно, что шардана участвовали в битве при Кадеше на стороне египтян, войдя в войско Рамзеса II. При Мернептахе же они изменили своим бывшим со­юзникам и выступили на стороне «северных народов, пришедших со всех сторон».


В большой надписи из Карнака Мернептах повес­твует о том, что враги «внезапно проникли в долины Египта к великой реке» и принялись свирепо опусто­шать страну. Но правитель Египта не медлил: «Его от­борнейшие лучники были собраны, его колесницы были приведены со всех сторон» и т.д. Египтяне отра­зили это нападение, убив более 6200-6300 ливийцев, 1231 акайваша, 740 турша, 220 шакалуша, 200 шарда­на и 32 лукка. Из этих данных можно заключить, что, по всей видимости, большинство среди пришельцев– «северян» составляли ахейцы, а это свидетельствует о высоком уровне боеспособности ахейцев на тот мо­мент. Далее, поскольку они составляли с малоазийски– ми народами единое войско, то прибыли они в доли­ну Нила, скорей всего, не из Греции, а из Малой Азии, точнее, из Милета — центра сосредоточения греков– ахейцев в Анатолии. Первый поход «народов моря», очевидно, предшествует по времени Троянской войне, так как ахейцы еще состоят в дружбе с защитниками Цэои — троянцами и ликийцами.


В 1194 г. до н. э. последовала новая атака «народов моря». В данном случае египтян атаковали племена пе­ласгов и тевкров. В названии первого из них нельзя не признать имя наших старых знакомых — пеласгов. Ан­тичные авторы называли пеласгов первопоселенцами материковой Греции. Ахейцы, пришедшие сюда позже, потеснили пеласгов с части их земель. Мы уже знаем, что пеласги проживали в Малой Азии, и они отрядили воинов на защиту Трои. В «Илиаде» упоминается еще пеласгический Аргос в Фессалии, а в «Одиссее» — пе­ласги, проживающие на Крите. Но их соплеменники населяли также окраинную, северо-западную область Греции — Эпир. Часть эпирского побережья так и на­зывалась — Палайстин. Думается, что в набеге на Еги­пет все эти различные (греко-малоазийские!) ветви единого народа могли объединяться. Им не суждено было, однако, одержать победу. После неудачи в вой­не с Рамзесом III пеласты, откатившись на восток, по­являются в Библии как воинственныефилистимляне, давшие свое имя стране Палестине (тождественное наименованию их энирской родины).


Богиня земли в западносемитской мифологии — Арцу (Арсу) — приходится дочерью Балу (Бела). Это можно интерпретировать таким образом, что терри­тория, ранее входившая в состав государства Арсава, названного так в честь богини Арсу (древнерусской Яры), впоследствии стала называться Палестина — «Балу-стан», по имени божества Бела, которого при­шельцы-пеласги стали считать ее отцом, то есть богом более древним и именитым.


Союзников пеластов — тевкров — традиция связы­вала с землями Троады. Согласно Геродоту, считавшие себя потомками тевкров пеоны настаивали на своем родстве с троянцами. Сама Т^юада именовалась также


Тевкридой, и в эпоху Геродота маленький троянский этнос гергиты рассматривался как последний реликт древних тевкров. Сохранились даже предания, в кото­рых основателем Трои назывался царь Тевкр, а Дардан выступал его зятем.


В числе ахейцев, штурмовавших Трою, находился знаменитый воин с тем же именем Тевкр. Отцом его был царь острова Саламин Теламон, а матерью — род­ная сестра царя Приама — Гесиона. История их воссо­единения достойна отдельного рассказа. Отец Гесионы Лаомедон в свое время нанял Посейдона и Апол­лона потрудиться на благо Троянского края. В течение года первый возводил крепостные стены, а второй пас стада. Но когда наступило время расчета, троянский царь отказался выдать положенную им плату и даже пригрозил расправой, если они будут ее домогаться. В ответ Посейдон наслал на город морское чудовище. Сражаться с ним троянцы не решились, но, на их счас­тье, прорицатели выяснили, что от чудовища можно избавиться, пожертвовав ему Гесиону. Тогда Лаомедон распорядился приковать дочь к скале у моря, но еще раньше, чем чудовище, у берегов Трои появился Геракл, возвращавшийся из страны амазонок. Геракл предло­жил Лаомедону спасти Гесиону, если тот даст ему в на­граду тех знаменитых коней, которых Зевс подарил Тросу (деду Лаомедона) в качестве выкупа за его сына Ганимеда. Троянский царь дал согласие, но когда Ге­ракл убил чудовище, снова не сдержал своего обеща­ния и прогнал великого героя, осыпая его угрозами и оскорблениями. Геракл не забыл этой обиды. Спустя некоторое время он собрал своих друзей и на шести кораблях приплыл к Трое, взял ее штурмом и убил Ла­омедона. Гесиона досталась другу Геракла Теламону, ко­торый впоследствии женился на ней.


Таким образом, саламинский герой Тевкр — сын ахейца и троянки. Данное обстоятельство выделяет его в войске греков. В связи с этим и народ тевкров (имя очень редкое!) воспринимается как воплощение некоторого союза греков-ахейцев и троянцев. Доба­вим к этому, что родиной мифического первопредка троянцев Тевкра древние предания называют Крит или Афины. Как и в случае пеластов-пеласгов, мы можем заключить, что объединенный поход двух племен на Египет в 1194 г. до н. э. отражает существование в Сре­диземноморье некоторого греко-троянского союза. Но племя ахейцев в нем уже не фигурирует!


В 1191 г. до н. э. «народы моря» предприняли новое наступление на страну фараонов. В надписях Рамзе­са III, относящихся к этому году, говорится о гроз­ном заговоре «северян» на их островах, об их твердой уверенности в осуществлении их грандиозного пла­на, на самом деле изменившего всю карту Передней Азии. Теперь к пеластам и тевкрам присоединились уже знакомые нам турша-тирсены, шакалуша-сикелы с какими-то группами шардана, а также отряд карийцев — жителей малоазийской области вблизи города Галикарнаса — и южно-малоазийское племя данов-да– нуним (вполне вероятно, что это данайцы «Илиады»). Все эти народы двигались и сушей, и морем, причем перемещавшиеся по суше везли на повозках свои се­мьи: это уже был не набег ради добычи, а целенаправ­ленное переселение. Рамзес III сообщает, что на своем пути переселенцы сокрушили страны Хатти, Арсаву и Аласию-Кипр. Египет, правда, устоял, но страх его жи­тели пережили немалый.


Ну, а куда же делись ахейцы? Документы переста­ют упоминать о них, и мы вправе сделать только один вывод: в период между двумя (1232 г. до н. э. и 1194– 1191 гг. до н. э.) походами «народов моря» ахейцы смешались с хместными народами, образовав племя тевкров или частью «влившись» в число данов. Троянс­кая же война происходила, по-видимому, после перво­го набега «народов моря» — приблизительно в конце XIII в. до н. э. Это, так сказать, грубая схема событий.


сопутствовавших Троянской войне. Попробуем теперь детализировать ее и приведем дополнительные аргу­менты в пользу высказанной точки зрения.


На наш взгляд, события развивались следующим об­разом. К середине XIII в. до н. э. позиции индоевропей­ских народов (ариев Митанни и Арсавы, хеттов, ливий­цев) на Ближнем Востоке значительно ослабли. Утрата митаннийцами ведущих позиций в Северной Месопо­тамии автоматически привела к усилению политичес­кого влияния семитической Ассирии. Не следует забы­вать также, что XIII в. до н. э. — это время необычайной активизации семитских племен в Палестине. Именно к этому историческому моменту традиция относит зна­менитый исход евреев из Египта.


Одним из древнейших народов, проживавших в Палестине, Библия называет Рефаимов, жителей Сре­диземноморской Рутены-Русены. Он назывался так по имени своего родоначальника Рафа (Рута-Руса) и от­личался необыкновенной силой и огромным ростом. На языке идиш и сейчас слово «русский» переводится как «рейзен», а «Россия» — как «Рейзя». С Рефаимами в Священном Писании иногда соединяются и другие племена, что подчеркивает дружественный характер политики рефаимов-русов по отношению к осталь­ным народам Земли обетованной. Как мы уже гово­рили, египтяне сумели в значительной степени вы­теснить русов из Палестины, но во второй половине II тыс. до н. э. там еще оставались их потомки — ваны– ханаане. В этническом смысле ханаане, по-видимому, составляли уже в значительной степени смешанный с местными племенами и другими пришлыми индоев­ропейскими племенами (например, хеттами) этнос, но их по-прежнему можно было считать арийско-прасла– вянским «островком» на Ближнем Востоке.


Несмотря на многолетние усилия, египтяне так и не смогли полностью покорить Ханаан. Битва при Ка– деше доказала, что индоевропейцы достаточно силь­ны, чтобы противостоять им в Средиземноморье. Но у египтян на руках еще оставалась «козырная карта». Это был жаждущий самоутверждения на политической сцене еврейский народ. Египетские источники ничего не сообщают об исходе евреев из Египта. Но сама по себе эта акция была чрезвычайно выгодна им. Скорей всего, это была, как мы бы сказали сегодня, тайная опе­рация египетских спецслужб. На территорию сильного и неуступчивого противника направлялась армия пе­реселенцев, заинтересованная в создании своей наци­ональной автономии. При всем при том, как хорошо известно, на территории Ханаана к тому времени уже проживало достаточное количество семитов, которые так или иначе содействовали приходу сюда своих со­племенников.


По версии, изложенной в Библии, евреи не реша­лись вступать в Ханаан, поскольку египетское рабство приучило их народ к трусости, и нужно было выждать, пока подрастет новое поколение, выросшее на свобо­де. Все правильно, но к этому, пожалуй, следует доба­вить, что нужно было также и время, чтобы египетские военные инструкторы научили воевать это поколение. И было бы в высшей степени наивно думать, что евреи смогли бы успешно воевать с «людьми-великанами» (их собственное выражение!), если бы не помощь фа­раонов. Но и у ханаан тоже была мощная поддержка в лице ливийцев, а также индоевропейцев Малой Азии и Северного Средиземноморья, или «народов моря», как их называли египтяне.


В составе этой группы племен не было хеттов. Если к моменту битвы у Кадеша они действительно были ведущей военной силой в Малой Азии и по праву воз­главляли союз «народов севера», то к середине XIII в. до н. э. ситуация переменилась. Хетты утратили контроль над западными областями Анатолии, и троянцы и со­седствующие с ними страны проводили независимую самостоятельную политику. Греки-ахейцы, укрепив­шиеся к тому времени в Милете, воспользовавшись отсутствием «единоначалия» в регионе, заявили о себе как о третьей силе. В первом походе «народов моря» в коалиции индоевропейцев, противостоящих Египту и семитам, они, по существу, заняли место хеттов.


В надписи из Карнака фараона Мернептаха присутс­твует фраза о «презренном вожде», приведшем акайваша-ахейцев в его страну. Вполне вероятно, что здесь имеется в виду вождь ливийцев, и тогда ахейцы выде­ляются среди всех северных отрядов как основная со­юзная ливийцам сила, связанная с ними особым дого­вором. Но гораздо вероятнее, что речь в данном случае идет о вожде самих ахейцев, которые опять-таки выде­ляются среди прочих «северян», о чьих предводителях фараон не сообщает ни слова. Еще поразительнее, од­нако, следующая деталь. В этой же надписи из Карнака народ акайваша настойчиво противопоставляется ли­вийцам, не знающим обрезания, как народ, практикую­щий эту процедуру. Как ни удивляет это свидетельство в сравнении со всем, что известно об обычаях поздней­ших, исторических греков, но факт знакомства группы ахейцев, наступавших на Египет, с обрезанием сейчас общепризнан. При объяснении этого свидетельства исследователи соглашаются, что такой обычай мог из­начально возникнуть у ахейцев Крита под влиянием их соседей на юге Средиземноморья — тех же египтян и семитских народов Леванта. Более логично, однако, на наш взгляд, было бы предположить, что этот обы­чай усвоили именно те ахейцы, которые переселились в юго-западные районы Анатолии и имели контакты с семитскими народами Палестины и Сирии. Во всяком случае, этим своим «восточным» обычаем контингент ахейцев в составе «народов моря» отличался от осталь­ных членов военного союза.


Первый поход «народов моря» окончился неуда­чей. Как правило, подобный финал военной кампании предельно обостряет отношения в стане союзников.


При этом стоит учесть, что если сикелы-циклопы и ли– кийцы участвовали в войне с целью помочь сородичам ханаанам-ванам (тем же венетам!), то ахейцев интере­совала прежде всего богатая добыча. Они были наем­никами! А когда наемное войско не получает награды, оно может обратить оружие и против своих нанимате­лей. Потери ахейцев в битвах с египтянами были боль­ше, чем у любого другого союзника, потому они могли потребовать от стран — членов «северного союза» — дополнительной компенсации за свои потери.


Согласно древнегреческой традиции, би тве за Трою предшествовал поход войска Агамемнона в Мисию (область, расположенную южнее Троады). Мисийцы, возглавляемые царем Телефом, оказали достойное со­противление грекам. Античные авторы признавали полную достоверность этой неудачной для ахейцев кампании. Так, Страбон написал: «…войско Агамемнона, грабя Мисию, как будто Троаду, с позором отступило». Живописный образ Телефа, поднимающего на битву свой народ, вырисовывается в позднем романе Дикти– са Критского: «Те, кто первыми спаслись бегством от греков, приходят к Телефу, мол, вторглись многие ты­сячи врагов и, перебив охрану, заняли берега… Телеф с теми, кто был при нем, и с прочими, кого в этой спеш­ке можно было собрать вместе, быстро идет навстречу грекам, и обе стороны, сомкнув передние ряды, со всей силой вступают в бой…» Аполлодор пересказывает со­ответствующее место «Киприй» так: «Не зная морского пути в Трою, пристали греки к Мисии и стали се разо­рять, думая, что это Троя. А Телеф, царствовавший над мисийцами, погнал эллинов к кораблям и убил мно­гих…» Примечательно, что Аполлодор излагает этот эпизод в едином сюжете «Илиады» и соответственно пишет: «Действительно, поскольку эллины вернулись, иногда говорится, будто война длилась 20 лет: ведь после похищения Елены эллины на второй год при­готовились выступить в поход, а после того, как воз­вратились из Мисии в Элладу, спустя 8 лет они, вновь вернувшиеся в Аргос, отплыли в Авлиду». Это сообще­ние о традиции включать мисийский поход в историю Троянской войны и отводить на нее в целом 20 лет за­служивает полного доверия, поскольку оно прямо под­тверждается свидетельством Гомера, у которого Елена в своем плаче по Гектору восклицает:


Ныне двадцатый год круговратных времен протекает


С оной поры, как пришла в Илион я, отечество бросив…


Кроме того, упоминание о неудачном мисийском походе содержит обращение Ахилла к своему верхов­ному вождю Агамемнону, в котором он в связи с на­сланной Аполлоном чумой предупреждает:


Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно исплававши море,


В домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся.


В этом фрагменте Гомер тонко подчеркивает, что армада греческих кораблей однажды уже переплывала Эгейское море в надежде завоевать Трою.


Итак, Троянская война проходила в период между двумя походами «народов моря» (между 1232 и 1194 гг. до н. э.). Длилась же она, согласно традиции, два деся­тилетия. Относительно точной длительности военных действий можно, разумеется, сомневаться — слишком уж круглые числа фигурируют при расчетах, но, по крайней мере, число «двадцать» должно убедить всех в том, что война носила чрезвычайно затяжной характер. Обратим внимание также, что датировка походов «наро­дов моря» жестко привязана ко времени вступления на трон фараона Мернептаха. Относительно года его во­царения существуют три версии (разброс между самой ранней и самой древней — порядка двух десятков лет). Мы выбираем из них наиболее раннюю, чтобы макси­мально приблизить дату Троянской войны ко времени пожара в Трое VIIa по Блегену (середина XIII в. до н. э.).


Греческие источники ничего не сообщают о пер­вом походе «народов моря». И это вполне понятно. В нападении на Египет участвовали только те ахейцы, которые проживали в Малой Азии, то есть в Миле– те и близлежащих к нему областях. Знаменитые гре­ческие цари, ставшие героями «Илиады», равно как и греки материковой части Греции, не имели к перво­му походу никакого отношения. Это было совместное предприятие ряда малоазийских и северобалканских племен. Ахейцы на тот момент поддерживали дружес­твенные отношения с троянцами, что и зафиксирова­но в преданиях, сообщающих, что Менелай запросто гостил в Трое, был принят в доме у Париса и именно там троянец договорился с ним об ответном визите в Спарту.


После похищения Елены ахейцы материковой Гре­ции собирают войско, призванное отомстить за пору­ганную честь Менелая и вернуть ему супругу. Но, уди­вительное дело, войско Агамемнона высаживается не в Троаде, а несколько южнее — в Мисии. Мифологичес­кая традиция истолковывает это так, что, мол, греки не знали пути в Т]рою. Но, похоже, что дело в другом. Для успешной войны против Трои воины Агамемнона должны были соединиться с ахейцами Милета. Веро­ятно, именно их объединенная коалиция и сражалась с мисийцами Телефа. Как мы уже рассказывали, ахей­цам не дали продвинуться на север полуострова, и они были вынуждены отплыть назад в Грецию. Им предсто­яло ждать еще долгих восемь лет, чтобы снова собрать­ся в Авлиде и отправиться в новый поход, теперь уже прямиком в Троаду.


В последние десятилетия некоторые ученые вы­сказали гипотезу, что первый поход «народов моря» включал в себя как составную часть и те сражения, которые впоследствии греки назвали Троянской вой­ной. По этой версии выходит, что Трою штурмовали не одни только греки, а целая группа, в том числе и северобалканских, племен. Такое предположение на первый взгляд гениально решает проблему соотне­сения походов «народов моря» с Троянской войной. Ахейцы — участники первого похода «народов моря», и они же — победители в Троянской войне. Оба собы­тия происходили примерно в одно и то же время. Так давайте поставим между ними знак равенства! Что ж, так, безусловно, можно поступить, но только при од­ном условии: надо допустить, что греческие поэты, описывавшие Троянскую войну, в такой степени сме­шали правду с вымыслом, что к их поэмам не следу­ет относиться как к основополагающим источникам. Если поэты подтверждают данную гипотезу — хорошо, если же нет, то не беда, поскольку это, в конце концов, литература! К примеру, следует признать, что никакие ликийцы Трою не защищали, потому что они — союз­ники ахейцев в первом походе «народов моря». Но тог­да обессмысливается и весь сюжет «Илиады», в кото­рой ликийцы во главе с царем Сарпедоном, Главком и Пандаром бьются насмерть с греками. Согласиться с такой точкой зрения никак нельзя. Тем более что пред­лагаемая нами реконструкция событий дает непроти­воречивое истолкование всем известным греческим и египетским свидетельствам.


Ключевая идея в решении обсуждаемой нроблехмы состоит в том, что мы выделяем две группы ахейцев — малоазийских, колонизировавших Милет и острова Эгейского моря — и собственно греков, проживавших в материковой части Греции и на Крите. В первом по­ходе «народов моря» участвовали только ахейцы-ма– лоазийцы, или, по-другому, «обрезанные греки». Вто­рой поход происходил уже после окончания Троянс­кой войны. К тому времени войско Агамемнона вволю похозяйничало в Анатолии. Основная задача кампа­нии была решена, и каждое из племен теперь решало свои собственные задачи. Кто-то торопился возвра­титься домой, но были и желающие увеличить число поверженных ими врагов и количество награбленных сокровищ. Вот они-то и могли примкнуть к «народам моря» во время их второго похода на Египет.


Как мы уже писали, второе наступление «народов моря» на Египет представляло два последовательных вторжения. Первое в 1194 г. до н. э. было отражено войсками фараона Рамзеса III. Память об этом собы­тии сохранилась в Троянском цикле. Прежде всего, это хорошо прослеживаемая тема высадки ахейского десанта в Египте непосредственно после разрушения Приахмовой Трои, как бы в эпилоге Троянской войны, и их сокрушительного разгрома войском египетского правителя.


К этой теме два раза, с небольшими нюансами, об­ращается Одиссей у Гомера в своих так называемых «лживых рассказах» на Итаке, когда неузнанный царь в обличье нищего рассказывает слушателям различные версии своей вымышленной биографии. В четырнад­цатой песни «Одиссеи» он изображает себя побочным сыном некоего знатного критянина, преуспевшим в войнах и набегах и девять лет сражавшимся в Троаде рядом с царем Идоменеем. После возвращения из-под Трои герой рассказа, пробыв в своем доме не более ме­сяца, снаряжает девять кораблей и отбывает со своей дружиной в Египет. Здесь его воины, отправленные на разведку;


Грабить поля плодоносные жителей мирных Египта Бросились, начали жен похищать и детей малолетних, Зверски мужей убивая, — тревога до жителей града Скоро достигла, и сильная ранней зарей собралася Рать; колесницами, пешими, яркою медью оружий Поле кругом закипело; Зевес, веселящийся громом, В жалкое бегство моих обратил, отразить ни единый Силы врага не поспел, и отвсюду нас смерть окружила; Многих тогда из товарищей медь умертвила, и многих Пленных насильственно в град увлекли на печальное


рабство.


Их предводитель, однако, увидев вблизи самого еги­петского царя, успел, отбросив оружие, сдаться лично ему в плен и был увезен во дворец, хотя разъяренные египтяне и грозили критянину смертью. В семнадца­той песни Одиссей пересказывает ту же историю с изменениями. Здесь нет указаний на критское проис­хождение рассказчика, путь в Египет составляет уже не пять дней, а назван «долгой дорогой», финал же про­игранной битвы для побежденного героя оказывается еще более плачевным. Взяв в плен, его продают в рабс­тво на Кипр.


Навряд ли история, рассказанная Одиссем, была абсолютно лживой. Поход какой-то части ахейцев на Египет, по всей видимости, действительно имел место. Но важно отметить при этом, что в нем участвовало не все объединенное войско, а крайне ограниченный контингент. На девяти кораблях не увезешь много во­инов, поэтому, скорей всего, некоторая часть ахейцев попросту влилась в ряды пеластов и тевкров, воевав­ших в 1194 г. до н. э. в Египте.


Видимо, та же тема высадки группы ахейцев после опустошения Трои в Египте воплотилась в известном легендарном сюжете о египетском плавании Мене– лая. Правда, у Гомера прибытие спартанского царя в Египет имеет случайный, непреднамеренный харак­тер. Буря забрасывает плывущего из Трои Менелая к критским берегам, здесь большинство его кораблей разбивается о скалы, а сам он с пятью кораблями ока­зывается в Египте, где проживает в доме царя, торгует и посещает другие средиземноморские страны, чтобы через много лет вернуться в свою Спарту. Гораздо ин­тереснее и содержательнее в этом смысле версия, при­водимая Геродотом, со ссылками на беседы с египетс­кими жрецами. По Геродоту, Парис-Александр, спеша в Илион с Еленой и похищенными у греков сокрови­щами, против воли попал в Египет. Его царь вынуждает троянца оставить в этой стране Елену и остальную до­бычу (подробнее об этом чуть дальше, в главе о Елене Прекрасной). Но греки, прибыв под стены Илиона, не поверили заверениям троянских тевкров, что в Трос нет ни жены Менелая, ни богатств. Когда же город был разрушен после осады, Менелай, убедившись в спра­ведливости сказанного осажденными, отделился от других ахейцев и направился со своими кораблями в Египет. Здесь египтяне выдали ему Елену и сокровища, но вскоре между ними и ахейским вождем вспыхнула вражда, ибо, задерживаемый в Египте отсутствием по­путного ветра, Менелай принес в жертву ветрам еги­петских детей. Преследуемый египтянами, желающи­ми отомстить за злодейства, он бежал в Ливию.


Как и в истории Менелая, так и в «лживых» расска­зах Одиссея ахейцы появляются в Египте сразу же пос­ле ухода из Трои и в обоих случаях прибывают со сто­роны Крита, что можно сопоставить с настойчивыми упоминаниями об островах «народов моря» в египетс­ких надписях. Оба раза это лишь небольшой отряд, ко­торый в одиночку не может решить крупных военных задач. Кроме того, до походов Александра Македонс­кого только для эпохи «народов моря» достоверно за­фиксировано вооруженное вступление греков (ахей­цев, тевкров, данайцев) в Египет с грабительскими и завоевательными целями. Поэтому у нас есть все осно­вания соотнести рассказы Одиссея и историю о при­бытии Менелая в страну Нила с событиями 1194 г. до н. э. Все, как говорится, встало на свои места, как толь­ко мы разделили ахейцев на две части — участвовав­ших в первом походе «народов моря» (малоазийских) и не участвовавших (воины Агамемнона). Не надо, од­нако, полагать, что греки в сражениях с египтянами терпели только неудачи. Часть из них, известная под именем данайцев, была вовлечена в победную кампа­нию «народов моря» в 1191 г. до н. э.


Народ данайцев (данунов, данунитов) был извес­тен египтянам как минимум с середины XV в. до н. э.


Их имя присутствует в текстах конца правления Тутмоса III, а также в надписи из погребального храма Аменхотепа III (начало XIV в. до н. э.). Если этническое имя ахейцы (акайваша) появляется в египетских над­писях очень поздно и лишь один раз, при Мернептахе (вторая половина XIII в. до н. э.), то данайцев египтяне узнали намного раньше. В хеттском документе, отно­симом к началу XVI в. до н. э., упоминается южноана­толийская страна Адана. В связи с этим возникает воп­рос: какое отношение имеют малоазийские данайцы к грекам-ахейцам и данайцам Гомера?


Исследователи предлагают в качестве ответа самые разные мнения, есть даже предложение рассматривать данунитов как исконно анатолийский этнос, не имею­щий ничего общего с греками-данайцами. Но, думает­ся, что это чересчур крайняя позиция. Другое дело, что факты существования данайцев на юго-западе Анато­лии, начиная с XVI в. до н. э. и их участие на стороне греков в Троянской войне требуют объяснения.


Чтобы разрешить загадку появления данайцев в Анатолии, мы предлагаем вспомнить об арийском племени синдов, которых фракийцы называли ксан– фиями, а Гомер синтийцами. Ранее мы уже высказали мысль, что они вместе с ликийцами проникли в Юж­ную Анатолию и по их имени была названа главная река и столица Ликии — Ксанф. По-арийски название синды можно перевести как «речные люди». С другой стороны, в более широком, индоевропейском контек­сте, слово река звучало как «дану» — отсюда названия Дунай, Днестр, Днепр, Дон. Таким образом, после сли­яния с друг ими индоевропейскими племенами (хетта­ми и греками, проникавшими в Малую Азию) синды– ксанфии могли превратиться в данайцев-данунитов. Страна Адана находилась напротив Кипра. Как и этот остров, она, начиная с середины II тыс. до н. э., стала местом столкновений хеттов, ахейцев и стран Арсавы. В Троянской войне ахейцев против стран Арсавы (при фактическом нейтралитете хеттов) данайцы приняли сторону греков.


В связи с участием ахейцев и данайцев в походах «народов моря» важно привлечь к рассмотрению так­же миф о лидийском царе Мопсе (Моксе), завоевавшем сразу после Троянской войны всю Южную Анатолию, включая Киликию и Памфилию (страны на юге Ана­толии), а затем вторгшемся в Сирию и дошедшем до Финикии. По преданию, сподвижниками Мопса были ахейцы во главе с аргивянином Амфилохом и про­рицателем Калхасом, которые после завоевания Трои пешком двинулись из сожженного города в Лидию. Там Калхас стал состязаться с Мопсом в искусстве про­рицания, но, проиграв спор, умер. Амфилох же пошел воевать в Киликию, где они вместе основали ряд горо­дов. Позднее греки-памфилийцы считались потомка­ми ахейских союзников Мопса. Сенсационный инте­рес к фигуре царя Мопса привлекла надпись IX-VIII вв. до н. э. из Кара-тепе (юг Анатолии). Она составлена киликийским царем Аситаваддой на иероглифичес­ком лувийском и финикийском языках. В ней имя под­властного Аситавадде народа «дануним» сочетается с обозначением династии, к которой принадлежал этот царь, в качестве «дома Мопса». На этом основании ряд ученых отождествил подвластных «дому Мопса» дану– нимов с греческими данайцами и включил в этот ма– лоазийский этнос греков-ахейцев, перешедших после взятия Илиона под власть Мопса и помогавших ему в создании царства на юге полуострова. В то же время, поскольку народ дануиимов нападал на Египет вместе с тевкрами и пеласгами, Мопс стал трактоваться как вождь крупного войска, в значительной степени со­стоявшего из данайцев и дошедшего до Сирии и Па­лестины в числе «народов моря».


Подведем, наконец, итоги. Вторжение ахейцев Гре­ции и Крита в Анатолию вклинивается по времени между двумя походами «народов моря». Греки нанесли концентрированный удар по племенам, являвшимся соплеменниками или союзниками «народов моря», поэтому с геополитической точки зрения Троянская война была исключительно на руку египтянам и семи­там, от которых на тридцать с лишним лет была отве­дена угроза с севера. Более того, по-видимому, именно в этот промежуток времени евреи сумели заселить Па­лестину. На вопрос — почему Моисей сорок лет водил евреев по пустыне — мы бы теперь ответили так: «Он ждал начала Троянской войны». Второй поход «наро­дов моря» был, по существу, ответной акцией на засе­ление евреями Ханаана. Пеласги-филистимляне дви­гались на юг уже вместе с семьями, чтобы восполнить число сородичей ханаанеев, противостоявших агрес­сии Египта и семитов.


В целом следует сказать, что война между арийско-праславянским севером и египетско-семитским югом была первыми проиграна. Произошло это, как мы старались показать, не без помощи хеттов и греков, стремившихся извлечь из этой ситуации собственную выгоду и тем самым поспособствовавших победе юга. Как те, так и другие сполна получили за это от северян. Северобалканские племена с огнем и мечом прошли по землям Греции, а мизы-мушки разгромили Хеттс­кое царство. Ни страна Хатти, ни Микенская Греция после этого не смогли возродиться. Но это было сла­бым утешением для их противников, поскольку в ре­зультате Троянской войны перестала существовать и Средиземноморская Русь.







Часть

III





СМУТНОЕ ВРЕМЯ В СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ, ИЛИ ПО СЛЕДАМ ГЕРОЕВ «ИЛИАДЫ»


В судьбе племен людских, в их непрестанной смене Есть рифы тайные, как в бездне темных вод. Тот безнадежно слеп, кто в беге поколений Лишь бури разглядел да волн круговорот.


В. Гого


Современные читатели и исследователи за­частую с интересом вникают в перипетии троянских баталий, но размышления о гео­политическом смысле войны и предопреде­ленных ею послевоенных судьбах ее главных героев остаются на втором плане. Вот, к примеру, стихотво­рение Станислава Куняева, которое так и называется «Читая «Илиаду»:


…И закипела пена, И пенилась волна —


Прекрасная Елена, Троянская война!


Ах, мне уж эти греки, такие чудаки!


Сражались наши предки за-ради чепухи,


сходились из-за бабы, какая ерунда!


Им наших войн масштабы не снились никогда.


Они рубились храбро, водили корабли.


Но рассуждать абстрактно, к несчастью, не могли.


Они сражались храбро за злато-серебро,


а надо бы за братство, равенство и добро.


Станислав Куняев — один из лучших российских поэтов, профессиональные навыки его, безусловно, очень высоки. Но вот что касается понимания истин­ного масштаба Троянской войны, то здесь он серьезно ошибся. Эта война была одним из ключевых событий мировой истории, она в значительной степени предо­пределила радикальный передел политической карты Восточного Средиземноморья, Передней Азии и Ближ­него Востока.


В предыдущей главе мы на основании историчес­ких источников и данных греческого эпоса предложи­ли новую концепцию развития событий вокруг Трои в конце XIII — начале XII в. до н. э. Теперь же на осно­вании анализа судеб отдельных главных героев Тро­янской войны мы попытаемся уточнить и дополнить ее новыми доказательствами. А начнем, разумеется, с главной «виновницы» всей этой заварухи — прекрас­ной Елены, которая, как станет ясно, была вовсе не простой «бабой».



Глава 12


ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ И КУЛЬТ ВЕЛИКОЙ БОГИНИ


Сидели старцы Илиона


В кругу у городских ворот;


Уж длится града оборона


Десятый год, тяжелый год!


Они спасенья уж не ждали,


И только павших поминали,


И ту, которая была


Виною бед их, проклинали:


«Елена! Ты с собой ввела


Смерть в наши домы!


Ты нам плена


Готовишь цепи!.."



В этот миг



Подходит медленно Елена,


Потупя очи, к сонму их;


В ней детская сияла благость


И думы легкой чистота;


Самой была как будто в тягость


Ей роковая красота…


Ах, и сквозь облако печали


Струится свет ее лучей…


Невольно смолкнув, старцы встали


И расступились перед ней.


А. Майков


Жизнеописание Елены достойно целой серии аван­тюрных романов. Никакой женщине, даже Анжелике, не снились те приключения и испытания, которые пережила она. Цари и самые знаменитые герои влюб­лялись и похищали ее, невзирая на трудности и самые страшные пророчества.


Первыми «карусель похищений» затеяли афинский герой Тезей и его друг, царь лапифов, Пирифой. Они решили, что возьмут в жены только дочерей Зевса, и поклялись помогать друг другу в этой затее. Вначале оба отправились в Спарту, где подрастала дочь Леды и Зевса — Елена. Леда была женой спартанского царя Тиндарея, но Зевс нашел способ приблизиться к пре­красной и верной своему супругу женщине. Он явился к ней в образе лебедя, когда она купалась в реке. В ре­зультате этого на свет появились Елена и два ее брата– близнеца Кастор и Полидевк. Их еще называли Диос­куры, что означает «сыновья Зевса».


По другому варианту мифа, Елена — дочь богини Немесиды, которая, спасаясь от Зевса, превратилась в гусыню, а Зевс — в лебедя. Яйцо, из которого вылупи­лась Елена, было найдено и сохранено Ледой, она же вырастила и воспитала Елену как свою дочь. Позднее делались попытки соединить обе легенды. Говорили, что Леда снесла яйцо, из которого вышла Елена. Но все сходилось в одном: Елена — дочь Зевса, а только это и было важно Тезею и его другу. Они похитили девочку, когда она со своими подругами танцевала и пела на лесной поляне в честь богини Артемиды. Похитителям удалось бежать от погони. Еще в дороге они бросили жребий, кому быть мужем Елены. Счастье улыбнулось Тезею, но Елена была еще слишком молода, и поэтому афинский царь отослал ее в небольшой городок Афидна, расположенный в нескольких часах пути от Афин. Там девочка должна была расти под присмотром мате­ри Тезея. Он же сам, верный обещанию, вместе с Пирифоем отправился в новый поход, чтобы добыть еще одну дочь Зевса. Оба решили, что самой подходящей невестой будет Персефона, дочь богини Деметры, не­когда похищенной владыкой царства мертвых Аидом.


Героям пришлось сойти в подземное царство, в ужасную страну вечного мрака и холода. Хоть их план казался безумным, поначалу все шло хорошо. Друзья нашли вход, преодолели грозившие им со всех сторон опасности и ловушки и, наконец, добрались до жилища самого Аида. Бог принял их чрезвычайно дружелюбно, можно сказать, даже гостеприимно, поскольку пригла­сил отужинать. Но подняться из-за стола Тезей и его друг уже не смогли. Они оказались узниками грозно­го владыки, притом, как они думали, навеки. Спасение пришло лишь через много лет, когда в преисподнюю спустился Геракл. Ему, правда, удалось спасти лишь од­ного Тезея. По решению богов Пирифой, осмеливший­ся пожелать владычицу царства мертвых, был оставлен прикованным к камню в вечном рабстве у ее мужа.


В то время как Тезей, скованный, пребывал у Аида, на землю афинян вторглись братья Елены — Кастор и Полидевк. Диоскуры искали ее с той самой минуты, как их сестра была похищена во время танцев. Они потре­бовали у афинян выдачи Елены, но те поклялись — и это была правда, — что не знают, где она находится. Юноши уже готовились воевать против целого народа и, надо полагать, вышли бы победителями, так как были чрезвычайно сильны и мужественны. Но в самый пос­ледний момент явился человек по имени Академ и ука­зал Диоскурам, где спрятана Елена, проводив их прямо в Афидну. Кастор и Полидевк вместе с сестрой верну­лись на родину, в Спарту. Афиняне же с тех пор ежегод­но приносили жертвы Диоскурам и Елене. Спасший страну от губительной войны Академ тоже получил вознаграждение: его могила в священной роще близ Афин во все века была окружена почитанием. Позднее, в IV в. до н. э., в этой роще Платон обучал своих уче­ников, и его школа получила название «Академия». Вот почему по сей день важные научные, учебные и худо­жественные учреждения называются академиями.


Но вернемся к жизнеописанию Елены. В скором времени после ее возвращения на родину отовсюду в Спарту стали стекаться женихи, мечтавшие о царской дочери. Тиндарей недоумевал, кого из них выбрать в зятья; ему казалось, что когда он сделает выбор, осталь­ные женихи, оскорбленные отказом, поднимут спор и брань и станут мстить как ему, так и молодой чете. Но тут мудрый Одиссей, царь Итаки, дал спартанско­му царю совет — предоставить выбор самой Елене, с женихов же взять клятву, что они не только не станут мстить избраннику, но даже, в случае необходимости, будут оказывать ему помощь и защиту. Так и поступил Тиндарей. Женихи дали требуемую клятву, а Елена вы­брала Менелая. Перед смертью Тиндарей передал зятю власть над Спартой, своим же сыновьям, Кастору и Полидевку, он предоставил город Амиклы, что на юге Пелопоннеса. Так стал Атрид Менелай царем спартан­ским.


Бегство Елены с Парисом из-под крова мужа обсуж­дается с древних времен, и на этот счет имеются самые разные толкования. Помимо истории о великой люб­ви, овладевшей Еленой, рассказывали также версию, что Парис принудил царицу к побегу или даже похи­тил силой. Говорили также, что они сначала попали в Египет, потом провели какое-то время в Сидоне и только через несколько лет прибыли в Трою. Вот что, в частности, об этом поведали древнегреческому исто­рику Геродоту египетские жрецы.


Александр (второе имя Париса), похитив Елену, взял курс на Трою. Но во время плавания по Эгейскому морю сильные ветры отнесли корабль к югу, к берегам Египта. Ветер не утихал, и корабль вошел в один из ру­кавов Нила и стал на якорь близ города Тарихея. Там, недалеко от берега, находился храм Геракла. В этом святилище поддерживалась следующая традиция: если чей-либо раб находил в нем приют и соглашался вы­жечь на своем теле священные знаки, то он автома­тически становился собственностью бога, и прежний господин уже не мог его забрать. Этот обычай сущес­твовал издревле. Зная о нем, слуги Александра донес­ли жрецам храма на своего хозяина. Они рассказали, как Александр выкрал Елену и какую обиду он нанес Менелаю. Обо всем услышанном жрецы и страж этого устья Нила Тонис сообщили, в свою очередь, фараону Протею. В их пересказе история похищения выглядела примерно так:



— К нам прибыл чужеземец. Он родом из страны троянцев. Этот человек совершил в Элладе нечестивое деяние: соблазнил жену человека, который принимал его как гостя, и вместе с нею и богатыми сокровища­ми находится здесь. К нашей земле его занесла буря. Как нам поступить — отпустить его безнаказанно или же отобрать добро, привезенное им?

На это Протей послал следующий ответ:



—    Человека, совершившего нечестивое деяние против своего гостеприимца, схватите и приведите ко мне. Я послушаю, что он скажет.

Выполняя этот приказ, Тонис схватил Александ­ра. Позднее он отправил его вверх по реке в Мемфис вместе с Еленой, сокровищами и слугами.

Когда все они предстали перед фараоном, то Про­тей спросил Александра, откуда он взял Елену. На этот вопрос троянец не мог дать вразумительного отве­та. Он старался уклониться и говорил неправду. Тогда слуги Париса стали уличать его и сами обстоятельно рассказали все фараону. Рассмотрев это дело, Протей вынес приговор:

—    Я постановил не убивать ни одного чужеземца, которого приведут в мою странy неблагоприятные ветры. Если бы не это, я бы жестоко покарал тебя, Алек­сандр. Я сделал бы это во имя эллина, оскорбленного тобой самым нечестивым образом: ты соблазнил его жену. И этого тебе оказалось мало! Ты уговорил ее бе­жать с тобой. И даже этим ты не удовольствовался: ты еще ограбил и дом своего гостеприимца. Однако я ни в коем случае не желаю убивать чужеземца на моей зем­ле. Поэтому ты можешь уехать. Женщина же и сокро­вища останутся у меня. Я сохраню их для того эллина, если он сам пожелает приехать ко мне и увезти их от меня. Тебе и твоим спутникам я повелеваю в течение трех дней покинуть мою страну. В противном случае я расправлюсь с вами, как с врагами.

Так Елена осталась в Египте у фараона Протея.


По-видимому, предполагает Геродот, эта история была хорошо известна Гомеру, но он не принял ее во внимание, поскольку она не соответствовала замыслу его поэмы в отличие от другого сказания, где утверж­далось, что Елена прибыла с Парисом в Трою. Гомер, по мысли Геродота, сам дал понять, что знает это сказа­ние, когда, повествуя о скитаниях Александра вместе с Еленой по разным странам, приводит их в финикийс­кий Сидон (соседствующий, как известно, с Египтом).


Свидетельство Гомера в высшей степени важно, пос­кольку заход эскадры Париса в Сидон и близлежащие страны подтверждает заинтересованность троянцев в палестинских делах! Но поэт ничего не говорит о по­сещении Парисом Египта и о его конфликте с фарао­ном! Рассказ жрецов — это версия египетской сторо­ны. И совершенно не случайно, что в ней Парис выгля­дит обалдуй обалдуем. Как ни посмотри, но в истории о посещении троянцем египетских берегов сплошные «дыры». Совсем по-другому та же самая история будет выглядеть, если мы предположим, что жрецы соедини­ли два разновременных события — первый поход «на­родов моря» и начало Троянской войны — и связали оба события с Парисом, олицетворявшим для египтян угрозу с севера. Тогда ясно, и почему троянец поплыл в сторону Египта, и почему он вернулся оттуда несоло­но хлебавши. Елена при такой (египетской) интерпре­тации исторических событий должна представляться как символ победы и удачного исхода всех сражений, и ее пленение в Египте как раз и означает, что первый поход северян окончился неудачей.


Но вернемся вновь к рассказу египетских жрецов, как его передает Геродот. Выслушав их речи, историк спросил:



—   Значит, все, что эллины рассказывают о Троянс­кой войне, — вымысел?

Но жрецы запротестовали:



—   Нет, эта война действительно велась. Наши пред­ки много веков назад слышали о ней от самого Мене– лая. Вот как это было.

Большое войско ахейцев напало на землю троян­цев, чтобы помочь Менелаю вернуть его жену. Эллины сошли с кораблей и разбили лагерь, откуда направили в Трою — или, как ее еще называют, Илион — несколь­ко послов. С послами пошел и сам Менелай. Войдя в город, они потребовали возвращения Елены и сокро­вищ, а сверх того, удовлетворения за нанесение обиды. Но троянцы и тогда, и позднее клятвенно и без клятв упорно твердили ОДНО:

— У нас нет Елены и сокровищ, все это осталось в Египте! Мы не можем возместить то, что сейчас нахо­дится у фараона Протея!

Эллины же расценили это как насмешку как жела­ние оставить их в дураках. И десять лет они держали Трою в осаде, а потом захватили ее. Лишь когда, вор­вавшись в город, они нигде не могли найти Елену, а жители города, уже побежденные, продолжали твер­дить то же самое, они убедились, что троянцы с самого начала говорили правду, и отправили Менелая кПро­тею в Египет.

Прибыв в Мемфис, Менелай рассказал обо всем случившемся, получил от Протея щедрые дары, забрал Елену и свои нетронутые сокровища. Но туг он посту­пил несправедливо. Из-за того, что он долгое время не мог отплыть из Египта, поскольку мешали неблагопри­ятные ветры, он задумал безбожную жестокость: схва­тив двух египетских юношей, он принес их в жертву египетским богам. Когда об этом стало известно, него­дованию египтян не было предела. Менелая пытались преследовать, но он скрылся на своих кораблях в сто­рону Ливии. Куда он направился затем, жрецам оста­лось неведомо.

Сам Геродот был склонен верить египтянам. По его мнению, если бы Елена находилась в Трое, то ее ско­рее всего отдали бы осаждавшим независимо от того, согласился бы на это Александр или нет. Не могли же Приам и его родственники быть до такой степени ли­шены разума, рассуждал историк, чтобы на себя, сво­их детей и на весь город навлечь столь страшную беду только ради того, чтобы Александр имел возможность предаваться любви с Еленой! Допустим, однако, что вначале они придерживались иного мнения. Но вот начались бои, полегло множество троянцев, не было сражения, где не пало бы два, три, а то и больше сы­новей Приама — так, по крайней мере, сообщают по­эмы. Но если дело обстояло таким образом, то Приам, даже если бы он сам жил с Еленой, отдал бы ее ахей­цам — лишь бы спастись от ужасных бедствий. Геродот отмечает также и то, что не Александр был наследни­ком престола, а Гектор. Именно он как старший сын и храбрейший воин унаследовал бы трон после Приама. А Гектор, считает Геродот, не стал бы потворствовать брату; совершившему неправое дело и виновному в том, что на его страну обрушилось такое бедствие. На основании всего этого Геродот делает такой вывод: у троянцев не было Елены, и, следовательно, они не могли ее отдать.

Сейчас уже невозможно установить, что «отец ис­тории» действительно услышал от египетских жрецов, а что попросту вложил в их уста, чтобы сделать более достоверной милую его сердцу версию. Ведь рассказ о том, что Елена никогда не была в Трое, был хоро­шо известен в Греции уже задолго до него. Насколь­ко нам известно, первым историю о египетском пле­нении Елены сочинил Стесихор, живший в 600 г. до н. э., т. е. за полтора столетия до Геродота. Он родился в городе Гимера, на Сицилии, и жил в греческих горо­дах, расположенных в Южной Италии и на Сицилии. Стесихор был поэтом. Сочинял он главным образом песни, исполнявшиеся во время религиозных празд­ников. Содержанием этих песен чаще всего являлись старинные мифы о героях и богах. Писал Стесихор и поэмы. В одной из них описывается разрушение Трои, в других — приключения воинов, возвращавшихся из-под Трои на родину. Для нас наибольший интерес представляют два произведения Стесихора, известные, правда, только по названиям и нескольким фрагмен­там. Первая из поэм — «Елена» — вобрала в себя все дурное, что только можно было сочинить и рассказать об этой женщине: что она распущенна, неблагодарна, заносчива, изменчива, коварна. Зато вторая поэма — «Палинодия» — снимает с прекрасной Елены все упре­ки и обвинения. Почему? С чем связан такой внезап­ный поворот? Об этом задумывались уже в древности. И был изобретен такой любопытный ответ.

Елена была дочерью Зевса. Понятно поэтому, что после своей физической смерти она продолжала су­ществовать как весьма могущественное божество. Уз­нав о первой поэме Стесихора, она сурово покарала поэта, лишив его зрения. Но одновременно пообещала, что он снова увидит солнечный свет, если засвидетель­ствует правду, то есть представит ее, Елену, в истинном свете, как женщину добрую, благонравную и достой­ную подражания. Послушав богиню, Стесихор создал «Палинодию», и к нему немедленно вернулось зрение. Но автору «Палинодии» пришлось решать крайне не­простую задачу. В самом деле, как убедить людей, что Елена была добродетельной супругой, если, по Гомеру, она находилась в Трое, являясь причиной кровавой войны? И Стесихор придумывает сюжет, согласно ко­торому в Трое находилась не реальная, живая Елена, а лишь ее призрак, созданный по воле богов, желавших гибели Трои. Долгие годы герои сражались из-за при­зрака, в то время как подлинная Елена находилась в Египте, где ее задержал фараон.

Александр Кравчук, автор книги «Троянская война», полагает, что Геродот воспользовался идеей Стесихо­ра и авторитетом египетских жрецов, вложив в их уста рассказ о Елене, жившей на берегах Нила под покро­вительством фараона. Если это действительно верное предположение, то находит объяснение и то, почему жрецы ничего не рассказали Геродоту о нашествиях «народов моря». Но, с другой стороны, у нас нет ни­каких оснований не верить Геродоту. Более того, идея причастности Египта и сопредельных с ним стран к событиям Троянской войны не могла родиться на пус­том месте. Ее популярность в античные времена под­тверждает и существование драмы «Елена», написан­ной Еврипидом.

В этом сочинении Парис увозит из Спарты в Трою призрак Елены, а подлинную Елену бог Гермес пере­носит в край, подвластный Протею. Все те годы, пока длилась Троянская война, спартанская царица жила под опекой благородного фараона, храня верность своему мужу. Но смерть Протея положила конец без­мятежной жизни Елены. Теперь его сын, Феоклимен, открыто требует, чтобы Елена вышла за него замуж. Даже прибывший в Египет Менелай не в силах что-ли– бо изменить, так как все его корабли разметала буря, а сам он чудом спасся во время кораблекрушения. Но, на счастье, супругам готова помочь сестра Протея Феоноя, да и Елене удается уговорить Феоклимена снаря­дить корабль якобы для совершения тризны по умер­шему мужу. А уж погрузившись на корабль, Менелай и Елена устремляются навстречу свободе.

Ситуация, прямо скажем, в духе наших сказок об Иване Царевиче и Елене Прекрасной. Но для древних это был один из путей воссоздания исторической ре­альности. Крайне примечательно, что чудесному ос­вобождению Елены предшествует появление в Египте знаменитого Тевкра, сражавшегося под Т)эоей. В связи с этим мы не можем не вспомнить о втором походе «народов моря», в котором племя тевкров принимало самое непосредственное участие. Сам герой не в силах помочь Елене (можно соотнести это обстоятельство с неудачным наступлением 1194 г. до н. э.), но в конеч­ном итоге Елене удается спастись (итоговая победа «народов моря» в 1191 г. до н. э.).

Геродот свидетельствует, что приблизительно за сто лет до него, то есть около 550 г. до н. э., неподалеку от Спарты, в Ферапнах было святилище Елены, располо­женное рядом с могилами самой Елены и ее супруга. Об этом говорят также и более поздние источники. Опи­раясь на содержащиеся в них сведения, археологи при­нялись за раскопки в районе этого местечка. В результате были обнаружены остатки строений и предметы, свиде­тельствующие об отправлении здесь религиозного куль­та, а также черепки глиняной посуды XIV в. до н. э. После этого стало ясно, что, начиная с этого времени, непре­рывно, на протяжении веков здесь почиталось некое божество. Сохранились следы этого священнодействия. Особенный интерес представляют фигурки из свинца и обожженной глины. Чаще всего это женские фигурки, напоминающие статуэтки, обнаруженные в других мес­тах этого района, где спартанцы приносили жертвен­ные дары богиням, в особенности Артемиде. Греческий поэт Исократ, живший в IV в. до н. э., сообщает: «Еще и сейчас в Ферапнах, в Лаконии, согласно обычаям отцов, Елене и Менелаю приносят священные жертвы не как героям, а как богам». И еще: «Поскольку Елена способна и покарать, и вознаградить, богатые люди должны уми­лостивить и чтить ее, принося ей дары, жертвы, устраи­вая в ее честь разные церемонии, философы же должны стремиться сказать речь, достойную ее».

В самой Спарте находилось еще одно святили­ще Елены, расположенное в районе Платаниста, где юноши занимались гимнастическими упражнениями. В честь Елены ежегодно проводились праздники, так называемые Еленофории. Процессия несла корзину со священными предметами, называвшуюся «елена».

С именем и личностью Елены связывались также некоторые культы священных деревьев. Знаменитый поэт Феокрит (III в. до н. э.) в одном из своих сочине­ний описал бракосочетание Елены, во время которого спартанские девушки поют:

Первой тебе мы венок из клевера стеблей ползучих


Там заплетем и его на тенистом повесим платане;


Первой тебе мы из фляжки серебряной сладкое масло


Каплю за каплей нальем под тенистою сенью платана.


Врезана будет в коре по-дорийски там надпись, чтоб


путник,


Мимо идя, прочитал: «Поклонись мне, я древо Елены».


После смерти Менелая Елена была изгнана из Спар­ты. Она уехала на Родос, к своей родственнице по име­ни Поликсо. Но муж Поликсо пал под Троей, сражаясь в войске ахейцев. Вдова решила покарать женщину, явившуюся причиной стольких бед. Она притвори­лась, будто радуется приезду гостьи, на самом же деле Поликсо тайно готовила жестокую месть. Однажды, когда Елена купалась, на нее набросились служанки Поликсо. Для того, чтобы походить на богинь мщения Эриний, они переоделись в черные платья. Девушки схватили Елену и повесили на ближайшем дереве. Так на Родосе совершилось преступление. Но жители ост­рова хотели искупить его. Поэтому, чтобы стереть па­мять об этом происшествии, позднее здесь построили Елене величественный храм, где воздавали жене Мене­лая божеские почести, называя ее Елена Дендритида («Древесная»). Культ Елены Древесной существовал на Родосе долгое время.


Мы накопили уже достаточно доводов в пользу того, чтобы относиться к Елене не как к обычной женщине, а как к воплощенному божеству. Обратимся даже к та­кому простому вопросу, как ее возраст. Не будем брать в расчет первую историю с похищением ее Тезеем, который жил задолго до Троянской войны. Будем счи­тать этот миф позднейшей выдумкой. Жизнь же Елены в эпоху сражений за Трою восстанавливается доста­точно просто. Замуж за Менелая она вышла, когда ей было приблизительно пятнадцать лет (в древности и во все времена в южных странах девушки вступали в брак в двенадцати-тринадцатилетнем возрасте). С Me– нелаем Елена прожила несколько лет и родила ему дочь Гермиону. После похищения Парисом она двад­цать лет прожила в Трое. Будучи сорокалетней, она по-прежнему оставалась образцом красоты, мужчины не могли оторвать от нее взора. Еще через десять лет, уже в Спарте, ее увидел юноша, сын Одиссея Телемах, и его спутники. Но и в свои пятьдесят, появившись перед гостями, Елена ослепила всех красотой.


К ним из своих благовонных, высоких покоев Елена


Вышла, подобная светлой с копьем золотым Артемиде.


Неумолимое время не угасило сияние божествен­ной красоты! Но не означает ли это, что Елена прина­длежала к числу небожителей?


Современные исследователи единодушны на этот счет и считают, что образ Елены восходит к древней­шему божеству растительности и плодородия, иначе именуемому Великой Богиней. Центры ее почитания существовали на землях Греции еще в III тыс. до н. э., до прихода сюда классических греков. К ним следует отнести, прежде всего, Крит и Пелопоннес. Несколь­ко позже культ Великой Богини распространился и на другие области Эллады. Сохранились многочислен­ные свидетельства, что «догреческое население» по­читало Великую Богиню растительности и плодоро­дия, ежегодно умирающую и вновь возрождающуюся. Миф придал этим представлениям метафорическую форму: богиню, которая дает жизнь деревьям, цветам, и травам, похищает дерзкий враг, прельстившийся ее красотой. Однако отважные герои находят и приво­зят на родину похищенную девушку, и с ее возвраще­нием земля вновь расцветает. В честь Великой Богини проводились танцевальные и оргиастические обряды. В них изображались сцены похищения, горе покину­тых и радость возвращения. Миф соединял Елену с подземным царством, куда должно сойти все живое, чтобы потом воскреснуть. Таким образом, Елена была могущественной владычицей не только сил жизни, но и смерти.


Не нужно быть специалистом в области мифоло­гии, чтобы уловить сходство между мифами о Елене, дочери Зевса, похищенной сначала Тезеем, потом Александром, о Персефоне, дочери Деметры и Зевса, похищенной Аидом, об Ариадне, дочери критского царя Миноса, которую похитил Тезей и затем покинул спящую на острове Наксос (крупнейший остров Кик– ладского архипелага). В основе всех этих легенд лежит один и тот же миф, в различных вариантах существо­вавший на протяжении веков в разных частях Греции. Героиня этих мифов, по существу, одна и та же, и судь­ба ее одинакова.


Греческие, или эллинские, племена начали прибы­вать в бассейн Эгейского моря лишь в начале II тыс. до н. э. Это были пастушеские племена, пришедшие с севера. Завоеватели освоили многие достижения мес­тной цивилизации, которую строили, напомним, арии и праславяне. Значительную их часть пришедшие греки либо подчинили себе, либо ассимилировали, позаимствовав у них искусство земледелия, ремесла, а также различные верования и религиозные культы. Арийские и праславянские племена вынуждены были мигрировать с обжитых территорий сначала на Крит, а позднее (середина XV в. до н. э.) и далее на восток, на побережье Малой Азии.


Арийские и праславянские божества, а также свя­занные с ними мифы и обряды модифицировались на греческой почве. Частично это происходило из-за естественных языковых трудностей и невозможнос­ти понять суть древнейших преданий и ритуалов, а отчасти и в связи с тем, что местные эгейские культы Великой Богини приходилось приспосабливать к ве­рованиям завоевателей-греков, поклонявшихся во­инственным мужским божествам. Процесс слияния, сращивания разнородных культов и представлений, по сути дела, никогда на протяжении всей древней ис­тории Греции не был доведен до конца. Но в этом одна из причин богатства и красочности эллинских мифов, отразивших два слившихся воедино мира.


Одновременно происходило также дробление мо­гущественных догреческих божеств природы на не­сколько фигур, выступавших под разными именами: Персефона, Ариадна, Елена и др. А поскольку со вре­менем порвалась связующая нить и исчезла память о том, что, по существу, речь идет об одном божестве, дальнейшие их судьбы в различных культах и мифах оказались весьма несхожими. Персефона — владычица мертвых и богиня произрастания злаков и плодоро­дия — никогда не переставала почитаться как богиня; дочь критского царя Ариадна была смертной женщи­ной, однако, согласно мифам, оставленная Тезеем, она стала жрицей и супругой Диониса. На острове Наксос существовал культ Ариадны, а в Афинах ее почитали как супругу Диониса. Елена же даже в «Илиаде», где она выступает как смертная женщина, всегда именуется дочерью Зевса.


Сейчас будет кстати вспомнить о Стесихоре, посвя­тившем Елене свою поэму «Палинодия» («Покаянное стихотворение»), где он оправдывает Елену, снимая с нее упреки, содержавшиеся в предыдущей его поэме. По одной из легенд, раскаяние поэта было вызвано карой, которую навлекла на него оскорбленная кра­савица. Однако истинная причина создания «Палино­дии» более прозаична. Жестокие слова Стесихора о Елене вызвали негодование спартанцев. Культ Елены в этой стране в то время, то есть около 600 г. до н. э., был чрезвычайно широко распространен. Именно к этому времени относятся многочисленные фигурки, обна­руженные в Ферапне. По сообщению Геродота, полс­толетия спустя в святилище Елены приносили малень­ких девочек с просьбами наделить их красотой. Таким образом, Елена считалась у спартанцев почти святой.


Гомеру только потому прощали недостаток уважения к прекрасной Елене, что, по его мысли, она была лишь орудием богов и ужасная война из-за нее велась по воле Зевса. Но оправдывать поэта, который в своем со­чинении шутки ради представил богиню в недостой­ном виде, спартанцы не могли. Стесихор жил на Сици­лии, а сицилийские города испокон веков поддержи­вали тесные контакты со Спартой. Видимо, спартанцы нашли способ заставить поэта изменить свою точку зрения на красавицу богиню, которой было построено святилище в Ферапне.


Имя Елена — негреческого происхождения. Как же оно попало в Грецию? Филологи по этому поводу хра­нят молчание, поэтому придется нам провести собс­твенное расследование. Древнерусский вариант этого имени — Алена или Олена. Но по-другому, это назва­ние самки оленя — оленихи. Это очень древнее имя, его мужской вариант — Олен, по свидетельству Геродота, носил знаменитый ликийский жрец Аполлона. Павсаний, следуя более древней традиции, называет его гиперборейцем. Нас такое мнение, разумеется, ни в коей степени не может удивить, поскольку ранее мы уже неоднократно подчеркивали, что ликийцы при­шли в Средиземноморье с Русской равнины.


Академик Б. А. Рыбаков в своей книге «Язычество древних славян» собрал и обобщил результаты иссле­дований, касающихся культа оленя у праславян и их соседей. Русский фольклор также сохранил предания о священных оленях (ланях, лосях). Олениха была од­ним из древнейших образов Великой Богини, праро­дительницы мира, небесной покровительницей охот­ничьих племен времен неолита. Культ оленей и лосей существовал и в Европе, и в Сибири, и на Кавказе. Мы, со своей стороны, особо отметим его распространен­ность в трипольской культуре. В частности, обнаруже­но большое количество мисок-чар с изображенными на внутренней поверхности стилизованными фигура­ми двух оленей. У оленей нарисованы ветвистые рога, передние ноги, а их туловища обозначены широкой полосой, как обычно трипольские художники обозна­чали дождевые полосы.


Такие чары предназначались для «волхвования во­дою», различных аграрно-магических действий с «жи­вою водою». Они были непременным атрибутом жриц Великой Богини. Некое ритуальное действие соверша­ет и Елена при встрече с Телемахом и его спутниками:


Соку в вино подмешав и вино разнести повелевши,


Стала царица Елена беседовать снова с гостями…


Сок этот обладает удивительными свойствами:


тот, кто вина выпивал, с благотворным


Слитого соком, был весел весь день, и не мог бы заплакать,


Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил,


Если б нечаянно брата лишился иль милого сына.


Вдруг пред очами его пораженного бранною медью.


Вот какие дивные, благотворные травы были у Еле­ны! И кто после этого станет отрицать, что Елена была ворожеей?


Культ Великой Богини Олены-Елены пришел в Эл­ладу с севера. Его принесли сюда арии, изначально проживавшие на Русской равнине. Вначале они миг­рировали в Причерноморье, где создали Трипольскую археологическую культуру, а уж потом добрались и до Греции. Троянцы, бывшие потомками этих ариев, по ­читали Елену как свою древнейшую богиню, поэто­му история похищения Парисом этой божественной женщины должна рассматриваться в более широком смысле. Это не просто умыкание чужой жены, это по­пытка вернуть свои святыни!


Так нам открывается мистическая подоплека Тро­янской войны. И греки, и троянцы почитают Великую Богиню в образе Прекрасной Елены. Но кому отдаст свои пристрастия Богиня? Поначалу ее симпатии на стороне троянцев. Боги Олимпа отправляются к эфи­опам на праздник Великой Богини в тот момент, когда ахейцы погребают умерших от губительной язвы, на­сланной на них Аполлоном. Эфиопы, где бы они тогда ни проживали, — союзники троянцев, и можно не сом­неваться, что вместе с богами и эфиопами все двенад­цать дней пировали и осажденные в Трое. Мы также не ошибемся, если скажем, что роль Великой Богини на том празднике играла Афродита — богиня любви и плодородия. Именно она внушила Елене любовь к Па­рису и оберегала их союз.


Но сама Елена все более и более тяготится своим положением и ролью, которая ей отведена. Теперь, в Трое, она приходит к осознанию своего греха. Каю­щаяся, живет она у своего нового мужа, ненавидимая всем царским домом, которому она принесла войну, как приданое. Только сам Приам всегда к ней «ласков, как отец», по ее собственному признанию, да герой Гектор, ее деверь, слишком велик и благороден, чтобы еще более унижать и без того убитую стыдом и горем женщину. На доброе слово Приама она отвечает горь­кими словами самоуничижения:


Ты и почтен для меня, возлюбленный свекор, и страшен!


Лучше бы горькую смерть предпочесть мне, когда


я решилась


Следовать с сыном твоим, как покинула брачный чертог


мой,


Братьев, и милую дочь, и веселых подружек любимых!


Но не случилося так, и о том я в слезах изнываю!..


И это самоуничижение не оставляет ее при всех от­ветах, которые она дает троянскому царю, желающему узнать от нее имена ахейских вождей. Вот Агамемнон: «он был мне бесстыжей некогда деверем», грустно за­канчивает она свое объяснение. Вот Одиссей, вот Аякс, а там дальше — критянин Идоменей. Но где же ее бра­тья, божественные Диоскуры, Кастор и Полидевк?


Или они не оставили град Лакедемон веселый?


Или, быть может, и здесь принесясь в кораблях


мореходных,


Все же они не желают вступать в ратоборство с мужами,


Срамом гнушаясь и страшным позором, меня тяготящим?


Так говорила; но их уже матерь-земля сокрывала,


Там в Лакедемоне дивном, в любезной стране их родимой.


Елена погружается мечтами в свою прежнюю жизнь, в тот мир, который она оставила. А представитель и символ этого мира — ее супруг Менелай — явился под стены Трои, чтобы с оружием в руках вырвать ее у по­хитителя. Он побеждает в поединке, только вмеша­тельство Афродиты спасает Париса от смерти. Елена считает, что Александр лишился теперь на нее всячес­ких прав, и дерзко заявляет Афродите:


Я же к нему не пойду, к беглецу, и позорно бы было Ложе его украшать!..


Но не такова воля Верховной Богини: она возвращает Елену в брачные покой к Александру. Да, Елена по-прежнему остается в Трое, только с этого момента она на­чинает уже желать поражения Трое. Это доказывает ее помощь Одиссею, когда тот в рубище нищего отправил­ся на разведку во враждебную Трою. Ахеец так хорошо загримировался, что лишь одна Елена догадалась, кто он. Но она поклялась никому не открывать его тайны. Одис­сей умертвил своим мечом многих троянцев, выведал нужную ему информацию и вернулся в греческий стан невредимым. И сердце Елены, по ее собственному же признанию, от этого веселилось. Она давно уже скорбе­ла, что по вине Афродиты бросила милые земли Спар­ты. И это самоощущение Елены глубоко символично. Во второй фазе войны ее симпатии уже на стороне гре­ков. Внутренний выбор Елены оказался в пользу греков.


В связи с этим интересно упомянуть об одном из эпизодов финальной битвы за Трою, который описан в «Энеиде» Вергилия. Поэма рассказывает о том, как чудом спасшийся во время штурма города Эней от­правился на поиски новой родины. Он странствовал по многим морям и странам, спускался даже в преис­поднюю, в страну мертвых, где встретил тени героев близкого и далекого прошлого. В какой-то момент он увидел Деифоба, которого почти невозможно было уз­нать: все тело славного героя было жестоко изувечено, лицо изуродовано, руки и уши отрезаны, а нос пред­ставлял собой сплошную рану. Призрак хотел спря­тать свои увечья, но Эней, с трудом узнав его, спросил: «Славный Деифоб! Кто посмел так жестоко и гнусно тебе отомстить, кто надругался над тобою? Я слышал, что в последнюю ночь ты сразил немало греков, пока сам не упал на груды убитых. Я воздвиг холм над пус­той могилой, трижды громогласно призывал твою тень. Твое имя и доспехи пребывают там. Но не при­шлось мне увидеть тебя и засыпать родной землей».


Сын Приама отвечал ему на это: «Ты свято исполнил все, что должно. Ты чист перед тенью убитого друга. Я погиб по воле рока и по вине спартанки. Злую она по себе оставила память! Ты знаешь сам — последнюю ночь мы все провели в ликованье. Слишком памятно все, что свершилось! Когда роковой конь был поднят на крутые вершины троянского акрополя — Пергама — и принес в своем чреве врагов и оружие, Елена повела женщин хороводом вокруг, словно справляя праздник Вакха. Я же, устав от забот, удалился в брачный покой и забылся на ложе сладким сном. Эта женщина между тем унесла из дому все оружие, даже мой верный меч, что висел в изголовье. Потом она ввела в дом Менелая, надеясь, что этой услугой любящему мужу заставит его забыть зло, которое ему причинила».


По меткому замечанию Ф. Ф. Зелинского, «Троянс­кая война кончилась, когда Елена пожелала вернуться домой». В поединке с Менелаем Парис остался жив, но, покинув поле сражения, он утратил любовь и бла­госклонность Елены, несмотря на неизменно доброе отношение к нему Великой Богини Афродиты. Исход войны решается не только числом поверженных вра­гов, но и путем достижения духовного превосходства над противником. У всякой войны есть оккультные корни. И мистическая сторона Троянской войны за­ключалась в том, что Афродита оказалась бессильной перед внутренним желанием и волей Елены, дочери Зевса. Таким образом, победа греков — это в том числе и утверждение приоритета культа Верховного Бога-громовержца над культом Великой Богини.


Глава 13 ПАРИС – «КНЯЗЬ» СЕВЕРНЫЙ


Я дорожу, отец, не наслажденьем, Какое нам дарует красота; Я смыть хочу сопротивленьем славным Пятно той кражи, что совершена. То было бы изменою царице Похищенной, позором величайшим Для вашей чести, срамом для меня — Отдать то, чем владеем, уступив Насилью грубому. Могла ль такая Дрянная мысль укорениться в ваших Возвышенных сердцах? Ни одного Такого малодушного нет в войске. Чтоб не хотел оружия поднять, Сражаясь за Елену; самым славным Не стыдно жизнь отдать и пасть в бою Из-за нее! И я вам говорю: Нам честь велит сражаться в битве славной За ту, кому нет в целом мире равной!


В. Шекспир, «Троил и Крессида»


«Илиада» почти ничего не сообщает о судьбе Алек­сандра. Зато в послегомеровскую эпоху существовало много всевозможных преданий о нем. История Париса начинается с того, что незадолго до его появления на свет жене Приама Гекубе приснился сон, будто она ро­дила пылающий факел, истекающий кровью. От факе­ла загорелся весь город. Истолковав сон, прорицатели предсказали, что она родит сына, который погубит род­ной город. Чтобы не допустить этого, сразу же после ро­дов главный пастух Агелай отнес новорожденного в лес и бросил там. Однако хранимый богами Парис остался жив. В течение первых пяти дней его кормила своим мо­локом медведица. Вернувшись на гору и увидев живого ребенка, Агелай был так поражен, что решил подобрать брошенного ребенка и принес его домой. В подтверж­дение того, что он все-таки выполнил повеление Приа­ма, Агелай показал царю отрезанный собачий язык. Не­которые, правда, говорили, что 1Јкуба подкупила Агелая, чтобы тот не убивал Париса, но Приам об этом не знал.


Шло время. Парис вырос и заметно выделялся сре­ди сверстников силой и красотой. Вместе с другими пастухами он охранял стада царя Приама на лугах горы Иды. Однажды Парис разогнал банду разбой­ников, убивавших людей и похищавших скот. За этот доблестный поступок пастухи дали ему новое имя — Александр, что значит «Охраняющий мужей». Больше всего Парис любил развлекаться тем, что стравливал друг с другом быков Агелая, украшая потом победите­ля цветами, а побежденного соломой. Если один из бы­ков постоянно побеждал остальных, он выставлял его против быков-победителей из соседних стад, и его бык всегда брал верх. Кончилось тем, что Парис объявил, что возложит золотую корону на рога того быка, кото­рый сможет одолеть его собственного быка-победителя. Тогда, шутки ради, Арес превратился в быка и выиг­рал награду. То, что Парис не раздумывая вручил Аресу полагавшуюся тому награду, приятно удивило богов, наблюдавших за всем с Олимпа. Вот почему именно Париса избрал Зевс, чтобы решить спор Геры, Афины и Афродиты о том, кто же из них является первой кра­савицей на Олимпе.


Между тем в Трое должны были состояться состяза­ния в честь ребенка, которого Приам и Гекуба некогда обрекли на смерть, послушавшись предсказания про­рицателей. Жалея о своем поступке, родители захоте­ли прославить умершего сына. Принесшие эту весть троянцы выбрали из стада Александра его любимого быка и погнали в город — бык должен был стать награ­дой победителю. Парис, правда, не пожелал просто так расставаться со своим любимцем, он решил тоже пой­ти в Трою и принять там участие в состязании. Но его решение имело еще одну причину. Ранее к Александ­ру приходили три богини и просили выбрать из них самую красивую. Юноша указал на Афродиту, которая обещала ему помочь завоевать сердце Елены.


Во время состязаний в Трое никому не известный пастух с горы Ида победил всех участников, в том чис­ле царских сыновей. У троянцев был такой обычай: после шестого заезда в состязаниях колесниц перед царским троном начинался кулачный бой. Парис ре­шил принять в нем участие и, несмотря на уговоры Агелая не рисковать, вошел в круг и одержал победу благодаря не столько мастерству, сколько отваге. Затем он первым закончил поединок в беге. Это так рассер­дило сыновей Приама, что они вновь вызвали его на поединок в беге, который Парис вновь выиграл, полу­чив третью награду кряду. Ему была вручена и эта на­града, но он едва не лишился жизни. Обиженные тем, что принародно проиграли, сыновья Приама решили убить Париса. Для этого у каждого входа на стадион была поставлена вооруженная стража, а Гектор и Деифоб, обнажив мечи, напали на Париса. Тот бросился искать спасения у алтаря Зевса, а Агелай устремился к Приаму с криком: «О царь, этот юноша — твой давно пропавший сын!» Приам тут же позвал Гекубу, которая при виде погремушки, которую показал ей Агелай, на­шедший ее когда-то вместе с Парисом, признала в нем своего сына. С большим почетом Парис был препро– вождей во дворец, где Приам отпраздновал возвра­щение сына пиром и жертвоприношениями богам. Но когда весть об этом дошла до жрецов Аполлона, те объявили, что Париса следует немедленно предать смерти, иначе Троя погибнет. Их слова были доложе­ны Приаму, который ответил: «Лучше пусть падет Троя, чем погибнет мой прекрасный сын!»


Женатые братья Париса стали требовать, чтобы тот взял себе жену, на что он ответил, что в выборе жены доверился Афродите, которой не устает каждый день возносить молитвы. Когда вновь собрался совет, чтобы обсудить, как спасти плененную Гесиону (напомним, что Геракл после взятия Трои отдал девушку Теламону, отцу Аякса), мирных настроений уже не было, и Па­рис вызвался возглавить поход, если Приам снабдит его большим флотом и нужным количеством воинов. При этом он хитро добавил, что если ему не удастся вернуть Гесиону, то как выкуп за нес он, быть может, привезет греческую царевну одного с Гесионой поло­жения. Конечно же, его сердце горело желанием пос­корее отправиться в Спарту, чтобы заполучить Елену.


Ради прекрасной спартанки Парис забыл о своей первой любви — родниковой нимфе Эноне, с которой он вступил в брак Это произошло в то время, когда Па­рис был еще безвестным пастухом. Энону же опекали два знаменитых божества: Аполлон иаучил ее искусст­ву врачевания, а Рея — искусству предсказания. Парис и Энона вместе пасли стада и охотились, и казалось, что нет пары счастливей на свете. Но Парис охладел к жене после встречи с Афродитой, теперь он мечтал только о Елене.


Последний акт любовной драмы разыгрался на де­сятом году Троянской войны. Греческий поэт Квинт Смирнский так рассказывает о встрече нимфы и сына Приама после нескольких лет разлуки.


Александр был ранен стрелой Филоктета, напитан­ной ядом лернейской гидры. Врачи обступили страш­но стонавшего царского сына. Его отнесли в город, где он до рассвета не сомкнул глаз. Никакие лекарства не помогали раненому. Ибо было предопределено, что от смерти его может спасти, если она того пожелает (!), только Энона. Дело в том, что когда-то, еще до того как нимфа полюбила Александра, ею овладел Аполлон. Энона не просила у него золота и драгоценных камней за бесчестье. Бог счел ее достойной и обучил искусству врачеванья. Она познала чудесные свойства трав, кото­рые, правда, не могли излечить ее от горя.


Александр знал о даре Эноны и о том, что она одна может спасти его. Поутру он о травился в путь. Он шел к своей первой жене. По пути то впереди, то слева от него появлялись и кричали зловещие птицы. Им овладел страх, но он старался внушить себе, что в этом нет ника­кого дурного предзнаменования. Когда служанки Эноны увидели его, они испугались. Их госпожа тоже была на­пугана. На Александра страшно было смотреть. Истекая кровью, он молил о помощи, но услышал в ответ:



— Ты меня не пожалел! Был глух к моим мольбам и слезам! А теперь я бы хотела, подобно зверю, рвать твое тело и пить твою кровь! Где же твоя покровитель­ница, сияющая Афродита? А твой тесть, Зевс, почему не приходит к тебе на помощь? Убирайся! Иди к своей Елене! Стенай и плачь около нее днем и ночью. Может быть, она сумеет спасти тебя от яда!

И Александр пошел обратно по вершинам лесистой Иды. С каждым шагом он все больше терял силы, пока не умер. Горные нимфы плакали над ним, вспоминая с печалью, что когда-то он пас здесь свои стада. Горевала всей душой и Энона, вспоминая минуты любви и счас­тья с Парисом. Ночью она тайно выбралась из дома и через горы и леса помчалась в долину, где нимфы и пас­тухи уже разжигали погребальный костер для Александ­ра. Заслонив лицо плащом, Энона прыпгула в огонь…

В жизнеописании Париса есть несколько странных эпизодов, о которых стоит поговорить подробнее. Пре­жде всего, почему именно ему доверено разрешить спор трех богинь? Традиционное объяснение, что Парис про­явил себя справедливым судьей в поединке быков, на­вряд ли может кого-либо удовлетворить. Мало ли людей на свете, которые держат свое слово! К тому же сам Алек­сандр отнюдь не является примером безупречного пове­дения и образцом высочайшей справедливости. Среди троянцев таковым является, скорее, Гектор. Очевидно, что выбор пал на Париса по каким-то другим соображениям. Кстати, выбор главного приза — яблока из сада Гесперид — тоже порождает вопрос. Дело в том, что это ябло­ко сорвано с того самого дерева, которое принадлежало богине Геpe. Мать-Земля Гея подарила его Геpe в день ее свадьбы с Зевсом. Это дерево находилось в волшебном саду на горе Атлас. С какой стати Гepa согласилась участ­вовать в споре, если призовое яблоко и так принадлежало ей? Да и как Афродита могла принять ворованный плод в качестве награды? Нет, совсем не случайно Зевс отказал­ся быть судьей в споре трех богинь. Здесь есть какая-то тайна, и она непосредственно связана с Парисом.

Приглядимся повнимательней к его образу и со­зданной греками его канонической биографии. На­чнем с имени. Оно никоим образом не может быть объяснено из греческого языка. Филологи обычно довольствуются констатацией этого факта, но мы поп­робуем продолжить эту их мысль. Если имя не гречес­кое, значит, оно ими позаимствовано у другого народа. Но при заимствовании возможны искажения. Не про­исходит ли тогда имя Парис от созвучного ему име­ни Борис? В своем древнейшем смысле Борис значит «северянин». Грекам были известны гиперборейцы — народ, живший за северным ветром Бореем. Один из знаменитых гиперборейцев, путешествовавший со стрелой в руке (компасом!), носил имя Абарис — так­же, видимо, производное от имени Борис.

Итак, мы предлагаем новый взгляд на происхожде­ние и роль Париса. По нашему мнению, он — прише­лец с севера. Это сразу же, заметим, объясняет, почему у нашего героя два имени. Одно — Борис-Парис — ему дано от рождения и связано с его родиной, а второе — Александр — уже греческого происхождения. Один из документов хеттского царя Муватталы, относимый ко времени около 1300 г. до н. э., содержит упоминание о царе Вилусии (Илиона) по имени Алаксандус (Алек­сандр). Значит, для троянцев имя Александр было хо­рошо знакомым! Письмо Муватталы к Алаксандусу представляет собой договор о дружбе, союзе и помо­щи, которую правитель Вилусии должен оказывать хеттскому царю в случае его столкновения с какой-нибудь третьей державой. Но примерно к тому же време­ни относится и битва при Кадете, в которой троянцы (дарданы) вместе с хеттами сражались против египтян и вышли победителями. Вполне понятно, что имя пра­вителя Алаксандуса у троянцев было овеяно славой и почетом. Присвоение этого же имени северному кня­зю подчеркивало его особый статус и приоритет в ре­шении важнейших политических вопросов. Он при­шел в Трою защищать мужей-троянцев, но таково же и значение имени «Александр». Оно было присвоено северному князю вовсе не за то, что он защитил пасту­хов на горе Иде от каких-то разбойников, а за то, что защищал мужей Т]рои от несравненно более серьезной опасности!

История чудесного спасения Париса, конечно же, выдумка. Она придумана позже, чтобы сделать Париса членом дома Приама. Но одна ее деталь достойна быть выделенной: Париса выкормила медведица. Зверь этот по преимуществу северный. Страбон специально ука­зывал, что именем «Медведица» Гомер обозначал «ар­ктический крут». В греческой традиции медведь явля­ется культовым животным (наряду с ланью) Артемиды. Аркадская Артемида (Аркадия — горная область в цен­тральной части Пелопоннеса) и сама сохраняла чер­ты медведицы. В Аттике (полуостров на юго-востоке средней Греции) жрицы Артемиды во время праздника облачались в медвежьи шкуры и исполняли культовую пляску медведей. Артемиде приносили в жертву мед­ведя, а при ее храме находился прирученный медведь. Спутница этой богини, нимфа Каллисто, была обраще­на Артемидой (по друг ой версии Зевсом) в медведицу, после чего Зевс перенес ее на небо в виде созвездия Большой Медведицы. Образ медведицы-кормилицы в мифе о Парисе следует соотносить, таким образом, с покровительством к юному царевичу богини Артеми­ды, тоже северной по своему происхождению.

Вполне вероятно, что троянский царь искренне полюбил Париса и считал своим приемным сыном, но происходил он, скорей всего, из царского гипер­борейского рода. Мифы троянского цикла слишком явно обнаруживают тот факт, что сыновья Приама и горожане-троянцы, в общем-то, не очень дружелюбно относятся к Парису, неизменно подчеркивая его вину за начало войны. Но все происходит в точности так, как желает Парис! И это доказывает, что у Париса была мощная поддержка со стороны союзников троянцев.

По нашему мнению, Парис является наместником се­верных арийских племен в Троаде. Поражение лучшего быка из стада Париса в поединке с Аресом символизиру­ет то, что Парис готов проводить проарийскую политику. Теперь становится понятным, почему Парис выбирается на роль судьи в споре олимпийских богинь. Относи­тельно местоположения страны Атланта и сада Гесперид с древнейших времен ведутся нескончаемые споры. Мы не будем вникать в их суть, для нас лишь важно, что тра­диция связывала их с гипербореями. А если так, то кому, как не официальному представителю этого народа, на­граждать плодами этого диковинного сада. Ко времени Троянской войны Гера превратилась в верховную гре­ческую богиню, гипербореям она представлялась уже чуждым божеством, а потому и ее право на владение чу­десным деревом можно было считать утраченным.

Согласно мифу, до момента провозглашения царс­ким сыном Парис проживал на горе Иде, но как раз у подножия этой горы были поселения ликийцев Пандара. Ранее мы уже предположили, что эта группа народа ликийцев пришла с севера и была родственной оби­тавшим на Русской равнине аримаспам. Гомер при­числяет их к троянцам. Возможно, что прибыли они сюда под предводительством Париса. Во всяком слу­чае, нельзя забывать, что только стреле Пандара Парис обязан тем, что вопрос о его выдаче грекам даже и не обсуждался. Среди защитников Трои, как мы отмечали, в значительном количестве присутствовали северо­балканские племена. Вместе с новыми данными отно­сительно Париса это служит важнейшим указанием на то, что в Троянской войне участвовали и «северяне».

Одним из интереснейших открытий современ­ных археологов стало установление ими факта, что в 1230-1190 гг. до н. э., то есть в том временном ин­тервале, что и Троянская война, огромные бедствия пережили и сами греки. Вся мощь и блеск Микенской Греции, сложная система дворцовых хозяйств, как говорится, сошли на нет. Историки и археологи еди­нодушны во мнении, что в это время на Грецию об­рушился какой-то страшный враг. Пострадали Беотия (область в Центральной Греции), значительная часть Арголиды, Лаконики и Мессении (области на юге Гре­ции). По подсчетам специалистов, в Беотии из 26 рас­копанных поселений уцелели 4, в Арголиде — 10 из 27, в Лаконике — 7 из 39, в Мессении — 10 из 56. На­блюдаются разрушения в Микенах и Тиринфе. Прав­да, эти твердыни были вскоре восстановлены и вновь укреплены, причем в Микенах преемственность оби­тателей не прерывалась. Тиринф, как предполагается, после опустошения был снова заселен. Похоже, что некая группа захватчиков высадилась также и на Кри­те, где, однако, следы их нападения не так масштабны. Пелопоннесские ахейцы предвидели это нашествие и готовились его отразить. Найденные в канцелярии Пилосского дворца свежие таблички с перечислением военных отрядов, их диспозиций, отчасти их заданий (контроль над побережьем) рассматриваются в качес­тве свидетельства предпринимавшихся, но не увенчав­шихся успехом мер по защите этого стратегического центра. Попытку сдержать агрессию на более ранней стадии, не пропустить наступающих на Пелопоннес выдает огромная стена, воздвигнутая в эти годы попе­рек Истма (перешеек, связывающий Пелопоннес с ма­териковой Грецией) — своего рода «линия Мажино» XIII в. до н. э.

Эта эпоха характеризуется ослаблением ахейского культурного единства, всплеском локальных и регио­нальных особенностей в материальной культуре, где Микены перестают быть законодателями стиля. Из об­ластей, подвергшихся нападению, массы населения уходятна окраины, в места, кажущиеся более спокой­ными. Прослеживаются мощные потоки переселенцев, прежде всего на восток — в прикрытую со стороны континента горами и обращенную к морю Аттику, на Киклады, на Крит, на Кипр, в греческие малоазийские города. Часть же греков движется, наоборот, на запад, находя себе пристанища в позднейшей Ахайе и на ос­тровах Ионического моря, в том числе на Одиссеевой Итаке, откуда уже прямая дорога в Южную Италию. Основные центры разгромленного греческого мира явно смещаются на его периферию, на побережья и острова. Даже относительная стабилизация жизни на несколько последующих десятилетий не приводит к возрождению великоахейской государственности, бю­рократически централизованных царских хозяйств; выходит из употребления письменность. Развитие явно начинает идти по нисходящей. Конец XIII-XII вв. до н. э. — время заката микенской цивилизации.

Что же это за враги ввергли Грецию в водоворот этих драматических перемен? До середины 70-х годов прошлого века специалисты склонны были утверждать, что пришельцы не оставили в опустошенных ими мес­тах каких-либо примет своей собственной культуры. Высказывались предположения, что какая-то неизвес­тная причина могла помешать победителям восполь­зоваться плодами победы, заставив их вскоре уйти из разоренной страны. Догадки же об их происхождении сводились к двум основным версиям: одни ученые, опираясь на традицию о переселении дорийцев, ви­дели в завоевателях именно северо-западных греков, дорийцев в широком смысле. Другие же предпочитали объяснять эти потрясения продвижением в Эгеиду не­ких негреческих племен из Европы, квалифицируя это вторжение то как иллирийское (Иллирия — область на северо-западе Балканского полуострова), то как фра­кийское.

Перелом в изучении данной проблемы произошел в 1975-1976 гг., когда было открыто, что в слое, непос­редственно следующем за разрушениями, были обна­ружены керамические изделия, которые резко отлича­ются по своему типу от соседствующих с ними сосу­дов, продолжающих микенскую традицию. Последние в основном, хотя и не всегда, изготовлялись на гончар­ном круге, имели светлую окраску, для них использо­валась очищенная глина. Вместе с тем открытый тип керамики характеризуется ручным изготовлением с последующим обжигом, темно-серой, коричневой или красноватой окраской, использованием неочищенной глины с минеральными примесями, накладным или прорисованным узором, а также некоторыми форма­ми сосудов, неизвестными в более ранних фазах ми­кенской культуры.

Вокруг этой керамики, которую теперь принято на­зывать «варварской», возникла оживленная дискуссия. Попытки связать данный вид посуды с деградацией гончарного дела в Греции в эту эпоху входят в проти­воречие с изолированным ее положением среди мае– сы позднемикенских изделий. В конце 1970-х и в на­чале 1980-х годов она была найдена в Тиринфе, Ахайе и даже на Крите. Но ее нет на Кикладах и в ахейско-малоазийеких поселениях. Одна группа исследователей настаивала на том, что «северяне» принесли с собой такой тип керамики с северо-востока Балкан, где ее аналоги найдены на территории Румынии и Болгарии, а также, что для нас особенно любопытно, в близкой к балканскому ареалу Трое, в ее слоях VII6 1 и 2 (более ранних, чем слой VIIa). Их оппоненты, напротив, ссы­лаясь на обнаружение такого типа керамики на западе Балкан и в Южной Италии (места обитания иллирийс­ких племен), считают основным очагом, откуда шло ее распространение, балканские области, прилегающие к Адриатике.

Как бы то ни было, сейчас доказанной причиной катастрофы, пережитой Грецией в конце XIII — начале XII в. до н. э., принято считать натиск негреческих пле­мен с севера Балканского полуострова, среди которых могли быть как предки исторических иллирийцев, так и фракийские и фригийские племена. При этом оста­ется несколько спорных вопросов. Неясно, были ли ув­лечены этой волной и некоторые «дорийские» группы северо-западных греков, исторически соседствовав­ших с иллирийцами. Также не проясняет археология и судьбу завоевателей после их победного вступления в Пелопоннес. Сама обособленность варварской кера­мики в позднемикенских слоях, непрерывность куль­турного развития Греции в этот отрезок времени не позволяют исключить возможность быстрого отхода назад варваров-пришельцев, оставивших после себя руины и изолированные «гарнизоны» северян, сумев­ших закрепиться в ахейском окружении.

Как же нашествие северян на Грецию соотносится с Троянской войной? Ученые, считающие Троянскую войну реальным историческим событием, стремят­ся датировать ее так, чтобы она ни в коем случае не приходилась на годы, последовавшие за подорвавшим ахейскую мощь северным вторжением. Они считают, что общеахейское предприятие, подобное Троянской войне, после бесчинств северян и вступления Микен­ской Греции в финальную, кризисную фазу ее исто­рии, — вещь немыслимая, по определению, исключен­ная. Кажется, лишь одна исследовательница — аме­риканка Э. Вермёль — допускала, что ахейцы вполне могли сплотиться для такого похода через небольшой промежуток времени. Российские ученые Л. А. Гиндин и В. Л. Цымбурский в своей книге «Гомер и история Восточного Средиземноморья» решительно подде­ржали эту точку зрения. Они пишут: «Троянская война Атридов не только могла произойти после разорения Пелопоннеса северными племенами, она по характеру своему должна была произойти после него и вследс­твие него. Между этим историческим катаклизмом и величайшим, по восприятию греков, событием их сказаний реконструируется не просто временная бли­зость, но фундаментальная причинная связь». Мы, без­условно, присоединяемся к мнению этих исследова­телей, хотя наша реконструкция события в отдельных деталях существенно о тличается от их позиции (о чем чуть дальше).

Попробуем еще раз восстановить череду войн и миграций, сопутствовавших Троянской войне. Пра­вильную их последовательность, по нашему глубоко­му убеждению, открывают греческие мифы — единс­твенный из известных источников, который должен содержать сведения и о войне греков с Севером, и об их Троянской кампании. Парис, как установлено в дан­ной главе, — северянин. В Трое он выступает в качестве наместника союза арийских племен Севера. Похище­ние Елены и сокровищ Менелая, о чем никак не могли забыть греки, как раз и является отражением убийс­твенной, в полном смысле этого слова, атаки северян на Грецию.

На наш взгляд, события развивались следующим об­разом. В 1232 г. до н. э. северобалканские племена, воз­главляемые представителями арийско-праславянских родов, минуя Малую Азию, вошли в Палестину и далее в страну фараонов, чтобы поддержать атаку на Египет «народов моря». Малоазийские ахейцы присоедини­лись к ним на правах союзников. В этой войне они не преследовали никаких стратегических целей. По всей видимости, они выступили в качестве обыкновенных наемников, которым была обещана крупная награда в случае победы над египтянами. Но в действительности этот поход обернулся неудачей, и гнев ахейцев, остав­шихся «с носом», обернулся против организаторов по­хода. С этого, похоже, и началась Троянская война.

Оплотом северян и их малоазийских соплеменни­ков стала Троада, а их наместником — гипербореец Борис. До Гомера это имя дошло в искаженном вари­анте. Так северянин Борис стал Парисом. Троянцы счи­тали его своим защитником и называли Александром. Греческая традиция утверждает, что Парис прибыл в Спарту как гость и вероломно похитил Елену. Однако мы не будем первыми, кто поставит такую интерпре­тацию событий под сомнение. Совершенно очевидно, что троянец совершил военное нападение на греков. Но опять-таки атаковать ахейцев Пелопоннеса «в оди­ночку» не решился бы не один герой. Значит, следует признать, что набег Париса либо совпал с нападением северян на Грецию, либо последовал сразу же вслед за ним, когда греки еще не пришли в себя от нанесенного им поражения.

Нельзя не заметить, что оскорбленный муж Менелай снарядил в поход не так уж много кораблей — всего шестьдесят, меньше, чем привели под Трою и его брат Агамемнон, и Нестор, и Диомед, и Идоменей. Но не от­ражает ли это тот факт, что Спарта более других об­ластей пострадала от набега Париса? Вспомним, кста­ти, что похищение Елены представлялось троянцами как ответная акция за похищение греками Гесионы, сестры Приама. Ее имя лингвисты соотносят с гречес­ким названием для всей Малой Азии — «Асия». В таком прочтении имя знатной троянки означает «асийка», «жительница определенной области Анатолии». В ар­хиве хеттских царей опять-таки имеется документ, со­общающий о войне во второй половине XIII в. до н. э. их царя с конфедерацией западномалоазийских го­сударств, называвшейся Ассува. В их число входила и Троя и «страны Арсавы». Таким образом, мотив мести спутников Париса за Гесиону имеет отчетливый геопо­литический подтекст: северяне отстаивали интересы асийцев — жителей Ассувы.

И еще одно наблюдение. Из «Илиады» мы неожи­данно узнаем, что, похитив Елену, Парис совсем не то­ропился вернуться в Трою. Со всей своей эскадрой он завернул в Сидон, где убил и ограбил местного царя. Во время погрузки богатой добычи на корабли на них напала группа сидонцев. Парис отбил нападение и, потеряв два корабля в завязавшейся кровавой схват­ке, благополучно вышел в море. Имеются сведения, что Парис несколько месяцев пробыл в Финикии, на Кипре и в Египте. Учитывая информацию Геродота о горестном для Париса пребывании в Египте, откуда он едва унес ноги, выскажем предположение, что в исто­рии плавания Париса по странам Средиземноморья нашли свое отражение воспоминания греков о первом походе «народов моря». В истории Париса как бы со­единились две кампании северян — египетская и гре­ческая!

Теперь становится понятным, почему греки так дол­го не могли доплыть до Трои. Им нужно было оправить­ся от удара, нанесенного северянами. Целых двадцать лет находилась в Трое Елена! За это время в Греции выросло новое поколение, которое горело жаждой ре­ванша за поражение отцов. Именно ему было суждено разрушить «священную Трою»…

Глава 14 АТРИДЫ И ИХ СПОДВИЖНИКИ


Смутную душу мою тяготит Странный и страшный вопрос: Можно ли жить, если умер Атрид, Умер на ложе из роз?


Н. Гумилев, «Воин Агамемнона*


Агамемнона и Менелая называют еще Атридами по имени их отца — микенского царя Атрея. Вокруг него в греческой мифологии сложился целый цикл преда­ний и легенд. Атрей прославился своими жестокими деяниями, из-за которых ужас не покидал микенский дворец в течение трех поколений.


По мифу отец Атрея (и дед Агамемнона и Менелая) Пелопс, или Пелоп, прибыл из Малой Азии в Пису — местность на северо-западе Пелопоннеса — и с помо­щью хитрости сумел одержать победу в скачках на ко­лесницах и овладеть рукой прекрасной Гипподамии — дочери местного правителя Эномая, который погиб во время состязаний (до этого погибали один за другим все женихи Гипподамии). Так Пелопс и его потомки стали властителями Пелопоннеса.


Атрей рано покинул отеческий дом. По наущению матери, Гипподамии, он вместе с братом Фиестом коварно убил своего сводного брата Хрисиппа, сына нимфы Аксиохи и Пелопа. Так он пытался отомстить за измену отца и заодно избавиться от возможного претендента на царский трон. Братья сбежали от гнева отца в Микены. Судьба благоволила Атрею. Его племян­ник Эврисфей, собиравшийся в то время выступить против сыновей Геракла, на время своего отсутствия назначил его правителем. Когда же пришла весть о по­ражении и гибели Эврисфея, микенская знать выбрала Атрея своим царем, поскольку видела в нем того воина, который сумел бы защитить их от Краклидов.


Брат Атрея Фиест, однако, стал завидовать столь счастливой судьбе брата. С помощью его жены Аэропы он похитил у Атрея златорунного барана, о кото­ром пророчество утверждало, что его владелец будет микенским царем. Однако беззаконие не дает.закон­ных прав, и поэтому микенские жители не признали за Фиестом прав на трон, и ему пришлось покинуть го­род. Тогда, чтобы отомстить брату, Фиест тайно увел с собой его сына Полисфена и воспитал его в ненависти к отцу. Когда Полисфен вырос, Фиест отправил его в Микены, чтобы убить Атрея. Юноша, придя в Микены, вызвал Атрея на бой и пал от его меча. Узнав же, что он убил собственного сына, Атрей замыслил ужасную месть. Под предлогом примирения он пригласил Фи­еста в Микены и устроил в его честь великолепный пир. Украшением пира было поданное Фиесту жаркое из мяса его собственных сыновей.


Страшное злодеяние Атрея боги не могли оставить безнаказанным. Они помогли Фиесту бежать и насла­ли на Микены неурожай, который должен был про­должаться до тех пор, пока в город не будет возвращен Фиест. Однако пророчество ничего не говорило о том, что он должен взять в руки власть над Микенами, и по­этому Атрей рассудил, что Фиеста вполне можно вер­нуть в качестве пленника или узника. Он велел искать брата по всей Греции, но нашел только его младшего сына Эгисфа. Атрей приказал привести его в Микены и воспитал как сына, вместе со своими родными сыно­вьями Агамемноном и Менелаем. После долгих поис­ков Агамемнону и Менелаю удалось узнать, что Фиест скрывается в Эпире. Они отправились туда, похитили дядю и доставили в Микены. Атрей бросил Фиеста в темницу и приказал Эгисфу убить его как злейшего врага отца. Но как только Эгисф вступил в тюремную камеру, Фиест узнал его и после короткого объяснения привлек на свою сторону Преодолевая гнев, Эгисф вернулся к Атрею и сообщил, что его поручение вы­полнено. Атрей тут же отправился на берег моря, что­бы принести жертву богам в знак примирения. Но как только он воздел руки в молитве, Эгисф нанес ему удар в спину тем самым мечом, которым должен был убить своего отца. После этого на микенский трон взошел Фиест. Агамемнон и Менелай бежали в Спарту, под за­щиту царя Тиндарея (отца Елены Прекрасной). Одна­ко при первой же возможности Агамемнон вернулся, чтобы отомстить за смерть отца. Убив Фиеста, он стал царем Микен, как законный наследник Атрея.


Ученые не исключают, что Атрей — лицо истори­ческое. Ранее мы уже говорили о правителе Аххиявы по имени Аттарисий из «Текста о Маттуваттасе». В свя­зи с этим весьма правдоподобным выглядит утвержде­ние, что образ Атрея имеет своего исторического про­тотипа. Предания о происхождении Пелопса — отца Атрея — связывали его с местами, вплотную прилегав­шими к Троаде или даже частично ее включавшими. Пелопса называли лидийцем, фригийцем и даже паф– лагонцем. По одному из преданий, Пелопса победил и изгнал с его родины царь Трои Ил. Эта версия откры­вает важный аспект предыстории Троянской войны. Осада Троянской столицы Атридами имеет в легендах явственный смысл возвращения на землю предков, возможно, даже реванша за изгнание прародителя Пелопса. Ибо существовало предание, будто необхо­димым условием взятия Илиона был перевоз под его стены костей Пелопса. Таким образом, Атриды в опре­деленном смысле утверждались на своей родине.


Этот вывод в значительной степени подтвержда­ет нашу точку зрения, что Троянская война возникла первоначально как конфликт малоазийских ахейцев с троянцами и их союзниками — участниками перво­го похода «народов моря». По воспоминаниям греков, пламя Троянской войны охватило не только Троаду. На­помним, что первый десант греков высадился в Мизии. Эпос утверждает, что произошло это по ошибке гре­ческих «штурманов», не знавших пути к Трое, но дума­ется, что причиной тому стали более серьезные обсто­ятельства. Малоазийские ахейцы, контролировавшие Милет, по пути к Трое должны пройти через Мисию! И добраться до Трои им не удалось потому, что их к го­роду попросту не пропустили мисийцы Телефа. Спустя восемь лет (или через десять после похищения Елены) материковые ахейцы второй раз напали на Анатолию. Но и во время этой кампании воевали не одни троян­цы. Достаточно вспомнить только перечень племен, пришедших под Трою! Из той же «Илиады» мы узна­ем о разграблении ахейским войском острова Лесбос, находившегося в сфере влияния Приама. Один Ахилл захватил и разграбил более десятка городов. Не следу­ет забывать и о данайцах, обитавших на юге Анатолии. Они, как известно, были союзниками ахейцев, и чтобы прийти под Трою, им надо было пересечь полуостров с юга на север через земли дружественных троянцам народов, входивших в состав «стран Арсавы».


И другой важный момент, характеризующий воен­ные действия ахейцев. Согласно «Илиаде», цари дру­гих племен как будто подчиняются верховному вож­дю Агамемнону. Вместе с тем из текста следует, что верховная власть Агамемнона была в значительной степени эфемерной. В противном случае разве мог бы Ахилл в присутствии всего войска грубо оскорблять и поносить царя Микен за то только, что он отнял у него наложницу?


Грузный вином, со взором песьим, с сердцем еленя.


Так кричал Ахилл. Более того, он грозил, что вер­нется на родину. А потом, когда ахейское войско ри­нулось в бой, он спокойно сидел со своей дружиной у палаток, наигрывая на форминге (музыкальный инс­трумент наподобие наших гуслей). Огромное войско при отсутствии «железной» дисциплины, разумеется, не могло все десять лет находиться вблизи Трои. Отря­ды ахейцев, что называется, погуляли по Анатолии, и происходило все это не без помощи их малоазийских соплеменников.


Ну, а что, собственно, известно историкам об эпохе Агамемнона и Менелая в материковой части Греции? Если судить на основании текста «Каталога кораблей», владения Агамемнона простирались от столицы, Ми­кен, в Северной Арголиде, далеко на запад, вдоль се­верного побережья Пелопоннеса. В классический пе­риод Микены превратились в небольшую деревеньку; располагавшуюся у руин древнего замка и находившу­юся в подчинении у Аргоса. В XIX веке, когда Греция освободилась от турецкого владычества, это безлюд­ное место в горах все чаще стали посещать путешес­твенники из разных стран. Все здесь навевало мысли о величественном прошлом и былой славе города, не­когда господствовавшего над всей Элладой. Но теперь он представлял не более чем груду камней. Пусты были и огромные купольные гробницы у подножия холма, где некогда покоился прах владельцев дворца. Особен­ность этого типа погребений заключается в том, что каменная кладка круглых стен находит продолжение в потолке, принимающем куполообразную форму и ук­репленном на слегка выгнутых каменных блоках. Та­ким гробницам — вполне произвольно — были даны имена прославленных героев поэмы и мифов: сокро­вищница Атрея, могила Агамемнона, могила Клитем­нестры. Эти и другие условные наименования сохра­нились по сей день.


В 1876 году в Микенах начал вести археологичес­кие раскопки Генрих Шлиман. Романтическое увлече­ние поэзией Гомера, огромный интерес к древнегре­ческой истории сочетались в нем с деловитостью и предприимчивостью. Он справедливо предположил, что купольные гробницы уже много веков назад были разграблены. Поэтому наибольшее внимание он обра­тил на руины замка, считая, что только там, под слоем земли и камней, еще могли сохраниться остатки было­го величия.


Предположения исследователя полностью оправда­лись. Внутри оборонительных стен, сразу за знамени­тыми Львиными воротами, Шлиман обнаружил боль­шое число захоронений. Это были шахтные гробницы, то есть могилы, подобные нашим современным захо­ронениям (высеченные в скале погребальные склепы, имеющие форму прямоугольных колодцев). Они не имеют ничего общего с купольными гробницами и, наверное, потому остались не замеченными как заво­евателями, так и грабителями. А между тем в них нахо­дились несметные сокровища. Шлиман извлек из зем­ли изделия, поражающие как своими художественны­ми достоинствами, так и весом благородных камней и металла: великолепные, с богатой отделкой бронзовые мечи и кинжалы, украшенные резьбой золотые и се­ребряные кубки, перстни, цепочки, ожерелья, различ­ные женские украшения. Особенный интерес пред­ставляли маски из золотых пластин, покрывавшие лица покойных царей и точно воспроизводящие их черты. Шлиман считал, что одна из этих масок прина­длежала великому вождю ахейцев, завоевавшему Трою. Он гордо писал: «Я заглянул в лицо Агамемнона!»


Позднейшие исследования показали, что Шлиман ошибался. Некрополь в Микенах относится к XVI в. до н. э., тогда как Троянскую войну датируют как ми­нимум тремя веками ранее. В годы, непосредствен­но предшествующие ей, создавались уже купольные гробницы. Это было время наивысшего могущества и процветания Микен. Именно тогда были воздвигнуты мощные оборонительные стены из огромных камен­ных глыб, плотно прилегавших одна к другой, знаме­нитые ворота с двумя высеченными из камня львицами над ними (Львиные ворота). Могучие каменные звери стояли, опершись лапами о колонну и повернув голо­вы навстречу входящим. Надо полагать, что владения царей, которые могли себе позволить строительство столь мощных оборонительных стен и великолепных купольных гробниц, были обширны. Действительно, власть микенских царей, как об этом сообщает «Илиа­да», распространялась на многие области.


Позднее произошла катастрофа. Вначале над Гре­цией пронесся «северобалканский смерч», а уже в са­мом конце XII в. до н. э. в Микены вторглись племена дорийцев. Они разграбили и разрушили до основа­ния огромный комплекс дворцовых строений. Лишь в древних мифах и песнях певцов-сказителей (аэдов) сохранилась память о мрачном замке и «богатых зо­лотом Микенах» — так говорит о столице Агамемнона «Илиада». Запустение и мертвая тишина воцарились на холме и среди гробниц.


К югу от Микен находились города Аргос и Тиринф. В годы Троянской войны они принадлежали не Ага­мемнону, а Диомеду, прибывшему под Трою во главе восьмидесяти кораблей. Руины Тиринфа, как и раз­валины Микен, сохранялись на протяжении веков. И здесь первым вел раскопки Г. Шлиман.


Тиринф был построен в те же времена, что и Мике­ны. Его расцвет относится к XIII в. до н. э. В следующем столетии дворец стал добычей завоевателей. Особенно сильное впечатление здесь производят циклопичес­кие стены, подобные микенским. Трудно поверить, что эти оборонительные стены, состоящие из огромных камней и толщиной превышающие в некоторых мес­тах десять метров, сложены руками человека. Тиринф поражал не только мощью своих стен, но и велико­лепием внутренней отделки помещений. В мегаро– не — главном дворцовом зале — сохранились остатки настенной живописи. В замке имелась тщательно про­думанная канализационная система, проходившая под дворами и жилыми помещениями.


Существование двух крепостей (микенской и тиринфской), одной возле другой, естественно ставит и вопрос о взаимоотношениях их правителей. Пред­положение об изолированном существовании Микен и Тиринфа отпадает, так как немыслимо представить Микены не имеющими доступа к морю. Остается пред­положить, что Тиринф зависел от Микен и что в древ­ней Арголиде существовало территориальное объеди­нение во главе с Микенами. Это предположение под­крепляется существованием ряда дорог, пересекающих Арголиду в разных направлениях и скрещивающихся у микенского холма. Дороги построены в той же цикло­пической манере, что и крепости. Их скаты укрепле­ны огромными каменными глыбами, из таких же гро­мадных камней сделаны и приспособления для отвода воды. Местами возле дорог сохранились руины цикло­пических сторожевых башен. Таким образом, создает­ся впечатление, что вся эта территория была объеди­нена под властью микенских правителей и поставлена под военный контроль гарнизонов, находившихся в двух этих крепостях.


Юго-западнее Микен и Тиринфа, на западном по­бережье Пелопоннесского полуострова располагался Пилос — владения старца Нестора, который привел под Трою девяносто кораблей, всего на десять меньше, чем царь Микен. Остатки строений микенского време­ни были обнаружены в Пилосе лишь в 1939 году. Эта заслуга принадлежит американскому археологу Карлу Уильяму Блегену — тому самому, кто до того руково­дил раскопками Трои. Дворец пилосского царя был не так огромен, как замки в Микенах и Тиринфе, однако с точки зрения богатства он им почти не уступал. Гре­ческая традиция сохранила воспоминания о богатстве и могуществе правителей Пилоса. Упоминания в гоме­ровском эпосе о городе и доме Нестора всегда сопро­вождаются такими эпитетами, как «пышный», «богато украшенный» и т.д.


Неподалеку от Пилоса была обнаружена большая купольная гробница. Но наибольшей сенсацией яви­лось открытие дворцового архива, состоявшего из нескольких сотен глиняных табличек с надписями, выполненными так называемым линейным письмом Б. Схожие таблички археологи находили и раньше, но не в материковой Греции, а на острове Крит, в Кноссе. Как сообщает «Илиада», на Крите царствовал Идоменей, который привел восемьдесят кораблей, поделив третье место с Диомедом.


Остров Крит и в микенский период, и значительно раньше представлял цветущий край. Там уже в III тыс. до н. э. существовала высокоразвитая культура, замет­но повлиявшая на культуру всего бассейна Эгейского моря, поддерживавшая контакты со многими страна­ми Ближнего Востока, особенно с Финикией, Сирией, Египтом. Эту древнюю культуру называют минойской, по имени легендарного критского царя Миноса. После многих лет процветания и господства над значитель­ной частью Греции Крит подвергся нашествию ахей­цев. Ахейские племена прибыли на Крит около 1450 г. до н. э. Они создали здесь свои государства, которые, если верить «Илиаде», признавали верховную власть царя Микен. Вот почему Идоменей во главе столь мно­гочисленного войска оказался под Троей.


Дворец в Кноссе обнаружил английский археолог Артур Эванс. В самом начале археологических работ, в 1900 году, он наткнулся в руинах огромного комплекса строений на архив глиняных табличек, относившихся к тому периоду, когда Кносс уже был завоеван ахей­цами. Некоторые таблички имеют размер тетрадного листа, другие — узкие и длинные, как пальмовые лис­тья. Надписи на табличках из Кносского дворца сде­ланы также линейным письмом Б. Оно принципиаль­но отличается от того алфавита, каким пользовались греки классического периода. Прежде всего знаков очень много –— около двухсот. Часть из них — прос­то схематические рисунки: голова коня, жеребенка, овцы; повозка, колесо, мужская фигура, женская фи­гура, шлем, меч, колос, сосуд и т.д. Таких рисунков — более ста. Остальные — около девяноста — это линии или комбинации линий. Отсюда название — линейное письмо. Эти знаки-линии повторяются часто и в раз­личных сочетаниях, подобно буквам нашего алфавита. Они, разумеется, не обозначают звуков —– гласных или согласных, — иначе было бы достаточно и меньшего их количества.


В настоящее время общепринятой среди ученых считается расшифровка, предложенная Д. Чедвиком и М. Вентрисом. Исследователи добились успеха, пред­положив, что надписи сделаны на архаической раз­новидности греческого языка, довольно близкой диа­лекту Гомера. Правда, полностью и точно текст удается перевести не всегда. Удобнее всего это проиллюстри­ровать, сопоставив известные нам имена с их записью на табличках. Например:


имя Ахилл записано как — а-ки-ре-у,


Антенор — а-та-но,


Гектор — е-ко-то,


Главк — ка-ра-у-ко,


Орест — о-ре-та,


Тантал — та-та-ро.


Эти имена, по мысли расшифровщиков, произно­сились так, как записано в левом столбце, а отличия между двумя формами имен проистекали от несовер­шенства письма и отсутствия знаков для передачи ряда согласных, например, для «л». На месте «л» во всех слу­чаях использовался знак «р».


Мы сознательно привели те имена, которые фигу­рируют на дощечках и имеют соответствия в «Илиаде». Таких имен более шестидесяти, не считая множества аналогичных. На табличках, например, не встречается мужское имя Идоменей, зато есть женская форма — Идоменея. И еще любопытная деталь: среди шестиде­сяти с лишним имен, фигурирующих в «Илиаде» и на табличках, двадцать совпадает с теми, что носят у Го­мера троянцы или сражавшиеся на их стороне. Это — Гектор, Антенор, Главк, Пандар, Трос, Илос и другие. Все это означает, что в песнях «Илиады» достаточно точно отражен именослов микенской эпохи.


Вместе с тем ошибется тот, кто подумает, что в таб­личках содержатся какие-либо упоминания о Троянс­кой войне. Эти гордые имена — Ахилл, Гектор, Антенор, Тантал — в XV-XIII вв. до н. э. носили самые обычные люди, жившие в районе Пилоса, Кносса, Микен. И сов­сем необязательно, что они принадлежали к высшим слоям общества. Что же касается важных исторических событий, то о них таблички не упоминают ни единым словом. Их содержание — не исторические хроники или повествования о героях, а сухие и краткие деловые записи — описи, реестры, счета, расписки, поручения: выдать-послать-получить. Как это ни покажется уди­вительным, но герои Гомера жили во времена хорошо организованной и разветвленной бюрократии и вели строгий «бухгалтерский» учет. Соединяя все известные нам факты о Греции XIV-XIII вв. до н. э. — времени наивысшего расцвета микенской культуры и создав­шего ее народа ахейцев, — мы вправе еще раз задаться вопросом: а что же, собственно, побудило их двинугься за море? Чего недоставало им в их цветущем крае?


Троянская кампания, безусловно, вписывается в об­щее русло внешнеполитических устремлений греков. Они последовательно стремились колонизировать со­седние с ними области Средиземноморья и утвердиться как наиболее могущественная морская держава в этих краях. Но, как сейчас ясно, в то время сил для контроля над Анатолией у них было явно недостаточно. Их побе­да над троянцами была воистину пирровой. Множество греческих героев так и не доплыли до родных берегов.


Удивительное дело, но ахейцев наказывали их собс­твенные боги. Более остальных преуспела в этом Афи­на. А произошло это из-за Аякса Локрийского. Когда при взятии Трои он преследовал Кассандру, вещая дочь Приама стала искать убежища в храме Афины. Но Аякс, подбежав к деве, обнимавшей руками алтарь богини, оторвал несчастную от алтаря с такой силой, что изоб­ражение Афины упало на землю. Ахейцы оставили без­наказанным преступление Аякса, чем и навлекли гнев богини на всю свою рать. В день взятия Трои Паллада поселила раздор между Атридами, и вот как это про­изошло.


Созвали цари-победители ахейцев на собрание, но не в обычное время, а под вечер. Многие пришли на сбор уже изрядно охмелевшие от вина. Когда нача­лось совещание, между присутствующими поднялся шум и возник спор. Менелай требовал, чтобы ахейцы немедленно отправлялись в путь. Агамемнон же хотел удержать народ, пока богиня не склонится к милос­ти и не смягчит своего гнева. До самой ночи спорили братья, нападая друг на друга с обидными, язвитель­ными речами. Подобно Атридам, и вся ахейская рать разделилась во мнениях: одни примкнули к Менелаю, другие — к Агамемнону. Первые рано поутру спустили на море корабли, нагрузили их добычей, взяли плен­ниц и отправились в путь. Другая же половина ахейцев осталась с Агамемноном. Между отплывшими были и Нестор с Диомедом: чуяли они сердцем, что покарают боги ахейцев великими бедами, а потому стремились избежать гибели. С ними также отправился в путь и Одиссей, но, доплыв до Тенедоса, возвратился назад, из дружбы к царю Агамемнону. Не забыв принести жертву Посейдону, Диомед и Нестор благополучно добрались до дому. Возвратились на родину также Неоптолем со своими мирмидонцами, Идоменей и Филоктет.


Менелай отстал от своих спутников. На полдороге умер его искусный кормчий Фронтис, и спартанский царь не хотел отказать своему другу в погребении. Ког­да же Менелай вновь отправился в путь, подули силь­ные ветры и разбросали корабли его по морю. Некото­рые из этих кораблей были прибиты бурей к берегам Крита, где и погибли, разбившись об острые камни, но плывшие на них воины спаслись. Пять других ко­раблей, в числе которых был и корабль Менелая, отне­сены были ветром в далекое восточное море. Восемь лет блуждал Менелай по этому морю, побывал он и на Кипре, и в Финикии, и в Египте, и в Ливии. У многих на­родов нашел он дружеский прием, от многих получил дорогие подарки, даже от самого египетского царя.


Отплыв из египетской земли, Менелай пристал к острову Фаросу, где нашел прекрасную гавань и много пресной воды. Безветрие задержало его на целых двад­цать дней на этом безлюдном острове. Терзаемые го­лодом спутники разбрелись по взморью и удили рыбу. А Менелай, встретив нимфу Идофею, узнал от нее, что о причине задержки греков на этом острове Менелаю может сказать только ее отец, морской старец Про­тей. На следующее утро Атрид взял с собой трех самых сильных товарищей и вышел с ними на взморье. Ско­ро явилась к ним и богиня, дочь морского старца. Она принесла четыре только что содранные тюленьи кожи и прикрыла ими Менелая и его друзей. Целое утро про­лежали они на песке. Наконец, вышли из воды тюлени и улеглись вдоль берега друг возле друга. В полдень по­явился из моря и Протей. Пересчитав своих тюленей, старец улегся между ними и заснул. Тут-то на него, сон­ного, и напал Менелай со своими спутниками. Старик был чародеем, он оборачивался то густогривым львом и драконом, то пантерой и огромным вепрем, то быст­ротекущей водой и тенистым деревом, но Менелай не отпускал его. В конце концов, морской царь взмолился о пощаде. Тогда-то Атрид и спросил, кто из бессмерт­ных препятствует его возвращению на родину.


Старцу пришлось все выложить начистоту. Он на­помнил Менелаю о том, что, отправляясь из Египта, он не принес жертвы Зевсу и другим богам, и возвестил, что до тех пор не увидит он возлюбленных ближних, пока не возвратится в Египет и не совершит там обе­щанной богам гекатомбы. Так и поступил многоопыт­ный муж Менелай, после чего благополучно доплыл до родного Аргоса. В нашей интерпретации событий плавание Менелая по странам Средиземноморья сле­дует соотносить со вторым походом «народов моря». Можно сколько угодно удивляться и недоумевать, но Гомер ясно говорит о двух посещениях Атридом стра­ны Нила. Это две атаки «народов моря» 1194 и 1191 гг. до н. э. Гомер не забывает добавить, что


Равный бессмертным Протей, египтянин, изведавший моря


Все глубины и царя Посейдона державе подвластный…


Из этих строк мы можем заключить, во-первых, что какая-то часть побережья Египта была в то время под­властна «народам моря» (державе Посейдона), а во-вто­рых, что Менелай был связан какими-то союзнически­ми обязательствами с «народами моря» и действовал подчас в ущерб своим личным интересам.


Учитывая, что с момента взятия Трои до возвраще­ния на родину, по признанию Менелая, прошло во­семь лет, мы заключаем, что Троя пала в 1199 г. до н. э. Сведем теперь воедино все наши изыскания по части датировки событий и восстановления последователь­ности событий эпохи Троянской войны:


1232 г. до н. э. — первый поход «народов моря»;


в период между 1232 г. до н. э. и 1219 г. до н. э. — на­падение северобалканских племен на Грецию;


1219-1199 гг. до н. э. — Троянская война;


1194-1191 гг. до н. э. — второй поход «народов моря».


Напомним еще раз, что эти датировки «жестко» при­вязаны к датам походов «народов моря». Если, к приме­ру историки обнаружат вдруг, что необходимо ориен­тироваться на несколько иные даты (а существуют три различных датировки походов «народов моря»), то все даты должны будут сдвинуться на одно и то же время.


Внимательный читатель, однако, вправе задать воп­рос — а как предложенная нами дата Троянской войны соотносится с временем пожара в Трое, который про­исходил, по Блегену, в середине XIII в. до н. э. Здесь мы должны успокоить читателя. Археологи не любят гово­рить «простым смертным», с какой точностью «рабо­тает» их метод датировки. Наивно думать, что разброс в определении дат составляет в ту или иную сторону 10-20 лет, он больше. Хорошо, когда с помощью ме­тода радиоактивной датировки удается правильно вы­числить половину века. Но далее на это вычисление исследователь «навешивает» еще множество сообра­жений (как правило, более важных для историка!), не имеющих уже никакого отношения к самому методу Вот почему ученые говорят «датировка по Блегену», понимая при этом, что она весьма условна.


Но вернемся к рассказу о судьбе Атридов. Если Ме– нелай, вернувшись на родину, в здравии встретил ста­рость, то его брата дома поджидала беда. Вот как вы­глядит история возвращения в Аргос Агамемнона в изложении Эсхила. Когда царь Агамемнон отправился в поход на Трою, Эгисф, после долговременного из­гнания, возвратился в Аргос и объявил, что признает главенство могучего Атрида, готов с ним примириться и подчиниться его власти. Всем аргивянам казалось, что это примирение близких родичей должно поло­жить конец старинной кровавой вражде между двумя ветвями рода Пелопидов. Так думал и сам Агамемнон и, став во главе ахейской рати, спокойно выступил в поход. Но в то время, как герои Эллады бились под стенами Трои, сын Фиеста готовил почву для захвата трона Агамемнона. Эгисф сблизился с женой царя — Клитемнестрой — и, завладев ее сердцем, стал хозяй­ничать в доме Агамемнона и повелевать народом, как будто был законным царем страны. Оба они — Эгисф и Клитемнестра — надеялись, что Агамемнон не воз­вратится из-под Трои. А если, вопреки их ожиданиям, и удалось бы ему возвратиться в родные Микены живым, они готовы были любым способом низвергнуть закон­ного царя, даже путем убийства.


Перед отъездом Агамемнон обещал Клитемнестре, что как только падет Троя, он немедленно даст знать об этом в Аргосе. И он выполнил свое обещание. Гон­цы, отправленные из Трои, разводили костры на вер­шинах всех гор, лежащих по пути от Иды до Аргоса. Эти огни служили знаком победы над Илионом и ско­рого возвращения ахейского войска к родным бере­гам. Каждую ночь посылала Клитемнестра одного из своих служителей на башню. Всю ночь этот сторож бодрствовал и зорко глядел вдаль, не покажется ли где условный огонь. Много лет нес он свою тяжелую служ­бу. Но вот однажды на утренней заре он увидел долго­жданное пламя костра и поспешил с радостной вестью к своей повелительнице.


Народ Аргоса, узнав о возвращении войска, возли­ковал. Царица, холодная и гордая, тоже старалась при­нять радостный вид, но из немногих слов, которыми обменялась она со старейшинами народа, видно было, что на уме у нее что-то недоброе. Некоторое время спустя собравшиеся увидели войско Агамемнона. Впе­реди шли вооруженные воины, украшенные зелеными ветвями. За ними следовали мулы, навьюченные бога­той добычей, колесницы с пленными троянками и в конце всего шествия — роскошно изукрашенная цар­ская колесница, запряженная белыми конями. На ней восседал царь Агамемнон, одетый в пурпурную ман­тию, с золотым скипетром в руках и венцом победы на челе. Возле царя помещалась пленная дочь царя Приама, вещая дева Кассандра. Народ приветствовал победителей радостными криками. Когда царская ко­лесница подъехала ко дворцу, и Агамемнон готов уже был войти в ворота своего жилища, Клитемнестра, со­провождаемая толпой пышно одетых служительниц, поспешно вышла навстречу супругу и произнесла: «Приветствую тебя, отраду и оплот семьи, якорь спасе­ния всего аргосского народа!» Сказав так, она приказа­ла служанкам устлать пурпурными тканями весь путь от колесницы до ворот дворца, дабы прах земли не касался ног ее супруга, славного разрушителя илионс– ких твердынь. Агамемнон не захотел принять почести, приличной только бессмертным, однако Клитемнест­ра льстивыми словами уговорила его, и он согласил­ся. Но чтобы не навлечь на себя гнева богов, царь снял обувь и босыми ногами пошел к дверям своего жили­ща. Его супруга следовала за ним и громко благодарила богов за счастливое возвращение мужа. Переступая че­рез порог дома, она вдруг остановилась и воскликнула: «Теперь, о Зевс, исполни мою мольбу, помоги и совер­ши задуманное мною!»


Народ все еще толпился перед царским дворцом. Молча стояли впереди старейшины, унылые и томи­мые предчувствием неведомой, но близкой беды. Вдруг из дворца вышла Клитемнестра и поспешно прибли­зилась к колеснице, на которой находилась Кассанд­ра. Подойдя к пленнице, царица сурово заговорила с ней и велела идти во внутренние покои дворца. Но ве­щая дева осталась неподвижной, словно и не слыхала приказания царицы. Тогда озлобилась Клитемнестра и, пригрозив Кассандре, поспешно удалилась во дво­рец. С глубоким участием подошли тогда к вещей деве народные старцы, и лишь только приблизились они, прозорливая троянка быстро поднялась с места и, содрогаясь, пророчески проговорила: «Горе, горе! О, Аполлон, о губитель, какую гибель уготовил ты мне! Род, ненавистный богам, преступный, запятнанный кровью! Сколько злодеяний совершено тобою; плачут младенцы, завидя убийственный нож; жарятся на кост­ре их тела и предлагаются в пищу отцу! Что замыслила она, безумная, что совершает! Вот поднимает она руку на супруга своего и повелителя, вот разит его — падает он, исходит кровью! Горе мне бедной: ждет меня ги­бель, и я приму смерть от той же руки!» Так восклицала вещая дева, и в ужасе внимали ей старцы. Советовали они ей спастись бегством, но Кассандра отвергла их совет, сбросила с себя покрывало, сорвала с головы священный венец, изломала жезл, данный ей Аполло­ном, и пошла к дверям дворца, за которыми ожидала ее гибель.


Объятый страхом, в молчании стоял народ пе­ред домом царя Агамемнона. Внезапно послышались из дворца крики и стоны. Чуя сердцем беду, народ­ные старейшины обнажили мечи и хотели броситься на помощь царю, но в это самое мгновение в дверях дворца показалась Клитемнестра. Лицо ее и одежды запятнаны были кровью; на плече она держала окро­вавленный меч, за ней несли тела Агамемнона и Кас­сандры. В бане, подготовленной для воротившегося из дальнего пути царя, Клитемнестра поразила его ме­чом, а вслед за тем умертвила и Кассандру. Старейши­ны, возмущенные злодеянием, стали осыпать царицу упреками; она же, с презрением глядя на них, говорила о своем деянии как о праведной мести: «Он,возвратясь домой, испил чашу, им же наполненную. Вот лежит он убитый моей рукою, — злодей, отнявший у меня дочь; чтобы смягчить фракийские ветры, он не пожалел до­чери (Ифигении. — А. А), отдал ее на заклание». В ужа­се отступили от царицы старейшины. Мало-помалу и сама она смутилась, самоуверенность исчезла, и она уже не оправдывала своего дела местью за смерть доче­ри, а приписывала его действию злого демона, власть которого издавна тяготела над родом Пелопидов.


Вдруг в воротах дворца показался Эгисф с толпой вооруженных рабов. Одетый в царский пурпур, со скипетром в руках, вышел он к народу, похваляясь со­вершенным злодеянием и грозя непокорным гневом. Тут не выдержал народ и с оружием бросился на него. Несдобровать бы Эгисфу, если бы не пришла ему на помощь Клитемнестра. Заслонив собою возлюблен­ного, она, стараясь смягчить ярость толпы, сказала так: «Не вступайте в бой, аргивские мужи, не обагряйте ме­чей своих кровью: много крови пролито без вас! Сту­пайте с миром по домам своим, старцы; не раскаять­ся бы вам, коли не послушаетесь моего слова. Да если выпадет кому на долю горе — много придется терпеть тому; много и мы претерпели бед, много тяжелых ран нанес нам гневный демон, властвующий над судьбами Пелопидов». Толпа стихла и тут же начала расходиться. Эгисф же, полагаясь на своих оруженосцев, еще долго оставался на площади, похваляясь перед немногими оставшимися на площади, пока Клитемнестра, взяв за руку, не увлекла его в покои дворца.


Очень часто, когда пересказывают историю гибели Агамемнона, забывают упомянуть, что у Клитемнестры не было ни малейшей причины любить своего супру­га. Дело в том, что Агамемнон убил ее прежнего мужа Тантала и их грудного младенца и насильно взял ее в жены. Жертвоприношение Ифигении только добави­ло ненависти в сердце Клитемнестры. И найдется ли кто-нибудь, кто осудит эту женщину?..


Страшная смерть предводителя войска греков сра­зу же по возвращении из троянского похода имеет, по­хоже, и символический смысл. Всякого, прочитавшего мифы Троянского цикла, не может не поразить то об­стоятельство, что в них совершенно отсутствует идея торжества победителей, их радостного возвращения домой. В греческих поэмах есть великое поражение Трои, но нет великой победы ее разрушителей.


В «Одиссее» Нестор вспоминает о страшной распре, вспыхнувшей среди ахейцев на руинах Илиона и при­писываемой гневу Афины. Предлог для раздора оказы­вается до смешного мелок: Атрид Менелай стремится немедленно в путь, тогда как Агамемнон хочет сперва совершить гекатомбу Афине. Братья осыпают друг дру­га оскорблениями, и в первую же после победы ночь войско распадается на два враждебных лагеря. Наутро половина ахейцев уходит с Менелаем и приносит жер­твы на острове Тенедосе, а не в Трое. Зная позднейшую судьбу Менелая, в раздоре Атридов можно видеть спор об участии в походе на Египет. Но и после этого раз­доры в войске ахейцев не утихают, и армада распада­ется на отдельные группы, из которых каждая движет­ся своим путем, не дожидаясь остальных. За считаные дни победоносного общеахейского войска не остается в помине.


Традиция говорит о мятежах и переворотах, проис­ходящих во владениях крупнейших греческих героев ко времени их возвращения. Об Агамемноне мы уже говорили. Жена Диомеда Айгиалея поднимает восста­ние в Аргосе, и вернувшийся царь вынужден, не задер­живаясь, бежать на родину своих предков в далекую Этолию (область в центральной Греции), а оттуда от­правиться на колонизацию Апулии (область на юго– востоке Италии).


В отсутствие критского Идоменея некий Левк уби­вает его жену и дочь, захватывает на острове города, а затем изгоняет царя-победителя, который, подобно Диомеду, отбывает в Италию. Эта легенда явно некрит­ского происхождения, поскольку на самом Крите до позднейшего времени показывали гробницу Идоменея в Кноссе. Но примечательна настойчивость традиции, насыщающей легендарные судьбы виднейших троян­ских вождей мотивами нежелательности их возвраще­ния на родину, картинами восстаний и убийств. В ней возникает демонический образ губителя ахейцев Нав– плия, видимо, изначально морского бога, изображае­мого отцом героя Паламеда, неправедно казненного греками по наущению Одиссея. Оказывается, это Навплий в отсутствие царей чинит бесчисленные козни, устраивая смуты в Микенах, Аргосе и на Крите. Это он же, доплыв до Итаки, возбуждает местную знать слухом о смерти Одиссея и побуждает претендентов на его трон к сватовству. Наконец, он в бурные ночи зажигает ложные огни на скалах, заставляя ахейские корабли разбиваться о рифы, и затем безжалостно ис­требляет добирающихся до берега пловцов. В тот же цикл мотивов входит и скитание отвергнутого отцом Тевкра: Теламон не простил ему, что он не смог удер­жать от самоубийства Аякса (Теламонида), и гибель в море особо ненавистного Афине Аякса Оилида, обес­честившего Кассандру у алтаря богини, а в конечном счете и крушение большей части флота Менелая у критских берегов. Подавляющему большинству побе­дителей нет благого пути из-под Трои домой.


Античные авторы, в той или иной мере осознавшие этот парадокс, объясняли его по-разному. По мнению Фукидида, из-за затягивания войны «возвращение из-под Илиона замедлилось, что привело к многочис­ленным переменам: в государствах возникают… междо­усобицы, вследствие которых изгнанники стали осно­вывать новые города». Дион Хрисостом в «Илионской речи», замечая, что победители не возвращаются в об­становке такой ненависти и позора, поставил в вину Гомеру — а значит, и всей традиции греков — стрем­ление затушевать некую страшную неудачу, разгром, постигший, по мнению этого ритора, войско Агамем­нона под стенами Илиона. При этом Дион мастерски акцентирует мотивы колебания между победой и по­ражением ахейцев, пронизывающие «Илиаду». Пытаясь уличить Гомера в фальсификации, Дион по существу стремится доказать, что победа над Илионом означала надлом, кризис в истории ахейского мира. Микенская Греция, по его мысли, была обречена погибнуть вслед за Троей.


Что же касается того эпического затягивания вели­кой войны, о котором пишет Фукидид, то целый ряд героев похода явно не стремится возвращаться домой вообще, независимо от каких бы то ни было катаклиз­мов и препон на пути. Похоже, они и в Трою отплы­ли без намерения вернуться. Именно такое впечатле­ние возникает, когда узнаешь о том, что знаменитый ахейский прорицатель Калхас и другие, оставив свои корабли у разрушенного Илиона, устремляются в Ко­лофон к царю Мопсу. Или когда обнаруживаешь у Аполлодора, что из прочих героев «одни поселились в Ливии, другие в Италии, некоторые же в Сицилии и на островах, расположенных вблизи Иберии. Эл­лины поселились также и на берегах реки Сангарис (к востоку от Троады. — А. А.), были и такие, которые поселились на Кипре». Троянская война превращается в великое рассеяние греков, а то, что позднее называ­лось «Возвращениями», в большинстве случаев пред­ставляет миграции, обретение новых мест для жизни, не предполагающей возвращения к оставленным оча­гам. Разумеется, когда позднейший местный фольклор приводит Менелая с Еленой в Калабрию, а Нестора — в Метапонт (город на побережье Тарентского залива), то мы имеем дело с попытками «облагородить» эпи­ческими именами историю возникновения тех или иных позднейших колоний, и не более того. Но такие попытки едва ли были бы столь популярны в Анти­чности, если бы представления о Троянской войне не несли в себе изначально идеи огромного колонизаци­онного движения, сопровождающего закат микенской эпохи, когда отток греков на периферию былого «ве– ликоахейского» ареала и временный хозяйственный расцвет этой периферии соединяются с децентрализа­цией греческого мира, с обезлюдением и деградацией прежних ахейских столиц, все больше подрываемых неурядицами и мятежами.


Всякий, подробно познакомившийся с мифами Тро­янского цикла, не может отделаться от мысли, что гре­ков за их злодеяния под Троей преследовал какой-то злой рок. Удивительное дело, но Агамемнона, триумфа­тора Троянской кампании, убивает сестра освобожден­ной Елены, из-за которой, собственно, и была затеяна война! Мифы повествуют, что Клитемнестра и Эгисф намеревались также убить и законного наследника микенского трона, сына Агамемнона Ореста, но его спасла старшая сестра Электра. Микены были сильней­шим и славнейшим греческим царством того времени, оно олицетворяло силу Греции, и его можно рассмат­ривать как уменьшенную модель всего государства. По­этому борьба за микенский трон, возникшая сразу пос­ле победы над Троей, свидетельствует о крайне неста­бильной политической ситуации внутри Греции.


Этот вывод наглядно иллюстрирует история Орес­та, которого кормилица переправила к фокейскому царю Строфию (Фокида располагалась в Централь­ной Греции). Фокейский царь был женат на сестре Агамемнона — Анаксибии и потому очень радушно встретил ребенка. Через семь лет, когда Орест вырос и научился обращаться с мечом, он отправился в Ми­кены вместе со своим верным другом Пиладом, сыном Строфия. С помощью Электры, никем не узнанный, он пробрался во дворец якобы для того, чтобы сообщить Клитемнестре о смерти ее сына. Мать выслушала эту весть с нескрываемым удовлетворением и послала за Эгисфом. Как только Эгисф появился в дверях, Орест вонзил ему в грудь меч, а затем этим же мечом убил и Клитемнестру.


Орест считал, что поступил по справедливости, по­карав убийц отца, и микенский народ тоже одобрял его поступок Но в то же время его мучили угрызения совести: ведь он пролил кровь своей матери. Эринии, богини возмездия, стали неотступно преследовать его повсюду. Их горящие глаза, их ужасающе развевающи­еся змеи вместо волос в конце концов свели бы его с ума, если бы не заступничество Аполлона, который, подчеркнем, и велел ему отомстить за смерть отца.


О том, как Оресту удалось избавиться от пресле­дования Эриний, рассказывает Еврипид в сочинении «Ифигения в Тавриде». В дельфийском святилище, куда прибыл несчастный сын Агамемнона, устами пифии


Аполлон посоветовал ему отправиться в далекую Тав­риду и привезти оттуда в Грецию священную статую богини Артемиды. Только это, согласно пифии, могло искупить грех убийства матери. Орест снарядил ко­рабль и отправился в путь вместе с неразлучным сво­им другом Пиладом и некоторыми другими юношами. Пристав к пустынному, скалистому берегу варварской страны, они укрыли корабль в одном из заливов и от­правились отыскивать храм, в котором находилось изображение Артемиды. Как оказалось, храм этот на­ходился невдалеке от берега. В нем скифы приносили богине кровавую жертву: закалывали у алтаря всех чу­жеземцев, прибывших в их страну. Орест хотел немед­ленно перелезть через ограду храма и похитить изоб­ражение Артемиды, но Пилад остановил его и посове­товал отложить дело до ночи, когда сделать это будет и проще, и безопаснее. На свою беду, однако, Орест и Пилад были замечены местными жителями. Греческие герои обнажили мечи и отбивались, сколько могли, от толпы варваров, но в итоге были связаны, приведены к скифскому царю, который приказал как можно скорее принести их в жертву богине.


В этом храме жрицей была Ифигения, сестра Орес­та, перенесенная сюда Артемидой. Много уже лет про­вела в Тавриде Ифигения, томясь тоскою по родной земле. По долгу жрицы, она принимала участие в скиф­ских жертвоприношениях, в заклании чужеземцев, по­падавших в руки скифов. На ней лежала обязанность окроплять их предварительно священною водою. Вот почему именно к Ифигении привели служители храма арестованных юношей. По древнему обычаю, жрица развязала им руки, чтобы взошли они на алтарь сво­бодными, и отослала служителей в храм, чтобы совер­шить обычные приготовления для исполнения обряда. Оставшись теперь одна с несчастными, обреченными на заклание юношами, полная сострадания жрица спросила, как их зовут и какого они рода-племени.


«Зачем тебе знать наши имена, — отвечал ей Орест, — «несчастные» — вот наше имя. Незачем тебе знать и о том, где наша отчизна; но если же ты непрехменно же­лаешь знать это, знай: родом мы из Аргоса, из славного города Микены».



—   Неужели ты говоришь правду! Скажи же тогда мне, знаешь ли ты о знаменитой Трое? Говорят, она взята и разрушена!

—   Да, это правда, молва не обманула тебя.

—   И Елена снова в доме Менелая? И ахейцы возвра­тились на родину? И Калхас, и Менелай?

—   Елена опять в Спарте с прежним своим супругом, Калхас убит, Одиссей же еще не возвратился на родину

—   Но кто же ты, дева, знающая столько о Греции?

—   Я сама из Эллады, но в ранней юности постигло меня горе. Скажи, что стало с вождем ахейского войс­ка, Агамехмноном?

—   Не знаю я о нем, дева, перестань расспрашивать.

—   Нет, скажи мне, заклинаю тебя богами, умоляю тебя!

—   Погиб он, злосчастный, и своей смертью при­чинил гибель другим. Убила же его собственная жена. Но умоляю тебя, не продолжай расспросов.

—   Скажи мне, юноша, живы ли дети убитого, жив ли правдивый и мужественный Орест и помнят ли в той семье о принесенной в жертву Ифигении?

—   Электра, дочь Агамемнона, еще жива, а сын блуж­дает повсюду и нигде не может преклонить головы…

Так постепенно открывая свои «тайны», они, не без помощи Пилада, узнали друг друга. Орест сообщид сес­тре о цели своего прибытия в Тавриду и спросил у нее совета, как можно похитить статую Артемиды и всем вместе бежать. И тогда Ифигения придумала план. Она скажет, что статуя богини осквернена приближени­ем к ней чужеземцев, двух братьев, запятнавших себя грехом убийства матери. Поэтому эту статую нужно омыть в волнах моря, а омовение надо провести у того места, где скрыт хорошо оснащенный корабль Ореста. На этом корабле похитители и должны отправиться домой.

В целом все так и произошло. Правда, не все про­шло так гладко. Чужеземный корабль был замечен тав­рами, которые попытались отобрать у беглецов статую богини. Но Оресту и Пиладу удалось отбиться и вместе с Ифигенией благополучно добраться до своего ко­рабля. Погоня тавров не удалась, и дети Атрида вместе со всеми спутниками удачно доплыли и высадились в Элладе. Ореста уже не преследовали с этих пор Эри­нии. Он воздвиг на берегу Аттики храм, посвященный Артемиде, и Ифигения стала в нем верховной жри­цей. Затем Орест направился в родные Микены. Но в его отсутствие власть там захватил сын Эгисфа Алет. Новоявленный правитель планировал убийство обо­их друзей: Ореста, чтобы отомстить за смерть отца и устранить законного претендента на микенский пре­стол; Пилада, чтобы избавиться от претендента на руку Электры, на которой хотел жениться сам Алет. Снова в микенском дворце случилось кровопролитие, но про­изошло все не так, как планировал Алет. Защищая свою жизнь и право на трон, Орест убил Алета. Так власть над «многозлатыми» Микенами вернулась к потомку царского рода Атридов. Считается, что победа Ореста над Алетом была последним звеном в цепи кровавых событий, связанных с борьбой за микенский престол.

Вполне понятно, и мы уже не раз отмечали, что та­кого рода сюжет выглядит как ладно скроенная сказоч­ка. Но в ней присутствует очень важная информация, мимо которой никак нельзя пройти. Во-первых, Орест захватывает власть в Микенах через семь с небольшим лет после окончания Троянской войны, то есть как раз накануне победного завершения второго похода «на­родов моря» в 1191 г. до н. э. Во-вторых, сразу же пос­ле этого он отправляется в Тавриду чтобы совершить обряд очищения у алтаря Артемиды Таврической. Объ­единяя оба эти свидетельства, мы должны заключить, что тавры (жители Тавриды), входили в коалицию «на­родов моря» и в тот момент влияли и на политику са­мих греческих царей. Народ «турша», фигурирующий в списке «народов моря», — это тавры. Теперь мы нашли (правда, косвенное!) подтверждение этому у Еврипида. «Народы моря» прошлись по всему западному Среди­земноморью, включая побережье Греции и Италии, по­этому Орест и явился к царю тавров, чтобы заручиться их поддержкой. Не забудем также, что и войско греков не могло двинуться в поход, не принеся жертву боги­не тавров Артемиде. Судьбы этих двух народов в эпоху Троянской войны оказались тесно переплетенными. Причерноморское племя оказалось вовлечено в «азиат­ские» дела. Но к обсуждению этой темы более уместно вернуться чуть позже — в главе, посвященной Ахиллу.

Глава 15


ОДИССЕЙ И ЕГО ЗАГАДОЧНАЯ ОДИССЕЯ


Средь ужасов земли и ужасов морей, Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки Богобоязненный страдалец Одиссей; Стопой бестрепетной сходил в Аида мраки; Харибды яростной, подводной Сциллы стон Не потрясли души высокой. Казалось, победил терпеньем рок жестокий И чашу горести до капли выпил он; Казалось, небеса карать его устали И тихо сонного домчали До милых родины давно желанных скал. Проснулся он: и что ж? Отчизны не познал.


К Батюшков, «Судьба Одиссея»


Наряду с Гераклом и Тезеем Одиссей — один из са­мых известных героев греческих мифов и легенд. Его отвага, настойчивость, ум, хитрость вошли в поговор­ку; «одиссея» все еще остается самым метким названи­ем долгого, трудного и опасного пути. Своей популяр­ностью Одиссей прежде всего обязан Гомеру, сделав­шему его главным героем своей «Одиссеи».


Одиссей — сын героя Лаэрта и его супруги Анти­клеи. Свое происхождение по отцу Одиссей выводил от самого Зевса, по матери — от Гермеса. Некоторые античные авторы называли отцом Одиссея Сисифа, величайшего хитреца из людей, который будто бы ов­ладел Антиклеей во время свадебной ночи, опередив Лаэрта. Сам Лаэрт хоть и был царского происхожде­ния, но не царствовал ни на Итаке, ни где-либо еще. Одиссей получил остров Итаку в приданое за Пенело­пой, дочерью акарнанского царя Икария (а также ост­рова Кефаллению, Закинф и соседнее побережье). Так как Одиссей был не только хитроумный, но и мудрый, он правил справедливо, в согласии с народным собра­нием, и мирно уживался с соседними царями.


Более того, Одиссей предотвратил войну, угрожав­шую всей Элладе, и этим снискал себе не меньше сла­вы, чем позднее, во время Троянской войны. Это случи­лось, когда назревал конфликт между ахейскими царя­ми, сыновья которых спорили за право взять в жены прекрасную Елену, дочь спартанского царя Тиндарея. Чтобы не допустить катастрофы, Одиссей отправился в Спарту и посоветовал Тиндарею нечто неслыханное: предоставить дочери право выбрать себе жениха по собственному вкусу, не обращая внимания на династи­ческие интересы. В то же время Одиссей уговорил всех претендентов на руку Елены торжественно поклясться, что они безоговорочно признают выбор Елены и будут защищать ее избранника в случае необходимости.


После похищения Елены Одиссей вместе с Мене– лаем отправился в Трою, чтобы уладить дело мирным путем. Однако Парис соглашался вернуть сокровища Менелая, но не жену, а Приам поддержал сына.


На призыв Агамемнона присоединиться к походу на Трою Одиссей не откликнулся. Он считал, что уже до­статочно сделал для Менелая, и войне за супругу дру­гого царя предпочитал мирную, уютную жизнь рядом с собственной молодой женой Пенелопой. Агамемнон послал к Одиссею героя Паламеда, надеясь убедить его, что военный поход против Трои не только должен смыть оскорбление, нанесенное всем ахейцам, но и су­лит богатую добычу и славу. Однако переубедить царя Итаки было не так просто. Он вдруг начал изображать из себя идиота, а именно: стал пахать поле и засевать его солью. Но с мудрым Паламедом этот номер не прошел. Он взял завернутого в пеленки Телемаха, сына Одиссея, и положил его на пути быков, запряженных в плуг. Одиссей остановился, чем доказал, что с головой у него все в порядке, и это полностью подтвердилось в ходе войны, на которую он все-таки отправился.


Царь Одиссей предводил кефалленян, возвышенных духом, Живших в Итаке мужей и при Нерите трепетолистном; Чад Крокилеи, пахавших поля Эгилипы суровой, В власти имевших Закинф и кругом обитавших в Самосе, Живших в Эпире мужей, и на бреге противолежащем, — Сих предводил Одиссей, советами равный Зевесу; И двенадцать за ним принеслось кораблей красноносых.


Дюжина кораблей — сила невеликая, большинство других знаменитых героев привели под Трою значи­тельно больше кораблей. Но Одиссей славился не толь­ко силой, но и мудростью. Авторитет его в войске Ага­мемнона по мере хода войны все более и более возрас­тал. Он стал наиболее уважаемым и влиятельнейшим советником главнокомандующего Агамемнона и не хуже, чем на поле боя, проявил себя во время разведы­вательных операций и дипломатических переговоров. «Троянский конь» — ловушка, предопределившая взятие Трои, по праву может называться творением Одиссея.


Первую большую услугу Одиссей оказал ахейскому войску еще до отплытия в Трою. Прорицатель Калхас объявил, что город удастся взять только в том случае, если в походе будет участвовать Ахилл. Но матери Ахил­ла, морской богине Фетиде, было известно и другое про­рочество: если ее сын уйдет на войну, он достигнет под Троей бессмертной славы, но лишится жизни. Для ма­тери жизнь ребенка всегда была дороже славы, поэто­му Фетида укрыла Ахилла на острове Скирос, где ему пришлось, облачившись в женскую одежду, жить среди дочерей царя Ликомеда. Прознав об этом, Агамемнон послал на Скирос Одиссея в сопровождении аргосского царя Диомеда. Так как хитрость иногда плодотворнее насилия, оба царя переоделись купцами и беспрепятс­твенно проникли во дворец Ликомеда. Разложив перед царскими дочерьми золото, украшения и дорогие ткани, они как бы невзначай положили там же и меч. Затем по условному знаку сообщники Одиссея разыграли сцену нападения на дворец. Девушки при этом в страхе раз­бежались, Ахилл же, верный своей натуре, схватился за меч и этим выдал себя. Остальное, как говорится, было делом техники. Ахилл легко дал уговорить себя и вскоре примкнул к объединенной ахейской армии вместе со своим другом Патроклом и войском своего отца.


Успех высадки на троянский берег тоже немыслим был бы без Одиссея. Агамемнон был хорошим полко­водцем и имел в своем распоряжении огромное и мо­гучее войско. Но пророчество гласило, что тот, кто пер­вым коснется троянской земли, первым же и погибнет. Естественно, никому из ахейцев не хотелось подавать пример остальным ценой собственной жизни, каждый в глубине души надеялся, что это сделает кто-то дру­гой. Пока троянцы выстраивали оборонительные по­рядки, Одиссей, оценив ситуацию, решил действовать нестандартно. Он бросил на берег свой щит и ловко прыгнул на него с корабля. Юный Протесилай, больше всех мечтавший о воинских подвигах, увидел Одиссея на берегу и прыгнул вслед за ним. Но он коснулся зем­ли и тут же рухнул, пронзенный копьем. Одиссей со­шел со щита на троянскую землю и увлек за собой все войско, которое в кровопролитной схватке вынудило троянцев отступить под защиту городских стен.


За десять долгих лет осады Трои Одиссей совершил немало подвигов. Храбро сражаясь, он не раз рисковал жизнью ради друзей, которым грозила смерть. Но еще больше, чем на полях сражений, царь Итаки отличил­ся, выполняя особые задания, требовавшие не только отваги, но и смекалки. Вместе с Диомедом он вызвался идти в опасную ночную разведку к троянскому лагерю. При этом они взяли в плен троянского лазутчика Долона, выдавшего им важные сведения, а затем учинили побои­ще в стане фракийского царя Реса, союзника троянцев. Все с тем же Диомедом Одиссей совершил подвиг, кото­рый имел решающее значение для победы ахейцев. Взяв в плен троянского прорицателя Гелена, Одиссей узнал, что Троя будет оставаться неприступной, пока в главном храме, расположенном в царском замке, в самом сердце Трои, находится Палладий — священная статуя Афины Паллады. Тогда Одиссей изуродовал себе лицо бичом, чтобы троянцы не опознали его, а Диомед переоделся нищим, страдающим отвратительной болезнью. В таком виде они проникли в Трою и похитили Палладий.


Одиссей не падал духом даже в самых отчаянных ситуациях. Когда погиб Ахилл, он одним из первых преодолел ужас, охвативший всех ахейцев, и вместе с Аяксом Теламонидом спас его тело от рук троянцев. Перед лицом врага Одиссей не раз доказывал свою силу и отвагу, но в этом отношении кое-кто из боевых друзей не уступал ему, а то и превосходил его. Зато ник­то не мог сравниться с «многоумным» Одиссеем при решении сложных и щекотливых вопросов. Когда на десятом году войны спор между Агамемноном и Ахил­лом грозил гибелью всему ахейскому войску, именно Одиссей возглавил делегацию, предложившую Ахиллу примирение. Правда, миссия не увенчалась успехом, но иного и быть не могло при упрямстве Ахилла. Зато Одиссей помог умиротворить жреца Аполлона Хриса, оскорбленного Агамемноном и навлекшего на греков моровую язву, привел под стены Трои сына Ахилла, Неоптолема, которому суждено было взять дворец Приа­ма. Он же доставил в ахейский стан лучника Филоктета, после того как тайком подслушал пророчество тро­янского ясновидца Гелена, что без помощи Филоктета взять Трою невозможно. И самое главное — это в его голову пришла идея «троянского коня».


После взятия города между ахейскими царями раз­горелись споры, как это обычно бывает у союзников, выигравших войну. Их корабли, тяжело нагруженные награбленным золотом, серебром, бронзой, железом и множеством рабынь, разделились на несколько враж­дебно настроенных флотов. Мало кому из героев уда­лось благополучно привести свои отряды на родину. Многие бесславно погибли в морских бурях и на при­брежных скалах, другие, едва ступив на родную землю, пали жертвой коварных убийц, третьим было суждено долгие годы скитаться по незнакомым морям и далеким странам. Но никому из ахейских героев не пришлось претерпеть столько страшных бедствий, как Одиссею.


Пункт I. Киконы


С двенадцатью кораблями отплыл Одиссей от раз­рушенных стен Илиона. Сильный ветер разлучил его с остальным флотом и прибил корабли к киконскому городу Исмару, лежавшему на фракийском берегу. Одиссей разрушил этот город, истребил мужей, а жен и сокровища поделил между собой и своими спутни­ками. Сам Одиссей так вспоминает об этом:


Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов,


Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили.


Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много,


Стали добычу делить мы, чтоб каждый мог взять свой


участок


Затем царь Итаки посоветовал товарищам обра­титься в поспешное бегство, но они отвергли этот совет и целую ночь пили и пировали, зарезав много животных. Тем временем исмарские мужи, успевшие спастись бегством, собрали живших по соседству с ними дальше от моря киконов, многочисленных и привыкших к ратному делу. Рано утром они напали на ахейцев. Целый день бились спутники Одиссея с врага­ми, и только на закате отступили, оставив на поле бит­вы от каждого корабля по шесть отважных бойцов. Ос­тальные поспешили к кораблям, радуясь, что спаслись от смерти. Но до тех пор они не отчаливали от берега, пока Одиссей не назвал по имени каждого из павших в битве ахейцев. Таков был обычай: только так можно было успокоить тени умерших на чужбине.


Нападение на киконов, союзников троянцев, явля­ется прямым продолжением Троянской войны. Другое дело, что Одиссей осуществляет эту военную опера­цию в одиночку, без поддержки остальных греческих племен. Это его личная инициатива, и она, похоже, не была никаким основательным стратегическим замыс­лом. Попросту Одиссей настолько проникся ненавис­тью к своим противникам и жаждой наживы, что ре­шил по пути домой совершить еще один пиратский набег на одно из племен, помогавших троянцам.


Пункт II. Лотофаги


Далее поплыл Одиссей со своей дружиной. Вдруг настигла их страшная буря, густые тучи окутали море и сушу, и с грозного неба спустилась на землю страш­ная ночь. Сильно бушевала буря, быстро мчались гони­мые ею корабли под натиском северного ветра Борея, погружаясь носами в волны; трижды, четырежды были разорваны паруса. Поспешно свернули их Одиссеевы спутники, сами же взялись за весла, стараясь пристать к ближайшему берегу. Причалив же, целых два дня и две долгих ночи провели они на берегу в скучном без­действии, изнуренные и обессиленные. Когда же на третий день встала румяная заря, подняли они паруса и быстро, повинуясь кормилу и ветру, понеслись к югу. С радостью думали путешественники уже о возвраще­нии на родину, но, когда они огибали мыс Малею, быс­трым течением сбило их с пути, отбросив от острова Киферы в открытое море.


Остров Кифера лежит к югу от Пелопоннеса про­тив мыса Малея. Он являлся центром культа Афродиты со знаменитым святилищем богини. От названия ос­трова происходит эпитет Афродиты «Киферийская» (или «Киферская»). Обратим внимание, что спокойно­му и счастливому возвращению греков домой мешает северный ветер Борей. В этом, казалось бы, простом уточнении конкретной «розы ветров», на наш взгляд, стоит выделить и второй, так сказать, аллегорический план. Разрушив Трою, греки вступили в конфликт с северными арийско-праславянскими племенами или теми, которых египетские фараоны назвали «наро­дами моря». Неурядицы в родных пенатах, которые переживают многие из разрушителей Трои, связаны, видимо, с жесткой реакцией северян. Думается, совер­шенно неслучайно, что спутников Одиссея относит в открытое море именно около острова Афродиты — богини, покровительствовавшей троянцам. Внутрен­няя нестабильность Греции, возникшая сразу же после троянской победы, обусловлена внешними обстоя­тельствами — угрозой с севера и поддержкой северя­нами своих ставленников на территории Эллады. Вот почему триумфатор Одиссей не может сразу же вер­нуться домой, а странствует ровно столько времени, чтобы закончился второй поход «народов моря». Но не будем забегать вперед.


Девять дней, гонимые ветром, плыли Одиссей и его спутники по широкому морю, а на десятый приплыли в страну лотофагов. Высадившись на берег и запасшись водой, они устроили обед. После отдыха Одиссей из­брал троих из своих спутников и послал их узнать, что за люди обитают в этой земле. Лотофаги радушно при­няли Одиссеевых спутников и дали им отведать лото­са (лотофаги значит «вкушающие лотос»). Попробовав этой сладкой цветочной пищи, они забыли о возвра­щении и решили остаться в стране лотофагов. Тогда Одиссей силой притащил их к кораблям и, плачущих, привязал к корабельным скамьям. Остальным же по­велел немедленно сесть на корабли, опасаясь, чтобы кто-нибудь не попробовал лотоса и не забыл о своем намерении вернуться в отчизну. Но где же находилась страна лотофагов?


Ответ на этот вопрос можно найти у Геродота, кото­рый сообщает, что племя лотофагов проживало в Ли­вии. «Они питаются исключительно плодами лотоса (Геродот говорит о растении Zizyphus letus, которым еще и теперь питаются жители острова Джерба. — А. А.). Величиной же плод лотоса приблизительно ра­вен плоду мастикового дерева, а по сладости несколь­ко похож на финик. Лотофаги приготовляют из него вино» (Геродот). Мнение «отца истории», безусловно, очень авторитетно и заслуживает самого пристально­го внимания. Геродотовское истолкование принимает­ся комментаторами «Одиссеи» практически безогово­рочно. Но, на наш взгляд, тема лотофагов нуждается в некотором развитии.


Дело в том, что цветок лотос был очень любим еги­петской молодежью, его называли также цветком Оси­риса. Кроме того, лотос был посвящен также и египет­ской богине плодородия — Исиде. Во время подъема Нила, когда появлялись эти волшебные цветы, еги­петские девушки и юноши, нарвав их, украшали ими свои жилища, себя и бегали в венках по улицам сел и городов, приветствуя всех радостным криком: «Мно­го лотосов на воде, велико будет плодородие». В знак благодарности и восторга они украшали этими цве­тами статую Озириса и его алтарь. Но лотос, что осо­бенно важно для нас, имел и экономическое значение в Египте. Корневища цветка считались съедобными и доставляли пропитание целым тысячам египетских семей. Корневища эти обыкновенно по спаде вод со­бирались, сушились на солнце и складывались в осо­бые подвалы на хранение. Их ели главным образом в отварном виде, как картофель. По вкусу своему они также несколько напоминали картофель, но вызыва­ли сильную жажду. Вообще они были в таком ходу и пользовались такой любовью народа, что продавались всюду разносчиками на улицах. Кроме того, по словам Диодора, в пищу шли также и мучнистые зерна лото­са, которые размалывали в муку и пекли из нее хлеб. Затем из корня и семян приготовляли еще лекарство «неню-фар». В дело шли также и плоские, блюдцеоб– разные его листья. Из них приготовляли сосуды для напитков, и Страбон рассказывает, что в его время все лавки Александрии были завалены этими листьями.


Так, может быть, лотофаги — это попросту завуали­рованное имя египтян? Наше уточнение может пока­заться непринципиальным, но это не так. Ливийцы во­евали вместе с «народами моря» против египтян. Поэ­тому от того, с кем сдружился Одиссей — с ливийцами или с египтянами, — зависит правильное объяснение одиссеи царя Итаки. Если относительно Менелая мы привели аргументы в пользу того, что он в конечном итоге присоединился к союзу «народов моря», то с Одиссеем такого не произошло. Он был единствен­ным из ахейских вождей, который продолжил войну против союзников Трои. И у нас есть все основания утверждать (чуть далее мы приведем дополнительные доказательства), что Одиссей оставался непримири­мым врагом арийско-праславянских северных племен. Пристав к берегам Африки, он заручился поддержкой египтян и в дальнейшем стал воевать против «народов моря». А то, что египтяне в рассказах Одиссея не назва­ны своим прямым именем, так ведь недаром Одиссея называли хитроумным. Более того, в своих скитаниях по Средиземному морю Лаэртид должен был скрывать это обстоятельство, поскольку, как мы увидим в даль­нейшем, он попадал и в земли, контролировавшие­ся «народами моря», а там распространяться об этом было крайне опасно.


Пункт

III

Циклоп Полифем


Вскоре после отплытия из земли лотофагов Одис­сей прибыл со своими спутниками в страну исполи­нов-циклопов. Под защитой бессмертных богов эти одноглазые великаны не пахали и не засевали полей. Тучная земля, орошаемая дождем, все давала им без по­сева: и пшеницу, и ячмень, и роскошные лозы виног­рада. История посещения Одиссеем этого волшебного острова едва ли не самая популярная в греческой ми­фологии.


Выйдя на берег, Одиссей и его спутники увидели невдалеке, в крайнем, стоявшем у берега утесе пеще­ру, густо покрытую лавром. Перед ней находился двор, огороженный стеною из огромных, беспорядочно на­бросанных камней, а вокруг него частым забором стоя­ли сосны и дубы. В пещере этой жил муж исполинского роста, Полифем, сын Посейдона и нимфы Фоозы. Оста­вив почти всех своих воинов на корабле, сам Одиссей с двенадцатью храбрейшими друзьями отправился к пещере. Взято было немного пищи, и один мех был на­полнен сладким, драгоценным вином, что на прощанье подарил Одиссею жрец Аполлона Марон, пощаженный с женой и детьми во время разрушенья Исмара: то был крепкий и божественно сладкий напиток


Исполина не было в это время в пещере. Он пас на лугу неподалеку своих баранов и коз. Одиссей и его товарищи вошли в пещеру и стали с удивлением все осматривать в ней. Много было там сыров в тростни­ковых корзинах, в отдельных закутах были заперты по возрастам козлята и барашки: старшие со старшими, средние со средними, младшие возле младших. Ведра и чаши были налиты до краев густой простоквашей. То­варищи стали просить Одиссея, чтобы он, запасшись сырами, не медлил в пещере, а взяв в закутах отборных животных, с добычей бежал на корабль и продолжал путешествие. Но Одиссей отказался внять совету, ему хотелось встретиться с Полифемом и получить от него дары. Одиссей признается:


Видеть его мне хотелось в надежде, что, нас угостивши,


Даст нам подарок но встретиться с ним не на радость нам


было.


Другими словами, Одиссей хотел прихватить из страны циклопов не только провизию на обратный к дому путь, но и нетленные сокровища, которыми сла­вилась их страна.


Конфликт с населением острова Гомер представил в виде сказочной истории об ослеплении обитателя одной из пещер острова — Полифема. Одиссей ранил исполина. Ему и шести его товарищам, избежавшим участи быть съеденными циклопом, не под силу было одолеть великана в открытом бою, поэтому им при­шлось спешно бежать. И все закончилось бы для Одис­сея благополучно, но он открыл Полифему свое имя:


Если, циклоп, у тебя из людей земнородных кто спросит,


Как истреблен твой единственный глаз, ты на это


ответствуй:


Царь Одиссей, городов сокрушитель, героя Лаэрта


Сын, знаменитый властитель Итаки, мне выколол глаз мой.


Взревел от злости циклоп, ибо сбылось древнее пророчество о том, что лишит его зрения Одиссей. Ду­мал, однако, великан, что это несчастье постигнет его в бою с таким же высоким и боговидным мужем, как он. Но уступить «хилому» и ничтожному человечиш– ке — нет, терпеть такой позор было невыносимо!


Одиссей разговаривал с Полифемом, находясь на безопасном для себя расстоянии от берега. Циклоп уже не мог настичь греческого героя и отомстить ему. И тогда великан обратился с мольбой к своему отцу:


Царь Посейдон земледержец, могучий, лазурнокудрявый, Если я сын твой и ты мне отец, то не дай, чтоб достигнул В землю свою Одиссей, городов разрушитель, Лаэртов Сын, обладатель Итаки, меня ослепивший. Когда же Воля судьбы, чтоб увидел родных мой губитель, чтоб в дом


свой


Царский достигнул, чтоб в милую землю отцов


возвратился,


Дай, чтоб по многих напастях, утратив сопутников, поздно Прибыл туда на чужом корабле он и встретил там горе.


Посейдон услышал обращение своего сына, и отныне бог морей перестал покровительствовать Одиссею. Те­перь впереди Одиссея ожидали страшные испытания. Ну, а нет ли во всей этой сказке исторического подтекста?


Безусловно, есть! Один из вариантов воспроизведе­ния имени циклопов в Средиземноморье было «сикелы». Так египтяне называли одно из племен, входившее в группу «народов моря». Ранее мы уже отмечали, что по их имени получили свое название Кикладские ос­трова. Но точно так же к созвучной основе циклопы-сикелы восходит и название острова Сицилия. С точки зрения соотнесения географических названий с име­нем народа циклопов, на роль острова Полифема мо­гут с равной вероятностью претендовать как Кикладс­кие острова, так и Сицилия. Но выбор следует сделать, наверное, в пользу последней, так как этот остров на­ходится все-таки ближе к побережью Африки (страны лотофагов). Именно вариант с Сицилией выбирает и большинство комментаторов гомеровской поэмы. Мы подчеркнем, однако, что твердые аргументы в пользу одного из двух выборов отсутствуют. Но это в данном случае и не очень существенно. Основной вывод, кото­рый мы должны сделать, анализируя эту часть путешес­твия Одиссея, заключается в том, что Одиссей вступил в военный конфликт с одним из «народов моря».


Пункт

IV. Остров Эола


Остров Эолия был местом обиталища повелителя ветров Эола, друга блаженных богов, сына Гиппота. Остров был окружен медной стеной, берега же его поднимались гладким утесом. Эол жил здесь вместе со своей супругой Амфифеей, с шестью сыновьями и шестью дочерями. Целый день семья под звуки флейт пировала за столом, уставленным яствами. Прибыв в город Эола, Одиссей вступил в его прекрасный дворец. Целый месяц радушно угощал старец своих гостей и с жадностью слушал повесть о Трое, о битвах ахейцев и их непростом возвращении к родному дому. Все по порядку рассказал ему мудрый сын Лаэрта. Напосле­док же, когда Одиссей, готовясь в дальнейший путь, обратился к Эолу с просьбой отпустить его и дать на­дежных провожатых, старец дал ему сшитый из кожи девятигодовалого быка мех с заключенными в нем буреносными ветрами (по воле Зевса был он господи­ном ветров и мог возбуждать или обуздывать по свое­му желанию). Зефиру же (западному ветру) он повелел провожать корабли Одиссея попутным дыханием. Де­вять дней и столько же ночей плыли они по гладкому морю. На десятые сутки показался берег отчизны, уже можно было разглядеть на нем сторожевые огни. Все это время Одиссей правил кормилом, никому не желал он доверить его, чтобы скорее достигнуть родины. Но, утомившись, крепко заснул.


Той порой спутники его, полагая, что Эол одарил Одиссея серебром и золотом, так рассуждали меж со­бой:


Боги! Как всюду его одного уважают и любят


Люди, какую бы землю и чье бы жилище ни вздумал


Он посетить. Уж и в Трое он много сокровищ от разных


Собрал добыч; мы одно претерпели, один совершили


Путь с ним — а в дом свой должны возвратиться с пустыми


руками.


Так и Эол; лишь ему одному он богатый подарок


Сделал; посмотрим же, что им так плотно завязано


в этом


Мехе: уж верно найдем серебра там и золота много.


Но как только развязан был мех, шумно вырвались ветры на волю. Подняв бурю, умчали они корабли Одиссея в открытое море. Громкие крики обманув­шихся товарищей разбудили Одиссея, и не знал он в отчаянии, что делать, броситься ли в море или оста­ваться среди спутников. Одиссей покорился судьбе и сидел на палубе, в то время как бурные волны быстро мчали его корабль прямиком назад, к острову уважив­шего путешественников Эола.


Снова пошел Одиссей ко дворцу повелителя ветров, но теперь с гневом встретил его старец. И холодным душем для грека стали его слова:


Прочь! Ненавистный блаженным богам и для нас


ненавистен.


Эол наявуубедился, что боги перестали поддержи­вать Одиссея. После этого никакого разговора о помо­щи путешественникам уже быть не могло.


В исторической проекции эпизод с Эолом следует, видимо, интерпретировать так, что Одиссей утратил поддержку своих прежних друзей, царей других гре­ческих царств, которые (например, Менелай!) не пош­ли на военный конфликт с «народами моря». Конкрет­ная географическая локализация острова Эола весьма неоднозначна, но, скорей всего, он находился где-то поблизости от Сицилии.



Пункт V. Лестригоны


В великом сокрушении сердца отплыли Одиссей и его спутники от Эолова острова. Не надеясь на счаст­ливый конец пути, утратили они бодрость духа. После шестисуточного плавания корабль Одиссея прибыл, однако, в страну лестригонов. Там путники обнаружи­ли прекрасную гавань, но, как ни прекрасна была она, Одиссей не решился войти в нее. Он поместил свой корабль в отдалении от других, около устья залива, и привязал его канатом под одним из утесов. Потом он взобрался на утес и оттуда послал двух своих товари­щей (третьим был глашатай) узнать, что за люди живут в этой стране. По гладкой проезжей дороге, по кото­рой доставлялись в город дрова с окружающих гор, скоро подошли они к ключу Артакии, где набирали воду все жившие в близлежащем городе Ламосе. У клю­ча встретилась им дева исполинского роста, дочь царя Антифата. Она указала им дом своего отца. Всгупив в великолепные царские палаты, встретили они супругу владыки ростом с высокую гору — и ужаснулись. Цари­ца тотчас же послала за мужем. Войдя в дом, тот не стал терять время на расспросы гостей, а сразу же схватил и съел одного из них. Увидя это, остальные бросились назад к своим судам.


В то же время Антифат начал страшно кричать и встревожил весь город. На его крик отовсюду сбежа­лись лестригоны и под началом царя устремились к берегу. С крутых утесов они стали бросать огромные камни. На судах поднялась тревога, ужасный крик уби­ваемых, треск от крушения снастей. Тут несчастных спутников Одиссея, как рыб, нанизали они на копья и унесли всех в город на съеденье. В то время, как его товарищи гибли в неравном бою, Одиссей взял ост­рый нож и, отсекши крепкий канат, которым он был привязан к утесу, повелел своим спутникам как можно крепче налечь на весла, чтобы избегнуть верной гибе­ли. Так спасся царь Итаки с одним кораблем, другие же все безвозвратно погибли.


Но что это за народность лестригонов? Уже для древ­них историков это было загадкой. В частности, Фукидид сообщает: «По преданию, древнейшими обитате­лями Сицилии были жившие в одной ее части киклопы и лестригоны. Кто они были родом, откуда прибыли и куда потом ушли, я ничего не могу сообщить». В от­личие от Фукидида мы знаем предысторию племени циклопов — они были потомками ариев и пришли в Южную Европу с территории Русской равнины в IV—III тыс. до н. э. Что же касается лестригонов, то в переводе с греческого их имя означает «прирожденные граби­тели». Так, по-видимому, называли базировавшихся на Сицилии пиратов. Упоминание их Фукидидом наряду с циклопами связано, наверное, с тем, что последние вели оседлый образ жизни, были прекрасными земле­дельцами и животноводами, вспомним Полифема!


У Гомера лестригоны внешне очень похожи на цик­лопов. На основании этого можно высказать предпо­ложение, что Одиссей столкнулся с группой пиратов-сикелов, базировавшихся, как и гомеровские циклопы, опять-таки где-то поблизости от Сицилии. Но если лестригонов все-таки нельзя однозначно связывать с народом сикелов, что в общем-то следует из текста Фу­кидида, то их враждебность по отношению к великому греку в ситуации того времени говорила о поддержке ими той политики, которую диктовали сикелы (или шире «народы моря» в Средиземноморье).


Пункт VI. Цирцея


После столь гибельного для ахейцев столкнове­ния с лестригонами в великом сокрушении Одиссей и его товарищи поплыли далее по широкому морю и достигли лесистого острова Эи. Издавна обитала там сладкоречивая нимфа, прекрасная светлокудрая дева


Цирцея, дочь Гелиоса. Выйдя на берег, они оставались на нем два дня и две ночи в тяжкой печали. На третий день поднялся Одиссей и оттуда увидел вдали дым, поднимавшийся от жилища Цирцеи. Долго колебался Одиссей, хотел уже идти в ту сторону, откуда подни­мался дым, но решил сначала посоветоваться с друзь­ями. Посовещавшись между собой, они договорились разделиться на два отряда, по двадцать два человека в каждом. Вождем одного был избран Эврилох, коман­диром другого стал сам Одиссей. Брошен был жребий, кому отправляться разведывать остров, и пал он на Эв– рилоха.


С грустью удалялся отряд Эврилоха от берега. За го­рами, в лесу, увидели они дом Цирцеи, сложенный из тесаных камней. Около него толпились волки и львы. Вместо того, чтобы напасть на пришельцев, они под­бежали к ним, махали хвостами и всячески ласкались: то были люди, превращенные в зверей волшебницей Цирцеей. Звонко, приятным голосом пела, сидя за вы­шиванием, богиня. Подали голос ахейцы, и к ним не­медленно вышла нимфа, отворила блестящие двери и радушно пригласила их в свой дом. Забыв осторож­ность, все вступили в жилище богини. Остался один лишь Эврилох, предчувствовавший что-то недоброе. Усадив гостей на прекрасные кресла и стулья, подала им Цирцея смеси из сыра и меда с ячменной мукой и вином. Но к этой смеси подлила она еще волшебного зелья, чтоб совершенно пропала у гостей память об от­чизне. Как только отведали они этого напитка, Цирцея прикоснулась к ним своим волшебным жезлом и пре­вратила их в свиней: каждый из них оказался с щети­нистой кожей и со свиным рылом, не утратив одного рассудка. Плачущих, заперла их нимфа в закуты и бро­сила им желудей и буковых орехов.


Эврилох же, не дождавшийся возвращения товари­щей, побежал к кораблю с плачевной вестью о бедс­твии, постигшем его спутников. Долго от горя не мог он вымолвить слова, но, наконец, оправился от страха и рассказал о происшедшем. Выслушав его, Одиссей выхватил меч и отправился выручать своих спутников, правда, пока без готового плана. К своему удивлению, он столкнулся с богом Гермесом, который вежливо приветствовал его и предложил оберег против вол­шебства Цирцеи. Им оказался пахучий белый цветок с черным корнем, называемый «моли». Только богам мог открыться этот цветок Одиссей с благодарностью принял дар и, продолжив свой путь, вскоре оказался в гостях у Цирцеи. Когда он отведал отравленную пищу, она подняла свой волшебный жезл и прикоснулась к его плечу. «Иди и свиньею валяйся в закуте с други­ми». — повелела она. Но благодаря цветку моли, кото­рый Одиссей тайно нюхал все время, колдовство не подействовало, и он вскочил, занеся над богиней меч. Тогда Цирцея, плача, упала к его ногам. «Я в изумле­нии, — воскликнула она, — доверься мне и раздели со мною ложе». Хитроумный Одиссей, однако, прекрасно знал, что колдуньи могут постепенно лишать силы и уничтожать своих возлюбленных, поэтому он заста­вил Цирцею поклясться в том, что больше она не бу­дет строить ему никаких козней. В ответ она поклялась всеми богами и, приготовив ему омовение, напоив ви­ном из золотых кубков и угостив вкусным ужином, принесенным ключницей, стала готовиться к тому

7

, что проведет с ним ночь на пурпурном ложе. Но Одиссей не стал отвечать ей на любовные ласки до тех пор, пока она не освободила всех его спутников и других моря­ков, заколдованных ею. Как только она сделала все, что он просил, у него уже не было сил ей отказать…


Целый год жил Одиссей с друзьями у гостеприимной нимфы. Ежедневно, в течение целого года, ели они пре­красное мясо и утешались сладким вином, но не забыли на чужбине о милой родине. Одиссей, по желанию то­варищей, обратился с просьбой к Цирцее, чтоб отпус­тила она их на родину. И Цирцея так ответила герою:


О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный, В доме своем я тебя поневоле держать не желаю. Прежде, однако, ты должен, с пути уклоняся, проникнуть В область Аида, где властвует страшная с ним Персефона. Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким, Душу Тиресия фивского должно тебе вопросить там. Разум ему сохранен Персефоной и мертвому; в аде Он лишь с умом; все другие безумными тенями веют.


В целом житье-бытье Одиссея со спутниками на острове Цирцеи вроде бы выглядит как отдых в хоро­шем санатории. Но это впечатление весьма обманчи­во. Начнем с обращения спутников Одиссея в свиней. При всем уважительном отношении к этому животному нельзя не указать, что превращение в него символизи­рует переход в рабство. Это не львы и не волки, более благородные звери. К тому же они гуляют в саду, а не лежат в закуге. А ведь это тоже заколдованные чужезем­цы! Да и путешествие в Аид, которое выпадает Одиссею в качестве очередного испытания, отнюдь не простая прогулка, а обязательная встреча со смертью. Так, сквозь призму волшебных декораций открывается истинное положение Одиссея и спутников на острове Цирцеи — положение пленников, если не сказать больше.


Но что это за таинственная богиня Цирцея? Она — дочь бога Солнца Гелиоса и его жены Персы. Цирцея — римский (латинский) вариант имени богини, греки же называли ее Кирка, что означает «сокол». В мифологи­ях разных народов эта птица символизирует солнце, поэтому образ девы-соколицы прекрасно подходит для дочери бога солнца. Греческое имя богини «Кир­ка» во времена классической древности стало соотно­ситься с латинским «circus» — круг. Но тогда следует заключить, что Кирка (Цирцея), Коло (Коляда) и Лико (Лихо) — суть разные имена одной и той же богини солнца! Сходство имени Цирцеи с древнерусскими бо­гами позволяег предположить, что в числе гонителей Одиссея были и выходцы с Русской равнины. Назовем еще раз этот народ — это знаменитые геродотовские сколоты (соколоты), которых в Средиземноморье ста­ли именовать циклопами или сикелами.


Пункт VII. Аид


Подготовив корабль к плаванию, взяв с собой овцу и барана, которых Одиссей должен был принести в жер­тву в царстве теней, греки отправились в путь. Цирцея послала им попутный ветер, и целый день они плыли по волнам Океана. Когда же солнце село и наступила ночная тьма, они достигли противоположного берега великой реки, того места, где находилась область ким­мерийцев,


… покрытая вечно


Влажным туманом и мглой облаков. Никогда не являет


Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль


Он покидает, всходя на звездами обильное небо,


С неба ль звездами обильного сходит, к земле обращаясь;


Ночь безотрадная там искони окружает живущих.


Эти описания никого не смогут обмануть. Поэт рас­сказывает о полярной ночи. На этом основании неко­торые исследователи высказали предположение, что Одиссей плавал вовсе не в Средиземном море, а вы­шел в Атлантический океан и далее, предварив подвиг моряков-финикийцев, дошел до северных морей. Так, в частности, считает француз Робер Филипп (смотри книгу Н. Н. Непомнящего «Тайны древних цивилиза­ций». Вече, 2001). Это очень экзотическая и, на наш взгляд, совершенно надуманная точка зрения.


Но есть и прямо противоположная версия. Ее вы­двигает российский исследователь А. Асов в своей книге «Атланты, арии, славяне» (М.: Фаир-Пресс, 2001). Согласно его точке зрения, Одиссей вошел и плутал в Черном море, ведь как-никак область киммерийцев находилась на его северном берегу. Это положение опирается на гомеровский текст, и его вполне можно отстаивать. Другое дело, что при этом надо объяснить, с какой это стати герой, всей душой стремящийся к любимой жене, вдруг отправляется странствовать в прямо противоположном направлении. Сделать это достаточно убедительно, похоже, невозможно. А ду­мать вслед за А Асовым, что Гомер нисколько не забо­тился о смысле, а попросту «пародировал эпические песни своего времени», навряд ли найдется много же­лающих.


И все же, как же тогда быть с упоминанием о посе­щении Одиссеем черноморской страны Киммерии? Ответ, как это ни покажется странным, подсказывают религиозные книги древних ариев — «Веды» и «Авеста». Согласно содержащимся в них сведениям, предки ари­ев некогда обитали в Заполярье, но затем из-за наступ­ления холодов вынуждены были покинуть эти места. Далекие полярные области считались местом успоко­ения предков ариев, именно там находился арийский Аид. Гомер воспользовался этими древнеарийскими представлениями при описании схождения Одиссея в подземный мир. При этом местонахождение страны предков он соотнес с известным ему народом, прожи­вавшим в Северном Причерноморье. Ни в какую Ким– мерию Одиссей не плавал, ибо речь в гомеровской по­эме идет о заповедной стране. Это образ тридевятого царства, тридесятого государства, которое ни на какую карту не занесешь! Вот так все непросто, когда речь за­ходит о границе между этим и иным мирами.


Пункт

VIIL

Остров Сирен


Как только Цирцея узнала, что Одиссей с друзьями возвратился из мира теней, пришла она к кораблю и принесла путешественникам хлеба, вина и мяса. Це­лый день пировали они, а наутро отправились в путь. Прекраснокудрая богиня послала им попутный ве­тер, и спокойно поплыл корабль, повинуясь кормилу и ветру. Одиссей же поведал спутникам обо всем, что предсказала ему Цирцея. Прежде всего, предстояло им плыть мимо страны сладкозвучных Сирен. Эти птице– девы своими чудными песнями чаруют всякого, кто на быстроходном корабле приблизился к их берегу. Они заставляют забыть о доме, жене, детях. Очарованный, спешит мореплаватель причалить к берегу, где ждет его верная смерть и кучами лежат тлеющие кости несчас­тных моряков, увлеченных лукавыми девами. Поэтому Одиссей со спутниками должен был избегать Сирен и держаться подальше от берегов их острова. Только од­ному Одиссею, сказала Цирцея, можно слушать певиц.


И вот когда корабль приближался к их стране, Одиссей, помня совет Цирцеи, залепил своим спутни­кам уши воском, а себя велел привязать к мачте, чтобы нельзя ему было броситься в море и вплавь достичь рокового берега. Мгновенно стих попутный ветер и распростерлось пред ахейцами широкое, безмятеж­ное море. Сняли тогда паруса Одиссеевы спутники и взялись за весла. И в то же время Сирены запели свою дивную песнь:


К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахейцев, К нам с кораблем подойди, сладкопеньем сирен насладися: Здесь ни один не проходит с своим кораблем хмореходец, Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав; Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав. Знаем мы все, что случилось в троянской земле и какая Учесть по воле бессмертных постигла троян и ахейцев, Знаем мы все, что на лоне земли многодарной творится.


Очарованный сладостными звуками песни Сирен, Одиссей уже не хотел плыть дальше. Он знаками умо­лял товарищей, чтобы они освободили его. Но, пови­нуясь данному прежде указанию, еще крепче привяза­ли к мачте своего царя гребцы, выручая тем самым его из еще одной беды.


В греческой мифологии Сирены выступают в ка­честве демонических существ. Они пытаются поме­шать Одиссею возвратиться домой невредимым. Рус­ской параллелью Сиренам служит птица-дева Сирин, обитающая в райском саду. В русских духовных стихах Сирины, спускаясь из рая на землю, зачаровывают лю­дей своим пением. Естественно задаться вопросом, ка­кой же из этих двух образов первичен? Согласно тра­диционной точке зрения, которую отражает соответс­твующая статья в двухтомной энциклопедии «Мифы народов мира» (М.: Советская энциклопедия, 1982), образ Сирина восходит к древнегреческим Сиренам. Но опыт метаисторических исследований убеждает нас как раз в обратном. Разделение богов на добрых и злых — явление относительно позднее. Обратимся, например, к такому яркому персонажу русских сказок, как Баба-яга.


Русские сказки сохранили чрезвычайно яркий и за­поминающийся образ Бабы-яги. В большинстве сюже­тов она предстает в обличье ведьмы — старой и злой старухи-колдуньи, пытающейся всячески навредить герою. «Баба-яга или Яга-баба — сказочное страшили­ще, большуха над ведьмами, подручница сатаны. Баба– яга костяная нога: в ступе едет, пестом погоняет (упи­рается), помелом след заметает; она простоволоса и в одной рубахе, без опояски; то и другое верх безчиния» (Я Даль. Толковый словарь живого великорусского языка). Но сквозь этот «негатив» просвечивают и сов­сем иные ее качества. Так, сказка нередко повествует о трех вещих сестрах (Баба-ягах), изображая их хотя и сварливыми, но добрыми и услужливыми старухами: они предвещают страннику, что ожидает его впереди, помогают ему мудрыми советами, дают богатырского коня, клубок, указывающий дорогу в неведомые стра­ны, ковер-самолет и другие диковинки. Кстати, русское слово «ага» есть один из вариантов произнесения име­ни богини (сравни яга=йага->ага), и означает оно со­гласие («да», «так», «конечно», «ладно»). Таким образом, изначально Баба-яга обладала не только отрицательны­ми, но и многими положительными качествами. Точнее говоря, образ Бабы-яги возник в те далекие времена, когда добро и зло еще не персонифицировались.


Археологи нашли множество женских статуэток, относящихся ко времени каменного века — палеолита (35-15 тыс. лет до н. э.) и неолита (8-3 тыс. до н. э.). Эти находки дают основание полагать, что в те эпохи жен­ское божество считалось главенствующим. Такое пред­положение находит подтверждение в искусстве Древ­него Крита, а также в дошедших до нас текстах древ­них греков, римлян и египтян, где верховное женское божество именуется Великой Богиней (или Великой Матерью). Самая древняя скульптура Великой Богини была найдена на месте палеолитического поселения в Восточной Сибири (его возраст 34 тысячи лет). Она представляет рожающую женщину с птичьей головой и высунутым языком. Образ богини-птицы, по-видимому, следует отнести к числу наиболее архаичных воплоще­ний Великой Богини. Человекоподобные образы богов приходили на смену зооморфным, но не всегда их за­мещение было полным. В частности, так произошло с Бабой-ягой, у которой «костяная (т.е. птичья) нога» и длинный (т.е. птичий) нос. Да и проживает бабушка в избушке на курьих ножках (здесь на форму жилища пе­реносятся черты его хозяина), а метлу, на которой она так лихо летает, следует признать поэтической метафо­рой хвоста. Эти сохранившиеся у Яги черты животного подчеркивают древность ее образа.


Представление о хозяйке избушки на курьих нож­ках как о птице-деве наводит на мысль, что изначально Баба-яга уподоблялась птице, которая снесла и высиде­ла мировое (космическое) яйцо. В мифопоэтической традиции самых разных народов оно осмыслялось как начало всех начал, прообраз космоса и его отдельных частей. Славяне, к примеру, верили, что весь мир подо­бен огромному яйцу: скорлупа — это небо, пленка — облака, белок — вода, желток — земля. В русских сказ­ках яйцо выступает магическим предметом (оберегом). Оно может заключать в себе царства (медное, серебря­ное или золотое), хранит пропавшую любовь царь-де­вицы, жизнь Кощея или волшебное семечко, от которо­го тает хрустальный дворец и освобождается царевна. Сохранились в сказках и более древние сюжеты о яй­цах загадочной жар-птицы, об утке, несущей золотые и серебряные яйца, а также о курочке-рябе, обещающей подарить деду и бабе золотое яичко. В образах этих птиц продолжают жить старинные представления на­ших предков о Деве-птице — Великой Богине, которая откладывает космическое яйцо (т.е. порождает Вселен­ную). Более поздние ее воплощения (например, птица Сирин или вещая птица Гамаюн) сочетали в себе уже как человеческие, так и птичьи признаки.


Бабу-ягу тоже следует отнести к их числу. Но позд­нейшая традиция наделила ее множеством отрицатель­ных черт, в сказках она изображается демоническим существом. Схожее преображение, на наш взгляд, про­изошло и с древнерусскими Сиринами на греческой почве. Из райских птиц Сирины превратились в слу­жительниц смерти, они обитают уже не в прекрасных волшебных садах, а на скалах острова, усеянных кос­тями и высохшей кожей их жертв. Греки восприняли сирен как злобных существ потому, что соотносили их с древнерусскими Сиринами! Последние же олицетво­ряли выходцев с Русской равнины, которые пришли в Грецию. Одиссей не плавал в Киммерию, но он посто­янно сражался с выходцами из тех мест — циклопами.


Имя птицы Сирин перекликается с названием страны Сирии. Мы объясняем это название как вариант слово­сочетания «Се Ирия». Сирия — это Ирия, а Ирием древ­ние русы называли Рай. Значит? по-древнерусски Си­рия — одно из названий райской земли. Примечательно, что по Библии она располагалась как раз в междуречье


Тифа и Евфрата. Согласно же нашей концепции, Сирия в какой-то момент была частью Средиземноморской Руси, и потому предки русских вполне могли быть при­частными к рождению названия «Сирия».


Что же касается имени птицы-девы, то наше истол­кование прекрасно согласуется с тем, что Сирина изна­чально считали райской птицей. Греки, столкнувшись с арийскими народами, восприняли образ Сирина как чужеземного божества. Поэтому их Сирены предстают злобными существами, стремящимися погубить пут­ников. Правда, справедливости ради скажем, что пред­ставления об изначально светлом их образе не были совсем забыты греками. Со временем справедливость в какой-то мере восторжествовала, так что во времена классической Античности Сирены мыслились сладко­голосыми мудрыми птицедевами, каждая из которых сидит на одной из восьми небесных сфер мирового ве­ретена богини необходимости и неизбежности Ананке, создавая своим пением величавую гармонию Космоса.


Пункт IX. Сцилла и Харибда


Следующая опасность, подстерегавшая Одиссея, за­ключалась в том, что ему нужно было пройти между двумя стоящими в море утесами, на одном из которых живет Сцилла (Скилла), а на другом — такое же чудови­ще Харибда. Дочь матери-Земли и Посейдона, Хариб­да была женщиной-чудовищем, которую Зевс перуном сбросил в море, и теперь она трижды в день всасывала в себя огромное количество воды, а потом выпускала ее обратно. Родителями чудовищной Сциллы обычно считались морской бог Форкис и богиня яростных волн Кратеида или стоглавый великан Тифон и его супруга Ехидна. Некоторые авторы рассказывают, что некогда Сцилла была красавицей, а в чудовище ее пре­вратила супруга Посейдона Амфитрита, завидовавшая ее красоте, или волшебница Цирцея (за то, что Сцил– ла искупалась в ее ванне с настоями волшебных трав). Сцилла и Харибда старались не пропустить ни одного корабля через пролив. Каждой из шести голов первая из них захватывала по моряку и пожирала их; не брез­говала она и дельфинами, тюленями и прочей морской живностью. Аргонавты, возвращавшиеся из Колхиды с золотым руном, сумели проплыть мимо Сциллы без потерь. Одиссею и его спутникам повезло меньше. Пытаясь спастись от Харибды, Одиссей приблизился чуть ближе к Сцилле, и та похитила шесть самых луч­ших моряков, по одному на каждую глотку, и унесла их в пещеру, чтобы потом пожрать их, уже не спеша. Мо­ряки кричали и протягивали руки к Одиссею, но он не решился прийти к ним на помощь.


В древние времена местом проживания Сциллы считалась опасная скала в Мессинском проливе меж­ду Сицилией и Калабрией. Одиссей странствует в не­посредственной близости от земель «народов моря» — циклопов-сикелов. С названием этого племени, кстати, соотносится имя одного из чудовищ — Сцилла (Скилла). Происхождение имени Хорибда считается крайне неясным, и нам не известно ни одного варианта его прочтения. По нашему разумению, Хорибда — это ис­каженное русское слово Хоровод. В самом деле, Хори­бда то всасывает, то выпускает воду. Вода ходит по кру­гу: море — пасть чудовища — море. Это самый настоя­щий хоровод воды. Хоровод — это движение по кругу, но и имя Кирки, и название племени циклопов (сикелов) связаны с понятием «круга». Как плод союза богов суши и моря она могла символизировать, говоря язы­ком современного естествознания, круговорот воды в природе. С другой стороны, постоянное круговраще­ние воды вблизи местоположения Харибды есть не что иное, как обыкновенный вихрь в жидкости — вот и научное объяснение образа водяного хоровода. Ну, а русское происхождение имени чудовища не должно пугать читателя, ибо мы привели уже достаточно ар­гументов в пользу мощного арийско-праславянского воздействия на культуру Древней Греции.


Нельзя не обратить также внимания, что Одиссея пре­следуют исключительно женские божества. Такое пос­тоянство навряд ли случайно. Думается, что тем самым Гомер подчеркивает, что у народа, проживавшего на Си­цилии и близлежащих к ней территориях (циклопов!), особым почетом пользовался культ Великой Богини. Этой своей традицией они родственны критянам III тыс. до н. э. (арийцам-праславянам) и малоазийским племенам, вставшим на защиту Трои. Так открывается и религиоз­ный подтекст Троянской войны, еще одна ее тайна: греки пытались искоренить культ Великой Богини! Борьба за обладание Прекрасной Еленой, кража Палладия из храма Афины, которая должна предрешить падение Трои, — все это внешнее, сюжетное обрамление глубинного, религи­озною конфликта между воюющими сторонами.


Арийцы Крита, вытесненные с острова ахейцами, малоазийские племена Троады и их ближайшие союзники, наконец, жители южнорусских степей — тавры и ама­зонки, соплеменники троянцев, исключительно боль­шое значение придавали почитанию Великой Богини. Греческий олимпийский пантеон создавался как семья богов, подчиняющаяся Богу-отцу Зевсу, всем женским божествам отводились в ней роли второстепенные (а за­частую даже и третьестепенные). У Гомера боги во главе с Зевсом отправляются на двенадцатидневный праздник в честь Великой Богини (Великие мистерии или Элев­синии) не в Грецию, а к эфиопам, союзникам троянцев! Культ богини Елены, как уже говорилось, не был у греков широко распространен, а Элевсинские мистерии в честь богини Деметры возродились в полном блеске уже в послеахейские времена, когда на территории Греции рассе­лились племена дорийцев. Таким образом, Троянскую войну можно называть также и религиозной войной.


Судя по приключениям, выпавшим на долю Одиссея, можно заключить, что именно он выступает главным поборником «новой» религии. Ему неизменно покро­вительствует богиня Афина, и она действует всецело в интересах Афин, а значит, Зевса! Само имя Одиссей мы склонны возводить к имени общеиндоевропейского верховного бога Дия (Диаса, Дъяуса) с эпическим «О» впереди. В такой интерпретации имя «Одиссей» подобно выражениям «О, мой бог!», и оно подчеркивает тот факт, что его обладатель находится под особым покровитель­ством Бога-отца Зевса и действует в его интересах.


Пункт X. Остров Гелиоса


Миновав утес Сциллы и избежав свирепой Хариб­ды, прибыли ахейцы к острову Тринакрии (Тринакии), где паслись стада светоносного бога Гелиоса. Одиссей заставил своих спутников поклясться, что они будут довольствоваться только той пищей, которую им заго­товила Цирцея, и не похитят ни быка, ни барана из свя­щенных стад бога. Путешественники все высадились и вытащили на берег корабль. Но южный ветер дул трид­цать дней, не переставая, еды становилось все меньше, и, хотя моряки целые дни проводили на охоте или за­нимались рыбной ловлей, им так и не удалось ничем поживиться. Наконец, Эврилох, мучимый голодом, отозвал своих друзей в сторону и уговорил их зарезать несколько отборных быков. При этом он поспешил до­бавить, что за это они воздвигнут храм в честь Гелиоса, как только вернутся на Итаку. Они подождали, пока Одиссей уснет, поймали нескольких быков, зарезали их, принесли в жертву богам бедренные кости и жир, а потом целых шесть дней жарили быков и ели их мясо.


Одиссей пришел в ужас, когда проснулся и узнал, что произошло, пока он спал. Те же чувства одолели и Гелиоса, и он пожаловался Зевсу, который, видя, что корабль Одиссея уже опять в море, наслал неожиданный силь­ный западный ветер, сломавший мачту, которая упала на голову кормчего. Разбитый, низвергся он с палубы корабля в морскую глубь. Тут Зевс поразил корабль блес­тящею громовою стрелой. Закружилось пронзенное судно. Разом спутники Одиссея были сброшены в воду и исчезли в шумной пучине. Между тем Одиссей оставал­ся на корабельных обломках, пока киль не отшибло во­дой от корабельных ребер. Киль, а вслед за ним и мачта стали уплывать. Вокруг мачты обвивался сплетенный из воловьей кожи ремень. Проворно схватил Одиссей тот ремень, прикрепил им мачту к килю и, ухватившись за них, отдался во власть беспредельного моря. Скоро утих сердитый Борей, но его сменил быстрый южный ветер и, к ужасу Одиссея, понес его обратно к Харибде и Сцилле. Целую ночь мчал Одиссея ветер, и с восходом солн­ца увидел Лаэртид страшные утесы. В это время Харибда поглощала соленую влагу. В страхе ухватился Одиссей за смоковницу, росшую на скале над водоворотом и зате­нявшую его своими широкими ветвями. Крепко держась за нее, повис он и стал ждать, когда водоворот выбросит киль и мачту. Наконец, выплыли из Харибды желанные бревна. Тогда бросился Одиссей вниз и, упав на облом­ки, начал править руками, как веслами.


Гомер как бы подчеркивает, что имена Сциллы и Ха­рибды связаны с понятиями «круга», «хоровода»: Одиссея снова заносит в их края, и лишь необычайная смекалка спасает его от гибели. Название острова бога солнца Гелиоca — Тринакрия — переводится комментатора­ми «Одиссеи», как «Трехкрайняя». Эта характеристика вполне соответствует геометрии Сицилии, поэтому

7

мы получаем еще одно дополнительное доказательство, что все основные события, связанные с Одиссеем, проис­ходят в непосредственной близости от этого острова. Что же касается самого происшествия с убийством свя­щенных быков, то следует напомнить, что Гелиос — это греческая параллель праславянского бога Бела. Одиссей, как истинный ахеец, последователен в своей борьбе про­тив арийско-праславянских народов, и каждый эпизод его одиссеи неизменно напоминает нам об этом.


Пункт XI. Пещера Кадлипсо


Через девять дней его прибило к острову Огигия, где жила нимфа Каллипсо, которая не отпускала Одиссея целых семь лет. Земля Каллипсо располагалась где-то на крайнем западе. Исследователи и комментаторы текста «Одиссеи», как правило, считают, что это Северная Афри­ка. Но для нас важнее другое. Мы определили, что второй поход «народов моря» на Египет закончился через восемь лет после окончания Троянской войны. Именно столько времени и проводит Одиссей у Цирцеи и на Огигии. Он прячется у Каллипсо! Пережидает, пока закончится вой­на в Средиземноморье. Выступив как союзник Египта и не очень удачно повоевав с циклопами-сикелами, он уда­лился от битв в безопасное место. Недаром ведь Одиссей прославился прежде всего тем, что он хитроумный!


Нимфа мечтала, чтобы герой забыл о своей отчизне и не думал возвратиться домой. Вечную юность и бес­смертие обещала она ему, но Одиссей не польстился на обещания нимфы. Подолгу сидел ахеец на берегу, вгля­дываясь в море. Наконец, воспользовавшись отсутствием Посейдона, Зевс отправил Гермеса к Каллипсо с повеле­нием освободить Одиссея. Ей не оставалось ничего, кро­ме как повиноваться, поэтому она сказала, чтобы Одис­сей строил плот, и обязалась обеспечить возлюбленного всем необходимым: хлебом, несколькими мехами с вином и водой. Поскольку Одиссей боялся подвоха, Кал­липсо поклялась рекой Стикс, что не обманет его, и вру­чила ему медный топор, острый скобель, бурав и другой нужный инструмент. Его не нужно было поторапливать: из стволов деревьев он связал плот, спустил его с помо­щью могучих рычагов на воду, поцеловал на прощание Каллипсо и отплыл, подгоняемый легким ветром.


Семнадцать дней носился плот по морю, и во все это время Одиссей не смыкал глаз. На восемнадцатый день он уже различал горы земли феаков. Но тою по­рой Посейдон, который возвращался от своих верных друзей эфиопов, увидел плот. В тот же момент огром­ная волна смыла Одиссея за борт, а дорогие одежды, которые были на нем, стали увлекать его все глубже и глубже. Герой, однако, сумел выплыть на поверхность и взобраться на плот, в очередной раз избегнув гибели.


Пункт XII. Феаки


Морские волны прибили Одиссея к земле феаков. Первоначально они жили в стране Гиперии. Однако там их тревожило соседство с циклопами, «диким и буйным народом», поэтому они переселились на оди­нокий остров Схерия. Там феаки построили город и жили во всех отношениях счастливо, среди сказочных садов, плодоносивших круглый год. Войн феаки не знали, контактов с чужеземцами избегали, но людей, случайно заброшенных судьбой на их остров, прини­мали радушно и помогали им вернуться домой.


Поисками острова феаков многие серьезные ис­следователи занимались во все времена. Некоторые отождествляли его с Керкирой (Корфу), другие с Кри­том, третьи с мифической Атлантидой. Сам Гомер о местонахождении острова Схерия сообщал лишь, что он лежит далеко в стороне от людей, на самой границе мира. Не будем гадать, о какой земле писал поэт, ясно, что она лежала где-то на полпути между Северной Аф­рикой (страной Каллипсо) и родиной Одиссея (Ита­кой) и несколько в стороне от земли циклопов (Сици­лии). Но возьмем на заметку информацию о том, что феаки не ладили с циклопами. Это обстоятельство ука­зывает на то, что феаки были в оппозиции «народам моря». В тексте Гомера содержится также упоминание, что у дочери царя феаков Алкиноя была эпирская ра­быня Евримедуса:


Некогда в быстром ее корабле увезли из Эпира,


В дар Алкиною назначив…


Мы уже говорили, что Эпир (северо-западную часть Греции) населяли пеласги, а часть эпирского побе­режья так и называлась — Палайстин. Пеласги — это те, кого античные авторы называли первопоселенца­ми в Греции. Воины этого народа участвовали в защите Трои, но они также входили и в число «народов моря»! Евримедуса — представительница народа пеласгов, ее похитили феаки в результате пиратского набега на Па­лайстин. Феаки были противниками «народов моря», а значит, друзьями Одиссея. Вот почему он встретил здесь такой радушный прием. Здесь он чувствовал себя в безопасности и мог рассчитывать на поддержку.


Но и тут герой проявляет чудеса осторожности и хитроумия. Не сразу он открывает свое имя царю Алкиною. Во время пира он специально просит певца Демодока спеть о том, как Одиссей обманул троянцев в истории с деревянным конем. И заключает свою про­сьбу такими словами:


Если об этом по истине все нам, как было, споешь ты,


Буду тогда перед всеми людьми повторять повсеместно


Я, что божественным пением боги тебя одарили.


Это не просто проверка на знание фактов штурма Трои, Одиссею надо доподлинно выяснить, как отно­сятся феаки к нему. И только, услышав, как Демодок воспевает его подвиг при взятии Трои, он решается от­крыть свое подлинное имя.


А то, что Одиссею и в самом деле нужно было быть предельно осмотрительным, нас в полной мере убеж­дают события, произошедшие с ним на родной Итаке.


Пункт XIII. Итака


Одиссей не решается открыто появиться в своем доме, поскольку там уже заправляют знатные итакийцы во гла­ве с Антиноем. Они требуют от жены Одиссея Пенелопы, чтобы та выбрала из их числа себе жениха, который и ста­нет новым царем острова. Ситуация, казалось бы, вполне ясная: во время отсутствия верховного правителя его по­литические противники осуществили переворот и теперь хотят придать ему законную форму Но в поведении Одис­сея нельзя не заметить некоторые странные моменты.


Первым, кого встретил Одиссей на острове, был оди­нокий пастух (его образ приняла богиня Афина). И вот какую сказку о себе рассказывает Афине наш герой:


Имя Итаки услышал впервые я в Крите обширном, За морем; ныне ж и сам я пределов Итаки достигнул, Много сокровищ с собою привезши и столько же дома Детям оставив; бежал я оттуда, убив Орсилоха, Идоменеева милого сына, который в обширном Крите мужей предприимчивых всех побеждал быстротою Ног, он хотел у меня всю добычу троянскую (столько Злых мне тревог приключившую в те времена, как


во многих


Бранях я был и среди бедоносного странствовал моря) Силой отнять, поелику его я отцу отказался В Трое служить и своими людьми предводил…


Прямо скажем, очень необычная история: Одиссей представляется этаким независимым вождем, отряд которого отказался подчиняться одному из наиболее авторитетных ахейских царей — Идоменею. Более того, по возвращении на Крит он якобы убил его сына. С какой целью Одиссей гак открыто выказывает свою антикритскую позицию?


Похоже, что причину этого открывают его лживые рассказы. И преданного ему свинопаса Евмея, и глав­ного жениха Антиноя Одиссей пытается уверить, что он был участником нападения на Египет. Но это озна­чает, что его отряд входил в армию «народов моря»! Одиссей изображает из себя верного союзника «на­родов моря»! О чем свидетельствует эта его хитрость? Да только о том, что его родной остров находился в сфере влияния «народов моря», а женихи, правители Итаки на тот момент, были их ставленниками.


Второй поход «народов моря», организованный арийско-праславянскими племенами, был направлен не только против Египта и его ближайших союзников. Это также была и месть всем тем, кто участвовал в раз­рушении Трои или содействовал ее врагам. Вот почему вслед за падением Трои перестали существовать и Хет­тская империя, и Микенская Греция.


Судьба многих ахейских царей, победителей троян­цев, оказалась весьма незавидной. И, на наш взгляд, это связано с тем, что северные арийско-праславянские пле­мена вскоре после падения Трои нанесли сокрушитель­ный ответный удар. В этой ситуации ахейские цари дейс­твовали разрозненно и по-разному (напомним, что они перессорились сразу после взятия Трои). Агамемнон пал жертвой заговора, который, вполне возможно, направ­лялся извне (не забудем, что Ифигения находилась в Тав­риде, и ее симпатии были на стороне матери). Менелай вступил в союз с «народами моря» и сражался с египтя­нами. Наконец, Одиссей, наоборот, находился в постоян­ной вражде с «народами моря» и опирался на поддержку египтян. Его уникальная одиссея сродни партизанской войне, которую он довел-таки до победы, возвратив себе царский трон. «Одиссея» заканчивается вполне оптимис­тически. Лаэртид убил женихов, зачинщиков мятежа, но воздержался от мести их сотоварищам и не стал умно­жать кровопролитие на острове. Богиня Афина


Скоро потом меж царем и народом союз укрепила,


и все в царстве Итаки вернулось, как говорится, на кру­ги своя. Согласно этой поэме Гомера, Одиссей в конце концов обрел покой и счастье.


Но до нас дошла и другая версия последующих со­бытий, которую, по сообщению античных авторов, разрабатывал в своем эпосе «Телегония» Эвгаммон из Кирены (около VII-V1 вв. до н. э.). Сам эпос не сохра­нился, но его фрагменты развивали в своих произве­дениях Софокл и Еврипид. Содержание сочинения


Эвгаммона связано с деяниями сына Одиссея и Цир­цеи — Телегона, который родился после отъезда героя с острова волшебницы. Возмужав, Телегон отправил­ся на поиски отца и попал на Итаку. Там его спутни­ки вступили в конфликт с местным населением, царь которых пришел на помощь своим подданным. С дру­гой стороны, Телегон поспешил на помощь друзьям и в завязавшемся бою убил Одиссея. Когда Телегон уз­нал, что убил отца, то решил оказать ему посмертные почести. Он отвез тело Одиссея на остров Цирцеи и торжественно похоронил его. Впоследствии Телегон женился на Пенелопе, вдове Одиссея, которая родила ему Итала, по имени которого названа Италия.


После гибели Одиссея другой его сын, рожденный Пенелопой, — Телемак — попадает на остров волшебни­цы Цирцеи и женится на ней. Таким образом, оба сына Одиссея женятся на возлюбленных отца. В историческом контексте этот миф можно интерпретировать только как утрату Телемаком права правления на Итаке. Власть там переходит к Телегону — сыну Одиссея от Цирцеи. Образ этой волшебницы мы связываем с религиозными представлениями, бытовавшими у «народов моря», поэ­тому «Телегония» — это по существу рассказ о восстанов­лении арийско-праславянского контроля над Итакой.


Итак, яркая и богатая на приключения жизнь Одис­сея, по-видимому, имела не менее необычный финал. И такую развязку следует считать вполне достовер­ной. Самый греческий герой Троянского цикла мифов (самый «грек среди греков») повторил судьбу своей родины. Троянская война была частью глобального геополитического конфликта между арийско-праславянским Севером и египто-семитским Югом. Индоев­ропейские этносы (греки, хетты и ряд малоазийских и балканских народов) оказались как бы между двух огней и выбирали свою собственную линию поведе­ния, гарантировавшую им собственную выгоду. В ре­зультате и греки, и хетты в какой-то момент, а именно во время Троянской войны (!), выступили против по­литики Севера. Подчеркнем, не в поддержку Юга, а ис­ключительно против Трои и ее северных союзников. Разумеется, при этом они извлекли для себя какую-то временную выгоду, разграбив богатейшую страну, вер­нее, уже «осколок» некогда могущественной Средизем­номорской Руси. Но взамен и греки, и хетты получили такой страшный удар со стороны северян, что, подоб­но Трое, уже не смогли восстановить ни былого вели­чия, ни былого могущества. И в Греции, и в Малой Азии вслед за этим наступили «темные века»…


Глава 16 АХИЛЛ – ТАВРОСКИФ


Бессмертный образец героев и друзей! Ты дружбою велик, ты ей дышал одною! И друга смерть отмстив бестрепетной рукою, Счастлив! Ты мертв упал на гибельный трофей!


К. Батюшков


И вступив сегодня в Трою


В блеске царского венца, — Пред стрелою не укрою Я спокойного лица!


Дай, к устам твоим приникнув, Посмотреть в лицо твое, Чтоб не дрогнув, чтоб не крикнув, Встретить смерти острие.


И, не кончив поцелуя, Клятвытихие творя, Улыбаясь, упаду я На помосте алтаря.


А

Брюсов, «Ахиллесу алтаря»


Никто из ста тысяч ахейцев, пришедших под высо­кие стены Трои, не мог сравниться с Ахиллом силой, отвагой, ловкостью, быстротой, а также прямотой ха­рактера и мужественной красотой. У Ахилла в избытке было всего, что украшает мужчину, лишь в одном судь­ба отказала ему — в долгой счастливой жизни.


Ахилл родился от брака, который был навязан его матери. Поначалу за ней ухаживал сам Зевс, но затем он узнал от титана Прометея, что, согласно проро­честву, сын Фетиды превзойдет своего отца — и тогда, оберегая свои интересы, Зевс выдал ее за смертного, за Пелея. Когда у нее родился сын, она окунула его в воды Стикса, подземной реки в царстве мертвых, и все его тело (за исключением пятки, за которую она держала сына) покрылось невидимым панцирем. Но, очевид­но, это уже легенды более позднего происхождения, так как Гомер ничего не знал об этом. Он рассказы­вал лишь, что Фетида натирала Ахилла амброзией и закаляла его над огнем, чтобы он стал неуязвимым и бессмертным. Но однажды ее застал за этим заняти­ем Пелей. Увидев сына в огне, он испугался, решил, что Фетида хочет убить Ахилла, и бросился на нее с мечом. Бедной богине было не до объяснений, она еле-еле успела скрыться в морских глубинах. Больше к Пелею Фетида уже не возвращалась. Брошенному сыну Пелей подыскал воспитателя. Сначала им был мудрый старец Феникс, затем кентавр Хирон, который кормил его медвежьими мозгами и жареными львами. Такой режим питания явно шел на пользу Ахиллу. Десятилет­ним мальчиком он убил голыми руками дикого кабана и догнал на бегу оленя. Вскоре он научился всему, что полагалось герою того времени: вести себя как муж­чина, владеть оружием, лечить раны, играть на лире и петь.


Фетиде было возвещено, что ее сын будет поставлен перед выбором: жить долго, но без славы или прожить короткий, но славный «век». Хотя она и желала ему сла­вы, но, как мать, естественно, отдавала предпочтение долгой жизни. Узнав, что ахейские цари готовятся к войне с Троей, она укрыла Ахилла на острове Скирос у царя Ликомеда. Но Агамемнон с помощью прорицате­ля Калхаса выяснил его местопребывание и послал за ним Одиссея с Диомедом, которые сумели уговорить героя присоединиться к походу греков. Его не удержа­ла на Скиросе ни дочь Ликомеда Деидамия, ждавшая от него ребенка, ни перспектива долгого и счастливого правления у себя на родине, во Фтии.


В гавань Авлиды, где собиралось ахейское войско, Ахилл привел 50 кораблей. Ядро отряда составляли храбрые мирмидоняне. Его отец Пелей по причине преклонных лет не мог участвовать в войне, поэтому он уступил ему свои доспехи, огромное копье из твер­дого ясеня и боевую колесницу, запряженную бессмер­тными конями. Это были свадебные дары, полученные Пелеем от богов, когда он женился на Фетиде. В Авлиде греки принесли в жертву дочь Агамемнона, Ифигению. По Еврипиду, Атриды для того, чтобы вызвать Ифиге­нию в Авлиду (для принесения ее в жертву), сообщили ей о бракосочетании с Ахиллом, причем без его ведо­ма. Поэтому, когда Ахилл узнал об этом, он готов был с оружием в руках защищать Ифигению. Однако в бо­лее ранней версии мифа эта романтическая окраска образа Ахилла отсутствовала. Он был заинтересован в жертвоприношении девушки не меньше, чем все ос­тальное войско, чтобы быстрее отплыть под Трою.


Как рассказывает Аполлодор, по дороге в Трою, во время остановки на острове Тенедос, от руки Ахилла погиб царь Тенес. При первой же схватке на побережье Троады Ахилл убил местного героя Кикна, а вскоре за­тем — троянского царевича Троила. Особенно просла­вился Ахилл в первые годы войны, когда греки, после неудачных попыток взять Трою штурмом, стали разо­рять окрестности Трои и совершать многочисленные экспедиции против соседних городов. Он взял штур­мом двадцать три города и наводил на троянцев ужас одним своим появлением. Среди разоренных городов были и плакийские Фивы — родина Андромахи. Во вре­мя одного из набегов Ахилл взял в плен прекрасную Брисеиду и Ликаона (сына Приама), которого продал в рабство на острове Лемнос.


Из дошедших до нас источников образ Ахилла на­иболее обстоятельно дан в «Илиаде». Мотив неуязви­мости Ахилла не играет здесь никакой роли. Он явля­ется храбрейшим и сильнейшим из героев исключи­тельно в силу своих личных качеств. Он знает, что ему суждена короткая жизнь, и стремится прожить ее так, чтобы слава о его беспримерной доблести сохрани­лась навеки у потомков. Поэтому, хотя судьба Елены и Менелая интересует его крайне мало, Ахилл принима­ет участие в Троянской войне, предпочитая героичес­кую долю долгой, но бесславной жизни. Ахилл очень чувствителен в вопросах чести. Поведение Агамемно­на, отнявшего у него Брисеиду, присужденную войском в качестве почетной награды, вызывает яростный гнев Ахилла, и только вмешательство богини Афины предо­твращает кровопролитие среди ахейских вождей. От­каз Ахилла продолжать после этого войну приводит к тяжелым последствиям для ахейского войска, но Пел ид отвергает попытку примирения со стороны Агамем­нона. Опечаленный победами троянцев, Агамемнон по совету старца Нестора объявляет через Одиссея и других вождей, что вернет Ахиллу Брисеиду, даст ему в жены одну из своих дочерей, а в приданое много бо­гатых городов. Но лишь когда троянское войско под­ступает к ахейским кораблям и троянский герой Гек­тор поджигает один из них, Ахилл делает шаг к при­мирению и разрешает другу Патроклу, облачившись в его доспехи, вступить в бой, чтобы отогнать троянцев. Конец гневу Ахилла кладет известие о гибели Патрокла от руки Гектора. Получив от бога Гефеста новые доспехи, он устремляется в бой, беспощадно поражает убегающих троянцев и с помощью Гефеста одолевает даже восставшего против него бога реки Скамандр. В решающем поединке с Гектором Ахилл одерживает победу, она предвещает, однако, и его собственную ги­бель. О своей судьбе он уже слышал из уст матери, но теперь это пророчество повторяет и умирающий Гек­тор. Впоследствии, насытив свою неистовую ярость, Ахилл выдает Приаму за большой выкуп тело Гектора.


О дальнейшей судьбе Ахилла сообщает поздний пе­ресказ несохранившейся эпической поэмы «Эфиопида». После сражений, в которых герой побеждает при­шедших на подмогу троянцам царицу амазонок Пентесилею и вождя эфиопов Мемнона, он врывается в Трою и здесь, у Скейских ворот, погибает от двух стрел Париса, направляемых рукой Аполлона: первая стрела, попав в пяту, лишает Ахилла возможности устремиться на противника, а вторая поражает его в грудь. В этом варианте мифа сохранился древнейший мотив «ахил­лесовой пяты», в соответствии с которым достаточно было поразить стрелой пятку Ахилла, чтобы убить ге­роя. Автор «Эфиопиды», отказавшись от представления о неуязвимости Ахилла, ввел действительно смертель­ную для человека рану в грудь. Смерть Ахилла, равно как и его сражение с Пентесилеей, в поздних источни­ках получило романтическую окраску.


Сохранилась, в частности, поздняя версия о люб­ви Ахилла к троянской царевне Поликсене и о его го­товности ради брака с ней уговорить ахейское войс­ко прекратить войну. Отправившись безоружным для переговоров о свадьбе в святилище Аполлона, нахо­дившееся на троянской равнине, Ахилл был убит Па­рисом с помощью сына Приама Деифоба. В течение семнадцати дней Ахилла оплакивали морские нимфы во главе с Фетидой, музы и все ахейское войско. На во­семнадцатый же оно было сожжено, и прах в золотой урне, изготовленной Гефестом, погребен вместе с пра­хом Патрокла у мыса Сигей (при входе в Геллеспонт со стороны Эгейского моря). Душа Ахилла, по верованиям древних, была перенесена на остров Левка в Черном море, где герой продолжал жить жизнью блаженных.


Ахилл — один из центральных героев мифов и ле­генд Троянского цикла. С описания его гнева начина­ется великая «Илиада», рассказом о его подвигах за­канчивается она. Некоторые исследователи даже по­лагают, что изначально это сочинение задумывалось как «ода» исключительно Ахиллу, а главами, где Пелид не участвует непосредственно, «обросла» позднее. Но, как бы то ни было, тема Ахилла присутствует во всех комментариях относительно причин и хода Троянс­кой войны, и мы вправе теперь обратиться к осмысле­нию конкретных исторических свидетельств относи­тельно происхождения и судьбы Ахилла.


Согласно Гомеру, Ахилл — вождь мирмидонцев, с которыми он прибыл из Фессалии. В историческое время такого племени не существовало, а относитель­но происхождения этого «народа» существуют различ­ные умозрительные версии поздних писателей. Так, Страбон, рассказывая легенду о том, что дед Ахилла, Эак, привел с собой в пустынную Фессалию населе­ние с острова Эгины (находящегося в Сароническом заливе), утверждает, что мирмидоняне — это все под­властные Ахиллу и Патроклу, кто последовал за Пеле– ем в бегстве с Эгины. Аполлоний Родосский уравнива­ет эгинетов (жителей Эгины) и мирмидонян, Стефан Византийский — Эгину и страну Мирмидонию (ни у Гомера, ни у других авторов Мирмидонии нет). Филострат Флавий избирает иной путь, снимающий многие противоречия: он заявляет, что мирмидонянами были названы все фессалийцы. Таким образом, мы видим еще в Античности тенденцию обнаруживать в мирми­донцах какое-то особенное племя.


Поименно нам известно около десятка мирмидон­цев. Из описания военного строя мирмидонцев выяс­няются имена их вождей — Менесфея, Евдора, Писандра, Феникса и возничих — Алкимедона и Автомедона. Мы знаем Патрокла и еще двух воинов, чьи имена воз­никают из небытия только в момент их гибели, — Ба– фикла и Эпигея. Естественно предположить, что мир­мидонцами также являются Пелей, Ахилл и отец Патрокла Менетий. И еще: Гермес выдает себя Приаму за одного из мирмидонцев, называя не собственное свое имя, а лишь имя своего отца — Поликтора. Кто же они, эти люди? Какого они роду-племени? Где их милая ро­дина?


Мы знаем, что шедшие за Ахиллом воины населяли Алу, Алопу, Трахину, Фтию и Элладу. Первые три топо­нима считаются названиями городов. Они упомина­ются в «Илиаде» в единственном месте — в Каталоге кораблей, и жили ли там мирмидонцы, никто сказать не может. Эллада и Фтия явно обозначают не только город, но и месгность. Эллада вообще выступает в паре со Фтией то ли как соседняя область, то ли как область, в которой находится Фтия (например, в том случае, когда через Элладу во Фтию бежит Феникс, воспита­тель Ахилла). Но и Фтия не вполне город. Долопы жи­вут на краю Фтии. Кроме того, Фтия обладает тучны­ми нивами, она кормилица мужей, мать скота. Все это скорее свойства края, земли, чем города. Несомненно, что Фтия — город ли это или царство — родина Ахил­ла. Оттуда он направляется на войну, и туда он жаждет возвратиться. Туда Патрокл обещал отвезти Брисеиду, чтобы вместе с мирмидонцами отпраздновать ее брак с Ахиллом. Во Фтии живет и Пелей, окруженный сви­той мирмидонцев. Ясно, что Фтия — дом Ахилла, Пе– лея, Патрокла, всех мирмидонцев.


Но в то же время Н. В. Брагинская в статье «Кто такие мирмидонцы?» («От мифа к литературе». М.: Российс­кий университет, 1993) после скрупулезного анализа родословных всех известных мирмидонцев приходит к совершенно неожиданному выводу. Оказывается, что те мирмидонцы, о чьем происхождении хоть что-то можно узнать, — пришлые во Фтие, как и сам Пелей. Часто они даже не фессалийцы, как, скажем, Патрокл и его отец Менетий, бежавшие во Фтию из локрийского


Опунта. Фессалийцем и эллином, по всей видимости, был Бафикл: он жил в фессалийской Элладе. Согласно выводу исследовательницы, никто из остальных мир­мидонцев не является уроженцем Фтии! Пелей и Ахилл ни разу не названы мирмидонцами. Более того, буду­чи с ними тесно связаны, они им противопоставлены. Гомеровский текст ясно говорит, что они — военные вожди мирмидонцев и предводительствуют над ними. Военный вождь не обязательно является племенным царем, происходящим из родовой знати. Во всяком случае Пелей в Фессалии пришлый. По Аполлодору, Пелей убивает брата Фока и изгоняется Эаком с Эги– ны во Фтию к Евритиону. Там он убивает Евритиона и бежит в Иолк к Акасту. Последний же изгоняет его, по­дозревая в попытке соблазнить его жену.


Известные мифы о племени, сотворенном Зевсом из муравьев (по-гречески мирмеков, отсюда и название «мирмидонцы»), чтобы заселить ими безлюдную Фес­салию, или о том, как для заселения пустынной Фесса­лии Пелей привел с Эгины, где сам был пришелец, от­ряды жителей, — эти мифы показывают выделенность Пелея из его свиты, спутников, «народа». Пелей, по сло­вам Нестора, «превосходный мирмидонян советник и вития». Богиня Фетида храбрейшим из мирмидонцев называет не своего сына Ахилла, а Патрокла! Об Ахил­ле же сказано, что он лучший воин в более широкой общности — среди греков вообще — ахейцев и арги­вян, причем, из текста совершенно ясно, что ахейцы и аргивяне суть общие обозначения греков, а особый «этнос» Ахилла не обозначен. И наконец: «Хочешь ли ты что-то сказать мирмидонцам или мне?» — спраши­вает Ахилл Патрокла, тем самым выделяя себя из мир­мидонцев.


Удивительно и то, что фтийцы (фтияне) у Гоме­ра — это не мирмидонцы, которые владеют Фтией, и вообще не то племя, что подвластно Ахиллу, а насе­ление территории, находящейся под властью другого вождя — Протесилая, затем Подарка и Филоктета, а еще позднее — Ладона. Уже древние пытались отли­чить подданных Протесилая и Филоктета от поддан­ных Пелея и Ахилла, именуя последних фтиотами, но гомеровский эпос такого этнонима не знает. Можно, конечно, предположить, что фтийцы — общее назва­ние для жителей большой области, включающей все три царства — и Ахиллово, и Протесилаево, и Филоктетово. Страбон, к примеру, именно так и поступает: он объявляет фтийцев подвластными всем трем вождям и отождествляет их с ахейцами. Однако Гомер все-та­ки называет воинов Ахилла мирмидонцами, а воинов Протесилая и Филоктета — фтийцами.


Любопытно также, как оказались во Фтие те мирми­донцы, чья судьба нам до какой-то степени известна. Они — изгнанники, причем совершают они пример­но те же преступления, что и царь Пелей, отец Ахилла. Как Пелей во время состязания убивает брата Фока и бежит во Фтию, так Патрокл убивает своего друга Клитонима, и бежит вместе с отцом. Как Пелей убивает теперь уже своего гостеприимна Евритиона и бежит в Иолк, так Эпигей убивает благородного родича и бежит во Фтию. Как Пелея пытается соблазнить жена его нового гостеприимца Акаста, а затем клевещет на него, и он снова изгнанником приходит во Фтию, так и история Феникса — это женские ревнивые козни и изгнание под угрозой смерти. Феникс тоже прибыва­ет во Фтию, и вот все такие изгнанники отправляются в поход на Трою и становятся самой свирепой силой ахейцев. Эпитет их — «браннолюбивые». Фтия не ро­дина для них, но их «дом», Пелей и Ахилл не соплемен­ники их, но вожди, сами они, как и царь Пелей, — при­шлые. Страбон обобщил эту картину, сказав, что все племя мирмидонцев — племя изгнанников. Откуда же родом Ахилл?


На этот счет интереснейшее мнение приводит ви­зантийский историк X века Лев Диакон: «Ведь Арриан (римский автор II в. — А. А.) пишет в своем «Описании морского берега», что сын Пелея Ахилл был скифом и происходил из городка под названием Мирмикион, ле­жащего у Меотидского озера (Азовского моря. — А. А). Изгнанный за свой дикий, жестокий и наглый нрав, он впоследствии поселился в Фессалии. Явными доказа­тельствами скифского происхождения Ахилла служат покрой его накидки, скрепленной застежкой, привыч­ка сражаться пешим, белокурые волосы, светло-синие глаза, сумасбродная раздражительность и жестокость, над которыми издевался Агамемнон, порицая его сле­дующими словами:


Распря единая, брань и убийство тебе лишь приятны.


Тавроскифы и теперь еще имеют обыкновение раз­решать споры убийством и кровопролитием. О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, что он совершает нападения на все соседние племе­на, утверждают многие; говорит об этом и божествен­ный Иезекииль (древнееврейский пророк VII-VI вв. до н. э. — А. А) такими словами: «Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос» (анализ этого знаменитого фраг­мента еще впереди).


В аргументации византийского историка есть не­которые неясности. Русские князья действительно носили длинный плащ (корзно), застегивающийся на правом плече или на груди. У Гомера, однако, нигде не упоминается, что Ахилл носил такой плащ. Видимо, Лев Диакон черпал свои сведения на этот счет из ка– кого-то не дошедшего до нас источника. Непонятна и логика рассуждений византийского историка относи­тельно привычки скифов сражаться пешими. Очевид­но, что для Льва Диакона, как и для большинства сред­невековых авторов, понятие «скифы» включало, собс­твенно, не скифов-кочевников, пришедших откуда-то из-за Волги, а все население Русской равнины и южно­русских степей. Скифы-кочевники, как раз наоборот, изображались во всей античной литературе всадни­ками. Другое дело, русые кудри Ахилла. Для всего ком­плекса древних источников этот признак неизменно соотносился с народом ариев.


В целом, доказательная сила аргументов византий­ского историка, надо согласиться, не слишком велика. Но все же сам факт утверждения, что Ахилл был тавроскифом, от этого не становится менее значимым. Ведь мы не требуем каких-либо доказательств для ин­формации, полученной из первых рук. Лев Диакон жил существенно позднее эпохи Троянской войны, до пего дошел текст Арриана, что родина Ахилла находится где-то на берегу Азовского моря и что он был изгнан оттуда. Историк попытался с позиций своего времени обосновать эти сведения, и сделал это не очень убеди­тельно. Но, как бы то ни было, мы имеем совершенно четкое свидетельство о том, что Ахилл был русским.


Лев Диакон был не единственным историком, кото­рый говорил об этом. Автор XII века Евстафий Фессалоникский считал Ахилла и его воинов-мирмидонян тавроскифами, а живший в тот же век Атталиот прямо отождествлял воинов Ахилла с русскими. Эти в высшей степени важные свидетельства не находят интереса у большинства современных историков, считающих русских народом молодым, только-только ступившим на дорогу мировой истории. Но это неправда! В ста­тье «Византия и печенеги», написанной известнейшим византологом и славистом Василием Григорьевичем Васильевским (1838-1899), имеется совершенно ре­шительное утверждение: «Никто другой, кроме русс­кого князя, не может разуметься под князем мирмидонян… Светлые волосы, голубые глаза и другие при­знаки служат доказательством, что Ахилл был скиф и даже тавроскиф (выделено Васильевским. — Л. А), то есть русски й». Лев Диакон специально, ссылаясь на еврейского пророка Иезекииля, подчеркивает связь Ахилла с народом росов. Для большинства историков и комментаторов этого библейского изречения упо­минание о росах в VII-VI вв. до н. э. представляется в высшей степени необъяснимым. На сегодняшний момент они договорились видеть в росах скифов. От­носительно же самого упоминания имени русских в середине I тыс. до н. э. вроде бы даже и заикаться не­удобно, иначе прослывешь простофилей-дилетантом. Но все решительно меняется, если учесть, что Иезеки– иль помнил о Средиземноморской Руси. Русские были в Средиземноморье до прихода туда скифов — вот и все объяснение загадочного текста Иезекииля!


У Льва Диакона имена русские и тавроскифы были равнозначны. Рассказывая о переговорах в 972 году патриция Калокира, посла византийского императора Иоанна Цимисхия, с русским князем Святославом, ис­торик пишет: «Почтив достоинством патриция наглого и неосмотрительного Калокира, он (император. — А. А) послал его к тавроскифам, которых народ обыкновен­но называет россами». Лев Диакон в своей «Истории» один только раз говорит о народе Русов, а обычно пользуется для обозначения его именем «тавроскифы». Вот, к примеру, фрагмент текста, описывающего битву воинов Святослава с греками: «Тавроскифы, сомкнув щиты и копья наподобие стены, ожидали их на поле сражения». Передав пламенный призыв Святослава своему войску: «У нас нет обычая бегством спасаться в отечество, но или жить победителями, или, совершив знаменитые подвиги, умереть со славою», — греческий историк завершает свой рассказ такими словами: «Го­ворят и это о тавроскифах, что они до сих пор никогда живыми не сдавались врагам, но, потеряв надежду на спасение, вонзив меч в живот, они убивают себя».


Знаменательно, что, по свидетельству опять же са­мих древнегреческих писателей, топонимика Север­ного Причерноморья, то есть названия местностей, сохраняла в их время целый ряд наименований в честь и память Ахилла: среди них такие, как «Ахиллов бег», «Ахиллов остров». На Ахиллов остров Черного (древ­ние авторы называли его также Русским) моря богиня Фетида перенесла будто бы душу своего сына. Флавий Арриан так описывает этот остров: «Если плыть от ус­тья Истра (Дуная. — А. А.) под северным ветром в от­крытое море, на пути встречается остров… Говорят, что Фетида подняла этот остров из моря для своего сына и что на нем живет Ахилл. На этом острове есть храм Ахилла и его статуя старинной работы. Остров без­люден, на нем пасется лишь несколько коз, которых, как говорят, посвящают Ахиллу те, кто сюда пристает. Много приношений находится в храме: чаши, перс­тни, драгоценные камни. Все это благодарственные дары Ахиллу… Ахилл, говорят, является многим во сне: одним, когда они пристанут к острову, другим — когда они еще в море и находятся недалеко от острова. Он указывает, где лучше пристать к берегу и где стать на якорь». И храм, и статуя, и дары были делом рук жи­телей северных берегов Черного моря, но не греков. И это только один, наиболее известный из храмов, а были и другие. Например, неподалеку от Ольвии (го­род в районе устья Южного Буга и Днепра) знамени то­му герою была посвящена песчаная коса, так называе­мый «Ахиллов бег», а в городе и на ближайшем острове ему было воздвигнуто два храма. Дион Хрисостом, по­сетивший Ольвию в конце I века, отмечает, что жите­ли Поднепровья (борисфениты) питают особое при­страстие к Гомеру и чрезвычайно почитают Ахилла. Хотя они и не совсем правильно говорят по-гречески, но «Илиаду» «почти все знают наизусть». Следует на­помнить, что борисфениты в подавляющей своей мас­се были вовсе не греками, а местными жителями, впи­тавшими элементы греческой культуры. Ахилл погиб под стенами Трои, на берегах Дарданелл, но культ его на протяжении веков царил в Крыму, в низовьях Днеп­ра (Борисфена), где обитали «скифы-пахари». Чужого так не чтут!


В советское время идею русского происхождения Ахилла активно отстаивал известный писатель Алексей Кузымич Югов (1902-1979), автор романа «Ратобор­цы» (1949) и многих статей о русском языке, перевод­чик «Слова о полку Игореве» (1945). А К. Югов также автор исторического эссе-исследования под названи­ем «Родина Ахилла». Впервые оно было прочитано им в виде доклада на заседании Тавроскифской экспеди­ции АН СССР осенью 1948 года и опубликовано в тре­тьем номере альманаха «Крым» за 1949 год. Еще позже А К. Югов включил это эссе в свое четырехтомное соб­рание сочинеиий (М.: Советская Россия, 1985), вышед­шее стотысячным тиражом.


В своей работе А. К. Югов не ограничился ссылка­ми на мнение академика В. Г. Васильевского, но и по­пытался развить его. Писатель высказал догадку, что доспехи Ахилла казались и троянцам, и грекам чудес­ными потому, что были сделаны из железа. Название города Керчи, лежащего у входа в Азовское море, в не­посредственной близости от родного города Ахилла, согласно А. К. Югову, восходит к древнерусскому слову «корчий» («керчий»), что значит «кузнец». Корчиница, или керчиница, — кузница, а Керчь — Кузнецк. Писа­тель предположил, что во времена .Ахилла на месте этого города стояли кузницы (керчиницы), в которых работали древнерусские кузнецы. Керчь знаменита своими железными рудами! Следовательно, выходец из этих мест вполне мог иметь доспехи, выкованные из керченского железа. Но подтверждается ли эта ги­потеза текстом Гомера?


При обосновании своей точки зрения А К Югов указывает на то место в поэме, где близкие удерживают Ахилла, узнавшего о гибели Патрокла, от самоубийства:


Подле младой Антилох тосковал, обливаясь слезами, И Ахиллеса, стенящего горестно, руку держал он, В страхе, да выи железом себе не пронзит исступленный.


Сам А. К Югов ограничивается только этим при­мером. К нему можно добавить также упоминание Го­мером о том, что во время погребальных игр в честь Патрокла


Сын же Пелеев для лучников темное вынес железо: Десять секир двуострых и десять простых им наградой.


Нелишне присовокупить к этому тот факт, что во время состязаний атлеты метают «круг самородный железа», который предлагает им Ахилл. Таким образом, мы должны признать, что у Ахилла имеется в арсена­ле железное оружие. Но сражается он только медным! И точно так же, вопреки утверждению А К. Югова, до­спехи героя сделаны вовсе не из железа.


Мы вправе упрекнуть нашего писателя в излишней увлеченности своей идеей. Он достаточно нафантази­ровал в своей статье. Так, кузница Гефеста, где выковы­ваются новые доспехи Ахиллу, находится не в Скифии, по крайней мере, у Гомера нет никаких упоминаний на этот счет. Поэт подчеркивает, что у Гефеста чертог из меди, а, готовясь к ковке,


Сам он в огонь распыхавшийся медь некрушимую ввергнул,


Олово бросил, сребро, драгоценное злато…


Ни о каком добавлении железа в тексте не говорит­ся. Ахилл крушит врагов «медной пикой", у него «мед­ный дрот», щит состоит из пяти полос — двух на по­верхности медных, двух оловянных и одной золотой в середине, да и тот же Эней, к примеру, говорит про Ахилла, что «весь он из меди». Но, может быть, старые доспехи, которые герой отдал другу Патроклу, были из железа? Нет, и про них говорится как про «доспех медноковный». Как ни интересна сама по себе идея А К Югова, но принять ее никак нельзя.


Это не единственный просчет исследователя. Так, он считает, что, подобно Ахиллу, и вся его дружина состо­ит из русов. Это неправильно! Выше мы уже разбира­ли, что народ мирмидонцев — это своего рода «сбор­ная солянка». Изгои из разных племен объединились для совместных пиратских действий. Именно поэтому и неизвестен исторический народ мирмидонцев! Это интернациональная «бригада» во главе с русским кня­зем, только и всего.


А. К. Югов совершенно прав, заявляя, что в походе на Трою далеко не последнюю роль играли торговые соображения. Греция была бедна хлебом. Для боль­шинства греческих областей местного зерна не хвата­ло, и его приходилось закупать в других хлебородных областях — у жителей Причерноморья, в Египте и на Сицилии. В течение всей истории Греции хлебный вопрос стоял в центре внутренней и внешней поли­тики греческих общин. Многие крупные войны греки вели из-за овладения черноморским и сицилийским хлебными путями. Северные берега Черного моря были наиважнейшим поставщиком зернового хлеба. Вполне понятно, что завоевание Трои означало уста­новление контроля над черноморскими проливами и беспошлинный вывоз зерна в Грецию из Причерномо­рья. Но и тут, на наш взгляд, исследователь совершенно неоправданно старается выставить троянцев стратеги­ческим врагом русских. Дело в том, что Ахилл — это обыкновенный пират, он думает только о своих собс­твенных интересах, и его действия никак нельзя счи­тать проявлением внешней политики тавроскифов. Ахилла изгнали из Причерноморья, он чужак и для греков, и для тавров. Вот причина столь странного его поведения во время битвы за Т]рою!


Герой открыто признается, выступая перед ахейс­ким войском:


Я за себя ли пришел, чтоб троян, укротителей коней,


Здесь воевать? Предо мною ни в чем не виновны трояне:


Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил…


Ахилл не связан и клятвой женихов, как другие гре­ческие вожди. (Все они в свое время искали руки Еле­ны и дали друг другу обещание, что не будут мстить ее избраннику и помогут ему в трудную минуту.) Но, с другой стороны, ни один воин из мифов Троянского цикла не может сравниться с Ахиллом по части под­вигов на бранном поле. Он ищет славы в этой войне, кажется, что Т]роянская война и возникла только для того, чтобы он смог проявить свои превосходные во­инские навыки. Что же ведет героя в бой? Только ли слепая ярость и жажда славы?


Современная исследовательница Н. И. Васильева в статье «Религия, эпос и мифология Великой Скифии» (Русская Хазария. М.: Метагалактика, 2001) предлагает видеть в гомеровских данайцах выходцев с Дона, то есть донцов. В новой интерпретации Троянской войны, предлагаемой Н. И. Васильевой, ТЈюю брали не ахей­цы («старые греки»), а выходцы из степей Киммерии. Никаких доказательств в пользу своей гипотезы иссле­довательница, однако, не приводит, данайцы с равным успехом могут быть и дунайцами. Правда, косвенным доводом в пользу такого взгляда служит несомненная связь Ахилла с Приазовьем. Но достаточно ли этого? Навряд ли. Во-первых, у нас нет никаких оснований сомневаться в объективности греческой традиции и лишать ахейцев звания победителей в Троянской вой­не. Во-вторых, как-никак, но амазонки — выходцы из донских степей — все-таки воевали на стороне троян­цев. И действия Ахилла никак не вписываются в общую линию арийских (прарусских) племен. Ариец по про­исхождению, он воюет против своих соплеменников.


В связи с этим интересно привести мнение В. Г. Бе­линского относительно личности Пелида: «Ахилл выше всех других героев целою головою… — Ахилл представ­ляет совокупность субстанциональных сил народа… Это герой поэмы по праву: великая геройская душа его обитает в прекрасном богоподобном теле; мужество слилось с красотою в лице его; в движениях его вели­чавость, грация и пластическая живописность; в речах его благородство и энергия. Не диво, что боги и сама судьба помогают ему; не диво, что одно появление его, безоружного, на валу и троекратный крик обратили в бегство войско троян. Он есть центр всей поэмы: его гнев на Агамемнона и примирение с ним дали ей за­вязку, начало, середину и конец. Гневный, он сидит в бездействии в своей палатке, играя па златострунной лире, не участвуя в боях; но он ни на минуту не пере­стает быть героем поэмы, в ней все от него исходит и все к нему возвращается. Но это и потому, что он при­сутствует в поэме не от себя, а от лица народа, как его представитель». В. Г. Белинский никак не мог предпо­лагать, что Ахилл может выступать как представитель древнерусского народа. Но он угадал и ясно обозначил роль и значение Ахилла в гомеровской поэме.


Средиземноморская Русь объединяла многие на­роды, но во главе ее стояли представители арийских династий. Вместе с ариями Русской равнины и южно­русских степей они до поры до времени составляли целостную структуру, скрепленную единством геопо­литических целей и задач. Троянская война символи­зировала крушение Средиземноморской Руси. Но кру­шению любой целостной структуры предшествует период раздоров и локальных конфликтов. С одним из них, по-видимому, и связано предание об изгнании Ахилла из родной страны.


В греческих мифах нигде напрямую не говорится о связи Ахилла с Причерноморьем, но один из фак­тов его биографии весьма кстати напоминает об этом. Воспитателем Пелида был Хирон — царь кентавров, самый мудрый и образованный среди них. Будучи сы­ном самого Кроноса, он обладал бессмертием. Хирон жил в глубокой пещере, где обучал наукам и искус­ствам многих славных героев, в том числе Кастора и Поллукса, Ясона, Теламона и Ахилла. Для греков ксн– тавры были чуждым племенем, о их происхождении древнейшие мифы ничего не говорили. Мы, однако, предполагаем, что название кентавры является слово­сочетанием «конные тавры», и прибыли они в Грецию с берегов Черного моря. Один из центров проживания кентавров находился как раз в Фессалии, греческом пристанище рода Пелея. К этому стоит добавить, что дед Ахилла Эак приходился зятем Хирону. Таким обра­зом, Ахилл рос среди выходцев из арийской среды и впитал от них, под мудрым наставничеством Хирона, культуру своих предков.


Можно также вспомнить и то, что в истории с жер­твоприношением Ифигении на алтарь Артемиды Тав­ридской Ахилл выступает в роли гипотетического же­ниха девушки. Если этот обряд интерпретировать, как заключение какого-то договора с причерноморскими таврами об их невмешательстве в войну на стороне троянцев или поддержке ахейцев, как это сделали те же мирмидонцы, то Ахилла следует рассматривать как дипломата-посредника. Другое дело, что в греческих мифах не сохранилось никаких прямых указаний па существование таких переговоров и об их окончательных результатах. Но было бы очень странно, если бы накануне такой масштабной войны их не было.


Итак, Ахилл воюет против своих. Обида на Агамем­нона была, разумеется, серьезным аргументом для него против участия в сражениях, но, думается, истинное чувство товарищества всегда бы пересилило ее. Да, пе­ресилило бы, если бы Ахилл был стопроцентным гре­ком и думал об интересах Греции! У него нет друзей среди ахейских царей и героев. Имя же ближайшего и верного его товарища — Патрокла (Патро-клеоса) — в переводе с греческого означает Родислав, и у нас есть все основания считать его славянином. Комментаторы текста «Илиады» единодушно отмечают, что похороны Патрокла происходят в точном согласии с обычаями и ритуалами древних русов. Часть потомков ариев и сла– вян сражалась на стороне греков против своих сопле­менников. Это одна из важнейших особенностей Тро­янской войны, достаточно неожиданная, может быть, но ее следует принимать как данность. С этой точки зрения новое значение приобретает и спор Одиссея и Аякса о том, кому должны принадлежать доспехи Ахил­ла. Аякс Теламонид — двоюродный брат Ахилла (их отцы были родными братьями!), он тоже по своим эт­ническим корням ариец. Одиссей же — чистокровный грек. Поэтому немудрено, что при прочих равных усло­виях ахейцы во главе с Агамемноном сделали выбор в пользу Одиссея (в версии, рассказывающей о подтасов­ке результатов голосования, в подлоге виновны толь­ко «верхи»). Кстати, альтернативные варианты имени Аякса (Аянт, Эант) заставляют невольно вспомнить об арийском племени антов-венетов, защищавщих Трою.


Исследователи неизменно отмечают, что в сюжете «Илиады» центральной является тема Ахилла. По су­ществу, «Илиада» — это ахиллиада. И с этих позиций нельзя не подивиться гениальной прозорливости и величайшему таланту Гомера, который художествен­но отобразил судьбу человека, оказавшегося «меж двух огней». В греческих легендах сохранились некоторые «обрывки» свидетельств, открывающие непосредс­твенно сам факт внутренних метаний героя во время Троянской войны. Правда, в рамках мифологической традиции и при условии субъективного отношения к герою-пришельцу они приобретали довольно не­ожиданную окраску. Так, существовали предания, что Ахилл, влюбившись в мертвое тело амазонки Пентесилеи, предался некрофилии. Когда затем он стал искать добровольцев, которые бы согласились похоронить царицу, то Терсит (самый уродливый из греков, сра­жавшихся под Троей) выколол у умершей глаза копьем и обвинил Ахилла в страсти, противной природе чело­века. Ахилл обернулся и так ударил Терсита, что, выбив ему все зубы, отправил его к праотцам. Случившееся очень возмутило всех (!) греков, и Диомед, приходив­шийся Терситу двоюродным братом, решил показать свое презрение к Ахиллу Он схватил тело Пентесилеи за ногу и бросил его в Скамандр. Правда, одни говорят, что Ахилл, а другие — что троянцы выловили тело из реки и похоронили его с большими почестями. Пос­ле этих событий Ахилл отплыл на Лесбос, где принес жертвы Аполлону, Артемиде и Лето. Во всей этой исто­рии, независимо от способа и характера ее пересказа, совершенно отчетливо проявляется симпатия Ахилла и ненависть греков к представительнице арийского племени. Грекам так хотелось принизить и опоганить ее образ, что они не пожалели ради этого Ахилла.


Несмотря на скудость информации относительно целей, преследуемых самим Ахиллом в Троянской вой­не, можно предположить, что его удовлетворила бы роль греческого наместника в Трое. Властвуя здесь, он имел бы постоянный доход от торговых пошлин. В пользу такой версии говорит то, что он последова­тельно и настойчиво истребляет династию Приама, и при этом держит в планах женитьбу на царской доче­ри Поликсене, что позволило бы ему узаконить свои притязания на царский трон. Такой расклад, думает­ся, идеально устраивал греков, но это совершенно не входило в планы северных союзников Трои. Для них Ахилл — изменник, и не случайно, что убивает Пелида именно Парис — наместник гиперборейцев в Троаде.


Собственно, и вещее предсказание судьбы Ахилла в контексте нашего исторического анализа не выглядит таким уж загадочным. В столкновении двух серьезней­ших геополитических противников — греков-индо­европейцев и северян-ариев, — он попытался сыграть свою, независимую ни от кого роль. Такие герои всегда обречены. Если хотите, это судьба Григория Мелехова, это великая трагедия великого человека…


В образе Ахилла множество сверхъестественных черт. Для Гомера это редкость, поэтому еще ученые


XIX века подозревали божественную природу данного эпического персонажа. Действительно, Ахилл проис­ходит от богов: он правнук верховного бога Зевса (Эак был сыном Зевса от нимфы Эгины) и сын богини Фети­ды. Хоть она и не входила в число олимпийцев, а была богиней низшего разряда (дочерью морского старца, морской нимфой), но играла важную роль среди бо­гов. Она спасла Зевса во время мятежа богов и едва не стала его супругой. Зевс отказался от нее только пото­му, что испугался предсказания. Таков, по мифу, был несбывшийся вариант судьбы Ахилла. Закаливание в Стиксе или в огне делало его неуязвимым. Подаренные богами доспехи и боевая колесница с бессмертными конями, перешедшие к нему от отца, новые доспехи от Гефеста — все это чудесные атрибуты, достойные ско­рее бога, чем человека. Когда безоружный Ахилл появ­ляется на возвышенном месте и одним лишь громог­ласным криком своим повергает в смятение троянцев, обращая их в паническое бегство, — это тоже нечело­веческий облик и несвойственное людям воздействие.


«Одиссея» дополняет этот облик существенной де­талью: после смерти Ахилл стал царем над мертвыми. После смерти Ахилл получил и супругу. По одним ска­заниям, это Ифигения, по друг им — Поликсена. Такому образу вполне соответствует и почитание Ахилла по всему греческому миру. Но JI. С. Клейн в своей книге «Анатомия «Илиады» (СПб.: 1998) отмечает, что пря­мо богом Ахилла называли только в Причерноморье, и то не в ранних источниках. Сколько-нибудь массо­во греки не проникали через черноморские проливы до начала VII в. до н. э. А в тех районах, откуда игла ко­лонизация, Ахилл как раз не бог. Отсюда исследова­тель делает вывод, что культ Ахилла — это культ героя. Ведь даже там, где Ахилл почитался как бог, имелось в виду, что статус божества он приобрел после смер­ти. Для нас такой вывод интересен по двум причинам. Во-первых, он свидетельствует в пользу историчности образа Ахилла, а значит, существовал реальный вождь с таким именем и схожей судьбой. Во-вторых, колони­зацию Причерноморья осуществляли греки-ионийцы. Согласно нашей концепции, это была та часть ариев, которая некогда мигрировала на территорию Греции, усвоила греческую культуру, но впоследствии была вы­теснена другими греческими племенами (ахейцами, эолийцами и дорийцами) в Малую Азию. Позже они двинулись в направлении Северного Причерноморья, к своей былой прародине. Ионийцы пережили судьбу Ахилла: исход с родины, разрыв с отечественной тра­дицией (смена разговорного языка и т.п.) и попытка возвращения к своим на правах завоевателя. Вот поче­му они обожествили Ахилла!


И напоследок об имени нашего героя. Оно доста­точно необычно, и существует несколько версий, объ­ясняющих его происхождение. Одна из них утвержда­ет, что Ахилл — по-гречески значит «не вскормленный грудью» (это действительный факт биографии героя, Фетида отказалась выкармливать младенца). Другую версию предложил В. Г. Васильевский. Ученый обратил внимание на то, что Ахилл привел под Трою пятьдесят кораблей, а древнерусские насады-ладьи вмещали по двадцать воинов, не считая гребцов. Тысяча по-гречески «хилиой». Отсюда могло возникнуть и имя русско­го князя, приведшего на войну свою тысячу воинов. А. К. Югов, приводя эту версию, также добавляет, что тысячелистник имеет название «Ахиллеа Миллефоли– ум», где сочетается и греческое название тысячи и ла­тинское.


Наконец, некоторые ученые, принимая во внима­ние горестную судьбу, обиды, страдания Ахилла и его раннюю гибель, производили его имя от греческого «ахос» — «горе», «печаль», «страдание». При таком толко­вании «Ахилл» означало бы нечто вроде «горемыка». Со­ответственно, название его царства «Фтия» производи­ли от глагола «фтио» — «гибну». Иными словами, полу­чается, что имя возникло как отражение образа героя, а образ изначально связан с трагическими испытаниями, выпавшими на долю Ахилла во время Троянской войны. Однако, как совершенно справедливо замечает профес­сор Л. С. Клейн, имя «Ахиллеус» — не новоизобретение. Оно бытовало уже в микенское время и зафиксировано на табличках из Кносса и Пилоса, причем там его но­сят рядовые, незначительные люди. В «Илиаде» Ахилл 57 раз получает эпитет «Зевсов», «дивный», «блистатель­ный», а два раза даже «божественный».


На наш взгляд, имя героя надо соотносить с обще­индоевропейским богом Ки, считавшимся, в том числе, хозяином речных и морских путей. Греческие авторы рассказывают, что Ахилл являлся во сне и наяву моря­кам, указывал путь в гавань и место стоянки. Подобно таким же чудесным спасителям на море — Диоску­рам, — Ахилл при опасности являлся морякам на мачте или на рее, но в отличие от тех только вблизи острова или берега — там, где были подводные рифы или от­мели в устье рек. В Северном Причерноморье он назы­вался Понтархом — Владыкой моря. Все его святилища (Ахиллейоны) помещаются на морских побережьях (есть Ахиллейон и в Троаде). Павсаний особоотмеча­ет, что в греческих портах были священные участки у морских заливов, где Ахилл почитался вместе с По­сейдоном и другими богами. Ахилл не случайно сын морской нимфы. К Ахиллу, правда, очень часто прила­гается чисто «сухопутный» эпитет — «быстроногий», но, вероятно, этим Гомер хотел подчеркнуть, что изна­чально Пелид все-таки земной герой и подвиги его не имеют отношения к деяниям небожителей. В имени же его к основе «Ки» добавлены эпическая приставка «А» и древнерусский суффикс «ил» (сравни: Ярила, Дани­ла, Аттила, кадило). Таким образом, Ахилл — это мо­ряк, «хозяин моря» или, говоря попросту, пират. И эта характеристика идеально соответствует его образу в греческих мифах.


Глава 17 АНТЕНОР – ВОЖДЬ ВЕНЕТОВ


Народные вожди! Вы — вал, взметенный бурей И ветром поднятый победно в вышину. Вкруг — неумолчный рев, крик разъяренных фурий, Шум яростной волны, сшибающей волну.


Но, морем поднятый, вал только морем властен, Он волнами влеком, как волны он влечет, — Так ты, народный вождь, и силен, и прекрасен, Пока, как гребень волн, несет тебя — народ!


Я.

Брюсов


Антенор — ближайший советник царя Приама. Он, выражаясь современным языком, министр иностран­ных дел Трои. Именно он вел переговоры с Менелаем и Одиссеем о возможном возврате им Елены и сокро­вищ. Все время своего посольства два эти ахейца жили в доме Антенора, и он же спас их от разъяренной тол­пы, желавшей расправы над послами. Добавим к это­му, что супруга Антенора, Феано, является верховной жрицей в храме богини Афины — богини, покрови­тельствующей противникам троянцев. От поведения и благоразумия Феано в немалой степени зависели гре­ко-троянские отношения.


Мы уже говорили, что Антенор родом венет. Племя венетов проживало в Пафлагонии, области к востоку от Троады. Феано родилась во Фракии. То, что в самой Трое они занимают столь высокие посты, означает, что троянцам не были присущи националистические идеи. Впрочем, это и так ясно из списка союзников, которые прибыли для помощи осажденным в Трое.


Гомер награждает Антенора эпитетом «смиритель коней». В городе, который славился своими конями, та­кая характеристика значила очень много. «Укротители коней» — отличительная характеристика защитников города. Двадцать четыре раза поэт называет так троян­цев, и ни разу не употребляет его применительно к их противникам. Это дает основание утверждать, что Антенор был искусным наездником и, по всей видимости, очень умелым и отважным воином. Во всяком случае, у троянцев он пользовался исключительным уважением. Приам выбирает Антенора в качестве возницы, когда выезжает к войскам для переговоров о поединке между Менелаем и Александром. Таким выбором троянский царь как бы убивает сразу двух зайцев — Антенор и опытный политик, и умелый колесничий.


Когда Пандар своей стрелой ранил Менелая и этим сорвал состоявшееся было перемирие между греками и троянцами, Антенор, выступив перед согражданами, призвал их вернуть Елену и похищенные сокровища:


Трои сыны, и дарданцы, и вы, о союзники наши! Слух преклоните, скажу я, что в персях мне сердце


внушает:


Ныне решимся: Елену Аргивскую вместе с богатством Выдадим сильным Атридам; нарушивши клятвы святые, Мы вероломно воюем; за то и добра никакого Нам, я уверен, не выйдет, пока не исполним, как рек я.


Возражал Антенору только Парис:


Ты, Антенор, говоришь неугодное мне совершенно! Мог ты совет и другой, благотворнейший всем нам.


примыслить!


Если же то, что сказал, произнес ты от чистого сердца, Разум твой, без сомнения, боги похитили сами' Я меж троян, укротителей коней, поведаю мысли И скажу я им прямо: Елены не выдам, супруги! Что до сокровищ, которые в дом я из Аргоса вывез, Все соглашаюся выдать и собственных к оным прибавить.


Ответ Александра интересен, прежде всего, отсутс­твием в нем какой-либо аргументации. Александр на­лагает свое вето, ни с кем не обсуждая этот вопрос.


На первый взгляд, такая ситуация выглядит в высшей степени странной, поскольку Парис отнюдь не стар­ший сын. К тому же царь Приам находится в полном здравии, да и его сыновья, тот же Гектор, пользуются огромным авторитетом у сограждан. Вроде бы все они тоже должны изложить свою точку зрения, чтобы об­щее решение выглядело взвешенным. Но этого не про­исходит, и причиной тому то, что Парис, как мы уже установили, выступает наместником гиперборейцев в Трое. Арийско-праславянские племена Восточной Ев­ропы были союзниками троянцев в войне с греками и, как более значительная политическая и военная сила, взяли на себя руководство кампанией. В этих условиях интересы самих троянцев могли стоять и не на первом месте. Что же касается вопроса о выдаче Елены, то для гиперборейцев она была фигурой символической, жи­вым воплощением Великой Богини. А выдавать своих богов во все времена считалось святотатством.


В «Илиаде» присугствует очень интересное упоми­нание о том, что Парис был гостем в доме у пафлагонского царя Пилемена. Венеты — единственное племя, которых, судя по тексту поэмы, посещал Александр. И они же составляют «костяк» троянской армии. В по­эме Гомера, как во всяком эпическом произведении, не может быть случайных, ненужных подробностей. И мы вправе заключить, что в своих действиях Парис опирался не только на авторитет союзников-северян, но и на поддержку пафлагонских венетов. В данной ситуации Антенор, как истинно справедливый прави­тель, заботится исключительно об интересах троянцев. Выдать Елену для них и проще, и безопаснее. Однако битва за Трою лишь эпизод в более масштабной гео­политической игре, это прекрасно понимают Приам и его сыновья. Оттого они и принимают безоговорочно мнение Париса.


Но в условиях тяжелой оборонительной войны такое подчиненное положение правителей города чревато серьезными внутренними конфликтами. Со­хранилась легенда, что перед самым падением Трои разногласия между сыновьями Приама обострились настолько, что он отправил Антенора вести перего­воры о мире с Агамемноном. Прибыв в греческий ла­герь, Антенор, из ненависти к Деифобу (сыну Приама и Гекубы), согласился помочь Одиссею в овладении священным Палладием и самим городом. За это он потребовал царский трон и половину сокровищ При­ама. Агамемнону он якобы добавил, что Эней также не прочь воспользоваться его помощью.


Вместе они составили план, для осуществления ко­торого Одиссей попросил Диомеда отстегать его кну­том. После чего, окровавленный, грязный, одетый в лохмотья, он проник в Трою под видом беглого раба. Только Елену не обманул его наряд, но, когда она стала разговаривать с ним с глазу на глаз, Одиссею удалось уйти от ответов. Тем не менее, он не смог отказаться от приглашения посетить ее дом, где она омыла его, на­терла маслом и одела в прекрасные одежды. У Елены сразу же отпали все сомнения относительно личности сидевшего перед ней человека, и она поклялась не вы­давать его троянцам, если он поведает ей все свои пла­ны, тем более что до этого она доверяла одной лишь свекрови Гекубе. Елена объяснила, что чувствует себя сейчас в Трое пленницей и мечтает вновь оказаться дома. При этих словах вошла Гекуба. Одиссей бросился к ее стопам, стеная от ужаса и умоляя не открывать его имени. Совершенно неожиданно она согласилась. Пос­ле чего в сопровождении Гекубы он поспешил назад и благополучно вернулся к своим друзьям с множеством сведений, утверждая при этом, что убил нескольких троянцев, которые отказались ему открыть ворота.


Одни говорят, что именно в тот раз Одиссей похи­тил Палладий. Другие утверждают, что Одиссей и Дио­мед были специально избраны для этого дела, посколь­ку оба слыли любимцами Афины. В цитадель троянцев они пробрались по узкому и грязному потайному ходу, перебили уснувшую стражу и вдвоем захватили изва­яние, которое жрица Феано, не задумываясь, отдала им. Большинство, однако, считает, что Диомед перелез через стену, встав на плечи Одиссея, поскольку лест­ница, бывшая у них, оказалась короткой, и в одиночку проник в город. Когда он появился, неся в руках Палла­дий, они вдвоем отправились в лагерь при ярком свете луны. Но Одиссей захотел, чтобы вся слава досталась ему. Он поотстал от Диомеда, который нес статую на плечах, и убил бы его, если бы Диомед не заметил тень от занесенного над ним меча, поскольку луна была еще невысоко. Он развернулся, обнажил свой меч, обезору­жил Одиссея, скрутил ему руки и ударами и пинками погнал его к кораблям. Отсюда выражение «диомедово принуждение», часто используемое в тех случаях, ког­да кто-то поступает вьнужденно.


Римляне считали, будто Одиссей и Диомед унесли только поддельный Палладий, который был выставлен на всеобщее обозрение, и что Эней, когда пала Троя, спас подлинную святыню, тайком вынеся ее вместе с друтими священными предметами и благополучно до­ставив в Италию. И вполне возможно, что легенды о сговоре Антенора с греками были придуманы позже, чтобы объяснить факт его чудесного спасения после взятия Трои. Ведь венеты — единственный (!) народ, которому античная традиция приписывает исход из Троады после падения Трои. Спрашивается: если у Ан­тенора сложились такие хорошие отношения с гре­ками, зачем ему надо было покидать обжитые, пусть и разрушенные места? Гомер ни словом не обмолвливается о двурушничестве троянского «министра иност­ранных дел». Другое дело, что, не получив своевремен­но поддержки от своих северных союзников, Антенор мог повести уже свою дипломатическую игру во имя спасения части воинов и граждан Трои, но об этом мы можем только гадать…


После поражения в войне арии покидали Малоазийский полуостров несколькими путями. Часть из них сконцентрировалась вокруг озера Ван и создала Ванское царство. Оно стало центром государства Урарту, занимавшего все Армянское нагорье. Название страны Армения, то есть страна мужей-ариев, говорит о пре­бывании на ее земле арийцев.


Вторая группа венетов Арсавы, возглавляемая Анте– нором, переправилась на северо-западное побережье Адриатического моря. Рассказывая о событиях III-II вв. до н. э. в Северной Италии, древнегреческий историк Полибий упоминает об «очень древнем» племени вене­тов, обитающем вдоль реки Пад (современная По). Он отмечает, что в отношении нравов и одежды потомки спутников Антенора «мало отличаются от кельтов, но языком говорят особым. Писатели трагедий упомина­ют часто об этом народе и рассказывают о нем много чудес». Одним из таких чудес стал город Венеция.


Маршрут третьей, видимо, самой многочисленной группы венетов-троянцев вырисовывается при изу­чении современной карты причерноморских госу­дарств. С выходцами из Трои связаны следующие то­понимы — города Троян в Болгарии, Траян в Румынии, два Тростянца (станы троянцев), Трихаты (хаты Трои) на Украине. Там же располагался летописный Треполь или русская Троя («полис» — по-гречески «город»). Между легендарной Троей и древнерусским Треполем обнаруживается сразу несколько поселений со схо­жим, а фактически с одним и тем же названием. Они, подобно маякам, обозначают воспетую в «Слове о пол­ку Игореве» знаменитую «тропу Трояню» — путь, по которому древние русичи-арии возвращались на свою прародину.


Археологи установили, что в эпоху бытования в Среднем Поднепровье чернолесской культуры (X– VII вв. до н. э.) пашенное земледелие становится веду­щим в системе хозяйства, на смену привозной и пото­му мало употреблявшейся бронзе приходит выплавка железа из местной болотной и озерной руды. Исполь­зование железа произвело подлинный переворот в хо­зяйстве и военном деле местных племен. Люди, жив­шие практически в каменном веке, сразу вступили в век металла. У нас есть все основания предположить, что экономический скачок в развитии жителей Поднепровья связан с появлением здесь малоазийских венетов. В этот же период у земледельческих племен Среднего Поднепровья возникает целая система укрепленных городищ. Но ведь всему Древнему миру венеты были известны как выдающиеся градостроители, достаточ­но вспомнить Венецию.


Ареал расселения венетов не ограничивался облас­тью Среднего Поднепровья. В карело-финской ми­фологии главный герой носит имя Вяйнемейнен. Это финское воспроизведение индоевропейского слово­сочетания «Ваня-муж». Вяйнемейнен — культурный герой и демиург, мудрый старец, чародей и кудесник. Он обитатель первичного Мирового океана: на его ко­лене, торчащем из воды, птица снесла яйцо, из кото­рого Вяйнемейнен заклинаниями сотворил мир. Вяй­немейнен создал скалы, рифы, выкопал рыбные ямы и т.д. Он добыл огонь из чрева огненной рыбы (лосося), изготовив первую сеть для рыбной ловли. Вяйнемей­нен — еще один «двойник» русского Ивана. Народный эпос доносит до нас историю взаимоотношений фин­нов с арийским племенем ванов (венетов), представи­телем которого выступает Вяйнемейнен. Мощная пе­реселенческая волна венетов, захватив Поднепровье, докатилась до Балтики. Они раньше финнов освоили берега Балтийского моря, поэтому Вяйнемейнен на­зван создателем того северного мира, куда вступили финны. Венеты умели уживаться с другими народами. Они охотно делились своими знаниями и научили финских охотников искусным приемам рыболовства, новым способам получения и хранения огня. Вяй– немейнен — старший «брат» финских богатырей, он поддерживает и наставляет их. Когда же те подросли и окрепли настолько, что захотели изменить порядки в стране на свой лад, мудрый воин не стал мешать им. Он сел в лодку и отплыл из финской земли. Куда же ле­жал путь Вяйнемейнена?


Географические названия, связанные с именем вене­тов, обнаруживаются не только на территории сканди­навских и прибалтийских государств, но и в Голландии и на Британских островах. Название Ирландия означает буквально «земля Яра». Малоазийские венеты накопили колоссальный опыт плавания по Черному и Средизем­ному морям. Он чрезвычайно пригодился их потомкам, пришедшим на берега Балтики. Пришельцы не только колонизировали земли Скандинавии, но и осуществи­ли первые морские походы вдоль северного побережья Европы. Античным авторам было хорошо известно жившее на территории современной Бретани (северо– запад Франции) племя знаменитых мореходов-венетов. По сообщению Юлия Цезаря, это племя «пользуется наибольшим влиянием по всему морскому побережью, так как венеты располагают самым большим числом кораблей, на которых они ходят в Британию, а также превосходят остальных галлов знанием морского дела и опытностью в нем. При сильном и не встречающем себе преград морском прибое и при малом количестве гаваней, которые вдобавок находятся именно в руках венетов, они сделали своими данниками всех плаваю­щих по этому морю» (Записки Юлия Цезаря). Бретанские венеты поддерживали связи со своими более юж­ными сородичами. Они доставляли в Средиземноморье олово с Британских островов, и порты адриатических венетов были их естественным местом стоянки.


О балтийских энетах, добывающих янтарь, упоми­нает целый ряд античных авторов. Самое раннее свиде­тельство следует приписать Гесиоду (VII в. до н. э.). К это­му времени венеты не только обжили берега Балтийс­кого моря, но и проложили торговые маршруты на юг. Главный янтарный путь проходил по Висле, затем вверх по Дунаю и его притокам, потом по притокам и самой реке По и завершался в ее устье, в земле адриатических венетов. Итак, вытесненные из Малой Азии венеты в те­чение следующего полутысячелетия прочно обоснова­лись в Поднепровье, на севере Италии, в Прибалтике и Бретани. Некогда единый народ раскололся по меньшей мере на четыре части. Собраться вместе им суждено было много позднее. Центром притяжения стала днепровско-причерноморская группа венетов-ариев.


Геродот (V в. до н. э.) записал, что племена скифов– земледельцев, обитавших в Среднем Поднепровье, на­зывались борисфенитами. В этом имени соединились названия двух племен. Борисы в переводе с греческого означает «люди севера». Птолемей (II в. до н. э.) упо­минает их как борусков, а русские летописи называют северянами. Логично считать, что борисы — древние русичи, потомки ариев, жившие к северу от греков. Вторая часть слова — фениты — искаженное венеты. Малоазийское племя венетов, пришедшее на землю борисов, объединилось с ними в единый союз. Наиболее полнокровным историческим центром земледельчес­кой культуры этого союза «была довольно широкая (в три дня пути) полоса правобережья (Дненра-Борисфена. — А. А.), почти полностью совпадающая с ядром «Русской земли» VI-VII вв. н. э.» (Рыбаков Б. А. Язычест­во Древней Руси).


Племена венетов располагались практически в раз­ных концах Европы, и каждое из них в одиночку сра­жалось со своими врагами. Во II в. до н. э. в Поднепро­вье вторглись сарматские племена, пришедшие с ни­зовий Дона. Часть скифов-пахарей (борисфенитов) под их натиском ушла на север, в зону лесов, другая же отступила за Днестр и Дунай. Там венеты сохранили свою государственную самостоятельность, что зафик­сировано античными историками.


В начале н. э. самой мощной силой в Европе была Римская империя. Она «проглотила» адриатических венетов, равно как и восприняла некоторых их богов. В первую очередь это Венера — богиня плодородия и любовной страсти. Она отождествлялась с арийской Астартой и является женской параллелью Вани. Имя ее сына Амура (латинское Amor) восходит к корню «мор», оно перекликается с названием арийского племени амореев (амурри). Один из древнейших богов Италии и Рима Марс — не кто иной, как наш Мороз. Римляне враждовали и воевали с потомками ариев — венета­ми—и называли их варварами (вандалы — те же вене­ты), хотя и пользовались их «плодами» культуры!


Под руководством Цезаря войска Рима выиграли войну с бретанскими венетами, которые частично рас­сеялись и осели на Британских островах, но в большей своей массе стали пробиваться к землям своих балтий­ских соплеменников. В пользу такого развития собы­тий говорит то, что у англичан до сих пор распростра­нено имя Рос, а у русских в ходу было старинное имя Британий (житель Британских островов).


Бретанские и балтийские венеты (другая форма их имени венеды) жили в непосредственном соседстве с германскими племенами. Немцы, как известно, назы­вают нас «рус», «руссиш», но не росами. Если форма «рос» унаследована нами от греков, то имя «рус» при­шло в Европу

7

из Малой Азии. Бретанские венеты при­несли его в Центральную Европу, Прибалтику, а впос­ледствии и на берега Днепра.


Знаменитая Певтингерова таблица (дорожная кар­та, относящаяся к первым векам н. э.; названа так по имени владельца) удостоверяет, что в начале первого тысячелетия венеты сосредоточились в двух центрах: в северо-западном Причерноморье и на Балтике. О бал­тийских венетах упоминают Плиний, Тацит (оба жили в I в. н. э.), Птолемей (II в. н. э.). Согласно Тациту, венетов «…скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвига­ются пешими, и притом с большой скоростью; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозках и на коне». С другой стороны, на Певтин– геровой карте они поименованы как «венетты-сарма– ты», что подчеркивает их негерманское происхожде­ние. Еще в прошлом веке была высказана точка зрения, что прибалтийские венеты — славяне. Но они пришли на берега Балтийского моря лишь в VI веке. К тому же позднее название Балтийского моря как Венетского закрепляется лишь за одной его частью — Рижским заливом, то есть опять-таки областью, куда славяне не доходили. А Венетским эту морскую акваторию назы­вают и авторы XVI века Олаус Магнус и Гсрбсрштсйн. Итак, венетов нельзя отождествлять и со славянами. Они древние русы (росы)!


Ванами в скандинавской мифологии называет­ся группа богов плодородия, связанных с аграрными культами, наделенных магическим и пророческим даром и священным миролюбием. Они противостоят другой группе богов — асам во главе с Одином. Вмес­те они образуют высший пантеон скандинавских бо­жеств, который сложился в результате их войны, точ­нее, как итог ассимиляции асами ванов. Своим име­нем ваны напоминают нам о русском Ване и венетах. Мифы северных народов сохранили свидетельство о присутствии наших предков на их землях, и во многом их символические образы даже симпатичнее асов.


Славяне, пришедшие на берега Балтики и принятые венетами как свои кровные родственники, восприня­ли культ бога Ивана и стали называть его Свентовитом. В западнославянской мифологии он стал богом богов, высшим божеством, связанным с войной и победами; его атрибутами были меч, знамя, копья и боевые знаки, изображавшие орла. Идол Свентовита имел четыре го­ловы, что заставляет вспомнить о боге Фанете (гречес­кой параллели русского Вани). Оба эти имени связаны с названием племени венетов, причем слово «Свенто– вит = Се-венто-вит» имеет трехчленную структуру. Пос­ледняя часть заимствована из латинского языка и озна­чает жизнь. Это слово вошло в жизнь славян, когда они входили в состав Римской империи. Вспомогательное слово «сё» имеет значения «сей, вот, это, сие есть», кото­рые никак не влияют на смысл слова, к которому при­страиваются. Аналогом этой «приставки» в английском языке служит определенный артикль «the». Свентовит символизирует жизненную силу племени венетов и в этой своей основополагающей функции полностью тождественен русскому Яру. Со временем славяне стали называть Свентовита более понятными для них имена­ми Световида и Святовита. Точно так же народ венетов «превратился» в письменных источниках в вятичей.


Черноморских венетов Певтингерова карта помеща­ет юго-восточнее Карпат, в междуречье Дуная и Днест­ра. Ранее сведения об этой труппе венедов не привле­кали внимания исследователей, поскольку отсутство­вали археологические доказательства их пребывания на этой территории. Но в настоящее время можно счи­тать, что венеты в низовьях Дуная обрели археологи­ческую плоть. Этих венедов естественно связать с теми борисфенитами, кто отступил под натиском сарматов в Подунавье. Историкам раннего Средневековья они известны под именем антов, народа «бесчисленного и храбрейшего» (Маврикий, VI в.). В IV-VI вв. анты вос­становили контроль над Поднепровьем и северным побережьем Азовского моря. Но в то же самое время, на той же самой территории отмечено присутствие «народа рос» (росомонов)! Ранее мы уже указали на мифологическую связь имен антов и росов. Теперь она обрела историческое содержание.


Анты (они же росомоны) составили первичное ядро Киевской Руси. Иногда их называют еще Причер­номорской Русью. В VI—VIII вв. их союз усилили сла­вянские племена, переселившиеся из Центральной Ев­ропы, а еще позже и балтийские венеды, которых лето­пись называет варяги-русь. Приход потомков Рюрика в Киев знаменовал воссоединение южной и северной ветвей русского народа. Образование древнерусского государства венчает второй период русской истории. Раскол венетского (прарусского) этноса, произошед­ший в результате гибели государства Арсавы, был пре­одолен. Венеты воссоединились на земле прародины их далеких предков — ариев (проторусов). Следующий, третий, этап нашей истории включает уже, собственно, историю Государства Российского от первых Рюрико­вичей до наших дней. Это время возрожденной Русе– ны-Арсавы — державы, которая по праву унаследовала славу древних росов — ариев, антов и венетов.


Интересный и достаточно полный обзор источни­ков по проблеме венетов содержится в недавно вышед­шей книге Павла Тулаева «Венеты: предки славян» (М.: Белые альвы, 2000). Важной заслугой ее автора явля­ется то, что он подробно осветил историю вопроса и упомянул тех историков, которые внесли наибольший вклад в ее разработку. Идею расселения малоазийских венетов на территории Европы впервые в научном контексте начал разрабатывать Василий Никитич Та­тищев (1686-1750). В первой части его «Истории Рос­сийской» есть глава «Иенети, или генети, гети, даки, истры>», где исследуется вопрос о происхождении наших предков. Татищев разделял мнение о принадлежности к числу славян тех «генетов», которые пришли в Европу из Пафлагонии после разгрома Т]х)и. В настоящее вре­мя эта концепция обоснована достаточно убедительно, и академическая традиция не принимает ее исключи­тельно потому, что историки-профессионалы отказы­ваются признать факт миграции ариев и праславян в Средиземноморье еще в III тысячелетии до н. э.


Наша работа, утверждающая факт существования на берегу Средиземного моря во II тысячелетии до н. э. Рус­ского государства, привносит в обсуждение венетской проблемы ту свежую идею, которая может в корне пе­ременить ситуацию. Пафлагония была лишь одним из центров сосредоточения венетов. Другой, не менее зна­чительный по той роли, которую он играл в политике Передней Азии и Ближнего Востока, находился в Палес­тине. Ханаане — это те же ваны или венеты. Не забудем, что Троянская война лишь эпизод в глобальном геопо­литическом конфликте Севера и Юга. Он разгорелся и был затушен «народами моря » через три с лишним де­сятка лет как раз на территории Земли обетованной!


О могуществе и величии средиземноморского го­сударства ванов свидетельствует то, что они подарили титул «ванака» критским царям и титул «ван» китайским императорам (смотри об этом в нашей книге «Предки русских в Древнем мире»). На территории Греции и в Малой Азии арии-ваны стали называться ионийцы, поэ­тому всех иванов (яванов), добравшихся до «запредель­ных» земель, той же Индии, историки именовали грека­ми. Но это полуправда! Это разлетались но миру «оскол­ки» некогда огромной империи иод названием Русь.


Глава 18 УЧАСТЬ ПЛЕННЫХ ТРОЯНЦЕВ


Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода.


Платон


Дух древности был пуст и груб.


Он видел в таинстве страданья.


Лишь ужас — бездыханный труп,


Иль изумленье без сознанья…


II.

Верлен


Во все времена судьба побежденных народов была трагична. Рабство, позорный плен или бесправное су­ществование на правах покорного слуги — вот что ожи­дало оставшихся в живых троянцев. Но ни с чем нельзя сравнить то горе и унижение, которое пережили члены царского дома Приахма. Гомер, а вслед за ним и античные авторы, донесли до нас рассказы о судьбе трех пленен­ных троянок — Гекубы, Кассандры и Андромахи.


Жена Приама Гекуба была дочерью фригийского царя, земли которого располагались к востоку от Трои. Когда на город напали ахейцы, из Фригии прибыл воо­руженный отряд иод предводительством брата Гекубы, Азия. В «Илиаде» Гекуба фигурирует часто, и всегда — это мать, то тревожащаяся за жизнь сыновей, то опла­кивающая их. Гекубе суждено было увидеть, как Ахилл убил ее величественного Гектора и глумился над его трупом. Мирмидонский царь проколол ноги Плетора между пятками и щиколоткой и, продев ремни, при­вязал тело к колеснице. Затем он взошел в колесницу и погнал коней. Пыль поднялась над телом Гектора. И чем быстрее летели кони, тем сильнее билась о зем­лю прекрасная прежде голова Приамида. Наблюдая весь этот ужас, горько рыдала Гекуба:



— Зачем мне жить, если остались одни страданья! Я все потеряла вместе с тобой, сын мой. Ты был моей славой, надеждой жен и мужей троянских. Ты был их богом-хранителем. И тебя отняла у нас смерть!

Горе Геку бы, потерявшей в жестокой войне детей и мужа, не раз привлекало поэтов. В произведениях послегомеровских авторов фигура несчастной матери, которая в поэме Гомера появлялась лишь эпизодичес­ки, поднимается до трагических высот и становится символом горя и страданий всех матерей. Афинянин Еврипид посвятил жене Приама одну из лучших своих трагедий — «Гекуба». В этом сочинении он разработал предания и мифы, не только не упоминаемые в «Илиа­де», но и противоречащие тому, о чем сообщает гоме­ровская поэма.

В основу трагедии положен эпизод, последовавший за взятием Трои. Ахейцы находятся на пути к дому, они переплыли Геллеспонт и разбили лагерь на фракий­ском берегу. Гекуба, как пленница Агамемнона, тоже среди них. Действие трагедии начинается с появления около одной из палаток призрака молодого человека. Он говорит:

— Я пришел из страны мертвых, из царства Аида. Я — Полидор, рожденный Приамом и дочерью Киссея Гекубой. Когда к твердыням Илиона подошло ахейское войско, отец отправил меня из троянской земли в дом своего друга, фракийского царя Полиместора, в чьем владении находится полуостров Херсонес. Отец тайно дал мне немало золота, чтобы в случае падения Илиона я не знал нужды. Он потому отослал меня из Трои, что я был самым младшим из его детей и ни меча, ни тяже­лых доспехов держать еще не мог. Пока не пала Т]роя, Полиместор всячески оберегал меня и лелеял, но как только отчий очаг был уничтожен, он, возжаждав зо­лота, лишил меня жизни и бросил в морскую пучину. С тех пор меня носят волны прилива и отлива. Нет у меня могилы, и никто не оплакал мою смерть. Но вот, покинув телесную оболочку, я третий день ношусь при­зраком у берегов Херсонеса. И столько же дней томит­ся здесь увезенная из Трои моя мать. Ахейцев же здесь задерживает призрак Ахилла, который, поднявшись из могилы, потребовал, чтобы они принесли в жертву ему еще одну из пленниц, мою сестру Поликсену. Он ждет своей доли в дележе и ждет не напрасно — его друзья принесут почившему желанную жертву. Еще сегодня моя сестра погибнет, а моя мать увидит трупы сразу цвух своих детей: труп моей несчастной сестры и мой.

Так говорит призрак Полидора. Стоит поразмыс­лить над его рассказом. «Илиада» весьма выразительно описывает смерть Полидора, убитого в сражении са­мим Ахиллом. Копье пронзило тело троянца насквозь, и, падая, он держал в руках свои внутренности. Драма­тург оставляет без внимания этот эпизод, точно так же, как игнорирует сообщение поэмы о том, что матерью

Полидора была не Гекуба, а одна из наложниц Приама, Лаотоя. (О том, что Полидор рожден Лаотоей, говорит его родной брат Ликаон в тот момент, когда он молит Ахилла даровать ему жизнь.) И в то же время, в полном согласии с «Илиадой», Еврипид утверждает, что Поли­дор — младший сын Приама. И еще одно наблюдение: «Илиада» сообщает, что Гекуба была дочерью фригий­ского царя Диманта, драматург же делает ее дочерью Киссея. Расхождения у Гомера и Еврипида действи­тельно есть, но считать, что они возникли либо в ре­зультате недостаточной осведомленности, либо как плод фантазии автора трагедии, не приходится. Еври­пид великолепно знал «Илиаду». Он, однако, посчитал, что для его трагедии больше подходит другой вариант мифа, распространенный, по всей вероятности, среди греческих колонистов на побережье Фракии.

Призрак Полидора предупреждает об опасности, грозящей его сестре Поликсене. В «Илиаде» ничего не говорится о существовании у Приама и Гекубы дочери с таким именем. Однако образ Поликсены и история ее гибели придуманы не Еврипидом. В VII в. до п. э. была написана поэма «Разрушение Трои», где описы­вались последние часы города и судьба семьи Приама. Последняя фраза этой поэмы, известной нам только в позднейшем изложении, звучит так: «Ахейцы после сожжения города убивают Поликсену как жертву над могилой Ахилла».

Согласно постгомеровским преданиям, родители Поликсены обещали отдать ее в жены Ахиллу. О том, как они познакомились, существует множество версий: то ли Ахилл увидел девушку, когда подстерегал ее брата Троила у источника вблизи Трои; то ли Приам взял ее с собой к Ахиллу, когда приходил с просьбой отдать ему тело Гектора (это решительно противоречит «Илиаде», где сказано, что Приам пришел один). По третьей вер­сии, Ахилл увидел Поликсену на каком-то празднест­ве, влюбился в нее и был готов отплыть на родину или даже перейти на сторону троянцев, если ему отдадут Поликсену. Однако во время переговоров о свадьбе, на которые он пришел безоружным, Ахилл был убит стрелой, пущенной Парисом. Эта развязка, кстати, не­сет в себе и глубинный политический подтекст: арий­цам-северянам крайне невыгодно было бы, если бы независимый от них Ахилл воцарился в Т]рое. Парис вынужден убить Пелида даже ценой новых страданий и гибели троянцев.

Но вернемся к Поликсене. Многие античные авто­ры посвятили ей свои произведения, но самое выра­зительное и поэтичное описание ее последних минут содержится в уже упоминавшейся трагедии Еврипида.

Все произошло именно так, как предсказывала тень Полидора. Одиссей, придя в покои Гекубы, сооб­щает ей:

О женщина, решение дружины И приговор ты, верно, знаешь наш. На всякий случай вот он: рати греков Угодно, чтоб рожденная тобой Царевна Поликсена на вершине Ахиллова кургана умерла, Заколота ножом.

Напрасны были мольбы матери о хмилосердии, тщетно рыдала Гекуба, просившая не отнимать у нее дочь, ее последнюю отраду. Поликсена же не столько горевала о себе, сколько оплакивала страдания матери. Для гордой царевны смерть была избавлением от рабства.

Рабыня я… Одно уж это имя, Которое ношу я, ненавистно: В нем спит желанье смерти… Уводи же И кончите со мною, Одиссей.

О том, как стоически Поликсена приняла смерть на могиле Ахилла, Гекубе рассказал глашатай Талфибий:


— Громада сил ахейских у холма Ахиллова, где дочь твою для жертвы Готовили, блистала полнотою.

Пелидов сын, касался руки Царевниной, на холм ее поставил.


Я, как тебя, теперь их видел. Шли


И юноши отборные за ними,


Чтоб твоего детеныша держать


В минуту содроганий Следом кубок


Из золота литой и полный царь, Обеими руками взяв сначала,


Потом одной возносит и отцу Готовится свершить он возлиянье.


Он знаком мне велит призвать народ К молчанию, а я в ряды вмешавшись, Так говорю: «Молчание… молчи, Ахейский люд… Молчите все…» Толпа Застыла, как под штилем… Зазвучали Слова Неоптолема: «О Пелид, О мой отец, те чары, что приводят


К нам мертвецов, ты не отринь. Явись Ты девичьей напиться крови чистой; То войска дар и сына. Ты ж за это Открой дорогу кораблям, узду


От них вручи ахейцам, чтобы легок Наш был возврат и всем увидеть дом!» Так вот слова его. А войско кликом Венчало их. Тут, взявшись за эфес, Царь меч извлек сияющий. А свите Отборной он кивает, чтоб схватила Она юницу. Ею царский знак


Уловлен был, и речь ее ответом


Была к толпе: «Вы, Аргоса сыны,


Что город мой разрушили! Своею


Я умираю волей. Пусть никто


Меня не держит. Я подставлю горло Без трепета. Но дайте умереть Свободною. Богами заклинаю,


Как и была свободна я. Сойти Рабынею к теням царевне стыдно».



И смутный гул покрыл слова. А царь Агамемнон сказал: «Освободите».


И, царское принявши слово, дочь Приамова — от самого плеча


И по пояс свой пеплос разорвала,


Являя грудь прекрасней изваянной. Потом, к земле склонив колено, так Сказала нам она отважно: «Вот,


О юноша, вот — грудь моя, коль хочешь Разить ее, ударь; а если шеи


Возжаждал нож, — мое открыто горло». И, жалостью объят, Неоптолем, Невольной волей движимый, дыханью Ударом быстрым пресекает путь. Потоком кровь из раны льется. Дева ж — Последний луч — старается упасть Пристойно и скрывает, умирая,


То, что должно быть тайной для мужей.


Когда Еврипид писал о смерти Поликсены, прошло уже много веков с тех пор, как в Элладе не приносили ни богам, ни простым усопшим человеческие жертвы. Но в те времена, когда шла Троянская война и создава­лись древнейшие песни «Илиады», было иначе.


О смерти Поликсены рассказывает первая часть тра­гедии Еврипида. Вторая же целиком связана с Гекубой. Ее горе усугубляется вдвойне, когда служанки, отправив­шиеся омывать тело ее дочери, внезапно обнаружива­ют прибитый к берегу труп Полидора. Несчастная мать припоминает мрачный сон, из которого она узнала, что убийцей ее сына является Полиместор. С разрешения Агамемнона служанки идут в лагерь ахейцев и вызывают Полиместора с детьми к бывшей троянской царице. С по­мощью троянских пленниц Гекуба совершает страшную месть: женщины на глазах у отца убивают двух сыновей Полиместора, а потом выкалывают у него глаза.


Трагедия заканчивается удивительным пророчест­вом. Обезумевший от боли и мести Полиместор пред­рекает, что Гекуба станет «огненной собакой», а ее мо­гилу назовут «Курганом псицы» (один из курганов Хер– сонесского полуострова действительно долгое время называли так). Еврипид здесь основывает свой рассказ на мифе, по которому несчастная женщина преврати­лась в собаку. Но и в этом случае, как во многих других, существовали варианты мифа. По одному — это превра­щение произошло на корабле, отвозившем Гекубу в Эл­ладу; по другому — в тот момент, когда Гекуба бежала от друзей Полиместора, жаждавших отомстить за фракий­ского царя. Есть еще и третий вариант: возмущенные ее жестоким поступком, ахейцы забросали ее камнями.


Из всех дочерей, которых Гекуба родила Приаму, на­иболее известной была Кассандра. Она отличалась не только даром провидения, но и редкостной красотой, за которую ее полюбил Аполлон (собственно, он и на­делил ее пророческим даром). Но когда она отказала ему во взаимности, Аполлон отомстил ей тем, что люди перестали верить ее предсказаниям. Для ТЈюи это сыг­рало роковую роль, так как все пророчества Кассандры о родном городе, все ее предупреждения сбылись — начиная от предвидения несчастий, которые прине­сет всем Парис, до предупреждения, что «троянский конь» является вестником гибели города. Из смертных людей взаимности Кассандры добивался ликийский герой Отрионей, который пообещал изгнать ахейцев из Троады, если Приам отдаст ему девушку в жены. Од­нако Отрионей пал в поединке с Идоменеем, царем Крита, а Кассандра так и осталась незамужней.


После взятия Трои Кассандрой насильно овладел Аякс Оилид, а затем при дележе добычи она досталась Агамемнону, который привез ее в Микены вместе с близнецами Теледамом и Пелопом, которых успела ро­дить ему Кассандра. Но в первый же вечер пребывания на греческой земле и Кассандра, и Агамемнон, и их дети стали жертвой коварного убийства. На пиру в честь их прибытия Кассандра была убита по приказу Эгисфа; по другой версии, ее убила своими руками Клитемнестра.


Из трех пленниц, о которых мы договорились вести речь, только Андромаха сумела выжить. Но испытания, выпавшие на ее долю, были не менее тяжелыми. Жена Гектора — самый светлый, самый запоминающийся жен­ский образ «Илиады». Если Елена — это воплощенная красота, то Андромаха — это вечная женственность. Ее любовь к Гектору не знает границ. «Ты для меня, Гектор, все — и отец, и мать, и брат, и милый муж! — признается она ему. — Сжалься надо мною и останься с нами на баш­не. Не сделай сына сиротой, а меня — вдовой. Поставь воинов у смоковницы: там легче всего подойти к городу

и ворваться на его стены. Уже трижды с той стороны к городу подступали герои — оба Аякса, Идоменей и дру­гие». Но Гектор отвечал жене: «И я тревожусь не меньше тебя, супруга! Но стыдно мне будет перед каждым тро­янцем и троянкой, если я, как трус, останусь здесь и не вступлю в бой. Я знаю — это мне подсказывают и душа и сердце — настанет день, и погибнет священная Троя, погибнет копьеносец Приам и его народ. Меня сокруша­ет грядущее горе, гибель Приама, матери Гекубы, смерть возлюбленных братьев, юношей храбрых, которые будут убиты разъяренными врагами. Но больше всего меня уд­ручает твое горе, супруга! Кто-нибудь из ахейцев лишит тебя свободы, и ты, проливающая слезы, будешь жить в Аргосе, как невольница, будешь ткать для своей госпожи, носить воду из источников. Ты будешь горько роптать в душе, но жестокая судьба заставит тебя это делать». Так говорил Гектор, предвидя печальную участь своей семьи.


Судьба только в одном пощадила несчастную Ан­дромаху: она не увидела смертельной схватки своего мужа с Ахиллом. В то время она ткала яркую ткань и вы­шивала на ней цветные узоры, а прислужницы развели огонь, чтобы Гектор мог омыться теплой водой, когда возвратится из боя. Но услышав крики и вопли со сто­роны башни, Андромаха, не медля ни минуты, выбежа­ла из дома, быстро взошла на башню и, про тиснувшись через толпу, стала у стены. И не было в мире более нее убитой горем женщины, когда она разглядела безжиз­ненное тело Гектора, безжалостно волочимое конями к стану ахейцев. Позднее, когда Приам выкупил тело сына и привез его в Трою, Андромаха, оплакивая по­койного мужа, причитала: «Рано ты погиб, мой супруг! Рано оставил меня вдовой. А сын, которому мы даро­вали жизнь? Он не станет юношей. Прежде до основа­ния будет разрушена Троя, потому что ты, ее защитник, опора жен и младенцев, пал в сражении. Скоро нас всех повезут на судах в неволю. Со всеми повезут и меня, и мое чадо. Там ты, мой сын, будешь служить суровому господину. А может быть, кто-нибудь из ахейцев схва­тит тебя за руку и сбросит с башни на землю, чтобы отомстить за смерть брата, отца или сына, сраженного в битвах с Гектором…»


Андромаха не напрасно опасалась за своего единс­твенного сына Астианакса. Неоптолем сбросил мла­денца с крепостной стены. Сама же Андромаха стала его рабыней. Неоптолем увез ее в свое царство. По од­ной версии, это была родина Ахилла Фтия в Фессалии, по другим — Эпир па Адриатическом море. Там Анд­ромаха родила Неоптолему сына Молосса. Выносить в своем чреве ребенка глубоко ненавистного ей, пре­зренного детоубийцы — уже само по себе тяжелейшее испытание. Но, мало того, жена Неоптолема — Герми– она, дочь Менелая и Елены, — возненавидела Андро­маху, поскольку так и не смогла подарить сыну Ахилла наследника или наследницу.


Этот миф вдохновил Еврипида, и он сочинил траге­дию «Андромаха». Она повествует о той страшной ми­нуте, когда рабыне ^тдромахе грозила смерть от руки Гермионы. Это происходило в то время, когда Неопто­лем уехал к оракулу Аполлона в Дельфах. Его ревнивая жена решила, что настал подходящиймомент, чтобы избавиться от соперницы. Но Андромаха, чувствуя, что ей грозит опасность, спряталась в алтаре богини Фетиды, матери Ахилла. Одинокой вдове некому было помочь. Она, правда, тайно уведомила отца Ахилла, Пелея, о грозящей ей опасности, но тот, к сожалению, жил далеко.


Между тем Гермиона угрозами и оскорблениями хо­тела заставить Андромаху покинуть алтарь:



—    Этот золотой убор на моих волосах и эти яркие одежды я получила не здесь. Я привезла их с собой. Мой отец, Менелай, подарил мне все это с богатым приданым. Он хотел, чтобы я могла одеться, как подо­бает свободной женщине. Ты же всего лишь невольни­ца, часть добычи, взятой на войне. И ты еще мечтаешь захватить мой дом и выгнать меня! Это из-за твоих чар меня ненавидит муж! И в том, что я бесплодна, тоже ты виновата! Азиатские женщины способны на такое! Но я тебе этого не прощу. Ты умрешь, и тебе не поможет алтарь Фетиды. А если даже кто-нибудь из богов или людей тебя спасет, тебе все равно следует отбросить свою гордость, которая подобает только свободным. Ты должна покориться, пасть к моим ногам, убирать и мыть мой дом! Ты должна, наконец, понять, где на­ходишься! Здесь нет Гектора, нет Приама и его золота. Это эллинский город. А ты? Как ты поступаешь? Дошло уже до того, что ты спишь с сыном человека, убившего твоего мужа, и рожаешь ему детей!

Эти слова не заставили Андромаху покинуть алтарь. И Гермиона отошла, бросив таинственную угрозу:

—    Ты все равно уйдешь отсюда, даже если вокруг потечет расплавленный свинец!

На все оскорбления и угрозы противницы Андро­маха печально отвечала:



—    Как ужасно, что боги дали нам средство от ядо­витых змей, но никто не нашел лекарства против того, что страшнее змеи и огня, — против злой женщины.

Гермионе помогал ее отец Менелай, который при­вел к алтарю сына Андромахи от Неоптолема и поста­вил перед его матерью условие:

—   Выбирай, кто должен погибнуть: ты или ребенок.

Мать выбрала смерть для себя. Она вышла из алтаря, и тогда коварный Менелай проговорил:

— Погибнете вы оба — и ты, и ребенок!

Тщетны были мольбы, и все случилось бы так, как задумали заговорщики, но в самый последний момент появился Пелей и спас Андромаху с сыном. Теперь настал черед Гермионы трепетать за свою жизнь: что с ней будет, когда вернется Неоптолем и все узнает? В страхе она бежала в Спарту, в дом своих родителей. Помог ей в этом сын Агамемнона Орест, с которым она была некогда обручена. Он же организовал и пре­дательское убийство Неоптолема в Дельфах. Андрома­ха снова осталась беззащитной, но ее пожалела богиня Фетида. По ее повелению Андромаха уехала на запад, в Эпир, и там стала женой брата Гектора, Гелена.

Разумеется, мифы — это не история, тем более, что и Гомер, и Еврипид поэтически разукрасили известные им предания. Но, тем не менее, местом воссоединения двух знаменитых троянцев названа вполне определен­ная область — Эпир. А там, как мы помним, проживали пеласги, один из «народов моря»! Мифы — мифами, а историческая картина вырисовывается более чем ясно. «Народы моря» были друзьями и союзниками троян­цев, это одна из ключевых идей нашей реконструкции истории Троянской войны, и она получила еще одно подтверждение.

Но как Андромахе удалось воссоединиться с Геле– ном? Гелен, сын Приама, имел много достоинств. Сам Гектор уважал его и считался с его мнением, тем более, что Гелен обладал даром предвидения и умел, как ник­то другой, предсказывать будущее по полету птиц.

Как мы помним, единоборство Менелая с Парисом закончилось чудесным образом: Парис просто-напросто исчез с поля боя, потому что Афродита перенесла его в безопасное место. Столь необычное завершение «дуэли» двух героев разожгло страсти воинов, и они вступили в битву. Ахейцы, предводительствуемые Диомедом, напи­рали на ряды троянцев и стали теснить их. Тогда Гелен, разыскав на поле боя Гектора и Энея, дал им такой совет:

—    Гектор! Эней! Вы больше других заботитесь о тро­янском народе. Станьте же здесь и удерживайте у ворот бегущих воинов, пока они, на посмеяние врагам, не бросились в объятия своих жен. Мы с Энееем останем­ся здесь и будем сражаться с ахейцами. Ты же, Гектор, поспеши в Илион к нашей матери. Пусть она соберет благородных троянок и пойдет с ними в храм Афины Паллады, пусть положит на колени Афины прекрас­ный покров, лучший из всех, какие хранятся в царском доме, и принесет в жертву двенадцать однолетних ко­ров, которые не ходили под ярмом. Может быть, боги­ня смилуется, пожалеет жен и невинных младенцев и отразит Диомеда, храбрейшего из ахейцев, с которым никто не сравнится в мужестве.

Гектор поступил так, как советовал ему брат. Ког­да же он вернулся на ратное поле, где по-прежнему ки­пело сражение, его вновь отыскал Гелен. Знаменитый прорицатель предугадал волю светлоокой Афины и сребролукого Феба Аполлона — прекратить на время битву, а Гектору вступить в единоборство с кем-нибудь из ахейских героев. Обращаясь к брату, он сказал:

—    Гектор, сын Приама! Дай повеленье всем троян­цам и всем данайцам прекратить бой. А сам вызывай храбрейшего из данайцев на поединок. Пусть он вый­дет сразиться с тобою один на один. Ныне, слышал я слова небожителей, тебе не судьба умереть.

Гелен был не только прорицателем и советчиком, но и доблестным воином: он всегда носил огромную фракийскую саблю. В одной из битв 1Ъген поразил в висок Деипира. При виде этого «жалость взяла» Мене­лая. Он выступил вперед, угрожая Гелену острым копь­ем. Т]роянец же натянул лук, но пернатая стрела отлете­ла от лат героя. В ответ Менелай бросил копье и попал в руку Явлена, в которой тот держал лук. Пройдя через ладонь насквозь, оно пригвоздило ладонь к луку. Ране­ный Гелен, убегая от смерти, обратился за помощью к своим друзьям: рука его висела, а копье волочилось сзади. Тогда оруженосец Агенор извлек копье и пере­вязал ему рану «мягкой повязкой».

Так говорит о Гелене «Илиада». В позднейших гречес­ких легендах и поэмах этот сын Приама играет более важную роль, хотя не всегда представлен в выгодном свете. После смерти Александра прекрасная Елена стала женой Деифоба. Так повелел царь Приам, хотя на руку Елены претендовал и Гелен. Обиженный таким решени­ем отца, знаменитый прорицатель заявил, что не будет больше защищать неблагодарный город, покинул Трою и поселился в лесу на горе Иде. Там его нашли послы ахейцев во главе с Одиссесм. Он понадобился им, пос­кольку жрец и прорицатель Калхас объявил грекам, что один лишь Гелен знает, как надо действовать ахейцам, чтобы пала Троя. Одиссей выведал у Гелена эту тайну. Гелен предсказал грекам, что Троя будет взята только с помощью Филоктета и Неоптолема, и те были достав­лены в стан ахейцев (этот миф противоречит тому, что Париса убил Филоктет). По одному из вариантов леген­ды, именно Гелен посоветовал ахейцам построить дере­вянного коня и поместить туда отважных воинов.

Гелен пользовался у ахейцев доброй славой еще и потому, что с самого начала предупреждал троянцев о бедствиях, которые повлечет за собой поездка в Спар­ту. Согласно мифам, единодушным в этом вопросе, за­хватив Трою и ее окрестности, победители даровали Гелену жизнь. Но о дальнейшей судьбе прорицателя легенды рассказывают по-разному. Одни сообщают, будто Гелен с группой троянцев поселился на острове Херсонесе, то есть на противоположном берегу Гел­леспонта. Другие рисуют его судьбу более мрачными красками: будто после дележа добычи Гелен вместе с вдовой Гектора Андромахой достался сыну Ахилла Неоптолему. Став рабом, Гелен верно служил своему гос­подину, а после смерти Неоптолема получил во владе­ние земли на берегу Адриатического моря, женился на Андромахе и основал город Буфрот — напротив ост­рова, который сейчас носит название Корфу.

У Андромахи от Неоптолема было трое сыновей, в том числе Молосс, о котором повествовал Еврипид, и Пергам. После смерти Гелена Андромаха вернулась в свою родную Мизию, где Пергам основал город, на­званный его именем. Молосс был царем народа мо– лоссов в Эпире. Относительно имени и судьбы треть­его сына традиция умалчивает. Но вот что интересно. Александр Македонский возводил свой род к Ахиллу, то есть к одному из сыновей Андромахи и Неоптоле­ма! Для всех, кто считает себя причастным к судьбе троянцев и тавроскифов, это весьма вдохновляющий факт…

Итак, нам открылся еще один маршрут проникно­вения троянцев в Европу. Поначалу плененный и по­павший в рабство, Гелен сумел стать царем в Эпире. Интересный вариант рассказа о судьбе других троян­цев, оказавшихся в рабстве у греков, приводит Галь– фрид Монмутский (автор XII века) в своей «Истории бриттов». На основании сведений, содержащихся в древних валлийских книгах, и устных легенд, писатель попытался восстановить историю появления на Бри­танских островах древнего племени бриттов. Вкратце она такова. Внук Энея Брут нечаянно убил на охоте своего отца, и за это был изгнан из Альба Лонги (город в Италии, основанный сыном Энея Юлом). Странствуя по свету, он попал в Грецию, где встретился с теми тро­янцами, которые были вывезены сюда в качестве ра­бов. Брут организовал и возглавил восстание троянцев против своих угнетателей, в результате которого был захвачен в плен сам греческий царь. В уплату за свою свободу он обязался предоставить троянцам корабли и снарядить их всем необходимым для дальнего плава­ния. Цель плавания указала Бруту богиня Диана, явив­шаяся ему во сне:

Там, где солнца закат, о Брут, за царствами галлов,


Средь Океана лежит остров, водой окружен.


Остров тот средь зыбей гигантами был обитаем,


Пуст он ныне и ждет, чтоб заселили его


Люди твои; поспеши — и незыблемой станет твердыней,


Трою вторую в нем дети твои обретут.


Здесь от потомков твоих народятся цари, и подвластен


Будет этим царям круг весь земной и морской.


Речь здесь идет о Британии, к которой и отправились наши путешественники. Но вот что любопытно. Гальфрид Монмутский сообщает, что, сделав промежуточ­ную стоянку на побережье Тирренского моря, спутники Брута встретили здесь четыре колена потомков троянс­ких изгнанников. В память об этом центральная область Калабрии в античное время называлась Бруттий!


Далее в путь отправилась уже объединенная груп­пировка троянцев. Обогнув побережье Испании, они вошли в устье Луары (запад Франции), но встрети­лись с вооруженным сопротивлением местных галль­ских племен. По-видимому, часть троянцев осталась в Галлии (сам Гальфрид об этом, правда, не говорит) и основала город Тур, но другая их «половина» решила все-таки довериться предсказанию богини и отплыла в сторону Британии. Нельзя не отметить совпадение на­званий местностей, которые троянцы выбирали свои­ми «перевалочными» пунктами:


Бруттий –> Бретань (полуостров во Франции) Британия


Все эти географические топонимы, безусловно, родс­твенны и соотносятся с именем народа бритгов. Мы склонны считать, что первая согласная во всех этих сло­вах является сокращением слова «бё» (английское «be») — быть, есть. В такой интерпретации этноним «бритты» можно соотнести с ретами или рутенами (русенами), имена Бруттий — с Рутием (Русием), Бретань — Ретань (Рязань!), Британия — Рутения. На западе Англии, в Уэльсе и близ берега Ирландского моря можно найти топонимы, связанные с рутенами, в частости — Русин (Сев. Уэльс), Рос на юге полуострова. Это напрямую указывает на ос­воение рутенами берегов Британии. К галльским рутенам средневековые авторы часто применяли эпитет «флави рутены», то есть «рыжие рутены». Но это отличительный признак ирландцев! Среди народов Западной Европы данное прозвище более другах подходит к ним, они по­томки бриттов-рутенов и очень близки по духу русским.


Итак галльские рутены и бритты — это разные «ос­колки» потомков троянцев (жителей Средиземноморс­кой Руси!), переселившихся в Европу. Не случайно каж­дое из этих племен имело в числе своих соседей венетов. Союзные отношения рутенов и бриттов сохранялись и в более поздние времена. Вождь рутенов Хольдер упоми­нается в «Истории бриттов» как союзник легендарного короля Артура, прообразы которого уходят в V-V1 века. В более поздние времена рутены были покорены фран­ками, а бритты — англами и саксами. 1е же из них, кто не покорился завоевателям, пробивались к своим сороди­чам — балтийским венетам — морским путем.


Глава 19


МИФ ОБ ЭНЕЕ И ТАЙНА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЭТРУСКОВ


Какие пристани, Эней, Эней, Найдешь ты взором пристально-прилежным?


С каким товарищем, бродягой нежным, Взмутишь голубизну седых морей?


Забудешь ты пылающую Трою


И скажешь: «Город на крови построю".


М.Кузмин, "Эней"


Эней был сыном дарданского царя Анхиза и богини любви и красоты Афродиты. Смелый, могучий, отваж­ный и рассудительный, мужественно красивый Эней обладал всеми предпосылками для того, чтобы стать ис­ключительной фигурой в греческом эпосе. Выделялся он среди других героев и своим происхождением. Его матерью была богиня, перед которой никто не мог ус­тоять, а предком по отцовской линии (хотя и в седьмом колене) был сам Зевс. Сыном Зевса был Дардан, основа­тель Дардании и рода, который правил в ней до конца Троянской войны. При внуке Дардана, Тросе, этот род разделился на две ветви: ветвь Ассарака (старшего сына Троса) правила Дарданией, из которой выделилась Троада со столицей Троей, которую заложил Ил, родона­чальник младшей ветви Дарданидов. Эней связал свою судьбу с судьбой троянцев: после сына Приама Гектора Эней был самым самоотверженным защитником Трои. Он женился на дочери Приама Креусе, которая родила ему сына Аскания (Юла), и взял в Трою своего отца Анхиза. Троянский народ почитал Энея как бога.


В боях на троянской равнине Эней совершил много подвигов. В числе убитых им ахейцев был вождь фес– салийского войска Медонт и вождь афинского войска Иас. Эней не побоялся вступить в поединок с могучим критским царем Идоменеем и даже со славнейшим ахейским героем Ахиллом. После низвержения Патрокла Эней с Гектором заставили греков искать спасения в своем лагере у моря. Что правда, то правда — в бою его всегда хранили (а в поединках с Диомедом и Ахил­лом и вовсе спасли) всемогущие боги, особенно его мать Афродита, но в этом он не отличался от друг их бойцов, тоже имевших божественных предков. Энея справедливо называли «гордостью храбрых дарданцев», «героем, премногих славнейшим». Однако лич­ный героизм Энея, так же как героизм Гектора и всех троянцев, не мог предотвратить падения Трои.


Судьба, обрекшая Трою на гибель, предназначала Энею спасение, и боги, выручавшие дарданца, были не более чем ее исполнителями. Ему было суждено сохра­нить род Дардана, править троянским народом и пере­дать власть своим потомкам. Из всех троянских вождей только Энею и Антенору удалось спастись из горевшей Трои. Эней вывел из города отца Анхиза и сына Аскания. Но свою жену Креусу ему не удалось найти: она таинственно исчезла.


Историю странствий Энея и его спутников описал Вергилий в своей поэме «Энеида». После падения Трои Эней удалился на гору Иду, взяв с собою престарело­го своего отца Анхиза, сына Аскания и изображения богов — покровителей Приамова града. Всю зиму он с остатками троянского народа, собравшегося к нему, строил корабли, а с наступлением весны пустился на них искать нового отечества себе и троянцам. Понача­лу пристали они к лежащему напротив Трои фракий­скому берегу и хотели уже здесь остаться, построив себе город, но вынуждены были покинуть это место вследствие несчастного предзнаменования. Однажды, когда Эней, готовясь принести жертвы богам, покро­вителям нового города, хотел украсить алтари моло­дыми деревцами и пошел за ними в близлежащий лес, то увидел неслыханное, страшное чудо — с корней вы­таскиваемых им деревцев падали капли сгустившейся черной крови. Приступив же к третьему деревцу, Эней услышал жалобный вопль, и голос откуда-то из глубин земли проговорил: «О, за что ты разрываешь мое тело на части? Оставь мертвых в покое, не пятнай кровью своих невинных рук и беги из этой страны — жесто­кой и корыстолюбивой! Я сын Приама, Полидор, уби­тый Полиместором. На самом этом месте пал я, про­нзенный тучею копий; из них выросли деревья, кото­рые ты видишь!» Пораженный ужасом, Эней поспешил обратно в город и возвестил о виденном своему отцу и другим вождям. Все тотчас же решили покинуть эту беззаконную страну и отплыли из нее, предварительно успокоив жертвоприношением душу Полидора.


Долгих семь лет странствовал Эней по Эгейскому, Ионическому и Тирренскому морям, посетил нема­ло стран и претерпел немало превратностей судьбы. На Крите беженцы чуть было не стали жертвой моро­вой язвы. В Ионийском море, на одном из островов, они пережили нападение ужасных гарпий. Бой был страшным, но троянцы отбились. Но напоследок одна из гарпий, Делена, села на вершину скалы и зловеще воскликнула: «Хотите изгнать нас из нашей земли? Слу­шайте, что с вами будет за это. Вы достигнете Италии, как вам сказано, но прежде чем построите себе город, там вас постигнет страшнейший голод, так что вы при­нуждены будете грызть самые столы за недостатком пищи!» Сказав это, гарпия улетела в лес. Приведенные в уныние этим предсказанием, троянцы прибегли с мо­литвою к богам, прося отвратить грозящее бедствие, и поспешно оставили негостеприимный остров. Далее, миновав царство ненавистного им Одиссея, они, двига­ясь вдоль западного берега Греции, доплыли до Эпира. Здесь троянцы с удивлением узнали, что в этой земле над греками царствует Гелен, сын Приама, женатый на Андромахе, супруге Гектора. Эней отправился в ближай­ший город, ибо очень желал увидеться со своим ста­ринным другом. Не доходя до города, в роще встретил он Андромаху, совершавшую возлияние богам в память дорогого ей Гектора. Пока они разговаривали, пришел Гелен и провел дорогого гостя к себе в город, который построил по образцу своей родной Трои. Остальных троянцев, оставшихся на пристани, также пригласили в город, где их угощали в продолжение многих дней. Перед отъездом Гелен, а он был прорицатель, предска­зал, какие еще предстоят им опасности в пути, а затем отпустил, одарив богатыми подарками. Плыть им далее надо было вдоль восточного берега Италии, к югу, что­бы, обогнув ее, снова повернуть на север, поскольку, по предсказанию Гелена, место, предназначенное троян­цам, было на западном берегу Италии, на Тибре.


Спустившись к югу, они, по совету прорицателя, при­стали к восточному берегу Сицилии, близ Этны, минуя


Сицилийский пролив, так как там грозили бедою Сцил­ла и Харибда. Когда троянцы стали на якорь, из близле­жащего леса на берегу выбежало вдруг какое-то сущес­тво, едва имеющее человеческое подобие, исхудавшее и в нищенском одеянии. О себе человек объявил, что он – один из спутников Одиссея и был случайно забыт в этой стране и с тех пор, боясь страшных циклопов, постоянно скрывался в лесах. Мы уже знаем, что эта страна находилась на Сицилии или в непосредствен­ной близости от нее. Троянцы, забыв старую вражду, сжалились над несчастным и взяли его к себе. Но пока они слушали рассказ чужеземца, вдруг на скале появил­ся гигант Полифем со своим стадом. Он был слеп и шел, ощупывая дорогу не палкой, но целою сосною. Дойдя до берега моря, он омыл свой выжженный глаз, стеная и скрежеща зубами от боли, потом вошел в воду — она не доходила ему даже до пояса. Храня глубочайшую ти­шину; троянцы поспешно обрезали якорные канаты и пустились бежать. Слепой великан, услыша шум весел, бросился вслед за кораблями, но не смог их догнать. Из всего этого рассказа мы можем сделать твердый вы­вод, что отношения троянцев с циклопами («народами моря») не были враждебными: просто троянцы поняли, что заехали в гости не вовремя.


От земли циклонов Эней и его спутники направи­лись к югу, обогнули Сицилию и доплыли до западной оконечности острова, где поселился их соотечествен­ник Ацест. Он дружелюбно принял путешественников и долго не отпускал их. Здесь, к величайшему горю Энея, умер его отец Анхиз.


Схоронив отца, снова отправился в путь Эней, но жестокая буря унесла его далеко от европейского бере­га, к Ливии, где дарданский царь встретил свою мать — богиню Венеру (римскую Афродиту). Она поведала ему, что находится он вблизи города Карфагена, а зем­ля вокруг населена ливийцами. В Карфагене властвует царица Дидона. Гонимая братом, бежала она со свои­ми друзьями из финикийской страны, из города Тира. Купив землю у ливийских вождей, Дидона выстроила новый город. Эней несказанно удивился громадным постройкам, домам, улицам, выложенным камнем. Везде кипела шумная деятельность: возводились сте­ны, воздвигались бойницы. Одни работающие таскали тяжелые камни, другие тесали колонны для украшения театра. В одном месте начали строить основание но­вого дома, в другом рыли гавань. «О счастливые люди, вы уже создаете стены вашего города!» — воскликнул Эней, глядя на зубчатые стены. Посреди города, в не­большой рощице, воздвигнут был великолепный храм богине Юноне (римская параллель греческой Геры). Подойдя к нему. Эней поразился, разглядев целый ряд картин, изображавших и геройские битвы, и страдания троянцев. Радостно ему стало, что карфагенцы сочувс­твуют его народу. Пока он любовался картинами, при­шла царица Дидона в сопровождении вооруженных юношей, красотою и станом подобная Венере. Она со­чувственно отнеслась к спутникам Энея, попросившим у нее убежища и помощи в ремонте кораблей. «Кто не знает, — сказала она, — великого Энея, прекрасной Трои и ее печальной судьбы? Мы не так далеко живем от остального мира, чтоб не слыхать о вашей славе, и сердца наши не так жестоки, чтоб не сочувствовать пе­чальной вашей участи».


Дидона пригласила гостей на пир. Когда же среди веселого говора пирующих стали разносить кубки и Эней начал рассказывать, но просьбе царицы, о судь­бе Трои и своих скитаниях, в сердце Дидоны проник­ла пламенная любовь к герою. Чем больше глядела на него царица, тем больше разгоралась страсть в ее гру­ди. Эней не остался равнодушным к чувствам Дидоны, но по велению богов должен был снова отправиться в путь. Эней приказал тайно подготовить флот к отплы­тию. Глухой к мольбам и упрекам Дидоны, он твердо взошел на свой корабль и навсегда покинул берег Кар­фагена. Тогда несчастная, покинутая царица решилась умереть. По ее приказанию во дворе дворца воздвигли высокий костер. Дидона взошла на него и, когда огонь запылал, пронзила свою грудь. Последний же, пред­смертный взгляд умирающей был обращен в ту сто­рону, где вдали, едва белея, виднелись паруса, быстро удаляющиеся от ливийских берегов.


По отплытии из Карфагена троянцев вновь настиг­ла буря и прибила их корабли к западной оконечнос­ти Сицилии, к царству Ацеста. Прошел ровно год, как Эней был здесь в первый раз и потерял своего отца, по­этому теперь, в годовщину кончины Анхиса, он устро­ил на его могиле пир и игры в память покойного. Пока мужи и юноши состязались в играх, жены троянцев попытались сжечь их флот, чтобы положить конец их странствиям по морям. Троянцы, увидев это, в испуге прибежали к кораблям, но не было человеческой воз­можности остановить пожар. Тогда Юпитер (римский Зевс), внимая мольбам Энея, послал сильный дождь и залил огонь. Вследствие этого события Эней оставил в Сицилии всех жен и мужей, негодных к войне и неспо­собных переносить трудности путешествия, построив им город Ацесту (нынешняя Сегеста).


Как только корабли были исправлены, Эней сно­ва пустился в море и направил свою флотилию к бе­регам Италии. Пройдя мимо острова Сирен, которые некогда завлекали корабли на подводные камни своим волшебным пением, но, исполняя волю судеб, лиши­ли себя жизни после того, как Одиссей безнаказанно проплыл мимо них, троянцы благополучно вошли в пристань города Кум. Здесь Эней спускался в царство теней, чтоб увидеться с отцом, Анхизом, и спросить его о будущем. Из Кум троянцы поплыли на север к ос­трову Каэте, названному так по имени няни Энея, здесь умершей. Еще севернее лежал остров чародейки Цир­цеи. Троянцы ночью поспешно проплыли мимо него и услышали издали ужасный рев львов, медведей, вепрей и волков, в образы которых волшебница превращала всех несчастных, пристававших к ее берегу.


Наконец, достигли они устья Тибра, который, изви­ваясь по речной долине, впадал в море. Троянцы, вый­дя на берег, расположились под тенью дерев и стали готовить себе простейшие яства — рвали плоды и кла­ли их за неимением столов на сухие хлебные лепешки. Не утолив голода плодами, троянцы стали грызть са­мые лепешки. Тогда сын Энея, Асканий (другое его имя Юл), воскликнул: «Мы едим наши столы!» Все громко возликовали, услышав эти слова, так как увидели, как безвредно для них исполнилось грозное предсказа­ние гарпии Делены, и узнали, что, наконец, достигну­та цель их странствия. Эней же радостно воскликнул: «Привет мой тебе, о земля, назначенная мне судьбою! Хвала вам, пенаты Трои, неизменно сопутствовавшие мне доселе! Вот наше новое отечество!» Наутро Эней устроил на взморье стан, окружив его для безопаснос­ти рвом и валом.


Лациумом — страною, куда пристал Эней, мирно правил престарелый царь Латин. У него была единс­твенная дочь, Лавиния, руки которой домогались вожди близких и далеких стран. Красивейшим из же­нихов был Турн, вождь рутулов. К нему мать невесты, Амата, была благосклоннее, чем к остальным женихам. Но различные предзнаменования указывали на неже­лательность этого брака и указывали на другого жени­ха, который должен прийти из чуждой страны и воз­нести до небес славу их рода. Поэтому, когда Эней по прибытии отправил блистательное посольство к царю просить места, где б троянцы могли поселиться, то царь Латин дал им благосклонный ответ и предложил герою Илиона руку своей дочери.


Это, разумеется, привело в негодование Турна. Но он был не единственным, кому не по вкусу пришлось по­явление чужаков. По наущению Аматы в стране Латина поднялось восстание против пришельцев, которое возглавил Турн. Сам Латин, уже неспособный влиять на действия своих подданных, заперся у себя в доме, пре­доставив бразды правления супруге. Турн с большим войском напал на город Энея. Но на помощь осажден­ным пришли этруски, давние враги рутулов, а также царь Эвандр, выходец из греческой Аркадии. В жесто­кой войне погибло множество латинян. Когда их родс­твенники попросили у Энея мира, он отвечал им, что не намерен воевать с латинянами, но готов сразиться с Турном. Царь рутулов принял вызов и пал в поедин­ке с Энеем. После этой победы Эней достроил город и объединил два народа, троянцев и латинян.


Обратим внимание на одно поразительное обстоя­тельство. Эней плавал в поисках нового отечества во­семь лет, ровно столько же, сколько и Менелай! В от­личие от Менелая, Эней не заходил в гавани Египта, но он некоторое время провел в Ливии. Ливийцы вместе с «народами моря» в то время воевали против Египта, и можно не сомневаться, что воины Энея были задейс­твованы в этой кампании. Правда, Вергилий ничего об этом не говорит, но тот факт, что Эней странствовал именно восемь лет, дает нам основание утверждать, что к устройству мирной жизни своего племени Эней приступил только после успешного завершения вто­рого похода «народов моря». А остаться в стороне в то время, когда было взбудоражено все Средиземномо­рье, смог разве только хитроумный Одиссей, да и то в одиночку.


Согласно Вергилию, обосноваться Энею на новом месте помогли этруски. Что же это за народ, и как они оказались на Апеннинском полуострове? Геродот, живший примерно 25 веков назад, считал, что этруски пришли в Италию из далекой Малой Азии, из царства Лидии, располагавшегося на юго-западе полуострова Анатолия. Во время страшного голода царь лидийцев решил разделить свой народ на две части и одну из них под предводительством своего сына Тиррена на­править за море на кораблях. После долгих странствий подданные Тиррена достигли берегов Италии, где ос­новали страну и стали называться тирренами. Жив­ший во времена Геродота греческий историк Гелланик Лесбосский полагал, однако, что этруски пришли в Италию из Греции, где носили имя пеласгов. Геродот приписывал пеласгам многое, что имеет отношение к тирренам. Но пеласги и тиррены для Геродота были все же разными народами. Гелланик впервые в гречес­кой историографии отождествил их. Вслед за ним это сделали их современники Фукидид и Софокл.


Новый взгляд на происхождение этрусков сформу­лировал Дионисий Галикарнасский (I в. до н. э). По его мнению, этруски ниоткуда не приходили: они с неза­памятных времен населяли Апеннинский полуостров. Великий географ древности Страбон, как бы увязы­вая все эти взгляды, говорил об одном этрусском го­роде, что первоначально он был основан коренными жителями, затем захвачен пеласгами, а еще поздней перешел к другому народу — тирренцам… Как видим, сведения древних авторов весьма противоречивы. По­добный же разнобой во мнениях наблюдается и у ис­ториков нашего времени, правда, все они сходятся во мнении, что народ этрусков образовался в результате смешения племен разного этнического происхожде­ния. Это факт, но вот что в высшей степени интересно: согласно Дионисию Галикарнасскому, этруски называ­ли себя расенами, а в словаре Стефана Византийско­го (VI в.) этруски совершенно безоговорочно названы славянским племенем. А. С. Хомяков по этому поводу писал: «Давно уже все убеждены в том, что не одна сти­хия входила в состав этрусского народа… Признавая этрусков за смешанное племя, мы не находим… объяс­нения имени Разена и многих особенностей в разви­тии народа. Остатков языка этрусского у нас слишком мало, чтобы нам положиться на их совершенно произ­вольное толкование и делать из него шаткие выводы;


но нельзя не признаться, что большая часть названий местных и городских приводит нас к догадке о… глав­ной стихии, вошедшей в состав Этрурии, именно о стихии славянской. Города: Антиум, в котором отзыва­ется имя антов, Клузиум (ключ, напоминающий Ключ иллирийский, Иллирия — область на северо-западе Балканского полуострова), Кортона или Гортина, Перузия (Порушие), Ангара (Угарье), Кластидиум, иначе Кластициум (Клястицы), Спина (ныне Dorso di Spina); реки Арнус (Ярный), Цецина (Течень), озеро Клузина (Ключино) и многие другие имена чисто славянские. Но, очевидно, этих примет слишком мало. Обратим внимание на другие два обстоятельства, которые го­раздо важнее: 1) никогда в самое цветущее время свое­го величия, во время своей предприимчивости воен­ной, разены не нападали на венетов; 2) когда кельты и римляне разрушили некогда сильный и богатый союз городов этрурских, те из разен, которые предпочли свободу в стране бедной рабству в приволии этрурс– ком, пробились сквозь землю галлов цизальпинских и нашли убежище у вендов великих (винделиков). Тут, в ущелиях неприступных, выстроили они новый город Ретсун (Разень, или Раженъ, от ражий) и долго еще боролись против исполинского могущества Рима, со­ставляя с венетами гордый союз. Трудно поверить, что непобедимые венды им уступили землю поневоле; еще труднее, чтобы разены, пробиваясь сквозь всю силу кельтов, искали новой войны, а не гостеприимства племени родного».


Хомяков в целом довольно точно обрисовал про­блему славянства этрусков. Но она, как и всякий об­суждаемый десятилетиями вопрос, интересна своими частностями. Почему, например, этруски называли себя расенами? Ведь многие историки-профессиона­лы, не находя сколько-нибудь серьезного ответа на этот вопрос, отказываются обсуждать идею этруско-славянских связей. И они во многом правы, поскольку сам Хомяков признает, что славянских примет оста­лось «слишком мало». Развиваемый в нашей книге метаисторический подход, однако, позволяет по-новому осветить эту проблему.


Начнем с коренных жителей Сицилии. Фукидид со­общает, что, по преданию, древнейшими обитателями Сицилии были жившие в одной ее части циклопы и лестригоны. Циклопы были потомками ариев и при­шли в Южную Европу с территории Русской равнины в IV—III тыс. до н. э. Лестригоны или «прирожденные гра­бители» — это, скорей всего, пираты Сицилии. Их ко­манды могли быть интернациональными, но, думается, что подчинялись они хозяевам острова — циклопам.


В латинской традиции циклопов называли сикулами, от их имени произошло название острова Сици­лии (Сикелии). Помимо сикулов в числе древнейших обитателей Италии упоминают также лигиев или лигуров. Это ликийцы! Ранее мы уже говорили о ликийцах, проживавших во II тыс. до н. э. в Малой Азии и пере­бравшихся туда с Крита. Но другая часть этого народа, известная античным историкам как лигии, мигриро­вала в Европу. Лигии проживали в Верхней Италии и Южной Франции, на Балеарских (Белоярских!) остро­вах, Корсике и Сардинии (впоследствии их вытеснили отсюда кельты). Да-да, можно совершенно определен­но говорить о проникновении морской цивилизации ариев вплоть до восточного (средиземноморского) побережья Испании.


Сикулы-сколоты и лигии-ликийцы были первой волной миграции в Южную Европу с территории Рус­ской равнины. По времени можно предполагать, что она приходилась на эпоху активного заселения эти­ми же племенами юга Греции и Крита (рубеж IV и III тыс. до н. э.). Греки называли этих переселенцев пе­ласгами. Вторая мощная переселенческая волна с Рус­ской равнины датируется уже началом II тыс. до н. э. Она связана с движением в Европу тех арийских пле­мен, которые принесли с собой культ бога Тура. Грекам они запомнились в образе кентавров, т.е. конных тав­ров. В Греции их роль оказалась не столь значитель­ной, поскольку страна уже была населена сильными в военном отношении ахейцами. Но вот земли Италии оставались к тому времени еще малообитаемыми. Эт­руски почитали Тура под именем Турмеса, а его женс­кая параллель Турана выступала в качестве этрусской Афродиты — богини любви. Народ, поклонявшийся этой богине, греки стали называть тирренами, а море, которое они контролировали, — Тирренским. Вполне понятно, что тиррены не были единственными обита­телями столь плодородных земель, в числе их соседей были индоевропейские племена, пришедшие сюда не­сколько позднее с севера — италийцы (латины и дру­гие). И может быть, слово «этруски» (а его стали упот­реблять римляне!) родилось путем соединения назва­ний италики и русские…


Самая важная миграция в истории древней Ита­лии, однако, произошла в начале 1 тыс. до н. э., когда сюда переселились выходцы из Малой Азии. Кто же мог покидать этот полуостров в то время? Мы едва ли ошибемся, если предположим, что это было население разрушенной в ходе Троянской войны малоазийской Русены. Вот почему сами себя этруски называли расе– нами! Сохраняя свое родовое имя. они как бы восста­навливали связь времен, поддерживали связь с теми поколениями своих предков, которые участвовали в создании великих цивилизаций Древнего Востока.


Французский ученый Л'Арбуа де Жюбанвиль выяс­нил, что в одной из древнеегипетских надписей упоми­нается о нападении народа рутенов вместе с ассирийца­ми (при главенстве последних) на Египет. Такое событие могло осуществиться только в XII в. до н. э. или, более вероятно, одним-двумя веками позже, когда Ассирия действительно стала доминировать в Передней Азии и диктовала условия народу разгромленной Арсавы (Русе– ны) — русенам (рутенам). Следовательно, после пораже­ния в Троянской войне часть населения Русены осталась в Малой Азии и продолжала называть себя русенами. На рубеже II и I тыс. до п. э. наиболее предприимчивые из них отплыли на запад в поисках новой родины.


В последней четверти XIX века на острове Лемнос у побережья Анатолии, недалеко от местонахождения древней Цэои, был найден надгробный памятник, чрез­вычайно заинтересовавший ученых. На стеле, ныне хранящейся в Национальном музее Афин, изображе­но в профиль лицо вооруженного воина и выбиты две надписи. Одна из них расположена над головой воина, а другая — на боковой поверхности стелы. Язык этих надписей, сделанных архаическими греческими буква­ми, характеризуется как родственный этрусскому. Опи­санная выше стела не единственный документ подоб­ного рода. На Лемносе было найдено множество друг их надписей на том же языке. Все они датируются VII в. до н. э. Эти находки заставили ученых предположить, что по пути из Анатолии в Италию этруски (или какая-то их часть) могли задержаться на острове Лемнос на вре­мя — достаточное, чтобы оставить о себе следы.


Нижегородский историк, профессор Е. В. Кузнецов в своей работе «Древние русы: миграции», изучив рас­положение русских топонимов на карте южной Ита­лии, указ ал даже возможный маршрут расселения там проторусов, двигавшихся с побережья Малой Азии. Согласно анализу Е. В. Кузнецова, вполне вероятно, что переселенцы двигались на запад Средиземноморья, не огибая ни выступа Калабрийского полуострова, ни ос­тров Сицилию, а, сокращая путь, пересекли полуост­ров, используя текущие здесь водные коммуникации и короткий волок, их соединяющий.


В 1961 году вышла в свет книга «Этруски начинают говорить», бросившая вызов традиционным в ученой среде гипотезам. Это был плод тридцатилетних трудов доктора Закари Майяни, работавшего в Парижском университете. В ходе своих исследований Майяни при­шел к выводу, что этрусский язык принадлежит к числу индоевропейских и что на основе этрусских надписей можно различить два течения, слияние которых и по­родило «эту странную цивилизацию»: одно — с бере­гов Дуная, другое — из Анатолии. Майяни полагает, что этрускам, «людям бронзы», так и не удалось полностью уничтожить следы своего происхождения: они видны и в их оружии, и в использовании колонн при пост­ройке гробниц, и в пристрастии к полихромии в изоб­разительном искусстве, и — еще более явственно — в манере изображения животных, а превыше всего — в самой оригинальности этрусской культуры.


Два потока переселенцев — один из бассейна Дуная, другой из Анатолии (как и утверждал Геродот), в конце концов образовали в высокой степени разнородное население местности, которую мы называем Этрурией и которую они попытались превратить в свою новую родину. Именно в разноплеменности этрусков доктор Майяни усматривает одну из причин (возможно, са­мую важную), по которым им не удалось оформиться в единую нацию.


По-видимому, здесь уместно вспомнить о теории Тойнби: он говорит об этрусках как о возможном об­разце влияния иноземных переселенцев на группу бо­лее ранних колонистов. Поскольку обычно выживают самые храбрые и выносливые, то потомки их оказы­ваются, как правило, сильным народом; те же, кто не решился присоединиться к эмигрантам и предпочел остаться на родных землях, со временем исчезают со страниц истории. Кроме того, потомки переселенцев склонны неукоснительно соблюдать старые традиции и придерживаться старых верований, по крайней мере, до тех пор, пока не почувствуют, что укоренились на новой земле. Многочисленные параллели между эт­русками и народами Ближнего Востока подтверждают, что в Этрурии произошел именно такой процесс.







Часть IV ОТ РУСИ К ИЗРАИЛЮ


И пришел с грозой военной Трехнедельный удалец,


И рукою дерзновенной Хвать за вражеский венец.


Но улыбкой роковою


Русский витязь отвечал: Посмотрел — тряхнул главою… Ахнул дерзкий — и упал!


Но упал он в дальнем море На неведомый гранит, Там, где буря на просторе Над пучиною шумит.


М. Лермонтов


Снова мы обращаем свой взор к Земле обе­тованной, чтобы разобраться, что же про­исходило там после падения Трои. Ханаане не принимали непосредственного участия в обороне города, но вовсе не из-за того, что не хотели помочь соотечественникам. У них у самих возникли не менее серьезные проблемы в связи с агрессией евреев.





Завоевание Ханаана — важнейшая страница в исто­рии еврейского народа. Израильтяне, покидавшие вместе с Моисеем Египет, постоянно думали об этой плодород­ной и сказочно прекрасной стране и мечтали поселиться там. Не забудем и то, что исход происходил под знаком твердого обещания Господа, который говорил Моисею: «Я увидел страдания народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его; Я знаю скорби его и иду избавить его от руки Египтян и вывести его из земли сей

note 12

в землю хорошую и пространную, где те­чет молоко и мед, в землю Ханаанеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев

note 13

, Евеев и Иевуссеев» (Исх. 3:8). Все эти народы по своему происхождению не семитские! В Быт. (10: 16,17) Хет, Иевуссей, Аморрей, Гергесей, Евей


названы в числе сынов Ханаана, то есть обозначены как потомки арийцев. О ханаанеях, амореях и хеттах мы уже говорили подробно. Евеи и иевуссеи — названия племен, поклонявшихся Великой Богине Яви и ее мужской парал­лели — финикийскому богу Йево (он же будущий Яхве). Иевуссеи — коренные жители Иерусалима. Евеи во вре­мена патриарха Иакова тоже жили в середине земли Ха­наанской, по соседству с иевуссеями. Гергесеи и ферезеи обитали на западном берегу Иордана к северу от Иеру­салима. Название «гергесеи», возможно, связано с гречес­ким словом «георгос» — земледелец. От этою же корня происходит и имя Георгий, являющееся синонимом рус­ского Юрия (Ярия-Ария). Знаменательная ассоциация! О происхождении ферезеев Библия ничего не говорит, они появились в Ханаане относительно поздно. На наш взгляд, это один из «народов моря», о чем чуть ниже.


Итак, на страже Ханаана стояла целая группа индоевропейско-арийских племен. Они защищали пределы ближневосточной части страны Русены, маленького «осколка» некогда большой империи. Их можно срав­нить с русским богатырем из стихотворения Лермон­това «Два великана», которое приведено в эпиграфе к этой части книги. Старый витязь легко отразил наскок молодого удальца. Точно так же и у евреев атака с хода на Русену не удалась, нужно было поднакопить сил и на­браться терпения. Времяработало на израильтян, ибо против ариев Средиземноморья ополчились и хетты, добивавшие Митанни, и греки, затеявшие Троянскую войну, и ассирийцы. Египтяне, тайно руководившие ис­ходом, заинтересованы были довести свой план до ло­гического конца и стереть Русену с политической карты Средиземноморья. Поэтому они вооружали евреев и го­товили их к переходу через Иордан. Русский богатырь был обречен, его обложили со всех сторон, а молодой израильский великан терпеливо ждал своего часа.


Нельзя не сказать еще об одном важном обстоятель­стве, способствовавшем успеху израильтян. На террито­рии Ханаана со времен Авраама уже жили их соплемен­ники. Библия рассказывает, что Исав, сын Исаака и брат Иакова, «взял себе жен из дочерей Ханаанских» (Быт. 36:2). Народ, который вел свой род от него, называли идумеями, и жили они на юго-востоке Ханаана. Внутрен­няя политика ариев на Ближнем Востоке не препятство­вала смешанным бракам с семитами. (К примеру, у Иуды, сына Иакова, жена была ханаанейкой.) Среди каждого из ханаанских народов израильтяне могли найти со­племенников. Дело было за «малым»: организовать аги­тацию, пропаганду, сформировать «пятую колонну» и в нужный момент, то есть во время начала военных дейс­твий, нанести удар изнутри. Задача эта облегчалась еще тем, что в самом союзе ханаанейских народов отсутс­твовали единство и взаимовыручка. А аппетиты «трехне­дельного удальца», оправившегося от первого удара, год от года все росли, и борьба ожидалась великая. Ведь, как известно, русские умирают, но не сдаются…


Глава 20 СТРАНА «РУСЬ» В БИБЛИИ


Земля моя златая! Осенний светлый храм! Гусей крикливых стая Несется к облакам.


То душ преображенных Несчислимая рать,


С озер поднявшись сонных, Летит в небесный сад.


А впереди их лебедь. В глазах, как роща, грусть.


Не ты ль так плачешь в небе, Отчалившая Русь?


С. Есенин


История, к которой мы обратимся в настоящей главе, имеет детективный характер. Речь пойдет об одной очень важной правке текста Библии, осущест­вленной ее редакторами. Подавляющее число чита­телей Священного Писания даже не догадываются о ней. Это тайна Библии, о которой знает лишь узкий круг специалистов. И мы еще долго оставались бы в неведении, если бы не познакомились с книгой «Эдип и Эхнатон» Иммануила Великовского, где он пишет: «В Библии Палестина часто называется «Erez» (стра­на), «Erez Israel» (страна Израиля) и «Arzenu» (притя­жательное значение «наша страна»). То, что египто­логи читают как Рутен или Рузен, вероятно, является «Arzenu» из Библии». Читатель, познакомившийся с этим фрагментом, понятное дело, захочет сразу же заглянуть в Писание и обнаружить те места, где упо­минается эта знаменитая страна. Но его ждет разоча­рование: в тексте Библии она совсем не фигурирует! Редакторы заменили это название словами «земля» или «наша (ваша) земля». Сам И. Великовский указы­вает девять мест, где сделаны подобные замены. Впол­не возможно, что их больше, но нам эта информация пока недоступна.


И. Великовский в своих трудах пользовался очень широким кругом специальных источников. Его отец был одним из тех выдающихся ученых-подвижников, которые способствовали сохранению языка Библии. В этом смысле мы должны с полным доверием отнес­тись к сообщаемым им фактам о редакторских прав­ках. Что же касается толкования современных ученых, то они неправы уже потому, что пытаются переводить название страны. Если, к примеру, следовать их мето­дике, то во всех латинских текстах имя «Rus» следует заменить словом «деревня», а русских переименовать в деревенщину или селян. Ясно, что тогда русские «вы­падут» из истории, точно так же, как и государство, которое они создали. Нет нужды говорить, что все эти редакторские ухищрения сделаны совершенно не случайно. Как сказал бы один из героев знаменитой французской комедии, это ловушка для дураков. Так не будем же ими и внимательно перечитаем все девять искажений подлинного текста, о которых сообщил И. Великовский.


Фрагмент 1. Лев. 26:5


Левит — третья книга из Пятикнижия Моисея. Она представляет набор предписаний, которые Моисей по­лучил от Господа, и предназначена, в первую очередь, левитам. Здесь дается подробная инструкция, что и ка­ким образом следует приносить в жертву Создателю, какими животными могут питаться его чада, как избав­ляться от язв и опухолей, какие деяния следует считать аморальными и т.д. Как бы подытоживая свое обраще­ние к израильтянам, в предпоследней главе книги Ле­вит Яхве говорит следующее:


«Если вы будете поступать по уставам Моим и заповеди Мои будете хранить и исполнять их, то… молотьба хлеба будет достигать у вас собирания ви­нограда, собирание винограда будет достигать посе­ва, и будете есть свой хлеб досыта, и будете жить на земле note 14 (на

Руси.

—А. А.) безопасно».


Отличаются ли два варианта одного и того же текс­та? Для ответа напомним, что разговор Моисея с Богом происходил в пустыне, когда евреи покинули Египет, но еще не завоевали ни пяди земли в Ханаане. На тот момент понятия «наша земля» у переселенцев еще не существовало! Канонический текст лишен смысла. Другое дело, если Господь обещает евреям райскую жизнь в конкретной стране, которой он им поможет завладеть. Редакторская правка в данном случае явно неудачна, ее не спасает даже уточняющее слово «ва­шей». Если понимать традиционный текст буквально, то Яхве обещает евреям, что они обустроят пустыню, вырастят там хлеба и насадят виноградники, и вдоба­вок ко всему на них еще никто никогда в жизни не на­падёт. Ну не смешно ли?


Фрагмент 2. Числ. 10:9


Числа — четвертая книга Моисея. В ней производится своеобразный смотр сил еврейскою народа в преддверии длительной миграции и военных баталий. Для четкого уп­равления огромной массой переселенцев Господь обязы­вает Моисея сделать две серебряных трубы. По их сигналу князья и тысяченачальники Израилевы должны будут от­давать соответствующие приказы своим подданным. Но у этих труб будет и еще одно, высшее предназначение.


И сказал Господь Моисею:… «И когда пойдете на войну в земле вашей

(войной на Русь.

— А. А.) против врага, наступающего на вас, трубите тревогу тру­бами, — и будете воспомянуты пред Господом, Богом вашим, и спасены будете от врагов ваших».


Звуки этих труб во время сражения обращены к Вы­сшему Судье, они призывают Его на помощь и символизи­руют моление о даровании Им победы. Как мы узнаем из Книги Иисуса Навина (6:5-19), израильтяне однажды вое – пользовались этим «оружием». От звуков семи юбилейных труб пали стены неприступного Иерихона. Господь ис­полнил свое обещание и посодействовал победе воинов Иисуса Навина, но штурмовали-то они город в земле чу­жой! Наш вариант; таким образом, оказывается не только точнее в смысловом контексте, но и восстанавливает из­начальную целостность библейского повествования.


Фрагмент 3. Книга Иисуса Навина

9:11


Иисус Навин прославился победами над многими ханаанейскими городами. Библия сообщает, что в горо­дах Иерихоне и Гае он истребил все живое. Узнав силу врага, отдельные племена, входившие в состав Русены, составили оборонительный союз. Но евеи, жители го­рода Гаваона, не присоединились к ним. Они направи­ли в стан Иисуса посольство, но нарядили его в ветхие одежды, хлеб для даров взяли засохший, а вино налили в заплатанные мехи. Тем самым евеи хотели показать, что проживают они в очень удаленных землях и во время пути в израильский стан хлеба засохли, а одежды и мехи истрепались. Но уважение к пришельцам у них настолько глубоко, что они первыми поспешили засви­детельствовать свои верноподданнические чувства.


Послы евеев сообщили Навину:


«Старейшины наши и все жители земли нашей

(Гуси. –

А. А.) сказали нам: возьмите в руки ваши хле­ба на дорогу и пойдите навстречу им и скажите им: «Мы рабы ваши; шпак заключите с нами союз».


Израильтяне приняли подарки и поклялись, что со­хранят евеям жизнь и не тронут их города. Но букваль­но через три дня хитрость евеев была раскрыта: евреи узнали, что их новые рабы живут вовсе не вдалеке, а по соседству с ними. От своих клятв победители, однако, не отказались. Правда, они наложили на евеев допол­нительную обязанность быть дровосеками и водоно­сами «для всего общества и жертвенника Господня».


В приведенном фрагменте Книги Иисуса Навина за­мена названия страны на словосочетание «земля наша» абсолютно оправданна с точки зрения общего смысла фразы, но, повторимся, исключение из Священного Писания имени могучего государства той эпохи ничем не может быть оправдано. Если в рассматриваемый исторический период употреблялось имя государства Русены (Арсены), то, значит, на территории Ханаана все еще проживали потомки тех людей, которые со­здавали его. Их положение в разных частях страны, разумеется, было различным. Некоторые героически погибли, другие мужественно сопротивлялись и де­ржали оборону против иноземцев, а третьи, подобно евеям, предпочли рабство. Но и в нравах этих послед­них угадывается связь с древнерусским и славянским укладами, поскольку какие еще другие народы встре­чают гостей с хлебом и солью?


Фрагмент 4. Книга Судей 16:24


Наступление израильтян на Ханаан было мощным и хорошо организованным. В противоположность этому ханаанейские города и царства были разобще­ны. Это очень помогло евреям, но полной победы они добиться так и не смогли. Более того, к ханаанеям по­доспела помощь с севера. Филистимляне — выходцы с Балканского полуострова — на рубеже XIII и XII вв. до н. э. вторглись и поселились в прибрежной долине на юге Ханаана. Прошло еще немного времени — при­шельцам стало тесно на побережье, и они проникли в глубь материка. По имени филистимлян страна Хана­ан получила новое название — Палестина.


Филистимляне были праславянами — народом, эт­нически близким ханаанеям, и потому действовали они исключительно в их интересах. Воины филистим­лян были закаленными бойцами, одетыми в железные доспехи. Железное оружие было мало распространено в Ханаане, поэтому пришельцы легко взяли верх над обосновавшимися здесь врагами ханаанеев. В течение сорока лет Израиль вынужден был терпеть иго филис­тимлян. Именно к этому периоду относится история Самсона — легендарного богатыря еврейского народа из колена Дана.


У родителей Самсона очень долго не было детей, но однажды перед супругами предстал ангел и сказал, что вскоре у них родится долгожданный сын. В награду за эту новость ангел потребовал, чтобы будущий ребенок стал назореем и в силу принимаемого ими обета не пил вина и других крепких напитков и не стриг волосы.


С юных лет Самсон стал обнаруживать необыкно­венную силу. Однажды он встретил льва, который хо­тел броситься на него. Но богатырь мгновенно схватил хищника и разорвал его руками, как козленка. В этом сказочном подвиге присутствует аллегория. Слово «лев» по-древнееврейски звучит как «арий». Победа над львом — царем зверей (!) — символизирует не только силу и ловкость израильтянина, но и его непримири­мость к врагам своего народа.


Это свойство своего характера Самсон проявлял не­однократно, делая вылазки в города неприятелей. В го­роде Аскалоне он убил однажды тридцать филистим­лян. В другой раз он поймал триста лисиц, привязал к их хвостам горящие факелы и пустил лисиц на филистимские поля во время жатвы. Весь хлеб тогда сгорел, а хитроумный еврей-партизан скрылся в горах. Тогда раздраженные филистимляне напали на владения ко­лена Иудина и потребовали, чтобы им выдали Самсо­на. Иудеи испугались и сказали богатырю: «Разве ты не знаешь, что филистимляне господствуют над нами? Что ты это сделал нам?.. Мы только свяжем тебя и отда­дим тебя в их руки, а умертвить не умертвим» (Суд. 15: 11,12). Самсону связали руки крепкими веревками и вывели из ущелья, где он скрывался. Но когда подошли филистимляне, чтобы взять его, он напряг свои силы, разорвал связывавшие его веревки и убежал. Не имея при себе оружия, он по дороге поднял челюсть мерт­вого осла и убивал ею насмерть встречавшихся филис­тимлян. Это фантастическое побоище напоминает нам русские волшебные сказки, где герой взмахом руки ва­лит целые армии. В сказке «Буря-богатырь Иван коро­вий сын» из собрания Афанасьева есть такой эпизод:


Буря-богатырь «вышел, как махнул поварешкою, так половину войска и положил; вернулся, помешал ка­шицу, вышел да махнул — и другую на месте положил, только оставил одного кривого да другого слепого».


Очевидно, что в какой-то момент евреи завязали культурный диалог с народами Ханаана и их союзни­ками филистимлянами. Познакомились они и с рус­скими сказками, которые рассказывали выходцы с Русской равнины Вани-ханаанеи. Отдельные элемен­ты наших сказок и преданий евреи усвоили и исполь­зовали в своем фольклоре. История Самсона — это та же наша сказка, но переработанная применитель­но к конкретной исторической ситуации. Как и Иван, Самсон — непревзойденный герой-любовник. Нра­вятся, правда, ему только филистимские (вражеские!) девушки и потому наживает от своих любовных побед он всегда серьезные неприятности. То первая жена вы­ведала у него ответ на его сложнейшую загадку, кото­рой он озадачил филистимлян, то жители города Газы заприметили его, когда он пришел к блуднице, и всю ночь караулили его, то коварная Далила предательски выведала тайну его нечеловеческой силы. А заключа­лась она в том, что если остригу!

1

волосы богатыря, то станет он как простой смертный.


Далила передала это филистимским князьям, а сама усыпила Самсона и остригла ему длинные волосы. После этого богатырская сила покинула израильтяни­на. Филистимляне схватили его, выкололи ему глаза и, заковав в цепи, посадили в темницу, где заставляли его молоть зерна на жерновах. Долго сидел герой в темни­це, но с течением времени волосы его отросли и сила стала к нему возвращаться. Однажды филистимляне устроили большой праздник в храме своего племенно­го бога Дагона. Они велели привести слепого Самсона, чтобы он позабавил собравшийся народ. Израильтяни­на привели в храм Дагона. Там филистимляне прослав­ляли своего бога и говорили, завидя Самсона:


«Бог наш предал в руки наши врага нашего и опус­тошителя земли нашей

(Руси.

— А. А.), который по­бил многих из нас».


И вновь мы должны признать, что замена общего названия области, где проживали ханаанские и филис– тимские народы, на этнически нейтральный оборот «наша земля» в высшей степени неправомерна. В ис­тории своего противоборства с угнетателями Самсон предстает как эпический герой, он олицетворяет весь израильский народ, который противостоит их порабо­тителям. А ими, если говорить в целом, выступает груп­па арийских и праславянских племен, составлявших «костяк» государства Русены. Филистимляне пришли в Палестину относительно недавно, но они действовали в интересах бывших правителей Русены, своих сопле­менников, боровшихся с еврейским нашествием. Уме­рить аппетиты израильтян было их общим делом, по­этому вместо фразы «земли нашей» уместнее было бы оставить в тексте имя страны, в которой поселились филистимляне. Позднее ее станут называть Палести­ной, но на момент рассматриваемых событий ее еще величали Русеной или Русью.


Финал истории о Самсоне трагичен. Собрав послед­ние силы, герой свалил два огромных столба, подде­рживавших крышу храма, и та, упав на головы собрав­шихся, раздавила их. Погиб и сам израильтянин, и этой своей особенностью его история уже прямо противо­положна сказке. Теперь ее, скорее, следует считать ле­гендой, которая обросла множеством фантастических подробностей. Но это только доказывает, что творцы библейских текстов творчески перерабатывали опыт создания эпических произведений другими народами и искали собственные литературные формы.


Фрагменты 5 и 6. Псалтырь 84:10, 13


Псалом 84 имеет подзаголовок: «Начальнику хора. Кореевых сынов. Псалом». Корей — правнук Левия. Вместе с двумястами пятьюдесятью именитыми изра­ильтянами он вступил в заговор против Моисея и Аа­рона. По их мнению, эти мужи неправомерно ставили себя выше народа Израиля. Но Господь «сотворил не­обычайное», и земля поглотила бунтовщиков. Одна­ко сыны Кореевы, поскольку не принимали участия в бунте, были пощажены. Впоследствии из рода Кореева выходили известные певцы.


Псалом 84, исполняемый от лица сынов Корее– вых, содержит просьбу к Господу прекратить него­дование на них и даровать им свою милость и бла­гословение. И они больше не впадут в безрассудство, поскольку:


«Так, близко к боящимся Его спасение Его, чтобы обитапа слава в земле нашей

(Руси. — А

А.)!.. И Гос­подь даст благо, и земля наша

(Русь.

—А. А.) даст плод свой».


Раскаявшиеся левиты выражают свою преданность Богу, который выступает хранителем и защитником их земли. Кажется, все правильно, за исключением одного «маленького» возражения. У левитов не было своей собственной земли! «И сказал Господь Аарону: в земле их не будешь иметь удела и части не будет тебе между ними; Я часть твоя и удел твой среди сынов Израилевых» (Числ. 18:20). В устах левитов более естес­твенным было бы упоминание страны, которой они завладели.


Фрагмент 7. Песнь Песней Соломона 2:12


Песнь Песней — «поэма» страстных признаний и иносказательных откровений. Все в ней дышит любо­вью, молодостью, весной:


Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей

(на Руси. —А

А).


Кажется, что уж в этом месте упоминание названия страны точно, что называется, ни к селу ни к городу. Но не будем торопиться: ведь править такого гени­ального поэта, как автор Песни Песней, — последнее дело! Так почему же он посчитал важным упомянуть имя страны в таком чисто лирическом сочинении? Думается, что разгадка этого явления связана со значе­нием слова «Русь» и связанными с ним ассоциациями. В эпиграфе к данной главе приведены строки из сти­хотворения Сергея Есенина «Иорданская голубица». В нем поэт сравнивает Русь с плачущей в небе птицей-лебедью и пытается предугадать ее путь:


Лети, лети, не бейся, Всему есть час и брег. Ветра стекают в песню,


А песня канет в век.


В другом своем стихотворении Есенин прямо при­зывает:


О Русь, взмахни крылами, Поставь иную крепь!


А Гоголь со своим образом летящей Руси-тройки:


Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен вин­том, а наскоро живьем с одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы и сидит черт знает на чем; а привстал да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрог­нула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход! и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.


Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?


Художники слова таинственным образом ощуща­ют в слове «Русь» какую-то внутреннюю энергию, ди­намику, сверхъестественную связь с природой. Они оживотворяют образ своей страны. Это уникальный пример, отличительный признак русского мировоз­зрения. «О Русь моя! Жена моя!» — писал Александр Блок. Или не менее «необычный» образ Родины у Сер­гея Есенина:


О Русь, приснодева, Поправшая смерть! Из звездного чрева Сошла ты на твердь.


Мы проникновенно поем песню «Русское поле» и даже не задумываемся, что у других народов таких поэтических образов попросту нет. В этом смысле абсолютно никчемной выглядит современная акаде­мическая версия о том, что имя «Русь» происходит от финского слова «гребцы» («руотси»), которое финны, в свою очередь, позаимствовали у немцев.


На наш взгляд, библейские формы «Ерез», «Арзену» восходят к древнерусскому корню "яр». В нашем языке он имеет множество значений. Это и ярость, и ярение. По-древнерусски яра — весна — время года, когда при­рода возрождается в своем новом обличье. Корень «яр» совмещает в себе понятия весеннего света и теплоты, юной, стремительной, до неистовства возбужденной силы, любовной страсти, похотливости и плодоро­дия — понятия, наразлучные с представлениями о весне, наступившей в природе и в душе человеческой. Но не с ними ли напрямую связаны образы Песни Песней?


Горлицы принадлежат к перелетным птицам. В Па­лестине они появляются в начале весны. Не забудем и то, что горлица принадлежит к семейству голубей. Имя этой птицы часто упоминается в Священном Писании. Они отличаются чистотою и незлобием, поэтому Гос­подь и заповедал Своим последователям: «Будьте муд­ры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). Замеча­тельна также привязанность их друг к другу, так что ког­да один из них улетает или умирает, другие оставшиеся на месте как бы оплакивают свою потерю жалобным воркованием. В Библии немало указаний на голубиную нежность, чистоту и любовь, Дух Святой сошел на Свя­тителя в виде голубином. Поэтому выражение «голос горлицы слышен на Руси» создает ощущение мира, по­коя и благоденствия в этой земле во времена Соломона. Редакторская правка, таким образом, ко всему прочему еще и снижает ее поэтическую глубину.


Фрагмент 8. Книга Иеремии 5:19


Пророк Иеремия жил на рубеже VII и VI вв. до н. э. В это время Ассирия начала терять свое могущество, а власть Вавилона непрерывно расширялась. Падение мощной семитической державы не смог предотвра­тить даже союзный им Египет. Заключив союз с мидийцами (ариями!), вавилонский царь Набопаласар в 612г. до н. э. занял столицу Ассирии — Ниневию. Вой­ска египетского фараона Нехо напрасно спешили на помощь ассирийцам, попытка помочь им оказалась безуспешной. Зато им удалось на несколько лет уста­новить власть над Иудеей, частью Южного Ханаана. В 605 г. до н. э. вавилонские войска разбили египтян, и Иудея стала данником Вавилона. Цари Иудеи пытались освободиться из-под чужеземного ига, ища поддержку у Египта. В 602 г. до н. э. вавилонский царь Навуходоно­сор предпринял несколько карательных походов про­тив Иудеи и Иерусалима и в 586 г. до н. э. окончательно захватил Иудею и увел в плен большую часть жителей страны. Последовавший за этим этап жизни еврейско­го народа получил название «вавилонское пленение».


Иеремия предвидел все эти беды. Он пророчество­вал: «От севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли» (Иеремия 1:14). Это было и предупрежде­ние и призыв к властителям Иудеи повернуть политику в иное русло. Напрасно Иеремия без устали повторял им наставление Господа:


И если вы скажете: «За что Господь, Бог наш, дела­ет все это?», то отвечай: так как вы оставили Меня и служили чужим богам в земле своей

(Руси.

-А. А.), то будете служить чужим в земле не вашей.


Название «Русь», как нам представляется, и здесь употреблено не случайно. Страна Русена охватывала весь Ханаан, а не только его южную часть — Иудею. Тем самым пророчества Иеремии, по изначальному тексту, относились к четко обозначенной аудитории — ко всем евреям Ханаана.


Можно также говорить о внутренней, бессознатель­ной предрасположенности еврея Иеремии к арийским понятиям. Его имя является слегка искаженным вари­антом слова «арамей» и производного от него — Ере– мей. Словарь русских имен производит имя «Еремей» от древнееврейского «Яхве возвысит», но это еще одно общепринятое заблуждение. Еремей — это Яр-муж, ев­реи заимствовали у нас это имя, а то, что впоследствии утвердилась принятая ими форма написания и произ­ношения, так это результат христианизации Руси.


Иеремия жил в Иерусалиме, название которого при переводе с древнееврейского читается как «Яр-мир» или «Мир ариев». Как видим, и во времена Иеремии его население еще помнило о прежнем названии своей земли, теперь уже, действительно, своей — завоеван­ной, обжитой и обустроенной.


Фрагмент 9. Книга Михея 5:4


Пророк Михей жил во второй половине VIII в. до н. э. в южном царстве, Иудее, но сама книга, названная его именем, сложилась, вероятно, лишь в V в. до н. э. Хотя Михей был сельским жителем, но со своими пророчес­твами выступил во дворе Иерусалимского храма. Михей обличал лжепророков, которые намеренно услаждали слух правителей заведомо приятными предсказаниями. Он говорил об угнетении бедных и социальной неспра­ведливости и предсказывал, что Сион получит заслужен­ное наказание в конце времен, а затем придет царство мира и счастья, так что «каждый будет сидеть под сво­ею виноградною лозою и под своею смоковницею, и никто не будет устрашать их» (Мих. 4:4). Это желанное спокойствие принесет в мир грядущий царь из числа потомков царя Давида. Он будет править от имени Яхве и его властью, освободит страну от врага и распростра­нит свою власть на всю землю. В Новом Завете эти слова толкуются как пророчества о Христе (Мф. 2:6; Ин. 7:42).


Михей так говорит о грядущем Христе:


И станет Он, и будет пасти в силе Господней, в ве­личии имени Го

cпода

Бога Своего, и они

(сыны Израи­ля.

—А. А.) будут жить безопасно, ибо тогда Он будет великим до краев земли

(Руси. —А

А.).


В данном фрагменте мы имеем явное доказатель­ство лукавства редакторов Библии. Всюду ранее они заменяли слово «Русь» оборотом «наша (ваша) земля», здесь же им захотелось выкинуть притяжательное мес­тоимение, а значит, указать, что христианство в буду­щем распространится далеко за пределы земли изра­ильской. Желание их понятно, но вот методы обработ­ки текста совершенно не впечатляют.


Некоторые из читателей могут нам раздраженно заметить: «Ну, вот, в какой уголок земли ни заглянешь, всюду Русью пахнет, везде русские побывали. Неужели такое возможно?» Еще как возможно! Историки давно уже столкнулись с этим, но все еще не находят в себе смелости объявить во всеуслышание о том огромном вкладе, который внесли наши предки в развитие ми­ровой цивилизации. Эх, господа академики, Михайла Васильича на вас нет!


Глава 21


ВТОРЖЕНИЕ ИЛИ ПРОНИКНОВЕНИЕ?


Настанет год, России черный год,


Когда царей корона упадет; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жен Низвергнутый не защитит закон; Когда чума от смрадных, мертвых тел Начнет бродить среди печальных сел, Чтобы платком из хижин вызывать, И станет глад сей бедный край терзать; И зарево окрасит волны рек: В тот день явится мощный человек, И ты его узнаешь — и поймешь, Зачем в его руке булатный нож: И горе для тебя! — твой плач, твой стон Ему тогда покажется смешон; И будет все ужасно, мрачно в нем, Как плащ его с возвышенным челом.


М. Лермонтов, «Предсказание»


После смерти Моисея вождем израильских племен стал Иисус Навин. Именно с его именем Библия связы­вает мощное наступление евреев на твердыни ханаане­ев и их широкомасштабное расселение в землях к за­паду от Иордана. Знаковой для израильтян стала побе­да над жителями Иерихона — города, который служил своеобразными воротами, охранявшими вход в преде­лы Земли обетованной. Правда, сам штурм более по­ходил на репетиции праздничного парада. В течение шести дней подряд израильтяне выходили из лагеря и один раз в день торжественной процессией шествова­ли вокруг крепостных стен на расстоянии, безопасном от стрел и каменных снарядов. Во главе шествия спло­ченными колоннами маршировали вооруженные вои­ны. Сразу за ними шли бородатые мужчины в длинных одеждах и отчаянно дули в серебряные трубы. За ними другая группа мужчин несла на золотых жердях золо­той ящик с золотыми фигурами крылатых херувимов. Замыкала колонну толпа женщин, детей и стариков в праздничных одеждах. Все шли молча, и только звуки труб разносились над иерихонской долиной. Наконец, на седьмой день Иисус Навин сменил тактику

7

. Изра­ильтяне шесть раз обошли вокруг стен, храня, как и в предыдущие дни, гробовое молчание. Однако, совер­шая седьмой круг, они по сигналу так громко и дружно закричали, что крепостные стены затряслись до осно­вания. Тогда израильские воины ворвались в город и стали истреблять его жителей.


Ученым с давних пор не дает покоя эта сказочная история. Следует признать, что в ней нет даже намека на какие бы то ни было военные действия. Так был ли штурм? Этот вопрос в значительной степени прояс­нили раскопки, проводившиеся в Иерихоне начиная с 1952 года под руководством английского археоло­га доктора К. Кеньон. Руины некогда могучего города образуют гигантский холм, высящийся на западном берегу реки Иордан. Внутри него были обнаружены толстые крепостные стены, дома, колодцы и могилы, наслоенные в несколько ярусов. По заключению бри­танских археологов, Иерихон действительно был раз­рушен, но пепелища и разрушенные части строений находились в слое, который относится к XIV, а не к XIII в. до н. э. Эту дату установили на основании най­денных скарабеев и характерных рисунков на керами­ческих черепках, и она опровергает факт разрушения города войсками Иисуса Навина. Правда, некоторые историки высказали сомнения в достоверности дати­ровки слоя разрушения, но они не были приняты. Мы можем с полным основанием утверждать, что победа над жителями Иерихона не была следствием военной кампании. Да и, кстати, Библия ничего и не говорит о кровопролитных сражениях. Как раз наоборот, боль­шую часть повествования занимает рассказ о союзни­це израильтян, проживавшей в Иерихоне, — блуднице Раав. Она спасла жизнь израильским разведчикам и, надо полагать, открыла им все известные ей секреты обороны. Сам текст Библии, скорее, указывает, что го­род пал в результате предательства его жителей, неже­ли после штурма его крепостных стен.


Археологи подробно изучили на предмет достовер­ности все библейские упоминания о завоеванных ха­наанских городах. Николай Мерперт в книге «Очерки археологии библейских стран» пишет по этому поводу: «В одних случаях археологические свидетельства про­тиворечат библейским повествованиям — например, о разгроме Арада (Числ. 21:3; 33:40), победе израиль­тян над амореями в ТЈ>ансиордании (Числ. 21: 21-33), над ханаанеями у Гая (Нав. 7:2; 8), Хеврона, Иармуфа (Нав. 10:5) и пр., в других — подтверждают их (взятие Лахиша, Асора, Вефиля, возможно, Иерихона), хотя и с существенными археологическими коррекциями, не позволяющими говорить о едином сокрушитель­ном вторжении. Гораздо реальнее затяжная серия ре­гиональных войн против конкретных ханаанейских городов. Эти локальные столкновения израильтян с ханаанеями преобразованы в повествовании Иисуса Навина в версию единого нашествия…» Археологи в значительной степени умерили пыл исследователей– романтиков, призывавших к безусловному доверию библейскому тексту. Кажется совершенно очевидным, что кочевой народ, не имевший регулярной армии, не мог провести широкомасштабное вторжение. Его ме­тоды борьбы должны были носить партизанский ха­рактер. Кроме того, территория Палестины была в то время ареной борьбы более крупных «хищников».


В пятый год правления фараона Мернептаха (1232 г. до н. э. в самой поздней из трех имеющихся датиро­вок) во время очередной войны между Египтом и его соседями лувийцами (ливийцами) последние были поддержаны целым рядом «народов моря». Их имена в условном чтении звучат так лукка, акайваша, шакалу­ша, турша, шардана. Специалисты, напомним, уверенно отождествляют первые четыре имени соответственно с ликийцами, ахейцами, сикелами и тирсенами (тирренами, троянами). Тирсены — это и есть библейские ферезеи (так был прочитан греческий вариант напи­сания имени «тирсены» с начальной буквой «тэтой»). Ферезеи обосновались на севере Ханаана. В большой надписи из Карнака Мернептах повествует о том, что египтяне отразили это нападение.


Вспомним теперь, что исход израильтян из Египта «привязывается» к первым годам царствования фарао­на Мернептаха. Думаем, что он произошел после напа­дения индоевропейских племен и являлся своеобраз­ной ответной мерой. Согласно нашей версии событий, египтяне, вступив в сговор с Моисеем, тайно участво­вали в организации еврейского исхода. Фараон хотел создать защитный плацдарм, препятствующий буду­щим вторжениям с суши. Составлять его должны были еврейские вооруженные формирования. При этом вождям переселенцев было обещано содействие в за­воевании Ханаана, поэтому Моисей так смело вещал от имени Яхве о будущем господстве евреев в этой стране. Но быстрого завоевания не получилось, да и тайные причины исхода выплыли наружу. Положение Моисея пошатнулось, израильские вожди перестали ему доверять и стали проводить независимую от Егип­та политику. Это вызвало гнев фараона Мернептаха, который организовал карательную экспедицию на Си­найский полуостров. Именно после нее египтяне со­здали мемориальную стелу и выбили на ней надпись, где впервые в истории упоминается Израиль: «Ханаан разорен всяческой бедой… Израиль уничтожен, и семе­ни его больше нет».


Примерно в то же время началась Троянская война. Греки высадились в Малой Азии и развернули военные действия против страны Арсавы и ее союзников. Если египтяне планомерно уничтожали южный «осколок» Средиземноморской Руси, то греки пытались добить ее северный «осколок». Страна фараонов удивитель­ным образом «встроена» в цикл мифов и легенд о Тро­янской войне. В главе, посвященной Елене, мы приве­ли версию египетских жрецов, утверждавших, что она благополучно жила под опекой фараона, храня вер­ность своему мужу.


Елена — фигура в высшей степени символическая, ее представляют главной причиной войны, погубившей Средиземноморскую Русь. И устойчивые предания от­носительно ее пребывания в египетской земле имеют под собой глубокий смысл. Египтяне были причастны к развязыванию этой войны! Одновременно с высадкой греческого десанта в Малой Азии они начали военные действия в Ханаане. При этом досталось и израильтя­нам. Египтяне выместили на них свое раздражение за то, что приходилось выполнять задачу, поставленную им ранее. Приведем более полный и более поэтичес­кий перевод текста, выбитого на уже упоминавшейся мемориальной стеле в честь побед Мернептаха в Азии:


Цари повергнуты ниц и восклицают: «Слава!»


Ни один из «девяти народов лука» не поднимет


своей головы.


Опустошен Техену,


Хеттская страна усмирена,


Разграблен Ханаан, исполненный всякого зла.


Уведен Аскалон,


Захвачен Гезер,


Иноам сделан несуществующим; Израиль обезлюдел, семени его нет, Палестина стала (безвредной) вдовой для Египта. Все страны объединены, они усмирены; Все мятежники связаны царем Мернептахом.


Как видим, свою основную заслугу фараон Мернептах видел вовсе не в места израильским племенам. Его задача имела более глобальный характер — сокрушить гарнизо­ны Ханаана, Палестины и финикийских городов. То, что не смогли осуществить израильтяне, пришлось делать самим египтянам. Атаки египтян и греков на арийские народы были согласованы между собой, поэтому они не смогли прийти на выручку друг другу. В результате и Троянская, и египто-ханаанская войны, происходившие в конце XIII в. до н. а, были арийцами проиграны.


Но па этом история «первой мировой » отнюдь не за­кончилась. Арийские народы, получив подмогу балкан­ских племен, сумели нанести ответный удар. Дважды, в 1194 и 1191 гг. до н. э., Египет снова подвергся нападе­нию «народов моря». В период между двумя походами «народов моря» (между 1232 и 1194-1191 гг. до н. э.) на территории Палестины происходили решающие сражения между фараоном и последними арийскими царями Русены. Что в это время делали израильтяне? Они мирно «блуждали» в пустыне. «Сыны Израилевы сорок [два) года ходили в пустыне» (Нав. 5:6). Слова, поставленные в скобках, заимствованы из греческого перевода 70 толковников (III в. до н. э.). Итак, сорок лет блуждания в нашей и сорок два года в греческой редак­циях. Но эта числа соответствуют временному интер­валу между началом и окончанием боев в Палестине! Конечно, в Библии много самых разных, в том числе и «фантастических» чисел. В дополнение ко всему, со­рок — число сакральное. Но его уточнение в греческой редакции требует, на наш взгляд, отнестись к нему до­статочно серьезно. Напомним, что исход евреев мы ус­ловно относим ко времени первого нашествия «наро­дов моря». Значит, их переход на западный берег реки Иордан происходил уже в послевоенное время. Это был самый удобный момент для захвата ханаанских городов, которые уже не могли по-настоящему защи­щаться. Ханаане и египтяне истощили свои силы, фи­листимляне заселили лишь прибрежную часть страны: их было не так много, чтобы «насытить» опустевшие города. Но на восточном берегу Иордана скопились десятки тысяч израильтян, желавших поселиться в них. Дождавшись своего часа, они оккупировали большую часть Ханаана.


Комментаторы Библии на протяжении веков пыта­ются найти сколько-нибудь разумное толкование чуда перехода евреев через Красное море, которое, пропус­тив их, поглотило фараона и его войско. Мы, кажется, подошли к тому, чтобы поставить точку в этом вопросе. Авторы Пятикнижия излагали исторические события аллегорически. В свете предложенной нами реконс­трукции событий все беды египтян следует приписать нашествиям «народов моря». В итоге египтяне потеря­ли права на Палестину, а цели, с которыми они связы­вали еврейский исход, реализованы не были. Конечно, на память египтянам осталась памятная стела, но они, очевидно, оказались в проигрыше. В стране усилилось смятение, то и дело вспыхивали бунты и беспорядки.


О том, с каким презрением в те времена к ним ста­ли относиться другие народы, мы узнаем из записан­ного на папирусе отчета египетского посла Унуамона, которого фиванские жрецы отправили в Ливан за кед­ровым деревом для строительства священной ладьи бога Амона-Ра. Унуамон поплыл в Библ. По дороге он остановился в порту города Дора, и там один из матро­сов украл все золото и серебро, которое торговец вез в уплату за дерево. Известно было, что вор прячется в городе, и египтяне потребовали его выдачи. Но мест­ный правитель, видимо, предпочитал оставить добы­чу себе. Нагло издеваясь над послом некогда могучего государства, он под разными предлогами оттягивал решение, и после девяти дней напрасного ожидания Унуамон вынужден был покинуть этот город. Еще бо­лее страшные оскорбления ожидали его в Библе. Пра­витель этого финикийского порта, узнав, что посол явился без денег, не только не отпустил ему товар, но конфисковал судно и приказал, чтобы он, как нежела­тельный иностранец, немедленно покинул город. Уну­амон, лишившись судна, не мог, разумеется, выполнить этот приказ, а когда собрался уехать на другом кораб­ле, то был арестован. После долгих споров Унуамон в конце концов послал в Фивы за деньгами и меновыми товарами, чтобы получить назад судно и приобрести кедровое дерево. Правитель Библа, пользуясь слабо­стью Египта, заломил неслыханную цену Помимо зо­лота и серебра он получил десять царских одежд из льна высшего сорта, пятьсот свитков папируса, пять­сот воловьих шкур, пятьсот мотков каната, двадцать мешков чечевицы и тридцать корзин с рыбой.


Тут самое время вспомнить о тех страшных казнях, обрушившихся на Египет. Только напасти на Египет принес вовсе не Яхве, а мужественные воины «наро­дов моря». Люди, победившие египтян и открывшие евреям доступ в Палестину, пришли с моря. Эти ис­торические обстоятельства, по всей видимости, и по­родили в сознании израильтян образ моря-спасителя, накрывшего своими волнами египетскую армию. Этот пример лишний раз напоминает, что Библия — до­кумент особого свойства, вымысел здесь перепутан с реальностью, но в основе повествования все-таки за­ложены факты, о которых составители Книг, безуслов­но, имели прекрасное представление. Как и во всяком эпосе, в Библии могут присутствовать преувеличения, но, как правило, они легко высвечиваются на общем фоне изучаемых событий.


К примеру, в Книге Иисуса Навина подробно рас­писываются границы областей проживания каждого из двенадцати колен. Они перекрывают практически всю территорию Ханаана, за исключением небольшой приморской полосы, где обосновались филистимляне. Отсюда, казалось бы, следует, что израильтяне завое­вали весь Ханаан. Тем более, в 12-й главе этой Книги утверждается, что израильтяне разгромили тридцать одно царство на западном берегу Иордана. Чего уж тут сомневаться? Но давайте вчитаемся повнимательней в текст. Неожиданно выясняется, что дела у ханаанеев были не такими уж плачевными. Приведем ряд схожих по смыслу фрагментов из Книги Иисуса Навина:



—    Но сыны Израилевы не выгнали жителей Ifeccypa и Маахи note 15… (13:13);

—    Но Иевуссеев, жителей Иерусалима, не могли из­гнать сыны Иудины, и потому Иевуссеи живут с сына­ми Иуды в Иерусалиме даже до сего дня (15:63);

—    Но note 16 не изгнали Хананеев, живших в Газере; посему Хананеи жили среди Ефремлян до сего дня, платя им дань (16:10);

—    Сыны Манассины не могли выгнать жителей городов сих, и Хананеи остались жить в земле сей (17:12);

—    Сыны Иосифа сказали: не останется за нами гора, потому что железные колесницы у всех Ханане­ев, живущих на долине, как у тех, которые в Беф-Сане и в зависящих от него местах, так и у тех, которые на долине Изреельской (17:16).

При чтения этих отдельных упоминаний создается впечатления, что евреирастеклись по земле Ханаана, но они не затронули ряд отдельных «островков» ханаанейского мира.

Археологи еще более уточнили эту картину. Они со­единили линией на карте те древние города Палестины, относительно которых было точно установлено, что они были сожжены в XII в. до н. э. В результате ученые определили путь завоеваний Иисуса Навина. На удив­ление, он оказался не очень впечатляющим. По вы­ражению Вернера Келлера, автора книги «И все-таки Священное Писание право», израильтяне шли «по ли­нии наименьшего сопротивления». Они обходили сто­роной сильные крепости, занимали, главным образом, малонаселенные горные местности, как, например, оба скалистых берега Иордана, но не рискнули завладеть урожайными долинами, которые на протяжении поч­ти двух следующих столетий оставались в руках ханаанеян. Между областями, занятыми коленами Иудиным и Ефремовым, продолжала стоять неприступной ие– вуссейская крепость Иерусалим, а приморские города всецело контролировались филистимлянами.

Дальше к северу сохранила свою независимость федерация гаваонских городов. Жители Гаваона были единственными, кто заключил мир с израильтянами (Нав. 11:19). Руины этого города были обнаружены в иорданской деревне Эль-Джиб, примерно в восьми километрах к северо-западу от Иерусалима. Гаваон со­стоял из многочисленных улиц, площадей, храмов и общественных зданий. О его богатстве говорит мно­жество предметов из бронзы, найденных в гробницах и развалинах домов. Среди кувшинов, кубков, блюд, статуэток, ножей, скарабеев и перстней найдено мно­жество сосудов, происходящих с Кипра и из Сирии. Это позволило сделать вывод, что жители города вели в больших масштабах международную торговлю. Но что они экспортировали? Судя по цистернам для выжима­ния винограда и по пещерам для храпения виноград­ного сока, они производили вино, которое и было их фирменным товаром. Благодаря этим открытиям ста­ло ясно, жители Гаваона легко капитулировали перед евреями, потому что были в основном купцами.

Израильские племена, осевшие в северных райо­нах страны, были отрезаны от своих соплеменников на юге цепью ханаанских крепостей в долине Изреель.

В долинах ханаанеи были по-прежнему непобедимы. Они располагали боевыми колесницами и легко рас­правлялись с пешими израильскими воинами. Книга Иисуса Навина очень скупа на описания самих воен­ных столкновений. Исключение составляет только кампания против города Гая. Израильтяне имитиро­вали отступление и тем самым выманили горожан за крепостные стены. Когда же те, увлекшись погоней, достаточно удалились от города, то на них напали во­ины, прятавшиеся до этого в засаде. В этой военной операции проявился стратегический гений Навина. Однако сама же Библия подчеркивает, что у израиль­тян был весомый численный перевес: тридцать ты­сяч отборных израильских воинов атаковали город с общим населением в двенадцать тысяч человек. Если учесть, что у каждого гайского воина была семья и хотя бы один иждивенец (ребенок или родитель), то соотношение воюющих сторон составит пятнадцать к двум. Другими словами, в этот раз израильтяне победи­ли количеством. И это понятно, армии ханаанеев были более опытными и хорошо вооруженными. На первых порах израильтянам явно недоставало умения.

В Библии, этом еврейском эпосе, сравнительно поз­дно появляются образы богатырей, подобных нашим Святогору или Илье Муромцу. Первый из них — Самсон, который прославился самоотверженной борьбой с фи­листимлянами. Но жил он значительно позже Иисуса Навина. Из этого можно заключить, что евреи не так уж много воевали в Ханаане, а сам процесс их заселения Па­лестины следует характеризовать не как военное втор­жение, а как планомерное проникновение. Господь, об­ращаясь к народу израильскому, говорит: «Вы перешли Иордан и пришли к Иерихону. И стали воевать с вами жители Иерихона, Аморреи, и Ферезеи, и Хананеи, и Хеттеи, и Гергесеи, и Евеи, и Иевусеи, но Я предал их в руки ваши. Я послал пред вами шершней, которые прогнали их от вас, двух царей Аморрейских; не мечом твоим и не луком твоим сделано это (выделено мной. —А А)» (Нав. 24: 11,12). Составители Библии оставили это сви­детельство относительно мирного врастания евреев в ханаанскую цивилизацию. Можно, видимо, считать, что река Иордан на протяжении сорока лет была для евреев своеобразной «чертой оседлости». Некоторые из них, в первую очередь, купцы и торговцы, находили способы поселиться в ханаанских городах. Массовый же переход иорданского рубежа стал возможен только после окон­чания арийско-египетских войн.

Наши выводы в значительной степени подкрепляет Книга Судей, являющаяся продолжением Книги Иисуса Навина. Она охватывает по времени примерно 1200– 1050 гг. до н. э. Книга Судей есть, по сути дела, сбор­ник сказаний об угнетенных израильских племенах, которые на протяжении долгих лет терпели рабство и, в конце концов, поднимались на освободительную войну под водительством своих национальных героев, именуемых судьями. Судьи назывались по-древнеев­рейски «шофетим», от глагола «шафат» — судить. Но их обязанности не ограничивались только судейскими функциями. Это существовавшее еще издавна у семи­тов звание присваивалось высшим чиновникам адми­нистрации, осуществлявшим руководство народом и в мирное, и в военное время.

Говоря о собственно израильских памятниках вре­мени Судей, археолог В. Олбрайт подчеркивает, что их постройки «поражают крайней примитивностью и отсутствием культурной изощренности, характерной для XII — начала XI в. до н. э. Контраст между искусно заложенными фундаментами и дренажными система­ми ханаанейских городов и сменившими их скоплени­ями камней (особенно в Вефиле) трудно переоценить» (Albright, р. 10). Другой археолог, К. Кеньон, полностью признавая этот факт, видит причины такого резкого различия в общей культурной ограниченности самих израильских групп. Кроме того, она подчеркивает, что значительная часть заселенной последними террито­рии представляла собой нагорья, где основным стро­ительным материалом был камень. Поэтому стены обветшавших построек предпочитали разбирать, а ка­мень использовать заново для следующего строитель­ного этапа, на котором основания стен сохранялись. А следовательно, не только планы, но и уровни постро­ек изменялись очень мало, что мешало выделить чис­то израильские архитектурные новшества (Кепуоп, р. 230). Однако интенсивные и целенаправленные обсле­дования сплошных территорий, проведенные в послед­ние десятилетия, позволили открыть сотни небольших поселков, что определило места основной концентра­ции израильских групп в различных районах Палес­тины, начиная с Верхней Галилеи, и далее в Нижней Галилее, Центральном нагорье, районе Мертвого моря, Негеве, Заиорданье (Mazar, р. 335-337). Сосуществуя с городами — ханаанейскими, филистимлянскими, за­хваченными самими израильтянами, они знаменовали новую систему заселения региона с приспособлением полукочевников к условиям развитых городов. «Сущес­твуют различные оценки, — пишет А. Мазар, — лите­ратурного повествования о израильском завоевании в Книге Иисуса Навина 1:11. Некоторые считают, что оно отражает реальную военную кампанию, возглав­ленную Иисусом Навином, другие рассматривают его как чисто литературное творение, причем созданное в значительно более поздний период. Тем не менее даже эта последняя точка зрения не исключает возможности отражения в рассказах отдельных исторических собы­тий, имевших место в процессе израильского расселе­ния» (Mazar, р. 331). Очевидно, если завоевание косну­лось лишь определенной части ханаанейских городов, то оно в то же время не может считаться единственной формой расселения израильских групп в Палестине. В ряде случаев поселки — то единичные, то небольши­ми скоплениями, появляются в нагорьях и засушливых долинах, ранее почти не заселенных. Примером тому могут служить поселения в Хевронском нагорье и в Сефиле Иудеи, развившиеся позднее в города (Хеврон, Беф-Цур, Тель Бейт Мирсим — см. карту). Схожая кар­тина наблюдается в полузасушливых долинах Арада и Беэр-Шевы, где возник ряд таких поселений. Особен­но разросся Арад, где было много водных источников. В Беэр-Шеве прослежено постепенное развитие по­селения на протяжении XI в. до н. э. от примитивного лагеря с легкими жилищами (палатками?), ямами-хра­нилищами и цистернами для воды до небольшого ста­ционарного поселка.

В большинстве израильских поселений отсутс­твовали фортификационные сооружения, хотя оп­ределенное оборонительное значение могла иметь имевшая в ряде случаев линия стен внешнего ряда расположенных по кругу домов. Вообще же круглые или овальные планы характерны для израильских по­селений этого периода, причем иногда центральные их участки оставались свободными от застройки. Эти свободные площади, по-видимому, использовали для загона скота и размещения больших зернохранилищ. Окружавшие же их десятки помещений, раздельных или сочлененных и составлявших многокомнатные блоки, концентрировались преимущественно вблизи границы поселения. Такую планировку обычно рас­сматривают как усовершенствованную схему обуст­ройства лагеря полукочевников-бедуинов. Н. Мерперт в своей уже упоминавшейся книге так подытоживает выводы археологов, работавших в Земле обетованной: «В целом на основании археологических свидетельств предполагается, что процесс заселения Палестины из­раильскими группами начиная с XII в. до н. э. охватил Центральное нагорье, далее ряд районов Заиорданья и Северного Негева, тогда как в Галилее он фиксирует­ся в основном в XI в. до н. э. Допускается независимое заселение различных районов самостоятельными пле­менными группами полукочевых скотоводов, частич­но местными, частично продвинувшимися из прилега­ющих к Палестине пустынных территорий». В XI в. до н. э. многие поселки были оставлены, другие же были восстановлены и расцвели в последующий период. Эти изменения были связаны с концентрацией населения в создававшихся в то время израильских городах.

В политическом плане эпоха Судей характеризует­ся расколом израильского народа на двенадцать враж­дующих меж собой родов. Их положение осложнялось еще тем, что в самом центре страны безраздельно господствовали ханаанские племена, владевшие ук­репленными городами и плодородными долинами. В борьбе с ханаапеями наиболее преуспели колена Иуды и Симеона, проживавшие в Южном Ханаане. В одном месте (Суд. 1:18) утверждается даже, что Иуда завоевал филистимские города — Газу, Аскалон, Екрон и Азот. Похоже, что это заведомое преувеличение, но само упоминание о завоевании крупнейших городов побережья говорит о силе колена Иуды. Колена, остав­шиеся на восточном берегу реки Иордан, — Рувима, Гада, части Манассии и части Дана, враждовали с мо– авитянами и мадианитянами. Однажды войска царя моавитян Еглона перешли Иордан и завоевали земли колена Вениаминова. В рабстве у моавитян израильтя­не пребывали в течение восемнадцати лет.

Серьезные испытания пережили и израильские пле­мена Неффалима, Завулона, Иссахара, Ефрема, Вениа­мина и части Манассии, облюбовавшие центральную и северную части Ханаана. «Предал их Господь в руки Иавина, царя Ханаанского, который царствовал в Асо– ре; военачальником у него был Сисара, который жил в Харошеф-Гоиме. И возопили сыны Израилевы к Гос­поду, ибо у него было девятьсот железных колесниц, и он жестоко угнетал сынов Израилевых двадцать лет» (Суд. 4:2,3). Все собственные имена и географические названия в этом отрывке хочется почему-то прочитать по-русски. Иавин — это Яван-Иван, живущий в Сараево (Царицыно, Царском Селе). Сисара значит «Се Царь», от этого выражения впоследствии родились латинское «цезарь» и немецкое «кайзер», оспаривать эти лингвис­тические параллели, кажется, дело безнадежное, да и к тому же, где живет Сисара, — там, где хорошо гоям, то есть привольно пахарям. Сколько бы лингвисты ни морщили лбы и надували щеки, они не смогут возра­зить, что все эти имена и названия относятся к миру арийско-славянской лексики, и это служит еще одним доказательством широкомасштабного присутствия ариев и праславян в Палестине.

Победа над воинами Сисары почитается евреями как одна из славнейших страниц в их истории. Вдох­новляемые женщиной, судьей Деборой (Деворой), и возглавляемые военачальником Бараком десять ты­сяч плохо вооруженных израильтян смогли выиграть сражение у прекрасно вооруженной армии ханаанеев. Варак преследовал вражеское ополчение вплоть до Харошеф-Гоима и уничтожил его полностью. Сисара попробовал найти спасение у начальника дружествен­ного племени кенеян, но был убит спящим. В тот же день нашел свою смерть и Иавин, царь Ханаанский.

Этот рассказ прекрасно отражает стремление из­раильтян обрести независимость и создать свое собс­твенное государство. Но был и другой важнейший момент, влиявший на отношения двух народов. Из­раильтяне стремились усвоить культурные ценности своих врагов. Вот, к примеру, Дебора-Девора. Да, это героиня, символ непобедимости еврейского народа. Но имя-то у нее русского происхождения! Девора (так изначально писалось оно) происходит от слова «Дева», не случайно ее называют «израильская Жанна Д'Арк». Девора — эпическая фигура, ее имя должно соответс­твовать ее подвигу, и это действительно так, если мы только примем, что оно несемитского происхожде­ния. Девами (Дивами) индоевропейцы называли богов.

В индуистской мифологии Деви — жена Шивы. Девора тоже не обычная женщина, она обладает даром про­рочества, она выступает верховной судьей израиль­тян и рассматривает их дела, подобно богине, на горе Ефремовой между Рамою и Вефилем. У индоарийцев Девы — это целый класс богов. Свое особое значение они получают в рамках противопоставления асурам — небесным персонажам, обладающим колдовской си­лой. Но Дебора выступила против царя Асора (Асура!). Так не находились ли создатели легенды о Деборе под влиянием арийских мифов? Для сравнения укажем, что еврейское значение ее имени — «пчела» — никак не объясняет суть образа великой израильтянки.

К этому стоит также добавить, что на страницах Библии Асорский царь Иавин погибает дважды. Сна­чала его убивает Иисус Навин (Нав. 11:10) во время своего триумфального похода, в ходе которого было опустошено тридцать одно ханаанейское царство, а затем воины Варака (Суд. 4:23). Проще всего предпо­ложить, и это будет более близко к реальности, что за­воевание Асора происходило во времена Деборы. Ии­сусу Навину создатели Библии приписали заслуги сра­зу нескольких поколений израильтян, что, бесспорно, характерно для эпического произведения, но может только насторожить историка.

Было бы неправомерно утверждать, что в отноше­ниях ханаанеев и израильтян торжествовали отноше­ния непримиримости и ненависти. Думается, как раз наоборот. Ханаанская культура в целом и религия, в частности, были очень притягательны для еврейских переселенцев. С культом Ваала были связаны велико­лепные празднества и религиозные процессии, драма­тически иллюстрирующие мифическую судьбу этого бога. В начале осени бог смерти Мот похищал Ваала в подземное царство, что влекло за собой умирание природы и наступление зимних холодов. Ханаанский народ пел погребальные песни, оплакивал умершего бога. Но весной богиня плодородия Анат побежда­ла Мота и освобождала своего супруга от подземного плена. Земледельцы при этом устраивали праздник в честь воскресшего бога.

Ханаанская религия была тесно связана с календа­рем сельскохозяйственных работ, и это не могло не повлиять на израильтян, приноравливавшихся к своей новой роли в качестве земледельцев. Переходя от коче­вой жизни к обработке земли, они должны были учить­ся основам земледелия у ханаанеев, а значит, и учиться почитать местных богов, дарующих хороший урожай. Зенон Косидовский пишет: «Израильский земледелец испытывал глубокую потребность в религии, которая поддержала бы его в повседневной жизни. Красочный, полный зрелищного великолепия обряд, связанный с культом Ваала и Астарты, живо воздействовал на его во­ображение и больше соответствовал его примитивной натуре, чем пуританская религия Моисея. Экономи­ческие и психологические мотивы, лежавшие в основе этого религиозного отступничества, привели к тому, что яхвистам, по сути дела, так и не удалось искоренить «идолопоклонство». Израильтяне «продолжали делать злое перед очами Господа, и служили Ваалам и Астартам, и богам арамейским, и богам сидонским, и богам моавитским, и богам аммонитским, и богам филистим– ским; а Господа оставили и не служили Ему» (Суд. 10:6).

В Книге Судей (6: 27-30) мы находим также, что у Иоаса, отца героя Гедеона, был жертвенник Ваалу. Ког­да Гедеон уничтожил его и срубил священное дерево при нем, то израильтяне так возмутились, что потре­бовали его смерти. У Гедеона нашлись сторонники, ко­торые не дали его в обиду, но впоследствии он факти­чески признал свою вину, когда после одной из побед над врагами приказал отлить золотой ефод, то есть ка­кой-то предмет ханаанского культа.

Еще более показательная история произошла с сы­ном Гедеона — Авимелехом. Его матерью была рабыня (Суд. 9:18), происходившая из ханаанейского города Сихема. У Гедеона было еще семьдесят сыновей от дру­гих жен, и занять место отца законным путем Авимелех никак бы не смог. И вот тогда он отправился в Сихем, к братьям своей матери. Те помогли ему средствами, и Авимелех набрал на деньги из «кассы» дома Ваалова вооруженный отряд, с помощью которого расправил­ся со своими братьями (уцелел только самый млад­ший) и захватил власть над народом Израилевым. «Авимелех же царствовал над Израилем три года» (Суд. 9:22). Видимо, он мог бы оставаться па троне и дольше, если бы не испортил отношения с жителями Сихема и не пошел на них войной. Во время штурма города «одна женщина бросила обломок жернова на голову Авимелеха и проломила ему череп. note 17 тотчас призвал отрока, оруженосца своего, и сказал ему: об­нажи меч свой и умертви меня, чтобы не сказали обо мне: женщина убила его. И пронзил его отрок его, и он умер» (Суд. 9:53,54). Так бесславно окончил свой век сын еврея и ханаанейки, оказавшийся Судьей народа Израилева.

«Смешение» двух этносов — всегда процесс мучи­тельный и болезненный. Борьба здесь идет на самых разных уровнях — военном, религиозном, политичес­ком. Библия дает нам возможность проследить за ней и оценить ее накал. Жители ханаанейского Сихема не только смогли поставить своего ставленника во главе израильского народа, но и свергли его, когда он стал проводить независимую политику. Сихем — один из городов центрального Ханаана, находившийся к севе­ру от Иерусалима. Его относят к уделам, контролиро­вавшимся коленами Ефремовым и Манассиным, но мы должны помнить, что в эпоху Судей его все еще по-пре­жнему населяли в основном ханаанеи. Сихем впервые упоминается еще во времена Авраама: «И прошел Аврам по земле сей note 18 до места Сихема, до дубравы Море. В этой земле тогда note 19 Хананеи» (Быт. 12:6).

Название дубравы напоминает нам о дружественных ханаанеям амореях. И те, и другие дружественно отнес­лись к народу Авраамову и разрешили им поселиться в своих землях. Иаков скрыл языческих богов и идоль­ские украшения своих домочадцев под дубом близ Сихема (Быт. 35:4), и в окрестностях этого города паслись его стада (Быт. 37: 12-14). Именно здесь, по преданию, погребены были кости Иосифа (Нав. 24:32). Другими словами, Сихем стал одним из священных для израиль­тян городов. Но произошло это достаточно поздно, и утверждение Библии (Нав. 24:1-25) о том, что в Сихеме Навин в конце своей жизни собрал колена Израилевы и потребовал от них верности Яхве, подавляющее боль­шинство исследователей признают недостоверным.

Зенон Косидовский так комментирует этот библей­ский сюжет: «Теперь мы, однако, знаем, что город Си­хем еще долгое время после смерти Иисуса Навина ос­тавался в руках ханаанеян. Некоторые знатоки Библии пытались по-своему истолковать этот факт (т. е. сбор колен в Сихеме. —А А), высказав предположение, буд­то упоминаемое собрание состоялось не в самом горо­де, а в его окрестностях, где якобы уже обосновались израильтяне. Гипотеза неубедительная! Компиляторы библейских текстов попросту «опрокинули в про­шлое» ту ситуацию, какая существовала при их жизни. Сихем тогда был израильским городом, поэтому легко могло сложиться мнение, будто он принадлежал изра­ильтянам еще при Иисусе Навине». Нас такое заключе­ние уже не должно ни в коей мере удивлять, поскольку, как мы установили, никакого победоносного вторже­ния в Ханаан не было. Это такое же преувеличение, как и легенда о том, что Иисус Навин остановил солнце и луну, чтобы иметь возможность вести бой до оконча­тельной победы.

«И остановилось солнце, и луна стояла, доколе на­род мстил врагам своим» (Нав. 10:13). Традиционно эти строки трактуются как метафора. Но философ

В. Н. Демин в книге «Загадки Русского Севера» обраща­ет внимание, что образ остановившегося солнца при­сутствует в древнейшей книге ариев — «Ригведе». Арии, которые были знакомы с природными явлениями За­полярья, воочью видели «остановившееся» солнце. По мнению исследователя, полярные реминисценции присутствуют в Книге Исайи (14:13) и в Книге Иова (3: 6-9). А рассказать о них могли израильтянам только переселенцы с Севера, наши далекие предки. Мы на­ходим еще одно доказательство в пользу выстраивае­мой нами картины исторических событий: еврейская цивилизация рождалась в тесном общении с другой, более древней, арийской цивилизацией. И израильтя­не поначалу выступали в роли учеников.

Глава 22


ИСТОРИЯ ЕДИНОГО ИЗРАИЛЯ В ЖИЗНЕОПИСАНИИ ЕГО ЦАРЕЙ


Увы, над брегом Иордана Померкло солнце прежних дней; Как лес таинственный Ливана, Храм без молитв и без огней. Не слышно лютен вдохновенных, Замолк тимпанов яркий звук, Порвались струны лир священных — Насгало время слез и мук! Но ты, Господь, в завет с о тцами Ты рек: «Не кину свой народ! Кто сеет горькими слезами, Тот жатву радости сберет».


А. Майков


Самый яркий период в истории Израиля приходит­ся на время правления им трех первых царей — Саула, Давида и Соломона. Оно охватывает приблизительно сто лет, начиная с первой четверти XI в. до н. э. Кон­кретные даты нахождения этих царей на троне у раз­личных исследователей не совпадают, и потому они весьма условны. Э. Бикерман в книге «Хронология Древнего мира», принимая точку зрения Олбрайта, предлагает ориентироваться на следующие периоды правления: Саул (1020-1004 гг. до н. э.), Давид (1004– 965 гг. до н. э.), Соломон (965-928 гг. до н. э.).


Эпоха «трех царей» непосредственно предшествует расколу внутри израильского общества. После смерти Соломона десять северных племен отделились от сво­их южных соплеменников, в результате чего возникли два враждующих друг с другом царства: Иудея на юге и Израиль на севере. Почти все сведения об эпохе еди­ного израильского государства почерпнуты из Биб лии, точнее, из четырех Книг Царств и двух книг ле­тописей, известных также как книги Паралипоменон («вещей пропущенных, обойденных»), поскольку гре­ческие переводчики Библии ошибочно полагали, что в книгах летописей содержатся сведения, пропущен­ные в предыдущих книгах. Относительно времени со­здания этой части библейского канона среди ученых существуют расхождения. Долгое время считалось, что авторство Книг Царств принадлежит самому царю Со­ломону и пророкам Гаду и Нафану. Согласно Талмуду, их автором был пророк Иеремия. Книги летописей, как полагают, писались еще позже, во второй полови­не IV в. до н. э. Во всяком случае, исследователи еди­нодушно признают, что Книги Царств основательно редактировались жрецами-переписчиками, сторонни­ками религиозных реформ, проведенных царем Иоси– ей (640-609 гг. до н. э.). Об этом свидетельствует ярко выраженное стремление авторов текста оценивать все исторические события в теократическом духе. Пер­вейшей задачей царей, по их мнению, было служение Богу Яхве, и все результаты их деятельности оценива­лись только с этой точки зрения.


Столь позднее время оформления окончательного варианта текста указывает на то, что отдельные акцен­ты в изложении событий могли быть существенно сме­щены и потому требуют дополнительной перепровер­ки. Но это ни в коей мере не отрицает их реальность.


ЦАРЬ САУЛ


(1020-1004 гг. до н. э.)


Саул происходил из колена Вениаминова, из знат­ного израильского рода, и отличался среди других со­племенников своей красотой и ростом. Юность Саула пришлась на время правления пророка Самуила, пос­леднего из судей Израилевых. В те годы южные изра­ильские племена испытывали сильнейшее военное и политическое давление со стороны филистимлян, которые, покорив племя Иуды, пошли войной против колена Ефремова. В битве при Афеке филистимляне одержали победу, убив четыре тысячи израильтян. Тог­да израильские вожди во главе с Самуилом вспомнили, что ни Моисей, ни Иисус Навин никогда не ходили в бой без ковчега завета Господня, в котором пребывал Яхве. Поражение при Афеке они объясняли отсутс­твием ковчега завета и немедленно послали за ним в Силом — религиозный центр того времени. Как толь­ко золотой ковчег с крылатыми херувимами прибыл в стан израильтян, воины возликовали и воодушеви­лись. Снова разгорелся бой. Но израильтяне потерпели новое, страшное поражение. На поле брани осталось тридцать тысяч убитых, остальные обратились в бегс­тво. Филистимлянам удалось захватить и священный ковчег завета. Правда, вслед за этим на победителей якобы обрушились всяческие несчастия, и они добро­вольно вернули израильтянам их святыню.


Филистимляне пришли с Балкан, они были прасла– вянами и потому защищали интересы ханаанеев и амо­реев, оставшихся в Палестине. Про филистимлян, убо­явшихся гнева Яхве за похищение ковчега, Библия го­ворит таю «И была рука Господня на Филистимлянах во все дни Самуила. И возвращены были Израилю города, которые взяли Филистимляне у Израиля, от Аккарона и до Гефа, и пределы их освободил Израиль из рук Фи­листимлян, и был мир между Израилем и Аморреями» (1 Цар. 7:13,14). Здесь показательно, что филистимляне отождествляются с амореями. Комментаторы Библии стараются не замечать этого факта, для них это ошибка переписчиков, но мы можем совершенно определенно утверждать, что и те, и другие — суть потомки ариев и праславян, пришедших на Ближний Восток из Европы.


Что же до передачи захваченных филистимлянами городов, то составители Библии несколько торопят события. Исследователи признают, что произошло это значительно позже. Книги Царств обходят молчанием военные и политические последствия поражения изра­ильтян при Афеке. Но по ряду замечаний, которые мы находим в других книгах Библии, можно заключить, что филистимляне полностью использовали свою по­беду. Вся центральная часть страны находилась под их контролем, филистимские отряды стояли во многих израильских городах. Это продолжалось около двад­цати лет, пока на политическом небосклоне не взошла звезда Саула. В качестве обоснования данной точки зрения обычно обращают внимание на то, что с мо­мента поражения при Афеке пропадают и упоминания о Силоме, тогдашней столице Израиля. Пророк Саму­ил не остался в этом священном городе, где находился шатер Моисея и ковчег завета, а перебрался в Рамафа– им. Какая же судьба постигла Силом? Косвенный ответ на этот вопрос мы находим в Книге пророка Иеремии (7:12), где сказано: «Пойдите же на место Мое в Силом, где Я прежде назначил пребывать имени Моему, и пос­мотрите, что сделал Я за нечестие народа Моего Из­раиля». А другой фрагмент из той же книги дополняет эти сведения (26:9): «Дом сей будет как Силом, и город сей опустеет, останется без жителей».


Из этих цитат ясно, что филистимляне разрушили Силом, который просто перестал существовать как сто­лица Израиля. Это было настолько серьезным потрясе­нием для израильтян, что даже спустя четыре века Иере­мия приводит его как пример Божьего гнева. Состави­тели Библии замолчали факт разрушения их столицы, зато в ярких красках расписали процедуру возвраще­ния им ковчега завета. Да, он вновь вернулся к израиль­тянам, однако местом его хранения должна была стать новая столица. В 1926-1929 гг. датская экспедиция от­крыла развалины Силома примерно в двадцати двух ки­лометрах к югу от города Сихема. На одном из холмов обнаружили даже место, где, по всей вероятности, сто­ял священный шатер с жертвенником Яхве и ковчегом завета. Развалины города были отнесены археологами к XI в. до н. э. и носили явные следы пожара и насиль­ственного разрушения. Таким образом, удалось точно установить, что Силом пал жертвой филистимлян.


После поражения при Афеке Израиль страдал от филистимского ига. И именно в те тяжелые для стра­ны годы в народе укоренилось убеждение, что толь­ко вождь с выдающимся военным талантом может освободить евреев. Самуил был верховным жрецом и судьей. Благодаря своему авторитету он сумел восста­новить в Израиле теократический режим. Его тайной мечтой было то, чтобы должность судьи и верховного жреца стала наследственной. Но этим мечтам не сужде­но было сбыться. Его сыновья оказались никчемными правителями, они брали взятки и выносили несправед­ливые приговоры. А вместе с тем народ израильский требовал от Самуила назначить царя, чтобы походить на соседние народы. Это глубоко задело судью. Требо­вание избрать царя он воспринял как личную обиду и поражение. Он с горечью спрашивал у представителей племен, в чем его вина, и изображал в самых мрачных тонах те беды, которые принесет избрание царя. Ког­да же и это не возымело действия, то он заявил, что, отвергая верховного жреца, израильтяне тем самым отвергают и Яхве.


В конце концов, Самуилу пришлось уступить. Но вместе с тем он совсем не хотел упускать из своих рук власть. Его выбор пал на скромного юношу из са­мого небольшого израильского племени. Самуил наде­ялся сделать Саула послушным орудием своей воли, и поначалу казалось, что умудренный правитель рассчи­тал все безукоризненно. Шли годы, а Саул все не мог открыто править, ибо в его родном городе Гиве, как и во многих других израильских городах, стояли филистимские охранные отряды. Саул по-прежнему зани­мался земледелием, обзавелся семьей, воспитывал двух сыновей и ждал своего часа. И он пришел. К востоку от реки Иордан, в горах Галаада, был расположен изра­ильский город Иавис. Наас, царь аммонигян, осаждал его и готовился к решающему штурму. Жители Иависа вступили с Наасом в переговоры. Тот, однако, заявил, что после принятия их капитуляции выколет каждому из израильтян правый глаз.


Старейшины Иависа попросили семь дней пере­мирия, чтобы обдумать эти условия. В то же время они направили послов к Саулу с просьбой о помощи. Саул, выслушав посланцев, пришел в ярость. Он рассек на части двух волов, которыми пахал землю, и разо­слал их по всем племенам израильским, объявляя, что участь волов постигнет всякого, кто не примет участия в священной войне. Израильтяне испугались угрозы, и вскоре собралось огромное ополчение, во главе кото­рого Саул двинулся против аммонитян. Его войска вор­вались в их лагерь и учинили там кровавую расправу. После этого Саул стал национальным героем.


После своей блистательной победы царь Саул рас­пустил ополчение, оставив оружие только трем тыся­чам воинов. Тем самым он создал свою «гвардию», или полк постоянной готовности, какие были у всех царей Востока. Одну тысячу воинов Саул передал под коман­дование сына Ионафана. И вот однажды ночью тот со своим отрядом напал на филистимский охранный от­ряд в Гиве, разгромил его и убил коменданта. В резуль­тате родной город Саула обрел свободу. Эта радостная весть разнеслась по всему Израилю, и, как и в случае войны против аммонитян, быстро организовалась пов­станческая армия. Саул призвал израильских воинов в Галгал (город к востоку от Иерихона, расположенный в нескольких километрах от Иордана). Но и филистим­ляне, понимая всю серьезность ситуации, не медлили с ответом. Они сосредоточили свои войска совсем не­подалеку в городе Михмасе. «И собрались Филистим­ляне на войну против Израиля: тридцать тысяч колес­ниц и шесть тысяч конницы, и народа множество, как песок на берегу моря» (1 Цар. 13:5). В армии Саула, как раз наоборот, не хватало оружия. «Кузнецов не было во всей земле Израильской; ибо Филистимляне опаса­лись, чтобы Евреи не сделали меча или копья. И долж­ны были ходить все Израильтяне к Филистимлянам оттачивать свои сошники, и свои заступы, и свои топо­ры, и свои кирки, когда сделается щербина на острие у сошников, и у заступов, и у вил, и у топоров, или нужно рожон поправить. Поэтому во время войны

note 20

не было ни меча, ни копья у всего народа, быв­шего с Саулом и Ионафаном, а только нашлись они у Саула и Ионафана» (1 Цар. 13: 19-22).


Прервемся «на минуту», ибо мы открыли для себя информацию, в высшей мере замечательную. Библия подчеркивает, что израильтяне, с одной стороны, и филистимляне (вкупе с ханаанеями) — с другой, стоя­ли на принципиально разных уровнях хозяйственного развития. По свидетельству археологов, в XII-X1 вв. до н. э. бронзолитейные мастерские были распростране­ны по всей Палестине. Несмотря на появление железа, бронза сохраняла абсолютное преобладание в сфере производства оружия, орудий, металлических сосудов и украшений. Продолжали функционировать местные медные рудники, поступало сырье и с Кипра, так что кузницы не простаивали. Но израильтян в них не до­пускали. Металлургия и металлообработка были цели­ком в руках ханаанеев и филистимлян. А это значит, что первые два века своего существования в Палестине израильтяне выступали в роли учеников. Ни одна ар­мия не может сражаться без оружия, а его у израильтян во времена Саула явно не хватало.


В этом смысле нет ничего удивительного, что при­ближение к Галгалу филистимской армии вызвало па­нику в стане израильтян. Люди покидали свои жилища и искали спасения в горных пещерах, многие перепра­вились через Иордан, чтобы быть подальше от филис­тимлян. Саул в то время находился в Галгале, ожидая Самуила, который должен был прибыть и принести Яхве жертвы всесожжения. Саул прождал Самуила семь дней, и с каждым днем его армия становилась все мень­ше и меньше. В конце концов, с царем осталось только шестьсот самых преданных воинов. Положение было отчаянным, военные действия могли начаться с мину­ты на минуту, а борьба без благословления Яхве была обречена на неудачу. В этой ситуации Саул решился на шаг, который мог показаться посягательством на при­вилегии верховного жреца. Он приказал соорудить жертвенник, и сам принес жертвы Богу. Самуил, явив­шись в лагерь и узнав об этом, был крайне возмущен. Он пригрозил даже, что Яхве лишит Саула престола и выберет себе другого, более послушного царя. Не по­могли никакие извинения. Самуил, не простившись, покинул лагерь и вернулся к себе.


Для Самуила стало ясно, что он серьезно просчи­тался. Робкий юноша превратился в блестящего пол­ководца и энергичного правителя, принимавшего самостоятельные решения. Правда, о ведении настоя­щей войны с филистимлянами не могло быть и речи, поэтому Саул решил наладить партизанские действия в тылу филистимлян, укрепить израильскую государс­твенность в неподвластных филистимлянам землях и только затем уже окончательно освободить свой народ от филистимского ига. К этому времени относятся два героических эпизода древнеееврейской истории.


Первый из них связан с подвигом сына Саула, Иона­фана. Однажды тот вместе со своим оруженосцем вор­вался внезапно в филистимский лагерь, убил двадцать человек караульных и вызвал такой переполох, что ос­тальное войско в панике бежало. Саул немедленно дви­нулся в наступление, и его люди стали громить убегаю­щего противника. Поражение филистимлян преврати­лось в полный разгром. Этот момент военной кампании интересен одной своей подробностью. У нападавших в стане филистимлян были союзники. О последних Биб­лия говорит так (1 Цар. 14:21): «Тогда и Евреи, которые и вчера и третьего дня были у Филистимлян и которые повсюду ходили с ними в стане, пристали к Израиль­тянам, находившимся с Саулом и Ионафаном». Любо­пытнейший факг: внутри армии филистимлян были и израильские формирования, которых те, в буквальном смысле себе на голову, обучали и вооружали! Вот тай­на роста боеспособности армии Саула: евреи вступали в филистимскую армию, а впоследствии дезертировали из нее, прихватывая с собой оружие.


Второй эпизод замечателен тем, что в нем во всем блеске проявляет себя будущий преемник Саула на царском троне — Давид. Он вышел сражаться про­тив самого сильного филистимского воина Голиафа. Для всех этот поступок выглядел как самоубийство, ибо Голиаф был великаном, а Давид худеньким и не­приметным юношей. Но поединок развивался по тако­му сценарию, который никто предвидеть не мог. Давид, готовясь к сражению, взял только свой пастушеский посох и пращу. Это расслабило Голиафа. Уверенный в своем превосходстве, он даже не следил за движе­ниями Давида. Между тем юноша достал украдкой из сумки камень и изо всех сил бросил его из пращи. Ка­мень просвистел в воздухе и вонзился в лоб Голиафа, который беспомощно рухнул на землю. Давид быстро подбежал к великану, вырвал из его рук меч и одним ударом отрубил ему голову. Такой неожиданный исход поединка так окрылил израильтян, что они обратили в бегство войско филистимлян и преследовали их до городов Гефа и Аккарона.


В описании противоборства двух воинов, очевидно, присутствуют как элементы исторического, так и эпи­ческого описаний. В рассматриваемый период победы израильтян над филистимлянами были крайне редки. Не случайно против Давида выступает великан, это об­раз врага, который превосходит по всем параметрам и кажется неприступным. У него в руках меч, тогда как Давид вооружен только пращой. Победа над столь силь­ным противником, действительно, должна была запе­чатлеться в памяти еврейского народа. Другое дело, на­сколько реалистичен сам рассказ об убиении Голиафа. Не есть ли это некая аллегория? Ведь библейское имя Голиаф — это, скорей всего, искаженное славянское «Голова» («Голован»), то есть предводитель неприятель­ского воинства. Попадание Голиафу камнем в голову, а затем и ловкое срубание ее мечом можно рассматривать как некие ритуальные акты. И не заимствован ли здесь сюжет с отрубанием головы из наших сказок о бое чу­до-богатыря со змеем? Тем более что для самого Давида отрубленная голова Голиафа имеет какое-то священное значение. «И взял Давид голову Филистимлянина и отнес ее в Иерусалим, а оружие его положил в шатре своем» (I Цар. 17:54). Здесь составители Библии сделали как бы перескок во времени. На самом деле Давид завоевал Ие­русалим намного позже, уже будучи израильским царем. Разные по времени подвиги израильского богатыря сов­мещены во времени, и это, конечно же, свойство эпи­ческого произведения, а не исторической хроники.


Кстати сказать, во 2 Цар. (21:19) сообщается, что Го­лиафа убил Елханан, сын Ягаре-Оргима Вифлеемско­го. Библеисты неоднократно пытались объяснить это расхождение. В частности, была высказана мысль, что Давид, так же как и в текстах аморейского города Мари термин «давидум», не является именем собственным, а служит обозначением вождя. Следовательно, Давид и Елханан — одно и то же лицо. Нам эта гипотеза ка­жется тем более интересной, что имя «Давид» можно возводить к названию верховного общеиндоевропей­ского бога Дия (Дива, Дэва) и переводить как «божес­твенный» или, лучше сказать, «обожествленный». В та­ком случае оно выступает прозвищем израильтянина Елханана, которое он получил от филистимлян или ханаанеев, и чрезвычайно соответствует тому образу Давида, который рисует нам Библия. Давид подобен небожителю. «Он был белокур, с красивыми глазами и приятным лицем» (1 Цар. 16:12), он великий воин и прекрасный музыкант. Традиция приписываает Давиду большинство библейских псалмов — гимнов во славу величия и могущества Яхве. И еще один важный аргу­мент. Свою победу над Голиафом Давид одержал, уже будучи помазанным на царство. «И взял Самуил рог с елеем и помазал его среди братьев его, и почивал Дух Господень на Давиде с того дня и после… А от Саула от­ступил Дух Господень» (1 Цар. 16: 13,14). Если Саул не мог одолеть Голиафа, то Давид сделал это, причем сде­лал в ранге Божьего избранника.


Самуил помазал Давида на царство в тайне от Саула. Думается, именно он способствовал стремительному возвышению юноши при дворе и подготавливал его приход к власти. В награду за одержанную победу Дави­ду доверили командование крупным отрядом воинов. Несмотря на свой юный возраст, он прекрасно справ­лялся с обязанностями военачальника. Давид предпри­нял ряд успешных походов против филистимлян. В из­раильских городах юного героя встречали восторжен­но. В его честь сложили песенку, которую распевали на улицах городов и которая вскоре дошла до Гивы:


Саул победил тысячи, а Давид десятки тысяч!


Слова песни сильно задели Саула. Они оскорбляли его и ставили военные заслуги Давида выше всего того, что он сделал для израильского народа за многие годы борьбы. Саул страдал от такой незаслуженной обиды. Кроме того, он подозревал, что распространяли песню «люди Самуила», с которыми был в сговоре и сам Да­вид. Царь чувствовал, что народ все больше отворачи­вается от него. В его душе копилась ненависть к более удачливому сопернику. Однажды, когда Давид играл для царя на арфе, Саул, потеряв рассудок, схватил ко­пье и метнул его в юношу. К счастью для себя, Давид успел уклониться от копья и спастись.


Тогда Саул решил погубить героя не мытьем, так ка­таньем. Он назначил Давида командиром отряда в ты­сячу человек и обещал, что даст ему в жены свою стар­шую дочь Мерову, если тот принесет краеобрезания ста убитых филистимлян. Царь надеялся, что его не­друг погибнет, выполняя столь опасную задачу. Юно­ша, разумеется, разгадал планы Саула. Под предлогом того, что он недостоин быть зятем царя, Давид попы­тался уклониться от похода. Но Саул настаивал, так что противиться ему не было никакой возможности. Давид в конечном итоге уступил и отправился в филистимский тыл с небольшой группой своих самых преданных соратников. Вскоре он убил не сто, а двести филис­тимлян и принес их краеобрезания. Саул был очень разочарован изахотел, по крайней мере, унизить Да­вида. Вопреки обещанию, он дал ему в жены не стар­шую, а младшую дочь Мелхолу. Казалось бы, женитьба на дочери царя гарантировала Давиду безопасность, но ненависть Саула не знала пределов. В минуту гнева он вторично метнул копье в своего теперь уже закля­того врага и снова промахнулся. На этот раз Давид по­нял, что нужно спасаться, пока не поздно, и, как толь­ко стемнело, покинул царский дворец, убежав к себе домой. Тогда Саул подослал к нему убийц, но любящая супруга спасла мужа, сама едва избежав наказания.


Начались скитания Давида. Он понимал, что царь не успокоится, пока не захватит его живым или мер­твым. Тем временем преставился Самуил, одна из не­многих, надежных «опор» Давида среди знатных из­раильтян. Поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как покинуть пределы Израиля и скрываться в тех краях, где он был недоступен Саулу. Так Давид ока­зался на службе у Анхуса, царя филистимского города Гефа. Высокопоставленному беженцу был отдан во вла­дение город Секелаг, близ Газы. «Всего времени, какое прожил Давид в стране Филистимской, было год и че­тыре месяца» (1 Цар. 27:7). Как верный вассал Анхуса, Давид истреблял врагов филистимлян, но израильтян при этом не трогал. Между тем назревала новая война филистимлян с Израилем. Анхус призвал под свои зна­мена также и отряд Давида. Но филистимские князья не доверяли израильтянам и решительно потребовали их вывода из армии. Вероятно, еще не был забыт тот случай, когда израильское подразделение филистимс­кой армии целиком перешло на сторону Саула. Давид был рад такому повороту событий, ибо теперь ему не нужно было воевать с соплеменниками.


Филистимлян тоже можно понять. Гадать о том, как поведет себя в критической ситуации Давид, у них не было никакого желания. Кроме того, у них вполне до­ставало собственных сил, чтобы расправиться с мя­тежным соседом. Сотни боевых колесниц и тысячи закованных в железо воинов расположились в Сонаме в долине Езреель, в самом центре земли Израильской. В сражении с ними израильтяне потерпели сокруши­тельное поражение. Оставшиеся в живых воины бес­порядочно разбежались. Три сына Саула, в том числе и Ионафан, погибли вместе с тысячами других. Саулу, получившему ранение, удалось бежать с поля боя, но филистимляне следовали за ним по пятам. Тогда, видя, что он обречен, Саул покончил с собой, бросившись на свой меч. Филистимляне отрубили Саулу голову и воткнули ее в капище Дагона, оружие его положили в храме Астарты (1 Цар. 31:10; I Пар. 10:10). А обезглав­ленное тело повесили на городской стене в Беф-Сане. Впоследствии жители города Иависа выкрали его и похоронили у себя на кладбище.


Трагическая история Саула известна нам исключи­тельно из Библии, поэтому вполне обоснованным яв­ляется вопрос о степени ее правдивости. В 1922 году американский археолог и востоковед Олбрайт нашел в Тель-эль-Фулле, в пяти километрах от Иерусалима, развалины Гивы, столицы Саула. Раскопки показали, что это была мощная горная и совершенно неприступ­ная крепость. Ее защищали угловые башни и две линии стен из каменных блоков. Между стенами находились потайные переходы и склады продовольствия. Среди развалин нашли огромное количество бронзовых на­конечников стрел и каменных снарядов для пращей. Ученые установили, что развалины относятся ко вто­рой половине XI в. до н. э., то есть ко времени правле­ния первого царя Израиля. Филистимляне покорили израильтян. Саул проиграл. Государство, с таким тру­дом созданное им, перестало существовать.


Были обнаружены также развалины Беф-Сана. Вы­сота развалин составляла более двадцати трех метров, они состояли из восемнадцати слоев, относящихся к различным эпохам. Самый нижний из слоев восходит к IV тысячелетию до н. э., и, следовательно, Беф-Сан был одним из древнейших городов Ханаана. Но для нас наиболее интересным является то, что в слое, от­носящемся к эпохе Саула, обнаружены развалины двух расположенных рядом друг с другом храмов — Дагона и Астарты, — о которых говорится в Библии. Имя бога Дагона традиционно представляет для исследователей огромные трудности. Но писатель В. И. Щербаков в своей книге «Века Трояновы» убедительно показал, что его образ восходит к русскому Даж-богу (Даждь-богу). Во времена Саула праславяне проживали в Беф-Сане, это следует признать как непреложный факт, но судь­ба их, по всей вероятности, была такой же незавидной, как у Саула и его сыновей. Археологи открыли, что Беф-Сан пал жертвой внезапного нападения и пожара. Это дало основание некоторым исследователям пред­положить, что Давид разрушил Беф-Сан в отместку за глумление над телом его предшественника.


ЦАРЬ ДАВИД


(1004-965 гг. до н. э.)


Давид принадлежал к племени Иуды. Не удивитель­но поэтому, что после смерти Саула соплеменники призвали его в Хеврон и избрали царем иудейским. В то же самое время в городе Маханаиме, за Иорданом, военачальник Авенир при поддержке десяти северных племен провозгласил царем четвертого сына Сау­ла, Иевосфея. Это был человек слабый и безвольный, ставший послушным орудием в руках Авенира, кото­рый фактически правил вместо него. Давид не признал Иевосфея царем, и это привело к расколу государства. Бунт против династии Саула, пользовавшейся подде­ржкой большинства народа, не мог не привести рано или поздно к гражданской войне. И Давид стал пла­номерно готовиться к ней. В течение семи лет своего царствования в Хевроне Давид оттачивал боевые на­выки своих воинов. Безусловно, сказалось то, что он со своим отрядом прошел выучку в филистимской армии и имел опыт командования крупными вооруженными формированиями. Кроме того, Давид нашел верного союзника в лице командующего войсками Иудеи — Иоава. Все это предопределило успех южан в ряде сра­жений с северными племенами.


Война за израильский престол была длительной и ожесточенной. Северяне (израильтяне) постепенно сдавали свои позиции, в то время как иудеи все более и более расширяли область своего влияния. Положение Авенира при дворе Иевосфея ухудшалось день ото дня. Воины Давида теперь казались Авениру непобедимы­ми, и он потерял уверенность в своем полководческом таланте. Это не осталось незамеченным со стороны придворных, которые стали обращаться с ним пре­небрежительно. Тогда Авенир начал искать способы упрочить свою власть. Первый ход его был достаточно неожиданным. Он взял себе одну из наложниц Саула, которую звали Рицпа. Это был вызов Иевосфею, пос­кольку по старинному обычаю пользоваться гаремом умершего царя мог только его наследник Второй шаг Авенира был еще более решительным. Он тайно напра­вил к Давиду послов с предложением союза. Для себя же он просил гарантии безопасности и должность воена­чальника. Давид согласился, но поставил условием, что­бы Авенир вернул ему его жену Мелхолу, которую Саул отнял у него и отдал другому. Авенир забрал Мелхолу у ее нового мужа насильно, а вождей северных племен уговорил начать с Давидом переговоры. Послов севе­рян встретили в Хевроне, там и было заключено согла­шение о перемирии. Но Авенир не добрался живым до своего дома. Иоав давно уже желал отомстить Авениру за убийство своего брата. Кроме того, останься Авенир живым, он занял бы место Иоава на посту главнокоман­дующего израильскими войсками. Это и толкнуло Ио­ава на убийство. Дня Давида, в сущности, такая развязка была наиболее желанной: он получил все, что хотел, и при этом нисколько не пожертвовал своими интереса­ми. Северным же князьям он мог спокойно заявить, что Иоав действовал исключительно по собственной воле и следовал закону родовой мести.


Известие о соглашении с Давидом вызвало в Маханаиме страшную панику. Иевосфей упал в обморок от ужаса, а его приближенные, спасаясь, тайно покинули дворец. Всеми брошенный, оставленный без охраны, Иевосфей был убит двумя авантюристами, которые хотели получить награду за его отрубленную голову от Давида. Но вместо этого Давид велел отрезать убийцам руки и ноги, а их гела повесить в Хевроне над прудом в назидание тем, кто вздумает покушаться на жизнь царя. Голову Иевосфея он торжественно похоронил в гробнице Авенира.


После смерти Авенира и свержения династии Сау­ла Давид оставался самым серьезным претендентом на израильский престол. И не только потому, что он сто­ял во главе армии-победительницы, а еще и из-за того, что Самуил помазал его когда-то в цари. Представите­ли северных племен, напуганные ростом могущества филистимлян, прибыли в Хеврон и официально пред­ложили Давиду престол. Таким образом, после семи с лишним лет царствования в Хевроне Давид стал царем всего израильского народа.


Объединенное царство Израиля не имело своей столицы. Хеврон располагался слишком далеко к югу и не подходил на роль главного города страны. В этом смысле гораздо более предпочтительным было поло­жение Иерусалима. Правда, он издавна принадлежал иевуссеям. Построенный на трех холмах, защищенный крепостью на неприступной скале Сион, он успешно отражал все нападения. Давид штурмовал город раз за разом, но все безуспешно. Расстроенный неудачами, он заявил: «Кто прежде всех поразит Иевуссеев, тот бу­дет главою и военачальником» (1 Пар. 11:6). Эту задачу успешно решил Иоав. Ученым удалось разгадать, как израильтяне овладели городом, благодаря открытию английского офицера, капитана Уоррена. В 1867 году, осматривая Иерусалим и его ближайшие окрестности, он среди развалин мусульманской мечети обнаружил яму, ведущую в глубь земли. Спускаясь по выдолблен­ным в скале ступенькам, он дошел до подземного во­доема с ключевой водой. Несмотря на темноту, офицер заметил прямо над головой круглое отверстие в скале. Раздобыв лестницу и веревку, он полез туда. Это был пробитый в стене канал, который шел сначала гори­зонтально, а затем по вертикали. Уоррен с огромным трудом поднялся по нему вверх и на высоте тринад­цати метров увидел коридор с высеченными в камне ступеньками, который вел в слабо освещенную пеще­ру. Оттуда по узкой расщелине он выбрался наружу и, к своему изумлению, убедился, что находится внутри древних стен города. Тоннель, как установили архео­логи, был построен в конце II тысячелетия до и. э. Ви­димо, по нему и пробрались воины Иоава в крепость.


Завоеванный Иерусалим называли еще «городом Давидовым». Царь тут же развернул строительные ра­боты по обустройству города. Одной из задач стало возведение дворца — резиденции правителя. С этой целью он наладил торговые отношения с царем горо­да Тира Хирамом, который прислал в Иерусалим кед­ровое дерево для строительства, а также ремесленни­ков и зодчих. С их помощью было построено здание, не уступавшее дворцам самых могущественных царей соседних государств. Тир был финикийским (или, что то же самое, ханаанским) городом. По свидетельству древнееврейского историка Иосифа Флавия (I в. н. э.), он был основан в XIII в. до н. э. После раздела евреями Земли обетованной Тир граничил с землями колена Асирова, но им владели жители, основавшие город, и он долгое время управлялся их царями. Таким образом, мы имеем убедительный пример добрососедских от­ношений между арийскими и еврейскими племенами.


Давид перенес в новую столицу ковчег завета, кото­рый со времен Саула находился в маленьком городке Кириаф-Иариме. В результате Иерусалим стал и ре­лигиозным центром израильского государства. Вмес­те с тем Давид старался расширить пределы своего царства. Он покорил эдомитян и идумеян на юге, моавитян (на восточном берегу Иордана) и аммонитян, проживавших чуть севернее. Война с аммонитянами складывалась для евреев наиболее тяжело, потому что тем помогали пять арамейских царей. Тем не менее ре­шающее сражение закончилось в пользу израильтян. Благодаря своим завоеваниям Давид создал крупную державу. Ее границы простирались до самого Евфрата. Внутри Палестины Давид в ряде битв сумел разгромить филистимлян. В этих войнах израильтяне поражали потомков рефаимов.


Согласно Библии, рефаимы — один из древнейших народов, обитавших некогда в Ханаане. Он назывался так по имени своего родоначальника Рафа и отличался необыкновенною величиною роста и силой. Этот на­род упоминается среди ханаанских племен во времена Авраама. Место жительства его находилось в различ­ных местах: в земле Васанской, в земле Моавитской, в земле Аммонитской и др. С рефаимами в Священном Писании нередко соединяются и также называются ре­фаимами и некоторые другие племена, отличающиеся огромным ростом и силою: енакимы, емимы, зузимы, замзузимы. Вообще, в переводе с древнееврейского слово «рефаимы» означает «исполины». Во времена вступления евреев в Землю обетованную собственно рефаимов, как племени, почти уже не существовало. Ос­тавались только некоторые из их потомков, например, во времена Моисея — Ог, царь Васанский, во времена Навина — Енакимы в Хевроне и в земле Филистимской, во времена Давида — Голиаф, Иесфий, Лахмий, брат Голиафа, живший тоже в земле филистимской. В Биб­лии упоминается Рефаимова долина, располагавшаяся недалеко от Иерусалима, по направлению к Вифлеему. По всей очевидности, Вифлеем находился в непосредс­твенной близости от нее (1 Пар. 11: 15-18). Эта доли­на была плодоносна и изобиловала хлебными полями (Ис. 17:5), отсюда можно заключить, что рефаимы были не только прекрасными воинами, но и опытными зем­ледельцами. Долина рефаимов неоднократно служила местом столкновений между израильтянами и филис­тимлянами (1 Цар. 5:18; 23:13; 1 Пар. 11:15). Имя родо­начальника Рефаимов — Рафа, на наш взгляд, восходит к названию всеобщего закона древних ариев «rta», и Раф есть земное воплощение бога Асте-Рофа (Асте-Ро– та, взаимозаменяемость букв «ф» и «т» в данном случае общепризнана), истинного Рода. Рефаимы — потомки арийцев. К моменту заселения евреями Палестины они уже в значительной степени смешались с другими на­родами, и потому, собственно, чисто арийских родов (рефаимов) оставалось не так много. Но в своем боль­шинстве они концентрировались на территории, кон­тролировавшейся филистимлянами.


Слово «рефаимы» в некоторых местах Библии име­ет и другое значение. Так, в Книге Иова (26:5), в Кни­ге пророка Исайи (14: 9-10; 26: 14-19) оно означает умерших. Совершенно ясно, что наиболее древний народ, проживавший некогда на данной территории, но, как говорится, сошедший на нет, мог ассоцииро­ваться у этих авторов с обитателями царства мертвых. Для еврейских авторов, к тому же, победа над рефаи– мами символизировала мощь их народа, доказывала его состоятельность как самостоятельного «субъекта» мировой истории.


Среди племен, относимых к великанам, выделим также енакимов. Их название родственно имени Енох. Но Енохом, как известно, звали старшего сына Каина, первого градостроителя. В свете уже упоминавшейся ги­потезы о том, что Каин мыслился в качестве родоначаль­ника ханаанеев, идея представлять енакимов как потом­ков Еноха кажется нам весьма плодотворной. Мы при­числяем ханаанеев к арийским народам, а значит, и их сынов создатели Библии могли относить к рефаимам.


В Библии упоминается еще один Енох — один из бла­гочестивейших патриархов допотопного мира. Сведе­ния, сообщаемые о нем, хотя и очень кратки, но весьма важны. Дважды говорится, что Енох ходил перед Богом (Быт. 5: 22,24). То же же самое выражение употреблено и применительно к Ною (Быт. 6:9). Существует точка зре­ния, ее приводят Р. Грейвс и Р. Патай в книге «Иудейские мифы. Книга Бытия», что Енох на самом деле есть Ной. Если это так, то образ Еноха напрямую связывается с пе­реселенцами из Европы. Во всяком случае, древние иудеи и арабские писатели прилагали к Еноху эпитет ученого и считали его изобретателем письменности, арифмети­ки и астрономии, а эти знания принесли на Ближний Восток соотечественники строителей Аркаима и Сто– унхенджа. Бог поселил Еноха в жилище блаженства, так что он не видел смерти (Евр. 11:5). В этом смысле его па­раллелью в русском фольклоре (а, возможно, и прототи­пом!) выступает Аника-воин — богатырь, славный своею силой, сражающийся в сказке с самою смертью.


Название «емимы» можно связать с именем Йаму — финикийского бога моря, а значит, оно обозначает один из «народов моря», который «осел» в Палестине. Очевидно, что это филистимляне. Что же касается двух оставшихся названий — «зузимы» и «замзузимы», то, по всей вероятности, это прозвища, данные потомкам ариев и праславян местными племенами.


Давид своими победами над филистимлянами и ко­ренными народами Палестины (народами «великанов») доказал жизнеспособность союза израильских племен, ставшего доминирующей военной силой в регионе. Об устойчивости «режима Давида» свидетельствует то, что ни мятеж против Давида, который возглавил его сын Авессалом, ни более поздняя гражданская междоусоби­ца, где вождем восставших был вениамитянин Савей, не достигли своей цели. Власть Давида оба раза восторжес­твовала. Другое дело, что сам Давид не позаботился о преемнике и тем самым спровоцировал конфликт меж­ду двумя своими сыновьями — Адонией и Соломоном.


Адония, сын Агиффы, был красивым и надменным юношей. Пользуясь поддержкой северных племен, а также такого влиятельного лица, как Иоав, он не сом­невался в своей победе и разъезжал по городу в царс­кой колеснице под охраной дворцовой гвардии в пять­десят человек. Соломон же был менее популярен, но и его поддерживали влиятельные лица во главе с вер­ховным жрецом Садоком и пророком Нафаном. Кро­ме того, на его стороне были отборные части армии, возглавляемые преданным ему полководцем Ванеей.


Тем врехменем вокруг умирающего Давида плелись сети интриг. Адония решил заранее проложить себе путь к престолу. Он устроил для своих сторонников пир, являвшийся, по сути дела, военным советом. В нем приняли участие Иоав, все царские сыновья, кроме Со­ломона, и некоторые вожди северных племен. Весть об этом дошла до дворца, и «партия» Соломона решила действовать без промедления. Пророк Нафан поспешил к Вирсавии, матери Соломона, и приказал ей немедлен­но сообщить, что Адония самовольно провозгласил себя царем. Сам он обещал прийти чуть позже, чтобы под­твердить правдивость ее слов. Обвинение было ложным или, правильнее сказать, преждевременным, но ситуа­ция обострилась настолько, что враждующие стороны не гнушались никакими приемами. Вирсавия подошла к изголовью больного царя и рассказала об «измене» Адонии, что тут же подтвердил Нафан. Тогда Давид, соб­равшись с силами, приказал помазать на царство Соло­мона. Так была выиграна битва за престол.


Участники пиршества у Адонии, узнав о выборе царя, в панике разбежались. Соломон дал обещание Адонии, что не будет преследовать его, если только тот не станет покушаться на престол. На том братья и разошлись с миром. Вскоре в столице состоялась торжественная коронация Соломона. На жертвенник возложили для всесожжения тысячу быков, тысячу ба­ранов и тысячу ягнят. Обряд помазания совершил вер­ховный жрец Садок, верный сторонник нового царя.


Давид скончался на семидесятом году жизни, после сорока лет царствования, оставив сыну в наследство крупное государство, границы которого простирались от Дамаска до Египта и от Средиземного моря до зе­мель к востоку от Иордана.


ЦАРЬ СОЛОМОН


(965-928 гг. до н. э.)


В момент вступления на престол Соломону было все­го двадцать лет, но он оказался энергичным правителем и чрезвычайно искусным дипломатом. Его противников, рассчитывавших на молодость и неопытность молодого царя, постигло разочарование. Адония и Иоав, отстра­ненные от руководства страной, пребывали в Иерусали­ме, и, возможно, с ними не произошло бы никакой беды, если бы Адония не совершил роковой ошибки. Он через Вирсавию попросил Соломона отдать ему в жены одну из наложниц отца — Ависагу Сунамитянку, ту самую, которая согревала немощного Давида в последние не­дели его жизни. Соломон почтительно выслушал мать, но удовлетворить просьбу брата решительно отказался. Более того, он стал подозревать, что Адония задумал ка­кую-то хитрость: женитьба на одной из наложниц царя давала основания для возобновления борьбы за трон. Ведь, согласно старинному обычаю, гаремом покойного царя мог воспользоваться только его законный наслед­ник Разгневанный Соломон решил, что Адония нару­шил обещание не оспаривать у него царскую власть, и поручил Ванее расправиться с братом и его ближайшим союзником Иоавом. Оба они были убиты.


Давид оставил сыну процветающее «хозяйство», но и к нему следовало приложить руку. «И дал Бог Соломо­ну мудрость и весьма великий разум, и обширный ум, как песок на берегу моря» (3 Цар. 4:29). Первым делом юный царь позаботился о предотвращении нападений извне. Женившись на дочери фараона, он обезопасил свои южные границы и приобрел очень важного союз­ника на случай нападения с севера. Еврейские племена впервые с незапамятных времен могли окунуться в сти­хию мирной жизни. Память об этом счастливом време­ни сохранилась на долгие века, и составители Библии не жалели слов, чтобы прославить Соломона. Он на радость подданным, оказался также и умелым руково­дителем. На все высшие государственные должности Соломон назначил своих сторонников и преданных друзей. Учтя опыт прежних правителей, он старался укреплять свою власть за счет ослабления союза север­ных колен. Для этого он разделил страну на двенадцать административных округов, границы которых лишь частично совпадали с территорией отдельных племен. Во главе каждого из них был поставлен наместник и на­чальник гарнизона, все доверенные люди царя. Округа поочередно, каждый в течение месяца в году, снабжали продовольствием царский двор и армию.


Сама армия также подверглась реформированию. Давид при проведении военных операций основную ставку делал на действие пехоты, что даже по тем вре­менам было глубоким анахронизмом. Соломон, ломая устоявшиеся традиции, создал мощный конный корпус, состоявший из четырнадцати тысяч боевых колесниц. Он модернизировал также армейские обозы, введя в них повозки и конные упряжки. Кроме того, он постро­ил в ряде израильских городов конюшни. Самые боль­шие из них находились в Мегиддо (город, расположен­ный неподалеку от реки Киссон на севере Ханаана).


В 1925 году американская археологическая экспе­диция обнаружила в долине Изреель развалины горо­да Мегиддо. Этот город имел огромное стратегическое значение, поскольку защищал северные рубежи долины, через которые проходил торговый путь из Азии в Еги­пет. Давид и Соломон превратили Мегиддо в сильную крепость, но сам город существовал, начиная с III тыся­челетия до н. э. Среди руин были обнаружены постро­енные царем Соломоном конюшни на четыреста пять­десят лошадей. Они были расположены вокруг большой площадки, где, по всей видимости, объезжали и поили лошадей и где, возможно, происходили конские ярмар­ки. В 3 Цар. (10: 28,29) говорится: «Коней же царю Со­ломону приводили из Египта и из Кувы; царские купцы покупали их из Кувы за деньги. Колесница из Египта по­лучаема и доставляема была за шестьсот сиклей серебра, а конь за сто пятьдесят. Таким же образом они руками своими доставляли все это царям Хеттейским и царям Арамейским». «Царские купцы» являлись посредника­ми в торговле между азиатскими царствами и Египтом: они покупали коней в Киликии (область в Малой Азии) и продавали их в Египет, откуда в свою очередь вывози­ли колесницы. Ярмарка в Мегиддо была перевалочным пунктом, где могли встречаться торговцы из разных стран и устраивать свои торговые операции.


Особо дружеские отношения связывали Соломона с царем финикийского Тира — Хирамом. Финикийцы доставляли израильтянам кедровые и кипарисовые деревья для проведения строительных работ в обмен на пшеницу и оливковое масло. Бригады финикийс­ких ремесленников за плату работали на израильских стройках. В горах у Соломона работало 80 ООО камено– секов и 70 ООО грузчиков, за которыми присматривало 3300 надсмотрщиков. Царь повелел привозить только большие и хорошо обработанные камни. «Обтесыва­ли же их работники Соломоновы и работники Хира– мовы и Гивлитяне, и приготовляли дерева и камни для строения дома

note 21

» (3 Цар. 5:18).


Без помощи царя Хирама немыслимо было бы и строительство легендарного храма Соломона. В Биб­лии дано достаточно конкретное его описание. Храм стоял на подиуме и представлял собой прямоугольную конструкцию с размерами 25 на 50 метров при высоте около 15 и толщине стен до 6 метров. Внутри он со­стоял из трех частей, расположенных на единой оси. Такая схема храма известна в Палестине с середины


II тысячелетия до н. э. и может считаться традицион­ной для ханаанейской, а далее и финикийской архи­тектуры. Археолог А Мазар, проведя исчерпывающий анализ библейского текста, особо подчеркнул преемс­твенность древнеханаанских строительных традиций при возведении храма. Даже толщина его стен была такой же, как у более древнего храма в Сихеме. По об­щим же размерам храм Соломона превышал извест­ные образцы как ханаанейской, так и финикийской храмовой архитектуры. Интерьер, согласно библейс­кому описанию, состоял из портика, святилища и дави– ра — помещения для священных предметов. При этом давир не был отделен стеной от святилища, для него предполагался занавес или деревянная перегородка. Кроме того, он находился на более высоком уровне, и к нему вело несколько ступеней. По продольным сторонам храма располагались трехэтажные вспомо­гательные помещения, которые, по мнению археоло­га К. Кеньон, могли служить царской сокровищницей и одновременно являлись дополнительной к стенам главного зала опорой. Перед храмом же — по всей его ширине — был сооружен притвор шириной 5 метров.


Появление подобного плана храмовых сооруже­ний исследователи связывают с постройками II тыся­челетия до н. э. в Ханаане и Северной Сирии. А Мазар указывает на безусловные прототипы Соломонова храма в Эбле (территория Сирии, к северу от Дамас­ка), Мегиддо, Сихеме. Он же справедливо указывает, что зафиксированное Библией широкое применение при возведении храма ввозного кедрового дерева со­ответствует употреблению того же материала созда­телями ханаанейских и филистимлянских храмов. И там, и тут щедро применялось золото, прежде всего для облицовки — поверх кедрового дерева — внутрен­них помещений храма, обкладки деревянного алтаря, а также для производства многочисленных культовых принадлежностей, необходимых для богослужений, таких как ритуальный стол, светильники, блюда, чаши, кадильницы и т.д.


Ковчег завета был помещен внутрь давира. Его защи­щали с флангов два херувима с распростертыми крыль­ями. Они были вырезаны из масличного дерева и обло­жены золотом. Херувимы были подобны сфинксу: они имели туловище льва или быка, крылья орла и голову человека. Этот орнаментальный мотив, по определению А Мазара, подобно прочим украшениям храма — дере­вянным, каменным, золотым, медным, костяным — та­ким, как орнаментальные решетки, плоды и цветы, цепи, бордюры, изображения фантастических и реальных жи­вотных, людей, деревьев, был широко распространен в искусстве ханаанеян, финикийцев и сирийцев бронзово­го и железного веков. Несомненно присутствовала здесь и знаменитая финикийская резьба по слоновой кости.


Две орнаментированные медные колонны — Иа– хин и Воаз, — стоявшие у фасада Соломонова храма, были, вероятно, чисто декоративны. Изготовление этих крупных медных изделий Библия связывает с мастером Хирамом из Тира (тезкой тирского царя), который «владел способностью, искусством и уменьем выделывать всякие вещи из меди. И пришел он к царю Соломону и производил у него всякие работы» (3 Цар. 7:14). Это служит еще одним подтверждением тесных связей евреев с финикийскими ремесленными центра­ми, славившимися, помимо прочего, медными издели­ями. Целый ряд последних перечислен в библейском описании храма и дворца Соломона (еще одного его «детища») — подставки для ритуальных чаш с боль­шими колесами, украшенные изображениями львов, волов и херувимов, умывальники, лопатки, декоратив­ные изображения фруктов и, наконец, «литое медное море» — большой круглый бассейн диаметром около 5 и глубиной около 2,5 метра с рельефным орнаментом, стоящий на 12 фигурах волов. Подчеркнем, что все эти данные, касающиеся Соломонова храма в Иерусалиме, как общие его параметры, так и детали, переданы биб­лейским текстом. Но сам храм так и не раскопан и, бо­лее того, для раскопок при нынешних условиях недо­ступен. Это связано со специфическими трудностями археологических исследований в древних городах, где важнейшие памятники перекрыты не менее важными, принадлежащими последующим периодам. Предпола­гается только, что на месте Соломонова храма стоит мусульманская мечеть Харам эс-Шериф.


История со строительством храма нам интересна, в первую очередь, потому, что служит очевидным доказа­тельством вовлеченности Израиля в орбиту экономичес­кой политики и хозяйственной деятельности Финикии. К Кеньон вообще считает, что «храм носил полностью финикийский характер». О тесных связях между двумя странами говорит и одна не совсем обычная сделка, о которой рассказывает Библия. Соломон взял взаймы у Хирама сто двадцать талантов золота и отдал ему в залог двадцать городов в земле Галилейской. Правда, эта сдел­ка явно не устроила тирского царя. «И вышел Хирам из Тира посмотреть города, которые ему дал Соломон, и они не понравились ему. И сказал он: что это за города, которые ты, брат мой, дал мне?» (3 Цар. 9: 12,13). В этих словах звучит явная обида, финикиец рассчитывал на большее и потому не мог скрыть своего разочарова­ния. Вполне возможно, что эта история стала причи­ной конфликта между Израилем и Финикией, поскольку буквально тут же сообщается, что тесть Соломона, царь Египетский, сжег город Газер, а всех Хананеев, живших в этом городе, побил. Напомним, что ханаане — это са­моназвание финикийцев, поэтому набег египтян можно назвать своеобразной «акцией устрашения» для Хира­ма и его подданных. Фараон продемонстрировал свою полную поддержку политики израильтян в Ханаане, и Хирам счел более благоразумным не раздувать огонь неудовольствия. Более того, он послал на корабле своих мореходов, которые вместе с подданными Соломона от­правились в страну Офир и, как говорит Библия, «взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов и привезли царю Соломон» (3 Цар. 9:28). Думается, что это была обычная военная экспедиция, доход от которой пошел исключительно в казну Израиля.


Соломон прославился своей любвеобильностью. В его гареме было множество женщин из самых разных стран. Точно так же он был большим демократом в ре­лигии, допуская существование в своей стране культов разных богов. Но в кадровом вопросе Соломон был от­кровенным националистом и назначал на руководящие должности исключительно евреев. «Весь народ, остав­шийся от Аморреев, Хеттеев, Ферезеев,

note 22

, Евеев, Иевуссеев и

note 23

, которые были не из сынов Израилевых, детей их, оставшихся после них на земле, которых сыны Израилевы не могли истребить, Соломон сделал оброчными работниками до сего дня. Сынов же Израилевых Соломон не делал работниками, но они были его воинами, его слугами, его военачальниками и вождями его колесниц и его всадников. Вот главные приставники над работами Соломоновыми: управляв­ших народом, который производил работы, было пять­сот пятьдесят» (3 Цар. 9: 20-23). Нам предельно четко объясняется, как израильтяне организовывали власть в захваченных ими ханаанских городах: представители коренного населения в начальники не допускались.


Нельзя, однако, не подивиться, какие имена выбрали ближайшие сподвижники Соломона. Армией у него ко­мандовал еврей с русским именем — Ванея. Стоит только подивиться, что ни один комментатор Библии не напи­сал об этом! Но пойдем дальше. Первосвященником у Со­ломона был Садок Это имя почти что совпадает с име­нем нашего былинного героя Садко, во всяком случае, не подлежит сомнению, что слова эти родственные. В свя­зи с этим возникает естественный вопрос: какой народ придумал это имя первым? Разберемся вначале с нашим новгородским купцом. Современное русское слово «сад» означает участок земли, засаженный деревьями, кустами или цветами. Но у него было и более древнее значение, которое передают другие наши слова — «огород» и «го­род», то есть «огороженный участок земли». В английс­ком языке слово «сад» и произносится очень похоже — «garden». На это древнее значение в нашем языке указы­вает слово «посад», где первый слог является приставкой. Таким образом, садом в древности называли также осед­лое поселение, стан или город. В таком случае имя Сад­ко означает попросту «горожанин». Для новгородского купца это прозвище подходит идеально. Однако оно не менее уместно и для верховного священника израильтян. В отличие от большинства евреев, занимавшихся ското­водством и кочевавших с места на место, он находился постоянно при храме, внутри города. А то, что у его име­ни славянские корни, нас уже не должно удивлять, кстати, как и у популярной среди евреев фамилии «Гордон».


Отдельного разговора заслуживает и имя само­го царя. Оно происходит от еврейского слова «мир». Но ведь именно оно является составной частью мно­гих славянских имен — Мирон, Мирко, Мирослав, Лю­бомир, Звонимир, Яромир, Будимир и т.д. Подобного ряда нельзя выделить из общего набора еврейских имен. Отсюда можно заключить, что имя «Соломон» служит еврейским аналогом славянского имени «Ми­рон», его иноязычной «калькой».


Все эти примеры свидетельствуют, что израильтяне эпохи единого царства активно впитывали культуру своих «подданных» — ханаанеев и филистимлян. Нали­чие чужеродных имен у первых лиц Израиля подсказы­вает нам, что важным способом проникновения евреев в ханаанейские властные структуры было «растворе­ние» в местной среде и использование псевдонимов. Там, где у израильтян недоставало военной силы, они действовали хитростью. В итоге тот или иной город завоевывался как бы изнутри, незаметно для его жите­лей, которые превращались из хозяев в рабов. Библия не говорит об этом напрямую, но она сохранила те обрывочные сведения, по которым мы можем в общих чертах восстановить подлинную картину событий.


В годы царствования Саула, Давида и Соломона ев­реи сумели обосноваться и установить контроль над большей частью Ханаана. Процесс их утверждения на этой территории занял более двух веков и включал как военные, так и мирные способы завоевания. Последние явно недооценены исследователями, но в силу сущест­венного превосходства ханаанеев в вооружении и воен­ном искусстве преобладали именно они. Факт объеди­нения племен под властью монарха говорит о высокой степени политического самосознания нации. В царс­твование Соломона была сформирована национальная элита, способная решать крупные военные и хозяйс­твенные задачи. А Мазар отмечает, что израильские слои X в. до н. э. идентифицированы помимо столицы еще, по крайней мере, в 19 городах и что они позволяют определить новый стереотип поселения. Культ Единого Бога еще не победил среди израильтян, и тот же Соло­мон, к примеру, даже служил другим богам, но его ос­новные положения к тому времени твердо укоренились в сознании древних евреев. Впереди еврейский народ ждали века лихолетий, но он уже сплотился настолько, чтобы, пережив период потрясений, донести до самых отдаленных уголков земли свою религию и культуру.


Эпоха единого Израиля длилась совсем недолго, ме­нее века. Сын Соломона, Ровоам, оказавшись на иеру­салимском престоле, потребовал от северных племен выплаты столь огромных налогов, что те почли за бла­го отказаться от союза с ним. Тогда юный царь возна­мерился принудить их к этому силой и послал на север карательную экспедицию. Но армия северян разгромила ее. Десять северных племен отделились от колена Иуды. Так держава Давида и Соломона распалась на два слабых, враждующих друг с другом царства: Израиль и Иудею.


На пятый год после раскола фараон Сусаким, убе­дившись, что оба его соседа ослаблены постоянными конфликтами, опустошил Иудею и часть Израиля. Он ушел лишь тогда, когда Ровоам заплатил громадный выкуп, отдав ему величайшие сокровища Иерусалим­ского храма и царского дворца. Великолепие и блеск Соломоновых сооружений померкли уже спустя двад­цать лет после их создания: там, где раньше сверкало золото, остались голые стены. От былого блеска «в од­ночасье» не осталось и следа…


Дальнейшую историю израильских колен можно представить как постоянное приспособление к поли­тике тех государств, которые доминировали в данный момент на Ближнем Востоке. Вхождение евреев в ми­ровую цивилизацию происходило очень трудно, и ус­пехи к ним приходили в значительной степени не на полях сражений, а в результате компромиссов с более сильными завоевателями, дипломатических побед и интриг. Это был медленный процесс, но он вел к нуж­ному результату. В итоге евреи не просто сохранились как самостоятельный этнос, они научились влиять на мировую политику и жизнь других народов.


Глава 23


АРИЙСКИЕ ЖЕНЩИНЫ В СУДЬБЕ ИЗРАИЛЬСКИХ ЦАРЕЙ


Ты — женщина, и этим ты права. От века убрана короной звездной, Ты — в наших безднах образ божества!


Мы для тебя влечем ярем железный, Тебе мы служим, тверди гор дробя, И молимся — от века — на тебя!


В. Брюсов


Никто не сможет упрекнуть нас в чрезмерном на­ционализме или квасном патриотизме, если мы за­явим, что мужчины всего мира восхищаются русскими женщинами. Это наше национальное богатство, самое ценное достояние России. В суровую годину испыта­ний и неурядиц именно они выступали хранительни­цами русского духа, берегинями наших национальных образов и сокровенных духовных знаний.


Распад и гибель Средиземноморской Руси предопре­делили и совершенно новое состояние арийских племен. Будучи отрезаны от европейских соплеменников, они могли рассчитывать только на свои собственные силы. Семитские племена неминуемо должны были «прогло­тить» этот островок арийской цивилизации, вопрос за­ключался лишь в том, как быстро они это сделают. Из Биб­лии мы знаем, что арийцы-ханаанеи не препятствовали расселению евреев в Ханаане и не противодействовали заключению смешанных браков. В результате какая-то доля израильтян впитала в себя арийские гены еще три с лишним тысячи лет назад. Не избежали этого, вопреки запрету Яхве, и израильские цари из рода Давида.


ДОЧЬ ШУИ, ЖЕНА ИУДЫ


Первый наш рассказ касается истории рода Иуды, четвертого сына Иакова от Лии. Колено Иудино, во главе которого стоял он, было одним из наиболее мно­гочисленных и могущественных (Числ. 1: 26,27). Иуда женился на дочери хананеянина, которого звали Шya. Своему первенцу молодожены дали имя Ир. Вслед за ним родились еще двое сыновей — Онан и Шела. Учи­тывая родство ханаанеев с ариями, имена сыновей Иуды (с поправкой на условность гласных в древне­еврейском прочтении) можно воспроизвести и так — Яр, Он и Сила. Иуда и его семья жили среди ханаанеев в городе Одолламе. Этот город находился недалеко от Иерусалима и служил резиденцией ханаанейских ца­рей. Библия специально подчеркивает, что Иуда «ото­шел от братьев своих» (Быт. 38:1). Немудрено поэтому, что его сыновья носят нееврейские имена.


С религиозной точки зрения брак израильтянина с хананеянкой был нарушением воли Яхве (Втор. 7:3). Бог Израиля запрещал вступать в родство с народами Ханаана. На первый взгляд, проступок уважаемого из­раильтянина кажется совершенно невинным. Ну, поду­маешь, влюбился. Вон, у Моисея обе жены тоже были нееврейками. Но для составителей Библии это сопос­тавление ровным счетом ничего не значило, поскольку, в отличие от Моисея, Иуда был в числе предков изра­ильских царей (четвертым после Авраама, Исаака, Иа­кова), а наследственная линия, по их мнению, должна была быть этнически «чистою». Иуду надо было как-то оправдать и женить на еврейке. Так, в главе 38-й Книги Бытия появилась душещипательная история Фамари, жены Ира.


Редакторам жизнеописания Иуды, перво-наперво, надо было пресечь ханаанскую линию его рода. Эту задачу они решали последовательно. Вначале сообща­ется, что Господь прибрал Ира, который оставил Фа– марь бездетной. Тогда Иуда женил на ней своего вто­рого сына — Онана, но тот по воле редакторов оказал­ся онанистом и изливал семя на землю, чем прогневал Господа, был им наказан и тоже отошел в мир иной. Тогда Иуда объявил Фамари, что если она останется вдовою в доме своего отца, пока подрастет третий сын его, Шела, то она сделается женою последнего. Это была отговорка, потому что отец беспокоился за судь­бу Шелы и не желал ему судьбы его братьев. Видя, что Иуда не исполнил своего обещания, Фамарь решила завлечь в свои сети его самого. Дочь Шуи к тому вре­мени уже умерла, и Фамарь, переодевшись блудницей, сумела обольстить свекра. Когда ее обман раскрылся, она была уже беременна. Узнав всю правду, Иуда сказал: «Она правее меня, потому что я не дал ее Шеле» (Быт. 38:26). И осталась Фамарь при Иуде и родила ему двух близнецов — Фареса и Зара. Первый из них занимает место в родословии Иисуса Христа (Мф. 1:3).


Мы так и не узнаем, как звали хананеянку, которую полюбил Иуда, полюбил так сильно, что ушел от своих родственников в город жены. Редакторы вычеркнули ее имя из истории, и сделано это намеренно. Ее мес­то заняла Фамарь — образ, как нам кажется, выдуман­ный. Составители Библии придумали историю, кото­рая призвана убедить всех в том, что наследники Иуды были чистокровными евреями. Их цель совершенно понятна, но ясно также, что это сознательная «лаки­ровка» действительности.


РААВ ИЗ ИЕРИХОНА


Рассказ о блуднице Раав — это история предатель­ства, совершенного женщиной ради спасения своего рода. Вкратце она такова. Перед тем как напасть на Иерихон, Иисус Навин послал на разведку двух своих воинов, перерядив их в ханаанские одежды. Они про­никли в город и остановились на ночлег в доме Раав. Между тем иерихонскому царю доложили о появле­нии в городе незнакомцев, и тот прислал к женщине стражников с требованием выдать вражеских шпио­нов. Раав, однако, успела спрятать их на крыше дома и уверяла пришедших к ней дознавателей, чтогости уже покинули ее дом, и она про них ничего не знает. Ее до­воды выглядели убедительно, и иерихонский царь по­верил женщине. Он отправил за лазутчиками погоню, но она не принесла никаких результатов.


Тем временем Раав поднялась на крышу дома и взя­ла с израильтян клятву, что в случае захвата города они сохранят жизнь ей, а также ее отцу, матери, братьям и сестрам. Условным знаком неприкосновенности ее дома должна была стать ярко-красная веревка, выве­шенная в окне со стороны улицы. Потом они незамет­но перелезли через городские стены и благополучно добрались до своего лагеря. О последовавшем затем штурме города мы уже говорили. Согласно библейс­кому тексту, израильские воины ворвались в город и истребили поголовно всех жителей, за исключением Раав и ее семьи. Впоследствии Раав вышла замуж за израильского князя Салмона и вошла в родословную царя Давида и Христа (Мф. 1:5).


Имя Раав иногда пишут несколько в другой транс­крипции, как Рахав. Сливаясь, буквы «х» и «в» дают звук «ф», поэтому ее образ можно рассматривать как женс­кую параллель Рафа — прародителя рефаимов. Схожее имя носит и древнеарийская богиня любви и сладост­растия Рати. Она — дочь Мары (Марея-Аморея!) и жена бога любви Камы (Хама!). Ее ближневосточной парал­лелью служит Аста-Рта. Мы вновь оказались в кругу хо­рошо знакомых арийских персонажей и можем заклю­чить, что Раав считалась земным воплощением богини Астарты и была, по всей вероятности, ее верховной жрицей. Вот почему израильские воины сумели спас­тись! Раав спрятала их в священном приделе храма, куда стражники войти не посмели. Сама же она обладала статусом неприкосновенности, и потому иерихонский царь не наказал ее за «потерю бдительности». Попутно мы открыли, почему Раав названа блудницей: во-пер­вых, Астарта — языческая богиня и всякое поклонение ей считалось блудом, а во-вторых, в храмах Астарты, действительно, занимались ритуальной проституцией. В связи с этим мы не можем не сказать несколько слов, извиняющих в какой-то степени Раав. Разведчики поп­росили защиты в храме, выдача их, с точки зрения чис­то религиозной, выглядела бы святотатством. Раав на деле реализовала часто провозглашаемый церковными деятелями принцип — религия вне политики. В этом смысле ее поведение безупречно. Другое дело, что она предала интересы своего народа и своего государства.


Составители Библии не только скрыли информа­цию о том, что Раав была жрицей Астарты, но еще и выставили ее верующей во всемогущество своего Бога. Она говорит разведчикам: «Я знаю, что Господь отдал землю сию вам, ибо вы навели на нас ужас» (Нав. 2:9). В Новом Завете дважды отмечается сила веры Раав. Апостол Иаков в своем соборном послании говорит (Иак 2:25): «Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев и отпустив их другим путем? Ибо, как тело без духа, так и вера без дел мертва». Ему вторит и апостол Павел в своем послании к евре­ям (Евр. 11:31): «Верою Раав блудница, с миром приняв соглядатаев (и проводив их другим путем), не погибла с неверными». Поступок Раав потряс воображение ев­реев, его внутреннее, духовное обоснование прямо-та­ки сродни евангельской идее возлюбить врагов своих. Разница только в одном: никакой веры в Бога евреев у Раав не было. Более того, скорее всего, она приобщила своего израильского мужа к священным ритуалам по­читания богини Астарты.


РУФЬ, ПРАБАБКАДАВИДА


В эпоху правления судей в Ханаане однажды разра­зился голод. В поисках пропитания житель Вифлеема, по имени Елимелех, вместе со своей женой Ноеминью, двумя сыновьями и всем имуществом переправился на ту сторону Иордана и поселился в Моаве. Сыновья взяли себе в жены моавитянок Орфу и Руфь. И прожили они так около десяти лет, однако судьба не благоприятство­вала семье Елимелеха; мужчины вскоре умерли, оставив трех овдовевших женщин без средств к существованию.


Ноеминь затосковала по своей родине. Кроме того, прослышала она, что жизнь там переменилась к луч­шему. Тогда Ноеминь собрала свои нехитрые пожитки и отправилась туда, и обе снохи вышли в путь вместе с ней. Но мудрая женщина заявила им: «Да сотворит Господь с вами милость, как вы поступали с умершими и со мною! да даст вам Господь, чтобы вы нашли при­станище каждая в доме своего мужа!» (Руф. 1:8,9). И по­целовала их. Женщины расплакались от волнения, но предложение свекрови приняла только Орфа. А Руфь со слезами на глазах ответила: «Не принуждай меня ос­тавить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сдела­ет; смерть одна разлучит меня с тобой» (Руф. 1:16,17).


Когда женщины пришли в Вифлеем, то Ноеминь ста­ла называть себя Марою. Первое имя по-еврейски значит «приятная», а второе — «горькая». И в самом деле, после потери близких у Ноемини наступили горькие времена. Но в истории с переменой имени еоъ и другой подтекст. В славянской мифологии Мара — боганя смерти, зимы и ночи. Она олицетворялась в образе устрашающем: не­умолима и свирепа, зубы ее опаснее клыков дикого зве­ря, на руках страшные, кривые когти. Ситуация с двумя женщинами напоминает обычный сказочный зачин. Старуха-колдунья уводит юную красавицу в неведомый ей мир, где ее ждут смертельные испытания. В Вифлееме Руфь, как иноземка, не имела никаких прав, ее положе­ние можно было в буквальном смысле назвать рабским. И выжить в такой ситуации, не опустить руки и не сло­маться — могло помочь, как и в сказке, только чудо.


В Моаве у Руфи были родные и друзья. Расстать­ся с ними, с домом, решиться помогать в старости не своим родителям, а иноплеменной свекрови, да еще в чужой стране — поступок неординарный. Пойти на такое можно или по большой глупости, или от ве­ликой святости. В первом случае человек в какой-то момент задумается, осознает всю тяжесть взваливае­мой на себя ноши и отступится, как это сделала Орфа. Во втором — пойдет до конца и обязательно, как Руфь, победит… Здесь самое время напомнить, что имя этой библейской, точно так же, как и у Раав, указывает на ее принадлежность к народу рефаимов, создателей Сре­диземноморской Руси.


Ноеминь и Руфь пришли в Вифлеем во время жат­вы, когда на пригородных полях убирали ячмень. Ни­каких средств к пропитанию у них не было, поэтому Руфь стала собирать колосья, оставленные на поле жнецами. От рассвета до сумерек работала она, чтобы не пропустить ни одного колоска, а вечером ей еще надо было приготовить ужин для свекрови. И так про­должалось изо дня в день. Невольно на память прихо­дят стихи Н. А Некрасова:


В полном разгаре страда деревенская… Доля ты! — русская долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать. Немудрено, что ты вянешь до времени, Всевыносящего русского племени Многострадальная мать!


Зной нестерпимый: равнина безлесная,


Нивы, покосы да ширь поднебесная — Солнце нещадно палит.


Бедная баба из сил выбивается,


Столб насекомых над ней колыхается, Жалит, щекочет, жужжит!


Слезы ли, пот ли у ней над ресницею, Право, сказать мудрено. В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею, Канут они все равно!


Вот она губы свои опаленные Жадно подносит к краям… Вкусны ли, милая, слезы соленые С кислым кваском пополам?..


Но как-то раз пришел к жнецам хозяин поля. Звали его Вооз, и был он родственником покойного мужа Но– емини. Увидев среди них Руфь, он стал расспрашивать о ней, и жнецы рассказали о молодой женщине все без утайки. Тронутый трудолюбием чужестранки, милосер­дный Вооз предложил ей обедать вместе с его слугами и пить воду из сосудов для работников, когда ей захо­чется. Втайне от нее он даже распорядился, чтобы жне­цы нарочно оставляли для нее больше колосьев. Тогда Руфь пала ниц, поклонилась и промолвила: «Чем снис­кала я в глазах твоих милость, что ты принимаешь меня, хотя я и чужеземка?» (Руф. 2:10). Но Вооз отвечал ей: «Мне сказано все, что ты сделала для свекрови своей по смерти мужа твоего, что ты оставила твоего отца и твою мать и твою родину и пришла к народу, которого ты не знала вчера и третьего дня; да воздаст Господь за это дело твое, и да будет тебе полная награда от Госпо­да Бога Израилева, к Которому ты пришла, чтоб успо­коиться под Его крылами!» (Руф. 2: 11-13).


Для Руфи эти добрые слова стали полной неожидан­ностью. Вооз был первым из израильтян, кто отнесся к ней по-человечески. Для Руфи свекровь воистину была злым демоном. В тексте нигде не говорится, что она была стара, больна или немощна. Однако Ноеминь-Мара не работала. Вся тяжесть добывания пищи лежала на мо– авитской женщине. От своего скудного обеда она поло­вину непременно несла домой для свекрови. У Ноемини были богатые родственники, но и к ним она обращать­ся не стала. Ее устраивала ситуация, когда Руфь работала только на нее и фактически была ее добровольной ра­быней! Ноеминь использовала то, что у Руфи в Израиле не было добрых знакомых, и ей неоткуда было получить поддержку. Случай с Воозом показал, однако, что Руфь способна завоевать доброе отношение к себе у совсем чужих людей, и Ноеминь напугалась, что постепенно сноха сама устроит свою жизнь и уже не будет так при­вязана к ней. И тогда она пустилась на хитрость.


Ноеминь нежно обратилась к Руфи: «Дочь моя, не поискать ли тебе пристанища, чтобы тебе хорошо было?» (Руф. 3:1). И почувствовав, что верная женщина абсолютно доверяет ей, предложила следующий план действий. В Ханаане был обычай молотить пшеницу ночью. Узнав, что Вооз будет молотить в ближайшую ночь, а после работы ляжет спать возле скирды, Ноеминь приказала Руфи умыться, намастить себя бла­говониями и надеть нарядные одежды, а потом отпра­виться в поле, где на соломе, укрывшись плащом, спал Вооз. Там, найдя спящего Вооза, Руфь тихонько подош­ла к нему, отогнула полу плаща и легла у его ног. В пол­ночь Вооз проснулся и с удивлением увидел лежавшую у его ног женщину. Он даже немного испугался, пото­му что в темноте не узнал ее. «Кто ты?» — спросил Вооз. «Я Руфь, раба твоя, — с дрожью в голосе ответила мо­лодая женщина, — простри крыло твое на рабу твою, ибо ты родственник» (Руф. 3:9).


У евреев существовал закон, который обязывал муж­чин брать в жены вдову ближайшего родственника. Именно его имела в виду Фамарь, когда предъявляла претензии к Иуде. Замужество за Воозом предполага­ла и Руфь, когда шла на свидание к нему. Но в Вифлее­ме жил человек, состоявший с Руфью в более близком родстве и, таким образом, обладавший правом пер­венства. Руфь этого не знала, но Ноеминь-то была пре­красно осведомлена об этом! Если бы Вооз переспал с Руфью в тот вечер, то ее репутация была бы навсег­да испорчена, и она никогда бы уже не вышла замуж Ноеминь «сватала» сноху стать блудницей… К счастью для Руфи, Вооз оказался порядочным человеком и не воспользовался ситуацией. Здесь сыграло свою роль еще и то, что Руфь приглянулась ему, и он сам желал жениться на ней.


«Сказка» о Ноемини и Руфи завершилась, как и по­ложено, счастливым финалом. И родила Руфь сына, которого нарекли Овидом. Это был будущий отец Иес­сея, отца Давида. Таким образом, Давид был правнуком Руфи. По этому поводу кто-то из читателей может уп­рекнуть нас: «Выдумываете вы все, мало ли какое имя могут дать девочке при рождении». Но здесь мы должны совершенно решительно заявить, что в эпических про­изведениях, каковыми являются книги Библии, ничего случайного нет и быть не может. Имя Руфь лишь однаж­ды упоминается в Библии, и оно, очевидно, не имеет от­ношения к семитам. Ну, а, кроме того, генетика — наука убедительная, и о том, что Давид был белокурым, можно убедиться, заглянув в Библию (1 Цар. 16:12).


АННА, МАТЬ САМУИЛА


В «Словаре русских имен» говорится, что имя Анна происходит от древнееврейского «hen» и означает «грация», «миловидность». Мы не согласны с таким объяснением. На наш взгляд, это попросту еврейская форма нашего местоимения «она», которая произно­сится с ярко выраженным «аканьем» в начале. У самих евреев имя Анна, кстати, имело форму «Ханна», и ее можно рассматривать как сокращенную от этническо­го имени — «Ханаанка». Согласимся, что наши версии выглядят куда как основательнее. Анна была ханаан– кой, и это объясняет один очень важный момент в ис­тории Израиля и, разумеется, в жизни ее сына Самуила, последнего судьи Израиля.


Комментаторы Библии не знают, как толком объяс­нить факт возвращения филистимлянами ковчега за­вета после поражения израильтян при Афеке. Соглас­но библейскому преданию, захваченный врагами ков­чег завета принес филистимлянам такие потрясения, какие были не под силу израильским воинам. На фи­листимлян обрушилась эпидемия, отчего ни один из их городов не захотел принять на хранение реликвию евреев. Наконец, филистимские прорицатели посо­ветовали вернуть ковчег его законным хозяевам. Так, после семи месяцев плена ковчег вернулся на родину Хотя вся эта история выглядит достаточно причудли­во, Зенон Косидовский все же заключает: «В рассказе об удивительной судьбе ковчега завета, возможно, и есть какая-то крупица правды». И тут же добавляет, что все-таки один эпизод, когда в городе Вефсамисе Яхве убил пятьдесят тысяч семьдесят израильтян за то, что некоторые из них осмелились заглянуть внутрь ковче­га завета, совершенно непонятен для комментаторов. Чем была вызвана гражданская война в Израиле?


На наш взгляд, ответ заключается в том, что нака­нуне битвы при Афеке внутри израильского общества сложились две политические группировки: одна во главе с сыновьями первосвященника Илии (сам Илия в тот момент был очень стар и не участвовал в деле­же власти) и вторая, которую возглавлял Самуил, лю­бимый ученик Илии. В сражении при Афеке оба сына Илии погибли, а сам Илия, узнав о поражении, «сломал себе хребет и умер» (1 Цар. 4:18). Таким образом, перед Самуилом и его сторонниками как бы автоматически открылась дорога к власти. Так излагаются события в библейском тексте. Но надо быть реалистами. Очевид­но, что правителя Израиля должны были назначить сами победители. И здесь важным достоинством в их глазах стало то, что Самуил по матери не был евреем. То, что по израильским меркам, было минусом Самуи­ла, противоположная сторона расценила как очевид­ный плюс. Может быть, филистимляне намеренно пре­секли династию Илии, чтобы устранить конкурентов Самуила. История с ковчегом на этом фоне была ра­зыграна филистимлянами, чтобы представить всем Са­муила как прекрасного дипломата и, тем самым, повы­сить его престиж среди соплеменников. Но для части израильских националистов Самуил был неприемлем. Они подняли мятеж против него в городе Вефсамисе, который был жестоко подавлен филистимлянами. По­нятно, что говорить об этом составители Библии не хотели и поэтому представили гибель восставших как кару Бога за неугодное Ему действие.


Евреи причисляют Самуила к крупнейшим своим пророкам. Даже католическая церковь считает его святым и провозвестником Христа. Святой Иероним утверждал, что император Аркадий (395-408 гг.) пе­ревез прах Самуила из Рамафаима во Фракию, а его дочь Пульхерия, в свою очередь, забрала его в Конс­тантинополь и торжественно похоронила в специаль­но построенном мавзолее. Этим действием она как бы подчеркнула, что Самуила уважали не только израиль­тяне, но и соседние с ними народы, и потому он был важным персонажем не только древнееврейской, но и мировой истории.


ВИРСАВИЯ, МАТЬ СОЛОМОНА


Однажды царь Давид увидел купающуюся женщину, которая поразила его своей красотой. Царь воспылал страстью и послал узнать, кто она. Этой женщиной оказалась Вирсавия, жена Урии-хеттеянина, одного из военачальников. Урия вместе с Иоавом находился в во­енном походе против аммонитян, и Давид, пользуясь отсутствием мужа, соблазнил его жену. Спустя некото­рое время оказалось, что Вирсавия ждет ребенка. Тогда Давид, чтобы отвести от своей возлюбленной позор, вызвал Урию в столицу, якобы для отчета. Тот прибыл во дворец и подробно доложил о ходе военных дейс­твий. Давид предложил ему разделить царскую трапе­зу, а после ужина отправил домой, советуя хорошенько отдохнуть и лишь утром собираться в обратный путь. Но Урия лег спать на полу вместе с дворцовой стражей. Наутро на вопрос царя, почему он не пошел к жене, доблестный воин ответил: «Ковчег

note 24

и Израиль и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я вошел бы в дом свой и есть и пить и спать со своею женою! Кля­нусь твоею жизнью и жизнью души своей, этого я не сделаю» (2 Цар. 11:11). Давид, поняв, что хитрость его не удалась, решился на очень недостойный поступок Он дал Урии письмо к Иоаву, в котором, между про­чим, просил поставить хеттеянина на самом опасном участке сражения и в критический момент отступить от него. Иоав исполнил позорный приказ царя, и не­счастный Урия погиб, покинутый всеми на поле боя. Вирсавию, искренне горевавшую о гибели мужа, Давид взял в свой гарем. Вскоре она родила ему сына.


Поступок царя вызвал в Иерусалиме всеобщее не­годование. Пророк Нафан, пользовавшийся в народе большим авторитетом, открыто осудил царя и заявил ему, что Яхве разгневался на Давида и накажет его смертью сына, рожденного Вирсавией. Давид осознал всю гнусность своего проступка и искренне раскаи­вался в содеянном. Но Бог был неумолим, и ребенок вскоре тяжело заболел и умер. Давид принял это нака­зание как должное, как испытание их любви. И через год Вирсавия вновь родила ему сына. Это был Соло­мон, будущий царь Израиля.


История с Урией дает богатую пищу для размыш­лений. Во-первых, мы находим подтверждение, что в армии Давида неевреи занимали крупные посты. Во– вторых, хотя Урия и назван хеттеянином, но его имя Юрий (Ярий, Арий) выдает, что по происхождению он был арийцем. Относительно происхождения Вирсавии в Библии ничего не говорится. Отцом ее в одном случае назван Елиам (2 Цар. 11:3), а в другом — Аммиил (1 Пар. 3:5). Создателей Библии, похоже, не очень-то интересовала ее родословная, а это верный признак чужеродного происхождения. По нашему мнению, имя Вирсавия соотносится с названием народа ферезеев. Напомним, что в нашей интерпретации событий ферезеи — это тирсены (турша, туры, тавры, поздние этруски), один из так называемых «народов моря», мигрировавших на земли Палестины в начале XII в. до н. э. С их этническим именем связано название фи­никийского города Тира. У Давида сложились добрые отношения с царем Тира Хирамом. «И прислал Хирам, царь Тирский, послов к Давиду и кедровые деревья и плотников и каменщиков, и они построили дом Дави­ду. И уразухмел Давид, что Господь утвердил его царем над Израилем и что возвысил царство его ради народа Своего Израиля» (2 Цар. 5:11,12). Здесь примечательно утверждение, что осознание своего высокого положе­ния приходит к Давиду только после того, как он на­лаживает добрые отношения с Хирамом. Символично, что и дом ему строят не евреи, а финикийцы! Возвра­щаясь к именам отца Вирсавии, выскажем гипотезу, что имя «Амми-ила» связано с названием великанов Имимов (потомков «народов моря»), а имя «Элиама» возникло при прочтении истинного имени справа на­лево, как это принято в древнееврейском письме.


Выше мы предположили, что величайшая заслуга Самуила состояла в том, что он отказался от политики самоизоляции еврейского народа и целенаправленно старался встроить жизнь израильтян в ханаанско-филистимскую цивилизацию. Царь Саул, напротив, про­поведовал политику национальной автономии, и всю свою жизнь провел в борьбе с филистимлянами. Раз­ные взгляды на возможность союза с филистимляна­ми (а значит, и финикийцами!) и послужили, на наш взгляд, причиной раздора между Самуилом и Саулом. Думается, что «тайное» помазание на царство Давида (при здравствующем Сауле!) было устроено Самуи­лом при непосредственной поддержке филистимлян. «Партия» мира выдвигала своего кандидата, и именно за ним, как показала история, было будущее. Не слу­чайно Давид оказался в рядах филистимской армии и пользовался безусловным доверием их царя! Между филистимлянами и Давидом существовали определен­ные договоренности, которые израильтянин должен был исполнить, вступив на трон.


Любовь к Вирсавии олицетворяет те добрые отно­шения, которые связывали Давида с его более запад­ными соседями — филистимлянами и финикийцами. Правда, Библия утверждает, что он победил филистим­лян и расширил свою державу от Средиземного моря до Евфрата, но к этому надо отнестись весьма скепти­чески. Попросту на этом пространстве в то время ца­рил мир, который обеспечивали своей военной силой филистимляне и финикийцы. Юноша Давид против великана Голиафа — это противостояние ярко отража­ет реальное соотношение сил двух государств. Не забу­дем и то, что Давид назначил своим правопреемником сына Вирсавии, а не еврея по матери Адонию.


Царь Давид прославился не только как воин и муд­рый политик, его также восхваляли как искусного му­зыканта. Инструмент, на котором он играл, при всех переводах Библии на русский язык называли «гусля­ми». «И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл — и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него» (1 Цар. 16:23). М.ЛI. Серяков в своем основательном исследовании, посвящен­ном «Голубиной книге», указывает на сходство образа Давида с «Великими Гуслярами» из других мифоло­гий — Орфеем, Аполлоном, Вяйнемейненом, Садко, Бояном. Все эти мифологические герои, безусловно, относятся к миру индоевропейцев! Белокурый Давид не только был внешне похож на арийца, он и в духов­ном плане ориентировался на восприятие европейс­кой культуры.


Древнерусские книжники сознавали этот факт, об­раз библейского гусляра пользовался огромной по­пулярностью на Руси. Даже простой неграмотный народ мог видеть его изображения на стенах церквей и соборов. Великолепным примером этому является построенная Андреем Боголюбским в 1158-1165 гг. церковь Покрова на Нерли, в центре композиции ко­торой помещена фигура Давида. Объясняя причину возвеличивания данного персонажа библейской исто­рии, В. Н. Лазарев заметил: «Именно потому, что образ


Давида преломлялся в народном сознании как образ вещего доброго заклинателя и вдохновенного певца о тайнах мироздания, ему и отвели столь значительное место среди рельефов церкви Покрова. На Руси Давид был одним из наиболее популярных святых. Недаром он сделался главным действующим лицом «Голубиной книги», где он выступает под видом царя Давида Евсеича. И кто знает, быть может, от этого образа царя Да­вида — благостного певца и музыканта, таинственно связанного с природой, тянутся прямые нити к образу былинного героя Садко, от звуков гуслей которого бе­шено пляшет морской царь и волнуются «море синее и реки быстрые» (История русского искусства. — М., 1953. — Т. 1. — С. 407). Наши ученые очень деликатные люди и всегда высказываются очень осторожно, ука­зать на взаимосвязь образов купца Садко и царя Дави­да уже большое дело. Но зачем же останавливаться на полпути? Первичен-то Садко!


Царь филистимлян — это вождь «народов моря», ко­лонизировавших часть Палестины. Это и есть тот мор­ской царь, в зависимость к которому попадает гусляр Давид. И выбраться из его плена можно, только женив­шись на девице из его царства. Так в конечном итоге и поступает Давид, вступая в брак с Вирсавией. Конечно, наша проекция сюжета новгородской былины на биб­лейский сюжет кажется нарушением всех традицион­ных канонов. Но ведь глубинный слой индоевропейс­кой мифологии намного древнее ветхозаветного!


Вот, к примеру, в 1868 году известный литератур­ный и музыкальный критик В. В. Стасов опубликовал в популярнейшем в то время «толстом» журнале «Вес­тник Европы» исследование под названием «Проис­хождение русских былин». «Главная задача настоящего исследования, — подчеркивал в нем автор, — заклю­чается в том, чтобы доказать совершенную несостоя­тельность мнения, будто русские былины — коренное произведение народного творчества и будто они пред­ставляют несомненные, чистейшие, самостоятельные элементы русские, как в общем, так и в подробностях». Хорошо, но откуда же мы все эти «элементы» заимс­твовали? По Стасову, из Индии! Наш Добрыня — это не кто иной, как индийский Кришна, а подвиги русского богатыря являются укороченной версией похождений Кришны, описанных в индийской поэме «Гариванса». Точно так же обстоит дело и с другими центральными персонажами русских былин. По Стасову, «наш новго­родский купец Садко есть не что иное, как являющий­ся в русских формах индийский царь Яду, индийский богатырь-брахман Видушка, тибетский брахман Джинпа-Ченпо, тибетский царевич Гедон, индийский монах Самга-Ракшита». В отличие от нашей точки зрения, все наоборот: Восток первичен. Так, кто же прав?


Сегодня, после того, как историки единодушно признали, что предки русских — арии — в середине II тысячелетия до н. э. пришли на территорию Индии, ответ очевиден. Другое дело, что про стасовский кон­фуз стараются лишний раз не вспоминать, ведь вслед за этим надо признавать, что древнеиндийская лите­ратура построена на «русских элементах»! Отдадим должное стасовскому трудолюбию, он, действительно, проделал огромный труд. Только для воссоздания пра­вильной картины ему следовало бы поменять все свои окончательные выводы на прямо противоположные. Но та же самая ситуация, как мы уже убедились, сло­жилась и при анализе наиболее древних книг Ветхого Завета. Имена «Иван», «Мария», «Анна», «Садко» интер­претируются как еврейские. И с этой «стасовщиной» мириться никак нельзя!


ЦАРИЦА САВСКАЯ


Есть женщины, способные завораживать. На них хочется смотреть, не отрывая взора, им хочется безо­говорочно довериться и преданно служить, их хочется обожествлять. Такой древние предания изображают и царицу Савскую. Прослышав о мудрости царя Соломо­на, она отправилась в путь, чтобы лично убедиться в этом. Ее въезд в Иерусалим был воистину великолепен. Длинный караван верблюдов вез воинов, придворных вельмож, женщин и многочисленные дары: золото, драгоценности, благовония. Сама царица ехала в па­ланкине, который слегка покачивался на спине верб­люда в такт его величественным шагам. Соломон был потрясен, он тут же влюбился в прекрасную путешес­твенницу, ибо его взору предстала не просто великая женщина, царица. Это была сама богиня…


Царица Савская была властительницей государства Саба, находившегося на территории Йемена (юго-за­пад Аравийского полуострова). В йеменской мифоло­гии верховным божеством был Астар (Астарот). Он — единственный из ханаанских богов, который сохранил свое имя и функции в этой мифологии и почитался во всех государствах Древнего Йемена. Это свидетельс­твует не только о длительном присутствии здесь ариев, но и подчеркивает уважительное отношение к ним со стороны коренных народов. Астар был богом войны, грозным и сильным, и одновременно богом-защитни­ком, хранителем домов, гробниц, надписей, оберегав­шим их от «всякого повреждающего и разрушающего». Он являлся и богом плодородия и орошения. Астар возглавлял пантеоны богов в государствах Древнего Йемена, но не выступал как предок народа, бог пок­ровитель и владыка страны. Все эти характеристики прекрасно подходят к обобщенному портрету группы ариев-переселенцев, обосновавшихся здесь среди ара­вийских аборигенов.


Исследователи отмечают, что Астара выставляли богом-предком только применительно к народу стра­ны Саба. Нам это дает право сделать вывод, что имен­но в Сабе концентрировались основные силы ариев. Отсюда логично заключить, что царица Савская была арийкой. Кому-то, возможно, наша версия опять пока­жется излишне смелой. Но мусульмане считали ее чу­жой. По коранической версии, царица Сабы и ее народ поклонялись солнцу (Яру-Астару!), «и шайтан разукра­сил им их деяния и отвратил их с пути» (Коран 27:24). Кажется, еще никто не записывал царицу Савскую и в негритянки. В эфиопских преданиях сын Соломона и царицы Савской — Менелик I — считается родона­чальником трехтысячелетней династии императоров Абиссинии (неофициальное название Эфиопии). Учи­тывая, что Менелик I был князем пришлым (Йемен и Эфиопию разделяло Красное море), то первым негром из числа потомков царицы мог стать только ее внук Кстати, в мусульманской мифологии царица Савская именуется Билкис, что, возможно, является воспроиз­ведением русского эпитета «Белокожая».


По некоторым иудейским преданиям, у царицы Сав­ской были козлиные ноги. Чтобы проверить, так ли это, Соломон заставил ее пройти по хрустальному полу, при­нятому царицей за озеро. Боясь ступить в воду, она при­подняла край платья, и Соломон увидел ее ноги. После этого якобы царица отбыла, не прощаясь. Нам не извес­тно ни одного детального истолкования этого сюжета, исследователям он представляется весьма туманным и загадочным. А, между тем, загадка решается в два счета, если только предположить, что образ царицы Савской принадлежит к культуре индоевропейских народов. Коза — одно из воплощений Великой Богини. Соломон, который отличался пренебрежением к заповедям Яхве и дозволял беспрепятственное распространение всячес­ких чужеземных культов, представлен в преданиях воз­любленным козы. Это даже не унижение царицы, ибо ясно, что тут замешана мифология, это, скорее, сатира на Соломона, упрек ему за послабление язычеству.


Но какое впечатление надо было произвести на Из­раиль, чтобы он воспел в своей Священной Книге чу­жеземную царицу!..


Глава 24


ФИНИКИЙЦЫ КАК СЕМИТО-АРИИ


Осанна в вышних! Холмы поют про рай. И в том раю я вижу Тебя, мой отчий край.


Под Маврикийским дубом Сидит мой рыжий дед, И светит его шуба Горохом частых звезд.


И та кошачья шапка, Что в праздник он носил, Глядит, как месяц, зябко На снег родных могил.


С. Есенин


Финикия располагалась на восточном побережье Средиземного моря, на землях библейского Ханаана, и представляла собой сравнительно узкую прибрежную полосу, основная часть которой была отделена от внут­ренних районов Сирии горами Ливана. Горы там иног­да подходят вплотную к морю, врезаясь в него остроко­нечными мысами, и разделяют территорию страны на отдельные области. Сухопутное сообщение между ними было не всегда удобно, а иногда и невозможно. Но зато страна была обращена к морю, а сами финикийцы были опытными мореходами. Море как бы стало час­тью их страны, в этом смысле Финикия напоминает Ве­нецию — город на воде, построенный венетами. Самые разные исследователи уже отмечали, что слова «Фини­кия» и «Венеция», по существу, есть просто разные вари­анты прочтения одного и того же слова. Мы полностью согласны с этим и считаем, что финикийцы-ханаане изначально были частью арийского племени венетов, пришедших в III тысячелетии до н. э. на Ближний Вос­ток из Малой Азии, с южных берегов Черного моря. Они оставили свой след и в Египте, и в Йемене, в частности, в стране Саве. Со временем, вытесненные оттуда в своей основной массе, они обосновались на землях Палести­ны и Сирии, где создали государство Русену.


Геродот сообщает, что финикийцы пришли в Па­лестину с берегов Красного моря, из страны Эритреи (часть современной Эфиопии), что находилась как раз напротив Йемена. В противоположность ему, Страбон утверждает, что их прародиной были острова в Персид­ском заливе, современный Бахрейн. По этому поводу историки гадают, какой точке зрения отдать предпочте­ние. На наш взгляд, действовать надо несколько мудрее. Как осколки некогда единой арийской общности, пред­ки финикийцев основали свои колонии и на берегах Красного (Эритрейского) моря, и в Персидском заливе. Не забудем, что они были лучшими мореплавателями Древнего мира. Местом их сосредоточения в Аравии и Эфиопии были приморские области, внутренние райо­ны контролировались же местными племенами. Поэто­му сведения Геродота и Страбона вполне можно увязать между собой. Арийцы, вытесненные с территории Ара­вии и Африки, перебрались в Средиземноморье. К это­му важно добавить, что к тому времени переселенцы прониклись древней арабской культурой, а также из-за смешанных браков в значительной степени утратили свои оригинальные этнические черты. Во II тысячеле­тии до н. э. финикийцы уже отчасти внешне походили на семитов, а в их языке появились заимствования из се­митских языков. Эти факты обманули многих исследо­вателей, и они ошибочно записали финикийцев (биб­лейских ханаанеев) в чистокровных семитов. Однако в действительности ситуация намного интереснее.


Вот, к примеру, комментарий на эту тему одного из лучших отечественных специалистов по древнерусской истории — А Г. Кузьмина: «По некоторым древним ав­торам, пафлагонские венеты (проживавшие на южном берегу Черного моря и защищавшие Трою. – А. А.) были родственны «морским народам», обитавшим некогда в


Палестине и вообще по восточному побережью Среди­земного моря. Действительно, эти территории подвер­гались колонизации пришедших с моря племен, а топо­нимика района сохраняет следы пребывания индоевро­пейцев. По некоторым данным, к последним относились и ханаанцы — население Палестины, предшествовавшее еврейскому завоеванию. В позднейшей иудаистской тра­диции на Руси ханаанцами называли славян-руссов. Пе­реселение части ханаанцев из Палестины в Малую Азию после завоевания ее еврейскими племенами вполне ве­роятно». Как видим, идея арийского присутствия в Па­лестине отнюдь не нова, и, более того, многие историки разделяют ее, хотя в отличие от А Г. Кузьмина не реша­ются упоминать о ней в своих публикациях. Но наука — не идеология, рано или поздно истина восторжествует. Напомним только, что еще сто лет назад многие ученые считали троянцев, тех же пафлагонских венетов, семи­тами, а сегодня об этом как-то неловко даже заикаться, настолько это дико. Нет сомнения, что та же участь уго­тована и проблеме ханаанеев. Но она, безусловно, гораз­до сложнее, поскольку ханаанеи-финикийцы жили бок о бок с соседними семитскими племенами.


Облик древней Финикии воссоздают ее знаменитое города. Один из главных ее городов — Арад — находил­ся на каменистом островке, периметр которого состав­лял всего лишь около полутора километров. Согласно Страбону, он был застроен очень высокими зданиями в несколько этажей. В исторических документах упомина­ется, что, несмотря на небольшие размеры, Арад господс­твовал над близлежащими городами. Имя города, безу­словно, арийское по происхождению и связано с име­нем верховного бога ариев — Яра-Рода-Астарота. Кстати, в Библии упоминаются города Ар-Моав (Числ. 21:28), то есть моавитский Ар, и Астароф (Нав. 9:10) — столица царства Ога, царя Васанского, великана из числа рефаимов. Оба эти города находились к востоку от Иордана и были захвачены евреями в самом начале их вторжения в Палестину. Израильтяне постепенно вытесняли ариев в приморские области, и потому Арад мог рассматривать­ся ими как новый Ар или новый Астароф. В некоторых изданиях название Арада приводится в форме «Арвад», которую тоже можно читать по-русски, как Яр-на-Воде. Это словосочетание является идеальной характеристи­кой выросшего в небо (яра!) города-острова.


В сорока с небольшим километрах к северу от сов­ременного Бейрута находился финикийский Библ. По местной традиции, он считался самым древним го­родом в мире, построенным богом Элом, и был одним из древнейших и самых важных центров поклонения Астарте. Библ — греческая форма названия города, в финикийском написании на первом месте стояла со­гласная «г». Но в таком случае имя города очень созвуч­но имени Кибелы — женской параллели Бела и двой­ника Астарты! Может быть, это созвучие не случайно?! Для нас примечательно, что город Библ упоминается в одном из памятников древнеегипетской литерату­ры — «Рассказе Синухе» (XVI-XIV вв. до н. э.) — наряду со страной Ретену. Из самого текста не ясно, входил ли город в ее состав или нет, но важнее другое. Описывая свое путешествие из Египта в Сирию, Синухе упомина­ет только о двух топонимах — стране Ретену и городе Библе. Это были основные геополитические «ориен­тиры» Палестины! И до поры до времени правили там арии. Кстати, где-то поблизости от Библа проживали верховный финикийский бог Элиун и его супруга Бе­рут, которую в некоторых рукописях называют Руфь (Бе Рут = Есть Рут = Богиня Рут). Это имя напоминает нам о древнем названии Палестины. Союз семитско­го Элиуна и арийской Руты (Руфи) в аллегорической форме указывает на произошедший в Финикии про­цесс смешения израильского и арийского этносов.


Другим значимым городом Финикии был Сидон. В гомеровских поэмах финикийцы именуются сидонянами, и эта традиция осталась в античной литературе на долгое время. Но это не исключает и упоминаний финикийцев. В четвертой песни «Одиссеи» Менелай рассказывает, как он, возвращаясь из-под Трои, побывал на Кипре, у финикийцев, египтян, эфиопов, сидонян и в Ливии. Царь сидонян Федим подарил Менелаю чашу:


…эта кратера


Вся из сребра, но края золотые, искусной работы


Бога Гефеста,


которой тот очень гордился. В «Словаре русских лич­ных имен» находим, что имя Федим относится к нашим редким старинным именам. Правда, далее составители почему-то пишут, что оно происходит от греческого слова «светлый; славный». Видимо, они позабыли про Гомера, писавшего про сидонского царя. По нашему мнению, имя царя следует возводить к арийскому кор­ню «вед». Федим — значит «ведающий муж», это мужс­кая форма слова «ведьма», значение которого очевид­но. Но даже если правы авторы словаря, то все равно выходит, что имя царя Сидона индоевропейского про­исхождения, а значит, в эпоху Троянской войны пра­вили городом не семиты.


Теперь о названии самого города. Думаем, что никто не станет возражать нам, если мы свяжем его со слова­ми «сидеть», «сиденье». Аналогом русского глагола в анг­лийском языке служит слово «sit», а понятие старинного города в Англии передает созвучное ему слово «city». Го­род — это оседлое поселение, именно это его значение и подчеркивается в финикийском названии Сидона. Русское «село» из того же круга понятий. Русским также свойственно называть свои поселения станами, отсюда происходят слова «станица», «станция». Если взглянуть немного шире, то здесь можно углядеть проявление общеарийской традиции: Дагестан, Татарстан, Башкор­тостан, Казахстан — Туркменистан, Узбекистан, Таджи­кистан, Киргизстан — Афганистан — Пакистан — Ин­достан — ведь это маршруты миграций арийцев из юж­норусских степей! Что бы ни обозначала первая часть этих слов, вторая, безусловно, арийского происхожде­ния. А Палестина или, в своем первоначальном звуча­нии, Белостан — стан бога Бела или стан русых (белых, светлых, беласков=пелазгов)? Разве не по тому же прави­лу образовано это географическое название? Очевидно, по тому же, как говорится, один в один. Кстати, область с таким же названием — Белуджистан — имеется в Азии, она поделена на две части между Ираном и Пакистаном. Относительно присутствия здесь ариев во II тысяче­летии до н. э. никто уже не сомневается. Так почему не признать Палестину еще одним их древним станом?


Сами специалисты по финикийской проблеме в на­стоящее время приняли точку зрения И. Ш. Шифмана, что Сидон получил свое название в честь финикийского бога Сида. Функции его неясны, но у византийского хро­ниста VI в. Малалы сохранилось предание, восходящее к финикийским источникам, согласно которому Сид был сыном Египта, который во времена Авраама основал Сидон. Это очень важная подробность, поскольку она позволяет подтвердить информацию Библии, что часть семитов, подобно Аврааму, возвратилась из Египта в Ха­наан ранее времени Великого Исхода. Что же до смыс­ла имени бога, то в египетском языке оно имеет точно такое же значение, как в русском, — «место» (очевидная женская параллель Сида — Исида). И ясно, что заимс­твовали слово египтяне, а уж никак не европейцы!


В Быт. (10:15) Сидон фигурирует как первенец Ха­наана, среди его младших братьев на первом месте стоит Хет — родоначальник хеттов. Если согласиться с тем, что все приводимые в Библии генеалогии тща­тельно продуманы ее составителями, то необходимо признать, что жители Сидона составляли наиболее сильную в военном, политическом и экономическом отношении часть народа ханаанеев, причем эта гла­венствующая их роль не была поколеблена даже в тот период, когда Палестину завоевали хетты.


Исследователи нашли в Библии ряд мест, позволя­ющих рассматривать сидонян не только как жителей самого города Сидона. Так, упоминаются сидонские божества (Суд. 10:6), которые поставлены в один ряд с божествами целых народов: арамейскими, моавитски– ми, аммонитскими и филистимскими. И снова сидонцы оказываются в ряду перечислений тех же народов, но уже без связи с божествами (Суд. 10:11-12; 3 Царств 11:1). Исайя (23:2,4) в пророчестве о Тире говорит о сидонских купцах и о Сидоне как о морской крепости. Го­воря о женитьбе царя Израиля Ахава (вторая четверть IX в. до н. э.), 3 Цар. (16:31) называет его тестя Ефваала (Итобала) царем сидонян. Еще раньше Соломон, обра­щаясь к тирскому царю Хираму, просил, чтобы его рабы вместе с рабами иерусалимского царя нарубили кедры для храма, потому что нет более умелых лесорубов, чем сидоняне (3 Цар. 5:6). Исследователи отмечают, что единство Тира и Сидона обозначилось достаточно дав­но. В угаритской поэме о Карату говорится об Асира– ту тирийцев, богине сидонцев. Сама поэма записана в XIV в. до н. э., но составлена была много раньше, скорее всего, во второй половине III тысячелетия до н. э. Уже тогда Сидон и Тир рассматривались угаритянами (мо­жет быть, точнее их предками) вместе, они обладали одним святилищем богини, которая им покровитель­ствовала. Все это ведет к выводу, что Сидон довольно часто обозначает не конкретный город или город-го­сударство, а некоторую область — Южную Финикию (Ю. Б. Циркин), в том числе Тир и его царство. И жите­ли этой части Финикии именуются сидонянами.


Библия очень много уделяет внимания описанию тех дружественных отношений, которые сложились между царскими домами Тира и Израиля во времена Давида, Соломона и ближайших ихпотомков. Архео­логия подтверждает эти сведения, экономика южных финикийцев, действительно, была ориентирована на израильский рынок. Ясно, что этот процесс должен был сопровождаться и активным смешением двух этносов. Евреи обустраивались в городах финикийцев на пра­вах полноправных граждан, а их цари вступали в брак с финикийскими принцессами. В частности, в Библии сказано, что израильский царь Ахав женился на Иеза­вели, дочери сидонского царя, а дочь Иезавели — Гофолия — вышла замуж за иудейского царя Иорама. Мир с финикийцами гарантировал израильтянам покой и на филистимской границе, поэтому в целом их позиции, несмотря на отсутствие единства, были достаточно сильны. Сказывалось и численное преобладание семи­тов в Ханаане. Арии все более и более утрачивали здесь свои позиции. Они концентрировались теперь уже только в финикийских и филистимских областях.


Значительная часть ханаанеев-финикийцев была вытеснена евреями на территорию Сирии. Народ, сплотившийся здесь вокруг амореев и ханаанеев, на­зывали арамеями. Повторимся, но это очень важно. В своем изначальном значении слово «арамеи» озна­чает «арии», они составляли ядро этого этноса. Пос­ле распада государств Митанни и Русены именно на территории Сирии образовался центр сопротивления семитской экспансии, которую олицетворяла Асси­рия на востоке и Израиль на юге. Со временем, после ряда победоносных войн ассирийских царей, арамеи в своей значительной части были семитизированы, так же как и финикийцы. Но опять-таки этот процесс затронул только часть населения, ибо в более позднее время византийцы (индоевропейцы!) сохранили за собой это имя, правда, в несколько искаженной фор­ме — «ромеи». Интересно указать также, что, по свиде­тельству Страбона, пафлагонские венеты назывались левко-сирийцами, то есть белыми (имеющими более светлый оттенок кожи) сирийцами. Налицо еще одна «ниточка», связывающая венетов с ханаанеями.


Библия упоминает о воине по имени Разон, который, после поражения его царя в сражении с Давидом, стал во главе шайки, завоевал Дамаск и стал царем Сирии. «И был он противником Израиля во все дни Соломона» (3 Цар. 11:25). Имя «Разон» говорит само за себя, человек с таким именем должен был думать о возрождении Русе– ны-Арзавы! Нам могут возразить, мол, опять вы со сво­ими русскими корнями, мол, погибла Русена, и никто о ней после этого не вспоминал. Но это неправда! Даже в VI в. до н. э. пророк Иезекииль (39:11) все еще продолжал слать свои проклятия грозному северному «народу Рош»! Какие только объяснения этому библейскому свидетель­ству не выдумывают историки! Как им хочется забыть о нем, этом настоящем кошмаре для сторонников тради­ционной версии истории Древнего мира! И мы еще раз обращаемся ко всем исследователям, занимающимся данной проблемой: не записывайте ханаанеев и арамеев в семиты! Их «семитизация» шла постепенно и тем ин­тенсивнее, чем более усиливались Ассирия и Израиль.


Но как бы ни менялась этническая ситуация в Палес­тине, финикийские города по-прежнему выступали хра­нителями арийской культуры. Библейские пророки того времени не уставали произносить проклятия в адрес своих царей за отступничество от Бога Израиля. Среди израильтян и иудеев, равно как и среди финикийцев, в то время процветали культы Ваала и Астарты. Собствен­но, израильская религия (еврейский монотеизм) начнет свое победное шествие по планете опять-таки несколько позже, лишь во второй половине I тысячелетия до н. э.


Среди древних народов, проживавших на берегах Средиземного моря, финикийцы пользовались славой непревзойденных мореходов. Они были признанными хозяевами его акватории на протяжении почти тысячи лет, начиная с походов «народов моря». Уже только на этом основании мы можем говорить о добрых отно­шениях финикийцев с племенами, входившими в эту коалицию. Для историков до сих пор остается загад­кой, почему филистимляне не враждовали с финикий­цами. Они с удивлением отмечают, что «народы моря» обошли основную территорию Финикию или там не задерживались» (Ю. Б. Циркин), но объяснять это не берутся. Мы же утверждаем, что филистимляне и фи­никийцы были родственными арийскими племенами: это соответственно потомки пеласгов и венетов!


Венеты (венеды) неизменно называются античны­ми и средневековыми авторами в числе одного из на­иболее уважаемых народов. Правда, они не связывали между собой финикийцев и венетов, но это вполне по­нятно. Эти ветви некогда единого этноса разделились, по-видимому, еще в III тысячелетии до н. э. К началу I тысячелетия до н. э. финикийцы в значительной степе­ни семитизировались, но дружественные связи между двумя народами сохранились. Современные исследо­ватели с недоумением пишут о совершенно неверо­ятных по тому времени морских экспедициях фини­кийских торговцев к берегам Испании, Бретани, Бри­тании. Среди балтийских славян бытовало предание, что их предки видели у своих берегов финикийский корабль. Не сказки ли все это? Думается, что нет, и мы готовы привнести в эту тему одну свежую идею: про­межуточными пунктами на пути финикийских кораб­лей вокруг Европы были поселения венетов: «осколки» этого народа проживали не только на Черном море (пафлагонские венеты), но и на берегу Адриатическо­го моря, на полуострове Бретань, и на Балтике. Вдоба­вок к этому финикийцы могли пользоваться гаванями дружественных им «народов моря», располагавшимися на Сицилии. При условии, что вдоль всего побережья Средиземного моря у финикийцев были свои перева­лочные базы, факт их плавания к северным берегам Европы, где на море господствовали бретанские и бал­тийские венеты, не будет выглядеть столь необычным.


Масштабы финикийской колонизации были воисти­ну впечатляющи, поселения финикийцев существовали на побережье и островах Средиземного моря от Малой Азии до Испании и Африки (среди них и знаменитый


Карфаген!). Безусловно, в этом процессе участвовали и семиты. Это был первый шаг к их рассеянию по миру Переплыв на финикийских кораблях Средиземное море, израильтяне стали участниками европейской истории. Правда, в первые века колонизации их самостоятельная роль была относительно невелика. Как отмечает М. Г. Се­лезнев в работе «Иудаизм и эллинизм: встреча культур», «за исключением одного-единственного (и, скорее всего, выдуманного) рассказа Клеарха из Сол, у нас нет никаких свидетельств того, что греки доалександровской эпохи (до Александра Македонского. —А А) хоть как-то отли­чали евреев среди общей массы сирийцев, финикийцев и прочих «варваров». Даже «отец истории» Геродот не упоминает в своем труде ни Иерусалим, ни Иудею».


На отождествление греками евреев и финикийцев косвенно указывает и такой пример из Библии. В пер­вой Книге Маккавейской (12:6-23) рассказывается о пе­реписке евреев со спартанским царем Ареем I (время правления 309-265 гг. до н. э.). Обе стороны признают между собой родство и клянутся в вечной преданнос­ти. В частности, спартанский царь пишет: «Найдено в писании о Спартанцах и Иудеях, что они — братья и от рода Авраамова». Это утверждение не находит под­тверждения в самой Библии, оно принадлежит спар­танцам. Иудеи пишут им по этому поводу: «Еще прежде от Дария

note 25

, царствовавшего у вас, присланы были к первосвященнику Онии письма, что вы — братья наши, как показывает список» (1 Маккавейская 12:7). Толковая Библия разъясняет, что основания для по­добных высказываний следует искать в греческих ска­заниях о происхождении спартанцев от финикиян. Не зная непосредственно евреев, греки времен царя Арея I принимали их за потомков финикиян. «А каким образом эта мысль могла прийтись по сердцу Евреям, можно объяснять давно известною страстью этого на­рода считать еврейство источником всякого развития» (Толковая Библия. Пб.: 1908). Все логически безупреч­но. Нам остается лишь указать тот греческий миф, ко­торый породил традицию греко-еврейского родства.


У сидонского царя Агенора был сын Кадм. Моло­дость свою он провел в родном городе, в кругу своих братьев Феникса, Килика, Финея, Тасоса и сестры Евро­пы. Когда однажды Европа загадочным образом исчезла (ее похитил Зевс), Агенор велел сыновьям отправиться на ее поиски, под страхом смерти запретив им возвра­щаться без нее. Феникс отправился на запад, за Ливию, туда, где сейчас стоит Карфаген, и там дал свое имя пу­нийцам. Однако после смерти Агенора он вернулся в Ханаан, переименованный в его честь в Финикию. Ки– лик отправился в Малую Азию, в страну, которая впос­ледствии стала называться Киликией, а Финей поплыл в Тинию — полуостров, отделяющий Мраморное море от Понта Эвксинского (Черного моря). Тасос со свои­ми спутниками отправился в Олимпию (город в Элиде, место проведения игр), поставил там бронзовую ста­тую, посвященную тирскому Гераклу (Мелькарту), — де­сятиметровый исполин был изображен с палицей и лу­ком, — а затем отправился на остров Тасос, где основал колонию и стал разрабатывать богатые золотые копи.


Маршрут Кадма был, пожалуй, самым сложным. Вна­чале он достиг острова Родоса и там посвятил Афине бронзовый котел и построил храм Посейдона, оставив для присмотра за ним наследственных жрецов. Затем он прибыл на Тиру — самый южный из островов архипела­га Киклады, и наконец, добрался до Фракии (область на юго-востоке Балканского полуострова), где его встре­тили с исключительным радушием. Потом, уже пешком, он вместе со своими друзьями отправился уже на зем­ли Греции, к Дельфийскому оракулу, где устами пифии Аполлон дал ему совет найти корову с белым пятном, не познавшую ярма, и заложить крепость и город там, где корова ляжет отдохнуть. Выйдя на дорогу, Кадм повс­тречал пастухов и купил у них корову с нужным знаком на шкуре. Он погнал животное на восток, нигде не давая ей отдохнуть. Наконец, обессиленное животное упало там, где сейчас стоят Фивы. Там же Кадм воздвиг статую Афины. Предупредив своих спутников, что корову сле­дует незамедлительно принести в жертву богине, Кадм отправил их за очистительной водой к источнику Аре– са. Однако этот родник охранял большой дракон, кото­рый уничтожил большую часть товарищей Кадма. За это Кадм убил дракона, раскроив ему голову камнем.


Не успел он принести жертву Афине, как она появи­лась сама и похвалила его за все, что он совершил, при­казав при этом посеять зубы убитого им змея. Когда Кадм все исполнил, из земли выскочили вооруженные спарты, или «посеянные люди» (от греческого слова «сеять»), и стали греметь оружием. Он швырнул в их ряды камень, чем вызвал ссору: каждый стал обвинять другого, что камень бросил именно он. В результате воины переби­ли друг друга, а пять оставшихся в живых присягнули на верность Кадму, став его «гвардией». Однако Арес потре­бовал от новоявленного царя Фив возмездия за убийство змея, и божественный суд приговорил Кадма к тому, что­бы он отслужил у Ареса рабом в течение восьми лет.


Миф о Кадме и его братьях рассказывает по существу об основных направлениях финикийской колонизации. При этом подчеркивается более тесная связь сидонян с западными колониями (Феникс возвращается назад в Финикию), распространение финикийского влияния вплоть до Фракии, а также объясняется появление фи­никийцев в Греции и их родство со спартанцами (спар– тами!). Имена детей Агенора соотносятся с известными географическими названиями тех мест, где проживали индоевропейцы. Да и само имя дочери Агенора — Евро­па — указывает на индоевропейское происхождение се­мейства. Кстати, по-гречески имя «Аг-енор» можно про­читать как «Аг-муж», и оно напоминает о васанском царе Ore, знаменитом ханаанском великане.


Имя «Кадм» традиционно считают семитским и пе­реводят как «восточный», сопоставляя с семитским Ак­кадом — древним государством Месопотамии. Но мы склоняемся к другой версии. На наш взгляд, это имя восходит к древнерусскому слову «гад» в значении «зна­харь», «ворожей» (В. Даль. Толковый словарь). У этого слова есть и другое, хорошо известное всем значение — «змей». Судьба Кадма на греческой земле, в самом деле, связана с разного рода змеями. Во-первых, он убивает змея, охранявшего источник Ареса. Во-вторых, в ста­рости он отрекается от власти в пользу своего внука, которого его дочь родила от спарта Эхиона — по-гре– чески Змея. В-третьих же, и это самое главное, бог Арес превратил вконец состарившихся Кадма и его жену Гар­монию в черных змей с синими пятнами, а Зевс отпра­вил их на острова блаженных. Переход начальной «г» в глухую «к» при записи имени здесь совершенно естест­венен и мог происходить даже в рамках одного языка. К примеру русский глагол «кадить» возник из слова «га­дать» (промежуточной формой здесь выступал глагол «гадить»). Кадм, по-другому, — гадатель, кудесник или по-древнерусски просто куд.


Кто-то из читателей, может быть, снова в этом мес­те упрекнет нас за излишнее русофильство. Но вот еще один, более веский аргумент. Кадм получает покрови­тельство бога Ареса и становится его зятем. Как хоро­шо известно, Арес или Арей (в греческом языке это тождественные формы) — бог негреческого проис­хождения. Его родина — Фракия, а имя выдает родс­тво с народом ариев, предками современных русских. Прибавим к этому, что спартанский царь, признавав­ший иудеев братьями, тоже носил имя арийского бога. Вероятно, он был одним из потомков Кадма и призна­вал связь своей династии с Землей обетованной.


Да, финикийцы представляли смешанный этнос, и семиты играли в нем определенную роль. Но была в финикийцах и арийская закваска, которая многое объясняет в характере этого народа. Не будем этого забывать!







Часть V ЭХО ТРОЯНСКОЙ БУРИ


Напрасен звон мечей: я больше не воюю. Меня не убедить ни другу, ни льстецу: Я в сторону смотрю другую, И пасмурная тень гуляет по лицу.


Триеры грубый киль в песок прибрежный вдавлен — Я б с радостью отплыл на этом корабле! Еще подумал я, что счастлив, что оставлен, Что жить так больно на земле.


Не помню, как заснул и сколько спал — мгновенье Иль век? — когда сорвал с постели телефон, А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье, И чей-то крик– «Патрокл сражен!»


А. Кушнер


Стихотворение Александра Кушнера назы­вается «Сон». Его содержание кажется нам глубоко символичным. Герой стихотворения проспал… Троянскую войну. Не так ли и мы преспокойно вычеркнули из нашей истории сразу не­сколько тысячелетий? Наиболее критически настроен­ные читатели могут нам возразить: а не слишком ли мы широко размахнулись? Неужели такие древние корни у русского народа?





Врожденная скромность во все времена берегла русского человека от выпячивания своей роли в много­национальном государстве. Русские привыкли прини­мать на свой счет язвительные речи по поводу России, но все победы нашего государства неизменно объявля­лись делом коллективным. В итоге действительно оп­ределяющая роль русских в союзе народов предавалась забвению. По Достоевскому, «всемирная отзывчивость русского человека» — это и есть наша национальная


идея. Русофобия же — это ее оборотная сторона. Пока Иван в силах, он расшибется, но поможет всем, кто с ним рядом. Но стоит ему надорваться или приболеть, то подавляющее большинство бывших «друзей» тут же обвинит его во всех смертных грехах. Припомнят и пьянство, и нелитературную лексику на заборах, и му­сор на улицах. А то, что они жили и жировали за счет Ивана, никому из них и в голову не придет.


Развал Советского Союза — пример, ярче которого и не выдумаешь. Кто, кроме белорусов, сохранил ис­тинно доброе отношение к своему старшему брату по некогда Великой Империи? Пройдет еще сто лет, и кто из узбекских историков напишет, что именно русские отстроили заново Ташкент после страшного землетря­сения? Кто из казахских краеведов поведает о подвиге русских в освоении целины? Мы в данном случае сов­сем не хотим поднимать вопрос о конкретном вкладе того или иного народа в строительство общего дома, но совершенно ясно, что при воссоздании истории Советского Союза роль русских будет значительно преуменьшена.


А если немного пофантазировать и представить, не дай Бог (!), что подобное случится и с Россией. Крайне жуткий вариант, о котором даже не хочется заикаться, но ведь нечто схожее случилось со Средиземноморской Русью накануне Троянской войны или с Киевской Русью перед нашествием монголо-татар. В Российской Феде­рации есть республики Татарстан, Башкортостан, Саха и т.д. Это и есть наша Россия. Но в случае ее распада за­икаться о роли русских в этих республиках будет безрас­судством. И здесь дело даже не в существовании какой-то злой воли, подпитывающей русофобию. Это обычное желание каждого малого народа в предельно широкой форме выразить свои национальные амбиции.


Египетские фараоны, правившие в первой половине II тыс. до н. э., знали богатую и обильную страну Русену. Это факт, который наши академики боятся произно­сить открыто. В документах хеттских царей XV-XIII вв. до н. э. фигурирует уже выражение «страны Арсавы». В тот момент Средиземноморская Русь уже значитель­но уменьшилась по своим масштабам и представляла некую союзную федерацию малоазийских народов (уменьшенный аналог современной России). У Арса­вы были и более удаленные дружественные страны, где правили арийцы — государства Митанни и Ханаан (Палестина). Но первое из них еще лет за сто до начала Троянской войны было разрушено под ударами хеттов с севера и семитов с юга, а второе представляло мно­жество раздробленных городов-государств. В конеч­ном итоге арабы, а позже и турки вытеснили арийцев (а если шире, то и всех индоевропейцев) с этих терри­торий. Конечно, искать следы арийской цивилизации там — дело весьма щепетильное и с академической точки зрения достаточно сложное. Но ведь «нет ниче­го тайного, что не стало бы явным».


В мире нет более интернационального народа, чем русский. Только наши люди могут сознательно посту­пать вопреки своим национальным интересам. Все са­мые крутые перемены в русском общественном созна­нии за последние пять веков — реформа Никона, Пет­ровские преобразования, большевистская революция и «демократический» переворот — были актами на­ционального самоотречения. В каждой из этих пере­строек национально ориентированные силы терпели сокрушительное поражение. Но победа чужеродных идей была предопределена, в том числе и заложенным в русских стремлением вжиться в новую, неведомую для них традицию. «Наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силою братства и братского стремления к воссоединению людей» (Ф. М. Достоевс­кий). И то, что на пути к этому русские неминуемо жер­твуют своими национальными интересами, уже никого не удивляет. Это не проявление слабости. Такова наша историческая миссия, таков путь русской идеи.


Наш путь — это привнесение в душу каждого ино­племенника духа любви ко всем людям на земле. Рус­ских всегда можно отличить по тому, что они спла­чивают вокруг себя другие народы, наш удел — стро­ительство империй, где каждое племя имеет равные права и возможности с русскими. Мы — идеалисты, равных которым нет в мире, мы — не от мира сего, мы все еще грезим и мечтаем об утраченном «золотом веке» человечества, когда оно жило счастливо единой семьей, и не было ни войн, ни раздоров. Отсюда и сказ­ки о нежданно свалившемся богатстве, и маниловские «прожекты», и обломовское миросозерцание. Русские бессознательно хранят в себе память о времени было­го единства всех людей (а не только его индоевропей­ской «составляющей») — вот наше коренное отличие от других народов. Но если мы правы, то все остальные народы, в которых национальное начало развито не­измеримо сильнее, моложе нас! У Ярослава Смелякова есть такие строки:


… Не оглядишь с дозорной башни международной широты, той, что вошла активно в наши национальные черты.


Нет, не слишком широко мы размахнулись. Всемир­ная отзывчивость предполагает знакомство и с самы­ми отдаленными, и с самыми древними народами.


Даже века забвения и целенаправленное искоре­нение древнейших (языческих) преданий и легенд не смогли уничтожить всех следов реального пребы­вания древних русов (венетов, ариев) в «тридевятых» царствах и «тридесятых» государствах. Заглянем, на­пример, в «Словарь русских имен». Среди употреб­лявшихся еще в недалеком прошлом имен есть и Адо­нис — финикийское божество природы, олицетворе­ние умирающей и воскресающей растительности, и Изида — египетская богиня плодородия, и Вакх — бог вина и веселия у древних греков, и Анувий — произ­водное от имени египетского божества Анубиса. От­куда у православных христиан такая привязанность к средиземноморским божествам? Далее: целый ряд рус­ских имен воспроизводит географические названия, лежащие вне пределов современной России — Ана­толий (полуостров Анатолия), Армений, Аттик (Атти­ка), Африкан, Британий, Вавила (Вавилон), Далматий (Далмация), Ерусалим, Индис, Ливаний, Ливий, Лидия, Македон (Македония), Нил, Нигер, Пальмира (город в Сирии), Троадий, Фивея (т.е. фиванка, Фивы — город в Греции и Египте). Неужели вся иноплеменная топо­нимика, и особенно африканская, произросла только на почве торговых связей? С какой стати, например, русскому человеку надо было называть сына по имени египетского Нила?


Современные историки и их интерпретаторы в сво­ем большинстве не задумываются над такими «мелоча­ми». Академический «взгляд» с трудом усматриваег росов только в IV веке нашей эры (росомоны Иордана), но даже и это выдается как акт послабления горе-патрио­там. В качестве типического отношения к «древностям русов» приведем мнение В. В. Кожинова, ведущего пуб­лициста журнала «Наш современник» в последние де­сятилетия XX века: «Уместно сказать здесь же о дикту­емом «патриотизмом» (уже совершенно «неразумным» и ущербным) поветрии, выражающемся в стремлении как можно более «удревнить» начало Руси… Полная не­разумность этих притязаний очевидна: бессмысленно пытаться «превознести» свой народ, свое государс­тво, свою историю «удлинением» их существования во времени…, «ценность» народа никак не зависит от общехронологической даты его формирования. Цен­ность эта определяется содержанием его собствен­ной истории, его собственного времени. И, наконец, как бы ни удлинять в глубь всеобщей хронологии дату рождения Руси, все равно эта дата будет на тысячеле­тие и даже на несколько тысячелетий более поздней, нежели даты рождения древней Эллады или Ирана, не говоря уже о Шумере или Египте» («История Руси и русского слова»). Итак, Кожинов считает, что попыт­ки установления более древней даты происхождения Руси продиктованы единственно желанием повысить «ценность» своего народа. Но настоящий исследова­тель в принципе не думает об этом, он ищет Истину. Зачем приписывать другим свои домыслы? Тем более, что сам Кожинов, выражаясь его собственным языком, своими историческими статьями желал несоразмерно повысить ценность народа хазар — главного против­ника Руси в VIII-X вв.


Впрочем, видимо чувствуя уязвимость (и полную безосновательность!) своей позиции, критик огово­рился, что рождение Руси можно «удревнить», но уж никак не далее времени рождения древней Эллады или Ирана плюс несколько тысячелетий. Какое время имел в виду Кожинов — одному Богу известно, но, по­хоже, уж никак не глубже «пресловутого» четвертого века новой эры… Да, не везет русскому человеку! То мо­нах Нестор «отрезал» всю языческую историю Руси, то большевики вычеркнули царский период, теперь вроде бы можно, наконец, заглянуть в более отдален­ные времена, но куда там: господин Кожинов вопиет: «Нельзя!» Причем, и обзывает еще всех ослушавшихся «неразумными» патриотами. А кстати, разве бывает ра­зумный патриотизм? Любовь к Родине, что ни говори, все-таки чувство, умом-разумом его не обнимешь. Быть разумным патриотом — значит держать нос «по ветру»: в наше время это значит, подобно В. В. Кожинову, под­держивать норманнскую теорию происхождения Руси и «раздувать» роль хазар. Вот и весь «академизм» кри­тика — сплошная разумность и нуль целых нуль деся­тых патриотизма.


Под впечатлением от речей такого рода «патрио­тов» мы «проспали» Т]роянскую войну. Александр Куш– нер гениально уловил какую-то недосказанность, неяс­ность в комментариях об этой войне. Погиб Патрокл, и «что-то рухнуло внутри» — это и есть всемирная от­зывчивость. Даже через три с лишним тысячи лет ее события находят свой отклик в России, и это служит еще одним доказательством в пользу того, что мы причастны к тем событиям…


Глава 25


КАК «ТРОЯНЦЫ» ВОЗВРАШДЛИСЬ НА РУССКУЮ РАВНИНУ?


Вновь странствуя в отеческом краю, сбирая память по мельчайшим крохам, я, русский человек, осознаю себя как современник всем эпохам.


С. Куняев


Распад Средиземноморской Руси, последовавший за Троянской войной, предопределил массовый исход части населения из Малой Азии. Возглавляли исход со­здатели этой Империи — ваны-венеты (анты). Их не­льзя прямо отождествлять с троянцами, областью их сосредоточения была соседняя с Т^юадой Пафлагония, но именно венеты, согласно «Илиаде», объединяли и вдохновляли союзников ТЈюи на защиту города. Да и античная традиция хранила предания о миграции из Трои венетов во главе с Антенором и троянцев, ве­домых Энеем. Путь этих групп переселенцев лежал в более западные районы Средиземноморья, соответс­твенно в Адриатику и Италию. Потомки Энея заложи­ли Рим, многие римские цари и императоры почитали Трою как священный город их предков. Часть троян­цев, освободившаяся от рабства, обосновалась на севе­ре Греции, в Эпире, где царствовал сын Приама Гелен. Женившись на Андромахе, он воспитал ее сыновей от Неоптолема. Это были единственные потомки рода


Ахилла, и к ним возводил свою родословную великий Александр Македонский.


Уже упоминавшийся нами Гальфрид Монмутский в своей «Истории бриттов» выводил народ бриттов тоже из Трои. Согласно изложенной им легенде, троянцы добрались до туманного Альбиона и основали там Но­вую Трою, которая впоследствии стала называться Триновант (Троя венетов!), ныне город Лондон. На своем пути в Англию выходцы из Средиземноморской Руси прошли через земли Франции. Античным авторам был хорошо известен народ венетов, обитавший на полу­острове Бретань. В связи с этом в средневековой Фран­ции были распространены предания о происхождении франков из Трои. Исследователи теряются в догадках о причине такой необыкновенной притягательности образа Трои для древних авторов. Но разгадка не так уж сложна, просто надо сложить в единую «мозаику» все разрозненные факты об истории народа венетов и русов (рутенов, бриттов). Вполне понятно, что сами франки никакого отношения к Трос не имеют, но они унаследовали предания и легенды венетов и рутенов, ранее их появившихся на территории Франции.


К такого же рода легендам относится и свидетель­ство «Младшей Эдды» о том, что прародина сканди­навских богов и царей лежит в стране, которая назы­валась «тогда Троя, а теперь Страна Турков». Здесь мы опять должны вспомнить о влиянии малоазийских ве­нетов на культуру народов Скандинавии. Начало рус­ской колонизации берегов Балтийского моря естес­твенно связывать с первым появлением там венетов (прибалтийскую часть этого народа древние авторы называли «венедами», заменяя глухую «т» на «д»). Древ­негреческие авторы, начиная с Гесиода, неоднократно упоминают о них как о хранителях янтарного берега. Драгоценный камень балтийские венеды по системе европейских рек доставляли к своим адриатическим соплеменникам, а далее он уже расходился по стра­нам Средиземноморья, в том числе и в Грецию. В IV в. до н. э. северные страны посетил Пифий из Массалии (Марселя), который добрался до «гвинонов» (вене­дов!), поставлявших янтарь, а авторы первых веков нашей эры (Тацит, Плиний, Птолемей) писали о ве­недах как о многочисленном народе, обитающем на юге Балтики и берегах Вислы. Птолемей, к примеру, даже именует Балтийское море Венедским заливом. О времени появления венедов «по берегам Венедско– го залива» письменных данных нет. Но интересно, что именно в эпоху Троянской войны на этой территории появляется явно пришлое население, отмечаемое ан­тропологами. Население это отличалось от местного прибалтийского более узким лицом, и сейчас его по­томки составляют заметный вес среди прибрежных жителей Литвы, Латвии и Эстонии. Известный антро­полог Н. И. Чебоксаров, возглавивший группу специа­листов, обследовавших состав населения Прибалтики в 1952 году, выделял эту специфическую группу как причерноморскую. Давно было замечено также, что в так называемой поморской культуре (VI 1-Й вв. до н. э.) распространены «лицевые урны» — погребальные урны со стилизованным изображением на них чело­веческого лица. Подобные урны ранее были известны в Трое. Позднее они встречаются также у этрусков в Италии. Таким образом, культурные традиции мало­азиатской Русены были перенесены в конце II тыс. — нач. I тыс. до н. э. «выходцами из Трои» не только в Италию, но и на побережье Балтики.


Очень важную информацию об освоении русскими восточных областей Прибалтики дает карело-финс­кий эпос «Калевала». Его главный герой — Вяйнемейнен или по-нашему Ваня. Он — прародитель людей Лапландии (северного края, включающего часть Коль­ского полуострова и север Финляндии, Швеции и Нор­вегии). Когда один из более юных богатырей Еукахайнен — «тощий молодой лапландец», «юноша дрянной лапландский» — попробовал оспорить право стар­шинства у Вяйнемейнена, тот ему резко возразил:


Лжешь ты выше всякой меры! Никогда при том ты не был, Как пахали волны моря, Как выкапывали глуби И как рыбам ямы рыли, Дно у моря опускали, Простирали вширь озера, Выдвигали горы кверху И накидывали скалы. И тебя там не видали, Тот не видел и не слышал, Кто тогда всю землю создал, Солнце светлое поставил, Заключил в границы воздух, Утвердил и столб воздушный И построил свод небесный, Кто направил ясный месяц, Вширь Медведицу раздвинул И рассыпал звезды в небе.


Вяйнемейнен олицетворяет венедов, первопосе­ленцев в этих краях. Еукахайнен же представляет пле­мя финнов, пришедшее на эти земли позже. Кстати, название «Финляндия» изначально звучало как «Винд– ланд» и означает «земля венедов». Сами себя финны называют «суоми». В Скандинавию они мигрирова­ли из приуральских областей. И лишь поселившись в Виндланде-Финляндии, получили от своих соседей имя «финны». Такое замещение имен стало возможным еще потому, что венеды (русы) не противодействовали заключению смешанных браков. И не случайно Вяйне­мейнен ищет себе невест непременно среди девушек соседних племен.


Финское название России — «Венайа» — родственно и имени Вяйне («страна Вяйне» в «Калевале» называет­ся Вяйнела), и этнониму «венеды». Это еще одно неза­висимое доказательство того, что венеды отождествля­лись с русами. Согласно текстам рун, Лапландия также называлась Рутья — именем, которое напоминает нам о том, что балтийские венеды — выходцы из азиатской Русены (Рутены). Но еще более впечатляет то, что в западнофинских («балтийско-финских») языках та стра­на, которую русские называют Швецией, зовется Руссией. Это указывает на то, что значительная колония венедов-русов издревле (то есть до прихода в Швецию собственно скандинавов) уже проживала там.


Как известно, норманисты производят имя «русь»от финского «руотси» — «гребцы». Мы готовы признать этимологическую связь русского и финского слов, но с одной существенной поправкой: имя нашего народа первично. В связи с этим обращает на себя внимание один из персонажей «Калевалы» — Руотус. В эпичес­ком произведении случайных совпадений не бывает, поэтому можно смело утверждать, что Руотус — это Рус. Чем же он знаменит? Да тем, что у него, единствен­ного в деревне, есть баня. Уже одно это обстоятельство говорит о том, что мы не ошиблись: русские и баня не­разделимы. Руотус живет в достатке:


За столом сидит в рубашке


Из льняной отличной ткани.


По законам эпоса мы должны заключить, что та­кой же безбедной была жизнь его соплеменников. Более того, судя по тому, что Руотуса просили предо­ставить баню, где лапландская девушка должна была родить будущего короля Карелии, русские были в чис­ле верховных правителей страны. Отказ жены Руотуса пустить роженицу не следует воспринимать как про­явление жесткосердия, тут замешана политика. Ребе­нок должен сменить на троне Вяйнемейнена, поэтому «русская партия» не хочет способствовать его рожде­нию и, следовательно, перевороту в стране. Но она и не прибегает к насилию. Точно так же никто не под­держивает Вяйнемейнена, требующего умертвить мла­денца сразу после рождения. Отстраненный от влас­ти, он с обидой уплывает из страны Суоми. Очевид­но, вместе с ним страну покинули и многие руотусы. Финны, действительно, могли их называть «руотси». Но только это слово вторично по отношению к имени «русь». Впрочем, это и так было ясно после более чем двухвековых бесплодных попыток лингвистов-норма– нистов доказать обратное.


Мы не можем даже приблизительно назвать то время, когда венедская династия перестала править в Финляндии. Так же трудно указать, в каких частях по­луострова остались их поселения. Если же говорить об основной группе венедов, то она сконцентрировалась на южном побережье Балтийского моря. К ним присо­единились и те из бретанских венетов, рутенов и брит­тов, которые были вытеснены германскими племена­ми (франками, англами, саксами) с обжитых ими ранее территорий. Именно из потомков народа, создавшего средиземноморскую Империю русов, формировались отряды варягов-русов, пришедшие в IX веке на Русь.


Это был достаточно длинный путь, занявший более двух тысяч лет. Его условно можно назвать франко– британо-балтийскихм. Был и более короткий по време­ни и расстоянию путь проникновения венетов в юж­норусские земли, который мы ранее уже обозначили как маршрут «троны Трояновой». Центром их сосре­доточения стало Поднепровье, где проживали борис– фениты (северяне-венеты). Плиний (I в. н. э.) называл их спалеями, а Иордан — спалами. Это поляне русских летописей! Первая «с>\ как мы уже не раз отмечали, здесь служит реликтом древнего слова «се», и, следова­тельно, спалеи следует читать как «се палеи». Для сов­ременных историков совершенно неясным остается, откуда русичи с берегов Днепра позаимствовали имя палеев-полян. Правильный, на наш взгляд, ответ выска­зал писатель В. И. Щербаков в книге «Века Трояновы»: во II тыс. до н. э. предки полян назывались палайцами и проживали в Пафлагонии (область на севере Малой Азии), исконное название которой — Пала (Пола). Но, как мы помним, именно в Пафлагонии обитали и вене­ты. Круг замкнулся! По месту первоначального прожи­вания в Пале, малоазийских венетов называли также палайцами, а поднепровских (борисфенитов) — по­лянами. Сопоставление малоазийского и приднепров­ского племен станет еще более впечатляющим, если учесть, что поляне построили Киев, а палайцы город Кий (Страбон, XII, 3,42). Продвигались на Русь венеты– палайцы «тропой Трояновой», о которой уже говори­лось ранее. Промежуточным пунктом на их пути была (А) Полония (древнее название Польши). Думается, что родственные между собой топонимы Пала — По­лония — Полтава восходят к имени Аполлона. И если прибалтийские венеды привнесли на Русскую землю опыт общения с германскими (норманнскими!) племе­нами, то палайцы-полонцы познакомили праславянский мир с культурой малоазийских народов, с культом Кибелы-Купалы, например.


Женщины полян поминаются в русских сказках и былинах как девы-поленицы (поляницы). Изображают их необыкновенно сильными и воинственными великанками. К примеру, в варианте одной из былин гово­рится:


Поленица назад приоглянется,


Сама говорит такое слово:


«Я думала комарики покусывают,


Ажио русские могучие богатыри пощелкивают!»


Как хватила Добрыню за желты кудри,


Посадила его во глубок карман.


После нашего знакомства с амазонками логично считать исторических полениц жрицами Великой Бо­гини Кибелы-Купалы — самой почитаемой богини Ма­лой Азии в I тыс. до н. э.


Но, наряду с франко-британо-балтийским околь­ным путем и прямоезжей «тропой Трояновой», сущес­твовал еще один маршрут возвращения малоазийских венетов на свою прародину. Дело в том, что ахейцы после своей победы в Троянской войне не сумели за­крепиться ни в Троаде, ни в какой другой области Малой Азии. Смерч второго похода «народов моря» в 1194-1191 гг. до н. э. буквально вымел их отсюда. Что же касается другой влиятельной силы в Анато­лии — хеттов, то и они не извлекли выгоды из своей хитроумной политики невмешательства. Примерно в одно время с «народами моря» другая группа бал­канских племен, называвшихся мушками (мосхами, мизами), вторглась в Анатолию и прошла победным маршем по всему Междуречью, вплоть до Вавилона. Одним из итогов похода стало то, что Хеттская держа­ва прекратила свое существование. Мушки-мизы были союзниками троянцев, поэтому их удар по хеттам был своего рода местью за гибель Арсавы.


В принципе успешная последняя кампания «наро­дов моря» и победа мушков открывали возможность для воссоздания целостного государства, в которое вошли бы союзные троянцам народы. Собственно, так оно и произошло. После падения Хеттской державы самым важным политическим образованием Малой Азии стало фригийское царство. Ассирийцы в сво­их летописях обычно именовали Фригию «страной мушков» («страной мужиков»). Это указывает, что во Фригии значительную роль начало играть племя, при­шедшее сюда с Балкан (по-видимому, из Фракии или Македонии). В народе мушков-мужиков мы склонны видеть часть праславянского мира, «перемешанного» в значительной степени с другими индоевропейски­ми народностями. В новом названии своего государс­тва — Фригия («Три-гея») — переселенцы сохранили память о Трое, но венеты, потомки арийцев, перестали быть в нем определяющей силой. О двух направлениях их миграций из Анатолии мы уже говорили в начале главы. Но было и третье — в направлении Армянского нагорья, где венеты создали Ванское царство.


В нашей отечественной культуре существует давняя традиция возводить московитов к ветхозаветному Мосоху (Мешеху) — внуку Ноя и сыну Иафета. Он упоми­нается уже в первой библейской Книге Бытие (10, 2). Затем его имя возникает в Псалтире, где псалмопевец горько сетует: «Горе мне, что я пребываю у Мосоха, живу у шатров Кидарских. Долго жила душа моя с нена­видящими мир. Я мирен: но только заговорю, они — к войне» (Пс. 119, 5-7). Но наиболее подробное описа­ние находим в книге Иезекииля (38,2), где Бог говорит своему пророку: «Сын человеческий! Обрати лице твое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала!» И далее обращается уже к последним (39, 2-4): «Вот, Я — на тебя, Гог, князь Роша, Мешеха и Фувала! И повер­ну тебя, и выведу тебя от краев севера, и приведу тебя на горы Израилевы. И выбью лук твой из левой руки твоей, и выброшу стрелы из правой руки твоей. Падешь ты на горах Израилевых, ты и все полки твои, и народы, кото­рые с тобою». У Иезекииля имя Мосоха впервые сплета­ется с Росом (Рошем) и Гогом. Завершение библейской судьбы Мосоха, вошедшего в состав объединения Гога и Магога, описано уже в «Откровении Иоанна Богосло­ва» — «Апокалипсисе». Там сказано, что после второго пришествия Христос поразит сатану и скует врага на тысячу лет, в продолжение которых будет царствовать на земле с праведными. «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и вый­дет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань: число их как песок морской. И вышли на широту земли, и ок­ружили стан святых и город возлюбленный. И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их» (Откр. 20,7-9).


Библия свидетельствует о Мосохе как о прародите­ле реального исторического племени, противостоя­щего Израилю и его Богу. Таковым, очевидно, следует считать народ мушков (мосхов, мизов). Их союзника­ми, входящими в объединение Гога, названы народы Фувал и Рош. Первых следует соотнести с жителями государства Табал на юге Анатолии. Название Табал (Фувал), на наш взгляд, возникло как искажение слова «Диавол» — «Божественный Бел». В такой интерпрета­ции имена табалыдев и пеласгов (филистимлян) оказы­ваются родственными, отражая этническую близость этих народов. Но кого тогда Иезекииль, живший в VII в. до н. э., называл рошами (росами)? Текст книги Иезе– кииля позволяет однозначно ответить на этот вопрос, и крайне удивительно, что это осталось незамечен­ным для других исследователей. В одном из мест (Иез., 27, 13) при перечислении участников тройственного союза вместо Роша назван Иаван. Но на территории Армянского нагорья находилось царство Ван (вот и нашелся Иаван!), его создала та часть венетов, которые не ушли из Малой Азии после Троянской войны. Они были наследниками малоазийской Русены, и потому Иезекииль назвал их росами. Ванское царство было оплотом государства Урарту. Имена некоторых его правителей — Менуа (810-781 гг. до н. э.), Руса I (730– 714 гг. до н. э.), Руса II (685-645 гг. до н. э.), Эримена («Арий-муж»; 625-605 гг. до н. э.), Руса III (605-590 гг. до н. э.) — говорят сами за себя. Каждого из них, равно как и любого другого из урартийских царей, Иезеки­иль мог назвать князем росов.


Армянский исследователь С. М. Айвазян проанализи­ровал весь свод данных, касающихся распространения в Закавказье имен и названий с корнем «рус». Согласно его выводам один из городов, бывший некоторое время столицей Урарту, назывался Русаин (Русин). Армянский ученый, специалист по древним текстам, разъясняет, что клинописный знак «са» имел также однозвучную огласовку и алфавитно-буквенное выражение. В таком случае имена трех уже упоминавшихся выше урартских царей прочитываются как Рус I, Рус И и Рус III. С. М. Ай­вазян отстаивает «араратскую концепцию» происхож­дения русских и армян, то есть идею их совместного местонахождения на территории государства Урарту, которую, безусловно, разделяем и мы.


Теперь об именисоюза трех государств. Гогой рус­ские называют Георгия или Юрия, то есть Ярия (Ария). На гербе Москвы изображен Георгий Победоносец, по­ражающий змея. Это обстоятельство увязывает между собой и то, что мужики-моски основали Москву, и то, что их первопредком был Арий-победоносец. В нашей интерпретации выражение «земля Магог» следует по­нимать как «земля Матери Гога (Ария)», то есть «земля Марии». Область с таким названием входила в состав государства Митанни. С именем Марии связано назва­ние наиболее боеспособных ариев-митаннийцев — марианны. Высшая группа царских людей в Урарту называлась схожим образом — мари. Словосочетание «народ Гога и Магога», следовательно, трактовать как «народ Яра и Марии» или «народ ариев».


Итак, балканские племена пеласгов и мушков суме­ли отомстить египтянам, семитам и грекам за гибель Русены. Но восстановить ее былую славу уже не смогли. Небольшие «осколки» Русены остались существовать в Палестине (филистимляне Библии) и в восточной части Малой Азии (земля Гога и Магога). Страна муш­ков, западный сосед Урарту, по ассирийским данным, называлась Алзи или с поправкой на семитское про­изношение и неоднозначность воспроизведения кли­нописных знаков — Арси: имя Арсены=Русены остава­лось жичъ в Азии! С тех же давних времен сохранилось и название внутренней реки страны мушков — Араца– ни, этимологически родственное названию царства.


Ну, а какова судьба самих ванов, образовавших свое царство на территории Армянского нагорья? Они ос­тавили яркий след в истории Передней Азии, возгла­вив союз городов-государств Урарту. Ваны прослави­лись не только как прекрасные воины. Они построили множество оборонительных и оросительных соору­жений: один из древних каналов до сих пор снабжает город Ван водой.


Главным геополитическим противником урартий– цев была Ассирийская держава, располагавшаяся в Се­верной Месопотамии. Данные клинописных записей, сохранившиеся на ее территории, дают нам инфор­мацию о противостоянии двух этих государств. В XI– IX вв. до н. э. ассирийские набеги на Армянское наго­рье были редкими, этому препятствовали прежде всего мушки и ваны. Окружавшие их племена не были этни­чески однородны: здесь обитали и потомки хеттов, и протоармяне, хурриты, а также северные (протогрузиноязычные и др.) кавказские племена. Поэтому для создания сплоченного союза племен понадобилось значительное время. Урарту, как государственное объ­единение, доминирующее в данном регионе, упоми­нается впервые в IX в. до н. э. Ассирийский царь Сал– манасар III в конце 50-х годов этого столетия дважды вторгался в его пределы. Во время одного из походов (856 г. до н. э.) ассирийцы прошли через левобережье верхнеевфратской долины и завоевали страну мушков. Затем они напали на Урарту. Битва между двумя арми­ями привела к поражению урартов и большим поте­рям; ассирийцы заняли крепость и столицу одного из урартских округов; последовали обычное разорение местности и зверская расправа над населением. Плен­ных не брали (кроме колесничих и всадников), но уго­няли лошадей и мулов и вывозили добычу. Обходя озе­ро Ван с севера, Салманасар велел соорудить в горах «огромное изображение своего величества». События этих походов изображены также на рельефах асси­рийских бронзовых обшивок храмовых ворот. Данные рельефы дают представление об армии урартов. Ее во­ины изображены в подпоясанных рубахах, шлемах с гребнями, с маленькими круглыми щитами и корот­кими, вероятно бронзовыми, прямыми мечами. Муж­чины, обороняющие стены, вооружены также луками. Те же рельефы изображают вырубку деревьев, казни знатнейших жителей, увоз ассирийцами захваченного добра в больших глиняных сосудах, положенных на повозки, и угон нагих пленных в шейных колодках.


Четверть века после этого ассирийцы не тревожили население Урарту, и они воспользовались этой пере­дышкой для укрепления своего государства. В одной из своих надписей царь Сардури I (третья четверть IX в. до н. э.) именует себя не только «царем Биайне– ли (т.е. Вана, Урарту), правителем города Тушпы (ныне Ван. —А А)», но и «царем великим, царем сильным, ца­рем воинств, царем Наири». Эта титулатура повторяла ассирийскую с заменой слова «Ассирия» на «Наири», обозначавшего земли от границ Малой Азии до цен­тральной части окраинных гор Западного Ирана. По­литику Сардури I продолжили его сын и внук Минуа. Урарты заняли территории вплоть до западного и юж­ного берегов озера Урмии; теперь уже северная грани­ца Урарту проходила между озером Ван и рекой Араке (топонимы Урмии и Араке связаны с корнем «яр» и на­поминают о присутствии здесь ариев), где урарты вели упорную борьбу с вторгавшимися протогрузинскими племенами. Ко времени Минуа в Урарту учреждается система наместничеств во главе с областеначальника– ми, упорядочиваются культы богов и вводится общего­сударственная система жертвоприношений. В каждом завоеванном номе принудительно вводился культ вер­ховного урартского бога Халди (Коляды!) — мера, не­знакомая другим великим державам. После этого муш– ков и ванов стали называть еще халдеями.


Около 800 г. до н. э. урарты присоединили к себе верхнеевфратские провинции и все левобережье Вер­хнего Евфрата, включая страну мушков. Более того,


Минуа удалось вторгнуться на правобережье Евфрата и, перевалив через горы, совершить набег на ассирий­скую Верхнюю Месопотамию. На севере этот урарт­ский царь возвел новый административный центр на правохм берегу Аракса, у подножия горы Арарат; отсю­да урарты начали рейды на Закавказье. Сын Минуа, Аргишти I, еще более расширил пределы страны. От его правления дошла одна из крупнейших восточных над­писей — огромная летопись, высеченная на отвесных склонах Ванской скалы, и другие подробные известия о его походах. Аргишти I завоевал районы верховьев Куры, верховьев Аракса и Севанского озера. Им была построена почти на месте позднейшего Еревана кре­пость Эребуни, заселенная 6600 воинами, взятыми в плен на верхнем Евфрате (вероятно, это были прото– армяне и другие отличные от ариев этнические пле­мена). Название города Еревана образовано соедине­нием двух корней «ер» («яр») и «ван» и символизирует состоявшийся внутри государства Урартов союз ариев с племенем ванов.


Начиная с VIII в. до н. э. в ассирийских документах упоминается Страна маннеев или Мана, расположен­ная в районе озера Урмия. Историки считают ее новым государственным образованием. Но это попросту дру­гое название Страны мушков! Она располагалась вбли­зи Ассирии, была постоянным предметом их притяза­ний и оттого пыталась проводить самостоятельную (т.е. выгодную не только для дружественного и более могучего Урарту) политику. Около 760 г. до н. э. Стра­на маннеев добилась независимости. Это стало своего рода сигналом к росту центробежных сил, стремящих­ся развалить государство урартов. Местные царьки и даже наместники из высшей знати отлагались от царя Урарту. К началу 20-х гг. VIII в. до н. э. страна находи­лась уже на грани развала…


К середине V в. до н. э. Урарту прекратило свое су­ществование и было поглощено персами. С тех пор пропадают какие-либо упоминания о ванах в Азии. Зато их след обнаруживается на Кавказе, в Грузии, а точнее в 50 километрах юго-западнее Кутаиси, где находится районный центр Вани. На его окраине, на невысоком холме были раскопаны мощные оборо­нительные стены и башни, городские ворота с при– вратным святилищем, множество храмов и алтарей с богатыми приношениями, бронзовые и терракото­вые скульптуры, мраморные и каменные архитектур­ные детали… Древнейший археологический материал, найденный в городище, датируется VIII-VII вв. до н. э. Период истории города, начиная с VI века и включая первую половину IV века до н. э., представлен бога­тыми погребениями, культурными слоями и находя­щимся на вершине холма деревянным П-образным в плане святилищем, с которым были связаны высечен­ные в скалистом грунте ритуально-культовые «каналы» и пещеры (наподобие тех, что строились в Ванском царстве!). Удивительная синхронность собьггай: одно­временно с падением влияния ариев в Азии, образует­ся очаг высочайшего уровня цивилизации на Кавказе. Его создали ваны Урарту, отступившие под давлением персов на север. В тот период Вани представлял собой политический и экономический центр «Ванской зем­ли» — одной из административных единиц Колхид­ского царства. По булыжным мостовым этого города ходили светловолосые, голубоглазые «колхи».


Память о ванах-венетах запечатлелась в имени од­ной из областей Грузии — Сванетии (Се Ванетии). Со­хранилась и грузинская (!) народная сказка с приме­чательным названием «Иван-заря». Но земли Грузии были лишь промежуточным пунктом на пути Иванов к своей северной прародине. Отсутствие на террито­рии Ванского городища в III-I вв. до н. э. жилых со­оружений, а также культурных слоев, характерных для городских поселений, даег основание предположить, что в IV—111 вв. до и. э. ваны покидают царство Колхи­ды. Земли Грузии были лишь промежуточным пунктом на пути Иванов к своей северной прародине, который вел в Приазовье и к берегам Дона. Но есть ли тому на­дежные дополнительные доказательства?


Да, есть. Напомним, что ваны-урартийцы были вы­ходцами из малоазийской Русены-Арсавы. Три урарт­ских царя носили имя Руса, а еврейский пророк Иезе– кииль прямо назвал ванов «народом Рос». Форма «рус» присутствует в древнем названии государства ванов, а имя «росы» возникло уже под влиянием греческой тра­диции. Сами ваны поначалу следовали более древнему обычаю — они назвали одно из своих поселений в Кол­хиде Рустави, на Дону то же самое название звучало уже как Ростов. Пусть простят нас грузинские читатели, по и слово «Грузия», если произнести его без явного «гыканья», открывает свое изначальное значение — Русия! Для тех же, кому такой вывод покажется излишне сме­лым, отдельно напомним, что по-английски «Грузия» значит «Георгия», и сотносится это имя с северным народом Гогом и Магогом и Юрием (Арием). Надеем­ся, что после этих примеров уже никто не усомнится в том, что ваны, пришедшие на Дон, могли называть себя русами (росами) или арсами (по имени Арсавы). Историкам же хорошо известно, что начиная со II в. до н. э. вблизи Азовского моря проживали племена аорсов и россаланов, которых на иранский манер называли роксаланами. Первое из этих племен естественно при­знать за «чистых» ванов, а второе состояло из россов и аланов, проживавших в тех же местах.


Исторические источники VI-X вв. свидетельствуют о присутствии народа росов в Приазовье и Причер­номорье по крайней мере с IV века. Хазарский царь Иосиф (Хазария — государство вблизи Каспийского моря), правивший в середине X века, в письме при­дворному кордовского халифа Абдаррахмана III Хасдаю Ибн-Шафруту писал, что хазары вели войну с на­родом в-н-н-т-р (в другом варианте письма в-н-н-тит), в ходе которой заняли его страну. При этом побежден­ные вынуждены были перейти большую реку и обос­новаться на другом берегу. Исследователи традици­онно полагают, что этим народом является тюркское племя оногуров, которое в 70-х годах VII в. могло уйти в числе других болгарских племен из Приазовья в Подунавье, форсировав Дунай. Однако знаменитая арабо-персидская книга «Области мира от востока к западу» («Худуд ал-Алем»), созданная в своей основе в первой половине IX века, «помещает» этот народ венендеров вблизи Азовского моря на правом берегу Дона, а рас­полагающийся севернее Донецкий кряж там же пои­менован Венендерскими горами. К тому времени кочевники-болгаре большей частью уже мигрировали из Приазовья: часть из них, повторимся, ушла за Дунай, другая же направилась в Среднее Поволжье, где созда­ла государство Волжская Болгария. Те же, кто решил остаться, уже в конце VII века были завоеваны хазара­ми. Таким образом, говорить о болгарах как о самосто­ятельной силе, занимавшей в середине IX века право­бережье Дона, ошибочно.


Более того, на этой территории археологами была открыта цепь оборонительных белокаменных кре­постей, расположенных вдоль берега реки. Приведем результаты исследования этих крепостей: «Добыча камня, его доставка к месту строительства и обработ­ка являлись весьма трудоемкими процессами… Осо­бенно трудоемкой была добыча известняка, который широко использовался для возведения белокаменных крепостей. По нашим подсчетам, для возведения стен Верхнесалтовского городища понадобилось 7 тыс. м, Маяцкого — 10 тыс. м

3

, Правобережного — 12 тыс. м

3

и Мохначевского — 14 тыс. м

3

камня. Каменные блоки различных размеров обрабатывались с помощью до­лот и зубил» (Михеев В. К Подонье в составе Хазарс­кого каганата). Приписывать подобные инженерные сооружения гению болгар-кочевников было бы опро­метчиво. Совершенно очевидно, что народ, корень на­звания которого пишется как в-н-н-д (т), должен был обладать уникальными по тому времени строительны­ми и военными навыками. И мы навряд ли ошибемся, если соотнесем его с венедами (венетами). Удвоенное «н» в тексте Иосифа характерно для использованного им древнееврейского языка при заимствовании чужих слов (например, Иван — Иаханан). Итак, венендеры — это не болгары, а венеды или русы (росы).


Остатки этих оборонительных укреплений отно­сятся к так называемой салтово-маяцкой (салтовской) культуре. Они были обнаружены еще в середине века, но с тех пор не утихают споры о том, кому же следует приписать их возведение. Одна часть исследователей считает, что крепости были построены тюрками-хаза­рами (при помощи среднеазиазитских зодчих — хорезмийцев). Эту точку зрения активно пропаганди­ровал известный публицист и литературный критик В. Кожинов. Другая группа ученых настаивает на том, что Каганат не имел к этому строительству никакого отношения. По мнению профессора А Кузьмина, цепь крепостей создавалась не для нападения на славянские племена, а для защиты от хазар и иных, зависимых от них кочевников. Спор двух сторон разрешает (в поль­зу А. Кузьмина и К

0

) статья Б. Т. Березовца «Об имени носителей салтовской культуры» (Археология. XXIV. Киев, 1970). Приведем ее резюме:


«Археологическими исследованиями установлено, что в VIII-X вв. в районе Среднего Дона, Северского Донца, Приазовья жило многочисленное население, оставившее памятники салтовской культуры. Для это­го же времени восточные авторы оставили сообщения о народах Восточной Европы.


Для всех перечисленных ими народов известны определенные археологические памятники за исклю­чением русов. Принято считать, что русы — это часть славян и, соответственно, их памятники должны быть славянскими. Среди известных арабам народов нет претендентов на памятники салтовской культуры. Со­здается впечатление, что на Востоке этого народа не знали. Но такое предположение противоречит логике, и поэтому возникает вопрос, под каким же именем это население было известно на Востоке.


Из сообщений арабских и персидских авторов ста­новится ясным, что во всех случаях, за исключением одного (Ибн-Хардад-бех), восточные авторы рас­сматривают славян и русов как два различных народа. При всех недостатках и неточностях, характеризую­щих их сообщения, все же можно выяснить, где имен­но живут эти народы.


Кто такие славяне, вопрос выяснен — это население Поднепровья. Русы живут восточнее их. Дошедшие до нас карты (Идриси и Махмуда ал-Кашгари) дают воз­можность уточнить места их обитания. Это район Северского Донца и его притоков, Нижний Дон, Приазо­вье. В этом районе расположены салтовские памятни­ки, это дает право считать, что население салтовской культуры было известно в магометанском мире под именем русов.


Если сопоставить этнографические сведения о русах, имеющиеся в средневековых источниках, с архео­логическими памятниками салтовской культуры, то во многих случаях они будут полностью соответствовать друг другу. Например, такой важный признак, как пог­ребальный обряд, описанный Ибн-Русте или Гардизи, полностью соответствует катакомбным захоронениям салтовских могильников. Археологически подтверж­даются и сообщения этих авторов о воинственности русов, о большой торговле, о наличии у них больших городов и т.д.


Если русы восточных авторов не славяне, то естес­твенно возникает вопрос о взаимосвязях этих русов со славянской, Днепровской Русью. Вопрос этот очень сложный и несколько иного порядка. С нашей точки зрения, Днепровская Русь получила свое название от народа рус, рос, который имел самое непосредствен­ное отношение к салтовской культуре.


Концепция Березовца в свое время не была поддержа­на лишь потому, что ее автор не смог объяснить, как воз­никло и попало имя «Русь» на Днепр. Наше исследование восполняет этот пробел: имя «Русь» принесли на берега Дона и Днепра ваны-венеты — выходцы из Малой Азии. Славяне, переселившись в Поднепровье, в значительной степени «разбавили» росов, но те продолжали преобла­дать на Дону. Страну донских росов, построивших систе­му белокаменных крепостей, восточные авторы имено­вали Росским каганатом {Галкина Е. С., Кузьмин А. Г Рос– ский каганат и остров русов // Славяне и Русь: проблемы и идеи). Сами русские называли ее страна Вантит. Уже в который раз мы сталкиваемся с тем, что имена «русы» и «ваны», «венеты» могли заменять друг друга!


Древние источники упоминают о стране Вантит как об окраине славянских земель. Территориально ее границы совпадают с пределами салтово-маяцкой археологической культуры. В отличие от печенегов, половцев и тюрок в салтовских поселениях представ­лены гончарное, железоделательное и другие ремесла. Иными словами, близкие к русам кочевые народы ни в коей мере не достигли технического уровня салтовцев. В десятках селений Подонья обнаружены следы металлургической деятельности и металлообработки. Находки археологов свидетельствуют, что салтовцы выплавляли первоклассный металл. О высоком уровне металлообработки говорит производство оружия: са­бель, боевых топоров, наконечников копий и дроти­ков, наконечников стрел, боевых ножей и кинжалов, кистеней. Металлографический анализ образцов са­бель и их обломков из трех важнейших военных по­селений — Верхнего Салтова, Правобережного Цим­лянского городища и Маяков, показал, что они были цельностальными с высоким содержанием углерода.


Народ венетов, населявший страну Вантит, извес­тен русским летописцам под именем вятичей (пере­ход корня «вент» в «вят» обоснован филологами). Они составляли основное ядро жителей, проживавших в Росском каганате. Вместе с ними тут проживали ала­ны, а также эмигранты из Хазарии (предки казаков). Отступление венедов-вятичей на правобережье Дона следует относить к рубежу VIII—IX вв., когда вследствие принятия правителями Каганата новой религии (иуда­изма) резко переменилась проводимая ими политика. Во внешнеполитической области это вылилось в ор­ганизацию военных походов внутрь России с целью овладения важнейшими торговыми путями — «греко– варяжским» и «волго-балтийским». Традиционно хаза– роведы говорят о страшной гражданской войне, разго­ревшейся внутри Хазарии в 30-х гг. IX в. Но к тому вре­мени внутренняя оппозиция уже была разгромлена! Иудейским правителям не с кем было воевать внутри своей страны. Сопротивление коренного населения к тому времени уже было сломлено, и победа новых хозяев страны законодательно оформилась знаковым событием — принятием иудаизма в начале IX в. В 30-х гг. началась война между двумя каганатами, как раз о ней и писал хазарский царь Иосиф. Следует со всей определенностью сказать, что хазарским походам на племя полян предшествовала их война с азовскими (или донскими) русами — венетами-вятичами.


Собирая воедино те положения, которые изложены в настоящей главе, мы можем заключить, что существо­вали три центра притяжения троянцев на территории России. Первый — это Поднепровье, здесь троянцы, пройдя тропой Трояновой, появились уже в X в. до н. э. Вторым центром притяжения был Русский Север — го­рода Новгород и Ладога. Часть русов пришла сюда пря­мым путем через Поднепровье, но значительная груп­па, известная летописям под именем варягов, проделав окружной путь, пробиралась сюда с берегов Британии,


Бретани и Балтики. И наконец, третий, совершенно не отраженный в имеющихся источниках, путь возвра­щения проходил через Армянское нагорье, Кавказ и «упирался» в области Подонья, где существовала стра­на Вантит (Азовская Русь). Люди каждого из этих трех переселенческих потоков хранили свое родовое имя «русы» — имя их Средиземноморской державы. На Рус­ской равнине, месте своей древней прародины, они не только восстановили свое единство, но и воссоздали государство с тем же названием — Русь.


Глава 26


ГОМЕР И РОССИЯ: ТОЧКИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ


Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,


И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро…


Публий Овидий Назон


Молчат гробницы, мумии и кости, —


Лишь слову жизнь дана:


Из древней тьмы, на мировом погосте, Звучат лишь письмена.


И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь


Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, Наш дар бесценный — речь.


И. Бунин


Русские в '1]рое… К этой мысли надо привыкнуть. Для наших современников она необычна еще и по­тому, что со школы нам вдалбливали, будто русские только-только вышли на сцену мировой истории, что вся наша культура сплошное заимствование, даже гар­монь, а своего у нас — только лапти да водка. Но все такого рода заявления «перешибаются» одним очень простым ответом: полно выдумывать понапрасну, ведь наши предки были в Трое! Русский народ ничуть не ме­нее древний, чем те же египтяне или шумеры. Другое дело, что всегда хочется новых и новых доказательств в подтверждение новой точки зрения. Есть ли, к при– меру, русские мотивы в гомеровской «Илиаде»? Оказа­ла ли древнерусская культура какое-либо влияние на Гомера и его творчество?


Мы не будем здесь первооткрывателями, если от­ветим на эти вопросы положительно. Еще в конце XIX века получила достаточное распространение ги­потеза о северном происхождении сказаний Троянс­кого цикла. Ее популяризаторы — немецкий ученый Э. Краус и польский писатель А Немоевский — счита­ли, что в основу Гомеровых поэм положено некоторое первичное мифологическое ядро, относящееся к доэллинской истории. Само имя «Гомер» некоторые иссле­дователи склонны истолковывать как указание на эт­ническое происхождение создателя знаменитых поэм. Этноним «гомер» упоминается в Библии и, по едино­душному признанию историков, обозначает кимме­рийцев — жителей юга России, которые активно вли­яли на политическую ситуацию в Анатолии и имели там свои поселения в первой трети I тыс. до н. э. Гомер вполне мог быть киммерийцем или их потомком.


С этой точки зрения чрезвычайно примечательно, что в Гомеровой «Одиссее» содержится упоминание о стране киммерийцев, расположенной на берегу океа­на. Ее описание заставляет читателя вспомнить о по­лярной ночи: «Закатилось солнце, и покрылись тьмою все пути, а судно наше достигло пределов глубокого Океана. Там народ и город людей киммерийских, оку­танные мглою и тучами; и никогда сияющее солнце не заглядывает к ним своими лучами — ни тогда, ког­да восходит на звездное небо, ни тогда, когда с неба склоняется назад к земле, но непроглядная ночь рас­простерлась над жалкими смертными» (подстрочный перевод В. В. Латышева). Напомним также, что в цент­ре «Илиады» судьба «тавроскифа» Ахилла, выходца из Киммерии! Значит, Гомер сочувствовал судьбе этого, чуждого грекам, героя.


В. Н. Демин в своей книге «Загадки Русского Севера» совершенно справедливо отмечает, что образ Елены Прекрасной придуман не греками и, конечно же, не Гомером. Он гораздо более древнего происхождения. Ранее мы уже говорили, что имя Елена восходит к на­званию тотемного животного гипербореев — оленя. Такое объяснение находит прямое подтверждение в сказке «Елена Прекрасная и мачеха» из сборника «Се­верных сказок» Н. Е. Ончукова. Мачеха, ненавидящая свою падчерицу, превращает ее в олениху. Обратное перевоплощение животного в женщину-красавицу ста­новится возможным только тогда, когда царевич, муж Елены, ранит ее во время охоты. В сказке герой стре­ляет из ружья, но ясно, что данный сюжет восходит к глубочайшей древности, когда первобытные охотники почитали Великую Богиню, прародительницу Мира, в виде оленихи.


Елена Прекрасная — одна из героинь русских ска­зок. В фольклоре других народов мы не найдем персо­нажа с таким именем. Отсюда можно заключить, что Гомер опирался в своей поэме на традиции древнерус­ского фольклора! Подчеркнем, однако, что в русских сказках Елена Прекрасная не только символ красоты, как в «Илиаде», но также и образец мудрости. В некото­рых сказках она так и именуется — Елена Премудрая.


В одной из самых известных наших сказок — «Сказ­ке о Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке», — есть очень любопытный эпизод. Иван-царевич не хо­чет отдавать Елену Прекрасную царю Афрону, и тогда серый волк предлагает такой вариант: пусть Иван ос­тавит себе настоящую Елену, а сам он обернется пре­красною королевою и станет мнимою Еленою. Вот ее-то и отведет Иван к царю Афрону. Удивительное дело, но что-то подобное мы уже встречали у древних греков. Поэт Стесихор уверял своих читателей, что в Трое находилась не реальная, живая Елена, а лишь ее призрак. Вполне возможно, что он придумал все это совершенно независимо, но неоспоримо то, что ска­зочный сюжет с представлением Елены сразу в двух воплощениях опять-таки является более архаическим, восходящим к временам тотемизма и веры в оборотничество.


Отдельного упоминания заслуживает и мать Еле­ны — Леда. По мнению В. Н. Демина, в основе имени Леды лежит корень «лед», а сама эта «Ледяная богиня» является далеким прообразом Снегурочки. Нам дан­ная гипотеза представляется, однако, весьма спорной. Как может она выступать в роли прародительницы мира и Матери Вселенной? Лед — это символ смерти и неизменности. Более правильным, на наш взгляд, было бы связывать имя богини с именем общеславян­ской богини Лады. Искажение гласной при заимство­вании — обычное дело, напомним, что англичане пе­реиначили Ладу в леди. Богиня любви и плодородия Лада — идеальный вариант для сопоставления с Ледой, породившей, в свою очередь, другую богиню умираю­щей и воскресающей растительности — Елену. Связь образов Леды и Елены с русской землей станет еще более впечатляющей, если вспомнить, что по одной из версий мифа Елена в подземном царстве стала женой тавроскифа Ахилла.


Вновь и вновь разгадка значений персонажей гре­ческой мифологии обнаруживается в мире русско– славянских образов. Что, к примеру говорят греческие легенды о знаменитом яблоке раздора? Только то, что оно было сорвано в далеком саду Гесперид, находя­щемся где-то на краю света. Но если мы действительно хотим разобраться, что же символизировало оно, то придется заглянуть в русские народные сказки. Ябло­ки сада Гесперид — это молодильные яблоки наших сказок, символ вечной юности и красоты. Вот почему каждой из трех богинь хотелось завладеть таким пло­дом! Хоть они были бессмертными, но остановить вре­мя и оставаться вечно молодыми были не в силах.


С чисто художественной точки зрения поэмы Гоме­ра обладают одной уникальной особенностью, выделя­ющей их из числа других древнеевропейских эпосов: в них присутствуют красочные поэтические описания природы и образные сравнения с отдельными ее явле­ниями. Так, один из дней трояно-ахейского противо­стояния начинается тем, что


Солнце лучами новыми чуть поразило долины,


Вышед из тихокатящихся волн Океана глубоких


В путь свой небесный…


Или вот фрагмент битвы за тело сраженного Сарпедона:


Подобно как мухи,


Роем под кровлей жужжа, вкруг покойников полных


толпятся


Вешней норой, как млеко изобильно струится в сосуды, —


Так ратоборцы вкруг тела толпилися.


И это не единичные примеры, ими буквально пере­полнены обе поэмы. Речи Одиссея «как снежная вьюга, из уст у него устремлялись», Гектор летит в бой «как в полете крушительный камень с утеса», Идоменей не­сется полем «как пламень», трояне идут на сраженье «как ветров неистовых буря».


В средневековых европейских эпосах — «Песнь о Сиде", «Песнь о Роланде», эпос о короле Артуре, Нибе– лунгах, как это ни удивительно, ничего подобного не обнаруживается. Природа упоминается там изредка и то как некоторая незначительная подробность или об­стоятельство-препятствие. Даже в песнях крестоносцев нет и следа от пребывания в чужих краях. Швейцарс­кий историк культуры Якоб Буркхардт (1818-1897) в своей книге «Культура Италии в эпоху Возрождения» отмечает: «Первыми из людей Нового времени ита­льянцы осознали картины природы как нечто в той или иной степени прекрасное и научились получать удовольствие от них». Исследователь подчеркивает, что проследить, как формировалась эта способность итальянцев, чрезвычайно трудно, для этого попросту

не хватает данных. Но произведения средневековой литературы, и в том числе итальянской, обнаружива­ют полный разрыв с древнейшей языческой традици­ей воспевания природы и поклонения ей. О глубоком воздействии ландшафтных образов на человеческую душу европейца можно говорить, по-видимому, начи­ная с Данте (1265-1321). Живший несколько позднее Петрарка (1304-1374) уже ощущает красоту скал и умеет отличать живописное значение ландшафта от его пользы. К этому времени относится и рождение необычного доселе вида наслаждения у итальянцев — пребывание на лоне природы и наслаждение ее кра­сотами.


Европейцы в эпоху Возрождения действительно заново (!) открывали Античность. Что касается отно­шения к природе, то памятники их средневековой ли­тературы демонстрируют полный разрыв с традицией Гомера. Но этого мы совершенно не наблюдаем в рус­ском эпосе! Русские сказки и былины чрезвычайно на­сыщены древнейшими языческими образами. Добрый конь под богатырем, как и ахилловский Ксанф, может разговаривать человеческим голосом, герои, подобно греческим богам, могут перевоплощаться, но только не в людей, а в животных — того же ясного сокола или серого волка, как князь Волх Всеславьич, Боян вещий, соловей старого времени,


если хотел кому песню воспеть, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками.


Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» — не случайная деталь. Это знак свыше, знамение, пред­вещающее неудачу похода на половцев. Это тот же го­лос богов, который, правда явно, звучит в «Илиаде» и «Одиссее».


В основе сравнения поэта с животными лежит его сопричастность миру природы. В мировой поэ­зии чрезвычайно популярны сопоставления поэта со сладкоголосой птицей (метафора: «поэт-соловей»). Он слагает свои стихи так же, как птицы свои пес­ни; этим может обосновываться его особый статус и приближенность к миру небожителей, управляющих природными стихиями и дарующих ему божествен­ное вдохновение. Древние греки, к примеру, хранили предание, что родителями Гомеру были река Мелет и нимфа Крефеида в Смирне (ныне Измир — город на западном побережье Малой Азии). Страбон сообщает о наличии в Смирне даже культа Гомера! Эти факты гармонируют с тем, что по византийскому образцу в русских церквах, кроме икон, присутствовали еще и изображения «еллинских мудрецов»: Гомера, Пла­тона, Еврипида, наряду с сивиллами (вещими птице-девами!). В росписях Благовещенского собора в Мос­ковском Кремле (галерея была впервые расписана в 1564 году) на склоне свода галереи нарисован Гомер, держащий в руке свиток со словами: «Светило земных воссияет во языцех. Христос ходити начнет странах и съвокупити хотя земная с небесными». Окончание надписи взято из изречения, имеющегося около изоб­ражения Гомера на двери северного портала собора. В новгородских монастырях изображения Гомера включаются уже в самый иконостас, правда, в ниж­ний его ряд, шестой, имеющий сравнительно малую величину и как бы придавленный остальными яруса­ми. И все же «еллин» Гомер здесь удостоился высшей чести, какую ему могла оказать церковь: он входил в общий замысел иконостаса, в его идею, что может сравниться разве только с почитанием певца в Древ­ней Греции.


Первичные представления о поэте как посред­нике между божественным и человеческим мирами восходят к древним ариям, создателям «Вед». В книге Н. П. Гринцера и П. А. Гринцера «Становление лите­ратурной теории в Древней Греции и Индии» под­робно обоснована мысль, что античным грекам в той же степени была близка эта идея. «В греческой архаике, — пишут ее авторы, — так же как в индий­ской, божественное вдохновение — источник зна­ний певца и залог его мастерства; инспирация (здесь, вдохновение. — А А) и умение не противопоставле­ны, но слиты воедино, первое предопределяет вто­рое… У Гомера, как и в «Ригведе», особый статус по­эта обосновывается его близостью к божественному миру, божественным происхождением поэзии как таковой». В «Одиссее» сочинитель однажды прямо уподобляется богу:


… нам приличней вниманье склонить к песнопевцу,


который,


Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.


Отношение к Гомеру как провозвестнику божес­твенного Слова, русские сохраняли даже в условиях полного торжества Православной веры. Присутствие изображения Гомера в иконостасах русских церквей доказывает, насколько глубоко во времена языческой Руси почитали и ценили его сочинения, и вообще его миссию на земле. Мировосприятие Гомера, основан­ное на ощущении истинного единения с миром при­роды, а если шире, то и со всем Космосом, было близко древним русам.


Но этого нельзя сказать о европейцах периода Средних веков. Для них текст Гомера выглядел пере­груженным сравнениями и метафорами. Он никак не вписывался в стиль эпохи. К тому же в Европе не чи­тали по-гречески. В те времена исключительную по­пулярность приобрело совершенно иное сочинение о Троянской войне – «История о разрушении Цэои» Да– рета Фригийского. В «Илиаде», в начале песни о подви­гах Диомеда, говорится:


Был в Илионе Дарес, непорочный священник Гефеста,


Муж и богатый, и славный…


Два сына этого Дарета — Фегес и Идей — напали на Диомеда. Один из них был убит им, а второй обратился в бегство и был, ради его отца, спасен Гефестом. Боль­ше ни Дарет, ни его сыновья Гомером не упоминаются. Вот от лица этого священника и ведется повествова­ние в «Истории».


Известны и другие, не дошедшие до нас описания Троянской войны. Например, византийский хроног­раф Иоанн Малала приводит значительные выписки из «Сизифа Косского», который был писцом у Тевкра и также написал воспоминания о Троянской войне. Однако достоверность ссылок Малалы весьма сом­нительна. Некоторые из сочинений такого рода воз­можно и не были, в отличие от «Истории» Дарета, никогда написаны, а только вымышлены. В пользу этого говорит и тот факт, что ни один из «романов о Троянской войне» не дошел полностью по-гречески. Зато еще один, кроме романа Дарета, «Диктис Крит­ский», дошел в латинском переводе. Согласно леген­дам, Диктис был писцом спутника Идоменея, напи­савшим свои записки «пуническим алфавитом». Они были обнаружены при Нероне (I в. н. э.) и переписа­ны по-гречески, а потом переведены на латинский. Многие века «Дарет» и «Диктис» переписывались и издавались вместе.


Сами по себе, эти сочинения представляют крат­кие прозаические повести, написанные на латинском языке. О каких-либо их художественных достоинствах говорить не приходится. Новейшим, начиная с гума­нистов, критикам обе эти истории всегда казались примитивными и нелепыми до неприличия. Именно такими — с точки зрения классических канонов — они и являлись. Почему же «гомеровская традиция» древне­греческой литературы была столь явно предана забве­нию? Исследователи гомеровского вопроса старатель­но обходят этот вопрос молчанием. Они не в силах объяснить, как же хваленая цивилизация Запада в пору своего детства и юности (IV-XI вв.) столь откровенно пренебрегала творчеством одного из лучших поэ­тов человечества? Но ответ оказывается настолько же простым, насколько и неожиданным. Творческие при­емы Гомера были чужды создателям средневековых эпосов! Они складывались на иных принципах, нежели «Илиада> и «Одиссея». И наоборот, древнерусский эпос рождался в атмосфере духовного родства и гармонии с миром природы, картинами которой наполнены сочинения Гомера. Гомеровские поэмы — русские по миросозерцанию, и, думается, наши предки, видевшие в иконостасах своих церквей лик Гомера, прекрасно понимали это.


В середине XIX века князь П. П. Вяземский (сын по­эта Петра Андреевича Вяземского) выступил с боль­шой работой, посвященной «Слову о полку Игореве», в которой указывал, что в древнерусской поэме име­ют место прямые отражения образов и тем античного эпоса и мифологии, и со всей определенностью за­явил, что совершенно недостаточно «ограничиваться при изучении наших древностей исключительно про­изведениями родной почвы». Вяземский утверждал, что острый интерес к Гомеру и Еврипиду существовал на Руси уже в XII веке, и полагал, что к этому времени русские литераторы были знакомы с комментариями к Гомеру Исаака Комнена, с сочинениями Нонна и бра­тьев Цецес о поэмах Гомера и Ликофрона (греческий поэт и грамматик III в. до н. э.), откуда автор «Слова» мог черпать, предположительно, информацию о сю­жете и образных характеристиках героев Т]роянской войны, содержательные и стилистические компонен­ты классического и позднеантичного эпоса.


Прежде всего Вяземский сближает образы Гомера и Бояна, как певцов и стихотворцев. Имя Гомера в Сред­ние века стало нарицательным, под ним понимали рассказчика, владеющего даром художественного сло­ва. Имя Бояна, с другой стороны, исследователь сбли­жает с Баяном (от слова «баять») — чародеем и скази­телем. Поэтому Гомер — это Боян. В одной из сказок так и говорится: «Ай ты черный кот Баюн! Проснися, пробудися да и спой песенку; как и ту ли песенку, что поют на Окиян-море, на зеленых островах, про молоду княжну Елену Ивановну». По свидетельству греческих писателей, жители Приднепровья и берегов Черного моря пели гомеровские песни и имели много преда­ний о Трое и троянском походе греков. В противопо­ложность западным средневековым народам визан­тийцы в значительной степени опирались на сочине­ния Гомера и греческих авторов. Эти произведения, а также комментарии к ним и отдельные выписки пере­водились на славянский язык и потому были известны древнерусским боянам. Первоучитель славян, Кирилл, изучал Гомера; переводившиеся у нас Святые отцы также упоминали Гомера; сочинения великого поэта были известны и составителю Ипатьевской летописи (XIII век). Свойства, приписанные Бояну, находит Вя­земский в эпитетах Гомера, приданных ему писателя­ми. В Еврипидовой трагедии «Елена» хор называет Го­мера соловьем, живущим в сенях рощей, голосистым, он призывается как помощник для воспевания трудов Елены и троянцев. Но точно так же обращается автор «Слова» к Бояну: «О Боян, соловей старого времени!» Выражение «свивая славу обеих половин сего време­ни» указывает, по мнению исследователя, на соеди­нение автором сказаний Гомера с современными ему событиями.


Вяземский связывает и происхождение троянцев с русскими. Так «тропа Трояню» означает возврат­ный путь троянцев в Поднепровье и на берега Черно­го моря. Эта идея, которую мы целиком и полностью поддерживаем, в свое время (1854 г.) была подвергну­та критике самим Н. Г. Чернышевским во влиятельном тогда «Современнике». Поучая свысока «аристократа– дилетанта», Чернышевский указывал, что прилагатель­ному «троянский», образованному от названия «Троя», в древнерусском должно соответствовать «троянскъ», а не «троянь». Формы «Трояню, Трояни» Николай Гав­рилович считал производными от мужского имени типа «Антонъ». Без всяких на то оснований говоря, что Вяземский не филолог (в краткой биографической справке о Павле Петровиче Вяземском, как раз наобо­рот, подчеркивается, что он был не только историком и археологом, но и филологом, председателем Обще­ства любителей древней письменности) и «очень мало подготовлен к ясному пониманию ближайшего пред­мета своих исследований», пламенный революцио– нер-демократ не счел нужным провести элементарное исследование падежных окончаний и синтаксичес­ки-смысловых окончаний загадочной словоформы в контекстах «Слова». К сожалению, среди высококвали­фицированных профессионалов так и не нашлось ни одного, кто проверил или хотя бы поставил под сом­нение вышеприведенное безапелляционное заявление Чернышевского.


Но эту задачу, за которую так и не решились взяться профессионалы, с блеском решил «технарь» по обра­зованию, которого Чернышевский уже с полным ос­нованием мог назвать не филологом. Его звали Арсен Арсенович Гогешвили (1934-1997). Он родился в Ка­зани, окончил в 1953 году с золотой медалью среднюю школу в городе Цетели-цкаро (Грузия), тогда же пос­тупил в Московский инженерно-строительный инсти­тут (МИСИ), который окончил в 1958 году Отработав несколько лет в Новокузнецке по распределению, он в 1961 году поступил в аспирантуру, закончил ее в поло­женные сроки, но кандидатскую диссертацию защитил только в 1972 году. Его основной научной работой, на­ряду с преподаванием на кафедре строительного про­изводства, было проектирование строительных конс­трукций. Умер А А Гогешвили в день своего рождения, 24 октября 1997 года, в Апрелевке под Москвой.


Подлинной страстью, однако, главным и с годами все вытесняющим увлечением А А. Гогешвили стало историческое литературоведение, центральной темой в котором неизменно оставалось «Слово о полку Иго– реве». Он — автор ряда статей, опубликованных в на­учных сборниках Института мировой литературы им. А М. Горького и журнале «Знание — сила». Обобщаю­щим эти работыисследованием стала его монография «Три источника «Слова о полку Игореве», вышедшая в издательстве «Белые альвы» в 1999 году. А. А Гогешви­ли развил концепцию П. П. Вяземского и обосновал ее на современном (академическом!) уровне строгости. В своей книге А А Гогешвили убедительно доказал, что понятию «Трооянь» автор «Слова» придавал значение самостоятельной области, земли, страны, империи, то есть некоторой географической и исторической реальности с названием, воспринимаемым как слово женского рода (а не мужского, как у Чернышевского!).


На сегодняшний день существует несколько взаи­моисключающих толкований Троянской темы в «Сло­ве»: 1) Троян — славянское божество (Ф. И. Буслаев, Д. С. Лихачев и др.); 2) Троян — римский император Траян (53-117 гг. н. э.) (Н. М. Карамзин, Б. А Рыба­ков и др.); 3) Троян — русский князь или триумвират русских князей, в самых разнообразных трактовках (Н. А Полевой, И. Е. Забелин, Н. И. Костомаров и др.); 4) Т]роян — образ, навеянный преданиями или книжны­ми источниками о 1]роянской войне (П. П. Вяземский, Е. И. Классен, А Н. Пыпин, А Н. Веселовский, Вс. Ф. Мил­лер, И. А. Новиков). Труды созвездия перечисленных ученых, казалось бы, должны были высветить до конца смысл и все оттенки значения одного короткого слова. Однако все, кроме последней группы, исследователи в основном только уводили от верного осмысления этой лексической загадки. Кстати, особая роль в популяри­зации идей П. П. Вяземского принадлежит Егору Ива­новичу Классену (1795-1862), автору книги «Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до рюриковского времени в особен­ности с легким очерком истории руссов до Рождества Христова». (В 1995 году она была переиздана реприн­тным способом.)


Среди маститых историков прошедшего века идея П. П. Вяземского о соотнесении русских и троянцев так и не нашла отклика. Но удивительные обнаружи­ваются факты. Оказывается, что в свое время Н. М. Ка­рамзин при сличении рукописного мусин-пушкинского и печатного издания 1800 года текстов «Слова о полку Игореве» обнаружил одну, весьма важную ошиб­ку наборщика. Вместо «сечи Трояна> было напечатано «вечи Трояна». А А Гогешвили отмечает, что в перево­де В. А. Жуковского также присутствует строка «Были сечи Трояновы», а не «века Трояновы», хотя в послед­нем издании его перевода откуда-то появились «веки Трояновы». Это вмешательство в текст В. А Жуковско­го совсем не так безобидно, как кажется. Ведь совер­шенно ясно, что если бы в поэме была воспроизведена строка о «сечи Трояновой», то ни у кого не возник­ло бы сомнения, что автор «Слова» упоминает о Тро­янской войне. Для писателей раннего Средневековья сама история Троянской войны была отправным пун­ктом при изложении истории вообще, если дело шло об истории светской, так же, как библейские сказания полагали начало изложению всего мирового процес­са начиная с сотворения неба и земли, животных и человека. Вот потому автор «Слова» и начинает пере­числение ожесточенных и кровавых войн с Троянской войны, со сражения под стенами Илиона: «Были сечи Трояни…» Знание греческого и латинского (как пока­зывает А. А Гогешвили) языков, элементов античной мифологии и культуры делает в принципе возмож­ным, что наряду с Гомером, он был знаком с историей Рима, знал о войнах, которые вел император Траян, но сама идейная и художественная задача, которую он ре­шал, стремясь создать у читателя негативное отноше­ние к междоусобной войне, не допускает обращение к образу и имени Траяна, который вошел в римскую и средневековую историографию как образец мудрого, доброго и справедливого властителя, как покоритель воинственных даков, а не как инициатор междоусобиц и гражданской войны.


Очень интересно А. А. Гогешвили поясняет и строки:


Встала обида в войсках Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, восплескала лебедиными крылами на синем море у Дона…


Для П. П. Вяземского — это воспоминание-отступление о гомеровской Елене, принесшей обиду в стан троянцев, а лебедикрылой она названа по отцу Зевсу, принявшему образ лебедя во время любовной встречи с матерью Елены, Ледой. Но в истоках Троянской вой­ны лежат, как известно, даже не одна, а серия «обид», из которых первая — обида Эриды, богини раздора, сестры и постоянной спутницы Арея. Бросив «ябло­ко раздора», Эрида вызвала обиду «эгидодержавной» Афины. Не воинственная ли Афина или мстительная «старая дева» Эрида скрывается, хотя бы отчасти, под именем Девы в «Слове» — как раз одна из них, а совсем уж не Елена, должна бы именоваться Девой. В связи с вышеприведенным отрывком из «Слова» вспоминают­ся следующие строки из «Илиады»:


Но едва олимпийцы приблизились к ратям, Эрида Встала свирепая, брань возжигая; вскричала Афина, То пред ископанным рвом за великой стеною ахейской, То по приморскому берегу шумному крик поднимая.


Текст гомеровской поэмы подсказывает, что образ Девы-Обиды восходит к античным образам богинь, воплощающих раздор, месть и междоусобицы. А А Го– гешвили указывает и конкретное место в гомеровской поэме, которое послужило источником этого «образ­но-лексического комплекса» Девы-Обиды. По-види­мому, это песнь «Отречение от гнева», где оправдыва­ющийся перед собранием Ахилл говорит:


Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен; Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эриннис: Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой В день злополучный, как я у Пелида похитил награду. Что ж бы я сделал? Богиня могучая все совершила, Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет, Страшная; нежны стопы у нее: не касается ими Праха земного; она по главам человеческим ходит, Смертных язвя; а иного и в сети легко уловляет. Древле она ослепила и Зевса, который превыше Всех земнородных и всех небожителей: даже и Зевса…


Тут-то сам Гомер выступает свидетелем, что эта Дева ступала на землю Трояни.


Мы выяснили смысл двух фрагментов «Слова», в ко­торых присутствуют троянские мотивы — упоминания о «тропе Трояни» (Троаде) и о «сечи Трояни» (Троянс­кой войне). Но есть еще и третий, смысл которого все еще остается туманным:


На седьмом веке Трояни кинул жребий Всеслав


о желанной девице:


Опершись на коня (на коней) в хитрых замыслах, подскочил ко граду Киеву


прикоснулся скипетром к


золотому престолу киевскому.


А. А Гогешвили отмечает, что у Эсхила в «Агамем­ноне» захват ахейцами Трои изображается как стре­мительный скачок коня, того самого деревянного коня, в чреве которого спрягались греческие воины. Напомним еще раз, что Троя славилась быстрыми, как ветер, божественными конями. Они были предметом гордости троянцев, но они же вызывали зависть окру­жающих племен и часто становились причиной их на­бегов. Более того, причиной первой гибели Трои также были кони, которых царь Лаомедон получил от Зевса взамен похищенного им Ганимеда. Геракл, спасший го­род от морского чудовища и обманутый Лаомедоном, взял город штурмом и угнал волшебных коней с собой. Во время Троянской войны оракулом было предсказа­но, что Троя устоит, если божественные кони фракий­ского царя Реса хотя бы раз сумеют поесть и напиться в осажденном городе. Диомед и Одиссей, однако, про­бравшись ночью в лагерь Реса, угнали роковых коней к себе. История с деревянным конем выглядит как бы финальным аккордом в цепи бедствий, обусловленных особым отношением к этому священному животному. Ведь решение втащить его внутрь города было приня­то самими горожанами.


Но схожим образом, как сообщает летопись, в 1068 году захватил власть в Киеве и князь Всеслав По­лоцкий. Исторические события, предшествовавшие его вокняжению, были таковы. Половцы разбили вой­ско трех братьев — сыновей Ярослава Мудрого: Изяс– лава, Всеволода и Святослава. Киевляне потребовали от Изяслава выдать им коней и оружие, чтобы взять дело обороны Киева в свои руки. Изяслав, боясь ки­евлян, отказался это сделать. Тогда киевляне пошли к «порубу» (тюрьме), где сидел князь Всеслав Полоцкий, захваченный ярославичами перед тем в 1067 году, и поставили его киевским князем. Очевидно, что Всес­лав удовлетворил требование киевлян — выдал им ко­ней и оружие. Он пришел, следовательно, к власти хит­ростью, «опершись на коней». Но что означает строка «На седьмом веке Трояни»?


Вот версия А А Гогешвили. Троянь, по его мнению, была поэтическим символом Византии. Как известно, разделение Римской империи официально произош­ло в 395 году, т.е. отсчет времени существования собс­твенно Византии надо начинать с конца IV века. Вы­чтем из 1068 года 395-й: получим, естественно, 673 год, как раз седьмой век существования Византии как тер­риториальной и культурно-исторической преемницы Трои, Троады, Троянской земли, «земли Трояни». Все выглядит очень просто и логично.


Есть, однако, еще одна, не менее красивая гипоте­за. Ее высказал В. А Зрелкин в статье «Руси особенная стать» (В книге «Гибель России». М.: Метагалактика, 1999. С. 121-154). Мысль этого исследователя гениаль­но проста: «конная» Троя (культурный слой Троя VI), ведущая отсчет от XVIII в. до н. э., просуществовала до своего падения в начале XII в. до н. э. (культурный слой Троя Vila) шесть с лишним веков. Она была разруше­на на седьмом веке от своего рождения. Такое прочте­ние снова возвращает нас ко времени «сечи Трояни» в «земле Трояни». Круг ассоциаций автора «Слова» с Тро­янской войной полностью замыкается. И мы, вслед за П. П. Вяземским и его последователями, можем, теперь уже с полным основанием, утверждать, что создатель «Слова о полку Игореве» соотносил свой рассказ с ис­торией Трои.


Но почему же автор «Слова» так настойчиво об­ращался к теме падения Трои? Да потому, что гибель этого города символизировала разрушение могучей империи II тысячелетия до н. э. — Средиземноморс­кой Руси. Во время создания «Слова» (XII век) Киевская Русь переживала период раздробленности. Одно из крупнейших государств в Европе, оно, однако, нахо­дилось на краю гибели. Впереди уже маячил призрак татаро-монгольского нашествия, и потому тема еди­нения русских князей перед внешней опасностью — центральная в поэме. Пример Трои был очень показа­тельным для русских. Он служил яркой иллюстрацией того, как разваливается русская империя: во-первых, русские объявляются врагами всех «малых народов» империи и изгоняются ими со своих национальных территорий, а во-вторых, последовательно истребля­ется память о самом присутствии русских на этих зем­лях и их вкладе в хозяйственную и культурную жизнь этого национального образования. На протяжении всей нашей книги мы приводим доказательства в поль­зу присутствия русских в Средиземноморье. Об этом, как совершенно очевидно теперь, прекрасно знал ав­тор «Слова», да, похоже, и его слушатели.


Вот теперь Украина уже не входит в состав Россий­ского государства. Но представим, что пройдет еще тысяча лет, ведь тогда тоже, может быть, придется до­казывать, что Киевскую Русь создавали русские! Ис­торики будут говорить о присутствии в Поднепровье множества племен, говорящих на различных языках, но даже не заикнутся о ведущей роли русского народа в союзе этих племен. Вполне возможно, что в будущем возникнет в точности такая же ситуация, как и с исто­рией Средиземноморья во II тысячелетии до н. э. Какие русские в Трое? Да те самые, о которых писал Гомер и безвестный автор «Слова о полку Игореве»!


Можно вводить в заблуждение одно, два, несколько поколений, но рано или поздно этот обман раскроет­ся. Можно сколько угодно говорить, что Гомер творил исключительно на «греческой почве», вдалеке от тех просторов, на которых обитали наши предки — арии. Но вот мнение двух специалистов, А. А. Алексеева и Н. М. Ботвинника (из послесловия к книге А Н. Егунова «Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков». М.: Индрик, 2001): «Перевод «Илиады», выполненный Гнедичем, занимает исключительное место в русской литературе. Ни одна культурно-языковая традиция в


Европе не смогла с такой всеобъемлющей полнотой передать содержание и литературную форму гречес­кого эпоса, как это сделала русская. С одной стороны, структура русского слова и просодика стиха (располо­жение ударений в системе стихотворных размеров. — А. А.) позволили найти размер, почти без искажений передающий дикцию подлинника, с другой стороны, эстетические формы русской речи неожиданно ока­зались внутренне созвучны Гомеру… Идея народности, пробившаяся в язык и литературу с конца XVIII в., ста­ла обретать реальные формы, которые нашли себе вы­сшее воплощение в труде Гнедича. Естественная речь этого творения не допускает мысли о том, что перед нами перевод, и только это позволяет ее содержанию стать принадлежностью национальной русской куль­туры».


За академической бесстрастностью этого отзыва ученых скрываются, не побоимся сказать, ошеломля­ющие выводы. Во-первых, ни один европейский язык не может передать красоты и звучания гомеровского слога так, как русский. Но не следует ли отсюда, что русский и греческий языки наиболее близкие родс­твенники из всех существующих? Думаем, что следует. Далее, «эстетические формы русской речи неожидан­но оказались внутренне созвучны Гомеру». Почему не­ожиданно? При истолковании имени Гомер в Библии исследователи безоговорочно принимают для него значение «киммериец». Киммерийцы обитали на юге России и входят в число предков современных рус­ских. Они активно проникали в Малую Азию, а потому «греческий Гомер» вполне мог быть одним из их по­томков. А уж с тем, что на юге России господствовал арийский (проторусский) язык, думаем, спорить ник­то не будет. Вообще, надо заметить, что переводчики Гомера обратили внимание на одну удивительную спо­собность русского языка, выделяющую его из всей ос­тальной массы европейских наречий. Он удивительно плодотворно способен воспроизводить благозвучные двусоставные эпитеты: среброногая Фетида, багряно– ризная заря, молниеносный Зевс, шлемоблещущий Гектор, быстроногий Ахилл, звуконогие кони. Это вер­ный признак живого языка, и в то же время указание на его исключительную древность. В противоположность ему греческий язык и молодой, и мертвый.


У нас есть твердое убеждение, что совершенно не случайно тексты Гомера так удачно зазвучали по-рус­ски, так что и нельзя допустить «мысли о том, что пе­ред нами перевод». Тем более, что и сам А Н. Егунов, автор уже упоминавшейся книги, пишет: «Нет русско­го Тассо, русского Мильтона, русского Вергилия или Овидия… но есть русский Гомер… «русская Илиада» — по выражению Пушкина относительно труда Гнедича». И русская Троя, добавим мы, подразумевая под этим историю Средиземноморской Руси.


Глава 27


СКАЗКА-БЫЛЬ ИВАНА КОТЛЯРЕВСКОГО


Энею горевать не надо.


Анхиза и Венеры чадо,


Он расплодит великий род.


Сей род обширный, стойкий, смелый


В чужие вторгнется пределы


И под себя их подомнет.


И. Котляревский


В нашей отечественной литературе есть одно очень оригинальное произведение, которое, к сожалению, малоизвестно основной массе читающей публики. Речь идет об «Энеиде» Ивана Котляревского. Если го­ворить в двух словах, то это сочинение берет за свою основу знаменитую поэму Вергилия, но с одним важ­ным изменением: Эней и его окружение выведены там казаками! Многие из читателей наверняка тут же вспомнят веселый мультфильм, созданный по моти­вам украинской «Энеиды». Уж его-то точно никто не принимает всерьез. Какие казаки в Трое? Что за Троян­ская Сечь? Сказка, да и только. Весело — да, смешно — да, но выдумано, кажется, все от начала до конца. Да, согласимся, выдумано, но не все: наши предки дейс­твительно защищали Трою, а позже стали основателя­ми Рима! Критики, писавшие об «Энеиде» Ивана Кот– ляревского, совершенно не затрагивали этот вопрос, им, похоже, и в голову это не приходило, так сильна инерция. Однако сам автор поэмы, думается, понимал, о чем писал и какую проблему затрагивал в своем со­чинении.


Иван Петрович Котляревский родился в 1769 году в Полтаве. Его отец был канцеляристом городского ма­гистрата, в 1789 году их семья была внесена в список дворян. Получив начальное образование, как и води­лось тогда, у местного дьяка, Котляревский в десятилет­нем возрасте поступил в Екатеринославскую (по назва­нию епархии) семинарию в Полтаве. Обучение здесь обычно продолжалось 10-13 лет и включало русский и латинский языки и литературу, поэтику, риторику, фи­лософию и богословие. Изучение поэтики и риторики сопровождалось практическими занятиями по перево­ду и подражанию, главными объектами которых были произведения Вергилия, Овидия, Горация. В 1789 году Котляревский, не доучившись, оставляет семинарию и поступает на службу в Новороссийскую канцелярию, находившуюся тогда в Полтаве. В 1793 году он начи­нает учительствовать в помещичьих семьях на Полтавщине. В эту эпоху своей жизни он наблюдал нра­вы, обычаи, поверья и предания украинцев, бывал на сходбищах и играх простолюдинов и сам, переодетый, участвовал в них, прилежно вслушивался и записывал слова малороссийского наречия. Тогда же, в 1794 году, Котляревский приступает к работе над поэмой «Энеи­да». Начинается она строками:


Эней был парубок бедовый И хлопец хоть куда казак,


которые мы не побоимся назвать гениальными, они задают и тон, и направление всей поэмы, точно так же, как зачин «Илиады»:


Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…


Читателю в предельно краткой форме открывает­ся идея произведения, с которым ему еще придется познакомиться. Его еще ждут подробности действия и невиданные приключения героев, но эти ключевые строки он уже никогда не забудет и будет мысленно постоянно возвращаться к ним.


Идея изобразить троянцев казаками — главная в котляревской «Энеиде». Она, на первый взгляд, на­столько же смела, насколько и безумна. Как такое вообще могло прийти в голову автору? Этот вопрос представляется нам главной загадкой произведения, к которой, насколько нам известно, ни один исследова­тель даже не попробовал подступиться. Неужто двад­цатипятилетний семинарист-«недоучка» случайно, как мы сейчас понимаем, решил одну из труднейших проблем средиземноморской истории II тысячелетия до нашей эры? Вполне возможно, что и так. Родная для Котляревского Полтава лежала как раз в тех краях, куда мигрировали палайцы-поляне из малоазийской Полы, и к своей идее он мог прийти и интуитивно. Но более вероятно, что ему был известен, например, такой фраг­мент из «Истории Российской» В. Н. Татищева: «Ниже из Диодора Сикилиского (Сицилийского, греческий автор I в. до н. э. — А. А.) и других древних довольно видимо, что словяне первее жили в Сирии и Финикии… где по соседству еврейское, египетское или халдейское письмо свободно иметь могли. Перешед оттуду, обита­ли при Черном мори в Колхиде и Пофлагонии, а от­туду с именем генети, галли и мешини, по сказанию


Гомера, в Европу перешли и берег моря Средиземно­го до Италии овладели, Венецию построили и пр., как древние многие, особливо Стрыковский, Вельский и другие, сказуют». Матвей Стрыковский и Мартин Вель­ский — польские хронисты XVI века, это серьезные и авторитетные авторы. Молодой писатель, интересую­щийся историей Троянской войны, не мог не знать их трудов, тем более, что Польша была, что называется, у него под боком.


Точка зрения В. Н. Татищева очень близка той, кото­рую отстаиваем мы в этой книге. Отличие заключается в том, что венетов (генети) мы связываем с ариями, ко­торые в Средиземноморье называли свое государство Русеной, в народе мешени (мушки, мизы) видим арийско-праславянскую основу и отделяем от них индоев­ропейцев-галлов. Это очень важные уточнения, но от них позиция В. Н. Татищева не становится менее шо­кирующей для тех, кто привык считать русских наро­дом молодым, об истории которого можно говорить разве что с IV века нашей эры. Но вот комментарий к татищевскому тексту одного из наиболее выдающихся специалистов по истории древних русов, профессора А. Г. Кузьмина: «По некоторым древним авторам, пафлагонские венеты были родственны «морским» народам, обитавшим некогда в Палестине и вообще по восточ­ному побережью Средиземного моря. Действительно, эти территории подвергались колонизации пришед­ших с моря племен, а топонимика района сохраняет следы пребывания индоевропейцев. По некоторым данным, к последним относились и ханаанцы — на­селение Палестины, предшествовавшее еврейскому завоеванию. В позднейшей иудаистской традиции на Руси ханаанцами называли славян-руссов. Переселе­ние части ханаанцев из Палестины в Малую Азию пос­ле завоевания ее еврейскими племенами вполне веро­ятно. Но для связи венетов со славянами оснований, естественно, нет».


В отличие от современных историков, Котляревский не мудрствовал лукаво, не гадал, как называть тро­янцев — русами или славянами, а просто назвал их ка­заками. Кроме того, он совершенно справедливо рас­судил, что авторитета древних авторов и российских Ломоносовых и Татищевых в будущие век-два может и не хватить для восстановления в головах просвещен­ной публики истинной исторической картины, поэ­тому и решил облечь свое сочинение в форму сказки. И прекрасно написал ее. Вместе с «Коньком-горбун­ком» и сказками Пушкина — это лучшие наши поэти­ческие сказки. Но «сказочка» полтавского семинариста куда как поглубже остальных. Написать о присутствии русских в Средиземноморье в древнейшие времена, да так, что ни у одного врага России это не вызвало даже тени раздражения, это дорогого стоит! А все пото­му, что строки своей поэмы Котляревский постоянно сдабривает юмором. Вот, к примеру, как изображены боги, наблюдающие за кулачным боем двух троян­цев — Дареса и Энтелла:


Богам едва служили ноги. Из неба высунув носы, Уставились на схватку боги, Как жабы летом из росы.


Такое Гомеру и не снилось, а у Котляревского пьян­ки на Олимпе — обычное дело.


Сколько аргументов, доказательств, цитат приводи­ли мы, чтобы обосновать русское происхождение не­которых греческих богов! Котляревский решает эту же задачу гораздо проще и, пожалуй что, изящнее. У него Юнона (параллель греческой Геры) носит кичку (ста­ринный праздничный головной убор замужней жен­щины, распространенный у восточных славян), Зевс глушит сивуху, Юпитер (римский Зевс) носит чуб, а Кумекая Сивилла так вообще один к одному Баба-яга. Сказка — идеальная форма прикрытия самых вольно­думных идей. Казалось бы, что за наваждение — рус­ские бога на греческом Олимпе. Но никто не спорит и не возмущается, в искажении истории автора не обви­няет. Мол, пародия это все и дело несерьезное. Одна­ко, с другой стороны, задумаемся, а почему такую па­родию написал русский писатель, а не немецкий, анг­лийский или какой-нибудь другой? Не служит ли одно это «железным» доводом в пользу присутствия русских в Трое?


И. П. Котляревский был украинцем, но он никогда не противопоставлял свой национальный уклад русскому. Наоборот, поэт всячески подчеркивал свою общерос­сийскую природу, нисколько не мешавшую ему быть украинцем. Не случайно он писал «Энеиду» на русском языке, а уж потом ее переводили (!) на малоросский. Стремление Котляревского соединить историю с на­стоящим проявилось в «Энеиде» и в подчинении «ес­тественного» (в данном случае национального) госу­дарственным интересам «общего добра». Достижение такого рода гармонии писатель видит (это выражено в его поэме в форме завуалированно выраженных наме­ков, аллюзий), в частности, в восстановлении старой гетманщины и ее «нерегулярных» вооруженных сил. (Напомним, что в 1775 году Запорожская Сечь была ликвидирована.) Идею преобразования украинского казачества в своеобразное военное сословие, могущее при необходимости сыграть заметную роль в охране империи от внешних врагов, в годы создания Котля– ревским «Энеиды» выдвигали многие царские санов­ники.


Сохранение относительной автономии Украины по отношению к государственной целостности (Россий­скому централизованному государству), по мнению Котляревского, вовсе бы не противоречило общегосу­дарственным интересам. Напротив, вооруженные силы Украины (Окраины!) могли бы нести пограничную службу на дальних рубежах империи, так как казаки по своей натуре призваны к этому. Эта идея воплощена в патриотических призывах о защите «общего добра»:


Где общее добро в упадке, Отца и мать покинь для схватки! Ты долг обязан исполнять,


любви к отчизне:


А где любовь к отчизне светит, Там вражья сила гибель встретит. Там сердце крепче, чем свинец. Не властна там судьба-злодейка, Там жизнь — алтын, а смерть — копейка,


а также в образах Низа и Эвриала. У Вергилия это троянские юноши, готовые броситься в бой. У Котля– ревского они уже не троянского племени:


Хоть были крови не троянской, Иной какой-то, басурманской, Но знали службу казаки. Молодцеваты, крепки, ловки, Пошли к Энею по вербовке.


Дальше выясняется, что отцом одного из этих юно­шей-земляков был «сердюк» — украинский казак наем­ных пехотных полков в XVII-XVIII веках. Таким обра­зом, они сражаются как наемные воины, но на первом месте для них не денежное вознаграждение, а верность присяге и верховному командиру:


Эней — отец, а матерь — бог.


Котляревский рисует картину идеального устройс­тва войска в империи. Наверное, именно такой ему представлялась роль казаческих формирований в рус­ской армии.


Как видим, сказка Ивана Петровича Котляревского содержит крайне актуальный для того времени внут-


риполитический «сюжет». Но самым сильным впечат­лением от этой поэмы является, однако, идея внешне­политическая. Мысль о причастности русских к воз­ведению Рима, в какой бы сказочной «упаковке» она ни преподносилась, способна лишить покоя не одну мудрую голову. Котляревский, вроде бы шутя и как бы ненароком, напоминал о могучей концепции монаха псковского Елеазарова монастыря о Москве как «тре­тьем Риме». Православные мыслители XV-XVI веков, стоявшие у истоков этой идеи, посредством ее вели родословную не только от Византии («второго Рима»), но и от «первого Рима» — ойкумены, узнавшей явление Христа. Словом, они исходили из идеи единой циви­лизации, имеющей метаисторические основания и ведущей свою линию от «первого» к «третьему Риму». Не случайно и первые русские цари вели свою родос­ловную не от Палеологов (династия византийских императоров), а от Августа — императора «первого Рима».


Можно не сомневаться, что если бы Котляревский решился написать серьезный труд о том, что казаки участвовали в закладке Вечного города, то он подвер­гся бы самому безжалостному осмеянию. Понимая это, поэт поступил по-другому. Он сам посмеялся над кри­тиками идеи древнего происхождения русского наро­да. Котляревский выступил хранителем этой идеи и тем самым обессмертил свое имя для русской истории.






Литература


Абрашкин А. А. Древние росы. Мифологические параллели и пути миграций. Н. Новгород, 1997.


Абрашкин А. А. Предки русских в Древнем мире. М.: Вече, 2001.


Абрашкин А. А. Тайны Троянской войны и Средиземноморская Русь. М.: Вече, 2003.


Алексеева Л. М. Полярные сияния в мифологии славян. Тема змея и змееборца. М.: Радуга, 2001.


Андреев Ю. В. Поэзия мифа и проза истории. Лениздат, 1990.


Арриан. Поход Александра. M.: Миф, 1993.


Асов А. Атланты, арии, славяне. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001.


Афанасьев А Н. О поэтических воззрениях славян на природу. В 3 томах. М.: Индрик, 1994.


Библия. Изд-е Московской Патриархии, 1983.


Библейская энциклопедия. Репринтное издание. М.: Терра, 1990.


Бикерман Э. Хронология древнего мира. M.: Наука, 1975.


Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Э. А.

От Скифии до Индии. М.: Мысль, 1974.


Брагинская Н. В. Кто такие мирмидонцы? //От мифа к литера­туре. М.

:

РГГУ, 1993.


Брей У., Трамп Д. Археологический словарь. М.: Прогресс, 1990.


Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М.: Интрада, 2001.


Былины. М.: Современник, 1986.


Ванденберг Филипп. Золото Шлимана. Смоленск: Русич, 1996.


Великовский И. Эдип и Эхнатон. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.


Великовский И. Народы моря. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.


Великовский И. Рамзес II и его время. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.


Вильхельм Г. Древний народ хурриты. M.: Наука, 1992.


Вогэн А. К. Этруски. M.: Крон-Пресс, 1998.


Галкина Е. С., Кузьмин А Г. Росский каганат и остров русов // Славяне и русь. М.: Наука, 1999. С. 456-481.


Гальфрид Монмутский. Истории бриттов. М.: Наука, 1984.


Геродот. История. M.: Ладомир, 1993.


Гибель России. M.: Метагалактика, 1999.


Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. ГЪмер и история Восточного Средиземноморья. M.: Восточная литература РАН, 1996.


Гогешвили А А Три источника «Слова о полку Игореве». М.: Бе­лые альвы, 1999.


Гомер. Илиада. Л.: Наука, 1990.


Гомер. Илиада. Одиссея. M.: Худ. лит-ра, 1967.


Горбовский А А Факты, догадки, гипотезы. М.: Знание, 1988.


Грейвс Р. Мифы Древней Греции. M.: Прогресс, 1992.


Грейвс Р., Патай Р. Иудейские мифы. Книга Бытия. М.: Б. С. П-ПРЕСС 2002.


Грузинские народные сказки.

Тбилиси, m.: 1992.


Грушко Е. А, Медведев Ю. М. Словарь славянской мифологии. Нижний Новгород: Русский купец и братья славяне, 1995.


Гудкова А. В. Группа венетов в низовьях Дуная // Славянская ар­хеология. M.: Наука, 1993.


Гусева H. Р. Русские сквозь тысячелетия. Арктическая теория. М.: Белые альвы, 1998.


Гусляров Е. Н. Христос в жизни: Систематизированный свод вос­поминаний современников, документов эпохи, исторических версий. М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2002.


Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Тг. 1-4. М.: Прогресс-Универс., 1994.


Дарет Фригийский. История о разрушении Трои. СПб.: Алетейя, 1997.


Данилов В. В. Арийская империя. Гйбель и возрождение. Кн. 1,2. М.: Воля России, 2000.


Демин В. H. Загадки Русского Севера. М.: Вече, 1999.


Демин В. H. Гйперборея. М.: Фаир-Пресс, 2000.


Диакои Л. История. М.: Наука, 1988.


Дубнов С. М. Краткая история евреев. Р.-на-Д.: Феникс, 1997.


Дугин А. Философия традиционализма. М.: Арктогея-Центр, 2002.


Дюпюи Р. Эрнест, Дюпюи Тревор H. Всемирная история войн. Книга первая. СПб., М.: Полигон, Аст, 2000.


Дюрант В. Жизнь Греции. М.: Крон-Пресс, 1997.


Епископ Иларион (Алфеев). Священная тайна церкви: Введе­ние в проблематику имяславских споров. Том первый. СПб.: Алетейя, 2002.


Жак К. Египет великих фараонов. История и легенда. М.: Наука, 1992.


Жак К. Нефертити и Эхнатон. М.: Молодая гвардия, 1999.


Замаровский В. Боги и герои античных сказаний: Словарь. М.: Республика, 1994.


Замаровский В. Тайны хеттов. М.: Вече, 2000.


Егунов А И. ГЪмер в русских переводах XVIII-XIX веков. М.: Ин– дрик, 2001.


Емельянов В. Н. Десионизация. M.: Русская Правда, 2002.


Замаровский В. Боги и герои античных сказаний. М.: Республи­ка, 1994.


История Древнего Востока (Под ред. В. И. Кузищина). М.: Вы­сшая школа, 2001.


История Древней Греции.

СПб.: Полигон, 1999.


История Древнего мира. Т. 1. Ранняя древность. М.: Главная ред. восточной лит-ры, 1982.


История Древнего мира. Т. 2. Расцвет древних обществ. М.: Главн. ред-я вост. лит-ры, 1989.


Казанцев H. И. О происхождении теонима «Гера» // Палеобал– канистика и


античность. М.: Наука, 1989.


Калевала. Королевские руны.

Л.: Гослитиздат, 1956.


Кёстлер А. Тринадцатое колено. СПб.: Евразия, 2001.


Классен Е. Новые материалы для древнейшей истории. СПб.: Ан­дреев и согласие, 1995.


Клейн Л. С. Анатомия «Илиады». Изд-во СПб. ун-та, 1998.


Кожинов В. В. История Руси и русского слова. Современный взгляд. М.: Чарли, 2000.


Крывелев И. А. Библия: историко-критический анализ. M.: Полит­издат, 1982.


Мерперт Н. Очерки археологии библейских стран. М.: Библейс– ко-богословский институт Святого апостола Андрея, 2000.


Мифы народов мира. Т. 1,2. M.: Сов. энц., 1980.


Немировский А. А. Древнееврейский этногенез в свете патри­архальной традиции Книги Бытия и политической истории Ближнего Востока (автореферат кандидатской диссертации). M., 1996.


Нефедкин А. К. Боевые колесницы и колесничие древних греков (XVI-I вв. до н. э.). СПб.: Петербургское востоковедение, 2001.


Николаева Н. А., Сафонов В. А. Истоки славянской и евразийс­кой мифологии. М.: Белый волк, Крафт, ГУП «Облиздат», 1999.


Котляревский И. П. Энеида. Сов. пис.: 1986.


Кравчук А. Троянская война. M.: Наука, 1991.


Кузнецов Е. В. Славяне и русы: очерки по истории этногенеза (IV-IX вв.). Изд-во ННГУ, 1997.


Кузнецов Е. В. Древние русы: миграции. Вып. 1. Арзамас: АГПИ, 1999.


Лосев А. Ф. Гомер. М.: Молодая гвардия — ЖЗЛ; Соратник, 1996.


Лосев А. Ф. Мифология греков и римлян. М.: Мысль, 1996.


Мифы народов мира. Тг. 1-2. M.: Сов. энц., 1982.


Откуда есть пошла Русская земля (Составление, предисловие, комментарии А. Г. Кузьмина). В 2 книгах. M.: Молодая гвардия, 1986.


От Эллады к Риму (пересказы мифов классической древ­ности).

Саратов: Надежда, 1994.


Перепелкин Ю. Я. История Древнего Египта. СПб.: Летний сад, 2001.


Петухов Ю. Д. Дорогами богов. M.: Мысль, 1990.


Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Трактаты и диалоги. M.: Рипол Классик, 1998.


Полибий. Всеобщая история. Т. 1. Спб.: Наука, Ювента, 1994.


Полный церковнославянский словарь. M.: Изд. отдел Моск. Патриархата, 1993.


Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1994.


Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества. M.: Наука, 1993. С. 192-234.


Рыбаков Б. А Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1988.


Сафонов В. А Индоевропейские прародины. Горький, 1989.


Свенцицкая И. С. Раннее христианство: страницы истории. M.: Политиздат, 1989-


Селезнев М. Г. Иудаизм и эллинизм: встреча культур // Азия — диалог цивилизаций. СПб.: Гйперион. С. 329-381.


Серяков М. Л. «Голубиная книга» — священное сказание русского народа. M.: Алетейя, 2001.


Скрижинская М. В. Скифия глазами эллинов. СПб.: Алетейя, 1998.


Славяне и Русь: Проблемы и идеи.

m.: Флинта, Наука, 1999.


Славянская мифология. Словарь-справочник. M.: Линор и совершенство, 1998. М.: Прогресс, 1989-


Словарь античности. M.: Прогресс, 1989.


Словарь русских личных имен.

m.: Русские словари, 1995.


Слово о полку Игореве.

m.: Детгиз, 1961.


Трехлебов А. В. Кощуны Финиста. M., 2001.


Тулаев П. Венеты: предки славян. M.: Белые альвы, 2000.


Фаминцын А С. Божества древних славян. Спб.: Алетейя, 1995.


Флоренсов Н. А. Троянская война и поэмы Гомера. M.: Наука, 1991.


Флуссер Д. Иисус Урал LTD, 1999.


Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. M.: Политиздат, 1986.


Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете. M.: Политиздат, 1989.


Фукидид. История. Л.: Наука, 1981.


Хомяков А. С. Семирамида // Сочинения в 2 томах. Т. 1. M.: Ме­диум, 1994.


Хлопин И. Н. А что было до потопа? Лениздат, 1990.


Цезарь Ю. Записки Юлия Цезаря. M.: Ладомир — Наука, 1993.


Церен Э. Библейские холмы. M.: Правда, 1986.


Циркин Ю. Б. От Ханаана до Карфагена. M.: Астрель, ACT, 2001.


Чамберлен Г. С. Явление Христа. СПб., 1907. Шафаревич И. Р. Трехтысячелетняя загадка. СПб.: Библиополис, 2002.


Штраус Д. Ф. Жизнь Иисуса. М.: Республика, 1992. Щербаков В. И. Века Т^юяновы. М.: Просвещение, 1995. Югов А. К Родина Ахиллеса // Собрание сочинений в 4 тг. М.: Сов.


Россия, 1985. Т. 4. С. 448-467. Юшин В. И. Русь от патриархов до апокалипсиса. М., 2001. Якобсен Т. Сокровища тьмы: История месопотамской религии.


ML: Восточная лит-ра РАН, 1995. Albright W. F. Archaeology of Palestine. Penguin books. 1960. Kenyon К. M. Archaeology in the Holy Land. New York, 1979. Mazar B. Archaeology of the Land of the Bible, 10 000-586 В. С. E. Cambridge, 1990.



Оглавление


TOC \o "1-3" \h \z

Предисловие……………………………………………………… 5


Часть I. АРИЙЦЫ НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ…………. 8


Глава 1. КТО ЖИЛ В ПАЛЕСТИНЕ ДО ПРИХОДА ЕВРЕЕВ? 12


Глава 2. СТРАНА РУТЕН: ПРОТИВОСТОЯНИЕ С ЕГИПТОМ И ХЕТТАМИ 32


Глава 3. ВО ВРЕМЕНА АВРААМА ИЛИ О НАЧАЛЕ РУССКО-ЕВРЕЙСКОГО ДИАЛОГА 60


Глава 4. РУССКО-СЛАВЯНСКИЕ КОРНИ ХАНААНСКОЙ МИФОЛОГИИ 84


ГЛАВА 5.0 ВЕТХОЗАВЕТНОМ МОНОТЕИЗМЕ И ЗАКОНЕ «RTA» ДРЕВНИХ АРИЕВ 1 Об


ГЛАВА 6. ИМЕНА БОГА В БИБЛИИ……………………. 123


ГЛАВА 7. ТАЙНАЯ МИССИЯ МОИСЕЯ……………….. 155


Часть II. ПРЕДКИ РУССКИХ В АНАТОЛИИ……….. 183


Глава 8. СТРАНА АРСАВА МЕЖДУ ГРЕКАМИ И ХЕТТАМИ .187


Глава 9. МЕТАИСТОРИЯ ТРОЯНСКОЙ ВОЙНЫ….. 197


Глава 10. КТО ЗАЩИЩАЛ ТРОЮ?…………………….. 227


Глава 11. ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА И ПОХОДЫ


«НАРОДОВ МОРЯ»…………………………………………….. 256


Часть III. СМУТНОЕ ВРЕМЯ


В СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ, ИЛИ ПО СЛЕДАМ


ГЕРОЕВ «ИЛИАДЫ»…………………………………………. 275


Глава 12. ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ И КУЛЬТ ВЕЛИКОЙ БОГИНИ 277


Глава 13. ПАРИС – «КНЯЗЬ» СЕВЕРНЫЙ…………….. 297


Глава 14. АТРИДЫ И ИХ СПОДВИЖНИКИ…………. 312


Глава 15. ОДИССЕЙ И ЕГО ЗАГАДОЧНАЯ ОДИССЕЯ 338



Глава 16. АХИЛЛ – ТАВРОСКИФ ……………………….. 375


Глава 17. АНТЕНОР – ВОЖДЬ ВЕНЕТОВ…………….. 399


Глава 18. УЧАСТЬ ПЛЕННЫХ ТРОЯНЦЕВ…………… 412


Глава 19. МИФ ОБ ЭНЕЕ И ТАЙНА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЭТРУСКОВ 428


Часть IV. ОТ РУСИ К ИЗРАИЛЮ………………………. 443


Глава 20. СТРАНА «РУСЬ» В БИБЛИИ………………… 445


Глава 21. ВТОРЖЕНИЕ ИЛИ ПРОНИКНОВЕНИЕ?… 460


Глава 22. ИСТОРИЯ ЕДИНОГО ИЗРАИЛЯ


В ЖИЗНЕОПИСАНИИ ЕГО ЦАРЕЙ……………………… 480


Глава 23. АРИЙСКИЕ ЖЕНЩИНЫ В СУДЬБЕ ИЗРАИЛЬСКИХ ЦАРЕЙ 511


Глава 24. ФИНИКИЙЦЫ КАК СЕМИТО-АРИИ……… 531


Часть V. ЭХО ТРОЯНСКОЙ БУРИ…………………….. 545


Глава 25. КАК «ТРОЯНЦЫ» ВОЗВРАЩАЛИСЬ НА РУССКУЮ РАВНИНУ? 551


Глава 26. ГОМЕР И РОССИЯ: ТОЧКИ


СОПРИКОСНОВЕНИЯ……………………………………….. 572




.600


Глава 27. СКАЗКА-БЫЛЬ ИВАНА КОТЛЯРЕВСКОГО 592



Литература.





notes

Note1


Богом

Note2


и иди

Note3


Господь

Note4


оно чудно.

Note5


Господи

Note6


Моисею

Note7


царю Египетскому

Note8


Моисей

Note9


объяви

Note10


для чего

Note11


Ксанф

Note12


и ввести его

Note13


Гергесеев

Note14


вашей

Note15


и Хананеев

Note16


Ефремляне

Note17


Авимелех

Note18


по длине ее

Note19


жили

Note20


Михмас– ской

Note21


три года

Note22


Ханаанеев

Note23


Гергесеев

Note24


Божий

Note25


Арея