КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Приключения Филиппа в его странствованиях по свету [Уильям Мейкпис Теккерей] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Приключенія Филиппа въ его странствованіяхъ по свѣту Романъ Теккерея

Глава I ДОКТОРЪ ФЕЛЛЬ

— Не ухаживать за роднымъ сыномъ, когда онъ боленъ! сказала моя мать. — Она не заслуживаетъ имѣть сына!

И произнося это исполненное негодованія восклицаніе, мистриссъ Пенденнисъ взглянула на своего собственнаго и единственнаго любимца. Когда она взглянула на меня, я зналъ, что происходило въ ея душѣ. Она нянчила меня, одѣвала въ длинныя платьица и въ маленькіе чепчики, въ первую курточку и въ панталончики. Она не отходила отъ моей постели на время моихъ дѣтскихъ и юношескихъ болезней. Она берегла меня всю жизнь; она прижимала меня къ сердцу съ безконечными молитвами и благословеніями. Её уже нѣтъ съ нами благословлять насъ и молиться; но съ небесъ, куда она переселилась, я знаю, что ея любовь слѣдитъ за мною, и часто-часто думаю, что она и теперь здѣсь, только невидимо.

— Мистриссъ Фирминъ не принесла бы никакой пользы, заворчалъ докторъ Гуденофъ. — Съ ней сдѣлалась бы истерика и сидѣлкѣ пришлось бы ухаживать за двумя больными вмѣсто одного.

— Ужь не говорите этого мнѣ! вскричала моя мать, вспыхнувъ. — Не-уже-ли вы думаете, что если бы этотъ ребенокъ (разумѣется, она говорила о своёмъ ненаглядномъ) былъ боленъ, я не пошла бы къ нему?

— Милая моя, если бы этотъ робёнокъ былъ голоденъ, вы изрубили бы вашу голову, чтобы сдѣлать ему бульонъ, сказалъ докторъ, прихлёбывая чай.

— Potage à la bonne femme, сказалъ мистеръ Пенденнисъ. — Матушка, у насъ бываетъ онъ въ клубѣ: васъ сварили бы съ молокомъ, яйцами и овощами. Васъ поставили бы кипѣть на нѣсколько часовъ въ глиняномъ горшкѣ и…

— Не говорите такихъ ужасовъ, Эртёръ! вскричала одна молодая дѣвица, бывшая собесѣдницей моей матери въ тѣ счастливые дни.

— И людямъ, которые всё знали, вы очень показались бы вкусны.

Дядя мой поглядѣлъ такъ, какъ-будто не понялъ этой аллегоріи.

— О чемъ вы говорите? potage à la… какъ это называется? сказалъ онъ. — Я думалъ, что мы говоримъ о мистриссъ Фирминъ, что живётъ въ старой Паррской улицѣ. Мистриссъ Фирминъ чертовски деликатная женщина, какъ всѣ женщины этой фамиліи. Мать ея умерла рано, сестра, мистриссъ Туисденъ, очень деликатна; она можетъ быть столько же полезна въ комнатѣ больного, сколько можетъ быть полезенъ быкъ въ фарфоровой лавкѣ — ей-богу! да еще они, пожалуй, заразится.

— Да вѣдь и вы, пожалуй, заразитесь, маіоръ! закричалъ докторъ. — Вѣдь вы говорили со мной, а я только-что отъ мальчика. Держитесь подальше, а то я васъ укушу.

Старый джентльмэнъ немножко отодвинулъ свои стулъ.

— Ей-богу этимъ нечего шутить, сказалъ онъ: — я зналъ людей, заразившихся горячкой въ лѣта постарѣе моихъ. По-крайней-мѣрѣ этотъ мальчикъ не сынъ мнѣ, ей-богу! Я обѣдаю у Фирмина, который взялъ жену изъ хорошей фамиліи, хотя онъ только докторъ и…

— А позвольте спросить, кто былъ мой мужъ? вскричала мистриссъ Пенденнисъ.

— Только докторъ, право, подхватилъ Гуденофъ. — Мнѣ очень хочется сію не минуту заразить его скарлатиной.

— Отецъ мой былъ докторъ и аптекарь, такъ я слышалъ, сказалъ сынъ вдовы.

— Ну такъ что изъ изъ этого? хотѣлось бы мнѣ знать… развѣ человѣкъ одной изъ самыхъ древнихъ фамилій въ королевствѣ не имѣетъ право занимать учоную, полезвую, благородную профессію. Братъ мой Джонъ былъ…

— Докторъ! сказалъ я со вздохомъ.

Дядя мой поправилъ свои волосы, поднёсъ носовой платокъ въ губамъ и сказалъ:

— Вздорь! пустяки. Терпѣніе потеряешь съ этими личностями, ей-богу. Фирминъ, конечно, докторъ, такъ какъ и вы, также какъ и другіе, но Фирминъ воспитанникъ университета и джентльмэнъ. Фирминъ путешествовалъ. Фирминъ друженъ съ лучшими людьми въ Англіи и взялъ жену изъ первѣйшей фамиліи. Ей-богу, сэръ, не-уже-ли вы предполагаете, что женщина, воспитанная въ роскоши, въ Рингундскомъ отели, въ Уальпольской улицѣ, гдѣ она была, самовластной госпожой, ей-богу, не-уже-ли вы предполагаете, что такая женщина, годится въ сидѣлки къ больному? Она никогда не годилась, для этого и ни для чего, кромѣ… (тутъ маіоръ увидалъ улыбки на физіономіяхъ нѣкоторыхъ изъ своихъ слушателей) кромѣ, а говорю, того, чтобы занимать первое мѣсто въ Рингвудскомъ отели и украшать общество и тому подобное. И если такая женщина вздумала убѣжать съ докторомъ своего дяди и выйти за человѣка ниже ея званіемъ — ну, я не вижу, чтобы это было смѣшно, будь я повѣшенъ, если вижу!

— Намъ она остаётся себѣ на островѣ Уайтѣ, между-тѣмъ какъ бѣдный мальчикъ въ школѣ! сказала со вздохомъ моя мать.

— Фирминъ долженъ тамъ оставаться. Онъ лечить Великаго Герцога: тотъ не можетъ быть спокоенъ безъ Фирмина. Онъ далъ ему орденъ Лебедя. Они ворочаютъ всѣмъ въ высшемъ свѣтѣ, и я готовъ держать съ ними пари, Гуденофъ, что мальчикъ, котораго вы лечите, будетъ баронетомъ, если вы не уморите его вашими проклятыми микстурами и пилюлями, ей-богу!

Докторъ Гуденофъ только нахмурилъ свои большія брови.

Дядя мой продолжалъ:

— Я знаю, что вы хотите сказать: Фирминъ настоящій джентльмэнъ по наружности — красавецъ. Я помню его отца, Бранда Фирмина, въ Валенсьеннѣ съ герцогомъ Йоркскимъ. Брандъ былъ одинъ изъ красивѣйшихъ мущинъ въ Европѣ; его прозвали Головнёй: онъ былъ рыжій, страстный дуэлянтъ, застрѣлилъ одного ирландца, остепенился потомъ и все-таки поссорился съ своимъ сыномъ, который чертовски кутилъ въ молодости. У Фирмина, конечно, наружность джентльмэновская: чорные волосы: отецъ балъ рыжій. Тѣмъ лучше для доктора; но… но мы понимаемъ другъ друга, я думаю, Гуденофъ, намъ съ вами приходилось видѣть разныя разности въ нашей жизни.

Старикъ подмигнулъ и понюхалъ табаку.

— Когда вы возили меня къ Фирмину въ Паррскую улицу, сказалъ мистеръ Пенденнисъ своему дядѣ:- я нашолъ, что домъ не очень веселъ, а хозяйка не очень умна; но всѣ они были чрезвычайно добры; и мальчика я очень люблю.

— Его любитъ и дядя его матери, лордъ Рингудъ! вскричалъ маіоръ Пенденнисъ. — Этотъ мальчикъ примирилъ свою мать съ ея дядей послѣ ея замужства. Вы вѣрно знаете, что она убѣжала съ Фирминомъ, моя милая?

Матушка сказала, «она слышала что-то объ этой исторіи». И маіоръ опять увѣрилъ, что докторъ Фирминъ былъ сумасбродный молодой человѣкъ двадцать лѣтъ тому назадъ. Въ то время, о которомъ я пишу, онъ былъ врачомъ въ Плеторическомъ госпиталѣ, докторомъ Гранингенскаго великаго Герцога и имѣлъ орденъ Чернаго Лебедя, былъ членомъ многихъ учоныхъ обществъ, мужемъ богатой жены и довольно значительной особой.

Что же касается его сына, такъ-какъ имя его красуется во главѣ этихъ страницъ, то вы можете догадаться, что онъ не умеръ отъ болѣзни, о которой мы сейчасъ говорили; за нимъ ухаживала хорошая сидѣлка, хотя мать его была въ деревнѣ, хотя отецъ его былъ въ отсутствіи, но пригласили очень искуснаго доктора лечитъ юнаго больного и сохранить его жизнь для пользы его фамиліи и для этого разсказа.

Мы продолжали нашъ разговоръ о Филиппѣ Фирминѣ, его отцѣ, его дядѣ графѣ, котораго маіоръ Пенденнисъ зналъ коротко, пока не доложили, что подана карета доктора Гуденофа; и нашъ добрый докторъ оставилъ насъ и воротился въ Лондонъ.

Нѣкоторыхъ изъ тѣхъ, кто разговаривалъ въ этотъ лѣтній вечеръ, уже нѣтъ на свѣтѣ, чтобы разговаривать или слушать. Тѣ, которые были молоды тогда, добрались до вершины горы и спускаются уже къ долинѣ тѣней.

— Ахъ! сказалъ старый маіоръ Пенденнисъ, тряхнувъ своими темнорусыми кудрями, когда докторъ уѣхалъ: — вы видѣли, моя добрая душа, когда я заговорилъ о его confrère, какъ угрюмъ вдругъ сдѣлался Гуденофъ? Они не любятъ другъ друга, моя милая. Двое человѣкъ одной профессіи никогда не сходятся между собою, и кромѣ того, я не сомнѣваюсь, что и другіе товарищи-врачи завидуютъ Фирмину, потому что онъ живётъ въ лучшемъ обществѣ. Это человѣкъ хорошей фамиліи, моя милая. Уже было большое rapprochement, и если лордъ Рингудъ совершенно съ нимъ примирится, нельзя знать, какое счастье предстоитъ сыну Фирмина.

Хотя, можетъ быть, докторъ Гуденофъ думалъ довольно презрительно о своёмъ собратѣ, но большая часть публики высоко его уважала, особенно въ маленькомъ обществѣ Грей-Фрайярскомъ [1], о которомъ добрый читатель слышалъ въ прежнихъ сочиненіяхъ настоящаго біографа, докторъ Брандъ Фирминъ былъ очень большимъ фаворитомъ; его принимали тамъ съ большимъ уваженіемъ и почотомъ. Когда воспитанники въ этой школѣ бывали больны обыкновенными дѣтскими недугами, ихъ лечилъ школьный аптекарь мистеръ Спрагъ, и простыми, хотя противными для вкуса лекарствами, бывшими въ употребленіи въ то время, почти всегда успѣвалъ возвращать здоровье своимъ юнымъ паціентамъ. Но если молодой лордъ Эгамъ (сынъ маркиза Эскота, какъ, вѣроятно, извѣстно моему почтенному читателю) дѣлался нездоровъ, а это часто случалось по милости большого изобилія карманныхъ денегъ и неблагоразумнаго пристрастія къ кондитерскимъ произведеніямъ, или если въ школѣ случалась какая-нибудь опасная болѣзнь, тогда тотчасъ посылали за знаменитымъ докторомъ Фирминомъ; и ужь вѣрно болѣзнь была опасна, если онъ не могъ вылечить её. Докторъ Фирминъ былъ школьнымъ товарищемъ и остался истиннымъ другомъ директора этой школы. Когда у молодаго лорда Эгама, уже упомянутаго (онъ былъ у насъ единственнымъ лордомъ и поэтому мы нѣсколько гордились нашимъ возлюбленнымъ юношей и берегли его) сдѣлалась рана, отъ которой голова его раздулась какъ тыква, докторъ вылечилъ его отъ этой болѣзни, и первый воспитанникъ сказалъ ему привѣтствіе въ своей латинской рѣчи на публичномъ актѣ въ школѣ, о его необыкновенныхъ познаніяхъ и о его божественномъ удовольствіи salutem hominibus dando (возвращать людямъ здоровье). Директоръ обратился въ доктору Фирмину и поклонился; учители и важные господа начали перешептываться и глядѣли на него, воспитанники глядѣли на него; докторъ склонилъ свою красивую голову къ своей манишкѣ; его скромные глаза не поднимались съ бѣлой, какъ снѣгъ, подкладки шляпы, лежавшей на его колѣнахъ. Шопотъ одобренья пробѣжалъ по старинной залѣ, зашумѣли новые мундиры учителей, началось сморканье, когда ораторъ перешолъ къ другой поэмѣ.

Среди всеобщаго энтузіазма только одинъ членъ въ аудиторіи выказалъ презрѣніе и несогласіе. Этотъ джентльмэнъ прошепталъ своему товарищу въ началѣ фразы, относившейся къ доктору: «пустяки!» и прибавилъ, грустно смотря на предметъ всѣхъ этихъ похвалъ:

— Онъ не понимаетъ этой латинской фразы. Впрочемъ, это всё вздоръ!

— Шш, Филь! сказалъ его другъ; и лицо Филиппа вспыхнуло, когда докторъ Фирминъ, поднявъ глаза, поглядѣлъ на него съ минуту, потому что предметъ всѣхъ этихъ похвалъ былъ ни кто иной, какъ отецъ Филя.

Болѣзнь, о которой мы говоримъ, давно прошла. Филиппъ уже не былъ школьникомъ, но находился второй годъ въ университетѣ, и вмѣстѣ съ нѣсколькими другими молодыми людьми, бывшими воспитанниками этой школы, явился на ежегодный торжественный обѣдъ. Почести обѣда въ этомъ году принадлежали доктору Фирмину, даже болѣе чѣмъ лорду Эскоту съ его звѣздой и лентой, который вошолъ въ училищную церковь рука-объ-руку съ докторомъ. Его сіятельство растрогался, когда въ послѣобѣденномъ спичѣ намекнулъ на неоцѣненныя услуги и искусство его испытаннаго стараго друга, который былъ его товарищемъ въ этихъ стѣнахъ (громкія восклицанія), чья дружба была усладою его жизни — и онъ молился, чтобы эта дружба перешла въ наслѣдство къ ихъ дѣтямъ. (Громкія восклицанія, послѣ которыхъ заговорилъ докторъ Фирминъ).

Спичъ доктора былъ, можетъ статься, довольно обыкновененъ; латинскіе цитаты его были не совсѣмъ ясны; но Филю не слѣдовало такъ сердиться или такъ дурно вести себя. Онъ прихлёбывалъ хересъ, глядѣлъ на своего отца и бормоталъ замѣчанія, вовсе не лестныя для его родителя.

— Посмотрите, говорилъ онъ: — теперь онъ растрогается. Онъ поднесётъ носовой платокъ къ губамъ и покажетъ свой брильянтовый перстень. Я вамъ говорилъ: ужъ это черезчуръ. Я не могу проглотить этого… этотъ хереса. Уйдемте-ка отсюда покурить куда-нибудь.

Филь всталъ и вышелъ изъ столовой именно въ ту минуту, когда отецъ его увѣрялъ съ какой радостію, съ какою гордостью, съ какимъ восторгомъ думалъ онъ, что дружба, которою его благородный другъ удостоивалъ его, должна бы. та перейти въ ихъ дѣтямъ, и что когда онъ оставить этотъ міръ (крики: «нѣтъ, нѣтъ! Дай Богъ вамъ жить тысячу лѣтъ») ему будетъ радостно думать, что сынъ его всегда найдётъ дрѵга и покровителя въ благородномъ графскомъ домѣ Эскотъ.

Мы нашли экипажи, ожидавшіе насъ у воротъ школы и Филиппъ Фирминъ, толкнувъ меня въ карету его отца, приказалъ лакею ѣхать домой, говоря, что докторъ воротится въ каретѣ лорда Эскота. Мы отправились въ Старую Паррскую улицу, гдѣ много разъ ласково принимали меня, когда я былъ мальчикомъ, и мы удалились въ собственный пріютъ Филя, на задней сторонѣ огромнаго дома, курили сигары и разговаривали объ училищной годовщинѣ и о произнесённыхъ рѣчахъ, и о бывшихъ воспитанникахъ нашего выпуска, и о томъ, какъ Томсонъ женился, а Джонсонъ поступилъ въ армію, а Джэксонъ (не рыжій Джэксонъ съ глазами какъ у свиньи), а другой, быль первымъ на экзаменѣ, и такъ далѣе. Мы весело занимались этой болтовней, когда отецъ Филя растворилъ настежь высокую дверь кабинета.

— Вотъ и отецъ! заворчалъ Филь. — Что ему нужно? прибавилъ онъ, понизивъ голосъ.

«Отецъ», когда я взглянулъ на него, былъ не весьма пріятнымъ предметомъ для зрѣлища, У доктора Фирмина были очень бѣлые фальшивые зубы, которые, можетъ статься, были нѣсколько велики для его рта, и зубы эти какъ-то свирѣпо оскалились при газовомъ свѣтѣ. На щекахъ его были чорные бакенбарды, а надъ сверкающими глазами свирѣпыя чорныя брови; а плѣшивая голова лоснилась какъ бильярдный шаръ. Вы едва узнали бы въ немъ оригиналъ того меланхолически-философическаго портрета, которымъ всѣ паціенты восхищались въ пріемной доктора.

— Я узналъ, Филиппъ, что ты взялъ мою карету, сказалъ отецъ:- и мы съ лордомъ Эскотомъ должны были идти пѣшкомъ до извощика.

— Развѣ у него не было кареты? Я думалъ, что, разумѣется, у него будетъ свой экипажъ въ такой праздничный день и что вы пріѣдете домой въ лордомъ, сказалъ Филиппъ.

— Я обѣщалъ завести его домой, сэръ, сказалъ отецъ.

— Если такъ, сэръ, мнѣ очень жаль, коротко отвѣчалъ сынъ.

— Жаль! закричалъ отецъ.

— Я не могу сказать ничего болѣе, сэръ, и мнѣ очень жаль, отвѣчалъ Филь и стряхнулъ въ каминъ пепелъ съ своей сигары.

Посторонній въ домѣ не зналъ какъ глядѣть на хозяина и его сына. Между ними очевидно происходила какая-нибудь ужасная ссора. Старикъ глядѣлъ сверкающими глазами на юношу, который спокойно смотрѣлъ въ лицо отцу. Злая ярость и ненависть сверкали изъ глазъ доктора, потомъ онъ бросилъ на гостя взглядъ дикой жалобной мольбы, который было очень трудно вынести. Среди какой мрачной семейной тайны находился я? Что значилъ исполненный ужаса гнѣвъ отца и презрѣніе сына?

— Я — я обращаюсь къ вамъ, Пенденнисъ, сказалъ докторъ, задыхаясь и блѣдный какъ смерть.

— Начать намъ ab оѵо, сэръ? сказалъ Филь?

Опять выраженіе ужаса пробѣжало по лицу отца.

— Я… я обѣщаю завести домой одного изъ первѣйшихъ вельможъ въ Англіи, задыхаясь проговорилъ докторъ: — съ публичнаго обѣда въ моей каретѣ; а мой сынъ берётъ её и заставляетъ меня и лорда Эскота идти пѣшкомъ! Хорошо ли это, Пенденнисъ? Такъ ли долженъ поступать джентльмэнъ съ джентльмэномъ, сынъ съ отцамъ?

— Нѣтъ, сэръ, сказалъ я серьёзно: — это непростительно.

Я дѣйствительно былъ оскорблёнъ ожесточеніемъ и неповиновеніемъ молодого человѣка.

— Я сказалъ вамъ, что это была ошибка! закричалъ Филь покраснѣвъ: — я слышалъ какъ лордъ Эсвотъ приказывалъ подать свою карету; я не сомнѣвался, что онъ отвезётъ отца моего домой. Ѣхать въ каретѣ съ лакеемъ на запяткахъ вовсе для меня не весело; я гораздо болѣе предпочитаю извощика и сигару. Это была ошибка, я шалѣю объ этомъ — вотъ! Проживи я сто лѣтъ, я не могу сказать ничего больше.

— Если тебѣ жаль, Филиппъ, застоналъ отецъ: — этого довольно. Помните, Пенденнисъ, когда… когда мой сынъ и я не были на такой… на такой ногѣ…

Онъ взглянулъ на портретъ, висѣвшій надъ головою Филя — портретъ матери Филя, той самой лэди, о которой моя мать говорила въ тотъ вечеръ когда мы разговаривали о болѣзни мальчика. Обѣихъ дамъ уже не было теперь на свѣтѣ и образъ ихъ остался только нарисованной тѣнью на стѣнѣ.

Отецъ принялъ извиненіе, хотя сынъ вовсе не извинялся. Я взглянулъ на лицо старшаго Фирмина, на характеръ, написанный на нёмъ. Я вспомнилъ такія подробности его исторіи, какія были разсказаны мнѣ, и очень хорошо припоминалъ то чувство недовѣрія и отвращенія, которое пробѣжало въ душѣ моей, когда я въ первый разъ увидалъ красивое лицо доктора нѣсколько лѣтъ назадъ, когда дядя мой въ первый разъ отвёзъ меня къ доктору въ Старую Паррскую улицу; маленькій Филь былъ тогда бѣлокурымъ, хорошенькимъ ребёнкомъ, который только-что надѣлъ первые панталончики, а я былъ въ пятомъ классѣ въ школѣ.

Отецъ мой и докторъ Фирминъ были членами медицинской профессіи; они воспитывались въ той самой школѣ, куда родители посылали своихъ сыновей изъ поколѣнія въ поколѣніе, и задолго до того, какъ узнали, наконецъ, что это мѣсто было нездорово. Кажется, во время чумы тамъ много было похоронено людей. Но еслибы эта школа находилась и въ самомъ живописномъ англійскомъ болотѣ, общее здоровье мальчиковъ не могло бы быть лучше. Мы, мальчики, только слышали всегда объ эпидеміяхъ, случавшихся въ другихъ школахъ, и почти жалѣли, зачѣмъ онѣ не переходятъ съ нимъ, чтобы мы могли запереться и подольше погулять. Даже болѣзнь, которая впослѣдствіи: случилась съ Филемъ Фирминомъ, не перешла ни къ кому другому — всѣ мальчики по счастью уѣхали домой на праздники въ тотъ самый день, когда занемогъ бѣдный Филь; но объ этой болѣзни мы скажемъ болѣе впослѣдствіи. Когда рѣшили, что маленькій Филь Фирминъ будетъ отданъ въ эту школу, отецъ Филя вспомнилъ, что у маіора Пенденниса, котораго онъ встрѣчалъ въ свѣтѣ и въ обществѣ, былъ тамъ племянникъ, который могъ защищать мальчика, и маіоръ отвёзъ своего племянника къ доктору и къ мистриссъ Фирминъ въ одно воскресенье послѣ обѣдни, и мы завтракали въ Старой Паррской улицѣ, а потомъ маленькій Филь былъ представленъ мнѣ, и я обѣщалъ взять его подъ свой покровительство. Это былъ простой безискусственный ребёнокъ, который не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о достоинствѣ воспитанника пятаго класса; онъ безъ всякаго страха говорилъ со мною и съ другими и оставался такимъ всегда. Онъ спросилъ моего дядю: отчего у него такіе странные волосы? Онъ свободно бралъ лакомство за столомъ. Я помню, что разъ или два онъ ударилъ меня своимъ кулачкомъ, и эта вольность сначала позабавила меня изумленіемъ, а потомъ мнѣ вдругъ сдѣлалось такъ смѣшно, что я громко расхохотался. Видите, это было всё равно, какъ еслибы какой-нибудь иностранецъ толкнулъ папу въ бокъ и назвалъ его «старикашкой», или еслибы Джэкъ [2] дёрнулъ за носъ великана, или еслибы прапорщикъ пригласилъ герцога Веллингтона выпить съ нимъ вина. Даже въ тѣ ранніе годы я живо чувствовалъ юморъ и меня чрезвычайно позабавила эта штука.

— Филиппъ! закричала мама:- и ушибёшь мистера Пенденниса.

— Я съ ногъ его свалю! вскрикнулъ Филь. Представьте! онъ собьётъ съ ногъ меня — меня, воспитанника пятаго класса!

— Этотъ ребёнокъ настоящій Геркулесъ, замѣтила мать.

— Онъ задушилъ двѣ змѣи въ колыбели, замѣтилъ докторъ, глядя на меня.

Тогда-то, какъ я помню, онъ представился мнѣ докторомъ Феллемъ [3].

— Полно, докторъ Фирминъ! закричала мама:- я терпѣть не могу змѣй. Я помню, я видѣла змѣю въ Римѣ, когда мы гуляли однажды, большую, огромную змѣю! какая она была противная! я закричала и чуть не упала въ обморокъ. Я читала, что ихъ заговариваютъ въ Индіи, навѣрно и вы читали, мистеръ Пенденнсъ. Мнѣ говорили, что вы очень свѣдущи, а я-такъ вовсе нѣтъ, а мнѣ бы очень хотѣлось; но за то мужъ мой очень свѣдущъ — и Филь будетъ современемъ. Ты будешь очень свѣдущій мальчикъ, дружокъ? Онъ былъ названъ въ честь моего милаго папа, который былъ убитъ при Бусако, когда я была совсѣмъ, совсѣмъ маленькая и мы носили трауръ, а потомъ насъ взялъ къ себѣ дядюшка Рингудъ; но у Маріи и у меня было своё собственное состояніе, и я ужъ никакъ не думала, что выйду за доктора — мнѣ точно также могло бы придти въ голову выйти замужъ за грума дядюшки Рингуда — но, знаете, мужъ мой одинъ изъ талантливѣйшихъ людей на свѣтѣ. Ужь не говори — это такъ, дружокъ, ты самъ это знаешь; а когда человѣкъ талантливъ, я ни во что ставлю его званіе. Я всегда говорила дядюшкѣ Рингуду: «я выйду за талантливаго человѣка, потому-что я обожаю талантливыхъ людей», и вышла за тебя, докторъ Фирминъ — ты это знаешь; а этотъ ребёнокъ твой портретъ. Вы будете добры къ нему въ школѣ, сказала бѣдная лэди, обернувшись во мнѣ со слезами на глазахъ: — талантливые люди всегда добры, кромѣ дядюшки Рингуда, онъ былъ очень…

— Не хотите ли еще вина, мистеръ Пенденнисъ? спросилъ докторъ — все-таки докторъ Фелль, хотя онъ былъ очень ласковъ ко мнѣ. — Я отдаю этого мальчугана на ваше попеченіе: я знаю, что вы побережоте его. Я надѣюсь, что вы сдѣлаете намъ удовольствіе приходить въ Паррскую улицу, когда будете свободны. При жизни моего отца мы обыкновенно приходили домой изъ школы по субботамъ и отправлялись въ театръ.

И докторъ дружески пожалъ мнѣ руку. Я долженъ сказать, что во всё время моего знакомства съ нимъ онъ постоянно былъ ко мнѣ добръ. Когда мы ушли, мой дядя Пенденнисъ разсказалъ мнѣ множество исторій о графѣ и фамиліи Рингудъ, и какъ докторъ Фирминъ женился — женился по любви — на этой лэди, дочери Филиппа Рингуда, который былъ убитъ при Бусано; и какая она была красавица, и grande dame всегда, и если не самая умная, то, конечно, самая добрая и любезная женщина на свѣтѣ.

Въ то время я привыкъ принимать мнѣніе моего дяди съ такимъ уваженіемъ, что и эти свѣдѣнія принялъ за подлинныя. Портретъ мистриссъ Фирминъ дѣйствительно былъ прекрасенъ; его рисовалъ мистеръ Гарло въ тотъ годъ, какъ онъ былъ въ Римѣ и когда въ восемнадцать дней кончилъ вопію съ «Преображенія», къ восторгу всей академіи; но я, со своей стороны, только помню слабую, худощавую, увядшую лэди, которая выходила изъ своей уборной всегда чрезвычайно поздно, и устарѣлыя улыбка и гримасы которой обыкновенно подстрекали мой юношескій юморъ. Она обыкновенно цаловала Фила въ лобъ и, держа руку мальчика въ своей худощавой рукѣ, говорила:

— Кто бы предполагалъ, что такой большой мальчикъ мой сынъ?

— Будьте добры къ нему, когда меня не станетъ, сказала она мнѣ со вздохомъ въ одинъ воскресный вечеръ, когда я прощался съ нею; и глаза ея наполнились слезами и она въ послѣдній разъ протянула мнѣ свою исхудалую руку.

Докторъ, читавшій у камина, обернулся и нахмурился на нее изъ-подъ своего высокаго лоснящагося лба.

— У тебя нервы разстроены, Луиза; ты лучше ступай въ свою спальную, я ужь говорилъ тебѣ, сказалъ онъ рѣзко. — Юные джентльмэны, вамъ пора отпраніяться въ Грей-Фрайярсъ. Извощикъ у дверей, Брэйсъ?

И онъ вынулъ свои часы — большіе блестящіе часы, по которымъ онъ щупалъ пульсъ столькихъ знатнѣйшихъ особъ, которыхъ его удивительное искусство вылечило отъ болѣзни. При разставаніи Филь обнялъ свою бѣдную мать и поцаловалъ её подъ глянцовитыми локонами, локонами накладными, и рѣшительно взглянулъ въ лицо отцу (взглядъ котораго обыкновенно опускался передъ взглядомъ мальчика), и угрюмо простился съ нимъ прежде чѣмъ мы отправились въ Грей-Фрайярсъ.

ГЛАВА II ВЪ ШКОЛѢ И ДОМА

Я обѣдалъ вчера съ тремя джентльмэнами, возрастъ которыхъ можно было угадать во ихъ разговору, состоявшему по большей части изъ воспоминаній объ Итонѣ, и насмѣшекъ надъ докторомъ Китомъ [4]. Каждый, описывая, какъ его сѣкли, подражалъ всѣми силами манерѣ и способу операціи знаменитаго доктора. Его маленькія замѣчанія во время этой церемоніи принимались съ чрезвычайной шутливостью; даже свистъ розогъ пародировался съ удивительной вѣрностью, и послѣ довольно продолжительнаго разговора началось описаніе той ужасной ночи, когда докторъ вызвалъ цѣлую толпу мальчиковъ съ постелей и сѣкъ цѣлую ночь, и пересѣкъ Богъ знаетъ сколько мятежниковъ. Все эти взрослые люди смѣялись, болтали, радовались и опять помолодѣли, разсказывая эти исторіи; каждый изъ нихъ искренно и убѣдительно просилъ посторонняго понять, что Китъ быль настоящій джентльмэнъ. Поговоривъ объ этомъ наказаніи, говорю я, по-крайней-мѣрѣ съ часъ, они извинились передо мной, что распространились о предметѣ интересномъ только для нихъ; но, право, разговоръ ихъ чрезвычайно занималъ и забавлялъ меня, и я надѣюсь и готовъ выслушать опять всѣ ихъ весёлыя исторійки.

Не сердись, терпѣливый читатель прежнихъ сочиненій автора настоящей исторіи, если и разболтался о Грей-Фрайярсѣ и опять изъ этой старинной школы беру героевъ нашего разсказа. Мы бываемъ молоды только разъ въ жизни. Когда мы вспоминаемъ молодость, мы еще молоды. Тотъ, надъ чьей головой пронеслись восемь или девять люстръ, если желаетъ писать о мальчикахъ, долженъ вспоминать то время, когда онъ самъ былъ мальчикомъ. Привычки ихъ измѣняются; талія ихъ становится или длиннѣе или короче, воротнички ихъ торчатъ больше или меньше, но мальчикъ всё-таки мальчикъ и въ царствованіе короля Георга, и въ царствованіе его августѣйшей племянницы — когда-то нашей дѣвственной королевы, а теперь заботливой матери многихъ сыновей. И мальчики честны, веселы, лѣнивы, шаловливы, робки, храбры, прилежны, эгоистичны, великодушны, малодушны, лживы, правдивы, добры, злы и теперь, мы прежде, тотъ, съ которымъ мы больше всего будемъ имѣть дѣло, уже джентльмэнъ зрѣлыхъ лѣтъ, прогуливающійся по улицѣ въ своими собственными мальчиками. Онъ не погибнетъ въ послѣдней главѣ этихъ мемуаровъ — не умрётъ отъ чахотки; его возлюбленная не будетъ плакать возлѣ его постели; онъ не застрѣлится съ отчаянія, оттого, что она выйдетъ за его соперника, не убьётся, вылетѣвъ изъ гига, не будетъ никакимъ другимъ, образомъ убитъ въ послѣдней главѣ — нѣтъ, нѣтъ! у насъ не будетъ печальнаго конца, Филпппъ Фирминъ здоровъ и веселъ до этой минуты, не долженъ никому ни шиллинга и можетъ совершенно спокойно попивать свой портвейнъ. Итакъ, любезная миссъ, если вы желаете чахоточнаго романа, этотъ для васъ вы годится. Итакъ, юный джентльмэнъ, если вы любите меланхолика, отчаяніе и сардоническую сатиру, сдѣлайте одолженіе возьмите какую-нибудь другую книгу. Что у Филиппа будутъ свои непріятности, это разумѣется само собой; дай Богъ, чтобы онѣ были интересны, хотя не будутъ имѣть печальнаго конца. Что онъ будетъ падать и спотыкаться на своёмъ пути иногда — это ужь непремѣнно. Ахъ, съ кѣмъ этого не случается на нашемъ жизненномъ пути? Не вызываетъ ли наше ненастье состраданіе нашихъ ближнихъ и такимъ образомъ не выходитъ ли добра изъ зла? Когда путешественникъ (о которомъ говорилъ Спаситель) попалъ въ руки разбойниковъ, его несчастье тронуло много сердецъ, кромѣ его собственнаго — разбойниковъ, изранившихъ его, левита и священника, которые прошли мимо него, когда онъ лежалъ обливаясь кровью, смиреннаго самарянина, чья рука облила масломъ его рану.

Итакъ Филиппа Фирмина отвезла въ школу его мама, въ своей каретѣ; она умоляла ключницу имѣть особенное попеченіе объ этомъ ангельчикѣ; а только-что бѣдная лэди повернулась къ ней спиной, мистриссъ Бёнсъ опорожнила чемоданъ мальчика въ одинъ изъ шестидесяти или семидесяти маленькихъ шкапиковъ, гдѣ лежали одѣяла и разныя мелочи другихъ воспитанниковъ; потомъ мистриссъ Фирминъ пожелала увидаться съ мистеромъ К*, въ домѣ котораго Филиппъ долженъ былъ имѣть квартиру со столомъ, и просила его и объяснила ему многое множества, какъ напримѣръ, чрезвычайную деликатность сложенія ребёнка, проч. и проч.; мистеръ К*, который былъ очень добродушенъ, ласково погладилъ мальчика по головѣ, и послалъ за другимъ Филиппомъ, Филиппомъ Рингудомъ, кузеномъ Филя, который пріѣхалъ въ Грей Фрайярсъ часа за два передъ тѣмъ, и мистеръ К* велѣлъ Рингуду заботиться о мальчикѣ; а мистриссъ Фирминъ, всхлипывая, закрываясь носовымъ платкомъ, пролепетала благословеніе ухмыляющемуся юношѣ и хотѣла-было датъ мистеру Рингуду соверенъ, но остановилась, подумавъ, что онъ уже слишкомъ большой мальчикъ и что ей негодится позволять себѣ такую смѣлость, и тотчасъ ушла; а маленькаго Филя Фирмина повели въ длинную комнату и къ его товарищамъ въ домѣ мистера К*; у него было много денегъ и, натурально, на другой день послѣ классовъ онъ пробрался въ кондитерскую, но кузенъ Рингудъ встрѣтилъ его и укралъ у него половину купленныхъ пирожковъ. Черезъ двѣ недѣли гостепріимный докторъ и его жена пригласили своего юнаго родственника въ Старую Паррскую улицу и оба мальчика отправились туда; но Филь не упомянулъ своимъ родителямъ объ отнятыхъ пирожкахъ: можетъ быть его удержали страшныя угрозы кузена, который обѣщалъ наказать его, когда они воротятся въ школу, если мальчикъ разскажетъ объ этомъ. Впослѣдствіи мастера Рингуда приглашали въ Старую Паррскую улицу раза два въ годъ, но ни мистриссъ Фирминъ, ни докторъ, ни мистеръ Фирминъ не любили сына баронета, а мистриссъ Фирминъ называла его запальчивымъ, грубымъ мальчикомъ.

Я, съ своей стороны, внезапно и рано оставилъ школу и моего маленькаго протежэ. Его бѣдная мать, обѣщавшая сама пріѣзжать за нимъ каждую субботу, не сдержала своего обѣщанія. Смитфильдь далеко отъ Пиккадилли; а разъ сердитая корова расцарапала рогами дверцу ея кареты, заставивъ лакея спрыгнуть съ запятокъ, прямо въ свиной хлѣвъ, и сама лэди почувствовала такое потрясеніе, что не удивительно, если боялась послѣ ѣздить въ Сити. Это приключеніе она часто разсказывала намъ. Анекдоты ея были немногочисленны, но она разсказывала ихъ безпрестанно. Иногда въ воображеніи я могу слышать ея безпрерывную простую болтовню; видѣть ее слабые глаза, когда она лепетала безсознательно, и наблюдать за мрачными взглядами ея красиваго, молчаливаго мужа, хмурившаго свои брови и улыбавшагося сквозь зубы. Мнѣ кажется онъ скрежеталъ этими зубами и иногда съ сдержанной яростью. Признаться, слышать ея безконечное болтанье ему надо было имѣть большое терпѣніе. Можетъ быть онъ дурно обращался съ нею, но она раздражала его. Она, съ своей стороны, можетъ быть, была не очень умная женщина, но она была добра ко мнѣ. Не дѣлала ли ея ключница для меня самые лучшіе торты, не откладывала ли лакомствъ съ большихъ обѣдовъ для молодыхъ джентльмэновъ, когда они пріѣзжали изъ школы домой? Не давалъ ли мнѣ денегъ ея мужъ? Послѣ того, какъ я видѣлъ доктора Фелля нѣсколько разъ, первое непріятное впечатлѣніе, произведенное его мрачной физіономіей и зловѣщей красотой, исчезло. Онъ былъ джентльмэнъ; онъ жилъ въ большомъ свѣтѣ, о которомъ разсказывалъ анекдоты восхитительные для мальчиковъ, и передавалъ мнѣ бутылку какъ-будто я былъ взрослый мущина.

Я думаю и надѣюсь, что я помнилъ приказаніе бѣдной мистриссь Фирминъ быть добрымъ къ ея мальчику. Пока мы оставались вмѣстѣ въ Грей-Фрайярсѣ, я былъ защитникомъ Филиппа, когда ему было нужно мое покровительство, хотя, разумѣется, я не могъ всегда находиться при нёмъ, чтобы избавлять маленькаго шалуна отъ всѣхъ ударовъ, который направлялись на его юное личико бойцами его роста. Между нами было семь или восемь лѣтъ разницы (онъ говоритъ десять, это вздоръ, я это опровергаю); но я всегда отличался моей любезностью и, несмотря на разницу въ нашихъ лѣтахъ, часто любезно принималъ приглашеніе его отца, который сказалъ мнѣ разъ навсегда, чтобъ я бывалъ у него по субботамъ или воскресеньямъ, когда только мнѣ хотѣлось проводить Филиппа домой.

Такое приглашеніе пріятно всякому школьнику. Уѣхать изъ Смитфильда и показать свое лучшее платье въ Бондской улицѣ всегда было весело. Чванно расхаживать въ паркѣ въ воскресенье и кивать головою товарищамъ, которые тоже тамъ расхаживали, было лучше, чѣмъ оставаться въ школѣ «учиться по-гречески», какъ была поговорка, ѣсть за обѣдомъ вѣчный ростбифъ и слушать двѣ проповѣди въ церкви. Въ Лондонѣ можетъ быть были болѣе весёлыя улицы чѣмъ Старая Паррская, но пріятнѣе были находиться тамъ, нежели смотрѣть на Госуэлльскую улицу черезъ стѣны Грей-Фрайярса; итакъ настоящій біографъ и покорнѣйшій слуга читателя находилъ домъ доктора Фирмина пріятнымъ убѣжищемъ. Мама часто прихварывала; а когда была здорова, выѣзжала въ свѣтѣ съ своимъ мужемъ; но для насъ, мальчиковъ, всегда былъ хорошій обѣдъ съ лобимыми блюдами Филя; а послѣ обѣда мы отправлялись въ театръ, вовсе не считая унизительнымъ сидѣть въ партерѣ съ мистеромъ Брэйсомъ, довѣреннымъ слугою доктора. По воскресеньямъ мы отправлялись въ церковь, а вечеромъ въ школу. Докторъ почти всегда давалъ намъ денегъ. Если онъ не обѣдалъ дома (а признаюсь, его отсутствіе не слишкомъ портило наше удовольствіе), Брэйсъ клалъ конвертики съ деньгами на сюртуки молодыхъ джентльмэновъ, а мы перекладывали это въ карманы. Кажется, школьники пренебрегаютъ такими подарками въ настоящія безкорыстныя времена.

Всё въ домѣ доктора Фирмина было такъ прекрасно, какъ только могло быть, однако намъ-то тамъ не было весело. На полиняломъ турецкомъ, коврѣ шаговъ не было слышно; комнаты били большія и всѣ, кромѣ столовой, въ какомъ-то тускломъ полусвѣтѣ. Портретъ мистриссъ Фирминъ глядѣлъ на насъ со стѣны и слѣдовалъ за нами дикими глазами фіалковаго цвѣта. У Филиппа были такіе же странные свѣтлые фіалковые глаза и такіе же каштановые волосы; въ портретѣ они падали длинными безпорядочными прядями на плечи лэди, облокотившейся голыми руками на арфу. Надъ буфетомъ висѣлъ портретъ доктора, въ чорномъ бархатномъ сюртукѣ съ мѣховымъ воротникомъ; рука его лежала на черепѣ, какъ Гамлета. Черепы быковъ съ рогами, перевитыми гирляндами [5], составляли весёлое украшеніе карниза; на боковомъ столикѣ красовалась пара вазъ, подаренныхъ признательными паціентами; эти вазы казались скорѣе годными для похороннаго пепла, чѣмъ для цвѣтовъ или вина. Брэйсь, буфетчикъ, важный видомъ и костюмомъ, походилъ на похороннаго подрядчика. Лакей тихо двигался туда и сюда, принося намъ обѣдъ. Мы всегда говорили вполголоса за обѣдомъ.

— Эта комната не веселѣе утромъ, когда здѣсь сидятъ больные, увѣряю тебя, говаривалъ Филь.

Дѣйствительно, мы могли легко вообразить, какъ она казалась печальна. Гостиная была обита обоими цвѣта ревеня (изъ привязанности отца къ своему ремеслу, говорилъ мастеръ Филь); тамъ стояли рояль, арфа въ углу, въ кожаномъ футлярѣ, къ которой томная хозяйка не прикасалась никогда; и лица всѣхъ казались блѣдными и испуганными въ большихъ зеркалахъ, которыя отражали васъ безпрестанно, такъ что вы исчезали далеко-далеко.

Старая Паррская улица была нѣсколько поколѣній мѣстомъ жительства докторовъ и хирурговъ. Мнѣ кажется, дворяне, для которыхъ эта улица назначалась въ царствованіе перваго Георга, бѣжали оттуда, находя сосѣдство слишкомъ печальнымъ; а джентльмэны, въ чорныхъ сюртукахъ, овладѣли позолочеными мрачными комнатами, которыхъ бросило модное общество. Эти измѣненія моды были всегда для меня предметомъ глубокаго соображенія. Почему никто не прочтётъ нравоученій про Лондонъ, какъ про Римъ, Баальбекъ или Трою? Я люблю гулять между евреями въ Уардоурской улицѣ и воображать это мѣсто такимъ, какимъ оно было прежде, наполненнымъ портшезами и позолочеными колесницаии, съ факелами, сверкавшими въ рукахъ бѣгущихъ слугъ. Я нахожу угрюмое удовольствіе при мысли, что Гольдингскій сквэръ былъ когда-то пріютомъ аристократіи, а Монмоутскую улицу любилъ модный свѣтъ. Что можетъ помѣшать намъ, лондонскимъ жителямъ, задумываться надъ упадкомъ и паденіемъ мірскихъ величій и читать нашу скудную мораль? Покойный мистеръ Гиббонъ размышлялъ о своей исторіи, облокотясь о коллону Капитолія, почему и мнѣ не задуматься о моей исторіи, прислонясь къ аркадѣ Пантеона, не римскаго Пантеона близь піаццы Навона, гдѣ поклонялись безсмертнымъ богамъ — безсмертнымъ богамъ, которые теперь умерли, но Пантеона въ Оксфордской улицѣ, милостивыя государыни, гдѣ вы покупаете ноты, помаду, стекло и дѣтское бѣльё, и который также имѣеть свою исторію. Развѣ не отличались тамъ Сельвинъ Вальполь, Марчъ и Карлейль? Развѣ принцъ Флоризель на отличался въ этой залѣ въ своимъ домино, не танцовалъ тамъ въ напудреномъ великолѣпіи? а когда придверники не пустили туда хорошенькую Софи Беддли, развѣ молодые люди, ея обожатели, не вынули своихъ рапиръ и не покляялсь убить придверника, и, скрестивъ сверкающее оружіе надъ головой очаровательницы, не сдѣлали для нея торжественную арку, подъ которой она прошла улыбавшаяся, раздушоная и нарумяненая? Жизнь улицъ похожа на этихъ людей; и почему бы уличному проповѣднику не взять текстомъ своей проповѣди камни въ канавкѣ? Ты была когда-то пріютомъ моды, о Монмоутская улица! Не сдѣлать ли мнѣ изъ этой сладкой мысли текстъ для нравоучительной рѣчи и вызвать изъ этой развалины полезныя заключенія? О mes frères! Въ нашихъ улицахъ, когда сердца у насъ были молоды, находились великолѣпные проходы, блестящее общество, яркая иллюміинація; мы угощали благородную юную компанію рыцарскихъ надеждъ и высокаго честолюбія, стыдливыхъ мыслей въ бѣлоснѣжной одеждѣ, безукоризненной и дѣвственной. Взгляните, въ амбразурѣ окна, гдѣ вы сидѣли и смотрѣли на звѣзды, пріютившись возлѣ вашей первой возлюбленной, виситъ старое платье въ лавкѣ мистера Моза; оно продаётся очень дешево; изношенные старые сапоги, запачканные Богъ знаетъ въ какой грязи, тоже очень дёшево. Посмотрите: на улицѣ, можеть быть когда-то усыпанной цвѣтами, нищіе дерутся за гнилыя яблоки, или валяется пьяная торговка. О Боже! о мои возлюбленные слушатели! я говорю вамъ эту обветшалую проповѣдь уже много лѣтъ. О мои весёлые собесѣдники! я выпилъ много чарокъ съ вами и всегда находилъ vanitas vanitatum на днѣ бокала!

Я люблю читать нравоученія, когда прохожу мимо этого мѣста. Садъ теперь заглохъ, аллеи заросли мохомъ, статуи стоятъ съ разбитыми носами, розы завяли, а соловьи перестали любиться. Старая Паррская улица — улица погребальная; экипажи, проѣзжающіе здѣсь, должны бы украшаться перьями, а лакеи, отворяющіе двери этихъ домовъ, должны бы носить плёрезы — такъ это мѣсто поражаетъ васъ теперь, когда вы проходите но обширной пустой мостовой. Вы жолчны, мой добрый другъ, ступайте-ка да заплатите гинею любому изъ докторовъ, которые живутъ въ этихъ домахъ; здѣсь есть еще доктора. Онъ пропишетъ вамъ лекарство. Господи помилуй! въ моё время для насъ, воспитанниковъ пятаго класса, это мѣсто было весьма сносно. Жолтый лондонскій туманъ не нагонялъ сырость на наши души и не мѣшалъ намъ ходить въ театры смотрѣть на рыцарскаго Чарльза Кембля, на тебя, моя Мирабель, мой Меркуціо, мой Фалконбриджъ: на его восхитительную дочь (о мое сумасшедшее сердце!), на классическаго Юнга, на знаменитаго Тима Кофина, на неземнаго Вандердекена. — «Возвратись, о моя возлюбленная! и мы никогда, никогда не разстанемся» (гдѣ ты, сладкозвучная пѣвица моей юности?) О! если бы услышать опять эту пѣсню о «Пилигримѣ любви!» Разъ, но — шш! — это секретъ — у насъ была ложа, пріятели доктора часто присылали ему билетъ, опера показалась намъ немножко скучной и мы отправились въ концертъ въ одинъ переулокъ, близь Ковентгардена, и слышали самыя восхитительныя круговыя пѣсни, сидя за ужиномъ изъ сосисокъ и рубленаго картофеля, такія круговыя пѣсни, какихъ свѣтъ никогда не слыхалъ послѣ. Мы не дѣлали ничего дурного, но мнѣ кажется эти было очень дурно само-по-себѣ. Брэйсу буфетчику не слѣдовало брать насъ туда; мы стращали его и заставляли везти насъ куда мы хотѣли. Въ комнатѣ ключницы мы пили ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и съ сахаромъ; мы ходили туда наслаждаться обществомъ буфетчика сосѣднихъ доновъ. Можетъ быть нехорошо, что насъ оставляли въ обществѣ слугъ. Докторъ Фирминъ уѣзжалъ на большіе вечера, а мистриссъ Фирминъ ложилась спать. «Понравилось намъ вчерашнее представленіе?» спрашивалъ насъ хозяинъ за завтракомъ. «О, да, намъ понравилось представленіе!» Но моя бѣдная мистриссъ Фирминъ воображала, что намъ понравилась Семирамѣда или Donna del Lago, между тѣмъ какъ мы сидѣли въ партерѣ въ Адельфи (на собственныя деньги), смотрѣли шутника Джона Рива и хохотали — хохотали до слёзъ — и оставались до тѣхъ поръ, пока занавѣсь не опускалась. А потомъ мы возвращались домой и, какъ прежде было сказано, проводили восхитительный часъ за ужиномъ и слушали анекдоты друзей мистера Брэйса, другихъ буфетчиковъ. Ахъ! вотъ право было времечко! Никогда не бывало никакихъ напитковъ такихъ вкусныхъ, какъ ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ, никогда! Какъ мы притихали, когда докторъ Фирминъ, возвращаясь изъ гостей, звонилъ у парадной двери! Безъ башмаковъ пробирались мы въ наши спальни. А къ утреннему чаю приходили мы съ самыми невинными лицами и за завтракомъ слушали болтовню объ оперѣ мистриссъ Фирминъ, а за нами стоялъ Брэйсъ и лакей съ совершенно серьёзнымъ видомъ. Гнусные лицемѣры!

Потомъ, сэръ, была дорожка изъ окна кабинета, или черезъ кухню, по крышѣ, къ одному мрачному зданію, въ которомъ я провёлъ восхитительные часы, въ самомъ гнусномъ и преступномъ наслажденіи самихъ чудныхъ маленькихъ гаванскихъ сигаръ по одному шиллингу за десять штукъ. Въ этомъ зданіи бывали когда-то конюшни и сараи, безъ сомнѣнія, занимаемые большими фламандскими лошадьми и позолоченными каретами временъ Вальполя; но одинъ знаменитый врачъ, поселившись въ домѣ, сдѣлалъ аудиторію изъ этого зданія.

— И эта дверь, сказалъ Филь, указывая на дверь, которая вела въ задній переулокъ:- была очень удобна для того, чтобы вносить и выносить тѣла.

Пріятное воспоминаніе! Но теперь въ комнатѣ было очень мало подобнаго убранства, кромѣ ветхаго скелета въ углу, нѣсколько гипсовыхъ моделей череповъ, склянокъ на старомъ бюро и заржавленной сбруи на стѣнѣ. Эта комната сдѣлалась курительною комнатою мистера Филя; когда онъ выросъ, ему казалось унизительнымъ для своего достоинства сидѣть въ кухнѣ: честный буфетчикъ и ключница сами указали своему молодому барину, что тамъ лучше сидѣть нежели съ лакеями. Итакъ тайно и съ наслажденіемъ выкурили мы много отвратительныхъ сигаръ, въ этой печальной комнатѣ, огромныя стѣны и тёмный потолокъ которой вовсе не были печальны для насъ, находившихъ запрещонныя удовольствія самыми сладостными, по нелѣпому обыкновенію мальчиковъ. Докторъ Фирминъ былъ врагъ куренія и даже привыкъ говорить объ этой привычкѣ съ краснорѣчивымъ негодованіемъ.

— Эта привычка низкая, привычка извощиковъ, посѣтителей кабаковъ, ирландскихъ торговокъ, говаривалъ докторъ, когда Филь и его другъ переглядывались съ тайной радостью.

Отецъ Филя былъ всегда надушонъ и опрятенъ, образецъ красивагоблагоприличія. Можетъ быть онъ яснѣй понималъ хорошія манеры чѣмъ нравственность; можетъ быть его разговоръ былъ наполненъ пошлостями (говорилъ онъ по большей части о модныхъ людяхъ) и не поучителенъ; обращеніе его съ молодымъ лордомъ Эгамомъ довольно приторно и раболѣпно. Можетъ быть, я говорю, въ голову молодаго мистера Пенденниса приходила мысль, что его гостепріимный хозяинъ и другъ, докторъ Фирминъ, былъ, попросту сказать, старый враль; но скромные молодые люди нескоро приходятъ къ такимъ непріятнымъ заключеніямъ относительно старшихъ. Манеры доктора Фирмина были такъ хороши, лобъ его быль такъ высокъ, жабо такъ чисто, руки такъ бѣлы и тонки, что довольно долгое время мы простодушно восхищались имъ, и не безъ огорченія начали смотрѣть на него въ такомъ видѣ, какимъ онъ дѣйствительно былъ — лѣтъ, не такимъ, каковъ онъ дѣйствительно былъ — ни одинъ человѣкъ, получившій доброе воспитаніе съ раннихъ лѣтъ, не можетъ судить совершенно безпристрастно о человѣкѣ, который былъ добръ къ нему въ дѣтствѣ.

Я неожиданно оставилъ школу, разставшись съ моимъ маленькимъ Филемъ, славнымъ, красивымъ мальчикомъ, нравившимся и старымъ и молодымъ своей миловидностью, весёлостію, своимъ мужествомъ и своей джентльмэновской осанной. Изрѣдка отъ него приходило письмо, исполненное той безыскусственной привязанности и нѣжности, которая наполняетъ сердца мальчиковъ и такъ трогательна въ ихъ письмахъ. На эти письма давалась отвѣты съ приличнымъ достоинствомъ и снисхожденіемъ со стороны старшаго мальчика. Нашъ скромный деревенскій домикъ поддерживалъ дружескія сношенія съ большимъ лондонскимъ отелемъ доктора Фирмина, откуда, въ своихъ визитахъ къ намъ, дядя мой, маіоръ Пенденнисъ всегда привозиль новости. Между дамами велась корреспонденція. Мы снабжали мистриссъ Фирминъ маленькими деревенскими подарками — знаками доброжелательства и признательности моей матери къ друзьямъ, которые ласкали ея сына. Я отправился своею дорогою въ университетъ, иногда видаясь съ Филемъ въ школѣ. Потомъ я нанялъ квартиру въ Темплѣ, которую онъ посѣщалъ съ большимъ восторгомъ; онъ любилъ нашъ простой обѣдъ отъ Дика [6], и постель на диванѣ, болѣе чѣмъ великолѣпныя угощенія въ Старой Паррской улицѣ, и свою огромную мрачную комнату въ домѣ отца. Онъ въ это время переросъ своего старшаго пріятеля, хотя до-сихъ-поръ всё продолжаетъ смотрѣть на меня съ уваженіемъ. Черезъ нѣсколько недѣль послѣ того, какъ моя бѣдная мать произнесла приговоръ надъ мистриссъ Фирминъ, она имѣла причину пожалѣть о немъ и отмѣнить его. Мать Филя, которая боялась, а можетъ статься ей было запрещено ухаживать за сыномъ въ его болѣзни въ школѣ, сама занемогла. Филь воротился въ Грей-Фрайярсъ въ глубокомъ траурѣ; кучеръ и слуги тоже были въ траурѣ, а нѣкій тамошній тирамъ, начавшій-было смѣяться и подшучивать, что у Фирмина глаза были полны слёзъ, при какомъ-то грубомъ замѣчаніи, получалъ строгій выговоръ отъ Сэмпсона, старшаго воспитанника, самаго сильнаго мальчика въ классѣ, и съ вопросомъ: «развѣ ты не видишь, грубіянъ, что бѣдняжка въ траурѣ?» получилъ порядочнаго пинка.

Когда Филиппъ Фирминъ и я встрѣтились опять, у насъ обоихъ на шляпахъ былъ крепъ. Я не думаю, чтобы кто-нибудь изъ насъ могъ очень хорошо разсмотрѣть лицо другого. Я ѣздилъ къ нему въ Паррскую улицу, въ пустой, печальный домъ, гдѣ портретъ бѣдной матери всё еще висѣлъ въ пустой гостиной. — Она всегда любила васъ, Пенденнисъ, сказалъ Флль. — Богъ да благословитъ васъ за то, что вы были добры къ ней. Вы знаете, что значитъ терять — терять тѣхъ, кто любитъ насъ болѣе всего на свѣтѣ. Я не зналъ какъ — какъ я любилъ её до-тѣхъ-норъ пока не лишился её.

Рыданія прерывали его слова, когда онъ говорилъ. Портретъ ея былъ вынесенъ въ маленькій кабинетъ Филя, въ ту комнату, гдѣ онъ выказалъ презрѣніе въ своему отцу. Что было между ними? Молодой человѣкъ очень измѣнился. Откровенный видъ прежнихъ дней исчезъ и лицо Филиппа было дико и смѣло. Докторъ не позволилъ мнѣ поговорить съ его сыномъ, когда нашолъ насъ вмѣстѣ, но съ умоляющимъ взглядомъ проводилъ меня до двери и заперъ её за мною. Я чувствовалъ, что она закрылась за двумя несчастными людьми.

ГЛАВА III КОНСУЛЬТАЦІЯ

Заглянуть мнѣ въ секреты Фирмина и найти ключъ къ этой тайнѣ? Какой скелетъ былъ у него въ шкапу? Вы можетъ быть вспомните стихи о черепѣ одного англійскаго поэта: замѣтили вы, какъ поэтъ увѣрялъ, что этотъ черепъ непремѣнно принадлежалъ женщинѣ? Такіе черепы заперты въ сердцахъ и воспоминаніи многихъ мущинъ. Вы знаете, у Синей Бороды былъ цѣлый музей изъ нихъ, какъ безразсудная послѣдняя жена его узнала на свое горе. А съ другой стороны дамы, ни полагаемъ, выберутъ себѣ такіе черепы, которые носили бороды, когда были во плоти. Если вамъ дадутъ хорошенькій запертый шкапъ, въ которомъ хранятся скелеты, шкапъ, принадлежащій мущинѣ извѣстныхъ лѣтъ, чтобы узнали полъ того, кому принадлежали эти кости, вамъ не нужны ни отмычка, ни кузнецъ. Вамъ не нужно выламывать замокъ: мы знаемъ что внутри — мы лукавые плуты и свѣтскіе люди. Убійствъ, я полагаю, бываетъ на свѣтѣ немного — не враги наши, не жертвы нашей ненависти и гнѣва уничтожены, лишены жизни и заперты въ этомъ шкапу, подальше отъ нашихъ глазъ: не запрятали ли мы въ шкапы и склянки тѣла вашихъ умершихъ возлюбленныхъ, милостивый государь и милостивая государыня? Итакъ, хотя я не имѣлъ ключа, однако я могъ видѣть сквозь стѣны шкапа скелетъ внутри.

Хотя старшій Фирминъ проводилъ меня до дверей и пересталъ слѣдовать за мной глазами, но когда я завернулъ за уголъ улицы, я былъ увѣренъ, что Филь скоро откроетъ мнѣ свою душу или дастъ какой-нибудь ключъ къ этой тайнѣ. Я услышу отъ него, почему его румяныя щоки впали, зачѣмъ его свѣжій голосъ, который я помню такимъ откровеннымъ и весёлымъ, былъ теперь суровъ и саркастиченъ, и тоны его иногда непріятно звучали въ ушахъ слушателя, а смѣхъ его было больно слышать. Я тревожился о самомъ Филиппѣ. Молодой человѣкъ получилъ въ наслѣдство отъ матери значительное состояніе — восемьсотъ или девятьсотъ фунтовъ годового дохода, какъ мы слышали всегда. Онъ жилъ роскошно, чтобы не сказать расточительно. Я думалъ, что юношескія угрызенія Филиппа были его скелетомъ и огорчался при мысли, что онъ попалъ въ бѣду. Мальчикъ былъ расточителенъ и упрямъ, а отецъ взыскателенъ и раздражонъ.

Я встрѣтилъ моего стараго пріятеля, доктора Гуденофа, въ клубѣ въ одинъ вечеръ; и такъ какъ мы обѣдали вмѣстѣ, я разговорился съ нимъ о его бывшемъ паціентѣ и напомнилъ ему тотъ день, много лѣтъ назадъ, когда мальчикъ лежалъ больной въ школѣ и когда моя бѣдная мать и филиппова били еще живы.

Гуденофъ принялъ очень серьёзный видъ.

— Да, сказалъ онъ, — мальчикъ былъ очень боленъ; онъ былъ при смерти въ то время — въ то время — когда его мать жила на островѣ Уайтѣ, а отецъ ухаживалъ за герцогомъ. Мы думали одно время, что ему уже пришелъ конецъ, но…

— Но искусный докторъ сталъ между нимъ и pallida mor.

— Искусный докторъ? нѣтъ! хорошая сидѣлка! Съ мальчикомъ былъ бредъ и ему вздумалось-было выпрыгнуть изъ окна; онъ сдѣлалъ бы это, если бы не моя сидѣлка. Вы ее знаете.

— Какъ? Сестрица?

— Да, Сестрица.

— Такъ это она ухаживала за Филемъ въ болѣзни и спасла его жизнь? Пью за ея здоровье. Добрая душа!

— Добрая! сказалъ докторъ грубымъ голосомъ и нахмуривъ брови. (Онъ, бывало, чѣмъ болѣе растрогается, тѣмъ свирѣпѣе становится.) Добрая! Хотите еще кусочекъ утки? — Возьмите. Вы ужь довольно ее покушали, а она очень не здорова. Добрая, сэръ? Если бы не женщины, огнь небесный давно сжогъ бы этотъ міръ. Ваша милая мать была одна изъ добрыхъ женщинъ. Я лечилъ васъ, когда вы были больны, въ этой ужасной вашей квартирѣ въ Темплѣ, въ то самое время, когда молодой Фирминъ былъ боленъ въ Грей-Фрайярсъ. Это по моей милости на свѣтѣ живутъ два лишніе шалуна.

— Отчего мистеръ Фирминъ не поѣхалъ къ сыну?

— Гм! нервы слишкомъ деликатны. Впрочемъ, онъ пріѣзжалъ. Легокъ на поминѣ!

Въ эту минуту тотъ, о комъ мы говорили, то-есть отецъ Филя, бывшій членомъ нашего клуба, вошолъ въ столовую высокій, величественный и блѣдный, съ своей стереотипной улыбкой и съ граціознымъ жестомъ своей красивой руки. Улыбка Фирмина какъ-то странно подёргивала его красивыя черты. Когда вы подходили къ нему, онъ вытягивалъ губы, сморщивая челюсти (чтобы образовались ямочки), вѣроятно, съ каждой стороны. Между тѣмъ глаза его выкатывались съ какимъ-то меланхолическимъ выраженіемъ и совершенно отдѣльно отъ той продѣлки, которая происходила съ его ртомъ. Губы говорили: «я джентльмэнъ съ прекрасными манерами и съ очаровательной ловкостью, и предположеніе, что я радъ васъ видѣть. Какъ какъ вы поживаете?» Уныло глядѣли чорные глаза. Я знаю одно или два, но только одно или два мужскія лица, которыя, несмотря на свою озабоченность, могутъ все-таки улыбаться такъ, чтобы улыбка разливалась по всему лицу.

Гуденофъ угрюмо кивнулъ головою на улыбку другого доктора, который кротко взглянулъ на нашъ столъ, поддерживая подбородокъ своей красивою рукою.

— Какъ поживаете? заворчалъ Гуденофъ. — А юноша здоровъ?

— Юноша сидитъ и куритъ сигары съ самаго утра съ своими пріятелями, сказалъ Фирминъ съ грустною улыбкой, направленной въ этотъ разъ на меня. — Мальчики всегда будутъ мальчиками.

И онъ задумчиво отошолъ отъ насъ, дружески кивнувъ мнѣ головою; взглянулъ на карту обѣда. Съ меланхолической граціей, указалъ рукою въ блестящихъ перстняхъ, на выбранныя имъ блюда и пошолъ улыбаться другому знакомому къ отдаленному столу,

— Я думалъ, что онъ сядетъ за этотъ столъ, сказалъ циническій confrère [7] Фирмина.

— На сквозномъ вѣтру? Развѣ вы не видите какъ пылаютъ свѣчи? Это самое дурное мѣсто во всей комнатѣ.

— Да; но развѣ вы не видите кто сидитъ за сосѣднимъ столомъ?

За сосѣднимъ столомъ сидѣлъ очень богатый лордъ. Онъ ворчалъ на дурные бараньи котлеты и хересъ, которыхъ онъ велѣлъ подать себѣ на обѣдъ; но такъ какъ его сіятельство не будетъ имѣть никакого дѣла съ нашей послѣдующей исторіей, разумѣется, мы не будемъ такъ нескромны, чтобы назвать его по имени. Мы могли видѣть какъ Фирминъ улыбался своему сосѣду съ самой кроткой меланхоліей, какъ слуги принесли блюда, которыя спросилъ докторъ для своего обѣда. Онъ не любилъ бараньихъ котлетъ и грубаго хереса — я это зналъ, я, участвовавшій во многихъ пирахъ за его столомъ. Я могъ видѣть какъ брильянты сверкали на его красивой рукѣ — когда онъ деликатно наливалъ пѣнящееся вино изъ вазы со льдомъ, стоявшей возлѣ него — щедрой рукѣ, дарившей мнѣ много совереновъ, когда я былъ мальчикомъ.

— Я не могу не любить его, сказалъ я моему собесѣднику, презрительный взглядъ котораго время отъ времени устремлялся на его собрата.

— Этотъ портвейнъ очень сладокъ. Теперь почти всякій портвейнъ сладокъ, замѣтилъ докторъ.

— Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, когда я былъ въ школѣ, и Филиппъ былъ такой славный мальчикъ.

— Красивый мальчикъ. Сохранилъ онъ свою красоту? Отецъ былъ красивый мущина — очень. Убійца дамъ — то-есть не въ практикѣ, прибавилъ угрюмый докторъ. — А мальчикъ что дѣлаетъ?

— Онъ въ университетѣ. У него есть состояніе его матери; онъ сумасброденъ, кутитъ, и я боюсь, что онъ немножко портится.

— Не-уже-ли? Впрочемъ, не удивляюсь, заворчалъ Гуденофъ.

Мы говорили очень откровенно и пріятно до появленія другого доктора, но съ приходомъ фирмана Гуденофъ пересталъ разговаривать. Онъ вышелъ изъ столовой въ гостиную и сѣлъ читать романъ до-тѣхъ-поръ, пока не настала пора ѣхать къ больнымъ или домой.

Для меня было ясно, что доктора не любили другъ друга, что между Филиппомъ и его отцомъ были несогласія, но причину этихъ несогласій мнѣ оставалось еще узнать. Эта исторія доходила до меня отрывками здѣсь — изъ признаній, тамъ — изъ разсказовъ и изъ моихъ собственныхъ выводовъ. Я, разумѣется, не могъ присутствовать при многихъ сценахъ, которыя мнѣ придётся разсказывать, какъ-будто я былъ ихъ свидѣтелемъ; и поза, разговоръ, мысли Филиппа и его друзей, такъ какъ они здѣсь разсказываются, безъ сомнѣнія, фантазія разскащика во многихъ случаяхъ; но исторія эта также подлинна, какъ многія другія исторіи, и читателю слѣдуетъ только придать ей такую степень вѣры, какую она заслуживаетъ по его мнѣнію, по своему правдоподобію.

Намъ надо не только обратиться въ той болѣзни, которая сдѣлалась съ Филиппомъ Фирминомъ въ Грей-Фрайярсѣ, но вернуться еще далѣе въ періоду, который я не могу въ точности опредѣлить.

Воспитанники старой Гэндишской приготовительной академіи живописи можетъ быть помнятъ смѣшного, маленькаго человѣчка, съ большимъ, страннымъ талантомъ, относительно котораго мнѣнія друзей его были разногласны. Геній, или гаеръ былъ Эндрю, это было всегда спорнымъ пунктомъ между посѣтителями бильярдной въ Греческой улицѣ и благородныхъ учениковъ академіи художествъ. Онъ могъ быть сумасшедшимъ и нелѣпымъ; онъ могъ тоже имѣть талантъ: такіе характеры встрѣчаются и въ искусствѣ и въ литературѣ. Отъ коверкалъ англійскій языкъ; онъ былъ изумительно несвѣдущъ; онъ наряжалъ свою маленькую фигурку въ самый фантастическій костюмъ, въ самыя странные и дешовые наряды; онъ носилъ бороду — Господи помилуй! двадцать лѣтъ тому назадъ бороды въ Великобританіи были весьма обыкновенны. Онъ былъ самое жеманное существо; и если вы глядѣли на него, онъ принималъ позы до того смѣшныя и грязныя, что если у васъ въ передней ждалъ кредиторъ, или вашу картину не приняли въ академію — словомъ, если вы страдали отъ какимъ-нибудь подобнымъ бѣдствіемъ — вы все-таки не могли удержаться отъ смѣха. Онъ быль предметомъ насмѣшекъ для всѣхъ своихъ знакомыхъ, но у него было самое любящее, кроткое, вѣрное, благородное сердце, когда-либо бившееся въ маленькой груди. Онъ теперь покоится вѣчнымъ сномъ; его палитра и мольбертъ брошены въ печку; его геній, имѣвшій нѣсколько вспышекъ, никогда не сіялъ ярко, и угасъ. Въ одномъ старомъ альбомѣ, которому уже болѣе чѣмъ двадцать лѣтъ, я иногда гляжу на странные, дикіе эскизы бѣднаго Эндрю. Онъ, можетъ быть, сдѣлалъ бы что-нибудь если бы оставался бѣднымъ; но одна богатая вдова, которую онъ встрѣтилъ въ Римѣ, влюбилась въ страннаго странствующаго живописца, пустилась за нимъ въ погоню въ Англію и заставила его почти насильно женился на ней. Геній его притупился подъ раболѣпствомъ; онъ прожилъ только нѣсколько лѣтъ и умеръ отъ чахотки, отъ которой искусство доктора Гуденофа не могло вылечить его.

Въ одинъ день, когда онъ ѣхалъ съ женою въ ея великолѣпномъ барушѣ по Гэймаркету, онъ вдругъ велѣлъ кучеру остановиться, выпрыгнулъ изъ коляски прежде чѣмъ были опущены ступеньки, и его изумленная жена увидала, что онъ пожимаетъ руку бѣдно одѣтой женщины, которая проходила мимо — пожимаетъ обѣ ея руки, и плачетъ, и размахиваетъ руками, и дёргаетъ бороду и усы — его привычка, когда онъ былъ взволнованъ. Мистриссъ Монфишэ (она была богатая мистриссъ Керрикфергусъ, прежде чѣмъ вышла за живописца), жена молодого мужа, выпрыгнувшаго изъ ея коляски для того, чтобы обласкать молодую женщину, проходившую по улицѣ, очень могла разстроиться этой демонстраціей, но она была женщина очень добрая; и когда Монфишэ, сѣвъ опять фамильный экипажъ, разсказалъ своей женѣ исторію женщины, съ которой отъ только-что простился, она наплакалась вдоволь. Она велѣла кучеру ѣхать прямо домой, побѣжала въ свои комнаты и вынесла оттуда огромный мѣшокъ съ разною одеждою, а буфетчикъ запыхавшись, тащилъ за нею корзину съ виномъ и пирогъ; она поѣхала съ своимъ довольнымъ Эндрю въ переулокъ Сен-Мартенскій, гдѣ жила бѣдная женщина, съ которой онъ только-что разговаривалъ.

Богу было угодно, среди ея ужаснаго злополучія, послать ей друзей и помощь. Она страдала отъ несчастья и бѣдности: её малодушно бросили. Человѣкъ, называвшій себя Брандономъ, когда онъ нанялъ квартиру въ домѣ ея отца, женился на ней, привезъ её въ Лондонъ и бросилъ когда она ему надоѣла. Она имѣла причину думать, что онъ назвался фальшивымъ именемъ, когда нанималъ квартиру ея отца: онъ бѣжалъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ и она никогда не узнала его настоящаго имени. Когда онъ бросилъ её, она воротилась къ своему отцу, человѣку слабому, который былъ женатъ на самовластной женщинѣ, притворившейся будто она не вѣритъ ея браку, и выгнавшей её изъ дома. Въ отчаяніи и почти помѣшавшись, она воротилась съ Лондонъ, гдѣ у ней оставались еще кое-какія вещи послѣ бѣжавшаго мужа. Онъ обѣщалъ, оставляя её, присылать ей денегъ; но или онъ не присылалъ, или она не приняла — и въ своёмъ безумствѣ и отчаяніи потеряла то ужасное письмо, въ которомъ они объявлялъ о своемъ побѣгѣ а о томъ, что онъ былъ женатъ прежде, и что преслѣдовать значило погубить его, а онъ зналъ, что она никогда этого не сдѣлаетъ — нѣтъ, какъ бы жестоко не оскорбилъ онъ её.

Она осталась безъ копейки, брошеная всѣми — разставшись съ послѣдней вещицей, напоминавшей ей ея кратковременную любовь, продавъ послѣдніе остатки своего бѣднаго гардероба, одна въ огромной лондонской пустынѣ, когда Богу было угодно послать ей помощь въ особѣ стараго друга, который зналъ её и даже любилъ въ болѣе счастливые дни. Когда самаряне явились въ этой бѣдной женщинѣ, они нашли её больной и дрожавшей отъ лихорадки. Они привезли къ ней своего доктора, который никогда ни къ кому не спѣшитъ такъ, какъ къ бѣднымъ. Стоя у постели, которую окружали добрые друзья, пріѣхавшіе помочь ей, онъ услыхалъ ея печальную исторію, узналъ какъ она довѣрилась и какъ была брошена.

Отецъ ея былъ человѣкъ изъ низкаго класса, но видѣвшій лучшіе дни; а въ обращеніи бѣдной мистриссъ Брандонъ было столько кротости и простоты, что добрый докторъ до крайности растрогался. Она не имѣла большого образованія, кромѣ того, которое даютъ иногда безмолвіе, продолжительное страданіе и уединеніе. Когда она выздоровѣла, ей предстояло встрѣтить и преодолѣть бѣдность. Какъ будетъ она жить? Докторъ привязался къ ней какъ къ родной дочери. Она была опрятна, бережлива и иногда отличалась такой простой весёлостью. Цвѣтокъ зацвѣлъ, когда солнечный лучъ коснулся его. Вся ея жизнь до-сихъ-поръ леденѣла отъ небреженія, тиранства и мрака.

Мистеръ Монфишэ такъ часто началъ пріѣзжать въ маленькой отверженицѣ, которой онъ помогъ, что я долженъ сказать, что мистриссъ Моифишэ сдѣлалась истерически ревнива и караулила его на лѣстницѣ, когда онъ сходилъ, завернувшись въ свой испанскій плащъ, кидалась на него и называла его чудовищемъ. Гуденофъ также, кажется, подозрѣвалъ Монфишэ, а Монфишэ — Гуденофа. Но докторъ клялся, что онъ никогда не имѣлъ другихъ чувствъ, кромѣ чувствъ отца къ своей бѣдной протежэ, и никакой отецъ не могъ быть нѣжнѣе. Онъ не старался вывести её изъ ея положенія въ жизни; онъ нашолъ, или она сама нашла, работу, которой она могла заниматься.

— Папа всегда говорилъ, что никто не ухаживалъ за нимъ такъ хорошо, какъ я, сказала она:- я думаю, что я могу дѣлать это лучше всего другого, кромѣ шитья, но я болѣе люблю быть полезной бѣднымъ больнымъ. Тогда я не думаю о себѣ самой, сэр.

И къ этому занятію добрый мистеръ Гуденофъ пріучилъ её. Вдова, на который отецъ мистриссъ Брандонъ женился, умерла и ея дочери не хотѣли держать его, отзываясь очень непочтительно о старомъ мистерѣ Ганнѣ, который дѣйствительно былъ слабоумный старикъ, и тогда Каролина поспѣшила на помощь къ своему старому отцу. Эта маленькая Каролина была преспособная. Она скопила нѣсколько денегъ. Гуденофь снабдилъ мистриссъ Брандонъ мёбелью изъ своей дачи, которая была ему не нужна. Она вздумала пускать къ себѣ жильцовъ. Монфишэ снялъ съ нея портретъ. Въ ней былъ свой родъ красоты, которымъ восхищались художники. Когда съ академикомъ Ридли сдѣлалась оспа, она ходила за нимъ и заразилась. Она не заботилась объ этомъ.

— Красоту мою это не испортитъ, говорила она.

И дѣйствительно, красота ея не испортилась. Болѣзнь очень милостиво обошлась съ ея скромнымъ личикомъ. Не знаю кто ей далъ ея прозваніе, но у ней былъ славный просторный домъ въ Торнгофской улицѣ, въ первомъ и во второмъ этажѣ жилъ художникъ; и противъ «Сестрицы» никто никогда не сказалъ дурного слова, потому-что въ комнаткѣ нижняго этажа вѣчно сидѣлъ ея отецъ, прихлёбывая грогъ. Её мы прозвали «Сестрицей», а отца ея «капитаномъ» — это былъ лѣнивый, хвастливый, добрый старикъ — капитанъ не слишкомъ почтенный и очень весёлый, хотя поведеніе дѣтей, говорилъ онъ, разбило его сердце.

Не знаю, сколько лѣтъ Сестрица исполняла эту должностъ, когда Филиппъ Фирминъ занемогъ скарлатиной; она сдѣлалась съ нимъ передъ самыми вакаціями, когда всѣ мальчики разъѣхались домой. Такъ-какъ отецъ Филя былъ въ отсутствіи, то послали за докторомъ Гуденофомъ, а тотъ прислалъ свою сидѣлку. Больному сдѣлалось хуже до такой степени даже, что доктора Фирмина вызвали съ острова Уайта и онъ пріѣхалъ въ одинъ вечеръ въ Грей-Фрайярсъ — Грей-Фрайярсъ, столь безмолвный нынѣ, столь шумный въ другое время отъ криковъ и толпы учениковъ въ саду.

Карета доктора Гуденофа стояла у дверей, когда подъѣхала карета доктора Фирмина.

— Каковъ мальчикъ?

— Ему было очень худо. Онъ бредилъ цѣлый день, болталъ и смѣялся какъ сумасшедшій, сказалъ слуга.

Отецъ побѣжалъ наверхъ.

Филь лежалъ въ большой комнатѣ, въ которой было много пустыхъ кроватей воспитанниковъ, разъѣхавшихся домой. Окна отворялись на Грей-Фрайярскій сквэръ. Гуденофъ услыхалъ какъ подъѣхала карета его собрата и вѣрно угадалъ, что пріѣхалъ отецъ Филя. Онъ вышелъ и встрѣтилъ Фирмина въ передней.

— Голова немножко разстроилась. Теперь лучше; онъ спокоенъ.

И докторъ прошепталъ другому доктору какъ онъ лечилъ больного.

Фирминъ тихо вошолъ къ больному, возлѣ котораго стояла Сестрица.

— Это кто? спросилъ Филь.

— Это я, милый, твой отецъ, сказалъ докторъ съ истинной нѣжностью въ голосѣ.

Сестрица вдругъ обернулась и грохнулась какъ камень возлѣ постели.

— Гнусный злодѣй! сказалъ Гуденофъ съ ругательствомъ и дѣлая шагъ вперёдъ. — Это былъ ты!

— Шш! Вспомните о больномъ, докторъ Гуденофъ, сказалъ другой врачъ.

Глава IV ЗНАТНАЯ СЕМЬЯ

Составили вы себѣ имѣніе о вопросѣ казаться и быть? Я говорю о томъ, что, положимъ, вы бѣдны; справедливо ли съ вашей стороны казаться богатымъ? Имѣютъ ли люди право принимать ложный видъ? Можно ли васъ оправдать, когда вы голодаете за обѣдомъ для того, чтобы держать экипажъ; когда вы ведёте такое роскошное хозяйство, что не можете помочь бѣдному родственнику, одѣваете вашихъ дочерей въ дорогіе наряды, потому-что онѣ знакомы съ дѣвушками, родители которыхъ вдвое богаче васъ? Иногда трудно сказать гдѣ кончается честная гордость и начинается лицемѣріе. Выставлять на показъ вашу бѣдность низко и раболѣпно, также гнусно, какъ нищему выпрашивать состраданіе, показывая свои язвы. Но выдавать себя за богатаго — роскошничать и мотать втрое болѣе за одинъ разъ, когда вы приглашаете вашихъ знакомыхъ, а остальные время глодать чорствый хлѣбъ и сидѣть при одной свѣчѣ — чего достойны люди, употребляющіе такой обманъ: похвалъ или розогъ? Иногда это благородная гордость, а иногда — низкое плутовство. Когда я вижу Евгенію съ ея милыми дѣтьми, опрятную, весёлую, не показывающую ни малѣйшей тѣни бѣдности, не произносящую ни малѣйшей жалобы, увѣряющую, что Скандерфильдъ, ея мужъ, обращается съ ней хорошо и добръ сердцемъ, и опровергающую, что онъ оставляетъ её и ея малютокъ въ нуждѣ — я восхищаюсь этой благородной ложью, уважаю чудное постоянство и терпѣливость, которая пренебрегаетъ состраданіемъ. Когда я сижу за столомъ бѣдной Іезавель, которая угощаетъ меня своей притворной добротой и своимъ жалкимъ великолѣпіемъ, я только сержусь на ея гостепріимство; и этотъ обѣдъ, гость и хозяинъ, всѣ вмѣстѣ фальшивы.

Обѣденный столъ Тальбота Туисдена великъ, а гости самые почотные. Тутъ всегда два-три важные барина и почтенная вдова обѣдающая въ знатныхъ домахъ. Буфетчикъ предлагаетъ вамъ вина; передъ мистриссъ Туисденъ лежитъ menu du diner, и читая его, вы, пожалуй, вообразите будто вы на хорошемъ обидѣ. А кушанья похожи на рубленую солонину. О, какъ уныло искрится это слабое шампанское! хересъ изъ трактира, бордоское кисло, портвейнъ вяжетъ ротъ! Я пробовалъ это все, говорю я вамъ. Это — поддѣльное вино, подложный обѣдъ, подложный пріёмъ, подложная весёлость между собравшимися гостями. Я чувствую, что эта женщина считаетъ котлетки, когда ихъ уносятъ со стола; можетъ быть она жадно смотритъ на ту, которую вы съ трудомъ стараетесь проглотить. Она пересчитала каждую свѣчку, при которой поваръ стряпалъ обѣдъ. Объ остаткахъ вина въ этихъ жалкихъ бутылкахъ буфетчикъ долженъ завтра дать отчотъ, если вы не принадлежите къ большому свѣту, Туисденъ съ женою считаютъ себя лучше васъ и серьёзно покровительствуютъ вамъ. Они думаютъ, что дѣлаютъ вамъ честь приглашая на эти отвратительные обѣды, на которые они съ важностью приглашаютъ самыхъ важныхъ людей. Я право встрѣчалъ тамъ Уинтона — знаменитаго Уинтона — дававшаго лучшіе обѣды на свѣтѣ (ахъ, какое занятіе для мущины!); и наблюдалъ за нимъ и примѣтилъ какое удивленіе овладѣло имъ, когда онъ отвѣдывалъ и отдавалъ лакею блюдо за блюдомъ, рюмку за рюмкой.

— Попробуйте это шато-марго, Уинтонъ! кричитъ хозяинъ:- это то самое, которое мы вывезли съ Боттльби.

Вывезли! Я вижу лицо Уинтона, когда онъ пробуетъ вино и ставитъ рюмку на столъ. Онъ не любитъ говорить объ этомъ обѣдѣ. Онъ потерялъ день. Туисденъ продолжаетъ приглашать его каждый годъ; онъ продолжаетъ надѣяться, что и его пригласятъ съ мистриссъ Туисденъ и и дочерьми, и громко выражаетъ своё удивленіе въ клубѣ, говоря:

— Чортъ побери этого Уинтона! онъ не прислалъ мнѣ дичи нынѣшній годъ!

Когда пріѣзжаютъ заграничные герцоги и принцы, Туисденъ прямо подходитъ къ нимъ и приглашаетъ ихъ къ себѣ. Иногда они поѣдутъ къ нему разъ, а потомъ спрашиваютъ: «Qui donc est ce Monsieur Tuisden, qui est si drôle?» Онъ протолкается къ нимъ на вечерахъ у министровъ и прямо подаётъ имъ руку. А тихая мистриссъ Туисденъ вертится, толкается, пожалуй, наступаетъ на ноги, вмѣстѣ съ дочерьми, пока не сунется на глаза великому человѣку и не улыбнётся и не поклонится ему. Туисденъ дружески жмётъ руку счастливцамъ. Онъ говоритъ успѣху: «браво!» Напротивъ, я никогда не видалъ человѣка, у котораго доставало бы-столько духа пренебрегать несчастными, или у котораго хватало бы столько смѣлости забывать о тѣхъ, о комъ онъ не хочетъ вспоминать. Еслибы этотъ левитъ встрѣтилъ путешественника, ограбленнаго разбойниками, вы думаете, онъ остановился бы помочь павшему человѣку? Онъ не далъ бы ни вина, на масла, ни денегъ; онъ прошолъ бы мимо, совершенно довольный своими собственными добродѣтелями, а того оставили бы добраться, какъ онъ можетъ, въ Іерихонъ.

Это что такое? Развѣ я сержусь на то, что Туисденъ пересталъ приглашать меня на свой уксусъ и своё рубленое сѣно? Нѣтъ. Не думаю. Развѣ я обижаюсь на то, что мистриссъ Туисденъ иногда покровительствуетъ моей женѣ, а иногда не хочетъ её знать? Можетъ-быть. Только однѣ женщины знаютъ вполнѣ дерзость женщинъ другъ къ другу вы свѣтѣ. Это очень обветшалое замѣчаніе. Онѣ принимаютъ и наносятъ раны, вѣжливо улыбаясь. Томъ Сэйеръ [8] могъ веселѣе ихъ принимать удары. Еслибы было видно подъ кожей, вы нашли бы ихъ маленькія сердечки проткнутыми насквозь маленькими ранками. Я увѣряю, что я видѣлъ какъ моя собственная жена вносила дерзость этой женщины съ такимъ же спокойнымъ и безстрастнымъ лицомъ, какъ выноситъ она разговоръ старика Туисдена и его длинныя исторіи, которыя право могутъ свести съ ума. О, нѣтъ! я вовсе не сержусь. Я вижу это по тому, какъ я пишу объ этихъ людяхъ. Кстати, между-тѣмъ, какъ я излагаю это чистосердечное мнѣніе о Туисденахъ, остановлюсь ли я иногда сообразить что они думаютъ обо мнѣ? Какое мнѣ дѣло? Пусть думаютъ что хотятъ. А пока мы кланяемся другъ другу въ гостяхъ. Мы болѣзненно улыбаемся другъ другу. А что касается до обѣдомъ въ Бонашской улицѣ, я надѣюсь, что они нравятся тѣмъ, кого приглашаютъ на нихъ.

Туисденъ нынѣ чиновникъ въ придворной конторѣ Пудры и Помады, а сынъ его тамъ же писаремъ. Когда дочери начали выѣзжать, онѣ были прехорошенькія — даже моя жена сознаётся въ этомъ. Одна изъ нихъ каждый день ѣздила верхомъ въ паркѣ съ отцомъ или братомъ и зная, какое онъ получалъ жалованье и какое состояніе было у его жены, и сколько онъ платилъ за квартиру въ Бошанской улицѣ, всѣ удивлялись, какъ Туисдены могли сводить концы съ концами. У нихъ были лошади, экипажъ и большое хозяйство, на содержаніе котораго шло по-крайней-мѣрѣ пяти тысячъ въ годъ, а они и вполовину не имѣли того, какъ всѣмъ было извѣстно; полагали, что старикъ Рингудъ помогалъ своей племянницѣ. Конечно, она тяжко трудилась для этого. Я только-что говорилъ о ранахъ; у иныхъ и бѣдные бока и грудъ бываютъ проткнуты насквозь, факиры не бичуютъ себя усерднѣе нѣкоторыхъ свѣтскихъ изувѣровъ; а такъ-какъ наказаніе служитъ поученіемъ, будемъ надѣяться, что свѣтъ шибко хлещетъ по спинѣ и плечамъ, и славно дѣйствуетъ бичомъ.

Когда старикъ Рингудъ, въ концѣ своей жизни, пріѣзжалъ навѣщать свою милую племянницу и ея мужа и дѣтей, онъ всегда привозилъ въ карманѣ плеть и хлесталъ ею всѣхъ въ домѣ. Онъ насмѣхался надъ бѣдностью, надъ притязаніями, надъ низостью этихъ людей, когда они становились передъ нимъ на колѣна и воздавали ему почести. Отецъ и мать дрожа приводили дочерей получить наказаніе и, жалобно улыбаясь, сами принимали оплеухи въ присутствіи своихъ дѣтей.

— А! говорила гувернантка француженка, скрежеща своими бѣлыми зубами:- я люблю когда пріѣзжаетъ милордъ. Вы каждый день хлещете меня, а милордъ хлещетъ васъ, а вы становитесь на колѣни и цалуете плеть.

Они точно становились на колѣни и принимали бичеваніе съ примѣрной твёрдостью. Иногда бичъ падалъ на спину папа, иногда на спину мама, а иногда хлесталъ Агнесу, а иногда хорошенькія плечики Бланшъ. Но мнѣ кажется, что милордъ болѣе всего любилъ раздѣлываться съ наслѣдникомъ дома, молодымъ Рингудомъ Туисденомъ. Тщеславіе Ринга было очень тонкокожее. Эгоизмъ его легко было ранить, а кривлянья его при наказаніи забавляли стараго мучителя.

Когда подъѣзжалъ экипажъ милорда — скромный маленькій коричневый грумъ, съ чудной лошадью, съ кучеромъ, похожимъ на лорда канцлера, и великолѣпнѣйшимъ лакеемъ — дамы, знавшій топотъ колёсъ его экипажа и ссорившіяся въ гостиной, заключали перемиріе; мама пишетъ за столомъ прекраснымъ, чоткимъ почеркомъ, которымъ восхищаемся мы всѣ; Бланшъ сидитъ за книгой; Агнеса совершенно естественно встаётъ изъ-за фортепьяно. Ссора между этими кроткими, улыбающимися, деликатными созданіями! Невозможно! отъ самаго обыкновеннаго женскаго лицемѣрія какъ мущины краснѣли бы и конфузились, а какъ легко, какъ граціозно, съ какимъ совершенствомъ женщины дѣлаютъ это!

— Ну, заворчалъ милордъ: — вы всѣ приняли такія милыя позы, что навѣрно вы грызлись. Я подозрѣваю, Марія, что мущинамъ должно быть извѣстію какой чертовски дурной характеръ у нашихъ дѣвочекъ. Кто можетъ видѣть какъ вы дерётесь? Вы вѣдь умѣете притихнуть при другихъ, маленькія обезьяночки. Я скажу вамъ вотъ что: вѣрно горничныя разсказываютъ лакеямъ въ комнатѣ ключницы, а лакеи своимъ господамъ. Честное слово, въ прошломъ году въ Унгиэмѣ Гринудъ испугался. Отличная была партія, прекрасный домъ въ городѣ и въ деревнѣ. Матери у него нѣтъ, Ангеса могла бы дѣлать что хотѣла, еслибы не…

— Не всѣ ангелы въ нашемъ семействѣ, дядюшка! вскричала, покрасневъ, миссь Агнеса.

— И мать ваша слишкомъ бойка на языкъ. Мущины боялись тебя, Марія: я слышалъ это отъ многихъ молодыхъ людей; въ Уайтѣ [9] объ этомъ говорятъ совершенно свободно. Жаль дѣвушекъ, очень жаль! Мнѣ приходятъ и говорятъ Джэуъ Голль и другіе, бывающіе вездѣ.

— Право мнѣ всё равно, что говоритъ обо мнѣ капитанъ Голль — противный негодяй! кричитъ Бланшъ.

— Вотъ вы и сбѣсились! Голль никогда не имѣлъ своего собственнаго мнѣнія; онъ только подхватываетъ и разноситъ что говорятъ другіе. И онъ разсказываетъ будто всѣ мущины говорятъ, что они боятся вашей матери. Что вы, полно-те! Голль не имѣетъ своего мнѣнія. Кто-нибудь вздумаетъ совершить убійство, а Голль будетъ ждать у дверей. Самый скромный человѣкъ. Но я поручилъ ему разспросить о васъ. И вотъ что я слышу. И онъ говоритъ, что Агнеса строитъ глазки докторскому сыну.

— Какъ ему не стыдно! кричитъ Агнеса, проливая слёзы подъ своею пыткой.

— Она старше его, но это не препятствіе. Красивый мальчикъ, вы вѣрно не будете противиться? У него есть деньги и материнскія и отцовскія: онъ долженъ быть богатъ. Пошлый, но талантливый и рѣшительный человѣкъ этотъ докторъ — и человѣкъ способный, какъ я подозрѣваю, на всё. Не буду удивляться, если онъ женится на какой-нибудь богатой вдовушкѣ. Эти доктора имѣютъ огромное вліяніе на женщинъ и, если я не ошибаюсь, Марія, твоя бѣдная сестра подцѣпила…

— Дядюшка! вскрикиваетъ мистриссъ Туисденъ, указывая на дочерей: — при нихъ…

— При этихъ невинныхъ овечкахъ! Гм! Ну, я думаю, что Фирминъ изъ породы волковъ, и старый вельможа смѣётся и выставляетъ свои свирѣпые клыки.

— Съ огорченіемъ долженъ сказать, милордъ, что я согласенъ съ вами, замѣчаетъ мистеръ Туисденъ. — Я не думаю, чтобы Фирминъ былъ человѣкъ съ высокими правилами. Талантливый человѣкъ? Да. Человѣкъ образованный? Да. Хорошій докторъ? Да, Человѣкъ, которому удаётся въ жизни? Да! Но что такое человѣкъ безъ правилъ?

— Вамъ слѣдовало бы быть пасторомъ, Туисденъ.

— И другіе то же говорили, милордъ. Моя бѣдная матушка часто сожалѣла, что я не выбралъ духовное званіе. Когда я былъ въ Кэмбриджскомъ университетѣ, я постоянно говорилъ въ нашемъ политическомъ клубѣ. Я практиковался въ искусствѣ говорить рѣчи. Я не скрываю отъ васъ, что моею цѣлью была публичная жизнь. Признаюсь откровенно, что Нижняя Палата была бы моей сферой; а если бы мнѣ позволили мои средства, я непремѣнно выдвинулся бы вперёдъ.

Лордъ Рингудъ улыбнулся и подмигнулъ племянницѣ.

— Онъ хочетъ сказать, моя милая, что ему хотѣлось бы ораторствовать на мой счотъ, и что мнѣ слѣдовало бы предложить его депутатомъ отъ Уипгэма.

— Я думаю найдутся члены парламента и похуже, замѣтилъ мистеръ Туисденъ.

— Если бы всѣ были похожи на васъ, парламентъ походилъ бы на звѣринецъ! заревѣлъ милордъ. — Ей-богу, мнѣ это надоѣло. Мнѣ хотѣлось бы видѣть у насъ короля-молодца, который заперъ бы обѣ палаты и заставилъ молчатъ всѣхъ этихъ болтуновъ.

— Я партизанъ порядка — но любитель свободы, продолжалъ Туисденъ. — Я утверждаю, что наша конституція…

Я думаю, милордъ, позволилъ бы себѣ кое-какія изъ тѣхъ ругательствъ, какими изобильно украшался его старомодный разговоръ; но слуга доложилъ въ эту минуту о мистерѣ Филиппѣ Фирминѣ и на щекахъ Агнесы, которая чувствовала, что глаза стараго лорда устремлены на неё, вспыхнулъ слабыя румянецъ.

— Я видѣлъ васъ въ оперѣ вчера, говорилъ лордъ Рингудъ.

— И я васъ видѣлъ тоже, отвѣчаетъ прямодушный Филь.

На лицахъ женщинъ выразился ужасъ и Туисденъ испугался. Туисдены иногда бывали въ ложѣ лорда Рингуда. Но старикъ сиживалъ иногда въ другихъ ложахъ, гдѣ они никогда не могли видѣть его.

— Зачѣмъ вы смотрите на меня, а не мы сцену сэръ, когда бываете въ оперѣ? Когда вы въ церкви, вы должны глядѣть на пастора; должны вы или нѣтъ? заворчалъ старикъ. — На меня точно также пріятно смотрѣть, какъ и на перваго танцора въ балетѣ — я почти также старъ. Но если бы я былъ на вашемъ мѣстѣ, мнѣ было бы пріятно смотрѣть на Эльслеръ.

Теперь вы можете представить себѣ о какихъ старыхъ, старыхъ временахъ пишемъ мы — временахъ, въ которыхъ еще существовали эти отвратительные старые танцовщики — противныя существа, въ короткихъ рукавахъ, въ гирляндахъ, или въ шляпахъ съ перьями, въ нелѣпыхъ старыхъ парикахъ, которые прыгали въ первомъ ряду балета. Будемъ радоваться, что эти старыя обезьяны почти исчезли со сцены и предоставили её во владѣнія красивыхъ танцорокъ другого пола. Ахъ, моя милые юные друзья! придётъ время, когда и они тоже перестанутъ являться сверхъестественно прелестными! Филиппу въ его лѣта онѣ казались очаровательны какъ гуріи. Въ то время простодушный молодой человѣкъ, смотрѣвшій на балетъ съ своего кресла въ оперѣ, принималъ карминъ за румянецъ, жемчужную пудру — за природную бѣлизну, а хлопчатую бумагу — за натуральную семетрію; и навѣрно, когда вступилъ въ свѣтъ, былъ не дальновидные относительно его разрумяненной невинности, приторныхъ претензій и набѣлёнаго чистосердечія. Старый лордъ Рингудъ находилъ юмористическое удовольствіе ласкать и лелѣять Филиппа Фирмина при родственникахъ Филиппа въ Бонашской улицѣ. Даже дѣвушки нѣсколько завидовали предпочтенію, которое дядюшка Рингудъ показывалъ къ Филю, а старшіе Туисдены и Рингудъ Туисденъ, сынъ ихъ, корчились отъ досады при видѣ предпочтенія, которое старикъ показывалъ иногда сыну доктора. Филь былъ гораздо выше, гораздо красивѣе, гораздо сильнѣе, гораздо богаче молодого Туисдена; онъ былъ единственнымъ наслѣдникомъ состоянія отца и имѣлъ уже тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ послѣ матери. Даже когда ему сказали, что отецъ его женится опять, Филь засмѣялся и повидимому не заботился объ этомъ. «Желаю ему счастья съ его новой женою» — вотъ всё, чего можно было отъ него добиться: «когда онъ женится, я думаю, что я переѣду на квартиру. Старая Паррская улица совсѣмъ не такъ весела, какъ Пэлль и Мэллъ». Я не сержусь на мистриссъ Туисденъ за то, что она немножко завидовала своему племяннику. Ея сынъ и дочери были плодомъ почтительнаго брака, а Филь былъ сыномъ непослушной дочери. Ея дѣти всегда вели себя почтительно съ своимъ дѣдомъ; а Филь заботился о нёмъ не болѣе, какъ и о всякомъ другомъ; а онъ болѣе любилъ Филя. Ея сынъ былъ почтителенъ и старался угождать, какъ самый смиренный изъ льстецовъ его сіятельства; а лордъ Рингудъ огрызался на него, поступалъ съ нимъ съ презрѣніемъ, топталъ ногами нѣжнѣйшія чувства бѣдняжечки и обращался съ нимъ едва ли лучше чѣмъ съ лакеемъ. Бѣдному же мистеру Туисдену милордъ не только зѣвалъ прямо въ лицо — отъ этого удержаться было нельзя; отъ разговоровъ бѣднаго Тальбота засыпали многіе его знакомые — но насмѣхался надъ нимъ, перебивалъ его, говорилъ ему просто, чтобы онъ молчалъ. Въ тотъ день, когда вся семья сидѣла вмѣстѣ, въ самое пріятное время — передъ обѣдомъ — лордъ Рингудъ сказалъ Филю: — Вы обѣдаете у меня сегодня, сэръ?

«Зачѣмъ онъ не приглашаетъ меня, при-моей способности къ разговору?» думалъ про себя старикъ Туисденъ.

«Чортъ его возьми, они, вѣрно приглашаетъ этого нищаго», досадовалъ молодой Туисденъ въ своемъ углу.

— Очень жалѣю, сэръ, не могу. Я пригласилъ кое-кого изъ моихъ товарищей обѣдатъ со мною въ тавернѣ, сказалъ Филь.

— Зачѣмъ вы имъ не откажете? закричалъ старый лордъ. — Вы отказали бы имъ, Туисденъ, вы отказали бы!

— О сэръ! и сердце у отца и сына забилось.

— Вы знаете, что вы отказали бы, и вы поссоритесь съ этимъ мальчикомъ за то, что онъ не отказываетъ своимъ друзьямъ. Прощайте же, Фирминъ, если вы не будете.

Съ этими словами милордъ ушолъ.

Оба хозяина угрюмо глядѣли изъ окна, какъ грумъ милорда быстро уѣхалъ по дождю.

— Я ненавижу, когда вы обѣдаете въ этихъ отвратительныхъ тавернахъ, шепнула Филиппу молодая дѣвушка.

— Это гораздо веселѣе, чѣмъ обѣдать дома, замѣтилъ Филиппъ.

— Вы слишкомъ много курите и пьёте, поздно возвращаетесь домой и не живёте въ приличномъ обществѣ, сэръ! продолжала молодая дѣвушка.

— Что же вы хотите, чтобы я дѣлалъ?

— О, ничего! Вы должны обѣдать съ этими ужасными людьми, говоритъ Агнеса: — а то вы могли бы быть сегодня у лэди Пендльтонъ.

— Я легко могу отказать этимъ людямъ, если вы желаете, отвѣчалъ молодой человѣкъ.

— Я? я ничего подобнаго не желаю. Вѣдь вы уже отказали дядюшкѣ Рингуду.

— Вы не лордъ Рингудъ, говоритъ Филь съ трепетомъ въ голосѣ. — Не знаю, могу ли я отказать вамъ въ чемъ-нибудь.

— Глупенькій! Развѣ я прошу васъ когда-нибудь о томъ, въ чемъ вы должны отказать мнѣ? Я хочу, чтобы вы жили въ свѣтѣ, а не съ вашими ужасными, сумасбродными оксфордскими и темпльскими холостяками. Я не хочу, чтобы вы курили. Я хочу, чтобы вы бывали въ свѣтѣ, куда вы имѣетѣ entrée, а вы отказываете дядѣ изъ за того, что у васъ какой-то тамъ противный обѣдъ въ тавернѣ!

— Остаться мнѣ у васъ? Тётушка, дадите вы мнѣ обѣдать здѣсь? спрашиваетъ молодой человѣкъ.

— Мы обѣдали: мой мужъ и сынъ обѣдаютъ въ гостяхъ, сказала кроткая мистриссъ Туисденъ.

Для дамъ была холодная баранина и чай, и мистриссъ Туисденъ не хотѣлось, чтобы племянникъ ея, привыкшій къ хорошему столу и къ роскошной жизни сѣлъ за ея скудный обѣдъ.

— Видите, я долженъ утѣшиться въ тавернѣ, сказалъ Филиппъ. — Насъ будетъ тамъ пріятная компанія.

— А позвольте спросить, кто тамъ будетъ? спросила молодая дѣвушка.

— Ридли живописецъ.

— Милый Филиппъ! вы знаете, отецъ его былъ просто…

— Слугою лорда Тодмордена? Онъ часто говоритъ намъ это. Престранный этотъ старикъ!

— Мистеръ Ридли, конечно, геніальный человѣкъ. Картины его восхитительны. Онъ бываетъ вездѣ…. Но — но вы сердите меня, Филиппъ, вашей безпечностію, право такъ. Зачѣмъ вамъ обѣдать съ сыновьями лакеевъ, когда вамъ могутъ быть открыты первые дома въ Англіи? Вы меня огорчаете, сумасбродный мальчикъ…

— Тѣмъ, что я обѣдаю въ обществѣ геніальнаго человѣка? Полноте, Агнеса!

И лобъ молодого человѣка нахмурился.

— Притомъ, прибавилъ онъ тономъ сарказма въ голосѣ, который вовсе не понравился миссъ Агнесѣ: — притомъ, моя милая, вы знаете, что онъ обѣдаетъ у лорда Пендльтона.

— Что вы говорите о лэди Пендльтонъ, дѣти? спросила бдительная мама изъ своего угла.

— Ридли обѣдаетъ тамъ. Онъ будетъ обѣдать со мною въ тавернѣ сегодня, и лордъ Гольденъ будетъ — и мистеръ Уинтонъ будетъ: они слышали о знаменитомъ бифстексѣ.

— Уинтонъ! лордъ Гольденъ! бифстексъ! гдѣ? Ей-богу, и я тоже пойду! Гдѣ вы обѣдаете? au cabaret? Чортъ меня возьми, и я буду! вскрикнулъ маленькій Туисденъ къ ужасу Филиппа, который зналъ, ужасную способность дяди въ разговорамъ. Но Туисденъ опомнился во-время, мъ великому облегченію молодого Фирмина.

— Чортъ меня возьми, я забылъ! Твоя тётка и я обѣдаемъ у Блэдизовъ. Глупый старичишка адмиралъ, и вино прескверное — это непростительно. Но мы должны ѣхать — on n'а que sa parole. Скажи Уинтену, что я думалъ-было пріѣхать туда и что у меня есть еще то шато-марго, которой онъ любитъ. Отца Гольдена я знаю хорошо — скажи ему это. Привези его сюда. Марія, пошли лорду Гольдену пригласительный билетъ на четвергъ. Ты долженъ привезти его сюда обѣдать, Филиппъ: это самый лучшій способъ знакомиться, мой милый!

И маленькій человѣкъ чванно замахалъ подсвѣчникомъ, какъ-будто хотѣлъвыпить стаканъ горячаго стеарина.

Имена такихъ знатныхъ особь, какъ лордъ Гольденъ и мистеръ Уинтонь, заставили умолкнуть упрёки задумчивой Агнесы.

— Вамъ не понравится нашъ спокойный домъ послѣ знакомства съ такими знатными людьми, Филиппъ! сказала она со вздохомъ.

Уже не было болѣе разговора о томъ, что онъ бросается въ дурную компанію.

Филиппъ не обѣдалъ у своихъ родственниковъ: Тальботъ Туисденъ позаботился дать знать лорду Рингуду, какъ молодой Фирминъ навязывался обѣдать у тётки въ тотъ самый день, какъ онъ отказалъ его сіятельству. И все къ невыгодѣ Филя, и всякій сумасбродный поступокъ, всякую шалость молодого человѣка дядя Филя и кузенъ Филя, Рингудъ Туисденъ, передавали старому лорду. Если бы лордъ Рингудъ слышалъ это не отъ нихъ, онъ разсердился бы, потому-что требовалъ повиновенія и раболѣпства отъ всѣхъ окружающихъ, Но пріятнѣе было бѣсить Туисденовъ, чѣмъ бранить Филиппа, поэтому его сіятельство хохоталъ и забавлялся неповиновеніемъ Филя. Онъ видѣлъ также другія вещи, о которыхъ не говорилъ. Это былъ старикъ хитрый; онъ могъ оставаться слѣпымъ при случаѣ.

Какъ вы судите о томъ, что Филиппъ былъ готовъ дать или нарушить слово, по наущеніямъ молодой дѣвушки? Когда вамъ было двадцать лѣтъ, развѣ молодыя дѣвушки не имѣли вліянія надъ вами? Не была ли онѣ почти всегда старѣе васъ? Довела ли васъ до чего-нибудь ваша юношеская страсть и сожалѣете ли вы теперь, что нѣтъ? Положимъ, Ваше желаніе исполнилось и вы женились бы на ней, какихъ лѣтъ была бы она теперь? А теперь, когда вы бываете въ свѣтѣ и видите её, скажите по чистой совѣсти, очень сожалѣёте вы, что это маленькое приключеніе пришло къ концу? Та ли это (худощавая) или полная, или низенькая или высокая) женщина со всѣми этими дѣтьми, по которой когда-то терзалось ваше сердцѣ, и всё ли еще вы завидуете ея мужу? Филиппъ былъ влюблёнъ въ свою кузину — въ этомъ нѣтъ сомнѣнія; но въ университетѣ развѣ онъ не былъ прежде влюблёнь въ дочь профессора миссъ Буддъ, и не писалъ ли онъ уже стихи миссъ Флоуэръ, дочери его сосѣда въ Старой Паррской улицѣ? И развѣ не всегда молодые люди влюбляются сначала въ женщинъ старѣе себя? Агнеса была старше Филиппа, какъ ея сестра постоянно заботилась напоминать ему.

А Ангеса могла бы разсказать кой-какія сказки о Бланшъ, если бы хотѣла, какъ вы можете обо мнѣ, а я о васъ, сказочки вы совсѣмъ справедливыя, но съ достаточной примѣсью или для того, чтобы сдѣлать ихъ ходячею монетою, такія сказочки, какія мы ежедневно слышимъ въ свѣтѣ, такія сказочки, какія мы читаемъ въ самыхъ учоныхъ и добросовѣстно составленныхъ историческихъ книгахъ, которыя разсказываются самыми почтенными людьми и считаются совершенно подлинными, пока ихъ не опровергнутъ. Только нашихъ исторій нельзя опровёргнуть (если только романисты сами себя не опровергнутъ, какъ иногда бываетъ съ ними.) То, что мы говоримъ о добродѣтеляхъ, недостаткахъ, характерахъ другихъ людей — всё это справедливо, вы можете быть увѣренны въ томъ. Пусть-ка кто-нибудь попробуетъ утверждать, что моё мнѣніе о семействѣ Туисденовъ коварно или жестоко, или вовсе неосновательно въ нѣкоторомъ отношеніи. Агнеса писала стихи и перекладывала на музыку свои собственныя и чужія поэмы. Бланшъ была дѣвушка учоная и очень прилежно посѣщала публичныя лекціи въ Альбернальской улицѣ. Они онѣ были женщины образованныя, какъ водится, хорошо, воспитанныя, свѣдущія, съ прекраснымъ обращеніемъ, когда онѣ хотѣли нравиться. Если вы были холостякъ съ хорошимъ состояніемъ, или вдовецъ, нуждавшійся съ утѣшеніи, или дама, дававшая очень хорошія вечера и принадлежавшая къ большому свѣту, вы нашли бы ихъ пріятными особами. Если вы были чиновникомъ въ казначействѣ или молодымъ адвокатомъ безъ практики, или дамою старою или молодой, но непринадлежавшей высшему свѣту; ваше мнѣніе о нихъ было бы не такъ благопріятно. Я видѣлъ, какъ онѣ презирали, избѣгали, ласкали, становились на колѣна и поклонялись одному и тому же лицу. Когда мистриссъ Ловелль начала давать вечера, развѣ я не помню, какое негодованіе изображалось на лицахъ Туисденской семьи? Былъ ли кто холоднѣе васъ, милыя дѣвушки? Теперь онѣ её любятъ, ласкаютъ ея пасынковъ, хвалятъ её и въ глаза и за глаза; въ публикѣ берутъ её за руку, называютъ её по имени, приходятъ въ восторгъ отъ ея нарядовъ и готовы, кажется, принести уголья для камина въ ея уборной, если бы она выѣла имъ. Она не измѣнилась; она та же самая лэди, которая когда-то была гувернанткой, и не холоднѣе и не любезнѣе съ тѣхъ поръ. Но вы видите, что счастье вызвало наружу ея добродѣтели; которыхъ люди не примѣчали, когда она была бѣдна. Могли ли люди видѣть красоту Сандрильоны, когда она сидѣла въ рубищѣ у огня, до-тѣхъ-поръ, пока она, вся въ брилліантахъ, не вышла изъ своей волшебной колесницы? Какъ вы узнать брилліантъ въ сорной ямѣ? Это могутъ увидать только очень зоркіе глаза. Между тѣмъ какъ дама, въ волшебной колесницѣ въ восемь лошадей, натурально, производить впечатлѣніе и заставляетъ принцевъ просить её сдѣлать имъ честь танцовать съ ними.

Въ качествѣ непогрѣшимаго историка я объявляю, что если миссъ Туисденъ въ двадцать три года чувствуетъ большую или маленькую привязанность къ своему еще несовершеннолѣтнему кузену, то нѣтъ никакой причины сердиться на ней. Славный, красивый, прямодушный, широкоплечій, весёлый молодой человѣкъ, съ свѣжимъ румянцемъ на лицѣ, съ весьма хорошими дарованіями (хотя онъ былъ страшно лѣнивъ и удалёнъ на время изъ университета), обладатель и наслѣдникъ порядочнаго состоянія, могъ натурально сдѣлать нѣкоторое впечатлѣніе на сердце дѣвушки, съ которою родство и обстоятельства сводили его ежедневно. Когда такіе задушевные ввуки, какъ смѣхъ Филя, слышались въ Бонашсвои улицѣ? Его шутливая откровенность трогала его тётку, женщину умную. Она улыбалась и говорила:

— Милый Филиппъ, не только то, что ты говоришь, но то, что ты собираешься сказать держитъ меня въ такомъ постоянномъ трепетѣ.

Можетъ статься было время, когда и она была чистосердечна и задушевна; давно, когда она и сестра ея были двумя румяными дѣвушками, любившими другъ друга и дружными между собою и только-что вступавшими въ свѣтъ. Но если вамъ удастся содержатъ великолѣпный домъ маленькимъ приходомъ, показывать весёлое лицо свѣту, хотя васъ тяготятъ заботы; сносить съ почтительнымъ уваженіемъ нестерпимо скучнаго мужа (а я увѣряю, что именно этимъ послѣднимъ качествомъ я наиболѣе восхищаюсь въ мистриссъ Туисденъ); покоряться пораженіямъ съ терпѣніемъ, униженію съ улыбками — вамъ можетъ быть удастся всё это; но вы не должны надѣяться быть искренной и задушевной. Бракъ сестры съ докторомъ сильно напугалъ Марію Рингудъ, потому что лордъ Рингудъ былъ взбѣшонъ, когда пришло это извѣстіе. Тогда, можетъ быть, она пожертвовала своей собственной маленькой тайной страстью; сначала она кокетничала съ однимъ знатнымъ молодымъ сосѣдомъ, который обманулъ её; потомъ, за недостаткомъ лучшаго, она вышла за Тальбота Туисдена, эсквайра, и была для него вѣрною женою, а дѣтямъ его заботливою матерью. Что же касается откровенности и задушевности, мой добрый другъ, принимайте отъ женщины то, что она можетъ дать вамъ — хорошее обращеніе, пріятный разговоръ и приличное вниманіе. Если вы завтракаете у нея, не спрашивайте яица кондора, но кушайте это порядочно свѣжее куриное яйцо, которое Джонъ приноситъ вамъ. Когда мистриссъ Туисденъ ѣдетъ въ коляскѣ по парку, какъ она кажется счастлива, хороша и весела! какъ дѣвушки улыбаются и какъ кажутся молоды (то-есть, знаете, соображая всё)! лошади такія жирныя! кучеръ и лакей такіе видные; дамы размѣниваются поклонами съ сидящими въ другихъ экипажахъ, извѣстными аристократками, Джонъ и Броунъ, облокотившись о перила и видя какъ туисденскій экипажъ проѣзжаетъ мимо, не имѣютъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что въ нёмъ сидятъ люди богатые и свѣтскіе.

— Джонсъ, мой милый, у какой знатной фамиліи этотъ девизъ. Well done Tuwys done [10] и какія это дѣвушки сидятъ въ этой колясеѣ? Броунь замѣчаетъ Джонсу.

— А какой красивый франтъ ѣдетъ на гнѣдой лошади и разговариваетъ съ бѣлокурой дѣвушкой!

И по-кранней-мѣрѣ для одного изъ этихъ джентльмэновъ, очевидно, что онъ глядитъ на людей перваго сорта.

А Филь Фирминъ на своей гнѣдой лошади, съ гераніумомъ въ петлицѣ, неоспоримо кажется такъ красивъ, такъ богатъ, такъ молодцоватъ, какъ любой лордъ. И мнѣ кажется Джонсъ долженъ былъ почувствовать маленькую зависть, когда его другъ сказалъ ему:

— Лордъ! что вы! этотъ франтъ сынъ доктора.

Но пока Джоисъ и Броунь воображаютъ, что всё это маленькое общество очень счастливо, они не слышатъ какъ Филь шепчетъ своей кузинѣ:

— Надѣюсь, что вамъ понравился вашъ вчерашній кавалеръ?

И они не видятъ какъ растревожена мистриссъ Туисденъ подъ своими улыбками, какъ она примѣчаетъ подъѣзжающій кабріолетъ полковника Шафто (кавалеръ, о которомъ идетъ рѣчь) и какъ ей хотѣлось бы, чтобы Филь былъ гдѣ ему угодно, только не съ этой стороны ея коляски, какъ лэди Брагландсъ проѣхала мимо, не обративъ на нихъ вниманія — лэди Брагландсъ, которая даётъ балъ и рѣшилась не приглашать этой женщины съ ея дочерьми; и какъ, хотя лэди Брагландсъ не хочетъ видѣть мистриссъ Туисденъ въ ея бросающемся въ глаза экипажѣ, и три лица улыбающіяся ей, она немедленно примѣчаетъ лэди Ловилль, которая проѣзжаетъ въ своёмъ маленькомъ брумѣ, и посылаетъ ей двадцатъ поцалуевъ рукой. Какъ же бѣднымъ Джонсу и Броуну, которые не принадлежатъ — vous comprenez — къ большому свѣту, понять эти таинственности?

— Этотъ красивый молодой человѣкъ Фирминъ? говорить Броунъ Джемсу.

— Докторъ женился на племянницѣ графа Рингуда, бѣжалъ съ ней, знаете…

— Хорошая практика?

— Самая первоклассная! Все важные люди. Докторъ знатныхъ дамъ. Не могутъ обойтись безъ него. Богатѣетъ, кромѣ того, что получилъ за женой.

— Мы видѣли его имя — имя старика — на очень странной бумажкѣ, говоритъ Броунъ, подмигнувъ Джонсу.

Поэтому я заключаю, что это джентельмэны изъ Сити. И они пристально смотрятъ на нашего пріятеля Филиппа, когда онъ подъѣзжаетъ поговорить и подать руку нѣкоторымъ пѣшеходамъ, которые смотрятъ черезъ перила на шумную и пріятную сцену въ паркѣ.

Глава V БЛАГОРОДНЫЙ РОДСТВЕННИКЪ

Имѣвъ случай упомянуть разъ или два о благородномъ графѣ, я увѣренъ, что ни одинъ вѣжливый читатель не согласится, чтобы его сіятельство толкался въ этой исторіи въ толпѣ обыкновенныхъ лицъ безъ особеннаго описанія, относящагося собственно, къ нему. Если вы хоть сколько-нибудь знакомы съ Бурке или Дебреттомъ [11], вы знаете, что древняя фамилія Рингудовъ была давно знаменита своими огромными владѣніями и своимъ вѣрноподданствомъ британскому престолу.

Въ смутахъ, по несчастью, волновавшихъ это королевство послѣ ниспроверженія послѣдняго царствующаго лица, Рингуды были замѣшаны съ нашими другими фамиліями, но при вступленіи на престолъ его величества Георга III, эти несогласія кончились счастливо и монархъ не имѣлъ болѣе вѣрнаго и преданнаго подданнаго, какъ сэръ Джонъ Рингудъ, баронетъ, владѣлецъ Уингетскаго и Уингемскаго помѣстьевъ. Вліяніе сэра Джона отправило трёхъ членовъ въ Парламентъ, а во время опаснаго и непріятнаго періода американской войны это вліяніе такъ искренно постоянно употреблялось на пользу порядка и престола, что его величество заблагоразсудилъ возвести сэра Джона въ званіе барона Рингуда. Брать сэра Джона, сэръ Фрэнсисъ Рингудъ, Эппльшо, занимавшій юридическую профессію, также сдѣланъ былъ барономъ и чиновникомъ казначейства его величества. Первый баронъ умершій въ 1786, былъ замѣнёнъ старшимъ сыномъ изъ двухъ его сыновей — Джономъ, вторымъ барономъ и первымъ графомъ Рингудомъ. Братъ это сіятельства, высокородный полковникъ Филиппъ Рингудъ, умеръ достославнымъ образомъ, во главѣ своего полка и защищая свою родину, въ сраженіи при Бусако, въ 1810, оставивъ двухъ дочерей, Луизу и Марію, которыя потомъ жили у графа, своего дяди.

Графъ Рингудъ имѣлъ только одного сына, Чарльза виконта Синкбарза, который, къ несчастью, умеръ отъ чахотки на двадцать-второмъ году. И такимъ образомъ потомки сэра Фрэнсиса Рингуда сдѣлались наслѣдниками огромныхъ помѣстьевъ графа въ Уингэтѣ и Уипгэмѣ, хотя не пэрства, которое было укрѣплено за графомъ и его отцомъ.

У лорда Рингуда жили двѣ племянницы, дочери его покойнаго брата полковника Филиппа Рингуда, убитаго въ испанской войнѣ. Изъ нихъ младшая, Луиза, была любимица его сіятельства; и хотя обѣ дѣвушки имѣли свое собственное значительное состояніе, полагали, что дядя наградитъ ихъ, въ особенности потому, что онъ находился не въ весьма хорошихъ отношеніяхъ съ своимъ кузеномъ, сэромъ Джономъ Шо, который принялъ сторону виговъ въ политикѣ, между тѣмъ какъ его сіятельство былъ главою торіевъ.

Изъ этихъ двухъ племянницъ, старшая, Марія, никогда не бывшая фавориткой дяди, вышла, замужъ въ 1624, за Тальбота Туисдена эсквайра; но младшая, Луиза, заслужила сильный гнѣвъ милорда, убѣжавъ съ Джорджемъ Брандомъ Фирминомъ эсквайромъ докторомъ медицины, молодымъ джентльмэномъ, воспитанникомъ Кэмбриджскаго университета, который былъ при лордѣ Синкбарзѣ, сынѣ графа Рингуда, когда онъ умеръ въ Неаполѣ, и привёзъ домой его тѣло въ Уингэтскій замокъ.

Ссора съ младшей племянницей и равнодушіе его къ старшей (которую его сіятельство имѣлъ привычку называть старой плутовкой) сначала нѣсколько сблизили лорда Рингуда, съ его наслѣдникомъ сэромъ Джономъ Эппльшо; но оба джентльмэна были очень твёрдаго, если не сказать упрямаго характера. Они поссорились за раздѣлъ какого-то маленькаго наслѣдства и оба разстались съ большой враждой и съ ругательствами со стороны его сіятельства, который никогда не стѣснялся въ выраженіяхъ и всякую вещь называлъ ея настоящимъ именемъ, какъ говорится.

Послѣ этой ссоры полагали, что графъ Рингудъ женится, на зло своему наслѣднику. Ему было немногимъ болѣе семидесяти лѣтъ, и прежде онъ пользовался очень крѣпкимъ здоровьемъ. И хотя его характеръ билъ запальчивъ, а наружность не весьма пріятна — потому что даже въ портретѣ сэра Гомаса Лауренса физіономія его весьма некрасива — нечего и сомнѣваться, что онъ могъ бы найти жену между молодыми красавицами въ его родномъ графствѣ, или между самыми прелестными обитательницами Мэй-Фэра.

Но онъ былъ циникъ и, можетъ быть, болѣзненно сознавалъ свою непривлекательную наружность.

— Разумѣется, я могу купить жену, говаривалъ его сіятельство. — Не-уже-ли вы думаете, что не продадутъ дочерей человѣку моего званія и съ моимъ состояніемъ? Поглядите-ка на меня, мой добрый сэръ, и скажите, можетъ ли хоть какая-нибудь женщина влюбиться въ меня? Я былъ женатъ, и одного раза слишкомъ довольно. Я терпѣть не могу безобразныхъ женщинъ; а ваши добродѣтельныя женщины, которыя дрожатъ и плачутъ потихоньку и читаютъ нравоученія мущинамъ, нагоняютъ на меня тоску. Сэръ Джонъ Рингудъ Эппльшо осёлъ и я его ненавижу, по не на столько же, однако, чтобы сдѣлаться несчастнымъ на всю жизнь только для того, чтобы насолить ему. Умру, такъ умру. Вы думаете, много я забочусь о томъ что будетъ послѣ меня?

И съ сардоническимъ юморомъ этотъ старый лордъ проводилъ добрыхъ матушекъ, подставлявшихъ ему своихъ дочерей; онъ посылалъ жемчугъ Эмили, брилліанты Финнѣ, билетъ въ оперу весёлой Кэтъ, религіозныя книги благочестивой Селиндѣ, а въ концѣ сезона отправлялся въ свой огромный, уединенный замокъ на западѣ. «Онѣ всѣ одинаковы», таково было мнѣніе его сіятельства. Я боюсь, что это былъ злой и развратный старый джентльмэнъ, мои милыя. Но — ахъ! не согласится ли женщина на кое-какія жертвы, чтобы исправить этого несчастнаго человѣка, навести это, щедро одарённое природой, погибшее существо на путь правды, обратить къ вѣрѣ въ чистоту женщинъ эту заблудившуюся душу? Онѣ прельщали его пеленами на алтарь для его уингэтской церкви, онѣ искушали его религіозными трактатами, онѣ танцовали передъ нимъ, онѣ перепрыгивали верхомъ на лошадяхъ черезъ барьеры, онѣ причосывались гладко или завивали локоны, соображаясь съ его вкусомъ; онѣ всегда были дома, когда онъ пріѣзжалъ; а намъ съ вами, бѣдняжкамъ, грубо говорили, что ихъ дома нѣтъ; онъ проливали слёзы признательности надъ его букетами; онѣ пѣли для него, а матери ихъ, сдерживая свои рыданія, шептали: — Какой ангелъ, моя Цецилія!

Разный чудный кормъ бросали онѣ этой старой птицѣ, но она всё-таки не давала себя поймать и въ концѣ сезона улетала въ свои холодныя горы. А если бы вы осмѣлились сказать, что мистриссъ Нетли старалась поймать его, или лэди Трапбойсъ разставляла ему сѣти, вы сами знаете, что вы были бы злымъ, грубымъ поносителемъ и сдѣлались бы извѣстны повсюду вашей глупой и пошлой клеветой на женщинъ.

Въ 1830 г. съ этимъ вельможей сдѣлался припадокъ подагры, который чуть-было не передалъ его помѣстья, родственнику его, баронету Эппльшо. Крики его, когда его вынесли съ яхты въ домъ, нанятый для него въ Райдѣ, были ужасны; слова его ко всѣмъ окружавшимъ его были страшно выразительны, какъ лэди Камли и дочь ея, которыя катались съ нимъ на яхтѣ нѣсколько разъ, могутъ засвидѣтельствовать. Дурно же расплатился грубый старикъ за всю ихъ доброту и вниманіе къ нему! Онѣ танцовали на его яхтѣ, онѣ обѣдали на его яхтѣ, онѣ весело переносили всѣ неудобства морскихъ поѣздокъ въ его обществѣ. А когда онѣ подбѣжали къ его креслу — чего же сдѣлали бы онѣ, чтобы успокоить старика въ его болѣзни и страданіяхъ? когда онѣ подбѣжали къ его креслу въ то время, какъ его катили на колёсахъ по пристани, онъ называлъ мать и дочь самыми пошлыми и ругательскими именами, и кричалъ имъ, чтобы они отправлялись въ такое мѣсто, которое, конечно, я ужь не назову.

Случилось въ это самое время доктору и мистриссъ Фирминъ быть въ Райдѣ съ своимъ маленькимъ сыномъ, которому было тогда три года. Докторъ уже находился въ числѣ самых модныхъ лондонскихъ докторовъ и начиналъ пріобрѣтать знаменитость своимъ леченіемъ этой болѣни. (Сочиненіе Фирмина о подагрѣ и ревматизмѣ было, какъ вы помните, посвящено его величеству Георгу IV). Камердинеръ Рингуда, посовѣтовалъ ему пригласить этого доктора, упомянувъ, что онъ теперь въ этомъ городѣ Лордъ Рингудъ всегда умѣлъ подчинить свой гнѣвъ своимъ удобствамъ. Онъ немедленно велѣлъ пригласить мистера Фирмина и покорился его леченію и его обращенію, которое было также надменно, какъ и у его сіятельства. Наружность Фирмина была такъ величественна, что онъ казался гораздо знатнѣе многихъ знатныхъ вельможъ. Шесть футовъ роста, благородныя манеры, гладкій лобъ, блестящіе глаза, бѣлая, какъ снѣгъ, манишка, красивая рука изъ-подъ бархатнаго обшлага — всѣ эти преимущества имѣлъ онъ и пользовался ими. Онъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго намёка на прошлое, но обращался съ своимъ паціентомъ съ чрезвычайной вѣжливостью и съ непроницаемымъ самообладаніемъ.

Эта угрюмая и холодная вѣжливость не всегда не нравилась старику. Онъ такъ привыкъ къ раболѣпной угодливости и къ торопливому повиновенію всѣхъ окружающихъ его, что ему иногда надоѣдало ихъ раболѣпство и нравилась маленькая независимость. Изъ разсчота или изъ благородства Фирминъ рѣшился, поддерживать независимыя отношенія съ его сіятельствомъ. Съ перваго дня ихъ встрѣчи онъ никогда отъ нихъ не отступалъ и имѣлъ удовольствіе видѣть только вѣжливое обращеніе со стороны своего благороднаго родственника и паціента, который славился своей грубостью почти со всѣми, кто попадался ему на глаза.

По намёкамъ его сіятельства въ разговорѣ онъ показалъ доктору, что ему были извѣстны нѣкоторыя подробности ранней карьеры Фирмина: она была сумасбродная и бурная. Фирминъ надѣлалъ долговъ, поссорился съ своимъ отцомъ, вышелъ изъ университета, и уѣхалъ за границу; жилъ въ обществѣ кутилъ, которые каждую ночь играли въ карты и кости, а по утрамъ иногда брались за пистолеты; онъ самъ убилъ на дуэли одного знаменитаго итальянскаго авантюриста, который палъ отъ руки его въ Неаподѣ. Лѣтъ двадцать-пять назадъ, пистолетные выстрѣлы можно было слышать иногда въ лондонскихъ предмѣстьяхъ очень рано по утрамъ; а кости употреблялись во всѣхъ игорныхъ домахъ. Кавалеры ордена Четырёхъ Королей путешествовали изъ столицы въ столицу, боролись между собою или обманывали простяковъ. Теперь времена перемѣнились. Только sous-officers, поссорившись въ провинціальныхъ кофейняхъ за домино, выходятъ на дуэли.

— Ахъ, Боже мой! говорилъ мнѣ намедни со вздохомъ въ Оэйскомъ клубѣ [12] одинъ ветеранъ-понтёръ:- не грустно ли думать, что если бы мнѣ хотѣлось промотать для своего удовольствіи пятидесяти-фунтовый билетъ, и не знаю въ Лондонѣ ни одного мѣста, гдѣ я бы могъ проиграть его?

И онъ съ любовью припомнилъ имена двадцати мѣстъ, гдѣ могъ весело проиграть деньги въ своей молодости.

Послѣ довольно продолжительнаго пребыванія за границей, мистерь Фирминъ воротился на родину, получилъ позволеніе опять вступить въ университетъ и вышелъ съ степенью баккалавра медицины. Мы разсказывали какъ онъ бѣжалъ съ племянницей лорда Рингуда и подвернулся гнѣву этого вельможи; кромѣ гнѣва и ругательствъ его сіятельство не могъ сдѣлать ничего. Молодая дѣвушка была свободна выйти за кого хотѣла, а ея дядя отвергнуть или принять его. Мы видѣли, что его сіятельство не прощалъ её до-тѣхъ-поръ, пока не нашолъ удобнымъ простить. Каковы были намѣренія лорда Рингуда относительно его имѣнія, сколько онъ скопилъ, кто будетъ его наслѣдникомъ — никто не зналъ. Разумѣется, многіе сильно этимъ интересовались. Мистриссъ Туисденъ съ мужемъ и дѣтьми были голодны и бѣдны. Если дядюшка Рингудъ оставилъ деньги, онѣ очень пригодились бы этимъ трёмъ бѣдняжечкамъ, отецъ которыхъ не имѣлъ такого большого дохода, какъ докторъ Фирминъ. Филиппъ былъ милый, добрый, откровенный, любезный, сумасбродный малый; они всѣ его любили. Но у него были свои недостатки, которыхъ нельзя было скрыть, и вотъ недостатки бѣднаго Филя постоянно разбирались при дядюшкѣ Рингудѣ милыми родственниками, которые знали ихъ слишкомъ хорошо. Малые родственники! какъ они добры! Я не думаю, чтобы тётка Филиппа бранила его передъ милордомъ. Эта смирная женщина спокойно и кротко выставляла права своихъ любимцевъ и съ любовью распространялась о настоящемъ достаточномъ состояніи молодого человѣка и о его великолѣпныхъ будущихъ надеждахъ. Теперь проценты съ тридцати тысячъ фунтовъ, а потомъ наслѣдство послѣ отца, который такъ много накопилъ — чего еще нужно молодому человѣку? можетъ-быть и этого уже слишкомъ много для него. Можетъ-быть онъ слишкомъ богатъ для того, чтобы трудиться. Хитрый старый пэръ соглашался съ своей племянницей и понималъ какъ нельзя лучше на что она мѣтила.

— Тысяча фунтовъ годоваго дохода! Что такое тысяча? ворчалъ старый лордъ. Этого мало для того, чтобы играть роль джентльмэна и слишкомъ довольно для того, чтобы заставить лѣниться молодого человѣка.

— Ахъ, право, ужь какъ этого мало! вздыхала мистриссъ Туисденъ. — Съ такимъ большимъ домомъ, жалованьемъ мистера Туисдена, просто, нечѣмъ жить.

— Нечѣмъ жить! Можно умереть съ голода, ворчалъ милордъ съ своей обычной откровенностью. — Развѣ я не знаю чего стоитъ хозяйство и не вижу, какъ вы экономничаете. Буфетчики и лакеи, экипажи и лошади, обѣды — хотя твои обѣды, Марія, не знамениты.

— Они очень дурны, я знаю, что они дурны, говоритъ лэди съ сокрушеніемъ: — но мы не въ состояніи давать обѣдовъ лучше.

— Лучше, разумѣется, вы не можете. Вы глиняные горшки и плаваете съ мѣдными горшками. Я видѣлъ намедни: Туисденъ гуляетъ по Сент-Джэмской улицѣ съ Родсомъ, этимъ долговязымъ. (Тутъ милордъ засмѣялся и выказалъ множество клыковъ, которые придавали особенно свирѣпый видъ его сіятельству, когда онъ былъ въ весёломъ расположеніи духа). Если Туисденъ гуляетъ съ высокимъ человѣкомъ, онъ всегда старается не отставать отъ него — ты это знаешь.

Натурально, бѣдная Марія знала странности своего мужа, но она не сказала, что ей не нужно напоминать о нихъ.

— Онъ такъ запыхался, что едва могъ говорить, продолжалъ дядюшка Рингудь:- но онъ растягивалъ свои маленькія ножки и старался не отставать. Онъ низенькій, le cher marі, но у него много отваги. Эти низенькіе люди часто бываютъ таковы. Я видѣлъ какъ онъ до смерти уставалъ на охотѣ, а пробирался по вспаханнымъ полямъ за людьми, у которыхъ были ноги вдвое длиннѣе чѣмъ у него. Вмѣсто большого дома и кучи лѣнтяевъ-слугъ, зачѣмъ вы не наймёте одну горничную и не ѣдите баранину за обѣдомъ, Марія? Вы съ ума сходите, стараясь свести концы съ концами — ты сама это знаешь. Ты не спишь по ночамъ отъ этого: я знаю это очень хорошо. Вы нанимаете домъ, который годится для людей вчетверо васъ богаче. Я даю вамъ моего повара, но я не могу обѣдать у васъ, если не пришлю своего вина. Зачѣмъ вы не возьмёте бутылку портера, кусокъ баранины и коровьи рубцы — это чудо какъ вкусно! Бѣдствія, навлекаемыя на самихъ себя людьми, которые стараются жить выше своихъ средствъ, ужасно смѣшны, ей-богу! Взгляните-ка на этого молодца, который отворилъ мнѣ дверь, онъ такъ высокъ, какъ мои собственные лакеи. Переѣзжайте-ка въ тихую улицу, въ Бельгрэвію, гдѣ-нибудь, и наймите опрятную горничную. Никто не станетъ думать о васъ на волосъ хуже — и вы будете жить такъ хорошо, какъ если бы жили здѣсь съ прибавочной еще тысячей фунтовъ въ годъ. Совѣтъ, который я вамъ подаю, стоитъ этихъ денегъ.

— Совѣтъ очень хорошій; но я думаю, сэръ, что я предпочла бы тысячу фунтовъ, сказала мистриссъ Туисденъ.

— Разумѣется. Вотъ это слѣдствіе вашего фальшиваго положенія. Въ докторѣ хорошо то, что онъ гордъ какъ Луциферъ, и сынъ его также. Они не жадны къ деньгамъ; они поддерживаютъ свою независимость. Когда я въ первый разъ пригласилъ его, я думалъ, что онъ какъ родственникъ, будетъ лечить меня даромъ, но онъ не хотѣлъ; онъ потребовалъ платы, ей-богу! не хотѣлъ пріѣзжать безъ этого. Чертовски невыносимый человѣкъ этотъ Фирминъ. И молодой такой же.

Но когда Туисденъ и его сынъ (можетъ-быть по наущеніямъ мистриссъ Туисденъ) старались разъ или два выказать независимость въ присутствіи этого льва, онъ разревѣлся, накинулся на нихъ, такъ что они убѣжали отъ его воя. Это напоминаетъ мнѣ одну старую исторію, которую я слышалъ — совсѣмъ старую, старую исторію, которую добрые старики въ клубѣ любятъ вспоминать — о милордѣ, когда онъ былъ еще Лордомъ Синкбарзомъ, онъ оскорбилъ отставного лейтенанта, который отхлесталъ его сіятельство самымъ секретнымъ образомъ. Говорили, что Лордъ Синкбарзъ наткнулся на браконьеровъ, но на самомъ-то дѣлѣ, это милордъ стрѣлялъ чужую дичь, а лейтенантъ защищалъ свою собственность. Я не говорю, что это былъ вельможа образцовый; но когда собственныя страсти или интересы не сбивали его съ толку, это былъ вельможа весьма проницательный, съ юморомъ и съ здравымъ смысломъ, и могъ при случаѣ подати хорошій совѣть. Если люди хотѣли становиться на колѣна и цаловать его сапоги — прекрасно! Но тотъ, кто не хотѣлъ, былъ свободенъ не производить этой операціи. Самъ папа не требуетъ этой церемоніи отъ протестантовъ; и если они не хотятъ цаловать его туфеля, никто и не думаетъ совать имъ насильно его въ ротъ. Филь и его отецъ, вѣроятно, не хотѣли трепетать передъ старикомъ, не потому, что они знали, что онъ былъ забіяка, котораго можно было свалить съ ногъ, но потому, что это были люди умные, которымъ всё равно, кто былъ забіяка, кто нѣтъ.

Я сказалъ вамъ, что я люблю Филиппа Фирмина, хотя надо признаться, что у этого молодого человѣка было много недостатковъ и что его карьера, особенно въ ранней юности, была вовсе не примѣрною. Извинялъ ли я когда его поведеніе съ отцомъ, сказалъ ли слово въ извиненіе его краткой и незнаменитой университетской карьеры? Я сознаюсь въ его промахахъ, съ тѣмъ чистосердечіемъ, съ которымъ мои друзья говорятъ о моихъ. Кто не видитъ слабости своего друга, кто такъ слѣпъ, что не примѣчаетъ огромнаго бревна въ глазу своего брата? развѣ женщины двѣ-три и то весьма рѣдко; но и онѣ разочаруются когда-нибудь. Какъ человѣкъ свѣтскій, я пишу о моихъ друзьяхъ какъ о свѣтскихъ братьяхъ. Не-уже-ли вы думаете, что здѣсь много ангеловъ? Я опять скажу можетъ быть женщины двѣ-три. Что же касается до васъ и до меня, мой добрый сэръ, есть ли на нашихъ плечахъ какіе-нибудь знаки крылышкъ? Молчите. Прекратите ваши ворчливыя циническія замѣчанія и продолжайте вашъ разсказъ.

Когда вы идёте по жизненному пути спотыкаясь, скользя и опять вскакивая на ноги, плачевно сознавая свою несчастную слабость и молясь съ сокрушеннымъ сердцемъ, чтобы не впасть въ искушеніе, не смотрѣли ли вы часто на другихъ грѣшниковъ? не соображали ли съ ужаснымъ участіемъ о ихъ карьерѣ? Есть нѣкоторые, на кого съ самаго ихъ дѣтства мрачный Ариманъ [13] наложилъ свою ужасную печать: дѣтьми они были уже развращены, злы на языкъ, въ нѣжномъ возрастѣ уже жестоки; имъ слѣдовало бы еще быть правдивыми и великодушными (они вчера лежали у материнской груди), а они фальшивы и холодны и жадны преждевременно. Они почти еще младенцы, а уже эгоистичны какъ старики; подъ ихъ чистосердечными личиками виднѣются хитрость и злость и отвратительно преждевременное лукавство. Я могу припомнить такихъ дѣтей, и въ незабытомъ дѣтствѣ въ глубокой дали, вижу эту печальную процессію enfans perdus. Да спасётъ ихъ небо; потомъ есть тотъ сомнительный классъ людей, которые, еще на искушеніи, падаютъ и опять встаютъ, которые часто остаются побѣдителями въ битвѣ жизни, которые побиты, ранены, взяты въ плѣнъ, но спасаются и иногда побѣждаютъ. Потомъ есть счастливый классъ людей, въ которыхъ не бываетъ никакого сомнѣнія: они безукоризненны и въ одеждѣ бѣлоснѣжной; для нихъ добродѣтель легка; въ ихъ чистой груди пріютилась вѣра, а холодное сомнѣніе не имѣетъ доступа туда; они были дѣтьми добры, молодыми людьми добры; сдѣлались мужьями и отцами и всё-таки остались добры. Почему первый воспитанникъ въ нашей школѣ могъ писать греческіе ямбы безъ усилій и безъ ошибки? Другіе изъ насъ покрывали страницы безконечными слезами и помарками, и несмотря на всѣ свои труды, все-таки оставались послѣдними въ классѣ. Нашъ пріятель Филиппъ принадлежитъ къ среднему классу, въ которомъ, вѣроятно, находимся мы съ вами, любезный сэръ — не навсегда, я надѣюсь, включены мы въ этотъ ужасный третій классъ, о которомъ было упомянуто.

Филиппъ поступилъ изъ школы въ университетъ и тамъ отличился; не многіе родители захотѣли бы, чтобы сыновья ихъ отличались такимъ образомъ. Что онъ охотился, давалъ обѣды, былъ лучшимъ гребцомъ на одной изъ лучшихъ лодокъ на рѣкѣ, онъ говорилъ рѣчи въ политическомъ клубѣ — все это было очень хорошо. Но зачѣмъ онъ выражалъ такія ужасно радикальныя мнѣнія, онъ, съ благородной кровью въ своихъ жилахъ и сынъ человѣка, выгоды котораго требовали, чтобы онъ поддерживалъ хорошія сношенія съ знатными людьми?

— Ну, Педеннисъ, сказалъ мнѣ докторъ Фирминъ со слезами на глазахъ и искренняя горесть изображалась на его красивомъ, блѣдномъ лицѣ: — почему Филиппъ Фирминъ, дѣды котораго съ обѣихъ сторонъ благородно дрались за своего короля, забываетъ правила своей фамиліи, и… и не нахожу словъ сказать вамъ какъ глубоко онъ разочаровываетъ меня. Я слышалъ, что онъ въ этомъ ужасномъ ихъ клубѣ защищали, Богъ знаетъ какія мнѣнія! Я самъ былъ довольно сумасбродомъ въ университетѣ, но я былъ джентльмэнъ.

— Мальчики, сэръ, всегда мальчики, убѣждалъ я. Они будутъ защищать всё аргументовъ ради; и Филиппъ также охотно взялъ бы и другую сторону.

— Лордъ Эксминстеръ и лордъ Сен-Денисъ разсказали мнѣ объ этомъ въ клубѣ. Увѣряю васъ, на меня это сдѣлало самое тягостное впечатлѣніе, вскричалъ отецъ — жестокая мысль для отца! а я надѣялся, что онъ будетъ представителемъ мѣстечка лорда Рингуда; я надѣялся гораздо лучшаго для него и отъ него. Онъ не утѣшаетъ меня. Вы видѣли какъ онъ обращался со мною въ одинъ вечеръ? Отецъ можетъ жить, я думаю, въ другихъ отношеніяхъ съ своимъ единственнымъ сыномъ.

И съ прерывающимся голосомъ, съ блѣдными щеками и съ истинной скорбью въ сердцѣ несчастный докторъ ушолъ.

Какъ воспиталъ докторъ своего сына, что молодой человѣкъ былъ такъ непокоренъ? Самъ ли мальчикъ былъ виноватъ въ этомъ непослушаніи или отецъ его? Докторъ Фирминъ ужасался, кажется, отъ того, что ужасались его добрые друзья доктринъ Филя. Въ это время моей жизни, когда я былъ молодъ, я чувствовалъ коварное удовольствіе бѣсить старика и заставлять его говорить, что я «опасный человѣкъ». Теперь я готовъ сказать, что Неронъ былъ съ весьма изящными дарованіями: и съ излюбленнымъ характеромъ. Я хвалю успѣхъ и восхищаюсь имъ, гдѣ бы я его ни встрѣтилъ. Я извиняю недостатки и недальновидность, особенно въ тѣхъ, кто выше меня, и чувствую, что если мы знали всё, мы судили бы о нихъ совершенно различнымъ образомъ, Можетъ быть мнѣ уже не вѣрить такъ, какъ вѣрили преждѣ. Но я не оскорбляю никого, я надѣюсь, что не оскорбляю. Развѣ я сказалъ что-нибудь непріятное? Чортъ побери, опять ошибся! Я беру это выраженіе назадъ. Я сожалѣю о нёмъ. Я прямо его опровергаю.

Такъ-какъ я готовъ извинять всѣхъ, пусть бѣдный Филиппъ воспользуется этой кроткой амнистіей; и если онъ раздражилъ своего отца, какъ это дѣйствительно и было, будемъ надѣяться, будемъ увѣрены, что онъ вовсе былъ не такъ чоренъ, какъ старый джентльмэнъ описывалъ его. Если я описалъ стараго джентльмэна нѣсколько чорными красками, почему знать, можетъ быть это ошибка не цвѣта его лица, a моего зрѣнія? Филь былъ непокоренъ, потому что онъ былъ смѣлъ, сумасброденъ и молодъ. Отецъ его оскорблялся весьма естественно, оскорблялся расточительностью и шалостями мальчика. Они опять сойдутся какъ слѣдуетъ отцу и сыну. Эти маленькія несогласія сгладятся впослѣдствіи. Мальчикъ вёлъ сумасбродную жизнь, онъ принуждёнъ былъ выйти изъ университета. Онъ внушалъ своему отцу часы безпокойства и безсонныя ночи. Но постойте, отецъ, a вы-то что? Показали ли вы сыну примѣръ довѣрія, любви и уваженія? пріучали ли вы его къ добродѣтели, учили ли правдѣ дитя на вашихъ колѣнахъ?

Что сдѣлало Филиппа сумасброднымъ, расточительнымъ и непокорнымъ? Вылечившись отъ той болѣзни, въ которой мы видѣли его, онъ изъ школы отправился своею дорогою въ университетъ и тамъ началъ вести жизнь, какую ведутъ сумасбродные молодые люди. Послѣ болѣзни его обращеніе къ отцу измѣнилось, а старшій Фирминъ, какъ-будто боялся разспрашивать сына объ этой перемѣнѣ. Онъ жилъ какъ въ своёмъ собственномъ домѣ, приходилъ и отлучался когда хотѣлъ, распоряжался слугами, которые его баловали, тратилъ доходъ, который былъ укрѣплёнъ за его матерью и ея дѣтьми, и щедро раздавалъ его бѣднымъ знакомымъ. На увѣщанія старыхъ друзей онъ отвѣчалъ, что онъ имѣетъ право распоряжаться своею собственностью, что тотъ, кто бѣденъ можетъ трудиться, а у него есть чѣмъ жить, не имѣя нужды корпѣть надъ классиками и математикой. Онъ былъ замѣшанъ въ разныхъ шалостяхъ; профессора его не видали, но онъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ съ университетской полиціей. Еслибы я записалъ исторію о пребыванія въ университетѣ мистера Филиппа Фирмина, это была бы исторія Лѣниваго Подмастерья [14] которому пасторъ и учителя справедливо предсказывали дурное. Его видѣли въ Лондонѣ, когда отецъ и профессора предполагали его больнымъ въ его университетской квартирѣ. Онъ познакомился съ весёлыми товарищами, короткость съ которыми огорчала его отца. Онъ прямо сказалъ изумлённому дядѣ Туисдену на Лондонской улицѣ, что онъ навѣрно ошибается — онъ французъ, онъ не говорить по-англійски. Онъ дерзко глядѣлъ въ лицо ректору своей коллегіи, онъ ускакалъ въ университетъ съ быстротою Тёрлиня [15], чтобы находиться на своей квартирѣ, когда будетъ производиться слѣдствіе. Я боюсь, что нѣтъ никакого сомнѣнія, что Филь забилъ гвоздями дверь профессора, чтобы тотъ не могъ выйти изъ своей квартиры на другой день. Мистеръ Оксь засталъ его на мѣстѣ преступленія. Шалунъ долженъ былъ оставить университетъ. Желалъ бы я сказать, что онъ раскаялся, но онъ безпечно явился передъ отцомъ, сказалъ, что въ университетѣ онъ не дѣлаетъ ничего хорошаго, что ему гораздо лучше оставить университетъ и отправился за границу, во Францію и въ Италію, куда не наше дѣла слѣдовать за нимъ. Что-то отравило благородную кровь. Когда-то добрый и честный юноша сдѣлался сумасброденъ и безпеченъ. Денегъ у него было вдоволь; онъ имѣлъ своихъ лошадей, свой экипажъ и даровую квартиру въ домѣ отца. Но отецъ и сынъ рѣдко встрѣчались и почти никогда не обѣдали вмѣстѣ.

— Я знаю, гдѣ онъ бываетъ, но не знаю его друзей, Пенденнисъ, говорилъ старшій Фирминъ. — Я не думаю, чтобы они были порочны, но эта компанія самая низкая. Я не обвиняю его въ порокахъ — замѣтьте, но въ лѣности, въ пагубномъ пристрастіи къ низкому обществу и къ сумасбродной самоубійственной рѣшимости пренебрегать возможностью на успѣхъ въ жизни. Ахъ! подумайте, гдѣ бы онъ могъ быть теперь и гдѣ онъ?

Гдѣ онъ? Не пугайтесь, Филиппъ только лѣнился, Филиппъ могъ заниматься гораздо прилежнѣе, гораздо полезнѣе, но и гораздо хуже. Я самъ такъ недавно занимался тѣмъ же, чѣмъ Филиппъ, что не могъ раздѣлять негодованіе доктора Фирмина на дурное поведеніе и дурныхъ товарищей его сына. Когда Фирминъ самъ кутилъ, онъ дрался, интриговалъ и картёжничалъ въ хорошемъ обществѣ. Филь выбиралъ своихъ друзей между бандитами, о которыхъ никто не слыхивалъ въ модномъ свѣтѣ. Можетъ быть ему хотѣлось играть роль принца между этими сообщниками; можетъ быть онъ былъ не прочь отъ лести, которую доставлялъ ему полный кошелёкъ между людьми, по большей части съ тощими карманами. Въ школѣ и въ своей краткой университетской карьерѣ онъ подружился съ людьми, которыя жили въ свѣтѣ и съ которыми онъ былъ и послѣ коротко знакомъ.

— Эти приходятъ и стучатъ въ парадную дверь, говаривалъ онъ съ своимъ прежнимъ смѣхомъ:- а бандиты входить черезъ анатомическую комнату. Я знаю изъ нихъ очень честныхъ; не одни бѣдные разбойники заслуживаютъ висѣлицу иногда.

Подобно многимъ молодымъ джентльмэнамъ, неимѣющимъ намѣренія серьёзно заниматься юриспруденціей, Филиппъ записался студентомъ въ одну изъ коллегій правовѣдѣнія и посѣщалъ лекціи, хотя увѣрялъ, что его совѣсть не позволяетъ ему практиковать (я не защищаю мнѣній этого щекотливаго моралиста, а только излагаю ихъ.) Онъ и тутъ познакомился съ темпльскими бандитами. У него была квартира въ Пергаментномъ Ряду, на двери которой вы могли прочитать: «Мистеръ Кассиди,» Мистеръ Ф.*** Фирминъ, Михтеръ Ванжонъ; но могли ли эти джентльмэны подвинуть Филиппа къ жизни? Кассиди былъ газетный стенографъ, а молодой Ванжонъ держалъ пари и вѣчно бывалъ на скачкахъ. Докторъ Фирминъ терпѣть не могъ журналистовъ и газетчиковъ, считалъ ихъ принадлежащими: къ опасному классу и обращался съ ними съ осторожной любезностью.

— Взгляни-ка на отца, Пенъ, говаривалъ Филиппъ, настоящему лѣтописцу:- онъ всегда смотритъ на васъ съ тайнымъ подозрѣніемъ и никакъ не можетъ опомниться отъ удивленія, это вы джентльмэны. Я люблю, когда онъ играетъ съ вами роль лорда Чатама, снисходительно обращается съ вами, даётъ вамъ цаловать свою руку. Онъ считаетъ себя лучше васъ — развѣ вы не видите? О, это образецъ père noble! Мнѣ слѣдовало бы быть сэромъ Чарльзомъ Грандисономъ.

И молодой шалунъ передразнитъ улыбку отца, представитъ, катъ докторъ прикладываетъ руку къ груди и выставляетъ свою красивую правую ногу. Я признаюсь, что всѣ эти движенія и позы были нѣсколько напыщенны и жеманны.

Какими бы ни были отцовскіе недостатки, вы скажете, что Филиппу не слѣдовала критиковать ихъ — въ этомъ я не стану защищать его. У жены моей жила дѣвочка, которую она нашла на улицѣ. Она пѣла какую-то пѣсенку. Дѣвочка не могла еще говорить, она только лепетала свою пѣсенку; она ушла изъ дома, не зная какой опасности она подвергалась. Мы держали её нѣсколько времени, пока полиція не нашла ея родителей. Наши слуги выкупали её, одѣли и отослали домой въ такомъ опрятномъ платьицѣ, какого бѣдняжка не видала никогда, пока судьба не свела её съ добрыми людьми. Она часто у насъ бываетъ. Отъ насъ она всегда уходить чистенькая и опрятненькая, а къ намъ возвращается въ лохмотьяхъ и въ грязи. Негодная шлюха! Позвольте спросить, чья обязанность держать её въ чистотѣ? Положимъ, какая-нибудь причина мѣшаетъ Филиппу чтить его отца; докторъ не позаботился очистить отъ грязи сердце мальчика и съ. небрежностью и съ равнодушіемъ заставилъ его блуждать по свѣту. Если такъ горе этому доктору! Если я беру моего маленькаго сына къ таверну обѣдать не долженъ ли я заплатить за него? Если я позволяю ему въ нѣжной юности сбиться съ пути и если съ нимъ сдѣлается вредъ, кто въ этомъ виноватъ?

Можетъ быть тѣ самыя оскорбленія, на которыя жаловался отецъ Филя, были въ нѣкоторой степени возбуждены недостатками отца. Онъ быль такъ раболѣпенъ передъ знатными людьми, что сынъ въ бѣшенствѣ гордо обращался съ ними и избѣгалъ ихъ. Онъ былъ такъ важенъ, такъ вѣжливъ, такъ льстивъ, что Филь, возмущаясь этимъ лицемѣрствомъ захотѣлъ быть откровеннымъ и фамиліярнымъ циникомъ. Знатные старики, которыхъ докторъ любилъ собирать у себя въ домѣ, торжественные люди старинной школы, которые обѣдали торжественно другъ у друга въ торжественныхъ домахъ — такіе люди, какъ старый лордъ Ботли, баронъ Бёмишеръ, Криклэдъ (который издалъ Путешествіе по Малой Азіи въ 1804), епископъ Сен-Бизъ и тому подобные, грустно качали головою, когда разговаривали въ клубѣ о негодномъ сынѣ Фирмина. Изъ него не выйдетъ ничего путнаго; онъ очень огорчаетъ своего бѣднаго отца; онъ участвовалъ въ разныхъ сходкахъ въ университетѣ; ректоръ коллегіи св. Бонифація отзывался весьма неблагопріятно о нёмъ; а на торжественныхъ обѣдахъ въ Старой Паррской улицѣ — чудныхъ, дорогихъ, безмолвныхъ обѣдахъ — онъ обращался съ этими старыми джентльмэнами съ фамильярностью, заставившею ихъ старыя головы трястись отъ удивленія и негодованія. Лордъ Ботли и баронъ Бёмишеръ представили сына Фирмина въ Левіаѳановскій клубъ. Блѣдные старики въ испугомъ отступили, когда онъ явился тамъ. Онъ принесъ съ собою запахъ табаку; онъ былъ способенъ курить даже въ гостиной. Они дрожали передъ Филиппомъ, который, съ своей стороны, наслаждался ихъ старческимъ гнѣвомъ и любилъ побѣсить ихъ.

Нигдѣ не видали Филиппа и не слыхали о нёмъ такъ невыгодно, какъ въ домѣ его отца,

— Я самъ чувствую себя притворщикомъ между этими старыми притворщиками, говаривалъ онъ мнѣ. — Мнѣ тошно отъ ихъ старыхъ шуточекъ, старыхъ комплиментовъ и добродѣтельныхъ разговоровъ. Всѣ ли старики притворщики, желалъ бы я знать?

Непріятно слышать мизантропію изъ юныхъ устъ и видѣть, какъ эти двадцатилѣтніе глаза уже смотрятъ на свѣтъ съ недовѣріемъ.

Въ чужихъ домахъ, — я обязанъ сказать — Филиппъ былъ гораздо любезнѣй приносилъ съ собою такую блестящуювесёлость, что она вносила солнечный свѣтъ и радость въ тѣ комнаты, какія онъ посѣщалъ. Я сказалъ, что многіе изъ его товарищей были художники и журналисты, и клубы ихъ и пріюты посѣщалъ и онъ. Ридли, академикъ, жилъ у мистриссъ Брандонъ въ Торнгофской улицѣ, и Филиппъ часто бывалъ въ его мастерской, или въ маленькой комнатѣ вдовы. Онъ питалъ къ ней большую нѣжность и признательность; ея присутствіе какъ-будто очищало его; въ ея обществѣ беззаботный, шумный молодой человѣкъ былъ неизмѣнно кротокъ и почтителенъ. Глаза ея всегда наполнялись слезами, когда она говорила о нёмъ, а когда онъ былъ тутъ, слѣдовали и наблюдали за нимъ съ нѣжной материнской преданностью. Пріятно было видѣть его у ея простого камелька, слышатъ его шуточки и болтовню. Съ однимъ глупымъ старикомъ, который былъ въ числѣ жильцовъ мистриссъ Брандонъ. Филиппъ игралъ въ криббэджъ по цѣлымъ часамъ съ этимъ старикомъ, отпускалъ на счотъ его сотни безобидныхъ шуточекъ и шолъ возлѣ его инвалиднаго кресла, когда старый капитанъ отправлялся погрѣться на солнышкѣ на улицу. Филиппъ былъ лѣнтяй — это правда; онъ любилъ не дѣлать ничего и проводилъ половину дня въ полномъ удовольствіи за своею трубкой, смотря на Ридли за мольбертомъ. Онъ нарисовалъ эту очаровательную головку Филиппа, которая виситъ въ комнатѣ мистриссь Брандонъ — съ бѣлокурыми волосами, въ тёмными усами и бородой и съ смѣлыми голубыми глазами.

Филиппъ пѣлъ послѣ ужина пѣсни «Garryowen na gloria», которую пріятно было послушать и которую, когда онъ пѣлъ во весь голосъ, можно было слышать за цѣлую милю кругомъ. Въ одинъ вечеръ я обѣдалъ въ Рёссельскомь сквэрѣ и меня привёзъ домой въ своей каретѣ докторъ Фирминъ, который былъ въ числѣ гостей. Когда мы проѣзжали черезъ Сого [16], окна одной комнаты въ клубѣ были открыты и мы могли слышать пѣсню Филиппа, особенно одинъ дикій ирландскій припѣвъ, среди всеобщихъ рукоплесканій и восторженнаго брянчанья рюмокъ.

Бѣдный отецъ опустился на подушки кареты, какъ-будто его поразилъ ударъ.

— Вы слышали его голосъ? застоналъ онъ: — вотъ онъ гдѣ бываетъ. Сынъ мой, который могъ бы бывать вездѣ, предпочитаетъ отличаться въ кабакѣ и орать пѣсни въ портерныхъ!

Я старался извинить Филиппа. Я зналъ, что въ этомъ мѣстѣ не происходило ничего дурного, что его посѣщали талантливые люди и даже знаменитости. Но оскорблённый отецъ не хотѣлъ утѣшаться такими общими мѣстами, и глубокая и естественная печаль тяготила его по милости недостатковъ сына.

То, что случилось потомъ не удивило меня. Между паціентами доктора Фирмина была незамужняя дама приличныхъ лѣтъ и съ большимъ состояніемъ, которая смотрѣла на талантливаго доктора благопріятными глазами. Что онъ желалъ имѣть подругу, которая развлекала бы его въ одиночествѣ — было довольно естественно и всѣ его друзья думали, что онъ долженъ жениться. Всѣ знали это маленькое волокитство, кромѣ сына доктора, между которымъ и его отцомъ было слишкомъ много тайнъ.

Кто-то въ клубѣ спросилъ Филиппа: соболѣзновать онъ долженъ съ нимъ или поздравлять его съ приближающейся женитьбою отца? Съ чѣмъ? Младшій Фирминъ выказалъ величайшее удивленіе и волненіе, услышавъ объ этомъ бракѣ. Онъ побѣхалъ домой; онъ ждалъ возвращенія отца. Когда докторъ Фирминъ воротился домой и вошолъ въ свой кабинетъ, Филиппъ встрѣтилъ его тамъ.

— Должно быть я слышалъ сегодня ложь, свирѣпо сказалъ молодой человѣкъ.

— Ложь! какую ложь, Филиппъ? спросилъ отецъ.

Они оба были очень рѣшительные и мужественные люди.

— Что вы женитесь на миссъ Бенсонъ.

— Развѣ ты дѣлаешь домъ мой такимъ весёлымъ, что мнѣ не нужно другого собесѣдника? спросилъ отецъ.

— Не въ этомъ вопросъ, горячо сказалъ Филиппъ: — вы не можете и не должны жениться на этой дамѣ, сэръ.

— Почему?

— Потому, что передъ глазами Бога вы уже женаты, сэръ. И я клянусь, что завтра же разскажу эту исторію миссъ Бенсонъ, если вы будете настаивать на вашемъ намѣреніи.

— Такъ ты знаешь эту исторію? застоналъ отецъ.

— Да. Богъ да проститъ вамъ, сказалъ сынъ.

— Это проступокъ моей юности, въ которомъ я горько раскаялся.

— Простуновь? преступленіе! сказалъ Филиппъ.

— Довольно, сэръ! Каковъ бы ни былъ мой проступокъ, не вамъ обвинять меня.

— Если вы не храните вашу честь, я долженъ хранитъ её. Я сейчасъ же ѣду къ миссъ Бенсонъ.

— Если вы выйдете изъ этого дома, вы навѣрно не намѣрены возвращаться?

— Пустъ такъ. Кончимъ ваши счоты и разстанемся, сэръ.

— Филиппъ, Филиппъ! ты раздираешь мнѣ сердце! закричалъ отецъ.

— А вы развѣ думаете, что у меня на сердцѣ легко, сэръ? сказалъ сынъ.

Миссъ Бенсонъ не сдѣлалась мачихой Филиппа, но отецъ и сынъ не болѣе любили другъ друга послѣ этой ссоры.

Глава VI БРАНДОНЫ

Торнгофская улица теперь довольно жалкое мѣсто, но домъ съ большимъ окномъ въ первомъ этажѣ, окномъ, нарочно увеличеннымъ для мастерской художника, домъ, на дверяхъ котораго виднѣется имя Брандовъ, имѣетъ видъ приличный не хуже любого дома въ этомъ кварталѣ. Мѣдная дощечка на дверяхъ всегда сіяетъ какъ выполированное золото. Когда приближается время къ Пасхѣ, много прекрасныхъ экипажей останавливается y дверей этого дома и опрятная служанка, или высокій итальянецъ, съ глянцовитой чорной бородой и золотыми серьгами въ ушахъ, ведутъ знатныхъ гостей въ гостиную бельэтажа, гдѣ живётъ мистеръ Ридли, живописецъ, и гдѣ его картины выставляются частнымъ образомъ прежде чѣмъ будутъ отданы въ академію.

Когда экипажи останавливаются, вы часто увидите краснолицаго мущину въ парикѣ оливкового цвѣта, кротко улыбающагося въ окнѣ гостиной нижняго этажа. Это капитанъ Ганнъ, отецъ дамы, нанимаюіцей этотъ домъ. Я не знаю, какъ онъ получилъ чинъ капитана, но онъ носилъ его такъ долго и такъ молодцовато, что нѣтъ уже никакой надобности разсматривать его права на этотъ чинъ. Онъ не предъявляетъ на него правъ, но и не отвергаетъ ихъ. Шутники, бывающіе y мистриссъ Брандонъ, умѣють всегда, какъ говорится, подстрекнуть ея отца, заведя рѣчь о Пруссіи, Франціи, Ватерлоо, или о сраженіяхъ вообще, пока Сестрица не скажетъ:

— Довольно и Ватерлоо, папа; вы уже всё разсказали о Ватерлоо. Перестаньте, мистеръ Бинсъ, пожалуйста перестаньте.

Молодой Бинсъ уже выпыталъ, какъ капитанъ Ганнъ (съ помощью Шо, лейбъ-гвардейца, убилъ двадцать-четыре французскихъ кирасира при Ватерлоо, «какъ капитанъ Ганнъ защищалъ Гугумонтъ», какъ «капитанъ Ганнъ, которому Наполеонъ Бонапартъ предлагалъ положить оружіе, закричалъ: «капитанъ милиціи умираетъ, но не сдаётся»; какъ «герцогъ Веллингтонъ, указывая на приближающуюся Старую Гвардію, закричалъ: «ну, Ганнъ, бросайся на нихъ!» Эти описанія были такъ смѣшны, что даже Сестрица, родная дочь капитана Ганна, не могла удержаться отъ смѣха, слушая ихъ. Сестрица любила посмѣяться — это такъ; она смѣялась надъ смѣшвыми книгами, смѣялась сама про себя, въ своёмъ тихомъ уголку за работой, смѣялась надъ картинами; а когда было нужно, и смѣялась и сочувствовала тоже. Ридли говорилъ, что онъ мало зналъ людей, которые умѣли бы такъ вѣрно судить о картинахъ, какъ мистриссъ Брандонь. У ней былъ кроткій характеръ и весёлое чувство юмора, отъ котораго на щекахъ ея появлялись ямочки, а глаза блестѣли, и доброе сердце, которое было глубоко опечалено и уязвлено, но всё-таки осталось мягко и кротко. Счастливы тѣ, чьи сердца, искушаемыя страданіемъ, всё-таки выздоравливаютъ. Нѣкоторые страдаютъ болѣзнями, отъ которыхъ выздоровѣть нельзя, и больные, изувѣченные, влачатъ свои жизнь кое-какъ.

Но Сестрица, подвергнувшись въ молодости страшному горю, была спасена милосерднымъ Провидѣінемъ, и теперь выздоровѣла даже до того, что признается, будто она счастлива и благодаритъ Бога, что можетъ быть признательна Богу и полезна людямъ. Когда умеръ бѣдный Монфишэ, она ухаживала за нимъ въ болѣзни съ такою же нѣжностью, какъ и его дорогая жена. Въ то время, когда она сама была огорчена и несчастна, отецъ ея, бывшій подъ властью у своей жены, жестокой и безтолковой женщины, выгналъ Каролину изъ дома, когда она воротилась къ нему съ разбитымъ сердцемъ, жертвою обольщенія негодяя; а когда старый капитанъ самъ попалъ въ нужду, самъ очутился бездоменъ, она отыскала его. Пріютила, кормила и поила. И съ этого дня раны ея начали излечиваться и, изъ признательности къ этому неизмѣримому благополучію, доставшемуся ей, она сама сдѣлалась опять счастлива и весела. Опятъ? У нихъ была старая служанка, которая не могла оставаться въ домѣ, потому что она была такъ ужасно непочтительна въ капитану, и эта женщина говорила, что она никогда не знала миссъ Каролину такой весёлой, такой счастливой, такой хорошенькой, какою она была теперь.

Итакъ капитанъ Ганнъ сталъ жить съ своею дочерью и покровительствовалъ ей съ большимъ достоинствомъ. Онъ имѣлъ нѣсколько фунтовъ ежегоднаго дохода, которые шли на его издержки въ клубѣ и его одежду. Мнѣ не нужно говоритъ, что клубъ его былъ таверна подъ вывѣскою «Головы Адмирала Бинга» [17] съ Тотентэмской улицѣ, и тамъ капитанъ часто встрѣчалъ пріятное маленькое общество и постоянно хвастался своимъ прежнимъ богатствомъ.

Я слышалъ, что замокъ въ Кентѣ, которымъ онъ хвалился, былъ жалкій домишка въ Моргэттѣ, куда онъ пускалъ жильцовъ и откуда мебель была продана за долги; но были люди, воображавшіе, что капитанъ и въ любомъ палаццо не былъ бы не у мѣста. Дочь его также думала много хорошаго о своёмъ отцѣ, особенно считала его человѣкомъ съ замѣчательно изящнымъ обращеніемъ, но она видѣла двухъ-трёхъ джентльмэновъ послѣ своего бѣднаго старика-отца — джентльмэновъ въ толстыхъ сюртукахъ и съ добрымъ сердцемъ, какъ докторъ Гуденофъ; джентльмэновъ въ тонкихъ сюртукахъ и съ тонкими манерами, какъ докторъ Фирминъ, а съ сердцемъ — не будемъ говорить объ этомъ; джентльмэновъ съ неправильнымъ произношеніемъ буквы h, какъ добрый, милый, вѣрный благодѣтель, спасшій её отъ отчаянія; геніальныхъ людей, какъ Ридли, чистосердечныхъ, великодушныхъ, честныхъ джентльмэновъ, какъ Филиппъ — и эта обманчивая мечта о папа, я полагаю, исчезла вмѣстѣ съ другими фантазіями ея бѣдной дѣвической юности. Дѣло въ томъ, что она сговорилась тайкомъ съ содержательницею таверны «Голова адмирала Бинга», какое именно количество грога должна она отпускать капитану, а разсказы его были слишкомъ хорошо извѣстны бѣдной Каролинѣ для того, чтобы она могла вѣрить имъ.

Я не хочу, чтобы думали будто я обвиняю капитана въ постоянной невоздержности. Это былъ офицеръ щедрый, и когда былъ при деньгахъ, любилъ угощать компанію въ клубѣ, разсказывая о своихъ былыхъ блестящихъ дняхъ.

Пасторъ сосѣдней церкви былъ хорошимъ другомъ Сестрицы, пивалъ чай у ней въ гостиной; объ этомъ обстоятельствѣ капитанъ часто упоминалъ, указывая даже на то кресло, на которомъ сидѣлъ пасторъ. Мистеръ Ганнъ акуратно бывалъ въ церкви по воскресеньямъ, подтягивая своимъ богатымъ, но нѣсколько уже дребезжащимъ басомъ, антифонамъ и гимнамъ. Стиль его пѣнія былъ гораздо цвѣтистѣе того, который теперь употребляется между церковными пѣвчими, и научился онъ ему въ былыя времена, распѣвая вакханальныя пѣсенки, восхищавшія современниковъ нашихъ Инкльдоновъ и Брэгетовъ [18]. Капитанъ на заставлялъ просить себя долго, чтобы пропѣть въ клубѣ; и я долженъ признаться, что Филь Фирминъ умѣлъ вытянуть отъ капитана пѣсенку бывалыхъ дней, но всегда въ отсутствіи его дочери, маленькое личико которой принимало такое выраженіе ужаса и тревоги, когда отецъ ея пѣлъ, что онъ пересталъ выказывать свои музыкальныя дарованія при ней. Онъ повѣсилъ свою лиру, и надо признаться, что время оборвало много изъ ея нѣкогда звучныхъ струнъ.

Съ двумя-тремя эскизами, подаренными ей ея жильцами — съ нѣсколькими рѣдкими бездѣлушками, изъ сосѣдней Уардарской улицы [19], подарёнными ей другими ея друзьями — съ мебелью, гладко выполированной маленькая гостиная Сестрицы была превесёленькимъ мѣстечкомъ и принимала не мало гостей. Она позволяла пaпа куритъ трубку.

— Это препровожденіе времени для него, говорила она. — Человѣкъ не можетъ дѣлать вреда, когда куритъ трубку.

Филю она позволяла курить сигары, Филю позволялось всё, говорили другіе посѣтители, увѣряя, будто они ревнуютъ къ Филиппу Фирмину. Книгъ у Сестрицы было немного.

— Когда я была дѣвочкой, я всё читала романы, говорила она:- но это такой вздоръ! Вотъ мистеръ Пенденнисъ приходитъ навѣщать мистера Ридли. Я удивляюсь, какъ женатый человѣкъ можетъ писать о любви и о тому подобныхъ пустякахъ.

И дѣйствительно, пожилымъ пальцамъ нелѣпо брянчать лукомъ и стрѣлами Купидона. Вчера прошло — да, но мы помнимъ о нёмъ очень хорошо, и мы тѣмъ болѣе думаемъ о нимъ сегодня, что, какъ намъ извѣстно, завтра немного намъ принесётъ.

Въ гостиную мистриссъ Брандонъ входилъ иногда по вечерамъ старый отецъ мистера Ридли и раздѣлялъ скромный ужинъ мистриссъ Брандонъ и капитана. Простой и домашній ужинъ почти вывелся теперь изъ употребленія, но въ былое время онъ собиралъ много семействъ вокругъ своихъ гостепріимныхъ яствъ. Маленькій скромный поднось съ ужиномъ — маленькая тихая болтовня — маленькая рюмка, развеселявшая, но никогда не нагонявшая опьяненіе. Я вижу дружескія лица, улыбающіяся вокругъ стола въ періодъ не очень давно минувшій, но какой отдалённый! Желалъ бы я знать, есть ли еще теперь старина и старушки въ старыхъ кварталахъ старыхъ провинціальныхъ городовъ, пріѣзжавшіе другъ къ другъ въ портшезахъ въ шесть часовъ и игравшіе въ карты до ужина? По вечерамъ Гидли и капитанъ торжественно игрывали въ криббэджъ, а Сестрица приготовляла какой-нибудь вкусный напитокъ для обоихъ стариковъ. Она любила, когда приходятъ мистеръ Ридли, потому что онъ всегда такъ почтительно обращался съ ея отцомъ и вёлъ себѣ какъ настоящій джентльмэнъ. А мистриссъ Ридли и супруга мистера Ридли, не была ли признательна Сестрицѣ за то, что она ухаживала за ея сыномъ во время его болѣзни? По своими связямъ они успѣли доставить мистриссъ Брандонъ много драгоцѣнныхъ друзей; и мнѣ всегда было пріятно провести вечеръ съ капитаномъ; они были такъ вѣжливы къ нему, какъ если бы онъ находился на самой вершинѣ благоденствія и богатства. Моё собственное мнѣніе о старомъ капитанѣ было таково, что онъ былъ самый ничтожный старый капитанъ и разорился очень кстати, потому что послѣ того жилъ въ большомъ уваженіи и почотѣ, и всегда съ достаточнымъ количествомъ уиски. Уваженіе стараго мистера Ридли въ ея отцу чрезвычайно утѣшало Сестрицу. Ридли любилъ, чтобы ему читали газету. Онъ не очень былъ силёнъ въ печатномъ, и до конца жизни много словъ, встрѣчающихся въ газетахъ и журналахъ, очень затрудняли добраго буфетчика. Сестрица писала ему счоты для его жильцовъ (мистеръ Ридли, также какъ и дочь капитана, старались увеличить свой небольшой доходъ, отдавая въ наймы квартиры), или самъ капитанъ бралъ на себя эти документы; онъ писалъ красивымъ купеческимъ почеркомъ, теперь уже нѣсколько дрожавшимъ, но всё-таки съ великолѣпными прописными буквами. Когда сынъ Ридли былъ мальчикомъ, онъ приготовлялъ эти счоты, которые ни отецъ его, ни мать не умѣли написать.

— Насъ въ молодости не многому учили, мистеръ Ганнъ, замѣчалъ Ридли своему другу: — людей моего званія не учили книжной премудрости. Она, разумѣется, была необходима и прилична для васъ, джэльтмэновъ, сэръ.

— Разумѣется, мистеръ Ридли, отвѣчалъ другой ветеранъ, чванно куря трубку.

— Но я не могу теперь проситъ моего сына Джона Джэмса вести счотъ отца, какъ онъ дѣлывалъ это прежде, а со стороны вашей и мистриссъ Брандонъ это доказываетъ истинную дружбу. Я цѣню это, сэръ, и мой сынъ Джимъ Джэмсъ цѣнить это, сэръ.

Мистеръ Ридли находился въ услуженіи джентльмэновъ de la bonne école. Ни одинъ вельможа не могъ быть вежливѣе и важнѣе его. Въ обращеніи мистера Ганна было болѣе юмористической шутливости, которая, однако, нисколько не уменьшала аристократическихъ манеръ капитана. По мѣрѣ того, какъ короткость его съ мистеромъ Ридли увеличивалась, онъ дѣлался величавѣе и важнѣе. Мнѣ кажется, оба эти добрые старичка имѣли одинъ на другого полезное вліяніе, и я надѣюсь, что мнѣніе Ридли было справедливо что мистеръ Ганнъ всегда занималъ роль джентльмэна. Видѣть вмѣстѣ обоихъ этихъ добрыхъ старикашекъ было зрѣлищемъ поучительнымъ. Стаканы ихъ чокались за столомъ. Дружба ихъ служила утѣшеніемъ и имъ самимъ и ихъ семействамъ. Небольшое денежное дѣло разъ возбудило охлажденіе между обоими стариками, но Сестрица уплатила спорный счотъ за своего отца и за Ридли; никогда уже не было рѣчи между ними о денежныхъ займахъ, а когда они отправлялись въ клубъ «Адмирала Бинга», каждый платилъ за себя,

Филь часто слышалъ о ночныхъ митингахъ въ «Головѣ адмирала Бинга» и ему очень хотѣлось побивать въ этой компаніи. Но даже, когда онъ видѣлъ старыхъ джентльмэновъ въ гостиной Сестрицы, они смутно чувствовали, что онъ подшучиваетъ надъ ними. Капитанъ не могъ бы хвастаться такъ свободно, если бы Филь постоянно наблюдалъ за нимъ.

— Я имѣлъ честь служить вашему достойному батюшкѣ за столомъ мистера Тодмордена. Нашъ маленькій клубъ не мѣсто для васъ и для моего сына, хотя онъ добрый сынъ и мать его и я гордимся имъ; онъ никогда васъ не огорчалъ съ тѣхъ поръ, какъ выросъ, кромѣ того, когда бывалъ боленъ, съ признательностью и положа руку на сердце говорю я. Но то, что годится для меня и мистера Ганна, не годится для васъ, молодые господа. Вы не лавочникъ, сэръ, или я очень ошибаюсь, но мнѣ всегда казалось, что Рингуды одна изъ лучшихъ фамилій въ Англіи, и Фирмины также.

Отъ этого упрёка Филь покраснѣлъ и со стыдомъ повѣсилъ голову.

— Мистеръ Ридли, сказалъ онъ:- вы увидите, что и не стану приходить туда, гдѣ меня не захотятъ видѣть; а если я приду надоѣдать вамъ аъ «Головѣ адмирала Бинга», пусть меня выведутъ на ютъ и разстрѣляютъ, какъ его.

Мистеръ Ридли объявилъ, что Филиппъ «самый странный, самый эксцентрическій молодой человѣкъ. Доброе сердце, сэръ. Очень щедро помогаетъ несчастнымъ; прекрасно образованъ, сэръ, но я боюсь — я боюсь, что его не доведутъ до добра, мистеръ Ганнъ — не при васъ будь сказано, мистриссъ Брандонъ, а то вѣдь вы всегда за него заступаетесь».

Когда Филиппъ Фирминъ выкуритъ, бывало, трубку и поговоритъ съ Сестрицей въ ея гостиной, онъ отправляется выкурить вторую, третью, десятую трубку въ мастерской Ридли. Онъ просиживалъ по цѣлымъ часамъ передъ мольбертомъ Джона Джэмса, болтая о политикѣ, о религіи, о поэзіи, о женщинахъ, объ ужасномъ эгоизмѣ и низости мірской; онъ также неутомимо болталъ и лѣнился, какъ неутомимо Джонъ Джэмсъ слушалъ и работалъ. Живописецъ слишкомъ былъ занятъ цѣлую жизнь своимъ мольбертомъ, чтобы читать много книгъ. Онъ часто стыдился своего невѣжества въ литературѣ; онъ питалъ восторгъ къ писателямъ и къ молодымъ людямъ, воспитывавшимся въ университетѣ, бѣгло цитировавшимъ греческихъ писателей и Горація. Онъ съ уваженіемъ слушалъ разговоръ ихъ о подобныхъ предметахъ, безъ сомнѣнія, набирался отъ нихъ кое-чему; всегда тайно удивлялся и огорчался, Когда воспитанники университета были побиты на аргументахъ, или разговаривали громко и грубо, какъ иногда случалось съ ними.

— Джонъ Джэмсъ малый очень талантливый, говаривалъ о немъ Джарманъ: — и счастливѣйшій человѣкъ въ Европѣ. Онъ любитъ рисовать и работаетъ цѣлый день; онъ любитъ ухаживать за знатными людьми и пьётъ чай въ гостяхъ каждый вечеръ.

Вы всѣ знали Джармана изъ Шарлотской улицы, живописца миньятюрныхъ портретовъ. Онъ былъ одинъ изъ главныхъ членовъ нашего клуба. Его языкъ не щадилъ никого. Онъ завидовалъ всякому успѣху; чужое счастье бѣсило его; но къ тѣмъ, кто не имѣлъ успѣха, онъ былъ добръ; бѣднымъ спѣшилъ помочь, былъ щедръ на состраданіе и краснорѣчиво и свирѣпо декламировалъ о природномъ благородствѣ и славѣ труда и тому подобныхъ изношенныхъ идеяхъ. Друзья восхищались имъ: онъ былъ душою независимости и считалъ подлецами тѣхъ, кто носилъ чистое бѣльё и посѣщалъ общество джентльмэновъ; но надо признаться, что хозяинъ его квартиры имѣлъ дурное мнѣніе о нёмъ, и и я слышалъ о двухъ-трёхъ денежныхъ сдѣлкахъ, которыя, конечно, не дѣлали чести мистеру Джарману. Джарманъ былъ человѣкъ съ замѣчательнымъ юморомъ; онъ любилъ вдову и говорилъ о ея добротѣ, способности быть полезной и честности со слезами на глазахъ. Она была бѣдна и еще боролась съ непріятностями. Если бы она была богата и имѣла въ жизни успѣхъ, мистеръ Джарманъ не превозносилъ бы тамъ ея достоинства.

Мы входимъ въ комнату перваго этажа, гдѣ среднее окно сдѣлано выше прочихъ, чтобы пропускать свѣтъ сверху, и подъ этимъ свѣтлымъ лучомъ мы усматриваемъ голову нашего стараго друга, мистера Джона Джэмса Ридли, академика. Время нѣсколько поубавило его густыя кудри и преждевременно усеребрило его голову. Лицо его поблѣднѣло; пылкая, чувствительная рука, держащая кисть и палитру, очень худа; глаза обведены линіями нездоровья, а можетъ быть и заботъ, но глаза свѣтлы попрежнему; а когда они глядятъ на полотно, на модель, которую онъ переводитъ на него, они чисты, проницательны и счастливы. У него очень пріятный голосъ для пѣнія; онъ распѣваетъ за работой, или свиститъ, улыбаясь. Онъ заставляетъ свою руку совершать маленькіе подвиги искусства и улыбается съ ребяческимъ удовольствіемъ своей безпримѣрной быстротѣ въ работѣ. Я видѣлъ какъ онъ нарисовалъ въ одной изъ своихъ картинъ великолѣпную серебряную фляжку съ старой оловянной горчичницы; видѣлъ какъ онъ писалъ шерсть животнаго, складки и цвѣты на парчѣ и тому подобное, съ полнымъ удовольствіемъ, удовольствіемъ, продолжавшимся съ утра до вечера, и въ это время онъ быль такъ занятъ своею работою, что не находилъ времени съѣсть сухарь или выпитъ стаканъ воды, приготовленные для его умѣреннаго завтрака. Онъ съ жадностью пользовался послѣднею минутою свѣта и никогда, безъ сомнѣнія, не могъ оторваться отъ своихъ картинъ. Быть живописцемъ и совершенно владѣть своей кистью, я считаю одною изъ suimna bona жизни. Счастливое соединеніе ручной и головной работы должно сдѣлать это занятіе необыкновенно пріятнымъ. Въ ежедневной работѣ должны случаться безконечныя восхитительныя затрудненія и возможность выказать своё искусство.

Подробностямъ этихъ доспѣховъ, этой драпировки, блеску этихъ глазъ, пушистому румянцу этихъ щокъ, брилліантамъ на этой шеѣ, надо задавать сраженія и одерживать побѣды. Каждый день должны случаться критическія минуты великой борьбы и торжества, и эта борьба и эта побѣда должны и укрѣплять и приносить удовольствіе, точно такъ, какъ галопъ черезъ поле всаднику, ѣдущему на прекрасной лошади, который знаетъ, что его мужество и его лошадь никогда ему не измѣнятъ. Это сильныя ощущенія, возбуждаемые игрою, и чудное наслажденіе, доставляемое выигрышемъ. Никто, я думаю, не пользуется болѣе живописцевъ этою дивною наградою за свои труды (можетъ быть игрокъ на скрипкѣ съ совершенствомъ и торжествомъ, исполняющій своё собственное чудное сочиненіе, также бываетъ счастливъ). Тутъ есть занятіе, тутъ есть сильныя ощущенія, тутъ есть борьба и побѣда, тутъ есть выгоды. Чего болѣе въ правѣ требовать человѣкъ отъ судьбы? Герцоги и Ротшильды могутъ позавидовать такому человѣку.

Хотя Ридли имѣлъ свои непрiятности, какъ мы узнаемъ впослѣдствіи, его искусство возвышалось надъ всѣмъ. Чорная забота можетъ бытъ сидѣла позади что на этомъ пегасѣ, но никогда не сбрасывала всадника съ коня [20]. Въ нѣкоторыхъ душахъ искусство стоитъ выше всего; оно сильнѣе любви, сильнѣе ненависти, заботъ, бѣдности. Какъ только лихорадка оставляетъ руку свободною, она съ наслажденіемъ схватываетъ кисть. Любовь можетъ хмуриться и обмануть, но эта любовница не обманетъ никогда; она всегда вѣрна, всегда нова, всегда остаётся другомъ, собесѣдницей, неоцѣненной утѣшительницей. Джонъ Джэмсъ Ридли сидѣлъ за своимъ мольбертомъ съ ранняго утра до заката солнца и никогда охотно и оставлялъ своей работы. Желалъ бы я знать, такъ ли люди другихъ профессій пристрастны къ своему ремеслу; такъ ли стряпчіе не отстаютъ отъ своихъ любимыхъ бумагъ до самой гробовой доски, предпочитаютъ ли писатели свой письменный столъ и чернильницу обществу, дружбѣ, пріятной лѣности? Я не видалъ въ жизни людей, до такой степени любящихъ свою профессію, какъ живописцы, исключая, можетъ быть, актёровъ, которые, если не играютъ сами, всегда отправляются въ театръ смотрѣть на игру другихъ.

Передъ мольбертомъ этого прилежнаго художника Филь сидѣлъ по цѣлымъ часамъ, безпрерывно болтая и куря. Присутствіе его было восторгомъ для души Ридли, лицо его солнечнымъ лучомъ, голосъ крѣпительнымъ лекарствомъ. Сами слабый и почти дряхлый тѣломъ, съ чувствительностью болѣзненно тонкою живописецъ болѣе всего восхищался въ людяхъ силою, здоровьемъ, весёлостью, изящными манерами. Всѣмъ этимъ въ юности Филиппъ былъ щедро одарёнъ, и и надѣюсь, что эти драгоцѣнные дары фортуны не оставили его и въ зрѣломъ возрастѣ. Я не говорю, что Филиппъ со всѣми былъ тамъ популяренъ. Есть люди, которые никогда не могутъ простить другимъ счастья, и въ мужскомъ обществѣ всѣмъ готовы обижаться; и безъ сомнѣнія, въ своёмъ странствованіи по жизненному пути бѣдный, прямодушный Филиппъ часто шолъ наперекоръ тѣмъ, кто съ нимъ встрѣчался.

Джарманъ подшучивалъ довольно зло надъ привязанностью Ридли къ Филиппу; онъ могъ презирать человѣка и за то, что онъ не былъ джентльмэнъ и оскорблять его за то, что онъ джентльмэнъ. Я встрѣчался въ свѣтѣ съ людьми, для которыхъ послѣднее обстоятельство — непростительное преступленіе, причина къ безпрерывному сомнѣнію, раздору и подозрѣнію. Что можетъ бытъ естественнѣе или обыкновеннѣе, какъ ненавидѣть другого за то, чѣмъ вы не можете быть?

Однако, кромѣ завистниковъ, у васъ есть и поклонники въ жизни. Кромѣ остроумія, которое онъ понималъ, кромѣ генія, который у него былъ, Ридли восхищался красивою наружностью и изящнымъ обращеніемъ, и у него всегда былъ какой-нибудь простой герой, котораго онъ втайнѣ любилъ, обожалъ и боготворилъ. Онъ любилъ быть въ обществѣ прекрасныхъ женщинъ и аристократическихъ мущинъ. Филиппъ Фирминъ съ своимъ прямымъ и рѣзкимъ обращеніемъ со всѣми тѣми, кто былъ выше его званіемъ, имѣлъ свое собственное благородство въ обращеніи; и если даже у него было не болѣе двухъ пенсовъ въ карманѣ, онъ засовывалъ въ него руки съ независимостью первѣйшаго дэнди, когда-либо расхаживавшаго по Пэль-Мэльской мостовой. Какъ онъ былъ хладнокровенъ! нѣкоторые могли, не совсѣмъ неосновательно, принять это за наглость, это очаровывало Ридли. Обладать такою наружностью, такимъ обращеніемъ, имѣть возможность смотрѣть въ лицо обществу, трепать его по плечу и держать его за пуговицу — чего не далъ бы Ридли за такую возможность, за такія способности? Не угодно ли вамъ помнить, что я не хвалю за это Джона Джэмса, а прямо говорю каковъ онъ былъ. Я надѣюсь, что у насъ никого не будетъ въ этой исторіи безъ своихъ маленькихъ недостатковъ и особенностей. Джарманъ былъ совершенно правъ, когда говорилъ, что Ридли любитъ знатное общество. Мнѣ кажется, что его родословная тайно мучила его. Онъ предпочолъ бы скорѣе былъ джентльменомъ, чѣмъ такимъ великимъ геніемъ; но если у насъ съ вами нѣтъ своихъ собственныхъ слабостей, то постараемся смотрѣть снисходительно на эту слабость моего друга.

Джолу Джэмсу въ голову никогда не приходило выговаривать Филиппу за его лѣность, Филь походилъ на лиліи въ долинѣ, по мнѣнію живописца. Ему не опредѣлено было трудиться и прясть, но жать себѣ въ волю, рости, грѣться на солнышкѣ, облекаться великолѣпіемъ. Маленькое общество живописцевъ знало каковы были средства Фирмина. Онъ имѣлъ своихъ собственныхъ тридцать тысячъ. Тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, сэръ, въ рукахъ, да, будущее наслѣдство огромнаго богатства отца! Роскошью такъ и вѣяло отъ этого одарённаго столь щедрыми дарами молодого человѣка. Его мнѣнія, шуточки, смѣхъ, пѣніе имѣли вѣсъ тридцати тысячъ фунтовъ, сэръ! Зачѣмъ ему было работать? Посовѣтуете вы молодому дворянину пойти въ подмастерья? Филиппъ могъ лѣниться какъ любой лордъ, если хотѣлъ. Ему надо бы носить щегольское платье, ѣздить на прекрасныхъ лошадяхъ, обѣдать на серебрѣ и пить шампанское каждый день. Джонъ Джэмсъ весело работалъ до захожденія солнца и за восемь пенни въ Уардаурской улицѣ имѣлъ блюдо мяса и рюмку портера за своимъ смиреннымъ обѣдомъ. Въ тѣхъ же мѣстахъ, гдѣ собиралась молодёжь, уютное мѣстечко у камина всегда находилось для Фирмина. Хотя Джарманъ былъ свирѣпый республиканецъ, однако у него находилась улыбка для аристократа Фирмина и онъ всегда принималъ особенно франтовскій видъ, когда его приглашали обѣдать въ Старую Паррскую улицу. Мнѣ кажется Филиппъ любилъ лесть. Я сознаюсь, что это была его слабая сторона и что мы съ вами, мой любезный сэръ, разумѣется, гораздо выше его въ этимъ отношеніи. Джонъ Джэмсъ, который любилъ его, готовъ былъ уговаривать его послѣдовать совѣту его тётки и кузины и жить въ лучшемъ обществѣ; но мнѣ кажется, что живописецъ не захотѣлъ бы, чтобы его любимецъ пачкалъ свои руки излишнимъ трудомъ и даже восхищался мистеромъ Филемъ именно за то, что онъ былъ лѣнивъ.

Сестрица, конечно подавала ему совѣты и относительно того общества, въ которомъ онъ долженъ бывать, и занятій, полезныхъ для него. Но когда другіе его знакомые намекали, что его лѣность сдѣлаетъ ему вредъ, она не хотѣла слушать ихъ порицаній.

— Зачѣмъ ему работать, если онъ не хочетъ? спрашивала она. — У него нѣтъ наклонности пачкать бумагу. Вы не захотѣли бы, чтобы онъ сидѣлъ цѣлый день, рисовалъ головки куколокъ на полотнѣ и работалъ какъ невольникъ. Славная мысль, нечего сказать! Дядя хочетъ доставить ему мѣсто. Вотъ чего ему нужно! Ему слѣдуетъ быть секретарёмъ въ иностранномъ посольствѣ, и онъ будетъ!

На самомъ дѣлѣ Филь въ то время выказывалъ желаніе вступитъ въ дипломатическую службу и надежду, что лордъ Рингудъ будетъ способствовать его желанно. А пока онъ былъ царемъ въ Торнгофской улицѣ. Онъ могъ лѣниться сколько хотѣлъ, а у мистриссъ Брандонъ всегда находилась для него улыбка. Можетъ быть онъ курилъ слишкомъ много, но она вышивала для него прехорошенькія сигарочницы. Она подрубляла его тонкіе батистовыя платки, вышивала гербъ его на углахъ; она сшила ему такой великолѣпный жилетъ, что ему почти было стыдно носить его, хотя въ то время онъ щеголялъ роскошнымъ нарядомъ, цѣпочками и бѣльёмъ. Я боюсь, что докторъ Фирминъ, издыхая о своихъ неудавшихся надеждахъ, возложенныхъ имъ на сына, имѣлъ нѣкоторое основаніе для своего неудовольствія. Но объ этихъ увѣщаніяхъ Сестрица не хотѣла слышать.

— Почему ему не лѣниться? почему онъ долженъ работать? Мальчики всегда будутъ мальчиками. Ужь, конечно, старый ворчунъ, папа его, былъ не лучше Филиппа, когда онъ быль молодъ.

Она говорила это съ румянцемъ на своёмъ личикѣ, качая головою съ вызывающимъ видомъ, всё значеніе котораго я не понималъ тогда, но приписывалъ ее горячее заступничество той чудной несправедливости, которая принадлежитъ всѣмъ добрымъ женщинамъ и за которую мы должны благодарить ихъ каждый день. Я знаю, милостивыя государыни, что вы разсердитесь на эти слова. Но, даже рискуя прогнѣвить васъ, мы должны говорить правду. Вы желали бы представить себя справедливыми, логичными и строго безпристрастными. Навѣрно, доктору Джонсону пріятно были бы слышать отъ мистриссъ Трэль: «сэръ, ваши манеры граціозны, ваша наружность изящна, опрятна и необыкновенно привлекательна; аппетитъ у васъ не большой (особенно къ чаю), а танцуете вы точь-въ-точь какъ Віолетта»; вы замѣчаете, что это чистая иронія. Женщины справедливы, логичны, строго безпристрастны. Господи помилуй! Если бы онѣ были таковы, народонаселеніе пресѣклось бы, свѣтъ превратился бы въ вопіющую пустыню. Ну, словомъ, Сестрица ласкала и балывала Филиппа Фирмина такимъ нелѣпымъ образомъ, что всѣ это замѣчали — и тѣ, у кого не было ни друзей, ни возлюбленныхъ, ни матерей, ни дочерей, ни женъ, и тѣ, которыхъ самихъ ласкали и баловали дома.

Допустимъ опять, что отецъ Филиппа имѣлъ причины сердиться на сына и сожалѣть о наклонностяхъ его къ низкому обществу; но, съ другой стороны, молодого человѣка можно нѣсколько извинить за его глубокое отвращеніе къ его домашнему кружку, который нагонялъ за него скуку.

— Ей-богу! кричалъ онъ, дёргая себя за волосы и усы и съ разными свирѣпыми восклицаніями по своему обыкновенію:- мнѣ такъ тошно отъ торжественности этой аффектаціи, что такъ и забираетъ охота опрокинуть миску на голову старика бишопа, а судьѣ барону Бёмпшеру дать оплеуху лопаткой баранины. У моей тётки точно такая же аффектація, только можетъ быть поискуснѣе; но, о Пенденнисъ! если бы вы могли знать, какая тоска терзаетъ мое сердце, сэръ, какъ коршунъ грызётъ, эту проклятую печонку, когда я вижу, что женщины — женщины, которымъ слѣдовало бы оставаться чистосердечными, которымъ слѣдовало бы походить на ангеловъ — женщины, которымъ слѣдовало бы ни знать другого искусства, кромѣ умѣнья услаждать наши горести и утѣшать насъ въ печаляхъ — ползаютъ, раболѣпствуютъ, хитрятъ; холодны къ этому, унижаются передъ тѣмъ, льстятъ богатому и равнодушны въ тому, кто занимаетъ невысокое мѣсто въ свѣтѣ. Говорю вамъ, что я видѣлъ всё это, мистриссь Пенденнисъ! Я не стану называть имёнъ, но я встрѣчалъ такихъ женщинъ, которыя заставили меня состарѣться преждевременно — сдѣлаться столѣтнимъ старикомъ! Сокъ жизни изсякъ во мнѣ (тутъ мистеръ Филь опорожнилъ полный стаканъ изъ ближайшаго графина). Но если я люблю то, что вашему мужу угодно называть низкимъ обществомъ, это потому, что я видѣлъ другое общество. Шатался я на знатныхъ вечеринкахъ, танцовалъ на аристократическихъ балахъ. Видалъ я матерей, которыя сами подводятъ дочерей къ дряхлымъ развратникамъ и готовы пожертвовать ихъ невинностью для богатства и титула. Атмосфера этихъ вѣжливыхъ гостиныхъ душитъ меня. Я не могу преклонять колѣнъ передъ отвратительнымъ маммоной. Я хожу въ толпѣ такъ одиноко, какъ въ пустынѣ; и тогда только вздохну свободно, пока табакъ не прочиститъ воздухъ около меня. Мужъ же вашъ (онъ разумѣлъ писателя этихъ мемуаровъ) не можетъ преодолѣть себя; онъ свѣтскій человѣкъ; онъ отъ земли, земной. Если какой-нибудь герцогъ пригласитъ его обѣдать завтра, паразитъ признается, что онъ пойдётъ. Предоставьте мнѣ, друзья мои, мою свободу, моихъ грубыхъ товарищей въ ихъ будничныхъ платьяхъ. Я не слышу такой лжи и такой лести отъ тѣхъ, кто куритъ трубки, какія вырывались у людей въ бѣлыхъ галстухахъ, когда я бывалъ въ свѣтѣ.

И онъ срывалъ съ себя галстухъ, какъ-будто одна мысль о свѣтскихъ приличіяхъ душила его.

Это, разумѣется, было на послѣдней ступени его карьеры; но я выбираю изъ его біографіи всё, что можетъ дать наиболѣе лучшее понятіе о характерѣ моего друга. Въ то время — онъ теперь за границей и, кромѣ того если его собственный портретъ бросится ему въ глаза, я увѣренъ, что онъ его не узнаетъ — мистеръ Филиппъ въ нѣкоторыхъ вещахъ былъ упрямъ какъ осёлъ, а въ другихъ слабъ какъ женщина. Онъ былъ чувствителенъ, какъ ребёнокъ, ко всему нѣжному, безпомощному, милому или патетическому; а къ обману онъ питалъ сильнѣйшее презрѣніе, гдѣ бы ни находилъ его. У него было много добрыхъ намѣреній, которыя часто колебались и рѣдко приводились въ исполненіе. У него было множество дурныхъ привычекъ, корень которыхъ, вы знаете, лѣность, говорятъ. Многимъ изъ этихъ дурныхъ наклонностей онъ потакалъ, и хотя кричалъ: «виноватъ, грѣшенъ я» очень откровенно, когда его обвиняли въ грѣхахъ, преступникъ очень часто грѣшилъ снова послѣ того, какъ обѣщалъ исправиться. Онъ хотѣлъ непремѣнно добиться до того, чего ему хотѣлось. Чего онъ не любилъ, того уже онъ не дѣлалъ. Онъ любилъ хорошіе обѣды, хорошее вино, хорошихъ лошадей, хорошее платье, любилъ проводить ночи въ пирушкахъ, и всѣми этими удобствами жизни (или какими-либо другими, о которыхъ онъ воображалъ, или которыя были у него подъ-рукой) имъ пользовался совершенно свободно. Онъ ненавидѣлъ лицемѣріе. Онъ говорилъ всё, что приходило ему на мысль о предметахъ и о людяхъ, и разумѣется, часто ошибался и часто поддавался предубѣжденію, и часто возбуждалъ крики негодованія или недоброжелательный шопотъ ненависти своимъ свободнымъ способомъ выраженія. Онъ вѣрилъ всему, что ему говорили, до-тѣхъ-поръ, пока сообщавшій ему сведѣніе не обманулъ его раза два, послѣ чего имъ не хотѣлъ вѣрить ничему. И вы увидите, чти его пылкое легковѣріе было также нелѣпо, какъ и послѣдующее упорство въ недовѣріи. Мой милый, юный другъ, самая полезная дорога въ жизни — средняя. Не вѣрьте вполнѣ никому, потому-что васъ могутъ обмануть, но и не показывайте полнаго недовѣрія, потому-что это нелестно для вашего друга. Чорная краска не очень черна; а бѣлая bon Dieu! какая же краска можетъ долго оставаться бѣлою въ нашемъ климатѣ? Если Филиппъ потакалъ своимъ прихотямъ, я полагаю, что и другіе также любятъ потакать себѣ, и кромѣ того, знаете, ваши безукоризненные герои давно уже вышли изъ моды. Быть молодымъ, красивымъ собою, здоровымъ, голоднымъ по три раза въ день, имѣть денегъ вдоволь, способность быстро засыпать и ничего не дѣлать — всё это, конечно, весьма опасныя искушенія для мущины; но мнѣ кажется и знаю такихъ, которые не прочь бы подвергнуться опасностямъ этого искушенія. Положимъ, что бываютъ праздники, но развѣ не бываетъ также и будничныхъ дней? Положимъ, сегодня праздникъ; но не могутъ ли завтра явиться слёзы и раскаяніе? Такія времена ожидаютъ мистера Филя и поэтому пусть его отдыхаетъ и наслаждается главы двѣ.

Глава VII IMPLETUR VETERIS BACCHI

Это время, это весёлое время Брандоно, устрицъ, лѣности, куренія, пѣсенъ по ночамъ и содовой воды по утрамъ, на головы одинокаго и холостого — это правда, но за то беззаботнаго; это время, когда денегъ было вдоволь, когда сегодня было весело, а о завтра не думалось, это время часто вспоминалось Филиппомъ впослѣдствіи. Мистеръ Филь не очень восторженно смотрѣлъ на жизнь. Плоды міра сего, которые онъ вкушалъ съ тайнымъ наслажденіемъ, я долженъ признаться, были самые обыкновенные, садовые, а честолюбіе лѣнтяя не заходило далѣе возможности гулять по солнечной сторонѣ сада, наѣсться до-сыта, а потомъ спокойно отдыхать въ бесѣдкѣ изъ виноградныхъ лозъ. Зачѣмъ родители матери Филя оставили ей тридцать тысячъ фунтовъ? Конечно, многіе были бы рады сдѣлать столько же для дѣтей своихъ; но если бы у меня было десять человѣкъ дѣтей, я оставилъ бы каждому изъ нихъ или по сту тысячъ, или одинъ насущный хлѣбъ.

— Люди созданы работать или лѣниться, утверждалъ Филиппъ съ своей обыкновенной энергіей выраженія. — Когда индійскій воинъ идётъ на охоту, онъ трезвъ, дѣятеленъ, неутомимъ; никакія опасности не устрашаютъ его и никакіе труды не утомляютъ. Онъ терпитъ зимній холодъ; онъ спитъ на лѣсныхъ листьяхъ; онъ питается кореньями или добычею своей стрѣлы. Когда онъ возвращается въ свою деревню, имъ наѣдается до пресыщенія; онъ спитъ можетъ быть до чрезмѣрности. Когда дичь съѣдена, а огненная вода выпита, опять онъ выступаетъ въ пустыню; онъ лазить ловче двуутробки; онъ душитъ медвѣдя. Я индѣецъ; этотъ клубъ мой вигвамъ. Барбара, моя жена, принеси мнѣ устрицъ, кружку пѣнящагося чорнаго пива блѣднолицыхъ, или я повѣшу твой черепъ съ волосами на шестѣ въ моей палаткѣ.

И Барбара, добрая, старая служанка въ этой тавернѣ бандитовъ отвѣтитъ, бывало:

— Какія вы пустяки болтаете, мистеръ Филиппъ!

Гдѣ теперь эта таверна? гдѣ всѣ весёлые люди, собиравшіеся тамъ? Вывѣска снята, пѣсня безмолвствуетъ, трубки разбиты и пепелъ разсѣялся по вѣтру,

Еще нѣсколько поболтаемъ о весёлыхъ дняхъ Филиппа — и довольно. Онъ былъ принятъ въ адвокаты и на ужинѣ, которымъ онъ праздновалъ своё вступленіе въ адвокатуру, собралось насъ человѣкъ двѣнадцать его старшихъ и младшихъ друзей. Квартира въ Пергаментской улицѣ была вся предоставлена ему въ этотъ день. Мистеръ Ван-Джонъ, кажется, уѣхалъ куда-то далеко на охоту, но мистеръ Кассиди былъ съ нами и многіе знакомыя Филиппа, школьные, свѣтскіе и университетскіе. Былъ отецъ Филиппа, и дядя Филиппа Туисденъ, и я, уважаемый и почтенный старшій его товарищъ въ школѣ, и другія изъ нашего бывшаго училища.

Вина были изъ погреба доктора Фирмина. Слуги его служили гостямъ. Отецъ и сынъ любили пышное гостепріимство, и относительно комфорта, пиръ Филиппа былъ богатый.

— Ужинъ, я люблю ужинъ больше всего! и для того, чтобы насладиться вашимъ ужиномъ, я съѣлъ за обѣдомъ только кусочекъ баранины! закричалъ мистеръ Туисденъ, встрѣчая Филиппа.

Мы нашли ого, пріѣхавъ изъ Темпля, гдѣ Филиппъ обѣдалъ въ залѣ коллегіи, въ парикѣ и мантіи, съ другими членами этой коллегіи, уже въ квартирѣ Филиппа и кушающаго десертъ молодого адвоката.

— Онъ здѣсь давно, сказалъ мистеръ Брайсь, занимавшій должность буфетчика: — такъ и бросился на оливки и макароны. Не буду удивляться, если онъ сунулъ ихъ въ карманы.

Брайсь не слишкомъ уважалъ мистера Туисжена, котораго достойный буфетчикъ откровенно называлъ скупымъ скотомъ. Между тѣмъ Тальботъ воображалъ будто старикъ уважаетъ его, всегда разговаривалъ съ Брайсомъ и обращался съ нимъ съ весёлымъ дружелюбіемъ.

Собрались другіе гости, непринадлежавшіе къ адвокатурѣ; мистеръ Туисденъ говорилъ за всѣхъ. Онъ сіялъ восторгомъ. Онъ чувствовалъ себя въ духѣ. Онъ распоряжался за столомъ Филиппа. Право никто никогда не подчивалъ гостепріимнѣе чужимъ виномъ; самъ Филиппъ былъ молчаливъ и растревоженъ. Я спросилъ его: не утомила ли его страшная церемонія, которую онъ только-что выдержалъ?

Онъ нѣсколько тревожно глядѣлъ на дверь, и зная нѣсколько о положеніи дѣлъ дома, я подумалъ, что, вѣроятно, онъ имѣлъ съ отцомъ одинъ изъ тѣхъ споровъ, которые въ послѣднее время случались такъ часто между ними.

Гости почти всѣ собрались, занимались разговоромъ и пили превосходное бордоское доктора, когда Брайсъ доложилъ о докторѣ Фирминѣ и мистерѣ Тёфтонѣ Гёнтѣ.

«Чортъ возьми мистера Тёфтона Гёнта!» чуть было не сказалъ Филиппъ, однако онъ вскочилъ, подошелъ къ отцу и встрѣтилъ его очень почтительно; потомъ онъ поклонился джентльмэну, представленному подъ именемъ мистера Гёнта, и они сѣли за столъ, докторъ занялъ своё мѣсто съ своей обыкновенной изящной граціей.

Разговоръ, довольно живой до пріѣзда доктора Фирмина, нѣсколько утихъ при его появленіи.

— У насъ была ужасная ссора два дня тому назадъ, шепнулъ мнѣ Филиппъ. — Мы пожали руку другъ другу и примирились, какъ вы видите. Онъ не долго останется: за нимъ пришлютъ черезъ полчаса. Онъ скажетъ, что за нимъ прислала герцогиня, и поѣдетъ пить чай въ клубъ.

Докторъ Фирминъ поклонился и грустно улыбнулся мнѣ, пока Филиппъ говорилъ. Кажется, я немножко покраснѣлъ, мнѣ сдавалось, что докторъ зналъ, о чомъ его сынъ говорилъ св мной. Онъ тотчасъ началъразговоръ съ лордомъ Эскотомъ; онъ надѣялся, что отецъ его здоровъ.

— Вы поддерживаете его здоровье, докторъ. Вы не даете мнѣ возможности сдѣлаться его наслѣдникомъ, сказалъ молодой лордъ.

— Передавайте же бутылку, молодые люди! Мы намѣрены проводить васъ всѣхъ отсюда! кричитъ Тальботъ Туисденъ съ твёрдымъ намѣреніемъ попировать на чужой счотъ.

— Прекрасно сказано, сэръ! подхватилъ незнакомецъ, представленный подъ именемъ мистера Гёнта: — и безподобное вино. Ага Фирминъ! я знаю это вино, и онъ чмокнулъ губами, потягивая бордоское. — Это ваше бордосское съ 26 года — въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.

— Этотъ красноносый, кажется, знатокъ, шепнулъ Розбёри, сидѣвшій возлѣ меня.

Розбёри, любимецъ Мэй-Фэра. Розбёри, визитныя карточки и пригласительные билеты на каминѣ котораго заставляли всѣхъ мущинъ широко раскрывать глаза отъ удивленія, нѣкоторыхъ хмуриться отъ зависти. Носъ незнакомца дѣйствительно былъ нѣсколько красенъ. Къ этому я могу прибавить, что платье его было чорное, лицо блѣдное и не весьма тщательно выбритое, бѣлый галстухъ грязенъ, а глаза налиты кровью. Онъ какъ-будто ложился въ постель не раздѣваясь, точно весь въ пуху.

— Кто этотъ уважаемый другъ вашего отца? продолжалъ шалунъ вполголоса,

— Вы слышали его имя: угрюмо сказалъ молодой адвокатъ.

— А мнѣ кажется, что вашъ отецъ находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ и сопровождается полицейскимъ, или, можетъ быть, онъ подверженъ умственному разстройству и отданъ подъ надзоръ сторожа изъ дома умалишенныхъ.

— Оставьте меня въ покоѣ! заворчалъ Филиппъ.

Тутъ Туисденъ, поджидавшій случаи сказать спичъ, вскочилъ съ своего стула и остановилъ дальнѣйшія замѣчанія шутливаго адвоката своимъ собственнымъ краснорѣчіемъ. Онъ расхваливалъ въ своей рѣчи Филиппа, новопожалованнаго адвоката.

— Какъ! если никто другой не предлагаетъ этого тоста, то его предложитъ твой дядя, съ множествомъ искреннихъ благословеній, мои милый! закричалъ маленькій человѣчекъ.

Онъ былъ щедръ на благословенія. Онъ отёръ слезу умиленія. Онъ говорилъ много и долго. Спичъ его былъ дѣйствительно хорошъ и его приняли съ заслуженными восклицаніями, когда Туисденъ наконецъ сѣлъ.

Филь пробормоталъ нѣсколько словъ въ отвѣтъ на комплиментъ дяди, а потомъ лордъ Эскотъ, молодой аристократъ и большой юмористъ предлагалъ тостъ за здоровье отца Филя и пѣсню. Докторъ сказалъ очень милый спичъ. Его волновали нѣжныя чувства родительскаго сердца, сказалъ онъ, глядя на Филя, который грызъ орѣхи. Видѣть сына счастливымъ, видѣть его окружоннымъ такими друзьями, знать, что онъ съ этого дня вступаетъ въ профессію, представляющую обширное поле для дарованій, благороднѣйшую награду за трудолюбіе, было гордою и счастливою минутой для него, доктора Фирмина.

Онъ выпилъ за здоровье молодого адвоката изъ рюмки, въ которой вина было не болѣе какъ съ напёрстокь; онъ уговаривалъ юныхъ друзей, собравшихся здѣсь, поощрить его сына на его новомъ поприщѣ. Онъ благодарилъ ихъ сердцемъ отца! Онъ махнулъ своимъ изумруднымъ перстнемъ, поднялъ глаза къ потолку, испрашивая оттуда благословеніе на своего сына. Какъ-будто невидимые духи ободряли его воззваніе, громкій стукъ послышался сверху, вмѣстѣ съ аплодисментами, которыми спичъ доктора привѣтствовали джентльмэны, сидѣвшіе вокругъ стола. Это стучалъ мистеръ Бёфферсъ, жилецъ третьяго этажа, которому захотѣлось такимъ образомъ посмѣяться надъ нашимъ безвиннымъ маленькимъ празднествомъ.

Мнѣ кажется, что эта шуточка насмѣшника Бёфферса развеселила насъ. Несмотря на всѣ разговоры, намъ было скучно, и я не могу не признаться въ справедливости замѣчанія моего сосѣда, что насъ душили старики. Двое-трое изъ молодыхъ джентльмэновъ сердились, зачѣмъ еще не позволялось курить. Но Филиппъ запретилъ это удовольствіе.

— Отецъ мой этого не любятъ, сказалъ онъ. — Онъ поѣдетъ къ больнымъ вечеромъ, а они не могутъ переносить запаха табачнаго дыма у своей постели.

Нетерпѣливые юноши ждали, положивъ возлѣ себя сигарочницы, скоро ли удалится препятствіе къ ихъ счастью.

— Онъ не уйдётъ, говорю я какъ. За нимъ пришлютъ, ворчалъ мнѣ Филиппъ.

Докторъ разочаровалъ направо и налѣво и, повидимому, не думалъ уходить. Но вдругъ, черезъ нѣсколько минутъ послѣ десяти часовъ, лакей доктора Фирмина вышелъ въ комнату съ запиской, которую Фирминъ распечаталъ и прочолъ, между тѣмъ какъ Филиппъ глядѣлъ на меня съ угрюмымъ юморомъ на лицѣ. Мнѣ кажется, отецъ Филя понималъ, что мы знаемъ, что онъ игралъ роль. Однако онъ очень серьезно разыгралъ комедію.

— Время доктора не принадлежитъ ему, сказалъ опъ, качая своей красивой меланхолической головой. — Прощайте, любезный лордъ. Пожалуйста напомните обо мнѣ дома! Прощай, Филиппъ, мой милый, дай Богъ тебѣ успѣха въ твоей карьерѣ! Пожалуйста, пожалуйста не безпокойтесь.

И онъ ушолъ, махая своею бѣлою рукою и шляпой съ широкими полями и съ красивой бѣлой подкладкой. Филь проводилъ его до дверей и вздохнулъ, затворивъ её за отцомъ — вздохнулъ съ облегченіемъ, я думаю, что онъ ушолъ.

— Ушолъ батюшка. Какъ батюшка по латини? сказалъ лордъ Эскотъ, который имѣлъ много природнаго юмора, но не обладалъ очень глубокой учоностью. — Препочтенный родитель, Фирминъ. Эта шляпа и наружность стоятъ чего-нибудь.

— Извините меня, пролепеталъ Ризбёри: — но зачѣмъ онъ не взялъ съ собою своего пожилого друга — этого оборваннаго джентльмэна духовнаго званія, который такъ безцеремонно пьетъ бордоское? А также зачѣмъ онъ не увёлъ вашего оратора? Мистеръ Туисденъ, вашъ интересный молодой неофитъ угождаетъ насъ превосходнымъ обращикомъ увеселительнаго произведенія гасконскаго винограда.

— Ну теперь, когда старикъ ушолъ, выпьемъ хорошенько и проведёмъ ночь на бутылкою — не такъ ли, милордъ? кричитъ Туисденъ. — Филиппъ, ваше бордоское прекрасно! Ты помнишь моё шато-марго, которое Уинтонъ такъ любить? Оно должно быть хорошо, если онъ его хвалитъ. Я самъ его вывезъ и далъ Уинтову адресъ бордоскаго купца, и онъ говорилъ, что рѣдко пилъ подобное — это его собственныя слова. Надо вамъ всѣмъ попробовать это вино когда-нибудь у меня.

— Когда-нибудь! Когда же? Назначьте день, великодушный амфитріонъ! закричалъ Розбёри.

— Когда-нибудь въ семь часовъ. Обѣдъ будетъ простой, тихій: крѣпкій бульонъ, рыба, два маленькіе entrées и вкусное жаркое — вотъ мой обѣдъ! Попробуемъ этого бордоскаго, молодые люди: это вино не тяжолое. Это не первоклассное вино. Я не хочу даже сказать, чтобы это было дорогое виню, но оно имѣетъ букетъ и чистоту. Какъ? вы будете курить?

— Будемъ, мистеръ Туисденъ, лучше подражайте всѣмъ намъ. Попробуйте вотъ эту сигару.

Маленькій человѣчекъ принялъ предлагаемую сигару изъ сигарочницы молодого аристократа, закурилъ её, закашлялся, плюнулъ и замолчалъ.

— Я думаю, что это отдѣлаетъ его, пробормоталъ шутникъ Эскотъ: — она довольно крѣпка, чтобы закружить его старую голову, и мнѣ бы очень этого хотѣлось. Эта сигара, продолжалъ онъ громко:- была подарена моему отцу герцогомъ Медина Сидонія, который получилъ её изъ собственной сигарочницы испанской королевы. Она много курить, но, натурально, любитъ слабыя сигары. Я могу дать вамъ покрѣпче.

— О, нѣтъ! Эта, кажется, очень хороша. Благодарю, сказалъ бѣдный Тальботъ.

— Не-уже-ли вы не можете оставить его въ покоѣ? замѣтилъ Филиппъ — не дурачьте его при молодыхъ людяхъ, Эскотъ.

Филиппъ всё былъ очень унылъ среди пиршества. Онъ думалъ, о своихъ несогласіяхъ съ отсутствующимъ отцомъ.

Мы всѣ легко утѣшились бы, еслибъ докторъ взялъ и собою пожилого господина, котораго онъ привёзъ къ Филю. Онъ не былъ пріятнымъ гостемъ для нашего хозяина, потому что Филиппъ хмурился на него и шепталъ своему сосѣду:

— Проклятый Гёнтъ!

«Проклятый Гёнтъ» — Тёфтонъ Гёнтъ было его имя, а званіе пасторъ — вовсе не смущался холодностью его пріёма. Онъ очень свободно пилъ своё вино, любезно разговаривалъ съ своими сосѣдями и громко кричалъ: «слушайте, слушайте!» когда Туисденъ объявилъ о своёмъ намѣреніи просидѣть за виномъ всю ночь. Разгорячившись отъ вина, мистеръ Гёнтъ разговорился съ всѣми гостями вообще. Онъ много болталъ о фамиліи Рингудъ, говорилъ мистеру Туисдену, что онъ былъ очень друженъ въ Уингэтѣ съ бѣднымъ Синкбарзомь, единственнымъ сыномъ лорда Рингуда. Воспоминаніе и покойномъ лордѣ Синкбарзѣ было не очень пріятно для родственниковъ Рингудскаго дома. Онъ былъ расточительнымъ и безславнымъ молодымъ лордомъ. Его имя рѣдко упоминалось въ его семействѣ; отецъ же, съ которымъ у него были большія ссоры, никогда не говорилъ о нёмъ.

— Вы знаете, это я познакомилъ Синкбарза съ вашимъ отцомъ, Филиппъ? сказалъ грязный пасторъ.

— Я слышалъ, какъ вы говорили объ этомъ, отвѣчалъ Филиппъ.

— Они встрѣтились на пирушкѣ у меня. Въ то время мы называли вашего отца Бруммелль Фирминъ. Онъ былъ первый щоголь у насъ въ университетѣ, держалъ охотничихъ лошадей, давалъ лучшіе обѣды въ Кэмбриджѣ. Мы были большіе кутилы. Синкбарзъ, Брандъ Фирминъ, Берилль, Тотэди, человѣкъ двѣнадцать насъ, почти всё вельможи и дворяне и всѣ держали своихъ лошадей и своихъ слугъ.

Эта рѣчь обращена была въ обществу, которому, казалось, не очень нравились университетскія воспоминанія этого грязнаго пожилого господина.

— Мы обѣдали другъ у друга поочереди черезъ недѣлю. У многихъ изъ нихъ были свои кабріолеты. Отчаянный человѣкъ былъ вашъ отецъ. И… но мы не должны разсказывать что у насъ бывало въ университетѣ — не такъ ли?

— Нѣтъ, пожалуйста не разсказывайте, сэръ! сказалъ Филиппъ, сжавъ кулаки и закусивъ губы.

Грязный дурновоспитанный хвастунъ ѣлъ хлѣбъ-соль Филиппа. Возвышенныя идеи Филя о гостепріимствѣ не позволяли ему ссориться съ своимъ гостемъ въ своёмъ домѣ.

— Когда онъ пошолъ въ доктора, мы всѣ удивились. Брандъ Фирминъ одно время былъ первымъ щоголемъ въ университетѣ, продолжалъ мистеръ Гёнтъ: — и какой храбрецъ! Синкбарзъ, я и Фирминъ дрались съ двадцатью гребцами разъ у воротъ коллегіи Кайя, и вамъ надо было бы видѣть какіе удары наносилъ вашъ отецъ. И я также въ то время проворно дѣйствовалъ кулаками. Мы учились благородному искусству защищать себя въ моё время, юные джентльмэны! Мы пригласили Гловера, бокcёpa, изъ Лондона, давать намъ уроки. Синкбарзъ былъ порядочный боксёръ, только силы въ нёмъ не хватало, онъ тщедушный былъ. Водка убивала его, сэръ — водка! Да вѣдь это вино вашего отца! Мы съ нимъ пили его сегодня въ Паррской улицѣ и говорили о прошлыхъ временахъ.

— Я радъ, сэръ, что вы находите вино по вашему вкусу, сказалъ серьёзно Филиппъ.

— Нахожу, Филиппъ, мой милый. А когда отецъ вашъ сказалъ, что ѣдетъ къ вамъ пить ваше вино, я сказалъ, что и я поѣду тоже.

— Желалъ бы я, чтобы кто-нибудь вышвырнулъ его изъ окна, застоналъ Филиппъ.

— Важный, серьезный и почтенный старичокъ, шепнулъ мнѣ Розбёри: я вижу бильярдъ, Булонъ, игорные дона въ его благородныхъ чертахъ. Давно онъ украшаетъ вашъ семейный кругъ, Фирминъ?

— Я нашолъ его дома, мѣсяцъ тому назадъ, въ передней моего отца, въ этомъ же самомъ платьѣ и съ паршивыми усами на лицѣ; онъ бывалъ у насъ съ-тѣхъ-поръ каждый день.

— Echappé de Toulon (каторжникъ изъ Тулона) спокойно сказалъ Розбёри смотря на незнакомца; — Cela se voit. Homme parfaitement distingué. (Это видно. Человѣкъ чрезвычайно изящной наружности) вы правы, сэръ. Я говорилъ о васъ, и спрашивалъ нашего пріятеля, Филиппа, гдѣ я имѣлъ честь встрѣчать васъ за границей въ прошломъ году. Эта вѣжливость, прибавилъ онъ кротко: — обезоружитъ тигра.

— Я былъ за границей, сэръ, въ прошломъ году, сказалъ тотъ, кивнувъ головой.

— Держу три противъ одного, что онъ былъ въ булонской тюрьмѣ, или, можетъ быть, капелланомъ въ игорномъ домѣ. Постойте… я вспомнилъ! въ Баденъ-Баденѣ, сэръ?

— Я точно былъ тамъ, сказалъ пасторъ: — это очень хорошенькое мѣсто, но воздухъ, Après [21] убиваетъ васъ. Ха-ха! Отецъ вашъ любилъ поигрывать, когда былъ молодь. Филиппъ! Я не могу удержаться, чтобы не называть васъ Филиппомъ. Я знаю вашего отца тридцать лѣтъ: мы были университетскими товарищами, знаете.

— Ахъ! чего не далъ бы я, сказалъ со вздохомъ Розбёри:- чтобъ это почтенное существо назвало меня по имени. Филиппъ, оживите чѣмъ нибудь наше общество. Старики душатъ его. Спойте что-нибудь, кто-нибудь, или потопимъ нашу меланхолію въ винѣ. Вы похвалили это бордоское, сэръ, и сказали, что прежде отвѣдывали его?

— Я выпилъ его двѣ дюжины бутылокъ въ прошломъ мѣсяцѣ, сказалъ, улыбаясь, мистеръ Гинтъ.

— Двѣ дюжины и четыре бутылки, сэръ, замѣтилъ мистеръ Брайсъ, ставя новую бутылку на столъ.

— Прекрасно сказано, Бракъ! Я дѣлаю отель подъ вывѣскою фирминскаго герба своею главной квартирой и удостоиваю хозяина своимъ обществомъ, замѣтилъ мистеръ Гёнтъ.

— Фирминскій гербъ получаетъ много чести отъ подобныхъ посѣтителей, сказалъ Филиппъ съ сверкающими глазами и съ тяжело подымающейся трудно.

Каждую минуту онъ всё болѣе сердился на этого пастора. Подъ хмѣлькомъ, Филиппъ любилъ говорить о своей родословной, и хотя онъ выражалъ весьма либеральныя мнѣнія, однако не мало гордился своими предками.

— О, полно-те, къ чорту вашъ гербъ! закричалъ лордъ Эскотъ.

— Мнѣ очень жаль! Я готовъ на всё, чтобы сдѣлать вамъ удовольствіе, но я не могу не быть джентльмэномъ, заворчалъ Филиппъ. — Ваши предки были лавочниками, Эскотъ, когда мои стояли за сторонѣ короля Ричарда въ справедливой войнѣ!

Этотъ монархъ наградилъ землями Рингудскую фамилію. Ричардъ III былъ любимымъ воиномъ Филиппа; когда онъ разъѣзжалъ на нёмъ послѣ обѣда, онъ былъ великолѣпенъ своимъ рыцарскимъ духомъ.

— О! если вы сядете на Бѣлаго Сёррея [22], будете сражаться при Босвортѣ [23] и задушите принцевъ въ Тоуэрѣ [24], продолжалъ лордъ Эскотъ.

— Подѣломъ этимъ маленькимъ злодѣямъ! заревѣлъ Филь. — Они были такіе же наслѣдники королевской англійской крови, какъ я…

— Еще бы! А всё-таки мнѣ лучше хотѣлось бы послушать пѣсню. Ну, товарищи, спойте что-нибудь! Перестаньте спорить о босфордскомъ сраженіи и Ричардѣ III; онъ всегда такой, когда подгуляетъ, клянусь моею честью, шепнулъ молодой аристократъ своему сосѣду.

— Я сумасшедшій! я сумасшедшій! закричалъ Филь, ударивъ себя по лбу. — Есть минуты, когда несчастья моихъ предковъ приходятъ мнѣ на память… Не ваша вина, мистеръ… какъ бишь васъ зовутъ? что вы намекнули съ насмѣшкой на мой гербъ. Я на васъ не сержусь. Я прошу у васъ прощенія. Я пью за ваше здоровье этимъ бордоскимъ, которое хорошо, хотя оно принадлежитъ моему отцу. Въ нашемъ домѣ не всё… шш! это бордоское 1825 года, сэръ! Отецъ Эскота подарилъ ему цѣлую бочку за то, что онъ спасъ жизнь, которая могла бы лучше быть употреблена, и мнѣ кажется аптекарь вылечилъ бы васъ, Эскотъ, не хуже моего отца. Но вино хорошо! хорошо! Брайсъ, дайте еще бордоскаго! Пѣсню! Кто говорилъ о пѣснѣ? Пропойте намъ что-нибудь Томъ Дэль! пѣсню, пѣсню, пѣсню!

Томъ Дэль съ своимъ обычнымъ юморомъ пропѣлъ чудную пѣсенку: «На крышахъ луна сіяетъ», потомъ вѣжливость требовала, чтобы нашъ хозяинъ послѣдовалъ его примѣру и Филиппъ своимъ звучнымъ голосомъ запѣлъ пѣсню: «Докторь Лютеръ».

Нижайшій слуга читателя былъ старѣе многихъ въ этомъ пиршествѣ, которое происходило лѣтъ двадцать тому назадъ; но когда я прислушивался къ шуму, къ хохоту, къ пѣснямъ, припоминаемымъ отъ нашихъ университетскихъ дней, къ разговору и фразамъ старой школы, въ которой многіе изъ насъ были учениками, Боже мой! я совсѣмъ помолодѣлъ, и когда въ дверь послышался стукъ около полночи, мнѣ представилось будто это стучатся прокторы, услышавшіе наши крики на дворѣ. А поздній посѣтитель былъ никто иной, какъ слуга изъ таверны съ ужиномъ, и мы могли разглагольствовать, кричать, ссориться съ молодыми сколько мы хотѣли, и никто не нашелъ бы въ этомъ преступленія, кромѣ, можетъ быть, стараго адвоката, жившаго внизу, который вѣрно не могъ заснуть отъ нашего шума.

Когда явился ужинъ, бѣдный Тальботъ Туисденъ, пришедшій такъ далеко, чтобы насладиться имъ, не былъ способенъ участвовать въ немъ. Сигара лорда Эскота оказалась слишкомъ крѣпкою для него; и достойный джентльмэнъ лежалъ на диванѣ въ сосѣдній комнатъ уже нѣсколько времени почти безъ чувствъ. Онъ разсказывалъ намъ, пока еще способенъ былъ говорить, какую любовь и какое уваженіе имѣлъ онъ къ Филиппу; но между нимъ и отцомъ Филиппа было любви немного. У нихъ случилась самая худшая изъ всѣхъ ссоръ — несогласіе на счотъ раздѣла имѣнія ихъ покойнаго тестя. Фирминъ всё считалъ Туисдена подлымъ скрягой, а Туисденъ считалъ Фирмина человѣкомъ безъ правилъ. Когда мистриссъ Фирминъ была жива, двѣ бѣдныя сестры должны были распредѣлять свою привязанность по приказанію своихъ мужей, и быть то горячими, то холодными, соображаясь съ расположеніемъ ихъ мужей. Хотѣлъ бы я знать, много ли бываетъ истинныхъ примиреній? Я знаю, что я примирился съ милымъ Томкинсомъ. Мы обѣдали вмѣстѣ у Джонса. Ахъ! какъ мы любимъ другъ друга! О, очень любимъ! Такъ и Фирминъ съ Туисденомъ… Они встрѣчались и пожимали руку другъ другу съ полною враждою; такъ и младшій Туисденъ и младшій Фирминъ. Молодой Туисденъ былъ старше Филиппа, билъ и обижалъ Филя въ дѣтствѣ, пока тотъ не расорохорился и не швырнулъ своего кузена съ лѣстницы, Мысленно они всегда швыряли другъ друга съ лѣстницы. Итакъ бѣдный Тальботъ не могъ участвовать въ ужинѣ, когда его принесли, и лежалъ въ жалкомъ положеніи на диванѣ отсутствующаго мистера Ван-Джона.

Кто поѣдетъ съ нимъ домой, гдѣ жена его вѣрно съ безпокойствомъ его ждётъ? Я согласился отвезти его, и пасторъ сказалъ, что ему тоже надо въ ту сторону и что онъ проводитъ насъ. Мы подъ-руку провели старика черезъ Темпль и посадили его въ извощичій кабріолетъ. Его тошнило отъ сигары и моралистъ, захотѣвшій бы прочесть нравоученіе о вредѣ куренія, могъ бы выставить примѣромъ этого безпомощнаго и несчастнаго джентльмэна.

Вечернее пиршество только воодушевило мистера Гёнта и придало пріятное увлеченіе его разговору. Я видѣлъ этого человѣка прежде въ домѣ доктора Фирмина и, признаюсь, его общество было почти столько же противно мнѣ, какъ и сыну доктора, Филиппу, Обо всѣхъ предметахъ и людяхъ Филь привыкъ высказывать свои мысли слишкомъ откровенно; а мистеръ Гёнтъ былъ для него предметомъ особеннаго отвращенія съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ онъ увидѣлъ Гёнта. Я старался извинить его отца. Люди добрые, находящіяся въ хорошемъ положеніи, почти всегда имѣютъ двухъ-трёхъ бѣдныхъ друзей. Люди отправляются вмѣсти на ристалище жизни; Джэкъ выигрываетъ, а Томъ падаетъ возлѣ него. Тотъ, кто имѣлъ успѣхъ, помогаетъ и протягиваетъ дружескую руку несчастному состязателю. Воспоминаніе о прошломъ даётъ послѣднему нѣкоторое право обратиться къ своему счастливому товарищу; и сначала тотъ сожалѣетъ, потомъ терпитъ, потомъ обнимаетъ товарища, къ которому въ прежнее время можетъ бытъ онъ не имѣлъ никакого уваженія. У человѣка, имѣвшаго успѣхъ въ жизни, должны быть послѣдователи; если у него ихъ нѣтъ, значитъ онъ имѣетъ жестокое сердце.

Такъ философствовать было очень хорошо. Это прекрасно, что человѣкъ не бросаетъ друзей своего дѣтства, но жить съ такимъ мерзавцемъ, съ такимъ низкимъ раболѣпнымъ, пьянымъ существомъ…

— Какъ могъ мой отецъ, у котораго такіе изящные вкусы, который любитъ знатное общество, сносить присутствіе такого человѣка? спрашивалъ Филь. Я не знаю, когда онъ противнѣе, тогда ли, какъ фамильярничаетъ, или когда онъ почтителенъ, тогда ли какъ говоритъ комплименты гостямъ моего отца въ Паррской улицѣ, или когда разсказываетъ отвратительныя исторіи, какъ у меня за ужиномъ.

Вино, которое мистеръ Гёнтъ свободно наливалъ въ то время, сдѣлало его, какъ я уже сказалъ сообщительнымъ.

— Нашъ хозяинъ человѣкъ хорошій, замѣчалъ онъ съ своей стороны, когда мы вышли вмѣстѣ:- важничаетъ, красивъ собою, говоритъ что думаетъ, ненавидитъ меня; а мнѣ, впрочемъ, всё равно. Мастеръ Филиппъ должно быть находился въ хорошемъ положеніи.

Я сказалъ, что я надѣюсь и думаю это.

— Бруммелль Фирминъ долженъ заработывать четыре или пять тысячъ въ годъ. Сумасбродный малый былъ онъ въ моё время, могу я сказать вамъ — кутилъ, моталъ, разорялся, поправилъ кой-какъ свои дѣла и наконецъ женился на богатой. Не всѣ изъ насъ были такъ счастливы. За меня некому было платить долги. Я потерялъ своё мѣсто съ университетѣ оттого, что лѣнился и моталъ. Я любилъ хорошее общество въ то время — всегда любилъ, когда могъ попасть въ него. Если бы вы описывали мои приключенія, вамъ пришлось бы разсказывать престранныя исторіи. Я вездѣ былъ; видалъ и высокое и низкое общество — особенно низкое. Я былъ школьнымъ учителемъ, я показывалъ медвѣдя, я издавалъ газету, я былъ въ Америкѣ, въ Вост-Индіи, въ каждомъ городѣ въ Европѣ. Мнѣ не посчастливилось, какъ Бруммеллю Фирмину. Онъ разъѣзжаетъ въ каретѣ, а я хожу на своихъ на двоихъ. Гинеи каждый день падаютъ къ нему въ руку, а въ моихъ рукахъ они очень рѣдки, могу сказать; бѣдный старикъ Тёфтонъ Гёнтъ не богаче на пятомъ десяткѣ, какъ и въ то время, когда ему были восемнадцать лѣтъ. Какъ вы себя чувствуете? Воздухъ васъ облегчилъ? Вотъ мы въ Бонашской улицѣ; надѣюсь, что ключъ съ вами и что барыня не увидитъ васъ.

Толстый буфетчикъ, слишкомъ хорошо воспитанный, чтобы выразить удивленіе при какомъ бы то ни было происшествіи, случавшемся внѣ дома, растворилъ дверь мистеру Туисдену и впустилъ джентльмэна въ столь плачевномъ состояніи. Онъ былъ очень блѣденъ и торжественъ. Онъ проговорилъ нѣсколько словъ, выражавшихъ его намѣреніе назначить въ какой день пригласить насъ обѣдать и попробовать вина, которое Уинтонъ такъ любилъ. Онъ махнулъ вамъ нетвёрдою рукою. Если мистриссъ Туисденъ стояла на лѣстницѣ и видѣла въ какомъ положеніи воротился ея властелинъ, я надѣюсь, что она сама взяла бы подсвѣчникъ, чтобы пьяный мужъ не выронилъ его изъ рукъ, Гёнтъ заворчалъ, тогда мы вышли.

— Онъ могъ бы предложить намъ закусить за то, что мы привезли его домой. Только половина второго. Нехорошо ложиться спать такъ рано. Пойдёмъ и выпьемъ гдѣ-нибудь. Я знаю очень хорошую таверну недалеко отсюда. Нѣтъ, вы не хотите? Я знаю — тутъ онѣ разразился хохотомъ, который какъ-то страшно раздался по спящей улицѣ — я знаю о чомъ вы думали всё это время. Вы думали: «этотъ скучный старый пасторъ попробуетъ занять денегъ у меня». Но я не буду занимать, мой милый. У меня есть банкиръ; онъ меня боится. Вы понимаете. Я могу добывать соверены отъ моего щоголя доктора въ Старой Паррской улицѣ. Я предписываю ему кровопусканіе. Я вытягиваю деньги отъ него. Онъ очень добрый малый, Бруммелль Фирминъ. Онъ не можетъ ни въ чомъ отказать своему дорогому старому другу. Спасибо ему.

И, отправляясь въ одинъ изъ своихъ полуночныхъ притоновъ, онъ махнулъ рукою по воздуху. Я слышалъ его хохотъ въ безмолвной улицѣ и полисмэнъ X, шагавшій на караулѣ, обернулся и подозрительно поглядѣлъ на него.

Тутъ я подумалъ о мрачномъ лицѣ и меланхолическихъ глазахъ доктора Фирмина. Доброжелательное ли воспоминаніе о прежнихъ временахъ было союзомъ между этими людьми? Всѣ въ домѣ моёмъ давно спали, когда я растворилъ и тихо затворилъ дверь моего дома. При мерцающемъ свѣтѣ ночника я могъ видѣть тихое дыханіе матери и ребёнка. О! счастливы тѣ, которыхъ на изголовьи не преслѣдуетъ угрызеніе! Счастливы тѣ, кто избѣгнулъ искушенія!

Мои подозрѣнія о грязномъ пасторѣ подтверждались предположеніями Филиппа о нёмъ, которыя онъ выражалъ съ своимъ обыкновеннымъ чистосердечіемъ.

— Этотъ негодяй требуетъ чего хочетъ въ гостинницѣ фирминскаго герба, говорилъ бѣдный Филиппъ: — а когда собираются важные гости моего отца, я полагаю, что почтенный джентльмэнъ обѣдаетъ съ ними. Желалъ бы я посмотрѣть, какъ онъ чокается съ старымъ Бёмпширомъ или бьётъ бишопа по спинѣ. Онъ живётъ въ улицѣ Слиго за угломъ, такъ, чтобы находиться около нашего дома, между тѣмъ сохранять свою независимость. А то я удивился бы, почему онъ не поселился въ Старой Паррской улицѣ, гдѣ стоитъ порожнею спальня моей бѣдной матери. Докторъ не хочетъ занимать этой комнаты. Я помню теперь, какъ молчаливы бывали они между собою и какъ испугана она всегда казалась передъ нимъ. Что онъ сдѣлалъ? Я знаю одно дѣло въ его молодости. Не знаетъ ли еще чего этотъ Гёнтъ? Они вѣрно были сообщниками въ какомъ-нибудь заговорѣ, сэръ, и непремѣнно съ этикъ молодымъ Синкбарзомъ, о которомъ вѣчно хвастаетъ Гёнтъ, достойнымъ сыномъ достойнаго Рингуда. Не-уже-ли развратъ течотъ въ крови? Я слышалъ, что мои предки были честными людьми. Можетъ быть только оттого, что никто не могъ узнать ихъ дурныхъ дѣлъ; и фамильное пятно обнаружится во мнѣ когда-нибудь. Я теперь еще не совсѣмъ дурень, но я дрожу, какъ бы мнѣ не пропасть совсѣмъ. Положимъ, я утону и пойду ко дну? Не весело, Пенденнисъ, имѣть такого отца, какъ мой. Не обманывайте меня вашимъ пальятивнымъ состраданіемъ и успокоительными предположеніями. Вы тогда напоминаете мнѣ о большомъ свѣтѣ — ей-богу такъ! Я смѣюсь, пью, веселюсь, пою, курю безконечно, а говорю вамъ, я чувствую постоянно какъ-будто мечъ виситъ надъ черепомъ моимъ, когда-нибудь опустится и разсѣчотъ его. Подъ Старой Паррской улицей подводятъ мины, сэръ — подводятъ мины. И когда-нибудь мы будемъ взорваны на воздухъ — на воздухъ, сэръ; помяните моё слово! Вотъ почему я такъ безпеченъ и лѣнивъ, за что вы, товарищи, вѣчно браните меня, вѣчно надоѣдаете мнѣ. Какая польза остепениться пока взрыва не было еще, развѣ вы не видите? Бѣдная, бѣдная матушка! (онъ обратился въ портрету матери, который висѣлъ въ той комнатѣ, гдѣ мы говорили) не знала ли ты этой тайны, и не оттого ли въ глазахъ твоихъ всегда выражался такой страхъ? Она всегда любила васъ, Пенъ. Помните, какъ она казалась мила и граціозна, когда лежала на диванѣ наверху, или когда улыбалась изъ своей кареты, посылая намъ, мальчикамъ, поцалуй рукой? Каково женщинѣ, если eё обольстятъ нѣжными словами, увезутъ, а потомъ она узнаетъ что у ея мужа копыто на ногѣ?

— Ахъ, Филиппъ!

— Какова доля сына такого человѣка? Нѣтъ ли и на моей ногѣ копыта?

Нога его, когда она говорить, была протянута по-американски, на рѣшотку камина.

— Положимъ, для меня спасенія нѣтъ и я наслѣдую мою участь, какъ другіе наслѣдуютъ подагру или чахотку? Когда знаешь свою судьбу, какая польза дѣлать что-нибудь особенное? Говорю вамъ, сэръ, всё зданіе нашей настоящей жизни разрушится и разсыплется. (Тутъ онъ бросилъ свою трубку на полъ, такъ что, она разлетѣлась въ дребезги). — А пока настанетъ катастрофа, какая польза приниматься за работу, какъ вы выражаетесь? Это всѣ равно, что говорить было жителю Помпеи, чтобы онъ выбралъ себѣ профессію наканунѣ изверженія Везувія.

— Если вы знаете, что изверженіе Везувія разразится надъ Помпеей, сказалъ я съ испугомъ:- зачѣмъ не переѣхать въ Неаполь, или подальше, если вы хотите?

— Развѣ не было часовыхъ въ будкахъ у городскихъ воротъ, спросилъ Филиппъ:- которые могли бы бѣжать, а между тѣмъ остались, чтобы быть погребёнными тамъ? Положимъ, что эта участь намъ не угрожаетъ, а опасеніе моё просто — первый страхъ? Положимъ это случится и я останусь живъ? Опасность получить добычу придаётъ ей вкусъ, старый товарищъ. Кромѣ того, надо помнить о чести и о комъ-то другомъ въ этомъ дѣлѣ, съ кѣмъ разстаться нельзя въ часъ опасности.

Тутъ онъ покраснѣлъ, тяжело вздохнулъ и выпилъ рюмку бордоскаго.

Глава VIII НАЗОВЕТСЯ ЦИНИЧЕСКОЙ ЛЮДЬМИ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫМИ

Я надѣюсь, что кроткіе читатели не будутъ имѣть дурного мнѣнія о ихъ нижайшемъ и покорнѣйшемъ слугѣ, если я признаюсь, что говорилъ съ моей женой, воротившись домой, о Филиппѣ и его дѣлахъ. Когда я захочу быть откровеннымъ, я надѣюсь, что никто не можетъ быть откровеннѣй меня; когда я намѣренъ молчать, рыба не можетъ быть такъ нѣма. Я сохранялъ тайны такъ ненарушимо, что самъ совсѣмъ забывалъ ихъ, пока память моя не освѣжалась людьми, тоже знавшими эти тайны. Но къ чему было скрывать это отъ существа, которому я открываю всё, или почти всё — да, всё, кромѣ двухъ-трёхъ обстоятельствъ, что лежитъ у меня на сердцѣ? Вотъ я и сказалъ ей:

— Душа моя, случилось, какъ я подозрѣвалъ, Филиппъ и кузина его, Агнеса, влюблена другъ въ друга.

— Агнеса это блѣдная, или самая блѣдная? спросила радость моей жизни.

— Нѣтъ, эти старшая Бланшъ. Онѣ обѣ старше мистера Фирмина, но Бланшъ старшая изъ сестёръ.

— Я не говорю ничего дурного и не оспориваю этого; говорю я, сэръ? Нѣтъ?

Только я зналъ по ея лицу, когда упоминали о какой-нибудь другой женщинѣ, любятъ её моя жена или нѣтъ. И я обязанъ сказать, что ея физіономія не всякій разъ удостоиваетъ улыбаться, когда называютъ другихъ дамъ по именамъ.

— Ты не бываешь тамъ? Ты и мистриссъ Туисденъ сдѣлали визиты другъ другу, на томъ дѣло и остановилось? О, я знаю! о, я знаю! о, я знаю! ты питаешь такое нехристіанское чувство къ бѣдному Тальботу, потому-что онъ такъ хвастается своимъ виномъ, а даетъ такую отвратительную дрянь.

— Да, конечно; потомъ сказала моя жена:

— Нѣтъ. Совсѣмъ не потому. Хотя ты умѣешь отличить хересъ отъ портвейна, я вѣрю по совѣсти, что ты избѣгаешь Туисденовъ не потому, что они угощаютъ дурнымъ виномъ. Многіе другіе грѣшатъ въ этомъ отношеніи и ты прощаешь имъ. Ты любишь своихъ ближнихъ болѣе вина — нѣкоторыхъ ближнихъ — а другихъ ближнихъ ты не любишь хуже чѣмъ лекарство. Ты проглатываешь ихъ. Ты не говоришь ничего, но твои взгляды ужасны; ты дѣлаешь гримасы; а когда примешь ихъ, тебѣ нужна конфетка, чтобы истребить этотъ вкусъ во рту.

Дама, къ которой обращалась эта остроумная рѣчь, пожала своими хорошенькими плечиками. Моя жена раздражаетъ меня во многомъ; напримѣръ, когда она встаётъ въ сумасбродные часы, чтобы идти къ ранней обѣднѣ, или когда смотритъ на меня особеннымъ образомъ за обѣдомъ, если я хочу съѣсть одно изъ тѣхъ кушаньевъ, которая, по увѣреніямъ диктора Гуденофа, нездоровы для меня, а болѣе всего, когда упорно молчитъ, если я браню людей, которыхъ я не люблю, которыхъ она не любитъ и которые бранятъ меня, это молчаніе сводитъ меня съ ума. Какое довѣріе можетъ быть между мужемъ и женою, если онъ не можетъ сказать ей: «чортъ побери такого-то, я терпѣть его не могу»; или «какой подлецъ этотъ… какъ бишь его? или какимъ раздутымъ аристократомъ сдѣлался Тингэми съ-тѣхъ-поръ, какъ получилъ это мѣсто!»

— Нѣтъ, продолжалъ я:- я знаю почему вы ненавидите Туисденовъ, мистриссъ Пенденнисъ. Вы ненавидите ихъ потому, что они живутъ въ свѣтѣ, въ которомъ вы можете бывать только изрѣдка; мы ненавидите ихъ потому, что они на дружеской ногѣ съ самыми знатными людьми, потому-что она обладаютъ непринуждённой граціей, открытымъ и благороднымъ изяществомъ, какимъ не одарены провинціалы и аптекарскіе сыновья.

— Любезный Эртёръ мнѣ кажется, ты стыдишься, что ты аптекарскій сынъ: Ты такъ часто объ этомъ говоришь, сказала моя жена.

Всё это было очень хорошо; но вы видите, что она не отвѣчала на мои замѣчанія о Туисденахъ.

— Ты права, моя милая, сказалъ я тогда, — Я не долженъ осуждать другихъ, потому-что самъ не добродѣтельнѣе моихъ ближнихъ.

— Я знаю людей, которые бранятъ тебя, Эртёръ; но мнѣ кажется, что ты очень хорошій человѣкъ, сказала моя жена, сидя за своимъ маленькимъ чайнымъ подносомъ.

— И Туисдены также хорошіе люди — очень милые, безыкусственные, безкорыстные, простые, великодушные, хорошо воспитанные люди. Мистеръ Туисдень человѣкъ съ сердцемъ; способность Туисдена къ разговору замѣчательно пріятна. Филиппъ чрезвычайно счастливъ, что женится на одной изъ этихъ очаровательныхъ дѣвушекъ.

— Я терпѣніе съ ними теряю, закричала моя жена, потерявъ эту добродѣтель, къ моему величайшему удовольствію, потому-что я узналъ тогда, что я нашолъ трещину въ стальной брони мадамъ Пенденнисъ, и поразилъ её въ самомъ чувствительномъ мѣстечкѣ.

— Теряешь съ ними терпѣніе? Съ такими милыми, самой аристократической наружности молодыми дѣвицами! закричалъ я.

— Ахъ! сказала со вздохомъ моя жена: — что онѣ могутъ дать Филиппу взамѣнъ?

— Взамѣнъ его тридцати тысячъ? Онѣ будутъ имѣть каждая по десяти тысячъ послѣ смерти матери.

— О! я не хотѣла бы, чтобы сынъ нашъ женился на женщинѣ, похожей на нихъ, если бы у ней былъ даже милліонъ. Не хотѣла бы, дитя мое и моя радость!

Эти слова обращались къ милому малюткѣ, который ѣлъ пирожное, сидя на высокомъ стулѣ за маленькимъ столикомъ возлѣ матери, и который, хотя много кричалъ въ то время, будетъ нѣмымъ персонажемъ въ этой исторій.

— Ты намекаешь на маленькую исторію Бланшъ съ…

— Нѣтъ, и не намекаю, сэръ.

— Почему же ты знаешь о которой исторіи и говорю?.. Или на обманутыя ожиданія Агнесы, когда лордъ Фаринтошъ овдовѣлъ? Если онъ не хочетъ, она не можетъ, ты знаешь, моя милая. А я увѣренъ, что она употребляла всѣ силы, по-крайней-мѣрѣ такъ всѣ говорятъ.

— Ахъ! я не имѣю терпѣнія слышать какъ вы, свѣтскіе люди, обращаетесь съ самымъ священнымъ предметомъ — съ самымъ священнымъ, сэръ. Вы слышите? Развѣ женщина можетъ отдавать и отнимать свою любовь каждый день? Развѣ ея вѣрность и чистота сердца должны сдѣлаться товаромъ, для промѣна на званіе и общественное уваженіе? Мнѣ жаль, потому-что я не желаю видѣть Филиппа, который добръ, честенъ и великодушенъ, и справедливъ до-сихъ-поръ; какъ бы ни были велики его проступки, я не желаю видѣть его… О! это ужасно, ужасно!

Видѣть его чемъ? чѣмъ-нибудь ужаснымъ на этомъ свѣтѣ, или въ будущемъ? Не воображайте, что родственники Филиппа думали, будто они дѣлаютъ Филю вредъ, соглашаясь выдать за него дочь, за докторскаго сына! Туисдены занимали гораздо лучшее мѣсто въ свѣтѣ, чѣмъ родственники ихъ въ Старой Паррской улицѣ, и бывали въ лучшихъ домахъ. Съѣзды при дворѣ были бы не полны безъ мистера и мистриссъ Туисденъ. Можетъ быть нашлись бы фамиліи познатнѣе ихъ титулами, и побогаче ихъ, и занимавшія болѣе высокое положеніе; но на свѣтѣ не находилось болѣе уважаемыхъ людей какъ Туисдены: въ этомъ всѣ въ семействѣ были убѣждены, начиная отъ самого Тальбота до его наслѣдника. Если бы кому-нибудь вздумалось написать исторію о томъ, какой вредъ былъ сдѣланъ людьми, которые воображали себя добродѣтельными, какая это была бы странная, назидательная книга! Кто сожигалъ протестантовъ? добродѣтельные католики. Кто жарилъ католиковъ? добродѣтельные реформаты. Кто думаетъ, что я человѣкъ опасный и избѣгаетъ меня въ клубѣ? добродѣтельный Сквэріосъ. Кто презираетъ? кто преслѣдуетъ? кто не прощаетъ? добродѣтельная мистриссъ Грёнди. Она помнитъ грѣшки своихъ ближнихъ до третьяго и четвёртаго поколѣнія; и если она увидитъ, что такой-то упалъ на ея дорогѣ, она съ крикомъ подберетъ своё платье, опасаясь, что грязный, окровавленный злодѣй можетъ заразитъ её, и проходитъ мимо.

Я не намѣримъ дѣлась сюрпризы въ этой скромной исторіи, или держать невинныхъ читателей въ недоумѣніи насчотъ многаго, что можетъ интересовать ихъ. Напримѣръ, любовь интересовала читателей романовъ лѣтъ сто кряду и, безъ сомнѣнія, будетъ всегда интересовать ихъ. Почти всѣ молодые люди читаютъ любовныя исторіи съ увлеченіемъ, какъ старики читаютъ медицинскія книги о чомъ бы то ни было, о болѣзняхъ сердца, печени, о подагрѣ, параличѣ и кричатъ: «именно такъ, совершенно такъ, какъ со мной!» Первая любовь Филя, къ которой мы теперь приступаемъ, была ложнымъ шагомъ. Я сознаюсь въ этомъ тотчасъ и въ этомъ началѣ своей карьеры и полагаю, что онъ быль счастливъ не болѣе или не менѣе многихъ и многихъ мущинъ и женщинъ на этомъ свѣтѣ. Положимъ, что потокъ истинной любви всегда протекалъ бы гладко и всякій женился бы на предметѣ своей первой любви. Ахъ! какіе браки случались бы!

Великодушный молодой человѣкъ приходитъ на рынокъ съ сердцемъ, которое такъ и хочетъ выскочить изъ груди его, такъ и бьётся и волнуется, и онъ не можетъ успокоиться до-тѣхъ-поръ, пока не продастъ его. Что же удивительнаго, если онъ нападётъ на хитраго купца въ «Ярмаркѣ Тщеславія» и продастъ всё своё имущество за пошлую бездѣлушку, которая не стоитъ и гроша? Филь вздумалъ влюбиться въ свою кузину и я предупреждаю васъ, что изъ этой страсти не выйдетъ ничего, кромѣ вліянія которое она имѣла на характеръ молодого человѣка. Хотя моя жена не любила Туисденовъ, она любила чувства, любила любовныя дѣла. — Всѣ женщины кто любятъ. Бѣдный Филь надоѣдалъ мнѣ послѣ обѣда безконечными разглагольствованіями о своей страсти и своей очаровательницѣ; но моя жена никогда не уставала его слушать.

— Вы эгоистъ бездушный, пресытившійся свѣтскій человѣкъ, вотъ вы что! говаривалъ онъ мнѣ: — ваше огромное и незаслуженное счастіе въ супружеской лотереѣ, сдѣлало васъ жосткимъ, холоднымъ, глупымъ, равнодушнымъ. Вы засыпали два раза, пока я говорилъ. Я войду разскажу всё вашей женѣ. У ней есть сердце.

И, занимаясь моею книгою, или дремотою послѣ обѣда, а слышалъ какъ полъ трещалъ подъ ногами Филиппа надъ головой моей или какъ онъ энергически мѣшалъ огонь въ гостиной.

Тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ были уже у молодого человѣка; третья часть этой суммы должна была достаться дѣвушкѣ послѣ смерти ея матери; всё, что накопилъ и оставитъ докторъ, этого, конечно, было довольно въ настоящемъ и будущемъ для многихъ молодыхъ супруговъ; и такъ какъ Филю было двадцать-два года, а Агнесѣ (долженъ ли я признаться) двадцать-пять, и тамъ какъ она согласилась слушать горячія изліянія краснорѣчиваго и страстнаго юноши и промѣнять на его свѣжее, только-что отчеканенное золотое, совереневое сердце, своё вытертое маленькое трехпенсовое сердечко, зачѣмъ имъ не обвѣнчаться бы тотчасъ и такимъ образомъ заставить насъ покончить и съ ними и съ этой исторіей? Денегъ у нихъ достанетъ, чтобы заплатить пастору и за почтовыхъ лошадей. Они могутъ уѣхать въ провинцію, жить собственными средствами и вести жизнь такую пошлую и счастливую, что Филь могъ бы растолстѣть, облѣниться и сдѣлаться совершенно негоднымъ для своего настоящаго званія — героя романа. Но позвольте: есть препятствія. Филиппъ, милый славный, красивый, сумасбродный, беззаботный юноша, наступавшій всѣмъ на платья, разбивавшій маленькія фарфоровыя украшенія въ обществѣ, въ жизни, въ разговорѣ, притомъ, къ чему спѣшить? Знаете ли вы навѣрно, что мать оставила ему деньги? И какъ же это отецъ его, докторъ, еще не отдалъ ему отчота. C'est louche. Люди, занимающіе высокое положеніе въ обществѣ и съ правилами, должны позаботиться, чтобы денежныя дѣла были въ совершенномъ порядкѣ прежде чѣмъ отдадутъ свою любимицу, привыкшую къ роскоши, сумасбродному и эксцентрическому, хотя великодушному и любезному молодому человѣку. Кромѣ того… ахъ! Кромѣ того — кромѣ того!

— Это ужасно, Эртёръ! Стыдно судить такъ о женщинѣ, о христіанахъ! О мои душечки! мои радости! продамъ ли я васъ? говоритъ молодая мать, прижимая къ своему сердцу маленькое пискливое созданьице съ голубыми ленточками на плечикахъ, съ ручками, къ которымъ только-то привита была оспа, и въ премиленькихъ красныхъ башмачкахъ: — продамъ ли я васъ! говоритъ мама.

Маленькій Эрти кричитъ, а маленькая Нелли поднимаетъ глазки съ своихъ игрушекъ съ изумительнымъ и плаксивымъ выраженіемъ.

Мнѣ стыдно сказать, что значитъ кромѣ того; но дѣло въ томъ, что молодой Улькомъ лейб-гвардеецъ, получившій въ наслѣдство огромное имѣніе въ Вест-Индіи и нѣсколько капель той чорной крови, которая внушаетъ мущинѣ природное пристрастіе къ бѣлокурымъ красавицамъ, устремилъ свои опаловые глаза на свѣтлорусую Агнесу; онъ безпрестанно танцовалъ съ нею; а когда коляска мистриссъ Туисденъ показывалась въ Гайдъ-Паркѣ, вы могли бы видѣть пару самыхъ изящныхъ жолтыхъ лайковыхъ перчатокъ, играющихъ поводьями, пару красивыхъ сапоговъ, слегка касающихся стремянъ, великолѣпную лошадь, исполняющую самые граціозные прыжки, а на великолѣпной лошади красиваго, низенькаго человѣка съ яркимъ пунцовымъ цвѣткомъ въ петлицѣ, съ блестящими опаловыми глазами, съ смуглымъ цвѣтомъ лица и съ волосами такими чорными и курчавыми, что, право, въ Южныхъ Американскихъ штатахъ ему надѣлали бы грубостей на желѣзной дорогѣ [25].

Но въ Англіи мы не таковы. Въ Англіи Гренвилль Улькомъ человѣкъ и братъ. Говорятъ, что половина Арроурутскаго острова принадлежитъ ему, кромѣ Мэнгровскаго замка въ Гертфордширѣ, и такихъ же имѣній въ другихъ графствахъ, и прекрасный домъ въ Лондонѣ. Его называютъ Чернымъ Принцемъ за кулисами многихъ театровъ; дамы киваютъ ему головой изъ тѣхъ колясокъ, о которыхъ, вы понимаете, не слѣдуетъ говорить. Слухи о его огромномъ богатствѣ подтверждаются тѣмъ извѣстнымъ фактомъ, что Чорный Принцъ скупъ и любитъ разставаться съ своими деньгами не иначе, какъ для собственныхъ своихъ удовольствій. Когда онъ принимаетъ въ своемъ деревенскомъ домѣ, угощеніе его, однако, очень великолѣпно. Ему льстили, его ласкали всю жизнь; нѣжная мать позволяла ему дѣлать всѣ, что онъ хотѣлъ; а такъ-какъ учиться онъ не хотѣлъ, то надо признаться, что его литературное образованіе не весьма обширно и что даже пишетъ онъ съ ошибками. Но въ управленіи своими денежными дѣлами онъ очень проницателенъ и искусенъ. Лошади его стоятъ ему гораздо менѣе, чѣмъ какому бы то ни было молодому человѣку въ Англіи, имѣющему такихъ хорошихъ лошадей. Ни одному торгашу не удалось обмануть его; и хотя омъ нѣсколько скупъ на деньги, однако, если какое-нибудь желаніе сильно овладѣвало имъ, никакая сумма не останавливала его. Напримѣръ, когда онъ купилъ… но оставимъ въ покоѣ скандалёзныя исторіи. Какое дѣло намъ до прошлаго? Докторскій сынъ, имѣющій тысячу фунтовъ въ годъ годового дохода, можетъ считаться прекрасной партіей въ нѣкоторыхъ кружкахъ, но, vons concevez, не въ высшемъ обществѣ. А милая, образованная, уважаемая женщина — развѣ не знаетъ какъ прощать многіе недостатки нашего пола? А лѣта? фи! Она увѣнчаетъ мою плѣшивую голову розами своей юности. А цвѣтъ лица? Какой контрастъ пріятнѣе и трогательнѣе золотистыхъ локоновъ Дездемоны на смугломъ плечѣ Отелло? А прошлая жизнь, преисполненная эгоизма и проведенная въ дурномъ обществѣ? Приди хоть отъ свиней, мой блудный сынъ, и я очищу тебя! Это называется цинизмомъ, знаете? Стало быть и жена мой циникъ, когда прижимаетъ своихъ дѣтей въ своему чистому сердцу и молится милосердому Небу, чтобы оно уберегло ихъ отъ эгоизма, отъ суетности, отъ безумія, отъ злой жадности.

Глава IX СОДЕРЖАЩАЯ ОДНУ ЗАГАДКУ, КОТОРАЯ РАЗРѢШАЕТСЯ, А МОЖЕТЪ БЫТЬ И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО

Моя лира скромна, и когда исторія достигаетъ до того періода, что слѣдуетъ описывать любовь, моя Мнемозина отворачивается отъ молодой четы, опускаетъ занавѣсъ надъ амбразурой, гдѣ шепчутся влюбленные, испускаетъ вздохъ изъ своей пожилой груди и прикладываетъ палецъ къ своимъ губамъ. Ахъ, милая Мнемозина! мы не будемъ шпіонами надъ молодыми людьми; мы не будемъ ихъ бранить; мы не будемъ много говорить о ихъпоступкахъ. Когда мы были молоды, можетъ быть и насъ принимали подъ палаткою купидона; мы ѣли его горькую, но восхитительную хлѣбъ-соли. Теперь мы странствуемъ одиноко въ пустынѣ и не будемъ бранить вашего хозяина. Мы ляжемъ подъ открытымъ небомъ, будемъ съ любовью думать о быломъ, а завтра возьмёмъ опять посохъ и пустился въ путь.

Но я не думаю, чтобы эта страсть Филиппа была истинной любовью, это былъ только непродолжительный обманъ чувствъ, отъ котораго я предупреждаю васъ, что нашъ герой выздоровѣетъ черезъ нѣсколько главъ. Какъ! мой милый юноша, не-уже-ли мы отдадимъ твоё сердце до гробовой доски? Какъ! мой Коридонъ и поющій лебедь, не-уже-ли мы навсегда отдадимъ тебя твоей Филлидѣ, которая во всё время, пока ты играешь ей на свирѣли и ухаживаешь за нею, держитъ Мелибея въ шкапу, и готова выпустить его, если только онъ окажется болѣе выгоднымъ пастушкомъ, чѣмъ ты? Я не такъ жестокъ къ моимъ читателямъ или моему герою, чтобы подвергнуть ихъ несчастью такого брака.

Филиппъ не былъ ни клубнымъ, ни свѣтскимъ человѣкомъ. Изърѣдко бывалъ въ клубѣ; а когда входилъ туда, то свирѣпо хмурился и странно смѣялся надъ обычаями посѣтителей. Онъ представлялъ довольно неуклюжую фигуру въ свѣтѣ, хотя наружность имѣлъ красивую, живую и довольно приличную; но онъ вѣчно наступалъ своей огромною ногою на воланы свѣта, и свѣтъ кричалъ и ненавидѣлъ его. Онъ одинъ не примѣчалъ волокитства Уилькома, хотя сотни человѣкъ давно подсмѣивались надъ этимъ.

— Кто этотъ человѣкъ, низенькаго роста, который бываетъ у васъ и котораго я иногда вижу въ паркѣ, тётушка, этотъ низенькій человѣкъ въ такихъ бѣлыхъ перчаткахъ и очень смуглый лицомъ? спрашиваетъ Филиппъ.

— Это мистеръ Уилькомъ, лейб-гвардеецъ, припоминаетъ тётка.

— Офицеръ? не-уже-ли? говоритъ Филиппъ, обращаясь къ дѣвушкамъ. — А мнѣ кажется, что къ нему болѣе шолъ бы тюрбанъ и бубенъ.

И онъ смѣётся и думаетъ будто сказалъ очень умную вещь. О эти остроты о людяхъ и противъ людей! Никогда, мой милый, юный другъ, не говорите ихъ никому, не говорите ихъ постороннему, потому что онъ пойдетъ и разскажетъ; не говорите владычицѣ вашего сердца, потому что вы можете поссориться съ ней и тогда она разскажетъ; не говорите вашему сыну, потому что безыскусственный ребёнокъ воротится къ своимъ школьнымъ товарищамъ и скажетъ: «папа, говоритъ, что мистеръ Бленкинсонъ колпакъ». Дитя моё, хвалите всѣхъ, улыбайтесь всѣмъ и всѣ будутъ улыбаться вамъ притворною улыбкою и протягивать вамъ притворно дружескую руку — словомъ, будутъ уважать васъ какъ вы заслуживаете. Нѣтъ. Я думаю, что мы съ вами будемъ хвалить тѣхъ, кого любимъ, хотя никто не повторитъ нашихъ добрыхъ словъ, и будемъ прямо говорить что думаемъ о тѣхъ, кого не любимъ, хотя мы увѣрены, что наши слова сплётники перескажутъ съ прибавленіями и они будутъ вспоминаться долго спустя послѣ того, какъ мы забудемъ ихъ. Мы кидаемъ въ воду камешекъ — маленькій камешекъ, который ныряетъ и исчезаетъ, но весь прудъ приходитъ въ сотрясеніе и струится безпрестанно расходящимися кругами долго спустя послѣ того, какъ камешекъ пошолъ ко дну и исчезъ изъ глазъ. Развѣ ваши слова, сказанныя десять лѣтъ назадъ, не возвращались къ вамъ обезображенныя, испорченныя можетъ быть такъ, что ихъ узнать нельзя?

Филь черезъ пяти минутъ послѣ своей шуточки совсѣмъ забылъ, что сказалъ о Чорномъ Принцѣ и о бубнѣ, и когда капитанъ Уилькомъ нахмурился на него свирѣпо, молодой Фирминъ подумалъ, что это было природное выраженіе смуглой физіономій капитана, и даже пересталъ на него глядеть.

— Ей-богу, сэръ! сказалъ послѣ Филь, говоря со мною объ этомъ офицерѣ:- я замѣтилъ, что онъ ухмылялся, болталъ, скалилъ зубы; и когда я вспомнилъ, что болтать и скалить зубы въ натурѣ подобныхъ обезьянъ, у меня не было и въ умѣ, что этотъ орангъ-утангъ сердятся на меня болѣе чѣмъ на другихъ. Видите, Пенъ, я бѣлокожій по природѣ, а злые называютъ меня рыжимъ. Это не очень хорошій цвѣтъ. Но я никакъ не думалъ, чтобы моимъ соперникомъ былъ мулатъ. Конечно, я не такъ богатъ, но состояніе у меня есть. Я могу читать и писать правильно и довольно бѣгло. Могъ ли я опасаться соперничества, могъ ли думать, что вороная лошадь побѣдитъ гнѣдую? Разсказать ли мнѣ вамъ что она всегда постоянно говорила мнѣ? Я этимъ не измѣню тайнамъ любви. Нѣтъ, ей-богу! Добродѣтель и благоразуміе всегда были у ней на языкѣ. Она напѣвала мнѣ нравоученія, кротко намекала, что я долженъ помѣстить мои деньги съ самымъ вѣрнымъ обезпеченіемъ и что ни одинъ человѣкъ на свѣтѣ, даже отецъ, не долженъ самовластно распоряжаться ими. Она дѣлала мнѣ, сэръ, множество маленькихъ, кроткихъ, робкихъ невинныхъ вопросовъ о состояніи моего отца, и сколько онъ имѣетъ, по моему мнѣнію, и какъ онъ откладывалъ? какіе добродѣтельные родители у этого ангела! Какъ они воспитали ее, какъ направили ея милые голубые глазки исключительно на практическіе предметы. Она знаетъ чего стоитъ вести домашнее хозяйство, знаетъ цѣну акцій желѣзныхъ дорогъ; она копитъ капиталъ для себя и въ этомъ свѣтѣ и въ будущемъ. Можетъ быть она не всегда поступаетъ какъ слѣдуетъ, но не ошибётся она никогда! Я говорю вамъ, Пенъ, это ангелъ съ крылышками, сложенными подъ ея платьицемъ, можетъ быть не тѣми могучими бѣлоснѣжными блестящими крыльями, которыя парятъ ка самымъ высокимъ звѣздамъ, но съ крылышками хорошими, полезными, сизыми, которыя будутъ тихо и ровно поддерживать её какъ разъ надъ нашими головами и помогутъ ей тихо опуститься, когда она удостоитъ слетѣть къ намъ. Когда я подумаю, сэръ, что я могъ бы быть женатъ на такомъ миломъ ангелѣ и что я всё еще холостъ — о! я въ отчаяніи! въ отчаяніи!

Но исторія обманутыхъ надеждъ и неудавшейся страсти Филиппа должна быть разсказана не въ такихъ язвительныхъ и несправедливыхъ выраженіяхъ, какія употреблялъ этотъ джентльмэнъ, обыкновенно пылкій и хвастливый въ разговорѣ, любившій преувеличивать свои разочарованія и кричать, ревѣть, даже ругаться, если ему наступятъ на мозоль, такъ громко, какъ кричатъ тѣ, у кого отрѣзываютъ ногу.

Я могу поручиться за миссъ Туисденъ, мистриссъ Туисденъ и за всю ихъ семью, что если они, какъ вы это называете, надули Филиппа, то они сдѣлали это вовсе не подозрѣвая, что это былъ поступокъ грязный. Ихъ поступки никогда не бывали грязны или низки; они всегда бывали вынуждены необходимостію, говорю я вамъ, и спокойно приличны. Они ѣли остатки вчерашняго обѣда съ граціознымъ молчаніемъ; они скупо кормили своихъ людей; они выгоняли изъ дома голодныхъ слугъ; они извлекали выгоды изъ всего; они спали граціозно подъ узкими одѣялами; они зябли у скупозатопленнаго камина; они запирали чайницу самымъ крѣпкимъ замкомъ, дѣлали самый жидкій чай; не-уже-ли вы предполагаете, что они думали, будто они поступаютъ низко или дурно? Ахъ! удивительно, какъ подумаешь, сколько самихъ почтенныхъ семействъ изъ вашихъ знакомыхъ и моихъ, любезный другъ, обманываютъ другъ друга!

— Дружокъ, я выгадала полдюйма плюша изъ панталончиковъ Джэмса.

— Душечка, я сберегла полпенни отъ пива. Пора одѣваться и ѣхать къ герцогинѣ. Какъ ты думаешь, можетъ Джонъ надѣть ливрею Томаса; онъ носилъ её только годъ и умеръ отъ оспы? Джону она немножко узка, но…

Это что такое? Я выдаю себя за безпристрастнаго лѣтописца счастья, злополучія, дружескихъ связей Филиппа и сержусь на этихъ Туисденовъ почти сколько же, какъ и самъ Филиппъ.

Я не сержусь на тѣхъ несчастныхъ женщинъ, которыя таскаются по мостовой и приторную улыбку которыхъ освѣщаетъ газовой рожокъ, а то моя щекотливая добродѣтель и брюзгливая скромность не могли бы прогуливаться въ Пиккадилли, не могли бы выйти со двора. Но Лаиса нравственная, опрятная, щеголеватая, туго зашнурованная, — Фримея, вовсе нерастрёпанная, но съ волосами, приглаженными фиксатоаромъ, въ лучшей шнуровкѣ, стянутой мама, — Аспазія, послѣдовательница Верхней Церкви, образецъ приличія, обладавшая всѣми дѣвственными прелестями, готова продать ихъ самому старому изъ старыхъ старикашекъ, у котораго есть деньги и титулъ — вотъ этихъ несчастныхъ хотѣлось бы мнѣ видѣть раскаивающимися, но прежде приколотить ихъ хорошенько. Ну, нѣкоторыя изъ нихъ отданы въ исправительныя заведенія на Гросвенорскомъ сквэрѣ. Онѣ носятъ тюремную одежду изъ брильянтовъ и кружевъ. Родители плачутъ и благодарятъ Бога, когда продаютъ ихъ; а всякіе разные бишопы, пасторы, родственники, вдовы, росписываются въ книгѣ и утверждаютъ своею подписью обрядъ. Созовемъ на полуночный митингъ всѣхъ, кто былъ проданъ въ замужство: какое порядочное, какое знатное, какое блестящее, какое величественное, какое многочисленное собраніе будемъ мы имѣть! Найдётся ли такая большая комната, въ которой онѣ могли бы помѣститься всѣ?

Загляните въ эту тёмную, торжественную, довольно мало, но изящно меблированную гостиную въ Бонашской улицѣ, и въ эту маленькую зрительную трубку вы можете видѣть нѣсколько премилыхъ группъ, разговаривающихъ въ разное время дня. Послѣ завтрака, пока еще рано ѣхать кататься въ паркъ, въ гостиную входитъ бѣлокурый молодой человѣкъ съ большими ногами и широкой грудью, безъ перчатокъ, и длинными каштановыми усами, повиснувшими на широкій воротничокъ и — долженъ ли я признаться, что отъ него сильно несетъ сигарою? Онъ начинаетъ громко высказывать своё мнѣніе о вчерашнемъ памфлетѣ, или о вчерашней поэмѣ, или о скандалѣ, случившемся на прошлой недѣлѣ, или объ италіянцѣ съ обезьяной, кривлявшейся на улицѣ — словомъ, о чомъ бы то ни было, что занимаетъ его мысли въ эту минуту. Если у Филиппа былъ дурной обѣдъ вчера (и онъ неравно вспомнитъ объ этомъ), онъ ворчитъ, сердится и бранитъ самымъ гнуснымъ образомъ повара, слугъ, эконома, весь комитетъ, всё общество того клуба, гдѣ онъ обѣдалъ. Если Филиппъ встрѣтитъ дѣвочку, играющую на органѣ, съ хорошенькими глазками и обезьяной на улицѣ, онъ смѣялся, удивлялся обезьянѣ, качалъ головою, напѣвалъ подъ мотивъ органа, нашолъ, что у дѣвочки самые чудные глаза, какіе когда-либо случалось ему видѣть, и что отецъ у нея, вѣроятно какой-нибудь альпійскій мошенникъ, продавшій свою дочь аферисту, который, съ своей стороны, продалъ её въ Англію. Если ему приходится разсуждать о поэмѣ, памфлетѣ, журнальной статьѣ, то она непремѣнно написана или величайшимъ геніемъ или самымъ величайшимъ дураномъ, когда-либо существовавшемъ на свѣтѣ. Можетъ ли онъ писать? Въ этой юдоли слёзъ, въ которой мы обитаемъ, не найдётся другого подобнаго идіота. Или видали вы поэмы Доббинса? Агесса, помяните моё слово въ Доббинсѣ есть геніальность, которая покажетъ современемъ то, что я всегда предполагалъ, то, что я всегда воображалъ возможнымъ, и всякій, кто не согласится съ этимъ, лгунъ, злой негодяй; а свѣтъ полонъ людьми, которые никогда не отдаютъ справедливости другому; а я клянусь, что узнавать и чувствовать достоинство въ поэзіи, живописи, музыкѣ, въ пляскѣ на канатѣ, въ чемъ бы то ни было, есть величайшій восторгъ и радость моей жизни. Я говорю… О чемъ бишь я говорилъ?

— Вы говорили, Филиппъ, что вы любите признавать достоинство во всѣхъ, сказала кроткая Агнеса:- а я то же думаю.

— Да! кричитъ Филь, тряхнувъ своими бѣлокурыми кудрями, — я думаю, что я люблю. Слава Богу, я это люблю. Я знаю людей, которые могутъ дѣлать многое, даже всё лучше меня.

— О Филиппъ! говоритъ со вздохомъ Агнеса.

— Но я ненавижу ихъ за это.

— Вы никого невавидите, сэръ. Вы слишкомъ великодушны.

— Можете вы вообразить, чтобы Филиппъ ненавидѣлъ кого-нибудь, мама?

Мама пишетъ:

«Мистеръ и мистриссъ Тальботъ Туисденъ просятъ адмирала и мистриссъ Дэвисъ Локеръ сдѣлать имъ честь пожаловать на обѣдъ въ четверкъ сего…»

— Что такое, Филиппъ? говоритъ мама, поднимая глаза съ своей записки:- Филиппъ ненавиделъ кого-нибудь! Филиппъ! У насъ небольшой обѣдъ 24. Мы попросимъ отца твоего обѣдать. Намъ нельзя приглашать слишкомъ много родныхъ. Приходите послѣ, пожалуйста.

— Хорошо, тетушка, говорилъ прямодушный Филь;- я приду, если вы и кузины этого желаете. Вы знаете, чай не по моей части, и обѣды-то я люблю только по моему вкусу и съ…

— И съ вашей противной компаніей, сэръ?

— Ну да! говоритъ султанъ Филиппъ, разваливаясь и чванясь на диванѣ:- я люблю и свои удобства и свою свободу.

— Ахъ, Филиппъ! вы становитесь всё большимъ эгоистомъ каждый день… то-есть я говорю о всѣхъ мужчинахъ вообще, сказала со вздохомъ Агнесса.

Вы угадаете, что мама выйдетъ изъ комнаты въ эту минуту. Она такъ довѣряетъ милому Филиппу и своимъ милымъ дочерямъ, что иногда уходитъ изъ комнаты, когда Агнеса и Филь сидятъ вдвоёмъ. Она, пожалуй, оставитъ Рувима, старшаго сына, съ своими дочерьми, но мой бѣдный младшій сынъ Іосифъ, если ты предполагаешь, что она уйдётъ изъ комнаты и оставитъ тебя одного — о мой милый! ужь лучше тебѣ прямо броситься въ колодезь! Мама, я говорю, ушла наконецъ изъ комнаты съ совершенной кротостью, съ спокойной граціей и серьёзностью, и спустилась съ лѣстницы не слышнѣе тѣни, скользящей по полинялому ковру — мама ушла, я говорю внизъ, и съ самыми приличными манерами мучитъ буфетчика среди его бутылокъ — терзаетъ ключницу среди ея банокъ съ вареньемъ, смотритъ на три холодныя котлетки въ кладовой — и такъ пристально не спускаетъ глазъ съ судомойки, что бѣдняжка наконецъ воображаетъ ужь не догадалась ли, что она отдала нищему кусокъ ветчины. Несчастная служанка, гладившая воротнички и разныя разности, съ трепетомъ отвѣшиваетъ барынѣ поклонъ и ускользаетъ съ своими воротничками, а между тѣмъ наши дѣвушка и юноша болтаютъ себѣ въ гостиной.

О чомъ? Обо всёмъ, о чомъ Филиппу вздумается говорятъ. Здѣсь некому ему противорѣчить, кромѣ его самого, но его хорошенькая слушательница увѣряетъ, что онъ вовсе не противорѣчилъ самому себѣ. Онъ декламируетъ свои любимыя поэмы.

— Чудесно! Пожалуйста, Филиппъ прочитайте что-нибудь изъ Вальтеръ-Скотта! Онъ, какъ вы говорите, самый свѣжій, самый энергическій, самый добрый изъ поэтическихъ писателей — не первоклассный, конечно; онъ написалъ много чепухи, какъ вы называете это такъ смѣшно, но вѣдь это случалось и съ Уордсуортомъ, хотя онъ былъ величайшій геній и доходилъ иногда до самыхъ крайнихъ предѣловъ высокой поэзіи; но теперь, когда вы замѣтили это, я должна признаться, что онъ часто ужасъ какъ скученъ и я непремѣнно заснула бы, слушая Прогулку [26], еслибы вы не читали такъ мило. Вы думаете, что новые композиторы совсѣмъ не такъ хороши, какъ старые, и любите старинную игру мамаши на фортепіано. Да, Филиппъ, она восхитительно играетъ, такъ изящно, такъ женственно! Ахъ, Филиппъ! вдругъ продолжаетъ Агнеса: — я боюсь, что теперь всѣ молодые люди любятъ сильныя ощущенія. Когда вы остепенитесь, сэръ?

— И буду ходить въ должность каждый день, какъ дядюшка и кузенъ; читать газету про три часа сряду и бѣгать къ вамъ?

— А что жь такое, сэръ! это должно быть недурное удовольствіе? говоритъ одна изъ дѣвицъ,

— Какой я неловкій! Я вѣчно наступаю ногой на что-нибудь или на кого-нибудь! вскрикиваетъ Филь.

— Вы должны приходить къ намъ и мы выучимъ васъ плясать какъ медвѣдь, говоритъ кроткая Агнеса, улыбаясь ему.

И всегда, когда Филиппъ бываетъ въ Бонашской улицѣ, Агнеса слушаетъ его ласково, кротко, нѣжно и дружелюбно. Сердце ея забьётся сильнѣе, когда она услышитъ топотъ его лошади въ тихой улицѣ; оно забьётся слабѣе, когда настаётъ ежедневная горесть разставанія. Бланшъ и Агнеса не очень страстно любятъ другъ друга. Еслибы я могъ разсказать, какъ эти двѣ овечки бодаются — какъ онѣ ссорятся между собою — но онѣ также имѣютъ и секреты между собой. Во время визита Филя дѣвушки остаются вмѣстѣ, вы понимаете, или мама сидитъ съ молодыми людьми. Къ мистриссъ Туисденъ могутъ пріѣхать какія-нибудь пріятельницы, и тогда маменьки перешептываются между собою, глядя на кузеновъ съ значительнымъ видомъ.

— Бѣдный сирота! скажетъ мама своей пріятельницѣ: — я ему всё равно что мать послѣ смерти моей милой сестры. У него дома такъ пусто, а у насъ такъ весело, такъ дружелюбно! Между кузенами есть и кроткость, и нѣжное уваженіе, и полное довѣріе — можетъ бытъ современемъ, будутъ еще болѣе тѣсныя связи; но вы понимаете, милая мистриссъ Мачамъ, что между ними помолвки еще не можетъ быть. Онъ горячъ, пылокъ и неостороженъ, какъ мы знаемъ это всѣ. Она еще не довольно видѣла свѣтъ, она еще не увѣрена въ себѣ, бѣдняжечка, слѣдовательно необходимо принять всѣ предосторожности, не должно быть ни помолвки, ни переписки между ними. Моя милая Агнеса никогда не приглашаетъ его обѣдать письменно, не показавъ своей записки мнѣ или отцу. Мои милыя дочери уважаютъ сами себя.

— Разумѣется, моя милая мистриссъ Туисденъ, обѣ онѣ превосходно держатъ себя. Какія милочки! Агнеса, вы прехорошенькая сегодня. Ахъ, Роза, дитя мое! я желала бы, чтобы у тебя былъ цвѣтъ лица милой Бланшъ!

— Не ужасно ли заманивать этого бѣднаго мальчика, пока Мистеръ Улькомъ, не рѣшился еще сдѣлать предложенія? говоритъ милая мистриссъ Мачамъ своей дочери, садясь въ свою коляску. — Вотъ онъ! это его экипажъ. Марія Туисденъ прехитрая женщина — ей-Богу!

— Какъ это странно, мама, что beau cousin и капитанъ Улькомъ такъ часто бываютъ у Туисденовъ и никогда не встрѣчаются! замѣчаетъ ingénue.

— Они могли бы поссориться, еслибы встрѣчались. Говорятъ, что молодой мистеръ Фирминъ очень придирчивъ и запальчивъ, говоритъ мама.

— Но вамъ же ихъ держатъ врознь?

— Случай, моя милая! просто случай! говоритъ мама.

И онѣ соглашаются, что это случай, и дѣлаютъ видъ будто вѣрятъ одна другой. И дочь и мать знаютъ подробно состояніе Улькома, знаютъ состояніе Филиппа и его надежды; онѣ знаютъ всё о всѣхъ молодыхъ людяхъ въ Лондонѣ. Дочь мистриссъ Мачамъ ловила капитана Улькома въ прошломъ году въ Шотландіи, въ Лох-Гукеѣ, и погналась за нимъ въ Парижъ; онѣ чуть не стали на колѣна передъ лэди Бэнбёри, когда услыхали о театральномъ представленіи въ ея замкѣ и преслѣдовали этого человѣка до того, что онъ принуждёнъ былъ говорить.

— Чортъ меня побери! провались я сквозь землю! ужасъ какъ надоѣла мнѣ эта женщина съ своею дочерью — честное слово! и всѣ товарищи поддразниваютъ меня! Она наняла квартиру въ Регентскомъ паркѣ, напротивъ нашихъ казармъ, и просила, чтобы ея дочери позволили учиться ѣздить верхомъ въ нашей школѣ — будь я проклятъ, если она этого не сдѣлала, мистриссъ Туисденъ.

— Не-уже-ли? спрашиваетъ Агнеса съ кроткою улыбкою, съ невинными голубыми глазами — тѣми же самими глазками и губами, которые улыбаются и блестятъ на Филиппа.

Итакъ, Улькомъ болтаетъ, безыскусственно разсказывая свои исторійки о скачкахъ, попойкахь, приключеніяхъ, въ которыхъ смуглый человѣкъ самъ занимаетъ видное мѣсто. Сладкорѣчиваго Платона не слушали бы охотнѣе эти три дамы. Спокойная, откровенная улыбка сіяетъ на благородномъ лицѣ Тальбота Туисдена, когда онъ возвращается изъ своей должности домой и застаётъ болтовню креола.

— Какъ! вы здѣсь, Улькомъ? какъ я радъ васъ видѣть!

И вѣжливая рука протягивается и пожимаетъ маленькую лайковую перчатку Улькома.

— Какой онъ былъ забавный, папа! Онъ моритъ насъ со смѣху! Скажите папа эту загадку, которую вы разсказывали намъ, капитанъ Улькомь?

И всё семейство, собирается вокругъ молодого офицера, и занавѣсъ опускается.

Такъ-какъ на ярмарочныхъ театрахъ бываетъ по два, по три, представленія въ одинъ день такъ и въ Бонвшской улицѣ два раза разыгрывается маленькая комедія: въ четыре часа съ мистеромъ Фирминомъ, въ пять часовъ съ мистеромъ Улькомомь, и для обоихъ джентльмэновъ находятся тѣ же улыбки, тѣ же глазки, тотъ же голосъ, тотъ и пріемъ. Браво! браво! encore!

Глава X ВЪ КОТОРОЙ МЫ ПОСѢЩАЕМЪ «АДМИРАЛА БИНГА»

Отъ продолжительнаго пребыванія въ холостой компаніи, отъ гибельной любви къ холостымъ привычкамъ, чистые вкусы мистера Филиппа до того извратились, а манеры его такъ испортились что, повѣрите ли вы, онъ сдѣлался равнодушенъ въ удовольствіямъ утонченнаго семейства, которое мы описывали сейчасъ; а когда Агнесы не было дома, а иногда даже при ней, онъ съ радостью уходилъ изъ Бонашской улицы. Едва отойдетъ онъ за двадцать шаговъ отъ двери дома, какъ изъ кармана его вынимается сигарочница, а изъ сигарочницы ароматическая сигара, разливающая благоуханіе, между тѣмъ какъ онъ спѣшитъ даже болѣе быстрыми шагами, чѣмъ когда летѣлъ на крыльяхъ любви въ Бонашскую улицу. Въ томъ домѣ куда онъ теперь идётъ, и онъ и сигары его всегда принимаются съ удовольствіемъ. Ему не нужно жевать апельсинъ, глотать душистыя пилюли или бросать сигару за полмили отъ Торнгофской улицы. Я увѣряю васъ, что Филь можетъ куритъ у Брандоновъ и видѣть, что и другіе дѣлаютъ тоже. Онъ можетъ, пожалуй, сдѣлать въ домѣ пожаръ, если захочетъ — такой онъ тамъ фаворитъ; и Сестрица съ своей доброй, сіяющей улыбкой всегда гостепріимно принимаетъ его. Какъ эта женщина любила Филя и какъ онъ любилъ ее — это право странно; надъ этой привязанностью подсмѣивались ихъ общіе друзья, а они краснѣли, сознаваясь въ ней. Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ сидѣлка спасла его жизнь къ школѣ, между ними было à la vie et à la mort. Карета отца Филя иногда — очень рѣдко — заѣзжала въ Торнгофскую улицу и докторъ выходилъ и разговаривалъ съ Сестрицей. Она ухаживала за нѣкоторыми его больными. Въ эти послѣдніе годы, когда она узнала доктора Фирмина, ея денежныя дѣла находились въ лучшемъ положеніи. Вы думаете она брала отъ него деньги? Какъ романистъ, которому извѣстно всё о его дѣйствующихъ лицахъ, я принуждёнъ сказалъ: да. Она брала довольно, чтобы уплачивать по маленькимъ счотамъ ея слабоумнаго старика-отца, но не болѣе.

— Я думаю, вы обязаны дѣлать для него это, сказала она доктору.

Но за то вотъ какіе комплименты говорила она ему:

— Докторъ Фирминъ, я скорѣе умру, чѣмъ буду обязана вамъ чѣмъ-нибудь, сказала она однажды, вся трепеща отъ ужаса и съ глазами сверкающими отъ гнѣва. — Какъ вы смѣете, сэръ, послѣ всего, что было, говорить комплименты мнѣ. Я разскажу о васъ вашему сыну, сэръ, и маленькая женщина приняла такой видъ, какъ-будто собиралась заколоть на мѣстѣ стараго развратника.

А онъ пожалъ своими красивыми плечами, немножко покраснѣлъ, бросилъ на неё одинъ изъ своихъ мрачныхъ взглядовъ и ушолъ. Она повѣрила ему когда-то. Она вышла за него замужъ, какъ она воображала. Она ему надоѣла: онъ бросилъ её и не оставилъ ей даже имени. Она не знала его настоящаго имени много лѣтъ послѣ своего довѣрія я его обмана.

— Нѣтъ, сэръ, я не хочу вашего имени теперь, хоть бы даже вы были лордъ, я не хочу, хоть бы даже на дверцахъ вашей кареты красовалась графская корона. Вы стоите ниже меня теперь, мистеръ Брандъ Фирминъ! сказала она.

Какъ она полюбила мальчика такимъ образомъ? Много лѣтъ тому назадъ во время ея страшнаго горя, она помнила недѣли двѣ краткаго, чуднаго счастья, которое явилось съ ней среди ея униженія и одиночества, помнила ребенка на своихъ рукахъ съ глазами, похожими на Филипповы. Онъ былъ отнятъ отъ нея черезъ шестнадцать дней послѣ его рожденія. Помѣшательство овладѣло ею, когда ея умершаго ребёнка унесла. Помѣшательство, горячка и борьба-ахъ! кто знаетъ, какая ужасная? Она сама не знала этого никогда. Въ жизни ея есть пропускъ, котораго она никогда не могла припомнить. Но Джорджъ Брандъ Фирминъ, эсквайръ, докторъ медицины, знаетъ, какъ часты подобные припадки помѣшательства, знаетъ, что женщины, которыя не говорятъ о нихъ, часто страдаютъ ими по нѣсколько лѣтъ незамѣтно для другихъ. Сестрица говоритъ иногда совершенно серьёзно:

— Они возвращаются, а то зачѣмъ бы родиться маленькимъ, улыбающимся, счастливымъ и прелестнымъ херувимамъ только на шестнадцать дней, а потомъ исчезнутъ навсегда? Я говорила объ этомъ многимъ дамамъ, испытавшимъ такую жe потерю, какъ и я; это утѣшаетъ ихъ. Когда я увидала этого ребёнка больного на постели и онъ поднялъ глаза, я узнала его, говорю я вамъ, мистриссъ Ридли. Я не разсказываю объ этомъ, но я узнала его, мой ангелъ, воротился опять; я узнала его по глазамъ. Поглядите-на на нихъ. Видали вы, когда подобные глаза? Они какъ-будто видѣли небо. Глаза у его отца не таковы.

Мистриссъ Ридли торжественно вѣритъ этой теоріи, и мнѣ кажется я знаю одну даму, очень близкую ко мнѣ, которая не совсѣмъ отвергаетъ её. И это тайное мнѣніе мистриссъ Брандонъ упорно сообщаетъ женщинамъ, оплакивающимъ своихъ перворожденныхъ умершихъ дѣтей.

— Я знаю одинъ случай, шепчетъ сидѣлка: — одна бѣдная мать лишилась своего ребёнка, которому было шестнадцать дней; и шестнадцать лѣтъ спустя, въ этой самый день, она увидала его опять.

Филиппъ знаетъ изъ исторіи Сестрицы только, что онъ предметъ этой обманчивой мечты и это очень странно и нѣжно трогаетъ его. Онъ припоминаетъ нѣсколько болѣзнь, во время которой Сестрица ухаживала за нимъ, припоминаетъ безумный пароксизмъ горячки, какъ его голова металась на ея плечѣ,- прохладительное питье, которое она подносила къ его губамъ, — огромныя ночныя тѣни, мелькавшія въ пустомъ школьномъ дортуарѣ,- маленькую фигуру сидѣлки, скользящей взадъ и вперёдъ въ темнотѣ. Онъ долженъ знать и случилось возлѣ его постели, хотя онъ никогда не упоминалъ объ этомъ ни отцу, ни Каролинѣ. Но онъ сближается съ женщиной и удаляется отъ мущины. Инстинктивныя ли кто любовь и антипатія? Особенную причину его ссоры съ отцомъ младшій Фирминъ никогда ясно не объяснялъ мнѣ ни тогда, ни послѣ. Я зналъ сыновей гораздо болѣе откровенныхъ, которые, когда отцы ихъ поскользаются и спотыкаются, приводятъ своихъ знакомыхъ подсмѣиваться надъ паденіемъ старика.

Въ одинъ дань, когда Филиппъ вошолъ въ маленькую гостиную Сестрицы, представьте себѣ его удивленіе при видѣ грязнаго друга его отца, пастора Тёфтона Гёнта, спокойно сидѣвшаго у камина.

— Вы удивляетесь, чти видите меня здѣсь? говоритъ грязный джентльмэнъ, съ насмѣшкой глядя на надменное лицо Филиппа, на которомъ выражались удивленіе и отвращеніе. — Оказалось, что мистрисъ Брандонъ и я очень старые друзья.

— Да, сэръ, старые друзья, очень серьезно говоритъ Сестрица.

— Капитанъ привёзъ меня домой изъ клуба «Головы Адмирала Бинга». Весёлые собесѣдники эти Бинги. Честь имѣю вамъ кланяться, мистеръ Ганнъ и мистриссъ Брандонъ.

И обѣ особы, къ которымъ обратился джентльмэнъ съ рюмкою въ рукахъ, кланяюся въ отвѣтъ на его привѣтствіе.

— Жаль, что вы не были на ужинѣ мистера Филиппа, капитанъ Ганнъ, продолжаетъ пасторъ: — вотъ была ночка! Всё знать — дворяне — бордоское перваго сорта. А вино вашего отца, Филиппъ, почти всё выпито. И пѣсня ваша была отличная. Вы слышали, какъ онъ поётъ, мистриссъ Брандонъ?

— Про кого это вы говорите онъ? спрашиваетъ Филиппъ, всегда кипѣвшій бѣшенствомъ передъ этимъ человѣкомъ.

Каролина угадала антипатію Филиппа. Она положила свою маленькую ручку на руку молодого человѣка.

— Мистеръ Гёнтъ, кажется, выпилъ лишнее, говоритъ они, — Я знаю его уже давно, Филиппъ.

— Кто такой онъ? опять говоритъ Филиппъ, съ сердцемъ глядя на Тёфтона Гёнта.

— Ну, онъ, тотъ гимнъ, который вы пѣли! кричитъ пасторъ, напѣвая мотивъ. — Я самъ выучилъ его въ Германіи; я долго жилъ въ Германіи, капитанъ Ганнъ — полгода въ одномъ особенно тёмномъ мѣстечкѣ: — на Quodstrasse во Франкфуртѣ-на-Майнѣ. Меня преслѣдовали злые жиды. Тамъ жилъ также другой бѣдный англичанинъ, который чирикалъ эту пѣсенку за рѣшоткой, и умеръ тамъ, а жиды остались не при чомъ. Я много видалъ въ жизни, много претерпѣвалъ разныхъ злополучій и храбро ихъ переносилъ послѣ того, какъ мы съ вашимъ отцомъ учились вмѣстѣ въ университетѣ, Филиппъ. Вы ничего подобнаго не дѣлаете? Еще рано. Ромъ прекрасный, Ганнъ, право такъ,

И опять пасторъ пьётъ за здоровье капитана, который протягиваетъ грязную руку гостепріимства своему пріятному гостю.

Нѣсколько мѣсяцевъ Гёнть жилъ въ Лондонѣ и постоянно бывалъ въ домѣ доктора Фирмина. Онъ приходилъ и уходилъ когда хотѣлъ; онъ сдѣлалъ домъ Фирмина своей главною квартирой и въ щегольскомъ, безмолвномъ, приличномъ домѣ былъ совершенно свободенъ, разговорчивъ, грязенъ и фіамильяренъ. Отвращеніе Филиппа къ этому человѣку увеличивалось до того, что, наконецъ, дошло до неистовой ненависти. Мистеръ Филь, теоретически радикалъ (изъ оппозиціи, можетъ-быть, отцу, который, разумѣется, принадлежалъ къ партіи консервативной), санкюлотъ Филь въ сущности былъ самый аристократическій и надменный изъ юныхъ джентльмэновъ; онъ чувствовалъ презрѣніе и ненависть къ низкимъ и раболѣпнымъ, а особенно къ слишкомъ фамильярнымъ людямъ что было иногда весьма забавно, а иногда очень досадно, но что онъ никогда не принималъ ни малѣйшаго труда скрывать. Съ дядей своимъ и кузеномъ Туисденомъ, напримѣръ, онъ обращался и вполовину не такъ вѣжливо, какъ съ ихъ лакеемъ. Маленькій Тальботъ унижался передъ Филемъ и ему было не совсѣмъ ловко въ его обществѣ. Молодой Туисденъ ненавидѣлъ Филиппа и не скрывалъ своихъ чувствъ въ клубѣ, или передъ общими знакомыми за широкою спиною Филя. А Филь, съ своей стороны, принималъ съ своимъ кузеномъ такой надменный видъ, который, и признаюсь, долженъ былъ раздражать этого джентльмэна, бывшаго старѣе Филя тремя годами, занимавшаго казённую должность, члена нѣсколькихъ хорошихъ клубовъ и вообще порядочнаго члена общества. Филь часто забывалъ присутствіе Рингуда Туисдена и продолжалъ свой разговоръ, вовсе не обращая вниманія на замѣчанія Рингуда, признаюсь, онъ бывалъ очень грубъ. Que voulez vous? Мы всѣ имѣемъ наши маленькіе недостатки, и въ числѣ недостатокъ Филиппа было неумѣнье терпѣливо переносить общество надоѣдалъ, паразитовъ и притворщиковъ.

Поэтому не удивительно, что мой юный джентльмэнъ не очень долюбливалъ друга своего отца, грязнаго тюремнаго капеллана. Я самый терпимый человѣкъ на свѣтѣ, какъ это извѣстно всѣмъ моимъ друзьямъ, любилъ Гёнта не болѣе Филиппа. Мнѣ было какъ-то неловко въ присутствіи этого человѣка. Его одежда, цвѣтъ его лица, его зубы, его косые взгляды на женщинъ — que sais-je? всё было непріятно въ этомъ мистерѣ Гёнтѣ, а весёлость его и фамильярность еще противнѣе даже это непріязненности. Удивительно, какъ между Филиппомъ и тюремнымъ капелланомъ не случилось драки: тотъ, кажется, привыкъ, что его всѣ терпѣть не могли и хохоталъ съ цинической весёлостью надъ отвращеніемъ къ нему другихъ.

Гентъ бывалъ въ разныхъ тавернахъ, и однажды, выходя изъ «Головы Адмирала Бинга»: онъ увидалъ хорошо знакомый ему экипажъ доктора Фирмина, остановившійся у дверей одного дома въ Торнгофской улицѣ, изъ которой докторъ выходилъ. «Брандонъ» было на дверяхъ, Брандонъ, Брандонъ, Гентъ помнилъ одно тёмное дѣло болѣе чѣмъ двадцати лѣтъ тому назадъ — помнилъ женщину, обманутую этимъ Фирминомъ, которому тогда вздумалось называться Брандономъ.

«Онъ живётъ еще съ нею, старый лицемѣръ, или воротился къ ней! подумалъ пасторъ, „О! ты старый грѣховодникъ!“ И въ слѣдующій разъ, панъ мистеръ Гёнтъ явился въ Старую Паррскую улицу, въ своему любезноѵу университетскому товарищу, онъ былъ особенно шутливъ и ужасно непріятенъ и фамильяренъ.

— Я видѣлъ вашъ экипажъ въ Тоттенгэмской улицѣ, сказалъ негодяй, кивая головою доктору.

— У меня тамъ есть больные, замѣтилъ докторъ.

— Pallida mors aequo pede — докторъ?

— Aequo pede, отвѣчаетъ со вздохомъ докторъ, поднимая къ потолку свои прекрасные глаза.

„Хитрая лисица! Ни слова не хочетъ сказать о ней, думаетъ пастырь“. „Да-да, помню. Ей-богу её звали Ганнъ!“

Ганномъ также звали того страннаго старика, который бывалъ въ тавернѣ „Адмирала Бинга“, гдѣ онъ былъ такъ хорошъ — старика, котораго называли капитаномъ. Да, всё было ясно теперь. Это скверное дѣло было слажено. Хитрый Гёнтъ всё понялъ. Докторъ еще поддерживаетъ сношенія съ этой женщиной. А это навѣрно ея старый отецъ.

„Старая лиса, старая лиса! Я нашолъ ея нору. Это славная штука! Мнѣ хотѣлось дѣлать что-нибудь, а это займётъ меня, думаетъ пасторъ.

Я описываю то, чего мнѣ никогда нельзя было ни видѣть, ни слышать, и я могу поручиться только въ вѣроятности, а не въ истинѣ секретныхъ разговоровъ этихъ достойныхъ людей. Въ разговорѣ Гёнта съ его другомъ конецъ всегда былъ одинъ и тотъ же: просьба о деньгахъ. Если шолъ дождь, когда Гёнтъ разставался съ своимъ университетскимъ товарищемъ, онъ говорилъ:

— Я испорчу мою новую шляпу, докторъ, а у меня нѣтъ денегъ на извощика. Благодарствуйте, старый товарищъ. Au revoir!

Если погода была хороша онъ говорилъ:

— У меня такое потёртое платье, что вы изъ состраданія должны бы сшить мнѣ новую пару. Не у вашего портного, онъ слишкомъ дорогой. Благодарю, довольно и двухъ совереновъ.

Докторъ берётъ два соверена съ камина, а пасторъ удаляется, бренча золотомъ въ своёмъ грязномъ карманѣ.

Докторъ уже уходилъ послѣ разговора о pallida mors, и уже бралъ свою вычищенную широкую шляпу съ вѣчно новою подкладкой, которою мы всѣ восхищаемся, какъ пасторъ опять началъ:

— О Фирминъ! прежде чѣмъ вы уйдите, пожалуйста дайте мнѣ взаймы нѣсколько совереновъ. Меня обобрали въ игорномъ домѣ. Эта проклятая рулетка! Я совсѣмъ съ ума схожу.

— Ей-богу! кричитъ докторъ съ крѣпкимъ ругательствомъ:- это ни на что не похоже Гёнтъ. Вы каждую недѣлю приходите ко мнѣ за деньгами. Вы и то уже много получили. Просите у другихъ. Я вамъ не дамъ.

— Да, вы дадите, старый товарищъ, говоритъ пасторъ, бросая на доктора страшный взглядъ:- за…

— За что? спрашиваетъ докторъ и жилы на его высокомъ лбу надуваются.

— За прошлое, говоритъ пасторъ: — На столѣ лежитъ семь совереновъ въ бумажкѣ: — этого будетъ какъ разъ.

И онъ сгребаетъ деньги, полученныя докторомъ отъ больныхъ, грязною рукою въ грязный карманъ.

— Какъ, браниться и проклинать при пасторѣ! Ну! Полно не сердитесь старичокъ. Выйдьте на воздухъ, онъ освѣжитъ васъ.

— Не думаю, чтобы я позвалъ его лечить меня, когда занемогу, бормочетъ Гёнтъ, уходя и бренча добычею въ своей грязной рукѣ! „Не думаю, чтобы мнѣ пріятно было встрѣтить его одного въ лунную ночь въ очень тихой улицѣ. Это рѣшительный малый. Въ глазахъ его такое скверное выраженіе. Фуй!

И онъ хохочетъ и дѣлаетъ грубое замѣчаніе о глазахъ Фирмина.

Докторъ Фирминъ поѣздивъ по городу, постоявъ у постели больныхъ съ своею кроткою, грустною улыбкой, обласканный и благословляемый нѣжными матерями, которыя видятъ въ нёмъ спасителя дѣтей своихъ, пощупавъ пульсъ у дамъ рукою такою же деликатною, какъ и ихъ рука, потрепавъ дѣтей по свѣжимъ щочкамъ съ вѣжливой добротою — щочкамъ, которыя обязаны своимъ румянцемъ его чудному искусству, успокоивъ и утѣшивъ милэди, пожавъ руку милорду, заглянувъ въ клубъ и размѣнявшись вѣжливыми поклонами съ своими пріятелями важными господами, и уѣхавъ въ красивой карстѣ на великолѣпныхъ лошадяхъ — окружонный восторгомъ, уваженіемъ, такъ что всѣ говорятъ: отличный человѣкъ Фирминъ, отличный докторъ, отличный человѣкъ, надёжный человѣкъ, основательный человѣкъ, человѣкъ хорошей фамиліи, вдовецъ богатой жены, счастливый человѣкъ, и такъ далѣе, ѣдетъ домой съ грустными главами и съ угрюмою улыбкой.

Онъ ѣдетъ по Старой Паррской улицѣ именно въ ту минуту, какъ Филь выходитъ изъ Регентской улицы, по обыкновенію съ сигарою во рту. Онъ бросаетъ сигару какъ только усматриваетъ отца, и они вмѣстѣ входятъ въ домъ.

— Ты обѣдаешь дома, Филиппъ? спрашиваетъ отецъ.

— А вы, сэръ? Я буду обѣдать дома, если обѣдаете вы, говоритъ сынъ: — и если вы будете одни.

— Одинъ. Да. То есть, вѣрно придётъ Гёнтъ, котораго ты не любишь. Но бѣдняжкѣ не у кого обѣдать больше. Какъ, можно ли такъ ругать бѣднаго несчастнаго человѣка и стараго друга твоего отца?

Я боюсь, что у Филиппа вырвалось довольно крѣпкое выраженіе, пока отецъ говорилъ.

— Извините, это слово вырвалось у меня невольно. Я не могу удержаться. Я ненавижу этого человѣка.

— Ты не скрываешь своей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, говоритъ или, лучше сказать, стонетъ надёжный человѣкъ, основательный, счастливый, несчастный человѣкъ.

Много лѣтъ сряду видѣлъ онъ какъ сердце его сына чуждалось его, разузнало его и удалилось отъ него, и со стыдомъ, съ угрызеніемъ, съ болѣзненнымъ чувствомъ; не спитъ онъ по ночамъ и думаетъ, что онъ одинъ — одинъ на свѣтѣ. Ахъ! Любите вашихъ родителей, юноши! О Отецъ милосердый, укрѣпи наши сердца: укрѣпи и очисти ихъ такъ, чтобы намъ не пришлось краснѣть передъ нашими дѣтьми!

— Ты не скрываешь твоей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, продолжалъ отецъ тономъ который странно и больно укоряетъ молодого человѣка.

Голосъ Филиппа сильно дрожатъ, когда онъ отвѣчаетъ.

— Да, батюшка, а терпѣть не могу этого человѣка и не могу скрыть моихъ чувствъ. Я только-что разстался съ этимъ человѣкомъ. Я только-что встрѣтилъ его.

— Гдѣ?

— У мистриссъ Брандонъ.

Онъ краснѣетъ какъ дѣвушка при этихъ словахъ. Черезъ минуту его поражаетъ ругательство, срывающееся съ губъ отца и страшное выраженіе ненависти, которое принимаетъ лицо отца роковое, отчаянное, униженное выраженіе, которое часто пугало бѣднаго Филя и въ дѣтскомъ и въ мужскомъ возрастѣ. Филиппу не правилось это выраженіе, не понравился и взглядъ, который отецъ бросилъ на Гёнта, вошедшаго въ эту минуту.

— Какъ вы обѣдаете здѣсь? Вы рѣдко дѣлаете папа честь обѣдать съ нимъ, говоритъ пасторъ съ своимъ хитрымъ взглядомъ. — Вѣрно, докторъ, вы сегодня убьёте жирнаго тельца въ честь возвращенія блуднаго сына. Какая вкусная телятина!

Докторъ и пасторъ старались казаться и весёлыми, какъ думалъ Филиппъ, который мало принималъ труда скрывать свое собственное мрачное мы весёлое расположеніе. Ничего не было сказано о происшествіяхъ того утра, когда мой юный джентльмэнъ былъ нѣсколько грубъ къ мистеру Гёнту, и Филиппу не нужно было предостереженіе отца, чтобы не упоминать о своей прежней встрѣчѣ съ ихъ гостемъ. Гёнтъ, по обыкновенію, говорилъ съ буфетчикомъ, дѣлалъ косвенныя замѣчанія лакею и украшалъ свой разговоръ двусмысленными и грязными остротами. Докоръ проглатывалъ лекарство, подносимое ему его другомъ безъ малѣйшаго повидимому отвращенія, напротивъ, онъ былъ веселъ; онъ спросилъ даже лишнюю бутылку бордоскаго.

Только-что бутылка была поставлена на столъ, отвѣдана и провозглашена превосходной, когда — о! какая досада! — буфетчикъ является съ запиской на доктору, отъ одной изъ его больныхъ. Онъ долженъ ѣхать. Она больна не опасно. Она живетъ не далеко въ Мэй Фэрѣ.

— Ты съ Гёнтомъ кончи эту бутылку, если я не успѣю Воротиться; а если она будетъ кончена, ты спросишь другую, весело говорить доноръ Фирминъ. — Не вставайте, Гёнтъ… и докторъ Фирминъ уѣхалъ, оставивъ Филиппа одного съ гостемъ, къ которому онъ былъ грубъ утромъ,

— Паціенты доктора часто вдругъ дѣлаются больны, когда подаютъ бордоское, ворчитъ мистеръ Гёнтъ черезъ нѣсколько минутъ. — Нужды нѣтъ, напитокъ хорошъ — хорошъ! какъ кто-то сказалъ на вашемъ знаменитомъ ужинѣ, мистеръ Филиппъ — я не буду называть васъ Филиппомъ, такъ-какъ вы этого не любите. Вы были необыкновенно брюзгливы со мной утромъ. Въ моё время за такое обращеніе бутылки были бы перебиты, или еще хуже.

— Я просилъ у васъ прощенія, сказалъ Филиппъ, — я былъ раздосадованъ — все равно, чѣмъ бы то ни было — и не имѣлъ права быть грубымъ въ гостю мистриссъ Брандонъ.

— Вы сказали вашему батюшкѣ, что видѣли меня въ Торнгофской улицѣ? спросилъ Гёнтъ.

— Я былъ очень грубъ и раздосадованъ, и опять сознаюсь, что я былъ не правъ, сказалъ Филиппъ, колеблясь и заикаясь, и очень покраснѣвъ. Онъ вспомнилъ выговоръ отца.

— Я опять спрашиваю васъ, сэръ, сказали ли вы вашему отцу о нашей утренней встрѣчѣ? спросилъ пасторъ.

— А позвольте васъ спросить, сэръ, какое право имѣете вы спрашивать меня о моихъ разговорахъ съ отцомъ? спросилъ Филиппъ съ грознымъ достоинствомъ.

— Вы не хотите мнѣ сказать? Стало быть вы сказали ему. Хорошъ вашъ отецъ, нечего сказать, въ нравственномъ отношеніи!

— Я не желаю знать ваше мнѣніе о нравственности моего отца, мистеръ Гёнтъ, говоритъ Филиппъ, задыхаясь отъ гнѣва и испуга и барабаня по столу, — я здѣсь, чтобы замѣнить его въ его отсутствіе, и угощать его гостя.

— Вѣжливо! Хороша вѣжливость! говорятъ пасторъ, устремивъ на него сверкающіе глаза.

— Какова бы она ни была, сэръ, а ужь лучше я не усѣю, сказалъ молодой человѣкъ.

— Я старый другъ нашего отца, воспитанникъ университета, магистръ философіи, природный джентльмэнъ, ей-Богу! пасторъ, а вы обращаетесь со мною какъ съ собакой… Да вы сами-то кто? Знаете ли вы?

— Сэръ я стараюсь всѣми силами припомнить, отвѣчалъ Филпппъ.

— Полно! говорю вамъ, прошу не принимать со мною такого тона! кричитъ Гёнтъ съ ужасными ругательствами и выпивая рюмку за рюмкой изъ различныхъ графиновъ, стоявшихъ передъ нимъ. — Чортъ меня возьми! Если бы я былъ помоложе, я влѣпилъ бы вамъ пару оплеухъ, будь вы и вдвое выше. Кто вы, что осмѣливаетесь принимать покровительственный тонъ съ тѣмъ, кто старше васъ, съ давнишнимъ товарищемъ вашею отца — съ воспитанникомъ университета? Вы гнусный, самонадеянный…

— Я здѣсь затѣмъ, чтобы оказывать вниманіе въ гостю моего отца, говорить Филиппъ:- но если вы кончили пить ваше вино, я буду очень радъ уйти отсюда такъ скоро, какъ вамъ угодно.

— Вы мнѣ поплатитесь, я клянусь, что вы поплатитесь, сказалъ Гёнтъ.

— О мистеръ Гёнтъ! закричалъ Филилчъ, вскакивая и сжимая свои большіе кулаки: — я ничего такъ не желалъ бы…

Пасторъ попятился, думая, что Филиппъ хочетъ его ударитъ (какъ разсказывалъ мнѣ Филиппъ, описывая эту сцену) и позвонилъ въ колокольчикъ. Но когда вошелъ буфетчикъ, Филиппъ спросилъ только кофе, а Гёнгъ съ безумными ругательствами вышелъ изъ комнаты за слугою. А Филь благословилъ свою судьбу, что онъ не обидѣлъ гостя своего отца въ его собственномъ домѣ.

Онъ вышелъ на воздухъ. Онъ перевёлъ духъ и освѣжился подъ открытымъ небомъ. Онъ успокоилъ свои чувства своимъ обыкновеннымъ утѣшеніемъ — сигарою. Онъ вспомнилъ, что Ридли въ Торнгофской улицѣ приглашалъ въ этотъ вечеръ своихъ друзей курить; онъ сѣлъ на извощика и поскакалъ въ своему старому другу.

Когда Филь вошолъ въ переднюю, онъ нашелъ Сестрицу и своего отца, разговаривавшихъ тамъ. Широкая шляпа доктора закрывала его лицо отъ свѣта лампы, горѣвшей необыкновенно ярко, но мистриссъ Брандонъ была очень блѣдна и глаза у ней были заплаканы. Она слегка вскрикнула, когда увидала Филя.

— А! это вы, милый? сказала она.

Она подбѣжала къ нему, схватила его обѣ руки и облила ихъ горячими слезами.

— Никогда, о! никогда, никогда, никогда! прошептала она.

Изъ широкой груди доктора вырвался вздохъ облегченія. Онъ взглянулъ на эту женщину и на своего сына съ странной улыбкой — улыбкой несладостной.

— Богъ да благословитъ васъ, Каролина, сказалъ онъ напыщеннымъ, нѣсколько театральнымъ тономъ.

— Прощайте, сэръ, сказала мистриссъ Брандонъ, всё не выпуская руки Филиппа и дѣлая доктору смиренный поклонъ.

Когда онъ ушолъ, она опять поцаловала руку Филиппа, опять облила её слезами и сказала:

— Никогда, мой милый,нѣтъ, никогда, никогда!

Глава XI ВЪ КОТОРОЙ ФИЛИППЪ ОЧЕНЬ НЕ ВЪ ДУХѢ

Филиппъ давно угадалъ грустную часть исторіи своего дорогого друга. Необразованная молодая дѣвушка была обольщена и брошена свѣтскимъ человѣкомъ. Бѣдная Каролина была жертвою, а родной отецъ Филиппа обольстителемъ. Роли, которую докторъ Фирминъ игралъ въ этой исторіи, было достаточно чтобы внушить сыну отвращеніе и увеличить недовѣріе, сомнѣніе, отчужденіе, давно внушаемыя отцомъ сыну. Что почувствовалъ бы Филиппъ, еслибы всѣ страницы этой мрачной книги раскрылись передъ нимъ и онъ услыхалъ бы о подложномъ бракѣ, о погубленной и брошенной женщинѣ, забытой впродолженіе столькихъ лѣтъ человѣкомъ котораго онъ самъ обязанъ былъ уважать болѣе всѣхъ? Словомъ Филиппъ считалъ эту исторію простымъ случаемъ юношескаго заблужденія, не болѣе; такъ онъ и хотѣлъ смотрѣть на это судя по тѣмъ немногимъ словамъ, которыя вырвались у него, когда онъ говорилъ со мною объ этомъ. Я зналъ тогда не болѣе того, что другъ мой разсказалъ мнѣ объ этой исторіи; только постепенно, по мѣрѣ того, какъ происшествія развивали и объясняли её, узналъ я всё подробно.

Старшій Фирминъ, когда его спрашивалъ его старый знакомый и, какъ казалось, бывшій сообщникъ, о томъ, какъ окончилась извѣстная интрига въ Маргэтѣ, случившаяся лѣтъ двадцать-пять тому назадъ, когда Фирминъ, имѣя причину избѣгать университетскихъ кредиторовъ, вздумалъ прятаться и носить фальшивое имя, насказалъ пастору разную ложь, которой повидимому тотъ остался удовлетворёнъ. Что сдѣлалось съ этой бѣдняжкой, о которой онъ такъ сходилъ съ ума? О! она умерла, умерла давнымъ-давно. Онъ положилъ ей содержаніе. Она вышла замужъ и умерла въ Канадѣ — да, въ Канадѣ. Бѣдняжечка! Да, она была предоброе созданьице, и одно время онъ точно былъ въ неё до глупости влюблёнъ. Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что этотъ почтенный джентльмэнъ лгалъ очень часто и легко. Но, видите, если вы совершите преступленіе и нарушите шестую или седьмую заповѣдь, вамъ, вѣроятно, придётся поддержать преступленіе поступка преступленіемъ слова. Если я убью человѣка и полисмэнъ спроситъ: «позвольте спросить, сэръ, это вы перерѣзали горло этому господину?» Я долженъ дать ложное показаніе, защищая самъ себя, хотя по природѣ я, можетъ быть, самый правдивый человѣкъ. Такъ и съ другими преступленіями, которыя совершаютъ джентльмэны — тяжело это говорить о джентльмэнахъ, но они становятся ни болѣе, ни менѣе, какъ всегдашними лжецами и лгутъ цѣлую жизнь и вамъ, и мнѣ, и слугамъ, и жонамъ, и дѣтямъ, и — о ужасъ! Склоняюсь и смиряюсь. Преклонимъ колѣна и не осмѣлимся сказать ложь передъ Тобою!

Поэтому, мой любезный сэръ, такъ какъ разъ нарушивъ нравственные законы, вы должны говорить ложь, чтобы избавить себя отъ бѣды, позвольте мнѣ спросить васъ, какъ честнаго человѣка и джентльмэна: не лучше ли уже вамъ обойти преступленіе, чтобы не подвергать себя неизбѣжной непріятности и ежедневно встрѣчающейся необходимости вѣчно говорить ложь? Обольстить или погубить бѣдную, молодую дѣвушку низкаго званія, разумѣется дѣло не важное: она поступить на мѣсто или выйдетъ за человѣка, равнаго съ ней званія, который не имѣетъ чести принадлежать «къ благородной крови» — и кончено. Ни если вы женитесь на ней тайно и незаконно, а потомъ бросите её и женитесь на другой, вы попадёте въ разныя непріятныя бѣды.

Непріятно должно быть человѣку свѣтскому, честному и изъ хорошей фамиліи, солгать дочери бѣднаго обезславленнаго обанкротившагося купца, какова была Каролина Гёнтъ; но Джорджу Бранду Фирмину, эсквайру, доктору медицины, не оставалось другого выбора, а когда онъ лгалъ — какъ въ опасныхъ болѣзняхъ, когда онъ давалъ каломель — онъ думалъ, что лучше давать пріёмъ въ большомъ количествѣ. Такъ онъ лгалъ и Гётну, сказавъ, что мистриссъ Брандонъ давно умерла въ Канадѣ; такъ онъ лгалъ и Каролинѣ, прописывая ей тѣ же самыя пилюли и говоря, что Гёнтъ давно умеръ въ Канадѣ. А можетъ ли быть положеніе болѣе тягостное и унизительное для человѣка знатнаго, свѣтскаго и пользующагося огромной репутаціей, какъ унижаться до лжи съ ничтожною, низкаго званія женщиной, которая заработываетъ себѣ пропитаніе должностью сидѣлки у больныхъ?

— О да, Гёнтъ! сказалъ Фирминъ Сестрицѣ въ одномъ изъ тѣхъ грустныхъ разговоровъ, которые иногда происходили между нимъ и его жертвой, его женою прежнихъ дней. — Сумасбродный, дурной человѣкъ былъ этотъ Гёнтъ въ то время, когда я самъ былъ чуть-чуть лучше его! Я глубоко раскаялся послѣ того, Каролина; а болѣе всего въ моёмъ поступкѣ съ вами, потому-что вы были достойны лучшей участи и мы любили меня истинно-безумно.

— Да, сказала Каролина.

— Я сумасбродствовалъ тогда, я находился въ отчаянномъ положеніи; я погубилъ мою будущность, возстановилъ отца противъ себя, прятался отъ моихъ кредиторовъ подъ чужимъ именемъ, которое я носилъ, когда увидѣлъ васъ. Ахъ! зачѣмъ я вступилъ въ вашъ домъ, бѣдное дитя! Печать демона лежала на мнѣ. Я не смѣлъ заговорить о бракѣ при отцѣ моёмъ. Вы ухаживали за вашимъ отцомъ съ постоянной добротою. Знаете ли, что отецъ мой не хотѣлъ меня видѣть даже передъ смертью? О, тяжело подумать объ этомъ!

И этотъ страдающій человѣкъ хлопнулъ по своему высокому лбу трепещущей рукою, и горесть его объ отцѣ навѣрно была искренна, потому-что ему было и стыдно и совѣстно, что онъ возстановилъ противъ себя своего родного сына.

Онъ признавался, что бракъ былъ самымъ отвратительнымъ и ничѣмъ же оправдываемымъ обманомъ; но онъ былъ безъ ума, когда это случилось, безъ ума отъ долговъ и отъ отчаянія, что отецъ бросилъ его; но дѣло въ томъ, что это былъ не настоящій бракъ.

— Я этому рада, сказала со вздохомъ бѣдная Сестрица.

— Почему? спросилъ докторъ съ жаромъ.

Любовь его умерла, но его тщеславіе еще было живо.

— Развѣ вы любили кого-нибудь другого, Каролина? Развѣ вы забыли вашего Джорджа, котораго вы…

— Нѣтъ! храбро сказала маленькая женщина: — но я не могла бы жить съ человѣкомъ, который такъ безчестно поступилъ съ женщиной, какъ вы поступили со мной. Я любила васъ, потому что считала васъ джентльмэномъ, но джентльмэны говорятъ правду; джентльмэны не обманываютъ бѣдныхъ невинныхъ дѣвушекъ, не бросаютъ ихъ безъ копейки!

— Каролина! меня преслѣдовали кредиторы. Я…

— Всё равно. Теперь всё кончено. Я не сержусь на васъ, мистеръ Фирминъ, но я не вышла бы теперь за васъ замужъ — нѣтъ, еслибы даже вы были лейб-медикомъ королевы.

Такъ говорила Сестрица, когда она и не думала о существованіи Гёнта, пастора, который вѣнчалъ ихъ; и я не знаю обижался или радъ былъ Фирминъ разводу, который маленькая женщина рѣшила сама. Но когда явился зловѣщій Гёнтъ — сомнѣніе и ужасъ наполнили душу доктора. Гёнтъ находился въ бѣдности, онъ былъ жаденъ, вѣроломенъ, безсовѣстенъ. Онъ могъ угрожать этимъ бракомъ доктору. Онъ могъ подвергнуть опасности и даже уничтожить законность рожденія Филиппа. Первый бракъ былъ ничтоженъ — это вѣрно; но огласка могла быть пагубна для репутаціи и практики Фирмина; а ссора съ сыномъ повлечотъ за собою послѣдствія, о которыхъ не очень пріятно было думать. Видите, Джорджъ Фирминъ, эсквайръ, докторъ медицины, былъ человѣкъ очень настойчивый; когда ему хотѣлось чего-нибудь, онъ добивался этого такъ свирѣпо, что долженъ былъ добиться, несмотря на послѣдствія. Такъ ему захотѣлось овладѣть бѣдною Каролиной, такъ ему захотѣлось, молодому человѣку, имѣть лошадей, великолѣпно жить, играть въ рулетку и экартэ; а счоты являлись въ надлежащую пору, а Джорджъ Фирминъ, эсквайръ, не всегда любилъ платить. Но для величественнаго, образованнѣйшаго джентльмэна, принадлежащаго къ лучшему обществу — съ такимъ гладкимъ лбомъ и съ такими изящными манерами, котораго всѣ такъ уважали, говорить ложь бѣдной, робкой, безропотной сидѣлкѣ было унизительно — не правда ли? Я могу понятъ чувства Фирмина.

Лгать Гёнту было отвратительно, но какъ-то не такъ низко и постыдно, какъ обманывать довѣрчивое, смиренное, безпріютное созданіе, цвѣтъ кроткой юности, который его проклятая нога уже затоптала. Но этотъ Гёнтъ былъ самъ такой злодѣй, что обманывать его нечего было совѣститься; и еслибы Фирмину пришла охота, онъ даже чувствовалъ бы какое-то угрюмое удовольствіе, опутать грязнаго пастора разными затрудненіями. Такъ что можетъ быть (разумѣется я не имѣю средствъ удостовѣриться въ этомъ) доктору не совсѣмъ непріятна была обязанность, выпавшая ему на долю, обманывать своего стараго знакомаго и сообщника; а Гёнтъ такой низкій, непривлекательный бродяга, что если его немножко приколотятъ или проведутъ, намъ нечего очень горевать.

Фирминъ былъ смѣлый, мужественный человѣкъ, настойчивый въ желаніяхъ, горячій въ достиженіи своей цѣли, но хладнокровный въ опасности и быстрый въ дѣйствіи. Огромный успѣхъ его, какъ врача, происходилъ отъ его смѣлаго и успѣшнаго способа дѣйствія въ случаяхъ, нетерпѣвшихъ отлагательства. Пока Гёнтъ рыскалъ по городу безъ всякой цѣли, насыщая грязною рукою грязный ротъ; а пока у него были вино, карты и ночлегъ, онъ оставался довольнымъ или, по-крайней-мѣрѣ, его легко можно было успокоить гинеей или двумя, Фирминъ могъ слѣдовать пальятивной системѣ успокоивать своего паціента случайными щедротами, давать ему усыпительное питьё изъ бордоскаго или водки. Притомъ Гёнтъ могъ умереть, могъ опять отправиться за границу; его могли опять сослать въ каторжную работу за поддѣлку или какое-нибудь другое мошенничество, докторъ Фирминъ утѣшился бы, и онъ разсчитывалъ, что случай избавитъ его отъ его друга. Но если бы Гёнтъ, узналъ, что женщина, которую онъ незаконно обвѣнчалъ съ Фирминомъ, была жива, онъ становился врагомъ, котораго необходимо было упросить, улестить или подкупить, и чѣмъ скорѣе докторъ принялъ бы оборонительныя мѣры, тѣмъ было бы лучше. Какія же оборонительныя мѣры? Можетъ быть всего дѣйствительнѣе была бы свирѣпая атака на врага, а можетъ быть лучше было бы подкупить его. Что предпринять — можно было рѣшить только послѣ предварительной рекогносцировки.

«Онъ попробуетъ подстрекнуть Каролину, подумалъ докторъ представивъ ей ея обиды и ея права. Онъ покажетъ ей, что какъ моя жена, она имѣетъ право на моё имя и на часть моего дохода. Менѣе корыстолюбивой женщины не было на свѣтѣ, какъ это бѣдное созданіе. Она презираетъ деньги, и еслибы не для отца, то она никогда не взяла бы ни копейки отъ меня. Но развѣ её нельзя уговоритъ объявить войну противъ меня и доказать ея бракъ со мною для того, чтобы наказать меня за низкій поступокъ съ нею и предъявить права на положеніе въ свѣтѣ, какъ честной женщины? Послѣ того, какъ она оставила свой домъ, ея двѣ единокровныя сестры ирландки знать её не хотѣли, а когда она воротилась, эти бездушныя женщины выгнали её изъ дома. О! эхидны! А теперь не отрадно ли было бы для нея отмстить сестрамъ, объявивъ о своёмъ бракѣ. Ѣздить мимо нихъ въ своей каретѣ, вытребовать отъ меня содержаніе и имѣть право носить моё благородное имя? Фирминъ зналъ женщинъ и зналъ, какъ эти женщины поступили съ своей сестрой. Развѣ не въ человѣческой натурѣ желать отмстить? Эти мысли прямо поднялись въ головѣ Фирмина, когда онъ услыхалъ, что между Каролиной и капелланомъ Гёнтомъ случилась та встрѣча, которой онъ такъ опасался».

Когда онъ обѣдалъ съ своимъ гостемъ, своимъ врагомъ, сидѣвшимъ напротивъ него, онъ рѣшилъ, какъ ему дѣйствовать. Разумѣется онъ былъ такъ вѣжливъ въ Гёнту, какъ арендаторъ къ своему помѣщику, когда приходитъ къ нему безъ арендныхъ денегъ. Докторъ смѣялся, шутилъ, болталъ, а самъ думалъ, между тѣмъ, что предпринять противъ опасности.

Онъ составилъ планъ, который могъ имѣть успѣхъ. Онъ долженъ немедленно увидѣться съ Каролиной; онъ зналъ слабую сторону ея сердца и гдѣ её можно было чувствительнѣе задѣть; онъ зналъ, какъ Каролина любила его сына — этой-то любовью онъ и хотѣлъ дѣйствовать на неё. Пока онъ мылъ свои красивыя руки передъ обѣдомъ, примачивалъ свои благородный лобъ, онъ придумалъ маленькій планъ. Онъ приказалъ прислать за собою вскорѣ послѣ второй бутылки бордоскаго — кажется, слуги привыкли приносить записки въ своему барину отъ него самого. Расположивъ планъ, онъ хотѣлъ пообѣдать, выпить вина и устроиться какъ можно комфортэбельнѣе, пока не наступитъ минута дѣйствія. Въ свои сумасбродные дни, когда онъ путешествовалъ за границей съ сумасбродными и знатными товарищами, Фирминъ имѣлъ нѣсколько дуэлей и всегда отличался весёлостью своего разговора и прекраснымъ аппетитомъ за завтракомъ передъ поединкомъ, такъ что, еслибы Гёнтъ не отупѣлъ отъ вина, то можетъ быть его испугала бы чрезмѣрная вѣжливость и весёлость, Фирмина, за обѣдомъ. Когда принялись за вторую бутылку бордоскаго, докторъ Фирминъ уѣхалъ. Онъ опередилъ по-крайней-мѣрѣ получасомъ своего противника, или человѣка, который могъ быть его противникомъ. Если Сестрица дома, онъ увидитъ её, онъ обнажитъ передъ нею чистосердечно своё сердце, онъ всё ей выскажетъ. Сестрица была дома.

— Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами наединѣ о болѣзни бѣдной лэди Гумандгау, говоритъ онъ, понизивъ голосъ.

— Я пойду, моя милая, подышать немножко свѣжимъ воздухомъ, говоритъ капитанъ Ганнъ, разумѣя подъ этимъ, что онъ отправится въ таверну «Адмирала Бинга», и докторъ остался съ Каролиною вдвоёмъ.

— У меня лежитъ что-то на совѣсти. Я обманулъ васъ, Каролина, говорилъ докторъ.

— Ахъ, мистеръ Фирминъ! отвѣчаетъ она, наклоняясь надъ своей работой: — вы пріучили меня къ этому.

— Человѣкъ, котораго вы знали когда-то и который подговорилъ меня для своей собственной политической цѣли сдѣлать вамъ большое оскорбленіе, человѣкъ, котораго и считалъ умершимъ, живъ — Тёфтонъ Гёнть, совершившій этотъ незаконный обрядъ въ Маргэтѣ, въ чѣмъ я такъ часто и часто раскаявался на колѣнахъ, Каролина!

Прекрасныя руки сжались, прекрасный, звучный голосъ тихо раздался по комнатѣ и еслибы изъ прекрасныхъ глазъ выкатились двѣ-три слезы, навѣрно докторъ не быль бы огорчонъ.

— Онъ былъ здѣсь сегодня, Мистеръ Филиппъ поссорился съ нимъ. Вѣрно Филиппъ разсказывалъ какъ, сэръ?

— Передъ Богомъ, честное слово джентльмэна, когда я говорилъ, что онъ умеръ, Каролина, я думалъ, что онъ умеръ! Да, Максуэлль — докторъ Максуэлль — который былъ съ нами въ Кэмбриджскомъ университетѣ, сказывалъ, что нашъ старый пріятель Гёнтъ умеръ въ Канадѣ. Да, докторъ Максуэлль сказалъ, что какъ старый другъ умеръ — нашъ старый другъ? Злѣйшій врагъ мой и вашъ! но оставимъ это. Это онъ, Каролина довёлъ меня до преступленія, которое я никогда не переставалъ оплакивать.

— Ахъ, мистеръ Фирминъ! возразила со вздохомъ Сестрица:- когда я знала васъ, вы были довольно взрослы, чтобы самому умѣть вести себя какъ слѣдуетъ.

— Я не извинять себя хочу, Каролина, говоритъ глубоко нѣжный голосъ. — Я сдѣлалъ вамъ довольно вреда и я чувствую это здѣсь — въ сердцѣ. Я хочу говорить не о себѣ, но о томъ, кого я люблю болѣе всего на свѣтѣ — о единственномъ существѣ, которое я люблю — о томъ, кого любите вы, добрая и великодушная душа — о Филиппѣ.

— А что такое съ Филиппомъ? живо спрашиваетъ мистриссъ Брандонъ.

— Вы желаете, чтобы съ нимъ случился вредъ?

— Съ моимъ возлюбленнымъ мальчикомъ? о, нѣтъ! вскрикнула Сестрица, всплеснувъ своими маленькими ручками.

— Вы сохраните его отъ вреда?

— Ахъ, сэръ! вы знаете, что я сдѣлаю это. Когда у него была скарлатина, развѣ я не вливала лекарства въ его бѣдное горлышко, не ухаживала за нимъ, не смотрѣла какъ, какъ… какъ мать за своимъ роднымъ сыномъ?

— Да-да, благороднѣйшая женщина; да благословитъ васъ Господь за это! Отецъ благословляетъ. Я вовсе не такъ бездушенъ, Каролина, какъ вы, можетъ былъ, считаете меня.

— Я не думаю, чтобы любить его была большая заслуга съ вашей стороны, сказала Каролина, принимаясь опять за своё шитьё.

И можетъ быть она думала про-себя: «куда это онъ мѣтитъ?» Вы видите, это была женщина проницательная, когда ея страсти и симпатіи не преодолѣвали ея разсудка, и она дошла до заключенія, что этотъ изящный докторъ Фирминъ, которымъ она восхищалась когда-то, былъ не совсѣмъ правдивый джентльмэнъ. Она сама мнѣ говорила потомъ: «онъ говорилъ такъ хорошо, прижимая руку къ сердцу, знаете, но я стала ему вѣрить столько же, какъ актёру на сценѣ».

— Съ вашей стороны не большая заслуга любить этого мальчика, продолжала Каролина. — Но что такое съ нимъ, сэръ?

Фирминъ объяснилъ. Этотъ Гёнть способенъ на всякое преступленіе изъ денегъ или изъ мести. Увидѣвъ, что Каролина жива…

— Вы вѣрно и ему также сказали, что я умерла, говорятъ она, поднимая глаза съ работы.

— Пощадите меня, пощадите меня! Много лѣтъ тому назадъ, можетъ быть, когда я потерялъ васъ изъ вида, я могъ думать…

— Не вамъ, Джорджъ Брандонъ — не вамъ, перебила Каролина своимъ нѣжнымъ, невиннымъ, звучнымъ голосомъ: — а добрымъ дорогимъ друзьямъ и моему милостивому Богу обязана я сохраненіемъ моей жизни, которую вы испортили. Я отплатила вамъ, сохранивъ жизнь вашего милаго сына, отплатила въ глазахъ Того, Кто даруетъ и отнимаетъ. Да будетъ благословенно имя Его!

— Вы добрая женщина, а я дурной, грѣшный человѣкъ, Каролина, сказалъ докторъ. — Вы спасли жизнь моего… нашего Филиппа, рискуя своей собственной. Теперь я скажу вамъ, что другая, огромнѣйшая опасность угрожаетъ ему и можетъ разразиться надъ нимъ каждый день, пока живъ этотъ злодѣй. Что, если его доброе имя будетъ затронуто? что, если бъ считая васъ умершей, я женился на другой?

— Ахъ, Джорджъ! вы никогда не считали меня умершей, хотя вы можетъ-быть желали этого, сэръ. И многіе умерли бы на моемъ мѣстѣ, прибавила бѣдная Сестрица.

— Послушайте, Каролина, еслибы я былъ женатъ на васъ, моя жена — мать Филиппа — не была бы моей женой, а онъ былъ бы ея незаконнымъ сыномъ. Имѣніе, которое онъ наслѣдовалъ не принадлежало бы ему. Дѣти другой дочери его дѣда предъявили бы права на это наслѣдство и Филиппъ остался бы нищимъ. Филиппъ, воспитанный такимъ образомъ — Филиппъ, наслѣдникъ большого состоянія своей матери.

— И своего отца? съ безпокойствомъ спросила Каролина.

— Я не смѣю вамъ сказать — нѣтъ! я могу положиться на васъ во всёмъ. Моё пріобрѣтенное состояніе было поглощено спекуляціями, которыя почти всѣ оказались гибельны. Надо мною виситъ какая-то роковая судьба, Каролина — справедливое наказаніе за то, что я бросилъ васъ. Я сплю съ мечомъ надъ головой моей, который можетъ опуститься и убитъ меня. Подъ моими ногами волканъ, который можетъ вспыхнуть когда-нибудь и уничтожить меня. А всѣ говорятъ о знаменитомъ докторѣ Фирминѣ, о богатомъ докторѣ Фирминѣ! всѣ считаютъ меня счастливымъ, а я одинъ, и самый несчастнѣйшій человѣкъ на свѣтѣ.

— Вы одинъ? сказала Каролина:- а когда-то была женщина, которая посвятила бы себя вамъ одному — вы бросили её. Между нами всё кончено, Джорджъ Брандонъ. Много лѣта тому назадъ моя любовь къ вамъ схоронена въ той самой могилѣ, гдѣ лежитъ маленькій херувимъ. Но я люблю моего Филиппа и не хочу повредить ему, нѣтъ, никогда, никогда, никогда!

Когда докторъ уходилъ, Каролина проводила его въ переднюю и тамъ-то Филиппъ нашолъ ихъ.

Нѣжное «никогда, никогда» Каролины раздавалось въ воспоминаніи Филиппа, когда онъ сидѣлъ у Ридли между художниками и авторами, собравшимися у живописца. Филиппъ былъ задумчивъ и молчаливъ. Онъ не смѣялся громко, онъ не расхваливалъ и не бранилъ никого чрезмѣрно по своему всегдашнему обыкновенію.

У насъ такъ недавно былъ холостой ужинъ въ Темплѣ, что мнѣ кажется мы должны сдѣлать самый коротенькій визитъ холостой компаніи въ Торнгофской улицѣ, или дамы скажутъ, что мы слишкомъ любимъ холостыя привычки и удаляемъ нашихъ друзей отъ ихъ очаровательнаго и любезнаго общества. Романъ не долженъ много пахнуть сигарами, а его утончонныя и изящныя страницы не должны слишкомъ часто пачкаться грогомъ. Пожалуйста вообразите же болтовню художниковъ, авторовъ и любителей, собравшихся у Ридли. Представьте себѣ, что Джарманъ, миніатюрный живописецъ, выпившій болѣе водки чѣмъ всѣ присутствующіе, спросилъ своего сосѣда (sub voce), зачѣмъ Ридли не далъ своему отцу (старому буфетчику) пять шиллинговъ, чтобы онъ служилъ, прибавивъ, что, можетъ быть, старикъ пошолъ служить въ другое мѣсто за семь шиллинговъ съ половиной; Джарманъ расхваливалъ вслухъ картину Ридли и подсмѣивался надъ нею вполголоса; а когда какой-нибудь аристократъ входилъ въ комнату, онъ подлѣзалъ къ нему, разсыпался передъ нимъ въ раболѣпныхъ похвалахъ и лести. А какъ только тотъ повёртывался къ нему спиной, Джарманъ отпускалъ на него эпиграммы. Я надѣюсь, что онъ не проститъ Ридли и всегда будетъ ненавидѣть его, потому что Джарманъ будетъ ненавидѣть его, пока онъ будетъ имѣть успѣхъ, и проклинать его, пока свѣтъ будетъ уважать его. Тутъ собралось шестнадцать, восемнадцать, двадцать человѣкъ. Надо открыть окна, а то они задохнутся отъ дыма. Онъ такъ наполнилъ весь домъ, что Сестрица должна была открыть окно въ нижнемъ этажѣ, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ.

Филиппъ высунулъ свою голову и сигару изъ окна и задумался о своихъ собственныхъ дѣлахъ, между тѣмъ какъ дымъ его поднимается къ небу. Молодой мистеръ Филиппъ Фирминъ считается богатымъ, а отецъ его даётъ очень хорошіе обѣды въ Старой Паррской улицѣ, поэтому Джарманъ и подходитъ къ Филю: ему тоже захотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ. Онъ начинаетъ разговоръ бранью картины Ридли, лежащей на мольбертѣ.

— Всѣ хвалятъ эту картину; что вы думаете о ней, мистеръ Фирминъ? Очень странно нарисованы эти глаза — не правда ли?

— Не-уже-ли? заворчалъ Филь.

— Очень яркій колоритъ.

— О!.. говоритъ Филь.

— Композиція такъ явно украдена у Рафаэля.

— Не-уже-ли?

— Извините. Мнѣ кажется вы не знаете кто я, продолжаетъ Джарманъ, глупо улыбаясь.

— Знаю, отвѣчаетъ Филь, устремивъ на него сверкающіе глаза. — Вы живописецъ, а зовутъ васъ господинъ Завистникъ.

— Сэръ!.. вскрикиваетъ живописецъ.

Но онъ обращается къ фалдамъ фрака Филя, такъ-какъ верхняя половина тѣла мистера Фирмина высунута изъ окна. Вы можете говоритъ о человѣкѣ за его спиной, но вы не можете говорить съ нимъ, поэтому мистеръ Джарманъ удаляется и обращается къ кому-то другому въ этомъ обществѣ. Вѣрно онъ ругаетъ дерзкаго заносчиваго выскочку, докторскаго сына. Вѣдь я сознавался, что Филиппъ бывалъ часто очень грубъ: а сегодня онъ особенно въ дурномъ расположеніи духа.

Когда Филиппъ продолжалъ смотрѣть на улицу, кто это подошолъ въ окну мистриссъ Брандонъ и началъ разговаривать съ нею? Чей грубый голосъ и хохотъ узнаётъ Филиппъ съ трепетомъ? Это голосъ и хохотъ нашего пріятеля мистера Гёнта, котораго Филиппъ оставилъ не задолго передъ тѣмъ въ домѣ отца своего въ Старой Паррской улицѣ, и оба эти звука еще противнѣе, еще пьянѣе, еще безстыднѣе, чѣмъ они были два часа тому назадъ.

— Ага! кричитъ онъ съ хохотомъ и проклятіемъ: — мистриссъ… какъ бишъ васъ тамъ? Не запирайте окно, впустите же къ вамъ человѣка!

Поднявъ голову къ верхнему окну, гдѣ голова и туловище Филиппа чернѣются передъ свѣтомъ, Гёнтъ кричитъ:

— Ага! это что тамъ наверху? Ужинъ и балъ. Не удивляюсь.

И онъ напѣваетъ хриплымъ тономъ мотивъ вальса и бьётъ таить своими грязными сапогами.

— Мистриссъ… какъ бишь васъ! мистрисъ Б…! принялся опять кричать дуракъ:- я долженъ васъ видѣть по весьма важному дѣлу, самому секретному. Вы услышите кое-что весьма выгодное для васъ.

И стукъ-стукъ-стукъ, онъ стучится въ двери. При шумѣ двадцати голосовъ немногіе слышатъ стукъ Гёнта, кромѣ Филиппа, если и слышатъ то воображаютъ, что пришолъ еще какой-нибудь гость къ Ридли.

Въ передней говоръ и споръ, и пронзительный визгъ хорошо знакомаго, противнаго голоса. Филиппъ быстро отходитъ отъ окна, отталкиваетъ своего пріятеля Джармана отъ двери мастерской и безъ всякаго сомнѣнія получаетъ самыя добрыя желанія отъ этого талантливаго художника. Филиппъ такъ грубъ и повелителенъ, что, право, мнѣ хочется лишить его званія героя — только, видите ужь никакъ нельзя. Имя его стоитъ въ заглавіи и мы не можемъ уже вычеркнуть его и поставить другое, Сестрица стояла въ передней у растворенной двери и увѣщевала мистера Гёнта, который повидимому желалъ насильно войти:

— Пустяки, моя милая! Если онъ здѣсь, я долженъ его видѣть по особенному дѣлу. — Отойдите!

И онъ ринулся впередъ задѣвъ маленькую Каролину за плечо.

— Вотъ грубіянъ! закричала Каролина: — Ступайте домой, мистеръ Гёнтъ! вы теперь хуже чѣмъ утромъ.

Она была рѣшительная женщина и протянула твёрдую руку къ этому гнусному забіякѣ. Она видала больныхъ въ госпиталѣ въ горячечномъ бреду, её не испугалъ пьяный человѣкъ.

— А! это вы, мистеръ Филиппъ? Кто выгонитъ этого противнаго человѣка? Ему нельзя идти наверхъ къ джентльмэнамъ, право нельзя.

— Вы сказали, что Фирминъ здѣсь: — не отецъ, а этотъ негодяй! Мнѣ нужно доктора. Гдѣ докторъ? кричитъ капелланъ, шатаясь и прислоняясь стѣнѣ; потомъ, взглядывая на Филиппа съ налитыми кровью глазами, сіявшими ненавистью, онъ продолжалъ:

— Кому нуженъ ты, желалъ бы я знать? Ужь я довольно наглядѣлся на тебя сегодня. Самохвалъ и грубіянъ! Не гляди на меня такимъ образомъ! я тебя не боюсь — я не боюсь никого.

— Ступайте домой, ступайте домой, вотъ это будетъ лучше, сказала хозяйка.

— Поглядите-ка сюда Филиппъ! Вы даёте честное слово, что вашего отца нѣтъ здѣсь? Экій хитрый старикашка этотъ Бруммель Фирминъ. Филиппъ, дайте мнѣ вашу руку. Послушайте — особенно важное дѣло. Послѣ обѣда я пошолъ, знаете — rouge gagne et couleur — всё до-чиста проигралъ, проигрался до-чиста, честное слово джентльмэна и магистра философіи Кэмбриджскаго университета, какъ и вашъ отецъ — нѣтъ онъ пошолъ въ доктора! Филиппъ, дайте-ка намъ пять совереновъ: мы опять попробуемъ счастья. Какъ! вы не хотите? Это низость я говорю. Не дѣлайте же низостей.

— Вотъ вамъ пять шиллинговъ, ступайте и наймите извощика. Приведите для него извощика, Виргиліо! говоритъ хозяйка дома.

— Этого не довольно, моя милая! кричитъ капелланъ, подходя къ мистриссъ Брандонъ съ такимъ взглядомъ и съ такимъ видомъ, что Филиппъ, задыхаясь отъ гнѣва, бросается, схватываетъ Гёнта за воротъ и кричитъ:

— Подлый негодяй! такъ какъ это не мой домъ, я могу вышвырнутъ тебя отсюда!

И въ одинъ мигъ онъ вытащилъ Гёнта изъ передней и столкнулъ его съ лѣстницы прямо въ канаву.

— На улицѣ дерутся, спокойно говоритъ Розбёри, смотря сверху. — Какой-то пьяный полетѣлъ въ канаву, нашъ пылкій другъ вышвырнулъ его.

Гёнтъ черезъ минуту приподнялся, сѣлъ и вытаращилъ глаза на Филиппа. Онъ не ушибся. Можетъ быть потрясеніе протрезвило его. Онъ думаетъ, вѣроятно, что Филиппъ опять его ударитъ.

— Не давай рукамъ воли, побочный сынъ! закричалъ распростертый негодяй.

— О Филиппъ, Филиппъ! Онъ съ ума сошолъ, онъ пьянъ, кричитъ Сестрица, выбѣжавъ на улицу.

Она обвила Филиппа руками.

— Не обращай на него вниманія милый — онъ сошолъ съ ума! Полисмэнъ! этотъ господинъ слишкомъ много выпилъ. Пойдёмте, Филиппъ, пойдёмте!

Она увела его въ свою комнатку. Ей поправилась храбрость юноши; ей нравилось, что онъ такъ мужественно, побѣдоносно защитилъ её отъ ея врага.

— Какъ вы свирѣпо смотрите! Какой вы храбрый! какой вы сильный Но этотъ негодяй не достоинъ сражаться съ вами.

И она взяла своею маленькою ручкой его руку, мускулы которой всѣ дрожали отъ недавней схватки.

— Зачѣмъ этотъ мерзавецъ назвалъ меня побочнымъ сыномъ, сказалъ Филиппъ и дикіе, голубые глаза его сверкали свирѣпѣе обыкновеннаго.

— Это вздоръ, дружокъ! Кто можетъ обращать вниманія на слова такого скота? Онъ всегда ужасно выражается; онъ не джентльмэнъ. Онъ былъ уже пьянъ сегодня утромъ, когда былъ у меня. Кому какое дѣло до того, что онъ говоритъ? Онъ самъ завтра не будетъ помнить что онъ сказалъ. Но какъ былъ добръ мой Филиппъ, что заступился за свою бѣдную сидѣлку! Точно какъ въ романѣ. Пойдёмте ко мнѣ, я сдѣлаю вамъ чаю. Не ходите больше курить, съ васъ довольно. Пойдёмте и поговорите со мною.

И какъ мать, съ кроткимъ и благочестивымъ личикомъ, она ласкаетъ его, наблюдаетъ за нимъ, она наливаетъ ему чай; она говоритъ — говоритъ и о томъ и о другомъ. Удивительно, какъ она болтаетъ, когда вообще она довольно молчалива. Она не хочетъ видѣть глазъ Филиппа, которые слѣдуютъ за нею очень странно и свирѣпо. А когда онъ опять забормоталъ: «Что онъ хотѣлъ сказать…» Она перебила его:

— Какой вы сердитый! Вы всегда не въ духѣ, вамъ не можетъ быть весело безъ вашей сигары. Вотъ вамъ, да какая чудесная! Папа принёсъ ее изъ клуба. Ему подарилъ шкиперъ какого-то китайскаго корабля. Вамъ надо закурить её съ маленькаго конца. Вотъ!

И еслибы я могъ нарисовать картину, представляющуюся моему воображенію, какъ Сестрина зажигала Филю сигару и улыбалась ему какъ маленькая, невинная Делила, ласкавшая юнаго Самсона, я знаю, что картина вышла бы прекрасная. Я желалъ бы, чтобы Ридли нарисовалъ её для меня.

Глава XII ДАМОКЛЕСЪ

На слѣдующее утро такъ рано, что старая Паррская улица еще не проснулась, у дверей доктора Фирмина позвонили въ ночной колокольчикъ, и когда дверь отворилъ зѣвающій слуга, маленькая женщина, въ сѣромъ платье и чорной шляпкѣ, подала ему записку, говоря, что докторъ долженъ ѣхать сейчасъ. Не опаснѣе ли занемогла лэди Гумандгау, та благородная больная, о которой докторъ говорилъ вчера съ сидѣлкой. Сестрица — это была она — сказала это самое имя лакею, который ушолъ ворча, что долженъ будить барина и отдавать ему записку.

Сидѣлка Брандонъ сидѣла между тѣмъ въ столовой, гдѣ висѣлъ портретъ доктора, и смотрѣла на это мастерское произведеніе до тѣхъ поръ, пока нашествіе служанокъ не выгнало её изъ этой комнаты и она укрылась въ другую, маленькую комнатку, куда былъ вывѣшенъ портретъ мистриссъ Фирминъ.

«Какъ это было похоже на него много и много лѣтъ тому назадъ, думаетъ она. «Этотъ портретъ нѣсколько лучше его, но онъ имѣетъ-то злое выраженіе, которое мнѣ казалось столь чуднымъ, какъ и обѣимъ сестрамъ — они готовы были выцарапать глаза другъ другу изъ ревности. А это портретъ мистриссъ Фирминъ! Вѣрно живописецъ не польстилъ ей, а то мистриссъ Фирминъ не могла быть красавицей».

Докторъ, тихо войдя въ открытую дверь по толстому турецкому ковру, подошелъ къ ней не слышно и нашолъ Сестрицу, смотрящую на портретъ его умершей жены.

— О! это вы. Желала бы я знать, лучше ли вы обращались съ нею, чѣмъ со иной, докторъ Фирминъ? Я думаю вы обманули не её одну. Она, кажется, не очень счастлива, бѣдняжка, сказала Сестрица.

— Что привело васъ сюда такъ рано, Каролина? спросилъ звучнымъ голосомъ докторъ.

Сестрица объяснила ему:

— Вчера, когда вы ушли, пришолъ Гёнтъ. Онъ былъ пьянъ, онъ былъ очень грубъ, Филиппъ не могъ этого перенести. Филиппъ мужественъ, у него горячая кровь. Филиппу, вообразилось, что Гёнтъ оскорбляетъ меня; онъ поднялъ руку — и мистеръ Гёнтъ вылетѣлъ на мостовую. Онъ взбѣсился и назвалъ Филиппа ужаснымъ именемъ…

— Какимъ именемъ? какимъ?

Каролина сказала доктору какъ Гёнтъ назвалъ Филиппа, и если лицо Фирмина обыкновенно казалось зло, то ужь навѣрно не показалось оно ангельскимъ, когда онъ услыхалъ какимъ гнуснымъ именемъ былъ названъ его сынъ.

— Можетъ онъ сдѣлать Филиппу вредъ? продолжала Каролина. — Я думала, что я обязана сказать его отцу. Послушайте, докторъ Фирминъ, я не хочу сдѣлать вредъ моему милому мальчику; но если то, что вы говорили мнѣ вчера, неправда, такъ какъ вѣдь вы не церемонитесь говорить неправду намъ, женщинамъ, если когда вы разыгрывали роль негодяя, думая обмануть бѣдную, невинную шестнадцатилѣтнюю дѣвушку, вы были обмануты сами и я была вашей законною женой? Вотъ вамъ и наказаніе!

— Я имѣлъ бы благородную и добрую жену, Каролина, сказалъ докторъ, застонавъ.

— Это было бы наказаніемъ не для васъ, а для моего бѣднаго Филиппа, продолжала эта женщина: — что онъ сдѣлалъ, чтобы его честное имя — а можетъ бытъ и его состояніе были отнято отъ него? Я не спала всю ночь думая о нёмъ. Ахъ, Джорджъ Брандонъ! зачѣмъ, зачѣмъ вы вошли въ домъ моего бѣднаго стараго отца и навлекли это несчастье на меня и на вашаго еще нерожденнаго ребёнка?..

— А больше всѣхъ на самого себя, сказалъ докторъ.

— Вы заслужили это. Но мы, невинные, страдали и будемъ страдать больше васъ. О Джорджъ Брандонъ! подумайте о бѣдной женщинѣ, брошенной умирать съ голода и незнавшей даже вашего настоящаго имени! Подумайте о вашемъ сынѣ, можетъ быть доведённомъ до стыда и бѣдности черезъ вашу вину.

— Не-уже-ли вы полагаете, что я не часто думаю о моихъ проступкахъ? сказалъ докторъ: — что не провожу безсонныхъ ночей и цѣлыхъ часовъ тоски? Ахъ, Каролина!

Онъ поглядѣлся въ зеркало и подумалъ: «я не выбритъ, это очень неприлично», то-есть, если я осмѣлюсь прочесть его мысли, такъ-какъ мнѣ приходится передавать его не произнесённыя слова,

— Вы думаете о вашемъ проступкѣ теперь, когда его можно разгласить! говоритъ Каролина. — что если этотъ Гёнтъ пойдётъ противъ васъ? Онъ человѣкъ отчаянный, онъ до безумія пристрастился къ пьянству и деньгамъ; онъ сидѣлъ въ тюрьмѣ — какъ онъ сказалъ вчера мнѣ и моему папа. Онъ сдѣлаетъ или скажетъ что-нибудь. Если вы будете обращаться съ нимъ жестоко, а Филиппъ уже поступилъ съ нимъ жестоко — не болѣе, какъ онъ заслуживалъ, однако — онъ погубитъ васъ и самаго себя, но онъ отмститъ. Можетъ быть онъ такъ былъ пьянъ вчера, что самъ не зналъ что говорилъ. Но я боюсь, что онъ задумалъ сдѣлать вредъ. Я пришла сказать вамъ это и надѣюсь, что вы будете остерегаться, докторъ Фирминъ. Я не спала всю ночь, всё думала, и какъ только увидѣла дневной свѣтъ, рѣшилась побѣжать къ вамъ и сказать.

— Когда онъ назвалъ такъ Филиппа, мальчикъ очень растревожился? спросилъ докторъ.

— Да, онъ безпрестанно говорилъ объ этомъ, хотя я старалась ласками заставить его забыть. Но вчера это лежало у него на душѣ, и я увѣрена, что и сегодня утромъ это прежде всего придётъ ему въ голову… Ахъ, да, докторъ! совѣсть иногда позволяетъ джентльмэну задремать, но послѣ открытія явится, отдёрнетъ ваши занавѣски и скажетъ: «вы приказали разбудить васъ рано?» безполезно стараться заснуть. Вы кажетесь очень испуганы, докторъ Фирминъ, продолжала сидѣлка. — У васъ нѣтъ столько мужества, какъ у Филиппа, или сколько было у васъ самихъ, когда вы были молодымъ человѣкомъ и сбивали съ пути бѣдныхъ дѣвушекъ: тогда вы не боялись ничего. Помните этого человѣка на пароходѣ, когда мы ѣхали въ Шотландію послѣ свадьбы, я думала, что вы убьёте его. Бѣдный лордъ Синкбарзъ разсказывалъ мнѣ множество исторій о вашемъ мужествѣ и o томъ — какъ вы убиваете людей на дуэли. Бросить бѣдную дѣвушку безъ имени и безъ гинеи были не очень мужественно — не такъ ли? Но я пришла сюда не затѣмъ, чтобы вспомнить старое, а только затѣмъ, чтобы предостеречь васъ. Даже въ былое время, когда Гёнтъ вѣнчалъ насъ и я считала это одолженіемъ съ его стороны, я не могла терпѣть этого ужаснаго человѣка. Въ Шотландіи, когда вы охотились съ этимъ бѣднымъ лордомъ, вещи, которые говорилъ Гёнтъ и выраженіе его лица были ужасны. Желала бы я знать, катъ это вы, джентльмэнъ, могли сноситъ присутствіе такаго человѣка! Ахъ! какъ грустенъ былъ нашъ медовой мѣсяцъ! Я удивляюсь, зачѣмъ я думаю объ этомъ теперь? Вѣроятно, оттого, что и видѣла портретъ той, другой бѣдной лэди!

— Я говорилъ вамъ, Каролина, я былъ такой сумасбродный и отчаянный человѣкъ въ то время, что я не могъ даже отвѣчать за свои поступки. И если я оставилъ васъ, то это потому, что у меня не оставалось другихъ средствъ, кромѣ побѣга. Я былъ разоренъ и остался бы безъ копейки за душою, если бы не бракъ мой съ Элленъ Рингудъ. Не-уже-ли вы думаете, что этотъ бракъ былъ счастливъ? Счастливъ! когда бывалъ я счастливъ? Моя доля быть самому несчастнымъ и навлекать несчастье на тѣхъ, кого я люблю: на васъ, на моего отца, на мою жену, на моего, сына — таковъ ужь приговоръ судьбы. Ахъ! зачѣмъ невинные должны за меня страдать?

— У меня никогда не было брачнаго свидѣтельства, продолжала Сестрица:- и не знала бываютъ ли какія бумаги, или что-нибудь, кромѣ кольца и пастора, когда вы вѣнчались со мной. Но я слышала, что въ Шотландіи совсѣмъ не нужны пасторы, что если люди называютъ себя мужемъ и женой, то этого довольно для того, чтобы они считались мужемъ и женой. А мистеръ и мистриссъ Брандонъ ѣздили вмѣстѣ въ Шотландію — свидѣтелемъ можетъ быть тотъ человѣкъ, котораго вы чуть не бросили въ озеро за то, что онъ былъ грубъ съ вашей женой и… не сердитесь! это не я, бѣдная шестнадцатилѣтняя дѣвушка, поступила дурно, а вы, свѣтскій человѣкъ, бывшій старѣе меня многими годами.

Когда Брандонъ увёзъ свою бѣдную жертву и жену, они отправились въ Шотландію, гдѣ лордъ Синкбарзъ, тогда бывшій въ живыхъ, нанялъ дачу для охоты. Капелланъ его сіятельства, мистеръ Гёнтъ, тоже участвовалъ въ этой компаніи, которую судьба вскорѣ разстроила. Смерть застала Синкбарза въ Неаполѣ. Долги заставили Фирмина Брандона — какъ онъ назывался тогда — бѣжать за границу. Капелланъ странствовалъ изъ тюрьмы въ тюрьму. Что касается бѣдненькой Каролины Брандонъ, вѣроятно, мужъ, женившійся на ней подъ чужимъ именемъ, думалъ, что бросить её, отказаться отъ нея совсѣмъ было легче и не такъ опасно, какъ продолжать сношенія съ нею. Въ одинъ день, черезъ четыре мѣсяца послѣ ихъ свадьбы — молодые супруги были тогда въ Дуврѣ — мужъ Каролины пошолъ гулять, но онъ отправилъ свой чемоданъ въ заднюю дверь, и между тѣмъ, какъ Каролина ждала его обѣдать нѣсколько часовъ спустя, носильщикъ, относившій поклажу, принёсъ ей записку отъ ея возлюбленнаго Д. и Б., наполненную нѣжными выраженіями уваженія и любви, какими мущины наполняютъ свои записочки; но возлюбленный Д. Б. писалъ, что полицейскіе преслѣдуютъ его за долги, что онъ долженъ бѣжать; онъ взялъ съ собою половину денегъ, а половину оставлялъ своей маленькой Кэрри. Онъ скоро воротится, устроитъ всѣ дѣла, или увѣдомитъ ей куда писать или пріѣхать къ нему. А она должна была заботиться о своёмъ здоровьи и писать много къ своему Джорджи. Она не умѣла тогда писать очень хорошо, но писала какъ могла, и сдѣлала большіе успѣхи, потому что точно писала много, бѣдняжечка. Сколько листовъ бумаги покрывала она чернилами и слезами! Деньги были истрачены, а другихъ не получалось, не получалось и писемъ. Она осталась одна въ жизненномъ морѣ и утопала, утопала, когда Богу было угодно прислать ей друга, спасшаго её. Грустна была эта исторія, такъ грустна, что мнѣ не хочется распространяться о ней.

Вѣроятно, когда Каролина воскликнула: не сердитесь, докторъ Фирминъ, онъ кричалъ или свирѣпо ругался при воспоминаніи о своёмъ пріятелѣ мистерѣ Брандонѣ и объ опасности угрожавшей этому джентльмэну. Брачныя церемоніи — опасный рискъ и въ шутку и серіёзно. Вы не можете притворно вѣнчаться даже на дочери бѣднаго старика, пускающаго въ себѣ жильцовъ, не рискуя впослѣдствіи отвѣчать за это. Если у васъ жива жена незнатная, а вы вздумаете бросить её и жениться на племянницѣ графа, вы попадёте въ непріятности, несмотря на ваши связи и на высокое положеніе въ обществѣ. Если вы получили тридцать тысячъ фунтовъ за женою № 2, и должны будете вдругъ возвратить ихъ, эта уплата можетъ показаться вамъ довольно стѣснительной. Васъ могутъ судить за двоеженство и приговорить Богъ знаетъ въ какому наказанію. По-крайней-мѣрѣ, если это дѣло разгласится — а вы человѣкъ почтенный, движущійся въ высокоучономъ и общественномъ кругахъ — эти круги, пожалуй, попросятъ васъ выйти изъ ихъ окружности. Я знаю, что романистъ не долженъ имѣть ни симпатіи, ни антипатіи, ни состраданія, ни пристрастія къ своимъ дѣйствующимъ лицамъ, но я объявляю, что не могу не чувствовать почтительнаго состраданія къ джентльмэну, который, вслѣдствіе юношескаго и, я увѣренъ, оплакиваемаго сумасбродства, могъ потерять своё состояніе, своё мѣсто въ обществѣ и свою значительную практику. Наказаніе не имѣетъ права являться съ такимъ pede claudo. Должны быть ограниченія и со стороны правосудія. Низко и мстительно представлять свой счотъ двадцать лѣтъ спустя… Поговоривъ съ Сестрицей, услышавъ, что давно сдѣланное преступленіе вдругъ обнаружено, чувствуя, что угрызеніе, которое давно предполагалось умершимъ и похороненнымъ, вдругъ пробудилось самымъ шумнымъ и неприличнымъ образомъ, чувствуя, какъ ярость и ужасъ раздираютъ его внутри: каково было этому почтенному доктору заниматься своимъ дѣломъ въ этотъ день, я могу вообразить это и искренно сочувствую ему. Кто вылечитъ врача? развѣ онъ не болѣе страдаетъ сердцемъ въ этотъ день многихъ своихъ больнихъ? Онъ долженъ слушать какъ лэди Мегримъ по-крайней-мѣрѣ съ полчаса описываетъ ему свои маленькія немощи. Онъ долженъ слушать и ни разу не смѣть сказать: «чортъ тебя возьми, старая болтунья! что ты тараторишь мнѣ о твоихъ болѣзняхъ, когда я самъ терплю настоящую пытку, между тѣмъ какъ я улыбаюсь тебѣ въ лицо?» Онъ долженъ улыбаться, шутить, утѣшать, внушать надежду, прописывать лекарство, а можетъ быть во весь день онъ не видалъ никого столь больного, столь грустнаго, столь отчаяннаго какъ онъ самъ.

Первый человѣкъ съ которымъ онъ долженъ былъ употребить лицемѣріе въ этотъ день, былъ его родной сынъ, вздумавшій придти въ утреннему чаю, за которымъ отецъ и сынъ рѣдко теперь сходились.

«Что онъ знаетъ и что онъ подозрѣваетъ?» думалъ отецъ.

Ни на лицѣ Филиппа изображался угрюмый мракъ, и глаза отца смотрятъ въ глаза сына, но не могутъ проникнутъ въ ихъ темноту.

— Ты поздно оставался вчера, Филиппъ? говоритъ папа.

— Да, сэръ, немножко поздно, отвѣчаетъ сынъ.

— Пріятный былъ вечеръ?

— Нѣтъ, сэръ, преглупѣйшій. Вашъ пріятель мистеръ Гёнтъ непремѣнно хотѣлъ войти. Онъ билъ пьянъ и нагрубилъ мистриссъ Брандонъ и я принуждёнъ былъ вытолкать его. Онъ ужасно былъ разгорячонъ и ругался самымъ свирѣпымъ образомъ, сэръ.

Навѣрно сердце Филиппа такъ билось, когда онъ сказалъ эти послѣднія слова, что ихъ почти нельзя было разслышать; по-крайней-мѣрѣ отецъ Филиппа не обратилъ на нихъ большого вниманія, потому-что онъ прилежно читалъ «Morning Post», и этимъ листкомъ свѣтскихъ новостей скрывалъ выраженіе агоніи на своёмъ лицѣ. Филиппъ послѣ разсказывалъ настоящему біографу это свиданіе за чаемъ и это печальное tête à-tête.

— Я горѣлъ нетерпѣніемъ спросить, что значили вчерашнія слова этого мерзавца, сказалъ Филиппъ своему біографу:- но я какъ-то не смѣлъ. Видите, Пенденнисъ, не такъ-то пріятно сказать напрямки своему отцу: «сэръ, совершенный ли вы мошенникъ или нѣтъ? Возможно ли, чтобы вы были двоеженецъ, какъ намекнулъ тотъ негодяй, и что моё законное происхожденіе и добрая слава моей матери, также какъ и честь и счастье бѣдной невинной Каролины, были разрушены вашимъ преступленіемъ?» Я не спалъ всю ночь думая о словахъ этого мошенника Гёнта, и было ли въ нихъ какое нибудь значеніе, кромѣ пьяной злости.

Такимъ образомъ мы знаемъ, что трое человѣкъ провелидурную ночь по милости дурного поступка мистера Фирмина, сдѣланнаго двадцать-пять лѣтъ назадъ, что конечно можетъ назваться самымъ безразсуднымъ наказаніемъ за такой давнишній грѣхъ. Желалъ бы я, мои возлюбленные братья-грѣшники, чтобы мы носили на своихъ собственныхъ плечахъ всё наказаніе за наши собственныя преступленія; но вотъ вѣдь въ чомъ бѣда: когда Макгита осудятъ на висѣлицу, Полли и Люси должны плакать, страдать и носить трауръ въ сердце долго спустя послѣ того, когда этотъ отчаянный злодѣй влѣзалъ на висѣлицу.

— Ну, сэръ, онъ не сказалъ ни слова, продолжалъ Филиппъ, описывая эту встрѣчу съ отцомъ своему другу: — ни одного слова, по-крайней-мѣрѣ о томъ дѣлѣ, которое болѣе всего лежало у насъ на сердцѣ. Но о модахъ, вечерахъ, политикѣ онъ разговаривалъ гораздо свободнѣе чѣмъ обыкновенно. Онъ сказалъ, что я могъ бы получить отъ лорда Рингуда мѣсто депутата отъ Уингэма, еслибы не моя несчастная политика. Что могло сдѣлать радикала изъ меня, спросилъ онъ, когда я по природѣ былъ самый надменный человѣкъ? (можетъ быть я дѣйствительно таковъ, сказалъ Филь:- да и многіе либералы таковы). Онъ былъ увѣренъ, что я остепенюсь, остепенюсь и буду держаться политики des hommes du monde.

Филиппъ не могъ сказать своему отцу: «сэръ, я сдѣлался такимъ, потому-что видѣлъ какъ вы ползаете передъ знатью». Было много пунктовъ, о которыхъ отецъ съ сыномъ говорить не могли, и какое-то невидимое, невыражаемое, совершенно непонятное недовѣріе всегда присутствовало при ихъ tête-à-tête.

Они не успѣли еще отпить чаю, когда къ нимъ вошолъ съ шляпой на головѣ, мистеръ Гёнтъ. Меня не было при томъ и я не могу говорить съ увѣренностью, но мнѣ кажется, что при его зловѣщемъ появленіи Филиппъ долженъ былъ покраснѣть, а отецъ поблѣднѣть. «Пришла пора», навѣрно подумали оба; и докторъ вспомнилъ бурные дни своей молодости, когда онъ картёжничалъ, интриговалъ, дрался на дуэли, когда его поставили передъ его противникомъ и велѣли по данному сигналу стрѣлять. Разъ, два, три! каждая рука этого человѣка была вооружена злостью и убійствомъ. У Филиппа было много отваги съ своей стороны, но мнѣ кажется, въ подобномъ случаѣ онъ вѣрно былъ нѣсколько растревоженъ и взволнованъ, между-тѣмъ какъ глаза его отца были зорки, а цѣлился онъ быстро и вѣрно.

— Вы съ Филиппомъ поссорились вчера; Филиппъ сказывалъ мнѣ, началъ докторъ.

— Да, и я обѣщалъ, что онъ поплатится мнѣ, отвѣчалъ пасторъ.

— А я сказалъ, что я самъ ничего лучше не желаю, замѣтилъ мистеръ Филь.

— Онъ ударилъ человѣка старѣе себя, друга его отца, человѣка больного, пастора, проговорилъ Гёнтъ.

— Если вы повторите то, что вы сдѣлали вчера, и я повторю то же, что я сдѣлалъ, сказалъ Филь:- вы оскорбили добрую женщину.

— Это ложь, сэръ! закричалъ тотъ.

— Вы оскорбили добрую женщину, хозяйку въ ея собственномъ домѣ, и я вытолкалъ васъ, сказалъ Филь.

— Я опять говорю, что это ложь, сэръ! крикнулъ Гёнтъ, ударивъ кулакомъ по столу.

— Мнѣ рѣшительно все равно, когда вы называете меня лжецомъ или чѣмъ-нибудь другимъ. Но если вы оскорбите мистриссъ Брандонъ или другую какую-нибудь невинную женщину въ моёмъ присутствіи, я накажу васъ, закричалъ Филиппъ, съ достоинствомъ крутя свои рыжія усы.

— Вы слышите, Фирминъ? сказалъ пасторъ.

— Слышу, Гёнтъ! отвѣчалъ докторъ: — и мнѣ кажется, онъ сдѣлаетъ то, что говоритъ.

— О! такъ вы вотъ чью сторону держите! вскрикнулъ Гёнтъ съ грязными руками, съ грязными зубами, въ грязномъ галстухѣ.

— Я держу эту сторону, какъ вы говорите; и если съ этой превосходной женщиной поступить кто-нибудь грубо при моёмъ сынѣ, я буду очень удивлёнъ, если онъ не отплатитъ за это, сказалъ докторъ. Благодарю тебя, Филиппъ!

Рѣшительныя слова и поведеніе отца очень успокоили Филиппа. Вчерашнія слова Гёнта сильно занимали мысли молодого человѣка. Еслибы Фирминъ былъ преступенъ, онъ не могъ бы выказать такую смѣлость.

— Вы говорите такимъ образомъ въ присутствіи вашего сына? Вы переговорили объ этомъ прежде? спросилъ Гёнтъ.

— Мы переговорили объ этомъ прежде — да. Мы занимались этимъ, когда вы вошли, сказалъ докторъ. — Продолжать намъ разговоръ съ того мѣста, гдѣ ни остановились?

— Ну да, то-есть если вы имѣете, сказалъ пасторъ, нѣсколько удивившись.

— Филиппъ, мой милый, тяжело человѣку краснѣть передъ своимъ роднымъ сыномъ, но если ужь говорить, а я долженъ говорить не сегодня такъ завтра, то почему же не теперь?

— Зачѣмъ говорить когда бы то ни было? этого вовсё не нужно, сказалъ пасторъ, удивившись внезапной рѣшимости доктора.

— Зачѣмъ? затѣмъ, что вы надоѣли и опротивѣли мнѣ, мистеръ Тефтонъ Гёнтъ, вскричалъ докторъ чрезвычайно надменно: — и вы и ваше присутствіе въ моёмъ домѣ, и ваше наглое поведеніе и ваши мошенническія требованія, — затѣмъ, что вы принудили бы меня заговорить не сегодня, такъ завтра — и если ты хочешь, Филиппъ, я буду говорить сегодня.

— Чортъ возьми! Постойте! закричалъ пасторъ.

— Я понялъ, что вамъ нужны опять деньги отъ меня,

— Я обѣщалъ заплатитъ Джакобсу сегодня, вотъ почему я быль такъ сердитъ вчера; да можетъ быть я выпилъ лишнее. Къ чему разсказывать исторію, которая не можетъ быть никому полезна, Фирминъ, а меньше всѣхъ вамъ? мрачно закричалъ пасторъ.

— Потому-что я не хочу терпѣть больше отъ тебя, негодяй! вскричалъ докторъ и жилы на лбу его надулась, и онъ свирѣпо глядѣлъ на своего грязнаго противника. Въ послѣдніе девять мѣсяцовъ, Филиппъ, этотъ человѣкъ получилъ отъ меня девятьсотъ фунтовъ.

— Счастье совсѣмъ не везло, совсѣмъ не везло, честное слово, заворчалъ пасторъ.

— Завтра ему понадобится больше, послѣ завтра еще больше, а я не хочу жить въ такой постоянной мукѣ. Ты услышишь всю исторію, а мистеръ Гёнтъ будетъ свидѣтелемъ своего собственнаго преступленія и моего. Я много кутилъ въ Камбриджѣ, когда былъ молодымъ человѣкомъ. Я поссорился съ отцомъ, жилъ въ кругу мотовъ и выше моихъ средствъ; твой дѣдъ такъ часто платилъ мои долги, что я боялся уже просить у него денегъ. Онъ былъ суровъ со мной; я былъ къ нему непочтителенъ — я сознаюсь въ моей винѣ. Мистеръ Гёнтъ можетъ подтвердить мои слова. Я прятался въ Маргэтѣ подъ чужимъ именемъ. Ты знаешь это имя.

— Да, сэръ, кажется, знаю, сказалъ Филиппъ, вздохнувъ.

Ему казалось, что онъ никогда не любилъ своего отца такъ, какъ въ эту минуту, и онъ думалъ: «ахъ, еслибы онъ всегда былъ откровененъ и правдивъ со мной!»

— Я нанялъ смиренную квартиру въ одномъ семействѣ. (Если докторъ Фирминъ много воображалъ о своей знатности и важности это ужь не отъ меня зависитъ; его долго считали такимъ почтеннымъ человѣкомъ). И такъ я нашолъ молодую дѣвушку, одно изъ самыхъ невинныхъ созданій, когда-либо обманутыхъ мущиной. Я сознаюсь, что я обманулъ её — да проститъ мнѣ Богъ! Это преступленіе было стыдомъ моей жизни и помрачило бѣдствіями всю мою карьеру. Я напалъ на человѣка еще хуже меня, если это быть могло. Я принудилъ Гёнта за нѣсколько фунтовъ, которые онъ былъ долженъ мнѣ, фальшиво обвѣнчать меня съ бѣдной Каролиной. Деньги мои скоро были истрачены; мои кредиторы преслѣдовали меня. Я бѣжалъ за границу и бросилъ Каролину.

— Фальшиво обвѣнчать! Фальшиво обвѣнчать! закричалъ пасторъ. — Развѣ вы не принудили меня къ этому, приставивъ пистолетъ въ горлу? Не будетъ же человѣкъ рисковать быть сосланнымъ на каторгу даромъ. Но я проигрался ему въ карты; у него былъ на меня вексель; онъ сказанъ, что не станетъ взыскивать съ меня этихъ денегъ, вотъ почему я помогъ ему. Всё-равно теперь я въ этомъ не участвую, мистеръ Бруммель Фирминъ, а вы участвуете. Я читалъ законъ о бракѣ, сэръ. Пасторъ, который вѣнчалъ подлежитъ наказанію, если на него донесутъ впродолженіи трёхъ лѣтъ, а теперь этому уже болѣе двадцати. Но для васъ мистеръ Бруммель Фирминъ — дѣло дурное; а вы, мой юный джентльмэнъ съ свирѣпыми усами, обижающій стариковъ ночью, вы можетъ быть узнаете, что мы умѣемъ мстить, хотя мы люди бѣдные.

Съ этими словами Гёнтъ схватилъ свою грязную шляпу и вышелъ изъ дома, осыпая проклятіями своихъ хозяевъ.

Отецъ и сынъ сидѣли нѣсколько времени молча послѣ ухода ихъ общаго врага. Наконецъ отецъ заговорилъ:

— Вотъ мечъ, вѣчно висѣвшій надъ моей головою; онъ теперь опускается, Филиппъ.

— Что можетъ сдѣлать этотъ человѣкъ? Развѣ первый бракъ былъ законный? спросилъ Филиппъ съ испуганнымъ лицомъ.

— Брака совсѣмъ ни было. Ты можешь себѣ представить, что я позаботился узнать всѣ законы насчотъ этого. Твоё законное происхожденіе не подлежитъ сомнѣнію — это вѣрно. Но этотъ человѣкъ можетъ погубить меня. Онъ постарается начать завтра, если не сегодня. Пока ты или я буденъ давать ему по гинеѣ, онъ станетъ относить её въ игорный домъ. У меня у самого была прежде эта страсть. Мой бѣдный отецъ поссорился со мной изъ-за этого и умеръ не видавшись со мной. Я женился на твоей матери — упокой Господи ея бѣдную душу и прости меня за то, что я былъ для нея суровымъ мужемъ! — съ намѣреніемъ поправить моё разстроенное состояніе. Желалъ бы я, чтобы она была счастливѣе, бѣдняжка; но не осуждай меня совершенно, Филиппъ, я былъ доведёнъ до крайности, а ей такъ хотѣлось выйти за меня! Я былъ хорошъ собою и молодцоватъ въ то время: такъ говорили по-крайней-мѣрѣ (тутъ онъ искоса взглянулъ на свой красивый портретъ) Теперь я развалина, развалина!

— Я понимаю, сэръ, что это должно быть для васъ непріятно; но какъ это можетъ погубить васъ? спросилъ Филиппъ.

— Что сдѣлается съ моей практикой семейнаго врача? Практика и теперь уже не та — между нами, Филиппъ — а расходы больше чѣмъ ты воображаешь. Я пускался въ разиня неудачныя спекуляціи. Если ты разсчитываешь получить отъ меня богатство, мой милый, ты обманешься въ ожиданіи, хотя ты никогда не былъ корыстолюбивъ — нѣтъ, никогда! но когда этотъ негодяй разгласитъ исторію о знаменитомъ врачѣ-двоеженцѣ, не-уже-ли ты думаешь, что мой соперники не услышатъ и не воспользуются ею, а мои паціенты не услышатъ её и не станутъ избѣгать меня?

— Если такъ, условьтесь же тотчасъ съ этимъ человѣкомъ, сэръ, и заставьте его молчать.

— Условиться съ картёжникомъ невозможно. Онъ всегда будетъ засовывать руку въ мой кошелёкъ, когда проиграетъ. Ни одинъ человѣкъ на свѣтѣ не устоитъ противъ подобнаго искушенія. Я радъ, что ты никогда этому не поддавался. Я ссорился съ тобою иногда за то, что ты жилъ съ людьми ниже тебя по званію: можетъ быть ты былъ правъ, а я нѣтъ. Я любилъ, всегда любилъ, а этого не скрываю, жить съ знатными людьми. Когда я былъ въ университетѣ, они научили меня картёжничать и мотать, а въ свѣтѣ мало мнѣ помогли. Да и кто сдѣлаетъ это, кто сдѣлаетъ?

И докторъ задумался.

Тутъ случилась маленькая катастрофа, послѣ которой мистеръ Филиппъ Фирминъ разсказалъ мнѣ эту исторію. Онъ сообщилъ мнѣ какъ отецъ долго не соглашался на требованія Гёнта, какъ вдругъ пересталъ и никакъ не могъ объяснить себѣ эту перемѣну. Я не сказалъ моему другу въ прямыхъ выраженіяхъ, но мнѣ казалось, что я могу объяснить перемѣну его поведенія. Докторъ Фирминъ въ своихъ свиданіяхъ съ Каролиной, успокоился относительно одной стороны своей опасности. Доктору нечего было опасаться обвиненія въ двоеженствѣ. Сестрица отказалась отъ своихъ прошлыхъ, настоящихъ и будущихъ правъ.

Когда человѣка приговорятъ съ висѣлицѣ, желалъ бы я знать, утѣшительно для него или нѣтъ заранѣе знать въ какой день совершится его казнь? Гёнтъ отмститъ. Когда и какъ? спрашивалъ себя докторъ Фирминъ. Можетъ быть вы даже узнаете, что этому знаменитому врачу угрожала не одна неминуемая опасность. Можетъ быть ему угрожала верёвка; можетъ быть мечъ. Проходитъ день — убійца не бросается на доктора, когда онъ идётъ надъ колоннадой итальянской оперы въ свой клубъ; проходитъ недѣля — кинжалъ не вонзается въ его подбитую ватой грудь, когда онъ выходить изъ своей кареты у дверей какого-нибудь благороднаго паціента. Филиппъ говорилъ, что онъ никогда не зналъ отца пріятнѣе, непринужденнѣе, добродушнѣе и веселѣе, какъ въ этотъ періодъ, когда онъ долженъ былъ чувствовать, что надъ нимъ виситъ опасность, о которой сынъ его въ то время не имѣлъ понятія. Я обѣдалъ въ Старой Паррской улицѣ одинъ разъ въ тотъ достопамятный періодъ (онъ казался мнѣ достопамятнымъ вслѣдствіе немедленно послѣ того случившихся происшествій). Никогда обѣдъ не былъ лучше сервированъ, вина превосходнѣе, гости и разговоръ важнѣе и почтеннѣе, какъ на этомъ обѣдѣ; и сосѣдъ мой замѣтилъ съ удовольствіемъ, что отецъ и сынъ казались гораздо въ лучшихъ отношеніяхъ, чѣмъ обыкновенно. Докторъ разъ или два значительно обращался къ Филиппу; ссылался на его заграничныя путешествія, говорилъ о семействѣ его матери — пріятно было видѣть вмѣстѣ ихъ обоихъ; день за днёмъ проходилъ такъ. Врагъ исчезъ. По-крайней-мѣрѣ его грязная шляпа уже не виднѣлась на широкомъ мраморномъ столѣ въ передней доктора Фирмина.

Но однажды — дней десять послѣ ссоры — къ Филиппу является Сестрица и говоритъ:

— Милый Филиппъ, вѣрно происходитъ что-нибудь дурное. Этотъ противный Гёнтъ былъ у насъ съ какимъ-то очень тихимъ старымъ джентльмэномъ; они разговаривали съ моимъ бѣднымъ папа о моихъ обидахъ и его — и подстрекнули его, увѣривъ будто кто-то обманомъ лишилъ его дочь большого богатства. Кто же это можетъ быть, какъ не вашъ отецъ? А когда они видятъ, что я подхожу къ нимъ, папа и этотъ противный Гёнтъ уходятъ въ таверну «Адмирала Бинга», и въ одинъ вечеръ, когда папа пришолъ домой, онъ сказалъ мнѣ: «моё бѣдное, невинное, оскорблённое дитя, ты будешь счастлива, помяни слово нѣжнаго отца!» Они замышляютъ что-то противъ васъ, Филиппъ, и вашего отца. Того стараго джэнтльмжна, который такъ тихо говоритъ, зовутъ мистеръ Бондъ, и два раза приходилъ къ намъ какой-то мистеръ Уальзъ, спрашивалъ у насъ ли мистеръ Гёнтъ.

— Мистеръ Бондъ? мистеръ Уальзъ? какой-то Бондъ быль стряпчимъ дяди Туисдена: старикъ, плѣшивый и одинъ глазъ больше другого?

— Ну да, кажется у этого старика одинъ глазъ меньше другого, говоритъ Каролина. — Первый приходилъ мистеръ Уальзъ — болтливый молодой свѣтскій человѣкъ, вѣчно хохочетъ, болтаетъ о театрахъ, операхъ — обо всёмъ, онъ пришолъ въ намъ изъ «Адмирала Бинга» съ папа и его новымъ другомъ — О! я ненавижу этого человѣка, этого Гёнта! — потомъ онъ привелъ старика, этого мистера Бонда. Что замышляютъ они противъ васъ, Филиппъ? Я говорю вамъ, что всѣ эти переговоры происходятъ о васъ и о вашемъ отцѣ.

Много лѣтъ тому назадъ, еще при жизни бѣдной матери, Филиппъ вспомнилъ вспышку гнѣва своего отца, который назвалъ дядю Туисдена плутомъ и скрягой, а этого самаго мистера Бонда — мошенникомъ, заслуживающимъ висѣлицы, за какое-то вмѣшательство по управленію какого-то имѣнія, которое мистриссъ Туисденъ съ сестрою получили въ наслѣдство отъ своей матери. Ссора эта была заглушена, какъ многія подобныя ссоры. Свояки продолжали не довѣрять другъ другу; но не было никакой причины, чтобы вражда перешла къ дѣтямъ, и Филиппъ, его тётка и одна изъ ея дочерей по-крайней-мѣрѣ были въ хорошихъ отношеніяхъ между собою. Союзъ стряпчихъ дяди Филиппа съ должникомъ и врагомъ его отца, не предвѣщалъ ничего хорошаго.

— Я не скажу тебѣ что я думаю, Филиппъ, замѣтилъ ему отецъ. — Ты любишь твою кузину?

— О! навсе…

— Навсегда, это разумѣется само собой, по-крайней-мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока ты не передумаешь, или кто-нибудь изъ васъ не надоѣстъ другому, или не найдётъ получше кого-нибудь.

— Ахъ, сэръ! вскричалъ Филиппъ, но вдругъ остановился…

— Что ты хотѣлъ сказать, Филиппъ, и зачѣмъ ты остановился?

— Я хотѣлъ сказать, если бы я не боялся оскорбить васъ, что, мнѣ кажется, вы жестоко судите о женщинахъ. Я знаю двухъ, которыя были очень вѣрны вамъ.

— А я измѣнилъ обѣимъ — да. А мои угрызенія, Филиппъ, мой угрызенія! сказалъ отецъ своимъ густымъ, трагическимъ голосомъ, прикладывая руку въ сердцу, которое, мнѣ кажется, билось очень холодно.

Но зачѣмъ мнѣ, біографу Филиппа, бранить его отца? Развѣ угрозы въ двоеженствѣ и огласкѣ не довольно, чтобы разстроить душевное спокойствіе всякаго человѣка?

Отецъ и сынъ, однако, встрѣчались и разставались въ тѣ дни съ необыкновенной кротостью и дружелюбіемъ, и эти дни были послѣдніе, въ которые имъ приходилось встрѣчаться. Филиппъ и впослѣдствіи не могъ вспомнить безъ удовольствія, что рука, которую онъ бралъ, отвѣчала на его пожатіе съ истинной добротою и дружелюбіемъ.

Почему же это были послѣдніе дни, которые пришлось проводить вмѣстѣ отцу и сыну? Докторъ Фирминъ еще живъ. Филиппъ довольно благополученъ въ свѣтѣ. Онъ и отецъ его разстались добрыми друзьями и біографъ обязанъ объяснить какъ и почему. Когда Филиппъ разсказалъ отцу, что Бондъ и Уальзъ, стряпчіе дяди его, Туисдена, вдругъ приняли участіе въ дѣлахъ мистера Брандона, отецъ тотчасъ угадалъ, хота сынъ былъ слишкомъ еще простодушенъ, чтобы понять, зачѣмъ въ это цѣло вмѣшивались эти господа. Если бракъ мистера Брандона-Фирмина съ миссъ Рингудъ былъ ничтоженъ — сынъ его былъ незаконнорожденный и ея состояніе переходило къ ея сестрѣ. Какъ ни тяжело было для такихъ добрыхъ людей, какъ наши пріятели Туисдены, обязанность лишать милаго племянника его состоянія; однако вѣдь обязанность всегда должна стоять выше всего и родители должны жертвовать всѣмъ для справедливости и своихъ родныхъ дѣтей.

— Случись со мною подобное обстоятельство, повторялъ безпрестанно впослѣдствіи Тальботъ Туисденъ:- я не былъ бы спокоенъ ни минуты, если бы думалъ, что я неправильно присвоилъ себѣ имѣніе моего возлюбленнаго племянника. Я не могъ бы спать спокойно, я не могъ бы показаться въ клубѣ, стыдился бы своей собственной совѣсти, если бы у меня на душѣ лежала подобная несправедливость.

Словомъ, когда онъ узналъ, что есть возможность присвоить себѣ часть состоянія Филиппа, Туисденъ видѣлъ ясно, что долгъ предписываетъ ему стоять на сторонѣ жены своей и дѣтей.

Свѣдѣнія, по которымъ дѣйствовалъ Тальботъ Туисденъ, были доставлены ему джетльмэномъ въ грязномъ, чорномъ платьѣ, который, послѣ продолжительнаго свиданія съ нимъ, отправился вмѣстѣ съ нами къ его стряпчему, вышеупомянутому мистеру Бонду. Тамъ на южномъ сквэрѣ, въ гостинницѣ Грэя, происходило совѣщаніе троихъ джентльмэновъ, результатъ котораго споро обнаружился. Господа Бондъ и Сельби имѣли необыкновенно проворнаго, веселаго, шутливаго и умнаго довѣреннаго писаря, который соединялъ дѣло съ удовольствіемъ, съ необыкновенной любезностью и зналъ множество разныхъ странныхъ исторій о разныхъ странныхъ людяхъ въ городѣ, кто давалъ деньги взаймы, кому нужны были деньги, кто былъ въ долгахъ, кто бѣгалъ отъ констэбля, у кого брилліанты, а у кого имѣніе было въ залогѣ, кто разорялся на строительный спекуляціи, кто гонялся за какою танцовщицей; онъ зналъ всё, о скачкахъ, дракахъ, ростовщикахъ, quicquid agunt homines. [27] Этотъ Томъ Уальзъ зналъ кого кое-чего и сообщалъ это такъ, что вы помирали со смѣху.

Тёфтонъ Гёнтъ прежде привёлъ этого весёлаго человѣка въ клубъ «Адмирала Бинга», гдѣ его любезность плѣнила всѣ сердца. Въ клубѣ было нетрудно пріобрѣсти довѣріе капитана Ганна. И этому старику, за весьма небольшимъ количествомъ грога, было растолковано, что его дочь была жертвою злого заговора, и законною и оскорблённою женою человѣка, который долженъ былъ оправдать его доброе имя передъ свѣтомъ и раздѣлить съ нею своё огромное состояніе.

Огромное состояніе? А какъ оно было велико? Триста тысячъ. Многіе доктора заработываютъ по пятнадцати тысячъ въ годъ? Мистеръ Уальзъ (который можетъ быть звалъ) не умѣлъ сказать, какъ велико было состояніе, но было ясно только то, что мистриссъ Брандонъ была лишена принадлежащихъ ей правъ.

Волненіе старика Гаана, когда ему объясняли это (подъ самой глубочайшей тайной) было такъ велико, что его старый умишка чуть не свихнулся совсѣмъ. Ему до смерти хотѣлось разболтать этотъ секретъ. Мистеръ и мистриссь Овсъ, почтенные хозяева «Бинга», никогда не видали его въ такомъ волненіи. Онъ имѣлъ высокое мнѣніе о сужденіи своего друга, мистера Ридли — словомъ, мистеру Ганну пришлось бы отправиться въ Бедламъ, если бы онъ никому не разсказалъ объ этомъ гнусномъ дѣлѣ, отъ котораго застыла бы кровь всякаго британца, какъ онъ говорилъ.

Старикъ Ридли имѣлъ болѣе хладнокровный темпераментъ и былъ гораздо осторожнѣе. Докторъ богатъ? онъ не желалъ ни разсказывать секретовъ, ни вмѣшиваться въ чужія дѣла, но онъ слышалъ совсѣмъ другое о дѣлахъ доктора Фирмина.

Когда мистриссъ Каролинѣ были сдѣланы намеки на измѣну, на лишеніе правъ, когда ей сказали: «у тебя отняли огромное богатство, моя бѣдная Каролина, злодѣй волкъ въ овечьей шкурѣ, я всегда ему не довѣрялъ, съ первой минуты, какъ его увидѣлъ. Я сказалъ твоей матери: „Эмили, этотъ Брандонъ человѣкъ дурной“ и горько раскаивался я, что принималъ его въ своёмъ домѣ». Странно, что она приняла все это съ небреженіемъ.

— О папа, какіе пустяки! Не выкапывайте эту грустную, давнишніою исторію! Я уже довольно отъ нея пострадала. Не одинъ мистеръ Фирминъ бросилъ меня; я пережила всё это, слава Богу!

Это былъ ударъ жестокій и котораго отразить было нельзя. Дѣло въ томъ, что когда бѣдная Каролина, брошенная своимъ мужемъ, воротилась къ отцу, этотъ человѣкъ и жена, управлявшая имъ, заблагоразсудили выгнать её. А она простила имъ и отплатила старику добромъ за зло.

Когда капитанъ примѣтилъ равнодушіе и нежеланіе дочери поднимать тягостный вопросъ о ея подложномъ бракѣ съ Фирминомъ, его гнѣвъ и подозрѣніе пробудились.

— А! сказалъ онъ: — ужь не надуваетъ ли тебя опять этотъ человѣкъ?

— Какой вздоръ, папа! снова сказала Каролина. — А я вамъ говорю, что это васъ надуваетъ писарь стряпчаго. Изъ васъ хотятъ дѣлать орудіе, папа! Вы всю вашу жизнь служили орудіемъ другимъ.

— Что вы это? клянусь честью, милостивая государыня! вмѣшался мистеръ Уальзъ.

— Не говорите со мною, сэръ; я не хочу, чтобы писаря стряпчихъ мѣшались въ мои дѣла! вскричала рѣзко мистриссъ Брандонъ. — Я не знаю зачѣмъ вы пришли сюда, да и не хочу знать, я увѣрена, что не за хорошимъ дѣломъ.

Вѣрно дурной успѣхъ посла привёлъ самого Бонда въ Торнгофскую улицу, и нельзя было встрѣтить человѣка добрѣе, ласковѣе мистера Бонда, хотя у него одинъ глазъ былъ меньше другого.

— Что это и услыхалъ отъ моего довѣреннаго писаря, мистера Уальза милая мистриссъ Брандонъ? спросилъ онъ Сестрицу. Вы отказываетесь оказать ему довѣріе потому только, что онъ писарь? Желалъ бы я знать, окажете ли бы довѣріе мнѣ, какъ къ его хозяину?

— Окажетъ, сэръ, окажетъ полное довѣріе, сказалъ капитанъ, приложивъ руку къ тому атласному запачканному табакомъ жилету, которымъ всѣ его друзья такъ давно восхищались. Она могла бы говорить и съ мистеромъ Уальзомъ.

— Мистеръ Уальзъ не семейный человѣкъ. А у меня есть дѣти дома, мистриссъ Брандонъ, въ такихъ же лѣтахъ, какъ вы, говоритъ доброжелательный Бондъ. — Я хотѣлъ бы, чтобы вамъ отдана была справедливость, всё равно какъ бы имъ.

— Вы очень добры, что такъ вдругъ вздумали заботиться обо мнѣ, съ важностью сказала мистриссъ Брандонъ. — Вѣрно это ужь не даромъ.

— Я не потребую большой платы для того, чтобы помочь бѣдной женщинѣ возвратить свои права, и я не думаю, чтобы благородную даму нужно было много уговаривать принять помощь къ ея выгодѣ, замѣтилъ мистеръ Бондъ.

— Это зависитъ отъ того, кто будетъ помогать.

— Ну, если я не могу сдѣлать вамъ вреда, а помогу, напротивъ, пріобрѣсти имя, помогу, напротивъ, пріобрѣсти имя, богатство, высокое положеніе въ свѣтѣ, мнѣ кажется, вамъ нечего бояться. Не-уже-ли я кажусь такимъ ужасно злымъ или хитрымъ?

— Многіе и не кажутся, да таковы. Я научилась думать такимъ образомъ о васъ, мущинахъ, замѣтила мистриссъ Брандонъ.

— Васъ оскорбляетъ одинъ мущина, а вы подозрѣваете всѣхъ.

— Нѣтъ не всѣхъ, а нѣкоторыхъ, сэръ.

— Подозрѣваете меня, какъ-будто я могу сдѣлать вамъ вредъ. Но могу ли и зачѣмъ я сдѣлаю это? Вашему доброму отцу извѣстно зачѣмъ я пришолъ сюда. Я не имѣю отъ него секретовъ. Имѣю ли я, мистеръ Ганнъ… или капитанъ Ганнъ, какъ, я слышалъ, васъ называютъ?

— Мистеръ, сэръ, просто мистеръ. Нѣтъ, сэръ, ваши поступки были открыты, благородны, какъ настоящаго джентльмэна. Вы ничего не сдѣлаете ко вреду мистриссъ Брандонъ, да и я также, ея отецъ. Можетъ ли, кажется, отецъ сдѣлать вредъ родной дочери? Могу я предложить вамъ выпить рюмочку, сэръ?

И дрожащая, грязная, но гостепріимная рука протягивается въ буфету, въ которомъ мистриссъ Брандонъ держитъ свой скромный запасъ спиртуозныхъ напитковъ.

— Ни одной капли, благодарю васъ. Я думаю, вы болѣе довѣряете мнѣ, чѣмъ мистриссъ Фирм… извиняте — мистриссъ Брандонъ расположена.

Когда было выговорено слово Фирм… Каролина такъ поблѣднѣла и задрожала, что стряпчій остановился, нѣсколько испугавшись эффекта своего слова — своего слова — своего недоконченнаго слова.

Старый стряпчій поправился очень любезно.

— Извините меня, сударыня, сказалъ онъ; — я знаю, какъ вы были оскорблены и я знаю вашу печальнѣйшую исторію; я знаю ваше имя и чуть-было не сказалъ его, но оно повидимому оживляетъ воспоминанія, тягостныя для васъ, которыхъ я безъ надобности не стану вызывать.

Капитанъ Ганнъ вынулъ запачканный табакомъ носовой платокъ, вытеръ два красные глаза, подмигнулъ стряпчему и перевёлъ духъ самымъ патетическимъ образомъ.

— Вы знаете мою исторію и моё имя, сэръ, вы, человѣкъ незнакомый мнѣ. Не-уже-ли вы разсказали этому старому джентльмэну всѣ мои дѣла? спрашиваетъ Каролина доволько колко. — А вы разсказали ему, что моя мачиха никогда не говорила мнѣ ласковаго слова, что я трудилась для васъ и для нея какъ служанка; а когда я воротилась къ вамъ обманутая и брошеная, вы съ мама захлопнули мнѣ дверь подъ-носъ? Вы сдѣлали это! сдѣлали! Я прощаю васъ, но сто тысячъ лѣтъ не могутъ загладить оскорбленіе, которымъ вы разбили сердце вашей бѣдной дочери въ тотъ день! Сказалъ вамъ отецъ мой всё это, мистеръ… какъ васъ тамъ зовутъ? Я удивляюсь, какъ онъ не нашолъ разговора пріятнѣе этого!

— Душа моя! вмѣшался капитанъ.

— Хороша любовь! разсказывать постороннему въ публичномъ мѣстѣ да еще многимъ другимъ, навѣрно, несчастіе своей дочери! Хороша любовь! Вотъ что я заслужла отъ васъ!

— Ни одна душа не знаетъ — честное слово джентльмэна; кромѣ меня и мистера Уальза.

— Такъ зачѣмъ же вы пришли говорить мнѣ обо всемъ этомъ? Какой планъ затѣваете вы? Зачѣмъ пришолъ сюда этотъ старикъ? закричала хозяйка въ Торнгофской улицѣ, топнувъ ногою.

— Сказать вамъ откровенно? Я назвалъ васъ мистриссъ Фирминъ потому, что — клянусь честью, я считаю эта имя вашимъ настоящимъ именемъ — потому, что вы законная жена Джорджа Бранда Фирмина. Если это ваше законное имя, его носятъ другіе, неимѣющіе права его носить, и именуются имѣніемъ на которое они не могутъ предъявить никакихъ притязаній. Въ 1827, вы, Каролина Ганнъ, шестнадцатилѣтняя дѣвушка, были обвѣнчаны пасторомъ, извѣстнымъ вамъ, съ Джорджемъ Брандомъ Фирминомъ, назвавшемся Джорджемъ Брандономъ. Онъ былъ виновенъ въ томъ, что обманулъ васъ; но вы въ обманѣ виновны не были. Онъ былъ закоренѣлый и хитрый человѣкъ, но вы невинная молоденькая дѣвушка. И хотя онъ думалъ, что этотъ бракъ не связываетъ его, однако онъ связываетъ его по закону и рѣшенію юристовъ; и вы такая же законная жена Джорджа Фирмина, сударыня, какъ мистриссъ Бондъ — моя!

— Ты была жестоко оскорблена, Каролина, сказалъ капитанъ, сморкаясь.

Каролина повидимому очень хорошо знала законы.

— Вы хотите сказать, сэръ, проговорила она медленно: — что если я и мистеръ Брандонъ были обвѣнчаны, когда онъ зналъ, что онъ только играетъ бракомъ, а я вѣрила, что бракъ былъ настоящій, то мы дѣйствительно законные мужъ и жена?

— Безъ всякого сомнѣнія.

— Но если мы оба знали, что этотъ бракъ былъ фальшивый, неправильный?

— Въ законахъ сказано, что въ такомъ случаѣ бравъ считается ничтожнымъ.

— Но ты этого не знала, моё бѣдное невинное дитя! вскрикнулъ мистеръ Ганнъ: — гдѣ же тебѣ было знать? Сколько было тебѣ лѣтъ? Она была ребёнкомъ въ дѣтской, мистеръ Бондъ, когда негодяй сманилъ её отъ ея бѣднаго старика отца. Она не имѣла понятія, что такое незаконный бракъ.

— Разумѣется, гдѣ же ей, бѣдняжкѣ! вскричалъ старый стряпчій добродушно потирая руки:- бѣдняжечка, бѣдняжечка!

Пока онъ говорилъ, Каролина, очень блѣдная и неподвижная, смотрѣла на портретъ Филиппа, нарисованный Ридли, который висѣлъ въ ея маленькой комнаткѣ. Вдругъ она обернулась къ стряпчему, сложивъ свои маленькія ручки надъ работой.

— Мистеръ Бондъ, сказала она: — какъ бы ни были дѣвушки молоды, а онѣ знаютъ больше чѣмъ многіе воображаютъ. Мнѣ было болѣе шестнадцати лѣтъ когда — когда случилось это происшествіе. Я не была счастлива дома, я съ нетерпѣніемъ желала оставить его. Я знала, что джентльмэнъ такого званія не захочетъ жениться на такой бѣдной Сандрильонѣ какъ я. Если сказать по правдѣ я — я знала, что это былъ бракъ не настоящій — я никогда не думала, чтобы это былъ бракъ законный.

И она сложила свои ручки, произнеся эти слова и навѣрно опять взглянула на портретъ Филиппа.

— Боже милостивый, сударыня, вы должно быть ошибаетесь, вскричалъ стряпчій:- какъ такой ребёнокъ, какъ вы, могъ знать что бракъ былъ незаконный?

— Потому что у меня не было брачнаго свидѣтельства, живо вскрикнула Каролина: — я и не спрашивала о нимъ! Наша горничная, которая служила у насъ тогда, говорила мнѣ: «миссъ Кэрри, гдѣ же ваше свидѣтельство? Безъ него вѣдь не хорошо» и я это звала. Я готова завтра же пойти къ лорду-канцлеру и сказать ему это, закричала Каролина къ изумленію своего отца и своего допрощика.

— Позвольте, позвольте, сударыня! воскликнулъ кроткій старичокъ; вставая со стула.

— Ступайте и скажите это тѣмъ, кто васъ послалъ, сэръ! вскричала повелительно Каролина, оставивъ стряпчаго въ остолбенѣніи.

Надъ изумлённымъ же лицомъ отца мы развѣсимъ его запачканный табакомъ старый носовой платовъ.

— Если, къ несчастью, вы дѣйствительно намѣрены сдѣлать это изумительное признаніе — которое лишаетъ васъ высокаго мѣста въ обществѣ и уничтожаетъ надежду, которую мы возымѣли поправить вашу репутацію — мнѣ нечего здѣсь дѣлать, я ухожу, сударыня. Прощайте, мистеръ Ганнъ.

И старый стряпчій вышелъ изъ комнаты Сестрицы.

«Она не признаётся! Она любитъ кого-нибудь другого:- экая самоубійца! думаетъ старый стряпчій, отправляясь къ сосѣднему дому, гдѣ ждётъ его съ нетерпѣніемъ его кліентъ. «Она любитъ кого-нибудь другого!»

Да. Но этотъ другой, кого любила Каролина, былъ сынъ Бранда Фирмина и для того, чтобы спасти Филиппа отъ погибели, бѣдная Сестрица захотѣла забыть свой бракъ съ его отцомъ.

Глава XIII КТО ЛЮБИТЪ МЕНЯ, ТОТЪ ЛЮБИ И МОЮ СОБАКУ

Пока происходитъ битва, старики и дамы выглядываютъ черезъ укрѣпленія на перевороты сраженія, на поведеніе рыцарей. Для принцессъ былого времени, прелестная рука которыхъ должна была служить наградою побѣдителямъ, узнать кто побѣдитъ: стройный ли молодой рыцарь съ милыми глазами на бѣлоснѣжномъ конѣ, или пожилой, коренастый, широкоплечій, косоглазый, рыжій усачъ который такъ свирѣпо нападаетъ на него, составляло предметъ немаловажнаго интереса; такъ и этой битвою, отъ результата которой зависѣло сохраненіе или потеря наслѣдства бѣднаго Филиппа, интересовались многіе, не участвовавшіе въ ней. Или бросимъ рыцарское сравненіе (такъ какъ поведеніе и виды нѣкоторыхъ лицъ, участвовавшихъ въ этомъ дѣлѣ, никакъ нельзя было назвать рыцарскими) и вообразимъ хитрую, старую обезьяну, которая подстрекаетъ кошку вынуть каштаны изъ огня, а киска протягиваетъ лапу сквозь рѣшотку, схватываетъ каштаны и роняетъ ихъ? Жако досадуетъ и сердится, оскаливаетъ свои острые зубы и укусить если смѣетъ. Когда стряпчій отправился воевать за наслѣдство Филиппа, тѣ, кому его хотѣлось, были зрителями драки, вскарабкавшись на дерево. Когда мистеръ Бондъ подошолъ схватить каштаны Филиппа, одна хитрая, старая обезьяна толкнула лапку кошки, а сама хотѣла проглотить горячую добычу.

Если вамъ случалось, когда-нибудь бывать въ «Головѣ Адмирала Бинга», вы знаете, сударыня, что гостиная, въ которой собираются посѣтители, какъ разъ позади буфета мистриссъ Овзъ, такъ что, приподнявъ окно, служившее сообщеніемъ между двумя комнатами, эта добрая женщина могла высунуть голову въ гостиную клуба и быть участницей въ бесѣдѣ. Иногда, общества ради, старикъ Ридли отправлялся посидѣть въ буфетѣ съ мистриссъ Овзъ и читалъ тамъ газету. Онъ читалъ медленно; длинныя слова затрудняли достойнаго джентльмэна. Такъ-какъ у него много свободнаго времени, онъ не жалѣлъ употребить его на чтеніе газеты.

Въ тотъ день, когда мистеръ Бондъ ходилъ уговаривать мистриссъ Брандонъ въ Торнгофскую улицу предъявить права на доктора Фирмина, какъ на своего мужа, и лишить наслѣдства бѣднаго Филиппа, низенькій господинъ, завёрнутый самымъ торжественнымъ и таинственнымъ образомъ въ большой плащъ, явился въ буфетѣ «Адмирала Бинга» и сказалъ съ аристократическимъ видомъ:

— Проводите меня въ гостиную.

Его проводили въ гостиную (гдѣ висятъ прекрасные портреты мистера и мистриссъ Овзъ и ихъ любимаго, умершаго бульдога), онъ сѣлъ и спросилъ рюмку хереса и газету.

Это былъ нашъ пріятель Тальботъ Туисденъ и къ нему вскорѣ явился спокойный, старый джентльмэнъ, мистеръ Бондъ, который также просилъ проводить его въ гостиную и подать хересу съ водой, и вотъ какимъ образомъ Филиппъ и его правдивый и проницательный біографъ узнали навѣрно, что человѣкъ, желавшій попользоваться каштанами Филиппа, былъ милый дядюшка Тальботъ.

Не прошло и минуты, какъ мистеръ Бондъ и мистеръ Туисденъ пробыли вмѣстѣ, когда сквозь стеклянное окно, сообщавшееся съ буфетомъ мистриссъ Овзъ, послышались ругательства, такъ что стаканы и бутылки забрянчали на полкахъ, и мистеръ Ридли, всегда весьма скромно выражавшиіся, положилъ свою газету съ испуганнымъ лицомъ и сказалъ:

— Вотъ ужь я никогда…

И точно, не часто приходилось ему слышать ничто подобное. Этотъ потокъ ругательства лился изъ устъ Тальбота Туисдена, взбѣсившагося при извѣстіяхъ, принесённыхъ ему мистеромъ Бондомъ.

— Ну, мистеръ Бондъ, ну, что она говоритъ? спросилъ онъ своего посла.

— Она не хочетъ вмѣшиваться, мистеръ Туисденъ, и я не вижу, какъ намъ её уговорить. Она отпирается отъ брака столько жe, какъ и Фирминъ; говоритъ будто она знала въ то время, что это былъ бравъ незаконный.

— Сэръ, вы не достаточно её подкупили! вскрикнулъ мистеръ Туисденъ: — вы запутали это дѣло, ей-богу, вы запутали его, сэръ.

— Ступайте же и обдѣлайте его сами, если вамъ не стыдно самому приниматься за него, сказалъ стряпчій. — Не-уже-ли вы думаете, что я взялся за это дѣло по собственной охотѣ, что мнѣ хочется отнять наслѣдство у бѣдняжки, какъ вамъ?

— Я желаю, чтобы всё было сдѣлано по справедливости и по закону, сэръ. Если бы я неправильно владѣлъ его имѣніемъ, я отказался бы отъ него, я первый бы отказался. Я желаю, чтобы всё было сдѣлано по справедливости и по закону и поручилъ вамъ это дѣло, потому-что вы стряпчій и юристъ.

— Я и исполнилъ ваше порученіе и пришлю вамъ счотъ въ надлежащее время, тѣмъ и кончатся мои дѣловыя отношенія къ вамъ, мистеръ Туисденъ! вскричалъ старый стряпчій.

— Вы знаете, сэръ, какъ дурно поступилъ со мною Фирминъ въ послѣднемъ дѣлѣ.

— Право, сэръ, если вы спрашиваете моего мнѣнія, какъ у стряпчаго, я думаю, что трудно бы рѣшить между нами обоими. Сколько я долженъ за хересъ — оставьте сдачу у себя. Очень жалѣю, что не могъ принести намъ болѣе пріятнаго извѣстія, мистеръ Туисденъ; а такъ-какъ вы недовольны мною, то я опять прошу васъ взять другого стряпчаго.

— Мой добрый сэръ, я…

— Мой добрый сэръ, у меня бывали и другія дѣла съ вашимъ семействомъ, и я не намѣренъ переносить вашего скряжничества, я и съ лордомъ Рингудомъ поступилъ также, когда я былъ его стряпчимъ. Я не пойду говорить мистеру Филиппу Фирмину, что его дядя и тётка намѣрены отнять у него наслѣдство; но если скажетъ кто-нибудь другой — эта добрая, маленькая мистриссъ Брандонъ, или этотъ старый дуралей… какъ бишь его, ея отецъ? я не думаю, чтобы это доставило ему большое удовольствіе. Я теперь говорю какъ джентльмэнъ, а не какъ стряпчій. Вы и вашъ племянникъ поровну получили имѣніе дѣда мистера Филиппа Фирмина, а вамъ хотѣлось получить всё — вотъ вся правда, и вы поручили стряпчему хлопотать объ этомъ и разругали его за то, что онъ не могъ отнять этой части у ея законнаго владѣльца. Итакъ сэръ, желаю вамъ добраго утра и прошу передать ваши бумаги какому-нибудь другому повѣренному, мистеръ Туисденъ.

И мистеръ Бондь вышелъ. Теперь я спрашиваю васъ: можно ли было сохранить тайну, услышанную сквозь стеклянную дверь мистриссъ Овзъ, хозяйки «Адмирала Бинга» и мистеромъ Ридли, отцомъ Джона Джэмса и раболѣпнымъ супругомъ мистриссъ Ридли? Въ этотъ же самый день, за чаемъ, мужъ сообщилъ мистриссъ Ридли (cъ своамъ благороднымъ краснорѣчіемъ) слышанный имъ разговоръ. Согласились отправить посольство въ Джону Джэмсу по этому дѣлу и спросить его совѣта, и Джонъ Джемсъ былъ такого мнѣпія, что этотъ разговоръ слѣдуетъ передать мистеру Филиппу Фирмину, который потомъ ужь будетъ дѣйствовать какъ самъ найдетъ лучшимъ.

Какъ? его родная тётка, кузины, дядя составили планъ опровергнуть его законное происхожденіе и лишить его наслѣдства его дѣда? Это казалось невозможно. Разгорячившись отъ этихъ странныхъ извѣстій, Филиппъ явился къ своему совѣтнику, мистеру Пенденнису, и разсказалъ ему что случилось. Самоотверженіе Сестрицы было такъ благородно, что Филиппъ не могъ не оцѣнить его, и между молодымъ человѣкомъ и этой маленькой женщиной еще тѣснѣе, еще тѣснѣе прежняго скрѣпились узы дружбы. Но эти Туисдены, его родственники, рѣшились поручить юристу отнять у него его наслѣдство! О! это было низко! Филиппъ кричалъ, топалъ ногами, разсказывая свои обиды съ своимъ обыкновеннымъ энергическимъ способомъ выраженія. Что же касается его кузена Рингуда Туисдена, то Филь часто чувствовалъ сильное желаніе свернуть ему шею и столкнутъ его съ лѣстницы.

— А дядя Тальботъ?… я давно зналъ, что онъ дуракъ, хвастливый старичишка, но никогда не считалъ его способнымъ на это. А дѣвушки… ахъ, мистриссъ Пенденнисъ! вы такъ добры, такъ ласковы, хотя вы ихъ ненавидите — я это знаю — вы не можете сказать, вы не скажете, что и онѣ были въ заговорѣ?

— Но если Туисденъ добивается только того, что онъ считаетъ своей собственностью? спросила мистриссъ Пенденнисъ. — Если вашъ отецъ былъ женатъ на мистриссъ Брандонъ, вы были бы его незаконнымъ сыномъ; а какъ незаконный сынъ, не имѣли бы права на половину состоянія вашего дѣда. Дядя вашъ, Тальботъ, играетъ роль честнаго и справедливаго человѣка въ этомъ дѣлѣ. Онъ Брутъ и произноситъ вашъ приговоръ съ сердцемъ, обливающемся кровью.

— А семейство своё удалилъ, заревѣлъ Филь:- чтобы ихъ не огорчило зрѣлище казни! Теперь понимаю всё. Желалъ бы я, чтобы кто-нибудь тотчасъ проткнулъ меня ножомъ и прекратилъ мою жизнь. Теперь вижу всё. Знаете ли, что на прошлой недѣлѣ я быль въ Бонашской улицѣ и не видалъ никого? У Агнесы болѣло горло, мать ухаживала за нею; Бланшъ вышла минуты на двѣ и была такъ холодна — такъ холодна, какъ бывала холодна лэди Айсбергъ съ нею. Онѣ должны ѣхать для перемѣны воздуха; онѣ уже и уѣхали назадъ тому три дня, между-тѣмъ какъ Тальботъ и эта эхидна сынъ его, Рингудъ, тайно совѣщались съ своимъ милымъ, новымъ другомъ, мистеромъ Гёнтомъ. Чор… Извините, мистриссъ Пенденнисъ, но я знаю, что вы всегда извиняли мои энергическія выраженія.

— Хотѣлось бы мнѣ видѣть эту Сестрицу, мистеръ Фирминъ. Она не эгоистка, она ничего не придумала такого, что могло бы сдѣлать вамъ вредъ, замѣтила моя жена.

— Ангелъ съ такимъ добрымъ и чистымъ сердечкомъ, что я таю при одной мысли о ней, сказалъ Филиппъ, закрывая глаза своей большой рукою. — Чѣмъ мущины пріобрѣтаютъ любовь нѣкоторыхъ женщинъ? Мы не заслуживаемъ такой любви; мы не платимъ за нея взаимностью; онѣ дарятъ намъ её. Я ничѣмъ не отплатилъ за всю эту любовь и доброту, но я немножко похожъ на моего отца въ то время, когда она имѣла къ нему привязанность. И посмотрите, она готова умереть, чтобы услужить мнѣ! Удивительны вы, женщины! и ваша вѣрность и ваше непостоянство изумительны равно. Что могли найти женщины въ докторѣ, чтобы обожать его? Какъ вы думаете? не-уже-ли отецъ мой могъ когда-нибудь быть достоинъ обожанія, мистриссъ Пенденнисъ? Однако я слышалъ отъ моей бѣдной матери, что она была принуждена выйти за него. Она знала, что это была дурная партія, но никакъ не могла преодолѣть себя. Отчего отецъ мой былъ такой очаровательный? Онъ не по моему вкусу. Между нами, я думаю онъ… всё равно, что бы то ни было.

— Я думаю, намъ лучше не говоритъ объ этомъ? сказала моя жена съ улыбкою.

— Совершенно справедливо, совершенно справедливо; только я болтаю всё, что у меня на душѣ. Никакъ не могу смолчать! кричитъ Филь, грызя свои усы. — Если бы моё состояніе зависѣло отъ моего молчанія, я былъ бы нищимъ — это фактъ. Однако, скажите мнѣ: не странно ли, что дѣвушекъ и тётку Туисденъ выслали изъ Лондона именно въ то время, когда производилась эта маленькая атака на мое имущество?

— Вопросъ рѣшонъ, сказалъ мистеръ Пенденнисъ. — Вамъ возвращены ваши atavus regibis и почести вашихъ предковъ. Теперь дядя Туисденъ не можетъ получить ваше имущество безъ васъ. Мужайтесь, мой милый, онъ можетъ взять его вмѣстѣ съ вами.

Бѣдный Филь не зналъ, но мы — вѣдь мы довольно проницательны, когда дѣло не касается нашихъ благородныхъ личностей — примѣтили, что милая тетушка Филиппа водила за носъ юношу, и когда онъ отвёртывался, подавала надежды болѣе богатому поклоннику своей дочери.

Положа руку на сердце, я могу сказать, что жена моя такъ мало вмѣшивается въ чужія дѣла, какъ только возможно; но когда дѣло идётъ о вѣроломствѣ въ любовныхъ дѣлахъ, она тотчасъ вспыхнетъ и будетъ преслѣдовать до гробовой доски бездушнаго мущиниу или бездушную женщину, которые нарушатъ священные законы любви. Неуваженіе въ этому священному союзу возбуждаетъ въ ней пылъ негодованія. Въ секретныхъ признаніяхъ въ спальной, она высказала мнѣ свои мысли о поведеніи миссъ Туисдень съ этимъ противнымъ арапомъ — какъ она называетъ капитана Улькома — и когда я вздумалъ-было пошутить, мистриссъ Пенденнисъ раскричалась, что это дѣло слишкомъ серьёзное для того, чтобы шутить надъ нимъ, и удивлялась какъ ея мужъ могъ отпускать остроты на этотъ счотъ. Можетъ быть въ ней не было того тонкаго чувства юмора, какимъ обладаютъ нѣкоторые люди, или она имѣла болѣе благоговѣнія къ священному чувству любви. По ея вѣрованіямъ, бракъ — священное таинство и она никогда не говорила о немъ безъ благоговѣнія.

Она столько же не понимаетъ, чтобы можно было шутить надъ этимъ, сколько не понимаетъ, чтобыможно было смѣяться и шутить въ церкви. Кокетство выводитъ её изъ терпѣнія.

— Не говорите мнѣ, сэръ, возражаетъ энтузіастка:- даже легкомысленнаго слова между мущиной и замужней женщиной не слѣдуетъ позволять.

И вотъ почему она строже къ женщинѣ, чѣмъ въ мущинѣ. Одинъ взглядъ, одно слово женщины, говоритъ она, остановятъ вольную мысль или слово въ мущинѣ; и эти случаи могли бы тотчасъ быть прекращены, если бы женщина выказала хоть малѣйшую рѣшимость. Она гораздо болѣе сердится (я только упоминаю о ея особенностяхъ, а не защищаю правилъ этой моралистки), она, говорю я, болѣе сердится на женщину, чѣмъ на мущину въ подобныхъ щекотливыхъ дѣлахъ, и я боюсь, что она думаетъ будто женщины по большей части бываютъ жертвами только потому, что имъ самимъ этого хочется.

Намъ случилось въ этотъ сезонъ участвовать въ разныхъ увеселеніяхъ, раутахъ и тому подобномъ, гдѣ бѣдный Филь, по милости своей несчастной любви къ сигарамъ, не присутствовалъ и гдѣ мы видѣли, что миссъ Агнеса Туисденъ такъ кокетничала съ смуглымъ Улькомомъ, что мистриссъ Лора была приведена въ негодованіе; однако мама Агнесы сидѣла возлѣ своей дочери и очень хорошо примѣчала всё происходившее. Тѣмъ хуже для ней, тѣмъ хуже для нихъ обѣихъ. Какой стыдъ и грязь, что христіанка и англичанка позволяетъ своей дочери такъ легкомысленно обращаться съ самымъ священнымъ предметомъ и приготовляетъ свою дочь Богъ знаетъ къ какимъ несчастьямъ!

— Три мѣсяца тому назадъ, ты видѣлъ, какія надежды подавала она Филиппу, а теперь посмотри, какъ она кокетничаетъ съ этимъ мулатомъ!

— Развѣ онъ также не человѣкъ и братъ, моя милая? вмѣшивается мистеръ Пенденнисъ.

— О! какъ тебѣ не стыдно, Пенъ. Прошу не шутить надъ этимъ; ни насмѣхаться, ни подшучивать не слѣдуетъ надъ такимъ священнѣйшимъ предметомъ.

И тутъ Лора начинаетъ ласкать своихъ дѣтей и прижимать ихъ къ сердцу, какъ она дѣлаетъ всегда, когда бываетъ взволнована. Que voulez vous? Есть женщины на свѣтѣ, для которыхъ любовь и правда составляютъ всё на землѣ. Есть другія женщины, которыя видятъ выгоду хорошаго вдовьяго содержанія, городского и деревенскаго дома и такъ далѣе, и которыя не такъ разборчивы относительно характера ума или цвѣта лица мущинъ, имѣющихъ возможность предлагать эти выгоды ихъ милымъ дочерямъ. Словомъ, я говорю, мистриссъ Лора Пенденнисъ находилась въ такомъ расположеніи духа относительно этой матери и этой дочери, что была готова выцарапать ихъ голубые глаза

Не съ малымъ затрудненіемъ можно было уговорить мистриссъ Лору молчать объ этомъ и не говорить Филиппу своего мнѣнія.

— Какъ? твердила она: — этого бѣднаго молодого человѣка будутъ обманывать, его примутъ, или его бросятъ, какъ заблагоразсудится этимъ людямъ. Онъ навѣрно будетъ несчастливъ на всю жизнь, если она выйдетъ за него, а его друзья не смѣютъ предостеречъ его? Трусы! Трусость васъ, мущинъ, Пенъ, относительно мнѣнія, право, достойна презрѣнія, сэръ! Вы не смѣете имѣть своего мнѣнія, а если и имѣете, то не смѣете объявить его и дѣйствовать соображаясь съ нимъ. Вы каждый день смотрите сквозь пальцы на преступленіе, потому-что считаете неумѣстнымъ вмѣшаться. Вы не боитесь оскорбить нравственность, а боитесь наскучить обществу и лишиться популярности. Вы не такіе же циники какъ… какъ звали этого противнаго старика, который жилъ въ бочкѣ, Демосѳенъ? — Ну, Діогенъ! имя ничего не значитъ, сэръ. Вы такіе жe циники, только вы носите тонкія рубашки и манжетки и глухіе фонари. Вы думаете, что вамъ не слѣдуетъ вмѣшиваться и говорить правду, не слѣдуетъ спасать бѣдную утопающую душу — разумѣется, не слѣдуетъ. Вамъ ли, свѣтскимъ джентльмэнамъ спасать её? Пусть её гибнетъ! Вотъ, какъ говорятъ въ свѣтѣ, милый мой малютка. Ахъ, моё бѣдное, бѣдное дитя! когда ты будешь утопать, никто не протянетъ руку спасти тебя.

Когда моя жена даётъ волю своимъ материнскимъ чувствамъ и обращается къ этой новой школѣ философовъ, я знаю, что съ нею невозможно разсуждать. Я удаляюсь къ моимъ книгамъ и оставляю её поцалуемъ досказывать аргумента ея дѣтямъ.

Филиппъ не зналъ всю обширность признательности, какой онъ былъ обязанъ своему другу и сидѣлкѣ Каролинѣ, но ему было извѣстно, что у него нѣтъ лучшаго друга на свѣтѣ, и навѣрно платилъ ей, какъ обыкновенно бываетъ между женщиной и мущиной — шестипенсовой монетой за сокровище изъ чистаго золота — ея любовь. Вѣрно Каролина думала, что ея жертва даётъ ей право совѣтовать Филиппу, потому-что кажется, она первая посовѣтовала ему подумать, поведётъ ли къ добру эта помолвка, которую онъ нравственно заключилъ съ своей кузиной. Она просила Ридли прибавить свои сомнѣнія къ ея увѣщаніямъ; она показала Филиппу, что не только поведеніе его дяди, но и его кузины было корыстолюбиво, и уговаривала его узнать всё подробно.

Особенная болѣзнь горла, которою страдала бѣдная Агнеса, прошла въ отсутствіе ея изъ Лондова. Дымъ, многолюдныя собранія и вечера, а можетъ быть также и мрачный домъ въ Бонашской улицѣ разстроили здоровье бѣдной дѣвушки и кашель ея очень облегчилъ этотъ прекрасный свѣжій восточный вѣтеръ, который такъ спокойно вѣетъ на Брайтонскихъ утесахъ, и который такъ хорошъ для кашля, какъ намъ всѣмъ извѣстно. Но въ Брайтонѣ былъ одинъ недостатокъ для ея болѣзни: Брайтонъ слишкомъ близко къ Лондону: воздухъ легко можетъ дуть изъ Лондона, или люди, пріѣзжающіе изъ Лондона въ Брайтонъ, могутъ привозитъ съ собою коварный лондонскій туманъ. По-крайней-мѣрѣ Агнеса, если она желала спокойствія, бѣдняжка, могла бы уѣхать подальше съ большею пользой для своего здоровья. Если вы должны вашему портному, онъ въ Брайтонѣ можетъ явиться къ вамъ черезъ нѣсколько часовъ. Пошлые, неприличные знакомые кидаются на васъ каждую минуту и изъ каждаго угла. Вы не можете быть спокойны, если и хотите: шарманки пялятъ безпрестанно подъ вашими окнами. Ваше имя печатается въ газетахъ когда вы пріѣзжаете; и всѣ встрѣчаются со всѣми по нѣсколько разъ въ день.

Узнавъ, что дядя поручилъ стряпчимъ удостовѣриться, законно ли Филиппъ владѣетъ своимъ состояніемъ, Филиппъ чрезвычайно разстроился; онъ не могъ оцѣнить высокаго чувства нравственной обязанности, по которому дѣйствовалъ мистеръ Туисденъ. По-крайней-мѣрѣ онъ думалъ, что эти справки не должны производиться секретно; и такъ какъ онъ самъ держалъ себя открыто — слишкомъ открыто, можетъ статься — въ своихъ словахъ и своихъ поступкахъ, онъ былъ жестокъ къ тѣмъ, кто покушался обмануть его.

Это было невозможно, ахъ! нѣтъ, этого никогда не могло быть, чтобы чистая и кроткая Агнеса участвовала въ этомъ заговорѣ. Но отчего же её такъ часто не было дома въ послѣднее время? отчего сдѣлалась такъ холодна тётушка Туисденъ? Однажды, когда Филиппъ подходилъ къ дверямъ, рыбакъ оставлялъ прекраснаго лосося на кухнѣ. Раза два, въ пять часовъ, когда онъ заходилъ, въ передней былъ запахъ изъ кухни — какой рѣдко слышался въ этой передней. У Туисденовъ приготовлялся обѣдъ, а Филиппа не приглашали. Не получить приглашенія не было большимъ лишеніемъ; но кто были гости? Конечно, это всё были бездѣлицы; но Филиппъ чуялъ что-то недоброе въ запахѣ этихъ туисденскихъ обѣдовъ Ахъ! какая мука! Мущина можетъ перестать любить, но пріятно ли ему, если женщина перестанетъ его любить?

Итакъ, Филиппъ рѣшился съѣздить къ своей кузинѣ. Въ гостинницѣ онъ прочиталъ въ газетахъ о пріѣзжающихъ и узналъ, что мистеръ и мистриссъ Пенфольдъ жили въ домѣ подъ № 96, на Горизонтальной площади, а онъ зналъ, что его Агнеса живётъ у нихъ. Онъ отправляется на Горизонтальную площадь — миссъ Туисденъ нѣтъ дома. Онъ испускаетъ вздохъ и оставляетъ карточку. Онъ идётъ на Утёсъ и, разумѣется, черезъ три минуты встрѣчается съ Клинкеромъ. Кто когда бывалъ въ Брайтонѣ полчаса и не встрѣчался съ Клинкеромъ?

— Батюшка здоровъ? Его прежняя паціентка, лэди Джемини, здѣсь съ дѣтьми; какая ихъ куча! Вы пріѣхали здѣсь пожить? Ваша кузина, миссъ Туисденъ, здѣсь, съ Пенфолдами. Вчера на вечерѣ у Григсоновъ она была необыкновенно хороша; безпрестанно танцовала съ Чорнымъ Принцомь, Улькомомъ. Вѣрно я могу поздравить васъ. Шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ годового дохода теперь, и тринадцать тысячъ, когда бабушка его умрётъ; но эти негритянки какія-то безсмертныя. Кажется, дѣло рѣшено. Я видѣлъ ихъ сейчасъ на пристани, а мистриссъ Пенфольдъ читаетъ книгу въ бесѣдкѣ. Это — проповѣди; мистриссъ Пенфильдъ благочестивая женщина. Кажется, они и теперь еще на пристани.

Торопливыми шагами идетъ Филиппъ Фирминъ къ пристани. Запыхавшійся Клинкеръ не можетъ за нимъ поспѣть. Хотѣлось бы мнѣ видѣть лицо Филиппа, когда Клинкръ сказалъ, что «дѣло» рѣшено между миссъ Туисденъ и кавалеристомъ.

На пристани толпились няньки, гувернантки, дѣти; толстая женщина читала книгу въ одной изъ бесѣдокъ, но ни Агнесы, ни Улькома тамъ не было. Гдѣ могли они быть? Не покупали ли они эти глупые камешки, которыхъ покупаютъ всѣ? или не снимаютъ ли силуэты чорной краской? Ха-ха-ха! Улькомъ едва ли захочетъ, чтобы его лицо было нарисовано чорной краской: это вызвало бы непріятныя сравненія. Я вижу, что Филиппъ въ ужасно дурномъ саркастическомъ расположеніи духа.

Вдругъ маленькая собачка, съ краснымъ ошейникомъ, бросается къ Филиппу, визжитъ, прыгаетъ, и если я могу употребить это выраженіе — цалуетъ его руки, и глазами, языкомъ, лапами, хвостомъ показываетъ ему самый дружелюбный пріёмъ, Броуни, Броуни! Филиппъ радъ видѣть собачку, стараго друга, который столько разъ лизалъ его руку и прыгалъ къ нему на колѣна.

Махая хвостомъ, Броуни чрезвычайно проворно бѣжитъ передъ Филиппомъ, спускается со ступеней, подъ которыми блестятъ зеленыя волны и направляется въ спокойный уединённый уголокъ, какъ разъ надъ водою, откуда вы можете наслаждаться чуднымъ видомъ на море, на берегъ, на Морской Парадъ и на гостинницу Албіонъ, и гдѣ, еслибы мнѣ было лѣтъ двадцать-пятъ и не было у меня другого дѣла, я охотно провёлъ бы четверть часа съ предметомъ моей любви.

Пробираясь въ лабиринтъ свай, Броуни подбѣгаетъ въ молодой парочкѣ, смотрѣвшей на видъ, только-что описанный. Чтобы любоваться лучше этимъ видомъ, молодой человѣкъ положилъ свою руку, прехорошенькую маленькую руку въ самой щегольской перчаткѣ, на руку своей дамы, и Броуни подбѣгаетъ къ ней и визжитъ, какъ-будто говоря: «вотъ кто-то идётъ», а дѣвица говоритъ ему; «лягъ Броуни, лягъ».

— Нехороша это собака, Агнеса, говоритъ джентльмэнъ (съ курчавыми волосами), я подарю вамъ моську съ такимъ носомъ, на которомъ можно повѣсить шляпу. Слуга мой Рёмминсъ знаетъ одну такую. Вы любите мосекъ?

— Я обожаю ихъ, говорить его дама.

— Я непремѣнно подарю вамъ моську, еслибы мнѣ пришлось заплатить за неё пятьдесятъ фунтовъ. Настоящія моськи очень красивы, увѣряю васъ. Однажды въ Лондонѣ была выставка мосекъ и…

— Броуни, Броуни, прочь! кричитъ Агнеса.

Собака прыгаетъ на джентльмэна, высокаго джентльмэна съ рыжими усами и бородой.

— Пожалуйста не безпокойтесь, Броуни не укуситъ меня, говорятъ хорошо знакомый голосъ, звукъ котораго согналъ весь румянецъ съ розовыхъ щокъ миссъ Агнесы.

— Видите, я подарилъ моей кузинѣ эту собаку, капитанъ Улькомъ, говоритъ джентльмэнъ: — и эта маленькая собачонка помнитъ меня. Можетъ быть миссъ Туисденъ предпочитаетъ моську.

— Сэръ!

— Если у нея такой носъ, что на него можно повѣсить шляпу, это должно быть прехорошеньная собака, и я полагаю вы намѣрены очень часто вѣшать вашу шляпу на него.

— О Филиппъ!.. говоритъ дѣвица, но припадокъ ужаснаго кашля прерываетъ её.

Глава XIV СОДЕРЖАЩАЯ ДВѢ ФИЛИППОВЫ БѢДЫ

Вы знаете что въ нѣкоторыхъ частяхъ Индіи дѣтоубійство обычай обыкновенный. Онъ входитъ въ религію страны, какъ въ другихъ округахъ сожиганіе вдовъ, на кострѣ. Я не могу вообразить, чтобы женщины любили убивать себя самихъ и дѣтей своихъ, хотя онѣ покоряются мужественно и даже весело уставамъ религіи, которая предписываетъ имъ уничтожать свою жизнь или жизнь ихъ малютокъ. Положимъ теперь, что вамъ и мнѣ, европейцамъ, случилось проѣзжать мимо того мѣста, гдѣ юное существо готовилось изжариться, по совѣту своей семьи и высокихъ сановниковъ ея религіи, что могли бы мы сдѣлать? Спасти её? Ни чуть не бывало. Мы знаемъ, что намъ не слѣдуетъ вмѣшиваться въ законы и обычаи ея родины. Мы отвернемся со вздохомъ отъ грустной сцены; мы вытащимъ наши носовые платки, велимъ кучеру проѣхать мимо и предоставимъ её ея печальной участи.

Вотъ и бѣдной Агнесѣ Туисденъ какъ мы можемъ помочь? Вы видите, она прекрасно воспитанная и религіозная молодая женщина браминской секты. Старый браминъ, ея отецъ, добрая и преданная мать, этотъ самый отъявленный браминъ, братъ ея, эта чудная дѣвушка, ея туго зашнурованная сестра — всѣ настаиваютъ, чтобы она принесла себя въ жертву, и покрываютъ её цвѣтами, прежде чѣмъ поведутъ на костёръ. Положимъ, она рѣшилась бросить бѣднаго Филиппа и взять кого-нибудь другого? Какія чувства должна наша добродѣтельная грудь питать къ ней? Гнѣвъ? Я только-что разговаривалъ съ однимъ молодымъ человѣкомъ въ лохмотьяхъ и босикомъ, который обыкновенно спитъ гдѣ-нибудь подъ воротами, который безпрестанно сидитъ въ тюрьмѣ, матъ и отецъ котораго были воры, да и дѣды ихъ тоже — должны мы сердиться на него за то, что онъ слѣдуетъ родительской профессіи? Однимъ глазомъ изливая слезу состраданія, не спуская другого глаза съ серебряныхъ ложекъ, я слушаю его безыскусственный разсказъ. Я не сержусь на этого ребёнка, я не сержусь и на тебя, Агнеса, дочь Тальбота брамина.

Мало того, соображая, что не можешь же ты не примѣчать, что тотъ джентльмэнъ, о которомъ милый папа и милая мама говорятъ тебѣ сколько у него тысячъ годового дохода, сколько помѣстьевъ тамъ и тамъ, который безумно влюблёнъ въ твою бѣлую кожу и голубые глаза и готовъ бросить всѣ свои сокровища къ твоимъ ногамъ, не можешь же ты не примѣчать, что онъ очень несвѣдущъ, хотя очень хитёръ, очень скупъ, хотя очень богатъ, очень сердитъ, вѣроятно, если лицо, глаза и ротъ могутъ говоритъ правду, а Филиппъ Фирминъ — хотя его законное происхожденіе сомнительно, какъ мы недавно слышали, и въ такомъ случаѣ его материнское наслѣдство принадлежитъ ему, а отцовское мы еще не знаемъ стоитъ ли чего-нибудь — а Филиппъ джентльмэнъ, съ умной головою, съ великодушнымъ честнымъ сердцемъ, лучшія чувства котораго онъ отдавалъ своей кузинѣ — каково же бѣдной дѣвушкѣ разстаться съ прежней любовью, съ благородной и прекрасной любовью? Бѣдная Агнеса! какъ подумаешь, что она сидѣла по цѣлымъ часамъ, слушая изліянія филиппова сердца, а можетъ быть въ драгоцѣнныя минуты секретнаго разговора нашоптывала торопливо въ корридорѣ, на лѣстницѣ, за оконными занавѣсками нѣсколько словъ, теперь должна слушать на этомъ же самомъ диванѣ, за этими же самыми занавѣсками изліянія своего смуглаго жениха о казармахъ, боксёрствѣ, скачкахъ и нѣжной страсти. Онъ глупъ, онъ низокъ, онъ сердить, онъ необразованъ; а тотъ другой былъ… но она исполнитъ свой долгъ — о да! она исполнитъ свой долгъ! Бѣдная Агнеса! C'est à fendro le coeur. Мнѣ, право, жаль её.

Когда Филиппъ быль раздражонъ, я принуждёнъ, какъ его біографъ, сознаться, что онъ могъ быть очень грубъ и непріятенъ; но вы должны согласиться, что молодой человѣкъ имѣлъ нѣкоторыя причины быть недовольнымъ, когда нашолъ владычицу своего сердца, сидящую рука-объ-руку съ другимъ молодымъ человѣкомъ въ уединённомъ уголку брайтонской пристава. Зелёныя волны нѣжно шепчутся, шепчется и лейб-гвардеецъ. Волна цалуетъ берегъ. Ахъ, ужасная мысль! Я не буду продолжать сравненія, которое можетъ быть ни что иное, какъ безумная фантазія ревнивца. Въ этомъ только я увѣренъ, что ни одинъ камешекъ на этомъ берегу за можетъ быть холоднѣе благовоспитанной Агнесы, Филиппъ, опьянѣвшій отъ ревности, не походилъ на благоразумнаго трезваго Филиппа.

— Ужасный у него характеръ, говорила послѣ о Филиппѣ его милая тётка: — я дрожала за мою милую, кроткую дѣвочку, что, если бы она была навѣкъ соединена съ такимъ запальчивымъ человѣкомъ? Никогда, въ глубинѣ души моей, не могла я думать, чтобы союзъ ихъ могъ быть счастливъ. Притомъ, вы знаете, ихъ близкое родство… мои сомнѣнія на этотъ счотъ, милая мистриссъ Кэндоръ, никогда не могла я совершенно преодолѣть.

И эти сомнѣнія вѣсили цѣлые пуды, когда Мэнгровскій замокъ, домъ въ Лондонѣ и островъ мистера Улькома въ Вестиндіи были положены на вѣсы вмѣстѣ съ ними.

Разумѣется, ни къ чему было оставаться въ этой сырости теперь, когда пріятное tête-à-tête было прервано. Маленькая Броуни ласкалась и визжала около Филиппа, и всё общество поднялось наверхъ.

— Дитя моё, какъ вы блѣдны! вскричала мистриссъ Пенфольдъ, положивъ книгу.

Изъ опаловыхъ глазъ капитана сверкало пламя и горячая кровь горѣла за его жолтыми щеками. Въ ссорѣ мистеръ Филиппъ Фирминъ могъ быть особенно хладнокровенъ и умѣлъ владѣть собою. Когда миссъ Агнеса нѣсколько жалобнымъ тономъ представила его мистриссъ Пенфольдъ, онъ сдѣлалъ вѣжливый и граціозный поклонъ не хуже своего величественнаго отца.

— Моя собачка узнала меня, сказалъ онъ, лаская Броуни. — Она вѣрна мнѣ и привела меня къ моей кузинѣ и къ капитану Улькому… кажется, такъ васъ зовутъ, сэръ?

Филиппъ крутитъ свои усы и спокойно улыбается, а капитанъ Улькомъ дёргаетъ свои усы и свирѣпо хмурится.

— Да, сэръ, бормочетъ онъ:- меня зовутъ Улькомъ.

Мистеръ Фирминъ опять кланяется и прикасается къ своей шляпѣ. Мистриссъ Пенфольдъ говоритъ: «О!» и въ самомъ дѣлѣ она ничего не могла сказать лучше этого «О!» при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Моя кузина, миссъ Туисденъ, такъ блѣдна потому, что она устала отъ вчерашнихъ танцевъ. Я слышалъ, что балъ былъ очень хорошъ. Но хорошо ли ей, при ея слабомъ здоровьи, такъ поздно ложиться мистриссъ Пенфольдъ? Право вамъ не слѣдуетъ дѣлать этого, Агнеса! Слѣдуетъ ей ложиться такъ поздно, Броуни? Полно, переставь, глупенькая! Я подарилъ эту собаку моей кузинѣ, и она очень меня любитъ — то-есть собака. Вы говорили капитанъ Улькомъ, когда я подходилъ, что мы хотите подарить миссъ Туисденъ собаку, на носъ которой вы можете повѣсить вашу… извините!

Мистеръ Улькомъ, когда Филиппъ сдѣлалъ этотъ второй намёкъ на особенное устройство носа моськи, стиснулъ свои маленькіе бѣлые зубы и выговорилъ весьма неприличное словцо. Миссъ Туисдетъ овладѣлъ необыкновенно сильный кашель. Мистриссъ Пенфольдъ сказала:

— Собираются тучи. Я думаю, Агнеса, вамъ пора домой.

— Позвольте мнѣ проводить васъ до вашего дома? говоритъ Филиппъ, вертя маленькій медальонъ который онъ носилъ на своей часовой цѣпочкѣ.

Медальонъ былъ маленькій, золотой, съ свѣтлыми волосами внутри. Чьи это волосы, такіе свѣтлые и тонкіе? А хорошенькія гіероглифическія буквы А. T. сзади могли обозначать Алфреда Теннисона, или Антони Троллопа, подарившихъ прядку своихъ свѣтлыхъ волосъ Филиппу, потому что я знаю, что онъ поклонникъ ихъ сочиненіе.

Агнеса съ смущеніемъ поглядѣла на маленькій медальонъ. Капитанъ Улькомъ такъ дёргалъ свои усы, что вы, пожалуй, могли бы подумать, будто онъ хочетъ оторвать ихъ совсѣмъ; а опаловые глаза его сверкали съ замѣшательствомъ и гнѣвомъ.

— Позвольте мнѣ поговорить съ вами, Агнеса! Извините меня, капитанъ Улькомъ. Я имѣю секретное порученіе къ моей кузинѣ, и пріѣхалъ изъ Лондона нарочно, чтобы передать его.

— Если миссъ Туисденъ прикажетъ мнѣ удалиться, я сейчасъ уйду, говоритъ капитанъ, сжимая свои маленькія палевыя перчатки.

— Мы съ кузиной всю жизнь жили вмѣстѣ. Я привёзъ къ ней семейное порученіе. Можетъ-быть вы имѣете какія-нибудь особенныя права слышать его, капитанъ Улькомъ?

— Нѣтъ; если миссъ Туисденъ не желаеть, чтобы я слышалъ… Чортъ побери эту собачонку!

— Не бейте бѣдненькую, невинную Броуни.

— Если она будетъ соваться мнѣ подъ ноги, кричитъ капитанъ:- я швырну её въ море!

— А я клянусь, что я сдѣлаю съ вами то, что вы хотите сдѣлать съ моей собакой, шепчетъ Филиппъ капитану.

— Гдѣ вы остановились? кричитъ капитанъ. — Чортъ васъ побери! вы услышите обо мнѣ.

— Тише — въ Бедфордской гостинницѣ. Тише, или я подумаю что вы хотите, чтобы васъ услыхали дамы.

— Ваше поведеніе ужасно, сэръ! говоритъ Агнеса по-французски. — Онъ не понимаетъ.

— Если у васъ есть секреты, я сейчасъ уйду, миссъ Агнеса, говоритъ Отелло.

— О Грэнвиллъ! могу ли я имѣть секреты отъ васъ? Мистеръ Фирминъ мой двоюродный братъ, мы всю жизнь жили вмѣстѣ. Филиппъ, я… я не знаю говорила ли вамъ мама о…о… моей помолвкѣ съ капитаномъ Грэнвиллемъ Улькомомъ.

Волненіе вызвало новый припадокъ кашля. Бѣдная, бѣдная Агнеса! Вотъ что значитъ имѣть нѣжное горлышко!

Пристань взвилась къ небесамъ — дома на утёсѣ прыгаютъ и вертятся, какъ бы отъ землетрясенія — море вливается въ двери и окна — ноги Филиппа подгибаются подъ нимъ, но только на одну минуту. Когда вы выдёргиваете широкій, крѣпкій двойной зубъ, не кажется ли вамъ, что голова ваша соскакиваетъ съ вашихъ плечъ? Но черезъ минуту важный джентльмэнъ, стоящій передъ вами, кланяется вамъ и что-то прячетъ въ своемъ правомъ рукавѣ. Боль прошла. Вы опять мущина. Филиппъ схватывается на минуту за перила пристани: она не подаётся подъ нимъ. Дома, повертѣвшись съ секунды двѣ, принимаютъ прежнее перпендикулярное положеніе. Онъ можетъ видѣть людей, выглядывающихъ изъ оконъ, проѣзжающіе экипажи, профессора Спуррьё ѣдущаго на утёсъ съ восемнадцатью молодыми дѣвицами, его ученицами. Долго послѣ того онъ помнилъ эти нелѣпыя маленькія подробности съ любопытнымъ упорствомъ.

— Это извѣстіе, говоритъ Филиппъ:- было не совсѣмъ неожиданно. Я поздравляю мою кузину. Капитанъ Улькомъ, еслибы я это зналъ навѣрное, я не помѣшалъ бы вамъ. Вы, можетъ быть, желаете пригласить меня въ вашъ гостепріимный домъ, мистриссь Пенфольдъ? Но я пригласилъ одного моего пріятеля обѣдать со мной въ Бедфордской гостинницѣ и надѣюсь завтра утромъ уѣхать въ Лондонъ. Прощайте!

И онъ очень развязно послалъ поцалуй рукой. Кончено! кончено! Онъ далъ ей слово и держалъ его честно, но она этого не сдѣлала; это она бросила его. И я очень боюсь, что сердце мистера Филиппа забилось отъ удовольствія при мысли, что онъ свободенъ. Онъ встрѣтилъ съ полдюжины знакомыхъ на утёсѣ. Онъ хохоталъ, шутилъ, пожималъ руку, пригласилъ двухъ-трехъ пріятелей обѣдать самымъ весёлымъ образомъ и усѣлся на лужкѣ недалеко отъ своей гостинницы, и посмѣивался про-себя, какъ вдругъ что-то уткнулось въ его колѣна съ жалобнымъ визгомъ.

— Какъ! его ты?

Это маленькая Броуни побѣжала за нимъ. Бѣдняжечка! Филиппъ наклонился къ собачкѣ, и между тѣмъ, какъ та визжитъ, лижетъ ему руки, ласкается, онъ зарыдалъ и освѣжительный потокъ слёзъ полился изъ глазъ его.

Филиппъ просидѣлъ въ гостинницѣ всю ночь, отдавъ особенныя приказанія привратнику говоритъ, что онъ дома, на случай, если придётъ какой-нибудь джентльмэнъ. Онъ имѣлъ слабую надежду, какъ онъ впослѣдствіи признавался, что, можетъ быть, какой-нибудь пріятель мистера Улькома явится къ нему отъ имени этого офицера. Онъ имѣлъ слабую надежду, что, можетъ быть, явиться письмо, объясняющее эту измѣну — люди имѣютъ иногда какое-то безумное, болѣзненное желаніе желаніе получать письма — письма, въ которыхъ не заключается ничего, но которыхъ однако мы… Вы знаете, впрочемъ, каковы эти письма. Не всѣ ли мы читаемъ эти любовныя письма, которыя, послѣ любовныхъ ссоръ являются иногда? Мы всѣ читали ихъ; и какъ многіе изъ насъ писали ихъ! Девять часовъ. Десять. Одиннадцать. Отъ капитана не является секундантовъ; отъ Агнесы не является объясненія. Филиппъ увѣряетъ, что онъ спалъ прекрасно, но бѣдная Броуни жалобно провизжала всю ночь. Это была неблаговоспитанная собака; вы не могли бы повѣсить никакую шляпу на ея носъ.

Мы недавно сравнивали нашу милую Агнесу съ дочерью брамина, кротко отдающую себя на жертву сообразно обычаямъ, употребляемымъ въ ея высокоуважаемой кастѣ. Мы говорили о ней не съ гнѣвомъ, а съ почтительнымъ огорченіемъ и сочувствіемъ. А если мы сожалѣемъ о ней, не слѣдуетъ ли намъ также сожалѣть о ея высокоуважаемыхъ родителяхъ? Когда знаменитый Брутъ велѣлъ казнить своихъ дѣтей, не-уже-ли вы предполагаете, что это было ему пріятно? Всѣ трое! всѣ трое страдали отъ этого; сыновья, вѣроятно, даже болѣе своего суроваго отца, но это, разумѣется само собою, что всё тріо было меланхолично. По-крайней-мѣрѣ, еслибы я былъ поэтъ или музыкальный композиторъ, изображавшій это обстоятельство, я непремѣнно сдѣлалъ бы ихъ такими. Сыновья пѣли бы въ минорномъ тонѣ, отецъ мужественнымъ басомъ, съ акомпаньементомъ духовыхъ инструментовъ, прерываемыхъ приличными рыданіями. Хотя хорошенькую Агнесу ведутъ на казнь, я не думаю, чтобы это было ей пріятно, или чтобы ея родители, принуждённые осудить её на эту трагедію, были счастливы.

Мистриссъ Туисденъ всегда впослѣдствіи утверждала, что молодой богатый владѣлецъ Мэнгровскаго замка влюбился въ ея дочь совершенно случайнымъ образомъ. Они не пожертвовали бы своей возлюбленной дочерью за одно богатство. Но когда случилось это печальное фирминское дѣло, случилось также, что капитанъ Улькомъ влюбился въ милую Агнесу, съ которой онъ встрѣчался повсюду. Ея негодный кузенъ не хотѣлъ бывать нигдѣ. Онъ предпочиталъ холостую компанію, эти противныя сигары и вино удовольствіямъ болѣе утончоннаго общества. Онъ неглижировалъ Агнесой. Его умышленное и частое отсутствіе показывало, какъ мало дорожилъ онъ ею. Будете ли вы осуждать милую дѣвушку за холодность къ человѣку, который самъ выказалъ къ ней такое равнодушіе?

— Нѣтъ, моя добрая мистриссъ Кэндоръ, еслибы мистеръ Фирминъ былъ въ десять разъ богаче мистера Улькома, я посовѣтовала бы моей дочери отказать ему. Отвѣтственность во всёмъ этомъ и принимаю совершенно на себя и, вмѣстѣ со мною, отецъ ея и брать.

Такъ говорила впослѣдствіи мистриссъ Туисденъ въ кружкахъ, гдѣ разнеслись нелѣпые и отвратительные слухи, будто Туисдены принудили свою дочь обмануть молодого Фирмина для того, чтобы видать её за богатаго квартерона. Но вѣдь люди мало ли что говорятъ. Еслибы обѣды Улькома не сдѣлались гораздо хуже послѣ его женитьбы, я не сомнѣваюсь, чти эти непріятные слухи прекратились бы, а онъ и жена его пользовались бы общимъ уваженіемъ и знакомствомъ.

Вы не должны предполагать, какъ мы уже говорили, что милая Агнеса безъ огорченія отказалась отъ своей первой любви. Кашель показывалъ какъ сильно бѣдная дѣвушка чувствовала своё положеніе; этотъ кашель начался очень скоро послѣ того, какъ вниманіе мистера Улькома сдѣлалось значительно и она для этого оставила Лондонъ. Правда, что капитанъ Улькомъ могъ послѣдовать за нею безъ всякихъ затрудненій, также какъ и Филиппъ, пріѣхавшій туда, какъ мы видѣли, и такъ грубо поступившій съ капитаномъ Улькомомъ.

Что папа и мама уговорили миссъ Туисденъ, мы съ женою легко могла вообразить, когда Филиппъ въ гнѣвѣ и огорченіи, явился къ намъ излить передъ ними чувства своего сердца. Моя жена хранительница мужскихъ секретовъ и неутомимая утѣшительница. Она знаетъ много грустныхъ исторій, которыхъ мы не въ правѣ разсказывать.

— Папа и мама приказали, кричитъ Филиппъ: — какъ бы не такъ, мистриссь Пенденнисъ! Эта дѣвушка обманула меня за парки и десятины этого мулата. Я только-что говорилъ вамъ, что я прекрасно спалъ въ ту адскую ночь, когда я съ ней распрощался. Это была ложь, сколько разъ прошолъ я по утёсу, и проходя мимо Горизонтальной Террасы, я услыхалъ мои стихи, которые я напѣвалъ ей иногда: «когда золотистые локоны посеребрятся!» Вы знаете эти стихи о вѣрности и старости? Она пѣла ихъ въ ту ночь этому негру, и я слышалъ въ открытое окно, какъ голосъ его говорилъ: «браво!»

— Ахъ Филиппъ! это было жестокой говоритъ моя жена, сердечно сожалѣя о тоскѣ и огорченіи нашего друга: — это прямо было жестоко. Мы понимаемъ ваши чувства. Но подумайте, какое несчастное супружество было бы съ такою особою! Подумайте, еслибы вы навсегда отдали ваше горячее сердце этому бездушному созданію…

— Лора, Лора! не часто ли ты сама предостерегала меня не говорить дурно о другихъ? говоритъ мужъ Лоры.

— Никакъ не могу удержаться иногда! съ пылкостью кричитъ Лора. — Я стараюсь всѣми силами не говоритъ о моихъ ближнихъ, но суетность этихъ людей оскорбляетъ меня до такой степени, что находиться вмѣстѣ съ ними свыше моихъ силъ. Они до такой степени связаны условными причинами, до того убѣждены въ своёмъ собственномъ высокомъ образованіи, что они кажутся мнѣ гораздо противнѣе и пошлѣе самыхъ простыхъ людей, и я увѣрена, что другъ мистера Филиппа, Сестрица, гораздо благороднѣе его скучной тётки или его надменныхъ кузинъ. Честное слово, когда эта дама высказываетъ свои мысли, знаешь, что она говоритъ, что думаетъ.

Кажется, мистеръ Фирминъ весьма многихъ посвятилъ въ секретъ этой своей любви. Онъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, которые не умѣютъ сохранять своихъ тайнъ; и когда его задѣнутъ, онъ разревётся такъ громко, что всѣ его друзья могутъ его слышать. Было замѣчено, что горести подобныхъ людей продолжаются недолго; да и не было никакой надобности, чтобы сердце Филиппа носило продолжительный трауръ по этому случаю. Онъ, между тѣмъ, курилъ свои сигары, игралъ на бильярдѣ, воспѣвалъ пѣсни, разъѣзжалъ по парку для того, чтобы доставить себѣ удовольствіе выказать пренебреженіе тёткѣ и кузинамъ, когда проѣдетъ ихъ коляска, или обогнать капитана Улькома или кузена Рингуда, если эти достойные джентльмэны попадутся ему.

Однажды, когда старый лордъ Рингудъ пріѣхалъ въ Лондонъ, по своему обыкновенію, весною, Филиппъ удостоился сдѣлать ему визитъ, и о немъ доложили его сіятельству именно въ то время, когда Тальботъ Туисденъ и Рингудъ, сынъ его, прощались съ своимъ благороднымъ родственникомъ. Филиппъ взглянулъ на нихъ съ сверкающими глазами и раздулъ ноздри по своей ухорской привычкѣ, Они, должно быть съ своей стороны порядочно повѣсили носъ, потому-что милордъ расхохотался надъ ихъ унылымъ видомъ и чрезвычайно забавлялся, когда они проскользнули въ дверь, въ которую Филиппъ побѣдоносно вошолъ.

— Итакъ, сэръ, у васъ были семейныя непріятности. Слышалъ всё, по-крайней-мѣрѣ съ ихъ стороны. Вашъ отецъ удостоилъ жениться на моей племянницѣ, уже имѣя жену?

— Не имѣя жены, сэръ, хотя мой любезные родственники очень желали доказать, что у него была уже жена.

— Имъ хотѣлось вашихъ денегъ. Тридцать тысячъ фунтовъ — не бездѣлица. По десяти тысячъ на каждаго изъ ихъ дѣтей, не было бы уже необходимости скряжничать. Дѣло кончилось между вами и Агнесой? Нелѣпое было дѣло, тѣмъ лучше.

— Да, сэръ, тѣмъ лучше.

— У нихъ по десяти тысячъ на каждую дочь. Было бы по двадцати, если бы имъ достались ваши деньги. Совершенно естественно желать этого.

— Совершенно.

— Улькомъ, кажется, нѣчто въ родѣ негра. У него прекрасное имѣніе здѣсь, кромѣ этой вест-индской дряни. Человѣкъ сердитый — такъ мнѣ сказали. Къ счастью, что Агнеса такая хладнокровная женщина; надо же ей какъ-нибудь уживаться съ этимъ грубіяномъ, когда у него такое состояніе. Большое для васъ счастье, что эта женщина увѣряетъ, что она не была обвѣнчана съ вашимъ отцомъ. Туисденъ говоритъ, будто докторъ подкупилъ её. Достало ли бы у него денегъ подкупить-то, развѣ вы прибавили бы своихъ?

— Я не подкупаю людей для ложнаго показанія, милордъ… и если…

— Не хорохорьтесь… Я этого ни говорилъ; это Туисденъ говоритъ — можетъ быть и думаетъ. Когда дѣло дойдетъ до процесса, люди вѣрятъ всему другъ о другѣ.

— Я не знаю, что сдѣлали бы другіе, сэръ. Если бы у меня были чужія деньги, я не былъ бы спокоенъ до-тѣхъ-поръ, пока ни возвратилъ бы ихъ. Если бы часть наслѣдства послѣ моего дѣда не принадлежала по закону мнѣ — а я нѣсколько часовъ думалъ это — я отдалъ бы всё законнымъ владѣльцамъ, то-есть отдалъ бы мой отецъ.

— Какъ, чортъ побери! вы хотите сказать, что нашъ отецъ еще не кончилъ съ вами счотовъ?

Филиппъ немножко покраснѣлъ.

— Я сдѣлался совершеннолѣтнимъ только нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, сэръ Я не имѣю никакихъ опасеній. Я получаю дивидендъ довольно акуратно. Одинъ изъ опекуновъ моего дѣда, генералъ Бэйнисъ, въ Индіи; онъ скоро воротится; намъ не къ чему торопиться.

Дѣдъ Филиппа по матери, братъ лорда Рингуда, умершій полковникъ Филиппъ Рингудъ, имѣлъ весьма незначительное состояніе, но жена принесла ему въ приданое шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые были укрѣплены за ихъ дѣтьми, а опекунами выбраны — мистеръ Бриггсъ, стряпчій, и полковникъ Бэйнисъ ост-индскій офицеръ, другъ семейства мистриссъ Филиппъ Рингудъ, полковникъ Бэйнисъ былъ въ Англіи восемь лѣтъ назадъ и Филиппъ помнилъ добраго старика, пріѣзжавшаго къ нему въ школу и оставлявшаго ему знаки своей щедрости. Другой опекунъ мистеръ Бриггсъ, юристъ, довольно знаменитый въ провинціи, давно умеръ, оставивъ запутанныя дѣла. Во время отсутствія опекуновъ и малолѣтства сына отецъ Филиппа получалъ дивидендъ съ капитала сына и щедро тратилъ его на мальчика. Даже мнѣ кажется, что въ университетѣ и во время путешествія за границу мистеръ Филиппъ тратилъ нѣсколько болѣе дохода материнскаго наслѣдства, получая достаточное содержаніе отъ отца, который просилъ его не стѣсняться. Докторъ Фирминъ былъ человѣкъ щедрый; онъ любилъ пышность, любилъ давать торжественные обѣды, подписывался на разныя благотворительныя дѣла. Обѣды и экипажи доктора были образцами въ своемъ родѣ, и я помню съ какимъ искреннимъ уваженіемъ дядя мой, маіоръ, говорилъ о вкусѣ доктора.

— Ни одна герцогини въ Лондонѣ, сэръ, говаривалъ онъ:- не ѣздитъ на такихъ лошадяхъ, какъ мистриссъ Фирминъ. Сэръ Джорджъ Уаррендеръ, сэръ, не могъ дать лучшаго обѣда, какъ тотъ, за которымъ мы сидѣли вчера.

— Обѣдалъ я разъ у него, сэръ, съ другой стороны говаривалъ лордъ Рингудъ:- самохвалъ, сэръ, но и раболѣпный человѣкъ, кланялся онъ и льстилъ совершенно нелѣпымъ образомъ. Эти люди думаютъ будто мы любимъ это, можетъ быть. Даже въ мои лѣта я люблю лесть — и не ту, что вы называете деликатной, а сильную, сэръ. Я люблю, когда человѣкъ становится передо мной на колѣна и цалуетъ мои башмаки. Послѣ я думаю о немъ, какъ самъ знаю, но я это люблю — это всѣ любятъ; а Фирминъ на это щедръ. Но вы могли видѣть, что его хозяйство было очень расточительно. Обѣды его были превосходны и каждый день — не такъ, какъ ваши, моя добрая Марія, не съ такими винами, какъ у васъ, Туисденъ, которыхъ я ужь никакъ не могу взять въ ротъ, если не пришлю своихъ винъ. Даже я у себя не всегда даю такія вина, наши давалъ Фирминъ. Самъ я пью лучшія, разумѣется, и даю нѣкоторымъ знатокамъ, но ужь, конечно, не дамъ ихъ всякому, кто у меня бываетъ на охотничьихъ обѣдахъ, или дѣвочкамъ и мальчикамъ, которые танцуютъ на моихъ балахъ.

— Да, обѣды мистера Фирмина были очень хороши — да хорошо и кончились! сказала со вздохомъ мистриссъ Туисденъ.

— Не въ этомъ вопросъ; я только говорю о томъ, что у него подавалось за столомъ, а это было очень хорошо. И я такъ думаю, что этотъ человѣкъ будетъ давать хорошіе обѣды гдѣ бы онъ ни быль.

Я имѣлъ счастье присутствовать на одномъ изъ этихъ пиршествъ, гдѣ былъ также и лордъ Рингудъ, и гдѣ я встрѣтилъ опекуна Филиппа, генерала Бэйниса, только-что пріѣхавшаго изъ Индіи. Я помню теперь малѣйшія подробности маленькаго обѣда — блескъ стараго серебра, которымъ докторъ гордился, и комфортъ, чтобы не сказать пышность, угощенія. Генералъ, кажется, очень полюбилъ Филиппа, дѣдъ котораго былъ его искреннимъ другомъ и товарищемъ по оружію. Онъ находилъ въ лицѣ Филиппа Фирмина нѣкоторое сходство съ Филиппомъ Рингудомъ.

— Не-уже-ли? заворчалъ лордъ Рингудъ.

— Вы не капельки на него не похожи, сказалъ прямодушный генералъ. — Я никогда не видалъ человѣка съ болѣе красивымъ и открытымъ лицомъ, какъ Филиппъ Рингудъ.

— А я не вижу ни малѣйшаго сходства въ этомъ молодомъ человѣкѣ съ моимъ братомъ.

— Вотъ этому хересу столько же лѣтъ какъ этому вѣку, шепчетъ хозяинъ:- это той, самый, который принцъ-регентъ такъ любилъ на обѣдахъ лорда-мэра, двадцать-пятъ лѣтъ тому назадъ.

— Я не зналъ никогда никакого толка въ винахъ; я всегда пью ликеры и пуншъ. Что вы платите за этотъ хересъ, докторъ?

Докторъ вздохнулъ.

— Пейте его, но не спрашивайте меня о цѣнѣ. Мнѣ не хочется говорить что я даю за него.

— Вамъ не къ чему скупиться, докторъ, весело вскричалъ генералъ:- у васъ только одинъ сынъ, у котораго свое собственное состояніе, какъ мнѣ извѣстно. Вы не промотали его, мистеръ Филиппъ?

— Я боюсь, сэръ, что я издерживалъ нѣсколько болѣе дохода въ послѣдніе три года; но батюшка помогалъ мнѣ.

— Издерживалъ болѣе девятисотъ фунтовъ въ годъ! Честное слово! Когда я былъ поручикомъ, мои родные давали мнѣ по пятидесяти фунтовъ въ годъ и я никогда не былъ долженъ ни одного шиллинга! Куда теперь стремится молодёжь?

— Если доктора пьютъ хересъ принца-регента по десяти гиней за дюжину, чего вы можете ожидать отъ ихъ сыновей, генералъ Бэйнисъ? заворчалъ милордъ.

— Отецъ мой угощаетъ васъ самымъ лучшимъ своимъ виномъ, милордъ, весело сказалъ Филиппъ: — если вы знаете вино еще лучше этого, онъ достанетъ его для васъ. Si non his utere mecum! Пожалуйста передайте мнѣ этотъ графинъ, Пенъ!

Мнѣ показались, что милорду довольно понравилась смѣлость молодого человѣка; и теперь, какъ я припоминаю, нашъ хозяинъ былъ намъ-то особенно молчаливъ и озабоченъ, онъ и безъ того уже всегда имѣвшій такое тревожное и грустное лицо.

Знаменитый хересъ раза три или четыре обошолъ вокругъ стола, когда Брэйсъ вошолъ съ письмомъ на серебряномъ подносѣ. Мы съ Филиппомъ лукаво переглянулись. Докторъ часто получалъ письма, когда угощалъ своихъ друзей; его паціенты имѣли привычку заболѣвать совсѣмъ некстати.

— Великій Боже! вскричалъ докторъ, прочтя депешу:- это была телеграфическая депеша, — Бѣдный герцогъ!

— Какой герцогъ? спросилъ угрюмый лордъ Рингудъ.

— Мой покровитель и другъ — великій герцогъ Грёнингенскій, заболѣлъ сегодня утромъ въ одиннадцать часовъ въ Поцендорфѣ! Онъ прислалъ за мною. Я обѣщалъ явиться къ нему, когда я ни понадобился бы ему. Я долженъ ѣхать! Я могу еще поспѣть на вечерній поѣздъ. Генералъ, наше посѣщеніе въ Сити надо отложить до моего возвращенія. Приготовьте чемоданъ, Брэйсъ; позовите извощика. Филиппъ займётъ моихъ друзей. Любезный лордъ, вы позволите старому доктору оставить васъ для стараго паціента? Я напишу изъ Грёнингена. Я буду тамъ въ пятницу утромъ. Прощайте, господа. Брэйсъ, еще бутылку этого хереса! Пожалуйста, не позволяйте никому вставать! Богъ съ тобою, Филиппъ, мой милый!

И съ этими словами докторъ всталъ, взялъ сына за руку, а другую руку ласково положилъ на плечо молодого человѣка. Потомъ поклонился гостямъ — это былъ одинъ изъ тѣхъ граціозныхъ поклоновъ, которыми онъ славился. Я и теперь еще вижу грустную улыбку на его лицѣ, свѣтъ отъ подсвѣчника, стоявшаго на столѣ, освѣщающій его гладкій лобъ, и бросающій глубокую тѣнь на его щоки отъ его густыхъ бровей.

Отъѣздъ былъ нѣсколько неожиданный и, разумѣется набросилъ какой-то мракъ на всё общество.

— Я велѣлъ моей каретѣ пріѣхать въ десять часовъ — и долженъ теперь сидѣть здѣсь. Проклятую жизнь ведутъ доктора! должны таскаться во всякое время дня и ночи! Получаютъ за то плату! Должны ѣхать! ворчалъ лордъ Рингудъ.

— Больные рады, когда могутъ имѣть ихъ, милордъ. Мнѣ кажется, я слышали, что когда вы были въ Райдѣ…

Милордъ вздрогнулъ, какъ-будто его облили холодной водой; а потомъ бросилъ на Филиппа довольно дружелюбный взглядъ.

— Онъ лечилъ меня отъ подагры — такъ. И лечилъ очень хорошо! сказалъ милордъ. — Смѣльчакъ этотъ мальчикъ, прошепталъ онъ довольно слышно, а потомъ началъ разговаривать съ генераломъ Бэйнисомъ о его компаніяхъ и о его знакомствѣ съ своимъ братомъ, дѣдомъ Филиппа.

Генералъ не любилъ хвастаться своими воинскими подвигами, но громко расхваливалъ своего стараго товарища. Филиппу было пріятно слышать, что о его дѣдѣ говорятъ такъ хорошо. Генералъ также зналъ отца доктора Фирмина, который служилъ полковникомъ въ знаменитой старой арміи Веллингтона.

— Отчаянный молодецъ былъ этотъ человѣкъ! сказалъ добрый генералъ. — Вашъ отецъ очень на него похожъ, и вы смахиваете на него иногда. Но вы очень напоминаете мнѣ Филиппа Рингуда, и вы не можете походить на лучшаго человѣка.

— А! сказалъ милордъ.

Между нимъ и его братомъ были несогласія, но онъ, можетъ быть думалъ о тѣхъ дняхъ, когда они были друзьями. Лордъ Рингудъ потомъ любезно спросилъ: въ Лондонѣ ли останется генералъ Бэйнисъ? Но генералъ пріѣхалъ только по этому дѣлу, которое теперь надо отложить. Онъ былъ слишкомъ бѣденъ, чтобы жить въ Лондонѣ; онъ долженъ быль отыскать какую-нибудь деревню, гдѣ онъ могъ бы жить дёшево съ своими шестерыми дѣтьми.

— Три мальчика у меня въ школѣ да одинъ въ университетѣ, мистеръ Филиппъ — вы знаете чего это должно стоить; хотя, слава Богу, мой студентъ не тратитъ по девятисотъ фунтовъ въ годъ. Девятьсотъ! Куда бы намъ дѣваться, еслибы онъ тратилъ столько?

Въ самомъ дѣлѣ, дни набобовъ давно истекли и генералъ воротился на свою родину съ весьма малыми средствами для содержанія большого семейства.

Когда пріѣхала карета милорда, онъ отправился и другіе гости тоже простились. Генералъ остался и мы трое болтали за сигарами въ комнатѣ Филиппа. Этотъ вечеръ походилъ на сотню вечеровъ, проведённыхъ мною тамъ, а какъ хорошо я его помню! Мы говорили и о будущихъ надеждахъ Филиппа, и онъ сообщилъ свои намѣренія намъ по-своему, по-барски. Практиковать въ адвокатурѣ — нѣтъ! отвѣчалъ онъ въ отвѣтъ на вопросы генерала Бэйниса въ этомъ онъ не очень большія выгоды пріобрѣлъ бы, если бы даже онъ былъ бѣденъ; но у него были свои собственныя деньги и отцовскія, и онъ удостоилъ сказать, что, можетъ быть, попробуетъ вступить въ Парламентъ, если представится случай.

— Вотъ мальчикъ, родился съ серебряной ложкой во рту, сказалъ генералъ, когда мы ушли вмѣстѣ. — Богатъ самъ-по-себѣ, да получитъ богатство и въ наслѣдство.

Разставшись въ старымъ генераломъ у его скромной квартиры, близь его клуба, я отправился домой, вовсе не думая, чтобы сигара, пепелъ которой я стряхнулъ въ комнатѣ Филиппа, была послѣднею сигарою, какую мнѣ пришлось выкурить тамъ. Табакъ былъ выкуривъ, вино было выпито. Когда эти дверь затворилась за мною, она затворилась въ послѣдній разъ — по-крайней-мѣрѣ какъ для гостя и друга доктора Фирмина и Филиппа. а часто прохожу теперь мимо этого дома. Моя юность возвращается ко мнѣ; когда я гляжу на эти блестящія окна, я вижу себя мальчикомъ, а Филиппа ребёнкомъ; я вижу его бѣлокурую мать, вижу его отца, гостепріимнаго, меланхолическаго, великолѣпнаго. Я жалѣю что я не могъ помочь ему; и жалѣю, что онъ не занималъ у меня денегъ; онъ никогда не занималъ; онъ часто давалъ мнѣ своихъ денегъ. Я не видалъ его съ того самаго вечера когда его дверь затворилась за нимъ.

На другой день послѣ отъѣзда доктора, когда я завтракалъ съ своимъсемействомъ, я получилъ слѣдующее письмо:

«Любезный Пенденнисъ,

„Еслибы я могъ видѣть васъ наединѣ во вторникъ вечеромъ, я можетъ быть предупредилъ бы васъ о несчастьи, угрожавшемъ моему дому. Однако для что? Для того ли, чтобы вы узнали за нѣсколько недѣли, за нѣсколько часовъ то, что всѣмъ будетъ извѣстно завтра? Ни вы, ни я, ни тотъ, кого мы оба любимъ, не были бы счастливѣе, узнавъ о моемъ несчастіи нѣсколькими часами ранѣе. Черезъ двадцать-четыре часа въ каждомъ клубѣ въ Лондонѣ будутъ говорить объ отъѣздѣ знаменитаго доктора Фирмина — богатаго доктора Фирмина; еще нѣсколько мѣсяцевъ и (я имѣю серьёзныя и секретныя причины думать) мнѣ достался бы наслѣдственный титулъ; но сэръ Джорджъ Фирминъ былъ бы банкротомъ, а сынъ его сэръ Филиппъ — нищимъ. Можетъ быть мысль объ этой почести была одною изъ причинъ, побудившихъ меня осудить себя на изгнаніе ранѣ, чѣмъ я сдѣлалъ бы эти въ другомъ случаѣ.

„Джорджъ Фирминъ, уважаемый, богатый докторъ, а сынъ его нищій! Я вижу, васъ изумляетъ это извѣстіе. Вы спрашиваете себя, какъ при большой практикѣ и безъ огромныхъ издержекъ, подобное разореніе могло сдѣлаться со мною — съ нимъ? Точно будто въ послѣдніе годы судьба рѣшилась объявить войну Джорджу Бранду Фирмину; а кто можетъ бороться противъ судьбы? Меня вообще находятъ человѣкомъ съ здравымъ смысломъ. Я пустился на торговыя спекуляціи, обѣщавшія вѣрный успѣхъ. Всё, до чего я прикасался, разрушалось, и почти безъ копейки, почти престарѣлый изгнанникъ изъ моей родины, я ищу другую страну, гдѣ, я не отчаяваюсь — я даже твердо вѣрю, я буду въ состояніи поправить моё состояніе! Мой родъ никогда не имѣлъ недостатка въ мужествѣ, и Филиппъ, и отецъ Филиппа должны употребить всё своё мужество, чтобы быть въ состояніи встрѣтить мрачная времена, угрожающія имъ.

Есть одинъ человѣкъ, я признаюсь вамъ, съ которымъ я не могу, я не долженъ встрѣтиться. Генёралъ Бэйнисъ пріѣхалъ изъ Индіи съ весьма небольшимъ состояніемъ, я боюсь; да и оно подвергнуто опасности его неблагоразуміемъ и моимъ жестокимъ неожиданнымъ несчастьемъ. Мнѣ не нужно говорить вамъ, что всё моё состояніе принадлежало бы моему сыну. Завѣщаніе моё, написанное давно, вы найдёте въ черепаховомъ бюро, которое стоитъ въ консультаціонной комнатѣ подъ картиною, изображающею Авраама, приносящаго въ жертву Исаака. Въ этомъ завѣщаніи вы увидите, что всё, кромѣ пожизненной пенсіи старымъ и достойнымъ слугамъ и небольшой суммы, отказанной превосходной и вѣрной женщинѣ, которую я оскорбилъ — всё моё состояніе, которое когда-то было значительно, отказано моему сыну.

Теперь у меня менѣе чѣмъ ничего, и вмѣстѣ съ моимъ состояніемъ я разорилъ и Филиппово. Какъ человѣкъ дѣловой, генералъ Бэйнисъ, старый товарищъ по оружію полковника Рингуда, былъ виновно небреженъ, а я — увы! я долженъ признаться въ этомъ — я обманулъ его, Оставшись единственнымъ опекуномъ (другой опекунъ имѣнія мистриссъ Филиппъ Рингудъ былъ безсовѣстный стряпчій, давно умершій), генералъ Бэйнисъ подписалъ бумагу, дававшую право, какъ онъ воображалъ, моимъ банкирамъ получать дивидендъ Филиппа, но на самомъ дѣлѣ дававшую мнѣ право располагать капиталомъ. Клянусь честью человѣка, джентльмэна, отца, Пенденнисъ, я надѣялся возвратить этотъ капиталъ! Я взялъ его; я употребилъ на на спекуляціи, съ которыми онъ исчезъ съ моимъ собственнымъ состояніемъ въ десять разъ больше этой суммы. Съ величайшимъ затрудненіемъ для меня, мой бѣдный мальчикъ получалъ свой дивидендъ, и онъ по-крайней-мѣрѣ никогда не зналъ до-сихъ поръ что значить нужда и безпокойство. Нужда? безпокойство? Дай Богъ, чтобы онъ никогда не испыталъ тоски, безсонныхъ ночей и мучительной тревоги, которыя преслѣдовали меня! Какъ вы думаете, будутъ ли преслѣдовать меня горе и угрызеніе тамъ, куда отправляюсь я? Они не оставятъ меня до-тѣхъ-поръ, пока я не возвращусь на родину — а я возвращусь, сердце говоритъ мнѣ это — до-тѣхъ-поръ, пока я не расплачусь съ генераломъ Бэйнисомъ, который остается долженъ Филиппу по милости своей неосторожности и моей неумолимой нужди; а моё сердце — сердце заблуждающагося, но нѣжнаго отца говоритъ мнѣ, что сынъ мой не будетъ разоренъ моимъ несчастіемъ.

Я сознаюсь, между нами, что эта болѣзнь Грёнингенскаго великаго герцога была предлогомъ, придуманнымъ мною. Вы скоро услышите обо мнѣ изъ того мѣста, куда я рѣшился направить мои шаги. Я положилъ 100 ф. с. на имя Филиппа у его банкировъ. Я взялъ съ собою немногимъ больше этой суммы. Унылый, однако исполненный надежды, поступивъ дурно, но рѣшившись загладить это, я клянусь, что прежде чѣмъ я умру, мой бѣдный сынъ не будетъ краснѣть, что носить имя

«ДЖОРДЖА БРАНДА ФИРМИНА»

Прощай, милый Филиппъ! Твой старый другъ разскажетъ тебѣ о моихъ несчастьяхъ. Въ слѣдующемъ письмѣ я увѣдомлю тебя куда адресовать твои письма; и гдѣ бы ни былъ я, какія несчастія ни тяготили бы меня, думай обо мнѣ всегда какъ о твоемъ нѣжномъ

«ОТЦѢ.»

Едва я прочолъ это ужасное письмо, какъ Филиппъ Фирминъ самъ вошолъ къ намъ въ столовую съ разстроеннымъ видомъ.

Глава XV САМАРИТЯНЕ

Дѣти подбѣжали къ своему пріятелю съ распростертыми ручками и съ улыбкой привѣтствія. Филиппъ погладилъ ихъ по головѣ и сѣлъ съ весьма печальнымъ лицомъ за нашъ семейный столъ.

— Ахъ, друзья! сказалъ онъ: — вы знаете всё!

— Да, знаемъ, отвѣчала грустно Лора, которая всегда сострадала несчастьямъ другихъ.

— Какъ! это ужь разнеслось по городу? спросилъ бѣдный Филиппъ,

— Мы получили письмо отъ вашего отца сегодня.

Мы принесли ему письмо и показали особенную, ласковую приписку къ нему.

— Его послѣдняя мысль была къ вамъ, Филиппъ! вскричала Лора:- посмотрите на эти послѣднія добрыя слова!

Филиппъ покачалъ головою.

— Не все неправда, что тутъ написано, но не всё и правда.

И Филиппъ Фирминъ огорчилъ насъ извѣстіемъ, которое онъ сообщилъ намъ. Въ Старую Паррскую улицу явились уже сотни кредиторовъ. Передъ отъѣздомъ докторъ забралъ значительныя суммы отъ тѣхъ опасныхъ капиталистовъ, къ которымъ онъ послѣднее время прибѣгалъ. У нихъ было безчисленное множество недавно подписанныхъ векселей, по которымъ отчаянный человѣкъ набралъ денегъ. Онъ увѣрялъ, будто раздѣлился поровну съ Филиппомъ, но себѣ онъ взялъ большую часть, а Филиппу оставилъ двѣсти фунтовъ изъ его собственныхъ денегъ. Всё остальное исчезло. Капиталъ Филиппа былъ проданъ. Отецъ его обманомъ воспользовался подписью опекуна, и Филиппъ Фирминъ, слывшій такимъ богатымъ, сидѣлъ нищимъ въ моей комнатѣ. Къ счастью, у него было мало, и то ничтожныхъ долговъ. Ну, онъ долженъ работать. Молодой человѣкъ, разорившійся въ двадцать-два года, съ двумя стами ф. с. въ карманѣ, врядъ ли понимаетъ, что онъ разорёнъ. Онъ продастъ лошадей — наймётъ квартиру — у него есть чѣмъ прожить годъ. Мы даже давно не видали Филиппа въ такомъ бодромъ расположеніи духа.

— Теперь у меня спала тягость съ души, сказалъ намъ Филиппъ. — Самъ не понимая зачѣмъ и почему, я давно уже ждалъ этого. На лицѣ моего бѣднаго отца было написано разореніе; а когда эти полицейскіе явились вчера въ Старую Паррскую улицу, мнѣ казалось будто я зналъ ихъ прежде. Я видѣлъ во снѣ ихъ птичьи клювы.

— Этотъ несчастный генералъ Бэйнисъ, принимая на себя опеку надъ имѣніемъ вашей матери, принялъ вмѣстѣ съ нею и всю отвѣтственность. Если часовой заснётъ на своимъ посту, онъ долженъ быть наказанъ, сказалъ очень строго мистеръ Пенденнисъ.

— Великій Боже! не-уже-ли вы хотите, чтобы я разорилъ старика съ такимъ большимъ семействомъ? вскричалъ Филиппъ.

— Нѣтъ, я не думаю, чтобы Филиппъ это сдѣлалъ, сказала моя жена и на лицѣ ея выразилось удовольствіе.

— Тотъ, это принимаетъ на себя обязанность, долженъ исполнять её, моя милая! вскричалъ хозяинъ дома.

— Такъ я долженъ заставить старика поплатиться за вину моего отца? Если я это сдѣлаю, пусть же я умру съ голода! закричалъ Филиппъ.

— Итакъ, эта бѣдная Сестрица понапрасну принесла жертву, сказала мнѣ послѣ со вздохомъ моя жена. — А отецъ… о Эртёръ! не могу тебѣ сказать, какъ былъ для меня противенъ этотъ человѣкъ. Въ нёмъ было что-то ужасное, а обращеніе его съ женщинами… о!..

— Если бы дулъ холодный сквозной вѣтеръ, моя милая, ты не могла бы болѣе задрожать.

— Онъ былъ препротивный; я знаю, что Филиппу теперь будетъ гораздо лучше, когда онъ уѣхалъ.

Женщины часто очень легко смотрятъ на разореніе. Дайте имъ только возлюбленные предметы и — бѣдность кажется имъ ничтожнымъ горемъ. А Филиппъ даже сталъ веселѣе, чѣмъ въ прошлые годы. Побѣгъ доктора не мало возбудилъ толковъ въ клубахъ. Теперь, когда онъ уѣхалъ, многіе видятъ, что имъ давно было извѣстно его разореніе, что они всегда знали, что такъ кончиться должно. Объ этомъ дѣлѣ разговариваютъ, толкуютъ, преувеличиваютъ, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ. Это составило толковъ на цѣлую недѣлю. Но всѣмъ было извѣстно, что бѣдный Филиппъ самый значительный кредиторъ своего отца, и всѣ смотрѣли на молодого человѣка довольно дружелюбными глазами, когда онъ явился въ свой клубъ послѣ своей бѣды съ пылающими щеками, съ мучительнымъ чувствомъ стыда, воображая, что всѣ будутъ избѣгать его какъ сына бѣглеца.

Нѣтъ, свѣтъ очень мало обратилъ вниманія на его несчастье. Двое трое старыхъ знакомыхъ даже стали ласковѣе къ нему, чѣмъ прежде. Нѣкоторые говорятъ, что его разореніе м необходимость работать принесутъ ему пользу. Только очень-очень немногіе избѣгаютъ его и дѣлаютъ видъ будто не примѣчаютъ, когда онъ приходитъ мимо. Между этими холодными физіономіями, вы, разумѣется, узнаете лица всей Туисденской семьи. Три статуи, съ мраморными глазами, не могли казаться каменнѣе тётушки Туисденъ и ея двухъ дочерей, когда онѣ ѣдутъ въ своей величественной коляскѣ мимо Филиппа. Мущины краснѣютъ, когда видятъ его, а дядѣ Туисдену кажется немножко поздно начинать краснѣть.

— Чортъ его побери! Разумѣется, онъ придётъ за деньгами. Даукинсъ, помни, что меня нѣтъ дома, когда придётъ молодой мистеръ Фирминъ.

Такъ говорилъ лордъ Рингудъ. Ахъ! путешественники находятъ и самаритянъ и левитовъ на своёмъ трудномъ жизненномъ пути! Филиппъ разсказывалъ намъ съ большимъ юморомъ о встрѣчѣ своей съ своимъ кузеномъ Рингудомъ Туисденомъ въ клубѣ. Туисденъ забавлялся съ нѣкоторыми молодыми писарями, своими товарищами; по когда Филиппъ подошолъ, свирѣпо нахмуривъ брови и съ своимъ побѣдоноснымъ видомъ, тотъ струсилъ и бѣжалъ. И неудивительно.

— Не-уже-ли вы думаете, говорилъ Туисденъ:- что я соглашусь сидѣть въ одной комнатѣ съ этимъ негодяемъ послѣ того, какъ онъ поступилъ съ моимъ семействомъ? Нѣтъ, сэръ!

Итакъ, дверь въ Бонашской улицѣ уже не открывалась болѣе для Филиппа Фирмина.

Но дверь въ Бонашской улицѣ охотно открывалась для другого джентльмэна. Великолѣпная лошадь, запряженная въ кабріолетъ, подъѣзжаетъ къ этой двери каждый день. Пара лакированныхъ сапогъ выпрыгиваетъ изъ кабріолета и бѣжитъ по широкой лѣстницѣ, на верху которой кто-то ждётъ съ улыбкой привѣтствія — съ тою же самою улыбкою, на томъ же самомъ диванѣ — та же самая мама пишетъ письмо за своимъ столомъ. Прелестные букеты изъ Ковентгардена украшаютъ комнату. Черезъ полчаса мама выходитъ поговорить съ ключницей, vous comprenez? Нѣтъ ничего особенно новаго подъ луною. Захотѣли ли бы вы, по совѣсти — вы, готовые считать поведеніе миссъ Агнесы Туисденъ бездушнымъ — захотѣли ли бы вы, чтобы она выплакала свои хорошенькіе глазки о молодомъ человѣкѣ, который не очень её любилъ, котораго она сама не очень любила и который теперь} сверхъ того, нищій съ разореннымъ и обезславленнымъ отцомъ, и сомнительнаго происхожденія? Какая нелѣпость!

Когда, тѣснимый превосходнымъ числомъ непріятеля, полководецъ принуждёнъ отступить, мы любимъ, чтобы онъ выказалъ своё искусство, унеся съ собой свои ружья, пушки, казну и лагерныя принадлежности. Докторъ Фирминъ, побитый фортуною и принуждённый бѣжать, выказалъ превосходное искусство и хладнокровіе въ своёмъ побѣгѣ и оставилъ весьма небольшую добычу въ рукахъ побѣдоноснаго врага. Вина его славились между нашими эпикурейцами, съ которыми онъ обѣдалъ: онъ любилъ похвастаться какъ достойный bon vivant, знающій цѣну разговора о винѣ послѣ обѣда, о количествѣ рѣдкаго вина, которое у него хранилось въ запасѣ; но когда дѣло дошло до продажи его имущества, нашлись только пустыя бутылки, и я боюсь что нѣкоторые безсовѣстные кредиторы нашли въ нихъ скверное вино, которое выдавали публикѣ за настоящій и заботливо набранный запасъ извѣстнаго знатока. Извѣстіе объ этомъ безчестномъ поступкѣ дошло до доктора Фирмина въ его убѣжищѣ, и онъ высказалъ въ своёмъ письмѣ великодушное и мужественное негодованіе на то, какъ кредиторы запятнали его честное имя и репутацію bon vivant. У него было дурное вино! Какой стыдъ! Онъ покупалъ у самыхъ лучшихъ виноторговцевъ, и платилъ или, лучше сказать, бралъ въ долгъ за самую дорогую цѣну, потому что въ послѣдніе годы докторъ совсѣмъ не платилъ по счотамъ. Фирминъ отретировался, мы не скажемъ, съ воинскими почестями, но наивозможно менѣе повреждённый пораженіемъ. Въ домѣ у него не осталось ничего порядочнаго. Другъ дома и Филиппа купилъ за нѣсколько гиней портретъ его матери, а собственный портретъ доктора, я боюсь, былъ проданъ только за нѣсколько шиллинговъ и среди хохота жидовъ. Мы говорили вполголоса, невинно думая, что дѣти не обращали вниманія на нашъ разговоръ. Но вдругъ мистеръ Пенденнисъ-младшій, который всегда былъ пріятелемъ Филиппа, сказалъ:

— Филиппъ, если вы ужь такъ очень бѣдны, стало быть вы голодны конечно. Возьмите же мой кусокъ хлѣба съ ветчиной. Я не хочу его, мама, прибавилъ онъ:- и ты знаешь, Филиппъ часто давалъ мнѣ разныя разности.

Филиппъ наклонился и поцаловалъ этого добраго маленькаго самаритянина.

— Я не голоденъ, Эрти, сказалъ онъ:- и я не не бѣденъ, чтобы у меня не нашлось — посмотри — славнаго новаго шиллинга для Эрти!

— О Филиппъ, Филиппъ! кричитъ мама.

— Не бери денегъ, Эртеръ! кричитъ папа.

И мальчикъ съ плачевнымъ лицомъ, но съ мужественнымъ сердцемъ приготовился отдать назадъ монету.

— Онъ совсѣмъ новенькій, и очень хорошенькій, но я его не возьму, Филиппъ, благодарствуйте, сказалъ онъ очень покраснѣвъ.

— Если онъ не возьмётъ, я клянусь, что отдамъ этотъ шиллингъ извощику, сказалъ Филиппъ.

— Вы держали извощика всё это время? О Филиппъ, Филиппъ! опять закричала экономная мама.

— Потеря времени — потеря денегъ, милая мистриссъ Пенденнисъ, сказалъ Филиппъ очень серьёзно. — Мнѣ нужно быть во многихъ мѣстахъ. Когда я разорюсь совсѣмъ, вы увидите, какимъ я сдѣлаюсь скрягой! Я долженъ ѣхать къ мистриссъ Брандонъ, которая будетъ очень безпокоиться, бѣдняжка, пока не узнаетъ всего.

— О Филиппъ! мнѣ бы такъ хотѣлось поѣхать съ вами! вскричала Лора. — Пожалуйста засвидѣтельствуйте ей ваше уваженіе.

— Merci! сказалъ молодой человѣкъ и схватилъ ручку мистриссъ Пенденнисъ въ свою большую руку. — Я передамъ ей ваше порученіе, Лора, J'aime qu'on l'aime, savez-vous?

— Это значитъ, я люблю тѣхъ, кто любитъ её! вскричала маленькая Лора: — но я не знаю, замѣтила послѣ эта маленькая особа своему родителю и повѣренному: — люблю ли я, чтобы всѣ любили мою мама, то-есть, я не люблю, чтобы она любила ихъ, папа — только вы можете, папа, и Этель можетъ, и Эртёръ можетъ, и, я думаю Филиппъ можетъ теперь, когда онъ бѣденъ и совсѣмъ, совсѣмъ одинъ — и мы буденъ заботиться о нёмъ, будемъ? И мнѣ кажется, я куплю ему что-нибудь на мои деньги, которыя мнѣ дала тётушка Этель.

— А я отдамъ ему мои деньги! закричалъ мальчикъ.

— А я дамъ ему мои… мои…

Но пересказывать ли всё, что нѣжныя губки болтали въ своей безискусственной добротѣ? Но нѣжныя слова любви и состраданія наполнили сердце матери радостью и признательностью.

Мистриссъ Пенденнисъ взяла съ Филиппа слово пріѣхать обѣдать и не брать извощика — это слово мистеру Фирмину не трудно было сдержать, потому что ему стоило сдѣлать только нѣсколько сотъ ярдовъ изъ своего клуба черезъ паркъ; и я долженъ сказать, что моя жена, особенно позаботилась о нашемъ обѣдѣ въ этотъ день, приготовивъ для Филиппа блюда, которыя онъ любилъ.

Я уже прежде описывалъ нашего друга и его шумную, пылкую, великодушную натуру. Когда Филиппъ былъ растроганъ, онъ всѣмъ на свѣтѣ показывалъ своё волненіе. Когда онъ былъ сердитъ, всѣ его враги были мошенники и негодяи. Онъ клялся, что не будетъ щадить ихъ и желалъ, чтобы всѣ его знакомые участвовали въ его гнѣвѣ. Какимъ образомъ такой откровенный сынъ могъ имѣть такого скрытнаго отца? Навѣрно вы видѣли, что очень хорошо воспитанные молодыя люди были дѣтьми пошлыхъ и необразованныхъ родителей, что хвастливый отецъ имѣлъ молчаливаго сына; смѣлая мать — скромную дочь. Другъ нашъ не Амадисъ и не сэръ Чарльзъ Грандисонъ, и я нисколько не выставляю его человѣкомъ, которому слѣдуетъ подражать, но я стараюсь изобразить его вѣрно, какъ природа создала его: какимъ природа создала его, такимъ онъ и былъ.

Ну, я опять долженъ сказать, что Филиппъ, кричалъ о своёмъ горѣ, хохоталъ во всё горло, былъ расточителенъ на похвалы, на восторгъ къ своимъ друзьямъ и на презрѣніе къ своимъ врагамъ; онъ не былъ справедливымъ человѣкомъ, но и встрѣчалъ людей справедливѣе его, но вполовину не столь честныхъ; конечно, онъ не былъ человѣкомъ безукоризненнымъ, хотя я знаю людей лучше его, которые вовсе не такъ добры. Такъ, я полагаю, думаетъ моя жена, а то зачѣмъ бы ей такъ любить его? Когда Филиппъ пришолъ обѣдать къ намъ въ первый день своего разоренія, лицо его сіяло счастьемъ: онъ смѣялся, прыгалъ, ласкалъ дѣтей, то бралъ ихъ на колѣна, то вскидывалъ малютку до потолка, то вскакивалъ на диванъ, то ѣздилъ верхомъ на стулѣ. Что же касается обѣда, то аппетитъ у Филя всегда былъ прекрасный, но въ этотъ день едва ли людоѣдъ могъ страшнѣе работать вилкой и ножомъ.

— Я обѣдаю за сегодня и за завтра тоже; я не могу ожидать каждый день такого прекраснаго обѣда. Какъ хорошо это бордоское! Можно мнѣ завернуть его въ бумагу и унести домой?

Дѣти громко расхохоталась при этой чудесной идеѣ унести домой вино въ бумагѣ. И дѣти и благоразумные люди не всегда смѣются самымъ острымъ шуткамъ.

Когда мы остались втроёмъ, освободившись отъ слугъ и дѣтей, нашъ другъ разсказалъ намъ причину своей весёлости.

— Ей-богу, божился онъ: — стоятъ разориться для того, чтобы встрѣтить такихъ добрыхъ людей. Моя милая, добрая Дора — тутъ онъ вытеръ глаза платкомъ — я насилу удержался утромъ, чтобы не сжать васъ въ своихъ объятіяхъ, вы были такъ великодушны и — и такъ добры, такъ нѣжны, такъ ласковы ей-богу. Оставивъ васъ, куда, вы думаете, и поѣхалъ?

— Мнѣ кажется я могу угадать, Филиппъ, сказала Лира,

— Ну, разумѣется, я поѣхалъ къ ней, продолжалъ Филиппъ. — Я думаю, что лучше её у меня нѣтъ друга на свѣтѣ. Старика не было дома и я разсказалъ ей всё, что случилось. Что, вы думаете, сдѣлала она? Она сказала, что ждала меня и приготовила комнатку съ прехорошенькой кроватью наверху; такъ опрятно и красиво все тамъ убрано; и просила и умоляла, чтобы я переѣхалъ къ ней. Я обѣщалъ, чтобы сдѣлать ей удовольствіе. Потомъ она повела меня въ свою комнату, бросилась къ комоду, отворила его и вынула двадцать-три фунта изъ… изъ чайницы! и сказала: «вотъ, Филиппъ!..» какой я дуракъ!

Тутъ ораторъ прервалъ свою рѣчь.

Глава XVI ВЪ КОТОРОЙ ФИЛИППЪ ПОКАЗЫВАЕТЪ СВОЮ БОДРОСТЬ

Когда бѣдная Сестрица предложила свою лепту, свое всё Филиппу, навѣрно между ними произошли разная сантиментальныя объясненія, которыхъ разсказывать не стоитъ. Безъ сомнѣнія, она желала въ эту минуту отдать ему не только золото, которое она копила на чорный день, но и ложки и мебель и всѣ цѣнныя вещи въ домѣ. Сдѣлать добрый поступокъ, выказать своё самопожертвованіе — развѣ это не самыя драгоцѣнныя привилегіи женской нѣжности? Филиппъ остановилъ энтузіазмъ своего маленькаго друга. Онъ показалъ ей кошелёкъ полный деньгами, при видѣ котораго бѣдняжка нѣсколько разочаровалась. Онъ преувеличилъ цѣнность своихъ лошадей, которыя, по разсчоту Филиппа, должны были доставить ему по-крайней-мѣрѣ двумя стами ф. с. болѣе того, что было уже у него въ рукахъ, и Сестрица принуждена была сознаться, что владѣлецъ подобной суммы не имѣлъ необходимости отчаяваться. Она сама никогда въ жизни не имѣла и половины этой суммы. Ея доброе предложеніе поселиться въ ея домѣ онъ съ признательностью согласился принимать иногда. Ну, въ этомъ было маленькое утѣшеніе. Въ одинъ мигъ дѣятельная хозяйка мысленно убирала уже его комнату, цвѣты на каминѣ, зеркало — отецъ ея могъ обойтись и съ маленькимъ зеркальцомъ, потому-что теперь всегда его брилъ цирюльникъ — стёганое одѣяло, которое сшила она сама… мало ли еще что придумала она; и я боюсь, что, при мысли видѣть Филиппа своимъ жильцомъ это маленькое созданьице такъ же сумасбродно сдѣлалось счастливо, какъ мы сейчасъ видѣли Филиппа.

Да, Филиппъ будетъ приходить къ Сестрицѣ иногда, по субботамъ, напримѣръ, а по воскресеньямъ они будутъ ходить въ церковь.

— Но знаете, сказалъ Филь:- теперь я долженъ посвятить всю свою энергію моимъ занятіямъ — рано вставать.

— Не утомляйте своихъ глазъ, милый, замѣтилъ нѣжный, благоразумный другъ Филиппа.

— Занятіями шутить нельзя, продолжалъ Филиппъ съ ужасной серьёзностью.

Въ этотъ день Сестрица вынула даже бутылку вина изъ какого-то уголка, угостила Филиппа обѣдомъ, такъ что въ этотъ первый день своего разоренія онъ, вмѣсто того, чтобы умереть съ голода, даже пообѣдалъ два раза.

Каролина согласилась оставить у себя свои деньги, послѣ торжественнаго обѣщанія Филиппа, что она будетъ его банкиромъ, когда встрѣтится надобность. Она спрятала мѣшочекъ съ золотомъ для своего любимца. Навѣрно она экономничала на своихъ обѣдахъ, чтобы накопить побольше, и заставила капитана ворчать. Если вы не любите безотчетныхъ привязанностей такого рода, а только желаете, чтобы женщины любили насъ по заслугамъ, я вашъ покорнѣйшій слуга.

Филиппъ рѣшилъ самъ про-себя, что онъ будетъ жить въ той квартирѣ въ Темплѣ, гдѣ мы встрѣтились съ нимъ. Ванъ Джонъ, спортсмэнъ, рѣшился по особеннымъ причинамъ удалиться изъ Лондона и мистеръ Фирминъ занялъ его спальную. Меблировать спальную холостяка недорого стоитъ; но мистеръ Филиппъ былъ слишкомъ добродушенъ, чтобы торговаться насчотъ цѣны кровати и шкаповъ Ванъ Джона, и великодушно записалъ за нихъ вдвое. Онъ и мистеръ Кассиди раздѣлили комнаты поровну. Ахъ! счастливыя комнаты, свѣтлыя комнаты, комнаты близь небесъ, вспоминать о васъ значитъ опять помолодѣть. Мнѣ хотѣлось бы сообщить вамъ, что когда Филиппъ поселился въ четвертомъ этажѣ, въ Темплѣ, біографъ его былъ еще сравнительно молодъ, и въ двухъ-трёхъ старинныхъ семействахъ его называли «молодымъ Пенденнисомъ».

Первые два мѣсяца послѣ своего разоренія были, по увѣренію Филиппа, необыкновенно пріятны для него. Денегъ было у него вдоволь, а сознаніе, что, можетъ быть, неблагоразумно нанимать извощика или выпить бутылку вина, придавало цѣнность этимъ удовольствіямъ, которой они не имѣли, когда доставались легко и каждый день. Я даже думаю, что говядина и портеръ за обѣдомъ казались почти также вкусны нашему молодому человѣку, какъ и болѣе дорогія кушанья на тѣхъ банкетахъ, къ которымъ онъ привыкъ. Онъ смѣялся надъ притязаніями своихъ юношескихъ дней, когда онъ и другіе торжественные юные эпикурейцы сидятъ, бывало, за роскошнымъ обѣдомъ въ тавернѣ и критикуютъ вино, соусы и черепаховый супъ.

Филиппъ поселился въ Темплѣ именно въ то время, когда начались вакаціи, которыя онъ намѣревался посвятить серьёзному изученію законовъ. Ничто не можетъ бытъ полезнѣе моціона дѣловымъ людямъ, поэтому Филиппъ дѣлалъ много моціона особенно на водѣ. Послѣ моціона естественнѣе всего освѣжиться, и мистеръ Фирминъ, который теперь былъ слишкомъ бѣденъ, чтобы покупать бордоское, выказывалъ большое пристрастіе къ пиву. Послѣ пива и тѣлесныхъ трудовъ, разумѣется, необходимо отдохновеніе и Фирминъ спалъ до девяти часовъ и сдѣлался румянъ какъ дѣвушка, въ первый сезонъ ея выѣзда. Потомъ такой человѣкъ, съ такимъ сложеніемъ и здоровьемъ, долженъ имѣть хорошій аппетитъ за завтракомъ. Притомъ каждый человѣкъ, желающій успѣть въ адвокатурѣ, въ сенатѣ, въ палатѣ пэровъ, долженъ знать современную исторію своей страны; поэтому, разумѣется, Филиппъ читалъ газеты, Такимъ образомъ, вы видите, часы его занятій поневолѣ укорачивались необходимыми обязанностями, которыя отвлекали его отъ трудовъ. Мы уже говорили, что товарищъ по квартирѣ мистера Фирмина былъ мистеръ Кассиди, ирландскій уроженецъ, занимавшійся литературою въ Англіи. Весёлый, проницательный, молчаливый, наблюдательный, онъ не тамъ, какъ его соотечественники, всегда умѣлъ сводить концы съ концами, и изъ своихъ небольшихъ средствъ успѣвалъ помогать своимъ старымъ родителямъ, жившимъ гдѣ-то въ Мюнстерѣ. Пріятелемъ Кассиди былъ издатель Пэлль-Мэлльской Газеты, Кассиди былъ фешенэбльнымъ корреспондентомъ газеты, записывавшимъ браки, смерти, рожденіе, обѣды знати. Эти ирландцы знали другихъ ирландцевъ, участвовавшихъ въ другихъ газетахъ и составлявшихъ маленькое литературное общество. Они собирались другъ у друга и въ такихъ клубахъ, гдѣ общественныя удовольствія стоили недорого. Филиппа Фирмина знали многіе изъ нихъ до случившагося съ нимъ несчастья, когда карманы у него были набиты золотомъ, а пѣсни его всегда принимались съ рукоплесканіями.

Когда Пенденнисъ и его друзья писали въ этой газетѣ, тонъ, принимаемый ими, забавлялъ, сердилъ, подстрекалъ, былъ популяренъ. Преемники ихъ подражали этому тону и, разумѣется, въ каррикатурѣ. Работали они за весьма умѣренное вознагражденіе, но рлатили сами себѣ своею дерзостью и удовольствіемъ нападать на тѣхъ, кто былъ выше ихъ. Трое или четверо особъ не подвергались ихъ брани, но кто-нибудь непремѣнно каждую недѣлю привязывался къ столбу, и публику забавляли кривлянья этой жертвы, Писатели были неизвѣстные адвокаты, университетскіе студенты, учители, но перья ихъ были всемогущи и они каждаго учили его дѣлу, бишопа на каѳедрѣ, министра въ палатѣ, капитана на квартердекѣ, портнаго въ мастерской, жокея на сѣдлѣ.

Помнитъ ли кто-нибудь, двадцать лѣтъ тому назадъ, появленіе одной книжечки, называвшейся «Трубный Звукъ» — книжечки со стихотвореніями, посвященными корнетомъ Кантерономъ, его товарищамъ-офицерамъ? Труба его была довольно мелодична и корнетъ игралъ на ней небольшія арійки довольно граціозно и искусно. Но этотъ бѣдный Кантертонъ принадлежалъ къ лейбгвардейцамъ, а Филиппу Фирмину хотѣлось бы лишить жизни по-крайней-мѣрѣ два эскадрона въ этомъ полку. Войдя въ комнату мистера Кассиди, Филиппъ нашолъ эту маленькую книжечку. Онъ принялся уничтожать Кантертона; онъ затопталъ его ногами. Никогда никто не писалъ такой убійственной статьи. А такъ случилось, что Мёгфордъ, издатель и редакторъ Пэлль-Мэлльской газеты, который всегда любитъ по-крайней-мѣрѣ хоть одного отдѣлать порядкомъ, не имѣлъ въ эту минуту другой жертвы. Обзоръ Филиппа появился въ печати. Онъ никакъ не могъ удержаться, чтобы не дать намъ обѣдъ въ Гринвичѣ по случаю своего усрѣха. О Филиппъ! мы жалѣли, что не степенный законъ доставилъ ему его первое вознагражденіе, а причудливая муза, за которой онъ волочился. Потому-что, по правдѣ сказать, нѣкоторыя благоразумныя старыя головы мало видѣли достоинствъ въ его произведеніи. Слогъ его былъ грубъ, остроты тяжелы и дики. Теперь не къ чему разсуждать объ этомъ. Онъ увидѣлъ своё заблужденіе и развелся съ музою, за которую ему совсѣмъ не слѣдовало свататься.

Фредерикъ Мёгфордъ, котораго его короткіе знакомые прозвали «его превосходительствомъ» — кромѣ этого маленькаго недостатка въ его характерѣ, что онъ совершалъ систематическія литературныя убійства разъ въ недѣлю, былъ достойный предобродушный маленькій убійца, когда-либо существовавшій. Онъ принадлежалъ къ старой школѣ прессы. Какъ французскіе маршалы, онъ самъ проложилъ себѣ дорогу и сохранилъ странности и ухватки простого солдата. Онъ зналъ, что молодые люди смѣялись надъ его странностями и не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на ихъ насмѣшки. Мёгфордъ зналъ всё, что происходитъ въ свѣтѣ; и когда Кассиди принёсъ его превосходительству статью Филиппа, оказалось, что Мёгфордъ знакомъ съ исторіей Филиппа и его отца.

— Старикъ подцѣпилъ себѣ деньги молодого человѣка. Почти всё, до послѣдняго шиллинга, какъ слышалъ я. Молодой джентльменъ горячій, гордый, но добрый къ бѣднымъ. А отецъ никогда не былъ джентльмэномъ со всѣмъ своимъ изящнымъ видомъ и изящными жестами.

У Филиппа были друзья и покровители у Мёгфорда, о которыхъ онъ совсѣмъ не зналъ. Каждый годъ, мистриссъ Мёгфордъ имѣла привычку прибавлять въ міръ новаго Мёгфорда. Она была одною изъ самихъ регулярныхъ кліентовъ мистриссъ Брандонъ, и каждый годъ почти съ перваго пріѣзда своего въ Лондонъ Ридли живописецъ снималъ портретъ со всего этого достойнаго семейства. Филиппъ и его болѣзнь, Филиппъ и его лошади, его пышность, Филиппъ и его разореніе составляли предметъ многихъ интересныхъ разговоровъ между мистриссъ Мёфордъ и Сестрицей; а такъ какъ намъ извѣстно пристрастіе Каролины къ этому молодому человѣку, то мы можемъ себѣ представить, что его хорошія качества ничего не теряли при этомъ. Когда появилась статья Филиппа въ Пэлль-Мэллской Газетѣ, сидѣлка Брандонъ отправилась въ омнибусѣ въ виллу Мёгфордовъ и явилась къ мистриссъ Мёгфордъ съ Газетой въ рукахъ и имѣла длинный и восхитительный разговоръ съ этой дамой.

— Моё мнѣнье таково, Кассиди, говорилъ Мёгфордъ своему подчиненному: — что Фирмину лучше заняться законами и бросить этотъ писательскій вздоръ; но онъ лучше знаетъ что ему дѣлать, а герцогиня (мистеръ Мёгфордъ имѣлъ привычку такъ въ шутку называть свою жену) знаетъ одну пожилую женщину, его пріятельницу, и герцогиня рѣшила, что мы должны помочь ему. Однажды, въ дни своего благосостоянія, Филиппъ вмѣстѣ съ Джономъ Джэмсомъ былъ у мистера Мёгфорда. Живописецъ съ своимъ пріятелемъ гуляли въ воскресенье, зашли въ хорошенькій садъ и коттэджъ мистера Мёгфорда и были гостепріимно угощаемы хозяевами. мистриссъ Мёгфордъ показалось, что она никогда не видала такого красавца; она разбирала мысленно которую изъ своихъ дочерей отдать замужъ за него, и непремѣнно хотѣла угостить своего гостя шампанскимъ. Бѣдный Филь! между тѣмъ какъ онъ гордился своими литературными дарованіями и вообразилъ себя талантливымъ, онъ просто былъ предметомъ состраданія добрыхъ людей, которые знали его исторію и жалѣли о его несчастьи.

Мёгфордъ напомнилъ о себѣ Филиппу, когда они встрѣтились послѣ появленія первой статьи мистера Филя въ Газетѣ. Если онъ пойдётъ когда-нибудь гулять въ воскресенье по дорогѣ въ Гэмпстидъ, мистеръ Мёгфордъ просилъ его вспомнить, что онъ всегда найдётъ у нихъ кусокъ говядины и рюмку вина. Филиппъ, вспомнилъ некрасивую комнату, некрасивую семью и добрыхъ, достойныхъ людей. Потомъ онъ узналъ объ отношеніяхъ къ нимъ мистриссъ Брандонъ, сердце молодого человѣка смягчилось и наполнилось признательностью при мысли какъ это доброе, кроткое созданіе было способно оказывать ему одолженіе. Мы знаемъ навѣрно, что она не мало гордилась своимъ протежэ. Мнѣ кажется, она воображала, что вся газета была написана Филиппомъ. Она заставила своего нѣжнаго отца читать её вслухъ, пока она работала.

Осенью друзья мистера Фирмина, мистеръ и мистриссъ Пенденнисъ, выбрали своею резиденціею романическій приморскій городъ Булонь и пригласили мистера Филиппа навѣщать ихъ, когда онъ будетъ въ состояніи отрываться отъ литературы и юриспруденціи. Онъ пріѣзжалъ въ весёломъ расположеніи духа и забавлялъ насъ, передразнивая и описывая мистера Мёгфорда — его промахи, его доброе сердце.

Главнымъ нашимъ удовольствіемъ въ этомъ восхитительномъ городѣ было глядѣть на пріѣзжавшіе пароходы, и въ одинъ день, когда мы смотрѣли на это, Филиппъ перепрыгнулъ черезъ верёвки раздѣлявшіе насъ отъ пріѣзжавшихъ пассажировъ, и съ крикомъ: «какъ ваше здоровье, генералъ?» привѣтствовалъ желтолицаго джентльмэна, который отступилъ назадъ и, по моему мнѣнію, не очень былъ расположенъ отвѣчать на дружескія привѣтствія Филиппа. За генераломъ шла блѣдная дама, вѣроятно, подруга его жизни. Одна высокая молодая дѣвушка и нѣсколько мальчиковъ и дѣвочекъ шли за блѣдной дамой, на лицѣ которой, какъ мнѣ показалось, выразился испугъ, когда джентльмэнъ названный генераломъ, сообщилъ ей имя Филиппа.

— Такъ это онъ? сказала дама, а высокая молодая дѣвушка обратила пару большихъ глазъ на индивидуума, названнаго «онъ».

Генералъ оказался генераломъ Бэйнисокъ; блѣдная дама — генеральшей Бэйнисъ; высокая молодая дѣвушка — миссъ Шарлоттой Бэйнисъ, старшей дочерью генерала, а другіе шестеро остальными членами бэйниской фамиліи. Я могу упомянуть теперь почему генералъ испугался, увидѣвъ Филиппа, и почему генеральша нахмурилась на него. На войнѣ одинъ изъ храбрѣйшихъ людей, генералъ Бэйнисъ въ обыкновенной жизни былъ трусливъ и слабъ. Особенно онъ боялся своей генеральши, которая самовластно управляла имъ. Будучи опекуномъ Филиппа, онъ допустилъ его отца промотать деньги юноши. Съ ужасомъ узналъ онъ, что долженъ отвѣчать за свою неосмотрительность и безпечность. Долгое время не смѣлъ онъ сказалъ своей командиршѣ объ ужасномъ наказаніи, нависшемъ надъ нимъ. Наконецъ, когда онъ осмѣлился сдѣлать это признаніе, я не завидую той сценѣ, которая должна была произойти между нимъ и его начальницей. Утромъ послѣ этого роковаго признанія, тогда дѣти собрались къ завтраку, мистриссъ Бэйнисъ разлила младшимъ овсяную кашу, а Шарлотта — старшимъ чай и кофе, потомъ мать обратилась въ своему старшему сыну Октерлони:

— Охъ, мой милый, генералъ объявилъ прекрасное извѣстіе сегодня.

— Вы купили пони, сэръ? спросилъ Оки.

— О! какъ весело! говорить Мойра, второй сынъ.

— Милый, милый папа, что съ вами? вскричала Шарлотта, заглядывая за газету, которую читалъ отецъ.

Виновный человѣкъ съ охотой сдѣлалъ бы саванъ изъ «Morning Herald» и скрылся бы подъ нимъ отъ всѣхъ глазъ.

— Весело то, мои милые, что вашъ отецъ разорился — вотъ что весело. Кушайте свою кашицу, малютки. Можетъ быть у васъ не будетъ завтра каши. Вашъ отецъ разорилъ насъ.

И она преспокойно вытерла носъ младшему ребёнку, который сидѣлъ возлѣ нея, который былъ слишкомъ малъ, невиненъ и безпеченъ относительно порицанія свѣта, чтобы держатъ въ строгой чистотѣ свой маленькій вздёрнутый носикъ и пухленькія щочки.

— Мы разорились и скоро будемъ умирать съ голоду, мои милые; и еслибы генералъ купилъ пони — а онъ способенъ на это, когда мы умираемъ съ голода — самое лучшее что мы можемъ сдѣлать, это — съѣсть пони. Григоръ, не смѣйся! Умирать съ голода вовсе не смѣшно. Когда мы были въ Дундумѣ, мы ѣли лошадиное мясо. Никогда въ жизни не ѣла ничего нѣжнѣе. Шарлотта, вынь руки Джэни изъ мармелада! Мы совсѣмъ разорены, мои милые. Генералъ Бэйнисъ, по своей небрежности допустилъ доктора Фирмина промотать деньги, которыя были отданы на сохраненіе генералу. Филиппъ навѣрно потребуетъ этихъ денегъ отъ опекуна. Что можно ожидать отъ сына такого отца? Повѣрь, Шарлотта, сынъ такой же дурной какъ и отецъ; а вашего отца, бѣдняжечки! нельзя пускать ходить по улицѣ безъ того — чтобы кто-нибудь не поддерживалъ его. Сейчасъ споткнётся. Зачѣмъ я позволила ему ѣхать въ Лондонъ безъ меня? Мы стояли тогда въ Кольчестерѣ; я не могла ѣхать по болѣзни твоего брата, Григоръ. «Бэйнисъ, сказала я вашему отцу: „если я пущу тебя въ Лондонъ безъ меня, ты попадёшь въ какую-нибудь бѣду!“ Онъ и попалъ въ бѣду. И черезъ его сумасбродство я съ моими бѣдными дѣтьми должна буду просить милостыню на улицѣ — а это жестоко, жестоко!

Дѣйствительно, нельзя вообразить болѣе печальной перспективы для этой достойной матери и жены, какъ видѣть своихъ дѣтей безъ всякаго обезпеченія въ началѣ ихъ карьеры, а своего несчастнаго мужа, лишоннаго заработковъ цѣлой жизни и разорённаго именно въ то время, когда онъ былъ уже слишкомъ старъ, чтобы трудиться.

Что будетъ съ ними? Теперь бѣдная Шарлотта начала думать съ горькимъ угрызеніемъ, какъ она была лѣнива, какъ грубила своимъ гувернанткамъ, какъ мало она была образована, какъ дурно играла на фортепьяно. Не читаетъ ли эта молодая дѣвушка, которой надо учить свои уроки? Милая моя, положите сейчасъ эту книгу и отправляйтесь играть на фортепьяно цѣлые два часа, чтобы вы были готовы содержатъ ваше семейство, если вамъ случится разориться. Я сожалѣю объ угрызеніяхъ Шарлотты Бэйнисъ. Почеркъ у ней не совсѣмъ хорошій; едва ли съумѣетъ она отвѣчать на какой-нибудь учоный вопросъ; игра ея на фортепьяно такъ-себѣ. Если ей придётся помогать своимъ роднымъ, какимъ образомъ примется она за это? Что они будутъ дѣлать съ мальчиками и съ деньгами, отложенными для Окторлони, когда онъ поступитъ въ университетъ, и для Мойра, которому тамъ хочется поступить съ военную службу?

„А мой малютка, мой голубоглазый Киррикъ, моя возлюбленная Джэни, моя Мэри, которую я почти чудомъ спасла отъ скарлатины. Да поможетъ имъ Богъ, да поможетъ всѣмъ намъ! думаетъ бѣдная мать.

Не удивительно, что ночи ея безсонны, а сердце бьётся съ испугомъ при мысли объ угрожающей опасности.

А отецъ семейства? мужественный старый генералъ покончившій съ сраженіями и кампаніями, который воротился домой успокоить свои усталые члены, каковы должны быть его чувства при мысли, что негодяй заставилъ его сдѣлать неосторожность, которая оставитъ дѣтей его безъ копейки, а самого его обезславитъ и сдѣлаетъ нищимъ. Когда онъ узналъ, что сдѣлалъ докторъ Фирминъ и какъ онъ обманулъ его, онъ отправился съ испугомъ къ своему стряпчему, который не могъ ему помочь. Опекунъ Филиппа обязанъ былъ отвѣчать на его состояніе. Оно было истрачено вслѣдствіе безпечности Бэйниса, и законъ обязывалъ его заплатить эти деньги. Я надѣюсь, что мой достойный читатель не разсердится на генерала за то, что онъ сдѣлалъ. Я знаю, любезный сэръ, что вы никогда не сдѣлали бы этого. Никакая земная власть не заставила бы васъ отступить отъ прямого пути, или если вы сдѣлали неосторожный поступокъ — уклониться отъ его послѣдствій. Дѣло въ томъ, что бѣдный Бэйнисъ и его жена, послѣ тайныхъ совѣщаній между собою, рѣшились бѣжать и спрятаться гдѣ-нибудь — въ непроницаемомъ сосновомъ лѣсу въ Норвегіи — на неприступной горѣ въ Швейцаріи. Они хотѣли перемѣнить имя, отрастить усы и сѣдые волоса, бѣжать съ своими малютками, бѣжать, бѣжать подальше отъ закона и Филиппа! Вотъ высадились они на булонской пристани, а мистеръ Филиппъ какъ тутъ, протягиваетъ имъ руку, какъ только они сошли съ парохода. Неудивительно, что они задрожали и поблѣднѣли.

Когда они вышли изъ таможни, бѣдный Бэйнисъ увидалъ опять протянутую руку Филиппа.

— Это ваши дѣти, генералъ, а это мистриссъ Бэйнисъ? сказалъ Филиппъ, улыбаясь и снимая шляпу.

— О да! я генеральша Бэйнисъ, отвѣчали бѣдная женщина: — а это наши дѣти — да-да. Шарлотта, это мистеръ Фирминъ, о которомъ ты слышала отъ насъ; вотъ это мои сыновья, Мойра и Окторлони.

— Я имѣлъ честь встрѣчаться съ генераломъ Бэйнисомъ въ Старой Паррской улицѣ. Вы помните, сэръ, говоритъ мистеръ Пенденнисъ чрезвычайно любезно генералу.

„Какъ, еще кто-то знаетъ меня?“ вѣрно думаетъ бѣдняга; и виновная жена и виновный мужъ размѣниваются страшно значительными взглядами.

— Въ какой гостинницѣ остановитесь вы?

— Hôtel des Bains! Hôtel du Nord! Hôtel d'Angleterre! кричатъ двадцать комиссіонеровъ въ одинъ голосъ.

— Въ какой гостиннице? О, да! То-есть, мы еще не рѣшились ѣхать ли сегодня или остаться, говорятъ виновные, переглядываясь, а потомъ опуская глаза въ землю.

— О мама, какая неправда! вдругъ заревѣлъ одинъ изъ дѣтей:- вы сказали, что вы останетесь ночевать здѣсь; мнѣ было такъ тошно на пароходѣ. Я не хочу больше ѣхать! и слёзы прервали его безыскусственную рѣчь.

— Кто позволилъ вамъ говорить? вскричала мама, толкнувъ мальчика.

— Вотъ дорога къ Hôtel des Bains, говоритъ Филиппъ, дѣлая миссъ Бэйнисъ одинъ изъ своихъ лучшихъ поклоновъ.

А миссъ Бэйнисъ присѣдаетъ и глаза ея поднимаются на красиваго молодого человѣка, съ большими, карими, честными глазами, пригожимъ, круглымъ лицомъ.

— Я вовсе не устала, благодарю васъ, говоритъ Шарлотта: — я привыкла его носить.

Я забылъ сказать, что на плечѣ молодой дѣвушки спалъ ребёнокъ, а другой держался за ея платье, любуясь усами мистера Фирмина, свѣтившимися очень ярко, подобно лучамъ заходящаго солнца.

— Я очень рядъ, что мы встрѣтились, сэръ, говоритъ Филиппъ самымъ дружескимъ образомъ, прощаясь съ генераломъ. у воротъ гостиницы. — Я надѣюсь, что вы не уѣдете завтра и что я могу явиться засвидѣтельствовать моё уваженіе мистриссь Бэйнисъ.

Онъ опять, поклонился этой дамѣ, онъ опять поклонился миссъ Бэйнисъ. Она присѣла довольно мило, если сообразить, что на ея плечѣ спалъ ребёнокъ. Они входятъ въ гостинницу; добрая хозяйка ведётъ ихъ въ ихъ комнаты, гдѣ нѣкоторые изъ нихъ, я не сомнѣваюсь, заснутъ очень крѣпко. На сколько спокойнѣе спалъ бы Бэйнисъ и его вена, еслибы они знали чувства Филиппа въ нимъ!

Мы оба любовались Шарлоттой, высокой дѣвушкой, которая несла на рукахъ маленькаго брата и за платье которой цѣплялись другія дѣти. Мы громко расхваливали миссъ Шарлотту, съ мистриссъ Пенденнисъ когда сошлись съ этой дамой за обѣдомъ. Очень расхваливать мистриссъ Бэйнисъ мы не могли, кромѣ развѣ того, что она повидимому командовала всей экспедиціей, включая и генерала, ея мужа.

Генералъ и мистриссъ Бэйнисъ впослѣдствіи признавались, что имъ никогда не приходилось проводить такой ужaсной ночи, какъ эту первую ночь послѣ пріѣзда ихъ во Францію. Какой бѣглецъ изъ своей родины можетъ убѣжать отъ самого себя? Желѣзныхъ дорогъ еще тогда не было въ той части Франціи. Генералъ былъ слишкомъ бѣденъ, чтобы нанять для побѣга экипажи, которыхъ ему непремѣнно нужно было два для девяти человѣкъ его семьи, гувернантки и двухъ слугъ. Немедленно послѣ прибытія въ гостинницу Бэйнисъ съ женою начали придумывать, когда имъ отправиться искать убѣжища — гдѣ — это всё равно. У генеральши Бэйнисъ была сестра маіорша Мак-Гиртеръ, и сёстры очень нѣжно любили другъ друга, особенно въ письмахъ, потому что, надо признаться, что онѣ ужасно ссорились, когда бывали вмѣстѣ. Мистриссъ Мак-Гиртеръ никакъ не могла перенести, чтобы младшую сестру вели къ обѣду прежде нея, потому что мужъ ея былъ выше числомъ. Эти маленькія несогласія забывались, когда обѣ дамы бывали въ разлукѣ. Сёстры писали другъ другу предлинныя письма, въ которыхъ подробно разсуждалось о домашнихъ дѣлахъ, о болѣзни дѣтей, о цѣнахъ телятины, яицъ, цыплятъ и квартиръ. Такъ-какъ мистриссъ Бэйнисъ выказывала удивительное знаніе Тура, рыночныхъ и квартирныхъ цѣнъ, общества, и такъ-какъ маіоръ и мистриссъМак-Гиртеръ находились тамъ, я не сомнѣваюсь, съ своей стороны, что наши бѣглецы вздумали отправиться въ этотъ прекрасный городъ, когда случились происшествія, которыя мы разскажемъ сейчасъ.

Филиппъ сильно интересовался всей этой семьёй. А дѣло въ томъ, что всѣ мы очень скучали въ Булони. Съ неистовымъ прилежаніемъ читали мы слабѣйшія лондонскія газеты. Мы глядѣли на всѣ пріѣзжающіе пароходы и день считался потеряннымъ, когда мы пропускали хотя одинъ фолькестинскій или лондонскій пароходъ. Филиппъ быль въ Hôtel des Bains очень рано на слѣдующее утро я тамъ онъ увидалъ генерала съ плаксивымъ лицомъ, опиравшимся на свою трость и смотрѣвшаго на свою поклажу, состоявшую изъ тридцати-семи штукъ, включая рукомойникъ и колыбельку малютки, лежавшую въ передней. На всѣхъ этихъ вещахъ приклеены были ярлыки съ надписью: М. le général Baynes, officier anglais Tour, Touraine, France.

— Какая пирамида чемодановъ! Не-уже-ли вы думаете ѣхать сегодня, генералъ? сказалъ Филиппъ.

— Сегодня воскресенье, сэръ, сказалъ генералъ.

Что вы примѣчаете, не было отвѣтомъ на вопросъ, но дѣйствительно, исключая какихъ-нибудь весьма важныхъ случаевъ, добрый генералъ не поѣхалъ бы въ такой день.

— Я надѣюсь, что дамы хорошо спали послѣ своего морского путешествія?

— Благодарю. Жена моя старый морякъ и два раза ѣздила въ Индію.

Тутъ, вы понимаете, старикъ опять уклонялся отъ вопросовъ своего собесѣдника.

— Мнѣ хотѣлось бы поговорить съ вами, сэръ, когда Вы будете свободны, продолжалъ Филиппъ, не успѣвъ еще примѣтить страннаго обращенія генерала,

— Есть другіе дна, кромѣ воскресенья, чтобы говорить о дѣлахъ, сказалъ старикъ.

Ахъ, совѣсть! совѣсть! Старикъ чувствовалъ, что онъ скорѣе встрѣтился бы съ двадцатью-четырьмя индійскими разбойниками, чѣмъ съ неподозрительными голубыми главами Филиппа, которые, однако, сверкнули гнѣвомъ, когда онъ отвѣчалъ:

— Ну, сэръ, такъ-какъ вы не говорите о дѣлахъ въ воскресенье, могу я придти къ вамъ завтра утромъ?

Что же выигралъ бѣдный старикъ всѣми этими увертками, нерѣшительностью и хитростью? — Отсрочку до завтрашняго дня! Еще предстоитъ ночь страшной безсонницы и отчаяннаго сознанія въ винѣ. Вѣрно утромъ Филиппъ явится съ своимъ счотомъ и скажетъ: „сдѣлайте одолженіе, займите мнѣ тридцать тысячъ фунтовъ, которые истратилъ мой отецъ и которые вы должны мнѣ. Сдѣлайте одолженіе ступайте просить милостыню и умирать съ голоду съ вашей женой и дѣтьми. Будьте такъ добры пожалуйте мнѣ вашъ послѣдній рупій. Потрудитесь продать платье вашихъ дѣтей и вещи вашей жены и отдать мнѣ деньги. Я приду завтра“.

Но вдругъ въ передней явилась высокая молодая дѣвушка въ коричневомъ шолковомъ платьѣ и великолѣпныхъ локонахъ, падавшихъ на ея бѣлую шею — чудныхъ каштановыхъ локонахъ, съ широкимъ чистымъ лбомъ, и двумя правдивыми глазами, съ щеками уже не блѣдными, какъ вчера, а съ губами еще краснѣе. Она сказала:

— Папа, папа, пойдёмте пить чай. Ужь какой это будетъ чай, я не знаю, потому что здѣсь говорятъ… О мистеръ Фирминъ! и она присѣла.

На это замѣчаніе Филиппъ отвѣчалъ:

— Миссъ Бэйнисъ, я надѣюсь, что вы совсѣмъ здоровы сегодня, несмотря на вчерашнюю бурную погоду.

— Я совсѣмъ здорова, благодарю васъ, тотчасъ отвѣчала миссъ Бэйнисъ.

Отвѣтъ былъ неостроумный, конечно, но я не знаю, могла ли она сказать что-нибудь приличнѣе при настоящихъ обстоятельствахъ. Эта молодая дѣвица представляла самое пріятное изображеніе здоровья и весёлости. Какъ было блѣдно лицо миссъ Шарлотты въ субботу, прямо съ парохода, такъ оно было румяно, весело и невинно въ воскресенье утромъ.

Булонь, середа 24 августа, 18..

«Возлюбленная Эмили,

Страдавъ гораздо болѣе, въ продолженіе двухчасового переѣзда изъ Фалькестона сюда, чѣмъ я страдала въ четыре переѣзда изъ Англіи въ Индію и обратно, кромѣ той ужасной бури у Мыса въ сентябрѣ 1824, когда я страдала самимъ жестокимъ образомъ на этомъ ужасномъ военномъ кораблѣ, мы пріѣхали сюда въ прошлую субботу вечеромъ съ твердымъ намѣреніемъ немедленно отправляться далѣе. Теперь ты увидишь, что мы передумали. Мы находимъ этотъ городъ пріятнымъ, квартиры очень опрятны, удобны и гораздо дешевле, чѣмъ ты предлагала нанять для насъ въ Турѣ, гдѣ, мнѣ сказали, сыро, такъ что у генерала, пожалуй, опять сдѣлается лихорадка. Мы наняли цѣлый домъ; у насъ есть комнатка для двухъ мальчиковъ, есть дѣтская, прехорошенькая комната для Шарлотты и берлога для генерала. Я право не знаю какъ бы мы могли благополучно добраться до Тура. Тридцать-семь штукъ поклажи, а миссъ Фликоби, гувернантка, выдавшая себя за француженку, ни слова не понимаетъ, когда съ нею говорятъ французы, и ходитъ по дому разинувъ ротъ. Я служу переводчицей. Бѣдная Шарлотта слишкомъ робка, чтобы говорить при мнѣ. Я припомнила всё, что знала по-французски, когда мы учились въ Чисвикѣ у миссъ Пинкетронъ. Мы платимъ за весь домъ — франковъ въ мѣсяцъ. Мяса здѣсь вдоволь, но дорого. Мистеръ Блоунапъ въ англійской капеллѣ имѣетъ прекрасный голосъ и кажется превосходнымъ пасторомъ. Я слышала его только одинъ разъ, однако, въ субботу вечеромъ, когда я была такъ взволнована и растревожена, что, признаюсь, мало обращала вниманія на его проповѣдь.

Причину этого волненія ты знаешь: я сообщала тебѣ и въ моихъ письмахъ, въ іюлѣ, іюнѣ, маѣ. Мой бѣдный, простодушный Бэйнисъ былъ опекуномъ имѣнія мистриссъ Фирминъ, жены этого безсовѣстнаго человѣка. Когда мы были въ Англіи въ послѣдній разъ, этотъ ужасный человѣкъ заставилъ обманомъ моего бѣднаго мужа подписать бумагу, которая отдавала въ распоряженіе доктору всё состояніе его жены, между тѣмъ какъ Чарльзъ думалъ будто онъ только подписываетъ довѣренность, по которой онъ можетъ получать дивидендъ сына. Докторъ Фирминъ, послѣ многихъ гнусныхъ обмановъ и преступленій разнаго рода, бѣжалъ за границу. Гёнтъ и Пиглеръ, наши стряпчіе, увѣдомили насъ, что генералъ долженъ былъ отвѣчать за преступленіе этого злодѣя. Онъ быль такъ слабъ, что нѣсколько разъ готовъ былъ бѣжать къ молодому мистеру Фирмину и отдать ему всё. Только мои просьбы, мои приказанія могли удержать его, и право, Эмили, это усиліе почти убили его. Я безпрестанно принуждена была давать ему водки въ ужасную ночь нашего пріѣзда сюда, потому-что первый человѣкъ, котораго мы встрѣтили на пристани, былъ мистеръ Филиппъ Фирминъ, съ пріятелемъ его, мистеромъ Пенденнисомъ, который мнѣ вовсе не правится, хотя жена его премилая женщина, въ родѣ Эммы Флечеръ въ конной артиллеріи, не такъ хороша, какъ Эмма, одцако она очень любезна и вѣжлива. Шарлотта очень къ ней пристрастилась — это съ ней всегда бываетъ съ новыми лицами. Представь себѣ наше положеніе, когда, только-что мы сошли съ парохода, какой-то молодой человѣкъ вдругъ закричалъ: „какъ ваше здоровье, генералъ?“ и вышло, что это мистеръ Фирминъ. Я думала, что я лишусь Чарльза въ эту ночь. Я видѣла его передъ сраженіемъ: онъ былъ такъ спокоенъ, спалъ и улыбался какъ младенецъ. Я могла только поддерживать его мужество; и еслибы не моя тоска, мнѣ кажется, онъ спрыгнулъ бы съ постели и убѣжалъ къ мистеру Фирману въ эту же ночь и сказалъ: „возьмите всё, что y меня есть.

Я признаюсь, что молодой человѣкъ поступилъ самымъ благороднымъ образомъ. Онъ приходилъ къ намъ до завтрака въ воскресенье. Бѣдный генералъ быль такъ боленъ, что я думала, что онъ лишится чувствъ за чаемъ. Онъ былъ такъ боленъ, что не могъ идти въ церковь, куда я пошла одна съ моими милыми дѣтьми, но, признаюсь, проповѣдь мало успокоила меня. Но, o Эмили! представь себѣ, когда, воротившись, я вошла въ нашу спальную, я нашла моего генерала на колѣнахъ съ молитвенникомъ въ рукахъ; онъ плакалъ, плакалъ какъ ребёнокъ! Ты знаешь, я бываю вспыльчива иногда, a онъ настоящій ангелъ. Вотъ я и говорю ему:

— Чарльзъ Бэйнисъ, будьте мущиной и не плачьте какъ дитя!

— Ахъ! говоритъ онъ: „Элиза, стань и ты на колѣна и поблагодари Бога также“. А я ему на это отвѣчала:- что мнѣ не нужно наставленій на счотъ моей религіи, ни отъ него, ни отъ кого, кромѣ пастора, да и тѣ-то иногда бываютъ плохими наставниками, какъ тебѣ извѣстно.

— Онъ былъ здѣсь, говоритъ Чарльзъ.

— Кто такой былъ? говорю я.

— Этотъ благородный молодой человѣкъ, говорить мой генералъ:- этотъ благородный, благороднѣйшій Филиппъ Фирминъ.

Я признаюсь, что поведеніе его дѣйствительно было благородно.

— Пока ты была въ церкви, онъ вошолъ сюда — вотъ въ эту самую комнату, гдѣ и сидѣлъ, сомнѣваясь и отчаяваясь, держа молитвенникъ передъ глазами и не находя въ нёмъ утѣшенія. И онъ сказалъ мнѣ: „генералъ, мнѣ надо поговорить съ вами о завѣщаніи моего дѣда. Вы навѣрно не предполагаете, что, если мой отецъ обманулъ васъ и разорилъ меня, то я взыщу его вину съ невинныхъ и дѣтей?“ Это были собственныя слова молодого человѣка, и, о Элиза! какое угрызеніе почувствовалъ я, когда вспомнилъ, что мы говорили о нёмъ жестоко; у него дѣйствительно обращеніе бывало иногда надменно и грубо, и я слышалъ о нёмъ разныя разности, которымъ теперь не вѣрю.

Весь понедѣльникъ мой бѣдный мужъ принуждёнъ былъ лежать въ постели: съ нимъ сдѣлался сильный припадокъ его лихорадки; но вчера онъ былъ опять веселъ и здоровъ, а Пенденнисы брали Шарлотту кататься и были очень вѣжливы. Она напоминаетъ мнѣ мистриссъ Томъ Флечеръ изъ конной артиллеріи; но мнѣ кажется я упоминала объ этомъ прежде. Весь листъ исписанъ. Кланяюсь Мак-Гиртеру и дѣтямъ и остаюсь любящей сестрой моей возлюбленной Эмили,

«ЭЛИЗОЙ БЭЙНИСЪ»

Глава XVII BREVIS ESSE LABORO

Генералъ Бэйнисъ впослѣдствіи увѣрялъ, что никогда лихорадка не являлась и не исчезала такъ пріятно, какъ тотъ припадокъ о которомъ генеральша упоминала въ письмѣ къ своей сестрѣ маіоршѣ Мак-Гиртеръ. Какое блаженство проснуться послѣ страшныхъ сновидѣній, въ которыхъ представлялись смерть, демоны и пытка, и увидать, что страшная мысль о разореніи, въ послѣдніе мѣсяцы преслѣдовавшая добродушнаго джентльмэна, исчезла навсегда! Какъ старшій сынъ можетъ поступить въ университетъ, а второй въ полкъ, обѣдъ и завтракъ уже не будутъ отравляться страшными опасеніями о завтрашнемъ днѣ, и старый воинъ опять повторялъ благодарственныя молитвы и благословлялъ своего благодѣтеля.

Филиппъ думалъ объ этомъ добромъ своёмъ поступкѣ только въ томъ отношеніи, что ему было пріятно осчастливить другихъ людей. Онъ столько же былъ неспособенъ отнять всё состояніе у старика и погрузить въ бѣдность его невинную семью, сколько былъ неспособенъ украсть ложки съ моего стола. Но другіе люди за то цѣнили высоко его добродѣтель, а между прочимъ моя жена, которая положительно вздумала обожать этого молодого джентльмэна, и мнѣ кажется позволила бы ему даже курить въ своей гостиной. Богу извѣстно, какой шумъ и какіе грозные взгляды поднялись бы, еслибы хозяинъ дома вздумалъ выкурить сигару; но вѣдь я за то никогда не отказался бы предъявить свои права только потому, что это могло бы показаться неудобнымъ для какого-нибудь старика; я такъ и сказалъ мистриссъ Бэнъ. Но женщины смотрятъ на вещи не съ практической точки зрѣнія, и справедливость, если она не оттѣнена маленькимъ романизмомъ, не уважается ими.

Такимъ образомъ за то, что Филиппъ сдѣлалъ этотъ великодушнѣйшій, но и сумасброднѣйшій поступокъ, его возвели въ званіе совершеннѣйшаго preux chevalier. Самые великолѣпные обѣды заказывались для него. Мы должны были ждать, пока онъ явился къ чаю, а онъ почти всегда опаздывалъ. Дѣтей посылали цаловать дядю Филиппа, какъ его теперь называли. Дѣтей? Я удивляюсь какъ сама мать не вскакивала и не бѣжала также его цаловать. Elle on était capable. А демонстраціи, происходившія между мистриссъ Пенденнисъ и ея новой пріятельницей, миссъ Шарлотой Бэйнисъ, были просто смѣшны; двѣ пансіонерки не могли вести себя не менѣе; и я не знаю которая казалась моложе другой. Разговорамъ, встрѣчамъ на укрѣпленіяхъ, на пристани мало ли еще гдѣ! не было конца. Слуги безпрерывно ходили взадъ и вперёдъ съ письмами отъ возлюбленной Лоры къ возлюбленной Шарлоттѣ, отъ милѣйшей Шарлотты въ милѣйшей мистриссъ Пенденнисъ. Мало того, жена моя дошла даже до того, что говорила будто мать возлюбленной Шарлотты, мистриссъ Бэйнисъ, была предостойная, преумная женщина и предобрая матъ — женщина, у которой языкъ никогда не переставалъ болтать о полку, о всѣхъ офицерахъ и o женахъ всѣхъ офицеровъ, о которыхъ, сказать мимоходомъ, она могла сообщить весьма мало хорошаго.

— Достойная мать, моя милая! она? говорю я. Но, Боже милостивый! мистриссъ Бэйнисъ была бы страшной тёщей!

Я задрожалъ при мысли имѣть такую пошлую, суровую, дурно-воспитанную женщину своею тещей. На это мистриссъ Лора возразила совершенно брюзгливымъ тономъ:

— О, какая это пошлость, Эртёръ, со стороны человѣка, qui vent passer pour un homme d'esprit! Та вѣчно нападаешь на тёщей! Когда наши дочери выйдутъ замужъ ты способенъ учить ихъ мужей бранить, презирать ихъ тёщу. Способенъ онъ, мои душечки? способенъ онъ, мои родныя? (Это относилось въ дѣтямъ). Полно! я не имѣю терпѣнія слышать подобный разговоръ.

— Ну, душа моя, мистриссъ Бэйнисъ препріятная женщина; а когда я услышу этотъ разсказъ о шотландцахъ на Мысѣ Доброй Надежды еще нѣсколько разъ (я не привожу его здѣсь, потому-что онъ нисколько не относится къ настоящей исторіи), навѣрно онъ мнѣ очень понравится.

— А! вотъ идётъ Шарлотта. Какъ я рада! какая она хорошенькая! какой цвѣтъ лица! Какое милое существо!

На всё это, разумѣется, я не могъ противорѣчить, потому-что дѣвушку свѣжѣе, красивѣе, съ болѣе нѣжнымъ голосомъ, личикомь, смѣхомъ трудно было найти.

— Отчего мама любитъ Шарлотту больше насъ? говорить наша милая и справедливо негодующая старшая дочь.

— Я не могла бы любить её больше, если бы была ея свекровью, говоритъ Лора, подбѣгая въ своей молоденькой пріятельницѣ и бросая на меня взглядъ черезъ плечо.

Обѣ дамы принялись цаловаться. Дѣйствительно, дѣвушка кажется необыкновенно хороша съ своими розовыми щочками, свѣтлыми глазками, съ гибкими станомъ и въ прелестной бѣлой индійской шали, которую отецъ привёзъ ей.

Въ эту минуту является мистеръ Филиппъ Фирминъ, который шатался на укрѣпленіяхъ съ самаго завтрака. Онъ говорить, что читалъ тамъ законы; онъ нашолъ такое славное, тихое мѣстечко для чтенія.

— Вы должны, вы должны остаться подольше. Вы были здѣсь только пять дней. Шарлотта, попросите Филиппа остаться,

Всѣ дѣти кричатъ хоромъ:

— О, останьтесь, дядя Филиппъ! останьтесь подольше!

Миссъ Бэйнисъ говоритъ:

— Я надѣюсь, что вы останетесь, мистеръ Фирминъ, и взглядываетъ на него.

— Онъ пробылъ здѣсь пять дней? что ты хочешь сказать? говорю я послѣ моей женѣ. — Не-уже-ли въ это короткое время позволь, во сто двадцать часовъ, а ко-крайней мѣрѣ половина изъ нихъ пошла на сонъ и на пищу (аппетитъ у Филиппа всегда былъ прекрасный), не-уже-ли ты хочешь сказать, что въ это короткое время его сердце, жестоко пронзённое чудовищемъ въ женскомъ видѣ, излечилось совсѣмъ, сдѣлалось здорово, и опять уже ранено? Прогулки двѣ-три по пристани, столько же визитовъ къ Бэйнисамъ (гдѣ онъ слушаетъ разсказъ о шотландцахъ на Мысѣ Доброй Надежды съ почтительнымъ интересомъ), слова два о погодѣ, два-три взгляда, я говорю: не-уже-ли ты хочешь сказать, что этотъ нелѣпый идіотъ и эта круглолицая дѣвушка, хорошенькая, конечно, но только-что изъ класной, ты хочешь сказать, что они… Честное слово, Лора, это ужь черезчуръ. Да у Филиппа нѣтъ ни копейки за душой.

— Нѣтъ, у него есть сто фунтовъ и онъ надѣется продать свою лошадь по-крайней-мѣрѣ за девятьсотъ. У него превосходныя дарованія. Онъ легко можетъ написать три статьи въ недѣлю въ Пэлль-Мэлльскую Газету. Вотъ уже триста фунтовъ въ годъ. Надо обратиться къ лорду Рингуду: онъ долженъ дать и дастъ что-нибудь. Развѣ вы не знаете, что полковникъ Бэйнисъ стоялъ возлѣ полковника Рингуда въ томъ сраженіи, гдѣ онъ былъ убитъ, и что они были короткими друзьями? А позвольте спросить: какъ жили мы, желала бы я знать?

— О женщины! женщины! стонетъ отецъ семейства. — Вѣдь Филиппъ Фирминъ имѣетъ всѣ привычки богача. Не-уже-ли ты полагаешь, что онъ когда-нибудь въ жизни сидѣлъ въ второклассномъ вагонѣ, или отказывалъ себѣ въ какомъ бы то ни было удовольствіи? Онъ вчера далъ пять франковъ нищей.

— У него всегда было благородное сердце, говоритъ моя жена. — Отъ отдалъ всё своё состояніе одному семейству недѣлю назадъ; и (тутъ, разумѣется, былъ вынутъ носовой платокъ) и… Господь любитъ тѣхъ, кто весело даётъ!

— Онъ безпеченъ, онъ расточителенъ, онъ лѣнивъ, и я право не знаю замѣчательно ли онъ талантливъ…

— О да! вѣдь онъ нашъ другъ. Брани его, брани, Эртёръ!

— А позволь спросить, когда ты узнала эту изумительную новость? спросилъ я.

— Когда? съ самой первой минуты, когда я увидала, какъ Шарлотта смотритъ на него. Бѣдняжка сказала мнѣ только вчера: «О Лора! онъ нашъ спаситель!» И онъ былъ ихъ спасителемъ.

— Да. Но у него нѣтъ и пяти фунтовъ за душой! вскричалъ я.

— Эртёръ, я удивляюсь тебѣ. О мущины, мущины! ужасно суетны! Не-уже-ли ты думаешь, что небо не поможетъ ему въ надлежащее время и не будетъ милостиво съ нему, когда онъ столь многихъ спасъ отъ разоренія? Не-уже-ли ты думаешь, что молитвы, благословенія этого отца, этихъ малютокъ, этой милой дѣвушки не принесутъ ему пользу? Что жь, если ему придется отдать годъ, десять лѣтъ, развѣ передъ ними не довольно времени и развѣ не настанетъ когда-нибудь счастливый день?

Да. Такъ говорила женщина здравомыслящая и разсудительная, когда ея предубѣжденія и романизмъ не были задѣты. Описывать же романическую исторію, или пересказывать любовный разговоръ, или описывать восторги при лунномъ сіяніи и страстныя изліянія двухъ юныхъ сердецъ и тому подобное — извините меня, s'il vous platt. Я человѣкъ свѣтскій и пожилой. Пусть молодые люди сами дополнятъ мой эскизъ; пусть старики положатъ книгу на минуту и вспомнятъ. Они хорошо помнятъ это время — не правда ли? Уста не скажутъ теперь того, что они говорили тогда. Сегодня для счастливыхъ, завтра для молодыхъ, а вчера, развѣ не дорого вамъ? Я недавно былъ въ обществѣ съ однимъ пожилымъ господиномъ, который не былъ особенно красивъ или здоровъ, или богатъ, или остроуменъ, но который, говоря о своей прошлой жизни, объявлялъ, что онъ охотно прожилъ бы снова каждую минуту своей жизни. Захотѣли бы вы, читающіе это, пережить снова вашу жизнь? Что составляло ея главную радость? Каковы были ея удовольствія? Не-уже-ли они были такъ восхитительны, что вы захотѣли бы продолжить ихъ навсегда? Захотѣли бы вы, чтобы ростбифъ, который былъ у васъ за обѣдомъ, опять былъ принесёнъ на столъ? Захотѣли бы вы опять слышать вчерашнюю проповѣдь? Это все равно какъ если бы вы сказали, что вамъ хочется опять, чтобы васъ высѣкли въ школѣ, чтобы васъ приколотили тамошніе забіяки, что вы захотѣли бы отправиться къ дантисту, куда ваши милые родители имѣли привычку васъ возить, что вы хотѣли бы принимать англійскую соль съ кусочкомъ черстваго хлѣба, чтобы заѣсть вкусъ лекарства, что вы захотѣли бы быть обманутымъ предметовъ вашей первой любви, что вы захотѣли бы сказать вашему отцу, что вы надѣлали кучу долговъ, когда были въ университетѣ? Когда я соображаю, непріятности дѣтства, тысячи разныхъ болѣзней, которымъ подвержена наша плоть, я весело говорю, что я не желаю вѣчно подвергаться этимъ — нѣтъ. Я не хочу опять поступить въ школу. Я не хочу слушать опять проповѣдь Тротмана. Дайте мнѣ тотчасъ чашку болиголова. За ваше здоровье, мои милые. Не плачьте. Будьте весёлы. Ага! я чувствую какъ холодъ пробираетъ меня насквозь… Члены мои нѣмѣютъ, за то какое спокойствіе и тишина!

Такимъ образомъ, доживъ до моихъ лѣтъ, когда я вижу бѣднаго молодого друга влюбленнаго и думающаго, разумѣется, о женитьбѣ, могу ли я не предаваться меланхоліи? Какъ можетъ жениться человѣкъ, неимѣющій средствъ держать хоть самый миніатюрный экипажъ, завестись хоть самымъ маленькимъ хозяйствомъ, даже содержать себя одного, не говоря уже о женѣ и семействѣ? Боже милостивый! не богохульство ли жениться, не имѣя даже полтораста фунтовъ въ годъ? Бѣдность, долги, векселя, кредиторы, преступленія непремѣнно постигнутъ несчастнаго, у котораго нѣтъ полтораста — скажите ужь лучше двухъ тысячъ въ годь, потому что вы не можете жить прилично въ Лондонѣ, не имѣя этого дохода. И почему вы знаете, какая выйдетъ жена изъ дѣвушки, которую вы встрѣтили на балахъ или обѣдахъ, какой у ней характеръ, какіе окажутся у ней родные? Ну что если у ней есть бѣдные родные или грубые братья, которые будутъ вѣчно приходить къ вамъ обѣдать? Какова ея мать и будете ли вы въ силахъ переносить, чтобы эта женщина вмѣшивалась въ ваше хозяйство и распоряжалась въ вашемъ домѣ? Генералъ Бэйнисъ очень хорошъ, слабый, скромный и презентабельный старичокъ; но генеральша Бэйнисъ и эта ужасная маіорша Мак-Гиртеръ — а эти шалуны въ скрипучихъ башмакахъ? Какъ человѣкъ свѣтскій, я увидалъ всѣ эти ужасы, угрожавшіе мужу миссъ Шарлотты Бэйнисъ, и не могъ видѣть ихъ безъ страха. Граціозно и легко, но остроумно и саркастически я счолъ моей обязанностью показать странности бэйниской семья Филиппу. Я передразнивалъ мальчиковъ, представилъ ужасныхъ военныхъ барынь очень искусно, какъ мнѣ казалось, какъ-будто и никакъ не предполагалъ, чтобы Филиппъ имѣлъ какіе-нибудь виды на миссъ Бэйнисъ. Надо отдать ему справедливость: онъ разсмѣялся разъ или два; потомъ онъ очень покраснѣлъ. Его чувство юмора очень ограничено, въ этомъ сознается даже Лора. Потомъ у него вырвалось сильное выраженіе: онъ сказалъ, что его чертовски стыдно, и вышелъ съ своей сигарой. А когда я замѣтилъ моей женѣ, какъ онъ щекотливъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ и какъ мало понимаетъ онъ шутки, она пожала плечами и сказала:

— Филиппъ не только очень хорошо понимаетъ то, что ты говорилъ, но даже еще и перескажетъ всё генеральшѣ и маіоршѣ при первомъ удобномъ случаѣ.

Такъ и вышло, какъ мистриссъ Бэйнисъ позаботилась сказать мнѣ впослѣдствіи. Она знала кто быль ея врагъ. Она знала, кто говорилъ дурно о ней и о ея милыхъ малюткахъ за глаза. О Филиппъ, Филиппъ! Какъ подумаешь, что ты былъ такой трусъ, что пошолъ и разсказалъ ей! Но я прощаю ему. Отъ всего моего сердца сожалѣю о нёмъ и прощаю его.

Для того шага, который онъ замышляетъ, вы можете быть увѣрены, что молодой человѣкъ не чувствуетъ ни малѣйшей необходимости ни въ прощеніи, ни въ состраданіи. Онъ былъ такъ сумасбродно счастливъ, что безполезно было разсуждать съ нимъ. Не будучи вовсе поэтическаго настроенія, негодяй писалъ стихи по секрету и мои слуги нашли отрывки его рукописи на тоалетѣ въ его спальной. Я не въ правѣ привести всю поэму, которую наша горничная нашла въ комнатѣ мистера Филиппа и принесла, ухмыляясь, моей женѣ, которая только сказала:

— Бѣдняжка!

Дѣло въ томъ, что это дѣйствительно былъ страшный вздоръ! какія плоскія риѳмы! какія старыя мысли! Но Лора прибавила:

— Всѣ влюбленные незабавны для своихъ знакомыхъ; и я знаю одного человѣка, который писалъ не весьма умные любовные стихи, когда былъ молодь.

Нѣтъ, я не напечатаю стиховъ Филиппа, развѣ ужъ, когда-нибудь онъ смертельно оскорбитъ меня. Я со стыдомъ вспоминаю мои собственные стихи, написанные при подобныхъ обстоятельствахъ, и наброшу покрывало благопристойной дружбы на сумасбродство моего друга.

А пока подъ этимъ покрываломъ молодой человѣкъ совершенно доволенъ, даже чрезвычайно счастливъ. Вся земля и природа улыбаются вокругъ него.

— Любовь, сэръ, говоритъ Филиппъ:- набрасываетъ ореолъ на любимую женщину, Тамъ, гдѣ движется она, выростаютъ розы, гіацинты и благоуханіе амврозіи. Не говорите мнѣ о бѣдности, сэръ! Развѣ я не терпѣлъ её? Развѣ я теперь не такъ бѣденъ, какъ только можетъ быть бѣденъ человѣкъ, а что жь изъ этого? Нуждаюсь я въ чомъ нибудь? Развѣ я долженъ кому нибудь? Развѣ нѣтъ манны въ пустынѣ для вѣрующихъ? Вотъ вашъ недостатокъ, Пенъ! въ васъ нѣтъ вѣры; малодушное у васъ сердце, сэръ; а если вы спасётесь, то ужь, конечно по милости вашей жены. Дайте-ка мнѣ этого бордоскаго; оно недурно. Вы говорите мнѣ, что для счастья женщины необходимъ экипажъ. Я не говорю, чтобы экипажъ не имѣлъ своихъ удобствъ — замѣтьте; но если онъ необходимъ, небо пошлётъ его. Однако, сэръ, чортъ побери! взгляните на меня: развѣ я не нахожусь въ самой ужасной бѣдности? Я спрашиваю васъ: есть ли въ Лондонѣ кто бѣднѣе меня? А послѣ разоренія моего отца, развѣ я нуждаюсъ въ чомъ-нибудь? Нуженъ мнѣ ночлегъ дня на два — хорошо: моя милая Сестрица охотно пріютитъ меня. Нужны мнѣ деньги — эта благочестивая вдова отдастъ мнѣ всё. Да благословитъ и вознаградитъ её небо! (тутъ по причинамъ, о которыхъ не къ чему и упоминать, ораторъ утираетъ кулакомъ глаза). — Нужна мнѣ работа — развѣ вы не доставляете её мнѣ? Надо бы вамъ посмотрѣть, какъ я отдѣлалъ сегодня эти Путешествія. Я читалъ свою статью Шар… миссъ… своимъ друзьямъ. Я не хочу сказать, чтобы это были очень умные люди, но вспомните Мольера и его клгачиицу.

— Подъ ключницей вы подразумѣваете мистриссъ Бэйнисъ? спросилъ я. — Обращеніемъ она похожа и образованіемъ, кажется…

— Вы похожи на Туисденовъ, ей-богу похожи! Если люди не принадлежатъ къ извѣстному monde, вы не цѣните ихъ. Вамъ полезно было бы испытать какое-нибудь несчастье, Пенъ, и я сердечно желаю этого для васъ, исключая вашу милую жену и дѣтей. Вы мѣрите вашу нравственность по мэй-фэрскому масштабу, и еслибы ангелъ явился къ вамъ въ резинковыхъ галошахъ и съ бумажнымъ зонтикомъ, вы отвернулись бы отъ него. Вы никогда не отыскали бы Сестрицу. А это герцогиня — Богъ да благословитъ её! великодушнѣйшее, деликатнѣйшее, неустрашимое созданіе, съ тончайшимъ чувствомъ юмора, но у ней произношеніе неправильно; а какъ могли бы вы простить подобное преступленіе? Сэръ, вы остроумнѣе меня, способнѣе; но я думаю, сэръ, прибавляетъ Филь, крутя свои рыжіе усы:- я выше васъ великодушіемъ, хотя, ей-богу, старый товарищъ, и мущиной и мальчикомъ вы всегда были добрѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ для Филиппа Фирмина — добрѣйшимъ великодушнѣйшимъ и дружелюбнѣйшимъ — только вы бѣсите меня, когда поёте въ этомъ проклятомъ мэй-фэрскомъ тонѣ.

Тутъ маленькая Нелли позвала насъ къ чаю.

— Папа смѣялся, а дядя Филиппъ дёргалъ свою бороду, сказала маленькая посланница.

— Я дамъ вамъ славную прядку этихъ волосъ, Нелли, моя милая, говоритъ дядя Филиппъ.

— О, нѣтъ! отвѣчаетъ дитя. — Я знаю кому вы отдадите ихъ, знаю я: мама? и она отправляется къ своей мамашѣ и шепчется.

Миссъ Нелли знаетъ? Въ какія лѣта эти маленькія свахи начинаютъ догадываться обо всемъ! Эта дѣвочка кажется кокетничала пока еще сидѣла у няни на рукахъ. Прежде чѣмъ она умѣла говорить, она уже гордилась своими новыми красными башмачками и заставляла любоваться своимъ голубымъ кушачномъ.

Для кого Филиппъ сохранитъ придку этихъ рыжихъ кудрей, которыя вьются около его лица? Можете вы угадать? Какого цвѣта волосы въ этомъ маленькомъ медальонѣ, который этотъ джентльмэнъ носитъ на виду? Нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, кажется, блѣдные льняные волосы занимали это почотное мѣсто; теперь каштановые, какъ я вижу, точь-въ-точь такого цвѣта, какъ тѣ, которые вьются вокругъ хорошенькаго личика Шарлотты Бэйнисъ и падаютъ локонами на ея шею, Итакъ видите, мы мѣняемся: лёнъ уступаетъ мѣсто каштану, а каштанъ смѣняется эбеномъ. Это что такое? Не-уже-ли я насмѣхаюсь, потому что Коридонъ и Филлида влюблены и счастливы? Видите, я далъ себѣ слово не заниматься сантиментальнымъ вздоромъ. Описывать любовь безнравственно и нескромно — вы знаете это. Описывать её такъ, какъ она кажется вамъ и мнѣ, постороннимъ зрителямъ, значило бы описывать самый скучный фарсъ, самую однообразную болтовню. Записывать вздохи, пожатіе рукъ и тому подобное — прилично ли достоинству историковъ? Уйдёмъ отъ этихъ сумасбродныхъ молодыхъ людей: мы имъ не нужны; и какъ ни скученъ ихъ фарсъ, какъ ни однообразна ихъ болтовня, вы можете быть увѣрены, что они забавляютъ ихъ и что они довольно счастливы и безъ васъ. Счастливы? Можетъ ли какое-нибудь счастье сравниться съ этимъ, позволите спросить? Не восхитительно ли поджидать посланнаго, схватить записку и наградить подателя? удалиться отъ всѣхъ пытливыхъ глазъ и читать:

«Возлюбленный мой! Насморку мамаши лучше сегодня. Джонсизъ пилъ у насъ чай, а Джулія пѣла. Мнѣ не было весело, такъ-кокъ мой дорогой другъ былъ на этомъ проклятомъ обѣдѣ, гдѣ, я надѣюсь, было ему весело. Напишите мнѣ словечко съ Бёттлесомъ, который отнесётъ эту записку, скажите только, что вы принадлежите нашей Луизѣ» и проч. и проч. Вотъ въ какихъ застѣнчивыхъ строчкахъ безыскусственная невинность шепчетъ свои обѣты. Такъ она улыбается, тамъ она лепечетъ, такъ она болтаетъ. Молодыя люди, занимающіеся этою милою забавою, будьте увѣрены, что ваши родители играли въ такую же игру и помнятъ правила ея. Да, подъ широкимъ жилетомъ папа находится сердце, которое сильно билось, когда станъ его былъ тонокъ. Взгляните на вашу бабушку, въ очкахъ читающую проповѣдь: въ ея старомъ сердцѣ есть уголокъ еще такой романическій, какъ въ то время, когда она читала Шотландскихъ Начальниковъ въ дни своего дѣвичества. А глядя на вашего дѣда, мои милые, вы врядъ ли повѣрите, что этотъ спокойный, милый старичокъ былъ когда-то сумасброденъ… Подъ моими окнами, когда я пишу, проходитъ странствующій цвѣточникъ. Его розы и гераніумъ везётъ на телѣжкѣ четвероногое животное маленькое, съ длинными ушами, возвышающее свой голосъ и распѣвающей по-своему. Когда я былъ молодъ, ослы ревѣли совершенно такимъ образомъ, и другіе будутъ такъ ревѣть, когда мы смолкнемъ и уши наши не будутъ слышать болѣе.

Глава XVIII DRUM IST'S SO WOHL MIR IN DER WELT

Наши новые друзья жили довольно пріятно въ Булона, гдѣ они нашли товарищей и знакомыхъ, собравшихся изъ разныхъ областей, которыя они посѣщали впродолженіе своей военной карьеры. Мистриссъ Бэйнисъ была командиршей генерала, заказывала ему платье, завязывала ему галстухъ красивымъ бантомъ, давала ему понять сколько онъ долженъ ѣсть и пить за обѣдомъ и объясняла чрезвычайно откровенно, что это или то блюдо было нездорово для него. Если онъ располагалъ иногда съѣсть лишнее, она кричала громко:

— Вспомните, генералъ, что вы принимали сегодня утромъ?

Она говорила, что зная сложеніе своего мужа, она знала, какія лекарства были ему необходимы и угощала его ими съ чрезвычайной щедростью. Сопротивленіе было невозможно, какъ ветеранъ сознавался самъ.

— У ней есть чудесные рецепты, говорилъ онъ мнѣ: — въ Индіи она лечила весь лагерь.

Она вздумала-было взять на своё попеченіе семью настоящаго писателя и предлагала разныя лекарства для моихъ дѣтей, такъ-что испуганная мать должна была прятать ихъ отъ нея. Я не говорю, чтобы это была пріятная женщина; голосъ ея былъ громкій и грубый. Анекдоты, которое она вѣчно разсказывала, относились къ военнымъ офицерамъ, съ которыми я не былъ знакомъ, и исторія которыхъ не интересовала меня. Она очень охотно пила вино, пока занималась этой болтовнёй. Я слышалъ не менѣе глупые разговоры въ болѣе знатномъ обществѣ и зналъ людей, съ восхищеніемъ слушавшихъ анекдоты герцогинь и маркизъ, ни чуть не интереснѣе тѣхъ, которые разсказывала генеральша Бэйнисъ. Жена моя съ лукавствомъ своего пола, передразнивала разговоръ мистриссъ Бэйнисъ очень смѣшно, но она всегда настойчиво увѣряла, что мистриссъ Бэйнисъ нисколько не глупѣе многихъ болѣе знатныхъ особъ.

Генеральша Бэйнисъ не колеблясь объявляла, что мы «спѣсивые люди», и съ перваго раза, какъ увидала насъ, объявила, что смотритъ на насъ съ постояннымъ мрачнымъ подозрѣніемъ. Мистриссъ Пенденнисъ была, по ея мнѣнію, безвредная и безхарактерная женщина, незамѣчательная ничѣмъ; а этотъ надменный, высокомѣрный мистеръ Пенденнисъ съ своимъ важнымъ видомъ… желала бы она знать, не-уже-ли жена британскаго генерала, служившаго во всѣхъ частяхъ Земного Шара и которая встрѣчала самыхъ знаменитыхъ генераловъ, губернаторовъ и жонъ ихъ… не-уже-ли она не довольно хороша для, и проч и проч. Кто не встрѣчался съ этими затрудненіями въ жизни и кто можетъ избѣгнуть ихъ?

— Чортъ меня возьми, сэръ! говаривалъ Филиппъ, крутя свои рыжіе усы: — я люблю, чтобы меня ненавидѣли нѣкоторые люди.

И надо признаться, что желаніе мистера Филиппа исполнялось. Кажется, другъ и біографъ мистера Филиппа имѣлъ нѣчто похожее на это чувство. По-крайней-мѣрѣ относительно этой дамы тяжело было поддерживать лицемѣрную вѣжливость. Имѣя въ насъ нужду по нѣкоторымъ ей одной извѣстнымъ причинамъ она скрывала кинжалъ, которымъ охотно пронзила бы насъ; но мы знали, что она сжимала его въ своей худощавой рукѣ, въ своёмъ тощемъ карманѣ. Она говорила намъ самые приторные комплименты, и гнѣвъ такъ и сверкалъ изъ ея глазъ — это была завистливая, лукавая женщина, но она любила своихъ дѣтей, берегла ихъ, сжимала въ своихъ худощавыхъ рукахъ съ ревнивой любовью.

— Прощай, душечка! Я оставляю тебя у твоихъ друзей. О, какъ вы добры къ ней, мистриссъ Пенденнисъ! Какъ мнѣ благодарить васъ и мистера Пенденниса… а смотрѣла она такъ, какъ-будто хотѣла отравить обоихъ насъ, уходя съ поклонами и съ приторными улыбками.

У этой дамы была искренняя пріятельница, полковница Бёнчъ, мужъ которой служилъ въ бенгальской кавалеріи и былъ теперь въ Европѣ съ женою и дѣтьми; они поселились въ Парижѣ для воспитанія молодыхъ людей. Сначала, какъ мы слышали, мистриссъ Бэйнисъ предпочитала Туръ, гдѣ жила ея сестра и гдѣ квартира и съѣстные припасы были довольно дешевы. Но Бёнчъ проѣзжалъ черезъ Булонь, отправляясь къ женѣ въ Парижъ, и встрѣтившись съ своимъ старымъ товарищемъ, такъ описалъ генералу Бэйнису дешевизну и удовольствія французской столицы, что генералъ началъ подумывать, какъ бы направить свои стопы туда. Мистриссъ Бэйнисъ не хотѣла и слышать о подобномъ планѣ. Она непремѣнно желала съ своей милой сестрѣ и въ Туръ; но когда въ разговорѣ полковникъ описалъ балъ въ Тюильри, гдѣ онъ и мистриссъ Бёнчъ были приняты съ самой лестной вѣжливостью королевской фамиліей, въ мысляхъ мистриссъ Бэйнисъ произошла перемѣна. Когда Бёнчъ началъ утверждать, что балы у калькуттскаго губернатора ничто въ сравненія съ тюильрійскими или съ балами префекта Сены, что англичане приглашаются и уважаются вездѣ, что посланникъ былъ чрезвычайно гостепріименъ, что пасторы удивительны, что въ ихъ гостинницѣ, которую содержала генеральша и баронесса С*. въ Petit Cliuteau d'Espagne, Avenue de-Valmy, Champs Elysées, у нихъ бывалъ балъ два раза въ мѣсяцъ, преспокойная квартира, самое избранное общество и всевозможныя удобства за столько-то франковъ въ мѣсяцъ — я говорю, что мистриссъ Бэйнисъ была сильно взволнована.

— Не балы у посланника и въ Тюильри прельщаютъ меня, говорила она: — потому, что я старуха и, несмотря на ваши слова, полковникъ, не могу представить себѣ послѣ баловъ у калькуттскаго губернатора что-нибудь великолѣпнѣе въ какомъ бы то ни было французскомъ дворцѣ. Богу извѣстно, что я говорю не о себѣ: но дѣтей надо воспитывать, а мою Шарлотту надо представить въ свѣтъ; о томъ, что вы говорили о превосходномъ пасторѣ мистерѣ К* я думала всю ночь, а болѣе всего о возможности дать хорошее воспитаніе моимъ малымъ дѣтямъ.

За этимъ послѣдовалъ восхитительный разговоръ и расчоты. Бёнчъ показалъ свои счоты у баронессы С*. Оба джентльмэна дѣлали разсчоты цѣлый вечеръ. Трудно было даже для мистриссъ Бэйнисъ принудить цифры согласоваться съ доходомъ генерала; но наконецъ ей удалось преодолѣть ариѳметическія затрудненія, и фунты шиллинги и пенсы распростерлись передъ нею. Они могутъ съэкономничать на этомъ, отказать себѣ въ томъ; они должны сдѣлать жертву для воспитанія своихъ дѣтей.

— Сара Бёнчъ съ дочерьми бываетъ при дворѣ — вотъ какъ! Отчего же и моей дочери не быть тамъ? спрашивала она.

На это генералъ ей говорилъ:

— Ей-богу, Элиза, вотъ ты о чомъ думаешь!

На это Элиза сказала: «нѣтъ» разъ двадцать, при каждомъ разѣ всё болѣе сердясь. Она объявляла передъ Богомъ, что она не желаетъ бывать ни при какомъ дворѣ. Генералу стыдно говоритъ такимъ образомъ. И затѣмъ произошла сцѣна. Хотя я не былъ при этой семейной ссорѣ, но мнѣ пересказалъ её мистеръ Фирминъ, а мистеръ Фирминъ узналъ это отъ одной особы, которая въ это время привыкла разсказывать ему всё тайны своего юнаго сердца, которая спрыгнула бы съ плотины въ море рука-объ-руку съ нимъ, еслибы онъ сказалъ; «пойдёмь», и безъ его руки, еслибы онъ сказалъ: «ступай», особа, которой вся жизнь измѣнилась — измѣнилась мѣсяцъ тому назадъ — измѣнилась въ одну минуту, въ ту минуту, когда она увидала рыжіе усы Филиппа и услыхала его громкій голосъ, привѣтствовавшій ея отца между коммисіонерами на набережной передъ таможней.

Туръ былъ по-крайней-мѣрѣ на полтораста миль дальше чѣмъ, Парижъ отъ… отъ одного города, гдѣ жилъ молодой джентльмэнъ, которымъ интересовалась миссъ Шарлотта Бэйнисъ: вотъ отчего, я полагаю, пришла она въ восторгъ, что ея родители рѣшились выбрать своимъ мѣстопребываніемъ болѣе обширный и ближайшій городъ. Притомъ она признавалась по секрету моей женѣ, что её мама и тётушка Мак-Гиртеръ вѣчно ссорились между собой; она предпочитала жить подальше отъ тётушки Мак-Гиртеръ. У ней никогда не было такого друга, какъ Лора, никогда. Она никогда не была такъ счастлива, какъ въ Булони, никогда. Она всегда будетъ любить всѣхъ въ нашемъ домѣ, всегда, всегда. Обѣ эти женщины горѣли энтузіазмомъ «къ спасителю» бэйниской фамиліи, какъ они называли этого высокаго молодца, котораго я вызвался быть біографомъ. Лѣнивый плутъ лежитъ и грѣется въ чудной теплотѣ и солнечномъ сіяніи юной любви. Онъ клялся, что онъ не жилъ и не былъ счастливъ до-сихъ-поръ; объявлялъ, что смѣётся надъ бѣдностью и презираетъ её; бранилъ издателей «Пэлль-Мэлльской» газеты за то, что они отказались напечатать любовные стихи, которые мистеръ Филиппъ теперь сочинялъ почти каждый день. Бѣдная Шарлотта! не получала ли ты эти драгоцѣнныя сочиненія? не восхищалась ли ими? не запирала ли ихъ въ тайной шкатулкѣ твоего сердца такъ же какъ и въ своёмъ маленькомъ столикѣ? не вынимала ли ихъ наединѣ, не цаловала ли и не благословляла ли небо за то, что оно даровало тебѣ такія драгоцѣнности? Это навѣрно. Я могу представить себѣ всё это и не видавши. У Филиппа же, который былъ самымъ безпечнымъ человѣкомъ на свѣтѣ и разбрасывалъ своё платье и бѣлье на полу своей спальной, въ это время карманъ сюртука былъ вѣчно набитъ бумагами, которыя шумѣли самымъ смѣшнымъ образомъ. Онъ всегда смотрѣлъ на этотъ драгоцѣнный карманъ и прикладывалъ къ нему свою большую руку, какъ-будто оберегалъ его. Въ карманѣ лежали не банковые билеты — вы можете быть увѣрены въ этомъ; въ немъ лежали документы, пояснявшіе, что насморку мама лучше, что Джонсизъ пилъ чай, Джулія пѣла, и проч:

Мистеръ Филиппъ оставался недѣлю за недѣлей, объявляя моей женѣ, что она совершенный ангелъ, что держитъ его такъ долго. Бёнчъ писалъ изъ Парижа всё болѣе и болѣе восторженныя письма объ удобствахъ своей квартиры. Балы были особенно великолѣпны въ эту зиму; тамъ было нѣсколько старыхъ индійскихъ знакомыхъ — словомъ, они могли составить клубъ. Рѣшили, что Бэйнисъ поѣдетъ осмотрѣть мѣстность. Онъ поѣхалъ. Баронесса С*, самая изящная женщина, угостила его великолѣпнымъ обѣдомъ: генералъ былъ въ восторгѣ. Бёнчъ отдалъ своихъ сыновей въ знаменитую школу, гдѣ они учились всѣмъ современнымъ языкамъ — словомъ Бэйнисы отправились въ Парижъ не задолго передъ тѣмъ, какъ мы воротились въ Лондонъ.

Вы, безъ сомнѣнія, замѣтилъ, какъ въ нѣкоторыхъ нѣжныхъ обстоятельствахъ женщины помогаютъ одна другой даже тамъ, гдѣ имъ не слѣдуетъ помогать. Я сказалъ, что моя жена чувствовала эту нелѣпую симпатію къ молодимъ людямъ, о которой мы сейчасъ только говорили. Когда день отъѣзда Шарлотты приближался, эта несчастная, заблуждающаяся матрона брала дѣвушку гулять въ какіе-то уединенные переулки и тихія улицы, и по самому странному стеченію обстоятельствъ большіе сапоги Филиппа непремѣнно оставляли свой слѣды возлѣ маленькихъ женскихъ ножекъ. Что скажете вы, когда я сообщу вамъ, что я самъ, отецъ семейства, когда входилъ въ свой собственный кабинетъ, былъ встрѣченъ на порогѣ Еленою, моей старшей дочерью, которая, протянувъ свои ручки передъ стеклянной дверью, въ которую я хотѣлъ войти, сказала мнѣ:

— Вы не должны туда входить, папа; мама никому не приказала изъ насъ входить туда.

— Почему, позволь спросить?

— Потому, что дядя Филиппъ и Шарлотта говорятъ тамъ по секрету и никто не долженъ мѣшать имъ — никто!

Честное слово, не ужасно ли это? Позволю ли я бѣдному молодому человѣку украсть сердце у молодой дѣвушки, у которой нѣтъ ни копейки? Буду ли я помогать этой непростительной интригѣ?

— Сэръ, говоритъ моя жена (мы воспитывались вмѣстѣ съ дѣтства и я признаюсь, что я раза два сумасбродно волочился прежде чѣмъ сдѣлался вѣрнымъ супругомъ) — сэръ, говоритъ она:- когда вы съ ума сходили о Бланшъ и клали письма къ ней въ дупло я видѣла эти письма, но никогда ихъ не трогала. Эти молодые люди нѣсколько побольше любятъ другъ друга, чѣмъ любили вы и Бланшъ. Мнѣ не хотѣлось бы разлучить теперь Шарлотту съ Филиппомъ. Ужь слишкомъ поздно, сэръ. Она никогда уже не будетъ любить никого такъ, какъ любитъ его. Проживи она сто лѣтъ, она никогда его не забудетъ. Зачѣмъ бѣдняжечкѣ не быть счастливой немножко, пока она можетъ?

Сквозь большое окно я вижу въ маленькой комнатѣ двѣ фигуры у стола. У одной каштановые волосы, у другой рыжіе усы.

— Бѣдняжечки, шепчетъ моя жена:- они разстаются завтра. Пусть ихъ наговорятся. Я увѣрена, что она выплачетъ всѣ свои глаза. Бѣдная Шарлотта!

Пока моя жена жалѣла миссъ Шарлотту такимъ патетическимъ образомъ и хотѣла уже прибѣгнуть къ носовому платку, изъ той комнатки, гдѣ влюбленные ворковали, вдругъ послышался сначала громкій хохотъ Филиппа, а потомъ серебристый смѣхъ миссъ Шарлоты и эта молодая особа вышла къ намъ въ садъ, съ круглымъ личикомъ вовсё неорошеннымъ слезами, а румянымъ, свѣжимъ и весёлымъ. Шарлотта присѣдаетъ передо мною, а моей женѣ подаётъ руку и бросаетъ на неё ласковый взглядъ. Онѣ удаляются, обвившись руками, какъ виноградная лоза обвивается вокругъ окна, хотя которая лоза и которая окно въ этомъ сравненіи, я не берусь рѣшить. Онѣ входятъ въ дверь балкона, проходятъ черезъ гостиную и, безъ сомнѣнія, выходятъ на улицу, а мистеръ Филиппъ вдругъ высовываетъ голову изъ окна верхняго этажа съ огромной трубкою во рту. Онъ не можегъ «работать» безъ своей трубки, говоритъ онъ, и моя жена вѣритъ ему.

Миссъ Шарлотта сдѣлала намъ опять маленькій визитъ вечеромъ, когда мы были одни; дѣти легли спать. Душечки! Шарлотта должна пойти поцаловатъ ихъ. Мистера Филиппа Фирмина не было дома. Она, кажется, вовсе этого не примѣчала и не сдѣлала ни одного вопроса о нёмъ. Мы были тамъ добры къ ней, такъ ласковы! Забудетъ ли она когда нибудь нашу доброту? Она была такъ счастлива — о! такъ счастлива! Она прежде не была такъ счастлива.Она будетъ писать очень часто и Лора будетъ писать постоянно — будетъ?

— Да, милое дитя! говоритъ моя жена.

Потомъ опять пошли поцалуи, а тамъ ужь пора возвращаться домой. Какой чудный вечеръ! Луна сіяетъ на пурпуровомъ небѣ, а звѣзды блещутъ міріадами.

— Прощайте, милая Шартотта; будьте счастливы!

Я схватилъ ея руку. Я почувствовалъ отеческое желаніе поцаловать ея круглое личико. Ея кротость, ея безыскусственная весёлость и добродушіе заставили насъ всѣхъ полюбить её.

— Постойте, моя милая! вскричалъ я съ любезностью: — я провожу васъ до дома.

Надо было бы вамъ видѣть тогда ея бѣлое, круглое личико: какое плачевное выраженіе разлилось по нёмъ! Она поглядѣла на мою жену, а мистриссь Дора дёрнула меня за фалду.

— Что это значитъ, моя милая? спрашиваю а,

— Не выходи въ такую ужасную погоду. Ты простудишься, говоритъ Лира.

— Простужусь, душа моя! говорю я. — Помилуй, въ такой чудный вечеръ…

— О! какой же ты глупый! говоритъ Лора и начинаетъ смѣяться.

А миссъ Шарлотта уходить-себѣ отъ насъ, не говоря болѣе ни слова.

Филиппъ воротился черезъ полчаса. И знаете ли, я сильно подозрѣваю, что онъ ждалъ за угломъ. Еслибы это прежде пришло мнѣ въ голову, я, конечно, не предложилъ бы миссъ Шарлоттѣ проводить её домой.

Очень рано на слѣдующее утро встала моя жена и истратила, по моему мнѣнію, очень много безполезнаго времени, хлѣба, масла, холодной говядины, горчицы и соли на цѣлую кучу сэндвичей, которые были завёрнуты въ «Пэлль-Мэлльскую газету». Эта страсть приготовлять разныя закуски на дорогу довольно странна въ женщинахъ, какъ-будто въ гостиницахъ и на станціяхъ желѣзныхъ дорогъ не довольно находится съѣстныхъ припасовъ. Я отнёсъ сэндвичи въ контору дилижансовъ, откуда отправлялись наши друзья. Генеральша Бэйнисъ разсадила всѣхъ по мѣстамъ, указала генералу его мѣсто зонтикомъ и fouette cocher! Прощайте хорошенькая Шарлотта, съ вашимъ нѣжнымъ личикомъ, нѣжнымъ голоскомъ и добрыми глазками! Но позвольте спросить, почему мистеръ Филиппъ Фирминъ не пришолъ проститься?

Прежде чѣмъ дилижансъ тронулся, мальчики Бэйнисы поссорились и подрались, кому сѣсть наверхъ, на имперіалъ, но кондукторъ не пустилъ мальчиковъ туда, говоря, что оставшееся мѣсто занято однимъ джентльмэномъ, котораго они должны взять на дорогѣ. Кто же это оказался? За городомъ этотъ джентльмэнъ вскочилъ на имперіалъ; его лёгкая поклажа была уже на дилижансѣ и эта поклажа принадлежала Филиппу Фирмину. А! вотъ почему они были тамъ веселы вчера — въ день разлуки, потому что они вовсе не разлучались. Клянусь по совѣсти, я во всю мою жизнь не слыхалъ о подобномъ неблагоразуміи. Да это вѣрная нищета для того и для другого: они умрутъ съ голода!

— Я не люблю вмѣшиваться въ чужія дѣла, сказалъ я моей женѣ:- но подобное сумасбродство выводитъ меня изъ терпѣнія. Я жалѣю зачѣмъ я не говорилъ съ генераломъ Бэйнисомъ объ этомъ. Я напишу генералу.

— Мой милый, генералъ знаетъ, сказалъ, по моему мнѣнію неблагоразумный другъ Шарлотты и Филиппа: — мы говорили объ этомъ, и какъ человѣкъ съ здравымъ смысломъ, генералъ сказалъ:- молодые и останутся молодыми. Ей-богу, сударыня, когда я женился — я долженъ бы сказать когда мистриссъ Бэйнисъ приказала мнѣ жениться на ней — у ней не было ничего, а у меня только капитанское жалованье. Живутъ же люди какъ-нибудь. Молодому человѣку лучше жениться и уберечь себя отъ праздности и разныхъ бѣдъ; а я обѣщаю вамъ, что тотъ, кто женится на моей дочери, получитъ сокровище. Я люблю этого мальчика ради моего стараго друга Филя Рингуда. Я не вижу, чтобы люди съ богатыми жонами были счастливѣе, или чтобы мущины не должны были жениться до-тѣхъ-поръ, пока они не сдѣлаются старыми подагриками.

Итакъ Филиппъ отправился за своей очаровательницей. Бэйнисы позволили этому бѣдному студенту правовѣдѣнія ухаживать за ихъ дочерью и провожать ихъ въ Парижъ.

Вскорѣ послѣ этого, въ концѣ сентября, лондонскій пароходъ въ прекрасный солнечный осенній вечеръ высадилъ насъ у таможни среди густого тумана. Ахъ, какое возвращеніе послѣ двухнедѣльнаго отсутствія! Какая куча писемъ лежитъ въ кабинетѣ! Мы весело пьёмъ чай утромъ при свѣчахъ въ первые два дня послѣ нашего возвращенія, а я имѣлъ удовольствіе обрѣзать себѣ подбородокъ, потому что слишкомъ темно бриться въ девять часовъ утра.

Моя жена не можетъ бытъ такъ нечувствительна, чтобы хохотать и быть весёлой оттого, что со мной случилась бѣда, которая навремя обезобразила меня? Передъ ней лежитъ письмо, отъ котораго она совершенно въ восторгѣ. Когда она особенно довольна чѣмъ-нибудь, я могу видѣть по ея лицу и по особенному одушевленію и ласковости ея ко всему семейству. Въ это утро лицо ея сіяло. Комната освѣщалась имъ, а можетъ быть также и двумя свѣчами, которыя стоятъ на чайномъ столѣ. Дрова въ каминѣ трещатъ, огонь весело пылаетъ.

— Письмо отъ Шарлотты, папа! кричитъ одна изъ дѣвочекъ.

— Письмо отъ дяди Филиппа, папа! кричитъ другая:- и имъ такъ нравится Парижъ, продолжаетъ маленькая вѣстовщица.

— Вотъ сэръ, не говорила ли я вамъ? кричитъ моя жена, подавая мнѣ письмо.

— Мама всегда говорила вамъ, повторяетъ ребёнокъ, важно кивая головкой:- и я не стану удивляться, если онъ будетъ очень богатъ; а вы будете удивляться, мама?

Я не напечатаю письма миссъ Шарлотты, потому что она не совсѣмъ правильно писала, а въ письмѣ было такъ много помарокъ, что для меня было ясно, что воспитаніе ея было небрежно; а такъ-какъ я очень её люблю, я не желаю поднимать её на смѣхъ. А письма мистера Филиппа я напечатать не могу потому, что я не сохранилъ его. Кчему сохранять письма? Я говорю, что ихъ надо жечь, жечь, жечь. Не нужно сомнѣній; не нужно упрёковъ; не нужно вчерашняго дня. Счастливъ онъ быль или несчастенъ — думать объ этомъ грустно всегда.

Въ письмѣ Шарлотты заключался подробный разсказъ, какъ Бэйнисы помѣстились у баронесы С*, гдѣ дѣйствительно имъ было очень удобно и дёшево жить. Филиппъ же помѣстился въ Сен-Жерменскомъ предмѣстьи, въ гостинницѣ Пуссенъ, которую ему рекомендовали его друзья-художники, въ улицѣ этого имени, которое лежитъ, какъ вамъ извѣстно, между Мазариновой библіотекой и Музеемъ изящныхъ искусствъ. Въ прежнія времена мой джентльмэнъ жилъ роскошно и хлѣбосольно въ англійскихъ гостинницахъ; теперь онъ очень прилично помѣстился за тридцать франковъ въ мѣсяцъ и съ пятью или шестью фунтами, какъ онъ послѣ безпрестанно говорилъ, онъ очень комфортэбельно могъ прожитъ мѣсяцъ. Я не говорю, мой юный путешественникъ, чтобы вы нынѣ могли быть такъ счастливы. Мы разсказываемъ то, что было двадцать лѣтъ назадъ, прежде чѣмъ локомотивы начали визжать по французскимъ рельсамъ и когда Луи-Филиппъ былъ королёмъ.

Какъ только мистеръ Филиппъ Фирминъ разорился, нужно ему было влюбиться. Чтобы не разставаться съ возлюбленнымъ предметомъ, нужно ему было послѣдовать за нимъ въ Парижъ и бросить занятіе юриспруденціи на родинѣ, хотя, надо отдать ему справедливость, я думаю онъ ничего не сдѣлалъ бы хорошаго. Не пробылъ онъ въ Парижѣ и двухъ недѣль, когда причудливая госпожа Фортуна, которая, повидимому, убѣжала отъ него, вдругъ улыбнулась ему какъ бы говоря: «юный джентльмэнъ, я еще не покончила съ тобою».

Не предполагайте будто Филиппъ вдругъ выигралъ двадцать тысячъ ф. с. въ лотерею. Не очень нуждаясь въ деньгахъ, онъ вдругъ получилъ возможность пріобрѣсти нѣкоторую сумму довольно легко.

Во-первыхъ, Филиппъ нашолъ мистера и мистриссъ Мёгфордъ въ озадаченномъ положеніи въ Парижѣ, въ каковомъ городѣ Мёгфордъ никогда не согласился бы имѣть laquais de place, оставаясь твёрдо убѣждёнъ до самой своей смерти, что онъ зналъ французскій языкъ совершенно достаточно для разговора. Филиппъ, часто бывавшій прежде въ Парижѣ, помогъ своимъ друзьямъ въ двухфранковомъ ресторанѣ, гдѣ онъ бывалъ ради экономіи, а они потому, что имъ казался обидъ не только дёшевъ, но великолѣпенъ и удовлетворителенъ. Онъ служилъ имъ переводчикомъ, а потомъ угостилъ ихъ въ кофейной на бульварѣ, какъ говорилъ Мёгфордъ, воротившись въ Лондонъ и разсказывая объ этомъ мнѣ.

— Онъ не можетъ забыть, что онъ былъ франтомъ, этотъ Фирминъ, и поступаетъ какъ джентльмэнъ. Онъ воротился съ нами въ нашу гостинницу; а кто, вы думаете, въѣхалъ на дворъ и вышелъ изъ кареты? Лордъ Рингудъ; вы знаете Лорда Рингуда, всѣ его знаютъ. «Какъ! это вы, Филиппъ? сказалъ его сіятельство, протягивая руку молодому человѣку: — приходите ко мнѣ завтракать завтра утромъ.»

Какъ же это случилось, что лордъ Рингудъ, у котораго инстинктъ самосохраненія былъ силёнъ, который, я боюсь, былъ немножко эгоистъ и который, какъ мы слышали, отдалъ приказаніе не принимать Филиппа, вдругъ передумалъ и дружелюбно привѣтствовалъ молодого человѣка? Во-первыхъ, Филиппъ вовсе не безпокоилъ его сіятельство своими посѣщеніями; во-вторыхъ, случилось, къ счастью, въ самый день ихъ встрѣчи, его его сіятельство обѣдать у извѣстнаго парижскаго жителя и bon vivant милорда виконта Трима, который былъ губернаторомъ острововъ Саго, когда полковникъ Бэйнисъ стоялъ тамъ своимъ полкомъ. Генералъ встрѣтился въ церкви съ старымъ вест-индскимъ губернаторомъ; милордъ Тримъ прямо попросилъ генерала Бэйниса къ обѣду, гдѣ былъ и лордъ Рингудъ съ другими знатными гостями, которыхъ теперь мы не имѣемъ нужды называть. Уже было говорено, что Филиппъ Рингудъ, братъ милорда, и капитанъ Бэйнисъ была въ молодости короткими друзьями и что полковникъ умеръ на рукавъ капитана. Лордъ Рингудъ, имѣвшій превосходную память, когда они хотѣлъ прибѣгать къ ней, вздумалъ при этомъ случаѣ вспомнить генерала Бэйниса и его короткость съ своимъ братомъ въ былые дни. Они разговорились объ этихъ былыхъ дняхъ. Я полагаю, что превосходное вино лорда Трима сдѣлало генерала краснорѣчивѣе обыкновеннаго. Въ разговорѣ генералъ назвалъ Филиппа и, разгорячившись отъ вина, осыпалъ самыми восторженными похвалами своего молодого друга и упомянулъ, какъ благородно и бёзкорыстно поступилъ Филиппъ съ нимъ. Можетъ быть лорду Рингуду было пріятно слышать эти похвалы внуку своего брита; можетъ быть онъ думалъ о прежнихъ временахъ, когда у него было сердце и онъ любилъ своего брата. И хотя онъ, можетъ быть считалъ Филиппа Фирмина нелѣпымъ олухомъ за то, что онъ отказался отъ всякихъ правъ, которыя онъ могъ имѣть на состояніе генерала Бэйниса, по-крайней-мѣрѣ я не сомнѣваюсь, что его сіятельство подумалъ: «невѣроятно, чтобы этотъ мальчикъ просилъ денегъ у меня!» Вотъ почему, когда онъ воротился въ свою гостинницу, послѣ этого обѣда и на дворѣ увидалъ этого самаго Филиппа Фирмина, внука его брата: сердце стараго вельможи наполнилось добрымъ чувствомъ и онъ пригласилъ Филиппа къ себѣ.

Я описывалъ нѣкоторыя странности Филиппа; между прочимъ, въ наружности его произошла весьма замѣчательная перемѣна вскорѣ послѣ его разоренія. Можетъ ли новый сюртукъ или жилетъ доставить удовольствіе тому, чья молодость уже прошла? Я скорѣе думаю, что въ человѣкѣ среднихъ лѣтъ новое платье возбуждаетъ тревожное чувство — не оттого, чтобы оно было узко, хотя и это можетъ быть причиною, но по своему лоску и великолѣпію. Когда мой покойный другъ мистриссъ подарила мнѣ изумрудный жилетъ съ золотыми разводами, я тотчасъ надѣлъ его въ Ричмондъ обѣдать съ нею, но застегнулся такъ, что навѣрно въ омнибусѣ никто не видалъ, какой на мнѣ яркій жилетъ. Десять лѣтъ онъ составлялъ главное украшеніе моего гардероба, и хотя я никогда не осмѣивался надѣть его во второй разъ, я всегда думалъ съ тайнымъ удовольствіемъ, что я обладаю такимъ сокровищемъ. Любятъ ли шестидесятилѣтнія женщины красивые и модные наряды? Но это разсужденіе заводитъ насъ слишкомъ далеко. Я желаю замѣтить фактъ, нерѣдко случавшійся на моей опытности, что мущины, бывшіе большими щоголями, часто и вдругъ бросаютъ великолѣпные костюмы и съ большимъ удовольствіемъ наряжаются въ самые поношенные сюртуки и шляпы. Нѣтъ, почти всѣ мущины не тщеславны насчотъ своего костюма. Напримѣръ, нѣсколько лѣтъ назадъ, мущины щеголяли красивыми ногами. Посмотрите, какъ рѣшительно всѣ они бросили свои хорошенькіе сапожки и носятъ огромные толстые, безобразные спокойные сапоги!

Когда Филиппъ Фирминъ появился въ Лондонѣ, тамъ были еще дэнди, еще были ослѣпительные бархатные и штофные жилеты, еще были булавки, пуговицы, цѣпочки и разная фантастическая роскошь. У него былъ великолѣпный серебряно-вызолоченный несессеръ, подаренный ему отцомъ (за который, правда, докторъ позабылъ заплатить, предоставивъ это сыну).

— Это вещь вовсе ненужная, сказалъ достойный докторъ:- но бери её всегда съ собою: въ деревенскомъ замкѣ она имѣетъ хорошій видъ на тоалетѣ мущины. Это позируетъ человѣка — ты понимаешь. Я зналъ женщинъ, приходившихъ взглянуть на это. Ты можетъ быть скажешь, что это бездѣлица, мой милый, но къ чему же пренебрегать какою бы то ни было возможностью на успѣхъ въ жизни?

Когда въ нимъ случилось несчастье, юный Филиппъ бросилъ всѣ эти великолѣпныя сумасбродства. И право, врядъ ли человѣкъ, болѣе странной наружности, разгуливать по мостовой лондонской или парижской. Онъ самъ часто говорилъ:

— Всѣ карпетки мои въ дырахъ мистриссъ Пенденнисъ, всѣ пуговицы у рубашекъ оборваны, должно быть у меня дурная прачка.

Когда Сестрица ворвалась въ его комнаты въ его отсутствіе, она говорила, что у ней чуть волосы не встали дыбомъ, когда она увидала въ какомъ состояніи находился его бѣдный гардеробъ. Я полагаю, что мистриссъ Брандонъ положила обманомъ бѣлья въ его комоды. Онъ этого не зналъ; онъ преспокойно носилъ свои рубашки. Куда дѣвались чудныя палевыя перчатки прошлаго года? Его большія голыя руки (которыми онъ такъ величественно размахивалъ) были теперь такъ смуглы, какъ у индійца. Онъ очень намъ нравился въ дни его великолѣпія; теперь въ его поношеномъ костюмѣ мы любили его.

Я представляю себѣ какъ молодой человѣкъ вошолъ въ комнату, гдѣ собрались гости его сіятельства. Въ присутствіи знатныхъ и ничтожныхъ Филиппъ всегда велъ себя развязно, и онъ изъ числа тѣхъ немногихъ людей, какихъ мнѣ случилось видѣть въ жизни, на которыхъ званіе не дѣлало никакого впечатлѣнія. На этомъ завтракѣ были два-три дэнди, которыхъ изумила вольность обращенія Филиппа. Онъ вступилъ въ разговоръ съ знаменитымъ французскимъ политикомъ, противорѣчилъ ему чрезвычайно энергически на его собственномъ языкѣ; а когда политикъ спросилъ не членъ ли парламента monsieur, Филиппъ разразился громкимъ хохотомъ, отъ котораго чуть не разбились рюмки на столѣ, и сказалъ:

— Je suis journaliste, monsieur, à vos ordres!

Молодой Тимбёри, секретарь посольства, остолбенѣлъ отъ дерзости Филиппа, а докторъ Боттсъ, медикъ его сіятельства, взглянулъ на него съ испуганнымъ лицомъ. Принесли бутылку бордоскаго, всѣ присутствующіе джентльмэны начали пить его, а Филиппъ, попробовавъ свою рюмку, закричалъ.

— Фи! какъ это отзывается пробкой!

— Да еще какъ прескверно! заворчалъ милордъ съ однимъ изъ своихъ обычныхъ ругательствъ:- зачѣмъ же никто изъ васъ ничего не сказалъ? Развѣ вы любите вино, отзывающееся пробкой?

За этимъ столомъ сидѣли такіе любезные гости, которые охотно выпили бы александрійскій листъ, если бы его сіятельство сказалъ, что любитъ его.

— Ваша мать была добрая душа, а отецъ кланялся какъ танцмейстеръ. Вы не похожи на него. Я почти всегда обѣдаю дома. Приходите когда хотите, Филиппъ, сказалъ онъ.

Это сообщалъ намъ Филиппъ въ своёмъ письмѣ, а потомъ было намъ пересказано мистеромъ и мистриссъ Мёгфордъ, по возвращеніи ихъ въ Лондонъ.

— Его брали за руку знатные вельможи, говорилъ Мёгфордъ, а я завербовалъ его по три гинеи въ недѣлю писать письма въ «Пэлль-Мэлльскую газету».

И вотъ причина радостныхъ и торжественныхъ словъ моей жены. «Развѣ я тебѣ не говорила?» Филиппъ сталъ ногою на лѣстницу; а кто былъ способнѣе его взобраться на вершину? Когда счастье и нѣжная и любящая дѣвушка ждали его тамъ, не-уже-ли онъ лишится мужества, не употребивъ всѣхъ усилій, или побоится влѣзать? У него не было болѣе искренняго доброжелателя какъ я, не было друзей, которые болѣе любили бы его, хотя многіе восхищались имъ болѣе меня. Но это были женщины по большей части; а женщины становятся такъ нелѣпы, несправедливы и пристрастны къ тѣмъ, кого онѣ любятъ, когда тѣ впадаютъ въ несчастье, что я удивляюся какъ мистеръ Филиппъ не потерялъ головы въ своей бѣдности при такихъ нѣжныхъ льстецахъ и обожательницахъ. Не-уже-ли вы будете ставить ему въ вину утѣшеніе, которое онъ извлекалъ изъ своего несчастья? Не одно сердце окаменѣло бы безъ воспоминаній о прошлыхъ огорченіяхъ, когда глаза, теперь неглядящіе, можетъ быть были полны сочувствія, а руки, теперь холодныя, были готовы утѣшать и помогать.

Глава XIX КАКЪ ХОРОШО ВЪ ДВАДЦАТЬ ЛѢТЪ!

Тѣ времена, о которыхъ мы пишемъ, тѣ времена, когда Луи-Филиппъ былъ королёмъ, такъ были не похожи на нынѣшнія, что когда Филиппъ Фирминъ отправился въ Парижъ, тамъ рѣшительно было дёшево жить и Филиппъ жилъ очень хорошо по своимъ небольшимъ средствамъ. Филиппъ клянётся, что это время было самымъ счастливѣйшимъ въ его жизни. Онъ разсказывалъ впослѣдствіи объ избранныхъ знакомствахъ, которыя сдѣлалъ онъ. Онъ познакомился съ удивительными медицинскими студентами, съ художниками, которымъ не доставало только таланта и трудолюбія, чтобы стать во главѣ своей профессіи, съ двумя-тремя магнатами его профессіи, газетными корреспондентами, домъ и столъ которыхъ были открыты для него. Удивительно, какія политическія тайны узнавалъ онъ и передавалъ въ своей газетѣ. Онъ преслѣдовалъ политиковъ того времени съ изумительнымъ краснорѣчіемъ и пыломъ. Стараго короля осыпалъ онъ безподобными остротами и сарказмами. Онъ разсуждалъ о дѣлахъ Европы, рѣшалъ судьбу Франціи, нападалъ на испанскія бракосочетанія, распоряжался папою съ неутомимымъ краснорѣчіемъ.

— Полынная водка была моимъ напиткомъ, сэръ, разсказывалъ онъ своимъ друзьямъ. Она сообщаетъ чудное краснорѣчіе слогу. Господи! какъ я отдѣлывалъ этого бѣднаго французскаго короля видъ вліяніемъ полынной водки въ кофейной, напротивъ Биржи, гдѣ я обыкновенно сочинялъ моё письмо! Кто знаетъ, сэръ, можетъ быть вліяніе этихъ писемъ ускорило паденіе бурбонской династіи! Мы съ Гиллиганомъ, корреспондентомъ Вѣка, писали наши письма въ этой кофейной и дружелюбно вели журнальную полемику.

Гиллиганъ корреспондентъ Вѣка и Фирминъ корреспондентъ Пэлль-Мэлльской Газеты были, однако, весьма маловажными особами среди корреспондентовъ лондонскихъ газетъ. Старшины ихъ въ современной прессѣ занимали прекрасныя квартиры, давали великолѣпные обѣды, бывали принимаемы въ кабинетахъ министровъ и обѣдали у членовъ Палаты депутатовъ. На Филиппа, совершенно довольнаго самимъ собою и свѣтомъ — на Филиппа друга и родственника лорда Рингуда — смотрѣли его старшины и начальники милостивымъ окомъ, которое обращалось не на всѣхъ джентльмэновъ его профессіи. Бѣднаго Гиллигана никогда не приглашали на обѣды, которые давали эти газетные посланники, между тѣмъ какъ Филиппъ принимался гостепріимно.

— У этого Фирмина такой видъ, съ которымъ онъ пройдетъ вездѣ! признавался товарищъ Филя. — Онъ какъ-будто покровительствуетъ посланнику, когда подходитъ говорить съ нимъ.

Я не думаю, чтобы Филиппъ удивился, если бы министръ подошолъ говорить съ нимъ. Для него всѣ люди были равны, и знатные и ничтожные; и разсказываютъ, что когда лордъ Рингудъ сдѣлалъ ему визитъ въ его квартиру, Филиппъ любезно предложилъ ею сіятельству жаренаго картофеля, которымъ съ весьма обильнымъ количествомъ табаку, разумѣется, Филиппъ угощалъ себя и двухъ-трёхъ друзей, когда лордъ Рингудъ заѣхалъ къ своему родственнику.

Не-уже-ли Филиппъ не могъ отыскать для себя ничего лучше занятія въ еженедѣльной газетѣ? Нѣкоткрые друзья его досадовали на то, что Филиппъ считалъ счастьемъ для себя. Газетный корреспондентъ всю жизнь остается газетнымъ корреспондентомъ, а Филиппъ имѣлъ друзей въ свѣтѣ, которые, если бы онъ захотѣлъ, могли помочь ему проложить себѣ дорогу. Такъ мы убѣждали его какъ будто-какія бы то ни было убѣжденія могли тронутъ этого упрямца, который привыкъ потворствовать самому себѣ.

«Меня нисколько не удивляетъ, писалъ Филиппъ къ своему біографу: „что вы думаете о деньгахъ. Вы имѣли то проклятое несчастье, которое разрушаетъ все великодушіе, порождаетъ эгоизмъ — небольшое состояніе. Вы получаете по третямъ нѣсколько сотъ фунтовъ и это жалкое содержаніе портитъ всю вашу жизнь: оно мѣшаетъ свободѣ мысли и поступковъ. Это дѣлаетъ скрягой человѣка, который не лишонъ великодушныхъ побужденій, какъ мнѣ извѣстно, мой бѣдный, старый Гарпаганъ, потому что не предлагали ли вы мнѣ своего кошелька. Говорю вамъ: меня тошнитъ при мысли о томъ, какъ люди въ Лондонѣ, особенно добрые люди, думаютъ о деньгахъ. Вы проживаете ровно столько, сколько позволяетъ вашъ доходъ. Вы жалко бѣдны. Вы хвастаетесь и льстите себя мыслью, что вы никому не должны; но у васъ есть кредиторы своего рода, такіе же ненасытные, какъ любые ростовщики. Вы называете меня безпечнымъ, мотомъ, лѣнтяемъ, потому что я живу въ одной комнатѣ, работаю такъ мало: какъ только могу, и хожу въ дырявыхъ сапогахъ, а вы льстите себя мыслью, что вы осторожны, потому что вы занимаете цѣлый домъ, имѣете ливрейнаго лакея и даете съ полдюжины обѣдовъ въ годъ. Несчастный человѣкъ! Вы невольникъ, а не человѣкъ. Вы нищій, хотя живёте въ хорошемъ домѣ и носите хорошее платье. Вы такъ жалко благоразумны, что тратите для себя всѣ ваши деньги. Вы боитесь нанимать извощика. Куча безполезныхъ слугъ ваши безжалостные кредиторы, которымъ вы каждый день должны платить страшные проценты. Меня, съ дырявыми локтями, обѣдающаго за одинъ шиллингъ, называютъ сумасброднымъ, лѣнивымъ, беззаботнымъ… я уже не знаю чѣмъ, между тѣмъ какъ вы считаете себя благоразумнымъ. Какая жалкая обманчивая мечта! Вы бросаете кучу денегъ на безполезные предметы, на безполезныхъ горничныхъ, на безполезную квартиру, на безполезное щегольство и говорите: «бѣдный Филь! какой онъ лѣнтяй! какъ онъ безполезно тратитъ время! какимъ жалкимъ, безславнымъ образомъ онъ живетъ!» Бѣдный Филь также, богатъ какъ и вы, потому-что ему достаточно его средствъ и онъ доволенъ. Бѣдный Филь можетъ лѣниться, а вы не можете. Вы должны трудиться, чтобы содержать этого долговязаго лакея, эту поджарую кухарку, эту кучу болтливыхъ нянекъ и мало ли еще чего! И если вы желаете покоряться рабству и униженію, которыя неразлучны съ вашимъ положеніемъ — пересчитывать огарки, что вы называете порядкомъ — я сожалѣю о васъ и не ссорюсь съ вами. Но я желалъ бы, чтобы вы не были такъ нестерпимо добродѣтельны, не такъ спѣшили порицать меня и сожалѣть обо мнѣ. Если я счастливъ, къ чему не вамъ безпокоиться? А если я предпочитаю независимость и дырявые сапоги? лучше ли это, чѣмъ поддаваться гнёту вашихъ отвратительныхъ условныхъ приличій и быть лишену свободы дѣйствія? Я жалѣю о васъ отъ всего моего сердца; и мнѣ прискорбно думать, что эти прекрасныя, честныя дѣти — чистосердечныя и откровенныя пока — должны лишиться своихъ природныхъ добрыхъ качествъ по милости ихъ суетнаго отца. Не говорите мнѣ о свѣтѣ: я знаю его. Взгляните-ка на моихъ жалкихъ родственниковъ. Взгляните на моего отца. Я получилъ отъ него письмо, заключающее тѣ ужасные совѣты, которые подаютъ фарисеи. Еслибы не для Лоры и дѣтей, сэръ, я искренно желалъ бы, чтобы вы разорились какъ любящій васъ — Ф. Ф.

P. S. О Пенъ! я такъ счастливъ! Она такая милочка! Я омываюсь ея невинностью, сэръ! я укрѣпляюсь ея чистотою. Я преклоняю колѣна передъ ея кроткой добротою и безвинностію. Я выхожу изъ моей комнаты и вижу её каждое утро до семи часовъ. Она любитъ васъ и Лору. И вы любите её? И когда я подумаю, что, полгода назадъ, я чуть было не женился на женщинѣ безъ сердца! Ну, сэръ, слава Богу, что мой бѣдный отецъ истратилъ мои деньги и избавилъ меня отъ этой ужасной участи! Лордъ Рингудъ говорилъ, что я счастливо отдѣлался. Онъ называетъ людей англосаксонскими именами и употребляетъ очень сильныя выраженія; и о тётушкѣ Туисденъ и о дядѣ Туисденъ, о дочеряхъ ихъ и о сынѣ онъ говоритъ такъ, что я вижу, какъ вѣрно осудилъ онъ ихъ.

P. S. № 2. Ахъ, Пенъ! какая она милочка! Мнѣ кажется я самый счастливый человѣкъ на свѣтѣ».

Вотъ что вышло изъ разоренія! Шалунъ, который, когда у него въ карманѣ было много денегъ, былъ запальчивъ, повелителенъ, недоволенъ; теперь, когда у него нѣтъ и двухъ пенсовъ за душою, объявляетъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ! Помнишь, моя милая, какъ онъ ворчалъ на наше бордоское и какія дѣлалъ гримасы, когда за обѣдомъ у насъ было только холодное мясо? Шалунъ теперь совершенно доволенъ хлѣбомъ и сыромъ и слабенькимъ пивомъ — даже такимъ дурнымъ, какое продаютъ въ Парижѣ.

Въ это время я увидался съ другомъ Филиппа, Сестрицею. Онъ писалъ къ ней время отъ времени. Онъ ей сообщилъ о своей любви къ миссъ Шарлоттѣ, и мы съ женою утѣшили Каролину увѣреніемъ, что на этотъ разъ сердце молодого человѣка было отдано достойной владычицѣ. Я говорю утѣшили, потому-что это извѣстіе было печально для нея. Въ маленькой комнаткѣ, которую она всегда держала наготовѣ для него, онъ будетъ проводитъ безсонныя ночи и думать о той, кто для него дороже сотни бѣдныхъ Каролинъ. Она хотѣла придумать что-нибудь пріятное для молодой дѣвушки. На Рождество миссъ Бэйнисъ получила чудно вышитый батистовый, носовой платокъ; на углу красовалась «Шарлотта». Это была лепта любви и нѣжности бѣдной вдовы.

Вы, разумѣется, понимаете почему Филиппъ былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ, французы встаютъ рано; въ той маленькой гостинницѣ, гдѣ жилъ Филиппъ, весь домъ вставалъ въ такіе часы, когда лѣнивые англійскіе господа и слуги и не думали еще подниматься. Ранёхонько Филю подавалась чашка кофе съ молокомъ и хлѣбомъ, а потомъ онъ отправлялся въ Элисейскія Поля; дымъ его сигары предшествовалъ ему пріятнымъ запахомъ. Въ тѣнистыхъ рощахъ, гдѣ фонтанъ брызжетъ бриліантами къ небу, Филиппъ встрѣчался съ одною особою, съ которой иногда шли маленькій братъ или сестра. Румянецъ вспыхивалъ на ея щепахъ и лицо сіяло нѣжною улыбкой, когда она подходила здороваться съ нимъ, потому-что едва-ли ангелы были чище этой молодой дѣвушка, она и не помышляла объ опасности. Работники шли къ своимъ работамъ, дэнди спали, и принимая въ соображеніе ихъ лѣта и взаимныя ихъ отношенія, я не удивляюсь, что Филиппъ называлъ это счастливѣйшимъ временемъ въ своей жизни. Впослѣдствіи когда, обоимъ пожилымъ джентльмэнамъ случились вмѣстѣ быть въ Парижѣ, мистеръ Филиппъ Фирминъ настойчиво потащилъ меня на сантиментальную прогулку въ Элисейскія Поля, и смотря на старый домъ, на довольно ветхій старый домъ въ саду, сказалъ со вздохомъ:

— Вотъ это мѣсто: тутъ жила баронесса С*. Вотъ это окно, третье, съ зелёной жалузи. Ахъ, сэръ! какъ я былъ счастливъ и несчастливъ за этой зелёной сторой!

И мои другъ погрозилъ кулакомъ на ветхій домъ, откуда давно исчезли баронесса О* и ея жильцы.

Я боюсь, что баронесса затѣяла своё предпріятіе съ недостаточнымъ капиталомъ, или вела его съ такою щедростью, что ея барыши поглощались ея жильцами. Я могу разсказать ужасныя исторіи, оскорбляющія нравственный характеръ баронессы. Говорили будто она не имѣла права на званіе баронессы и на иностранную фамилію С*. Еще живы люди, знавшіе её подъ другимъ именемъ. Баронесса была что называется красивою женщиною, особенно за обѣдомъ, гдѣ она являлась въ чорномъ атласномъ платьѣ и съ разрумяненными щеками. Въ утреннемъ же пеньоарѣ она вовсе не была красива. Контуры, круглые вечеромъ, по утрамъ бывали угловаты и худощавы. Розы расцвѣтали только за полчаса до обѣда за щекахъ совершенно жолтыхъ до пяти часовъ. Я нахожу, что со стороны пожилыхъ особъ, имѣющихъ дурной цвѣтъ лица, скрывать опустошенія времени и представлять глазамъ вашимъ румяное и пріятное лицо, знакъ большой доброты. Станете ли вы ссориться съ своимъ сосѣдомъ, что онъ выкраситъ передній фасадъ своего дома или выставитъ розы на балконѣ? Вы скорѣе будете признательны ему за это украшеніе. Передній фасадъ мадамъ С* украшался такимъ же образомъ къ обѣду.

Филиппъ говорилъ, что онъ уважалъ эту женщину и удивлялся ей. Она дѣйствительно была достойна уваженія въ своёмъ родѣ. Она расписывала своё лицо и улыбалась, между тѣмъ вамъ заботы грызли ей сердце. Она должна била ласкать молочницу, смягчать продавца масла, уговаривать виноторговца, выдумывать новые предлоги для хозяина дома, мирилъ своихъ жилицъ, генеральшу Бэйнисъ съ мистриссъ Больдеро, которыя вѣчно ссорились; заботиться, чтобы обѣдъ былъ приготовленъ хорошо, чтобы Франсоа, которому она уже нѣсколько мѣсяцевъ не отдавала жалованья, не напился или не нагрубилъ, чтобы Огюстъ, также ея кредиторъ, вымылъ чисто стаканы и приготовилъ лампы, а послѣ всѣхъ этихъ трудовъ, въ шесть часовъ разрѣзывать кушанье и быть любезной за столомъ; не слыхать ворчанья недовольныхъ (за какимъ табльд'отъ не бываетъ ворчуновъ?) разговаривать со всѣми, улыбаться мистриссъ Бёнчъ, сдѣлать замѣчаніе полковнику, сказать вѣжливую фразу генеральшѣ и даже похвалить надутаго Огюста, который какъ-разъ передъ обѣдомъ взбунтовался на счотъ своего жалованья.

Развѣ не довольно трудовъ для женщины вести хозяйство безъ достаточныхъ средствъ, смѣяться и шутить безъ малѣйшей веселости? принимать насмѣшки, брань, выговоры, дерзость съ весёлымъ добродушіемъ и ложиться въ постель усталою и думать о цифрахъ?

— Мой бѣдный отецъ долженъ былъ скрывать настоящее положеніе своихъ дѣлъ, говаривалъ Филь, разсказывая впослѣдствіи эти вещи: — но какъ? Вы знаете, у него всегда былъ такой видъ какъ-будто его хотятъ повѣсить. А баронесса С* была превеселая всегда.

— Позвольте узнать, кто такой былъ мосьё С*, спросила одна простодушная дама, слушавшая разсказъ вашего друга.

— Ахъ! порядочная была суматоха въ домѣ, когда былъ предложенъ этотъ вопросъ, сказалъ другъ нашъ, смѣясь.

Да и какое дѣло вамъ и мнѣ и этой исторій, кто такой былъ С*?

Когда Бэйнисы поселились въ ея домѣ, С* и все вокругъ нея улыбалось. У ней жило много индійцевъ; она ихъ обожала. N'était ce la polygamie — индійцы были самые почтенные люди. Въ особенности она обожала индійскія шали. Шаль генеральши была восхитительна. Общество, жившее у баронессы, было препріятное. Мистриссъ Больдеро была женщина свѣтская, жившая въ лучшемъ кругу — это было видно сейчасъ. Дуэты ея дочерей были поразительны. Мистеръ Больдеро охотился въ Шотландіи у своего брата, лорда Стронгитарма. Мистриссъ Бэйнисъ не знала лэди Эстриджъ, посланницу? Когда Эстриджи воротятся въ Шантильи, мистриссъ Больдеро съ радостью представитъ ее.

— Вашу хорошенькую дочь зовутъ Шарлоттой? Дочь лэди Эстриджъ также зовутъ; она почти такого же роста; — хорошенькія дочери у Эстриджей; прекрасныя длинныя шеи — ноги большія — но у вашей дочери, лэди Бэйнисъ, прехорошенькая нога. Я сказала лэди Бэйнисъ? Ну, вы скоро будете лэди Бэйнисъ. Генералъ долженъ быть кавалеромъ ордена Подвязки послѣ своихъ услугъ. Какъ, вы знаете лорда Трита? Онъ долженъ сдѣлать это для васъ, а то братъ мой Странгитрисъ сдѣлаетъ.

Я не сомнѣваюсь, что мистриссъ Бэйнисъ была въ восхищеніи отъ внимательности сестры Странгитриса. Дочери мистриссъ Больдеро, Минна и Бренда играли съ нами на фортепіано, которое было порядочно разбито ихъ украшеніями, потому-что рука у молодыхъ дѣвушекъ были очень сильныя. Баронесса говорила имъ «благодарю» въ самой милою улыбкой; Огюсть подавалъ на серебряномъ подносѣ — я говорю серебряномъ, чтобы не оскорбить приличія; серебро краснѣло, что оно видѣло себя мѣдью — подавалъ на подносѣ бѣлый напитокъ, который заставилъ мальчиковъ Бэйнисъ вскричать:

— Что это за противное питьё, мама?

А баронесса съ нѣжною улыбкой обратилась въ обществу и сказала:

— Эти милыя дѣти любятъ оршадъ! и продолжала играть въ пикетъ съ старымъ Бидоа, этимъ страннымъ старикомъ въ длинномъ коричневомъ сюртукѣ съ красной лентой, который такъ много нюхалъ табаку и сморкался такъ часто и такъ громко. Минна и Бренда играли сонаты. Мистеръ Клжнси, изъ Дублина, перевёртывалъ ноты, а потомъ дамы уговорили его пропѣть ирландскія мелодіи. Я не думаю, чтобы миссъ Шарлотта Бэйнисъ внимательно слушала эту музыку: она слушала другую музыку, которой она занималась вмѣстѣ съ мистеромъ Фирминомъ. О! какъ пріятна была эта музыка! Она была довольно однообразна, но всё-таки было пріятно слышать эту арію.

Пожавъ сперва маленькую ручку, а потомъ руку папа и мама, Филиппъ отправляется по тёмнымъ Элисейскимъ Полямъ, на свою квартиру въ Сен-Жерменское предмѣстье… Позвольте! Какой это свѣтящійся червячокъ сіяетъ у стѣны напротивъ дома баронессы, свѣтящйся червячокъ, издающій ароматическій запахъ? Мнѣ кажется это сигара мистера Филиппа. Онъ смотритъ, смотритъ на окно, мимо котораго время отъ времени мелькаетъ стройная фигура. Темнота падаетъ на маленькое окно. Нѣжные глаза закрылись. Звѣзды сіяютъ на небѣ и мистеръ Фирминъ отправляется домой, разговаривая самъ съ собою и махая большой палкой.

Желалъ бы я, чтобы бѣдная баронесса могла спать также хорошо, какъ и ея видно. Но забота съ холодною ногою пробирается подъ одѣяло и говоритъ:

— Вотъ и я; вы знаете, что завтра счоту срокъ.

Ахъ, atia cura (чорная забота) не-уже-ли ты не можешь оставить бѣдняжку въ покоѣ? Развѣ y ней мало было трудовъ цѣлый день?

Глава XX ПОТОКЪ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ

Мы просимъ любезнаго читателя вспомнить, что мистеръ Филиппъ былъ занятъ въ Парижѣ только корреспонденціей въ еженедѣльную газету, и что, слѣдовательно, у него было очень иного свободнаго времени. Онъ могъ пересматривать положеніе Европы, описывать послѣдніе новости изъ салоновъ сообщаемыя ему, я полагаю, какими-нибудь писаками-товарищами, присутствовать во всѣхъ театрахъ посредствомъ депутатовъ, и громить Луи-Филиппа или Гизо и Тьера въ весьма краснорѣчивыхъ параграфахъ, которые стоили небольшихъ трудовъ этому смѣлому и быстрому перу. Полезною, но унизительною мыслью должно было быть для великихъ и учоныхъ публицистовъ, что ихъ краснорѣчивыя проповѣди годятся только для настоящаго дня и что. прочтя что философы говорятъ во вторникъ или въ среду, мы уже болѣе не думаемъ о ихъ вчерашнихъ проповѣдяхъ.

— Однако были мои письма, говоритъ впослѣдствіи мистеръ Филиппъ:- которыхъ, какъ маѣ казалось, свѣтъ неохотно бы забылъ. Я хотѣлъ перепечатать ихъ въ одномъ томѣ, но не нашолъ ни одного издателя, который рѣшился бы на этотъ рискъ. Одно любящее существо, воображающее, будто во всемъ, что я говорю или пишу, есть геніальность, уговаривало меня перепечатать письма, которыя я писалъ въ Пэлль-Мэлльскую Газету; но я былъ слишкомъ робокъ, или она, можетъ быть, была слишкомъ снисходительна. Эти письма никогда не были перепечатаны. Пусть они забудутся.

И они были забыты. Онъ вздыхаетъ, упоминая объ этомъ обстоятельствѣ и, мнѣ кажется, старается убѣдить себя, скорѣе чѣмъ другихъ, что онъ непризнанный геній.

— Притомъ, знаете, убѣждалъ онъ: — я былъ влюблёнъ, сэръ, и проводилъ всѣ мои дни у ногъ Омфалы. Я не отдавалъ справедливости моимъ способностямъ. Если бы я писалъ для ежедневной газеты, я думаю, что изъ меня вышелъ бы хорошій публицистъ: во мнѣ были всѣ задатки, сэръ, всѣ задатки!

А дѣло въ томъ, что если бы онъ писалъ въ ежедневную газету и имѣлъ въ десять разъ болѣе работы, то мистеръ Филиппъ все-таки нашолъ бы возможность слѣдовать своей наклонности, какъ онъ дѣлалъ это всю жизнь. Кого молодой человѣкъ желаетъ видѣть, того онъ видитъ.

Филиппъ сдѣлалъ много жертвъ — замѣтьте: много жертвъ, которыхъ не всѣ мущины имѣютъ привычку дѣлать. Когда лордъ Рингудъ былъ въ Парижѣ, онъ три раза отказался обѣдать съ его сіятельствомъ, пока наконецъ этотъ вельможа не догадался въ чомъ дѣло, и сказалъ:

— Ну юноша, я полагаю, вы бываете тамъ, гдѣ привлекательнѣе для васъ. Когда вы доживёте лѣтъ до восьмидесяти, мой милый, вы узнаете всю суету подобныхъ вещей и найдете, что хорошій обѣдъ и лучше и дешевле лучшей изъ нихъ.

Когда богатые университетскіе друзья встрѣчались съ Филиппомъ въ его изгнаніи и приглашали его къ Rocher или къ Trois Frères онъ уклонялся отъ этихъ банкетовъ; а отъ двусмысленныхъ собесѣдницъ, которыхъ молодые люди иногда приглашаютъ на эти пиршества, Филиппъ отвёртывался съ презрѣніемъ и гнѣвомъ. Онъ былъ добродѣтеленъ и громко хвастался своею добродѣтелью. Онъ надѣялся, что Шарлотта оцѣнитъ это и разсказывалъ ей о своёмъ самоотверженіи, а она вѣрила всему, что онъ говорилъ, восхищалась всѣмъ, что онъ писалъ, списывала его статьи изъ Пэлль-Мэлльской газеты, хранила его поэмы въ своихъ завѣтныхъ ящикахъ.

По моимъ прежнимъ замѣчаніямъ о мистриссъ Бэйнисъ, читателю уже извѣстно, что жена генерала имѣла также свои недостатки, какъ и всѣ ея ближніе; я уже откровенно сообщилъ публикѣ, что писатель и его семейство не пользовались расположеніемъ этой дамы, я теперь буду имѣть пріятную обязанность сообщить моё личное мнѣніе о ней. Генеральша Бэйнисъ вставала рано. Она была женщина воздержная, любила своихъ дѣтей, или лучше скажемъ, заботилась, чтобы имъ было хорошо; и тутъ, кажется, каталогъ ея хорошихъ качествъ и кончается. У ней былъ дурной, запальчивый характеръ, наружность непріятная; одѣвалась она съ самымъ дурнымъ вкусомъ; голосъ имѣла пронзительный и обращеніе двухъ родовъ: почтительное и покровительственное, и оба одинаково противныя. Когда она приказала Бэйнису жениться на ней, Великій Боже! зачѣмъ онъ не бѣжалъ? Кто осмѣлился первый сказать, что браки устроиваются на небесахъ? Мы знаемъ, что въ нихъ бываютъ не только ошибки, но и обманъ. Развѣ не каждый день случаются ошибки?

Я не думаю, чтобы бѣдный генералъ Бэйнисъ сознавалъ свой положеніе или зналъ какое право имѣлъ онъ считать себя несчастнымъ. Онъ бывалъ веселъ иногда, человѣкъ молчаливый, онъ любилъ поиграть въ вистъ, любилъ выпить рюмку вина; это былъ человѣкъ очень слабый въ обыдённой жизни, въ чомъ должны были сознаться лучшіе его друзья; но я слышалъ, что въ сраженіи это билъ настоящій тигръ.

— Я знаю ваше мнѣніе о генералѣ, говаривалъ мнѣ Филь:- вы презираете мущинъ, которые не обижаютъ своихъ жонъ; да, вы презираете, сэръ! Вы считаете генерала слабымъ — знаю, знаю. И другіе храбрые мущины бываютъ слабы съ женщинами, навѣрно вы объ этомъ слышали. Этотъ человѣкъ, столь слабый дома, былъ храбръ на воинѣ; и въ его вигвамѣ висятъ волосы безчисленныхъ враговъ.

Журнальныя дѣла приводили иногда Филиппа въ Лондонъ и, кажется, во время одного изъ его пріѣздовъ имѣли мы этотъ разговоръ о генералѣ Бэйнисъ. И въ то не время Филиппъ описывалъ намъ домъ, въ которомъ жили Бэйнисы, жильцовъ, хозяйку и всё, что тамъ происходило.

Этой боровшейся съ обстоятельствами хозяйкѣ, также какъ и всѣмъ страдающимъ женщинамъ, другъ нашъ очень сочувствовалъ и очень любилъ; а она платила за доброту Филиппа ласковостью къ мадмоазель Шарлоттѣ и снисходительностью къ женѣ генерала и другимъ его дѣтямъ. Аппетитъ этихъ малютокъ былъ ужасенъ, а характеръ генеральши почти нестерпимъ, но Шарлотта была ангелъ, а генералъ — баранъ настоящій баранъ. Ея родной отецъ былъ такой же. Храбрые часто бываютъ баранами дома. Я подозрѣваю, что хотя баронесса могла имѣть мало прибили отъ семейства генерала, всё-таки его мѣсячная плата очень помогала ея скудному доходу.

— Ахъ! еслибы всѣ мои жильцы походили на него! говорила со вздохомъ бѣдная баронесса.

Я никогда не пускалъ къ себѣ жильцовъ, но я увѣренъ, что съ этой профессіей связаны многія тягостныя обязанности. Что можете вы сдѣлать, если какая-нибудь лэди или какой-нибудь джентльмэнъ не платятъ вамъ? Выгнать её или его? Можетъ быть эта лэди или этотъ джентльмэнъ именно этого и желаютъ. A въ чемоданахъ, удержанныхъ вами съ такимъ шумомъ и скандаломъ, не наидётся и на сто франковъ имуществъ. Вы не любите поднимать шумъ въ вашемъ домѣ. Вы спрашиваете, что я хочу этимъ сказать? Мнѣ жаль называть по именамъ, мнѣ жаль разглашать, что мистриссъ Больдеро не платила своей хозлйкѣ. Она всё ждала денегъ, которыхъ Больдеро всё не присылалъ. Ужасный человѣкъ! Онъ охотился за оленями въ замкѣ Габерлунци у его сіятельства. А въ одинъ печальный день узнали, что Больдеро забавлялся въ Гамбургѣ опасными увеселеніями на зелёномъ сукнѣ.

— Слыхали вы когда о подобномъ развращеніи? Эта женщина самая отчаянная авантюристка! Я удивляюсь, какъ баронесса осмѣливается сажать меня, дѣтей моихъ и моего генерала за одинъ столь съ подобными людьми, Филиппъ! кричитъ генеральша. — Я говорю объ этой женщинѣ, съ двумя дочерьми, которая сидитъ напротивъ; онѣ не заплатили хозяйкѣ ни одного шиллинга въ три мѣсяца; эта женщина должна мнѣ пятьсотъ франковъ: она заняла ихъ до четверка, ожидая будто денегъ отъ лорда Стронгитэрма. Она увѣряла, будто коротка съ посланникомъ, хотѣла представить меня и ему и въ Тюильри, а мнѣ сказала будто у лэди Гаргертонъ оспа въ домѣ; а когда я сказала, что у насъ у всѣхъ оспа была привита и что я не боюсь, она придумала какой-то новый предлогъ. Я такъ думаю, что эта женщина обманщица. Она услышитъ! А мнѣ всё равно, пусть её слышитъ! Какая жосткая говядина! и каждый день всё говядина и говядина, такъ что надоѣстъ!

По этому образцу разговора мы видимъ, что дружба, зародившаяся между обѣими дамами, кончилась вслѣдствіе непріятныхъ денежныхъ споровъ, что отдавать квартиры со столомъ не можетъ быть пріятнымъ занятіемъ и что даже обѣдать за табльд'отомъ не очень весело, когда общество скучное и за столомъ сидятъ двѣ старухи, готовыя швырнуть блюдо въ лицо одна другой. А бѣдная баронесса должна была улыбаться и говорить любезности то тому, то другому. Она знала какова бѣдность и жалѣла даже о мистриссъ Больдеро.

— Tenez, monsieur Philippe, говорила она: — la générale слишкомъ жестока. Другіе тоже могли бы пожаловаться, а молчатъ.

Филиппъ чувствовалъ всё это; поведеніе его будущей тёщи наполняло его смущеніемъ и ужасомъ. Нѣсколько времени послѣ этихъ замѣчательныхъ обстоятельствъ. Онъ разсказалъ мнѣ, краснѣя, унизительную тайну:

— Знаете ли, что въ эту осень я не только работалъ въ Пэлль-Мэлльскую газету, но и Смитъ, корреспондентъ Daily Intelligence, желавшій отдохнуть мѣсяцъ, передалъ мнѣ свою работу по десяти франковъ въ день, и въ это же самое время я встрѣтилъ Редмана, который былъ долженъ мнѣ двадцать фунтовъ еще съ тѣхъ поръ, какъ мы были въ университетѣ; онъ только что воротился изъ Гамбурга и заплатилъ мнѣ. Ну, поклянитесь, что вы не разскажете никому! Я отправился съ этими деньгами къ мистриссъ Больдеро. Я сказалъ, что если она заплатитъ драконшѣ (то есть, мистриссъ Бэйнисъ), я дамъ ей взаймы. И я далъ ей, a она не заплатила!.. Не говорите! обѣщайте, что вы не скажете мистриссъ Бэйнисъ. Я никакъ не ожидалъ получить долгъ отъ Редмана и не сталъ бѣднѣе.

Но какъ могла такая проницательная женщина, какъ генеральша Бэйнисъ, безпрестанно ослѣпляться званіемъ ититулами? У баронессы часто обѣдалъ какой-то нѣмецкій баронъ, съ большимъ перстнемъ на грязномъ пальцѣ, и на этого барона генеральша смотрѣла милостивымъ окомъ, a онъ вздумалъ влюбиться въ ея хорошенькую дочь. Молодой мистеръ Клэнси, ирландскій поэтъ, также плѣнился прелестями этой молодой дѣвицы и неустрашимая мать подавала надежды обоимъ поклонникамъ, къ невыразимому безпокойству Филиппа Фирмина, который часто чувствовалъ, что пока онъ сидитъ за своей работой, эти обитатели дома баронессы С* находятся возлѣ его очаровательницы — рядомъ съ нею за завтракомъ, даже подаютъ ей чашку чаю за утреннимъ чаемъ, смотрятъ на неё, когда она гуляетъ по саду, и я думаю, что мученія ревности составляли часть тѣхъ невыразимыхъ страданій, которыя Филиппъ переносилъ въ этомъ домѣ, гдѣ онъ ухаживалъ за своей возлюбленной.

Маленькая Шарлотта въ письмахъ къ своимъ друзьямъ въ Лондонъ, кротко жаловалась на наклонность Филиппа къ ревности.

«Не-уже-ли онъ думаетъ, что я, зная его, могу думать объ этихъ противныхъ людяхъ? спрашивала она. «Я совсѣмъ не понимаю, что бормочетъ мистеръ Кдэнси, и умѣетъ ли кто читать стихи такъ, какъ Филиппъ? A нѣмецкій баронъ — который даже не называетъ себя барономъ, это мама непремѣнно хочетъ такъ его называть — такъ грязно одѣвается и такъ пахнетъ сигарами, что я не люблю подходить къ нему. Филиппъ тоже куритъ, но его сигары имѣютъ пріятный запахъ. Ахъ, милый другь! какъ можетъ онъ думать, что такихъ людей можно поставить съ нимъ наравнѣ! Онъ такъ сердится и бранитъ этихъ бѣдныхъ ладей, когда приходитъ вечеромъ! Характеръ у него такой горячій! Скажите ему словечко — осторожно и кротко, знаете — за нѣжно привязанную и счастливѣйшую — только онъ дѣлаетъ меня несчастной иногда; но вы уговорите его?

«ШАРЛОТТА БЕЙНИСЪ.»

Я могу вообразить, какъ Филиппъ разыгрывалъ роль Отелло, и его бѣдную юную Дездемону не мало пугалъ его мрачный нравъ. Тѣ ощущенія, какія Филиппъ чувствовалъ сильно, онъ выражалъ громогласно. Корреспондентка Шарлотты, по обыкновенію, старалась смягчить эти маленькія непріятности.

«Женщинамъ нравится ревность, говорила она. «Это немножко скучно, но это всегда комплиментъ. Нѣкоторые мужья такъ высоко думаютъ о себѣ, что они не удостоиваютъ ревновать.»

— Да, и я говорю, женщины предпочитаютъ имѣть мужьями тирановъ. Онѣ думаютъ, что ревность значитъ вниманіе.

— Ужь не лучше ли тебѣ купить плеть, моя милая, и подарить её мнѣ съ поклономъ и съ комплиментомъ и кроткою просьбою прибить ею тебя!

— Подарить тебѣ плеть! экой простякъ, говоритъ лэди, которая поощряетъ выговоры въ другихъ мужьяхъ, а своему не позволяетъ сказать себѣ слова.

Оба спорившіе сантиментально желали брака этого молодого человѣка съ этой молодой женщиной. Сердце Шарлотты такъ стремилось къ этому замужству, что, мы думали, оно непремѣнно разобьётся, если обманется въ ожиданіи, а поведеніе ея матери вамъ казалось, судя по тому, что мы звали о характеръ этой женщины, подавало серьёзную причину къ опасенію. Если бы представилась болѣе выгодная партія, мы боялись, что мистриссъ Бэйнисъ броситъ бѣднаго Филиппа, а онъ, естественно, поссорился бы съ нею и въ этой ссорѣ у него могли бы вырваться выраженія смертельно оскорбительныя. Первый пылъ признательности къ спасителю генерала Бэйниса могъ пройти и эта мать могла сказать себѣ: «я не могу допустить мою дочь выйти за нищаго». Для низкаго поступка можно придумать прекрасную и нравственную причину. Я дрожалъ за любовь бѣднаго Филиппа, за надежды Шарлотты, когда эти предположенія мелькали въ головѣ моей. Оставалась надежда на честь и признательность генерала Бэйниса. Онъ не броситъ своего молодого друга и благодѣтеля. Но генералъ Бэйнисъ былъ храбрый воинъ, но и Джонъ Молборо былъ храбрый воинъ, однако оба боялись своихъ жонъ.

Намъ извѣстно, кто уговорилъ генерала Бэйниса переѣхать въ Парижъ. Когда Бэйнисы пріѣхали, Бёнчи встрѣтили ихъ на лѣстницѣ. Оба старика служили большимъ утѣшеніемъ другъ другу; они вмѣстѣ отправлялись къ Галиньяни каждый день, вмѣстѣ читали тамъ газеты. Но въ достопамятной ссорѣ за пятьсотъ франковъ мистриссъ Бёнчъ приняла сторону мистриссъ Больдеро.

— Элиза Бейнисъ слишкомъ съ ней жестока. Можно ли оскорблять её при ея несчастныхъ дочеряхъ? Эта женщина противная, пошлая, хитрая — я всегда такъ говорила. Но давать ей пощочины при ея дочеряхъ — это стыдно Элизѣ!

— Душа моя, ты лучше скажи это ей самой! замѣтилъ Бёнчъ сухо: — но только, пожалуйста, не при мнѣ!

И вотъ въ одинъ день, когда оба старые офицера возвратились съ прогулки, мистриссъ Бёнчъ сообщила полковнику, что она отдѣлала Элизу; а мистриссъ Бэйнисъ съ разгорѣвшимся лицомъ разсказала генералу, что она поссорилась съ мистриссъ Бёнчъ и она рѣшила, что это въ послѣдній разъ.

— По-крайней-мѣрѣ до насъ это не распространится, Бэйнисъ, мой милый! говорилъ своему другу полковникъ, который былъ сангвиническаго темперамента.

— Не будьте слишкомъ увѣрены въ этомъ, не будьте слишкомъ увѣрены! отвѣчалъ со вздохомъ другой ветеранъ, который былъ болѣе наклоненъ къ унылому расположенію духа, когда, послѣ свалки за завтракомъ, въ которой свирѣпо бились амазонки, оба старые воина отправились къ Галиньяни.

Къ роднымъ Шарлотты Филиппъ былъ почтителенъ по долгу, а можетъ быть и по чувству интереса. Особенно до женитьбы мущины очень ласковы къ родственникамъ возлюбленнаго предмета. Они говорятъ комплименты мамашѣ, слушаютъ старыя исторіи папаши и хохочутъ; они приносятъ подарки малюткамъ. Филиппъ ласково обходится съ юными Бэйнисами; онъ водилъ мальчикомъ къ Франкони и поддѣлывался, какъ умѣлъ къ разговору стариковъ. Онъ любилъ генерала, простого и достойнаго старика, и имѣлъ, какъ мы говорили, сердечное сочувствіе и уваженіе къ баронессѣ О*, восхищался ея мужествомъ и добродушіемъ при ея многочисленныхъ непріятностяхъ. Но, какъ извѣстно, мистеръ Фирминъ могъ иногда бытъ очень непріятнымъ. Когда, растянувшись на диванѣ, онъ разговаривалъ съ своею очаровательницей, онъ не хотѣлъ встать съ мѣста, если другія дамы входили въ комнату. Онъ хмурился на ними, если они ему не нравились. Онъ имѣлъ привычку вставлять въ глазъ лорнетъ, засовывать руки въ карманы жилета, разговаривать и хохотать очень громко надъ своими собственными шуточками и остротами, а это было непочтительно къ дамамъ и не нравилось имъ.

— Вашъ молодой другъ что говоритъ такъ громко и носитъ сапоги со скрипомъ, имѣетъ очень mauvais ton, милая мистриссъ Бэйнисъ, замѣчала мистрисъ Больдеро своей новой пріятельницѣ въ первомъ пылу ихъ дружбы. — Родственникъ лорда Рингуда? Лордъ Рингудъ очень странный человѣкъ. Сынъ этого ужаснаго доктора Фирмина, который убѣжалъ обманувши всѣхъ? Бѣдный молодой человѣкъ! Не виноватъ онъ, что у него такой отецъ, какъ вы говорите, и это показываетъ большое великодушіе, большую доброту съ вашей стороны. Генералъ и Филиппъ Рингудъ были товарищами? Но, имѣя такого несчастнаго отца, какъ докторъ Фирминъ, мнѣ кажется, мистеръ Фирминъ долженъ былъ бы быть не такъ prononcé — какъ вы думаете? Но слышать какъ скрипятъ его сапоги, видѣть какъ онъ разваливается на диванѣ и хохочетъ и говоритъ такъ громко, когда мои душечки поютъ дуэты — признаюсь, непріятно для меня. Я не привыкла къ такому monde и мои душечки также. Вы очень обязаны ему: онъ поступилъ очень благородно, говорите вы? Какъ! этотъ молодой человѣкъ помолвленъ съ этимъ милымъ, невиннымъ, очаровательнымъ ребёнкомъ, вашей дочерью? Моя милая мистриссъ Бэйнисъ, вы пугаете меня! Сынъ такого отца и — извините меня — человѣкъ съ такими манерами и безъ копейки за душою, помолвленъ съ миссъ Бэйнисъ! Боже милостивый! Этого не должно быть, этого не будетъ, моя милая мистриссъ Бэйнисъ. Я написала моему племяннику Гектору, любимому сыну Стронгитэрна и моему любимому племяннику, чтобы онъ пріѣхалъ сюда. Я сообщила ему, что здѣсь есть премилое юное созданіе, которое онъ долженъ увидать. Какъ мила была бы эта милая дѣвушка хозяйкой въ Стронгитэрнскомъ замкѣ? И вы хотите отдать её этому ужасному человѣку съ такимъ громкимъ голосомъ и въ сапогахъ со скрипомъ — о! это невозможно!

Баронесса, безъ сомнѣнія, насказала всего хорошаго о своихъ жильцахъ другимъ своимъ жильцамъ и сама она и мистриссъ Больдеро думали, что всѣ генералы, возвращавшіеся изъ Индіи, были очень богаты. А мысль, что ея дочь можетъ быть баронессой Стронгитэрнъ вскружила голову мистрисъ Бэйнисъ. Когда бѣдный Филиппъ пришолъ въ этотъ вечеръ въ своихъ поношеныхъ сапогахъ и истёртомъ пальто, мистриссъ Бэйнисъ угрюмо приняла его. Онъ безсознательно болталъ возлѣ своей Шарлотты, нѣжные глазки которой покоились на нёмъ, а щоки горѣли румянцемъ. Онъ болталъ; онъ громко смѣялись, между тѣмъ какъ Минна и Бренда распѣвали свой дуэтъ.

— Taisez-vous donc, monsieur Philippe, кричитъ баронесса, прикладывая палецъ къ губамъ.

Мистриссъ Больдеро взглянула на свою милую мистриссъ Бэйнисъ и пожала плечами. Бѣдный Филиппъ! смѣялся ли бы онъ такъ громко (и такъ грубо — я въ этомъ сознаюсь), если бы онъ зналъ что происходило въ умѣ этихъ женщинъ? Какъ суха была генеральша съ Филиппомъ! какъ сердита съ Шарлоттой! Бѣдный Филиппъ, зная, что его очаровательница во власти своей матери, держалъ себя смиренно передъ этимъ дракономъ и старался лестью умилостивить её. У ней былъ странный, сухой юморъ, она любила шутки, но Филиппъ въ тотъ вечеръ былъ какъ-то ненаходчивъ. Мистриссъ Бэйнисъ отвѣчала на его шутки:

— О! не-уже-ли?

Ей показалось, что кто-то изъ дѣтей ея плачетъ въ дѣтской.

— Пожалуйста поди и посмотри, Шарлотта, о чомъ плачетъ этотъ ребенокъ.

И бѣдная Шарлотта уходитъ, имѣя еще весьма смутное предчувствіе о несчастьи. Вѣдь мама часто бывала не въ духѣ, и не всѣ ли они привыкли къ ея брани?

А что касается полковницы Бёнчъ, то я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что Филиппъ не только не былъ ея фаворитомъ, но что она даже терпѣть его не могла. Я уже разсказывалъ вамъ о недостаткахъ нашего друга. Онъ говорилъ громко и рѣзко; онъ бывалъ часто грубъ, часто досаждалъ своимъ смѣхомъ, своимъ неуваженіемъ, своими ухарскими манерами. Съ тѣми, кого онъ любилъ, онъ былъ кротокъ какъ женщина и обращался съ ними съ чрезвычайной нѣжностью и съ трогательнымъ уваженіемъ. Но тѣмъ, къ кому онъ былъ равнодушенъ, онъ не давалъ себѣ ни малѣйшаго труда угождать. Если, напримѣръ, они разсказывали длинныя исторіи, онъ уходилъ или перебивалъ ихъ своими собственными замѣчаніями совершенно о другихъ предметахъ. Итакъ полковница Бёнчь положительно терпѣть не могла этого молодого человѣка и, мнѣ кажется, имѣла на это очень хорошія причини. А полковникъ Бёнчъ говорилъ Бэйнису, подмигнувъ:

— Хладнокровный молодецъ этотъ юноша!

А Бэйнисъ говорилъ Бёнчу:

— Странный мальчикъ! Прекрасный человѣкъ, какъ я имѣю причины знать очень хорошо.

Клэнси ненавидѣлъ Филиппа. Это былъ человѣкъ кроткій, котораго Фирминъ, однако, успѣлъ оскорбить.

— Этотъ человѣкъ, замѣчалъ бѣдный Клэнси: — вѣчно наступалъ мнѣ за мозоли, а это было нестерпимо для меня!

А со всѣмъ Болдеровскимъ кланомъ мистеръ Фирминъ обращался съ самою забавною дерзостью и какъ-будто вовсе не хотѣлъ знать о ихъ существованіи. Итакъ, вы видите, бѣдняжка въ своей бѣдности не научился смиренію, не узналъ самихъ первоначальныхъ правилъ искусства пріобрѣтать друзей. Кажется, его лучшимъ другомъ въ этомъ домѣ была хозяйка, баронесса С*. Мистеръ Филиппъ обращался съ нею какъ съ равною, а этотъ знакъ любезности онъ не имѣлъ привычки оказывать всѣмъ. Со многими знатными и богатыми людьми онъ былъ нестерпимо смѣлъ. Ни званіе, ни богатство не имѣли никакого вліянія на этого молодого человѣка, какъ на обыкновенныхъ смертныхъ. Онъ былъ способенъ ударить бишопа по жилету и противорѣчить герцогу при первой встрѣчѣ. Если общество надоѣдало ему за обѣдомъ, онъ просто-на-просто засыпалъ. У насъ дома мы всегда находились въ пріятномъ безпокойствѣ, не отъ того, что онъ сдѣлалъ или сказалъ, а отъ ожиданія что онъ сдѣлаетъ или скажетъ. За столомъ баронессы С* онъ не засыпалъ, предпочитая не спускать глазъ съ хорошенькой Шарлотты.

«Были ли у кого такіе сапфиры, какъ его глаза?» думала она.

А ея глаза? Ахъ! если они должны были проливать слезы, я надѣюсь, что добрая судьба скоро ихъ осушитъ.

Глава XXI РАЗСКАЗЫВАЕТЪ О ТАНЦАХЪ, ОБѢДАХЪ, СМЕРТИ

Старые университетскіе товарищи Филиппа пріѣзжали въ Парижъ время отъ времени и съ удовольствіемъ брали его къ Борелю или къ Trois Frères, гостепріимно угощали того, кто былъ гостепріименъ къ нимъ въ своё время. Да, слава Богу, на этомъ свѣтѣ есть довольно добрыхъ самаритянъ, охотно помогающихъ несчастному. Я могъ бы назвать двухъ-трёхъ джентльмэновъ которые разъѣзжали по городу и смотрѣли на языки другихъ людей и писали странныя латинскія слова на бумажкахъ; они сложились и послали денегъ доктору Фирмину въ его изгнаніи. Несчастный поступилъ очень дурно, но онъ не имѣлъ ни одной копейки и ни одного друга. Кажется, и докторъ Гуденофъ, въ числѣ другихъ филантроповъ, засунулъ руку въ карманъ. Искренно ненавидя доктора Фирмина во время его благоденствія, онъ смягчился къ бѣдному, несчастному изгнаннику; онъ даже готовъ былъ вѣрить, что докторъ Фирминъ былъ довольно искусенъ въ своей профессіи и въ практикѣ не совсѣмъ былъ шарлатаномъ.

Старые университетскіе и школьные товарищи Филиппа смѣялись, услышавъ, что онъ думаетъ жениться теперь, когда онъ разорился. Этотъ планъ согласовался съ извѣстнымъ благоразуміемъ и предусмотрительностью мистера Фирмина. Но они представили возраженіе противъ этого брака, которое еще прежде поражало насъ. Тесть былъ довольно хорошъ, но тёща! Великій Боже! какая тёща угрожала будущности Филиппа! Мы никогда не были слишкомъ сострадательны къ мистриссъ Бэйнисъ; а то, что Филиппъ разсказывалъ намъ о ней, не увеличивало нашего уваженія.

На Рождествѣ мистеръ Фирминъ пріѣхалъ въ Лондонъ по своимъ дѣламъ. Мы не ревновали, что онъ остановился у своего маленькаго друга въ Тарнгофской улицѣ, а Сестрица позволяла ему обѣдать у насъ, только бы ей доставалось удовольствіе пріютить его подъ своимъ кровомъ. Какъ ни были мы знатны — подъ какою смиренной кровлей не найдетъ тщеславіе пристанища? — но, зная добродѣтели мистриссъ Брандонъ и ея исторію, мы удостоили бы принять её въ наше общество; но маленькая лэди сама была горда и держала себя поодаль.

— Родители мои не дали мнѣ такого образованія, какъ ваши вамъ, говорила Каролина моей женѣ. — Я знала очень хорошо, что моё мѣсто не здѣсь, если только вы не занеможете, и тогда, вы увидите съ какою радостью я приду. Филиппъ можетъ бывать у меня: для меня видѣть его — блаженство. Но не весело мнѣ будетъ въ вашей гостиной, да и вамъ также видѣть меня тамъ. Милыя дѣти съ удивленіемъ слушаютъ какъ я говорю, и неудивительно; они иногда даже смѣются между собою — господь съ ними! я не обижаюсь. О моёмъ воспитаніи не заботились; меня почти не учили ничему: у папа не было средствъ, а въ сорокъ лѣтъ ужь поздно ходить въ школу. Я починила всё бѣлье Филиппа. Желала бы я, чтобы во Франціи держали его вещи въ такомъ же порядкѣ. Кланяйтесь отъ меня молодой дѣвицѣ. Какъ мнѣ пріятно слышать, что она такая добрая и кроткая! У Филиппа нравъ горячій; но тѣ, кого онъ любитъ, могутъ легко управлять имъ. Вы были его лучшими друзьями и я надѣюсь, что и она тоже будетъ; они могутъ быть счастливы, хотя они очень бѣдны. Но они еще успѣютъ разбогатѣть — не правда ли? Не всѣ богатые счастливы: я это вижу во многихъ знатныхъ домахъ, гдѣ бываетъ сидѣлка Брандонъ, она видитъ всё, только не говоритъ.

Вотъ такимъ образомъ болтала сидѣлка Брандонъ, когда приходила къ намъ. Она обѣдала съ нами и всегда поименно благодарила слугъ, которые служили ей. Дѣтей нашихъ она называла «миссъ» и «мистеръ», и мнѣ кажется, эти юные сатиристы не часто и не зло смѣялись надъ ея странностями. Имъ говорили, что сидѣлка Брандонъ очень добра, что она заботилась о своемъ престарѣломъ отцѣ, что она имѣла большія огорченія и непріятности, что она ухаживала за дядей Филиппомъ, когда онъ былъ очень боленъ и когда многіе побоялись бы подойти къ нему, и что она проводила жизнь, ухаживая за больными и дѣлая добро своимъ ближнимъ.

Въ одинъ день, когда Фирминъ былъ у насъ, намъ случилось прочесть въ газетахъ о пріѣздѣ лорда Рингуда въ Лондонъ. У милорда быль свой собственный большой домъ, въ которомъ онъ не всегда жилъ. Онъ предпочиталъ весёлую жизнь въ гостинницѣ. Рингудскій отель былъ слишкомъ великъ и слишкомъ мраченъ. Ему не захотѣлось одному обѣдать въ столовой, окружонной призрачными изображеніями умершихъ Рингудовъ: его покойнаго сына, юноши, рано скончавшагося, его покойнаго брата въ мундирѣ его времени, самого его, наконецъ, когда онъ былъ еще молодымъ человѣкомъ, собесѣдникомъ Регента и его друзей. — А! на этого молодца я меньше всего люблю смотрѣть, говаривалъ старикъ, хмурясь на свой портретъ, работы Лауренса съ однимъ изъ тѣхъ ругательствъ, которыя украшали разговоры въ его молодости. — Этотъ молодецъ могъ ѣздить верхомъ цѣлый день, спать цѣлую ночь или вовсе не спать; выпивалъ онъ по четыре бутылки и никогда не имѣлъ головной боли. Вотъ каковъ былъ этотъ человѣкъ, какъ говорилъ старый Молборо, смотрящій на свой собственный портретъ. А теперь докторъ и подагра распоряжаются имъ. Живу я кашей и пуддингами, какъ младенецъ. Если я выпью три рюмки хереса, мой буфетчикъ мнѣ грозитъ. Хотя у васъ, молодой человѣкъ, нѣтъ и двухъ пенсовъ въ карманѣ, я охотно перемѣнялся бы съ вами мѣстами. Только вы не захотите, чортъ васъ возьми! вы не захотите,

Подобныя замѣчанія и разговоры своего родственника Филиппъ пересказывалъ мнѣ. Двое-трое нашихъ знакомыхъ въ Лондонѣ очень хорошо передразнивали этого беззубаго, ворчливаго стараго циника. Онъ жилъ великолѣпно и былъ скупъ, имѣлъ запальчивый характеръ, но его легко было водить за носъ; его окружали льстецы и онъ былъ совершенно одинокъ. Онъ имѣлъ старинныя понятія, которыя, кажется, теперь уже вышли изъ моды у знатныхъ людей. Онъ считалъ унизительнымъ ѣздить по желѣзнымъ дорогамъ, и почтовой экипажъ его одинъ изъ послѣднихъ виднѣлся на большихъ дорогахъ. Не только онъ, но и передразнивавшіе его умерли всѣ и только въ нынѣшнемъ году старика Джэкъ Мёммерсъ передразнивалъ его въ кофейной Байя (гдѣ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, его передразниванія принимались съ громкимъ хохотомъ). Въ кофейной была печальная тишина; только трое молодыхъ людей за ближнимъ столомъ сказали:

— Что этотъ старый дуралей ругается? Передразниваетъ лорда Рингуда, а кто онъ такой?

Такъ исчезаютъ и забываются наши имена. Я не забылъ милорда, также какъ не забылъ повара въ моей школѣ, о которомъ, можетъ быть, вамъ слышать неинтересно. Я вижу плѣшивую голову милорда, его орлиный носъ, косматыя брови, высокій бархатный воротникъ, большой чорный ротъ, дрожащую руку и дрожащихъ паразитовъ вокругъ него; могу слышать его голосъ, громкія ругательства и смѣхъ. Вы, нынѣшніе паразиты, кланяетесь другимъ знатнымъ людямъ; а этотъ знатный вельможа, бывшій въ живыхъ еще вчера, умеръ какъ Георгъ IV, какъ Навуходоносоръ.

Итакъ, мы прочли, что благородный родственникъ Филиппа, лордъ Рингудъ, пріѣхалъ въ гостинницу въ то время, какъ Филиппъ былъ у насъ, и признаюсь, я посовѣтовалъ моему другу сходить къ его сіятельству. Онъ былъ къ нему очень добръ въ Парижѣ: онъ очевидно полюбилъ Филиппа. Фирминъ должёнъ повидаться съ нимъ. Почему знать? лордъ Рингудъ можетъ быть захочетъ сдѣлать что-нибудь для внука своего брата.

А именно уговаривать въ этому Филиппа врядъ рѣшился бы тотъ, кто его зналъ. Заставлять его кланяться и улыбаться знатному человѣку съ цѣлью заслужить его будущія милости, значило требовать невозможнаго отъ Фирмина. Конюхи королевскіе могутъ отвести королевскихъ лошадей къ водопою, но самъ король не можетъ заставить ихъ пить. Я, признаюсь, нѣсколько разъ возвращался къ этому предмету и безпрестанно уговаривалъ моего друга.

— Я былъ, сказалъ Филиппъ угрюмо: — я оставилъ ему карточку. Если онъ желаетъ меня видѣть, онъ можетъ послать въ № 120, на Королевскій сквэръ, въ гостинницу Уэстминстеръ, гдѣ я теперь живу. Но если вы думаете, что онъ дастъ мнѣ что-нибудь кромѣ обѣда, вы ошибаетесь.

Мы обѣдали въ этотъ день у мистера Мёгфорда, который былъ необыкновенно гостепріименъ и особенно любезенъ къ Филиппу. Мёгфорду нравились письма Фирмина, и вы можете быть увѣрены, что болѣе строгій критикъ не противорѣчилъ добродушному патрону своего друга. Мы поѣхали въ Гэмпстидскую виллу, и запахъ супа, баранины, лука привѣтствовалъ насъ въ передней и предупредилъ о томъ, какія вкусныя кушанья приготовлялись для гостей. Лакеи въ чорныхъ фракахъ, въ бѣлыхъ бумажныхъ перчаткахъ встрѣтили насъ, а мистриссъ Мёгфордъ, въ великолѣпномъ голубомъ атласѣ и въ перьяхъ, въ воланахъ, кружевахъ, драгоцѣнныхъ вещицахъ, встала принять насъ съ величественнаго дивана, гдѣ она сидѣла окружонная своими дѣтьми. Они тоже были въ великолѣпныхъ нарядахъ, съ расчосанными волосами. Дамы, разумѣется, начали тотчасъ говорить о своихъ дѣтяхъ, и непритворный восторгъ моей жены къ послѣднему малюткѣ мистриссъ Мёгфордъ, кажется, тотчасъ пріобрѣлъ расположеніе этой достойной лэди. Я сдѣлалъ замѣчаніе о томъ, что одинъ изъ мальчиковъ живой портретъ отца, но неудачно. Я не знаю почему, но мнѣ говорилъ самъ ея мужъ, что мистриссъ Мёгфордъ всегда думала будто я «поддразниваю» её. Одинъ изъ мальчиковъ откровенно сообщилъ мнѣ, что къ обѣду будетъ гусь, а въ ближней комнатѣ я услыхалъ какъ откупориваютъ бутылки, Затѣмъ мистриссъ Мёгфордъ сдѣлала выговоръ проговорившемуся ребёнку и сказала:

— Джэмсъ, замолчишь ли ты?

Я никогда ни видалъ ни лучшаго вина, ни болѣе бутылокъ. Если когда-нибудь можно было сказать о столѣ, что онъ стоналъ, то это выраженіе именно можно примѣнить къ столу Мёгфорда. Тальботъ Туисденъ накормилъ бы сорокъ человѣкъ тѣми кушаньями, которыми нашъ гостепріимный хозяинъ угостилъ насъ восьмерыхъ. Всѣ почести угощенія воздавались Парижскому корреспонденту, котораго особенно просили нести къ обѣду мистриссъ Мёгфордъ. Мы, разумѣется, чувствовали, что это почотное мѣсто принадлежитъ по праву мистеру Фирмину, какъ внуку графа и правнуку лорда, Какъ мистриссъ Мёгфордъ подчивала его! Она разрѣзывала сама — я очень радъ, что она не просила Филиппа разрѣзывать, потому что онъ, пожалуй, вывалилъ бы гуся на колѣна къ ней — она разрѣзывала, говорю я, и право, мнѣ кажется, она отдавала ему лучшіе куски; но, можетъ быть это одна зависть съ моей стороны. За обѣдомъ безпрестанно говорили о лордѣ Рингудѣ.

— Лордъ Рингудъ пріѣхалъ въ Лондонъ, мистеръ Фирминъ, сказалъ, подмигивая, Мёгфордъ. — Вы, разумѣется, были у него?

Мистеръ Фирминъ свирѣпо на меня взглянулъ и долженъ былъ признаться, что онъ былъ у лорда Рингуда. Мёгфордъ такъ часто обращалъ разговоръ на благороднаго лорда, что Филиппъ, просто отдавилъ мнѣ ноги подъ столомъ.

— Могу я предложить вамъ кусочекъ фазана, мистеръ Фирминъ? вдругъ скажетъ мистриссъ Мёгфордъ. — Ужь конечно, онъ не такъ хорошъ, какъ у лорда Рингуда, и Филиппъ наступитъ мнѣ на ногу.

Или мистеръ Мёгфордъ воскликнетъ:

— Попробуйте-на эту бутылочку, мистеръ Фирминъ! У лорда Рингуда нѣтъ вина лучше этого.

Моя нога страшно наказывается подъ столомъ. Послѣ обѣда разговоръ мистриссъ Мёгфордъ безпрестанно относилась въ Рингудской фамиліи и къ родству Филиппа съ этимъ благороднымъ домомъ, какъ жена послѣ открыла мнѣ. О встрѣчѣ стараго лорда съ Фирминомъ въ Парижѣ разсуждали съ чрезвычайнымъ интересомъ. Его сіятельство назвалъ Филиппа очень любезный. Онъ очень любилъ мистера Фирмина. Маленькая птичка сказала мистриссъ Мёгфордъ, что мистера Фирмина любилъ еще это-то другой. Она надѣялась, что изъ этого выйдетъ свадьба и что его сіятельство сдѣлаетъ что-нибудь хорошее для своего родственника. Жена моя удивлялась что мистриссъ Мёгфордъ знала о дѣлахъ Филиппа.

Мистриссъ Мёгфордъ, сказала птичка — другъ обѣихъ дамъ, эта милая, добрая сидѣлка Брандонъ, которая… Тутъ разговоръ коснулся таинственностей, которыхъ я, конечно, не открою. Достаточно сказать, что мистриссъ Мёгфордъ была одною изъ самихъ лучшихъ, самыхъ добрыхъ и самыхъ постоянныхъ покровительницъ мистриссъ Брандонъ.

— Да-съ, мистриссъ Пенденнисъ, прибавила мистриссъ Мёгфордъ:- наша пріятельница, мистриссъ Брандонъ, разсказывала мнѣ объ одномъ джентльмэнѣ, котораго не нужно называть. Онъ обращенія холоднаго, чтобы не сказать надменнаго; онъ какъ-будто насмѣхается надъ людьми иногда — не говорите нѣтъ; онъ обѣдалъ у меня раза два съ мистеромъ Фирминомъ, но онъ истинный другъ — такъ говоритъ мистриссъ Брандонъ. А когда узнаешь его, то увидишь, что сердце у него доброе.

Такъ ли это? Одинъ знаменитый писатель недавно сочинилъ комедію, въ которой мораль: «мы не такъ дурны, какъ кажемся». Не-уже-ли это опять такъ?

Когда мы разсуждали объ обѣдѣ мистера Мёгфорда на возвратномъ пути домой, я воспользовался этимъ случаемъ я указалъ Филиппу на основательность надеждъ, которыя онъ могъ имѣть относительно помощи отъ своего богатаго родственника, и просто поставилъ его обѣщать навѣстить милорда на слѣдующій день. Но если Филиппъ Фирминъ дѣлалъ что-нибудь противъ воли, то онъ дѣлалъ это нелюбезно. Когда онъ недоволенъ онъ не представляется счастливымъ, а когда мистеръ Фирминъ не въ духѣ, онъ весьма непріятный собесѣдникъ. Хотя онъ ни разу не упрекнулъ меня впослѣдствіи за то, что случилось, я признаюсь, что меня жестоко мучила совѣсть. Если бы я не послалъ его сдѣлать этотъ почтительный визитъ его дѣду, то можетъ быть не случилось бы того, что случилось. Я дѣйствовалъ въ лучшему, но горевалъ о послѣдствіяхъ, которыя имѣлъ мой совѣтъ.

Если Филиппъ держалъ себя поодаль отъ лорда Рингуда въ Лондонѣ, то за то милые родственники кузена ухаживали за его сіятельствомъ и не пропускали случая выказывать ему своё почтительное сочувствіе. Нездоровилось лорду Рингуду — мистеръ Туисденъ или мистриссъ Туисдонъ, или ихъ милыя дочери, или братъ ихъ каждый день являлись въ передней его сіятельства узнавать о его здоровьи. Они почтительно кланялись дворецкому лорда Рингуда, они дали бы ему денегъ, какъ они всегда признавались; только какую сумму могли они дать такому человѣку, какъ Рёджъ? Они пробовали было подкупить мистера Рёджа своимъ виномъ, за которымъ онъ дѣлалъ ужасныя гримасы; они льстили и улыбались ему всегда. Мнѣ хотѣлось бы видѣть эту спокойную, эту высокообразованную мистриссъ Туисденъ, которая бросила бы свою лучшую пріятельницу, если бы къ ней свѣтъ повернулся спиною; я хотѣлъ бы видѣть и могу ей видѣть душевными глазами, какъ она ласкаетъ этого лакея. Она дѣлала дешовые подарки мистеру Рёджу, она улыбалась ему и спрашивала о его здоровьи. И, разумѣется, Тальботь Туисденъ также льстилъ ему по-тальботовски: то онъ подмигнётъ ему, то кивнётъ головою, то скажетъ: «какъ поживаете?» и послѣ надлежащихъ вопросовъ и отвѣтовъ о его сіятельствѣ, прибавить:

— Рёджъ! кажется у моей ключницы приготовлена рюмка добраго портвейна для васъ, когда вамъ случится пройти мимо и милорду вы будете не нужны.

И я могу себѣ представить, какъ мистеръ Рёджъ кланяется мистеру и мистриссъ Туисденъ, благодаритъ и идётъ въ комнату мистриссъ Бленкинсопъ, гдѣ для него готовъ портвейнъ, и я воображаю, какъ мистеръ Рёджъ и мистриссъ Бленкнисопъ разсуждаютъ о характерахъ и особенностяхъ хозяевъ,

Никто не могъ снисходительнѣе мистера Филиппа Фирмина обращаться съ слугами. Въ то время, когда у него въ карманахъ бывало много денегъ, онъ давалъ ихъ зачастую мистеру Рёджу, и тотъ помнилъ его щедрость; когда Филиппъ сталъ бѣдный, и Рёджъ, также какъ и я, совѣтовалъ Филиппу повидаться съ его сіятельствомъ.

Когда, наконецъ, Филиппъ сдѣлалъ свой второй визитъ лорду Рингуду, мистеръ Рёджъ сказалъ:

— Милордъ, я думаю, приметъ васъ, онъ говорилъ о васъ. Онъ очень нездоровъ. Мнѣ кажется у него будетъ припадокъ подагры. Я скажу ему, что вы здѣсь.

Воротившись въ Филиппу послѣ краткаго отсутствія, съ нѣсколько разстроеннымъ лицомъ, онъ повторилъ позволеніе войти и опять предостерёгъ Филиппа, говоря, что «милордъ очень страненъ».

Дѣйствительно, какъ мы узнали впослѣдствіи, милордъ, услыхавъ, что Филиппъ пришолъ, закричалъ:

— Чорть его возьми! пришли его! А! это вы? сказалъ онъ, увидѣвъ Филиппа. — Вы уже давно въ Лондонѣ? Туисденъ говорилъ мнѣ о васъ вчера.

— Я былъ у васъ, отвѣчалъ Филиппъ очень спокойно.

— А я удивляюсь, какъ у васъ достаётъ духу, приходить ко мнѣ, сэръ! закричалъ старикъ, смотря на Филиппа сверкающими глазами.

Физіономія его сіятельства была желта, благородные глаза были налиты кровью и выкатились; голосъ, всегда жосткій и хриплый, теперь былъ особенно непріятенъ, а съ губъ его срывались громкія ругательства.

— Какъ я имѣю духу, милордъ? сказалъ Филиппъ всё очень кротко.

— Да! Туисденъ былъ здѣсь вчера и разсказалъ мнѣ коё-что хорошее про васъ.

Филиппъ покраснѣлъ; онъ зналъ въ чомъ состояли эти извѣстія.

— Туисденъ говоритъ, что теперь, когда вы сдѣлались нищимъ, когда вамъ осталось только разбивать камни на мостовой — вы поступили какъ сумасбродъ и дуракъ — помолвили такую же нищую, какъ вы!

Бѣдный Филиппъ изъ краснаго сдѣлался блѣднымъ и проговорилъ медленно:

— Извините, милордъ, вы сказали…

— Я сказалъ, что вы дуракъ, сэръ! заревѣлъ старикъ:- развѣ вы не слышите?

— Я кажется членъ вашей фамиліи, милордъ, отвѣчалъ Филиппъ, вставая.

Въ ссорѣ онъ иногда выходилъ имъ себя и высказывалъ всё, что думалъ, или иногда — и тогда онъ билъ опаснѣе — онъ казался особенно спокоенъ и величественъ.

— Какой-нибудь авантюристъ, думая, что вы получите денегъ отъ меня, подцѣпилъ васъ для своей дочери — такъ ли?

— Я помолвилъ молодую дѣвушку и я бѣднѣе её, сказалъ Филиппъ.

— Она думаетъ, что вы получите денегъ отъ меня, продолжалъ его сіятельство.

— Она думаетъ? а я не думалъ никогда, отвѣчалъ Филиппъ.

— И eй-богу не получите, если не выкинете этого вздора изъ головы.

— Я не выкину её изъ головы и обойдусь безъ вашихъ денегъ, сказалъ очень смѣло мистеръ Фирминъ.

— Отправляйтесь въ тартарары! закричалъ старикъ.

Филиппъ сказалъ намъ, что онъ отвѣчалъ: «Seniores priores, милордъ» и ушолъ.

— Итакъ вы видите, что если онъ хотѣлъ оставить мнѣ что-нибудь, то надежда теперь исчезла, и славно же я обдѣлалъ мои дѣла!

И я послалъ его туда! Мой добрый Филиппъ не только не выговаривалъ мнѣ за это, но принялъ всю вину на себя,

— Съ тѣхъ поръ, какъ я помолвленъ, сказалъ онъ: — я сдѣлался ужасно скупъ и почти сталъ такой же скряга насчотъ денегъ, какъ эти Туисдены. Я раболѣпствовалъ передъ этимъ старикомъ, я ползалъ у его больной ноги, Я готовъ ползти отсюда до сент-джэмскаго дворца, чтобы достать денегъ для моей маленькой Шарлотты.

Филиппъ раболѣпствовалъ и ползалъ! Если бы ни у кого не было спины такой гибкой, какъ у него, низкопоклонство сдѣлалось бы погибшимъ искусствомъ, какъ придворный минуэтъ. Но не бойтесь! Спины людскія созданы на то, чтобы сгибаться, и порода паразитовъ еще довольно въ славѣ.

Когда нашъ другъ сказалъ намъ, какъ кратко началось и кончилось его свиданіе съ лордомъ Рингудомъ, кажется, тѣмъ, кто совѣтовалъ Филиппу навѣстить его дѣда, сдѣлалось нѣсколько стыдно совѣта, который дали они. Мы достаточно знали нашего друга, чтобы знать также, какъ опасно было отправлять его кланяться въ передней лордовъ. Не способны ли его руки разбить какой-нибудь фарфоръ, а ноги — наступить и разорвать какой-нибудь дамскій шлейфъ? Итакъ вмѣсто пользы мы заставили его поссориться съ его патрономъ. Лордъ Рингудъ признался, что онъ хотѣлъ оставить Филиппу денегъ, а мы, отправивъ бѣднаго молодого человѣка къ больному старику, возбудили ссору между родственниками, которые разстались съ взаимными угрозами и гнѣвомъ.

— О Боже! стоналъ я въ супружескомъ совѣщаніи: — отправимъ его отсюда. Теперь ему остаётся только дать пощочину Мёгфорду, сказать мистриссъ Мёгфордъ, что она пошлая и скучная женщина.

Онъ съ нетерпѣніемъ желалъ воротиться къ своей возлюбленной въ Парижъ. Мы не удерживали его. Боясь еще какого-нибудь приключенія, мы даже желали, чтобы онъ уѣхалъ скорѣе. Въ уныломъ и грустномъ расположеніи духа проводилъ я его на булонской пароходъ. Онъ взялъ второе мѣсто и мужественно простился съ нами. Ночь была бурная; на палубѣ мокро и сыро; пассажировъ множество, а Филиппъ былъ между ними въ тонкомъ плащѣ; вѣтеръ развѣвалъ его рыжіе волосы и бороду. Я теперь вижу этотъ пароходъ; я оставилъ его съ сокрушеніемъ и стыдомъ. Зачѣмъ я посылалъ Филиппа къ этому свирѣпому старику? Зачѣмъ принудилъ его къ этому покорному поступку? Грубость лорда Рингуда была всѣмъ извѣстна: это былъ злой, развратный циникъ, а мы отправили Филиппа кланяться и льстить ему! Ахъ mea culpa, mea culpa! Вѣтеръ дулъ свирѣпо въ эту ночь, и когда я думалъ, какъ бѣднаго Филиппа качаетъ въ холодной второй каютѣ, я безпокойно вертѣлся на своей постели.

Я зашолъ черезъ день въ Бэйскій клубъ и встрѣтился тамъ съ обоими Туисденами. Отецъ цѣплялся за пуговицу одного важнаго человѣка; когда я вошолъ, сынъ пріѣхалъ въ клубъ въ кабріолетѣ капитана Улькома и вмѣстѣ съ этимъ знаменитымъ мулатомъ. Они посмотрѣли на меня какимъ-то особеннымъ образомъ — я въ этомъ увѣренъ. Тальботъ Туисденъ, оглушая своимъ громкимъ разговоромъ бѣднаго лорда Лепеля, бросилъ на меня взглядъ торжества и говорилъ такъ, чтобы я слышалъ. Рингудъ Туисденъ и Улькомъ попивая полынную водку для возбужденія апетита, перемигивались и ухмылялись. Глаза Улькома были одного цвѣта съ водкою, которую онъ пилъ. Я не видалъ, какъ Туисденъ оторвалъ пуговицу лорда Лепеля, но этотъ вельможа съ разстроенной физіономіей поскорѣе отошолъ отъ своего маленькаго гонителя.

— Откажитесь и пріѣзжайте ко мнѣ, я слышалъ, какъ сказалъ великодушный Туисденъ: — я жду Рингуда и еще кое-кого.

При этомъ предложеніи лордъ Лепель съ трепетомъ пробормоталъ, что онъ не можетъ отказаться отъ даннаго слова и убѣжалъ изъ клуба.

Обѣды Туисдена — вѣжливому читателю уже было о томъ сообщено — были замѣчательны: онъ постоянно хвастался, что у него обѣдаетъ лордъ Рингудъ. Такъ случилось, что въ этотъ самый вечеръ, лордъ Рингудъ, съ тремя своими льстецами, обѣдалъ въ Бэйскомъ клубѣ, рѣшившись посмотрѣть пантомиму, въ которой играла очень хорошенькая молоденькая Коломбина, и кто-то шутя сказалъ его сіятельству:

— Вѣдь вы обѣдаете у Тальбота Туксдена. Онъ сейчасъ сказалъ что ждётъ васъ.

— Онъ сказалъ? спросилъ его сіятельство. — Такъ, стало быть, Тальтобъ Туисденъ совралъ!

И маленькій Томъ Ивисъ, разсказывавшій мнѣ объ этомъ вспомнилъ эти замѣчательныя слова, потому-что почти немедленно случилось одно обстоятельство.

Черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда Филиппа, нашъ другъ, маленькая Сестрица пришла къ намъ, когда мы сидѣли за утреннимъ чаемъ, и ея доброе личико выражало большое волненіе и грусть. Она объяснила намъ причины этой грусти, какъ только наши дѣти ушли въ классную. Между друзьями мистриссъ Брандонъ и постоянными собесѣдниками ея отца былъ достойный мистеръ Ридли, отецъ знаменитаго живописца, который быль слишкомъ благороденъ, чтобы стыдиться своего смиреннаго происхожденія съ отцовской стороны. Отношенія отца и сына не могли быть очень тѣсны и коротки, особенно такъ, какъ въ дѣтствѣ молодого Ридли отецъ его, ничего не понимавшій въ изящныхъ искусствахъ, считалъ мальчика болѣзненнымъ, полоумнымъ ребёнкомъ, который долженъ былъ сдѣлаться родителямъ въ тягость. Но когда Джонъ Джэмсъ Ридли началъ достигать знаменитости въ своей профессіи, глаза отца раскрылись, вмѣсто презрѣнія, онъ началъ глядѣть на своего сына съ искреннимъ, наивнымъ восторгомъ и часто со слезами разсказывалъ, съ какою гордостью и съ какимъ удовольствіемъ служилъ онъ Джону Джэмсу въ тотъ день, когда онъ обѣдалъ у его господина, лорда Тодмордена, Ридли старшій теперь чувствовалъ, что онъ былъ жестокъ и несправедливъ къ своему сыну въ его дѣтствѣ, я съ весьма трогательнымъ смиреніемъ старикъ сознавался въ своей прежней несправедливости и старался загладить её уваженіемъ и любовью.

Хотя нѣжность къ сыну и удовольствіе, которое онъ находилъ въ обществѣ капитана Ганна, часто привлекали мастера Ридли въ Торнгофскую улицу и въ клубъ Адмирала Бинга, гдѣ они оба были главными членами, Ридли старшій принадлежалъ къ другимъ клубамъ, гдѣ буфетчикъ лорда Тодмордена пользовался обществомъ буфетчиковъ другихъ вельможъ; и мнѣ сказали, что въ этихъ клубахъ Ридли называли «Тодморденомъ» долго послѣ того, какъ его отношенія съ этому почтенному вельможѣ превратились.

Въ одномъ изъ этихъ клубовъ буфетчика лорда Тодмордена постоянно встрѣчался съ буфетчикомъ лорда Рингуда, когда ихъ сіятельства находились въ Лондонѣ. Эти джентльмены уважали другъ друга, и когда встрѣчались, сообщали одинъ другому своё мнѣніе объ обществѣ и о характерѣ благородныхъ особъ которымъ они служили. Рёджъ зналъ всё о дѣлахъ Филиппа Фирмина, побѣгъ доктора, великодушный поступокъ Филиппа. И Рёджъ сравнивалъ благородное поведеніе молодого человѣка съ поведеніемъ нѣкоторыхъ подлипалъ, которыхъ онъ не хотѣлъ тогда назвать, но которые всегда говорили дурно о бѣдномъ молодомъ человѣкѣ заглаза и ползали передъ милордомъ, а ужь другихъ такихъ низкихъ обманщиковъ найти мудрено. Конечно, о вкусахъ спорить нельзя, но онъ, Рёджъ, не выдалъ бы свою дочь за негра.

Въ тотъ день, когда мистеръ Фирминъ ходилъ къ лорду Рингуду, былъ одинъ изъ самыхъ худшихъ дней милорда, когда приближаться къ нему было почти также опасно, какъ къ бенгальскому тигру.

— Когда у него припадокъ подагры, его сіятельство проклинаетъ и ругаетъ всѣхъ, замѣчалъ Рёджъ;- всѣхъ, даже пасторовъ и дамъ — ему всё равно. Въ тотъ самый день, когда былъ мистеръ Фирминъ, милордъ сказалъ мистеру Туисдену:

«— Вонъ отсюда! Не смѣйте приходить сюда затѣмъ, чтобы клеветать и чернить этого бѣднягу». И Туисденъ ушолъ, поджавъ хвостъ, и говорилъ мнѣ:

«— Рёджъ, милордъ необыкновенно нехорошъ сегодня. Ну, не больше какъ черезъ часъ является бѣдный Филиппъ, и милордъ только-что выслушавшій отъ Туисдена объ этой молодой дѣвицѣ, напустился на бѣднаго молодого человѣка и разругалъ его хуже чѣмъ Туисдена. Но мистеръ Фирминъ не изъ такихъ; онъ не позволитъ никому бранить себя, и вѣрно отплатилъ милорду тѣмъ же, потому-что я собственными ушами слышалъ какъ страшно милордъ ругалъ его. Когда у милорда припадокъ подагры, онъ просто страшенъ, говорю я вамъ. Но у насъ на Рождество гости приглашены въ Унигэтъ, и мы должны быть тамъ. Онъ вчера принялъ лекарство и сегодня такъ ругается и бѣсится на всѣхъ, словно у него бѣлая горячка. А когда мистеръ и мистриссъ Туисденъ пріѣхали въ этотъ день (если вы выгоните этого человѣка въ дверь, онъ навѣрно спустится въ трубу) — онъ не захотѣлъ ихъ видѣть. А мнѣ закричалъ:

«— Если придётъ Фирминъ, швырни его съ лѣстницы — слышишь?» но ругается и клянётся, что никогда больше не пустить его къ себѣ на глаза. Но это еще не всё, Ридли. Онъ послалъ за Брадгэтомъ, своимъ стряпчимъ, въ этотъ же самый день. Взялъ назадъ своё завѣщаніе, на которомъ я самъ подписывался свидѣтелемъ — я и Уилькоксь, хозяинъ гостинницы — и я знаю, что онъ отказалъ что-то Фирмину. Помяните мои слово: онъ хочетъ сдѣлать что-нибудь нехорошее этому бѣдному молодому человѣку.

Мистеръ Ридли пересказалъ подробно весь этотъ разговоръ своей пріятельницѣ, мистриссъ Брандонъ, зная, какое участіе принимала она въ этомъ молодомъ джентльмэнѣ; и съ этими непріятными извѣстіями мистриссъ Брандонъ пришла посовѣтоваться съ тѣми, кто — какъ говорила добрая сидѣлка — были лучшими друзьями Филиппа на свѣтѣ. Мы желали бы утѣшить Сестрицу, но всѣмъ было извѣстно, какой человѣкъ былъ лордъ Рингудъ, какъ онъ былъ самовластенъ, какъ мстителенъ, какъ жестокъ.

Я зналъ мистера Брадгэта, стряпчаго, съ которымъ у меня были дѣла; я и пошолъ къ нему болѣе затѣмъ, чтобы говорить и дѣлахъ Филиппа, чѣмъ о своихъ. Но Брадгэтъ увидалъ значеніе моихъ вопросовъ и отказался отвѣчать на нихъ.

— Мы съ моимъ кліентомъ не закадычные друзья, сказалъ Брадгэта: — но я обязанъ оставаться его стряпчимъ и не долженъ говорить вамъ, находится ли имя мистера Фирмина въ завѣщаніи его сіятельства или нѣтъ. И какъ могу я это знать? Онъ можетъ измѣнить своё завѣщаніе, можетъ оставить Фирмину деньги, можетъ и не оставить. Я надѣюсь, что молодой Фирминъ не разсчитываетъ на наслѣдство, а если разсчитываетъ, онъ можетъ обмануться. Я знаю десятки людей, которые имѣютъ разныя надежды и не получатъ ничего.

Вотъ весь отвѣтъ, какого я могъ добиться отъ стряпчаго,

Я пересказалъ это моей женѣ. Разумѣется, каждый послушный мужъ разсказываетъ всё послушной женѣ. Но хотя Брадгэтъ обезкуражилъ насъ, всё-таки у насъ оставалась надежда, что старый вельможа обезпечитъ нашего друга, потомъ Филиппъ женится на Шарлоттѣ, потомъ онъ всё болѣе и болѣе будетъ заработывать въ своей газетѣ, потомъ онъ будетъ счастливъ навсегда. Жена моя считала яйца не только прежде чѣмъ они были высижены, но даже прежде, чѣмъ она были снесены. Никогда не видалъ ни въ чьёмъ характерѣ такого упорнаго упованія. Я съ другой стороны смотрю на вещи, съ раціональной и унылой точки зрѣнія; а если дѣло кончится лучше, чѣмъ я ожидалъ, я любезно сознаюсь, что я ошибся.

Но насталъ день, когда мистеръ Брадгэтъ не считалъ уже себя обязаннымъ хранить молчаніе о намѣреніяхъ своего благороднаго кліента. Это было за два дня до Рождества, и я, по обыкновенію, зашолъ послѣ полудня въ клубъ. Между посѣтителями происходило нѣкоторое волненіе. Тальботъ Туисденъ всегда приходилъ въ клубъ десять минутъ пятого и спрашивалъ вечернюю газету такимъ тономъ, какъ-будто содержаніе ея было для него чрезвычайно важно. Возьмётъ, бывало, за пуговицу своихъ знакомыхъ и разсуждаетъ съ ними о передовой статьѣ этой газеты съ изумительный серьёзностью. Въ этотъ день они пришолъ въ клубъ десятью минутами позже обыкновеннаго. Вечернюю газету читали другіе. Лампы на столѣ освѣщали головы плешивыя, сѣдыя, въ парикахъ. Въ комнатѣ слышался говоръ:

— Скоропостижно.

— Подагра въ желудкѣ.

— Обѣдалъ здѣсь только четыре дня тому назадъ.

— Казался совсѣмъ здоровъ.

— Совсѣмъ здоровъ? Нѣтъ! Я никогда не видалъ человѣка болѣе болѣзненной наружности.

— Жолтъ какъ гинея.

— Не могъ ѣсть,

— Ругалъ слугъ и Тома Ивиса, который обѣдалъ съ нимъ.

— Семьдесятъ-шесть лѣта.

— Родился въ одномъ году съ герцогомъ йоркскимъ.

— Сорокъ тысячъ годового дохода.

— Сорокъ? Пятьдесятъ-восемь тысячъ, говорю я вамъ, Онъ всегда быль экономенъ.

— Титулъ переходитъ къ его кузену, сэру Джону Рингуду; онъ не здѣшній членъ, онъ членъ Будля.

— Не графство, а баронство.

— Они ненавидѣли другъ друга. У старика былъ бѣшеныйхарактеръ.

— Желательно бы знать, оставилъ ли онъ что-нибудь старому Туис…

Тутъ вошолъ Тальботъ.

— А, полковникъ! какъ поживаете? Что новаго? Запоздалъ въ моей конторѣ, сводилъ счоты. Ѣду завтра въ Уипгэмъ провести Рождество у дяди моей жены, Ригнуда — знаете? Я всегда ѣзжу на Рождество въ Уипгэмъ. Онъ держитъ для васъ фазановъ. Я уже плохой охотникъ теперь!

Пока хвастунъ предавался своей напыщенной болтовнѣ, онъ не примѣчалъ значительныхъ взглядовъ, устремленныхъ на него, а если и примѣчалъ, то можетъ быть ему было пріятно возбуждаемое имъ вниманіе. Въ этомъ клубѣ давно раздавались разсказы Туисдена о Рингудѣ, о фазанахъ, о томъ, что онъ уже плохой охотникъ, и о суммѣ, которую его семейство получитъ послѣ смерти ихъ благороднаго родственника.

— Мнѣ кажется, я слышалъ отъ васъ, что сэръ Джонъ Рингудъ наслѣдникъ вашего родственника? спросилъ мистеръ Гукгэмъ.

— Да, баронство — только баронство. Графство принадлежитъ только милорду и его прямымъ наслѣдникамъ. Почему бы ему опять не жениться? Я часто ему говорю: «Рингудъ, зачѣмъ вы не женитесь, хоть бы только для того, чтобы надуть этого вига, сэра Джона. Вы свѣжи и здоровы, Рингудъ. Вы можете еще прожить двадцать лѣтъ, даже двадцать-пять. Если вы оставите вашей племяницѣ и ея дѣтямъ что-нибудь, мы не спѣшимъ получатъ наслѣдство, говорю я. — Зачѣмъ вы не женитесь?

— Ахъ, Туисденъ! ему уже нельзя жениться, сказалъ плачевно мистеръ Гукгэмъ.

— Совсѣмъ нѣтъ. Онъ человѣкъ крѣпкій, необыкновенно сильный, здоровый человѣкъ, если бы не подагра. Я часто говорю ему: Рингудъ…

— О! ради Бога, остановите его, сказалъ старикъ Тремлеттъ, который всегда начиналъ дрожать при звукѣ голоса, Туисдена. — Скажите ему кто-нибудь.

— Развѣ вы не слыхали, Туисденъ? Не видали? Не знаете? торжественно спросилъ Гукгэмъ.

— Слышалъ — видѣлъ — знаю — что? закричалъ тотъ.

— Съ лордомъ Рингудомъ случилось несчастье. Загляните въ газету. Вотъ.

Туисденъ кинулъ свой золотой лорнетъ, взялъ газету и — милосердный Боже!.. но я не стану описывать агонію этого благороднаго лица. Подобно Тиманту, живописцу, я набрасываю покрывало на этого Агамемнона.

То, что Туисденъ прочолъ въ „Globe“ былъ краткій параграфъ; но на слѣдующее утро въ „Times“ была одна изъ тѣхъ панафидныхъ статей, которымъ знатные вельможи должны подвергаться отъ таинственныхъ некрографовъ этой газеты.

Глава XXII PULVIS ET UMBRA SUMUS

Первый и единственный графъ Рингудъ покорился участи, которой должны подвергаться и пэры и простолюдины. Спѣша въ свои великолѣпный Уипгэмскій замокъ, гдѣ онъ располагалъ угощать знатныхъ гостей на Рождество, его сіятельство оставилъ Лондонъ только-что оправившись отъ подагры, которая мучила его уже нѣсколько лѣтъ. Должно быть болѣзнь вдругъ бросилась въ желудокъ. Въ Тёррейс-Регунѣ, за тридцать миль отъ своего великолѣпнаго жилища, гдѣ онъ привыкъ останавливаться, чтобы пообѣдать, онъ уже страдалъ ужасно, на что окружающіе его не обратили такого вниманія, какое должно было бы возбудить его положеніе, потому-что, страдая этою мучительной болѣзнью, онъ громко кричалъ и слова его и обращеніе были чрезвычайно запальчивы. Онъ сердито отказалъ послать за докторомъ въ Тёррейсѣ и непремѣнно хотѣлъ продолжать путь. Онъ принадлежалъ въ людямъ старой школи, которые не хотятъ ѣздить по желѣзной дорогѣ (хотя его состояніе значительно увеличилось, когда черезъ его владѣнія была проложена желѣзная дорога); и его собственныя лошади всегда встрѣчали его въ Попперской тавернѣ, въ ничтожной деревушкѣ, за семнадцать миль отъ его великолѣпнаго парка. Пріѣхавъ въ эту таверну, онъ не сдѣлалъ никакого знака, не сказалъ ни одного слова, такъ что слуги его серьёзно испугались. Когда засвѣтили фонари у экипажа и заглянули въ его карету, этотъ владѣлецъ тысячи десятинъ и, по слухамъ, огромнаго богатства, былъ мёртвъ. Путешествіе онъ Тёррея было послѣднею станціей продолжительной, счастливой, если не знаменитой, то по-крайней-мѣрѣ замѣчательной и великолѣпной карьеры.

«Покойный Джонъ Джорджъ графъ и баронъ Рингудъ и виконтъ Синкбарзъ вступилъ въ публичную жизнь въ опасный періодъ, передъ французской революціей, и началъ свою карьеру какъ другъ и товарищъ принца Уэлльскаго. Когда его королевское высочество оставилъ партію виговъ, лордъ Рингудъ также присоединился къ партіямь и графство было наградою за его вѣрность. Но когда лордъ Стейнъ былъ сдѣланъ маркизомъ, лордъ Рингудъ поссорился съ своимъ королевскимъ покровителемъ и другомъ, считая, что услуги его несправедливо оскорблены, потому-что такое же званіе не было даровано ему. Въ разныхъ случаяхъ онъ подавалъ голосъ за виговъ. Онъ никогда не примирялся съ покойнымъ королёмъ Георгомъ IV, съ которымъ онъ имѣлъ привычку говорить съ характеристическою рѣзкостью. Приближеніе биля о реформѣ, однако, окончательно привлекло этого вельможу на сторону торіевъ, и онъ оставался съ-тѣхъ-поръ если не краснорѣчивымъ, то по-крайней-мѣрѣ ревностнымъ ихъ защитникомъ. Говорятъ, что онъ былъ щедрымъ помѣщикомъ, если его арендаторы не шли наперекоръ его видамъ. Его единственный сынъ умеръ рано, и его сіятельство, если вѣрить молвѣ, находился въ дурныхъ отношеніяхъ съ своимъ родственникомъ и наслѣдникомъ, сэромъ Джономъ Рингудомъ Эппльшо, баронетомъ, теперь барономъ Рингудомъ. Баронство существуетъ въ этой древней фамиліи со времёнъ царствованія Георга I, когда сэру Джону Рингуду было пожаловано дворянство, а сэръ Фрэнсисъ, его братъ, былъ сдѣланъ баронетомъ первымъ изъ нашихъ ганноверскихъ государей».

Эту статью мы съ женою прочли утромъ наканунѣ Рождества, между тѣмъ какъ наши дѣти украшали лампы и зеркала остролистникомъ для предстоявшаго торжества. Я наскоро отправилъ къ Филиппу наканунѣ записку съ этимъ извѣстіемъ. Судьба его очень насъ тревожила теперь, когда, черезъ нѣсколько дней, она должна была рѣшиться. Опять мои дѣла, или моё любопытство, привели меня къ мистеру Брадгэту, стряпчему. Разумѣется, онъ зналъ всё. Онъ былъ не прочь поговорить объ этомъ. Смерть его кліента отчасти развязала языкъ стряпчаго, и я долженъ сказать, что Брадгэтъ весьма нелестно отзывался о своёмъ благородномъ покойномъ кліентѣ. Грубости покойнаго графа тяжело было сносить. Въ послѣднее ихъ свиданіе его ругательство и дерзкое обращеніе были особенно противны. Онъ разругалъ всѣхъ своихъ родныхъ; онъ говорилъ, что его наслѣдникъ лицемѣръ, методистъ и притворщикъ. Есть у него родственникъ (котораго Брадгэтъ не хотѣлъ назвать) хитрый, низкій плутъ и паразитъ, вѣчно ползавшій передъ нимъ и съ нетерпѣніемъ желавшій его смерти. А другой его родственникъ, безстыдный сынъ мошенника доктора, оскорбилъ его за два часа передъ тѣмъ въ его собственномъ домѣ — нищій, а хочетъ распространять потомство для рабочаго дома, потому-что послѣ его сегодняшняго поведенія, онъ скорѣе очутится на днѣ Ахерова чѣмъ онъ, лордъ Рингудъ, дастъ этому негодяю хоть одинъ пенни изъ своихъ денегъ.

— И его сіятельство велѣлъ мнѣ прислать въ нему обратно его завѣщаніе, прибавилъ мистеръ Брадгэтъ. — И онъ уничтожилъ это завѣщаніе прежде чѣмъ уѣхалъ; это онъ уже не первое сожигалъ. И я могу вамъ сказать теперь, когда всё кончено, что въ этомъ завѣщаніи онъ отказывалъ внуку своего брата порядочную сумму денегъ, которую нашъ бѣдный другъ получилъ бы, еслибы не быль у милорда въ этотъ несчастный припадокъ подагры.

А, mea culpa! mea culpa! А кто послалъ Филиппа къ его родственнику въ этотъ несчастный припадокъ подагры? Кто былъ умёнъ такъ свѣтски, такъ по-туисденовски, чтобы совѣтовать Филиппу лесть и покорность? Если бы не этотъ совѣтъ, онъ былъ бы теперь богатъ; онъ могъ бы жениться на своей возлюбленной. Я чуть-было не подавился вашей рождественской индѣйкой, когда ѣлъ её. Свѣчи горѣли тускло, а поцалуи и смѣхъ дѣтей нагоняли на меня меланхолію. Еслибы не мой совѣтъ, какъ могъ бы быть счастливъ мой другъ! Я искалъ отвѣта въ честныхъ личикахъ моихъ дѣтей. Что они сказали бы, еслибы знали, что отецъ ихъ совѣтовалъ своему другу ползать и кланяться и унижаться передъ богатымъ, злымъ старикомъ? Я сидѣлъ безмолвно, какъ на похоронахъ; смѣхъ моихъ малютокъ терзалъ меня какъ бы угрызеніемъ. Съ перьями, съ факелами, съ парадной свитой хоронили лорда Рингуда, который сдѣлалъ бы Филиппа богатымъ, еслибы не я.

Вся оставшаяся еще надежда скоро рушилась. Въ Уипгэмѣ было найдено завѣщаніе, написанное годъ назадъ, въ которомъ не упоминалось о бѣдномъ Филиппѣ Фирминѣ. Самая маленькая сумма — постыдно-ничтожная, какъ говорилъ Туисденъ — была оставлена Туисденамъ вмѣстѣ съ портретомъ во весь ростъ графа въ парадномъ костюмѣ, и этотъ портретъ, я полагаю, мало принёсъ удовольствія родственникамъ покойнаго, потому-что пересылка этого большого портрета изъ Уипгэма стоила такъ дорого, что Тальботъ заплатилъ съ гримасами. Еслибы портретъ сопровождался тридцатью, сорока или пятидесятью тысячами — почему онъ не оставилъ имъ пятьдесятъ тысячъ? — какъ различна была бы тогда горесть Тальбота! Когда онъ считалъ обѣды, которые онъ давалъ для лорда Рингуда — а они всѣ были записаны у него въ дневникѣ — Туисденъ нашолъ, что онъ истратилъ болѣе на милорда, чѣмъ тотъ отказалъ ему въ завѣщаніи. Но всё семейство надѣло трауръ, даже кучеръ и лакей Туисдена облеклись въ траурную ливрею въ честь знаменитаго покойника. Не каждый день человѣкъ имѣетъ возможность публично оплакивать потерю сіятельнаго родственника.

А какъ бѣдный Филиппъ перенёсъ своё обманутое ожиданіе? Онъ, должно быть, чувствовалъ его, потому-что мы сами поощряли его въ надеждѣ, что дѣдъ сдѣлаетъ что-нибудь для облегченія его нужды. Филиппъ надѣлъ крепъ на шляпу и отказался отъ всякихъ другихъ наружныхъ признаковъ печали. Если бы старикъ оставилъ ему денегъ, это было бы хорошо. Такъ какъ онъ не оставилъ — дымъ сигары кончаетъ фразу, и нашъ философъ перестаётъ думать о своемъ разочарованіи. Развѣ Филиппъ бѣдный не былъ такъ же независимъ, какъ и Филиппъ богатый? Борьба съ бѣдностью здорова въ двадцать-пять лѣтъ. Мускулы молодые укрѣпляются борьбою. Это для пожилыхъ, ослабѣвшихъ отъ разстроеннаго здоровья или, можетъ быть, отъ продолжительнаго счастья, битва тяжела.

Широкая спина Фирмина могла снести тяжолую ношу, и онъ съ радостью бралъ всякую работу, попадавшуюся ему. Фипзу, сотруднику «Daily Inteliigencer», нуженъ былъ помощникъ: Филиппъ съ радостью продалъ четыре часа въ день мистеру Фипзу, переводилъ изъ французскихъ и нѣмецкихъ газетъ, заходилъ иногда въ Палату Депутатовъ и сообщалъ о какомъ-нибудь важномъ засѣданіи. Онъ положительно началъ откладывать деньги. Онъ носилъ ужасно поношеное платье, потому-что Шарлотта не могла ходить къ нему на квартиру и чинить его лохмотья, какъ дѣлала это Сестрица; но когда мистриссъ Бэйнисъ бранила его за это — и дѣйствительно должно было быть досадно иногда видѣть, какъ этотъ человѣкъ въ старомъ платьѣ расхаживаетъ въ комнатахъ баронессы С*, говоритъ громко, противорѣчитъ и предписываетъ законы — Шарлотта защищала своего оскорбляемаго Филиппа.

— Вы знаете почему мосьё Филиппъ носитъ такое поношеное платье? спросила она мадамъ С*: — потому что онъ посылаетъ деньги своему отцу въ Америку.

А баронесса сказала, что мосьё Филиппъ былъ прекрасный молодой человѣкъ; а что онъ можетъ одѣваться какъ ирокезецъ на ея вечеръ, онъ всё-таки будетъ принятъ хорошо. А мистриссъ Бэйнисъ была груба къ Филиппу въ глаза и насмѣхалась надъ нимъ въ отсутствіе. И Филиппъ дрожалъ передъ мистриссъ Бэйнисъ и принималъ ея пощочины съ большою кротостью, потому-что его Шарлотта была аманатомъ въ рукахъ своей матери, и развѣ генеральша Бэйнисъ не могла заставить страдать это бѣдное, маленькое существо?

Нѣсколько индійскихъ дамъ, знакомыхъ мистриссъ Бэйнисъ, проводили эту зиму въ Парижѣ; онѣ нанимали меблированная квартиры въ предмѣстьи Сент-Одорэ, или въ Элисейскихъ Поляхъ, ѣздили въ своихъ экипажахъ, съ лакеемъ на запяткахъ, и съ презрѣніемъ смотрѣли на мистриссъ Бэйнисъ за то, что она нанимала квартиру со столомъ и не держала экипажа. Ни одна женщина не любитъ, чтобы её презирали другія женщины, особенно такая тварь, какъ мистриссъ Баттерсъ, жена стряпчаго, изъ Калькутты, которая не бывала въ обществѣ, не ѣздила къ губернатору, а теперь разъѣзжала по Элисейскимъ Полямъ — и важничала! Вотъ и докторша Мэкунъ съ своей горничной, съ своимъ поваромъ, съ своей коляской и съ своей каретой. (Пожалуйста читайте эти слова съ самымъ выразительнымъ удареніемъ). А кто такая была мистриссъ Мэкунъ, дозвольте спросить? ни болѣе ни менѣе, какъ мадамъ Берэ, дочь французской модистки. А эта тварь брызжетъ грязью на тѣхъ, кто получше ея и которыя ходятъ пѣшкомъ!

— Я говорю моимъ бѣднымъ дочерямъ, сказала мистриссъ Бэйнисъ баронессѣ С*: — что еслибы я была дочь модистки, или отецъ ихъ стряпчимъ, а не воиномъ, служившимъ своей государынѣ во всѣхъ частяхъ свѣта, онѣ лучше бы одѣвались, бѣдняжки! мы могли бы нанимать прекрасную квартиру въ предмѣстьи Сент-Онорэ, а не жили бы здѣсь!

— А если бы я была модистка, я не пускала бы въ себѣ жильцовъ! закричала С*. — Отецъ мой былъ генералъ и также служилъ своему государю. Но какъ же вы хотите? Мы всѣ должны дѣлать непріятное и жить съ непріятными людьми!

И съ этими словами баронесса сдѣлала генеральшѣ вѣжливый поклонъ и отправилась къ другимъ дѣламъ или гостямъ. Она держалась мнѣнія многихъ друзей Филиппа.

— Ахъ, мосьё Филиппъ! говорила она ему:- когда вы женитесь, вы будете жить подальше отъ этой женщины — не правда ли?

Когда мистриссъ Бэйнисъ услыхала, что мистриссъ Баттерсъ ѣдетъ въ Тюильри, я съ сомнѣніемъ долженъ сказать, что генеральшею овладѣло пылкое соревнованіе и она не успокоилась до-тѣхъ-поръ, пока не уговорила генерала отвезти ее къ посланнику и во дворецъ короля, управлявшаго тогда Франціей. Издержки были не велики. Шарлотту надо же было вывести. Ея тётка Мак-Гиртеръ, изъ Тура, прислала ей въ подарокъ денегъ на платье. Надо отдать справедливость мистриссъ Бэйнисъ, она очень мало истратила на свой собственный нарядъ и вынула изъ своего чемодана костюмъ, украшавшій её въ Калькуттѣ.

— Услыхавъ, что поѣхала мистриссъ Баттерсь, я зналъ, что она не успокоится, сказалъ генералъ Бэйнисъ со вздохомъ.

Жена его отправилась отъ этого обвиненія, считая его оскорбленіемъ, говорила, что мущины всегда приписываютъ женщинамъ, самыя дурныя причины, между тѣмъ какъ Богу извѣстны, что ея желаніе только представить приличнымъ образомъ въ свѣтъ свою возлюбленную дочь, а мужа видѣть на мѣстѣ, приличномъ его званію въ обществѣ. Шарлотта была очень мила вечеромъ въ день бала, и баронесса С* очень мило причесала волосы Шарлоттѣ и предложила Огюста въ лакеи; но тотъ возмутился и сказалъ:

— Non, merci! Я сдѣлаю всё для генерала и миссъ Шарлотты, но для генеральши нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!

И хотя Шарлотта была тамъ прелестна, какъ розовый бутонъ, ей не очень была весело на балѣ, потому-что тамъ не было Филиппа. И какъ могъ онъ быть тамъ, когда у него былъ только одинъ сюртукъ и дырявые сапоги?

Послѣ солнечной осени наступаетъ холодная зима, когда вѣтеръ нездоровъ для слабой груди, когда грязно для маленькихъ башмачковъ. Какъ могла Шарлотта выходить въ восемь часовъ по грязи или по снѣгу зимняго утра, если она наканунѣ поздно пріѣхала съ бала? Генеральша Бэйнисъ начала часто выѣзжать на парижскіе вечера — то-есть на наши Троянскіе вечера — гдѣ бывало сорокъ англичанъ, три француза и одинъ нѣмецъ, играющій на фортепіано. Шарлоттой очень восхищались. Молва о ея красотѣ разнеслась. Маленькій Гели изъ посольства просто самъ назвался къ докторшѣ Мэкунъ, чтобы посмотрѣть эту молодую красавицу и танцовалъ съ ней безпрестанно. Гели былъ самый модный кавалеръ; онъ танцовалъ съ принцессами и бывалъ на всѣхъ балахъ въ Сен-Жерменскомъ предмѣстьи. Онъ проводилъ Шарлотту до кареты (предрянного извощичьяго фіакра, надо признаться, но мистриссъ Бэйнисъ сказала ему, что они имѣли не такой экипажъ въ Индіи). Онъ сдѣлалъ имъ визитъ и оставилъ карточку. Я могу назвать много знатныхъ особъ, которыя были очарованы хорошенькой Шарлоттой. Мать ея всё болѣе и болѣе стыдилась дрянного фіакра, въ которомъ наша молодая дѣвица ѣздила на балы, и того кавалера, который иногда помогалъ Шарлоттѣ садиться въ экипажъ. Мать Шарлотты не пропустила мимо ушей порицательныхъ замѣчаній объ этомъ кавалерѣ. Какъ? помолвлена за этого страннаго рыжебородаго молодого человѣка, который наступалъ всѣмъ на ноги въ полькѣ? Онъ пишетъ въ газетахъ, будто бы? Сынъ того доктора, который убѣжалъ обманувъ всѣхъ? Какъ это странно, что генералъ Бэйнисъ вздумалъ помолвить свою дочь за этого человѣка!

Мистера Фирмина приглашали не во всѣ знатные дома, гдѣ бывала его Шарлотта, да онъ этого и не желалъ, и вёлъ себя очень дерзко и надменно, когда бывалъ приглашенъ, опрокидывалъ подносы, хохоталъ и кстати и не кстати, расхаживалъ по гостиной, какъ-будто онъ Богъ знаетъ какая важная особа; право онъ принималъ такой тонъ потому, что братъ его дѣда былъ графъ! А позвольте спросить, что сдѣлалъ для него графъ и какое право имѣлъ онъ расхохотаться, когда миссъ Крокли пѣла немножко фальшиво? Какъ это могъ генералъ Бэнисъ выбрать такого мужа для такой милой, скромной дѣвушки?

Старый генералъ, спокойно играя въ вистъ съ другими британскими старичками въ дальней комнатѣ, не слыхалъ этихъ замѣчаній, можетъ быть, но мистриссъ Бэйнисъ, съ своими зоркими глазами и чуткими ушами видѣла и знала всё. Многіе говорили ей, что Филиппъ — дурная партія для ея дочери. Она слышала, какъ онъ спокойно спорилъ съ богачами. Мистеру Гобдэю, у котораго въ Лондонѣ собственный донъ и который бываетъ въ первѣйшихъ домахъ въ Парижѣ, Филиппъ противорѣчилъ напрямки, такъ что мастеръ Гобдэй даже вспыхнулъ, а мистриссъ Гобдэй не знала куда ей глядѣть. Сэръ Чарльзъ Шилоу изъ замка Пеплоу, хвалилъ поэмы Томлинсона и предложилъ прочесть ихъ вслухъ мистриссъ Баджеръ — а онъ читаетъ прекрасно, хотя, можетъ-быть, немножко въ носъ; а когда онъ собирался начать, мистеръ Фирминъ сказалъ:

— Любезный Пеплоу, ради Бога не читайте этой гнили.

Гнили! Какое выраженіе! Разумѣется, мистеръ Пеплоу былъ очень раздосадованъ. И это простой сотрудникъ газеты! Слыхалъ ли кто когда такую грубость! Мистриссъ Туффинъ сказала, что она тотчасъ приняла свои мѣры, какъ только увидала мистера Фирмина въ первый разъ.

— Можетъ быть онъ племянникъ графа, хотя мнѣ это всё равно. Можетъ быть онъ былъ въ университетѣ, однако онъ не имѣетъ порядочныхъ манеръ. Можетъ быть онъ умёнъ и я не выдаю себя на судью. Но онъ надмененъ, неуклюжъ, непріятенъ. Я не приглашу его на мои вторники и я прошу тебя, Эмма, когда онъ пригласитъ тебя таицовать, чтобы ты съ нимъ не шла.

Вы понимаете, что быкъ на лугу, въ стадѣ другахъ быковь благородное животное, но быкъ въ фарфоровой лавкѣ не на мѣстѣ, такимъ былъ и Филиппъ на этихъ маленькихъ вечерахъ, гдѣ его грива, копыта, ревъ производили безконечную суматоху.

Эти замѣчанія о будущемъ своёмъ зятѣ мистриссъ Бэйнисъ слышала и повторяла. Она управляла Бэйнисомъ, но была очень осторожна и втайнѣ боялась его. Разъ или два она зашла слишкомъ далеко въ своёмъ обращеніи съ спокойнымъ старикомъ; онъ возмутился, остановилъ её и никогда ей не простилъ. Далѣе извѣстной точки она не смѣла раздражать мужа. Она говорила:

— Бэйнисъ, бракъ — лотерея, и мнѣ кажется, что нашей бѣдной Шарлоттѣ достался нехорошій билетъ.

На это генералъ отвѣчалъ ей:

— Не хуже чѣмъ другимъ, моя милая!

И перемѣнялъ разговоръ. Въ другой разъ она говорила:

— Ты слышалъ, какъ грубъ былъ Филиппъ Фирминъ съ мастеромъ Гобдэйемъ?

А генералъ отвѣчалъ:

— Я игралъ въ карты, моя милая.

Опять она говорила:

— Мистриссъ Туффинъ говоритъ, что она не хочетъ приглашать Филиппа Фирмина на свои вторники.

А генералъ отвѣчалъ:

— Тѣмъ лучше для него!

— Ахъ! прибавила она:- онъ вѣчно обижаетъ кого-нибудь!

— Кажется, онъ не очень нравится тебѣ, Элиза! замѣтилъ генералъ.

— Да, я признаюсь, отвѣчала она:- и мнѣ непріятно думать, что моё кроткое дитя будетъ терпѣть бѣдность и съ такимъ человѣкомъ.

— А ты развѣ думаешь, что я нахожу это очень хорошей партіей? вскричалъ генералъ и отвернувшись къ стѣнѣ, заснулъ.

Бѣдной же Шарлотты мать не боялась; и когда онѣ обѣ оставались вдвоемъ, бѣдная дѣвушка знала, что мать будетъ её огорчатъ нападками на Филиппа.

— Видѣла ты какъ онъ одѣтъ? На жилетѣ недостаетъ пуговицы, на сапогѣ дыра.

— Мама, вскричала Шарлотта, вспыхнувъ:- онъ могъ бы лучше одѣваться, если бы… если бы…

— То-есть, ты хотѣла бы, чтобы твои отецъ сидѣлъ въ тюрьмѣ, мать просила милостыню, сёстры ходили въ лохмотьяхъ, братья умирали съ голода, Шарлотта, чтобы заплатить Филиппу Фирмину деньги, украденныя его отцомъ — да? вотъ что ты хотѣла сказать. Нечего тебѣ объясняться. Я могу очень хорошо понять тебя. Благодарствуй. Спокойной ночи. Я надѣюсь, что ты будешь спать хорошо, а я не буду послѣ этого разговора. Спокойной ночи, Шарлотта.

О потокъ истинной любви! всегда ли ты гладко течошь? Бѣдная Шарлотта помолилась за своего Филиппа, и когда она закрыла глаза на своёмъ изголовьи, они были омочены слезами. Почему ея мать вѣчно говоритъ противъ него? Почему ея отецъ становится такъ холоденъ, когда упомянутъ о Филиппѣ? Можетъ ли Шарлотта думать о комъ нибудь другомъ? О! никогда, никогда! А въ смежной комнатѣ, старый джентльмэнъ не можетъ сомкнуть глазъ и всё думаетъ:

«Моя бѣдная дѣвочка помолвлена за нищаго. Всѣ наши надежды, что онъ получитъ наслѣдство послѣ этого лорда, кончились. Бѣдное дитя! бѣдное дитя! что будетъ съ нею?

Теперь перенесёмся въ комнату мистера Филиппа, который былъ такъ грубъ и непріятенъ на вечерѣ. Онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о томъ, что онъ оскорбилъ кого-нибудь. Онъ воротился домой очень довольный. Прежде чѣмъ лёгъ спать онъ сталъ на колѣна возлѣ своей кровати и отъ всего своего сердца и отъ всей своей души поручилъ свою возлюбленную покровительству небесному и заснулъ какъ ребенокъ.

Глава XXIII ВЪ КОТОРОЙ МЫ ЕЩЕ БРОДИМЪ ОКОЛО ЭЛИСЕЙСКИХЪ ПОЛЕЙ

Біографъ друга моего мистера Филиппа Фирмина, не сталъ я ничего смягчать и, я надѣюсь ничего не представилъ злоумышленно. Если у Филиппа были дыры на сапогахъ, я и писалъ, что у него дыры на сапогахъ; если у него борода рыжая, она и представлена рыжей въ этой исторіи; я могъ бы разрисовать её великолѣпнымъ каштановымъ оттѣнкомъ. Съ скромными людьми онъ всегда бывалъ кротовъ и нѣженъ; но я долженъ признаться, что вообще въ обществѣ онъ не всегда былъ пріятнымъ собесѣдникомъ. Онъ часто бывалъ надмененъ и дерзокъ; онъ терпѣть не могъ ни длинныхъ разсказовъ, ни пошлостей. Гарнизонные анекдоты мистриссъ Бэйнисъ очень нетерпѣливо выслушивались мистеромъ Филиппомъ, хотя Шарлотта кротко увѣщевала его, говоря:

— Дайте же мама до конца разсказать свою исторію, не отвёртывайтесь, не заговаривайте о другомъ, не говорите ей, что вы слышали прежде эту исторію, грубіянъ! Если она недовольна вами, она сердится на меня и я должна страдать, когда вы уйдёте.

Шарлотта не говорила до какой степени она страдала безъ Филиппа, какъ постоянно ея мать бранила его, какую грустную жизнь, вслѣдствіе своей привязанности къ нему, должна была вести молодая дѣвушка; и я боюсь, что неуклюжій Филиппъ, въ своей эгоистической беззаботности, не очень принималъ во вниманіе страданія, какія его поведеніе причиняло дѣвушкѣ. Видите, я признаюсь, что онъ былъ виноватъ съ своей стороны; его, впрочемъ, можно бы извинить въ нѣкоторой степени, оттого что генеральша Бэйнисъ была гораздо болѣе виновата передъ нимъ. Она не любила бы Филиппа всегда; а не-уже-ли вы думаете, что она могла полюбить Филиппа за то, что была обязана ему? Любите ли вы вашего кредитора за то, что вы должны ему болѣе, чѣмъ вы въ состояніи ему заплатить? Если бы я никогда не платилъ моему портному, находился ли бы я съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ? Мнѣ не правились бы ни его сукно, ни его покрой, и навѣрно я находилъ бы счоты его непомѣрными, хотя не платилъ по намъ. Одолженія очень неудобоваримы; они тяжелы для очень гордыхъ желудковъ.

Изъ экономіи Бэйнисы не имѣли гостиной у баронессы С*, потому что нельзя же было назвать гостиной эту комнату во второмъ этажѣ, въ которой стояло двѣ кровати и въ которой младшіе Бэйнисы учились на фортепіано у бѣдной Шарлотты. Филиппъ долженъ былъ ухаживать за своей возлюбленной на глазахъ всего семейства; это было бы ужасно и почти невозможо, если бы наши друзья не прогуливались иногда въ Элисейскихъ Поляхъ. Я не намѣренъ секретничать относительно того, что они, наконецъ, обвѣнчались и были счастливы. Я презираю хитрости. Въ то время, когда была мода писать романы въ три тома, не глядѣли ли вы всегда за конецъ: будутъ ли счастливы Луиза или графъ (а можетъ быть и молодой пасторъ)? Если они умрутъ или будутъ имѣть какія-нибудь огорченія другого рода. Я положилъ бы книгу въ сторону. Но эта чета обвѣнчалась и, надѣюсь, была счастлива. До свадьбы и послѣ, однако, они имѣли большія горести и непріятности. Они обвѣнчались? Разумѣется. Не-уже-ли, вы думаете, я допустилъ бы Шарлотту встрѣчаться съ Филиппомъ въ Элисейскихъ Поляхъ, если бы они не должны была обвѣнчаться потомъ? Они гуляли вмѣстѣ, и разъ, когда шли рука объ руку по Элисейскимъ Полямь, съ маленькимъ братомъ Шарлотты, разумѣется, кого вы думаете увидали они въ щегольской коляскѣ? молодого Туисдена и мистера и мистриссъ Улькомъ, которымъ Филиппъ снялъ свою шляпу съ низкимъ поклономъ, и потомъ громко захохоталъ. Улькомъ вѣрно это слышалъ, а мистриссъ Улькомъ слегка покраснѣла, что, безъ сомнѣнія, еще увеличило красоту этой изящной лэди. Я не секретничаю на счотъ моихъ дѣйствующихъ лицъ и высказываю моё мнѣніе о нихъ совершенно свободно. Говорятъ, что Улькомъ былъ ревнивъ, скупъ, жестокъ, что жена его вела печальную жизнь — ну такъ что жь? Мнѣ право всё равно.

— Это нищій Фирминъ! закричалъ смуглый новобрачный, кусая своя усы.

— Безстдный и дерзкій негодяй, сказалъ младшій Туисденъ.

— Не лучше ли остановить коляску и разругать его передъ нимъ, а не при мнѣ? томно сказала мистриссъ Улькомъ, откидываясь на подушки.

— Ну, чортъ тебя возьми! Vite! закричали джентльмэны въ коляскѣ кучеру.

— Я воображаю, какъ вамъ не хочется его видѣть, продолжала мистриссъ Улькомъ. — У него характеръ горячій и я не хотѣла бы, чтобы вы поссорились.

Улькомъ опять разругалъ кучера и счастливая чета, какъ говорится, покатилась въ Булонскій лѣсъ.

— Чему вы такъ смѣётесь? спросила Шарлотта нѣжно, идя возлѣ своего возлюбленнаго.

— Потому что я такъ счастливъ! отвѣчалъ Филиппъ, прижимая къ своему сердцу маленькую ручку, которая лежала на его рукѣ.

И онъ думаетъ о той женщинѣ, которая проѣхала въ коляскѣ, а потомъ взглядываетъ въ чистое личико кроткой дѣвушки, которая идётъ рядомъ съ нимъ, и неизмѣримое чувство признательности наполняетъ грудь молодаго человѣка — признательности за избавленіе отъ опасности, которой онъ подвергается, и за чудную награду, доставшуюся ему.

Но не всѣ прогулки мистера Филиппа были такъ пріятны, какъ эта, и мы приступаемъ теперь къ исторіи мокрыхъ, скользкихъ дорогъ, дурной, зимней погоды. Я могу вамъ обѣщать только, что эта мрачная часть въ разсказѣ будетъ не продолжительна. Вы признаетесь, что вы скоро покончили съ любовью, которую я считаю самымъ лёгкимъ дѣломъ для романистовъ. Когда идутъ восторженныя сцены между героемъ и героиней, писатель, знающій своё дѣло, можетъ думать о чомъ-нибудь другомъ: о слѣдующей главѣ или о томъ, что у него будетъ за обѣдомъ, или о чомъ вы хотите; слѣдовательно, если мы быстро прошли восторги и радости любви, то и о горестяхъ нечего распространяться. Если наши молодые люди должны страдать, пусть ихъ огорченія скорѣе пройдутъ. Пожалуйста сядьте на это кресло, миссъ Бэйнисъ, а вы, мистеръ Фирминъ, на это. Позвольте мнѣ посмотрѣть, откройте вашъ ротъ и — вотъ уже и кончено! Немножко одеколона съ водою. А теперь, мистеръ Фирминъ, вы — какой огромный! Двѣ гинеи. Благодарю доброе утро. Пожалуйте ко мнѣ разъ въ годъ.

И я не намѣренъ заниматься непріятными дѣлами болѣе чѣмъ сострадательный и проворный операторъ, которому я осмѣлился уподобить себя. Если у моей хорошенькой Шарлотты надо выдернуть зубъ, онъ будетъ выдернутъ чрезвычайно осторожно. Что касается до рыжебородой челюсти Филиппа, я не прочь, чтобы Филиппъ немножко разревѣлся. Однако эти раны остаются на всю жизнь. Мы всѣ страдали, весьма вѣроятно, что вы, моя милая юная миссъ, или мой милый юноша, читающіе эту скромную страницу, будете также страдать въ своё время. Вы не умрёте отъ операціи, но она мучительна, и много лѣтъ спустя, когда рана разболится, печальная трагедія опять разыграется.

Филиппъ любилъ, чтобы его возлюбленная выѣзжала, танцовала смѣялась, возбуждала восторгъ, была счастлива. Она невинно разсказывала ему о своихъ балахъ, вечерахъ, удовольствіяхъ, кавалерахъ. Въ первый сезонъ выѣзда ничто не ускользаетъ отъ дѣвушки. Не слыхали ли вы какъ онѣ разсказываютъ о нарядахъ матушекъ, о комплиментахъ молодыхъ людей, о поведеніи дѣвушекъ и мало ли еще о чѣмъ!

Шарлотта болтала обо всёмъ Филиппу, а Филиппъ хохоталъ во всё горло. Какъ могъ человѣкъ недавно разорившійся, человѣкъ, только-что обманувшійся въ ожиданіи на счотъ полученія наслѣдства отъ своего родственника-графа, человѣкъ, у котораго сапоги въ такомъ плачевномъ состояніи, какъ могъ онъ такъ смѣяться и быть такъ веселъ? Какъ смѣетъ такой дерзкій нищій, какъ Рингудъ Туисденъ, назвалъ своего кузена, быть счастливымъ! Дѣло въ томъ, но этотъ смѣхъ, какъ пощёчина, заставилъ щоки этихъ трёхъ Туисденовъ покраснѣть. Весёлость Филиппа прогоняла тучи съ нѣжнаго личика Шарлотты. Сомнѣнія, заставлявшія биться ея сердце, исчезали. Шарлотта лицемѣрила, что случается иногда со всѣми добрыми женщинами. У ней были огорченія, она скрывала ихъ отъ Филиппа. Ея сомнѣнія и опасенія исчезали, когда она глядѣла въ его честные голубые глаза. Она не говорила ему о тѣхъ мучительныхъ ночахъ, когда ея глаза бывали заплаканы и безсонны. Старуха въ бѣлой кофтѣ, въ ночномъ чепчикѣ приходила по ночамъ въ ея кровати и своимъ угрюмымъ голосомъ лаяла противъ Филиппа. Костлявый палецъ этой старухи указывалъ на всѣ недостатки Филиппа. Она вздёргивала носъ, говоря о трубкѣ бѣднаго молодого человѣка, его трубкѣ, его собесѣдницѣ и утѣшительницѣ, когда его возлюбленной не было съ нимъ. Старуха разсуждала о вчерашнихъ кавалерахъ, объ очевидномъ вниманіи мущинъ, о вѣжливости ихъ и благородномъ обращеніи.

А когда кончалась ночная битва и мать Шарлотты оставляли въ покоѣ бѣдную дѣвушку, иногда баронесса С*, сидѣвшая за своими книгами и счотами и не спавшая отъ своихъ собственныхъ заботъ, прокрадывалась къ Шарлоттѣ утѣшать её и приносила ей какую-нибудь тизану превосходную для нервовъ, и говорила съ нею о…о томъ, что Шарлотта любила слушать болѣе всего. И хотя С* бывала вѣжлива къ мистриссь Бэйнисъ утромъ, какъ ей предписывалъ долгъ, она признавалась, что часто чувствовала желаніе задушить генеральшу за ея поведеніе съ этимъ ангельчикомъ, ея дочерью; и всё только потому, что отъ мосьё Филиппа пахнетъ трубкой.

— Какъ! семейство, обязанное вамъ насущнымъ хлѣбомъ, бросаетъ васъ изъ-за трубки! Трусы! трусы! Дочь солдата этого не боится! Послушайте, мосьё Филиппъ, сказала баронесса нашему другу. Когда дѣла дошли до крайности:- знаете, что я сдѣлала бы на вашемъ мѣстѣ? Французу я этого не сказала бы — это разумѣется само собой — но въ Англіи иначе дѣлаются эти вещи. У меня нѣтъ денегъ, но у меня есть кашмировая шаль. Возьмите её; и будь я на вашемъ мѣстѣ, я сдѣлала бы маленькую поѣздку въ Гретна-Гринъ.

Теперь, если вамъ угодно, мы оставимъ Элисейскія Поля, проберёмся въ предмѣстье Сент-Онарэ и войдёмъ въ ворота дома занимаемаго англійскимъ посольствомъ прямо, въ канцелярію. Тамъ мы найдёмъ мистера Моткома, мистера Лаундиса, мистера Гакина и нашего пріятеля Уальсингэма Рели, сидящихъ за своими стаканами среди значительныхъ клубовъ дыма. Верхомъ на своёмъ стулѣ, какъ на лошади, сидитъ юный ирландецъ О'Руркъ. Нѣкоторые изъ этихъ джентльмэновъ списываютъ крупнымъ почеркомъ депеши на почтовой бумагѣ. Но работа, кажется, не весьма спѣшная, разговоръ продолжается.

— Кто давалъ? спрашиваетъ Моткомъ.

— Разумѣется, мулатъ. Мы не можемъ тягаться съ такимъ туго набитымъ кошелькомъ. Посмотрѣли бы вы, какъ онъ гримасничалъ, когда подали счотъ. Тридцать франковъ за бутылку рейнвейна. Онъ почти пожелтѣлъ, когда прочолъ итогъ. Онъ рано отослалъ жену. Какъ долго эта дѣвушка таскалась по Лондону и, какъ подумаешь, что она подцѣпила миліонера наконецъ! Отелло страшно скупъ и дьявольски ревнуетъ свою нему.

— Какъ зовутъ этого маленькаго человѣчка, который тамъ напился и началъ плакать о старикѣ Рингудѣ?

— Туисденъ, братъ жены. Развѣ вы не знаете обманщика Туисдена, отца? Юноша еще непріятнѣе родителя.

— Преотвратительная скотина! Непремѣнно хотѣлъ ѣхать въ Ламоаньону, гдѣ были танцы и ласнкнэ. Зачѣмъ вы не были, Гели?

Мистеръ Гели. — Я терпѣть этого не могу. Эти размазанныя старыя актрисы противны мнѣ. Какая мнѣ польза выигрывать деньги у Моткома, у котораго ихъ нѣтъ? Не-уже-ли, вы думаете, мнѣ пріятно танцовать съ старой Кародаль? Она напоминаетъ мнѣ мою бабушку, только она старше. Я удивляюсь, какъ вы можете тамъ бывать!

О'Руркь. — Тамъ была Серизетта. Вотъ ужь вы не видали никогда…

Мистеръ Гели. — Шарлотта, Шарлотта, о!..

Мистеръ Лаундисъ. — Это та дѣвушка, которую онъ встрѣчаетъ на вечерахъ, гдѣ онъ бываетъ для того, чтобы имъ восхищались.

Мистеръ Гели. — Лучше пить чай, чѣмъ такъ, какъ вы, туманить свою голову плохимъ шампанскимъ. Лучше смотрѣть, слушать, видѣть и танцовать съ скромною дѣвушкой, чѣмъ таскаться по тавернамъ съ нарумяненными старыми вѣдьмами, какъ эта Серизетта, у которой лицо какъ печоное яблоко. О! Шарлотта! Шарлотта!..

Мистеръ Лаундисъ. — Гели бредитъ этой дѣвушкой, у которой такая противная мать въ жолтомъ платьѣ и старикъ отецъ — добрый, старый воинъ въ поношеномъ старомъ сюртукѣ — которая была на прошломъ балѣ?

Мистеръ Моткомъ. — Гели точно также съ ума сходилъ отъ датчанки. Знаете, Гели, вы сочинили для нея столько стиховъ и писали домой къ матери, просила у ней позволенія жениться!

О'Руркъ. — Я думаю, что онъ довольно великъ, чтобы жениться одному безъ позволенія — только за него никто нейдётъ, потому что онъ такой безобразный.

Мистеръ Гели. — Очень хорошо, О'Руркъ. Очень мило и хорошо. Вы забавляете общество анекдотами. Угодно вамъ продолжатъ?

Голосъ за дверьми. — Доложите: мосьё Рингудъ Туисденъ, силь-ву-пле!

Слуга. — Мосьё Туисденъ.

Мистеръ Туисденъ. — Мистеръ Лаундисъ, какъ вы поживаете?

Мистеръ Гели. — Лаундисъ необыкновенно блистателенъ сегодня.

Мистеръ Туисденъ. — Не утомился послѣ вчерашняго? А вы курите? Благодарю. Я курю рѣдко; но если вы тамъ добры — какъ необыкновенно хороша мадамъ Серизетта! Этотъ табакъ немножко крѣпокъ, а я немножко разстроенъ сегодня, Кстати, кто этотъ Бутцовъ, который игралъ съ нами въ ланскнэ? Онъ изъ лифляндскихъ или гессенскихъ Бутцововъ. Я помню, что я встрѣчалъ князя Бутцова у дяди моей матери, лорда Рингуда. Вы его знали?

Мистеръ Лаундисъ. — Обѣдалъ съ нимъ три мѣсяца тому назадъ у Trois Frères.

Мистеръ Туисденъ. — А бывали въ Уипгэмѣ? Я воспитывался тамъ. Говорили, что я буду его наслѣдникомъ. Онъ очень меня любилъ. Онъ былъ мой крёстный отецъ. Уипгэмъ, мистеръ Лаундисъ, лучшее мѣсто въ Англіи, кромѣ Частуорта и тому подобнаго. Его выстроилъ мой дѣдъ — то-есть я хочу сказать, мой прадѣдъ, потому что я вѣдь изъ Рингудской фамиліи. Мать моя была родной племянницей лорда Рингуда. Мой дѣдъ былъ его роднымъ братомъ, а я…

Мистеръ Лаундисъ. — Благодарю, я теперь вижу.

Мистеръ Туисденъ. — Эта сигара, право… я её брошу. Я говорилъ, что въ Уипгэмѣ, гдѣ я былъ воспитанъ, насъ бывало за обѣдомъ сорокъ человѣкъ.

Мистеръ Лаунидисъ. — И обѣды были хорошіе?

Мистеръ Туисденъ. — Французскій поваръ, два помощника, три поварёнка, кромѣ судомоекъ и разныхъ разностей.

Мистеръ Лаундисъ. — Какъ здоровье мистриссъ Улькомъ сегодня? Славнымъ обѣдомъ угостилъ насъ вчера Улькомъ!

Мистеръ Туисденъ. — У него много денегъ, много. Я надѣюсь Лаундисъ, когда вы пріѣдете въ Лондонъ — какъ только пріѣдете, помните — я угощу васъ старымъ портвейномъ…

Мистеръ Гели. — Не-уже-ли никто не выгонитъ эту скотину?

Слуга. — Monsieur Chesham pent il voir М. Firmin?

Мистеръ Чешамъ. — Конечно. Войдете, Фирминъ.

Мистеръ Туисденъ. — Мистеръ Фирминъ — мистеръ Фир… кто? Hе-уже-ли вы принимаете этого человѣка?

Мистеръ Чешамъ. — Какого человѣка? что вы хотите этимъ сказать?

Мистеръ Туисденъ. — Этого негод… о! — то-есть — извините.

Мистеръ Фирминъ входя, мистеру Чешаму. — Какія новости сегодня? Что вы говорили объ этомъ — нельзя ли мнѣ? (онъ говоритъ по секрету съ мистеромъ Чешамомъ, увидевъ мистера Туисдена). — Какъ, у васъ бываетъ этотъ болванъ?

Мистеръ Лаундисъ. — Вы знаете мистера Туисдена, мистеръ Фирминъ? Онъ только что говорилъ о васъ.

Мистеръ Фирминъ. — Говорилъ обо мнѣ? Тѣмъ хуже для меня.

Мистеръ Туисденъ. — Сэръ, вы не имѣете права говорить со мною такимъ образомъ! Не заговаривайте со мною, я не буду съ вами говоритъ, сэръ! Доброе утро, мистеръ Лаундисъ! Вспомните ваше обѣщаніе обѣдать у насъ, когда вы пріѣдете въ Лондонъ. И — одно слово — (онъ хватаетъ за пуговицу мистера Лаундиса. Онъ имѣетъ очень большое сходство съ Туисденомъ старшимъ) — мы останемся здѣсь еще дней десять. Кажется, у лэди Эстриджъ что-то будетъ на слѣдующей недѣлѣ. Я оставилъ наши карточки и…

Мистеръ Лаундисъ. — Остерегайтесь, онъ будетъ тамъ (указываетъ на мистера Фирмина.)

Мистеръ Туисденъ. — Какъ, этотъ нищій? Не-уже-ли вы хотите сказать, что лэди Эстриджъ принимаетъ такого… Прощайте, прощайте! (Мистеръ Туисденъ уходитъ.)

Мистеръ Фирминъ. — Это мой кузенъ. Мы въ ссорѣ. Я увѣренъ, что онъ говорилъ обо мнѣ.

Мистеръ Лаундисъ. — Ну, если уже вы догадались, то я скажу что онъ говорилъ о васъ.

Мистеръ Фирминъ. — Не вѣрьте ему, мистеръ Лаундисъ. Это мой совѣтъ.

Мистеръ Гели (сочиняетъ за своимъ письменнымъ столомъ). «Дѣва съ румянцемъ на ланитахъ, о! Шарлотта, Шар…

Онъ кусаетъ перо и быстро набрасываетъ риѳмы на казённой бумагѣ.

Мистеръ Фирминъ. — Что онъ говоритъ? онъ сказалъ Шарлотта…

Мистеръ Лаундисъ. — Онъ вѣчно влюблёнъ и сочиняетъ поэмы; завернётъ ихъ въ бумагу и влюбится въ другую. Сядьте и выкурите сигару.

Мистеръ Фирминъ. — Не могу остаться, долженъ писать моё письмо.

Мистеръ Лаундисъ. — Кто написалъ эту статью противъ Пиля?

Мистеръ Фирминъ. — Не могу сказать. Секретъ. Прощайте.

(Мистеръ Фирминъ уходитъ.)

Мистеръ Чешамъ. — По моему мнѣнію это самая неблагонамѣренная и неумѣренная статья. Эта Пэлль-Мэльская газета позволяетъ себѣ весьма безполезныя вольности.

Мистеръ Лаундисъ. — Чешамъ не любитъ называть лопату лопатой, онъ называетъ её земледѣльческимъ орудіемъ. Передъ вами обширная карьера, Чешамъ. Вы благоразумны и серьёзны не по лѣтамъ. Намъ немножко скучно съ вами, но мы всѣ уважаемъ васъ — право уважаемъ. Какой былъ текстъ проповѣди въ прошлое воскресенье? Кстати, Гели, ахъ, вы злодѣй, и вы ходили слушать эту проповѣдь!

Мистеръ Чешамъ. — Нечего вамъ краснѣть, Гели. Я не охотникъ до шутокъ, а эти шутки кажутся мнѣ вовсе незабавными, Лаундись.

Мистеръ Лаундисъ. — Вы ходите въ церковь потому, что вы хорошій человѣкъ, потому-что ваша тётка была за бишопомъ или что-нибудь въ этомъ родѣ. Но Гели ходитъ потому, что онъ лицемѣръ, завьётъ себѣ волосы и поётъ изъ одной книги съ хорошенькой миссъ Бэйнисъ — экой грѣшникъ! и домой-то вы пошли вмѣстѣ съ ними — мои сёстры видѣли васъ — вы проводили ихъ до дома — ей-богу! проводили. Я разскажу вашей матери!

Мистеръ Чешамъ. — Я желалъ бы, чтобы вы не шумѣли такъ и дали мнѣ заняться моимъ дѣломъ, Лаундисъ. Вы…

Тутъ Асмодей выводитъ насъ изъ комнаты и мы теряемъ остальной разговоръ молодыхъ людей. Но, я думаю, мы довольно слышали, чтобы знать, какое направленіе приняли мысли молодого Гели. Съ семнадцатилѣтняго возраста (теперь ему двадцать три года) этотъ романическій юноша постоянно былъ влюблёнъ, разумѣется, въ дочь своего учителя, въ лавочницу, въ сестру своего пріятеля, въ прелестную датчанку въ прошломъ году, а теперь, я очень боюсь, что одна наша молоденькая знакомая привлекла вниманіе этого пылкаго Дон-Жуана. Всякій разъ, какъ Гели влюбится, онъ думаетъ, что его страсть продолжится вѣчно, выбираетъ въ повѣренные перваго встрѣчнаго, проливаетъ обильныя слёзы и сочиняетъ стихи. Помните, какъ въ предыдущей главѣ мы говорили, что мистриссъ Тёффинъ, она не будетъ приглашать Филиппа на свои soirée, и объявила его непріятнымъ молодымъ человѣкомъ? Она съ радостью принимала Уальсингэма Гели съ его томнымъ видомъ, поникшею головою, бѣлокурыми кудрями и цвѣткомъ въ петлицѣ; мистеръ Гели, пылко гонявшійся за высокою миссъ Блэкломъ, бывалъ у мистриссъ Тёффинъ и былъ принимаемъ тамъ съ почотомъ; а потомъ вашъ мотылёкъ перепорхнулъ къ миссъ Бэйнисъ. миссъ Бейнисъ такъ любила танцовать, что носилась бы и съ куклой, а Гели, отличавшійся въ разныхъ Chaumières, Mabilles (или какія публичныя танцовальныя мѣста были тогда въ модѣ), былъ прелюбезный и прекрасный кавалеръ. Шарлотта разсказала на слѣдующій день Филиппу, какого милаго кавалера она нашла — бѣдному Филиппу, неприглашонному на этотъ вечеръ. А Филиппъ сказалъ, что онъ знаетъ этого маленькаго человѣчка, что, кажется, онъ богатъ, что онъ сочиняетъ прехорошенькія стихи — словомъ, Филиппъ по своей львиной замашкѣ смотрѣлъ на маленькаго Гели, какъ левъ смотритъ на болонку.

А этотъ маленькій лукавецъ умѣлъ придумывать разныя хитрости. У него была очень тонкая чувствительность и прекрасный вкусъ, который очень скоро прельщался невинностью и красотой. Слёзы у него являлись, я не скажу по заказу, потому-что слѣзы лились изъ его глазъ противъ его воли. Невинность и свѣжесть Шарлотты наполняли его живѣйшимъ удовольствіемъ. Bon Deiu! Что такое были эта высокая миссъ Блэклокъ, бывшая уже на тысячи балахъ, въ сравненіи съ этимъ, безыскусственнымъ счастливымъ созданіемъ? Онъ перепорхнулъ отъ миссъ Блэклокъ къ Шарлоттѣ, какъ только увидалъ нашу молоденькую пріятельницу; а Блэклоки, знавшіе всѣ и о нёмъ и о его деньгахъ, и о его матери, и о его надеждахъ — имѣвшія его стихи въ своихъ жалкихъ альбомахъ и помнившія, что онъ каждый день скакалъ возлѣ ихъ коляски въ Булонскомъ Лѣсу — нахмурились, когда онъ бросилъ ихъ и всё танцовалъ съ этой миссъ Бэйнисъ, которая жила въ квартирѣ со столомъ ипріѣзжала на вечера въ фіакрѣ съ своей противной старой матерью! Блэклоки перестали существоватъ для мистера Гели. Онѣ пригласили его обѣдать, а онъ совсѣмъ о томъ забылъ! Онъ не приходилъ уже къ нимъ въ ложу въ оперѣ и не чувствовалъ ни малѣйшихъ угрызеній, не имѣлъ никакихъ воспоминаній.

Какою свѣжестью, какою невинностью, какимъ весёлымъ добродушіемъ отличалась Шарлотта! Мистеръ Гели тронутъ, нѣжно заинтересованъ; ея безыскусственный голосъ заставляетъ его трепетать; онъ дрожитъ, когда вальсируетъ съ нею. Ей нечего скрывать. Она разсказала ему всё, что ему хотѣлось знать: это ея первая зима въ Парижѣ, ея первый сезонъ выѣзда. Она прежде была только на двухъ балахъ и два раза въ театрѣ. Они жили въ Элисейскихъ Поляхъ у баронессы О*. Они были у мистриссъ Дашъ и у мистриссъ Блэнкъ, и она думаетъ, что они ѣдутъ къ мистриссъ Старсъ въ пятницу. А бываетъ ли она въ церкви? Разумѣется въ улицѣ Агессо, и мистеръ Гели отправился въ церковь въ слѣдующее воскресенье. А дома пѣлъ романсы собственнаго сочиненія, акомпанируя себѣ на гитарѣ. Онъ пѣлъ и въ гостяхъ. У него былъ прехорошенькій голосъ. Я полагаю, что всѣ поэмы, сочиненныя Гели, были внушены миссъ Бэйнисъ. Онъ началъ писать о ней и о себѣ послѣ перваго вечера, въ который увидалъ ей. Онъ курилъ сигары и пилъ зелёный чай. Онъ былъ такъ блѣденъ — такъ блѣденъ и грустенъ, что ему самому было жаль себя, когда онъ глядѣлся въ зеркало въ своей квартирѣ, въ улицѣ Миромекиль. Онъ сравнивалъ себя съ морякомъ, потерпѣвшимъ крушеніе, и съ человѣкомъ, погребённымъ заживо и возвращоннымъ къ жизни. И онъ плакалъ наединѣ самъ съ собою. А на слѣдующій день онъ отправился къ своей матери и сестрѣ въ Hôtel de la Terrasse, и плакалъ передѣ ними и говорилъ, что на этотъ разъ влюблёнъ навсегда. Сестра назвала его дуракомъ. Наплакавшись вдоволь, онъ пообѣдалъ съ прекраснымъ аппетитомъ. И всѣхъ и каждаго бралъ онъ въ повѣренные, какъ онъ дѣлалъ всегда, когда быль влюблёнъ; онъ всегда разсказывалъ, всегда сочинилъ стихи, всегда плакалъ. А что касается до миссъ Блэклокъ, то трупъ этой любви онъ зарылъ глубоко въ океанѣ своей души. Волны поглотили миссъ Блэклокъ.

Мать и сестра, некрасивая, живая дѣвушка, баловали Гэли, какъ женщины всегда балуютъ сына, брата, отца, мужа, дѣда — словомъ. всякаго родственника мужского пола.

Видѣть женатымъ этого избалованнаго сына было любимымъ желаніемъ добродушной матери. Старшій сынъ умеръ жертвою удовольствій и праздности. Вдова-мать отдала бы все на свѣтѣ, чтобы спасти второго сына отъ той карьеры, на которой погибъ старшій. Молодого человѣка ожидало впереди такое богатство, что она знала, какъ будутъ стараться поймать его разныя хитрыя женщины. Её выдали за его отца, потому-что онъ былъ богатъ, и она помнила, какъ мраченъ и несчастенъ былъ ихъ союзъ. О! если бы она могла видѣть своего сына избавленнымъ отъ искушенія, и мужемъ честной дѣвушки! Это первый сезонъ молодой дѣвушки? Тѣмъ вѣроятнѣе, что въ ней нѣтъ еще суетности.

— Генералъ — ты помнишь премилаго старичка — въ парикѣ — въ тотъ день, когда мы обѣдали у лорда Трима и когда тамъ былъ этотъ противный лордъ Рингудъ? Это былъ генералъ Бэйнисъ, онъ съ такимъ энтузіазмомъ заступился за одного бѣднаго молодого человѣка — сына доктора Фирмина, который, кажется, былъ дурной человѣкъ. Да, въ тёмномъ парикѣ — я очень хорошо помню его; лордъ Тримъ говорилъ, что это былъ замѣчательный офицеръ. И я не сомнѣваюсь, что его жена должна быть препріятная особа. Жоны генераловъ, путешествовавшія по всему свѣту, должны быть необыкновенно свѣдущи. Онѣ нанимаютъ квартиру со столомъ? Это должно быть очень пріятно и весело. Мы сейчасъ къ нимъ поѣдемъ.

Въ этотъ самый день, когда Макгригоръ и Мойра Бэйнисъ играли въ саду баронессы С*, мнѣ кажется Мойра только-что собирался приколотитъ Макгригора, когда его братоубійственная рука была остановлена подъѣхавшей жолтой каретой — большой лондонской, семейной каретой.

— Ceci Madam S*? спросилъ напудренный лакей.

— Oui, сказалъ мальчикъ, кивая головой.

— Ici demure général Bang? продолжалъ лакей.

— Нѣтъ дома, отвѣчалъ по-англійски мальчикъ.

— Кого нѣтъ? спросилъ слуга.

— Генерала Бэйниса, моего отца нѣтъ дома. Мы отдадимъ ему карточку, когда онъ воротится. Мистриссъ Гели. О Макъ! это то самое имя, которое было на карточкѣ того щоголя, что былъ у насъ намедни! Дома нѣтъ. Уѣхали съ визитами. Нарочно наняли карету. Уѣхали съ моей сестрой. Право уѣхали.

Филиппъ пришолъ обѣдать, и такъ-какъ это былъ не его почтовый день, онъ явился рано, надѣясь, можетъ-быть, прогуляться съ миссъ Шарлоттой, или поговорить съ ней въ маленькой гостиной баронесы С*. Онъ нашолъ обоихъ мальчиковъ на дворѣ съ карточкой мистриссъ Гели въ рукахъ; они разсказали ему о посѣщеніи дамы въ щегольской каретѣ, матери щоголя съ цвѣткомъ въ петлицѣ, который пріѣзжалъ намедни на такой рѣзвой лошади.

— Да. Онъ быль въ воскресенье въ церкви и подарилъ Шарлоттѣ книгу съ гимнами. И пѣлъ. Папа сказалъ, что онъ пѣлъ, какъ дудочникъ, а мама сказала, что папа злой, а это неправда, папа только шутилъ. Мама говоритъ, что вы никогда не бываете въ церкви. Зачѣмъ вы не бываете?

У Филиппа не было ни капли ревности въ его великодушномъ характерѣ и онъ скорѣе обвинилъ бы Шарлотту въ воровствѣ серебряныхъ ложекъ у баронессы, чѣмъ въ кокетствѣ съ другими мущинами.

— У васъ были важные гости, сказалъ онъ Шарлоттѣ. — Я помню эту богатую мистриссъ Гели, паціентку моего отца. Моя бѣдная мать бывала у нея.

— О! мы часто видимъ мистера Гели, Филиппъ! вскричала миссъ Шарлотта, не обращая вниманія на то, что мать ея нахмурилась и сердито киваетъ ей головою.

— Вы ни разу не упомянули о нёмъ. Онъ одинъ изъ первыхъ дэнди въ Парижѣ, настояшій левъ, замѣтилъ Филиппъ.

— Онъ? какой забавный львёнокъ! Я вовсе не думала о нёмъ, просто сказала Шарлотта.

О неблагодарность! неблагодарность! А мы разсказывали, какъ онъ выплакалъ глаза о ней.

— Вы говорите о дудочникѣ? спрашиваетъ папа.,- Я назвалъ его дудочникомъ, потому-что онъ такъ хорошо… Ну, что такое, моя душа?

Мистриссъ Бэйнисъ толкнула генерала въ эту минуту. Она не желала, чтобы дудочникъ составлялъ предметъ разговора.

— Мать дудочника очень богата и дудочникъ получитъ наслѣдство послѣ ея смерти. У ней въ Лондонѣ прекрасный домъ. Она даётъ прекрасные вечера; она ѣздитъ въ каретѣ. Она была у тебя вѣрно пригласить тебя на свои балы.

Мистриссъ Бэйнисъ была въ восторгѣ отъ этого посѣщенія. И когда она говорила: «я не дорожу важными людьми, ихъ балами, ихъ каретами, но я желаю, чтобы моя милая дочь видѣла свѣтъ» — я не вѣрю ни одному слову мистриссъ Бэйнисъ. Она радовалась болѣе Шарлотты при мысли посѣщать эту важную даму, а то зачѣмъ бы ей такъ льститъ генералу и любезничать съ нимъ во весь вечеръ? Ей хотѣлось новаго платья. Ея жолтое платье было уже очень поношено; но Шарлотта въ своёмъ простомъ бѣломъ кисейномъ казалась такъ мила, что могла обойтись безъ помощи французской модистки. Я воображаю, какъ происходило совѣщаніе съ баронессой С* и съ мистриссъ Бёнчъ. Я воображаю, какъ нанятъ былъ фіакръ и какъ отправились къ модисткѣ на слѣдующій день. А когда фасонъ платья былъ рѣшонъ съ модисткой, я воображаю, какой ужасъ изобразился на лицѣ мистриссъ Бэйнисъ, когда она увидала счотъ. Надо отдать ей справедливость, жена генерала тратила мало на свою непригожую особу; она выбирала себѣ платья не красивыя, а дешовыя. Столько плечъ надо было пріодѣть въ этой семьѣ, что бережливая мать не обращала вниманія на украшеніе своихъ собственныхъ.

Глава XXIV NEC DULCES AMOSES SPERNE, PUER, NEQUE TU CHOREAS

— Моя милая, сказала мистриссъ Бэйнисъ своей дочери:- ты теперь много выѣзжаешь въ свѣтъ. Ты будешь часто тамъ, гдѣ бѣдный Филиппъ не можетъ надѣяться быть принятымъ.

— Я не хочу бывать тамъ, гдѣ не будутъ принимать Филиппа! вскричала дѣвушка.

— Ты успѣешь бросить выѣзды, когда выйдешь за него. Но напрасно ты думаешь, что онъ вѣчно будетъ оставаться дома. Не всѣ мущины такіе домосѣды, какъ твой отецъ; не многіе любятъ сидѣть дома такъ какъ онъ. Право, я могу сказать, что я умѣла сдѣлать для него пріятнымъ его домъ. А Филиппъ не можетъ надѣяться бывать тамъ, гдѣ бываемъ мы. Онъ не въ такомъ положеніи. Вспомни, отецъ твой генералъ и скоро можетъ сдѣлаться кавалеромъ ордена Подвязки, а мать твоя генеральша. Мы можемъ бывать вездѣ. Я могла бы бывать, у насъ, при Дворѣ. Лэди Биггсъ съ радостью представила бы меня. Тётка твоя была представлена ко Двору, а она только майорша Мак-Гиртеръ; большую глупость сдѣлалъ Макъ, отпустивъ ей. Но она управляетъ имъ во всёмъ, и у нихъ нѣтъ дѣтей. А я жертвую собою для дѣтей. Ты не знаешь чего я лишаю себя для дѣтей. Я сказала лэди Биггсъ: мужъ мой можетъ представиться; у него есть свой мундиръ, и это ничего ему не будетъ стоить, кромѣ того, что онъ наймётъ карету; но я не буду тратить денегъ на перья и брилліанты, и хотя я не уступаю въ вѣрноподданствѣ никому, моя государыня не хватится меня. Ея величеству есть о чомъ подумать кромѣ генеральши Бэйнисъ. Она сама матъ и можетъ оцѣнить жертву матери дѣтямъ.

Если я до-сихъ-поръ не передавалъ вамъ подробно разговоровъ генеральши Бэйнисъ, и не думаю, чтобы вы, мои уважаемый читатель, очень сердились на это.

— Позволь мнѣ предостеречь тебя, дитя, продолжала генеральша:- не много говорить Филиппу о тѣхъ мѣстахъ, гдѣ ты бываешь безъ кого и гдѣ ему не позволяетъ быть его положеніе и жизни. Скрывать отъ него? О! Боже мой, нѣтъ! Это только для его же пользы, ты понимаешь. Я не всё разсказываю твоему папа, чтобы не раздосадовать его и не раздражить. Что можетъ сдѣлать ему удовольствіе и обрадовать его, то я разсказываю ему. А Филиппъ — я должна сказать тебѣ, какъ мать — имѣетъ свои недостатки. Онъ завистливъ — не обижайся. Онъ много думаетъ о себѣ; его избаловали, его слишкомъ превозносили при его несчастномъ отцѣ; онъ такъ гордъ и надмененъ, что забываетъ своё положеніе и думаетъ, что онъ можетъ жить въ высшемъ обществѣ. Если бы лордъ Рингудъ оставилъ ему состояніе, какъ Филиппъ обнадёжилъ насъ, когда мы давали наше согласіе на этотъ несчастный бракъ — потому что мысль, что наше милое дитя выйдетъ за нищаго весьма непріятна и печальна для насъ. Я не могу не говорить этого, Шарлотта; если бы я лежала на смертномъ одрѣ, я не могла бы не сказать этого; и я желала бы отъ всего сердца, чтобы мы никогда не видали его и не слыхали о нёмъ. Вотъ! пожалуйста не обижайся! Что я сказала, позволь спросить? Я сказала, что Филиппъ не имѣетъ никакого положенія въ обществѣ или, лучше сказать, занимаетъ весьма, весьма ничтожное — онъ просто сотрудникъ газеты, да еще второстепенный — въ этомъ сознаются всѣ. А когда онъ услышитъ отъ насъ, что мы были на тѣхъ вечерахъ, гдѣ мы имѣемъ право бывать — куда ты имѣешь право ѣздить съ твоею матерью, женою генерала — онъ обидится. Ему будетъ непріятно, что его не приглашаютъ туда, тебѣ лучше вовсе не говорить съ нимъ о томъ, гдѣ ты бываешь, съ кѣмъ встрѣчаешься, съ кѣмъ танцуешь. У мистриссъ Гели ты можешь танцовать съ лордомъ Гэдбири, сыномъ посланника. А если ты скажешь Филиппу, онъ обидится. Онъ скажетъ, что ты этимъ хвастаешься. Когда я была только женою поручика въ Барракнорѣ, капитанша Кэперсъ ѣздила въ Калькутту на балы къ губернатору, а я нѣтъ, и я обижалась, и я говорила, что Флора Кэперсъ важничаетъ и вѣчно хвастается своею короткостью съ маркизой Гэстингсъ. Мы не любимъ, чтобы равныя намъ находились въ лучшемъ положеніи чѣмъ мы. Помяни моё слово. Если ты будешь говорить съ Филиппомъ о тѣхъ, кого ты встрѣчаешь въ обществѣ и съ кѣмъ ему не позволяетъ знакомиться его несчастное положеніе, ты обидишь его. Вотъ почему я толкнула тебя намедни, когда ты говорила о мистерѣ Гели. Какая нелѣпость! Я видѣла, что Филиппъ разсердился, началъ кусать свои усы, какъ онъ всегда дѣлаетъ, когда сердится… вотъ и ты опять разсердилась, душечка! Моя ли это Шарлотта, которая, бывало, не сердилась никогда? Я знаю свѣтъ, милая, а ты не знаешь. Погляди, какъ я обращаюсь съ твоимъ папа. Повторяю тебѣ: не говори Филиппу о томъ, что можетъ оскорбить его. Поцалуй твою бѣдную, старую мать, которая любитъ тебя. Сходи наверхъ, вымой свои глава и приходи къ обѣду счастливою.

За обѣдомъ генеральша Бэйнисъ была необыкновенно любезна къ Филиппу, а любезность ея была особенно противна Филиппу, великодушная натура котораго не могла выносить хитростей этой необразованной старухи.

Слѣдуя совѣту матери, бѣдная Шарлотта почти совсѣмъ не говорила съ Филиппомъ о тѣхъ вечерахъ, на которыхъ она бывала, и объ удовольствіяхъ, которыми она пользовалась безъ него. Я думаю, что мистриссъ Бэйнисъ была совершенно счастлива при мысли, что она «руководитъ» своею дочерью какъ слѣдуетъ. Какъ-будто грубая женщина, потому-что она низка, хищна, лицемѣрна, имѣетъ право руководить невинною натурою въ дурному! Ахъ, если бы многіе изъ насъ стариковъ поучились у дѣтей своихъ, я увѣренъ, сударыня, что это было бы очень полезно для насъ. Въ моёмъ примѣрѣ Томми хранится такой запасъ здраваго смысла и благороднаго чувства, которыя поцѣннѣе всей опытности и знанія свѣта его дѣдушки. Знаніе свѣта ни что иное, какъ эгоизмъ и притворство. Томъ презираетъ ложь, когда ему хочется персика; онъ кричитъ чтобы ему дали его. Если его мать желаетъ ѣхать за вечеръ, она хитрить и льститъ цѣлый мѣсяцъ, чтобы достигнуть своей цѣли; получаетъ тысячу возраженій и опять принимается за своё съ улыбкою — и эта женщина вѣчно читаетъ нравоученія своимъ дочерямъ и сыновьямъ о добродѣтели, честности и моральномъ поведеніи!

Маленькій вечеръ у мистриссъ Гели въ Hôtel de la Terrasse былъ очень пріятенъ и блестящъ; миссъ Шарлоттѣ было весело, хотя ея возлюбленнаго тамъ не было; но Филиппъ былъ радъ, что его Шарлотта веселится. Съ удивленіемъ смотрѣла она на парижскихъ герцогинь, на американскихъ милліонеровъ, на дэнди изъ посольствъ, на депутатовъ и французскихъ пэровъ съ большими звѣздами и въ парикахъ, какъ ея папа. Она весело описала этотъ вечеръ Филиппу, то-есть, разумѣется, описала всё, кромѣ своего успѣха, который былъ несомнѣненъ. У мистриссъ Гели было много красавицъ, но никого не было свѣжѣе и красивѣе Шарлотты. Миссъ Блэклокъ уѣхали очень рано и въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Хитрый принцъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на ихъ отъѣздъ. Всѣ его мысли били устремлены на Шарлотту. Мама Шарлотты видѣла, какое впечатлѣніе производила ея дочь и преисполнилась алчною радостью. Добродушная мистриссъ Гели похвалила ей ея дочь.

— Слава Богу, она столько же добра, сколько хороша, сказала мать, и я увѣрена, что на этотъ разъ она говорила именно что думала.

Хитрый принцъ почти не танцовалъ ни съ кѣмъ, кромѣ ея. Онъ осыпалъ её цѣлымъ потокомъ комплиментовъ. Она была такъ простодушна, что не поняла и десятой части изъ того, что онъ говорилъ ей. Онъ усыпалъ ея путь розами поэзіи, онъ увѣшалъ сантиментальными гирляндами всю дорогу изъ передней, съ лѣстницы до фіакра, который отвозилъ её домой.

— Ей-богу, Шарлотта, ты плѣнила этого молодца! вскричалъ генералъ, котораго необыкновенно забавлялъ молодой Гели, и его восторги, его аффектація, его длинные волосы.

Бэйнисъ никогда не видалъ подобнаго щоголя. Офицеры въ его полку говорили о собакахъ, лошадяхъ, охотѣ. Гражданскій чиновникъ, болтавшій на двѣнадцати языкахъ, раздушонный, улыбающійся, совершенно довольный и собою и свѣтомъ, былъ новостью для стараго генерала.

Насталъ день рожденія королевы, и дай Богъ, чтобы онъ наставалъ еще много лѣтъ, а вмѣстѣ съ нимъ ежегодный балъ, даваемый лордомъ Эстриджемъ въ честь своей государыни. Генералу, генеральшѣ и миссъ Бэйнисъ былъ посланъ пригласительный билетъ; безъ сомнѣнія, это было сдѣлано посредствомъ мистера Уальсингэма Гели. Еще разъ мундиръ ветерана былъ вынутъ изъ чемодана, съ эполетами, крестомъ и лентой. Жена уговаривала его купить непремѣнно новый парикъ — парики были дёшевы и хороши въ Парижѣ — но Бэйнисъ сказалъ, что при новомъ парикѣ старый мундиръ покажется очень ветхъ, а новый мундиръ будетъ стоить слишкомъ дорого.

Если генералъ Бэйнисъ былъ въ поношеномъ платьѣ на балѣ у посланника, мнѣ кажется, я знаю одного моего пріятеля, который также имѣлъ поношенный костюмъ. Въ дни своего благоденствія мистеръ Филиппъ былъ parais cultor et infrequens баловъ, раутовъ и дамскаго общества. Можетъ-быть Филиппъ до того такъ неглижировалъ всѣмъ этикъ, что отецъ его слишкомъ дорожилъ его успѣхами въ свѣтѣ и сердился за его равнодушіе къ нимъ. Притворныя улыбки, лицемѣрная вѣжливость старшихъ возбуждаютъ презрѣніе молодыхъ людей. Филиппъ презиралъ притворство и свѣтъ, принимавшій это притворство съ доброжелательствомъ. Онъ тогда держался подальше отъ баловъ и вечеровъ; его бальной костюмъ служилъ ему надолго. Я не знаю, какъ старъ былъ его фракъ въ то время, о которомъ мы говоримъ, и онъ привыкъ уважать этотъ костюмъ, считать его новымъ и красивымъ. Вы знаете, что въ Пале-Роялѣ вывѣшиваютъ самые великолѣпные шлафроки, жилеты и проч.

«Нѣтъ, думалъ Филиппъ, возвращаясь съ своего дешоваго обѣда и смотря подъ аркадами на лавки портныхъ, засунувъ руки въ карманъ: „мой коричневый бархатный жилетъ, купленный мною еще въ университетѣ, гораздо изящнѣе, чѣмъ эти пёстрыя вещи. Мой фракъ, конечно, старъ, но мѣдныя пуговицы очень ярко блестятъ, и это самый приличный, джентльменовскій костюмъ.

Подъ вліяніемъ этой обманчивой мечты честный юноша одѣлся въ старый фракъ, зажогъ двѣ свѣчи и самодовольно поглядѣлся въ зеркало, надѣлъ пару дешовыхъ перчатокъ и отправился въ домъ англійскаго посольства. Цѣлый рядъ экипажей тянулся по улицѣ и, разумѣется, подъѣздъ былъ великолѣпно освѣщонъ.

Почему Филиппъ не заплатилъ за перчатки три франка, вмѣсто двадцати-девяти су? Мистриссъ Бэйнисъ нашла отличную лавку съ дешовыми перчатками, куда бѣдный Филь отравился въ простотѣ своего сердца; теперь же, подходя къ освѣщонному подъѣзду, Филиппъ увидалъ, что перчатки лопнули и руки его виднѣлись сквозь прорѣхи, красныя, какъ сырой бифстексъ. Удивительный видъ имѣютъ красныя руки сквозь дыры въ бѣлыхъ перчаткахъ. Сюртукъ и жилетъ были узки и стариннаго фасона — нужды нѣтъ. Грудь широка, руки мускулисты и длинны, а лицо Филиппа было мужественно, честно и красиво. Нѣсколько времени глаза его свирѣпо и тревожно обошли всю комнату отъ группы до группы, но теперь а! теперь они остановились: они встрѣтили другіе глаза, которые засвѣтились радостнымъ привѣтствіемъ; юныя же щоки покрылись нѣжнымъ румянцемъ — это были щоки Шарлотты, а возлѣ ней щоки мама приняли совершенно различный свѣтъ.

Большой палецъ на одной изъ дешовыхъ перчатокъ Филиппа разорвался — ужасная бѣда! потому что онъ будетъ танцовать съ Шарлоттой и долженъ давать свою руку визави.

Кто подходитъ улыбаясь, съ развѣвающимися кудрями и усами, въ изящныхъ перчаткахъ на маленькихъ хорошенькихъ рукахъ, и съ крошечными ногами? Это Гели Уальсингэмъ, легче всѣхъ танцующій. Генеральша Бэйнисъ чрезвычайно любезно встрѣчаетъ молодого человѣка. Свѣтло и весело засіяли глаза Шарлотты, когда она взглянула на своего любимаго кавалера. Это вѣрно, что бѣдный Филь не можетъ надѣяться танцовать такъ, какъ Гели.

— Посмотри, какія у него прекрасныя ноги и руки, говоритъ мистриссъ Бэйнисъ. — Comme il est bien ganté'! Джентльмэнъ долженъ всегда имѣть хорошія перчатки.

— Зачѣмъ вы послали меня въ лавку, гдѣ перчатки продаются по двадцати девяти су? возражаетъ бѣдный Филь, смотря на свой торчащій красный палецъ.

— О! ваши руки (тутъ мистриссъ Бэйнисъ пожала своими старыми жолтыми плечами) прорвутъ всякія перчатки! Какъ наше здоровье, мистеръ Гели? Ваша мама здѣсь? Да, разумѣется, она здѣсь. Какой восхитительный вечеръ дала она вамъ! Милая посланница, кажется, не совсѣмъ здорова. Какія у ней пріятныя манеры! а лордъ Эстриджъ, какой совершеннѣйшій джентльмэнъ!

— На какой танецъ не ангажирована миссъ Бэйнисъ?

— На какой вамъ угодно! вскричала Шарлотта, которая называла Гели своимъ танцовальнымъ учителемъ и думала о немъ только какъ о кавалерѣ въ танцахъ.

— О, какое счастье! О, если бы это могло продолжаться вѣчно! сказалъ со вздохомъ Гели послѣ вальса, польки, мазурки, устремивъ на Шарлотту весь пылъ своихъ голубыхъ глазъ.

— Вѣчно! повторила Шарлотта, смѣясь. — Я точно очень люблю танцовать. Вы танцуете прекрасно. Но не знаю хотѣла ли бы я танцовать вѣчно!

Прежде чѣмъ она кончила эти слова, онъ опять завертѣль её по комнатѣ. Его маленькіе ноги летали съ изумительною лёгкостью; его волосы развѣвались. Онъ распространялъ благоуханіе вокругъ себя. Носовой платокъ, которымъ онъ обмахивалъ свое блѣдное чело, походилъ на кисейное облако — а бѣдный Филиппъ видитъ съ ужасомъ, что въ его носовомъ платкѣ три большія дыры: его носъ и одинъ глазъ высынулись сквозь нихъ, когда Филь отиралъ свой лобъ. Было очень жарко. Ему было очень жарко, ему было жарче, хотя онъ стоялъ на одномъ мѣстѣ, чѣмъ Гели, который танцовалъ.

— Хи-хи! поздравляю васъ съ такими перчатками и съ такимъ носовымъ платкомъ, сказала мистриссъ Бэйнисъ, качая своимъ тюрбаномъ. — Вотъ! Благодарствуйте! Уйдите лучше въ другое мѣсто, вскричала съ бѣшенствомъ мистриссъ Бэйнисъ.

Нога бѣднаго Филиппа наступила на ея воланъ. Какой онъ красный! Гели и Шарлотта вертятся какъ оперные танцовщики! Филиппъ скрежещетъ зубами, застёгиваетъ свой фракъ. Какъ онъ ему узокъ! Какъ свирѣпо сверкаютъ его глаза! Всегда ли молодые люди бываютъ свирѣпы на балахъ? Молодой англичанинъ обязанъ танцовать. Общество призываетъ его къ исполненію этого долга. Но я не знаю долженъ ли онъ имѣть весёлый и легкомысленный видъ во время такого важнаго занятія. Нѣжное личико Шарлотты улыбалось такъ весело на Филиппа черезъ плечо Гели и казалось такъ счастливо, что ему не могло придти на мысль сердиться на неё за ея удовольствіе, и счастливъ былъ бы онъ этимъ созерцаніемъ, смотря не на танцующихъ, кружившихся около него, а на неё, центръ всѣхъ его радостей и удовольствій, какъ вдругъ пронзительный голосъ послышался позади его:

— Прочь съ дороги, чортъ васъ побери!

И на Филиппа наткнулся Рингудъ Туисденъ, вертясь съ миссъ Флорой Тоттеръ, самой неустрашимой танцовщицей этого сезона въ Парижѣ. Они промчались мимо Филиппа, они оттолкнули его къ колоннѣ. Онъ услыхалъ крикъ, ругательство и громкій смѣхъ Туисдена.

Я говорилъ вамъ, что фракъ Филиппа былъ очень узокъ. При этомъ сильномъ толчкѣ онъ лопнулъ на спинѣ, а на груди отскочила пуговица. Это было въ тѣ времена, когда бронзовыя пуговицы еще красовались на груди нѣкоторыхъ отважныхъ, и мы сказали, что простодушный Филиппъ еще считалъ свой фракъ прекраснымъ.

Не только разорвался фракъ, не только отскочила пуговица, но даже лопнулъ бархатный жилетъ Филиппа. Что дѣлать? Отступленіе были необходимо. Онъ сказалъ миссъ Шарлоттѣ какой онъ получилъ толчокъ, и на лицѣ ея выразилось комическое выраженіе состраданія; онъ закрылъ часть прорѣхъ своею шляпою и хотѣлъ пробраться черезъ садъ, разумѣется, тоже иллюминованный, свѣтлый и наполненный толпою, но не до такой степени, какъ залы и галереи.

Итакъ нашъ бѣдный раненый другъ отправился въ садъ, на который сіяла луна съ самымъ безстрастнымъ равнодушіемъ къ празднеству и разноцвѣтнымъ фонарикамъ. Филиппъ говорилъ, что душа его успокоилась при видѣ безстрастной луны и мерцающихъ звѣздъ и что онъ совершенно забылъ своё маленькое приключеніе, и разорванный фракъ, и жилетъ. Но я сомнѣваюсь въ справедливости этого увѣренія, потому что, разсказывая объ этомъ въ другой разъ, мистеръ Филиппъ признавался, что онъ былъ раздосадованъ и взбѣшонъ.

Ну, пошолъ онъ въ садъ и успокоивалъ себя созерцаніемъ звѣздъ, когда у фонтана съ статуею Прадье, освѣщонной чуднымъ рядомъ фонарикомъ, онъ увидалъ трёхъ джентльмэновъ, разговаривавшихъ между собой.

Громкій голосъ одного Филиппъ давно зналъ. Рингудъ Туисденъ любилъ поговорить и угощать себя чужимъ виномъ. Онъ пилъ за здоровье государыни весьма прилежно, я полагаю, и говорить необыкновенно громко и весело. Съ Рингудомъ стоялъ Улькомъ, физіономію котораго ярко освѣщали фонарики и глаза котораго блестѣли при огнѣ, а третій въ группѣ былъ мистеръ Лаундисъ.

— Я терпѣть его не могу, Лаундисъ, говорилъ Рингудъ Туисденъ:- я терпѣть его не могу! Чортъ его возьми! И вдругъ вижу онъ стоитъ. Честное слово, удержаться не могъ, направилъ на него миссъ Троттеръ, да и прижалъ его къ стѣнѣ. Затрещалъ фракъ нищаго, отлетѣли пуговицы! Не мѣсто ему здѣсь…

Тутъ рѣчь мистера Рингуда прервалась: его кузенъ очутился передъ нимъ, угрюмо кусая усы.

— Зачѣмъ вы подслушиваете мой разговоръ? запищалъ Рингудъ. — Я…

Филиппъ протянулъ руку въ разорванной перчаткѣ, схватилъ своего родственника за воротъ и швырнулъ его въ маленькій бассейнъ, посреди цвѣтовъ, воды и фонариковъ.

Не знаю, сколько лишнихъ пуговицъ оторвалось отъ бѣднаго стараго фрака, который затрещалъ и лопнулъ отъ волненія гнѣвно воздымавшейся груди. Я надѣюсь, что нашъ художникъ не будетъ описывать мистера Фирмина въ этомъ оборванномъ видѣ, а его распростертаго врага, ревѣвшаго въ водѣ, посреди разбитыхъ фонариковъ у его ногъ. Когда Сандрильона уѣхала съ своего перваго бала послѣ того, вамъ часы пробили двѣнадцать, мы всѣ знаемъ, какой она имѣла жалкій видъ Филиппъ казался еще хуже ея. Не знаю, въ какую боковую дверь мистеръ Лаундисъ выпустилъ его. Онъ тамъ доброжелательно помогъ родственнику и противнику мистера Филиппа, мистеру Рингуду Туисдену. Руки и фалды фрака Туисдена были обожжены и запачканы масломъ и обрѣзаны стёклами. Но хотя молодой Лаундисъ бралъ сторону Филиппа, описывая эту сцену (я боюсь, что не безъ смѣха), его превосходительство велѣлъ вычеркнуть имя мистера Фирмина изъ списка его гостей, и я увѣренъ, что ни одинъ умный человѣкъ не будетъ защищать это поведеніе въ этомъ случаѣ.

Миссъ Бэйнисъ и ея родители не знали нѣсколько времени о суматохѣ, случившейся въ саду посольства. Шарлотта была слишкомъ занята своими танцами; папа игралъ въ карты съ какими-то ветеранами мужского и женскаго рода, а мама съ восторгомъ смотрѣла на свою дочь, которую молодые джентльмэны изъ многихъ посольствъ съ восхищеніемъ выбирали своею дамою. Когда лорда Гэдбёри, сына лорда Эстриджа, представили миссъ Бэйнисъ, мать ея пришла въ такой восторгъ, что сама была готова танцовать. Я не завидую маіоршѣ Мак-Гиртеръ въ Турѣ, получившей огромную рукопись отъ сестры съ описаніемъ этого бала. Вотъ эта прелестная, изящная образованная, всегда производящая восторгъ Шарлотта, о которой сходили съ ума молодые и богатые вельможи, помолвлена съ грубымъ, самонадѣяннымъ, дурно воспитаннымъ молодымъ человѣкомъ, безъ копейки за душой — но досадно ли это? Ахъ бѣдный Филиппъ! Какъ эта кислая, жолтая будущая тёща нахмурилась на него, когда онъ пришолъ съ нѣсколько пристыжонная, видомъ въ своей невѣстѣ на другой день бала! Мистриссъ Бэйнисъ заставила дочь одѣться нарядно, запретила бѣдной дѣвушкѣ выходить, ласкала её, нарядила въ разныя свои украшенія, въ и-виною надеждою, что лордъ Гэдбёри, что жолтый испанецъ изъ посольства, прусскій секретарь и Уальсингэмъ Гели, кавалеры Шарлотты на балѣ, пріѣдутъ непремѣнно; но единственный экипажъ, подъѣзжавшій къ воротамъ дома баронессы С*, былъ фіакръ, изъ котораго вышли хорошо знакомые дырявые сапоги Филиппа. Такая нѣжная мать, какъ мистриссъ Бэйнисъ, очень могла раздосадоваться.

Филиппъ же былъ необыкновенно застѣнчивъ и скроменъ. Онъ не зналъ, съ какой точки зрѣнія его друзья взглянутъ за его вчерашній поступокъ. Онъ сидѣлъ цѣлое утро дома съ однимъ польскимъ полковникомъ, который жилъ въ одной съ нимъ гостинницѣ и котораго Филиппъ пригласилъ въ свои секунданты на случай, если вчерашняя баталія будетъ имѣть послѣдствія. Онъ оставилъ полковника съ табакомъ и пивомъ, а самъ поскакалъ взглянуть на свою возлюбленную. Бэйнисы не слыхали о вчерашней баталіи; они только и говорили о балѣ, о любезности лорда Эстриджа, о присутствіи королевскихъ принцевъ, удостоившихъ этотъ балъ своимъ присутствіемъ. Филиппа мама побранила и холодно приняла; но онъ привыкъ къ этому обращенію и почувствовалъ большое облегченіе, найдя, что ей неизвѣстно его безпорядочное поведеніе. Онъ не сказалъ Шарлоттѣ о своей ссорѣ: это могло испугать дѣвушку; итакъ разъ въ жизни другъ нашъ промолчалъ.

Но если онъ имѣлъ вліяніе на издателя Galignani's Messenger, почему онъ не упросилъ редакторовъ этой превосходной газеты не упоминать о суматохѣ, происходившей на балу посланника? Съ сожалѣніемъ долженъ я сказать, что черезъ два дня послѣ бала, въ газетѣ появился параграфъ, разсказывавшій подробности баталіи, и виновный Филиппъ нашолъ нумеръ этой газеты на столѣ передъ мистриссъ Бэйнисъ и генераломъ, когда онъ пришолъ въ Элисейскія Поля по своему обыкновенію. За этой газетой сидѣлъ генералъ-маіоръ Бэйнисъ въ большомъ смущеніи, а возлѣ него — его грозная супруга; но Шарлотты въ комнатѣ не было.

Глава XXV INFANDI DOLORES

Сердце Филиппа сильно забилось при видѣ этой угрюмой четы и виновной газеты, лежавшей передъ ними, на которую была положена худощавая рука мистриссъ Бэйнисъ.

— Итакъ, сэръ, закричала она:- вы еще удостоиваете насъ своимъ обществомъ послѣ того, какъ вы отличились третьяго дня? Вы дрались, какъ носильщикъ, на балу его превосходительства. Это отвратительно! Я не могу придумать другого слова: отвратительно!

Тутъ, я полагаю, она толкнула генерала, или сдѣлала ему какой-нибудь знакъ, по которому онъ догадался, что ему пора выступить на сцену, потому что Бэйнисъ прямо началъ стрѣлять въ Филиппа.

— Право, сэръ, о болѣе неприличномъ поведеніи я въ жизнь свою не слыхалъ!

— О васъ говорятъ по всему городу, мистеръ Фирминъ! это будетъ напечатано во всѣхъ газетахъ. Когда его сіятельство услыхалъ объ этомъ, онъ былъ взбѣшонъ. Никогда, никогда не будете приняты вы у посланника послѣ того, какъ вы такъ обезславили себя! вскричала генеральша.

— Обезславили — это настоящее слово. Безславно было ваше поведеніе! вскричалъ генералъ.

— Вы не знаете, какъ меня раздражили, извинялся Филиппъ. — Когда я подошолъ, Туисденъ хвалился, что онъ меня ударилъ… и… и… насмѣхался надо иною.

— Красивы были вы на балѣ! кто могъ удержаться отъ смѣха, глядя на васъ, сэръ?

— Онъ хвастался, что оскорбилъ меня, а я вышелъ изъ себя и ударилъ его. Что сдѣлано, того не воротишь, заворчалъ Филиппъ.

— Бить человѣка передъ дамами — большая храбрость! вскричала генеральша.

— Мистриссъ Бэйнисъ…

— Я называю это трусостью. Въ арміи мы называемъ трусостью ссору при дамахъ, продолжала генеральша.

— Я ждалъ дома два дня, не захочетъ ли онъ чего-нибудь побольше, застоналъ Филиппъ.

— О да! Оскорбивъ и прибивъ маленькаго человѣчка, вы еще хотите убить его! И вы называете это поведеніе христіанскимъ, джентльмэновскимъ?

— Это поведеніе злодѣйское! сказалъ генералъ.

— Благоразумно было съ вашей стороны выбрать такого маленькаго человѣка! продолжала мистриссъ Бэйнисъ. — Я удивляюсь какъ вы еще не прибили моихъ дѣтей! Не удивляешься ли ты генералъ, что онъ еще не прибилъ нашихъ бѣдныхъ мальчиковъ? Они совсѣмъ маленькіе.

— Это поведеніе грубо и недостойно джентльмэна! повторилъ генералъ.

— Вы слышите что говоритъ этотъ человѣкъ, этотъ старикъ, который никогда не говоритъ недобраго слова — этотъ ветеранъ, который былъ въ двадцати сраженіяхъ и никогда еще не билъ человѣка при женщинахъ? Билъ ты, Чарльзъ? Онъ сказалъ вамъ своё мнѣніе. Онъ сказалъ вамъ имя, которое я не повторю, чтобы не осквернить своихъ губъ, но котораго вы заслуживаете. И вы полагаете, сэръ, что я отдамъ своё возлюбленное дитя человѣку, который поступилъ такъ, какъ вы, и былъ названъ… — Чарльзъ! генералъ! Я скорѣе лягу въ могилу, чѣмъ отдамъ свою дочь за такого человѣка!

— Великій Боже! сказалъ Филиппъ и колѣна его подогнулись:- не-уже-ли вы измѣнили данному слову и…

— О! вы угрожаете на счётъ денегъ? потому что отецъ вашъ былъ обманщикомъ? вы хотите заставить насъ страдать? закричала генеральша. — Человѣкъ, который бьётъ маленькаго человѣка при дамахъ, навѣрно способенъ совершить всякій низкій поступокъ. И если вы желаете сдѣлать нищею мою семью, потому что вашъ отецъ былъ мошенникъ…

— Милая моя… перебилъ генералъ.

— Развѣ онъ не былъ мошенникъ, Бэйнисъ? развѣ это можно опровергать? развѣ и самъ не говорилъ этого разъ сто? Прекрасная партія! Нѣтъ, мистеръ Фирминъ, вы можете оскорблять меня сколько хотите. Вы можете бить низенькихъ людей при дамахъ, вы можете поднять вашу огромную злую руку на этого бѣднаго старика, но я знаю материнскую любовь, материнскій долгъ — и я желаю, чтобы вы не бывали у насъ болѣе.

— Великій Боже! вскричалъ Филиппъ:- не-уже-ли вы хотите разлучить насъ, генералъ? Вы дали мнѣ слово; вы подали мнѣ надежду. Это разобьётъ моё сердце. Я стану на колѣна передъ этимъ человѣкомъ, я… о! вы не сдѣлаете этого!

И, разстроенный, рыдающій, бѣдный Филиппъ сложилъ свои сильныя руки и обратился къ генералу. Бэйнисъ находился на глазахъ своей жены.

— Я думаю, сказалъ онъ:- что ваше поведеніе было ужасно дурно, безпорядочно, неблагородно. Вы не будете въ состояніи содержать мою дочь, если женитесь на ней. И если въ васъ осталась хоть одна искра чести, вы сами, мистеръ Фирминъ, должны отказаться и избавить бѣдную дѣвушку отъ вѣрной нищеты. Ей-богу, сэръ, можетъ ли человѣкъ, который дерётся и ссорится на балѣ, имѣть въ свѣтѣ успѣхъ? Честный человѣкъ…

— Честный, выразительно повторила генеральша.

— Шш! моя милая! Честный человѣкъ самъ отказался бы отъ нея, сэръ. Что вы можете предложить ей, кромѣ нищенства?

Старый воинъ поразилъ Филиппа въ больное мѣсто. Кошелёкъ у него былъ пустъ. Онъ посылалъ денегъ отцу. Нѣсколько слугъ въ Старый Паррской улицѣ не получили жалованья и онъ заплатилъ имъ долгъ. Онъ зналъ свой запальчивый характеръ, онъ имѣлъ весьма смиренное мнѣніе о своихъ дарованіяхъ и часто сомнѣвался въ своей способности имѣть въ свѣтѣ успѣхъ. Онъ дрожалъ при мысли вовлечь въ бѣдность и въ несчастье свою возлюбленную, для которой онъ съ радостью пожертвовалъ бы своею кровью, своею жизнью. Бѣдный Филиппъ едва не лишился чувствъ при словахъ Бэйниса.

— Вы позволите мнѣ… вы позволите мнѣ увидаться съ нею? проговорилъ онъ.

— Она нездорова: она лежитъ въ постели. Она не можетъ выйти сегодня, вскричала мать.

— О мистриссъ Бэйнисъ! я долженъ… я долженъ видѣть её, сказалъ Филиппъ и просто зарыдалъ отъ горя.

— Вотъ человѣкъ, который дерётся при женщинахъ! сказала мистриссъ Бэйнисъ — очень мужественно, нечего сказать.

— Ей-богу, Элиза! закричалъ генералъ, вскочивъ:- это слишкомъ дурно.

— Когда индійскихъ плѣнныхъ убиваютъ, ихъ жоны всегда изобрѣтаютъ самыя жестокія муки, говорилъ послѣ Филиппъ, описывая эту сцену своему біографу. — Надо было бы вамъ видѣть улыбку этой злой женщины, когда она направляла свои удары въ моё сердце. Не знаю чѣмъ я оскорбилъ её. Я старался полюбить её; я смирялся передъ нею; я исполнялъ ея порученія, я игралъ съ нею въ карты. Я сидѣлъ и слушалъ ея противные разсказы о Барракпорѣ и генералъ-губернаторѣ; я разстилался въ прахъ передъ нею, а она ненавидѣла меня! Я и теперь вижу ея лицо, ея жестокое, жолтое лицо, ея острые зубы и сѣрые глаза. Еслибы мнѣ пришлось прожить тысячу лѣтъ, я не могъ бы простить ей. Я не сдѣлалъ ей никакого оскорбленія, но я не могу простить ей. Ахъ, мой Боже, какъ эта женщина мучила меня!

— Мнѣ кажется, я знаю два-три примѣра, сказалъ біографъ мистера Фирмина.

— Ты всегда дурно говоришь о женщинахъ! сказала жена біографа мистера Фирмина.

— Нѣтъ слава Богу! возразилъ онъ:- я знаю нѣкоторыхъ, о комъ я никогда не думалъ и не говорилъ ничего дурного. Милая моя, налей еще чаю Филиппу.

Дождь лилъ проливной, когда Филиппъ вышелъ на улицу. Онъ взглянулъ на окно Шарлотты, но тамъ ничего не виднѣлось; тамъ мелькалъ только огонь. У бѣдной дѣвушки была лихорадка; она дрожала въ своей комнатѣ, плакала и рыдала на плечѣ баронессы О*. Мать сказала ей, что она должна разойтись съ Филиппомъ; выдумала на него разныя клеветы, увѣряла, что онъ никогда не любилъ Шарлотту, что у него не было правилъ, что онъ жилъ въ дурномъ обществѣ.

— Это неправда, мама, это неправда! кричала дѣвушка, тотчасъ взбунтовавшись.

Но это скоро кончилось слезами, её совершенно уничтожила мысль о своёмъ несчастьи. Къ ней привели отца, котораго заставили повѣрить нѣкоторымъ выдумкамъ про Филиппа, и ими приказала ему убѣдить дочь. Бэйнисъ повиновался приказанію, но его разстроили и огорчили горесть и страданія дочери. Онъ началъ-было убѣждать её, но у него не достало духа. Онъ ретировался и сталъ позади жены. Она никогда не поддавалась слабости и слова ея сдѣлались еще язвительнѣе оттого, что союзникъ ей измѣнилъ. Филиппъ былъ пьяница, Филиппъ былъ мотъ, Филиппъ жилъ въ развратномъ обществѣ — она знала это навѣрно. Развѣ мать не должна была заботиться о счастьи своей дочери?

— Не-уже-ли ты полагаешь, что твоя мать сдѣлаетъ что-нибудь противъ твоего счастья? слабо вмѣшался генералъ.

— Не-уше-ли ты думаешь, что если бы онъ не былъ пьянъ, онъ рѣшился бы сдѣлать такое ужасное оскорбленіе на балѣ у посланника? И не-уже-ли ли предполагаешь, что я выдамъ мою дочь за пьяницу и нищаго? Твоя неблагодарность, Шарлотта, ужасна! вскричала мать.

А бѣдный Филиппъ, обвиненный въ пьянствѣ, обѣдалъ за семнадцать су съ бутылкой пива и надѣялся поужинать въ этотъ вечеръ вмѣстѣ съ своей Шарлоттой; и вмѣсто того, пока дѣвушка лежала на постели и рыдала, мать стояла надъ нею и бичевала её. Для генерала Бэйниса — добраго, прекраснаго человѣка — должно быть было тяжело смотрѣть на эту пытку. Онъ не могъ ничего ѣсть за обѣдомъ, хотя занялъ своё мѣсто за столомъ при звукѣ унылаго звонка. Баронесса тоже не сидѣла за столомъ, и вы знаете, что мѣсто бѣдной Шарлотты тоже было пусто. Отецъ ея пошолъ наверхъ, остановился у дверей ея комнаты и прислушался; онъ услыхалъ говоръ и голосъ баронессы и закричалъ:

— Qui est lа?

Онъ вошолъ. Баронесса сидѣла на постели, голова Шарлотты лежала на ея колѣнахъ. Густыя каштановыя косы падали на бѣлую кофточку дѣвушки, и она лежала почти неподвижно, тихо рыдая.

— А! это вы генералъ, сказала баронесса. — Хорошее дѣло сдѣлали вы!

— Мама спрашиваетъ не хочешь ли ты скушать чего-нибудь Шарлотта? пролепеталъ старикъ.

— Лучше оставьте её въ покоѣ! сказала баронесса своимъ густымъ голосомъ.

Отецъ удалился. Когда баронесса пошла за чашкой чая, для своего друга, она встрѣтила старика, который спросилъ её дрожащимъ голосомъ:

— Лучше ли ей?

Баронесса пожала плечами и взглянула на ветерана съ величественнымъ презрѣніемъ.

— Vous n'êtes qu'un poltron, général! сказала она и прошла внизъ.

Бэйнисъ былъ убитъ. Онъ ужасно страдалъ; онъ совсѣмъ обезсилѣлъ и слёзы струились по его старымъ щекамъ. Жена его не выходила изъ-за стола пока продолжался обѣдъ; потомъ она читала газету. Дѣтямъ не велѣла шумѣть, потому что у сестры ихъ болѣла голова; но потомъ сама опровергнула свои слова, попросивъ миссъ Больдеро играть въ четыре руки.

Желалъ бы я знать, ходилъ ли Филиппъ взадъ и вперёдъ передъ домомъ эту ночь? Ахъ! печальна была эта ночь для всѣхъ ихъ: горе и жестокое чувство стыда бились подъ бумажнымъ колпакомъ Бэйниса, и я надѣюсь, что не было спокойствія подъ старымъ ночнымъ чепчикомъ мистриссъ Бэйнисъ. Баронесса С* провела большую часть ночи на креслѣ въ: комнатѣ Шарлотты, гдѣ бѣдная дѣвушка слышала всю ночь бой часовъ и не нашла успокоенія въ уныломъ разсвѣтѣ.

Что заставало бѣдную Шарлотту въ печальное, дождливое утро броситься на шею къ баронессѣ и закричать: «Ah que je vous aime! ah que vous êtes bonne, madame! и улыбнуться почти весело сквозь слёзы? Во-первыхъ, баронесса, подошла къ тоалету Шарлотты и взяла ножницы, потомъ отрѣзала прядку каштановыхъ волосъ молодой дѣвушки, и поцаловала ея красные глаза и положила ея блѣдныя щоки на изголовье и старательно прикрыла её и велѣла съ разными нѣжнми словами постараться заснуть.

— Если вы будете послушны и заснёте, онъ получитъ это черезъ полчаса, сказала баронесса. — Я пойду внизъ и велю Франсоазѣ сдѣлать для васъ чай, чтобы былъ готовъ, когда вы позвоните.

Обѣщаніе баронессы утѣшило несчастную Шарлотту. Съ горячими молитвами о Филиппѣ и съ утѣшительною мыслью, что вотъ она теперь уже на половинѣ дороги, вотъ теперь она съ нимъ вотъ теперь онъ знаетъ, что „я никогда, никогда не буду любить никого, кромѣ его“, она заснула наконецъ на своёмъ омочонномъ слезами изголовьи, улыбалась во снѣ и навѣрно видѣла во снѣ Филиппа, когда стукъ упавшей мебели разбудилъ ее и она проснулась и увидала свою угрюмую, старую мать въ бѣломъ ночномъ чепчикѣ и въ бѣлой блузѣ, стоящую возлѣ нея.

Нужды нѣтъ: „она видѣла его теперь; она сказала ему“ было первой мыслью дѣвушки, когда она раскрыла глаза. „Онъ знаетъ, что я никогда, никогда не буду думать ни о комъ, кромѣ его“. Ей показалось будто она въ комнатѣ Филиппа и сама говоритъ съ нимъ, нашоптывая обѣты, которые ея любящія губы шептали много, много разъ своему возлюбленному. Теперь онъ зналъ, что она никогда ихъ не нарушитъ; она утѣшилась и чувствовала въ себѣ болѣе мужества.

— Ты немножко заснула, Шарлотта? спросила мистриссъ Бэйнисъ.

— Да, я спала, мама.

Говоря это, она почувствовала подъ своимъ изголовьемъ маленькій медальонъ — съ чѣмъ? Навѣрно съ волосами Филиппа.

— Надѣюсь, что ты теперь не въ такомъ зломъ расположеніи духа, какъ вчера, продолжала старуха.

— Развѣ любить Филиппа значитъ быть злою? Если такъ, то я еще зла, мама! вскричала дочь, привставъ на постели.

И она сжала въ рукѣ волосы, спрятанные подъ ея изголовьемъ.

— Какіе пустяки, дитя! Вотъ чему ты выучилась изъ своихъ глупыхъ романовъ. Говорю тебѣ, изъ не думаетъ о тебѣ. Онъ вѣтреный, развратный, кутила!

— Да, не такъ развратенъ, что мы обязаны ему насущнымъ хлѣбомъ? Онъ обо мнѣ не думаетъ?

Она замолчала, потому что въ смежной комнатѣ начали бить часы.

Теперь, подумала она: „онъ узнаетъ, что я поручила ему сказать“.

Улыбка засіяла на лицѣ ея. Она опустилась на изголовье, отвернувшись отъ матери. Она поцаловала медальонъ и прошептала:

— Не думаетъ обо мнѣ! Не-уже-ли, не-уже-ли, не думаетъ, мой дорогой?

Она не обращала вниманія на женщину, стоявшую возлѣ нея, не слыхала ея голоса. Шарлотта воображала себя въ комнатѣ Филиппа, видѣла, какъ онъ говорилъ съ ея посланницей, слышала его голосъ такой густой и такой нѣжный, знала, что онъ никогда не нарушалъ даннаго обѣщанія.

Съ блестящими глазами и съ разгорѣвшимися щеками глядѣла она на свою мать — на своего врага. Она держала свой талисманъ и прижимала его къ сердцу. Нѣтъ! она не будетъ невѣрна ему! нѣтъ она никогда, никогда его не броситъ! Смотря на благородное негодованіе, сіявшее на лицѣ дочери, она прочла на нёмъ возмущеніе, можетъ быть побѣду. Кроткое дитя, всегда повиновавшееся малѣйшему приказанію, теперь вооружилось независимостью.Но навѣрно мама не откажется отъ начальства послѣ одного непослушнаго поступка и много попытокъ еще сдѣлаетъ она, чтобы уговорить ласками или укротить силою свою мятежницу.

А между тѣмъ въ это дождливое осеннее утро баронесса С* отправилась къ Филиппу пѣшкомъ, потому-что пяти-франковыя монеты не часто водились у доброй женщины. Гостинница, въ которой жилъ Филиппъ, была очень опрятна, очень дешева; тамъ можно было имѣть отличный кофе и хлѣбъ съ масломъ къ завтраку за пятнадцать су, отличную спальную въ первомъ этажѣ за тридцать франковъ въ мѣсяцъ, обѣдъ… я забылъ на сколько, и весёлый разговоръ за трубками и грогомъ послѣ обѣда — за грогомъ или скромною eau sucrée. Тутъ полковникъ Дюткаррэ разсказывалъ о своихъ побѣдахъ надъ обоими полами, тутъ Лабермъ читалъ стихи Филиппу, который, безъ сомнѣнія, въ свою очереди повѣрялъ молодому французу свои надежды и свою страсть. Поздно по ночамъ засиживался онъ, говоря о своей любви, о ея добротѣ, красотѣ, невинности, о ея ужасной матери, добромъ старомъ отцѣ — que sais-je? Не сказали ли мы, что когда у этого человѣка было что-нибудь на душѣ, онъ разглашалъ это всей вселенной? Филиппъ, въ разлукѣ съ своей возлюбленной, расхваливалъ её по цѣлымъ часамъ Лабержу, пока свѣчи догорали, пока наставалъ, часъ отдохновенія, который нельзя уже было откладывать. Потомъ онъ ложился въ постель съ молитвой за нея; и въ ту самую минуту, какъ просыпался, начиналъ думать о ней, благословлять её и благодарить Бога за ея любовь. Какъ ни былъ бѣденъ Филиппъ, однако, такъ какъ онъ обладалъ богатствомъ, честью, спокойствіемъ — и этимъ драгоцѣннымъ, чистѣйшимъ брилліантомъ — любовью дѣвушки, я думаю, что мы не очень будемъ сожалѣть о нёмъ; хотя ту ночь, когда онъ получилъ отказъ отъ мистриссъ Бэйнисъ, онъ долженъ былъ провести ужасно.

Очень рано жильцы гостинницы въ улицѣ Пуссенъ являлись въ маленькую salle-à-manger завтракать. Мосьё Мену раздавалъ кушанья, мадамъ Мену ставила дымящійся кофе на блестящую клеёнчатую скатерть. Комната была невелика, завтракъ не отличный, жильцы не отличались особенно чистымъ бѣльёмъ, но Филиппъ — который теперь гораздо старѣе чѣмъ, былъ въ го время, когда жилъ въ этой гостинницѣ — и теперь вовсе не нуждается въ деньгахъ (и между нами сказать, сдѣлался немножко gourmand) — увѣряетъ, что онъ былъ очень счастливъ въ этой смиренной гостинницѣ и вздыхаетъ о тѣхъ дняхъ, когда онъ вздыхалъ по миссъ Шарлотты.

Итакъ онъ провелъ мрачную и ужасную ночь. Настало утро, онъ завтракалъ когда слуга вошолъ, ухмыляясь, и закричалъ:

— Une dame pour М. Philippe.

— Une dame, сказалъ французскій полковникъ, поднимая глаза съ своей газеты: allez, mauvais sujet.

— Grand Dieu! что случилось? закричалъ Филиппъ, побѣжавъ въ переднюю.

Онъ тотчасъ узналъ высокую баронессу и увёлъ её въ свою комнату не обращая вниманія на улыбки маленькаго слуги, который помогалъ служанкѣ дѣлать постели и который находилъ, что у мосьё Филиппа очень пожилая пріятельница.

Филиппъ заперъ дверь за своей гостьей, которая посмотрѣла на него съ такою надеждою и добротою, что бѣдняжка ободрился прежде чѣмъ она заговорила.

— Да, вы правы, это она прислана меня, сказала баронесса — можно ли устоять противъ просьбъ этого ангела? Она провела печальную ночь, какъ и вы тоже не ложились, бѣдный молодой человѣкъ!

Дѣйствительно, Филиппъ только метался и стоналъ на постели; онъ пробовалъ читать и впослѣдствіи съ страннымъ интересомъ вспоминалъ какую книгу онъ читалъ и ту мысль, которая билась въ мозгу его во всё время, пока имъ читалъ и пока тянулись безконечные, мучительные часы.

— Да, не отличная была ночь! сказалъ бѣдный Филиппъ, уныло закуривая сигару: и она тоже страдала? Господь да благословитъ её!

Баронесса тутъ разсказала ему, какъ милая дѣвушка плакала всю ночь и какъ она не могла утѣшить ей до-тѣхъ-поръ, пока не обѣщала сходить къ Филиппу и сказать ему, что Шарлотта будетъ его навсегда, навсегда, что она никогда не будетъ думать ни о комъ, кромѣ его; что онъ добрый, храбрый, вѣрный Филиппъ, что она не вѣритъ ни одному слову изъ тѣхъ злыхъ исторій, которыя разсказываются противъ него.

— Кажется, мосьё Филиппъ, генеральша разсказывала о васъ: она больше насъ не любить! вскричала С*. Мы, женщины, всѣ убійцы, убійцы! Но генеральша зашла слишкомъ далеко съ этой бѣдной дѣвушкой! Она препослушная дѣвушка, эта милая миссъ дрожитъ передъ матерью и всегда готова уступить; но теперь духъ ея возмутился; она думаетъ только о васъ, о васъ. Милое, кроткое дитя! И какъ она была мила, положивъ голову на моё плечо. Я отрѣзала прядку волосъ ея и принесла тебѣ, мои бѣдный мальчикъ Обними меня. Плачь: это облегчаетъ, Филиппъ. Я очень тебя люблю. Твоя возлюбленная — ангелъ!

Оставивъ Филиппу эту густую прядку каштановыхъ волосъ (съ головы, на которой теперь, можетъ статься, проглядываютъ два-три серебристые волоска), эта самаритянка воротилась въ домъ свой, гдѣ её ждутъ собственныя ея заботы. Но во всю дорогу шаги баронессы были гораздо легче, потому-что она думаетъ, какъ Шарлотты ждётъ извѣстій отъ Филиппа, и вѣрно много было поцалуевъ и объятій, когда добрая женщина увидѣлась съ страдающей дѣвушкой и разсказала ей какъ Филиппъ вѣчно останется ей вѣренъ, и какъ истинная любовь должна имѣть счастливый конецъ, и какъ она, С*, сдѣлаетъ всё, что отъ нея зависитъ, чтобы помочь, успокоить и утѣшить своихъ молодыхъ друзей. Я не писатель мемуаровъ мистера Филиппа, никогда не старался секретничать. Я давно сказалъ вамъ, что Шарлотта и Филиппъ женаты и, кажется, счастливы, но они страдали ужасно въ это время ихъ жизни, и жена моя говоритъ, что въ этотъ періодъ ихъ испытаній они какъ-будто выдержали какую-нибудь ужасную операцію, воспоминаніе о которой всегда мучительно.

Если Анатоль, маленькій слуга въ гостинницѣ Пуссенъ, видѣлъ какъ Филиппъ обнимался съ своимъ добрымъ другомъ, я полагаю, что онъ никогда не былъ свидѣтелемъ болѣе благороднаго великодушнаго и безпорочнаго изліянія чувствъ. Составляй какія хочешь предположенія на этотъ счотъ, маленькій бѣсенокъ! Твоя мать никогда не давала тебѣ поцалуя нѣжнѣе того, который баронесса напечатленъ на лбу Филиппа, того, который она отнесла отъ него и передала на блѣдныя щоки Шарлоттѣ. Я говорю, что свѣтъ исполненъ любви и состраданія. Если бы было меньше страданія, было бы менѣе доброты. Я, по-крайней-мѣрѣ, желалъ бы заболѣть опять, чтобы друзья, ухаживавшіе за мною, могли еще разъ явиться ко мнѣ на помощь.

Бѣдной, огорчонной Шарлоттѣ наша пріятельница, хозяйка квартиръ со столомъ, принесла невыразимое утѣшеніе.

— Не-уже-ли вы думаете, чтобы я когда-нибудь исполнила подобное порученіе ли француженки, или стала между нею и ея родителями? спросила баронесса. — Никогда! никогда! Но вы и мосьё Филиппъ уже обрученъ передъ Богомъ и я презирала бы васъ, Шарлотта, я презирала бы его, если бы который-нибудь изъ васъ отступился.

Шарлотта успокоилась и утѣшилась; надежда и мужество водворились въ ея сердцѣ, румянецъ воротился на лицо. Она могла выйти въ гостиную.

— Я говорила тебѣ, что она никогда его не любила, сказала мистриссъ Бэйнисъ своему мужу.

— Нѣтъ, она не могла его любить много, отвѣчалъ Бэйнисъ, съ нѣкоторымъ огорченіемъ отъ легкомысленности своей дочери.

Но мы съ вами, бывшіе за кулисами, заглядывавшіе въ спальную Филиппа и за скромныя занавѣсы бѣдной Шарлотты, знаемъ, что дѣвушка возмутилась. Кроткая Шарлотта, никогда несопротивлявшаяся, возмутилась; честная Шарлотта, привыкшая высказывать всѣ свои мысли, теперь скрывала ихъ и обманывала отца и мать — да, обманывала: какое признаніе о молодой дѣвицѣ, примадоннѣ нашей оперы! Мистриссъ Бэйнисъ по обыкновенію, пишетъ длинныя письма къ своей сестрѣ, Мак-Гиртеръ, въ Туръ, и увѣдомляетъ супругу маіора, что она, наконецъ, можетъ съ удовольствіемъ сообщить, и „самая неблагоразумная и во всѣхъ отношеніяхъ неприличная помолвка ея Шарлотты съ однимъ молодымъ человѣкомъ, сыномъ разорившагося лондонскаго доктора, кончилась. Поведеніе мистера Ф, было тамъ сумасбродно, такъ грубо, безпорядочно и неблагородно, что генералъ — а ты знаешь, Марія, какой кроткій характеръ у Бэйниса — высказалъ мистеру Фирмину свое мнѣніе въ весьма прямыхъ выраженіяхъ и запретилъ ему продолжать свои посѣщенія. Милая Шарлотта видѣла его каждый день впродолженіе шести мѣсяцевъ и такъ привыкла въ это время въ его странностямъ и къ его часто грубымъ и противнымъ выраженіямъ и поведенію, что не удивительно, если эта разлука была ударомъ для нея, хотя я всегда думала, что онъ не очень её любитъ, несмотря на то, что она невинное дитя, отдала ему всю свою привязанность. Онъ привыкъ измѣнять женщинамъ; братъ молодой дѣвушки, за которой мистеръ Ф. ухаживалъ, а потомъ бросилъ (и которая послѣ того сдѣлала прекрасную партію) выказалъ своё негодованіе мистеру Ф. на балѣ у посланника, и молодой человѣкъ воспользовавшись своею превосходною силою и высокимъ ростомъ, затѣялъ съ нимъ драку, въ которой оба они сильно пострадали. Навѣрно ты читала объ этомъ въ Галиньяни. Разумѣется, размолвка очень огорчила Шарлотту, но генералъ не хочетъ слышатъ объ этомъ бракѣ. Онъ говоритъ, что поведеніе молодого человѣка были слишкомъ грубо и постыдно; а если Бэйнисъ разсердится, ты знаешь, что мнѣ легче было бы сладить съ тигромъ, чѣмъ съ нимъ. Наша бѣдная Шарлотта, безъ сомнѣнія, будетъ страдать отъ послѣдствій поведенія этого грубіяна, но она всегда была послушнымъ ребёнкомъ и умѣла уважать своихъ отца и мать. Я думаю, что если бы она поѣхала къ тебѣ въ Туръ мѣсяца на два, ей принесла бы пользу перемѣна воздуха. Пріѣзжай за нею; мы заплатимъ за проѣздъ. Она жила бы въ бѣдности и несчастьи, если бы вышла за этого запальчиваго и безпутнаго молодаго человѣка. Генералъ кланяется Маку, а я“ и проч…

Я, какъ правдивый біографъ, не могу утверждать, чтобы это были собственныя слова мистриссъ Бэйнисъ. Я не видалъ этого документа, хотя имѣлъ счастье читать другіе, писанные тою же рукою. Шарлотта видѣла это письмо нѣсколько времени спустя, въ одинъ изъ тѣхъ нерѣдкихъ случаевъ, когда между сестрами, маіоршей и генеральшей, случалась ссора и упомянула о содержаніи этого письма моему другу, который разсказывалъ мнѣ, o своихъ дѣлахъ, особенно о любовныхъ, по нѣскольку часовъ сряду. Какъ ни была хитра старуха Бэйнисъ, вы видите, какъ она ошиблась, полагаясь на послушаніе своей дочери. Дѣвушка сначала съ позволенія матери отдала свою любовь Филиппу и, оставаясь плѣнницей въ домѣ отца, не отняла своего сердца у Фирмина, несмотря на время и разстояніе.

Такъ какъ мы имѣемъ право заглядывать на письменный столъ Филиппа и читать его письма, относящіяся къ его исторіи, я прошу позволенія представить документъ, написанный его достойнымъ отцомъ, когда тотъ получилъ извѣстіе о ссорѣ, описанной въ послѣдней главѣ этихъ мемуаровъ.

Нью-Йоркъ сентября 27-го.

„Любезный Филиппъ, я получилъ извѣстія, заключающіяся въ твоемъ послѣднемъ добромъ и любящемъ письмѣ не совсѣмъ съ полнымъ удовольствіемъ; но, ахъ! какое удовольствіе въ жизни не имѣетъ своего amori aliquid! Мнѣ пріятно думать, что ты веселъ, трудолюбивъ и зарабатываешь кое-что, но не могу сказать, чтобы намѣреніе твое жениться на бѣдной дѣвушкѣ доставило мнѣ искреннее удовольствіе. Съ твоей красивой наружностью, прекраснымъ обращеніемъ, дарованіями, ты могъ надѣяться составить лучшую партію, нежели съ дочерью офицера на половинномъ жалованьи. Но безполезно составлять предположенія о томъ, что могло бы случиться. Почти всѣ мы купли въ рукахъ судьбы. Нами управляетъ власть сильнѣе насъ. Она лишила меня, шестидесяти лѣтъ отъ рода, достатка, всеобщаго уваженія, высокаго положенія въ обществѣ и довела до бѣдности и изгнанія. Пусть будетъ такъ! laudo manentem, какъ меня учитъ мой восхитительный старый другъ и философъ — si celeres quatit pennas — ты знаешь остальные. Какова бы ни была наша судьба, я надѣюсь, что Филиппъ и его отецъ перенесутъ её съ мужествомъ джентльмэновъ.

„Въ газетахъ было сообщено о смерти дяди твоей бѣдной матери, лорда Рингуда, и я всё ласкалъ себя надеждою, что онъ оставитъ что-нибудь на намять внуку своего брата — онъ не оставилъ. Ты пишешь probam pauperiem sine dote. У тебя есть мужество, здоровье, силы и дарованія. Я въ твои лѣта находился въ болѣе стеснённомъ положеніи. Мой отецъ не былъ такъ снисходителенъ, какъ, я надѣюсь и полагаюсь, былъ твой. Изъ долговъ и зависимости я пробился до высокаго положенія своими собственными усиліями. Правда, послѣ буря нагнала меня и поглотила. Но я похожъ на купца моего любимаго поэта: я еще надѣюсь — да, въ 63 года! надѣюсь возвратить моему милому сыну то состояніе, которое должно бы принадлежать ему и которое поглощено моимъ кораблекрушеніемъ.

Я согласенъ съ тобою, что ты счастливо отдѣлался отъ Агнесы Туисденъ и меня очень забавляетъ твой разсказъ о ея мирномъ innamorato! Между нами будь сказано, пристрастіе Туисденовъ къ деньгамъ доходило до низости. И хотя я всегда принималъ Туисдена въ милой Старой Паррской улицѣ, какъ, я надѣюсь, приличествовало джентльмэну, его общество было нестерпимо скучно для меня и его пошлая болтовня противна. Сынъ его также былъ не по моему вкусу. Право, я искренно порадовался когда узналъ, что ты разошолся съ этимъ семействомъ, зная ихъ жадность въ деньгамъ и что они искали твоего богатства, а не тебя, для Агнесы.

Ты порадуешься, узнавъ, что я имѣю здѣсь довольно значительную практику. Моя репутація опередила меня здѣсь. На мое сочиненіи «О Подагрѣ» было обращено благопріятное вниманіе здѣсь, и въ Филадельфіи, и въ Бостонѣ учоными журналами этихъ большихъ городовъ. Люди гораздо великодушнѣе и сострадательнѣе къ несчастью здѣсь, нежели на нашемъ холодномъ острову. Я могу назвать нѣсколькихъ джентльмэновъ въ Нью-Йоркѣ, которые претерпѣли крушеніе, также какъ и я, а теперь богаты и счастливы. Мнѣ посчастливилось вылечить полковника Фогля, и полковникъ, лицо значительное здѣсь, не показалъ себя неблагодарнымъ. Тѣ, которые воображаютъ, что нью-йоркскіе обитатели не умѣютъ цѣнить и понимать обращеніе джентльмэна, нѣсколько ошибаются; и человѣкъ, жившій, какъ я, въ лучшемъ лондонскомъ обществѣ, не совсѣмъ напрасно жилъ въ этомъ обществѣ — я льщу себя этою мыслью. Полковникъ издатель и редакторъ одной изъ самыхъ распространенныхъ газетъ въ этомъ городѣ. Ты знаешь, что здѣсь часто одинъ и тотъ же человѣкъ носитъ мечъ и тогу.

«Я сейчасъ прочолъ въ газетѣ полковника въ „New York Emerald“ о твоей баталіи съ твоимъ кузеномъ на балѣ посланника! О! ты забіяка! Но молодой Туисденъ очень грубъ, очень пошлъ и я не сомнѣваюсь, что онъ заслужитъ наказаніе. Кстати, корреспондентъ Emerald'а дѣлаетъ смѣшныя ошибки въ своёмъ письмѣ насчотъ тебя. Здѣсь гласность распространена до такой степени, что доходитъ почти до вольности. Жена полковника проводитъ зиму въ Парижѣ; я желалъ бы, чтобы ты сдѣлалъ ей визитъ. Мужъ ея былъ очень добръ во мнѣ. Мнѣ сказали, что мистриссъ Фогль живётъ въ самомъ избранномъ французскомъ обществѣ, и дружба этого семейства можетъ бытъ полезна тебѣ и твоему любящему отцу.

Д. Ф.

«Адресуй письма попрежнему, пока не получишь отъ меня извѣстія: доктору Брандону, въ Нью-Йоркъ. Желалъ бы я знать, спрашивалъ ли тебя лордъ Эстриджь о своёмъ старомъ университетскомъ другѣ? Говорили, что онъ и одинъ студентъ, прозванный Бруммелемъ Фирминомъ, въ университетѣ одѣвались лучше всѣхъ. Эстриджъ достигъ знатнаго знанія и почота! Какую различную, какую несчастную карьеру имѣлъ его другъ! изгнанникъ, живётъ въ маленькой комнаткѣ въ гостинницѣ, обѣдаетъ за однимъ столомъ съ разными грубыми людьми! Очень благодаренъ за твою присылку, какъ ни мала была она. Это показываетъ, что у моего Филиппа доброе сердце. Ахъ! зачѣмъ ты думаешь жениться, когда ты такъ бѣденъ? Кстати, твоё пріятное увѣдомленіе о твоихъ обстоятельствахъ заставило меня дать на тебя вексель по 100 долларовъ. Вексель отправляется въ Европу съ пакетботомъ, который везётъ это письмо и былъ выплачёнъ мнѣ моими друзьями Пластеромъ и Шинманомъ, почтенными банкирами этого города. Оставь свою карточку мистриссъ Фогль. Ея мужъ можетъ быть полезенъ тебѣ и любящему тебя

«отцу».

Мы беремъ «New York Emerald» въ кофейной Байя и я читаю въ этой газетѣ весьма забавный разсказъ о нашемъ пріятелѣ Филиппѣ въ замысловатой корреспонденціи подъ заглавіемъ «Letters from an Attachés печатающейся въ этой газетѣ. Я даже списалъ этотъ параграфъ, чтобы показать моей женѣ, а пожетъ быть и отослать нашему другу.

«Увѣряю васъ, новая страна не обезславила старую на балѣ великобританскаго посланника въ день рожденія королевы Викторіи. Жена полковника Гоггинса, изъ Альбани, и невѣста Д. Диббеса, изъ нашего города, отличались богатымъ и изящнымъ нарядомъ, и утончонной красотой. Королевскіе принцы не танцовали ни съ кѣмъ другамъ, а при видѣ вниманія одного изъ принцевъ къ прелестной миссъ Дяббсь, я замѣтилъ, что ея королевское величество сдѣлалась мрачна какъ туча. Ужинъ былъ прекрасный, шампанское такъ себѣ. Кстати, молодой человѣкъ сотрудникъ Пэлль-Мэлльской газеты выпилъ слишкомъ много шампанскаго, по обыкновенію, какъ мнѣ сказали. Р. Туисденъ, изъ Лондона, былъ грубъ съ молодымъ Ф. или наступилъ ему за ногу или… я не знаю что; молодой Ф, пошолъ на нимъ въ лѣсъ, прибилъ его и швырнулъ въ бассейнъ посреди фонариковъ. Этотъ молодой Ф. сумасбродъ и забіяка; онъ уже промоталъ своё состояніе и разорилъ своего бѣднаго отца, который былъ принуждёнъ переплыть море. Старикъ Луи-Филиппъ уѣхалъ рано. Онъ долго разговаривалъ съ вашимъ министромъ о его путешествіяхъ во нашей странѣ. Я стоялъ возлѣ, но, разумѣется, я не позволю себѣ сказать, что было говорево между наши».

Вотъ какимъ образомъ пишется исторія. И о многихъ другихъ, кромѣ Филиппа, въ англійскихъ и въ американскихъ газетахъ разсказывались басни.

XXVI ВОЕННЫЯ ХИТРОСТИ

Кто первый распустилъ слухъ, что Филиппъ былъ мотъ и разорилъ своего отца? Мнѣ кажется, я зналъ одного человѣка, который радъ былъ прикрыться чѣмъ-нибудь и принести въ жертву даже собственнаго сына для своихъ выгодъ. Мнѣ кажется, я зналъ человѣка, который уже сдѣлалъ это и, конечно, могъ сдѣлать это опять; но жена моя пришла въ негодованіе, когда я намекнулъ на это, прижала своихъ дѣтей въ сердцу, по своей материнской привычкѣ, спросила меня: можетъ ли какая-нибудь власть заставить меня оклеветать ихъ и сдѣлала мнѣ строгій выговоръ за то что я осмѣлился быть такимъ злымъ, безумнымъ.

— Милая моя, гнѣвъ не отвѣтъ. Ты называешь меня бездушнымъ циникомъ за то, что я говорю, что люди фальшивы и злы. Развѣ ты никогда не слыхала до того доходятъ нѣкоторые банкроты? Развѣ ты не читала, что нѣкоторые путешественники, для усмиренія волковъ, гоняющихся за ними въ зимнихъ лѣсахъ, выбрасываютъ изъ саней всю свою провизію? а когда провизіи не хватитъ, развѣ ты не знаешь, что она готовы выбросить можетъ быть сестру, можетъ быть мать, можетъ быть малютку, милаго, нѣжнаго, невиннаго младенца? Развѣ ты не видишь какъ онъ падаетъ между воющей стаей, какъ волки терзаютъ его, грызутъ на снѣгу!і О ужасъ! ужасъ!

Жена моя привлекаетъ къ своему сердцу всѣхъ своихъ малютокъ, когда я дѣлаю эти злыя замѣчанія. Она обнимаетъ ихъ и говорить, что мнѣ стыдно, что я чудовище и тому подобные. Стань на колѣна, женщина, и признаёся, что грѣшенъ человѣческій родъ. Какъ давно существовалъ нашъ родъ прежде чѣмъ начались убійство и насиліе? какъ старъ былъ свѣтъ, когда братъ убилъ брата?

Мы съ женой согласились на сдѣлку. Я могъ имѣть своё мнѣніе, но нужно ли было сообщать его бѣдному Филиппу? Конечно, нѣтъ. Поэтому я не посылалъ ему выписку изъ «New York Emerald», хотя, разумѣется, это сдѣлалъ какой-нибудь другой добродушный пріятель, я не думаю, чтобы мой великодушный другъ обратилъ на это большое вниманіе. А предполагать, чтобы родной отецъ, для прикрытія своей собственной репутаціи, оболгалъ родного сына — такое лукавство было вовсе непонятно для Филиппа, который всю жизнь былъ не сметливъ на плутовство, не примѣчалъ сколько низости и лицемѣрія въ свѣтѣ. Но какъ только онъ понималъ въ чомъ дѣло, когда разгадывалъ Тартюффа, тогда другъ мой приходилъ въ нелѣпое негодованіе и становился столько же недовѣрчивъ, сколько прежде былъ неподозрителенъ. Ахъ, Филиппъ! Тартюффъ имѣетъ множество добрыхъ качествъ. Это вы циникъ. Я вижу прекрасныя качества въ тѣхъ негодяяхъ, которыхъ вы презираете. Я вижу, я пожимаю плечами, я улыбаюсь, а вы называете меня циникомъ!

Филиппъ долго не могъ понять почему мать Шарлотты старалась заставить дочь отказаться отъ него.

— Я разъ сто оскорблялъ старуху, говаривалъ онъ: — моя трубка ей непріятна, моё старое платье противно для нея, даже мой англійскій языкъ, на которомъ я говорю, она часто понимаетъ не болѣе греческаго, и она столько же понимаетъ мои фразы, сколько я то индустанское нарѣчіе, на которомъ она говоритъ съ своимъ мужемъ за обѣдомъ.

— Мои милый другъ, если бы у васъ было десять тысячь годового дохода, она постаралась бы понять ваши фразы, отвѣчалъ я.

Я оправдываю Бэйниса въ томъ, что мучилась. Я считаю преступницей мистриссъ Бэйнисъ — преступницей глупой. Мужъ, какъ многіе другіе мущины чрезвычайно храбрые въ дѣйствительной жизни, былъ дома робокъ и нерѣшителенъ. Изъ двухъ головъ, лежащихъ рядомъ, на одномъ изголовьи тридцать лѣтъ сряду, одна должна имѣть болѣе сильную власть, болѣе настойчивую рѣшимость. Бэйнисъ вдали отъ жены былъ проницателенъ мужественъ, веселъ иногда; съ нею же онъ какъ-будто цѣпенѣлъ подъ властью этого высшаго существа.

— Ахъ! когда мы вмѣстѣ были подпоручиками въ лагерѣ въ 1803, какой весельчакъ былъ этотъ Бэйнисъ! говаривалъ товарищъ его, полковникъ Бёнчъ: — это было прежде чѣмъ онъ увидалъ жолтое лицо своей жены; какого невольника сдѣлала она изъ него!

Послѣ роковаго разговора, происходившаго на другой день бала Филиппъ не пришолъ обѣдать къ баронессѣ, по своему обыкновенію. Мистриссъ Бэйнисъ не разсказывала семейныхъ исторій, а полковникъ Бёнчъ, который не очень любилъ Филиппа не разспрашивалъ о нёмъ. Прошло три дня, а Филиппъ всё не приходилъ. Наконецъ полковникъ сказалъ генералу, кинувъ лукавый взглядъ на Шарлотту:

— Бэйнисъ, гдѣ нашъ молодой пріятель съ усами, мы не видали его уже три дня.

И онъ опять бросилъ лукавый взглядъ на Шарлотту. Яркій румянецъ вспыхнулъ на блѣдномъ лицѣ Шарлотты; она взглянула на своихъ родителей, потомъ на ихъ стараго друга.

— Мистеръ Фирминъ не приходитъ, потому, что папа и мама запретили ему, сказала Шарлотта. — Онъ бываетъ только тамъ, гдѣ его хорошо принимаютъ.

И сказавъ эти смѣлыя слова, дѣвушка тряхнула головою и спрашивала себя во время наступившаго молчанія, могло ли всё общество слышать, какъ билось ея сердце?

Баронесса съ своего главнаго мѣста, гдѣ она разрѣзывала кушанья, увидала румянецъ негодованія на лицѣ Шарлотты, замѣшательство отца и гнѣвъ мистриссъ Бэйнисъ и догадалась, что было сказано что-нибудь ужасное.

— Un petit canard délicieux, goûtez en, mesdames! кричала она.

Честный полковникъ Бёнчъ увидалъ какъ глаза дѣвушки сверкнули гнѣвомъ, какъ она дрожала всѣми членами. Предложенная утка не сдѣлала диверсіи и полковникъ также постарался вставить пошленькое утѣшеніе.

— Небольшое несогласіе, моя милая, сказалъ онъ вполголоса:- это случается въ самыхъ согласныхъ семействахъ. Canard sauvage très bon madame avec…

Но онъ не могъ договорить, его прервала Шарлотта, своимъ звонкимъ, дрожащимъ голоскомъ:

— Что дѣлали бы вы, полковникъ Бёнчъ, то есть, если бы вы были молодымъ человѣкомъ, если бы другой молодой человѣкъ оскорбилъ васъ?

Она сказала это такимъ внятнымъ и чистымъ голосомъ, что Франсоаза, горничная, что Огюстъ, лакей, что всѣ гости услыхали и всѣ ножи и вилки остановились.

— Я самъ прибилъ бы его, моя милая, если бы могъ, сказалъ Бёнчъ, а самъ схватилъ дѣвушку за рукавъ и хотѣлъ заставить её замолчать.

— Это сдѣлалъ Филиппъ, закричала Шарлотта громко: — Мама выгнала его изъ нашего дома — да, изъ нашего дома за то, что онъ поступилъ какъ честный человѣкъ!

— Ступайте сейчасъ въ вашу комнату, миссъ! вскричала мама.

Красный мундиръ старика Бэйниса былъ красенъ не болѣе его морщинистаго лица и бьющихся висковъ. Онъ покраснѣлъ даже подъ парикомъ, если бы могли заглянуть туда.

— Что это? ваша матушка высылаетъ васъ изъ-за моего стола? Я пойду съ вами, милая Шарлотта! сказала баронесса съ большимъ достоинствомъ. — Подавай пирожное, Огюстъ! Извините меня, милостивыя государыни! Я пойду съ милой миссъ, которая кажется нездорова.

Она встала и пошла за бѣдной, раскраснѣвшейся, плакавшей Шарлоттой, и навѣрно опять обняла сё, расцаловала, обласкала.

— Courage, ma fille, courage, mon enfant! Tenez! Вотъ вамъ для утѣшенія!

И баронесса вынула изъ кармана письмецо и подала его дѣвушкѣ, которая поцаловала надпись и въ избыткѣ любви, радости, горя, бросилась на шею доброй женщинѣ, утѣшавшей её въ несчастьи. Чей почеркъ цалуетъ Шарлотта? Можете ли вы угадать? Честное слово, баронесса, я никогда не посовѣтовалъ бы матерямъ брать дочерей въ вашъ домъ. Но я васъ такъ люблю, что никому не сказалъ бы про васъ; но вѣдь вы знаете, что домъ вашъ запертъ уже давнымъ давно. О! годы скоротечны, могилы заросли травой; много-много радостей и горестей возникали и проходили послѣ того для Шарлотты и Филиппа; но отъ этой горести еще болитъ ихъ сердце иногда и печально забьётся сердце Шарлотты, когда она глядитъ на пожелтѣвшее письмецо въ своей шкатулкѣ и говоритъ своимъ дѣтямъ: — Папа написалъ мнѣ его прежде чѣмъ мы были обвѣнчаны. Въ этомъ письмецѣ едва-ли болѣе десятка словъ, и одно изъ нихъ «вѣчно».

Обѣдъ, разумѣется, продолжался не долго, по милости этихъ несчастныхъ обстоятельствъ, а мущины остались одни угрюмо допивать своё вино и грогъ, мистриссъ Бэйнисъ ушла въ свою комнату, приколотила сыновей, таскавшихъ остатки кушанья съ блюдъ, сносимыхъ со стола въ комнатку у лѣстницы, и начала смотрѣть изъ окна. Не досадно ли, что именно въ этотъ день молодой Гели подъѣхалъ къ дому на своей щегольской лошади съ цвѣткомъ въ петлицѣ, въ лакированныхъ сапогахъ, и послѣ различныхъ эволюцій и прыжковъ въ саду, послалъ поцалуи рукою въ жолтой лайковой перчаткѣ генеральшѣ Бэйнисъ, стоявшей у окна, изъявилъ надежду, что мистриссъ Бэйнисъ здорова и спросилъ, можетъ ли онъ войти на чашку чая? Шарлотта лежала на постели баронессы въ комнатѣ нижяго этажа, и услыхала нѣжный голосъ мистера Гели, спрашивавшаго о ея здоровьи и топотъ копытъ его лошади на пескѣ; она могла даже видѣть его маленькую фигуру, когда лошадь его прыгала на дворѣ, хотя, разумѣется, онъ не могъ видѣть её лежащею на постели съ письмомъ въ рукѣ. Мистриссъ Бэйнисъ должна была высунуть голову изъ окна и закричать:

— Дочь моя лежитъ; у ней головная боль.

А потомъ она должна была видѣть, къ величайшей своей досадѣ, какъ Гели отъѣхалъ, простившись съ ней рукою. Дамы, въ гостиной, видѣли всё это и мистриссъ Бёнчъ обрадовалась, что модный щоголь, которымъ вѣчно хвасталась Элиза, принужденъ быль уѣхать ни съ чѣмъ.

Между тѣмъ мущины сидѣли въ столовой, по британскому обыкновенію, къ которому весьма бываютъ пристрастны подобные ветераны. Другіе мущины ушли, нѣсколько испугавшись бури, при которой Шарлотта ушла изъ столовой, и оставили старыхъ воиновъ наслаждаться, по ихъ послѣобѣденной привычкѣ, рюмочкой «его-нибудь горячительнаго», какъ говорится. Вино баронессы было самое жалкое; но чего лучшаго могли они ожидать за эти деньги?

Бэйнису не очень хотѣлось остаться глазъ на глазъ съ Бёнчемъ, и я не сомнѣваюсь, что онъ покраснѣль, оставшись наединѣ съ своимъ старымъ другомъ. Но что было дѣлать? Генералъ не смѣлъ уйти наверхъ въ свои собственные апартаменты, гдѣ, вѣроятно, бѣдная Шарлотта плакала, а мать ея сердилась. Въ гостиной навѣрно мистриссъ Бёнчъ накинулась бы да него. Съ тѣхъ поръ, какъ Бэйнисы вступили въ высшій свѣтъ, саркастическія замѣчанія мистриссъ Бёнчъ о лордахъ, лэди, посланникахъ, секретаряхъ посольствъ и знатныхъ людяхъ вообще, сыпались безпрестанно. Итакъ Бэйнисъ остался съ своимъ другомъ, вечеромъ, въ большой молчаливости, уткнувъ свой старый носъ въ стаканъ грога.

Низенькій, краснолицый, полковникъ Бёнчъ сидѣлъ напротивъ своего стараго товарища и смотрѣлъ на него не безъ насмѣшки. У Бёнча была жена. У Бёнча были чувства — не-уже-ли вы думаете, что эти чувства не были возбуждены его женою въ секретномъ разговорѣ? Не-уже-ли вы думаете, что когда двѣ пожилыя женщины жили вмѣстѣ почти въ одной сферѣ общества и вдругъ одна возвысилась, попала въ высшій кругъ, говоритъ о своихъ новыхъ друзьяхъ, графиняхъ, герцогиняхъ, посланницахъ — не-уже-ли вы думаете, я говорю, что женщина, которая не имѣла того успѣха въ жизни, будетъ радоваться успѣху другой? Званіе вашего собственнаго сердца, милостивая государыня, должно сказать вамъ истину. Я не желаю, чтобы вы сознались какъ вы сердитесь на то, что ваша сестра гостила въ замкѣ герцогини Фицбаттльаксъ; но вы сердитесь, вы это знаете сами. Вы дѣлали насмѣшливый замѣчанія объ этомъ вашему мужу, и я не сомнѣваюсь, что подобныя же замѣчанія сдѣлала мистриссъ Бёнчъ своему мужу о своей бѣдной пріятельницѣ генеральшѣ Бэйнисъ.

Мы оставили генерала уткнувшимъ носъ въ стаканъ грога. Онъ не могъ же вѣчно держалъ его тамъ. Онъ поднялъ голову и вздохнулъ.

— Что такое случились съ бѣдной Шарлоттой, Бэйнисъ? спросилъ полковникъ.

— Семейныя дѣла — несогласія, отвѣчалъ генералъ.

— Надѣюсь, что ничего не вышло дурного съ нею и съ молодымъ Фирминомъ?

Генералу не поправился пристальный взглядъ этихъ глазъ, устремлённыхъ на него изъ-подъ косматыхъ бровей.

— Ну да, Бёнчъ, вышло кое-что дурное и ужасно огорчило меня и мистриссъ Бэйнисъ. Молодой человѣкъ поступилъ какъ забіяка, подрался на балѣ посланника, всѣхъ васъ сдѣлалъ смѣшными. Онъ не джентльмэнъ. Не будемъ говорить объ этомъ, Беичъ.

— Сообразите, какъ онъ былъ раздражонъ! вскричалъ полковникъ, не обращая вниманія на просьбу своего друга. — Я слышалъ отъ него объ этой исторіи, сегодня, у Галиньяни. Человѣкъ ругаетъ Фирмина, хвастается, что онъ сбилъ его съ ногъ, и Фирминъ повалилъ его за это. Eй-богу! я думаю, что Фирминъ былъ правъ. Если бы кто-нибудь поступилъ такъ съ вами или со мной, что сдѣлали бы мы, даже въ наши лѣта?

— Мы люди военные. Я сказалъ, что не желаю говорить объ этомъ, Бёнчъ, сказалъ генералъ нѣсколько надменно.

— Вы хотите сказать, что Тому Бёнчу нечего вмѣшиваться не въ своё дѣло?

— Именно, отвѣчалъ генералъ коротко.

— Будемъ же говорить о герцогахъ и герцогиняхъ, бывшихъ на балѣ. Это теперь болѣе по вашей части, сказалъ полковникъ съ насмѣшкой.

— Что вы подразумѣваете подъ герцогами и герцогинями? Что вы о нихъ знаете и какое мнѣ до нихъ дѣло? спросилъ генералъ.

— О! и это также запрещается? Ну, вамъ не угодишь, заворчалъ полковникъ.

— Слушайте же, Бёнчъ, вдругъ сказалъ генералъ: — я долженъ высказаться, если вы не хотите оставить меня въ покоѣ. Я несчастливъ — вы можете это видѣть довольно хорошо. Три ночи сряду я не имѣлъ покоя. Изъ этой помолвки моей дочери съ мистеромъ Фирминомъ не можетъ выйти ничего хорошаго. Вы видите каковъ онъ — забіяка, придирчивый, драчунъ: можетъ ли моя дочь быть счастлива съ такимъ человѣкомъ?

— Я молчу, Бэйнисъ. Вы не велѣли мнѣ вмѣшиваться, заворчалъ полковникъ.

— О! если вы принимаете это такимъ образомъ, Бёнчъ, разумѣется мнѣ не къ чему продолжать! вскричалъ генералъ Бэйнисъ. — Если старый другъ не хочетъ подать совѣтъ своему старому другу, или поддержать его, или сказать доброе слово, когда онъ несчастливъ — мнѣ нечего и говорить. Я зналъ васъ сорокъ лѣтъ и ошибался въ васъ — вотъ и всё.

— Вамъ не угодишь. Вы говорите «молчите!» — я замолчалъ, а вы говорите: «зачѣмъ вы молчите?» — Зачѣмъ я молчу? затѣмъ, что вамъ не понравятся мои слова, Чарльзъ Бэйнисъ, къ чему же вамъ говорить?

— Чортъ побери! вскричалъ Бэйнисъ, стукнувъ стаканомъ во столу:- ну что вы скажете?

— Я скажу, если вы уже непремѣнно этого хотите, вскричалъ полковникъ, сжавъ кулаки въ своихъ карманахъ:- я скажу, что вамъ нуженъ былъ предлогъ, чтобы разстроить этотъ бракъ. Я не говорю — замѣтьте, чтобы это была хорошая партія, Бэйнисъ, но вы дали слово — ваша честь обязываетъ васъ держать его въ отношеніи молодого человѣка, которому вы обязаны…

— Чѣмъ я ему обязанъ? Кто разсказалъ вамъ о моихъ ceкретныхъ дѣлахъ? вскричалъ генералъ, покраснѣвъ. — Это Филиппъ Фирминъ хвалился?

— Вы сами, Бэйнисъ. Когда вы пріѣхали сюда, вы говорили мнѣ безпрестанно о томъ, что сдѣлалъ этотъ молодой человѣкъ, и вы думали тогда, что онъ поступилъ какъ джентльмэнъ. Если вы хотите теперь нарушить данное слово…

— Нарушить слово! Великій Боже! знаете ли вы что говорите, Бёнчъ?

— Да; а вы что дѣлаете, Бэйнисъ?

— Что я дѣлаю?

— Самый постыдный поступокъ, если вы хотите знать. Не говорите мнѣ. Не-уже-ли вы думаете, что Фанни — не-уже-ли вы думаете, что всѣ не видятъ что дѣлаете вы. Вы думаете, что ваша дочь можетъ составить лучшую партію и вы съ Элизой хотите отказать молодому человѣку, которому была обѣщана ея рука и который могъ бы разорить васъ, если бы захотѣлъ. Я говорю, что это низкій поступокъ!

— Полковникъ Бёнчъ, какъ вы смѣете говорить мнѣ такое слово? закричалъ генералъ, вскочивъ.

— Еще бы не смѣлъ! Я говорю, что это дрянной поступокъ! закричалъ полковникъ, вставая также.

— Тише! или вы хотите растревожить дамъ! Разумѣется, вы знаете, что значатъ эти выраженія, полковникъ Бёнчъ? спросилъ генералъ понижая голосъ и опять опускаясь на свой стулъ.

— Я знаю что значатъ мои слова и не отступаюсь отъ нихъ, Бэйнисъ, заворчалъ Бёнчъ:- а вы не можете сказать этого о вашихъ.

— Я не позволю, чтобы человѣкъ, сказавшій мнѣ это, не поплатился мнѣ за это, сказалъ генералъ еще тише.

— Видали вы когда, чтобы я отступалъ, Бэйнисъ, отъ чего-нибудь въ этомъ родѣ? заворчалъ полковникъ съ лицомъ краснымъ какъ ракъ, и съ выкатившимися глазами.

— Очень хорошо, сэръ, завтра, такъ рано какъ, вамъ только угодно. Я буду у Галиньяни отъ одиннадцати до часа. Я приглашу кого-нибудь съ собою.

— Что такое, душа моя? партію въ вистъ? Нѣтъ, благодарю. Я думаю, что не буду сегодня играть въ карты.

Это мистриссъ Бэйнисъ вошла въ комнату во время ссоры двухъ джентльмэновъ, и кровожадные лицемѣры тотчасъ разгладили брови и улыбались съ чрезвычайной вѣжливостью.

— Играть въ вистъ! нѣтъ! Я думаю о томъ не послать ли намъ встрѣтить его. Онъ никогда не былъ въ Парижѣ.

— Никогда не былъ въ Парижѣ! сказалъ генералъ съ недоумѣніемъ.

— Онъ будетъ здѣсь сегодня вечеромъ. Баронесса приготовила для него комнату.

— Прекрасно! прекрасно! вскричалъ генералъ съ радостью.

А мистриссъ Бэйнисъ, вовсё не подозрѣвая о ссорѣ между старыми друзьями, сообщила полковнику Бёнчу, что маіора Макгинтера ждутъ въ этотъ вечеръ. Тутъ-то полковникъ догадался о причинѣ весёлости Бэйниса. У генерала нашолся секундантъ — именно что было ему нужно.

Мы видѣли, какъ мистриссъ Бэйнисъ, посовѣтовавшись съ генераломъ, тайно пригласила маіора; она хотѣла, что бы дядя Шарлотты увезъ её въ Туръ и образумилъ её, тогда безумная страсть Шарлотты къ Филиппу прошла бы. А если бы онъ осмѣлился послѣдовать за нею туда, то ея тётка и дядя, два дракона добродѣтельной осторожности, будутъ стеречь и оберегать её. Тамъ если мистриссъ Гели не перемѣнитъ своихъ мыслей, она и сынъ ея легко могли занять постъ въ Турѣ, гдѣ, въ отсутствіе Филиппа, молодой Уальсингэмъ могъ свободно говоритъ о своей страсти. Самое лучшее въ этомъ планѣ была разлука влюблённыхъ. Шарлотта опомнится — мистриссъ Бэйнисъ была увѣрена въ этомъ. Дѣвушка не позволяла себѣ никакихъ вспышекъ до этого внезапнаго мятежа за обѣдомъ, а мать, всю жизнь распоряжавшаяся дочерью, думала, что она она еще въ ея власти. Она не знала, что Шарлотта уже перешла за границы ея власти и возмутилась послѣ поведенія ея съ Филиппомъ.

Бёнчъ по взглядамъ и словамъ Бэйниса понялъ, что думалъ его противникъ, понялъ, что секундантъ генерала найденъ. Своего секунданта онъ уже имѣлъ въ виду — стараго армейскаго хирурга, который будетъ не только секундантомъ, но и врачомъ, если понадобится. Полковникъ хотѣлъ тотчасъ же идти на докторомъ Мартеномъ и проклиналъ Бэйниса и своё и его сумасбродство затѣявшее подобную ссору. Но онъ зналъ какимъ кровожаднымъ становился Бэйнисъ, молчаливый, находившійся подъ башмакомъ жены, когда онъ былъ раздражонъ; а что касалось самого его, то Джорджъ Томъ Бёнчъ неспособенъ былъ уступить ему!

Какая это высокая фигура бродитъ около дома баронессы, когда полковникъ Бёнчъ пошолъ отыскивать своего друга, за которой подстерегаетъ полиція, какъ за подозрительнымъ лицомъ, которая смотритъ на окна баронессы? О! это простачокъ Филиппъ! онъ смотритъ на первый этажъ, а его возлюбленная внизу, въ комнатѣ баронессы, тамъ, гдѣ горятъ лампа и бросаетъ слабый свѣтъ на жалузи. Если бы Филиппъ зналъ, что Шарлотта тутъ, онъ захотѣлъ бы превратиться въ плющъ и обвиться о рѣшотку оконъ. Но видите, онъ думалъ, что она въ первомъ этажѣ, и его страстные взгляды направлялись не на тѣ окна. Когда полковникъ Бёнчъ вышелъ быстрымъ маршемъ, Филиппъ вздрогнулъ, какъ-будто застигнутый на мѣстѣ преступленія, и спрятался за дерево.

Полковникъ отправился съ своими убійственными намѣреніями. Филиппъ, всё продолжалъ смотрѣть на окно своей возлюбленной (не то окно). Онъ простоялъ тутъ еще нѣсколько минутъ, какъ вдругъ подъѣхалъ фіакръ съ чемоданами, въ которыхъ сидѣли мущина и дама.

Видите, мистриссъ Мак-Гинтеръ подумала, что и она также можетъ вмѣстѣ съ мужемъ взглянуть на Парижъ. Такъ какъ за Мака платили, то мистриссъ Макъ могла позволить себѣ маленькую издержку. А если они должны были увезти съ собой Шарлотту — Шарлотту огорчонную и взволнованную — пожилая женщина тётка, будетъ для нея лучшей спутницей, чѣмъ маіоръ, какъ ни былъ бы онъ кротокъ. Итакъ супруги Мак-Гиртеры пріѣхали изъ Тура — это было продолжительное путешествіе до изобрѣтенія желѣзныхъ дорогъ — и явились вечеромъ къ баронессѣ.

Мальчики Бэйнисы бросились въ садъ при стукѣ колесъ.

— Мама! мама! это дядя Макъ! кричали невинные малютки.

«Дядя Макъ! зачѣмъ онъ пріѣхалъ? О! вѣрно меня отошлютъ съ нимъ!» — думала бѣдная Шарлотта.

И она расцаловала извѣстный медальонъ, еще пламеннѣе прежняго.

— Это дядя Макъ и тётя Макъ также! закричалъ Мойра.

— Что? вскрикнула мама вовсе не обрадованнымъ голосомъ, а потомъ, обернувшись къ столовой, гдѣ еще сидѣлъ мужъ, она закричала:- Генералъ! Мак-Гинтеръ и Эмили пріѣхали!

Мистриссъ Бэйнисъ весьма угрюмо расцаловала сестру.

— Милая Элиза! я думала, что это такой прекрасный случай пріѣхать, что я могу быть полезна! извинялась Эмили.

— Благодарю. Какъ ваше здоровье, Мак-Гинтеръ? сказала угрюмая генеральша.

— Радъ видѣть васъ, Бэйнисъ, мой милый!

— Какъ вы поживаете, Эмили? Я не зналъ, что Эмиля тоже будетъ, Макъ. Надѣюсь, для нея найдётся мѣсто, сказалъ со вздохомъ генералъ.

Маіора поразило грустное выраженіе лица и блѣдность его свояка.

— Что съ вами, Бэйнисъ! вы желты какъ гинея. Здоровъ ли Томъ Бёнчъ?

— Пойдемте въ эту комнату. Выпейте грогу, Макъ. Огюстъ! О de vie!

— Comment! encore du grog, général? сказалъ Огюстъ и, пожавъ плечами, отправился за требуемымъ напиткомъ.

Сестры пошли обниматься; зятья удалились въ столовую, гдѣ генералъ Бэйнисъ сидѣлъ мрачный и одинокій цѣлые полчаса, раздумывая о ссорѣ съ своимъ старымъ товарищемъ, Бёнчемъ. Онъ былъ съ нимъ друженъ болѣе сорока лѣтъ. Они вмѣстѣ были въ сраженіяхъ, оба уважали другъ друга, каждый зналъ, что другой упрямъ какъ осёлъ, и въ ссорѣ скорѣе умрётъ, чѣмъ уступитъ. Они имѣли ссору, изъ которой былъ только одинъ выходъ. Были сказаны слова, которыхъ ни одинъ человѣкъ на свѣтѣ не могъ перенести даже отъ самаго короткаго и стараго друга — не удивительно, что Бэйнисъ такъ угрюмъ. семейство у него большое, средства не велики. Завтра онъ встанетъ подъ выстрѣлъ своего стараго друга. Не удивительно, говорю я, что у генерала такой торжественный видъ.

— Какъ теперь у васъ, Бэйнисъ? спросилъ маіоръ, послѣ продолжительнаго молчанія. — Что бѣдная Шарлотта?

— Чертовски дурно ведетъ себя, сказалъ генералъ, кусая губы.

— Нехорошо! нехорошо! бѣдняжечка! вскричалъ маіоръ.

— Непослушный бѣсёнокъ! сказалъ блѣдный генералъ, скрежеща зубами. — Мы посмотримъ кто кого послушаетъ!

— Какъ! у васъ была ссора?

— Сегодня за столомъ. Она пошла наперекоръ матери своей и мнѣ! и выбѣжала изъ комнаты какъ трагическая королева. Её надо усмирить, Мэкъ, или мое имя не Бэйнисъ.

Мэк-Гиртеръ давно зналъ своего родственника, зналъ, что тѣмъ этого смирнаго, покорнаго человѣка, если онъ разсердится, трудно было утишить.

— Непріятно! Надѣюсь, что всё обойдется, рѣшился сказать маіорь это пошлое утѣшеніе, но видя, что оно не произвело никакого дѣйствія, вздумалъ прибѣгнуть въ ихъ общему другу и спросилъ весело:- что подѣлываетъ Томъ Бёнчъ?

При этомъ вопросѣ Бэйнисъ тамъ страшно захохоталъ, что Мак-Гинтеръ съ удивленіемъ устремилъ на него глаза.

— Полковникъ Бёнчъ совершенно здоровъ, сказалъ генералъ:- по-крайней-мѣрѣ онъ былъ здоровъ полчаса тому назадъ. Онъ сидѣлъ здѣсь, и онъ указалъ на ложку, лежавшую въ пустой чашкѣ.

— Что случилось, Бэйнисъ? спросилъ маіорь. — Развѣ что-нибудь случилось между вами и Томомъ?

— Полчаса тому назадъ, полковникъ Бёнчъ сказалъ мнѣ слова, которыя я не перенесу ни отъ одного человѣка на свѣтѣ, и вы пріѣхали какъ разъ вовремя, Мэк-Гиртеръ, чтобы быть моимъ секундантомъ. Тише! вотъ грогъ,

— Voici messiers!

И Огюстъ принесъ наконецъ грогъ, Пока генералъ говорилъ, испуганный Мак-Гиртеръ прихлёбывалъ intentusque ora tenebat.

Глава XXVII ШПАГИ ОПУСКАЮТСЯ

Генералъ Бэйнисъ началъ разсказъ, уже извѣстный вамъ и мнѣ, подробно; онъ разсказалъ по-своему. Онъ долженъ былъ сильно бранить Филиппа, чтобы извинить свой измѣнническій поступокъ. Онъ долженъ былъ показать, что онъ никогда не давалъ обѣщанія, а если и жалъ, то гнусное поведеніе Филиппа должно было снять съ него это обѣщаніе. Я не удивляюсь, что генералъ быль разсержонъ. Такое преступленіе, какое онъ собирался совершить, нельзя было дѣлать весело человѣку, который обыкновенно былъ кротокъ, великодушенъ и честенъ. Я не говорю, чтобы люди не могли обманывать, не могли лгать, не могли мучить, не могли поступать мошеннически, не лишаясь, своего спокойствія; но эти люди фальшивы, лукавы и жестоки. Они привыкли нарушать данныя обѣщанія, обманывать своихъ сосѣдей и тому подобное. Но вотъ обыкновенно справедливый человѣкъ нарушаетъ свое обѣщаніе, повёртывается спиною къ своему благодѣтелю и оправдывается тѣмъ, что клевещетъ на человѣка, котораго онъ оскорбляетъ. Это случай довольно обыкновенный, мои возлюбленные братья и милыя сестры-грѣшницы, но вы любите называть «циникомъ» проповѣдника, который говоритъэту печальную истину, и можетъ статься, не хотите слышать объ этомъ болѣе одного раза въ недѣлю.

Итакъ, чтобы оправдать себя, нашъ бѣдный, добрый генералъ Бэйнисъ вздумалъ считать и выставлять Филиппа такимъ запальчивымъ, такимъ потеряннымъ человѣкомъ, что съ нимъ не слѣдовало держать даннаго слова, а полковника Бёнча такимъ грубымъ и дерзкимъ, что онъ Бэйнисъ, долженъ былъ вызвать его на дуэль. А о томъ, что для дочери его находится другой женихъ, богаче и приличнѣе во всѣхъ отношеніяхъ, Бэйнисъ вовсе не упоминалъ, предпочитая говорить о безнадёжной бѣдности Филиппа, безславномъ поведеніи и грубомъ поступкѣ.

Мэк-Гиртеръ, отъ нечего дѣлать читалъ въ Турѣ письма мистриссъ Бэйнисъ къ сестрѣ ея Эмили и помнилъ ихъ. Еще недавно письма Элизы были волны похвалъ Филиппу, любви его къ Шарлоттѣ и о его благородномъ великодушіи къ генералу, небрежному опекуну надъ имѣніемъ его матери. Филиппъ былъ первый женихъ Шарлотты; въ первомъ пылу радости, мать ея покрыла много листовъ бумаги комплиментами, восклицаніями, и подчеркивая нѣкоторыя слова, чѣмъ дамы любятъ выражать свой сарказмъ или восторгъ. Онъ былъ удивительный молодой человѣкъ — немножко сумасброденъ, но великодушенъ, красивъ собою и благороденъ! Онъ простилъ отцу тысячи и тысячи фунтовъ, которые докторъ былъ ему долженъ — всё состояніе его матери; и самымъ благороднымъ образомъ поступилъ съ своими опекунами — это она должна сказать, хотя бѣдный, слабый Бэйнисъ быль однимъ изъ нихъ! Бэйнисъ былъ простодушенъ какъ дитя. Маіоръ съ женою соглашались, что поступокъ Филиппа былъ великодушенъ и добръ, и что не было особенной причины восхищаться тѣмъ, что племянница ихъ выходитъ за молодого человѣка безъ копейки за душой; и не мало забавлялись они перемѣною тона въ письмахъ Элизы, когда она начала выѣзжать въ большой свѣта и смотрѣть холодно на бѣднаго Фирмина, бывшаго героемъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Потомъ Эмили вспомнила какъ Элиза всегда любила знать, съ какою гордостью бывала она на вечерахъ у губернатора. Элиза была доброю женою для Бэйниса; доброю матерью дѣтямъ; и съ удивительнымъ искусствомъ сводила концы съ концами; но Эмили принуждена была сказать, что сестра на Элиза такъ и такъ и проч… А когда, наконецъ, пришло извѣстіе, что Филиппу отказываютъ, Эмили всплеснула руками и сказала своему мужу:

— Не говорила ли я этого, Мэкъ? Я знала, что если моя сестра будетъ имѣть возможность подхватитъ знатнаго мужа для Шарлотты, она выгонитъ докторскаго сына изъ своего дома.

Тётка была увѣрена, что бѣдная дѣвушка должна ужасно страдать. До своего соединенія съ Мэкомъ Эмили сама испытала мученія разлуки. Бѣдной Шарлоттѣ нужны утѣшеніе и дружеская бесѣда. Она сама поѣдетъ за племянницей. И хотя маіоръ сказалъ: «моя милая, тебѣ хочется съѣздить въ Парижъ и купить новую шляпку» мистриссъ Мэк-Гиртеръ, отвергла это обвиненіе и поѣхала въ Парижъ собственно по чувству долга.

Итакъ, Бэйнисъ разсказалъ исторію своихъ обидъ Мэк-Гиртеру, который удивлялся, что человѣкъ, обыкновенно такой скупой на слова и хладнокровный въ обращеніи, былъ такъ разсержонъ и говорилъ такъ много. Если Бэйнисъ сдѣлалъ дурной поступокъ, то по-крайней-мѣрѣ онъ былъ такъ честенъ, что чувствовалъ себя не въ духѣ послѣ этаго.

— Словомъ, поведеніе молодого человѣка было такъ оскорбительно и безславно, что я, какъ отецъ семейства, не могу согласиться, Мэкъ, чтобы моя дочь вышла за него. Изъ уваженія къ ея счастью, долгъ предписываетъ мнѣ взять назадъ слово! вскричалъ генералъ кончивъ свой разсказъ.

— Онъ формально снялъ съ васъ всякую отвѣтственность съ этого дѣла по опекунству? спросилъ маіоръ.

— Боже мой, Мэкъ! вскричалъ генералъ, сильно покраснѣвъ:- вы знаете, что я также невиненъ въ этомъ дѣлѣ, какъ и вы!

— Невиненъ — только вы не заботились, какъ слѣдуетъ, о томъ что было вамъ поручено…

— Я дурно думаю о немъ, сэръ. Я считаю его сумасброднымъ, заносчивымъ молодымъ человѣкомъ, перебилъ поспѣшно генералъ: — увѣренъ, что онъ сдѣлаетъ несчастной мою дочь, но я не считаю его такимъ негодяемъ, чтобы разорить бѣднаго старика съ большимъ семействомъ, человѣка, проливавшаго свою кровь за свою государыню. Я не думаю, чтобъ Фирминъ былъ такой негодяй, чтобы ограбитъ меня, и я долженъ сказать, Мэк-Гиртеръ, что я считаю не весьма благовиднымъ съ вашей стороны такой намёкъ!

— Если вы нарушаете данное ему слово, почему онъ долженъ деликатно обходиться съ вами? спросилъ прямой маіоръ.

— Потому что было бы грѣшно и стыдно, закричалъ генералъ: — чтобы старикъ съ семерыми дѣтьми и съ разстроеннымъ здоровьемъ, служившій въ Индіи и въ равныхъ другихъ мѣстахъ, былъ разорёнъ и доведёнъ до нищенства оттого, что мошенникъ докторъ обманомъ заставилъ меня подписать подложную бумагу. А кажется, вы готовы посовѣтовать это молодому Фирмину, Джэкъ Мэк-Гиртеръ; а я скажу вамъ, что я считаю это весьма недружелюбнымъ съ вашей стороны; я буду васъ просить не мѣшаться въ мои дѣла, и я знаю кто этому причиной — ей Богу! Это ваша лучшая половина, Мэк-Гиртеръ — эта хитрая, самовластная, пронырливая…

— Еще что? заревѣлъ маіорь. — Ха-ха-ха! Не-уже-ли вы думаете, я не знаю, Бэйнисъ, кто заставилъ васъ сдѣлать это, что я, безъ малѣйшей нерѣшимости называю самымъ низкимъ и мошенническимъ поступкомъ — да! мошенническимъ ей богу! Яделикатничать не стану! Это Элиза подучила васъ. А если Тонъ Бёнчъ сказалъ вамъ, что вы нарушаете данное слово и поступаете низко, Томъ былъ правъ — и вы можете пріискать себѣ другого секунданта, генералъ Бэйнисъ, потому что я не хочу!

— Вы нарочно пріѣхали изъ Тура, Мэкъ, чтобы оскорблять меня? спросилъ генералъ.

— Я пріѣхалъ къ вамъ, какъ другъ, взять въ себѣ вашу бѣдную дѣвушку, къ которй вы очень жестоки, Бэйнисъ. Такъ вотъ какую награду я получилъ! Благодарю. Я не хочу больше грога, я и то уже пилъ слишкомъ много.

Пока воины ссорились, до нихъ донеслись женскіе голоса:

— Mais, madame! упрашивала баронесса.

— Taisez vous, madame, laissez moi tranquille, s'il vous filait! воскликнулъ хорошо знакомый голосъ генеральшаи Байнисъ, который, признаюсь, никогда не былъ пріятенъ мнѣ ни въ гнѣвѣ, ни въ хорошемъ расположеніи духа.

— А ваша малютка заснула въ моей комнатѣ, опять сказала хозяйка.

— Vous n'avez pas droit d'appeler mademoiselle Baynis petite! закричала генеральша.

Бэйнисъ, самъ ссорившійся въ эту минуту, задрожалъ, услыхавъ голосъ жены. На его разсержонномъ лицѣ появилось испуганное выраженіе. Онъ сталъ помышлять о средствахъ къ побѣгу.

Несчастный былъ этотъ день. Между тѣмъ, какъ мужья ссорились въ столовой за грогомъ, жены ихъ бранились за чаемъ въ гостиной. Я не знаю, гдѣ были другіе жильцы, Филиппъ мнѣ не говорилъ. Можетъ быть они ушли, чтобы дать сестрамъ свободу обниматься и говорить секреты. Эмили и Элиза пили чай и ссорились, также какъ и ихъ мужья.

Элиза сердилась зачѣмъ Эмили пріѣхала безъ приглашенія. Эмили, съ своей стороны, сердилась на Элизу за то, что та сердится.

— Право, Элиза, ты говоришь объ этомъ въ третій разъ съ тѣхъ-поръ, какъ мы пріѣхали, сказала оскорблённая мистриссъ Мэк-Гиртеръ. — Если бы ты пріѣхала въ Туръ со всѣмъ твоимъ семействомъ, и Мэкъ и я были бы рады вамъ; а твои дѣти, кажется, дѣлаютъ довольно шума въ домѣ.

— Жить въ своей квартирѣ не то, что въ гостинницѣ, Эмили. Здѣсь баронесса берётъ съ насъ въ три-дорога за всякую экстренную издержку, замѣтила мистриссъ Бэйнисъ.

— Я жалѣю, что я пріѣхала, Элиза. Не будемъ болѣе говорить онъ этомъ. Не могу же и уѣхать сегодня ночью.

— Какъ можно говорить такія непріятныя слова, Эмили! Хочешь еще чаю?

— Очень непріятно, Элиза, ѣхать день и ночь — а я никогда не могу спать въ дилижансѣ — спѣшишь къ сестрѣ, которую считаешь огорчонную, чтобы утѣшить её — и быть принятой такъ, какъ ты при… Ахъ, какъ я глупа!

Носовой платокъ осушаетъ слёзы. Нюхательный спиртъ возвращаетъ спокойствіе.

— Когда ты пріѣхала къ намъ въ Думдумъ съ двумя дѣтьми въ коклюшѣ, мы съ Мэкомъ приняли тебя совсѣмъ не такъ…

Элиза почувствовала угрызенія: она вспомнила доброту ее.

— Я не имѣла намѣренія, сестра, огорчать тебя, сказала она. — Но я очень несчастна, Эмили: поведеніе моей дочери дѣлаетъ несчастными насъ всѣхъ.

— Ты имѣешь самыя основательныя причины быть несчастною Элиза.

— О, да!

— Если какая-нибудь женщина на свѣтѣ должна чувствовать угрызенія, то это ты, Элиза Бэйнисъ. Безсонныя ночи! Каковы были мои ночи въ дилижансѣ въ сравненіи съ теми ночами, которыя должна проводить ты?

— Разумѣется, какъ нѣжная мать, я чувствую, что бѣдная Шарлотта несчастна.

— Но кто же сдѣлалъ ее несчастною, моя милая? вскричала мистриссъ Мэк-Гиртеръ. — Неудивительно, что Шарлотта несчастна! Можетъ ли дѣвушка быть помолвлена и интереснымъ, умнымъ, образованнымъ молодымъ человѣкомъ…

— Что! закричала мистриссъ Бэйнисъ.

— Всѣ твои письма со мною. Развѣ ты не писала мнѣ этого безпрестанно? ты бредила имъ, такъ что я даже думала, что ты сама въ него влюблена!

— Какое неприличное замѣчаніе! Никакая женщина, даже сестра не должна говорить этого мнѣ!

— Сходить мнѣ за письмами? Тамъ безпрестанно: «милый Филиппъ только-что насъ оставилъ. Милый Филиппъ болѣе чѣмъ сынъ для меня. Онъ нашъ спаситель!» Развѣ ты не писала этого мнѣ? А потому, что ты нашла жениха богаче для Шарлотты, ты выгнала изъ дома твоего спасителя!

— Эмили Мэк-Гиртеръ, я должна сидѣть здѣсь и слушать обвиненія въ преступленіяхъ отъ моей сестры, неприглашонной? замѣть неприглашонной! Можетъ ли жена маіора обращаться такимъ образомъ съ женою генерала? Хотя ты старше меня лѣтами я выше тебя чиномъ. И ты пріѣхала неприглашонная изъ Тура затѣмъ, чтобы оскорблять меня въ собственномъ моёмъ домѣ?

— Въ собственномъ твоёмъ? хорошъ домъ! онъ столько же принадлежитъ другимъ какъ и тебѣ.

— Каковъ бы онъ ни былъ, а я не приглашала тебя въ него!

— О, да! ты желаешь, чтобы я уѣхала ночью. Мэкъ!

— Эмили… закричала генеральша.

— Мэкъ… крикнула маіорша, отворивъ настежь дверь гостиной:- сестра хочетъ, чтобы я уѣхала — слышишь?

— Au mou de Dieu! madame, peusez à cette pauvre petite qui souffie à côté! закричала хозяйка.

— N'appelez pas mademoiselle Bayuis petite, s'il vous plait! загремѣла контральто мистриссъ Бэйнисъ.

— Maiopъ Мак-Гиртеръ! закричала Эмили, растворивъ настежь дверь столовой, гдѣ ссорились два джентльмэна. — Мэк-Гиртеръ! Моя сестра оскорбляетъ меня и говоритъ, что жена маіора…

— Какъ! и вы также бранитесь! вскричалъ генералъ.

— Бэйнисъ, Эмили Мэк-Гиртеръ оскорбила меня! вскричала мистриссъ Бэйнисъ.

— Это, кажется, было рѣшено заранѣе, заревѣлъ генералъ. — Маіоръ Мэк-Гиртеръ сдѣлалъ то же со мною, онъ забылъ, что онъ и я джентльмэны.

— Онъ оскорбляетъ тебя потому, что думаетъ что ты, какъ родственникъ, долженъ перенести отъ него, все, сказала жена генерала.

— Я не перенесу отъ него ничего! заревѣлъ генералъ.

Пока оба джентльмэна и жоны ихъ ссорятся, теперь уже въ передней, баронесса и служанка заглядываютъ въ дверь, а бѣдная Шарлотта, забывая на-время о своёмъ горѣ, удивляется о чомъ могутъ ссориться мать ея и тётка, отецъ и дядя? Жильцы и жилицы стояли въ корридорахъ и на площадкахъ въ различныхъ позахъ, выражавшихъ интересъ и насмѣшки. бѣдная полковница Бёнчъ, бѣдняжка, не знала, что генералъ съ ея полковникомъ поссорились смертельно. Она воображаетъ, что ссорятся только мистриссъ Бэйнисъ съ cecтpoй, а ей извѣстно, что онѣ ссорились лѣтъ двадцать сряду.

— Tonjours comme èa, ссорятся, vous savez, а потомъ опять помирятся, объясняла она своей пріятельницѣ француженкѣ.

Въ самомъ разгарѣ бури полковникъ Бёнчъ воротился съ своимъ другомъ и секундантомъ, докторомъ Маргеномъ. Онъ не зналъ, что еще двѣ битвы были даны, послѣ его собственнаго сраженія.

— Какъ вы поживаете, Мэк-Гиртеръ? говорить полковникъ. — Другъ мой, докторъ Мартенъ…

И глаза его какъ-будто хотѣли высвочить изъ головы его и прострѣлить насквозь грудъ генерала.

— Милая моя, тише! Эмили Мак-Гиртерь, не лучше ли намъ отложить до другого времени этотъ непріятную ссору? Насъ слушаетъ цѣлый домъ! шепнулъ генералъ. — Докторъ — полковникъ Бёнчъ — маіоръ Мэк-Гиртеръ, не лучше ли намъ войти въ столовую?

Генералъ и докторъ уходятъ первые, маіоръ и полковникъ останавливаются въ дверяхъ. Бёнчъ говоритъ Мэк-Гиртеру:

— Маіоръ, вы дѣйствуете какъ другъ генерала? Какъ это непріятно! Бэйнисъ сказалъ мнѣ такія вещи, какихъ я не могу перенести; а я знаю его слишкомъ хорошо и не могу ожидать чтобы онъ извинился!

— Онъ сказалъ мнѣ, Бёнчъ, такія вещи, какихъ я не перенесу отъ пятидесяти родственниковъ! заворчалъ маіоръ.

— Такъ вы не будете его секундантомъ?

— Я хочу послать къ нему моего секунданта. Пригласить меня въ себѣ въ домъ — и оскорбить Эмили и меня, когда мы пріѣхали — ей-богу у меня кровь кипитъ! Оскорбить насъ послѣ того, какъ мы цѣлыя сутки тряслись въ дилижансѣ и говорить, что насъ не приглашали! А сами прожили у насъ четыре мѣсяца въ Думдунѣ — дѣти были больны чортъ знаетъ чѣмъ — они уѣхали въ Европу, а вамъ пришлось заплатить доктору; а теперь…

Въ эту минуту дверь, у которой они стояли, отворилась — на эту площадку выходили три двери — и вышла молодая дѣвушка очень блѣдная и грустная, съ волосами распущенными по плечамъ, волосами прежде всегда висѣвшими въ богатыхъ локонахъ, но, вѣроятію, распустившимися отъ слёзъ.

— Это вы, дядя Мэкъ? Я узнала вашъ голосъ и тётушкинъ, сказала дѣвушка.

— Да, это я, Шарлотта, сказалъ дядя Мэкъ.

И, смотря на круглое личико, столь исполненное печали, дядя Мэкъ смягчился и обнялъ дѣвушку, говоря:

— Что съ тобою, моя милая?

Онъ совершенно забылъ, что намѣренъ завтра застрѣлить, ея отца.

— Какія у тебя горячія руки? прибавилъ онъ.

— Дядя, дядя! сказала она быстрымъ лихорадочнымъ шопотомъ: — я знаю, что вы пріѣхали за мной. Я слышала, какъ папа говорилъ съ вами, а мама и тётушка Эмили говорили совсѣмъ громко! Но если я и уѣду… я… я никогда не буду любить никого, кромѣ его!

— Кого, моя милая?

— Филиппа, дядюшка.

— Да, такъ и слѣдуетъ! сказалъ маіоръ.

Бѣдная дѣвушка, слышавшая съ своей постели ссору сестёръ, маіора, полковника, генерала, истерически вскрикнула и упала на руки дяди, смѣясь и рыдая въ одно и то жe время.

Это, разумѣется, вызвало мущинъ и дамъ изъ смежной комнаты.

— Это къ чему ты такъ себя дурачишь? заворчала мистриссъ Бэйнисъ.

— Ей-богу, Элиза, это уже черезчуръ! сказалъ генералъ совершенно побѣлѣвъ.

— Элиза, ты жестока! закричала мистриссъ Мэк-Гиртеръ.

— Она такова! вскрикнула мистриссъ Бёнчъ съ верхней площадки, гдѣ собрались другія жилицы, смотрѣвшія на эту семейную ссору.

Элиза Бэйнисъ догадалась, что она зашла слишкомъ далеко. Бѣдная Шарлотта была почти безъ памяти въ эту минуту и дико кричала:

— Никогда! никогда!

Вдругъ молодой человѣкъ съ бѣлокурыми волосами, съ рыжими усами, съ свирѣпыми глазами является и вскрикиваетъ:

— Что это? Я здѣсь, Шарлотта, Шарлотта!

Кто этотъ молодой человѣкъ? Мы только сейчасъ видѣли его прогуливающимся по Элисейскимъ Полямъ и спрятавшимся за дерево, когда полковникъ Бёнчъ пошолъ за своимъ секундантомъ, потомъ молодой человѣкъ видитъ, какъ фіакръ Мэк-Гиртера подъѣхалъ къ дому, потомъ онъ ждалъ и ждалъ, смотря на то верхнее окно, за которымъ, какъ вамъ извѣстно, его возлюбленная не отдыхала, потомъ, онъ видѣлъ, какъ пріѣхали Бёнчъ и дикторь Мартенъ, потомъ онъ прошолъ въ калитку сада и слышалъ, какъ ссорились мистриссъ Мэкъ и мистриссъ Бэйнисъ, потомъ изъ передней; гдѣ продолжалась баталія, раздался пронзительный, страшный смѣхъ и вопль бѣдной Шарлотты — и Филиппъ Фирминъ, влетѣлъ, какъ бомба, въ семейный кругъ сражавшихся и кричавшихъ.

— Это что такое? Шарлотта, я здѣсь! закричалъ Филиппъ своимъ громкимъ голосомъ.

Услышавъ его. Шарлотта вскрикнула еще пронзительнѣе и упала въ обморокъ — на этотъ разъ на плечо Филиппа.

— Какъ вы смѣете? сказала мистриссъ Бэйнисъ, бросая гнѣвные взгляды на молодого человѣка.

— Это все ты надѣлала, Элиза, сказала тётушка Эмили.

— Она, она! закричала полковница Бёнчъ съ верхней площадки.

Чарльзъ Бэйнисъ почувствовалъ, что онъ поступилъ какъ измѣнникъ и повѣсилъ голову. Онъ позволилъ дочери отдать своё сердце и она послушалась его. Увидѣвъ Филиппа, онъ, кажется, обрадовался, также какъ и маіоръ, хотя Филиппъ довольно грубо придвинулъ его къ стѣнѣ.

— Не-уже-ли этотъ пошлый скандалъ долженъ происходить въ передней передъ цѣлымъ домомъ? проговорила, задыхаясь, мистриссъ Бэйнисъ.

— Бёнчъ привёлъ меня прописать лекарство для этой молодой дѣвицы, сказалъ маленькій докторъ Мартенъ очень вѣжливо. — Сударыня, не угодно ли вамъ взять нюхательнаго спирта изъ аптеки и окружить её спокойствіемъ!

— Ступайте, мосьё Филиппъ. Довольно! вскричала баронесса, удерживая улыбку. — Ступайте въ вашу комнату, милочка!

— Баронесса! вскричала мистриссъ Бэйнисъ: — une mère…

Баронесса пожала плечами.

— Une mère, une belle mère, ma foi! сказала она.

Маіори Мэк-Гиртеръ совсѣмъ забылъ о дуэли, когда бѣдная Шарлотта поцаловала его, и вовсе не разсердился, увидѣвъ что дѣвушка ухватилась за руку Филиппа. Онъ смягчился при видѣ этого горя и этой невинности, но мистриссъ Бэйнисъ все продолжала изливать своё бѣшенство и говорила:

— Если генералъ не хочетъ защитить меня отъ оскорбленія, то мнѣ лучше уйти.

— Право это будетъ лучше! воскликнулъ Мак-Гиртеръ на это замѣчаніе.

Глаза доктора и полковника Бёнча сверкнули одобрительно.

— Allons, мосьё Филиппъ. Довольно — дайте мнѣ уложить её въ постель, продолжала баронесса. — Пойдёмте, милая миссъ!

Какая жалость, что спальная была такъ близко отъ того мѣста, гдѣ они стояли! Филиппъ чувствовалъ въ себѣ довольно силъ, чтобы отнести свою маленькую Шарлотту въ Тюильри. Раненое сердечко, прижавшееся къ его сердцу, разлучается съ нимъ съ живительнымъ біеніемъ. Баронесса и мать уводятъ Шарлотту; дверь сосѣдней комнаты запирается за нею. Грустное видѣніе исчезаетъ. Люди, ссорившіеся въ передней, стоятъ молча.

— Я услышалъ ея голосъ, сказалъ Филиппъ (отъ любви, гора, волненія, голова его шла кругомъ) и никакъ не могъ удержаться, чтобы не войти сюда.

— Конечно, конечно, молодой человѣкъ! сказалъ маіоръ Мэк-Гиртеръ, крѣпко пожимая руку Филиппа.

— Тише! тише! шепчетъ докторъ: — ей необходимо совершенное спокойствіе. Она довольно уже волновалась сегодня. Болѣе не надо сценъ, молодой человѣкъ.

Филиппъ говорилъ, что когда, среди его безпокойства, горя и сомнѣнія, онъ увидѣлъ руку, протянутую ему, онъ растрогался до такой степени, что принуждёнъ былъ бѣжать отъ стариковъ въ тёмную ночь, по проливному дождю.

Между тѣмъ, какъ Филиппъ, внѣ предѣловъ баронессы читалъ молитвы, проливалъ слёзы, произносилъ страшные обѣты, воины собрались въ столовой и удивиленный Огюстъ долженъ былъ принести грогъ въ третій раза, для чётырехъ джентльмэновъ собравшихся на конгрессъ, полковникъ, докторъ, маіоръ усѣлись по одну сторону стола, защищаться линіей стакановъ и бутылкой съ водкой. За этими фортификаціями ветераны ожидали своего врага, который, походивъ по комнатѣ взадъ и вперёдъ, наконецъ занялъ позицію передъ ними и приготовился къ атакѣ. Генералъ садится на своего cheval de bataille, но не могъ заставить его нападать такъ свирѣпо, какъ прежде. Бѣлый призракъ Шарлотты явился между воинами. Напрасно Бэйнисъ старался поднять шумъ и придумать ругательства. Слабый, смирный, но кровожадный старый генералъ увидалъ противъ себя и своего стараго товарища Бёнча, своего свояка Мэк-Гиртера и доктора. Каждый заимствовался мужествомъ отъ своего сосѣда и каждый цѣлился въ Бэйниса. Для самолюбія ветерана не было оскорбительно уступить трёмъ противникамъ и онъ могъ рѣшиться сказать доктору:

— Я, можетъ-быть, поторопился обвинить Бёнча — ну, прошу у него извиненія.

Послѣ этого и съ Мэк-Гиртеромъ примириться было нетрудно. Генералъ былъ не въ духѣ, очень разстроенъ событіями этого дня; онъ не имѣлъ дурного умысла и тому подобное. Если ужь старику пришлось глотать горькую пилюлю, его храбрые противники отвернулись, чтобы не смотрѣть, какъ онъ глотаетъ, и постарались, чтобы онъ проглотилъ её какъ можно скорѣе. Одинъ изъ участвовавшихъ разсказалъ своей женѣ о возникшей ссорѣ, но Бэйнисъ ни слова не сказалъ своей женѣ.

— Увѣряю васъ, сэръ, говаривалъ Филиппъ: — еслибы мистриссъ Бэйнисъ узнала объ этой ссорѣ, она согнала бы мужа съ постели ночью и послала бы его опять вызвать на дуэль своего стараго друга!

Но между Филиппомъ и мистриссъ Бэйнисъ не было любви; а въ тѣхъ, кого онъ ненавидитъ, онъ привыкъ видѣть мало хорошаго.

Итакъ шпаги воиновъ не были обнажены, кровь не была пролита. Но хотя старики размѣнялись вѣжливыми словами, Бёнчъ, Мэк-Гиртеръ и Бэйнисъ не могли перемѣнить своего мнѣнія, что съ Филиппомъ поступили жестоко и что благодѣтель семейства генерала Бэйниса заслуживалъ отъ него лучшаго обхожденія.

Между-тѣмъ благодѣтель шолъ долой по дождю въ полномъ восторгъ. Дождь и его собственныя слёзы освѣжили его. Возлюбленная лежала у его сердца и трепетъ надежды пробѣгалъ по членамъ Филиппа. Старые друзья ея отца протянули ему руку и велѣли ему не отчаяваться. Дуй вѣтеръ, лейся осенній дождь! Молодой человѣкъ бѣденъ и несчастливъ, но онъ уноситъ съ собой Надежду.

Глава XXIII ВЪ КОТОРОЙ МИСТРИССЪ МЭК-ГИРТЕРЪ ПОЛУЧИЛА НОВУЮ ШЛЯПКУ

Несчастный Филиппъ проспалъ крѣпко и долго, а Шарлотта покоилась сладостнымъ и освѣжительнымъ сномъ; отецъ и мать провели дурную ночь, и съ своей стороны я утверждаю, что они заслуживали этого. Хотя мистриссъ Бэйнисъ увѣряла, что имъ не давало спать храпѣнье Мэк-Гиртера (онъ съ женою занималъ комнату надъ спальнею своихъ родственниковъ) — я не говорю, чтобы сосѣдъ, имѣющій привычку храпѣть, былъ пріятенъ — но плохой товарищъ въ постели дурная совѣсть! Подъ ночнымъ чепчикомъ мистриссъ Бэйнисъ угрюмые глаза не смыкались всю ночь.

«Какъ смѣлъ этотъ молодой человѣкъ думаетъ она: „войти и всѣ разстроить? Какъ будетъ блѣдна завтра Шарлотта, когда мистриссъ Гели пріѣдетъ съ своимъ сыномъ! Когда она плакала, она становится отвратительна, вѣки и носъ покраснѣютъ. Пожалуй, она убѣжитъ, или скажетъ какую-нибудь глупость, какъ вчера. Лучше бы мнѣ никогда не видать этого другого молодого человѣка, съ его рыжей бородой и дырявыми сапогами! Если бы у меня были взрослые сыновья, онъ не осмѣлился бы врываться къ намъ въ домъ: они скоро наказали бы его за дерзость!“

Злыя мысли, не давали заснуть этой старухѣ. А Бэйнисъ не спалъ, потому что онъ думалъ о своёмъ постыдномъ поведеніи. Совѣсть, которую онъ всѣми силами старался заглушить, наконецъ одержала верхъ. Мэкъ, Бёнчъ, докторъ — всѣ противъ него! онъ захотѣлъ нарушить слово, данное молодому человѣку, который каковы бы ни были его проступки, поступилъ самымъ благороднымъ и великодушнымъ образомъ съ семействомъ Бэйниса. Онъ былъ бы разорёнъ, если бы не Филиппъ, и показалъ свою признательность, нарушивъ данное ему обѣщаніе. Онъ былъ подъ башмакомъ жены — вотъ въ чомъ дѣло. Онъ позволялъ женѣ управлять собою, этой старой, безобразной, сварливой женщинѣ, которая спитъ возлѣ него. Спитъ? Нѣтъ. Онъ зналъ, что она не спитъ. Оба лежали молча, предаваясь печальнымъ мыслямъ. Только Чарльзъ признавался, что онъ грѣшникъ, а Элиза, жена его, въ ярости отъ своего послѣдняго пораженія, размышляла какъ бы ей продолжать и выиграть битву.

Бэйнисъ размышлялъ потомъ, какъ настойчива его жена, какъ всю жизнь она добивалась постоянно чего хотѣла до того, пока, наконецъ, поработила его совершенно. Онъ будетъ сопротивляться день, она будетъ биться годъ, всю жизнь. Если она возненавидитъ кого-нибудь, это чувство вѣчно живётъ въ ней. Ея желаніе управлять никогда не умираетъ. Какую жизнь заставитъ она теперь вести бѣдную Шарлотту! Какъ только отецъ выйдетъ изъ дома, такъ начнутся мученія дѣвушка — Бэйнисъ это знаетъ. Онъ знаетъ какъ его жена умѣетъ мучить. Онъ притаился подъ одѣяломъ; а то если она узнаетъ, что онъ ни спитъ, настанетъ его очередь терпѣть пытку.

„Бѣдное дитя! какую жизнь будетъ она вести у матери! думаетъ генералъ. „Она не будетъ имѣть покоя ни днемъ, ни ночью, пока не выйдетъ за того, кого выберетъ ея мать и грудь у ней слабая — Мартенъ тамъ говоритъ — её нужно лелѣять и успокоить, а хорошо будетъ успоковать её мать!“

Тутъ прошлое возстаётъ передъ тревожной памятью старика. Его Шарлотта представляется ему опять ребёнкомъ, смѣющимся на его колѣнахъ, играющимъ его мундиромъ когда онъ возвращается домой съ парада. Онъ вспомнилъ, какъ она была больна горячкою и не хотѣла принимать лекарство ни отъ кого, кромѣ его; какъ, молчаливая съ матерью, она съ нимъ не умолкала болтать и болтать. Пораженный угрызеніями старикъ, не слёзы ли струятся по твоему старому носу? Полночь. Мы видѣть не можемъ. Я радъ, если Бэйнисъ несчастенъ. Старикъ, старикъ, какъ смѣешь ты обливать кровью нѣжную грудь этого ребёнка? На слѣдующее утро лицо его, такое же злое, какъ у его жены. А она, прослушивая уроки дѣтей, бранила ихъ всё время. А когда Шарлотта вышла съ красными глазами и безъ малѣйшаго румянца на щекахъ, въ выраженіи лица ея было что-то такое, заставившее мать воздержаться отъ брани. Дѣвушка цѣлый день была въ лихорадочномъ состояніи; изъ глазъ ея сверкало пламя.

Виновный отецъ, преслѣдуемый угрызеніями, рано убѣжалъ изъ дома и прочиталъ всѣ газеты у Галиньяни, ничего не понявъ въ нихъ. Безумно пренебрегая издержками, онъ бросился въ одну изъ роскошнѣйшихъ ресторацій въ Палэ-Роялѣ; но всѣ роскошныя блюда, поданныя ему, не могли прогнать заботъ, или возбудить апетитъ. Тогда несчастный старикъ отправился смотрѣть балетъ. Напрасно. Розовыя нимфы не имѣли для него ни малѣйшей привлекательности. Онъ всё видѣлъ передъ собою дѣвушку съ грустными глазами — его Ифигенію, которую онъ пронзалъ кинжаломъ. Онъ пилъ грогъ въ кофейныхъ на возвратномъ пути домой. Напрасно, напрасно, говорю я вамъ! Старая жена дожидалась его, удивляясь необыкновенному отсутствію своего властелина. Она не смѣла сдѣлать ему выговоръ, когда онъ воротился. Онъ былъ блѣденъ; глаза его были свирѣпы и налиты кровью, Когда у генерала было это особенное выраженіе въ лицѣ, Элиза Бэйнисъ трусила и молчала.

Мэкъ, обѣ сестры и полковникъ Бёнчъ играли въ вистъ, когда вошолъ генералъ. Мистриссъ Бэйнисъ увидала по лицу его, что онъ прибѣгалъ къ спиртуознымъ напиткамъ, со она не осмѣлилась ничего сказать. Тигръ въ лѣсу не могъ быть свирѣпѣе Бэйниса иногда.

— Гдѣ Шарлотта? спросилъ онъ страшнымъ голосомъ.

— Шарлотта легла спать, сказала ея мать, козыряя.

— Огюстъ, водки! горячей воды!

Вмѣшалась ли Элиза Бэйнисъ, хотя знала, что мужъ пилъ уже довольно много? Нѣтъ, мистриссъ Бэйнисъ послѣ своего преступленія кротка и смиренна. Она почти убила свою дочь, заставила Филиппа терпѣть пытку, но она вѣжлива ко всемъ. Она ни слова не сказала полковницѣ Бёнчъ о вчерашней вспышкѣ. Она разговариваетъ съ своей сестрой Эмили о Парижѣ, о модахъ. Она улыбается всѣмъ жильцамъ за столомъ. Она благодаритъ Огюста, когда онъ служитъ ей за обѣдомъ, и говоритъ баронессѣ.

— Ah, madame, que le boeuf est bon aujouidlmi, rien que j'aime comme le potolon.

О! старая лицемѣрка! Но я всегда eё ненавидѣлъ и говорилъ, что ея весёлость отвратительнѣе ей гнѣва. Да, лицемѣрка! но за столомъ была еще другіе лицемѣры, какъ вы услышите сейчасъ.

Когда Бэйнисъ нашолъ случай поговорить незамѣтно, какъ онъ думалъ, съ баронессой, несчастный преступникъ спросилъ её о здоровьи Шарлотты. Мистриссъ Бэйнисъ покрыла козыремъ старшую червонку своего партнёра въ эту минуту, и сдѣлала видъ будто не примѣчаетъ и не слышитъ ничего.

— Ей лучше; она спитъ, сказала баронесса. — Но докторъ Мартенъ прописалъ ей успокоительное лекарство.

А что, если я вамъ скажу, что кто-то взялъ отъ Шарлотты письмецо и заплатилъ маленькому савояру пятнадцать су, чтобы отнести это письмецо? Что, если я скажу вамъ, что тотъ, къ кому было адресовано это письмо, тутъ же написалъ отвѣтъ, адресованный, разумѣется, баронессѣ? Я знаю, что это очень дурно, но я полагаю, что рецептъ Филиппа принёсъ столько же пользы, сколько и рецептъ доктора Мартена, и не сердитесь на баронессу за то, что она совѣтовалась съ врачомъ не имѣвшимъ диплома. Не читайте мнѣ нравоученій, сударыня, о нравственности и дурного примѣра молодымъ людямъ. Даже въ вашихъ зрѣлыхъ лѣтахъ, и съ вашими милыми дочерьми, если ваше сіятельство ѣдете слушать „Севильскаго Цирюльника“, кому вы сочувствуете: Бартоло или Розинѣ?

Хотя мистриссъ Бэйнисъ была очень почтительна къ своему мужу и притворнымъ смиреніемъ старалась успокоить его, генералъ мрачно и угрюмо смотрѣлъ на подругу своей жизни; ея приторныя улыбки уже не были пріятны для него. Онъ отвѣчалъ короткими: „А и О“ на ея замѣчанія. Когда мистриссъ Гели съ сыномъ и съ дочерью пріѣхала во вторый разъ съ визитомъ къ Бэйнисамъ, генералъ разсердился и закричалъ:

— Не-уже-ли, Элиза, ты будешь принимать гостей, когда наша бѣдная дочь больна? Это безчеловѣчно!

Испуганная женщина не осмѣлилась возражать. Она до того была испугана, что не бранила даже младшихъ дѣтей. Она взяла работу и плавала украдкой. Ихъ невинные вопросы и смѣхъ пронзали и наказывали мать.

Къ другимъ дамамъ, къ мистриссъ Мэк-Гиртеръ и къ мистриссъ Бёнчъ, хотя онѣ были противъ него и откровенно объявляли своё мнѣніе въ день знаменитой битвы, генералъ былъ досадно вѣжливъ и любезенъ. Вы слышали, что мистриссъ Мэкъ имѣла сильное желаніе купить новую парижскую шляпу, чтобы явиться съ надлежащимъ блескомъ на прогулкѣ въ Турѣ? Маіоръ, мистриссъ Мэкъ и мистриссъ Бёнчъ собирались въ Палэ-Рояль (гдѣ Мэк-Гиртеръ замѣтилъ какія-то прелести въ угловой лавкѣ въ стеклянной галереѣ). Бэйнисъ вскочилъ и сказалъ, что и онъ тоже пойдётъ, прибавивъ:

— Вы знаете, Эмили, я такъ давно обѣщалъ вамъ шляпку!

Всѣ четверо ушли, а Бэйнисъ не предложилъ женѣ присоединиться къ обществу, хотя ея лучшая шляпка находилась въ ужасномъ состоянія съ раздерганными перьями, съ измятыми лентами, съ полинялыми цвѣтами. Эмили, конечно, сказала сестрѣ:

— Элиза, хочешь идти съ нами? Мы сядемъ въ омнибусъ на углу, онъ высадитъ насъ у самыхъ воротъ.

Но при этомъ неудачномъ приглашенія Эмили, на лицѣ генерала появилось такое свирѣпое выраженіе, что Элиза Бэйнисъ сказала;

— Нѣтъ, благодарю, Эимили, Шарлотта всё еще нездорова, и я… я можетъ быть понадоблюсь дома.

И общество отправилось безъ мистриссъ Бэйнисъ и находилось въ отсутствія необыкновенно долгое время, и Эмили Мэк-Гиртеръ воротилась въ новой шляпкѣ — чудной шляпкѣ, зелёной бархатной съ розовыми бутонами и съ райской птицей, клевавшей великолѣпный букетъ мака, колосьевъ, винограда. Генеральша Бэйнисъ должна была встрѣтить сестру въ этой новой шляпкѣ, согласиться, что генералъ поступилъ очень мило, слышатъ какъ всё общество заходило къ Тортони и ѣло мороженое, а потомъ уйти наверхъ въ свою комнату и взглянуть на свою старую изношеную шляпку. Это униженіе Элиза Бэйнисъ должна была вынести молча и даже съ улыбкой ка лицѣ.

Вслѣдствіе обстоятельствъ, выше изложенныхъ, миссъ Шарлоттѣ было гораздо лучше. Когда ея папа воротился изъ Палэ-Рояля, онъ нашолъ ее сидящею за диванѣ въ комнатѣ баронессы, блѣдною, но съ привычно кроткою улыбкой. Онъ поцаловалъ её и обласкалъ многими нѣжными словами. Онъ, кажется, даже сказалъ ей, что онъ никого на свѣтѣ не любилъ такъ, какъ свою Шарлотту. Онъ никогда не захочетъ добровольно огорчить её, никогда! Она была счастьемъ всей его жизни! Получше картину представляли этотъ раскаявшійся старикъ и дочь, обнимавшая его, чѣмъ мистриссъ Бэйнисъ, глядѣвшая на свою старую шляпку. Въ разговорѣ Бэйниса съ дочерью ни слова не было сказано о Филиппѣ, но ласки и нѣжныя слова отца внушили надежду Шарлоттѣ.

— Когда папа уходилъ, говорила она послѣ своей пріятельницѣ: — я пошла за нимъ, намѣреваясь показать ему письмо Филиппа; но у дверей я увидала мама, сходившую съ лѣстницы; у ней былъ такой страшный видъ, что я испугалась и воротилась.

Я слышалъ, что нѣкоторыя матери не позволяютъ своимъ дочерямъ читать сочиненія этого смиреннаго автора, чтобы не заимствовали „опасныхъ идей“. Милостивые государыни, давайте имъ читать что хотите, что считаете наиболѣе приспособленнымъ къ ихъ юнымъ понятіямъ, но умоляю васъ быть кроткой съ ними. Я никогда не видалъ нигдѣ родителей въ лучшихъ отношеніяхъ съ дѣтьми, какъ въ Соединенныхъ Штатахъ. А почему? потому что дѣтей балуютъ. Говорю вамъ, пріобрѣтите довѣріе вашихъ дѣтей, прежде чѣмъ наступитъ день непослушанія и независимость, послѣ котораго любовь не возвращается.

Когда мистриссъ Бэйнисъ вошла въ дочери, только-что нѣжно цѣловавшей отца, трепещущая улыбка и слёзы примиренія исчезли съ губъ и глазъ дѣвушки. Глаза ея опять сверкнули лихорадочнымъ блескомъ, а сердце забилось съ опасной быстротой.

— Какъ ты себя чувствуешь теперь? спросила мама своимъ густымъ голосомъ.

— Всё также, отвѣчала дѣвушка, начиная дрожать.

— Оставьте её, вы волнуете её! вскричала хозяйка, входя за мистриссъ Бэйнисъ.

Эта грустная, униженная, брошеная мать уходитъ отъ дочери повѣсивъ голову. Она надѣваетъ старую шляпку и идётъ гулять въ Элисейскія Поля съ своими младшими дѣтьми и не закричала на мальчиковъ, когда они начали карабкаться на дерево, хотя сторожъ велѣлъ имъ сойти. Она накупила для нихъ пряниковъ. Вынувъ ихъ изо рта, они указали на великолѣпную коляску мистриссъ Гели, ѣхавшую изъ Булонскаго Лѣса въ городъ. Огюстъ собирался звонить въ обѣду, когда мистриссъ Бэйнисъ воротилась домой.

Между тѣмъ тётушка Мэк-Гиртеръ сдѣлала визитъ миссъ Шарлоттѣ въ повол шлликѣ, которую генералъ, отецъ Шарлотты, купилъ ей. Эта щегольская шляпка послужила поводомъ къ пріятному разговору между тёткой и племянницей, которыя очень любили другъ друга, и всѣ подробности въ шляпкѣ были внимательно разсмотрѣны. Шарлотта помнила какое старьё было на головѣ у ея тётки, Шарлотта помнила старую шляпку и смѣялась, когда мистриссъ Мэкъ описывала какъ папа, возвращаясь домой въ фіакрѣ, непремѣнно захотѣлъ выкинутъ ее изъ окна на дорогу, гдѣ старый ветошникъ подцѣпилъ ее своимъ желѣзнымъ крюкомъ, надѣлъ на свою голову и пошолъ дальніе, ухмыляясь. При этомъ разсказѣ Шарлотта смѣялась такъ весело и счастливо, какъ въ прежніе дни; и нѣтъ никакого сомнѣнія, что бѣдная дѣвушка и ея тётка много цаловадись.

По Палэ-Роялю общество прогуливалось попарно. Маіоръ вёлъ подъ-руку мистриссъ Бёнчъ (которая знала хорошо лавки въ Палэ-Роялѣ) и генералъ за ними съ своей свояченицей.

Въ эти время между отцомъ и тёткою Шарлотты происходилъ разговоръ очень важный для интересовъ молодой дѣвушки.

— Ахъ Бэйнисъ! какъ жаль милую Шарлотту! сказала со вздохомъ мистриссъ Мэкъ.

— Да, жаль, Эмили, сказалъ генералъ печальнымъ тономъ.

— Мнѣ грустно смотрѣть на васъ, Бэйнисъ, и Мэку тоже. Мы такъ долго разговаривали объ этомъ вчера. Вы ужасно страдаете, и весь грогъ на свѣтъ не вылечитъ васъ, Чарльзъ.

— Точно, сказалъ генералъ. — Видѣть какъ страдаетъ этотъ ребенокъ, сердце у меня раздирается. Она была такимъ добрымъ, такимъ кроткимъ, такимъ послушнымъ, такимъ весёлымъ ребёнкомъ, и…

И изъ глазъ генерала, которыми онъ уже давно мигалъ съ чрезвычайной быстротой полились слёзы.

— Мой милый Чарльзъ, вы всегда были такъ добры, сказана Эмили, гладя руку, на которой покоилась ея рука. — А моя маленькая Шарлотта чудо какая милочка! Вы сами никогда не сдѣлали бы этого! И посмотрите что вышло! Мэкъ только вчера разсказалъ мнѣ. Ахъ, вы кровожадный человѣкъ! Двѣ дуэли — и Мэкъ какой горячій! О Чарльзъ Бэйнисъ! я дрожу при мысли объ опасности, отъ которой избавились мы всѣ! Ну, если бы васъ принесли домой къ Элизѣ — или милаго Мина принесли ко мнѣ убитаго этою рукою, на которую опираюсь я? О! это ужасно, ужасно! Всѣ мы грѣшники, Бэйнисъ!

— Смиренно прощу прощенія, что я могъ подумать о такомъ великомъ преступленіи. Я прошу прощенія, сказалъ торжественно генералъ, очень блѣдный.

— Если бы вы убили Мэка, имѣли ли бы вы когда-нибудь покой, Чарльзъ?

— Нѣтъ, не думаю. Я не заслуживалъ бы этого, отвѣчалъ съ сокрушеніемъ Бэйнисъ.

— У васъ доброе сердце. Это не вы это сдѣлали. Я знаю, кто это сдѣлалъ. У ней всегда былъ ужасный характеръ. Я и теперь еще не могу простить ей, какъ она мучила эту бѣдную Луизу, которая умерла. Бѣдная страдалица! Элиза не отходила отъ ея постели и мучила её до послѣдняго дня. Видали вы, какъ она обращалась съ служанками въ Индіи?…

— Не говорите ничего болѣе. Мнѣ извѣстенъ характеръ моей жены. Богу извѣстно, что я страдалъ довольно! сказалъ генералъ, повѣсивъ голову,

— Не-уже-ли вы намѣрены совсѣмъ ей уступить? Я говорила Мэку вчера: „Мэкъ, не-уже-ли онъ намѣренъ уступить ей совсѣмъ? Въ Военномъ спискѣ лѣтъ имени человѣка храбрѣе Чарльза Бэйниса, а моя сестра Элиза совершенно управляетъ имъ“. Нѣтъ, если вы захотите поставить на своёмъ, я знаю по опытности, что Элиза уступитъ. Вѣдь вамъ извѣстно, Бэйнисъ, что у насъ много было ссоръ.

— Конечно, я знаю, сознался съ улыбкой генералъ.

— Иногда она одерживала верхъ, а иногда и я, Бэйнисъ! Но я никогда не уступала, какъ вы, безъ борьбы, никогда, Бэйнисъ! И мы съ Мэкомъ приходимъ въ негодованіе, когда видимъ какъ вы уступаете ей.

— Полно, полно! Я думаю вы доказывали мнѣ часто, что я подъ башмакомъ у моей жены, сказалъ генералъ.

— И вы уступаете не только за себя, но жертвуете вашей милой дочерью, бѣдной страдалицей…

— Молодой человѣкъ нищій! вскричали генералъ, закусивъ губы.

— Чѣмъ были вы, чѣмъ былъ Мэкъ, когда мы вѣнчались? Кромѣ жалованья у насъ было немного? Мы жили какъ могли, любя другъ друга, слава Богу! А вотъ теперь мы никому ничего не должны, а у меня еще сейчасъ будетъ и новая шляпка!

— У васъ доброе сердце, Эмили! сказалъ генералъ.

— И у васъ доброе сердце, Чарльзъ, и я намѣрена обратиться къ нему и предлагаю…

— Что?

— Я предлагаю…

Но тутъ они попали въ такую толпу, что намъ уже никакъ нельзя было слышать ихъ разговоръ.

Но разговоръ Бэйниса съ его свояченицей можно угадать изъ того разговора, который происходилъ потомъ между Шарлоттой и ея тёткой. Шарлотта не вышла къ обѣду: она была слишкомъ слаба. Хорошій бульонъ и крылышко цыплёнка подали ей въ ея комнату, гдѣ она лежала цѣлый день. За десертомъ, однако, мистриссъ Мэк-Гиртеръ взяла прекрасную кисть винограда и румяный персикъ и отнесла это къ племянницѣ. Свиданіе ихъ слѣдуетъ описать подробно, хотя оно происходило безъ свидѣтелей.

Съ того самаго вечера, когда происходила ссора, Шарлотта знала, что тётка на ея сторонѣ. Взгляды мистриссъ Мэк-Гиртеръ и выраженіе ея добраго, пригожаго лица, говорило дѣвушкѣ о сочувствіи. Миссъ Шарлотта уже не блѣднѣла, не бросала сердитыхъ взглядовъ, а могла даже сказать шутя:

— Какой чудный виноградъ! Вы вѣрно сняли его съ вашей шляпки!

— Что же это не не съѣла твоего цыплёнка, моя милая? Какая добрая эта баронесса! Я люблю ей. Какіе прекрасные обѣды она даётъ; не понимаю какъ она можетъ за эти деньги?

— Она была очень-очень добра во мнѣ; я люблю её всѣмъ сердцемъ! вскричала Шарлотта.

— Бѣдняжечка! у насъ у всѣхъ есть свои испытанія, а твои начались, душа моя!

— Да, тётушка.

— Моя милая, когда мы ходили съ твоимъ папа покупать шляпку, мы имѣли большой разговоръ о тебѣ.

— Обо мнѣ, тётушка?

— Онъ не хотѣлъ взять мама, онъ хотѣлъ идти со мной одной. Я догадываюсь, что онъ хочетъ поговорить о тебѣ; и какъ ты думаешь, что онъ сказалъ? Милая моя, ты была слишкомъ здѣсь взволнована. Вы съ своей мама, вѣроятно, будете въ несогласіи нѣсколько времени. Она будетъ таскать тебя по баламъ и вечерамъ и представлять тебѣ изящныхъ кавалеровъ.

— О! я ихъ ненавижу! вскричала Шарлотта.

Бѣдный Гели Уальсингэмъ! чѣмъ онъ заслужилъ ненависть?

— Не мнѣ говорить дочери про мать. Но ты знаешь, у твоей мама своя манера. Она захочетъ, чтобы ты ей повиновалась; она не дастъ тебѣ покоя; она всё будетъ твердить своё. Ты знаешь, какъ она говоритъ о… объ одномъ молодомъ человѣкѣ? Если она увидитъ его, она будетъ съ нимъ груба. Твоя мама можетъ бывать иногда груба — это я должна сказать о моей родной сестрѣ. Пока ты останешься здѣсь…

— О, тётушка! тётушка! не увозите меня отсюда! не увозите меня отсюда! вскричала Шарлотта.

— Милая моя, ты боишься своей старухи-тётки и твоего дядю Мэка, который такъ добръ и всегда любилъ тебя? У маіора Мэк-Гиртера есть своя воля, но я, разумѣется, не намекаю ни на кого. Мы знаемъ какъ удивительно поступилъ одинъ человѣкъ съ вашимъ семействомъ, а съ этимъ человѣкомъ поступили самымъ неблагодарнымъ образомъ, хотя, разумѣется, я не намекаю ни на кого. Если ты отдала свое сердце величайшему благодѣтелю твоего отца, не-уже-ли ты думаешь, что я или дядя Мэкъ будемъ ссориться съ тобою за это? Когда Элиза вышла за Бэйниса, онъ былъ бѣднымъ офицеромъ тогда, моя милая, а у моей сестры не было ни богатства, и красоты: развѣ она, не поступила противъ желанія нашего отца? Но она говорила, что она совершеннолѣтняя, что она можетъ поступать какъ хочетъ, и заставила Бэйниса жениться на себѣ. Почему ты боишься пріѣхать къ намъ, душечка? Ты здѣсь ближе къ одному человѣку, но развѣ ты можешь видѣться съ нимъ? Твоя мама не пуститъ тебя изъ дома, а будетъ слѣдовать за тобою какъ тѣнь. Ты можешь писать къ нему… Не говори мнѣ, дитя! Развѣ я сама не была молода; и когда у Мэка вышли непріятности съ папа, развѣ Мэкъ не писалъ ко мнѣ, хотя онъ терпѣть не можетъ писать письма. Твой бѣдный дѣдушка такъ на меня разсердился разъ, когда нашолъ у меня письмо, что приколотилъ меня своимъ хлыстомъ — меня, взрослую уже дѣвушку!

Шарлотта, у которой былъ превесёлый характеръ, въ другое время расхохоталась бы надъ этимъ признаніемь, но теперь она была слишкомъ взволнована приглашеніемъ тётки оставить Парижъ. Оставить Парижъ! лишиться возможности видѣть своего друга, своего защитника! Если его не было съ нею, то онъ былъ по-крайней-мѣрѣ близь нея — да, всегда близь нея. Въ ту ужасную ночь, когда она была въ отчаяніи, развѣ ея защитникъ не явился выручать её? О! милѣйшій и храбрѣйшій! о нѣжнѣйшій и вѣрнѣйшій!

— Ты меня не слушаешь, бѣдное дитя! сказала тётушка Мэкъ, ласково смотря на племянницу. Послушай еще разъ.

И, сѣвъ на кушетку возлѣ Шарлотты, тётушка Эмили прежде поцаловала полненькія щочки дѣвушки, а потомъ начала шептать ей на ухо,

Никогда никакое лекарство не было такъ дѣйствительно, какъ тотъ чудный бальзамъ который тётушка Эмили вливала въ ухо племянницѣ. Какой нѣжный румянецъ выступилъ на щекахъ, и нѣжныя губки вскричали: „О милая, милая тётушка!“ а потомъ начала цаловать доброе лицо тётки. Когда вы ѣдете? Завтра, тетушка, n'est ce pas? О! z совсѣмъ здорова! Я сейчасъ пойду укладываться, вскричала молодая дѣвушка. — Doucement. Папа знаетъ объ этомъ планѣ. Онъ даже самъ предложилъ его.

— Милый, добрый папа! воскликнула миссъ Шарлотта.

— Но если тыбудешь показыватъ большое нетерпѣніе, мама, можетъ быть, не согласится. Сохрани Богъ, чтобы я совѣтовала дочери притворяться, но при настоящихъ обстоятельствахъ, душенька… По-крайней-мѣрѣ я признаюсь, что случилось между Микомъ и мной. Я не боялась хлыста папа! я знала, что онъ не больно прибьётъ. А Бэйнисъ не прибьётъ даже мухи! Онъ очень жалѣетъ о томъ, что надѣлалъ онъ — онъ сказалъ мнѣ это, когда мы выходили изъ лавки. Мы встрѣтили одного человѣка возлѣ Биржи. Какъ онъ былъ грустенъ, но и какъ красивъ. Я поклонилась ему и послала поцалуй рукою. Папа не могъ пожать ему руки, потому-что нёсъ ною старую шляпу. Какая у него большая борода! Онъ походилъ на раненаго льва. «Ахъ, сказала я твоему папа, это вы ранили его, Чарльзъ Бэйнисъ». «Я знаю это, сказалъ твой папа, и не могу спать ночью, а все думаю объ этомъ».

Разъ въ жизни Шарлотта Бэйнисъ была счастлива оттого, что былъ несчастливъ ея отецъ.

Итакъ, генералъ не пожалъ руки Филиппу, но маіоръ Мэк-Гиртеръ подошолъ и подалъ раненому льву свою лапу и сказалъ:

— Мистеръ Фирминъ, радъ васъ видѣть! Если вы когда-нибудь пріѣдете въ Туръ, не забудьте моей жены и меня. Прекрасный день. Больной гораздо лучше! Bon courage!

Вечеромъ Филиппъ писалъ свое письмо въ гостинницѣ, когда маленькій слуга пришолъ къ нему и сказалъ, подмигивая:

— Опять эта дама, мосьё Филиппъ!

— Какая дама? спросилъ нашъ умный корреспондентъ.

— Та старая дама, которая приходила намедни.

— C'est moi, mon ami! вскричалъ знакомый голосъ баронессы. Вотъ письмо, во-первыхъ, но оно не значитъ ничего. Оно было написано прежде важнаго извѣстія, добраго извѣстія!

— Какого добраго извѣстія?

— Черезъ два дня миссъ ѣдетъ въ Туръ съ дядей и тёткой. Она взяли мѣста въ дилижансѣ; они ваши друзья. Папа позволяетъ ей ѣхать. Вотъ ихъ визитная карточка. Поѣзжайте и вы также: они примутъ васъ съ отверзтыми объятіями. Что съ тобою, сынъ мой?

Филиппъ казался необыкновенно грустенъ. Несчастный джентльмэнъ, проживавшій въ Нью-Йоркѣ, прислалъ на него вексель, и онъ отдалъ всё, что у него было, кромѣ четырёхъ франковъ, и долженъ былъ жить въ домѣ до слѣдующаго жалованья.

— У тебя нѣтъ денегъ — я подумала объ этомъ. Посмотри!

И она подала молодому человѣку банковый билетъ.

— Tiens, il embrasse encore cette vieille! сказалъ маленькій слуга. J'aimerai pas èa, moi, par exemple!..

Глава XXIX ВЪ ДЕПАРТАМЕНТАХЪ СЕНЫ, ЛОАРЫ И СТИКСА (НИЖНЯГО)

Наша дорогая пріятельница мистриссъ Бэйнисъ страдала отъ одного изъ тѣхъ припадковъ паническаго страха, которые иногда овладѣвали ею, я во время которыхъ она оставалась послушною вассалкою своего мужа. Мы говорили, что когда физіономія Бэйниса имѣла извѣстное выраженіе, жена его знала, что сопротивляться будетъ безполезно. Я полагаю, что онъ имѣлъ это выраженіе, когда объявилъ объ отъѣздѣ Шарлолты ея матери и приказалъ генеральшѣ Бэйнисъ сдѣлалъ необходимыя приготовленія.

— Она можетъ остаться нѣсколько времени у своей тетки, говорилъ Бэйнисъ. — Перемѣна воздуха принесетъ дѣвочкѣ большую пользу. Приготовь же всё нужное ей для зимы, шляпку, платья и тому подобное.

— Развѣ Шарлотта останется такъ долго? спросила мистриссъ Бэйнись.

— Она такъ была счастлива здѣсь, что ты хочешь удержать её, и воображаешь, что она не можетъ быть счастлива безъ тебя!

Я воображаю, что генералъ такъ угрюмо отвѣчалъ подругѣ своей жизни. Повѣсивъ свою старую голову, можетъ быть даже со слезами, струившимяся по щекамъ ея, мистриссъ Бэйнисъ молча повиновалась своему властелину. Гели Уальсинвгэмъ пріѣзжалъ, она звала, что онъ не пріѣдетъ больше, и такой прекрасный случай пристроить дочь былъ пропущенъ по милости ея упрямаго, самовольнаго мужа. Если я долѣе буду думать объ этой несчастной Ніобеѣ, я начну сожалѣть объ ней.

Генералъ проводилъ отъѣзжающихъ до дилижанса. Шарлотта была очень блѣдна и грустна. Дилижансъ покатился и генералъ замахалъ рукою на прощаніе своимъ друзьямъ.

— Чудныя лошади! отличной породы, замѣтилъ онъ по возвращеніи своей женѣ.

— Право? Скажи пожалуйста, на какомъ мѣстѣ въ дилижансѣ сидѣлъ мистеръ Фирминъ? вдругъ спросила она.

— Ни на какомъ! свирѣпо отвѣчалъ Бэйнисъ, вспыхнувъ.

Хотя эта женщина была молчалива, послушна, ходила повѣсивъ голову, однако она показала, что ей извѣстны планы ея властелина и зачѣмъ была увезена ея дочь. Я думаю, она не спала ни минуты эту ночь.

«Шарлотта уѣхала, думала она. Да; современемъ онъ лишитъ меня повиновенія и другихъ моихъ дѣтей и вырветъ ихъ отъ меня.»

А онъ — то-есть, генералъ — между тѣмъ спалъ. Въ послѣдніе дни онъ имѣлъ четыре ужасныя битвы — съ своей дочерью, съ своими друзьями, съ своей женой; въ послѣдней битвѣ онъ остался побѣдителемъ. Каждой изъ этихъ битвъ было достаточно, чтобы утолить ветерана.

Если мы можемъ заглядывать въ двуспальныя комнаты и въ мысли, таящіяся подъ ночными чепцами, не можемъ ли мы заглянуть также въ открытое окно дилижанса, въ которомъ молодая дѣвушка сидитъ возлѣ дяди и тётки? Они можетъ быть спятъ, но она не спитъ. Ахъ! она думаетъ о другомъ путешествіи, изъ Булони, когда онъ сидѣлъ на имперіалѣ возлѣ кондуктора. Какъ билось ея маленькое сердечко, когда Мэк-Гиртеры пріѣхали въ контору дилижанса! Какъ она разсматривала другія группы на дворѣ! какъ она прислушивалась, когда клркъ выкликалъ имена пассажировъ и въ какомъ испугѣ находилась она, чтобы Филиппъ не явился, пока она стояла, опираясь на руку отца! Но Филиппа тутъ не было. Папа поцаловалъ Шарлотту и грустно простился съ нею. Добрая баронесса пришла также проститься съ своей милой миссъ и шепнула:

— Courage, mon enfant.

А потомъ прибавила:

— Я принесла вамъ конфетъ.

Онѣ были въ маленькомъ сверткѣ, Шарлотта положила свёртокъ въ свою корзиночку, Дилижансъ уѣхалъ, и Шарлотта ощупываетъ свой свёртокъ въ своей корзиночкѣ. Что въ ней лежитъ? Еслибы Шарлотта могла читать сердцемъ, она увидала бы въ этомъ свёрткѣ — можетъ быть сладчайшую конфетку, a можетъ быть и горчайшую миндалину. Дилижансъ ѣхалъ и ночью. Дядя Мэкъ спитъ. Мнѣ кажется я говорилъ, что онъ храпѣлъ. Тётка молчала, a Шарлотта сидитъ печально съ своими грустными мыслями и съ своими конфетами, a мили и станціи летятъ.

— Угодно этимъ дамамъ выйти и выкушать чашку кофе или булочку? кричитъ наконецъ трактирный слуга y дверей дилижанса, когда онъ останавливается въ Орлеанѣ.

— Чашку кофѣ непремѣнно, говоритъ тётушка Мэкъ.

— Орлеанское вино хорошо, кричитъ дядя Мэкъ. — Выйдемъ.

— Сюда пожалуйте, говорить слуга.

— Шарлотта, душа моя, хочешь кофе?

— Я останусь въ дилижансѣ. Мнѣ не нужно ничего. Мнѣ ничего не хочется, благодарю васъ, сказала миссъ Шарлотта.

Какъ только ушли её родственники въ гостинницу Чернаго Льва, гдѣ останавливались дилижансы Лафитта, Кальяра и К., въ ту самую минуту, что вы думаете сдѣлала миссъ Шарлотта? Она развернула этотъ свёртокъ конфетъ пальцами, которыя дрожали — дрожали такъ, что я удивляюсь, какъ она развязала узелъ снурка и открыла свёртокъ. Она очень равнодушна къ конфетамъ, она видитъ маленькій лоскутокъ бумажки и собирается читать его при свѣтѣ каретныхъ фонарей, когда… о! отчего она такъ вздрогнула?

Въ то прежнее время два дилижанса ѣздили въ Туръ и останавливались почти на однѣхъ же станціяхъ. Дилижансъ Лафитта и Кальяра останавливались на ужинъ въ гостинницѣ Чорнаго Льва въ Орлеанѣ, дилижансъ Королевской Компаніи останавливался возлѣ, въ гостинницѣ Французскаго Экю.

Ну, пока пассажиры дилижанса Королевской Компаніи ужинали во Французскомъ Экю, одинъ пассажиръ вышелъ изъ дилижанса и подошолъ къ дилижансу Лафитта, Кальяра и К. прямо къ тому окну, гдѣ миссъ Бэйнисъ старается разобрать свою конфетку. Онъ подошолъ — а когда свѣтъ фонаря упалъ на его лицо и бороду — его румяное лицо, его рыжую бороду — о! что что значитъ крикъ молодой дѣвицы въ дилижансѣ Лафитта, Кальяра и К.? Она уронила письмецо, которое только что собиралась прочесть. Оно упало въ лужу грязи подъ переднимъ колесомъ. А человѣкъ cъ рыжей бородой, съ пріятнымъ счастливымъ смѣхомъ и съ трепетомъ въ своёмъ густомъ голосѣ, сказалъ:

— Вамъ не надо читать. Тамъ только было сказано то, что вы знаете теперь,

Въ окнѣ дилижанса говоритъ:

— О, Филиппъ! О, мой…

Мои что? Вы ни можете слышать слова, потому что сѣрыхъ нормандскихъ лошадей съ такимъ ржаніемъ, криками и ругательствами ямщики подводятъ къ дилижансу, что не удивительно, если вы не разслыхали, не вамъ и не мнѣ суждено дѣло это слышать; но можетъ бытъ вы угадаете смыслъ словъ. Можетъ быть вы вспомните, что въ старые, старые годы слышали такой шопотъ, въ то время, когда пѣвчія птички въ вашей рощѣ напѣвали эту пѣсенку очень пріятно и свободно. Но это, милостивая государыня, написано въ февралѣ. Птички улетѣли, вѣтви голы, садовникъ смёлъ листья съ аллеи и всѣ это было прошлаго года, вы понимаете? Минуты двѣ Филиппъ стоялъ у дилижанса и разговаривалъ съ Шарлоттой въ окно, и головы ихъ были совершенно близки. О чомъ шепчутся эти губы? Ямщики мѣшаютъ вамъ слышать, и изъ гостинницы Чорнаго Льва выходятъ пассажиры; тётушка Мэкъ еще жуётъ большой кусокъ хлѣба съ масломъ. Шарлотта ничего не хочетъ, милая тетушка благодарствуйте. Надѣюсь, что она пріютилась въ уголокъ и сладко заснула. Дорогою дилижансы-близнецы проѣзжаютъ мимо одинъ другаго. Можетъ быть, Шарлотта выглядываетъ иногда изъ окна и смотритъ на другой дилижансъ. Не знаю. Это было уже такъ давно.

Я былъ въ Турѣ только въ прошломъ году и потому не смѣю распространяться о жизни мистера Фирмина къ Турѣ, чтобы не сдѣлать топографическихъ ошибокъ. Я читалъ въ одномъ романѣ описаніе Тура. Этотъ романъ написалъ какой-то Вальтеръ Скоттъ, героемъ этого романа Квентинъ Дорвардъ, а героиней Изабелла де-Кроа. Она сидитъ и поётъ: «Ахъ, графъ Гай, часъ близокъ». Довольно хорошенькая баллада, но какое невѣдѣніе, любезный сэръ! Какое описаніе Тура, Литтиха въ этой лживой исторіи! Да, лживое и безтолковое; я помню, что и сожалѣлъ, не потому, что это описаніе не походило на Туръ, а потому что Туръ не походилъ на описаніе.

Итакъ Квентинъ Фирминъ остановился въ гостинницѣ Фазанъ, а Изабелла Бэйнисъ поселилась у дяди, сира Мэка-Гиртера; и я думаю, что мистеръ Фирминъ имѣлъ не больше денегъ въ своёмъ карманѣ, какъ мистеръ Дорвардъ, исторію котораго шотландскій романистъ разсказывалъ сорокъ лѣтъ тому назадъ. Я не могу обѣщать, что нашъ молодой англійскій авантюристъ женится на благородной наслѣдницѣ обширнаго имѣнія и выйдетъ съ арденскимъ вепремъ на поединокъ; такой вепрь, сударыни, не является въ нашихъ современныхъ салонныхъ исторіяхъ. Другихъ вепрей, не дикихъ, есть множество. Они бодаютъ васъ въ клубахъ. Они схватываютъ васъ и прислоняютъ къ фонарнымъ столбамъ на улицахъ. Они набѣгаютъ на васъ въ паркахъ [28]. Я видѣлъ какъ они послѣ обѣда раздираютъ клыками, подбрасываютъ наверхъ все общество. Этихъ вепрей нашъ молодой авантюристъ могъ встрѣтить, какъ это случается со многими рыцарями. Кто отъ нихъ избавится? Я помню какъ одинъ знаменитый человѣкъ говорилъ со мною объ этихъ вепряхъ часа два сряду, О! ты глупѣйшій знаменитый человѣкъ! Ты не зналъ, что у тебя самого есть клыки, грива и хвостъ! Мнѣ сдаётся, что на свѣтѣ есть множество такихъ вепрей. Я увѣренъ, что маіоръ и мистриссъ Мэк-Гиртеръ не были блестящи въ разговорѣ. Что дѣлали бы мы съ вами, еслибы мы послушали турской болтовни? Какъ пасторъ любилъ играть въ карты и ходилъ въ кофейную, какіе нелѣпо-расточительные обѣды давали Попджои, какъ мистриссъ Флайтсъ съ этимъ, маіоромъ карабинернаго полка ужъ слишкомъ…

— Какъ я могъ выносить этихъ людей? спрашивалъ себя Филиппъ, когда говорилъ объ этомъ впослѣдствіи, а онъ любилъ объ этомъ говорить. — Какъ я могъ ихъ терпѣть, говорю я? Мэкъ человѣкъ добрый, но я зналъ, что онъ ужасно скученъ. Ну, а я любила его. Я любилъ его старыя исторіи. Я любилъ его старые дурные обѣды; кстати, турское вино не дурно, сэръ. Мистриссъ Макъ вы никогда не видали, моя добрая мистриссъ Пенденисъ. Но будьте увѣрены, что она не понравилась бы вамъ. А мнѣ она нравилась. Мнѣ нравился ея домъ, хотя онъ былъ сыръ, въ сыромъ саду, въ которомъ бывали скучные люди. Мнѣ и теперь было бы пріятно взглянуть на этотъ старый домъ. Я совершенно счастливъ съ моей женой, но я никогда удаляюсь отъ нея, чтобы съ наслажденіемъ пережить опять прежніе, старые дни. Не имѣя ничего на свѣтѣ кромѣ жалованья, которое было ненадежно и издержано заранѣе; не имѣя никакихъ особенныхъ плановъ на будущее время — ей-богу, сэръ, какъ я смѣлъ быть такъ счастливъ? Какіе мы были идіоты, душа моя, будучи такъ счастливы! Глупы мы были, что обвѣнчались. Не говори! Осмѣлились бы мы повѣнчаться теперь, имѣя въ кошелькѣ на три мѣсяца содержанія? Насъ надо бы посадить въ домъ сумасшедшихъ; вотъ единственное мѣсто годившееся для насъ. Мы были нищими, мистриссъ Шарлотта, и вы знаете это очень хорошо!

— О, да! Мы поступили очень дурно, не правда ли, мои душечки! отвѣчаетъ мистриссъ Шарлотта и принимается цаловать двухъ малютокъ, играющихъ въ ея комнатѣ, какъ будто эти малютки имѣютъ какое-нибудь отношеніе къ аргументу Филиппа, что тотъ человѣкъ, который не имѣетъ средствъ содержать жену, не имѣетъ право жениться.

Итакъ на берегахъ Лоары, когда у Филиппа было только нѣсколько франковъ въ карманѣ и онъ былъ принуждёнъ строго ограничивать свои издержки въ гостинницѣ Золотаго фазана, онъ провелъ двѣ недѣли такого счастья, какое я съ своей стороны желаю всѣмъ молодымъ людямъ, читающимъ его правдивую исторію. Хотя онъ былъ бѣденъ и ѣлъ и пилъ скромно въ гостинницѣ, служанки, слуги, хозяйка Золотаго Фазана были такъ вѣжливы къ нему — да, такъ вѣжливы, какъ къ старой, страдавшей подагрой маркизѣ Карабасъ, которая остановилась тутъ по дорогѣ на югъ, заняла большія комнаты, сердилась на свою квартиру, обѣдъ, завтракъ, ругала хозяйку на плохомъ французскомъ языкѣ и заплатила по счоту не иначе, какъ по принужденію. Счотъ Филиппа былъ невеликъ, но онъ заплатилъ по нёмъ весело. Слугамъ онъ далъ немного, но онъ былъ ласковъ и они знали, что онъ бѣденъ. Онъ былъ ласковъ, я полагаю, потому что онъ былъ счастливъ. Я зналъ, что этотъ джентльмэнъ бывалъ невѣжливъ; я слышалъ какъ онъ бранилъ и стращалъ хозяина гостинницы и слугъ такъ свирѣпо, какъ сама маркиза Карабасъ. Но теперь Филиппъ Медвѣдь былъ самый кроткій изъ медвѣдей, потому что его вожакомъ была Шарлотта.

Прочь сомнѣнія и непріятности, глупая гордость и мрачныя заботы! Филиппу достанетъ денегъ на двѣ недѣли, въ продолженіе которыхъ Томъ Глэзиръ обѣщалъ писать за Филиппа письма въ Пэлль-Мэлльскую газету. Всѣ умыслы Франціи и Испаніи не доставляли этому лѣнивому корреспонденту ни малѣйшей заботы. Утромъ его занимала миссъ Бэйнисъ и днемъ миссъ Бэйнисъ. Въ шесть часовъ обѣдъ и Шарлотта; въ девять Шарлотта и чай.

— Однако любовь не портить его аппетита, правильно замѣтилъ майоръ Мэк-Гиртеръ.

Дѣйствительно, у Филиппа былъ отличный аппетитъ; здоровье цвѣло на щекахъ миссъ Шарлотты и сіяло въ ея счастливомъ сердечкѣ. Докторъ Фирминъ въ самомъ пылу своей практики никогда не совершалъ излеченія искуснѣе того, какое совершилъ докторъ Фирминъ младшій.

— Я дошолъ до того, сэръ, разсказывалъ Филиппъ съ своей обычной энергіей, описывая этотъ періодъ величайшаго счастья своей жизни своему біографу: — что я воротился въ Парижъ на наружномъ мѣстѣ дилижанса и не имѣлъ денегъ, чтобы пообѣдать на дорогѣ. Но я купилъ сосиску, сэръ — и доѣхалъ до моей квартиры съ двумя су въ карманѣ.

Итакъ Филиппъ и Шарлотта заключили въ Турѣ договоръ. Обвѣнчаться безъ согласія папа? О, никогда! Выйти замужъ за другаго, а не за Филиппа? О, никогда — никогда! Если она проживётъ сто лѣтъ, и когда слѣдовательно Филиппу будетъ сто-десять лѣтъ, не будетъ у ней другаго мужа! Тётушка Мэкъ, хотя можетъ быть не очень образованная дама, была доброй и ласковой тёткой. Она заразилась въ меньшей степени горячкой этихъ молодыхъ людей. Она немногое могла оставить послѣ своей смерти и родственники Мэка получатъ всё, что онъ успѣлъ сберечь, послѣ его смерти. Но Шарлотта получитъ ея гранаты, чайникъ и индійскую шаль — это она будетъ имѣть [29]. Съ многими благословеніями эта восторженная старушка простилась съ своимъ будущимъ племянникомъ, когда онъ воротился въ Парижъ. Хлопай своимъ бичомъ, ямщикъ! Катись скорѣе, дилижансъ! Я радъ, что мы вытащили мистера Фирмина изъ этого опаснаго мѣста. Ничего не можетъ быть для меня пріятнѣе сентиментальныхъ описаній. Я могъ бы написать сотни страницъ о Филиппѣ и Шарлоттѣ. Но суровое чувство долга мѣшаетъ. Моя скромная муза прикладываетъ палецъ къ губамъ и шепчетъ: «Шш… не говорите объ этомъ дѣлѣ!» Ахъ, мои достойные друзья, вы не знаете, какое у этихъ циниковъ доброе сердце! Еслибы вы могли нечаянно прійти къ Діогену, вы навѣрно нашли бы его читающимъ сентиментальные романы и плачущимъ въ своёмъ бочонкѣ. Филиппъ оставить свою возлюбленную и воротится въ своему дѣлу, а мы не будемъ ни слова больше говорить о слезахъ, обѣщаніяхъ, восторгахъ, разставаньи. Но, пожалуйста, читатель, вообрази нашего молодаго человѣка такимъ бѣднымъ, что когда дилижансъ остановился обѣдать въ Орлеанѣ, онъ могъ только купить копеечный хлѣбъ и сосиску. Когда онъ доѣхалъ до гостинницы Пуссенъ, ему подали ужинъ, который онъ съѣлъ съ такимъ аппетитомъ, что всѣ въ столовой съ восторгомъ смотрѣли на него. Онъ былъ очень веселъ. Онъ нисколько не скрывалъ своей бѣдности, не скрывалъ, что не могъ заплатить за свой обѣдъ. Многіе изъ посѣтителей гостинницы Пуссенъ знали, что значитъ быть бѣднымъ. Части и часто обѣдали они въ кредитъ, но хозяинъ гостинницы зналъ своихъ посѣтителей. Они были бѣдные, но честные люди. Они платили ему наконецъ и каждый могъ помочь своему ближнему въ нуждѣ.

Послѣ возвращенія своего въ Парижъ, Филиппъ нѣсколько времени не хотѣлъ ходить въ Элисейскія Поля. Они были для него Элисейскими Полями только въ обществѣ Шарлотты. Онъ принялся за свою корреспонденцію въ газетѣ, что занимало одинъ день въ недѣлю, а остальные шесть дней, да и въ седьмой также, онъ покрывалъ огромные листы почтовой бумаги замѣчаніями о разныхъ предметахъ, адресованными къ миссъ Бэйнисъ въ квартирѣ майора Мэка. На этихъ листахъ бумаги Филиппъ могъ говорить такъ долго, такъ громко, такъ пылко, такъ краснорѣчиво съ миссъ Бэйнисъ, но она никогда не уставала слушать, а онъ продолжать. Онъ до завтрака начиналъ сообщать свои сновидѣнія и свои утреннія ощущенія своей возлюбленной. Въ полдень онъ высказывалъ ей свое мнѣніе объ утреннихъ газетахъ. Его письмо было всё исписано обыкновенно къ тому часу, какъ отправлялась почта, такъ что его выраженія любви и вѣрности помѣщались въ разныхъ странныхъ уголкахъ, гдѣ, безъ сомнѣнія, для миссъ Бэйнисъ было восхитительнымъ трудомъ отыскивать этихъ маленькихъ купидончиковъ, которыхъ ея возлюбленный посылалъ къ ней. «Я нашолъ это мѣстечко неисписаннымъ. Вы знаете, что я въ нёмъ напишу? О! Шарлотта, я…» и проч. Моя прелестная молодая дѣвица, вы угадаете когда-нибудь это остальное и будете получать такія милыя, восхитительныя, вздорныя письма и отвѣчать на нихъ съ тѣмъ изящнымъ приличіемъ, которое, и не сомнѣваюсь миссъ Бэйнисъ выказала въ своихъ отвѣтахъ.

Послѣ нѣсколькихъ недѣль этой восхитительной переписки, когда въ Парижѣ настала зима и за вѣтвяхъ висѣла сосульки, какъ это случилось, что прошло три дня, а почтальонъ не принёсъ письмеца хорошо знакомаго почерка для мосьё, мосьё Филиппа Фирмина. Четыре дня, а письма нѣтъ. О, мученіе! не-уже-ли она больна? Не-уже-ли дядя и тетка возстали противъ нея и запретили ей писать? О, горе, горесть, бѣшенство! Ревность же нашему другу неизвѣстна. Въ его великое сердце никогда не входило сомнѣніе въ любви его возлюбленной. Но прошло даже пять дней, а письма всё не было изъ Тура. Гостинница Пуссенъ была въ волненіи. Я сказалъ, что когда нашъ другъ очень сильно чувствовалъ какую-нибудь страсть, то онъ непремѣнно говорилъ о ней. Развѣ Дон-Кихотъ пропускалъ случаи объявлять свѣту, что Дульцинея дель-Тобозо несравненнѣйшая изъ женщинъ? Развѣ Антаръ не закричалъ въ битвѣ: «я любовникъ Идлы»? Нашъ рыцарь всѣмъ въ гостинницъ разсказалъ о своихъ дѣлахъ. Всѣ знали о его положеніи — всѣ, живописецъ, поэтъ, офицеръ на половинномъ жалованьи, трактирщикъ, хозяйка, даже маленькій слуга, обыкновенно приходившій сказать:

— Почтальонъ прошолъ — письма нѣтъ сегодня.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что политическое письмо Филиппа сдѣлалось при подобныхъ обстоятельствахъ очень печально и мрачно. Однажды, когда онъ сидѣлъ за своимъ письменнымъ столомъ и грызъ усы, маленькій Анатоль вошолъ къ нему и закричалъ:

— Опять эта дама, мосьё Филиппъ!

И вѣрная, бдительная, дѣятельная баронесса С. опять явилась въ комнату Филиппа. Онъ покраснѣлъ и со стыдомъ повѣсилъ голову.

«Неблагодарный я скотъ» подумалъ онъ: «Я воротился болѣе недѣли тому назадъ и ни разу не подумалъ объ этой доброй, ласковой душѣ, которая помогала мнѣ. Я ужасный эгоистъ. Любовь всегда такова».

Когда онъ всталъ встрѣтить своего друга, баронесса казалась такъ серьёзна, блѣдна, грустна, что онъ не могъ этого не примѣтить.

— Боже мой! что случилось?

— Бѣдный генералъ боленъ, очень боленъ, Филиппъ, сказала баронесса серьёзнымъ голосомъ.

— Онъ былъ такъ опасно боленъ, прибавила она:- что выписали его дочь.

— Пріѣхала она? спросилъ Филиппъ вздрогнувъ.

— Вы думаете только о ней — вы не заботитесь о бѣдномъ старикѣ. Вы, мущины, всѣ одинаковы. Всѣ эгоисты — всѣ. Полноте! Я знаю васъ! Я не знала ни одного, который не былъ бы эгоистомъ.

Филиппъ имѣетъ маленькіе недостатки; можетъ быть эгоизмъ принадлежитъ въ числу этихъ недостатковъ. Можетъ быть это вашъ недостатокъ или даже мой.

— Недѣля минула съ прошлаго четверга, какъ вы здѣсь, а вы не написали и не послали къ женщинѣ, которая такъ васъ любитъ, Это нехорошо, мосьё Филиппъ.

Какъ только Филиппъ увидалъ баронессу, онъ почувствовалъ что онъ былъ неблагодаренъ. И мы въ этомъ сознавались. Но какъ баронесса узнала, что онъ воротился недѣлю тому назадъ въ четвергъ? Его нетерпѣливые глаза задавали ей этотъ вопросъ.

— Не-уже-ли она не могла написать мнѣ, что вы воротились? Она, можетъ быть, знала, что вы этого не сдѣлаете. Женское сердце рано научаетъ её этой опытности, грустно продолжала баронесса. — Говорю вамъ, прибавила она: — что всѣ вы не годитесь никуда! И я раскаяваюсь, что имѣла глупость сжалиться надъ вами!

— Я долженъ былъ получить моё жалованье въ субботу и хотѣлъ тогда зайти къ вамъ, сказалъ Филиппъ.

— О чомъ же я и говорю! Всѣ вы мущины одинаковы. Глупа, глупа была я, вообразивъ, что наконецъ нашла мущину съ сердцемъ!

Сколько разъ эта бѣдная Аріадна вѣрила и была обманута. Я не имѣю способовъ знать и желанія разузнавать. Можетъ быть и для вѣжливаго читателя, который пользуется моимъ полнымъ довѣріемъ, также хорошо не знать исторію баронессы С. съ первой страницы до послѣдней. Я согласенъ, что Аріадна была брошена Тезеемъ, но вѣдь она утѣшилась, и она сама обманула отца, чтобы убѣжать съ Тезеемъ. Я подозрѣваю, я подозрѣваю, говорю я… что эти женщины, такъ много обманываемыя… но мы разсуждаемъ о прошлой жизни этой дамы, когда мы должны заниматься Шарлоттой, ея возлюбленнымъ и ея родными.

— Да, вы правы, продолжала баронесса:- миссъ здѣсь. Вотъ записка отъ нея.

Добрая посланница Филиппа опять подала ему письмо.

«Мой дорогой отецъ очень, очень боленъ. О, Филиппъ! я такъ несчастлива; а онъ такой добрый, кроткій, ласковый и такъ меня любитъ!»

— Это правда, продолжала баронесса:- прежде чѣмъ Шарлотта пріѣхала, онъ думалъ только о ней. Когда жена подойдётъ къ нему, онъ отвернётся. Я не очень любила эту даму, это правда. Но посмотрѣть на неё теперь раздирается душа. Онъ не берётъ отъ нея лекарство. Онъ отталкиваетъ её. Прежде чѣмъ Шарлотта пришла, онъ послалъ за мною и говорилъ на сколько позволило ему его больное горло. Пріѣздъ дочери утѣшилъ его. Но онъ говорилъ: «Не нужно мнѣ моей жены! не нужно мнѣ моей жены!» И бѣдняжка уходить въ смежную комнату и плачетъ. Онъ говоритъ, что онъ не былъ здоровъ послѣ отъѣзда Шарлотты. Онъ часто выходилъ, обѣдалъ рѣдко за нашимъ столомъ и всё молчалъ съ генеральшей. На прошлой недѣлѣ у него сдѣлалось воспаленіе въ груди. Онъ лёгъ въ постель, пріѣхалъ докторъ — знаете маленькій докторъ. Сдѣлалась жаба, и теперь онъ съ трудомъ говоритъ. Онъ боленъ очень опасно. Онъ при смерти — да, при смерти, слышите? А вы думаете о вашей дѣвочкѣ! Всѣ мущины одинаковы. Чудовищи!

Филиппъ, какъ я уже сказалъ, любитъ говорить о себѣ и разсматриваетъ свои недостатки съ большимъ добродушіемъ, сознаваясь въ нихъ безъ малѣйшаго намѣренія исправить ихъ.

— Какіе мы эгоисты! я слышалъ какъ онъ говорилъ, смотрясь въ зеркало, — Ей-богу, сэръ, когда я услыхалъ въ одно время о болѣзни этого бѣднаго старика и о возвращеніи Шарлотты, я почувствовалъ, что хочу видѣть её сію минуту. Я чувствовалъ потребность говорить съ ней. Старикъ и его страданія не трогали меня. Унизительно признаться, что мы эгоистическія животныя. Но мы всѣ таковы и больше ничего.

И онъ закручиваетъ свои усы, смотрясь въ зеркало. Бѣдная Шарлотта была такъ огорчена, что разумѣется она желала, что бы Филиппъ тотчасъ утѣшилъ её. Нельзя было терять время. Скорѣе фіакръ! а кучеръ получитъ на водку, если доѣдетъ скорѣе до аллеи Марли! Баронесса сѣлъ въ фіакръ и дорогою разсказала Филиппу подробнѣе о печальныхъ происшествіяхъ послѣднихъ дней. Четыре дня тому назадъ бѣдный генералъ такъ страдалъ жабою, что не думалъ выздоровѣть и послалъ на Шарлоттой. Ему стало лучше въ день её пріѣзда, но со вчерашняго дня воспаленіе увеличилось, онъ не могъ глотать, не могъ говорить слышно, онъ очень страдалъ и находился въ опасномъ положеніи. Онъ отвертывался отъ своей жены. Несчастная генеральша обратилась къ мистриссъ Бёнчъ въ слезахъ и въ горѣ, жалуясь, что послѣ двадцатилѣтней вѣрности и привязанности мужъ отнялъ у нея своё уваженіе. Бэйнисъ даже свою болѣзнь приписывалъ женѣ; а иногда говорилъ, что это было справедливое наказаніе за то, что онъ нарушилъ слово, данное Филиппу и Шарлоттѣ. Онъ долженъ просить прощенія у своей милой дочери за то, что заставилъ её такъ страдать. Онъ поступилъ неблагодарно и дурно и къ этому принудила его жена. Онъ молилъ небо простить ему. Онъ поступилъ съ злой несправедливостью съ Филиппомъ, который такъ великодушно поступалъ съ его семействомъ. Я былъ негодяй, Бёнчъ, Мэк-Гиртеръ, докторъ, всѣ это сказали — и этому причиной была эта женщина. — И онъ указывалъ на свою разстроенную жену, съ трудомъ выговаривая эти гнѣвныя слова.

— Когда а увидалъ что этотъ ребенокъ боленъ и сходитъ съ ума, потому что я нарушилъ данное слово, я почувствовалъ, что я негодяй, Мартинъ. Эта женщина сдѣлала меня негодяемъ; я заслуживаю смерть и я не выздоровлю, говорю вамъ, я нe выздоровлю.

Докторь Мартинъ, лечившій генерала, такимъ образомъ описывалъ Филиппу его послѣднія слова.

Это докторъ послалъ баронессу отыскать молодого человѣка. Филиппъ нашолъ бѣдную мистриссъ Бэйнисъ съ горячими, безслёзными глазами и помертвѣлымъ лицомъ возлѣ комнаты больнаго.

— Вы найдёте генерала Бэфниса очень больнымъ, сэръ, сказала она Филиппу съ ужаснымъ спокойствіемъ и съ такимъ взглядомъ, съ которымъ ему страшно было встретиться. — Моя дочь въ его комнатѣ. Меня онъ не хочетъ видѣть.

Она опять надѣла очки и старалась читать Библію, лежавшую на ея колѣнахъ. Филиппъ еще не понималъ смысла словъ мистриссъ Бэйнисъ. Его волновала мысль о болѣзни генерала, а можетъ быть и то, что его возлюбленная такъ близко. Ея рука лежала въ его рукѣ черенъ минуту, и даже въ этой печальной комнатѣ они могли тихо пожать другъ другу руку, какъ безмолвный знакъ взаимной любви и довѣрія.

Бѣдный старикъ соединилъ руки молодыхъ людей, а свою руку положилъ на ихъ руки. Казалось, его болѣе всего огорчило страданіе, которому онъ подвергнулъ свою дочь. Онъ благодарилъ небо за то, что успѣлъ примѣтить, что онъ поступилъ нехорошо. Онъ шопотомъ, въ двухъ словахъ просилъ прощенія у своей дѣвочки, что заставило бѣдную Шарлотту упасть на колѣна и покрыть его лихорадочную руку поцалуями и слезами. Она простила ему отъ всего сердца. Она чувствовала, что отецъ, котораго она любила и привыкла уважать, могъ быть корыстолюбивъ и жестокъ. Ея чистому сердечку было больно при мысли, что ея отецъ могъ былъ невеликодушенъ, несправедливъ, не добръ. Мнѣ не хочется продолжать этой послѣдней сцены. Запремъ дверь, когда дѣти стали на колѣна возлѣ постели страдальца, старикъ проситъ прощенія, а молодая дѣвушка рыдая произноситъ обѣты любви и нѣжности.

По слѣдующему письму, которое достойный генералъ написалъ за нѣсколько дней до гибельнаго окончанія своей болѣзни, видно, что онъ не имѣлъ надежды на своё выздоровленіе:

«Любезный Мэкъ, я говорю и дышу съ такимъ трудомъ, пока пишу это письмо въ моей постели, что я сомнѣваюсь, встану ли я съ нея. Я не желаю сердить бѣдную Элизу, а въ моёмъ положеніи не могу даже вступать въ споры, которые, какъ я знаю, начнутся относительно имѣнія. Когда я оставилъ Англію, мнѣ угрожало взысканіе (молодаго Фирмина), напрасно испугавшее меня, потому что оно должно было поглотить даже болѣе того, что я имѣлъ. Это заставило меня сдѣлать распоряженіе, чтобы оставить всё Элизѣ, а послѣ ея смерти дѣтямъ. Моё завѣщаніе у Смита, Томпсона, Рэймонда въ Грай-Иннъ. Думаю что Шарлотта долго не будетъ счастлива съ своей матерью. Разойтись съ Ф., который поступилъ съ нами самимъ великодушнымъ образомъ, разобьётъ ея сердце. Не возьмёте ли вы съ Эмили её къ себѣ на время? Я далъ Ф. обѣщаніе. Такъ какъ вы сказали мнѣ, я поступилъ съ нимъ дурно, въ чомъ и сознаюсь и о чомъ глубоко сожалѣю. Если Шарлотта выйдетъ замужь, она должна имѣть свою долю. Отецъ ея молится, въ случаѣ если онъ eё не увидитъ, чтобы Господь благословилъ её. Съ искренней любовью къ Эмили, я остаюсь, любезный Мэкъ, искренно вамъ преданный

«Чарльзъ Бэйнисъ.»

Получивъ это письмо, Шарлотта не послушалась желанія своего отца и тотчасъ отправилась изъ Тура съ своимъ достойнымъ дядей. Старый воинъ находился въ комнатѣ своего товарища, когда генералъ сложилъ руки Шарлотты и ея жениха. Онъ признался въ своей винѣ, хотя трудно для тѣхъ, кто ожидаетъ любви и уваженія, признаваться въ своей винѣ и просить прощенія. Старымъ колѣнамъ трудно сгибаться. Братъ читатель, старый или молодой, когда настанетъ нашъ послѣдній часъ, дай Богъ, чтобы и мы могли это сдѣлать!

Глава XXX ВОЗВРАЩЕНІЕ КЪ СТАРЫМЪ ДРУЗЬЯМЪ

Три старые товарища и Филиппъ составляли небольшую погребальную процессію, которая проводила генерала къ его послѣднему мѣсту отдохновенія на Монмартрскомъ кладбищѣ. Церемонія погребенія была непродолжительна. Не было даже надгробной рѣчи. Немногіе помнятъ его, немногія, очень немногіе скорбятъ по нём!.. Солнце закатывается, звѣзды блестятъ, роса падаетъ, а нашъ любезный братъ сошолъ съ лица земли. Дѣти его ложатся спать со страхомъ и со слезами. Восходитъ солнце, котораго онъ не видитъ, а дѣти просыпаются и ихъ занимаютъ ихъ новыя траурныя платьица. Они играютъ, ссорятся, а глаза, смотрѣвшіе на нихъ такъ добродушно, исчезли, исчезли. Проводы на кладбище знакомыхъ въ глубокомъ траурѣ, которые потомъ разойдутся но домамъ или клубамъ и будутъ носить по насъ крепъ нѣсколько дней — кто изъ насъ можетъ ожидать болѣе? Эта мысль неблагородыя и неутѣшительна, достойный сэръ. А позвольте спросить, чѣмъ намъ гордиться? Развѣ мы были такъ добры, такъ благоразумны, такъ велики душой, что имѣемъ право ожидать любви, сожалѣній, воспоминаній? И великій Ксерксъ и завоеватель Бобадилъ должны были узнать въ послѣдній часъ и въ послѣднемъ убѣжищѣ какъ они ничтожны, какъ одиноки и какой прахъ покрываетъ ихъ. Скорѣе барабаны и трубы! Заиграйте весёлый мотивъ! Ударь по чорной упряжи, кучеръ, и скачи назадъ въ городъ къ свѣту, къ дѣлу, къ долгу!

Я не сказалъ о генералѣ Бэйнисѣ ничего недобраго, кромѣ того что налагаетъ на меня моя обязанность разскащика. Мы знаемъ изъ исторіи Морлборо, что самый храбрый и самый великій военный геній не всегда бываетъ храбръ или успѣшенъ въ своихъ битвахъ, съ женой и что самые великіе воины дѣлали ошибки относительно словъ meum и tuum. Мы не можемъ скрывать отъ себя того факта, что Бэйнисъ позволялъ водить себя за носъ и имѣлъ слабости несовмѣстные съ самой высокой степенью добродѣтели.

Когда онъ узналъ, что его небрежность относительно денегъ мистриссъ Фирминъ, ввѣренныхъ его попеченію, поставила его въ зависимость отъ ея сына, мы видѣли какъ старый генералъ, для того, чтобы не давать отчота, бѣжалъ изъ Англіи съ своей семьёй и со всѣмъ своимъ маленькимъ состояніемъ и какъ онъ испугался при выходѣ на иностранный берегъ, очутившись лицомъ къ лицу съ своимъ страшнымъ кредиторомъ. Отреченіе Филина отъ своихъ правъ успокоило старика чрезвычайно. Но Филиппъ могъ передумать, такъ повторяла союзница Бэйниса. Жить за границей было дешевле и безопаснѣе. Бэйнисъ, его жена, семья, деньги — всё отправилось въ изгнаніе. Сколько накопилъ старикъ, я навѣрно не знаю. И онъ и его жена этого не объясняли Филиппу, а когда генералъ умеръ, его жена объявила, что она почти нищая. Бэйнисъ не могъ оставить много денегъ, но чтобъ доля Шарлотты ограничивалась суммою… которую незачѣмъ здѣсь выставлять, было слишкомъ нелѣпо! Видите ли, мистеръ и мистриссъ Фирминъ путешествуютъ за границей теперь. Когда, я написалъ къ Фирмину, спрашивая, могу ли я упоминать о состояніи его жены, онъ мнѣ не отвѣчалъ, а а не люблю входить въ эти разсчоты безъ позволенія. Онъ горячаго характера и могъ по возвращеніи разсердиться на друга своей юности и сказать:

— Какъ мы смѣете, сэръ, говорить о моихъ частныхъ дѣлахъ? и какое дѣло публики до состоянія мистриссъ Фирминъ? Когда по окончаніи послѣдней церемоніи дядя Мэкъ предложилъ отвезти Шарлотту въ Туръ, мать ея не сдѣлала возраженія. Вдова старалась сдѣлать дѣвушкѣ такое оскорбленіе, что можетъ быть послѣдней простить было невозможно. Шарлотта любила Филиппа отъ всего сердца и всѣми силами; ей это позволили, её на это поощряли, какъ мы видѣли. Отказать ему, потому что явился женихъ богаче, было измѣной, отъ которой возмущалось ея вѣрное сердечко, и она не могла простить подстрекательницѣ. Вы видите въ этой простой исторіи я не умалчиваю ни о чомъ. Я не желаю, чтобы вы думали, будто Гели Уальсингэмъ еще плачетъ о Шарлоттѣ. Господь съ вами! Онъ былъ влюбленъ въ неё недѣли три тому назадъ. Онъ тогда не видалъ герцогиню Иври, за которую, если вы помните, онъ поссорился съ Подишономъ въ клубѣ, въ улицѣ Граммонъ. Онъ и герцогиня писали поэмы други въ другу каждый на языкѣ другого. Шарлотта давно вышла изъ головы молодого человѣка. Этотъ мотылёкъ спорхнулъ съ нашего англійскаго розоваго бутона и пересѣлъ на другой пожилой цвѣтокъ! Я не знаю, извѣстно ли было мистриссъ Бэйнисъ о невѣрности молодаго Гели, но его визиты прекратились, она разсердилась, разочаровалась. Шарлотта съ своей стороны сердилась на то, что мать принуждала её отказаться отъ человѣка, котораго она же сама поощряла её любить. Мама должна была защищать Филиппа, а не измѣнять ему! Если я прикажу моему сыну украсть ложку, долженъ ли онъ послушаться меня? А если онъ послушается и украдетъ и будетъ сосланъ за то, станетъ ли онъ любить меня впослѣдствіи? Мнѣ кажется, я не могъ бы требовать отъ него сыновней любви.

Отсюда произошло несогласіе между матерью и дочерью, и гнѣвъ мистриссъ Бэйнисъ тѣмъ сдѣлался сильнѣе, что ея мужъ, котораго алчность или страхъ сначала заставили взять ея сторону, перешолъ на сторону дочери. Среди этого раздора Бэйнисъ умеръ, оставивъ побѣду и право за Шарлоттой. Онъ не хотѣлъ говоритъ съ женой въ послѣднія минуты. Мистриссъ Бэйнисъ не противилась, чтобы ея дочь поѣхала къ дядѣ, подставила худощавое лицо губамъ Шарлотты и получила поцалуй, въ которомъ, я боюсь, было мало любви. Я не завидую дѣтямъ, которыя остались подъ командой вдовы, или бѣдной баронессѣ, которая должна была сносить надменность дерзость и скупость этой угрюмой женщины. И не долго баронесса страдала отъ этого тиранства. Въ газетѣ Галиньяни скоро появилось объявленіе, что баронесса отдаётъ квартиру внаймы, и я помню, что я читалъ въ Пэлль-Мэлльской газетѣ, что щегольскія квартиры, избранное общество и прекрасный столъ можно найти въ одномъ изъ самыхъ модныхъ кварталовъ въ Парижѣ. Спросить баронессу С., въ аллеѣ Марли, въ Элисейскихъ Поляхъ.

Мы угадали безъ затрудненія, какъ это объявленіе очутилось въ Пэлль-Мэлльской газетѣ; и вскорѣ послѣ него другъ баронессы, мистеръ Филиппъ, появился за нашимъ чайнымъ столомъ въ Лондонѣ. Онъ всегда былъ дорогимъ гостемъ для насъ и нашихъ дѣтей. У него на шляпѣ былъ крепъ. Какъ только дѣти ушли, онъ разсказалъ свою исторію и распространился о смерти, похоронахъ, ссорахъ, любви, разлукѣ, о которыхъ мы разсказали. Какъ онъ могъ заработать триста или четыреста фунтовъ въ годъ? Вотъ въ чомъ былъ вопросъ. Прежде чѣмъ онъ увидѣлся съ нами, онъ уже разузнавалъ о способахъ и средствахъ. Онъ остановился у нашего друга мистриссъ Брандонъ. Она думала, что трёхсотъ будетъ достаточно. Они могли бы жить у ней во второмъ этажѣ — не даромъ; нѣтъ, нѣтъ, но за умѣренную цѣну, которая для нея будетъ достаточна. Они могли бы готовить у ней въ кухнѣ и одна служанка исполняла бы у нихъ всѣ работы. Бѣдняжечка! Она очень молода. Eй будетъ девятнадцатый годъ, когда она выйдетъ замужъ. Сестрица предпочитаетъ ранніе браки продолжительнымъ отсрочкамъ.

— Небо помогаетъ тѣмъ, кто самъ себѣ помогаетъ, сказала она.

Филиппъ счолъ это превосходнымъ совѣтомъ, а другъ Филиппа, когда онъ спросилъ его мнѣнія, спросилъ въ свою очередь:

— Гдѣ же она? въ другой комнатѣ? Разумѣется, вы уже женаты?

Филиппъ громко расхохотался. Нѣтъ, онъ не былъ еще женатъ. Развѣ онъ не сказалъ, что миссъ Бэйнисъ уѣхала въ Туръ къ дядѣ и тёткѣ? Онъ желалъ жениться. Онъ не можетъ заняться работой пока не женится, онъ не можетъ быть спокоенъ, здоровъ, пока не женится на этомъ ангелѣ. На улицѣ можно было слышать, какъ онъ произносилъ имя своей Шарлотты и восхвалялъ ея ангельскія прелести и доброту. Онъ говорилъ такъ громко и такъ долго объ этомъ, что моей женѣ уже это немножко надоѣло; а моя жена всегда любитъ слышать какъ расхваливаютъ другихъ женщинъ, такъ по крайней мѣрѣ она говоритъ. Но когда мущина цѣлый часъ кричитъ о своей Дульцинеѣ, знаете, такой разговоръ сдѣлается приторенъ наконецъ; и когда Филиппъ ушолъ моя жена сказала;

— Онъ очень влюблёнъ; какъ Ты былъ, гораздо прежде чѣмъ въ меня, сэръ; но развѣ любовь будетъ платить по счотамъ, позволь спросить?

— Нѣтъ, душа моя. Любовь всегда сдерживается совѣтами другихъ людей, всегда, говоритъ другъ Филиппа, который, я надѣюсь вы примѣтите, говоритъ иронически.

Друзья Филиппа безъ нетерпѣнія выслушали разговоры Филиппа о нёмъ самомъ. Почти всѣ женщины симпатично слушаютъ влюбленныхъ мущинъ. Какъ бы ни были онѣ стары, онѣ помолодѣютъ отъ отъ этого разговора. Мущины не такъ великодушны: Титиру надоѣдаетъ слушать безконечныя рѣчи Коридона о прелестяхъ своей пастушки. А между тѣмъ о себѣ пріятно говорить. Даже скучныя біографіи весело читать, а если ихъ читаешь, то почему же ихъ не слушать? Еслибы Филиппъ не говорилъ такъ много о себѣ, онъ не былъ бы такимъ пріятнымъ собесѣдникомъ. Развѣ вы не можете любить человѣка, надъ которымъ немножко подсмѣиватесь? Я предпочитаю такой открытый ротъ у собесѣдника осторожнымъ челюстямъ, которыя никогда не отпираются безъ ключа. А входъ въ душу Филиппа всегда открытъ въ обществѣ друга. Кромѣ своей любви, своихъ надеждъ въ будущее, своей бѣдности, Филиппъ имѣлъ другіе предметы къ разговору. Его другъ Сестрица составляла большой предметъ къ разговору, отецъ былъ также любимымъ предметомъ. Кстати, докторъ писалъ къ Сестрицѣ. Онъ говорилъ, что надѣется имѣть успѣхъ въ своей новой родинѣ. Онъ и другой врачъ изобрѣли новое лекарство, которое должно было надѣлать чудеса и черезъ нѣсколько лѣтъ доставить имъ богатство. У него всегда были тѣ или другіе планы для пріобрѣтены богатства, которое никогда не являлось. Когда онъ давалъ на Филиппа векселя въ небольшія суммы, письма его были исполнены надеждъ.

«Когда онъ напишетъ, что изобрѣлъ философскій камень» говорилъ бѣдный Филиппъ: «я увѣренъ, что будетъ постскриптумъ съ извѣщеніемъ, что будетъ представленъ въ скоромъ времени вексель на меня.»

Присылалъ ли онъ векселя въ послѣднее время? Филиппъ сказалъ намъ, когда и какъ часто. Мы высказали ему всё наше добродѣтельное негодованіе. Глаза моей жены сверкали гнѣвомъ Какой человѣкъ! какой отецъ! О, онъ былъ неисправимъ!

— Я удивляюсь, какъ онъ не женился, продолжалъ Филиппъ. — Я вздыхаю по мачихѣ.

— О! перестаньте, Филиппъ! закричала мистриссъ Лора. — Будьте великодушны, незлопамятны, благородны! Не будьте циникомъ и не подражайте, вы знаете кому!

О комъ она говорила, желалъ бы я знать? Послѣ молніи на глазахъ этой дамы сверкнули слёзы. По продолжительной привычкѣ, я могу понятъ ея мысли, если она и не выражаетъ ихъ словами. Она думала объ этихъ бѣдныхъ, благородныхъ, простодушныхъ молодыхъ людяхъ и испрашивала небеснаго покровительства на нихъ. Я не имѣю привычки расхваливать своихъ друзей. Слабости этого друга я описалъ довольно добросовѣстно. Но напишу также, что онъ также мужественъ, веселъ въ несчастьи, великодушенъ, простъ, правдивъ.

Будучи пламенно влюблёнъ, нашъ пріятель былъ радъ воротиться къ лондонскому дыму и суматохѣ. Онъ говорилъ, что туманъ вреденъ для его лёгкихъ. Онъ дышалъ гораздо свободнѣе въ нашемъ большомъ городѣ, чѣмъ въ той англійской деревенькѣ въ центрѣ Парижа, въ которой онъ жилъ. Въ своей гостинницѣ и въ своей кофейной (гдѣ онъ сочинялъ свою краснорѣчивую «Корреспонденцію») онъ имѣлъ случай говорить по-французски, но это не весьма удавалось его англійскому языку.

— Вы навѣрно не предполагаете, чтобы мнѣ хотѣлось быть принятымъ за француза, говорилъ онъ очень серьёзно. — Желалъ бы я знать, вздумалъ ли кто когда-нибудь быть принятымъ за француза?

Домъ и сердце Сестрицы были всё еще къ услугамъ молодаго человѣка. Мы уже давно не были въ Торнгоффской улицѣ. Филиппъ былъ слишкомъ занять своей любовью, чтобы много думать о своёмъ любящемъ другѣ. Сестрица, между тѣмъ, продолжала свою смиренную жизнь, весело, скромно, трудолюбиво исполняла свою обязанность и готова протянуть руку помощи многимъ падшимъ путникамъ на дорогѣ. У ней въ домѣ была пустая комната, когда пріѣхалъ Филиппъ. Комната! Развѣ у ней не будетъ пустъ весь домъ, если онъ понадобится Филиппу? Но послѣ того, какъ мы видѣли Сестрицу въ послѣдній разъ, она также должна была надѣть чорное платье. Ея отецъ, старый капитанъ, отправился на вѣчный покой. Мѣсто его пусто въ маленькой гостиной, его спальная готова для Филиппа, пока Филиппъ останется. Она непоказывала большаго огорченія о потерѣ капитана. Она говорила о нёмъ постоянно, сдѣлала ужинъ для Филиппа и посадила его на мѣсто отца. Какъ она суетилась въ ту ночь, когда пріѣхалъ Филиппъ! Какой радушный пріёмъ сіялъ изъ ея ласковыхъ глазъ! Ея скромные волосы теперь посеребрились, но щоки ея похожи на яблоко; ея станъ былъ строенъ, проворенъ, лёгокъ, а голосъ, съ своимъ кроткимъ смѣхомъ и неправильнымъ выговоромъ всегда казался мнѣ однимъ изъ пріятнѣйшихъ голосовъ на свѣтѣ.

Очень скоро послѣ пріѣзда Филиппа въ Лондонъ, мистриссъ Брандонъ посѣтила жену смиреннаго біографа мистера Фирмина и обѣ женщины имѣли сентиментальный разговоръ. Всѣ добрыя женщины, знаете, сентиментальны. Влюбленные, сватовство, милая бѣдность нѣжно интересуютъ ихъ. Моя жена въ то время начала писать длинныя письма миссъ Бэйнисъ, на которыя та скромно отвѣчала въ выраженіяхъ признательности за участіе, которое лондонская пріятельница принимала въ ней. Я видѣлъ по этимъ отвѣтамъ, что бракъ Шарлотты съ Филиппомъ принимался какъ дѣло рѣшоное обоими этими дамами. Онѣ разсуждали о способахъ и средствахъ. Онѣ не говорили о экипажахъ, брачномъ контрактѣ, городскомъ и загородномъ домѣ, о деньгахъ на булавки, о приданомъ, и моя жена, соображая объ источникахъ дохода, всегда указывала на состояніе миссъ Шарлотты, которое, хотя конечно маленькое, сдѣлало бы довольно полезную прибавку въ доходу молодыхъ супруговъ.

— Пятьдесятъ фунтовъ въ годъ немного! Позвольте мнѣ сказать вамъ, сэръ, что пятьдесятъ фунтовъ въ годъ сумма очень порядочная. Еслибы Филиппъ только могъ доставать самъ триста фунтовъ въ годъ, мистриссъ Брандонъ говоритъ, что они могли бы жить очень хорошо,

Вы спросите, мой милый другъ, возможно ли, чтобы люди могли жить четырьмя стами фунтами въ годъ? Какъ могутъ этимъ жить? Они пьютъ, ѣдятъ, одѣваются, имѣютъ крышу надъ головами, стёкла въ окнахъ, и нѣкоторые изъ нихъ также добры, счастливы и хорошо образованы какъ ихъ сосѣди, которые богаче ихъ въ десять разъ. Притомъ, кромѣ денежныхъ расчотовъ, эта любящая женщина твёрдо вѣритъ, что тѣ, которые трудятся, будутъ всегда имѣть насущный хлѣбъ; а мущина знаетъ что эти разсужданія ему нечего оспаривать. Моимъ возраженіямъ и сомнѣніямъ жена моя противопоставляла первую любовь Филиппа въ его кузинѣ, миссъ Туисденъ.

— Вы въ то время не возражали, сэръ, говаривалъ этотъ логикъ. — Вы тогда весело смотрѣли бы, какъ онъ сдѣлался бы несчастнымъ на всю жизнь, потому что вы думали, что денегъ было довольно и связи хорошія. Денегъ! очень счастлива миссъ Улькомъ съ своими деньгами! Большую честь принёсъ всѣмъ этотъ бракъ!

Мнѣ незачѣмъ напоминать моимъ читателямъ несчастный результатъ этого брака. Обращеніе Улькома съ женой было пріятнымъ предметомъ разговора лондонскаго общества и въ лондонскихъ клубахъ, вскорѣ послѣ того какъ эта чета соединилась брачнымъ союзомъ. Мы всѣ помнимъ, какъ Улькома обвиняли въ томъ, что онъ билъ жену, и какъ она убѣжала домой къ отцу съ подбитымъ глазомъ. Оба Туисдена такъ этого стыдились, что отецъ и сынъ перестали ходить къ Бэйдо, гдѣ никто не сожалѣлъ о ихъ отсутствіи, кромѣ одного человѣка, которому Тальботъ проигралъ въ вистъ.

Не пойдётъ ли мистеръ Фирминъ навѣстить тётку въ ея несчастьи? Кто прошлое помянетъ, тому глазъ вонъ, думали нѣкоторые совѣтники Филиппа. Теперь, когда мистрисъ Туисденъ была несчастлива, ея сердце могло смягчиться къ Филиппу, котораго она любила прежде. Филиппъ былъ такъ великодушенъ, что навѣстилъ её, и нашолъ, что карета ждётъ ее у дверей. Слуга заставилъ Филиппа ждать въ скучной, хорошо знакомой передней, дерзко улыбнулся ему въ лицо и укладывалъ манто и равныя женскія принадлежности въ карету въ присутствіи бѣднаго брошеннаго племянника. Надо признаться, что этотъ визитъ былъ романическимъ усиліемъ Лоры примирить враговъ, какъ будто, моя душа, Туисдены пускали, когда-нибудь, къ себѣ человѣка бѣднаго или несвѣтскаго! Они жили въ постоянномъ страхѣ, чтобъ Филиппъ не пришолъ занимать у нихъ денегъ. Какъ будто они давали когда-нибудь денегъ взаймы нуждающимся! За то Туисдены сдѣлали очень хорошее угощеніе для новаго лорда Уипгэмскаго и Рингудскаго, который царствовалъ по смерти своего родственника. Они были такъ любезны, что поѣхали къ нему провести Рождество и раболѣпно поклонялись передъ сэромъ Джономъ Ринудомъ, какъ кланялись передъ покойнымъ графомъ. Старый графъ былъ тори въ послѣдніе дни своей жизни, и Тольботъ Туисденъ тоже былъ консерваторомъ тогда. Настоящій лордъ Рингудъ былъ также вигомъ. Это удивительно, какъ либеральны сдѣлались Туисдены послѣ двухнедѣльныхъ послѣобѣденныхъ разговоровъ въ Рингудѣ!

— Чортъ побери, говорилъ потомъ молодой Туисденъ въ своей конторѣ: — надо же слѣдовать политикѣ своей фамиліи!

И потомъ хвастался обѣдами, винами, роскошью, поварами рингудскими, какъ бывало при покойномъ дѣдѣ. Всякій содержатель собакъ въ Лондонѣ знаетъ, какъ собаки лаютъ и кидаются на бѣдныхъ подходящихъ къ воротамъ. Туисденъ отецъ и сынъ были этой собачьей породы и такихъ собакъ есть цѣлыя своры вездѣ.

Если Филиппъ открывалъ передъ нами своё сердце и говорилъ откровенно о своихъ планахъ и надеждахъ, вы можете быть увѣрены, что онъ сообщалъ всё и мистриссъ Брандонъ, и никто на свѣтѣ не старался быть ему полезнымъ такъ, какъ она. Пока мы говорили о томъ, что дѣлать, эта женщина дѣйствовала для своего любимца. Она имѣла твёрдую союзницу въ мистриссъ Мёгфордъ, женѣ издателя Пэлль-Мэльской газеты. Мистриссъ Мёгфордъ давно интересовалась Филиппомъ, его несчастьями, его любовью. Эти двѣ добрыя женщины сдѣлали изъ него сентиментальнаго героя. Ахъ! еслибы онѣ могли придумать какой-нибудь удобоисполнимый планъ, чтобы помочь ему! И такая возможность скоро представилась этимъ обрадовавшимся женщинамъ.

Почти во всѣхъ газетахъ на новый годъ явилось блестящее объявленіе объ изданіи въ Дублинѣ новой газеты подъ названіемъ Шэмрокъ. Разумѣется, самые знаменитые ирландскіе писатели были приглашены въ сотрудники. Редакторомъ этого новаго журнала былъ приглашонъ Микаэль Кассиди, помощникъ редактора Пэлль-Мэлльской газеты. А если Микаэль Кассиди попадетъ въ Дѵблинъ, то почему же Филиппу не занять его мѣсто въ Пэлль-Мэльской газетѣ? Кассиди, разумѣется, сообщитъ о своёмъ вакантномъ мѣстѣ своимъ пріятелямъ, которые будутъ рады взять его жалованье до открытія другаго болѣе выгоднаго мѣста. Но какъ только мистриссъ Брандонъ узнала о вакантномъ мѣстѣ, она рѣшила, что его займётъ Филиппъ. Мистриссъ Мёгфордъ всегда считала молодаго человѣка очень надменнымъ, но совершеннымъ джентльмэномъ, и быстро заразилась восторженными похвалами мистриссъ Брандонъ. Жена моя наняла карету, ваяла съ собою дѣтей, поѣхала къ мистриссъ Мёгфордъ и начала восхищаться ея садомъ, дѣтской — всѣмъ что носило имя Мёгфорда. Любопытно было примѣчать, въ какой восторгъ пришли эти женщины, какіе планы составляли онѣ, чтобы достать это мѣсто для Филиппа. Моя жена полагала, что мистриссъ Мёгфордъ очень желаетъ блистать въ свѣтѣ.

— Не можемъ ли мы пригласить кой-кого изъ знати вмѣстѣ съ Мёгфордами? сказала она мнѣ. — Нѣкоторые изъ прежнихъ друзей Филиппа будутъ очень рады услужить ему, я увѣрена въ этомъ. Признаюсь, мы употребили эту хитрость. Мы ласкали Мёгфордовъ, льстили имъ для Филиппа, и да проститъ небо хитрость мистриссъ Лорѣ. Признаться, мы дали обѣдъ. Мы пригласили самыхъ знатныхъ изъ нашихъ знакомыхъ для мистера и мистриссъ Мёгфордъ и просили Филиппа какъ можно лучше обращаться со всѣми гостями, приглашенными къ намъ. При моей женѣ левъ Фирминъ былъ ягнёнкомъ. Грубый и высокомѣрный въ обществѣ Филиппъ былъ самый смирный и смиренный человѣкъ съ тѣми, кого онъ любилъ и уважалъ. Онъ никогда не уставалъ играть съ нашими дѣтьми и хохоталъ за ихъ играми. Никто такъ не смѣялся надъ моими шуточками, какъ Филиппъ Фирминъ. Я думаю, что моя жена любила его за это благородное поощреніе моего остроумія. На этомъ званомъ обѣдѣ я просилъ его быть очень вѣжливымъ со всѣмъ и не наступать на мозоли никому.

Мы пригласили Мёгфорда, издателя Пэлль-Мэлльской газеты, съ женой, и Бикертона, редактора, лорда Эскота, стараго университетскаго товарища Филиппа, и еще двухъ-трехъ мужчинъ. Наши приглашенія дамамъ были не такъ счастливы. Нѣкоторый были приглашены, а другія уѣхали въ деревню на Рождество. Словомъ, мы были очень счастливы, что могли имѣть старую лэди Гикси, которая могла считаться свѣтской дамой, когда не было никакой другой. Моя жена сказала ей, что цѣль нашего обѣда — познакомить нашего друга мистера Фирмина съ издателемъ и редакторомъ Пэлль-Мэлльской газеты, съ которыми ему необходимо быть на самой дружеской ногѣ. О! очень хорошо! Лэди Гикси обѣщала быть вполнѣ любезной съ издателемъ газеты и его женой и сдержала своё обѣщаніе. Наша добрая мистриссъ Мёгфордъ пріѣхала первая. Поставивъ ея экипажъ въ сосѣднюю конюшню, ея грумъ вызвался помочь нашимъ слугамъ служить за обѣдомъ. Его усердіе и проворство были замѣчательны. Фарфоровыя чашки и крышки для блюдъ разбились въ передней. Мистриссъ Мёгфордъ сказала, что «Сэтъ опять принялся за свои прежнія штуки», и хозяйка, я надѣюсь показала, не она умѣетъ владѣть собою среди этого біенія фарфора. Мистриссъ Мёгфордъ пріѣхала ранѣе назначеннаго часа, чтобъ посмотрѣть нашихъ дѣтей, говорила она.

— На лондонскихъ позднихъ обѣдахъ дѣтей никогда не видишь, замѣтила она.

Въ Гэмпстидѣ ея дѣти всегда являлись за десертомъ и оживляли гостей своими невинными криками, прося апельсиновъ и ссорясь за конфеты. Въ дѣтской дамы нашли нашу милую Сестрицу. Она пришла взглянуть на своихъ любимцевъ и сама была любима всѣми ими; кажется, она помогала кухаркѣ приготовить для обѣда какія-то лакомства. Начался разговоръ о нашихъ дѣтяхъ, о дѣтяхъ мистриссъ Мёгфордъ, о дѣтяхъ вообще. А потомъ хитрыя женщины (хозяйка и Сестрица) разговорились о добродѣтеляхъ, несчастьяхъ, помолвкѣ Филиппа и о той милой дѣвушкѣ, с которою онъ былъ помолвленъ Этотъ разговоръ продолжался до-тѣхъ-поръ пока послышался стукъ колёсъ и раздался звукъ молотка.

— Ахъ, какая досада! Гости ѣдутъ! сказала мистриссъ Мёгфордъ, и поправивъ чепчикъ и воланы съ помощью ловкой мисстриссъ Брандонъ, сошла внизъ, нѣжно простившись съ дѣтьми, которымъ на слѣдующій день она прислала въ подарокъ цѣлую кучу рождественскихъ книгъ, присланныхъ въ Пэлль-Мэлльскую газету для обозрѣнія. Эту добрую женщину мы ласкали и привлекали на нашу сторону для Филиппа. Онъ по крайней мѣрѣ имѣлъ ея голосъ для мѣста помощника редактора.

Многіе изъ нашихъ гостей уже пріѣхали, когда наконецъ доложили о мистриссъ Мёгфордъ. Я долженъ сказать, что она имѣла замѣчательную наружность и рѣдко можно было видѣть такой великолѣпный нарядъ.

Бикертонъ и Филиппъ были представлены другъ другу и разговорились о французской политикѣ передъ обѣдомъ. Въ этомъ разговорѣ Филиппъ держалъ себя очень осторожно и вѣжливо. Бикертонъ слышалъ, что о письмахъ Филиппа отзывались хорошо, и его дружелюбіе увеличилось, когда вошолъ лордъ Эскотъ и вступилъ съ Филиппомъ въ дружескій разговоръ. Бикертонъ удостоилъ сознаться, что старая лэди Гикси была въ очень хорошемъ обществѣ.

— А что касается мистриссъ Мёгфордъ, сказалъ онъ, бросивъ на нее взглядъ состраданія: — разумѣется мнѣ не нужно говорить вамъ, что она не бываетъ нигдѣ — нигдѣ.

Сказавъ это, Бикертонъ выступилъ вперёдъ, взглянулъ на мою жену съ видомъ спокойнаго покровительства, добродушно кивнулъ мнѣ головой, напомнилъ лорду Эскоту, что онъ имѣлъ удовольствіе встрѣчаться съ нимъ въ Игэмѣ, а потомъ вступилъ съ Томомъ Пэджемъ, который, я признаюсь, одинъ изъ самыхъ аристократическихъ нашихъ гостей, въ разсужденіе о какомъ-то политическомъ вопросѣ — я забылъ о какомъ именно; но главное состояло въ томъ, что онъ назвалъ двухъ-трёхъ передовыхъ людей, съ которыми онъ разсуждалъ объ этомъ вопросѣ. Онъ назвалъ очень знаменитыя имена и далъ имъ понять, что съ людьми, носящими эти знаменитыя имена, онъ находился на самой короткой и дружеской ногѣ. Съ издателемъ Пэлль-Мэлльской газеты онъ находился въ самихъ холодныхъ отношеніяхъ, и я боюсь, что его обращеніе съ моей женой и со мною было не совсѣмъ почтительно. Мнѣ показалось, что лобъ Филиппа морщился, когда онъ слѣдилъ за покровительственнымъ обращеніемъ этого человѣка со всѣми. Обѣдъ подали довольно поздно, по причинамъ лучше извѣстнымъ въ нижнихъ областяхъ дома,

— Мнѣ кажется, сказалъ Бикертонъ, мигая Филиппу: — что нашъ добрый другъ и хозяинъ не привыкъ давать обѣды. Хозяева очевидно находятся въ волненіи.

Филиппъ сдѣлалъ такую страшную гримасу, что Бикертонъ сначала подумалъ, что онъ боленъ чѣмъ-нибудь.

— Вы долго жили съ старикомъ Рингудонъ, и знаете, каковъ долженъ быть хорошій обѣдъ, продолжалъ Бикертонъ.

— Всякій обѣдъ хорошъ, когда онъ сопровождается такимъ пріёмомъ, какой я получаю здѣсь, отвѣчалъ Филиппъ.

— О! это очень добрые, очень добрые люди! вскричалъ Бикертонъ.

Мнѣ не нужно говорить, что Бикертонъ думаетъ, будто ему вполнѣ удалось принять видъ свѣтскаго человѣка. Онъ подошолъ къ лэди Гикси и говорилъ съ нею о большомъ балѣ, на которомъ встрѣтился съ нею, а потомъ обернулся ко мнѣ и замѣтилъ, что мой другъ, сынъ доктора, человѣкъ свирѣпой наружности. Черезъ пять минутъ ему посчастливилось возбудить къ себѣ ненависть мистера Фирмина. Но Филиппъ не сказалъ ни одного оскорбительнаго слова главному редактору Пэлль-Мэлльской газеты и я началъ поздравлять себя, что нашъ обѣдъ кончится благополучно, когда кто-то къ несчастью похвалилъ вино.

— Очень хорошій клэретъ. У кого вы покупаете вино? Честное слово, этотъ клэретъ лучше того, который я пью въ Парижѣ — какъ вы думаете, мистеръ Ферморъ? Гдѣ вы обыкновенно обѣдаете въ Парижѣ?

— Я обыкновенно обѣдаю ка тридцать су, а въ праздники за три франка, мистеръ Бекертонъ, заворчалъ Филиппъ.

— Меня зовутъ Бикертонъ. Какъ пошло говорить объ обѣдахъ въ тридцатъ су! пробормоталъ мнѣ Бикертонъ, мой сосѣдъ за обѣдомъ. — Конечно, о вкусахъ спорить нельзя. А когда я бываю въ Парижѣ, я обѣдаю у Трёхъ Братьевъ. Какое у нихъ бургундское!

— Передовымъ писателямъ платятъ лучше чѣмъ бѣднымъ корреспондентамъ. Я былъ бы очень радъ имѣть лучшій обѣдъ,

— Ничего не можетъ быть пошлѣе, какъ вести такой лавочный разговоръ, сказалъ Бикертонъ довольно громко.

— Я не держу лавки, но не стыдился бы, еслибъ я держалъ. А вы вѣрно стыдитесь, мистеръ Бикертонъ?

Бикертонъ выскочилъ изъ-за стола и поблѣднѣлъ.

— Вы имѣли намѣреніе оскорбить меня, сэръ? спросилъ онъ.

— Оскорбить васъ, сэръ? нѣтъ. Нѣкоторые люди оскорбляютъ другихъ безъ всякаго намѣренія. Это случалось съ вами сегодня нѣсколько разъ.

— Я не вижу, чтобъ я быль обязанъ выносить вещи такого рода за чьимъ бы то ни было обѣдомъ! кричитъ Бикертонъ. — Прощайте, лордъ Эскотъ!

— Что такое случилось? спрашиваетъ его сіятельство, и мы всѣ удивляемся, что мой гость встаётъ изъ-за стола и уходитъ въ сильномъ гнѣвѣ.

— По дѣломъ ему, Фирминъ! говоритъ Мёгфордъ, выпивъ еще рюмку.

— Развѣ вы не знаете? замѣтилъ Тонъ Пэджъ. — Отецъ его держитъ мелочную лавку въ Кэмбриджѣ, а его послалъ въ Окфордскій университетъ, гдѣ онъ получилъ хорошую степень.

И вотъ что вышло изъ примирительнаго обѣда — обѣда, который долженъ былъ помочь Филиппу въ его карьерѣ!

— Хорошенько его еще! закричалъ Мёгфордъ, котораго вино сдѣлало краснорѣчивымъ. — Это такая скотина, я терпѣть его не могу — и мистриссъ Мёгфордъ тоже терпѣть его не мометь.

Глава XXXI РАЗСКАЗЫВАЕТЪ ЗНАМЕНИТУЮ ШУТКУ О МИССЪ ГРИГСБИ

Разъ въ жизни нашолъ Филиппъ, что онъ оскорбилъ, не заслуживъ общаго порицаніи. Мистриссъ Мёгфордъ уже подтвердила слова своего мужа относительно Бикермана и объявила, что онъ скотъ, и жалѣла, что ему еще больше не досталось отъ мистера Фирмина. Какъ различны мнѣнія различныхъ людей объ одномъ и томъ же случаѣ! Я узналъ, что Бикертонъ съ своей стороны утверждалъ, что мы задорливые и пошлые люди и что человѣкъ хоть сколько-нибудь утончонный долженъ избѣгать общества такого рода. Онъ серьёзно считаетъ себя выше васъ и готовъ прочитать нравоученіе любому джэнтльмэну какъ онъ долженъ вести себя. Такіе выскочки встрѣчаются на каждомъ шагу. Кто изъ насъ не встрѣчалъ подобныхъ наставниковъ? Я знаю людей, которые готовы бы учить Тальони танцовать, Тома Сэйра боксировать, а Байяра быть рыцаремъ. Всѣ мы знаемъ такихъ людей и время отъ времени пользуемся ихъ покровительствомъ.

Мёгфордъ уѣхалъ съ вашего маленькаго обѣда, обѣщая, что Филиппъ не будетъ нуждаться въ надлежащее время, и это надлежащее время скоро наступило. Я смѣялся однажды, зайдя въ контору Пэлль-Мэлльской газеты и заставъ тамъ Филиппа въ комнатѣ помощника редактора съ ножницами и облатками: онъ вырѣзывалъ параграфы то изъ этой газеты, то изъ другой, измѣнялъ, собиралъ, придавалъ заглавія, словомъ, находился въ полной упряжи. Телятъ о трехъ головахъ, призъ за смородину, старыхъ дѣвъ, необыкновенно долговѣчныхъ и наконецъ умершихъ — было удивительно (соображая его неопытность) какъ Фирминъ отыскивалъ всё это. Онъ гордился хитрыми заглавіями, какія онъ придумывалъ для своихъ параграфовъ. Самъ онъ любовался своей работою, но если друзья спрашивали его не застрѣлилъ ли онъ какой-нибудь особенно хорошей утки на этой недѣлѣ, лобъ его хмурился, а щёки краснѣли. Онъ не любитъ шутокъ на свой счотъ. Не правда ли какая странная была у него антипатія?

Работа и плата Филиппа были невелики и онъ весело принималъ и то и другое. Онъ копилъ деньги изъ своего небольшаго жалованья. Удивительно, какъ экономно могъ онъ жить съ помощью и совѣтами своей хозяйки! Онъ приходилъ къ намъ считать подвиги своей скупости съ дѣтскимъ восторгомъ. Онъ любилъ любоваться на свои соверены, какъ недѣля за недѣлей накоплялись они. Онъ наблюдалъ за продажами и время отъ времени покупалъ мёбель. Такимъ образомъ онъ купилъ фортепіано, на которомъ самъ не умѣлъ играть, но ему сказали, что это хорошій инструментъ, и моя жена играла на нёмъ однажды, когда мы посѣтили Филиппа, а онъ сидѣлъ и слушалъ съ восторгомъ, уткнувъ руки въ колѣна. Онъ думалъ, какъ однажды онъ увидитъ другіе руки, играющія на этихъ клавишахъ — и инструментъ и играющая исчезли въ туманѣ передъ его счастливыми глазами. Его покупки не всегда были счастливы. Напримѣръ, его ужасно обманули въ одномъ аукціонѣ ожерельемъ изъ бусъ. Какіе-то хитрые жиды сговорились надбавить цѣну гораздо дороже настоящей цѣнности.

— Но вы знаете, для кого это назначалось, говорила защитница Филиппа. — Если бы ей захотѣлось надѣть на себя его десять пальцевъ, онъ отрѣзалъ бы ихъ и прислалъ ихъ въ ней; но онъ оставляетъ ихъ у себя, чтобы писать къ ней письма и стихи — да еще какіе прекрасные! Этотъ милый человѣкъ, воспитанный въ роскоши и великолѣпіи, какъ вамъ хорошо извѣстно, не хочетъ теперь пить вина. Онъ пьётъ только немного уиски и стаканъ пива. Онъ привыкъ такъ хорошо одѣваться — а теперь посмотрите каковъ онъ, сударыня! Конечно, онъ всё остался джентльмэномъ, а болѣе величественной и прекрасной наружности джентльмэнъ никогда не входилъ въ комнату, Но онъ копитъ деньги — вы знаете для чего, сударыня!

Мистриссъ Мёгфордъ это знала, знали и мистриссъ Пенденнисъ и мистриссъ Брандонъ. Эти три женщины чуть не довели себя до горячки, интересуясь мистеромъ Фирминомъ, Мёгфордъ своимъ грубымъ и шутливымъ тономъ обыкновенно говорилъ:

— Я начинаю ревновать къ помощнику редактора, вотъ оно что! Но стоитъ посмотрѣть какъ онъ лаетъ на Бикертона, когда они встрѣчаются въ конторѣ, вотъ онъ что! Бикертонъ не будетъ ужъ съ нимъ забіякой, обѣщаю вамъ!

Совѣщанія и заговоры этихъ женщинъ къ пользу Филиппа были безконечны. Однажды Сестрица ушла отъ насъ и носовымъ платкомъ у глазъ и въ большомъ волненіи, которое, можетъ быть сообщилось и хозяину. Жена хозяина съ своей стороны также не мало была взволнована.

— Что ты думаешь, говоритъ мистриссъ Брандонъ? Филиппъ учится стенографіи. Онъ говоритъ, что онъ не довольно талантливъ, чтобы сдѣлаться замѣчательнымъ писателемъ; но онъ можетъ быть стенографомъ и тогда вмѣстѣ съ мѣстомъ у мистера Мёгфорда, онъ думаетъ, что будетъ зарабатывать достаточно — о! какой онъ славный человѣкъ!

Женское волненіе прекратило эту рѣчь. Но когда Филиппъ пришолъ къ намъ обѣдать въ этотъ день, хозяйка ухаживала за нимъ, обращалась съ нимъ съ нѣжнымъ уваженіемъ и сочувствіемъ, которыя подобныя женщины имѣютъ обыкновеніе оказывать добрымъ и честнымъ людямъ, находящимся въ несчастьи.

Почему же мистеру Филиппу Фирмину, адвокату, не думать, что онъ принадлежать къ профессіи, которая доставила многимъ почести и богатство? Адвокатъ конечно можетъ надѣяться на такіе же хорошіе заработки, какъ и газетный стенографъ. Мы всѣ знали людей, которые, начавъ свою карьеру какъ писатели, занимали также и юридическую профессію и достигли большой знаменитости въ адвокатурѣ.

— Моя голова не многого стоитъ, возражалъ бѣдный Филь:- я совсѣмъ её потеряю, если буду сидѣть надъ законами. Я вовсе не талантливъ, у меня нѣтъ честолюбія и упорной воли, которыя помогли успѣть людямъ съ способностями по болѣе моихъ. Напримѣръ, можетъ быть и не глупѣе Бикертона, но я не такой самонадѣянный, какъ онъ. Предъявляя права на первое мѣсто, куда, бы онъ ни являлся, онъ часто получаетъ его. Любезные друзья, развѣ вы не видите какъ я скроменъ? Нѣть на свѣтѣ человѣка, который менѣе меня имѣлъ вѣроятность на успѣхъ — вы должны сознаться въ этомъ; и я говорю вамъ, что мы съ Шарлоттой должны ожидать бѣдности въ жизни и квартиры во второмъ этажѣ въ Пентонвиллѣ или Айлингтонѣ. Я возвратилъ бы ей ея слово, только я знаю, что она этого не захочетъ — бѣдняжечка! Она отдала своё сердце нищему — вотъ это правда. A я скажу, вотъ что я сдѣлаю. Я серьёзно буду учиться профессіи бѣдности и одолѣю её. По чомъ говядина самаго низкаго сортa? Вы не знаете? A я знаю; и гдѣ её дешевле купить. Я умѣю выбрать хорошую салакашку, и всю жизнь буду пить легкое пиво; я начинаю его любить и нахожу его вкуснымъ и здоровымъ.

Много было правды въ оцѣнкѣ Филиппа своихъ способностей и неспособностей. Безъ всякаго сомнѣнія, онъ не родился для того, чтобъ сдѣлать знаменитымъ своё имя. Но развѣ мы любимъ только знаменитыхъ людей? Это было бы всё равно какъ сказать, что мы уважаемъ только тѣхъ людей, которые имѣютъ десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, или ростъ болѣе чѣмъ въ шесть футъ.

Изъ трёхъ пріятельницъ и совѣтницъ Филиппа, только моя жена восхищалась смиреніемъ Филиппа, мистриссъ Брандонъ и мистриссъ Мёгфордъ были нѣсколько разочарованы его недостаткомъ бодрости духа и мыслью, что цѣль его такъ невысока. Я не скажу, чью сторону принялъ біографъ Филиппа въ этомъ дѣлѣ. Моё ли было дѣло хвалить его или упрекать за такое смиреніе, да и съ какой стати мнѣ было совѣтовать ему? Мои любезный читатель, сознайся, что и ты, и я, мы идёмъ по жизненному пути по-своему. Мы ѣдимъ кушанья, которыя вамъ нравятся, потому что они нравятся намъ, a не потому что они по вкусу нашему сосѣду. Мы встаёмь рано, или ложимся поздно, мы трудимся, лѣнимся, куримъ, дѣлаемъ мало ли еще что, потому что такъ хочется намъ, a не потому что такъ приказываетъ докторъ. Филиппъ походилъ на васъ и на меня. Вмѣсто того, чтобъ ѣсть вкусную говядину, онъ привыкъ довольствоваться обѣдомъ изъ овощей. Вмѣсто того, чтобы бороться съ бурей, онъ предпочиталъ идти подъ парусомъ вдоль берега и ждать болѣе тихой погоды. Филиппъ, бывшій щоголемъ два года назадъ, носилъ поношенный сюртукъ. Филиппъ, ѣздившій на красивыхъ лошадяхъ и любившій выставлять на показъ свою лошадь и свою особу въ Паркѣ, теперь смиренно садился въ омнибусъ и только изрѣдка позволялъ себѣ нанять кэбъ. Съ имперіала омнибуса кланялся онъ своимъ друзьямъ съ совершенной любезностью и смотрѣлъ на свою тётку, когда она проѣзжала въ коляскѣ. Его никакъ нельзя было заставить сознаться, что она съ умысломъ его не примѣчаетъ, или онъ приписывалъ ея слѣпоту ссорѣ, которую она съ нимъ имѣла, а не его бѣдности и настоящему положенію. А о кузенѣ своёмъ Рингудѣ Филиппъ говорилъ, что «этотъ человѣкъ готовъ на всякую низость».

Опасность состояла въ томъ, чтобы нашъ другъ не сдѣлался въ бѣдности болѣе надменнымъ и дерзкимъ, чѣмъ былъ въ дни своего лучшаго положенія, и чтобъ не сошолся съ людьми, которые не были ему равны. Лучше ли било для него получать презрительное обращеніе въ модномъ клубѣ или сидѣть въ главѣ компаніи въ тавернѣ? Вотъ этой опасности мы могли бояться для Фирмина. Невозможно было не сознаться, что онъ хотѣлъ занимать въ свѣтѣ болѣе низкое мѣсто, чѣмъ то, для котораго онъ родился.

— Ты думаешь, что Филиппъ унизился, потому что обѣднѣлъ, спросила одна сердитая дама, мужъ которой сдѣлалъ это замѣчаніе — и мужъ и жена были очень добрыми друзьями мистера Фирмина.

— Душа моя, отвѣчалъ этотъ суетный мужъ:- предположи, что Филиппу вздумалось бы купить осла и продавать капусту. Онъ не будетъ дѣлать ничего дурного, но нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ унизитъ себя въ мнѣніи свѣта.

— Унизитъ! сказала лэди, качая головой. — никто не унижаетъ себя выбирая честную профессію. Никто!

— Очень хорошо. Вотъ Грёндсэлль служитъ у насъ за обѣдомъ. Не попросить ли его сѣсть съ нами за столъ, а намъ самимъ стать съ салфеткой за стуломъ Грёндсэлля.

— Какой вздоръ!

— Очень хорошо. Грёндсэлль собесѣдникъ неприличный для насъ, почему же Фплиппъ долженъ оставлять друзей своей юности, бросать клубъ для таверны? Ты не можешь сказать, чтобъ и мистриссъ Брандонъ, какъ она ни добра, была для него приличной собесѣдницей?

— Если бы у него была добрая жена, онъ имѣлъ бы собесѣдницу приличную и былъ бы избавленъ отъ опасностей и искушеній — лучше всего для него тотчасъ жениться! Другъ мой, мнѣ кажется, я напишу къ Шарлоттѣ и попрошу её пріѣхать къ намъ.

Противъ этого аргумента нельзя было устоять. Пока Шарлотта будетъ y насъ, мы могли быть увѣрены, что Филинпъ не станетъ искать другого общества. Подлѣ дѣтской у насъ была уютная комната. Женѣ моей было пріятно украсить эту комнатку, и такъ какъ въ это время дядя Мэкъ пріѣхалъ въ Лондонъ по дѣламъ, молодая дѣвушка пріѣхала къ намъ вмѣстѣ съ нимъ и мнѣ хотѣлось бы описать встрѣчу её съ Филиппомъ въ нашей гостиной. Это было очень поучительно. Но ни жены моей, ни меня тутъ не было, vous concevez. Мы только услыхали крикъ удивленія и восторга Филиппа, когда онъ вошолъ въ комнату, гдѣ ждала его молодая дѣвушка. Мы только сказали:

— Ступайте въ гостиную, Филиппъ. Вы найдёте тамъ вашего стараго друга маіора Мэка. Онъ пріѣхалъ вь Лондонъ по дѣламъ и привёзъ извѣстія о…

Не нужно было говорить далѣе, потому что Филиппъ выбѣжалъ опрометью изъ комнаты. Потомъ раздался его крикъ, потомъ вышелъ маіоръ Мэкъ, такъ смѣшно подмигивая! Какія хитрости употребляли мы, чтобъ скрыть тайну отъ нашихъ дѣтей, которыя непремѣнно разболтали бы её! Я долженъ сказать, что родители приняли предосторожность противъ невинной болтовни и разспросовъ дѣтей относительно приготовленій маленькой спальной, увѣривъ ихъ, что она назначается для миссъ Григсби, гувернантки, прибытіемъ которой имъ угрожали давно. Одна изъ нашихъ дѣвочекъ, когда пришолъ Филиппъ, ничего не подозрѣвавшій, сказала:

— Филиппъ, если вы пойдите въ гостиную, мы найдёте тамъ миссъ Григсби, гувернантку.

Мы знали Шарлотту миссъ Григсби во весь обѣдъ и на слѣдующій денъ и смѣялись, малютка нашъ, который не умѣлъ еще говорить порядкомъ, навивалъ её миссъ Григсби и смѣялся громче всѣхъ. Такъ было весело! Но мнѣ кажется, что Филиппу и Шарлоттѣ было веселѣе всѣхъ, хотя можетъ быть они смѣялись не такъ громко какъ мы.

Когда мистриссъ Брандонъ навѣстила насъ, Шарлотта покраснѣла и сдѣлалась чудно прелестна, когда подошла поцаловать Сестрицу.

— Онъ разсказывалъ мнѣ про васъ! сказала она своимъ мягкимъ голосомъ, разглаживая волосы молодой дѣвушки.

— Знала ли бы я его, если бы не вы не спасли ли вы ему жизнь, когда онъ былъ боленъ? спросила миссъ Бэйнисъ. — И не должна ли я любить всякаго, кто любитъ его?

Мы оставили этихъ женщинъ однѣхъ на четвергъ часа, и въ это время онѣ сдѣлались самыми короткими друзьями на свѣтѣ. Всѣ наши домашніе, большіе и маленькіе, включая няню (женщину самой ревнивой, повелительной и безпокойной вѣрности), получили хорошее мнѣніе о нашей кроткой и молоденькой гостьѣ и ухаживали за миссъ Григсби.

Шарлотта была не такая красавица, чтобъ заставлять другихъ женщинъ говорить ложь, увѣряя, что она вовсе не Богъ-знаетъ какъ хороша. Въ тотъ періодъ, которымъ занимаемся мы, она имѣла прелестный цвѣтъ лица, можетъ быть, оттѣняемый ея чорнымъ платьемъ. А когда Филиппъ входилъ въ комнату, у ней всегда была готова гирлянда розъ, расцвѣтавшая на щекахъ ея въ минуту его появленія. Обращеніе ея было такъ просто и непринуждённо, что не могло не быть хорошо, потому что она была признательна, правдива, незанята собой, неприхотлива и принимала участіе въ другихъ. Очень ли умна была она? Я никогда этого не говорилъ — хотя, я не сомнѣваюсь, она цѣнила умъ нѣкоторыхъ мущинъ (объ имени которыхъ не кчему упоминать).

— Не великолѣпное ли это созданіе? кричалъ Филиппъ въ достопамятный вечеръ ея пріѣзда, когда она и другія дамы ушли спать. — Чѣмъ я заслужилъ такое чистое сердечко? Я слишкомъ счастливъ, слишкомъ!

Голосъ его прервался за его трубкой и онъ отёръ кулакомъ глаза, сіявшіе радостными и признательными слезами. Когда фортуна даётъ такую милость человѣку, мнѣ кажется, мы не должны жалѣть о томъ, чего она его лишаетъ. Когда Филиппъ ушолъ въ полночь (ушолъ? его выгнали, а то онъ навѣрно продолжалъ бы разговаривать до разсвѣта) при дождѣ, бившемъ его въ лицо, и съ ста фунтами въ карманѣ, составлявшими всё его имущество, я думаю, что на свѣтѣ не было человѣка счастливѣе и богаче его, потому что не обладалъ ли онъ сокровищемъ, котораго онъ не могъ бы купить и не захотѣлъ бы продать ни за какое богатство на свѣтѣ?

Моя жена можетъ говорить что хочетъ, но это она причиною приглашенія миссъ Бэйнисъ и всего что случилось потомъ. При намёкѣ, что она будетъ дорогой гостьей въ нашемъ домѣ въ Лондонѣ, гдѣ находилось сокровище ея сердца, Шарлотта Бэйнисъ тотчасъ бросила свою милую тетку въ Турѣ, которая была такъ къ ней добра, своего милаго дядю, свою милую мама, всѣхъ своихъ милыхъ братьевъ, слѣдуя тому обыкновенному закону, который повелѣваетъ, чтобы женщина, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, оставила домашній кровъ, родителей, братьевъ, сестёръ для одного человѣка, который дѣлается, для нея дороже всѣхъ. Мистриссъ Бэйнисъ, вдова, ворчала на неблагодарность дочери, но въ своёмъ согласіи не отказывала. Можетъ быть она узнала, что Гели, вѣтренный поклонникъ Шарлотты, перепорхнулъ на другой цвѣтокъ и что гоняться за этимъ мотылькомъ было бы напрасно, или можетъ быть она услыхала, что онъ проведётъ весну — сезонъ мотыльковъ — въ Лондонѣ, и надѣялась, не вспорхнётъ ли онъ опять къ ея дочери. Какъ бы то ни было, она обрадовалась, что ея дочь приняла приглашеніе къ какъ въ домъ, и созналась, что бѣдная дѣвушка до-нихъ-поръ мало пользовалась удовольствіями въ жизни. Скромный чемоданчикъ Шарлотты былъ уложенъ и бѣдную дѣвушку отослала мать съ весьма малымъ запасомъ карманныхъ денегъ. Но эта экономная женщина сама имѣла мало, и изъ этой малости рѣшалась дать какъ можно меньше.

— Мать сказала Шарлоттѣ, что ей пришлётъ денегъ въ слѣдующій вторникъ, сообщилъ намъ маіоръ: — но между нами, я сомнѣваюсь въ этомъ. Между нами, моя свояченица всегда обѣщаетъ деньги во вторникъ, но и середа наступить, а она денегъ не дастъ. Я не могъ не дать дѣвочкѣ нѣсколько гиней, но вотъ увидите, во вторникъ деньги не придутъ.

Опровергнуть или подтвердить долженъ я слова маіора? Я скажу, что во вторникъ Шарлотта получила отъ матери письмо, увѣдомлявшее, что одинъ изъ ея братьевъ и младшая сестра оставались у тёти Мэкъ, а такъ какъ Шарлотта счастлива у своихъ гостепріимныхъ и добрыхъ друзей, то нѣжная, овдовѣвшая матъ не будетъ мѣшать счастью своей милой дочери.

Было уже сказано, что три женщины составили заговоръ въ пользу этой молодой дѣвицы и ея жениха. Черезъ три дня послѣ пріѣзда Шарлотты къ намъ въ домъ, моя жена стала настойчиво увѣрять, что поѣздка за городъ сдѣлаетъ пользу дѣвушкѣ, наняла коляску, одѣла Шарлотту къ лицу и уѣхала къ мистриссъ Мёгфордъ въ Гэмпстидъ. У мистриссъ Мёгфордъ была мистриссъ Брандонъ, разумѣется случайно, и я увѣренъ, пріятельница Шарлотты наговорила комплиментовъ мистриссъ Мёгфордъ на счотъ ея сада, дѣтской, завтрака, всего что принадлежало ей.

— Что же за бѣда? говоритъ мистриссъ Мёгфордъ, разсуждая объ извѣстномъ предметѣ. — Мы съ Мёгфордомъ обвѣнчались имѣя два фунта въ недѣлю, и при двухъ фунтахъ въ недѣлю родились двое старшихъ дѣтей. Иногда приходилось тяжело, но мы всё-таки были счастливы; а я увѣрена, что если человѣкъ не рискуетъ немного, то онъ не заслуживаетъ многаго. Я знаю, что я рискнула бы, будь я мущина, жениться на такой хорошенькой дѣвушкѣ. Я сочла бы малодушнымъ того молодаго человѣка, который мѣшкалъ бы, тогда какъ ему стоило сказать слово, чтобъ быть счастливымъ. Я считала мистера Фирмина храбрымъ, мужественнымъ джентльмэномъ. Или вы хотите, чтобы я имѣла дурное имѣніе о нёмъ, мистриссъ Брандонъ? Еще немножко этого крема, душечка. Онъ очень хорошъ. У насъ былъ вчера обѣдъ и изъ города приглашали нарочно повара.

Эта рѣчь, съ приличнымъ подражаніемъ голосу и жестамъ, была повторена настоящему біографу его женой, и онъ началъ видѣть, въ какую паутину заговоровъ эти хитрыя женщины запутали предметъ настоящей біографіи.

Подобно мистриссъ Брандонъ и другой матронѣ, мистриссъ Мёгфордъ заинтересовалась кроткимъ, юнымъ существомъ, ласково поцаловала ее и подарила ей аметистовую брошку.

— Она не имѣетъ манеръ; признаюсь, я болѣе ожидала отъ генеральской дочери воспитанной на континентѣ. Но мы покажемъ ей свѣтъ и оперу, Брандонъ, и она выучится очень хорошо держать себя, я въ этомъ не сомаѣваюсь.

Мистриссъ Мёгфордъ повезла мистриссъ Бэйнисъ въ оперу и указала ей на свѣтскихъ особъ, собравшихся тамъ. Шарлотта была въ восторгѣ. Я не сомнѣваюсь, что сзади въ ложѣ сидѣлъ молодой джентльмэнъ, нашъ знакомый, который также былъ очень счастливъ. Въ этомъ году жена родственника Филиппа, лэди Рингудъ, имѣла ложу, въ которой Филиппъ видѣлъ ея съ дочерьми, а маленькій Рингудъ Туисденъ такъ и разсыпался передъ ея сіятельствомъ. Они нечаянно встрѣтмлись у подъѣзда и лэди Рингудъ пристально посмотрѣла на Филиппа и на краснѣющую дѣвушку, которую онъ вёлъ подъ руку. Колясочка мистриссъ Мёгфордъ въ одну лошадь и парадная карета съ гербами лэди Рингудъ поѣхали но одной дорогѣ. Изъ кареты съ гербами дамы довольно благосклонно посмотрѣли на колясочку, въ которой сидѣла возлюбленная Филиппа, и экипажи разъѣхались, а Рингудъ Туисденъ, видя, что кузенъ подходитъ къ нему, очень поблѣднѣлъ и скорехонько уплелся за аркаду. Но ему не слѣдовало бояться Филиппа. Сердце Фирмина въ то время было переполнено доброжелательствомъ и мягкостью. Онъ думалъ о тѣхъ кроткихъ, кроткихъ глазахъ, которые сейчасъ нѣжно простились съ нимъ, о той маленькой ручкѣ, которая минуту тому назадъ висѣла на его рукѣ, Неужели вы думаете, что въ такомъ расположеніи духа онъ имѣлъ время думать объ отвратительномъ пресмыкающемся, которое ползло позади его? Онъ былъ такъ счастливъ въ тотъ вечеръ, что тотчасъ отправился въ таверну и истратилъ по-крайней-мѣрѣ три шиллинга на ужинъ и напитки. Слѣдующій день было воскресенье и мистеръ Фирминъ въ Уэстминстерскомъ аббатствѣ слушалъ церковное пѣніе возлѣ той же молодой дѣвицы, которую онъ провожалъ въ оперу наканунѣ.

Не надоѣло ли читателямъ это воркованье? Я старался описать любовныя дѣла Филиппа въ нѣсколькихъ словахъ и въ скромныхъ фразахъ — выпуская восторги, страшные обѣты, цѣлыя тетради корреспонденціи и всѣ обычныя пошлости его положенія. Однако, милостивая государыня, хотя мы съ вами уже перешли за возрастъ воркованья, хотя ваши локоны, которые я помню каштановыми, теперь посѣдѣли, а мой лобъ сталъ плѣшивъ, хотя мы теперь стары, мы еще не слишкомъ стары, чтобъ забыть. Изъ окна, у котораго я пишу, мнѣ видно, какъ въ садикѣ сквэра расхаживаютъ взадъ и впередъ молодой человѣкъ и молодая дѣвица, мнѣ знакомые. Этотъ садъ кажется раемъ моимъ молодымъ друзьямъ. Еслибы имъ вздумалось посмотрѣлъ за рѣшотку сквэра, они увидали бы, что у двери одного дома остановилась каретка доктора, а у оконъ другого дома плотникъ прибиваетъ гербъ по случаю смерти владѣльца, въ дверяхъ третьяго разнощикъ отъ булочника разговариваетъ съ горничной. Но что значатъ для нихъ эти явленія жизни? Рука объ руку ходятъ они по своему эдему и разговариваютъ о томъ счастливомъ времени, которое теперь уже близко, и томъ очаровательномъ пріютѣ, для котораго заказана мёбель и въ который, миссъ, вашъ старый другъ и покорнѣйшій слуга осмѣлится препроводить премиленькій серебряный чайникъ. Всѣ случаи имѣютъ отношеніе для мистера Филиппа и миссъ Шарлотты къ тому событію, которое составляетъ предметъ ихъ желаній. Вотъ каретка доктора отъѣхала, Имогена говорить Алонзо:

— Какъ я страдала бы, еслибы ты былъ боленъ!

Плотникъ прибилъ гербъ.

— Ахъ, душа моя! если ты умрёшь, пусть ужъ прибьютъ гербъ для насъ обоихъ, говоритъ Алонзо со вздохомъ.

Оба сочувствуютъ горничной, которая шепчется съ разнощикомъ булочника.

Такъ какъ всѣ силы души Филиппа и Шарлотты сосредоточились на ихъ бракѣ, я прошу позволенія представить документъ, полученный Филиппомъ въ то время; можно вообразить, что онъ возбудилъ не мало волненія.

Эсторскій домъ, Нью-Йоркъ.

«Итакъ ты воротился въ столицу! Твои письма очень кратки; но у меня есть корреспондентъ (немногіе, увы! помнятъ изгнанника!), который сообщаетъ мнѣ исторію моего Филиппа и говорятъ мни, что ты трудолюбивъ, что ты веселъ, что ты благоденствуешь. Весёлость подруги трудолюбія, благоденствіе ихъ отрасль. Чтобы благоденствіе могло достигнуть полной силы — горячая мольба отсутствующаго отца! Можетъ быть и я скоро сообщу тебѣ, что я благоденствую. Я занимаюсь учонымъ открытіемъ (медицинскимъ и относящимся къ моей профессіи), результаты котораго должны повести въ богатству, если только фортуна не завсегда покинула Джорджа Фирмина. Итакъ ты связался съ прессой. Она была презираема и писатель, и бѣдность долго считались синонимами. Но могущество и богатство прессы ежедневно развиваются и увеличатся еще болѣе. Признаюсь, мнѣ было бы пріятію слышать, что мой Филиппъ занимается своей адвокатской профессіей, въ которой почести, даже аристократическое званіе служатъ призами для смѣлыхъ, трудолюбивыхъ и достойныхъ. Почему тебѣ еще — мнѣ — не надѣяться, что ты пріобрѣтёшь юридическую знаменитость? Отецъ, много страдавшій, проводящій преклонныя лѣта одинъ и въ отдалённой землѣ, успокоился бы въ своёмъ изгнаніи, если бы думалъ, что его сынъ будетъ способенъ когда-нибудь поправить разстроенное состояніе его рода. Но съ любовью думаю, что еще не поздно. Ты можетъ еще заняться адвокатурой и одинъ изъ ея призовъ можетъ достаться тебѣ. Признаюсь, не безъ огорченія узналъ я изъ письма нашего добраго друга мистриссъ Б., что ты учишься стенографіи, чтобы сдѣлаться газетнымъ стенографомъ. Неужели фортуна такъ стала ко мнѣ неумолима, что мои сынъ принуждёнъ заняться такой профессіей? Постараюсь покориться этому. Я ожидалъ высшаго для тебя — и для меня.

„Милый сынъ, относительно твоей романической привязанности къ миссъ Бэйнисъ — о которой наша добрая Брандонъ разсказываетъ мнѣ съ своей особенной орѳографіей, но съ трогательной проостотой — я поставилъ себѣ за правило не говорить ни слова. Въ дѣлѣ привязанности къ женщинѣ ты, какъ сынъ твоего отца, поступишь по-своему и всѣ отцы на свѣтѣ не удержатъ тебя. Въ двадцати-четырёхлѣтнемъ Филиппѣ и узнаю его отца за тридцать лѣтъ назадъ. Отецъ мой бранилъ, умолялъ, поссорился со мною и не простилъ мнѣ. Я научился быть великодушнѣе къ моему сыну. Я могу огорчаться, но не сердиться. Если я разбогатѣю когда-нибудь, ты не будешь лишонъ моего богатства. Я самъ столько перенёсъ отъ жестокаго отца, что никогда не буду жестокъ въ моему сыну.

„Такъ какъ ты надѣлъ ливрею мужъ, что ты скажешь на прибавку въ твоему доходу, адресуя письма въ моему пріятелю, издателю новой газеты, называемой Газетой Верхнихъ Десяти Тысячъ. Это здѣсь модная газета, а твоё дарованіе было изъ такихъ, что твоё сотрудничество будетъ драгоцѣнно. Докторъ Джеральдинъ, издатель, кажется не родственникъ Лейнстерской фамиліи, но человѣкъ самъ проложившій себѣ путь, пріѣхавшій сюда нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ бѣдности, изгнанникомъ изъ своей родины. Я лечилъ мистриссъ Джеральдимъ и его. Мой пріятель, издатель Эмеральда, представилъ меня доктору Джеральдину. Страшные враги въ печати, они въ частной жизни добрые друзья. Докторъ Джеральдинъ знаетъ часть твоей исторіи, онъ знаетъ, что ты теперь занимаешься литературой, что ты человѣкъ образованный, джентльмэнъ, человѣкъ свѣтскій, мужественный. Я поручился за то, что ты имѣешь эти качества. Политическихъ трактатовъ не такъ нужно, какъ новостей о лондонскихъ знаменитостяхъ, и я увѣрилъ его, что именно ты способенъ доставлять ихъ ему. Ты знаешь всѣхъ, ты жилъ я въ большомъ свѣтѣ, и въ университетскомъ, въ свѣтѣ юристовъ, художниковь, знакомъ съ немногими литераторами, которыми можетъ похвалиться пресса, и можешь извлечь выгоды изъ этой опытности. Что если ты нѣсколько положишься на твоё воображеніе при сочиненіи этихъ писемъ? быть поэтичнымъ нѣтъ никакого вреда. Положимъ, что умный корреспондентъ напишетъ, что онъ встрѣтился съ гер-ц-мъ В-л-н-г-т-мъ, имѣлъ свиданіе съ П-м-р- и тамъ далѣе, кто станетъ опровергать его? и такого рода извѣстія восхищаютъ Нью-Йоркцевъ. Мой достойный другъ, докторъ Джеральдинъ, напримѣръ (между нами его зовутъ Финнигэмъ), когда пріѣхалъ въ Нью-Йоркъ, удивилъ всѣхъ обиліемъ своихъ анекдотовъ объ англійской аристократіи, которая столько же ему извѣстна, какъ пекинскій дворъ. Онъ былъ находчивъ, саркастиченъ, забавенъ, нашолъ читателей, переходилъ отъ одного успѣха къ другому — и Газета Верхнихъ Десяти Тысячъ, вѣроятно составитъ состояніе этого достойнаго человѣка. Ты можешь быть для него полезенъ и заработывать щедрое вознагражденіе, которое онъ предлагаетъ за еженедѣльное письмо. Анекдоты о свѣтскихъ мущинахъ и женщинахъ — чѣмъ веселѣе и забавнѣе, тѣмъ лучше. Кто первыя красавицы въ Лондонѣ? (ты знаешь, что красота имѣетъ своё знаніе и моду). Кто выигралъ или проигралъ на скачкѣ? Были ли дуэли? Какой послѣдній скандалъ? Здоровъ ли добрый, старый герцогъ? Кончилось ли дѣло между герцогиней такой-то и капитаномъ такимъ-то? Вотъ какія извѣстія любятъ наши забіяки и за которыя другъ мой докторъ Джеральдинъ заплатитъ по… доллэровъ за каждое письмо. Твоё имя совсѣмъне должно быть извѣстно. Вознагражденіе вѣрное. C'est à rendre ou à Laisser, какъ говорятъ наши весёлые сосѣди. Напиши прежде откровенно ко мнѣ; на кого ты можешь положиться болѣе, какъ не на твоего отца?

Ты, разумѣется, сдѣлаешь визитъ твоему родственнику, новому лорду Рингуду. Для молодаго человѣка, котораго фамилія такъ могущественна какъ твоя, конечно не можетъ былъ никакого униженія оказывать феодальное уваженіе, а кто можетъ знать, не захочетъ ли лордъ Рингудъ помочь своему кузену? Конечно, сэръ Джонъ вигъ, а твоя газета консервативная. Но ты болѣе всего человѣкъ свѣтскій. въ такомъ второстепенномъ мѣстѣ, какое ты занимаешь въ Пэлль-Мэлльской газетѣ, частная политика навѣрно не считается ни во что. Если сэръ Джонъ, твой родственникъ, найдетъ какой-нибудь способъ помочь тебѣ, тѣмъ лучше, а разумѣется, ты долженъ держаться политики твоей фамиліи. Я его не знаю. Онъ вёлъ себя очень смирно въ университетѣ, гдѣ, я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, друзья твоего отца были не совсѣмъ смирнаго десятка. Надѣюсь, что я раскаялся. И какъ бы мнѣ пріятно было слышать, что мой Филиппъ преклонилъ своё гордое сердце и готовъ покориться нѣсколькимъ обычаямъ свѣта! Сдѣлай визитъ сэру Джону. Мнѣ не нужно говорить тебѣ, что сэръ Джонъ вигъ и владѣлецъ большаго помѣстья; онъ ожидаетъ уваженія отъ тебя. Онъ твой родственникъ, представитель доблестнаго и благороднаго рода твоего дѣда. Онъ носитъ имя, которое носила твоя мать. Къ ней мой Филиппъ всегда былъ кротокъ и для нея ты исполнишь желаніе твоего любящаго отца

«Д. Ф.»

«Я не сказалъ ни одного привѣтствія миссъ Бэйнисъ. Я желаю ей столько добра, что признаюсь желалъ бы, чтобы она вышла за жениха богаче моего милаго сына. Позволитъ ли мнѣ судьба обнять мою невѣстку и сажать на колѣна вашихъ дѣтей? Вы будете говорить имъ ласково объ ихъ дѣдѣ, будете? Я слышалъ, что бѣдный генералъ Бэйнисъ отзывался обо мнѣ въ запальчивыхъ и неприличныхъ выраженіяхъ, которыя я искренне прощаю. Съ радостью, что я никогда не сдѣлалъ вреда генералу Бэйнису, съ признательностью и гордостью принимаю одолженія отъ моего роднаго сына. Ихъ коплю я какъ сокровища въ сердцѣ и всё еще надѣюсь, что буду въ состоянія заплатить за нихъ чѣмъ-нибудь посущественнѣе моихъ нѣжныхъ молитвъ. Передай мои желанія всего лучшаго миссъ Бэйнисъ и старайся научитъ её ласково думать объ отцѣ ея Филиппа.»

Миссъ Шарлотта Бэйнисъ, сохранившая имя миссъ Григсби, гувернантки, между шаловливыми дѣтьми шутливаго отца, пробыла у насъ мѣсяцъ, и мама ея выражала большую радость при мысли, что она находится въ отсутствіи и нашла такихъ добрыхъ друзей. Черезъ два мѣсяца дядя ея маіоръ Мак-Гиртеръ воротился отъ своихъ родныхъ съ сѣвера, которыхъ онъ ѣздилъ навѣщать, и предложилъ отвезти племянницу во Францію. Онъ сдѣлалъ это предложеніе съ самымъ шутливымъ видомъ и такъ какъ будто его племянница вспрыгнетъ отъ радости, что возвращается къ матери, но въ удивленію маіора, миссъ Бэйнисъ поблѣднѣла, побѣжала къ своей хозяйкѣ и бросилась къ ней на шею, а та, крѣпко держа въ объятіяхъ миссъ Бэйнисъ, свирѣпо глядѣла на маіора черезъ ея плечо, какъ-бы желая этимъ показать, что онъ не смѣетъ увезти её изъ этого святилища.

— О, добрый, милый другъ! ворковала Шарлотта и рыдая высказала много нѣжныхъ и признательныхъ словъ.

Дѣло въ томъ, что двѣ сестры, или мать и дочь, не могли бы любить другъ друга искреннѣе этихъ двухъ особъ. Мы всѣ любили Шарлотту. Дѣти начали выть при мысли разстаться съ ихъ миссъ Григсби. Шарлотта учила ихъ музыкѣ и по-французски, а приходящая гувернантка занималась остальнымъ ихъ образованіемъ.

Такъ проходили мѣсяцы, а наша фаворитка всё оставалась съ нами. Мама снабжала кошелёкъ дѣвушки время отъ времени небольшими суммами и просила хозяйку Шарлотты снабдить её всѣми необходимыми вещами отъ модистки. Впослѣдствіи правда генеральша Бэйнисъ… Но зачѣмъ входить въ эти непріятныя семейныя ссоры въ главѣ посвящонной чувству?

Какъ только Филиппъ, получилъ письмо, вѣрно нами скопированное (за исключеніемъ денежнаго вознагражденія, которое я не считаю себя въ правѣ разглашать), онъ поспѣшилъ изъ Торнгофской улицы въ Уэстминстеръ, пролетѣлъ, мимо Бёттонса, нашего слуга, не обратилъ никакого вниманія на мою изумлённую жену въ дверяхъ гостиной, устремился во второй этажъ, раскрылъ настежъ дверь классной, гдѣ Шарлотта учила нашу третію дочь играть на фортепіано.

— Шарлотта! Шарлотта! закричалъ онъ.

— Филиппъ! развѣ вы не видите, что миссъ Григсби даетъ намъ урокъ? закричали дѣти.

Но онъ не слушалъ шалуновъ и всё манилъ въ себѣ Шарлотту. Эта молодая дѣвица встала и пошла за нимъ къ двери, а потомъ на лѣстницу, и тамъ они прочли письмо доктора Фирмина склонившись головами другъ къ другу, вы понимаете?

— Еще двѣсти фунтовъ въ годъ, сказалъ Филиппъ, сердце его такъ билось, что онъ съ трудомъ мой говорить:- твоихъ пятьдесятъ…

— О, Филиппъ! только могла сказать Шарлотта.

Очень милую составили они группу, которую годилось бы срисовать для художника.

Глава XXXII СПОСОБЫ И СРЕДСТВА

Разумѣется, всякій свѣтскій человѣкъ, обладающій приличнымъ благоразуміемъ, примѣтитъ, что мысль жениться, имѣя четыреста пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, была нелѣпа. Во-первыхъ, нельзя жить на четыреста пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, хотя многіе живутъ и меньшимъ. Но жизнь безъ экипажа, безъ приличнаго дома, безъ клэрета къ обѣду, безъ лакея, нельзя назвать жизнью. Доходъ Филиппа могъ прекратиться. Онъ могъ не понравиться американскому газетчику. Онъ могъ поссориться съ издателемъ Пэлль-Мэлльской газеты. И тогда что останется у него? Только пятьдесятъ фунтовъ Шарлотты! Такъ доказывалъ короткій другъ Филиппа — человѣкъ свѣтскій и очень опытный. Разумѣется, я не удивлялся, что Филиппъ не хочетъ слѣдовать моему совѣту, хотя не ожидалъ, что онъ такъ разсердится, даже почти разбранить меня и употребитъ такія грубыя выраженія, когда, по его желанію, этотъ совѣтъ былъ ему поданъ. Если онъ ему не нуженъ, зачѣмъ было спрашивать? Этотъ совѣтъ могъ быть для него непріятенъ, но зачѣмъ онъ говорилъ мнѣ за моимъ собственнымъ столомъ и за моимъ собственнымъ клэретомъ, что это совѣтъ проныры и суетнаго человѣка? Мой добрый другъ, этотъ клэретъ, хотя онъ втораго сорта и я не въ состояніи покупать лучшаго, стоитъ семьдесятъ-два шиллинга за дюжину. Бутылку въ день, это самое меньшее, что вы можете считать, (а онъ въ моёмъ домѣ выпивалъ по двѣ бутылки), и это составитъ сто-четыре гинеи въ годъ, понимаете?

— Ну что-жъ такое? сказалъ Филиппъ:- мы обойдёмся безъ клэрета. А пока я буду пить какой достану.

Онъ выпиваетъ цѣлую пинту и хохочетъ, какъ-будто сказалъ что-нибудь остроумное. Филиппъ Фирминъ бываетъ грубъ и придирчивъ иногда, и Бикертонъ, придерживаясь этого мнѣнія, не совсѣмъ неправъ.

— Я буду пить клэретъ, когда стану приходить къ вамъ, говорилъ онъ ухмыллясь: — а дома буду пить уиски съ водой.

— А если Шарлоттѣ предпишутъ пить кларэтъ.

— Она можетъ пить, говоритъ этотъ великодушный женихъ: — ей бутылки достанетъ на недѣлю.

— Развѣ вы не видите, вскричалъ я: — что даже бутылка въ недѣлю стоить чего-то въ родѣ восемнадцати фунтовъ въ годъ. Восемнадцать фунтовъ на клэретъ для Шарлотты и столько же, во-крайней-мѣрѣ, на вашъ уиски и ваше пиво. Вамъ нужно за напитки десятую часть вашего дохода! А одежда, квартира, угли, докторъ, карманныя деньги, поѣздка къ морю для дѣтей? Потрудитесь подвести итогъ и вы увидите, что у васъ останется двадцать-девять пенсовъ на мясника.

— То что вы называете благоразуміемъ, сказалъ Филиппъ; стукнувъ по столу и разумѣется разбивъ рюмку: — я называю трусостью и богохульствомъ! Неужели вы хотите меня увѣрить, что двое молодыхъ людей и дѣти ихъ, если небу будетъ угодно дать ихъ имъ, не могутъ существовать пятьюстами въ годъ? Оглянитесь, сэръ, на миріады Божьихъ созданій, которыя живутъ, любятъ, они счастливы и бѣдны, и стыдитесь нечестиваго сомнѣнія, произнесённаго вами!

Онъ вскакиваетъ и начинаетъ ходить по столовой, крутя свои рыжіе усы, свирѣпо звонитъ и говоритъ:

— Джонсонъ, я разбилъ рюмку. Принеси мнѣ другую.

Въ гостиной жена моя спросила о чомъ мы ссоримся. А такъ какъ Шарлотта наверху разсказываетъ дѣтямъ исторійки, пока они ложатся спать или пишетъ къ своей мама, нашъ пріятель въ выраженіяхъ еще болѣе грубыхъ, чѣмъ онъ употреблялъ въ столовой, когда билъ мои рюмки, разсказываетъ моей женѣ, что я атеистъ, или по-крайней-мѣрѣ жалкій скептикъ, что я сомнѣваюсь въ небесномъ милосердіи и непризнателенъ небу за мой насущный хлѣбъ. Бросивъ на молодаго человѣка ласковый взглядъ, разумѣется моя жена берётъ его сторону. Миссъ Шарлотта сходитъ внизъ съ дѣтьми, подходитъ въ фортепіано и играетъ Бетховена «Сонъ св. Іереміи», что всегда успокоиваетъ и очаровываетъ меня; мнѣ представляется это Теннисовой поэмой положенной на музыку. Миссъ Шарлотта кажется такой хорошенькой за фортепіано, а Филиппъ смотритъ на неё, опираясь своими огромными руками и ногами на спинку кресла. Музыка дѣлаетъ насъ всѣхъ счастливыми и добрыми и какъ-то облагороживаетъ насъ. Моя жена смотритъ на молодыхъ людей самымъ доброжелательнымъ образомъ. Она довела себя до того мнѣнія, что эти молодые люди должны жениться. Сомнѣваться въ этомъ нечестиво по ея понятіямъ. А я смиренно признаюсь, что въ нѣкоторыхъ пунктахъ я не смѣю спорить съ нею.

Когда женщина въ домѣ рѣшила что-нибудь, къ чему послужитъ сопротивленіе мущинъ? Если мой гаремъ опредѣлитъ, что я долженъ носить жолтый сюртукъ и розовые штаны, я знаю, что не пройдётъ и трёхъ мѣсяцевъ, какъ я буду ходить въ розовомъ и жолтомъ костюмѣ. Эта настойчивость побѣждаетъ, ежедневное возвращеніе къ желаемой цѣли. Послѣдуйте моему совѣту, сэръ: когда увидите, что женщины въ вашемъ домѣ желаютъ чего-нибудь, тотчасъ согласитесь, вы будете вести спокойную жизнь!..

Событіе, которымъ обыкновенію заканчивается третій томъ романа, приближалось. Я боюсь, что наши молодые люди не могли уѣхать послѣ вѣнца четверкой, и что ни одинъ знатный родственникъ не могъ ссудить имъ своего замка на медовой мѣсяцъ. Что-жъ! нѣкоторые не могутъ доѣхать до счастья даже четверкой, а другіе доходятъ и пѣшкомъ. Моя почтенная муза наклоняется, развязываетъ съ нѣкоторымъ трудомъ свои котурны и приготовляется броситъ этотъ старый башмакъ вслѣдъ за новобрачными. Скажи, почтенная муза, какіе свадебные подарки получили Филиппъ и Шарлотта отъ своихъ друзей? Кузенъ Филиппа Рингудъ Туисденъ подошолъ ко мнѣ въ клубѣ и сказалъ:

— Я слышалъ, что мой драгоцѣнный кузенъ женится. Я хочу ему послать метлу, чтобы подметать улицы,

Я хотѣлъ-было сказать:

— Именно такого подарка можно было ожидать отъ сына вашего отца.

Но въ томъ дѣло, что этотъ отвѣтъ пришолъ мнѣ въ голову, когда я уже возвращался домой и когда Туисденъ разумѣется не могъ меня слышать. Большая часть моихъ остротъ опоздали явиться въ свѣтъ. Дѣло въ томъ, что никто изъ Туисденовъ ничего не подарилъ Филиппу на свадьбу, изъявивъ этимъ ту степень уваженія, какую они имѣли къ нему.

Мистриссъ Мэк-Гиртеръ подарила новобрачной индійскую брошку, которую когда-то она получила отъ генерала Бэйниса. Впослѣдствіи, это правда, мистриссъ Мэкъ потребовала отъ Шарлотты эту брошку назадъ, но это было когда между родственниками начались ссоры — которыя описывать подробно значило бы надоѣдать черезчуръ читателямъ этой исторіи.

Мистриссъ Мёгфордъ подарила щегольской кофейникъ накладнаго серебра, шесть альманаховъ и четырнадцать богато граненыхъ бокаловъ, которые годились бы для вечеровъ, еслибы молодые супруги были въ состояніи ихъ давать.

Мистриссъ Брандонъ презентовала двѣ скатерти и двѣнадцать салфетокъ и еще много нужнаго въ хозяйствѣ бѣлья.

Жена настоящаго біографа подарила двѣнадцать чайныхъ ложекъ и щипцы для сахару. Мистриссъ Бэйнисъ, тёща Филиппа, также прислала ему щипцы, очень тонкіе и скоро сломавшіеся. Онъ хранитъ одну половинку до-сихъ-поръ и очень сатирически выражается объ этомъ сувенирѣ.

Вотъ всё приданое бѣдной Шарлотты. Сандрильона была почти также богата, какъ наша молодая пріятельница. Мать Шарлотты прислала угрюмое согласіе на бракъ своей дочери, но отказалась пріѣхать на свадьбу. Она была нездорова. Годъ её вдовства только что кончился. У ней были другія дѣти, за которыми она должна была смотрѣть. Моё мнѣніе, что мистриссъ Бэйнисъ думала, что пока она остается за границей, она не будетъ во власти Филиппа и деньги, накопленныя генераломъ не достанутся ему. Она передала свою власть друзьямъ Филиппа въ Лондонѣ и прислала дочери желаніе счастья.

— Вы богаты въ сравненіи со мною, когда я выходила замужъ, говорила Мистриссъ Брандонъ своей молодой пріятельницѣ:- у васъ будетъ добрый мужъ. Я этого не имѣла. У васъ будутъ добрые друзья, а я была одна, пока Богу было угодно послать мнѣ друзей.

Не безъ чувства страха видѣли мы, какъ эти молодые люди начали жизненный путь, и я увѣренъ, что изъ небольшого общества, провожавшаго ихъ въ церковь, гдѣ они вѣнчались, не было никого, кто не проводилъ бы ихъ съ добрыми желаніями и сердечными молитвами. Не великъ былъ кошелёкъ, который они брали съ собою на мѣсячную поѣздку. Но у нихъ было здоровье, надежды, добрые друзья. Я никогда не слыхалъ, чтобы жизненныя испытанія кончались послѣ брака; только счастливъ тотъ, кто раздѣляетъ ихъ съ любящей подругой. Дама, у которой Шарлотта гостила до своего замужства, пришла въ состояніе самой слезливой сентиментальности. Она сѣла на постель въ спальной, оставленной молодою дѣвушкой. Слёзы ея обильно текли. Она не знала почему, она не могла сказать какъ эта дѣвушка обвилась вокругъ ея материнскаго сердца, И я думаю что если небо опредѣлило этой молодой дѣвушкѣ быть бѣдной, то оно послало ей въ вознагражденіе за то много другихъ сокровищъ,

Всѣ почтенные мущины и женщины въ Лондонѣ, разумѣется, будутъ жалѣть объ этихъ молодыхъ людяхъ и порицать ихъ безумный рискъ; однако, подъ вліяніемъ и по примѣру сентиментальной жены, я самъ сдѣлался такъ безумно сентименталенъ, что иногда мнѣ воображается, что этимъ заблуждающимся бѣднякамъ можно позавидовать.

Они вѣнчались въ маленькой церкви возлѣ нашего дома. Мы не украсили церковь цвѣтами, а церковныхъ сторожей бѣлыми лентами. Я долженъ признаться, что завтракъ у насъ былъ скучный. Былъ очень хорошій пирогъ, съ двумя сахарными голубками на верхушкѣ, присланный Сестрицей, и никакой другой брачной эмблемы. Наши дѣвочки провожали невѣсту къ вѣнцу въ новыхъ шляпкахъ и въ новыхъ платьяхъ. Итакъ неразрывный союзъ совершился. Любите другъ друга, милые друзья. Совершайте вашъ жизненный трудъ. Въ горести успокоивайте другъ друга, въ болѣзни ухаживайте и берегите. Развлекай, нѣжная жена, борьбу твоего мужа, освѣщай его мрачные часы твоими нѣжными улыбками, весели его домъ твоей любовью. Мужъ, отецъ, какова бы ни была твоя участь, пусть твоё сердце будетъ чисто, твоя жизнь честна. Ради тѣхъ, кто носитъ твоё имя, не допускай дурному поступку запятнать его. Когда ты смотришь на невинныя личики, которыя всегда нѣжно встрѣчаютъ васъ, пустъ и ваше лицо будетъ также истиннно, а ваша совѣсть безъ упрёка. Когда молодые люди стали на колѣна передъ алтарёмъ, подобныя мысли пробѣгаютъ въ головѣ друга, присутствующаго при брачномъ обрядѣ. Развѣ всё что мы слышимъ въ этомъ мѣстѣ не можетъ примѣниться къ намъ самимъ и служить поводомъ къ ежедневнымъ размышленіямъ?

Послѣ церемоніи мы расписываемся въ книгѣ и смиренно возвращаемся къ завтраку. Мистриссъ Мёгфордъ не скрываетъ своего разочарованія при видѣ ничтожныхъ приготовленій, сдѣланныхъ для пріёма новобрачныхъ.

— Я нахожу это скупостью, Брандонъ, даже бантовъ нѣтъ. Только вашъ пирогъ. Ни спичей, ни салату съ раками не было. Винъ самая малость. Я думала, что ваши друзья умѣютъ лучше устраивать угощенія! Когда моя дочь будетъ выходить замужъ, она поѣдетъ на отличной четверкѣ сѣрыхъ лошадей, какая только найдётся у извощиковъ. Я такъ думаю, что вашъ молодой другъ слишкомъ пристрастился къ деньгамъ, Брандонъ, я такъ и Мёгфорду сказала.

Но это только вопросъ вкуса. Мистриссъ Мёгфордъ, напримѣръ, нарядилась въ зелёное атласное платье и въ розовый тюрбанъ когда другія дамы были въ сѣрыхъ платьяхъ. Короткость между нашими семействами разстроилась тотчасъ послѣ свадьбы Филиппа; я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что мистриссъ Мёгфордъ считала насъ скупыми, а она терпѣть не могла такихъ людей.

Новобрачную расцаловали. Она уѣхала съ новобрачнымъ; съ ними не было ни лакея, ни горничной. Путь счастливой четы лежалъ на Кэнтербёри, Филькестонъ, Булонь, Амьенъ, Парижъ, а можетъ быть и на Италію, если у нихъ достанетъ денегъ. Пока типографщикъ и самъ Мёгфордъ взялись исполнять обязанность Филиппа по газетѣ. Сколько было у новобрачныхъ въ кошелькѣ на эту поѣздку? Это не наше дѣло. Но обладая молодостью, здоровьемъ, счастьемъ, любовью, наши молодые друзья, я думаю, не могутъ быть недовольны. Прощайте, Богъ да благословитъ васъ} Шарлотта и Филиппъ! Я сказалъ, какъ я нашоль мою жену плакавшую въ пустой комнаткѣ ея фаворитки. Признаюсь, я самъ былъ несчастливъ. Я не находилъ утѣшенія въ клубахъ, и послѣдній романъ не могъ привлечь моего вниманія. Я видѣлъ глаза Филиппа и слышалъ нѣжный голосъ Шарлотты.

Съ нетерпѣніемъ ожидали мы писемъ отъ молодыхъ. Наконецъ прибыло письмо и такъ какъ въ нёмъ нѣтъ секретовъ, то я привожу его вполнѣ:

Амьенъ, пятница. Парижъ, суббота.

«Дорогіе друзья (вы для насъ дорогіе друзья и будете таковыми, пока мы живы). Мы исполняемъ наше обѣщаніе и увѣдомляемъ, что мы здоровы и счастливы. Филиппъ говоритъ, что я не должна безпрестанно подчоркивать слова, но я никакъ не могу. О! какъ весело видѣть Филиппа счастливымъ! Если онъ счастливъ, счастлива и я. Я дрожу при мысли, какъ мы счастливы. Онъ сидитъ напротивъ меня и куритъ сигару. Какой у него благородный видъ! Я люблю когда онъ куритъ. Я сходила въ нашу комнату и принесла ему сигару. Онъ сказалъ: „Шарлотта, если я скажу тебѣ, принеси мнѣ твою голову, то ты велишь отрѣзать eё“. Скажите пожалуйста, не обѣщала ли я три дня тому назадъ любить его, уважать и повиноваться ему и неужели же мнѣ нарушить это обѣщаніе? Я надѣюсь, что я всю жизни буду держать моё обѣщаніе. Намъ понравился Кэнтербёри столько же, какъ милый Уэстминстеръ. Мы наняли коляску и сдѣлали великолѣпную поѣздку въ Фолькестонъ, а на морѣ Филиппъ былъ боленъ, а я нѣтъ. Онъ былъ такой смѣшной и ужасно не въ духѣ; я въ первый разъ исполняла обязанность сидѣлки. Мнѣ хотѣлось бы, чтобъ онъ былъ немножко боленъ иногда, чтобъ я могла ухаживать за нимъ. Мы были въ таможнѣ въ Булони и я вспомнила, какъ два года назадъ я была тутъ вмѣстѣ съ бѣднымъ папа, а онъ стоялъ и смотрѣлъ на насъ! Мы остановились въ гостинницѣ у ваннъ. Гуляли по городу. Ходили въ вашему дому въ Верхнемъ городѣ, гдѣ а помню всё, какъ будто это случилось вчера. Помните, мы гуляли однажды и вы сказали мнѣ: „Шарлотта, ѣдетъ пароходъ“. А я сказала: „Какой пароходъ?“ „Филиппъ“, говорите вы. „Вотъ онъ дымится“. Онъ и подошолъ съ трубкой во рту. Если бы вы не были добрѣйшей женщиной на свѣтѣ, мнѣ было бы стыдно писать къ вамъ такой вздоръ!

„Подумайте: мистриссъ Брандонъ связала мнѣ кошелёкъ, который подарила мнѣ, когда мы уѣхали съ милаго, милаго Королевскаго сквэра, а когда я раскрыла кошелёкъ, и нашла въ нёмъ пять совереновъ! Филиппъ произнёсь ругательство (какъ онъ всегда дѣлаетъ когда растрогается) и сказалъ, что эта женщина ангелъ и что мы должны сохранить эти соверены и никогда ихъ не мѣнять. Ахъ, какъ я рада, что у моего мужа есть такіе друзья! Я буду любить всѣхъ, кто любитъ его — васъ больше всѣхъ. Не черезъ васъ ли досталась мнѣ это благородное сердце? Филиппъ говоритъ, что небо дало такое великое сердце мистриссъ Брандонъ, что она должна имѣть и высокій разумъ. Если любовь къ Филиппу значитъ мудрость, я знаю кого-то кто будетъ очень мудръ.

„Филиппъ сказалъ, что если я не тороплюсь видѣться съ мама, то мы можемъ провести цѣлый день въ Амьенѣ. Мы были въ соборѣ. О! какъ я молилась, чтобъ небо дало мнѣ силы посвятить Филиппу всю мою жизнь, любить его всегда, ухаживать за нимъ въ болѣзни, утѣшать въ горести. Я буду учиться, не для того, чтобы сравниться съ нимъ умомъ — на это могутъ надѣяться немногія женщины — но чтобъ я могла лучше понимать его и быть для него подругой болѣе его достойной. Желала бы я знать, много ли на свѣтѣ такихъ талантливыхъ мущинъ какъ наши мужья? хотя Филиппъ такъ скроменъ, что говоритъ будто онъ совсѣмъ не талантливъ. А и знаю, что онъ талантливъ и выше многихъ другихъ. Я ничего не говорила, но я всё слушала на Королевскомъ сквэрѣ; и нѣкоторые бывавшіе у васъ и много о себѣ воображавшіе казались мнѣ дерзки, суетны и ничтожны, а другіе казались принцами. Мои Филиппъ принцъ. Ахъ, милый другъ! не должна ли я думать съ признательностью, что я сдѣлалась женою настоящаго джентльмэна! Добрый, храбрый, благородный Филиппъ! Честный и великодушный, неспособный къ обману.

Мы написали къ мама и къ доброй баронессѣ, что мы ѣдемъ. Мама находитъ, что у мадамъ Валантиноа еще дороже чѣмъ у баронессы. Она говоритъ, что она узнала, что настоящее имя мадамъ Валантиноа — Корнишонъ, что у ней ужасная репутація и что у ней въ домѣ плутуютъ въ экартэ. Она хочетъ оставить мадамъ Валантиноа, какъ только дѣтей, у которыхъ корь, можно будетъ перевезти. Она не велѣла мнѣ ѣздить въ ней, къ Валантиноа, и принесла Филиппу 12 фунтовъ стерл. 10 шилл. пятифранковыми монетами, которыя она положила передъ нимъ на столъ и сказала, что это первая четверть моего дохода. Еще срокъ не насталъ. «Но неужели вы думаете, что я захочу быль обязана такому человѣку какъ вы!» Филиппъ пожалъ плечами и спряталъ свёртокъ съ серебряными монетами въ ящикъ. Онъ не сказалъ ни слова, но разумѣется, я видѣла, что ему было непріятно. «- Что мы сдѣлаемъ съ твоимъ богатствомъ, Шарлотта? сказалъ онъ, когда ушла мама. Мы истратили часть этихъ денегъ въ ресторанѣ Вери, куда мы взяли и добрую баронессу. Ахъ, какъ эта женщина была добра во мнѣ! Ахъ, какъ я страдала въ этомъ домѣ, когда мама хотѣла разлучить меня съ Филиппомъ! Мы прошли мимо и видѣли окна той комнаты, гдѣ разыгралась та страшная, страшная трагедія. Филиппъ погрозилъ кулакомъ зелёнымъ сторамъ. «- Великій Боже! сказалъ онъ: — какъ я тогда страдалъ! Я не злопамятенъ, я никому не хочу мстить, но я никогда не могу простить, никогда!» Часто мнѣ представляется во снѣ эта ужасная трагедія, какъ его отнимаютъ у меня и мнѣ кажется, что я умираю! Когда я была у васъ, я часто боялась ложиться спать, чтобы не видать этого ужаснаго сна, и клала его письмо подъ изголовье, чтобы ощупывать его ночью. А теперь! Никто не можетъ насъ разлучить — о, никто! до самой смерти!

«Онъ водилъ меня на свою прежнюю квартиру и мы подарили мальчику, натирающему полы, пять франковъ изъ моихъ денегъ. Потомъ мы пошли въ кофейную напротивъ Биржи, гдѣ Филиппъ писалъ письма, а потомъ въ Палэ-Рояль, гдѣ насъ ждала баронесса, а потомъ въ театръ, а потомъ къ Тортони ѣсть мороженое. А потомъ пѣшкомъ домой подъ сотнею милліоновъ блестящихъ звѣздъ, по аллеямъ Элисейскихъ Полей, по которымъ Филиппъ къ намъ приходилъ, мимо фонтановъ, сіявшихъ подъ серебристой луной. Ахъ, Лора! желала бы я знать была ли серебристая луна такъ счастлива, какъ ваша любящая и признательная

«Ш. Ф.»

P. S. (Рукою Филиппа Фирмина).

«Мои любезные друзья. — Я тамъ счастливъ, что это походитъ на сновидѣніе. Я смотрѣлъ какъ Шарлотта писала, писала цѣлый часъ, и спрашивалъ себя и думалъ: „правда ли это?“ Наконецъ я убѣдился въ истинѣ, смотря на бумагу и на подчоркиваемыя ею слова. Мои любезные друзья, что я сдѣлалъ въ жизни, за что мнѣ подарили ангела? Одно время сердце моё было чорно и мстительно, она явилась и спасла меня. Любовь этого созданія очищаетъ меня и… и я думаю, что это все. Я думаю, что мнѣ только хотѣлось сказать, что я счастливѣйшій человѣкъ въ Европѣ. Когда мы къ вамъ будемъ писать, куда намъ адресовать къ вамъ письма? Мы сами не знаемъ куда мы поѣдемъ. Намъ писемъ не нужно. Но мы тѣмъ не менѣе признательны нашимъ милымъ, добрымъ друзьямъ и насъ зовутъ

„Ф. и Ш. Ф.“

Глава XXXIII ОПИСЫВАЕТЪ ПОЛОЖЕНІЕ НЕИНТЕРЕСНОЕ, НО НЕОЖИДАННОЕ

Мы можемъ надѣяться, что мистеръ и мистриссъ Фирминъ сдѣлали пріятную поѣздку; но мы не станемъ описывать ихъ приключеній. Филиппъ написалъ намъ много шутокъ, озаглавленныхъ: Парижъ, четвергъ. Женева, суббота. Монбланъ, понедѣльникъ. Тимбукту, середа. Пекинъ, пятница — съ шутливыми описаніями этихъ мѣстъ и городовъ. Онъ писалъ, что въ послѣднемъ городѣ башмаки Шарлотты износились и тѣ, которые она купила, были узки для нея, а высокіе каблуки непріятны. Онъ писалъ, что говядина т. Тимбукту не довольно изжарена на вкусъ Шарлотты, что вниманіе китайскаго императора въ ней становится слишкомъ замѣтно и такъ далѣе, между тѣмъ какъ въ постскриптумахъ, Шарлотты вовсе не упоминалось о путешествіяхъ, а просто сообщалось, что они остаются въ Сен-Жерменѣ и счастливы съ утра до вечера. Увы! ихъ кошелёкъ былъ набитъ не туго, наполеондоры бѣднаго Филиппа скоро истратились и супруги чуть-было не были принуждены истратить свадебный подарокъ Сестрицы, но они скорѣе согласились бы трудиться, чѣмъ купить нѣсколько лишнихъ часовъ довольства лептой бѣдной вдовы.

Филиппъ, имѣя работу въ двухъ мѣстахъ, увѣрялъ, что онъ имѣетъ довольно, что онъ даже можетъ откладывать. Въ это-то время Ридли, академикъ, написалъ свою малую картину — разумѣется, вы её помните: "Портретъ дамы". Онъ романтически привязался къ жилицѣ втораго этажа, не давалъ у себя шумныхъ праздниковъ, не курилъ, чтобы не безпокоитъ её. Не желаетъ ли мистриссъ Фирминъ дать вечеръ? Его мастерская и гостиная къ ея услугамъ. Онъ приносилъ ей подарки и билеты на ложи. Онъ былъ ея невольникомъ. А она платила ему за это романическіе обожаніе снисходительнымъ пожатіемъ нѣжной, маленькой ручки и ласковымъ взглядомъ нѣжныхъ глазъ, чѣмъ живописецъ долженъ былъ оставаться доволенъ. Низенькаго роста и нескладный станомъ, Ридли натурально считалъ себя отстраненнымъ отъ брака и любви и съ завистью смотрѣлъ на эдемъ, въ который ему запрещено было входить. У Шарлотты не было и двухъ пенсовъ, а былъ маленькій дворъ. Друзья Филиппа имѣли обыкновеніе преклоняться передъ ней. Изящные джентльмэны, знавшіе его въ университетѣ и забывшіе его или считавшіе его грубымъ и самонадѣяннымъ, теперь вдругъ вспомнили о нёмъ и у его молодой жены были совершенно модныя собранія за ея чаемъ. Всѣмъ мущинамъ нравилась она, а женщины говорили, что мистрисъ Фирминъ была добродушная, совершенно безвредная женщина, довольно хорошенькая, именно такая, какихъ любятъ муцины.

Да, мистриссъ Фирминъ имѣла успѣхъ. Но у ней еще ни было пріятельницъ, она была слишкомъ бѣдна, чтобъ бывать въ свѣтѣ; но у ней были мистриссъ Пенденнисъ, мистриссъ Брандонъ, мистриссъ Мёгфордъ, знаменитая колясочка которой безпрестанно привозила лакомства для новобрачной изъ Гампстида и которая восхищалась отборнымъ обществомъ, которое она встрѣчала у мистриссъ Фирминъ.

— Карточка лорда Тингэмбери! скажите пожалуйста, мистриссъ Брандонъ!

Такими безыскусственными фразами мистриссъ Мёгфордъ выражала свой восторгъ въ первое время, когда Шарлотта пользовалась еще ея благорасположеніемъ. Я долженъ признаться, что наступили обстоятельства менѣе пріятныя.

— О, Лора! я дрожу при мысли какъ я счастлива! постоянно ворковала наша птичка. — Знаете ли, что Филиппъ никогда не бранитъ меня? Если бы онъ сказалъ хоть одно грубое слово, мнѣ кажется, а бы умерла, между тѣмъ какъ мама ворчитъ, ворчитъ бывало съ утра до ночи, а мнѣ и горя мало.

Вотъ что выходитъ изъ несправедливой брани. Спасительное лекарство теряетъ своё дѣйствіе. Паціентъ спокойно принимаетъ лекарство, которое напугаетъ или убьётъ непривычнаго. Мистриссъ Бэйнисъ продолжала писать бранчивыя письма, и я не поручусь, что Шарлотта читала ихъ всѣ. Мистриссъ Бэйнисъ вызывалась пріѣзжать и заботиться о Филиппѣ, когда настанетъ одно интересное событіе. Но мистриссъ Брандонъ была уже приглашена на этотъ случай, а Шарлотта тамъ испугалась пріѣзда матери, что Филиппъ написалъ къ мистриссъ Бэйнисъ и коротко и положительно просилъ не пріѣзжать. Вы помните картину Ридли "Колыбсль", которая доставила много гиней мистеру Ридли. Сама мать не такъ пристально изучала своего ребёнка, какъ изучалъ Ридли черты, позы, взгляды первенца Шарлотты и Филиппа Фирминъ. Жена моя очень разсердилась на то, что я забылъ, сынъ или дочь прежде родились у Фирминовь, и говоритъ, что я скоро забуду имена своихъ собственныхъ дѣтей. Кажется, помнится мнѣ теперь, черезъ такое долгое время, что сынъ у нихъ старшій, ихъ мальчикъ такой высокій, гораздо выше — не мальчикъ? ну такъ стало быть…

— Утёнокъ, перебиваетъ съ насмѣшкой моя жена.

Это и знаю навѣрно, что молодая мать была очень мила, съ розовыми щеками и сіяющими глазами, когда она наклонялась надъ своимъ младенцемъ. Ридли говоритъ, что въ глазахъ молодыхъ матерей есть что-то небесное въ это время; онъ даже увѣряетъ, что тигрица въ зоологическомъ саду кажется прекрасна и кротка, когда наклоняетъ свою чорную морду къ своимъ дѣтенышамъ. О, сила чувства! въ какое положеніе привела ты мистриссъ Фирминъ Ридли! Въ глазахъ молодой матери былъ блескъ, а на щекахъ ея розы и жемчугъ, которые непремѣнно должны были очаровать живописца. Онъ даже снималъ сапоги въ своей мастерской, чтобъ не безпокоить своимъ скрипомъ молодую мать. Онъ накупилъ для ребёнка разныхъ подарковъ. Филлипъ уходилъ въ клубъ и къ своей газетѣ, какъ ему было приказано, но Ридли нельзя было прогнать изъ Тернгофской улицы, такъ что мистриссъ Брандонъ смѣялась надъ нимъ — просто смѣялась надъ нимъ.

Но всё это время Филиппъ и его жена продолжали пользоваться расположеніемъ мистера и мистриссъ Мегфардъ и были приглашены этой достойной четой вмѣстѣ съ ихъ малюткой въ ихъ виллу въ Гемпстидѣ, гдѣ перемѣна воздуха могла принести пользу милому малюткѣ и его милой мама. Въ маленькомъ пространствѣ достойный мистеръ Мёгфордъ умѣлъ собрать кучу разныхъ разностей. У него былъ садъ, звѣринецъ, оранжерея, конюшни, корова, молочная и онъ не мало гордился своими сокровищами. Онъ любилъ и хвалилъ всё своё. Никто не восхищался такъ своимъ портвейномъ, какъ Мёгфордъ, но расхваливалъ такъ своё масло и домашній хлѣбъ. Онъ наслаждался своимъ счастьемъ, онъ цѣнилъ своё собственное достоинство. Онъ любилъ говорить о томъ времени, когда онъ былъ мальчишкой на лондонскихъ улицахъ, а теперь…

— Попробуйте этотъ портвейнъ и скажите, есть ли лучше у лорда мэра, говаривалъ онъ своимъ гостямъ.

Постоянно думать о своёмъ счастьи и сомнѣваться въ нёмъ, но значитъ ли это истинное счастье? Воспѣвать гимнъ самому себѣ, не очаровательное ли удовольствіе для самого себя, и всѣ обѣдавшіе за столомъ Мёгфорда непремѣнно слышали эту музыку. Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что Филиппу эта музыка не нравилась. Онъ ужасно скучалъ въ Гэмпстидѣ, а когда мистеръ Филиппъ скучалъ, то онъ былъ не совсѣмъ пріятнымъ собесѣдникомъ. Онъ зѣвалъ вамъ въ лицо, онъ прямо противорѣчилъ вамъ. Онъ говорилъ, что баранина жестка, что вино пить нельзя, что такого-то оратора черезчуръ превозносятъ, а такой-то политикъ дуракъ. Мёгфордъ и его гость сражались послѣ обѣда, чуть не доходили до бранныхъ словъ.

— Что это, Мёгфордъ? о чомь вы ссоритесь въ столовой? спрашиваетъ мистриссъ Мёгфордъ.

— О чомъ мы ссоримся? это только господинъ помощникъ редактора фыркаетъ, говоритъ хозяинъ съ раскраснѣвшимся лицомъ.- Moё вино для него нехорошо, а теперь онъ положиъ ноги на стулъ и заснулъ у меня подъ носомъ. Дерзкій онъ человѣкъ, мистриссь Мёгфордъ, въ этомъ спора нѣтъ.

Тутъ бѣдная Шарлотта тихо выходитъ отъ своего малютки и заиграетъ что-нибудь на фортепіяно, успокоивая поднимающійся гнѣвъ.

Когда вы подумаете, что насущный хлѣбъ Филиппа зависѣлъ отъ этихъ людей, вы согласитесь, что его друзья могли тревожиться за его будущность. Одно слово Мёгфорда, и Филиппъ съ Шарлоттой и съ ребёнкомъ пошли бы по міру. Съ этимъ мистеръ Фирминъ соглашался, разсуждая о своихъ дѣлахъ (а онъ это любилъ) засунувъ руки въ карманы и ставъ спиною къ огню. — Любезный другъ, говорилъ откровенный новобрачный: — эти вещи постоянно у меня въ головѣ. Я говорилъ прежде о нихъ съ Шарлоттой, а теперь не говорю. Онѣ тревожатъ её бѣдняжку, а сердце моё разрывается при мысли, что она огорчена. Я стараюсь дѣлалъ что могу, но когда мнѣ надоѣдаютъ, я не могу не показать этого. Я не умѣю лицемѣрить. Нѣтъ, не только для двухсотъ фунтовъ выгоды, но и для двухъ тысячъ. Мистеръ Мёгфордъ очень добрый человѣкъ. Я этого не говорю. Добрый отецъ, добрый мужъ, щедрый хозяинъ и прескучнѣйшій человѣкъ. Быть съ нимъ любезнымъ? Какъ я могу быть любезенъ, когда меня убиваютъ? Онъ все разсказываетъ исторію о томъ, кокъ Ли Гёнта посадили въ тюрьму, а онъ носилъ ему корректуры и видѣлъ тамъ лорда Байрона. Я не могу не засыпать во время разсказа; а если не засыпаю, то скрежещу зубами и внутренно ругаюсь, такъ что, я самъ знаю, на меня страшно смотрѣть. Мистриссъ Мёгфордъ женщина добрая, ласковая, вспыльчивая. Я слышу, какъ она бранитъ слугъ въ кухнѣ. Но какъ Шарлотта можетъ быть пріятельницей съ такой пошлой женщиной? Я не могу быть другомъ съ ея мужемъ. Честію служить этому человѣку одно, а быть его другомъ, смѣяться его скучнымъ шуткамъ, было бы лицемѣрствомъ съ моей стороны. Друзья Филиппа боялись за его будущность и Сестрица раздѣляла ихъ опасенія. Зная Мёгфорда и Фирмина, мы безпрестанно ожидали разрыва,

Относительно Нью-Йоркской газеты мы болѣе были увѣрены въ успѣхѣ Филиппа. Многіе его друзья дали обѣщаніе помогать ему. Мы собирали клубныя исторіи, выпрашивали у знакомыхъ анекдоты моднаго свѣта. Намъ случалось подслушивать замѣчательные разговоры между самыми вліятельными публичными лицами, которыя не имѣли отъ насъ секретовъ. Мы узнавали самые тайные умыслы австрійскаго совѣта, какіе виды имѣлъ папа, кто былъ послѣднимъ фаворитомъ турецкаго султана и тому подобное; изъ свѣдѣній, узнаваемыхъ отъ учоныхъ женщинъ, мы даже успѣвали сообщать послѣднія дамскія моды. Мы не сомнѣвались, что письма Филиппа будутъ имѣть успѣхъ въ Нью-Йоркѣ, и ожидали прибавки въ его плати. Въ концѣ перваго года супружеской жизни Филпппа Фирмина, мы сдѣлали разсчотъ, по которому оказалось ясно, что у него остались деньги. Конечно, его издержки увеличились. Въ дѣтской былъ малютка, но и въ коммодѣ былъ кошелёкъ съ соверенами, и бережливый молодой человѣкъ надѣялся еще болѣе прибавить къ своему запасу.

Мы успокоились, узнавъ, что Фирмина съ женой не приглашали повторить посѣщеніе въ Гэмпстидъ. Иногда молодыхъ супруговъ приглашали обѣдать; но Мёгфордъ, человѣкъ надменный, имѣлъ на столько здраваго смысла, чтобы видѣть, что между нимъ и Фирминомъ не могло быть большой короткости. Я думаю, что неутомимая Сестрица мирила Мёгфорда съ Филиппомъ, и я съ сожалѣніемъ долженъ признаться, что когда между ними началась ссора, то виноватъ быль бѣдный Филиппъ.

Вы знаете, что въ прежнія времена король и королева всегда приглашали на крестный старую волшебницу, которая бѣсилась, когда её не приглашали. Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что мать Шарлотты такъ разсердилась, что её не пригласили къ крестныя матери къ новорожденному, что не выслала денегъ въ надлежащій срокъ, и съ того времени не высылаетъ до-сихъ-поръ.

Какъ ни былъ бѣденъ Филиппъ, онъ думаетъ, что это было самое счастливое время для него. Онъ какою гордостью смотрѣлъ онъ на спящаго ребёнка и на счастливую мать! Онъ рано возвращался домой по вечерамъ, онъ считалъ своего ребенка чудомъ, никогда не уставалъ говорить въ нашемъ домѣ объ этомъ ребёнкѣ, о его полнотѣ, силѣ, изумительномъ умѣ. Онъ говорилъ, что чувствуетъ себя новымъ человѣкомъ. До-сихъ-поръ жизнь была для него игрой и шалостью. А теперь онъ особенно сожалѣлъ, что онъ лѣнился и пренебрегалъ представлявшейся возможностью. Еслибы онъ приготовился въ адвокатурѣ, онъ могъ бы теперь извлечь пользу изъ этой профессіи. Нашъ другъ весьма смиренно оцѣнивалъ свои способности. О, счастливъ тотъ, у кого любовь — учитель, руководитель и властелинъ! Куда дѣвались самоувѣренность и надменность нашего друга? Онъ былъ у ногъ своей жены своего ребёнка. Счастливый мужъ, счастливая жена! Какъ ни былъ бы бѣденъ ихъ домъ, въ нёмъ заключались неоцѣненныя сокровища и богатства; какія бури не угрожали бы извнѣ, домашній камелёкъ освѣщонъ блескомъ малыхъ глазъ.

Глава XXXIV ВЪ КОТОРОЙ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ФИЛИППЪ СКАЗАЛЪ НЕПРАВДУ

Шарлотта съ няней и ребёнкомъ опять появилась въ нашемъ домѣ на Королевскомъ сквэрѣ, гдѣ хозяйка всегда была имъ рада. Молодая женщина была въ большомъ восторгѣ, а когда мнѣ услыхала причину, то вытаращила глаза отъ удивленія. Она объявила, что докторъ Фирминъ прислалъ вексель на сорокъ фунтовъ изъ Нью-Йорка. Утѣшительно было думать, что бѣдный докторъ Фирминъ старался загладить отчасти сдѣланное имъ зло, что онъ раскаявался и можетъ-быть становился честнымъ и добрымъ. Обѣ женщины радовались, что грѣшникъ раскаявается, кого-то обвинили въ скептицизмѣ, въ цинизмѣ и тому подобномъ за то, что онъ сомнѣвался въ справедливости этого извѣстія. Признаюсь, я думалъ, что подарокъ сорока фунтовъ сыну, которому онъ долженъ тысячи, не служилъ еще большимъ доказательствомъ исправленія доктора.

О! какъ разсердились нѣкоторые люди, когда настоящая исторія наконецъ обнаружилась! Не потому, что они ошибались, а я оказался правъ, о, нѣтъ! но потому что этотъ несчастный докторъ не имѣлъ никакого намѣренія раскаяться.

— О, Филиппъ! вскричала мистриссъ Лора, увидѣвъ въ первый разъ послѣ того Филиппа: — какъ мнѣ было пріятно слышать объ этомъ векселѣ!

— О какомъ векселѣ? спросилъ Филиппъ.

— Отъ вашего отца изъ Нью-Йорна.

— О! сказалъ Филиппъ, вспыхнувъ.

— Какъ? развѣ это неправда? спрашиваемъ мы.

— Бѣдная Шарлотта не понимаетъ дѣлъ, а письма я ей не читалъ. Вотъ оно.

Онъ подалъ мнѣ документа, и я имѣю позволеніе привести его здѣсь.

Нью-Йоркъ.

"Итакъ, мой малый Филиппъ, я могу поздравить себя съ достиженіемъ дѣдовскихъ почестей! Какъ скоро у меня явился внукъ! Я еще чувствую себѣ молодымъ, не смотря на удары несчастья. Что если мнѣ надоѣло вдовство и я опять вступлю въ супружество? Здѣсь есть нѣсколько дамъ, которыя довольно милостиво смотрятъ на англійскаго джентльмэна. Я могу сказать безъ тщеславія, что англичанинъ хорошаго происхожденія пріобрѣтаетъ утончонность обращенія, которую не могутъ купить доллэры и которой можетъ позавидовать американская милліонерка.

"Твою жену называетъ ангеломъ моя корреспондентка, которая сообщаетъ мнѣ болѣе подробныя свѣдѣнія о моихъ родныхъ, чѣмъ мой сынъ удостоиваетъ мнѣ сообщать. Я слышу, что мистриссъ Филиппъ кротка; мистриссъ Брандонъ говоритъ, что она прелестна, всегда весела. Надѣюсь, что ты научилъ её думать не слишкомъ дурно объ отцѣ ея мужа. Я былъ обманутъ негодяями, которые завлекли меня своими планами, которые обворовали у меня заработанное трудомъ всей жизни, которые заставили меня ложными убѣжденіями до такой степени довѣриться имъ, что я отдалъ все состояніе своё и твоё, мой милый мальчикъ на ихъ предпріятія. Твоя Шарлотта будетъ имѣть либеральный, благоразумный, справедливый взглядъ на это дѣло и скорѣе пожалѣетъ чѣмъ будетъ осуждать мое несчастье. Таковъ взглядъ, съ радостью могу сказать, въ этомъ городѣ, гдѣ есть свѣтскіе люди, знающіе превратности торговой карьеры и извиняющіе несчастье. Быть джентльмэномъ значитъ обладать не малымъ преимуществомъ въ здѣшнемъ обществѣ, гдѣ хорошее происхожденіе, уважаемое имя и образованіе всегда говорятъ въ пользу человѣка обладающаго этимъ. Многіе люди, посѣщаемые нынѣ здѣсь, не имѣютъ этихъ преимуществъ, и я могу и въ высшемъ обществѣ здѣшняго города указать на людей имѣвшихъ денежныя затрудненія подобно мнѣ, храбро возобновившихъ борьбу послѣ своего паденія и теперь вполнѣ возвратившихъ богатство и уваженіе свѣта. Я былъ вчера у Уашинггона Уайта. Развѣ его убѣгаютъ его соотечественники за то, что онъ былъ банкротомъ три раза? Я ничего не видалъ на этомъ континентѣ изящнѣе и богаче его бала. На его женѣ были брилліанты, которымъ позавидовала бы герцогиня. Самые дорогіе вина, великолѣпный ужинъ и миріады утокъ покрывала его столъ. Милая Шарлотта, мой другъ капитанъ Кольнойзъ привезётъ вамъ три парти такихъ утокъ отъ вашего свёкра, который надѣется, что вы подадите ихъ за вашимъ столомъ. Мы ѣли съ ними здѣсь смородинное желэ, но мнѣ лучше нравится по-англійскій лимонъ и кайенскій соусъ.

"Кстати, милый Филиппъ, надѣюсь, что тебя не обезпокоитъ маленькая финансовая операція, къ которой, увы! принудила меня необходимость. Зная, что ты долженъ получить плату съ газеты, я имѣлъ смѣлость попросить полковника — заплатить эти деньги мнѣ. И здѣсь надо платить долги (къ счастью у меня ихъ немного); мой кредиторъ не соглашался на отсрочку и я быль принуждёнъ присвоить себѣ заработки моего бѣднаго Филиппа. Я даль тебѣ срокъ на девяносто дней; съ твоимъ кредитомъ и богатыми друзьями, ты легко можешь передать приложенный вексель и я обѣщаю тебѣ, что когда онъ будитъ представленъ ко взысканію, то по нёмъ выплатитъ всегда любящій отецъ моего Филиппа

"Д. Ф".

"Кстати, твои письма недовольно солоны, говорятъ мой другъ полковникъ. Они изящны и веселы, но здѣшняя публика желаетъ болѣе личностей, разныхъ сканцальчиковъ, понимаешь? Не можешь ли ты напасть на кого-нибудь? Совѣтую тебѣ приправлять перцомъ твоя блюда. Какъ для меня утѣшительно думать, что я доставилъ тебѣ это мѣсто и могъ помочь моему сыну и его молодой семьѣ!

"Д. Ф".

Въ это письмо была вложена бумажка, которую бѣдный Филиппъ сначала принялъ за чекъ, но которая оказалась векселемъ его отца. Этотъ документъ представлялъ деньги полученныя старшимъ Фирминомъ вмѣсто сына! Глаза Филиппа встрѣтились съ глазами его друга. Филиппъ такъ былъ пристыжонъ, какъ-будто самъ сдѣлалъ этотъ дурной поступокъ.

— Потеря этихъ денегъ непріятна для васъ? спрашиваетъ другъ Филиппа.

— Способъ потери непріятемъ, отвѣчалъ Филиппъ:- а деньгами я не дорожу. Онъ не долженъ былъ брать этихъ денегъ. Онъ не долженъ былъ брать. Ну если бѣдная Шарлотта и нашъ малютка будутъ нуждаться! О, другъ! это тяжело перенести, не правда ли? Я честный человѣкъ. Я это думаю и молю Бога, чтобъ я могъ остаться честнымъ. Въ самой крайней бѣдности могъ ли я это сдѣлать? Онъ отецъ рекомендовалъ меня этимъ людямъ и вѣрно думаетъ, что имѣетъ право на мои заработки.

— Не лучше ли вамъ написать къ Нью-Йоркскому издателю и просить просто къ вамъ пересылать деньги? спросилъ другъ Филиппа.

— Это значило бы сказать имъ, что онъ присвоилъ себѣ мои деньги, застоналъ Филиппъ. — Я не могу сказать имъ, что мой отецъ…

— Нѣтъ, но выможете поблагодарить ихъ, что они передали такую-то сумму доктору, и предупредить, что вы будете писать чеки на газету. Такимъ образомъ они не будутъ платить доктору.

— А если онъ, нуждается, не долженъ ли я помочь ему? Какъ только у меня въ домѣ будутъ четыре крохи, отецъ мои долженъ имѣть одну. Долженъ ли я сердиться за то, что онъ старается помочи себѣ?

И бѣдняжка выпилъ рюмку вина съ плачевной улыбкой.

Я обязанъ упомянуть здѣсь, что старшій Фирминъ имѣлъ обыкновеніе давать изящные обѣды въ Нью-Йоркѣ, гдѣ они стоятъ гораздо дороже чѣмъ въ Европѣ, "чтобъ, говорилъ онъ, поддержать свои медицинскія отношенія". Мнѣ сообщили, что докторъ начиналъ становиться знаменитымъ въ своёмъ новомъ мѣстопребываніи, гдѣ его анекдоты о британской аристократіи принимались съ удовольствіемъ въ нѣкотырыхъ кругахъ.

Но Филиппу непремѣнно слѣдовало имѣть прямо дѣло съ американскими корреспондентами и не пользоваться услугами такого дорогого маклера. Онъ не могъ не согласиться съ этимъ совѣтомъ. Между тѣмъ — пусть это будетъ предостереженіемъ для мужей, никогда не обманывать своихъ жонъ въ самыхъ малѣйшихъ обстоятельствахъ, говорить имъ всё, что они желаютъ знать, не скрывай, ничего отъ этихъ милыхъ и превосходныхъ созданій — надо вамъ знать, милостивыя государыни, что когда Филиппу обѣщали знаменитые американскіе доллэры, онъ обѣщалъ своей женѣ купить малюткѣ восхитительное бѣлое манто обшитое чудесной тесьмой, на которое бѣдная Шарлотта часто смотрѣла жадными глазами, проходя мимо модистки на Ганэй-Ярдѣ, гдѣ признаюсь она любила проходить. Когда Филиппъ сказалъ ей, что отецъ прислалъ сорокъ фунтовъ, обманувъ свою нѣжную жену, она прямо отправилась въ свой любимый магазинъ, трепеща отъ страха, чтобъ очаровательное манто не было продано, нашла его, тотчасъ же надѣла его на малютку, расцаловала крошку и обѣщала прислать деньги на слѣдующій день. Въ этомъ манто малютка съ Шарлоттой пошли встрѣчать папа, когда онъ шолъ домой, по Торнгофской улицѣ. Хотя я было забылъ полъ ребёнка, я потомъ вспомнилъ, что это была дѣвочка и что её звали Лора-Каролина.

— Посмотри, посмотри, папа! кричитъ счастливая мать. — У ней прорѣзался еще зубокъ, какой хорошенькій, посмотрите-ка, сэръ, вы не примѣчаете ничего?

— Что такое? спрашиваетъ Филиппъ.

— А вотъ, сэръ, говоритъ няня Бетси, тютюшкая малютку, такъ что ея бѣлое манто развѣвается по воздуху.

— Не правда ли, какое хорошенькое? кричитъ мама: — а дѣвочка въ нимъ похожа на ангельчика. Я купила его сегодня, такъ какъ ты получилъ деньги изъ Нью-Йорка, и знаешь ли, мой другъ, оно стоитъ только пять гиней.

— Недѣля работы, сказалъ бѣдный Филиппъ: — и я думаю, что я не долженъ скупиться, чтобы доставить удовольствіе Шарлоттѣ.

— Богъ да благословитъ васъ, Филиппъ, говоритъ моя жена съ глазами полными слизъ: — Онѣ были у меня сегодня, Шарлотта, няня и малютка въ новомъ… въ новомъ…

Тутъ мистриссь Лора схватила Филиппа за руку и просто залилась слезами. Если бы она поцаловала мистера Фирмина въ присутствіи своего мужа, я не удивился бы.

Теперь, братіи мои, посмотрите, какъ одно преступленіе порождаетъ многія, и одинъ двуличный поступокъ ведётъ къ цѣлой карьерѣ обмановъ. Во-первыхъ, видите, Филиппъ обманулъ жену съ похвальнымъ желаніемъ скрыть особенности своего отца. Еслибы отецъ Филиппа не обманулъ его, Филиппъ не обманулъ бы жену; еслибы онъ не обманулъ жену, она не дала бы пяти гиней за манто. Еслибы она не дала пяти гиней за манто, моя жена не вошла бы съ тайную корреспонденцію съ мистеромъ Фирминомъ, которая, еслибы не кротость моего характера, породила бы ревность, недовѣріе и самыя ужасныя ссоры — даже дуэль — между главами обоихъ семействъ. Представьте себѣ, что тѣло Филиппа вдругъ очутилось бы на Гвинстидской пустоши съ пулей, посланной рукою друга! Представьте себѣ, что къ моему дому подъѣхалъ бы кэбъ и въ глазахъ дѣтей, смотрящихъ изъ окна, вынули бы изъ кэба окровавленное тѣло! Пора прекратить эту ужасную шутку! Дни черезъ два послѣ приключенія съ манто я нашолъ письмо, почеркомъ Филиппа адресованное къ моей женѣ, я думая, что эта записка относится къ обѣду, о которомъ шла между нами рѣчь, я сорвалъ печать и прочолъ слѣдующее:

Торнгофская улица, четвергъ.

"Моя добрая, милая крёстная мама, какъ только я буду въ состояніи писать и говорить, я поблагодарю васъ за вашу доброту ко мнѣ. Мама говоритъ, что она очень ревнуетъ и такъ какъ она купила манто, она не можетъ позволить вамъ заплатитъ за него. Но она велитъ мнѣ никогда не забывать вашу доброту къ намъ, и хотя я этого теперь не понимаю, она обѣщаетъ мнѣ сказать, когда я выросту. А пока я остаюсь вашей признательной и любящей дочерью

"Л. К. Ф.".

Филиппа уговорили его друзья просить нью-йоркскихъ газетчиковъ платить жалованье ему самому, и я помню, что его родитель прислалъ величавое письмо, въ которомъ говорилъ скорѣе съ горестью чѣмъ съ гнѣвомъ объ этомъ. Докторъ указывалъ, что эта предосторожность набрасывала сомнѣніе со стороны Филиппа на честь его отца, а конечно онъ былъ уже довольно несчастливъ, не заслуживая недовѣріе своего сына. Обязанность чтить отца и мать указывалась съ чувствомъ и докторъ кротко надѣялся, что дѣти Филиппа будутъ имѣть къ нему болѣе довѣрія, чѣмъ онъ имѣлъ къ своему несчастному отцу. Нужды нѣтъ! Онъ не будетъ злопамятенъ, если фортуна ему улыбнётся опять, а что-то говоритъ ему, что это будетъ; онъ покажетъ Филиппу, что онъ умѣетъ прощать, хотя можетъ-быть онъ не будетъ въ состояніи забыть, что въ его изгнаніи, уединеніи, преклонныхъ лѣтахъ, несчастьи, сынъ показалъ къ нему недовѣріе. Онъ говорилъ, что это былъ самый жестокій ударъ для его сердца.

Это письмо съ родительскими увѣщаніями было вложено въ письмо доктора къ Сестрицѣ, въ которомъ онъ выхвалялъ открытіе, сдѣланное имъ и другими учоными господами, одного лекарства, которое имѣло благотворное дѣйствіе въ болѣзняхъ, которыми завималась мистриссъ Брандонъ, и онъ былъ увѣренъ, что продажа этого лекарства поправитъ его разстроенное состояніе. Онъ указывалъ на болѣзни, въ которыхъ особенно было полезно это лекарство. Онъ присылалъ его и наставленіе, какъ употреблять мистриссъ Брандонъ, которая могла попробовать его дѣйствіе на своихъ паціентахъ. Онъ писалъ, что подвигается медленно, но твёрдо въ своей медицинской профессіи, хотя, разумѣется, онъ долженъ былъ страдать отъ зависти своихъ собратовъ. Нужды нѣтъ! Онъ былъ увѣренъ, что для всѣхъ нихъ настанутъ лучшія времена, когда его сынъ увидитъ, что какіе-нибудь жалкіе сорокъ фунтовъ не помѣшаютъ ему заплатить всѣ его долги. Мы всѣ искренно желали, чтобъ наступилъ день, когда отецъ Филиппа будетъ въ состояній расплатиться со своимъ долгами… А между тѣмъ издателемъ нью-йоркской газеты было сообщено прямо посылать деньги къ ихъ лондонскому корреспонденту.

Хотя мистеръ Фирминъ хвалился своимъ вкусомъ, какъ помощникъ издателя Пэлль-Мэлльской газеты, я долженъ признаться, что его начальникъ часто имѣли причину сердиться на него. Однихъ хвалили въ газетѣ, на другихъ нападали. Восхищались скучными книгами, нападали на весёлыя. Однихъ хвалили за всѣ, другихъ критиковали, что бы они на дѣлали.

— Я нахожу, говаривалъ Филиппъ:- что, особенно въ критикѣ такъ часто имѣются частныя причины для похвалы и осужденія что я съ своей стороны радъ, что моя обязанность состоитъ только въ томъ, чтобъ читать корректуры. Напримѣръ Гэррокъ трагикъ отлично играетъ, его игра въ каждой пьесѣ составляетъ его величайшее торжество. Очень хорошо. Гэррокъ и мой хозяинъ короткіе друзья и обѣдаютъ другъ у друга, конечно Мёгфорду пріятно хвалить его друга и помогать ему во всёмъ. Но Бальдерсонъ тоже прекрасный актёръ. Почему же нашъ критикъ не видитъ его достоинствъ, какъ гэррокковыхъ? Въ бѣдномъ Бальдерсонѣ не находятъ никакихъ достоинствъ. О нёмъ говорятъ съ насмѣшкой или въ холоднымъ осужденіемъ, между тѣмъ какъ для его соперника цѣлью столбцы наполняются лестью.

— Какой вы странный, мистеръ Фирминъ, прошу извинить, замѣтилъ Мёгфордъ въ отвѣтъ на простое возраженіе помощника редактора. — Какъ мы можемъ хвалить Бальдерсона, когда Гэррокъ нашъ другъ! Мы съ Гэррокомъ закадычные друзья. Наши жоны искреннія пріятельницы. Если я позволю хвалить Бальдерсона, я сведу съ ума Гэррока. Развѣ вы не видите, что я не могу хвалить Бальдерсона изъ простой справедливости къ Гэрроку!

Быль еще одинъ актеръ, на котораго Бикертонъ вѣчно нападалъ. Они были въ ссорѣ и Бикертонъ метилъ такимъ образомъ. Въ отвѣта на возраженія Филиппа Мёгфордъ только смѣялся.

— Они враги, и Бикертонъ нападаетъ на него, какъ только представится случай. Это ужъ въ природѣ человѣка, мистеръ Фирминъ, говорилъ хозяинъ Филиппа.

— Великій Боже! заревѣлъ Фирминъ: — неужели вы хотите сказать, что этотъ человѣкъ на столько подлъ, что своего частнаго врага поражаетъ печатно?

— Частнаго врага! частнаго врага, мистеръ Фирминъ! кричитъ хозяинъ Филиппа. — Если бы у меня были враги — а они у меня есть, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія — и раздѣлываюсь съ ними, какъ и когда могу. И позвольте вамъ сказать, мнѣ не нравится, чтобы моё поведеніе называли низкимъ. Это естественно, это справедливо. Можетъ-быть вамъ пріятно хвалить вашихъ враговъ и бранитъ друзей? Если такъ, позвольте мнѣ сказать вамъ, что вамъ не слѣдуетъ заниматься въ газетѣ, лучше заняться какимъ-нибудь другимъ ремесломъ.

И хозяинъ разстался съ своимъ подчиненнымъ нѣсколько разгорячившись. Мёгфордъ даже говорилъ со мною о непокорности Филиппа.

— Что его онъ вздумалъ лишать себя куска хлѣба? Поговорите съ нимъ объ этомъ, мистеръ Пенденнисъ, а то мы поссоримся, а мнѣ этого не хотѣлось бы для его жены, такой деликатной бѣдняжечки.

Всякій, кто зналъ характеръ Филиппа такъ какъ знали мы, зналъ также, какъ мало совѣты и увѣщанія дѣйствовали на него.

— Боже мой! сказалъ онъ мнѣ, когда я старался убѣдить его принять примирительный тонъ съ его хозяиномъ: — или вы хотите, чтобъ я сдѣлался рабомъ Мёгфорда? Онъ, пожалуй, станетъ ругать меня такъ, какъ ругаетъ наборщиковъ. Онъ иногда заглядываетъ ко мнѣ въ комнату, когда разсержонъ, и такъ вытаращитъ на меня глаза, какъ будто хочетъ схватить меня за горло, а потомъ скажшетъ слова два и уйдёть, и я слышу, какъ онъ бранитъ наборщиковъ въ корридорѣ. Я увѣренъ, что скоро онъ примется и за меня. Я говорю вамъ, рабство начинаетъ остановиться ужасно. Я просыпаюсь во ночамъ со стономъ, а бѣдная Шарлотта тоже проснётся и спроситъ: "- Что съ тобою, Филиппъ?" А я отвѣчаю. "- Это ревматизмъ." Ревматизмъ!

Разумѣется, друзья Филиппа обращались къ нему съ пошлыми утѣшеніями. Онъ долженъ быть кротокъ въ своёмъ обращеніи. Онъ долженъ помнить, что его хозяинъ не родился джентльмэномъ, и что хотя онъ былъ грубъ и пошлъ въ разговорѣ, сердце у него доброе.

— Нечего мнѣ говорить, что онъ не джентльмэнъ, я это знаю, отвѣчалъ бѣдный Филь. — Онъ добръ къ Шарлоттѣ и къ малюткѣ это правда, и его жена также. Но всё-таки я невольникъ. Онъ меня кормить. Онъ еще меня не прибилъ. Когда я былъ въ Парижѣ, я не такъ сильно чувствовалъ свои оковы. Но теперь онѣ невыносимы, когда я долженъ, видѣть моего тюремщика пять разъ въ недѣлю. Моя бѣдная Шарлотта, зачѣмъ я вовлёкъ тебя въ эту неволю?

— Я полагаю затѣмъ, что вамъ нужна была утѣшительница, замѣтила одна изъ совѣтницъ Филиппа. — А неужели вы думаете, что Шарлотта была бы счастливѣе безъ васъ? Чей домъ счастливѣе вашего, Филиппъ? Вы сами сознаётесь въ этомъ, когда бываете въ лучшемъ расположеніи духа. У кого нѣтъ своей ноши? Вы говорите иногда, что вы повелительны и запальчивы. Можетъ-быть ваше невольничество, какъ вы это называете, полезно для васъ.

— Я самъ обрёкъ на него себя и её, сказалъ Филиппъ, повѣсивъ голову.

— Развѣ она раскаявается? спросила его совѣтница. — Развѣ она не считаетъ себя счастливѣйшей женой на свѣтѣ? Посмотрите, Филиппъ, вотъ записка, въ которой она это говоритъ вчера. Угодно вамъ знать о чомъ эта записка? прибавляетъ утѣшительница съ улыбкой, — Она проситъ рецептъ того кушанья, которое вамъ понравилось въ пятницу; она и мистриссъ Брандонъ приготовятъ это кушанье для васъ.

— И вы знаете, говоритъ другой другъ Филиппа:- что она сама охотно изрубила бы себя въ куски и подала вамъ съ сливочнымъ соусомъ.

Это было неоспоримо справедливо. Развѣ друзья Филиппа не дѣлали справедливыхъ замѣчаній, когда посѣщали его въ огорченіи? Бѣдный Филиппъ не былъ терпѣливъ, но еще терпѣніе его не лопнуло. Я не стану подробно описывать эту часть его карьеры и выставлять моего друга голоднымъ и бѣднымъ. Онъ теперь обезпеченъ, слава Богу! но онъ долженъ былъ пройти черезъ трудныя времена. Онъ никогда не выставлялъ себя геніальнымъ человѣкомъ, не былъ и шарлатаномъ, которому легко прослыть геніемъ.

Черезъ шесть мѣсяцевъ издатель нью-йоркской газеты убѣжалъ изъ этого города, унеся съ собой тощую кассу, такъ что сотрудничество въ этой газетѣ не принесло нашему другу ровно ничего. Но если одна рыба поймана и съѣдена, развѣ не осталось больше рыбъ въ морѣ? Въ это самое время, когда я находился въ уныніи относительно дѣлъ бѣднаго Филиппа, Трегарвану, богатому корнуэлльскому члену парламента, показалось, что Верхняя Палата пренебрегаетъ его рѣчами и его взглядами на иностранную политику, что жена секретаря министра иностранныхъ дѣлъ была очень невнимательна къ лэди Трегарванъ, и что пэрство, котораго онъ желалъ такъ давно, слѣдовало ему дать. Сэръ Джонъ Трегаринъ обратился къ литературнымъ и политическимъ господамъ съ которыми онъ былъ знакомь. Онъ хотѣлъ издавать Европейское Обозрѣніе. Онъ хотѣлъ обнаружить умыслы какого-то тайнаго могущества, которое угрожало Европѣ. Онъ хотѣлъ выставить въ настоящемъ свѣтѣ министра, который пренебрегалъ честью своей страны и забываетъ свою честь, министра, надменность котораго англійскіе джентльмэны не должны болѣе терпѣть. Сэръ Джонъ, низенькій человѣкъ, съ мѣдными пуговицами, съ большой головой, который любитъ слышать свои голосъ, пришолъ къ писателю этой біографіи; жена писателя была у него въ кабинетѣ, когда сэръ Джонъ излагалъ свои виды довольно подробно. Она слушала его съ величайшимъ вниманіемъ и уваженіемъ. Она съ ужасомъ услыхала о неблагодарности Верхней Палаты, изумилась и испугалась его изложенія умысловъ этого тайнаго могущества, интриги котораго угрожали спокойствію Европы. Она глубоко заинтересовалась идеей основать Обозрѣніе. Онъ, разумѣется, самъ будетъ редакторомъ, а… а…

Тутъ эта дама взглянула черезъ столъ на своего мужа съ страннымъ торжествомъ въ глазахъ; она знала, они оба знали, человѣка, который лучше всѣхъ на свѣтѣ годился въ помощники сэру Джону — джентльмэна воспитывавшагося въ университетѣ, человѣка отлично знавшаго европейскіе языки, особенно францѵаскій. Читатель навѣрно угадаетъ, кто былъ этотъ человѣкъ.

Трегарванъ давно покоится возлѣ своихъ предковъ, Европа давно обходится безъ своего Обозренія, но учрежденіе этого органа принесло большую пользу Филиппу Фирмину и помогало ему доставлять своей семьѣ насущный хлѣбъ. Когда въ дѣтской Филиппа появился второй ребёнокъ, онъ хотѣлъ переѣхать съ квартиры въ Торнгофской улицѣ, еслибы не настойчивыя просьбы Сестрицы.

Хотя у Филиппа Фирмина было очень признательное сердце, всѣ сознавались, что онъ бывалъ непріятенъ иногда, запальчивъ въ разговорѣ и вспыльчивъ въ поступкахъ, и мы теперь дошли до того періода въ его исторіи, когда онъ имѣлъ ссору, въ которой, я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, онъ былъ неправъ.

Я уже говорилъ, какъ давно Мёгфордъ и Филиппъ были раздражены другъ противъ друга.

— Если Фирминъ бѣденъ какъ крыса, это не причина, чтобъ онъ принималъ такое обращеніе и такъ важничалъ съ человѣкомъ, который даётъ ему насущный хлѣбъ, довольно справедливо доказывалъ Мёгфордъ. — Какое мнѣ дѣло до того что онъ воспитывался въ университетѣ? Чѣмъ я хуже его? Я лучше его мошенника отца, который тоже воспитывался въ университетѣ и жилъ въ знатномъ обществѣ. Я самъ сдѣлалъ себѣ дорогу въ свѣтѣ и содержалъ себя съ четырнадцати лѣтъ, да еще помогалъ матери и братьямъ, а этого не можетъ сказалъ помощникъ моего редактора, который даже самъ себя не можетъ содержать. Я могу получиѵь пятьдесятъ такихъ помощниковъ редактора какъ онъ, стоитъ только закричать изъ окна на улицу. Я теряю съ нимъ всякое терпѣнье!

Съ другой стороны, и Филиппъ имѣлъ привычку также откровенно высказывать свои мысли.

— Какое право имѣетъ этотъ человѣкъ называть меня просто Фирминъ? спрашивалъ онъ. — Я Фирминъ для равныхъ мнѣ и моихъ друзей. Я работникъ этого человѣка за четыре гинеи въ недѣлю. Я ему заработываю эти деньги и каждую субботу мы квиты. Называть меня Фирминомъ и тыкать меня въ бокъ! Я задыхаюсь при мысли объ его проклятой фамильярности!

Эти люди не должны были сходиться и это была большая ошибка женскаго заговора, которая сблизила ихъ.

— Опять приглашеніе отъ Мёгфорда. Было рѣшено, что я болѣе никогда у него не буду, и я не поѣду, говорилъ Филиппъ своей кроткой женѣ. — Напиши, что мы дали слово другимъ, Шарлотта.

— Они зовутъ 18 будущаго мѣсяца, а теперь только 23, замѣтила Шарлотта. — Мы не можемъ сказать, что мы приглашены такъ надолго.

— У него будетъ большой обѣдъ, уговаривала Сестрица. — Вы не можете поссориться тогда. У него доброе сердце и у васъ также. Съ нимъ вамъ не годится ссориться. О, Филиппъ! простите ему и будьте друзьями!

Филиппъ уступалъ увѣщаніямъ женщинъ, какъ мы уступаемъ всѣ, и въ Гэмпстидъ было послано письмо, что мистеръ и мистриссъ Фирминъ будутъ имѣть честь и пр.

Въ качествѣ издателя газеты, учители музыки и оперные пѣвцы ухаживали за Мёгфордомъ, и онъ любилъ угощать за своимъ гостепріимнымъ столомъ, хвастаться своими винами, серебромъ, садомъ, богатствомъ, добродѣтелями за обѣдомъ, между тѣмъ какъ артисты почтительно слушали его. Мистриссъ Равенсуингъ была вынуждена дурнымъ поведеніемъ мужа, нѣкоего мошенника Уокера, поступить на сцену. По смерти Уокера она вышла за Ульси, богатаго портного, который оставилъ своё ремесло и заставилъ жену сойти со сцены. Нельзя найти людей болѣе достойныхъ, но мистриссъ Ульси говоритъ громко, неправильно, называетъ мущинъ просто по именамъ, очень любитъ портеръ, садится за фортепіано и поётъ очень охотно, и если вы посмотрите на ея руки, когда они лежитъ на клавишахъ — ну, я не желаю сказать ничего злого, но я принуждёнъ признаться, что эти руки не такъ бѣлы какъ клавиши, по которымъ онѣ ударяютъ. Ульси съ восторгомъ слушаетъ жену. Мёгфордъ упрашиваетъ её выпить рюмочку, и добрая душа отвѣчаетъ, что она выпьетъ. Она сидитъ и слушаетъ съ необыкновеннымъ терпѣніемъ, какъ маленькіе Мёгфорды играютъ свои экзерсисы, а потомъ опять готова воротиться въ фортепіано и еще пѣть и еще пить.

Я не говорю, чтобъ это была женщина изящная или приличная собесѣдница для мистриссъ Филиппъ, но я знаю, что мистриссъ Ульси была добрая, ласковая и не глупая женщина и что Филиппъ грубо обошолся съ нею. Онъ говорилъ, что онъ не имѣлъ намѣренія быть съ нею грубымъ, но дѣло въ томъ, что онъ обошолся съ нею, съ ея мужемъ, съ Мёгфордомъ и съ мистриссъ Мёгфордъ надменно и не въ духѣ и что это раздражило ихъ.

Объ этой бѣдной женщинѣ, которая была скромна и невинна какъ Сусанна, Филиппъ слышалъ злыя исторіи отъ злыхъ людей въ злыхъ клубахъ. Въ обыкновенномъ случаѣ Филиппъ и не подумалъ бы ни о чьей прошлой жизни и занялъ бы всякое мѣсто, назначенное ему за столомъ. Но когда мистриссъ Ульси въ измятомъ атласѣ и грязныхъ кружевахъ явилась и была почтительно привѣтствуема хозяиномъ и хозяйкой, Филиппъ вспомнилъ разсказъ о прежней жизни этой бѣдной женщины, глаза его сверкнули гнѣвомъ, а грудь забилась негодованіемъ.

"Пригласитъ эту женщину вмѣстѣ съ моей женой? думалъ онъ и принялъ такой свирѣпый и отчаянный видъ, что его робкая жена съ испугомъ на него посмотрѣла, прижалась къ нему и прошептала:

— Что съ тобою, дружокъ?

Между тѣмъ, мистриссъ Мёгфордъ и мистриссъ Ульси вели жаркій разговоръ о погодѣ, о дѣтяхъ и тому подобномъ, а Ульси и Мёгфордъ дружески пожимали другъ другу руки, Филиппъ, нахмурившись на вошедшихъ гостей, повернувшись спиной къ обществу и разговаривая съ своей женой, представлялъ не весьма пріятную фигуру для глазъ хозяина.

"Чортъ побери гордость этого человѣка" подумалъ Мёгфордъ: "Онъ повёртывается спиною къ моимъ гостямъ, потому что Ульси ремесленникъ. Честный портной лучше банкрота и мошенника доктора, какъ мнѣ кажется,

— Зачѣмъ ты заставила меня опять пригласить этого человѣка мистриссъ Мёгфордъ? Развѣ ты не видишь, что наше общество не довольно хорошо для него?

Поведеніе Филиппа такъ раздражило Мёгфорда, что когда позвали къ обѣду, онъ подалъ свою руку мистриссъ Ульси, имѣвъ сначала намѣреніе оказать эту честь Шарлоттѣ.

"Я покажу ему" думалъ Мёгфордъ: "что жена честнаго ремесленника лучше жены помощника редактора, невѣстки банкрота и мошенника."

Хотя обѣдъ былъ украшенъ великолѣпной серебряной посудой и лучшимъ виномъ, онъ былъ мраченъ и скученъ для многихъ, а Филиппъ и Шарлотта, и навѣрно Мёгфордъ, думали, что онъ никогда не кончится. Мистриссъ Ульси спокойно ѣла и пила, а Филиппъ, вспоминая злыя легенды о ней, сидѣлъ передъ бѣдной ничего неподозрѣвавшей женщиной молча, съ сверкающими глазами, дерзко, непріятно, такъ что мистриссъ Ульси сообщила мистриссъ Мёгфордъ своё подозрѣніе, что этотъ высокій господинъ вѣроятно лѣвой ногой всталъ съ постели.

О каретѣ мистриссъ Ульси и кэбѣ мистера Фирмина доложили въ одно время, и Филиппъ немедленно вскочилъ и сдѣлалъ знакъ женѣ. Но разумѣется карета съ фонарями мистриссъ Ульси была подана впередъ и мистеръ Мёгфордъ проводилъ её до кареты.

Онъ не оказалъ этого вниманія мистриссъ Фирминъ. Вѣроятно онъ забылъ, Можетъ быть, онъ думалъ, что этикетъ не требуетъ чтобы онъ оказалъ эту вѣжливость женѣ помощника своего редактора; во всякомъ случаѣ онъ былъ не такъ грубъ, какъ Филиппъ былъ во весь вечеръ, онъ стоялъ въ передней и смотрѣлъ, какъ его гости уѣзжали въ кэбѣ. Вдругъ, въ внезапной вспышкѣ гнѣва, Филиппъ вышелъ изъ кэба, подошолъ къ своему хозяину, всё стоявшему въ передней съ самой дерзкой улыбкой на лицѣ, какъ увѣрялъ Филиппъ.

— Воротились закурить сигару? Очень пріятно будетъ для вашей жены! сказалъ Мёгфордъ, забавляясь своей шуткой.

— Я воротился, сэръ, спросить, отвѣчалъ Филиппъ, бросая сверкающій взглядъ на Мёгфорда:- какъ вы смѣли пригласить мистриссъ Фирминъ вмѣстѣ съ этой женщиной?

Тутъ съ своей стороны, Мёгфордъ вышелъ изъ себя и съ этой минуты онъ оказался неправъ. Когда Мёгфордъ былъ разсерженъ, его выраженія не были отборны. Мы слышали, что когда Мёгфордъ разсердится, онъ имѣлъ привычку просто ругать своихъ подчиненныхъ. Онъ и теперь сталъ ругаться. Онъ сказалъ Филиппу, что не хочетъ болѣе переносить его дерзостей, что онъ никто иной какъ сынъ мошенника доктора, что хотя онъ въ университетѣ не былъ, онъ въ состояніи нанимать къ себѣ университетскихъ, и что если Филиппъ хочетъ пойти съ нимъ на задній дворъ, онъ задастъ ему порядкомъ и покажетъ мущина онъ или нѣтъ. Бѣдная Шарлотта, воображавшая, что мужъ пошолъ закурить сигару, сидѣла спокойно въ кэбѣ, предполагая, что Филиппъ говоритъ съ Мёгфордомъ о газетныхъ дѣлахъ. Когда Мёгфордъ началъ снимать сюртукъ, она удивилась, но вовсе не поняла, что это значитъ. Филиппъ потомъ разсказывалъ, что его хозяинъ ходилъ по передней безъ сюртука и произнося ругательства.

Но когда, привлечонная громкими голосами, мистриссъ Мёгфордъ вышла изъ гостиной съ тѣми дѣтьми, которыя еще не легли спать — когда, увидѣвъ, что Мёгфордъ снимаетъ сюртукъ, она начала кричать — когда, заглушая ея голосъ, Мёгфордъ сталъ ругаться и грозить кулакомъ Филиппу, спрашивая, какъ этотъ негодяй смѣетъ его оскорблять въ его собственномъ домѣ, тогда бѣдная Шарлотта въ дикомъ испугѣ выскочила изъ кэба, побѣжала къ мужу, который весь дрожалъ и ноздри его раздувались отъ гнѣва. Мистриссъ Мёгфордъ бросилась впередъ, стала передъ мужемъ, и назвавъ Филиппа трусливымъ скотомъ, спросила, неужели онъ нападётъ на этого низенькаго старика? Тогда Мёгфордъ бросилъ сюртукъ на полъ и съ новыми ругательствами вызывалъ Филиппа на бой. Словомъ, исторія вышла самая непріятная, по милости запальчивости мистера Филиппа Фирмина.

Глава XXXV RES ANGUTA DOMO

Примирить этихъ людей было невозможно послѣ такой ссоры, какая была описана въ послѣдней главѣ. Единственная возможность къ миру заключалась въ томъ, чтобы держать этихъ людей врозь. Если они встрѣтятся, они накинутся другъ на друга. Мёгфордъ всё увѣрялъ, что онъ совладаетъ съ долговязымъ помощникомъ редактора, который не умѣлъ владѣть кулаками. Въ молодости Мёгфорда драка была моднымъ искусствомъ и старикъ всё еще вѣрилъ въ свою ловкость.

— Но говорите мнѣ, возражалъ онъ: — что этотъ человѣкъ высокъ, какъ лейб-гвардеецъ, я свалилъ бы его съ ногъ въ двѣ минуты.

Я очень радъ и для Шарлотты и для Филиппа, что онъ не подвергнулся этому. Онъ чувствовалъ такой гнѣвъ къ своему хозяину, какой, я полагаю, чувствуетъ левъ, когда на него нападаетъ собака. Мнѣ не хотѣлось бы быть этой собакой, да мой скромный и миролюбивый характеръ вовсе не побуждаетъ меня сражаться съ львами.

Хорошо было мистеру Филиппу Фирмину выказывать свою гордость и лишать себя насущнаго хлѣба, по какой филантропъ подалъ бы ему четыре соверена и четыре шиллинга, какъ платилъ ему каждую субботу мистеръ Бёджойсъ, кассиръ Пэлль-Мэлльской газеты? Я скажу, что моего друга ожидадо еще большее угрызеніе, чѣмъ потеря денегъ, когда онъ узналъ, что мистриссъ Ульси, въ которую онъ бросилъ камень, была самая почтенная женщина.

— Мнѣ хотѣлось бы пойти и броситься её въ ноги, говорилъ Филиппъ въ своихъ энергическихъ выраженіяхъ. — Если я увижу этого портнаго, я попрошу его стать мнѣ на голову и затоптать меня своими каблуками. О, стыдъ! стыдъ! Неужели я никогда не научусь состраданію къ моимъ ближнимъ и вѣчно буду вѣрить лжи, которую разсказываютъ мнѣ люди? Когда я встрѣчу этого негодяя Трэйля въ клубѣ, я приколочу его; какъ онъ смѣлъ чернить репутацію честной женщины!

Друзья Филиппа упрашивали его, ради общества и спокойствія, не распространять далѣе этой ссоры.

— Еслибы, говорили мы: — каждая женщина, очернённая Трэйлемъ, имѣла защитника, который давалъ бы Трэйлю пощочины въ клубѣ, какимъ пошлымъ, драчливымъ мѣстомъ сдѣлался бы этотъ клубъ! Любезный Филиппъ, развѣ вы слышали, чтобъ Трэйль сказалъ доброе слово о мущинѣ или женщинѣ?

Этими и подобными тому убѣжденіями мы умѣли сохранить миръ. Да; но какъ найти другую Пэллъ-Мэльскую газету? Еслибы у Филиппа было семь тысячъ фунтовъ, приносящихъ три процента, его доходъ былъ бы не болѣе того, который онъ получалъ изъ вѣрнаго банка Мёгфорда. Ахъ, какъ удивительны способы и средства! Когда я подумаю, что эта самая строчка, это самое слово, которое я пишу теперь, принесётъ деньги, я теряюсь въ почтительномъ изумленіи. А мой ближайшій сосѣдъ, который каждый день ходить въ должность съ зонтикомъ въ рукахъ? А другой сосѣдъ, докторъ? А булочникъ, посылающій хлѣбъ по утрамъ? и всё эти кормитъ этихъ людей! Ахъ, слава Богу за это! Я надѣюсь, другъ, что ни вы, ни я не слишкомъ горды для того, чтобы просить насущнаго хлѣба и благодарить за него.

Бѣдному Филиппу не оставалось теперь ничего кромѣ Европейскаго Обозрѣнія, основаннаго таинственнымъ Трегарваномъ. Съ какимъ удовольствіемъ жена моя слушала длинное и напыщенное объясненіе Трегарваня. Эта хитрая женщина нисколько не показала, что ей надоѣлъ его разговоръ. Она расхвалила его Филиппу за глаза и не позволила сказать ни слова въ осужденіе ему. Какъ докторъ щупаетъ вашу грудь, вашу печонку, ваше сердце, вашъ пульсъ, ослушиваетъ ваши лёгкія, такъ и она аскультировала Трегарвана. Разумѣется, онъ не имѣлъ ни малейшаго понятія, что эта дама льститъ ему, надуваетъ его, а думалъ, что онъ очень свѣдущій, краснорѣчивый человѣкъ, видѣвшій и читавшій многое и имѣвшій пріятную методу сообщать свои познанія, и что эта дама была умная женщина, весьма естественно желавшая пріобрѣсти еще болѣе познаній.

Намъ предстояло большое затрудненіе — заставить Филиппа прочесть собственныя статьи Трегарвана въ Обозрѣніи. Сначала онъ сказалъ, что не можетъ помнить ихъ, стало быть не кчему ихъ и читать. А новый хозяинъ Филиппа имѣлъ привычку дѣлать искусные намёки на свои статьи во время разговора, такъ что нашъ другъ Филиппъ находился какъ на экзаменѣ при каждомъ свиданіи съ Трегарваномъ, мнѣніе котораго о свободной торговлѣ, о таксѣ на солодъ, объ умыслахъ Франціи, и мало ли еще о чомъ, можно было принять или опровергнуть, но слѣдовало, по-крайней-мѣрѣ, знать. Мы заставили Филиппа прочесть всѣ статьи его хозяина, мы дѣлали Филиппу вопросы объ этихъ статьяхъ, а жена моя такъ потакала этому жалкому члену парламента, что я дрожалъ при мысли, съ какому лицемѣрію способенъ ея полъ. Что если эти хитрости и притворства, которыми она опутываетъ другихъ, употребитъ она со мною? Ужасная мысль! Нѣтъ, ангелъ! для другихъ ты можешь быть ласковой лицемѣркой, для меня ты олицетворенное чистосердечіе! Другіе мущины могутъ быть обманываемы другими женщинами, но я не поддамся ничему подобному.

Намъ положили жалованье, какъ редактору. Намъ кромѣ того платили за наши статьи. Это Обозрѣніе доставляло намъ порядочный доходецъ и мы желали, чтобъ это продолжалось вѣчно. Мы могли написать романъ. Мы могли доставлять статьи въ ежедневную газету. Мнѣ кажется, что жена моя даже принялась кокетничать съ Кросстикскимъ бишопомъ, чтобы доставить Филиппу пасторскій приходъ, и хотя она съ негодованіемъ отвергала это обвиненіе, не угодно ли ей объяснить, почему проповѣди бишопа такъ расхваливались въ Обозрѣніи?

Грубость и откровенность Филиппа нравились Трегарвану, къ нашему удивленію, а мы всѣ дрожали, чтобы Филиппъ и этого мѣста не лишился, какъ перваго. У Трегарвана было нѣсколько загородныхъ домовъ, и въ нихъ не только его редакторъ былъ дорогимъ гостемъ, но и семья его, которую особенно полюбила жена Трегарвана. Въ Лондонѣ у лэди Мэри собиралось общество, въ которомъ появилась наша Шарлотта, и разъ шесть въ сезонъ богатый корнуэлльскій помѣщикъ угощалъ сотрудниковъ Обозрѣнія. Вино его было превосходное и старое, шуточки тоже старенькія, столъ пышный, важный, обильный. Если Филиппъ ѣлъ хлѣбъ зависимости, то кусокъ былъ здѣсь ласково приготовляемъ для него, и онъ ѣлъ его смиренно, безъ большаго ворчанія. Эта діэта нездорова для гордыхъ желудковъ, но Филиппъ былъ теперь очень смирененъ и признателенъ за доброту. Онъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, которымъ нужна помощь друзей, но которые могутъ принимать одолженія, не теряя своей независимости, не отъ всѣхъ, но отъ нѣкоторыхъ, которымъ онъ отплачиваетъ не деньгами, а привязанностью и признательностью. Какъ этотъ человѣкъ смѣялся моимъ остротамъ! Какъ онъ обожалъ даже землю, по которой ступала моя жена! Онъ сдѣлался нашимъ защитникомъ. Онъ ссорился съ тѣми, кому не нравился нашъ характеръ, кто не хотѣлъ видѣть нашихъ совершенствъ. Мы не могли сдѣлать ничего дурного въ глазахъ Филиппа, и горе тому, кто съ неуваженіемъ говорилъ о насъ въ его присутствіи!

Однажды, за столомъ своего хозяина, Филиппъ выказалъ свою слабость, защищая насъ противъ злыхъ отзывовъ этого Трэйля, о которомъ было уже говорено. Разговоръ шолъ о характерѣ вашего покорнѣйшаго слуги и Трэйль не пощадилъ меня, какъ онъ не щадилъ никого. Будь вы ангелъ, спустившійся съ небесъ, Трэйль постарался бы запачкать вашу одежду и всунуть чорные пёрушки въ ваши крылья. А я знаю, что я вовсе не похожъ на ангела, и ступая по землѣ, не могу не запачкать моихъ панталонъ. Мистеръ Трэйль началъ рисовать мой портретъ, налегая на тѣ мрачныя тѣни, которыя этотъ извѣстный художникъ имѣетъ привычну употреблять. Я быль паразитъ аристократизма, бездушный наушникъ, разбойникъ, пьяница и убійца, возвращонный каторжникъ и т. д.

Филиппъ опоздалъ къ обѣду; въ этомъ проступкѣ, и долженъ сознаться, онъ часто бываетъ виноватъ. Всѣ сидѣли за столомъ, онъ взялъ единственное порожнее мѣсто и оно случилось рядомъ съ Трэйлемъ. По другую сторону Трэйля сидѣлъ дородный человѣкъ съ здоровой и румяной физіономіей и въ огромномъ бѣломъ жилетѣ. Къ этому человѣку Трэйль обращалъ свой любезный разговоръ и раза два назвалъ его сэръ Джонъ. Мы уже видѣли, какъ Филиппъ ссорился за столомъ. Онъ далъ обѣтъ исправиться въ этомъ отношеніи. Ему это удалось, возлюбленные братья, не лучше и не хуже, чѣмъ вамъ и мнѣ, признающимся въ своихъ проступкахъ и обѣщающимъ исправиться, и повторяющимъ тѣже проступки каждый день.

— Это самый самонадѣянный человѣкъ во всёмъ Лондонѣ, продолжалъ Трэйль: — и самый суетный. Онъ броситъ полковника, чтобъ обѣдать съ генераломъ. Васъ двухъ баронетовъ онъ можетъ быть не оставитъ, чтобъ обѣдать съ лордомъ, но обыкновеннаго баронета оставитъ.

— Почему же не оставитъ насъ? спрашиваетъ Трегарванъ, котораго забавляла эта болтовня.

— Потому-что вы не похожи на обыкновенныхъ баронетовъ; потому что у васъ есть большія помѣстья; потому-что, какъ авторъ онъ можетъ бояться вашего Обозрѣнія! кричитъ Трэйль съ громкимъ смѣхомъ.

— Трэйль разсуждаетъ о вашемъ другѣ, говоритъ хозяинъ, улыбаясь пришедшему гостю.

— Это очень счастливо для моего друга, ворчитъ Филиппъ и молча ѣстъ свои супъ.

— Кстати, его статья о мадамъ де-Севинье чистый вздоръ. Никакого знанія того періода. Три грубыя ошибки во французскомъ языкѣ. Тотъ, кто не жилъ во французскомъ обществѣ, не можетъ писать о нёмъ. Что Пенденнисъ знаетъ объ этомъ обществѣ? Человѣкъ, дѣлающій подобныя ошибки, не можетъ понимать французскій языкъ. Человѣкъ, не понимающій по-французски, не можетъ бывать во французскомъ обществѣ. Слѣдовательно онъ не можетъ писать о французскомъ обществѣ. Всё это довольно ясно. Его черезчуръ превознесли, также какъ и его жену. Её называли красавицей, а это просто неряха, вѣчно возится съ дѣтьми. Въ ней нѣтъ никакого стиля.

— Она болѣе ничего, какъ одна изъ лучшихъ женщинъ на свѣтѣ! закричалъ Фирминъ вспыхнувъ и принялся защищать насъ и произнесъ намъ похвальную рѣчь, въ которой, я надѣюсь, было нѣсколько правды. Онъ говорилъ съ большимъ энтузіазмомъ и мистеръ Трэйль присмирѣлъ.

— Прекрасно вы дѣлаете, что защищаете вашихъ друзей, Фирминъ! сказалъ хозяинъ. — Позвольте мнѣ представить васъ…

— Позвольте мнѣ самому представиться, сказалъ господинъ, сидѣвшій по другую сторону Трэйля. — Мы съ вами родственники, мистеръ Фирминъ — я сэръ Джонъ Рингудъ.

И сэръ Джонъ протянулъ Филиппу руку черезъ стулъ Трэйля. Они много говорили въ этотъ вечеръ, а когда Трэйль увидалъ, что знатный помѣщикъ былъ дружелюбенъ къ Филиппу и самъ выставилъ своё родство, его обращеніе съ Фирминомъ перемѣнилось. Онъ впослѣдствіи горячо хвалилъ сэра Джона за доброту, съ которою онъ призналъ своего несчастнаго родственника, и сострадательно сказалъ:

— Филиппъ можетъ быть не похожъ на доктора Фирмина, онъ не виноватъ, что его отецъ былъ мошенникъ.

Въ прежнее время Трэйль ѣлъ и пилъ за столомъ этого мошенника. Но вѣдь правда, знаете, должна стоять выше всего, и если вашъ родной братъ совершилъ проступокъ, справедливость требуетъ, чтобъ вы закидали его каменьями.

Въ прежнее время, вскорѣ послѣ смерти лорда Рингуда, Филиппъ оставилъ свою карточку у дверей этого родственника, и буфетчикъ сэра Джона, пріѣхавшій въ коляскѣ своего господина, оставилъ карточку Филиппу, которому это вовсе не понравилось и онъ даже употребилъ ругательныя выраженія, говоря объ этомъ, но когда они встрѣтились, ихъ знакомство было довольно пріятно. Сэръ Джонъ слушалъ разговоръ своего родственника — а кажется Филиппъ держалъ себя, по обыкновенію, свободно и непринужденно — съ интересомъ и любопытствомъ, и впослѣдствіи признавался, что злые языки очернили характеръ молодого человѣка. Если въ этомъ отношеніи Филиппу пришлось хуже своихъ ближнихъ, я могу только сказать, что его ближнія необыкновенно счастливы.

Черенъ два для послѣ встрѣчи кузеновъ спокойствіе Торнгофской улицы было нарушено появленіемъ великолѣпной жолтой каретѣ съ гербами съ кучеромъ въ парикѣ и съ напудреннымъ лакеемъ. Бетси, няня, выходившая гулять съ малюткой, встрѣтила этого гиганта на порогѣ двери мистриссъ Брандонъ, а дама въ каретѣ отдала три карточки лакею, которой передалъ ихъ Бетси. Бетси увѣряла, что дама въ каретѣ любовалась малюткой и спрашивала сколько ей мѣсяцевъ, чему мама малютки вовсе не удивлялась; черезъ нѣсколько времени послѣдовало приглашеніе на обѣдъ и наши друзья познакомились съ своими родственниками.

Филиппа, во второй его визитъ къ сэру Джону, ввели въ библіотеку, гдѣ огромное фамильное дерево висѣло надъ каминомъ, окружонное цѣлой галереей покойныхъ Рингудовъ, которыхъ представителемъ былъ теперь баронетъ. Сэръ Джонъ сообщилъ Филиппу, что онъ уважаетъ людей за ихъ собственныя дѣла, а не за то, что сдѣлали ихъ предки. Вотъ, напримѣръ, покойный лордъ Рингудъ имѣлъ сына, который умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ жертвою своихъ сумасбродствъ и развратной жизни. А если бы онъ пережилъ отца, онъ засѣдалъ бы теперь въ палатѣ пэровъ — самый несвѣдущій молодой человѣкъ, безъ всякихъ правилъ, слабаго ума, самой дурной жизни. А если бы онъ остался живъ и наслѣдовалъ Рингудское имѣніе, онъ былъ бы графъ, а сэръ Джонъ, превосходившій его нравственностью, умомъ и характеромъ, равный ему по происхожденію, оставаля бы просто сэръ Джонъ. Вслѣдствіи этого сэръ Джонъ рѣшился смотрѣть на самаго человѣка, а не уважать его за нелѣпыя прихоти фортуны. Когда сэръ Джонъ говорилъ съ своимъ родственникомъ, слуга вошолъ въ комнату и шепнулъ, что свинцовыхъ дѣлъ мастеръ принёсъ счотъ. Сэръ Джонъ вскочилъ съ бѣшенствомъ, спросилъ слугу, какъ онъ смѣетъ тревожить его, и велѣлъ сказать свинцовыхъ дѣлъ мастеру, чтобы онъ убирался къ чорту. Ничто не могло сравниться съ дерзостью и жадностью ремесленниковъ, сказалъ онъ, кромѣ развѣ дерзости и лѣности слугъ. Тутъ онъ кликнулъ назадъ слугу и спросилъ его, какъ онъ смѣетъ оставлять огонь въ каминѣ въ такомъ положеніи, кричалъ и бранилъ слугу до талой степени, что его новый знакомый удивился, а потомъ, когда слуга ушолъ, продолжалъ свой прежній разговоръ о равенствѣ правъ.

Проговоривъ съ полчаса, впродолженіе котораго Филиппъ съ трудомъ нашолъ возможность произнести слово, сэръ Джонъ вынулъ свои часы и всталъ со стула. Филиппъ тоже всталъ, не жалѣя, что свиданіе кончается.

Сэръ Джонъ проводилъ своего родственника въ переднюю, до парадной двери, передъ которой конюхъ водилъ верховую лошадь своего барина. Филиппъ слышалъ, кань баронетъ разругалъ конюха точно также, какъ слугу. Фландрская армія не ругалась такъ страшно, какъ этотъ защитникъ человѣческихъ правъ.

Филиппа просили назначить день, когда онъ и его жена захотятъ воспользоваться гостепріимствомъ своего родственника. При этомъ случаѣ мистриссъ Фирминъ держала себѣ такъ граціозно и такъ просто, что сэръ Джонъ и лэди Рингудъ нашли её очень пріятной и благородной наружности особой, и навѣрно удивлялись, какъ женщина ея званія могла пріобрѣсти такое утончонное обращеніе. Лэди Рингудъ спросила о дѣвочкѣ, которую она видѣла, хвалила ея красоту, разумѣется привлекла сердце матери и тѣмъ заставила её разговориться свободнѣе, чѣмъ она рѣшилась бы при первомъ свиданіи. Мистриссъ Фирминъ пріятно играла на фортепіано и пѣла очаровательно. Послѣ обѣда она восхитила своихъ слушателей. Лэди Рингудъ любила хорошую музыку и сама была хорошей музыкантшей старой школы, играя Гайдна и Моцарта.

Высокій и красивый отставной пасторъ, занимавшій у сэра Джона должность майордомо, положилъ свёртокъ въ карету, когда уѣзжали мистеръ и мистриссъ Фирминъ, и доложилъ съ почтительнымъ видомъ, что кэбъ заплачемъ. Наши друзья, безъ сомнѣнія, предпочли бы обойтись безъ этой церемоніи, но Филиппъ выигралъ два шиллинга по милости щедрости своего родственника.

Когда Шарлотта развернула свёртокъ, положенный майордомомъ въ кэбъ, я боюсь, что она не обнаружила того восторга, который мы должны чувствовать, получая подарки отъ нашихъ друзей. Два платьица стариннаго фасона, пара красныхъ башмачковъ, измятые кушачки и другія тому подобныя бездѣлушки.

— Гм! сказалъ Филиппъ, не совсѣмъ довольный: — что если бы сэръ Джонъ велѣлъ своему буфетчику положить въ кэбъ для меня свой синій сюртукъ съ мѣдными пуговицами?

— Если это было сдѣлано съ добрымъ намѣреніемъ, мы не должны сердиться, сказала жена Филиппа:- и если бы ты слышалъ, какъ она и миссъ Рингудъ говорятъ о вашей малюткѣ, то полюбилъ бы ихъ, какъ я.

Но мистриссъ Фирминъ не рѣшилась надѣть эти старые красные башмачки на свою дѣвочку, а дѣтскія платьица дѣлаются теперь гораздо шире, такъ что подарки лэди Рингудъ не годились никуда.

Доброжелательство этихъ новыхъ родственниковъ Филиппа было очевидно, однако, я долженъ сказать, не совсѣмъ пріятно. Въ первое время ихъ сношеній — а они, и съ сожалѣніемъ долженъ сказать, прекратились или прервались — знаки привязанности въ видѣ произведеній фермы: масла, цыплятъ и мяса являлись съ Беркелейскаго сквэра въ Торнгофскую улицу. Я знаю, что герцогъ Глостерскій гораздо богаче васъ; но если бы онъ подарилъ вамъ полкроны, я сомнѣваюсь было ли вамъ это пріятно. Такъ и съ родственниками Филиппа. Корзина, привезённая въ коляскѣ съ оранжерейнымъ виноградомъ и съ деревенскимъ масломъ, очень хороша, но баранья нога — подарокъ, который немножко трудно проглотить. Мы удостовѣрились въ этомъ среди громкаго хохота, въ одинъ день, когда обѣдали у нашихъ друзей. Не прислала ли лэди Рингудъ мѣшка съ рѣпой также? Словомъ, мы ѣли баранину сэра Джона и смѣялись надъ нимъ, и будьте увѣрены; что многіе это дѣлали надъ вами и надо мной.

Скоро большая жолтая карета съ напудреннымъ лакеемъ опять явилась у дверей мистриссъ Брандонъ въ Торнгофской улицѣ, изъ кареты вышла лэди Рингудъ съ двумя дочерьми. Онѣ вошли къ мистеру Филиппу именно въ то время, какъ этотъ достойный джентльмэнъ сидѣлъ за обѣдомъ съ своей женой. Лэди Рингудъ, намѣревавшаяся быть любезной, приходила въ восторгъ отъ всего — чистый домъ опрятная служанка, хорошенькія комнатки — и какія очаровательныя картины! Многія изъ этихъ картинъ были работы бѣднаго Ридли, который какъ мы уже говорили, писалъ бороду Филиппа и брови Шарлотты и малютку Фирминъ тысячу разъ.

— Можемъ мы войти? Мы вамъ помѣшали? Какой прекрасный фарфоръ! Какая прелестная кружка, мистеръ Фирминъ!

Это былъ подарокъ живописца его крёстной дочери,

— Какой вкусный завтракъ! Это обѣдъ? Какъ пріятно обѣдать въ такое время!

Эти дамы рѣшились восхищаться всѣмъ.

— Мы ѣдимъ вашихъ цыплятъ. Можемъ мы предложить вамъ и миссъ Рингудъ? сказалъ хозяинъ.

— Зачѣмъ вы обѣдаете не въ столовой, а въ спальной? спросилъ ФрэнклинъРингудъ, интересный сынокъ барона Рингуда. — А у насъ двѣ столовыхъ, кромѣ кабинета папа, въ который я не долженъ входить. И у слугъ двѣ столовыхъ.

— Молчи! останавливаетъ мама.

Но Фрэнилинъ продолжаетъ:

— И въ Рингудѣ столько же и въ Уипгэмѣ. Уипгэмъ мнѣ нравится гораздо больше Рингуда, потому что мой пони въ Уипгэмѣ. У васъ нѣтъ пони. Вы слишкомъ бѣдны.

— Фрэнклинъ!

— Вы сами сказали, что онъ бѣденъ; у васъ не было бы цыплятъ если бы мы вамъ не прислали. Мама, помните, вы говорили, что они очень бѣдный.

Мама, покраснѣла, и навѣрно щоки и уши Филиппа тоже горѣли; въ первый разъ мистриссъ Фирминъ обрадовалась, услыхавъ, что ея дѣвочка заплакала, потому что это подало ей предлогъ уйти въ дѣтскую, куда и другія дамы пошли за ней.

Между тѣмъ мистеръ Фрэнклинъ продолжалъ свой безыскусственный разговоръ.

— Мистеръ Филиппъ, почему васъ всѣ называютъ злымъ? У васъ лицо не злое, и у мистриссъ Фирминъ то же лицо не злое, она по виду очень добра.

— Кто называетъ меня злымъ? спросилъ Филиппъ у своего простодушнаго родственника.

— О, многіе! Кузенъ Рингудъ это говоритъ; Бланшъ это говоритъ; Улькомъ это говорить; только я его не люблю, онъ такой смуглый. Когда они услышатъ, что вы у насъ обѣдали, Рингудъ говоритъ: "Здѣсь былъ этотъ скотъ?" Я вовсе его не люблю. Но васъ я люблю, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ такъ кажется. У васъ только апельсины за десертомъ. А у насъ всегда такъ много за десертомъ. У васъ нѣтъ вѣрно потому, что у васъ мало денегъ.

— Да, у меня очень мало, сказалъ Филиппъ.

— А у меня много. Я куплю что-нибудь для вашей жены; я лучше люблю, когда вы у насъ, чѣмъ Бланшъ, Рингудъ и этотъ Улькомъ; они никогда ничего мнѣ не дарятъ. Вы не можете, конечно, потому что вы очень бѣдны; но мы будемъ часто присылать къ вамъ разныя разности. Мнѣ хотѣлось бы апельсинъ, благодарствуйте. Въ нашей школѣ есть мальчикъ, его зовутъ Сёклингъ, онъ съѣлъ восемнадцать апельсиновъ и никому не далъ ни одного. Не правда ли какой жадный? Я всегда пью вино съ апельсинами. Благодарю. Какъ это вкусно! Но у васъ, вѣрно, не часто это бываетъ, потому что вы такъ бѣдны.

Я радъ, что дѣвочка Филиппа не могла понять, будучи въ такомъ нѣжномъ возрастѣ, комплименты, которыми осыпала её лэди Рингудъ и ея дочери. Комплименты восхитили мать, для которой и назначались, и не внушили тщеславія безсознательной малюткѣ. Что сказала бы вѣжливая мама, и сестры, еслибы слышали болтовню несчастнаго Фрэнклина? Простота мальчика забавляла его высокаго кузена.

— Да, сказалъ Филиппъ;- мы очень бѣдны, но мы очень счастливы и намъ всё-равно.

— Мадмоазель, нѣмецкая гувернантка, говоритъ, что она удивляется, какъ вы можете жить; и я не думаю, чтобъ вы могли, если бы ѣли, сколько ѣстъ она. Вамъ надо бы посмотрѣть, какъ много она ѣстъ. Фредъ, мой братъ, тотъ, который въ университетѣ, разъ вздумалъ посмотрѣть сколько можетъ съѣсть мадмоазель Вальфишъ; она два раза брала супу, два раза рыбы, потомъ взяла жареной баранины — нѣтъ, кажется говядины, а горохъ она ѣстъ ножомъ, и еще она ѣла малиновый пуддингъ, и пива сколько пила…

Что было бы дальше, мы не узнаемъ никогда, потому что, пока молодой Фрэнклинъ задыхался отъ смѣха при смѣшномъ воспоминаніи объ аппетитѣ мистриссъ Вальфишъ, его мать и сёстры пришли съ Шарлоттой изъ дѣтской и прекратили разговоръ милаго мальчика. Дамы уѣхали въ восхищеніи отъ Филиппа, Шарлотты, ихъ малютки. Всё было такъ прилично. Всё было такъ мило. Мистриссъ Фирминъ была такъ изящна. Знатныя дамы наблюдали за нею съ такимъ любопытствомъ, какое бробдингнагскія дамы обнаруживали, когда держали на ладони маленькаго Гулливера и смотрѣли, какъ онъ кланялся, улыбался, танцовалъ, вынималъ шпагу и снималъ шляпу, точно человѣкъ.

Глава XXXVI ВЪ КОТОРОЙ ГОСТИНЫЯ ОСТАЮТСЯ НЕ МЁБЛИРОВАНЫ

Мы не можемъ ожидать любви отъ родственника, котораго мы столинули въ иллюминованный прудъ и фракъ, панталоны и лучшія чувства котораго мы испортили. Разумѣется, всѣ Туисдены и Улькомы, смуглый супругъ предмета первой любви Филиппа, ненавидѣли, боялись и злословили его, называя его дикаремъ и чудовищемъ, грубіяномъ въ разговорѣ и обращеніи, грязнымъ, оборваннымъ по наружности, отъ котораго вѣчно несло табакомъ, который постоянно былъ пьянъ, вѣчно ругался, вѣчно хохоталъ, что дѣлало его нестерпимымъ въ порядочномъ обществѣ, Туисдены, во время пребыванія Филиппа за границей, очень почтительно и прилежно ухаживали за новымъ главою Рингудской фамиліи. Они льстили сэру Джону, ухаживали за милэди. Ихъ принимали въ городскомъ и деревенскомъ домѣ сэра Джона. Они приняли его политическія мнѣнія, какъ бывало принимали мнѣнія покойнаго пэра. Они никогда не пропускали случая ругать бѣднаго Филиппа и вкрадываться въ милость лорда Рингуда. Они никогда не отказывались отъ приглашенія сэра Джона и наконецъ страшно надоѣли ему и лэди Рингудъ. Она узнала какъ-то, какъ безжалоство мистриссъ Улькомъ обманула своего кузена, корда явился богатый женихъ. Потомъ узнали, какъ Филиппъ приколотилъ Улькома, молодого Туисдена, а прежнее предубѣжденіе начало проходить. Друзья Филиппа стали говорить Рингуду, какъ онъ ошибался въ молодомъ человѣкѣ, и описали его въ краскахъ болѣе благопріятныхъ. Туисденская семья такъ оклеветала Филиппа и представила его такимъ отвратительнымъ чудовищемъ, что неудивительно, если Рингуды избѣгали его. Сэру Джону случилось слышать отъ своего товарища, члена парламента, Трегарвана, совершенно другія вещи о нашемъ другѣ. Не безъ удивленія узналъ сэръ Джонъ отъ Трегарвана, какъ честенъ, благороденъ и кротокъ былъ этотъ человѣкъ, его его обобралъ негодный отецъ, которому онъ простилъ и которому даже помогалъ изъ своихъ ничтожныхъ средствъ, и какъ онъ храбро боролся съ бѣдностью, и какая у него миленькая жена и ребёнокъ. Такимъ образомъ Филиппъ нашолъ помощь, когда онъ нуждался въ ней, и пособіе, когда онъ былъ въ бѣдности. Мы сознаемся, что Трегарванъ былъ напыщенный человѣчекъ, что рѣчи его были скучны, а сочиненія вялы, но сердце у него было доброе. Его тронула картина, изображонная Лорой о бѣдности молодаго человѣка, о его честности и твёрдости въ трудныя времена. Мы видѣли какъ Европейское Обозрѣніе било поручено Филиппу. Потомъ нѣкоторые хитрые друзья Филиппа рѣшили, что его надо примирить съ его родственниками, которые были знатны и богаты и могли быть ему полезны. Потомъ Трегарванъ поговорилъ и сэромъ Джономъ, и встрѣча была устроена, гдѣ Филиппъ, противъ обыкновенія, не поссорился ни съ кѣмъ.

Потомъ явилось еще новое счастье по ходатайству моей жены у Трегарвана: Филиппу, который, если читатели не забыли, изучалъ адвокатуру, былъ поручонъ процесъ, доставившій ему средства содержать его семью четыре мѣсяца. Сестрица убѣждала Филиппа прилежно заняться адвокатурой.

— Вы теперь работаете въ этой газетѣ, говорила она: — a что если поссоритесь? онъ мастеръ ссориться, мистриссъ Фирминъ. Я его знала прежде васъ. Ну, если вы поссоритесь съ вашими хозяевами и лишитесь мѣста? Такой джентльмэнъ, какъ вы, не долженъ имѣть хозяевъ. Мнѣ несносно думать, что вы ходите по субботамъ въ контору получать жалованье какъ работникъ.

— Я и есть работникъ, перебилъ Филиппъ.

— И неужели намѣрены остаться работникомъ цѣлый вѣкъ? Будь я мущина, я шла бы выше! говорила эта неустрашимая женщина. — Почему вы знаете, какъ велика будетъ ваша семья? Я не стала бы жить въ такой квартирѣ!

Сестрица сказала это, хотя любила дѣвочку Филиппа съ восторженной нѣжностью, которую напрасно старалась скрывать, хотя чувствовала, что разстаться cъ этимъ ребёнкомъ значило бы разстаться съ главнымъ счастьемъ своей жизни, хотя любила Филиппа какъ сына, a Шарлотту — ну Шарлотту для Филиппа — какъ женщины любятъ другихъ женщинъ.

Шарлотта разсказала намъ о совѣтѣ и разговорѣ Сестрицы. Она знала, что мистриссъ Брандонъ любитъ её только какъ вещь, принадлежащую Филиппу. Она восхищалась Сестрицей, довѣряла ей.

— Она меня не любитъ, потому что меня любитъ Филиппъ, говорила Шлрлотта. — Какъ вы думаете, могла ли бы я любить её, или какую бы то ни было другую женщину, если бы полагала, что Филиппъ любилъ ихъ? Я могла бы убить ихъ, Лора, право могла!

И при этомъ выраженномъ чувствѣ, я воображаю, какъ кинжалы засверкали изъ глазъ, которые обыкновенно были такъ кротки,

Послѣ перваго процесса Филиппу стали поручать и другіе, такъ что положительно онъ сталъ откладывать деньги въ банкъ. Филиппа скорѣе пугало, чѣмъ радовало это внезапное счастье.

— Оно не можетъ продолжаться, говорилъ онъ. — Меня скоро узнаютъ и не станутъ поручать дѣлъ такому невѣждѣ какъ я. Право, я самъ долженъ это объяснить.

Надо было вамъ видѣть негодованіе Сестрицы, когда Филиппъ такъ выразился въ ея присутствіи.

— Бросить ваше дѣло? Да, какъ же! вскричала она, качая младшаго ребёнка Филиппа. — Ужъ лучше выбросьте изъ окна этого ребенка, котораго послало вамъ небо. Вамъ надо упасть на колѣна и просить прощенія у Бога за такія нечестивыя мысли.

Наслѣдникъ Фирмина, немедленно по появленіи своёмъ на свѣтъ, сдѣлался главнымъ фаворитомъ этой безразсудной женщины. Дѣвочка была оставлена безъ вниманія, какъ особа незначительная.

Хотя Сестрица любила всѣхъ этихъ людей почти съ свирѣпой страстью, однако Филиппу былъ поручонъ четвёртый процессъ. Мистриссъ Брандонъ начала настаивать, чтобъ онъ нанялъ себѣ домъ.

— Джентльмэну, говорила она:- не слѣдуетъ жить въ мёблированной квартирѣ, онъ долженъ имѣть свой собственный домъ.

Она отыскала удивительно дешовую мебель. Она кроила, шила, обивала диваны. Она пріискала донъ и наняла его.

— Въ Мильманской улицѣ; мнѣ будетъ близко ходить къ моимъ душечкамъ, сказала она.

Съ сухими ли глазами говорила она? мои глаза увлажняются, когда я думаю о великодушіи и самоотверженіи этого преданнаго и любящаго существа.

Я очень люблю Шарлотту. Ея кротость и простота привлекали сердца всѣхъ. Ни одна жена, ни одна мать не были такъ привязаны и любящи; но признаюсь, было время, когда я её ненавидѣлъ, хотя эта женщина съ высокими правилами, жена автора настоящей біографіи, говоритъ, что я пишу вздорныя, чтобъ не сказать, безнравственныя вещи. Ну, я ненавидѣлъ Шарлотту за ужасную торопливость, которую она высказала, чтобъ уѣхать отъ Сестрицы, такъ любящей её дѣтей, первые крики которыхъ слышала она. Я ненавидѣлъ Шарлотту за жестокое счастье, которое она чувствовала, прижимая дѣтей къ своему сердцу, своихъ собственныхъ дѣтей, въ своей собственной комнатѣ, которыхъ она будетъ одѣвать, мыть, для которыхъ ей не нужно будетъ помощи. Не нужно помощи, слышите ли вы? О! какой стыдъ! какой стыдъ! Въ новомъ домѣ, въ хорошенькой новой дѣтской (убранной мы не скажемъ чьими нѣжными руками) смотритъ мать въ колыбельку, a въ Торнгофской улицѣ, гдѣ она ухаживала за ними два года, одиноко сидитъ Сестрица. Да поможетъ тебѣ Богъ, страдальческое, вѣрное сердце! Только разъ въ жизни до этого испытала она такое сильное горѣ.

Разумѣетея, въ новомъ домѣ было угощенье, и друзья Филиппа, старые и новые, пріѣхали на новоселье. Фамильная Рингудская карета удавила эту маленькую улицу. Сестрица только разливала чай. Маленькая гостиная была загромождена фортепіано, подареннымъ Рингудомъ, и Кто-то былъ обязанъ играть на немъ въ этотъ вечеръ, хотя Сестрица сердилась на эту музыку, оттого что она могла разбудить милыхъ крошекъ. Музыка и разбудила, они завыли мелодически, a Сестрица, наливавшая лэди Джонъ Трегарванъ чаю, бросилась въ дѣтскую. Шарлотта уже была тамъ и разсердилась, когда вошла Сестрица.

— Я увѣрена, мистриссъ Брандонъ, сказала она довольно колко:- что гости ждутъ чаю.

Мистриссъ Брандонъ пошла внизъ, не говоря ни слова. Я стоялъ на площадкѣ и разговаривалъ съ пріятелемъ подальше отъ дуэта миссъ Рингудъ, когда прошла Каролина, и взялъ руку, холодную какъ камень, и никогда не видалъ болѣе трагическаго горя, какое изобразилось на ея лицѣ.

— Дѣти мои расплакались, сказала она:- я и пошла въ дѣтскую. Но теперь она не хочетъ, чтобъ я была тамъ.

Бѣдная Сестрица! Она унижалась передъ Шарлоттой и я ненавидѣлъ тогда мистриссъ Фирминъ. Я пошолъ съ Ридли въ чайную комнату, гдѣ Каролина заняла своё мѣсто. Она казалась очень мила, съ своимъ блѣднымъ, нѣжнымъ личикомъ, въ хорошенькомъ чепчикѣ съ голубыми лентами. Я знаю, что она терпѣла пытку. Шарлотта пронзила её кинжаломъ; женщины дѣлаютъ это иногда. Шарлотта говорила мнѣ впослѣдствіи:

— Вы были правы, я ревновала къ ней, а милѣе и вѣрнѣе созданія на свѣтѣ не было никогда.

Но кто сказалъ Шарлоттѣ, что я обвинялъ её въ ревности?

О дуракъ! я сказалъ Ридли, а онъ передалъ мистриссъ Фирминъ.

Хотя Шарлотта поражала Каролину, по всё-таки та подходила сама подъ ножъ. Въ воскресенье, когда она была свободна, за ея скромнымъ столомъ, и когда мистриссъ Фирминъ ходила въ церковь, Каролинѣ было позволено царствовать въ дѣтской. Иногда Шарлотта была такъ великодушна, что давала мистриссъ Брандонъ эту возможность. Когда Филиппъ нанялъ домъ — цѣлый домъ для себя — свекровь Филиппа предложила переѣхать къ нему, прибавивъ, что, не желая зависѣть ни отъ кого, она будетъ платить за квартиру и столъ. Но Филиппъ отказался отъ этого удовольствія, сославшись, и справедливо, на то, что его настоящій домъ не болѣе его прежней квартиры.

— Моя бѣдняжечка умираетъ отъ желанія жить со мной, замѣтила на это мистриссъ Бэйнисъ:- но ея мужъ такъ жестокъ къ ней и держитъ её въ такомъ страхѣ, что она не смѣетъ расаоряжаться своей жизнью.

Жестокъ къ ней! Шарлотта была счастливѣе всѣхъ счастливцевъ въ ея маленькомъ домѣ. Вслѣдствіе своего успѣха, Филиппъ регулярно ходилъ теперь въ свою адвокатскую квартиру, въ пріятной надеждѣ, что можетъ быть еще явятся кліенты. Въ своей адвокатской квартирѣ онъ также занимался и Обозрѣніемъ, и въ обычный часъ его возвращенія обычная процессія изъ матери, дочери и няни встрѣчала его, и счастливая молодая женщина — самая счастливая во всёмъ свѣтѣ — возвращалась подъ руку съ мужемъ.

Между тѣмъ Филиппъ всё получалъ письма отъ отца изъ Нью-Йорка, изъ которыхъ оказывалось, что онъ занимался не только своей профессіей, но и разными спекуляціями, которыя должны были поправить его состояніе. Однажды Филиппъ получилъ газету съ объявленіемъ о новомъ страховомъ обществѣ и увидѣлъ къ удивленію: "Стряпчій страховаго общества въ Лондонѣ, Филиппъ Фирминъ, эсквайръ, въ Темплѣ". Отцовское письмо обѣщало Филиппу большія выгоды отъ этого страховаго общества, но я не слыхалъ потомъ, чтобы Филиппъ отъ этого сдѣлался богаче. Даже его друзья совѣтовали ему не имѣть никакого дѣла съ этимъ страховымъ обществомъ и не упоминать о нёмъ въ своихъ письмахъ. Они хотѣли внушить Филиппу недовѣріе къ хитрому старому шуту, его отцу. Фирминъ старшій всегда писалъ съ великолѣпными надеждами и настойчиво увѣрялъ, что скоро онъ сообщитъ Филиппу о томъ, что состояніе его составлено. Онъ спекулировалъ не знаю ужъ тамъ на сколькихъ акціяхъ, изобрѣтеніяхъ, рудникахъ, желѣзныхъ дорогахъ. Однажды, черезъ нѣсколько дней послѣ своего переселенія въ Мильмонскую улицу, Филиппъ краснѣя и повѣсивъ голову сказалъ мнѣ, что отецъ его опять написалъ вексель на него. Если бы онъ не доплатилъ по акціямъ, онъ потерялъ бы ихъ, и онъ и сынъ его послѣ него лишились бы богатства.

— И вы заплатили по этому векселю? спросили мы.

Да, Филиппъ заплатилъ. Онъ клялся, что не будетъ платить болѣе. Но не трудно было видѣть, что докторъ пришлётъ еще векселей въ этому сговорчивому банкиру.

— Я боюсь писемъ начинающихся росписаніемъ богатства, которое онъ пріобрѣтётъ, сказалъ Филиппъ.

Онъ зналъ, что старилъ такимъ образомъ начиналъ свои просьбы о деньгахъ.

Было упомянуто о великомъ медицинскомъ открытіи, о которомъ докторъ писалъ мистриссъ Брандонъ и объявлялъ, по своему обыкновенію, что это дастъ ему богатство. Въ Нью-Йоркѣ и Бостонѣ онъ дѣлалъ опыты, которые имѣли удивительный успѣхъ. Открыто было лекарство, одна продажа котораго въ Европѣ и Америкѣ должна принести огромный доходъ счастливымъ изобрѣтателямъ. Для дамъ за которыми ухаживала мистриссъ Брандонъ, это лекарство было неоцѣненно. Онъ пришлётъ ей. Его другъ, Марсонъ, капитанъ, соутгэмптонскаго парохода, привезётъ ей это удивительное лекарство. Пусть она попробуетъ его. Пусть она покажетъ его доктору Гуденофу — каждому изъ его лондонскихъ собратовъ. Хотя самъ изгнанникъ изъ родины, онъ любитъ её, и гордится, что имѣетъ возможность дать её одно изъ величаишихъ благъ, какими наука одарила человѣчество. Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что Гуденофъ имѣлъ такое недовѣріе къ своему собрату, что не вѣрилъ никакимъ увѣреніямъ Фирмина.

— Я не думаю, моя добрая Брандонъ, чтобъ у него достало смысла на какое-нибудь учоное открытіе полезнѣе новаго соуса для котлетъ.

Вы увидите, что этотъ Гудонофъ былъ упрямецъ и если разъ имѣлъ причину не довѣрять человѣку, то потомъ не будетъ вѣрить ему ни въ чомъ.

Однако докторъ Гуденофъ постоянно отыскиваетъ новыя сведенія по своей профессіи, и однажды при Сестрицѣ, читая брошюру, онъ, но своей привычкѣ, хлопнулъ руками по ногамъ.

— Брандонъ, сказалъ онъ:- я думаю, что это открытіе очень наивно, и думаю это тѣмъ болѣе, что Фирминъ вовсе не участвовалъ, какъ оказывается, въ этомъ открытіи, сдѣланномъ въ Бостонѣ.

Дѣйствительно, докторъ Фирминъ только присутствовалъ въ бостонскомъ госпиталѣ, гдѣ производились опыты съ новымъ лекарствомъ. Онъ предложилъ продавать его какъ секретное лекарство, и на стклянкѣ, которую онъ прислалъ Сестрицѣ, былъ ярлыкъ съ надписью: "Анодинъ Фирмина". Фирминъ сдѣлалъ-то, что онъ имѣлъ привычку дѣлать. Онъ взялъ собственность другого человѣка и чванился ею. Сестрица воротилась домой съ сткляночкой хлороформа — вотъ что докторъ Фирминъ называлъ своимъ изобрѣтеніемъ и прислалъ его на родину, какъ прислалъ бочонокъ горнаго масла изъ Виргиніи, какъ прислалъ акціи на новыя желѣзныя дороги, обѣщая Филиппу щедрое вознагражденіе, если онъ раздастъ акціи своимъ друзьямъ.

— Мой сынъ имѣетъ жену и двоихъ дѣтей! говаривалъ онъ нью-йоркцамъ:- какъ будто онъ не довольно моталъ въ прежнее время! Когда я женился, у меня было состояніе, и я взялъ племянницу вельможи съ большимъ приданымъ. А у этихъ молодыхъ супруговъ нѣтъ ни пенни. Ну, ну, старикъ отецъ долженъ помогать имъ какъ можетъ!

Мнѣ говорили, что нѣкоторыя дамы проливали слёзы чувствительности и восклицали:

— Какой нѣжный отецъ этотъ докторъ! Какъ онъ жертвуетъ собой для негоднаго сына! Этотъ милый докторъ, въ его лѣта, весело трудится для этого молодаго человѣка, который раззорилъ его.

Фирминъ вздыхалъ, проводилъ красивымъ бѣлымъ носовымъ платкомъ по глазамъ красивою бѣлою рукою, и кажется даже плакалъ, считая себя добрымъ, любящимъ, обиженнымъ человѣкомъ.

При всёмъ прекрасномъ распоряженіи Сестрицы, мистеръ и мистриссъ Фирминъ могли поселиться въ своёмъ новомъ домѣ съ значительными издержками, и кромѣ большаго Рингудскаго фортепіано, поставленнаго въ маленькой гостиной, я принуждёнъ сказать, что мёбели было очень мало. Когда настала осень — когда прошолъ сентябрь — мы въ нашемъ уютномъ убѣжищѣ на морскомъ берегу получили письмо отъ Сестрицы, въ которомъ она писала намъ, что "милая мистриссъ Филиппъ и дѣти томились и чахли въ Лондонѣ, а Филиппъ слишкомъ гордъ, чтобъ взять денегъ отъ кого бы то ни было; что мистеръ Трегарвамъ уѣхалъ на континентъ, а этотъ негодяй — это чудовище, вы знаете кто — опять прислалъ вексель на Филиппа, и онъ опять заплатилъ, а милыя дѣти не могутъ пользоваться свѣжимъ воздухомъ".

— Говорила ли она вамъ, сказалъ Филиппъ, проводя рукою по глазамъ, когда одинъ другъ пришолъ выговаривать ему: — что она сама принесла мнѣ деньги, но мы не хотѣли ихъ взять?'

Рингудскіе родственники предлагали гостепріимство, но какъ бѣдному Филиппу заплатить за поѣздку по желѣзной дорогѣ слугъ, дѣтей и жены?

Въ этихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, Трегарванъ прислалъ съ континента чеку за треть своему редактору и счастливая семья отправилась въ Брайтонъ, наняла необыкновенно дешовую квартиру, и румянецъ воротился на блѣдныя щочки, и мама, удивительно пополнѣла. Всё шло хорошо. Жена моя кричала:

— Не говорила ли я, что дѣла милаго Филиппа пойдутъ хорошо?

Такъ ли? какія вы думаете новости принёсъ онъ намъ въ одинъ декабрьскій вечеръ? Я увидалъ по его лицу, что съ нимъ случилось что-нибудь важное.

— Я не знаю, что мнѣ дѣлать, сказалъ онъ. — Я уже заплатилъ за него по четырёмъ векселямъ, а теперь посмотрите, вотъ отъ него инсьлю.

"Милый Филиппъ" писалъ отецъ: "со мною случилось большое несчастье, которое я надѣялся скрыть, или по-крайней-мѣрѣ отвратить отъ моего милаго сына, потому что ты, Филиппъ, участникъ въ этомъ несчастьи черезъ неблагоразуміе — долженъ ли я сказать? — твоего отца. Незаслуженно, милый сынъ, ты долженъ страдать. Ахъ, каково отцу признаваться въ своей винѣ, становиться на колѣна и просить прощенія у своего сына!

"Я вступилъ въ нѣсколько спекуляцій. Нѣкоторыя удались свыше самыхъ безумныхъ моихъ надеждъ, а нѣкоторыя, обѣщавшія величайшіе результаты, кончились неудачей. На одно предпріятіе, представлявшее, повидимому, самыя вѣрныя надежды на успѣхъ, обѣщавшее богатство мнѣ, моему сыну и вашимъ милымъ дѣтямъ, я отдалъ между другимъ обезпеченіемъ, которое я долженъ былъ дать вдругъ, вексель, на которомъ я поставилъ твоё имя. Я поставили на нёмъ число за шесть мѣсяцевъ назадъ въ Нью-Йоркѣ, на твоё имя въ Темплѣ, и подписался за тебя. Предаю себя въ твои руки. Говорю тебѣ, что я сдѣлалъ. Разгласи это. Открой мой признаніе свѣту, и имя твоего отца завсегда заклеймено названіемъ…. Пощади меня отъ этого слова!

"Векселю остаётся еще до срока пять мѣсяцевъ; онъ написанъ на сумму 386 ф.; я передалъ его тому, кто обѣщалъ держать его, до тѣхъ поръ пока я самъ выкуплю его. Но мало того, что онъ взялъ съ меня огромныя проценты, негодяй переслалъ вексель въ Европу и онъ теперь находится въ рукахъ врага.

"Ты помнишь Тёфтона Гёнта? Да. Ты весьма справедливо наказалъ его. Негодяй недавно появился въ этомъ городѣ съ самыми низкими сообщниками и старался приняться за прежнія угрозы, ласкательства и требованія! Въ одинъ гибельный часъ негодяй услыхалъ о векселѣ. Онъ купилъ его у игрока, къ которому онъ перешолъ. Онъ бѣжалъ изъ Нью-Йорка въ Европу, оставивъ мнѣ даже расплатиться за него въ гостинницѣ; онъ бѣжалъ въ Европу, взялъ съ собою этотъ роковой вексель, говоря, что ты заплатишь по нёмъ. Ахъ, милый Филиппъ! если бы этотъ вексель вышелъ изъ рукъ этого негодяя! Какихъ безсонныхъ ночей былъ бы я избавленъ! Прошу тебя, умоляю, сдѣлай всѣ жертвы, чтобъ заплатить по нёмъ! Ты отъ него не откажешься? Нѣть. Такъ какъ ты имѣешь своихъ дѣтей, такъ какъ ты ихъ любишь — ты не захотѣлъ бы, чтобы у нихъ былъ обезславленный

"ОТЕЦЪ".

"Я имѣю долю въ великомъ медицинскомъ открытіи, [30] о которомъ я писалъ кь нашему другу, мистриссъ Брандонъ, и которое непремѣнно дастъ огромные барыши, такъ какъ будетъ ввезено въ Англію такимъ извѣстнымъ — не могу ли я также сказать, такимъ уважаемымъ врачомъ, какъ я. Первые барыши отъ этого открытія я честно обѣщаю посвятить тебѣ. Они очень скоро болѣе чѣмъ вознаградятъ тебя за потерю, которую моё неблагоразуміе навлекло на моего милаго сына. Прощай! Передай мою любовь твоей женѣ и малюткамъ.

"Д. Ф".

Глава XXXVII NEC PLENO CRUORIS HIRUDO

Чтеніе этого письма наполнило друга Филиппа внутреннимъ негодованіемъ, которое было очень трудно обуздать или скрыть, Не весьма пріятно сказать джентльмэну, что его отецъ мошенникъ. Когда бѣдный Филиппъ читалъ письма своего отца, я думалъ:

"А я помню нѣжную, бѣлую руку этого мошенника, которая поддѣлала имя родного сына и клала соверены въ мою ладонь, когда я былъ школьникомъ".

— Вы не заплатите по этому векселю! съ негодованіемъ сказалъ другъ Филиппа.

— Что же могу я сдѣлать? возразилъ бѣдный Филиппъ, печально качая головой.

— Если вы заплатите по этому векселю, онъ напишетъ на васъ еще.

— Навѣрно, согласился Филиппъ.

— И будетъ продолжать, пока не вытянетъ у васъ послѣдней капли крови,

— Да, признался бѣдный Филиппъ, приложивъ палецъ къ губамъ.

Его простодушная жена разговаривала съ моею въ эту минуту о какихъ-то ситцахъ, которые онѣ видѣли въ Тоттенгэмѣ и которые были такъ дёшевы и красивы. Право, занавѣси въ гостиной не будутъ стоить почти ничего.

— Пріятно слышать, какъ она разговариваетъ о ситцахъ, сказалъ Филиппъ — Гдѣ намъ купить, у Шульбреда или въ другой лавуѣ?

И онъ засмѣялся. Этотъ смѣхъ былъ не очень веселъ.

— Стало быть вы рѣшились…

— Признать мою подпись? Разумѣется, если мнѣ представятъ вексель.

Я зналъ, что мой упрямый другъ непремѣнно сдержитъ свое намѣреніе.

Всего непріятнѣе было то, что друзья Филиппа, при всёмъ ихъ желаніи, не могли помочь ему въ этомъ. Докторъ навѣрно безпрестанно будетъ присылать векселя. Пока Филиппъ будетъ платить, отецъ будетъ требовать, а у этого прожорливаго дракона желудокъ былъ довольно великъ, чтобъ поглотить кровь всѣхъ насъ, если мы захотимъ ей дать. И Филивцъ это видѣлъ и признавался въ этомъ съ своимъ обыкновеннымъ чистосердечіемъ. Я съ своей стороны чувствовалъ такое негодованіе, что хотѣлъ объявить въ газетахъ, что всѣ векселя, подписанные Филиппомъ поддѣланы, и подвергнуть его отца послѣдствіямъ его собственнаго поступка. Но послѣдствіями этими были бы пожизненное заключеній въ тюрьму старика и безславіе для сына. Филиппъ указывалъ на это довольно ясно, и мы не могли опровергнуть его печальной логики. Лучше было, во всякомъ случаѣ, заплатить поэтому векселю и предостеречь доктора на будущее время. Но что если докторъ приметъ выговоръ очень покорно и при первомъ удобномъ случаѣ сдѣлаетъ новую поддѣлку? На это Филиппъ отвѣчалъ, что ни одинъ человѣкъ не можетъ уйти отъ своей судьбы, а его судьбу устроилъ для него отецъ. Когда отецъ уѣхалъ въ Америку, онъ думалъ, что чары рушились.

— Но вы видите, стоналъ Филиппъ: — что я еще нахожусь подъ вліяніемъ этихъ чаръ.

Тёфтону Гёниу такъ часто удавалось виманивать деньги у доктора Фирмина, что мистеръ Тефтонъ Гёнтъ подумалъ, что онъ ничего не можетъ сдѣлать лучше, какъ переплыть Атлантическій океанъ вслѣдъ за своимъ банкиромъ и намъ не нужно описывать досаду и бѣшенство доктора, когда онъ увидѣлъ за своей спиной эту чорную заботу. Онъ не могъ давать много; сумма, которую онъ увёзъ съ собой и которую онъ укралъ у своего сына и другихъ своихъ кредиторовъ, была невелика. Но Гёнту хотѣлось имѣть часть ея и, разумѣется, онъ намекнулъ, что если докторъ откажетъ, то онъ разгласитъ въ нью-йоркскихъ газетахъ подробности ранней карьеры Фирмина и его недавняго банкротства.

Послѣ двухлѣтняго пребыванія въ Соединённыхъ Штатахъ, Гёнтъ воротился на родину и прямо отправился къ Сестрицѣ, у которой надѣялся найти Филиппа жильцомъ. Хотя Гёнтъ однажды былъ выгнанъ изъ этого дома, онъ не стыдился явиться въ него опять. У него въ карманѣ лежало то, что заставитъ Филиппа почтительно обращаться съ нимъ. При какихъ обстоятельствахъ достался ему этотъ поддѣльный вексель? Была ли это спекуляція между Гёнтомъ и отцомъ Филиппа? Не увѣрилъ ли Гёнтъ, что Филиппъ непремѣнно заплатитъ, чтобъ спасти отца отъ безславія и погибели? Мы никогда не узнаемъ правды объ этой сдѣлкѣ. Можетъ быть разсказъ доктора былъ справедливъ, можетъ быть ложенъ. Это всё-равно. Оба эти человѣка уже не съ нами и не станутъ болѣе писать и говорить ложь.

Каролины не было дома, когда Гёнчъ пришолъ въ ней по пріѣздѣ изъ Америки. Ея служанка описала ей его наружность. Мистриссъ Брандонъ узнала Гёнта и не предчувствовала ничего хорошаго для Филиппа отъ пріѣзда пастора. Она скоро увидала что предположенія ея были справедливы. На другой день, когда она поливала цвѣты на окнѣ, она взглянула на улицу и увидала пастора, косившагося на неё. Когда она посмотрѣла на него онъ снялъ свою грязную шляпу и поклонился. Какъ только она увидала его, она почувствовала, что онъ пришолъ съ намѣреніемъ враждебнымъ для Филиппа. Она могла бы упасть въ обморокъ, или закричать, или спрятаться отъ этого человѣка, видъ котораго былъ противенъ для нея. Она не лишилась чувствъ, не спряталась, не закричала, но тотчасъ же кивнула головой и улыбнулась самымъ привѣтливымъ образомъ этому непрошеному, грязному гостю. Она отворила дверь (хотя ея сердце билось такъ, что вы могли бы слышать его біенія, какъ она говорила своему другу впослѣдствіи). Она улыбнулась Гёнту и сдѣлала ему знакъ войти.

— Господи, Боже мой! мистеръ Гёнтъ, гдѣ это вы проводили столько времени?

И улыбающееся лицо глядѣло на него изъ-подъ красиваго чепчика и свѣжихъ лентъ. Я знаю, что нѣкоторыя женщины могутъ улыбаться и имѣть спокойный видъ, сидя на стулѣ дантиста.

— Вотъ ужъ не думала увидѣть васъ, мистеръ Гёнтъ! Не угодно ли вамъ войти?

Гёнтъ вошолъ въ маленькую гостиную, въ которой часто бывалъ добрый читатель.

— Здоровъ ли капитанъ? спросилъ Гёнтъ.

— Вы не слыхали о бѣдномъ папа? Это показываетъ, какъ долго васъ не было! замѣтила мистриссъ Брандонъ и назвала день смерти своего отца.

Да, она была теперь одна и должна была сама заботиться о себѣ. И я не сомнѣваюсь, что мистриссъ Брандонъ прячо спросила потомъ Гёнта, не выпьетъ ли онъ чёго-нибудь. Эта добрая женщина всегда предлагала своимъ знакомымъ "выпить" и сочла бы нарушенными законы гостепріимства, если бы не сдѣлала этого предложенія.

Гёнтъ никогда не отказывался отъ предложенія такого рода. Онъ выпьетъ что-нибудь горяченькое. Онъ страдаетъ Нью-Йоркской лихорадкой. Мистриссъ Брандонъ тотчасъ заинтересовалась болѣзнью мистера Гёнта и знала, что стаканчикъ грога части отгоняетъ припадокъ лихорадки. Ея проворныя, маленькія ручки приготовили ему стаканчикъ, другой, третій, и мистриссъ Брандонъ признавалась впослѣдствіи своимъ друзьямъ, что она очень крѣпкій сдѣлала грогъ.

Напившись порядкомъ, Гёнтъ удостоилъ спросить какъ поживаетъ его хозяйка и ея жильцы. Мистриссъ Брандонъ очень весело описала свои обстоятельства. Комната отдавались внаймы хорошо и никогда не оставались пусты. По милости доктора Гуденофа и другихъ друзей, она имѣла такъ много занятій, какъ только могла пожелать.

— Съ тѣхъ поръ, намъ тотъ, кого вы знаете, уѣхалъ изъ Англіи, у меня на душѣ стало спокойнѣе. Но онъ уѣхалъ и неблагополучнаго ему пути! сказала мстительная Сёстрица.

— А сынъ его всё еще живетъ на верху? спросилъ Гёнтъ.

Что же вы думаете? мистриссъ Брандонъ вдругъ принялась бранить Филиппа и его семью. Онъ живетъ здѣсь? Нѣтъ, слава Богу! Ужъ довольно надоѣлъ ей онъ и его жена съ своими ужимками и граціями, и дѣти, которыя плакали всю ночь, и мёбель-то ея портили, и по счотамъ не платили!

— Я хотѣла, чтобъ онъ подумалъ, что я поссорилась съ Филиппомъ; да простить имъ Богъ, что я насказала лжи! Я знаю, что этотъ человѣкъ не желаетъ добра Филиппу, и я скоро узнаю, какое у него намѣреніе, узнаю! увѣряла она.

Въ тотъ самый день, какъ у ней былъ Гёнтъ, мистриссъ Брадонъ пришла къ друзьямъ Филиппа и сообщила имъ о пріѣздѣ Гёнта. Мы не знали навѣрно, привёзъ ли онъ поддѣльный вексель, который угрожалъ Филиппу. Пока Гёнть еще не намекалъ на него. Но хотя мы были далеки отъ того, чтобы одобрять лицемѣріе или обманъ, мы признаёмся, что не очень сердилась на Сестрицу за то, что она употрёбила притворство въ этомъ случаѣ и заставила Гёнта полагать, что она вовсе не сообщница Филиппа. Если жена Филиппа простила ей, должны ли друзья его быть непреклоннѣе?

А Шарлоттѣ приходилось простить мистриссъ Брандонъ за то, что та оклеветала eё. Когда Гёнтъ спросилъ, какого рода женщина жена Филиппа, мистриссъ Брандонъ объявила, что это препротивное, дерзкое существо, что она важничаетъ, неглижируетъ дѣтьми, обижаетъ мужа, и мало ли еще чего наговорила она, а наконецъ объявила, что она терпѣть не можетъ Шарлотту и очень рада, что выжила eё изъ дома, и что Филиппъ совсѣмъ уже не тотъ съ тѣхъ поръ, какъ женился на ней, и что и онъ сталъ важничать, быль грубъ, во всёмъ покорялся женѣ и что она очень рада, что освободилась отъ нихъ.

Гёнтъ любезно намекнулъ, что ссоры между хозяевами и жильцами очень обыкновенны, что жильцы иногда неаккуратно платятъ и что хозяева безразсудно требовательны, и мистриссъ Брандонъ принимала всѣ его слова съ любезнымъ согласіемъ; можетъ быть, она внутренно дрожала отъ фамильярности этого противнаго, пьянаго негодяя, но не выказывала признаковъ отвращенія или страха. Она позволяла ему говорить сколько онъ хотѣлъ, въ надеждѣ, что онъ приступитъ въ предмету глубоко интересовавшему её. Она спросила, что дѣлаетъ докторъ и есть ли вѣроятность, что онъ будетъ въ состояніи возвратить деньги, взятыя имъ у сына. Она говорила равнодушнымъ топомъ, дѣлая видъ будто очень занята своимъ шитьёмъ.

— О! Вы всё еще чахнете по нёмъ, сказалъ Гёнтъ, мигая залитыми кровью глазами,

— Чахну по этомъ старикѣ? Зачѣмъ мнѣ имъ заниматься? Какъ будто онъ не довольно сдѣлалъ мнѣ вреда? вскричала бѣдная Каролина.

— Да. Но женщины не прочь любить человѣка, если онъ даже дурно съ ними обходится, сказалъ Гёнтъ.

Безъ сомнѣнія, онъ самъ на себѣ испыталь женскую вѣрность.

— Я полагаю, сказала мистриссъ Брандонъ, качая головой:- что и женщинамъ могутъ надоѣсть мущины, какъ мущинамъ женщины. Я разобрала этого человѣка, и онъ давнымъ-давно мнѣ надоѣлъ. Еще стаканчикъ, мистеръ Гёнтъ! Это очень полезно отъ лихорадки, отгоняетъ ознобъ.

Гёнтъ выпилъ и разговорился еще больше; высказалъ свое мнѣніе о старшемъ Фирминѣ, говорилъ о возможностяхъ его успѣха, о его страсти къ спекуляціямъ, и сомнѣвался будетъ ли онъ въ состояніи опятъ приподнятъ свою голову — хотя можетъ быть онъ находился въ такой странѣ, гдѣ человѣкъ поправиться можетъ. Такъ Филиппъ важничаетъ? Онъ всё такой же дерзкій? И онъ оставилъ ея домъ? и уже такъ давно? гдѣ жe онъ живитъ теперь?

Тутъ, я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, мистриссъ Брандонъ спросила, почему она можетъ знать, гдѣ теперь живётъ Филипппъ. Она думаетъ, что гдѣ-то около Грей-Инна или Линкольн-Инна, и поспѣшила перемѣнить разговоръ съ разными замысловатыми хитростями, и какъ только ея гость простился съ нею, отправляясь къ "Адмиралу Бингу" возобновить знакомство съ достойными посѣтителями этой таверны, мистриссъ Брандонъ побѣжала за кэбомъ и поѣхала къ Филиппу, въ Мальманскую улицу, но нашла дома только его жену, и послѣ самаго пустаго разговора, который привёлъ Шарлотту въ немалое удивленіе — потому что мистриссъ Брандонъ не сказала, зачѣмъ она пріѣхала и не упомянула, о пріѣздѣ и посѣщеніи Гёнта — Сестрица отправилась за другимъ кэбомъ и явилась къ друзьямъ Филиппа на Королевскій сквэръ. Она сообщала мнѣ, какъ пріѣхалъ Гёнтъ, какъ она увѣрена, что онъ хочетъ сдѣлать вредъ Филиппу, и какъ она наговорила Гёнту разной лжи.

Хотя интересный пасторъ ни слова не сказалъ о векселѣ, о которомъ отецъ увѣдомилъ Филиппа, мы полагали, что этотъ документъ находится въ рукахъ Гёнта и будетъ предъявленъ въ своё время.

— Что это значитъ? спрашивали собесѣдники за столомъ — холостымъ столомъ въ Темплѣ (добрая жена Филиппа уговаривала его веселиться время-отъ-времени съ его друзьями). — Что это значитъ?

Они прочли бумажку, которую Филиппъ бросилъ на столъ.

Корреспондентъ Филиппа писалъ:

"Любезный Филиппъ, кажется привезшій тетиву пріѣхалъ и былъ у С. сегодня".

Привезшій тетиву? Ни одинъ изъ холостяковъ, обѣдавшихъ съ Филиппомъ, не могъ отгадать этой загадки. Только что получивъ эту записку, Филиппъ вскочилъ и вышелъ изъ комнаты, а одинъ нашъ пріятель, дон-Жуанъ въ своемъ родѣ, предлагалъ пари, что дѣло идётъ о дамѣ.

На торопливомъ совѣщаніи, собравшемся въ вашемъ домъ по полученіи этихъ извѣстій, Сестрица, которую инстинктъ не обманулъ, узнала настоящее свойство опасности, угрожавшей Филиппу, и обнаружила сильный гнѣвъ, когда услыхала, какъ Филиппъ намѣревался встрѣтить врага. У него была въ рукахъ нѣкоторая сумма. Онъ займётъ остальное у друзей, которые знали, что онъ честный человѣкъ. Онъ заплатитъ по этому векселю, что бы тамъ ни было, и отклонитъ по-крайней-мѣрѣ это безславіе отъ своего отца.

Какъ? Отдать этимъ мошенникамъ? Уморить съ голода дѣтей, а изъ жены сдѣлать чернорабочую, когда она способна быть только знатной дамой'? (Вы видите, что обѣ эти дамы, любившія Филиппа, не очень любили другъ друга). Это стыдно и грѣшно! Мистриссъ Брандонъ увѣряла, что она считала Филиппа болѣе умнымъ человѣкомъ. Другъ Филиппа уже прежде высказалъ своё мнѣніе о бѣдствіи, угрожавшемъ Фирмину. Заплатить по этому векселю значило навлечь на себя еще дюжину такихъ векселей.

Моя жена, напротивъ, взяла сторону Филиппа. Она была очень тронута его словами, что онъ проститъ отцу, по-крайней-мѣрѣ, на этотъ разъ, и постарается скрыть его проступокъ.

— Такъ какъ вы надѣетесь сами получить прощеніе, милый Филиппъ, я нахожу, что вы поступаете справедливо, сказала Лора: — я увѣрена, что и Шарлотта думаетъ такъ.

— О, Шарлотта, Шарлотта! вмѣшалась сердито Сестрица:- разумѣется, мистриссъ Филиппъ думаетъ, какъ велитъ ей мужъ!

— Во время своихъ тяжкихъ испытаній Филиппъ нашолъ удивительную помощь и доброту, доказывала Лора. — Посмотрите какъ одно за другимъ помогало ему! Когда онъ нуждался, ему всегда помогали его друзья. Когда онъ будетъ нуждаться теперь, мы съ мужемъ подѣлимся съ нимъ.

Я чуть-было не сдѣлалъ гримасу при этомъ, потому что при самомъ лучшемъ расположеніи къ человѣку, всё-таки не всегда удобно дать ему взаймы пятьсотъ или шестьсотъ фунтовъ безъ всякаго обезпеченія.

— Мой милый мужъ и я подѣлимся съ нимъ, продолжала мистриссъ Лора: — не такъ ли? Да, Брандонъ, подѣлимся. Будьте увѣрены, Шарлотта и дѣти не будутъ нуждаться оттого, что Филиппъ прикрылъ проступокъ отца! Богъ да благословитъ васъ, милый другъ!

И что сдѣлала эта женщина при своёмъ мужѣ? Она подошла къ Филиппу, взяла его за руку и… что случилось передъ моими собственными глазами, я не намѣренъ здѣсь написать.

— Она поощряетъ его раззорить дѣтей для этого… этого негоднаго стараго скота! закричала мистриссъ Брандонъ. — Это выведетъ изъ терпѣнія хоть кого!

Она схватила свою шляпу со стола, надѣла её на голову и вышла изъ комнаты въ сильномъ гнѣвѣ.

Моя жена, всплеснувъ руками, прошептана нѣсколько словъ о прощеніи чужихъ грѣховъ.

— Да, сказалъ Фирминъ, сильно растроганный:- такъ повелѣваетъ Господь. Вы правы, милая Лора. Я пережилъ тяжолое время; страшный мракъ сомнѣнія и печали напалъ на мою душу, когда я разсуждалъ съ собою объ этомъ. И прежде чѣмъ я рѣшился поступить; какъ вы желаете. Но большая тяжесть спала съ моего сердца съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ видѣть каково мое поведеніе должно бить. Сколько сотенъ людей также, какъ и я, имѣли потери и вынесли ихъ! Я заплачу по этому векселю и предостерегу написавшаго его, чтобъ… чтобъ онъ пощадилъ меня вперёдъ.

Когда Сестрица ушла въ припадкѣ негодованія, вы видите, что я остался въ меньшинствѣ въ военномъ совѣтѣ, и оппозиція была мнѣ не подъ силу. Я перешолъ къ мнѣнію большинства, Навѣрно, я не единственный мущина, находящійся подъ женскимъ вліяніемъ,

— Какое счастье, что мы не купили тогда ситцевъ! сказала Лора смѣясь. — Знаете ли, тамъ были два такіе хорошенькіе, что Шарлотта не могла рѣшиться, который взять.

Филиппъ захохоталъ своимъ смѣхомъ, отъ котораго тряслись окна. Онъ былъ очень веселъ. Для человѣка, готовившагося раззориться, онъ находился въ самомъ завидномъ расположеніи духа. Знала ли Шарлотта о… объ этомъ векселѣ, который угрожалъ ему? Нѣтъ. Это растревожило бы её бѣдняжку. Филиппъ ей не говорилъ. Онъ хотѣлъ скрыть это отъ нея. Кчему было нарушать спокойствіе этого невиннаго ребёнка? Вы видите, мы всѣ обращались съ мистриссъ Шарлоттой, какъ съ ребёнкомъ. Лора говорила, что не ея дѣло подавать совѣты мужу и женѣ (какъ будто она не всегда читала нравоученія Филиппу и его молодой женѣ!), но теперь она думала, что мистриссъ Филиппъ непремѣнно должна знать настоящее положеніе Филиппа, какая опасность угрожаетъ.

— И какъ удивительно и справедливо поступили вы! прибавила эта восторженная дама.

Когда мы поѣхали въ кэбѣ къ Шарлоттѣ, чтобъ разсказать ей въ чомъ дѣло. Господи помилуй! она не огорчилась, не растревожилась, не испугалась совсѣмъ. Мистриссъ Брандонъ только что была у ней и разсказала ей, что случилось, а она сказала:

— Разумѣется, Филиппъ долженъ помочь отцу.

Мистриссъ Брандонъ ушла почти въ бѣшенствѣ и даже была груба; она не простила бы ей, только отъ знаетъ, какъ Сестрица любитъ Филиппа; а разумѣется она должна помочь доктору Фирмину; и въ какой ужасной нуждѣ долженъ онъ былъ находиться, чтобъ сдѣлать это! Но вѣдь онъ предупредилъ Филиппа, и такъ далѣе.

— А на счоть ситца, Лора, мы ужъ должны остаться при старыхъ чехлахъ. Они продержатся до будущаго года.

Вотъ какимъ образомъ мистриссъ Шарлотта приняла извѣстіе, которое Филиппъ отъ нея скрылъ, чтобы не испугать её, какъ будто любящая женщина будетъ бояться раздѣлить несчастье съ своимъ мужемъ!

Такимъ образомъ Сестрица сдѣлала тщетное усиліе привлечь Шарлотту на свою сторону. Мы посмотрѣли на письмо доктора и удостовѣрились въ числѣ векселя. Онъ долженъ былъ явиться къ Филиппу черезъ нѣсколько дней. Гёнтъ ли привёзъ его? Безъ сомнѣнія, мошенникъ предъявитъ его законнымъ порядкомъ. Съ рѣшительнымъ духомъ приготовились мы принять привезшаго тетиву.

Глава XXXVIII ПРИВЕЗШІЙ ТЕТИВУ

Бѣдная Сестрица ушла изъ Мильманской улицы, разсердившись на Филиппа, на жену его, на намѣреніе супруговъ принять раззореніе, угрожавшее имъ.

"Триста восемьдесятъ-шесть фунтовъ" думала она: "заплатить за этого стараго негодяя! У Филиппа не найдётся столько со всей его мебёлью и съ тѣмъ, что онъ отложилъ. Я знаю что онъ сдѣлаетъ: онъ займётъ денегъ отъ ростовщиковъ, дастъ имъ векселей, а потомъ возобновитъ ихъ и кончитъ тѣмъ, что раззорится. Когда онъ заплатитъ по этому векселю, старый негодяй поддѣлаетъ другой, а эта милая жонушка велитъ ему заплатить; а эти бѣдняжечки пойдутъ милостыню просить, если не придутъ за хлѣбомъ ко мнѣ, который всегда для нихъ готовъ, Господь съ ними!"

Она сосчитала — это было не трудно — свои собственныя наличныя деньги. Она чувствовала, что выплатить четыреста фунтовъ изъ дохода Филиппа было невозможно.

— А то, что хранится въ моёмъ чулкѣ, онъ еще не долженъ брать, разсуждала она:- это имъ понадобится, когда гордость ихъ смирится и мои милочки будутъ голодать!

Не зная, куда ей обратиться за утѣшеніемъ и совѣтомъ, мистриссъ Брандонъ отправилась къ своему доброму другу, доктору Гуденофу, который всегда радушно принималъ Сестрицу.

Она нашла Гуденофа одного въ его большой столовой, за очень не длиннымъ обѣдомъ, послѣ визитовъ въ его больницу и къ егопятидесяти паціентамъ, между которыми, я думаю, было больше бѣдныхъ чѣмъ богатыхъ. Услышавъ извѣстіе, принесённое сидѣлкой, докторъ разбранилъ Филиппа и его мошенника отца, "такъ что утѣшительно было слышать", говорила намъ послѣ мистриссъ Брандонъ. Потомъ Гуденофъ вышелъ изъ столовой въ библіотеку, вынулъ связку ключей, отперъ бюро и вынулъ изъ него переплетённую книгу, которая была просто банкирская. Должно быть, чтеніе этой книги понравилось почтенному доктору, потому что на его почтенныхъ чертахъ появилась усмѣшка, и онъ тотчасъ не вынулъ изъ письменной шкатулки небольшую тетрадь сѣрой бумаги, на каждой страницѣ которой были написаны имена банкировъ: Стёмни, Роуди и К.; на этой сѣрой бумагѣ докторъ написалъ рецептъ денежнаго пріёма и подалъ своему маленькому другу.

— Вотъ вамъ, глупенькая! сказалъ онъ. — Отецъ мошенникъ, но сынъ славный малый; а вамъ, глупенькой, я долженъ помочь въ этомъ дѣлѣ, или вы раззоритесь. Отдайте это тому человѣку за вексель. О, постойте! Сколько денегъ въ домѣ? Можетъ быть видъ банковыхъ билетовъ и золота прельститъ его больше чека.

Докторъ опорожнилъ свои карманы; не знаю сколько тамъ нашлось блестящихъ шиллинговъ и совереновъ, завёрнутыхъ въ бумагу; опорожнилъ ящикъ, въ которомъ было еще больше золота и серебра, потомъ сходилъ въ свою спальную и воротился съ бумажникомъ, набитымъ банковыми билетами, и изъ всего этого составилъ нужную сумму и отдалъ её Сестрицѣ.

— Отдайте этому человѣку и постарайтесь за это взять вексель отъ него. Не говорите, что это мои деньги, скажите, что это ваши и больше неоткуда взять; улестите его, наговорите ему разной лжи. Сердце ваше отъ этого не разорвётся. Какой безсмертный мошенникъ этотъ Фирминъ! Хотя изъ двухъ случаевъ, которые я пробовалъ въ больницѣ…

Тутъ докторъ вступилъ въ медицинскій разговоръ съ своей любимой сидѣлкой, который я не возьму на себя передавать не врачамъ.

Сестрица призвала благословеніе Господа на доктора Гуденофа и отёрла свои влажные глаза носовымъ платкомъ, спрятала билеты и золото трепещущей рукою и пошла лёгкими шагами и съ счастливымъ сердцемъ. На тоттенгэмской дорогѣ она пришла въ раздумье, идти ли ей домой или отнести эти деньги къ мистриссъ Филиппъ? Нѣтъ; ихъ разговоръ былъ сегодня не очень пріятенъ, они размѣнялись довольно запальчивыми словами, и наша Сестрица должна была признаться себѣ, что она была нѣсколько груба въ своёмъ послѣдвемъ разговорѣ съ Шарлоттой. А Сестрица была горда, ей не хотѣлось признаться, что она была непочтительна въ своёмъ поведеніи къ этой молодой женщинѣ. Она была слишкомъ самолюбива для этого. Развѣ мы говорили, что наша пріятельница была изъята отъ предразсудковъ и суётностей этого нечестиваго міра? Выручить Филиппа, выкупить гибельный вексель, пойти съ нимъ къ Шарлоттѣ и сказать: "Вотъ, мистриссъ Филиппъ, свобода вашего мужа"- это было для нея рѣдкимъ торжествомъ! A Филиппъ долженъ дать честное слово, что это будетъ послѣдніи вексель, по которому онъ заплатитъ за отца. Съ этими счастливыми мыслями въ сердцѣ, мистриссъ Брандонъ пришла въ Торнгофскую улицу и захотѣла поужинать. Свѣчи освѣщали ея сторы, такъ что можно было всякому видѣть съ улицы, что она дома; и вотъ часовъ въ десять на мостовой раздались тяжолые шаги, которые, я не сомнѣваюсь, заставили Сестрицу вздрогнуть. Тяжолые шаги остановились передъ ея окномъ, a потомъ послышались на ступеняхъ ея дома. Когда раздался звонокъ, я считаю весьма вѣроятнымъ, что щоки ея вспыхнули. Она сама отворила дверь.

— Какъ! это вы, мистеръ Гёнтъ? Я никакъ… то-есть, я думала, что вы можетъ быть придёте.

Освѣщаемый луною, сіявшей позади его, Гёнтъ шатаясь вошолъ.

— Какъ вы комфортэбельно посиживнаете за вашимъ столикомъ, сказалъ Гёнтъ въ шляпѣ надвинутой на глаза.

— Не хотите ли войти и присѣсть за этотъ столикъ? сказала улыбающаяся хозяйка.

Разумѣется, Гёнтъ присядетъ. Грязная шляпа снята съ головы и онъ входитъ въ маленькую комнатку бѣдной Сестрицы, стараясь принять небрежный, свѣтскій видъ. Грязная рука тотчасъ схватилась за бутылку.

— Какъ! и вы попиваете немножко? говоритъ онъ, любезно подмигивая мистриссъ Брандовъ и бутылкѣ.

Она признаётся, что понемножку пьётъ. На огнѣ кипитъ чайникъ, — не приготовитъ ли самъ мистеръ Гёнтъ стаканчикъ для себѣ?

Когда она повернулась вынуть изъ буфета стаканъ, она знала, что Гёнтъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы порядкомъ хлѣбнуть изъ бутылки.

— Пожалуйста не стѣсняйтесь, говоритъ весело Сестрица: — въ буфетѣ есть еще!

Гёнтъ пьётъ за здоровье хозяйки, она кланяется ему, улыбается и прихлёбываетъ изъ своей рюмки, и такая кажется хорошенькая, румяная и весёлая. Щоки ея похожи на яблоки, фигура стройна и граціозна, и платье всегда сидитъ на ней отлично. При свѣтѣ свѣчей не видвы серебристыя линія въ ея свѣтлыхъ волосахъ и знаковъ, сдѣланныхъ временемъ въ ея глазахъ. Гёнтъ смотрятъ на неё съ восторгомъ.

— Право вы кажетесь моложе и красивѣе, чѣмъ тогда какъ… какъ я видѣлъ васъ въ первый разъ.

— Ахъ, мистеръ Гёнтъ! кричитъ мистриссъ Брандомъ съ вспыхнувшими щеками, что очень къ ней идётъ: — не напоминайте этого времени, и того… тоги негодяя, который поступилъ со мною такъ жестоко!

— Онъ былъ злодѣй, Каролина, поступивъ такимъ образомъ съ такою женщиной, какъ вы! У этого человѣка нѣтъ правилъ; онъ былъ дурнымъ человѣкомъ съ самаго начала, научилъ меня играть, ввёлъ меня въ долги, познакомивъ съ своими знатными товарищами. Я былъ тогда простодушнымъ молодымъ человѣкомъ и думалъ, что водить знакомство съ вельможами, дававшими большіе обѣды, было отлично. Это онъ сбилъ меня съ пути, увѣряю васъ. Я могъ бы получить приходъ, жениться на доброй женѣ, сдѣлаться бишопомъ, ей-богу! потому что у меня были большія дарованія, Каролина; только я былъ чертовски лѣнивъ и любилъ карты и кости.

— Брандонъ всегда говорилъ, что вы были однимъ изъ самыхъ талантливыхъ людей въ коллегіи; онъ всегда это говорилъ я помню, очень почтительно замѣтила хозяйка.

— Говорилъ? Онъ сказалъ обо мнѣ доброе слово. Фирминъ не былъ талантливъ. Благодарю; вы приготовляете тамъ горячо и хорошо, что отказаться нельзя, хотя я пилъ уже довольно.

— А я думаю, что вы, мущины, можете пить всегда. Вы говорили, что мистеръ Фирминъ…

— Да я говорилъ, что Фирминъ былъ щоголь, у него было какое-то величиственное обращеніе.

— Да, было! со вздохомъ сказала Каролина.

И навѣрно ея мысли вернулись съ давнопрошедшему времени, когда этотъ величественный джентльмэнъ плѣнилъ её.

— Я старался не отставать отъ него, вотъ что и раззорило меня! Я разумѣется поссорился съ моимъ старымъ отцомъ изъ-за денегъ, станъ лѣниться и былъ выключенъ изъ коллегіи. Потомъ посыпались на меня счоты. Даже теперь нѣкоторые еще не уплачены. Неужели вы думаете, что если бы я не находился въ стѣснённыхъ обстоятельствахъ то я сдѣлалъ бы это съ вами, Каролина? Бѣдная, невинная страдалица! Какъ это было постыдно!

— Да, постыдно! вскричала Каролина. — Этому я противорѣчить не стану. Оба вы поступили жестоко съ бѣдной дѣвушкой.

— Злодѣйски. Но Фирминъ поступилъ хуже меня. Онъ держалъ меня въ рукахъ. Это онъ увлёкъ меня къ дурному. Это онъ втянулъ меня въ долги, и вотъ въ это.

Это значило стаканъ грога.

— Отецъ не захотѣлъ меня видѣть на смертномъ одрѣ. Братья и сёстры поссорились со мною; и я всѣмъ этилъ обязанъ Фирмину — всѣмъ! Какъ вы думаете, раззоривъ меня, долженъ ли онъ былъ заплатить мнѣ?

И онъ стукнулъ по столу своей грязной рукою. Она оставила грязные знаки на бѣлой скатерти Сестрицы.

— А мнѣ, мистеръ Гёнтъ? Что онъ долженъ былъ мнѣ? спросила Гёнта хозяйка.

— Каролина! закричалъ Гёнтъ: — я заставилъ Фирмина многое заплатить мнѣ обратно, но я хочу еще.

Онъ засунулъ руку въ карманъ и ухватился за что-то.

"Вексель тамъ", подумала Каролина,

Она навѣрно поблѣднѣла, но онъ не примѣтилъ ея блѣдности. Всё его вниманіе было устремлено на питьё, тщеславіе и мщеніе.

— Онъ много долженъ мнѣ, и уже заплатилъ много; а зaплатитъ еще больше. Неужели вы думаете, я позволю раззорить себя и оскорбить, и не отмщу? Надо было бы намъ видѣть его лицо, когда я явился къ нему въ Нью-Йоркъ и сказалъ:

"— Старый товарищъ, я здѣсь". Онъ поблѣднѣлъ какъ полотно. "Я никогда тебя не оставлю. Пойдёмъ-ка въ таверну да выпьемъ". Онъ былъ принуждёнъ пойти. Теперь онъ въ моей власти, говорю вамъ.

Гёнтъ засмѣялся смѣхомъ, который вовсе не билъ пріятенъ. Послѣ нѣкотораго молчанія, онъ продолжалъ:

— Каролина, вы ненавидите его? или вы любите человѣка, который бросилъ васъ и поступилъ съ вами какъ злодѣй? Нѣкоторыя женщины любятъ, я знаю такихъ женщинъ. Я могъ бы назвать вамъ и другихъ злодѣевъ, но я не назову. Вы ненавидите Фирмина, этого плѣшиваго, этого дерзкаго негодяя, который наложилъ руку на меня и ударилъ меня на этой улицѣ. Вы ненавидите его, я говорю! Я поддѣлъ ихъ обоихъ! — вотъ здѣсь у меня въ карманѣ — обоихъ!

— Что же у вамъ тутъ? проговорила Каролина едва дыша.

— Вамъ-то что до этого!

Онъ опустился на стулъ, подмигнулъ и съ торжествомъ тряхнулъ рюмкой.

— Это для меня всё-равно; я ни отъ одного изъ нихъ пользы не видала, говорили, бѣдная Каролина съ замирающимъ сердцемъ. — Поговоримъ о чомъ-нибудь другомъ, а не объ этихъ двухъ негодныхъ людяхъ. Если вы были весели въ тотъ вечеръ — а я никогда не обращаю вниманія на то, что говоритъ джентльмэнъ, когда онъ выпьетъ рюмку — такому высокому мущинѣ ударить старика… Стыдъ… стыдъ! И ужъ я отдѣлала его за это!

— Стало быть, вы ненавидите ихъ! кричитъ Гёнтъ, вскочивъ и сжавъ кулакъ, а потомъ опятъ опускаясь на стулъ.

— Имѣю ли я причины любить ихъ, мистеръ Гёнтъ? Садитесь и выпейте немножко…

— Нѣтъ, вы не имѣете причины ихъ любить. Вы ихъ ненавидите.

— Я ихъ ненавижу. Посмотрите… обѣщайте… я поддѣлъ ихъ обоихъ… Каролина… ударить пастора? Что вы скажете на это?

Опять вскочивъ со стула и прислонившись къ стѣнѣ (на которой висѣлъ портретъ Филиппа, работы Ридли), Гёнтъ вынулъ свой грязный бумажникъ, высыпалъ изъ него бумаги на полъ и на столъ, схватилъ одну грязною рукою, захохоталъ и закричалъ:

— Я васъ поймалъ! Вотъ оно. Что вы скажете на это? Лондонь, іюля 4. Черезъ пять мѣсяцевъ обѣщаю заплатить. Нѣтъ, не заплатишь.

— Мистеръ Гёнтъ, дайте мнѣ взглянуть, сказала хозяйка. — Это что? вексель?

— Молодой поручился заплатить за старика, отвѣтилъ Гёнтъ съ шипящимъ смѣхомъ.

— На сколько?

— На триста-восемдесятъ-шесть.

— Что вы за это возьмёте? Я у васъ куплю.

— А сколько вы дадите?

И Гёнтъ смѣётся, подмигиваетъ, пьётъ, слёзы выступаютъ на его пьяныхъ глазахъ, онъ отираетъ ихъ одной рукой, и говоритъ опят':

— Сколько вы дадите?

Когда бѣдная Кэролина подошла въ своему шкапу и вынула оттуда банковые билеты и золото, полученные ею мы знаемъ отъ кого, и изъ ящика кучку своихъ собственныхъ скопленныхъ денегъ и трепещущими руками выложила всё это на блюдо, я никогда не слыхалъ въ точности сколько выложила она. Но должно быть, она выложила всё что у ней было, потому что она ощупала свои карманы и опорожнила ихъ, потомъ опять воротилась къ шкапу, вынула оттуда ложки, вилки, брошку и часы; она выложила все это на блюдо и сказала:

— Мистеръ Гёнтъ, я всё это отдамъ вамъ за этотъ вексель, и посмотрѣла на портретъ Филиппа, висѣвшій на стѣнѣ,- Возьмите, продолжала она: — и отдайте мнѣ то.

— Какъ! у васъ есть столько! вскричалъ Гёнтъ. — Да вы богачка, ей-боту! Сколько тутъ у васъ, сочтите!

Она сказала ему, на сколько тутъ золота, банковыхъ балетовъ, серебра и вещей.

Въ головѣ этого негодяя пробѣжала мысль.

— Если вы столько предлагаете, сказалъ онъ: — значитъ вексель стоитъ больше; вѣрно этотъ человѣкъ разбогатѣлъ.

— Выпейте еще немножко и поговоримъ, сказала бѣдная Сестрица, и красиво разложила свои сокровища на блюдѣ и улыбаясь Гёнту, хохотавшему на ея стулѣ.

— Каролина, сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія: — ВЫ еще любите этого плѣшиваго мошенника! Вотъ оно что! Это такъ похоже на женщинъ! Гдѣ вы достали столько денегъ? Послушайте, со всѣмъ этимъ, и съ этимъ векселемъ въ карманѣ мы прекрасно проживемъ. А когда эти деньги выйдутъ, я знаю кто намъ дастъ еще, кто не можетъ намъ отказать. Послушайте, Каролина, милая Каролина! Я старикъ, я это знаю; но я человѣкъ добрый, я классическій учоный и джентльмэнъ.

Классическій учоный и джентльмэнъ такъ косился своими пьяными глазамм, что бѣдная женщина, которой онъ являлся женихомъ, ужасно испугалась, поблѣднѣла и отшатнулась назадъ съ такимъ отвращеніемъ и страхомъ, что даже ея гость замѣтилъ это.

— Я сказалъ, что я учоный и джентльмэнъ! закричалъ онъ. — Вы сомнѣваетесь въ этомъ? Я ничѣмъ не хуже Фирмина. Я не такъ высокъ. Но я переведу и латинскіе и греческіе стихи не хуже чѣмъ онъ или всякій другой. Вы хотите оскорбить меня? Развѣ я не знаю, кто вы? Лучше что ли вы учонаго и пастора? Или, когда классическій учоный предлагаетъ вамъ свою руку и свой состояніе, вы считаете себя выше его и отказываете ему?

Сестрицу испугали страшные взгляды этого человѣка.

— О мистеръ Гёнтъ, закричала она: — возьмите всё это! Тутъ двѣсти-тридцать фунтовъ, и сколько вещей! Возьмите и отдайте мнѣ эту бумагу.

— Соверены, билеты, ложки, часы и то, что у меня въ карманѣ, это цѣлое состояніе, моя милая, при экономіи! Я не хочу, чтобъ вы были сидѣлкой. Я учоный и джентльмэнъ. Это мѣсто не годится для мистриссъ Гёнтъ. Мы прежде истратимъ деньги, а потомъ достанемъ новый вексель отъ этого плѣшиваго злодѣя, и сынъ его, ударившій бѣднаго пастора… мы, Каролина, мы…

Негодяй всталъ и подошолъ къ своей хозяйкѣ, которая отшатнулась назадъ, истерически смѣясь. За нею стоялъ буфетъ, въ которомъ еще висѣли ключи. Когда негодяй подошолъ къ ней, она хлопнула дверью буфета и ключи ударили его по головѣ; обливаясь кровью, съ проклятіемъ и съ крикомъ, онъ упалъ на стулъ.

Въ буфетѣ стояла склянка, которую она недавно получила изъ Америки и о которой она говорила съ Гуденофомъ въ этотъ самый день. Это средство употреблялось раза два-три по его предписанію и при ней. Она вдругъ схватила эту склянку. Когда негодяй произносилъ бѣшеныя ругательства, она намочила хлороформомъ свой носовой платокъ и сказала:

— О, мистеръ Гёнтъ! развѣ я васъ ушибла? Я не имѣла этого намѣренія. Но вы не должны пугать такимъ образомъ одинокую женщину. Позвольте мнѣ примочить ваши виски. Понюхайте! это васъ облегчитъ… непремѣнно облегчитъ.

Она отёрла его носовымъ платкомъ. Уже отуманенный отъ пьявства, Гёнтъ тотчасъ же поддался вліянію хлороформа. Онъ боролся минуты двѣ.

— Постойте… постойте! вамъ сейчасъ сдѣлается лучше, прошептала мистриссъ Брандонъ. — О, да! лучше, гораздо лучше!

Она еще намочила носовой платокъ изъ склянки, и черезъ минуту Гёнгъ былъ совершенно безъ чувствъ.

Тогда маленькая, блѣдная женщина наклонилась къ нему, вынула изъ его кармана бумажникъ, а изъ бумажника вексель съ именемъ Филиппа, бросила его въ каминъ и смотрѣла, какъ онъ сгорѣлъ до тла. Потомъ опять положила бумажникъ въ карманъ Гёнта. Она сказала потомъ, что она никогда не подумала бы о хлороформѣ, еслибы не ея краткій разговоръ съ докторомъ Гудевофомъ въ тотъ вечеръ о болѣзни, въ которой она употребляла новое лекарство по его приказанію.

Какъ долго лежалъ Гёнтъ въ этомъ оцѣпенѣніи? Каролинѣ это показалось цѣлой длинной ночью. Она говорила потомъ, что мысль о ея поступкѣ въ эту ночь заставила посѣдѣть ея волосы. Бѣдная головка! Она готова была пожертвонать и ею для Филиппа.

Гёнтъ пришолъ въ себя, когда мистриссъ Брандонъ сняла съ его лица носовой платокъ и запахъ сильной жидкости пересталъ дѣйствовать на его мозгъ. Онъ былъ очень испуганъ.

— Что это такое? Гдѣ я? спросилъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Ключи въ буфетѣ ударили васъ, когда вы… наткнулись на нихъ… сказала блѣдная Каролина. — Посмотрите, у васъ изъ головы идётъ кровь. Позвольте я вытру.

— Нѣтъ; уходите прочь! вскричалъ испуганный Гёнтъ.

— Хотите поѣхать домой въ кэбѣ? Этотъ бѣдный господинъ ударился о дверь буфета, Мэри. Вы помните, онъ былъ прежде здѣсь въ одинъ вечеръ?

Каролина, пожимая плечами, указала своей служанкѣ, которую она призвала, большую бутылку съ водкой, еще стоявшую на столѣ, какъ на причину отупленія Гёнта.

— Вамъ лучше теперь? не хотите ли еще немножко? спросила Каролина.

— Нѣтъ! закричалъ онъ съ ругательствомъ и съ налитыми кровью глазами сталъ искать своей шляпы.

— Что это такое, сударыня? этотъ запахъ въ комнатѣ и вся эта куча денегъ и вещей на столѣ?

Каролина бросилась отворять окно.

— Это лекарство, которое докторъ Гуденофъ прописалъ для одной больной, и должна идти къ ней сегодня.

Въ полночь Сестрица, блѣдная какъ смерть, пошла къ доктору, разбудила его и разсказала всю исторію.

— Я предлагала ему всё, что вы мнѣ дали, сказала она: — и еще всё, что у меня было, кромѣ того, онъ не хотѣлъ… и…

Тутъ съ мой сдѣлалась истерика. докторъ долженъ былъ позвонить своихъ слугъ, датъ лекарство своей сидѣлкѣ и уложить еи въ постель у себя въ домЬ.

— Очень мнѣ хотѣлось, говорилъ онъ потомъ: — проситъ её никогда не оставлять моего дома. Моя ключница выцарапала бы ей глаза, а то мистриссъ Брандонъ могла бы остаться у меня совсѣмъ. Кромѣ своего неправильнаго произношенія, эта женщина олицетвореніе всѣхъ добродѣтелей: постоянства, кротости, великодушія, весёлости и львинаго мужества! Какъ подумаеншь, что этотъ дуракъ, этотъ щоголь-идіотъ, этотъ осёлъ Фирминъ… (немногихъ людей на свѣтѣ Гуденофъ презиралъ такъ какъ своего бывшаго собрата Фирмина): — какъ подумаешь, что этотъ негодяй обладалъ такимъ сокровищемъ и бросилъ его! Сэръ, я всегда имѣлъ восторгъ къ мистриссъ Брандонъ; но я въ десять тысячъ разъ выше думаю о ней послѣ ея славнаго престувленія!

Дикторъ Гуденофъ счолъ нужнымъ рано послать къ Филиппу и ко мнѣ и сообщать намъ странное приключеніе этой ночи. Мы оба поспѣшили къ нему. Меня призвали, безъ сомнѣнія, вслѣдствіе моего глубокаго знанія законовъ, которое могло помочь бѣдной Каролинѣ въ ея настоящихъ затрудненіяхъ. Филиппъ пришолъ, потому что она желала видѣть его. По какому-то инстинкту она узнала, когда онъ пришолъ. Она выползла изъ комнаты, гдѣ ключница доктора уложила её въ постель. Она постучалась въ дверь кабинета доктора, гдѣ мы держали совѣщаніе.

— Вы мнѣ простите, что я сдѣлала, Филиппъ, зарыдала она. — Если меня, если меня арестуютъ, вы не бросите меня?

— Бросить васъ? простить вамъ? Переѣзжайте къ намъ жить и не оставляйте насъ! закричалъ Филиппъ.

— Я не думаю, чтобы мистриссъ Филиппъ это понравилось, мой милый, сказала мистриссъ Брандонъ, съ рыданіями повиснувъ на его рукѣ: — но послѣ того, какъ вы были больны въ школѣ, вы были для меня всё-равно что сынъ, и я никакъ не могла не сдѣлать этого съ злодѣемъ вчера… не могла!

— По дѣломъ мошеннику. Онъ не заслуживалъ бы остаться въ живыхъ, сказалъ докторъ Гуденофъ: — Не волнуйтесь, Брандонъ! Я долженъ опять уложить васъ въ постель. Отведите её, Филиппъ, въ комнатку возлѣ моей и велите ей лечь и притихнуть какъ мышь. Вы не должны вставать, пока я на дамъ вамъ позволенія, Брандонъ — помните это, и возвращайтесь въ намъ, Фирминъ, а то скоро станутъ приходить больные.

Филиппъ увёлъ Сестрицу; дрожа и цѣпляясь за его руку, воротилась она въ комнату, назначенную для нея.

— Ей хочется побыть съ нимъ одной, сказалъ докторъ и заговорилъ о странной обманчивой мечтѣ этой женщины, будто это ея умершій сынъ, который ожилъ. — Я знаю, что у ней на душѣ, прибавилъ Гуденофъ: — она никогда не оправилась отъ этого воспаленія въ мозгу, въ которомъ я нашолъ ее. Она оставитъ ему всё что у нея есть. Я далъ ей меньше вчера только потому, что зналъ, что ей будетъ пріятно прибавить своё. Она любитъ приносить себя въ жертву. Въ Индіи есть женщины, которыя, если имъ не позволятъ изжариться съ своими умершими мужьями, умрутъ съ досады.

Въ это время мистеръ Филиппъ воротился, отирая очень красные глаза.

— Безъ всякаго сомнѣнія, этотъ пьяница давно протрезвился и знаетъ, что вексель исчезъ. Онъ, по всей вѣроятности, будетъ обвинять её въ воровствѣ, сказалъ докторъ.

— Положимъ, вмѣшался другой другъ Филиппа: — что я приставилъ бы пистолетъ къ вашей головѣ и хотѣлъ васъ застрѣлить, а докторъ вырвалъ у меня пистолетъ и швырнулъ его въ море; будете вы помогать мнѣ затѣять съ докторомъ процессъ за то, что онъ укралъ у меня пистолетъ?

— Вы не предполагаете, что мнѣ было бы пріятно заплатить по этому векселю? связалъ Филиппъ. — Я сказалъ, что если мнѣ будетъ предъявленъ вексели съ подписью Филиппа Фирмина, я заплачу. Но если этотъ негодяй Гёнтъ только скажетъ, что у него былъ этотъ вексель и онъ потерялъ его, я съ радостью присягну, что и никогда не подписывалъ никакого векселя — не могутъ же они найти виновною Брандонъ въ томъ, что она украла вещь, которая не существовала никогда.

— Будемъ надѣяться, что у этого векселя не было дубликата.

Къ доктору начали приходить больные. Его столовая была уже полна ими. Сестрица должна была лежать тихо, и разсужденіе о ея дѣлахъ надо было отложить до часа болѣе удобнаго; Филиппъ и его другъ сговорились отправиться въ Торнгофскую улицу и посмотрѣть, не случилось ли тамъ чего-нибудь послѣ ухода хозяйки.

Да, случилось. Служанка мистриссъ Брандонъ разсказала намъ, что рано утромъ этотъ противный человѣкъ, который приходилъ вчера, былъ такъ пьянъ и такъ дурно себя вёлъ — тотъ самый человѣкъ, котораго мистеръ Филиппъ выбросилъ на улицу — пришолъ стучаться и звонить, ругался и кричалъ: "Мистриссъ Брандонъ! мистриссъ Брандонъ!" и перепугалъ всю улицу. Мэри выглянула на него изъ верхняго окна, велѣла ему идти домой или она позовётъ полицію; на это онъ закричалъ, что онъ самъ позовётъ полицію, если Мэри его не впуститъ, и продолжалъ звать "полицію". Мэри сошла внизъ, полуотворила двери и спросила что ему нужно. Гёнтъ началъ браниться еще громче и требовать, чтобы его впустили. Онъ долженъ и хочетъ видѣть мистриссъ Брандонъ. Мэри отвѣчала, что госпожи ея нѣтъ дома, что её позвали ночью къ больной доктора Гуденофа. Гёнтъ кричалъ, что это ложь, что она дома, что онъ её увидитъ, что онъ долженъ войти къ ней въ комнату, что онъ тамъ оставилъ кое-что и хочетъ это взять.

— Оставилъ кое-что? вскричала Мэри, — гдѣ же? Когда вы ушли отсюда, вы насилу держались на ногахъ и чуть не упали въ сточную трубу, въ которой я видѣла васъ прежде. Ступайте-ка домой! Вы еще не протрезвились!

Держась за перила и бѣснуясь какъ сумасшедшій, Гёнтъ продолжалъ кричать: "Полиція! Полиція! Меня обокрали! Меня обокрали!" пока изумлённые головы не показались въ окнахъ спокойной улицы и не подошолъ полисмэнъ. Гёнтъ повторилъ ему своё обвиненіе, что въ эту ночи, въ этомъ домѣ съ обокрала мистриссъ Брандонъ. Полисмэнъ сказалъ, что онъ этому не вѣритъ, и велѣлъ этому грязному человѣку уйти и лечь спать. Мистриссь Брандонъ знали и уважали во всёмъ сосѣдствѣ. Она помогала бѣднымъ, ходила за больнымъ во многихъ уважаемыхъ семействахъ, словомъ, полисмэнъ не повѣрили обвиненію противъ доброй мистриссъ Брандонъ. Гёнтъ всё продолжалъ кричать, что его обокрали и провели, а Мэри повторила полисмэну (съ которымъ она имѣла можетъ-быть довольно дружескія: сношенія), что этотъ скотъ вчера шатаясь вышелъ изъ дома, и что если онъ потерялъ что-нибудь, то почему знать гдѣ?

— Его вынули изъ этого бумажника, изъ этого бумажника! ревѣлъ Гёнтъ. — Я обвиняю её. Этотъ домъ разбойничій притонъ!

Во время этого шума открылось окно въ мастерской Ридли. Живописецъ садился за свою утреннюю работу. Онъ ждалъ натурщицу. Ридли всегда съ нетерпѣніемъ ждалъ солнца, и какъ только оно показалось, находило его счастливымъ за работой. Онъ услыхалъ изъ спальной крикъ у дверей дома.

— Мистеръ Ридли, сказалъ полисмэнъ, съ уваженіемъ дотрогиваясь до своей шляпы (этотъ полисмэнъ, безъ мундира, красовался на нѣсколькихъ картинахъ Ридли): — вотъ этотъ человѣкъ растревожилъ всю улицу и кричитъ, что мистриссъ Брандонъ обокрала его.

Ридли сбѣжалъ внизъ въ сильномъ негодованіи. Нервный, какъ лица его племени, онъ живо чувствуетъ состраданіе, любовь, гнѣвъ.

— Я помню, что этотъ человѣкъ еще прежде былъ здѣсь пьяный и лежалъ въ этой самой трубѣ, сказалъ онъ.

— Пьяница и безпорядочный! Пойдёмте отсюда! закричалъ полисмэнъ.

Рука его крѣпко ухватилась за грязный воротникъ Гёнта и Гёнтъ принуждёнъ былъ идти.

Вотъ какія извѣстія друзья мистриссъ Брандонъ узнали отъ ея горничной, когда зашли къ ней въ домъ.

Глава XXXIX ВЪ КОТОРОЙ МНОГІЕ ИМѢЮТЪ НЕПРІЯТНОСТИ

Если бы Филиппъ и его другъ прошли по Высокой улицѣ, отправляясь къ дому Сестрицы, они увидали бы Гёнта въ очень неудовлетворительномъ расположеніи духа идущаго подъ надзоромъ полицейскихъ. Уличные мальчишки бѣжали за плѣнникомъ и его стражей и дѣлали саркастическія замѣчанія на счотъ обоихъ. Наружность Гёнта не улучшилась съ тѣхъ поръ какъ мы видѣли его. Съ грязнымъ лицомъ, въ грязной рубашкѣ шолъ онъ по улицамъ въ судьѣ.

Вы, безъ всякаго сомнѣнія, забыли разсказъ, появившійся въ утреннихъ газетахъ черезъ два дня послѣ приключеній въ Торнгофской улицѣ.

"Середа. — Томасъ Тёфтонъ Гёнтъ, называющій себя пасторомъ, былъ приведёнъ къ мистеру Биксби и обвинёнъ полисмэномъ № 25 въ томъ, что онъ былъ пьянъ и безпорядочно себя держалъ во вторникъ вечеромъ и старался угрозами и силою войти въ домъ на Торнгофской улицѣ, изъ котораго его выгнали въ нетрезвомъ и въ самомъ неприличномъ состояніи.

"Когда его привели въ полицію, мистеръ Гёнтъ предъявилъ жалобу съ своей стороны на то, что его лишили сознанія посредствомъ какого-то снадобья въ домѣ въ Торнгофской улицѣ и украли вексель въ 386 фунтовъ, данный въ Нью-Йоркѣ однимъ лицомъ и подписанный Ф. Фирминомь, адвокатомъ въ Темплѣ.

"По свидѣтельству друзей и жильцовъ мистриссъ Брандонъ, которая отдаётъ въ найаы квартиры, и мистера Филиппа Фирмина, отозвавшагося, что онъ не подписывалъ никакого векселя, обвиненіе было не принято судьёй по недостатку доказательствъ."

Показаніе Филиппа Фирмина, что онъ не давалъ никакого векселя, было сдѣлано имъ не безъ нерѣшимости и только по усиленной просьбѣ его друзей. Это были сдѣлано не столько для судьи, сколько въ предостереженіе пожилому господину въ Нью-Йоркѣ, чтобъ онъ не поддѣлывалъ болѣе подписи своего сына. Я боюсь, что между Филиппомъ и его родителемъ сдѣлалась холодность, вслѣдствіе поведенія молодаго человѣка. Докторъ не предполагалъ, что сынъ броситъ его къ минуту нужды. Онъ всё-таки прощалъ Филиппу. Можетъ быть, послѣ его женитьбы другое вліяніе дѣйствовало на него, и проч. Родитель дѣлалъ разныя замѣчаніи въ этомъ же родѣ. Человѣкъ, который берётъ у васъ деньги, натурально обижается, если и сдѣлаете ему упрёкъ; вы оскорбляете его чувство деликатности, протестуя противъ того, что онъ засовываетъ руку въ вашъ карманъ. Изящный докторъ въ Нью-Йоркѣ продолжалъ говорить о своёмъ сынѣ, плачевно качая головой; онъ говорилъ, а можетъ быть и думалъ, что неблагоразуміе Филиппа было отчасти причиною его изгнанія. Но всё-таки мы выиграли главное. На доктора въ Нью-Йоркѣ подѣйствовало предостереженіе и онъ уже не поддѣлывалъ подписи сына на векселяхъ. Доброму Гуденофу были возвращены его деньги. Онъ говорилъ, что воровство его сидѣлки было высокимъ и мужественнымъ воинскимъ подвигомъ.

Итакъ, послѣ своей женитьбы Филиппъ былъ довольно счастливъ. Въ нуждѣ его не оставляли друзья. Въ минуту опасности онъ нашолъ помощь и облегченіе. Хотя онъ женился безъ денегъ, судьба послала ему достаточныя средства. Но теперь его ждали тяжолыя испытанія; и тяжолыя испытанія, о которыхъ мы говорили, были сносны и онъ давно ихъ пережилъ. Всякій человѣкъ, игравшій въ жизнь или въ вистъ, знаетъ какъ одно время у него будутъ хорошія карты, а потомъ совсѣмъ ни будетъ козырей. Послѣ того какъ нашъ другъ оставилъ гостепріимную кровлю Сестрицы и переѣхалъ въ домъ за Мильманской улицѣ, счастье какъ будто оставило его.

— Можетъ быть, это было наказаніемъ за мою гордость, за то, что я была надменна съ нею, и… и ревновала въ этому доброму существу, признавалась впослѣдствіи бѣдная Шарлотта въ разговорахъ съ своими друзьями: — но наше счастье измѣнилось, когда мы переѣхали отъ нея, въ этомъ я должна признаться.

Можетъ быть, когда Шарлотта была въ домѣ мистриссъ Брандонъ, заботливость Сестрицы дѣлала для Шарлотты гораздо болѣе, чѣмъ знала она сама. Мистриссъ Филиппъ имѣла самый простой вкусъ и на себя ничего лишняго не тратила. Даже удивляться надо было, соображая ея небольшую трату, какъ мило всегда была одѣта мистриссъ Филиппъ. Но дѣтей своихъ она наряжала, шила день и ночь, для ихъ украшенія, и въ отвѣтъ на увѣщанія старшихъ своихъ пріятельницъ возражала, что дѣтей невозможно одѣвать дешевле. При малѣйшемъ нездоровьи ихъ, она посылала за докторомъ, не за достойнымъ Гуденофомъ, который пріѣзжалъ даромъ и труниль надъ её испугомъ и безпокойствомъ, но за милымъ мистеромъ Блэндонъ, у котораго было чувствительное сердце, который самъ былъ отцомъ и поддерживалъ дѣтей пилюлями, микстурами, порошками. Сочувствіе Блэнда было очень утѣшительно, но оказывалось очень дорогимъ въ концѣ года. Счоты по хозяйству также очень увеличились съ тѣхъ поръ, какъ мистеръ и мистриссъ Филиппъ переѣхали изъ Торнгсфской улицы.

Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что денегъ всё становилось меньше для уплаты по этимъ счотамъ, и хотя Филиппъ воображалъ, будто скрываетъ своё безпокойство отъ жены, она навѣрно такъ его любила, что не могла бытъ обманута самымъ неловкимъ лицемѣромъ на свѣтѣ. Только какъ она въ лицемѣрствѣ была искуснѣе своего супруга, она притворилась обманутой и играла свою роль такъ хорошо, что бѣднаго Филиппа смущала ея весёлость, и онъ началъ думать, что жена равнодушна къ ихъ несчастью. Ей не слѣдовало такъ улыбаться и быть такою счастливой, думалъ онъ, и по обыкновенію жаловался на свою судьбу своимъ друзьямъ. — Прихожу домой, терзаемый безпокойствомъ и думая объ этихъ неизбѣжныхъ счотахь, но смѣюсь и обманываю Шарлотту и слышу, какъ она поётъ, хохочетъ и болтаетъ съ дѣтьми. Она ничего не примѣчаетъ. Она не знаетъ, какъ домашнія заботы терзаютъ меня. Но до замужства она знала, говорю вамъ. Если я имѣлъ какую-нибудь непріятность, она угадывала. Если я чувствовалъ себя не совсѣмъ здоровымъ, вамъ надо бы вилѣть испугъ на ея лицѣ. "Филиппъ, милый Филиппъ, какъ вы блѣдны!", или: "Филиппъ, какъ у васъ горитъ лицо!" или: "вы навѣрно получили письмо отъ вашего отца. Зачѣмъ вы скрываете это отъ меня, сэръ? Вы никогда не должны скрывать, — никогда!" И въ то время, когда забота грызетъ мнѣ сердце, я смѣюсь такъ натурально, что она не подозрѣваетъ ничего и встрѣчаетъ меня съ лицомъ выражающимъ, полное счастье! Мнѣ не хотѣлось бы обманывать её. Но это досадно. Не говорите мнѣ. Досадно не спать всю ночь, терзаться заботами весь день, и имѣть жену, которая болтаетъ, поётъ и смѣётся, какъ будто на свѣтѣ нѣтъ ни сомнѣній, ни заботъ, на долговъ. Если бы у меня сдѣлалась подагра, а она смѣялась бы и пѣла, я не назвалъ бы этого сочувствіемъ. Если бы меня арестовали за долги, а она пришла бы съ хохотомъ въ долговое отдѣленіе, я не назвалъ бы этого утѣшеніемъ. Зачѣмъ она не сочувствуетъ? Она должна сочувствовать. Бетси, наша служанка, старикъ, ксторый приходитъ чистить сапоги и ножи, знаютъ въ какомъ стѣснённомъ положеніи я нахожусь. А моя жена поётъ и танцуетъ, когда я стою на краю раззоренія, ей-богу, она хохочетъ какъ будто жизни — комедія!

Мущина и женщина, которымъ Филиппъ повѣрялъ свой огорченія, покраснѣли и въ смиренномъ молчаніи повѣсили головы. Они были счастливы въ жизни и, кажется, очень довольны сами собой и другъ другомъ. Женщина, не дѣлающая ничего дурного, управляющая своимъ домомъ и семьёй, какъ моя… какъ жена покорнѣйшаго слуги читателя, часто становится — надо ли говорить? — слишкомъ увѣренной въ своей собственной добродѣтели и въ справедливости своего мнѣнія. Мы, добродѣтельные люди, любимъ подавать совѣты и значительно эти совѣты цѣнимъ. Когда Филиппъ жаловался намъ на веселость и живость своей жены, когда онъ съ горечью ставилъ въ контрастъ ея легкомысліе и беззаботность съ своимъ уныніемъ и сомнѣніемъ, главные друзья Шарлотты были поражены стыдомъ.

— О, Филиппъ! милый Филиппъ! сказала совѣтница, взглянувъ на своего мужа раза два, пока говорилъ Фирминъ:- Шарлотта дѣлала это, потому что она незаносчива и слушается совѣтовъ своихъ заносчивыхъ друзей. Она знаетъ всё и ея нѣжное сердечко наполнено опасеніемъ. Но мы совѣтовали ей не выказывать озабоченности, чтобъ не тревожить ея мужа. Она намъ повѣрила, и скрываетъ своё безпокойство, чтобъ не увеличить ваше, и встрѣчала васъ весело, когда ея сердце полно опасеній. Теперь мы думаемъ, что она поступила дурно, но она это сдѣлала, потому что она простодушна и повѣрила намъ, а мы подали ей дурной совѣтъ. Теперь мы видимъ, что между вами всегда должно было бы быть полное довѣріе.

Филиппъ повѣсилъ голову на минуту и закрылъ глаза. Мы знали, какъ было занято его признательное сердце въ эту минуту, когда его лицо было скрыто отъ насъ.

— Вы знаете, милый Филиппъ… сказала Лора, взглянувъ на мужа.

— Вы понимаете, вмѣшался ея мужъ: — если вы… то есть, если мы можемъ…

— Молчите! заревѣлъ Фирминъ съ лицомъ сіяющимъ счастьемъ. — Я знаю, что вы хотите сказать. Вы нищій хотите предложить мнѣ денегъ! Я вижу это по вашему лицу. Но мы постараемся обойтись безъ этого. А право стоитъ почувствовать бѣдность для того, чтобы найти такихъ друзей, какихъ имѣю я, и раздѣлить её съ такимъ милымъ существомъ, какое ждётъ меня дома. А я не буду больше обманывать Шарлотту. Я на это не мастеръ. Прощайте; я никогда не забуду вашей доброты, никогда!

Хотя въ домѣ на Мильманской улицѣ не было и пяти фунтовъ, во всемъ Лондонѣ не было въ этотъ вечеръ двухъ людей счастливѣе Шарлотты и Филиппа Фирминъ. Если другъ нашъ имѣлъ непріятности, то за то у него были и огромныя утѣшенія. Счастливъ и бѣднякъ, если у него есть друзья, которые ему помогаютъ, любятъ его и утѣшаютъ въ его испытаніяхъ.

Глава XL ВЪ КОТОРОЙ СЧАСТЬЕ ИДЁТЪ ПРОТИВЪ НАСЪ

Уже было говорено, что немногіе въ Лондонѣ были такъ просты въ обращеніи, какъ Филиппъ Фирминъ. Онъ обращался съ хозяевами, чей хлѣбъ онъ ѣлъ, и съ богатымъ родственникомъ, удостоивавшимъ посѣщать его, съ одинаковой свободой. Онъ крутъ въ обращеніи, но не фамильяренъ, и ни на волосъ не вѣжливѣе къ милорду, чѣмъ къ Джэку или къ Тому въ кофейной. Онъ не любитъ фамильярности пошлыхъ людей и тѣ, которые рѣшаются на неё, ретируются изувѣченные послѣ столкновенія съ нимъ. Передъ тѣми же, кого онъ любитъ, онъ ползаетъ, поклоняется даже ихъ стопамъ, но любви ради, а не за ихъ богатство или званіе. Сначала онъ очень великодушно поклонялся ласкамъ и добротѣ лэди Рингудъ и дочерей ея, смягчонный вниманіемъ, которое онѣ оказывали его жонѣ и дѣтямъ.

Хотя сэръ Джонъ постоянно стоялъ за права человѣка, хотя въ его библіотекѣ висѣли портреты Франклина, Лафайэтта и Уашингтона, у него также были портреты его предковъ и онъ имѣлъ очень высокое мнѣніе о настоящемъ представителѣ Рингудской фамиліи.

На первыхъ страницахъ этой исторіи упоминалось о Филиппѣ Рингудѣ, покровительству котораго мать Филиппа Фирмина поручила своего сына, когда онъ былъ отданъ въ школу. Филиппъ Рингудъ былъ старше Филиппа Фирмина семью годами; онъ бывалъ въ Старой Паррской улицѣ риза три, пока оставался въ школѣ, но не обращалъ никакого вниманія на молодого Фирмина, который смотрѣлъ на своего родственника съ ужасомъ и трепетомъ. Изъ школы Филиппъ Рингудъ скоро поступилъ въ коллегію, а потомъ въ публичную жизнь. Это былъ старшій сынъ сэра Джона Рингуда, съ которымъ нашъ другъ недавно познакомился.

Филиппъ Рингудъ былъ болѣе значительной особой, чѣмъ баронетъ, его отецъ. Даже когда отецъ получилъ въ наслѣдство помѣстье лорда Рингуда и пріѣхалъ въ Лондонъ, его едва ли можно было считать равнымъ сыну званіемъ, и младшій покровительствовалъ старшему. Въ чомъ заключается тайна общественнаго успѣха? Его не пріобрѣтёшь красотой, богатствомъ, происхожденіемъ, умомъ, храбростью, достоинствомъ какого бы то ни было рода. Это даръ фортуны, прихотливо даруемый этой богиней подобно всѣмъ другимъ ея милостямъ. Посмотрите, милостивая государыня, на самыхъ модныхъ дамъ, нынѣ царствующихъ въ лондонскомъ обществѣ. Развѣ онѣ лучше воспитаны, или любезнѣе, или богаче, или красивѣе васъ? Посмотрите, милостивый государь, мущины предводительствующіе модой развѣ остроумнѣе или пріятнѣе васъ? Сэръ Джонъ Рингудъ никогда не осмѣливался предъявитъ желаніе быть членомъ Блэкскаго клуба, даже послѣ полученія богатства по смерти графа. Сынъ не поощрилъ его. Говорили даже, что Рингудъ наложилъ бы чорныхъ шаровъ отцу, если бы онъ осмѣлился предложить себя въ кандидаты.

Я никогда не могъ понять причину успѣховъ лорда Рингуда въ жизни, хотя вы должны сознаться, что онъ изъ самыхъ замѣчательныхъ дэнди. Онъ любезенъ съ герцогами, онъ покровительствуетъ маркизамъ. Онъ не остроуменъ, онъ ни талантливъ, онъ не даётъ хорошихъ обѣдовъ. Съ спокойной самоувѣренностью онъ достигъ виднаго мѣста въ обществѣ. Мы можемъ ненавидѣть его, но мы сознаёмся въ его превосходствѣ. У Рингуда маленькій домишко въ Мэй-Фэрѣ, онъ служитъ въ какомъ то департаментѣ и покровительствуетъ своему начальнику. Его собственные родные преклоняются передъ нимъ: мать его смиренно держитъ себя при нёмъ, сёстры его почтительны съ нимъ, отецъ никогда не говоритъ о нравахъ человѣка въ присутствіи сына. Его родные называютъ его "мистеръ Рингудъ". Меньше всѣхъ его боится младшій братъ, который строитъ ему гримасы за спиной. Но это ужасно упрямый ребёнокъ, не уважающій ничего. Кстати, лэди Рингудъ мачиха Рингуда. Его родная мать была дочерью благороднаго дома и умерла производя на свѣтъ этого образцоваго молодаго человѣка,

Филиппъ Фирминъ, не видавшій своего родственника съ тѣхъ поръ какъ они были вмѣстѣ въ школѣ, припомнилъ нѣкоторыя исторіи, ходившія въ Рингудѣ и вовсе не дѣлавшія чести этому дэнди — исторіи объ интригахъ, картёжной игрѣ, о разныхъ разгульныхъ подвигахъ со стороны Рингуда. Разъ Филиппъ и Шарлотта обѣдали у сэра Джона, который разглагольствовалъ и предписывалъ законы, по своему обыкновенію, когда сынъ его вошолъ и спросилъ обѣдъ. Онъ получилъ приглашеніе на обѣдъ у герцога Гартертона, но передъ обѣдомъ съ герцогомъ сдѣлался припадокъ подагры. Обѣдъ отложили. Если лэди Рингудъ дастъ ему кусокъ баранины, онъ будетъ очень ей обязанъ. Для него скоро нашлось мѣсто.

— Филиппъ, это твой тёзка, и нашъ кузенъ, мистеръ Филиппъ Фирминъ, сказалъ баронетъ, представляя сына своему родственнику.

— Вашъ отецъ дарилъ мнѣ соверены, когда я былъ въ школѣ. И васъ я помню чуть-чуть, какъ здоровье доктора и мистриссъ Фирминъ?

— Какъ, Ты не знаешь, что отецъ его убѣжалъ? закричалъ младшій членъ семьи. — Не толкай меня, Эмили. Онъ убѣжалъ!

Тогда мистеръ Рингудъ вспомнилъ и слабый румянецъ покрылъ его лицо.

— Давно. Знаю. Не долженъ былъ бы спрашивать послѣ такого продолжительнаго времени.

Онъ упомянулъ, какъ герцогъ, который былъ очень забывчивъ спросилъ одного маркиза о его женѣ, убѣжавшей съ однимъ графомъ, и спросилъ у одного герцога объ его сынѣ, который, какъ всѣмъ было извѣстно, находился и дурныхъ отношеніяхъ съ отцомъ.

— Вотъ мистриссъ Фирминъ — мистриссъ Филиппъ Фирминъ! вскричала лэди Рингудъ нѣсколько тревожно.

Вѣрно мистриссъ Филиппъ покраснѣла, а румянецъ къ ней шолъ, потому что мистеръ Рингудъ впослѣдствіи удостоилъ сказать своей сестрѣ, что ихъ новый родственникъ казался грубъ и рѣзокъ, но жена его была прехорошенькая молодая женщина, которую представить можно было вездѣ, Шарлотту попросили пѣть послѣ обѣда. Мистеръ Рингудъ былъ въ восторгѣ. Голосъ ея былъ совершенно вѣрный. То, что она пѣла, она пѣла превосходно. Когда наши друзья уѣзжали домой, мистеръ Рингудъ протянулъ Филиппу цѣлый палецъ, и между тѣмъ какъ Филиппъ внутренно бѣсился на его дерзость, думалъ, что онъ совершенно очаровалъ своихъ смиренныхъ родственниковъ, и что онъ былъ чрезвычайно добродушенъ и дружелюбенъ.

Не знаю почему покровительство этого человѣка сердило нашего достойнаго друга до талой степени, что вывело его изъ всякихъ границъ вѣжливости и разсудка. Я подозрѣваю, что свободное обращеніе, принятое мистеромъ Рингудомъ съ мистриссъ Филиппъ, сердило ея мужа, Рингудъ не говорилъ ничего такого, чѣмъ можно бы обидѣться, онъ вовсе не желалъ обижать, можетъ-быть онъ даже считалъ себѣ необыкновенно пріятнымъ, можетъ-быть онъ былъ съ нею не болѣе дерзокъ, какъ съ другими женщинами, но когда Филиппъ говорилъ о немъ, глаза его свирѣпо сверкали и онъ выражался объ этомъ новомъ своёмъ знакомомъ и родственникѣ, съ своимъ обычнымъ чистосердечіемъ, какъ о выскочкѣ, о дерзкомъ, самонадѣянномъ дуракѣ, которому ему очень хотѣлось бы выдрать уши,

Какъ добрыя женщины умѣютъ распознавать недобрыхъ мущинъ? Или это по инстинкту? Какъ онѣ узнаютъ эти исторіи о мущинахъ? Я увѣряю, что я никогда не говорилъ моей женѣ ни хорошаго, ни дурного о мистерѣ Рингудѣ, хотя, разумѣется, я слышалъ — кто ихъ не слыхалъ? — маленькіе анекдоты о его карьерѣ. Его поведеніе съ миссъ Уиллоуби было бездушно и жестоко; его поступокъ съ несчастной Бланшъ Пэйнтеръ никто не можетъ защищать. Моя жена выражаетъ своё мнѣніе о Филиппѣ Рингудѣ, о его жизни, правилахъ и нравственности взглядами и молчаніемъ, которые убійственнѣе самыхъ горькихъ словъ сарказма или упрёка. Филиппъ Фирминъ, знающій ея привычки, наблюдающій за ея чертами и, какъ я говорилъ пресмыкающійся у ея ногъ, примѣтилъ ужасные взгляды этой дамы, когда началъ описывать ей свою встрѣчу съ своимъ кузеномъ и великолѣпный покровительственный видъ, принимаемый мистеромъ Рингудомъ.

— Какъ? сказалъ онъ: — вы любите его не болѣе меня? Я очень радъ.

Пріятельница Филиппа сказала, что она не знаетъ мистера Рингуда и не говорила, съ нимъ ни слова никогда.

— Да, но вы слышали о нёмъ! закричалъ пылкій Фирминъ. Мистриссъ Лора не вѣрила тому, что свѣтъ говорилъ о мистерѣ Рингудѣ.

— Что, если мы спросимъ мнѣнія Улькомовъ о вашемъ характерѣ, Филиппъ? вскричалъ смѣясь біографъ этого джентльмэна.

— Другъ мой! сказала Лора съ строгимъ взглядомъ, строгость котораго я долженъ объяснить.

Несогласія Улькома съ женой были извѣстны. Ихъ несчастья знали всѣ. Общество начинало глядѣть очень, очень холодно на мистриссъ Улькомъ. Послѣ ссоръ, ревности, примиреній, запальчивыхъ сценъ, бѣшеныхъ словъ, наступило равнодушіе и самая беззаботная весёлость со стороны жены. Домъ ея былъ великолѣпенъ, но несчастенъ; ходили разныя исторіи о грубомъ обращеніи мужа съ бѣдной Агнесой и о ея неблагоразумномъ поведеніи. Мистриссъ Лора приходила въ негодованіе, когда упоминали имя этой несчастной женщины, и когда онадумала, какъ нашъ горячій, чистосердечный Филиппъ избавился отъ этого бездушнаго созданія.

— Какое счастье, что вы разсорились, Филиппъ, и что она бросила васъ! говорила Лора. — Какое богатство могло бы вознаградить за женитьбу на такой женщинѣ!

— Право стоило лишиться всего, чтобъ не жениться на ней, замѣчалъ Филиппъ:- и такъ мы съ отцомъ квиты. Еслибы онъ не истратилъ моего состоянія, Агнесса вышла бы за меня. Если бы она вышла за меня, я могъ бы превратиться въ Отелло и былъ бы повѣшенъ за то, что задушилъ её. Если бы я не былъ бѣденъ, я никогда не женился бы на бѣдной Шарлоттѣ — а представьте себѣ не быть женатымъ на Шарлоттѣ!

Тутъ этотъ достойный человѣкъ впадаетъ въ безмолвіе и внутренно восхищается своимъ счастьемъ.

— Этотъ ужасный отецъ… эта страшная мать, когда я подумаю о суетности этихъ людей и какъ эта несчастная женщина была воспитана, и такъ бѣшусь, что не могу сдержать своего гнѣва! кричитъ мистриссъ Лора. — Кто виноватъ, эта женщина, или родители, ожесточившіе ея сердце и продавшіе её… этому… О!

Нашъ знаменитый другъ Улькомъ означался этимъ "О!" и мистриссъ Лора замолчала, задыхаясь отъ гнѣва при мысли объ этомъ "О" и его женѣ.

— Я удивляюсь какъ онъ не поступилъ съ нею какъ Отелло, замѣтилъ Филиппъ, засунувъ руки въ карманы:- я поступилъ бы, еслибъ она была моя жена, и поступала такъ, какъ говорятъ она поступаетъ.

— Это ужасно, ужасно вздумать! продолжаетъ мистриссъ Пенденнисъ:- какъ подумаешь, что её продали родные отецъ и мать, бѣдняжка, бѣдняжка! Виноваты тѣ, которые довели её до дурного.

— Позвольте, говоритъ одинъ изъ трёхъ собесѣдниковъ. — Зачѣмъ останавливаться на бѣдныхъ мистерѣ и мистриссъ Туисденъ? Зачѣмъ не обвинить ихъ родителей, которые жили суетно въ своё время? Или, позвольте, они происходятъ отъ Вильгельма Завоевателя. Оправдаемъ же бѣднаго Туисдена и его бездушную жену и потащимъ нормандца въ судъ.

— Ахъ, Артуръ! Не начались ли наши грѣхи съ самаго начала, кричитъ Лора: — и не имѣешь ли ты средство противъ нихъ? О! она бѣдная женщина, эта бѣдная женщина! Дай Богъ, чтобы она успѣла раскаяться во-время!

Мистриссъ Улькомъ не нужно было никому отвлекать отъ бѣднаго Филиппа. Она бросила предметъ старой любви, какъ только новый явился съ мѣшкомъ денегъ. Она знала очень хорошо, кому она продаетъ себя и за что. Искусителю не нужно было ни искусства, ни хитрости, ни краснорѣчія. У него ничего этого не было. Но онъ показалъ кошелёкъ и три прекрасныхъ дома — и она пошла. Невинное дитя, въ самомъ дѣлѣ! Она столько же знала свѣтъ, какъ ея папенька и маменька, и нотаріусы заботилися о ея брачномъ контрактѣ не осторожнѣе и хладнокровнѣе ея самой. Развѣ она не жила потомъ тѣмъ, что было за ней укрѣплено въ этомъ брачномъ контрактѣ? Она жила очень удобно въ Парижѣ, въ Римъ, въ Неаполѣ, во Флоренціи; она принимаетъ тамъ большое общество, ей льститъ, её презираютъ, она богата и несчастна. Она несчастна не потому, что она лишалась своего ребёнка, не потому, что она не видитъ родителей, брата и сестру: она никогда не любила никого. Она несчастна, потому ея фигура ея портится и отъ тугого шнурованья у ней дѣлается красный носъ и пудра не держится на нёмъ. И хотя вы могли считать Улькома гнуснымъ, пошлымъ негодяемъ, вы должны признаться, что у него въ жилахъ была красная кровь. Не истратилъ ли онъ большую часть своего состоянія на то, чтобы обладать этой холодной женой? А для кого она дѣлала хоть какую нибудь жертву? Я увѣренъ, что съ Филиппомъ могло случиться несчастье гораздо ужаснѣе тѣхъ, которыя съ нимъ случились, и поздравляю его съ спасеніемъ.

Изливъ свою ярость на дерзость и запальчивость Филиппа Рингуда, нашъ другъ отправился, нѣсколько успокоившись, въ клубъ въ Сент-Джэмской улицѣ. Мегатеріумскій клубъ только въ нѣсколькихъ шагахъ отъ гораздо болѣе аристократическаго Блэкскаго клуба. Филиппъ Рингудъ и Улькомъ стояли на ступеняхъ Блэкскаго клуба. Рингудъ любезно махнулъ рукою, обтянутою перчаткой, Филиппу и улыбнулся ему. Улькомъ вытаращилъ на нашего друга свои опаловые глаза, Филиппъ когда-то намѣревался швырнуть Улькома въ море. Ему захотѣлось и Рингуда подвергнуть такой же ваннѣ. А Рингудъ, между тѣмъ, воображалъ, что онъ находится въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ съ своимъ новымъ знакомымъ.

Одно время бѣдный Улькомъ любилъ, чтобы его видѣли съ Рингудомъ. Онъ думалъ, что онъ дѣлается изящнѣе отъ товарищества съ этимъ свѣтскимъ человѣкомъ, и бывало повиснетъ на Рингудѣ, когда они шли по пэлль-мэлльской мостовой.

— Вы знаете этого долговязаго, заносчиваго скота? сказалъ Улькомъ Рингуду, стоя на ступеняхъ лѣстницы Блэкскаго клуба. Можетъ быть кто-нибудь слышалъ ихъ изъ окна. Въ Лондонѣ всё слышатъ.

— Да, онъ кажется грубъ и заносчивъ, отвѣчалъ Рингудъ.

— Сынъ подлеца доктора. Отецъ банкротъ, убѣжалъ, сказалъ смуглый человѣкъ съ опаловыми глазами.

— Я слышалъ, что докторъ мошенникъ, но я его люблю. Помню, что онъ далъ мнѣ три соверена, когда я былъ въ школѣ.

Рингудъ сдѣлалъ знакъ своей коляскѣ, ожидавшей его,

— Вы будете у насъ обѣдать? Куда вы ѣдете? спросилъ Улькомъ. — Если вы ѣдете къ…

— Къ моему стряпчему; буду у васъ въ восемь.

Рингудъ сѣлъ въ свою колясочку и уѣхалъ.

Томъ Ивезъ сказалъ Филиппу. Томъ Ивезъ принадлежитъ въ Блэкскому, къ Бэйскому, къ Мегатеріумскому клубу, и мало ли еще къ какимъ клубамъ на Сент-Джэмской улицѣ. Томъ Ивезъ знаетъ дѣла всѣхъ и каждаго и всѣ скандалы во всѣхъ клубахъ за послѣдніе сорокъ лѣтъ. Онъ знаетъ, кто проигралъ деньги и кому, кто ухаживаетъ за чьей дочерью. Онъ знаетъ столько исторій, что разумѣется перемѣшиваетъ иногда имена и говоритъ, что Джонъ стоитъ на краю раззоренія, когда онъ богатѣетъ, или что мистриссъ Фанни кокетничаетъ съ капитаномъ Оглемъ, когда оба также мало думаютъ о кокетствѣ и волокитствѣ, какъ вы и я, Томъ часто дѣлаетъ вредъ и часто ошибается, но онъ забавенъ.

— Настоящая комедія видѣть вмѣстѣ Рингуда и Отелло, сказалъ Томъ Филиппу. — Какъ гордится негръ, когда его увидятъ вмѣстѣ съ нимъ! Слышалъ какъ онъ бранилъ васъ Рингуду. Рингудъ заступился за вашего бѣднаго отца и за васъ. Какъ негръ хвастается, что Рингудъ обѣдаетъ у него! Вѣчно приглашаетъ его обѣдать. Надо бы вамъ видѣть, какъ Рингудъ отдѣлался отъ него! Сказалъ, что ѣдетъ къ стряпчему. Не вѣрю.

Когда Филиппъ отправился домой изъ клуба, онъ увидалъ у дверей своего дома коляску Ригнуда, на которой красовался его гербъ. Когда Филиппъ вошолъ въ гостиную, тамъ сидѣлъ Рингудъ и разговаривалъ съ Шарлоттой, которая пила чай въ пять часовъ. Иногда этотъ чай замѣнялъ Шарлоттѣ обѣдъ, когда Филиппъ не обѣдалъ дома.

— Если бы я зналъ, что вы ѣдете сюда, вы могли бы привезти меня и избавить отъ продолжительной прогулки, сказалъ Филиппъ, отирая горячій лобъ.

— Могъ бы, мой бы, отвѣчалъ Рингудъ. — Я объ этомъ не подумалъ. Мнѣ надо было видѣть моего стряпчаго въ Грэй-Иннѣ, я и вздумалъ по дорогѣ заѣхать къ вамъ. Въ какомъ прекрасномъ, спокойномъ мѣстѣ живёте вы!

Всё это было очень хорошо. Но въ первый и единственный разъ въ жизни Филиппъ ревновалъ.

— Не топай такъ ногами! сказала старшая дочь Филиппа, которая влѣзла на колѣна къ папа. — Зачѣмъ ты такъ смотришь? Не жми такъ мою руку, папа!

Мама совсѣмъ не знала, что Филиппъ чемъ-нибудь взволнованъ.

— Ты пришолъ пѣшкомъ изъ клуба, ты вспотѣлъ и усталъ, сказала она. — Не хочешь ли чаю, дружокъ?

Филиппъ чуть не захлебнулся чаемъ. Изъ-подъ волосъ, падавшихъ на его лобъ онъ взглянулъ въ лицо своей жены. На нёмъ было такое выраженіе невинности и удивленія, что когда онъ смотрѣлъ на неё, ревность прошла. Нѣтъ, въ этихъ нѣжныхъ взорахъ не было виновнаго взгляда. Филиппъ могъ только прочесть въ нихъ нѣжную любовь жены и безпокойство за себя.

Но каково было лицо мистера Рингуда? Когда исчезла первая краска и нерѣшимость, блѣдная физіономія Рингуда опять приняла ту спокойную, самоувѣренную улыбку, которая обыкновенно виднѣлась на ней.

— Дёрзость этого человѣка сводила меня съ ума, говорилъ потомъ Филиппъ своему обыкновенному повѣренному.

— Милосердый Боже! закричалъ тотъ. — Если я буду навѣщать Шарлотту и дѣтей, вы и ко мнѣ будете ревновать, бородатый турокъ? Вы приготовили мѣшокъ и петлю для каждаго мущины, который посѣщаетъ мистриссъ Филиппъ? Если вы будете продолжать такимъ образомъ, прекрасную жизнь будете вы вести съ вашей женой. Разумѣется, вы поссорились съ этимъ Ловеласомъ и грозили выбросить его изъ окна? У васъ привычка драться, когда вы разгорячитесь…

— О нѣтъ! перебилъ меня Филиппъ. — Я еще не поссорился съ нимъ.

Онъ заскрежеталъ зубами и свирѣпо сверкнулъ глазами.

— Я очень вѣжливо выпроводилъ его. Я проводилъ его до дверей и отдалъ приказаніе никогда его не принимать — вотъ и все. Но я съ нимъ не поссорился. Никогда два человѣка не держали себя вѣжливѣе насъ. Мы кланялись и усмѣхались другъ другу очень любезно. Но признаюсь, когда онъ протянулъ руку, я былъ принуждёнъ спрятать мою руку за спину, потому что ей такъ и хотѣлось… Ну, это всё-равно. Можетъ быть, какъ вы говорите, онъ не имѣелъ никакого дурного намѣренія.

Гдѣ, говорю опять, женщины узнаютъ всё? Почему моя жена имѣла такое отвращеніе и такое недовѣріе къ этому джентльмэну? Она взяла сторону Филиппа. Она сказала, что, по ея мнѣнію, онъ былъ совершенно правъ, удаливъ изъ своего дома этого человѣка. Что она знала о немъ? Развѣ я самъ не зналъ? Онъ былъ развратенъ и вёлъ дурную жизнь. Онъ развращалъ молодыхъ людей, училъ ихъ картёжничать, помогалъ имъ раззоряться. Мы всѣ слышали исторіи о покойномъ сэрѣ Филиппѣ Рингудѣ; о послѣдней огласкѣ, которая три года назадъ окончила его карьеру въ Неаполѣ, мнѣ нечего, разумѣется, говорить. Но пятнадцать лѣтъ назадъ, въ то время, когда происходитъ ваша исторія, что Лора знала о дурныхъ поступкахъ Рингуда?

Нѣтъ, Филиппъ Фирминъ не поссорился съ Филиппомъ Рингудомъ при этомъ случаѣ. Но онъ не сталъ его принимать. Онъ отказывался отъ приглашеній сэра Джона, которыя, разумѣется, стали дѣлаться рѣже, а потомъ прекратились вовсе. Богатые люди не любятъ, чтобы съ ними такъ обращались бѣдные. Понимала ли лэди Рингудъ, почему Филиппъ не бывалъ у ней въ домѣ? Я думаю, что это болѣе чѣмъ возможно. Нѣкоторые изъ друзей Филиппа знали её, и она казалась только огорчена, а не удивлена и не разсержена ссорой, происходившей между двумя джентльмэнами не задолго послѣ послѣдняго визита Рингуда къ своему родственнику.

— Вашъ другъ, кажется, очень запальчивъ, сказала лэди. Рингудъ, говоря объ этой ссорѣ. — Мнѣ жаль, что онъ бываетъ въ такомъ обществѣ. Я увѣрена, что это слишкомъ дорого ли него.

Къ счастью, старый школьный товарищъ Филиппа, лордъ Эскоттъ, встрѣтился съ ними черезъ нѣсколько дней послѣ свиданія и прощанія Филиппа съ его кузеномъ въ Мильманской улицѣ и пригласилъ насъ на холостой обѣдъ на берегу рѣки. Наши жоны дали намъ позволеніе быть на этомъ увеселеніи, а сами остались дома и обѣдали съ милыми дѣтьми. Мущины молодѣютъ, встрѣчаясь на такихъ собраніяхъ. Мы вспоминаемъ школьныя исторіи, разсказываемъ университетскія шуточки.

Прежде чѣмъ подали обѣдъ, гости вышли на лужайку и смотрѣли на прекрасный ландшафтъ. Высокіе вязы, блестящая рѣка, изумрудные луга, пёстрые цвѣтники, благоуханіе цвѣтовъ, кто изъ васъ не наслаждался этими чудесами? Эскоттъ собирался жениться. Будетъ ли ему позволено обѣдать въ будущемъ году? Жена Фрэнка Берри не пустила его. Помните его драку съ Бигсомъ? Помните? А бѣдный Мэрстонъ былъ убитъ въ Индіи. Бигсъ и Берри сдѣлались короткими друзьями впослѣдствіи. Кто думалъ бы, что Бракли сдѣлается серьёзенъ и будетъ архидіакономъ? Помните его драку съ Рангудомъ? Какой онъ былъ страшный забіяка и какъ мы всѣ были рады, когда Бракли приколотилъ его. Какая различная судьба ждётъ людей! Кто думалъ бы, что Бракли сдѣлается пасторомъ? Кто думалъ бы, что изъ Рингуда выдетъ такой щоголь и предводитель моды? Онъ быль очень застѣнчивъ, вовсе некрасивъ собой, а какой онъ сдѣлался гуляка и какой губитель дамскихъ сердецъ! И одинъ за другимъ разсказывались анекдоты о Рингудѣ, какъ онъ заманивалъ молодыхъ людей въ себѣ играть и какъ онъ всегда выигрывалъ.

Пока вспоминались эти старыя школьныя исторіи, пріѣхалъ лордъ Эскоттъ, а съ нимъ тотъ самый Рингудъ, о которомъ говорилось. Онъ пріѣхалъ въ фаэтонѣ Эскотта.

Другъ Филиппа, увидѣвъ Рингуда, схватилъ за руку Фирмина и шепнулъ:

— Молчите. Не деритесь, не ссорьтесь. Забудьте прошлое. Помните, что огласка не можетъ принести никакой пользы.

— Оставьте меня въ покоѣ, сказалъ Филиппъ:- и не бойтесь.

Мнѣ показалось, что Ринудъ вздрогнулъ и поблѣднѣлъ, но подошолъ къ Филиппу съ любезной улыбкой и замѣтилъ:

— Какъ давно не видать васъ у моего отца!

Филиппъ тоже улыбнулся и отвѣчалъ, что онъ давно тамъ не былъ. Но улыбку Филиппа вовсе непріятно было видѣть. Худшаго актёра трудно было встрѣтить на жизненной сценѣ. На это Рингудъ весело замѣтилъ, что онъ радъ что Филиппъ присоединился въ холостому обществу. Встрѣча старыхъ школьныхъ товарищей очень пріятна. Кто это въ широкой шляпѣ? бишопъ? какой бишопъ?

Это былъ Бракли, архидіаконъ, который очень покраснѣлъ, увидѣвъ Рингуда. Бракли разговаривалъ съ Пеннистономъ, съ тѣмъ мальчикомъ, изъ-за котораго происходила ссора и драка въ школѣ, когда Рингудъ хотѣлъ насильно отнять у Пеннистона деньги.

— Я думаю, мистеръ Рингудъ, что Пеннистонъ теперь такъ великъ, что можетъ защитить свою собственность, а вы какъ думаете? сказалъ архидіаконъ, и повернувшись оставилъ Рингуда лицомъ въ лицу съ прежнимъ маленькимъ Пеннистономъ, а теперь гигантскимъ деревенскимъ сквайромъ, съ голосомъ, въ которомъ такъ и звучало здоровье, и съ парой кулаковъ, которые повалили бы шесть Рингудовъ въ дракѣ. Видъ этихъ бывшихъ враговъ нѣсколько разстроилъ спокойствіе Рингуда.

— Меня страшно обижали въ этой школѣ, сказалъ онъ Пеннистону. — Я дѣлалъ какъ другіе. Противное было мѣсто и я ненавижу даже его имя. Какъ вы думаете, Эскоттъ, не правда ли, вчерашнее предложеніе Барнэби было очень не кстати, а канцлеръ отвѣчалъ ему очень хорошо?

Это сдѣлалось потомъ принятой фразой между нами. Когда мы желали перемѣнить разговоръ, мы говорили:

— Какъ вы думаете, Эскоттъ, не правда ли, вчерашнее предложеніе Барнэби было очень не кстати, а канцлеръ отвѣчалъ ему очень хорошо?

За столомъ говорились спичи. Лордъ Эскоттъ, прощавшійся съ холостой жизнью, хотѣлъ весело провести этотъ послѣдній вечеръ, по лорду Рингуду, сидѣвшему возлѣ него за столомъ, давно надоѣло наши общество. Спичи дѣлались громче и безсвязнѣе, шумъ началъ увеличиваться.

— Эти люди пьяны; уѣдемъ, Эскотъ. Я пріѣхалъ не для этого! вскричалъ Рингудъ, который послѣднее время жилъ въ такомъ модномъ обществѣ, что обыкновенные смертные казались ему достойными презрѣнія.

Воспоминанія дѣтства не имѣли для него ничего пріятнаго.

— Это очень скучно, не правда ли, Рингудъ? закричалъ Филиппъ черезъ столъ.

— Скучно? А я нахожу, что это очень весело! вскричалъ лордъ Эскоттъ.

— Скучно? что вы хотите этимъ сказать? спросилъ сосѣдъ милорда.

— Я хочу сказать, что вы предпочли бы двѣ колоды картъ и небольшую комнатку, гдѣ могли бы выиграть триста или четыреста фунтовъ отъ какого-нибудь молодого человѣка. Это выгоднѣе и спокойнѣе, чѣмъ "это".

— Я право не знаю, что вы хотите сказать? закричалъ Рингудъ.

— Какъ? вы уже забыли, какъ вы привозили сюда Ванджона съ Дёчисомъ и обыграли его, а потомъ пригласили его отыграться въ вашемъ домѣ?

— Развѣ я пріѣхалъ сюда затѣмъ, чтобы меня оскорблялъ этотъ человѣкъ? обратился Рингудъ къ своему сосѣду.

— Если это оскорбленіе, то вы можете набить имъ вашу трубку и выкурить, мистеръ Рингудъ! закричалъ Филиппъ,

— Уѣдемте, уѣдемте, Эскоттъ! Не держите меня здѣсь, чтобъ слушать этого нег…

— Если вы скажете еще слово, перебилъ Филиппъ:- я пущу въ васъ этимъ графиномъ.

— Полноте, полноте! Ссориться не надо! Всѣ выпили черезчуръ! Велите подать счоть и экипажи.

Когда въ ссорѣ Филиппъ Фирминъ принимаетъ спокойное и самоувѣренное обращеніе, онъ находился въ самомъ опасномъ положеніи. Собираясь садиться въ свои фаэтонъ, лордъ Эскоттъ воротился въ гостинницу закурить послѣднюю сигару, а Филиппъ побѣжалъ и схватилъ за руку Рингуда, сидѣвшаго въ фаэтонѣ Эскотта.

— Постойте! сказалъ онъ. — Вы сейчасъ сказали слово…

— Какое слово? Я не знаю никакихъ словъ! закричалъ Рингудъ громкимъ голосомъ.

— Вы сказали, что васъ оскорбили, прошепталъ Филиппъ самымъ кроткимъ тономъ.

— Я не знаю, что я сказалъ, возразилъ Рингудъ сердито.

— Я сказалъ въ отвѣтъ на слова, которыя вы забыли, что я разобью вамъ голову или что-то въ этомъ родѣ. Если вы чувствуете себя оскорблённымъ, вы знаете гдѣ моя адвокатская квартира — съ мистеромъ Ванджономъ, котораго вы и ваша любовница обыграли, когда онъ былъ мальчикомъ. Вы недостойны бывать въ домѣ честнаго человѣка. Только потому, что я желалъ пощадить чувство женщины, я не выгналъ васъ изъ моего дома. Прощайте, Эскоттъ!

И Филиппъ величественно воротился къ своему товарищу, ожидавшему его въ кэбѣ, который долженъ былъ отвезти обоихъ этихъ джентльмэновъ въ Лондонъ.

Моё предположеніе, что антагонистъ Филиппа не обратитъ вниманія на ссору съ Филипомъ, оказалось справедливо. Онъ сдѣлалъ видъ будто смотритъ на все какъ на крикъ въ попойкѣ, которымъ никакой здравомыслящій человѣкъ не позволитъ себѣ серьёзно растревожиться. Ссора между родственниками была нелѣпа и невозможна. Мистеръ Рингудъ жалѣлъ объ упорной раздражительности и извѣстной запальчивости Филиппа, которыя вѣчно вводили его въ эти ссоры и отчуждали отъ него родныхъ. Человѣка схватили за воротъ, оскорбили, угрожали ему графиномъ съ человѣкомъ знатнымъ такъ обращается человѣкъ, положеніе котораго было весьма сомнительно, отецъ котораго былъ бѣглецъ, а самъ онъ съ трудомъ добывалъ себѣ пропитаніе. Дерзость была слишкомъ велика. При всёмь желаніи добра молодому человѣку и его любезной, но пустоголовой женѣ, невозможно было обращать на нихъ вниманіе. Визиты прекратятся. Не будутъ больше присылать въ подарокъ дичь, цыплятъ, старыхъ платьевъ. Сэръ Джонъ говорилъ до конца, что онъ хотѣлъ доставить Филиппу удобное мѣсто, когда его запальчивость принудила сэра Джона прервать всѣ сношенія съ этимъ непріятнымъ молодымъ человѣкомъ.

Не всѣ бѣды кончилась на этомъ. Мы всѣ знаемъ, что счастье и несчастье никогда не приходятъ одно. Когда съ нашимъ бѣднымъ другомъ случились сряду два-три пріятныхъ обстоятельства, жена моя кричала съ торжествомъ:

— Я говорила это! Я всегда говорила, что небо не оставитъ эту милую, невинную жену и дѣтей, этого добраго, великодушнаго, неблагоразумнаго отца!

Я теперь, когда настали несчастные дни, она съ своей ужасной логикой настойчиво увѣряла, что бѣдность, болѣзнь, голодъ и нужда равномѣрно послужатъ къ выгодамъ Филиппа и въ концѣ окажутся полезны.

— Они могутъ жить безъ своей знатной родни, безъ дарёной баранины и рѣпы, кричала моя жена, качая головой. — Покровительство этихъ людей было рѣшительно нестерпимо. Лэди Рингудъ знаетъ какъ ужасно ведётъ себя Рингудъ и она выводитъ меня изъ терпѣнія,

Всё это было очень хорошо. Но Трегарванъ слышалъ о ссорѣ Филиппа съ Рингудомъ и обратился къ сэру Джону за дальнѣйшими подробностями; а сэръ Джонъ, несмотря на свой либерализмъ, несмотря на то, что такъ мало гордился преимуществами своего званія, былъ принуждёнъ признаться, что поведеніе этого молодого человѣка было слишкомъ своевольно. Онъ постоянно въ домѣ сэра Джона выказывалъ независимость, доходившую до грубости; онъ всегда отличался своимъ задорливымъ характеромъ и послѣднее время такъ обезславилъ себя въ сценѣ съ старшимъ сыномъ сэра Джона, мистеромъ Рингудомъ — выказалъ такую грубость, неблагодарность и опьяненіе, что сэръ Джонъ былъ вынужденъ не принимать его у себя въ домѣ.

"Непокорный, своевольный человѣкъ, это такъ" думалъ Трегарванъ.

Я не говорю, хотя Филиппъ мнѣ другъ, чтобъ Трегарванъ и сэръ Джонъ совершенно ошибались. Два раза Трегарванъ приглашалъ Филиппа завтракать, и Филиппъ не былъ. Нѣсколько разъ онъ противорѣчилъ Трегарвану относительно "Обозрѣнія". Онъ сказалъ, что Обозрѣніе не пойдётъ. Шесть нумеровъ уже вышло и не привлекло такого вниманія, какое слѣдовало бы привлечь. Трегарванъ пересмотрѣлъ всѣ книги, и обзоръ оказался такъ непріятенъ, что онъ тотчасъ жe написалъ Филиппу Фирмину письмо, заставившее его прійти къ его обычнымъ совѣтникамъ.

Въ этомъ письмѣ заключалась чева на жалованье за три мѣсяца и отказъ. Писавшій это письмо не станетъ перечислять причинъ къ неудовольствію. Онъ обманулся въ ожиданіи относительно успѣха и недоволенъ тѣмъ, какъ велось "Обозрѣніе". Онъ думаетъ, что потерянъ случай, который никогда уже не представится, для изложенія умысловъ могущества, угрожавшаго спокойствію Европы. Если бы "Обозрѣніе" вели съ надлежащей энергіей, оно могло бы служить лампой для освѣщенія темноты, угрожавшей этому спокойствію. Оно подкрѣпило бы возрастающій талантъ, оно бичевало бы дерзость такъ называемыхъ критиковъ, оно могло бы служить дѣлу истины. Трегарванъ обманулся въ своихъ надеждахъ, онъ не скажетъ по чьей оплошности или винѣ. Онъ проситъ мистера Фирмина приготовить съ слѣдующему нумеру статью, объявляющую о прекращеніи "Обозрѣнія". Трегарванъ долго былъ очень холоденъ къ моей женѣ и я забылъ уже сколько времени не приглашалъ насъ на свои вечера.

Это для насъ было не большой потерей, но для бѣднаго Филиппа? Для него было вопросомъ почти о жизни и смерти. Онъ не могъ многого откладывать изъ своего незначительнаго содержанія, а счоты по хозяйству накоплялись, и сверхъ того наша, милая мистриссъ Филиппъ готовилась подарить ему третье украшеніе для его дѣтской. Мы такіе лицемѣры, что бѣдная мать хотѣла назвать ребёнка Трегарванъ-Фирминъ въ честь мистера Трегарвана, который былъ такъ добръ къ нимъ; а Tpeгарванъ Фирминъ былъ бы такое хорошенькое имя, думала она. Мы воображали, что Сестрица ничего не знаетъ о непріятностяхъ Филиппа. Разумѣется, она ухаживала за мистриссъ Филиппъ во время ея болѣзни и мы не говорила ей ни слова объ этомъ. Но мистриссъ Брандонъ пришла въ Филиппу, когда онъ сидѣль очень серьёзно и грустно съ своими двумя перворожденными дѣтьми, взяла его за обѣ руки и сказала:

— Вы знаете, Филиппъ, я отложила все-что и всегда назначала это… вы знаете кому.

Тутъ она выпустила одну его руку, вынула изъ кармана кошелекъ, подала его Филиппу и заплакала на его плечѣ. Филиппъ поцаловалъ её, поблагодарилъ Бога за то, что Онъ послалъ ему такого дорогого друга, и отдалъ ей кошелёкъ, хотя въ его собственномъ оставалось только пять фунтовъ, когда его благодѣтельница пришла къ нему.

Да, но онъ долженъ получить долги. Пятьдесятъ фунтовъ въ годъ не выплачивается цѣлыхъ три года. Филиппъ написалъ къ мистриссъ Бэйнисъ, объясняя свою крайность и напоминая ей, что она должна эти деньги имъ. Генеральша Бэйнисъ жила въ Джерси въ избранномъ обществѣ пасторскихъ и капитанскихъ жонъ, между которыми она, безъ сомнѣнія, разыгрывала роль знатной даны. Она носила на шеѣ большой медальонъ съ портретомъ покойнаго генерала. Она проливала сухія слёзы надъ интереснымъ камеемъ за чаемъ въ гостяхъ. Она никогда не могла простить Филиппу, что онъ отнялъ у нея дочь, и если другіе отнимутъ у ней другихъ дочерей, она также не проститъ. Съ той удивительной логикой, которой одарены женщины, кажется она не понимала, что поступила несправедливо съ Филиппомъ и съ своей дочерью. На вечерахъ у своихъ знакомыхъ она жаловалась на расточительность своего зятя и на его грубое обращеніе съ ея милой дочерью. Многіе добрые люди соглашались съ ней и качали своими почтенными головами, когда произносилось имя мота Филиппа. О его свекрови жалѣли.

— Честное слово, Фирминъ, меня и Эмили увѣряли, что вы чудовище, сэръ, сказалъ однажды майоръ Мэк-Гиртеръ:- а теперь, когда я узналъ вашу исторію, я думаю, что несправедливо поступлено съ вами, а не съ Элизой Бэйнисъ. Чертовскій языкъ у Элизы, а характеръ — бѣдный Чарльзъ зналъ каковъ онъ!

Словомъ, когда Филиппъ, доведённый до крайности, просилъ мать Шарлотты заплатить бѣдной дочери долгъ, генеральша Бэйнисъ прислала Филиппу десять фунтовъ съ капитаномъ Суангомъ, индійской арміи, который ѣхалъ въ Англію. А изъ всѣхъ ударовъ судьбы, Филиппъ говорилъ, что этотъ ударъ было всего тяжелѣе перенести.

Но бѣдная жена ничего не знала объ этой жестокости, даже о бѣдности, окружавшей ея постель; а среди своихъ огорченій Филиппъ Фирминъ находилъ огромное утѣшеніе въ нѣжной вѣрности друзой, посланныхъ ему Богомъ.

Глава XLI ВЪ КОТОРОЙ МЫ ДОСТИГАЕМЪ ПРЕДПОСЛѢДНЕЙ СТАНЦІИ ВЪ ЭТОМЪ СТРАНСТВОВАНІИ

Хотя бѣдность стучалась въ смиренную дверь Филиппа, Шарлотта никогда не знала, какъ грозна была угрюмая гостья. Она не совсѣмъ понимала, что ея мужъ въ послѣдней крайности обратился къ матери за своею собственностью, и что мать отвернулась и отказала ему. Шарлотта не знала, что у ея мужа осталась послѣдняя гинея и что онъ страшно безпокоился за неё, потому что послѣ рожденія ея третьяго ребёнка съ ней сдѣлалась горячка и бредъ, такъ что бѣдняжка не знала ничего что происходитъ вокругъ нея. Двѣ недѣли съ женою, находившейся при смерти, съ плачущими дѣтьми, съ голодомъ угрожавшимъ у дверей, прошли для Филиппа кое-какъ. Молодой человѣкъ сдѣлался старикомъ въ это время. Его волосы посѣдѣли у висковъ. Но не надо думать, чтобъ у него не было друзей во время его огорченія и онъ всегда могъ съ признательностью сосчитать имена многихъ особъ, къ которымъ онъ могъ обратиться въ нуждѣ. Онъ не ожидалъ и не просилъ помощи у родныхъ. Дядя и тётка Туисдены кричали о его сумасбродствѣ, неблагоразуміи, безумствѣ. Сэръ Джонъ Рингудъ сказалъ, что онъ не долженъ знать молодого человѣка, который угрожалъ жизни его родного сына. Гренвилль Улькомъ съ ругательствами, которымъ вторилъ Рингудъ, проклиналъ Филиппа и говорилъ, что этого нищаго слѣдовало бы повѣсить также, какъ и его отца. Но я знаю человѣкъ шесть справедливыхъ и добрыхъ людей, которые говорили совсѣмъ другое и были готовы съ своимъ сочувствіемъ и помощью. Мистриссъ Флэноганъ, ирландская прачка, голосомъ, прерываемымъ рыданіями и джиномъ, предложила даромъ работать подённо въ домѣ Филиппа и смотрѣть за милыми дѣтьми. Гуденофъ сказалъ:

— Если вы будете нуждаться, мои милый, вы, разумѣется, знаете къ кому обратиться.

И не написалъ ли онъ, вмѣсто рецепта для бѣдной Шарлотты, чеку на пятьдесятъ фунтовъ, которую и подалъ сидѣлкѣ? Вы можете быть увѣрены, что она не присвоила себѣ этихъ денегъ, потому что, разумѣется, вы знаете, что сидѣлка была мистриссъ Брандонъ.

Шарлотта имѣла одно угрызеніе въ своей жизни. Она признаётся, что ревновала въ Сестрицѣ и теперь, когда эта кроткая жизнь кончилась, когда кончились и непріятности Фирмина, когда дѣти его ходятъ иногда на могилу ихъ милой Каролины, Шарлотта кладётъ голову на плечо своего мужа и смиренію признаётся, какого добраго, какого мужественнаго, какого великодушнаго друга небо послало имъ въ этой смиренной защитницѣ.

Между самаритянами, предложенный Филиппу помощь въ его стѣеснённыхъ обстоятельствахъ, онъ любитъ вспоминать имя живописца Ридли, котораго онъ нашолъ однажды сидящимъ съ дѣтьми и рисующимъ для нихъ,

Если бы эти дѣти сохранили рисунки Ридди, я не сомнѣваюсь, что они получили бы отъ нихъ десятки фунтовъ; но, видите, имъ хотѣлось поправлять рисунки собственными ручонками. Они разрисовывали солдатъ жолтой краской, лошадей синей и т. д. На лошадей они сажали солдатъ собственнаго изобрѣтенія. Когда горячка прошла, глаза Шарлотты съ любовью останавливались на этихъ рисункахъ; она показывала ихъ своимъ друзьямъ и говорила:

— Не правда ли, вашъ малютка показываетъ необыкновенный талантъ въ рисованью? Мистеръ Ридли это говорятъ.

Но кромѣ рисунковъ, Ридли предлагалъ своимъ друзьямъ то жe, что и докторъ Гуденофъ. Кто говоритъ, что свѣтъ холоденъ? Есть и солнце и тѣнь. Небо, посылающее бѣдность и болѣзнь, посылаетъ состраданіе, любовь и помощь.

Во время болѣзни Шарлотты, Сестрица оставляла её только на одинъ день, когда больной стало лучше. Мистриссъ Шарлотта была такъ больна, что по мнѣнію доктора Гуденофа, если бы не попеченія мистриссъ Брандонъ она разсталась бы съ этимъ міромъ и оставила бы Филиппа и осиротѣлыхъ дѣтей. Шарлотта стала поправляться, могла уже принимать пишу и ей особенно понравились цыплята, присланные изъ деревни, какъ, сообщила ей сидѣлка.

— Вѣрно отъ сэра Джона Рингуда? сказала мистриссъ Фирминъ, вспомнивъ подарки, присылаемые съ Беркелевскаго сквэра, баранину и рѣпу.

— Ну, кушайте и будьте благодарны! отвѣчала Сестрица, качавшая малютку и показывавшая его восхищоннымъ брату и сестрѣ.

Черезъ три дня послѣ своего временнаго отсутствія, когда мистриссъ Брандонъ сидѣла возлѣ постели больной, въ спокойной улицѣ послышался стукъ колёсь экипажа, остановившагося у дверей, дома, Филиппа.

— Это должно быть добрые Рингуды, сказала мистриссъ Филиппъ.

— Тише! вамъ надо быть спокойной, замѣтила сидѣлка. Изъ экипажа вышли мущина и дама съ большой корзиной, наполненной горохомъ, масломъ, зеленью, цвѣтами и другими сельскими произведеніями, и позвонили въ колокольчикъ. Филиппъ отворилъ дверь; дѣти, но обыкновенію, поплелись за нимъ.

— Ахъ, мои душечки, какъ вы выросли! закричала дама.

— Кто прошлое помянетъ, тому глазъ вонъ. Дайте мнѣ вашу руку, Филиппъ, вотъ вамъ моя рука! Моя жена привезла вамъ изъ деревни масла и разныя разности для вашей супруги. Надѣюсь, вамъ понравились цыплята. А вы какъ, здоровы ли?

Слёзы катились по щекамъ этого добраго человѣка. Мистриссъ Мёгфордъ также была очень красна и взволнована. А дѣти говорили ей:

— Мама теперь лучше. У насъ есть маленькій братецъ, онъ плачетъ теперь наверху.

Мистриссъ Мёгфордъ выложила своё приношеніе для заключенія мира: морковь, цыплятъ, ветчину, масло. Она плакала.

— Намъ сказала Брандонъ, говорила она. — Разсказала она намъ, какъ всѣ ваши знатные-то люди бросили васъ, а вы опять поссорились, негодный человѣкъ. Я и говорю Мёгфорду: "Поѣдемъ къ этой душечкѣ, Мёгфордъ." Вотъ мы и пріѣхали. Вотъ вамъ, дѣти, два пирожка. Какъ они выросли!

Сидѣлка явилась изъ верхнихъ областей, держа на рукахъ свёртокъ изъ кашмировой шали, который раскрывается и обнаруженное существо провозглашается восхитительно-прелестнымъ, "совершенно какъ Эмили мистриссъ Мёгфордъ".

— Я говорю, началъ Мёгфордъ:- что прежняя должность опять ваша. Тотъ другой не годятся. Занялъ у меня деньги, а глазъ ни кажетъ съ тѣхъ поръ. Мы оба были неправы и должны помириться — моя жена это говорятъ.

— Аминь! сказалъ Филиппъ, пожавъ руку этого честнаго человѣка,

Въ слѣдующее воскресенье Филиппъ, Сестрица и двое дѣтей пошли въ церковь, и когда пасторъ произнёсъ: "Возблагодаримъ Господа за Его недавнія милости", Филиппъ Фирминъ еще разъ сказалъ: "Аминь!" отъ всего сердца и стоя на колѣнахъ.

Глава XL ЦАРСТВО БЛАЖЕНСТВА

Филиппъ билъ чрезвычайно тронутъ великодушіемъ и добротою своего прежняго хозяина. Онъ говорилъ, что обязавъ этимъ мистриссъ Брандонъ. Это они примирила его съ его врагомъ. Другіе предлагали деньги. Мистриссъ Брандонъ доставила ему работу, а не милостыню. Его промежутокъ бѣдности былъ такъ коротокъ, что онъ не имѣлъ случая занимать деньги.

Итакъ Филиппъ съ большимъ смиреніемъ завялъ прежнее мѣсто въ конторѣ Пэллъ-Мэлльской газеты.

По милости холодности, возникшей между Филиппомъ и его отцомъ о различныхъ взглядахъ на счотъ подписи Филиппа, старикъ не писалъ уже векселей на имя сына. Гёнтъ такъ любилъ доктора Фирмина, что не могъ долго находиться съ нимъ въ разлукѣ. Безъ доктора Лондонъ былъ страшною пустыней для Гёнта. Мы всѣ очень обрадовались, когда онъ опять уѣхалъ въ Америку.

Итакъ теперь другъ Филиппъ опять имѣлъ работу, хотя едва могъ кормить своимъ жалованьемъ жену, дѣтей, слугъ. Жалованье было небольшое. Болѣзнь Шарлотты унесла послѣднія деньги Филиппа. Рѣшили, что онъ будетъ отдавать внаймы изящно мёблированныя комнаты въ первомъ этажѣ. Когда мистриссъ Брандонъ услыхала объ этомъ она ужасно разсердилась. Шарлоттѣ также не правился этотъ планъ.

Докторъ Гуденофъ предписалъ поѣздку къ морю для Шарлотты и дѣтей, а когда Филиппъ сослался на причины, по которымъ онъ не могъ слѣдовать этому предписанію, докторъ прибѣгнулъ къ той же самой записной книжки, которую мы уже видѣли у него, и вынулъ изъ нея тѣ самые билеты, которые онъ уже прежде давалъ Сестрицѣ.

— Я полагаю, что лучше вамъ имѣть ихъ чѣмъ мошеннику Гёнту, сказалъ докторъ, свирѣпо нахмурившись: — не говорите! Вздоръ и пустяки! Заплатите мнѣ, когда разбогатѣете!

И этотъ самаритянинъ прыгнулъ въ свою карету и уѣхалъ, прежде чѣмъ мистеръ и мистриссъ Фирминъ успѣли поблагодарить его.

Итакъ Филиппъ съ своими юными птенцами пріѣхалъ въ Періункль, гдѣ жили мы; и мать и ребёнокъ поправились на свѣжемъ воздухѣ, а мистеръ Мёгфордъ занялъ мѣсто Филиппа на это время. Ридли пріѣхалъ къ намъ и рисовалъ заливъ съ разныхъ точекъ, но мой мальчикъ (который конечно не имѣетъ отцовскаго вкуса къ искусствамъ) принялъ за скалу отличный портретъ Филиппа въ сѣрой шляпѣ и въ пальто, лежащаго на пескѣ.

За двадцать миль отъ залива лежатъ маленькій городокъ Уипгэмъ и замокъ, гдѣ жилъ лордъ Рингудъ и гдѣ родилась и воспитывалась мать Филиппа. На рыночной площади городка стоитъ статуя покойнаго лорда.

Мы поѣхали въ Уингэмъ, остановились въ гостинницѣ и отправилась пѣшкомъ въ воротамъ парка.

— Желалъ бы я знать, изъ этихъ ли воротъ вшила моя мать, когда убѣжала съ моимъ отцомъ? сказалъ Филиппъ. — Бѣдняжка! бѣдняжка!

Большія ворота были заперты. Западное солнце бросало тѣни на лугъ, гдѣ паслись олени, а вдали виднѣлся домъ съ своими башнями, портиками и флюгерами, сіявшими на солнцѣ. Калитка была отворена и возлѣ нея стояла краснощокая дѣвушка.

— Можно видѣть домъ?

— Можно, отвѣчала она присѣдая.

— Нѣтъ! закричалъ сердитый голосъ изъ домика привратника,

Оттуда вышла старуха. Она свирѣпо посмотрѣла на васъ а сказала:

— Никто не можетъ входить въ домъ. Господа ѣдутъ.

Это было очень досадно, Филиппу хотѣлось посмотрѣть большой домъ, гдѣ родились его мать и ея предки.

— Этотъ джеатльмэнъ имѣетъ право войти въ намокъ, сказалъ старухѣ спутникъ Филиппа. — Вы вѣрно слыхали о Филлиппѣ Рингудѣ, убитомъ при Бусако…

— Молчите, Пенъ! заворчалъ Фирминъ.

— Она не знаетъ внука Филиппа Рингуда, а вотъ это убѣдитъ её въ нашемъ правѣ войти. Можете узнать кто изображеніе нашей королевы?

— Я думаю, что вы можете войти, сказала старуха при видѣ талисмана. — Здѣсь теперь только двое, да и тѣ уѣхали кататься.

Филиппу хотѣлось посмотрѣть замокъ его предковъ. Онъ находился за милю отъ насъ, отдѣленный полосой блестящей рѣки. Большая каштановая аллея вела къ рѣкѣ.

Мы дошли до дома, позвонили у двери подъ портикомъ, швейцаръ не хотѣлъ пустить, но тотъ же самый денежный аргументъ убѣдилъ его, какъ и привратницу. Мы прошли по параднымъ комнатамъ величественнаго, но нѣсколько обветшалаго замка. Въ столовой висѣлъ угрюмый портретъ покойнаго графа, а этотъ бѣлокурый офицеръ? это должно быть дѣдъ Филиппа. А эти двѣ обнявшіяся тоненькія дѣвушки навѣрно его мать и тётка. Филиппъ тихо шолъ по пустымъ комнатамъ. У окна въ большой залѣ стоитъ столъ съ книгой, въ которой посѣтители записываютъ свои имена, и Филиппъ записалъ своё. Выходя изъ дома, мы встрѣтили карету, быстро подъѣзжавшую къ дому, въ которой, безъ сомнѣнія, находились члены Рингудской фамиліи, о которыхъ говорила привратница. Послѣ родственныхъ несогласій, выше разсказанныхъ, намъ не хотѣлось встрѣтиться съ этими родственниками Филиппа и мы быстро прошли подъ тѣнью каштановыхъ деревъ.

Когда мы подошли къ нашей гостинницѣ подъ вывѣской Рингудскаго Герба, съ желѣзной дороги пріѣхалъ омнибусъ. У дверей дома собралась толпа посмотрѣть на пріѣзжихъ. Мы раздѣлили всеобщее любопытство и остановились у дверей гостинницы. Мы разочаровались, увидѣвъ, что изъ пяти человѣкъ, привезённыхъ омнибусомъ, одинъ былъ купець, вышедшій у своего дома, три путешественника пошли въ другую гостинницу, подъ вывѣской Барана, и только одинъ пошолъ къ гостинницѣ Рингудскаго Герба. Увидавъ насъ, онъ закричалъ Филиппу:

— Какъ, вы здѣсь?

Это былъ Брадгэть, стряпчій лорда Рингуда, съ которымъ они познакомились послѣ смерти его сіятельства.

— Вы вѣроятно пріѣхали по дѣлу? Очень радъ, что вы и нѣкоторые люди помирились. Я думалъ, что вы не друзья.

— Какое дѣло? какіе люди? Мы ничего не знаемъ. Мы пріѣхали изъ Періуинкля случайно, посмотрѣть домъ.

— Какъ это странно! Вы встрѣтили… тѣхъ, кто здѣсь теперь?

Мы сказали, что встрѣтили проѣхавшую карету, но не примѣтили, кто въ ней сидѣлъ. Какое же однако дѣло? Оно сдѣлается извѣстно немедленно и явится въ газетѣ во вторникъ. Дѣло это то, что сэръ Джонъ Рингудъ сдѣланъ пэромъ, а мѣсто депутата отъ Уипгэма сдѣлается вакантно. Нашъ пріятель вынулъ изъ своей дорожной сумки прокламацію, которую прочолъ намъ.


"Достойнымъ и независимымъ избирателямъ мѣстечка Рингудъ.

Лондонъ, середа.

"Господа, всемилостивѣйшей государынѣ было угодно повелѣть, чтобы Рингудская фамилія продолжала имѣть представителей въ Палатѣ Пэровъ. Я прощаюсь съ моими друзьями и довѣрителями, оказывавшими мнѣ довѣріе до-сихъ-поръ, и обѣщаю имъ, что моё уваженіе къ нимъ никогда не прекратится, также, какъ и моё участіе къ тому городу, гдѣ моя фамилія жила нѣсколько столѣтій. Естественно, что человѣкъ нашего имени и изъ нашей фамиліи долженъ продолжать отношеніи, такъ долго существовавшія между нами и этимъ честнымъ, преданнымъ, но независимымъ мѣстечкомъ. Занятія мистера Рингуда въ его должности занимаютъ всё его время. Джентльмэнъ, связанный съ нашей фамиліей самыми тѣсными узами, предлагаетъ себя въ кандидаты…

— Кто кто? Неужели дядя Туисденъ или мой пронырливый кузенъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Брадгэтъ.

— Господи Боже мой! сказалъ Филиппъ:- о какой это чорной лошади изъ своей конюшни говоритъ онъ!

Бродгэтъ засмѣялся.

— Вы можете назвать его чорной лошадью. Новый депутатъ Гренвилль Улькомъ, вашъ вест-индскій родственникъ, а никто другой.

Тѣ которые знаютъ необыкновенную энергію языка Филиппа Фирмина, когда онъ взволнованъ, могутъ вообразить вспышку его гнѣва, когда онъ услыхалъ это имя. Этотъ негодяй, этотъ невѣжда, который едва умѣетъ подписать своё имя! О, это было ужасно, постыдно! Этотъ человѣкъ въ такихъ дурныхъ отношеніяхъ съ своей женой, что, говорятъ, онъ её бьётъ. Когда я его вижу, мнѣ приходитъ охота задушить его, убить. Этотъ скотъ вступитъ въ Парламентъ и его вводить туда сэръ Джонъ Рингудъ! Это чудовищно!

— Семейное устройство! Сэръ Джонъ одинъ изъ самыхъ нѣжныхъ родственниковъ, замѣтилъ Брадгэтъ. — У него большое семейство отъ второго брака, а его помѣстье переходитъ къ старшему сыну. Мы не должны винить лорда Рингуда за то, что онъ желаетъ обезпечить своихъ младшихъ дѣтей. Я не говорю, чтобъ онъ дѣйствовалъ по тѣмъ правиламъ, которыми онъ когда-то любилъ хвалиться. Но если бы вамъ предложили пэрство, что сдѣлали бы вы? что сдѣлалъ бы я? Если бы вамъ нужны были деньги для младшихъ дѣтей и вы могли ихъ получить, развѣ вы ихъ не взяли бы? Полно, полно! не слишкомъ придерживайтесь спартанской добродѣтели! Если бы намъ пришлось терпѣть испытанія, мы были бы не лучше и не хуже нашихъ ближнихъ. Карета готова, человѣкъ?

Мы просили Брадгэта остаться и отобѣдать съ нами, но онъ отказался и сказалъ, что онъ долженъ ѣхать въ замокъ, гдѣ онъ и его кліентъ должны устроить кучу дѣлъ и гдѣ, безъ сомнѣнія, онъ останется ночевать.

— У стараго лорда былъ знаменитый портвейнъ, сказалъ онъ: — надѣюсь, что у моихъ друзей есть ключъ отъ погреба.

Слуга подавалъ намъ обѣдать, когда у насъ происходилъ этотъ разговоръ у окна въ гостинницѣ Рингудскаго Герба. Мы могли видѣть улицу и гостинницу Баранъ, гдѣ только что прибили большое объявленіе. Уличные мальчишки, лавочники, крестьяне собрались около этого объявленія, и мы сами пошли его посмотрѣть. Объявленіе это провозглашало въ выраженіяхъ необузданнаго гнѣва дерзкое покушеніе замка предписывать кандидата свободнымъ избирателямъ мѣстечка. Избиратели приглашались не обѣщать своихъ голосовъ, показать себя достойными своего имени и не покоряться указаніямъ замка. Джентльмэнъ съ состояніемъ, съ вліяніемъ, не вест-индецъ, а настоящій англійскій джентльмэнъ, явится избавитъ васъ отъ тиранства замка. Въ этомъ отношеніи избиратели могутъ положиться на слово британца.

— Это было привезено клэркомъ изъ Бедло. Онъ и газетчикъ пріѣхали въ одномъ поѣздѣ со мною…

Пока говорилъ Бродгэтъ, изъ гостинницы Баранъ вышелъ этотъ самый газетчикъ, Фиппзъ — старый другъ и товарищъ Филиппа, онъ узналъ Филиппа, и дружески привѣтствуя его, спросилъ, что онъ здѣсь дѣлаетъ, и предположилъ, что онъ пріѣхалъ поддержать своихъ родныхъ,

Филиппъ объяснилъ, что мы посторонніе, пріѣхали изъ сосѣдняго приморскаго городка взглянуть на домъ предковъ Филиппа и не знали до-сихъ-поръ, что выборное состязаніе тутъ происходитъ, или что сэръ Джомъ Рингудъ сдѣланъ пэромъ. Между тѣмъ Брадгэтъ уѣхалъ въ замокъ.

— Будетъ ли Фиппзъ обѣдать съ нами?

— Я на другой сторонѣ и остановился въ гостинницѣ Баранъ, шепнулъ Фиппзъ.

Мы не были ни на чьей сторонѣ, и воротившись въ гостинницу Рингудскаго Герба, сѣли за нашъ обѣдъ. Только-что мы кончили обѣдать, какъ, къ нашему удивленію, нашъ пріятель Брадгэтъ воротился въ гостинницу. Физіономія у него была разстроенная. Онъ спросилъ, что можетъ онъ имѣть на обѣдъ? Баранину. Гмъ! Нечего дѣлать. Итакъ онъ не былъ приглашонъ обѣдать въ Паркѣ? Мы подшучивали надъ его обманутынъ ожиданіемъ. Глаза Брадгэта сверкали гнѣвомъ.

— Какой мужикъ этотъ негръ! вскричалъ онъ. — Я привёзъ ему бумаги. Я говорилъ съ нимъ, пока стали накрывать на столъ въ той самой комнатѣ, гдѣ сидѣли мы. Французскій горошекъ, дичина — я видѣлъ, какъ это принесли! А мистеръ Улькомъ даже и не пригласилъ меня обѣдать — а велѣлъ прійти опять въ девять часовъ. Къ чорту эту баранину! Она не горячая и не холодная!

Рюмки хереса, выпиваемыя Брадгэтомъ, скорѣе разгорячали, чѣмъ смягчали стряпчаго. Мы смѣялись, и это еще болѣе сердило его.

— О! не съ однимъ со много былъ грубъ Ульконъ, сказалъ онъ, — Улькомъ былъ страшно не въ духѣ. Онъ разбранилъ свою жену, а когда прочолъ чьё-то имя въ книгѣ посѣтителей, онъ разругалъ васъ, Фирминъ. Мнѣ хотѣлось сказать ему: "Сэръ, мистеръ Фирминъ обѣдаетъ въ гостинницѣ, и я скажу ему что вы о нёмъ говорите". Какая противная баранина! Какой гадній хересъ! Воротиться къ нему въ девять часовъ, въ самомъ дѣлѣ! Чортъ побери его дерзость!

— Выне должны бранить Ульгэма при Фирминѣ, сказалъ кто-то изъ насъ. — Филиппъ такъ любитъ мужа своей кузины, что не можетъ слышать, какъ бранятъ этого негра.

Шутка была не блестящая, но Филиппъ усмѣхнулся съ свирѣпымъ удовольствіемъ.

— Браните Улькома сколько хотите, у него нѣтъ здѣсь друзей, мистеръ Брадгэтъ, заворчалъ Филиппъ. — Итакъ онъ грубъ съ своимъ стряпчимъ?

— Говорю вамъ, онъ хуже стараго графа! вскричалъ съ негодованьемъ Брадгэтъ. — По-крайней-мѣрѣ старикъ былъ англійскій пэръ и могъ быть джентльмэномъ, когда хотѣлъ. Но получать обиды отъ человѣка, который годится въ лакеи или улицы мести!

Когда Брадгэтъ пыхтѣлъ и отдувался, нашъ пріятель Ридли чертилъ что-то въ альбомѣ, который онъ всегда носилъ съ собой. Онъ улыбался за своей работой.

— Я знаю довольно хорошо Чорнаго Принца, сказалъ онъ. — Я часто видѣлъ его въ Паркѣ съ его бѣлой женой. Я увѣренъ, что эта женщина несчастна, и бѣдняжка…

— По дѣломъ ей! Зачѣмъ англичанкѣ было выходить за такого человѣка!і закричалъ Брадгэтъ.

— За человѣка, который не приглашаетъ обѣдать своею стряпчаго! замѣтилъ кто-то изъ общества, можетъ быть покорнѣйшій слуга читателя. — Но какого неосторожнаго стряпчаго выбралъ онъ — стряпчаго, который откровенно высказываетъ свои мысли.

— Я высказывалъ свои мысли людямъ получше его, чортъ его побери! Или вы думаете, я стану его бояться? заревѣлъ раздражительный нотаріусъ.

Тутъ разговоръ прервался, потому что случайно взглянувъ на альбомъ нашего пріятеля Ридли, мы увидали, что онъ сдѣлалъ удивительный рисунокъ, представлявшій Улькома и его жену, грума, фаэтонъ, лошадей, какъ всё это можно было видѣть каждый день въ Гайд-Паркѣ во время лондонскаго сезона,

Отлично! Безподобно! Всѣ узнали сходство въ смугломъ возницѣ. Даже разсерженный стряпчій улыбнулся.

— Если вы не будете вести себя какъ слѣдуетъ, мистеръ Брадгэтъ, Ридли и васъ нарисуетъ, сказалъ Филиппъ.

Брадгэтъ состроилъ комическую гримасу и сказалъ:

— Итакъ я откровенно высказываю свои мысли? А я знаю кого-то, кто высказалъ свои мысли старому графу, и которому было бы гораздо лучше, еслибы онъ промолчалъ.

— Скажите мнѣ, Брадгэтъ! закричалъ Филиппъ. — Теперь уже всё кончено. Оставилъ мнѣ лордъ Рингудъ что-нибудь? Я думая въ одно время, что онъ имѣлъ это намѣреніе.

— Вашъ другъ выговаривалъ мнѣ за то, что я откровенно высказываю свои мысли. Я буду нѣмъ, какъ мышь. Будемъ говорить о выборахъ, и несносный стряпчій ни слова не сказалъ о предметѣ, имѣвшемъ такой печальный интересъ для бѣднаго Филиппа.

— Я имѣю также мало права раскаяваться, сказалъ этотъ философъ: — какъ человѣкѣ, который взялъ въ лотерею № 9, тогда какъ выигрышъ палъ на № 10. Поговоримъ о выборахъ. Кто другой кандидатъ?

Брадгэтъ думалъ, что это сосѣдній сквайръ, мистеръ Горнблоу.

— Горнблоу? Какъ, Горнблоу изъ Грей-Фраярса? закричалъ Филиппъ. — Лучшаго человѣка не бывало на свѣтѣ. Онъ будетъ имѣть нашъ голосъ; мнѣ кажется, намъ слѣдовало бы идти еще разъ пообѣдать въ гостинницѣ Барана.

Новый кандидатъ дѣйствительно оказался школьнымъ товарищемъ Филиппа. Мы встрѣтили его послѣ обѣда съ толпою избирателей. Онъ дѣлалъ визиты тѣмъ купцамъ, лавки которыхъ еще были открыты. Слѣдующій день былъ рыночный и онъ намѣревался собрать голоса рыночныхъ продавцовъ. Но товарищи Горнблоу не имѣли надежды на его успѣхъ послѣ этой прогулки по городу. Какъ будто уипгэмцы могли идти противъ замка?

Мы, вовсе не участвовавшіе въ этомъ состязаніи, находили его забавнымъ и раза два пріѣзжали изъ Періуинкля, нарочно останавливались въ гостинницѣ Баранъ и бросили гостинницу Рингудскаго Герба, гдѣ комитетъ Гренвилля Улькома собирался теперь въ той самой комнатѣ, гдѣ мы обѣдали въ обществѣ Брадгэта. Мы не разъ встрѣчали Брадгэта и его кліента и наши Монтекки и Капулетти ссорились на улицахъ. Мы находились въ дружелюбныхъ отношеніяхъ съ Брадгэтомъ, когда встрѣчались съ нимъ отдѣльно отъ его кліента. Онъ говорилъ, что мы не имѣемъ возможности на успѣхъ. Онъ не скрывалъ своего презрѣнія и отвращенія къ своему кліенту. Впослѣдствіи, когда онъ сдѣлался стряпчимъ Филиппа, онъ забавлялъ насъ анекдотами объ Улькомѣ, о его бѣшенствѣ, о его ревности, о его скупости, о его грубомъ обращеніи. Бѣдная Агнеса вышла замужъ изъ за денегъ, а онъ ей не давалъ. Старикъ Туисденъ, выдавая дочь за этого человѣка, надѣялся кататься въ экипажахъ Улькома и пировать за его столомъ. Но Улькомъ былъ такъ скупъ, что не давалъ обѣдовъ роднымъ жены. Онъ просто выгналъ изъ дома Тальбота и Рингуда Туисдена. Онъ лишился ребенка, потому что не хотѣлъ послать за докторомъ. Жена никогда не простила ему этой низости. Ея ненависть къ нему сдѣлалась открыта. Они разстались и она стала вести жизнь, въ которую мы заглядывать не станемъ. Она поссорилась и съ родными, не только съ мужемъ.

— Зачѣмъ они меня продали этому человѣку! говорила она.

Зачѣмъ она сама себя продала? Матери и отцу не много надо было уговаривать её, когда она совершила это преступленіе.

Когда насталъ день выбора, мы пріѣхали изъ Періуинкля посмотрѣть на борьбу. Въ это время Филиппъ принималъ уже такое восторженное участіе въ Горнблоу, что нарядилъ своихъ дѣтей въ ленты цвѣта Горнблоу и самъ надѣлъ кокарду, широкую какъ блинъ. Онъ, Ридли и я поѣхали вмѣстѣ. Мы надѣялись, хотя знали, что непріятель былъ силенъ, и веселы, хотя прежде чѣмъ мы отъѣхали пяти миль пошолъ дождь. Филиппъ очень заботился о какимъ-то свёрткѣ, который мы везли съ собой. Когда я спросилъ, что въ нёмъ лежитъ, Филиппъ сказалъ руяжьё, что было нелѣпо. Ридли молча улыбался. Когда пошолъ дождь, Филиппъ закрылъ плащомъ свою артиллерію. Мы не знали въ то время, какую странную дичь убьётъ его ружьё.

Когда мы пріѣхали съ Уипгэмъ, выборы продолжались уже нѣсколько часовъ. Проклятый чорный злодѣй, какъ Филиппъ называлъ мужа своей кузины, каждый часъ пріобрѣталъ больше голосовъ. На независимыхъ избирателей насколько не подѣйствовали статьи Филиппа въ мѣстной газетѣ и объявленія, которыя наша сторона прибивала на стѣнахъ городка и въ которыхъ свободные избиратели призывались исполнить свою обязанность, поддержать англійскаго джентльмэна, не подчиняться предписаніямъ замка. Хотя лавочники и арендаторы терпѣть не могли негра, однако всѣ подали за него голосъ. Филиппъ говорилъ рѣчь съ балкона гостинницы Барана въ пользу Горнблоу, рѣчь вызвавшую громкія рукоплесканія, но собираніе голосовъ всё-таки продолжалось въ пользу непріятеля.

Въ то время, когда Филиппъ кончилъ свою рѣчь, съ балкона гостинницы Рингудскаго Герба оркестръ заигралъ тріумфальный маршъ. ворота парка, украшенные Рингудскими и Улькомскими флагами отворились, и изъ парка выѣхала темнозелёная карета запряжонная четвернёй сѣрыхъ лошадей. Въ каретѣ мы увидали Брадгэма, а возлѣ него смуглую фигуру Улькома. Намъ послѣ говорили, что онъ провёлъ много мучительныхъ часовъ, стараясь выучить рѣчь. Онъ плакалъ надъ нею. Онъ никакъ не могъ выучить её наизустъ. Онъ ругалъ жену, которая старалась заставить его выучить урокъ.

— Теперь пора, мистеръ Бриггсъ! сказалъ Филиппъ клэрку нашаго стряпчаго, и Бриггсъ бросился внизъ исполнить его приказаніе.

— Очистить дорогу! дайте дорогу! послышалось изъ толпы.

Ворота нашей гостинницы, которые были заперты, вдругъ отворились, и среди криковъ толпы выѣхала телега запряжённая парой ословъ, управляемыхъ негромъ; и ослы и возница были украшены цвѣтами Улькома. На телегѣ виднѣлось объявленіе, на которомъ былъ нарисованъ чрезвычайно похожій портретъ Улькома, съ словами: "Подавайте голосъ за меня! Развѣ я не человѣкъ и не братъ?" Эта телега выѣхала со двора гостинницы Баранъ, и провожаемая кричавшими мальчишками, подвигалась къ рыночной площади, по которой тогда проѣзжала карета Улькома.

На площади стояла статуя покойнаго графа, о которой было уже упомянуто. Кучеръ, правившій ослами, былъ лавочникъ, привозившій рыбу изъ приморскаго городка въ Уипгэмъ, малый разбитной, посѣтитель всѣхъ кабаковъ и знаменитый своимъ искусствомъ въ дракахъ. Съ ироническими криками: "Да здравствуетъ Улькомъ!" онъ направилъ свою телегу къ каретѣ и снялъ шляпу съ насмѣшливымъ уваженіемъ кандидату, сидѣвшему въ каретѣ. Съ балкона гостинницы Баранъ мы могли видѣть, какъ оба экипажа приближались одинъ къ другому; при крикахъ народа, при звукахъ двухъ соперничествовавшихъ оркестровъ, мы не могли ничего слышать, но я видѣлъ какъ Улькомъ высунулъ свою жолтую голову изъ окна кареты — указалъ на дерзскую телегу и повидимому приказывалъ кучеру наѣхать на неё. Телега объѣзжала кругомъ Рингудской статуи, лошади Улькома, направленныя на телегу, вѣроятно перепугались шума и крика, наѣхали на рѣшотку, окружавшую статую, карета опрокинулась, передняя лошадь упала съ форрейторомъ, заднія начали лягаться. Я обязанъ сказать, что физіономія Филиппа имѣла самое виновное и странное выраженіе. Это столкновеніе, а можетъ быть и смерть Улькома и его стряпчаго случились бы отъ нашей шуточки.

Мы бросились изъ гостниницы — Гориблоу, Филиппъ и еще человѣкъ шесть, и продрались сквозь толпу къ каретѣ. Толпа вѣжливо давала дорогу популярному и проигравшему кандидату. Когда мы дошли до кареты, постромки были отрѣзаны, упавшій форрейторъ всталъ и потиралъ ногу, и Улькомъ выходилъ изъ кареты. Его встрѣтилъ громкій хохотъ, который еще увеличился, когда Джэкъ, возница телеги съ ослами, вскарабкался на рѣшотку и сунулъ на протянутую руку статуи изображеніе Человѣка и Брата, такъ что бумага висѣла на воздухѣ надъ головой Улькома.

Тогда поднялись крики, которымъ подобныхъ рѣдко слышалъ этотъ спокойный городокъ. Улькомь началъ кричать, ругаться и обѣщалъ шиллингъ тому, кто принесётъ ему эту проклятую вещь. Тогда, испуганный, ушибенный, бѣдный Брадгэтъ вылѣзъ изъ кареты, а его кліентъ не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія. Горнблоу изъявилъ надежду, что Улькомъ не ушибся. Маленькій джеатльмэнъ обернулся и сказалъ;

— Ушибся? нѣтъ. Кто вы? Неужели никто не принесётъ мнѣ эту проклятую вещь? Я даю шиллингъ тому кто принесёть!

— Шиллингъ предлагается за эту картину! закричалъ Филиппъ, и лицо его покраснѣло отъ волненія. — Кто хочетъ получить цѣлый шиллингъ за эту прелесть?

Улькомъ началъ кричать и ругаться пуще прежняго.

— Вы здѣсь? Чортъ васъ побери! Зачѣмъ вы здѣсь? Вы пришли меня оскорблять? Уведите этого человѣка, эй вы! кто-нибудь; Брадгэтъ, пойдёмте въ комитетную комнату. Говорю вамъ, я здѣсь не останусь. Это что такое?

Пока онъ говорилъ, кричалъ и бранился, карсту подняли и поставили на три колеса. Та сторона, которая упала, разбилась о камень и въ отверстіе, образовавшееся въ ней, какой-то мальчишка засунулъ руку.

— Прочь, нищій! закричалъ Улькомъ — Прогоните этихъ мальчишекъ, кучера! Что ты стоишь да потираешь себѣ колѣно, дуракъ! Это что?

Онъ засунулъ руку въ то самое отверстіе, въ которое засовывалъ руку мальчикъ.

Въ старыхъ дорожныхъ каретахъ были сумки для шпагъ и пистолетовъ въ тѣ времена, когда оружіе было необходимо имѣть въ дорогѣ для обороны. Изъ такой сумки въ дорожной каретѣ лорда Рингуда Улькомъ вытащилъ не шпагу, а бумагу завязанную красной тесёмкой. Онъ прочолъ надпись:

"Завѣщаніе Джона, графа Рингуда. Брадгэтъ, Сынъ и Бёрроузъ."

— Господи помилуй! это завѣщаніе, которое онъ взялъ изъ моей конторы и которое я думалъ, что онъ уничтожилъ. Поздравляю васъ отъ всего моего сердца.

Брадгэть началъ горячо пожимать руку Филиппа.

— Позвольте мнѣ взглянуть на эту бумагу. Да, это мой почеркъ. Пойдёмте въ гостинницу Рингудскаго Герба или Барана — куда-нибудь и прочтёмъ.

Тутъ мы увидали на балконѣ Рингудскаго герба большое объявленіе, возвѣщавшее о подачѣ голосовъ

Улькомъ — 216.

Горнблоу — 92.

— Мы побѣждены, очень добродушно сказалъ Горнблоу. — Мистеръ Улькомъ, поздравляю васъ.

— Я это зналъ, сказалъ Улькомъ, протягивая руку въ жолтой перчаткѣ. — Я имѣлъ заранѣе всѣ голоса. Эй! вы, какъ бишь васъ — Брадгэтъ! Что это за завѣщаніе? Оно въ пользу этого нищаго?

Съ хохотомъ, крикомъ и восклицаніями: "Дайте же намъ выпить, ваша честь!" успѣшный кандидатъ отправился въ гостинницу.

Итакъ смуглый Улькомъ былъ тѣмъ волшебникомъ, который долженъ былъ избавить Филиппа отъ долговъ и бѣдности? Да. А старая дорожная карета лорда Рингуда была волшебной колесницей. Вы читали въ одной изъ предыдущихъ главъ какъ старый лордъ разсердившись на Филиппа, взялъ назадъ отъ стряпчаго свое завѣщаніе, въ которомъ онъ оставилъ порядочное наслѣдство своему племяннику. Онъ положилъ завѣщаніе въ свою карету, когда отправился въ послѣднее путешествіе, среди котораго застигла его смерть. Если бы онъ остался живъ, сдѣлалъ ли бы онъ другое завѣщаніе, не упомянувъ въ нёмъ о Филиппѣ? Кто можетъ это знать? Милордъ дѣлалъ и уничтожалъ много завѣщаній. Это, засвидѣтельствованное законнымъ порядкомъ, было послѣднее сдѣланное имъ, и въ нёмъ Филиппу назначалась сумма, достаточная для того, чтобъ обезпечить тѣхъ, кого онъ любилъ.

Любезные читатели, біографъ Филиппа желаетъ вамъ того счастья, которое не оставляло Филиппа въ его испытаніяхъ: милую жену, любящихъ дѣтей, двухъ-трёхъ истинныхъ друзей, чистую совѣсть и доброе сердце. Если вы падёте на жизненномъ пути, пусть вамъ помогутъ. И пусть вы въ вашу очередь подаёте помощь несчастнымъ, которыхъ вы нагоните на жизненномъ пути.

Кому угодно знать, что случилось съ другими дѣйствующими лицами нашего разсказа? Старый Туисденъ еще орётъ въ клубахъ. Онъ поссорился съ своимъ сыномъ зато, что тотъ не вызвалъ Ульгэма на дуэль, когда случился несчастный раздоръ между Чорнымъ Принцемъ и его женой. Онъ говоритъ, что покойный лордъ Рингудъ обошолся съ жестокой несправедливостью съ его семьёй, но какъ только Филиппъ получилъ маленькое состояніе, онъ тотчасъ съ нимъ помирился.

Наша милая Сестрица ни за что не хотѣла жить съ Филиппомъ и съ Шарлоттой, хотя послѣдняя особенно просила мистриссъ Брандонъ переѣхать къ нимъ. Эта чистая, полезная и скромная жизнь кончилась нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Сестрица умерла отъ горячки, которою заразилась отъ одного изъ своихъ паціентовъ. Она не позволила Филиппу и Шарлоттѣ навѣщать её. Она сказала, что по справедливости наказана за то, что изъ гордости не хотѣла жить съ ними. Всё, что она накопила, она оставила Филиппу. У него и теперь хранятся пять гиней, которыя она подарила ему на свадьбу. Ридли сдѣлалъ ея потретъ, съ ея грустной улыбкой и нѣжнымъ личикомъ, который виситъ въ гостиной Филиппа, гдѣ отецъ, мать и дѣти говорятъ о Сестрицѣ, какъ будто она еще между ними.

Она пришла въ сильное волненіе, когда было получено извѣстіе изъ Нью-Йорка о второмъ бракѣ доктора Фирмина.

— Второмъ? Третьемъ! сказала она. — Негодяй! негодяй!

Докторъ Фирминъ написалъ объ этомъ сыну длинное письмо. Онъ описываль богатство своей второй жены (вдовы изъ Норфолька въ Виргиніи). Онъ заплатитъ съ процентами до послѣдняго шиллинга все, что онъ былъ долженъ сыну. Была ли богата эта дама? Мы не имѣли никакихъ доказательствъ кромѣ словъ доктора.

Черезъ три мѣсяца послѣ женитьбы докторъ Филиппъ умеръ отъ жолтой лихорадки, въ имѣніи своей жены. Тогда-то Сестрица пришла къ намъ въ вдовьёмъ траурѣ и въ сильномъ волненіи. Она велѣла нашему слугѣ доложить: "Мистриссъ Фирминъ пришла", къ великому удивленію этого человѣка, который её зналъ. Покоится теперь съ миромъ эта лихорадочная головка, что нѣжное, вѣрное сердечко!

Матери въ семьѣ Филиппа и въ моей уже помолвила нашихъ дѣтей.

У насъ намедни было большое собраніе въ Рогэмптонѣ, въ домѣ нашего друга Клива Ньюкома (высокій сынъ котораго, какъ говоритъ моя жена, былъ очень внимателенъ къ вашей Эленъ), и бывъ воспитаны въ одной школѣ, мы долго просидѣли за десертомъ, разсказывая старыя исторіи, между тѣмъ какъ дѣти танцовали подъ фортепіано на лугу. Ночь наступаетъ; мы долго проговорили за нашимъ виномъ и не пора ли воротиться домой? Прощайте, прощайте, друзья, старые и молодые! Ночь наступаетъ, исторіи должны кончиться, и лучшимъ друзьямъ надо разстаться.


1862

Примечания

1

Школа, гдѣ прежде былъ монастырь Картезіанцевъ. Прим. перев.

(обратно)

2

Герой дѣтской повѣсти подъ названіемъ: Джэкъ, убійца великановъ. Прим. переводч.

(обратно)

3

У англичанъ есть эпиграмма:

I do not like you Doctor Fell,
The reason why I cannot tell,
But this alone I know full well,
I do not like you, Doctor Fell.
Я не люблю тебя, докторъ Фелль, не могу сказать по какой причинѣ, но только это я знаю очень хорошо, что я не люблю тебя, докторъ Фелль.

Это подражаніе латинской эпиграммѣ Марціала:

"Non amo te, Sabidi; mipossum dicere quare:
Hoc tautum repets: non amo te, Sabidi".
Прим. переводч.

(обратно)

4

Бывшій Директоръ Итонской школы. Прим. перев.

(обратно)

5

Обыкновенный архитектурный орнаментъ. Прим. перев.

(обратно)

6

Кофейная. Примъ перев.

(обратно)

7

Собратъ.

(обратно)

8

Извѣстный боксеръ. Прим. перев.

(обратно)

9

Модный клубъ въ Лондонѣ. Прим. перев.

(обратно)

10

Непереводимый каламбуръ: хорошо сдѣлано — сдѣлано два раза. Twice done и Twysden. Прим. перев.

(обратно)

11

Авторы двухъ словарей аристократическихъ англійскихъ фамилій. Прим. перев.

(обратно)

12

Очень модный клубъ, гдѣ прежде происходила страшная игра. Прим. Перев.

(обратно)

13

Духъ тьмы, злой богъ въ миѳологіи древнихъ персовъ. Прим. перев.

(обратно)

14

Намекъ на одинъ изъ Рождественскихъ разсказовъ Диккенса. Прим. перев.

(обратно)

15

Знаменитый разбойникъ въ XVII столѣтіи, который въ одинъ день поѣхалъ изъ Лондона въ Йоркъ. Прим. перев.

(обратно)

16

Бѣдная часть Лондона, въ которой живутъ художники. Прим. перев.

(обратно)

17

Этотъ адмиралъ былъ расстрѣлянъ по приговору военнаго суда въ прошломъ столѣтіи. Прим. перев.

(обратно)

18

Знаменитые англійскіе пѣвцы прошедшаго столѣтія. Прим. перев.

(обратно)

19

Гдѣ много лавокъ съ древностями, рѣдкостями, картинами. Пр. перев.

(обратно)

20

Намекъ на одно мѣсто въ Гораціѣ, гдѣ онъ говоритъ, что "забота сидитъ за всадникомъ" post equitem sedet atra cura. Прим. перев.

(обратно)

21

Слово, употребляемое въ игрѣ Rouge et Noie. Прим. перев.

(обратно)

22

Конь Ричарда III въ шекспировой трагедіи. Прим. перев.

(обратно)

23

Гдѣ былъ убитъ Ричардъ III. Прим. перев.

(обратно)

24

Какъ сдѣлалъ Ричардъ III. Перев. перев.

(обратно)

25

Потому что его приняли бы за мулата. Прим. перев.

(обратно)

26

Нѣскрлько скучная поэма Уордуорта. Прим. перев.

(обратно)

27

Фраза Ювенала; всё, что дѣлаютъ люди. (Прим. перев.)

(обратно)

28

Тутъ игра словъ: Boar — вепрь и Boar — скучный человѣкъ. Прим. Перев.

(обратно)

29

Я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что я узналъ, что послѣ смерти майорши Мэк-Гиртеръ нашли, что она обѣщала эти сокровища письменно нѣсколькимъ роднымъ ея мужа, и много споровъ возникло вслѣдствіе того. Но нашей исторіи нѣтъ никакого дѣла до этого.

(обратно)

30

Сѣрный эѳиръ сначала употреблялся, кажется, въ Америкѣ и я надѣюсь, что читатели извинятъ, что его здѣсь замѣнили хлороформомъ.

(обратно)

Оглавление

  • Глава I ДОКТОРЪ ФЕЛЛЬ
  • ГЛАВА II ВЪ ШКОЛѢ И ДОМА
  • ГЛАВА III КОНСУЛЬТАЦІЯ
  • Глава IV ЗНАТНАЯ СЕМЬЯ
  • Глава V БЛАГОРОДНЫЙ РОДСТВЕННИКЪ
  • Глава VI БРАНДОНЫ
  • Глава VII IMPLETUR VETERIS BACCHI
  • Глава VIII НАЗОВЕТСЯ ЦИНИЧЕСКОЙ ЛЮДЬМИ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫМИ
  • Глава IX СОДЕРЖАЩАЯ ОДНУ ЗАГАДКУ, КОТОРАЯ РАЗРѢШАЕТСЯ, А МОЖЕТЪ БЫТЬ И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО
  • Глава X ВЪ КОТОРОЙ МЫ ПОСѢЩАЕМЪ «АДМИРАЛА БИНГА»
  • Глава XI ВЪ КОТОРОЙ ФИЛИППЪ ОЧЕНЬ НЕ ВЪ ДУХѢ
  • Глава XII ДАМОКЛЕСЪ
  • Глава XIII КТО ЛЮБИТЪ МЕНЯ, ТОТЪ ЛЮБИ И МОЮ СОБАКУ
  • Глава XIV СОДЕРЖАЩАЯ ДВѢ ФИЛИППОВЫ БѢДЫ
  • Глава XV САМАРИТЯНЕ
  • Глава XVI ВЪ КОТОРОЙ ФИЛИППЪ ПОКАЗЫВАЕТЪ СВОЮ БОДРОСТЬ
  • Глава XVII BREVIS ESSE LABORO
  • Глава XVIII DRUM IST'S SO WOHL MIR IN DER WELT
  • Глава XIX КАКЪ ХОРОШО ВЪ ДВАДЦАТЬ ЛѢТЪ!
  • Глава XX ПОТОКЪ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ
  • Глава XXI РАЗСКАЗЫВАЕТЪ О ТАНЦАХЪ, ОБѢДАХЪ, СМЕРТИ
  • Глава XXII PULVIS ET UMBRA SUMUS
  • Глава XXIII ВЪ КОТОРОЙ МЫ ЕЩЕ БРОДИМЪ ОКОЛО ЭЛИСЕЙСКИХЪ ПОЛЕЙ
  • Глава XXIV NEC DULCES AMOSES SPERNE, PUER, NEQUE TU CHOREAS
  • Глава XXV INFANDI DOLORES
  • XXVI ВОЕННЫЯ ХИТРОСТИ
  • Глава XXVII ШПАГИ ОПУСКАЮТСЯ
  • Глава XXIII ВЪ КОТОРОЙ МИСТРИССЪ МЭК-ГИРТЕРЪ ПОЛУЧИЛА НОВУЮ ШЛЯПКУ
  • Глава XXIX ВЪ ДЕПАРТАМЕНТАХЪ СЕНЫ, ЛОАРЫ И СТИКСА (НИЖНЯГО)
  • Глава XXX ВОЗВРАЩЕНІЕ КЪ СТАРЫМЪ ДРУЗЬЯМЪ
  • Глава XXXI РАЗСКАЗЫВАЕТЪ ЗНАМЕНИТУЮ ШУТКУ О МИССЪ ГРИГСБИ
  • Глава XXXII СПОСОБЫ И СРЕДСТВА
  • Глава XXXIII ОПИСЫВАЕТЪ ПОЛОЖЕНІЕ НЕИНТЕРЕСНОЕ, НО НЕОЖИДАННОЕ
  • Глава XXXIV ВЪ КОТОРОЙ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ФИЛИППЪ СКАЗАЛЪ НЕПРАВДУ
  • Глава XXXV RES ANGUTA DOMO
  • Глава XXXVI ВЪ КОТОРОЙ ГОСТИНЫЯ ОСТАЮТСЯ НЕ МЁБЛИРОВАНЫ
  • Глава XXXVII NEC PLENO CRUORIS HIRUDO
  • Глава XXXVIII ПРИВЕЗШІЙ ТЕТИВУ
  • Глава XXXIX ВЪ КОТОРОЙ МНОГІЕ ИМѢЮТЪ НЕПРІЯТНОСТИ
  • Глава XL ВЪ КОТОРОЙ СЧАСТЬЕ ИДЁТЪ ПРОТИВЪ НАСЪ
  • Глава XLI ВЪ КОТОРОЙ МЫ ДОСТИГАЕМЪ ПРЕДПОСЛѢДНЕЙ СТАНЦІИ ВЪ ЭТОМЪ СТРАНСТВОВАНІИ
  • Глава XL ЦАРСТВО БЛАЖЕНСТВА
  • *** Примечания ***