КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Старый вождь [Чары Аширов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]




Об авторе

Вот уже более полувека народный писатель Туркменской ССР Чары Аширов многосторонне и плодотворно работает в советской художественной литературе. За это время им было опубликовала сотни стихотворений, более десятка поэм, множество рассказов, повестей и романов.

А начинал Чары Аширов свою литературную деятельность в 1928 году, когда стал печататься в республиканских газетах и журналах. Он является не только одним из популярный поэтов и прозаиков республики. Чары Аширов зарекомендовал себя и как хороший переводчик. Впервые на туркменском языке в переводе Чары Аширова появились лучшие стихи и поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского, басни Крылова, проза Гоголя, Толстого, Чехова, произведения современных русских поэтов и прозаиков.

Самое крупное произведение, над которым автор работал четверть века, роман-трилогия в стихах «Кровавый водораздел», «Сын Ялкаба», «Джигиты Геокяйлы». Все три книги переведены на русский язык известными поэтами и переводчиками Москвы и были изданы в издательстве «Советский писатель».

Каждый исторический этап нашего государства и народа был отражён в произведениях Чары Аширова, он беспрерывно работает над созданием художественно реальных образов современных героев. Даже в годы войны, будучи на фронте командиром стрелковой роты, он написал, кроме многочисленных стихов, поэмы «В тылу врага» и «В городе Н».

В послевоенные годы Чары Аширов опубликовал поэму «Ошибка молодого мельника», начатую ещё до войны, а также поэмы «Разлука», «Кровавое сопротивление», «На границе», «Кадыр», много стихотворений героического, лирического и сатирического характера.

В последующие годы Чары Аширов написал романы «Следопыт», «Близнецы», «Старый вождь», «Гаррычирлинцы», «Айна».

Текинка Тылла

Тылла сидела в углу чёрной кибитки и при тусклом свете очага пряла. Отец и семь её братьев весь день провели на пастбище и сразу же после ужина завалились спать. Едва их головы коснулись подушек, и кибитку заполнило разнотонное сопенье усталых людей.

Хотя время было ещё и не очень позднее, маленькое село Чоганлы, затерявшееся в песках, уже спало. Дом Тыллы стоял на самой окраине села, и тишина приближающейся ночи навевала тревожные мысли… Жаль, что этот домишко на отгонном весеннем пастбище не такой надёжный, как тот, что в ахальском селе Гызганлы, где они проживают не только весной…

Ведь совсем недавно всадники загорного предводителя Абдуллы напали на соседнее селение Селмели, выкрали пятерых девушек, угнали также несколько верблюдов. Отец Тыллы Сазак-ага со своими четырьмя взрослыми сыновьями сели на коней и вместе с селмелянскими жителями кинулись в погоню. Всадники, захватившие девушек, ушли уже далеко вперёд и их не догнали. А конники, погонявшие верблюдов, заметив преследование, оставили животных и ушли в горы.

Тылла хорошо знала тех девушек. Селмели находился совсем рядом с её Чоганлы. Особенно она дружила с дочерьми чабана Мереда — Дженнет и Джерен.

В прошлую весну они на пастбище были вместо. Все втроём ухаживали за ягнятами, доили коз, играли… Да и детство их прошло вместе. Их любимым местом для игр был небольшой песчаный барханчик, подступавший к дому Тыллы.

Но время летело. Дети взрослели. У них стали появляться и другие заботы, устремления. Тылла уже встречалась со славным парнем Назаром, а старшую из подруг-сестёр Джерен любил друг Назара, смелый и статный парень Хаджимурад.

Тылла вспомнила и горячие заверения Джерен, адресованные своему любимому: «Чтобы в моей жизни не произошло, я уверена лишь в том, что могу принадлежать или тебе, дорогой Хаджимурад, или этой сырой земле…» Как же теперь с этим твёрдым обещанием Джерен? — тревожно думала Тылла. — Сделать рабыней или выдать не по любви такую гордую девушку вряд ли возможно. Что же с нею будет? — удручённо качала головою Тылла…

Жена у чабана Мереда умерла несколько лет назад. Его единственной радостью в этой жизни были любимые дочери. И вот их внезапно не стало. Как без них будет жить чабан Меред? — невозможно и представить.

Тылла сегодня узнала от Назара, что родственники трёх других похищенных девушек, уже побывали в Кызкала — «Девичьей крепости», принадлежащей чужеземному беку-разбойнику Абдулле и выкупили своих дочерей. В руках налётчиков остались лишь Джерен и Дженнет.

«Джерен-джан, ягнёночек мой, Дженнет! За что ж жестокая судьба и вас и вашего несчастного отца обрекла на такие страдания?» — сокрушался, вытирая слёзы, чабан Меред. Он знал, что завтра или послезавтра их повезут на невольничий рынок в Гучанд или Бужнурд. А на рынке какие-то жирные богатей будут их пристально осматривать, трогать за худенькие плечи. Затем их купят, наверно, разные хозяева и увезут с собой. И останутся они в тех чужих краях рабынями на всю жизнь. Будут без устали трудиться и беспрестанно плакать, вспоминая своё село, своих родных… «Мои милые, несчастные дети!» — со стоном произнёс чабан Меред.

Эти стенания и причитания чабана рвали душу и Хаджимураду, который как раз зашёл утешить несчастного отца.

— Меред-ага, ну что в бездействии мучить себя, убиваться. Ты ведь давно пасёшь овец своего родственника Курбанмурада, пойди к нему и попроси, чтобы помог тебе в беде.

Хаджимурад вместе с Мередом отправились к его зажиточному родственнику.

— Помоги мне, Курбанмурад-бай, выкупить моих дочек, а я уж этого не забуду, до конца своих дней буду верой и правдой служить своему благодетелю, — униженно умолял Меред.

Но тот на жалобные просьбы своего чабана лишь молча качал головой.

— Ну, помоги мне выкупить хоть младшую дочь, ведь цена ребёнка невелика, — продолжал умолять хозяина чабан. А Курбанмурад-бай словно онемел, ни слова в ответ, лишь не переставал всё так же молча качать головой. Наконец он, искоса поглядывая на гостей, заговорил:

— Если бы отдал свою старшую дочь, когда я просил, сейчас бы она не попала в такую беду, а теперь сам выкручивайся, как хочешь, а от меня помощи не жди, — и указал гостям на калитку.

Той суммы, что собрали чабан с Хаджимурадом, наверно, не хватило бы даже на выкуп одной дочери… Отдал свои сбережения и Назар, а Тылле виноватым голосом объяснил:

— Мне стало жаль Хаджимурада и я отдал ему почти всё, что собрал для нашего свадебного тоя.

Немного беспокоился, не зная, что ответит невеста.

— Так это ж очень хорошо, если ты отдал своё добро для спасения моих несчастных подруг!.. — услышал он в ответ и с благодарным чувством, нежно посмотрел на девушку.

От нахлынувших раздумий и воспоминаний Тылле было не до сна. Она устремила взгляд туда, где вместо двери висел старенький коврик — килим и сокрушённо подумала: «Ах, почему у нас нет настоящей двери, тогда можно было бы запереть её и спокойно спать…» Потом посмотрела на спящих отца и братьев и прошептала:

— Дай бог им всем здоровья, отвели от них несчастья, которые творятся вокруг. — И снова как-то невольно подняла глаза на коврик, заменявший в кибитке дверь. Подумала, что где-то там за нею сейчас находится любимый джигит Назар. «Какой он умный, какой отважный парень! И почему бы ему не стать нашим родственником?..» — Девушка вздохнула и печально посмотрела на отца… «Ведь тётя Дурсун говорила же и ему, и старшему брату, что мы с Назаром любим друг друга. А когда пришли родственники Назара сватать меня, отец им не дал определённого ответа. Возможно, он семью Назара считает чересчур бедной. «Папочка, я не смею ослушаться тебя, только не делай так, чтобы я оказалась несчастной и всю жизнь плакала, не иди, папочка, против моего выстраданного желания!» — молила Тылла, не отрывая взгляда от спящего отца.

Тылла — высокая, худощавая девушка, у неё тонкие чёрные брови и немного удлинённые выразительные глаза. Концы двух её толстых кос опускались почти до щиколоток…

Мать Тыллы умерла рано, девушка перестала пасти верблюдов и занялась домашним хозяйством. И дома дел хватало, но всё же они не требовали той силы ловкости и выносливости, которые необходимы людям, связанным с работой в песках. Вот и выросла Тылла вроде бы немного изнеженной, но в то же время крупной и статной девушкой.

Тылла пряла и думала, думала обо всём на свете. Но во все её думы как-то невольно сам собою входа образ Назара. Она даже начинала верить, что он уже где-то близко, приближается к их кибитке, надеялась, что вот-вот он приоткроет коврик и глаза их встретятся. Она так уверовала в своё желание, что то и дело поднимала глаза от прядильного станка к прикрытой ковриком двери.

И вдруг сердце её замерло. Коврик на двери и вправду приподнялся. Его поддерживала, как Тылле показалось, чья-то белая рука. Но самого человека не было видно: «Нет, это не Назара рука, — вздрогнула девушка, — слишком она холёная, даже ногти окрашены хной».

Тылла не сводила глаз с коврика. Она не закричала, не разбудила отца и братьев, а только убеждённо решила: «Враг! Шпион, сербаз Абдуллы-хана! Наверно, эти самые руки схватили Джерен и Дженнет!» Девушка не стала подкладывать дров в очаг и в кибитке потемнело. Сердце её отчаянно стучало. Может, именно этот яростный стук сердца и заставил её схватить острые ножницы — сынны и подойти к двери, Тылла приоткрыла коврик, осторожно выглянула, но никого за дверью не увидела и не услышала. Тогда она сама вышла за порог: «Не может же быть, чтобы всё это мне привиделось!..» — пристальнее вгляделась в лунную даль и увидела, что к западному бархану удаляется человек. Тылла бросилась за ним, но обошла бархан с другой стороны, и стала осторожно, прячась в тени, преследовать коварного посетителя их дома. Со следующего холма она увидела в долине вооружённых людей. Ночь была на удивление лунная и всё происходящее ясно виделось издали. Мужчина, побывавший в их селе, размахивая руками, что-то негромко рассказывал. «Наверное, сообщает своим друзьям по разбою то, что видел», — подумала Тылла. В ближней лощинке паслись рассёдланные лошади. И их было немало.

Девушка с прежней осторожностью вернулась В село. Возмущению её не было предела: «Сволочи! Хотели и наш дом обездолить, сделать меня и моих братьев рабами!» Тылла разбудила отца и поведала ему всё, что видела. Тут же отец и старшие братья стали седлать коней. Младшие сыновья Сазака обежали село и рассказали людям то, что совсем недавно видела их сестра. В полуночную пору жителя маленького степного села Чоганлы вместе с людьми соседнего селения Селмели приготовились встретить врага.

Все вглядывались вдаль, на запад. Сыновья Сазака сидели на своих быстроногих конях по правую сторону от отца. Сам же он восседал на гнедом текинце. Старик знал, что его сыновья сильные и храбрые. Но для задуманного дела ему нужны были особого склада воины, не только смелые и сильные, но и ловкие, способные перехитрить недруга…

— Хаджимурад! Подойти-ка сюда! — крикнул старик. И вскоре он уже отдавал распоряжение подошедшему:

— Сынок, возьми с собой ещё одного человека и подберись незаметно к врагам, разведай, какова там их численность, чем они вооружены и может даже удастся разузнать, каковы их цели, помыслы. Хорошо, если бы вы управились побыстрее…

Вскоре, оседлав скакунов, Хаджимурад и Назар скрылись в зарослях саксаула.

Настороженные всадники Сазака стали с нетерпением ждать вестовых, а в худшем случае — врага. Вдали показался бледный дымок. Сазак вначале и не заметил его.

— Отец, ты видишь несколько кустов селина вон на том холме? — вытянул руку вперёд старший сын. — А теперь посмотри чуть правее.

— Да, вижу, — утвердительно закивал головой отец.

А вскоре уже и все увидели густой столб поднимавшегося вверх дыма с одного из недалёких барханов. Женщины и дети Селмели тоже заметили тёмные клубы дыма. Встревоженные люди хорошо знали, что они означают — приближение врага.

В это время из зарослей саксаула, росшего недалеко от того места, где притаился отряд Сазака-сердара, показались Хаджимурад и Назар. Они сразу же доложили старику всё, что разузнали о неприятеле. В разбойничьем отряде тридцать два человека, есть у них и ружья, и сабли, и копья, находятся они сейчас от села примерно на расстоянии полуфарсаха и скоро будут здесь.

Прибыли посыльные, разводившие огонь на вершине сторожевого бархана. Враг понял, что о нём уже знают в Селмели, и стал стремительно приближаться. Старший сын старика не выдержал:

— Что-то уж больно прытко они несутся сюда, может, послать людей в крепость и попросить помощи? — посмотрел он на отца.

Старик отрицательно покачал головой… «Мы оберегаем свои семьи, охраняем свой дом, боремся за правое дело, и потому наши джигиты будут сражаться отважнее чужеземных налётчиков!» — подумал сердар.

— Зачем же посылать за помощью в крепость, — возразил он, — у врага всадников, кажется, не больше, чем у нас?

— Но у них оружие лучше нашего, — не унимался Оразгельды.

Отец на это замечание сына ответил спокойно:

— Зато наши кони более стремительны и выносливы, нет, постараемся сами справиться с этой кучкой налётчиков Абдуллы.

Враги приближались. Сазак, подгоняя коня, выступил вперёд: «Враг, небось, тоже разведал, каковы наши силы. Они собираются вступить в бой. Нет, нельзя нам оставаться на месте и ждать их налёта», — подумал старый вождь и бросился на своём текинце вперёд. Три с лишним десятка всадников последовали за ним.

Абдулла-серкерде, видя приближающихся текинцев, заколебался и не стал спускаться в долину, а остановился у подножья бархана. Сазак тоже остановился на противоположной стороне лощины. Теперь враги стояли друг против друга, их разделяла лишь небольшая лощина.

Хотя она и была для боя, казалось, удачным местом, Абдулла со своими всадниками — не решился спуститься вниз. Но, чтобы не унизить своего имени батыра и не показать противнику, что он его побаивается, Абдулла отдал одному из приближённых своё оружие, а сам, в одиночку, на таком же гнедом коне, как и у Сердара, спустился на такыр. Сердар тоже передал оружие своему старшему сыну и поехал навстречу. На середине такыра вожди встретились, кивком головы поздоровались и сразу каждый из них вернулся к своим воинам.

Абдулла помчался побыстрее, нукеры, собравшись вокруг него, о чём-то толковали. Один из них отделился от остальных, спустился на середину такыра и почти там же, где недавно встретились два предводителя, остановился.

«Что бы это значило?» — подумал Сазак. Затем сказал старшему сыну?

— Придётся и нам послать своего пальвана…

Он узнал в человеке, стоявшем посередине такыра, знаменитого силача из стана Абдуллы. Перевёл взгляд на своего старшего сына, тоже славившегося в округе незаурядными силой и ловкостью. Сын понял печальный отцовский взгляд и уже натянул было поводья, когда рядом услышал нетерпеливый голос Назара:

— Разрешите, сердар, мне проучить этого заклятого недруга!..

Старик не успел ответить, как к середине такыра рванулся на своём сером жеребце Хаджимурад.

— Стой, — крикнул ему старший сын сердара и бросился вслед удалявшемуся скакуну. Но старик поднял руку и остановил Оразгельды:

— Он уже доскакал. Двоим вам делать там нечего.

Сердар, глядя на прыткого юношу, недовольно подумал: «У нас ведь для такого ответственного поединка есть и более надёжные ребята, чем тот, что без спроса обнажил кривую саблю перед Хабипом-пальваном». Сербаз, размахивая своей, казалось, ещё более изогнутой, чем у Хаджимурада, саблей тоже не стоял на месте. Два пальвана стремительно сблизились. Но ни у кого из них не слетела с плеч голова. Только на солнце что-то резко сверкнуло, видимо, шашки скрестились. Разлетевшиеся было всадники снова сошлись. И пять ослепительно сверкали их поднятые сабли. По сравнению с крупным усатым Хабипом Хаджимурад казался юнцом. Но этот юнец был изворотлив и каждый раз на своём стремительном коне ускользал от, казалось, неминуемого удара противника. Шашка юноши тоже часто поблёскивала над Хабипом, но пока что она не коснулась пальвана.

И всё же схватка была недолгой. Вскоре Хаджимурад всё-таки изловчился и ударил острой саблей по правой руке пальвана, и она, отрубленная почти по локоть, вместе с кривой саблей отлетела в сторону.

От второго удара враг свалился на землю. Хаджимурад понёсся к своим. Лошадь Хабипа стояла возле хозяина и обнюхивала его.

Старый вождь, напряжённо наблюдая за поединком, облегчённо вздохнул. Люди противника подобрали своего пальвана и унесли. Вскоре все они, завернув лошадей, скрылись за холмами. И ребята сердара также вернулись в село.

Тылла, обняв своих трёх младших братишек, тревожно вглядывалась вдаль. Увидев возвращающихся отца, старших братьев, Назара и, других знакомых парней, она облегчённо вздохнула, вернулась в кибитку.

В дом вошли отец и братья.

— Тылла, ты спасла наше село от врага, спасибо тебе, доченька! — сказал отец. Девушка подняла голову, будто желая о чём-то спросить. Но не спросила. Старик угадал её мысли сам:

— Я говорил с отцом Назара насчёт вашей свадьбы.

Тылла низко опустила голову и улыбнулась.

Девичья крепость

По приглашению Сазака-сердара вечером к нему пришли Меред и Хаджимурад. Хозяин дома встретил их приветливо.

Сначала сердар заговорил не о том главном, о чём собирался посоветоваться с Мередом…

— Да, и в те далёкие годы, когда мы были молодыми, подобное нередко случалось. Бывало, что мы тоже выходили один на один с недругом. Я сам раза два испытывал свои силы и ловкость этаким способом, И оба раза оказывался удачливее своего соперника. Затем этот старинный обычай стал забываться. И вот Абдулла, я полагаю, не от избытка силы и уверенности вспомнил об этом обычае: и в том, что нас победит, не был он уверен, и позорно убегать, ему не хотелось. Вот и выпустил своего знаменитого пальвана в полной уверенности, что он-то любого из наших силачей запросто одолеет. А в случае этой победы, думал Абдулла, можно вроде бы с почётом и отступить.

Сазак посмотрел на Хаджимурада:

— Я видел не раз, как ты на скаку выделывал различные смелые трюки, — мог и под животом у лошади оказаться, и в полный рост встать на её крупе, знал, что ты умеешь и мгновенно саблю обнажить… Но мне казалось, что тебе ещё рановато выходить на поединок, да ещё с таким знаменитым пальваном, как прославленный Хабип, — старик горделиво приподнял голову, — однако ты показал себя достойным защитником чести села, спасибо тебе, сынок!

Сазак видел, как Хаджимурад смущённо опустил глаза. Он немного помолчал и перешёл к другой, видимо, главной теме намеченного разговора:

— Я понимаю, друг Меред, тебе сейчас очень нелегко. Мы тоже ломаем головы над тем, как помочь твоей беде. Сесть на лошадей и направить их к границам владений Абдуллы, значит, вступить в настоящую войну с ними. Это и нам может дорого обойтись… А что если на этот раз постараться просто выкупить девушек у разбойника Абдуллы? Впрочем, если ты считаешь, что в данном случае нам следует сесть на лошадей, давай соберём односельчан и решим на общем совете.

— Сазак-ага, я согласен со всем, что вы сказали, — тихо отозвался Меред, — мне тоже не желательна гибель моих молодых парией. Конечно, лучше всего выкупить бы девочек, как это делают другие! — Чабан привстал с кошмы и узкий лучик от очага осветил его густую рыжую бороду.

— Постараемся выкупить, Меред… Я в крепость бека, конечно, не ездил, но здесь у себя немного вот собрал, — Сазак-сердар протянул Мереду небольшой узелок с серебряными монетами. — С этим узелком сразу же утром и отправляйтесь к Довлетяру-беку. Вручите ему деньги и хорошенько попросите, чтобы помог выкупить девушек. Он согласится, он найдёт с разбойниками Абдуллы общий язык, ведь и сам ягодка того же поля. А главное, что от таких дел и ему достаточно перепадает.

Если он заявит, что этих денег недостаточно для выкупа двоих, выкупайте пока одну девушку. А за вторую, скажите, сколько понадобится, пригоним скота — овец, верблюдов. Ну, а если бек скотиной брать не захочет, тогда я сам отправлюсь в нашу основную крепость и соберу необходимую сумму денег. Да теперь уже и переезжать туда время настало. Весна подходит к концу.

Каждое слово старика было по душе Хаджимураду. А Меред еле сдерживал слёзы радости, что нашёл такую поддержку. Вскоре собеседники Сазака разошлись по домам.


Два всадника выехали из песков и, миновав Келлели, спустились в низину. Впереди на гнедой кобыле ехал чабан Меред. Тяжкие мысли о дочерях не давали ему покоя. Словно желая хотя бы на мгновение избавиться от этой невыносимой тяжести, чабан тряхнул головой и огляделся по сторонам. Травы уже успели подсохнуть, были жёлтыми и ломкими. Кончалась весна и приближалось лето со своим беспощадным зноем.

Совсем невдалеке среди редких деревьев виднелась крепость бека. Около неё — ничего такого, что могло бы насторожить приезжих. Чабан снова погрузился в свои горькие размышления.

Всадники приблизились к селу Гызганлы, расположившемуся совсем рядом с крепостью бека. Вблизи села люди занимались прополкой. Завидев всадников, они сначала остановились в недоумении, а поняв, что это мирные ездоки, успокоились. Один из пропольщиков узнал Хаджимурада. Меред невесело приветствовал дехкан. Многие уже знали о несчастье чабана Мереда и старались ни о чём не спрашивать.

Ездоков встретил разноголосый лай собак. От сарая, от приземистого шалаша, от старой кибитки — отовсюду повыскакивали самые причудливые собаки — без ушей, без хвостов, совсем маленькие щенки и огромные кобели. Старик в жёлтой шыпырме — остроконечной шапке мехом внутрь, отогнал собак и поздоровался с чабаном Мередом и его спутником.

Всадники подъехали уже к самой крепости. По углам её виднелись сторожевые вышки. Стены крепости, кажется, нависали над всадниками. Они приблизились к воротам, в их просветах виднелось множество кибиток, прижатых одна к другой. Вошли во двор. Навстречу им выскочил слуга бека, крупный, горбоносый мужчина, с неприятным, словно сверлящим тебя, взглядом. «Не похож на туркмена», — подумал Меред. А слуга, подавая угощение, произнёс на ломаном туркменском языке:

— Я сообщу о вас беку-ага, подождите немного в гостевой кибитке.

После ухода слуги Меред негромко сказал своему спутнику:

— Неприятный человек, видно, что огни и воды прошёл, да и смотрит как-то нехорошо.

— Это верно, взгляд у него пронзительный, как у колдуна, да только что нам до его взгляда, пусть у него какие угодно будут глаза, лишь бы дело наше было сделано.

— Дело-то эдакий слуга сделает, только вот какое? — задумался чабан. — Хорошо бы полезное, такое как нам нужно…

Они с беспокойством ожидали приглашения. Хаджимурад вскочил и выглянул из кибитки.

— Что там? — спросил чабан.

— Этот самый горбоносый слуга с каким-то человеком разглядывают мою лошадь и беседуют, — ответил юноша и ещё раз посмотрел на худощавого, с небольшой бородкой, хорошо одетого человека. — Меред-ага, посмотри, пожалуйста, это не сам ли Довлетяр-бек крутится возле моего коня?

Меред подтвердил предположение парня.

— Им, кажется, очень понравилась твоя лошадка, но всё же давай отойдём отсюда, неудобно подглядывать, — Меред потянул за халат Хаджимурада в глубь кибитки.

Говор на дворе стих. Вскоре перед чабаном и Хаджимурадом опять появился знакомый слуга и пригласил их к Довлетяру. Они вошли в сделанную из камыша кибитку. Толкнув расписные двери, слуга посторонился, пропуская гостей.

Первым вошёл Меред, а за ним уже переступил порог Хаджимурад. Оба поприветствовали хозяина дома.

Бек сидел на цветастом ковре в каракулевой папахе, на плечах его был новенький шерстяной чекмень. Хозяину показалось, что гости и не с правой ноги переступили порог, и не весьма приветливо поздоровались с ним… И он недовольно покосился на вошедших, холодновато ответил на их приветствия и указал, где им сесть. Видно, беку не понравилось и то, как они сели, потому что он сразу же стал их спрашивать о причине прихода к нему.

Хотя бек с первых же слов понял, что от него нужно, он терпеливо выслушал горестное повествование чабана. А когда Меред сказал, что прибыл к нему по совету Сазака-сердара и положил перед хозяином дома узелок с серебром и золотом, Довлетяр лишь спросил:

— Сколько?

— Не знаю, вы сами посчитайте, — развёл руками чабан.

Бек удивился такому ответу и негромко кашлянул.

— Мамед! — крикнул он.

В дверях мгновенно появился слуга.

— Слушаю вас, ага!

— Считай! — указал взглядом на узелок Довлетяр.

Когда начали считать деньги, бек оживился.

— Времени прошло немного, девочки, наверно, ещё в крепости. Не беспокойтесь, воля Сазака-сердара будет исполнена, дочки ваши будут выкуплены, — вроде бы доброжелательно заверял он Мереда.

На лице чабана мелькнула радостная улыбка.

— Я никогда не забуду вашей доброты! — повторил он несколько раз.

Казалось, что толстые пальцы горбоносого совершенно непригодны для подсчёта денег, тем не менее слуга очень быстро пересчитал их.

— Сорок один тумен, — сообщил он беку.

Бек пристально посмотрел на горбоносого и еле заметно покачал головой. Слуга вслед за хозяином тоже покачал головой.

Бек перевёл взгляд на Мереда:

— Вы очень мало денег привезли, — сочувственно сказал он чабану, — их не хватит для выкупа…

Мереду стало не по себе. Щёки его побледнели, он с испугом посмотрел на Хаджимурада, чабан даже привстал и дрогнувшим голосом спросил:

— Сколько надо ещё привезти денег?..

— Примерно столько же, — сухо ответил бек и посмотрел на горбоносого.

Слуга безмолвным кивком головы подтвердил слова хозяина.

Хаджимурад подозрительно поглядывал то на бека, то на его слугу: «Не шутят ли они? Ой, кажется, нет, лица у обоих серьёзные. Но, может быть, они сговорились? Только как их намерения разгадать?..»

Меред сидел с низко опущенной головой.

— Тогда, может, пока что хоть одну выкупим, — горестно заговорил он, — верблюдов и овец, вы сами знаете, у нас немало, так за вторую, может быть, скотом расплатимся или продадим его и деньги привезём, только вы бы помогли нам и вторую девочку выкупить, мы до самой смерти не забудем этой вашей доброты…

Бек, кажется, целый час молчал, что-то рассчитывая и прикидывая, затем, подняв голову, сощурил глаза:

— Кем тебе приходится этот юноша?

— Хаджимурад мой дальний родственник, — сказал Меред беку, — если удастся выкупить дочек, то, возможно, с божьей милостью, парень станет мне и более близкой роднёй. Он в поединке самого Хабипа-пальвана победил. — И Меред рассказал беку о поединке, состоявшемся в песках.

Бек с удивлением взглянул на Хаджимурада, вспомнил славного Хабипа и вдруг лицо его просветлилось, тёмные пухлые губы скривились в улыбке.

— Вот какой он этот юноша! Пусть же удачно решится вопрос об укреплении вашего родства! Выходит, Хаджимурада можно назвать батыром? Чей же он сын?

— Хаджимурад — сын Сухана-батыра, вы должны хорошо знать его отца.

— Значит, он является сыном Сухана-батыра… этот юноша, сбросивший с седла самого Хабипа-пальвана… интересно…

Бек опять сощурил глаза и задумался, что-то припоминая:

— Как же, хорошо помню, Сухан-батыр был лучшим моим нукером. Значит, верно говорят, что кувшин для воды в воде и закаляется. А какая семья у батыра?

— У меня есть ещё два младших брата и мать, — вместо чабана ответил сам Хаджимурад.

Бек, не отводя пристального взгляда от юноши, сказал:

— Это хорошо, что ты поверг Хабипа-батыра. Это большая честь для тебя! Не правда ли?

— Конечно, справедливы ваши слова, Довлетяр-бек! Это большая честь — победить самого Хабипа-пальвана, — подтвердил Меред.

— После такой славной победы у тебя было полное право и совсем убить врага, ты что не знал этого? — поинтересовался бек.

— Знал, — кратко ответил Хаджимурад.

Бек снова удивлённо посмотрел на парня.

— Да, сочуствие — похвальное дело, — проворчал он вроде бы себе самому. И тут же, как показалось парню, о чём-то напряжённо задумался, словно забыв о сидящих рядом людях. Но вот морщины на лбу его расправились, видно, что он что-то важное для себя всё-таки решил.

— Мамед, поезжай с ними и помоги им выкупить девушку, пока хоть одну…

— Хорошо, ага, — кивнул головой слуга.

Все трое направились к выходу, но сзади раздался голос хозяина:

— Мамед, задержись, я забыл тебе один напутственный совет дать.

После ухода гостей бек усадил слугу против себя в сверкнул хищными глазами:

— Ты обязательно встреться с Абдуллой-серкерде, передай ему от меня привет и скажи, что в моих руках находится юноша, победивший Хабипа-пальвана, и если он хорошо заплатит, я ему продам парня.

— Этого храброго Хаджимурада?! — удивился горбоносый.

— Да, именно его, — холодно подтвердил бек, — и сообщи, что я могу привезти парня в любое время. Только твёрдо договоритесь о цене! На малую плату не соглашайся! Понятно?

— Да, ага, понятно, — поднялся слуга.


* * *

После обеда три всадника отправились в путь. Горбоносый слуга бека гнал свою лошадь в сторону Йыландага, не разбирая дороги. Вскоре они очутились в просторном тенистом ущелье. Воздух здесь прохладный, трава зелёная. Стада здесь, как видно, не бывают, — ни одного сильно вытоптанного места. Кажется, и сам человек не частый гость этих мест, потому что всё время попадаются то дикая коза с козлятами, то зайчиха с зайчатами. Из-за тёмных крон деревьев доносятся разноголосые голоса птиц. Удивительно, даже соловей в полуденную пору не прекращал здесь свои трели… Под деревьями струилась горная чистая речушка.

— До чего же благодатное место, — изумился чабан, — да здесь можно и сеять, и сколько угодно скота держать, в общем жить, как в раю!

— Время сейчас не то, — обернулся к нему горбоносый, — кругом вражда, текинцы боятся курдов, а курды текинцев, вот никто из них и не живёт здесь.

Дальше на их пути стали нависать горные скалы, затем пришлось ехать через разлившиеся по камням роднички. Лошади наклонили головы и стали жадно пить чистую воду… Хаджимурад спрыгнул с коня и сам напился из ручья. Оба его спутника сделали то же.

— Это вам не горькая жижа, которую иногда приходится пить из сельских колодцев.

— Верно! Я впервые пью такую вкусную воду! — воскликнул Меред.

— Не вода, а бальзам, — не унимался горбоносый.

Всадники снова сели на коней и отправились дальше.

К вечеру они добрались до небольшого леска у склона горы. Слуга бека остановил коня и сообщил:

— Прибыли, Кызкала находится вон на том отроге, отсюда она плохо видна. Вы подождите здесь, — заявил Мамед спутникам, — а я схожу и заплачу за одну из девушек.

Горбоносый скрылся за деревьями. Спешился и Хаджимурад.

— Куда ты? — насторожился чабан.

— Не беспокойся, Меред-ага, я осторожно пройдусь и хоть издали взгляну, что это за дьявольская крепость и каковы там сторожа, не известно, может, ещё придётся нам действовать и по-другому…

Чабан испуганно замахал руками:

— Стон, Хаджимурад! Ты можешь испортить всё дело. Сербазы хана увидят тебя и поймут твои замыслы. Тогда нам обоим непоздоровится. А мои дочери навеки останутся рабынями. Не Делай, парень, глупостей!

И Хаджимурад уступил разволновавшемуся старику. Теперь они оба молчали, тревожно поглядывая по сторонам я с нетерпением ожидая слугу.

А он вынырнул из-за деревьев лишь с наступлением темноты.

— Меред-ага, одну девушку выкупили, — сообщил он, — пойдём чабан со мной, — и слуга пошёл по тропинке, ведущей к скале.

Меред вслед за слугой бека вскарабкался на отрог скалы. А на нём — небольшая площадка, с одной я другой стороны упирающаяся в высокие отвесные плиты. С двух открытых боков площадка была огорожена искусственными каменными стенами невероятной высоты. Никакой надежды проникнуть в крепость постороннему человеку. Сюда можно войти лишь через незаметную для глаза калитку. Изнутри площадка выстелена горными травами. Здесь Абдулла в летнее время и содержал девушек.

И в полутьме Меред разглядел сгрудившихся пленниц.

— Детки мои, доченьки, — позвал он.

Дженнет сразу узнала голос отца — и кинулась в калитке:

— Папочка!

Тут же подбежала Джерен и тоже обняла отца.

— Дорогой папочка! Ты за нами приехал? За нами?! Увези нас поскорее домой, — плакала и дрожала всем своим худеньким тельцем Джерен.

— Да перестаньте же вы плакать, — успокаивал их Меред, сам еле сдерживая слёзы.

— Верно, я приехал, чтобы забрать вас отсюда. Но у меня не хватило денег сразу на обеих, — и тут уж он сам стал вытирать обильные слёзы.

— Значит, ты одну из нас заберёшь, а вторую оставишь здесь, да? — со страхом в голосе спросила Джерен.

— У меня нет другого выхода, дорогие дочери, — всхлипывая, говорил отец, — я и этих денег с трудом наскрёб, постараюсь ещё где-то добыть и вскоре вернуть домой и другую.

А Джерен сквозь слёзы продолжала свои горькие причитания:

— Мы и так в плен попали, а теперь ты ещё хочешь разлучить нас, одну забрать, а вторую оставить. Разве нельзя было попросить денег взаймы хотя бы у дяди Курбанмурада. Я бы, не покладая рук, ткала, чтобы поскорее с ним расплатиться.

Меред перебил её:

— Твой дядя Курбанмурад подлец, дочка. Нам даже далёкая небесная тучка ближе, чем он. Спасибо Сазаку-сердару, он помог, и снова, я уверен, не оставит в беде.

— Неужели же, папочка, одной из нас придётся здесь остаться? — с горечью твердила Джерен.

А он на эти слова дочери только и мог сказать:

— Утром, когда мы заезжали в крепость Довлетяра, бек очень внимательно разглядывал коня Хаджимурада, может, мы его продадим, да и овцы с верблюдами у нас есть, за них тоже можем кое-что выручить, словом, кто бы из вас здесь ни остался, это не надолго.

Слуга подошёл к чабану:

— Кончайте разговор, пора в дорогу, — хотел ещё что-то сказать, но, увидев прекрасное лицо Джерен, от изумления только и произнёс: «Вах! Вах!»

— Ах, у меня сердце разрывается, я не могу выбрать, ведь обе вы мне дороже собственной жизни, — качал головой Меред.

Послышался плач Дженнет:

— Когда Джерен рядом, она мне, как мама, как же я буду здесь без неё…

— Да не разрывай ты моё сердце своим плачем, — схватился за грудь отец, — я ведь очень скоро вернусь…

Джерен перебила его:

— Папочка, Дженнет никак нельзя здесь оставлять одну, она вся изойдёт плачем, лучше уж ты её сначала забери.

— Ладно, Джерен-джан, так и сделаю, а за тобой, дитя моё, попозже приеду.

Вскоре они оседлали коней и отправились домой. По дороге все трое думали о Джерен. Чабан прикидывал, как бы поскорее её выкупить. Хаджимурада беспокоило другое: «Уж если обе девочки стоят одинаково, надо было сначала забрать Джерен. У этого Абдуллы, как и у нашего бека, нет совести. Если он увидит Джерен, может оставить её себе и отказаться от выкупа». Слуга, покачиваясь в седле, снова несколько раз произнёс: «Вах, вах! Какая прекрасная девушка»…

Дженнет, держась за отца, всю дорогу проплакала.

Хитрость бека

— Я встретился с Абдуллой-серкерде и передал ему ваш привет, — стал рассказывать Мамед, — ой был очень рад и заметил: «Если беку нужны эти девушки, я ему уступлю их за сорок туменов». Но я сказал, что заберу только одну. Он удивился и добавил, что я могу в долг взять и вторую, если у меня сейчас нет достаточно денег. Я поведал наш замысел: за другой придёт известный вам парень Хаджимурад. Абдулла обрадовался, что может заполучить от нас победителя его лучшего пальвана и пообещал дать за него шестьдесят туменов.

— А вы договорились, как для Хаджимурада устроить ловушку? — спросил бек.

— Всё обговорено, бек-ага, — утвердительно кивнул головою слуга.

Обсудив свои недобрые дела, Довлетяр позвал Мереда и Хаджимурада.

— Чабан Меред, дела твои плохи…

Меред поднял голову и посмотрел на хмурое лицо хозяина дома, на его отвислые губы, рыжую короткую бородку.

— Знаю, поэтому мы с Хаджимурадом, склонив головы, и переступили порог вашего дома, — тихо ответил чабан.

— Не перебивай меня! — гневно выкрикнул бек. — Ничего не знаешь, так слушай, — всё тем же сердитым голосом продолжил бек. — Абдулла-серкерде завтра утром отправляется продавать пленниц. Твоя старшая дочь может оказаться то ли на рынке Гучанда, то ли в Мешхеде, точно неизвестно. Ясно только то, что она станет рабыней и век будет слёзы проливать от горя…

Хаджимурад вздрогнул, словно от неожиданного укола, и поднял голову.

— Говорите, завтра утром отправляются? — юноша смело посмотрел в глаза беку.

— Да, завтра утром. И ещё Абдулла заявил, если до утра чабан не выкупит свою дочь, то может с нею распрощаться навсегда.

Бек искоса поглядывал на Хаджимурада и видел, как он меняется в лице, как в глазах его появляются яростные огоньки, а ладони то и дело сжимаются в кулаки. Парень приподнялся:

— Бек-ага, помогите нам и я буду служить вам так же верно, как мой покойный отец. Если для этого дела нужны верблюды, овцы, мы немедленно пригоним их из песков.

Бек с напускной озабоченностью покачал головой.

— Пока вы доберётесь до песков, пока оттуда пригоните скот, твоя дочь, чабан, и твоя невеста, юноша, может оказаться уже неизвестно где, оставим эти бесплодные разговоры, — так же сердито и грубо ответил бек.

Меред от этих слов растерялся, не знал, что на них ответить, что предложить взамен.

«Слишком долго и внимательно он разглядывал моего коня, — думал Хаджимурад, — да за Джерен я готов отдать не то, что коня, а и жизнь свою. Наверно, бек это чувствует или как-нибудь выведал о моём отношении к ней, вот и стал несговорчивым».

— Бек-ага, мы пришли к вам, надеясь на помощь, — говорил взволнованно юноша, — возьмите за это моего коня и коня Мереда-ага, а если ещё и скот понадобится, мы его вам пригоним тогда, когда вы скажите, но сегодня помогите нам деньгами, чтобы выкупить Джерен! — и в ожидании ответа не сводил с бека тревожного взгляда.

В комнате с минуту стояло напряжённое молчание. Довлетяр не сразу ответил!

— У тебя, парень, отличный конь, туркмены такого коня за деньги не продают, это мы хорошо понимаем, но у нас сейчас, к сожалению, нет наличных денег, — заговорил бек, глядя пристально на Хаджимурада.

Меред недоумённо посмотрел на бека и тут же вновь опустил голову в горьком раздумье: «У бека не то, что серебряных, и золотых денег предостаточно, просто у него какие-то свои планы… Может, он, хочет, чтобы я ему сказал: «Помоги выручить дочь из плена, а потом можешь забрать её себе»… По всему видно, что у бека вряд ли хорошие намерения…», — пришёл к выводу старик.

Такие же недобрые мысли возникли и у Хаджимурада: «Наверно, бек мечтает о том, чтобы самому завладеть Джерен. Этот горбоносый уже, небось, доложил ему. Он же видел девушку. И видно, недаром в дороге выкрикивал в её адрес: «Вах, вах!..» Нет уж, пока я буду жив, пусть этот старый хитрец на такой исход не рассчитывает!..» — Хаджимурад смело и пристально посмотрел в глаза беку.

— Бек-ага, что вы думаете по поводу нашей беды, скажите прямо?!

Довлетяр, словно раздумывая вслух, ответил:

— Девушку надо обязательно сегодня до утра забрать. Причём забрать без всяких денег… Гм… — он опустил голову и снова словно бы погрузился, в глубокие раздумья… Но внезапно выпрямил плечи и бросил взгляд на Хаджимурада: — Юноша, согласны ли вы за эту девушку не только не пожалеть своего коня, но, если понадобиться, то и голову сложить?!

Хаджимурад оживился:

— Лишь бы вы дали справедливый и верный совет, что надо сделать. Я готов к тому, чтобы или освободить её или умереть. Конь у меня славный. Если я буду убегать, то обязательно спасусь. А если придётся кого-то догонять, то тоже обязательно настигну.

— Моё условие такое, — уже не обращая внимания на Мереда, говорил бек, — я помогу тебе выкрасть девушку, а ты мне за это отдашь своего коня, согласен?

— Я же вам сам это предложил, конечно, согласен! — встрепенулся юноша.

А Довлетяр, словно и не слыша возгласа парня, продолжал:

— Мамеда вы хорошо знаете, это храбрейший мой нукер, его я и дам вам в помощники. Вместе вы ночью отправитесь в стан врага — к Девичьей крепости, — уничтожите сторожей и заберёте пленницу. Если всё это удастся — хорошо! А если не удастся и вас схватят или даже убьют, ничего не поделаешь, шли вы действительно на большой риск. Но за то, что я даю вам в помощники Мамеда, при любом исходе вашего дела, серый конь будет считаться моим. Если и вы, и конь останетесь у них в руках, то не знаю, как вас, а коня я сумею освободить. Скажу самому Дарайгезскому хану, мол, серого коня из моей крепости выкрали два налётчика вашего Абдуллы-серкерде… Хан поверит мне и обязательно вернёт коня. Ну, а самому тебе, юноша, при неудаче придётся надеяться лишь на свою ловкость да аллаха. Понятно? Согласен ты, парень, на такое условие? — глядел в упор на Хаджимурада Довлетяр…

— Я согласен на все ваши условия и сейчас же готов отправиться в крепость.

— Чабан Меред, ты слышал о нашем договоре? Ты тоже с моим условием согласен? — допытывался бек у пастуха.

— Бек-ага, я никогда не забуду вашей доброты! — Меред перевёл взгляд на младшего товарища. — Хаджимурад-джан, к сожалению, у меня нет ни сыновей, ни братьев, которые могли бы постоять за честь моей семьи. Единственный близкий родственник Курбанмурад оказался малодостойным человеком, он отвернулся от беды, постигшей моих дочерей. А ты, выходит, мне ближе кровного родственника, если так смело садишься на коня, чтобы помочь мне в несчастье… — Меред расстроился, стал смахивать с ресниц навернувшиеся слёзы. — Отныне, с этой минуты, можешь считать Джерен своей.

Пока Меред пришёл в себя, пока Хаджимурад успокоился, бек и его слуга в наступившей тишине удивлённо переглядывались.

— Меред, ты тоже полностью согласен с нашим условием, значит, все мы должны неукоснительно выполнять взаимные обязательства. Тот же, кто нарушит их, пусть будет наказан самим аллахом. Согласен?

— Тысячу раз согласен, бек-ага! — с искренней благодарностью ответил чабан, — я тоже поеду с ними, чтобы или вызволить дочь из плена, или погибнуть вместе.

Бек попытался отговорить чабана от столь рискованной затеи:

— Меред, ты уже не юноша, ты будешь для них только обузой. Тебе совсем нечего делать в этом, можно сказать, боевом походе.

И пастух в конце концов решил остаться.

Пообедав, стали собираться в дорогу. Ещё во время обеда слуга то и дело сочувственно поглядывал на Хаджимурада. После обеда он позвал хозяина в соседнюю комнату,чтобы с глазу на глаз поговорить с ним:

— Бек-ага, я не напрасно расхваливал дочку чабана. Она действительно славная. Но ведь и Хаджимурад неплохой юноша. Они, право, достойны друг друга. Давайте не будем мешать их счастью. Иначе аллах покарает нас. Возьмите джигита себе в нукеры. А разлучать его с любимой не следует. Наоборот, надо бы помочь им соединиться.

Бек словно не слышал слугу.

— Мамед, я видел младшую дочь Мереда, она прекрасна, но чересчур юна. А старшая, говоришь, ещё лучше, — повторил он. И слуга вынужден был подтвердить: верно, она ещё прекраснее!

Бек обрадовался:

— О, когда аллах что-либо дарует своему рабу, он подносит жертву прямо к его ногам.

Мамед попробовал ещё кое-что сказать в защиту Хаджимурада:

— Этот парень ведь смелый и ловкий, самого Хабипа сбросил с седла, давайте же возьмём его нукером.

Довлетяр сердито перебил слугу:

— Заткнись! Хорошо, что он пока ещё молод и глуп, а когда повзрослеет и поумнеет, то со своей неукротимой смелостью может стать моим заклятым врагом! Понятно тебе, балбес? Иди и собирайся в путь. Да не вздумай в чём-то отступить от плана, — пригрозил он слуге.

Хаджимурад уже ожидал его. Надел белую папаху, ладно сидящий чекмень, подпоясался и прицепил к поясу кривую саблю. Мамед глядел на статного юношу и еле заметно покачивал головой. Ему всё-таки жаль было посылать парня на это рискованное дело. Но ослушаться хозяина он никак не мог.

При заходе солнца всадники находились уже на дороге, ведущей к крепости.


* * *

Ехали при лунном свете и по прежней дороге. Вот уже, кажется, то место, где они останавливались в прошлый раз. Вокруг те же заросли и высокие макушки деревьев. Мамед стал объяснять Хаджимураду, как следует действовать:

— Я опять, как вчера, вскарабкаюсь на скалу, послежу незаметно за стражей, чтобы разобраться, в какое время удобно будет и тебе туда взобраться. Потом мы в подходящий момент набросимся на сторожей и расчистим себе путь в крепость. Но всё надо хорошенько расследовать, во всём разобраться. Поэтому ты меня пока подожди здесь. Я постараюсь побыстрее вернуться.

Хаджимурада удивило то, что Мамед говорил очень уж громко, и, словно кого-то ожидая, озирался по сторонам…

— Да говори же потише, я не глухой, иначе нас услышат сторожа…

— Ничего, не бойся, джигит, аллах нам поможет! — всё так же громко ответил Мамед.

Хаджимурада начинало беспокоить я злить такое странное поведение спутника:

— Перестань, Мамед, кричать, ведь испортишь всё дело! Может, ты от страха всё это делаешь, так страх надо побеждать не криком, а мужественными делами».

Но Мамед не дослушал его:

— Ладно, я пошёл, жди меня здесь, — и горбоносый скрылся за деревьями.

Хаджимурад, ласково похлопывая коня по холке, думал: «Конечно же, до слёз жалко с тобой разлучаться, но условие есть условие. Зато, если нам будет сопутствовать удача, дорогая Джерен станет не пленницей, а моей любимой женой…»

Вскоре Хаджимурад заметил, что Мамед ведёт о собой какую-то женщину. При ярком лунном свете не трудно было разглядеть на ней паранджу:

— Мамед, кого ты тащишь и куда? — оторопел Хаджимурад. И тут же почувствовал, как сзади ему скрутили руки. Хаджимурад напряг все силы и только успел освободиться от двух верзил, как им на помощь подоспели ещё трое или четверо.

— Мамед, помоги! Меня схватили! — хрипло выкрикнул он.

Но из чащи вынырнуло ещё несколько человек и один из них зажал ему рот, а затем и руки связали, ноги заковали в железные цепи.

Хаджимурад понял, что Мамед оставил его в беде, а сам удрал. Юноша, как мог, отбивался от врагов. Ко силы были неравные, со всех сторон его стегали плётками. «Подлый горбоносый, видел же, что на меня набросились, но не пришёл на помощь!.. Если бы он с обнажённой саблей кинулся в их гущу, мы бы вдвоём совладали с этими сербазами. Но ведь они так ловко подкрались, что не дали возможности не только обнажить саблю, но и схватиться за нож… Интересно, что это за женщину тащил Мамед?.. Она, кажется, на мой крик пыталась обернуться, видимо, хотела помочь, а этот подлый трус и не подумал спасти меня. Кто же это могла быть?» И в мыслях Хаджимурада промелькнуло смутное предположение: не Джерен ли…


Мамед тем временем с хорошей добычей возвращался к беку. Слуга не мог ослушаться хозяина. Он лишь порою укоризненно качал головой: «Такого парня отдать врагам! Ты уж прости меня аллах! Я это сделал по приказанию бека… У этого безбожника нет никакой совести. Он храбрейшего из парией продал в рабства, а его любимую невесту собирается сделать своей женой, причём, третьей. У него уже полно седин в бороде, может, он скоро и перед аллахом предстанет. Там ему, возможно, воздадут за жестокость к людям».

— Ага, где мой отец и сестра? — оборвала раздумья Мамеда Джерен.

— Отца своего ты скоро увидишь, — услышала она в ответ.

— Куда мы едем? — вновь поинтересовалась сна.

— В крепость бека, — неохотно сказал Мамед.

— В село? — пыталась уточнить девушка.

— Да… — неопределённо ответил он.

— А что это был за человек, которого там, недалеко от крепости, схватила стража?

— Я его не знаю.

— Когда он, крикнул, мне показалось, что это голос Хаджимурада.

— Нет, нет! — с беспокойной торопливостью ответил Мамед.

После этого разговора долго ехали молча. В голову Мамеда забредали различные мысли. Одна из них показалась путнику очень уж заманчивой. «…А что? Оружие у меня в порядке. Деньги за Хаджимурада — в кармане. Есть два быстроногих коня и прекрасная девушка. Удеру от бека в какие-нибудь дальние места!..»

Мамед не успел в своих мыслях дорисовать эту сказочную картину, как впереди заметил всадников.

— Джерен, закрой лицо платком, чтобы никто тебя не мог узнать. Я тебя избавил от одной беды, не хочу, чтобы другая нагрянула.

Слуга бека от нежданной встречи даже приостановил коней. Из полутьмы послышался повелительный голос хозяина:

— Смелее, смелее подъезжай.

Мамед оторопел:

— Бек-ага, я выполнил ваше поручение, всё сделал так, как вы велели, — слуга передал Довлетяру поводья серого скакуна и мешочек с деньгами…

— Дурдули! — подозвал бек одного из всадников с продолговатым лицом, — скачи как можно быстрее и Салиху-ишану, немедленно разбуди его в привези в крепость. А потом сразу же начинай резать овец и готовиться к свадебному пиру.

И главный нукер Довлетяра поскакал вперёд во весь опор. Сам же бек, держа за поводок серую лошадь с желанной для него «поклажей», поехал не торопясь к своей крепости.

Стало светать. Девушка разглядела, что едет на сером коне Хаджимурада. Это её немного успокоило, «Наверно, сам Хаджимурад ожидает её в крепости», Джерен даже повеселела, из-за паранджи осторожно поглядывала по сторонам и на дорогу. Подумала, что хорошо одетый человек, отдающий распоряжения, кажется, и есть сам бек Довлетяр. И вдруг тревожный холодок закрался в грудь: «Почему среди встречающих нет отца?»

Бек вместе со своими людьми вернулся в крепость уже засветло. Спрыгнув с седла, он помог Джерен и повёл её в свою белую кибитку.

Меред и Дженнет, находившиеся в крепости, пытались из тусклого окна рассмотреть кто приехал. Дженнет разглядела, что Довлетяр вёл за собой в кибитку какую-то женщину.

— Папа, мне, кажется, они Джерен увели с собою, — испуганно прошептала она.

— Ба, да среди них нет Хаджимурада!.. — встревожился чабан, не обратив внимания на слова дочери.

И тут же выскочил из комнатушки и бросился к Мамеду. А тот, увидев чабана, заорал во всё горло:

— Ой, несчастье нас постигло! Напали курды и схватили Хаджимурада-джана!

— Где моя дочь, где Хаджимурад? Как это тебе одному удалось вырваться из рук разбойников?.. — перебил его Меред.

— Постой, — успокоил его Мамед, — я тебе расскажу всё по порядку. Мы с ним доехали до крепости, вблизи скалы привязали лошадей. Стали с Хаджимурадом обсуждать план действия. Потом я вскарабкался на скалу, где располагалась крепость. Стараясь не задеть ни камешка, тихо добрался до крепости. Калитку её охраняли двое сторожей. А поблизости расхаживали а кинжалами ещё двое. Я подумал, что охрана усилена из-за того, что завтра они собираются ехать на рынок. Значит, выкрасть девушку никак не удастся. Нас двое, а их четверо… Силы явно неравные. Что делать? Как быть? У меня было сорок туменов своих денег, да двадцать пять я на всякий случай взял у бека-ага. И тут я решаю, что нет другого выхода, как выкупить девушку. Отправляюсь в покои Абдуллы-серкерде, говорю!

— Бек-ага, у меня есть сорок туменов, отдайте мне за них девушку Джерен. Но Абдулла даже разозлился:

— Хватит, — говорит, — и того, что я одну девушку отдал Довлетяру так дёшево. Эту девушку я не повезу на рынок, а для себя оставлю. Я отдал ему все деньги, которые были при мне — шестьдесять пять туменов — и с трудом уговорил Абдуллу вернуть её домой за эту плату.

Мы с Джерен спустились со скалы и, когда подходили к лошадям, услышали невдалеке хриплый крик. Я усадил Джерен на лошадь, а сам с обнажённой саблей бросился туда, где раздавался приглушённый голос Хаджимурада:

— Мамед! Помоги! Они окружили меня!

Я из темноты разглядел, как двенадцать разбойников окружили Хаджимурада и заковали его в кандалы. Они, видно, почувствовали моё приближение и, оставив его, кинулись мне навстречу с кинжалами я пиками. Я один, понятно, не мог устоять перед двенадцатью хорошо вооружёнными джигитами. Пришлось мне вернуться, сесть на коня и поскорее удрать от злодеев вместе с Джерен.

Меред был человеком доверчивым в принял за правду весь рассказ горбоносого. Старик лишь качал головой и тяжело вздыхал, вспоминая отважного юношу. У чабана не повернулся даже язык спросить: «Не убили ли они Хаджимурада?»

Горбоносый словно угадал его мысли и стал успокаивать старика:

— Думаю, что сербазы не посмеют уничтожить такого храбреца. Наоборот, они будут на все лады расхваливать его как победителя Хабипа-батыра, чтобы затем подороже продать парня на невольничьем рынке.

В это время из белой кибитки со своими нукерами и Салихом-ишаном вышел бек. Он остановился возле слуги и сердито спросил:

— Где твоя смелость? Как ты мог оставить своего товарища в стане врага и проявить заботу только о своей шкуре, собачий сын!

— Бек-ага, вы хорошо знаете, что я не трус, могу пойти на двоих, а то и на троих, но когда на тебя кидаются десять с лишним вооружённых врагов, приходится удирать от них, — ответил Мамед, ни сколько не обижаясь на хозяина.

— Ты опорочил своё имя! Ещё не было случая, чтобы мои славные нукеры оказывались такими трусами! Ай-яй-яй! — орал бек.

— Бек-ага, не во всём же мы потерпели неудачу, — я же сумел выполнить ваше поручение и вернуть из крепости Джерен. Правда, выкрасть её не удалось, драться с врагами за неё не довелось, хотя я к этому в готов был, но всё вышло так, что пришлось расплачиваться за неё серебром. А Хаджимурада враги, видно, выследили и схватили. Что ж тут можно было делать. Возможно, это несчастье и самой его судьбой предначертано. А вот серого коня джигита и сумел привести.

Меред не выдержал:

— Довлетяр-бек, если Мамед привёз пленницу, то где же она, где моя дочь Джерен? — не сводил он тревожного взгляда с Довлетяра.

Но у бека, видимо, на все возможные вопросы ответы были уже продуманы:

— Чабан Меред, Джерен у меня, будь спокоен, отныне она никогда не будет знать горя и ни в чём не будет испытывать нужды, — бек посмотрел на Салиха-ишана, а тот перевёл свой взгляд на чабана:

— Да, да, счастливый ты отец, Меред, дочь твоя в хорошие руки попала, очень хорошие, — с нарочитой приподнятостью твердил ишан.

— Как это в хорошие руки попала! В чьи? — изумлённо воскликнул Меред, но бек его перебил:

— Ты же сам при Хаджимураде и при нас говорил, что, если джигит освободит пленницу, то она станет его. Юноше не удалось спасти девушку. Выполнил это я. Значит, согласно твоему же условию, и дочь твоя должна принадлежать мне. А ещё помнишь, Хаджимурад сказал, что спасителю Джерен он отдаст своего коня. Так что теперь на вполне законном основании и конь его становится моим…

Меред совсем растерялся.

— Хаджимурад хороший, отважный парень и я ведь с ним уславливался, — твердил Меред.

— Оставим этот разговор, Хаджимурада нет, — отмахнулся бек.

А ишан, желая угодить, добавил:

— Да и дело уже сделано, брак совершён, я лично только что его произвёл.

— Не спрашивая моего согласия? — удивился чабан, — да разве так можно!

— Для этого вовсе не обязательно твоё согласие, главное, чтобы не противилась девушка, — возразил ишан.

— И моя дочь согласилась? — недоумённо спросил старик.

— Конечно, согласилась, — заверил ишан, — даже об радовалась, узнав, что становится женою самого бека.

Меред до того был ошеломлён этим известием, что снова заговорил о славном джигите:

— Да, Хаджимурад был хорошим, отважным парнем, его любили все, и не верится, что не стало вдруг такого славного и храброго джигита…

У бека же эти слова вызвали лишь ярость:

— Это хорошо, что жители села любили парня, но, к сожалению, теперь он к ним вряд ли вернётся. Придётся ему бедняге всю жизнь на кого-то гнуть спину в чужих краях…

— Я готов остаться нищим, только бы освободить Хаджимурада, — тихо сказал чабан.

— Меред, нам понятно твоё желание, — ответил Довлетяр, — но если мы захотим освободить парня, нам надо оттачивать сабли, чтобы отомстить врагам, И не только за него одного, а за всех юношей и девушек, пленённых Абдуллой-серкерде. На священное дело отмщения отправятся мои родственники и нукеры, Они постоят за честь своего народа.

Меред почувствовал себя как, бы виноватым, опустил глаза и тихо произнёс:

— Спасибо! Дай аллах вам долгой жизни!

Вперёд выступил Салих-ишан:

— Да поможет вам аллах! За такую борьбу и на том и на этом свете аллах вас вознаградит!.. — он откашлялся и на арабском языке стал читать какую-то молитву. Когда он, воздев руки к небу, произнёс «аминь», все стоявшие рядом повторили то же.

— Сколько я натерпелся от этих кизылбашей, — тихо, словно самому себе, сказал Меред, и затем уже громче: — Когда вы отправитесь в их стан, возьмите и меня с собой, я хоть душу отведу.

— Ты вряд ли знаешь, что такое борьба с этими разбойниками, — заметил главный нукер бека, — ты не выдержишь такой схватки, где, вероятно, придётся и настигать, и удирать, и отбиваться одному от нескольких, и безжалостно сносить вражеские головы. Нет, лучше ты, чабан Меред, оставайся дома и молись за нашу победу.

— Нет, я хочу с вами, — не унимался старик, — я тоже сумею, где надо, обнажить саблю и постоять за свой народ.

В разговор вмешался Довлетяр.

— Мы ведь идём не убивать людей, а брать их а плен. Конечно, если мы попадём в трудное положение, то, возможно, и повоевать нам придётся… А у воинов, отправлявшихся в такие походы, есть свой закон: половину награбленного они должны отдавать мне, своему предводителю.

— Я согласен на все ваши условия, — не вдумываясь в сказанное, выпалил Меред, — если удастся избежать боя, это хорошо, а если придётся вступить в битву, мы и в этом случае не дрогнем.

— Молодец, Меред! Верно говоришь, что если справимся без боя, хорошо, а доведётся воевать, тоже не подкачаем! Значит, и тебе нечего оставаться здесь без дела! Поедешь с нами!

Чабану вспомнились недобрые слова Сазака о Довлетяре: «Он со своими нукерами грабит селы в соседних землях, наживаясь на этом подлом деле. А бея соседнего края, не отставая от Довлетяра, нападает на наши селения и делает то же, — грабит их, угоняет людей в плен. Так ханы и беки ради собственной наживы ссорят народы, делают их врагами. И тяжесть всех этих взаимных мерзких проделок богачей всегда ложится тяжким грузом на плечи бедняков».

— Нет, Сазак здесь неправ, зря он такое говорит о беке! — сам того не замечая, произнёс вслух чабан.

— Ты что-то, Меред, сказал о Сазаке? — спросил стоявший рядом с пастухом Салих-ишан.

— Я сказал, что Сазак зря наговаривает на нашего бека.

Бек услышал их разговор:

— Ну и пусть Сазак говорит обо мне, что ему вздумается, как говорится, собака лает, а караван идёт своим путём. Я знаю, что делаю, караю врагов за бандитские налёты на мой народ, мщу им за разорение наших селении…

— Верно говорите, бек, верно, — поддакивал ишан.

Но бек, будто и не слушая ишана, обернулся к Мереду:

— Возьмите Меред свою младшую дочь и поезжайте домой. Когда мы соберёмся в дорогу, дадим знать. — И тут же приказал слуге: — Мамед, сейчас же отвези ему домой овцу и мешок муки!..

Разбой

Жители села Гызганлы издавна раскололись на две группы, всё более враждующие между собою. Во главе одной из них стоял старейшина Сазак-сердар. Правда, Сазак не был тем сердаром, которые водили своих людей в соседние края на разбой и грабёж. Он был против подобных разорительных походов. Против потому, что эти взаимные набеги, возглавляемые сердарами различных племён и народностей, выгодны были лишь воинственной знати, а бедноте приносили одни несчастье. Сазак же всегда был на стороне трудового люда и, как только мог, отстаивал его интересы. Будучи старейшиной названного села, он оберегал сельчан и от чрезмерных налогов хивинского хана, я от воинственных грабителей иранского шаха. До сих пор он не отдал хану из своего села ни одного парня в нукеры.

Не всякому старому человеку выпадает честь становиться старейшиной. Сазак был коренным жителем Гызганлы и самым почтенным представителем крупнейшего здешнего племени — гамак. Поэтому значительная часть воды, стекавшей нешироким ручейком о горы Губа, по праву принадлежала его многочисленным родственникам. Людям нравилось и то, что Сазам не злоупотреблял этим своим старшинским правом и мог всегда поделиться и водой, и едой с теми, кто в этом нуждался. Сельчане были уверены, что в любой трудной ситуации старик мудро рассудит и справедливо поступит.

Во главе второй группы стоял бек Довлетяр. Он был выходцем из другого племени — таяклылар. Это племя считалось крайне беспокойным. Сам Довлетяр был человеком извращённых нравов. В шумных драках провёл он всю свою юность. Ещё в ту пору с такими же как сам бездельниками нередко совершал вылазка в чужие края. В общем рос недобрым и несправедливым. Отец его считался неуживчивым человеком, не доверял никому, да ещё и постоянно страдал от различных болезней. Может быть, по этой последней причине отец Довлетяра был очень уж переборчив в еде. И люди в шутку прозвали его «бек». Поскольку у них в роду не было ни у кого этого звания, старим даже сердился на шутников. Зато его подросшему сыну очень нравилось, когда его по давней привычке именовали «бек». Своей необузданной смелостью и хитрой жестокостью он, казалось, всерьёз оправдывал это некогда в шутку данное его родителю звание…

Довлетяр справлял свадьбу. На площадке, раскинувшейся от южной стены крепости до самого подножья гор, проводились борьба — гореш и скачки. В скачках участвовал и серый конь Хаджимурада. Вновь он оставил позади многих скакунов.

На свадьбе в основном гуляли нукеры бека и его близкие родственники. Довлетяр никому из земляков, находящимся на отгонном пастбище Селмели, о свадьбе не сообщил. Он побаивался, что Сазак преждевременно от кого-то узнает о его хитрых проделках. «Проницательный старик может сразу же размотать клубок ловко подстроенных событий, связанных и с пропажей парня, и моей женитьбой на Джерен. Тем более, что и Меред, и Хаджимурад приходятся ему какими-то дальними родственниками. А Джерен без всякой охоты пошла за меня. С тех пор, как узнала, что станет моей женой, — плачет беспрерывно. Пусть плачет. «Поплачет и перестанет, лишь бы не раскрылись все мои делишки», — беспокойно рассуждал бек.

Для создания представления, что он очень заботится о чести и благополучии своего народа, бек решил совершить новый разбойный набег на соседние шахские поселения. Он вызвал среди ночи Салиха-ишана и приказал ему немедленно распространить по селу слух о намерении бека отомстить чужеземным соседям за причиняемые беды. Слух этот сразу же после утреннего намаза разлетелся по всему селению.

В селе началась суматоха. Одни уговаривали своих сыновей и братьев не ходить на этот аламан или разбой, другие предостерегали выступающих, чтобы те не лезли без особой надобности в пекло, третьи наказывали, как можно больше захватить чужого добра или рабынь на продажу.

Всадники ожидали прибытия бека. Двоюродный брат Довлетяра Дурдулы отдал поводья младшему нутру и пошёл к ручейку, стекающему с горы Губа. Рядом с ним находился небольшой хауз. Глядя на бурлящие струи, стал раздумывать: «Да, если бы мы довольствовались лишь водой этого ручейка, худо бы нам пришлось, спасибо Довлетяру, что частенько водит нас на аламаны, поэтому мы и живём получше, чем люди Сазака. Наверно, они завидуют нам я от зависти всякое наговаривают на бека».

Хауз, выложенный из горного камня, строили жители села под предводительством Сазака-сердара. Вся вода из предгорного родника зимою, когда в ней особой нужды нет, стекает в водоём и в нём сохраняется несколько месяцев. Весной и летом она оказывается значительным подспорьем в орошении полей. Ведь одного ручейка, стекающего с Губы, было бы маловато для такого большого села. И главное, что вода хауза делилась на всех.

Дурдулы почесал пятернёй затылок и неохотно подумал: «Однако и Сазак иногда делает для людей что-либо полезное…»

Увидев выезжающего из крепости Довлетяра-бека, Дурдулы поспешил присоединиться к всадникам. Бек в сопровождении Мамеда и Мереда подъехал к приосанившимся джигитам и поднял руку:

— Мои отважные нукеры и дорогие родственники, — начал он торжественно, — недавно Абдулла-серкерде со своими ворами-сербазами учинил в наших сёлах разбой, ограбил их, угнал наших дочерей и сыновей в неволю. Он топчет нашу честь, попирает наше достоинство! Неужели же мы должны терпеть всё это? — Бек посмотрел на Мереда, который чуть поодаль сидел на коне. — Многие из вас знают нашего земляка чабана Мереда. Его двух дочерей тоже угнали эти разбойники. Мы еле разыскали и выкупили их за уйму золотых и серебряных монет. Угнали сына Сухана-батыра — славного юношу Хаджимурада, Из соседнего села Эрриккала выкрали нескольких девушек, которых, конечно же, тоже продадут. — Бек острым и хитрым взглядом окинул всадников. По их лицам он догадался, что попал в цель. — Так посоветуйте же, как нам поступить в данном случае? — с новой силой продолжил он. — Отсидеться дома? Или немедленно отомстить врагу за нашу поруганную честь?

Всадники молчали. Но слуга Мамед поспешил прервать это молчание:

— Конечно же, этого терпеть нельзя! Надо уметь постоять за себя!

И тут же со всех сторон послышалось:

— Вперёд, на врага!

— Отомстим ему и за наших угнанных людей, и за нашу поруганную честь!

— Кровь за кровь!

— За сына угоним сына, за дочь возьмём дочь! За грабёж наших домов ответим тем же! Беспощадной местью! — снова громко выкрикнул Мамед. — Бек-ага, будьте нашим предводителем и давайте немедленно выступим против заклятого врага!

Лицо бека просветлилось:

— Ну, что ж, если вы готовы, я согласен вас возглавить. Пусть враг узнает, что и мы умеем действовать оружием, можем постоять за свою честь. Вперёд, боевые друзья!

Уже в пути бек среди всадников заметил трёх незнакомых парней, видимо, юношей не из их племени. Он подозвал Дурдулы и сердито спросил:

— Это ты привёл этих мальцов? Чьи они? Ах, не знаешь?! Вон их из отряда!

Старший из троих умолял бека не прогонять их, говорил, что они не хуже других будут бить врага, обещал, что как и все другие, половину награбленного безоговорочно отдадут предводителю. Но бек не оставил их в отряде. Он предпочитал, чтобы с ним были только те, кого знал и на кого мог надеяться…

Всадники с гордостью поглядывали на своего вождя — в нарядном чекмене, мерлушковой папахе, с саблей в золотых ножнах…

Ехали по сухому горному ущелью. Бек на сером скакуне вырвался вперёд и на небольшом взгорке остановил коня. Всадники тоже остановились, поглядывая на решительное лицо бека. А он правую руку с обнажённой саблей вытянул вперёд. Джигиты сделали то же самое.

— Тот, кто оставит друзей в беде, удерёт с поля битвы, не избежит позорной кары. Жена такого беглеца будет считаться свободной, — крикнул бек и теперь уже поднял саблю вверх.

Всадники тоже подняли сабли и трижды повторили!

— Жена беглеца свободна!

На сей раз Довлетяр не стал заезжать в сёла, где побывал уже в прошлый набег. Он гнал коня всё дальше. Остановился лишь у знакомого горного родника, окаймлённого камышом. Почти рядом с родником возвышалось небольшое гранитное плато. Он сразу же после остановки отдал поводья Мамеду, а сам вскарабкался на гранитную площадку. Мамед снял с лошади цветастую накидку и поспешил за беком. В одной из скал, окружающих плато, темнела пещера. Мамед возле неё расстелил накидку, и бек прилёг.

Пока нукеры поили и кормили своих лошадей, Мамед вскипятил и заварил чай, поджарил жирный кусок баранины. Бек успел уже поесть, когда на плато взобрались и его спутники. Они уселись полукругом у входа в пещеру и тоже немного подкрепились.

У Мереда не выходила из головы мысль: «Почему мы свернули в сторону, а не поехали по тому ущелью, которое вело к Девичьей крепости. Мы же хотели освободить Хаджимурада». Несмело чабан обратился к беку:

— Бек-ага, удастся ли нам освободить Хаджимурада?

Бек, принимая от слуги кальян, кинул недобрый взгляд на чабана:

— Ты опять лезешь со своими дурацкими вопросами, — и после затяжки добавил: — Если ты способен думать, то должен понимать: мы сели на коней, чтобы защитить свою честь, отомстить врагу!

— Но если мы хотели освободить Хаджимурада, мы должны были ехать не в эту сторону, — робко заметил Меред.

— Ты что, вздумал нас учить уму-разуму, — вскипел бек, — если ты знаешь более простой путь к цели, никто тебя не задерживает. Мы сели на коней с оружием в руках, чтобы отомстить за тебя, а ты нам портишь боевое настроение! А потом из-за одного Хаджимурада я не могу позволить, чтобы пролилась кровь нескольких моих прекрасных джигитов. Запомни это раз и навсегда! — прикрикнул бек на старика.

Чабан, обидевшись на горькие слова своего «родственника», опустил голову и молча отодвинулся от чего в сторонку.

Сделав ещё одну глубокую затяжку, бек передал трубку Мамеду, поднялся с подстилки и скомандовал:

— В дорогу, джигиты.

Нукеры бросились к лошадям, находившимся у родника. Бек с горбоносым последовали за ними неторопливо и на почтительном расстоянии.

— Ты сам слышал, что Хаджимурада собираются продать Хабипу-пальвану, или только предполагаешь? — спросил бек у своего слуги.

Мамед понятливо улыбнулся:

— Абдулла сначала даже не поверил мне, а потому рассчитываясь за Хаджимурада, то и дело радостно восклицал: «Да Хабип мне за него втридорога заплатит, да что тут говорить, любую цену не пожалеет!»

Бек с минуту подумал и решительно приказал слуге:

— Мамед, веди всадников к селу Хабипа-пальвана, разграбим его, пока хозяин ещё не успел купить Хаджимурада… После этого он действительно возьмёт его за любую цену, чтобы выместить на этой ненавистной покупке всю свою злобу.

На рассвете выбрались на равнину и поехали вдоль старого арыка, затенённого молодыми ивами. Вот, кажется, и то самое селенье. И Довлетяру, и Мамеду доводилось бывать в этих местах. Они без особого труда нашли то, что искали. Вот он уже и не так далеко дом Хабипа, вместе с пристройками огороженный забором. Со двора вышел мальчик, погоняя быков. Паренёк гнал их прямо на всадников, спрятавшихся за деревьями. Мамед или знал, или по каким-то приметам угадал, что это сын Хабипа.

Чуть в сторонке бек увидел целую стайку женщин и девушек, следовавших к ручью — то ли бельё стирать, то ли шерсть промывать. Невдалеке от них на ишаке сидели два мальчика.

Бек скомандовал:

— Парнишку, который приближается, посади к Мереду, только предупреди, — строго посмотрел он на Мамеда, — чтобы чабан не упустил его! А ты вместе с нукерами захвати женщин. Не забудьте прихватить и мальчишек.

— Слушаюсь, ага! — пришпорил слуга коня.

Бек из зарослей молодых ив наблюдал за происходящим.

Мамед на скаку, словно ягнёнка, подхватил паренька, гнавшего быков, и так же на ходу бросил его в седло Мереда, а сам устремился на помощь Дурдулы и другим всадникам, которые окружили с десяток женщин. Парнишка, посаженный в седло Мереда, стал отчаянно колотить кулаками старого чабана и даже попытался сбросить его с лошади. Но Меред сумел буйному парню заломить за спину руки и связать. Схватили и мальчишек.

Конники с добычей подъехали к беку, и он их без промедления повёл обратно уже знакомым путём. Несколько хорошо вооружённых нукеров следовали на почтительном расстоянии сзади. Налётчики удалялись от места преступления, а погони не было. У родника сделали привал, но теперь уже совсем краткий….


* * *

По обыкновению, туркменские аламанщики не забирались далеко в глубь иранской территории. Они грабили близлежащие иранские и курдские поселения, Поэтому и село Хабипа-пальвана жило спокойно, без всякого опасения, что враги способны совершить на него набег.

Сам же Хабип был ранен и лежал в постели, удручённый потерей единственного сына и многих поселян, Погоня не принесла ничего утешительного, Хабип от бессильного огорчения еле сдерживал слёзы. А жена его Беневше-ханум плакала навзрыд, причитая: «Ой, сынок, Джапар-джан, ой, дитя моё!» И дочери Хабипа плакали вместе с нею…

Имя Хабипа, можно сказать, было наследственным, Отца его покойного тоже именовали Хабип с приставкой мирза. До семнадцати лет и сына называли Хабип-мирза. А затем, поскольку он любил борьбу и всегда выходил победителем, его многие стали именовать то Хабипом-пальваном, то Хабипом-батыром…

Ещё до женитьбы Хабип-пальван дружил с Абдуллой, вместе с ним ходил на грабежи в соседние туркменские сёла. В тридцать шесть у него в бородке стали появляться седины. И в тот же год произошла роковая встреча с Хаджимурадом. Когда кисть его руки вместе с саблей отлетела в сторону, он должен был для спасения жизни пришпорить скакуна. Но посчитав, что это недостойный поступок, остался на месте. Второй удар Хаджимурада не рассёк пальвану голову, а лишь опрокинул с лошади. Значит, противник пожалел побеждённого…

Хабип раздумывал об этом странном поступке джигита. Сам он не раз поступал совсем иначе, — добивал людей, сражённых в поединке. Теперь он всё это вспоминал с сожалением. Ведь хватило у этого юноши благородства не убить его, уже беззащитного. Выходит, что он поступал не как истинный батыр, а как трус.

Вот уже третий день Хабип лежит в постели. Лечащий его табип, перевязывая рану, говорит: «Ничего страшного, рана начинает затягиваться, очень жаль, что это произошло, но тут уж всё зависело от воли аллаха, грехов ты себе много нажил, вот подлечишься и поезжай в святые места, помолись аллаху, чтобы отпустил грехи…»

У Хабипа не выходил из головы совет табипа о поездке в святые места. Он стал усерднее совершать намаз. Но постоянная боль в руке пока что не давала покоя и приходилось глушить её курением терьяка. Рядом с ним, облокотившись на подушку, сидел старший брат — поседевший Ризакули. Он частенько протягивал брату длинную дымящуюся трубку. Хабип глубоко затягивался и, выпуская густые витки дыма, посматривал на бледные лица четырёх младших братьев, сидевших чуть поодаль. Хабипа стали одолевать невесёлые мысли: «Вот и жизнь их может так же неразумно пройти, в боях да грехах, как, скажем, моя или старшего брата, и у них без времени поседеют даже брови, а то, может, и худшее произойти, как, например, со мной…»

Хабип свои тихие раздумья завершил уже громким требованием:

— Братья, я не разрешаю вам отправляться на поиски Джапаркули-джана в чужие края. Идите, не теряя времени, докашивайте ячмень, — больной тяжело вздохнул. — Сына уже, наверно, увезли в пески, а не зная бесконечных троп Каракумов, легко заблудиться и попасть в плен или же погибнуть от жажды…

— Неужели же мы должны сложа руки сидеть, когда наш дорогой Джапаркули-джан томится на чужбине? — удивлённо пожал плечами Ризакули.

— До моего выздоровления прошу вас ничего не предпринимать, а потом поразмыслим и что-либо придумаем, — неопределённо ответил старшему брату Хабип.

Недовольные его словами братья вышли из комнаты больного.

Хабип, оставшись один, стал прикидывать: кто бы это мог за многие годы впервые совершить налёт на село и выкрасть его единственного сына?

Все раздумья и предположения Хабипа сводились к тому, что набег совершил Довлетяр-бек. «Это дело его рук. Он-то знал, что я ранен, иначе бы налётчик не решился переступать границы моих владений. Разбойник знал, что я не смогу кинуться в погоню».

Хабип как-то неловко повернулся и сильная боль снова напомнила, что у него нет правой руки. Он в бессильной злобе застонал и сокрушённо подумал? «Кто я теперь? — ни пальван, ни батыр… У меня не стало даже единственного сына. А след того, у кого нет сына, безвестно пропадает. Видать, и правда аллах меня за многочисленные грехи покарал, наказал за слёзы безвинных жертв».

Хабип-пальван совсем опечалился, даже слеза блеснула на щеке. Он твёрдо решил: как только немного поправится, поедет в Мешат и в Кербели…

Рабы и рабыни

В Гызганлы с отдалённых пастбищ стали возвращаться скотоводы. Они привозили с собой и шерсть, и шкуры, и масло, и сушёное молоко, именуемое курт. Кое-кто прихватывал с собой барашка или даже двоих.

Сазак-сердар вместе с сыновьями тоже вернулись, но мысль о судьбе Мереда и Хаджимурада не давала им покоя. С отгонного пастбища они уехали раньше. А сейчас их нет и в селе. Видно, случилось что-то неладное.

Сазак увидел рядом с дочерью хорошенькую девочку-подростка. Поинтересовался у Тыллы, кто она. Удивился, что Мередова Дженнет так выросла. И тут же попросил рассказать, где сейчас её отец и что она знает об участи Хаджимурада. Девушка грустным голосом поведала:

— Меня они выкупили. А на выкуп Джерен у них не хватило денег. Потом Мамед и Хаджимурад поехали, чтобы выкрасть Джерен…

— А кто такой Мамед? — перебил её Сазак, но тут же вспомнил горбоносого слугу Довлетяра, — знаю я его, дальше что.

— К утру Мамед вернулся вместе с Джерен. А Хаджимурада поймали курды и куда-то увезли с собой, — говорила девочка, прячась за спину Тыллы.

— А разве отец твой не поехал с ними?

— Они папу с собой не взяли.

— Кто не взял? Хаджимурад? — допытывался Сазак, но девочка пожала плечами:

— Не знаю… — она помолчала, что-то припоминая, — затем бек со своими поехали мстить. И папа с ними поехал, — уже совсем тихо сказала Дженнет.

— Так говорите, старшую дочь чабана выкрали? — спросил старик, — а где она сейчас находится, я бы хотел кое о чём её спросить.

Но слова Тыллы ошеломили отца.

— На Джерен женился сам бек, он, говорит Дженнет, и свадьбу успел сыграть.

Раздумья Сазака прервал возглас, доносившейся в улицы:

— Над Караул-тёпе вспыхнул огонь.

Сердар торопливо вышел во двор. Там уже стемнело. Рядом с отцом стояли сыновья и ждали его распоряжений. А пламя над Караул-тёпе не ослабевало.

— На коней! — негромко сказал Сазак.

— На коней! — во весь голос выкрикнул старший сын Сазака Оразгельды.

И вот уже, словно эхо, по всему селу разносилось: «На коней! На коней!» А через несколько минут недалеко от южной стены крепости возле колодца собралось с полсотни всадников.

Одного из своих сыновей вместе с Назаром сердар отправил в Караул-тёпе — разузнать, что там стража заметила… А сам с остальными остался на месте.

«Абдулла-серкерде совсем недавно у нас разбойничал, — думал Сазак, — ему вроде бы ещё рано снова появляться в наших местах, неужели какие-нибудь новые бандиты пытаются совершить налёт?»

Из темноты донёсся стук конских копыт. Люди насторожились. Но это возвращались посланцы. Они доложили Сазаку, что, как выяснилось, это Довлетяр возвращается с аламана.

— Вот каковы у нас дела, ребята… Довлетяр-бек везёт с аламана рабов и рабынь, а мы всех на ноги подняли, думали, что едет враг, — с горечью заметил сердар. — За такие дела Довлетяра и другом не назовёшь, ведь, наверно, недолго нам придётся ждать ответного набега Абдуллы… Спасибо, ребята, что не мешкая, откликнулись на тревожный клич и мгновенно оказались в сёдлах. Кроме нас некому село охранять, — сказал сердар и отпустил всадников по домам. И сам вместе с сыновьями отправился на отдых…

Сазак и старший сын Оразгельды молча сидели на расстеленной кошме возле кибитки. Оба слышали, как взбудоражило ночное село шумное возвращение Довлетяра. Но скоро собачий лай и конское ржание начали стихать. Тогда отчётливо стал доноситься от стен крепости людской плач. Невмоготу было слушать рыдания какой-то женщины, всё повторявшей: «Дети мои! Дети мои!»

Сазак тяжело вздохнул. «Разлучённый с любимой плачет семь лет, разлучённый со своим народом будет плакать до конца своих дней…», — произнёс он еле слышно знакомые с детства горькие слова и снова погрузился в тревожные раздумья о происходящем.

Плач женщины был нескончаем и сердар сокрушённо покачал головой: «Наверно, вот так же плачут и наше сельчане, угнанные Абдуллой на чужбину, разлучённые с детьми, друзьями, родиной».

О Хаджимураде как-то незаметно для самого себя стал рассуждать вслух:

— Такой, если он жив, не плакать, а действовать будет и обязательно где-то объявится…

Видно Оразгельды тоже в эту минуту думал о Хаджимураде и он горячо подтвердил сказанное отцом:

— Конечно, объявится! Такой джигит не может пропасть!

Отец и сын заметили приближавшегося к ним, видимо, от крепости Довлетяра человека… В темноте трудно разобраться, кто это, но зоркий Оразгельды разглядел:

— Кажется, Меред-ага…

— Вот и хорошо, — узнал чабана Сазак, — он нам и расскажет обо всём.

Меред поздоровался и молча присел на краешек кошмы.

— Как дела? — строго спросил Сазак. — Я вас из песков отпустил вдвоём с Хаджимурадом. А где же он сейчас?

— Сазак-ага, во всём том, что случилось, виноват я, — начал было Меред, но сердар тут же прервал его покаяния:

— Да нет же, виноват в случившемся не ты, а тот, кто тебя, доверчивого дурака, так подло обманул. Ну, да ладно, расскажи всё по порядку…

Сазак внимательно выслушал длинный, сбивчивый рассказ Мереда и стал задавать вопросы чабану.

— Бек знал о том, что Хаджимурад победил Хабипа?

— Конечно, знал, — оживился Меред, — я сам ему рассказал, какой молодец наш Хаджимурад, поведал беку и о том, что он является сыном знаменитого Сухана-батыра…

— Неправильно ты сделал, — перебил чабана сердар, — ничего не надо было рассказывать беку. Этот скверный человек нетерпим к чужой славе! Он завистлив и жаден. Такие люди способны на любую пакость, на самый грязный обман!..

Меред с удивлением посмотрел на сердара, а затем виновато опустил голову.

— Если бы жив был Сухан-батыр, он бы Довлетяру голову снёс, да и тебе бы, наверно, не поздоровилось! — хмуро заметил Сазак. — А что это ещё за фокус с женитьбой бека на твоей дочери? Как ты мог отдать ему Джерен?!

— Да я её и не отдавал беку, само собой получилось, видно, такова судьба моей дорогой Джерен. Я знал, что они с Хаджимурадом любят друг друга. За него я и собирался выдать дочь. Но вышло всё по другому. Не иначе, как судьба…

— Да перестань ты твердить: судьба, судьба, — сердито оборвал его сердар, — ведь без твоего согласия этот стервец не смог бы твою дочь взять себе в жёны, не так ли?..

— Бек затратил много денег на её выкуп и она сама согласилась стать его женою, — горестно прошептал чабан…

— Вот оно что… — недоверчиво посмотрел на Мереда сердар.


* * *

Наутро всё село знало, что Довлетяр вернулся о аламана и привёз много пленных. У ворот крепости стал собираться народ. Только сторонники Сазака не торопились. Они понимали, что на разбой бека Абдулла ответит тем же и с тревогой вглядывались вдаль… Знал и старый сердар, что им вскоре не избежать ответного набега врага.

Сазак вместе со старшим сыном и Мередом отправились в крепость бека. В неё не пускали никого из сельчан, столпившихся у ворот.

Увидев Сазака со спутниками, толпа расступилась.

— Открой, парень, дверь, — негромко, но твёрдо сказал сердар.

— Сейчас, сейчас… — растерянно пролепетал один из охранников и кинулся к белой кибитке. Но сразу же вернулся, открыл ворота и впустил в крепость Сазака и двух его спутников. Ворота снова были заперты и люди лишь сквозь их просветы могли разглядывать сгрудившихся в дальнем углу пленников бека.

Сазак и его друзья, прежде чем зайти в кибитку бека, последовали к группе пленных. Посмотрев на этих несчастных людей, Сазак с горечью подумал: «Они ничем не отличаются от моих сельчан, сразу видно, что руки их привычны к работе, одежда потрёпанная, а у детей такие же чёрные сверкающие глазки, как и у наших… Наверно, у каждого из них есть отец, мать, братья, сёстры. Они, бедняги, здесь проливают слёзы, я наши сельчане, пленённые Абдуллой, там у них безутешно плачут…»

Несколько маленьких девочек прижались к молодой женщине, как бы ища у неё укрытия и зашиты. Женщина была в шароварах в коротком платье поверх. В её больших чёрных глазах нетрудно было заметить безысходную грусть, Эта грусть стала ещё более понятной сердару, когда он увидел у неё на груди промокшее платье: «Наверно, дома остался грудной ребёнок — с ненавистью к беку подумал. Сазак, — из-за таких, как он, бессовестных и бессердечных извергов страдает в конечном счёте народ. Наверно, родственники этих несчастных сейчас посылают нам тысячи проклятий. А затем, гляди, и на коней сядут, чтобы в отместку совершить такой же бандитский налёт… Этот стервец порочит всех честных туркмен», — возмущённо посмотрел Сазак в сторону белой кибитки.

К гостям подошёл горбоносый слуга бека. Он сложил руки на груди и немного наклонил голову:

— Сердар-ага, вас просит к себе в кибитку бек-ага.

— Сейчас, сейчас, — досадливо отмахнулся сердар.

Сазак заметил среди пленных подростка со связанными за спиной руками. Мальчик злобно поглядывал на Мереда. Он показался сердару сильным и отважным пареньком, только Сазаку было непонятно, почему он с такой ненавистью смотрел на чабана? Но вскоре выяснилось, что этого мальчика по приказанию бека вёз в неволю именно Меред, что он является сыном Хабипа-пальвана и, видно, силою пошёл в отца. Парень, будучи даже связанным, всю дорогу колотил чабана и дважды чуть было не сбросилего с лошади…

— Тогда получается, что этот юный раб должен принадлежать тебе, Меред, не так ли?

— Да, выходит так, — немного растерянно ответил чабан.

— Значит, ты имеешь право и продать его, и в реке утопить, и что угодно с ним сделать, верно? — сердито спрашивал сердар.

— Может, и верно, — совсем растерялся Меред, не понимая, чего от него хочет Сазак…

Видно, молодой пленник понимал, что говорили, я внимательно и напряжённо прислушивался к словам.

— Если этот парень твой пленник, — заключил сердар, — то сейчас же посади мальчишку на коня и отправь к отцу, а ещё лучше, если ты сам его передашь Хабипу-пальвану.

Молодой пленник внимательно слушал Сазака. Он вроде бы собирался что-то сказать, но, видно, передумал и промолчал.

До слуха Довлетяра отчётливо доносился громкий разговор Сазака с Мередом. Бек вышел из кибитки и проследовал к гостям. Остановился возле Сазака и с нарочитой весёлостью кивнул в сторону пленных:

— Видите, как достойно мы отомстили врагу. Чабан Меред вместо Хаджимурада приобрёл себе в сыновья вон какого молодца.

Хотя Сазак и его спутники весьма холодно ответили на приветствие бека, он не прервал своей речи:

— Чабан Меред, ты за этого молодого раба можешь получить не меньше денег, чем тебе пришлось заплатить за младшую дочь.

Сазак видел, как от слов бека изменился в липе юноша, как налились злостью его глаза, окончательно понял, что молодой пленник знает их язык. «Да, мальчишка понимает туркменский язык, возможно, он из племени афшаров или гаджаров, или же из племени кашгайлы… — раздумывал Сазак, — впрочем, это мажет быть и курд или перс…»

Довлетяр то и дело прерывал раздумья Сазака своими хвастливыми сообщениями:

— А потом, Сазак-сердар, этот юноша не простой пленник, он единственный сын Хабипа-пальвана. Поскольку они устраивают бесконечные набеги на наши сёла, я тоже разозлился и со своими ребятами совершил налёт на селение самого Хабипа-пальвана. Как, по-вашему, правильно я поступил?

Куда как правильно, — злобно бросил ему в ответ Сазак, — ты под видом мести разоряешь чужие сёла, грабишь безвинных людей, привозишь себе рабов, а мы впоследствии страдаем от всего этого. Уверен, что скоро на нас налетит со своей разбойничьей шайкой какой-нибудь иранский бек вроде Абдуллы, Ты ведь отправился на выручку наших пленных, томящихся в застенках Абдуллы. Для этого надо было воевать, может быть, даже кровь пролить. А какая тебе выгода от того, что ты отбил бы своих земляков, денег бы в твоих карманах не прибавилось. А благодарность людей для таких, как ты — ничего не значит. И если бы ты ездил воевать, освобождать людей, защищать их мирную жизнь, тогда бы ты не был самим собою, — разбойником Довлетяром, а был бы сыном народа, его патриотом и вождём. Из наших рядов нередко выходят люди, достойные называться сынами народа и его защитниками, но такие вот бесчестные люди, как ты, стараются их истреблять, отдавать на растерзание нашим врагам, как это произошло с Хаджимурадом.

— Хаджимурада я не трогал, — выкрикнул растеренно бек.

— Не перебивай меня, Довлетяр, — остановил его сердар, — точно так же, как и ты в его края, Абдулла к нам ринется под кровавым и ложным предлогом «отмщения». Но он не станет нападать на твою крепость, чтобы отбить и вернуть домой людей, угнанных тобою. Он не станет воевать с тобою, потому что ему не нужны эти несчастные пленники. Он нападёт на туркменские сёла и будет грабить бедных сельчан, убивать и забирать в плен наших людей. Из-за твоих разбойничьих похождений Абдулла не только нам причиняет страдания, но разоряет и многие близлежащие курдские селения. Если бы все люди нашего села знали тебя также, как знаю я, они бы давно с тобой расправились. Но они не ведают, что ты ловкий обманщик, они продолжают думать, что ты их защитник. Но избавь нас аллах от такой защиты?..

— Верно говоришь, что народ видит во мне своего защитника, А ты от ненависти и бессильной злобы постоянно наговариваешь на меня, но люди не верят тебе, они знают, что мы с тобой давно и серьёзно враждуем. Если враг нападает на туркменские селения, то я не могу так, как ты, сидеть сложа руки. Я скачу во след врагу и граблю его дважды. Что это, если не отмщение врагу? Народ видит, как я за него стою. Поэтому он не слушает тебя, — с притворным возмущением ответил бек Сазаку.

Но сердар, указывая на Мереда, добавил:

— Чабан Меред на собственном горьком опыте убедился, как ты под видом мщения врагу совершаешь подлость по отношению к своим односельчанам. Он попросил тебя помочь вернуть ему дочерей. А ты что сделал? Ты одну из них выкупил для того, чтобы тут же, против воли её родни, сделать своей женой. Разве после подобной подлости люди могут обращаться к тебе за помощью? Не могут и не будут.

— Будут, и ещё как будут! — самодовольно ухмыльнулся бек, — разве это не помощь, если, во-первых, я за него отомстил, а, во-вторых, вместо Хаджимурада отдал ему сына врага..

Юный пленник внимательно слушал спор этих двух людей и всё злобнее поглядывал на бека и его горбоносого слугу, застывшего в подобострастном поклоне перед хозяином. Меред стоял с опущенной головой и время от времени тяжело вздыхал.

В этом селе никто, кроме Сазака, не смел таким тоном разговаривать с беком. Старший сын Сазака о гордостью смотрел на своего отца.

— Когда раздастся клич «на коней!», ты должен немедленно выйти со своими людьми для защиты села. Враг непременно нападёт на нас, — сурово отчеканил сердар и повернулся к Мереду: — Забирай своего пленника и пошли отсюда.

Меред направился было к юноше, но бек преградил ему дорогу:

— Постой, — забеспокоился Довлетяр, — что ты собираешься делать с ним?

Меред медлил с ответом, не зная, что сказать беку; пришлось вновь вмешаться Сазаку-сердару:

— Мы заберём этого парня и вернём в родной дом. А Хабипа по-дружески попросим помочь нам отыскать Хаджимурада. Мы знаем, что Хабип-пальван мужественный и справедливый человек, он непременно поможет нам.

Бека испугало это решительное намерение сердара, Он стал судорожно думать, на каком бы оснований задержать парня у себя.

— Поскольку я возглавлял этот боевой поход, то в Мередовом пленнике есть и моя доля. Можете заплатить за парня сорок туменов и забрать его, — предложил бек, заведомо зная, что ни у Мереда, ни у Сазака нет таких денег…

— Если бы у Мереда были сорок туменов, то он бы с таким, как ты, бессовестным человеком, не стал связываться, а сам бы поехал и выкупил своих дочерей, — возмутился Сазак. — Тогда отдай Мереду сорок туменов и забирай пленника себе, отдай столько, сколько сам потребовал. — Меред, ты хоть теперь понял, что это за пакостный человек. Пошли домой! — старик со спутниками направились к воротам.

Бек уже во след им крикнул:

— Чабану не полагается сорок туменов, он не возглавлял поход, я ему дам только часть денег, вырученных за раба.


* * *

Сазак молча вернулся домой. Старший сын тоже ни о чём не спрашивал отца, а лишь изредка тяжело вздыхал. И вот он слышит:

— Сынок, обойди всех и пригласи к нам от Карамоджеков Курбана-аксакала и Амана-пальвана, от Акбарсов — Ораза-чапыка и Чакана-батыра… И вообще пригласи старейшин всех пяти племён, — немного спустя попросил сына сердар. — Можно и к Салиху-ишану зайти. А ты, Меред, — обратился он к чабану, — зарежь, пожалуйста, одну из моих овец.

Затем он позвал из соседней комнаты дочь:

— Тылла, сходите вместе с Дженнет к тёте, помогите там напечь лепёшек, приготовьте посуду.

Сидя в комнате, Сазак молча обдумывал беседу со старейшинами селения.

Гызганлы было расположено у подножья хребта, чуть позади крепости бека. Поскольку приглашённые люди жили недалеко, они тут же стали сходиться. Каждый, войдя в дом, почтительно приветствовал хозяина и усаживался на кошме или коврике. Видя напряжённую угрюмость сердара, люди понимали, что предстоит серьёзный разговор.

— Я только что вернулся от Довлетяра. Довелось с ним даже поспорить, — Сазак подробно передал собравшимся разговор, который у него состоялся с беком. — Очень подозрительно то, что бедняга Хаджимурад один был пленён врагами. Почему-то слуга бека избежал плена, и вот ловкий и сильный Хаджимурад попался. Тут что-то неладно, тут, наверное, очередное грязное дело слуги и его хозяина. Этот горбоносый бековский прихвостень, видно, просто отдал в руки врагов нашего славного парня, а его серого скакуна доставил хозяину. Нет, тут не обошлось без коварного предательства, — убеждённо повторил Сазак-сердар.

Люди зашевелились, стали тяжело вздыхать, сокрушённо покачивать головами. А кое-кто сразу же вслух осудил поступок бека и его слуги. Назар со сжатыми кулаками даже вскочил со своего места, но тут же молча опустился на подстилку, вслушиваясь в слова сердара.

— Довлетяр со своими нукерами отправились вроде для того, чтобы освободить Хаджимурада, а вместо него из Ирана привезли юного пленника, сына Хабипа-пальвана. Сам Хабип-пальван, как известно, в единоборстве с Хаджимурадом был побеждён нашим юным силачем и он, должно быть, благодарен, что Хаджимурад благородно поступил, не стал убивать побеждённого противника, как это делают почти все. После этого у нас могли бы с иранскими соседями установиться на какое-то время и более мирные отношения. Но, кажется, бека это не устраивает. Ему нужна вражда между соседями, чтобы на разбоях и грабежах наживаться. По-моему, для разжигания вражды он и забрал единственного сына Хабипа-пальвана, Абдулла-серкерде не упустит этого повода. Нам надо подумать, как организовать защиту своего селения, своих мирных людей от неизбежного налёта врага.

— Значит ты, Сазак-сердар, считаешь неправильным то, что мы не оставляем безнаказанными налёты врага на наши сёла… — заметил Салих-ишан, — а по-моему, если они нас грабят, убивают, угоняют в плен, мы обязаны им отвечать тем же.

— Верно говорит ишан-ага, — поддержал Салиха сидевший рядом с ним чернобородый человек.

— Прав Салих-ишан, прав, — послышался ещё чей-то голос.

Сазак приподнялся с ковра и покачал головой:

— Нет, дорогие аксакалы и пальваны, не приносят пользы бедным людям разбойничьи набеги бека и таких, как он. Ведь смотрите, что получается: Абдулла-серкерде налетает и грабит не крепость бека, а бедняков. Наш бек тоже разоряет беззащитных иранцев, Вот и сейчас он привёз пленных, продаст их и пополнит свою казну. А какая польза от этого бедняку Ме-реду или матери Хаджимурада? Решительно никакой! Больше того, подобные вылазки бека обостряют опасность. Вот и выходит, что оба они обогащаются за счёт страданий простого люда, И там, в Иране, и здесь, в Туркмении…

— Сазак верно говорит! — раздалось несколько голосов.

Но Салих-ишан и другие сторонники Довлетяра не сдавались. Спор затянулся. Всё же в конце концов собравшиеся пришли к общему мнению: надо будет приготовиться к защите села от налёта разбойников Абдуллы. Когда же прозвучит боевой клич, воинов каждого племени возглавит старейшина, а все они вместе встанут под командование Сазака-сердара. Решено было укрепить Караул-тёпе, не выходить из села в одиночку, задерживать всех подозрительных.»

Джерен

После отъезда бека на аламан, Джерен стала приходить в себя. Тело ещё продолжало ныть от побоев, но сильнее физической боли её мучили горькие раздумья обо всём том, что произошло с нею в последние дни. За такое короткое время вся жизнь её перевернулась. Ну, зачем ей этот старый противный бек, если она любит другого. Ей и в голову не могло прийти, что она может стать женою этого злого и бесчестного человека! «За что же ты, всевышний, обрёк меня на такие страдания?» — тяжело вздохнула Джерен…

Она забеспокоилась уже тогда, когда её везли из Девичьей крепости. Рядом с нею почему-то не оказалось ни Хаджимурада, ни отца. Зачем её привезли во двор крепости бека? Но, может, она здесь увидит тех дорогих людей, о которых всё время думала, которых жаждала увидеть? Нет, в здесь все незнакомые, все чужие… Чувствовала: происходит что-то неладное… И только под утро, когда услышала монотонный голос Салиха-ишана, поняла, что её выдают замуж, но не за любимого Хаджимурада, а за ненавистного бека… Джерен обхватила голову руками и зарыдала. Ишан что-то спрашивал у девушки, но она сквозь слёзы ни разобрать его слов не могла, ни ответить что-либо была совершенно бессильна. И всё же Салих-ишан сделал своё подлое дело. Бек приказал слугам начать свадебные игры.

Несколько молодых нукеров принесли бека к девушке, чтобы она, согласно свадебному обряду, сняла с него сапоги и развязала кушак. Джерен, продолжая рыдать, ни к сапогам бека, ни к его кушаку даже не прикоснулась. Довлетяр, выпроводив нукеров из комнаты, схватился за плётку. Глаза его налились яростью. Он изо всей силы стеганул девушку по спине, Потом ещё и, ещё, словно раскалённые прутья стали обжигать её тело. Девушка, прикусив до крови губы, старалась не кричать. Когда просвистевшая плеть касалась её тела, Джерен лишь вздрагивала.

А бек всё распалялся от такой стойкой непокорности «новой жены». Бил её всё ожесточённее. Вскоре обессилевшее тело Джерен распласталось на полу и перестало вздрагивать. Она уже не чувствовала никакой боли, только продолжала слышать свист, да и то, еле доносившийся из какой-то дали… «Ой, он, кажется убил девушку, остановите бека!», — запричитала появившиеся женщины. Несколько нукеров попытали» утихомирить своего хозяина. Но он и их отхлестал и выгнал из кибитки, а плеть швырнул в угол.

Когда на рассвете Джерен пришла в себя, она сначала никак не могла понять, где она и что с нею. Чувствовала только, что всё тело её словно опутано какими-то горячими, невыносимо болезненными верёвками… Но вот в памяти стали проясняться некоторые детали происшедшего… гнусавый голос Салиха-ишана, потом нукеры… Теперь, увидев его рядом, Джерен в испуге отшатнулась от спящего Довлетяра, отбросила одеяло и вскочила с постели. Вся одежда её была в пятнах крови. Перепуганная девушка стала пятиться в угол, подальше от этой страшной постели. Тело её ныло от боли, вся она дрожала от какой-то болезненной лихорадки. Зубы стучали. В самом дальнем углу она, обессилевшая, легла лицом вниз я прикрылась каким-то подвернувшимся ковриком.

Довлетяр тоже проснулся в с недоумением посмотрел на откинутое одеяло и пустое место рядом с ним. Огляделся по сторонам и в одном из углов просторного помещения увидел её, лежащей на голом полу. Девушка, словно задыхаясь, часто и громко дышала. Бек осторожно подошёл в ней, наклонялся. Рука и щёки Джерен пылали жаром. Довлетяр накинул халат и направился было к старшей жене. Но вспомнил, что она в вторую жену постоянно грызёт, а появившуюся в доме третью, небось, готова будет со свету сжить, и пошёл не к Гульджемал, а к младшей жене Бике.

Вторая жена росла сиротой. Рано стала работать по найму. Но не пропала. А выросла не только работящей, но и красивой девушкой. Бек всё чаще заглядывался на неё. А впоследствии, вопреки брани Гульджемал, взял её себе в жёны. Но поскольку она из бедняков, то оказалась в этом доме не только женой бека, но в прислужницей властной и зловредной Гульджемал.

Бике перенесла Джерен на постель, подложила под голову подушку, укрыла тёплым одеялом. Тело девушки было покрыто багровыми полосами. Вспомнила свои страдания в этом доме. «Ах, бедняжка!», — покачала головой.

— Воды! — простонала Джерен.

Бике поднесла к губам девушки пиалу. Джерен с жадностью припала к ней.

— Папочка, помоги, Хаджимурада поймали враги, они его куда-то увозят!.. — медленно и тихо заговорила больная.

Бике взяла её горячую руку и стала успокаивать.

— Не волнуйся, милая, всё уладится, завтра поедут и привезут Хаджимурада.

— Завтра поедут? Привезут Хаджимурада? — не открывая глаз, спросила Джерен.

— Да, да, обязательно привезут, — успокаивала Бике, — бек вместе с нукерами на рассвете отправится за ним. Послушай, милая, а кем тебе этот Хаджимурад доводится? — спросила она простодушно.

Джерен уже пришла в себя, лежала с открытыми глазами. Но что она могла ответить на вопрос Бике. Ничего… Джерен тяжело вздохнула и снова закрыла глаза. «Если привезут Хаджимурада, — думала она, я ему всё расскажу, может, он разберётся во всём, простит меня и заберёт отсюда? Или отвернётся, не поверит, что я не виновата?» Эти тяжёлые мысли и во сие не давали ей покоя.

Следующий день она тоже проспала. К еде, приносимой Бике, не прикасалась. Только изредка пила воду, Вечером она попросила Бике проводить её на двор. Проходя мимо колодца, Джерен вдруг остановилась в раздумье. Бике решила, что девушке захотелось свежей колодезной воды. Она схватила ведро и через минуту Джерен сделала несколько глотков прямо из ведра.

А к ночи снова тяжкие раздумья: «Только бы бек благополучно вернулся с Хаджимурадом, мне хотя бы увидеть его…» Это такое важное «только бы…» не давало ей заснуть…

Среди ночи до её слуха донёсся стук копыт, а затем и голоса людей. Вскоре пришла Бике и сообщила, что бек благополучно вернулся, что Хаджимурада ему не удалось разыскать, зато вместо него ом привёз много пленных, а также награбленного добра. Посидела немного возле Джерен и ушла, а девушка вновь горько заплакала..

В кибитке старшей жены бека Гульджемал проходило пиршество в честь удачного похода бека. Все были возбуждены и громко говорили. До слуха Джерен тоже доносились голоса пирующих. Она немного успокоилась и стала внимательно прислушиваться. Говорил почти всё время бек, а нукеры лишь время от времени поддакивали ему. Вот и опять его голос:

— Молодцы, джигиты! Мы своим недругам как следует отомстили, вдвое больше, чем они у нас, и добра награбили, и людей пленили, вдвое больше причинили им вреда. Мой новый тесть Меред тоже хорошо потрудился. Правда, он собирался разыскать Хаджимурада. Но разве плохо, что он привёз вместо него единственного сына Хабипа-пальвана?..

Джерен была в отчаянии. К горлу подступал какой-то удушливый ком: «Значит Хаджимурада не привезли… А на что отцу этот привезённый раб?..» И тут же до уха Джерен со двора стали доноситься причитания женщины, скорбящей о разлуке с детьми, плач ребёнка, горевавшего о разлуке с матерью…

Джерен не в силах была выносить эти душераздирающие вопли. Она словно позабыла о собственных болях и бедах: «Наверно, и мои подруги из Эрриккала где-нибудь вот так же слёзы проливают, вспоминая своих родных и близких… Хаджимурад тоже где-то в неволе, наверно, думает обо мне… А я вот по чьей-то злой воле стала женой бека. Уж лучше умереть, чем быть его женою… Я ведь поклялась Хаджимураду, что буду принадлежать ему, или сырой земле…» Джерен решительно встала, набросила на голову новый шёлковый гынач — платок женщины — и вышла во двор.

Осторожно подошла к воротам. Они были заперты, Вернулась и прошлась мимо чёрной кибитки, откуда доносились стоны и плачи. Джерен подошла к самой стене крепости: «Нет, не перелезть, очень уж высока», — подумала она и пошла в противоположную сторону двора.

Остановилась у колодца. Где-то здесь рядом она видела саксаул. Отойдя в сторонку, наткнулась на него. Взяв одну ветку, поднесла к колодцу и положила поперёк тёмной пропасти. Сняла с головы платок, концы его привязала к середине перекладины, затем сделала новый узел, образовав петлю, просунула в неё голову. «Если живая — с тобой, мёртвая — в земле», — последней искрой промелькнуло в её сознании и под ногами не стало опоры.


* * *

Довлетяр с нукерами почти до утра пировал. Лишь с рассветом он направился к новой молодой жене. На пороге остановился в раздумье: «Неужели снова придётся хлестать её плёткой? Или она всё-таки образумилась, смирилась? Должно быть уже примирилась со своей участью…» Бек решительно вошёл в кибитку. Но там никого не оказалось. «Куда же она могла подеваться?!», — встревожился он. Кинулся к воротам. Усатый страж сказал, что кроме Мереда никто из крепости не выходил. Бек отправился к Бике и разбудил её.

— Где Джерен?! — заорал Довлетяр.

— Ой, — вмиг проснулась Бике, — а разве её нет в кибитке? Никуда она не могла деться. Вчера её целый день бросало то в жар, то в холод, она, кажется, бредила. Сегодня тоже весь день тихо пролежала и к еде не притронулась.

— Но где же всё-таки она?!

— Не знаю… — растерялась Бике.

— Вставай, поскорее, поищем! — торопил женщину бек.

И вот уже вдвоём обшарили все углы комнаты, обошли двор — никого. «Но куда же она всё-таки запропастилась?», — эта мысль не покидала бека. Вот уже и солнце взошло и у ворот снова стали собираться люди, разглядывая пленников.

Вместе со старшим сыном и Мередом снова заявился Сазак с прежней просьбой: выставить несколько вооружённых конников для охраны села. Как не хотелось Довлетяру исполнять это, но пришлось. Провожая гостей, он не выдержал и спросил Мереда:

— Джерен случайно не заходила к вам?

— Нет, не приходила, — ответил Меред, но сдерживаемое и всё-таки заметное беспокойство Довлетяра насторожило чабана, — нет не приходила, — повторил он, уже с тревогой глядя на бека, — а что? Где она?

«Лучше бы не спрашивал, — с досадой подумал Довлетяр, — потому ведь и спрашиваю, что не знаю, куда делась твоя непутёвая дочь». А вслух с деланым спокойствием махнул рукой:

— Да, я просто так спросил…

Бек приказал никого не впускать в крепость, чтобы не разнесли дурного слуха по селу о пропаже молодой жены… Все родственники бека переполошились от такого недоброго известия. Мужчины и Женщины собрались у дверей белой кибитки. Кое-кто продолжал расхаживать по двору, заглядывая во все его уголки. Но Джерен нигде не было. Люди начинали приходит» к выводу, что, видимо, молодая жена бека всё-таки сбежала…

И вдруг от западной стены крепости донёсся пронзительный крик Бике:

— Ой, ой! Какое несчастье!

Перепуганная женщина кинулась от колодца к белой кибитке, а находившиеся там люди ринулись ей навстречу, возбуждённо спрашивая:

— Что? Где?

Бике, боясь даже обернуться, указывала рукой назад:

— Там она, в колодце, несчастная!..

Люди обступили колодец, боязливо поглядывая на девушку.

— Ладно, её уже не воскресишь, — обернулся бек к Дурдулы, — вытащите и принесите её в кибитку.

Стоны и причитания пленников на время смолкли. Они тоже смотрели в сторону колодца. Джерен завернули в белую кошму и понесли к порогу белой кибитки… Довлетяр, даже не взглянув на покойницу, сердито ворчал:

— Все старания оказались напрасными, сколько я денег на неё затратил. Нет, я так этого не оставлю, я потребую у Мереда затраченные на его дочь деньги, — ведь не я же её сунул в петлю. А если чабан не вернёт мне шестьдесят пять туменов, заберу у него младшую дочь. Та ещё красивее. Правда, молода пока. Но ничего, подрастёт…

Смех Абдуллы

Хаджимурад проснулся от боли, разлившейся по всему телу. Парень с трудом начал припоминать, что с ним вчера произошло. Открыв глаза, огляделся по сторонам. Над ним нависали ветви высоких деревьев. Невдалеке возвышались скалы, освещённые поднимавшимся солнцем. Хаджимурад попытался встать, но руки его были крепко связаны за спиной… Помнится, он был ночью сильно избит и сейчас каждое движение причиняло парню неимоверную боль…

Хаджимурад стал подробнее вспоминать, как всё случилось. Он стоял поодаль от привязанных лошадей, ожидая горбоносого с разведки. А тот пронёсся мимо него, кажется, с какой-то женщиной… И тут же в темноте два человека схватили Хаджимурада за руки. Он бы вырвался, но к ним подоспели другие, сбили парня с ног. Ещё помнит, что громко позвал горбоносого на помощь… «Почему же тот не отозвался и не бросился мне на выручку, — удивлялся он, — ведь если бы он вовремя кинулся мне на помощь, мы бы с ними могли справиться. Может он предал меня? А, возможно, его тоже схватили?..»

Хаджимурад поёживался от горной утренней прохлады. «И весна подходит к концу, — подумал он невесело, — а утра здесь холодноватые, аж дрожь пробирает, не то, что там у нас в песках…» Хаджимурад тяжко вздохнул. «Куда же это меня забросило?» — раздумывал парень.

Уже совсем рассвело. Почти рядом с ним, свернувшись калачиком, спали три мальчика. Тут же неторопливо расхаживал караульный. Невдалеке паслись лошади. Он вспомнил своего серого скакуна. Негромко сказал: «тубше, тубше». Стражник не обратил никакого внимания на его оклик. А Хаджимурад понял, что серого коня поблизости нет, иначе он или подбежал бы, или, если привязан, дал бы о себе знать знакомым Хаджимураду храпом. Возможно, он где-то подальше пасётся, и парень оглушительно свистнул: «Если он недалеко, то услышит мой свист и в ответ заржёт», — подумал Хаджимурад. Но от этого сильного свиста лишь вздрогнул караульный, подбежал к связанному парню, что-то пролепетал на непонятном языке. Хаджимурад не обратил внимания на суетню караульного. Проснулись и мальчуганы, испуганно протирая глаза.

— Замёрзли? — спросил он их и, не дожидаясь ответа, сказал: — Ложитесь поближе друг к другу и досыпайте.

Они легли снова, но заснуть уже не могли. Их, видимо, тоже одолевали какие-то тяжкие мысли. Они, понятно, оказались здесь не по доброй воли. И словно в доказательство этого один из них заплакал, растирая по щекам слёзы.

Хаджимурад стал успокаивать парня:

— Да перестань же ты, дружище, лить слёзы, ими ведь делу не поможешь… — Чтобы как-то отвлечь паренька, спросил: — Как тебя зовут?

— Сейиткули, — ответил мальчик, переставая плакать.

— Хорошее у тебя имя, — заметил Хаджимурад. — У тебя родители есть? Чем ты занимался в селе?

— У меня есть мама, старший брат, маленькие сёстры. А в селе я пас верблюдов…

Они заметили подходившего к ним сербаза и умолкли. Сербаз сунул ребятам в руки по лепёшке. У мальчишек лишь на ногах были оковы. Взяв хлеб, они вопросительно посмотрели на Хаджимурада. Он понял их взгляды и благодарно улыбнулся детям:

— Ешьте, это вам принесли.

Хаджимурада сербаз увёл с собой. Пришлось долго идти вдоль ручейка, струившегося в зарослях ежевики, Дошли до того места, где ежевика на обоих берегах была вырублена. Сербаз указал рукой на противоположный берег речушки. Сам он стал перепрыгивать с камня на камень, а Хаджимураду пришлось брести по ледяной воде. На другом берегу пошли тоже вдоль ручья. Вскоре до слуха Хаджимурада донеслись громкие выкрики на незнакомом языке. А затем показались и люди, которых, видимо, предводитель учил бросать нож. Заметив Хаджимурада, они прекратили своё занятие и уставились на пленника. Хаджимурад остановился, глядя на приближающегося к нему сухощавого, подтянутого незнакомца. За поясом у него торчали две какие-то железные штучки, похожие на совсем укороченные ружья. Из обыкновенного длинноствольного ружья Хаджимурад даже стрелял, но подобное видел впервые.

Незнакомец подошёл к пленнику и стал в свою очередь молча и внимательно его разглядывать. Хаджимураду не раз приходилось лицом к лицу встречаться с врагом. В этом же человеке угадывался одновременно и очень храбрый, и очень жестокий человек. Это был сам Абдулла-сердар. Он подошёл к пленнику и снял с его пояса нож из дамасской стали с белой рукоятью. Укоризненно посмотрел на конвоира, который не сделал этого раньше. Отобранный у пленника нож он сунул себе за пояс. А затем из ножен вынул свою кривую саблю и стал проверять её лезвие. Поднёс лезвие к пряди чёрных волос, торчавших у пленника из-под папахи, и волосы мигом оказались на земле, Абдулла сунул саблю в ножны и что-то приказал своему сербазу. Тот подскочил к Хаджимураду, развязал ему руки, снял с ног цепи.

Хаджимурад начал разминать пальцы рук, затем стал подтягиваться и приседать. Потом разулся и отжал портянки, намоченные при переходе через ручей. Развесил их на кустах. Было уже жарковато и Хаджимурад снял с себя чекмень из домотканой верблюжьей шерсти, положил на него свою папаху. После этого подошёл к ручью, умылся, а затем лёг на живот и вдоволь напился холодной горной воды.

Абдулла-серкерде с любопытством наблюдал за действиями пленника. «Интересно ведёт себя этот юноша, неужели он не понимает, что попал к нам в плен, что вскоре будет продан в рабство». Абдулла улыбнулся. Сделав несколько шагов, сел на расстеленный для него коврик.

Хаджимурад подошёл к нему, остановился совсем близко, но смутился, не зная как обратиться. И вдруг решился.

— Хан-ага, — решительно сказал он.

Абдулла ответил тоже по-туркменски, правда, с курдским акцентом:

— Слушаю тебя…

— Хан-ага, Довлетяр-бек выкупил у вас за сорок туменов одну маленькую девочку…

Абдулла перебил пленника:

— Довлетяр-бек выкупил эту девочку не за сорок, а за двадцать туменов.

Хаджимурад изумился:

— Как же так? Я ведь принёс ему для этого сорок один тумен!..

Абдулла-серкерде укоризненно покачал головой:

— Я вот со своими сербазами, головой рискуй, воюю, угоняю в плен из чужих краёв девушек и парней, с боями отбираю скот, а этот ваш бек без боёв и риска, сидя на месте, больше нас зарабатывает, ай, как нехорошо!.. — то ли искренне, то ли нарочито осуждал Довлетяра Абдулла…

Но там была ещё одна девушка… — напомнил парень.

— Да, помню, была у нас и её старшая сестра. Но слуга бека выкупил на следующий день и её за двадцать туменов. Наверно, бек и на ней заработал как следует. Кроме того, он и тебя мне продал за сорок туменов…

Хаджимурад растерялся от такого сообщения, недоверчиво покосился на Абдуллу.

— Нет, что вы, бек не продавал меня. Меня просто застали врасплох охранники крепости недалеко от неё, вод деревьями…

Абдулла громко засмеялся!

— К тем деревьям привёл тебя Мамед, о чём нас известили заранее. И мои люди сидели в засаде. В то время, как они тебя связывали. Мамед уводил девушку.

Парень тяжело вздохнул, поняв, что его Довлетяр со слугою Мамедом просто предали.

— Хан-ага, вы известный, храбрый человек, верните мне на время серого скакуна и саблю из дамасской стали, а ровно через три дня я привезу вам сто туменов, — попросил пленник Абдуллу.

Абдулла рассмеялся.

— Ну и чудак же ты, парень! Да знаешь ли ты, почему я купил тебя? Ведь ты поверг на землю самого, знаменитого моего пальвана. Ты не убил его, но оставил калекой на всю жизнь. И он мне за тебя заплатит столько, сколько я захочу.

Хаджимурад снова приумолк, о чём-то напряжённо раздумывая:

— Хабип-пальван, наверно, меня сразу убьёт. А мне, хан-ага, не хотелось бы умирать до того, как я отомщу моим предателям. Я готов, умереть, но только после отмщения. Я обязательно вернусь через три дня и тогда можешь, хан-ага, продавать меня. Прошу отпустить на три дня, потому что никак не могу я умереть, не наказав своих врагов за такое подлое предательство. А после мне уже и смерть нипочём…

В это время какой-то человек подлетел прямо к коврику на взмыленном коне, соскочил с седла и опустился перед Абдуллой на колени;

— Абдулла-джан, помогите! Туркмены налетели на наше село, угнали немало женщин и девушек, а также, трёх парней. В том числе единственного сына Хабипа-пальвана. Абдулла-джан, помогите нам выкупить Джапаркули-джана! Я вот привёз для выкупа парня, — здоровенный мужчина пододвинул к Абдулле узелок о серебряными монетами.

— Ризакули, поднимитесь! Я сейчас отправлю к Довлетяру-беку Ремена, возможно, он сумеет выкупить сына Хабипа.

Абдулла тут же послал слугу за Ременом. Ризакули поднялся и расположился на коврике напротив Абдуллы. Он снова стал просить его о помощи. Но Абдулла перебил его:

— Как здоровье Хабипа-пальвана? Рука заживает?

— Стало немного лучше, боли уменьшились, — ответил собеседник. — Я ездил в Гучанд и привёз оттуда большого табипа. Он дал ему хороших мазей. Но сейчас с пальваном что-то происходит странное. Он начинает раскаиваться в каких-то совершённых им грехах, пять раз в день читает намазы. Даже собирается поехать в святые места — в Машед, к Красному имаму, а, может, и к могилам Кербела, кто его знает…

Вернулся слуга с тем, кого именовали Ремевом.

— Реджепкули-джан, возьмите эти деньги, — указал он взглядом на узелок с монетами, — сейчас же поезжай к Довлетяру-беку и выкупи у него сына Хабипа Джапаркули и других, — приказал Абдулла. — Сам разберись, сколько людей можно выкупить на эти деньги. Но Джапаркули постарайся в первую очередь выкупить. Ну, конечно, и нам должно немного остаться денег. Понятно?

— Понятно, ага, очень понятно, — подтвердил посыльный.

— Ну, а если понятно, то немедленно отправляйся к Довлетяру.

Всё понял Хаджимурад, о чём говорили собравшиеся. А теперь он поглядывал на человека, прискакавшего к Абдулле за помощью и приходил к убеждению, что это старший брат Хабипа, уж очень он на него походил. А о Ремеве подумал, как об алчном торговце в предателе. Лишь такие люди могут охотно и запросто выполнять подобные щекотливые поручения, ездить с денежными узелками куда угодно и за чем угодно…

Ризакули взглянул на парня, сидевшего в сторонке, в сказал Абдулле:

— Какой симпатичный молодой человек! Вероятно, у туркмен взяли. Что ж, продадите, кто-нибудь купит, а родители, наверно, плачут, потеряв такого сына, — он сочувственно смотрел на парня, который казался совсем юным без чекменя и папахи.

— Этого парня я купил у Довлетяра-бека, — ответил Абдулла.

Ризакули пожал плечами и поинтересовался:

— Каким же он важным ремеслом владеет, если пришлось его покупать? Или заработать на нём собираетесь? Да кто же за такого юнца заплатит вам серебром. Вокруг ведь и без него достаточно и умельцев, и бездельников. Ну, если бы просто захватили, тогда ладно, не жалко сбыть и подешевке. А за серебро его никто не купит, — заключил Ризакули.

— Если я тебе скажу, что это за парень, ты сам его купишь за сто туменов, — ехидно подмигнул гостю Абдулла.

Ризакули отмахнулся от предложения хозяина:

— Ну, подумай, Абдулла-джан, на что нужен раб, да ещё за такие деньги. Я бы лучше за них выкупил племянника. Да и вообще отныне нам рабы ни к чему. Ведь Хабип-джан собирается ехать на поклон к имамам, вымаливать прощения за грехи…

Абдулла перебил гостя:

— Пусть себе отправляется в святые места. Но этого раба он бы обязательно купил. Не пожалел бы за него отдать и сто золотых туменов, ты не смотри, что он молод, этот парень отважный. Ведь именно он вышел один на один с Хабипом-пальваном и сразил его. Это — Хаджимурад.

Услышав это ненавистное имя, Ризакули вскочил с места, словно ужаленный скорпионом, выхватил из-за пояса кинжал и бросился к Хаджимураду.

— Постой, Ризакули, если ты убьёшь моего раба, я потребую заплатить за него не меньше сотни туменов.

Но гость не обратил внимания на это предостережение.

Хаджимурад, видя, что к нему приближается мужчина с обнажённым кинжалом, сжался, как дикая кошка, готовая к прыжку. И прыжок был неожиданным. Парень нагнулся и вытянул руки перед разъярённым врагом. Ризакули этого, казалось, только и нужно было. Он взмахнул кинжалом, чтобы напрочь отсечь руки. Но у Хаджимурада хватило ловкости резко убрать их и кинжал просвистел в воздухе. «Когда он снова взмахнёт кинжалом, и мгновенно прыгну на врага, — решил Хаджимурад. Но у Ризакули был свой план: «Теперь я ему вспорю живот». На этот раз юноша успел и руки убрать, и отскочить в сторону от острия, направленного ему в живот. Лишь левая сторона рубахи оказалась распоротой. Когда точно так же произошло ещё раз, юноша прыгнул влево от обнажённого кинжала. Теперь правая сторона сорочки была задета остриём.

Каждый раз, когда в воздухе сверкала сталь кинжала, сербазы радостно вскрикивали, нетерпеливо ожидая расправы с упрямым парнем. Абдулла тоже при каждом, блеске кинжала ожидал, что у юного смельчака могут вывалиться кишки и вроде бы даже сочувственно, качал головою…

Рассвирепевший Ризакули ещё несколько раз промахнулся и решил действовать по-другому. «Если это кошка прыгнет в сторону, я стремительно опущу ей кинжал на голову, оставив от неё две кровавые половинки!» — решил он.

Когда Хаджимурад в очередной раз успел отскочить в сторону от выставленного стального острия, Ризакули мгновенно занёс кинжал над его головой, но юноша сумел так схватить его за правую руку, что лезвие кинжала не коснулось головы безоружного парня. Ризакули пытался толкнуть Хаджимурада вправо. А он, намертво вцепившись в руку врага, выворачивал её влево. Оба остервенело выкручивали друг другу руки. Но Хаджимурад оказался и здесь более удачливым. Вот Ризакули немного согнулся, и юноша дал ему подножку, хорошенько тряхнул и опрокинул на спину. Из руки Ризакули выпал кинжал. Парень поднял его.

— Это ведь нечестно, хан-ага! — сказал он, бросая кинжал к ногам Абдуллы.

Абдулла молча взял в руки кинжал, словно соглашаясь со словами юноши. В это время на середину площадки вышел один из сербазов, обнажая саблю:

— Разрешите, Абдулла-серкерде, мне расправиться с этим поганым чужестранцем.

— Хорошо. — кивнул Абдулла, и сербаз стал засучивать рукава халата.

Аблулла посмотрел на Хаджимурада и, встретив его злой, укоризненный взгляд, улыбнулся:

— Возьми. — протянул он ему кинжал Ризакули.

Хаджимурад смело пошёл на сербаза. А тот, видя надвигающегося на него ловкого юношу с кинжалом, сначала немного попятился, а затем повернулся и уже без всякого стеснения побежал к своим.

— Педер сухта! — выругал Абдулла сербаза и засмеялся.

Успокоившись, Абдулла подозвал к себе Хаджимурада.

— Если ты перейдёшь ко мне нукером, — мирно сказал он, — я не стану тебя продавать ни Хабипу, ни кому другому, получишь домик, перевезём сюда твоих родных, будешь жить у меня в достатке.

Хаджимурад задумался на миг.

— Значит, сделавшись вашим нукером, я должен буду идти в грабить своих же? — спросил он.

— Нет, нет, — перебил его Абдулла, — я буду брать тебя с собой в другие места.

Хаджимурад отрицательно покачал головой.

— Лучше вы, хан-ага, разрешите мне съездить туда, — указал он на север, — чтобы повидаться с любимой Джерен, попрощаться с братишками и мамой, а главное, отомстить Довлетяру. Я обязательно вернусь, привезу, как обещал, сто туменов. И после этого можете со мной что угодно делать. Главное, что Довлетяр со слугою получат то, что заслужили за свой подлый обман.

Абдулле понравились слова юного смельчака. Но отпускать он его не стал, хотя и был уверен, что парень выполнит своё обещание, вернётся к нему с деньгами и в срок. Убийство Довлетяра со слугою было ему невыгодно. Да и другое беспокоило Абдуллу. «Если этот сильный и ловкий юноша останется в живых, он в будущем может стать мне врагом, уж лучше я продам его Хабипу-пальвану. Тот никак не может успокоиться, что остался без руки, а теперь вот ещё и угнали его единственного сына. Он, наверно, очень хорошо заплатит за то, чтобы иметь возможность набить сеном шкуру своего кровного врага».

Абдулла приказал слуге связать Хаджимурада и отвести к остальным пленникам. И уже вслед добавил:

— Да не мори его голодом, не жалей для такого храбреца ни воды, ни хлеба! — и снова непонятная улыбка тронула лицо хана-ага…

Пленники

Среди сербазов быстро распространилась весть в том, что безоружный Хаджимурад победил вооружённого человека, а другой побоялся вступить с ним в бой и кинулся от ловкого юноши наутёк. Сербазы с заметным уважением стали относиться к Хаджимураду. Сторож не кричал на него, кроме хлеба иногда тайком совал ему кусок мяса.

Многих пленников выкупили, оставались лишь Хаджимурад да подросток Сейиткули, который очень скучал по своим друзьям, и Хаджимурад как мог утешал его.

Как-то раз Хаджимурад сказал пареньку:

— Пошли, братец, со мной.

Гремя цепями, они направились к арыку, где на берегу зеленели разные травы. Караульный, заметив это, встревожился, но поняв, что им просто захотелось нарвать травы, успокоился: пусть добывают корм для животных.

Под вечер они расположились на собранной траве, на ней и спать улеглись. Но каждый из них долго не мог заснуть, вспоминая своё село, свою родню. Хаджимурад с ненавистью думал о беке. «Только такие сволочи, как Довлетяр, способны наживаться на несчастье, бедняков. Только такие, как этот негодяй, способны продавать и предавать своих земляков, совершать разбой, вызывать вражду между двумя соседними народами, чтобы нажиться на этом. Оказывается, мудрый Сазак-ага очень давно «раскусил» зловредные деяния этого человека. Сазак-ага ведь не раз говорил, что Довлетяр обманщик и предатель своего народа. Но я не прислушался к его словам в вот подлой воле оказался в чужом краю. Выходит, он продал меня главарю разбойников, разоряющих наши сёла. А этот разбойник собирается меня перепродать другому. Я с трудом устоял перед кинжалом Ризакули, но вряд ли мне удастся спастись от мести Хабипа-пальвана.

Да, по юношеской своей доверчивости я попался в сети. Теперь за подобный обман придётся расплачиваться самой жизнью. А она ведь начиналась вроде неплохо. В пять-шесть лет я уже умел как следует сидеть в седле. Лет в восемь я уже мог без устали скакать, а если надо, то а вступить в бой даже со старшими… В четырнадцать-пятнадцать лет уже не отставал от других взрослых конников. Я ни разу не опорочил имени своего рано погибшего отца. В последнем же бою справился даже с самим Хабипом-пальваном, И если бы аллах разрешил мне с этого момента заново начать жить, я бы в первую очередь рассчитался со своим злейшим врагом Довлетяром…»

Хаджимурад от недобрых раздумий о беке сжал кулаки и даже немного приподнялся. Молча наклонил голову, подперев лоб кулаком. Но до его слуха донеслись стук конских копыт и чьи-то голоса. Сейиткули тоже привстал.

— Что-то враги оживились, возможно, готовятся к разбою, а может, собираются везти нас на продажу, — предположил Хаджимурад. — Меня-то ясно кому продадут. Неясно только как Хабип-пальван со мною поступит: сразу ли уничтожит или решит позже это сделать, что ж тут поделаешь, придётся терпеть, в этом положении, когда у тебя и руки и ноги связаны, другого выхода нет, — тихо рассуждал он.

Голоса послышались ближе. Хаджимурад кое-что гонял из этой быстрой печи. Предводитель поторапливал своих сербазов выступить в поход. И сразу же откликнулись на боевой клич всадники и вскочили в сёдла.

«Поехали в мои родные места, — подумал Хаджимурад. — Конечно, в каждом селе есть старейшины, защитники, вожди. Но ведь вождь вождю рознь. Некоторые только носят это имя, а на самом деле никакие они не защитники народа, а скорее первейшие враги его, сами, что ни на есть, разбойники, как, скажем, Довлетяр-бек. А вот Сазак-ага настоящий сердар! Он не грабит других, не участвует в налётах, ненавидит разбойников…» — с этими тревожными мыслями парень и заснул. Перед обедом следующего дня с севера стал доноситьсясначала тихий, а затем усиливающийся гул… «Кажется, возвращаются налётчики, — решил Хаджимурад, — видно, с хорошей добычей едут…»

И в самом деле разбойники гнали большую отару овец, десятка полтора верблюдов. Сзади плелись пленники.

К вечеру к Хаджимураду привели двух пленников. Видно, они очень устали, так как сразу же, не проронив ни слова, улеглись спать. А вот Хаджимурад никак не мог уснуть, всё думал о Джерен. «Если её Мамед благополучно вырвал из неволи, значит, она уже дома, вместе с сестрой Дженнет. И, наверно, кое-что успела узнать о моём положении. Конечно, всей правды ей эти предатели не скажут. Доведётся ли нам с нею встретиться?..»

Утром он проснулся от громкого говора своих товарищей по несчастью.

Два парня, привезённые вчера затемно, оказались очень похожими друг на друга. «Видно, братья», — предположил Хаджимурад. Но один из них тут же прервал его раздумья:

— Здравствуйте! Вы Хаджимурад?

— Здравствуйте! Я действительно Хаджимурад, но откуда вы меня знаете? — пожал плечами пленник.

— Я видел вас на свадьбе, когда Сазак-ага женил сына. Вы тогда что-то шепнули серому коню на ухо и он в ответ вам кивнул головой. Я спросил у вас, что вы сказали серому коню? А вы ответили: я сказал ему, что на этот раз необходимо победить в состязаниях, чтобы получить приз. А серый конь, якобы, согласился С вами и кивнул головой. И верно, тогда ваш конь пришёл первым и шёлковая ткань досталась вам, — закончил мальчишка.

Это было прошлой осенью. Он тогда отдал приз матери, предполагая, что ткань достанется Джерен. А мать, пряча её, приговаривала: «Вот женим тебя и сошьём из неё красивое платье невестке». Хаджимураду стало грустно от этих светлых воспоминаний и он, чтобы уйти от своей грусти, спросил у парнишки:

— Как же всё-таки тебя зовут и чей ты?

— Зовут меня Бозаган, а это мой брат Евшан. Мы пасли овец и верблюдов Ялкаба-бая. И вдруг налетели гаджары. Собаку нашу они зарубили. А овец да верблюдов вместе с нами пригнали вот сюда. Дома у нас одна мама, у неё и родственников особых нет. Так что нас некому будет выкупить, — печально проговорил он и смахнул с глаз навернувшиеся слёзы. — Я совсем недавно видел серого коня, понимающего людские слова, — продолжил он. — На нём почему-то ехал Довлетяр-бек. А вокруг него нукеры. У них кони тоже хорошие, но не такие, как серый, куда им!.. Вот только не понятно, почему на твоём коне разъезжает бек?!

Хаджимурад насупил брови:

— Ты, Бозаган, точно узнал того серого коня?

— Да, разве его спутаешь с другим? — загорячился мальчонка. — Ведь он и на свадьбе Довлетяра-бека опередил всех коней.

— Постой, постой, — перебил Бозагана Хаджимурад, — какая там ещё свадьба была у Довлетяра?

— Разве вы не знаете? — удивился парнишка. — Довлетяр же взял, себе ещё и третью жену. Ну эту, старшую дочь чабана Мереда. Говорят, очень красивая девушка.

Хаджимурад резко вскочил на ноги. Бозаган испуганно замолчал, глядя на собеседника. Лицо его побледнело, глаза гневно засверкали. Гремя цепями, он направился к сторожу, стоявшему в сторонке.

— Куда? Куда?! — замахал руками караульный, — сядь на место!

Но Хаджимурад, не обращая внимания на окрики, продолжал идти. Караульный встал у него на пути, пытаясь задержать парня. Но пленник оттолкнул его в сторону и пошёл дальше. Караульный выхватил даже саблю, чтобы запугать идущего, но Хаджимурад, словно не видя этой сабли, продолжал идти уже вброд через арык… Для него самыми дорогими существами на свете были Джерен и серый скакун. То и другое отнял злейший враг — бек. От бессильной ярости у Хаджимурада гудела голова. Он не отдавал отчёта, что с ним может случиться. Двигался с одной непоколебимой мыслью — молить Абдуллу-хана, чтобы тот отпустил его, ну, хотя бы на денёк…

Караульный стал звать на помощь сербазов. Они молча выслушали караульного и, обнажив сабли, кинулись к Хаджимураду. А тот не испугался, не остановился, а продолжал следовать дальше.

На шум из палатки вышел Абдулла. Увидев, как над Хаджимурадом сверкали обнажённые сабли сербазов, он закричал. Сербазы замерли на месте.

Звякая цепями, пленный приблизился к Абдулле и молча опустился перед ним на колени:

— Хан-ага, умоляю вас со склонённой головой, отпустите меня всего на три дня, клянусь могилами своих предков, что вернусь и деньги привезу.

— Отважный юноша не должен склонять головы перед своим врагом, — перебил его Абдулла.

— Я не от страха склоняю голову, а от жажды мести.

— Хорошо, юноша, я дам тебе свою саблю, быстроногого коня, денег, дам тебе в спутники отважнейших нукеров и, если ты не тронешь бека со слугою, а убьёшь Сазака или его старшего сына, можешь считать себя свободным, — так ответил ему Абдулла-хан.

Услышав это, Хаджимурад гордо выпрямился, презрительно посмотрел на Абдуллу и молча пошёл обратно.

Бек глядел парню вслед, пока тот не перешёл арык «Возможно, он решил подумать над моим условием, ну, что ж, подождём, может, ещё и согласится…» — не терял надежды Абдулла.

Хаджимурад вернулся и, не говоря ни слова, опустился на подстилку из сухой травы, не обращал внимания на товарищей, стал внимательно рассматривать цепи на ногах. «Без ключа от них не освободишься, Но где его раздобыть? Такие ключи, наверно, хранятся у самого Абдуллы… Найти бы напильник да распилить их…»

Невесёлые раздумья парня прервал сторож, поста» вив перед ним миску с дограмой. Хаджимурад подозвал друзей. «Интересно, что кроется за этой щедростью Абдуллы? — подумал Хаджимурад, продолжая разглядывать цепи, — как бы всё-таки от них избавиться? К сожалению, они достаточно прочны, чтобы разбить их. Нужно сделать хотя бы так, чтобы цепи не гремели в пути», — решил пленник и стал перевязывать разодранными обмотками их звенья. После этого пошевелил ногами, — звуков не было слышно…

Когда все заснули, Хаджимурад встал и посмотрел на караульного. Тот сладко спал, подложив под голову какую-то деревяшку. «Плохо, что ночь лунная, Впрочем и сербазы, находившиеся чуть поодаль, кажется, тоже спят. Но если кто случайно проснётся, при таком лунном свете заметит меня. Ну, да ладно, будь что будет…» Хаджимурад встал и осторожно стал пробираться мимо караульного. Цепи не гремели. Интересно, когда он при такой медленной ходьбе доберётся до села?.. Он шёл сквозь заросли. Ведь если он пойдёт по дороге, то обязательно набредёт на какого-нибудь сербаза. Кустарники и травы, конечно, замедляли его продвижение. И всё-таки он прошёл уже немало. Сербазы уже не должны его слышать, если даже случайно звякнет какое-либо звено под перетёршейся обмоткой. Пленник зашагал более решительно. Дойдя до крутого подножья горы, стал медленно обходить её. Здесь было и травы поменьше, и кустарники не росли, но зато мешали ходьбе то и дело попадав щиеся крупные булыжники. И всё равно он упорно двигался вперёд.

По луне видно, что уже перевалило за полночь, а пройдено совсем немного. Хаджимурад торопился, но путь почти не сокращался. Перебраться в этом месте на левую сторону ручья мешали густые заросли ежевики, а на гору взобраться не было никакой возможности, она чересчур крутая. Что делать? Если бы не было цепей, он бы, конечно, не остановился и перед этакой крутизной. Но сейчас не получится. К сожалению, не оставалось ничего другого, как вернуться назад.

Хаджимурад посидел в раздумье и двинулся в обратный путь. Для него теперь уже неважно, что гремит железо и что начало рассветать.

А в лагере поднялся переполох: пленника не стало. Абдулла замахивался кривой саблей на караульного!

— Ты упустил Хаджимурада! Я с тебя шкуру спущу!

Караульный бегал как очумелый в поисках пропавшего пленника. А грозный Абдулла с налитыми кровью глазами не переставал кричать:

— Где Хаджимурад?

Караульный опустился перед Абдуллой на колени!

— Простите, хан-ага, виноват я, не доглядел!

Над спиной караульного просвистела плеть.

— Как он цепи снял? — рычал Абдулла, — когда я куда убежал?!

Караульный ничего этого не знал и Абдулла снова в яростной злобе занёс над его спиною плеть, но в эту минуту увидел выходящего из дальнего кустарника Хаджимурада. Рука Абдуллы с занесённой плетью замерла. «Нет, надо поскорее отвезти и сбыть этого парня Хабипу-пальвану, иначе с ним хлебнёшь неприятностей», — заключил он.

В пути

После утреннего намаза, сидя на молитвенной подстилке, Хабип-пальван устремил взгляд на восток:

О всесильный аллах, сохрани моего единственного сына. Внуши этому злодею, Довлетяру-беку, жалость, сделай так, всемогущий, чтобы он поскорее и невредимым вернул моё дитя. Пусть его ослепит золото, которое я послал на выкуп своего ребёнка. Пусть этот жадный подлец назначит какую угодно цену, только вернёт моего бесценного сына. О, мой пророк Хазрети-Али, помоги своему кающемуся рабу!..

Жена Хабипа-пальвана Беневше тоже думала о сыне и молча плакала. Ризакули отвезёт туркменскому беку выкуп за сына. Этот бек, говорят, очень любит и серебро, и золото. Пошли аллах, чтобы всё обошлось благополучно, чтобы Ризакули вернулся с дорогим Джапаркули-джаном…

В это время открылась дверь. Хабип-пальван с женой увидели на пороге Ризакули и замерли. В руках он держал знакомый узелок с деньгами. Хабип-пальван вскочил с молитвенного коврика:

— Что, не взял денег? Не вернул Джапаркули-джана? Почему? Где мой дорогой мальчик?

Беневше тоже от испуга дрожала и нетерпеливо ждала от Ризакули ответа. А он печально молчал. От недоброго предчувствия Беневше горько заплакала. Заголосили и её дочери…

— Где же, где мой сын? Почему его не привезли?! — в полной растерянности повторял Хабип-пальван…

Близким нелегко сообщать неприятную весть. Ризакули, заикаясь, выдавил:

— Джапаркули-джана нет в Ахале.

— Продали?! — в отчаяньи спросил Хабип.

Ризакули молча кивнул головой.

Хабип-пальван горестно сложил руки на груди:

— Это меня аллах так жестоко наказал. Сделал чьим-то рабом моего единственного сына.

— Ой, деточка, ой, Джапаркули-джан! — запричитала Беневше.

Хабип-пальван начал бить себя кулаком левой руки по голове и кружить по комнате:

— Ах, будь я неладен, это аллах меня наказал. На свете нет человека грешнее меня. Это я расплачиваюсь за людские слёзы и проклятья… — бормотал пальван. Наконец расстроенный Хабип умолк, посмотрел на жену и дочерей и приказал им перестать плакать. А затем и вовсе выпроводил в соседнею комнату.

После ухода жены и дочерей Хабип снова опустился на ковёр.

Поразмыслил о чём-то и обратился к старшему брату, всё ещё стоящему в дверях с виноватым видом:

— Ризакули, садись, вместе подумаем. Ты тут не виноват, это меня аллах наказал. Садись и дай мне трубку. Может, головы просветлеют и мы найдём какое-то разумное решение, как дальше быть, что дальше делать…

Братья, облокотившись на подушки, лежали рядом и поочерёдно курили из одной трубки. Хабип-пальван каждый раз, отрываясь от трубки, отпивал глоток чая и бросал в рот две-три жёлтые кишмишины. Но мысли о сыне не покидали его. «Если моего Джапаркули-джана купил какой-нибудь богатый скотовод из песков, можно считать, что он пропал. Каракумы обширны, где его там сыщешь? К тому же Джапаркули такой, что непременно удерёт, не понимая, что в песках наверняка погибнет от голода и жажды… Но без ведома аллаха ничего не делается, это мне, конечно же, божья кара, за бесчисленные содеянные грехи. Теперь я буду усердно я верно служить аллаху, не пропущу ни одного намаза, поеду в Мешад и припаду к могиле Хазрета имама Риза… Если аллах простит мои многочисленные прегрешения, тогда отправлюсь на поиски сына…»

Ризакули тем временем вспоминал о своей встрече с их кровным врагом Хаджимурадом. Выкуренная трубка сделала своё дело и у него развязался язык:

— Чтобы отомстить за тебя, я вступил в поединок с Хаджимурадом. Ей-богу, клянусь всеми святыми…

— Где же ты с ним встречался? — изумлённо спросил Хабип-пальван.

— Абдулла-серкерде захватил в плен этого негодяя в теперь собирается нам его продать.

Хабип-пальван на мгновение оживился:

— Это хорошо! Когда он привезёт его сюда?

— Да кто его знает. Сейчас Абдулла отправился в Ахал за новой добычей. Возможно, через полмесяца или месяц привезёт нам его. Но он не продаст тебе Хаджимурада меньше чем за сто туменов…

— Я куплю его хоть за тысячу туменов и разрежу тело на тысячу кусков, — стиснул пальцы левой руки Хабип-пальван. — Во всём виноват Хаджимурад, если бы он не отсёк мне руку, никто бы не посмел налететь на наше село, разграбить его и увести людей, и в том числе и моего Джапаркули-джана. Я набью соломой шкуру Хаджимурада!..

Хабип-пальван снова прилёг и попросил у брата трубку.

— Да, ты не досказал, как там закончился ваш поединок с этим Хаджимурадом? — напомнил Хабип брату.

Ризакули в свою очередь тоже глубоко затянулся ядовитым дымом, голова его совсем одурманилась. В таком состоянии он обычно заводил разговор о справедливости шаха Апбаса. Но сейчас не время для такого разговора.

— Абдулла-серкерде указал мне на одного своего пленника со словами: «Это не простой пленник, а победитель самого Хабипа-пальваиа, — продолжил он. — Сначала я думал, что он шутит. И лишь после того, когда он поклялся святыми, мне ничего не оставалось, как поверить ему. А раз это он, я выхватил кинжал и бросился на пленника. Абдулла пытался остановить меня, закричал: «Он стоит двести туменов! Если убьёшь, заплатишь их мне!» А я думал: «Пусть стоит хоть тысячу туменов, но я за брата ему должен отомстить!» Хаджимурад, увидев мой сверкающий, кинжал, вскочил с места. И только тут я заметил, что он не так уж и мал, может, даже повыше меня, да, кажется, и довольно жилистый парень. Ну, так вот, я к нему, а он удирать, так мы и бегали друг за другом по большому кругу. Я выставлю вперёд кинжал, а он удирает, я за ним, а он ещё быстрее бежит. Потом ему всё же удалось куда-то спрятаться от меня. Жаль, что я не смог найти и разрубить его на куски… Затем он улучшил момент, подбежал к Абдулле и крикнул ему: «Вы нечестно поступаете, вы трус!»

Хабип-пальван выпил несколько глотков чая, покачал головой:

— Хаджимурад правильно сказал. Мы действительно трусы…

В комнате стало тихо. Лишь густые клочья дыма бесшумно растекались по стенам в потолку…

— Ризакули, скоро вечер, иди домой. Завтра мы с утра отправимся в путь, к могиле имама Риза, приготовься, тебе тоже придётся ехать, мне одному трудно…

На следующий день, запасшись едой и водой, погрузив на телегу корм для лошадей; братья, собрались в дорогу. Хабип-пальван попрощался с женой и дочерьми:

— У меня много грехов перед аллахом в перед людьми. Я принесу в жертву аллаху скотину, буду читать молитвы и заклинания А если мои грехи будут отпущены, то аллах вернёт нам и сына. Он выручит из беды нашего дорогого Джапаркули-джана. И вот ещё что; если Абдулла привезёт Хаджимурада, сколько бы он ни запросил, заплатите и держите до моего приезда… Но не мучайте! — поручил он родне.

Братья ехали по тряской каменистой дороге в сторону горы Худай. Хабип-пальван всё время шевелил губами, наверно, читал молитвы. Ризакули то и дело соскакивал с арбы и подталкивал её на крутых подъёмах. Ни на этих невероятно крутых подъёмах, ни на таких же опасных спусках, Хабип-пальван не думал об опасности, он сейчас ни о чём не думал, кроме молитв, обращённых к аллаху. Не замечая ни встречных селений, ни людей, Хабип всё читал свои молитвы, Если бы рядом кто другой так неустанно молился, Ризакули давно бы прогнал его с арбы, а если бы арба принадлежала молящемуся, — сам бы сбежал. А вот Хабипу-пальвану он не мог слова сказать поперёк, Хотя Хабип и младший брат, но Ризакули почитал его я даже немного побаивался.

Наконец, братья добрались до Гучанда. Им, живущим в маленьком селении, Гучанд показался большим и многолюдным городом. Они въехали в его северные ворота и остановились возле чайханы недалеко от главной площади города, Ризакули остался возле арбы, а Хабип последовал в чайхану.

Хотя никто не знал вошедшего человека, но своим внушительным видом он сразу приковал внимание сидящих там людей. Накинутый на плечи добротный чекмень туркменского покроя скрыл от посторонних глаз отсутствие у него правой руки. Хабип громко поздоровался со всеми и прошёл на ковёр, расстеленный посередине комнаты. Подложил под левый локоть подушку. Люди поняли, что этот мужчина, как говорится, знает себе пену, поэтому он и расположился здесь так непринуждённо. В чайхане воцарилась тишина.

Чайханщик, видя, что гость нездешний, мигом подошёл к пальвану, поприветствовал и спросил;

— Чем могу служить, ага?

Хабип, даже не взглянув на юношу, велел подать чаю, затем приподнял голову и добавил:

— А также два пити!

Ризакули, накормив и напоив лошадей, тоже вошёл в чайхану и присел рядом с Хабипом. Молодой чайханщик поставил перед каждым из них по большой пиале с пити и подал лепёшки.

— Обед вроде бы ничего, — посмотрев в пиалу, сказал Ризакули.

— А если ничего, то и начинай! — Хабип ждал, когда старший брат приступит к трапезе. Они мигом опустошили пиалы.

Ризакули стал оглядываться по сторонам и молодой чайханщик тут же подоспел к ним:

— Что ещё прикажете принести? — спросил он на фарси.

— Отец твой дома? — уставился на чайханщика Хабип.

— Да, ага, — кивнул парень.

— Тогда сообщи отцу, — сказал гость по-курдски, — что приехал Хабип-пальван, скажи, что в сижу в чайхане.

— Пожалуйста! — молодой чайханщик мигом скрылся.

Услышав имя Хабипа-пальвана, многие повернули головы в его сторону. Многие знали прославленного пальвана.

Вернулся молодой чайханщик:

— Вас отец зовёт к себе, — сказал он в добавил: — Пальван-ага, я не узнал вас и, может, не так обслужил, прошу простить меня, — повторял он до тех пор, пока гости не скрылись в комнате хозяина чайханы на втором этаже.

— Салям алейкум, Яздан-ага! — поздоровались братья.

Навстречу им, расплываясь в улыбке, вышел плотный мужчина и пожал руки. Потом стал расспрашивать о житье-бытье, всё время поглаживая спою короткую, выкрашенную хной бородку. И хотя ему было уже за пятьдесят, на лице чайханщика не проступало, ни одной морщинки. Видимо, он никогда не занимался каким-либо тяжёлым трудом, никогда не испытывал тягостной нужды. Для почтенных гостей поверх ковра положили ещё и мягкие подстилки. Им снова подали чай, а потом стали приносить различные угощенья.

Хозяин лома пристально посмотрел на Хабипа-пальвана:

— Что же это за юный туркмен, которому удалось победить вас, батыр? — с недоумением спросил он гостя.

— Я видел его, — сказал Ризакули, прежде чем неторопливый на слова Хабип успел ответить хозяину. — Абдулла-хан показал мне мальчишку, разутого и без папахи, заверяя, что это и есть Хаджимурад, Сперва я думал, что он шутит…

Подали очередное блюдо и Ризакули на какое-то время умолк. Затем принесли всё для курения. Гости прилегли возле лампы. Хабипа угощал хозяин, а Ризакули держал свою трубку сам. После нескольких глубоких затяжек он продолжил прерванный рассказ.

— После того, как Абдулла поклялся Хезрети Апбасом, я поверил ему, выхватил из-за пояса длинный кинжал и кинулся на Хаджимурада…

— А он что? — нетерпеливо вставил хозяин, — наверно, бросился бежать…

Но сейчас Ризакули, видимо, от терьячного дурмана забыл то, что говорил недавно брату, и совсем по-другому рисовал свою встречу с Хаджимурадом.

— Нет, Яздан-ага, он не стал убегать, а поднялся с места и прыгнул на меня. Я выставляю кинжал, а он на него прыгает. Я снова выставляю кинжал, он снова прыгает. На кинжал прыгает и остаётся невредимым…

— Ба, и кинжал, говоришь, не помогает, прямо на него прыгает! — удивлённо качал головою хозяин дома.

— Совсем не помогает, никак не берёт кинжал этого юркого парня! — разводил руками рассказчик.

— Ой, тут не обошлось без вмешательства всемогущего аллаха, — растерянно произнёс хозяин, — иначе, кто бы мог поверить, что юный парень способен победить известного всем пальвана. Нет, здесь кроется какое-то волшебство…

— Видно, я сильно провинился перед небом, — заметил Хабип. — Грабил безвинных людей, убивал их, брал в плен и продавал в рабство… Теперь аллах наказывает меня за такие злодеяния.

— Может, и правильно вы говорите, может, и следует покаяться, — смиренно заметил хозяин чайханы, — хорошо, что вы решились побывать в таких святых местах, как могила имама Ризы, Кербела, Неджеп. Аллах милостив, он простит вам прошлые недобрые дела.

Хозяин с гостями ещё долго говорили о щедрости и чуткости аллаха, затем, прочитав последний, пятый намаз, улеглись спать.

После утреннего намаза, позавтракав, отправились дальше. Отдохнувшие лошади легко потащили скрипучую арбу. Какие-то всадники, — обогнав их, поздоровались с братьями. Затем, арба обогнала путников, едущих на верблюдах, ишаках, а то и шагающих пешком. Большинство из этих людей, как выяснилось, следует в Машед на паломничество. «И правильно, — думал Хабип, — ведь почти каждый человек имеет свои недостатки. У одних дети не родятся, у других они долго не живут, у третьих постоянно голова кружится, у кого-то ноги болят… Словом, у каждого достаточно веских причин для поездки в святые места…»

Солнце палило нещадно. Ризакули часто останавливал телегу и пил из кувшина воду. Впереди у поворота что-то показалось. «Вроде бы поблизости нет никаких селений», — удивился Ризакули. Спросил у брата. Но пальван, занятый своими мыслями, даже не расслышал вопроса.

— А? Что ты говоришь? — словно проснулся Хабип. — Что-то виднеется? Ну и пусть себе виднеется.

Но Ризакули не был погружён лишь в раздумья о боге. Его интересовало и то, что происходит вокруг. Он разглядел, как впереди них на дороге мужчина был впряжён в арбу. Рядом шла женщина, наверно, жена. Так они доехали до какой-то придорожной хижины и остановились. Навстречу им вышел мужчина. О чём они беседовали, Ризакули не слышал, но видел, что хозяин хижины стал опускаться в глубокое ущелье, откуда вроде доносилось журчанье ручья…

Ризакули тоже остановился возле них. Поздоровался с немолодым путником. Затем немного в стороне от дороги распряг лошадь и стал кормить её. Хабип-пальван тоже спрыгнул с арбы и слушал горестный рассказ путника:

— Два верховых разбойника вон за тем поворотом обнажили сабли и силой отняли у нас и деньги, и продукты, и лошадь. Как нам теперь быть, не приложу ума, — горестно вздыхал путник. Жена его, закутавшись в чадру, тихонько плакала.

— Куда держите путь? — осведомился Хабип.

— Жена у меня больная, хотели съездить в Машед, да вот с полпути вынуждены будем вернуться… — мужчина огорчённо вздохнул.

С двумя вёдрами, наполненными холодной родниковой водой, хозяин, обливаясь потом, выбрался из невероятно глубокого ущелья. Напоив всех и отдышавшись, он проговорил:

— Надо делать людям добро и этим смывать свои грехи. У меня ни на что больше, как жить у дорога и утолять жажду путников, не хватает сил. Для худайёлы — жертвоприношения богу — у меня нет скота, отправиться в дальний путь на паломничество нет средств — вот я я служу людям, как могу…

Хабип-пальван внимательно выслушал рассказ этого добродетельного человека и повторил про себя: «Надо добрыми делами смывать свои грехи». Они все вместе пообедали. Хабип предложил хозяину большую банку каурмы, лепёшки.

— А как по-вашему, можно ли завоевать прощение, если посвятить себя служению правде?..

— Наверно, можно, только моя вина слишком тяжела, её искупить непросто, — расстроился старик, — тридцать лет назад я несправедливо заподозрил жену в измене и убил её. Она была красивой и статной женщиной… И во искупление этого тяжкого греха я вот уже двадцать лет проживаю у этой дороги и чем могу помогаю путникам.

«Говорит, что совершил тяжкий грех, а всего-то я убил одного человека», — печально подумал Хабип. Вспомнил его слова: «Надо добрыми делами искупая» свои грехи», подошёл к путнику, у которого украли лошадь, и предложил ему с женой поехать в Машед вместе с ними.

Путник с благодарностью принял предложение Хабипа. Он сначала посадил на арбу свою больную жену, а затем и сам примостился рядом.

— Спасибо за приют! — поблагодарил Хабип-пальван хозяина хижины и тоже вскочил на телегу.

Был конец весны. Солнце палило нещадно. Длинные, свисающие завитки папахи Хабипа спасали от лучей только лоб и шею. А папаха Ризакули из валяной шерсти давала тени я того меньше. От такой жары ни ситцевая рубаха, ни бязевые штаны — не защита. Поэтому мужчины сидели в национальных халатах — донах. Женщина тоже была закутана с ног до головы.

Сейчас на этой накатанной дороге было мало путников. А вот осенью, после сбора урожая, движение здесь оживляется. У людей от продажи овец и продуктов появляются деньжата. Да в осеннюю пору и свободного времени у них оказывается больше. Дорога становится забитой теми, кто едет в святые места или возвращается оттуда.

Первым двух всадников, едущих впереди, заметил Ризакули. «Интересно, — подумал он, — почему эти конники едут по разным сторонам дороги, словно поссорившиеся друзья»…

— Это же те самые разбойники, что забрали нашу лошадь, — испуганно закричал мужчина, сидевший возле больной жены, — будьте наготове, как только наша телега поравняется с ними, каждый из них бросится с обочины к нам, обнажив саблю…

Хабип выразительно посмотрел на него, и тот сразу умолк.

Ризакули с вожжами в руках обернулся к брату, словно спрашивая его: остановиться или следовать дальше?

Хабип-пальван понял его невысказанный вопрос, сунул ему в руки один пистолет и приказал ехать вперёд. Расстояние между всадниками и телегой сокращалось. Женщина не выдержала:

— Да вы же везёте нас на верную смерть! Остановите лошадь, мы сойдём! — кричала она, вцепившись мужу в рукав халата.

Хабип, не глядя на неё, твёрдо отчеканил:

— Сидите спокойно! Не кричите!..

Оба разбойника были на вороных лошадях. Телега уже совсем приблизилась к ним. У разбойника, ехавшего справа, с левой стороны висела кривая шашка.

И хотя арба была уже почти рядом, они ехали спокойно, делая вид, что им до неё нет никакого дела. И только арба поравнялась с ними, как послышался строгий окрик одного из них:

— Все долой с телеги, и немедленно распрячь коня! — и с обнажёнными саблями они окружили телегу. Но увидев направленные на них два пистолета, отпрянули назад. Один из разбойников узнал пальвана.

— Хабип-ага, простите нас! Мы ошиблись! — Он мигом спрятал саблю в ножны, сложил руки на груди и отвесил поклон.

— Будь проклят твой отец, — грозно глянул на него Хабип, — ты ведь говорил, что уходишь от Абдуллы, потому что туркменов опасно грабить, а теперь ты нашёл более безопасное место для разбоя, стал грабить несчастных паломников?! Трудно и придумать большее грехопадение, чем грабёж бедных людей, следующих в святые места. У вас обоих на душе несмываемый грех. Таких надо безжалостно уничтожать.

— Просим именем святого Хезрета Апбаса, не убивайте нас, мы больше никогда и никого не будем грабить на дороге, — не поднимая склонённой головы, умолял разбойник.

— Сволочь ты, Ремев, я ведь хорошо тебя знаю! Сейчас же верни коня и деньги, отнятые у этих несчастных, — кивнул он на сидевших в его телеге мужа и жену.

— И ты постой! — сердито прикрикнул пальван на второго разбойника, ещё молодого парня. И тот тоже в испуге натянул поводья и замер возле телеги.

— Привяжи свою лошадь, — приказал ему пальван, — спустись в ущелье и принеси ведро родниковой воды.

Парень кинулся выполнять приказ пальвана. А Ризакули стал распрягать коня и стелить в тени арбы белую мягкую кошму.

Хабип-пальван прилёг. Пригласил в тень и мужа с больной женой.

— Значит, вы, ага, знаете этого разбойника? — подивился путник.

— Да, знаю этого негодяя. Он ещё недавно был наёмным сербазом у Абдуллы, это очень скверный и жадный человек, — объяснил Хабип.

— Но вернут ли они нашу лошадь? — сокрушался мужчина.

— Обязательно вернут! Он очень хорошо меня знает, — заметил пальван, — и арбу доставят, и деньги отдадут.

— Спасибо, добрый человек, я до смерти не забуду того, что вы сделали для нас, — сложил руки на груди путник.

— Что же за болезнь у вашей жены? — спросил пальван у собеседника.

— Моя жена самый несчастный человек, — печально склонил голову путник. — Как-то раз Абдулла-серкерде ехал в Машед, чтобы продать захваченных им туркменских пленников. По пути он сделал небольшой привал в нашем селе. Когда мы прибежали в чайхану, Абдулла с тремя товарищами пил чай. Возле чайханы сгрудились пленники, прижимаясь друг к другу. Мы стали разглядывать их. Одни — чтобы купить себе раба или рабыню, другие — просто из любопытства. — Паломник указал на свою жену. — Она мне, тогда ещё девчонка, очень понравилась, хотя и была бедно одета. Молодая пленница всё время прижималась к матери, видно опасаясь глазевших на неё людей… Наш местный бай долго торговался с Абдуллой, и наконец купил её мать, немного худощавую, но очень красивую женщину. Мать и дочь не хотели разлучаться и крепко держались друг за дружку. Слуги бая стали растаскивать их. По двое схватились за каждую. Наконец им удалось оторвать мать от дочери и увести. Девушка рыдала во весь голос. Но Абдулле всё это нипочём. Мне стало жаль худенькую миловидную девушку, и я решил её купить. Абдулла недорого взял за неё, видно, хотел поскорее избавиться от этих рыданий. Потом она подросла и стала моей женой. Теперь у меня три сына от неё. Но вот сама она больна. Страдает одышкой, сильно кашляет. Может, Хезрети Али-Риза поможет несчастной избавиться от своего недуга, — окончил свой рассказ путник и посмотрел на восток.

Услышав скрип телеги, паломник вскочил:

— Наша лошадь и наша арба!

А разбойник, подъехав к отдыхающим, спрыгнул с арбы и протянул паломнику узелок с деньгами.

Хабип-пальван бросил угрожающий взгляд на всадников:

— Вы мне поклялись, что больше никогда не будете разбойничать. Если до меня дойдёт слух, что вы нарушили клятву, я вас где угодно найду и не пощажу.

— Нет, ага, — в один голос крикнули они, — мы никогда не нарушим данную клятву, никогда не будем грабить…

— Идите, — махнул презрительно рукою Хабип.

После их ухода пальван стал вслух рассуждать:

— Наши власти, когда ловят воров и прочих разбойников, то спрашивают: «Какой рукой брал?» Каждый говорит неправду и показывает на левую руку. Но всё равно указанную руку при всём честном народе отсекают и опускают в кипящее масло. Казалось бы, не только виновники, но и те, кто наблюдает эту картину, не должны заниматься воровством и грабежом. Наказание ведь суровое, и всё равно находятся и воры, и прочие, скажем, взяточники, которые, наверное, ещё похуже воров… Ну, о взаимных преступных налётах на чужие земли не будем говорить, это особый и, к сожалению, очень тяжкий вопрос…

Путники ещё раз сердечно поблагодарили пальвана:

— Вы для нас столько сделали, что и словами не передать! Пусть аллах щедро вознаградит вас за это.

Путники тронулись… А вслед за ними отправились в свой неблизкий путь и два брата.

Ризакули спросил у младшего брата:

— Ну, а если бы эти бандиты не приняли твоё условие, ты, наверно, убил бы их?

— Нет, — покачал головой пальван, — я поклялся никогда больше не убивать людей. Я бы отвёз их в Машед и сдал в руки властям, а там бы сумели их наказать как следует, по заслугам.

Две арбы, одна за другой, покатили дальше…

Паломничество

Наконец показался Машед. Красный купол могилы Хезрети Али-Риза был хорошо виден даже издали, Простой люд называл этот купол Красным имамом.

При виде его каждый стал читать молитвы, какие он знал. После молитв каждый мысленно просил об отпущении грехов, об исцелении от болезней, о возвращении пропавшей родни…

Хабип-пальван, глядя на Красный купол, думал: «О, Хезрети Али-Риза, о, всемогущий имам, отпусти мне грехи, верни благополучно моего единственного сына Джапаркули-джана!» Больная женщина взывала: «О, Хезрети Красный имам, и ты, всемогущий аллах, пошлите мне возможность повидаться с родным краем, а потом я уже буду готова и навсегда расстаться с этим неправедным земным миром». Её муж просил: «О Хезрети Али-Риза, о, великий имам, не разлучай моих детей с их матерью, выгони из неё все хворобы и продли ей жизнь!..» У Ризакули были свои заботы: «О, Хезрети Али, о, всемогущий имам, избавь меня от нынешней бедности, пусть появятся у меня стада скота, пускай с каждым годом увеличиваются мои урожаи!..»

Хабип-пальван и больная женщина видели Машед впервые. Их дивили длинные ряды больших глинобитных домов.

Хабип-пальван благоговейно замер перед мечетью с высоким минаретом и голубыми куполами. Теперь он уже ни о чём другом не думал, а только молил я молил великого имама ниспослать ему прощение. Дальше по обеим сторонам улицы виднелись лавки с двустворчатыми дверями, окрашенными в красный или синий цвета. Перед лавками сновали персы в чекменях — безрукавках, с белыми чалмами на головах, курды в остроконечных папахах, азербайджанцы в плоских каракулевых фуражках, женщины с закрытыми от взоров лицами. Под огромным навесом торговцы, перекрикивая один другого, предлагали свой товар.

— Хлеб Мамедобадия! Хлеб Мамедобадия! — кричал торговец.

Он всё повторял и повторял эти слова. Может, именно поэтому Хабип ощутил, что хочет есть. Он легонько толкнул Ризакули в бок:

— Не пора ли нам перекусить?..

Брат стал вслух раздумывать, куда им лучше поехать: «В чукур-сарай или же в каменный сарай?» Пальван его перебил:

— Да не всё ли равно где нам остановиться и поесть, главное, чтобы поскорее.

Арба Ризакули въехала в распахнутые ворота двора, выложенного булыжником, хорошо отшлифованным за многие годы. С одной стороны двора виднелась чайхана, с другой — лавка. Весь большой двор охватывало полукругом здание, где размещались другие службы.

Хабип-пальван пока один проследовал в чайхану и сел на деревянный пол, покрытый войлочной подстилкой. Гостю подали чай.

Возле огромных самоваров на отдельном топчане сидел довольно полный человек, с одутловатым лицом. По всей вероятности, это и был содержатель постоялого двора. Одутловатый человек подозвал к себе молодого чайханщика и что-то ему сказал. Юноша мигом оказался возле пальвана:

— Вы и обедать будете? Есть плов из отборного риса, пити из молодой баранины… — Юноша так и оставался полусогнутым, пока не дождался ответа пальвана:

— Вот придут мои спутники, тогда мы и плов, и пити попросим…

В чайхану вошли Ризакули и муж с женой. Женщина села чуть поодаль, словно прячась за спину мужа. Все четверо, не спеша, стали пить чай…

Молодой чайханщик, словно стесняясь чего-то, наклонился над ухом Ризакули. Лицо его просветлело:

— Да, да, принеси, обязательно принеси, — ответил он юноше. И тот не заставил себя ждать: расстелил небольшой платок, зажёг лампу, принёс кусочек терьяка, трубку, щипцы.

Ризакули накурился терьяка до головокружения и постучал ногтем по трубке. Это значило, что он собирается передать её младшему брату. Но Хабип-пальван покачал головой:

— Я перед Красным имамом поклялся, что больше никогда не возьму в рот трубку с этим ядовитым зельем. Даже если у меня будет рука болеть, даже если я буду умирать от какой-то другой нестерпимой боли, всё равно не поднесу её ко рту.

— Не надо было тебе давать такую клятву, — досадливо заметил Ризакули, — а вдруг не выдержишь, нет, никак нельзя было этого делать, теперь вот и не покуришь с тобой.

Больная женщина с мужем тоже пристально смотрели на того, кто дал клятву не брать в руки кальян. У женщины лицо не было прикрыто. Оно Хабипу показалось вроде бы знакомым. Пальван стал вспоминать, где он мог видеть эту ещё нестарую женщину. Нет, женщины этой он нигде не видел, а вот девочку, похожую на неё, кажется, встречал… «Не являюсь ли я прямым виновником её несчастья?» Пальван болезненно и с трудом извлекал из памяти какие-то полустёршиеся картины.

Девочка с матерью возле Эрриккала собирали траву. Мы возвращались из налёта на другой туркменский аул. Я и Ремев для прикрытия были оставлены сзади. Нам новая добыча вроде бы уже и ни к чему. Там, впереди, и людей, и скотины, кажется, уже гонят больше, чем достаточно. Но не удержались. Вдали разглядели двух женщин. Пришпорили лошадей и мигом оказались возле них. Мать с дочерью не успели добежать до своего села, Ремев на скаку схватил девочку и кинулся догонять своих. А мне, тогда совсем молодому и полному сил, всё же оказалось нелегко справиться с матерью. Женщина была не только красивой, но и очень сильной…

Сожалея о содеянном в тот давний, проклятый день, Хабип тяжко вздохнул… Затем поинтересовался у путника:

— А мать вашей жены жива-здорова?

— Очень горькая ей выпала судьба, — ответил он. — Бай купил её для работы по хозяйству. Но поскольку эту женщину аллах не обделил красотой, старик при каждом удобном случае начал требовать от неё и другого. Однажды она складывала снопы в поле. Кругом безлюдно. Старый бесстыдник подкрался к жён-шине и повалил её на стерню. Но она баю не позволила над собою надругаться. Стала с ним бороться, Только бай хоть и стар, но был очень крепок. Силы женщины иссякли. Она дотянулась рукою до серпа и пропорола баю живот. На предсмертные крики сбежались сельчане. На земле сидит с обезумевшими глазами женщина. Невдалеке валяется почти безжизненный бай. Старший сын бая обнажает саблю и направляется к женщине. А она и с места не сдвинулась. Байский сын изрубил её, беднягу, на куски. Бай же промучился несколько дней и умер.

Хабипа мучили угрызения: «Мои прошлые преступления не дают мне покоя и здесь, у могилы Красного имама».

Принесли жирное пити, политое сверху какой-то ароматной приправой. Проголодавшиеся паломники уселись вокруг большого блюда, взяли по куску лепёшки и приступили к еде.

Солнце уже перевалило за полдень. В чайхану то и дело входили люди. Внимание Хабипа привлекли слова рыжебородого паломника, сидевшего невдалеке от него справа:

— Думаю, что нынешнее моё паломничество будет удачным. Мулла, которого мы наняли, видно, порядочный человек. Разузнал и подсказал, где можно выгодно купить овец. Сам он днём и ночью, молится за благополучный исход нашего дела.

После обеда младший брат попросил старшего: спроси рыжебородого, где найти того муллу, который помог им в богоугодном деле. Может, он и нам поможет. Я пока похожу по лавкам, а ты при встрече с муллой не скупись, сколько он попросит, столько и дай.

Под большим навесом полно продавцов. Каждый из них громко хвалил свой товар. Тут разные пахучие растения — мята, кинза, тархун, лук, чеснок… Дальше по обеим сторонам улицы тянулись лавки. Створки их дверей распахнуты. Возле лавок шумно. Люди снуют из стороны в сторону. Продавцы тоже не сидят сложа руки.

Хабип вошёл в одну из них. На полках её тюки различных товаров. Лавочник стал разворачивать перед ним ситец, шелка, шерстяные ткани.

— Всё есть и всё недорого, покупай, дорогой ага, вот ещё и бязь, и тонкое сукно, имеется всё, что людям нужно, — гордо улыбаясь, говорил продавец.

Но Хабипу здесь ничего не нужно было. Он заглянул в другую лавку. Тут были не только ткани, но и посуда, а рядом лежали все принадлежности для курения терьяка: лампа, трубка, вертел с загнутым концом, щипцы… Хабип отвернулся и проследовал к следующей лавке. Здесь он не мог не задержаться. Вот мешки с круглым и ханским рисом. Рядом — с орехами, жёлтый и чёрным кишмишем. Сырой и варёный горох, курага из персиков, миндаль. Были здесь также разные краски и патроны. Толстый лавочник сосал длинную трубку кальяна, выпуская изо рта и ноздрей клубы дыма. Купив немного кишмиша, смешанного с варёным горохом, он вышел из лавки.

Вернувшись в чайхану, Хабип застал там только женщину. Он высыпал перед нею купленный кишмиш с горохом. Тут же отошёл и уселся на прежнее место, ожидая остальных попутчиков. Женщина не притронулась к кишмишу, зато очень уж пристально смотрела на Хабипа. Не выдержав, он спросил:

— Что, наверно, узнали?

— Да. — с горечью ответила она, — узнала. Это, оказывается, вы тот изверг, который и маме и мне принёс столько несчастья; её погубил, а меня разлучил с родным краем, чего я так и не смогла перенести, отчего на меня и разные хвори посыпались, — женщина смахнула со щеки слезу — одну, другую…

Хабип ничего не сказал в ответ, лишь склонил голову в горьком раскаянии.

С наступлением сумерек в чайхане зажгли свечи. Вернулись в чайхану и Ризакули с паломником. Старший брат стал рассказывать о встрече и беседе о муллой.

— Я разузнал, где он живёт, и мы вдвоём, — указал он на паломника, — отправились к нему домой. Осторожно вошли в переднюю пристройку и слышим в комнате невообразимый шум, спор, даже по матерному ругаются… Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Там двое играли в шеш-беш. Видно, один из них заметил меня, сразу вскочил с места и отодвинул в сторону квадратик кошмы, на которой велась игра. Поняв, что мы не здешние, пригласил нас войти. Мы вошли в комнату и после того, как выяснили, кто из них мулла, сообщили о цели своего прихода. Мулла согласился на наше предложение и пообещал днём и ночью молиться за нас. Получив деньги, тут же рассказал, где следует купить баранов, сколько нужно за них заплатить. Потом заверил:

— Завтра после утреннего намаза и завтрака я сам приду к вам и поведу к гробнице Хезрети имама, прочитаю первое заклинание. Брат твой все грехи свои искупит, даст бог, может, и со своим сыном встретится…

После таких приятных сообщений Хабип повеселел:

— Большое дело вы сделали! Садитесь, поешьте, проголодались, наверно.

С наступлением темноты в чайхане стало тесно от паломников.

— Отчего это в вашу чайхану столько набилось людей, может, она у вас единственная в городе?.. — поинтересовался Хабип.

— Да нет же, ага, — ответил чайханщик. — Чайхана у нас на каждом шагу, но паломников куда больше. Это ещё ничего, посмотрели бы вы, что здесь творится после сбора урожая, осенью! Тогда не только чайханы, а и дома, и лавки, и всё, где можно приклонить человеку голову, забито до отказа!..

Кое-как пристроившись, Хабип и Ризакули заснули крепким сном.

После утреннего намаза Хабип-пальван сходил в ближнюю лавку и купил кишмиша с горохом да кунжутной халвы. Попив чай со сладостями, стали ждать муллу. Наконец пришёл голубоглазый, высокий человек в чалме и сером чекмене без рукавов и поздоровался сначала с Ризакули, а потом со всеми остальными.

— Пусть ваше паломничество будет принято аллахом, следуйте за мной! — и он повёл богомольцев к Красному имаму.

По пути мулла помог своим новым друзьям купить дляжертвоприношения овец, муку и рис.

Высокие купола Красного имама даже издали хорошо видны. Но богомольцы уже приблизились к просторному двору, огороженному кирпичной стеной о просветами в ней. Вокруг стены в нескольких местах совершались жертвоприношения аллаху. Мулла ввёл их в огромные железные ворота. Двор был переполнен паломниками. Сновало здесь множество дервишей, нищих. Мулла показал на воду, которая вытекала по каменному руслу за стены двора:

— Вот это и есть священная вода Красного имама. Тысячи людей на неё работают…

Мулла прочитал заклинание на худайёлы Хабипа-пальвана. Поводил братьев со спутниками вокруг Красного имама и здесь тоже молился вслух за отпущение грехов, за скорейшее выздоровление больной женщины… Мулла посоветовал Хабипу-пальвану съездить ещё в Кербеле и поклониться там могиле имама Гусейна, затем отправиться в город Неджеп и посетить с соответствующими дарами могилу Хезрети Али.

Вскоре Хабип-пальван отправился в святые места Ирака, а Ризакули вернулся домой. Вместе с младшими братьями и старшими сыновьями Ризакули скосил свой ячмень и другие злаки, намолол муки для семья в родни. Так что Беневше была обеспечена и хлебом, и другими продуктами.

Время шло, а Хабип-пальван всё не возвращался, Родственники волновались, кто-нибудь из братьев пальвана нет-нет да остановит взгляд на пылящейся дороге: «Не Хабип ли возвращается из дальних паломнических странствий?..»

Как-то раз под вечер на окраине села показались пятеро всадников и несколько человек пеших. Вот они уже миновали заросли тальника, окаймлявшие родник, вот уже подъехали к первым кибиткам. «Ба, да это же Абдулла-серкерде с нукерами гонят куда-то шестерых пленных», — высказался кто-то.

Доехав до чайханы, серкерде слез с лошади. Хозяин узнал гостя и на топчан, под которым протекал ручеёк, постелил вместо кошмы иранский ковёр, положил на него ярко расшитую подушку. Не успел хан-ага опуститься на топчан, как перед ним оказались и чай, и кишмиш, и халва. Пленников тоже усадили недалеко в тени чинары. Сербазы, покормив лошадей, расположились около своего предводителя.

По одному, по двое к чайхане стали стекаться жители села. Они отвешивали Абдулле поклоны и оставались на ногах, не осмеливаясь при таком почтенном госте присесть. Сельчан собиралось всё больше и больше. Всем хотелось посмотреть на боевые одежды предводителя окрестных мест, и главное на пленных, которых он гонит на невольничий рынок.

Заявился и сельский реис, усатый толстый мужчина средних лет. Он заискивающе поздоровался с Абдуллой, но руку подать ему не решился. Однако, чтобы дать гостю понять, кто он такой, стал ругать чайханщика:

— У тебя что, нет настоящего обеда, бездельник?

— Есть пити, ага, — спокойно ответил чайханщик.

— Так почему же ты не угощаешь людей?! — не унимался рейс.

— Если гости скажут, подам, — опять негромко заявил чайханщик.

Но рейсу хотелось казаться требовательным а властным:

— Что, одно пити? Гостям, наверно, и плов нужен.

— Можно и плов приготовить, — согласился хозяин чайханы.

— Можно сделать, так сделай! Да поживее! — с нарочитой строгостью покрикивал рейс. Сам не осмелился сесть даже рядом с сербазами, а присел позади них. Ему тоже подали чай.

По аулу мигом разнеслась весть, что Абдулла привёз пленников. Прибежал к чайхане и Ризакули с братьями. Он для приветствия протянул Абдулле обе руки, словно был с ним знаком сто лет.

— А, это ты, Ризакули, — чуточку насмешливо взглянул на него Абдулла, — где же мой пальван? Я привёз ему в подарок Хаджимурада.

При упоминании этого имени сельчане насторожились и стали вглядываться в пленников, стараясь угадать, кто из них Хаджимурад. Все пленники были юны. Самый заметный среди них, прочнее других закованный в цепи, и был Хаджимурад. Толпа гудела, перебрасываясь громкими репликами.

— Что-то уж больно молод этот Хаджимурад!

— Не верится, что такой мог победить нашего знаменитого пальвана!

Ризакули указал братьям на Хаджимурада, потом обернулся и ответил Абдулле:

— Хабип-пальван отправился на богомолье аж в Кербеле.

— Жаль, жаль, — горячился Абдулла, — к чему они ему, эти странствия? Теперь — придётся кому-то другому продать его кровного врага…

Тем временем один из братьев Ризакули подошёл к пленникам, пряча под чекменем плётку или палку, Ризакули, невпопад отвечая Абдулле, пристально следил за братом. Абдулла-серкерде понял: происходит что-то неладное, и тоже посмотрел на пленников, увидел здоровенного парня, готового наброситься на кого-то из них. Парню, сильно походившему на пальвана, Абдулла грозно приказал:

— Эй, батыр, остановись!

Тот неохотно замедлил шаг, искоса поглядывая на сердара.

— Я тебе говорю, парень, — сердито повторил Абдулла, — ну-ка, подойди ко мне!

Гость отобрал у подошедшего дубинку и укоризненно сказал:

— Значит, батыр, ударом вот этой никчёмной дубинки ты собрался отомстить кровному врагу. Недостойно! Прочь с моих глаз! Ризакули, я хотел Хабипу-пальвану продать Хаджимурада за двести туменов для того, чтобы он по-настоящему расправился со своим врагом. Сейчас ты за старшего в доме, я тебе его могу отдать за сто туменов. Надень ему на шею верёвку и уводи, хочешь, — заставь своего раба работать так, чтоб у него кости трещали, хочешь — отомсти за брата, — отруби ему голову или руки, дело твоё, он твой раб.

— На черта мне раб! Он мне и за один тумен не нужен. Но Хаджимурада я куплю. Он мой враг. Я должен ему отомстить. Если отдашь за пятьдесят туменов, заберу…

— Если я освобожу парня, он привезёт мне двести туменов, но освобождать его опасно…

Ризакули перебил Абдуллу:

— Так и привезёт, жди! Такого только раскуёшь, сразу же удерёт!

— Нет, он отважный и честный парень. Он обязательно привёз бы деньги, как обещает! Но я боюсь его освобождать…

— Ба, и ты боишься? — удивлённо воскликнул Ризакули.

— Нет, если я первым его не трону, он меня тоже не тронет. За себя мне нечего бояться, но если он окажется на свободе, многим может не поздоровиться… — разъяснил Абдулла. — Значит, если хочешь покупать парня, покупай, а не то мы сейчас же, после обеда отправляемся в Машед. Там я пленника на рынке и продам. Думаю, что Хабип, вернувшись с богомолья, не похвалит тебя за то, что упустил его врага. Сам, наверно, станет разыскивать его. И эти поиски Хабипу могут обойтись знаешь во сколько? — Абдулла пристально посмотрел Ризакули в глаза.

— Знаю… Понимаю… — тихонько отозвался Ризакули.

Убедившись, что за пятьдесят туменов ему не купить врага, брат Хабипа стал понемногу прибавлять: сначала предложил шестьдесят туменов, потом — семьдесят. Но Абдулла понимал, что Ризакули должен купить Хаджимурада, и поэтому не уступил ни одного тумена.

Хаджимурад, слыша, как они торгуются, старался не очень задумываться о своём будущем: «Что будет, то и будет. А, может, удастся и вывернуться из навалившейся беды…»

Пленники с замиранием сердца ждали исхода этого скверного торга. Сейиткули со слезами на глазах уставился на Хаджимурада, словно спрашивая: «Что же мы будем делать без тебя?». Хаджимурад хоть и смотрел в другую сторону, но чувствовал его тревожный взгляд.

— Будь мужественным, — шепнул он пареньку и обнял его за плечи. А всем остальным громко и убеждённо сказал: — Рано или поздно вы обязательно вернётесь в родные места. И тогда, прошу вас, сходите в моё село Гызганлы, разыщите там парня по имени Назер и расскажите ему всё, что знаете обо мне, всё, что со мной произошло…

Торг был закончен. Ризакули вытащил из-за пазухи замусоленный узелок и тщательно пересчитал деньги…

Толпа сельчан молча взирала на всё это. Да и что могут поделать люди, если один хозяин продаёт своего раба другому… Так повелось издавна.

— Бери, Ризакули, своего раба и делай с ним, что угодно, — довольно ухмыльнулся Абдулла.

Ризакули подошёл к пленным и ткнул пальцем в сторону Хаджимурада:

— Вставай, пошли…

Хаджимурад встал, взглядом, попрощался с каждым из товарищей и последовал за новым хозяином. Сейиткули громко заплакал: «Что же мы будем делать без тебя!».

Хаджимурад на ходу оглянулся:

— Хватит быть ребёнком, теперь с тобой нет матери, которая могла бы ублажать твой плач. Будь стойким и терпеливым!

Затем осуждающе взглянул на Абдуллу: «Ты, мол, всё же оказался трусом». После этого, гремя цепями, ушёл из-под чинары. Ризакули и его брат с хлыстом в руках повели Хаджимурада к себе домой.

Полат-хан

В кибитку вошёл Назар и поздоровался.

— Сазак-ага, говорят; в наши места прибыл Полат-хан, вы об этом слышали? — спросил Назар у тестя.

— Пока ничего не слышал, знаю только, что Полат-хан всегда заходит к нам, когда оказывается в селе. А ты от кого узнал о его приезде? — поднял глаза Сазак на вошедшего.

— Да все женщины побежали, якобы, за водой, а на самом деле для того, чтобы поглазеть на Полат-хана.

— И Тыллагозель тоже пошла? — с лукавинкой спросил тесть..

— Говорю же вам, абсолютно все отправились, — махнул рукой Назар.

— Ах, негодницы! — рассмеялся Сазак. — Тогда что же, выходит, Полат-хан остановился у Довлетяр-бека? Вообще-то он к ним не ходок, не любит тех, кто ходит на аламан, грабит сёла, продаёт рабов. Но раз он так поступил, значит, есть на то причина…

Послышался стук копыт. Четвёртый сын сердара Чары вышел из кибитки. И тут же во двор влетел на взмыленной лошади Дурдулы; передав поводья Чары, он бросился в кибитку.

— Саламалейкум, Сазак-ага! Вас зовёт Полат-хан. Он у нас, в доме брата Довлетяра. Просил, чтобы вы не задерживались, побыстрее пришли… — Дурдулы хотелось бы услышать ответ Сазака, но он знал, что старик не любит с ним разговаривать, и, пожалуй, не скажет ему ничего.

— Ну, ладно, я поеду за другими, а вы, наверно, сами придёте, — пролепетал Дурдулы и вышел из кибитки.

— Раз зовёт хан, придётся идти, — поднялся с ковра Сазак. — Оразгельды и Назар, вы тоже пойдёте со мной.

Когда они шли вдоль крепостной стены к воротам, Сазак, не оборачиваясь к спутникам, сказал, словно самому себе:

— Никак не хочется мне идти в эту крепость, Она-то, пожалуй, и является главной причиной того, что мы не ладим с соседями, что бедный народ наш постоянно подвергается грабежам. Зачем Полат-хан зовёт нас в эту злополучную крепость?..

Во дворе их встретил молодой парень, поздоровался.

— Сазак-ага, идите вон в ту белую кибитку, — указал он рукой, — там все уже собрались, вас ждут.

Возле кибитки сердара поприветствовали два человека, сидевшие в тени тутовника. Это был Назар-талаплы, младший брат отца Полат-хана и Бегенч-гаджар, ближайший друг хана. Оба крупные и видные мужчины. Полат-хан брал их с собою во все важные поездки.

Полат-хан был ширококостным, крепко сбитым человеком. Когда он злился, взгляд его становился невыносимо колючим. На широком лбу появлялось несколько еле заметных поперечных морщинок.

При виде Сазака он в знак почтения встал и протянул гостю обе руки. Все, за исключением бека, последовали его примеру. Довлетяр явно был недоволен такой встречей. А тут ещё Полат-хан пригласил старого сердара сесть рядом с собой…

Поскольку хозяин дома не поприветствовал Сазака, сердар не посчитал нужным с ним поздороваться. Полат-хан это заметил, но ничего не сказал. Он знал, что Сазак и Довлетяр не ладят между собою. Сазак почти сразу же заявил:

— Полат-хан, я вас искренне уважаю, поэтому только и принял ваше предложение, несмотря на то, что поклялся никогда больше не переступать порог этого лома.

— Поскольку и я уважаю Полата-хана, я тоже лишь поэтому не стал возражать против его желания пригласить тебя ко мне, в ином случае я сам бы не позволил тебе переступить этот порог, — в тон сердару ответил бек.

Густые брови сердара насупились.

— Замолчи, бек! — повысил голос Полат-хан. Затем уже более спокойно добавил: — Я ведь хорошо знаю: и что собою представляешь ты, и кто такой Сазак-сердар.

Хан кашлянул и посмотрел на незнакомого человека, сидевшего рядом с беком. Это означало, что он разрешает этому человеку продолжать говорить…

Незнакомый ахун в белой чалме и выцветшем халате, тряхнув желтоватой бородкой, заговорил на каком-то странном туркменском языке, которого не услышишь ни в Иране, ни в Бухаре, ни в Хиве.

— Когда на хорезмского царя Мухамеда-шаха напали разбойничьи войска Чингиз-хана, когда один за другим сдавались вилайеты и крепости шаха, туркменские конники под предводительством Джелалетдина выступили против захватчиков и проявили при этом мужество и отвагу…

Полат-хан, радуясь тому, что светлолицый гость так хорошо отзывается о туркменском народе, открыто улыбнулся, словно приглашая ахуна говорить дальше. Желтобородый гость так это и понял и стал приводить всё новые примеры боевой доблести туркменских конников. Коснулся, даже их славных побед во времена Байрам-хана. Несколько слов сказал об огузах, затем пространно стал говорить о том, как во времена сельджуков туркменские конники достигли даже весьма отдалённых арабских стран.

Гость замолчал.

В дом вошли Салих-ишан и некоторые другие приглашённые люди, которых Довлетяр приветствовал стоя. Зато Полат-хан и Сазак-сердар продолжали сидеть, словно не замечали их прихода.

Полат-хан погрузился в раздумья о светлолицем госте, который так плохо говорил по-туркменски и так хорошо знал многие факты из истории туркменского народа… Сазак же был уверен, что встречался с этим человеком, сейчас он пытался вспомнить, где и когда это было… «Да, да, месяцев шесть назад, он вот также, собрав вокруг себя людей, рассказывал им о туркменах совсем другое, будто они драчливый и трусливый народ. Человека и его байки хорошо помню, а вот где именно это происходило, никак не припомню», — сожалел Сазак, пристальнее вглядываясь в гостя.

— Кто вы будете и из каких мест родом? То, что вы не туркмен, понятно по вашему говору, а вот откуда и куда вы следуете, охотно бы послушали, — обратился Полат-хан к гостю Довлетяра…

— Мы во многих местах обучались. Закончили в Бухаре медресе. Потом учились в Багдаде. Сами мы большой ахун. Дома у нас нет. Мы просто странник, взывающий к аллаху, — ответил хану желтобородый гость.

— А звать-то вас как? — поинтересовался хан.

— Мы из сейидов. А текинцы сейидов называют ходжа. К тому же мы странник — каландар. Поэтому можно будет нас называть каландар-ходжа, — несколько смущаясь, ответил гость.

— А живёте вы где? — допытывался хан.

— Сейчас мы гостим у бека. А вообще шли на богомолье в Каабу, — опустив глаза, промолвил гость.

А Сазак всё копался в своей памяти…

— Я хорошо помню, что где-то вас видел, вот сейчас, сейчас припомню, где всё это было.

Гость пожал плечами, словно говоря: «Может, я видели где-нибудь, не знаю…»

— Ну, наконец, вспомнил, — оживился Сазак, — на священном кладбище Сейитджемалэтдина вы, собрав людей, тоже рассказывали о воинственности туркменского народа, хотя и не совсем так, как теперь… Верно?

Гость запнулся и не смог толково ответить на вопрос сердара.

— Возможно, и верно, мы совершаем паломничество, много ходим, в разных священных местах бываем… — И тут же не без умысла заметил, что не раз слышал о Сазаке, как о мудром и отважном вожде. Знал он и то, как ловко Сазак уклонился от оброка хивинскому хану, рассказал подробно, как будто сам присутствовал при этом, так же подробно поведал о его недавнем столкновении с Абдуллой в Селмели.

Сазак же задумался: «Откуда гость бека так хорошо знает все здешние события? Вряд ли сам бек стал бы расхваливать наши подвиги этому каландару-ходже?..» Сердару хоть и приятны были похвалы, его не покидало сомнение в отношении добропорядочности этого человека. Он и сейчас не, удержался от замечания:

— Вы говорите, что следуете в Каабу, но с тех пор, как я вас встречал, прошло уже шесть месяцев? Как же это получается?

— Мы посещаем все священные места и идём потихоньку, — двусмысленно ответил гость. Но Сазака ответ не удовлетворил:

— Если вы будете продвигаться так же, как до этих пор, то не достигнете Каабы и до конца своей жизни…

Слова сердара у Полат-хана вызвали улыбку.

Гость же на замечания Сазака и улыбку хана решил ответить хитрым нападением с потаённой мыслью: «Посмотрим ещё, кто кого». И он перевёл разговор на другую, более важную для него тему.

— Полат-хан, вы принимаете участие в заседаниях Нурберды-хана. Причём вы являетесь ханом самого крупного туркменского племени геокча. Вам, наверно, известно, что войска русского царя уже стали перебираться через море Хазар. Интересно, как вы собираетесь их встретить: с оружием в руках или, как у этих русских говорят, с хлебом-солью? — Ахун окинул взглядом комнату, желая убедиться, какое впечатление на присутствующих произвели его слова.

Больше всего этому удивился Полат-хан. Приезд его в село был связан именно с этим вопросом. В ближайшее время все текинские ханы должны будут собраться у Нурберды-хана, чтобы принять решение по этому поводу. Полат-хан, прежде чем отправиться к Нурберды, решил созвать в крепости бека старейшин и посоветоваться с ними. И вот его теперь опередили: «Откуда он взялся, этот гость Довлетяра, и где он почерпнул сведения о нынешнем положении в стране, и почему именно он перед старейшинами поднимает этот вопрос?», — раздумывал Полат-хан.

Салих-ишан воспользовался затянувшимся раздумьем хана и подал голос:

— Пока ещё ни одно из мусульманских государств без боя не позволяло иноверцам ступать на их землю… Каландар-ходжа в знак согласия кивнул головой. Довлетяр-бек тоже подхватил слова Салих-ишана:

— Правильно говоришь, Салих. Мы не позволим капырам топтать нашу священную землю. Каландар-ходжа большой ахун, повидавший все четыре стороны света, тоже, наверно, с этим согласен. Я не могу так глубоко, как он, коснуться нашей истории. Но я знаю, что мы не только капырам, но и мусульманским ханам и шахам не позволяли захватывать наши земли. Наверно, все вы помните, как десять с лишним лет назад хивинский хан Мухамет Эмин, намереваясь поработить туркменские племена, пришёл к Чёрному арыку у Мары. Когда он отдал распоряжение серахским туркменам, чтобы они переехали в Мары, те его не послушались, не выполнили его волю Хан собрал свои войска и попытался силой заставить их переехать в Мары. Текинский хан Каушут попробовал вступить в переговоры с Мухамедом Эмином, чтобы решить вопрос мирным путём. Хивинский хан отказался от переговоров. Тогда все жители крепости, включая женщин и стариков, во главе с Каушутом взялись за оружие и одержали победу. Войска Мухамеда Эмина разгромили. В этом памятном бою был убит и сам предводитель.

До сих пор ещё живы многие сельчане, принимавшие участие и в другом сражении — на Манджук-тёпе вблизи Кара-кала, — Довлетяр передохнул и с гордостью посмотрел на Сазака, дескать, вот сколько я знаю, и тут же продолжил свою речь. — Иранский шах Насреддин позвал к себе хана Бужнурда и приказал: «Надо захватить Кара-кала и Ахал, подчинить себе текинцев и геокленов». Хан Бужнурда Джапаркули воспринял этот приказ шаха как большую честь для себя. Он собрал бесчисленное войско и отправился в Кара-кала. Текинцы, емуды, геоклены объединились во главе с Нурберды-ханом и выступили против захватчиков. Туркменские войска начисто разгромили иранских захватчиков. Сам Джапаркули-хан бежал. Туркмены тогда захватили много людей и всякого добра. Орудия, взятые в том бою, и сейчас хранятся в Геоктепинской крепости… Но шах не унимается. Во главе со своим ближайшим родственником Хамза Мирзой он снова на земли марыйских текинцев направляет многочисленное войско, — в этом месте гость в слова бека вносит поправку, а, вернее сказать, уточнение: «войско в двадцать семь тысяч»…

— Да, — продолжает бек, — с войском в двадцать семь тысяч человек шах отряжает Хамзу Мирзу к марыйским текинцам, надеясь наголову разбить их. И опять под предводительством Каушут-хана текинцы отважно сражаются против вражеских войск. Вначале они бьют их возле развалин Сейита Насыра, потом у Порсы-кала. Победно дошли наши храбрые воины до самого Серахса. Кто остался в живых из вражеского войска, тех взяли в плен. И опять же нашими доблестными воинами было захвачено много добра. И другие победы можно было бы вспомнить. Никому не удавалось и не удастся поработить нас!

Хочу сказать, что и я сам не отстаю от других, когда дело касается мести врагу за налёты, грабежи… Вот, например, на нас часто нападают иранские разбойники, захватывают в плен наших людей, угоняют скот. Тогда я со своими верными нукерами немедленно отправляюсь в их стан и отплачиваю тем же — угоняю их скот, беру в плен людей… А как же иначе! — этим утвердительным восклицанием закончил бек свою речь.

Салих-ишан тут же опять поддержал бека:

— Молодец, Довлетяр-батыр! Правильно поступаешь с врагами! Если бы все туркменские предводители были такими отважными как Довлетяр-бек, тогда бы в русские не посмели зариться на туркменские земли, жаль, что многие нынешние туркменские сердары мельчают, — с нарочитой печалью в голосе произнёс последние слова ахун-каландар.

Сазак слушал Довлетяра и кипел от негодования. Даже хотел было подняться с места и дать отпор его лживым заверениям.

На некоторое время все замолчали и Полат-хан вопросительно посмотрел на сердара, как бы спрашивая: «А каково твоё мнение?»

Сазак правильно понял его взгляд:

— То, что говорил хозяин дома сначала, очень верно. И иранские шахи, и хивинские ханы в год по несколько налётов совершают, чтобы поработить наш народ. Недавно мы вынуждены были уплатить хивинскому хану немалую дань. Что ж, приходится терпеть. Другого выхода у нас нет. При каждом набеге они убивают наших парней, угоняют и продают в рабство девушек и женщин, грабят дома, топчут посевы. И нам, повторяю, приходилось и приходится всё это терпеть, потому, что иного выхода у нас не было. А сейчас он может быть найден. Давайте наладим связь с русскими, тогда ни иранские шахи, ни хивинские ханы не посмеют нападать на нас.

Довлетяр, его гость и Салих-ишан один за другим возмутились:

— Что это ещё за разговоры о капырах?!

— Такие слова неподобает говорить мусульманину!

— Идти в подчинение к иноверцам? Нет уж, если и вынуждены будем подчиниться, то только какому-либо мусульманскому государству!

Во время этого шума в комнату вошёл Дурдулы:

— Довлетяр-ага! Обед готов, можно разносить?

Полат-хан встал со своего почётного места и сразу шум смолк.

— И вправду, пора немного отдохнуть да и пообедать заодно. Довлетяр, пускай подают обед, — сказал он и вышел из кибитки: За ним последовал и Керим-берды-ишан, который сидел рядом с ханом и всё время молчал. Говорил он вообще мало, лишь тогда, когда его о чём-либо спрашивал хан. Голос его был мягким, но отвечал, он всегда хану прямо без обиняков.

При прежнем покойном хане Кара-оглане сыне Баба-онбеги Керимберды-ишан был самым главным ахуном. После избрания нового хана Керимберды-ишан вернулся в своё село. А представитель текинского племени ганджик Курбанмурад-ишан стал ахуном нового хана Нурберды и заодно всех текинцев.

Сазак последовал за Полат-ханом и Керимберды-ишаном. А те уже вышли со двора и на углу крепости поджидали старого сердара:

— Чувствуете, какой оборот принимает наша беседа? — заметил хан.

— Да тут нет никаких неясностей. Они, толкуя об извечном мужество туркмен, хотели бы ввергнуть нас в новую кровопролитную битву. Но одно мне не очень понятно. Откуда у Довлетяра-бека появились такие познания по истории? Здесь не обошлось без каландара-ходжи, — заключил Сазак.

— И я так думаю, — согласился хан, — но неплохо бы получше разобраться в намерениях этого странствующего ахуна.

— Нужно предоставить ему возможность побольше говорить, высказывать свои взгляды на тот или иной затронутый вопрос, — это нам поможет внести окончательную ясность, кто он и с какой целью здесь вертится многие месяцы.

Полат-хан и его спутники совершили омовение возле хауза и стали возвращаться в крепость. А навстречу им следовали каландар-ходжа и Салих-ишан.

Керимберды-ахун обернулся и стал наблюдать, как совершает обряд омовения каландар.

— Не совсем понятен мне этот гость Довлетяра: и сидит он на ковре как-то странно, и омовение совершает неумело, словно только учится этому священному делу… — заговорил он.

— Что вы, Керимберды, хотите этим сказать? — спросил Полат-хан.

— Не хочу, конечно, брать на душу грех, но я начинаю сомневаться в святости этого человека. Давайте приглядимся, как он читает намаз[1], как совершает послеобеденный тавир[2]. И надо ещё послушать его речи…

— Верно, — согласился хан, — надо дать гостю возможность высказаться до конца. — А вы, Сазак-ага, сразу же после обеда доскажите то, что не договорили перед обедом.

После вкусного и обильного обеда Сазак, как и условились, заговорил первым:

— Туркменский народ разобщили: лебабские туркмены, эрсары попали под пяту бухарского эмира и его беков, емуды, емрели и човдуры, живущие в окрестностях Хивы, ощущают плеть хивинского хана, а текинцев порабощают со всех сторон все, кому не лень, В один день хивинский хан грабит, в другой день иранский шах нападает. В своём доме мы ещё ни одной ночи спокойно не спали. Если бы не трогали наших сельчан, не брали в плен наших жён и дочерей, не угоняли скот, не топтали наши посевы, мы согласны платить посильный оброк сильному царю. Поэтому я не вижу ничего страшного в подчинении белому государю, если он оградит нас от набегов иранских грабителей и хивинских разбойников…

— Мы сами себя способны защитить… — перебил Довлетяр, но Полат-хан поднял руку, что означало: не следует мешать Сазаку говорить, и сердар продолжал!

— Недавно на наши сёла напал Абдулла-серкерде, угнал в иранский плен многих наших людей. Следом за ним вроде бы для отместки направился на иранскую землю Довлетяр. Но вместо того, чтобы сразиться с Абдуллой и вернуть наших людей, он напал на мирные иранские селения и ограбил бедняков. В ответ на это Абдулла снова подверг разрушению наши сёла. Вот как Довлетяр защищает свою страну. Ему безразлично, что грабят наших жителей, угоняют в рабство наших людей. Он отправляется туда не для сражения, а для такого же грабежа иранских селений, для собственного обогащения, делает то же, что и Абдулла, Если мы найдём общий язык с русским царём, то Довлетяр и Абдулла вынуждены будут прекратить свои набеги. Поэтому они так и противятся общению с нашими сильными соседями — русскими.

— Мы тоже против прихода к нам русских, — выкрикнул Салих-ишан.

— Конечно, вы тоже тогда можете лишиться своим немалых доходов, которые собираете под видом жертвоприношений аллаху. Вам тоже невыгодно, чтобы люди жили мирно, без кровавых столкновений, без отчаянных горестей, тогда ведь они реже станут обращаться к вам за утешением, — ответил ишану Саза. Но тому тут же пришёл на помощь каландар:

— Сазак полагает, что если туркмены подчинятся русским, то они обретут спокойную жизнь. Но это не так. Ведь после того, как хивинский хан подписал соглашение с русскими, те начисто разгромили газаватских туркмен, емудов. Русские очень жестоки и безжалостны…

— Не знаю, так ли было в Хиве, как вы говорите, но очень хорошо знаю, что туркмены у берегов Хазара очень мирно живут со своими соседями-русскими, в трудную минуту приходят на помощь друг другу. Наверно, многие помнят, как однажды галжары напали на челекенских туркменов и начисто ограбили их, тогда ведь русские спасли их от голодной смерти, дали две тысячи пудов зерна, — перебил сердар, но рыжебородый всё же довёл свою мысль до конца, высказал то главное, к чему, видимо, сводились все его предыдущие рассуждения:

— Если вы, Сазак-сердар, хотите спокойно жить, то надо подчиняться не русским, а более надёжному и сильному государству, ну, скажем, англичанам, они не капыры, как эти русские…

— А что, разве они мусульмане? — с удивлением посмотрел на каландара Керимберды-ишан. Каландар не выдержал его вопросительного взгляда:

— Хотя сами они и не мусульмане, но издавна являются верными защитниками мусульман.

Полат-хан, всё это время молчавший, наконец резко поднялся с места:

— Теперь понятно, о чём вы печётесь, каландар-ходжа. На афганской земле ваши англичане показали, какие они защитники мусульман. Так вот что, гость, если вы действительно идёте в Каабу, то сейчас же отправляйтесь в путь. На просторах моего ханства вам нечего делать, здесь не нужны ни ваши разговоры, ни вы сами!..

Рассерженный Полат-хан направился к двери, за ним последовали Сазак и другие гости.

Бек сидел злой и недовольный подобным оборотом событий. Каландар-ходжа гостил у него почти неделю. Они нашли общий язык. Довлетяр побаивался Полат-хана. В том, что у бека не было С ним тесных контактов, Довлетяр винил Сазака-сердара. Что только не предпринимал бек, чтобы наладить хорошие отношения с ханом, одних ценных подарков сколько ему отправлялось. А в ответ — прохладное отношение, не приходил в гости, когда его звали. И вдруг вчера привозят известие о приезде к нему Полат-хана. Бек чуть не запрыгал от восторга. Он велел почистить двор, украсить дом, зарезать барана. По тому, что беку было приказано пригласить сельских старшин, ишаков, мулл, не трудно было понять: в его доме состоится какое-то важное совещание. Правда, радость его была несколько омрачена тем, что на такое совещание придётся приглашать и Сазака. Но бек подумал, что в его доме старый сердар не посмеет говорить что-то лишнее…

Теперь бек отчётливо понял, что если он не устранит Сазака-сердара, ему не видать, спокойного житья. «От зависти ты, старый Сазак, возводишь на меня злобную клевету. Это же надо быть таким скверным человеком, чтобы сидеть у меня в доме, есть мою баранину и тут же, при Полат-хане я гостях, говорить, что Довлетяр-бек и Абдулла-серкерде, дескать, равные враги для нашего народа?! А Полат-хан вместо того, чтобы одёрнуть его, не дать порочить меня, молча выслушивает подлого завистника и даже поддакивает ему… Верно, в нашем племени, кроме меня, никто не рискует ходить на аламан. Конечно, это дело непростое. Но у меня хватает и решимости, и отваги. Иранские селения боятся меня не меньше, чем наши сёла серкерде. Разве то, что я стал такою грозою для врага, не является героизмом?! И нечего завидовать моим богатствам. Они заработаны моей смелостью и отвагой. Ну, что ж, — граблю сёла, так ведь не свои же, а чужие! Захватываю и продаю пленников, так ведь не туркменов же!.. А Сазак не только завидует и клевещет, но ещё и хотел бы правоверных мусульман толкнуть в подчинение иноверцам. А те, правильно говорит каландар-ходжа, не позволят мне совершать ответные набеги на врагов… Русские ведь запретили продавать рабов в Хиве. Сазак ратует за русских. И почтенные мусульмане вместе с самим ханом охотно слушают его. По-моему, за такие речи следовало бы навсегда заткнуть ему рот. Ну, да ладно, при первом удобном случае я сам это сделаю…».

Уже и солнце зашло, и вечер миновал, и ночь наступила, а Довлетяр всё сидел в одиночестве и прикидывал, как ему поскорее убрать со своего пути Сазана, как без особой отсрочки расправиться со своим первейшим врагом.

Вспомнился один очень жаркий год. Многие посевы высохли, пока до них доходила очередь для полива. Чтобы вдоволь напоить свои участки, надо было урезать норму или вовсе не давать воды другим. Тогда Довлетяру удалось проделать это с гамаками. Они в то лето почти не поручили воды. Произошла схватка. Оказалось немало раненных. Сейчас он понимает, что неплохо было бы тогда кое-кого и прикончить В первую очередь, конечно же, этого зловредного вожака гамаков. Ну, да ничего, и то, что мы тогда сделали, хорошая им наука: и урожай получили вдвое больше, и дали почувствовать нашу силу. Есть у нас джигиты, которые способны рассчитаться за все обиды с этим старым предводителем… Правда, старший сын Сазака — Оразгельды тоже и крепкий, и бесстрашный, я смекалистый человек. Но и к нему подберём ключ. И его вместе с отцом сумеем обезвредить…

Бек всю ночь провёл в раздумьях о том, как избавиться от своих заклятых врагов…

Раскаяние

Хаджимурад уже несколько дней жил в землянке, устланной соломой. Сначала ему хлеб и воду приносил сам Ризакули, а потом — кто попало. Вот уже третий день приносит еду смуглая девушка с косичкой до плеч. Сперва она боязливо оставляла миску у порога землянки и тут же убегала. А теперь немного осмелела. Сначала он даже не поднимал глаз на неё, чтобы не пугать девочку. Сегодня впервые не только посмотрел на девчушку, но и спросил, как её зовут. Говорил по слогам, чтобы она как-нибудь разобрала, возможно, для неё не совсем понятную речь Хаджи-мурада. Оказывается, поняла и охотно ответила, что её зовут Гульчахра, что она дочь Хабипа-пальвана, что у неё есть ещё одна — старшая сестра.

— А где сам Хабип-пальван? — поинтересовался пленник.

— Уехал в Багдад к святым местам, а когда вернётся, неизвестно, — ответила Гульчахра и тут же убежала.

«Интересно, где он находится, этот Багдад? — подумал Хаджимурад. — Зачем он так далеко поехал? Может, отправился и совсем не на поклонение святым местам, а на обыкновенный разбой? Скорее бы он возвращался и решал, что со мною делать… Убежать мне всё равно не удастся, уж больно прочные оковы на ногах… Из таких железных тисков, небось, и льву бы не вырваться, не то, что человеку… Ничего тут не поделаешь…» — подобные мысли не давали парню покоя.

Ризакули тоже был сильно обеспокоен. Первые ночи не смыкал глаз, словно во дворе у него находился не закованный пленник, а вооружённый до зубов разбойник. В голову лезли нелепые мысли: «А вдруг ночью, когда все мы будем спать, он как-нибудь освободится от оков, проникнет в дом и всех нас перережет… Но если и никого не тронет, а просто убежит в горы, Хабип-пальван нам этого не простит… А почему, собственно, мы этого лежебоку должны кормить? Может, всё-таки рискнуть, не дожидаясь возвращения брата, уничтожить его и дело с концом…» — тревожно рассуждал Ризакули.

Но постепенно стал убеждаться, что пленник и резать никого не собирается, и в таких прочных оковах никуда не убежит, и даже в том, что съеденный пленником хлеб может быть им в какой-то мере отработан…

Как-то раз взгляд Ризакули задержался на входе в землянку, дверь в неё, как всегда, была открыта, Подпрыгивая со ступеньки на ступеньку, Хаджимурад выбрался из землянки. Возле большой кибитки, принадлежавшей самому пальвану, заметил огромное сухое бревно. Видно, что его уже кто-то пробовал разрубить, так как и сейчас острие топора было воткнуто в древесину. Хаджимурад, позванивая оковами, медленно проследовал мимо кибитки и остановился возле бревна. Когда пленник выдернул из него топор, Ризакули сильно испугался. Да и как не испугаться?! Кто его знает, что он задумал? Но, кажется, ничего, страшного… Юноша стал рубить сухое дерево. Рубил охотно и умело.

На стук топора выглянула Беневше и всплеснула руками то ли от удивления, то ли от опасения. Она на всякий случай закрыла дверь на задвижку. Но тут же вернулась к окну и простояла возле него до тех пор, пока пленник не разрубил всё дерево и не сложил на рубленные дрова возле стены. Потом стал собирать устилавшие землю щепки, которые могли пойти на растопку самовара. В это время откуда-то выпорхнула Гульчахра и принялась помогать Хаджимураду. Вдвоём они быстренько справились с этой кропотливой работой. Пленник вернулся к землянке и присел у её входа.

— Сестрёнка, принеси мне холодной воды! — попросил он девочку.

Гульчахра сначала принесла ему целый кумган[3] воды, а затем полный поднос еды. Хаджимурад мысленно поблагодарил мать девочки за столь щедрое угощение.

С этого дня Хаджимурад и с цепями на ногах умудрялся постоянно находить себе работу: то почистит хлев, то попоит скотину… Словом, занимался любым делом, которое подворачивалось ему под руку. Все обитатели двора привыкли к работящему пленнику. Он, в свою очередь, тоже начал здороваться и со взрослыми, и с детьми.

Однажды после приветствия Хаджимурад сказал Беневше:

— Вы, тётушка, немало заплатили за меня денег, теперь я ваш раб, то есть работник, вот я и готов я выполнению любой работы, какая только у вас найдётся. Это для меня лучше, чем сидеть без дела. До возвращения Хабипа-пальвана буду свой кусок хлеба отрабатывать… А там уж, как он распорядится…

Беневше удивилась:

— Откуда ты знаешь, что Хабип-пальван на паломничестве?

— Да из разговоров с Гульчахрой, — признался юноша и со смущённой улыбкой добавил: — Вы уж, пожалуйста, её за это не наказывайте…

Беневше и её дочери понимали почти всё, что говорил им Хаджимурад по-туркменски. Да и он понимал их язык, во многом схожий с его родным.

Глядя на этого крепкого, симпатичного парня, Беневше невольно думала о своём сыне: «Где-то он теперь находится, мой дорогой Джапаркули-джан? Возможно, так же, как и этот юноша, звенит кандалами и работает в Каракумах на какого-нибудь богатого туркмена…»

Беневше уложила дочерей и сама прилегла. Но заснуть не могла, всё думала о сыне, даже всплакнула. Около полуночи со двора донеслось звяканье цепей, ведь в доме от духоты все окна и двери раскрыты: «Интересно, что он ещё задумал?» — Беневше встала и выглянула во двор. От яркого полнолуния во дворе было светло. Женщина ясно видела, как пленник выпрыгнул из землянки, одолевая последнюю ступеньку, Парень с минуту всматривался то ли в яркий небосвод, то ли куда-то вдаль поверх высоких стен, ограждающих этот обширный двор. Затем направился к скакуну, который был привязан тут же. Тот потянулся ему навстречу, насколько позволила привязь. И вот парень уже возле воронка, кладёт ему на шею руку и целует в лоб. Развязав коню ноги, поводил по двору, Каджимурад что-то ему говорил, конь, словно понимая его слова, кивал головой. Беневше удивлённо качала головой. Конечно, она не слышала исповеди пленника: «У меня тоже был такой же красивый и умный конь. Но подлый Довлетяр отнял его, да не только коня, но и любимую Джерен и незабываемую родину, И теперь вот я хожу, звеня цепями, и ожидаю своей участи…» Затем Хаджимурад отвёл лошадь на своё место, привязал её и отправился в землянку.

Беневше отошла от окна и легла. Но раздумья о судьбе сына всё ещё не давали ей сомкнуть глаз: «Куда он попал, к хорошим ли людям? Ой, да разве мы сами хорошие люди! Ведь Ризакули купил Хаджимурада для того, чтобы убить его. Весь двор ждёт возвращения Хабипа-пальвана. Неужели же после приезда мужа они убьют такого славного парня?» Беневше ещё долго не могла заснуть, тревожась теперь уже не только о судьбе сына, но и об участи их пленника.

После утреннего намаза Беневше с любопытством заглянула в землянку. Но Хаджимурада там не было. Куда же он мог деться? Ворота ещё заперты. Стены, огораживающие двор, довольно высоки, чтобы с цепями на ногах мог через них перебраться. А, может, этот добрый парень всё же перемахнул через стену и убежал подальше, пока не вернулся Хабип-пальван?..» Женщина услышала лошадиный храп и обернулась. Стоявшая под навесом лошадь вытянула шею и смотрела в дальний конец просторного двора. Беневше увидела там Хаджимурада, косившего люцерну. Той травы, что он вскоре принёс, хватило и лошади, и овцам. Затем парень подошёл к бочке с водой, умылся и сел на землю у входа в своё жилище.

Беневше молча наблюдала за юношей. «Он, — подумала с грустью, — немного старше моего сына, но судьбы их, возможно, одинаковы».

Пленник же печаль во взгляде женщины понял по-своему:

— Напрасно вы, тётя, так переживаете. Хабип-пальван, бог даст, благополучно вернётся.

— Да не о Хабипе-пальване я думаю, — ответила женщина, — а о страданиях моего единственного сына, угнанного налётчиками.

— А когда его угнали? — участливо спросил пленник.

— Минувшей весной, — горестно сказала Беневше.

— Минувшей весной? — переспросил парень, что-то припоминая…

— А почему вы спрашиваете? Может, что-либо знаете о том проклятом налёте?! — посмотрела она с надеждой на Хаджимурада. А тот принялся словно бы раздумывать вслух: «Это, по всей вероятности, дело рук Довлетяра. Я, уже будучи в плену, слышал, что какие-то разбойники из наших краёв побывали в селе Хабипа-пальвана. Кроме Довлетяра этого сделать никто другой не мог».

Беневше, слушавшая бормотанье парня, впилась в него беспокойным взглядом:

— Вы что, знаете человека, угнавшего моего дорогого Джапаркули-джана?!

— Предполагаю, — произнёс вслух Хаджимурад, а про себя подумал: «Он, подлый, больше некому».

Но Беневше, не сдерживая слёз, допытывалась:

— Кто же он? Кто этот предполагаемый вами бандит? Куда он мог деть моего родного сыночка?..

— Да куда же, как не продать? — снова вроде бы вслух раздумывал Хаджимурад, не поднимая головы, — вот и меня он бесчестным путём заманил и продал Абдулле-серкерде. И село ограбил, и угнал Джапаркули-джана, конечно же, этот негодяй.

День за днём проходило время. Бенерше и её дочери всё больше привязывались к этому трудолюбивому и добросердечному парню. Да и другие жители двора давно уже перестали хмуриться при встрече с Хаджимурадом. А шестнадцатилетняя Шапери начала уже смущённо улыбаться и краснеть при встрече с Хаджимурадом…

Как-то раз в полдневную жару до землянки стали доноситься необычные для этого времени шум и суетня людей. Видимо, во двор съехались сельчане по какому-то важному поводу, «Наверно Хабип-пальван вернулся», — подумал Хаджимурад. Парень приподнялся на несколько ступенек и увидел, что Ризакули со своим усатым братом тащат под урюковое дерево барана.

В это время мимо землянки проносила в кумгане воду Гульчахра и, заметив Хаджимурада, поделилась с ним радостью:

— Папа приехал!

Хаджимурад вернулся к себе. «Теперь, — думал он, — моя участь решится без особого промедления. Да и чего ему медлить со своим врагом?! Правда, он зачем-то ездил в святые места… Но опять же неизвестно, что он просил там у аллаха и его пророков: мягкости или непреклонности для своей запятнанной кровью души…»

Гости стали расходиться. Только вечером Хаджимурад услышал шорох у своей двери. Подняв голову, различил в полутьме Гульчахру, спустившуюся на две или три ступеньки. Затем девочка опустилась ниже и поставила перед пленником поднос с мясом и хлебом. Девушка не удержалась:

— И мама, и Шапери говорили хорошо о тебе папе. Я тоже ему сказала, что ты добрый человек. Папа не сердился, а внимательно слушал нас и в знак согласия кивал головой. Так что ты не бойся, он тебя не тронет. Ешь, Хаджимурад, — ласково сказала девочка ивышла.

Хаджимурад поужинал и прочитал тавир. Спать вроде бы ещё рано. Да если бы и не рано, в такое время не до сна. Сейчас, наверно, хозяин решает, как с ним, Хаджимурадом, поступить. Беневше и девочки, вероятно, на самом деле желают ему добра. Хорошо, если Хабип-пальван прислушался к их мнению…

От печальных мыслей его отвлекла Беневше, впервые переступившая порог его землянки. Хозяйка, подобрав пустую посуду, протянула парню ключ.

— Братишка Хаджимурад, тебя зовёт к себе Хабип-пальван, — сказала женщина и вышла.

Хаджимурад сначала было даже растерялся. Затем всунул в отверстие замка ключ и дважды щёлкнул. После этого не вышел, а, можно сказать, выпрыгнул из землянки. Постоял в раздумье: «Что же делать? Я ведь смелый человек. На дворе уже почти темно. Через несколько мгновений меня уже никто не отыщет. До утра могу добраться в свои края. Вот и воронок рядом. Только бы вскочить в седло да вылететь из ворот. Но ведь это они же дали мне в руки ключ и позвали к Хабипу-пальвану. Значит, были уверены, что я трусливо не убегу. К тому же, если Хабип зовёт меня дом, значит, он не собирается делать что-то дурное…»

Много разных мыслей промелькнуло в сознании парня, пока он проделал этот не длинный путь от землянки к крыльцу. Вот Хаджимурад открывает дверь и склоняет голову, приветствуя хозяина дома.

Хабип-пальван поднялся ему навстречу, отвечая сердечным приветствием:

— Добро пожаловать, проходите, садитесь. Храбрый человек заслуживает уважения. — Хабип-пальван сам налил гостю чаю.

Хаджимурад даже немного растерялся от такого почтительного приёма.

— Да не стесняйтесь, джигит, пейте чай! — успокоил его хозяин. — А одновременно послушайте и то, что мне хотелось бы вам сказать: конечно, в юности, когда ещё не хватало ни сил, ни опыта, меня, случалось, на тоях побеждали соперники. Но позднее, в боях, никогда и никому не удавалось осилить. А вот вам удалось победить непобедимого пальвана. Все мои друзья тому дивились, что я перед таким юнцом не устоял. Да что там друзья, сам я не мог поверить случившемуся, всё переспрашивал себя: «Как это могло произойти?!» Потом только понял, что это аллах ниспослал мне с неба кару за множество совершённых злодеяний на земле. Особенно я это осознал тогда, когда меня постигло невыразимое горе, когда налётчики захватили моего единственного сына! Только после этого страшного несчастья мне полностью раскрылся смысл пословицы: «Не жги, — сгоришь, не рой, — свалишься». Сначала я вроде даже обрадовался, что вы после победы не прикончили меня… Но после, когда понял, что ваша победа, это — кара аллаха за мои многочисленные грехи, жалел, что был оставлен в живых…

Теперь-то вроде мне легче… Я съездил на покаяние, побывал со склонённой головой у многих святых могил. И кругом просил прощения за содеянные грехи, просил аллаха смилостивиться и вернуть мне дорогого и единственного сына Джапаркули-джана. И там же, у святых могил, поклялся больше не причинять людям зла…

Перед самой поездкой Ризакули мне сообщил, что вы попали в плен к Абдулле. Я велел выкупить вас у него за любую цену. Тогда ещё из моей души полностью не выветрилась жажда мести… Теперь же я начисто отказываюсь от своего первоначального намерения. Теперь я знаю: вашей вины нет в том, что со много произошло в поединке. Это, повторяю, была кара аллаха. Вы же в придачу к полной свободе получите от меня и лошадь, и оружие, и одежду, я только просил бы вас погостить у нас денька два-три, рассказать о себе и о том, как вы попали в плен к Абдулле…

Пообедав вместе со всеми, Хаджимурад поведал им о своей горькой жизни.

Парня с интересом слушали и взрослые, в дети. Ризакули, окутанный терьячным дымом, даже несколько раз вроде бы одобрительно крякнул.

Хаджимурад рассказал о разбойничьих налётах Абдуллы на туркменские сёла, о том, как грабят налётчики поселения и угоняют в плен их жителей. Как под видом отместки такие же преступления совершает уже на иранской земле его подлый односельчанин Довлетяр-бек. Сами они оба на подобных разбоях наживаются, но ведь людей разоряют — и ваших, и наших, — разжигают между ними вражду и ненависть…

Хаджимурад с горечью рассказал и о том, как Абдулла угнал двух дочерей чабана Мереда из села Селмели, расположенного недалеко от Гуйма-тепе… Хабип-пальван вспомнил, что и он участвовал в том налёте, и виновато опустил голову. Поведал и о том, как они попросили Довлетяра помочь выкупить девушек, а он, подло обманув, продал Хаджимурада Абдулле, а сам забрал его серого коня и насильно взял третьей женой его любимую девушку. Тут Хабип не выдержал:

— Если Довлетяр твой враг, он является и моим врагом. Ведь по всем признакам похищение Джапаркули-джана — это дело рук мерзкого Довлетяра!..

Домочадцы Хабипа-пальвана слушали парня, скорбно покачивая головами, особенно женщины.

А Хаджимурад взволнованно и нетерпеливо посмотрел на хозяина дома:

— Если вы действительно меня освободите, тогда разрешите, не теряя времени, отправиться домой.

Хабип-пальван молча что-то обдумывал. А Хаджимурад в ожидании ответа не сводил с него взгляда. Беневше и дочери тоже нетерпеливо ждали ответа.

Хабип-пальван тяжело вздохнув, поднял голову:

— Я был в Машеде, побывал у святых могил Хезрета Али-Риза, посетил в Кербеле и Неждепе святые могилы Имама Хусейна, Хезрета Апбаса и Хезрети Али… Там я дал клятву, что никогда больше не стану покушаться на человеческую жизнь, что с этих пор я буду стараться делать людям только добро… Вы, Хаджимурад, свободны, но я прошу вас теперь уже как хорошего друга побыть у нас до завтра. А утром я сам провожу вас в путь. Если бы я перед святыми могилами не поклялся, то вместе с вами бы отправился и отомстил этому скверному человеку за всё, и за ваши несчастья, и за Джапаркули-джана.

— Спасибо вам, Хабип-пальван, — склонил голову Хаджимурад. — Я не забуду вашей доброты и клянусь перед всей вашей семьёй, что сам отомщу беку не только за себя, но и за Джапаркули-джана.

— Спасибо! — донёсся из соседней комнаты голос Беневше. — Есть у меня к вам большая просьба. Если вы бывали чабаном в Каракумах, то, видимо, знаете пески, если вы ездили дважды в Хиву, то, должно быть, и дорогу эту знаете, может, вы в тех местах поищете Джапаркули-джана и как-нибудь поможете ему выбраться оттуда. А мы будем постоянно молиться за благополучный исход ваших дел…

— Обещаю вам, тётушка Беневше, сразу же заняться поисками вашего сына, может, аллах пошлёт и разыщем его…

Время было уже позднее. Ризакули и другие братья попрощались и ушли в свои кибитки. Беневше постелила Хабипу-пальвану и Хаджимураду в передней комнате. Впервые за долгое время юноша сладко заснул.

Утром после завтрака Хабип-пальван принёс для парня новую одежду, некогда пошитую для себя. Рубаха и штаны были, можно сказать, как раз. Немного великоватым оказались суконный чекмень и чёрные сапоги. В них Хаджимурад выглядел крупнее, старше. Хозяин и хозяйка смотрели на парня с гордостью и надеждой, лишь старшая дочь их, Шапери, почему-то тяжело вздыхала…

Хабип-пальван снял висевшую на стен саблю:

— Эту саблю я купил на рынке в Хамадие, Продавец на моих глазах рассекал ею надвое летящие перья…. — Хабип-пальван снова вложил её в ножны, украшенные золотою резьбою, и прикрепил саблю к поясу Хаджимурада. За пояс воткнул ему два пистолета с достаточным запасом патронов, объясняя это тем, что «и домой дорога небезопасная и, может, всё пригодится…»

— Если вы найдёте нашего сына, здесь для него всё, что необходимо на первый случай, — указал он взглядом на пухлый хурджун.

Все вышли во двор. Ризакули оседлал для Хаджимурада молодого скакуна, а для Хабипа-пальвана — гнедую кобылу. Парень смущённо поглядывал то на подведённого ему воронка, то на Хабипа.

— Садись смелее, это отныне твой конь! — успокоил его Хабип и сам вскочил в седло, чтобы проводить юношу.

Волки

Хаджимурад поехал, как советовал ему Хабип: не по большаку, а по боковым тропам через ущелье. Крутобокое ущелье вскоре перешло в неширокую лесистую долину. Она дышала прохладой и в этот летний жаркий день. В густых кронах над головою всадника пересвистывались птицы. Почти рядом с конником проследовала кабаниха со своим семейством. Берега речушки, протекающей среди этой узенькой долинки, ощетинились зарослями ежевики. Вскоре тропинка стала карабкаться вверх. Деревья начали оставаться внизу. А потом их и вовсе не стало, так как долина снова перешла в крутосклонное ущелье. По дну его ехать было невозможно. Там еле хватало места для узенького ручейка. Тропинка вывела конника высоко на отрог. Дальше потянулась по плоской его вершине, поросшей кустарником. Тропка петляла в нём и вела всадника всё ближе к цели.

Настроение у него было хорошее. Под ним молодой быстроногий конь. На нём суконный чекмень получше, чем у самого Довлетяра-бека. Ему есть чем защититься и от лесного хищника, и от какого-нибудь двуногого злодея.

Хаджимурад приметил в одной из низинок целое стадо пасущихся джейранов. Вожак стада тоже заметил всадника, постучал передней ногой по земле я увёл своих «подопечных» от человека. Затем из-под ног лошади стали выпархивать куропатки и даже тёмно-крылые дрофы.

В горах туркменское лето не так знойно, как в песках. Здесь, по обыкновению, гуляют прохладные ветры. И всё-таки преодолено уже почти полпути, пора припал сделать. Выбрав наиболее пологий склон и спустившись на дно ущелья, Хаджимурад нашёл небольшую зелёную полянку и расположился на ней. Рассёдланную лошадь привязал так, чтобы она могла не только попастись, но и дотянуться до воды. Достав из хурджуна лепёшки, каурму, хорошенько подкрепился. Солнце уже давно пересекло зенит и Хаджимурад продолжил путь. Вечером сделал ещё один привал и тронулся уже при лунном свете.

Но теперь уже его путь пролегал по родной земле. Перед глазами возникали одна за другой знакомые места. Не очень далеко уже и Караул-тёпе. Надо объехать его стороной, чтобы стража не подняла тревогу. Ему ведь известны здесь все стёжки-дорожки. Миновал Караул-тёпе благополучно. Хорошо, что была глубокая ночь. Впрочем, коротки эти ночи в середине лета. Не успеет погаснуть вечерняя заря, как начинает заниматься утренняя. У знакомого родника Хаджимурад попоил коня и сам перекусил. Восточный небосклон вроде бы начинал светлеть. Всаднику же необходимо было миновать село ещё до рассвета.

Невдалеке от хауза[4] Хаджимурад невольно остановился. «Наверно, Джерен приходит сюда за водой. Как же она, бедняга, терпит этого старого скуластого мерзавца?! Ну, подожди, подлый Довлетяр! Я тебе покажу, как одного обманным путём продавать в рабство, а другую при помощи того же коварного обмана делать своей женой! За всё я с тобой рассчитаюсь!

Хаджимурад объехал стороной крепость бека и вскоре оказался совсем близко от своего дома. Ему очень хотелось повидаться с матерью, братишками. Но ничего, если и несколькими днями позже они встретятся… Надо отправиться на поиски Джапаркули-джана так, чтобы никто Хаджимурада не видел, чтобы никто не знал, что он живым и здоровым вернулся из плена, особенно разбойник Довлетяр…

Всё же всадник не торопился отъезжать от села, чувствовал, что необходимо хоть что-либо разузнать о судьбе Джапаркули. Но у кого, он мог бы об этом спросить? Не у самого же бека или его брата Дурдулы?.. Решил заехать к своему другу Назару. Этот не болтлив, не разнесёт по селу то, что пока должно быть тайной. Может, Назар что-либо и знает о Джапаркули…

Назар скорее почувствовал, чем услышал, что в этот предрассветный час возле его дома остановился какой-то всадник. Он тихонько встал и вышел на улицу. Всадник уже стоял рядом с лошадью. Но кто он? Больно уж наряден: в новом суконном чекмене, в чёрных сапогах, увешен оружием. Невольно подумалось: к добру ли тот ранний гость?

Но гость обнял настороженного Назара, назвал его братишкой и сразу всё прояснилось. Назар поздравил друга с благополучным возвращением и настоятельно приглашал в дом. Только Хаджимурад отказался от приглашения. Гость поинтересовался — не знает ли друг чего-либо о судьбе Джапаркули?

Назар слышал, что паренька продали в пески какому-то Оразу-келте. Сообщил и о том, что Сазак-ага хотел было сам паренька выкупить. Но Довлетяр понял, для чего ему нужен сын Хабипа-пальвана, поспешно повёз его в Хиву и по дороге продал.

Хаджимурад задумался:

— Разузнать бы, в какой долине обитает этот Ораз-келте.

— Для этого нужно поездить по отдалённым сёлам, порасспрашивать людей, — посоветовал ему друг, и, подумав, добавил, — ради такого доброго дела и я готов поехать с тобою в пески, вдвоём мы быстрее справимся…

— Спасибо, Назар, за искренней желание помочь мне, но, видимо, лучше будет, если я один поеду в пески, иначе тебе придётся сказать хотя бы жене, с кем и куда ты отправляешься. А там, гляди, и дальше просочится весть о моём возвращении. Но преждевременные слухи об этом совсем нежелательны…

— Да я просто скажу, что еду в пески по делам, — не сдавался Назар, — я же туда действительно нередко езжу и зачастую не на один день. Тылла к этому привыкла, думаю, что и сейчас она не станет допытываться: куда да с кем?..

— Ну, если так, тогда живее собирайся, — поторопил друга Хаджимурад.

Два всадника на рассвете покинули село. Крепкая лошадь Назара несла на себе не только седока да хурджун, но и бурдюк воды, а также мешок овса..

Взошло солнце и только теперь Назар как следует разглядел и коня, и снаряжение Хаджимурада.

— Да откуда всё это у тебя? — с восторгом спросил Назар. — Подобной сабли, наверно, сам бек никогда не держал в руках! Не иначе, как и породистого коня, и прекрасную одежду, и саму свободу пожаловал тебе пальван за обещание разыскать и вернуть ему сына! Ну, отвечай, угадал?

— Нет, не угадал, — отрицательно покачал головой Хаджимурад. — Просто Хабип-пальван и его жена Беневше оказались очень хорошими и чуткими людьми. Они меня без всякого условия отпустили и снабдили всем, что ты видишь. Это я сам уже пообещал им помочь в поисках сына. И дал себе слово, что выполню такое обещание! Ведь и у меня, и у них — один и тот же враг: коварный Довлетяр…

— Кроме Джапаркули есть ещё дети у них? — поинтересовался Назар.

— Есть две очень красивые дочки. И обе тоже отзывчивые, приветливые. Старшей уже лет семнадцать, звать её Шапери, что означает царица пери. Она очень похожа на мать. А мать у девочек очень красивая! — услышал в ответ Назар.

— Конечно же, люди, не скупящиеся на добро, я сами его заслуживают, — согласился он. — Мы должны разыскать и вернуть им сына. Я готов вместе с тобою, Хаджимурад, преодолеть любые трудности!

Ехать до ближней низины ещё немало и Хаджимурад стал подробно рассказывать другу, как подло и коварно обманул его Довлетяр, украл у него и серого скакуна, и любимую Джерен…

Назар с волнением выслушал друга и остановил коня:

— Давай, пока далеко не уехали, вернёмся я разделаемся с этим грабителем и подлецом!

— Нет, Назар, всему своё время. Я дал себе слово, что сначала разыщу Джапаркули, а потом уже рассчитаюсь с ненавистным беком. А Довлетяр от нас не уйдёт!

И всадники поскакали дальше. После минутного колебания: «сейчас заговорить об этом или попозже?»… — Назар пришпорил свою лошадь и поравнялся с другом:

— Ты, ведь, наверно, не знаешь, что Джерен умерла, — и Назар рассказал о трагической кончине девушки.

Хаджимурад действительно не знал об этом. Сообщение Назара ошеломило парня. Он остановил коня и склонил голову в молчанье. Но тут же вскоре выхватил из резных ножен саблю и пришпорил коня. Назар сначала не мог понять, что он делает, куда скачет? Оказалось, впереди нёсся удирающий от всадника матёрый волк. Видно, ночной хищник немного запоздал в своё дневное логово… Расстояние между вороным скакуном и волком сокращалось. А когда волк стал карабкаться на бугор, он был настигнут острой саблей и скатился вниз, оставляя на пожухлой траве кровавый след. Хаджимурад вложил вытертую саблю в ножны и подъехал к другу.

— Один разбойник получил своё. Теперь очередь за другим, ещё более опасным… Твоё сообщение о смерти Джерен переполнило чашу моего терпения. Я хочу как можно скорее встретиться с этим негодяем! Придётся отступить от данного себе слова и немедленно вернуться в село. Убийца Джерен должен без промедления понести кару за все свои злодеяния!

Назар тоже попридержал коня.

— Я согласен с тобою, Хаджимурад. Раз Джерен твоя невеста, то она и нам не чужой человек. Да за её загубленную жизнь, кроме нас, собственно, и некому покарать этого душегуба…

Но вспышка ярости у Хаджимурада не то, чтобы прошла, а лишь перестала быть безотчётной и заслонять собою все намеченные цели. Парень хмуро оглядел окрестность:

— Ладно, Назар, мы уже далеко от своего села отъехали, давай где-нибудь сделаем привал да поразмыслим, как поступить. Если мне не изменяет память, то где-то вблизи должна быть низинка Чакана с маленьким селением и колодцем. — Хаджимурад ещё раз внимательно огляделся: — Вон там справа, кажется, и спуск в неё начинается, поехали, Назар…

В низине Чакана действительно было несколько чабанских кибиток и колодец. Лошади с жадностью припали к деревянному корыту, доверху наполненному водой.

Хозяин ближайшей кибитки постелил им в шалаше кошму, принёс немного каурмы и лепёшку. Путники решили переждать жару, а поближе к вечеру отправиться в путь.

Старый чабан, приглядевшись к одежде и оружию Хаджимурада, решил, что к нему пожаловали байские сынки. На вопрос старика, куда они держат путь, гости сказали, что ищут бая Ораза-келте, и в свою очередь спросили, не подскажет ли он им в какой низине, у какого колодца им лучше всего поискать этого человека.

— Ораз-келте… Ораз-келте… — в раздумье наморщил лоб чабан, — вообще-то имя знакомое, но где он обитает, этот бай, ничего не могу сказать, не знаю, — чабан с сожалением пожал плечами, — придётся вам поспрашивать у встречных людей, кто-то обязательно подскажет, где живёт этот нужный вам Ораз-келте.

Хаджимурад поднялся с кошмы:

— Чабан-ага, жара уже, кажется, начала спадать, спасибо за гостеприимство, нам пора.

— Да какое там гостеприимство, для таких всадников, как вы, следовало бы зарезать барана, только нет у меня такой возможности, — развёл руками чабан. — Если поедете по верхней дороге прямо, то под вечер она приведёт вас к колодцу Каррыбая. В той низине немало живёт состоятельных скотоводов… А баи хорошо знают друг друга. Могут найтись и такие, кому известно, где проживает Ораз-келте. Счастливого вам пути, джигиты, — поднял руку чабан вслед всадникам.

Солнце уже было на закате, но до вечерней прохлады ещё далеко. Пустыня казалась вымершей. Всё живое пока продолжало отлёживаться в норах или в тени кустов. Ни волка, ни ящерицы, ни зайчишки, — ничего перед глазами, кроме предвечернего солнца да рыжих горячих песков. А по вязкой дороге среди них следуют два всадника. Они тоже изнурены от весьма ощутимой жары…

Наконец солнце спряталось за песчаную гряду. Начали понемногу остывать пески. И тут оказалось, что путники ехали не по безжизненному простору. У кустарников саксаула мелькнула, кажется, лиса. С другой стороны дороги у небольшого бархана послышалась возня и писк сусликов. А чуть поодаль между двумя холмами проследовали два волка… Вероятно, где-то в здешних окрестностях есть и глухие заросли, и вода…

Узкая караванная дорога спустилась в небольшую низинку, а затем снова устремилась вверх. Послышался лай собак. Всадники прислушались, откуда доносился этот лай, и, свернув влево, стали спускаться в обширную низину.

По мнению Хаджимурада, это была та самая низина Каррыбая, о которой им днём говорил чабан. Но рассуждения парня прервала новая волна собачьего лая и неистовые крики пастухов. Всадники поняли, что на стадо напали волки. Может, те самые, которых они совсем недавно видели. Те или другие, а когда подъехали к отаре, узнали, что чабанам со своими сторожами не удалось живыми отбить двух овечек. Одна со бака даже пострадала, лежала с прокушенной ногой и усердно зализывала рану. Чабан кричал и кому-то грозил палкой. Оказывается, волки отбежали от отары совсем недалеко и ждали удобного момента для нового нападения. Всадники кинулись вперёд и одного волка Хаджимурад сначала подстрелил, а затем саблей и совсем прикончил, догнал ещё одного и чуть ли не пополам его рассёк. Назару тоже удалось одного настичь и зарубить. Остальные хищники, почуяв беду, скрылись за холмом. Всадники помогли чабану собрать разбежавшихся овец. Но три из них остались на земле. Одна была ещё жива и чабан тут же её прирезал. После этого подошёл к всадникам и дрожащим голосом стал благодарить:

— Да если бы не вы, они бы могли перегрызть всю отару. Ведь на этот раз хищников было не один и не два… И за этих трёх задранных овечек не знаю чем буду расплачиваться с баем…

— А что это вы, Ишанкули-ага, такую большую отару один пасёте? — подивился Назар.

— Да есть у меня и чолук — тринадцатилетний сынишка Сапар, но его я послал в село… Ведь волки к нам уже третью ночь подбираются. Позавчера трёх отогнали, вчера их уже кажется больше бродило вокруг отары. А сегодня ещё засветло стали мелькать за холмами, поджидая вечера. Вот сынишка и понёсся за подмогой. Да если бы не вы, то эти серые злодеи натворили бы здесь такого, что и подмога бы уже оказалась ненужной. Спасибо аллаху, что вас мне вовремя послал, — сердечно благодарил чабан.

Всадники спешились, привязали лошадей, и вместе с чабаном отправились за убитыми хищниками. Всех приволокли поближе к стоянке.

Вдали послышался гомон и топот всадников.

— Бай с сыновьями едут… — сокрушённо схватился за голову чабан, — что ж я ему скажу? Ведь такому ничего не докажешь…

Он действительно подъехал с грозным видом, но, увидев неизвестных ему людей, сбавил свою воинственность. На голове у бая — чёрная мерлушковая папаха, на плечах верблюжий чекмень. Белая борода закрывала полгруди. Следом за ним подъехали его сыновья. Они очень походили на отца, только бороды у них тёмные.

Бай то и дело поглядывал на Хаджимурада. Ведь ни он сам, ни его сыновья никогда в жизни не видели подобной прекрасной сабли. Глядя на неё, бай позабыл и о задранных овцах, и о чабане, которого собирался выпороть. Заворожённый блеском сапог и сверканием ножен, он почтительно поздоровался с Хаджимурадом за руку. Назару же просто кивнул головой. А чабана сердито спросил:

— Сколько овец не уберёг, лентяй?

— Три овцы задрали волки, — покорно пробормотал чабан.

— Стоимость всех трёх вычту из твоего заработка. Освежуй их, я пришлю работника на верблюде, передашь с ним и овечьи шкуры.

— Бай-ага, — вмешался Хаджимурад, — вы говорите, что чабан вам обязан заплатить, но ведь по обычаю вы нам тоже обязаны выдать по овце за каждого убитого волка, не так ли?

— Верно, — неохотно согласился бай.

— Тогда можете считать, что задранных овей вы нам выдали живыми, — улыбаясь, подытожил Хаджимурад, — к тому же, если вы протащите шкуру убитого волка мимо любого байского двора, тот тоже должен будет выдать вам овцу. Это ведь обязательное правило, так что…

Бай понимающе закивал и улыбнулся гостю и тут же, обернувшись к чабану, приказал и с волков содрать шкуры…

— Значит, бай-ага, вы с чабаном вроде в полном расчёте, верно? — не успокаивался Хаджимурад.

— Что ж, — покосился бай на чабана, — ради таких гостей на этот раз придётся простить ему потерю трёх овечек…

— Да ведь не потеряли же вы их, ещё окажетесь и в выгоде, — сдерживая раздражение, ответил джигит.

— Так-то оно так, но всё же… — отозвался бай и переменил тему разговора, обращаясь к Хаджимураду: — Откуда и куда путь держите? Милости прошу в гости…

— Я думаю, Назар, что нам следует принять приглашение бая, — улыбнулся Хаджимурад. — А дома, за чаем, мы охотно расскажем куда едем, и зачем едем.

Назар согласно кивнул головой.

Той

По дороге бай о чём-то говорил, кажется, о хозяйстве, о детях, но Хаджимурад был занят своими мыслями и не очень прислушивался к его словам, только так для порядка иногда поддакивал.

Наконец спустились в долину. Впереди где-то замелькали огоньки. При свете заходящей луны стали видны чабанские кибитки, а рядом мирно дремавшие верблюды.

— Кажется, мы в село въезжаем? — спросил Хаджимурад.

— Въезжаем, — подтвердил говорливый бай, — в знаменитое селение долины Каррыбая.

Проехали ещё немного и остановились у байского дома. Бай несколько раз кашлянул. Со двора выскочил парень и хотел принять у старика лошадь, но бай сказал:

— Прими, сынок, вон у того гостя лошадь, — указал на Хаджимурада, — а эту я сам привяжу.

Бай повёл гостей к большой освещённой кибитке. Но приняв Назара за слугу, у порога сказал ему: — А ты, сынок, останься здесь, с моими слугами.

В доме Хаджимурада поприветствовали три байских сына. Тут же к баю подошёл незнакомый парень и торопливо заговорил:

— Хыдыркули-ага! Аллаберды-ага устраивает той в связи с рождением сына. Я пришёл сказать, что вас очень и очень приглашают на такой важный той, — парень покосился на разодетого гостя бая, и добавил, — хорошо, если вы вместе со своим гостем придёте…

— Передай дорогому Аллаберды-ага, что мы поздравляем его с рождением сына и на той обязательно придём! — ответил бай парню. Усадив Хаджимурада за дастархан, стал расспрашивать.

— Мы бай-ага из племени тогтамышей, — начал гость, но хозяин дома с радостной улыбкой перебил его:

— А, понятно, значит, ты от Полат-хана?!

Хаджимурад прямо не стал отвечать на вопрос бая, а старался высказать то, что его интересовало:

— Сын одного из друзей Сазака-сердара по ошибке попал к Оразу-келте, вы случаем, не знаете, в какой низине он живёт?

— Ораз-келте?.. Ораз-келте… — стал что-то припоминать баб.

— Да много разных недобрых слухов о нём ходит. Коротышкой его, кажется, прозвали. Поговаривали, что я на руку он не чист. Но точно не могу сказать, где проживает этот прохвост. Знаю только, что в наших краях — ни в Карры-чырла ни в Чурчури, ни в Иребе, ни даже в Ширламе — вы его не найдёте. Этот Ораз-келте проживает или в Кырккуи или даже в Букуроле не, потому что, по слухам, поддерживает торговые связи с Каушутом, Дарганом, Тедженом. Сегодня переночуйте у меня, а завтра на тое у Аллаберды-бая будет много людей, может, мы от кого-то и узнаем, где проживает этот Ораз-келте, Кстати, вас-то как зовут? — спросил бай.

— Меня зовут Хаджимурад, — ответил гость, — вот на той, мы, пожалуй, не сможем поехать, у нас срочное дело и задерживаться даже на таком почётном торжестве мы не имеем возможности…

Бай с недоумением посмотрел на Хаджимурада:

— Да как же мне теперь быть, если я пообещал со знатным гостем приехать? Нехорошо получится, Аллаберды-бай может сильно на меня обидеться. Да к тому же и следы вашего Ораза-келте там наверняка отыщутся. А после тоя, если нужно будет, я вас сам к нему провожу… Нет, Хаджимурад, не побывать вам на тое уважаемого Аллаберды-бая никак нельзя… А теперь, пожалуй, и спать пора. Вы, наверно, устали…

Хаджимураду постелили в передней комнате. Назар спал во дворе с байскими работниками.

Утром после намаза они встретились и побродили около села. Хаджимурад с улыбкой заметил:

— Хозяин дома, по-видимому, принимает меня за сына какого-то бая, относится ко мне с большим почтением. Тебя же он явно посчитал слугою, даже в дом не пригласил. Ты хоть не голодный?

— Да нет, вроде бы кормят не тем топлёным маслом, которое пролежало три года закопанным в землю, К тому же я нахожусь, пожалуй, в более выгодном положении, чем ты. Тебе приходится выслушивать всякую глупую байскую болтовню, а я слушаю живой человеческий разговор, различные шутки да прибаутки, остроумные издёвки в его адрес. Он, оказывается, и над слугами измывается, и жён своих колотит, особенно последнюю, молодую, раза в три моложе его самого. В общем бай — он и есть бай… Ну, как ты, что-нибудь узнал об этом келте?..

— Маловато, — ответил Хаджимурад, — потому-то и придётся нам принять приглашение и побывать на тое у какого-то здешнего богача Аллаберды. Туда, уверяет наш хозяин, съедутся баи из самых различных низин и кто-нибудь из них наверняка знает, где живёт Ораз-келте…

— Поступай, Хаджимурад так, как ты считаешь нужным, но прошу и в общении с другими баями считать меня своим слугой, — улыбнулся Назар, — обоим это на пользу.

— Бай уверяет, что без нас не может приехать на той, что он, дескать, пообещал хозяину торжества прибыть не один, а с почётными гостями, то есть с нами, — уточнил Хаджимурад, — кажется, он принимает нас за приближённых Полат-хана, ну, и пусть принимает, ему это, наверно, приятно, а нам тоже никакого ущерба, может, даже выгода будет, скорее разузнаем, где же всё-таки обитает Ораз-келте…

— Ну, что ж, надо, так поедом, тем более, что тоя без борьбы не бывает, я я уже давненько не боролся, хочется поразмяться, выйду на середину круга обязательно, — стал удовлетворённо потирать руки Назар, — да, может, и ты соблазнишься…

Хаджимурад вернулся в дом. Позавтракав, они стали собираться в путь…

В дом вбежал паренёк и затараторил:

— Папа, дядя Джомарт сказал, что они уже готовы, только вас ждут!.. — За поясом у мальчика торчал нож с белой рукояткой… «Для одиннадцати или двенадцатилетнего паренька такой нож вроде бы ни к чему, — подумал Хаджимурад, — да кто ж их знает, какие здесь у них обычаи и порядки…»

Хыдыркули-бай тоже основательно вооружился: за пояс заткнул такой же, как у паренька, нож, рядом прицепил на ремень саблю, на плечо повесил ружьё, сел на подведённого ему нарядного иноходца, и трое всадников выехали со двора.

Хаджимурад был осведомлён, что ехать им совсем недалеко, и теперь дивился такому большому числу вооружённых людей, сопровождавших бая. Но ему, видно, и этого казалось мало, бай спросил грузного немолодого всадника:

— Это всё?..

— Нет, бай-ага, ещё примерно столько же, десять с лишним человек, немного раньше и тоже не с голыми руками отправились туда пешком.

Хаджимурад стал гадать, чтобы это значило, я спросил старика:

— Хыдыркули-ага, иранские разбойники, наверно, и сюда добираются?..

— Тут тоже хватает всяких любителей разбоев я притеснений: и хивинских, и иранских, и своих…

Ехали молча, пока Хаджимурад не поинтересовался:

— Хидыркули-ага, хотелось бы знать, откуда пошло такое название и вашего села, и всей низменности?

— Да просто нашего отца звали Каррыбай, и он первым занял эти благодатные места. Теперь же нашлись охотники до чужого добра, которые стремятся нас поприжать. Поселились они почти что рядом и всё откровеннее и наглее захватывают наши пастбища, — жаловался старик.

А гость лишь укоризненно покачал головой:

— Неужели же в этих бескрайних Каракумах мало хороших пастбищ и из-за них должны возникать споры и даже драки?..

— Вы что, почтенный гость, с небесных высот спустились и не имеете представления о скотоводстве? Верблюд, к примеру, может и в глубь Каракумов отправиться на пастбище, его можно и всего один раз в неделю попоить. Но вот овец нельзя отдалять от воды, а чрезмерную жару они вообще с трудом переносят. Поэтому для них не всякое пастбище пригодно. Вот и теснятся люди. А недобрые скотоводы наглеют и начинают силой захватывать исконные пастбища других, бесправно урезать их.

— Ну кто бы мог вас, уважаемого и небеззащитного скотовода, так уж и вправду нагло теснить? — удивился Хаджимурад.

— Да вот нашёлся такой пришелец по имени Карягды, — стал с возмущением рассказывать бай. — Этот человек вырыл себе колодец в соседней низинке, что располагается сразу же за вон тем холмом, — кивнул старик на север. — Воды там оказалось достаточно. И этот Карягды вместе со своими родственниками и отарами перебрался поближе к нам. А вскоре, видим, они своих овец пасут на наших пастбищах. Нас, слава богу, немало. Но их тоже достаточно, причём все они настроены воинственно. Тогда чуть было до смертоубийства не дошло. Да вот и совсем недавно ну отара ринулась к нашему каку. Они нарочно направляют к нам своих непоенных овец. Мы не раз и чабанам их взбучку давали, и овец отгоняли. Но они каждый раз садились на лошадей и вызывали нас на драку. Пока что, слава аллаху, обходилось без кровопролития. Но чувствую, что схватки с ними рано или поздно не миновать…

Показался дымок и всадники стали спускаться в низину, где должно было состояться празднество. Низина была обширная я всю её по краям обступали верблюды, лошади, ишаки. Очень много понаехало гостей. Там и здесь над очагами кипели котлы с бараниной. Толпы людей обступили дом бая, созвавшего гостей в честь рождения сына. Из кибиток, стоящих чуть поодаль, выходили нарядные женщины я ребятишки.

Когда младший брат хозяина тоя, человек средних лет стал принимать коня у Хыдыркули, гость что-то шепнул ему, указывая взглядом на Хаджимурада. Тот мигом подскочил к «важному» гостю, поздоровался в принял его коня.

Хаджимурад не успел слова сказать, как брат счастливого отца возбуждённо заговорил:

— Это очень хорошо для нашего старшего брата! От младшей жены у него долго не было детей, а теперь, слава аллаху, родился сын! Пошли аллах ему долгую жизнь. А от старшей жены рождались одни девочки. Это у него первый сын. Ну как же по такому радостному случаю не устроить большой той…

— А сколько у вашего старшего брата всего детей? — спросил Хаджимурад просто, чтобы не молчать.

— От старшей жены у него девять дочерей… Сколько раз было, — ждём сына, а появляется девочка, просим у аллаха сына, а рождается опять девочка, и наконец аллах смилостивился, — молитвенно сложил младший брат ладони и с благодарностью посмотрел на восток.

Затем он повёл Хыдыркули-бая я Хаджимурада в нарядную кибитку, заполненную гостями. Почтенный аксакал, сидевший на почётном месте, обратил внимание, что Хаджимурад и переступил порог с правой ноги, и начал с людьми почтительно здороваться, заходя справа… Старик усадил парня рядом с собой. Гости с интересом разглядывали нарядную одежду Хаджимурада, я его саблю в золотых ножнах, блестящие чёрные сапоги. Ведь сами они хоть и прибыли на той, но были и обуты во что попало, я одежда на них была, по обыкновению, домотканая, даже некрашеная… И только на старике, сидевшем на почётном месте, рубаха из белой хивинской бязи.

От Хыдыркули-бая старик узнал, что юный гость приехал из Ахала я что он какой-то родственник. По лат-хана… «Тогда всё понятно, — подумал старик, — иначе где бы ему взять такие одежды и оружие?..» Но вслух спросил парня о другом:

— Говорят, что с запада на нас идут войска русского царя, может, гость знает и сообщит нам об этом что-либо конкретное?..

— Вообще-то слухи такие ходят и даже больше того, в Ахале проводились советы старшин по этому поводу… Но я месяца два не был в родных местах и не знаю, что там они решили…

— Возможно, молодых этот вопрос не очень-то интересует… А нас, старших, тревожит, — вмешался а разговор горбоносый смуглый человек. — На днях я ездил в Ахал, хотел повидаться с родственниками и сразу же вернуться назад. А потом решил, ай, раз уж я приехал сюда, посешу-ка я священное кладбище Агишан и направился в Арчман. А там разве было когда-нибудь безлюдно? Недалеко от входа незнакомый ахун что-то говорил собравшимся вокруг него людям. Я тоже подошёл, послушал…

— И о чём же говорил этот ахун? — заинтересовался старик.

Все гости уставились на муллу, надеясь услышать от него какую-то новость.

— Вроде бы он учился в Египте, должно быть, очень образованный ахун. Правда, не совсем ясно выговаривает многие туркменские слова, ну да, может, человек действительно долгие годы учился вдали от родины и языки у него сметались… Тут важны были не слова, а те мысли, которые он высказывал. Говорил, что туркмены очень храбрые люди, что они не позволят русским захватить их земли, что они смело выступят против иноверцев-поработителей и не дадут им топтать священную землю мусульман…

— Мулла-ага, этот ваш ахун случайно не в Каабу шёл? — перебил его старик в бязевой сорочке.

— Да, — удивился мулла, — именно туда, он сам об этом говорил, а вы, ага, откуда знаете?

— Оттуда, что он очень давно идёт в Каабу, но никак не выберется из Ахала и его окрестностей. Мне самому довелось его слушать с полгода назад, — заметил старик, — а как вы сами, мулла-ага, думаете, смогут ли несколько селений Ахала противостоять хорошо вооружённой русской коннице?

— У туркмен не несколько селений, — возразил мулла, — помимо ахальских текинцев есть ещё и геоклены, емуды, салыры, сарыки, марыйские текинцы, да я многие другие. И если все они соберутся в старой Геоктепинской крепости, их окажется не меньше, чем русских. К тому же хорошо известно, тем, кто выступает за нашу праведную веру, сам аллах помогает…

— Мулла-ага, вы из каких званий будете — ходжей, магтумов или шихов? — снова спросил старик.

— Мы из магтумов! — приосанился мулла.

— И каждый из магтумовцев, по-вашему, готов нацепить чалму и, обнажив саблю, выступить против русских иноверцев, и вы тоже, не так ли?

Многие из гостей хмыкнули. А разозлённый мулла стал бормотать слова какой-то молитвы.

Но тут вошёл распорядитель тоя и сообщил:

— Если кто пожелает помериться силами или захочет посмотреть гореш, пусть пожалует на северные вески, там же рядом будет стрельба по мишеням, кто верит в свою меткость, пожалуйста…

Гости оживились.

— Хыдыркули-бай, вы, наверно, не упустите случая оставить свои точные меты на атюс мишенях, — спросил кто-то из гостей.

— Даст аллах, попытаем счастья, — ответил бай.

После Того, как мулла прочитал молитву, все вышли из кибитки. Назар подошёл к Хаджимураду в по здоровался со всеми стариками, стоявшими возле его друга.

Людей у северных песков собралось очень много. И всё было бы ничего, если бы среди них Хыдыркули не заметил Карягды, да не одного, а со множеством своих родственников. Конечно, если бы Хыдыркули знал, что и его недруги приглашены, он бы ни за что не пришёл на той. Ну, да ладно, нельзя же всё время избегать тех приглашений, где могут оказаться его недруги.

Назар шепнул на ухо Хаджимураду то, что узнал от слуг:

— Видишь, вон справа стоит группа людей, это родственники Карягды, а тот высокий, в светлой папахе, и есть сам Карягды.

Хаджимурад присмотрелся к карягдинцам. Почти все они здоровые и хорошо одетые, каждый с саблей, ножом или даже винтовкой за плечами…

— Начнём гореш! — крикнул распорядитель. Почтенный аксакал подозвал его и шепнул тихо:

— Ты не вызывай людей Хыдыркули на состязания с людьми Карягды, они и так ищут повода, чтобы сцепиться, как бы не произошло кровопролития.

Распорядитель вышел на середину круга:

— Мурад-пальван! — выкрикнул он и уступил середину круга симпатичному молодому крепышу. — Есть ли желающие, померяться силами с Мурадом? — спрашивал он, — иначе придётся без борьбы вручить ему приз.

— Как ты думаешь, не попробовать ли мне с ним схватиться? — спросил Назар друга.

Распорядитель собирался уже выкрикнуть слово «три», но Хыдыркули опередил его:

— Ты постой, не торопись отдавать приз Мураду, тут есть люди, которые хотят с ним побороться.

Кто-то из шутников заметил:

— А ну, Хыдыркули-ага, скорее на середину! Покажи этому пальванчику, что такое настоящая борьба, пусть он не заносится.

Люди засмеялись.

— Я выхожу на середину, — успокоил всех Назар и стал разматывать портянки.

— Подожди разуваться, я с ним вернее справлюсь, — сказал Хаджимурад и сам появился в центре круга, мигом сняв сапоги…

Пальваны вышли на середину. Проверили кушака друг друга и, уцепившись за них, оба наклонились. Сперва осторожно проверяли силы один другого и крутились вроде бы на одном месте. У обоих штаны засучены до колен, у обоих крепкие ноги. Хаджимурад и на круг вышел в своей нарядной одежде — в синих штанах и зелёной сорочке. Рядом с Мурадом он выглядел чуть ли не подростком. Мураду показалось, что он уже знает возможности противника и стал действовать активнее. Притянув соперника к себе, поднял его и стал валить на спину. Но почему-то ноги Хаджимурада одновременно коснулись земли и он не упал. Мурада-пальвана это крайне удивило… Теперь он приподнял противника и на своих сильных руках стал его крутить, собираясь в подходящий момент бросить на землю. Из толпы доносились насмешливые возгласы?

— Эй, пальван, недалеко забрасывай его!

— Голову парню не расшиби!

Мурад попробовал перекинуть гостя за спину, но Хаджимурад каким-то чудом снова оказался на ногах, и в тот же миг он дал подножку тяжело дышавшему пальвану, напрягая все свои силы, поднял его и положил на спину. Люди шумно приветствовали победителя. Побеждённый же, не зная, что сказать в своё оправдание, решил отделаться шуткой:

— Это я ему уступил, как гостю…

Но люди посмеялись над незадачливым шутникам.

Хаджимурад же в награду получил новенький чекмень из верблюжьей шерсти. Потом на середину площадки вышли ещё два молодых пальвана. Один из них был на голову выше своего соперника. Зато невысокий пальван был поплотнее длинного. Зрители бесконечными криками поддерживали их.

И вдруг из двух разных групп наблюдателей один за другим стали выскакивать люди и бежать в сторону песков. И люди Хыдыркули, и люди Карягды на бегу обнажали сабли.

— Да помогите же их разнять, иначе они перебьют друг друга!..

Хаджимурад с Назаром кинулись за бегущими. За барханом, в лощине, сверкало и звенело множество обнажённых сабель. Хаджимурад ворвался в самую середину и, зычно крикнув: «Стойте!», дважды выстрелил вверх. В это время Назар и ещё несколько человек тоже принялись разнимать дерущихся. То ли выстрелы, то ли решительность смельчаков несколько остудили воинственный пыл. Люди той и другой сторон прекратили драку, хотя сабли пока ещё не прятали в ножны. Но, видимо, те и другие начинали осознавать, что они натворили. Убито было человек пять, а ранено раз в пять больше. Хыдыркули лежал на песке чуть живой… Карягды, обливаясь кровью, пытался встать на ноги и что-то сказать. Пострадали в одинаковой мере те и другие. Какой-то добросердечный человек стал жечь свою лохматую папаху и прикладывать к ранам пострадавших пепел, чтобы остановить кровь. Другой старик, приехавший на той издалека, разорвал свою белую чистую сорочку и принялся перевязывать пострадавших. К месту недавнего побоища всё подходили люди. Тем, кто мог сидеть я седле, помогали отправиться домой. Для тяжелораненых на спинах верблюдов стелили мягкий селин, и их тоже развозили по домам.

Хаджимурад и Назар помогали хоронитьубитых.

Так трагически закончился этот той.

Вечером Хаджимурад пришёл к тяжелораненому Хыдыркули и справился о здоровье старика. У обескровленного хозяина хватило сил лишь отрицательно покачать головой, дескать, плохо. Но он беспокоился сейчас не только лично о себе. Ему казалось, что люди Карягды могут снова налететь на них и добить всех окончательно. Боялся, что если рядом с его поредевшей роднёй не будет старшего или просто такого, как гость, сильного человека, она не устоит перед врагом. Старик слабым голосом спросил:

— Ты собираешься сейчас уезжать?

— Хыдыркули-ага, разрешите нам сегодня отправиться по своим делам, — произнёс в ответ Хаджимурад.

Раненый с тревогой посмотрел на гостя и скорее простонал, чем сказал:

— Если Карягды нападёт на нас, то может и всех оставшихся в живых перебить…

— У Карягды тоже дела не лучше ваших, — заметил Хаджимурад, — но если вы всё-таки считаете это нужным, мы до утра можем остаться.

— Спасибо, дорогие гости, — еле произнёс обессилевший Хыдыркули.

Воры

В предрассветной молочной дымке два всадника выехали из низины Каррыбая. Узенькая тропка вилась между барханами и зарослями селина и уводила всадников в глубь Каракумов. Хаджимурад был погружён в горькие раздумья. Ведь Хыдыркули и Карягды вроде бы даже не из разных племён. Может, один утамыш, а другой тогтамыш или ганджик и тилки… Но нм, видите ли, в обширнейших Каракумах тесно и они на смерть воюют за пастбища. Губят своих и чужих людей. А потом ещё один другому будут мстить за пролившуюся кровь. «Интересно, выживет ли Хыдыркули? Ай, откуда это знать, рана ведь у старика тяжёлая. Конечно, если попадётся хороший табип, может, и поднимет его на ноги, но прежнего здоровья, наверно, и он старику уже не вернёт. Пусть же поможет аллах..»

— Сколько там было убитых? — спросил он у друга.

— Со стороны Хыдыркули двое и потом ещё один умер. Этот последний был совсем юнцом. Хыдыркули пока о смерти сына не знает. Старику нельзя об этом говорить. Он и так то и дело теряет сознание. У Карягды тоже есть убитые и много тяжелораненых. Теперь война между двумя баями не скоро кончится…

И опять оба всадника погрузились в раздумья.

«А ведь хозяин тоя так хорошо подготовился к своему важному торжеству, — подумал Хаджимурад. — Для гореша приготовил богатые призы — чекмень, кушаки и даже овечек. Хозяин праздника собирался устроить соревнования в стрельбе по мишеням, а ближе к вечеру — скачки. Но не успела начаться борьба, как последовала эта печальная драка. Обычно той редко кто осмеливается нарушать, люди издавна почитают такие торжества, видно, у этих двух спор зашёл слишком далеко…»

Солнце стояло уже почти над головой и палило нещадно. Надо было поскорее найти подходящее место для привала. У всадников от жажды начинали трескаться губы. Но они больше тревожились о своих изнурённых лошадях… «По приметам, сообщённым скотоводами, колодец должен быть где-то поблизости, — подумал Назар. — Только вот название у колодца нехорошее — Кервенгыран — «погубивший караван…»

— Интересно, из-за чего могли так странно назвать колодец: Кервенгыран? — спросил он у друга.

— Да, возможно, из-за самого караванщика, если он вдруг оказался бестолковым.

Одолев песчаный перевал, всадники увидели внизу обширную равнину, ка которой виднелось несколько чабанских кибиток. Недалеко от них разглядели и колодец. Путники оживились и изнурённые лошади теперь сами, без понукания, зашагали быстрее. Вдали, справа от колодца, сгрудилась отара. Впереди показались всадники, которые гнали пеших людей, нахлёстывая их плётками.

— Всадники бьют пеших плётками! — выкрикнул Назар.

— Вижу, за мною, разберёмся, что там! — и Хаджимурад подстегнул своего скакуна. За песчаным спуском начался равнинный такыр. Лошади побежали быстрее и вскоре они нагнали всадников.

— Кто же эти бедняги, которых так хлещут плетями?! — возмущался Назар.

— Да кто бы они ни были, их следует освободить! — твёрдо сказал Хаджимурад. — Сначала я выстрелю, а затем мы к ним поскачем с обнажёнными саблями. Если они станут удирать, отгоним их немного, и ладно. Если же начнут оказывать сопротивление, придётся силой отбить этих пленников.

Хаджимурад выстрелил. Всадники с плётками теперь уже изо всех сил стегали своих лошадей, удирая от преследователей.

Джигиты сразу же узнали пленных. Хаджимурад сначала протянул руку старшему:

— Саламалейкум, Ишанкули-ага.

Чабан с перепуга не мог слова вымолвить, и недоумённо молчал. Распознав своих освободителей, он не мог даже сдержать слёз:

— Второй раз вы так вовремя подоспеваете к нам на помощь! Тогда с волками расправились и отвели от нас большую беду, а теперь, можно сказать, от неминуемой смерти спасли…

— Кто же эти люди, за какую повинность и куда вас они гнали? — спросил Хаджимурад у чабана.

— Да они там на тое сцепились, Хыдыркули и Карягды, — объяснил чабан. — У туркмен есть пословица: два коня друг друга лягают, а ишак между ними сдыхает. Вот так и у нас, два бая не могут поделить между собою пастбища, а мы, бедняки, страдаем.

— Но ведь вы простой чабан, почему же вы-то должны страдать? — удивился Назар.

— Да ведь я тоже довожусь каким-то родственником Хыдыркули, — удручённо ответил чабан.

— Понятно, ага, понятно, — отозвался Хаджимурад, — пошли к колодцу, они вас, наверно, потерзали на жаре, да и нам этот колодец больше чем кстати.

Из кибитки им навстречу вышли старик и два молодых парня.

— Саламалейкум! — поприветствовали их всадники.

— Ребята, — обратился старик к парням, — примите у гостей лошадей, а мы пойдём в тень.

Два человека, которые уже здесь сидели, подвинулись, уступая место на войлочной подстилке Хаджимураду, Назару и чабану с сынишкой. Хозяин принёс лепёшки, чашки с чалом и каурмой.

— Угощайтесь тем, что аллах послал! — повторял добросердечный старик, то и дело поглядывая на чабана с сыном и удручённо качая головой.

После обеда хозяин стал расспрашивать своих гостей кто они, куда и зачем едут, откуда взялись те конные, которые мучили несчастных.

— Мы не знаем тех трусов, которые удрали от нас, но твёрдо уверены, что за этим бедным чабаном нет никакой вины, а остальное пусть расскажет сам Ишанкули-ага.

— Да тут и рассказывать нечего. Кровная месть между моим хозяином Хыдыркули и родичами бая Карягды, ведь на недавнем тое они устроили кровавую драку.

— Вы, значит, родственник Хыдыркули? — уточнил старик.

— Да, вроде бы довожусь ему роднёю, — кивнул чабан.

— Тогда понятно, — заключил старик, — всадники, должно быть, родственники Карягды, верно? А эти отважные парни спасли от смерти и вас, и вашего сына, так что вы им жизнью обязаны, — заключил хозяин дома, указывая на Хаджимурада и его друга, и тут же спросил ребят:

— Вы тоже были на этом тое?

— Были, будь он неладен, уж очень много там пролито крови, — сокрушался Хаджимурад.

— До некоторых колодцев уже дошли слухи, что два молодых парня, присутствовавших на тое, сумели разнять драчунов. Выходит вы и есть те самые парни? — хозяин дома пристально посмотрел на Хаджимурада.

— Не только мы, и другие разнимали, — смутился Хаджимурад.

— Это ведь нелёгкое дело — разнять противников. Обе стороны могут тебя сгоряча зарубить, приняв за своего врага. Вы сделали большое дело, будьте здоровы.

— Люди Карягды, наверно, думали, что все наши раненые умерли, а теперь и нас, родню Хыдыркули, собирались уничтожить, — подал голос Ишанкули-ага.

— Вот такие наши текинцы!.. Без конца враждуют из-за воды, женщин, пастбищ… — с горечью произнёс старик.

Затем, узнав от гостей, куда и зачем они едут, заметил:

— В наших краях мало кто хорошо отзывается об этом человеке. Думаю, вряд ли Ораз-келте по добру отдаст вам мальчика. Он из тех, для которых и аллах не существует, когда им хочется что-то присвоить. У него много разных кличек. В наших краях его называют Ораз-келте, Ораз-коротышка, а в Теджене, Каушуте, Даргане его именуют Оразом-вором, немного же севернее этих краёв его зовут Оразом-разбойником. Честно говоря, этот человек ничем не гнушается — и воровством скота, и грабежом на дорогах… Словом, он вполне оправдывает все свои недобрые клички. В наших краях нет других воров и угонщиков скота. Если у людей пропадают верблюды или овцы, они точно знают, кто в этом виноват. В общем, если обстоятельства вынуждают вас вступить в какие-то отношения с Оразом-разбойником, следует быть настороже!..

Вскоре Ишанкули с сыном отправились к отаре. Хаджимурад с Назаром ещё немного побыли у колодца, хорошенько расспросили, как добраться до владений этого многоликого Ораза, и перед вечером отправились в путь.

— О чём ты, дружище, задумался? — спросил Назар.

— Да просто думаю о беспощадном каракумском климате… Сейчас-то перед закатом солнца вроде ничего, как говорится, можно жить, а какое же тут странное пекло в летний полдень! — Хаджимурад окинул взглядом окрестные песчаные холмы…

— Зря ты называешь «беспощадным пеклом» наши пески, — возразил другу Назар, — пускай кому-то они и могут показаться адом, но на самом деле они не беспощадны. Ведь тысячи туркменских сёл разместились в Каракумах, сотни тысяч овец, множество верблюдов и лошадей здесь кормятся и нас кормят. Люди, выросшие в песках, никогда не поменяли бы их на жизнь в Ахале. Они лишь время от времени наезжают туда, чтобы излишки своей продукции обменять на необходимые для себя предметы и продукты…

— Да не принимай ты мои сетования всерьёз, это солнце виновато, вот я в сердцах и наговариваю на него всякую напраслину, а в общем-то я и сам люблю пески во всякую пору. Правда, сейчас я бы, наверно, охотно лето поменял на раннюю весну, — шутливо ответил другу Хаджимурад.

А Назар в тон ему:

— Ну, зачем же наше благодатное лето менять даже на такую яркую, как здешняя, весну? Зачем лишать обитателей песков этой, по-своему прекрасной и важной для их жизни поры? Животноводам Каракумов лето приносит свой щедрый урожай. Ну а животные к жаре здесь приспособились. Днём, к примеру, овцы и козы спят и лишь с наступлением вечерней прохлады начинают пастись. Верблюдам она тоже не страшна. А их чал и шерсть для человека бесценны. Многие же дикие обитатели пустыни могут в жару и совсем обходиться без воды, например, ящерицы, суслики, разные змеи и черепахи, зайцы… Нет, Хаджимурад, что ни говори, любое время года здесь по-своему отменно! Один вот такой чистый вечерний воздух чего стоит!

— Тише! — перебил друга Хаджимурад. — Посмотри вперёд!

Назар увидел, что кто-то гонит им навстречу целое стадо верблюдов.

— Один, два, три, четыре, — стал считать он не верблюдов, а погонщиков.

— Вероятнее всего, эти верблюды ворованные и всадники гонят их в Аркач на продажу, — предположил Хаджимурад. Они свернули с дороги и поднялись на вершину одного из барханов.

Всадники тоже отступили от дороги, чтобы проехать подальше от бархана. Передние верблюды стали уже проходить мимо холма. Четверо всадников, хотя и ехали по обочине, но тоже были уже близко. У троих кони вороные, у одного, гнедой. Все четверо с саблями. Вид у них был воинственный.

— Намерения у них недобрые, — определил Хаджимурад. — Если они попробуют напасть на нас, я с обнажённой саблей кинусь к гнедой лошади, а ты, Назар, вон к тому замыкающему на вороном коне. Видно, они главенствуют в этой шайке. Если мы с ними быстро справимся, остальные сами удерут.

На гнедом коне сидел крупный мужчина с окладистой чёрной бородой. Вот они поравнялись с барханом и стали карабкаться на него. Хаджимурад изменил свой прежний план, выхватил пистолет и метким выстрелом сбил папаху с владельца окладистой бороды. Шапка покатилась к подножью бархана. Повернул коня и её хозяин. За ним последовали и остальные.

Друзья спустились с бархана на дорогу. Назар оглянулся:

— Что-то они остановились, не ранил ли ты кого из них?

— Да нет же, во-первых, я и целился не в голову, а в папаху, а во-вторых, если бы я ошибся, то их сейчас бы ехало не четверо, а трое… — ответил Хаджимурад. — Они просто совещаются, как им сейчас поступить, небось, жаль упускать и таких лошадей, я такое оружие, как у нас…

— Ба, да они поворачивают лошадей. Теперь у нас два пути: или же пришпорить своих стремительных коней и уйти от преследователей, или же повернуть им навстречу и мгновенно напасть на них…

— Ты подожди, может, и третий найдётся. Они нас тоже боятся. Вероятно, не бог весть какие храбрецы, не видно, чтобы и теперь они спешили, — Хаджимурад ещё раз обернулся. — Конечно, не торопятся, им тоже не хочется умирать. Да и иметь лишних свидетелей тоже не хочется, но они явно остерегаются наших пуль и сабель. Посмотри, Назар, я же говорю, что боятся, остановились, больше того два всадника уже повернули назад. Значит у них нет старшего, кому бы следовало безоговорочно доверять и подчиняться…

Вскоре и оставшиеся всадники повернули коней я отправились за своими спутниками.

У Хаджимурада, теперь уже спокойно следовавшего с другом дальше, не выходили из головы слова почтенного старика об Оразе-келте: «В наших краях нет других воров и угонщиков скота…» Он обернулся к Назару:

— Выходит, что этих верблюдов тоже гнали люди Ораза-вора, а мужчина с окладистой бородой и есть сам Ораз.

Стало немного прохладнее. Заходящее солнце коснулось уже далёкой песчаной гряды. Друзья ехали неторопливо, с любопытством оглядываясь по сторонам. На горизонте вновь показались всадники. Их уже было восемь.

— Наверно, они следуют за погонщиками верблюдов. — предположил Хаджимурад.

Всадники ехали быстро. Вот уже они сворачивают с дороги, чтобы пропустить встречных путников. На переднем сером коне представительный седобородый старик.

— Саламалейкум! — крикнул Хаджимурад.

— Валейкум эссалам! — ответил старик и приостановил коня:

— Вы, случаем, не встретили конников, гнавших верблюдов?

— Ну как же, совсем недавно еле разъехались с ними, пришпорьте лошадей и мигом догоните их. А далеко ли отсюда колодец? — спросил Хаджимурад у белобородого конника.

— Совсем близко, в конце первой низины, — крикнул он на скаку и пришпорил лошадь.

Молодой раб

Миновали песчаную гряду, и перед путниками открылась бескрайняя низина. В наступающих сумерках где-то вдали её мерцали маленькие, как звёздочки, огоньки. Всадники поехали быстрее. И на их глазах сказочные огоньки начали превращаться в обыкновенные очаги вблизи темнеющих кибиток. От одного из очагов отделилась женщина и заторопилась к ближайшему от неё жилищу. Вероятно, она заметила приближавшихся всадников. От жилища кто-то поспешил им навстречу. Встречавший оказался совсем молодым пареньком. Он приветливо поздоровался с гостями и пригласил их в дом:

— А лошадей я сам привяжу и напою, — так же приветливо сказал он.

Хаджимурад с Назаром подошли к кибитке, где на кошме сидел старик в выцветшей ветхой одежде, почтительно поздоровались с ним. Женщины расстелили белые кошмы для гостей, положили на них по небольшой подушечке. Вскоре они же принесли гостям еду.

Вернулся парень, встречавший гостей. Он с восторгом отозвался об их лошадях и заворожённо стал смотреть на одежду и оружие Хаджимурада. Даже слова дедушки не сразу дошли до сознания внука. Лишь после повторного вопроса старика паренёк смущённо закивал головой:

— Конечно, и напоил лошадей, и сена им дал, они, кажется, перегрелись, так я накрыл их тонкой кошмой, а сёдла снял…

Старик похвалил внука и обратился к гостям:

— Откуда и куда вы путь держите?

Хаджимурад ответил, что едут они издалека и по весьма важному делу, а по какому именно, покуда не стал уточнять.

Старик подумал, что всякие у людей бывают дела, иногда, мол, и такие, что не обязательно каждого встречного посвящать в них… А вслух спросил:

— Вы по дороге не повстречали людей, угонявших верблюдов?..

— Не только встречали, но и немного «побеседовали» на вот этом языке, — Хаджимурад с язвительной усмешкой коснулся ладонью пистолета и сабли, — но им этот разговор не понравился, и они, как нам показалось, удрали. А за ними проследовали ещё восемь всадников, наверно, хозяева похищенных верблюдов. Мы им сказали, что если они пришпорют лошадей, то догонят воров…

— Хотя бы догнали! — оживился старик. — Ведь это ж надо быть такими бессовестными наглецами, чтобы среди бела дня захватывать и угонять чужую скотину!.. Спросите старого чабана Чорли, видал ли он что-либо подобное ранее в нашем краю?! Нет, услышите в ответ. А вот теперь, — старик не досказал фразы, с огорчением покачав головой…

Хаджимурад прервал его невесёлые раздумья:

— Да вот и мы, Чорли-ага, полагали, что в песках живут лишь порядочные люди, а оказывается здесь и воры встречаются…

— Ах, сынок, не говори этого о людях песков, среди кумли нет ни воров, ни обманщиков. Их убивай — они не соврут. Не раз бывало: во время бурана к пастухам прибивались чужие овцы, так всегда и все до одной они возвращались хозяевам.

Старик разговорился. Гости внимательно слушали его, надеясь что-либо выведать и о том, кого они ищут. Но старый чабан пока что вообще рассказывал о жизни людей в этих местах.

— В песках крупные селения очень редки. Почти во всех окрестных низинах лишь по одному колодцу. А возле одного колодца много животноводов не собирается. Здесь, по-обыкновению, стоят пять-шесть кибиток, где чаще всего проживают родственные семьи. Большие сёла с несколькими колодцами встречаются лишь в низинах. В таких сёлах есть и муллы, и ишаны. Людям же маленьких селений в случае необходимости даже за муллой приходится ездить. Иные из наших жителей не знают даже сколько им лет, не ведают, что время делится на недели и месяцы. Правда, один наш мудрый родственник начал было с нового года вести по своему отсчёт дням и месяцам. Он выкопал яму и каждое утро бросал в неё по одному овечьему кругляшку. Но какой-то поганый озорник то и дело сбивал его со счёта, подбрасывая в яму овечьи шарики. Всё это я говорю для того, чтобы вам легче было представить простодушие жителей песков…

— Чорли-ага, вы, кажется, хотели что-то сказать о ворах, появившихся здесь в последнее время, — напомнил Хаджимурад старику, желая услышать от него что-либо об Оразе-келте. По расчётам путников, он должен был проживать где-то поблизости…

— Хотел-то хотел, да, в общем-то мало радости мне говорить, а вам слушать о таком позорном для нашего края явлении, как воровство. Ведь сколько помню, его здесь не знали. А вот объявился в соседней низине скверный человек по имени Ораз и окрестные места узнали, что это за бедствие — воровство. Потихоньку стали бесследно пропадать то овцы, то верблюды. Но это только казалось, что бесследно, а повнимательнее присмотрелись, и следы обнаружились. И все они вели к Оразу. Откуда он взялся этот наш новый поселенец? У меня недавно гостил старый-престарый человек. Он работал ещё у отца Ораза. А сын прогнал старика, которому стало тяжело управляться с большими отарами. Бывший чабан на таком же, как сам, дряхлом ослике следовал в те дальние места, где он ещё в молодости батрачил у родителей Ораза. Старый путник рассказывал, что отец Ораза-вора был очень состоятельным человеком, имел много скота. Собирал крупные караваны и ходил с ними в Хиву, оттуда привозил халаты, бязь, рис, бобы, пряности. В общем, он был не только скотоводом, но и торговцем. На глазах богател. Хотелось ему обучить старшего сына грамоте и передать своё богатство в надёжные руки. Сначала держал дома учителя-муллу, а затем поместил Ораза в одно из Хивинских медресе. Из Хивы тот вернулся в звании муллы, да и принялся хозяйничать, так как отец его к этому времени умер. Но хотя и учёным был молодой хозяин, а дело у него не спорилось. Отцовские богатства начали таять. И он принялся таким способом поправлять их, что лет через пять к имени Ораз сама собой приклеилась кличка «вор». У него семь или восемь родных младших братьев. И целая уйма — двоюродных. Сначала он действовал вроде бы осторожно: отыскивал в песках затерявшихся овец, сгонял их куда-нибудь в одно место, а затем перегонял в Мары, Теджен, Ахал, Аркач и продавал.

Теперь у него уж сыновья подросли. И ныне они всё наглее занимаются этим делом. Не ищут, как прежде, отбившихся овец или верблюдов, а чуть ли не открыто нападают на чужие стада. Причём, больше интересуются не овцами, а верблюдами, которых можно по безводным тропам угонять и в Хиву, и даже в Иран…

— Может быть, те четверо, что навстречу нам гнали верблюдов, тоже люди Ораза? — спросил Хаджимурад у старика.

— Точно они. Только странно, что эти четверо упустили вас, а вернее ваших хороших лошадей и ваше отменное; снаряжение, — улыбнулся старик.

— Они хотели было померяться силами, — отозвался Назар.

— Значит, не было среди них Ораза-разбойника, — заметил старик, — мимо этого бы вы с таким богатством по добру по здорову не проехали.

— Чорли-ага, что-то вы рисуете этого Ораза-вора очень удачливым смельчаком… — начал было Хаджимурад и запнулся.

Старик заметил заминку гостя:

— Ну, что там у тебя, говори.

— Вопрос в том, что наше дело тоже связано о этим человеком. Он далеко отсюда живёт? — поинтересовался гость.

— Сами вы вроде хорошие ребята, а дело имеете с плохими людьми, — задумчиво произнёс старик. — А живут они не очень далеко. И уж если не секрет, то какое у вас к ним дело?

— Один наш человек попал к нему в рабство, — сказал гость.

— Как это? — удивился старик.

— Этот раб нам не родственник, — уточнил Хаджимурад, — он сын нашего хорошего иранского друга. Если Ораз живёт неподалёку от вас, тогда кто-нибудь из вас, возможно, видел у него в услужении паренька годков четырнадцати?..

Старик после недлительного раздумья обратился к внуку, что сидел молча, не смея вмешиваться в разговор взрослых:

— Мурад-джан, ты ничего не слышал о появившемся юном рабе у соседа?

— Одного нового соседского пастушонка я знаю. Как-то к нашей отаре подъехал на ишаке незнакомый паренёк, и на полупонятном языке спросил, как ему найти отару, что пасёт Заман-ага. Мы долго объясняли парню, как туда добраться. Видно было, что мальчик этот нездешний и плохо знает пески. Даже на таком маленьком участке, как наши пастбища, блуждал.

Может быть, гости именно этого паренька и ищут? — ответил юноша.

— А имя, имя этого парня ты не скажешь? — оживился Хаджимурад.

— Да мы с папой как-то и не подумали о том, чтобы спросить у него имя, — виновато опустил голову Мурад.

— Вероятно, это он и есть, — раздумывал вслух Хаджимурад, — завтра же, Назар, отправимся на его поиски.

— Мурад-джан поможет вам в этом добром деле, завтра он должен будет отвезти в отару отца муку, вот вы с ним и отправляйтесь, — посоветовал старик. Потом обернулся к внуку: — Мурад-джан, ты сам не иди в отару Замана, иначе Ораз-келте сразу станет нашим заклятым врагом, только издали покажи им.

— Понял, — закивал головой мальчик, — я никому не покажусь, лишь незаметно провожу гостей до коша.

Приближалась ночь, лунная, безветренная. Но Хаджимураду было не до луны и тишины. Тревожные раздумья не давали ему покоя: «Возможно и вправду Джапаркули приставили чолуком к одной из отар Ораза-келте… Но если этот Ораз плохой человек, как о нём рассказывают, он ни за что не отдаст нам своего раба…»

— Стук конских копыт слышится, — перебил мысли парня старик.

— А? Что вы говорите? — переспросил Хаджимурад, ещё не успев оборвать нить своих раздумий, и прислушался, — да, верно, какие-то конники едут…

— Мурад-джан, — сказал старик внуку, — сбегай к дороге, если это возвращаются наши всадники, спроси благополучно ли они решили своё дело? Понятно? Беги…

У дороги послышались ответы на приветствие Мурада. А один их всадников подъехал так близко к кибитке, что старик узнал его:

— Ну, как там, Меджек? Благополучно всё кончилось? Надеюсь обошлось без крови?

— Будь спокоен, Чорли-чабан! Когда мы приблизились к ним, эти разбойники без оглядки удрали. Гоним верблюдов домой! — сообщил всадник.

Старик пригласил всех поужинать. Всадник поблагодарил за приглашение, но отказался, сославшись, что у них времени в обрез, лишь попоят лошадей и погонят верблюдов, дома, небось, беспокоятся.

Меджек вернулся к своим спутникам. Как только он отъехал, старик заметил:

— Конечно же, среди тех четверых не было Ораза, он бы так легко не отдал им верблюдов… Ну, а теперь, гости, давайте укладываться, на рассвете, даст аллах, отправитесь по своим делам.

Хаджимурад прилёг на кошме, шепнув лежащему рядом Назару:

— Если можешь, часа два-три пободрствуй, а потом я не буду спать. Как бы не нагрянули эти воры и не угнали наших лошадей. Видно, люди Ораза-келте на всё способны.

— Я не оставлю без присмотра лошадей… — заверил Назар.

Старик успокоил их:

— Ребята, можете оба спокойно засыпать, люди Ораза сюда не посмеют спуститься…

Ночью Хаджимурад проснулся и сменил Назара.

Когда луна коснулась вершины холма, возле лошадей появилась чья-то тень. Хаджимурад встал с кошмы и осторожно направился к коням. Но тут же услышал:

— Гость, почему вы не спите?

— А, Мурад, это ты? — узнал парня по голосу Хаджимурад. — Ты ведь, кажется, ушёл домой, а оказался почему-то здесь…

— Я хотел, чтобы вы спокойно поспали, вот и решил покараулить лошадей, — признался парень.

— А сколько тебе лет, Мурад? — поинтересовался Хаджимурад.

— Дед говорит, что четырнадцать, а мама уверяет, что мне лишь тринадцать.

— Ну и кто ж из них, по-твоему, прав?

— Наверно, дедушка прибавляет год, чтобы можно было уже работать. Я и работаю чолуком у отца…

— А не знаешь, сколько лет твоему деду?

— Почему же не знаю? Восемьдесят шесть.

Хаджимурад удивился:

— Вот молодчина старик, восемьдесят шесть лет, а такой крепкий.

— Он ещё в прошлом году был чабаном! — восторженно выпалил Мурад, — но папа стал настаивать, чтобы он перестал работать. Теперь вместо него ту, чужую отару, пасёт младший сын дедушки — дядя Сапар.

— А сколько всего сыновей и дочерей у дедушки?

— Девять сыновей и пять дочерей, — охотно ответил парнишка.

— О, так много и все здесь живут?! Тогда понятно, почему Ораз-келте не нападает на вас, — улыбнулся Хаджимурад.

И Мурад, подзадоренный этой улыбкой, добавил:

— У дедушки моего семь братьев, а у них тоже помногу сыновей.

— Ничего не скажешь, молодцы! С такой роднёй никакие Оразы не страшны! А у вас есть своя отара? — гость не сводил взгляда с возбуждённого паренька, который охотно отвечал на его вопросы:

— Дедушка сам пасёт нашу небольшую отару. В этом году у нас сопок овец окотилось. А всего у нас сто десять овечек. Аллах даст, на будущий год станет ещё больше. Ну, да хватит об овцах говорить, мы очень рано выедем?

— На рассвете, — сказал гость, — иди отдохни, Мурад-джан.

«У старика девять сыновей. У его братьев тоже сыновья. И хотя скота особого у них нет, их принято считать счастливыми и богатыми, потому что их самих много. Правда, все мужчины этой большой родни пасут чужих овец. И только за небольшой собственной отарой ходит сам старик. Вероятно, они начали с малого. Затем каждый брат и сын старика прибавляли по одной или две овечки в год. Стадо постепенно увеличивалось, и как в той сказке, из капель образовалось озеро. А если в семье есть скот, то она уже считается состоятельной». Когда гость очнулся от своих раздумий, то на востоке небо начало бледнеть. Он подбросил лошадям овса и стал их седлать. Проснулся старик, невестки захлопотали. Мурад уже покормил своего белого ишака и тоже готовился в дорогу. Поднялся и Назар, помог Хаджимураду напоить лошадей. После завтрака хозяин обратился к гостям:

— А ну скажите, дорогие гости, что вы будете делать, если отыщите своего маленького раба, а Ораз-келте его вам не отдаст?

— А что бы вы нам посоветовали? — спросил он хозяина.

Старик помолчал в раздумье:

— Если вы просто попросите мальчишку у этого Ораза, он ни за что вам его не отдаст, тысячу всяческих причин придумает, одну нелепее другой. А если захотите купить, он поймёт, что этот, мальчик вам необходим и заломит за него такую иену, что вы с ним ничем не расплатитесь…

— За освобождение этого мальчика я готов отдать, всё, что у меня есть — и коня, и оружие, — воскликнул Хаджимурад.

Старик молча покачал головой:

— Если имеешь дело с Оразом-бандитом, то без лошади и надёжного оружия нельзя оставаться, иначе тебе не поздоровится. Надо что-то другое придумать, Ведь есть же пословица: «У вора воровать не грешно». Как вы на это смотрите?

— Вы же лучше нас знаете этого проходимца, вот и посоветуйте с какого боку к нему лучше подступиться. Если говорите, что иначе не выручить мальчика, мы его увезём, не спрашивая Ораза, — рассуждал Хаджимурад.

— Посмотрите, подумайте, — заметил старик, — но лично мне кажется, что разговор с Оразом-вором вам ничего не даст и нисколько не поможет вашему доброму делу, мальчика придётся незаметно увезти, иного выхода здесь нет… Только будьте начеку в дороге, — добавил старик, — как бы они не кинулись по вашему следу и не догнали!..

Оседлав лошадей, Хаджимурад с Назаром последовали за белым ишаком Мурада.

— Мурад очень толковый парень, едет незаметными низинами, чтобы нас не увидели, — заметил Хаджимурад. — Далеко ещё до тех мест, где пасутся отары и твоего отца, и этого Замана? Ты нас и отцу не показывай… — обратился он к проводнику.

Мурад почти шёпотом ответил:

— Хаджимурад-ага, мы уже миновали отару отца. Теперь прямо перед нами должны быть овцы Замана. Может, вас подвести прямо туда? А?

— Понимаешь, Мурад, мы же такое дело затеваем, что лучше самому чабану не показываться на глаза, пусть он о нас ничего не знает, — тихо сказал Хаджимурад.

— Хорошо, ага, — кивнул провожатый, — но всё же, если вы хотите сделать добро чолуку, то чабану Замену можно было бы и рассказать об этом, он такой человек, что не подведёт, а, наоборот, ещё поможет вам…

— Это ты, Мурад, правильно говоришь. Если чабан хороший человек, он и в самом деле согласился бы нам помочь. Но из-за этой помощи Заман сам может сильно пострадать, лучше не будем вмешивать его сюда. Сами освободим паренька, — посоветовал Хаджимурад.

— Тогда сделаем так: вы стойте в саксаульнике, а я отправлюсь на дорогу, по которой, обычно, ездит их чолук, он каждое утро проезжает здесь на ишаке в свою отару, — объяснил Мурад и отправился на дорогу.

Вскоре на ней оказался и другой юный ездок на таком же маленьком ишаке. Мурад его окликнул. Оба остановились почти рядом с саксаульником и стали о чём-то беседовать.

— Джапар! Джапаркули! — не вытерпев, крикнул Хаджимурад.

Услышав своё настоящее имя, мальчик резко повернулся и направил ишака в саксаульник. Мурад последовал за ним.

Увидев хорошо одетого человека в белой папахе, паренёк нерешительно поздоровался с ним…

— Я пришёл, чтобы отвезти тебя домой! — сказал Хаджимурад.

Юный чолук не сразу поверил его словам, но искоса посматривал на двух незнакомых ему людей.

— Отец твой Хабип-пальван, мать Беневше, сёстры Шапери и Гульчахра передают тебе привет.

Мальчик совсем растерялся.

— Ты узнаёшь своего коня? Подойти, присмотрись, — Хаджимурад снял с седла хурджун, что-то доставая из него…

Джапаркули обнял коня за шею.

— А это твоя одежда, я привёз её из вашего дома. — Хаджимурад стал вынимать из хурджуна чекмень, рубаху, штаны, сапоги.

— Это папа и мама прислали?! Они живы и здоровы? — мальчик подбежал к Хаджимураду, упал у его ног и заплакал…

— Джапаркули, будь мужественным, побыстрее переоденься и — на коня!

Паренёк быстро содрал с себя лохмотья, стал переодеваться. Хотел было надеть и свой суконный чекмень, но Хаджимурад спрятал его в хурджун:

— Пусть он здесь полежит, а ты одень вот этот, — протянул Джапаркули чекмень, который выиграл на тое. — Ничего, что он немного великоват, затянешь его кушаком и садись на коня.

Хаджимурад вынул из хурджуна валеную папаху и стал разглядывать её:

— Нет, в здешних краях таких не носят, потом, в родных местах её наденешь, — он сунул папаху обратно в хурджун, который прикрепил к седлу.

Мурад спрыгнул со своего ишака и надел на Джапаркули свою новенькую коричневую папаху. Сам же взял его старую-престарую.

Джапаркули благодарно посмотрел на своего сверстника, не зная, что и сказать этому доброму парню. Но на помощь ему пришёл Хаджимурад:

— Спасибо тебе, братишка Мурад-джан, да вознаградит тебя аллах за такую щедрость и доброту!

Хаджимурад вскочил в седло, протянул руку Джапаркули и помог ему усесться рядом с собою.

— Мурад! — обернулся к парню Хаджимурад, — а ишака как-нибудь незаметно отправь к отаре Замана.

— Ладно, я его немного подгоню, а там он сам найдёт к ней дорогу. Благополучного пути вам! — совсем как взрослый напутствовал гостей парнишка.

Приятная мелодия

Неожиданное исчезновение Назара встревожило всю его родню. Обеспокоенная мать утром обратилась к невестке:

— Тыллагозель, что-то не видно нашего Назара? Куда бы он мог деться так рано?

Тылла, прикрывая рот яшмаком, тихо ответила:

— Не беспокойтесь, никуда он не делся. Уехал в пески посмотреть овец. А я ненадолго схожу к отцу, — сказала она свекрови и торопливо вышла из дома.

Такой поспешный уход невестки не успокоил мать Назара, а ещё больше насторожил: «Тыллагозель, наверно, не хочет мне сказать, куда отправился среди ночи сын, а сообщит об этом своему отцу и заодно, возможно, о чём-то важном посоветуется с ним. Моя невестка — характером в отца. И сыновья и дочь старого вождя не жалеют сил для родного племени, для своего села. Да ведь и Назар такой же, вряд ли он поехал ночью в пески лишь для того, чтобы на овец поглядеть, наверно, ему предстоит выполнить что-либо более важное… От меня, вероятно, скрывают всё», — раздумывала мать Назара.

Тыллагозель молча переступила порог отцовского дома. Сазак подумал: «Видимо, неспроста явилась в такую рань…»

— Доченька, что там у тебя случилось?

Тылла неторопливо поведала отцу, как на рассвете куда-то из дома уехал Назар.

Старый вождь в задумчивости погладил бороду:

— Так тебе и не сообщил, куда и с кем отправляется?

— Мне сквозь сон вроде бы слышалось, что его кто-то окликал возле кибитки: «Назар… Назар…» Но я тут же снова задремала и не заметила, как он взял оружие и вышел во двор. Лишь от цокота копыт и встрепенулась, кинулась к двери и даже в темноте разглядела двух удаляющихся всадников… — рассказала отцу Тылла.

— Конечно, в предрассветной мгле трудно разглядеть человека, — рассуждал вслух Сазак, — но всё же куда и с кем он мог уехать? Не с братьями ли бека? Впрочем, вряд ли он поехал бы с этими людьми, Назар ведь хорошо знает, что они враждуют с нами. А не заметила ли ты в какую сторону ездоки отправились? — обратился он к дочери.

— В пески они направились, — ответила Тылла.

— Ну если в пески, то ничего особенного, может и вправду к овцам отправился, ведь если бы что серьёзное задумал, он бы обязательно посоветовался со мной. Иди, доченька, домой, только об отъезде Назара — никому ни слова. Всё вскоре выяснится, — успокаивал он дочь.

А самого Сазака не покидало беспокойство…

«Довлетяр злобный и хитрый человек. С Хаджимурадом ему, кажется, удалось расправиться, как бы подобная участь не постигла и Назара. Он сейчас решает, как к нам подступиться, с чего начать схватку. Говорят, бек то и дело повторяет: «В самый жаркий день лета лишу гамаков воды, чтобы и посевы их погибли, и сами они передохли!» Нет, мы этого не допустим, любой ценой отстоим свои права на воду. Бек, наверно, это чувствует. Поэтому прежде, чем сцепиться с нами, старается устранить наиболее надёжных защитников. Но вот уже и самые жаркие дни на подходе. Пора выяснять с беком отношения…»

Старик не мог успокоиться, позвал к себе старшего сына Оразгельды и рассказал об исчезновении Назара.

— Сыпок, если он до завтра не появится, придётся ехать на поиски парня. Обойдёшь отары, встретишься с чабанами, может, что-либо удастся выяснить? И сам не задерживайся, постарайся завтра же вечером и вернуться, да не забудь захватить с собой оружие.

Утром Оразгельды отправился в пески, расспрашивая встречных и тех, кто жил близ дороги, о парнях. Кое-кто видел здесь двух проезжих всадников, но куда они ехали не могли сказать…

Оразгельды поехал прямо, пересекая низины и барханы. Увидел в стороне большую отару и направился к ней. Чабан встревожился: «Раз едет прямо на меня, значит, что-то задумал». Затем быстро вскарабкался на ишака и стал удирать от всадника, да так, что лишь изредка мелькала в зарослях его белая папаха.

Оразгельды это удивило. «Ну и чабан! Интересно, чего это с ним?»

А чабан был уже далеко. Обернувшись, он заметил, как Оразгельды помахал ему папахой, подзывая к себе. Чабан немного постоял и двинулся к отаре…

— Уважаемый, что-то я не очень понимаю, зачем вы сначала от меня удрали, а затем, опомнившись, вернулись… — поинтересовался Оразгельды.

Чабан, кажется, уже пришёл в себя:

— Если хочешь знать, молодой человек, то у нас тут смертоубийство произошло… Из наших трое убиты, а хозяин отары тяжело ранен. В стане наших врагов, наверно, тоже немало убитых и раненых. Поэтому мне всё время кажется, что вот-вот и за мной придут враги, чтобы отомстить за свои потери. Об этом самом я как раз и думал, когда увидел вас на коне. А дальше сам уже не помню, как оказался на ишаке…

— Как вас зовут?

— Ишанкули, чабан Ишанкули…

— Но в таком отчаянном страхе ведь трудно же постоянно жить? — удивился Оразгельды.

— Верно говоришь, сынок! Очень трудно, постоянно опасаюсь кровной мести. Но что делать, в каждом селе, в каждом племени происходят кровавые схватки.

И тут уже люди готовы друг другу глотки перегрызть. Хорошо, что в нашу недавнюю схватку вмешались два храбреца и немного её усмирили, а то бы не избежать поголовной взаимной резни. Они очень доброе дело сделали.

— Да, всюду есть отважные джигиты, — задумчиво произнёс Оразгельды.

— Я видел собственными глазами этих парней, они мне доброе дело сделали, — и чабан поведал, как два молодых всадника сначала спасли отару от волчьей стаи, а затем уже самого чабана с сыном вырвали из беспощадных рук мстителей…

— Что же это за храбрецы, Ишанкули, не расскажете ли вы о них поподробнее? — поинтересовался Оразгельды.

— Почему же о хороших людях не рассказать. Они не похожи на здешних ребят, очень уж нарядно одеты, — и чабан рассказал всё, что помнил об их одежде и о них самих.

— Один из них походит на знатного хана, поэтому имени его спросить я не решился… да и ханы наших мест так хорошо не одеваются. Правда, и слуга его не бедно одет, — расхваливал своих спасителей чабан.

— А имён вы их не помните? — с возрастающим любопытством допытывался всадник.

— Того слугу случайно не Назаром зовут? — с надеждой посмотрел на чабана Оразгельды.

— Кажется, так… Да, верно, один раз хан обратился к нему: «Так поедем, Назар?»

Оразгельды описал чабану внешность Назара, вплоть до его одежды.

— И папаха, и чекмень именно такие, как вы говорите, — обрадовался чабан, — и кинжал такой, а у хана кривая позолоченная сабля и пистолеты, обут он в чёрные блестящее сапоги…

«Интересно, кто же это с Назаром? Не Полат-хан ли? — раздумывал Оразгельды. — Но ведь Полат-хан, если куда-либо едет, непременно берёт с собою Назара-талаплы, а также Бегенча-гаджара…»

— Ишанкули-ага, тот, кого вы называете ханом, не был ли и ростом повыше, и годами постарше своего слуги? — допытывался Оразгельды.

— Да нет, они примерно одинакового и роста, и возраста. Но почему вы так подробно расспрашиваете о них? — поинтересовался чабан.

— Тот, кого вы назвали Назаром, — является моим родственником. Никто не видел, с кем он уехал, никто не знает, зачем он в пески подался. Все мы обеспокоены. Поэтому я и отправился на его поиски, — ответил Оразгельды.

— Слуга-то, может, и ваш родственник, а молодого хана вряд ли кто знает в этих краях. Таких пистолетов, как у него, я в жизни не видел, да и мои знакомые тоже, — сказал растерянно чабан.

— А не знаете, куда они от вас поехали? — допытывался Оразгельды.

— Знаю, — быстро ответил чабан. — Сначала они поехали к хозяину этих овец, Хыдыркули-баю. Потом на тое у Аллаберды-бая они разняли драчунов. Затем они спасли меня с сыном неподалёку от Кервенгырана. А куда после поехали, я не ведаю. Возможно, Хыдыркули-ага знает, но он лежит с тяжёлой раной. Это может знать чабан, живущий возле Кервенгырана, потому что мы у него гостили…

— И всё-таки я съезжу сначала к Хыдыркули, только вы, ага, хорошенько объясните мне, как туда добраться…

Спустившись к колодцу Каррыбая, Оразгельды увидел небольшое село. Возле одной из кибиток разглядел и лошадей: «Ба, тут, кажется, и лошадь Назара? Очень похожа! Да и гадать нечего — она!». Оразгельды заторопился к кибитке.

На паласе, расстеленном перед кибиткой, сидело несколько человек. Один из них встал и поспешил навстречу всаднику. Хаджимурад и Назар узнали Оразгельды издали.

Поздоровавшись, он молча присел рядом. Мулла тоненьким голосом начал читать стих из Корана. После молитвы сидящие негромко стали переговариваться:

— Я по дороге услышал об этом несчастье, — сказал Оразгельды, опустив голову.

Тем временем к паласу подошёл человек средних лет в коричневой папахе и старых чарыках:

— Ой, люди! Что же это творится, — воскликнул он, падая ничком. Его поддержал женский плач, донёсшийся из дому. Человека этого успокоили, усадили возле Оразгельды. И снова начали читать молитву» Затем принесли полную миску дограмы и поставили её перед Оразгельды и другим, только что подошедшие человеком. Оразгельды вопросительно посмотрел на сидящих. Но один из стариков негромко сказал:

— Это вам, мы только что поели.

После еды опять раздался тонкий голос муллы.

Человек в коричневой папахе спросил о состоянии здоровья Хыдыркули. Старик, видимо, брат больного, ответил:

— Теперь лучше, можно даже сказать хорошо. Сегодня накормили его кислым молоком с накрошенным туда хлебом… Слава богу, всё лучше и лучше начинает себя чувствовать…

Хаджимурад видел, как недоумённо уставился на него Оразгельды. Он негромко сказал:

— Сейчас отправимся и по дороге я всё тебе расскажу…

— Нет, Хаджимурад-джан, мы сегодня вас не отпустим. Хыдыркули-ага просит, чтобы вы переночевали в нашем доме!

— Переночевать-то можно было бы, но ведь вы сами знаете, что Ораз-разбойник очень скверный человек. Если он бросится за намивслед, может произойти очередная крупная неприятность, — объяснил Хаджимурад.

— Туркмены не дадут в обиду своих гостей, они всегда и от всего сумеют защитить их, даже от разбойников, как Ораз-келте, — твёрдо заявил брат Хыдыркули.

— Ай, ага, если он нагрянет, не обойтись без нового кровопролития, уж лучше постараться избежать этого, — заявил Хаджимурад, — лучше мы поедем подальше от новой беды…

Но на Хаджимурада с удивлением уставился человек в коричневой папахе:

— О чём вы толкуете? Выходит, вы ничего не знаете! Не приедет Ораз-вор! Вчера вечером его отправили туда, откуда больше не возвращаются!

Со всех сторон посыпались вопросы:

— Как? Куда? Кто отправил?

— Если не слыхали, послушайте! Ораз-вор поручил своим четырём братьям увести у Меджека-ага верблюдов, угнать их в Иран и там продать. Руководил этим делом чернобородый брат Ораза, который постоянно ездит на гнедом коне.

— Да говори о главном, я это мы знаем, — поторопил рассказчика брат Хыдыркули.

— Верблюдов они всё-таки украли. Но Мелжек-ага со своими людьми бросается в погоню. А Ораз-вор одновременно затевает и другое грязное дело В то же самое время, когда за верблюдами Мелжека охотились старшие братья, младшего он посылает к нему в дом, чтобы выкрасть дочь. Невестка Меджека стала то всех сил защищать девушку. Но товарищи младшего Ораза, видимо, и невестку тронули…

— О, аллах, да что же это начало твориться в наших краях! — воскликнул мулла. — Ну да ладно, рассказывай дальше.

— Меджек-ага со своей роднёй догоняют воров. Те оставляют верблюдов и удирают. Вернувшись, они узнают о подлом набеге на их дом. И все они, не слезая с коней, скачут к Оразу-вору. Тот же, видать, предчувствовал приезд меджеков и приготовился к их встрече. Завязалась схватка. Ораз-разбойник убивает Меджека. А старший сын Меджека-ага разрубает саблей надвое Ораза-бандита… — Рассказчик окинул взглядом слушателей и опустил голову…

Немного помолчав, брат Хыдыркули заметил?

— Что-то ты недосказал… Если Меджек-ага со своей роднёй отправился защищать честь своей семьи, а Ораз-бандит приготовился к его встрече, то кровопролитие должно быть более значительным. Вряд ли всё это могло ограничиться лишь двумя убийствами, — и он вопросительно посмотрел на гостя в коричневой папахе…

— Нам тоже думается, что не обошлось… Но я пока поведал вам лишь то, что хорошо знаю… — сказал гость.

— Вот какие наши текинцы, — сокрушался один из стариков, — беспощадно избивают друг друга из-за травы, воды и всего, чего угодно. Так они в конце концов и совсем изничтожат своё племя.

Вечером Хаджимурад с друзьями навестили Хыдыр-кули и справились о его здоровье. Легли спать во дворе на кошмах. До полуночи Хаджимурад отвечал на вопросы Оразгельды.

Все вчетвером встали с рассветом, быстро позавтракали, попрощались с хозяевами и отправились в путь.

Хорошо ранним утром в Каракумах. Воздух ещё не успел прогреться. Овцы и верблюды смачно жуют сухую траву. Резвятся ягнята и козлята, гоняются друг за другом молодые ишаки.

Обычно в такое время чабаны играют на туйдуках, вспоминая своё прошлое, мечтая о будущем, представляя снова те места, где они встречались со своими возлюбленными. Но сейчас в окрестностях не слышно ни одного туйдука. Это, видимо, потому, что в домах Хыдыркули и Карягды — траур.

Начало светать. Из-за дальней песчаной гряды выкатился красный шар солнца. В этой степной тишине откуда-то донеслась приятная мелодия знакомой песни:

Вдохновляюсь, вдохновляюсь неустанно,
Как жгуч огонь любви, дорогие!
Придёт Гарип, соединится с Шахсенем.
Ох, как жгуч огонь любви, дорогие!
Эта сердечная песня нарушила строй мыслей двух путников: Хаджимурада вернула к помыслам о мести Довлетяру, оторвав от всех других дорожных размышлений. Назара она заставила тоже думать а судьба ближайшего товарища и он собирался сразу же после возвращения посоветоваться с тестем, как отплатить Довлетяру за мытарства и беды Хаджимурада. И только юному Джапаркули эта песня нисколько не мешала пребывать в своих сладких мечтаниях. Парень ни слов песни не понимал, ни её мелодии не ощущал, и всё также радовался лишь одному — предстоящей встрече с отцом, матерью, сёстрами, со всеми родственниками и земляками…

Оразгельды тоже как-то не придал значения песне. Он с беспокойством думал о том, что скоро должна подойти очередь гамаков на полив. Помнится, и прежде Довлетяр пытался лишить их воды. Но в те времена гамаки были более дружны и более сильны. И Сазак, и его братья тогда ещё не были такими стариками, как теперь. А братья Довлетяра тогда были ещё довольно молоды. Говорят, что теперь Довлетяр поклялся лишить нас воды. Ясно, что на сей раз стычки не миновать. Ну, что и у нас одни постарели, а другие возмужали… А то, что Довлетяр готовится к схватке с гамаками, видно из его действий. Поэтому он попытался устранить и Хаджимурада. Жаль, что ему надо ехать в Иран, чтобы из рук в руки передать сына такому хорошему человеку, каким в последнее время становится Хабип-пальван… Оразгельды тяжело вздохнул. Но от светлой мелодии и его мрачные мысли немного отступили…

Путники ехали быстро. Сердечная песня звучала всё глуше и глуше. А затем и совсем стала неслышной…

Старый вождь

Где-то к полудню Назар с друзьями доехали до отары. Чабан радостно их встретил, с каждым поздоровался за руку.

— Вот как бывает, — не скрывал радостного удивления чабан, — только о вас подумал, и вы оказались тут как тут. Я сперва даже глазам своим не поверил. Слезайте с коней. Пойдёмте в тень вон того наиболее раскидистого саксаула, отдохните немного. Когда бандиты Карягды гнали нас с Сапар-джаном возле Кервенгырана, я молил: «О, аллах, если ты отведёшь от нас эту беду, я принесу тебе в жертву овцу». Теперь вот устроим праздник, поедите свежего мяса, а затем и отправитесь по своим делам, — упрашивал всадников чабан.

— Ишанкули, спасибо вам за приглашение, но лучше бы всё это устроить дома, в семейном кругу.

Чабан печально опустил голову:

— Мой дом всегда со мной. Вся моя семья — «это сын-чолук Сапар-джан, а весь наш скарб умещается на одной верблюдице…

Хаджимурад вопросительно посмотрел на товарищей, как бы спрашивая их, что будем делать?

— Слезаем, ребята! — сказал Оразгельды и первым спешился.

Все расседлали лошадей, притязав недоуздки к ветвям саксаула. Чабан стал резать овцу. Оразгельды вытащил из своего хурджуна муку, чтобы приготовить тесто для лепёшек.

— Сынок, ты убери свою муку, вон едет Сапармурад, — он и муку везёт, и воду, — кивнул чабан на дорогу.

На ней и вправду виднелся паренёк на верблюде, увешенным торбами. Паренёк сполз с горба и несмело поздоровался с людьми.

— За руку поздоровайся с такими гостями, — сказал ему чабан. И мальчик, одолевая смущение, подошёл к каждому из гостей, протягивая им свою худенькую руку.

Затем Сапар усадил верблюдицу и снял с неё торбы и бурдюки с водой. Оразгельды стал замешивать тесто. Хаджимурад с Назаром наломали дров и развели костёр. Джапаркули стоял в тени саксаула и с интересом глядел на слаженную работу своих старших товарищей. Оразгельды пёк лепёшки в горячей золе. Остальные резали мясо и складывали его вместе о жиром в котёл, висевший над огнём. Пока чабан чистил голову, ноги, внутренности овцы, Оразгельды уже испёк лепёшки, отряхнул их от золы и уложил на расстеленном сачаке. Чабан сначала вытащил из казана печень овны, потом стал вынимать и угощать гостей вкусным мясом…

Когда-то отец Ишанкули пас овец отца Хыдыркули, то есть своего родного брата. После смерти старого хозяина чабаном этой немалой отары был назначен тогда ещё молодой чолук Ишанкули. С тех давних пор он и пасёт отару богатого родственника Хыдыркули, Но старый чабан так ничего и не нажил за свой честный, тяжкий и усердный труд. Из-за бедности он даже жениться не мог до тридцати лет. Мать кое-как подыскала сыну невесту, родственницу дяди. А когда уже его сын, Сапар, только встал на ноги, жена скоропостижно скончалась от неизвестной болезни.

Внимательно слушали гости рассказ чабана. Джапаркули молча поглядывал на них. Глядя на чёрные, обожжённые солнцем ноги чабанов, он тихонько спросил у Сапара:

— Разве горячий песок не жжёт твои босые ступни?

Сапар удивился странному вопросу:

— Да ты посмотри какие толстые у меня подошвы! Им в острые колючки, и горячий песок нипочём. В песке яйцо можно испечь, а я шагаю по нему и ничего не чувствую, — хвалился Сапар.

После обеда Оразгельды заметил:

— Очень уж сильно жжёт полуденное солнце, разумнее будет и вправду переждать такую жару, ехать сейчас рискованно.

— Не беспокойтесь ни о чём, — заверил их Ишанкули. — Вот вам два бурдюка воды. И сами попейте, и лошадей напоите. А мы сейчас с Сапар-джаном отправимся ко второму колодцу, напоим овец, а чуть попозже привезём ещё два бурдюка воды, так что отдыхайте спокойно.

Напоив лошадей, все улеглись в тени саксаула, спрятав головы подальше от жарких лучей. Джапаркули лёг рядом с Хаджимурадом, видя в нём своего главного защитника и освободителя. Солнце уже перевалило на другую сторону небосвода. Очень хотелось пить, но все молчали, делали вид, что спят. Джапаркули тоже очень хотел пить, но стеснялся попросить. Лежал молча.

— Наверно, Сапар-чолук скоро вернётся, что если нам понемногу выпить оставшейся воды? — спросил у товарищей Назар.

Все мигом открыли глаза, услышав слово «вода».

Хаджимурад, словно зная, что Джапаркули хочет пить больше других, заметил.

— Говорят, вода принадлежит младшему, начнём с Джапаркули.

Назар развязал маленький бурдюк и подозвал Джапаркули:

— Пей, ягнёнок!

Когда Джапаркули напился, Назар повернулся в Хаджимураду:

— А теперь твоя очередь.

И снова Хаджимурад сказал:

— Вода принадлежит младшему.

— Ну, ладно, — махнул рукой Назар и приложился к открытому соску бурдюка.

— Если вода принадлежит младшему, то труднее всего мне, — пошутил Оразгельды.

Все засмеялись. Оразгельды пил воду последним и выцедил все её остатки.

И снова все улеглись на прежние места. По дыханию Джапаркули Хаджимурад понял, что мальчик задремал.

Солнце медленно снижалось, но жара не спадала. Раскалённый воздух дрожал. Кругом — ни звука. Даже мухи куда-то попрятались.

Джапаркули опять проснулся. Хаджимурад приподнялся и осторожно посмотрел на мальчика. Увидев, что губы его пересохли, с опаской подумал: «Из рабства парня вызволили, но как бы нам не загубить его в этой раскалённой пустыне…» Снял с себя чекмень и довесил его на ветви саксаула против головы мальчика.

Оразгельды тоже не спал. Он не мог простить себе допущенного легкомыслия: «Ну, разве можно было вот так взять и выпить сразу всю воду, мог бы посоветовать младшим, как более рачительно распорядиться двумя бурдюками воды… Да ладно, как-нибудь дождёмся Сапара с водой». Приподнявшись, он огляделся по сторонам. Хаджимурад молча наблюдал за Оразгельды.

— Дела, брат, наши плохи, — не выдержал он. — У мальчика совсем пересохли губы. Что если самим отправиться к колодцу?

— Боюсь, что ты замучишь и себя, и свою лошадь, — отозвался Оразгельды. — Солнце уже на другой половине. Сапар должен скоро вернуться.

Но Хаджимурад видел, как мучаются от жажды Джапаркули и Назар. Он схватил один из бурдюков и вскочил в седло. Оразгельды, опасаясь за судьбу Хаджимурада, поскакал за ним следом…

Назару, казалось, что прошло уже немало времени, но почему-то никто не возвращался. «Может, они бросили меня, — думал он. — Да как же они могли меня бросить? — шептал Назар не в силах раскрыть глаза. — Кажется, лошади всхрапывают… И люди переговариваются… Да это же Хаджимурад и Сапар тормошат Джапаркули. Наверно, ему дают воду. Значит, привезли…» Чья-то сильная рука приподняла его голову. Кто-то заставил открыть рот и выпить воды. Сознание медленно возвращалось к нему.

Поздно вечером с наполненными бурдюками тронулись в путь.


* * *

Старый вождь после вечернего намаза, не сходя в намазлыка[5], стал просить аллаха: и о том, чтобы невредимыми вернулись Оразгельды с Назаром, и о том, чтобы Довлетяр не сумел причинить им задуманное зло, и о других благополучиях в жизни села. «Ведь если в самую жару поля гамаков не получат воды, то и посевы, и люди могут погибнуть. Нет, ни аллах, ни мы сами этого не допустим», — подумал старик. Свернув намазлык, понёс его к своему топчану. В раздумье прилёг. Вспомнил междоусобные войны а племенах, раздоры старейшин, бесконечные набеги иранских грабителей, и снова пришёл к выводу, что единственный путь избавления от всего этого — заключение дружественного договора с русскими… «Ниспошли туркменским ханам жалость к нашим бедам, пусть они придут к правильному решению», — молил Сазан аллаха. Потом снова подступили тревожные мысли об Оразгельды и Назаре.

Старый вождь ещё не успел и задремать, как услышал топот копыт. Резко поднялся и прислушался. Едут три всадника — определил Сазак. И пошёл навстречу ездокам. Сыновья Сазака, уставшие на полевых работах, спали. Тем не менее, зная об угрозе Довлетяра, и они сразу проснулись. Отца не было на месте, а до слуха доносился стук копыт. Они приготовились к возможной схватке… А у дороги острый взгляд Сазака и в полутьме разглядел лошадь Оразгельды. «Слава аллаху», — успокоенно подумал старик. Он узнал с гнедую Назара. «Интересно, кто же с ними третий?» — спрашивал себя старик.

Первым соскочил с коня и поздоровался с отцом Оразгельды. Затем то же сделали и остальные. Сазак в полутьме всё приглядывался к Хаджимураду и наконец воскликнул:

— Ба, да это Хаджи! — старый вождь крепко обнял парня. — Откуда ты? Почему едешь с севера, а не с юга? — Он радостно похлопал Хаджимурада по плечу.

Но, как не присматривался к юному Джапаркули, сразу узнать его не смог:

— Кто это? — спросил он.

— Это сын Хабипа-пальвана, — ответил Хаджимурад.

— Да, да, теперь припоминаю, я же его видел у этого разбойника Довлетяра. — Старик обнял паренька и тоже добродушно похлопал его по спине. И тут же испугался собственного недоброго предположения; возможно, Хабип-пальван разыскал Хаджимурада в Иране и подверг его пыткам. Но тот, благодаря своей находчивости, всё же убежал от мучителя. А теперь он отыскал его сына и собирается, в лучшем случае, продать паренька отцу…

— Да где же вы парня разыскали? Куда его везёте? Что собираетесь делать с ним? — торопливо спрашивал старый вождь.

— Сазак-сердар, меня подло обманули и продали Абдулле-серкерде… — и Хаджимурад стал рассказывать о своих горьких мытарствах.

Мужчинам принесли чай, кислое молоко, лепёшки, каурму, Хаджимурад и за едой продолжал своё печальное повествование. Затем взглянул на Джапаркули?

— И я решил отблагодарить Хабипа-пальвана за его чуткость, — вызволить из плена его единственного сына и отвезти отцу.

Старый вождь с изумлением слушал рассказ Хаджимурада и очень доволен был его решением — вернул парня отцу.

— Молодец, сынок! Ты мужественный и славный человек! Отдохни немного и сразу же, не показываясь сельчанам, отправляйся в путь. Но прошу тебя не задерживайся в гостях, вручи сына Хабипу-пальвану и немедленно возвращайся домой. Тут тоже больше чем достаточно всяких дел и забот…

И Сазак поведал Хаджимураду, что Довлетяр из-за воды жаждет схватки с гамаками.

— Я полагаю, что он вскоре попытается вступить с нами в драку. Так что ещё раз прошу — поскорее возвращайся.

Потом обратился к Оразгельды и Назару:

— Вы тоже седлайте лошадей, поможете Хаджимураду отвезти Хабипу-пальвану сына.

Хаджимурад, поблагодарив Сазака, от помощи наотрез отказался:

— Не нужно отрывать людей от важных дел, мне сопровождающие ни к чему, сумею справиться и сам. У себя — я туркмен, а за горами переоденусь и стану курдом, так что не стоит обо мне беспокоиться. Вот только разрешили бы вы мне сейчас же отправиться в крепость Довлетяра и забрать своего коня…

— Ой, сынок, что ты такое говоришь?! Как это просто у тебя выходит: пошёл в крепость, полную нукеров, и забрал коня, — удивился сердар.

— Я с обнажённой саблей туда войду, — начал было Хаджимурад, но Сазак его перебил:

— Нет, дружище, так дело не пойдёт. В той крепости, говорю тебе, достаточно в обнажённых сабель, и сильных рук. В Ахале нет коня быстрее моего. Вот и возьмёшь его. А когда вернёшься, мы хорошенько обговорим, как наказать Довлетяра.

Усатый разбойник

Сначала Хаджимурад и Джапаркули ехали молча, любуясь розовеющими пиками высоких гор. Дорога была трудной: то приходилось карабкаться вверх, то спускаться в глубокие ущелья. И лошади устали, и всадники обливались потом. И тем не менее надо было двигаться вперёд. В одном из просторных ущелий блеснула родниковая струя. Возле воды зеленела трава, а сбоку, у подножья скалы, виднелось углубление.

— Хорошее место, — заметил Хаджимурад, — для лошадей есть вода и трава, а для нас прохладная пещера, где можно немного вздремнуть.

Привязав лошадей, сами присели на большом гладком камне, лежащем у входа в пещеру. Достали из хурджуна хлеб, каурму. После еды с удовольствием вопили чистой родниковой воды. Чтобы кони подольше попаслись, решили немного отдохнуть. Хаджимурад подложил под голову хурджун и усталость дала себя знать, глаза сами закрылись. Сморённые путники быстро заснули.

Конь Хабипа-пальвана, не однажды выручавший старого хозяина из беды, поднял голову и тревожно всхрапнул. Три вооружённых человека приближались к стоянке путников, подгоняя пятерых пленных. И тут конь уже громко заржал. Вооружённые люди кинулись на спящих.

Хаджимурад, проснувшись от тревожного конского ржания, увидел несущегося на него человека с обнажённой саблей и еле успел остановить его выстрелом из пистолета. Тот свалился на камень у входа в пещеру. Его товарищи пустились наутёк. Хаджимурад вскочил в седло и ринулся за ними. Джапаркули от раздавшегося выстрела тоже вскочил и стал с испугом озираться по сторонам. Товарища рядом не было. В пяти шагах валялся убитый человек. Видно, Хаджимурад застрелил бандита в упор. Джапаркули растерялся. Подбежал к своей лошади и кое-как оседлал её. Что делать? Дом его теперь, наверно, не так уж и далеко… Может, сам найдёт дорогу в родное село… Или же кинуться на помощь Хаджимураду?.. Да разве можно такого товарища бросать в беде и удирать домой?.. Что скажет Хабип-пальван, если узнает, что он предал друга? Джапаркули понёсся вслед за Хаджимурадом. Увидев, что он борется с двумя всадниками, поспешил на помощь. Один всадник ещё продолжал махать саблей, а второй, завидев приближающегося Джапаркули, бросился наутёк. Но вот и противник Хаджимурада свалился с лошади. Хаджимурад, сунув в ножны саблю, схватился рукой за грудь. Кровавое пятно расплывалось у него по рубашке.

— Вы ранены? — со страхом спросил Джапаркули.

— Да ничего страшного. Просто конец сабли немного рассёк мне кожу, — успокаивал Хаджимурад своего юного товарища.

Они подъехали к пленникам, испуганно прижавшимся один к другому. Четыре девушки и один паренёк с удивлением и страхом глядели на человека в курдской одежде. Девушки заплакали. Но Хаджимурад успокоил их.

— Перестаньте реветь! — Потом попросил Джапаркули развязать им всем руки, и указывая на недалёкий родник, сказал: — Идёмте туда, и попьёте там, да и поесть чего-нибудь найдём.

У родника всадники достали из хурджуна свои припасы. Перекусив, пленники повеселели.

Хаджимурад, приглядевшись к мёртвому усачу, узнал его. Это был один из надёжнейших нукеров Абдуллы. Именно он с серкерде доставили в село Хабипа Хаджимурада и продали его Ризакули…

Пленники вопросительно поглядывали на Хаджимурада, уставившегося на убитого. Он почувствовал их взгляд и встрепенулся:

— Найдёте отсюда дорогу в своё село, или проводить вас? — спросил он.

— Значит ты нас отпускаешь, ага? Спасибо тебе, добрый человек, — крикнули все разом, — а дорогу домой мы и сами найдём. — С этими словами они встали и быстро зашагали от стоянки.

А у Хаджимурада из раны продолжала сочиться кровь. Он становился всё бледнее и слабее.

— Джапаркули, нам надо поскорее добраться до твоего отца, много потеряно крови и у меня, и у того, — Хаджимурад кивнул на всадника, с которым недавно дрался, — он, кажется, ещё жив. Пошлём из села сюда людей, может, успеют спасти его от смерти… А у этого, усатого, был последний аламан…

Хаджимурад, всё крепче зажимая рану, пришпорил лошадь. Джапаркули скакал следом за ним. Но их бег по горным тропам становился всё тише и тише. Хаджимурад обессилел от потери крови и с трудом удерживался в седле. Джапаркули, поддерживая друга, мысленно повторял: «Потерпи, уже совсем близко наше село, только бы осилить это ущелье, а там и дома покажутся…»

В село они въехали совсем тихо. Два коня шли рядом и один всадник почти лежал у другого на плече. Сперва сельчане не могли разобраться, что это за люди и почему так странно едут. Но вскоре узнали Джапаркули, и чуть ли не наперегонки бросились к дому Хабипа-пальвана, чтобы первыми сообщить ему радостную весть.

И Хабип-пальван кинулся навстречу всадникам.

Осторожно сняв раненого с коня, на руках внесли в дом. Уложили его во внутренней комнате, где было прохладнее. Ризакули поспешил за сельским табипом, а младший брат поскакал в Гучанд за табипом, который лечил Хабипа-пальвана.

Беневше с дочерьми сидели возле Хаджимурада. Шапери плакала и всё время подбегала к окну: не едет ли лекарь. Мать её успокаивала: «Не надо так убиваться, Шапери, всё образуется, и табип придёт, и раненый выздоровеет, всему своё время». Но говорила Беневше одно, а чувствовала совсем другое, сама еле сдерживала слёзы.

Сельский табип оказался старым-престарым человеком с жёлтой крашеной бородёнкой. Личико его сморщено, голова немного тряслась. Но видел он не плохо и понимал дело, кажется, тоже недурно. Осмотрев своими ещё не погасшими глазами больного, осторожно снял с груди его руку. Рану посыпал пеплом жжёной шерсти и остановил кровь. Затем растворил в пиале чёрного чая кусок набата — прозрачного сахара, приподнял голову раненого и тот, не открывая век, выпил чай. «Почаще поите его сладким чаем. Теперь дело пойдёт на поправку», — сказал старый табип и, получив должное вознаграждение, ушёл.

— Как здоровье Хаджимурада? — переступив порог, справился Хабип-пальван.

— Да вроде бы ничего, — тихо ответила Беневше, — приходил сельский табип, остановил кровь, даст бог, парень поправится, сейчас он, кажется, спит…

— Кого там Хаджимурад убил? — спросил из соседней комнаты Ризакули.

Хабип-пальван подошёл к брату:

— Разбойника Ремева, того самого бандита, который, помнишь, у бедных паломников отнял деньги.

— Но ведь он же поклялся больше никогда не заниматься разбоем! — возмутился Ризакули.

— Значит, такая, ничего не стоящая у него клятва. Вот теперь и получил по заслугам. Сам Ремев убит, а его молодой товарищ по разбою ранен. Я велел раненого отвезти родне. Выяснилось, что Хаджимурад первым не стрелял в Ремева. И если бы Хаджимурад не опередил налётчика, тот бы зарубил обоих путников, — и Джапара тоже. Таким образом Хаджимурад дважды спас от смерти нашего сына. О, аллах, если с твоей помощью Хаджимурад благополучно поднимется на ноги, я принесу тебе в жертву самого жирного барана, — воскликнул Хабип-пальван.

Братья позвали Джапаркули и велели ему рассказать подробно обо всём, что произошло с ним со дня похищения…

А сельчане всё шли и шли к этому дому, чтобы поздравить отца и мать с благополучным возвращением сына. Среди посетителей были и те, у которых на чужбине остались дети. Они поздравляли родителей Джапаркули со слезами на глазах. Потихоньку присаживались и слушали горький рассказ парня. Вскоре так много собралось слушателей, что мальчику пришлось выйти из дому и сесть во дворе на топчан.

Джапаркули ничего важного не упустил в своём невесёлом повествовании. Рассказал и о том, как возле дома Довлетяра его хотел выкупить и вернуть домой Сазак-сердар, но бек этому воспротивился…

— Кто этот сердар? — спросил Ризакули.

— Кажется, родственник Хаджимурада, — ответил Джапаркули и продолжил рассказ о своих мытарствах.

Люди, слушая парня, качали головами, кое-кто тёр глаза. Вышла ещё раз послушать сына и мать с младшей дочерью Гульчахрой…

В комнате возле Хаджимурада осталась одна Шапери. Ома и раньше не могла оторвать взгляда от юноши, а теперь совсем пододвинулась к нему близко, погладила его чёрные волосы. И тут же отдёрнула руку, оглянувшись на распахнутую дверь: не заметил ли кто… Но все слушали рассказ Джапаркули, и Шапери не удержалась, быстро наклонилась и поцеловала раненого в лоб. «Ох, и горячий же этот лоб!», — подумала девушка и кинулась к матери. Шепнула ей тревожно: «У Хаджимурада жар, надо что-то делать, мамочка!»

А в это время Джапаркули рассказывал о храбрости и доброте своего освободителя. Шапери бы слушала такие слова до бесконечности, но у Хаджимурада жар… Хорошо, что дядя привёз из Гучанда большого табипа. Он был худощав, в полосатом шёлковом халате. Губы его были вывернуты и верхняя чуть не касалась длинного носа.

Табип поздоровался и вместе с хозяином проследовал к комнату больного. После осмотра на Хаджимурада надели белую тонкую сорочку.

— Ничего опасного, — сделал заключение табип, — рана неглубокая, рассечена лишь мышца на груди, а кость совсем не затронута. Просто он много потерял крови, вот и обессилел, кормите и поите его хорошенько и он скоро поднимется на ноги, — заверил табип хозяина и успокоил его родню.

Во двор входили всё новые люди и Джапаркули в который уже раз повторял своё горестное повествование.

Беневше угощала женщин и умилённо поглядывала на сына, окружённого мужчинами всех возрастов… Уход за Хаджимурадом был поручен Шапери и Гульчахре. Но Шапери часами находилась у его постели не только по обязанности. Сердце её ныло не только от жалости, сколько от любви к мужественному и красивому парню. Ей так хотелось прижать к груди этого, пока ещё находившегося в беспамятстве человека. Конечно, если он уже пришёл в себя, ей было бы стыдно и так близко сидеть, и так низко наклоняться над ним… Когда ей хотелось ещё раз прикоснуться губами к лицу юноши, она отсылала сестрёнку за чем-нибудь в другую комнату: за платком, чтобы смахнуть со лба пот, за чаем для него или за чем-нибудь другим.

Как-то раз, отослав сестрёнку, она нежно прижалась губами к его виску. Но больной, может, немного раньше, а может, именно в эту минуту пришёл в себя и открыл глаза. Глядя на Шапери, стал вспоминать, что с ним произошло и где он сейчас находится. И теперь уже не от бессилия снова прикрыл веки. Шапери даже не заметила его секундного взгляда и продолжала ласкать юношу. Кто-то схватил её за плечи и оттащил от больного. Шапери в испуге обернулась.

— Что же ты делаешь! — сердито выкрикнула Гульчахра.

— Сестрёнка, я ничего особенного не делаю, ты только никому об этом не говори, — стала умолять её Шапери.

Но младшая сестра не послушалась увещеваний старшей и бросилась к матери. Отозвала её в сторону и с волнением рассказала всё, что видела…

Беневше и сама замечала, что её старшая дочь очень уж подолгу засиживается у постели больного юноши, что она сильно страдает. «Что ж, — думала мать, — молодость и должна быть чуткой к человеческим бедам». Но ей в голову не могло прийти, что её дочь станет обнимать Хаджимурада… В первую минуту она испугалась, что об этом могут услышать другие женщины, и поползут по селу слухи. Поэтому мать хоть и тихо, но сердито отругала Гульчахру и приказала ей не распускать такие странные слухи. Мол, если они дойдут до отца, он её безжалостно исколотит.

— Шапери, наверно, поправляла подушку, поэтому и наклонилась, а ты сразу говоришь нехорошие слова — «обнимала», не позорь нашу семью подобными выдумками! Не вздумай при ком-нибудь повторить всё это! Иначе отец тебе не простит! — припугнула Гульчахру мать.

Шапери, побаиваясь родительской кары, отодвинулась от постели Хаджимурада, В комнату вошла Беневше и над ухом Шапери разгневанно прошипела:

— Ты чем тут занимаешься?

— Ничем, сижу и присматриваю за, больным… — Набравшись смелости, немного приоткрыла свою тайну. — Хаджимурад и красивый, и отважный юноша, и мне он, если быть откровенной, очень нравится. И ты, мамочка, меня за это не ругай.

— Верно, Хаджимурад отважный парень, он освободил нашего Джапаркули-джана, а по дороге ещё раз спас его и от неминуемой смерти. Поэтому мы все к нему очень хорошо относимся, но понимаешь; как к другу, как к освободителю нашего сына! И это бы не мешало тебе запомнить, Шапери!

Но дочь всё больше открывалась перед матерью:

— Он, мамочка, нравился мне ещё и тогда, когда жил у нас в землянке.

Недовольная такими словами дочери, мать угрожающе что-то буркнула и вышла из комнаты.

Хаджимурад слышал весь этот разговор. Для него он был небезразличен. Шапери ему тоже всё больше и больше нравилась.

Вечером пришёл табип, смазал и перевязал рану, Хаджимурад тихонько застонал и открыл глаза.

— Отец, как там мои дела, скоро ли я поднимусь на ноги? — слабым голосом спросил он лекаря.

— Да теперь обязательно встанете, а вот через сколько дней в точности сказать не могу, — развёл руками табип.

После ухода гостей Хабип-пальван и Джапаркули зашли к больному. До полуночи отец и сын просидели у его постели.

Хаджимурад проснулся на рассвете. Чувствовал он себя вроде неплохо. Сначала сел на постели. Потом встал на ноги и сделал несколько шагов. Только ходить, видно, ещё рано. Закружилась голова. Пришлось тут же снова лечь в постель. Но настроение у парня было хорошее. Первые шаги сделаны. Правда, при резких движениях рана побаливает. Но уже не так сильно, как раньше. Наверно, действительно, он скоро и на ноги поднимется, и по двору побродит, и, возможно, даже домой отправится…

Двое отправились в путь

После утреннего намаза табип зашёл к Хаджимураду. Осмотрев рану, пообещал:

— Сегодня, Хаджимурад, ещё полежите спокойно, а завтра посмотрим, может, разрешу и на ноги встать.

Пооткрывали окна в комнате больного, чтобы хорошенько её проветрить. Все домашние вместе с табипом вышли во двор.

— Хабип-пальван, ваш гость выздоравливает, так что готовьте овцу, предназначенную для худайёлы…

— Табип-ага, вы всерьёз говорили, что завтра он может встать и немного походить или просто хотели успокоить парня добрым обещанием? — спросил Хабип.

Табип удивлённо пожал плечами:

— Вы же сами видели: рана быстро затягивается, так что действительно завтра ему можно будет встать на ноги, а через неделю, возможно, и сесть в седло…

Шапери опять одна осталась у постели больного и молча смотрела на его теперь уже не такое как прежде бледное лицо. Когда же Хаджимурад, чувствуя её взгляд, открывал глаза, она смущённо краснела и опускала голову. Шапери была крепкой и красивой девушкой. Тёмные непокорные пряди волос вырывались из-под цветастого платка.

— Я давно здесь лежу? — спросил он у девушки.

— С позавчерашнего дня, слава аллаху, что вы начали говорить, табип сказал, что рана хорошо заживает, — улыбнулась Шапери.

— А этот ваш табип не сказал, когда она полностью заживёт и можно будет отправиться домой? Впрочем, об этом я сам его спрошу. Он ещё не уехал от вас?

— Нет, что вы, табип уедет, когда вы совсем поправитесь, он уж много раз вам перевязывал рану.

Вот, кажется, опять идёт вместе с моим отцом. — Шапери отодвинулась в сторонку…

— Как дела, больной? — спросил табип, и не дожидаясь ответа, стал развязывать рану. Внимательно осмотрев её, сам же ответил на свой вопрос:

— Хорошие у нас дела, рана заживает не по дням, а по часам, редкий случай, столько крови потерять и так быстро пойти на поправку. Кормите его почаще да посытнее и он через неделю действительно сможет уже не только ходить, но и бегать… Как ешь, парень?

— Ем хорошо, — улыбнулся больной. — Ни миски, ни чашки от меня полными не уносят.

— Вот и отлично, — кивнул головой табип. — Думаю, что вам можно уже понемногу и ходить, пока, скажем, от постели до порога и обратно, а затем найдётся и подлиннее дорога… Только первые шаги могут быть трудными…

— Не сердитесь, табип-ага, но я без вашего разрешения утром немного походил, верно вы говорите, не лёгкими оказались эти шаги… Если бы пока что с поддержкой, может оно было бы легче…

— Вот тебе хороший помощник, — сказал Хабип-пальван, подавая ему украшенный резьбою посох. — Одной рукой будешь опираться на него, а под другую будет поддерживать кто-либо из детей. — Он обернулся к двери: — Джапаркули, Гульчахра, Шапери, будете поочерёдно помогать Хаджимураду!

Джапаркули сразу же после ухода лекаря и отца предложил свои услуги. Но вскоре в комнату пошла Шапери:

— Джапаркули, тебя папа зачем-то зовёт, — и она подставила больному своё плечо… — После выздоровления вы сразу от нас уедете?.. — тихо спросила она.

— О, мне бы только немного окрепнуть, и я без промедления перемахнул бы в седле через вон тот зубчатый хребет, — указал он на горы, разделяющие Персию и Туркмению…

Шапери совсем приуныла от этих слов.

— Да зачем же вам спешить, лечитесь подольше, все наши вас любят: и мама, и папа, и брат… Могли бы здесь и совсем остаться, — высказала она наконец свою заветную мысль.

— Я знаю, что не только ваша родня ко мне хорошо относятся…

Девушка ещё больше зарделась:

— Да, и мне вы очень нравитесь, очень!..

Шапери ещё крепче прижалась к его плечу, ощутила какое-то сладкое головокружение, и они оба присели на краешек постели. Девушку трясло как в лихорадке. Она немного отодвинулась от Хаджимурада, но теперь её чёрные глаза не были опущены. Пронзительный взгляд их словно о чём-то спрашивал парня. И он правильно понял этот безмолвный вопрос:

— Шапери, я тоже вас люблю, но что нам с этой тайной любовью делать, как быть, право не знаю, — пожал он растерянно плечами.

— А что если нам прямо сказать об этом папе? Он очень вас ценит и, наверно, согласится выдать меня за вас, — уже с какой-то отчаянной смелостью заговорила Шапери.

— Так ведь мне, дорогая Шапери, не положено самому свататься, людей необходимо прислать из своего села, а как это сделать даже тогда, когда я поправлюсь и уеду? Это для меня такая опасная дорога — нипочём. А они могут и не добраться сюда…

Оба замолчали, о чём-то раздумывая, Шапери посмотрела на конюшню:

— Там есть хорошие лошади, они нас куда угодно доставят…

— Нет, — показал головой парень, — бежать нехорошо, можем ославить всю твою семью, нужно как-то по-другому сделать…

— Если вы уедете без меня, я погибну от горя и тоски… Неужели же нет какого-то верного и разумного пути для того, чтобы они могли свести нас! — воскликнула Шапери и заплакала.

Хаджимурад стал её успокаивать:

— Ладно, что-нибудь придумаем, время ещё есть, мне ведь тоже трудно будет уехать, оставляя тебя здесь…

В комнату вошёл Хабип-пальван и понаблюдал, как с помощью дочери уже без особого труда передвигается Хаджимурад:

— Молодей, парень, да ты уже почти здоров, но всё-таки не переутруждайся, присаживайся отдыхать. Я послал Джапаркули-джана за нашим дядей, скоро они приедут. А ты, Шапери-джан, должна знать, что Хаджимурад самый близкий нам человек, я люблю его не меньше, чем своих братьев, поэтому присматривай за ним, помогай ему во всём…

После ухода Хабипа-пальвана Шапери подбежала к Хаджимураду, поцеловала его в щеку и задумчиво сказала:

— Мама-то знает, что я вас люблю, может, она и отцу сказала? Хотя не похоже, что и ему это известно…

— А откуда мама знает? — удивился Хаджимурад. — Вы ей сами сказали?…

— Да нет, так вышло, — смутилась Шапери.

— Если мать узнала, — стал вслух рассуждать Хаджимурад, — то, вероятно, она и отца не оставила в неведения. А если и отцу это известно, и он так просто оставляет вас со мной, значит, не возражает, чтобы мы были вместе? Верно я предполагаю?

— Не совсем, — потупилась Шапери. — Мама знает только о моих чувствах к вам, а о вашем отношении ко мне ничего не ведает, поэтому она, возможно, отцу и не сказала…

— Ну, так вот что, Шапери, — решительно заявил Хаджимурад, — пойдите и скажите матери, что я вас тоже очень и очень люблю, пусть она об этом сообщит и самому Хабипу-пальвану! Посмотрим, что из этого выйдет, может, придётся самим что-либо предпринимать. А сейчас пойдите к маме, прошу вас.

Шапери только улыбнулась, но из комнаты не ушла.

— Во-первых, Хаджимурад, давайте не обращаться один к другому на «вы», а звать по имени или говорить «ты». А во-вторых, маме достаточно и того, что она знает. Время, как ты говоришь, у нас ещё есть. Ещё не знаю, как отец себя поведёт. Он ведь крутой. Может пойти и на какие-либо крайние меры…

Хаджимурад вздохнул:

— Ты, пожалуй, права. Если он меня даже и не тронет, а просто прогонит из вашего дома, и тогда не быть нам с тобой вместе, не видеть счастья… Будем помалкивать, пока я как следует не встану на ноги. — Хаджимурад обнял Шапери и прикоснулся губами к её шее.

У ворот послышался какой-то шум. Шапери глянула в окно и увидела, что во двор въезжают дядя на муле и Джапаркули на лошади. И мул, и лошадь были навьючены множеством больших и малых тюков и узлов. Наверно, их добрый и богатый дядя, брат Беневше, привёз подарки своей родне. Он со всеми поздоровался за руку, последним подошёл к Хабипу-пальвану. Поздравил его с возвращением сына и попросил показать ему того славного человека, который дважды спас от смерти его племянника. Сказал, что он привёз для этого храброго парня некоторые подарки…

Хабип-пальван и гость с узлом на плече направились к больному.

Почтительно поздоровавшись с Хаджимурадом, дядя попросил Шапери развязать узел. Чего только не было в нём: и каракулевая папаха, и новые чарыки, и серый чекмень с расшитым воротом, и многое другое…

Поздоровался с табипом и его одарил целой горстью серебряных монет:

— Это вам за то, что подняли такого мужественного и доброго джигита, как Хаджимурад.

После шумного обеда гости начали разъезжаться. Уехал и щедрый дядя Шапери, оставив всем уйму подарков…

Для человека, привыкшего к просторам пустыми, трудным оказалось это многодневное «заточение». Да ещё в такую жаркую пору. Ему всё чаще хотелось вырваться из этих глинобитных стен на простор, — пока что хотя бы во двор. И Хаджимурад решился. Сам уже, лишь опираясь на посох, добрался до порога. На топчане, в тени чинары сидели все домочадцы Хабипа. Они обрадовались появлению Хаджимурада, помогли ему усесться рядом с ними. А тётушка Беневше принесла и его постель. Хаджимураду так понравилось на дворе, что он уже больше не вернулся в комнату. Правда, встречаться с Шапери теперь стало трудно, тем более ходить обнявшись.

Хаджимурад всё чаше подумывал о возвращения домой. Там ведь тоже ждали неотложные дела. И Сазак-яга ждёт не дождётся. Приближается день, когда Довлетяр грозился устроить кровавую схватку из-за воды. Но как он может оставить здесь любимую Шапери? Как может вообще расстаться с нею?..

Хаджимурад в мрачном раздумье один сидел на топчане. Мужчины находились в поле, а женщины занимались своими домашними делами. Беневше мимо чинары проследовала к калитке и вышла за ворота.

Хаджимурал подумал, что лучшей минуты для решительной беседы с Шапери ему может и не подвернётся. Он окликнул девушку. Она тут же выскочила из дому, озираясь по сторонам. Но двор был пуст. Девушка подошла к чинаре и присела на краешек топчана. Хаджимурад посмотрел ей в глаза:

— Сейчас нам надо, окончательно всё решить. Завтра я отправляюсь домой.

Помрачневшей Шапери только и хватило сил сказать:

— Я люблю тебя, не оставляй меня здесь одну.

Хаджимурад другого ответа и не ждал. Но он не мог ей ни сказать следующего:

— Я ведь живу бедно, в простой туркменской кибитке. Там тебе придётся и овец доить, и разными хозяйственными делами заниматься. Не знаю, сумеешь ли ты ко всему этому привыкнуть…

И опять Хаджимурад слышит краткий и твёрдый ответ:

— Мне не страшны никакие трудности, если буду рядом с тобой.

Теперь они начали уже вдвоём раздумывать: как быть? Что предпринять?

— Может, попробовать переговорить с отцом? Или лучше это сделать через Беневше?..

— Ничего, найдём какой-то разумный выход. В крайнем случае действительно вынуждены будем сесть на лошадей… А пока иди и занимайся своими делами…

Хаджимурад строил самые различные планы этого «разумного выхода», но все они были ненадёжными, шаткими…

Вернулась Беневше. И Хаджимурад окликнул её. В каком-то недобром предчувствии она присела на топчан и сказала первые попавшиеся слова:

— Что, Хаджимурад-джан, рана продолжает беспокоить?..

— Да нет, тётушка Беневше, о ране я уже позабыл, завтра собираюсь домой. Но меня другая болезнь настигла. И без вашей доброй воли мне от этой болезни не избавиться… Каким бы мой спаситель Хабип-пальван не был гордым и твёрдым человеком, он не может посчитаться с вашим мнением. Вот я и обращаюсь со своей просьбой первым делом к вам…

Беневше сразу поняла, о чём собирается просить её парень. Побледнела. И с трудно давшимся ей спокойствием произнесла:

— Какая у вас там просьба, говорите, послушаем…

— Дело в том, уважаемая тётушка Беневше, что у меня нет возможности прислать сюда сватов, соблюсти общепринятый обычай. Вы сами знаете, что Шапери любит меня, и я без неё не могу. Вот я и прошу вас уговорить Хабипа-пальвана выдать за меня вашу дочь. Ведь если мы не получим вашего родительского согласия, то скорее всего оба погибнем, и она, и я…

— Значит, если вы от нас получите согласие, то завтра. Шапери увезёте с собой? — испуганно спросила Беневше.

— Да, мы обязательно поедем в наше село, но вы не беспокойтесь, это же совсем близко, можно часто видеться, — успокаивал он мать Шапери.

Но слова Хаджимурада привели её в ещё большее отчаяние. Она обхватила голову руками и долго, молчала. Потом резко встала, не сводя с парня набухших от слёз глаз.

— Хорошо, если вы согласитесь остаться в нашей семье, я уговорю мужа. Сыграем достойную свадьбу. Построим для вас с Шапери дом во дворе. Вы будете работать вместе с Джапаркули-джаном…

Хаджимурад покачал головой:

— Это невозможно, у меня есть родина я родня — мать, младшие братишки. Как они будут жить без меня? А мне без них будет ещё труднее…

К предложению Беневше перевезти семью в их село Хаджимурад тоже отнёсся отрицательно. Тогдаопытная женщина и отчаявшаяся мать прибегла к хитрости:

— Я знаю, что Шапери вас любит, но знаю и то, что любовь её не настоящая. Рассказы о вашей храбрости, разные похвалы в ваш адрес просто на время вскружили девушке голову, — убеждала Она Хаджимурада, — если вы завтра уедете, то послезавтра она уже начнёт вас забывать. Совсем молодая, вот и вбила себе в голову, что безумно любит…

— Нет, тётушка Беневше, неверно вы говорите, она по-настоящему меня любит, не словами, а сердцем, без меня она будет тосковать, не находить себе места и в конце концов убежит из дому в горы по моим следам. А в горах немало разбойников, — припугнул Беневше Хаджимурад.

К полудню с поля вернулись мужчины. После обеда встревоженная Беневше позвала в дом мужа. А вскоре Хабип-пальван выглянул из дому и деловито крикнул:

— Ризакули с братом, а также ты, Джапаркули, быстро ко мне!

«Наверное, на совещание, — подумал Хаджимурад, оставшийся в одиночестве на топчане. — Интересно, что они там решат? Может, захотят мне как-то отомстить. Да нет же, они могут подумать и другое… Прийти к выводу, что заезжий туркмен просто совратил их дочь. Конечно, если Беневше и там будет стоять на своём, доказывать, что любовь Шапери не настоящая, то Хабип-пальван, простой и доверчивый человек, может с нею согласиться. Всё возможно, — думал Хаджимурад, — даже то, что внезапно из дому выскочат люди с обнажёнными саблями и кинуться ко мне… Но разве можно ставить в вину молодому парню то, что ему понравилась такая же молодая девушка. Слов нет, она красавица… Но ведь и она меня тоже любит, а если быть точнее, то с её любви всё и началось. Только ведь она не виновата, что полюбила… Всё от аллаха… Наверно, они не согласятся выдать за меня Шапери. Если они захотят нас разлучить, я сегодня же ночью выкраду Шапери и убегу с ней. Но, возможно, этого и не придётся делать. Хабип-пальван ведь после богомолья стал совсем другим человеком, твердит, что надо делать людям добро, сам днём и ночью молится. Может, он поймёт, что разлучать влюблённых, — это тяжкий грех…»

Хаджимурад понимал, что в конечном счёте лишь от Хабипа-пальвана зависит: быть или не быть ему счастливым. Понимал и то, что если Беневше захочет, то сумеет уговорить мужа, но он отдавал себя отчёт и в том, что Беневше ничего не станет делать себе во вред. Значит, в данном случае лишь от одного Хабипа-пальвана зависит его судьба. И вот он слышит своё имя, это Джапаркули зовёт Хаджимурада в дом. «Будь, что будет!» — поднялся с места парень и направился в дом.

Никто из домочадцев не знал пока к какому решению пришёл Хабип-пальван: «Интересно, зачем он позвал к себе Хаджимурада? Как он собирается с ним поступить?» Шапери сжалась в комок от страха за любимого. Джапаркули, и помня добрые дела Хаджимурада, и зная крутой нрав отца, тоже не мог оставаться спокойным…

Хаджимурад вошёл и поздоровался со всеми. Но на приветствие парня никто из домашних не ответил. Все они сосредоточенно смотрели на Хабипа-пальвана, пытаясь угадать его решение.

Но хозяин дома сам подошёл, к парню и пристально посмотрел ему в глаза:

— Это верно, что вы полюбили мою дочь Шапери?

Хаджимурад стойко выдержал пронзительный взгляд пальвана:

— Да, верно.

Хабип-пальван посмотрел на дочь:

— Ты тоже любишь Хаджимурада?

Шапери молча кивнула головой. «Что ж теперь будет?» — в страхе подумала девушка и тут же услышала отцовский голос:

— Если друг друга любите, я не возражаю против вашей женитьбы.

Шапери бросилась отцу в ноги:

— Спасибо, папочка!

Сияющий Джапаркули подскочил к отцу и молча его обнял.

Хаджимурад опустил голову:

— Спасибо, пальван-ага, я никогда не забуду вашей справедливости и доброты.

Но тут запричитала Беневше:

— Он, закатилось моё счастье! Отняли у меня дитя! Да как же мне жить, не видя тебя, доченька, и утром, и днём, и вечером, каждый час и каждую минуту.

Хабип-пальван посмотрел на причитающую жену и укоризненно покачал головой:

— Вместо того, чтобы реветь, иди и созывай соседок, начинайте печь лепёшки, готовится к тою.

На следующий день она и была сыграна, эта неожиданная и славная свадьба. После неё осталась гора подарков от родственников и знакомых.

Наступила пора прощания. Хаджимурад и Шапери сели в сёдла.

Лошади уже скрылись за холмами. Беневше удручённо всхлипывала. Хабип-пальван твёрдо верил: «За таким славным парнем Шапери не пропадёт…»

Клятва века

Шапери то и дело оглядывалась и махала родственникам рукой. На щеках её сверкали слёзы. «Конечно, нелегко расставаться с теми дорогими местами, где ты родился и вырос, — думал Хаджимурад, — в этом светлом арыке она, возможно, когда-то плескалась, а в том тёмном винограднике в своё время играла со сверстницами в прятки. А на этом кладбище, может быть, кто-либо из её родни похоронен. Да кто не поймёт и вздохов, и слёз человека, покидающего родные места…»

Село скрылось из глаз, а Шапери всё оглядывалась…

Хаджимурад подъехал к ней совсем близко и ласково коснулся руки:

— Ты не очень убивайся, мы будем навещать родителей.

— Не знаю, сумеем ли мы это делать, — сокрушалась девушка, — путь ведь и не близок, и не безопасен…

К полудню они добрались до источника, где был ранен Хаджимурад. Шапери просила поскорее миновать его. Но Хаджимурад знал, что дальше такой полянки, такого места для отдыха и для них самих, и для лошадей долго не будет. К вечеру они продолжила путь. Уже поздно ночью, объехав Караул-тёпе, крепость бека-разбойника, с другой стороны въехали в село. В нём было тихо и темно, сельчане уже давно спали… Звёзды на безлунном небе казались крупными. Шапери заметила, что садов здесь нет, лишь рядом со многими кибитками темнеют отдельные деревья… Тишину села нарушил лай собак. Огромный белый кобель, предвкушавший встречу с родными, кинулся, прямо под ноги всадникам. Хаджимурад очнулся и дотянулся до кобеля кончиком своей плети. Собака взвизгнула и отпрянула в сторону.

Назар, услышав лай собаки, тихонько выскользнул из-под одеяла и вышел во двор. Поднялась и Тылла. Откинув уголок кошмы, увидела Назара у дороги возле двух всадников. «Ба, да один, из них вроде бы Хаджимурад!» Она накинула на голову платок и тоже выбежала на дорогу. Всадники уже спешились, Тылла раз глядела в одном из них женщину и недоумённо спросила:

— Хаджимурад, кто это?

— Это Шапери, ваша невестка, — радостно сообщил Хаджимурад.

Тылла обняла девушку и заглянула ей в лицо, полуосвещённое крупными звёздами:

— Ой, какая же она красивая! Действительно пери!

— По-ирански Шапери — это царица цариц, — обнял Хаджимурад молодую жену, — но теперь она уже будет жить не в Иране, а здесь.

Все направились к дому Хаджимурада. Тылла не выдержала и вырвалась вперёд:

— Поздравлю первой гелнедже[6],— крикнула она, оглянувшись.

Уже у одной из чёрных кибиток слышался её звонкий голос:

— Гелнедже, бушлук[7], сын твой Хаджимурад вернулся! Да не один, а с красавицей невесткой.

— Где он, где мой Хаджимурад-джан? — выскочила из кибитки немолодая сухощавая женщина и бросилась туда, откуда доносился говор. Подбежав к сыну, обняла его и заплакала, приговаривая: «Слава аллаху, слава аллаху!» Затем, тоже со слезами радости обняла Шапери.

Прибежал и со всеми за руку поздоровался Бердымурад, а уже у порога подскочил маленький Оразмурад и молча кинулся старшему брату на шею.

Пришли приветствовать вернувшегося Хаджимурада и его мать ближние соседи, а позже другие сельчане. Пожаловал в дом Хаджимурада и Сазак-сердар со всеми сыновьями и невестками. Каждая из женщин обняла Шапери.

— Отец, а что если и нам по такому случаю сыграть свадьбу? — осторожно спросил у сердара Оразгельды.

— Когда собирается столько людей в доме молодых, попробуй обойтись без свадьбы? — согласился о предложением старшего сына Сазак-сердар и уже более решительно добавил: — Режьте баранов, готовить к большому тою…

— Может, для такого случая следует пригласить и Таназа-бахши? — вопросительно посмотрел на отца его средний сын.

— Правильно говоришь, сынок, бахши всегда украшает той, да и врагам пускай станет известно о нашей большой радости. Завтра же на свадьбу соберём всех сельчан, устроим гореш, проведём скачки. Иди, сынок, приглашай на торжество и Топаза-бахши, и глашатая, — заявил Сазак-сердар.

Вскоре в селе гамаков зазвучала музыка и песни. Разбуженный Довлетяр приподнялся на локтях.

— Дурдулы, ты спишь? — окликнул он брата.

— Да нет, лежу и слушаю эти невесть откуда доносящиеся песни, — ответил Дурдулы.

— Да откуда они доносятся не трудно догадаться, — сёла гамаков, а вот по какому поводу они веселятся, это надо будет выяснить… Ты, Дурдулы, разузнай, что у них там за радость, чтобы на всё село играть и петь…

— Сейчас схожу узнаю, — встал с постели Дурдулы.

— Да нет, самому тебе не нужно там показываться, кого-нибудь пошли. У нас ведь с ними назревает серьёзная схватка. Не сегодня-завтра мы собираемся хорошенько выкупать их в крови… Так что сам пока не суйся к ним, пошли кого-то надёжного…

После ухода Дурдулы Довлетяр подумал с недоумением о спокойствии Сазака-сердара: «Ведь он отлично знает, что мы собираемся лишить гамаков воды. Тех же, кто попытается за неё бороться, безжалостно уничтожим. У нас хватит на это сил. Посевы их выгорят. Люди же, не убитые в бою, с голоду подохнут. Но Сазак не только сохраняет спокойствие, а ещё и затеял какие-то игрища с музыкой и песнями… Подожди, стервец, я тебе по заслугам отвечу на твой мерзкий призыв вступить в переговоры с капырами!..»

Его мысли перебил голос глашатая.

— Ты не знаешь о чём он там вешает? — спросил он у возвратившегося Дурдулы.

— Теперь уже кое-что узнал от посыльных, — мрачно ответил брат. — Сазак устраивает большой той.

— Это в честь чего же? — встревожился Довлетяр.

— Хаджимурад вернулся из плена и не один, а с невестой Привёз дочь Хабипа-пальвана, — сообщил Дурдулы.

— Ловок, паршивец, — злобно процедил сквозь зубы Довлетяр, — как же это ему удалось выскользнуть из таких клещей?..

— Нет, он оттуда не бежал, — ответил брату Дурдулы, — наоборот, он не раз в этом селе проявлял геройство, обезвредил ни одного разбойника, совершавшего набеги на курдов. А до этого он безоружный вступил с братом Хабипа-пальвана Ризакули в схватку в вышел победителем, — вырвал у своего противника из рук острый кинжал прямо на глазах серкерде. Разве Мамед вам об этом не рассказывал?

— Да кто эту болтовню разносит? От кого ты всё это слышал? — повысил голос Довлетяр.

— Человек, которого я послал выведать, что там у гамаков за радость, слышал это из уст самого Хаджимурада, — объяснил Дурдулы. — Он, оказывается, и ранее приезжал из Ирана на розыски сына Хабипа-пальвана. И нашёл паренька в песках и доставил его родителям. А те в благодарность за всё это дали ему и коня, в оружие, и одежду, и даже дочь выдали за него замуж. Очень просили его остаться в их богатой семье. Но Хаджимурад отказался. Тогда сам Хабип-пальван проводил своего отважного зятя. Немало они с женой в всяких ценных подарков привезли…

Довлетяр слушал брата и чувствовал, что в душе его закрадывается страх. Ведь это он, Довлетяр, предал в продал Хаджимурада. Теперь ему, возможно, не взбежать отместки за совершённое…

— Надо действовать! И немедленно! — нервно выкрикнул бек, схватил саблю и приказал брату следовать за ним.

— Бек-ага, если ты решил поскорее с ними рассчитаться, то надо не вдвоём идти, а с хорошо вооружёнными родственниками и нукерами… — возразил Дурдулы.

Довлетяр будто не слышал слов младшего брата, проследовал к воротам:

— Эй, вы, охранники, будьте построже, никого без моего разрешения не впускайте в крепость, — прикрикнул он на сторожей.

В это время чуть не у самых стен раздался до того громкий голос глашатая, что хозяин крепости даже вздрогнул.

— Эй, вы, добрые и недобрые люди, потом не говорите, что не слышали! Отважный сын Сухана-батыра Хаджимурад, который был обманут и продан в рабство, с почестями вернулся из, Ирана. Привёз себе красавицу-невесту. Завтра они устраивают большой той. Стар и млад приглашаются на эту свадьбу. Пусть пожалуют на неё стрелки и пальваны, верящие в свои силы. И наездники приглашаются. На большом тое будут и стрельба, и борьба, и скачки!

Довлетяр невольно вспомнил о сером скакуне, которым он завладел при помощи хитрой уловки. Ещё недавно бек на нём гордо ездил по селу. Принимал участие во многих скачках. Никогда не оставался без приза. «Может, и теперь принять участие в скачках? Но ведь люди знают, кто истинный хозяин серого скакуна. Зато никто из них не ведает, каким образом он оказался в моей крепости. Хорошо, если бы серый скакун выиграл для меня какой-либо ценный приз на свадьбе своего истинного хозяина! Но ведь ещё неясно: поеду я на эту свадьбу или нет… А если поеду, то для чего? Участвовать в скачках, или рубить головы тем, кто их устраивает?»

В таком невесёлом раздумье он дошёл до северной стены своей крепости. Остановился. Взгляд его упал на темнеющий колодец, в котором повесилась Джерен. Бек с испугом отпрянул в сторону. А потом и вообще заторопился в кибитку и позвал к себе брата:

— Дурдулы, надо и вправду поскорее созвать родственников и нукеров. Посоветоваться с ними о важных и неотложных делах…


Люди, встречавшие Хаджимурада, разошлись за полночь, чтобы отдохнуть и приготовиться к завтрашней свадьбе. Немного задержались в доме Хаджимурада лишь Сазак-сердар, Оразгельды и ещё кое-кто…

— Нам необходима осторожность и предусмотрительность, — обратился сердар ко всем. — Вполне возможно, что Довлетяр не станет дожидаться нашей очереди на воду, а попытается завтра же испортить нам свадьбу. Держите в полной готовности и лошадей, и оружие. Передайте этот наказ и другим нашим людям.

Хаджимурад отозвал в сторону Назара и тихо ему сказал:

— Я на эту завтрашнюю свадьбу дал согласие только для того, чтобы не обидеть нашего сердара. На самом деле у меня были другие планы. В первую очередь я собирался отомстить разбойнику Довлетяру за всех пострадавших, за проданных им в рабство Ювшана, Бозагана, многих молодых девушек, за смерть Джерен…

Назар задумался:

— Знаешь что, давай отомстим ему за совершённые злодеяния. Вот только даст ли на это своё согласие Сазак-сердар?

— А если мы не станем будить усталого человека и посвящать его в свои намерения?

— Боюсь, что он нам за это устроит хорошую трёпку. Ведь сразу же утром обо всём узнает. Если нам удастся не только отобрать у Довлетяра коня, оружие, но и его самого прикончить, это известие мигом облетит всё село, — раздумывал Назар.

— Ну, и пусть облетает! — решительно махнул рукой Хаджимурад, — только бы нам проникнуть в его логово. Возможно, тогда нас и сам Сазак-сердар не станет упрекать, ведь он его тоже ненавидит за чинимый разбой. Пошли, Назар, будь мне надёжным помощником в этой праведной мести.

В доме Хаджимурада все уже спали. Два друга выскользнули из двери и оседлали лошадей. Вскоре всадники подъехали вплотную к одной из стен крепости. Хаджимурад встал на седло и еле дотянулся пальцами до верха стены. И вот он уже наклоняется с верхней кромки стены и полушёпотом говорит Назару:

— Привяжи коней у того вон тутовника и быстро возвращайся.

Назар так и сделал и вернулся к стене. Хаджимурад подал руку и помог взобраться на глинобитную стену. Сам же стал как можно тише спускаться по её обратной стороне во двор бека. Назар последовал за ним. Благо, что с этого боку стена была с несколькими выбоинками, удобными для опоры. Под навесом они увидели серого скакуна. Он, видно, узнал своего хозяина, протянул к нему морду и тихонько всхрапнул, Хаджимурад погладил его и поцеловал в лоб. Пока что двух смельчаков в стенах этой хорошо охраняемой крепости видел лишь один серый конь…

На полпути к белой кибитке на Хаджимурада кинулась было крупная пятнистая собака. Но она и гавкнуть не успела, как от сабельного удара навсегда умолкла. У белой кибитки кто-то глуховато кашлянул.

— Кажется, это Довлетяр, — шепнул другу Хаджимурад.

— Если он один, мы с ним без труда справимся, — шёпотом ответил товарищу Назар.

Но они не кинулись сразу к кибитке, а вернулись к загону, разыскали сёдла и мигом оседлали серого скакуна. Немного подождали, присматриваясь и прислушиваясь. Но никого не видно и не слышно. За полночь. Как раз время сладкого сна.

Товарищи осторожно подобрались к белой кибитке. Возле её двери на помосте лежал человек. Осмотрелись… Никого поблизости вроде бы нет. Хаджимурад тихо подобрался и заглянул в лицо спящего. Разглядел выпирающие скулы: «Он, подлец!» Стиснул ему правой рукой горло, а левой сунул в рот заготовленный кляп. Бек, ошарашенный таким неожиданным нападением, и не пытался сопротивляться. Хаджимурад осторожно вошёл в кибитку за оружием и одеждой Довлетяра. Снял со стены саблю, взял с вешалки суконный чекмень и каракулевую папаху. Друзья поставили Довлетяра на ноги и одели его безмолвного, и в данное время бессильного. Подвели бека к загону и отвязали серого осёдланного скакуна. Назар вёл коня следом за ними. Хаджимурад приставил к боку Довлетяра острие сабли и предупредил, что если он попробует хоть на полшага отстраниться, будет мгновенно пронзён. Дремавший сторож, увидев, что к выходу приближается с какими-то людьми и лошадью сам бек, поспешно распахнул ворота. Затем Хаджимура, подделываясь под голос бека, крикнул сторожу:

— Можешь закрывать. — И ворота наглухо захлопнулись.

Усадил бека на коня, связали ему ноги и сами сели в сёдла. Назар вёл за поводок коня с Довлетяром, Хаджимурад ехал следом. Так и выехали за село в поле, где журчал небольшой арык. Из этого самого арыка гамаки с давних времён два раза в месяц получали воду для своих полей и огородов. В одном месте арык был расширен и углублён, чтобы сельская детвора могла в нём купаться. Тут же рядом росло ветвистое тутовое дерево. Под деревом виднелось глинобитное возвышение, похожее на топчан или продолговатый стол. Место это называлось Екетут — одинокий тутовник. Помнится, в своё время и Назар, и Хаджимурад плескались в этом арыке. Здесь всадники и остановились, мысленно спрашивая один другого: «Что будем делать с этим подлецом?»

Хаджимурад стал рассуждать вслух:

— Каким бы ненавистным для меня не не был, я лично убивать его не имею права. Он продал меня Абдулле-серкерде, я тоже по праву могу увезти его и продать в неволю. Он обрёк меня на многие страдания. Я имею полное право сделать то же самое в отношении этого мерзавца. А вот убить его, к сожалению, права не имею… Он стал причиной смерти моей невесты, но невеста — это ещё не законная жена. Он отнял у меня лошадь, но эта лошадь снова вернулась ко мне. По его вине у меня когда-то не стало сабли, но теперь я могу забрать саблю в золотых ножнах, что висит у него сбоку… Нет, я не стану проливать кровь даже такого стервеца, как Довлетяр, не хочу в судный день предстать перед аллахом в чёрных одеждах.

— В таком случае, что ты собираешься с ним делать, отпускать домой, что ли? — недоумённо пожал плечами Назар.

Но Хаджимурад знал, что надо делать:

— Из-за этого человека, — сказал он, — погибла дочь Мереда-ага. Слетай в село и привези старика сюда. Пусть он, как захочет, так и поступит с беком, Джерен его кровное дитя и Меред-ага имеет полное право ответить кровью за кровь.

Но сразу же после отъезда Назара Довлетяр замычал, желая что-то сказать. Хаджимурад слез с лошади, развязал ему ноги, со скрученными руками приволок бека к глинобитному возвышению и вытащил у него изо рта кляп:

— Спасибо, братишка! Вы оказались рассудительным человеком. Всё верно вы говорили. Я действительно обрёк вас на многие страдания. Но вы мою вину простили. Как же мне вас не благодарить.

Бек немного передохнул:

— Верно и то, что по моей вине вы лишились коня, а также оружия, — отдышавшись, продолжал бек, — но очень правильно вы сказали и о том, что конь теперь уже к вам вернулся, а саблю вы можете взять мою, в золотых ножнах…

Хаджимураду противны были слезливые покаяния бека, но он чувствовал, что за ними должна последовать какая-то хитрая просьба. И парень не очень вежливо спросил:

— Ну, что ты там ещё хочешь сказать?

— Да то, что вы человек, понимающий добро и зло, — заюлил бек, — почитающий предписания религии, поэтому вы и простили меня. Но вот чабан Меред, за которым вы послали своего друга, ни в чём этом не разбирается, он может из-за своей темноты и бесчеловечности поступить неправильно — с маху зарубить меня своим мечом. Я дам вам тысячу серебряных иранских туменов, только скажите, чтобы он меня не убивал. Меред вас послушает…

Хаджимурад вскипел:

— Ты что же, преступная тварь, хочешь купить мою совесть за свои поганые серебряные монеты. Из-за тебя же, бандюга, погибла дочь Мереда! Поэтому отец её со своим кровным врагом имеет право сделать всё, что захочет. Даже убить его на месте!

— Не говорите так, — затряс головой Довлетяр, он непременно убьёт меня. Если вы удержите его ОН кровавой расправы надо мною, я отдам вам всё своё состояние…

На рассвете к Екетуту подъехали два всадника в одном седле: Назар и Меред-ага. Довлетяру снова заткнули рот.

Чабан-ага виновато и приветливо поздоровался с Хаджимурадом. А тот, кивнув на связанного, сказал:

— Вот он, убийца вашей дочери, Меред-ага! Если хотите, вы вправе отплатить за её погубленную жизнь!

Старый чабан зло посмотрел на бека, выхватил на ножен кинжал и кинулся к Довлетяру. Но в шаге от него остановился… Конечно, если бы Довлетяр вот так, как сейчас, попался чабану сразу после гибели Джерен, он бы и связанного его не пощадил. Но прошло несколько месяцев с тех пор… Старик немного успокоился, боль утраты приглушилась… Да и мулла, знающий аят, говорил, что в мире ничего не совершается без воли аллаха. На поминках тоже говорили, что, возможно, богу угодно было забрать в иной мир девушку по цвете лет… Видно, все эти разговоры не прошли для старика бесследно. К тому же он считал, что кидаться с мечом на связанного человека, даже тогда, когда он является твоим кровным врагом, нечестно, грешно. Чабан немного постоял возле бека, сунул кинжал в ножны и виновато произнёс:

— Не могу брать на душу грех. Он, конечно, порядочный негодяй. Но дочь была не им убита, а сама повесилась… — Меред отошёл в сторону. Тяжкие воспоминания разбередили душу старика. Он заплакал и медленно побрёл в село. Дрожавший от страха Довлетяр облегчённо вздохнул.

А Хаджимурад после ухода старика ещё злее заговорил:

— Слишком много зла натворил этот негодяй, чтобы мог остаться безнаказанным. Сколько он разлучил матерей с дочерями, отцов с сыновьями. Сколько совершил всяческих преступлений! Нет, мы такого не пощадим! А ну-ка скажи, Назар, как по-твоему правильнее будет: на тутовнике его повесить или под тутовником зарубить?

— Да для такого разбойника любая кара недостаточна, — откликнулся Назар.

— Верно говоришь, его и повесить, и зарубить мало! Но… — Хаджимурад схватил Довлетяра за ворот, приподнял и поставил лицом в сторону кыбла[8]. Развязал ему руки.

— Если пошевелишься, изрублю на куски! — предупредил Хаджимурад. Вынул изо рта кляп и обнажил свою саблю.

Довлетяр побледнел. А Хаджимурад громко произнёс:

— Налёт, который ты совершил на село Хабипа-пальвана, — твой последний разбой! Именем аллаха трижды поклянись, что больше никогда не будешь заниматься этим! — приказал он беку.

Довлетяр, полагавший, что его собираются убивать, сначала от страха не мог вымолвить ни единого слова, потом всё же выдавил хриплым дрожащим голосом:

— Клянусь именем аллаха, что больше никогда не буду заниматься грабежом! — Он повторил эти слова трижды.

— Три раза поклянись аллахом, что не будешь отнимать у людей землю и воду! — снова громко крикнул Хаджимурад.

— Клянусь аллахом, что не буду насильно отнимать у людей ни воду, ни землю! — теперь уже болев спокойным голосом три раза повторил Довлетяр.

— Если я ещё раз увижу, что ты со своими нукерами бряцаешь оружием, я тебе шею сверну! — зло сказал Хаджимурад. Забрал у него саблю в золочёных ножнах и сел на своего славного серого скакуна. Назар поехал за ним, держа в руках поводок вороного коня Хабипа-пальвана…

Гызганлы

Старый вождь проснулся задолго до утреннего намаза. Взял в руки кумган и неторопливо пошёл с ним к молодым тутовым деревцам. Совершив омовение, стал возносить благодарности аллаху за благополучное возвращение из неволи Хаджимурада. В это время до его чуткого слуха донёсся стук конских копыт: «Что это за утренние всадники?» — подумал Сазак, настороженно вглядываясь в рассветную мглу. Узнал серого скакуна Хаджимурада, но странное дело, на нём едет не Довлетяр, а его настоящий хозяин. Сазак внимательнее пригляделся: «Нет, он не ошибается, на знаменитом сером коне едет Хаджимурад, а следом за ним — Назар».

Когда всадники поравнялись с тутовыми деревца-ми, услышали окрик:

— Стойте!

И Хаджимурад, и Назар узнали голос сердара и тут же остановились.

Старый вождь подошёл к ним поближе и после приветствий спросил:

— Как это вам удалось захватить серого скакуна?

— Сазак-ага, не ругайте нас за самовольные действия, ведь лошадь-то моя и я по праву отобрал её у Довлетяра, — виновато сказал Хаджимурад.

Старик ещё больше удивился, увидев у Хаджимурада саблю в позолоченных ножнах.

— И эта сабля тоже ваша? — уже сердито спросил он.

— Бек меня продал вместе с саблей. А она, как вам известно, была тоже из дамасской стали. Так что эту саблю мне пришлось взять взамен той, — спокойно ответил Хаджимурад.

— Это несерьёзный ответ: «Отобрали», «Взамен взяли». Бек не такой человек, чтобы запросто и отдал свою саблю, и вернул коня… Если он, конечно, остался в живых. Отвечайте прямо на вопрос: вы его убили?

Хаджимурад отрицательно покачал головой:

— Нет!

— Ну и слава аллаху. Хотя бек и скверный человек, хоть он и собирается вступить с нами в кровопролитную схватку, но всё же хорошо, что не взяла грех на душу.

— Кажется, кровопролития на этот раз не будет, — заметил Хаджимурад.

Но сердар с недоверием воспринял его заявление:

— Пока я прочитаю намаз и сделаю кое-что по хозяйству, соберите гамаков и расскажите им подробно о своих ночных похождениях, — с этими словами вождь направился к себе.

Когда всадники подъехали к кибитке Хаджимурада, навстречу им выбежал Бердымурад. Парнишка радостно воскликнул:

— Наш серый конь! Хаджимурад, где ты его взял? Наверно, Довлетяр-бек вернул? — допытывался он.

Хаджимурад спрыгнул с седла, и, не отвечая на вопрос брата, сказал:

— Иди надень чекмень и папаху.

Хаджимурад любовно оглядел вернувшегося брата: «Совсем молодцом смотрится пятнадцатилетний братишка. Только вот плохо, что босой…»

— Бердымурад, возьми мои новые чарыки и расшитые портянки, подаренные дядей Шапери. Вымой хорошенько ноги и обуйся.

Назар привязал лошадей и подошёл к Хаджимураду, тем временем из кибитки вышел Бердымурад. Он не мог скрыть радости, всё время разглядывал свои обновки:

— Как раз! Вот и я уже взрослый. Спасибо, братишка.

— Поздравляю тебя со славным подарком.

— На тебе, братишка, ещё и саблю, которую носят беки, — сказал Хаджимурад. — И вороной конь теперь будет твоим, сейчас же скачи на нём ко всем представителям гамаков и сообщи, что Сазак-ага просит их срочно явиться на совет.

— Совсем взрослым стал, — проводил взглядом парня Назар. — Надо только укоротить тесьму от сабли, да в седле кое-что поправить…

— Это сделать немудрено, — заметил Хаджимурад, — мне вот не даёт покоя другая мысль: не вывести ли нам на бега коня Хабипа-пальвана в паре с моим серым скакуном?

— Вряд ли воронок Хабипа угонится за серым конём!.. Ай, неважно, кто там из двух братьев окажется первым, важно что для собравшихся это будет радостное зрелище. Мальчишка и так безмерно рад твоему возвращению, а получив копя и саблю, готов всё сделать, чтобы оказаться достойным такого подарка, — улыбнулся Назар.

— Пойдём немного вздремнём, пока люди не собрались, — предложил Хаджимурад.

С правой стороны дома, под навесом, заметили двух спящих людей. Это были Топаз-бахши и чернобородый Оразгельды. Хаджимурад с Назаром улеглись рядом с ними на кошме.

Родственники Хаджимурада сразу же стали приходить по одному, по двое. Явился Сазак и увидел, что ночные всадники уже успели заснуть.

— Они кажется, совсем не спали, пусть немного отдохнут, — сказал сердар, протягивая руку каждому, кто уже пришёл.

А его сыновья Курбангельды и Амангельды несли всё новые и новые кошмы для подходивших людей и расстилали их под обширным навесом. Чары приволок на поводке крупного барана. Бердымурад и Курбангельды тоже пригнали несколько овечек.

Мужчины стали резать баранов, а женщины печь лепёшки.

— Кажется, все в сборе, — сердар обвёл взглядом стоявших возле него людей и опустился на кошму. Собравшиеся сделали то же. По самому облику старого сердара не трудно было определить важность предстоящего разговора. Сердар же и начал его:

— Вам, наверно, уже всем известно о возвращении домой одного из самых храбрых и сильных наших Джигитов. Он и в плену вёл себя достойно: совершал различные добрые дела и решительно боролся со злом. В награду за всё это его и с почестями проводили, и надавали разных подарков, и отдали в жёны молодую красавицу. Сегодняшний большой той мы устраиваем не только в честь женитьбы Хаджимурада. Этим тоем мы хотим показать кое-кому из недругов решительность гамаков бороться и против подлых обманов, и против ненужного кровопролития.

Глашатай вещал о нашем тое и у ворот крепости Довлетяра. Послали мы приглашения и друзьям из соседних сёл. Сам я ночью специально съездил к Полат-хану и пригласил его на наш праздник. Оказываеься, Полат-хан осведомлён и о том, как Хаджимурад попал и неволю, и о том, за что его Хабип-пальван с такими почестями и наградами отпустил в родные края.

На нашем большом тое и стрелки посоревнуются в меткости, и скачки будут достойными, и гореш проведём как следует. Но для награды победителей понадобится немало различных призов. Вот я и просил бы вас, дорогие родственники и друзья, принести кто что может: ковёр, чекмень, можно привести барашка и даже верблюда. Но повторяю, моя просьба относится в первую очередь к тем, у кого в доме не единственный ковёр или барашек.

— Я могу привести ослицу, так как у меня уже подрастает ослик, — выпалил чабан Меред.

Люди засмеялись. А один из шутников добавил:

— Такая награда вряд ли порадует победителя.

И снова кое-кто не удержался от смеха. Но Сазак прервал его серьёзным сообщением;

— Ночью Хаджимурад с Назаром побывали в крепости бека и забрали у него серого коня и саблю в золочёных ножнах. Как они всё это проделали — пока ещё не знаю, но уверен, что Довлетяр-бек вряд ли отдал бы им и коня, и саблю по доброй воле.

— Они что, отправились к Довлетяру, не посоветовавшись с вами? — удивился Курбангельды.

— К сожалению, именно, так, — нахмурил брови сердар.

Люди в раздумье приумолкли. Но не надолго. Тут же вскоре со всех сторон посыпались замечания:

— Неправильно они поступили.

— Бек и без того не знает как к нам придраться.

— Опасным делом занялись ребята.

— Как бы люди бека не испортили нам свадьбу, — покачал головой Мурад-аксакал, двоюродный брат отца Хаджимурада.

— Правильно вы говорите, Мурад-ага. Они наверняка попытаются это сделать. А потому, когда вы пойдёте за призами, не забудьте прихватить с собой и оружие… Надо быть наготове, — заключил сердар.

Собравшиеся снова умолкли, обдумывая то, что сказал старый вождь…

Разговор мужчин слыхали находившиеся в доме Шапери и другие женщины. Он их сильно встревожил. Мать Хаджимурада перестала просеивать муку и тихо сказала:

— Только повстречалась с дорогим сыночком… — Она так и не договорила фразы, вытирая концом головного платка слёзы.

Чабан Меред поднялся с кошмы, собираясь рассказать то, что видел ночью. Но подумал: «А вдруг Хаджимурад обидится…» И, молча потоптавшись на месте, спросил у людей:

— Можно уходить?

Шупленький Мурад-аксакал выкрикнул:

— Подожди, чабан Меред. Хаджимурад с другом вон в углу спят. Давайте их разбудим и расспросим, как это они завладели конём и саблей. По-моему, сначала надо всё выяснить, а потом уже браться за оружие.

— Мурад правильно говорит: надо разбудить Хаджимурада и разузнать, что там у них ночью произошло с беком, — выкрикнул Амангельды, который неподалёку разделывал баранью тушу.

— Папа, разреши разбудить их, — привстал с кошмы Курбангельды.

— Нет, сынок, Хаджимурада не трогай, он вчера проделал слишком большой путь, я не знаю, как у него ещё хватило сил на эту покуда не ясную историю с беком. Парень только утром прилёг. Разбуди пока одного Назара. Они были вместе, — сказал Сазак.

Назару, видимо, что-то необычное снилось, потому что как только Курбангельды дотронулся до него, он вскочил с места и стал оторопело оглядываться по сторонам.

— Что случилось? Где Хаджимурад? — А увидев спящего Хаджимурада, хотел и сам снова лечь. Но Сазак позвал его в круг собравшихся.

— А ну, сыпок, поведай людям о ваших ночных похождениях.

Назар подробно рассказал про их ночную встречу с беком. Почтенные гости слушали парня с молчаливым изумлением.

Амангельды, разделав тушу барана, выпрямился И взглянул на чабана:

— Меред-ага, ну почему же ты не прикончил этого кровопийцу?! Ведь у тебя на это было полное право.

— Хаджимурад правильно сделал, что повернул его лицом к кыбла и потребовал три раза поклясться, теперь он может сделается спокойнее, и, возможно, грабежами перестанет заниматься, — облегчённо вздохнул Курбангельды.

— Нет, — покачал головой Мурад-аксакал, — это такой человек, что нельзя верить его клятвам.

— Надо было этому шакалу перерезать горло, — сказал в сердцах Оразгельды.

— Ну, а теперь, друзья, можете расходиться по домам и тащить свои подарки, но не забудьте об оружии.

— Как говорится, бережёного бог бережёт, — заметил сердар.

Проснувшись, Хаджимурад не обнаружил рядом с собой Назара. Около него сидел сердар.

— Сазак-ага, я привёз вам небольшой подарочек, — парень поднялся и пошёл в комнату. В доме была одна Шапери. Хаджимурад поздоровался и прикоснулся губами к её щеке:

— Прости, ночью я был занят.

— Я уже знаю, где вы были ночью и что делали… — сказала Шапери. Затем поведала о совете, который во дворе проводили их друзья и родственники. — а сейчас люди отправились по домам за подарками и за оружнем, так как опасаются, что бек может испортить той.

Высчитав жену, Хаджимурад вынул из хурджуна чекмень, подаренный дядей Шапери, и вышел.

— А ну, Сазак-ага, давайте примерим обновку, — Хаджимурад накинул на плечи старика чекмень, — как будто специально для вас пошитый.

Старик был доволен подарком. Он с благодарностью обнял Хаджимурада.

— Такие чекмени носят курдские ханы, но он и нашему сердару вполне подходит, — подмигнул парень.

Хаджимурад подозвал Назара, который разводил огонь в очаге. Тот удивлённо уставился на сердара:

— Ну право же, Сазак-ага, вас не узнать. Очень славный чекмень, носите его на здоровье. Спасибо, Хаджимурад! Ты своими подарками порадовал и самого нашего села, и самого почтенного аксакала.

— Постой, дружище, я и тебе кое-что приподнесу, — сказал Хаджимурад, вынимая из-за пояса один из пистолетов и протягивая его Назару. — Ты тоже заслуживаешь достойного подарка хотя бы потому, что находишься как раз в середине между самым старым и самым молодым защитником нашего села.

Назар взял в руки блестящий пистолет и благодарно улыбнулся другу.

— Есть у меня и лошадь, и чекмень, и сабля, а теперь вот появилось на страх нашим врагам я это грозное оружие, — кивнул он на пистолет. — Спасибо, дружище, — и обнял Хаджимурада.

Начали сходиться гамаки с вещами для призов в припрятанным под халатами оружием для возможного отпора врагу. Чабан Меред приехал на ослице, которую предлагал в качестве приза. За поясом у него поблёскивал нож, в правой руке была длинная палка.

— Когда надо будет, она тоже сыграет свою роль: и кинжал, и саблю может выбить из рук недруга, верно я говорю? — взглянул он на Хаджимураду.

— Очень верно, — совершенно серьёзно подтвердил парень.

Последним явился Мурад-аксакал, пригнавший жирную белую овцу. Поскольку Мурад-ага был небольшого роста, его кривая сабля волочилась по земле. В правой руке он держал своё бьющее без промаха ружьё.

Для призов собралось немало подарков. Племя гамаков считалось дружным. Сазак здесь был непререкаемым авторитетом. Правда в Гызганлы помимо гамаков есть ещё одно крупное племя — таяклы, племя Довлетяра. Но в нём разве что ближайшие родственники слушаются бека. Большинство же таяклинцев держат линию Сазака, не бека, а его считают и своим сердаром, и вождём всего села Гызганлы. Сазак-сердар не любит кровавых схваток и сам их никогда не затевает. Но если случается, что его втягивают в такую драку, он ведёт её смело и разумно.

В молодости Сазак-ага раза два ходил на аламан. Но будучи умным и чутким человеком, он сразу понял, сколько горя и страданий приносят людям эти разбои.

Поэтому старик резко выступает против преступлений, творимых Довлетяром со своими нукерами. А те в свою очередь платят Сазаку взаимной, мягко говоря, неприязнью.

Сазак хорошо знал, что Довлетяр — человек не робкого десятка, что с обнажённой саблей бек может за себя постоять. Но если два здоровых парня захватывают сонного человека и связанным увозят в пустынное место, то тут уж ничего не поделаешь… Но на клятвенные обещания этого бесчестного человека надеяться нельзя. Когда ему плохо, он легко может чем угодно поклясться: и могилами предков, и самим аллахом, но после того, как минует опасность, бек готов с такой же лёгкостью отступить от любой своей клятвы.

Осматривая оружие, принесённое родственниками и друзьями, подсчитывая людей, способных принять участие в бою, Сазак понял, что их больше и они сильнее Довлетяра.

Начали собираться гости на свадебный той. Перед длинным рядом кибиток расстелены ковры, паласы, кошмы. Довариваются и дожариваются угощения. Расчищается площадка для скачек. Установлены для стрелков мишени из бараньих черепов. Подготовлен круг для гореша. Назначены ответственные за игру в кольцо.


* * *

Довлетяр всё ещё продолжал сидеть лицом к кыбла. Он краем глаза видел, что Хаджимурад и Назар сели на лошадей. Но бек пока боялся даже пошевельнуться. И лишь когда совсем отдалился стук копыт, Довлетяр осторожно встал и, еле переставляя ноги, направился к своей крепости.

«Как же это мне удалось вырваться из лап, можно сказать, верной смерти?» — дивился бек.

Он уже немного успокоился и шёл, хотя и расслабленно, но ровно. Подойдя, тихо постучал в запертые ворота.

— Кто там? — громко отозвался стражник.

— Я, открой, — ответил обессиленно Довлетяр.

Сторож не узнал голоса бека:

— Иди отсюда, в крепости тебе нечего делать!

В ворота снова постучали. Сторож посмотрел в щель и узнал Довлетяра. Быстренько открыл задвижку и впустил хозяина. Провожая его взглядом, сторож от удивления пожимал плечами: «Уходил с конём в саблей, а вернулся без того и другого…»

Довлетяр вошёл в дом и плюхнулся лицом вниз на пуховую подушку. Только спать ему совсем не хотелось.

Дурдулы выполнил поручение старшего брата и привёл в крепость родственников и нукеров. Сторож рассказал ему о том, как ночью бек вышел за ворота крепости с двумя парнями и серой лошадью на поводке. А утром вернулся без лошади и без сабли…

— Он дома?

— Один в белой кибитке.

«Что же это за два парня с ним были? Ведь он, по-обыкновению, без меня ни с кем не ходит. Не напутал ли сторож. Но серого скакуна нет под навесом».

— Дурдулы! — окликнул горбоносый слуга.

— Что случилось, Мамед? — остановился возле его кибитки главный нукер бека.

— Много у нас всяких неприятных новостей. О том, что Хаджимурад вернулся, ты, конечно, знаешь.

— Ну и что же, что где-то там в Иране он сумел выдать себя за храбреца и заслужить всякие почести. У нас его ждёт другое, — спокойно и уверенно ответил Дурдулы.

— Тогда скажи мне, с кем это ночью уходил из крепости Довлетяр? — спросил Мамед.

— Не знаю, — развёл руками Дурдулы.

— А если не знаешь, так знай, что сейчас на сером коне с саблей бека разъезжает младший брат Хаджимурада, это уже многие люди видели. Вот какие скверные новости, — сказал Мамед.

— Значит, сторож не напутал, бека действительно эти двое как-то ловко увели из крепости с лошадью и саблей, а затем то и другое у него отняли, — забеспокоился Дурдулы.

— А может, Довлетяр, чтобы помириться с Хаджимурадом, сам ему отдал серого коня и саблю? — раздумывал вслух горбоносый слуга, — хотя, вряд ли.

— К тому же в подобных вопросах он обязательно советуется с нами, иди Мамед к нукерам, а я брату сообщу, что все они в сборе, — бросил Дурдулы, заворачивая к белой кибитке.

Сообщение о сборе нукеров немного оживило бека:

— Всех лошадей заведите во двор, а Мамеда поживей пришли ко мне, — приказал он, совсем уже оправившись от недавней смертельной угрозы.

Его сейчас другое терзало: «О ночном событии узнают все родственники, нукеры, а потом всё село, да и не только наше… При таком повороте дел не то что укрепившееся звание бека, но и всякий авторитет потеряешь. Надо всё это либо же восстанавливать, либо немедленно убираться из села. Вождь у гамаков, правда, храбрый, племя их дружное, людей много. Но нас хоть и поменьше, зато нукеры и лучше вооружены, и закалены в боях. Гамакам их не победить. Решено! Будем воевать! Причём надо сейчас же выступить. Мы им устроим свадебный той! Кинемся с обнажёнными саблями сейчас же! Медлить нельзя ни минуты, а то и народ обо всём узнает, и собственные нукеры перестанут слушаться».

В дом вошёл Мамед. Бек не ответил на его приветствие, а первым долгом спросил:

— Ты знаешь о возвращении Хаджимурада?

— Знаю, ага.

— А если знаешь это, то должен знать и другое. Коли ты незамедлительно не уничтожишь его, то он это же самое сделает с тобой.

— Понятно, ага, — кивнул слуга.

— Как, по-твоему, можно побыстрее от него избавиться? Сейчас они играют свадьбу, наверно теперь, когда меньше всего ждут нападения, и следует выступить.

— Не надо думать, что они нас не ждут, — засомневался Мамед, — Сазак-сердарпредусмотрительный старик. Он мог даже прикинуть с какой стороны мы на него набросимся, — заметил горбоносый.

— Что ты этим хочешь сказать? — нервно спросил Довлетяр. — По-твоему, мы должны отказаться от нападения, раз у них сердар такой предусмотрительный.

Вошёл Дурдулы. И теперь уже прямо спросил брата;

— Как это понимать? Ночью вы с двумя парнями и серым конём ушли из крепости, а утром на сером скакуне с вашей саблей стал разъезжать по селу мальчишка.

«Неужели они всё уже знают? — встревожился бек. — Видели у них и саблю, и коня. Но, конечно же, они не знают, как всё к ним попало».

— Я сам им отдал и коня, и саблю, чтобы сделать вид, что хочу с ними мира. Годится такой ответ? — спросил бек.

— Может и годится, но только для тебя. Теперь Хаджимурад станет мне одному мстить, — помрачнел горбоносый, — придётся удирать отсюда и немедленно. Ну, да ладно, примкну к нукерам Абдуллы-серкерде.

— Что ты, Мамед, — преградил ему бек дорогу к двери. — Я своего лучшего нукера никогда и никому не дам в обиду. Скорее сам пойду на смерть. Так что можешь не беспокоиться. Я сейчас готовлюсь к нападению! И делаю это только из-за тебя. Меня-то лично они не тронут, я с ними на время примирился. А вот о твоей безопасности, можешь быть уверен, я беспокоюсь. Для этого и людей собрал срочно.

— Спасибо, ага, — поверил ему Мамед. — Но их ведь очень много, тем более, что сейчас они все в сборе, Может, нам перенести схватку на другой день?

— Их не так уж и много, постараемся первым делом трёх главных уничтожить, а остальные без вожаков сами разбегутся. Сердар их постарел. Самый сильный и толковый у них Оразгельды. Потом идёт Хаджимурад, а затем — Назар. Каждый из нас возьмёт на себя по одному из них. Ты, Мамед, займёшься Оразгельды, Дурдулы — Хаджимурадом, я же сначалу позабочусь о Назаре, а потом о старом вожде. Всем понятно?

— Это-то нам с Мамедом понятно, — сказал Дурдулы, — но не понятно другое, как всё-таки эти ночные пришельцы попали в крепость.

Довлетяра смутил вопрос Дурдулы. «Может, всё-таки он что-то знает об этой скверной истории? Сейчас проверим».

— Разве ты не знаешь кто они такие?

— Нет, — пожал плечами Дурдулы.

— И не видел, когда они входили в крепость?

— Конечно же, не видел, — ещё больше удивился брат бека.

— Тогда зачем допытываешься? Тебе же сказано: я сделал вид, что помирился с ними, чтобы успокоить их, притупить бдительность. Гамаки, конечно же, не ведают, что мы готовимся напасть на них. Вряд ли их люди придут на свадьбу с конями и оружием. Они собираются спокойно и пышно провести свой свадебный той. Посмотрим; однако, кто сегодня будет праздновать!

Свадьба

Довлетяр давал последние наставления и распоряжения нукерам, когда мимо его крепости проехали три всадника. Если бы кто-нибудь из людей бека распознал этих всадников и сообщил о них Довлетяру, хозяин крепости отменил бы сегодняшнее выступление против гамаков и перенёс его на следующий день.

На той пожаловал сам геокчинский хан с двумя своими телохранителями.

Сазак-сердар пригласил гостей к своей кибитке и усадил их в тени на ярком мягком копре. Из толпы по одному подходили аксакалы и здоровались с ханом, Гостям подали чай с кишмишом.

Полат-хан поднял глаза на сердара:

— А ну, позовите ко мне Хаджимурада. Хочу посмотреть на джигита, о котором слышал так много хорошего.

Хаджимурад почтительно поздоровался с Полат-ханом. Почтенный гость протянул парию обе руки в знак особого уважения. Спутники хана последовали примеру своего предводителя.

— Поведай нам, Хаджимурад, о своих делах, после того как был продан Абдулле-серкерде.

— Хан-ага, в моей жизни после того, как я очутился в плену у Абдуллы-серкерде, не было ничего примечательного, что можно было бы слушать с удовольствием, — Хаджимурад смущённо опустил голову.

Тогда хан стал задавать Хаджимураду конкретные вопросы.

— Ну, расскажи хотя бы о том, как ты безоружный выступил против вооружённого брата Хабипа-пальвана и при этом оказался победителем?

— Хан-ага, мне тоже не хотелось умирать, вот я пришлось хитрить и увёртываться от сверкающего лезвия. Он замахивается кинжалом, а я успеваю отпрыгнуть в сторону. Он опять замахивается, а я снова оказываюсь сбоку. В конце-концов старик стал выбиваться из сил, тогда я изловчился и вырвал у него из рук кинжал. Полат-хан, — оживился Хаджимурад, — лучше я вам расскажу о том, о чём вы пока не слыхали…

Но тут Сазак-сердар отправил парня заниматься своими делами, а сам подробно посвятил гостя в события прошедшей ночи.

— Вот смотрите, младший брат Хаджимурада с рассвета ходит с этой саблей, — указал Сазак на подростка лет пятнадцати.

Полат-хан подозвал к себе паренька и пригляделся к ножнам и рукоятке сабли:

— В самом деле, сабля Довлетяра. Но если он трижды поклялся именем самого аллаха, то теперь ему никак нельзя заниматься ни разбоем, ни грабежом.

— Молю аллаха, чтобы он наконец успокоился, — сказал С-ззак.

— Тогда он и с вами прекратит свои постоянные споры, — предположил Полат-хан.

— Слава всевышнему, чтобы так оно и было, как вы говорите, дорогой гость, — повторил сердар.

Подошёл Мурад-аксакал и шепнул что-то на ухо Сазаку. Старый вождь переменился в лице и вскочил с места.

— Сазак-сердар, что случилось? — поинтересовался Прлат-хан.

— Ничего особенного. Сидите, гость, спокойно, я сейчас вернусь, — и старик завернул за угол кибитки.

По одному, по двое стали подходить туда и другие гамаковцы Несколько человек заспешили к юго-восточной окраине села.

Полат-хан всё это видел. Но он не видел, как Хаджимурад, Назар, Оразгельды, Курбангельды и несколько других всадников спрятались за стогами сена поблизости от дороги.

Из-под соседнего навеса доносилось пение Топаза-бахши. Младшие, ребята начали разносить гостям еду — шурпу и другие блюда. Вернулся Сазак и сел на своё прежнее место рядом с ханом.

— Что там у вас приключилось, отчего вы внезапно все всполошились? — спросил хан. — Враг какой надвигается, что ли? Может, Абдулла идёт? Так скажи, и я немедленно подниму на ноги всех жителей Геокчи.

— Нет, Полат-хан, ни Абдулла, ни какой другой иноплеменный враг пока что не идёт. Но у нас, к сожалению, есть собственный опасный забияка, так вот он и собирается пожаловать к нам, — спокойно сказал Сазак, не желая тревожить хана.

Но проницательный Полат-хан чувствовал, что старый сердар не всё ему сообщил.

— Хочешь что-то скрыть от меня? Сейчас же выкладывай все свои опасения и предположения.

— Да, Полат-хан, угадали, — признался Сазак. — Я вам не всё сказал. Не хотел беспокоить. Но если требуете, скажу. Довлетяр собрал у себя в крепости родственников и нукеров. Все они вооружены и на конях. Стало известно, что эти-то «гости» и собираются испортить нам свадебный той.

— Почему же ты не сказал мне об этом сразу? — разгневался хан. — Я немедленно отправлю к Довлетяру Назара-таланлы да Бегенча-гаджара и велю распустить своих людей. Как только мои посыльные появятся в крепости, бек сразу оставит своё недоброе намерение.

Но Сазак стал упрашивать почтенного гостя не посылать в крепость своих людей:

— Полат-хан, завтра наступает наша очередь на воду. Бек поклялся лишить нас этого права. Он давно ищет повода померяться с нами силой. Вот и пусть одни раз попробует это сделать, — сказал Сазак, давая понять, что нисколько не боится нападения бека.

— Вы что, Сазак-сердар, думаете, что я позволю вам у себя на глазах убивать друг друга?! — грозно сверкнул глазами Полат-хан.

— Дорогой гость, никаких убийств не будет, мы просто немного проучим бека, чтобы он несколько утихомирился, — успокаивал гостя старый вождь.

— Как вы собираетесь это сделать? Расскажите! — потребовал хан.

— У меня есть семь метких стрелков, они залегли у дороги, по которой будут ехать нукеры бека. Мурад-аксакал хоть и старый, но очень зорок и метко стреляет. В летящую птицу попадёт. Я поручил ему выстрелить в Довлетяра так, чтоб лишь несильно ранить его. Как только мергены начнут стрелять, три группы всадников кинутся к нукерам с трёх сторон. У нас всадников почти в два раза больше. Пятьдесят шесть человек. И я, дорогой гость, знаю нрав довлетяровцев, они, видя такой перевес, тут же начнут удирать. Ну, для острастки, может, и у кого ещё мергены собьют папаху с головы. Но смертельных исходов не будет, уверяю вас. Полат-хан.

— План-то вроде и неплохой, да как там оно получится на деле, кто его знает. Может, пока не поздно, я всё-таки пошлю к беку своих друзей с требованием распустить нукеров? А? — посмотрел на Сазака гость.

— Нет, Полат-хан, рано или поздно, а Довлетяр должен сцепиться с нами, и потом я предупредил своих людей как следует отражать нападение. Они нападающих не станут убивать. Но схваток совсем без крови не бывает. А ведь не мы её затеяли, а Довлетяр-бек. Вот пусть он и запомнит, что мы, если нас вынуждают, умеем драться, умеем постоять за свои законные интересы, — заявил Сазак.

— Ну, раз так, тогда возьмите в свои руки и руководство этим делом, — посоветовал Полат-хан.

— Я могу руководить и отсюда. Сейчас мой младший сын придёт и доложит обстановку. Если же я сам туда отправлюсь, может разладиться свадьба, — объяснил Сазак-сердар.

В это время к ним в своём полосатом халате подошёл Салих-ишан. Вымыв руки, он тоже принялся за еду.

Сазак-сердар взглянул на Полат-хана и еле заметным движением головы указал на Салиха. Полат-хан сразу понял смысл этого движения и спросил ишана:

— Вы, Салих-ага, видели сегодня Довлетяра-бека?

— Видели, Полат-хан, видели, — ответил Салих.

— И что, он не собирается прийти на свадьбу? — опять спросил хан.

— Очень собирается! С нукерами и родственниками готовится хорошенько поздравить празднующих, — и Салих-ишан ехидно ухмыльнулся.

Полат-хан и Сазак поняли смысл этого ехидного смешка и неприязненно посмотрели на ишана. Но увлечённый едой, Салих не заметил их осуждающих взглядов.

Сазак вначале хотел начать свадьбу горешем, но потом решил, что лучше начать её игрой в кольцо, чтобы привлечь внимание всех гостей. Глашатай объявил:

— Эй, гости, кто хочет играть в кольцо, соберитесь на средней площадке возле тутовника.

Люди стали приходить в указанное место. Они разделились на две группы и бросили жребий. Одни по выпавшему жребию уселись вдоль арыка и спрятали кольцо. Представители другой группы стали по каким-то своим признакам угадывать у кого находится кольцо. Один старик, помогая молодым, даже не приглядываясь, то и дело повторял: «Пусто!» Из сорока оставил лишь пять человек. Пристально приглядевшись к ним, троих тоже отпустил. Остались два человека. У обоих жилка на шее пульсирует примерно одинаково. Но всё же он сумел напрячь своё зрение и свою сообразительность, и одному из них сказал: «Давай кольцо!» И он не ошибся.

Теперь молодые сели вдоль арыка. Человек, прятавший кольцо, каждому совал руку за пазуху, уже, наверно, у кого-то спрятал кольцо, но продолжал делать вид, что оно ещё у него, чтобы сбить с толку будущих искателей.

Когда игра была в разгаре, послышались выстрелы. Донёсся даже отдалённый конский топот. Но он не нарастал, а стиха. Салих-ишан округлил глаза, стал смотреть по сторонам. По его предположениям, кони должны были мчаться сюда, к месту свадьбы. Они же почему-то отдалялись от него.

Прискакал совсем юный всадник, младший сын Сазака-яга. Быстро привязал под навесом коня и подошёл к дастархану. С почтением поздоровался с гостями.

— Папа, ранили Довлетяра, ехавшего впереди, да ещё убитая лошадь Дурдулы, падая на землю, задела его, и он то ли сломал, то ли вывихнул ногу. Надо послать людей с паласами, чтобы принесли их сюда. Если кому понадобится серьёзная помощь, вызовем табипа.

— Бяшим-джан, скачи к Оразгелды и скажи, чтобы он вместе с другими всадниками немедленно возвратился, понятно?

— Понятно, отец, — бросился он к своей осёдланной лошади.

А Сазак-сердар отобрал из играющих в кольцо восемь человек и послал за ранеными.

— Ба, да что же это получается? — всё удивлялся Салих-ишан.

Полат-хан бросил взгляд на Сазака-сердара, и они одновременно улыбнулись.

— Ишан-ага, вы ведь сами сказали, что Довлетяр собирается приехать с поздравлениями к Сазаку. Конечно, нехорошо, что не верхом на лошади, а лёжа на паласе, он явится сюда. Но, наверно, сам же в этом в виноват, — недобро посмотрел на ишана Полат-хан.

Одни гости, услышав выстрелы, насторожились, другие же, увлечённые игрой в кольцо, не придали им значения.

Прибыл Оразгельды вместе со своими всадниками и сообщил отцу:

— Мы так и сделали, как наказывали нам. Но Хаджимурад с Назаром не вернулись.

— Почему? Где они? Что случилось с ребятами? — встревожился сердар.

— Серая лошадь оказалась стремительной и унесла седока далеко вперёд. Никто не мог его догнать и сообщить приказ о возвращении. А когда мы стали возвращаться, то заметили, что и Назара с нами нет. Конечно же, и он ускакал вслед за Хаджимурадом. Да ты, отец, не беспокойся, ничего с ними не случится.

— Как бы они ещё раз не ввязались в какую-нибудь рискованную историю, — забеспокоился старый вождь.

Но Сазаку-ага не пришлось долго волноваться. Три всадника скоро появились возле, его кибитки. На сером скакуне, понятно, был Хаджимурад. На гнедом — Назар. А вот откуда взялся чёрный конь и кто на нём сидит со связанными руками, не всем ясно. Это был горбоносый слуга бека Мамед.

Назар с Хаджимурадом поставили его на колени под палящим солнцем против навеса, под которым сидели Полат-хан и Сазак-сердар. Принесли Довлетяра и Дурдулы. Их усадили в тени рядом с навесом Полат-хана. Сельский табип перевязал им раны.

Пришёл Мурад-аксакал и тихонько шепнул старому вождю:

— Я выстрелил в нижнюю часть плеча Довлетяра, чтобы не раздробить кость…

Сазак-сердар поблагодарил меткого аксакала.

Табип, остановивший кровь у Довлетяра, заметил:

— Ничего страшного, кость не затронута, пуля пропорола мышцу ниже плеча.

Табип вправил вывихнутую ногу Дурдулы, наложил на больное место повязку, пропитанную какой-то болеутоляющей мазью, и крепко перевязал ногу.

— Пусто! — громко выкрикнул кто-то из игравших у арыка.

— Отдай кольцо! — уверенно сказал другой.




Примечания

1

Намаз — молитва.

(обратно)

2

Тавир — молитва после еды.

(обратно)

3

Кумган — кувшин для воды в узким горлом.

(обратно)

4

Хауз — водоём.

(обратно)

5

Намазлык — коврик для моления.

(обратно)

6

Гелнедже — сноха.

(обратно)

7

Бушлук — радость.

(обратно)

8

Кыбла — в сторону Мекки.

(обратно)

Оглавление

  • Об авторе
  • Текинка Тылла
  • Девичья крепость
  • Хитрость бека
  • Разбой
  • Рабы и рабыни
  • Джерен
  • Смех Абдуллы
  • Пленники
  • В пути
  • Паломничество
  • Полат-хан
  • Раскаяние
  • Волки
  • Той
  • Воры
  • Молодой раб
  • Приятная мелодия
  • Старый вождь
  • Усатый разбойник
  • Двое отправились в путь
  • Клятва века
  • Гызганлы
  • Свадьба
  • *** Примечания ***