Сомерсет Моэм
Праздный мечтатель
Подавляющее большинство людей ведет жизнь, к которой их вынуждают обстоятельства. И хотя некоторые жалуются на свою судьбу, полагая, что занимают в жизни не то место, какое должны были бы занимать, думают, что если бы обстоятельства сложились иначе, могли бы достичь значительно большего, все же они, как правило, принимают свой удел если не спокойно, то, во всяком случае, покорно.
Люди похожи на трамвайные вагоны, идущие по раз и навсегда проложенным маршрутам, до тех пор пока не потеряют способность двигаться и не превратятся в железный лом.
Не часто встретишь человека, который сумел стать хозяином своей судьбы. Вот почему мне было любопытно познакомиться с Томасом Уилсоном.
Все это происходило на Капри, куда я приехал погостить к своему другу. Однажды мой друг познакомил нас. Разговорились…
— Сколько лет вы здесь живете? — спросил я Уилсона.
— Пятнадцать. Я влюбился в это место с первого взгляда. Вы, наверное, слышали об одном немце, который приехал сюда из Неаполя только для того, чтобы позавтракать и посмотреть Голубой грот, и… прожил на Капри 40 лет. Я не могу сказать, что поступил точно так же, потому что проживу здесь не 40, а 25 лет. Но в конечном счете это то же самое.
…Досуг — продолжал Уилсон, — если бы люди понимали, что это такое! Это — самое ценное, что может иметь человек. Но люди глупы… Они работают ради работы. Им не хватает ума понять, что единственной целью всякой работы является досуг.
С тех пор, как я приехал на Капри, прошло 15 лет, а когда оглянешься назад, кажется, что прошел месяц.
Я поехал в Италию провести отпуск. Из Марселя пароходом решил отправиться сюда, на Капри. Еще когда я глядел с парохода на остров, мне безумно понравились здешние места. А когда мы затем пересели с парохода в лодки и высадились на набережной… Снующая толпа, полуразрушенная крепость на эспланаде, словом, все, что я увидел и ощутил, целиком захватило меня… После обеда в таверне я сидел на террасе. Спустилась ночь, я любовался луной над морем, видневшимся вдали Везувием с огромным красным султаном дыма над ним… Меня опьяняли сами очертания этого острова и его шумные обитатели, луна над морем, олеандр в саду отеля. Я никогда раньше не видел олеандров…
Если бы судьбе было угодно, чтобы я оставался управляющим банка в Лондоне, она не должна была позволить мне совершить эту поездку на Капри… Прошла неделя. Через два дня я должен был явиться на работу в банк в Лондоне. Но я спросил себя: а почему я, собственно, должен уезжать отсюда?
Моя жена умерла несколько лет назад от воспаления легких, детей у нас не было. У своих родителей я был единственным ребенком. У меня ни перед кем не было никаких обязательств, и я сам не был никому нужен. Именно поэтому ничто не могло помешать мне поступить так, как мне захотелось.
Тогда мне было 34 года.
«Следовательно, теперь ему 49», — мелькнуло у меня. Так он, собственно, и выглядел.
Уилсон продолжал:
— Я работал с 17 лет. Все, что предстояло мне впереди, это день за днем делать одно и то же до тех пор, пока я не заработаю себе пенсию, проработав в банке 30 лет. И я сказал себе: стоит ли продолжать такую жизнь еще 13 лет? Разве плохо бросить все и провести остаток дней на Капри?
…Целый год я сомневался, раздумывал, колебался, взвешивал. Только одно смущало меня: найду ли я оправдание тому, что не буду работать, как все остальные? Как-то мне попался рассказ Кроуфорда с легендой о двух городах — Сибарисе и Кротоне. В Сибарисе люди всегда наслаждались жизнью, а в Кротоне — постоянно трудились. Однажды воины Кротона вторглись в Сибарис и уничтожили его.
Но спустя некоторое время воинственные гунны напали на Кротон, и от него остался только один столб. То есть конец был един. Это разрушило мои сомнения. Кто, спрашивается, жил разумнее: сибариты или кротоняне?
Разумеется, меня беспокоил вопрос о деньгах. До пенсии было еще далеко. А сбережений вместе с деньгами, вырученными за продажу моего лондонского дома, мне хватило бы на 25 лет жизни на Капри, чтобы снимать подходящее жилье, нормально питаться, покупать табак, книги и иметь еще немного на мелкие расходы и на непредвиденный случай.
Значит, жить в свое удовольствие я смог бы до 60 лет. Но, в конце концов, в 35 лет никто не может быть уверен, что проживет более 60 лет. Многие умирают и в 50. А у человека, достигшего 60-летнего возраста, лучшая пора жизни позади. Если бы я оставался в банке, то на пенсию смог бы уйти только в 47 лет. Я был бы еще не стар, чтобы наслаждаться жизнью на Капри, но я оказался бы слишком стар, чтобы воспринимать глубоко красоту и испытывать удовольствия, доступные молодости. Впереди было 25 лет, они представлялись мне вечностью. За 25 лет счастья можно уплатить любую цену… Поразмыслив над этим в течение года, я подал в отставку.
Я никогда не жалел об этом. Никогда! Я уже сполна получил то, за что заплачено. А в запасе у меня еще целых 10 лет…
Я не порицал его и не видел оснований мешать ему распорядиться своей жизнью так, как он желает. И все же по моей спине пробежала легкая дрожь.
Из всего, что я мог увидеть и услышать от самого Уилсона и от других о нем, я составил совершенно определенное представление о жизни, которую он вел в течение последних 15 лет. Он купался в чудесном море, много гулял, наслаждался прекрасной природой, окружавшей его. Он играл на пианино, стоявшем в его маленькой гостиной, раскладывал пасьянсы, читал. Людей он любил, однако не очень сближался с ними. Он не отказывался ходить в гости, когда его приглашали, и был приятным, хотя и немного скучным собеседником. У него были мимолетные романы, но он дорожил своей независимостью, безоглядно отдаваясь единственной страсти — любви к природе, искал счастья в простых и естественных радостях. Жил экономно, но с достаточным комфортом.
Вы можете сказать, что это было эгоистическое существование. Он действительно не приносил пользы. Но, с другой стороны, никому не причинял и вреда. Целью его жизни стало собственное счастье, и ему казалось, что он его нашел. Ведь очень немногие люди знают, где искать свое счастье. И еще меньшее число находят его.
Он не занимал бы меня так, если бы я не знал, что в определенный день, через 10 лет, даже при безукоризненном здоровье, он должен будет добровольно расстаться с жизнью. Очевидно, мысль об этом решении никогда полностью не оставляла его, и, может быть, поэтому он еще острее наслаждался каждым мгновеньем…
Мне удалось снова оказаться на Капри только спустя 13 лет.
Встретившись снова со своим другом, я не мог не спросить его о судьбе Уилсона, потому что 10 лет, которые ему оставалось прожить, когда я с ним познакомился, истекли.
— Покончил ли он с собой, как собирался? — спросил я друга.
Вот, что он мне рассказал.
— План Уилсона был разработан точно. В нем имелось лишь одно слабое место. Уилсону никогда не приходило в голову, что после 25 лет полного счастья в этой тихой заводи его характер может измениться, что воля сменится безволием. Волю необходимо все время тренировать на препятствиях. А когда для осуществления желания человеку не требуется никаких усилий — достаточно протянуть руку и получай все, что хочешь, — воля слабеет. Она — как мускулы. Если все время ходить по ровной поверхности, мускулы атрофируются. То же происходит и с волей человека, и с его характером…
Когда срок оплаченной жизни истек, Уилсону не хватило решимости покончить с собой, как он когда-то намеревался. Он оказался не в состоянии оплатить такой ценой долгий период спокойного счастья. Он откладывал выполнение своего намерения со дня на день. Он начал брать в долг у знакомых и соседей небольшие суммы. Владелец дома несколько месяцев не требовал у него квартирной платы — ведь Уилсон 25 лет вносил ее аккуратно. Все поверили, что он временно находится в затруднительном финансовом положении.
Так продолжалось около года. Затем ему перестали одалживать деньги, а хозяин дома установил последний срок погашения задолженности…
В один из дней Уилсон наконец решил выполнить свое намерение. Он заперся в доме, разжег камин и закрыл заслонку. Но несмотря на всю безнадежность его положения воля окончательно изменила ему: он неплотно закрыл окна. Наутро хозяйка нашла его лежащим без сознания.
В больнице его вернули к жизни, но отравление угарным газом и перенесенное потрясение сказались на его умственных способностях.
По выходе из больницы положение его было отчаянное. Денег нет. Вещи проданы. Жить негде. И тогда хозяйка дома, в котором он жил раньше, предложила ему поселиться в пристройке и питаться вместе с их семьей.
Вот уже два года, как хозяйка содержит его, но живет он, понятно, не очень комфортабельно. Ему соорудили деревянные нары, дали пару старых одеял, но в пристройке нет даже окна. Зимой там очень холодно, а летом жарко, как в печке. Ну, а как питаются местные крестьяне, сами знаете: макароны только в воскресенье, мясо — раз в году.
Как-то я увидел его, и меня поразил его взгляд. Не знаю, как точнее объяснить. Представьте, что вы бросили вверх камень и смотрите на него, но при этом камень не падает, а висит в воздухе. Вот такой у него был взгляд.
— Что же он теперь делает? — спросил я.
— Бродит по холмам. Когда к нему кто-то приближается, он убегает, как заяц. Хозяйка смотрит на него как на малого ребенка, а хозяин — как на дармоеда. Заставляет носить воду и дрова, чистить хлев и тому подобное. В конце концов, он получил то, что заслужил.
— Я думаю, что все мы получаем то, что заслужили, но все-таки это ужасно.
Через несколько дней после этого разговора, пробираясь по узкой тропинке в оливковой роще, я заметил человека, притаившегося за деревом. Проходя мимо, я сделал вид, что не вижу его, а он стоял не шелохнувшись. Как только я прошел, он бросился бежать, словно преследуемое животное. Это был, конечно, Уилсон.
Спустя год друг написал мне, что однажды утром Уилсона нашли мертвым на склоне горы. Очевидно, смерть он встретил спокойно, может быть, даже умер во сне. С того места, где он лежал, хорошо были видны две большие выступающие из моря скалы и открывался вид на Везувий. Должно быть, Уилсон любовался ими при лунном свете в последний раз.
Перевела с английского Наталия Клейнман
