Стихотворения и поэмы [Аветик Саакович Исаакян] (fb2) читать онлайн

Аветик Исаакян СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ

Путь поэта Вступительная статья К. Н. Григорьяна

Редко на долю писателя выпадает высокое счастье быть не только выразителем чувств и дум народа, но и при жизни заслужить его признание, стать его любимым поэтом. Таким вошел в историю армянской литературы Аветик Исаакян. Многие его стихотворения стали песнями, органически слились с творениями безымянных певцов. «В спокойствии, в какой-то уверенной неторопливости движений, — пишет Н. С. Тихонов, — в манере говорить, в глубоком взгляде внимательных, чуть прищуренных глаз есть у Исаакяна что-то от народного образа мудреца, справедливого и сердечного, строгого и требовательного…»^[1] Таким вошел в сознание многих современников живой образ поэта.

Народ назвал Исаакяна «варпэтом»^[2] — словом, которое содержит глубокий смысл, словом, с отдаленных времен ставшим в Армении символом созидательного труда и высокого искусства.

Значение поэзии Исаакяна по богатству и разнообразию идей, тем, мотивов, по глубине художественных обобщений не ограничивается национальными рамками. В 1916 году В. Я. Брюсов, характеризуя лирику Исаакяна и его поэму «Абул Ала Маари», писал: «Здесь Исаакян выступает как один из европейских поэтов, ставя себе те же или сходные задачи, разрешить которые стремятся и лирики других народов — французские, немецкие, русские… По этим стихам можно судить, какого большого мастера имеет армянская литература в лице Аветика Исаакяна».^[3]

Жизнь поэта богата внешними событиями (тюрьма, ссылка, вновь тюрьма, долголетняя эмиграция), но она не менее богата внутренним содержанием, напряженной работой упорно ищущей истины, неспокойной мысли: «вечное недовольство, вечная неудовлетворенность, вечная тоска — безответная любовь, болезни, тяжелые потери близких, общественные и национальные бедствия».^[4]

Большая часть жизни Исаакяна прошла в бесконечных скитаниях по чужим краям. С юных лет он видел царившее вокруг зло, несправедливость, произвол, лицемерие и звериные нравы буржуазно-капиталистического общества, видел, как сильные безжалостно попирали слабых, нищету и горе бедняков-тружеников, жадность и жестокость богачей, деспотизм и кровавые преступления правителей.

Процесс формирования общественно-политических взглядов Исаакяна был сложным и противоречивым. Но скептицизм, пессимистические настроения, порою сильно звучащие трагические мотивы в его творчестве в конечном счете отражали его гуманизм, сознание «несовершенства бытия».

На долгом, более чем полувековом пути были периоды, когда поэт терзался сомнениями, впадал в отчаяние, испытывая порою чуждые его общегуманистическому миросозерцанию влияния.

Не так легко было найти сразу ответы на вопросы, которые ставила перед поэтом жизнь, разобраться в противоречиях действительности и в различных социально-политических концепциях. «Я стал искать правду, — говорил Исаакян в своей речи в апреле 1937 года, через несколько месяцев после возвращения на родину, — искать спасение у великих философов, ученых, великих пророков — и в моем сердце… Чем я только не увлекался, какими только философскими, этическими, социологическими системами! Был толстовцем, ницшеанцем, в студенческие годы, в Германии, — социал-демократом. Отчаявшись, стал я анархистом. Увлекался Буддой. Воодушевлялся армянским воинствующим национализмом… восставал против капитализма, против общества, против всех и всего… И в конце концов, после долгого раздумья, размышлений, пришел я снова к социализму, на этот путь спасения. И вот свободной волей, убеждением, сжигая все корабли, безвозвратно пришел я в этот мир, где совершается великое, грандиозное дело в национальном и общечеловеческом смысле».^[5]

Исаакян пришел к убеждению, что вне родины нет жизни и счастья, что он должен быть в Армении, с народом, который после стольких бед и тяжких испытаний обрел наконец спокойное существование, с народом, который строит, творит новую жизнь на возрожденной армянской земле.

1

Аветик Исаакян родился 30 октября (по новому стилю) 1875 года в городе Александрополе (ныне Ленинакан Армянской ССР). Детство поэта прошло частью в Александрополе, частью же в селе Казарапат (ныне Исаакян).

В середине 50-х годов XIX века отец поэта Саак купил старую мельницу на окраине села Казарапат. Длинными темными ночами, когда вокруг царила тишина, при мерцающем огне керосиновой лампы, он слушал песни и сказки старого мельника. Спокойный, размеренный голос старика сливался с однообразным шумом жерновов, убаюкивающих и уносящих мальчика в красочный, волшебный мир народной фантазии.

Впечатления ранних лет оставили в душе Исаакяна неизгладимый след. О детстве поэт всегда вспоминал как о самой счастливой поре жизни, как о навсегда канувшем в вечность «светлом сне».

В 1885 году Исаакян поступил в приходское училище, по окончании которого продолжал образование в Александропольской школе, затем в Эчмиадзинской духовной семинарии. Стихи он начал писать, когда ему было одиннадцать-двенадцать лет. Однако по-настоящему он почувствовал в себе призвание поэта в годы учения в семинарии, не без благотворного влияния Ованеса Ованисяна.

В 1891 году Исаакян оставил семинарию, а спустя два года уехал за границу с целью продолжения образования. В Лейпцигском университете он слушал лекции по философии, истории, филологии, антропологии и этнографии, изучал памятники мировой литературы, проявляя особый интерес к эпосу западноевропейских народов.

В 1895 году Исаакян вернулся на родину, а в мае следующего года за деятельность, направленную против царизма, был арестован и после годичного тюремного заключения был сослан в Одессу. Здесь впервые он услышал имя Максима Горького. «Однажды, в 1899 году, — рассказывает Исаакян, — когда я бродил среди шумной толпы огромного одесского порта, предо мной вдруг остановился оборванный нищий и, протянув руку, сказал:

„Помогите, ради Горького“.

Я впервые услышал имя Горького и подумал: „Видимо — это новый святой“.

Спрашиваю его: „А кто он?“

„Это первый человек, который пишет о нас, бедняках, правду“.

В тот же день я купил два тома рассказов М. Горького и начал читать. Читал с увлечением и вновь перечитывал. Каждое слово находило горячий отклик в моей душе.

…Читая, я бродил вместе с героями Горького по просторам России — по Волге, Крыму, берегам Черного моря, Молдавии. Особенно привлекала меня Волга. В ее широких степях веками находили приют свободолюбивые и непокорные люди, все те, кто восставал против гнета помещиков и царей. Волга — древняя колыбель свободы и борьбы; там звучали могучие песни воли, гремела весть о походах Стеньки Разина, Пугачева…»^[6]

Так своеобразно и ярко воспринял Исаакян произведения Горького в годы молодости. В «романтике протеста и возмущения» было много созвучного собственным думам армянского поэта, и он навсегда полюбил книги буревестника революции, «овеянные светлым духом свободы».

Возвратившись из одесской ссылки, Исаакян отправляется в Швейцарию, в Цюрихском университете он посещает лекции по истории литературы и философии. В апреле 1901 года из Вены поэт едет в Венецию, на остров Св. Лазаря, в резиденцию ученого духовного братства мхитаристов,^[7] с целью работы в богатейших книгохранилищах по арменоведению и ознакомления с Италией. Здесь Исаакян встречается с известным западноармянским ученым, историком и поэтом Гевондом Алишаном. Осенью 1901 года Исаакян в Армении, а через три-четыре года он снова в Европе, где, пробыв недолго, возвращается на родину.

В декабре 1908 года царскими властями он был вторично арестован по обвинению в антиправительственной деятельности и заключен в Метехскую крепость в Тифлисе. В это же время в крепости находился Ованес Туманян. Камеры их были по соседству. После шестимесячного заключения Исаакян был освобожден. Однако преследования со стороны царской охранки продолжались, и в 1911 году он был вынужден эмигрировать за границу. В течение многих лет он жил во Франции, Германии. Путешествовал по Греции и Италии.

Исаакян, скитаясь в чужих краях, сердцем всегда жил с родиной. Его постоянно тревожила мысль о ее судьбе, о ее будущем. Поэт в годы первой мировой войны, когда Турция истребляла мирное население Западной Армении, воочию убедился в лицемерии правителей и дипломатов западноевропейских государств, в лживости их речей в защиту армян. Исаакян убедился и в том, что судьба родины с давних времен неразрывно связана с судьбой России, что русский народ является искренним другом армянского народа.

После Великой Октябрьской социалистической революции и установления советской власти в Закавказье Исаакян продолжал жить за границей. Туманян в своих дружеских посланиях убеждал его вернуться на родину.

В 1926 году поэт впервые посетил Советскую Армению. Он увидел громадные изменения, происшедшие в жизни родного края, те достижения как в экономике, так и в области культуры, которых добился армянский народ в первое пятилетие существования власти рабочих и крестьян. Посещение «земли отцов» пробудило в нем волну воспоминаний о детстве, о родном очаге. Он вспоминал кровавое прошлое и приветствовал зарю новых дней.

В течение шести лет (1930–1936) Исаакян, находясь во Франции, выступал в числе друзей Советского Союза. Он более не хотел жить на чужбине. Поэта звала родина.

Осенью 1936 года Исаакян навсегда возвратился в Армению.

2

Исаакян прошел сложный и долгий путь идейно-творческого развития. Он — наш современник, но корни его творчества уходят глубоко в многовековую историю армянского народа.

В исторической судьбе Армении немаловажную роль сыграло ее географическое положение. Окруженная сильными агрессивными государствами, она не раз становилась ареной жесточайших битв. В XIII веке Армения потеряла свою государственность. В течение многих веков армянскому народу приходилось вести неравную борьбу с жестокими завоевателями. «Но армянский народ, — писал Исаакян, — всегда сохранял самое главное: свободолюбивый дух и волю к борьбе и смотрел на будущее с непоколебимой верой и надеждою. Его трудолюбивая рука всегда пахала родную землю, и его животворная мысль продолжала светлый путь своей вековой культуры».^[8]Поэт гордился тем, что является сыном «этого борющегося, героического, бессмертного народа».^[9]

Известным рубежом на этом трудном пути явились русско-персидская война и русско-турецкая 1826–1829 годов, после окончания которых Восточная Армения была присоединена к России. Благодаря победе русской армии не только значительная часть армянского населения, находящегося в течение многих веков под игом деспотического режима султанской Турции и шахской Персии, была спасена от неминуемой гибели, но и создались объективные условия для возрождения армянского народа.

С детских лет Исаакян видел гнетущие картины безотрадной, тяжелой жизни народа. Тянулись годы за годами, однако мало что менялось. «Менялось начальство, чередовались урожайные и неурожайные годы, — пишет Н. С. Тихонов, — все так же тяжело ступая, проходили, пыхтя, черные буйволы по уличкам, смеялись мальчишки своим нехитрым шалостям, по воскресеньям все шли семьями в церковь, потом пировали на свадьбах и крестинах; недалеко была враждебная граница, притаившаяся, грозившая погромом, башибузуками, турецкой феской. Еще в детстве слышал мальчик рассказы о русско-турецкой войне, о зверствах и насилиях, о жизни армян там, за рекой Араксом, в далеком Ване».^[10] Все это надолго оставалось в памяти, накапливалось, ложилось тяжелым камнем на сердце поэта.

Начальный период становления новой армянской литературы связан с именем Хачатура Абовяна. Он был просветителем и демократом. Его многогранная подвижническая деятельность пробудила самосознание армянского народа. Роман Абовяна «Рапы Армении» оказал благотворное влияние на Исаакяна. «Мы уносились из окружающего мира на крыльях воображения в героическое прошлое армянского народа, — писал поэт о своих впечатлениях от первого чтения романа Абовяна, — а перед нами сияло таинственное, светлое будущее… Нас наполняло чувство ненависти к врагам, патриотизма, мужества, героизма».^[11]

На формирование общественных взглядов Исаакяна наряду с Абовяном оказала несомненное воздействие и деятельность армянского «шестидесятника» Микаела Налбандяна, с именем которого связан один из важнейших этапов развития армянского освободительного движения. Налбандян был революционным демократом и воинствующим материалистом. В его программной статье «Земледелие как верный путь» ставилась главная экономическая проблема о человеке и хлебе. И пока, по словам автора, «этот гордиев узел» не будет разрешен, «общество не может быть свободным».^[12] Статья эта, по признанию Исаакяна, в годы молодости оказала на него «поразительное влияние».^[13]

Армянским поэтам в конце XIX и в самом начале XX века пришлось решать многие из тех задач, которые решались русской литературой в XVIII и в первой трети XIX века, когда русская поэзия, по словам Терьяна, «достигла громадной высоты, где сверкает волшебное имя Пушкина».^[14]

«От Ованеса Туманяна до Ваана Терьяна… Это значит от Пушкина до Блока», — писал Егише Чаренц, касаясь вопроса о своеобразии армянского историко-литературного процесса.^[15] Прежде чем вступить в высшую фазу своего развития, армянской поэзии следовало за короткий срок — за несколько десятилетий — проделать всю ту колоссальную подготовительную работу, которую в русской литературе выполнил XVIII век — Державин, Карамзин и Жуковский. Нужно было преодолеть упорное сопротивление консервативно-клерикального крыла армянской общественной мысли на пути создания языка новой литературы. Этот процесс начался с Абовяна и его непосредственных предшественников. Завершающий же его этап составило творчество Ованисяна и Туманяна, Исаакяна и Терьяна.

На своем сложном пути армянские писатели широко использовали богатейший опыт русской литературы. У Исаакяна интерес к русской литературе возник еще в годы юности. Позже, в период зрелости, он не раз возвращался к чтению произведений любимых русских авторов. Однако когда Исаакян говорит о русской литературе, он всегда выделяет два великих имени: Пушкина и Лермонтова, оказавших значительное влияние на формирование его литературно-эстетических взглядов.

Пушкин, его «чарующий гений» сопутствовал Исаакяну на протяжении всей его жизни. Но армянскому поэту более близок и дорог был Лермонтов. «Я без слез не могу вспомнить имя Лермонтова, — говорил Исаакян, — человека, который в двадцать пять лет стал мировым поэтом».^[16]

Восторженные строки о безвременно трагически погибшем поэте не являются случайным высказыванием. Почти полвека тому назад Исаакян, отвечая на анкету о степени влияния русских классиков на свое творчество, писал: «Я всегда любил русскую литературу… я не могу не признаться, что, еще начиная с детских лет, любимым поэтом моим был возвышенный, точно Казбек, и глубокий, словно Дарьял, Лермонтов, творчеством которого я часто вдохновлялся, а именно его лирическими стихотворениями, „Демоном“, „Мцыри“ и особенно „Песней про купца Калашникова“».^[17]

Признание это важно не только для выяснения процесса формирования литературно-эстетических взглядов Исаакяна, но и для понимания особенностей его индивидуальности. Черты близости между Исаакяном и Лермонтовым следует искать не в совпадении отдельных образов, а прежде всего в духе их творчества, в характере поэтического миросозерцания.

Многие черты, роднящие Исаакяна с Лермонтовым, связаны с традициями романтизма, но не созерцательно-мечтательного, а активного, мятежного романтизма. Оба поэта не только верят в «жизнь иную», в «стремление свободной мечты в вышину», но и беспощадны в разоблачении зла. И Лермонтову, и Исаакяну свойственно благородное негодование, «мятежная тоска» и «духовная жажда».

В. Я. Брюсов так определил характерные черты поэтической индивидуальности Исаакяна: «В творчестве Исаакяна есть надлом, надрыв, которого нет у его старших собратьев, и это сообщает его стихам особую остроту. Насколько поэзия Ованисяна — серьезно-спокойна, насколько творчество Туманяна — страстно-радостно… настолько стихи Исаакяна страдальчески-беспокойны и порывисты».^[18]

Поэтическое чутье не обмануло Брюсова при определении общего духа творчества каждого из этих названных трех виднейших представителей новой армянской поэзии. В самом деле, трудно не согласиться, что лирике Ованисяна свойственны более ровные, спокойные тона, что поэзия Туманяна отличается эпическим характером, просветленно радостными, оптимистическими настроениями и что, наконец, в стихах и песнях Исаакяна постоянно ощущается беспокойно-порывистый дух их автора.

Девяностые годы прошлого века, несмотря на неблагоприятные общественные условия, были тем не менее и периодом бурного развития армянской литературы. Армянская поэзия переживает невиданный расцвет, один за другим выходят в свет первые сборники Ованисяна (1887), Туманяна (1890), Цатуряна (1891), Исаакяна (1897).

Большинство деятелей армянской литературы и общественной мысли (в пределах России) получили высшее образование в крупнейших русских культурных центрах, их общественно-литературные взгляды формировались под сильным влиянием передовых идей русской литературы, и, наконец, как справедливо в свое время указывал Ованисян, значительная часть армянской интеллигенции знакомилась с произведениями западно-европейской литературы, с достижениями зарубежной философской, политической и научной мысли по русским переводам.^[19]

Патканян, Сундукян, Ованисян, Терьян учились в Московском и Петербургском университетах. Молодость Агаяна прошла в Москве в годы, когда идеи революционной демократии получили широкое распространение, когда властителями дум передовой молодежи были Чернышевский и Добролюбов. Более десяти лет в Москве провел Ованисян. В Москве почти всю жизнь прожили Шахазиз и Цатурян. Наконец, в Москве были изданы первые сборники Шахазиза, Ованисяна, Туманяна, Цатуряна.

Несколько иначе сложилась писательская судьба Исаакяна. После ухода из Эчмиадзинской семинарии он продолжал образование в Европе, где провел многие годы. Занимаясь самообразованием, он близко знакомится с новейшими течениями буржуазной философской и эстетической мысли. Однако не следует преувеличивать значение этого последнего обстоятельства. В формировании мировоззрения Исаакяна решающую роль сыграла армянская действительность конца прошлого века. Это было время острой идейной борьбы, переоценки ценностей, ломки старых представлений и зарождения новых тенденций в литературе и общественной мысли.

В конце XIX века значительно вырос и армянский читатель. Он стал более взыскательным. Появилась потребность в лирике, в задушевных любовных элегиях, в поэзии природы. Первый сборник Ованисяна отвечал именно этим требованиям времени. Какой горячий прием встретили стихотворения Ованисяна со стороны читателей, можно судить по признанию Исаакяна. «Его имя волнует мою душу, — писал Исаакян об Ованисяне, — и я, вспоминая его, вновь переживаю ту счастливую пору моей юности, когда я впервые познакомился с его лирикой.

Чтобы понять глубокое обаяние его поэзии для меня и моего поколения, надо вернуться больше чем на полвека назад, к концу восьмидесятых годов.

В этот период в армянской поэзии безраздельно властвовала высокоталантливая, мужественная поэзия Рафаеля Патканяна. Его пламенными патриотическими и гражданскими песнями была насыщена духовная атмосфера нашей страны. Мелкие, второстепенные поэты подражали ему…

Когда зазвучала лира О. Ованисяна, она пленила наше юношеское воображение.

Весенняя свежесть его поэзии, естественность, человечность, новые чудесные образы, великолепный язык, задушевный стих безраздельно покорили нас. Мы знали наизусть всю его книгу. Его лирика потрясла наши души».^[20]

Эти признания знаменательны не только потому, что правдиво передают литературную атмосферу 80-х годов и объясняют причину успеха лирики Ованисяна, но и потому, что они в известном смысле являются ключом для понимания литературной позиции самого Исаакяна.

В армянской прозе, начиная с народно-бытовых романов Прошяна, реализм твердо завоевывает свои позиции. Но в поэзии традиции романтизма оказались более сильными и устойчивыми. В силу исторических обстоятельств романтизм в начальный период становления новой армянской литературы развивался преимущественно в одном направлении: в идеализации исторического прошлого. Наиболее яркими образцами в этом смысле могут служить в поэзии — «Аварайский соловей» Гевонда Алишана, в прозе — романы Раффи. Гражданские мотивы были ярко выражены в романе Абовяна «Раны Армении», который оказал значительное влияние на развитие поэтического миросозерцания Исаакяна.

В последующие десятилетия романтическая линия развивалась в творчестве Патканяна, Шахазиза и Алишана. Они в значительной степени обогатили армянскую поэзию патриотическими мотивами. Изданный Патканяном в 1857 году национальный песенник, где впервые было опубликовано его известное стихотворение «Слезы Аракса», составил один из важнейших этапов в развитии армянской гражданской лирики.

Признавая неоспоримые заслуги Патканяна, Шахазиза и Алишана в развитии поэзии Армении, в то же время нельзя не заметить, что в их творчестве лирика чувств была заслонена пафосом гражданской темы. Исключение составляют два-три стихотворения Шахазиза, в числе их стихотворение «Сон».

Для дальнейших судеб армянской лирики особенно важна была роль Ованеса Ованисяна, этого «чародея армянской поэзии», как назвал его Исаакян. Традиции романтизма возрождаются в новом качестве в лирике Исаакяна и Терьяна, творчество которых обогащалось достижениями не только армянской, но и русской и западноевропейской поэзии.

В истории армянской поэзии Ованисян стоит на том рубеже, когда под натиском времени романтизм уступает место реализму. По своему пафосу творчество Ованисяна было реалистическим, однако в его любовных элегиях и стихотворениях, посвященных изображению природы, довольно отчетливо проявляются живые традиции романтизма.

Вечными спутниками жизненного и творческого пути Исаакяна, наряду с армянскими поэтами от Нарекаци до Ованисяна, были Гомер, Саади и Низами, Байрон и Шиллер, Гете и Гейне, Мицкевич и Лермонтов.

3

Первый сборник Исаакяна под названием «Песни и раны» увидел свет в 1897 году. Это небольшая книжка, заключавшая в себе всего несколько десятков лирических стихотворений, принесла автору известность, и он твердо занял одно из ведущих мест в новой армянской литературе. В 1902 году был опубликован второй сборник стихотворений Исаакяна — «Из старых и новых песен и ран», за которым последовал третий сборник — «Стихотворения» (1903). В 1908 году в Тифлисе было осуществлено издание книги Исаакяна, куда вошло почти все опубликованное до этого времени и новые стихи. Книга была озаглавлена так же, как и первый сборник Исаакяна, — «Песни и раны».

В стихах, написанных в течение пятнадцати — двадцати лет, отражается творческая эволюция поэта. Циклы его стихов «Песни Алагяза» и «Песни обездоленного ашуга», возникшие в начале 90-х годов, со временем подвергались существенным изменениям. Но стилевые особенности, основные темы лирики Исаакяна ясно обозначились в его первом сборнике, и впоследствии они лишь углублялись и обогащались.

Особенности дарования Исаакяна, оригинальность и национальная самобытность его творчества ярко выразились в его лирических песнях, истоки которых в традициях устного поэтического творчества армянского народа.

П. Н. Макинцян^[21] в предисловии к русскому изданию избранных стихотворений армянского поэта писал: «Исаакян — народный певец; семена, зароненные ашугами в детскую душу, дали богатые всходы, и поэт сумел по-народному прочувствовать все свои радости и разочарования, горести и печали…» «Чутко-отзывчива душа Исаакяна, вокруг же „руины и горе“, окутанные черным, непроглядным мраком… Исаакян не может обойти молчанием эту тьму социальных несправедливостей: гнет родного народа, участь рабочего люда, и в его поэзии отражаются отголоски народной жизни, полной горя и борьбы…»^[22]

В духовных богатствах армянского народа Исаакян искал и находил черты, сближающие, роднящие его с другими народами, видел глубокую внутреннюю связь между заветными думами и идеалами армянского народа с чаяниями всего трудового человечества. Поэт исходил из убеждения, что «своеобразный стиль, одежда и формы различных народов скрывают человеческое сердце и это сердце — человеческое — объято одинаковыми чувствами, горестями и радостями», что «наше личное сердце является неотъемлемой частицей этого всемирного, общечеловеческого сердца».^[23] В художественном обобщении, переосмыслении целого ряда сюжетов Исаакян, наряду с армянскими преданиями, обращался к поэтическому творчеству других народов: к сербскому эпосу, арабским, греческим, индийским, китайским, еврейским, персидским, курдским легендам и старинным сказаниям.

Народность в творчестве Исаакяна сказалась прежде всего в самой тематике его стихотворений В «Песнях Алагяза» автор с превосходным знанием народного быта воспроизводит картины жизни армянской патриархальной деревни. Поэт вырос в этой среде; она была его родной стихией.

На традиции народной поэзии опирается Исаакян и в цикле социальных песен, проникнутых демократизмом. В стихотворении «Ах! Горе и боль нам даны на земле…» (1898) поэт негодует против вопиющей несправедливости, против тех, кто узаконил правопорядок, при котором труженик, добывающий «из камня» хлеб, всегда голодный и нищий, а богачи «у пышного стола» пожирают плоды его тяжелого, изнурительного труда. Здесь нет еще прямого призыва к борьбе, к разрушению старого мира, но гневные слова поэта против несправедливого строя жизни пробуждали народное самосознание.

Народность Исаакяна отразилась как в тематике его песен, так и в их форме. Верность принципам народной поэтики сказалась не только во внешних признаках стиля стихотворений Исаакяна, в грамматических формах, в лексике, фразеологии, в обращении к традиционным образным выражениям, в повторах и т. п., но и во внутренней сущности стиля, в характере восприятия жизни, непосредственной простоте ощущений, в богатстве интонационных оттенков и т. д.

Исаакян не механически заимствует отдельные элементы народной лексики, они органически вливаются в его эстетическую систему. Стихотворения типа «Моей матери» (1893), «Оплачь мое горе, сымбул-трава…» (1893), «Ты устал, любимый мой…» (1893), «Чело твое тучи укрыли во мгле…» (1898), «Я любил, но любимую увели…» (1898), «Охотник, брат, ты с гор идешь…» (1902) и многие другие по духу, по своей стилистической природе родственны народной песне, но не тождественны ей.

Исаакян высоко ценил создания безымянных певцов, в которых в благородной гармонии сливаются песня и музыка, где слова рождаются вместе с мелодией.

В стихотворениях Исаакяна с развитой музыкальной интонацией сказались традиции армянской песни, специфического ее жанра — песен раздумья, в которых протяжная мелодия служит психологической канвой, а своеобразный ритм как бы соответствует ритму грустных размышлений. Веками они исполнялись народными музыкантами и певцами не только во дворцах, где властелин на роскошных коврах, облокотившись на круглую подушку, под заунывные звуки любил размышлять о мире, о жизни, но и в хижинах простолюдина (крестьянина, ремесленника), где в нищете и горе простые люди размышляли о своей судьбе.

Лирика Исаакяна — исповедь поэта. Небольшое по объему стихотворение, выражающее едва уловимые оттенки и переливы внутреннего чувства, принадлежит к числу любимейших поэтических жанров Исаакяна. Именно этого типа стихи и песни с развитой музыкальной интонацией более всего характеризуют поэтическое дарование Исаакяна:

Музыка к этому стихотворению в переводе А. Блока написана С. В. Рахманиновым. Мариэтта Шагинян в речи на юбилее Исаакяна (29 октября 1955 года) рассказала: «Говоря о своих новых песнях на стихи… Сергей Васильевич Рахманинов как-то сказал: „Легче всего далась мне „Ивушка“ Исаакяна, не знаю, чья эта заслуга — переводчика Александра Блока или самого армянского поэта, но только „Ивушка“ необыкновенно мелодична, мелодия заложена уже в стихах, и на мою долю осталось лишь пропеть эту мелодию… Так умеют писать только подлинно народные поэты“».^[24]

Исаакян специально не писал слова для музыки, но многие его лирические стихотворения поются как песни безымянных певцов. Музыка появлялась зачастую и стихийно, в гуще народа. Собиратели армянского музыкального фольклора нередко записывали песни на слова Исаакяна, отмечая при этом, что многие исполнители не подозревают о принадлежности текста этих песен литературе. Они принимают их за произведения устно-поэтического народного творчества.

В лирике Исаакяна «любви струна» звучала неизменно. Но в ней сравнительно редко встречается тема примирения с судьбой, когда любящий человек, не видя впереди надежды на взаимность, вынужден уступить свое счастье другому.

В элегиях Исаакяна — ропот и стоны сильного, но безответного, неразделенного, отвергнутого чувства. Его песни любви окрашены в скорбные трагические тона. Исцелить раны сердца может только любимая, она одна может отогнать «мрачный туман» от его чела, развеять его скорбь, она одна может спасти его от гибели. Муки и стоны «любви безнадежной» составляют содержание многих стихотворений Исаакяна. В них в разных вариациях звучат темы расставания, разлуки, разлада, отчуждения, тоски, но сильнее других звучит мотив лицемерия, обмана, вероломства.

Лирический герой Исаакяна не хочет смириться, покориться судьбе. Его бунтующей натуре свойственны сильные страсти, бурные порывы. Он отдается чувству целиком, безраздельно, без остатка. Любовь — святыня, клятва любви — священна, и он не в состоянии прощать лицемерие, обман, измену. Так появляется в поэзии Исаакяна образ жестокой красавицы:

Ранен он в сердце, «ранен любимый насмерть», и в жестоких битвах ищет он спасение и находит успокоение в одиночестве и в общении с природой:

Чувство одиночества вызывает жажду взаимности, сочувствия, сострадания, порождает радужные мечты о существующей где-то родственной душе. И Исаакян рисует идиллическую картину тихого счастья на пустынном берегу реки («Был бы на Аразе у меня баштан…»). Поэту хочется верить, что где-то в неведомом краю живет «другая душа», которая так же страдает и тоскует:

Поиски родственной души — мотив, к которому в различных вариациях возвращается Исаакян в ряде стихотворений, сближает его с Гейне и Лермонтовым.

Если радость любви в лирике Исаакяна изображается преимущественно в виде сновидений, грез, как выражение идеального начала, то трагедия любви изображается в более конкретных, реальных очертаниях, со сложными драматическими коллизиями.

Исаакян отдал значительную дань романтической концепции «любви небесной», очищенной от всякой грубой чувственности, любви «мечтательной, фантастической», которая настолько возвышенна, что «боится земли, чтоб не замараться в ее грязи».^[25]

В стихотворении «Только детства беспечные, светлые дни…» Исаакян говорит:

В основе других стихотворений Исаакяна лежит мысль о враждебности двух начал: духовного и телесного, «небесного» и «земного». И в кругу идей поэта первое всегда преобладает, берет верх над вторым. В дневнике Исаакяна находим любопытную запись: «любовь — поэзия, страсть — проза». В другом случае, приводя цитату из священного писания: «И стали они в едином теле», поэт замечает: «Лучше, если б было сказано: в единой душе».^[26]

На трагическом столкновении двух начал: «земного» и «небесного» — построен цикл «Песни греха и покаяния» (1907). Поэт, потеряв надежду найти идеальную основу жизни, разочарованный, отчаявшись, призывает дать волю страстям, предаваться наслаждениям, довольствоваться тем, что дает реальность, «опьяняться песней, женщиной, вином», с ненавистью отворачиваться от всего того, что сулит лишь горе и страдание. Однако это лишь порыв, преходящее состояние, чуждое и враждебное натуре поэта. Пафос цикла в третьей и четвертой «песнях». В них раскаяние, самобичевание «грешника». Он находит в себе достаточно сил, чтобы с отвращением отвернуться от всего пошлого и низменного и вернуться к своему естественному состоянию: «Песни греха и покаяния» завершаются картиной тихого безлюдного острова в прозрачном озере, где на одинокой скалистой вершине «древняя пещера, святилище», куда уходит поэт, чтобы предаваться скорбным думам в поисках «огня небесной любви», чтобы в «ее пламени очистить душу». Исаакян верил в изначальную чистоту человеческих порывов. Он, как и его скорбный бедуин в стихотворении «В миражах пустыни вечерней порой…» (1904), в женщине любил свою мечту.

В любви Исаакян видел не только источник высшей радости, счастья, жизни, но и проявление стихийных, непонятных, таинственных сил внутреннего мира человека. «Сердце, — говорит поэт, — тоже имеет свои непостижимые законы» («У могилы», 1922).^[27] Такой взгляд он распространял вообще на всю эмоциональную сферу, в которой многое остается загадкой. «Непостижима логика наших чувств, — говорит рассказчик в новелле Исаакяна „Веленье сердца“ (1922). — Да, непостижима и к тому же порою совершенно противоположна логике разума. И никто еще не нашел и не привел в порядок законов, управляющих нашими чувствами: они еще ждут своего Аристотеля».^[28]

В новелле Исаакяна «Последняя весна Саади» (1923) мудрый певец, познавший жизнь и людей, тайны мироздания, прожив сто долгих лет, так и не уразумел «всей глубины и сущности любви». Образ уходящего из жизни старца рисуется поэтом на фоне обновленной, цветущей природы, с последними словами на устах: «Рождаемся невольно, живем удивляясь, умираем тоскуя».^[29]

В любовных элегиях Исаакяна раскрываются черты его гуманистического миросозерцания. «Любовь его, — пишет Ст. Зорьян, — не ограничивается воспеванием любимой: благородное чувство личной любви делает поэта чутким к другим, постепенно он становится всечувствующим и вселюбящим. Как из местного и национального возвышается он до общечеловеческого, от своей матери ко всем матерям, так же его любовь от любимой распространяется на всё и ко всему; любовь не только к людям… но и ко всему миру, к вечной природе…»^[30]

Эту всепоглощающую любовь испытывал Исаакян ко всему живому на земле, к величественной природе.

В лирике Исаакяна всегда ощущается извечная неразрывная «таинственная» связь человека с природой. Поэт живет с ней одной жизнью. Ветерком он мчится в полях, «с дубом могучим растет», «море плещет» в его сердце. Поэт чувствует дыхание природы всегда и всюду. Исаакян говорит о ней как о самом близком существе. Он скорбит не только о том, что придет время, когда перестанет биться сердце, когда «в прах превратятся» глаза любимой, но и о том, что погибнет все прекрасное на земле, погибнут цветы, шумящие леса, умолкнет пенье птиц, иссякнет родник.

Много существенно нового вносит в понимание «философии природы» Исаакяна его рецензия на русское издание Гамсуна.^[31] Восторженно отзываясь о романе «Пан», называя его «гениальным творением», Исаакян отказывается от определения его жанра, потому что оно не умещается в общепринятой иерархии жанров прозы: «роман или поэма, дневник или песня?..», произведение, в котором «главным героем выступает сама природа».

В романе Гамсуна автор рецензии нашел много созвучного собственному мироощущению. Главное, что пленило Иссакяна в романе Гамсуна, — это умение автора на могучих «крыльях мечты» уносить душу в «высшие сферы», его благоговение перед бессмертной красотой «таинственной природы». «При чтении этой книги, — писал Исаакян, — чувствуешь себя наедине с природой, вдали от людей, далеко-далеко, наполняешься ненавистью к городскому шуму, фальши, подобно герою романа Томасу Глану, растворяешься в природе, превращаешься в ее цветок, морскую волну, становишься сам природой. Ты благословляешь ее камни и скалы, муравейник и листья, благословляешь все, все, чувствуешь себя довольным, счастливым, благодарным, что тебе дарована жизнь и, подобно природе, находишься в этом сверхчудесном храме».

Так своеобразно и так глубоко воспринял Исаакян внутренний смысл романа Гамсуна: «Человек мудр только в природе, естественен и благороден только в природе».^[32]

Исаакян создал вдохновенные гимны природе, где искал он свободу и покой. Он глубоко верит в ее могущество, «животворную мудрость», в ее «чудеса».

Природа — «ласковая мать», у которой большое сердце. Облака, ручьи, деревья, покрытый мхом утес, птицы и горные лани — верные друзья, «братья и сестры» человека.

Мысль о том, что человек может достигнуть высшего счастья на земле только тогда, когда он ощущает незримые свои связи с природой, когда он чувствует себя неотъемлемой ее частицей, — одна из наиболее устойчивых в кругу поэтических идей Исаакяна.

4

Пройденный Исаакяном творческий путь невозможно представить вне русского и общеевропейского литературного движения конца XIX — начала XX века. Его поэтическое миросозерцание, как и его младшего современника Ваана Терьяна, формировалось в период расцвета неоромантических течений. В. Я. Брюсов в 1916 году писал: «Благодаря сближению с европейскими литературными кругами, Исаакян испытал воздействие того „символистического движения“, которое властно захватило всю европейскую литературу в конце XIX в., хотя, впрочем, оно отразилось на творчестве армянского поэта только в своих основных чертах, скорее как мировоззрение, чем как литературная программа».^[33]

Исаакян не мог остаться вовсе непричастным к господствовавшим в эту переходную эпоху направлениям художественной и философской мысли.

В конце XIX и в самом начале XX века ницшеанские настроения в некоторых слоях интеллигенции получили довольно широкое распространение, чему способствовал идейный кризис, разочарование в социальных идеалах. Следует принять во внимание и то обстоятельство, что Исаакян, живя долгие годы в крупных центрах Западной Европы (Париж, Женева, Цюрих), непосредственно соприкасался с новейшими течениями буржуазной философской мысли. И мы бы согрешили против исторической истины, если бы стали вовсе отрицать влияние Ницше на Исаакяна, хотя бы уже потому, что сам поэт неоднократно говорил об этом.^[34] Речь может идти лишь о степени и характере этого влияния.

Увлечение Исаакяна учением Ницше было кратковременным. Реакционные идеи немецкого философа были чужды и враждебны гуманистической основе миросозерцания армянского поэта. Тесная связь с народной идеологией спасла его «от узкого индивидуализма и антисоциальных чувств, характерных для декаданса европейской и русской буржуазной культуры».^[35]

Что же касается эстетической системы Исаакяна, то истоки ее достаточно ясно обозначены национальными традициями, и трудно отыскать нити, связывающие ее с поэтикой символизма. «Зрелым мастером вспоминал он свою долгую жизнь и с удовлетворением мог отметить, — пишет Н. С. Тихонов об Исаакяне, — что не увлекался легкими соблазнами поэтических новшеств, не дал распуститься в своем творчестве цветам декаденства, никакие западные эксперименты (следует добавить и русские, в России их было не меньше. — К. Г.) и требования моды не увели его все же с той прекрасной дороги, где поэт остается с народом, со своей родной стихией языка, какие бы пространства ни отделяли его от земли его юности, где прозвучали первые строки его стихов».^[36]

Внутреннее развитие творчества Исаакяна, темы и жанры его произведений предопределили и своеобразие его поэтического стиля.^[37]В его основе преобладают две стихии. Одна — идущая из армянской народной песни, что особенно заметно в ранней лирике, в цикле «народных мотивов», где и лексика, и символика вполне соответствуют их народным истокам. Вторая — связана с литературной традицией, где, наряду с армянской, имело место и воздействие новейших течений русской изападноевропейской поэзии. И в первом, и во втором случае Исаакян верен себе.

Исаакян — «поэт мысли» в том значении этого выражения, в каком употреблял его Белинский. И в этом труднейшем роде поэзии Исаакян не имеет равного в армянской литературе. Что значит применительно к творчеству Исаакяна «поэзия мысли»? В одном из своих ранних стихотворений («Прозрачны в небе облака…», 1895) он говорит: «И в грезах тонет мысль моя…» В основе этого стихотворения лежит сосредоточенное поэтическое созерцание спящей ночной природы, состояние, которое не поддается точному обозначению. Но Исаакян, как правило, не остается в сфере чистого созерцания. Оно естественно и незаметно переходит в глубокое поэтическое раздумье, и зарождается то, что можно было бы назвать поэтическим термином «сердечная дума»:

Ничто так не характеризует художническую индивидуальность Исаакяна, как эти незаметные естественные переходы созерцания в раздумье, их слияние в «поэзии мысли». В этом отношении, по типу поэтического миросозерцания, Исаакян ближе всего к Лермонтову, Гейне, Шевченко. «Мысль является у него чувством, — писал Н. А. Добролюбов о Гейне, — и чувство переходит в думу так неуловимо, что посредством холодного анализа нет возможности передать это соединение».^[38] Эту же черту отмечал Добролюбов и в думах Шевченко, в которых почти всегда присутствует спокойная грусть. «Как вообще в малороссийской поэзии, — писал Добролюбов, — грусть эта имеет созерцательный характер, переходит часто в вопрос, в думу. Ко это не рефлексия, это движение не головное, а прямо выливающееся из сердца. Оттого оно не охлаждает теплоты чувства, не ослабляет его, а только делает его сознательнее, яснее — и оттого, конечно, еще тяжелее».^[39]

Это — поэзия, где преобладает «дума сердца». В ней, с одной стороны и прежде всего, непосредственное живое чувство, просветленное мыслью, с другой — «мечтательное раздумье», по выражению Исаакяна:

В стихотворении «Мне грезится: вечер мирен и тих…» (1911) зрительные и слуховые ассоциации составляют единую систему. Звуковые ощущения: «чуть зыблются ветви родимых ив», «родимая ива едва шелестит», «сверчок трещит в щели, невидим»; зрительные: «над домом стелется тонкий дым», «у огня сидит моя старая мать, тихонько с ребенком моим грустит», «сладко-сладко, спокойно дремлет дитя», — все это как бы растворяется в общем настроении, в обстановке умиротворения, тишины, покоя: «вечер мирен и тих» и старая мать «молча молитву творит».

Во всех этих и подобных случаях сохраняется живописная «картинность» описания, верность натуре. Превосходное знание природы, тонкая наблюдательность сочетаются с поэтическим чувством и склонностью к философским думам.

Мотив изменчивости и повторяемости одних и тех же жизненных форм (см., например, стихотворение «Над речкой склонилась…», 1915) не приводит к безнадежному пессимизму, никчемной бесцельности человеческого существования. В грустном раздумье Исаакяна есть и светлые тона. Картина живой природы, зеленые ивы, склоненные над прозрачными, весело журчащими водами, как бы успокаивают тревогу, символизируя вечное движение жизни.

В армянской поэзии переломной эпохи конца XIX — начала XX века никто так тесно не был связан, так непосредственно не соприкасался с традициями романтизма, как Исаакян и Терьян. Многое роднит этих двух поэтов не в плане отдельных мотивов, а по характеру миросозерцания. Исаакян, вспоминая поэтические вечера, проведенные с Терьяном на его родине в деревне Гандза и ее живописных окрестностях, долгие задушевные беседы, длившиеся далеко за полночь, писал: «Усталое солнце клонилось к Абулу, воспламенялись вершины и гасли, медленно спускались сумерки, возвращались с полей стада, зажигались в домах огни, постепенно затихал шум деревни… Сверкают звезды, мигают друг за другом; на склонах Абула пастухи развели костер. Незаметно вечер превращается в ночь… Тишина. Лишь в ущелье сонно шепчет ручеек. От озера шелестит нежная свирель ветерка…

Ваан у моего уха голосом сердца шепчет чудесные отрывки из мировой и армянской лирики: Гете, Гейне, Бодлер, Верлен, Лермонтов, Сологуб, Брюсов, Дурян, Ованисян…

Умолкает Ваан… Потухли костры. Глубокая ночь. Мрак и таинственная тишина… все предметы потеряли свои формы, исчезли, стали нематериальными; реальный мир неощутимо, незаметно ушел в небытие. Мы мечтаем, высоко возносясь в переливах грез, где освобождается запутанная мысль и напряженное раздумье находит успокоение».^[40]

Ни о ком из современников с такой теплотой, сердечностью и проникновением не писал Исаакян. И то, что он говорит о характерном для Терьяна романтическом состоянии, не в меньшей, а, может быть, даже в большей степени относится к самому Исаакяну, затрагивает основы его миросозерцания.

Сфера «переливов грез», «высоких ощущений» была открыта романтиками. Им была свойственна особая чуткость к внутреннему миру личности и к жизни природы. Романтизм опирался на многозначность, многогранность слова, на его способность выражать сложнейшие психологические состояния, тончайшие оттенки поэтической мысли. Символизму мы обязаны дальнейшим развитием, новым расцветом этого удивительного свойства поэтической речи.

Романтики сблизили человеческий дух с природой. Характерным признаком романтического пейзажа становится интимная «беседа с природой». Романтики одушевили, «очеловечили» природу, сделали ее соучастницей переживаний и раздумий поэта, открыли новые горизонты в развитии лирического пейзажа. Руссо создал культ чувства, природы и музыки; романтики, следуя за ним, внесли драматическую напряженность в восприятие природы.

Мелодика стиха у Исаакяна не внешний признак, а внутреннее свойство его, выражающее музыкальность самого поэтического настроения. Это относится прежде всего к его пейзажным стихотворениям. «Удивительно музыкальное чувство природы у этого армянского поэта», — говорил С. В. Рахманинов об Исаакяне.^[41] Ощущение близости, родства с природой придают описаниям Исаакяна интимно-эмоциональную окраску.

В. Терьян «стихийную непосредственность чувства» считал отличительным свойством лирики Исаакяна.^[42] В то же время она отличается богатством содержания, глубиной мысли. Поэзия Исаакяна — это поэзия мысли, но не отвлеченного философствования, чуждого всякой поэзии, а живой «поэтической мысли», «поэтических идей». «Мысль сама по себе не есть поэтическая мысль», — говорил Фр. Шиллер.^[43] Мысль в поэзии, разъяснял Белинский, «не рассуждение… это восторг, радость, грусть, тоска, отчаяние, вопль!».^[44]

Реальный предметный мир, проходя через поэтическое сознание Исаакяна, через его «внутреннюю думу», вновь рождается в могучих образах его поэзии, наполняясь глубоким философским содержанием.

Тревожная мысль поэта устремлена к звездам, к солнцу, в просторы вселенной, в бесконечность, вечность. Она устремлена в неведомые просторы со страстным желанием познать окружающий мир, людей, постичь темные стихии жизни, смерти, проникнуть в «великую тайну» природы, мироздания.

Исаакяна постоянно занимали «проклятые», вечные вопросы, волновавшие лучшие умы человечества. Он ищет смысл существования, думает о назначении человека, жаждет познать жизнь и ее законы. Поэт не мог примириться с мыслью, что все в мире изменчиво, все во власти мгновенья, что все проходит и ничто не имеет прочного основания, что человек, «венец природы», которому дано силою разума проникать в «тайны мироздания», плоды творческого гения которого живут века, тысячелетия, — смертен, что жизнь человека лишь «мерцание на миг, чтоб погаснуть навек».

Исаакян обращается к этим «вечным мотивам» не потому, что они традиционно-привычные и якобы лежат на поверхности, а только потому, что они являются его внутренними темами, они психологически выстраданы и органически свойственны его неповторимой индивидуальности. Нужно было обладать могучим дарованием, чтобы в поэтическое осмысление этих «вечных» тем внести свое личное самобытное начало. Зачем человек приходит в этот мир, для чего дана ему жизнь, зачем он уходит? Приходят и уходят целые народы, возникают и исчезают во мраке космоса целые миры. Кто их творит и чья беспощадная воля разрушает? В чем смысл этого вечного движения? Неспокойная мысль поэта ищет ответа у «творящей звезды»:

Но «творящая звезда» сама «блуждает во мраке», и она жертва тленья. Поэт обращается к «темной беспредельности» с сознанием гордости за человека:

Исаакян чутко прислушивается к «безмолвной речи» времен и пространств с жаждой ощутить себя частицей вселенной, раствориться в ее вековой тишине. Истомленный земной суетой, из «унылой темницы жизни» поэт порывается в мир высоких созерцаний («Лучезарное небо полно чудес…», 1904).

В начале 90-х годов у Исаакяна еще редко, но все же встречаются стихотворения, в которых выражена вера в людей и жизнь, в конце же века эта вера все более и более угасает, уступая место мрачным, скорбным мотивам. Причина этого далеко не только в личной судьбе, личных «ранах». Она коренилась в самой действительности, в трагических событиях второй половины 90-х годов — кровавой резне мирного населения Западной Армении. С этого времени на многих стихотворениях армянского поэта лежит печать мрачной безнадежности.

Исаакян, характеризуя гнетущую атмосферу переходной эпохи на рубеже XX века, писал: «Хотел бежать с планеты, обагренной кровью, удалиться от времени, от пространства, от вселенной».^[45]Скорбные думы Исаакяна этих лет нашли выражение в поэме «Абул Ала Маари».

В стихотворении «Ты не очень грусти…» (1904) Исаакян в своем скептицизме доходит до крайних суждений: в мире ничто не имеет ни основы, ни смысла, ни ценности. Все изменчиво, быстротечно, все проходит. А потому и жизнью дорожить не стоит, а если уж суждено жить, то нужно жить с широким сердцем и принимать все как сновидение. В этот период в лирике армянского поэта появляются темы, мотивы, идеи, которые, казалось бы, противоречат его гуманистическому миросозерцанию. На извилистом пути поисков справедливых основ жизни, поисков путей избавления человечества от неисчислимых бед были такие периоды, когда поэт переживал крушение своих высоких идеалов, сталкиваясь с жестокой правдой действительности. Эти стихи — следствие отчаяния, ожесточения. Это крик души глубокой, мощной, великой души, живущей тревогой о судьбах человечества. В этих стихотворениях Исаакян рисует с беспощадной правдивостью звериные законы и нравы старого мира.

Об этом говорит поэт с болью. Ему ненавистна действительность, где человек человеку волк, где осквернены светлые идеалы человечества. Это мир горьких обид, страданий, смерти, где жизнь — суровая борьба за кусок хлеба, где «право в силе», где нет других путей и неизбежен выбор «быть молотом иль наковальней» (см. стихотворение «Не слова любви и братства…», 1905).

В это же время, в том же году, когда было написано это мрачное стихотворение — «Не слова любви и братства…», Исаакян пишет иные строки, раскрывающие его отношение к жизненной битве, его гуманизм:

Бродить в дальних безлюдных краях, стремиться к небу, к звездам, к солнцу, к беспредельной свободе — таков мотив другого стихотворения. Он хочет уйти в пустыню, полюбить черные скалы, склонить голову к камням, углубиться в свои думы, слиться с тишиной. Поэт мечтает жить на диком берегу, без друзей, одиноким, скрыть от людей свое горе, мысли уносят его в далекий край, под знойное солнце, где в горячих песках он мечтает уснуть навсегда, унося с собой свое горе («Ликуя, струится прозрачный ручей…», 1902).

Так постепенно, с годами в лирике армянского поэта вызревают мотивы, из которых впоследствии складывается идейная и художественная концепция поэмы «Абул Ала Маари» (1909). Содержание поэмы составляют размышления Абул Ала, его рассуждения и беседы с самим собою. Прошлая его жизнь рисуется автором несколько скупыми, но яркими штрихами. Из краткого вступления читатель узнает, что Абул Ала Маари, «поэт знаменитый Багдада», долго жил в «великолепном граде калифов», много видел, «наблюдал и людей, и законы» и пришел к гневному отрицанию всего того, что ранее любил.

Разочарование и пессимизм Абул Ала достигли предела. Он более ни во что не верит. Теперь для него «закон», «справедливость» — лишь пустые звуки. Он прощается с прошлым навсегда, отвергая все, чем раньше дорожил. Возненавидел родных, друзей, женщин, богатство, славу. Абул Ала бежит от пороков людей, от их «ничтожных и злых дел», бежит от лицемерия, что «хуже всех зол». Герой поэмы уходит от жизни и людей в дикую пустыню. Там, в песчаных бескрайних просторах, он ищет исцеления, свободы.

Абул Ала беспощаден в своем обличении лжи и лицемерия, социальной несправедливости и гнета, всего строя, где мысль в оковах, где горе побежденному и нет другой правды, кроме грубой силы и власти денег, где осквернены и растоптаны светлые идеалы человечества:

В сложном и противоречивом образе Абул Ала Маари раскрывается трагедия одинокой, сильной личности. «Озлобленный ум, — говорил Белинский, — есть тоже признак высшей натуры, потому что человек с озлобленным умом бывает недоволен не только людьми, но и самим собою». Такие личности, «желая многого», не удовлетворяются «ничем».^[46]

Таков и Абул Ала. Причина его пессимизма не в ненависти к человеку, а в большой любви к нему. Ненависть в этом случае — только особая форма проявления этой любви.

Источник «злобных мыслей», скорби и гнева героя поэмы следует искать в социальной действительности. Он возненавидел жизнь потому, что, по мысли поэта, она недостойна человека, его высокого назначения. Как же иначе можно понять то обстоятельство, что Исаакян, которому обязана армянская поэзия своими лучшими патриотическими произведениями, в поэме «Абул Ала Маари» говорит страшные слова об отчизне? Он возненавидел даже отчизну, но возненавидел только потому, что видел там лишь лицемерие, зло и несправедливость, горе и слезы, страдания бедняков, жестокость и деспотизм сильных, где «тиран беспощадный во славу свою в пирамиду слагает жертв черепа…».

Сильная сторона поэмы в беспощадной критике существующего порядка вещей, в протестующем, негодующем пафосе, в остром восприятии социальной несправедливости, в глубокой симпатии к «бесправному пахарю», к «слабым», «бедным», к «угнетенным беднякам», к «скорбным строеньям глухих деревень», «дремлющим в окаменелом быту». Слабая, уязвимая сторона идейной концепции поэмы заключается в том, что в ней нет идеи «необходимости бороться за переустройство этого страшного мира жестокой социальной дисгармонии».^[47] И это происходит не оттого, что поэт не хотел бы верить в эту возможность, он жаждет этого, мечтает об этом; трагедия поэта заключается именно в том, что он не видит реального выхода, реальных путей и в отчаянии, в ожесточении бежит от людей в пустыню.

Абул Ала бесконечно влюблен в жизнь, но с горечью он вынужден отвергать ее только потому, что уродливые отношения между людьми, народами, несправедливый социально-политический строй, деспотизм и лицемерие превратили сказку жизни в кошмар, в страшный мир слез и страданий, где люди в слепом безумье

В поэме Исаакяна затрагивается целый ряд социально-политических, философско-нравственных проблем. Она в своей идейной основе многосложна и требовала соответствующего художественного решения, требовала такой формы, которая, при отсутствии острых сюжетных ситуаций (в поэме, собственно, нет ни действия, ни действующих лиц, ее фабула определяется содержанием размышлений Абул Ала), позволила бы автору добиться внутренней цельности и структурной стройности. Такую организующую роль в поэме играет удачно найденный единый ритм, как бы отражающий неторопливый, размеренный шаг каравана:

Ритм поэмы отражает и спокойное течение мысли, скорбные раздумья Абул Ала:

Особо важную роль в поэме играют пейзажные элементы. Они, переплетаясь с размышлениями и желчными обличениями Абул Ала, являются преимущественно средством раскрытия внутреннего мира героя. Все главы поэмы начинаются с описания природы, и каждый раз поэт повторяет определенные элементы, создавая в пейзаже некий лейтмотив, вполне созвучный общему духу произведения. В соответствии с нарастающим гневом Абул Ала меняется и психологическая тональность пейзажа. Мрачную, в то время величественную эпическую картину представляет описание смерча, урагана в бескрайних песчаных просторах Аравийской пустыни:

Несмотря на сложное переплетение идейных мотивов, острых социально-нравственных проблем, несмотря на многосложность структурных элементов, все части соотнесены и подчинены единству мысли. Это замкнутый в самом себе мир, в котором отстранение малейшей подробности приведет к разрушению идейной и художественной концепции произведения.

Поэма Исаакяна отражает не только раздумье автора о жизни, но и характерные признаки времени, переходной, напряженной, тревожной эпохи начала века. В желчных излияниях и гневных обличениях Абул Ала нужно видеть отрицание лживых основ старого мира. Его горькие слова — это крик отчаяния и ожесточения. Он произносит их не равнодушно, не как наблюдатель или высший судья, а как человек, выстрадавший право обличать зло и насилие на земле. Он произносит их в благородном порыве, с великой болью и тревогой за судьбы мира и человечества.

5

В поэзии Исаакяна часто встречается образ странника, изгнанника, который далеко не однозначен. В одном случае он связан с темой одиночества, с образом «бедного странника меж людей». В другом — психологическим стимулом поэту служит жажда скитаний, жажда новых ощущений, впечатлений, новых чувствований, желание увидеть новые горизонты, «новые дали», «другое небо», чтобы воспеть чудеса природы, познать мир и людей. Образ странника в лирике Исаакяна навеян в еще большей степени трудной исторической судьбой армянского народа.

Исаакян — сын «народа-странника», «народа-изгнанника». В трагическом ключе написано его стихотворение «Душа — перелетная бедная птица…» (1905). И символика — «перелетная бедная птица» со «сломанным бурей крылом», блуждающая «без дома, без сил и без сна», — через личную трагедию раскрывает общее, народное горе.

Свои лучшие патриотические песни Исаакян создал в годы странствий. В них много горя и слез, много печали. Причину скорби поэта легко понять, если перелистать страницы истории Армении. Они расскажут о бесконечных нашествиях, войнах и разорениях, о перенесенных армянским народом тяжелых испытаниях, страданиях, которым, казалось, не было конца.

Исаакян называет себя «вечным скитальцем», «изгнанником». Но разве эта черта — подробность его личной биографии? Скитальцами и изгнанниками были многие тысячи и десятки тысяч армян. После потери Арменией политической самостоятельности, после того как она оказалась под игом жестоких завоевателей, значительные массы обнищавшего народа оставляли свою отчизну, уходили на заработки в далекие края. Приходилось надолго, а может быть и навсегда, бросать свой родной очаг, отца, мать, жену и детей. Песни пандухта или гариба^[48] отражали странническую жизнь, полную лишений и невзгод, горя и печали; они отражали трагедию армянского народа. В них выражены тоска по родному дому, мечты об отчизне.

Одним из ранних классических образцов армянской пандухтской поэзии средневековья явилась широко популярная народная песня «Крунк» («Журавль»), навеянная грустными думами о родине:

Тема о гарибе нашла свое дальнейшее развитие в стихотворении «Цицернак» («Ласточка») Геворга Додохяна (1837–1890). В простых и задушевных строках — горестные думы человека, живущего на чужбине, его неисчислимые беды и невзгоды, его тоска по дому.

В стихотворении «Цицернак» так много благородного патриотизма, так много правды, поэзии; выраженные в нем мысли и чувства так созвучны грустным думам армянского скитальца, что это стихотворение Додохяна сразу же завоевало сердца людей, получило широкое признание, стало, наряду с «Крунком», одной из популярнейших народных песен, а автор его одним этим стихотворением вошел в историю армянской поэзии.

Песни пандухта Исаакяна составили новый этап в развитии этой своеобразной ветви поэзии Армении. В них поэт продолжал лучшие традиции устного народного творчества и создал самобытный, яркий цикл своих песен, как и в элегиях любви, не подражая народным образцам, а лишь опираясь на них. Лейтмотивом стихотворений Исаакяна, написанных в годы странствий по Западной Европе, является тоска по родине, тревожные думы о родине.

Тема материнской любви — одна из наиболее значительных в лирике Исаакяна; она раскрывается в его стихотворениях в различных аспектах: то мать в томительном одиночестве «в пустой, холодной хижине» ждет сына, томящегося в тюрьме в далеком краю, то она скорбит о погибшем сыне. И для армянского поэта «слезы бедных матерей — святые, искренние слезы…» (из стихотворения Н. А. Некрасова «Внимая ужасам войны…»).

Для Исаакяна мать — единственная родная душа, любящая бескорыстно, самоотверженно. Она одна способна понять страдания сына. Все могут забыть, все могут отвернуться: и друг, и любимая девушка. Верна лишь святая любовь матери. В основе стихотворения «Скиталец-сын» лежит именно эта мысль. Когда скиталец-сын после долгих странствий возвращается на родину нищим и разбитым, никто не узнает его. Он радостно бросается навстречу другу детства, но друг забыл его. Не узнает его и любимая девушка: отвернулась, отмахнулась от «бродяги-пришельца». Только

В лирике армянского поэта не менее ярко выступает тема любви сына к матери. Всем он обязан ей, любимой матери. Она зажгла в нем «небесный огонь» поэзии и «жажду к прекрасному». Она пробудила и воспитала в нем высокие гражданские чувства. Она завещала сыну бороться против «зла и лжи», служить беззаветно «священной правде», любить свою родину, жить и трудиться «во имя счастья других». Часто поэт размышляет о тяжелой доле матери, о ее страданиях, и он готов на многие жертвы, чтоб хоть в малой степени облегчить ее горе, готов один нести свой тяжкий жребий, готов мужественно переносить все превратности судьбы, озабочен он лишь тем, чтобы мать не узнала о его скорби, озабочен тем, чтобы не тревожить ее, не доставлять ей новых страданий, не причинять ей боли:

Думы поэта о матери выходят за грань биографических рамок, они все более приобретают социальное звучание:

Поэт думал не только о своей матери, терзали его мысли вообще о судьбе бедных матерей.

Он рисует картину пустынного берега, где лежит одинокий, позабытый всеми, изнывая от раны. И до него долетают нежные звуки: то пела мать, звала сына с «родимой стороны» («Я спал, и море снилось мне…», 1898).

Голос матери — голос родины. Образ матери становится символом родины.

Гражданская тема у Исаакяна (как и у Терьяна) естественно возникает из интимной лирики. Личные настроения поэта силою широких обобщений выходят за границы личных переживаний, все более приобретая общенародное значение. Счастье для него невозможно не только потому, что любимая отвергла его и он, покинутый всеми, скитается по «темным дорогам жизни», но и потому, что несчастна родная земля, что нет конца страданиям народа. В 1900 году Исаакян создал свой гимн родине, в котором патриотическое чувство омрачено бедственным положением отчизны. Были еще свежи раны от недавних турецких зверств в Западной Армении, и поэт, воспевая родину, не мог забыть о жертвах кровавой резни:

И в мрачных думах Исаакяна о том, где окончится его жизненный путь, где найдет «последний покой», неустанно звучит тема родины. Великий певец Украины Шевченко выразил свое последнее желание, чтобы его похоронили «на Украине милой, посреди широкой степи», чтобы был виден Днепр и мог он слышать, как под крутыми берегами шумит река. И заветное желание Исаакяна — слиться с родной природой:

6

1905 год явился важным рубежом в развитии самосознания армянского народа, тесно связавшего свою судьбу с общероссийским освободительным движением. К этому времени в поэзии Исаакяна все более зреют мотивы протеста и призывы к активным действиям. Его неспокойные «буйные мечты», его скорбь и гнев созвучны мятежной природе, и он часто обращается к картинам стихии на море, в горах, в безлюдной пустыне. Бушующая природа вызывает в нем новый прилив энергии, укрепляет волю к борьбе с «темным миром» горя и зла:

В динамике этих строк ощущается дыхание революционной бури. Воодушевленный общим подъемом общественной жизни, поэт звал к братскому единению народов «на бой с насильем». С кавказских вершин звенел его голос, призывающий к мятежу, к мести:

Стихи Исаакяна, рожденные скорбью и гневом в период первой русской революции, свидетельствуют об известном переломе в настроениях поэта, но более решительные сдвиги в его общественном сознании произошли под влиянием исторических событий 1917 года. Октябрьская революция, освобождение народов России от векового угнетения и рабства в поэзии Исаакяна вызвали к жизни новые темы, и в 1919 году в Женеве он приступил к работе над поэмой «Мгер из Сасуна».

Сюжетом для своей новой поэмы Исаакян избрал четвертую, последнюю ветвь эпоса «Давид Сасунский», жизнеописание Мгера Младшего, в образ которого армянский народ вложил свой исторический опыт, накопленный в вековой борьбе, свою философию, исполненную мужества и горечи, свою неугасимую и непоколебимую веру в лучшее будущее, которое должно было стать реальностью после того, как «мир будет разрушен и воссоздан вновь».

Тема поэмы соответствовала времени, она родилась под воздействием исторического момента, когда восставший российский пролетариат и крестьянство сбросили иго векового рабства. Поэма выражала новые общественные настроения поэта, веру в возможность переустройства этого мира на новой, справедливой основе.

В «Мгере из Сасуна» автор воссоздает эпический памятник, сохраняя его народный дух, остро ощущая его глубокий социальный смысл. «Поэма… Исаакяна, — писал И. А. Орбели, — не переложение какого-либо варианта или отрывка из великого армянского эпоса. „Давид Сасунский“ — это сжатое поэтическое выражение идей, рассеянных по всему эпосу, идей, достигающих особенно высокого напряжения в народной обрисовке младшего из четырех героев, Мгера Младшего, судьба которого так тесно связывает отделенный от нас веками эпос с нашими днями.

Исаакян правильно уловил ту не сказываемую сказителями нить жизни Мгера, которая единственно способна объяснить, почему старый мир был для него тесен, почему обветшавшая поверхность земли, на которой держался старый мир, не способна была выдержать тяжелую поступь Мгерова коня».^[49]

Автор на сюжет героического эпоса взглянул с позиции современности, в свете волновавших его острых социальных проблем.

В поэме Исаакяна герой не только сочувствует обездоленным, но и активно помогает им. Мгер спасает пашни и жилища крестьян от наводнения. Он сближается с народом. Его самосознание зреет под непосредственным воздействием жизни простых людей, тружеников.

Мгер у Исаакяна не сразу приходит к мысли о необходимости изменения мира, необходимости активной борьбы с социальным злом. Автор поэмы заставляет своего героя пройти тяжелый путь жизненных невзгод, чтобы он сам испытал всю горечь голодного существования труженика. Новое бытие его пробуждает в нем новое сознание, иное отношение к миру. Мгер в поэме Исаакяна, «обездоленный, голодом и жаждой томимый», скитается по чужим землям. Он видит всюду только «смерть и зло». Он жаждет мира и справедливости. В нем все более и более зреет недовольство, разгорается гнев против всех угнетателей. Мгер готов помочь им разорвать цепи рабства. Он обращается к «сасунским храбрецам, селянам, работникам и рабам» с горячим призывом взяться за оружие, чтобы разрушить навсегда «мир темный и злой» и установить трудовой строй, где не будет больше угнетателей и угнетенных, где хозяином жизни станет народ. В обращении Мгера к труженикам выражен социальный идеал автора поэмы.

В 1920–1930-е годы в творчестве Исаакяна преобладает проза. В это время он создает большую часть своих социальных рассказов, которые занимают важное место в идейной и творческой эволюции автора. Мировоззрение Исаакяна обогащается идеями социализма. Если в поэме «Мгер из Сасуна» автор искал своего героя в прошлом историческом опыте народа, эпосе, в героях которого еще сохраняются следы родства с мифическими персонажами, придающие им полуреальный-полуфантастический характер, то в рассказах из народной жизни выразителями его идеала становятся современники поэта, простые люди, которые подымают знамя непокорности, восстают против мира рабства и в жестоких битвах куют светлое грядущее человечества.^[50]

С воодушевлением встретил Исаакян Октябрьскую революцию. Он видел в ней осуществление вековых чаяний трудового человечества, исполнение заветной мечты армянского народа, который «вместе с великим русским народом разорвал свои цепи и вышел из мрачной темницы рабства».^[51] Поэт осознал всемирно-историческое значение Октября. В первом социалистическом государстве рабочих и крестьян он видел «духовную родину» трудящихся всего мира, а в Ленине и в его учении — знамя освобождения всех народов от векового гнета и рабства.

В конце 30-х годов, когда сгущались тучи над социалистической родиной, Исаакян выступил с разоблачением человеконенавистнической идеологии фашизма. Он призывал демократические силы всех стран сплотиться во всеобщем движении сторонников мира, бороться во главе с Советским Союзом против поджигателей войны.

В начале лета 1941 года, когда Исаакян отдыхал в Ессентуках, пришла весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Вражеские орды хлынули на нашу землю, над страной социализма нависла опасность. Весь советский народ встал на защиту родины. В годы Великой Отечественной войны Исаакян своим огненным словом воспевал и прославлял благородные чувства и высокие идеи, с которыми шли в бой советские воины. Стихи его, полные гнева и ненависти к фашистским захватчикам, стали боевым кличем. Они звали сынов Армении вместе с русским народом и другими народами Советского Союза грудью встать на защиту единой социалистической родины.

В трудные дни 1942 года Исаакян пишет стихотворение «Наша борьба». Руины древних храмов и крепостей, немые свидетели далекого прошлого, бесконечных битв и нашествий, вызывают в душе поэта не только грустные думы, но и чувство гордости за народ, мужественно отстоявший свое существование, свою свободу. В славе прошлого поэт предвидел «будущей славы залог». Исаакян в грозные дни Отечественной войны обращается к страницам истории, чтобы пробудить в сердцах воинов, защищающих советскую родину, патриотические чувства, чтобы они, овеянные духом героических страниц прошлого, с еще большей отвагой сражались с ненавистным врагом.

Армянский поэт воспел героическую Советскую Армию. Он посвятил пламенные стихи памяти С. Г. Загияна, павшего смертью храбрых в жарких битвах за отчизну:

В годы Великой Отечественной войны много сил и энергии отдал Исаакян публицистической деятельности. Его статьи «Отечественная война и армянский народ», «Братство закавказских народов непоколебимо», «К 23-й годовщине Советской Армении», «Победа на стороне прогресса», «Славная годовщина (К 25-летию Советской Армении)» и другие проникнуты идеями патриотизма и дружбы народов.

«Во время Великой Отечественной войны, — писал Н. С. Тихонов об Исаакяне, — он страстно включился в борьбу, и его слово поэта, его слово публициста звучало с молодой свежестью».^[52]

Важнейшими чертами армянской литературы на протяжении всего ее исторического существования, высшими ее достижениями Исаакян считал гуманизм и народность. Негасимая жажда свободы, любовь к родине, уважение к личности, чувство человеческого достоинства, демократизм, сочувствие ко всем отверженным, обездоленным, жертвам «безжалостного мира», ропот и гнев против несправедливости, насилия, деспотизма — все эти мотивы и идеи, по мысли поэта, составляют содержание армянской литературы. Ими же характеризуется основное направление творческого пути самого Исаакяна.

Поэтический мир Исаакяна глубоко национален, но он не ограничен национальными рамками. «Свое, национальное, — писал Корнелий Зелинский об Исаакяне, — он подымает до общечеловеческого. И судьба его родины символически перерастает в его поэзии в образ человеческой судьбы на земле».^[53] Слава Исаакяна еще в дореволюционные годы перешагнула границы его родины. В январе 1916 года А. Блок, в период его увлеченной работы над переводами из лирики армянского поэта, писал: «…поэт Исаакян — первоклассный; может быть, такого свежего и непосредственного таланта теперь во всей Европе нет».^[54] В 1943 году, при основании Академии наук Армянской ССР, народный поэт был избран действительным членом Академии. Исаакян за заслуги в развитии советской литературы был награжден двумя орденами Ленина, а за вдохновенные патриотические стихи в 1949 году он был удостоен Государственной премии первой степени. В течение многих лет, до конца своей жизни, Исаакян возглавлял Союз советских писателей Армении.

Исаакян умер 17 октября 1957 года и похоронен в Ереване, в Пантеоне деятелей армянской культуры.

К. Григорьян

СТИХОТВОРЕНИЯ

1. «Нежную розу спалило в зной…»** ^[55] Перевод Т. Спендиаровой

2. «Уж солнце за вершиной гор…» Перевод А. Блока

3. «Когда, звезда, ты светишь в высоте…» Перевод Н. Павлович

4. «Я чистой верой был вооружен…»** Перевод В. Рогова

5. «Сложил я песни, — горести прошли…»** Перевод Т. Спендиаровой

6. «Ночью в саду у меня…» Перевод А. Блока

7. «Едва расцветший цветок…»** Перевод В. Рогова

8. «Ал-злат наряд — мой детка рад…» Перевод А. Блока

9. «Меж нами семь высоких гор…» Перевод С. Мар

10. «Я стар… Меня винить не надо…» Перевод В. Любина

11. «Сердце, дождись! Быть может, рассвет…» Перевод Н. Павлович

12. «Ужели облетит цветка…» Перевод М. Павловой

13. «Устал от жизни я, родимый лес…» Перевод О. Румера

14. Моя пери Ширакское предание Перевод К. Арсеневой

15. «Хочешь, стану росою печали…» Перевод М. Павловой

16. «День холодный, буря и мгла…» Перевод Т. Спендиаровой

17. «Ночь. Мороз…» Перевод В. Любина

18. «Сердце мое — небесный свод…»** Перевод Т. Спендиаровой

19. «Певец я — птица в вышине…» Перевод А. Ахматовой

20. «Товарищ, вперед!..» Перевод В. Державина

21. Бингёл («Прохладой веет ветерок…») Перевод Т. Спендиаровой

22. «В горах, в ущельях ветер злой гудит…»** Перевод Т. Спендиаровой

23. «Стал ветерок ночной нежней…»** Перевод В. Рогова

24. «В груди моей — радость творенья…» Перевод В. Державина

25. «Оплачь мое горе, сымбул-трава…» Перевод М. Павловой

26. «Извивается дорога…» Перевод А. Ахматовой

27. Моей матери Перевод А. Блока

28. «Один я в объятьях бушующих вод…»** Перевод А. Сендыка

29. «Ты устал, любимый мой…»** Перевод А. Сендыка

30. «Мне от любимой, ветерок…» Перевод С. Шервинского

31. «Ночь опустилась, звезды блеснули…»** Перевод В. Рогова

32. «Бессонные ночи…»* Перевод С. Шервинского

33. «В бездне бед житейского моря…» Перевод В. Державина

34. «Средь чуждых людей живу, одинок…»** Перевод Т. Спендиаровой

35. «Вот я какой увидел сон…» Перевод А. Ахматовой

36. «Я болен, родная, истерзан душой…» Перевод В. Звягинцевой

37. «С венцом терновым на челе…» Перевод Н. Павлович

38. «Прозрачны в небе облака…»** Перевод Вс. Рождественского

39. «Лунно-лилейная дымка…»* Перевод А. Сендыка

40. «Сверкают звезды ярче и нежней…» Перевод Н. Павлович

41. «Издалека в тиши ночной…» Перевод А. Блока

42. «Мечтой я на дальних бродил берегах…» Перевод В. Державина

43. «От алой розы, розы любви…» Перевод А. Блока

44. «В небесах облаков гряда…»* Перевод Т. Спендиаровой

45. «Исчезла тропа, оборвался путь…»** Перевод А. Сендыка

46. «Милая у монастырских ворот…»** Перевод Вс. Рождественского

47. «Не глядись в черный взор…» Перевод А. Блока

48. «Косули в сумрак пронеслись…» Перевод С. Шервинского

49. «Находят подруг человек и зверь…»** Перевод С. Шервинского

50. «Шумно та звезда упала…» Перевод А. Ахматовой

51. «„Что за огонь разводишь, мать?“…» Перевод Т. Спендиаровой

52. «Тихий шелест ветвей…»* Перевод Т. Спендиаровой

53. «Брожу я молча в лесу глухом…»** Перевод Т. Спендиаровой

54. «Глухим, неясным, призрачным порывом…» Перевод Б. Пастернака

55. «Журавлиные стаи, стаи…» Перевод С. Мар

Зелень пробилась к солнцу из тьмы,

Когда же придешь ты, сынок, из тюрьмы?

Слова моей матери

56. «Подул холодный осенний ветер…»* Перевод С. Шервинского

57. «Душа моя была что сад…»** Перевод В. Рогова

58. «На чело твое тучи легли…»** Перевод А. Сендыка

59. «Схороните, когда я умру…» Перевод А. Блока

60. «Луна, словно лебедь сонный…»* Перевод С. Шервинского

61. «Беда со мной, всегда со мной…»** Перевод В. Рогова

62. «Ах! Горе и боль нам даны на земле…» Перевод Вс. Рождественского

63. «Я спал, и море снилось мне…» Перевод С. Шервинского

64. «Хотелось сердце спрятать мне…» Перевод Т. Спендиаровой

65. «Бурное море в безумном порыве…»* Перевод С. Шервинского

66. «Прибой, запенившись, кипел…» Перевод И. Бруни

67. «Я любил, но любимую увели…»** Перевод Вс. Рождественского

68. «„Подружка, стану я землей…“» Перевод Т. Спендиаровой

69. «Когда бы из моей сердечной рапы…» Перевод Б. Пастернака

70. «Как же я дожил до черного дня…»* Перевод Вс. Рождественского

71. Вселенский колокол** Перевод Н. Стефановича

72. «Не видеть тебя я давал обет…»** Перевод А. Сендыка

73. «Бессонной ночью темною…» Перевод В. Любина

74. «Стать бы мне солнцем, чтоб милую грудь…»** Перевод Т. Спендиаровой

75. «Друзей в могилу рок увел…» Перевод Т. Спендиаровой

76. «Я знаю, через века…»* Перевод А. Сендыка

77. «Над безымянной могилой моей…» Перевод В. Звягинцевой

78. «Под ивою этой в далекие дни…» Перевод Эм. Александровой

79. «Те звезды, чей свет мне люб искони…» Перевод В. Звягинцевой

80. «Видит лань — в воде…» Перевод А. Блока

81. «Шиповник дикий, я расту…» Перевод М. Касаткина

82. «Ты — плод граната золотой…» Перевод В. Звягинцевой

83. «Мой день проходит во мраке…»* Перевод Т. Спендиаровой

84. «Ах, лишь красавицу я встречу…»** Перевод Т. Спендиаровой

85. «В долине, в долине Салнб боевой…» Перевод А. Блока

86. «От жгучего горя сердце мертво…» Перевод А. Ахматовой

87 «В вашем доме сегодня пир идет…» Перевод Вс. Рождественского

88. «Вечер все обошел дома…»** Перевод Т. Спендиаровой

89. «Знать ты не хочешь любви моей…»* Перевод А. Сендыка

90. «Эй, смерти мир, бессмертен ты…»** Перевод В. Рогова

91. «Эй, джан родина, как прекрасна ты!..»** Перевод Вс. Рождественского

92. «Из бездны мрака голос мой звучит…» Перевод Н. Асанова

93. «Повстречались мы через много дней…» Перевод Вс. Рождественского

94 — 96. Народные баяти* Перевод Т. Спендиаровой

1. «Дорогие мои, прощайте…»

2. «На кусте твоем розою пышной не стал…»

3. «Жизнь отдать тебе рад — нет вины у меня»

97. «Ветер летит, летит по пустыне…»* Перевод С. Шервинского

98. «…Намучилась к ночи, устала волна…»* Перевод Т. Спендиаровой

99. «В сердце — скорбей океан, грустно понурился я…»** Перевод В. Рогова

100. «Косы свои заплетала…»** Перевод Н. Стефановича

101. Аразу Перевод Т. Спендиаровой

102. «Утеса черного осколок…» Перевод С. Шервинского

103. «Мне снилось: я, раненный в сердце, лежал…» Перевод В. Звягинцевой

104. «Померкла душа от страданий земли…» Перевод В. Державина

105. «Взмахну я крыльями и ввысь взлечу…»* Перевод Вс. Рождественского

106. «Ликуя, струится прозрачный ручей…» Перевод Вс. Рождественского

107. «Ночные блещут небеса…» Перевод Б. Садовского

108. «„Охотник, брат, ты с гор идешь“…»** Перевод А. Сендыка

109. «Мой май зеленый, пора, приди…»** Перевод А. Сендыка

110. «С цветком на груди я на свадьбу любимой…»** Перевод Т. Спендиаровой

111. «Был бы на Аразе у меня баштан…» Перевод А. Блока

112. «Моя душа объята тьмой полночной…» Перевод Ив. Бунина

113. «Зима ушла, весна идет…» Перевод С. Шервинского

114. «Бездомная ласточка, песня моя…»** Перевод М. Павловой

115. «Я от грохота жизни в пустыню ушел…»* Перевод Вс. Рождественского

116. «Как ветер горный из черных туч…»** Перевод В. Рогова

117. «Словно молньи луч, словно гром из туч…» Перевод А. Блока

118. «Караван мой бренчит и плетется…» Перевод А. Блока

119. «Только детства беспечные, светлые дни…» Перевод Вс. Рождественского

120. «Я знаю, в жизни, при ее начале…»* Перевод Вс. Рождественского

121. «Стосковался по родной стране…» Перевод Т. Спендиаровой

122. «Нет, голод духовный вас будет томить…» Перевод Вс. Рождественского

123. «Ты ранено, сердце, ты бьешься в груди…» Перевод Вс. Рождественского

124. «Ночью ясною в тишине…»** Перевод Т. Спендиаровой

125. Колокол свободы Перевод Н. Тихонова

126. Моя молитва* Перевод Н. Стефановича

127. «Любовь к тебе мне пронзила грудь…»** Перевод А. Сендыка

128. «Вернулись дни чарующей весны…»** Перевод Т. Спендиаровой

129. «Ты скитальцем будь, чтоб тебе брести…» Перевод К. Липскерова

130. «Осень пришла…»** Перевод Т. Спендиаровой

131. «Ты неприступна. Тоской томим…»** Перевод Т. Спендиаровой

132. «Бесценные песни, благие мечты…»** Перевод В. Рогова

133. «С далеких морей, из пустынь без границ…» Перевод Вс. Рождественского

134. «Жизнь мою вы в грезу превратили…» Перевод В. Державина

135. «Погляди, сестра моя, погляди…» Перевод В. Звягинцевой

136. «В миражах пустыни вечерней порой…» Перевод Вс. Рождественского

137. «Убитый грозою, из тучи…»** Перевод С. Шервинского

138. «Лучезарное небо полно чудес…»* Перевод Вс. Рождественского

139. «Я, как бездомный ветер, в дверь твою…»** Перевод В. Рогова

140. «Не грусти без конца и не радуйся, друг..»* Перевод Вс. Рождественского

141. «Ах, цвет любви моей увял, отцвел…» Перевод М. Зенкевича

142. «Никто не понял скорбных слез моих…» Перевод М. Звягинцевой

143. «Сорванную розу ветке не вернуть…» Перевод В. Брюсова

144. «Будто волчьих стай страшный вой кругом…» Перевод Б. Садовского

145. «Животворящему светилу…»* Перевод Т. Спендиаровой

146. «Твой гордый стан сосны стройней…» Перевод Эм. Александровой

147. «В разливе утренних лучей…» Перевод А. Блока

148. «Ненависти, жажды отомщенья…» Перевод А. Гатова

149. «О время юности моей…» Перевод К. Липскерова

150. «Да, я знаю, всегда — есть чужая страна…» Перевод А. Блока

151. «Душа — перелетная бедная птица…» Перевод Б. Пастернака

152. «С замирающим сердцем в уснувшем саду…»** Перевод А. Сендыка

153. «Враждует с человеком человек…» Перевод В. Звягинцевой

154. «Нежная моя голубка, мимо…»** Перевод Т. Спендиаровой

155. «Быстролетный и черный орел…» Перевод А. Блока

156. «Лишь одного бы я желал…» Перевод С. Мар

157. «Я захотел любви поверить вновь…» Перевод В. Любина

158. «В далеких горах Гималайских сейчас…» Перевод В. Державина

159. «Взмыли в испуге дикие утки…»** Перевод Т. Спендиаровой

160. Песнь о хлебе* Перевод Вс. Рождественского

161. «Твои блестящие глаза — как море в солнечных лучах…» Перевод Т. Спендиаровой

162. «Сердце мое на вершинах гор…» Перевод М. Зенкевича

163. «В тоске я шел вдоль горного кряжа…» Перевод Б. Пастернака

164. «На склоне гор под тяжкою землей…» Перевод М. Павловой

165 — 169. Песни греха и покаяния* Перевод Вс. Рождественского

1. «Золото солнца в море твоих волос…»

2. «Возможно, так будет лучше, умней…»

3. «Небесной любви, о душа, жаждешь ты…»

4. «Могучий орел, свой снижая полет…»

5. «Над озером чистым скалой вознесен…»

170. «У кого так ноет ретивое…» Перевод Б. Пастернака

171. «О горный орел, о черный орел!..»** Перевод А. Сендыка

172. «У вод необъятных далекого моря…» Перевод М. Столярова

173. Ты не поймешь Перевод В. Звягинцевой

174. «Приснилось мне как-то, что мать моя бедная…»** Перевод А. Сендыка

175. «Дорогая, лей реки слез…»* Перевод Т. Спендиаровой

176. «В золотых, горячих лучах…» Перевод С. Мар

177. «Что слава, власть и взгляд желанной…» Перевод В. Державина

178. Смерть Перевод С. Шервинского

179. «Я увидел во сне: колыхаясь, виясь…» Перевод А. Блока

180. «Безвестна, безымянна, позабыта…» Перевод В. Брюсова

181. «Полей просторы обволок туман…»* Перевод В. Рогова

182. «Где он, тот камень…» Перевод М. Павловой

183. «В далекие неведомые дали…» * Перевод Т. Спендиаровой

184. «Я в этом мире лишь мечту любил…»* Перевод Т. Спендиаровой

185. «Изгнан я…»* Перевод А. Сендыка

186. «Безвестное где-то…» Перевод П. Панченко

187. «Мне грезится: вечер мирен и тих…» Перевод А. Блока

188. «Ветер бьется о мой порог…» Перевод В. Державина

189. «На берегу реки родной…» Перевод Н. Павлович

190. «Вместе ты и я…» Перевод Н. Павлович

191. «Вишневый цвет снегов белей…» Перевод Н. Тихонова

192. «В пенистых гривах, стремительны, злы…»* Перевод Т. Спендиаровой

193. «Веснами аист…» Перевод С. Мар

194. «Твоих бровей два сумрачных луча...» Перевод В. Брюсова

195 «Над морем нежный разлился закат…» Перевод Вс. Рождественского

196. «Мотыльки ли это или небо в звездах?.»** Перевод H. Стефановича

197. «Где я, покинув дом родной…» Перевод М. Павловой

198. «Счастье мое не догнать…» Перевод Н. Павлович

199. «Старый друг, родник…» Перевод В. Звягинцевой

200. «Ветер. В осеннюю тьму…»* Перевод А. Сендыка

201. «Снег падает печально и неспешно…»** Перевод Т. Спендиаровой

202. «Каждой весной, в пору ярких цветов…»** Перевод Вс. Рождественского

203. «Я в тени ветвей…» Перевод Б. Садовского

204. «Рано поутру…» Перевод В. Звягинцевой

205. «Ночь, ветер…»* Перевод Т. Спендиаровой

206. Сон Перевод Эм. Александровой

207. «Идут года, за днем уходит день…»* Перевод Вс. Рождественского

208. «Над речкой склонилась…»** Перевод Мавра Яна

209 — 212 Перевод О. Румера

Памяти племянника моего Исаака Исаакяна

1. «На иве под моим окном…»

2. «Покуда ты жил…»

3. «Бесконечный дождь…»

4. «Мне от тоски был свет не мил…»

213. Две птицы** Перевод Н. Стефановича

214. «Умерли дня золотые огни…»** Перевод А. Сендыка

215. «Я всякий раз, когда смотрю…» Перевод Н. Павлович

216. «Маленькая девочка — она…»* Перевод Т. Спендиаровой

217. «Мне сказали: „Давно умерла твоя мать…“» Перевод А. Ахматовой

218. Завещание* Перевод Вс. Рождественского

219. «Пускай от родины вдали…» Перевод К. Арсеневой

220. «Был бы я ветерком…» Перевод С. Шервинского

221. «Когда ты тесней…» Перевод Вс. Рождественского

222. «Жемчуга на шее твоей…» Перевод С. Мар

223. «Я часто захожу к тебе домой…»* Перевод Т. Спендиаровой

224. Первые слезы Перевод В. Звягинцевой

225. «Вокруг и тишина, и мгла…» Перевод Н. Павлович

226. «С утратой того, что любимо…» Перевод А. Ахматовой

227. «Ресницы опустили тень…» Перевод Н. Павлович

228. «Бесконечностью песен весна зацвела…» Перевод Б. Садовского

229. В Помпее* Перевод Вс. Рождественского

230. «Все говорят, забыла ты…» Перевод К. Арсеневой

231. «Я бы хотел, суровый…»** Перевод Н. Стефановича

232. «Народы шли к твоим, о море, берегам…»* Перевод Вс. Рождественского

233. К родине Перевод В. Звягинцевой

234. Моей родине** Перевод Т. Спендиаровой

235. В Равенне Перевод М. Павловой

236. Ани** Перевод Вс. Рождественского

237. «За что, за что ко мне ты зла…» Перевод М. Петровых

238. Родной дым** Перевод Н. Стефановича

239. «Моей мечты последняя волна…» Перевод Т. Спендиаровой

240. «Черный пламень глаз твоих…» Перевод Ю. Верховского

241. «Лужайку вольной кроной осеня…» Перевод М. Столярова

242. «Заката ширь золотая…»** Перевод Н. Стефановича

243. «„Что плачешь ты, бесценный друг?..“» Перевод С. Шервинского

244. «Резвятся мальчик с девочкой…» Перевод С. Шервинского

245. Родине Перевод В. Державина

246. Детство** Перевод А. Сендыка

247. «Весь этот беспредельный мир…» Перевод О. Румера

248. «Природе задал я вопрос…» Перевод О. Румера

249. «Разум трепещет, ликуют мечты…»** Перевод А. Сендыка

250. «Когда-то в детстве с ребятами…»* Перевод С. Шервинского

251. «Я был бы счастлив не родиться…»* Перевод А. Сагратяна

252. Наши историки и наши гусаны К тысячелетию народного эпоса «Давид Сасунский» Перевод М. Зенкевича

1

2

253. «Гулял я, был день осенний погож…»* Перевод В. Рогова

254. Новогоднее утро Перевод В. Звягинцевой

255. Привет всем Перевод Н. Чуковского

256. «Безмятежная ночь! Один я сижу…» Перевод Н. Чуковского

257. «Проснулся ребенок…»* Перевод С. Шервинского

258. Бингёл («Раскрыла весна зеленые двери дня…») Перевод Т. Спендиаровой

259. Боевой клич Перевод В. Звягинцевой

260 — 261. Песня птиц

1. «Птички певчие наши…»** Перевод Т. Спендиаровой

2. «Однажды девочка, резвясь…» Перевод А. Ахматовой

262. Вечной памяти С. Г. Загияна Перевод А. Ахматовой

263. Армянское зодчество Памяти архитектора Т. Тораманяна Перевод М. Петровых

264. «Пусть придет за мной…» Перевод В. Звягинцевой

265. День великой победы (9 мая 1945 г.) Перевод С. Шервинского

266. Моя нирвана* Перевод Вс. Рождественского

267. «Жизнь — краткий сон, прошла — и нет следа…» Перевод К. Арсеневой

268. Авику Перевод В. Звягинцевой

269. «Страдал я в этом мире зла, печали…»* Перевод Вс. Рождественского

ЛЕГЕНДЫ И БАЛЛАДЫ

270. Скиталец-сын Перевод Вяч. Иванова

271. Мать** (Ширакское предание) Перевод А. Сендыка

272. Лейли и Меджлум** Перевод С. Шервинского

273. Вечная любовь Перевод В. Державина

1

2

3

4

274. Любовь рыцаря Перевод М. Петровых

275. Родная земля Перевод С. Шервинского

276. Сыновняя любовь Перевод Т. Спендиаровой

277. Меч Аттилы** Перевод А. Сендыка

1

2

278. Влюбленный Надо Перевод Т. Спендиаровой

279. Еврейская легенда Перевод А. Ахматовой

280. Сократ Перевод Б. Садовского

281. Народная лира Сербская легенда XVIII века Перевод М. Петровых

БАСНИ

282. Мулла и дети Перевод М. Столярова

283. Волк и соловей Перевод Эм. Александровой

284. Вепрь и лиса Перевод С. Шервинского

285. Вопрос Перевод Эм. Александровой

286. Всего дороже Перевод В. Любина

287. Медведь и змея Перевод С. Михалкова

288. Голодная курица Перевод М. Столярова

289. Осел и крестьянин Перевод А. Ахматовой

290. Бедняк и караван Перевод М. Столярова

291. Спор петухов Перевод К. Арсеневой

292. Козел и волк Перевод Б. Садовского

293. Волк и лань Перевод А. Яшина

294. Сатана и его дочери Средневековая армянская басня Перевод С. Михалкова

ПОЭМЫ

295. Песни Алагяза

Мое сердце — мир твой: знай,

Там любовь найдешь, о яр…

Сжалься, не терзай его, —

Ты же в нем живешь, о яр!

Моей судьбе Перевод В. Державина

Пролог Перевод А. Блока

Арагацу Перевод В. Державина

Манташу Перевод Т. Спендиаровой

Песнь первая

1. «В горы поднялся весь крестьянский люд…» Перевод Т. Спендиаровой

2. «На крутизне горы Манташ…» Перевод В. Державина

3. «Моя прекрасная Заро…» Перевод Эм. Александровой

4. «Заро в ущелье забрела…» Перевод Т. Спендиаровой

5. «Ты там, где плещет водопад…» Перевод В. Державина

6. «Твой поцелуй был так хорош…» Перевод В. Звягинцевой

7. «Здесь птицы яркого пера…» Перевод В. Державина

8. «Глаза твои — море бездонной лазури…» Перевод Л. Озерова

9. «Эй, Арагац! От солнца алый…» Перевод Эм. Александровой

Песнь вторая

1. «Шар солнечный с востока плыл…» Перевод А. Ахматовой

2. «Собрались сотни павлинов тут…» Перевод А. Ахматовой

3. «С моей Заро, рука в руке…» Перевод Эм. Александровой

4. Пери озера Перевод Н. Чуковского

5. «Плывет, уплывает наш челн…» Перевод В. Звягинцевой

Песнь третья

1. «В вечерний час в простор полей…» Перевод М. Павловой

2. «Небо чистое, звезды горят…» Перевод М. Павловой

3. Песня Заро Перевод Б. Пастернака

4. «Поцеловала нежно ты меня...» Перевод Ю. Верховского

5. «Помню, мне, мальчонке, бабушка-старушка..» Перевод Ю. Верховского

6. Сказка Перевод М. Павловой

7. «Дремлет Заро на плече у меня…» Перевод М. Павловой

Песнь четвертая

1. «Монастырь стоит на горе…» Перевод С. Мар

2. «Пируют парни в холодке…» Перевод Т. Спендиаровой

3. «Смолкла зурна… Над подругой своей…» Перевод А. Ахматовой

4. Песня юноши Перевод Т. Спендиаровой

5. «Щедро ковер на ковер…» Перевод Т. Спендиаровой

6. Песни девушек

1. «На вершине горы снег блестит первозданный…»

Перевод А. Ахматовой

2. «Соловью, что в саду моем ночью поет…»

Перевод Эм. Александровой

7. «У старого монастыря…» Перевод В. Звягинцевой

8. «Всласть молодежь веселится…» Перевод Т. Спендиаровой

9. Плясовая Перевод Т. Спендиаровой

10. «Прекрасна эта ночь в горах!..» Перевод Н. Чуковского

Песнь пятая

1. «Как беспощадно туча звезды прячет…» Перевод А. Ахматовой

2. «Я к Заро на рассвете пришел…» Перевод А. Ахматовой

3 «Мне озеро привиделось во сне..» Перевод А. Ахматовой

4. «Буду жертвой твоей, только дверь мне открой…» Перевод А. Ахматовой

5. «Из сердца моего ты унесла…» Перевод А. Ахматовой

Последняя песнь Перевод Т. Спендиаровой

290. Абул Ала Маари Касыда в 7 сурах Перевод В. Брюсова

Вступление

Сура 1

Сура 2

Сура 3

Сура 4

Сура 5

Сура 6

Сура 7

297. Мгер из Сасуна Перевод К. Липскерова

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Эпилог

Примечания

Первые русские переводы (двух стихотворений) из Исаакяна появились в 1899 г., через два года после выхода в свет первого сборника «Песни и раны». Они были опубликованы (в переводе А. Грен) в киевской газете «Россия и Азия» (1899, 26 ноября). В последующие два-три года еще несколько образцов из лирики Исаакяна (в переводах К. Горбунова, Ив. Белоусова и Ап. Коринфского) были напечатаны в журналах «Живописное обозрение», «Вестник иностранной литературы», «Образование». В 1903 г. в Москве под редакцией Льва Уманца и Аракела Дервиша (Микаеляна) вышел сборник «Современные армянские поэты», куда были включены переводы более двадцати стихотворений Исаакяна. Подавляющее большинство переводов принадлежали Л. Уманцу и С. Головачевскому. Раздел, посвященный Исаакяну, открывался биографической справкой Аракела Микаеляна, где впервые в русской печати была дана и краткая характеристика личности и творчества армянского поэта в таких общих выражениях, как «самобытный лирик», «крупное, разнообразное дарование», «певец тоски и печали», «любимец народа» и т. п.

Переводы из Исаакяна печатались также в «Армянской музе», изданной под редакцией Ю. Веселовского и Г. А. Халатянца (М., 1907), где впервые был опубликован перевод Ив. Бунина стихотворения «Моя душа объята тьмой полночной…».

Вслед за выходом в свет «Армянской музы» в том же 1907 г. была предпринята попытка издания русских переводов стихотворений Исаакяна отдельной книжкой: «„Цветы Араза“.^[56] Выпуск первый. Аветик Исаакян. Песни. М., 1907, издание Бориса Кеворкова, обложка работы Всеволода Крандиевского» (с портретом Исаакяна). Все переводы были выполнены П. Сухотиным и Л. Зиловым, за исключением одногостихотворения («Ночь ясна…». в переводе Е. Выставкиной). Оба переводчика, как и автор вступительной статьи П. Н. Макинцян, были из ближайшего окружения Ваана Терьяна, что дает основание предполагать, что первое русское издание Исаакяна было осуществлено усилиями его московских друзей.

В сборнике «Цветы Араза» были отдельные, по сравнению с прежними переводами, удачи не столько с точки зрения поэтических достоинств, сколько с точки зрения большего смыслового соответствия армянским оригиналам. К этим удачам следует отнести: «Ночь ясна…» (в переводе Е. Выставкиной), «Скорбен духом и беден, с корявой клюкой…» (в переводе П. Сухотина), «Черные, мрачные тучи…» (в переводе Л. Зилова).

Но качественно новой ступенью в истории переводов Исаакяна на русский язык явился сборник «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней», в переводе русских поэтов, под редакцией, со вступительным очерком и примечаниями Валерия Брюсова (М., 1916).

Один из выдающихся мастеров поэтического перевода, М. Лозинский, касаясь деятельности В. Я. Брюсова-переводчика, редактора и организатора сборника «Поэзия Армении…», писал: «Наш долг — почтить благодарным словом память русского поэта, который больше чем кто-либо иной сделал для того, чтобы русскому народу и всем, кто читает по-русски, раскрылись во всем блеске неисчерпаемые сокровища армянской поэзии. Этим поэтом был Валерий Брюсов» (М. Лозинский, Валерий Брюсов и его перевод «Давида Сасунского». — В кн.: «Мастерство перевода», М., 1959, с. 389).

Благодаря усилиям, организаторским способностям, личным связям В. Я. Брюсова, в создании сборника «Поэзия Армении…» в качестве переводчиков приняли участие виднейшие русские поэты того времени (А. А. Блок, К. Д. Бальмонт, Ф. К. Сологуб, Вяч. Иванов и др.). Не было ни одной более или менее значительной проблемы по изданию подобного типа антологии, которая не была бы поставлена редакцией: принципы отбора авторов, произведений, проблема исторического и эстетического критерия, содержание и характер вступительного очерка, состав справочно-пояснительного аппарата, принципы составления подстрочников и транскрипции армянских текстов, воспроизводящей ритмическую и звуковую сторону оригинала, и, наконец, проблема квалифицированной консультации. Для этой цели была создана авторитетная комиссия, куда входили видные армянские ученые-филологи. Особо следует отметить роль П. Н. Макинцяна, который был консультантом и А. А. Блока при его работе над переводами из Исаакяна.

В раздел, посвященный Исаакяну, вошло двадцать одно стихотворение, наиболее характерные образцы его лирики, и поэма «Абул Ала Маари». Все переводы были выполнены заново (исключение составили перевод Ив. Бунина стихотворения «Душа моя объята тьмой полночной…» и перевод Л. Зилова стихотворения «Черные, мрачные тучи…»). Большинство переводов (тринадцать) было выполнено А. А. Блоком, пять стихотворений переведены Вяч. Ивановым, три стихотворения и поэма «Абул Ала Маари» — В. Я. Брюсовым.

В. Я. Брюсов поставил перед переводчиками труднейшую задачу. «Стихотворный перевод, — писал он, — должен не только верно передавать содержание оригинала, но и воспроизводить все характерные отличия его формы». Брюсов требовал обращать внимание «на соблюдение звуковой стороны стиха» и давать такой перевод, который соответствовал бы «метру и ритму армянского подлинника» («Поэзия Армении…», с. 16). Каждый из русских поэтов стремился по мере своих индивидуальных возможностей приблизиться к решению поставленной творческой задачи.

В основу всех переводов был положен буквальный подстрочный перевод и правильная транскрипция армянского текста, знакомившая переводчика с ритмической и звуковой стороной оригинала. Лучшие переводы в сборнике «Поэзия Армении…» принадлежат В. Я. Брюсову и А. А. Блоку. По этим переводам русский читатель впервые получил возможность составить представление об армянской поэзии как в целом, так и об ее отдельных видных поэтах.

А. А. Блок перевел из лирики Исаакяна всего двадцать стихотворений, из них тринадцать в сб. «Поэзия Армении…», пять в «Сборнике армянской литературы» под редакцией М. Горького (Пг., 1916).

Много усилий потребовалось от В. Я. Брюсова, чтобы получить согласие Блока, который 2-го января 1915 г. писал редактору сборника: «Дорогой Валерий Яковлевич. Сейчас говорили мы с Павлом Никитичем Макинцианом,^[57] он дал мне много ценных и интересных сведений и предложил несколько текстов, из которых я непременно возьму несколько. Думаю пока о Кучаке и Исаакиане; оба пленили меня» (А. А. Блок, т. 8, с. 449).

Известно, как скуп был Блок на переводы. Тем знаменательнее выбор Исаакяна. Следует заметить, что между переведенными Блоком стихотворениями армянского поэта имеется внутренняя органическая связь, обусловленная определенным кругом мотивов и настроений. Это показывает, насколько последовательным был Блок в самом отборе произведений, работая над переводами с армянских оригиналов. 30 ноября 1915 г. Блок писал И. М. Брюсовой:^[58] «Очень извиняюсь, что так долго задерживаю стихи Исаакиана; это происходит не оттого, что я ими не занимаюсь; напротив, я бьюсь над ними часто, но этот прекрасный поэт невероятно труден для передачи. Пока у меня сделано вчерне около десяти стихотворений, я все недоволен переводом. Постараюсь на этих днях прислать все, что отделаю хоть приблизительно. Если вы дадите мне еще немного времени, я сделаю еще кое-что» (А. А. Блок, т. 8, с. 450). Блок над переводами из Исаакяна работал с увлечением, добиваясь максимальной близости к подлиннику. Черновые пробы Блока испещрены множеством исправлений как отдельных слов, так и целых строк и строф. Взыскательный художник не всегда удовлетворялся достигнутыми результатами. Были случаи, когда он прекращал трудиться после первой же пробы. Так было со стихотворениями «Небо — сердце мое…» и «Что ты над огнем варишь, мать?..». Бывало и так, что после неоднократных проб, чувствуя невозможность передачи того или иного стихотворения Исаакяна формами русского стиха, он отказывался от дальнейших попыток. Так было с переводом стихотворения «Я в мире — дивная тварь…». После того как Блок трижды пытался найти соответствующие оригиналу ритм и размер, он на первой пробе написал: «Непосильный труд — всех слов в этот размер не уместить. 20.XII» (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, архив А. А. Блока).

К концу ноября 1915 г. работа Блока над переводами Исаакяна была завершена. Посылая свои переводы Брюсову, Блок 1 декабря 1915 г. писал: «Вот мой перевод тринадцати стихотворений Исаакиана. Если удастся что-нибудь дополнить или исправить, я сделаю это в корректуре, которую поэтому особенно прошу прислать. Относительно одного стихотворения у меня есть недоумение (написано на полях рукописи)… Стараясь держаться как можно ближе подлинника, я имел, однако, в виду, что рифма у Исаакиана занимает не первое место, поэтому или опускал ее, или добавлял от себя (впрочем, не часто); соблюдать аллитерации стремился, стараясь не играть ими, памятуя, что поэт — крестьянин и пандухт.

Слово „джан“ не только сохранял, но еще и от себя прибавил кое-где; очень уж хорошее слово. Обойтись без лишних слов, конечно, старался, но, к сожалению, не всегда мог обойтись без них» (А. А. Блок, т. 8, с. 450–451).

Работа Блока над переводами сопровождалась беседами с членами редакции сборника и, возможно, с некоторыми армянскими поэтами. На обложке черновиков переводов из Исаакяна есть его помета: «Сколько подстрочников, разговоров и писем было» (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, архив А. А. Блока). Это предположение подтверждается ценным свидетельством М. А. Бекетовой, которая довольно подробно говорит о процессе работы Блока над переводами, и в частности для горьковского «Сборника армянской литературы»: «По возвращении в Петербург Александр Александрович получил очень интересный заказ от М. Горького, который собирался издавать сборники литературы всех народов, входивших в состав Русской империи. Он предложил поэтам выбрать для перевода то, что им нравится. Блок взялся переводить армянских, латышских и финских поэтов. Для этого он просил М. Горького познакомить его или с поэтами, или с другими знатоками языков избранных им народностей. У него перебывали представители четырех наций, в том числе и шведской, так как один из финнов писал по-шведски. Александр Александрович не удовлетворился одним подстрочником, он просил читать стихи вслух, чтобы запомнить их ритмы. При этом он выказал поразительную память, запомнив не только ритм, но и целые строфы стихов на совершенно незнакомых ему языках. Ему очень нравилось декламировать их нам с матерью. Переводами этими он увлекался. Все они хороши, но лучше всего удались ему переводы прекрасных стихов армянского поэта Исаакьяна. Когда вышел армянский сборник (май 1916 года), Александр Александрович получил из Москвы телеграмму от кружка армян, которые благодарили его за перевод и выражали ему свою горячую симпатию» (М. А. Бекетова. Александр Блок. Биографический очерк, изд. 2-е, Л., 1930, с. 204–205).

В годы первой империалистической войны об Армении писали много. Блок отметил в дневнике: «В 1916 году, под влиянием войны на Кавказе, мода на армян, поддерживаемая Брюсовым, выучившим армянский язык и составлявшим и московскую „Поэзию Армении“ и петербургский „Армянский сборник“ „Паруса“ (с Горьким), стал выходить в Москве „Армянский вестник“ (1916 г. — 48 номеров и 1917 г. — 52 номера). Статейки Брюсова об армянской поэзии, воспроизведения памятников армянской старины, переводы отрывков поэтов и прозаиков» (А. А. Блок, т. 7, с. 414). Из этой краткой записи можно сделать вывод, что Блок и после работы над переводами из Исаакяна продолжал интересоваться Арменией и армянской литературой.

Переводы А. А. Блока и В. Я. Брюсова Исаакяна вошли в золотой фонд переводов из армянской поэзии. Они и в наши дни украшают русские издания сочинений Исаакяна.

Иная была судьба переводов Вяч. Иванова. Они не выдержали испытания временем. Особенность их заключается в том, что эти переводы больше характеризуют личность переводчика, нежели переводимого им автора. Это какой-то особый жанр вольного перевода, где перевод утрачивает существенные элементы как содержания, так и стилистические особенности оригинала. В советские годы переводы Вяч. Иванова из Исаакяна были заменены новыми, более близкими к подлиннику.

В послереволюционные годы Исаакяна переводили многие видные поэты и переводчики: А. Ахматова, П. Антокольский, Б. Брик, Д. Бродский, Ю. Верховский, А. Глоба, В. Державин, В. Звягинцева, М. Зенкевич, К. Липскеров, С. Мар, С. Михалков, Л. Озеров, М. Павлова, Н. Павлович, М. Петровых, Б. Пастернак, Вс. Рождественский, О. Румер, Б. Садовской, Т. Спендиарова, Н. Тихонов, С. Шервинский и др.

Произведения поэта издавались на русском языке неоднократно: «Избранные стихи», М., 1945; «Избранные произведения», М., 1952; «Избранное», Ереван, 1952; «Избранные сочинения в двух томах», т. 1. Поэзия, М., 1956; «Стихотворения и поэмы», М., 1960; «Избранное», М., 1970.^[59]

В основу настоящего издания при определении состава положены армянские издания: прижизненное издание «Стихотворений и поэм» Исаакяна (Ереван, 1955), посмертное издание Сочинений в четырех томах (Ереван, 1958–1959) и первые два тома из шеститомного издания (Ереван, 1973–1974), в котором на основе изучения архива поэта уточнена датировка, даны сведения о первой и последующих публикациях текста, а также краткие реальные комментарии. В примечаниях к настоящему сборнику частично используются некоторые фактические сведения из комментариев (составитель первых двух томов к этому последнему изданию Исаакяна и автор комментариев А. Инджикян).

Настоящее издание по сравнению с прежними изданиями поэзии Исаакяна является более полным. При его составлении учтен и пересмотрен критически весь существующий фонд переводов (включая дореволюционные переводы) произведений армянского поэта.

Впервые представлены переводы около пятидесяти стихотворений, шестьдесят стихотворений переведены заново с целью достижения большей близости к оригиналу, более точной передачи поэтической мысли автора.

Композиция и жанровые разделы в настоящем сборнике восходят к структуре прижизненного издания Исаакяна «Стихотворений и поэм», Ереван, 1955.

В примечаниях сообщаются сведения историко-литературного, биографического и реального характера. Если слова типа «саз», «джан», «яр», «пери», «гусан» и т. п. и некоторые географические названия (Алагяз, Араз, Ани, Казарапат, Манташ, Харич и др.) встречаются в текстах неоднократно, то они объясняются при первом их упоминании, без последующих отсылок.

СТИХОТВОРЕНИЯ

1. Казарапат — село в Армении (ныне Исаакян), в котором Исаакян провел свое детство.

2. Яр — милая (милый), возлюбленная (возлюбленный). Эчмиадзин — город в Армянской ССР, близ Еревана, знаменитый своим древнейшим собором (построен в 303 г.), ставший религиозным центром всех армян и местопребыванием главы армяно-грегорианской церкви (католикоса).

6. На слова русского текста стихотворения написана музыка С. В. Рахманиновым (см. вступит. статью). По сведениям музыковеда Р. Терлемезяна, свыше восьмидесяти стихов Исаакяна переложено на музыку. Краткий, неполный перечень см. в приложениях к кн.: Аветик Исаакян, Избранные произведения, М., 1952 с. 352–354.

7. Первое печатное стихотворение Исаакяна (журнал «Тараз» — «Национальный наряд», 1892) написано в годы пребывания в семинарии Геворгян (в Эчмиадзине). Исаакян писал тогда стихи преимущественно любовного содержания и свои первые опыты представлял на строгий суд своему учителю и наставнику поэту Ов. Ованисяну (1864–1929). За стихотворение «Едва расцветший цветок…» начинающий поэт заслужил похвалу своего наставника. «Однажды, в 1892 году, — пишет Исаакян в своих воспоминаниях об Ованисяне, — я показал ему новое стихотворение:

Он прочел стихи, перечел еще раз, ласково улыбнулся и сказал, легонько ударив меня по плечу: „Молодец! Теперь ты поэт“. Восторгу моему не было конца. Я крепко пожал ему руку и помчался к товарищам» (Ав. Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, М., 1956, с. 159–160). Армянский текст переложен на музыку композитором Алемшахом (Париж).

8. Стихотворение, изобилующее непереводимыми идиоматическими выражениями, написано в духе народных колыбельных песен. Последние три стиха отсутствуют в армянском каноническом тексте стихотворения. Блок переводил первоначальный текст (сб. «Песни и раны», 1897). Люль-люль, дар-дар, да-да и другие восклицания — звукоподражательные, подобно «бай-бай» в русских колыбельных песнях, и определенного значения не имеют. Джан — эпитет, выражающий ласку (ласкательное обращение); собственно, означает «душа».

9. Поется в народе. Композитор неизвестен. Это, как и некоторые другие стихотворения («Оплачь мое горе, сымбул-трава…», «Ты устал, любимый мой…», «Вот я какой увидел сон…», «Я любил, но любимую увели…» и др.), при первой публикации было обозначено автором как «народное баяти». В сборнике «Песни и раны» (1897) и в более полном дореволюционном издании лирики Исаакяна (1908) наметилась тенденция к циклизации: «Песни обездоленного народного певца», «Мечты и боли», «Звездочка и цветок», «Звоны», «Из дневника», «Воспоминания любви», «Смешанные песни». Впоследствии эта тенденция исчезает. Апаран — город в Армянской ССР.

14. При первой публикации (альманах «Аракс», 1894–1895, кн. 1) входило в цикл «Из баллад Ширака». Пери, гури-пери (персидск.) — гурии, феи. Ширак — область в Армении. Аргина — село близ города Карса (Турция).

15. Армянский текст переложил на музыку композитор М. Мирзоян. Харич — село в Армянской ССР.

21. Поется в народе. Композитор неизвестен. Бингёл (турецк.) — дословно: тысяча озер. Хорут-морут — богиня цветов в древнеармянских сказаниях. Шохик-хури — фея, русалка, морская царевна.

23. При первой публикации в сборнике «Песни и раны» (1897) было напечатано «Вместо предисловия».

25. Армянский текст переложил на музыку композитор Г. Арустамян. По свидетельству самого Исаакяна (Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 1, с. 391), стихотворение написано в связи с известием о замужестве любимой им Шушик Матакян (1876–1944). Ее имя встречается и в ряде других стихотворений Исаакяна («Извивается дорога…», «Был бы на Аразе у меня баштан…» и др.). Биографические сведения о Ш. Матакян см. в статье М. Нарьяна: «Кто же воспетая Исаакяном Шушик?» («Гракан терт» («Литературная газета»), 1974, 27 сентября).

27. Поется в народе. Композитор неизвестен.

29. Армянский текст переложил на музыку композитор Г. Арустамян.

30. При первой публикации («Тараз» — «Национальный наряд», 1893, № 31) входило в цикл «„Персидские мотивы“ (Отрывки из Хафиза)».

32. В сб. «Песни и раны» (1897) в качестве эпиграфа к циклу «Из воспоминаний любви».

38. Ани — см. примеч. 236.

41. Армянский текст переложил на музыку композитор Р. Атаян.

43. Армянский текст переложил на музыку композитор Г. Сюни.

47. Армянский текст переложил на музыку композитор А. Тигранян и итальянский композитор Фр. Дичиадини (английский перевод).

58. Поется в народе. Композитор неизвестен. Алагяз (Арагац) — гора в Армении.

62. Поется в народе. Композитор неизвестен.

67. Поется в народе. Композитор неизвестен. По поводу этого стихотворения Исаакян сказал: «Не писал его, а пел в одесских полях на один из народных мотивов, а затем только записал» (Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 1, с. 400).

70. Сарыкамыш — город в северо-западной Турции.

80. Армянский текст переложил на музыку композитор Д. Казарян.

83. Кюснахт — местечко в Швейцарии.

84. Саз — народный музыкальный инструмент.

85. Патриотическая песня Исаакяна перекликается со стихотворением Христо Ботева «Хаджи Димитр», посвященным памяти вождя одного из болгарских народных отрядов (чет), сражавшегося за освобождение родины от турецкого ига и героически погибшего в 1868 г. Как песня Исаакяна, так и «Хаджи Димитр» Ботева, весьма возможно, навеяны стихотворением Лермонтова «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…»). Сално — горная местность в Западной Армении.

91. Поется в народе. Композитор неизвестен.

94 — 96. В армянском оригинале в разделе «Народные баяти». Баяти — протяжные печальные мелодии. В переводе даются три первых из шести четверостиший.

100. Басен — город в Западной Армении.

101. Араз — народное название реки Аракс (Ерасх), важнейшей реки Армении. На ее берегах разыгрались крупные события армянской истории. С рекой Аракс связано множество народных легенд и сказаний. Аракс — символ Армении (см. стих. Рафаела Патканяна «Слезы Аракса» (1856). — «Поэзия Армении…», М., 1916). Стихотворение Исаакяна отражает трагические события конца XIX в., когда мирное население Западной Армении переживало кровавые дни резни, когда озверелые полчища султана, не щадя ни детей, ни стариков, истребляли армян.

102. Поется в народе. Композитор неизвестен. Арпачай — река, впадающая в Аракс.

104. Ахалцих (Ахалцихе) — город в Грузинской ССР.

108. Поется в народе. Композитор неизвестен. Двуцветная тесьма. При обряде венчания на шее жениха завязывалась зелено-красная тесьма. Балахани — город в Азербайджанской ССР.

109. При первой публикации (журнал «Мурч» — «Молот», 1902, № 2) с примечанием от автора: «Наш народ приход весны приветствует словами: „Добро пожаловать, зеленый брат“, а наступление зимы — „Добро пожаловать, белый брат“» (Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 1, с. 409). Кагзван (Кагызван) — город в Турции.

112. Единственный перевод Ив. Бунина из Исаакяна. Впервые был напечатан в сб. «Армянская муза» (М., 1907). Впоследствии перепечатывался неоднократно. Ив. Бунину принадлежит еще один перевод из армянской поэзии — стихотворения Ал. Цатуряна «Мрачна, темна моя душа…». При организации сборника «Поэзия Армении…» В. Я. Брюсов упорно добивался участия в нем Ив. Бунина, но усилия редактора оказались тщетными. Вот что писал Ив. Бунин М. Горькому в ответ на его просьбу дать что-либо для редактируемого им «Сборника армянской литературы»: «Дорогой Алексей Максимович! Эти „переводы“ с армянского — думаю, что именно эти, так как иных у меня, кажется, нет, — просил у меня для перепечатки в подобном же Сборнике Брюсов, приступал несколько раз с непонятной для меня настойчивостью, но я остался „тверд, спокоен и угрюм“» (письмо от 10 октября 1915 г. — М. Горький, Материалы и исследования, т. 2, М.—Л., 1936, с. 449).

113. Армянский текст переложил на музыку композитор А. Манукян.

117. Стихотворение было переведено одновременно А. А. Блоком и В. Я. Брюсовым в 1915 г. Перевод Блока был напечатан в сб. «Поэзия Армении…» (М., 1916, с. 373). Перевод Брюсова — в «Сборнике армянской литературы» под ред. М. Горького (Пг., 1916, с. 197).

129. В первой публикации («Мурч» — «Молот», 1905, № 2–3) с эпиграфом: «Счастлив тот, кто стремится к звездам. Великий Брахма», с посвящением «к NN» — по всей вероятности, к Анне Матакян, в письме к которой от 14 июля 1905 г. приведены Исаакяном несколько строк из этого же стихотворения.

149. Ахалкалаки — город в Грузинской ССР.

156. Мрен — село близ города Карса.

159. При первой публикации («Песни и раны», Тифлис, 1908) Исаакян в качестве эпиграфа к стихотворению поставил слова Фр. Ницше: «Не иди к людям — иди в пустыню, к зверям…» Эпиграф впоследствии, при переиздании текста стихотворения, автором был снят.

160. По некоторым своим идейным мотивам перекликается с другими произведениями Исаакяна (например, со стих. «Ах! Горе и боль нам даны на земле…») и с поэмой «Мгер из Сасуна». Кёхва — старшина. Ага — богач.

179. В сб. «Поэзия Армении…» (с. 372) В. Я. Брюсов поместил перевод Блока. Свой же перевод этого стихотворения он напечатал в разделе «Примечаний» (с. 506).

192. Принкипо — один из районов Константинополя.

193. Измит — город в северо-западной Турции.

199. На автографе приписка Исаакяна: «Это стихотворение своеобразный символ. Родной родник — нация, родной народ, родная земля» (Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 1, с. 426). Коллонж — местечко в Швейцарии.

208. «Стихотворение это писал я, — рассказывал Исаакян, — под впечатлением от склонившихся ив над протекающей через деревню Круа де Розон (близ Женевы) речкой. От Женевы до этой деревни проходил трамвай, но я шел пешком. Видел я ивы над водами, стоял и размышлял. Писал потом, по возвращении в город» (Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 1, с. 428).

209 — 212. Посвящено памяти Исаака Исаакяна (1893–1916), племянника поэта, геройски погибшего на поле битвы в 1916 г. под Карином. И. Исаакян был подпоручиком 15-го Кавказского стрелкового полка, за отвагу был награжден георгиевским оружием. 30 декабря 1915 г. в боях за гору с «кольцевым окопом» у села Кизляр-Кая, командуя 7-й ротой, как сказано в официальном документе, шел «все время впереди роты и личным примером воодушевлял стрелков, под сильным огнем противника с фронта и фланга, по труднопроходимой горной местности, по глубокому снегу, быстро довел роту до штыкового удара, выбил турок и обратил их в бегство, захватил целый ряд окопов по среднему скату горы, чем значительно облегчил задачи соседних атакующих частей» («Армянский вестник», 1916, № 32, с. 18). И. Исаакян — автор лирических стихотворений и поэмы «Сказка под солнцем», опубликованной в 1912 г. (Сведения об Исааке Исаакяне сообщены внучатым племянником поэта Абасом Исаакяном).

234. Айастан — древнее название Армении по имени легендарного предка армянского народа Айка или Гайка.

235. Равенна — город в Северной Италии, в области Эмилия-Романия.

236. Ани — один из крупнейших древних городов Армении на правом берегу реки Аракс. Известен как крепость армянских нахараров (князей) с V в. В X–XI вв. Ани — столица армянского царства Багратидов. Расцвет экономической жизни и культуры города относится к X–XIII вв. Ныне в развалинах. Раскопками Н. Я. Марра открыты замечательные памятники архитектуры, древнейшие из них относятся к V–VII вв., наиболее значительные к X–XIII вв. (крепостные стены и башни, дворец Багратидов, храм Спасителя и др.). После первой мировой войны захвачен Турцией. Ани в стихотворении Исаакяна символизирует историю армянского народа, развалины города — как живые свидетели героических страниц армянской истории.

245. Гусаны — народные певцы.

252. Стихотворение написано к тысячелетию героического эпоса армянского народа «Давид Сасунский». Эта дата была широко отмечена советской общественностью в сентябре 1939 г. «Давид Сасунский» переведен полностью и частями на многие языки народов СССР и иностранные языки (см. издание на русском языке — «Давид Сасунский». Армянский народный эпос, М.—Л., 1939). Наши историки — авторы памятников древнеармянской письменности начиная с первых историков — писателей V в.: Агафангела, Корюна, Павстоса Бюзандаци, Мовсеса Хоренаци, Егише и др. Цахкадзор — курорт в Армянской ССР.

258. Написано на квартире Стефана Зорьяна (1890–1967). В память об этом дне (14 января 1941 г.) поэт подарил рукопись С. Зорьяну. На ней надпись: «19.I.1941. Ереван, в доме Ст. Зорьяна». Яйлаг — горное летнее пастбище.

262. Посвящено памяти героя Великой Отечественной войны, погибшего в боях весной 1942 г.

263. Торос Тораманян (1884–1934) — архитектор, ученый. С его именем неразрывно связано исследование памятников армянской архитектуры, истории и зодчества Ани, столицы средневековой Армении (см.: Степан Миациканян, Древняя столица Армении и ее исследователи. — «Литературная Армения», 1971, № 9, с. 69–80). Андрей Белый, касаясь двухтомного труда Иосифа Стржиговского «Строительное искусство Армении и Европы» («Die Baukunst der Armenier und Europa», Вена, 1918), писал: «Книга Стржиговского на ⅔ написана трудом жизни Тораманяна; и тот же Тораманян указал Марру, где копать в Ани (и раскопки Марра наполовину — осуществление почти гениальных прогнозов Тораманяна; он говорил: „Площадь — здесь, копайте“ — и указывал на землю; Марр копал и находил)» (Андрей Белый об Армении. — «Литературная Армения», 1967, № 1, с. 81). Гайк — см. примеч. 234.

266. Нирвана — буддийское учение о блаженстве, в переносном смысле — состояние совершенного покоя.

268. Авик — внук поэта, Аветик Вигенович Исаакян, литературовед, кандидат филологических наук, автор работы о прозе Исаакяна.

ЛЕГЕНДЫ И БАЛЛАДЫ

272. Лейли и Меджлум — герои широко распространенной на Востоке легенды о любви. Меджлум (Меджнун) символ несчастного, обезумевшего возлюбленного. Шираз — город на юге Ирана, блестящий центр персидской культуры X–XIII вв. Чинмачин — древнее название Китая, преимущественно южного, а также Индокитая.

273. В основе сюжета лежит арабская легенда «Антар», перевод которой был напечатан в московском армянском журнале «Юсисапайл» («Северное сияние», 1859, № 1), Тадмор — некогда цветущий город, расположенный между Дамаском и Евфратом и основанный, по Библии, Соломоном как передовой оплот против нападения арамейских орд. Вайя — сильно расчлененный лист пальмы, пальмовая ветвь. Эл Саман — один из знатнейших персидских правителей, принадлежавших к династии Саманидов, правление которой (819–999) считается эпохой национального возрождения персов. Сидон — один из крупнейших финикийских городов на побережье Средиземного моря, возникший в конце 3-го тысячелетия до н. э.

275. Нахарар — владетельный князь, правитель. Спарапет — военачальник.

277. Аттила (ум. 453) — жестокий предводитель гуннов (434–453), прославившийся опустошительными войнами. Огузы — тюркоязычные племена. Дакия — древнеримское название страны, расположенной между Тиссой, Дунаем, Днестром и Карпатами. Танаис — греческий город, стоявший на месте нынешнего Азова, а также древнее название Дона. Галлия — древнеримское название двух стран: Северной Италии и страны, ограниченной Средиземным морем, Пиренеями, Атлантическим океаном, Ламаншем, Рейном и Альпами. Каталаунские поля — равнина в северо-восточной Франции, где в 451 г. произошла знаменитая «битва народов», в результате которой войска во главе с римским полководцем Аэцием разгромили полчища гуннов, предводительствуемые Аттилой. Венеды — древнее название жителей северного берега Адриатического моря, причисляемых к иллирическим племенам. Аквилея — в древности большой и знаменитый город в Северной Италии (основан римлянами в 183–181 гг. до н. э.). Паннония — одна из значительных южнодунайских областей в Древнеримской империи.

278. При первой публикации («Гракан терт» — «Литературная газета», 1937, 27 июля) с подзаголовком «Курдский мотив».

280. Замысел легенды о последнем эпизоде жизни философа Древней Греции (469–399 до н. э.) возник при посещении тюрьмы Сократа в Афинах. В записях Исаакяна этих лет сказано: «От тюрьмы Сократа спускаюсь под Акрополь и размышляю о прочитанном недавно эпизоде с музыкантом… Да, до смерти, даже перед самой смертью, нужно учить то, чего не знаешь, учить без конца… Знать все и умирать — не так страшно… Умирать со спокойной мыслью, довольный, достигший совершенства…» (Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 2, с. 316).

281. В основе легенды лежит старинное сербское сказание (см.: М-me Céenina Clapier, La Serbie Légendaire, Paris, 1918, c. 122–125. — Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 2, с. 317). Шербет — напиток из гранатов, лимонов и сахара. Янычары — особая часть турецкого войска. Гяур — неверный, немусульманин. Гусле — югославский народный смычковый инструмент.

БАСНИ

284. В основе сюжета басня писателя-баснописца XII — начала XIII в. Вардана Айгекцы. См.: Н. Я. Марр, Сборник притч Вардана. Материалы для истории средневековой армянской литературы, СПб., 1894, ч. 2, с. 76; И. А. Орбели, Средневековая армянская басня, М,—Л., 1956, с. 105.

287. См.: Н. Я. Марр, Сборник притч Вардана, ч. 2, с. 130.

ПОЭМЫ

295. Лирический цикл, названный автором «поэмой». Пролог. Синам — фантастическая птица в восточных сказках. Манташ — ущелье и гора того же названия близ Алагяза. Переложил армянский текст на музыку композитор А. Манукян. Песнь первая. Тонир (тондыр) — большая, почти в человеческий рост, закопанная в землю круглая глиняная печь, на горячие стенки которой прилепляют (особым приспособлением) тонко раскатанный лист теста и через несколько минут отрывают (также особым приспособлением) подрумяненные лаваши. Песнь вторая. Пери озера. Армянский текст переложил на музыку композитор Алемшах (Париж). Песнь четвертая. Вардавар — праздник цветов (роз), языческий праздник, позднее замененный христианским праздником Преображения. Матах — жертвоприношение. Даул — ударный музыкальный инструмент, род барабана.

296. Исаакян работал над поэмой в Казарапате с 30 августа по 2 сентября 1909 г. и с 27 марта по 4 апреля 1910 г. Ее главы (суры) 1, 2 и 4 были опубликованы в журнале «Гехарвест» («Искусство»), 1909, № 3, а затем полностью отдельной книжкой в 1911 г. в Константинополе. Автор возвращался к переработке текста поэмы в 1916–1917, 1929 гг. и позднее вносил ряд частичных поправок, но идейная концепция ее не подверглась существенным изменениям. В том же номере журнала «Гехарвест» («Искусство») была напечатана поэма «Новое утро» Акопа Акопяна (1866–1937), основоположника армянской пролетарской поэзии. Тогда же, в 1909 г., произошел интересный диалог, зафиксированный в воспоминаниях Исаакяна, между двумя авторами, показывающий, как по-разному они воспринимали общественно-политическую атмосферу эпохи. «Мы с Акопяном встретились на улице, — вспоминал Исаакян. — Искренне и тепло поздравили друг друга с успехом и пошли в ресторан, чтобы отметить нашу победу… „Дорогой Аветик! — сказал он, поднимая бокал вина. — Наши поэмы — два породистых быка, которые столкнулись лбами… Выпьем за них“. — „Но наши быки идут не в паре, у них разные пути“, — сказал я. — „Это правда, ты хочешь укрыться в пустыне, а я иду на завод. Удивительно, — продолжал он, — мы оба недовольны действительностью, боремся с царизмом, с капитализмом, почему же наши пути расходятся?“ — „Может быть, разница темпераментов и среды?“ — спросил я. — „Мы часто с товарищами говорим о тебе, почему ты не идешь с нами в ногу, братец. Чего ты ищешь? Огород на берегу Аракса, Шушик и работу? Дадим тебе все это — и делу конец“. — „Дорогой мой, — возразил я, — огород ты мне еще можешь дать, а Шушик вряд ли“. Мы оба засмеялись» (Ав. Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, М., 1956, с 181). Сохранилось свидетельство самого Исаакяна о возникновении замысла поэмы «Абул Ала Маари». «Протест, недовольство против господствующих порядков, — говорил он, — было у меня раньше. Искал форму выражения. Был сентябрь 1909 года. Вышел из тюрьмы под залог, но находился еще под следствием. Ехал из Александрополя в Ереван. Был вызван на допрос губернским жандармским управлением. Машинист был знакомый. Зашел было к нему, стоял у окна и смотрел вдаль, по направлению мчащегося поезда, и думал, размышлял: поезд так бы всегда летел, без остановки, уносил, умчал бы меня далеко от всех государств, правительств и законов, дальше от суда и расправы, далеко-далеко… „Иди, иди, — говорил я про себя, — уноси меня от тюрем и крепостей, от сковываний и гнета, уноси далеко“. И когда поезд вошел в пустыню Сардарапата, в полумраке на горизонте стал вырисовываться караван верблюдов. Картина „Абул Ала“ была готова». Рассказ этот совпадает и с записями поэта о событиях своей жизни 1903–1909 гг., когда он находился в тюрьме и мечтал о поезде, который умчит его в вольные края (см.: А. Инджикян, Первоначальный вариант поэмы «Абул Ала Маари». — Историко-филологический журнал АН Армянской ССР (на арм. яз.), 4(43), 1968, с. 111–113). Здесь же опубликована рукопись неизвестной в печати поэмы Исаакяна «Мой караван», являющейся едва ли вариантом поэмы «Абул Ала Маари», а скорее попыткой осуществления замысла другого произведения, которое лишь в отдельных моментах перекликается со знаменитой поэмой. Поэма Исаакяна «Абул Ала Маари» переведена на языки: итальянский (1913), немецкий (1914, 1919), русский (1916, 1956), английский (1925, 1958), эсперанто (1926), еврейский (1927), японский (1928), испанский (1929), грузинский (1931, 1963, 1968), арабский (1940), чешский (1946, 1966), французский (1952, 1955), венгерский (1964), болгарский (1967), сербский (1967). éme en sept chants. Traduit de l’armenien par Jean Minassian, Paris, 1952) был отмечен Французской академией (см.: Guide de prix littéraires, Paris, 1955, p. 30). Русский перевод «Абу Ала Маари» принадлежит к числу выдающихся памятников поэтического перевода. Перевод В. Я. Брюсова вызвал в печати восторженные отклики. По выходе в свет сборника «Поэзия Армении…» писатель и критик Валерий Язвицкий писал о русском переводе поэмы Исаакяна: «Вырывать цитаты из великолепного перевода В. Я. Брюсова мне не хочется, чтобы не рвать красивой художественной ткани. Перевод нужно прочесть от строки до строки» («Армянский вестник», 1917, № 2, с. 7). Русский перевод поэмы Исаакяна вызвал полемику между известным ученым-арабистом академиком И. Ю. Крачковским и В. Я. Брюсовым. Исследователя арабской литературы, автора труда об Абу-ль-Аля-аль-Маарри (973 — 1075), заинтересовала поэма Исаакяна с точки зрения отражения в ней жизни и личности арабского поэта-философа. И. Ю. Крачковский, обнаружив в поэме Исаакяна отклонения от реальных фактов, писал В. Я. Брюсову: «Ведь Абу-ль-Аля жил в Маарре, а не в Багдаде, куда приезжал учиться, а не ко „двору вельмож“! Ведь он был слеп с трехлетнего возраста!» («Известия Отделения литературы и языка АН СССР», М., 1958, т. 17, вып. 6, с. 549). Брюсов защищал право поэта не следовать педантично за биографическими деталями и, желая в глазах ученого смягчить «виновность» Исаакяна, указывал на то, что автор поэмы якобы «неосторожно назвал своего героя именем исторического лица, о котором, по-видимому, сам имел смутное представление» (там же, с. 550). Трудно предположить, что Исаакян мог избрать героем поэмы историческое лицо, о котором он «имел смутное представление». Ему несомненно были достаточно хорошо известны обстоятельства жизни и творчества средневекового арабского поэта. Об этом свидетельствует и перевод Исаакяна восьмистишия Абу-ль-Аля-аль-Маарри «Я вижу людей, увлеченных войнами…». При переводе Исаакян, по-видимому, воспользовался русским переложением этого стихотворения в брошюре: «Абуль Аля Маарийский. Пособие к лекциям проф. А. Е. Крымского. Составил Д. В. Соловцов», М., 1903. В переводе Исаакяна лишь отдельные мысли и фразы совпадают с русским переложением стихотворения. Но в этой брошюре есть две строки из Абу-ль-Аля, которые перешли в текст поэмы Исаакяна: «Родитель несет вину за то, что в жизнь вступают дети… Он никогда не был женат, он даже приказал на своем памятнике сделать такую надпись:

Ср. у Исаакяна:

Но каким путем это редкое литографированное учебное издание оказалось в поле зрения армянского поэта? Исаакян прекрасно владел французским и немецким языками. Не воспользовался ли он каким-либо источником на французском или на немецком языке? Эта догадка подтверждается содержанием опубликованного сравнительно недавно письма Исаакяна к западноармянскому литератору Ованесу Авакяну: «Попала мне в руки маленькая книжка знаменитого арабского поэта, на немецком языке, прочел я ее и увидел, что моя душа сходна с его душой… И, найдя, что среда, где он жил, гармонирует с моей романтической натурой — караван, пустыня, восток, таинственность, — избрал его выразителем моих чувств. У арабского поэта я взял только две строчки и больше ни одного слова, ни одного образа… Я изменил даже обстоятельства его жизни: он был беден, слеп, из Багдада не уходил. Я взял только сущность его, которая в то же время является и моей сущностью» («Литературная Армения», 1965, № 10, с. 69). Полемику несколько иного рода вызвал и грузинский перевод поэмы Исаакяна. В 1929 г. известный грузинский поэт Тициан Табидзе перевел «Абул Ала Маари» и в этой связи обратился к автору с просьбой написать несколько строк к грузинскому изданию поэмы. В ответ на эту просьбу Исаакян прислал Табидзе две заметки, одна в виде автобиографической справки, другая по поводу грузинского издания поэмы. (Грузинский перевод издавался дважды в виде отдельной книжки, в 1931 и 1936 гг., с предисловием Т. Табидзе и заметками Исаакяна.) В конце второй заметки Исаакян, между прочим, упомянул о том, что «Фарис» Мицкевича и «Мерани» Бараташвили по духу, настроениям очень близки ему. В грузинском переводе письма Исаакяна была допущена неточность, которая дала повод для неверного толкования смысла слов армянского поэта. Некоторые из грузинских литераторов, как пишет об этом Г. Канкава, сделали поспешный вывод о «непосредственном воздействии», «доминирующем влиянии» «Мерани» Бараташвили на поэму Исаакяна (см.: Г. Канкава, Аветик Исаакян и грузинская литература, Тбилиси, 1960, с. 12). Когда это стало известно Исаакяну, он не без некоторого удивления писал Л. М. Меликсет-беку: «Не помню, где и когда я заявлял, что „Абул Ала“ писал под непосредственным влиянием „Мерани“ Бараташвили». Затем армянский поэт указывал на известную духовную близость, сходство в настроениях между Абул Ала с Чайльд-Гарольдом Байрона, «Фарисом» Мицкевича и «Мерани» Бараташвили (см.: Л. М. Меликсет-бек, Материалы для полного собрания сочинений Аветика Исаакяна (на арм. яз.). — Альманах армянской секции Союза советских писателей Грузии, Тбилиси, 1950, с. 363–364). Однако не в сходных общих мотивах основной пафос поэмы Исаакяна. Г. Канкава, не соглашаясь с теми, кто преувеличивает непосредственное воздействие «Мерани» на «Абул Ала Маари», указывает на широту замысла поэмы, на ее эпический характер и философское содержание. «„Абул Ала Маари“, — пишет Г. Канкава, — выражает стремление человеческой личности к возвышенному, к великой цели, ясным и свободным просторам. При таких больших порывах и стремлениях индивидуум, естественно, отвергает или оставляет позади отжившие и устаревшие формы жизни. Поэтому поэма „Абул Ала Маари“ является и протестом. В темный период 900-х годов Исаакян бросает гневный вызов прогнившему строю. Долой вашу мораль! Долой ваше общество! Долой вашу любовь! Долой ваше правосудие! Все это произведение в целом — беспощадный приговор буржуазному миру» (Г. Канкава, Аветик Исаакян и грузинская литература, с. 11). При изучении вопроса об идейной близости отдельных мотивов «Мерани» Бараташвили и поэмы Исаакяна нельзя забывать Лермонтова как единый источник вдохновения, перед поэтическим гением которого преклонялись Бараташвили и Исаакян, Духовная близость Исаакяна Лермонтову очевидна и более органична, чем совпадение частностей в поэме «Абул Ала Маари» с «Фарисом» Мицкевича и «Мерани» Бараташвили. Тем не менее нет оснований идейное содержание и художественное своеобразие поэмы Исаакяна ставить в прямую зависимость от мотивов лермонтовской лирики или каких-либо иных литературных источников. Идеи и образы поэмы «Абул Ала Маари» возникли не под воздействием внешних факторов (литературных источников, влияний и т. п.), а были органически связаны с его философской лирикой начала XX в. В примечаниях В. Я. Брюсова к переводу поэмы указано: «В нашем переводе несколько строф (двустиший) в разных сурах опущено» («Поэзия Армении», с. 507). О работе В. Я. Брюсова над переводом Исаакяна см.: Л. М. Мкртчян, «Поэма Ав. Исаакяна „Абул Ала Маари“ в переводе В. Брюсова» («Брюсовские чтения 1963 года», Ереван, 1964, с. 373–384). Касыда — традиционный жанр торжественной оды народов арабских стран, Ирана, Средней Азии, Азербайджана. Сура — название глав Корана. Калиф (халиф) — религиозный глава мусульман и верховный правитель мусульманского государства после смерти пророка Магомета (ок. 570–632). Гелистан — цветник роз. Адамант — драгоценный камень. Иблис — сатана в мусульманской народной демонологии. Геджас — северо-западные берега Аравии. Шарга — музыкальный инструмент. Дженнат — рай. Затор (точнее: цотор, арм.) — пряное растение. Шемс — древнее божество солнца. Салам — приветствие. Шюкр — слава, благословение. Зороастра (2-я пол. VII — нач. VI в. до н. э.) —полулегендарный проповедник, распространявший свое учение в Восточном Иране и, вероятно, в Хорезме, основатель религии зороастризма.

297. Армянский героический эпос, в частности образ Мгера Младшего, по записям Исаакяна, заинтересовал его еще в середине 90-х годов. «Очень давно эпос сасунцев занимал мое воображение, — сказано в этих записках, — в особенности занимал меня образ Мгера с его демократическими и революционными настроениями» (Ав. Исаакян, Собр. соч. в шести томах (на арм. яз.), т. 2, Ереван, с. 310). Эпос «Давид Сасунский» распадается на четыре группы повестей о славных деяниях четырех поколений сасунских богатырей. Повестями о Мгере Младшем, послужившими основой поэмы Исаакяна, завершается сказ. Мгер борется со злом, чтобы восторжествовали на земле мир и справедливость. Но зло продолжает существовать. Мгер, не найдя выхода, не пожелав более быть свидетелем черных дел на земле, скрывается в далекой пещере. Однажды вошел в пещеру (дважды в год раздвигается скала) пастух. Увидя исполина, спросил: «Когда отсюда выйдешь, Мгер?» — и услышал в ответ:

(«Давид Сасунский», Армянский народный эпос, М.—Л., 1939, с. 374). В 1902 г. Исаакян услышал от каменщика — беженца из Западной Армении — уста (мастера) Манука один из неизвестных вариантов сказа о Мгере, по которому Мгер должен выйти из Вороньей пещеры, принести права и мир простому народу. Опираясь на этот и другие известные варианты четвертой ветви армянского героического эпоса, Исаакян в 1919 г. приступил к осуществлению своего давнего замысла. «После Октябрьской социалистической революции, — писал Исаакян, — я понял, что настал час освобождения Мгера» (Ав. Исаакян, т. 2, с. 209). Первоначальный вариант поэмы «Мгер из Сасуна» был опубликован в журнале «Арэг» («Солнце», Вена, 1922, № 3 и 4), затем отдельно в Вене в том же году. Текст поэмы был переработан автором в 1937 г. в Ереване. В 1939 г., в связи с празднованием тысячелетия армянского героического эпоса, Исаакян вновь возвращается к своей поэме. Работа над ее текстом, как показывают планы и черновики в архиве поэта, продолжалась вплоть до 1956 г. и осталась незавершенной. Русский перевод поэмы дан по тексту 1937 г. Сасун — горная область в Западной Армении, расположенная к западу от Ванского озера. Название Сасун восходит к древнейшим географическим обозначениям. Мысыр — город Мосул на севере Ирака, на правом берегу Тигра. В эпосе — обобщенное географическое обозначение владений Мсырского арабского царя, Мсра-Мелика. Банджар и синдз — съедобные травы. Дэв — некогда божество, затем злой дух, див. Вишап — чудовищная рыба, позже — дракон; первоначально — божество. Сохранились колоссальные каменные изображения этих рыб — главным образом в районе озера Севан. Марута — гора Таврского хребта в Западной Армении. Капуткох — буквально: Голубобокий. Арюцаберд — буквально: Львиная крепость. Цовасар — буквально: Озерная гора, название горы в Сасуне, на ее вершине находится озеро. Сехан-гора — буквально: Стол-гора, в Западной Армении. Гишт, халам — род плаща с головным убором из шкуры убитого зверя. Тарон — область в Западной Армении. Вишапаберд — буквально: Крепость вишапа. Меч Авлуни (меч-молния) — легендарный меч сасунских богатырей. Горлан-Оган — Дзенов Ован, дядя Давида, одно Из важных действующих лиц в армянском эпосе. Сепух — Рыцарь, всадник, военачальник.

Иллюстрации

1. Фотография Ав. Исаакяна. 1954 г.

2. Фотография Ав. Исаакяна. 1890 г.

3. Фотография Ав. Исаакяна. 1908 г.

4. Фотография Ав. Исаакяна. 1937 г.

5. Фотография Ав. Исаакяна и М. Сарьяна. 1945 г.

6. Фотография Ав. Исаакяна, Д. Демирчяна, М. Сарьяна и В. Амбарцумяна. 1952 г.

7. Фотография Ав. Исаакяна, А. Граши, В. Реймериса и А. Венцловы. 1955 г.

8. Фотография Ав. Исаакяна. 1957 г.

9. Автограф вступления к поэме Ав. Исаакяна «Абул Ала Маари».

Сноски

1

Н. С. Тихонов, Аветик Исаакян. — В кн.: Аветик Исаакян, Избр. произведения, М., 1952, с. 4.

(обратно)

2

Варпэт (арм.) — мастер, метр.

(обратно)

3

В. Я. Брюсов, Поэзия Армении и ее единство на протяжении веков. — В сб.: «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней», М., 1916, с. 80.

(обратно)

4

Ав. Исаакян. Два слова о моей жизни. (Записка написана 19 ноября 1929 г.). — «Литературная Грузия», 1957, № 6, с. 111.

(обратно)

5

А в. Исаакян, Соч. в четырех томах (на арм. яз.), т. 4. Ереван, 1959, с. 246, 390–391.

(обратно)

6

Ав. Исаакян, К семидесятилетию со дня рождения Максима Горького. — В кн.: Аветик Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, М., 1956, с. 204.

(обратно)

7

Писатели, историки — ученые из армянской католической конгрегации Венеции и Вены. Конгрегация основана в 1701 г. ученым-монахом Мхитаром Себастаци. Она существует поныне на острове Св. Лазаря близ Венеции.

(обратно)

8

Ав. Исаакян, Соч. в четырех томах, т. 4, с. 457.

(обратно)

9

Там же, с. 263.

(обратно)

10

Н. С. Тихонов, Аветик Исаакян. — Указ. изд., с. 5.

(обратно)

11

Ав. Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, с. 192.

(обратно)

12

М. Налбандян, Избранные философские и общественно-политические произведения, М., 1954, с. 407.

(обратно)

13

Ав. Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, с. 196.

(обратно)

14

Ваан Терьян, Собр. соч. в трех томах (на арм. яз.), т. 2, Ереван, 1961, с. 287.

(обратно)

15

Егише Чаренц. О литературе (на арм. яз.), Ереван, 1957, с. 65–66.

(обратно)

16

Ав. Исаакян, Избр. произведения, М., 1952, с. 6.

(обратно)

17

Ю. Веселовский, Русское влияние в современной армянской литературе, М., 1909, с. 25.

(обратно)

18

В. Я. Брюсов, Поэзия Армении и ее единство на протяжении веков. — Указ. изд., с. 79.

(обратно)

19

Ю. Веселовский, указ. изд., с. 19.

(обратно)

20

Ав. Исаакян, Избр. соч в двух томах, т. 2, с. 158.

(обратно)

21

П. Н. Макинцян (1886–1937) — литератор, видный армянский филолог.

(обратно)

22

«„Цветы Араза“. Выпуск первый. Аветик Исаакян, Песни», М., 1907, с. 8–9.

(обратно)

23

Ав. Исаакян, По поводу издания моей поэмы «Абул Ала Маари» на грузинском языке. Из архива Тициана Табидзе. — «Литературная Грузия», 1957, № 6, с. 111.

(обратно)

24

«Аветик Исаакян в русской критике», Ереван, 1961, с. 91.

(обратно)

25

В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 7, М., 1955, с. 165.

(обратно)

26

Архив Исаакяна.

(обратно)

27

Ав. Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, с. 32.

(обратно)

28

Там же, с. 36.

(обратно)

29

Ав. Исаакян, Избранная проза, Ереван, 1947, с. 71.

(обратно)

30

Ст. Зорьян, Родной источник. К 65-летию Аветика Исаакяна (на арм. яз.). — «Гракан терт» («Литературная газета»), 1940, 23 декабря.

(обратно)

31

Ав. Исаакян, «Пан» и «Виктория» Кнута Гамсуна (на арм. яз.). — Газета «Втак» («Ручей»), 1908, 22, 23 и 25 апреля. К забытой рецензии Исаакяна впервые обратился Левон Киракосян. См. его статью: «Аветик Исаакян и Кнут Гамсун» («Литературная Армения», 1971, № 11, с. 114–121).

(обратно)

32

«Втак», 1908, 23 апреля.

(обратно)

33

В. Я. Брюсов, Поэзия Армении и ее единство на протяжении веков. — Указ. изд., с. 79.

(обратно)

34

В письме Ю. А. Веселовскому Исаакян писал: «Я лично своим развитием был гораздо более обязан Германии… Я чувствую, что на меня сильнее повлияли Ницше, Гейне и другие писатели» (Ю. Веселовский, указ. изд., с. 25). Об увлечении Ницше в молодости Исаакян говорил и в речи в апреле 1937 года (Ав. Исаакян, Соч. в четырех томах, т. 4, с. 390).

(обратно)

35

В. Кирпотин, Поэзия армянского народа, М., 1938, с, 82.

(обратно)

36

Н. С. Тихонов, Аветик Исаакян. — Указ. изд., с. 5.

(обратно)

37

Понятие стиля «зыбкое и субъективно неопределенное» (см.: В. В. Виноградов, Проблема авторства и теория стилей, М., 1961, с. 7). Задача исследователя еще более осложняется, когда приходится пользоваться переводами поэтических текстов, в которых нередко утрачиваются не только отличительные признаки формы (образы, характерные черты лексики, музыкальный строй и т. д.), но и существенные элементы содержания, оттенки поэтической мысли.

(обратно)

38

Н. А. Добролюбов, Собр. соч. в девяти томах, т. 2, М., 1962, с. 489.

(обратно)

39

Там же, т. 6, 1963, с. 149.

(обратно)

40

Ав. Исаакян, Соч. в четырех томах, т. 4, с. 151.

(обратно)

41

Мариэтта Шагинян, Воспоминания о С. В. Рахманинове. — В кн.: «Воспоминания о Рахманинове», т. 2, М., 1974, с. 159.

(обратно)

42

Ваан Терьян, Собр. соч. в трех томах (на арм. яз.), т. 3, Ереван, 1963, с. 185.

(обратно)

43

Фр. Шиллер, Статьи по эстетике, М.—Л., 1935, с. 354.

(обратно)

44

В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953, с. 367.

(обратно)

45

Ав. Исаакян, Соч. в четырех томах, т. 4, с. 266.

(обратно)

46

В. Г. Белинский, Поли. собр. соч., т. 7, М., 1955, с. 454.

(обратно)

47

П. Берков, Две поэмы Аветика Исаакяна («Абул Ала Маари» и «Мгер из Сасуна»). — В сб.: «Аветик Исаакян в русской критике», с. 154.

(обратно)

48

Пандухт, гариб — странник, скиталец, изгнанник, человек, живущий на чужбине и тоскующий по родной земле.

(обратно)

49

И. Орбели, О поэме «Мгер из Сасуна». — «Новый мир»: 1939, № 9, с. 45.

(обратно)

50

См. рассказы «Байрам Али» (1924), «У них есть знамя» (1932). — Ав. Исаакян, Избр. соч. в двух томах, т. 2, с. 40–44, 62–90.

(обратно)

51

Там же. с. 209.

(обратно)

52

Н. С. Тихонов, Выдающееся произведение советской литературы. — «Литературная газета», 1946, 29 июня.

(обратно)

53

Корнелий Зелинский, Поэт. — В сб.: «Аветик Исаакян в русской критике», с. 49.

(обратно)

54

Александр Блок, Собр. соч. в восьми томах, т. 8, М.—Л., 1963, с. 455–456.

(обратно)

55

Знаком * помечены произведения, переведенные на русский язык впервые, знаком ** — переведенные заново для этого издания.

(обратно)

56

Организаторами сборника было задумано, как явствует из предисловия, издание под общим заглавием «Цветы Араза» избранных стихотворений виднейших армянских поэтов отдельными выпусками.

(обратно)

57

П. Н. Макинцян несколько раз бывал у Блока. Его имя дважды упоминается в дневниках Блока, в записях от 2 и 3 ноября 1915 г.: «Сплошные дела: П. Н. Макинциан…» (Александр Блок, Собр. соч. в восьми томах, т. 8, М.—Л., 1963, с. 274).

(обратно)

58

Иоанна Матвеевна Брюсова — жена поэта, была помощницей, как называла она себя в переписке, «секретарем» Брюсова в его работе над сб. «Поэзия Армении…».

(обратно)

59

См.: Л. М. Мкртчян, Аветик Исаакян на русском языке. Библиография переводов и критической литературы, Ереван, 1964.

(обратно)

Оглавление

Путь поэта Вступительная статья К. Н. Григорьяна

СТИХОТВОРЕНИЯ

  1. «Нежную розу спалило в зной…»** [55] Перевод Т. Спендиаровой

  2. «Уж солнце за вершиной гор…» Перевод А. Блока

  3. «Когда, звезда, ты светишь в высоте…» Перевод Н. Павлович

  4. «Я чистой верой был вооружен…»** Перевод В. Рогова

  5. «Сложил я песни, — горести прошли…»** Перевод Т. Спендиаровой

  6. «Ночью в саду у меня…» Перевод А. Блока

  7. «Едва расцветший цветок…»** Перевод В. Рогова

  8. «Ал-злат наряд — мой детка рад…» Перевод А. Блока

  9. «Меж нами семь высоких гор…» Перевод С. Мар

  10. «Я стар… Меня винить не надо…» Перевод В. Любина

  11. «Сердце, дождись! Быть может, рассвет…» Перевод Н. Павлович

  12. «Ужели облетит цветка…» Перевод М. Павловой

  13. «Устал от жизни я, родимый лес…» Перевод О. Румера

  14. Моя пери Ширакское предание Перевод К. Арсеневой

  15. «Хочешь, стану росою печали…» Перевод М. Павловой

  16. «День холодный, буря и мгла…» Перевод Т. Спендиаровой

  17. «Ночь. Мороз…» Перевод В. Любина

  18. «Сердце мое — небесный свод…»** Перевод Т. Спендиаровой

  19. «Певец я — птица в вышине…» Перевод А. Ахматовой

  20. «Товарищ, вперед!..» Перевод В. Державина

  21. Бингёл («Прохладой веет ветерок…») Перевод Т. Спендиаровой

  22. «В горах, в ущельях ветер злой гудит…»** Перевод Т. Спендиаровой

  23. «Стал ветерок ночной нежней…»** Перевод В. Рогова

  24. «В груди моей — радость творенья…» Перевод В. Державина

  25. «Оплачь мое горе, сымбул-трава…» Перевод М. Павловой

  26. «Извивается дорога…» Перевод А. Ахматовой

  27. Моей матери Перевод А. Блока

  28. «Один я в объятьях бушующих вод…»** Перевод А. Сендыка

  29. «Ты устал, любимый мой…»** Перевод А. Сендыка

  30. «Мне от любимой, ветерок…» Перевод С. Шервинского

  31. «Ночь опустилась, звезды блеснули…»** Перевод В. Рогова

  32. «Бессонные ночи…»* Перевод С. Шервинского

  33. «В бездне бед житейского моря…» Перевод В. Державина

  34. «Средь чуждых людей живу, одинок…»** Перевод Т. Спендиаровой

  35. «Вот я какой увидел сон…» Перевод А. Ахматовой

  36. «Я болен, родная, истерзан душой…» Перевод В. Звягинцевой

  37. «С венцом терновым на челе…» Перевод Н. Павлович

  38. «Прозрачны в небе облака…»** Перевод Вс. Рождественского

  39. «Лунно-лилейная дымка…»* Перевод А. Сендыка

  40. «Сверкают звезды ярче и нежней…» Перевод Н. Павлович

  41. «Издалека в тиши ночной…» Перевод А. Блока

  42. «Мечтой я на дальних бродил берегах…» Перевод В. Державина

  43. «От алой розы, розы любви…» Перевод А. Блока

  44. «В небесах облаков гряда…»* Перевод Т. Спендиаровой

  45. «Исчезла тропа, оборвался путь…»** Перевод А. Сендыка

  46. «Милая у монастырских ворот…»** Перевод Вс. Рождественского

  47. «Не глядись в черный взор…» Перевод А. Блока

  48. «Косули в сумрак пронеслись…» Перевод С. Шервинского

  49. «Находят подруг человек и зверь…»** Перевод С. Шервинского

  50. «Шумно та звезда упала…» Перевод А. Ахматовой

  51. «„Что за огонь разводишь, мать?“…» Перевод Т. Спендиаровой

  52. «Тихий шелест ветвей…»* Перевод Т. Спендиаровой

  53. «Брожу я молча в лесу глухом…»** Перевод Т. Спендиаровой

  54. «Глухим, неясным, призрачным порывом…» Перевод Б. Пастернака

  55. «Журавлиные стаи, стаи…» Перевод С. Мар

  56. «Подул холодный осенний ветер…»* Перевод С. Шервинского

  57. «Душа моя была что сад…»** Перевод В. Рогова

  58. «На чело твое тучи легли…»** Перевод А. Сендыка

  59. «Схороните, когда я умру…» Перевод А. Блока

  60. «Луна, словно лебедь сонный…»* Перевод С. Шервинского

  61. «Беда со мной, всегда со мной…»** Перевод В. Рогова

  62. «Ах! Горе и боль нам даны на земле…» Перевод Вс. Рождественского

  63. «Я спал, и море снилось мне…» Перевод С. Шервинского

  64. «Хотелось сердце спрятать мне…» Перевод Т. Спендиаровой

  65. «Бурное море в безумном порыве…»* Перевод С. Шервинского

  66. «Прибой, запенившись, кипел…» Перевод И. Бруни

  67. «Я любил, но любимую увели…»** Перевод Вс. Рождественского

  68. «„Подружка, стану я землей…“» Перевод Т. Спендиаровой

  69. «Когда бы из моей сердечной рапы…» Перевод Б. Пастернака

  70. «Как же я дожил до черного дня…»* Перевод Вс. Рождественского

  71. Вселенский колокол** Перевод Н. Стефановича

  72. «Не видеть тебя я давал обет…»** Перевод А. Сендыка

  73. «Бессонной ночью темною…» Перевод В. Любина

  74. «Стать бы мне солнцем, чтоб милую грудь…»** Перевод Т. Спендиаровой

  75. «Друзей в могилу рок увел…» Перевод Т. Спендиаровой

  76. «Я знаю, через века…»* Перевод А. Сендыка

  77. «Над безымянной могилой моей…» Перевод В. Звягинцевой

  78. «Под ивою этой в далекие дни…» Перевод Эм. Александровой

  79. «Те звезды, чей свет мне люб искони…» Перевод В. Звягинцевой

  80. «Видит лань — в воде…» Перевод А. Блока

  81. «Шиповник дикий, я расту…» Перевод М. Касаткина

  82. «Ты — плод граната золотой…» Перевод В. Звягинцевой

  83. «Мой день проходит во мраке…»* Перевод Т. Спендиаровой

  84. «Ах, лишь красавицу я встречу…»** Перевод Т. Спендиаровой

  85. «В долине, в долине Салнб боевой…» Перевод А. Блока

  86. «От жгучего горя сердце мертво…» Перевод А. Ахматовой

  87 «В вашем доме сегодня пир идет…» Перевод Вс. Рождественского

  88. «Вечер все обошел дома…»** Перевод Т. Спендиаровой

  89. «Знать ты не хочешь любви моей…»* Перевод А. Сендыка

  90. «Эй, смерти мир, бессмертен ты…»** Перевод В. Рогова

  91. «Эй, джан родина, как прекрасна ты!..»** Перевод Вс. Рождественского

  92. «Из бездны мрака голос мой звучит…» Перевод Н. Асанова

  93. «Повстречались мы через много дней…» Перевод Вс. Рождественского

  94 — 96. Народные баяти* Перевод Т. Спендиаровой

    1. «Дорогие мои, прощайте…»

    2. «На кусте твоем розою пышной не стал…»

    3. «Жизнь отдать тебе рад — нет вины у меня»

  97. «Ветер летит, летит по пустыне…»* Перевод С. Шервинского

  98. «…Намучилась к ночи, устала волна…»* Перевод Т. Спендиаровой

  99. «В сердце — скорбей океан, грустно понурился я…»** Перевод В. Рогова

  100. «Косы свои заплетала…»** Перевод Н. Стефановича

  101. Аразу Перевод Т. Спендиаровой

  102. «Утеса черного осколок…» Перевод С. Шервинского

  103. «Мне снилось: я, раненный в сердце, лежал…» Перевод В. Звягинцевой

  104. «Померкла душа от страданий земли…» Перевод В. Державина

  105. «Взмахну я крыльями и ввысь взлечу…»* Перевод Вс. Рождественского

  106. «Ликуя, струится прозрачный ручей…» Перевод Вс. Рождественского

  107. «Ночные блещут небеса…» Перевод Б. Садовского

  108. «„Охотник, брат, ты с гор идешь“…»** Перевод А. Сендыка

  109. «Мой май зеленый, пора, приди…»** Перевод А. Сендыка

  110. «С цветком на груди я на свадьбу любимой…»** Перевод Т. Спендиаровой

  111. «Был бы на Аразе у меня баштан…» Перевод А. Блока

  112. «Моя душа объята тьмой полночной…» Перевод Ив. Бунина

  113. «Зима ушла, весна идет…» Перевод С. Шервинского

  114. «Бездомная ласточка, песня моя…»** Перевод М. Павловой

  115. «Я от грохота жизни в пустыню ушел…»* Перевод Вс. Рождественского

  116. «Как ветер горный из черных туч…»** Перевод В. Рогова

  117. «Словно молньи луч, словно гром из туч…» Перевод А. Блока

  118. «Караван мой бренчит и плетется…» Перевод А. Блока

  119. «Только детства беспечные, светлые дни…» Перевод Вс. Рождественского

  120. «Я знаю, в жизни, при ее начале…»* Перевод Вс. Рождественского

  121. «Стосковался по родной стране…» Перевод Т. Спендиаровой

  122. «Нет, голод духовный вас будет томить…» Перевод Вс. Рождественского

  123. «Ты ранено, сердце, ты бьешься в груди…» Перевод Вс. Рождественского

  124. «Ночью ясною в тишине…»** Перевод Т. Спендиаровой

  125. Колокол свободы Перевод Н. Тихонова

  126. Моя молитва* Перевод Н. Стефановича

  127. «Любовь к тебе мне пронзила грудь…»** Перевод А. Сендыка

  128. «Вернулись дни чарующей весны…»** Перевод Т. Спендиаровой

  129. «Ты скитальцем будь, чтоб тебе брести…» Перевод К. Липскерова

  130. «Осень пришла…»** Перевод Т. Спендиаровой

  131. «Ты неприступна. Тоской томим…»** Перевод Т. Спендиаровой

  132. «Бесценные песни, благие мечты…»** Перевод В. Рогова

  133. «С далеких морей, из пустынь без границ…» Перевод Вс. Рождественского

  134. «Жизнь мою вы в грезу превратили…» Перевод В. Державина

  135. «Погляди, сестра моя, погляди…» Перевод В. Звягинцевой

  136. «В миражах пустыни вечерней порой…» Перевод Вс. Рождественского

  137. «Убитый грозою, из тучи…»** Перевод С. Шервинского

  138. «Лучезарное небо полно чудес…»* Перевод Вс. Рождественского

  139. «Я, как бездомный ветер, в дверь твою…»** Перевод В. Рогова

  140. «Не грусти без конца и не радуйся, друг..»* Перевод Вс. Рождественского

  141. «Ах, цвет любви моей увял, отцвел…» Перевод М. Зенкевича

  142. «Никто не понял скорбных слез моих…» Перевод М. Звягинцевой

  143. «Сорванную розу ветке не вернуть…» Перевод В. Брюсова

  144. «Будто волчьих стай страшный вой кругом…» Перевод Б. Садовского

  145. «Животворящему светилу…»* Перевод Т. Спендиаровой

  146. «Твой гордый стан сосны стройней…» Перевод Эм. Александровой

  147. «В разливе утренних лучей…» Перевод А. Блока

  148. «Ненависти, жажды отомщенья…» Перевод А. Гатова

  149. «О время юности моей…» Перевод К. Липскерова

  150. «Да, я знаю, всегда — есть чужая страна…» Перевод А. Блока

  151. «Душа — перелетная бедная птица…» Перевод Б. Пастернака

  152. «С замирающим сердцем в уснувшем саду…»** Перевод А. Сендыка

  153. «Враждует с человеком человек…» Перевод В. Звягинцевой

  154. «Нежная моя голубка, мимо…»** Перевод Т. Спендиаровой

  155. «Быстролетный и черный орел…» Перевод А. Блока

  156. «Лишь одного бы я желал…» Перевод С. Мар

  157. «Я захотел любви поверить вновь…» Перевод В. Любина

  158. «В далеких горах Гималайских сейчас…» Перевод В. Державина

  159. «Взмыли в испуге дикие утки…»** Перевод Т. Спендиаровой

  160. Песнь о хлебе* Перевод Вс. Рождественского

  161. «Твои блестящие глаза — как море в солнечных лучах…» Перевод Т. Спендиаровой

  162. «Сердце мое на вершинах гор…» Перевод М. Зенкевича

  163. «В тоске я шел вдоль горного кряжа…» Перевод Б. Пастернака

  164. «На склоне гор под тяжкою землей…» Перевод М. Павловой

  165 — 169. Песни греха и покаяния* Перевод Вс. Рождественского

    1. «Золото солнца в море твоих волос…»

    2. «Возможно, так будет лучше, умней…»

    3. «Небесной любви, о душа, жаждешь ты…»

    4. «Могучий орел, свой снижая полет…»

    5. «Над озером чистым скалой вознесен…»

  170. «У кого так ноет ретивое…» Перевод Б. Пастернака

  171. «О горный орел, о черный орел!..»** Перевод А. Сендыка

  172. «У вод необъятных далекого моря…» Перевод М. Столярова

  173. Ты не поймешь Перевод В. Звягинцевой

  174. «Приснилось мне как-то, что мать моя бедная…»** Перевод А. Сендыка

  175. «Дорогая, лей реки слез…»* Перевод Т. Спендиаровой

  176. «В золотых, горячих лучах…» Перевод С. Мар

  177. «Что слава, власть и взгляд желанной…» Перевод В. Державина

  178. Смерть Перевод С. Шервинского

  179. «Я увидел во сне: колыхаясь, виясь…» Перевод А. Блока

  180. «Безвестна, безымянна, позабыта…» Перевод В. Брюсова

  181. «Полей просторы обволок туман…»* Перевод В. Рогова

  182. «Где он, тот камень…» Перевод М. Павловой

  183. «В далекие неведомые дали…» * Перевод Т. Спендиаровой

  184. «Я в этом мире лишь мечту любил…»* Перевод Т. Спендиаровой

  185. «Изгнан я…»* Перевод А. Сендыка

  186. «Безвестное где-то…» Перевод П. Панченко

  187. «Мне грезится: вечер мирен и тих…» Перевод А. Блока

  188. «Ветер бьется о мой порог…» Перевод В. Державина

  189. «На берегу реки родной…» Перевод Н. Павлович

  190. «Вместе ты и я…» Перевод Н. Павлович

  191. «Вишневый цвет снегов белей…» Перевод Н. Тихонова

  192. «В пенистых гривах, стремительны, злы…»* Перевод Т. Спендиаровой

  193. «Веснами аист…» Перевод С. Мар

  194. «Твоих бровей два сумрачных луча...» Перевод В. Брюсова

  195 «Над морем нежный разлился закат…» Перевод Вс. Рождественского

  196. «Мотыльки ли это или небо в звездах?.»** Перевод H. Стефановича

  197. «Где я, покинув дом родной…» Перевод М. Павловой

  198. «Счастье мое не догнать…» Перевод Н. Павлович

  199. «Старый друг, родник…» Перевод В. Звягинцевой

  200. «Ветер. В осеннюю тьму…»* Перевод А. Сендыка

  201. «Снег падает печально и неспешно…»** Перевод Т. Спендиаровой

  202. «Каждой весной, в пору ярких цветов…»** Перевод Вс. Рождественского

  203. «Я в тени ветвей…» Перевод Б. Садовского

  204. «Рано поутру…» Перевод В. Звягинцевой

  205. «Ночь, ветер…»* Перевод Т. Спендиаровой

  206. Сон Перевод Эм. Александровой

  207. «Идут года, за днем уходит день…»* Перевод Вс. Рождественского

  208. «Над речкой склонилась…»** Перевод Мавра Яна

  209 — 212 Перевод О. Румера

    1. «На иве под моим окном…»

    2. «Покуда ты жил…»

    3. «Бесконечный дождь…»

    4. «Мне от тоски был свет не мил…»

  213. Две птицы** Перевод Н. Стефановича

  214. «Умерли дня золотые огни…»** Перевод А. Сендыка

  215. «Я всякий раз, когда смотрю…» Перевод Н. Павлович

  216. «Маленькая девочка — она…»* Перевод Т. Спендиаровой

  217. «Мне сказали: „Давно умерла твоя мать…“» Перевод А. Ахматовой

  218. Завещание* Перевод Вс. Рождественского

  219. «Пускай от родины вдали…» Перевод К. Арсеневой

  220. «Был бы я ветерком…» Перевод С. Шервинского

  221. «Когда ты тесней…» Перевод Вс. Рождественского

  222. «Жемчуга на шее твоей…» Перевод С. Мар

  223. «Я часто захожу к тебе домой…»* Перевод Т. Спендиаровой

  224. Первые слезы Перевод В. Звягинцевой

  225. «Вокруг и тишина, и мгла…» Перевод Н. Павлович

  226. «С утратой того, что любимо…» Перевод А. Ахматовой

  227. «Ресницы опустили тень…» Перевод Н. Павлович

  228. «Бесконечностью песен весна зацвела…» Перевод Б. Садовского

  229. В Помпее* Перевод Вс. Рождественского

  230. «Все говорят, забыла ты…» Перевод К. Арсеневой

  231. «Я бы хотел, суровый…»** Перевод Н. Стефановича

  232. «Народы шли к твоим, о море, берегам…»* Перевод Вс. Рождественского

  233. К родине Перевод В. Звягинцевой

  234. Моей родине** Перевод Т. Спендиаровой

  235. В Равенне Перевод М. Павловой

  236. Ани** Перевод Вс. Рождественского

  237. «За что, за что ко мне ты зла…» Перевод М. Петровых

  238. Родной дым** Перевод Н. Стефановича

  239. «Моей мечты последняя волна…» Перевод Т. Спендиаровой

  240. «Черный пламень глаз твоих…» Перевод Ю. Верховского

  241. «Лужайку вольной кроной осеня…» Перевод М. Столярова

  242. «Заката ширь золотая…»** Перевод Н. Стефановича

  243. «„Что плачешь ты, бесценный друг?..“» Перевод С. Шервинского

  244. «Резвятся мальчик с девочкой…» Перевод С. Шервинского

  245. Родине Перевод В. Державина

  246. Детство** Перевод А. Сендыка

  247. «Весь этот беспредельный мир…» Перевод О. Румера

  248. «Природе задал я вопрос…» Перевод О. Румера

  249. «Разум трепещет, ликуют мечты…»** Перевод А. Сендыка

  250. «Когда-то в детстве с ребятами…»* Перевод С. Шервинского

  251. «Я был бы счастлив не родиться…»* Перевод А. Сагратяна

  252. Наши историки и наши гусаны К тысячелетию народного эпоса «Давид Сасунский» Перевод М. Зенкевича

  253. «Гулял я, был день осенний погож…»* Перевод В. Рогова

  254. Новогоднее утро Перевод В. Звягинцевой

  255. Привет всем Перевод Н. Чуковского

  256. «Безмятежная ночь! Один я сижу…» Перевод Н. Чуковского

  257. «Проснулся ребенок…»* Перевод С. Шервинского

  258. Бингёл («Раскрыла весна зеленые двери дня…») Перевод Т. Спендиаровой

  259. Боевой клич Перевод В. Звягинцевой

  260 — 261. Песня птиц

    1. «Птички певчие наши…»** Перевод Т. Спендиаровой

    2. «Однажды девочка, резвясь…» Перевод А. Ахматовой

  262. Вечной памяти С. Г. Загияна Перевод А. Ахматовой

  263. Армянское зодчество Памяти архитектора Т. Тораманяна Перевод М. Петровых

  264. «Пусть придет за мной…» Перевод В. Звягинцевой

  265. День великой победы (9 мая 1945 г.) Перевод С. Шервинского

  266. Моя нирвана* Перевод Вс. Рождественского

  267. «Жизнь — краткий сон, прошла — и нет следа…» Перевод К. Арсеневой

  268. Авику Перевод В. Звягинцевой

  269. «Страдал я в этом мире зла, печали…»* Перевод Вс. Рождественского

ЛЕГЕНДЫ И БАЛЛАДЫ

  270. Скиталец-сын Перевод Вяч. Иванова

  271. Мать** (Ширакское предание) Перевод А. Сендыка

  272. Лейли и Меджлум** Перевод С. Шервинского

  273. Вечная любовь Перевод В. Державина

  274. Любовь рыцаря Перевод М. Петровых

  275. Родная земля Перевод С. Шервинского

  276. Сыновняя любовь Перевод Т. Спендиаровой

  277. Меч Аттилы** Перевод А. Сендыка

  278. Влюбленный Надо Перевод Т. Спендиаровой

  279. Еврейская легенда Перевод А. Ахматовой

  280. Сократ Перевод Б. Садовского

  281. Народная лира Сербская легенда XVIII века Перевод М. Петровых

БАСНИ

  282. Мулла и дети Перевод М. Столярова

  283. Волк и соловей Перевод Эм. Александровой

  284. Вепрь и лиса Перевод С. Шервинского

  285. Вопрос Перевод Эм. Александровой

  286. Всего дороже Перевод В. Любина

  287. Медведь и змея Перевод С. Михалкова

  288. Голодная курица Перевод М. Столярова

  289. Осел и крестьянин Перевод А. Ахматовой

  290. Бедняк и караван Перевод М. Столярова

  291. Спор петухов Перевод К. Арсеневой

  292. Козел и волк Перевод Б. Садовского

  293. Волк и лань Перевод А. Яшина

  294. Сатана и его дочери Средневековая армянская басня Перевод С. Михалкова

ПОЭМЫ

  295. Песни Алагяза

    Моей судьбе Перевод В. Державина

    Пролог Перевод А. Блока

    Арагацу Перевод В. Державина

    Манташу Перевод Т. Спендиаровой

    Песнь первая

      1. «В горы поднялся весь крестьянский люд…» Перевод Т. Спендиаровой

      2. «На крутизне горы Манташ…» Перевод В. Державина

      3. «Моя прекрасная Заро…» Перевод Эм. Александровой

      4. «Заро в ущелье забрела…» Перевод Т. Спендиаровой

      5. «Ты там, где плещет водопад…» Перевод В. Державина

      6. «Твой поцелуй был так хорош…» Перевод В. Звягинцевой

      7. «Здесь птицы яркого пера…» Перевод В. Державина

      8. «Глаза твои — море бездонной лазури…» Перевод Л. Озерова

      9. «Эй, Арагац! От солнца алый…» Перевод Эм. Александровой

    Песнь вторая

      1. «Шар солнечный с востока плыл…» Перевод А. Ахматовой

      2. «Собрались сотни павлинов тут…» Перевод А. Ахматовой

      3. «С моей Заро, рука в руке…» Перевод Эм. Александровой

      4. Пери озера Перевод Н. Чуковского

      5. «Плывет, уплывает наш челн…» Перевод В. Звягинцевой

    Песнь третья

      1. «В вечерний час в простор полей…» Перевод М. Павловой

      2. «Небо чистое, звезды горят…» Перевод М. Павловой

      3. Песня Заро Перевод Б. Пастернака

      4. «Поцеловала нежно ты меня...» Перевод Ю. Верховского

      5. «Помню, мне, мальчонке, бабушка-старушка..» Перевод Ю. Верховского

      6. Сказка Перевод М. Павловой

      7. «Дремлет Заро на плече у меня…» Перевод М. Павловой

    Песнь четвертая

      1. «Монастырь стоит на горе…» Перевод С. Мар

      2. «Пируют парни в холодке…» Перевод Т. Спендиаровой

      3. «Смолкла зурна… Над подругой своей…» Перевод А. Ахматовой

      4. Песня юноши Перевод Т. Спендиаровой

      5. «Щедро ковер на ковер…» Перевод Т. Спендиаровой

      6. Песни девушек

      7. «У старого монастыря…» Перевод В. Звягинцевой

      8. «Всласть молодежь веселится…» Перевод Т. Спендиаровой

      9. Плясовая Перевод Т. Спендиаровой

      10. «Прекрасна эта ночь в горах!..» Перевод Н. Чуковского

    Песнь пятая

      1. «Как беспощадно туча звезды прячет…» Перевод А. Ахматовой

      2. «Я к Заро на рассвете пришел…» Перевод А. Ахматовой

      3 «Мне озеро привиделось во сне..» Перевод А. Ахматовой

      4. «Буду жертвой твоей, только дверь мне открой…» Перевод А. Ахматовой

      5. «Из сердца моего ты унесла…» Перевод А. Ахматовой

    Последняя песнь Перевод Т. Спендиаровой

  290. Абул Ала Маари Касыда в 7 сурах Перевод В. Брюсова

    Вступление

    Сура 1

    Сура 2

    Сура 3

    Сура 4

    Сура 5

    Сура 6

    Сура 7

  297. Мгер из Сасуна Перевод К. Липскерова

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Эпилог

Примечания

Иллюстрации

*** Примечания ***