Сьюзан Хилл
Когда поют и танцуют
Едва пережив после смерти прикованной к постели матери первое блаженное чувство свободы, Эсме Фэншоу обнаружила, что несмотря на освобождение от материнской тирании, образовавшаяся в ее жизни пустота почти непереносима для нее. Но в один прекрасный день появляется мистер Эймос Карри — человек среднего возраста, элегантный и весьма порядочный. Он ищет снимаемую комнату, но ошибся в адресе. Немножко удивляясь даже сама себе, Эсме просит его войти и показывает комнату покойной матери. Беседуя с ним во время обеда, Эсме приходит к заключению, что перспектива иметь такого квартиранта совсем даже привлекательна…
Потом она услышала, как ее мать рассуждает о м-ре Карри:
— Ты всегда должна обращать особое внимание на глаза, Эсме, никогда не доверяй людям, у которых глаза поставлены слишком близко.
Она попыталась увидеть его глаза, но он стоял боком к ней.
— Или слишком широко. Это признак лени.
Ей стало стыдно, что она только что сказала ему про смерть матери: ей вовсе не хотелось поставить его в неловкое положение или показаться истеричкой. М-р Карри закончил мыть посуду, и его покрасневшие мокрые руки покоились теперь на краю раковины. Когда он заговорил, голос его звучал несколько иначе и довольно торжественно:
— Я не считаю, что мертвых нужно отгораживать, мисс Фэншоу. Я верю в святость памяти. Я только рад тому, что вы чувствуете, что можете говорить со мной об этой доброй леди.
Внезапно ей стало приятно оттого, что он здесь, в этой кухне — его присутствие приглушило пустоту и безмолвие, которые в последнее время, казалось, притаились во всех углах дома.
— Это не всегда было легко… Моя мать была очень… прямолинейная женщина.
— Не продолжайте. Я прекрасно понимаю. Старшее поколение было убеждено в том, что обо всем нужно высказать свое суждение.
Очень проницательный человек, подумала она, он может читать между строк, и ей захотелось смеяться от облегчения: ей не нужно было вдаваться в подробности, объясняя, какой властной женщиной была ее мать и каким испытанием были для нее последние годы ее болезни, — он знал, он понимал это.
М-р Карри вытер руки, проводя полотенцем по каждому пальцу в отдельности, словно натягивая перчатку, и надел пиджак. Движения его были аккуратны и размеренны. Он откашлялся.
— Что касается комнаты — остался только вопрос о плате, мисс Фэншоу. Я считаю, что такие вещи должны решаться сразу. Разговора о деньгах нечего стесняться, надеюсь, мы с вами согласны.
— О да, конечно, я…
— Скажем, четыре фунта в неделю?
В голове у нее поплыло. Она понятия не имела, сколько должен платить квартирант и во что обойдутся его завтраки, и ей хотелось решить все одновременно по-деловому и по справедливости. Ну что ж, он предложил, как видно, самую подходящую для него сумму — в таких делах он опытней ее.
— Пока что я остановился в пансионе на Сидарс-Роуд. В моей комнате на полу голый линолеум и на завтрак никогда не бывает горячего. Я не привык к роскоши, мисс Фэншоу, вы сами это знаете из того, что я вам рассказал про свою жизнь, но я думаю, что после рабочего дня мне положены кое-какие удобства.
— О, вам здесь будет не только удобно, я позабочусь об этом. Я сделаю все, что в моих силах. Мне кажется…
— Да?
Ее охватило внезапно беспокойство — как она выглядит в его глазах?
— Мне, право, кажется, что эта ошибка с адресом, она была в некотором роде…
— Счастливым случаем?
— Да, ну да.
М-р Карри отвесил легкий поклон.
— Когда бы вы хотели переехать, м-р Карри? Тут еще кое-что…
— Скажем, завтра вечером?
— Завтра пятница.
— Может, это неудобно?
— Нет… нет… разумеется… мы можем, стало быть, начать нашу неделю с пятницы.
— С нетерпением жду того момента, когда вы станете моей квартирной хозяйкой, мисс Фэншоу.
Квартирной хозяйкой. Ей хотелось сказать: — Надеюсь, мы станем друзьями, м-р Карри, — но это прозвучало бы самонадеянно.
Когда он ушел, она вскипятила себе чайник и, несколько ошарашенная, тихонько расположилась за кухонным столом. Это новая эра в моей жизни, думала она. Но она все еще была несколько встревожена. Она поступила вопреки своей природе, вопреки тому, что в обычных условиях называла здравым смыслом. Мать непременно предостерегла бы ее — она не должна пускать в дом чужих — точно так же, как, когда она была еще маленькой, предупреждала ее о том, как опасно разговаривать с ними на улице:
— Никогда нельзя быть уверенной, Эсме. Попадаются очень странные люди.
Мать обожала читать в своих газетах сообщения о преступлениях и книги о знаменитых процессах. Особенно сильное впечатление произвела на нее жизнь женоубийцы доктора Криппена.
Эсме покачала головой. Теперь все ее планы продать дом, поселиться в Лондоне и поехать за границу неизбежно рухнули, и на какой-то миг она расстроилась, словно дальше опять пойдет старая жизнь, и еще она подумала, что скажут на это ее друзья и соседи, и не видел ли кто-то из них, как мистер Карри стоял у нее на пороге с бумажкой в руке, и узнают ли они жильца мисс Фэншоу, когда он станет ходить по домам, продавая свои моющие средства, и как они к этому отнесутся. Ее мать, несомненно отнеслась бы неодобрительно, и не только потому, что это «чужой человек прямо с улицы».
— Он коммивояжер, Эсме, бродячий торговец, и ты не знаешь, что у него за работа в летнее время.
— У него безупречные манеры, мама, довольно-таки старомодные, и говорит он очень учтиво.
Ей припомнились его перчатки и приподнятая шляпа, его небольшой галстук бабочкой, и еще то, как спокойно и уверенно он вымыл посуду, словно уже жил здесь.
— Откуда ты знаешь, что к чему приведет, Эсме?
— Я готова рискнуть. Я пока что слишком мало рисковала в своей жизни.
Она увидела, что мать поджала губы и сложила руки вместе, давая понять, что отказывается от дальнейших споров, хотя она и уверена в своей правоте. Что ж, теперь это была ее собственная жизнь; она была ее полной хозяйкой и хоть раз да послушается своих инстинктов. Она пошла и, взяв лист бумаги, написала на нем список вещей, необходимых для того, чтобы приспособить для него комнату матери. Потом она купит ему на завтрак крупы, бекона и почек.
Она удивилась тому, как мало времени потребовалось ей для того, чтобы привыкнуть к присутствию в доме м-ра Карри. То, что он был человек постоянных привычек и притом аккуратный, облегчило, конечно, дело. Когда она впервые вошла в его комнату, собираясь заняться уборкой, она могла бы подумать, что тут вообще никто не живет. Кровать аккуратно застелена, одежда убрана в шкаф. Гардероб, как она обнаружила, был заперт, а ключ он унес с собой. Лишь две пары туфель, стоявших рядышком под умывальником, и бритва с кисточкой для бритья на полочке над ним выдавали присутствие жильца.
М-р Карри вставал ровно в восемь — она слышала его будильник и затем по радио позывные передачи новостей. В восемь двадцать, источая запах крема для бритья и крема для обуви, он спускался в кухню завтракать, неизменно говоря ей:
— А, доброе утро, мисс Фэншоу, доброе вам утро.
Затем следовал краткий комментарий по поводу погоды:
— Подмораживает, — или:
— Солнце выглянуло, как я вижу, — или:
— Промозгло.
Он ел на завтрак что-нибудь горячее, затем выпивал две чашки крепкого чая с тостами.
Эсме гордилась своими завтраками, свежестью скатерти, тем, как аккуратно она накрывает на стол; она подогревала под решеткой его тарелку и до последней минуты не начинала жарить тосты, чтобы они подольше оставались хрустящими и горячими. Такой женщине, как я, очень плохо жить одной, думала она, станешь полной эгоисткой. Я такой человек, которому необходимо заботиться о других.
Без десяти девять м-р Карри вытаскивал из стоявшего на нижнем этаже буфета свой чемодан, опять говорил ей: «доброе утро» и уходил. После этого она была свободна весь день и могла жить так, как прежде, или вносить в свою жизнь перемены, хотя много времени отнимала у нее уборка дома, в особенности комнаты м-ра Карри, а также поиски чего-нибудь необычного на завтрак м-ру Карри.
Она надеялась записаться в кружок в вечернем институте, в котором обучали делать абажуры, но в этом году было уже слишком поздно — ей сказали снова подать заявление, когда пройдет лето, так что она взяла книгу в публичной библиотеке, купила каркасы, материи, бахромы и приступила к самостоятельным занятиям. Она посетила одну или две распродажи типа «принеси и купи» и собиралась как-нибудь утром устроить «встречу за чашкой кофе» и немножко поработать для оказания благотворительной помощи старикам. Она жила полной жизнью. Присутствие м-ра Карри доставляло ей удовольствие. Наступила пасха, и она начала размышлять о том, когда он перейдет на свою летнюю работу и что это может быть за работа. Он никогда ничего не говорил о ней.
Начать с того, что каждый вечер он возвращался домой между половиной шестого и шестью часами, и отправлялся прямо в свою комнату. Иногда он снова выходил на час, купить чего-нибудь поесть, заключала она, или, может, пропустить кружку пива, но чаще он оставался дома, и Эсме не видела его до следующего утра. Один или два раза она слышала доносившуюся из его комнаты музыку, очевидно, по радио, и подумала, как приятно слышать, что дом снова ожил и что он служит домом не для нее одной.
Однажды вечером в пятницу м-р Карри спустился в кухню, чтобы вручить ей четыре фунта за квартиру, в тот самый момент, когда она ставила на стол тушеную баранину и, когда она предложила ему остаться и разделить с ней трапезу, он так быстро согласился, что ей стало стыдно — наверное, он обходился вообще без ужина. Она решила, когда представится подходящий момент, предложить ему пользоваться кухней. Но подходящего момента, не представилось. Зато м-р Карри спускался вниз два- три раза в неделю, они ужинали вместе, и она привыкла покупать на двоих, так что когда он предложил ей еще один фунт в неделю, она согласилась — так хорошо было иметь собеседника, хотя она и подозревала, что поступает несколько опрометчиво, несколько легкомысленно. Она слышала, как мать твердит ей о том, что эти трапезы обходятся дороже фунта в неделю.
— Ну и что ж, я не против, они доставляют мне удовольствие, они стоят того.
Как-то вечером м-р Карри спросил, хорошо ли она считает, и когда она сказала ему, что изучала бухгалтерский учет, попросил помочь ему со счетами клиентов за кухонную утварь. После этого она постоянно помогала ему два-три раза в месяц — они устраивали на столе в столовой временную контору, и она вспомнила, как прекрасно у нее получалась раньше такая работа, она почувствовала себя полезной, и работа доставляла ей удовольствие.
— Ну, уже не долго, мисс Фэншоу, — сказал он. — Лето почти что на носу, а летом я, разумеется, работаю на себя.
Но когда она открыла рот, чтобы поподробнее расспросить его, он переменил тему. Не стала она спрашивать и о том, не возражает ли фирма, снабжавшая его моющими средствами, против отсутствия летних заказов.
«Зимой», когда у него есть время, говорил м-р Карри, он читал запоем. Но читал он не романы, биографии или военные мемуары, а энциклопедию — он был владельцем красивого комплекта в кремовом переплете «под кожу», за который вносил ежемесячный взнос. Он завел обыкновение — она сама ему предложила — спускаться с томом в гостиную и сидеть с ней, и она привыкла видеть его в кресле напротив. Время от времени он читал ей оттуда любопытные или занимательные сведения. Его ум жадно впитывал все, особенно то, что относилось к зоологии, географии и антропологии, и он никогда ничего не забывает, говорил он, — никогда не знаешь, что и когда может тебе пригодиться. Эсме Фэншоу слушала, ловко приделывая бахрому к абажуру — она легко овладела этим искусством — и пополняя свое образование.
— Никогда не поздно учиться, м-р Карри.
— Как чудесно, что мы с вами одного мнения! Как дивно!
Да, думала она, да, дивно, моя на следующее утро посуду, и лицо ее слегка разрумянилось от удовольствия и странного волнения. Ей захотелось, чтобы у нее была подруга, которой она могла бы позвонить и пригласить на чашечку кофе, чтобы сказать:
— Право, как приятно, когда в доме есть мужчина, я и понятия не имела, какая это громадная разница.
Но у нее не было близкой подруги, они с матерью всегда довольствовались самими собой. Тогда бы она ей сказала:
— Я чувствую себя моложе, и все благодаря м-ру Карри. Теперь я вижу, что жила только наполовину.
Потом наступило лето. М-р Карри возвращался только в полдесятого, а то и в десять вечера, его набитый щетками, кисточками и пастами чемодан был убран под лестницу и он сменил свой костюм. Теперь на нем был льняной кремовый пиджак, соломенная шляпа с черной лентой, в петлице красовалась роза или гвоздика. Вид у него был просто шикарный, настоящий щеголь, и она представить себе не могла, чем он таким занимался. Каждое утро он уходил из дома, прихватив с собой довольно большой, квадратный, черный ящик. Нужно пойти за ним, думала она, но не делала этого. Потом однажды июльским вечером решила выяснить, разузнав о нем в городе все, что только можно; кто-то должен был знать м-ра Карри — теперь, в своем свежем летнем костюме, он был очень заметен. В глубине души она полагала, что он, вероятно, что-то вроде фотографа на пляже.
Она и сама надела совсем иной наряд: белое пикейное платье, купленное еще пятнадцать лет назад (и оно не только хорошо сидело на ней, но и шло к ней) и соломенную шляпу с низкой тульей и лентой, немножко напоминавшую шляпу м-ра Карри. Когда она спешно шла по дорожке от дома на улицу, она не смела поднять глаз — была уверена, что соседи наблюдают за ней и обсуждают ее. Теперь уже было хорошо известно, что у мисс Фэншоу есть квартирант.
Летом она почти не выходила на приморский бульвар.
— Я предпочитаю жилые кварталы и те магазины, которые поближе к дому, — не терплю летней толпы, — сказала она м-ру Карри.
И к тому же, как внушила ей мать, отдыхающие, которые приезжают сюда летом, «такие простые». Но сегодня, идя по бульвару в теплом вечернем воздухе, вдыхая запах моря, она устыдилась этой мысли, ей не хотелось, чтобы люди подумали, что она выросла снобом — живи и дай жить другим, как любил говорить м-р Карри. У сидевших в шезлонгах или парами прогуливавшихся по набережной людей был абсолютно милый и респектабельный вид. Были тут и женщины постарше и семьи с хорошо воспитанными детишками — это был маленький курорт для избранной публики, и на экскурсионные автобусы здесь посматривали с неодобрением.
Но м-ра Карри нигде не было видно. На пляже не было ни одного фотографа. Она медленно шагала по приморскому бульвару, поглядывая по сторонам. Рядом с возведенным в память о войне монументом был бассейн, где дети могли пускать кораблики, а вдоль сада отеля «Рэйнклифф» тянулась лужайка для гольфа. Право, подумала она, нужно приходить сюда почаще, здесь, право, так приятно летом, я так много упустила.
Дойдя до лужайки для гольфа, она остановилась — ей не хотелось возвращаться домой, в свою довольно темную гостиную — она не испытывала никакого желания в середине июля заниматься изготовлением абажуров. Нет, она сядет на одну из зеленых скамеек рядом с той пожилой парой и будет упиваться ароматами вечера. Потом она услышала музыку. Через минуту она узнала ее. Эта мелодия часто раздавалась за закрытой дверью комнаты м-ра Карри.
И тут она увидела м-ра Карри — там, напротив отеля и лужайки для гольфа. В черном ящике помещался старинный граммофон с трубой, стоявший теперь на тротуаре. Рядом с ним в своей сдвинутой чуть-чуть набекрень шляпе, с тростью под мышкой и своей неизменной бутоньеркой, стоял м-р Карри. Мелодичным, хотя довольно хриплым голосом он пел песню, приплясывая на месте замысловатой чечеткой, и его маленькие ножки быстро и изящно двигались в такт музыке.
Чувствуя, что краснеет, Эсме Фэншоу прикрыла рукой лицо: ей хотелось спрятаться от него, она отвернулась к морю, а у нее в ушах все звучала сентиментальная мелодия. Но все внимание м-ра Карри было поглощено небольшой толпой, собравшейся вокруг него. Один или два прохожих перешли на другую сторону улицы, чтобы посмотреть, как танцует м-р Карри, на пожилом лице которого застыла неподвижная улыбка. У его ног стояла шляпа, в которую люди бросали монеты, и когда пластинка кончилась, он наклонился, аккуратно перевернул ее и снова начал танцевать. Когда закончилась вторая песенка, он сложил граммофон и двинулся по бульвару дальше, чтобы начать свое выступление с самого начала.
Она сидела на зеленой скамье с чувством дурноты и легкого головокружения, сердце у нее громко стучало. Она подумала о матери и о том, что она бы сказала, и в какое глупое положение она попала, потому что люди, несомненно, знали, полгорода видело м-ра Карри. Звуки его музыки плыли по бульвару в вечернем воздухе. Почти совсем стемнело, и море катилось к берегу, покрывая гальку.
Надо пойти домой, думала она, и выставить на тротуар все пожитки из комнаты м-ра Карри и запереть входную дверь; она думала, что надо вызвать полицию или дядю Сесила или пойти к соседям. Он ее унизил, обманул, оскорбил, и она чуть не плакала от стыда.
Но потом, некоторое время спустя, она подумала, что, собственно, она хотела сказать этим «от стыда». М-р Карри не сделал ничего бесчестного. Он не говорил ей, чем он занимается в летнее время, он не врал. Может, он просто скрывал это от нее, потому что она могла отнестись к этому с неодобрением. Это было его личное дело. И, разумеется, в зимнее время он, несомненно, занимался продажей моющих средств, которые он разносил по домам. Он платил за квартиру. Он был аккуратен и опрятен, он был приятный собеседник. Так чего же бояться?
Совершенно внезапно она прониклась жалостью к нему, и в тот же самый миг он превратился в ее глазах в романтическую фигуру — он хорошо танцевал и его пение было не лишено стиля. Может, он выступал в мюзик-холле и у него замечательное прошлое, и кто она такая, Эсме Фэншоу, чтобы презирать его? Какие таланты водились за ней? Или она тоже зарабатывала на хлеб тем, что дарила веселье другим?
— Я тебе говорила, Эсме. Ну, что я тебе говорила?
— Что говорила, мама? Что ты хочешь сказать мне? Отчего ты не оставишь меня в покое?
Ее мать безмолвствовала.
Тогда она тихонько взяла свою сумочку и, покинув зеленую скамейку и приморский бульвар, пошла темными улочками жилых кварталов, мимо садов, сладко пахнувших розами и левкоями, мимо раскрытых окон, к Парковому проезду. Придя домой, она сняла соломенную шляпу, но осталась в белом пикейном платье — вечер был такой теплый. Она пошла в кухню, сварила кофе и поставила его на поднос вместе с тарелкой сэндвичей и тарелкой печенья. Вскоре пришел м-р Карри, и она сказала ему:
— Идите, закусите немножко со мной. Уверена, вам это не помешает, уверена, что вы устали.
И по его лицу она увидала, что он знает, что она знает.
Но в тот вечер ничего не было сказано. Ничего не было сказано до тех пор, пока несколько недель спустя, в сырой и ветреный августовский вечер Эсме Фэншоу не сказала, глядя прямо в лицо м-ру Карри, сидевшему напротив нее с томом энциклопедии от «коровы» до «лязга»:
— Моя мать не раз говорила, м-р Карри: «Я люблю, когда поют и танцуют. Я люблю представления. Это помогает отвлечься — когда поют и танцуют».
М-р Карри отвесил легкий поклон.
© Сьюзан Хилл 1973
Оглавление
Сьюзан Хилл
Когда поют и танцуют
