КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Замочить Того. Полный текст [Николай Михайлович Инодин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Замочить Того. Полный текст

На правах рукописи                                                                       Инодин Николай.

Объём 10,4 АЛ.                                                                   Кулькин Александр

                                                                                  Яворская Елена

Замочить Того, стирать без отжима

Девиз: Если крыша стремиться съехать, улыбнитесь.

От авторов, вместо предисловия.

Сразу хочется  предупредить – это не книга в жанре АИ, и, в сущности, к русско-японской войне она имеет отношение лишь потому, что это, пожалуй, второй по посещаемости различными русскоязычными попаданцами исторический период после Великой Отечественной войны. По зрелому размышлению небольшой авторский коллектив, замысливший этот текст (читай – шайка сообщников) на ВОВ замахнуться не рискнул – слишком здоровый массив написанного/нафлуженного пришлось бы перелопачивать. Струсили.

Прошу рассматривать наши литературные потуги как попытку понять, на кой чёрт вообще пишутся книги об альтернативной истории с попаданцами отягощённую желанием собрать под одну обложку максимальное число ляпов. Образы наиболее одиозных специалистов по литературному попадалову с целью изменения исторически сложившейся реальности являются собирательными. В качестве подопытных кроликов сочинители использовали себя. Но если читающий узнает в персонажах кого-то из знакомых, пусть считает это совпадение случайным.

Не знаю, как это всё будет читаться, но сочинялось достаточно весело.

Забыл уточнить – физические и прочие законы описанной реальности целиком и полностью зависят от авторского произвола.

Вынужден выразить глубочайшую признательность Владимиру и Виталию Коваленко за изумительные идеи, без реализации которых этот текст стал бы намного менее бдыщенасыщенным. Глубокий поклон и Сергею Павлову из Екатеринбурга, вычитывавшему все выложенные на форуме Александра Конторовича фрагменты. Большая часть тараканов, имевшихся в тексте, погибла под ударами брошенных им тапок.

Николай Инодин aka nick-molchun, предводитель шайки авторов.

 Попадалово, как оно есть

Отвыкшие за лето и осень от экстрима ноги снова разъехались на тротуарной плитке, покрытой слоем мокрой наледи. Колено левой ноги прострелила резкая боль, к счастью, пока кратковременная. Густой московский воздух помог удержать равновесие, послужил опорой, оставив взамен приступ кашля.

— Старею, — констатировал очевидное Николай, пробираясь сквозь стремительную толпу московских пешеходов.

Выезд в белокаменную был внезапным и скоротечным. Приехал, прочесал три выставочных зала в одном из павильонов ВВЦ. Проходя мимо памятнику покорителям космоса, привычно помянул не Гагарина, а Фрейда — гримаса постсоветского информационного поля. Острое впечатление за день только одно: резкий контраст между звучащей на территории ВВЦ музыкой, повторяющей репертуар радиоточек пионерского детства, и монголоидная внешность большинства обслуживающего персонала. Многочисленные обладатели черт кавказского типа в Москве давно не смущают взгляд даже редко бывающего здесь минчанина.

До посадки на поезд остаётся больше пяти часов, под ложечкой посасывает…. Продолжать надо?

Подойдя к участку проезжей части, на котором под слоем липкой грязи угадывались остатки пешеходной «зебры», Николай  устало посмотрел налево. Потом спохватился – не дома, взглянул направо. Машин не было, но прежде чем ступить на когда-то белую "зебру", Коля еще раз покрутил головой. На московских перекрёстках пешеходов давили охотно, пытались ликвидировать их как класс. Торопливо пересекая неширокую улочку, Николай краем глаза заметил, как с отчетливым треском разгорается только что включенная реклама.

 — Захады, дарагой, — с ярко выраженным псевдокавказким акцентом приглашающе мигнули неоновые трубки. Просто как привет из детства.

— Зайду, зайду, — проворчал белорус. От домашнего жаркого его отделяют семь сотен километров с небольшим хвостиком.

Лестница заведения деревянная и скрипучая, но, в отличие от достопамятных пивных "стекляшек", ведёт вверх, даже на второй этаж. Обстановка почти домашняя, вернее, как в юности. Стойкий аромат сигарет, пива и воблы... Нестройный гул задушевных (а как же иначе?) мужских разговоров, сливающийся в рокот прибоя, и незыблемая, как скала, стойка, за которой высится, хотя правильнее сказать — ширится хозяин заведения.

— Ширится — не ширяется. Нда, не Ред Буль паб, конечно, но для разбега сойдёт, — решил Николай.

Чёрные, как душа фининспектора, глаза навыкате, мазнули по вошедшему, мгновенно подсчитали планируемые расходы клиента и сверкнули радостно.

— Захады, пиво свежее, раков сегодня нет, но вобла на любой вкус, да.

— Угорь копчёный есть? — скромно спросил командированный.

— Вах, дарагой! — восхищенно завопил кабатчик, — Канэшна, нэт! Здесь тебе не какой-сякой паб, здесь наш, русский дух! Нюхай, да? Здесь Русью пахнет!!  — и он широким жестом обвёл столь ностальгическое пространство.

— Вобла! Натуральная!! Да! Сам бы ловил и сушил, да дела загрызли!

— Тогда два светлых, порцию орешков и... — Николай взвесил все за и против, — Давай свою воблу.

— Канэчна, всё как себе, — в речи хозяина вновь появился акцент, — Эх, дарагой, зря ты вчера мимо шёл, да. Какие раки были... Ра квия… Большие! И всего по пять, – хитро улыбнулся кабатчик, —  И завтра будут, да. И завтра прыходи, и сейчас садысь, пей-гуляй, гостем будешь.

Привычно удерживая орешки, два пива (хорошо, что кружки, хоть и пластиковые), зажав твердую, как древесно-стружечная плита, воблу мизинцем и безымянным пальцами левой руки, Николай двинулся вглубь зала, внимательно оглядывая сидящие компании в поисках свободного места. Подсаживаться к группе некогда трезвых работяг не захотелось.

Люди, конечно, как люди, но гора рваных ошмётков рыбьих шкурок и уходящие в табачный дым ряды опустошенных кружек к интеллигентной беседе не располагают, а ведь беседа сия есть непременный спутник вдумчивого потребления пива, кое в данном случае выступает не как обычный продукт пивоварен, а является предлогом.

В самой глубине зальчика, там, где клубы табачного дыма плавно переходят в коричневую стену, Николай вдруг увидел почти свободный столик, за которым в одиночестве сидел грустный товарищ в кожаной куртке и мрачно тушил сигарету в полупустой кружке. Этим сложным делом он занимался серьезно и обстоятельно. Слегка окунув еле тлеющий кончик сигареты в пену и дождавшись начала шипения, он быстро выдергивал сигарету и, глубоко затягиваясь, раскуривал её снова. Через пару затяжек процедура повторялась.

— Стесняюсь спросить, это вы что делаете? — не выдержал Николай, дождавшись окончания очередного цикла.

— Познаю тщетность и суету человеческих надежд, — хмуро ответил индивидуум, но потом встрепенулся и предложил. — Впрочем, окажите честь и присаживайтесь. Садиться не предлагаю,  не прокурор я.

Осторожно опустив кружки на стол, Николай присел и с хрустом потянулся.

— Устали? — поинтересовался сосед, добив несчастную сигарету в пепельнице.

— Маленько есть. Николай, из Минска, в командировке здесь, — представился белорус.

— Александр, — протянул руку хозяин столика. — Как есмь, москвич в первом поколении, работаю на "Мосфильме". Высвечиваю, так сказать, язвы и пороки современного российского кинопроизводства.

— Бухгалтер-ревизор, что ли? — не понял Николай.

— Ну что вы, — снисходительно усмехнулся киношник. — Разве в их бухгалтерии живой человек сможет разобраться? Бухгалтерия – это вообще чёрная магия, а расход денег на съемки без поллитры понять в принципе невозможно. Вы, кстати, никогда не задумывались, что вызвать врага человеческого очень просто? Попробуйте посчитать свою зарплату, особенно раздел "удержано" и — вуаля... Никаких пентаграмм и прочих изысков. Вообще-то имя Тёмного Властелина всей галактики и окрестностей давно известно, достаточно вспомнить, как зовут вашего главбуха.

— Совершенно с вами согласен.  — Николай отдул пену от края кружки и сделал первый глоток. — Так чем, вы сказали, занимаетесь?

— Осветители мы, — поскучнел Александр и сделал попытку отхлебнуть из внезапно опустевшей кружки.

— Тогда я — работник сельского хозяйства — присоединилась к разговору женщина в чёрной кожаной куртке, поправляя повязанную на шею красную косынку, — Сею разумное, доброе, вечное во всё более неблагоприятных погодных условиях. Засуха мозгов, падеж инструкций — и всё, как назло, не мимо головы. А что урожай с каждым годом всё скуднее — так по отчетам оно не заметно, да и на экспорт, один фиг, остается, — с погрустневшим видом настороженно огляделась по сторонам.

— Как я понимаю, молочные коктейли тут не подают. Ошибочка, однако. Я, видите ли, перед этим в кафе-мороженое заходила. Мороженого нет, зато отморозков — половина кафе, из коктейлей — одна "Кровавая Мэри", а у меня от всего английского, прошу прощения, только тоска и изжога. Спрашиваете, с чего я взяла насчет отморозки? А вы бы что подумали? Сидят форменные Аватары, синие и аж светятся. И благородную "беленькую" жигулевским запивают. Грустно, да, — дама с видом застенчивого экспроприатора выдвинула стул и деликатно примостилась на краешек.

— Если в кафе-мороженом такой ассортимент, где прикажете искать молочный коктейль? Правильно, в баре. Однако ж в этом Вавилоне не действует никакая логика, даже вывернутая мехом внутрь, — тоскливо пошарила взглядом по меню и его окрестностям и тоном эстета, которому по всем телеканалам крутят "Лебединое озеро", выдохнула: — Ладно, уговорили, пусть будет "Куба либре".

И только тут спохватилась:

— Ой, я, кажется, не представилась, — на минуту задумалась и, уже глядясь, как в озера синие, в аналогичного оттенка жидкость, почему-то в пивном бокале, то ли назвалась, то ли призналась: — Леся. Просто Леся.

Компания, как говорится, срослась. Беседа потекла, разливаясь, завиваясь омутами философских отклонений и брызгая пеной на перекатах прений. Как чаще всего и бывает, с частностей и мелочей жизни разговор свернул к высоким материям, в частности к истории государства российского и почившего не так уж давно СССР.  Николай, будучи в стране пребывания явлением временным, больше слушал, поддерживая то одного, то другую, отхлёбывал из бокала, пощипывая  жестоко убитую воблу. Сидели хорошо, но время, увы, течёт, а пиво заканчивается. Чем дальше, тем яснее становилось, что подпорченный к пятидесяти годам желудок работать на пиве и солёной рыбе откажется, а больше ничего безусловно съедобного в пределах досягаемости не наблюдалось.

— Извините, коллеги, — развёл руками Николай, — Вынужден вас покинуть.

— Было приятно познакомиться. — Заправила под косынку выбившийся локон учительница.

— И суета бытия разлучила их столь же стремительно, как соединила, — философично отреагировал осветитель.

В силу возраста, образования и общественного положения ни гамбургер, ни запечённая в тесте сосиска под пиво на грязном столике у ларька Николая не привлекают. Белая скатерть, чистые столовые приборы и чего греха таить — небольшой графинчик с бесцветной жидкостью, которая так уютно скатывается по пищеводу, готовя желудок к порции густой горячей солянки. Потом подойдёт очередь стыдливо зарумянившейся отбивной с хрустящей картошечкой, а селёдочка с лучком, а маринованные огурчики — как можно всё это принять вовнутрь, не предварив некоторым количеством холодненькой водочки? Не пьянства ради, но традиции для.

Описанный процесс не любит торопливости, но время позволяет, а раз так, то почему нет?

Николай как раз собирался поднять первую рюмочку, когда сзади раздалось вежливое покашливание, после которого приятный голос с небольшим акцентом произнёс:

— Простите, пожалуйста, не можем ли мы с трузьями присесть за ваш столик, пожалуйста?

Милые люди примерно его возраста, по-разному одеты, но отсвет интеллигентности в глазах присутствует у всех троих.

— Да-да, присаживайтесь, конечно — кивнул Николай, и мужчины расположились за столиком. Совершили обязательный налёт на стоящую в зале телегу с солениями, продиктовали милой официантке, по-домашнему обряженной в расшитую мешковину, умеренно небольшой заказ.

— Заставлять нашего коллегу ждать из не есть гуд для русского патриота — сверкнув улыбкой, заявил мужчина в джинсах и кожаном пиджаке поверх камуфлированной тельняшки и извлёк бутылку из стоящей рядом с ним сумки. Сумка потеряла устойчивость и с многозначительным бряканьем навалилась на его щегольские ковбойские сапоги.

— Та, конечно. Мы, претставители русской интеллигенции, всекта толжны — одетый в костюм-тройку брюнет потёр синюю татуировку в виде обвитого канатом якоря на тыльной стороне ладони и замолчал. Николаю показалось, что татушка слегка смазалась.

— Видите ли, у нас здесь, недалеко, сегодня вечером назначена творческая встреча, — продолжил разговор третий, — и мы решили немного к ней подготовиться.

Мужчина привычным жестом расправил усы и огладил бородку.

 — Если не секрет, по какой части творческая встреча? — уточнил Николай, спинным мозгом ощущая, как греется и теряет градус содержимое стоящей на столе рюмки.

 — Мы — писатели, — гордо заявил ковбой в тельнике. — Эврибади пишем алтернотивную хистори, бикоз та, что написана в учебниках, неправильная.

 — В учебниках не то, что было на самом деле?

 — В учебниках, милый друг, вы позволите мне вас так называть? В учебниках написано то, что было. Но мы — бородатый обвёл вилкой собравшихся за столом, — знаем, как всё должно было быть на самом деле.

 — Соплютать традиции наших великих претков! — сумел всё-таки закончить фразу говоривший с прибалтийским акцентом господин в тройке, и поправил галстук.

Наконец все стоящие на столе рюмки наполнены и удобно помещены в пальцах.

 — За знакомство! — провозгласил Николай, и водка, наконец, попала по назначению.

Трое из сидящих за столом мужчин заработали вилками, отправляя вслед горячительному порции закуски, а бородатый извлёк откуда-то зажаристый багет «Витаминный», с видимым наслаждением разломил и старательно занюхал свою порцию алкоголя.

— Обожаю этот звук, — пояснил он удивлённому Николаю, — Успокаивает.

— Та, конечно. В этом звуке тля исконно русского человека есть некое… — мужчина в тройке опять споткнулся на середине фразы, наколол на вилку маринованный опёнок, осмотрел его, счёл достойным, отправил в рот и вдумчиво прожевал, прислушиваясь к оттенкам вкуса.

— Оф кос, не могу не согласиться, Ваше Величество,— кивнул ковбой и обратился к Николаю:

— Как образованный человек, вы должны знать, что множество событий ин риал произошли по досадной случайности и этот набор практически всегда был направлен против грейт русской нации. Императрица умирает в момент, когда ван оф сильнейших европиан кантри есть готово войти в состав империи, цепь смертей приводит к власти не самого подходящего для этот роль наследника…

Бородатый многозначительно покашлял.

— Извините, Ваше Величество, ничего личного. Это есть факт из риал хистори.

— Клупинное, итущее от корней самой сущности нашей, чувство! — хорошо поставленным баритоном произнёс мужчина в костюме и многозначительно придвинул к ковбою опустевшую рюмку.

Махнули ещё по одной, уровень взаимопонимания за столом ещё немного возрос. Николай закончил с солянкой, промокнул губы салфеткой, и изобразил лицом внимание.

— Большинство этих кажущихся случайными печальных событий организованы врагами русского народа — вздохнул бородатый, и изменить историю мы, к сожалению, не в силах.

Николай удивился – вторая компания за день, и тоже историей недовольны.

— Зато мы можем её переписать! — Фраза оказалась короткой, и прибалт, как его про себя обозначил Николай, сумел выговорить её за один раз.

Увы, продолжить беседу в ресторане не получилось — не вовремя появившаяся официантка  заметила очередную бутылку, извлекаемую ковбоем из сумки, и завизжала смертельно раненой циркуляркой. Вызванные этим заклинанием из сумрачных глубин заведения охранники склонности к переговорам не проявили, и компания, рассчитавшись за съеденное-выпитое, была вынуждена переместиться на улицу.

— Вам только кажется, что вы белорус, — обняв Николая, убеждал его бородатый. Нет такого народа, есть русское население Северо-Западного края, обманутое русофобской пропагандой.

—  Если пы тогда в погребах японского проненосца всё-таки стетонировали фаршированные шимосой поеприпасы, — вещал идущий рядом прибалт.

— Йес, и если бы Руднефф был не совсем Руднефф, а как бы немного Ушакофф, и смог реализовать задуманную мной версию бэттл…

Влившаяся на хорошо подготовленную пивом подушку водка как-то странно подействовала на Николая. Он шагал с новыми знакомыми, пытался объяснить, что ему нужно обязательно попасть на поезд. Сознание выхватывало из разговора только отдельные  слова и фразы: Алексеев, Порт-Артур, почему-то постоянно упоминались ноги, и кажется, они были того… или не того….  В группу всё время вливались новые собеседники. Откуда появился давешний осветитель в компании с решительной учительницей, Николай потом вспомнить так и не смог, они, между прочим, тоже. Но в тему вошли органично.  В уши лезло:

— Я в то время был уже весомой фигурой, молодой человек. Не верите? В Панджшерском ущелье подо мной сработала противотанковая мина! Она таки требует серьёзной нагрузки, под всякой шелупонью не рвётся. Это, знаете, двадцать килограммов пластита, двадцать!

Лепет подавленного оппонента:

— Как же Вы спались?

— Кто вам сказал, что спасся? В клочья разнесло…

— Кругобайкальская железная дорога…

Услышав о железной дороге, организм командированного взбодрился, воспрял, и вся компания двинулась усаживать минского гостя в поезд.

Долго разбирались, кого сдавать милым очаровательным проводницам, желающих среди мужской части компании оказалось неожиданно много. Если бы в билетах не писали фамилию пассажира, остался бы Николай на перроне — а так был доставлен на место номер тринадцать, выложен ровным слоем на оплаченное ложе, в каковой позиции под стук колёс и покачивание вагона уплыл сознанием в дали неизведанные.

***

— Господин хороший, просыпайтесь, приехали.

С похмелья и спросонья Николай соображает с трудом, веки неподъёмны, как две штанги рекордного веса. К тому же, размещение воды в теле явно находится в критической несбалансированности – во рту лето в Сахаре, зато ниже пояса явная угроза весеннего половодья, плотины на пределе и вот-вот не выдержат. Ещё мужик какой-то прицепился…

— Вставайте, вставайте, господин иноземец, пора уже, последний остались. 

Благообразный мужчина в непонятной форме аккуратно, но настойчиво, со сноровкой, выдающей многолетнюю практику, поднимает Николая. Помогает надеть верхнюю одежду, суёт в руку сумку и, бережно поддерживая, выставляет из вагона на перрон.

Николай фокусирует взгляд на здании вокзала, удивляется, поворачивается к поезду, недоумевая, разглядывает антикварного вида подвижной состав…

Пока он собирается с мыслями, паровоз даёт свисток, одетые в чёрное проводники в фуражках выставляют из дверей вагонов жёлтые флажки, поезд лязгает сцепками и буферами, после чего уползает со станции.

— Охренеть — недоумённо таращится на окружающее Николай, — Я же в Минск ехал! Тут что, кино снимают?

В прострации он не сопротивляется навязавшему свои услуги носильщику, который влечёт его в здание вокзала, изумлённо таращится на дородного усатого детину в смутно знакомой форме – у того на боку висит самая натуральная шашка! Или сабля…

— Я сплю, — решает Николай, и машинально суёт в протянутую лапу носильщика пятирублёвую монету.

Носильщик какое-то время с сомнением рассматривает заработанное честным, непосильным трудом, потом суёт монету в рот.

— Барин, ты чего? — в его вопросе слышны отголоски крушения вселенной и судорог Рагнарёка, — Монета твоя того, фальшивая?

— Какой я тебе барин, с ума сошёл? Вы что тут, на съёмках своих, обкурились все?

Рядом как по волшебству материализовалась фигура в форме. Страж закона молодецки расправил усы и опустил руку на рукоять.

— Британская сабля образца тысяча восемьсот пятьдесят четвёртого года для лёгкой и тяжёлой кавалерии, — машинально отметил Николай, — Клинок универсальной формы для рубящего и колющего удара. Трофей, наверняка с Крымской ещё.

— Пройдёмте в околоток, господин хороший. Там и разберёмся. — Голос квартального полон достоинства.

— Ты тоже с нами, там и монету свою покажешь.

Полицейский торжественно разворачивается и движется к выходу из вокзала, сверкая начищенными сапогами. Из кобуры (открытого типа, на ремень, кожа, неформованная) торчит, раскачиваясь в такт шагам, рукоять большого револьвера.

— «Веблей – Ремингтон», шестизарядный, образца тысяча восемьсот девяносто седьмого года, патроны Кольт сорок четыре – сорок, барабан Лефоше с откидной крышкой, самовзвод отсутствует, вон спица на курке какая высокая. Рукоять латунная, накладки деревянные, с проточками. Отдача сильная, но несколько компенсируется большим весом. Любимая модель Бени Крика, — отмечает Николай.

На брусчатке привокзальной площади пассажиров поджидают… пролётки. С поднятым задом, как точно подметила в своё время писавшая сочинение школьница. Там и тут стоят, идут, собираются парами  и группами больше трёх люди, одежда которых вышла из употребления лет этак сто тому назад. Горизонт с трёх сторон окружают горы, с четвёртой…. С четвёртой стороны над крышами невысоких – максимум в три этажа, домов, видны мачты. Корабельные мачты, их много.

— Твою мать! — не выдерживает Николай, — Куда это меня занесло?

В околотке с Николаем долго не церемонятся – просмотр документов, разглядывание монет. Писарь что-то жарко шепчет начальнику на ухо. До задержанного доносится:

— Литеры глаголь, веди тридцать пять, параграфы семь и тринадцать, ваше благородие!

— А ведь ты прав, Гаврюшкин!  Мне грешным делом казалось – чудит наместник, а он как в воду глядел.

Приходько, Сивоголовцев! Господина сопроводить во дворец наместника! На извозчике, да смотрите мне, с уважением!

И, повернувшись к Николаю:

— Обязан во исполнение приказа наместника Его Императорского Величества препроводить,  — и развёл руками.

***

Вода была мокрой и холодной.

— Постойте!  — гневно вскричал голос в голове Александра, — Какая, спрашивается, вода на Белорусском вокзале?

 От громкого крика голова еще больше заболела, а нестерпимая жажда стала абсолютно невыносимой. Но вода была горькой!!! И желудку это не понравилось.

— А вот за нарушение кислотно-щелочного баланса Тихага акияна господину скуденту придётся и штраф заплатить! — назидательно произнёс строгий голос.

С трудом приняв вертикальное положение, Александр гневно (сквозь с трудом приоткрытые глаза) воззрился на импозантного городового (полового? Околоточного? В общем, жандарма) во всей его красе.

— И с какой вы площадки, милейший? — скептически поинтересовался работник культуры, лихорадочно прикидывая, каким это образом на съемках сериала «Не родись!!» оказался этот ряженый.

— И не с площадки, а с участка. Куда мы и проследуем, — бережно, но крепко беря под руку Александра, проворковал полицейский, — А коли у господина имеется наличность, то по дороге нам встретится павильон дядюшки Хо, где можно и здоровьеце наше поправить.

Идти по натоптанной многими отдыхающими тропинке было легко и приятно. Солнце ярко светило, птички распинались, как рок-певцы на стадионе, и даже огромные серые слоны на рейде дымили как-то умиротворенно. Идущий сзади полицейский благодушно рассказывал о «тяготах и лишениях» службы, делая упор на особую роль некого Запийсало:

— …и входит Запийсало в этот рассадник блуда и разврата, и говорит, сдувая дымок со ствола леворьвера «Руки на потылицу! Нэ вурухаться!»…

Резкий поворот оставил позади эпическую сагу тайного гения сыска, но когда Александр слегка замедлил шаг, то услышал дополнительные детали

— … а вкруголя панбархат шуршит, шёлка развиваются, из девиц разврата так и прёт, только успевай глаза закрывать! Роскошь такая, что не то, что в Одессе,  в самом Бердичиве  отродясь не видали. А посреди стоит фортепьяна! Но Запийсало в самом Бобруйске с кантором Смирновскую пил, его на такую пошлую богатству не возьмёшь! И говорит он ангельским голосом, вежливо, согласно циркуляру за нумером восемьсот двадцать три, от самого товарища министра унутренних справ: «А ну, грабли в гору, господа шулера и прочая резко уголовная шелупонь!»… А вот сейчас аккурат налево поверните, господин скудент.  Вона оно сам дядюшка нас вышел встречать! И правильно! Потомушта власть!

Войдя в небольшое помещение, осветитель с любопытством огляделся. Было, в принципе, всё привычно. Ну подумаешь, городовой…  Регулярно перекуривая в компании  зашитого в шкуры варвара, гламурной блондинки, одетой согласно дресс-коду двадцать какого-века и небритого ковбоя в клетчатой рубахе, перестаешь обращать внимание на условности. Так что насквозь пропахший восточными благовониями типичный салун Дикого Запада, с простреленной стойкой и столиками в виде неподъемных пней, когнитивного диссонанса не вызвал.  Непрерывно кланяясь, дядюшка Хо провёл почетных гостей к особо большой колоде и стал расставлять чашечки, плошечки, флакончики и курительницы. Всё это он доставал, казалось, из широких рукавов своего расшитого восточным зверьем халата.

Полицейский нахмурился:

— Не то ты ставишь, дядюшка. Или совсем зрение потерял? Ты чего, не видишь, что господин совсем больной?

Салунщик только мигнул, и посреди столика крепко встала солидная бутыль, гордо объявившая всему миру своей этикеткой, что содержимое ея именуется «Столовое вино №20». В углу наклейки скромно, не бросаясь в глаза, мельчила надпись: 451о по Фаренгейту.

По-прежнему молча восточный кудесник материализовал два стакана с родными до боли гранями и попытался исчезнуть. Но городовой величественным жестом остановил трактирщика:

— Рядом сидай! Или не в России живёшь?

Дядюшка Хо вошёл в новый цикл поклонов, но от удара широкой ладони по столешнице очнулся и робко присел на краешек чудовищного по своей крепости табурета.

— Таки будем знакомы, — ловким движением срывая сургуч с горлышка, и разливая жидкость по стаканам, объявляет банкующий, — Я буду урядник Запийсало, это, — он небрежно кивает в сторону хозяина, — Дядюшка Хо, почтенный трактирщик.

— Александр Листвин, — привстаёт осветитель, и, повинуясь какому-то чутью, добавляет, — Честь имею!

Все настороженно замолкают, но Листвин поднимает стакан, и громко произносит:

— За здоровье, господа!

Здоровыми быть хотят все, бутыль быстро пустеет. Появляются племянницы дядюшки, но быстро смекнув, что конкуренции с белой, очищенной, им не выдержать, исчезают. А за столом идёт важный разговор: о мужской солидарности, о том, что все друг друга уважают, и о мировой политике. Дядюшка Хо оказался угнетенным и обиженным представителем…. В общем, то ли Амана, то ли кармана. Главное, пьёт наравне со всеми, и всё прекрасно понимает. Потом, дядюшка встаёт, задумчиво заглядывает в стакан и произносит тост. На родном. Выпив, вздыхает с облегчением, и падает.

— Как он мудро сказал, — роняет слезу во что-то плавающее в миске Запийсало, и тянется за бутылью. Что-то плавающее в миске моргает ему в ответ.

— Жаль, конечно, что так быстро ушёл, видно дела…

— А что он сказал?

— Не знаю, но – мудро!

Поправление здоровья доходит до максимума, потом до минимума и вновь устремляется вверх. В какой-то момент Листвин замечает, что у него на коленях сидит какая-то китаянка и подпевает двум своим подругам, сидящим на коленях у Запийсало. Все хором поют что-то странное. Прислушавшись, Александр смекает, что сам он исполняет попурри из советских песен, городовой старательно вытягивает «Нэсе Галя воду», а девушки тоненько, но решительно чирикают что-то напоминающее «Алеет Восток». Но поют все дружно, и, главное, душевно.

Потом девушки опять пропадают, а осветитель, схватив полицейского за ворот, вопрошает строго, но справедливо:

— Ты, мил-человек, о тринадцатом отделе Его Императорского величества, канцелярии, слышал?

— Ни-и-и, — таращит оловянные глаза городовой.

— И правильно! — одобряет его новоявленный спецжандарм, — Вставай, пойдём к наместнику! Родина в опасности!!

Мостовая была булыжной, и она раскачивалась.

— Городовой!

— Ась, вашбродь?

— Мы – моряки?

— Никак нет!

— А почему мы в море?

Хрясть! Запийсало с размаха ложится на мостовую и начинает тщательно щупать булыжники.

— Здесь сухо! Моря не обнаружено!

— Ищи лучше! Раз качает, значит, море! А раз море, то подавай корабль! Ибо, когда Россия в опасности, нечего за булыжники держаться!

Пролётка нашлась быстро. Александр захотел выгнать кучера, ибо тот был одет не по форме, без тельняшки и бескозырки, но городовой упросил дать шанс человеку, и спасители тронулись в путь.

Развалившись на мягком диване, осветитель задумчиво смотрит на своего помощника и невежливо спрашивает:

— Слушай, Запийсало, а как тебя зовут?

— Тарас! — гордо отвечает полицейский, бдительно озирая окрестности.

— А почему это вдруг, ты, Тарас не сохраняешь порядок у себя на Украине?

— Дык, это, — пригорюнился Запийсало, — Служил я государю-императору в крепостной артиллерии, и был удостоен чина младшего фейверехвера. Тьфу ты, фейхуавейра, нет, франдышмыга…  Да лях с ним! Сказали мне земляки, что теперь на Украину нельзя возвращаться, если три лычки не выслужишь! Приказ такой у проводников на поездах. А у меня только две, пришлось тут оставаться, городовым среднего оклада.

— Не переживай! — хлопает Александр городового по плечу, — Со мной ты быстро погоны без звездочек заработаешь!! Эй, водитель кобылы! Жми на сцепление, Россия в опасности!!

Что нажал кучер, осталось тайной, но зверюга в упряжи оглянувшись, выкатывает глаза, нецензурно ржёт и стартует с места  болидом формулы один. Сцепление с другой телегой, запряженной меланхоличными жеребцами происходит мгновенно. Водитель «грузовика», еврей, много крупнее средних по империи габаритов, молча слезает с облучка, и, помянув кротость царя Давида, а также чресла Соломона,  обзывает кучера Далилой и решительно направляется к «такси».

— Разберитесь, околоточный! — лениво тянет Листвин, прочно войдя в роль «великого и ужасного».

Обрадованный стремительной карьерой, Запийсало скатывается с коляски, но достигнув  мостовой, упирается, как Атлант, и решительно пересекает биндюжнику путь. Тот сникает, и начинает жаловаться на нарушение ПДД. Отмахнувшись от него, как от мухи, хохол обнимает битюгов за шеи и что-то шепчет им в уши. Коняги, выслушав речь, тревожно переглядываются, вздрагивают и так резво принимают назад, что выносят телегой несокрушимые ворота какого-то склада.

— Вай мэ! — биндюжник  мчится останавливать свою телегу.

— Что ты сказал?

— Рассказал про Нерчинск, климат и прочее, — меланхолично признаётся полицейский, и уходит в себя.

— О чём кручинишься, служивый?

— Где погоны брать, ваше благородие?

— Счас будем у наместника, там и решим!

К облегчению извозчика спасители Отечества выгрузились у дворца наместника Его Императорского Величества по Дальнему Востоку и прочее, и прочее. Герои огляделись, но за исключением лёгкого покачивания мира ничего подозрительного не обнаружили. Мирное население столь же мирно прогуливалось, в недалеком парке, у ворот которого грустно толпились нижние чины и собаки. Где-то за кустами мелодично ухал духовой оркестр.

 Часовые у ворот вытянулись так, что казалось, даже и не дышали.

— Что исполняют? — кивает Александр в сторону парка, решив проверить культурный уровень своего спутника.

Городовой, нет, уже околоточный, напряженно прислушивается, но потом светлеет лицом и гордо заявляет:

— Музыку, ваше благородие!

— Молодца! — Хвалит Листвин, будучи полностью согласен с подчиненным, и настолько решительно направляется к воротам, что часовые не рискуют даже посмотреть в его сторону. Первое препятствие им встречается в предбаннике кабинета. Адъютант категорически отказывается допускать прибывших без доклада.

— Так-с-с, — тянет Александр, — Изменой родине занимаемся? Препятствуем допуску секретнейшего агента, который лично государем-императором направлен?

— Но, господин …, — капитан мнётся, ожидая подсказки насчёт чина прибывшего наглеца, но, не дождавшись ответа, нерешительно продолжает, — Нельзя без доклада, не поймут-с!

Листвин достаёт из кармана большую бляху с императорским гербом, которую когда-то прихватил на память на съёмках сериала «Агент Его Величества», и с наслаждением впечатывает её в лоб адъютанта:

— Получай, держиморда! Запийсало, разберись с изменником, от него салом пахнет!

— Са-а-ало!! — рычит околоточный,  усы его стремительно завиваются в спирали. Адъютант визжит и пытается закрыться в сейфе.

Оставив Запийсало разбираться с «нарушителем конвенции», Александр решительно открывает дверь и неудержимо входит в кабинет.

 Адмирал Алексеев мирно читает газету, на вошедшего смотрит рассеяно, но вспоминает, что самому главному начальнику такое поведение не подобает. Раздражённо швыряет бумажный лист на пол, и открывает рот, стремительно багровея.

Сокрушительный залп не состоялся.

— Тихо! — командует вошедший, и строевым шагом подходит к столу (качнулся по пути, конечно, но всего пару раз и несильно), с размаха бьёт об стол зажатым в кулаке жетоном.

Стол выдержал, адмирал молча закрыл рот. Раз прибывший ведёт себя нагло, значит, право имеет. Сквозь двойные двери из приёмной донеся заячий визг, и оба пребывающих в кабинете поморщились.

—Что происходит?

— Мой адъютант твоего поймал, — прислушавшись к утробному марсианскому уханью, оскалился Александр.

— За что поймал?! — борода адмирала грозно встопорщилась.

— За сало.

— А-а-а, — вздохнул наместник по Дальнему Востоку, — Говорил я фон Брокенбоку, чтобы не трогал сало. Сам тощий, как прости меня, Господи, за грубое слово, немец, а всё к салу ручки тянет… Кстати, что это за значок? Кто вы вообще такой?

— Агент Его Императорского Величества по особенно особым поручениям! Прибыл в наместничество для решительных действий! В общем, привет от племянника!

— Он мне ничего не говорил, — засомневался грозный адмирал, нервно проводя пальцем по выдавленной на знаке цифре «тринадцать».

— И не скажет, — сочувственно сказал агент, по-хозяйски устраиваясь в массивном кресле, — Ибо мы всего лишь голос и руки Императора. И видят нас только один раз в жизни, в лучшем случае — перед отставкой.

— А в худшем? — побледнел хозяин кабинета,  рука его нервно дернулась куда-то под стол.

— В твоем случае, худшего не будет! Эй, куда полез?

— За лекарством, — рука решительно водрузила на стол бутылку шустовского коньяка.

— Это правильно. Но лечиться надо по рецепту! Та-ра-с!!

Дверь стремительно распахивается, и влетевший околоточный замирает по стойке «смирно».

— Организуй нам, голубчик, пару лимонов, и сахарную пудру. И не спрашивай, «где взять», а сделай быстро!

— Слушаюсь, вашбродь! — рявкает Тарас и стремительно исчезает из кабинета. Поднявшимся ветром сдувает старого адъютанта, попытавшегося проникнуть к своему начальству. Адмирал только сочувственно крякает, глядя, как быстро вращающийся немец исчезает в открытой форточке.

— Что хохлу счастье, то немцу смерть, — горестно вздыхает Алексеев, и, минутку помолчав, с любопытством интересуется: — А зачем лимон двум русским офицерам? Неужто бутылка коньяку особого этикету требует?

— Нет, конечно, — соглашается осветитель, — но когда принимаешь его в качестве лекарства, требуется соблюдать рецептуру.

О перемещении околоточного по дворцу  свидетельствуют звуки, к которым оба собеседника прислушиваются с интересом. Адмирал еще и комментировал особые успехи Запийсало:

— Машбюро, — после оглушительного, но в то же время поощрительного коллективного визга.

 — Караулка, — во время залпа матерных слов с отчетливо выраженным сухопутным акцентом.

— Вторая караулка, — мат художественно акцентированный, заковыристый и продолжительный.

Лязг кастрюль и шипение пара доложили о визите Запийсало в кухню, финальным аккордом зазвенели стекла в оранжерее. Через пару минут казак принёс на древнем японском щите два свежесорванных лимона и тарелку с сахарной пудрой.

— Ого! — удивился Алексеев, — А в музее ты когда успел побывать? Я ничего не слышал.

— Я на цыпочках, — краснеет Тарас.

— Цыпочки жаловаться не будут? — задумчиво интересуется Александр, принимая ценный груз, и оглядываясь в поисках ножа.

— На Запийсало ще никто не жаловался! — возмущенно отвечает добытчик, снова краснеет и смущённо, вполголоса, добавляет: — Два раза…

— Ладно, — смилостивился агент, — сядь в приёмной и никого не пускай. Адмирал лечится!

Коньяк был разлит по бокалам, и Александр показательно обвалял ломтик лимона в сахарной пудре. Адмирал внимательно проследил за действиями агента, повторил процедуру и нерешительно спросил:

— Тост?

— Фи-и, — поморщился Александр, — Это же не водка! Бум-с-с!

Демонстративно посасывая лимон, агент Его Императорского Величества внимательно следил за старым моряком, потягивающим янтарную жидкость. Наконец-то лимон скрылся в обрамленных бородой губах, и удивленный почитатель французской провинции протянул:

— Однако-о-о… Кто же изобретатель сего изумительного сочетания?

— Ваш царственный племянник! — разливая коньяк по бокалам, причём по-русски, до краев, ответил Александр.

— Ну, хоть одно доброе дело сделал,  — проворчал успокоившийся наместник, и, хлопнув залпом, вновь потянулся за лимоном, — И куда вы собираетесь меня отправить?  Колосник хоть к ногам привяжете? Или придётся телу моему скитаться по хладным волнам?

— Как вам не стыдно! — укоризненно покачал пальцем Александр, почувствовавший себя всемогущим. — Вас ждут согревательные процедуры лечебно-массажного назначения в уютном санатории. А потом возвращение в Санкт-Петербург-с-с-с… Разумеется, со щитом и с почётом.

Коньяк лился рекой, нет, Ниагарой, и скоро собеседники уже перешли на «ты», хотя, по здравому размышлению от брудершафта отказались. После полутора литров на брата, высокие договаривающие стороны обрели чувство собственного достоинства, и принялись беседовать о делах:

— Нет, — горячился Алексеев, — Ты мне скажи, чего еще этому суслику надо? Манзы* на цыпочках ходят, город строится, флот растёт. Как я Порт-Артур у китаёзов хапнул, а? Приятно вспомнить!

— Не трогай цыпочек! — возмущенно хлопнул ладонью по столу новый начальник. — Ишь, распустил, пусть братский, но совсем не русский народ! Уже женщин топчут как своих!

— Дык, — попытался вытряхнуть из пустой бутылки хоть каплю бородатый экс-наместник, — это я в переносном смысле.

— И в переносном, не смей! Женщина, это не только несколько десятков килограмм прекрасного тела, но еще и человек! Да!

— Это с каких-таких пор? — попытался скептически приподнять бровь старый ловелас.

— А вот женишься, тогда и узнаешь, — печально ответил Александр, с благодарностью принимая бутыль от верного околоточного.

— Это что? — удивленно спросил сухопутный моряк, наблюдая за льющейся в бокал белесой жидкостью.

— Счас узнаем, — теряя в процессе словоизвержения буквы, ответил агент, и, подавая пример, храбро залил напиток в горло.

— Сам погибай, но тост не пропускай, — высказал Истину наместник и поддержал порыв нового главнокомандующего сухопутными и морскими силами империи.

— Ух-х-х… — хором выразили глубокую благодарность великому русскому самогону оба командира и попытались закусить остатками сахарной пудры. Защитное вооружение самурая оказалось лучшей закуской, и вскоре бамбук тоже кончился. А в бутыли гордо плавал краснющий перчик.

— Эх, близок локоть, а не укусишь, — с горечью константировал Алексеев, и с интересом взглянул на визави, — Слушай, а ведь хохол это не только сало, но и вернейший добытчик. Пошли его за закуской!

— Нафига? Закуска градус крадёт! Я лучше его за «Смирновской» пошлю. Чтобы плавно перйти в состояние нирваны. Та-рас! Встань передо мной, как лист перед травой!

— Слуш, вашбродь!

— Достань-ка, братец нам литра два хлебного вина двадцать первого нумера, ну и мясцо какое-нибудь. А! И огурчиков, расстарайся, пожалуйста.

— Бу сделано! — старательно мигая двумя глазами сразу, в ответ на заговорщицкое подмигивание, отрапортовал поручик по адмирательству, получивший сей чин только что, от адмирала.

Через некоторое время, отмерянное верстовыми бутылками, господин адмирал мог только дружелюбно мычать, но еще поднимал стакан. Тем временем наглый потомок приватизировал печать, ключи от сейфов и подбивал наместника подписать закон об объявлении военного положения в наместничестве. Под окнами  рыл землю копытами дядюшка Хо, запряженный в шарабан с племянницами. Вернее, мостовую копытили лошадки. Дядюшка охранял дверцу кареты от многочисленных штатских и военных.  Но локомотив истории уже свернул на коварно переведенной стрелке и с рёвом устремился по новому пути. Куда? Конечно в будущее, какое бы оно не было.

***

Трофейный, не то японский, не то китайский шёлковый халат, расшитый синими и золотыми драконами, при ходьбе приятно щекочет свободные от опостылевших чулокбёдра.  Трофейные же домашние туфли на войлочной подошве бесшумно несут вперёд слегка располневшее, но всё ещё аппетитное, по-женски привлекательное тело.

— Всё-таки Анатоль, круглый ведь дурак, прости, Господи,  а тогда, в Тяньцзине, не растерялся, хоть и ранен был. Впрочем, может быть, именно боль от ран заставила его ленивый мозг соображать чуточку быстрее? Впрочем, хватательный рефлекс у него всегда был отменный – Вера Александровна тенью проскользнула в коридор и повела тонким аристократическим носом. Да, предчувствие, сдавившее в столь ранний час её любящее сердце, не обмануло – он, вне всякого сомнения, ОН!

  Сиреневой тенью пронеслась она по спящему особняку, ощущая, как бегут по бархатной коже мурашки, как знакомое  сосущее ощущение появляется где-то внизу живота… Сейчас, ещё немного, главное, не шуметь. Кто сейчас с ним? От одной мысли, что к вожделенному телу сейчас прикасается другая, заломило зубы. Он такой… молодой, кожа гладкая, без морщин, сквозь неё так сладко просматриваются сильные мышцы! И это чудо сейчас ласкают грубые неловкие пальцы кухарки или поварихи?

—Не позволю, — мимо воли вырвалось из приоткрывшихся полных губ.

Вера Александровна знает, что хороша, не столь давно прекраснейшей из одесских невест посвящали стихи:

Леса задрожали, и вздрогнул гранит,

Узревши зарю её нежных ланит!

Уверен – не выстоит даже Персей

Пред дивной упругостью этих...

Госпожа Стессель встряхнула головкой, отгоняя неуместные сейчас воспоминания – в той оде была не одна строфа, а воображение юного, но уже многое повидавшего автора было пылким и неудержимым. Одесса, там все такие.

— Неужели… неужели опоздала? – ещё не дошла до дверей, а ноздри уже не могут чувствовать ничего, кроме волшебного запаха его разгорячённой плоти. Преодолевая предательскую слабость в ногах, Вера Алексеевна дотянулась до дверной ручки и трепещущими пальцами, изнемогая от страсти, распахнула дверь настежь.

— Успела...

С неженской силой она перехватила занесённую над НИМ руку, вывернула из пальцев застигнутой на горячем служанки нож и выдохнула в лицо мерзавке всё, что успело накопиться на сердце за это время:

— Дрянь, неблагодарная дура!

Отброшенный в гневе тесак ударился о стенку и обиженно зазвенел на кафельном полу.

— Сколько раз тебе повторять, мерзавка! Гуся нарезают холодным! ХОЛОДНЫМ, ты, тупая кухонная мешалка! Тогда куски выходят ровные и красивые! Опять хотела меня перед гостями выставить дурной хозяйкой!

Тряпкой, грязной кухонной тряпкой по испуганной тупой деревенской роже! Ты у меня запомнишь, как подавать на господский стол развалившуюся тушку, навсегда запомнишь!

Повариха часто-часто трясёт головой, закрываясь от безжалостной тряпки распаренными красными руками.

Вера Алексеевна устало опускается на табурет. Всё-таки в кухне жарко и душно, невыносимо хочется глотнуть свежего воздуха. И сердце колотится в груди – нельзя, милочка, так нервничать, в твои-то годы!

И будто что-то сломалось внутри – какие годы, какая Вера Алексеевна? Меня зовут Леся! В жизни я не носила таких чудовищных тряпок!  Но взгляд, брошенный по сторонам, утверждает – вокруг кухня богатого дома, на тебе – чудовищно пёстрый халат, Домна с дрожащими губами подаёт тебе чашку с водой, и ты – супруга военного коменданта Порт-Артура, генерал-лейтенанта от инфантерии Анатолия Михайловича Стесселя, принимаешь питьё и жадно пьёшь – до дна.

Сама не запомнила, как доплелась до кровати, как рухнула на софу, стряхнув с ног дурацкие, но довольно удобные трофейные тапки.

— Твою мать, и тут китайскую обувь таскать! – мелькнула шальная мысль перед тем как сознание погасло.

 

Утром в комнату сунула нос одна из сироток, взятых на воспитание госпожой генеральшей. И ведь не вспомнить, как зовут — хоть убей.

— Вон!

— Но…

— Вон, я сказала!

Через полчаса по тому же маршруту отправился и сам комендант – не помогли ни верноподданнические усы с бородкой, ни представительный вид, ни умение выразительно мычать. Вазу конечно, потом пожалела, но ведь их, тут, в Маньчжурии, поди в любой лавке – валом. Лучшая хозяйка гарнизона, первая дама и руководитель общества кружка хорового пения Порт-Артура трое суток не появлялась из своих покоев.

— Что вам не ясно? Болею я! Домна! Жрать неси!

Милейший Пётр Венедиктович, добрейшей души человек, в соответствии с принесённой клятвой Гиппократа сунулся было осмотреть болящую. После того сначала отпаивал себя собственными пилюлями, а как не помогло, присоединился к хозяину дома в его рабочем кабинете.

— Как думаете, Пётр Венедиктович, Верочка… Пройдёт это? Она же всегда… Ангел, чистый ангел во плоти… — Генерал всхлипнул, — Орёт, как фельдфебель!

— Мужайтесь, Анатолий Михайлович, Бог милостив, всё образуется.

Через три дня Госпожа Стессель изволили выйти из добровольного заточения,  произведя фурор своим внешним видом.

— В-вера А-алексеевна, — опешил попавшийся ей на встречу адъютант мужа.

— Здравствуйте, голубчик! — улыбнулась ему хозяйка дома, — а что это у вас с дикцией?

— У-у меня нет слов!

— Вы мне решительно не нравитесь сегодня, ротмистр. Что же это за адъютант, если слова найти не может? Подите куда-нибудь, поищите там. В библиотеке несколько словарей третьего дня видала, возможно, в них помощь обретёте?

Обойдя окаменевшего ротмистра, комендантша уверенным шагом двинулась в кабинет мужа и господина.

Генерал уже успел привести себя в порядок и на появление обожаемой половины отреагировал более-менее адекватно:

— Верочка, ангел мой, как ты похорошела! Тебе нынче и тридцати не дать!

Уселась на подлокотник кресла, дежурно чмокнула супруга в лоб и рассмеялась:

— Да мне и не нужно, можешь не давать, — и немедленно огорошила супруга:

— Анатоль,  душа моя, а что ты будешь делать, если завтра на нас нападут японцы?

Звук от удара челюсти о столешницу вовсе не так силён, если первая снизу оборудована ухоженной бородкой «под императора». Вера Алексеевна ухоженным пальчиком возвращает временно неисправную деталь мужа на место, ориентируясь по усам. Кажется, удалось попасть в цель с первой попытки.

— Кха... кха… — осторожно проверяет функционирование комендант крепости. – День хороший, погода чудная,  к чему с утра об этих желтомазых образинах?

На челе Анатоля проступает непривычное выражение – видимо, в голову попала мысль, которую он – надо же – думает!

— Верунчик, если тебе какая-нибудь стерва наплела о том что я… это… — Стессель растерянно вспоминает слова. — Не было там ничего! Я проверял заведение на наличие японских шпионов! Там половина персонала – жёлтенькие.

Нежная ручка ласково, но сильно вдавливает в гортань крест висящего на шее ордена.

— И как, милый, многих ли нашёл? Расскажи мне, чем шпионки отличаются от обычных шлюх, и как ты их проверял, внешним осмотром, или пришлось ощупывать?

— Не нашёл, –  ответ мужа звучит сдавленно и хрипло. К чему бы это? – Но если ты считаешь… вышлем немедленно… час на сборы…

Давление на гортань слабеет, наманикюреный коготок оттягивает жёсткий ворот, заодно подаёт мужа ближе к супруге.

— Не нужно, мой пупсик. Если выслать, где господа офицеры будут напряжение после эпических битв с зелёным змием сбрасывать? Я одна не справлюсь!

— Хе… Хе-хе… — осторожно начал генерал, покосился на жену и осмелел: — Ха-ха-ха!

Оказывается, жена шутит! Сразу на душе легче стало. За смекалку был награждён – нежная ладошка приласкала догадливого муженька, потрепала по щёчке.

— Анатоль, государь император ценит тебя.

От таких слов Стессель становится на полголовы выше и вдвое шире в плечах, ручки жены поворачивают комендантскую голову к висящему на стене парадному портрету Николая Второго, благодетеля и хранителя четы Стессель.

— А ты, что ты готов для него сделать? — во вкрадчивых интонациях Веры Алексеевны загадочным образом слышны стальные интонации Родины-матери.

— Жизни не пожалею! Лично! На штыки, под пули! — Тут думать не надо, с юнкерского училища готовый ответ имеется. Отчего же у Верочки такое недовольное выражение на лице?

— Милый, ты слишком, — супруга осматривает генерала так, будто впервые видит, — заметная мишень, чтобы долго находится на передовой.  Пристрелят.  Проявлять героизм с пулей в кишках не слишком удобно, и эстетики в этом нет никакой.  Значит так: нынче вечером жду от тебя доклада о готовности крепости к обороне – состояние укреплений, наличие войск, количество артиллерии, готовность к стрельбе, наличие огнеприпасов, продовольствия и снаряжения.  Ты хорошо понял, милый?

Его превосходительству захотелось вскочить во фрунт и щёлкнуть каблуками, но супруга уже перебралась на колени, сделав сей маневр невозможным.

— И смотри, дорогой, мне и государю императору нужна служба, а не пустые о ней разглагольствования. Не сможешь сам доложить, приводи тех, кто знает, — проворковала жена на прощание, нежно поцеловала Анатолия Михайловича в лобик и удалилась.

Приступание и Превозмогалово

На подходе к приёмной наместника наперерез Николаю вдруг бросился немолодой, вполне себе седой сухопарый мужчина,  обогнул одного из конвоиров и ухватил попаданца за рукав:

— Вы к наместнику? Прошу вас, окажите содействие, я ведь вижу – вы тоже грамотный культурный человек! Местные варвары совершенно неспособны оценить всю гениальность и простоту моего изобретения!

Изъяснялся господин на безупречном русском языке, но наработанная годами сноровка Николая не подвела, с первых слов понял – не наш. Точно не наш.

Полицейский собирался уже силой пресечь контакт с задержанным, но старший товарищ угрожающе поднял брови:

— С уважением! — Напомнил он и отработанным жестом расправил холёные усы.

Решительный господин уже выхватывал из пухлого портфеля чертежи и раскладывал их на стоящем в коридоре бильярдном столе.

— Моя фамилия Бродсейлер, представитель фирмы «Кемел».  По-вашему это… ну, человек, который рядовой по калачам, продавец, — иностранец напрягся, наморщил лоб.

— Вспомнил! У потомка Лермонта читал – Калачников! Это как я, то же самое.  Ещё я нашёл животное, послужившее образцом для логотипа нашей фирмы!— Он тычет пальцем в чёрно-белую фотографию, на которой запечатлён в пробковом шлеме, обнимающим за шею классического африканского дромадера.

— Гм, — пытаясь хот как-то изобразить участие в разговоре, выдавил Николай.

— Так вот, мной изобретено приспособление, позволяющее без особых затрат механизировать любые процессы, связанные с земляными работами и вскапыванием почвы! Оцените изящество предлагаемого решения! Местные, извините за выражение, инженеры – существа неумные и напрочь лишённые творческой жилки, своими мелочными придирками не позволяют мне внедрить эту нужную и своевременную новацию!

На разложенных чертежах Николай с некоторым удивлением обнаружил весьма знакомый инструмент, изображённый в трёх проекциях.

— Извините, но это штыковая лопата, — удивился Николай.

— Я сразу понял, что вы человек знающий, — согласился иностранец, извлекая из портфеля ещё несколько листов.

— Вот! Вот этот несложный механизм, будучи посредством двух креплений ленточного типа укреплен на рукояти лопаты, совершит переворот в инженерных работах!

Судя по чертежу, основным рабочим элементом агрегата являлся достаточно массивный эксцентрик, сопряжённый с электродвигателем и аккумулятором.

— При включении механизма посредством нажатия кнопки «ON», электродвигатель приводит механизм в движение, создавая колебательные импульсы, посредством которых рабочая часть инструмента сначала погружается в грунт, а потом изымает его из массива и отбрасывает в сторону!

— Интересно, интересно — пробормотал Николай, с опаской поглядывая на изобретателя, — И насколько хватает заряда батареи?

Нерусский даже подпрыгнул от радости:

— Заряд практически неисчерпаем! После того, как механизм выходит в рабочий режим, двигатель начинает работать в режиме генератора! Это гибридная установка.

Оператору лопаты останется только контролировать направление движений инструмента!

— Позвольте, — Николай возмутился, — мистер Бредсейлер, вы уверяете что смогли изобрести действующую модель перпетуум мобиле?

— Бродсейлер, с вашего позволения. Несомненно! Это понятно даже гимназисту!

— У вас есть действующая модель?

— Для того чтобы понять очевидное, нормальному мыслителю не требуется возиться с железками! Он генерирует идеи, понимаете, ИДЕИ!

— Вечный двигатель невозможен! — ещё сильнее возмутился Николай, но изобретатель его не услышал.

— Сотни тысяч, миллионы таких аппаратов преобразят нашу планету! Новые каналы, корабли, бороздящие просторы Сибири от Урала до Гудзонова залива...

Николай гения аккуратно обошёл, брезгливо отряхнул рукав, за который его столь бесцеремонно ухватили, и направился к дверям в приёмную.

Массивная дубовая дверь с металлическим лязгом  впечатывается в проём, наглухо отсекая кабинет наместника от остального мира. Помещение сие больше напоминает пятидесятиметровый стрелковый тир – полумрак, пустота, лишь у дальней стены за массивным столом удаётся разглядеть  мужскую фигуру, совершенно теряющуюся на фоне старомодной мебели. 

— Стол у стены, одинокий мужик — я это где-то недавно видел. Дежа вю, однако. Но тот постарше был, однозначно.

Додумать не удалось.

— Ты где шатался? – озадачивает Николая поднявшийся из-за стола молодой человек.

Николай близоруко щурится, делает поправку на возраст, дурное освещение, анекдотичность ситуации …

— Александр? Господин осветитель? Однако, помолодевши, должен отметить. Поздравляю!

— Поздравляет он! Я тут неделю, не щадя сил и здоровья, Дальний Восток к войне готовлю, а единственный человек, в радиусе ста лет, способный меня понять, где-то шляется! И нечего тут рожи кривить, Родина в опасности!

— Ты, молодой человек, аккуратнее со словами, базар фильтруй. Я вчера спать  на Белорусском вокзале лёг, а сегодня утром здесь проснулся, до сих пор не понимаю, где и когда оказался. Если знаешь – делись информацией. Меня, кстати, к какому-то наместнику вели, не подскажешь, куда он делся?

— Старый в санаторий намылился, а новый это я.

Николай сочувственно смотрит на молодое,  но сильно помятое лицо коллеги – попаданца.

— И как тебя угораздило?

Собеседник вяло машет рукой:

— Как – как. По пьяни, конечно. Второй день, как в себя приходить начал. Сперва, конечно, кураж был, а теперь уже назад сдавать никак нельзя, понимаешь?

— А то! Оседлал тигра – хватай за уши и держись из последних сил, иначе порвёт. И что делать собираешься?

— Войну выигрывать! Нашёл о чём спрашивать, будто не русский.

— Я и есть нерусский. Белорусы мы.

— А, — кривится Александр, — хоть ты не прикалывайся. У тебя с вещами как, с деньгами? Вечером в Артур дунем, я приказал миноносец приготовить. Тебе чего-нибудь в магазинах надо?

— С деньгами непонятки какие-то. Мелочь осталась российская – в смысле, тогдашняя. А бумажки изменились. Вот, смотри, форменные ассигнации. Семьдесят тысяч нынче это как, на ресторан хватит? Так-то мне ничего не надо,  пожрать только. Похмеляться не буду, не люблю. Но к вечеру жор будет – мама, не горюй.

Наместник-осветитель улыбнулся впервые за весь разговор:

— На пару кабаков хватит. В смысле купить. Только на кой они тебе во Владике? О пище телесной можешь не переживать. Я себе такого адъютанта нашёл,— на южном  полюсе у белых медведей ананас найдёт,  отберёт, а те его после этого благодарить будут.

— На южном медведи не живут.

— Этот найдёт. Короче так, я тебе провожатого выделю, по городу погуляй, на людей посмотри, но чтобы к семнадцати часам был в приёмной, как штык – готовым к отъезду и экипированным для победы над супостатом, понял?

***

Миноносец заслуженно именовался «Страшный». Размерами это грозное орудие морской войны было чуть больше «Ракеты» или «Метеора», и впечатление производило самое удручающее – миноносец оказался узким, тесным и изрядно измазанным – грузить уголь закончили перед самым прибытием наместника, прибраться банально не успели.

Выходили вечером, оставляя за спиной красный закат над линией тёмных сопок.  Холодный зимний ветер заставлял ёжиться и поднимать воротники.  Офицеры миноносца мялись, не знали толком, как вести себя с новым наместником. Николай, которого самозваный спаситель Отечества отрекомендовал «советником по экономике и промышленности», старался не путаться у моряков под ногами, встал у раструба левого переднего  вентилятора, расставив ноги пошире – качало. Рядом остановился старший офицер корабля, подозрительно покосился на фигуры стоящего на мостике начальства, и потянул из кармана тужурки трубку и кисет с табаком.

— Не советую, — доверительно, вполголоса, сообщил ему Николай.

— Почему? — удивился моряк.

— Вырежут. Закон такой — запретили курение в общественных местах и художественных произведениях.

— А в синематографе?

— И там запретили. Отовсюду режут.

— Совсем гайки завернули. Придётся отвыкать. — Лейтенант рассовал курительные принадлежности по карманам. — Спасибо.

— Не за что,— ласково ответил Николай.

Алексей, несмотря на свежий ветер и усиливающуюся качку, упрямо стоял на мостике, представляя, как он проведёт страну сквозь штормы и испытания – вот так, выпрямившись в полный рост, не отворачивая лица от встречного ветра. Правда, обзор сильно закрывала носовая трёхдюймовка, но он решил не обращать внимания на мелочи. А ещё до чешущихся ладоней хотелось забраться к корабельному прожектору и хлестнуть лучом по ночной темноте, высветить идущие с востока волны. Ну, или как там у моряков эта сторона горизонта именуется, норд там, или зюйд. Запийсало громко и выразительно вздыхал за его плечом, но Александр не обращал на страдания адъютанта никакого внимания – вырабатывал волю. У обоих.

Николай  в это время сидел в небольшой, но уютной кают-компании, не обращая внимания на мелкие бытовые неудобства и запивал бутерброды густым до черноты сладким чаем. Нежная кетовая плоть, щедро расположенная поверх изрядного слоя домашнего масла на куске той самой французской булки… Душевно заходило, организм радовался и вовсе не собирался наказывать любителя хорошо покушать морской болезнью. Поэтому на палубу «советник» поднялся поздним утром, выспавшись, был доволен жизнью, собой и окружающими. И был прав, ибо кто когда видел счастливым голодного худого типа с лихорадочным блеском глубоко запавших глаз? Прав товарищ Маркс, материя первична, а те, кто утверждает обратное, живут скучно, уныло и, как правило, не очень долго.

 Подойдя к героическому адъютанту, шёпотом поинтересовался:

— Уходил он отсюда?

— Ни, — скорбно замотал головой Зпийсало, — Тильки до ветру.

Дежурный по кораблю дипломатично отошёл на другое крыло мостика, вместе с сигнальщиком,  и Николай вежливо поинтересовался у Александра:

— Совсем охренел, твоя светлость? Сам спать не можешь, так слезь хотя бы с мостика – людям мешаешь.

— Мутит меня – признался Александр. Боюсь опозориться.

— Забей. Подсоли рюмку водки, накати, прикажи поставить стул на палубе, и любуйся морскими пейзажами. И хохла своего спать отправь, у него от служебного рвения скоро пупок развяжется.

Проводив начальника, повернулся к оживившемуся мичману:

— А что, господин мичман, в этих водах рыба ловится?

На четырнадцати узлах экономического хода ловилось плохо, но разве в рыбалке главное результат? Время пролетело незаметно.

Встречали с помпой – дорожка на причале, почётный караул, оркестр и выстроенные вдоль бортов команды на кораблях эскадры. Обнажённая сталь сабель, взятые «на караул» винтовки – красота и отдых всякой милитаристской души. Сверкали ордена, ветер трепал окладистые бороды, а встречающие определённо волновались. Нужно признать, не зря – измученный морской болезнью новый наместник был зол и жаждал крови.

Стессель наклонился к адъютанту:

— Слушай, Водяга, а ведь он на нас смотрит, как Верочка после болезни.

 Генерал зябко передёрнул плечами от воспоминаний и нехорошего предчувствия.

— Совершеннейшим образом с вами согласен, — изогнулся ротмистр в ответной реплике.

— О чём шушукаемся? — Повернулся к парочке Александр. Оба вытянулись и застыли, поедая новое начальство, как полагается, взглядами лихими и придурковатыми. Отчасти от служебного рвения, но более оттого, что иначе не умели.

— Ну-ну! — уронил через губу новый наместник и прошествовал к предоставленному экипажу. Мундиры, собравшись в кучку, двинулись следом, соблюдая уважительную дистанцию.

— Идите, господа, идите. А я тихонько, без шума и грохота, по тылам пройдусь, авось, надыбаю* что-нибудь.

Царящее в порту благодушие Николая не то чтобы поразило — скорее, подтвердило ожидания. Непонятного штатского в странной одежде никто не останавливал, в комендатуру не тащил и документов не спрашивал. На территории судоремонтного завода тоже — в распахнутые ворота и обратно шлялось множество народа, ещё один проходимец внимания не привлёк.

Спокойным шагом, внимательно рассматривая неторопливую трудовую деятельность, обходил Николай территорию, с любопытством осмотрел пустующий док, прикинул на глазок запасы материалов. Не впечатлился. С учётом опытности глазка ошибся тонн на десять-пятнадцать, не больше.  С такими запасами много не наработаешь. А ведь наверняка придётся кессоны сооружать, помнил попаданец что-то такое. Хотя, может и выкрутится Александр, взбодрит здешних военморов, не даст япам метать торпеды в упор по стоящим в праздничной иллюминации броненосцам.

Николай уже заканчивал обход территории, когда за очередной кучей мусора открылся ему вид на интереснейший объект, издалека видом и запахом напоминавший выброшенного на берег кита. Подойдя ближе, удивился ещё больше – сооружение явно разваливалось на части.

— Милейший, — окликнул белорус проходящего мимо мастерового, — это что за конструкция?

Чумазый рабочий аккуратно поставил на попа отрезок трубы, с которым шатался вокруг, изображая бурную деятельность.

— Это, барин, очередной Хрюнин прожект, скрытноподводное суднО. Морской змеёй кличут. Чтоб, значитца, к чужому кораблю споднизу подплысть, да рули с винтами и отломать. Вишь, сверху у него от носа до кормы как раз быдто ножовка по металлу  пришпандорена? Ей, значитца, и пилить.

Николай хмыкнул, и ещё раз обошёл вокруг загадочного объекта.

— А почему разваливается?

*Надыбать – найти, наткнуться (от дыбать – идти) (белорусск.уст.)

Работяга вытер лицо грязной ладонью, и стал похож на салагу-новобранца, впервые добравшегося до набора маскировочной косметики.

— Так это, значитца, из-за заклёпок всё. Вылазять, подлые. Уж наш Хрюня с энтими заклёпочниками и так, и эдак – и лаской и таской, тока не помогаеть ничего. Не успеют заклепать один борт, ан с другого уже все повылазили. Вот и лежит тут. Не везёт нашему прожектёру, опять зря придумывал.

— А что, ещё чего делали?

— Так у него почитай, кажних полгода новая идея. Хоть и выходить полное непотребство,  всякий раз в работу идёть, видно, кто-то там, — рабочий ткнул пальцем вверх, — его прикрываеть. Звиняй, господин хороший, пора мне — инженер идёть.

Инженер  был осанист и степенен, чем-то он напомнил Николаю медведя. Не бурого громилу, не разбирающего в лесу дороги, скорее гималайского, с нарядным белым пятном на груди, тоже опасного, но выращенного в цирке и оттого послушного воле дрессировщика. Хотя может и цапнуть, да. Не зря цирковые со старыми  медведями работать  не хотят – непредсказуемая зверюга, себе на уме.

— Интересуетесь?

— Да вот, не смог пройти мимо, знаете ли. Необычное зрелище!

— Наш местный самородок, Гюнтер Адольфович Хрюнинг, изобрели. Удивительно плодовитый изобретатель. Идеи всегда свежие, молодёжи нравятся. Помогает в воспитании юношества, пробуждает интерес к техническому творчеству.

— Так ведь, насколько мне известно, ничего хорошего в результате не получается?

— Не всё на свете можно измерить в штуках и рублях, господин…

— Зовите Николаем Михайловичем.

— Очень приятно! Серафим Шестикрылович Семислуев, к вашим услугам.

— Мы об изобретателе талантливом говорили…

— Ах да, конечно. Адольфович, хоть и не совсем наш, но мышление у него правильное, имперское. Где, как не здесь, на восточных рубежах  державы, оказать помощь таланту с таким мировоззрением?

С утра у Гюнтера Хрюнинга, представлявшего в Порт-Артуре интересы компании Зингер, настроение было преотличнейшее.  Укрывшись от посторонних глаз в комнате без окон, он переоделся в свой любимый мундир, затянул под подбородком ремень каски и вытянулся перед огромным, от самого пола, в рост человека, зеркалом. Окинул изображение орлиным взором и остался доволен своим видом. Покосился на висящий в красном углу портрет кайзера. Его величество смотрел одобрительно. Гюнтер взял с туалетного столика маузер – почти как настоящий, только легче. Деревянный, конечно, но отлично покрашенный. Прицелился в зазеркалье, насупил брови:

— Умри, собака!

Враг, окажись он на месте отражения, непременно погиб бы на месте – от страха и разрыва сердца. 

Гюнтер Адольфович вздохнул, и принялся расстёгивать блестящие пуговицы. Приходилось идти туда, к этим варварам. Что поделать, зарабатывать на кусок хлеба с икрой и маслом в дикой России проще, чем в обожаемом Рейхе.

 Откушав, чем готт послал, Гюнтер поцеловал в щёку белокурую Лоттхен, потрепал по головкам киндеров и отправился по делам. Отнюдь не в скучное представительство компании  по продаже и ремонту швейных машинок – там справляется Си или Ли, а может быть, сейчас очередь Вана. Ну и пусть справляются, у герра Хрюнинга найдутся дела поважнее. И гораздо доходнее. Герр направился на судоремонтный завод.

У своего последнего детища Гюнтер обнаружил заводского инженера, оживлённо беседующего с каким-то пожилым, странно одетым толстым господином.

— Гутен морген! — радостно поздоровался с ними Хрюнинг. Незнакомец производил впечатление человека состоятельного и, как все славяне, недалёкого. Вполне возможно, удастся раскрутить на пожертвование — немного, но и десять-пятнадцать тысяч будет неплохо. Лотта вчера намекала на новое жемчужное ожерелье…

 — Серафим Шестикрыловитч, предстаффьте меня вашему собеседнику, пошалюйста, — Гюнтер вырос в немецкой колонии недалеко от Царицына и прекрасно говорил по-русски, но обычно в разговорах с аборигенами добавлял немецкий акцент – использовал въевшееся в их рабскую сущность преклонение перед всем иноземным.

— Николай Михайлович, это господин Хрюнинг, изобретатель сего шедевра. Господин Хрюнинг, это Николай Михайлович, — инженер оглянулся на разговорчивого господина, вспомнив, что не знает его фамилии.

— Я советник нового наместника, буду курировать вопросы промышленности и логистики Дальнего Востока – пришёл ему на помощь Николай.

— Очень приятно, — от неожиданности акцент у изобретателя выцвел и пропал, — чем, вы сказали, будете заниматься?

— Контролировать транспорт, снабжение и промышленность, — поправился попаданец.

— Хорошо, что вы подошли, господин изобретатель, у меня как раз несколько вопросов назрело. Объясните, будьте добры, почему ваш корабль строится из такого странного набора материалов – дерево не очень хорошо сочетается с железом, тем более, кровельным.

— Разглядел, мерзавец, — подумал изобретатель. — Придётся выкручиваться.

Умение кудряво плести словесные кружева уже не раз выручало Гюнтера в подобных ситуациях. Он дружелюбно улыбнулся, взмахом руки отвлёк внимание собеседника от разваливающейся конструкции и начал:

— Если бы я строил свой аппарат в Бремене или Гамбурге, он был бы целиком выполнен  из бериллиевой бронзы, но здесь, на далёкой окраине не слишком развитой в промышленном отношении державы приходится делать из того, что можно достать. Впрочем, если бы финансирование было увеличено…

— Вопрос с финансированием ваших проектов я решу сегодня же, — пообещал Николай.

Не осознавший глубины постигшей его катастрофы Хрюнинг обрадовался:

— О, я так вам благодарен, сама судьба свела нас вместе! Мы покажем всему миру…

Николай не стал слушать, что именно немец собрался показывать всему миру.

— Скажите, господин Хрюнинг, вы человек цивильный, это сразу заметно. У вас в роду было много воинов?

— Нет,  наш род издавна славится хорошими портными.

— И никакого военного образования не имеете. Тогда почему вас так увлекает придумывание всяких … — Николай замялся, подбирая правильное слово, — артефактов именно военного назначения?

Хрюнинг вытянулся, втянул щёки и закаменел лицом:

— Пусть у меня нет формального образования — в душе я офицер!

— В душЕ, в дУше… — Николай решил, что пора откланиваться. — Хорошо, что удалось с вами поговорить, да. До свидания, господин изобретатель.

Попаданец пожал на прощание руку инженеру Семислуеву и покинул заводскую территорию. 

Внушительно покашляв, Стессель оглаживает бороду, прикладывает ладонь к груди в том месте, где подозревает наличие сердца и, волнуясь, обращается к новому наместнику, явившемуся, как снег на голову, без рескриптов и высочайших повелений:

— Ваше высокопревосходительство, офицеры и генералы Порт-Артурского гарнизона, равно как адмиралы и офицеры Дальневосточной эскадры рады видеть вас в нашем далёком гарнизоне. Должен признаться, прибытие ваше оказалось для нас хоть и приятным, но весьма неожиданным сюрпризом.

— Так господин генерал, — новый наместник ухитряется произнести эти два слова так, будто выплёвывает, — полагает, что о назначении моём следовало в газетах пропечатать? В «Ведомости» отчёт поместить, или в «Инвалиде» статейку тиснуть?

Наместник поднимается из кресел, упирается ладонями в столешницу и грозно оглядывает собравшихся из-под насупленных бровей.

— Может быть, — рука наместника сжимается в кулак и рубит дрогнувший, непривычный к такому обращению воздух, — кое-кто здесь считает, что публиковать эту информацию стоило сразу в «Таймс» или «Дэйли Миррор»? Или немедленно отчёт по полной форме в канцелярию микадо предоставить?

В зале повисает зловещая тишина. Только слышно, как отчаянно бьётся об оконное стекло муха, осознавшая, что стала носителем секретной информации. Адъютант наместника с кривой ухмылкой подходит к окну и медленно, напоказ давит несчастное насекомое. Зловещий хруст внешнего хитинового скелета жертвы потом долго вспоминали встречавшие наместника чины. Каждый, буквально каждый, представляет вдруг себя на месте невинного существа, смятого безжалостной ладонью государственной необходимости.

— Возможно кто-то из вас эдакие отчётики регулярно пописывает и отсылает нашим желтолицым соседям?

Наместник подаётся вперёд, пронзительным взором впивается в глаза господ генералов и адмиралов. Тем хочется зажмуриться. Кровь отливает от начальственных щёк, щеконосцы пятятся.

— Ну, нет, так нет, — внезапно успокаивается оказавшийся столь страшным начальник, — это я могу только приветствовать.

Собравшиеся переводят дух, но голос наместника вновь обретает жёсткость:

— Но если хоть одна собака в окрестностях пронюхает, о чём мы тут говорили…

Господа командиры всем телом показывают, что ни в коем случае, ни за что, и вообще, все они будут немы, как могила. Опять же, зачем собакам такая информация? Они больше по помойкам…

— Ну то-то же, — окончательно успокаивается наместник. — А теперь, господа, поговорим о надвигающейся угрозе.

***

Возвращаясь с очередного собрания общества любителей хорового пения, на коем оные любители с энтузиазмом и душевным подъёмом разучивали новую песню, Вера Алексеевна зорко осматривала из своего ландо территорию вверенного ей волей случая гарнизона. В голове продолжал вертеться бодрый напев: «Если завтра война, если завтра поход…»

Настроение у госпожи комендантши было вполне боевое, так как не привыкла она пасовать перед трудностями, но преодолевала их всю прошлую жизнь. А уж теперь, с такими возможностями, стыдно предаваться унынию.

Встречные дамы госпоже Стессель  улыбались мило, что вовсе не обманывало генеральшу — жизненный опыт позволял, не оглядываясь, знать, с какими рожами они таращатся ей в спину. Солдаты подтягивались, провожая коляску, матросы заранее демонстративно поворачивались спиной — в упор мол, не видел, виноват. Мастеровые деловито топали по своим делам, немногочисленные в эту пору бездельники шлялись по набережной. Вдруг взгляд Веры Алексеевны зацепился за совершенно невозможную здесь, но, как ни странно, знакомую фигуру. Опираясь о парапет набережной на акваторию порта пялился невысокий толстяк, одетый в зимнюю куртку. Ошибки быть не могло – именно с этим мужчиной она встретилась в Москве, в пивной, после чего они втроём обсуждали вопросы истории и текущую политическую ситуацию.

— А ну, стой! — крепкий кулачок Веры Алексеевны чувствительно толкнул кучера в поясницу в районе правой почки. Осаженные с рыси кони захрапели, приседая на задние ноги и задирая головы.

— Зря вы так, — немедленно оглянулся старый знакомец, — вовсе незачем обижать этих славных животных!

— Садитесь, Николай — вспомнила вдруг Вера Алексеевна имя случайного собеседника. Ой, случайного ли? — подумалось вдруг.— Поговорить нужно.

            — Отчего бы и не поговорить с такой очаровательной собеседницей, — широко улыбнулся попаданец, и легко запрыгнул в коляску. Элегантный экипаж застонал рессорами, заскрипел лакированной кожей кузова, опасно накренился, но выдержал.

***

            Сердце, несчастное больное сердце немолодого уже генерала давешней мухой стучало в грудь коменданта. Немного утешал тот факт, что изнутри. Если б наоборот — просто ложись и помирай. Верный Водяга вовсе испереживался — за кормильца-благодетеля, и за себя, бедного (не успел ещё состояния нажить, не успел, а теперь, может статься, и не успеет). Каково это — своими ушами слышать, что объём — слово-то какое подобрал нерусское! —  невыполненных работ наместник будет сравнивать с уровнем благосостояния ответственных лиц! Это, если подумать, подрыв устоев, на святое ведь замахнулся, ирод. А что делать?

— Ох, Господи, за что караешь? — Стессель стащил с головы фуражку и осенил себя крестом — вдруг да поможет? Кроме Господа уповать уже и не знал на кого. 

            — Не забыть телеграммку отбить государю, может, найдёт укорот на супостата со знаком антихристовым…

            От пережитого у коменданта разыгрался аппетит, поэтому из экипажа у ворот своего домика (после страшной беседы Стессель даже в мыслях опасался называть своё жилище особняком), он выбрался с неподобающей его положению поспешностью. Водяга не успел выпрыгнуть раньше патрона и поддержать его на ступеньках.

            — Верунчик, душа моя, я голоден, как волк! — Воскликнул генерал, нетерпеливо двигаясь к комнатам супруги. Из боковушки выглянула дежурная сиротка:

            — Вера Алексеевна заняты, у неё важный господин сидит!

От таких известий комендант раздулся, будто готовый к драке кобель, и ускорил шаг – вот и повод сбросить накопившуюся злость подвернулся. В конце концов, кто в доме хозяин? Он рывком распахнул дверь.

            — Тебе стоит подумать о снижении веса, Анатоль. Ты так топаешь, что со стен скоро картины начнут падать. Судя по всему, шанс завести новые выпадет не скоро.

            Жадно хватающий ртом воздух генерал шарил рукой на поясе в поисках рукояти шашки — напротив супруги по-хозяйски расположился штатский штафирка, жирная тварь, которую требовалось изрубить в капусту и немедленно выставить из дома.

            — Позволь тебе представить  МОЕГО гостя, Анатоль, — пропела супруга своим ангельским голоском, — Это Николай Михайлович, товарищ нового наместника. Представляешь, оказывается мы с его высокопревосходительством давние знакомые. Вы с Водягой пока идите в столовую, девочки там уже накрыли, а мы с господином товарищем наместника пока посплетничаем тет-а-тет, вспомним молодость, хорошо?

            Генерал аккуратно выпустил из груди собранный для негодующего рыка воздух и кивнул:

            — Как скажешь, дорогая.

            — Какой ты у меня лапочка, — мило улыбнулась Вера Алексеевна, — идите уже, проголодались, небось.

            Тихим зомби комендант покинул кабинет жены и двинулся в указанном направлении.

— Так что вот, всё, чего удалось на сегодня добиться, — закончила доклад госпожа Стессель.

— Нда… — покачал головой Николай, — как оно всё сюжетно завернулось. Как хоть к вам обращаться теперь, госпожа генеральша?

— А, — махнула изящной ручкой собеседница, — зовите Верой Алексеевной, привыкла уже. 

***

Эпическая пьянка офицеров артурского гарнизона и Тихоокеанской эскадры по поводу прибытия нового наместника, им же и возглавляемая, подходит к концу. В вышине, среди переплетения голых ветвей, уже достаточно давно мелькает изрядно посиневший голый зад мичмана Пустошкина, но оставшимся на ногах участникам  уже не до экстравагантных эскапад ужравшегося моремана.

— Кстат-ти, — концентрируя внимание волевым усилием, интересуется наместник, — А почему я до сих пор не видел капитана Руднева? 

— А потому, что его с нами нет, и уже давно, — отвечает ему некий кап-три, тщательно пластая кортиком солёный огурец в наместнической тарелке (закуска заканчивается, тут уж не до субординации).

— Не понял, — удивляется Александр, — помер, что ли?

— Если и помер, то совсем недавно, — невозмутимо отвечает прожевавший захваченный ломтик моряк. Вчера в обед телеграмму из Чемульпо прислал.

— Как из Чемульпо? Почему до сих пор не отозвали?

— Так команды не было. — Кап-три невозмутимо плюхает на намазанный мёдом ломоть жареной свинины пару ложек  чёрной икры и начинает всё это старательно пережёвывать.

— Непорядок, — возмущается Александр. — Крейсер спасать надо! И это, не справится Руднев без ковбоя, как пить дать, не справится. Запийсало!

— Слухаю, ваше… ик…ство!

— Штоб завтра утром на крейсере Варяг был мой тёзка, Колчак который. С диктаторскими полномочиями, блин. Пускай адмиральство зарабатывает, каналья.

— Будит исделано! — адъютант шатается, но служебное его рвение непоколебимо. – Разрешите сполнить?

— Валяй! — исполнив свой долг, Александр устало откидывается на спинку кресла, — Мать вашу, всё сам, всё сам… — и тянется за попавшей в поле зрения бутылкой.

***

Двадцать пятого января в капитанской каюте крейсера Варяг капитан первого ранга Руднев изумлённо взирает на невесть откуда оказавшегося в помещении смуглого человека в меховых одеждах. Лейтенант Колчак, до последнего момента считавший, что возглавляет экспедицию, занимавшуюся поиском пропавшей экспедиции де Толли, с не меньшим изумлением переводит взгляд с капитана Руднева на зажатый в руке лист бумаги. Бумага содержит приказ, предписывающий ему немедленно вступить в командование крейсером Варяг и любым (подчёркнуто) способом не допустить его захвата «богопротивными жёлтыми бибизянами» и «крыть япошек всем, что под руку подвернётся». Орфография документа настораживает, но подпись наместника и печать на месте.

— Чертовщина какая-то, я завтра в Якутск должен был добраться! — Жалуется лейтенант старшему товарищу.

— Вот так летят псу под хвост годы безупречной службы, — вслух думает о своём оскорблённый до глубины души Руднев.

— Господин капитан, я глубоко извиняюсь, и сочувствую, но вынужден выполнить полученный приказ. Всеволод Фёдорович, прошу проводить меня в кают-компанию.

— Один ты у меня остался, Гриша — боднул в плечо капитана второго ранга Беляева бывший командир отряда из двух кораблей капитан первого ранга Руднев, вытер набежавшую на глаза скупую мужскую слезу и выжал платок над пепельницей. Медная поделка китайских ремесленников наполнилась больше, чем наполовину.

— Однако это не повод так накушиваться, Всеволод Фёдорович.

— Как сдержаться, Гриша, — Руднев вцепился левой рукой в столешницу, и всё-таки обрёл утраченное было душевное равновесие.

— Ночей не спал, всё о корабле, о команде, да. А тут наместник, не говоря худого слова раз — и отобрал. И кого прислал? Какой-то отмороженный лейтенант в шкурах! Хорошо, без бубна. Как дальше служить, Гриша?

— Не волнуйся, Сева, всё разъяснится к полному твоему удовлетворению, я просто уверен в этом.

— Никто меня не понимает, — опять закручинился Руднев. — Прикажи катер подать, пойду на «Тальбот», Бэйли настоящий друг, он поймёт! — и бывший командир «Варяга», предусмотрительно придерживаясь переборки, двинулся на выход.

***

Капитан бронепалубного крейсера второго ранга «Паскаль» Виктор Сенье был доволен жизнью.  Нестарый, хоть и не слишком большой корабль, неплохая команда, не доставляющая особых хлопот и спокойная жизнь стоящего в нейтральном порту стационера – нет, капитан Сенье был вполне доволен жизнью. К сожалению, в этой пасторали в последнее время стали возникать небольшие, но уже неприятные трещины. Отчего-то завозились на своих островах японцы. Видимо с похмелья на них начали орать эти бородатые русские. А теперь старший командир на рейде, капитан первого ранга Бэйли без предупреждения нанёс визит французскому коллеге. Зачем?  

— Никогда не связывайтесь с русскими, Виктор.

— Не уверен в том, что понимаю вас, коллега.

— А, — Бэйли махнул рукой. — Понимаете, вчера ко мне на корабль притащился Руднев. Вы знаете, что у него отобрали«Варяг»?

— Нет, — радостно насторожился Сенье.

— Отобрали, приказом наместника. Припёрся на «Тальбот», жаловаться.

— И что?

Бэйли пожевал губами, подбирая слова, при этом верхняя почти не двигалась, что производило странное впечатление.

— Понимаете, коллега, при нём наверняка была изрядная сумма денег.

— Понимаю — кивнул потомок галлов, тоже неспособный равнодушно относиться к деньгам в чужой собственности.

— Он уже был изрядно пьян, и я предложил ему сыграть в карты, чтобы отвлечься, понимаете?

— О да! — ещё бы не понять, Виктор и сам бы не упустил такого шанса. — И что?

Бритт пошарил по карманам в поисках портсигара, не нашёл, скривился, будто съел лимон целиком.

— Я ещё никогда не видел, чтобы человеку так везло в карты. Он выиграл у меня сперва всю наличность, затем часы, портсигар, судовую кассу. Потом я стал играть на «Тальбот». На мой старый, безмолвный «Тальбот», разделенный на десять ставок…

— И? — подался вперёд француз.

— Потом я поставил на кон «Паскаль»

— Вы не имели права так делать, это мой корабль?

— К этому времени меня это волновало слабо, коллега. Я почти проиграл и вашу посудину, но тут Фортуна решила повернуться ко мне лицом.

— Не томите, Бэйли!

— «Паскаль» остался у вас, не дёргайтесь. Я даже выиграл у Руднева «Кореец». Но вся команда моего крейсера на эту лохань не поместится. Помогите довезти парней до Шанхая, капитан.

Руднев поднялся по трапу «Корейца» под утро. Приказал вызвать капитана, обнял его и сказал на ухо:

— Трындец, Гриша, своди команду с корабля.

— Как своди, Сева, о чём ты?

— Вот, — Руднев ткнул рукой в высокий борт британского крейсера. — Палыч, принимай аппарат. Махнул, не глядя.

***

 — Как вы полагаете, Александр Васильевич, чего ради наместник произвёл столь неожиданную для всех перестановку? — решил узнать мнение нового командира крейсера капитан второго ранга Степанов, старший офицер крейсера.

— Вениамин Васильевич, — лейтенант Колчак при помощи новых сослуживцев уже избавился от своего мехового облачения и был одет в приличествующий случаю мундир, хоть и не совсем по фигуре. — Кроме зачитанного приказа других распоряжений не имею. Однако, как человек военный, считаю обязанностью приказы исполнять, не тратя время на обсуждение оных. Хотя…

Колчак задумался. Рассказывать не хотелось, но после всего произошедшего необходимость выговориться оказалась сильнее.

— Пообещайте, что не расскажете того, что я вам сейчас поведаю, Вениамин Васильевич.

— Никогда не был замечен в разглашении чужих секретов, тем паче служебных! – несколько обиделся Степанов.

— Помилуйте, Вениамин Васильевич, никаких секретов, просто… Просто то, что я расскажу, несколько необычно.

Степанов разгладил усы, скрывая улыбку.

— Александр Васильевич, что по сравнению с вашим прибытием на крейсер может показаться необычным?

Колчак озадачился:

— Действительно… В общем, пока я столь необычным способом перемещался из сибирских просторов на наш крейсер, довелось мне побывать в странном месте, которое обитатели его отчего-то нарекли Цусимой. И на этой Цусиме мне изрядно натолкали в голову.

Колчак задумался, вспоминая.

— Отчего-то мне кажется, что на Цусиме натолкали — или натолкают — всему российскому флоту, — вдруг выпалил Степанов.

— Цусима, да не та, не остров и не пролив. Это такое место, вроде Валгаллы, только не для погибших героев, а для несостоявшихся, что ли. Так вот сии герои мне натолкали в голову знаний. И я совершенно точно помню, что через считанные часы японцы попытаются высадить в Чемульпо десант, после чего нападут на наши корабли целой эскадрой, но этого допустить нельзя ни в коем случае.  И приказ наместника это подтверждает! Так что готовьте корабль к бою, Вениамин Васильевич. Сгружайте на берег всё дерево и прочие горючие вещества, кроме угля и боеприпасов, конечно. Чемульпо будем защищать, как Севастополь. А я пока с империалистическими предателями разбираться поеду, прикажите приготовить катер.

На «Паскаль» Колчак попал после посещения «Тальбота», а посему пребывал в приподнятом настроении, что с ним случалось нечасто.

— Я должен сообщить вам пренеприятнейшее известие, господа.

Лейтенант не был поклонником Гоголя, тем более не склонен был к просмотру пиес комедийного жанра, но интонацию и позу городничего воспроизвёл так, что Станиславский, увидев мизансцену, наверняка возрыдал бы — от счастья.

— Ваши корабли должны в течение часа покинуть рейд Чемульпо во избежание риска повреждений, которые корабли нейтральных стран могут получить, когда здесь разразится битва между российскими и японскими кораблями.

Услышав информацию капитан первого ранга Бэйли вскочил со стула:

— Вы сошли с ума, лейтенант! Если вы посмеете угрожать кораблям великих морских наций, то будете поставлены на место немедленно!

Колчак хитро прищурился:

— У тебя пистолетик-то есть? То есть, крейсер имеется?

Смутившийся бритт потёр красную шею:

— Тогда получите ноту протеста!

Колчак улыбнулся:

— Можете про тесто хоть целую гамму написать. Я, господа, имею личный приказ наместника  не допустить высадки японского десанта в Чемульпо, который намерен выполнить, и имею для этого все возможности. Те капитаны, которые не желают оставаться в гавани с блокированным фарватером до конца боевых действий, должны как можно быстрее покинуть эти негостеприимные воды.

— Это произвол! — на этот раз голос прорезался у француза. — Экстренный подъём давления пара вызовет повышенный износ котельных трубок!

— Это ваши проблемы, господа!

Бритт взмахнул трубкой, направив чубук на Колчака, как ствол револьвера:

— Вы за это ответите!

— А это уже мои проблемы! — ответил Колчак, — Не смею больше отвлекать ваше внимание и тратить своё драгоценное время.

У лейтенанта начинался приступ ревматических болей, и резко портилось настроение. Неожиданно поднял руку американец:

— Сэр, приятно было видеть капитана корабля, у которого яйца на месте! К сожалению, не могу рисковать имуществом своей страны, но было бы интересно поглядеть на вашу перепалку с желтолицыми. Удачи, капитан!

***

Старшина-торпедист первого класса Мухоморо Потомуто с самого утра знал, что сегодняшний день богами назначен для того, чтобы он вписал своё имя в историю. Воин с вечера трижды бросал гадательные палочки, и Книга, Которая Никогда Не Врёт, сказала:

1. Удачный день для пролезания узкой норы

2. Щедрому вернётся больше, чем сможет удержать руками

3. Наглая рожа шире скромной.

Расположив предсказания в привязке к сторонам света, скромный последователь мудрости предков понял — именно сегодня он познает смысл хлопка одной торпедой. До восхода солнца он вознёс благодарственную молитву богине Аматерасу, до блеска начистил свой минный аппарат. Напевая технические мантры, проверил давление в замечательной самодвижущейся мине, проданной сынам богини дружественными гэйдзинами для уничтожения гэйдзинов вражественных.  Тушью, сделанной из пепла интимных волос отшельника  с западного склона священной Фудзи, нанёс на священную белую ткань иероглифы «Исполнение» и «Предназначение», дождался, когда надпись высохнет и повязал на разгорячённый лоб сделанную своими руками повязку.

            — Ты настоящий сын своей страны, я горжусь тем, что мне выпала честь командовать такими матросами, — сказал ему младший боцман Поплывуна Каяки.

            Все экипажи кораблей императорского флота с радостью и энтузиазмом ожидали возможности отомстить северным варварам за нанесённое Императору оскорбление.

Миноносец «Хаябуса» готов был, подобно своему тёзке — сапсану наброситься на врага и нанести ему смертельный удар.

            Вкусно позавтракав моти с соевым соусом, японские моряки встают по боевым постам.

 Время возвращения долгов приближается, все сердца на эскадре адмирала Урю бьются, как одно сердце, все груди дышат, как одна грудь.

Узкий фарватер не даёт японским командирам как следует развернуться, но и враг будет вынужден идти, как по рельсам. Уж Мухоморо не упустит шанса вогнать свою торпеду прямо под мидель русскому крейсеру!

То, что произошло затем, вызвало у каждого истинного последователя Бусидо гнев и возмущение! Русских считали врагом сильным и достойным, адмирал Того выказал северным варварам великое уважение, направив против крейсера и канонерки шесть крейсеров, авизо и восемь миноносцев! А гэйдзины показали себя лишёнными чести — мало того, что «Варяг» струсил и остался в порту — канонерка русских попыталась проскользнуть в море, пристроившись за крейсерами уходящих из Чемульпо стационеров! Ну уж нет, презренным не удастся скрыться в дыму из чужих труб! Только смерть может смыть такой позор!

Полный презрительного сожаления Потомуто развернул аппарат и выпустил торпеду, ощущая боль и жалость от того, что противник оказался труслив и недостоин.  Матросы миноносца вскрикнули, одобряя его поступок. Оставляя за собой пенный след, торпеда неотвратимо, как сама смерть устремилась к вражескому борту. Как будто для того, чтобы сыны Ямато могли лучше видеть, как погибают трусы, ветер отнёс в сторону клубы дыма и расправил кормовой флаг канонерки — синий, дважды пересечённый красными крестами.

— Ой-е! — рванул с головы повязку и клочья волос поражённый в самое сердце Мухоморо.

Поздно. Мощный взрыв подбросил столб воды выше топов  мачт несчастной канонерки. Через десять минут только обломки и качающиеся на воде головы немногих спасшихся английских моряков указывали место её гибели.

Выудив из воды подмокших англичан, эскадра адмирала Урю  двинулась к цели. Подавленность, вызванная невольной ошибкой, постепенно сменялась праведным гневом на русских обманщиков. Вскоре команды вновь были готовы голыми руками рвать в клочья белолицых северных варваров. Но хитрые бородатые гэйдзины вновь сумели избегнуть многократно заслуженной  кары — поперёк фарватера, медленно заваливаясь на правый борт, тонул растянутый на якорях пароход «Сунгари».

— Прикажите оттащить судно, пока оно окончательно не легло на грунт, — распорядился господин адмирал. Но вокруг тонущего транспорта на волнах покачивались якорные мины неизвестного образца. Попытавшийся взять пароход на буксир миноносец чудом, форсировав машины на заднем ходу, сумел остановиться и сдать назад, на монашеский посох разминувшись с плавучей смертью.

— Смотрел бы и смотрел бы, — проникновенно произнёс Степанов, не отрывая глаз от окуляров бинокля. — А если бы он всё-таки влез в заграждения, и понял, что это притопленные бочки?

— Было бы ещё лучше. На этот случай чуть глубже там несколько настоящих мин есть — миноносец пройдёт, а крейсер непременно напорется, — Колчак недовольно морщился, сожалея об излишней доверчивости японцев.  

— Простите, Александр Васильевич, а как же нам теперь отсюда выходить? — удивился старший офицер.

— Как-нибудь выйдем, с божьей помощью. Я, признаться, больше озадачен тем, как нам подольше здесь задержаться. У причалов. А японцы, если хотят, пусть свою армию на материк шлюпками таскают.  Или из рогаток выстреливают.

***

— Если вы, господин мичман, не способны понять поставленную командиром задачу, значит природа слишком много сил на внешнюю отделку, ничего не оставив для внутреннего наполнения! Подозреваю, что голова вам дана только для того, чтобы туда есть! И носить фуражку! С таким рвением по службе через день-другой будете примерять бескозырку! Третий раз повторяю — должен быть способ подплыть на катере, Асаму утопить, потом взрыв — и всё, легла на борт и стрелять не может, а «Варяг» лихо отрывается от остальных и уходит в море! Потом абордаж, шашки, «Ура!» и наша победа. Я всё помню!

Нужно признаться, на самом деле лейтенант Колчак не может вспомнить, что и в какой последовательности нужно делать для одоления супостата, с каждым часом полученная из странных источников информация тускнеет и забывается, но это не повод, и вообще, терпеть такое нельзя, возмутительно и должен быть наказан — весь, как один. Ну, вы меня поняли.

— Дубиноголовых нынче морской корпус производит мичманов!

Колчак разворачивается на каблуках, задирает украшенный бородкой подбородок, и удаляется в командирский салон гордой походкой выполнившего свой долг человека. Сопящий и сверлящий взглядом командирскую спину мичман Балк остаётся пыхтеть в коридоре. Когда давление в этом человекообразном самоваре угрожает сорвать крышку, мичман разражается длиннейшей матерной тирадой и взлетает по трапу, удивляя нижних чинов налитыми кровью глазами. Через полчаса с парой матросов из своего плутонга он спускается в шлюпку, сжимая в мощных лапах рукоять кувалды. Набор зубил крупного калибра пулемётной лентой свешивается у него с плеча.

— Гребите, сучьи дети! — и шлюпка уходит в темноту ночного залива.

***

Контр-адмирал с удивлением взирает на торчашие из воды мачты и трубы самого мощного корабля своей эскадры.

— Господа, а что случилось с «Асамой»?

— Никто не знает, господин контр-адмирал. Она вот была, а потом оп-па — и только мачты из воды. И вообще, ночью темно же! Слышно было — гремело что-то, ругалось, потом скрип и хлюп, а когда рассвело — вот.

Дежурный офицер сам ничего не мог понять, и по этой причине был здорово не в себе.

Адмирал Урю угрюмо осмотрел то, что осталось доступно взору — стоящие на якорях крейсера своего отряда, притулившиеся с края миноносцы,  ждущие возможности высадить на берег истосковавшихся по бою пехотинцев транспорты, стоящие чуть в стороне. Всё на месте, а «Асама» — под водой.

— Большая вонючая дубина! — в раздражении гнусно выругался адмирал. Прекрасно воспитанный, в обычном состоянии он не позволял себе осквернять уста бранью, но полоса невезения слишком затянулась.

— Господин контр-адмирал! Господин контр-адмирал, «Асама» обратно всплывает! — сигнальщик и сам не знал, радоваться ему или бояться, поэтому боялся, но радовался при этом всем сердцем.

Все головы на мостике флагманского крейсера повернулись к месту последней стоянки броненосного красавца. Действительно, со скрытым водой кораблём что-то происходило. Мачты качнулись, потом начали медленно, очень медленно подниматься из волн.

Команды крейсеров сгрудились на палубах, завороженно наблюдая, как поднимается из глубин нырявший по какой-то своей надобности исполин. Вот уже над поверхностью показались надстройки, за ними — башни главного калибра. Шумит стекающая в море вода…

Тенно хэйко банзай! — похоже, матросик сам не понимает, зачем выдал гордый клич, голос его дрожит. По привычке вякнул, наверно.

На крейсере не видно людей — только на баке бьётся о мокрые палубные доски крупный скат, пытаясь вернуться в сбежавшее от него море.

Будто пытаясь извиниться за своё отсутствие, «Асама» поднимается из воды выше, чем обычно, будто что-то выталкивает его из морской пучины.

— Капитан, пошлите партию на «Асаму», мы должны понять, что с ним происходит!

 Адмирал Урю и сам готов броситься к трапу, но требуется сохранять лицо.

Вынырнувший из глубин крейсер покачивается на невысокой волне, будто полегчал на тысячу-другую тонн. В окутавшей отряд гнетущей тишине стук мотора отваливающего от борта катера кажется святотатственно неуместным. Катер подходит к увешанному гирляндами ламинарии трапу «Асамы», и в этот момент с крейсера раздаётся стон сминающегося металла, к которому прибавляется треск досок палубного настила. Палуба в районе носовой башни главного калибра вспучивается горбом, будто в недрах корабля зародилось какое-то ужасное чудовище, и теперь рвётся наружу, разрывая отслужившую свой срок оболочку.

Затем — взрыв, такой же странный и непонятный, как всё происходящее — скорее тягучий хлопок, над развороченной изнутри палубой «Асамы» поднимается столб серого вонючего пара, который мгновенно формирует плотное облако. Это облако лёгкий ветер гонит прямо на стоящие на якорях корабли. На крейсерах и миноносцах раздаются крики ужаса. Плотный пар скрывает от наблюдателей картину окончательной гибели родоначальника новой генерации броненосных крейсеров.

Ужас проходит — пар пахнет…

— Он пахнет сакэ! — вдруг вскрикивает кто-то на палубе.

— Какая страшная смерть… — шепчет адмирал, стараясь дышать через ткань на рукаве мундира, но это не помогает. Через каких-то десять минут надышавшиеся парами спирта команды становятся неадекватны. Счастье, что русские плотно сидят в запечатанной их же руками гавани и не могут внезапно напасть на беспомощных героев империи восходящего солнца. Тем временем вентиляторы, которые никто не догадался отключить, закачивают пары спирта вглубь отсеков, котельных и машинных отделений, артиллерийских погребов.  Между тем слой битума, отделяющий агрессивную шимозу от стали снарядных корпусов, тонок и непрочен…

***

Транспорты с десантом накрыла волна не столь высокой концентрации.

Полковник императорской армии может забыть, как его зовут, но о своём долге помнит всегда:

— А п-почему мы до сих пор не можем выполнить приказ императора, да живет он вечно?

— П-потому что носатые северные в-варвары не пускают нас к п-п-п-причалам!

Капитан транспорта тоже помнит о своём долге.

— П-почему для того, чт-тобы выполнить свой д-долг, я д-должен искать какие то п-причалы? — изумляется полковник.

— Д-действительно, — вместе с ним удивляется капитан. Он делает открытие:

— Варвары не способны совместить порыв высоких чувств стремящихся к исполнению долга сынов Ямато, и законы физики, их ущербные мозги не способны даже сравнивать длинное и тяжёлое, но мы-то сделаны их другого теста! Полковник, долг гонит вас и ваших солдат на берег?

— Да! — восклицает полковник, так и не вспомнивший, как его зовут.

— Тогда собирайте своих солдат на баке!

— Где? — не понял сухопутный крыс.

На носу — терпеливо поясняет капитан. Мы добавим к силе духа действие силы инерции! Методом наложения векторов мы добьёмся нужного результата!

На пояснение гениального плана командам и десанту двух оставшихся транспортов не потребовалось много времени. Капитан занял место у машинного телеграфа, сжал рукоятки, и с высоты мостика оглядел заполнивших носовую часть воинов империи.

— Для нас нет преград в этом мире! — прошептал он, и выкрикнул: — Банзай!

Рванул рукояти машинного телеграфа на «самый полный» и повернулся к рулевому, любуясь его мужественным лицом.

— Прими ещё пол румба вправо, сынок — ласково сказал он,  взглянув на приближающийся берег.

***

Очнувшиеся в ужасном состоянии команды боевых кораблей с удивлением увидели обсохшие во время прилива на мели транспорты и множество разбросанных вокруг них тел в мундирах императорской армии.  Делать в этих водах было уже нечего. Медленно и печально японские боевые корабли разводили пары, выбирали якорные цепи, разворачивались и один за другим медленно начинали движение по извилистому фарватеру. Миноносцы первыми преодолели узости и прибавили хода. Вот головной с разгона разрезал первую крупную волну, над острым форштевнем поднялся фонтан брызг,  будто отвечая ему, из носового артиллерийского погреба вырвался фонтан пламени. На миноносце сдетонировали боеприпасы.  Мощи пятидесятисемимилимитровых унитаров не хватило для того, чтобы разорвать корабль на части – взрыв только пробил дыру в днище. Изящный маленький корабль осел носом, зарылся в волны и будто нырнул, махнув на прощание пером руля идущему следом мателоту.

 И будто подал сингнал — чудовищные взрывы начали один за другим сотрясать корабли эскадры, от малейшего толчка взрывались снаряды первых очередей, ждущие своего часа у орудий, детонировало содержимое артиллерийских погребов. В течение часа отряд, посланный адмиралом Того для обеспечения захвата передовой базы в Корее, перестал существовать.

***

В ожидании чашки чая капитан первого ранга Руднев свободно расположился в одном из кресел своего бывшего салона.

— И что, Александр Васильевич, Балк так и не признался, что делал с японскими кораблями?

— Вовсе нет, Всеволод Федорович, он как раз рассказывает с удовольствием, проблема в том, что на трезвую голову объяснить не может, — печально разводит руками Колчак.

— Не вижу проблемы, — улыбается Руднев, —  Балка напоить хоть и нелегко, но вовсе не потому, что оказывается. Хлебного вина, правда, много уходит…

— Пробовали, Всеволод Федорович. Тогда мы его не можем понять.

— Ну я не знаю, — морщится Руднев, — тогда, верно, нужно и самим напиться.

— Я тоже так решил, — соглашается Колчак.

— И рассказал?

—Да.

— И вы поняли?

— Да.

— Так что же он сделал, мерзавец этот великолепный?

Колчак пожимает плечами:

— Видите ли, Всеволод Фёдорович, наутро ни я, ни прочие принимавшие участие в экспериментах офицеры не можем вспомнить того, что услышали вечером…

— Да-с, ситуация… — понимающе кивает Руднев и отхлёбывает чай из поданного вестовым стакана. — А почему у капитана крейсера первого ранга подают чай с сухарями, да ещё и без сахара?

— А это вторая загадка, Всеволод Фёдорович. Ни на «Варяге», ни в городе не осталось ни фунта сахару, ни грамма дрожжей. Куда делись — никто не знает. Может быть, кроме пьяного мичмана Балка. Трезвый не знает, я интересовался.

Превозмогалово, часть вторая

Суровый с похмелья наместник задал жару всем — выстроенные на внешнем рейде корабли в три слоя прикрывают противоминными сетями, увольнения на берег запрещены, а бдительность пинками поднята на такую высоту, что с уровня моря без бинокля уже и не разглядеть.  Досталось и гарнизону — на береговых батареях и прожекторных постах суета и имитация бурной деятельности. Скачут и бегут посыльные, трезвонят телефоны — красота и отдых руководящего сердца. Впрочем, всегда найдётся кто-то, кто этот праздник попытается испортить.

— Всё равно батарея с Электрического утёса стрелять будет в час по чайной ложке — налюбовавшись поднятой суетой с поста на Золотой горе,  вздыхает генерал Белый.

— Почему? — сурово насупив брови поворачивается к нему новый наместник.

— Стреляет она дымным порохом, Ваше высокопревосходительство. Залп, другой, много — три, и садись ждать, пока дым не развеется.

 — Так… — задумался наместник. — Сегодня же вечером у меня соберите технических специалистов, проблему надо решать, причём срочно! Империалистическое отечество в опасности!

Окна в кабинете затянуты плотными шторами так, что на улицу не пробивается ни лучика света — по команде наместника в Порт-Артуре по ночам введена полная светомаскировка. Надо же, слово какое придумал, затейник, чтоб ему пусто было! Муж пьяный до дому не дойдёт — так и не найдёшь его, тьма на улицах египетская. Клиенты шлюх на панели ощупью выбирают! Дожили, прости Господи!

— Таким образом для переделки казённой части орудий на нитроцеллюлозные пороха потребуется значительное количество времени.

— Точнее! — прерывает доклад наместник.

— От одного до двух месяцев, — мямлит начальник артиллерийских мастерских.

— Однако, точность у вас! Если бы артиллеристы стреляли так, как вы работаете, они бы без японской помощи город в щебёнку разнесли. Даю неделю на переоборудование, не сделаете — под трибунал пойдёте!

Генерал Стессель покашлял для сосредоточения, и поднял руку, как гимназист на уроке:

— Позвольте, Ваше Высокопревосходительство?

— Слушаю, — неохотно соглашается наместник.

Стессель встаёт, одёргивает мундир, и продолжает, теребя пальцами левой руки лампас на штанине.

«Мешают они ему, что ли?» — удивляется про себя сидящий в углу Николай.

— Один из жителей нашего города, господин Хрюнинг, заслуженный изобретатель, предложил быстрый и экономичный способ решения нашей проблемы! — продолжил генерал.

— Он взглянул на неё незашоренным взглядом стороннего наблюдателя.  Главная проблема при стрельбе дымным порохом это дым.  Следовательно, если дым удалить из пороха до момента выстрела, после выстрела его не будет, и проблема будет решена. Наш гений разработал установку для сепарирования дыма из пороха старого образца, и назвал её…. — генерал делает эффектную паузу, — Он назвал её сепаратор дыма!

Николай поднимает ладонь:

— Но как будет работать это замечательное изобретение? Гений раскрыл принцип, хотя-бы в общих чертах?

— А как же! В установку закладывается дымный порох и нагревается. Как всем известно, горячий дым поднимается вверх, это свойство использовали парижские воздухоплаватели братья Монгольфье, чтобы поднимать свои аппараты высоко в воздух. Порох, уже бездымный, остаётся в аппарате, дым поднимается вверх и сгущается посредством ряда змеевиков до жидкого состояния. Полученный бездымный порох поступает на батареи, а готовый дым изобретатель предлагает поставлять на корабли эскадры вместо угля, который в данный момент применяется там для выработки дыма. Жидкий дым будет занимать намного меньше места, и позволит сэкономить… — Стессель подглядывает в шпаргалку, записанную химическим карандашом на ладони левой руки, — водоизмещение.

Пока комендант Артурского гарнизона разворачивает перед ошалевшими от неожиданности коллегами радужные перспективы, в харчевне «Хаочидэ маньтоу» продолжается мозговой штурм.  Стынут и заветриваются нежные маньтоу из курятины и свинины, увлечённые разворачивающимися перспективами, собеседники размахивают руками и, перебивая друг друга, генерируют всё новые прорывные идеи.

— Нет никакого сомнения в том, что основным поражающим фактором современной артиллерии является тот самый «Бдыщ!», который раздаётся во время выстрела и после попадания снаряда в цель! — ротмистр Водяга  агрессивно размахивает зажатыми в кулаке палочками для еды.

— Никто и не спорит, ротмистр, — господин Хрюнинг единственный из собеседников сохраняет способность говорить размеренно, не повышая голоса.

— В таком случае, господа, бдыщенасыщенность снаряда – я не побоюсь предложить этот термин, — является основной характеристикой современной артиллерии. 

Третий участник беседы благообразен и сед, но тем не менее столь же азартно участвует в беседе. Купец четвёртой гильдии Венедикт Фролович Недохапов втайне всегда мечтал прославиться, своевременно выступив с эпохальной идеей, которая непременно спасёт Отечество. На меньшее не разменивался — чем он хуже Минина, например? Тот, между прочим, на периферии мясом торговал, а в историю, тем не менее, пролез.

— Вот только большая часть бдыща во время выстрела тратится непроизводительно. Его поглощают затвор и стенки орудийного ствола, рассеивается в атмосфере… – напоминает очевидное ротмистр. — Вот если бы найти способ создавать направленный бдыщ!

— Не так уж всё плохо, — успокаивает офицера Гюнтер. — Раз бдыщ впитывается в части орудия, значит они становятся всё более бдыщенасыщенными. Со временем их бдыщеёмкость будет исчерпана, и весь бдыщ будет тратиться только на разгон снаряда.

— Гениально! — восторгается Венедикт Фролович. — Следует немедленно выходить с предложением насыщать орудия бдыщем до отказа ещё на артиллерийских заводах, чтобы не тратить драгоценные боеприпасы на отдалённых театрах боевых действий!

***

Ночь светла, над водой тихо светит луна, и блестит серебром голубая волна…

А соловьёв над морем не слыхали никогда, днём здесь орут чайки, выискивающие, чем набить ненасытные утробы. Сейчас только плеск разрезаемой волнорезами воды и приглушенный шум машин нарушают окружающую отряд миноносцев тишину.  Восемь низких длинных силуэтов крадутся к некогда уже бывшему японским, а теперь занятому врагом побережью. Перед тем, как встать меч к мечу с русским адмиралом, мудрый Того решил нанести удар кинжалом. Над морем тёмной массой поднялась громада горного хребта, миноносцы снизили ход, люди на палубах превратились в неподвижные статуи, прикипевшие к орудиям и минным аппаратам.

            Мелькнул на лунной дорожке удаляющийся патрульный миноносец русских, командир отряда ослабил сжатые на поручне пальцы — не заметили. Адмирал сказал — эскадра варваров стоит на внешнем рейде. Что ж, это значит, боги предают врагов в руки своих детей.

            Порт-Артур, ещё недавно неплохо освещённый по ночам, совершенно не виден на фоне гор, но штурманы и командиры миноносцев так часто ходили в этих водах, что могут выйти в торпедную атаку даже с завязанными глазами. Тем более что окрестные китайские селения освещены, как обычно.

Атакующий отряд увеличивает дистанции, разворачивает минный аппараты на правый борт. По команде с палубы флагмана взмывает ракета, устремляясь к едва различимым броненосцам врага.  Вот она вспыхивает, освещает высокие борта и трубы стоящих у берега кораблей. Получилось!

— Банзай! — раздаётся  слитный крик десятков глоток, и в тёмную воду с громким плеском уходят гладкие длинные тела торпед, устремляясь к неподвижным, беспомощным судам. Только один пенный след вместо того, чтобы устремиться к цели, начал забирать вправо, после чего вдруг развернулся в обратную сторону. Миноносцы шарахнулись от него, но свихнувшаяся торпеда опять развернулась, и ломаным зигзагом пошла к берегу.  У бортов русских броненосцев загремели взрывы, один, второй, третий…

Громовое «Банзай!» не смолкая, несётся над волнами. Береговые батареи русских наобум  открывают огонь, по воде начинают шарить лучи ярких прожекторов. Поздно! Набравшие полный ход миноносцы уже уходят в море, не потеряв ни одного матроса. По данным сигнальшиков, торпедами поражены как минимум пять броненосцев и один крейсер.  И в этот момент там, на рейде, раздаётся ещё один взрыв.

***

— Вашу мать! — Александр вне себя от злости.  Я кому сказал, укрыть все корабли в три слоя!

— Ваше Высокопревосходительство, все торпеды взорвались на заграждениях, но одна из мин испортилась, и пошла выписывать кренделя.

— Ну да, и подорвала один из двух лучших броненосцев!

Злой наместник вновь уставился на осевший носом на грунт «Ретвизан».

Подбежавший адъютант Белого бросает руку к козырьку фуражки:

— Ваше высокопревосходительство, господин генерал просил передать, что японский флот появился на горизонте.

Запрыгивая в коляску, наместник продолжает ворчать:

— Дожились, блин, весь мир над лошадиными жопами смотреть приходится, ни одной машины на весь Дальний Восток!

***

Японцы подходили красиво, поднимались из воды вместе с рассветом. Посланцы страны восходящего солнца, япона мать её за ногу. Наплодила детишек, а прокормить не может. Лезут сыны Ямато на материк, захватывать жизненное пространство. Заигравшиеся в большую игру взрослые дяди в долг поставляют островитянам целые заводы, клепают кораблики, учат. Хорошо учат, и ученики им попались старательные. Красиво идёт японский флот, хоть картину пиши: большие, тяжёлые даже на вид утюги броненосцев, высокие мачты, толстые трубы, тяжёлый дым из этих труб. Равные интервалы, все корабли, как один – будто не в бой идут, а на императорский смотр.

Адмирал Того идёт ставить точку в начинающейся войне. Уверен, что выполнил завет древнего китайского гения Сунь Цзы, выиграл войну ещё до её начала. Враг ещё не знал о том, что началась война, а уже проиграл. Адмирал улыбнулся, добрые морщинки лучиками побежали от внешних уголков его глаз. Ещё немного, и за мысом откроются остатки русской эскадры, смертельно раненной в ночном налёте стремительных японских миноносцев. Остатки будут сейчас уничтожены градом тяжёлых снарядов.

У адмирала хорошее настроение. Он гордится собой — разгромить флот большой европейской державы это не то же самое, что гонять по Жёлтому морю бестолковые китайские эскадры.

Ветер с берега, и оттуда всё сильнее тянет гарью — видимо, не все поражённые торпедами корабли русских затонули, часть из них села на дно и на них вволю порезвился огонь.

По команде флагманского артиллериста, отрепетованной флажным сигналом, начали разворачиваться на правый борт башни главного калибра, навелись  и поднялись на заданный угол стволы скорострельных шестидюймовок. Адмирал знает — на японских кораблях эти пушки не столь скорострельны, как у европейцев. Сыны Ямато воинственны и сильны самурайским духом, но здоровья ворочать тяжёлые, в полцентнера каждый, снаряды им не хватает. Заряжающие быстро устают и не могут поддерживать технически возможный темп огня. Значит, нужно компенсировать потерю скорострельности точностью попаданий.

Панорама внешнего рейда Порт-Артура медленно разворачивается  перед моряками японского флота. Адмиралу очень хочется поднести к глазам бинокль, лично полюбоваться на устроенный там миноносцами разгром, но он сохраняет внешнюю невозмутимость — он сейчас входит в историю, в такие моменты неприлично суетиться. Он дождётся доклада сигнальщиков.

  — Флот противника стоит на якорях на внешнем рейде!  — во всю мощь молодой глотки кричит наблюдатель правого борта.

Этого не может быть! Того подносит к глазам бинокль. Хорошо знакомые силуэты русских кораблей рывком приближаются. Удивительно, все они, кроме «Ретвизана», выглядят совершенно целыми. Только один броненосец русских развёрнут кормой к морю, но и на нём кормовая башня главного калибра направила стволы своих двенадцатидюймовок  на отряд японских броненосцев.

Все взгляды на мостике «Микасы» обращены к адмиралу.

— Эти русские, похоже, станут для нас достойным противником, — недрогнувшим голосом произносит Того. — Тем больше почёта и славы мы заслужим, когда одержим победу.

Не дожидаясь реакции подчинённых, адмирал направляется ко входу в боевую рубку.

***

Подгонямые мастерами, рабочие собирались на площадке перед заводоуправлением, на ходу сдёргивали картузы и шапки, крестились на возвышающиеся над заводской стеной из тёмно-красного кирпича церковные купола и кресты. Шли группами и поодиночке, разбирались по цехам и профессиям — клепальщики к клепальщикам, вальцовщики, соответственно к вальцовщикам. Рабочая элита, станочники, подходили степенно, с сознанием своей важности и незаменимости, становились свободно, не теснясь, в отличие от сбившихся плотно грузчиков и разнорабочих. Когда подоспели последние, старший инженер повернулся к стоящему на сколоченном из добротных досок помосте наместнику, рядом с которым как-то терялась столь впечатляющая обычно фигура управляющего:

— Все собрались, ваше высокопревосходительство! Можно начинать!

Наместник кивнул, стащил с головы и зажал в правой руке папаху дымчато-серого каракуля, машинально пригладил растопыренной пятернёй левой ладони волосы на голове управяющего, и шагнул к самому краю помоста.

— Здорово, ребята!

Собравшиеся ответили на начальственное приветствие нестройным, но доброжелательным гулом.   

— Если кто не знает, я новый наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке. Если кто не знает, вчера обнаглевшие японцы напали на нашу державу, вероломно и без предупреждения. Только хрен что у них, ребята, получилось — обломали мы желтомазых и здесь, в Артуре, и в Чемульпо. Всыпали по первое число! Хорошо?

Толпа мастеровых заворчала одобрительно.

— Ясное дело, хорошо! Даже отлично. Но мало. Вы спросите меня — почему мало?

Адъютант наместника, стоявший перед первыми рядами рабочих, скорчил зверскую рожу, и из глубины народа сразу понеслись выкрики:

— Почему?

— Почему мало?

Наместник удовлетворённо кивнул, и продолжил:

— Да потому, что на самом деле не сам микадо на нас полез. Светлое, богобоязненное житьё православных под справедливой дланью государя-батюшки, дай Бог ему здоровья на долгие лета, не даёт покоя завистливым соседям. Англичане с американцами и всякие жидомасоны пуще огня боятся усиления нашей империи, ибо видят в этом угрозу своим махинациям, боятся, что справедливый государь помешает им грабить и обирать людей по всему белому свету. Но самим им воевать боязно — можно ведь и по мордасам получить. Поэтому вот на эти награбленные и наворованные деньги они вооружили японца, построили ему флот поболе нашего, да армию натаскали. Не с японцем мы схлестнулись, а с безбожной англиканской да баптистской ересью, что тщится подмять под себя весь мир!

Вчера мы десяток вражеских кораблей утопили — завтра англичане япошкам два десятка новых пригонят. Вы спросите меня — неужто нам не одолеть супостата?

В этот раз адъютанту достаточно было пошевелить усами.

— Одолеем ли супостатов, отец родной? — загалдели наперебой мастеровые, — Хватит ли силы?

Наместник кивнул и выбросил в сторону рабочих руку со сжатой в кулаке шапкой:

— Только если каждый из нас не щадя сил и времени будет для победы работать, сокрушим мы чудище, на нас восставшее — то самое, обло, озорно, огромно, стозевно и лаяяй. Потому объявил я на территории наместничества военное положение и на вашу помощь уповаю, а флот и армия будут биться, не щадя живота своего. Но без ваших рук, без мастеровой смекалки не обойтись. Поэтому работать будем по двенадцать часов в сутки, без выходных.

Из серой массы рабочих выскочил невысокий тощий разнорабочий в замызганном картузе и китайском ватнике не по росту, и тонким высоким голосом заорал:

— Да что ж это деется, православные! Уже и в светлое воскресенье от зари до зари вкалывать заставляют! Мол, мы с армией да флотом, все, как один! А флотские всю казённую сами выжирают, нам, работникам, приходится китайскую рисовую ханжу пить, а у меня от ей жжение в кишках происходит, и сплошное расстройство в организме! Чем так жить, вот ей же ей, руки на себя наложу!

Тут же стала ясна причина потрёпанности его головного убора — работник сорвал его с соломенных немытых патлов и картинным жестом хлопнул оземь. Привычно так хлопнул, сразу видно — не в первый раз.

Выслушав паникёра наместник вдруг сделался выше ростом и шире в плечах, сверкнул орлиными очами и указал на замершего перед ним простоволосого человечишку:

—Только попробуй мне с трудового фронта дезертировать! Я тебя и оттуда достану! А с Ним, — наместник качнул головой в сторону крестов и куполов, — я договорюсь, есть у меня полномочия.

Наместник вновь обратился ко всем собравшимся:

— Православные, не выдадим родной земли, не подведём царя-батюшку!

— Не подведём! — радостно ответили православные.

— А насчёт водки я распоряжусь – спокойным голосом добавил наместник, но услышали его даже стоявшие в самом дальнем ряду откатчики и подносчики.

— Не дело рабочего человека рисовым ханьшином травить.

Ударили литавры, торжественно вступили трубы и собравшиеся, как один человек вдохновенно исполнили «Боже, царя храни!», ничуть не волнуясь британскими его корнями.

Когда рабочие разошлись по местам, наместник повернулся к Николаю:

— Ну, как?

— Неплохо, но понравится не всем, уж больно верноподданнически получилось, и французской булкой похрустывает. А как же классовая борьба, и прочее такое? Таких у нас больше, чем монархистов. Будут недовольны, напостят, как в украинской теме.

— Да, пожалуй ты прав. Вечером ещё раз соберём, после гудка, понял?

Ни ледяной дождь, ни налетающие с залива порывы пронизывающего ветра не могли их остановить. Сюда шли прямо с ячейковых собраний, после краткого извещения, в одиночку и парами, но никогда более трёх человек. В карманах отсутствовали красные книжечки членских билетов ВКП(б) — не было ещё в природе таких билетов. Но настроение идущих было правильное, большевистское было настроение. Подходя к проходной, исподтишка показывали охраннику лоскут красной материи. Тот смотрел строго, с прищуром, потом кивал разрешающе:

— Проходите, товарищи!

Когда из известного всему Артуру экипажа выскользнула женская фигурка в кожаной куртке, длинной чёрной юбке и высоких кожаных ботинках со шнуровкой, охрана встрепенулась, но госпожа Стессель будто невзначай дотронулась рукой до обтягивающей прелестную головку алой косынки:

— Свои, товарищи! Спасибо за бдительность!

Товарищи понимающе переглянулись, и алая косынка, мелькнув на проходной, скрылась в глубине заводского двора.

Пробравшиеся на площадь перед заводоуправлением пролетарии привычно разбирались по цехам и профессиям — клепальщики к клепальщикам, вальцовщики, соответственно к вальцовщикам. Рабочая элита, станочники, подходили степенно, с сознанием своей важности и незаменимости, становились свободно, не теснясь, в отличие от сбившихся плотно грузчиков и разнорабочих. Когда подоспели последние, один из активистов повернулся к стоящим на сколоченном из добротных досок помосте фигурам:

— Все собрались, товарищи! Можно начинать!

Одна из фигур правой рукой стащила с головы кепку, сжав её в кулаке, а растопыренными пальцами левой машинально пригладила волосы соседа и шагнула к краю помоста:

— Товарищи! Вооружённые и экипированные на украденные у пролетариев всего мира британскими, американскими и французскими капиталистами деньги японские милитаристы по указке своих заокеанских хозяев вероломно, без объявления войны, напали на нашу страну, попытавшись подло убить тысячи трудящихся, служащих в российском флоте. Они изрядно получили по рукам, товарищи!

Однако не время расслабляться — враг силён. Западный капитал стремится подмять под сиою ненасытную власть и нашу страну. В этот трудный час мы должны сделать осознанный выбор — на чьей стороне в этой схватке должен быть российский пролетариат? Ответ однозначен: капиталисты Британии и Америки, раздувшие пламя этой войны, делают это не для того, чтобы жизнь трудящихся в России стала легче, наоборот, они хотят превратить нас в такую же бессловесную, покорную массу, какуюсделали они из африканских, индийских и китайских рабочих и крестьян, вынужденных день и ночь работать за скудную пищу, товарищи! 

Оболваненные империалистической пропагандой японцы считают себя высшей расой, имеющей право жить за счёт угнетения корейского и китайского народов. А в нас, русских людях, видят главное препятствие этому!

В этот тревожный час трудящиеся Дальнего Востока должны все, как один, не жалея сил и времени, работать для того, чтобы отразить это нападение всемирного капитала! Предлагаю работать по двенадцать часов в сутки и отказаться от выходных, товарищи, во имя победы над мировым капитализмом. А разгромив международный капитал, набравшись опыта в борьбе, мы сможем справиться и со своими капиталистами, и с ненавистным царским самодержавием! Ура, товарищи!

— Ура! — в едином порыве выдохнули пролетарии.

Рядом с оратором встала простоволосая женская фигура, взметнув над головой руку с трепещущим в ней куском ткани. Цвет в темноте был неразличим, но все и так поняли — алый. Женщина негромким, но уверенным голосом затянула:

— Вихри враждебные веют над нами…

Собрание подхватило, и «Варшавянка» грозно и неудержимо, хотя и негромко зазвучала над судоремонтным, заставляя сжиматься кулаки и сильнее биться сердца.

— Ну как? — Опять повернулся к Николаю Александр.

— Нормально. Либеральный митинг проводить не будем, противно и не по теме. Собравшиеся на помосте с ним полностью согласились.

К помосту подошёл невзрачный пролетарий в затасканной кепке и большом китайском ватнике не по росту.

— Товарищи! Что-то нужно решать с удовлетворением первоочередных потребностей трудящихся! Спиртное, которым торгует китайская мелкая буржуазия, суть сплошной опиум для народа  и сущая отрава рабочего организма. Разве с таким обеспечением нормальную выработку дашь?

— Не волнуйтесь, товарищ, мы уже приступили к решению данной проблемы.

— Спасибо товарищи. И это, товарищ наместник, не подведём мы, так и передайте товарищу императору!

Вот за таких людей я и сражаюсь, — вздохнул Александр, провожая взглядом нескладную фигурку рабочего.

***

После всего, что свалилось на голову несчастного коменданта, душа старого служаки требовала отдыха в спокойной, семейной обстановке. А где может быть спокойнее и уютнее, чем в публичном доме?

Самым респектабельным борделем в городе по заслугам считалось расположенное недалеко от знаменитой «Этажерки» заведение, на вывеске которого между закорючек, символизировавших бокалы с пенящимся шампанским вином, готическим шрифтом значилось: «На вкус и цвет». Чуть ниже, округлыми буквами, стилизованными под женский почерк, уточнялось: «Полный набор».

Назвать это заведение бардаком не повернулся бы язык у самого отчаянного ругателя. Во всём, от оформления интерьеров, до подбора блюд в буфете и персонала в альковах чувствовался раз и навсегда установленный порядок.

В прихожей заведения посетителя, вопреки устоявшимся обычаям, встречала не мадам, какая-нибудь тётя Роза или Сима, а сам хозяин заведения – уроженец Лифляндской губернии, невысокий, довольно щуплый господин средних лет с исконно российской фамилией Милославский. Впрочем, среди обывателей города и офицеров гарнизона хаживали слухи о том, что милейший Вениамин Вацлавович на самом деле был внебрачным отпрыском одного из братьев предыдущего самодержца. По этой причине за глаза его иначе, чем князева, не поминали.

Господин Милославский считал, что открыл главный секрет, гарантирующий заведению приток клиентов — женский персонал его публичного дома набирался по принципу ковчега, «каждой твари по паре» — причём на брюнетках, блондинках и рыжих хозяин не остановился. При желании придирчивый потребитель мог заказать для утех и девушку не только жёлтую, чем в Артуре никого не удивить, но и чёрную и даже редкую в российских широтах красненькую. Где он добывал знойных африканских, индийских и экзотических индейских красавиц, Вениамин Вацлавович не рассказывал, но судя по всему, разнообразие девок в его заведении ограничивалось лишь фантазией хозяина.  Придумал бы розовую с голубыми волосами — нашёл бы и такую. Любил он это дело.

Впрочем, одна общая черта во внешности контингента была. У всех девок отчего-то были изрядные уши, которые не во всякой причёске удавалось спрятать. Злые языки поговаривали, что это от того, что персонал частенько подслушивает, о чём в нумерах говорят. А пойманных после таскают за уши, вот и вытянули изрядно.

Нужно отметить, искушённая публика заведение Милославского недолюбливала.

— При всём их внешнем различии, девки у князева скучны и однообразны как мечты телеграфиста,  — говаривал известный авторитет, мичман Пустошкин Лука. — Ни ума, ни фантазии. Не пойду-с больше, они у него клиентов как по инструкции обслуживают, штрафует он их за нарушения, что ли?

Поэтому основными клиентами Милославского были почтенные господа, для коих посещение подобных заведений являлось вроде как некой обязанностью, типа, можем ещё господа, да-с. Но основную кассу делали юные гимназисты, которые, как известно, любят глазами, а думают чем угодно, но только не головой. 

Кроме основного занятия была у милейшего Вениамина Вацлавовича ещё одна страсть. Он писал. Писал о том, что видел и слышал вокруг себя, не забывая добавить и фантазии. В результате ситцевые простыни превращались в шёлковые, мятые клиентские ассигнации — в полновесные золотые дублоны и цехины. Или ауреи, если автор принимался описывать разврат времён римских императоров.

Писатель гордился своей плодовитостью, на стене рабочего кабинета висел у него дагерротип, на коем хозяин заведения был запечатлён с изрядной стопой своих литературных трудов. Мечтой всей жизни было для него догнать по числу написанных романов одесскую конкурентку, писавшую под псевдонимом Мамаша Даша бесконечные истории про всяческие преступления и расследование оных.  Соревнование господин Милославский проигрывал, подозревал конкурентку в нечестной игре и использовании чужого труда, но не сдавался.

— Нудно, уныло и однообразно, как обслуживание его шлюх, — отозвался в кругу друзей о работах Вениамина Вацлавовича всё тот же мичман Пустошкин.

Впрочем, был у почтенного автора и постоянный читатель, можно сказать, поклонник, на стол которого труды писателя доставлялись ежедневно. Артурский полицмейстер отчего-то почитал их докладами и любил полистать перед сном.

Во владения господина Милославского и устремился генерал Стессель в поисках утраченного душевного равновесия. Он не стал ломиться через центральный вход — к чему? У него, постоянного и уважаемого клиента, был ключ от боковой двери. Согласитесь, комендант крепости в компании гимназистов-старшекурсников, теснящихся в общей прихожей, смотрелся бы не слишком уместно. Какой-нибудь щелкопёр мог бы из такого пустяка и скандальчик раздуть на целый газетный разворот. Ни к чему это в сражающейся крепости, будет отвлекать защитников от дел важных и государственных.

По удобной, покрытой толстым ковром лестнице поднялся генерал в приёмную «не для всех», не чинясь, проследовал к столику с напитками, плеснул себе бокал шустовского и со счастливым вздохом опустился в мягкое кресло.

— Здравия желаю, господин генерал, — кивнул ему сидящий у другой стены мужчина и отсалютовал бокалом красного вина. — Нелёгкий денёк, нэ?  

Вместо ответа Анатолий Михайлович бросил на столик фуражку и вытер лысину большим клетчатым носовым.

— Понимаю-понимаю, как не понять? Война, жена, наместник — вай, то есть, вах! И один на один тяжело, а они сразу, — собеседник покачал головой, достал из кармана черкески портсигар и протянул Стесселю:

— Угощайтесь, дорогой Анатолий Михайлович, турецкие, родич из Шемаха присылает.

Сложилась классическая ситуация, которую народная мудрость отлила в чеканной фразе:

— Штирлиц знал наверняка. Проблема заключалась в том, что Наверняк не знал Штирлица.

— Давайте вашу турецкую… — Стессель замялся, пытаясь вспомнить имя собеседника.

— Князь Леон Гейцати-заде, сверхштатный корреспондент лондонской «Тимес».

Горский  князь Леон Гейцати-заде в Маньчжурии появился как-то непонятно. Складывалось впечатление, что он не приехал сюда, а уехал оттуда, где жизнь его, по какой-то причине вдруг стала некомфортна. Видимо, в великой Российской империи иных  комфортных мест для потомка гордых горцев не осталось. Злые языки поговаривали, что до восточных пределов князя довело смелое, но неудачное экспериментаторство на ниве быстрого обогащения, но сам он, услышав подобные намёки, жестоко обижался. Густые чёрные усы его трагически топорщились, и весь облик горца повергал злопыхателей в недоумение — им самим становилось непонятно, как только могли они заподозрить в чём-то недостойном этого честнейшего человека.

Упомянутые усы являлись самой запоминающейся чертой внешности горского мигранта. Ни взгляд, ни мимика его не выдавали и сотой доли эмоций, о которых сообщали окружающим его усы. Они то гордо задирались, то уныло повисали, топорщились, угрожающе шевелились… Усы горца могли всё, кроме одного — пребывать в неподвижности.

По прибытии в Артур князь сделался завсегдатаем мест, в которых собирались любители и поклонники шахмат. Сам он не играл, нет. Но мог по ходам разобрать каждую виденную им партию, умело объясняя, для чего и почему каждый из соперников совершил тот или иной ход, насколько это решение было удачным в сложившейся ситуации и что, по мнению князя, следовало делать на самом деле. Как-то в «Артурской Истине» даже вышла его обширная статья «Сто партий мичмана Рабиновича».

Генерал отхлебнул из бокала, полюбовался игрой усов на лице собеседника, и со всей присущей ему тактичностью спросил:

— А вам, князь, какие шлюхи больше нравятся, жёлтые, чёрные или белые?

Усы встопорщились.

— Господин генерал, извините меня, но при всём уважении к Вам, должен признаться, что в стены данного заведения меня привёл не поиск утех со здешними девицами, а интерес к литературному творчеству его хозяина. В редакции «Париж Матч», доверенным корреспондентом которой я являюсь, проявляют к нему самый искренний интерес, и с моей помощью непременно опубликуют ещё до конца будущего года, в виде полного собрания сочинений. На французском языке!

— А-а… — вяло махнул рукой Стессель, охота вам заниматься всякой ерундой. Сняли бы пару девок, забрались в середину бутерброда — мигом всякую блажь из головы выветривает. Помню, в Харбине как-то раз влетели мы в один китайский притончик…   Вот это был котильончик! — и Анатолий Михайлович громко захохотал, оценив собственный каламбур.

Бесшумно распахнулась дверь гнилого полированного красного дерева.

— А я-то тумаю, кто это с князем песетует! Такие гости! Милейший Анатолий Михалович, прошу, прошу, Зизи и Бумба вас всекта штут, и всекта котофы! — хозяин заведения норов постоянных вип-клиентов знал, и скучать в прихожей не позволял — для этого у него имелись более комфортабельные помещения.

Сдав генерала в цепкие чёрно-белые объятия, хозяин заведения пригласил второго гостя в рабочий кабинет.

— Вы кофорить, что мои происфедения иньтересофать кто-то в Ефропа за корошие теньги?

— Вы меня хочете обидеть,— вздыбил усы князь, — вы меня уже обидели. Я, князь, потомок князей, полномочный представитель Дойче Вошеншоу, пересекаю огромные пространства с запада на восток ради этой беседы, и меня встречают неуместными подозрениями!

— Меня, мешту прочим, тоше не ф капуста нашли, — тонко намекнул на своё прозвище Милославский. — Ф короте фы тафненько прошиваете, а ко мне только теперь исфолили потойти. Не слишком-то фы торопиться, косподин Гейцати-заде.

Аферу с «изданием» горячий горец задумал вчера, ознакомившись с содержимым некоторых шкафов городского полицейского архива, но виду, естественно, не подал.

— У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о том, сколько людей на свете не понимают разницы между добросовестным исполнением обязанностей и пустопорожней волокитой! В то время, когда я, понимая, какая огромная сумма денег планируется к вложению в ваши работы моими берлинскими коллегами, тщательно изучал все материалы, к которым смог получить доступ, у вас успело сложиться обо мне превратное мнение…

Услышав о деньгах Вениамин Вацлавович подобрался и замер, как учуявшая дичь легавая собака.

— О каких суммах, собственно, идёт речь?

— При условии передачи авторских прав на семьдесят пять лет наша компания гарантирует выплату комиссионных в размере двадцати, – горец метнул из-за усов быстрый взгляд на собеседника и поправился: — в размере сорока двух процентов от стоимости каждого проданного тома.

— И о каких тиражах может идти речь?

— Наше издательство — издательство полного цикла, планирует привлечь к оформлению ведущих художников Европы. Ренуар, Тициан, Сезанн, Дюрер и Рембрандт – их иллюстрации и многоцветная обложка из лучшего немецкого картона! Спрос гарантирован.

— Так ведь Рембрандт, он того… умер?

Горец тонко улыбнулся, усы его двумя лисьими хвостами замерли параллельно земле.

— В архивах нашего издательства много полотен, авторское право на которые были куплены ещё при жизни гения.

Он понизил голос и доверительно сообщил:

— Все выплаты по контракту — в германских марках!

И растаял лёд недоверия в сердце господина Милославского.

***

Забираться после вечернего митинга в тряский экипаж Николай отказался — хотелось немного пройтись, проветриться, собрать мысли в кучку. Он давно заметил, что на ходу думается лучше. Дурные мысли от тряски из головы вылетают, что ли?

В окрестностях судоремонтного запросто можно было переломать себе ноги, но природа наделила попаданца неплохим ночным зрением, всякую тяжелую дрянь и скопления грязи он замечал хоть и не издали, но на достаточном расстоянии для того, чтобы вовремя найти обход. Когда из-за угла выкатилось крупное пятно, более тёмное, чем зимняя маньчжурская ночь, советник по невыясненным вопросам остановился, с любопытством ожидая продолжения. Подлетев с тяжким топотом, пятно остановилось, вывалив горячий язык и превратилось в огромного чёрного алабая с горящими зловещим красным огнём глазами.

—  Гитлер? — злобно прорычал кобель, принюхиваясь к попаданцу.

—  Нет, не он, —  честно ответил Николай.

—  Гудериан? — чуть убавив громкость, поинтересовался собак.

—  Не-а, —  отрицательно покачал головой человек.

—  Фашист? — с плохо скрываемой надеждой чуть не проскулил алабай.

—  Нет. И даже не немец.

—  Пума? – чуть слышно спросил зверь.

— Обыкновенный попаданец, свой, рождённый, так сказать, в СССР, — убил последнюю надежду собаки Николай.

—  Не врёшь, —  принюхавшись, окончательно расстроился пёс.

Алабай повесил могучую башку, развернулся и медленно, уныло поплёлся в ночь.

Чёрная его шкура уже скрылась в темноте, а до Николая ещё долетало ворчание:

—  Попал, вашу мать, бабьи дети, ни пумы, блин, ни фашистов. Какого хрена я тут делаю?   

***

Холодный резкий ветер гонит с моря злую серо-зелёную волну. Над морщинистой поверхностью моря летит к суше жёваное одеяло  облаков. Оно цепляется за вершины гор, сминается, рвётся, но свою задачу — не пропускать к поверхности прямые солнечные лучи, выполняет на «отлично».

— Картинка будто из компьютерной игры про конец света — все оттенки серого. Кажется, к этой палитре ещё какие-то извращенцы подписывались, но катит плохо, все эти ущербные обычно стараются себя представить в радостно-разноцветном виде. Внутреннюю убогость прикрыть весёленьким декором. Уроды!

Сами понимаете, настроение у человека с такими мыслями далеко не праздничное.

Николай воспользовался своим положением и решил обойти на катере сидящий под берегом «Ретвизан», о чём жалеет страшно. На открытом мостике прыгающей по волнам малогабаритной тарахтелки он вымок насквозь, продрог, как собака, зуб на зуб не попадает, но фасон нужно держать  — приходится с каменной рожей осматривать пострадавшее от дефективной торпеды детище верфей господина Крампа.

Броненосец зарылся носом в воду почти по самую палубу, выставив на всеобщее обозрение упитанную корму. Окрашенная в красный цвет подводная часть – единственное цветное пятно в окружающей серости.

Неожиданно для самого себя Николай улыбается — с этого ракурса повреждённый корабль кажется ему похожим на исполняющую канкан толстуху, повернувшуюся обширным задом к зрителям и задравшую юбку на голову под восторженные вопли публики. 

— Ну-с, мадмуазель, будем возвращать вам юбку на место. Или после того, что совершили японцы правильнее обращаться к вам «мадам»?

Молоденький мичман, командующий минным катером, реплику штатской штафирки расслышал — зыркнул на Николая зло, исподлобья. Наверно, хороший офицер, корабль свой любит и на столь фривольное обращение обиделся. Ну да бог с ним, с мореманом.

  Серый борт броненосца приближается, нависает над головой.  Советник ловит размах волны, когда катер на мгновение зависает в верхней точке, перешагивает на ступеньку трапа.

— Что, матросик, уставился? Думал, я сейчас попробую рожу о вашу лестницу расшибить? Попрыгал бы с моё в зависшую вертушку и обратно, небось не удивился бы неожиданной сноровке.

Матрос мыслей читать не умеет, просто провожает непонятное цивильное начальство глазами.

 

— Таким образом, изготовив и подведя кессон, мы получим возможность откачать воду из затопленных отсеков, заделать пробоину и ввести корабль в док для устранения повреждений.

Доклад инженер-механика какого-то ранга Николая не впечатляет — помнит, что в реальной истории возились долго, материалов извели массу и результата достигли далеко не с первой попытки.

— А что, господа, здесь всегда в это время года такой сумасшедший ветер?

Эдуард Николаевич Щенснович удивлённо вскидывает брови — каперанг не понял, зачем спрашивать о постороннем, но как воспитанный человек ответил:

— Вечером и под утро около часа бывает штиль, Николай Михайлович.

— Тогда я предлагаю инженерной службе приготовиться в авральном режиме заделывать пробоины, когда носовая часть корабля поднимется из воды. Времени на долгий ремонт нам японцы не дадут, будем делать дело быстро. Готовность к герметизации повреждённых отсеков требую организовать за двое суток, утром третьего дня будем выдёргивать броненосец из воды.

Когда катер с непонятным советником отвалил от борта, вахтенный начальник  лейтенант Кетлинский спросил разрешения и обратился к командиру:

— Какой-то он странный, господин капитан первого ранга.  И ругался по-польски.

— По-польски?

— Пся крев до гужи ногами* помянул, споткнувшись на палубе.

— Хм-м. Думаете, Казимир Филиппович, он из наших? Вряд ли. А что до странностей, то новый наместник тоже, знаете ли, необычная личность. Но флот от атаки сберёг, и эскадры Уриу у микадо больше нет — согласитесь, не самое плохое начало войны. Может, и наш корабль сумеют быстро ввести в строй. Посмотрим, господин лейтенант.

*Пся крев до гужи ногами – собачья кровь вверх тормашками (польск).

В назначенное утро экипаж эскадренного броненосца первого ранга «Ретвизан», дежурного миноносца «Стремительный» и прислуга батареи Электрического Утёса наблюдали удивительное зрелище — по наплавному мосту на броненосец нескончаемым потоком устремились китайские детишки.

Каждый ребёнок нёс традиционный фонарик из тонкой рисовой бумаги с небольшой свечой внутри. Серьёзные, как финны на свадьбе, китайчата в безупречном порядке поднимались на броненосец, привязывали фонарики к опоясывающим бак корабля тросам длинными шёлковыми нитями различной длины, поджигали свечи и покидали корабль. На берегу каждый получал честно заработанный гривенник и, счастливый, бежал домой. 

В утреннем полумраке над броненосцем распускался волшебный разноцветный сад.  Через сорок минут после начала акции из-за борта раздался громкий крик дежурящего на шлюпке мичмана:

— Поднимается!

А маленькие китайцы несли и несли свои поделки.

Нос «Ретвизана» всё решительнее поднимался из воды. Сквозь огромную пробоину из глубин затопленных отсеков водопадом хлынула вода, процесс ещё более ускорился.

— Стоп! — скомандовал Николай, и поток маленьких помощников был перекрыт жандармами. Чтобы не чинить детишкам обиды, по гривеннику выдали всем оставшимся — их фонарики свезли на склад военного порта на случай другой подобной оказии. А на повреждённом борту броненосца уже вовсю гремели кувалды и шипело пламя десятка ацетиленовых горелок – шла спешная герметизация пробоин, свечи, чай, не вечно гореть будут.

 К восходу солнца первые фонари начали терять подъёмную силу и принялись один за другим опускаться на палубу. Вскоре пространство палубы от носового флагштока до первой башни главного калибра было в несколько слоёв устлано разноцветной бумагой. Гирлянды фонариков свешивались с бортов до самой воды. Но дело было сделано – «Ретвизан» уверенно держался на плаву и был готов к переходу для постановки в док.

— Поздравляю, Николай Михайлович, и сердечно благодарю за помощь! — Шенснович пожал руку советнику по вопросам логистики и экономики. — Извините, но до последнего не верил в успешный исход вашего фантастического предприятия!

— И совершенно зря, между прочим, — довольно ответствовал ему собеседник. — Чай, текст не японцы пишут, не станут авторы врагу подыгрывать!    

***

В ночной темноте по изрытой грунтовой дороге пробирается одинокий мужчина, с головы до пят закутанный в чёрный плащ. Подсвечивая себе потайным фонарём, неизвестный бесшумно ступает обутыми в мягкие чувяки ногами, сторожко озираясь при каждом подозрительном шуме.

Случайно выглянувший в разрыв облаков месяц не смог осветить черты его лица, лишь густые чёрные усы мелькнули в неверном серебристом свете.

Следом за ним двадцать три рикши на своих тележках везут рукописи, полученные у хозяина борделя «На вкус и цвет». Заинструктированные до потери пульса китайцы ступают след в след, старательно повторяя все движения лидера – замирают, приседают и оглядываются по сторонам вместе с ним. Неслаженность группы проявляется лишь в том, что каждый следующий рикша немного запаздывает, отчего все движения закутанного в плащ усатого незнакомца дублируются не одновременно, а как-бы волной прокатываются вдоль колонны.

Внезапно в зловещей ночной тишине пронзительно скрипнуло колесо шестой от головы коляски.

— Ч-ш-ш! — зашипел на него рикша под номером семь.

— Дуй бу цси (извините, кит.) — пролепетало в ответ колесо и заткнулось.

Снова только шум ветра в кронах маньчжурских сосен и тоскливые крики маньчжурского филина окружают крадущихся.

Медленно, но уверенно отряд приближается к берегу моря. Шум прибоя всё громче. Вот грунт под ногами сменяется твёрдой поверхностью, идти становится легче, только брызги солёной воды падают на одежду. Плохо одетые китайцы промокают и начинают дрожать от холода. Чтобы не стучать зубами, они зажимают в челюстях палочки для еды.

Ещё несколько десятков метров, и навстречу неизвестному в плаще из темноты выходит зловещая личность, тоже несущая потайной фонарь.  Встретившись, они освещают лица друг друга. Разглядев один – усы, второй – чёрную повязку на одном из глаз собеседника, делают фонарями тайные знаки, после чего сходятся ближе.

— Господин Куро Хуге (Чёрная Борода) ?– на всякий случай спрашивает усатый.

— Да, это я, капитан шхуны «Араберра-Мару» Куро Хуге. Принесри? — интересуется одноглазый в треуголке.

— Это было непросто, – оглянувшись, отвечает человек в плаще. — Прибавить бы надо!

— Есри там будет важная информация, допратим потом, — пресекает зарождающуюся дискуссию его оппонент. — Маро времени дря ненужного спора. Вот ваши фунты стеррингов.

Усатый морщится — слишком часто он сам забывал об отложенной оплате, чтобы верить в таких вопросах другим, но спорить не решается.

Пират передаёт плащеносцу кожаный кошель, звон из которого для уха продающего чужой труд слаще райской музыки, и в этот момент ночную тьму вдребезги разносит магниевая вспышка фотографического аппарата. Откуда-то сверху на верёвках стремительно падают к земле затянутые в чёрное фигуры с укороченными мосинками на груди.

— Всем стоять! Стоять, тля!

 Непонятливый рикша получает прикладом по почкам и укладывается мордой в мокрый бетон.

На море вспыхивают белые солнца корабельных  прожекторов, освещая болтающуюся на якорях шхуну, вытащенную на берег шлюпку и схватившихся было за «арисаки» гребцов. Пиратов от моря отрезали шесть миноносцев, две канонерские лодки и броненосный крейсер первого ранга «Баян».

Усатый пытается отбросить кошель с деньгами в сторону, но его рука сжата стальными пальцами стража закона. Страж палит в небо из револьвера (наган-специальный, укороченный, образца 1898 года, длина ствола 2,5 дюйма, калибр 7,62 мм, семиизарядный, воронёный, рукоять  с накладками из морёной осины, может применяться для оглушения зомби, оживших мертвецов и прочей нечисти) сдувает дымок со ствола и радостно орёт:

— А ну, грабли в гору, господа шпиёны и прочая резко уголовная шелупонь! От Запийсала ще нихто не уходив!

Элитные бойцы из отряда жандармов особого назначения подводят пленников к расположившемуся в пароконном экипаже наместнику.

— С япошкой всё ясно, а на Гюльчатай стоит посмотреть. Покажите мне его морду, ребята.  Пора, пора сдёрнуть покрывало таинственности с этой загадочной личности.

Запийсало одним рывком лишает усатого его козырного плаща.

— Ба-а! — радостно тянет наместник, которого за глаза уже прозвали Александром Свирепым. — Да это же наш князюшка! А чего это гордый сын кавказских вершин делает на этом сыром и негостеприимном галечном побережье? Не плачут ли без вас золотые пески Ахтамара или как там ещё их кличут?

— Как честный патриот, я собирался выяснить маршруты вражеских разведчиков и принять меры по захвату и задержанию…

— А авторский экземпляр лучшей части досье нашего бравого полицмейстера вы взяли с собой исключительно для того, чтобы пиратская шхуна глубоко осела в воде и не могла удрать от патрульного миноносца? – ехидно интересуется наместник.

— Ваша проницательность не имеет границ, – обрадовался Гейцати-заде, старательно подмигивая наместнику. Знаменитые усы распушились и подались в стороны.

Александр Свирепый, любуясь мерзавцем, откидывается на кожаных подушках экипажа.

— Запийсало!

— Слухаю, Ваше сиятельство!

— У… — наместник вспоминает о недопустимости нецензурных выражений в художественном произведении и поправляется: — Дай господину князю в ухо, да посильнее.

— Это произвол! — не решаясь подняться с бетона, вопит горец. — Я буду жаловаться всюду, мой голос услышат везде, где у людей свободного мира ещё остались уши!

— Я думаю, в ближайшее время вашими основными слушателями будут рыбы.

— Какие рыбы? — шепчет князь перед тем, как потерять сознание.

— Кстати, кому принадлежала мудрая мысль назначить местом встречи волнолом Артурской гавани? Тем более, у маяка?

Японский пират скривился, будто проглотил ролл из тухлой селёдки, но проворчал сквозь зубы:

— Моего штурмана призвари на флот, пришлось выбирать место, которое я мог самостоятерьно найти ночью.

Наместник поворачивается к генералу Кондратенко:

— Распорядитесь, японцев отправить в Нерчинск, пусть поработают на благо нашей империи. Может быть ЭТО у них лучше получится.

— А с предателем что делать будем?

— Пусть кровью искупает. В штрафники его, в эскадрилью конных водолазов!

Кондратенко на мгновенье задумывается, потом кивает:

— Дядя Жора либо сделает из него человека, либо скормит своей живности. Думаю, дворянское собрание поддержит ваше решение.

— Ой, есть у меня подозрение, что этот князь в своё время бычками на Привозе приторговывал, уж больно ухватки у него, паразита, характерные.

***

— Ну что, господа воинские начальники, флотоводцы и мудрые советники, обсуждение сложившейся обстановки прошу считать открытым. — Наместник легонько хлопает ладонью по столешнице, стол подобострастно приседает на толстенных резных ногах.

— Простите, что вы считаете открытым? — выражает непонимание Стессель, недоуменно таращась на стоящие посреди стола бутылки с сельтерской водой. Вожделенные ёмкости, покрытые изумительной испариной, плотно запечатаны пробками, а вскрыть хоть одну в присутствии наместника генерал боится.

— Отсталые вы у меня, идеологически неподкованные, забываю об этом постоянно. Оскар Викторович, доложите, пожалуйста, обстановку на море и дайте вашу оценку сложившейся ситуации.

Пока Старк, покашливая, перечисляет наличные силы японского флота, Николай тихонько рисует на листе дорогой, оттенка слоновой кости, бумаги, силуэты боевых кораблей различных эпох. Слушать адмирала не хочется — будучи, в принципе, неплохим человеком и вполне себе заслуженным морским командиром,  он каждый вражеский корабль упоминает так, что слушающим кажется, будто их у микадо как минимум три. Неудивительно, что его план действий включает в себя тщательно проработанную процедуру консервации кораблей в базах. Увы, такая политика уже привела в своё время к удвоению японского флота за счёт поднятых со дна Артурской бухты российских броненосцев.

Интересно, как Сашка выкручиваться собирается? Преображение Варяга в Сою он отменил виртуозно.  Обвешаный орденами и облепленный милостями каперанг Колчак так и сидит в Чемульпо с двумя крейсерами, и что характерно, пускать японские десанты в Корею не собирается. А японцы обходят тамошние воды десятой дорогой.  Вот только объяснить, как он утопил японскую крейсерскую эскадру, не спешит. Или не может?

— Нет, ребята, пулемёт я вам не дам, – прерывает докладчика наместник.

— Какой пулемёт, почему?

— Потому что гранаты у вас не той системы. Не дам я вам в портах пьянствовать, рабочему классу водки не хватает.

Александр встаёт и начинает прохаживаться по залу.

— О теории управления никто из вас понятия, естественно, не имеет. Кроме, возможно, Николая Михайловича – тот про неё, по крайней мере, слыхал. Но я не тиран, и держать подчинённых в неведении не буду. Всё расскажу, как внучок родному дедушке. Времени у меня меньше, конечно, на десять томов не закладываюсь, поэтому буду краток. Есть два способа управления, мой и неправильный. Так вот, мой, это чтобы одна проблема мужественно устраняла другую, и наоборот.

Вы, вот, Оскар Викторович, утверждаете, что владивостокский отряд заперт во Владивостоке льдами. А как тогда я на миноносце в Артур прибыл?

— Тогда была острая сюжетная необходимость, ваше высокопревосходительство, — осмелился высказать замечание вслух Ухтомский.

— Необходимость, говорите? — ухмыльнулся наместник. — Х-хе! Ладно, пусть необходимость. А сейчас мне нужно, чтобы отряд крейсеров соединился с эскадрой в Артуре.

— Это невозможно! – возмутился Старк.

— Для вас — невозможно, — соглашается Александр. А ещё среди населения полуострова полно японских шпионов, но вычислить их мы не способны, потому что даже с пьяных глаз ходю от япошки отличить не в состоянии.  Мне полицмейстер точно так же ответил — невозможно, мол. А я придумал. Пусть одна проблема борется со второй, избавимся от обеих.

Наместник поворачивается к секретарю:

— Приказываю, всех китайцев, маньчжурцев и прочих азиатов вывезти во Владивосток. Возвращение разрешить только морским путём. Обеспечить ломами, киркомотыгами и нарезать участки работы так, чтобы после пробивки двух каналов  на оставшейся между ними льдине осталось как можно больше азиатов. Льдину с тружениками обеспечить питанием, топливом и отбуксировать к острову Хоккайдо. Пусть у япошек едоков прибавится, у них и так с кормёжкой не ахти. По полученному каналу вывести из Владивостока отряд крейсеров. 

Наместник повернулся к участникам совещания:

— Вопросы есть?

Оглядел вытянувшиеся лица, кивнул и сам себе довольно ответил:

— Вопросов нет.

***

Обер штабс-ротмистр Георгий Павлинович Большаков, в миру более известный как дядя Жора, не жалея сил, глотки и длинного бича из вяленых моржовых кишок, натаскивал своих отмороженных подчинённых. Отмороженных во всех смыслах – эскадрилья конных водолазов была создана энтузиастом после того, как в одном из айсбергов у побережья Чукотки были обнаружены реликтовые панцирные морские коньки. Рыбы, вмёрзшие в лёд, судя по всему, ещё до всемирного потопа, после дефростации оказались вполне работоспособны и весьма подвержены дрессуре по методу господина Дурова. При весе в полтора английских центнера каждый конёк вполне резво тащил на себе взрослого мужчину с некоторым количеством полезного груза.

Дядя Жора дураком не был, и за представившуюся возможность уцепился обеими руками.  Кем на самом деле был тогда ещё просто штаб-ротмистр, так это выдающимся механиком-самоучкой. Поговаривали даже, что обе руки ему от рождения достались правые. Разобрав приобретённый на распродаже велосипед с мотором «Маунтина», Большаков умудрился изготовить на его базе первый в мире независимый «аппарат для дышания под водой». Выдающееся изобретение позволяло сутками не вылезать из глубин на поверхность. 

            Вы когда-нибудь пробовали зимой сутками не вылезать из вод Жёлтого моря?

Не пробовали, но представляете? Это вам, голубчики, только кажется, что представляете, но общее представление, видимо, имеется. Тогда вы поймёте, почему такое замечательное и уникальное подразделение, как эскадрилья конных водолазов комплектовалось исключительно штрафниками, часто по приговору суда. 

            Очередное пополнение наблюдало за обучением с берега, грустно повесив растерявшие всякий задор усы.

Прохаживаясь по палубе небольшого понтона, дядя Жора не стеснялся в выражениях:

— Евстафий, ниже пятку! Ниже пятку, я сказал, дери тя рашпилем во все дыры! И дросселем активнее, не допускай пузырей!

Плетёный бич без промаха влетал в спину обучаемого, придавая дополнительный вес устным замечаниям матёрого педагога.

— Игудиил, серафим тебя задери, все шесть крыльев тебе в глотку! Держи руки ровно, не тереби повода, ирод, скотину нервируешь!

Педагогический щелчок бича. Возмущённое бульканье обучаемого и повторный удар по его многострадальной спине.

Наконец занятие оканчивается, Большаков, звеня шпорами, подходит к краю понтона и, не глядя под ноги, сигает в воду. Здоровенный морской жеребец выныривает ему навстречу, принимая наездника на украшенную богатым плавником спину. Обер штабс-ротмистр фасонит — правит только коленями, не касаясь повода руками.  На мелководье спрыгивает со своего конька и широко шагая, выходит из воды.

— Пополнение?

Гейцати-заде не слышит вопроса. Следом за комэском из волн выбирается истинное морское чудовище — серый, в полоску кот весом в несколько сот килограммов. В зубах котяра тащит непонятно где пойманного палтуса размером с большой письменный стол.

Дядя Жора бичом возвращает себе внимание новичка.

— Чего вытаращился, морского котика ни разу не видел?

***

В это время на одном из небольших мысов Ляодунского полуострова.

            Между двух валунов, дающих защиту от порывов ветра, в позе лотоса застыл мужчина средних лет с явно выраженными нордическими чертами лица. Его сбитая на затылок мятая фуражка командира кригсмарине  не слишком удачно сочетается с вышитой косовороткой, но мужчину это не смущает. Решительно выставив рыжеватую бородку, он потрясает толстой пачкой чертежей, от которой отделяет по одному листку, чтобы немедленно сжечь на небольшом костре, разведённом в ямке между камней.

            Глаза его горят огнём одержимости. Видимо, с таким же выражением лица его далёкие предки, потрясая боевыми топорами, вгрызались в свои дубовые щиты.

            — Ком цу мир, майне кляйне, ком, семёрка, сука у-ботная, Одином заклинаю!

            Его уверенность в успехе завораживает, кажется, на звук хрипловатого низкого голоса вот-вот отзовётся из морских глубин и вынырнет, сбрасывая с покатой палубы и рубки клочья морской пены, невиданный ещё в этом мире зверь — подводная лодка седьмой серии, оскалится клыками орудий, ухмыльнётся заслонками торпедных аппаратов…

            Доннер веттер! — кричит, вскакивая на ноги, вызывавший свою подводную лодку капитан. Он швыряет чертежи в огонь, потом долго топчет костёр ногами.

            — Опять, опять эти суки! Всегда, блин, всегда вызов ломают, уроды нематериальные! Какого хрена вы там пишете, школота грёбаная, если сквозь ваши творения чайки пролетают! Ни ума, ни фантазии, читать толком не умеют, а туда же, историю переписывать!

Если проследить за его взглядом, можно увидеть причину негодования. Вдоль побережья, суетливо мотая разнообразными решётками антенн, плетётся целая орда разномастных кораблей,  явно являющихся плодом воспалённой фантазии. В соответствии с заветами господина Фрейда, но против всех законов физики, в множество рядов торчат во все стороны огромные ракеты вперемешку со стволами артиллерийских орудий совершенно циклопических размеров.  В клюзе последнего монстра болтается оборванная якорная цепь – видимо, таланта автора хватило на то, чтобы материализовать якорь. На цепь правдоподобности не хватило – оборвалась на первом же звене.

            «Дикая охота» удаляется от берега, унося на призрачных бортах прощальные проклятия.

            — В песочнице душить, суки, на кишках училок языка и литературы! Ненавижу, козлы, отрыжки папиных организмов!

            Усилившийся ветер не даёт расслышать продолжение сего страстного монолога…

***

Артамон Захарович Коломоец, младший техник-телеграфист городской почтовой станции фактом начала войны был чрезвычайно взволнован.  На работе был рассеян, за что получил физическое замечание от руководства, несколько увеличившее производительность, но вызвавшее в душе Артамон Захарыча немалую обиду — согласитесь, когда тебе полсотни с гаком, подзатыльник расстраивает сильнее, чем точно такой же, полученный в детском возрасте.

Волнение долго бродило в телеграфисте, не находя выхода, но в конце концов вырвалось наружу:

— Как вы думаете, Акакий Филиппович, — обратился он к регистратору бумажной корреспонденции и приёмщику посылок Фрумкину-Невтыкайло, — боевые действия не помешают пересылке выписанных мной из Киото саженцев персика? Точно такие же мне предлагали из Китая, но дороже на целый алтын, да и знаю я это китайское качество! Японцы всё-таки культурнее прочих азиатов будут, как вы полагаете?

Коломоец всё свободное время посвящал своему саду, разбитому в укромной ложбинке недалеко от Электрического утёса.  

            — И охота вам, Артамон Захарыч, о таких пустяках думать. Вон, в госпиталь сколько матросиков с «Ретвизана» привезли, а вы — саженцы… Об людях душа болит!

            — Матросы, солдаты… Им, чай, за это деньги плотють, и вообще, такое ихнее предназначение, за державу и государя помирать и ранения получать. Их в России, чай, много, а садик-то у меня один! Отчего же я об матросах должон думать, а не об саженцах?

            Фрумкин был человеком к брани несклонным, потому только плюнул на пол, и отвернулся, отказываясь продолжать неприятную беседу. 

По окончании смены своей Артамон Захарыч бодро топал домой, маневрируя между группами военных, и продолжал ворчать:

            — Полный полуостров дубин стоеросовых, а ты думай ещё о них. Я вот с лопаткой, с тяпочкой между стволами пройдусь, с побелочкой поработаю. Война у них! Мой садик с краю, отчего я должен страдать?

            Господин Коломоец был личностью цельной, и переживаниям отдавался всерьёз и надолго.

***

            Седина в бороду влетела уже давно, но бес из ребра уходить не спешил. В части определённых услуг комендант Артура, не являясь тонким ценителем, брал количеством, являясь постоянным и надёжным потребителем товара, который предлагал своим клиентам невесёлый дом господина Милославского.

Подсчитывая прибыль, Вениамин Вацлавович знал — изрядной её долей он обязан постоянству вкусов генерала. Сами понимаете, владелец заведения всей душой желал генералу здоровья и долголетия, не подозревая, что над его прилизанной головой сгущаются грозовые тучи.

Не успел Анатолий Михайлович и трёх раз поменять своё положение в слежавшемся на кровати с балдахином чёрно-бело-красном бутерброде, как дверь в нумер вылетела от ласкового шлепка его лучшей половины.

— Что, Анатоль, продолжаешь крепить обороноспособность? Решил увеличить число военнообязанных в империи? Милый, ты совсем забыл, что уже давно стреляешь холостыми патронами!

И к цветным составляющим сандвича, что попытались под шумок ускользнуть из помещения:

— А ну, стоять! Я вас, …, сейчас к делу пристрою, хватит, отлежали своё.

— Э-э.. — попытался собраться с мыслями генерал. Подобно осаженному на полном скаку жеребцу он запалённо дышал и косил на виновницу остановки выпученным глазом.

— Ишь, разговорился! — оборвала его супруга, — дома, дома расскажешь, кого ты здесь инспектировал. Одевайся, давай, зайчик, не за тобой я сегодня, а за этими, — она кивает на жриц любви, — канарейками. Мобилизация у нас.

 Дождавшись, когда генерал, кое-как напялив мундир, выберется из нумера (забытые от волнения подтяжки болтались на всеобщем обозрении), комендантша повернулась к кутающимся в кружевные тряпочки девкам:

— К стене!

И, повернувшись ко входу:

— Любаша, реактивы, пожалуйста. Очень мне подозрительна этакраснота.

Как и подозревала Вера Александровна, экзотическая окраска сползала с тугих телес князевских прелестниц при малейшем знакомстве с растворителем.

— Как зовут? – церемониться с девками артурская фурия не собирается.

— Ци-иля… — всхлипывает красно-белая после исследований шлюшка.

— Руфа, — поддерживает товарку та, что считалась чёрной.

Своих разноцветных сотрудниц Милославский без особых изысков вербовал в одесских притонах. Дешевле обходилось.

Когда сотрудниц, отмытых и продезинфицированных, построили и под конвоем активисток общества «Женщины Порт-Артура за оборону» увели в направлении гарнизонных прачечных, в коих после эвакуации китайцев образовалась чудовищная нехватка персонала, пришла очередь хозяина заведения.

— Позвольте, но в чём меня обвиняют? — взволнованный уроженец Лифляндии забыл, что говорит на русском с акцентом.

— Недобросовестная реклама, голубчик, недобросовестная реклама. И продажа вражескому агенту документов, содержащих компрометирующую высоких чинов информацию. Так что заведение ваше закрывается, а здание я, — госпожа Стессель хозяйским взором прошлась по небедной обстановке, — реквизирую на основании указа наместника о введении на территории наместничества военного положения.  

«Таймс», «Новые бесчеловечные преступления русских на Дальнем Востоке».

По сообщениям с дальневосточного театра военных действий, где, как известно нашим читателям, героическая японская нация, не жалея усилий борется за свою свободу с намерившейся поработить этот свободолюбивый народ царской Россией, приходят пока безрадостные новости. Несмотря на достигнутую в самом начале освободительного движения внезапность, японскому командованию не удается перенести боевые действия на подлежащую освобождению территорию.

 С истинно азиатским коварством царский сатрап, назначенный по заслуживающей доверия информации из неназванных источников, пожелавших остаться неизвестными, наместником Сибири и Дальнего востока, использует для сохранения своей власти ужасающие методы, вплоть до полного подавления свободы слова.

От рук царской охранки в первую очередь страдает передовая российская интеллигенция. Ужасающие репрессии, применённые к известному писателю и деятелю шоу-бизнеса Милославскому и выдающемуся сыну горского народа князю Гейцати-заде доказывают, что царских чиновников не останавливает ни громкое имя, ни международный авторитет жертвы. От произвола не защищён никто!

А два дня назад группа японских коммерческих судов, перевозивших молодых переселенцев на территорию дружественной Кореи, второй страны, подвергающейся прямой угрозе аннексии русскими варварами, была поймана в ловушку. Невзирая на вероятность спровоцировать очередной ледниковый период, русские использовали для атаки массу отколотого от своего побережья морского льда. Попавшие в ледяную ловушку японские транспорты были затёрты и пошли ко дну. Но русские жестоко просчитались – несколько миллионов угнетённых российских граждан выбрали свободу и воспользовались дрейфом льдов для того, чтобы покинуть территорию Дальнего Востока и попросить убежища в Японии.

Ход истории можно замедлить, но остановить его невозможно. Эра российской экспансии подошла к концу, и вскоре мы увидим, что территория этого образования сократилась до размеров Московского княжества.

Желающие оказать материальную помощь беглецам от ужасов российской действительности могут сделать это через редакцию нашей газеты.

Конёк по кличке Пегас, потому что пегий, тёмно-серый со ржавыми подпалинами, оказался скотиной молодой и норовистой, покладистости в нём неопытный наездник не нашёл никакой. Одно хорошо — слетев с его спины, Гейцати-заде не падал на твёрдую землю, а, напротив, всплывал на поверхность. Ежели б не бьющий без промаха бич дяди Жоры, Леон срывался бы постоянно, только отбитая вплетёнными в сыромятную кожу жалами ската-хвостокола спина заставляла судорожно сжимать коленями бока чешуйчатого скакуна.

 К вечеру ломило и колени, и плечи, и всё, что между ними. Князь попробовал было встать в привычную позу оскорблённой невинности, да только не склонный к рефлексиям обер штабс-ротмистр безжалостно воспользовался ситуацией и оной невинности князя лишил. Не подумайте чего лишнего – это штрафник был родом с Кавказа, Большаков же без затей нового подчинённого избил, не обращая внимания на выражение усов. После чего вручил недотёпе его же собственную зубную щётку и отправил пирс от обрастаний чистить.

Князь, нежные рёбра коего ещё помнили форму носков тяжёлых кавалерийских сапог сурового начальства, возразить не посмел. Одной рукой скрёб щёточкой скользкие камни, зажатой в другой попоной боевого конька вытирал горькие слёзы, проклиная судьбу-злодейку, неуёмную бдительность наместника и тупость японского пирата, по вине которых оказался гордый сын гор в своём теперешнем унылом положении. Отдирая от них слизь, тину и поразительно молодые водоросли, смекнул, что не он первый так корячится, и малость полегчало — всё-таки легче становится, когда понимаешь, что не одному тебе так хреново жить на белом свете.

На следующий день учёба продолжилась — конные водолазы тренировались на полном скаку набрасывать тонкий трос на винт идущего полным ходом судна — по одному, повзводно и всей эскадрильей сразу.

— Эх, барбосы, — вздыхал дядя Жора, когда очередной заход на цель строем двойного пеленга звеньев обламывался в самом конце из-за неточных действий подчинённых. После чего хлестал нерадивых бичом, указывая на допущенные ошибки, и всё начиналось сначала.

День тянулся за днём, и князь-штрафник о жизни до принудительной мобилизации начал вспоминать, как о далёком, красивом, но неправдоподобном сне. Реальностью была только шершавая шкура ездовой рыбы, рыбья же вонь потников, въевшаяся в кожу соль и постоянно пробирающий до самых печёнок холод морской воды.   

***

Свиная ножка просто таяла во рту. Нежная, жирная, с румяной корочкой… К сожалению, это было давно.

 От воспоминаний о запечённой свинине кусок трески вкуснее не стал, но он должен показывать пример детям. Гюнтер ещё сильнее выпрямился на стуле, вонзил в варёную рыбью плоть вилку, отделил наколотый кусок ножом, отправил в рот и начал старательно пережёвывать.

— Рыба, дети, очень полезна для растущих организмов. В ней содержится фосфор и полезные кислоты, положительно влияющие на умственные способности.

 Жена промолчала, одолевая свою порцию с терпением, достойным наиболее упёртых из стоиков. Но, судя по брошенному на мужа взгляду, она сожалела, что Гюнтер в детстве ел недостаточно много рыбы. Вот ведь курица! Перед завтраком она завела разговор о покупке какой-то очередной приглянувшейся ей побрякушки.

— Дорогая, ты видишь, какое трудное настало сейчас время! Новый наместник с подачи этого старого жирного маразматика полностью перекрыл мне доступ к ресурсам судоремонтного завода, Стессель провалил идею по переработке дымного пороха, а всех жёлтых работников из мастерской угнали на север. Мне самому приходится продавать и чинить эти проклятые швейные машинки! На этом много не заработаешь. Нам придётся несколько ограничить наши расходы, в трудное время разумная экономия помогает сохранить силы для лучших времён.

И что, скажите, странного сказал? Но Лотта насупилась и не желает с ним разговаривать!

До открытия мастерской ещё оставалось время, и господин Хрюнинг направил стопы на судоремонтный. По старой памяти известного прожектёра туда ещё пускали, несмотря на ужесточившийся контроль. Изобретать бесплатно Гюнтер не собирался, но пофилософствовать с большим поклонником своих идей инженером Семислуевым был не прочь.

— Видите ли, любезный Серафим Шестикрылович, империи бывают весьма различны по своей исторической ценности. Возмём, например, британскую. Несмотря на свою нечистоту и некоторую расовую неполноценность, англы и саксы всё-таки сохранили в себе значительный заряд великого германского духа. И я уверен — только по этой причине смогли они создать величайшую морскую империю современности. Или вот возьмём для примера хоть наших соседей, японцев. Они боготворят своего императора, тщательно пекутся о чистоте своей крови — и мы видим, как стремительно распространяется их древняя самобытная культура, сминая и подчиняя низшие народы, всех этих айнов и китайцев с корейцами (и русских – про себя продолжил фразу господин Хрюнинг).  Российская же империя подобна некому устройству, всасывающему в себя всякий мусор. Древние викинги, безусловные германцы по крови, совершили ошибку, не уничтожив, но подчинив местное население. Впоследствии к ним присоединили множество всякого расово неполноценного отребья, от татар до, простите за выражение, тунгусов. Из такого материала не построить достойной державы.

— Однако в настоящее время столь любезные вам японцы открыли против нас боевые действия, в коих несут преизряднейшие потери, — возразил собеседнику Семислуев.

— Вот увидите, Серафим Шестикрылович, неудержимый самурайский дух себя ещё покажет, адептов гордой философии Бусидо какими-то потерями не испугать, они есть носители подлинно имперского духа, который является наилучшим сырьём для одержания побед!

Памятуя о поддержке, которой немец пользуется у некоторых важных персон,  воспитанный собеседник промолчал.

Выйдя с заводской территории, Гюнтер не торопясь двинулся к своей конторе. Контора принадлежала компании, но Хрюнинг искренне удивился бы, вздумай кто-либо ему об этом напомнить — он умел хорошо забывать, если это приносило хоть какую-то прибыль.  Работать не хотелось, хотелось отдыхать, подсчитывать доходы и предаваться мечтам об их увеличении и собственном величии. Увы, грубая действительность толкала его к лечебнице для швейных машин.

Хрюнинг не знал, что гордые носители японского имперского духа уже работают над решением этого вопроса. В невидимой за громадой горного хребта бухте уже рухнули в зелёную утробу моря тяжкие якоря , фиксируя позиции, занятые броненосными утюгами Того.  Выбежали для корректировки ко входу в гавань верные «собачки» адмирала. Сработанные мастерами Армстронга механизмы подали к казённым частям громадных орудий многопудовые туши снарядов, развернулись и задрали вверх стволы башни главного калибра.

На суету в порту и городе Гюнтер, задумавшись, внимания не обратил, а зря.  Небольшой осколок одного из японских снарядов первого залпа срикошетил от земли и пробил патриоту германской империи брюшину. На работу Хрюнинг не попал по вполне уважительной причине.

Хирурги военно-морского госпиталя операцию провели вовремя, осколок извлекли, сшили разорванный кишечник, выбросив непоправимо испорченную его часть, но ничего не смогли сделать с занесённой в рану инфекцией. Гюнтер метался в жару, но сознания не терял. Рядом с постелью сидели верная Лотхен и припёршийся с авоськой апельсинов инженер Семислуев.

— Лотта, мне больно! — Схватил раненый узкую холёную ладонь жены, — пусть мне уколют морфий!

— Дорогой, морфий стоит денег. А в эти трудные времена, когда наша семья теряет кормильца, мне приходится считать каждый пфеннинг.

Жена заботливо поправила под головой мужа сбившуюся подушку.

— Ваше состояние весьма прискорбно, — выразил соболезнования Семислуев, — но утешением для вас должно быть то, что рану вам нанёс снаряд, выпущенный экипажем империи, несущей древние традиции, с корабля, построенного  на верфях величайшей империи современности!

— Идите вы в жопу со своей философией! — взвыл Гюнтер, и вцепился зубами в край одеяла.

Хоронили изобретателя скромно, белокурой вдове очень шёл траурный наряд, со вкусом украшенный жемчугом. Во время церемонии она тихо, с достоинством, плакала и старательно опиралась на руку ротмистра Водяги.

Так Порт-Артур лишился самого выдающегося из своих мыслителей и изобретателей.

***

Если осьминог забился в расселину и не желает лезть в ловчий кувшин, его нужно выгнать из-под камня палкой. Гэйдзины, нахально отвесив японскому императорскому флоту несколько тяжёлых и обидных пощёчин, забились в гавани и неспешно ковыряются, приводя в порядок повреждённые корабли. Значит, пришло время палки.

Первый обстрел Порт-Артура с корректировкой огня легкими крейсерами прошёл не слишком хорошо – все удары пришлись по камню, осьминога зацепить не удалось. Однако Того остался доволен – русские не смогли ничего предпринять в ответ. Значит сегодня, поправив систему пристрелки и передачи данных, японская эскадра либо перетопит русские броненосцы в гавани, либо заставит их выйти в море, прямо на минные поля, которые ночами старательно выставляют цусимские малые миноносцы.

            Море, этот верный союзник островитян, практически неподвижно – ветер стих, а мелкая остаточная волна никак не повлияет на точность стрельбы орудий главного калибра, тяжёлые корабли её просто не замечают.

Стоя на мостике своего флагманского корабля, командующий флотом наблюдает, как чётко и точно занимают предписанные им места в Голубиной бухте его броненосцы и броненосные крейсера. Отряд встал на якоря, сейчас начнётся самое интересное — расстрел лишённых возможности ответить неподвижных целей стоящими кораблями —мечта любого морского артиллериста. Над «Иошино» поднялись разноцветные флаги первого сигнала — на крейсере готовы к корректировке огня. Адмирал, понимая, что произносит историческую фразу, поворачивается к флагманскому артиллеристу:

— Начинайте.

Спокойным тоном, негромко, на лице полное отсутствие эмоций. Именно так и должен себя вести истинный самурай в решающий момент японской истории. Торжественность момента портит истошный вопль сигнальщика:

— Торпеда с левого борта!

Дядя Жора наблюдал за тем, как втягиваются в бухту японские корабли с жадным вниманием охотника, караулящего в засаде редчайшую дичь, ценнейший трофей. Пальцы в толстых перчатках нервно сминали повод верного Буцефала, гнедого конька с белой проточиной на лбу. Волнение наездника передавалось рыбе, и она размеренно била в воду правым передним грудным плавником.

— Господи, не попусти, пусть только не передумают! — взмолился про себя командир эскадрильи конных водолазов, — не дай им отвернуть!

Была ли его молитва услышана, осталось неизвестным, но японцы вошли в бухту и встали на якоря.

— Спасибо тебе, Господи, — поднял к небу глаза дядя Жора, потерев на удачу счастливую раковину каури, перекрестился и, выпустив изо рта загубник, поднёс к губам серебряную боцманскую дудку. Три зелёных свистка гулко разнеслись под водой.

По сигналу командира шестнадцать упряжек поднялись со дна и начали разгон — по две на каждый японский «утюг». Застоявшиеся коньки, по шесть в каждой, легко несли оснащённые боковыми стабилизаторами торпедные аппараты.

Дядя Жора, горяча Буцефала шенкелями, нёсся на правом фланге, по приметам на дне определяя рубеж развёртывания.

Вот и приметная скала, покрытая морским лишаём. Несмотря на важность момента, Дядя Жора в который раз мимолётно удивился капризу природы — ну вылитый же тест Роршаха, ей-ей!

Два синих свистка прорезали глубину, и ездовые всех упряжек заложили крутой вираж, разворачивая их на сто восемьдесят три с половиной градуса по шкале Кельвина. Многодневные тренировки не пропали даром — маневр выполнили чётко, без малейших помарок. Жерла торпедных аппаратов уставились на тёмные массы днищ вражеских кораблей. Наводчики припали к визирам, лёгким поворотом лопастей скорректировали наводку и под водой слитно зашипел сжатый воздух торпедного залпа.

— Поехали! — не сдержавшись заорал комэск, но так как дело было под водой, его крик в историю не вошёл, а жаль.

Взрывы торпед взметают столбы воды выше мачт японских кораблей, броненосный крейсер «Кассуга» от детонации боезапаса разлетается дымом и огнём, осколки частым градом проходят по соседнему «Ниссину», превращая в рванину жести дымовые трубы и раструбы вентиляторов. Будто обидевшись на такое отношение, систершип «Кассуги» ложится на борт и уходит под воду.

Через торпедные пробоины вода водопадами врывается во внутренности японских броненосцев, но большой корабль тонет медленнее маленького — монстры британской постройки кренятся, но ещё держатся на воде.

— Расклепать якорные цепи, кораблям отряда по способности полным ходом двигаться к выходу из бухты! — Адмирал Того не потерял способности трезво оценивать ситуацию. Корабли не спасти, но пусть они затонут на больших глубинах, там, где русские не смогут их поднять!

«Микаса» честно попытался выполнить волю своего адмирала, но его опутанные стальными тросами винты смогли сделать лишь по паре оборотов, после чего замерли. Корабль опасно накренился…

— Прикажите экипажу спасаться, — говорит адмирал капитану корабля, берёт верный шезлонг и располагается в нём на крыле мостика. Достаёт из внутреннего кармана мундира плоскую флягу с саке и отхлёбывает несколько глотков: самурай не боится смерти, потому что готов к встрече с ней в любой момент своей жизни. Собственно, вся его жизнь есть большая, тщательно спланированная к ней подготовка.

Амирал приветливо машет рукой прыгающим в большой баркас матросам, матросы машут в ответ адмиралу. В этот момент броненосец опрокидывается, и его фок-мачта накрывает уходящую от борта шлюпку, видно, «Микаса» решает прихватить на дно как можно больше своего барахла.

Того, затянутый водоворотом на глубину спокойно выпускает из лёгких воздух – недостойно было бы в такой момент пытаться прожить на несколько секунд дольше. В этот момент его хватают за воротник, бросают поперёк седла и с лихим бульканьем увозят прочь от места гибели элиты японского флота.

Досмотрев эпизод с потоплением до конца, отдельная, ордена Ивашки Хмельницкого Порт-Артурская эскадрилья конных водолазов строем пеленга взводов на рысях с песней направляется к месту постоянной дислокации. Над волнами несётся залихватское:

— Роспрягайте, хлопцы коней, хай икру плывут метать, а я выйду в сад зелёный шоб на травке полежать!

Где-то у самого горизонта «собачки» Того отчаянно удирают от палящего им во след Новика.

— Зря они так,— дивится неразумности вражеских капитанов дядя Жора. — Разве от Эссена уйдёшь?

Вслед «Новику» поспешают «Боярин», «Аскольд», «Баян» и недавно пришедший из Владивостока «Богатырь».

— Маруся, раз, два, три от пуза, дохлая медуза, в са-аду яблоки жрала! — рвут глотки довольные конные водолазы.

Со склона Ляотешаня с доброй улыбкой следит за всем этим наместник Александр, уже полчаса кивающий головой.

Что? Конечно головой, можно подумать, вы умеете кивать чем-то ещё!

Сюжет закручивается

—  Так эти потомки обезьян бездарно угробили практически все средства, вложенные нами в их флот.  Год дэм! На их долбанных островах за сто лет не насобирать ликвидного товара даже для того, чтобы вернуть нам наши инвестиции.

—  Дэвид, я ещё тогда предупреждал вас о рисках, связанных с этим проектом.

—  Вы ещё вспомните мнение моей мамы, чтоб она была здорова! Вы понимаете, что нам не простят таких потерь? Вся эта стая «друзей» единодушно решит — Акела промахнулся, и, готовясь вонзить клыки, начнёт выбирать места поаппетитнее.

—  К сожалению, в Аннаполисе мне ответили однозначно — после того, как Того лично завёл лучшую часть флота на русские мины, у самураев не осталось никаких шансов. Даже если бритты продадут им новую эскадру, рассматривать её как боевую силу можно будет в лучшем случае через год. Думаете, сибирские медведи дадут жёлтым время на подготовку?

Сидящий в кресле у окна немолодой, когда-то темноволосый, а теперь почти полностью седой мужчина протянул руку, унизанными массивными перстнями пальцами взял из пепельницы дымящуюся сигару и не спеша, со вкусом затянулся.

—  Всё-таки гаванские сигары это гаванские сигары, Айзек. Не хотите одну?

—  Нет, спасибо. Считаете, нашему флоту опять стоит поработать?

—  Вы ловите мои мысли на лету, Айзек, за что и ценю. Не зря же мы вкладывали средства в постройку всех этих крейсеров и айронкладов. Они должны защищать Соединённые Штаты. В том числе и наши инвестиции, Айзек, иначе на кой чёрт нам нужна наша конституция?

—  Это справедливо, Дэвид.

Над Чикаго светит Солнце, а над Порт-Артуром ещё висит непроглядная тьма. Светомаскировку никто не отменял, и от этого ночь кажется даже темнее, чем на самом деле.

Городское кладбище в эту пору, как обычно, трудно назвать популярным местом для прогулок, но у одной из могил всё-таки имеется посетитель.  Если бы Николай мог его видеть, обязательно поразился бы — так этот человек схож с его случайным ресторанным собеседником, тем самым бородатым писателем, рассуждавшим о перипетиях российской истории без акцента.

Хотя при внимательном рассмотрении всё-таки нашлись бы отличия. Или нет?

Посетитель распахивает чёрный плащ (не слишком ли много последнее время в Артуре чёрных плащей?) и достаёт небольшую лопатку.  Разрывает не успевшую ещё слежаться  землю, плюёт в ямку, сморкается в неё, после чего вырывает у себя ребро и вгоняет в грунт до самого основания.

— По праву крови моей! Во имя Плана и Процента, Малого Тиража и Криворукого Иллюстратора, силой Великого Охредитора приказываю тебе — восстань, стань для меня крайней плотью, исполнителем помыслов и воплотителем чаяний! Под сенью плаща моего будешь творить и вытворять! Налагаю крепкие я узы! Будешь писать без паузы!

Из глубины послышался треск сминаемых досок, земля на  могиле зашевелилась, вспучилась, и из недр, разгребая грунт, выбрался погребённый недавно Гюнтер Хрюнинг, зомби.

Зловещий незнакомец оказался махровым некромантом.

            Вот и весна наступила.  Солнышко, благодать. Дамы начинают снимать излишние одежды. Оно, конечно, не начало двадцать первого века, здесь и в жару много не увидишь, длина подолов от погоды практически не зависит, но всё же греет душу, этого не отнять.

            Бухта практически пуста — эскадра, объединившись с Владивостокским отрядом, старательно гоняет от корейских берегов Камимуру и японские транспорты. Из Чемульпо вылез-таки Колчак, что даёт надежду на то, что экипажи двух тамошних крейсеров всё же не сопьются от бездолья и ощущения невероятной своей крутизны.

            Быстроходные бронепалубники сейчас носятся вдоль японских берегов, спасают тамошних рыбаков от опасностей, связанных с выходом в море. Заодно любопытствуют, какие такие товары нынче в Японии популярны? Вряд ли транспортные суда повезут товар, не пользующийся спросом. Любопытство капитанов настолько велико, что часть пароходов приходится разгружать в Дальнем. Да и сами торговые лоханки не простаивают — нам тоже есть чего возить. Например, китайских гастарбайтеров. Тех самых, что вахтовым методом строят железную дорогу. Там по большей части китайцы и работают. Ну, и военные бродят — надо же за строителями приглядывать. Дорогу новую так и прозывают: военно-китайская железная дорога.  Или всё-таки в КВЖД переименовать?

            У стенки ремонтного завода обеспеченные должным количеством горючего работники с энтузиазмом копошатся на выуженном из глубин Голубиной бухты броненосце. Названия ему пока не придумали, так Микасой и зовут. Не страшно, был бы броненосец, а кличка найдётся. 

            Наместник ещё пару раз прошёлся вдоль дорожки. Вот вроде всё хорошо, а на душе неспокойно. Что-то чует задница, не прошли для неё даром годы тренировок. Если б ещё она говорить научилась, цены бы ей не было.

            Впрочем, средство от душевного раздрая у Александра имелось. Чтобы на душе полегчало, надо супостату какую-нибудь пакость устроить.

            —   Запийсало!

            —  Я! — молодцевато подскочил к наместнику верный адъютант

            —  А распорядись-ка найти и представить пред мои светлые очи барона фон Унгерна. Помнится мне, где-то в здешних краях он нынче служит. Вот к ужину и предоставь.

            —  От, лышенько! Вам жареного чи в отварном виде?

            —  Ой, дошутишься ты у меня, хохляцкая твоя душа! С уважением пригласить, но непреклонно. Уяснил?

***

Барон Ро́берт-Ни́колай-Максими́лиан фон У́нгерн-Ште́рнберг ожидал в приёмной и здорово волновался, что, собственно, было неудивительно. Вольноопределяющемуся первого класса фон Унгерну не так давно исполнилось восемнадцать. Никаких заслуг, позволяющих рассчитывать на внимание столь выдающегося человека, как наместник,  юноша за собой не знал,  натворить  чего-либо заметного не успел, а посему пребывал в мучительных раздумьях о причинах своего приглашения.

— Заходы, милок, — адъютант наместника придержал дверь перед потомком старинного остзейского рода.

В небольшой комнате за накрытым столом  весьма свободно, на взгляд приглашённого, расположилась небольшая, и весьма неожиданная с его точки зрения компания: сам наместник, немолодой толстяк в штатском и, что удивительнее всего, очаровательная моложавая дама, которую ему не так давно указали на улице как супругу Артурского коменданта, госпожу Стессель. Самого генерала не наблюдалось, а судя по тому, что стол накрыт на четыре персоны, присутствие оного не планировалось изначально.

— Нет, Александр, в этот раз ты перегнул палку, факт.  Поторопился. — Высказавшись, толстяк принялся рассматривать вольноопределяющегося так, будто юноша был статуей в музее, а не живым человеком. Николай Фёдорович от такой бесцеремонности залился краской, но только сильнее вытянулся.

— Ага, — согласилась с толстяком комендантша, — лет на десять, или даже пятнадцать.

— Ничего, попытка — не пытка, как говорил товарищ Берия.

Наместник сделал приглашающий жест:

— Присаживайтесь, Николай Фёдорович, и давайте немного побеседуем о королях, капусте, подвигах, вопросах государственной политики и роли личности в истории…

***

            Редактор ежедневной газеты «Порт-Артурское ежедневное УРА!» Джек Джонович  Избранник-Российский пребывал в затруднительном положении. С одной стороны, сочинять весь материал для своего молодого, но подающего большие надежды издания (да-да, на открытии редакции представитель жандармерии так и сказал: подающей большие надежды — и руки потёр), Джеку Джоновичу уже надоело, с другой же…

Редактор опускает глаза к лежащему перед ним машинописному листку.

            — Скажите, уважаемый  Артамон Захарович, отчего вы так уверены в том, что вот это:

—  «Оберфейерверкер Белоконь трижды себя крестным знамением осенил и к прицелу припал.

            — Во имя Господне, за Государя Императора, помолясь, приступим! — и за шнур орудия дёрнул.

            Не иначе, как ведомый волей Всевышнего, снаряд один японский миноносец пробил, второй, поломал на части паровую машину третьего и взорвался в штабе четвёртого, поубивав офицеров, и отломал безбожникам штурвал»  – вообще возможно?

            — Так это, волей Господней ещё и не такие чудеса случались! Вы про Содом и Гоморру слыхали? А про стены иерихонские?

            — Господин Коломиец, вы дальше пишете, вот, — редактор зачитывает ещё один отрывок:

— «Дьявольским попущением пущенный одной из желтомазых японских макак снаряд ногу матросу второй статьи Кутникову оторвал, но герой изодрал свою тельняшку, рану замотал, и, опираясь на сорванную с пожарного щита лопату наблюдать за врагом продолжил, собственной кровью в корабельный журнал ход боя записывая».

— Или вот это:

— «Замолчало кормовое орудие. Командир корабля к расчёту подбежал:

— Отчего не стреляете в супостата, орлы?

— Так нечем, — ответили матросы, на груду пустых ящиков на палубе указав.

— Вы же присягу принимали! — вскричал капитан. И снова в япошек снаряды полетели».  

            — Простите, вы на корабле-то хоть раз в жизни бывали? Не на миноносце, хоть на буксире каком?

            Господин телеграфист удивлённо поднимает брови домиком:

            — Так а зачем? Я эти самые мимоносцы почитай, кажин день в бухте наблюдаю, рассмотрел до последней трубы, от воды до самых мачтов.

            Редактор вздыхает, возвращает автору его творение и молча разводит руками.

            — Так вы что, денег мне, значит, не заплатите? — удивляется Артамон Захарович.

            — Вы удивительно догадливы, — злорадно ухмыляется Избранник-Российский.

            — Тогда компенсируйте мне затраты, на извозчика алтын, и ещё я гривенник машинистке заплатил, чтоб, значит, печатала.

            — Искусство, милейший господин Коломиец, оно требует жертв. Ваши копейки можете считать такой жертвой. До свидания. Был бы рад беседовать с вами ещё, но не располагаю более свободным временем.

            Обманутый в лучших чувствах Артамон Захарович покинул редакцию в мрачнейшем настроении, но по пути домой смекнул, что потеряно ещё не всё.

            — Ничо, я ещё на своих талантах озолочусь! — ворчал он на следующий день, вывешивая листок с первой половиной своего рассказа на доске объявлений рядом со зданием телеграфа.

            Чуть ниже машинописного текста простым карандашом от руки было дописано:

— Кто хочет продолжение прочитать, занесите автору на телеграф 10 копеек. 

***

            — Скажите коллега, отчего вы постоянно таскаете к себе в кабинет этого беднягу Бродсэйлера? Что, у нас в Бедламе больше работать не с кем? Этот пациент тихий, особых хлопот не доставляет. Если начинает волноваться, даже медикаменты не нужны, достаточно показать изображение верблюда, он сразу приходит в умиротворённое состояние.

            Молодой доктор слегка задумался, формулируя ответ старшему коллеге.

            — Понимаете, мистер Уиллоу, он рассказывает весьма забавные вещи. Вчера, например, поведал мне о том, как будучи подростком, оказался с группой друзей в дикой тайге. Так описывал своё выживание и создание цивилизации среди диких самоедов, заслушаться можно. Ни слова правды, но какой полёт фантазии!

            Врач в волнении встаёт и начинает ходить по кабинету.

            — Он совершено, абсолютно игнорирует объективную реальность, она для него всего лишь досадная помеха, мешающая наслаждаться выдуманными мирами.

            Старший врач скептически улыбается:

— Как вы всё-таки молоды, коллега. Таких пациентов у нас в каждой палате — половина.

Молодой нервной рукой потирает подбородок. Старший любуется аристократической формой его кисти.

— Мне кажется, что это совершенно новый тип. В некотором виде, даже новая форма британских учёных. До сих пор наши учёные мужи внимательно исследовали заинтересовавшие их явления, после чего анализировали, находили закономерности и совершали свои открытия. Но мир меняется, и появляется новый, так сказать, облегчённый вид. Они станут сначала придумывать открытия, да что там придумывать, просто выдавать за них общеизвестные факты, после чего станут требовать международного призвания и материальных благ, просто раздувая шумиху в прессе.

Бродсэйлера российские коллеги передали нам после того, как он устроил выходки в редакциях нескольких газет, отказавшихся печатать статьи о его замечательных изобретениях. А ведь у нас обязательно напечатали бы — редакторы бульварных листков падки на сенсации, пусть даже дутые.

— М-да, коллега, мрачненькую вы описываете перспективу. Впрочем, предлагаю сходить пообедать, лично мне это поднимает настроение.

У зарешеченного окна своей палаты гениальный изобретатель лопаты с моторчиком замер, с тихой улыбкой вглядываясь в пролетающие облака. Он изобретал способ сбивать два дирижабля одним снарядом, запускаемым из тройной самозарядной рогатки с обратной взаимосвязью древесных волокон.

***

            Душевно так посидели, давно такого вечера не случалось – все свои, и юноша этот замечательный, с шилом в заду, попробуй такого в начале  двадцать первого века откопай! Их и сейчас-то не сильно много, хотя есть, есть, чего уж там. А наш, да, уже наш, с потрохами, баронёнок из лучших, отборный, на всю голову отморожен. Только вот обучать его некогда, и с тормозами у него так себе, запросто может зарваться. Пойдёт в разнос, сам угробится и дело завалит.

            — А знаете что, дру́ги и подруга, составлю-ка я молодому человеку компанию. Ибо основы буддистской философии мы ему за вечер в голову не затолкнём, обычаи кочевников — тоже.

            — Мне бы кто эти основы объяснил, — буркнул Александр, которому Николая отпускать никак не хотелось.

            — Ничего, справитесь вдвоём, Макаров вам в помощь.

            Именитый флотоводец прибыл в Артур вчера и с энтузиазмом принялся создавать себе отряд кораблей, в настоящее время по большей части лежащих на дне неглубокой бухты.

            — Смотри, весь зад о седло отобьёшь, Лэндровера у меня для тебя нет, не запасся, сам за конскими хвостами по полуострову таскаюсь.

            Николай улыбнулся:

            — Ничего, мне, ты знаешь, не впервой. Подберём пару меринов со спокойным ходом, авось не весь сотрусь.

            Он поворачивается к фон Унгерну:

            Что, Николай, возьмёте тёзку с собой? На славу не претендую, а помочь хочется.

            Барон, от открытых ему перспектив и без того не мог усидеть на стуле, а тут вскочил, приложил руку к сердцу:

            — Николай Михайлович, да я… Да мы…

            — Да согласен он, согласен, — вмешалась Леся, — вы лучше подумайте, что вам в дорогу собрать. Пирогами на первое время я вас обеспечу, а вот миномётов не дам — нет их у меня, а жалко.

            — Этот вопрос завтра обсудим, — на корню пресёк обсуждение Александр, — пока давайте просто посидим, поболтаем, когда ещё следующий раз так соберёмся.

            Он выразительно покосился на старшего Николая и потянулся за бутылкой.

            — Только никаких девок! — улыбнулся советник по невыясненным вопросам и погрозил Лесе пальцем, — а то снова напьёшься, вызовешь, заставишь «Рябинушку» исполнять.

            — Перековываю, — мечтательно произнесла комендантша, опершись щекой о точёную руку.

            — Кстати, о твоих подопечных, — Николай внимательнее пригляделся к тёзке, — с ними молодому человеку будет куда интереснее, чем болтовню нетрезвых стариков слушать. Организуй, а?

            Леся очередной раз оглядела барона.

            — А пожалуй что ты и прав.

Она повернулась к входной двери:

— Любаша, солнышко, поди сюда!

Повинуясь несложному этому заклинанию, в дверном проёме материализовалась правая рука госпожи комендантши, практически полностью этот проём заполнив.

— Душенька, а отвези молодого человека в Князевку, пусть девушки о нём позаботятся. Как следует позаботятся, — выделила она интонацией.

Красный, как помидор, юноша предпринял робкую попытку остаться.

— Ничего-ничего, езжайте барон, потом будет что вспомнить долгими степными переходами. 

            Когда смущённый юноша удалился в компании своей проводницы, Леся кивнула:

            —  Заодно и потренируются. У князюшки-то без ума и фантазии работали. Огонька не было!

***

            Степь. Непривычному глазу не за что зацепиться в этом однообразном просторе. Потомок лесных жителей по привычке ищет характерные предметы на расстоянии максимум сотни метров, и теряется уже после получаса неспешной езды. Как ни странно, ориентироваться на этой однообразной поверхности проще морякам – они обучены держать место по очертаниям мелькнувших на горизонте деталей рельефа, по створам. Барону проще – помогает учёба в морском корпусе, а Николаю остаётся довериться показывающим дорогу проводникам, давая отдых глазам, рассматривать тянущийся по травам караван.

Посмотреть, собственно, есть на что. Сотня бурят, два десятка казаков-забайкальцев, добрая сотня лохматых бурых верблюдов, навьюченных подарками местным жителям. Подарки эти по большей части состоят из японских винтовок «Арисака» и патронных ящиков. Перед верблюдами раскачиваются и подпрыгивают на кочках влекомые флегматичными лошадками крытые фургоны, пыхтит на ходу кизячным дымком полевая кухня.  Инопланетными творениями кажутся невесть зачем захваченные старшим Николаем лакированные коляски. Мало того, что запрягают их лучшими лошадьми, так ещё и следят пуще глаза.  В подарок какому-то нойону тянут? Так нойону они нужны, как собаке зонтик. Или как там правильно? Как зайцу пятая нога? Щуке стоп-сигнал? Опять всё перепутал, склероз, однако.

Идут не то чтобы очень ходко — верблюды, мать их верблюжью, как гиря на ноге. Компенсируют за счёт привалов — у каждого всадника по два заводных коня, движутся от рассвета до заката, почти не останавливаясь для приёма пищи. Заводные кони на ходу жуют зерно из торб, траву щиплют ночами, пока всадники дремлют под войлочными накидками, подёргиваясь от боли в натруженных за день мышцах.

Время от времени открываются в очередном распадке несколько юрт. Обычно одна большая, несколько маленьких, закопчённых.  Подлетают к каравану лихие наездники на небольших головастых и лохматых лошадках. Улыбаются белозубо, хитро щурят и без того неширокие глаза. Машут шапками, выкрикивают приветствия.

Караван не останавливается — проводники обмениваются с аборигенами новостями, уточняют, что и где творится окрест, и вот уже стада, отары и круглые крыши скрываются за очередным увалом. Парят в выцветшем небе орлы, посвистывают суслики, с шорохом ложится под конские копыта трава.

Путь кажется бесконечным, монотонным, как пение бурятского акына, соловья степей. Славно поёт — то дребезжит, то вдруг заревёт, будто несварение у него не в желудке случилось, а непосредственно в глотке. Бурятам нравится,  подбадривают.

На вторые сутки похода барон начал коситься на своего пожилого тёзку. Он, молодой дворянин, с младенчества приученный к седлу, вечером слезал на землю, усилием воли удерживаясь от болезненной гримасы, а этот жирдяй, на удивление ловко сидящий в седле, спрыгивает с мерина, будто весь день наслаждался отдыхом в кресле-качалке и решил пройтись, размять  косточки. Будто английский турист в Индии, фланирует между костров, болтает с солдатами, байки какие-то травит.  Потом подсаживается к командирскому костру, и вежливо так не советует, подсказывает: того нужно похвалить, этого «вздрючить» за распущенность и небрежение в уходе за одеждой. А вот с той стороны стоит двойной караул выставить, не решили бы вчерашние араты, что лошадей в караване излишек. Отказаться от палатки он же посоветовал.

— Вытерпишь, привыкнешь — станешь тем, кто нужен. Дашь слабину, позволишь себе малость, сам не заметишь, как допустишь ещё что-нибудь. Ты-то себя, любимого, простишь, они, — кивает толстяк на горящие вокруг костры, — нет.

 И манера разговора у него в разговоре один на один меняется разительно, вот только что с казаками болтал свой в доску барин, рыхлый, расхлябанный, глубоко штатский, и вдруг — точные формулировки, рубленые фразы, никаких эмоций, голая информация.

— Николай Михайлович, — не выдержал наконец барон,— вы служили? Где? Какое у Вас звание?

Ответ советника по непонятным вопросам озадачил Унгерна куда сильнее сделанных наблюдений:

— Если хорошо задуматься, то ещё нет, — сказал толстяк, и улыбнулся так, что Джоконде впору от зависти удавиться.

Нойон оказался мужчиной в самом расцвете лет. Эдакий монумент себе, любимому: лысый, жирный, узкоглазый, с презрительной такой улыбочкой на полных губах. Поди разберись, он косит под статую Будды, или статую с кого-то из его предков ваяли, одного от другой только по запаху и отличишь. Зато примета верная, не ошибёшься — статуя благовониями пахнет, и слегка, а нойон собой, причём сильно.

В юрте жарко.  Горят в очаге кизяки, кисловатый дымок поднимаются к отверстию в центре крыши. Сама юрта если и меньше степи, то ненамного. Сразу видно — жилище важного человека. И чай у него не просто вода с заваркой.  Скорее, это хорошая такая баранья похлёбка с крупой, в которую ещё и чайного листа сыпанули, не заботясь об экономии. Соли тоже не пожалели. После третьей пиалы хозяин сбросил расшитый цветущими ивами китайский шёлковый халат, вытер пот со лба и протянул посудину за добавкой.  Тогда и пришла старшему Николаю  в голову мысль о его схожести с Буддой.

До нойона им с тёзкой было далеко — советник перевернул пиалу вверх дном после третьего подхода, барон после второго. Старший Унгерна оценил — задатки всё-таки в парне выдающиеся. Сидит с каменной рожей, светлые усики на худом лице не дрогнули ни разу. Кошмарный монгольский чай хлебал,  как будто пить эту смесь для него обычное дело.  Даже, кажется, не потеет. Хорошо быть молодым и стройным.

— Вы говорите, пришло время для возрождения монгольского народа. Тогда отчего эту весть в моё кочевье принесли русские?

— Достойный, монголы правили половиной мира до той поры, пока каждый из потомков Темучина не обьявил себя великим ханом. Вот только ханство измельчало, потому что много маленьких уделов всегда слабее одного большого. Потом вас подмяли маньчжуры. А ещё позже маньчжуры растворились в китайском море, и теперь вами помыкают те самые китайцы, которых ваши предки топтали копытами боевых коней от Крыши Мира до океанских берегов. Потомки великого хана выродились и утеряли его дух. (Собеседник даже приблизительно в число чингизидов не входил, поэтому Николай позволил себе пройтись по довольно скользкой дорожке).

— Ты пришёл гостем в монгольское жилище для того, чтобы посмеяться над хозяевами?

Голос нойона не изменился совершенно, но чёрные его глаза кольнули из амбразур  век остро и прицельно.

— Нет, я хочу только дать надежду на возрождение былой славы монголов. В этом юноше, — советник кивает на барона, — воплотился дух великого Чингиза. Ему тяжело в наших городах, его манят просторы степей. Когда я поведал ему о том, как живёт сейчас его народ, он не раздумывал и дня — потребовал доставить его в Ставку. Когда узнал, что нет ставки, и Каракорум пал, приказал идти в Ургу.

— Вот как? — правая бровь нойона поползла вверх. — Не думаю, что в белобрысом русском монголы увидят воплощение великого хана.

— Темучина тоже разглядели не все. И не сразу. Правда, потом головы плохо видевших поднимали на копьях. Чтобы видели дальше, наверно.

Бурят-переводчик украдкой вытер пот, но перевёл добросовестно.

— Надеюсь, мою голову на станут поднимать на копьё сегодня? В моём стойбище меньше мужчин, чем воинов в твоём караване.

Нойон как ни в чём ни бывало отхлебнул из пиалы.

— Великий прибыл к сыновьям степей не гнать, а вести. Мы не несём угрозы, мы предлагаем возрождение.

Нойон упёр мясистые ладони в мощные окорока:

— В таком случае, я подожду, пока Будда пошлёт мне более понятный намёк. Вы ведь торопитесь в Ургу?

— Да, завтра с утра мы продолжим свой путь.

— Тогда пусть будет с вами милость небес. — Нойон однозначно дал понять, что встреча окончена.

— Надеюсь, Он не будет долго ждать, чтобы подтвердить нашу правду.

Русские встают, надевают папахи и выходят из юрты.

 

На вторые сутки после расставания с недоверчивым нойоном, часа этак через три после начала движения  советник обратил внимание на странные телодвижения молодого барона. Унгерн явно прилагал чудовищные усилия, пытаясь сидеть в седле ровно, сохраняя достойное воплощения Чингиса каменное выражение на лице, но время от времени начинал ерзать в седле. Это при движении шагом!

Николай Михайлович притёр мерина стремя в стремя с соловым жеребцом барона.

— Чешется? — поинтересовался вполголоса.

— Не понимаю, о чем вы? — пошёл в отказ Николай Фёдорович.

— О вашей заднице, — не стал наводить тень на плетень толстяк. — Чешется?

— Очень, — признался барон и покраснел.

— Полно стыдиться, — успокоил его советник. — Такой чуйкой гордиться надо. Подарок Всевышнего, можно сказать.

— Не понимаю, — признался Унгерн.

—  Молодость ваша не даёт понять. Ничего, с такой чувствительной задницей имеете все шансы зрелости достичь. Она чует хорошую драку,  гонятся за нами. Так что принимайтесь командовать, а я, пожалуй, в колясочку пересяду, спина что-то ноет, знаете ли. Возраст.

Советник демонстративно потёр обширную поясницу.

—  И не сильно волнуйтесь, тёзка, как минимум один из признаков хорошего полководца мы у вас только что обнаружили.

Толстяк тронул бока мерина каблуками и рысью направился к обозу.   

— Барона, Данзан на дальней сопка чужих видел, пять конных, по нашему следу идут, однако.

Бурят из тылового дозора скалит в улыбке крупные желтоватые зубы, конь под ним не может удержаться на шагу, бурят заставляет его вертеться кругом.

—За ними ещё идут, не знай сколько, только много, больше чем мы!

Унгерн невозмутим. Прикрывает веками глаза, давая понять, что услышал.

Потом поднимает над головой правую руку с зажатой в ней плетью.

— Воины, за нами погоня! Каравану — рысью вперёд, первый десяток казаков перед ним в головной дозор. Обоз — за караваном, второй десяток и буряты — со мной.

Верблюды, недовольно ворча, прибавляют шагу, затем под свист плетей погонщиков разгоняются и, раскачиваясь, скрываются за увалом. Коноводы с табуном заводных коней держатся по левую руку от горбатых. Следом за ними скрываются из виду повозки. Оставшимся с баронам всадникам не видно, но за гребнем холма щёгольские коляски вдруг поворачивают в сторону и на рыси уходят вправо, отрываясь от спешащего каравана.

Вот и тыловой дозор — вылетел из-за сопки, нахлёстывая лошадей плетьми.

— Начальник, много китайцев, три, больше три сотни, — машет зажатым в руке карабином старший.

— К бою! — Унгерн передёргивает затвор карабина, отряд повторяет действия командира. Сотня растягивается вдоль увала, готовится встретить врага несколькими залпами, крутнуть коней и галопом лететь вслед далеко оторвавшемуся каравану.

Китайцы шли на рысях — тремя колоннами по три в ряд. В бинокль мелкие всадники в фуражках, с погонами на гимнастёрках, сидящие на мохнатых монгольских лошадях выглядели сущей пародией на российское казачество. А уж лежащие на плечах косоглазых мечи дадао развеселили барона неимоверно.  Бежать от этих клоунов? Чёрта с два!

Разглядев немногочисленного врага, китайцы радостно заорали и, повинуясь команде командира, стали на ходу перестраиваться в лаву.  Беспорядочно паля из винтовок, они подняли лошадок в галоп и решительно, хоть и не слишком умно, атаковали  вверх по склону.

Унгерн дал им добраться до середины холма:

— По-о мое-е-й ко-о-ма-а-нде-е! За-алпо-ом! Два-а за-алпа-а ! А-а-го-о-нь!

И вскинул карабин к плечу.

Когда в центре вражеской лавы полетели в разные стороны «лебели», фуражки  и широкие лезвия мечей, с диким визгом покатились убитые и раненые кони, барон рванул из ножен стремительную тяжесть златоустовского клинка.

— А-атря-ад! В ата-аку, ма-арш! — и шпорами послал жеребца вперёд.

Разгоняясь под гору, буряты выли волками, казаки орали «Ура»!

Китайцы, сгрудившись, рвали удилами губы лошадей, пытаясь повернуть и пуститься прочь от накатывающей русской конницы. Кому-то это даже удалось. Уже выбирая, на ком из мелких противников развалить фуражку в первую очередь, барон заметил свежую колонну врага, обходящую место сражения стороной.

Менять что-то было уже поздно. Унгерн крепче сжал конские бока шенкелями, привстал и взмахнул шашкой.

Две сотни китайцев, собирающиеся окружить и добить наглых русских стали разгонять лошадей для ужасающего удара во фланг и тыл попавшего в западню противника, когда на гребень холма две взмыленные четвёрки гнедых лошадей вынесли пару лакированных шарабанов.  Скрипнув рессорами, экипажи развернулись, возничие откинулись назад,  повисли на поводьях, на скаку осаживая распалённые упряжки. Коляски ещё покачивались, а над сложенными кожаными тентами заплясали весёлые вспышки дульного пламени. Два снятых с захваченных японских транспортов «гочкиса» с дистанции в полторы сотни метров кинжальным огнём ударили во фланг китайской колонны.  

— Ровнее подавай! — прикрикнул на второго номера Николай, аккуратно поворачивая ствол пулемёта вдоль того, что несколько секунд назад было подобием конного строя.

Вырвавшиеся из-под убойного огня и из мешанины рубки единичные китайские всадники уже начали было надеяться на спасение, когда у них на пути появились группы аратов в войлочных шапках и лисьих малахаях.  Монголы спокойно, без суеты перебили беглецов и досмотрели финал сражения с высоты окрестных холмов.

Похожий на Будду нойон подъехал к Унгерну и вернувшемуся в седло советнику, снял шапку и поклонился.

— Ты передумал? — спросил барон.

— Будда послал мне знамение, – ответил монгол.  — Ты действительно несёшь в себе дух великого хана!

— Давно было знамение? — заинтересовался Николай Михайлович.

— Только что. — Не моргнув глазом заявил узкоглазый пройдоха.

Во время переговоров между представителями Китая, Монголии и Российской империи глава делегации Срединного Государства господин Ли Сюань принялся было возражать против включения в новую страну внутренней Монголии. Ему ответил один из советников наместника Сибири и Дальнего Востока, тот самый, что мог общаться без переводчика.

— Как печально то, что в современном Китае больше не чтят великого Цинь Шихуанди, — скорбно покачал он головой.

— Как не чтят? В Китае всегда почитают великих предков!

— В великой мудрости своей жёлтый император определил северные границы Чжун Го, повелев возвести вдоль них Великую Стену. Если вы почитаете заветы предков, предоставьте северным варварам их варварские делишки, сосредоточьтесь на главном. Стена, например, уже тысячу лет стоит без ремонта. Внутренняя Монголия, внешняя — какое дело великой державе до этой мышиной возни?

— Вы уже оторвали от нашей империи Маньчжурию! — взвизгнул загнанный в угол китайский чиновник.

— Мой друг, — устало улыбнулся ему в ответ Николай, — мы лишь выполнили указ императора Каньси, который запретил ханьцам жить на территории Маньчжурии.

— Но вы выселили оттуда всех жителей! — продолжил резать правду-матку китаец.

Николай вздохнул, и развёл руками:                       

— Увы, мы не смогли найти там ни одного маньчжура.

Богды-хан Монголии, великий, не знающий поражений полководец Унигер-Баатор согласно кивнул, по традиции не проронив ни слова. Это порадовало китайских представителей, они слишком хорошо знали мерзкую привычку этого деятеля общаться при помощи пушек и винтовок его солдат. 

День медведя.

Вид на сверкающую озёрную поверхность, обрамлённую с одной стороны крышами домов и контор, с другой — буйной зеленью не вырубленных ещё лесов, действует умиротворяюще, но особого умиротворения в помещении нет

— Айзек, задача была поставлена чёрт знает когда, а результата до сих пор нет. Хотя о чём это я? Есть результат, только совсем не тот, что нам нужен! В нашем флоте больше нет броненосца с названием «Техас». И войны с Россией тоже нет. Как так получилось, Айзек?

— Небольшая навигационная ошибка, Дэвид!

Мужчина с сигарой вальяжно забрасывает на полированную столешницу длинные ноги в узких брюках и щёгольских чёрно-белых штиблетах:

— Первый раз слышу о навигационной ошибке, допущенной взрывником.

Айзек слегка вздрагивает, но интонацию не меняет:

— Парень просто не учёл линию перемены дат, Дэвид, и эта старая лохань рванула на сутки раньше, чем вошла в Охотское море. Было бы что жалеть! Построите новое корыто, больше и красивее прежнего. В конце концов, должны же наши корабелы на чём-то тренироваться!

Несколько колец табачного дыма устремляются к потолку, сигара нависает над массивной пепельницей чернёного серебра, роняет столбик светлого пепла.

— Надеюсь, в этот раз ошибки не будет, Айзек. Когда «Орегон» придёт в Петропавловск?

— Завтра, Дэвид. Но взрыв спланирован на второй день визита – во избежание всяких случайностей.

— Смотри Айзек, третью попытку тебе придётся выполнить самому.

— Дэвид, маминым здоровьем клянусь!

— А мама твоя останется со мной, и здоровье её будет прямо завесить от твоей работы. Ты понял?

***

— Капитан, сэр! На горизонте вход в Авачинскую бухту!

 Капитан поворачивается к стоящим на мостике офицерам:

— Господа, мы всё-таки сделали это! А ведь кое-кто считал, что корабли этой серии не способны к дальним океанским походам!

Броненосец береговой обороны «Орегон», продавливая тяжкой тушей холодные волны Охотского моря, приближается к цели своего путешествия. Порывы ветра срывают с его труб клубы дыма и уносят в сторону открывшегося берега.

В отличие от недалёкого солдафона, командующего броненосцем, штурман Моня Либинский понимает, какой шанс уйти под волну имел их низкобортный корабль с чудовищными, не по росту, орудиями главного калибра. А ведь ещё предстоит обратный путь!

Возвращаться «Орегону» не придётся, вот только даже те, кто так тщательно планировал визит, не догадываются, почему.

Отстреляв положенное число выстрелов салюта российскому флагу, получив должное количество бабахов ответного приветствия, броненосец в сопровождении лоцманского катера выходит на рейд Петропавловска. Селение не поражает масштабами, но берег усеян яркими пятнами — кучками стоят и идут куда-то местные жители.

Капитан опускает бинокль:

— Они так радуются нашему прибытию?

— Не думаю, сэр! — разочаровывает командира штурман. На календаре тридцать второе марта, в Петропавловске сегодня празднуют день медведя.

— Это как?

Либински, потомок иммигрантов из России, был взят в экспедицию именно за то, что что-то знал об этой удивительной стране. За пугающие рассказы о бедах и лишениях, от которых дед и бабка решили скрыться в САСШ, лишний вес и крупные резцы верхней челюсти штурмана за глаза именовали Грейт маус фром зе Минск. Моня свою кличку знал и ею гордился.

— В этот день, сэр, русские собираются в кучки, надевают лучшие наряды, и в сопровождении играющих на гармонях попов идут в лес. Там они достают из берлоги медведя, и поят его водкой. Если после этого медведь не способен разглядеть на земле свою тень, значит, урожай водки в этом году будет отличный. Русские радуются, играют медведю на балалайке и идут допивать водку прошлого урожая.

— А если он тень всё-таки разглядит?

— Русские расстраиваются, загоняют медведя на колокольню, и под набат идут допивать водку прошлогоднего урожая.

Капитан задумался.  После того, как «Орегон» припарковался в бухте, закинув на дно пару якорей, он остановил собравшегося спуститься с мостика штурмана:

— Либински, а в чём тогда разница?

— Разницы никакой, сэр, русские всё равно будут пить водку. Они так всегда делают.

Капитан покачал головой, повертел эту мысль под фуражкой, и решил, что в русских, несомненно, есть какое-то первобытное обаяние.

Через час набитые американцами  шлюпки заторопились к берегу — в таком забавном мероприятии стоило принять участие.

***

 Повернувшись к зеркалу, Чейвынэ с отвращением разглядывает своё отражение. Да, годы-годики, сочатся, как вода между пальцами, уносят молодость и красоту, оставляют болячки да морщины. И не повернуть их назад, даже не пытайся. Будь ты хоть восемьдесят раз самой сильной шаманкой Камчатки.

Старуха вновь щурится на серебристую поверхность.

— Развалина. Кривой скелет, обтянутый коричневой кожей. А ведь и трёхсот лет ещё нет. Бабуля в этом возрасте была ещё ого-го! Всё от неправильной жизни — изба тёплая, хожу по дорожкам. Спала бы в снегу, бегала бы по сопкам с оленями…

Шаманка махнула рукой.

— А семя нужно, нужно семя, не то через год-другой и помереть недолго!

Старуха сосредотачивается, из щели в полу выбираются три мышки. Бабка начинает шептать, протягивает к ним руку, и через минуту на полу остаются три мумифицированных трупика.

— Ну, лет сто спрятала, — снова смотрит в зеркало Чейвинэ. – Уже не так страшно, но мышей в избе больше нет. Остальное мороком скрою. Вот только наши-то все меня знают, беда, однако. И русские тоже. Одна надежда — если напьётся кто, и жена недоглядит, тогда уведу. Позабавимся.

Шаманка ласково проводит ладошкой по ведёрной ёмкости, в которой хранится настой лимонника на спирту, и принимается наряжаться. Одевшись, колдунья начинает напевать, вертясь перед зеркалом. Когда останавливается, отражение показывает разбитную крепкую молодку лет двадцати пяти, кровь с молоком — губы сочные, грудь вздымается, как две Ключевские сопки, юбка на бёдрах в обтяжку, того и гляди, лопнет и упадёт. Бархатистая кожа сама просит ласки.

Хлопает дверь. Чейвинэ отправляется на охоту.

***

На берегу оказалось, что информация Либински либо частично устарела, либо была переврана изначально.  В празднично наряженной толпе жителей Петропавловска встречались и попы, и гармони, но всегда порознь.  Моня специально прочесал весь город — и не нашёл их вместе. Услышав из переулка характерные звуки, штурман «Орегона» свернул туда, не раздумывая, но и в этот раз действительность его разочаровала. На завалинке сидела пятнистая коза со следами тяжёлой жизни на морде, и наигрывала на стареньком баяне грустную мелодию.

— Сидор! Сидор! Твоя-то опять за старое принялась! — раздался пронзительный бабий голос из-за соседского забора.

Мужчина в красной шёлковой рубахе, фуражке с лаковым козырьком и портянках на босу ногу махнул рукой и плюхнулся на завалинку рядом с музицирующим животным.

— А пущай! Праздник сёдни, надо и ей удовольствие получить!

Баян замолк на мгновение, затем растянул мехи на весь мах и заиграл плясовую. Моня попятился, вышел на набережную и побежал догонять своих.

Начало праздника янки наверняка пропустили, но судя по тому, что русские были веселы, тени своей мишка не разглядел. Несмотря на это, muzhiki не спешили истреблять vodka прошлогоднего урожая. Они боролись с медведем.

Либински решил, что слухи о непобедимой силе русских сильно преувеличены пропагандой, двое желающих так и не смогли положить зверя на лопатки, а одного, мелкого и чернявого, медведь поборол. Над проигравшим долго смеялись все собравшиеся.

Наконец пресытившийся зрелищами кэп вызвал штурмана и дал команду разобраться, где именно в настоящее время происходит потребление водки и женщин.

Городовой, к которому обратился Моня, услышав «водка» и «бабы» сперва насупился, но потом посветлел лицом — расталкивая толпу не хуже, чем броненосец волны, к ним пробивалась статная темноволосая красавица.

 Чейвинэ приходилось общаться и с английскими, и с американскими китобоями, не первый год в городе живёт.

— Ай кен хелп ю, бойз! — жарко зашептала она и, подхватив капитана под локоть, повлекла в сторону своего жилища. С высоты своего роста полицейский видел, как смешные белые шапочки американских матросов  ручьём устремились за капитанской фуражкой. Городовой лукаво ухмыльнулся и подкрутил правый ус.

Непривычные к действию лимонника, да ещё и истосковавшиеся по женской ласке янки набросились на неё всем скопом. Чейвинэ взлетала на волнах наслаждения к самому небу и падала в тёмные глубины преисподней. А сила, молодая, неуёмная сила с разных сторон вливалась в неё толчками, сотрясающими вселенную, и не было этой силе конца.

— А-а-а– стонала от счастья шаманка. — Пусть этот день не кончается никогда!     

— Капитан, сэр! На горизонте вход в Авачинскую бухту!

 Капитан поворачивается к стоящим на мостике офицерам:

— Господа, мы всё-таки сделали это! А ведь кое-кто считал, что корабли этой серии не способны к дальним океанским походам…

Вей ветерок…

Он спал сотни лет. Спал, и видел красивые сны.  Вздрагивал, как спящая собака, и гладкая поверхность морей морщилась и сминалась, бились в песчаный или скалистый берег волны, но сон сменялся сном, и волнение стихало, разглаживалось зеркало вод, отражая бесчисленных чаек и белоснежные облака.  В своих снах он видел то, что было и, может быть, то, чему лишь суждено было случиться через годы и тысячелетия, но всё это время он делал то, ради чего был призван, то, ради чего был заточён в призрачную, неразличимую в состоянии покоя сущность. Он охранял гористые острова, цепочкой протянувшиеся с севера на восток от вторжения старого и страшного врага. Врага, от которого не было иного спасения.

У него не было родственников и родителей, потому что диких сородичей, случайный разгул стихии не считал он за родню. Тупая, безмозглая мощь, не имеющая цели и не знающая служения – кому захочется знаться с такими? Можно ли без малого две сотни шаманов и заклинателей ветра считать родителями? Были ли его матерями те тысячи маленьких черноволосых женщин, что безропотно ушли из жизни, отдавая ему свою силу?

Годы текли сквозь него, не меняя его сущности, не волнуя и не оставляя следов. Дважды за время его существования злая сила пыталась прорваться через закатные моря к охраняемым островам, и он с гневной радостью набрасывался на деревянные скорлупки, наполненные многочисленными воинами в странных одеждах, ломал дощатые борта, срывал плетёные циновки парусов, захлёстывал волнами и бил о прибрежные скалы. Ни один кочевник не достиг охраняемых берегов. Выполнив свою задачу, он успокаивался и засыпал, всем своим существом ощущая благодарность тех, кому служил защитой.

  Ему нравилось имя, которым его нарекли. Оно было звонким, чистым и красивым. Не очень длинным, но и не коротким. Всего четыре слога, но в них звенела сила и любовь. Его звали Камикадзе.

Сон прервался ранним утром. Старое зло вновь угрожало жителям опекаемых островов. Существование вновь обрело смысл, и сущность хранителя вновь потянулась, собирая свою великую мощь. Дрогнули и сдвинулись со своих мест, пошли по кругу воздушные массы, ещё медленно, ещё плавно. Охнули и отозвались им морские глубины, колыхнулись миллионы и миллиарды тонн солёной воды, готовой вступить в страшную пляску ураганного ветра.  Ещё невидимый, божественный ветер Японии пронёсся над закатным морем, проверяя привычный маршрут: где, в каком количестве они пытаются пересечь воды, отделяющие острова от материковой суши, на которой заканчивалась власть Камикадзе?

Джонок хватало,  они плыли в разные стороны  или стояли, ожидая пока опущенные в прохладу вод сети наполнятся трепещущей рыбой, но ни на одной не было памятного скопления раскосых воинов и их лошадей. Неужели его пробуждение было всего лишь ошибкой? Ветер вновь пронёсся над морем с севера на юг, и радостно завертелся, найдя искомое. Конечно, они решили его провести – теперь их лодки были сделаны из железа и не несли парусов. Караван судов, набитых воинами в незнакомой форме и их конями крался от берегов Кореи, укрываясь  серой пеленой тумана. И пусть лошадей было меньше, чем воинов, обмануть себя божественный страж островов не позволил. Глупцы! Кого они хотели провести?

Набирая разгон, он отошёл почти к побережью самого большого острова и призвал всю доступную ему мощь. Разгоняющиеся ветры сорвали крыши с десятков домов, сломали сотни деревьев. На такие мелочи он не обращал внимания. Железные суда были крепкими и большими, для того, чтобы справиться с ними, нужно было много силы. И Камикадзе не скупился, выкладываясь полностью.

Всем своим существом ощутив – пора, тайфун рванулся на запад, неся смерть коварным врагам. То, что не сможет разнести в клочья уплотнившийся, ставший почти твёрдым воздух, сомнёт и утянет в пучину взбесившаяся вода. 

Туман, в котором искали укрытие враги, исчез, будто его и не было.  Удар, так тщательно подготовленный, сделал своё разрушительное дело. Стальные коробки кораблей отправились на дно столь же верно, как и хрупкие джонки их предшественников. Выполнив своё предназначение, истратив всю накопленную за время сна силу, волшебный ветер на прощание пронёсся над бурлящей поверхностью моря, и содрогнулся до глубин того, что было его истинной сутью: немногие ухитрившиеся удержаться на поверхности моря люди в незнакомой одежде молили о спасении по-японски. 

Осознав чудовищность своей ошибки, Камикадзе тут же получил добивающий удар – на землю самого северного из оберегаемых островов выбралась первая лошадь, несущая исконного врага. Он не выполнил свою задачу!  Двойного позора не смогла вынести созданная японским духом сущность. Божественный ветер взревел в смертной тоске и исчез навсегда.

Богдыхан Монголии, верный сын российского народа, потомок остзейских немцев барон   Роберт-Николай-Максимилиан фон Унгерн-Штернберг поправил портупею с шашкой, достал из длинного кожаного мешка карабин и револьверы, поправил сбившееся стремя и взлетел в седло своего боевого коня – как был, в мокрой одежде.

Из волн пролива Лаперуза на северный берег Хоккайдо выбирались всё новые сотни его непобедимой армии.

Газета «Peu bavard», Париж.

Проиграться на скачках?

                О ла-ла, господа, многие из вас помнят эти потерянные лица, эти бессмысленно блуждающие в поисках спасения глаза  господ, поддавшихся азарту и в пух и прах проигравшихся на скачках.

– Нет, этого не могло случиться со мной! – не верят они собственным глазам.  – Я ставил на фаворита! На него ставили граф Х и маркиза У, он не мог проиграть! Скажите мне, что это сон!

Увы, это не сон, и ушлые букмекеры уже потирают ладошки, прикидывая заработанные барыши. Ещё бы, ведь это они з неделю до бегов доверительно делились со всеми желающими «конфиденциальной» информацией:

– Только для вас, месье, по старой дружбе, и тс-с-с! Жаворонок уже не тот, да, совсем сдал! А вот эта азиатская красотка, она всем покажет! Да, молода, но какой потенциал! Вы бы видели её на тренировках! Демон, истинный демон в конском обличье!

И польщённый доверием идиот ставит всё на один забег, надеясь обеспечить себя и своих потомков до конца жизни. Кобылка довольно мила, она  в самом деле резво уходит со старта, кокетливо изогнув шею и кося на публику чёрным глазом.

Вот только к концу второго круга становится ясно, что орловский рысак не так уж и стар, как о том шептали, а у хвалёной лошадки несомненные проблемы с дыханием.

Вам описанная картина не напоминает ли происходящее сейчас в местах принесших славу графу де Ла Перузу?

Азиаты, населяющие несколько прибрежных островов, и по этой причине милые сердцам истинных бриттов, после ряда побед над прогнившим Китаем, решили, что стали ровней западным державам и мужественно, без предупреждения атаковали российские территории, весьма напоминающие зад этой огромной империи. Им даже удалось пару раз чувствительно куснуть. Без сомнения, японцы надеялись откусить кусочек, пока гигант будет поворачиваться для отпора.  Однако Россия не стала поворачиваться – для того, чтобы пришибить назойливых азиатов, хватило нескольких взмахов хвоста. Говорят, когда наш посол поздравил  Николая Второго с победами, одержанными его флотом на Дальнем Востоке, тот сказал:

– Да-да, мне говорили, что там какие-то стычки с японцами.

Сделавшие ставку на японцев бритты и САСШ оказались как никогда близки к проигрышу в этом заезде – они ставили на Японию, и ставили по крупному. Представьте, каково сегодня лордам адмиралтейства понимать, что построенные для азиатских друзей на английских и шотландских верфях мощнейшие броненосцы мира ходят под Андреевским флагом?

Даже Природа отвернулась от японцев – в последних телеграммах из Шанхая сообщают, что караван судов, производивших эвакуацию японской армии из Кореи, был уничтожен разгулом стихии.  Да-да, господа, та самая армия, которая так и не смогла вступить в битву с русской по причине того, что не сумела до неё дойти из-за нехватки припасов, оказалась на дне моря! А русские тем временем пропустили через свою территорию целую орду диких моголов, которые скачут по Хоккайдо, практически не встречая сопротивления.

Сегодня ясно уже всем – господа Джон Буль и его родственник Дядя Сэм поставили не на ту лошадь.  Но эти парни не любят проигрывать. Не вздумали бы англо-саксы вступится за свои вложенные в Микадо денежки!

Впрочем, это их проблемы. Но есть вопрос к нашему правительству: Месье, делая ставку на сердечное согласие с Великобританией, ту ли лошадь мы выбираем? Не напомнить ли этим важным господам, что свои кровные франки мы вложили вовсе не в микадо?

Муки творчества.

Новомодная пишущая машинка изобретение, без сомнения, полезное, но когда требуется набивать рукопись сразу в шести экземплярах, пальцы ломит неимоверно. Хорошо было Пушкину! Посидел, выгрыз из кончика гусиного пера пару строк,  черканул их на бумаге – и всё, признанный гений! В наше время девушке творческого склада ума не только приходится скрывать имя под мужским псевдонимом – Жорж Санд там, или Максюкас Фраюс, так ещё будь добра, три рукописи за год предоставь в редакцию. Не хочешь? Найдут другую [дуру], покладистее. В очередь осаждают редакторов, бестужевки бесстыдные. За душой ничего, кроме единовременного  Государева эксперимента, но лезут, мерзавки, ничем не брезгуют.

Именитая писательница Ефросинья Элоизьевна Бурлакова – Озимьянц, в недалёком прошлом известная как Фимочка Берингбаум, даже передёрнулась, вспоминая запавшие в душу фразочки из присланных на рецензию «романов»:

— Она превратилась в одну-единственную огромную мурашку и сказала «да». 

Или вот ещё:

— Беатрисси только тихо постанывала, дыша ртом сквозь щелку между губами.

И такие дуры лезут, подобно тараканам, из-под каждой половицы! Ещё два-три десятка лет тому назад они пачкали друг дружке своими каракулями семейные альбомы, и были счастливы, а сейчас им мировое признание подавай, на меньшее не согласны!

Известная тысячам читателей как автор остросюжетных детективов дама криво ухмыляется. Для того чтобы пристроить свои опусы хоть в третьеразрядную газетёнку или альманах эти дуры готовы спать со всей типографией разом, от мальчишки-подсобника до старого жирного корректора, из кармана засаленного жилета которого вечно торчит треснувшая ручка лупы, без которой старый хрен в распечатке «резервуар» от «презерватива» не  может различить даже на ощупь!

Спросите, откуда эта дама так хорошо знает сей вопрос в деталях и подробностях? Не ваше свинячье дело, знает, и всё тут!

Кстати, чем не тема для очередного романа?

Усталые пальцы ударили по клавишам, метнулась каретка, по бумаге побежала строка, набранная чётким, хоть и несколько неровным шрифтом:

« Кларисса вновь оглядела стоящего перед ней подростка. Щуплый, нескладный, как шестимесячный щенок пойнтера, тот глядел на неё наивными голубыми глазами, и куртизанка всем телом ощутила изливающийся на неё поток любви.

— А ведь если его отмыть, он будет смотреться очень даже неплохо!  –  сказала она себе и подошла к посыльному намного ближе, чем позволяли приличия…».

   

            Чуден Гудзон при тихой погоде! Тёмные воды легко плещут о борт роскошного прогулочного катера, мошкара вьётся в свете палубных фонарей, бьётся о толстые стёкла ярко освещённых иллюминаторов. Неразличимой громадой нависает над водой статуя Свободы. Природа просто говорит человеку:

— Отрекись от мирской суеты, воспари душой в горние выси, очисти помыслы свои и начинай с этого мига вести жизнь светлую, спокойную и счастливую.

Но люди не склонны слушать всякую чепуху, у них есть дела поважнее.

— Мадам, таки сидите спокойно, иначе раствор не схватится как следует, и нам придётся начинать сначала!

— Ты, шейгец, думаешь, шо я буду за это расстраиваться?

Старательно поливающий стоящие в жестяном тазике ступни пожилой дамы густым цементным тестом труженик на миг отрывается от процесса, и нежно произносит:

— Если вы думаете за цемент, шо он не стоит денег, так вы ошибаетесь. И мне, мадам, перед второй попыткой придётся перебить ноги вам и вашему шлимазлу Изе тем самым хаммером, который лежит между вас, шоб вы были здоровы.   

Мадам расстроенно машет рукой:

— Боря, не переживайте меня, слышать об нём не хочу. Этот засранец с самого начала лежал поперёк своей мамы, и до самого конца не повернулся.

— Сочувствую, мадам! — кивает ей Боря, — теперь полчасика переждём, и можно прощаться.

Айзек, стоя в своём тазу, сохраняет вид гордый и оскорблённый, что нелегко, имея вместо лица одну сплошную гематому, ну, вы меня понимаете. Изя с детства был послушным мальчиком, поэтому он не говорит, что у такой мамочки как не ложись, один чёрт будешь поперёк. Да и хотел бы, так не может — челюсть-то сломана в семи местах. Не до разговоров.

Боря пробует прочность раствора в тазике Изиной мамы, остаётся доволен результатом, и поворачивается к надстройке:

— Мине думается, шо если вам хочется драматических эффектов, можно начинать говорить речь.

В надстройке распахивается дверь, жёлтый электрический свет на какое-то время освещает силуэты на корме катера. Потом свет гаснет, мягко щёлкает язычок замка, и на корму проходит тучный  невысокий господин с зажжённой сигарой в углу рта.

— Айзек, Он видит — вы меня вынудили. Мадам, я не хотел, но мне нельзя оказаться человеком, который не держит своё слово. Я обещал вам плавание в Россию, Айзек, но если и в этот раз вы умудрились бы провалить дело, мерять Гудзон пришлось бы мне самому, а матушка разрешает мне плавать только в бассейне. Прощайте навсегда. Айзек, если ты встретишь там, куда направляешься, парней с броненосца, который первым не доплыл до Петропавловска, извинись перед ними, ты же культурный человек.  

Господин затягивается сигарой, разгоревшийся огонёк освещает его доброе, домашнее лицо. Полюбовавшись раскалённым табачным пеплом, Дэвид машет рукой в сторону огней Нью-Йорка:

— Опускайте.

Когда её переправляют за борт, мадам пытается дергаться и что-то мычит, но из-за кляпа во рту разобрать последнее желание отбывающей не удаётся. Айзек ничем кроме сильного всплеска своё отправление не прокомментировал.

Катер развернулся и громче зашумел машиной — теперь он шёл против течения.

***

— Господин моряк, вы должны как можно быстрее провести нас к самому главному военно-морскому начальнику!

            Заслуженный боцман Афиноген Чемырев женат не был, жил бобылём, даже квартиры на берегу не имел. Так и обитал на крейсере. Однако детишек старый мореман любил. Мог в чужом порту накупить сластей и раздать пацанятам, причём боцман не обращал внимания на мелочи вроде цвета волос, кожи и разреза глаз. Однако такой наглой ребятни Афиногену Петровичу встречать ещё не приходилось.  Стоят, руки в боки, все трое в одинаковых синих штанах, а первая — стыдно сказать, девка, причём стрижена коротко, как мальчишка. Тифом болела? А младший пацан патлы отрастил, будто невеста, впору косу заплетать. Попович, в семинарию собрался?

Говорят, вроде, по-русски, все слова понятны, а чудится, будто в какой, прости Господи, Филадельфии оказался. Иностранцы?

            — Вы что, по-русски не понимаете? — девица даже ногой притопнула, — немедленно проводите нас к самому главному морскому начальнику! Мы срочно должны ему объяснить, как выиграть у японцев войну на море.

            Боцман возвращался со службы в церкви, в состоянии умиротворённом, и очумевших малолеток попытался привести в чувство отеческим убеждением:

            — А с чего это вы, салажата, решили, что морскому командованию до вас дело будет?

            — Это не у него к нам, это у нас к нему дело! Государственной важности! Но, похоже, вам этого понять не дано!       

Девчонка дёрнула углом рта и повернулась к мальчишкам.

            — Неадекватен. Надо искать другого.

            Из ближней подворотни показался вооружённый непременной метлой бородатый дворник — в фуражке, при фартуке и бляхе.

            — Это что за шпана к воину пристаёт, порядок нарушает?

            — Заткнись, гастер! Тебя не касается! — отмахнулся от бородатого младший из непонятных детишек, но вдруг изменился в лице и протяжно заорал:

             — А-а-й! Больно! Руки убери, козёл!

            Слыхавший и не такое дворник ухо маленького гадёныша не только не выпустил — сжал сильнее. Левой рукой он определил ручку метлы под мышку и сунул в рот свисток.

            Девица вцепилась в дворника обеими руками:

            — Немедленно отпусти, иначе мы тебя на зону упечём лет на десять, извращенец!

            Свисток у дворника оказался пронзительным — почти как серебряная дудка самого Чемырева.  Боцман всю историю пересказал квартальному, и детишек, всех троих, свели в участок. Афиноген туда не пошёл — пора было на корабль возвращаться.  Расслышав долетевший издалека вопль:

            — В Страсбурге за это отвечать будете, дубины стоеросовые! — удивлённо покачал головой:

— Чего только в этой жизни не увидишь!

            Перекрестился на золотящиеся вдалеке купола Исакия и двинулся к набережной.

***

Броненосец  «Висконсин» под звёздно-полосатым флагом САСШ  экономическим ходом движется курсом норд-норд вест  не сильно далеко от Уэссана.  Нехарактерное место для американского броненосца, скажете вы? Вовсе нет, ответит вам любой мало-мальски следящий за военно-морскими новостями человек. Ибо корабль этот совсем недавно назывался «Марсо» и принадлежал прекрасной Франции. Американцы, потеряв в море пару броненосцев, решили изучить французский опыт их строительства. Приобрели тот, который французы согласились продать – не то, чтобы совсем старый, всего лет десять ему. Впрочем, деньги с американцев взяли неплохие, мотивируя тем, что корабль в серии лучший. 

Вспоминая приёмку корабля, капитан Айртон передёргивает плечами и как-то необычно встряхивает головой, видимо, пытается вытряхнуть из своих оттопыренных ушей хвалебные панегирики французов. Хвалили не капитана, а проданный корабль, естественно. К чести галлов, броненосец находится в очень приличном состоянии, котлы и машины перебраны, подшипники новые. Броненосец с виду больше всего похож на утюг, которым Бидди гладит бельё вечерами, но вполне остойчив и на встречную волну всходит уверенно. 

Капитан улыбается – корабль  неплох. Осталось проверить в работе артиллерию и минные аппараты. Впрочем, если он всё сделает правильно, проверка начнётся очень скоро. Кэп затягивается ароматным табачным дымом из короткой трубки.

Сумерки и плохая погода — что может быть лучше?

Сигнальщики ловят в бинокли море, выискивая цель — старый русский броненосец, очень, очень похожий на британский «Найл». Собственно, «Наварин», на котором держит свой флаг адмирал Фелькерзам, русские с «Найла» и срисовали. 

— Коммандер, завтра вы получите орлов на погоны — вместе с новым назначением. Если выполните задание, станете адмиралом.

Человек в кресле затянулся сигарой и выпустил струю дыма из ноздрей.

— Нам, капитан, нашей стране, нужен повод для войны с Россией. И вы нам его обеспечите.  В Бресте заканчивается подготовка к передаче купленного нами броненосца…

Мужчина с сигарой умел быть очень убедительным, к тому же сильно выросший счёт в банке придавал действиям капитана Айртона решительность и целеустремлённость. Поймать на выходе из Ла-Манша пару старых русских броненосцев в сопровождении бронепалубного крейсера, атаковать внезапно и на весь мир заявить о коварном нападении царских подданных на корабль под звёздно-полосатым флагом? Айртон не видел в этом ничего трудного. Ради блага своей страны и роста собственного благосостояния он готов и не на такие подвиги.

Получив от работника посольства информацию о том, что русский отряд вышел из Амстердама, рассчитав время и место встречи, Айртон приказал готовиться к выходу в море.

На четвертом часу  патрулирования один из сигнальщиков повернулся и закричал, показывая рукой в тёмную сторону горизонта.  Капитан поднёс бинокль к глазам.

— «Идут прямо на нас, видна пара высоких тонких труб. В таком ракурсе вторую и не различить. Низкий борт, тяжёлая носовая башня, широкая надстройка почти от борта до борта. Они! Здорово отстают от графика, чуть не потерял».

Опуская бинокль, подобравшемуся помощнику:

— К бою!

Никаких колоколов и демонстрации флага – специфика операции требует временно отказаться от воспетых поэтами условностей.  Капитан надеется, что увеличение количества изрыгаемого единственной трубой его корабля дыма не насторожит русских.

— На руле!

— Да сэр!

— Два румба вправо!

И, чуть позже:

— Так держать.

«Висконсин», кренясь,  лёг на новый курс. Курс, который приведёт к изменению мирового порядка. Броненосец пройдёт меньше чем в полумиле от встреченного отряда кораблей со стороны тёмной части горизонта.

Русских заметили вовремя – ещё минут тридцать, и могли разминуться.  Капитан Айртон улыбается — он верит в свою удачу.

Русские идут нагло и уверенно, будто в своих водах. Ещё бы, японский флот практически уничтожен, а зона боевых действий находится на противоположной стороне земного шара! То-то они сейчас удивятся!

Второй лейтенант с редкой фамилией Браун припал к визиру, рассчитывая наиболее удачный момент для пуска торпед — наличие шести минных аппаратов во многом определило выбор при покупке именно этого  броненосца.  Драться  с тремя противниками одновременно это  удел дураков и берсерков. Число врагов стоит сразу сократить, в идеале — до одного. Если даже «Аврора» после драки сумеет удрать, кто поверит русским? На борту «Висконсина» на Родину плывёт целый конгрессмен, авторитет которого убедительно подкрепит американскую версию инцидента.

Короткий лай команды минного офицера и к головному противнику устремляются две самодвижущихся мины. Небольшой доворот, и третья отправляется ко второму броненосцу.  Где же крейсер?  Отстал?  Барбетные орудия «Висконсина» разворачиваются в сторону врага.

К чести русских, на головном атаку заметили. Успели даже сыграть боевую тревогу и начать разворот. Не успели закончить. Одна торпеда ударила под мидель, вторая угодила куда-то в район кормы. Подсвеченные взрывами столбы воды поднимаются выше бортов броненосца, он сразу теряет ход и управление – видно, вторая мина попала к винтам, да ещё и повредила руль. Браун молодец! Второй корабль от мины увернулся — расстояние было больше, а ракурс менее удачным. Ничего, на такой дистанции пристрелка не требуется, у готового к бою американца в запасе минимум пара безответных залпов. Первыми рявкают восемь стосорокамиллиметровых,  у вражеского броненосца поднимаются  выбитые снарядами всплески, но пара фугасных бьёт в левую скулу противника.  Раскатисто грохочут трёхсотсорокамиллиметровые монстры главного калибра, и — удача! Один из огромных снарядов попадает в надстройку русского броненосца, наверняка выводя из боя установленные там казематные шестидюймовки. 

— Капитан, это не «Сисой»! — крик штурмана после залпа  почти не слышен, но Айртон уже сам понял то, что выкрикнул лейтенант. Второй корабль не имеет башен вспомогательного калибра. Дымовых труб у него две, но расположены они не вдоль корпуса, а поперёк.  Он точно такой же, как первый.  У русских только один броненосец класса «Наварин». Зато у Британии два очень похожих.  Неизвестно, «Найл» или «Трафальгар» сейчас кренится на левый борт, собираясь опрокинуться,  его систершип будет драться до конца.  Холодный потструйкой потёк вдоль позвоночника, но капитан Айртон не показал охватившего его отчаяния. Он упрямо сжал челюсти. Бритты не примут извинений. Остаётся драться. Если утопить англичанина достаточно быстро, ещё можно будет что-то придумать.

— Артиллерист! Наводить точнее! Беглый огонь!

Со стороны канала появились новые тяжеловесные силуэты.  Четвёрка новейших броненосных крейсеров типа «Кресси», гордо неся свои флаги, которые бритты уже несколько столетий используют в качестве схемы для разрыва вражеских задниц, ложится на боевой курс.

Проскользнувший на грани видимости голландский траулер не был замечен сошедшимися в бою кораблями.

 Из европейских газет:

«Сердечное согласие или война?

Срочная телеграмма из Остенде!  Капитан прибывшего в порт траулера сообщает о сражении французских и британских кораблей  у входа в Па де Кале!

Ошибка, инцидент или большая война в Европе?»

«Наши корреспонденты сообщают о сражении между британским и французским флотами на подступах к Бресту!»

«Паника на Лондонской бирже!»

«Париж утверждает, что за последний месяц ни один из его боевых кораблей не принимал участия в боях!»

«Срочно! Новые известия из зоны боевых действий! Инцидент в проливе спровоцирован русской  эскадрой!  Британская общественность возмущена коварным нападением, в результате которого погиб корабль его величества «Найл», повреждены броненосец «Трафальгар» и крейсер первого ранга «Абукир»!  Во время инциндента случайным попаданием уничтожен корабль САСШ «Висконсин», приобретённый Вашингтоном во Франции и совершавший переход в Бостон!

Очевидно, разгромив флот Японской империи, русские адмиралы решили, что на море у них нет достойных противников и намерены установить собственную диктатуру на океанских просторах. Общественность Европы желает знать – как долго правительства просвещённых государств намерены терпеть наглое варварство русских?»

«Резкое выступление президента САСШ!

Выступая в Конгрессе президент Рузвельт заявил:

— Америка возмущена гибелью своих лучших сыновей, их смерть не останется безнаказанной!»

***

Отряд кораблей балтийского флота, совершающий переход на Тихий океан, был вынужден вернуться в гавань Амстердама через час после выхода в связи со странным, но, по счастью, обошедшимся без жертв, происшествием.

 Нужно отметить, что военных причин для отправки отряда на театр боевых действий не было от слова совсем.  Мало того, что флот противника понёс весьма и весьма ощутимые потери, потеряв три четверти своей мощи, так ещё артурские мастеровые, вдохновлённые патриотизмом  и постоянной винной порцией, вводят в строй один трофейный броненосец за другим. Каждое новое пополнение российского тихоокеанского флота заставляет  болезненно сжиматься сердца не только японских, но и британских адмиралов.  Однако зарвавшиеся в своём Порт-Артуре чинуши для пополнения экипажей требуют вполне конкретных офицеров по подаваемым ими спискам, осмеливаясь разворачивать кормой к востоку всех, кто в этих списках не значится.

Но молодым офицерам из старых морских фамилий тоже нужны награды и слава участников боевых действий!  В адмиралтействе резонно возмутились таким образом действий далневосточного штаба, однако грозные телеграммы и письма из-под шпица вернулись обратно с пометкой «адресат не найден». Выход нашли быстро. Решили направить на Дальний Восток отряд кораблей с экипажами, укомплектованными правильными офицерами. Вот только на чём отправлять?

Жадный Витте, мотивируя свои действия небывалыми успехами в войне, финансирование достройки броненосцев типа «Бородино» перекрыл. Тогда родители посовещались, и решили, что ехать гораздо важнее, чем шашечки. К переходу на Тихий океан приготовили немолодые, но вполне пригодные броненосцы «Наварин» и «Сисой Великий», добавив к ним крейсер «Аврора».  

За обилие в списках экипажей  князей, графов, баронов и фамилий с приставкой «фон» уходящую эскадру в Кронштадте прозвали «сиятельной», позднее переименовав в «сияющую». Экзотика, вроде Иванова тридцать седьмого/бис, могла обнаружиться только в недрах машинного отделения и носила погоны трюмного механика.

 Отряд, покинув воды финского залива, особо не торопился – посетил с визитом Киль, где блестящие морские офицеры неделю изучали особенности организации службы на германских кораблях.  Потом ещё две недели – Копенгаген. Неделя, проведённая отрядом в Амстердаме, оставила незабываемые воспоминания у  тружениц квартала красных фонарей. 

Длительность стоянок, вопреки мнениям злопыхателей, очернителей и клеветников, имела причину важную и более чем уважительную.  Господа офицеры увлеклись научной работой.

По понятным причинам разгадка загадочной гибели  атаковавшей русский отряд в Чемульпо эскадры адмирала Урю взволновала всех флотских офицеров, от кадетов, полирующих сукном казённых брюк скамьи младших классов Морского Корпуса, до почтенных адмиралов.

 Ответа не мог найти никто. Большинство располагало весьма скудной информацией, знали, что использовался каким-то образом сахар, и неким образом имелась связь с употреблением горячительных напитков. «Парадокс Колчака» или, как его ещё называли, «корейский вызов» либо «ребус Балка» разгадке не поддавался. Но пытливый человеческий ум отступать перед трудностями отказывался. Весьма популярны стали в офицерской среде натурные эксперименты. Группы экспериментаторов надирались до потери памяти и пытались повторить выдающийся результат. Безуспешно.

По одной из теорий, неудача крылась в неверном выборе напитка. Водка, немецкий и датский шнапс себя не оправдали. В Амстердаме приступили к испытанию джина, и, видимо, были близки к успеху – забытые эскадрой на берегу офицеры обнаружились через час, решительно протаранив угнанным в порту паровым катером эскадренный броненосец «Наварин» в районе парадного трапа.  Смелых естествоиспытателей удалось спасти, однако они все сильно замёрзли и промокли, катер затонул, а у броненосца оказалась ободрана краска по правому борту. Идти в море на обезображенном корабле адмирал не пожелал и дал команду на возвращение.

— Боже, какой бред!

Контр-адмирал Фелькерзам отбрасывает номер «Таймс», передовица которой полностью посвящена коварному нападению его отряда на британскую эскадру.  В гибели американского корабля тоже обвиняют русских — это неопровержимо доказывает размещённая в середине статьи схема сражения, из которой даже дураку видно: янки не мог попасть в сектор огня британской эскадры. Зато все русские перелёты наверняка доставались несчастному кораблю,  оказавшемуся в ненужное время в опасном месте.

— Господин комендант, вы-то знаете, что мой отряд  уходил из порта на каких-то три часа! Даже до Эйнхейзена не прошёл, о какой битве в Канале может идти речь?

Но господин ван Даамен отводит взгляд, старательно рассматривая палубную обшивку адмиральского салона:

— Военные власти нашей страны не располагают информацией, где именно находился ваш отряд, покинув гавань. К моему глубокому сожалению, ваш повторный заход не отмечен в портовых документах. Вы не вызывали лоцмана, не приглашали таможню, а гражданские служащие не внесли информацию в свои документы.

Голландец вздыхает,  на его лице появляется выражение непреклонной решимости.

— Господин адмирал, Голландия исторически хорошо относится к вашей стране, но установление истины для нас важнее  даже добрых отношений.  Как вы можете объяснить тот факт, что сразу по прибытию в порт на вашем флагманском корабле начались ремонтные работы, а в лазарете оказалось полно офицеров? Для консультации приглашали профессора Баккера, этот факт невозможно скрыть!

Дмитрий Густавович багровеет и в ярости хлопает ладонью по столу. От сотрясения сифон с сельтерской водой подпрыгивает и падает набок, как убитый наповал пехотинец.

— Что вы себе позволяете? Профессор приглашён для лечения простуды! А на «Наварине» просто красят борт, с которого ободрана краска! Это, по-вашему, повреждения эскадры, утопившей два броненосца и избившего ещё два так, что они с трудом доплелись до Портсмута?

Голландец радостно улыбается:

— Так вы подтверждаете, что это ваша эскадра утопила британский и американский броненосцы?

— Во-о-он! — переходя на русский, орёт контр-адмирал фон Фелькерзам, подхватывает со стола графин и запускает его в наглого голландца.

Из европейских газет:

«Голландское правительство потребовало от командования русской эскадры в двадцать четыре часа покинуть территориальные воды Нидерландов»

«Британский флот патрулирует Северное море в ожидании  русской эскадры».

 « Двойной ультиматум России! САСШ и Британия требуют выдать для суда виновных в чудовищном нападении на эскадру нейтрального государства, разоружить флот и интернировать его в портах нейтральных стран. Своё согласие принять русские корабли уже высказали Швеция, Османская империя и Корея».

 «Филиппинская эскадра флота САСШ прибыла в Шанхай для соединения с силами китайской станции британского флота».

 

«Массовые демонстрации в Нью-Йорке, Балтиморе и Филадельфии! Граждане Соединённых Штатов требуют наказать виновных в гибели своих соотечественников! «Я горжусь своим мужем, он был настоящим американцем!» — говорит вдова капитана Айртона».  

«Атлантический флот САСШ готовится к переброске на тихий океан! В состав эскадры войдут новейшие броненосцы и броненосные крейсеры»!

«Что думают в Петербурге? Каким будет ответ Зимнего Дворца  на ультиматум?»

***

Командирский салон на «Наварине» отделан с тяжеловесной роскошью конца девятнадцатого века — красное дерево, ковёр, массивная мебель.  Для ценителя — весьма достойное зрелище, но командиров кораблей и флагманских офицеров отряда они не интересуют.

— Господа, Петербург молчит, наш посланник в Нидерландах сказался больным и отказался от встречи. Я принял решение возвращаться в Кронштадт. Если британский или какой-либо другой флот попытается этому препятствовать, я буду вынужден использовать против него любые имеющиеся в моём распоряжении средства.

— Вы прикажете открыть огонь? Против англичан у нас нет ни малейшего шанса.

— Евгений Романович, мы уже объявлены виновными во всех смертных грехах. И вывод я вижу только один — эта невероятная  провокация задумана как повод для объявлении войны России. Вся европейская и американская пресса клеймит нас как коварных негодяев. Удовольствия выставить нас трусливыми негодяями я им не предоставлю.  Если бритты попытаются остановить нас силой, будет сражение.  Чем бы оно для нас не окончилось. Приказываю, господа, отряд к бою и походу изготовить. 

***

Мичман Яковлев в компании корабельного священника наблюдал за развернувшейся на кораблях отряда суетой несколько отстранённо — водолазная часть крейсера к походу готова, а в бою не участвует. Немногочисленных подчинённых мичмана привлекла к своей суете боцманская команда, и они с отцом Алексием, следуя флотской и житейской мудрости: «если не можешь помочь, не мешай» — беседовали о высоком.

— Всё-таки, юноша, я полагаю, что для закуски гораздо лучше подходят солёные грузди. Этак, знаете ли, с маслицем, лучком репчатым, капелькой винного уксуса, и чтобы в бочонке обязательно дубовый лист был, и смородиновый, но последнего — самую малость, для запаха только.  Под огурчик, оно, конечно, тоже душевно идёт, хрустко так, но грузди это совсем другой уровень, понимаете? О чём это вы вдруг задумались?

Мичман, взятый отцом Алексием за рукав, очнулся:

— А?

Потёр виски длинными пальцами с ухоженными ногтями:

— Я, святой отец, вот о чём подумал. Ведь до чего совпало-то, — чужой порт, ультиматум, эскадра поджидает, несопоставимо сильнейшая нашей.  Колчак вывернулся как-то…  А мы?

 — Так ведь Колчак и сам по сей день не знает, что его подчинённый спьяну устроил.

—  Неужели мы глупее?

Отец Алексий вздыхает глубоко, используя всю мощь тренированной грудной клетки.

— Так ведь пробовали  не раз, не выходит.

— Все разы ситуация была обычная, а нужна безвыходная! – у мичмана горят глаза от лихорадочного возбуждения.

— Катер там был, и сахар, и спиртным потом в бухте неделю пахло.  Отец Алексий, мы обойдёмся без сахара! Я к командиру!

***

Два немолодых голландца стоят на пирсе, провожая взглядами уходящие русские корабли. Тот, что выше и стройнее, с бородкой, спрашивает, не поворачиваясь:

— Тоже продал своё старое корыто, Клаус?

            Второй, невысокий и коренастый, с гладко выбритым круглым лицом, сплёвывает в воду.

            — Ты видел.

            — А ещё они скупили весь запас тёмного рома в бутылках. — Первому явно хочется поговорить. — Старина Ван Тиизель небось довольно потирает свои конопатые лапы.  Как думаешь, на кой чёрт им столько дешёвого пойла?

            Второй угрюмо ухмыляется:

            — Дитер, если бы тебе предстояло купание в холодной морской водичке, ты тоже постарался бы прихватить с собой что-нибудь согревающее. 

            — Ты вроде как недоволен, сосед?

            — Я, как и ты, знаю, что русские не выходили в море. В газетах сплошное враньё.  Они не нападали на англичан. И янки не топили. Это грязные игры Дитер, и наша страна тоже измазалась. Чему радоваться?

            — Тому, что продал старую баржу по цене двух новых, Клаус.  Пойдём, обмоем удачную сделку, заодно помянём этих сумасшедших.

            Пять современных броненосцев блокирующей эскадры против пары старых калош — удачный расклад, но на всякий случай  мористее держится отряд из шести броненосных крейсеров — на случай, если той же «Авроре» удастся проскочить мимо основной эскадры. Британцы не намерены ничего оставлять на волю случая, отряды дестроеров с заряженными минными аппаратами тоже приведены в боевую готовность.  Русским не ускользнуть, тем более что командир блокирующих сил получает информацию обо всех перемещениях своих жертв ежечасно.

            —  Ром, баржи, — седой адмирал в раздражении швыряет радиограмму на стол.

— Они совсем потеряли головы, делают чёрт знает что.

            —  Тем проще будет расправиться с ними, сэр.

            Адмирал наклоняет чашку  чая с молоком, любуясь благородным оранжевым оттенком напитка.

            —  Вам следует помнить, что справится с буйным сумасшедшим очень, очень непросто. Прежде, чем его упекут в Бедлам, он может такого натворить…

            Как в воду смотрел…

***

            Серое море, серое небо, серая муть в линзах биноклей, прицелов и дальномеров. Тёмно-серые силуэты кораблей на фоне тёмно-серой полосы берега, закрывающей всю западную часть горизонта. Если бы не поднимающиеся выше марева мачты, корабли можно было бы и не заметить. Корабли?  Скользнувший было мимо взгляд сигнальщика рывком возвращается к цели. Точно корабли, в этом нет никакого сомнения.

            — Три военных корабля на левой раковине, лейтенант, сэр!

            Вахтенный начальник в свою очередь вскидывает бинокль.

            — Это они. Всё-таки вылезли!

            — Так точно, сэр!

            — Пытаются уйти под берегом, надеются, что мы там их не достанем.  Глупость, их осадка не намного меньше нашей.

На британской эскадре сыграли боевую тревогу, прибавили ход — дым из труб пошёл гуще, носовой бурун вырос вдвое. На мачте флагмана затрепетали флаги сигнала, новейшие корабли гранд-флита начали последовательно поворачивать почти на сто восемьдесят градусов, ложась на курс перехвата.  Имея три-четыре узла преимущества в скорости, британский адмирал может не торопиться — медлительной мышке не скрыться от его бронированных кошек.

Требование остановиться, отказ русских, первые, пристрелочные, выстрелы англичан…

Мичман Яковлев, внезапно ставший самостоятельным командиром,  на борту своего первого корабля приник к визиру, пытаясь поймать самый выгодный момент для атаки.

— «Пора! Через несколько секунд они состворятся все».

Мичман выпрямляется, оглядывает ряды наклонных штырей, плотно усеявших палубу старой речной баржи, и сам себе даёт команду:

— Огонь!

Резким толчком опускает до упора Т-образный рычаг подрывной машинки. Палуба баржи окутывается плотным облаком порохового дыма, из которого с воем вылетают десятки ракет, тянущих за собой рыжие хвосты пламени. С опозданием на несколько секунд такой же залп даёт вторая баржа.

— Привет от Конгрева! Это вам за Копенгаген, суки британские! Эй, черти, вторую порцию!

Матросы, для скорости движений сбросившие бушлаты, в одних тельняшках начинают подавать из трюмов и насаживать на направляющие штыри новую порцию ракет.

После третьего, последнего залпа, мичман поворачивается к рулевому:

— Право руля, к берегу держать!

— Есть к берегу держать! – отвечает матрос, улыбаясь в пшеничные усы – голос у мичмана сорвался, от волнения командир ракетного корабля «Акация» как говорится, «дал петуха».

 Большая часть ракет падает в море, но достаточное их количество ударяет в палубы и надстройки британских броненосцев. От удара бутылки, составляющие боевую часть этих примитивных снарядов, разбивается, и ром, чёрный карибский ром лужами расплёскивается по палубам, разбрасывая в стороны ароматные (ну, это смотря на чей вкус) брызги. Спиртовые пары смешиваются с атмосферным кислородом, эту взвесь начинают засасывать палубные вентиляторы, и в этот момент один из не прогоревших до конца пороховых двигателей зажигает получившуюся смесь. Над флагманским «Лондоном» вспухает чудовищный огненный шар, клубясь, поднимается вверх, оставляя внизу тонкий дымный след.

— Вылитый ядерный взрыв, прости Господи, — крестится наблюдающий за сражением с кормового мостика «Авроры» отец Алексий.

Страшный со стороны, внешний взрыв не сильно повредил бронированному кораблю. Так, мелочь — смятые дымовые трубы, закопчённые стёкла оптических приборов. Но в недрах броненосца детонирует ром из корабельных запасов. Потоки горящей жидкости устремляются в трюмы…

Корабли британской эскадры один за другим повторяют судьбу своего флагмана.

 

Узнав о поражении эскадры броненосцев, командир отряда крейсеров коммодор Блэр  не стал вступать в бой, его корабли отправились оказывать помощь пострадавшим в бою соотечественникам.

Из европейских газет:

«Применив новое оружие русский флот прорвался в Северное море!»

«Новое оружие русских противоречит всем правилам войны!»

«Бесчеловечная атака северных варваров! С кораблей эскадры эвакуируют десятки обгоревших моряков!»

Из разговоров:

— Мэри, они бросались в огонь и пили горстями! На них горела одежда, но они не останавливались! Мне страшно это вспоминать, но я каждую ночь вижу этот ужас во сне — горят, пьют и хохочут…

— Бедный, сколько тебе пришлось выстрадать из-за этих гадких русских!

***

            Грозное оружие — утыканные стержнями направляющих речные баржи — покоится на илистом дне на границе территориальных вод Нидерландов.  Недолго довелось мичману Яковлеву командовать боевым кораблём. Но молодой человек не унывает — на палубу «Авроры» взбежал быстро, но с достоинством — его выдумка позволила прорваться сквозь блокаду сильнейшего флота мира не то, что без потерь — без единого пушечного выстрела. Сигнал с благодарностью адмирала, пожимающий руку капитан крейсера, дружеские объятия прочих офицеров — мичман купается в любви и уважении сослуживцев. Младшие чины едят глазами и за счастье почитают выполнить команду — только отдай.

— Вы, юноша, не загордитесь теперь, — густой баритон отца Алексия действует как стакан сельтерской после пары стопок водки.

— Грешен, святой отец, есть такое дело, — склоняет коротко стриженную голову мичман.

Священник улыбается:

— Ну-ну, не на исповеди! Кто бы в вашем возрасте не возгордился! Тем более — после содеянного.  Вот только через неделю прочие хоть и не забудут, но поостынут. А вы можете не успеть вовремя спуститься из горних эмпиреев. 

Яковлев краснеет:

— Отец Алексий, я даже и не думал….

— Зря, молодой человек, зря. Думать — занятие полезное во всякое время, не токмо в смертельной опасности, что у вас получилось отменно, но и после неё тоже. Ибо медные трубы — первейшее средство для погубления молодых и талантливых.  Нынче вечером вас, небось, кают-компания в оборот возьмёт, а завтра, если живы будем, прошу к себе, чаю выпьем, потолкуем. Груздей солёных, увы, нет, а вареньем монастырским попотчую.  Малиновым.

— Почту за честь, отец Алексий.

Погасив огни, отряд русских кораблей полным ходом двигается в ночь, оставляя вход в пролив Скагеррак по правому борту.

— Я много лет командовал минным отрядом, господа, — Фелькерзам чубуком трубки постукивает по расстеленной на столе карте.  После той оплеухи, которую мы с вами отвесили Хоум-Флиту,  лордам плевать на мелочи типа территориальных вод  Дании или Норвегии.  Потом отбрешутся.  Так что в тех краях нынче тесно от британских скаутов и миноносцев.  Держим к Исландии, оттуда на Шпицберген, где забункеруемся. 

— Будем прорываться в Архангельск, господин контр-адмирал?

Фелькерзам минуту думает, после отрицательно машет головой:

— Замерзает, собака. В Мурманск пойдём.

Флаг-офицеры замирают в недоумении. Штурман решается не то чтобы возразить, высказать сомнение:

— Ваше превосходительство, Мурманск ещё не начинали строить…

— Вот мы и построим, — ставит в разговоре жирную точку командир отряда. 

Полоса тумана принимает в себя три громоздких, ощетинившихся орудийными стволами боевых корабля.  На какое-то время отряд под командованием контр-адмирала Фелькерзама исчезает из европейских событий.

***

«Младший делопроизводитель пробирной палаты Солодовников домой не торопился — в его скромном холостяцком жилище не было ничего притягательного. Отсидев положенные часы в учреждении, Пётр шёл совсем в другую сторону — в стрелковый клуб. Большую часть своего жалования молодой человек тратил на патроны к любимому своему «Веблею — Фосбери», кои и пережигал на стрельбище, без промаха дырявя любые мишени. Даже с завязанными глазами, на слух, всаживал четыре из шести патронов в пущенную по песку жестянку из-под сгущённого молока».

Холодные пальцы размеренно ударяют по клавишам пишущей машинки. На лице — полное отсутствие выражения. Глаза уставлены в некую точку в пространстве. У сидящего за рабочим столом вообще движутся только руки. Слева от «Ундервуда» стопа чистой бумаги, справа — пачка отпечатанных страниц. Машинка стучит размеренно, в одном и том же темпе, останавливаясь лишь для того, чтобы печатающий мог заложить в каретку чистые листы бумаги.

Молодой делопроизводитель, заблудившись в метель на Аничковом мосту, выходит из снежной заверти под рождество 1962 года к частоколу Ачаньского острога на Амуре.

Покорив казаков Хабарова мастерским владением саблей и точной стрельбой из револьвера, попавший в прошлое младший делопроизводитель не теряется, и начинает усиленную боевую подготовку казачьего отряда и небольшой группы молодых охотников – гольдов, для отражения нападения маньчжур, которое, как знает Пётр, последует в начале весны.

Недовольный ростом авторитета молодого человека, Ерофей Хабаров затаивает в душе злобу, собираясь при малейшем поводе расправиться с неизвестно откуда взявшимся конкурентом.

Тем временем Солодовников, при помощи местного шамана, изготавливает в кузнице дорн и производит нарезку стволов в казачьих пищалях. В обнаруженном по следам старых работ медном руднике начинается работа, китайский торговец Си Ли доставляет в острог запас киновари, и в остроге начинается производства капсюлей.

Выполняя волю призвавшего его, зомби Хрюнинг ваяет к заданной дате очередную нетленку. Именем Великого Охредитора, а как же ещё.

Перенос

Ухоженная бородка встопорщена, всегда старательно зачёсанные волосы растрёпаны, лицо перекошено. Плащ, чёрный как крыло мрака, сбился набок и не впечатляет.

Ещё бы, для того, чтобы разорвать пачку бумаги, требуется немалая сила и хоть какое-то соображение.  Зловещий некромант, наконец, осознаёт тщетность своих усилий, бросает рукопись на стол и начинает рвать на мелкие клочья отдельные листы.  Пытается орать, но, утомлённый неудачной попыткой, запыхался и может лишь выкрикивать отдельные слова:

— Бред!

По комнате разлетаются клочья бумаги.

— Галиматья!

Треск очередного гибнущего листа.

— Я что приказал?!

Тяжёлое дыхание, бычий взгляд из-под насупленных бровей.

— Отсебятины не потерплю!

Наконец, дыхание персонажа выравнивается, и к эмоциям  добавляется толика информации:

— Попаданец должен оказаться на ВОВ!

Господин в плаще сталкивает рукопись со стола и не скреплённые между собой листы разлетаются по комнате.

— Главный герой должен оказаться в известной личности! Читатель не собирается бежать в библиотеку и выискивать, кто такой Хабаров! И никаких описаний переноса, попал и всё, нечего загромождать текст лишней информацией! Он, как котлета, должен быть готов к употреблению без тщательного пережёвывания. И делать его дешевле из некачественных продуктов, поэтому и вожусь с вами, покойниками!

Хрюнинг выслушивает весь этот крик без малейших эмоций на лице — откуда у зомби эмоции. Команды что-либо делать не было, поэтому бывший специалист по швейным машинкам сидит ровно и даже не дышит. Впрочем, как всегда.

Хозяин переводит дух, вытаскивает зеркальце и приводит себя в порядок. Величественным жестом поправляет плащ и опять превращается в авторитетного и непогрешимого.

— Переписать. Попадаешь героя в… Будённого. Осень сорок первого, конная армия из Крыма вплавь переправляется в Румынию. Захват Констанцы, уничтожение нефтяных месторождений в Бухаресте….

— В Бухаресте? – механически переспрашивает Хрюнинг.

— В Бухаресте, в Братиславе… Сам разберёшься, не маленький. Рейд через Карпаты, мобилизация местных, освобождение пленных из лагерей и удар на Краков. Группа «Юг» в котле, наступление на Москву сорвано. Финал: Ставка,  Сталин доволен, намекает на удар через Балканы по Италии.  Это для второй книги, понял?

Зомби кивает.

— И чтобы мне без этого, эстетства! Эмоции и прочие рассусоливания мне не нужны! Попадание, всё плохо, ГГ напрягается, находит выход, которого в упор не видят местные идиоты, рывок и победа!

И чтобы без баб!

Хрюнинг молча выворачивает из обёртки очередную пачку бумаги, заправляет в машинку первый лист и бьёт по клавишам:

«Гречиху с поля никто не убрал. Лишь чёрные пятна в местах попадения мин и снарядов разрывали её лохматое красное полотно…»

 

Наше время. Где-то внутри её величества Московской Кольцевой Автомобильной Дороги. По наличию оргтехники и мебели набившего оскомину вида помещение можно отнести к офисным. Шорох страниц, стук нажимаемых на калькуляторе клавиш. За окном лето, но окно предусмотрительно не открывается – за тройным стеклом стеклопакета струится густой, ароматный Московский Воздух. Гудит кондиционер.

— Они охренели, коллега.  Причём в этот раз все сразу. Эпидемия какая-то.

Из смежного помещения появляется голова коллеги – видимо, он сидит недалеко от двери и просто наклонился, не вставая.  Усы, бородка и высокий начёс тёмных волос нам явно уже где-то встречались.

— Что, опять требуют заплатить?

— Хуже. Завалили суды исками.

Слышно, как в соседней комнате выдвигается и через какое-то время задвигается обратно ящик стола.

— Плевать, — доносится оттуда. — Не впервой, отобьёмся.

Сидящий в комнате отодвигает калькулятор и смотрит на часы.

— Не в этот раз, к сожалению. Там всё серьёзно. Они получили доказательства печати дополнительных тиражей.

— Что, всех?

— Процентов тридцать, но этого хватит.

Пауза. В соседнем помещении обдумывают ситуацию.

— Слушай, а может им всё-таки заплатить? Половину?

— Ну-ну, — язвительно отвечает видимый собеседник. — Большую часть мы с тобой уже потратили. А твои новые МТА (молодые талантливые авторы) практически не продаются, скоро склад возвратами под крышу забьём. Ты кредиты свои гасить собираешься?

            Очередная порция тишины.

            — И что будем делать? — у появившейся в дверном проёме головы на лице растерянность и недоумение.

            — А хрен его знает, ваше благородие! — ехидно скалится тот, что считал на калькуляторе.  — Вот если б они все провалились куда…

Несколько позже. Если верить спутниковому навигатору, уже за пределами МКАД.

Тёмное помещение с наглухо задёрнутыми шторами. Стены украшены орнаментом в неоскифском зверином стиле, быки борются с медведями. Чувствуется рука талантливого художника — выпученные глаза, вываленные языки, раззявленные пасти. Кажется, сейчас они придут в движение, раздастся грохот копыт, уши заложит от звериного рёва.  На полу, в нанесённой краской «Капорол» пентаграмме, на подставке из двух томов «Экономикс» стоит большой монитор — дюймов шестьдесят по диагонали, не меньше. В углах пентаграммы помещены айфоны последней модификации, транслирующие в записи пасхальное богослужение в римском соборе Святого Павла. По бокам от монитора в канделябрах чёрной бронзы неярко горят  свечи из жира невинных младенцев.

Лихорадочно мечутся по виртуальным кнопкам шестого айфона (шестой в данном случае порядковое числительное, а не обозначение модели) пальцы с ухоженными ногтями.

«Абонент 782 146 D38 s95 412 3Rq срочно требует встречи с контрагентом!»

Тревожное мигание экрана в руке вызывающего, серия длинных гудков и экран монитора вспыхивает зловещим красным светом. Скрытые в стенах динамики оживают:

— Сколько можно, убери эти пошлые цветовые эффекты, как маленький, в самом деле.  

Щелчок пульта, тревожное мигание сменяется ровным светом. С экрана мило улыбается лицо пожилого человека с дружелюбным оскалом золотых зубов. (Когда вставлял, фарфоровых ещё не было, теперь менять уже поздно, своего рода атрибут. La noblesse oblige, сами понимаете).

 — Ну, что у тебя опять? Между прочим, тебе не надоела эта вонь? — косится на горящие свечи. — Следующий раз зажги пару стодолларовых купюр — меньше возни, а детских страданий в них побольше, чем в твоих средневековых артефактах.

Вызвавший, справившись с волнением:

— Мне срочно нужна помощь.

— Надоело. — Морщится недовольно лицо на экране. — Выкручивайся сам.

— Под угрозой находятся сделанные вами инвестиции!

— Такая душонка это не инвестиции, это просто дрянь и скрежет зубовный. Дешёвка, купленная втридорога, тут я однозначно прогадал. Но вложено действительно много.

Из динамиков раздаётся долгий прочувствованный вдох.

— До чего бездарный нынче клиент пошёл! Ничего, абсолютно ничего не способны сделать сами… Что на этот раз?

***

Михаил Крестовский aka Korpus Kristi

Я уже заканчивал прибираться в мастерской. Сегодня, надо сказать, особой работы и не было, так, больше ковырялся для души. Сменил одному клиенту прицел на последней модели «Баррета», смонтировал на винтовку имевшийся у него двадцатикратный «Льюпольд 19/04». Если хочет человек сэкономить на покупке такой большой пушки — он в своём праве. Ставил далеко впереди, «по-скаутски» — Леонсио любит стрелять таможенников прямо в джипах, навскидку. Утверждает, что иначе они успевают смыться. Может быть, он и прав, сам я не пробовал — некогда.

Убрал винтовку в чехол, положил в ящик старые кольца, вернул на витрину освободившийся прицел. Зашёл в кладовку, перетащил в тайник оба ящика с контрабандными АКМами ижевского производства, с этим товаром у нас в Юте последнее время проблемно – спрос подскочил, а поставки накрылись. Санкции называется. Из Мексики таскаем, по деньгам даже выгоднее кокаина выходит. Опять же, намного гуманнее — кокаин убивает медленно. Хорошо хоть патронный завод в Сербии Клинтон не разбомбил в своё время, поставки регулярные, но я на всякий случай приныкал в подвале тысяч сто «семёрки». Аккурат за ящиком, в котором храню на всякий случай свой именной М2НВ. Да-да, тот самый, любимая в штатах «пятидесятка» старины Браунинга, он же Ма-Дьюс. Спросите — где взял? А места нужно знать. У моего старого «Хамвика» даже «собачья будка» под него есть. Не на крыше, конечно, в гараже. На всякий случай. А случаи, они всякие бывают.

Вообще-то я не только оружием торгую, хотя с таким бизнесом у нас здесь, на юге Дальнего Запада, с голоду не помрёшь, но клиента надо окучивать в комплексе, по полной программе. Поэтому у меня имеется ещё и стрелковый клуб, и магазин всякой тактической одежды и полагающихся к ней прибамбасов.  А ещё я книжки пишу, из которых даже самый тупой клиент поймёт, что без пары ружей, пулемёта и трёх пистолетов, включая тот, что спрятан в межьягодичной складке, выходить из дому смертельно опасно. Жаль только, что читают меня больше на русском, этим клиентам до моего магазина далеко добираться.  Надо бы ещё ресторанчик пристроить, но на него пока средств не хватает. Вот придёт очередной платёж от московских издателей, сразу займусь.  

Передвинул в угол стоящий на сошках РПК — их почему-то берут неохотно, местные больше на «Миними» ориентируются.

Ладно, работа работой, а есть хочется уже немилосердно. Интересно, что сегодня моя драгоценная сочинила на ужин?

Поправил в поясной кобуре свой девятнадцать-одиннадцать и открыл дверь.  Тут мне в глаза и сверкнуло.

Margarita Zanudene aka Максимка

            Мне край как нужно до конца недели дописать третью часть баек Древнего Палтуса, поэтому я весь день до полного изнеможения шлялась по всем ста восьми улицам старого города, собирая на их перекрёстках и в углах ухоженных дворов недостающие истории.

            Проверено – выбить из издателей гонорар за предыдущую напечатанную книгу можно только показав следующую. А деньги нужны были уже вчера.

 Пока я сбивала о старинную брусчатку каблуки моих любимых бродильных туфель, город поддерживал меня, обдувая ветром, наливал ароматный кофе в небольших уютных кофейнях. Последняя история прихватывает прямо напротив Замковой Горы, без объявления войны наваливается на меня в серой тени старой башни. Как всякая почтенная дама, она излагает не торопясь, с оговорками, повторами и уточнениями.

            — Может быть, вы можете рассказывать быстрее? — спрашиваю я.

            — Милочка, вы хотите получить историю полностью, или собираетесь бегло  просмотреть оглавление?

            Приходится заткнуться и слушать дальше.

            Когда почтенная история наконец доходит до финальной точки, на улицах уже горят фонари, пятнами размытого света отражаясь в мокрой брусчатке. Я и не заметила, что пошёл дождь. А ещё мне очень хочется есть. Поэтому я толкаю тяжёлую стеклянную дверь, она проворачивается и впускает меня в Макдональдс. Интересно, кто придумал именовать эти забегаловки ресторанами?

            Других посетителей в зале нет, и девочки за стойкой проворно набрасывают в пакет жареную картошку, вручают мне большой чизбургер и картонную банку с молочным коктейлем. Одна из них блондинка с голубыми, будто выцветшими, глазами, волосы второй красиво окрашены в золотисто-каштановый цвет. Глаз невольно цепляется за зелёный непрозрачный камушек в её серёжке.

            Девчонки улыбаются широко, но несколько механически — привычка, вырабатывающаяся у всех, кто достаточно долго работает в литовском общепите.

            Дама на кассе пробивает мою карту и величаво кивает мне высокой башней затейливо уложенный волос.

— Приятного аппетита, — желает мне она и улыбается живой, немного усталой улыбкой. Старая школа. Киваю в ответ и прохожу за столик — угловой, с видом на улицу. Удивительно, но за стеклом безлюдно, нет даже машин.

            Ошиблась. Одна всё-таки едет. Не легковое авто, грузовичок-труженик, из тех, что развозят товар по бесчисленным магазинчикам старого города.  Он сбрасывает скорость на повороте, лучи его фар высвечивают фасады домов на другой стороне площади. Фургон кренится на развороте, яркий ксеноновый свет бьёт мне в глаза, на время лишая зрения…    

 

Василий Основин aka Bespredel

            Призрачные серые тени бесшумно скользили по мокрым серым стенам домов.  Когда между рваными краями тяжёлых, будто свинцовых облаков проглядывала растущая в первой трети, но уже достаточно яркая луна, становилось понятно, что это не призраки, а всего лишь тени, отбрасываемые голыми ветвями мокрых деревьев. Бесшумными они тоже были только для меня, потому что большую часть звуков заглушал гул в ушах.

            — Отпусти, — с трудом выталкивая воздух сквозь передавленную гортань, прохрипел я. Хватка на горле в самом деле ослабла. Немного.

            Кривой встряхнул меня ещё раз, поворачивая так, чтобы свет одинокого фонаря позволил ему видеть лицо.

            — Беспредел, ты меня за лоха не держи, понял? Проиграл — отдай, и песен петь не нужно, я тебе не ботан, от меня книжками не откупишься. Тебя за стол никто силой не тянул, карты в руки не впихивал.

            Я перевёл дух. Вообще-то Серёга не врёт. Черти меня понесли после кабака с полузнакомой компанией продолжать на квартиру. Там добавили, и сам не помню, как за столом оказался. И ведь первое время карта шла…

            — Кривой, ты скоро там? Заканчивай давай, холодно, замёрзла я уже!

 Ленка, сучка. Если честно, это из-за неё я тогда из кабака свалил.

            — Ну Серый, замёрзла же, до печёнок продувает!

            Я похлопал Кривого по руке, стискивающей ворот.

            — Серёга, на следующей неделе рассчитаюсь. Честно, издатель гонорар за последнюю книгу зажал, но наш юрист уже прихватил его за яйца. Вырвем бабки, сразу отдам, ты меня знаешь!

            Кривой пожал плечами и оттолкнул меня к двери парадного.

            — Смотри, писатель. Долги, их отдавать надо. Не отдашь — следующий я раз домой на твоей тачке уеду, и тёлка мёрзнуть не будет, понял?

            Стоя на крыльце, я смотрел, как удаляется его грузная фигура.  Он подошёл к Ленке, по-хозяйски сгрёб её правой рукой за холку, девица левой уцепилась за него там, где у обычных людей бывает талия, и они потопали к далёкой автобусной остановке.

            Да, такого от Серёги я не ожидал. Однозначно это Ленка его настропалила, Кривой мужик с понятиями, просто так обычно не наезжает. Видно, крепко запал бывший борец на рыжую змеюку.

            От волнения не сразу попал пятаком магнитного ключа в гнездо считывателя. Странно, что я так из-за пустяка расклеился. Собрался, встряхнул головой. Кодовый замок тренькнул и впустил меня в подъезд. У шахты лифта привычно воняло мочой, откуда-то сверху тянуло табачным дымом.

            Лифт пришлось ждать долго, древний агрегат явно доживает последние годы, скрипит, кряхтит, но всё ещё таскает вверх и вниз жильцов нашего далеко не элитного дома. Пока он полз с девятого на первый, можно было выкурить сигарету.

            Оп-па! Нет, сегодня определённо поганый день, хорошо, что заканчивается. Какая-то тварь  смачно плюнула на кнопки выбора этажей. Дотрагиваться до липкой мерзости пальцами? Да ну на хрен, я выматерился и побрёл на пятый этаж пешком.

            Лампа на лестничной клетке не горит уже неделю, никак не соберусь заменить. Может, я и привык бы заходить в квартиру наощупь, если бы не тёзка.

            Жирный кастрированный котяра и в этот раз подвернулся мне под ноги, немузыкально заорал и метнулся на стоящий у соседской двери картофельный ящик.

            — Не мог, скотина, сразу туда залезть? — выуживая из кармана связку ключей, спросил я. Васька ожидаемо не ответил.

            Сбрасывая с ног сырые кроссовки, я нашарил на стене клавишу выключателя. Тихий щелчок и ослепительно яркий, невозможный для слабенькой лампочки свет больно ударил по глазам.

  

 Анфиса Лобова aka Звезда

 Выложив очередную проду (почти пятнадцать тысяч знаков вместо ежедневных десяти... а что, пусть девочки порадуются, пятница как-никак), я решила, что имею право как следует отдохнуть и поехала в любимый клуб. О, что это за клуб! Готика, нуар, восторг! Хэллоуин длиной в триста шестьдесят пять дней! На входе — старый знакомый вампир. Ну, то есть, не совсем вампир, кукла в два моих роста, но если бы вампиры и вправду существовали... тогда я бы точно в него влюбилась! На мгновение — ах, только на мгновение! — сама верю своей фантазии — и улыбаюсь ему. Ах, только бы охранник, типичный хомо с признаками неполного среднего на лице, не принял это на свой счет! Вечер наверняка будет испорчен!

К полуночи, когда все Золушки уже омыли горючими слезами тыквы и забылись безрадостным сном, в клубе "Готика" только-только начинается самое веселье. Его залы наполняются светомузыкой и чувственным голосом солиста "Лакримозы" (какая жалость — всего лишь записанным на диске!) и десятками... нет, сотнями причудливо движущихся теней. Для неподготовленного новичка — жутковатое, завораживающее зрелище. Для меня — уже привычное, но, к счастью, не утратившее своей притягательности. Разве что душно... Опять кондишн толком не пашет, а от ароматизированных свечей у меня быстро начинается мигрень. Вышли с Алиской подышать.

Холл казался черным и зловещим, секьюрити как-то странно кружились вдоль него. И мысли явились тоже не самые светлые. Мне многие завидуют, это не секрет. А вот жертв несправедливости любят даже заклятые враги... жаль, что еще и злорадствуют попутно. Кроме того, положениежертвы дает немало других преимуществ. Можно подать в суд и не придется карабкаться по этим пологим пандусам и лестничным переходам. Но с другой стороны, у жертвы нет возможности все разведать, а где-то здесь скрывается моя собственная жертва, заказ от которой пришел еще месяц назад. Две команды наемников задание провалили, их тексты не прошли, я приступила к выполнению поручения всего три дня назад, и все же время шло, а сдвигов не было никаких.

Нет, положительно требуется допинг!

Я решительно зашагала обратно в зал. Алиска, мой самый лучший бета-тестер, привычно засеменила следом.

— Ну и что делать будем?

Да, момент для вопроса я выбрала не лучший: Алиса выбирала коктейль, не забывая заодно строить глазки бармену. С третьим делом одновременно ей ни за что не справиться... блондинка, да еще и крашеная! Я не без торжества поправила свой идеально завитый локон, рыжий от природы.

— Что делать, что делать… — подруга пожала плечами.

— Предлагаю пройтись голяком по улице ночью. Они сами подлетят, тогда и решать будем, что делать.

Он подошёл внезапно, положив на стеклянный столик кожаную папку для бумаг. Он... брат-близнец моего вампира, только совсем-совсем настоящий. Вау!

— Приветствую нашего самого плодовитого автора, — хрипловатым таинственным баритоном заговорил он, — я пришёл для разговора.

— Можно присесть?

Я оторопело кивнула.

Незнакомец властно протянул руку к мгновенно освободившемуся стулу и, придвинув его к столику, устроился у стола.

— Мое имя Варданес Аррадян. Я старший юрист издательского дома.

— А... — чтобы справиться со смущением, мне пришлось достать сигарету. Алиска улужливо поднесла зажигалку. Этой секунды мне хватило, чтобы сформулировать вопрос:

 — А, зачем вы здесь?

Бармен бесшумно, будто творя торжественный и загадочный обряд, подошёл к столику, поставил бокалы и бутылку вина, сразу разлив треть её содержимого в бокалы.

Варданес к бокалу не притронулся. Я не сводила серых задумчивых глаз с его лица, но разговор первой не начинала.

— Нам нужна помощь, — заявил  Аррадян, — и, если вы выполните нашу просьбу, мы выплатим ваш гонорар немедленно.

— Ага, а потом вы зажмёте гонорар за следующую. И вы ничего не сказали про роялти!

Алис-ска! Ну кто ее просил влезать?! Я незаметно, под столом наступила ей на ногу. Подруга тихонько ойкнула и прикусила язык.

— И кого же я должна опередить, чтобы книга была напечатана до ярмарки? — для него я была бы готова и на большее, только бы... только...

Аррадян молчал несколько минут. Слишком многое знали эти самоуверенные писательницы, слишком рискованным казалось доверить им еще несколько тайн издательства. Впрочем, вампир не сомневался, что денег эта компания не получит. В глазах Вар Аррадяна промелькнуло сочувствие, но лишь на мгновение.

— Мы дадим месяц.

— Мы бы хотели получить письменное соглашение и правильно оформленный заказ с подписью двенадцати старейшин ИД, — снова вмешалась блондинка.

Юрист с яростью посмотрел на нее, но затем, отвесив ироничный поклон сначала ей, потом рыженькой (а беленькая-то, хоть и стерва, посимпатичней будет... и, кажется, поумнее), ответил с многообещающей усмешкой:

— Приходите в завтра, я передам вам их лично.

— Девушки, посмотрите на меня! — раздалось сбоку.

Фотограф клуба направил на нас мощный объектив своей камеры.

— Улыбочку… — попросил он.

Вспышка залила помещение ярким белым светом.

Вениамин Серебряков aka Мэтр

Мать-перемать… Чем это она меня так? До сих пор звёзды в глазах стоят. И было бы за что! Слегка поучил зарвавшегося либераста. Монархия ему не нравится? А в печень? И по рёбрам с оттяжкой, чтобы вспухло и неделю болело? Мать-перемать, а она сзади по голове… И ещё этот урод, тощий, в жилетке. Фонариком в глаза… Поймаю – вырву веточки его корявые… Как хреново, господа…

 Поднялся, а координация ни в звезду, ни в Красную Армию. Тело не моё, и всё тут. Вокруг — лес. Дистрофичные какие-то древеса, вроде дуба, только кривые и невысокие. Рядом тазик с остатками оливье. Белый, эмалированный. Это она мне его с размаху на голову нахлобучила? Вот стерва! Точно крашеная, зря я сомневался. Но до чего пить-то охота! И голова болит, тошнота не проходит… Не дай бог, сотрясение — в моём возрасте может плохо кончится.

Птицы орут… Птицы… Подтягиваю сползающие штаны и плетусь вниз по склону — воду искать. Нет, всё-таки мало я ему дал… За Государя надо было сначала в пах, ногой, потом по шее… И по рёбрам, с оттягом, чтоб неделю… Опять штаны сползают. Тля, не моё тело, однозначно!

Доплёлся до ручейка. Странно, вода вроде чистая, а воняет майонезом. Или это не вода? Стащил джемпер. Точно, не вода. Вся спина в салате.  А голова? Пощупал. Волосы от майонеза слиплись. Нет, но какая сука?! И за что? За вонючего стрикулиста. Кого пожалела, тварь?

Вода в ручье холодная. Пью пригоршнями, ломит зубы. Полощу джемпер и майку, майку прикладываю к голове. Становится легче.

Опять сползают штаны. Пытаюсь затянуть ремень на последнюю дырку, но все равно между ним и животом два кулака проходят. Чёрт, где МОЁ тело?

Как они меня в лес вывезли, мы же почти в центре собирались? И почему тепло так? Мать-перемать…

Стошнило. Однозначно сотрясение. Надо выбираться из этих кустов, к людям. Вверх не пойду, сил нет. Попробую вдоль ручья. Так в книжках пишут — вдоль текущей воды. Она выведет. И напиться можно…

Опускаюсь коленями на подходящую корягу, аккуратно — чтобы не упасть, ясно? Аккуратно смываю с волос липкую гадость. Ручей уносит остатки колбасы и яиц. Горошек почему-то не прилип. Круглый потому что. Или потому что зелёный? Тля, как мне хреново!

Этот лесопарк чистили когда-нибудь? Поднимаюсь, пинком отбрасываю корягу с дороги. Опять поднимаюсь. Подтягиваю штаны. Херня какая-то. Впереди просвет. Кажется. Наконец.

Выбираюсь — оп-па, под ногами обрыв, под обрывом море, на пляже криво стоит строеньице из стекла на металлическом каркасе. А над ним — скособоченные золотые дуги. Тля, и здесь эта зараза приткнулась…

Семён Тихов aka Свояк

            Нет, ребята, ей-богу, не нравится мне такая нездоровая суета. Оно понятно, что старому заслуженному прапору вся эта фигня с сокращениями не грозит ни разу, но всё равно неприятно. Да и к народу я уже привык, обидно будет терять парня из слаженной команды. Опять же, с такой политикой повышение окладов нам как пить дать зажмут, и не подкопаешься — страна в тяжёлом положении, кругом враги.  И ведь правда, чтобы убедиться, достаточно телевизор включить. Не веришь нашему — Евроньюс погляди, CNN —это уже язык знать надо, не для всех. Поразительное единодушие с обоих сторон: враги, безо всяких сомнений. Только дерьмократы закатные нас грязью из шланга поливают, а мы белой тряпочкой вытираемся, и брызги на них стряхиваем. Аккуратно так, вежливо, мол, воспитанные люди, не чета Европе.

А мне что делать? Возраст, он обратного хода не имеет. Когда тебе к полтиннику наворачивает, начинаешь задумываться — стоит со второго этажа спрыгивать, или лучше по лестнице пробежать. Опыт, конечно, дорогого стоит, особенно боевой, но пора и про обустройство подумать. Домик построить, чтобы на пенсию выйдя, в огороде ковыряться. Чтобы тишина и сонный покой. Я за свою жизнь набегался — на троих хватит.

Однако воровать не привык, а на наши доходы дом что в Подмосковье, что под Ставрополем не построить.

Одно время появилась крепкая надежда на писательские гонорары — книги мои народу понравились, и печатали их с охотой. Да только последнее время издатели стали темнить с тиражами и выплаты зажимать. Между прочим, среди пишущей братии неплохие парни попадаются, хоть и цивильные почти поголовно. Решили мы этих умников через суд прижать. Подключили парней из наших, они помогли информацию собрать о тёмных делишках, доказательства накопить. Суд через неделю. Адвокат у нас отличный, своего не упустит. Глядишь, к пенсии обзаведётся прапорщик СОБРа Тихов собственным домиком в тихом месте.

У меня сегодня день отдыха, с утра хочу поплавки в речке помочить. Собрался — сделаю. Приманку с вечера наготовил, а снарягу мне, сами понимаете, в магазине покупать не нужно. Натянул комплект термобелья, носочки специальные. Потом комплект старой формы, и горку поверх — оливковую, ношеную-стираную, ни одна рыба на берегу не приметит. На ремень повесил пехотную лопатку — мало ли, червей копануть или ещё чего. Мультитул в чехле спереди справа, фляжка с согревающим раствором  слева-сзади, привычно мне так. Старенький РД с припасом за плечи, чехол с удочками под мышку. Глянул в зеркало — нормально всё. Шапочку вязанную на коротко стриженую голову натянул и вперёд, к водоёму.

Уже со двора выходил, обратил внимание — пацанва подозрительно как-то у песочницы возится. Я к ним, а они спичкой чирк — и бежать. Только пацанка малая, лет четырёх, внутрь пялится — зависла. А из песочницы дымок характерный. Кто видел, как ОШ горит, тот поймёт. Я броском туда — мало ли где шпана тротиловую шашку достала. Уже в прыжке понял – петарда китайская. Но остановиться не мог. Полыхнуло мне прямо в рожу. Ярко так…

Пришёл в себя  — лицо расцарапано, перед глазами ветки. Лежу уткнувшись мордой лица в густой такой куст. Нет, нормально? Только что в песочницу на детской площадке прыгал, и на тебе. Там до ближайшего куста метров двадцать. Взрывной волной закинуло? От петарды? Я вас умоляю…

Даю задний ход, вылезаю из веток. А кругом  лес — не лес, а так, что-то непонятное. И птицы орут, немузыкально так. Не галки или вороны, что-то незнакомое.

Городка нашего и следов не видать, а главное — тепло. Не июль, конечно, но градусов под пятнадцать по Цельсию.

— Ну, Сёма, говорю себе, — дописался. И попал.

И так мне хреново стало, слабость в коленках образовалась, на первую попавшуюся корягу сел и зажмурился. Вот тебе, прапорщик Тихов, и домик, и пенсия, и сокращение штатов до кучи.

Сколько так сидел — не скажу, время не засёк. А потом зло меня разобрало. На себя. Я оплеуху сам себе отвесил, говорю:

— С чего расквасился? Ты ведь не салага, а боевой прапор! А раз так, соберись, тряпка, и думай, где оказался и как из этой задницы выкарабкиваться. 

Если прикинуть, не так уж плохи мои дела. Из всего, что у меня с собой было, только удочки пропали. Ну да, я же чехол отбросил, когда к песочнице кинулся.

Так что ещё побарахтаемся. Лопатку из чехла достал, подкинул в руке пару раз…

На руку смотрю – мать моя, женщина, а рука моя и не моя одновременно. Мизинец на правой мне лет пятнадцать назад осколком укоротило,  а он — нате, на месте опять. И движения все так легко проходят…

Нет, я конечно, далеко не ботан, и пивного животика к своим сорока пяти не нажил, при моей-то службе, но подобной лёгкости в членах что-то не припоминаю.  Для проверки махнул пару раз лопаткой, выпад сделал, кувырок — нормально, и РД не мешает.

Мы ещё побрыкаемся!

            Ещё прикол — снова кругом горы. Как они мне дороги уже, не описать.  Будто в том анекдоте — бойца в часть ночью привезли, до палатки наощупь… Утром глаза продрал, на улицу выполз, а вокруг — вершины в снегах.  Он от восторга полную грудь целебного воздуха набрал, и как заорёт:

            — Красота то кака-а-я!

            — Твою мать, твою мать, твою мать… — по привычке подхватило эхо.

            Я зеркальце из ранца достал (есть у меня такая привычка, полезные вещи не выкладывать), немного рожу в порядок привёл, а то внешний вид — будто с кошкой боролся.  Потом ранец на плечи, и — несите меня, ноги. Тем более, вы нынче молодые, выносливые.

            Места чужие, дикие, иду с опаской, шапочку в карман сунул, голову банданой повязал — и не жарко, и уши открыты. Надо сказать, карканье это я и в ушанке бы услышал. Местное вороньё так орало, проедь рядом танк — и его заглушат. Если только из пушки садануть. На такое место стоит поглядеть — решаю я и аккуратно протискиваюсь сквозь карликовые дубки. А там — полянка. А на полянке живописно стоят наш бардак, который БРДМ-2, прямоугольный гусеничный гробик М-113 и тяжёлый автомобильный тягач с прицепом. Военный, многоосный. Будь у меня такой дом, как у него прицеп, так больше и не надо. «Тополь» внутри может и не поместится, а чего поскромнее — запросто.

            Я так в кустах и присел. Потом гляжу — а стервятники за машинами уже кого-то приходуют. Будь тут живые, кто бы им так наглеть дал?

            Вылезаю из кустов, и туда.

            Сильно их расклевать не успели, но фотографировать то, что от лиц осталось, я не стал. Кстати, и интернационал технический прояснился – на всей технике литовские флажки намалёваны. И фамилии на нагрудных нашивках характерные – Vilcat, Aminwest, Litovec-11. Это те, что ничком лежали. На остальных форму уже потрепали, надписей не разобрать.

            Вояки уже начали попахивать, но я не особо брезгливый, перед тем, как тела в овражек стащить и камнями привалить, осмотрел. Следов насильственной смерти не обнаружил.  Видно не повезло с переносом – как построились рядом с техникой, так и легли. Сразу и окончательно.

            Ну, долг я свой выполнил, тут и темнеть стало, причём резко.  В горах всегда так, тем более на юге. И мне на боковую пора, но на природе рядом с могильником страшновато – мало ли кто из зарослей на запашок подтянется. Ну так а БТР мне на что?  Собранные стволы и подсумки с рациями я уже впотьмах туда забросил. Даже разбираться не стал, чего и сколько. Только один «Глок» в кобуре на пояс прицепил – мне на природе так спится спокойнее.

            Сначала хотел в бардаке спать лечь, но в американце места намного больше.  Там и устроился.

            Поворочался немного – всё-таки нет ясности, где оказался. Но если вокруг Литва, обещаю укусить себя за колено. С внутренней стороны.

Ещё беспокоила надпись на кормовой двери БТРа. Собственно, ничего особенного —  белой краской из баллончика, с потёками. Но подпись... Неровными буквами по американской броне:

«Увиденным удовлетворён».

 И ниже, размашисто:

 «Юра Семецкий».

Хорошо, волос у меня короткий, когда дыбом встал, бандана не слетела. Я ведь в первой книжке тоже его того… Ну, вы поняли…

Виталий Бубенцов aka Бычков-Белый, сокращённо ББ

Я стоял на пологом, поросшем невзрачным кустарником склоне.  Справа, почти у горизонта, стеной чернел лес, будто размашисто нарисованный тушью по серой бумаге. Внизу, за крутым обрывом,  обнажённый отливом широкий пустынный пляж, на котором сиротливым островком цивилизации стоит стеклянная постройка с перекошенной эмблемой Макдональдса на крыше.

Представьте себе ощущения человека, подошедшего к зеркалу, чтобы поправить галстук, — слепящий зигзаг молнии за окном, ответный высверк в зеркале, и вот уже ни окна, ни зеркала, лишь дующий с моря влажный ветер.

Я даже не успел отвести руку от узла…  Что это было?  Сдвоенная вспышка, какая-то муть вокруг, и резкая смена декораций. Я жив?

Где-то недалеко журчит ручей, с какой-то жестяной интонацией шелестят под ветром листья кустарника, через неравные отрезки времени раздаётся пронзительный крик неизвестной птицы. Равномерный плеск накатывающих на берег волн.  Если это — загробный мир, то режиссёром явно работает Арсений Тарковский, больше такую сцену не выстроить никому. Будет интересно поговорить с выдающимся человеком.

Смерти я не боюсь. Каждый родившийся когда-нибудь умрёт,  смерть — естественное завершение процесса жизни. Я свою прожил интересно. И не впустую. Осталась Книга, написанная мной. Или написавшая меня, мне теперь трудно судить, кто из нас был главнее. Надеялся ещё добавить томик-другой, но, видно, не судьба.

Ну что же, прибытие состоялось, следует ближе познакомиться с местом своего дальнейшего пребывания. Я шагаю с уступа и кубарем лечу по каменистой земле, царапая руки и с мясом выдирая пуговицы из очень недешёвого пиджака. Вдобавок элегантное творение британских портных с громким треском лопается под мышкой.

Поднимаюсь, выуживаю из кармана носовой платок и прикладываю к ноздрям, запрокидывая голову и дыша ртом — носом идёт кровь.

            Вселенная самым простым и доходчивым способом вернула моё заплутавшее сознание на Землю. Какая ирония — в такой момент наступить на развязавшийся шнурок. 

            Между прочим, я изрядно похудел за те мгновения, что провёл в непонятном месте вне пространства и времени. Если бы не подтяжки, брюки просто свалились бы со ставших худыми и жилистыми, как в молодости, ног. Проделки фогров? Или арзейлей?

            Не волнуйтесь, я не настолько сумасшедший, чтобы верить в существование придуманных мной же сверхцивилизаций. Но допускаю наличие в бесконечной  вселенной кого-то подобного.

            Кое-как уняв кровь и завязав, наконец, шнурки, начинаю спускаться вниз, к обрыву и морю.

            Даже если кто-то преднамеренно перенёс меня из гостиничного номера в эту глушь, при таких возможностях я сумею отыскать его лишь тогда, когда он решит, что пришло время для встречи.

            Спускаюсь аккуратно, перехватывая руками толстые ветки попадающихся на дороге кустов, тщательно выбирая место для очередного шага. Совершенно нет желания падать ещё раз.

            — Извините, это не вы там, наверху, падали громко, как славянский шкаф?

            Однако! Первый же встреченный незнакомец говорит по-русски и знаком с творчеством Семёнова. Нехарактерно для аборигена. Или я всё-таки в России?

            —  Почему именно славянский?

            —  Немецкие ругаются иначе.

            Приходится признаваться:

            — Это, несомненно, был я.

            — По вашим выкрикам я понял, что имею дело с земляком. Но на всякий случай решил не бежать навстречу, земляки у нас встречаются разные. Вы меня понимаете?

Я гляжу на самодельный лук из кривой ветки, который мой соотечественник держит в руках, и сразу же соглашаюсь. Разнообразие земляков в России просто зашкаливает...

***

Впечатления всех авторов, попавших в столь несвоевременную для них переделку, в тексте приведены не будут, так как в общих чертах повторяют друг друга. В автомобилях, забитых туристическим снаряжением и просто в трусах, с ружьишком наперевес или зажав в пальцах клочок туалетной бумаги, все они оказались в одном месте и в одно время.    

Впрочем, одного из них следует показать подробнее. 

Евсей Осинский aka Warlock

Как ни крути, а на доходы с писательства не проживёшь. Общая прибыль от всех моих изданных книг не дотягивает даже до месячного заработка в качестве программиста. А если учесть ещё и зарплату системного администратора…  В общем, вы понимаете. Основные сливки с работы пишущей братии достаются не тем, кто сочиняет продающиеся желающей отвлечься публике тексты, не авторам. Даже если прочие участники играют честно. При этом аппетиты издателей и книготорговцев растут, а авторы так беззащитно одиноки… Чем первые и вторые старательно пользуются, запуская всякие серые и не очень схемы, вроде выпуска дополнительных тиражей, о которых «забывают» сообщить авторам, задерживая под разными предлогами выплаты или вовсе отказываясь платить. Наверняка так ведут себя не все. По крайней мере я надеюсь на это. Меня же угораздило связаться именно с такой шайкой.

Ничего, суд расставит всё на свои места. Хоть роялти с книг и неосновной для меня доход, наживаться за мой счёт эта притворяющаяся издательством банда больше не будет.

 А пока на работе выдался перерывчик, можно и отдохнуть. Достаю из футляра очки, подключаю к машине… Нужно сбросить напряжение, так что держись, нечисть!

Пальцы мечутся по клавиатуре, мышь просто пищит от возбуждения — уровень сложный, и парни с той стороны далеко не лохи. Упускаю момент, и мне прямо в рожу летит здоровенный файербол…

В глазах полыхнуло так, что слетели очки. И я, кажется, отключился на какое-то время.

Пришел в себя — в комнате темень, хоть глаз выколи. Электричество отключили? Комп молчит, значит и бесперебойник накрылся. В наше здание молния угодила?

Достаю планшет, включаю фонарик и еле сдерживаюсь – такого помещения у нас в офисе нет. Ничего себе, шуточки у коллег! На четвёртом десятке все, а ведут себя как подростки в период полового созревания. Человек отрубился, а они не скорую вызывают, а волокут в какую-то подсобку с кривыми стенами.  Дожились.  Очки и ноутбук зачем было со мной нести? Ноут у меня тяжеленный, могучий – наши аналитические программы на слабом железе не работают, поэтому юзаем всё самое новое, последний писк.

Дверь в помещении почему-то овальная, со штурвальчиком. Меня что, в какое-то убежище затащили? Потолки низкие, пороги высокие, коридор узенький. Но все двери – нараспашку. Вдалеке свет мерцает – тусклый, синюшный. Но где свет, там и вахтёры. Иду туда. Пригибаюсь в люках, прохожу один отрезок коридора, другой… Ничего себе, пультовая!  Несколько приборов, между прочим, помигивают лампами.  И все надписи – на английском. Нам, компьютерщикам, не привыкать, но чтобы все? Даже таблички рядом с креслами? Куда это меня занесло?

В соседнем помещении  гораздо просторней. И экранов больше. В нормальном состоянии я бы уже радостно потирал ручки, предвкушая, как доберусь до всего этого железа и пороюсь в базах данных, но сейчас я кажусь себе героем собственной книжки.

А если так, значит неприятности рядом. Аккуратно опускаю на кресло рядом с центральным пультом своё барахло и начинаю читать надписи на табличках. В том числе на той, что побольше:

S.31Vengeance

***

Представляете, каково это – понять, что находишься на подводной лодке без экипажа? Атомной, с ракетами?  А я на своей шкуре прочувствовал.  Сразу представил, сколько сот метров может отделять от поверхности, и не скажу, что обрадовался.  Потом смекнул – подводная лодка не обязана всегда находится под водой. Отсутствие качки говорило в пользу худшего варианта. В конце концов, решил не мучиться неизвестностью и глянуть в перископ. Как можно было догадаться, не смог поднять. Приводы обесточены. Нужно с системой разбираться, а состояние близкое к истерическому, не до того. Ещё и реактор рядом, в любой момент жахнет, а переходить в плазменную форму жизни я не умею.

Почти теряя над собой контроль, карабкаюсь по лестнице, что ведёт из центрального зала (не знаю, как он на самом деле называется) наверх. И в конце пути с облегчением вижу сквозь распахнутый люк серое небо.

Такого я даже предположить не мог — громадная туша подводной лодки находилась в распадке между двумя холмами, и осыпавшиеся склоны завалили её от кормовых стабилизаторов, или рулей, до середины отсека с ракетами. Стояла ровно, без заметного глазом крена, будто специально поставили. Экипаж — по крайней мере, его часть, покинул лодку своим ходом, их следы на земле остались. Правда, оборвались они как-то странно, будто шли люди, и вдруг улетели все разом в неведомые дали. В этом месте я проявил осторожность — прощупал дорогу подобранной недалеко от рубки длинной веткой. Если там и была какая-то преграда или ловушка, к моему появлению она исчезла — обычный грунт, несколько рыхлый, что объяснялось оползнем.

Успокоившись и обдумав сложившуюся ситуацию, решил пока посидеть на лодке — наверняка там есть запас продуктов и питья. Только убедиться, что реактор не пострадал. Должны же на АПЛ иметься хоть какие-то дозиметры. Ничего, разберусь. Я всё-таки не их каменного века сюда попал, и не с пустыми руками. МОИ инструменты при мне. Пусть кто-то другой с каменным топором по лесам скачет, лично я привык работать головой.

Заголовки европейских и американских газет:

Британская империя объявляет войну России!

Конгресс голосует за войну!

Колониальные войска приступили к погрузке на суда, репортаж из Калькутты.

Открытие новых вербовочных пунктов: Алабама в первых рядах.

Сложности с переходом подкреплений на Тихий океан, британский лев протягивает лапу помощи.

Вмешается ли Франция в войну с Россией? Если да – на чьей стороне?

Маневры германского флота в Северном море.

Большой весенний приём и бал в Царском Селе.

Время, вперёд!

— Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее? Особой белизной Чейвинэ похвастаться не может, бледностью тоже, поэтому цитату из Пушкина поёт не полностью.

Поворачивается перед зеркалом — большим, новым. Колдовать не годится, смотреть в самый раз. А и есть на что посмотреть, хороша! 

Шаманка встаёт к стеклу правым боком, подмигивает сама себе.

— Кровь с молоком, больше шестнадцати и не дать! Умничка, Чейвинэ, сумела поймать удачу за хвостик!

—  What day is today? — в углу из мешанины тел поднимается бледное, измученное, заросшее изрядной щетиной лицо.

— Oh, my noggin! — седую растрёпанную голову обхватывают трясущиеся руки.

Шаманка быстрой лисицей бросается к очнувшемуся янки:

— Сейчас, мой золотой, полечу, сейчас, мой сладенький!

Хлопает извлекаемая из бутыли пробка, булькает, переливаясь в стакан, самогон. Настоечка-то из лимонника давно закончилась. Американец жадно хлебает, потом его голова падает в общую кучу, глаза закатываются и к нескольким десяткам сопящих и храпящих глоток прибавляется ещё одна. 

А ведь пора в сопки уходить, пора. Взяла всё, что смогла, больше не лезет. Если не остановиться, помирать начнут. Жалко. Они ничего парни, весёлые, крепкие. Были. Ничё, отоспятся, отъедятся, вернут своё. Не полностью, конечно, но Чейвинэ совесть имеет, больше пяти лет ни у одного не взяла. Дурной славы ей не надо.

В общем, время собирать манатки, а потом несите, крепкие ноги, на север. Есть у шаманки заветное местечко, пещерка потайная. Там сядет, годика на два-на три, в себе разберётся, силу набранную присвоит, окончательно, как мамка с бабушкой завещали. Тайгу полечит, рыбу в речки приведёт сытую, жирную. Приплод обеспечит оленям сильный да здоровый. Берут шаманки, так ведь не для себя, для всей земли камчатской стараются.

Бросила быстрый, лукавый взгляд на своё отражение, поправила тонкими пальчиками выбившуюся из причёски прядь:

— Нет, себя тоже не забывают.

В сенях громыхнуло жестяное ведро, густо прокашлялись.

— Хозяйка, ты дома? Выйди, поговорить надо.

Шаманка выходит на двор, скромно, сложив на коленях руки, присаживается рядом с полицейским урядником, успевшим удобно устроиться на завалинке.

— Чего, Фёдор Тимофеич сказать хотели? Слушаю я… — и глазки в землю.

 Урядник, разглядев хозяйку, мимо воли расправляет плечи и подкручивает правый ус. Знает, с кем дело имеет, но удержаться сил нет.

— Ты, это, бабушка Чейвинэ, иноземцев отпускай уже. Натешилась, — глаза полицейского будто сами собой обшаривают аппетитную грудь недавней старушки, — и довольно. Дело к ним у гарнизонного коменданта.

— Как прикажете, господин урядник, когда я поперёк власти что делала? — пожелай кошка мурчать мягче, так и не справится, пожалуй.

— Сегодня же к роду своему уйду, к обедне следа моего в городе не останется.

— Вот и славно, договорились, значит. Помощи никакой не надо?

— А и не надо, Фёдор Тимофеич, какое у меня добро? В одной котомочке унесу. Остальное тут кину, не возьмёт никто.

— Не возьмёт, — соглашается полицейский, провожает скользнувшую в избу шаманку взглядом и крестится украдкой.  Не спеша, с достоинством, поднимается и выходит со двора, аккуратно закрыв за собой калитку.

— Не возьмёт, — повторяет урядник. — Побоится.

***

— По какому праву? — возмущается капитан «Орегона» не слишком активно, для более энергичного протеста у кэпа просто нет сил. Используемый для перевода Либински тоже не производит впечатления проснувшегося человека. Сомнамбулы, вся команда.

— Бикоз твоя кантря нашей вар объявила, валенок мериканский, — ответсвует должностному лицу стоящий у трапа городовой и продолжает руководить припаханными горожанами, выносящими и выводящими американских моряков с затрофеенного броненосца.

— Ё шип мы к обороне порта приюзаем, как «Аврору» в прошлую войну. С одного борту ганзы на батареи переставим, вторым так лупить будем. У нас тут охотник на охотнике, любого урода с первого залпа завалят, в объектив дальномера навскидку угадывают.

Американцы на пояснения особого внимания не обращают, все силы тратят на то, чтобы устоять на ногах. Даже вцепившись друг в друга делать это им очень, очень нелегко.

Хозяйственные петропавловские мужики выползают на берег не с пустыми руками — кто подушку тащит, кто одеяло, но без фанатизма, боевую готовность своего трофея не трогают.  Группа из трёх жилистых мужичков выволакивает на палубу снаряд главного калибра, и под руководством бородатого  кряжистого старика в нарядной поддёвке начинает от него отделять какое-то устройство.

— Эй, православные, чё это вы тама затеяли?

— Дык, служивый, тут к снаряду часовой механизм пришпандорен! Затейливый — страсть. На снаряде он нахрен не нужон, в пушку не влезет, а нам в путину пригодится — будет сеточку из речки кажные шесть часов вытаскивать.

— А-а… — успокоенно тянет полицейский. Тогда ничё, забирайте.

Мужики отделяют устройство, парочка жилистых с кряхтением утаскивает снаряд обратно в погреб. Устройство в руках старика дёргается и громко щёлкает.

— О, красава! — радуется новый хозяин. — Гляди, как она, а? Брыкается! У меня не вырвешься, шалишь! Непременно мы энту штуку к делу пристроим! Пинком он отправляет за борт связку раскуроченных при разборке динамитных патронов.

Снятый с «Орегона» экипаж бережно, заботливо перемещают в рыбные амбары — там сухо, просторно, и есть на чём пищу приготовить. Как очухаются, любвеобильные, так и начнут потихоньку обустраиваться. Да им, судя по всему, и ненадолго. Японца побили, ихнюю Америку за год-другой ушатаем. Это рази срок? Почитай, на курорт угодили. На горячие ключи пройдут — чем им не спа? Подфартило мужикам, не?

    На низком мысу, выдающемся далеко в бухту, бабы уже вовсю кантуют каменные обломки, заливая их раствором из большого дощатого корыта.  Песок, цемент и щебень с водой перемешивают два немолодых, но крепких ещё медведя, порыкивая в такт плясовой, которую на стареньком баяне наигрывает измождённая, но не теряющая задора коза.

Воду в тележке от ближайшего ручья подвозит упряжка сильно обиженных британских китобоев, на свою беду застрявшая в Авачинской бухте на момент объявления войны. Бритты грязно матерятся, но местные жители иностранную брань старательно не понимают.

Работа кипит.

Чейвинэ оглядывает эту картину с ближайшего перевала, вздыхает ностальгически, прячет в котомку подаренный капитаном «Орегона» здоровенный морской бинокль, поворачивается и уходит. Сделала, что смогла, чо? Пора и честь знать.

Шелестит под обутыми в лёгкие, но прочные кроссовки (А чо? Удобно же, и красиво вдобавок!) ногами шаманки прошлогодняя сухая трава, ласково трутся о подол замшевой юбки ветки кустарника. В такт лёгким шагам  позвякивают на поясе непростые шаманские бубенцы и многочисленные обереги.

***

«Сего числа, в одиннадцать часов семнадцать минут, находясь в дозоре  у южного входа в Цусимский пролив вместе с крейсером второго ранга «Аметист», обнаружил странное волнение на расстоянии десяти-двенадцати кабельтовых справа по курсу. Сообщив об этом на идущий головным «Аметист», приготовился к осуществлению поворота. В это время в подводной части «Аметиста» произошёл ряд взрывов различной мощности, различил три больших и серию более слабых, число которых сосчитать не представлялось возможным, более трёх,  меньше шести.  После этого «Аметист», не снижая хода, лёг на правый борт и опрокинулся, открыв ряд пробоин в днище. Совершая маневр уклонения я принял резко влево, проходя мимо тонущего корабля, сбросил в воду пробковые пояса и спасательные круги.  Во избежание поражения неизвестным оружием предположительно на минном поле противника, отошёл на значительную дистанцию и выслал паровые катера для спасения экипажа погибшего крейсера. В результате спасательной операции на борт были  подняты семнадцать нижних чинов и мидшипмен Брайан Оукеншильд.

Сообщив о происшествии по радио, принял решение дальнейшее патрулирование прекратить и вернуться в Шанхай для передачи раненых в госпиталь.

            Капитан-лейтенант Ямсдэйл, Его Величества крейсер третьего ранга «Пелорус».

Где-то в Цусимском проливе.

Легкое волнение моря, до самого горизонта ни дымка, ни паруса.  Парящему над водой альбатросу видно, как из глубины вод поднимается к поверхности быстрая тень. Рыба? Длиннокрылый охотник подбирается, закладывает вираж, стремясь оказаться в выгодной для атаки позиции.

Напрасно. Из воды показывается человек, стоящий в седле быстроплавникового морского коня. Одним движением колен он направляет своего скакуна на гребень ближайшей волны и подносит к глазу подзорную трубу. Убедившись в отсутствии вокруг посторонних наблюдателей, человек складывает оптический прибор, убирает его в седельную сумку и, подобрав повод, направляет коня вглубь.

            Через две минуты поверхность моря начинает волноваться, вспучивается — из бездны поднимается что-то, намного превышающее размерами кита.

Буревестник возмущённо каркает и убирается от греха подальше, так ни разу и не взмахнув крыльями. Планерист, блин. Чайки против него, что пингвин против касатки.

Первыми над водой, подняв изрядные буруны, появляются дымовые трубы. Потом перед ними пробивают волну изнутри обтекаемые очертания носовой надстройки, чуть позже  – задранные вверх стволы десятидюймовок носовой башни.  С шумом и плеском, роняя  с палуб в океан тонны воды, на девятиузловом ходу поднимается на поверхность дальний рейдовый подводный ЕИВ флота броненосец «Победа» во всей красоте своей несокрушимой мощи. 

Приписанный к дозорному звену броненосца младший подъесаул Ряхин ласково хлопает своего жеребца по крутой чешуйчатой шее, уворачивается от шутливого укуса зубов, которые могут сделать честь крупной акуле, бросает в ясли охапку ламинарии, две горсти мелких крабов и вылезает из палубного бассейна, звеня шпорами и гулко шлёпая ластами. Дежурство закончилось, можно и отдохнуть. Ряхин выдёргивает из газырей гидрокостюма зубочистку, небрежно суёт её под усы и, задумчиво ковыряясь, вразвалку шагает в сторону камбуза, метя палубу длинной, фасонистой буркой. Эх, видели бы его станичные бабы…

Свободная от вахты команда броненосца высыпает на покатую палубу — отдышаться после часов, проведённых  в недрах корабля. В подводном положении там всё-таки душновато, при переоборудовании первенца российского броненосного подводного флота всё-таки допустили некоторые недостатки. Надо думать, на «Пересвете» инженеры сумеют их устранить.

Советник наместника по невыясненным вопросам  Николай, откинув люк командирской башенки носовой десятидюймовой установки, подставляет лицо лучам весеннего солнышка. Он доволен.

Первый боевой выход закончился неплохо, орудия достаточно эффективны, жаль, вторая британская лохань что-то заподозрила и успела выскочить за пределы радиуса поражения. Всё-таки систему подводной перезарядки орудий нужно дорабатывать — слишком медленно получается, случись сцепиться с эскадрой врага, большая часть успеет удрать — под водой больше двенадцати узлов развить не удаётся, даже с применением сгущённого жидкого дыма для уменьшения сопротивления воды. Ничего, броненосцы специальной постройки будут ходить быстрее. По возвращении в Артур и с перезарядкой что-нибудь придумаем.

Из отчёта о путинных испытаниях дальнего рейдового подводного ЕИВ флота броненосца «Победа»:

«По результатом выхода в море следует отметить, что в целом проведённую модернизацию можно признать успешной. Корабль управляется хорошо, погружается уверенно, всплывает величественно. Использованные в процессе приспособления броненосца к подводному применению технические решения во время похода и боевого столкновения с кораблями невероятного противника показали себя с лучшей стороны, однако имеется возможность дальнейшего улучшения, а именно:

- Дымовые трубы с устройством для охлаждения и сжижения дыма следует устанавливать с наклоном назад под углом 35-45 градусов Цельсия для снижения сопротивления воды, возникающего при движении в погружённом состоянии на скоростях, превышающих 0, 0001 узла.

- Раструбы вентиляторов кочегарок следует сделать поворачиваемыми и перед погружением разворачивать на 180 градусов с той же целью.

- Устройства для выпуска сжиженного дыма на носовой оконечности изменить таким образом, чтобы их выпускные форсунки смотрели не вперёд, а поперёк направления движения, что позволит снизить или даже устранить давление встречного потока воды и соответственно уменьшить количество личного состава, занятого на помпах подачи этой субстанции.

- Мешки с запасом жидкого кислорода желательно использовать из мочевого пузыря кашалотов, каковые показали себя много эффективнее своих аналогов из слоновьих желудков, показавших склонность к неконтролируемому стравливанию содержимого.  Слонячие мешки хоть и много дешевле в изготовлении, значительно уменьшают время пребывания корабля в погружённом состоянии.

            Следует признать удачной идею с приданием броненосцу для разведки и обсервации звена из состава гвардейской, имени пойманного адмирала Того, эскадрильи конных водолазов.  Оные конные водолазы оказались незаменимы в процессе скрытной обсервации морской акватории в режиме подводного хода. С другой стороны, присутствие на борту упряжек буксируемых минных аппаратов имеет смысл только при проведении диверсий во вражеских портах, ибо боевые корабли имеют скорость хода, не позволяющую  минным аппаратам на гужевой тяге своевременно занять позицию для атаки.

            Организацию питания в походе следует признать удовлетворительной, но настоятельно рекомендуется для улучшения атмосферы в экипажах подводных боевых кораблей вывести из рациона горох и прочие бобовые растения».

***

Михаил Крестовский aka Korpus Kristi

Пришёл в себя почти сразу. Я не кисейная барышня и не юрист из контры «Братья Кремер и сын», мозг имею, сразу понял — перенос. Нетрудная, между прочим, вещь. У нас в Юте моря никогда не бывало, а сейчас до него метров триста по прямой. Что характерно, стою на пороге собственного магазина, а это значит, что провалился я далеко не с пустыми руками. Это, знаете ли, придаёт некоторую уверенность в завтрашнем дне.

Вот что возмущает, так это техническая неграмотность затеявшего. Ведь сколько раз написано — перенос происходит в ТЕМНОТЕ! Для него нужно оказаться в запертом помещении без света. А здесь? На пороге магазина, с распахнутой настежь дверью, вспышка в глаза… Всё, всё перепутано.

Да, а есть хочется уже сильно. Надо осмотреться снаружи, в оружейном я продовольствия принципиально не держу, только спиртного чуть-чуть, для лучших клиентов. Но к выходу в новый мир стоит подготовиться.  Начал с наколенников. Потом куртку накинул, непростую, с прокладкой из тварона. Не синтепон, но мысль о том, что её не всяким копьём пробить можно, согревает. Тварон он вообще лучше кевлара. Плейт-керриер мне подгонять не нужно — он у меня всегда наготове. За спину рюкзачок, небольшой, типа дей-пак. В моём магазине — сорок три доллара без скидки. В нём запас патронов в пачках,  гаечные ключи, несколько метров огнепроводного шнура и килограммовый брикет чешского «Семтекса» — никогда не знаешь, когда может понадобиться. Набор детонаторов отдельно, в металлической коробке. Никогда не храните взрывчатку и детонаторы разом, если хотите дожить до пенсии. К рюкзаку пристёгиваю аптечку и чехол с дробовиком «Бенелли» двенадцатого калибра.  Пять патронов с крупной картечью — можно отбиться от шерстистого носорога. Кобуру с девятнадцать-одиннадцать перевесил на грудь, благо конструкция подвесной позволяет. А основным стволом беру «сто третий» — он и калибром повыше, и поворотистость у него отличная, мало ли кто из-за угла выскочит? Автомат у меня доработанный — заменены цевьё, приклад и накладки на газовую трубку. На планках Пикатинни установлены штурмовая рукоятка и коллиматорный прицел «Аймпойнт», надёжный, как немецкий отбойный молоток.

Можно сказать, собрался, остались мелочи: тактические антибликовые очки на нос, бейсболку с эмблемой магазина на голову, и к выходу. Но чувствую — что-то не так. Не сидит снаряжение. В витрину глянул — всё болтается, как на вешалке. Это ж сколько килограммов с меня слетело? Сердце выдержит?

Прислушиваюсь к ощущениям — нормально. Пульс поймал — не частит. И лёгкость в теле непривычная, будто не килограммы, годы сбросил. Впрочем, может быть, так оно и есть?

Быстро подтягиваю одежду и снаряжение, благо везде вшиты специальные ремешки. Попрыгал — нормально всё, не гремит, не болтается. На выход.

Так…  Забавно, забавно. Вместе со мной перенеслись все предметы и постройки, находившиеся в радиусе двадцати метров от чего? Да от меня, похоже, потому что этот круг привязан не к центру оружейного, а к его входу. А где я стоял? Правильно, у входной двери.  Так что на прибрежной полосе, недалеко от высокого обрыва стоят, как ни в чём ни бывало, оружейный с мастерской, пристроенный к ним павильончик «Всё для выживания» и гараж, в котором ждут выезда мой рабочий пикап и уже поминавшийся «хамвик».  Навес стрельбища почти на пляже, а самого стрельбища уже нет — если хочешь, можешь палить по гребням накатывающих волн. А вот дом, в котором моё солнце меня ждала и маленький кемпинг для любителей пострелять со вкусом, похоже, остались в Юте. 

Интересно, а содержимое гаража и магазина с подсобкой здесь, или ТАМ осталось? Проверить не трудно. На всякий случай держу оружие наготове — мало ли кто или что там могло завестись? Заглядываю в гараж — порядок, ничего не прибавилось и не исчезло. Прохожу вмагазин, осматриваю зал и подсобку. Всё, как обычно.  Собираюсь выходить на улицу, и в этот момент за тонкой стенкой кто-то вполголоса заявляет:

— Билли, это не похоже на лагерь мексиканцев. Добротно устроено. Место похоже на жильё добропорядочных граждан.

Говорят на английском, но как-то странно. Не смогу сразу сообразить, что именно режет ухо, но оно есть.

— Баб, — именно Баб, не Боб, причём резко, будто собака гавкнула, — Иди в задницу. Это похоже на место, в котором можно неплохо поживиться. И мне без разницы, белые трупы достанутся после этого енотам, или оливковые.

Звук осторожных шагов, приближающихся к двери. Достаю пистолет из кобуры и навинчиваю на ствол трубу сапрессора. У Кольта скорость полёта пули дозвуковая, если стрелять с глушителем, с полусотни метров уже ничего не слышно. Поднимаю оружие на уровень груди и приседаю, немного расставив ноги.

Дверь распахивается рывком, в магазин врываются двое мужчин в шляпах и длинных плащах. В руке у первого револьвер стволом вверх, второй вцепился в какой-то длинноствол, но держит его как швабру. Первый выглядит опаснее. Совмещаю мушку, прорезь целика и клин тёмной бородки на одной линии, плавно тяну спусковой крючок. Смещаюсь на два шага в сторону и с другой стороны стеллажа всаживаю две пули в грудь второму.  Сменяю магазин в пистолете на полный и подхожу ближе.

Голову первого рассматривать не стоит, мозги заляпали всю стенку рядом со входом. Второй ещё хрипит, но с такими ранениями не живут. Выглядят налётчики странно, будто сбежали со съёмок кино о Диком Западе.  У первого из-под плаща  видны клетчатая рубашка и штаны из грубой ткани, стянутые широким поясом с металлической пряжкой. Широкополая шляпа с довольно высокой тульей, затянутый под подбородком шнурок не дал ей далеко отлететь. Второй когда-то был одет получше — ткань на брюках выглядит дороже, в нагрудный карман  жилета с передом из голубого шёлка тянется цепочка из белого металла.  Оба обуты в грубые высокие сапоги на каблуках. Со шпорами.

Аккуратно, стволом, тяну за цепочку. Что в там внутри?  Часы, карманные, с гравировкой на крышке. Чёрный котелок покойника откатился далеко в сторону. Одежда обоих неимоверно грязна, похоже, они не первую неделю ночуют в лесу, у костра — на вещах попадаются стебли травы, хвоинки и зола.  Странно, для белых американцев такой образ жизни не характерен.

Наклоняюсь и поднимаю оброненный грабителем револьвер. В принципе, обычный «Кольт-миротворец»,  любители поиграть в вестерн до сих пор  с такими выпендриваются, хоть первые экземпляры были выпущены ещё в восьмидесятые годы девятнадцатого века.  Всё-таки кино — лучшая реклама.  За револьвером тянется отвратительно замусоленный ремешок, до которого дотрагиваться противно. Перехватываю сыромятную мерзость взмахом своего Ка-Бара, заглядываю в ствол. Сорок четвёртый калибр.

Ого! Год выпуска – тысяча восемьсот девяносто третий, раритет! Но до чего доведён! Мушка сточена, ствол расстрелян… Урод, правильно я тебя завалил, за такое отношение к антикварному револьверу надо было два дня убивать. Медленно.

 Что там у второго?  Помпа. «Винчестер 1897» Ещё один любитель строго доброго оружия на мою голову.

И что прикажете с трупами делать?  Конечно, звонить в полицию. Судя по всему, я всё-таки в Америке. Достаю телефон… сигнала нет.  И UPS не работает — спутник не обнаружен. Похоже, я вляпался в большую кучу дерьма, чем представлялось вначале.

Продолжить осмотр не даёт раздающийся на улице пронзительный детский крик:

— Пусти, сука, козёл, грёбаный вонючий потрох!

Вопль обжигает нервы — кричит девчонка, на чистом русском языке! Сам не замечаю, как мой «Кольт» оказывается в кобуре, а я с «калашом» в руках кувырком выпрыгиваю на улицу. Перекатываюсь через плечо, встаю на колено…. Никого не видно.

— Пусти, скотина! Ай!

Теперь понятно, кричат с обрыва.  Через пару вздохов оттуда доносится грубый мужской голос, говорящий на английском:

— Били, Боб! Я тут маленькую сучку поймал, отвезу в лагерь, а то она кусается. Если не хотите сегодня спать с пустыми животами, поторопитесь!

Сверху доносится конский топот и пронзительный вопль:

— Помогите, насилуют!

Карабкаюсь на обрыв, благо есть удобное место. Осматриваюсь. Две невзрачных лошади обрывают ветки с кустов, к которым и привязаны.  А это что? Подхожу ближе… в центре вытоптанного в траве пятачка валяются аляповатые, рубиново-красные, отделанные блестящими стекляшками женские туфли на высоченных каблуках. Чуть дальше  от обрыва нахожу несколько сшитых между собой верёвочек и приделанный к ним лоскуток ткани. Пытаюсь понять, что это, потом вспоминаю – это стринги, некоторые дамы их вместо трусиков используют. Но ведь кричал ребёнок?

Всё страньше и страньше.

Василий Основин aka Bespredel

Должен признаться, по щекам меня для приведения в сознание уже хлестали. Даже несколько раз. Но чтобы кулаком, в челюсть, со всей дури? Падаю, так и не успев сообразить,  кто ударил и почему. И тут же получаю ногой по рёбрам. Больно то как!

Хриплый мужской голос со стороны, почему-то на английском, приказывает прекратить. Что за херня?

— Посмотри, шишки у него есть? Под мышками проверь!

Меня переворачивают, рывком задирают свитер, осматривают.

— Он чист.

Высокий противный голос, почти фальцет.

—Хорошо. Свяжи ему руки и посади под навесом, будет за лошадьми ухаживать.

— Сиплый, он не похож на того, кто умеет работать руками! Чистенький, как девочка из богатого дома!

— Я подумаю, Гарри. Может быть, разрешу тебе пользоваться им вместо девочки.

Уроды.  Осторожно открываю глаза.  Земля, потоптанная бурая трава, грязные сапожищи сорок последнего размера. Рыжие, из очень толстой кожи. Метрах в десяти от меня стоит высокий худой мужик в длинном кожаном плаще, из-под нижнего края которого тоже видны сапоги со шпорами. На голове — широкополая войлочная шляпа, в руке… В руке ружьё самого киношного вида. Посреди поляны дымят остатки костра,  за ним — пара шалашей и навес из жердей и веток.  Из-под навеса видны конские задницы, общим числом три штуки.

Мать вашу, как я сюда попал?

Шелест веток, топот копыт, и на поляне появляются новые действующие лица:

— Сиплый, посмотри, кого я поймал!  Третий мужик спрыгивает с коня и швыряет на землю визжащую от злости девчонку лет десяти, завёрнутую в красное платье. Именно завёрнутую, потому что таких, как она, в это платье можно пачкой заталкивать.

— Всю вашу шайку на кичман засандалят, пожизненно!

По-русски орёт! Однако матерится дитя с совсем недетской сноровкой.  

— На кой чёрт ты притащил это недоразумение, Стиви?

— Сиплый, я содрал с неё полфунта золотых украшений. Думаю, там, откуда она сбежала, должны быть ещё. Только она орёт не по нашему.

    Сиплый подходит ближе, разглядывает мою сопливую соотечественницу.

— Найдём, как спросить. Где Бил и Бухгалтер?

— Шарят там, на берегу. Нашли пару халуп вполне пристойного вида.

            Белочка, однозначно. Такой идиотизм даже во сне не приснится. Скоро доктор сделает укол и вся эта херня исчезнет. Бандиты станут добрыми санитарами, пигалица — крикливой старой медсестрой, а верёвка на запястьях превратится в завязанные рукава  смирительной рубашки.

            От ближайших кустов в мой бред влетает короткая автоматная очередь. Сиплый валится навзничь, выронив ствол и взмахнув руками.  Тот, что привёз девчонку, бросается в сторону, но натыкается на вторую очередь и оседает в траву кучей грязных тряпок.  Гарри делает шаг в ту сторону, откуда стрелял автоматчик, и вскидывает револьвер. Цепляю его ногу стопой левой ноги, а пяткой правой изо всех сил пинаю под коленный сгиб. Выстрел уходит в воздух, любитель чистых девочек падает, как споткнувшийся бегемот. Вот это туша!  Вскакиваю и бью его в голову ногой. Гол! Бегемот отрубается.  

Из-за кустов выходит человек, обвешанный оружием с ног до головы.  Что характерно, это НАШЕ оружие. В смысле, никакой ковбойщины.

Пигалица в красной тряпке поднимается на ноги, плюёт на тело своего похитителя, поворачивается к мужику в камуфляже и заявляет:

— Ну и где ты шатался столько времени?    

Анфиса Лобова aka Звезда

Я знала! Знала, что параллельные миры существуют! Задницей ощущала, чуяла что они рядом, только руку протяни. Искала всё время, и — нашла! Не зря старалась!

Сразу поняла — всё это неспроста, и юрист, и папарацци. И была готова! На ногах — лобутенчики со стразами, только вчера из интернет-магазина доставили, как чувствовала, заказала. Платьице от Диор, очень милое. Коротенькое, конечно, но мне ножки прятать не нужно, там в порядке всё, мужики со второго взгляда косеют. Макияжик, причёсочка, всё как надо. И бельишко тоже. Настоящая женщина всегда должна быть готова. К переносу. А вы про чего подумали?

Когда вспышка по глазам ударила, я сразу поняла — попала. Это мой мир, тот, в котором я по праву займу положенное мне место. Сейчас начнётся. И точно, не успела глаза протереть, как меня какой-то гоблин схватил. Всё, как положено — грязный, вонючий, орёт не по-нашему. Гоблин, понятное дело, персонаж вспомогательный, мне нафиг не упал, я сразу орать — надо же заявить этому миру о своём прибытии. И вгрызлась зубами в волосатую лапу со всей дури. Противно, конечно, но если девушка рассчитывает на Тёмного Властелина или, на худой конец, Светлого Эльфийского Принца, ей надо поработать. Не до брезгливости. Хотя худой конец мне не нужен, мне только самое лучшее подавай, на другое не согласна.

Эта тварь, вместо того, чтобы смекнуть, что в лапах у него птица не его полёта, врезал мне по голове так, что звёзды из глаз посыпались. Потом на коня закинул и сам в седло полез. Что-то на гоблинском своём проорал, содрал с меня кольца, серьги и цепочку с кулоном, и в лес. Ничего, ещё солнце не сядет, ты мне всё вернёшь, ещё и своего добавишь, гнида.

Смекаю — к начальнику везёт. Не думаю, что сразу к Властелину, к вождю орды, наверно тащит. Ничего, начнём с вождя, доберёмся до Властелина. Мне на такое дело недели не жалко. Только лобутены на обрыве остались, жалко до слёз, столько бабок за них выложила! Ничего, сейчас с вождём договоримся, гоблы мне их на золотом подносе с поклонами притащат.

Привезли меня в натуральный орочий лагерь — шалаши, навесы, костерок на полянке. Шаман чела в жертву приносить собирается, внутренности отбивает. Я по дороге сигналы о помощи подавала, когда вдохнуть получалось, что-то мне гоблы не понравились — воняют, будто неделю в сауну с девками не ходили. Но светлые тут мышей не ловят, я уже четверть часа в плену, а их ещё и на дух не слышно.

Тот урод, что меня привёз, с гоблом постарше перетирать начал. Прикиньте, старший тоже по-русски ни в зуб ногой. Занесло меня в глушь, конкретно. Придётся шамана напрячь, чтоб знание гоблинского языка мне закачал.

Не успела.

Только я собралась главным гоблом заняться, из лесу пулемёт застрочил. Главного сразу в хлам, второго чуть позже. Я не поняла, какого хрена пулемёт? Стрелы должны быть! Тисовые, с заговорёнными наконечниками!

Хорошо, шаман живой остался — тот юнит, которого в жертву готовили, его с ног сбил и сразу вырубил. Наверно только косит под рабочего, скрытый класс, шпион или ворюга. Надо будет законнектится, такой кадр в команде не помешает.

Оглядываюсь, а из лесу эльф выходит. Как положено — одежда в пятнах, рожа в разноцветных разводах — конкретно следопыт. А что автомат вместо лука, не страшно. Значит, эльф продвинутый.  Я бретельку с плеча спустила, будто случайно так, и вопрос ему в лоб:

— Ну и где ты шатался столько времени?

Василий Основин aka Bespredel

Наш спаситель сноровисто перетёк к центру поляны, вкатал каждому из бандитов контрольный в голову. Нет, профи, сразу видно.  Потом подошёл ко мне, освободил связанные за спиной руки.

— Who are you?

— Thank you. I am Russian ...

— Русский? Тогда какого хрена ты под местного косишь?

Вот те на те, хрен в томате. Я же ещё и кошу?

— На каком спросил, на таком и ответил. Вежливый я. И воспитанный, понял? Меня Вася зовут.

Мужик на меня посмотрел, что-то про себя смекнул и обострять не стал.

— Михаил. Ладно, времени нет, вяжи этого урода, я тела обшмонаю и валим отсюда. У меня в магазине ещё два трупа, ещё надо сообразить, что с ними делать.

Занялись делом, и тут пигалица странно так изгибается, и заявляет:

— Мальчики, вы не забыли что весь лут сначала старшему группы?

Я от неожиданности слюной подавился, закашлялся, но узел на руках у жирного урода затянул на совесть. А неуёмная мелочь уже лезет к одному из трупов — карманы обшаривать. Нет, такую борзость следует душить в зародыше. Как говориться, убивать паровозы нужно, пока они ещё чайники.

— Деточка, тебя при переносе головой о дерево не било?

Чудо в красном поворачивается, упирает кулачки в тощие бёдрышки и заявляет:

— Второстепенным персонажам нефиг вмешиваться, когда основные заняты делом.

Ничего, через десять минут мы с Михаилом всё привели в порядок.  Выпоротая первой попавшейся верёвкой засранка ёрзает на одной из лошадей. На пузе. Как на пузе сидеть? Присоединяйтесь, мы с Мишей научим. Молча сидит, только носом хлюпает. Пленный боров висит на следующей. Я, вооружившись самым настоящим рычажным винчестером, веду в поводу четырёх трофейных лошадей, на одну навьючено оставшееся от бандитов оружие, ещё патроны в мешке, на второй — запас зерна и продовольствия, найденный в лагере: мешок муки, соль, немного сахара и кофе. Похоже, с хавкой у них было так себе.  Михаил сказал, что у него еды вовсе нет, зато всего остального – стены распирает. Удачно провалился, не то, что я. Доберёмся до его базы, допросим аборигена, узнаем — куда.

Margarita Zanudene aka Максимка

—  … и ещё более ста тысяч китайцев. Впрочем, местным пока не до нас — кто-то пытается бороться с чумой, кто-то тупо ждёт своей участи. Довольно много разбежалось по медвежьим углам в надежде пересидеть эпидемию. За ними потянулись любители лёгкой поживы, с такой шайкой столкнулись после переноса наши коллеги.

Молодой парень с хорошо поставленной речью. Глаза серые, как осеннее прибалтийское небо… Впрочем, небо за окном сейчас не синее.

В «моём» Макдональдсе сейчас полно молодых крепких парней, на любой вкус. И большинство говорит на прекрасном русском языке. Если желают. Этот — всегда. Чем и выделяется.

Выделиться у нас нелегко. Все в одинаковой одежде из провалившегося с Михаилом магазина. Все с оружием. Как оказалось, здешние Соединённые Штаты именно сейчас воюют с Российской империей. И вместо того, чтобы вступить с переговоры с властями, найти разумный компромисс, наши мужчины сразу влезли в войну на стороне захватчиков. Мальчишки, хоть многим уже за пятьдесят.

Раскладываю горячие  блинчики по бумажным тарелочкам. Анфиса, привстав на цыпочки, старательно поливает их кленовым сиропом.  Странно, никогда не любила готовить, но сейчас получается, будто само собой. Маленькая дрянь наконец заткнулась, и больше не пытается шипеть о крашеных старухах и комиссионке. Выросшая на склоне крапива оказалась полезна не только как добавка в витаминный суп-пюре. Возможно, со временем из детки получится неплохая домохозяйка. Главное не прекращать лечебные процедуры.

Мужчины разбирают тарелки с завтраком, не отрываясь от своего любимого занятия. Меряются… интеллектом. Если смотреть на дискуссию под некоторым углом, это не будет такой уж серьёзной ложью.

—  И какую цель мы можем поставить перед собой?

—  Нет смысла стрелять из пушки по воробьям. Как минимум — отколоть Калифорнию от Соединённых Штатов! Вернуть Аляску и Гавайские острова в состав России!

— Но позвольте…

— Мы здесь не просто так, товарищи!

— Твои товарищи в овраге лошадь доедают!

— Господа, успокойтесь!

Просто детский сад. И вот так всегда, если нет какого-нибудь важного, горящего дела. Тогда они замолкают, и те, кто на что-то годится, идут и устраняют возникшую проблему. Человек десять. К сожалению, все они из тех, что решают проблему с помощью оружия и навсегда, даже не спрашивая у проблемы о намерениях. Русские. Но для местных я — одна из них. И объяснить разницу между нами вряд ли возможно.

Испеку-ка я ещё немного оладий.

***

Заголовки европейских газет:

Пятнистые человечки в Калифорнии — правда или вымысел?

Русские вновь нарушают правила ведения войны, которые мы собираемся утвердить на Гаагской конференции!

Силы врага на территории САСШ! Впервые со времён  войны за независимость!

Преступная неготовность правительства САСШ к войне привела к падению биржевых котировок! Пятнистые человечки в одной упряжке с медведями Уолл-стрит!

Русский десант страшнее чумы? Пароходы из Сан-Франциско набиты беженцами, в городе паника. Порты западного побережья запрещают швартовку судов из Калифорнии!

***

В Артуре уже совсем тепло — ветер треплет занавески распахнутых настежь окон. Чёрт знает, как называется то, что цветёт в ближайших садах, но пахнет оно замечательно. Не жасмин, не шиповник… Нет, не вспомнить, хотя запах смутно знаком.  Да и не до того, чем дальше, тем кудрявее закручиваются дела.

Александр бросает пачку газет перед своим советником.

— Читал?

— Читал.

То, что строки уже расплываются перед глазами – никому не интересная подробность.

Наместник дёргает щекой:

— И что думаешь?

Николай трёт красные, как у вурдалака, глаза. Спал последний раз позавчера. Кажется.

— Если выбросить все враки, в сухом остатке остаётся группа людей, говорящих между собой по-русски, в камуфляже, с большим количеством автоматического оружия. Всё это в Калифорнии, недалеко от Сан-Франциско, на другом берегу залива. Если тебе будет интересно, когда-то в тех местах было русское поселение. Люди в пятнистой одежде перестреляли несколько местных банд. Когда власти решили за бандитов заступиться,  залётные надрали задницу местному шерифу и его помощникам, после чего выбили какую-то кавалерийскую часть, посланную для наведения порядка. 

— И это всё, что ты хочешь мне сказать?

— Нет. Ещё при разгоне кавалерии они применили что-то до боли похожее на броневики и танки. Точно не скажу — сам понимаешь, в словаре у тамошних писак ещё и слов нужных нет, но очень, очень похоже. Теперь к ним со всех окрестностей сбегаются мексиканские парни, решившие поблагодарить янки за милую привычку отнимать у соседей приглянувшиеся территории. Собираешься помогать?

— Не собираюсь, а помогу.

Наместник начинает нервно прохаживаться по кабинету.

— Это шило в заду у Рузвельта — раз.  Подъём духа у нас в империи — два. И мы своих не бросаем — три. Как тебе мои доводы?

Николай красивым броском отправляет в мусорную корзину скатанные в шар черновики, исчёрканные никому не понятными стрелками, кругами, квадратами и треугольниками. Промахивается, мусор разлетается по полу. Советник делает вид, что ничего не бросал. Придаёт лицу задумчивый вид и начинает аргументировать:

— Через неделю-другую Рузвельт подведёт туда пару броненосных крейсеров и отрежет этих ребят от моря. Что они могут против тяжёлой корабельной артиллерии? Эвакуировать надо, а не подкрепления посылать.

— А если «Победу» туда? — Александру не хочется отказываться от увлекательной идеи. Война на территории САСШ — это вам не японцев в солёную воду макать.

— Не-а, — качает головой советник, — автономности не хватит. Ей база нужна. Тем более, это наш главный козырь против наглов.

Откидывается на спинку кресла, упирается в столешницу ладонями, с хрустом потягивается.

 — Сходи к Лесиным комсомолкам, отдохни душой, расслабься.  В Калифорнию лёгкий крейсер посылать надо. Быстроходный. Заберёт наших и смоется. И ещё: кто-то из нас нужен. Если ТАМ в самом деле попаданцы, с ними придётся договариваться. Местные не потянут.

Наместник в задумчивости смотрит на стену — разглядывает карту северной части Тихого океана.

— Знаешь, Колька, что я тебе скажу? Где наша не пропадала?! Пускай и тут ляснет!

Он яростно лупит по кнопке настольного звонка:

— Запийсало!

— Я!

— Колчака ко мне! Срочно! И госпожу комендантшу пригласи. Жду.

Адъютант растворяется в пространстве для того, чтобы организовать искомое.

***

Памирский участок строительства военно-китайской железной дороги.

Секретное южное ответвление.

Вы не поверите, я мечтаю о ней уже второй месяц.

Нет, я не стал бы сразу хватать её своими мозолистыми лапами. Сначала я посмотрел бы на неё, осторожно, искоса, мельком. Ещё не веря своим глазам.  Потом… потом, если бы это оказался не мираж, я посмотрел бы ещё раз, и ещё, надеясь, что её не испугает яростный блеск вожделения в моих глазах. Подошёл бы ближе. Не сразу, в несколько приёмов, боясь потревожить. Может, если спугнуть, она исчезнет как утренний туман, сорванный несущимся между сопками ветром?

Я замер бы на расстоянии вытянутой руки, пытаясь унять бешено стучащее в горле сердце. Да, в горле, потому что в груди оно бы не поместилось. Потому что это была бы встреча с Мечтой. Мечтой, понимаете, да? Нет, что вы можете в этом понимать, разве умеете вы мечтать так, как мечтаю я?

Я забыл бы, что нужно дышать, я смотрел бы только на неё — прочий мир просто перестал бы существовать в момент нашей встречи. Я ласкал бы влюблённым взором её изгибы, пытаясь запомнить эти немного грубоватые, местами острые, но такие восхитительные черты! Всё это лишь для того, чтобы убедиться — отведи на долю секунды взгляд, и ты уже не можешь вспомнить ничего, кроме ощущения невозможного, всеобъемлющего счастья. А потом, через много-много ударов сердца, несколько бесконечностей спустя, я протянул бы дрожащую руку для того, чтобы самыми кончиками пальцев нежно, едва касаясь, провести…

Нет, не могу говорить, перехватывает горло. Как, как объяснить вам, сидящим в удобных креслах, всю прелесть обладания настоящей киркомотыгой?

Меня толкают в спину:

— Не стой, нельзя стоять, норма не выполняй — ничего не получай, кроме плеть. Стучи, зека, стучи!

Китайцам-откатчикам подённая плата идёт от суммы выкаченного из тоннеля камня, поэтому они немедленно закладывают охране медленно работающих  бойцов.

И я опять поднимаю осточертевшую каменную кувалду для того, чтобы обрушить её на вставленный в небольшую трещину деревянный клин.

Мой публичный дом в далёком Артуре, разноцветные девочки, вся моя прежняя жизнь представляются мне сейчас нереальным, расплывчатым сном, и бесконечно жаль потраченного впустую времени. Лучше бы кузнечное ремесло освоил. Зато сочиняю я теперь много лучше, чем раньше. Только записывать не на чем.

Удар, ещё удар… Круги перед глазами… Грохот падающих каменных обломков…

В глубине образовавшейся ниши трещины складываются в буквы русского алфавита:

Системное сообщение! Вы достигли четвёртого уровня горнопроходимости, теперь вам доступно использование инструментов из оловянной бронзы и сыродутного железа! Дополнительный бонус: Ваш урон по камню увеличивается на 2 пункта и составляет 12 единиц.

НАКОНЕЦ-ТО!

***

Из европейских газет:

«… при таком темпе набора китайских добровольцев азиатский экспедиционный корпус Его Величества к осени достигнет запланированной численности в сто пятьдесят тысяч штыков. Кроме того, в Шанхае и окрестностях сосредоточены две индийских колониальных дивизии, пехотная и кавалерийская дивизии из Австралии и первая новозеландская пехотная бригада. Все части полностью укомплектованы оружием и снаряжением. Активно происходит комплектование возрождаемой Императорской армии Японии. Под управлением британских офицеров новые дивизии и полки приступили к тренировкам по противодесантной обороне».

«Мобилизация вооружённых сил САСШ идёт слишком медленно — при значительном наплыве добровольцев наблюдается прискорбный дефицит современного оружия и боеприпасов. Более других ограничивает возможности этого союзника нехватка младших офицеров и сержантов».

«— В начале мы, надо признать, недооценили степень угрозы, но скоро всё будет в порядке. Мы принимаем самые энергичные меры для решения этого кризиса! — утверждает президент Рузвельт. 

—Движения наших военно-морских сил засекречены, но, поверьте, нашим противникам остаётся только капитуляция».

«Ударным трудом встречают лето трудящиеся Бухары и Самарканда!  Большинство дувалохозяйств смогло погасить долги за позапрошлый год, чему способствовал небывалый урожай бахчевых культур в 1903 году…»  

«Новая технология изготовления саманных шпал с добавлением керамзитобетона применена на строительстве военно-китайской железной дороги! Шпалы из нового материала не гниют, не горят, имеют удвоенный срок службы и совершенно не пахнут креозотом».

«Страшно недовольны постоянными проходами военных кораблей сестрорецкие дачники.

— Разведённой волной трижды смывало с берега прогулочные лодки, загорающих купальщиц несколько раз приходилось спасать, вытаскивая из воды! Кроме того, эти корабли ужасно дымят! — призналась нашему корреспонденту в частной беседе баронесса Д».   

Семён Тихов aka Свояк

Сегодня первый бронекавалерийский батальон имени Хоакина Мурьеты свободен от несения службы. А это значит что? Правильно, это значит  парко-хозяйственный день. Обслуживание техники, перековка лошадей, осмысленная и вдумчивая чистка оружия, стирка, мойка и приведение в порядок. Причём по местной традиции в работах принимают участие члены семей, а у моих бойцов членов в семьях до…

Много, короче. Очень. Поэтому хожу в стрелковых наушниках — иначе оглохну, все эти мучачи с чикитами тихо разговаривать не умеют, сегодня в расположении ханкалинского ишака не услышишь, ори он с утра до вечера. Но службу понимают — с дороги отходят и честь отдают. Детишки. Девицам на это лучше не намекать — прирежут. Не сама красотка, так родственники. Потому что у большинства здешних невест честь — единственное приданное. Небогато живут. Лучшие земли у фермеров-янки,  лихорадка прошла, золото сплыло в банки, а к серебряным рудникам мексиканцев на ружейный выстрел не подпускают, в смысле владения. Пахать за гроши — это сколько угодно. Вместе с китайцами.

Кстати о китайцах: отдельный ударный батальон жёлтых тигров имени Сунь Цзы сегодня оборудует позиции на перешейке. Чего у китайцев не отнять, так это умения копать землю — тут моим сомбреросам до косоглазых, как до луны. А вот в бою китайцы так себе, стрелки из них аховые. В рукопашной — звери, мачете мелькают, не уследить глазом, орут, но морды при этом — как каменные. Поэтому в бою с пиндосами тактика обычно такая: Веня Серебряков со своими азиатами садится в засаду, в здешних краях место для неё найти не трудно.  Крестовский с егерями — главное средство огневого поражения, а мой батальон используется для окончательного разгрома и преследования противника.

Трофейное оружие делим так: дальнобойные винтовки, включая редкие «Спрингфилды», забирает Крестовский. Мои красавцы скачут с винчестерами и револьверами, китайцев вооружаем дробовиками, их здесь тоже хватает, в основном помповые. Поначалу было плохо с патронами, потом маленько разжились, янки на себе привезли.

Справляемся, короче. От «Калифорнийских рейнджеров Лава» остались одни воспоминания, и восьмой кавалерийский полк янки не скоро смогут бросить в атаку.

На этом, разлюбезная моему сердцу Катерина Матвеевна, позвольте рассказ прервать, пока Хорхе и Мигуэль мой командирский бардак не дочинили до состояния металлолома.

Виталий Бубенцов aka Бычков-Белый, сокращённо ББ

Если у вас есть враг, и вы хотите его проклясть, ничего страшнее пожелания, чем оказаться в коллективе, состоящем из ярких индивидуальностей, я не знаю. Стоит собраться  где-нибудь господам попаданцам в количестве больше трёх, и разговор моментально переходит на личности.

 Как ни странно, проще всего оказалось работать с бывшими военными и всякими там милиционерами. У них либо привычка к дисциплине, либо интеллект не так сильно наружу выпирает — привыкли прятать под касками.  Беда с простыми творческими натурами.

 Ему, видите ли, скучно просто работать, ему надо звездить. И чтобы софиты все, как один, на него и обязательно овация в конце. Фанфары некоторые разрешают опустить.

 Нет особых проблем с теми, кто что-то может руками. Слава богу, нашёлся какой-никакой геолог, лазит по окрестностям, чего-то там нашёл, набрал пеонов постарше, ковыряются. Инженер-гидротехник просто подарок небес. Неделя работы, два налёта на окрестные городишки, и уже вертится простенькая, неказистая, но электростанция, хоть аккумуляторы заряжать можно, теперь без связи не останемся. Однако среди прочих писателей такие кадры встречаются, что впору к врагам забрасывать в качестве стихийных бедствий. Обслуживать машины? Тех машин, извините, пять на всю Свободную Калифорнию. Над ними трястись надо, как не знаю над чем, мозг отказывается аналогии подбирать.

Отлынивают. Не царское это дело.

Один кадр, он ещё пришёл на шестой день после попадания, наотрез отказался посуду на кухне мыть. Его способности, видите ли, следует применять для решения стратегических задач.

Тогда Серебряков не выдержал:

— Как, молодой человек, ваша фамилия? Вы у нас, если память меня не подводит, специалист по магии? Ах, вы у нас программист? Как только мы построим вычислительный центр, немедленно назначим вас директором. А пока центра нет, ты, щелкопёр, взял тряпку и свалил на кухню, я чистоту посуды лично проверю, понял?

Посуду программист вымыл, даже качественно, но наутро мы его в наших сплочённых рядах не обнаружили. И никто его с того раза не видел. Не то улетел куда, не то к американцам попал. Хотя во втором случае о нём бы уже все газеты орали, на первых полосах.

Ещё досадно то, что мы здесь, у залива Бодега, уже месяц окаянствуем, а Россия даже ручкой нам не помахала с того берега Тихого океана. Понемногу понимаю тех, кто приложил руку к свержению самодержавия. Хотя в этой реальности Россия удивительно быстро и ловко разгромила Японию и, что радует гораздо сильнее, не прогнулась перед англо-американским альянсом. Так что надежда на помощь у нас, в принципе, была.

Так, что газеты пишут про большую политику?

Французы, как обычно, не мычат, ни телятся, но кредитование зажали. Кайзер спит и видит, что Франция присоединилась к островитянам. Ещё бы, господин Шлиффен свой план, наверно, уже закончил. Галлам хочется вернуть Эльзас и Лотарингию до дрожи в коленках, но воевать против Рейха с Англией и Россией это одно, а против кайзера и России это совсем другое. Без русских немцы могут до Парижа  не дойти, а царская гвардия дорогу туда ещё помнит.

— Да, Марго, спасибо.

Изумительный кофе она готовит, даже мексиканки так не умеют. С её лёгкой руки становлюсь кофеманом, потому что четыре чашки ежедневно это уже зависимость.

О чём это я?

Да, о достижениях. Под ружьём у нас теперь около полутора тысяч человек. Желающих больше, оружия на всех не хватает. Военные планируют какую-то операцию во Фриско, с целью раздобыть оружие и хоть какие-то корабли, рыбачьи баркасы в качестве флота их уже не устраивают. Если выгорит, есть шанс развернуть боевые действия по всему штату. До сих пор мы на тот берег залива не совались, опасаясь чумы.

Завтра ждём делегацию из Мексики, посмотрим, что они нам предложат. Вроде обещают помощь. Негласную. Если честно, надеюсь выбить топливо для транспорта и боеприпасы, хотя бы свинец, порох и капсюли, чтобы иметь возможность переснаряжать охотничьи и револьверные патроны.

— Шанцевый инструмент выдать? Уже иду.

Работать, работать и работать. Не поверите, но мне это начинает нравиться.

Из европейских газет:

«Неожиданные сложности испытывает британская эскадра, блокирующая выход из Финского залива (для американских читателей уточняем – если смотреть по карте, это такая длинная голубая фигня на дальнем конце Балтийского моря).  В начале операции один из крейсеров Его величества перехватил шхуну, шедшую из Риги в Петербург с грузом рыбных консервов местного производства.

 По недосмотру ветеринарного врача эскадры трофейные консервы включили в рацион нижних чинов и корабельных кошек. Нижние чины отделались длительным расстройством желудков, а несчастные животные, в первое время с аппетитом поедавшие мелкую рыбёшку из плоских жестянок, все без исключения заболели и погибли. В качестве возможной причины учёные-биологи называют повышенное содержание бензопирена в консервах. 

Расплодившиеся на эскадре крысы нанесли значительный ущерб её продовольственным запасам. На ряде кораблей и судов перестали готовить пудинг. Во избежание волнений в экипажах срочно высланы транспортные суда с новыми котами и продовольствием. В настоящее время среди подданных Его Величества Эдуарда VII начата подписная компания по сбору средств для установки памятника доблестным животным, отдавшим жизни за торжество справедливости и демократию во всём мире».

«Неожиданная эпидемия поразила офицерский состав британского азиатского экспедиционного корпуса.  Сотни смертей молодых, здоровых мужчин из лучших семей королевства врачи объясняют сексуальным переутомлением. Командование не исключает диверсию русских. Прибывающих на пополнение офицеров предупреждают о возможной опасности, однако, несмотря на принятые меры, количество необъяснимых смертей увеличивается по экспоненте. Кто сможет противодействовать новой угрозе? Молодые британки десятками записываются в добровольное общество спасения генофонда, первые сто сестёр специального милосердия на быстроходном крейсере отплывают из Ливерпуля в ближайшую пятницу».

***

Их встреча выглядела случайной.  У обоих напряжённый рабочий график, расписанный до секунды, все двадцать шесть часов, и так каждые сутки. Они остановились на неосвещённом участке длинного коридора. Он сделал вид, что завязывает шнурки, она повернулась к занавешенному шторами окну, поправляя причёску.

— Зачем вы просили о внеплановой встрече? — сквозь шпильки в зубах спросила она.

— Для вас есть ответственное поручение, — подтягивая голенища щегольских сапог, негромко обронил он.  

— Операция «Слеза комсомолки» входит в решающую фазу…

— Там найдётся, кому вас заменить. Новое дело я не могу доверить никому другому, товарищ.

— Я готова, — сказала она, вставив последнюю шпильку в пышную копну из локонов и чего-то там ещё, возвышающуюся у неё над головой.

— Тогда через пять минут у меня в кабинете, Николай там уже на дерьмо исходит. До скорой встречи, госпожа комендантша.

 Ну да, а  вы что думали? Форму, её поддерживать нужно. Мало ли что, вдруг завтра на нелегальное положение переходить придётся?

***

   Из бухты Мазампо выходили вечером. Сначала снялись и потянулись к выходу небольшие, низкотрубные «Новик» и «Боярин».  За ними, глубоко осев в воду под тяжестью принятого груза,  начали разворачиваться на рейде «Варяг», «Аскольд» и «Богатырь». Пыхтя и отчаянно дымя, портовые буксиры тащили главную ударную силу первого отряда бронепалубных крейсеров Тихоокеанского флота. Наконец вскипела вода под винтами, двинулись, постепенно ускоряясь, едва различимые в ночи берега. Пошли.

Никаких оркестров, никакой иллюминации. Не открывали прожектора, не прощались. Исчезли по-английски. Вот только что, всего каких-то полчаса назад стояли на своих местах немаленькие корабли, и нет их, даже следа на воде не осталось. 

А флот сделал вид, что ничего не случилось. Нет? Значит, и не было. Уходили? Не видели, извините.

Только под утро скользнул на рейд низкий и длинный силуэт миноносца «Страшный», и в Артур ушла короткая телеграмма: «проливы спокойно зпт без контактов тчк».

Наместник прочёл  телеграмму, чиркнул спичкой и поджёг бланк. Дождался, пока бумага разгорится и уронил в стоящую на столе бронзовую пепельницу. Эпоха Хань или Сунь, надо у Николая спросить, он, вроде, разбирается, Заодно объяснит, на кой чёрт некурящим древним китайцам нужна была пепельница.

— Запийсало!

—Я, — материализовался в кабинете адъютант.

Наместник уселся в кресло и потянулся, широко разведя руки в стороны. В кабинете раздался отчётливый хруст суставов.

— Подай альбом с секретными фотографиями, хочу проанализировать.

Запийсало радостно осклабился:

— Той, шо «Слеза косоломки»?

— Той, той. Смотри, Тарас, договоришься ты у меня! — грозно насупил брови наместник.

— Та я мигом, Ваше высоко… – Запийсало исчез раньше, чем договорил.

— Ось. Самые захватывающие, чи то компроментирующие материалы. Сам выбырав.

— То-то же. Иди. Меня ни для кого нет… — наместник бросает взгляд на стоящие в углу кабинета солнечные часы, — Полтора часа.  Понял?

— Так точно! — вытягивается по стойке «смирно» адъютант и исчезает из кабинета.

Александр достаёт из кармана френча ключ, отпирает кодовый амбарный замок, откладывает его в сторону и переворачивает первую страницу, окидывая взглядом наклеенные фотографии.

— Чёрно-белые, прошлый век, — недовольно морщится он и приступает к вдумчивому анализу материалов. 

— Однако! — удивлённо дёргает он головой, рассматривая особенно причудливый компромат.  — И как это они ухитрились?

Margarita Zanudene aka Максимка

Мой ресторанчик давно не стоит на берегу моря, и в его панорамных окнах больше не отражается бесконечная вереница спешащих убиться о берег волн. Перетащили. Вокруг шумят сосны, вперегонки карабкающиеся на стены ущелья. Говорят, здесь нашему «штабу» ничего не грозит при обстреле с моря. Снаряды будут пролетать над крышей, снимая шляпы и раскланиваясь:

— Какая встреча! Извините, не могу задержаться, спешу! Дела, сами понимаете, дела…

Чуть в стороне, отвернув фасады от легкомысленного стеклянного павильончика, стоят магазины Крестовского — впрочем, оружия там теперь нет, осталось только немного одежды. Все эти автоматы и пулемёты сейчас очень важные особы, вечно в хлопотах, вечно в делах. Их просто на руках носят.

Журчит по ущелью ручей. В Литве его наверняка величали бы речкой. Где-то ниже по течению стоит плотина, оттуда недавно протянули линию и теперь у нас есть электричество. Не всегда, но большую часть времени. Пленный генератор не хочет работать на врагов, и часто ломается, но его каждый раз пинками заставляют вертеться.

У меня теперь работают котлы и холодильники, печки и кофе-машина. Но я всё равно готовлю кофе в песке. Медные джезвы ерзают в его горячей массе точно так же, как купающиеся в пыли куры.

А ещё работает музыкальный центр. В нём нет дисков, все записи оцифрованы и затолканы в электронную память, но музыка не обижается, и в павильончике постоянно что-то бренчит, звенит и барабанит. Михаил поделился своими записями, и теперь вперемешку с литовской и российской попсой играет что-то американское, вроде народной, такое, знаете, с банджо и губной гармоникой.

Сегодня у нас на ужин тушёные бобы с медвежатиной. Характер у бобов неважный, поэтому они на противне шкворчат и от злости брызгают маслом. Для того чтобы их помешать нам приходится ловко изворачиваться. Наверное, со стороны это похоже на странный танец. На него с удовольствием поглядывают сидящие за столиками парни. Как-то так сложилось, что в моей стекляшке собираются в свободное время все, кто не очень занят или может писать и считать прямо за столиками.

Писать любят все. ИД Петергoffпресс принципиально не печатал пишущих медленно и мало, а все мы, как оказалось, издавались именно там.  

Очередное бумс-бумс заканчивается, музыкальный центр на секунду задумывается и вдруг… сквозь старый, давно забытый шорох иглы по винилу из колонок разливается старинная, знакомая, но сто лет не слышанная мелодия. Под гитарный ритм беседуют хрипловатый простуженный саксофон и ласковое звучание аккордеона, в их дуэт вплетаются рояль и какие-то духовые инструменты … Фокстрот, наверное, ещё довоенный. Боже, как это называется? Что-то про май, кажется… Не помню. Щемящая мелодия отчего-то цепляет за душу. Хочется плакать.  Отзвучали последние аккорды, и вместе с тишиной приходит ощущение какой-то неясной, непонятной потери, такая чистая-чистая грусть безо всякой причины. Краем глаза вижу, что подняли головы и замерли все. Как красивы они в этот момент!

Потом в колонках крякает, стукает, в воздухе повисает воющий стон электрической гитары, вдребезги разбивая повисшее в ресторанчике  хрустальное настроение.

Парни опомнились и почему-то начинают расходиться. На противне зашипело, и я  принимаюсь за свои танцы с лопаткой.

Что мешает мне подойти к центру и снова запустить ту мелодию? Не знаю…

 Семён Тихов aka Свояк

Умереть, не встать. Ну, маскировочными накидками обзавелись все трое, благо, у Крестовского парочка Гилли-сьютов нашлась, было что в качестве образца выдать. Но рожи! Рожи мои рядовые-разведчики вымазали себе от души. У одного вполне себе получился праздничный узор заслуженной скво-героини из племени нижних заречных паютов, у другого на роже схема шнуровки кроссовок рэпером-нонконформистом, которого в подворотне искусала бродячая поэтесса-эмо. Третий косит под шахматную доску из сине-зелёных квадратов, тот ещё неформал.

— Так, компаньерос, пять минут на умывание и чтобы стояли передо мной с чистой, как у младенцев кожей.

Через пять минут снова осматриваю короткую шеренгу добровольцев. Степень чистоты здешних младенцев я явно переоценил, но для тренировки вполне себе сойдёт. Закладываю руки за спину, произношу характерное:

— Хе! — и ехидно дёргаю головой. Спёр конечно, как не спереть, персонаж-то какой эпической силы!

— Так, парни, слушать меня сюда и запоминать с первого раза, потому что на второй времени у нас нет. Маскировочная окраска наносится на лицо для того, чтобы что, Антонио?

— Чтобы напугатьврага, хефе!

— Ответ неверный. Маскировка, она не для запугивания. А что? Правильно, бойцы, маскировка, она для скрытности. Нам нужно, чтобы враг, поглядев в нашу сторону, не заподозрил, что видит объект, похожий на человека. Лохматые накидки скроют очертания тел, но наблюдать, не открывая лица, невозможно. Без специальных устройств, которых у нас один чёрт нет. Поэтому работаем тем, что есть под рукой.

Серой глиной осветляем кожу вокруг глаз, под верхней губой и за ушами. Можно шею под подбородком намазать.  Красной глиной затемняем нос и скулы, искажаем очертания окончательно. И финальный штрих — коровьим навозом наносим на загрунтованный таким образом холст полосатый орнамент. 

Прохаживаюсь вдоль строя, даю мелкие советы.

— Закончили? Теперь проверка.

Поворачиваюсь к зрителям:

— Пропустите родных матерей!

Тётки чинно подходят, шоркая босыми ногами по пыльной глиняной площадке.

— Узнаёте? — указываю рукой на разукрашенных бойцов невидимого фронта. Сеньоры испуганно шарахаются.

— Не узнали.

Снова поворачиваюсь к зрителям:

— Выпустите родных матерей.

Матроны удаляются, при этом походка их утратила большую часть своей чинности.

Поворачиваюсь к своим раздолбаям:

— Оценка «отлично». Через двадцать минут уходим.

Спросите, почему я сам рожу не крашу? Так у меня-то прибор есть, панорамная стереотруба, в БРДМе обнаружил. Там ещё труба разведчика есть, но я её на чёрный день заныкал, пускай лежит, есть она не просит.

***

   Переход к месту наблюдения получился долгим и нелёгким. Шли скрытно. В качестве вспомогательного инструмента использовали такое зверское выражение лиц, что все встреченные по пути местные жители предпочитали нас не замечать. Остановится на обочине, глаза закроет, а по роже мысли бегущей строкой:

— Я ничего не вижу… Не вижу я ничего. Ничего-ничего, совсем ничего не вижу. И не слышу тоже.

Как мы мимо пройдём, шорох маскировочных портянок по утоптанной тропе удалится — оттаивают и стараются быстрее из здешних жутких мест исчезнуть. Всё-таки маскировка — великое искусство.

К прикрывающему стоянку мониторов форту удалось подобраться почти вплотную. Выбираю места для своих головорезов, нарезаю сектора наблюдения, назначаю ориентиры. Сам устраиваюсь в наиболее перспективном месте — уютная такая пивная, угловой столик стратегически удачно занимает возвышенное положение, и посетителей немного. Ставлю на стол буссоль, заказываю пинту холодненького и приступаю. Через тридцать две минуты сорок семь секунд имею в блокноте схему обороны с указанием уязвимых мест, расположения часовых, режима охраны, паролей и план скрытного выдвижения к объектам атаки. Опыт не пропьёшь! По крайней мере, с пинты-другой светлого ничего с ним не станется.

Снимаю парней и приступаю к этапу скрытного выдвижения в расположение части.

Что вы говорите? Наблюдателей когда опрашивать буду? А зачем? Из них разведчики, как из нашей Анфиски любовница. Наговорит она вам на три райских наслаждения, напишет на восемь, а увидишь глазами  – сплошное расстройство и совращение малолетних.

Зачем брал? Так они все трое жениться собрались. После нашего рейда героическим героям какая откажет? Ну и для прикола, конечно.

Василий Основин aka Bespredel

Брать форт отправились без местных. Нет, если кто соберётся устроить шоу с криками, воплями, форсированием водной преграды под обстрелом и горящими статистами для создания нужной автору атмосферы — клава ему в руки, уроду. После такого задела ему останется только секасу в коктейль добавить — правильного с грязной и не нашего с чистой (естественно, когда это наши с чистой-то спали, а? Автор-то патриот, ему грязную подавай). Поубивал бы.

Нам нужно было сделать янки, а зрелищность она враг эффективности. На кой чёрт нам переправа? У противника абсолютное превосходство на море. Их лоханки последнюю неделю к занятому нами берегу плавают, как на работу, и меньше трёх-четырёх десятков снарядов не выпускают. Ничего пока не натворили, но если им эту борзость спускать с рук, обязательно куда-нибудь не туда попадут. Оно нам нужно?

После фестиваля, который вчера устроил Свояк, наша кавалькада большую часть пути проделала по обезлюдевшим местам. Местные убрались от греха подальше — приучены уже избегать людей в камуфляже. В чём-чём, а в отсутствии смекалки аборигенов не упрекнуть. Ближе к окраинам города верхом ехать не рискнули — отдали лошадей Мигуэлю (или это был Алехандро?), разобрались по группам и пошли, аккуратно осматривая окрестности.

 Крестовский и напросившийся к нему в корректировщики Свояк свернули в неприметный проулок и растворились в темноте. За ними, выдерживая дистанцию, почти бесшумно перемещаясь от стены к стене, поводя по сторонам трубами навёрнутых на стволы глушителей, двинулась группа прикрытия. 

Рыхлый и его Чинганчгуки скользнули к смутно темнеющей впереди массе форта. Он тут совсем новенький можно сказать, дитя войны Севера и Юга. Ещё и пятидесяти нет. В ночной прицел видно, что часовые на ближней стене собрались в кучку и травят байки. Сейчас прилетит им за нарушение правил несения караульной службы.  Индейцы вскидывают левые руки и утыканные стрелами охраннички кулями валятся со стены. Надо же, а мы смеялись над Рыхлым и его страстью! Нашёл-таки общий язык с обитателями резерваций, нашёл!

Наша очередь.

Трясется под ногами хлипкая лесенка — хорошо, стена невысокая. Переваливаюсь через парапет, отпрыгиваю в сторону, вскидываю свой «Хеклер» —  целей нет. Веник и Виталя принимают влево. А ББ хакает, и ствол в руках ходуном ходит. Теоретик. Перед ним лучше не становиться, учту.

Лестница со стены внутрь форта широкая, кирпич не расшатан, за это отдельное спасибо неизвестным строителям. Из-за моего плеча раздаётся короткий лязг, часового у входа в арсенал отбрасывает на стену, он роняет винтовку и медленно сползает на землю.

  Теперь штаб и казарма.  Надо спешить — за нами через стену уже ломятся пернатые (или оперённые?) воины Рыхлого.  

Выпрыгиваю из-за угла и бью ножом в шею часового у штаба. Уворачиваюсь от хлынувшей крови. Дверь. Закрыта.  Разделяемся, ББ и Серебряков бегут через плац к казарме, я  выдёргиваю из креплений «Итаку». Будем шуметь.

Тук-тук! Выстрел из дробовика выносит дверной замок, вышибаю дверь ударом ноги и бросаю в тёмный проём ребристую тушку гранаты. Отпрыгиваю в сторону. Бах!

Дверь услужливо распахивается — спасибо взрывной волне. Влетаю внутрь. Длинный коридор, рядом со столом стонет кто-то, прижимающий руки к животу. Контроль, пробегаю мимо. Из боковой двери выпрыгивает серая фигура с револьвером в руке, стреляю в голову. Патроны в дробовике с картечью, хорошо, что убирать здесь мы не собираемся. Прыгаю в небольшую нишу, поднимаю ствол — как знал. Следующий ковбой в коридор вылетает в прыжке. Надо же, какой прыткий, успел два раза бахнуть из револьвера в сторону входа.  Хорошо, что меня там уже нет. Трачу третий патрон. Перезаряжать некогда, дробовик в зажимы, подхватываю болтающийся на ремне автомат. Двое на лестнице, бегут со второго этажа.  Отличный у Хеклера глушитель – вспышка не засвечивает ночной прицел, лязг затвора громче звука выстрелов. 

Ещё два минус. На дворе крики и стоны — выбегающих из казармы солдат отстреливают в два ствола. Мы специально дали понять, что нападём сегодня — весь гарнизон должен был собраться в форте, некогда нам их по городу вылавливать.

Кажется, здесь всё. Боком, приставными шагами подбираюсь к лестнице. Поднимаюсь, не сводя глаз и ствола с верхней из видимых ступенек. Похоже два охламона, валяющиеся на первом пролёте были единственными обитателями второго этажа.  Расслабляюсь, опускаю «Хеклер» к ноге, удерживая компактную машинку за пистолетную рукоять. Делаю два шага вперёд и чувствую, как волосы на затылке начинают шевелиться от предчувствия опасности. Падаю назад, собираясь кувырком уйти под прикрытие каменной колонны.

Поздно. Именно из-за колонны высовывается прятавшийся там хмырь, очки которого блестят даже в полумраке неосвещённого коридора. Выстрел из револьвера обжигает правое плечо, автомат выворачивается из разжавшихся пальцев. Сцепив зубы и не обращая внимания на цветные круги в глазах заканчиваю кувырок и левой всаживаю нож в живот очкарику. Он пытается ещё раз нажать на спуск своего «Смит-Вессона», но рука не слушается. Я чувствую, как жизнь из его тела вливается в мой клинок, нагревая рукоять. Толкаю хватающего воздух распахнутым ртом хитрого ботана в сторону. Он сползает на пол, обутой в тяжёлый ботинок ногой выбиваю из его руки револьвер.

Тля, как больно! Правая рука болтается как плеть, пуля наверняка зацепила кость, хоть и прошла навылет.

Чёрт, как я этого не люблю! Здоровой рукой лезу в подсумок, достаю оттуда флакон с экстрактом почки Бархатника. Задерживаю дыхание, срываю пробку и залпом заглатываю содержимое. По телу прокатывается огненная волна, поднимая дыбом каждый волосок и сокращая все мышцы по очереди. Даже те, о существовании которых ты до того не подозревал. Боль не то чтобы проходит совсем, но становится терпимой, рука начинает двигаться, кровь из раны больше не течёт. А больше и не надо, и так весь коридор захлестал, будто барана тут зарезали. Терпеть не могу вид собственной крови. И запах. Подбираю автомат, куском срезанной с очкарика сорочки стираю с него липкое и красное, спускаюсь на второй этаж. Рука уже почти не болит. Как говаривал девочке Элли её дядюшка, много повидавший моряк Чарли Блэк:

— Если готовить с любовью, девочка моя, даже самая вздорная тёща может доставить человеку немало приятных минут, — при этом одноногий путешественник всегда поглаживал татуировки, сделанные безвестными умельцами с острова Куру-Кусу.

Вот ведь никчемным человеком при жизни был Моня Бархатник, а сумел принести пользу человечеству.

 Если бы ещё зелье не так сильно отдавало мочой…

Михаил Крестовский aka Korpus Kristi

Разворачиваю принесённый с собой коврик. Лежать на каменистой площадке без пенки то ещё удовольствие. Набрасываю на себя «лохматку», сменяю бейсболку на чёрную бандану — ночью наличие козырька неактуально. В поле ночного прицела холодные силуэты мониторов на фоне тёплой ещё воды. Днём было бы наоборот, но днём я тепловизор на винтовку ставить не люблю. Старая школа, ортодокс, можно сказать.

 В прицельной сетке привольно расположился вахтенный матрос.  Не спит, что в принципе, характерно для американского флота — служба у них поставлена хорошо. Я бы сейчас предпочёл иметь дело с испанцами или их производными, те высокой дисциплинированностью не грешат.  Но имеем то, что имеем.

— Четыреста тридцать ярдов два дюйма до мостика правого монитора, — это Свояк, разобрался, наконец, с лазерным дальномером.

— Принял.

Поправки вносить не буду, просто по сетке скорректирую. Элементарно — три с половиной деления вправо, одиннадцать с четвертью вниз и семь влево-вверх по диагонали. Анфиса справится, не говоря уже про обезьяну.

«Баррет» с глушителем на такой дистанции кроет всё, до чего дотянется, но для мониторов я сегодня припас немецкую «Эрму» SR-100. Ствол поставил под .300 Винчестер-Магнум, для таких дистанций с глушителем просто оптимальное решение. А пятидесятка пусть пока в чехле полежит, что-то мне подсказывает, что сегодня ей и без сапрессора  работа найдётся.   

Опускаю нашлемный ПНВ. Пришлось, конечно, повозиться, переставляя крепление под него на бандану, но получилось хорошо, надёжно. В зелёном поле чётко видны подбирающиеся к форту фигурки. Должен сказать, я был категорически против детских игр – луки, индейцы… Песочница какая-то! Но решили использовать, политика.

Часовые падают. Всё-таки смогли, идиоты. До последнего не верил, что справятся, собирался зачищать часовых сам. Впрочем, чья это там голова из-за зубца поднялась?

Тело привычно замирает, движется только палец на спусковом крючке. Хлопок, есть! Эти чайники даже не заметили, что я за ними прибрался.

Пошла штурмовая тройка. Эти по взрослому, сам снаряжение подбирал. Взяли стену, началась зачистка. Теперь моё дело — мониторы.

На палубу второго монитора вылез лишний персонаж. Жарко ему внутри, видите ли, прохлады захотелось. Достаю из подсумка ещё один магазин и кладу так, чтобы потом для замены хватило пары движений кистью.

Выстрел из форта, по звуку — «Итака». Пошла громкая фаза операции.

Снимаю вахтенных на мониторах, быстро передёргивая затвор немки движением большого пальца правой руки. Сменяю магазин и сношу с палубы последнего охламона.

А ведь янки нас ждали! Башни обоих мониторов начинают разворачиваться на форт — наверняка матросы кемарили прямо на боевых постах! Впрочем, мы этого от них и ждали. Внимание моряков приковано к берегу, высунуться на палубу я никому не позволю, а к мониторам, сгибая вёсла, уже несутся каноэ, битком набитые желающими поиграть в пиратов двадцатого века. Борта у мониторов низкие, для того, чтобы забраться на палубу не нужно быть Стивеном Сигалом. 

Пары на кораблях не разводили, боялись нас спугнуть. Теперь за это поплатятся.

Вспышки разрывов, через две с половиной секунды доносится звук. Это сапёры-любители подрывают ведущие во внутренние помещения люки. Происходящее внутри мне не видно, но я знаю и так — в отсеки забрасывают свето-шумовые гранаты и шашки с пикриновой кислотой. Противогазов в этом мире ещё не изобрели, а у штурмующих они есть. Этот город конкретно влип — его больше некому защищать.

Толчок в бок:

— Миша, смотри! — Свояк указывает на вход в залив. Кого-то принесло не вовремя?

— Чёрт, чёрт, чёрт!

В тепловизор силуэт идущего корабля виден, как гипермаркет в ночь распродажи – светятся дымовые трубы, клубится над ними смешанный с дымом горячий воздух. Трубы две, очень высокие. Выглядит корабль несерьёзно, сильно смахивает на не слишком большой пароход, однако я не зря часами гонял компьютер, выбирая из базы данных изображения боевых кораблей.  В гавань Сан-Франциско пожаловал крейсер третьего ранга класса «Чаттануга», и его десять пятидюймовых скорострелок нам сейчас задавить нечем. Впрочем…

Аккуратно подвигаю Свояку «Эрму»:

— Прибери…

Руки уже тащат из чехла навороченный «Баррет M82A1M», тот самый, из которого Леонсио собирался валить таможенников. Вставляю тяжёлый магазин, досылаю патрон в патронник.  Силуэт крейсера хорошо виден на блестящей лунной дорожке. Менять прицел на ночной некогда, это вам не советский ПСО на НСПУ махнуть, время нужно, и инструмент.

— Свояк, приборы?

— Восемьдесят!

Помнит ещё анекдот, не растерялся. Значит, и с дальностью не соврёт.

— Полторы тысячи сто.

Довольно близко, и для моей винтовки уже доступно. На такой дистанции пуля упадёт метра на полтора… 

— Ну, не подведи, малышка!

Бью навскидку, с колена, десять выстрелов из первого магазина, ещё десяток из второго. Ну? Есть! Крейсер, заваливаясь на правый борт, начинает описывать циркуляцию. При этом он явно начинает оседать на нос.  Вот уже вода покрывает палубу до носовой надстройки. С каким-то обиженным кряхтением крейсер укладывается набок, затем опрокидывается. Корма ещё какое-то время торчит над волнами, но затем скрывается и она.

Свояк потрясённо таращится туда, где только что плыл не самый маленький корабль.

— Охренеть! Из винтовки… Но — как?

Делаю вид, что этот номер для меня привычен, как процесс дефекации.

— Выбил заклёпки в носовых листах на уровне ватерлинии. Их сорвало потоком воды. Со сварным корпусом этот номер не пройдёт. Просто повезло.

Пусть теперь завидует. Знай наших! 

Анфиса Лобова aka Звезда

Ах, ресурс, ах, ресурс… Да, ресурс. Что я, дура? Не понимаю, что тонера в принтере надолго не хватит? Но Бубенцов свои почеркушки печатает, и Зануда целую книгу рецептов нахреначила — никто и не пискнул. Дрянь старая, ненавижу. Свои цеппелины с мясом могла и от руки переписать.

Мне, между прочим, больше надо.  Сволочи, ненавижу, у девушки личная жизнь не складывается, а они… Уроды, тля.  Ничего, твари, я всё равно выкручусь, я упорная, один хрен, будет по-моему. Я в «Петергoffпринт» пять тысяч тиража выгрызла! И пусть приходится корябать ископаемой, типа, ручкой по паршивой местной бумаге — талант не задавить, он всё равно себе дорогу пробьёт. Только бы опять кляксу не посадить, переписывай потом.

Ничего, я аккуратно, чтобы буковки ровные, и наклон одинаковый.

«Уже много дней твой образ постоянно стоит у меня перед глазами. Стоит смежить веки или просто отвести взгляд от серой мути повседневной суеты, и твои черты проявляются передо мной, будто снимок на древней фотографической бумаге.  Мужественный разворот широких плеч, гордо посаженная голова на мускулистой шее повёрнута в сторону.  Хочется закусить губу от обиды — даже в мечтах ты меня не замечаешь. Не видишь влажного влюблённого блеска горящих глаз, трепета нежных девичьих губ, смущённого румянца, заливающего щёки… Хочется плакать. Иногда, когда больше не остаётся сил, я забираюсь в укромный уголок, чтобы вдали от равнодушных взглядов окружающих горькими слезами выплакать своё горе. А потом, утерев щёки и умывшись, я снова иду в суету бытия, ничем не выдавая терзающих меня чувств. 

Боже! Если бы я могла хоть один раз прижаться к твоей широкой груди, обвить крепкую шею гибкими руками!  Я представляю, как нежной кожи моего лица касается колючая щетина твоего подбородка… У меня внутри становится горячо и мокро, волна стыда и желания захлёстывает меня с головой, от затылка до кончиков пальцев моих длинных, стройных ног. Как невыносимо хочется… Но нет, этого я бумаге доверить не могу. Но и страдать в одиночестве, разрываясь от накрывшего меня чувства, больше не имею сил. Я решила — сегодня я или стану счастливейшей женщиной на земле, или мои надежды разобьются вдребезги, рассыплются прахом и смешаются с пылью, покрывающей всё в этой жаркой засушливой стране. Вечером, после ужина, молю тебя, приходи к пещерке на берегу ручья, той, что  у трёх полосатых камней. Терпеть неизвестность дольше невозможно, это выше моих сил, я хочу стать твоей, впитать тебя, насытиться твоей мужской силой и уснуть на твоём мускулистом плече, отдав всё, что может отдать избраннику любящее женское сердце».

Ну вот, закончила. Пусть только попробует не явиться, лось сохатый. А уж там-то я его захомутаю.  И в стойло! Мне осточертело уже с утра до вечера на побегушках у крашеной старухи носиться. Унеё даже после омоложения рожа на печёное яблоко смахивает. Пора, пора обзаводиться своим местом в мире. Пока таким. Это, конечно, не Серебряков, не Крестовский, даже не Бубенцов, но я из него сделаю человека. А не сделаю — невелика беда. Нынче у меня вся жизнь впереди, со временем поменяю на более перспективного. Интересно, российский император женат?

Аккуратно сворачиваю своё послание — треугольником, как для полевой почты. А ведь когда-то мы люто ненавидели свою училку, заставлявшую писать поздравления с девятым мая всяким старым пердунам.  Пригодилась наука. Умная девушка даже из такого никчемного источника, как заросшая от женского простоя мхом школьная грымза, выжмет хоть что-то полезное.

Забросить послание в широкий карман пятнистой куртки проще, чем тарелку помыть. Пока самец жрёт, он, как токующий тетерев, ничего вокруг не замечает.

Солнце свалило за низкие горы, чтобы где-то там утопиться в море. Придурки, предпочитающие возиться с ружьями, а не с женщинами, построились клином и свалили куда-то на юг. Надо думать, ближайшие сутки — двое их здесь не будет. Чу! Что это за шаги доносятся до меня? Это торопится на свидание мой ласковый пирожок! Мой сдобный пончик! Готовься, любимый, сейчас тебя будут есть.

Поправляю платье и норовящий сползти на бёдра лифчик. Да, сползающий! Зато он кружевной и почти прозрачный, и сквозь тонкое красное платье очень сексуально просвечивает чёрным!  Выхожу из укрытия.

— Ты всё таки пришёл! Боже, я уже решила, что напрасно жду, и ты отвергнешь меня, молоденькую дурочку, потерявшую голову от страсти! Обними же меня, сорви пылкий поцелуй с моих нежных трепетных губ!

Что ты делаешь, идиот? Крапива тебе зачем?

— А-а-й! Ма-а-а-ма!

Семён Тихов aka Свояк

Грохот, дым, пыль, визг разлетающихся осколков и выбитого снарядами щебня.  Следующий залп на фоне предыдущего почти не слышен — уши ещё не отошли от грохота восьмидюймовых, стадвадцатисемимилиметровые фугаски после них не звучат. 

Янки, разозлившись на нашу вредность, взялись за зачистку штата по-настоящему.  И если на сухом пути мы имеем их, как бог черепаху, от моря нас снова отогнали. 

Впрочем, мы и там умудрились нагадить пиндосам. Крейсеры пришли наводить конституционный порядок парой. Ветераны испанской войны, «Нью-Йорк» и «Бруклин». Видно кто-то из больших начальников оценил наши способности. Новейшие штатовские корабли собраны в портах Китая и Японии, собираются вместе с наглами макать Макарова и прочих,  но этой пары ветеранов, заявившихся третьего дня с попутным приливом, для нас достаточно. С избытком.

Мы готовились. Всё-таки на нашей стороне опыт целого столетия войн, о которых здесь ещё никто не догадывается.

На деревянную рыболовецкую лохань, идущую к берегу под латаным-перелатаным парусом, гордые выпускники Аннаполиса внимания обратили не больше, чем пёс на ползущего через дорогу муравья.  Когда парусник довернул вправо и от него к флагману потянулись пенные следы двух торпед, дергаться было уже поздно — гордые потомки испанских идальго атаковали почти в упор.  Никто из них не спасся — прямое попадание пятидюймового снаряда с «Бруклина», столб воды и ломаных досок, косые акульи плавники…  Но благодаря им невезучий «Нью-Йорк» и в этой войне не сделал ни одного выстрела — затонул, голубчик, как миленький.

 «Бруклин»  отработал за двоих.  Разнёс захваченный нами во Фриско небольшой миноносец, подавил форт, пушкам которого не хватило дальности. Мониторы мы затопили сами – их старые, заряжаемые дымным порохом орудия тем более ничего не могли сделать. Железнодорожную батарею оснастить мы просто не успели. Не хватило времени и производительности мастерских. Теперь у нас с пиндосами пат — мы отрезаны от моря, американцам нет ходу на сушу. Их хвалёной морской пехоте хватило одной попытки высадиться под огнём крупнокалиберных пулемётов и снайперских винтовок. Крейсер не помог — к тому времени, когда он начал пристрелку, мы уже отошли с берега, а шлюпки с десантом утонули.

Теперь мы держим на побережье наблюдателей, на случай второй попытки десанта, а крейсер время от времени обстреливает понравившиеся его артиллеристам скалы. В общем, все при деле.

Иногда думаю — может, пока был шанс и кое-какие корабли в руках, надо было свалить на Камчатку? Но как тогда быть с мексиканцами, индейцами и китайцами? Бросить на убой? Нет, не по-русски это.

***

 

Грохот далёких залпов на эскадре Колчака расслышали из-за горизонта.

— Интересно, — сжимает бесполезный пока бинокль Вера Алексеевна, — с кем это американцы дерутся?

Колчак отвечает через минуту, поправив фуражку и одёргивая китель:

— Они не дерутся. Они кого-то обстреливают. Стреляет один корабль, или два по очереди, ответного огня не слышно.

— Что вы намерены делать в этом случае, капитан?

Колчак  покачивается взад-вперёд, будто проверяет, достаточно ли прочно его «Варяг» сидит на воде.

— Военные корабли строят для сражения, уважаемая Вера Алексеевна. А посему вынужден просить вас покинуть мостик и спуститься в корабельный лазарет. 

Колчак поворачивается к старшему помощнику:

— Сигнал по эскадре: приготовиться к бою, увеличить ход до восемнадцати узлов.

Пойманный в глубине залива Бодега «Бруклин» дрался до последнего — на крейсерах русской эскадры не раз возникали пожары, в какой-то момент «Боярин» рыскнул на курсе и пошёл в открытое море, но через десять минут повреждённое управление починили, и корабль снова вернулся в строй.  Колчак не стал соревноваться в точности стрельбы на дальней дистанции — на его стороне было преимущество в скорострельности и количестве стволов. Будущий адмирал — теперь он и сам в это верил, на полном ходу сблизился с противником. Молодость американского крейсера прошла давно,  уйти от группы новых, быстроходных кораблей он не мог. Избиваемый десятками снарядов, теряющий одно орудие за другим, он продолжал безнадёжный бой, стремясь перед гибелью нанести максимальный урон врагу.  Когда «Новик», разогнавшись до двадцати трёх узлов, подлетел на дистанцию гарантированного поражения и выпустил торпеду в избитый, объятый пламенем корабль,  оттуда стреляли только две чудом уцелевшие пятидюймовки. Две трубы из трёх были сбиты, «Бруклин» кренился на борт, но сдаваться не собирался.  Американец попытался уклониться от торпеды, но для очередного решительного поворота у него не осталось сил – рулевые машины разбиты, скорость упала до пяти узлов.

Подводный взрыв подбросил корму доблестного корабля, русская эскадра прекратила огонь и начала спускать шлюпки. «Бруклин» уходил под воду кормой, высоко задрав нос. Моряки прыгали в воду и плыли к подбиравшим их шлюпкам, поддерживая на воде раненых.  Большие корабли тонут дольше маленьких. Погибающий крейсер дал своему экипажу достаточно времени для спасения. Потом в его недрах со стоном сдались переборки, вода добралась до котлов. Когда облако вырвавшегося из котельных отделений пара оторвалось от воды, над поверхностью уже ничего не осталось.

Убедившись, что на воде больше нет американских моряков, Колчак развернул «Варяг»,  покинул строй и медленно повёл крейсер к берегу. По кому-то там янки стреляли, значит, есть повод познакомиться.

— Вахтенный!

— Слушаю, Ваше Благородие!

Колчак, не отрывая бинокля от глаз:

— Бегом в лазарет, найди там госпожу Стессель и пригласи на мостик. Живо!

Вера Алексеевна взбежала по трапу раскрасневшаяся, с выбившимися из-под косынки волосами.

— Боже мой, Вера Алексеевна, я торопил посыльного, вы могли не спешить столь сильно.

— Вы не понимаете, капитан, как я волнуюсь. Дайте, пожалуйста, бинокль.

Колчак кивнул, и один из сигнальщиков передал комендантше свой.

— Смотрите на пляже, на фоне красной скалы, похожей на прибалтийскую дюну. Ещё правее.  Странный экипаж, я не вижу там лошадей.  Паровой?

Стоящий у кромки прибоя броневик был Вере Алексеевне знаком.  Вернее, он был знаком Лесе. Точно такие же возили на пушечных лафетах в последний путь покойных генсеков и министров СССР. На броне стоял мужчина в камуфляже с автоматом Калашникова на груди и приветственно размахивал руками.

— Это они, господин капитан. Прикажите спустить катер.

Семён Тихов aka Свояк

Таки припёрлись! Не прошло и полгода! Оперативность у наших охламонов, как всегда, необычайно высока.

Впрочем, это я по привычке забухтел, от нервов. Волнуюсь всё-таки — когда читал Семёнова и фильмы смотрел, разве мог себе представить, что вот так ко мне с моря будет «Варяг» подходить? Представлять-то я представлял, только с точностью до наоборот —японцы коварно осыпают русский крейсер снарядами, и тут я на линкоре с любимой марки из-за угла выплываю!  Ка-ак  врежу супостатам! Спасу наших, естественно. Иногда это был не линкор, а эсминец, но исключительно со мной на капитанском мостике.

А тут стою на берегу, «Варяг» изо всех четырёх труб дымит и ко мне приближается, за ним знакомые каждому советскому мальчишке силуэты: «Аскольд», «Богатырь», «Новик» и кто-то, на него очень похожий. А супостат, лупивший в меня из больших пушек, уже на дне. Их усилиями. Без моего героизма обошлось.

Радуюсь, конечно, но неправильность сюжета маленько скребёт под сердцем. 

Пока я так рефлексировал, на крейсере засуетились и плюхнули на воду паровой катер.  И катер этот берёт курс прямо на мой БРДМ.  Подходит к берегу, сбрасывает сходни, на пляжик деловой походкой спускается нечто симпатичное, однозначно женского полу, в длинной, почти до пят, юбке из тёмно-синей ткани, в перетянутой ремнём чёрной кожанке, через плечо переброшен ремешок самого натурального «Маузера» в деревянной кобуре. Но главное — красная косынка на всю голову.  Я так на башню и осел — оптимистическая, мать её, трагедия.  Крейсер-то с царским орлом над форштевнем, и флаг Андреевский. Тут у кого хочешь разрыв шаблона приключится.

А тётка к бардаку подходит даже не разглядывая, словно всю жизнь на таких ездила.  

— Алё, — говорит, — военный! Тебе про славянский шкаф заливать, или без пароля обойдёмся? Лично мне, — говорит, — твоя аватара  в бандане и без того знакома.

Я на неё таращусь, и знакомых женского пола перебираю — хоть убей, такой не припомню, хотя на склероз и до переноса не жаловался.

— Здрасте, — говорю, — Рад видеть вас на нашей Калифорнийщине, — а сам по новой список штудирую. Лицо симпатичное, но не мой типаж, я северный тип предпочитаю, а у этой скорее что-то семитское просматривается.

– Нет, Свояк, не старайся, всё одно не узнаешь. Веру Алексеевну Стессель тебе видеть не приходилось.

Оно правда, конечно. Но в таком случае, значит, госпожа Стессель у нас в сети регулярно шарит и личность мою запомнила.  И так мой скепсис на роже отразился, что дамочка не выдержала и расхохоталась, заразительно так.

— Брось, — говорит, — дуться, про перенос в чужое тело забыл, что ли?  Цинни я, тапки тебе в книжку про попадание в Кума-Манычскую котловину кидала. Постап которая.

— Семён Семёныч! — хлопаю я себя по лбу, хохочем уже на два голоса.  Галантно протягиваю даме руку и помогаю взобраться на броню, в длинной юбке это та ещё акробатика.

— Сергей Михайлович! — обращается Цинни к стоящему у катера в позе жены Лота мичману, — возвращайтесь на крейсер, передайте Александру Васильевичу, что я встретила тех, кого ожидала. Сейчас мы быстро съездим в местный штаб, и на берег прибудет группа лиц для обсуждения совместных действий.

— Каких действий? — вполголоса удивляюсь я, —  БРДМ в кильватер к крейсерам пристраивать?

— У нас на кораблях целый стрелковый полк имеется. Найдёте куда пристроить?

Вот это номер!

— Хе! — говорю.

И головой — дёрг. Улыбается, знает, у кого спёр. Точно наша.

— Тогда спускайте ноги в правый люк, а я за руль сяду, стоит наших порадовать.

И мы покатили. Я даже штатную упряжку из десяти волов не стал привлекать — для такого случая бензина не жалко.   

Margarita Zanudene aka Максимка

 Вчера с соседнего склона скатился огромный камень. Красивый, полосатый такой. Лежал там неимоверное количество лет, и вдруг решил сменить своё положение в мире. Впрочем, что я могу знать о настроении камня? Представляете, как он отлежал тот бок, который был обращён к горе?  А может быть ему надоели лучи солнца, каждое утро бьющие… Не знаю, куда там могли бить эти лучи, я же не камень. Но вот теперь он лежит внизу, наши сосны надёжно укрыли его от палящего светила. Видимо, из благодарности за то, что скатываясь с горы, он ни одну из них не сломал.

Камень лежит довольно далеко от моего ресторанчика и виден плохо. Я колдую с джезвами и время от времен поглядываю в его сторону.  Иногда камень заслоняют крепкие мужские спины, обтянутые белой или пятнистой тканью. Белые, как правило, перечёркнуты ещё и ремнями портупеи. Запрет на курение в павильончике наших гостей удивил, но курить они дисциплинированно ходят на улицу.

Остальное время они пьют кофе и рисуют что-то на картах.  Когда они собираются вокруг составленных в кучку столиков особенно плотно, может показаться, что в центре моей стекляшки кто-то перепугал целую стаю страусов — всё, что выше пояса, скрыто от глаз, весьма забавная картина получается.

Время от времени из невнятного гула голосов выпрыгивают отдельные фразы:

— Нет! Это решительно невозможно! — доносится из этой мешанины тел.

— Ха! Я делал это с парой пулемётов и пятью десятками плохо обученных пеонов. Просто забудьте представления о возможном, сложившиеся во время последней турецкой войны, и вы увидите, что иначе просто нельзя.

Потом зал снова укутывает смутный бубнёж, для того, чтобы разлететься от звонкого:

— А как это согласуется с цивилизованными правилами ведения войны?

— Изумительно согласуется — мы ведь не собираемся палить из пушек по женщинам, детям и безоружным.  А всю эту чушь, типа: «мы вынуждены атаковать вас, господа, защищайтесь»! оставьте, пожалуйста, старику Дюма и его мушкетёрам. Ничему вас японцы не научили!

— Англичане? Я вас умоляю, они всегда строгие сторонники правил, во всём, что касается действий их противников. Не они ли в Африке целый народ не столь давно загнали в концентрационные лагеря? Детей, стариков, женщин? Не знаете? А врага следует знать, это ещё дедушка Сунь Цзы завещал. Его тоже не знаете? Как я вам завидую, молодой  человек! У вас столько интересного впереди!

Царский офицер от неожиданности выпрямляется, с удивлением разглядывая заявившего это безусого и безбородого парня, которому и двадцати не дать по внешнему виду. То, что собеседнику давно за пятьдесят, внешне никак не проявляется. 

Обострение купирует внезапное появление среди офицеров алой косынки. Меняется тональность разговора, но — мало этого, мало. Нужно помочь.

Кофе, ароматный, как любовь и горячий, как вулканическая лава, разлит в маленькие фарфоровые чашечки, тесно составленные на подносе из нержавеющей стали.

Из-под подноса — коротенький подол и трогательные в своей невинности стройные детские ножки-тростиночки в плетёных босоножках, над подносом — широко распахнутые серые глаза, взбитые рыжие кудри и яркая зелёная лента. Анфиса сегодня просто пай-девочка, воплощённая мечта профессора Гумберта Гумберта.

Поднявшаяся было в ресторанчике пена уязвлённых мужских самомнений при её появлении оседает и растворяется без остатка.

— Спасибо, — произносит хозяйка косынки и маузера, завороженно глядя на, поднимающуюся над очередной джезвой коричневую шапку пенки.

— Чёрный, без сахара?

Киваю молча.

— Можно мне чашечку? Только большую?

 Достаю с нижней полки, переливаю, подвигаю ближе. Анфиса тут же ставит рядом стакан ключевой воды.

— Какое счастье… — женщина закрывает глаза,— там, у нас, всё больше чай дуют, из самоваров. Получить приличный кофе ближе Кавказа просто нереально.

Лицо у неё усталое, но упрямое волевое выражение не сходит с него даже сейчас.

Придвигаю поближе к ней корзинку с тёплыми ещё круассанами:

— Вы в самом деле надеетесь разгромить Англию и США в этой войне?

Дама открывает глаза, смотрит в лицо с каким-то непонятным мне сожалением.

— Можно подумать, у нас есть другой выход.

Из европейских газет:

 «… таким образом, неожиданный удар, нанесённый Россией, переносит масштабные боевые действия на территорию западного побережья САСШ…»

« Потеря Калифорнии грозит обернуться значительными сложностями со снабжением флота на Тихом океане. В Вашингтоне рассматривается вопрос об отзыве эскадры из Китая».

« На волне чудовищного патриотизма, вызванного раздутыми продажной буржуазной прессой рассказами о военных успехах, в разы труднее становится ведение разъяснительной и агитационной работы в пролетарской среде. При попытке организации стачек солидарности с английскими и американскими рабочими несколько наших лучших товарищей были избиты несознательными элементами и переданы в лапы царской охранки. Но нельзя, нельзя опускать руки, товарищи! Исторический процесс не повернуть вспять! Мы вынуждены сейчас отступить, свернуть революционную работу, но это временное отступление. Мы перестроим свои ряды, разработаем новую, беспроигрышную тактику и вновь устремимся в атаку!» 

«Браво, Матильда!

Наша гениальная танцовщица в ознаменование очередной выдающейся победы нашего флота – захвата моряками-балтийцами севшего на камни британского крейсера «Пенелопа» на субботнем концерте сделала сорок три фуэте без остановки! Итальянская школа посрамлена! И такую нацию собираются победить выродившиеся потомки норманнских завоевателей?»

 

Где-то на побережье между Данангом и Хайфоном.

Старенькая моторная джонка Лаома (что в переводе с великого и могучего китайского языка означает старая матушка) на переходе из Хайкоу скрипела, как плохо смазанная повозка рикши из китайской сказки, и текла, как расколотое корыто алчной старухи из сказки русской. Дважды за время пути им попадались небольшие французские корабли, и дядюшка Хо приказывал готовиться к бою, но – пронесло.  Зато джонка была большой, в её трюм поместилось множество полезных вещей.

Набежавшие из подступивших к самому пляжу джунглей парни в коротких штанах и огромных конусовидных шляпах из рисовой соломы, сгибаясь под весом тяжёлых коромысел, носят на берег вязанки японских винтовок. Будто хворост в деревню волокут. Парней вовсе не смущает, что погрузкой командуют племянницы почтенного дядюшки. Тяжёлым трудом заслужили смелые девушки это право, заработав деньги на закупку оружия и боеприпасов.

— Наша древняя земля заслужила право жить свободно, — думает дядюшка, любуясь ладными фигурками своих племянниц, — Не будь я Хо из славного рода Ши Мин, франкам придётся рано или поздно убираться с нашей земли! 

Дядюшка улыбается — не только винтовки привёз он из далёкой северной страны. «Слезой комсомолки» отольются колониальным эксплуататорам страдания гордого народа вьетов!

Евсей Осинский aka Warlock

Захлопнув входной люк, я старательно зажал его, до упора закрутив расположенный с внутренней стороны штурвальчик, блокируя возможность отпирания снаружи.  Нет, какие уроды!  Я спокойно спустился в недра своей — именно своей лодки, хотя пожар обиды всё ещё палил меня изнутри.

Ведь подсознательно чувствуют свою интеллектуальную ущербность! Однако недостаток мозгов компенсируют агрессивной реакцией. Таким субъектам просто необходимо унизить любого, стоящего выше них в плане развития мыслительных способностей. А нехватку ума компенсируют, сбиваясь в стаи… Всегда, всю историю человечества мудрые люди жили в одиночестве, а судьбы мира решали придурки, собравшись в кучу, размахивая палками, камнями, мечами и так далее.

И ведь они абсолютно уверены в своём праве решать за всех, что верно, а что нет…

Вытаскиваю из сумки ноут, устанавливаю на свободное от тумблеров и экранов место, будто специально предусмотренное на пульте. Впрочем, туплю, место именно  специально предусмотренное. Вот же разъёмы для подключения…

 Чёрт, пальцы дрожат… Мыть посуду, за целым стадом неполноценных. Такое унижение забудется не скоро. 

Откидываюсь в кресле, всем телом ощущая привычный комфорт. Закрываю глаза, считаю до десяти. Медленно считаю, практически здороваюсь со старыми друзьями. Один, два… Что-то ты неважно выглядишь, приятель! Три…

Привычным движением большого пальца утапливаю кнопку пуска, машина оживает, в её плоском теле начинает разгоняться, выходя на рабочий режим, диск винчестера, слаженно втягивают воздух вентиляторы, оживает экран…

Это моё царство, здесь я — Бог. А заодно ещё и царь, и воинский начальник.  Ну что же, мне выпал шанс доказать, что один тренированный мозг важнее нескольких десятков перекачанных тел. И я намерен этим шансом воспользоваться.   

            Коды с паролями всё ещё упираются, но я чувствую — скоро, совсем скоро я и мои  программы найдём общий язык  с электронной начинкой этого герметичного саркофага цивилизации. Хуже другое — у меня кончились сухари. Очень хочется есть. Ягод вокруг лодки нет — или не сезон, или просто ничего не растёт. С утра пытался охотиться на кроликов. Истратил восемь патронов, не смог попасть ни разу. Потом пистолет заклинило и он отказался стрелять. Верхняя часть отскочила назад и намертво застряла.  Я несколько раз её дёрнул — сильно, но аккуратно, чтобы не сломать совсем. Не помогло. А говорят, советское оружие самое простое и надёжное в мире. Или мне всучили убитый экземпляр? С этих солдафонов станется, юмор у них казарменный, такой же неотёсанный, как его носители.

            Пробовал запекать жёлуди, читал, что они съедобны. Может быть это правда, но я ещё не настолько оголодал, чтобы есть такую гадость. Плюнул на всё это и вернулся к паролям.

            Чёрт побери, должен же был экипаж субмарины чем-то питаться? В мусорном контейнере на кухне нашлось несколько упаковок от полуфабрикатов. Потратил несколько часов, обыскал все открытые комнаты от носа до кормы и не нашёл даже следа склада продовольствия. Несколько дверей открыть не могу, но по моим прикидкам там находятся реакторный отсек и двигатели. Не думаю, что англичане хранят съестное именно там. Отсеки с ракетами отметаю по той же причине.

            Вертел в руках пистолет. Достал магазин – а он пустой. Пистолет всё равно в заклиненном положении. В раздражении швырнул его на столик. Что-то щёлкнуло и крышка вернулась на место. Йес! У меня получилось!?

            Экспериментировал с механизмом, пока не разобрался. Оказывается, когда в магазине нет патронов, эта крышка останавливается сзади, и возвращается назад, если нажать на малюсенький незаметный рычажок сбоку. Не могли сделать его заметнее? У моего пистолета ужасно неудобный интерфейс, о интуитивно понятном его разработчики, видимо, даже не слышали.

            Зарядил пистолет и пошёл охотиться на кроликов. У меня есть ещё с полсотни патронов, должен же я, в конце концов, попасть в это проклятое животное!

            Ушастые твари разбежались после второго выстрела. Опять лёг спать голодный, обманув желудок кружкой горячей воды.

            Варёные жёлуди не настолько противны, как печёные. Но всё равно, больше нескольких штук зараз не съесть. Неужели придётся ради еды возвращаться к этим интеллектуально неполноценным особям и мыть за ними посуду? Если ничего не придумаю, буду вынужденпоступить именно так. Смогу ли я после этого уважать себя как личность?

Разозлился, набил патронами оба магазина до отказа и пошёл добывать кролика. Долго ждал в засаде, почти не дышал. Наконец эта скотина припрыгала ко мне достаточно близко. Не на расстояние вытянутой руки, но метров пять до неё осталось. Задержал дыхание, прицелился, держа пистолет обеими руками, и аккуратно потянул за курок.

            Я попал!  Опасаясь, что раненый зверь уйдёт в нору, бросил пистолет и кинулся к бьющейся на земле добыче. Схватил за задние лапы и ударил головой о лежащий рядом камень. Потом ещё раз, и ещё…

            Когда успокоился, тушка была практически безголовой. А ботинки и брюки забрызганы кровью и кусками мозгов.

Меня долго и мучительно тошнило. Мучительно потому, что желудок был практически пуст, всё те же жёлуди, и с утра нашёл и съел немного щавеля. Потом отмывал в ручье ботинки. Штаны выбросил, надел найденные на лодке.

Нож, выданный мне Крестовским, возможно идеален для того, чтобы убивать врагов, но абсолютно непригоден для снятия шкуры и разделки дичи. И кости не режет, сухожилия, и те разрезает с трудом. Одно название — Боуи. Тупая неуклюжая железяка.  С трудом разобрал тушку на несколько кусков, в той или иной степени избавившись от шкуры. Местами шерсть ещё торчала, но я решил, что опалю её на огне.

Провозился с мясом больше часа. Снаружи оно обуглилось, а внутри осталось сырым, но мне уже было неважно — один кусок съел сразу, остальные оставил на завтра. Не буду я мыть тарелки за солдафонами! Пусть без меня по утрам надевают на свежую голову свои начищенные с вечера сапоги.

Вчера не мог писать. Какое писать — не мог встать на ноги. Рези в желудке, в глазах темно. Поднялась температура. Хорошо, что запасся водой, выбраться наружу я точно не смог бы.  Не думаю, что мясо было отравлено, просто не стоило наедаться сразу. Хотя съедено было не слишком много…

Но нет худа без добра — я нашёл, где на лодке хранится запас продовольствия. Полз к бутыли с водой, и нашёл. Всё время, пока я боролся с голодом, еда была у меня прямо под ногами. Хитрозадые британцы сложили провиант слоями прямо на полу и прикрыли панелями. Сегодня утром пил сладкий чай. И немного виноградного сока с галетой. Кажется, я всё-таки буду жить. Вчера я не был в этом уверен.

 

            У меня получилось. Я знал, что рано или поздно смогу пройти здешнюю защиту, опасался лишь, что заряд аккумуляторов или того, что тут питает сеть, иссякнет раньше. Осталось разобраться с управлением системой — вопрос времени и усидчивости. Ничего, запивая манговым соком вкусный обед, я могу заниматься этим левой рукой. Не глядя на экраны — для этого умные очки есть. Объём работы большой, но по сравнению со взломом системы сложность её стремится к нулю.

            Да будет свет! Скудное дежурное освещение слишком сильно действовало мне на нервы. Теперь центральный пост лодки ( по крайней мере я так перевёл название этого помещения с английского) ярко освещён. Минус — стала мозолить глаза куча мусора в дальнем углу, образованная упаковками из-под продовольственных пайков, воды и использованной одежды. Стараюсь реже смотреть в дальний угол. Дополнительные компоненты отправляю в кучу не глядя. Вплотную подошёл к управлению реактором. Судя по имеющимся данным, он не заглушен полностью, просто переведён в спящий режим. Не хотелось бы возиться с ним, как с пистолетом, перспектива оказаться рядом с заклинившим ядерным реактором пугает меня намного больше. К счастью, в отличие от ПМ, к реактору имеется очень подробный мануал. Перевожу.

             

            Собравшийся мусор просто выводит меня из себя. Накрыл его парой одеял.

            Запустил реактор в рабочем режиме. Теперь у меня море энергии, подключил все системы жизнеобеспечения: обогрев, кондиционирование и вентиляцию. Принял горячий душ. Интересно, они там по-прежнему умываются в ручейке? «Мы сразу назначим вас директором вычислительного центра!» — идиот с неадекватной самооценкой. Я сам нашёл себе вычислительный центр. При необходимости могу годами наружу не высовываться.

            Интересно, как продвигаются их планы по завоеванию мира? Сходить, что ли, посмотреть? Начинает сказываться информационный голод. Скорее всего, моих так называемых коллег янки уже развешали на деревьях. Всё-таки против передовой державы несколько десятков человек, пусть даже с самым совершенным оружием, это ничто, исчезающе малая величина.

            А у меня в руках шестнадцать межконтинентальных ракет с разделяющимися боевыми частями, цели которым я могу указать по собственному выбору. Нет, я не собираюсь их запускать. Но должен признаться — ощущать себя тем, кто способен нажатием кнопки перезапустить на планете цивилизацию, мне нравится.

***

Джонни Гуляка никогда не считался хорошим хозяином. Ферма ему в наследство досталась неплохая, отец его, Билл Не стой на дороге, в своё время изрядно попотел, но  выжил с приглянувшегося куска земли целое поселение краснокожих. Всё у Билли было – и земля, и воды вдоволь, и постройки, даже строевой лес покупать не требовалось. Да только не было у Билли желания работать в поле. Джонни любил виски и весёлые компании. Плясал он лучше всех в округе, и подружек у него хватало. За ферму предлагали очень неплохие деньги, но мать упёрлась, а спорить с ней Билли с детства не решался. Приходилось пахать и сеять, но уж если парень срывался в загул, то на ферму не возвращался неделями.

Последний раз Билли вернулся из Фриско две недели тому назад. Тогда он видел Ма и всех четырёх сестёр в последний раз, у задней стены курятника. Пять тел валялись сломанными куклами, над их лишёнными кожи черепами жужжали целые тучи мух.

От сараев и дома — добротного, крепкого дома, осталась груды углей, над которыми кое-где поднимались ещё струйки дыма. Индейцы ещё бродили по пожарищу, даже похоронить своих Джонни не смог.

В своей беде Гуляка был не одинок. По всему штату краснокожие и мексиканцы вышибают у настоящих американцев землю из-под ног. Виноватых искать долго не требовалось — краснокожих из резерваций и мексиканцев спустили с цепи иностранцы в странной одежде со странным оружием.

Настоящие американцы на нападение реагируют одинаково — хватаются за оружие. Крепкие парни и мужчины собирались в отряды, выбирали командиров и шли наводить порядок, не дожидаясь посланной из Вашингтона армии. Их было несколько сотен — крепких загорелых парней, привычных к обращению с «кольтом» и «винчестером». Сначала всё шло отлично: перестреляли несколько индейских шаек, развесили по деревьям два десятка распоясавшихся пеонов. Казалось, ещё день-другой и порядок в округе будет восстановлен. Потом пришли эти, в пятнистом. Бой, который правильнее было назвать бойней, длился минут десять, потом те из парней, кто ещё мог стоять на ногах, начали разбегаться. Удалось не всем.

Джонни и ещё трое регуляторов выжили потому, что не пытались прорываться к лошадям. Ползком, сбивая локти и колени, ушли в горы, и вот уже вторые сутки пробираются на восток, избегая торных дорог.

Вечером Сид подшиб камнем жирного кролика. Жечь огонь в темноте парни не рискнули, жарить мясо решили с восходом солнца.  Огонь развели в расселине, под корнями большой сосны, дым рассеивался в густой кроне, чёрта с два кто-то сумеет его разглядеть. Пока Майк, взявшийся испечь мясо, колдовал над углями, остальные сидели в кустах, выглядывая приближение неприятеля.

— Джонни! — тихонько одёрнул Гуляку Сид, — Смотри!

Из неприметной расселины в сотне ярдов от них выбрался человек в странной одежде. Молодой, белый, темноволосый. Огляделся по сторонам и довольно беспечно двинулся в сторону побережья. Ему, видно, казалось, что он ловко крадётся, да только ученик воскресной школы, пробираясь в сад к преподобному, делает это во много раз лучше.

— Сид, ты думаешь то же, что и я? — одними губами спросил Джонни.

— Ясное дело. Это один из них.

— Берём?

— Конечно берём. У меня к этим ублюдкам накопилась масса вопросов. Как ещё я смогу их задать?

Чужой даже за свой хитрый пистолет не успел схватиться, был уложен рожей в землю, связан и оборудован надёжным кляпом из собственной шапки. Сразу говорить с ним не стали — так, пнули несколько раз, для порядка, и пошли перекусить.

— Сперва разберёмся с тем кроликом, который попался первым, — сказал парням Джонни.  

Евсей Осинский aka Warlock

Оказывается, когда тебя бьют ногами, обутыми в тяжёлые сапоги,  не разбирая, куда придётся очередной удар, это больно, но такую боль ещё можно терпеть. Когда тебя хватают за собранные в хвост волосы, запрокидывают голову и плюют в лицо, стараясь попасть тягучей мерзкой слюной в рот или глаза, это унизительно, хочется выть от собственного бессилия и беспомощности, но это ещё человеческие эмоции. А вот когда раскалённое докрасна лезвие ножа прижимают к гениталиям, человек в тебе исчезает совсем, остаётся лишь визжащее, воющее, бьющееся в невыносимой муке животное. Единственное желание — прекратить ЭТО любым способом — умереть, исчезнуть, испариться или впитаться в землю. Мука бесконечна, даже если для палачей проходит секунда-другая.

Я готов был рассказать им всё, что они пожелают услышать, сделать всё, что они потребуют. Только они ничего не спрашивали, эти неотёсанные, полуграмотные американские парни. Они старательно причиняли мне боль, силясь максимально растянуть процесс, потому что им нравилось видеть мои мучения. Я оказался  в роли кошки, угодившей в лапы малолетних живодёров. Большой, потрясающе живучей кошки, которую можно терзать долго-предолго,  причём никакая тётя Полли не вступится за несчастное животное, разогнав мучителей палкой.

Когда я уже неспособен был даже хрипеть, они бросили моё обгадившееся и обмочившееся тело под ближайшим кустом, и пошли стрелять из трофейного пистолета, поленившись проверить, хорошо ли держатся верёвки на руках и ногах.

Я слышал их вопли — они подстрелили кролика, подранок убежал, они погнались за ним…

У меня появился шанс. Верёвка на руках здорово ослабла, пока я бился у костра, а может, обгорела — руки точно были обожжены. Я распутался. Подобрал камень с острым краем, освободил ноги и на четвереньках пополз обратно — к субмарине.

Хорошо, что ползти было не слишком далеко. Ещё сотня метров, и они догнали бы меня, а так люк захлопнулся прямо перед их злобными рожами. Они били по корпусу камнями, стреляли… Тупые придурки.

Как спускался вниз — не помню. Наверно, терял сознание, потому что очнулся лёжа на полу. Добрался до аптечки, вывернул на себя её содержимое, с трудом нашёл обезболивающее и сделал инъекцию в бедро, как можно ближе к ожогам.

Я всё-таки сдохну, в этом мире нет больницы, способной вытащить меня с того света, но несколько часов у меня ещё есть.

— Задача минимум — оторвать Калифорнию от Соединённых штатов, — так он сказал. Жалкие писателишки, я покажу вам, как это нужно делать!

Так я не работал ещё никогда в жизни. Перепрограммировать  систему, ввести новые координаты, с двойным, тройным перекрытием по количеству боеголовок. К счастью, у меня на ноутбуке нашлась карта разломов в достаточном для наведения боевых блоков разрешении. Когда закончил, перед глазами стояла багровая муть, меня трясло, бросало то в жар, то в холод. На проверку данных у меня просто не хватит сил.

[Enter].

Четвёрка регуляторов сгорела первой — когда поднялись крышки ракетных шахт, фермеры просто не смекнули, что пора уносить ноги, решили, что им открывают вход.

Стартующие «Трезубцы» выжгли всё вокруг выброшенной на сушу лодки.

***

Землетрясением в Калифорнии никого не удивить. Самый тряский штат страны — смеялись местные жители, поднимая опрокинутую мебель и собирая осколки разбитой посуды. Только в этот раз земля просто ушла из-под ног, совсем. Планета дёрнула шкурой, как лошадь, которую одолели слепни. Практически одновременный взрыв десятков ядерных боеголовок, ударивших по разломам земной коры, спровоцировал бедствие планетарного масштаба.

 Калифорния, и без того непрочно державшаяся за материк, откололась. По месту разлома рванулись из недр потоки магмы, невероятной силы удар всколыхнул Тихий океан, отправив в путь самую большую волну за время существования человечества.  Опережая волну морскую, пошли по планете волны сейсмические, сотрясая твердь, пробуждая вулканы, даже те, что давным-давно считались уснувшими.

Ожившие склоны горной долины ринулись вниз, навстречу друг другу, надёжно похоронив под собой и легкомысленно-стеклянный ресторанчик, и угрюмое здание оружейного магазина. Где-то в глубине мешанины камней и песка красная тряпка, бывшая некогда кокетливым платьицем, оказалась придавлена к женской руке, сжимающей в раздавленных пальцах смятый половник.

Корабли российской эскадры сначала оказались на дне внезапно пересохшего залива Сан-Франциско, потом были выброшены на берег стремительно вернувшейся водой. Уцелевшие после первых разрушительных ударов землетрясения люди собирались на открытых местах, опасаясь повторения бедствия. Их накрыли извергнутые раскрывшимися разломами земной коры пирокластические потоки. 

Далеко на Камчатке вырвавшийся из рассевшейся скалы поток раскалённого газа, смешанного с пеплом, мгновенно уничтожил спавшую в любимой пещере Чейвине. Вдоль побережья Азии и Австралии море сначала отошло от берега, бесстыдно обнажая дно, затем вода вскинулась до самого неба и со страшной скоростью ринулась на сушу.

Собранный в китайских портах британский флот за считанные минуты оказался перемешан с британской экспедиционной армией — в прямом смысле этого слова. Обломки джонки, на которой прибыл на родину дядюшка Хо, оказались разбросаны среди разрушенных храмов Ангкор вата.

Петропавловск и Порт-Артур, закрытые Камчаткой и Ляодунским полуостровом, избежали удара цунами. Первый был засыпан раскалённым пеплом, повторив судьбу Помпей и Геркуланума, второй был в щебень разрушен землетрясением.

По всему земному шару гибнут люди, рушатся строения, меняют русла реки.  Небо затягивают тучи вулканического пепла, закрывая Солнце. Мир корчится, теряет объём и глубину. Вот мятым листом бумаги падает он на пошарпанную поверхность письменного стола, выгибается, будто его скручивают невидимые руки. Буквы на его поверхности наливаются красным, оплывают,  поверхность желтеет, коробится, обугливаясь по краям. Затем лист разом, сразу весь вспыхивает бездымным, почти невидимым на ярком солнце пламенем, превращается в кучку пепла.

Порыв сквозняка распахивает окно, сметает пепел со стола, очищая рабочую поверхность.

КОНЕЦ.