Остров мертвых [Миюки Миябэ] (fb2) читать онлайн

Масако БАНДО, Питер МЭЙ, Миюки МИЯБЭ ОСТРОВ МЕРТВЫХ ^{(антология)}

ОСТРОВ МЕРТВЫХ ^(роман)

Модный токийский дизайнер Хинако приезжает на встречу одноклассников в свой родной городок и обнаруживает, что ее ближайшая подруга детства, оказывается, давно погибла. Но не зря Сикоку называют островом мертвых. Ведь по синтоистскому поверью, если обойти все островные храмы против часовой стрелки — любимый человек может вернуться к жизни.

Предисловие

Пламя плясало, выбрасывая алые языки. В отблеске свечи причудливо мерцали тени сидящих кольцом мужчин. Глубокие складки на суровых лицах, словно вырезанные рукой кропотливого скульптора, высокие скулы, рельефные мышцы плеч, упругие бедра. В их позах и выражении лиц было что-то пугающе одинаковое.

На влажных сводах темного грота, набегая друг на друга, дрожали тени.

— Вот уже три месяца, как он ушел, — промолвил один из мужчин.

— Сакура расцвела не в срок, — отозвался другой.

— Волки нехорошо выли.

— Слишком много персиков уродилось в этом году.

Глуховатые голоса наперебой перечисляли капризы природы. Постепенно голоса стихли, растаяв в сыром воздухе грота.

— Значит, все-таки умер… — гулко раскатился в тишине голос старейшины. Ответом ему было молчание. — Кто пойдет следующим?

Мужчины переглянулись. В пламени свечи их вертящиеся из стороны в сторону головы напоминали марионеток.

— Я пойду, — раздался хриплый голос, и один из мужчин тяжело поднялся с места.

Порыв ворвавшегося в грот ветра колыхнул пламя. В гроте по-прежнему висела тишина. Человек принял ее за молчаливое согласие и, поклонившись, направился к выходу.

За порогом грота, расположенного на территории небольшого синтоистского храма, на него обрушились щебетание птиц и пронзительно яркая зелень деревьев. За воротами раскинулись затерянная в горах деревушка и рисовые поля, полосатые, словно кошачий лоб. К склону жались грубые дома, над деревней нависали обрывистые скалы. Острые вершины, похожие на клыки кабана, перемежались плавными линиями холмов. Повернувшись к скалам, мужчина устало прикрыл глаза.

Из горных недр неслось глухое бормотание — вслед ему читали молитву.

Мужчина тихо покинул храмовый двор.

Часть I

Глава 1

^{Птичка в клетке, птичка в клетке,}

^{Когда же ты уснешь?}

За дверью темного здания вокзала раскинулся наполненный светом мир. Пальмы и саговники словно перекатывали на зелени листьев упругие капельки солнца. Синее южное небо летело над стаями белесых домов. Навьюченные багажом горожане, вернувшись на выходные домой, щурились от яркого света на остановке такси.

Прислонившись щекой к вагонному стеклу, Хинако Мёдзин рассматривала этот нехитрый пейзаж. Ей вдруг вспомнилось собственное детство, когда из окна класса, из окна дома, из окна сердца она с опаской выглядывала наружу. А ведь ей так хотелось выпорхнуть из тесной комнаты в сияющую красками взрослую жизнь! Как давно это было. В детстве. На пороге юности, когда ожидания и страхи идут рука об руку, иногда обгоняя друг друга. Огромный мир виделся ярким и праздничным, заставляя сердце гулко биться от радости. Теперь-то она знает, что на самом деле именно детство, казавшееся узкой темной клетушкой, было исполнено света, теплого света, что укутывал ее словно одеялом.

Непослушная прядка взлетела под едва уловимым дуновением ветра и замерла на щеке. Хинако заправила ее за ухо. Жарко. Даже тень вокзала будто пропиталась влажным воздухом душного лета.

По платформе, перекрикиваясь, прошли двое загорелых мужчин.

— Ну и надрался же ты вчера!

— Да брось! Капелюшку можно.

Хинако невольно улыбнулась. Тосское^[1] наречие. Сколько же лет она не слышала этого грубоватого простого языка…

С едва уловимым тосским акцентом динамик сообщил об отправлении поезда до Накамуры. Раздался резкий звонок, и поезд, состоящий из единственного вагона, тронулся в путь.

За окном мелькали кварталы городка Коти. В открытую раму врывался теплый, ласковый ветерок. Хинако, окутанная сладковатым облаком «Коко Шанель», неторопливо обмахивалась веером. Сидевшая напротив девушка отвлеклась от разговора с подругой и стала откровенно разглядывать Хинако.

Длинные черные волосы заплетены в косу, соломенная шляпка с голубой лентой кокетливо сдвинута назад, терракотовый брючный костюм соблазнительно обтягивает стройное тело. Темные, почти черные глаза, аккуратный носик — вроде и не красавица, но что-то в ней есть.

Оглядев Хинако с таким выражением, словно она была экзотическим жуком, невесть как угодившим в стакан с водой, девица вернулась к беседе с подругой. Внезапно Хинако почувствовала себя странно чужой в этом полупустом вагоне.

Отложив веер в сторону, она снова устремила задумчивый взгляд за окно.

Поезд бежал вперед, изредка разбавляя зеленью рисового поля или гор хаотичное мелькание кварталов за окном. Новенькие микрорайоны, жилые многоэтажки, бурые срезы скал, разрушенных для жилищного строительства, яркие дорожные указатели — пейзаж почти не отличался от сельской местности в Тибе, где остался дом ее родителей. Урбанизация коснулась и здешних мест. Хотя чему тут удивляться? Странно было бы застать здесь ту же картину, что и двадцать лет назад. И все же Хинако испытала легкое разочарование. Как там поживает ее родная деревенька Якумура? Хинако задумчиво провожала взглядом путь, по которому бежал поезд и тянулись обрывистые горные хребты Сикоку.

В Якумуре Хинако пошла в первый класс. Как только она закончила начальную школу,^[2] ее отца, инженера-машиностроителя, перевели на работу в Канто, а через год умер в деревне дед. Бабушка, оставшись одна, перебралась к старшему сыну — отцу Хинако. Сначала бабуля регулярно навещала могилу деда, но последние лет десять она уже не в состоянии путешествовать самостоятельно. Братья и сестры отца тоже постепенно разъехались из Коти,^[3] и для семьи Мёдзин деревня Якумура превратилась лишь в далекую точку на карте.

Из Сайтамы отца перевели в Тибу, так что все школьные годы Хинако прошли в бесконечных переездах. Со временем воспоминания о Якумуре потускнели, но стоило ей вернуться на Сикоку, как оказалось, что они не исчезли совсем, а лишь на время уснули. Чем дальше поезд вклинивался в горы, тем явственней просыпались дремавшие в душе воспоминания. Вот она, стоя по колено в грязи, помогает засаживать рисом поле. Вот сплавляет по реке бамбук на празднике Танабата.^[4] Вот светлячок на деревенской дороге испускает последний вздох света. А вот на спортивном празднике Хинако с повязкой на голове мчит босиком по беговой дорожке.

Их школа была маленькой, не больше тридцати ребят в параллели. Где они сейчас, ее беспечные приятели по детским играм?

Белой цаплей в памяти вспорхнуло девичье лицо. Саёри…

Саёри Хиура, лучшая подруга по начальной школе. Стрижка под горшок и вытянутые миндалевидные глаза, белая, почти прозрачная кожа. Красивая девочка, но с характером, не признает ни малейшего давления. Вот она довольно улыбается. Но стоит кому-то из взрослых, купившись на эту благодушную рожицу, заговорить с ней, как улыбка мгновенно тает и лицо превращается в бесстрастную маску.

Саёри напоминала осторожную птичку, которая вспорхнет, едва к ней приблизишься. Сама же Хинако в те годы, пожалуй, больше всего напоминала тупую пугливую черепаху, запертую в громоздком тяжелом панцире и не способную выразить свои чувства. Любуясь похожей на цаплю Саёри, державшейся с необычайным достоинством, Хинако и сама мечтала стать такой.

Девочки были неразлучны, вместе взбирались на горы, бродили по речному берегу, рвали цветы. Саёри была замечательным другом, никогда не жаловалась, что с Хинако скучно, даже если та подолгу молчала. Впрочем, Саёри и сама была немногословной. Подругам хватало буквально нескольких слов. Обычно все их общение сводилось к простым фразам: «На реку пойдем?» или «Что-то есть хочется». Совсем редко они говорили о неприязни к кому-то из ребят или об отцовском наказании, но между ними никогда не возникало пространных диалогов, и уж тем более они не пытались утешать друг друга или обмениваться мыслями.

И хотя мать Хинако постоянно говорила, что они с Саёри два сапога пара, Хинако понимала — они совершенно разные. Просто обе толком не умели выразить свои чувства — вот и все сходство.

В память врезался день, когда у Саёри сдохла кошка. Зверек с вечера не вернулся домой, и девочки отправились на поиски. Саёри первой заметила лежащий у края дороги серый комочек. Кошка казалась безмятежно спящей и совершенно живой. Лишь на животе зияла огромная отвратительная дыра. Похоже, бедное животное стало добычей птиц или бродячих собак — все внутренности были выедены, среди почерневшего мяса белели ребра.

У Хинако перехватило дыхание. Пока Саёри всхлипывала, сидя на корточках перед кошкой, Хинако, в ужасе застыв позади, испытывала скорее безотчетный страх, чем сострадание. Маленькое мертвое тельце казалось восставшим из земли оборотнем, и ей нестерпимо хотелось броситься прочь от жуткого места.

— Саёри! Побежали бабушке скажем!

Но Саёри лишь отрицательно мотала головой, тихонько гладя кошку по загривку, ласково теребя хвост и окликая по имени. В конце концов она поднялась с земли и, подхватив любимицу под голову и хвост, понесла на руках. Из безвольно провисшего тела с обглоданной плотью капала мутно-желтая жижа, но Саёри, не боясь запачкать руки, отнесла кошку к обочине и уложила на траву. Затем подобрала ближайшую палку и стала рыть яму. В ответ на растерянный взгляд Хинако она объяснила, что должна сделать кошке могилу.

— Красивую могилу! Сделаю круглый холмик и выложу камнями. Даже специальное место будет для цветов и рыбы. — Саёри с упоением рассказывала, как замечательно у нее все получится. Она так увлеклась идеей строительства могилы, что совершенно позабыла о смерти кошки.

Именно в ту минуту Хинако смутно ощутила, что их с Саёри мысли разнятся, словно шелк и хлопок, а души воспринимают этот мир совершенно по-разному. Хотя, возможно, именно это различие их сближало.

Тем не менее после переезда они лишь обменялись несколькими простенькими письмами, и на этом их связь прервалась. Возможно, виной тому было неумение обеих облечь собственные эмоции в слова. И если лицом к лицу им еще удавалось понять друг друга, то, вступив в силу обстоятельств каждая в свою жизнь, девушки оказались в абсолютно разных мирах.

Они еще не стали достаточно взрослыми для того, чтобы заполнить словами время, проведенное в разлуке, и уже не были настолько детьми, чтобы обходиться вовсе без слов.

Став взрослой, Хинако, иллюстратор по профессии, научилась выражать свои чувства в рисунках, да и слова сделались ей более послушны. Рисунки стали ее друзьями, проводниками в окружающий мир, сыграв ту же роль, что орудия труда в прогрессе человечества.

Интересно, а чему научилась Саёри? Какой она стала? Вот бы поймать эту девочку-цаплю да заглянуть ей в душу. Может, тогда Хинако смогла бы ухватить то главное различие, что ускользало от нее в детстве?

— А-а-а… — В ее раздумья ворвался детский голос. Из передней части вагона со смехом выбежал забавный мальчишка.

— Эй, Нобухару! Не бегай, убьешься! — Мужчина в яркой гавайке поднялся с места и пошел за малышом.

Поравнявшись с Хинако, мальчик покачнулся и рассмеялся. «Вот озорник», — подумала Хинако, подхватывая его на руки.

— Извините! — К ним приблизился громогласный парень, по всей видимости отец, — худой, с зачесанными назад волосами, слегка тронутыми перманентом, и таким же, как у сына, выпуклым лбом.

Что-то знакомое царапнуло память. Кого-то он ей напоминает. Он протянул сыну руку и уже собирался вернуться на место, когда Хинако нерешительно спросила:

— Простите, вы случайно не Кимихико?

Парень удивленно обернулся. Это явно был он. В школе его прозвали Шаролобым за странный, выпуклый лоб.

Кимихико некоторое время в замешательстве глядел на нее, а когда Хинако представилась, изумленно воскликнул с сильным акцентом, мгновенно выдававшим в нем жителя Осаки:

— Хинако?! Ну надо же! — Он несколько раз оглядел ее. — Хотя теперь вроде и сам вижу, что Хинако. Совсем другая стала! Ни за что бы не узнал, — шумно удивлялся он.

— А что поделать? Двадцать лет прошло. — Хинако знала, что и правда сильно изменилась. Она ненавидела свои детские снимки, с которых на нее испуганно таращилась угловатая забитая девочка.

— И то верно. И где ты теперь?

— В Токио.

— Замужем?

Скрепя сердце Хинако ответила, что не замужем. После тридцати ей почти перестали задавать этот вопрос. Когда, предвосхищая расспросы, она рассказала, что работает иллюстратором, лицо у Кимихико вытянулось еще больше.

— Ил-люс-тра-тор! Слово какое-то иностранное. Клево!

— Да ладно, — поскромничала она, но про себя подумала, что рекламные постеры нескольких крупных компаний, которыми она занималась в последнее время, наверняка известны даже Кимихико. Работая под псевдонимом HINA, Хинако добилась изрядной популярности. «Это я тебя нашел», — раздался в голове властный мужской голос. Невольно сжав в руке веер, она спросила у Кимихико: — Ну а ты чем занимаешься?

— Да так, в Осаке торгую потихоньку. Осакский купец, — сказал он, потирая руки.

Хинако рассмеялась — Кимихико всегда умел развеселить одноклассников.

— О-о… В Осаке живешь?

— Ага. На Бон^[5] приехал. А ты какими судьбами в Коти? Почему вдруг приехала?

Потому, что устала от работы. Потому, что хотела убежать от любимого. Потому, что соскучилась по детству. У Хинако было множество разных ответов, и она выбрала наиболее нейтральный.

— В Якумуре у нас дом остался. Мы его сдавали все это время, а теперь жильцы выезжают, вот и приехала посмотреть, что да как.

— Одна?

— Одна. Буду решать, что с ним делать дальше — сдавать, перестраивать, продавать. Как скажу, так и будет!

Тут сын Кимихико стал капризничать и проситься к маме, и отец легонько стукнул его по попке:

— Топай к матери. И смотри веди себя прилично!

Глядя вслед нетвердо бредущему малышу, Хинако промолвила:

— Вот уже и ты стал прекрасным отцом…

Тот заметно смутился:

— Так, поди, тридцать три уже. Не я один. Все наши — старики-старухи. Ютака унаследовал семейное дело, сельским хозяйством занимается. Кёдзо — в сельхозкооперативе. Юкари замуж вышла за магазин Фудзимото. — Кимихико вываливал новости об одноклассниках.

— А Саёри? Не знаешь, где она теперь?

Кимихико помрачнел и, помедлив, спросил:

— Так ты ничего не знаешь? — (Хинако отрицательно покачала головой. Сердце сжалось в дурном предчувствии.) — Умерла она.

Стук колес вдруг показался нестерпимо громким, а лицо Саёри с потрясающей заразительной улыбкой треснуло в памяти, как стекло. Не находя слов, Хинако слушала бывшего одноклассника, делившегося с ней печальными подробностями. Оказалось, что Саёри погибла в результате несчастного случая летом, еще перед третьим годом обучения в средней школе.

Не может этого быть… После отъезда Хинако из Якумуры Саёри неизменно присутствовала во всех ее детских воспоминаниях. Разум отказывался соглашаться с тем, что лучшей подруги уже почти двадцать лет нет в этом мире, ведь в сердце Хинако она все это время оставалась живой.

— Вы с ней подругами были… — участливо протянул Кимихико, глядя в ее застывшее лицо.

Как же она до сих пор ничего не знала? Ведь бабушка столько раз навещала могилу деда, неужели ей никто не рассказал? Хотя о чем это она? Бабушка в последнее время стремительно выживает из ума. Если что-то и слышала, это наверняка тут же вылетело у нее из головы.

Саёри ушла из этого мира, оставив подругу в неведении. Хинако не смогла бы описать свои чувства — ее словно предали.

Поезд бежал сквозь долину вдоль берега реки. На дне долины громоздились домики — бетонные квадратные коробки с ослепительно синими и красными крышами. Из динамика донеслось: «Станция Сакава. Просим вас не забывать в вагоне свои вещи».

Сакава была ближайшей к Якумуре станцией.

В передней части вагона показалась женщина с грудным ребенком на руках. Кимихико махнул жене — вероятно, это была она — и, тепло попрощавшись, ушел. Хинако бесстрастно смотрела ему вслед, чувствуя, как весть о смерти Саёри хлопьями черной тоски медленно оседает в сердце.

Мужчина спускался по горной тропке. Белые одежды, котомка через плечо, соломенные сандалии — все выдавало в нем паломника.

От зарослей у обочины поднимались горячие волны. Жара становилась почти нестерпимой. Пот солеными каплями выступил на лице. Наклоняясь вперед и пружиня на спуске, мужчина бодро шагал по склону. Короткий седой ежик волос и старческое лицо, испещренное крошечными морщинками, словно шкура слона, странно не вязались с молодой подвижностью тела. На вид ему можно было дать все пятьдесят, хотя на самом деле едва исполнилось сорок.

Сверху открывался вид на небольшой городишко. Мужчина остановился, чтобы перевести дух. Город раскинулся вдоль узкого шоссе, по которому, словно божьи коровки, снуют автомобили. Во дворе одного из буддийских храмов местные жители возводят башню из бамбука. Улицы украшены фонариками. Похоже, готовятся к какому-то празднику. Так ведь завтра первый день Бона! Как он мог забыть… Наверное, будут народные танцы. Вон там, под серым навесом, женщины, кажется, готовят в огромном чане праздничный рис с бобами. Его жена тоже всегда готовила это блюдо на Бон, да так вкусно, что он, казалось, мог хоть гору съесть этого риса. Только теперь ему никогда уже не отведать риса, приготовленного заботливыми руками жены.

Перед его мысленным взором в который раз встала страшная картина. Нижняя часть тела залита кровью. Кровь хищными пятнами расползается по беззащитной белизне кимоно, капает на голые ступни. Лицо в фиолетовых трупных пятнах внезапно поднимается, мертвые зрачки глядят на…

Вдалеке послышалась барабанная дробь. Мужчина резко поднял голову и зажмурился. Усилием воли он загнал страшное видение в самый дальний угол сознания и вновь двинулся по склону. Лицо его выражало муку.

Солнце скрылось за тучами, изумрудная зелень гор померкла.

Деревня Якумура затерялась в самом сердце гор Сикоку, в двадцати километрах от Сакавы. От станции такси помчало Хинако вверх по 33-й автотрассе вдоль горной речки Ниёдо. Серая нить шоссе то ныряла глубоко в горы, то мелькала в просветах, мчась наперегонки с бурным речным потоком. В ослепительном полуденном солнце река и горы вспыхивали ярким живым пламенем.

Наслаждаясь прохладой салона, Хинако рассматривала пейзаж за окном. Места знакомые, но пока не настолько, чтобы сердце сжималось в приступе ностальгии, — словно перебираешь старые фотографии и никак не вспомнишь, где это снято. И все же по мере приближения к родным местам Хинако постепенно охватывало волнение.

Проехали Китано — супермаркет, больница, сельхозкооператив. На крупном щите надпись: «Добро пожаловать в Китано — край осенней сакуры и одноэтажных деревень». Миновав ухоженный тротуар и парк у реки, машина свернула с шоссе и помчалась вдоль Сакагавы, притока Ниёдо, нырнув еще глубже в ущелье. Асфальтовое полотно серым лезвием прорезало крутой горный склон. Хинако с удовольствием отметила:

— А дорога стала заметно лучше.

— Это только здесь. Чуть дальше и двум машинам не разойтись, — ответил водитель, одетый в форменную куртку и белые перчатки.

— Все равно. Если сравнить с тем, что раньше… Здесь ведь даже асфальта не было.

— Да неужто вы, барышня, застали такие времена на Сакагаве?

— Застала. Я в детстве в Якумуре жила.

Водитель озадаченно взглянул на Хинако в зеркало заднего вида. Похоже, он никак не мог связать в одно целое Хинако и Якумуру:

— Если асфальта еще не было, так это когда же было?!

— Больше двадцати лет назад. Бывало, тайфун пройдет, так вот эту дорогу, что вела к шоссе, закрывали из-за оползней.

— Да ведь и сейчас не лучше, — рассмеялся пожилой таксист. В его голосе засквозили отеческие нотки. — А знаете, откуда взялось название Сакагава?

Хинако не знала, и водитель с гордостью принялся объяснять:

— «Сакагава» — значит «река наоборот». Как-то раз — давным-давно это было — Ниёдо здорово разлилась, и вода пошла в обратную сторону. Так и текла к верховьям. Тогда-то и прозвали ее «река наоборот».

Хинако вежливо улыбнулась.

— Такая вот старинная история, барышня. — Водитель сосредоточенно смотрел на дорогу, тихонько посмеиваясь, словно и сам до конца не верил в диковинную легенду.

За следующим поворотом в глаза внезапно ударило яркое солнце. На мгновение картинка словно превратилась в негатив. На фоне бесцветного пейзажа четко вырисовывался яркий силуэт. Хинако вгляделась в дорогу. Белые одежды и обмотки на ногах делали бредущего вдоль обочины человека похожим на покойника в саване. За спиной плетеная корзина. На шляпе из осоки надпись черной тушью: «Два путника». Поступь тяжелая. Хинако присмотрелась: вроде бы двое паломников неторопливо шагают по солнцепеку в сторону Якумуры. Один впереди, а позади маленькая, словно детская, фигурка. Их контуры, расплываясь, дрожат в струях горячего воздуха.

Такси поравнялось с паломниками в белых одеждах, и водитель пробормотал:

— Видать, нравится пешком идти. Другие-то всё больше на автобусе объезжают восемьдесят восемь святынь Сикоку.

Хинако не отрываясь смотрела в окно. Машина как раз поравнялась с белыми фигурами. Внезапно девушка поняла, что паломник только один, вернее, одна, — пожилая женщина со смуглым, обветренным лицом шагала, с трудом передвигая ноги и грузно опираясь на палку. Солнечный свет сыграл с Хинако коварную шутку, вот ей и показалось, что перед ней идут два человека.

И все же странное ощущение, что паломников двое, не отпускало Хинако. Обернувшись, она все вглядывалась в бредущую по дороге женщину, пока та не скрылась из глаз.

Да нет, точно одна. Показалось.

Дорога сделала еще один виток, и взору открылась прильнувшая к горному потоку узкая долина. На рисовых полях, ступенями сбегавших с крутых склонов, качались упругие зеленые колосья. Серые крыши крестьянских домов тускло поблескивали на солнце. Глубокие ущелья поросли дремучим лесом.

Вот она, Якумура.

Хинако опустила стекло, и в салон ворвался давно позабытый аромат летнего луга.

Река уютно журчала, в зеркальной глади воды отражались зеленые кроны. Сказочная погода! В такой день не на работе сидеть, а устроиться с хорошей книжкой где-нибудь под деревом.

Фумия Акисава со вздохом отошел от окна и обреченно взглянул на царивший в комнате разгром.

Помещение в деревенской администрации, носившее гордое название «Библиотека», больше напоминало склад. Серые металлические шкафы и картонные коробки с трудом умещались в тесной пыльной комнатенке. На полу повсюду открытые ящики с ворохом книг и буклетов. «Прогулка по префектуре Коти», «Императорская служба: героические страницы прошлого провинции Тоса», «Тосский фольклор и обычаи» — за долгие годы в управе скопилось море самой разной краеведческой литературы. Фумия окинул взглядом опостылевший беспорядок.

Даже распахнутое настежь окно не спасало от липкой духоты. Откинув с потного лба волосы, Фумия опустился на пол и принялся сортировать следующую стопку брошюр. В воздух взлетело очередное облако пыли. Скрипнула дверь, и в проеме показалось изрытое оспинами лицо Кэна Мориты.

— О-о… Похоже, дела движутся, профессор! — Морита удивленно оглядел разгромленную библиотеку.

Фумия прозвали профессором за его увлеченность историей. Пару лет назад он обнаружил на террасах побережья Сакагавы следы поселений эпохи Дзёмон.^[6] О находке написали в газетах и сообщили по районному телевидению, после чего к Фумия намертво приклеилось дурацкое прозвище.

Вообще-то в деревенской администрации он числился специалистом по связям с общественностью, что вполне его устраивало, поскольку позволяло заниматься единственным по-настоящему любимым делом — историей. И даже добровольно вызвавшись разобрать библиотечные завалы и создать зал краеведения, Фумия прежде всего преследовал собственные исследовательские цели. Однако он и в страшном сне не смог бы представить, что уборка в библиотеке обернется столь тяжким трудом.

С горькой усмешкой он показал Кэну перемазанные пылью ладони:

— Если помочь пришел, то милости прошу.

Кэн энергично замотал головой:

— Я, пожалуй, воздержусь. Я вот о чем хотел попросить… Не подежуришь за меня? — Морита смущенно взглянул на Фумия, устроившегося на полу со стопкой книг. — Все на Бон в отпуска разъехались. Я один в конторе остался. А тут Кацуми позвонила. Мне бы срочно по домашним делам отлучиться. Ты уж извини, не посидишь в зале?

Фумия мгновенно почувствовал укол совести. Сидя в библиотеке, он совершенно позабыл о том, что в управе почти никого не осталось и его коллегам приходится работать за троих.

— О чем речь! Сейчас подойду. Иди.

Фумия опустил на пол стопку книг. В глаза бросилась обложка верхнего тома: «Древняя культура Сикоку». Завтра начинается и его отпуск в честь Бона. Кажется, неплохое чтиво для выходных. Захватив потрепанную книжку, Фумия покинул библиотеку.

Здание деревенской управы выходило окнами на юг, прямо на дорогу. Солнце палило нещадно, и в общем зале было еще жарче, чем в библиотеке. Вентилятор заело, и он гнал бесполезный воздушный поток к столу отсутствующего начальника отдела по работе с населением. Когда Фумия, вымыв руки, уселся на раскаленный стул, Морита был уже у двери.

— Там заметка Каваками. Тиснешь ее в деревенский вестник? — Он указал на листок, пришпиленный над столом Фумия.

Под окном раздался автомобильный гудок. Кацуми, жена Мориты, уже махала ему из небольшого белого автомобиля. Пообещав быть через полчасика, Кэн скрылся за дверью.

В тишине опустевшего здания управы Фумия поставил на стол текст-процессор и положил перед собой заметку деревенского главы Каваками. Текст оказался таким же косноязычным и безликим, как и все написанные им заметки:

«Близится к завершению лето. В период отдыха школьники могут оказаться жертвами детского травматизма в горной и речной местности. Мы, взрослые, должны единым фронтом предотвратить возможный трагический исход».

Поморщившись, Фумия напечатал заголовок: «Приветствие главы».

Выпуск ежемесячного «Вестника Якумуры» входил в обязанности специалиста по связям с общественностью. Обычно он открывался приветствием деревенского главы, затем шли нехитрые деревенские новости, сообщения о родившихся и умерших, а еще — идея Фумия — мелкие заметки о родной деревне. Каваками, жаждущий придать вес любому событию, по полмесяца мусолил тексты и наконец приносил их Фумия, который, превозмогая желание переписать все заново, усаживался за машинку править.

«Не за горами новая учебная четверть. Все мы хотим видеть наших ребят здоровыми и отдохнувшими. Для того чтобы они вернулись в школу в полном составе, нам нужна ваша помощь».

Летние каникулы на исходе. Скоро второй триместр. После него зимние каникулы, потом весенние. Каникулы! Спасительный оазис в однообразном и строгом течении школьной жизни. Мальчишкой он и представить себе не мог, что в один прекрасный день это течение вынесет его во взрослую жизнь, где не будет длинных каникул. А разве мог он подумать, что будущее — это всего лишь стол в закутке мрачной деревенской управы? В детстве по дороге в школу и домой Фумия часто видел этих «дяденек», с одинаковым выражением на скучных лицах уткнувшихся в свои столы за стеклянными дверьми деревенской администрации. Скажи ему тогда кто-то из взрослых, что в будущем он пополнит их ряды, маленький Фумия наверняка в панике затопал бы ногами: «Ни за что!»

Да вот только нет в жизни слов «ни за что». Он целиком погрузился в горькие раздумья, руки замерли на клавиатуре.

Прямо перед зданием управы раскинулся единственный на всю деревню «деловой» квартал.

Дешевая кондитерская, лавка зеленщика, парикмахерская, промтоварный магазин, почта, больница, рыбная лавка и пивная… Какие еще у селян дела?

Дети с мороженым в руках бежали через дорогу. Крестьянка в соломенной шляпе усаживалась в машину, пристраивая пакеты с покупками. Промчался парень на мотоцикле — бывший одноклассник Фумия, Сёно Кёдзо, работник сельхозкооперации. Он на ходу поднял в приветствии руку — то ли наугад, то ли правда заметил Фумия. Скоро Кёдзо, как обычно, станет звать его в Китано промочить горло — с этой мыслью Фумия вернулся к печатной машинке.

В то же мгновение он почувствовал на себе чей-то взгляд, обжигающий и леденящий одновременно.

Фумия поднял глаза. Ряды серых офисных столов, заваленных пыльными папками. Грязные кофейные чашки. Небрежно наброшенные на спинки стульев пиджаки. В здании ни души. Вокруг царит полное безмолвие. Никто не заглядывает с улицы через окно. Шорох работающего вентилятора в тишине кажется нестерпимо громким.

Показалось.

Фумия склонил голову набок и с удвоенной энергией продолжил печатать.

Глава 2

Заброшенный дом с тоской глядел с холма на окрестности. Грязные известковые стены, покосившаяся входная дверь, прогнившие ставни — все кричало об одиночестве и запустении. Казалось, капризный малыш сложил домик из кубиков, наигрался да так и бросил его мокнуть под дождем.

Хинако вышла из такси и застыла перед домом, не в силах двинуться дальше. Дом из ее детских воспоминаний был огромным и величественным, и она никак не ожидала увидеть на его месте крохотную покосившуюся избушку. Странно, но он чем-то напомнил ей замок с привидениями из детской сказки: ночью ты трясешься от страха, слоняясь по темным коридорам, где каждая дверь таит неизвестность и угрозу, но стоит первым солнечным лучам осветить каждый уголок, и куда только деваются коварные закоулки, наводившие такой ужас?

А ведь здесь, на этом крошечном пятачке, жила целая семья — дед, бабушка, родители и Хинако с младшим братом. Делили радость и горе, ссорились, мирились, мечтали.

Дом не просто уменьшился в размерах. Он словно не принимал Хинако, казался отстраненным и совсем чужим. Может, он слишком привык служить временным жильцам? Только на памяти Хинако здесь сменилось три семьи. Случалось ему и пустовать. Атмосфера дома неуловимо изменилась, словно впитав воспоминания обо всех прошедших через него людях. Ничего не поделать — жилище, брошенное хозяевами, неизбежно пропускает через свое сердце новых жильцов.

Родители Хинако не навещали дом много лет, доверив все заботы о нем соседской семье Оно. Небольшая арендная плата квартирантов шла на ремонт и содержание. Старики никак не решались расстаться с домом — ведь он был последней ниточкой, связывавшей их с родиной и согревавшей душу.

Послышался шум подъезжающего автомобиля, и в воротах показался небольшой белый хэтчбек.

— Вы уж простите нас! Заждались, наверное?

Из машины выскочила бойкая тоненькая девушка. Вслед за ней выбрался коренастый мужчина с оспинами на лице. Это были супруги Кэн и Кацуми Морита, последние три года снимавшие дом. Хинако звонила им из Сакавы предупредить, что скоро будет.

Едва представившись, Кацуми радостно защебетала:

— Такая честь для нас! Мы ведь большие ваши поклонники. Даже ваши плакаты — помните, там, где робот и Пьеро, ну прямо как настоящие?! — дома повесили, еле выпросили в магазине электроники! А тут совсем недавно от господина Оно узнали, что живем-то, оказывается, в доме той самой Хины! Вот уж мы удивились!

Хинако смущенно поблагодарила. Она и представить себе не могла, что ее популярность докатилась до родных мест.

Кэн добродушно потрепал по плечу жену, настойчиво зазывавшую Хинако посмотреть на их недавно выстроенный дом:

— Отстань. Человек с дороги, а ты голову своим стрекотом морочишь. Госпожа Мёдзин только что из Токио, устала.

Однако не прошло и нескольких секунд, как пристыженная Кацуми снова начала петь дифирамбы. За время столичной жизни Хинако отвыкла от столь бурного проявления эмоций. Они, токийцы, сперва незаметно прощупывают собеседника, и не дай бог нарушить дистанцию или, наоборот, слишком близко подпустить к себе другого. Неожиданно Хинако поймала себя на том, что в душе посмеивается над простодушной открытостью Кацуми.

Кэн отпер входную дверь, и девушка ступила в дом. В нос моментально ударил затхлый запах сырости. Супруги Морита выехали отсюда больше месяца назад.

Кацуми не замолкала ни на секунду:

— Свои вещи мы все вывезли. Бумагу в раздвижных перегородках поменяли. Дверь в ванной — с плотником договоримся, он заменит. Пропан пока есть, телефон работает — так что жить можно. Что еще? В этой комнате татами обновили. Как по мне, Хина, так я бы тут спальню сделала.

Хинако вздрогнула, услышав из уст соседки набивший оскомину псевдоним, и мягко попросила не называть ее этим дурацким именем.

В голове снова послышался раздраженный голос: «Послушай только: Хинако Мёдзин. Да от тебя за версту несет провинцией! Нам нужно что-то более яркое, вкусное, городское. Хина… Точно. Причем латинскими буквами — HINA. То, что надо». Это были его слова, слова Тору Савады.

Хинако едва заметно нахмурила лоб. Меньше всего ей сейчас хотелось думать о нем.

Кэн потянул вверх рольставни, в комнату хлынул свет, и из сумрака постепенно начали проступать забытые черты милого сердцу дома. Хинако неторопливо ходила по комнатам. Вот матовая стеклянная дверь между кухней и столовой. Две комнаты в японском стиле. Рядом небольшая европейская комнатка.

Их дом постройки середины эпохи Сёва^[7] был чуть ли не первым в Якумуре образцом эклектики — смешения японского и европейского стилей. Да… Когда-то родной дом был предметом ее гордости. Теперь он обветшал, оконные рамы и опоры расшатались, по стенам побежали трещины. Семейный алтарь^[8] в углу кухни покрылся толстым слоем пыли. Лишь холодильник, старенький кухонный стол да немудреная утварь говорили о том, что здесь могли бы жить люди.

— Мы тут и посуду кое-какую вам оставили. Не бог весть что, конечно, но авось сгодится. Вы пока пользуйтесь, не стесняйтесь. А как уедете, мы заберем. — Хинако пыталась благодарить, но Кацуми уже не слушала ее, открывая холодильник. — Вот я растяпа! Надо было вам чего-нибудь холодненького приготовить попить с дороги. Что тут у нас? Ячменный чай. Вот и отлично. Вы присядьте пока, я мигом заварю.

Кацуми привычным движением потянулась за посудой, и Хинако вдруг почувствовала укол ревности, оттого что посторонний человек хозяйничает в ее доме. У нее словно незаметно, по миллиметру отбирали что-то очень родное и любимое.

Это ее дом! Вот чайная и столовая, где они носились с братом. Стеклянную кухонную дверь вечно распахивало сквозняком. Вот здесь, у жаровни, бабушка часто месила тесто из гречневой муки. А еще дед, старший офицер, любил выкурить сигару на веранде.

Хинако вышла на веранду и обвела взглядом сад. Прямо перед ней в густом бархате листьев стояло знакомое с детства деревце хурмы. Рядом росла нандина,^[9] некогда хилая и хрупкая, а теперь уже ростом с Хинако. За пышными кронами было не разглядеть Якумуры. А ведь когда-то открывавшийся из сада вид был главным предметом гордости отца — сюда, на эту веранду, он непременно тащил каждого гостя, желая произвести впечатление.

Кацуми принесла ячменный чай со льдом, и они втроем устроились на веранде. Расспросов избежать не удалось, и Хинако нехотя рассказала, как уехала отсюда двадцать лет назад, еще до окончания начальной школы.

Кэн задумчиво протянул:

— А вы с Фумия Акисавой, случайно, не вместе учились?

— Вместе. В одном классе. А вы знакомы с Фумия?!

— Еще как. Мы с ним вместе в деревенской управе работаем.

— В управе?.. — изумилась Хинако.

Фумия Акисава никогда не был явным лидером, и все же в их классе он являлся, пожалуй, наиболее заметной фигурой. Тихий серьезный парнишка с правильными чертами лица, Фумия казался старше своих лет и неуловимо отличался от остальных ребят. Хинако не взялась бы описать это словами, но во всем его облике сквозили некая изысканность и утонченность.

Он был дальним родственником Саёри, и с самого раннего детства они часто играли втроем. А еще он был вторым человеком после Саёри, о ком Хинако вспоминала после переезда. В памяти почему-то навсегда остался профиль Фумия, во время урока задумчиво глядящего в окно на безмолвные горы.

— Он женат? — помимо воли соскочил с языка вопрос.

Кацуми с жаром пустилась в объяснения:

— Разведен. В Токио дело было. Детишек они с его бывшей не нажили. Вот и вернулся обратно несолоно хлебавши. Теперь живет с родителями.

— Хватит. Разболталась больно! — Остановив монолог жены, Кэн решительно поднялся. — Мы пойдем, пожалуй. — Он направился к выходу, буквально волоча под руку супругу, которая явно была не прочь еще поболтать с Хинако.

Договорившись непременно созвониться, они тепло распрощались. Провожая взглядом машину, Хинако пыталась переварить неожиданную новость о разводе Фумия. Так же, как ей до сих пор не удавалось внутренне принять смерть Саёри, она не могла осознать и того, что Фумия, этот мальчишка Фумия, вырос, встретил женщину, влюбился и даже успел развестись. Ладно, когда это происходит с Кимихико или кем-то еще из одноклассников. Но Саёри и Фумия… Эти двое были особенными.

Вот в чем дело! Как же она раньше не понимала? Девчонкой она была безнадежно влюблена в Фумия. Просто любовь ее была такой робкой, что она и сама не признавалась себе в ней. А ведь это, наверное, и была пресловутая первая любовь.

С вершины холма вся Якумура была как на ладони. На дне долины поблескивала лента Сакагавы. Вон те несколько домишек у реки — центральная улица. Туда она каждый день бегала в школу, волоча за спиной тяжелый ранец.

Казалось, детские воспоминания нетерпеливо подталкивают ее, тащат за собой, манят идти следом. Хинако и не заметила, как вышла за ворота и побрела вниз по склону. Вон там, где уходит в поля дорога, стоит дом их соседей Оно. За ним река. Сейчас она перейдет через мостик, минует поросший мхом каменный курган и свернет налево, вдоль берега.

На деревню постепенно опускались сумерки. Жара спала, и по зеленым рисовым колосьям побежал долгожданный прохладный ветерок.

Память услужливо подсовывала картинки из прошлого. Вот здесь когда-то было поле, а теперь стоит добротный новый дом. По обоим берегам реки выросли серые бетонные ограждения. Через поле пролегла новая дорога. Хинако на мгновение показалось, что она рассматривает странную двухслойную картину: только что перед ней были привычные черты, а через мгновение сквозь них начинает проступать совершенно незнакомый образ.

Мимо с гиканьем промчалась стайка мальчишек на велосипедах. Их белые футболки еще долго мелькали в полях, словно спины молодых оленей. Контуры гор таяли в вечерней дымке. Хинако полной грудью вдохнула ароматный летний воздух. Каждую клеточку постепенно наполняло долгожданное чувство покоя. Токийская жизнь понемногу отпускала ее и уже казалась чем-то невозможно далеким.

У обочины трепетали на ветру мелкие полевые цветы. По этой дороге они с Саёри каждый день ходили в школу и обратно. После школы частенько убегали в горы. Дом Саёри стоял у верховьев Сакагавы. Сначала они заходили к Хинако, чтобы бросить ее ранец, а затем вместе шли к Саёри, мечтая поскорее избавиться от лишней поклажи и отправиться по привычному маршруту — в Ущелье Богов.

Хинако поглядела в сторону верховьев реки. В лучах заходящего солнца долина казалась кроваво-красной. Где-то там, в глубине, затерялось их ущелье.

Сейчас уж и не вспомнить, как они впервые туда забрели, но это точно была идея Саёри. Хинако вспомнила, как стояла, не в силах шелохнуться, впервые оказавшись в этом удивительном месте. Ущелье, поросшее диковинными цветами, было потрясающе красивым. Поздней весной там зацветали сиреневые с белыми прожилками ариземы^[10] — за змеиный рисунок старики называли их гадючьими цветами. Летом горели на солнце тигровые, а в просторечье — «чертовы» лилии. Осенью нежно розовел лакричник.^[11] Хинако с Саёри могли часами гулять по ущелью, собирая цветы и путешествуя по только им известным лабиринтам и тропам. Никто не заходил сюда, никто не нарушал гармонию их собственного маленького мира.

Хинако перевела взгляд на массивный дом у верховьев реки, где когда-то жила Саёри. Ее родителям принадлежала единственная в Якумуре винодельня. У Хинако вновь тоскливо сжалось сердце. Неужели Саёри больше нет? Сознание упорно отказывалось верить в ее смерть.

Стараясь отвлечься от грустных мыслей, Хинако повернулась спиной к Ущелью Богов и двинулась вперед.

Дорога вывела ее к центру деревни. Не может быть! Та самая кондитерская, предмет их детских вожделений, стоит на старом месте. А вот в этой зеленной лавке мать всегда покупала овощи. За прилавком молодой парень, как две капли воды похожий на старого хозяина, — наверняка сын. Вот химчистка, парикмахерская, пивная. Здесь почти ничего не изменилось, только вывески стали наряднее.

Хинако не заметила, как оказалась у школы. Перед ней высилось незнакомое бетонное здание невыразительного желтого цвета. При Хинако школа была деревянной. Интересно, когда построили новую? Похоже, довольно давно. По грязно-желтым стенам паутинкой разбегаются трещины. Надо же. Она училась здесь, когда этого бетонного здания еще не было и в помине, а теперь оно уже успело состариться и потрескаться. Внезапно Хинако почувствовала себя древней старухой, под конец жизни вернувшейся в родную деревню.

Посигналив на прощание, уехал в Сакаву последний автобус, открыв ее взгляду новенький опрятный магазин с нарядной вывеской «Мини-маркет Фудзимото». Двадцать лет назад он назывался просто «Магазин Фудзимото».Подумав, что неплохо бы купить чего-нибудь к ужину, девушка решительно направилась к дверям.

Селяне, неторопливо слонявшиеся по магазину с пластиковыми корзинками в руках, деловито обсуждали подготовку к Бону. Хинако смущенно ловила на себе любопытные взгляды, однако стоило ей прямо посмотреть на кого-то из односельчан, как он тут же отводил глаза в сторону. Может, на лбу у нее крупно выведено: «Чужая»? Опустив в корзинку овощи, мясо и яйца, Хинако направилась к кассе.

— Добро пожаловать. — Кассирша посмотрела на Хинако, и лицо ее внезапно просияло. — Ой, Хинако!

Хинако вздрогнула и изумленно взглянула на женщину.

Выразительные глаза, вздернутый носик, аккуратное личико. Да это же Юкари Нисикава!

Точно. Кимихико говорил, что она породнилась с семьей Фудзимото.

Юкари даже привстала со стула, вглядываясь в ее лицо:

— А ты изменилась. Если бы Кимихико не рассказал, я бы и не признала.

— Ты виделась с Кимихико?

Юкари как-то странно засуетилась и торопливо пролепетала, что Кимихико заходил за молоком и памперсами и обмолвился о приезде бывшей одноклассницы.

Хинако слушала Юкари и отмечала, что та как раз нисколько не изменилась. Особенно ее привычка склонять голову набок, очаровательно приоткрыв капризные губки. В школе миловидная и общительная Юкари была всеобщей любимицей. Наверное, не было в их классе мальчишки, который не сходил бы по ней с ума.

Любимым развлечением первоклассников была игра в принцессу. Естественно, роль принцессы неизменно доставалась Юкари. Сидя на самом верху шведской стенки, она со скукой наблюдала, как верные «фрейлины» внизу охраняют подступы к лестнице от мальчишек, пытавшихся похитить «принцессу».

Между девочками-«фрейлинами» и мальчиками-«всадниками» разворачивались нешуточные баталии. Неизвестно, почему мальчишкам так нравилась эта идиотская игра. Возможно, уже тогда их детские души будоражило желание завоевать женщину и безраздельно владеть ею. Однако Хинако и ее подругам, которым так ни разу и не удалось подняться выше «фрейлин», игра не доставляла никакого удовольствия. Если начистоту, то она была им просто отвратительна. Маленьким женщинам совсем не хотелось наблюдать, как мужчины на их глазах отчаянно бьются за право обладать другой.

«В конце концов принцессу из дворца на шведской стенке похитил наследник «Магазина Фудзимото»», — подумала Хинако, глядя в тщательно накрашенное личико Юкари.

— А ты, значит, иллюстратор? Кимихико мне все рассказал. Ты и раньше красиво рисовала. Помню, наш класс всегда украшали твоими рисунками. Я тогда смотрела на них и думала: «Вот бы и мне так научиться». — Юкари пробивала в кассе покупки Хинако. На лице ее застыла задумчивая улыбка.

Мысль о том, что Юкари могла хоть в чем-то завидовать ей, неожиданно поразила Хинако до глубины души. Ведь у Юкари было все, чего недоставало ей самой: милое личико, бойкая правильная речь… Казалось, она просто обречена на безоблачное счастье. Неужели она, эта принцесса Юкари, могла хоть в чем-то завидовать ей, глупой черепахе?!

За спиной Хинако уже прислушивалась к их разговору, ожидая очереди, крестьянка в цветастой панаме и фартуке с нарукавниками, и Юкари, проворно укладывая покупки в пластиковый пакет, торопливо проговорила:

— Ты вовремя приехала, Хинако. Завтра встреча выпускников. Приходи.

— Встреча выпускников?

— Ага. Мы дважды в год собираемся. Под Новый год и в Бон. Так что ждем тебя завтра в два в пивной «Окада». Это через дом от нас. Все наши будут.

Хинако уклончиво поблагодарила. В школе она всегда была тихоней, и без Саёри ей совсем не хотелось идти на эту встречу. И все же, отдавая Хинако пакет с покупками, Юкари снова напомнила:

— Непременно приходи. Будем ждать.

Хинако уклончиво кивнула:

— Постараюсь.

Уже у дверей ее нагнал обращенный к Юкари вопрос крестьянки в панаме:

— Это откуда же такая цаца? По разговору вроде токийка.

Хинако поежилась. Она здесь совсем, совсем чужая. Сердце ее тоскливо сжалось.

Закат окутал горы малиновой дымкой. Сидя на веранде, Сигэ Оно задумчиво глядела в небо. Говорят, если летом небо на закате алое — жди нашествия жуков-вредителей. Вот как-то раз она поленилась сделать обряд против насекомых, так налетели стаи саранчи, сожрали весь урожай. Когда же это было? Сигэ осторожно потрогала языком вставную челюсть.

Последнее время она стала путаться в датах. Ничего удивительного. Как ни крути, а ей почти девяносто. Долгую жизнь она прожила.

Так когда же это все-таки было? Значит, так. Рикима, муж, умер, когда ей исполнилось двадцать девять. Выходит, почти шестьдесят лет прошло. А когда самой Сигэ стукнуло шестьдесят, померла свекровь, мать Рикимы. В тот день еще снег шел. Соседи, кто могилу копал, говорили, что намучились, — больно уж твердая была земля. И когда гроб несли в горы, снег все валил хлопьями. Вершины окрестных холмов припорошило белой пеленой. А теперь даже зимой снега не стало. Почему же нынче такая теплая зима? Вон какая жара, даже пот прошиб. Или нет. Постойте. Сейчас на дворе лето. Рано еще о зиме думать.

Мысли Сигэ лениво наползали одна на другую. Узловатые пальцы неустанно двигались, связывая в пучок сосновый корень и конопляные стебли.

Из амбара выглянула ее сноха Тидзуко.

— Ну-ка, бабуля, глянь. Вот так сойдет? — В пухлых руках она держала бамбуковый шест.

Когда Тидзуко появилась в их доме, это была румяная, крепко сбитая девица. Полнота осталась, а вот лицо с возрастом потеряло упругость, и румянец смахнуло беспощадное время.

Сигэ попробовала опереться на шест — не слабоват ли?

— Сойдет. — Она начала привязывать к концу шеста пучок из коры и стеблей.

Тидзуко присела рядом и тут же снова подскочила на месте:

— Ой, гляди, в доме на горе в окнах свет зажегся!

Сигэ подняла глаза. На холме стояла одинокая избушка. С тех пор как оттуда выехала молодая пара, дом пустовал. А тут — на тебе, в окнах и правда горит уютный огонек. Тидзуко привстала, вглядываясь в соседский дом:

— Наверно, внучка госпожи Хацуэ все же решила на ночь остаться. Помнишь ее? Хинако, кажется. Такая красавица стала. Я просто язык проглотила. Она тут заходила поздороваться, гостинцы принесла. Я вот что тебе скажу: стоит взглянуть на эти гостинцы, сразу видно — другой человек. Токио есть Токио.

Сигэ с трудом вспомнила их бывшую соседку по имени Хацуэ. Вскоре после того, как Сигэ пришла молодой женой в этот дом, в семье Мёдзин тоже появилась невестка — это и была Хацуэ. Они быстро сдружились. Точно, была у Хацуэ внучка, этакая тихоня. Братик у нее — так тот милый, всегда улыбнется, поздоровается. А девчонка… неласковая какая-то, дикарка.

Сигэ частенько наблюдала, как девочка бежит вдоль Сакагавы к Ущелью Богов. И ведь предупреждала Хацуэ: не пускай внучку туда играть. Да только и Хацуэ, и сноха ее нездешние, вот и не обращали внимания на слова Сигэ, пропускали их мимо ушей.

К Ущелью Богов приближаться нельзя. Там боги ночуют. Да не простые боги. Боги, с которыми говорить нельзя. Боги, которых видеть нельзя. Сигэ даже поведала Хацуэ легенду, слышанную в детстве от собственной бабки, но соседка лишь посмеялась. Впрочем, в те годы уже мало кто верил в такие вещи.

А место там и в самом деле красивое. Деревенские бабы иногда заходили туда на диковинные цветы поглазеть. Да только Ущелье Богов не место для детских игр. Уж это Сигэ знала наверняка.

Как-то раз она попыталась предостеречь неразумную соседкину внучку. Не ходи, мол, девочка, туда, пожалеешь. Дикарка слушала ее разинув рот, но тут подскочила подружка, хвать ее за руку и снова потащила в ущелье. Не послушались они Сигэ. Старуха вспомнила, как с досадой провожала взглядом две крошечные фигурки. В этот момент вторая девочка обернулась. Раскосые глаза, щечки белые, как наливные яблочки. А глаза насквозь прожигают: не лезь, старая дура, куда не просят. При воспоминании о том взгляде у Сигэ до сих пор мурашки пробегали по спине.

— Что-то не видать той девчонки, что с ней постоянно бегала.

Тидзуко понизила голос:

— Дочка Хиуры. Так она уж давно померла.

— Ах, дочка Хиуры…

Тидзуко кивнула, и женщины многозначительно переглянулись.

Зашуршав гравием, во двор въехал грузовичок. Из запыленной машины устало выбрался Ясудзо, сын Сигэ.

— Шест без тебя не поднимали. — Сигэ ткнула узловатым пальцем в бамбуковую палку с привязанной к концу корой. — Все готово. Поторопись.

— Неужто обязательно меня дожидаться? — Недовольно ворча себе под нос, Ясудзо взял шест перепачканными в земле руками и понес к сушилке для белья. Тидзуко подала спички.

— Токио^[12] с Ацуко в субботу приедут? — крепя шест, спросил Ясудзо.

— Да. Я уже и закуски в пивной заказала, чтобы на дом доставили, — ответила Тидзуко мужу и громко обратилась к Сигэ: — Бабуля, в субботу внучата приедут погостить, Токио с Ацуко.

— Какой толк приезжать после начала Бона? Духи предков уже уйдут.

Ясудзо страдальчески скривился:

— Перестань, бабка. Знаешь же сама: ребятишки работают.

— В Бон всем положено отдыхать, — угрюмо возразила Сигэ.

— Ну скажи, какой смысл всем тут толпиться, а?

Рядом с родительским домом высился недавно выстроенный дом еще одного внука. Из дверей появилась его жена Сатоми с ребенком. Все вышли посмотреть, как будут зажигать бамбуковый шест. Сатоми ласково обняла сына:

— Смотри, сынок, сейчас будут красивые огоньки.

Тидзуко чиркнула спичкой и поднесла огонь к концу шеста. Пропитанная маслом кора быстро занялась и скоро уже ярко пылала. Ясудзо прикрепил горящий бамбуковый шест к брусьям для белья.

— Огонь, мамочка! Огонь! — радостно кричал крохотный Такэси.

С веранды открывался вид на деревню, объятую покровом темноты. Яркое пламя горело с радостным треском.

В прежние времена на протяжении всего Бона костры обязательно жгли в каждом доме. Целых три дня по всей деревне, словно гигантские свечи, величественно пылали бамбуковые факелы. В последние годы этот обычай чтят лишь в немногих домах — в основном там, где есть древние старики вроде Сигэ.

Обводя взглядом пылающие в разных концах деревни факелы, старуха мгновенно определила, чьи это избы. Вон зажгли костры Сигэаки Китабатакэ и Осаму Кариба. Факел на востоке — наверняка дом Оиси Таниноути. Пылающие шесты — словно послания, заявляющие, что старики в этих домах еще живы.

— Ну всё, бабуля. Пойдем-ка ужинать.

Сатоми с Такэси на руках и Тидзуко направились в дом, Ясудзо ушел убирать в амбар инструменты, и Сигэ осталась в саду одна.

Безветренный вечерний воздух был напоен горячей влагой. Сигэ оглядывала деревню, неторопливо переводя взгляд с одного костра на другой. Факелы постепенно гасли. Еще немного поглядев, как Якумура погружается в свою обычную тоскливую ночь, Сигэ ушла в дом.

Дверь на веранду была приоткрыта. В саду противно квакали лягушки. Дымок курительницы от комаров сизым кольцом опоясывал комнату.

Хинако разбирала вещи в притихшем доме. Она не знала, сколько времени пробудет в деревне, и, лишь увидев невероятное количество одежды, которое впопыхах прихватила с собой, поняла, как хотела сбежать.

Сбежать от телефона, снова и снова с пронзительным звоном врывающегося в ее жизнь. От сплетен и пересудов. От нестерпимой душевной боли. От вечных волнений за свое завтра.

Не могла же она так выдохнуться от одного только рисования? Ах, если бы можно было прожить жизнь, рисуя на бумаге те чувства, что не выразить словами. Увы. Жить в большом городе — значит вить собственное гнездо за невидимой прочной нитью, отгораживающей людей друг от друга. Силы Хинако иссякли; она уже не могла, подобно пауку, бесконечно вырабатывать эту нить из собственной слюны. Тонкая слабая ниточка почти пересохла.

Именно в этот момент родители обратились к ней за советом: что делать с домом? Продать или оставить? В принципе, его можно обновить, перестроить. В общем, решить предстояло Хинако.

Еще совсем недавно девушка и представить себе не могла, что она, загруженная до предела модная художница, отправится в несусветную даль, на Сикоку, затем лишь, чтобы взглянуть на старый дом. Однако в ту минуту ей вдруг так захотелось оказаться как можно дальше от Токио, что она ухватилась за эту поездку, словно за спасительную соломинку. Ей безумно, неистово, яростно хотелось сбежать от Тору Савады.

Тору. От одной мысли о нем ныла душа. Только теперь она поняла, что их отношения, от первой секунды до последней, были лишь хрупким замком на песке. Она даже не рискнула бы назвать выстроенную ими конструкцию отношениями. Разве были они по-настоящему близки?

Разбирая вещи, Хинако нащупала на дне сумки плоский шершавый предмет. Альбом для набросков. Хинако расхохоталась. Нет, она не была бы Хинако Мёдзин, если бы не захватила работу даже сюда!

По-настоящему Хинако увлеклась рисованием в средней школе. В префектуре Сайтама, куда они переехали с родителями, был школьный кружок рисования. После уроков она часами просиживала у мольберта, пытаясь оживить на бумаге мертвые гипсовые скульптуры. Поначалу рисунок напоминал лишь безвольную тень, и все же эта тень была пропущена сквозь взгляд и душу Хинако.

После долгих лет мучительного безмолвия Хинако наконец-то обрела способ выражать свои чувства. Она постепенно распрямлялась, выпрастывая тело из-под тесного панциря.

Со второй попытки ей удалось поступить на отделение графики и дизайна в художественный университет, и вот желанный диплом иллюстратора уже в кармане. Однако затем она снова оказалась в вакууме. Ее работы не хотели покупать. Заказов почти не было.

Самое ужасное, что дело было вовсе не в работах. Выразительность и мастерство рисунка не вызывали сомнения, вот только самой Хинако никак не удавалось найти общий язык с заказчиками. Девушка старалась быть искренней — ее считали излишне прямолинейной. Подбирала доброжелательные слова — они звучали насмешкой и отпугивали заказчиков.

Именно тогда Хинако впервые поняла, как сильно зависит успех от умения строить отношения с людьми. В детстве она набивала шишки, натыкаясь на стену внутри себя. Став взрослой, она стала натыкаться на стены снаружи, и это оказалось гораздо больнее.

Бесконечно одинокая в огромном городе, почти без друзей, Хинако едва перебивалась с хлеба на воду крошечными иллюстрациями для безвестных журналов и унылых корпоративных вестников. Именно тогда на горизонте ее жалкой жизни возник Тору Савада, блестящий продюсер крупнейшего рекламного агентства. Он сделал Хинако заказ, определивший всю ее дальнейшую судьбу. Именно тогда Хинако состоялась как профессионал.

Тору с удовольствием напоминал ей об этом обстоятельстве.

«Своим существованием ты обязана мне», — кричал каждый его жест, каждый взгляд.

Хинако в задумчивости уселась на пол. На татами, задрав тонкие лапки, лежал одурманенный дымом курительницы комар. Свет из комнаты мягко струился на веранду, переплетаясь с сиянием луны и образуя причудливо трепещущее пятно.

Итак, что мы имеем в итоге?

У нее есть довольно успешная работа, насыщенная светская жизнь. Она самостоятельна и благополучна и давно позабыла, что такое нужда. От заказчиков нет отбоя. Уютная студия на восемнадцатом этаже столичного небоскреба служит ей одновременно и мастерской, и жилищем.

Ее существование — настоящий спектакль о городской жизни, обставленный самыми модными и изысканными декорациями. Тору тоже часть этой городской жизни, часть антуража. Это был его выбор — он считал, что они должны стать частью декораций друг друга. Именно так. С самой первой минуты их отношений Тору воспринимал Хинако как часть собственной жизни, а вовсе не частицу себя.

Таким уж он был, Тору Савада — удачливый продюсер гигантского рекламного холдинга, любимец женщин, баловень судьбы. Убежденный холостяк, нуждающийся в близкой по духу необременительной подруге. На роль подруги он пригласил Хинако. В общем-то жизнь его не могла не восхищать своеобразной гармонией и совершенством: деньги, работа, женщины — ни отнять, ни прибавить.

В воображении Хинако они с Тору представали двумя зеркальными отражениями, двумя правильными сферами, двумя мячами, которые весело катятся друг за другом, но никогда не сольются воедино, потому что шар — это уже идеальная, законченная и единственно возможная форма. Осознанно или подсознательно, но оба они стремились к таким отношениям, которые не нарушали бы их правильных округлых мирков.

Они искали отношений, в принципе не способных соединить в единое целое взрослых мужчину и женщину, — необременительных встреч пару раз в неделю, ненавязчивых объятий. За современными прогрессивными фразами крылась бесконечная, невыразимая пустота — и еще похоть, обычная животная похоть.

Самое удивительное, что до последнего времени Хинако ни о чем таком не думала. Она поняла, до чего нелепо все происходящее между ними, совершенно неожиданно. Этому не предшествовали никакие особые события, ссоры, обиды. Разве что, глядя в зеркало, она стала замечать, что кожа теряет былую упругость, а под глазами залегли тени.

Время неотвратимо кралось за ней след в след, насмешливо дышало в спину. Иногда ей хотелось оглянуться — настолько отчетливо она слышала его вкрадчивые шаги.

Именно тогда она впервые почувствовала, что их отношения бессмысленны. Да, конечно, у тебя ничего не могут отобрать, но ведь и дать тоже ничего не могут.

Тогда же она узнала об очередной измене Тору. Прежняя Хинако, пожалуй, закрыла бы на это глаза, погрустила бы немножко да и позабыла. «Ты же взрослая девочка, Хинако! Ну что такое физическая измена? Всего лишь пара ничего не значащих телодвижений. А вы с ним связаны духовно, и это главное» — такими или чуть иными словами она в который раз убедила бы себя в том, что ничего страшного не произошло. Раньше — да, но не сейчас. Теперь ее выворачивало наизнанку от холодной пустоты этих слов.

Хинако отложила альбом для набросков и вышла на веранду. Тонкая пижама моментально пропиталась влагой ночного воздуха. Вытянув сигарету из мятой пачки, девушка глубоко затянулась.

В темноте торжественно пылали костры. Хинако вспомнила, как когда-то бабушка с дедом тоже зажигали бамбуковый факел во время Бона.

Она медленно выдохнула струю сизого сигаретного дыма. На мгновение ей показалось, будто этот дым — ее душа, покидающая тело. Говорят, раз в год души умерших спускаются на землю, ориентируясь на горящие факелы, словно самолеты на огни взлетной полосы. Ну а как быть душам живых — где их ориентиры? Кто укажет им правильное направление?

В памяти возникло лицо Саёри. Если бы только она была рядом! Вместе они точно нашли бы решение. Ведь Саёри тоже не удавалось выбрать ту единственно правильную дистанцию между внешним миром и собственной душой, что дарит покой и гармонию.

Хинако вдруг дико, до боли захотелось увидеть подругу, взять за руку, обсудить с ней кучу взрослых вопросов. Никогда ей теперь не узнать, какой стала бы Саёри. Все, что осталось, — перебирать полустертые детские воспоминания о маленькой своенравной девочке, похожей на грациозную белую цаплю…

По саду пробежал тихий шорох, будто кто-то неслышно ступал по траве. Хинако всмотрелась в темноту. Никого. Лишь тишина, пропитанная запахом травы и лета.

Глава 3

Над храмовым двориком нависло пасмурное утреннее небо. Мужчина выбрался из зарослей иллиция^[13] и двинулся в сторону храма. Паломник, взбиравшийся с посохом в руках по крутым каменным ступеням, изумленно уставился ему вслед, переводя взгляд то на заросли, за которыми простиралась дремучая чаща, то на человека, который непонятным образом из нее явился.

Перед путником открывался храм Фудзии, одиннадцатая из восьмидесяти восьми святынь Сикоку. В утреннем мареве по двору плыл прозрачный перезвон — это пели в такт шагам крохотные колокольчики, закрепленные на поясах у паломников. Несмотря на раннее утро, их собралось немало — одни мирно переговаривались, другие фотографировались на фоне храма, третьи просто присели отдохнуть в тени вековых деревьев. Ни на кого не глядя, мужчина шел к храму.

Застиранное белое одеяние, матерчатые носки и обмотки на ногах, плетеная шляпа из осоки — на первый взгляд все как обычно, и все же его наряд немного отличался от привычной одежды паломников — ни обязательных четок, ни посоха с надписью на санскрите: «Земля, вода, огонь, ветер, воздух». Но самым удивительным было то, что перед главным зданием храма мужчина даже не остановился, чтобы прочесть сутры. Уверенно обойдя двор, он нашел укромное местечко в самом углу и погрузился в медитацию. Через некоторое время он открыл глаза, вновь направился к тропе и растаял в лесной чаще.

Целью его путешествия вовсе не было здание храма. Его «служба» заключалась в том, чтобы обойти все святыни, не пропустив ни одной. Не останавливаясь ни на минуту, путник шагал по узкой лесной тропинке, со всех сторон окруженной мрачными дремучими зарослями. От земли, проникая в каждую клеточку и заполняя собой все его тело, поднимался запах тления.

Хинако показалось, что на мгновение она снова очутилась в детстве. Белое здание винодельни, двор, где они так любили играть в детстве. Щекочущий ноздри сладковатый запах саке, который насквозь пропитал этот дом, прочно ассоциировался с Саёри. Стоя по щиколотку в утренней росе, Хинако робко застыла перед домом.

Едва проснувшись, девушка вновь принялась размышлять о смерти Саёри, и, когда после завтрака она отправилась на прогулку, ноги сами привели ее к знакомому с детства дому. Все здесь изменилось до неузнаваемости. Деревянная дверь в небольшую лавку, где когда-то продавалось домашнее саке, была наглухо заколочена, — похоже, ею не пользовались лет десять.

Хинако миновала старинные ворота и оказалась перед массивной дверью в винный погреб — здесь тоже висел замок. Повсюду стояла необыкновенная тишина. Вокруг ни души.

Не успела Хинако подумать, что в доме, вероятно, больше не живут, как взгляд ее упал на веревку со свежевыстиранным бельем. Только теперь она заметила во дворе женщину, которая развешивала во дворе белую одежду и обмотки. Похоже, ее ничуть не смущало пасмурное небо, готовое в любую минуту разразиться дождем.

— Простите…

Женщина обернулась на ее голос, и Хинако едва не вскрикнула от изумления. Перед ней стояла вчерашняя паломница, та самая, которую она видела из окна такси по дороге в Якумуру. Она с трудом узнала в этой пожилой женщине некогда блистательную Тэруко, мать Саёри.

В детстве Тэруко казалась маленькой Хинако пришелицей из другого мира, ничего общего не имеющей с большинством местных женщин. И хотя она была неизменно ласкова с подругой дочери и угощала всякими вкусностями, жесты ее и слова казались невыразимо далекими, как если бы она была актрисой или диктором телевидения. Хинако не взялась бы описать свои ощущения, но от изящных манер Тэруко отчетливо веяло холодом.

Теперь перед ней стояла усталая пожилая женщина, почти старуха — впалые щеки, смуглая обветренная кожа. Нет, это лицо никак не могло принадлежать Тэруко Хиуре.

И все же это была она. Ее изящная утонченность безвозвратно растворилась в грубоватом, по-деревенски коренастом теле. Хинако понимала: в том, что мать Саёри состарилась раньше срока, виновато не только время. Во всем ее облике ощущалась тяжесть пережитого горя.

По настороженному взгляду Тэруко девушка поняла, что та не узнала ее.

— Я Хинако Мёдзин, подруга Саёри.

— Хинако? Та самая Хинако?! — Хинако моментально узнала эту манеру растягивать окончания слов. Женщина отложила мокрое белье и подошла к Хинако. — Молодец, что зашла. Я как услышала, что ты приехала, — вот, думаю, Саёри обрадуется.

На какую-то долю секунды Хинако охватило радостное чувство: Саёри жива! Однако ее взгляд тут же упал на видневшийся в открытое окно семейный алтарь с фотографией в траурной рамке. Со снимка, одетая в школьную форменную матроску, глядела Саёри.

На алтаре, как и положено в Бон, лежали цветы и фрукты. Обернувшись к алтарю и сложив руки в молитве, Хинако прикрыла глаза. Даже сейчас она все еще не могла поверить в смерть любимой подруги. Казалось, она участвует в каком-то фарсе или присутствует на репетиции школьного драмкружка.

Закончив молитву, Хинако обернулась к Тэруко и вздрогнула. Взор женщины был обращен куда-то в пространство, зрачки расширились, а лицо приобрело отрешенно-диковатое выражение. Хинако стало не по себе. Этот взгляд напомнил ей давно забытую сцену из детства.

В тот день Хинако пришла позвать Саёри на прогулку. В Якумуре наступила весна. Повсюду цвели лотосы, и деревня плавала в нежной лиловой дымке. Очутившись в саду, Хинако несколько раз окликнула Саёри, но никто не вышел. Немного послонявшись по саду, она наткнулась на парня с винодельни, мывшего во дворе бадью.

— Дома твоя подруга, только тебе сейчас туда лучше не ходить, — сказал ей парень.

Хинако ничего не поняла, однако послушно присела на скамью и приготовилась терпеливо ждать Саёри. Та все не появлялась. Наконец, потеряв терпение, девочка решилась обойти дом с другой стороны и заглянуть в окна.

Еще шагая к дому по дорожке между бамбуковыми зарослями и забором, Хинако услышала странное глухое бормотание. Подойдя ближе, она поняла, что голос доносится из маленькой комнатки в задней части дома. Хинако осторожно заглянула в окно. В узкую щелку между шторами она увидела женскую фигуру в белом балахоне. Хинако не сразу узнала в ней Тэруко. Та как-то странно кружилась по комнате, бубня нечто вроде заклинания. В центре сидела Саёри, тоже в белом балахоне, голова ее свесилась на грудь. Из угла, затаив дыхание, на них таращились две знакомые деревенские бабы.

Хинако скорее почувствовала, чем поняла, что в комнате вершится какой-то странный ритуал.

Внезапно Саёри затряслась, словно тряпичная кукла, и из ее уст стали вырываться отрывистые нечленораздельные звуки. Тэруко все быстрее кружилась, бормоча непонятные слова. Глаза ее гневно сверкали, изо рта брызгала слюна. Вдруг Саёри произнесла какое-то слово. Самое удивительное было в том, что она говорила мужским голосом, лишь отдаленно напоминавшим ее собственный. Охваченная безотчетным ужасом, Хинако не разбирая дороги бросилась прочь.

Она так и не рассказывала Саёри о том, что увидела в ее доме. Казалось, стоит только упомянуть об этом, и Саёри превратится в оборотня с мужским басом.

Лишь спустя время, уже после переезда, Хинако узнала от матери, что Хиура — древний шаманский род. А когда мать добавила, что во время сеанса чревовещания шаманки обычно вселяют дух умершего в тело своей дочери, Хинако лишь понимающе кивнула. Загадка семьи Хиура казалась непостижимой для ее детского разума. Образ Тэруко, в белом одеянии кружащей вокруг Саёри, навсегда отпечатался в памяти. И вот сейчас у Тэруко был такой же взгляд, как во время ритуала, оставившего столь глубокий след в душе Хинако.

— Саёри обрадуется. — Тэруко по-прежнему смотрела в пространство. Ее лицо медленно расплывалось в блаженной улыбке. — Вы ведь с ней были настоящими подругами. Она тебя часто вспоминала. Все гадала, как ты да что.

Сердце мучительно сжалось. Ну почему все так? После отъезда из Якумуры Хинако написала Саёри два письма. Это было уже после того, как они с родителями приезжали в деревню в первый Бон после смерти деда. В тот раз они виделись с Саёри, но нормального разговора не получилось. Проклиная собственное косноязычие, Хинако написала подруге длинное письмо, где постаралась рассказать, как сильно она тоскует по Саёри, своему единственному настоящему другу, и что-то еще в том же духе.

Вскоре пришел ответ — коротенькое письмецо, в котором в основном говорилось об Ущелье Богов. Мысль о том, что Саёри до сих пор бегает туда, вызвала у Хинако сложные чувства. Пожалуй, она ощутила некоторое превосходство над подругой, до сих пор продолжавшей играть в детские забавы.

В следующем письме Хинако рассказала ей о том, что ходит в кружок рисования, и мягко посоветовала тоже найти дело по душе. Ответа не последовало. Хинако решила, что Саёри просто позабыла о ней, и не стала больше писать. Отправлять письма в пустоту было бы слишком больно.

Оказалось, у Саёри была уважительная причина не отвечать на ее письма. Она умерла…

— Простите. Я ничего не знала о смерти Саёри, — тихо промолвила Хинако.

Тэруко с видимым усилием перевела на нее взгляд и стала рассказывать о том, как умерла Саёри:

— Бедняжка утонула в Сакагаве, неподалеку от Ущелья Богов. Судя по всему, она как раз туда направлялась, да, видно, поскользнулась на скале. Речка-то неглубокая, но она ударилась о каменистое дно головой, потеряла сознание, вот и захлебнулась. Все произошло в последний день Бона, так что кое-кто поговаривал, будто ее мертвецы утянули.

Итак, через несколько дней исполнится ровно восемнадцать лет со дня ее гибели. Хинако со вздохом взглянула на старый дом. Окна были открыты настежь, и все убранство комнат было как на ладони. Везде царил порядок, только на чайном столике одиноко застыла чашка. От поросшей хамелеоном^[14] каменной ограды нестерпимо парило. В доме ни души. Интересно, куда подевались отец и старший брат Саёри?

В воспоминаниях Хинако из комнаты Кодзи, старшего брата Саёри, постоянно несся оглушительный рок, а отец, дядя Ясутака, периодически появлялся из винного погреба и, перекрикивая музыку, просил убавить звук.

В те годы на них работали около десятка наемных рабочих. Хинако смутно помнила полуголых смуглых мужчин, полоскавших огромные бадьи и корзины и таскавших бутыли с саке. В полдень работники устраивались на веранде на перекур, попивая чай со сладостями. Бывало, отец Саёри присоединялся к ним, что-то увлеченно рассказывая, а Тэруко выносила чай и с легкой улыбкой слушала эти рассказы. В такие минуты ее обычная холодность, казалось, немного отступала.

— Вы больше не делаете саке?

Тэруко отрицательно покачала головой:

— Муж в больнице. Через год после смерти Саёри разбился на машине. После аварии лежит в коме. Сын было взялся продолжить семейное дело, но потом из-за какой-то ерунды поссорился с местной якудзой — вот и пришлось ему покинуть родные края. Знать бы, где он сейчас… Со смертью Саёри все у нас пошло наперекосяк.

В ее голосе не слышалось ни злости, ни горечи. Казалось, она говорит о какой-то посторонней семье. Похоже, беда унесла с собой даже чувства Тэруко. Хинако блуждала взглядом по саду, не находя слов утешения по поводу внезапно обрушившихся на семью Хиура несчастий. На бельевой веревке сохло белое одеяние с черной надписью на санскрите.

— Я вас видела вчера. Вы шли вдоль Сакагавы.

При этих словах лицо Тэруко болезненно дернулось.

— После смерти Саёри я решила поклониться восьмидесяти восьми святыням Сикоку. Сколько я уже их…

Внезапно она умолкла на полуслове и серьезно взглянула на Хинако:

— Знаешь, что такое обратное поклонение?

Хинако отрицательно покачала головой, и Тэруко тихо продолжила:

— Обратное поклонение — это когда восемьдесят восемь святынь обходят в обратном порядке. Я тебе по секрету, как близкой подруге Саёри, скажу. В роду Хиура с незапамятных времен живет одно предание. Дорога в страну мертвых ведет против часовой стрелки. Так вот, если обойти Сикоку против часовой стрелки столько раз, сколько лет было покойнику, и при этом постоянно думать о нем, то можно вернуть его из царства мертвых.

Хинако опешила, не зная, как себя следует вести в таких случаях, но, наткнувшись на серьезный взгляд Тэруко, лишь проглотила застывший в горле ком.

Тэруко продолжала:

— Вчера я обошла Сикоку в пятнадцатый раз. Именно столько лет было Саёри, когда она умерла.

Раскосые глаза Тэруко сузились и засверкали, подобно острым лезвиям. Взгляд снова обратился в пространство поверх головы Хинако, на лице блуждала довольная улыбка.

— И вот Саёри вернулась в своем прежнем обличье, такая же, как была перед смертью. Саёри вернулась! — Тэруко улыбалась небесам, словно видела там живое существо.

По спине Хинако пробежали мурашки. Она робко взглянула вверх, но не увидела ничего, кроме хмурого небесного свода.

Тэруко визгливо рассмеялась:

— Пока еще нет, Хинако, пока еще нет. Но недолго осталось ждать. Для того чтобы Саёри вернулась, все мы должны как можно чаще вспоминать ее. Так гласит предание.

Тэруко смотрела на Хинако. В глазах ее застыла непоколебимая уверенность.

«Да ведь она сумасшедшая!» — осенило девушку. Она в замешательстве уставилась в пол.

Из глубины дома струился поток горячего влажного воздуха.

Фумия приоткрыл глаза. На будильнике было десять утра. Проспал! Он подскочил как ужаленный и тут же вспомнил, что сегодня выходной. Нехотя протянув руку, он приоткрыл жалюзи. В тусклых лучах света проступили контуры захламленной комнаты. Фумия безраздельно властвовал на втором этаже родительского дома. Его жилище состояло из двух смежных комнат. Та, что поменьше, была заставлена книжными полками и служила ему библиотекой. Однако она уже не могла вместить все книги, количество которых неудержимо росло, и постепенно они пробрались в большую комнату, потеснив стол, кровать и шифоньер и кипами осев на полу.

Фумия на ощупь вытащил из-под кровати книгу. Это оказалась «Древняя культура Сикоку», найденная вчера в библиотеке. Уголки изъедены книжным червем, страницы пожелтели. Он прочитал на обложке имя автора — Ясутака Кусуносэ.

Вчера Фумия, едва коснувшись головой подушки, уснул как убитый. Теперь он с удовольствием углубился в чтение.

Вот как описывается начало мироздания в самом начале «Записей о деяниях древности»:^[15] небеса только-только отделились от земли, а суша, подобно медузе, плавала в гигантском океане. Боги, один за другим возникающие в первозданном океане, возложили миссию рождения японских островов на божественных Идзанами и Идзанаги.

О, я уже вижу, как ты, читатель, недовольно морщишься, не желая слушать эту известную каждому школьнику легенду. Однако позволь все же обратить твое внимание лишь на способ и порядок, коим божества произвели на свет собственные чада. Я постараюсь не злоупотребить твоим вниманием.

Стоя на небесном мосту, Идзанаги и Идзанами опустили в морскую пучину небесное копье и перемешали ее. Когда они доставали копье из воды, с него упало несколько капель, которые превратились в остров. Боги водрузили посреди острова столб и обошли его кругом. Они шли с разных сторон — он по часовой, а она против часовой стрелки, — пока не встретились. Тут они сплели руки и связали себя брачной клятвой. В первый раз их ждала неудача, и им пришлось проделать еще один круг — тогда на свет появилась Япония.

Первым возник остров Авадзи. Затем Иё — остров с одним телом, четырьмя лицами и двумя именами. В дальнейшем провинция Иё получила название Эхимэ, провинция Сануки стала называться Ихиёрихико, провинция Аха — Охогэцухимэ, а провинция Тоса — Такэёривакэ. Все это, соответственно, старые названия современных префектур Эхимэ, Канагава, Токусима и Коти. Совершенно очевидно, что «двуименный остров» Иё с четырьмя лицами — это и есть наш Сикоку, ведь по-японски «Сикоку» означает «четыре страны». По поводу прозвища «двуименный» существуют разные легенды. Одна гласит, что боги Сануки и Тоса и богини Иё и Ава появились на свет из двух разных столбов, другая — что название Иё пошло из местечка Футана, что в переводе также означает «два имени»; это местечко и по сей день находится в префектуре Эхимэ.

Но вернемся к острову Авадзи, появившемуся на свет раньше других. Его название в древнем написании можно толковать как «путь среди волн». Таким образом, Авадзи представлял собой дорогу, ведущую к Сикоку, своего рода «родовой проход», по которому Сикоку явился на свет. Далее можно предположить, что Сикоку возник раньше остальных островов японского архипелага, а значит, уже в глубокой древности имел огромное значение.

Почти половину территории Сикоку занимает район Тоса, который наши предки считали обителью дьявола. Поскольку в древности дьяволом становился любой дух покойника, логично предположить, что Тоса являлась царством мертвых или царством Ёмоцу, по имени правившего там великого бога Ёмоиу. В зависимости от написания, имя Ёмоцу можно толковать по-разному: царство мертвых или царство четырех сторон. Так же записывается и название Сикоку.

Дальнейший вывод очевиден: Сикоку издревле являлся царством мертвых.

Фумия ухмыльнулся. Сикоку — царство мертвых. Забавно. Фумия перевернул книгу и вновь взглянул на форзац. Кто же автор этой, мягко говоря, неожиданной теории? В краткой справке он прочитал:

«Ясутака Кусуносэ. Настоящее имя Ясутака Хиура. Проживает в деревне Якумура района Такаока префектуры Коти».

Фумия не мог поверить глазам. Ясутака Хиура! Отец Саёри?!

Ясутака был двоюродным братом отца Фумия, и в семье его называли просто Така. В голове не укладывалось, что дядя Така мог написать такое. Фумия подскочил с кровати и бросился вниз.

— Отец? — Фумия заглянул в чайную комнату, но никого не обнаружил.

Из комнаты напротив послышался голос матери:

— Проснулся, сынок?

Раздвижная перегородка отъехала в сторону, и в проеме показалась мать в нарядном зелено-коричневом платье. Ее короткие седые волосы были выкрашены в бледно-лиловый цвет.

— Привет. А где отец?

— Уже ушел. Отправился родных навестить. Да и тебе неплохо бы сходить. Бон все-таки. Кимика тоже ушла. Вырядилась как на свидание, только ее и видели! Только ты все спишь. — Мать с упреком посмотрела на Фумия.

Не обращая внимания на ее недовольный тон, Фумия протянул книгу:

— Ты знала, что дядя Така книгу написал?

Мать без всякого интереса взглянула на потрепанную обложку:

— A-а, эту… И где ты только нашел ее?

— В библиотеке на работе взял.

— У нас где-то тоже была такая. Така принес. Говорит, написал еще до того, как пришел в семью Хиура, вот и издал под своей старой фамилией. Он ведь серьезно наукой занимался. Жаль, что с ним такое несчастье приключилось.

В коридоре зазвонил телефон. Мать пошла отвечать, а Фумия попытался взять себя в руки. Всякий раз, когда речь заходила о семье Хиура, его охватывала непонятная тревога.

— Это тебя, — позвала мать.

Он взял трубку.

— Привет, Фумия. Это я, Тадаси. Сегодня, кажется, выходной? — послышался хриплый голос Тадаси Катады.

Бывший одноклассник работал в супермаркете в Китано. С виду косноязычный и тихий, он был исключительно мягким и отзывчивым парнем. В детстве Тадаси неизменно отдувался за любое их озорство. Сегодня он звонил, чтобы напомнить Фумия о встрече выпускников:

— Сегодня в два. Ты будешь?

— Ну… я… — обреченно протянул Фумия. Идти совершенно не хотелось.

— Будем ждать, — добавил Тадаси, и у Фумия не повернулся язык отказать. Он нехотя пообещал прийти.

Попрощавшись и повесив трубку, Фумия отправился в ванную. Чистя перед зеркалом зубы, он думал о том, как бы избежать сегодняшней встречи выпускников.

Одноклассники… Родились в один год, ходили в одну школу, живут в одной деревне. Одинаково попереженились, лишь только стукнуло двадцать, одинаково понарожали по двое, а кто и по трое детей. Те из его одноклассников, кто остался в Якумуре, строем шли по одной, проторенной жизненной дороге. В деревне от этого никуда не деться.

Жить в деревне — значит идти в ногу с остальными, а Фумия с детства хотелось выпасть из общего течения деревенской жизни. Ему хотелось уехать отсюда за другим, новым опытом и зажить иной жизнью, не такой, как у его отца и друзей.

Поступив в столичный университет и начав самостоятельную жизнь, Фумия наконец вступил в желанный новый мир. Огромный Токио походил на незнакомца. Украдкой идя по его следам, Фумия оказывался в самых неожиданных местах: токийские дороги приводили его то в сомнительную пивную, то на экспериментальный спектакль в крошечный театр, то на университетский политический форум, то на отвязную вечеринку. После университета Фумия с жаром окунулся во взрослую жизнь и в работу, страстно втягиваясь в новый для него корпоративный способ сосуществования.

Однако вскоре Фумия стал чувствовать себя белкой, запертой в клетке и бегущей по бесконечному кругу вращающегося колеса. Не секрет, что новизна неизведанного исчезает, как только оно становится привычным. Блеск первого мгновения неизбежно тускнеет, уступая место рутине. Постепенно Фумия пришел к выводу, что стремление к новому, в сущности, ничем не отличается от монотонного повторения и обыденности. Финальным аккордом стал развод. Фумия понял, что безнадежно устал от новизны. Ему захотелось тихой, спокойной жизни, без событий и потрясений, и он вернулся в Якумуру. Однако у него никак не получалось адаптироваться к размеренной деревенской жизни, найти здесь собственное место. Фумия прекрасно понимал: на встрече выпускников его чужеродность будет жечь глаза одноклассникам и он снова с горечью ощутит, что лишний здесь.

Размышляя обо всем этом, Фумия вытирал лицо полотенцем. На душе было на редкость паршиво.

— Эй, Фумия! — раздался из коридора бодрый голос матери. Он вышел из ванной и увидел, что мать уже на пороге. — Я в лавку. Валяешься целый день дома, так хоть комнату прибери, а то совсем грязью зарос!

Его энергичная мать, помощница лавочника, была полной противоположностью тихому отцу, работнику сельхозкооперации. Почти всю неделю она проводила в небольшой сувенирной лавке в Китано, откуда была родом.

— Ну надо же, дождь пошел! — Громко сетуя, мать открыла дверь на улицу.

Провожая глазами ее полную спину, Фумия неожиданно вспомнил детство.

Сколько он ее помнил, мать всегда была повернута к нему спиной. Лицо ее было обращено к любимой лавке, общественной работе, к отцу. Нельзя сказать, что мать была неласкова с Фумия, и все же он постоянно чувствовал, что ее сердце не принадлежит ему безраздельно.

Фумия вернулся к себе на второй этаж и, подняв жалюзи, приоткрыл стеклянную дверь на веранду. Через стекло он видел, как по петляющей дороге удаляется автомобиль матери. Вдалеке несла свои воды Сакагава, вдоль склонов теснились поля. Тихо накрапывал дождь. Промозглый, унылый пейзаж был точнотаким же, каким он помнил его с детства. Время в этой деревне неслышно неслось над головами ее жителей, словно ветерок над посевами риса. Под его дуновением люди здесь рождались, взрослели и умирали, словно рисовые колосья, увядающие с наступлением зимы. Пройдет немного времени, и из упавшего в землю рисового зернышка появится новый росток. Вот только Фумия был колосом иного, неизвестного в здешних местах сорта. Даже под дуновением ветра он не умел клониться в ту же сторону, что и другие.

Конечно, он не раз задумывался о том, чтобы уехать из деревни или хотя бы поискать работу поинтереснее в соседнем городке Коти, центре префектуры. Ведь он еще молод. Ему нужно окунуться в среду, которая даст ему заряд энергии. Может быть, там ему удастся найти свое место? Возможно, именно Коти — не мегаполис, но и не деревня — идеально подходит ему? Сколько можно гнить в глуши?! Нет, он просто должен уехать отсюда!

В то же мгновение он снова ощутил на себе взгляд.

Лицо его исказила невыразимая мука. Опять! Фумия прекрасно понимал, что не стоит даже оглядываться, все равно он никого не увидит. И все-таки не выдержал, обернулся.

Вещи в комнате застыли, словно на фотоснимке. Ни шороха, ни звука. За окном ни души. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулись рисовые поля, прошитые серебряными нитями дождя.

И все же он отчетливо ощущал на себе чей-то взгляд. Чем больше он старался не думать о том, кому этот взгляд мог принадлежать, тем острее чувствовал его…

Фумия яростно сорвал покрывало с кровати и приступил к уборке.

Глава 4

Хинако робко потянула на себя дверь, и шумные голоса в комнате тут же смолкли. Под взглядами множества устремленных на нее глаз девушка в нерешительности застыла на пороге. Просторное помещение было заставлено низкими столами, на которых аппетитно дымились тарелки с едой. За столами расположились около десятка мужчин и женщин. Все они с нескрываемым удивлением разглядывали незнакомку, пока Кимихико не воскликнул:

— Вот это да! Да вы что, не узнаете, что ли? Это же Хинако.

По комнате пробежала волна изумленных возгласов. Юкари окликнула Хинако и пригласила сесть рядом.

— Опаздываешь. Я уже собиралась тебе звонить, — сказала Юкари, наливая в ее бокал пиво.

Хинако извинилась, объяснив, что попала под дождь, и с удовольствием отхлебнула из бокала.

После утреннего визита в дом Саёри ее не отпускала необъяснимая тревога. Из головы никак не шли слова Тэруко о том, что Саёри воскресла. Наверное, все дело в том, что Хинако так и не смогла до конца осознать смерть подруги.

В кругу шумно пьющих и веселящихся одноклассников беспокойство понемногу отпускало. Тощий парень напротив выжидательно смотрел на нее: узнает или нет? Лицо знакомое, но вот как зовут… Хинако нетерпеливо покачала головой. Юкари со смехом сообщила, что перед ней Ютака Ямадзаки, и Хинако не сдержала изумленного возгласа. Она помнила болезненного мальчугана, даже на переменах корпевшего над учебниками. Теперь перед ней был уверенный общительный парень. Куда только подевалась его робость?! Нынешний Ютака унаследовал крестьянское хозяйство отца и был счастливым отцом двоих малышей.

Рядом с ним Кёдзо Сёно, в детстве он вечно получал тумаки за излишне длинный язык. Наискосок — некогда известный на всю школу хулиган Macao Нисимура. В уголке — школьная сплетница Ёсика Ино уже шепчется о чем-то со своей старой подругой Ёсико Морита.

Давние воспоминания и незнакомые лица постепенно складывались в целостную картинку. Хинако показалось, что, пройдя через полупрозрачную желеобразную стену под названием «время», она оглянулась назад, в прошлое, и вот перед ней размытая мозаика — четкие картинки минувшего перемежаются незнакомыми силуэтами.

— Хинако! Сколько лет, сколько зим!

Она обернулась и увидела расплывшееся в улыбке лицо Куми Манабэ.

Хинако искренне обрадовалась. После Саёри Куми была ее второй лучшей подругой. Заботливая, словно старшая сестра, она делала все, чтобы хоть как-то втянуть державшихся особняком Саёри и Хинако в шумную девчоночью компанию.

Куми, чьей стройной фигуре когда-то завидовали все школьные модницы, расплылась и превратилась в дородную матрону. Она рассказала, что вышла замуж за крестьянина, родила троих детей.

— Представляешь, у мужа тоже оказалась фамилия Манабэ! Даже менять не пришлось. Так что я все та же Куми Манабэ, да только жизнь пошла совсем другая. Дом, дети — весь день кручусь словно белка в колесе.

— Ну, положим, по габаритам тебе до белки далеко, — поддел бывшую одноклассницу Кёдзо.

Какие они дружные, недаром так часто собираются вместе. Где уж Хинако, отделенной от них долгими двадцатью годами, вот так, вдруг, влиться в эту атмосферу общего единения.

Шутливо оттолкнув Кёдзо, Куми присела рядом с Хинако и, подливая ей пива, стала задавать обычные вопросы:

— Ну а ты-то сама как? Замужем?

Хинако ответила, что пока нет, но Юкари лишь хитро подмигнула:

— Ну парнишка-то какой-нибудь симпатичный наверняка имеется?

Хинако оставалось только отшутиться.

— Счастливая ты, Хинако. Здорово быть свободной… — мечтательно протянула Юкари.

Кимихико тут же парировал:

— Так что же ты, Юкари, никак не разведешься? Пойдешь за меня?

Ёсико Морита, непрерывно шептавшаяся о чем-то с подругой, со смехом обратилась к Юкари:

— Ты, Юкари, за него лучше не ходи. Он меня в школе постоянно веником лупил. Представляю, какой из него муж получится!

— Ах ты ябеда! Нашла что вспомнить!

— Да что там веником! Я как-то к Шаролобому в гости пришел, так он за мной с мухобойкой погнался! — Эти слова Кёдзо были встречены взрывом хохота.

Бывшие одноклассники увлеклись детскими воспоминаниями, и Хинако еле сдерживала смех, слушая, как они дурачатся. Куми наклонилась к ее уху:

— Про Саёри слышала?

Хинако даже вздрогнула от неожиданности. Куми с жалостью взглянула на нее. Услышав, что до вчерашнего дня Хинако ничего не знала о трагедии, которая произошла с подругой, Куми стала рассказывать:

— Когда ты уехала, кроме меня, Саёри вообще стало не с кем общаться. В средней школе мы с ней даже в один кружок записались. Естествознания.

— В кружок? Саёри ходила в кружок?!

Этого Хинако никак не ожидала. Она не знала, что Саёри интересуют естественные науки. Куми собиралась еще что-то рассказать, но тут раздвижная перегородка отъехала в сторону, и в комнате появился новый персонаж. Отовсюду послышались радостные возгласы:

— Ба-а, профессор! Милости просим!

— Опаздываешь!

В дверях стоял симпатичный рослый парень. Правильные черты лица. Коротко подстриженные темно-каштановые волосы мягко поблескивают, белая рубашка и джинсы прекрасно сидят на подтянутой спортивной фигуре. Куми окликнула его:

— Эй, Фумия, иди сюда. Тут место свободное!

Взгляд Фумия задержался на Хинако. Она смущенно кивнула, а когда Куми заново представила их друг другу, Фумия потрясенно вгляделся в ее лицо:

— Хинако? Не может быть…

Хинако почувствовала, как щеки запылали огнем. Она словно снова вернулась в тело прежней угловатой девчонки, которая вечно помалкивала и пряталась, словно черепаха в панцире.

— Ну-ка, Кёдзо, расскажи-ка нам, чем прошлогодняя встреча закончилась! — выкрикнул Macao.

— Чем-чем? В Сакагаву попадали, вот чем!

— Да уж, мы наслышаны! Мокрые, как цуцики, прибежали к нам в магазин, звонить, — насмешливо протянула Юкари.

Пока Кёдзо оправдывался, что все это подстроил Macao, Тадаси начал настраивать микрофон для караоке.

— Эй, королева, ваш выход.

Под свист и аплодисменты Куми поднялась на небольшую сцену и запела, ритмично двигаясь в такт музыке.

— Ты где сейчас? — Фумия нагнулся к Хинако, подливая пиво.

Она в который раз принялась рассказывать, где живет и чем занимается.

— Иллюстратор, говоришь? Красиво звучит.

— Да в общем-то ничего особенного. Работаю на дому, целыми днями рисую в одиночестве. А ты, я слышала, в деревенскую управу устроился?

Увидев, как он напрягся, она поспешно объяснила, что вчера узнала об этом от супругов Морита.

— Да уж. Деревня — страшная штука. Тебе небось тут еще не такого понарассказывали.

— Да, и ты даже представить не можешь, чего именно, — загадочно подмигнула Хинако и тут же расхохоталась, глядя в растерянное лицо Фумия, а тот, поняв, что его провели, лукаво прищурился.

Напряжение постепенно таяло, пивной хмель делал свое дело. Хинако отметила, что понемногу из речи Фумия ушел местный акцент и он стал говорить красиво и правильно. Ей вспомнились слова Мориты о том, что раньше Фумия жил в Токио.

— Да, кстати, а почему, когда ты вошел, тебя назвали профессором?

При этой фразе Фумия густо покраснел и залпом осушил бокал.

— Да так, есть у меня одно хобби. А они тут вообразили себе невесть что, вот и прозвали так.

Ютака, который внимательно прислушивался к их разговору, подал голос:

— Фумия у нас спец по всяким древностям, отыскал старинные следы Якумуры. Про него даже в газете написали.

— Правда? — Хинако с уважением взглянула на Фумия.

Тот нехотя пояснил:

— Да что тут такого. Просто стал искать в тех местах, где, по историческим данным, были древние поселения. Ну и обнаружил вдоль русла Сакагавы следы поселений эпохи Дзёмон. — Фумия явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Здорово. Так ты, оказывается, настоящий ученый.

Фумия смущенно замотал головой:

— Скажешь тоже! Ну изучал немного историю в университете, только и всего. Обыкновенный любитель. Просто нравится читать старинные источники да шататься по всяким горам и пещерам.

— Ты, кажется, и раньше любил ходить в горы. Помню, как мы втроем — ты, я и Саёри — часто бегали играть в Ущелье Богов.

В тот же миг лицо Фумия окаменело. Хинако поняла, что ляпнула что-то не то, и примолкла. Фумия, тщательно подбирая слова, обратился к ней:

— Саёри… умерла.

Хинако молча кивнула. Она чувствовала, что в глубине души постепенно отпускает Саёри в страну мертвых.

— Я сегодня была у ее матери, говорила с ней.

Фумия с изумлением взглянул на девушку:

— Тэруко была дома?!

Хинако рассказала, что Тэруко как раз только что вернулась из очередного похода.

— Да уж… — вздохнул Фумия. — И вот так каждый год, а то и дважды в год, она уходит паломничать, дома ее не застать. По-моему, это лишнее. Родственники ее отговаривают, но она и слышать не хочет.

Хинако хотела было рассказать об «обратном поклонении», но что-то ее удержало. В памяти все еще стоял безумный взгляд Тэруко, и при одном только воспоминании о нем ей делалось не по себе. Она достала из сумочки сигареты. Фумия поднес зажигалку и внимательно взглянул на ее тонкие пальцы.

Наверняка Фумия сейчас думает о том, как сильно она изменилась. Да… Невозможно вечно прятаться в панцире. Хинако потягивала пиво. Голова ее затуманилась от табака и алкоголя.

Вокруг шумели, обменивались тостами, хохотали бывшие одноклассники. Где-то среди них должна была быть и Саёри. Интересно, какой бы она стала? Наверное, вышла бы замуж. О чем бы они говорили с Хинако? Окутанная сизым облаком табачного дыма, девушка прикрыла глаза.

— Интересно, как там наше Ущелье Богов?

Фумия проследил взглядом за струйкой дыма.

— Я и сам там давно не был.

— Пожалуй, завтра же туда отправлюсь.

— Если ты не против, с удовольствием составлю тебе компанию. У меня завтра выходной.

Хинако потрясенно взглянула на него. Она никак не ожидала такого предложения от Фумия. Сердце на удивление громко забилось в груди, по телу прокатился жар. Хинако согласилась, и Фумия, нервно вертя бокал в руках, пообещал завтра за ней заехать.

— Заметано.

Чтобы скрыть смущение, Хинако чокнулась с ним и залпом осушила бокал.

— Потанцуем, Фумия? — Рука Куми нырнула между ними и потянула Фумия за собой.

Только сейчас они заметили, что в зале звучит медленная музыка, освещение приглушено и повсюду кружатся парочки. Куми за руку втащила в круг нерешительно мнущегося Фумия.

Сидевший напротив Хинако Ютака Ямадзаки робко пригласил ее на танец. Она мягко отказалась, и он со страдальческим выражением на лице снова стал прихлебывать пиво. Хинако охватило странное чувство. Солидные дяди и тети плавно кружились в такт музыке с наивным выражением на лицах. В их танце не было ни малейшего оттенка сексуальности или влечения. Глядя на них, невозможно было удержаться от добродушной улыбки — словно при взгляде на детей, танцующих, взявшись за руки, на школьном утреннике.

Ютака ворчливо пробормотал:

— Каждый год одно и то же. В конце медленные танцы. Кимихико каждый раз танцует с Юкари. Она ему еще в школе нравилась.

— А тебе разве нет? — спросила Хинако, выдыхая струю дыма.

Ютака покраснел до корней волос, а девушка, глядя на него, не смогла сдержать смеха.

Из динамиков полились заключительные аккорды. Бывшие мальчики и девочки, нынешние папы и мамы, медленно двигались в такт романтичной песне. Их силуэты тонули в полумраке. Казалось, они танцуют в обнимку с собственным детством, в которое нет возврата.

Приглушенный электрический свет тускло отражался в линолеуме длинного прямого коридора. За стеклянными перегородками, укутанные в белые простыни, лежали больные. Медсестра Томоко Ясуда вошла в одну из палат корпуса мозговой хирургии.

В полумраке комнаты пациенты вытянулись на своих кроватях, словно куколки, готовящиеся стать бабочками. Едва слышное дыхание, легкий шорох одеял. Томоко поочередно оглядела каждого — все ли в порядке?

Вот этот старик в коме поступил всего неделю назад. Полез ремонтировать крышу и сорвался. Пожилая женщина с инсультом — поскользнулась в ванной. А вон того молодого мужчину привезли прямо с работы. Внезапно почувствовал себя плохо — оказалось, опухоль мозга. Мужчины и женщины вокруг Томоко спали долгим сном, не ведая, когда очнутся.

Томоко, тихонько улыбаясь, заботливо укрывала своих подопечных, поправляла подушки. Пациенты этого отделения казались ей детьми. Малыми детьми, без посторонней помощи обреченными на гибель.

Впервые эта мысль посетила Томоко семнадцать лет назад, когда, оставив собственных малюток на попечение свекрови, она устроилась на работу в эту клинику.

Был у нее и особый пациент. Крепкий торс, крупный нос, мужественный подбородок. От его еще довольно молодого тела, казалось, исходили небывалая сила и энергия. И все же он был совершеннейшим младенцем. Когда Томоко мыла его или вытирала пролившуюся изо рта еду, ей казалось, что она ухаживает за собственным ребенком. Она представляла, будто старшие дети выросли и уехали из дому и только он, ее любимый малыш, навеки остался с ней.

Томоко замерла у его кровати. Ясутака Хиура. Пациент из деревни Якумура, что неподалеку от их городка Китано.

Ее ненадолго переводили в другое отделение, но теперь она снова вернулась сюда. Ясутака, ее так и не повзрослевший ребенок, как всегда, одиноко ждал ее. Он и правда был одинок на своем крошечном островке-кровати, затерянном в огромном больничном мире. Жена почти не навещала его, несколько лет назад вдруг перестал появляться и сын. Да и остальные родственнички — из тех, кто приходит только на Бон и в конце года. Каждый день о Ясутаке любовно заботится Томоко, а вовсе не его семья. Томоко его бреет, осторожно переворачивает, чтобы не было пролежней. Это на ее глазах прошли долгие семнадцать лет, за которые его виски заблестели сединой, — но от этого он нисколько не утратил своей мужественности.

Медсестра в который раз задумалась о несправедливости судьбы, забросившей этого замечательного мужчину в пучину забытья. Ну почему кома не постигла, к примеру, ее мужа, скачущего с одной работы на другую, а заработанные деньги спускающего на выпивку и девок?

Томоко ласково погладила любимца по щеке. Он спал, приоткрыв рот. Немолодой мужчина во сне, с расслабленными лицевыми мышцами — зрелище малоприятное. Только не для Томоко. Заботливо вглядываясь в его лицо, она пыталась разгадать, в каких краях витает сейчас его душа.

Его губы дернулись, — казалось, Ясутака пытается что-то сказать. Томоко мгновенно склонилась к нему. Показалось. Он просто причмокнул во сне. Томоко испытала одновременно разочарование и радость. Ей не хотелось даже думать о том дне, когда Ясутака очнется и покинет стены клиники. Нет, он ее вечный ребенок, ее малыш, который никогда не вырастет и не бросит мамочку.

С ласковой улыбкой взглянув на него еще раз, Томоко тихо вышла из палаты.

Хинако вытянулась на постели. Она была где-то между сном и явью, граница между ее телом и тьмой почти растаяла, все телесные ощущения отступили, сознание утекало в тягучий мрак.

В детстве она очень боялась темноты. Ей всегда казалось, что еще миг — и она растает, испарится в ночи. Этот страх стал особенно навязчивым после смерти деда. Лежа без сна, она беспрестанно воображала себе высохшее тело деда, медленно тлеющее в сырой земле. Тело гниет в земле, но ведь душа нетленна. Постепенно выползая из могилы, она смешивается с ночной тьмой. И душа Саёри, наверное, тоже…

Хинако слышала собственное прерывистое дыхание в вязком душном воздухе. Даже душ не смыл запах перегара, пропитавший все тело после встречи с одноклассниками.

Не спалось. Ей снова вспомнилась Саёри. Наверное, это из-за встречи выпускников. Нет, скорее из-за разговора с Тэруко.

«Саёри вернулась в своем прежнем обличье…» Хинако вспомнила, сколько непоколебимой уверенности было в голосе Тэруко.

— Саёри? Ты здесь? — пробормотала Хинако, вглядываясь в темноту.

С улицы раздался неясный звук. Нервы натянулись как струны. Сжавшись в комок, Хинако напрягала слух, но больше ничего не услышала.

Показалось. Надо спать. Спать. Повторяя это, как заклинание, она решительно закрыла глаза.

Однако сон все не шел. В конце концов Хинако встала с постели, на ощупь пробралась в кухню, налила и залпом осушила стакан воды. Двинувшись дальше по коридору, она добралась до гостиной и с глубоким вздохом обвела комнату взглядом. Бумажные вставки в перегородках тускло мерцали в лунном свете. Немного поколебавшись, Хинако решительно приоткрыла дверь на веранду. Прямо над ней в небе застыл полумесяц. Вся деревня тонула в голубоватом лунном сиянии. Вдалеке пронзительно квакали лягушки.

Эта мирная картина немного успокоила девушку. Кажется, на этот раз удастся заснуть. Уже закрывая дверь, Хинако снова различила донесшийся из сада едва слышный звук. Казалось, кто-то тихонько ступает по траве.

— Кто здесь? — Голос Хинако дрогнул и от этого прозвучал по-детски испуганно.

Тишина.

Ш-ш, ш-ш — кто-то тенью крался через сад. Хинако в панике ухватилась за дверной косяк. Воры! Надо срочно звать на помощь соседей.

Мысли стрелой проносились в голове, а взгляд продолжал метаться по саду, скользя по густо разросшимся камелиям и нандинам. Однако, сколько она ни напрягала зрение, ей так и не удалось ничего разглядеть в лунном свете — лишь ухо едва различало легкие шаги по траве. Кто-то определенно ходил по саду. Вряд ли это человек. Он обязательно наткнулся бы на кусты, хрустнул бы веткой. Кошка? Но разве кошка может ступать так отчетливо?

— Прекратите это безобразие! — отчаянно выкрикнула Хинако.

Внезапно шаги стихли. Хинако еще какое-то время постояла на веранде, вслушиваясь в ночную тишину. Ни звука. И все же она готова была поклясться, что и сейчас в саду кто-то был. Она явственно чувствовала, как в эту самую минуту этот кто-то затаив дыхание смотрит на нее из темноты.

Саёри?

От этой внезапной мысли по телу Хинако пробежала дрожь. Она рывком захлопнула стеклянную дверь и, метнувшись в кухню, залпом выпила еще стакан воды. Наполненный водой желудок недовольно урчал, во всем теле чувствовалась отвратительная тяжесть. Нет, так ей точно не уснуть.

На кухонной полке тускло поблескивал телефонный аппарат. Сейчас этот массивный черный ящик со старомодным дисковым набором показался ей самой надежной вещью на земле. Хинако торопливо сняла трубку и стала набирать знакомые цифры. Интересно, сколько тысяч раз за последние пять лет ей приходилось звонить по этому номеру?

— Алло, — раздался в трубке сонный голос Тору.

— Это я, — прошептала Хинако и замолчала, не зная, что сказать дальше.

В голосе Тору послышались недоуменные нотки:

— Хинако? Что с тобой? Ты знаешь, который сейчас час?

— Просто захотелось услышать твой голос.

«Неправда, Тору. Я звоню совсем не за этим. Мне страшно. Я не могу уснуть. Меня напугали непонятные звуки. Мне просто захотелось прижаться к твоему плечу, вот и все». Но этого ему точно не стоило говорить.

— В полтретьего ночи?! Мне снился замечательный сон. Ты не пыталась хоть изредка думать о других?! — возмущалась трубка голосом Тору. Хинако почувствовала неимоверную усталость. — Не ты ли совсем недавно говорила, что тебе нужно побыть одной? Не прошло и трех дней — на тебе! Звонишь посреди ночи, чтобы услышать мой голос! Так к чему был весь этот блеф?!

О нет, она не блефовала, когда говорила, что ей нужно побыть одной. Это был жест отчаяния. «Посмотри же на меня наконец другими глазами!» — вот что ей хотелось крикнуть ему в лицо. Им обоим нужно хорошо подумать.

Ей хотелось исчезнуть с орбиты Тору, чтобы стать ему необходимой. Может быть, в глубине души она надеялась, что он бросится вдогонку. В конце концов, ей просто хотелось пошлых слов из дешевой мелодрамы. Что-то вроде «Ты очень нужна мне!». Как просто. Слишком просто. Она и подумать не могла, что нуждается в такой малости. А ведь она прекрасно отдавала себе отчет в том, что требовать этого от Тору — напрасная трата времени.

Хинако уже раскаивалась, что позвонила ему.

— Прости меня, — тихо проговорила она.

— Где ты сейчас?

Неуютная люминесцентная лампа освещала старенькую кухоньку. Вокруг лампы вился мотылек.

— В Коти. Деревня называется Якумура.

— В Коти… — Тору запнулся. — И что же ты там забыла, в этом своем Коти? Что с работой? Что с нашим заказом? Он готов? Когда ты собираешься назад?

Хинако сообщила, что с работой все в полном порядке, когда вернется — не знает, попрощалась и, не дожидаясь ответа, положила трубку.

Нет! Ничего никогда не изменится… Ее пронзило острое чувство тоски.

Уж лучше трястись от страха, ожидая нашествия мертвецов. Хинако горько усмехнулась.

Девушка вернулась в спальню и нырнула под одеяло. Ее больше не страшила темнота. В сонном сознании Хинако ворочались невеселые мысли.

В темной глубине сада пробежал ветерок.

Глава 5

Среди деревьев блестело море, вдали темнели обрывистые скалы мыса Мурото. Почти на ощупь мужчина продирался сквозь лесные заросли, раздвигая густую траву посохом и зорко глядя под ноги. Он и его товарищи долгие годы пользуются этой тропой, почти незаметной в густой чаще. Нет, он не собьется с пути. За эти годы он так часто проходил здесь, что, кажется, выучил наизусть каждый камень.

Интересно, сколько раз шел он этой дорогой? Да нет, теперь уж и не сосчитать. Вот только самый первый четко отпечатался в памяти. Ему тогда было двадцать два, и он нехотя шагал вслед за отцом. Ах, как не хотелось отправляться в путь, оставлять дома молодую жену. В тот год они с отцом в первый и последний раз вместе обошли Сикоку.

Сызмальства он знал, что в храме, в таинственной глубине грота, время от времени собирается все взрослое мужское население деревни. После такого собрания один из мужчин неизменно отправлялся в путь. Когда он возвращался, мужчины снова встречались в гроте, и вскоре уходил уже другой сосед.

Раз в несколько лет приходил черед его отца. Мать со вздохом доставала из плетеной корзины белое одеяние, и отец, тщательно вымывшись, осторожно облачался в него. В такие моменты выражение его лица наводило на мальчика трепетный ужас, а в самом процессе перевоплощения было нечто завораживающее. Добродушие простого крестьянского лица внезапно уступало место безмятежному спокойствию буддийского монаха. Казалось, облаченный в белое одеяние мужчина не имеет ничего общего с привычным и родным отцом. Новоявленный незнакомец покидал их дом, а мальчик еще долго не мог надивиться, глядя вслед удаляющейся белой фигуре.

Через пару недель на пороге появлялся изможденный отец, с впалыми обветренными щеками и удивительным светом в глубине усталых глаз.

Сколько он себя помнил, все мужчины их крохотной деревушки поочередно исчезали в неизвестном направлении, а через некоторое время возвращались, еле держась на ногах от усталости. «Мой опять на службе», — горестно вздыхали деревенские женщины под сочувственными взглядами соседок.

Подлинный смысл «службы» открылся ему лишь в ночь накануне свадьбы, когда отец торжественно ввел его в сельский храм.

Обычно пустующий грот в тот вечер был полон народу.

Силуэты мужчин, сидевших плотным кольцом, дрожали в пламени свечей, странно напоминая неприкаянных духов. Кольцо расступилось, и он занял уготованное ему место. Старейшина стал нараспев рассказывать о том, что отныне и его ожидает почетная «служба», поведал о ее истории и законах. Слова плавным потоком лились из уст старейшины, и поток этот иссяк лишь глубокой ночью.

То, что говорил старейшина, казалось настолько невероятным, что в ту ночь он так и не взял в толк, стоит ли до конца верить его словам. Единственное, что он понял наверняка, — «служить» ему теперь придется, пока не женится его собственный сын. Таков закон.

Только Бог не послал ему сына. Сердце в который раз пронзила тупая боль. От «службы» его избавит только смерть. Народу в деревне остается все меньше, нести «службу» почти некому. Промежутки между походами становятся все короче.

А что, если смерть настигнет его далеко в горах, как того парня, что ушел перед ним и не вернулся…

Мужчина отодвинул посохом преградивший дорогу побег плюща. Совсем рядом с пронзительным писком вспорхнула невидимая летучая мышь.

За спиной послышался громкий вопль. Фумия оглянулся. Хинако растянулась прямо посреди дороги и теперь пыталась подняться, забавно насупившись.

— Ты в порядке? — Фумия помог ей встать на ноги.

Оглядев основательно вымазанные в грязи джинсы, девушка недовольно нахмурилась:

— Это просто кошмар, а не дорога!

Воздух был горячим и влажным. Земля под ногами напиталась влагой и размякла.

— Ты смотри, осторожней! А то еще до прихода в Ущелье Богов станешь похожа на земляное чучело, — еле сдерживая смех, промолвил Фумия.

Хинако присела на пень, вытирая джинсы бумажной салфеткой и расстроенно бормоча:

— Да уж. Теперь стирать придется. Целая история!

Фумия прислонился к скале:

— Бросила в машинку — раз, два и готово.

На лице Хинако появилась досада.

— Ага! Как раз машинку-то твои дорогие Морита и не оставили. Придется по старинке, ручками. Чтобы согреть воды, надо газом топить. Не жизнь, а сказка!

— В Токио жизнь другая, удобная, правда?

Хинако кивнула и промолвила:

— Да, другая. Хотя мне все больше нравится эта, неудобная. Знаешь, я даже подумываю о том, что, если не удастся найти нового квартиранта, перестрою нашу развалюшку и сделаю из нее летний дом. По-моему, это просто здорово — иметь летнее пристанище.

— Конечно! Подумаешь, летний дом где-нибудь под Хатигаокой или Насу? А тут… Ты вслушайся только: летняя резиденция в деревне Якумура, префектура Коти. Ты произведешь большой фурор среди своих токийских приятелей.

Хинако искренне расхохоталась:

— И все-таки вечером я собираюсь пойти к нашим соседям Оно и посоветоваться, реально ли перестроить нашу хижину в летний домик.

Под ногами росли цветы горечавки. Над головой пели цикады. Узкая тропка перетекала в пологий склон и пряталась в небольшой рощице. За зарослями журчала Сакагава — Ущелье Богов притаилось у самого ее верховья. До деревни было рукой подать, но местные жители не очень-то жаловали эту обрывистую горную дорогу.

Хинако достала из цветастой сумки сигареты и с удовольствием затянулась. Фумия не курил, — может, поэтому он до сих пор не мог привыкнуть к сигарете в хрупких пальцах Хинако.

Он почти не помнил ее в школе. Если сравнить память с морским берегом, то Хинако была лишь одним из множества серых камней на этом берегу. Однако женщина, стоящая сейчас перед ним, не имела ничего общего с едва сохранившейся в его воспоминаниях серенькой мышкой. Разве с той, прежней, он мог бы так беззаботно болтать и смеяться? К тому же она очень похорошела. Трудно выразить это словами, но от ее миниатюрного подтянутого тела веяло какой-то целомудренной соблазнительностью. Если честно, вчера он был просто потрясен, увидев Хинако на встрече одноклассников. Да что там говорить! Похоже, все мужчины в комнате разделяли его впечатление.

Если б знать, что из серой мышки вырастет такая красотка! Что ж, теперь остается только кусать локти. Впрочем, каждый из них наверняка украдкой сравнил Хинако с собственной женой. Да и в Ущелье Богов Фумия вызвался проводить ее в основном из-за этого неожиданного, давно позабытого ощущения — при виде ее сердце вдруг начинало сладко и томительно ныть.

Хинако с видимым удовольствием выпустила струйку дыма и огляделась по сторонам в поисках дороги. Ее крупные золотистые сережки весело играли на солнце.

— Помнишь, как мы втроем, я, ты и Саёри, пришли в Ущелье Богов в последний раз? Мы тогда были в четвертом классе.

Эти слова внезапно подтолкнули давно забытые воспоминания в душе Фумия.

В тот день он поссорился с приятелем и шел из школы крайне недовольный и надутый, когда ему на глаза неожиданно попались Саёри с Хинако.

«Эй, Фумия, пошли с нами в Ущелье Богов!» Саёри в упор глядела на него своими раскосыми глазами, и Фумия неожиданно согласился.

Совсем маленькими, они с Саёри и Хинако иногда убегали в Ущелье Богов, пока однажды дед Фумия строго-настрого не запретил ему подходить к проклятому месту. С тех пор Фумия стал больше играть с мальчишками, а уж когда подрос, ему и подавно не приходило в голову заглянуть в ущелье.

— Кажется, это был последний раз, когда мы наведывались туда все втроем.

Фумия живо представил три хрупкие детские фигурки, шагающие гуськом по горной тропинке. Впереди Саёри, за ней, боясь отстать, торопливо семенит Хинако. А он? Где же шел он? Наверняка, по своему обыкновению, задумчиво брел за ними, рассматривая придорожные растения.

Фумия нравилось наблюдать за природой, за тем, как движутся облака, копошатся насекомые, шелестит ветер. Вот бы вспомнить те детские мысли, положившие начало его мировоззрению. Теперь они кажутся лучиком света в сизой дымке минувших лет.

— Ну что, в путь?

Хинако втоптала окурок в землю, и они двинулись дальше.

Фумия взахлеб рассказывал о студенческих годах в Токио. Их, студентов-историков с филфака, во время каникул выгоняли на раскопки. Хинако весело хохотала над тем, как однажды им довелось откопать несметные богатства, зарытые нуворишами, чтобы не платить налоги, и сколько было по этому поводу шума. Зябко передергивала плечами, когда он рассказывал, как во время ночевки в палаточном лагере муравьи заползали под одежду и все тело потом нестерпимо чесалось.

Когда речь зашла о том, как одна из студенток нечаянно раскопала змеиное гнездо и от страха так вцепилась в Фумия, что чуть не задушила насмерть, Хинако многозначительно подмигнула ему:

— Это была твоя подружка?

Фумия так трогательно смутился от этой безобидной фразы, что Хинако не выдержала и громко прыснула:

— Значит, все-таки подружка!

Красный как рак Фумия смущенно кивнул.

Ее звали Хитоми, и она была его одногруппницей и первой женщиной. Однако стоило Фумия устроиться на работу, как они почти перестали встречаться, и отношения их сами собой сошли на нет. Фумия в те годы был неисправимым мечтателем. Его взяли менеджером по кадрам в одну компанию. Не бог весть что, но одно лишь сознание того, что он ежедневно должен ходить на службу, а значит, у него есть дело, наполняло его жизнь смыслом. Именно тогда он познакомился с будущей женой. Дзюнко работала в фирме, проводившей обучение их персонала. Сильный профессионал, она и в личной жизни не привыкла отступать и во что бы то ни стало добивалась желаемого.

И хотя Дзюнко осталась в прошлом, Фумия нет-нет да и вспоминал бывшую супругу. Любовь растаяла без следа, но в сердце осталась светлая тоска по юности.

Воспоминания увели Фумия далеко от Якумуры. Он не глядел под ноги и, оступившись, едва успел ухватиться за ветку, чтобы не упасть. Стряхнув наваждение, он обратился к Хинако:

— Ну что же мы все обо мне да обо мне. Я все жду, когда и ты расскажешь что-нибудь интересненькое из собственной студенческой жизни.

Пришел черед Хинако описывать богемную атмосферу художественного университета. В тени бесконечной борьбы ярких и талантливых личностей Хинако была самой что ни на есть заурядной студенткой. Зато она не пропускала ни одной премьеры или рок-концерта, и жизнь ее била ключом.

Фумия слушал ее рассказ, а в голове упорно крутилась одна-единственная мысль: интересно, каким был ее первый мужчина? Когда он появился в ее жизни? В университете или позже? Слушая ее частое дыхание за своей спиной, Фумия представлял Хинако в мужских объятиях. Он попытался отогнать наваждение, но ничего не вышло. Наконец ему удалось убедить себя, что допускать подобные мысли, находясь один на один с девушкой в глухом лесу, как минимум недостойно.

Внезапно заросли расступились, и перед ними раскинулось поросшее травой небольшое ущелье. Вытянутые к солнцу ядовито-красные цветы оживляли сонную картину. На фоне синего неба и яркого солнца ущелье казалось изумрудным.

Ущелье Богов. Справившись с подступившим волнением, Хинако выдохнула:

— Надо же. Здесь все как прежде. Ничего не изменилось.

Фумия окинул ущелье взглядом. Его можно было обойти всего минут за десять. Лес резко обрывался у самого его края, на склонах не росло ни деревца. Собственно, это было даже не ущелье, а просвет между скалами, лежавший выше Якумуры над уровнем моря. И все же, сколько помнили себя эти места, их всегда называли Ущельем Богов.

Вокруг стояла удивительная тишина. Ни ветерка, ни шороха. Здесь и правда ничего не изменилось. Время словно замерло, боясь шевельнуться.

Они начали осторожно спускаться по скользкому склону. Еле заметная тропка окончательно потерялась в густом бурьяне, бросив Хинако и Фумия на произвол судьбы.

— Помнишь, в тот последний раз мы играли здесь в «птичку»?

Хинако мечтательно улыбнулась в ответ:

— Да, было дело.

Для «птички» их было слишком мало. Круг получился узким — один водит, двое ходят вокруг. Да и вообще, «птичка» — забава для малышей. Не к лицу четвероклассникам заниматься такой ерундой. И все же в тот день они резвились и радовались, словно дошколята. Человеку в любом возрасте свойственно оглядываться в прошлое. Может быть, в тот миг они, совсем дети, уже почувствовали нечто подобное, с ностальгией оборачиваясь назад, в еще более раннее детство, когда были дружнее и искреннее друг с другом.

звонко отдавались в тишине ущелья тоненькие детские голоса.

— Мне постоянно выпадало водить, помнишь? — (Фумия слушал ее, задумчиво склонив голову набок.) — Вас и было-то всего двое. Казалось бы, ничего не стоит отгадать, кто стоит за спиной, а у меня никак не получалось. Закрываю глаза и чувствую, как вы с Саёри кружите вокруг меня. И мне вдруг так страшно стало! Я испугалась, что навсегда останусь в кругу и никогда не смогу выбраться. Из глаз сразу покатились слезы.

Фумия отлично помнил этот момент. Они с Саёри, напевая, ходили по кругу. Иногда Саёри поглядывала на него из-за плеча Хинако. Ее раскосые глаза почти превратились в щелочки, тонкие губы растянулись в довольной ухмылке. Каждый раз, встречаясь с ней взглядом, Фумия чувствовал, что мучительно краснеет. Пожалуй, на те короткие мгновения они превратились в заговорщиков, связанных некой общей тайной и даже робким влечением. Они украдкой переглядывались, обменивались секретными жестами…

— Кто у тебя за спиной стоит?

В уши ворвался голос Хинако. Фумия вздрогнул. Убирая запутавшуюся в волосах травинку, Хинако продолжала:

— И вот, когда я в который раз ошиблась, Саёри сжалилась и нарочно крикнула погромче, давая понять, что это именно она стоит у меня за спиной. Естественно, на этот раз водить выпало Саёри. Надо сказать, ей тоже не везло. Но мне казалось, что она специально ошибается. Тогда мне вдруг пришла в голову мысль: а может, ей нравится водить? Водящего иначе называют чертенком. А черт — это дух мертвеца…

В голове Фумия внезапно вспыхнули слова из вчерашней книги. Отгоняя их прочь, он в смятении отвел глаза. Прямо на него, разинув алые пасти, хищно глядели крупные цветы.

— Красивые растения, — задумчиво протянула Хинако, запуская руку в болтающуюся на плече цветастую сумку. — Я немного порисую, ты не против? — Хинако присела на траву.

Фумия вспомнил, что рисовать — профессия Хинако.

— Давай. А я пока прогуляюсь.

По пологому склону он направился к небольшой впадинке в центре Ущелья Богов. Почва здесь была сыроватой, и, дойдя до центра впадины, он почувствовал, как носки кроссовок увязают в земле. Из-за слишком высокой влажности здесь не было никакой растительности, лишь бугрились и лопались крошечные черные пузырьки. Казалось, земные недра недовольно ворчат, и это ворчание пеной прорывается на поверхность.

Фумия оглянулся назад. Зелень склона была исполнена жизненной силы и какой-то диковатой пьянящей свободы. Трава, деревья, горы словно встали на цыпочки и нависли над застывшим в центре этого великолепия Фумия. Небо убегало в высокую даль, скалы грозно взирали на него сверху вниз.

Внезапно он почувствовал, как от земли по ногам поднимается холод. Кроссовки почти наполовину ушли в зыбкую жижу. Фумия охватил страх. А что, если он совсем увязнет? Он торопливо вытащил правую ногу. Подошва казалась черной от налипшей грязи. Вытащил левую — теперь в топкую грязь погрузилась правая.

Наверное, очень страшно оказаться посреди болота. С трудом подавив желание броситься подальше от странного места, он осторожно двинулся назад. В воздухе пахло сыростью. Осторожно обходя крошечное болотце, он размышлял о том, откуда оно могло взяться. Раньше здесь не было так влажно.

Школьниками их как-то раз водили на экскурсию в Ущелье Богов. Одной из важных задач кружка по естествознанию был поиск истока Сакагавы. Вместе с руководителем кружка они шагали вдоль русла реки, подбирали каменные обломки, исследовали породы. Они видели, как Сакагава тонким ручейком возникает из земли в рощице неподалеку от Ущелья Богов, и пришли к выводу, что вода с окрестных гор, скопившись в ущелье, выходит на поверхность и дает начало реке.

Фумия вспомнил, как Саёри неожиданно для всех высказала противоположную теорию. По ее мнению, как раз впадинка в центре Ущелья Богов служила истоком Сакагавы. В памяти остался обращенный к одноклассникам гневный взгляд Саёри. На красном от злости личике было написано непримиримое упрямство и уверенность: «Говорите что хотите — я-то знаю, где правда».

Сейчас Саёри могла бы воочию убедиться в собственной правоте. Вряд ли кто-то смог бы доказать обратное, взглянув на крошечные черные пузырьки на поверхности впадины.

Но Саёри умерла. Это произошло буквально через несколько месяцев после той самой экскурсии. Проводить ее пришли все члены кружка естествознания, включая, конечно же, Фумия. Все они по очереди подходили к гробу для прощания. Фумия навсегда запомнил выражение мертвого лица Саёри. Его трудно было назвать безмятежным. Кожа казалась еще белее обычного, а бескровные губы искривляла гневная усмешка. На лице застыло выражение сердитого изумления перед вероломной смертью. Казалось, сейчас она распахнет свои удивительные раскосые глазищи и уставится на Фумия. Даже сейчас, стоило ему вспомнить это мертвое лицо, по спине пробежал неприятный холодок. Фумия поежился. Почему в последнее время он только и делает, что думает о Саёри?

Неожиданно нога споткнулась о какой-то твердый предмет. Фумия едва удержался, чтобы не упасть. Присмотревшись, он заметил выступающий из жижи угол камня. Он с досадой пнул его носком кроссовки. Грязь разлетелась комьями, и взору предстала зеленоватая поверхность. Фумия отлично знал, как редко можно встретить породу такого цвета. Он присел на корточки, чтобы рассмотреть камень получше, и с удивлением заметил, что пузырьков стало больше. Казалось, споткнувшись о камень, Фумия привел в движение какой-то неведомый природный механизм.

Внезапно по поверхности впадины побежала мелкая рябь.

Не в силах найти этому какое-либо разумное объяснение, Фумия озадаченно наблюдал за странными пузырьками. Поднимаясь на поверхность, они словно тащили за собой странный зеленоватый предмет. Когда он с тихим всплеском полностью появился на поверхности, стало понятно, что перед Фумия лежит продолговатый прямоугольный камень с руку толщиной, весь в грубых зазубринах. Похоже, камень вырубили из куска скалы, тщательно придав ему правильную прямоугольную форму. Да, кто-то здорово над ним поработал.

— Эй, Хинако! — громко окликнул Фумия.

Ничего не замечая вокруг, девушка увлеченно рисовала что-то в альбоме. Ее карандаш уверенно скользил по бумаге.

Фумия окликнул ее еще дважды, прежде чем она услышала и медленно подняла голову. Кажется, она что-то говорила, но звук ее голоса не долетал до него, теряясь где-то на полпути.

— Смотри! Тут кое-что интересное! — прокричал Фумия.

Хинако наконец отложила альбом и спустилась по склону. Боясь испачкать обувь, она остановилась на границе крошечного болотца, и Фумия указал ей на камень.

— Ну и что?

— Да странно как-то. Тяжеленный камень вдруг сам по себе всплыл со дна на поверхность.

— Ничего себе!

— Вот и я удивился! Да еще зеленый, явно не из этих мест. Похоже, его сначала обтесали, а потом уже сюда принесли. Наверняка очень древний. Может, это старинный дорожный столб?

Глаза Фумия нетерпеливо заблестели, — похоже, им овладел настоящий азарт исследователя. Он обошел камень справа.

— Думаю, он стоял вот так. — Фумия подхватил камень.

Внезапно по всему телу пробежали мурашки. Фумияпочувствовал, как его сковывает ледяной холод, и непроизвольно разжал ладонь. Камень с тихим всплеском плюхнулся обратно в грязь, мутные капли осели на светлых брюках Фумия. Холод затаился и не спешил покидать его. Фумия снова внимательно оглядел камень. Похоже на надгробный столб. Может, лучше забыть про него? Стоп. Это просто камень! А холодный он потому, что долго лежал в сырой земле. Подумаешь. Ничего особенного тут нет. Фумия усиленно пытался взять себя в руки.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила Хинако.

— Рука соскользнула. Давно спортом не занимался, совсем зачах.

Он с нарочито шутливым выражением пожал плечами и снова запустил руку в грязь. Пальцы вновь пронзил неземной холод, однако на сей раз Фумия был к этому готов и не ощутил ничего особенного. Подхватив диковинный камень, он с усилием вытащил его.

Прямоугольная зеленоватая поверхность была, словно кровью, забрызгана черной грязью. Фумия установил камень вертикально, заостренным концом вверх. Под собственной тяжестью камень мгновенно врос в землю. Фумия попытался сдвинуть его, но безрезультатно.

На поверхности камня не оказалось ни букв, ни знаков. Просто удлиненный столбик высотой около семидесяти сантиметров. Интересно, сколько ему веков? Навскидку и не определишь. Дотронувшись до заостренного конца, Фумия задумчиво пробормотал:

— Откуда же ты взялся?

Внезапно они ощутили над головой шорох множества крыльев. Это с пронзительными криками взвилась стая птиц. Фумия с тревогой проводил удаляющийся клин взглядом.

— Фумия, небо… — раздался испуганный голос Хинако.

Только сейчас он заметил, что прозрачная синева куда-то исчезла и небо приобрело неприятный, грязный оттенок. Неожиданно над ущельем стали сгущаться сумерки. Фумия почувствовал, как лицо обдает горячим ветром. Он торопливо выбрался на сухую поверхность и встал рядом с Хинако.

— Что происходит? — Хинако явно искала у Фумия защиты, но он не знал, что ответить.

Зеленый камень по-прежнему высился посреди ущелья. Вокруг него пузырилась и пенилась вязкая жижа, образовывая воронку, закрученную против часовой стрелки. Хинако, не в силах шевельнуться, завороженно глядела, как небольшое болотце разрастается на глазах, заливая сухую траву. Живая черная волна подобралась уже к самым кроссовкам Фумия, и его вновь охватил страх увязнуть в этой топкой трясине.

— Уходим. — Фумия очень старался, чтобы его голос не дрожал.

Хинако крепко вцепилась ему в руку, тепло ее ладони словно разбудило его, растопив странные чары. Они со всех ног бросились вверх по склону.

Не отпуская его руки, Хинако подхватила с травы цветастую сумку и альбом. Они бежали, не оглядываясь назад и ни о чем не думая, подгоняемые необъяснимым животным страхом.

В кронах деревьев протяжно завывал ветер. Цветочные головки тряслись так, что, казалось, вот-вот разлетятся на крошечные алые клочки. Откуда-то — вероятно, из самой преисподней — несся оглушительный жуткий хохот. Казалось, природа впала в безумство.

Они даже не пытались понять, что происходит вокруг. Инстинкт просто гнал их прочь от проклятого места. Через луг они бросились к ведущей в Якумуру тропе.

Ветер неистово завывал и бесновался. Внезапно Хинако споткнулась и упала на землю. Фумия протянул ей руку и увидел, что его запястье обвивает стебель плюща, а тонкие длинные листья хищно поглаживают ладонь.

Он с воплем рванул упругий стебель. Хинако уже вскочила на ноги. Он готов был броситься дальше, когда снова почувствовал спиной тот самый взгляд. Ноги его непроизвольно остановились, как будто вросли в землю.

внезапно пропел сзади тонкий голосок.

Хинако тоже застыла на месте:

— Саёри…

Оба, словно по щелчку, дернулись и обернулись назад.

Посреди ущелья высился зеленоватый каменный столб, напоминавший королевскую особу, испачкавшую в грязи полы своей одежды. Вокруг столба с завыванием кружил ветер. Это завывание, похожее на детский голос, с каждой секундой становилось все пронзительнее:

— У-у-у… Пти-и-и… Птичка… В клетке…

Казалось, ветер пробует голос и вот-вот запоет. Хинако уже собралась с силами, чтобы завизжать что есть мочи, но, прежде чем она успела это сделать, Фумия грубо дернул ее за руку, увлекая за собой.

Повернувшись спиной к каменному столбу, они снова бросились бежать.

Часть II

Глава 6

^{На рассвете поскользнулись}

^{Цапля с черепахой.}

Ну вот. Стоит немного отвлечься, и уже все грядки в мелких сорняках. Это как пыль в доме — не успеешь протереть, глядь, она уже снова хлопьями оседает по углам. И откуда только берется? Пыль — это те же сорняки. Хотя нет, это другое. С чего вдруг она вспомнила про пыль? Э-эх, забыла.

Склонившись над гороховой грядкой, Сигэ полола грядки. Сперва надо зажать длинный тонкий стебель между большим и указательным пальцами, потом потянуть, зажать — потянуть, зажать… Интересно, сколько лет ее жизни ушло на прополку? Пока жива была свекровь, Сигэ постоянно помогала в ее крестьянском хозяйстве, затем бежала пахать собственное поле, шила кимоно, поднимала детей. Сколько она себя помнила, прополка всегда была неотъемлемой частью, а может быть, даже фундаментом ее жизни.

Из дома внука неслись шумные детские голоса. Глядя на правнуков, Сигэ еще острее ощущала, как долго живет на свете. Муж ушел из жизни шестьдесят лет назад, и все эти годы она оставалась вдовой.

Чего греха таить, конечно, в длинной жизни Сигэ не обошлось без романтических приключений. Она и по сей день бережно хранила в сердце одну старинную любовную историю.

Его звали Такэо Синохара. Оптовый продавец рассады и семян частенько заходил к ним в дом, и незаметно между ними вспыхнула страсть, они стали тайно встречаться. Их связь началась еще при муже Рикиме. А что делать? Бес попутал, они были словно одержимые, и остановиться не смогли бы даже под страхом смерти. Кстати, при живом муже Сигэ была близка с Такэо лишь однажды. Зато после того, как стала вдовой, они встречались бессчетное количество раз.

Такэо тоже был несвободен, так что связь их изначально была обречена, и все же их неодолимо тянуло друг к другу. Укрывшись от вездесущих людских глаз, они снова и снова неистово предавались любви. Но однажды в мир иной отправился и Такэо. Когда же это было? Такэо умер, дай бог памяти…

Сигэ с досадой скривилась. Неужели и это забыла? Как же такое возможно?! Ведь она так любила его!

Сигэ помнила лишь, что после его смерти жизнь утратила краски и как будто превратилась в изображение на экране черно-белого телевизора. С одной стороны, жаловаться грех. Ну чем черно-белый телевизор хуже цветного? Там каждый день можно увидеть всевозможные новости и узнать о важных событиях. И все же радостная яркость существования и жизненная сила покинули ее вместе с Такэо.

Руки Сигэ проворно летали над грядкой, выдергивая упрямые сорняки. Вот и смерть с такой же легкостью выдернула Такэо из ее жизни, оставив взамен лишь пустоту. С тех пор в сердце не нашлось места ни для одного, даже самого крохотного желания. Ничего не хотелось. Зачем? Любить кого-то, наряжаться на свидания, бросив детей, тащиться зачем-то в город? Все пустое. Если и появлялись какие-то желания, она безжалостно, как сорняки, выдергивала их с корнем, пока душа не превратилась в бескрайнюю пустошь без единой былинки.

Иногда ей грезилась другая жизнь. Сигэ внезапно вспомнила внучку бывшей соседки, Мёдзин. Сегодня утром, когда девчонка выходила из дома, Сигэ отлично ее разглядела. Что-что, а зрение у нее осталось по-девичьи острым. Сигэ пристально рассматривала невысокую стройную фигурку, пока та не села в синий автомобиль. В ушах крупные серьги, грудь буквально вываливается наружу из глубокого выреза. Она словно пришла из другого мира. Сатоми, жена внука, тоже любит напялить на себя что-нибудь эдакое, но рядом с шикарной, холеной Хинако она выглядела бы просто монашкой.

Ах, если бы в свое время Сигэ уехала прочь из этой деревни! Возможно, тогда она тоже была бы другой. Уж если такая бессловесная замухрышка, как эта Мёдзин, смогла превратиться в настоящую красотку… Да, пойди ее жизнь иначе, Сигэ нипочем не вышла бы за Рикиму. И не пришлось бы ей тогда коротать горький вдовий век.

Может, тогда они с Такэо встретились бы раньше, в самом начале долгого жизненного пути, и он сделал бы ее самой счастливой женщиной на свете! Уж он-то знал в этом толк. Его тело когда-то просто сводило Сигэ с ума.

Мысли теснились в голове, набегая друг на друга. Внезапно что-то заставило Сигэ поднять глаза. Странно. Прямо перед ней словно бы стояла бесплотная тень, от которой отчетливо веяло холодом. И это в жаркий полдень, в огороде, где нет ни ветерка, а от земли волнами поднимается тягучий летний зной. Солнце такое яркое, что даже глазам больно. На земле причудливо переплелись тени от побегов гороха.

Ни души.

Сигэ устало вытерла со лба пот. Непонятное ощущение не оставляло ее, причем самым странным было то, что тень явственно напоминала ей Такэо.

Это все Бон виноват. Ни с того ни с сего в голову лезут покойники, давным-давно покинувшие этот мир.

Старуха перевела взгляд на бамбуковый шест, привязанный к сушке для белья. Его направленный вверх обгоревший конец напоминал указующий перст, грозящий небесам. Сегодня последний день Бона. Если души покойников и навещали ее дом, то сегодня они вернутся в свою обитель — далекую и загадочную страну мертвых.

Взгляд ее случайно упал на Ущелье Богов, и Сигэ даже зажмурилась от неожиданности. Вся растительность на холме дрожала, словно под порывами мощного урагана. Вокруг холма, прижимая к земле деревья и как будто догоняя кого-то, мчался неистовый вихрь. Вот оно что! Вероятно, отголоски того самого ветра и напугали ее минуту назад.

— Безобразие, — проворчала Сигэ.

Внезапно ураган стих, будто его и не было. Сигэ не верила собственным глазам. Она даже уселась на землю от неожиданности. Над Ущельем Богов вновь сияло солнце. И все же Сигэ не оставляло ощущение, что из этого безоблачного неба на их деревню в любую минуту может обрушиться нечто страшное.

Сначала ей показалось, что это слепень жужжит над ухом, но через секунду она различила рев автомобильного мотора. Синяя машина на огромной скорости перескочила мост через Сакагаву, промчалась мимо дома Сигэ и, буквально взлетев на склон, замерла перед домом Мёдзин. Из машины выскочила Хинако, но в каком виде! Волосы растрепаны, дорогая блузка выпачкана так, словно девушка каталась по земле. Сигэ разглядела за рулем мужчину.

Старуха брезгливо поморщилась. Тьфу! Молодежь… Хоть в Бон вели бы себя пристойно. Вот из-за таких девиц все безобразия и происходят! Сигэ склонилась к земле и с новой силой принялась дергать сорняки. Тонкие упругие корни с жалобным писком рвались в морщинистых руках.

Дома Хинако вылила на себя ушат воды, сорвала грязную одежду и без сил рухнула на татами. В саду пели цикады. По комнате гулял прохладный ветерок. Хинако тщетно пыталась взять себя в руки — пережитый в Ущелье Богов ужас прочно держал ее в своих липких объятиях. Снова и снова она вспоминала завывание ветра, цепкие ветви деревьев, которые хватали их за руки, преграждая путь. Наконец они с Фумия добрались до машины и, вскочив в нее, рванули с места. Едва переведя дух, Хинако задала мучивший обоих вопрос:

— Что это было?

— Ветер, что же еще? — зло буркнул Фумия. — Ты что, никогда не видела урагана в горах?

— Но эта песня… «Птичка в клетке»…

Ее слова, похоже, окончательно вывели его из себя.

— Тебе показалось, — отрезал он, явно не собираясь продолжать бессмысленный разговор.

Хинако промолчала. Может, и правда показалось… Во всяком случае, ей очень хотелось в это верить.

И все же голос, тоненько напевавший о птичке в клетке, напомнил ей Саёри.

Хинако поднялась с татами и нервно закурила. На глаза попалась перепачканная землей цветастая сумка с торчащим из нее альбомом для набросков. Хинако открыла альбом и внимательно вгляделась в последний рисунок. Вот склон, словно стекающий в Ущелье Богов, затейливые растения. Формой ущелье походит на молитвенно сложенные ладони…

Переводя взгляд с одной детали на другую, Хинако вдруг вскрикнула от неожиданности. В центре ущелья был четко прорисован торчащий вверх длинный предмет с заостренным концом. Тот самый каменный столб, что Фумия нашел в грязи…

Но как такое может быть? Ведь она прекрасно помнит, что Фумия установил столб вертикально уже после того, как она закончила набросок. Когда она рисовала, сидя на склоне, никакого камня там и близко не было!

Не в силах шевельнуться, Хинако тупо смотрела на заштрихованный каменный столб и черную косую тень от него. Хоть убейте, она не помнила, чтобы рисовала этот камень собственной рукой. Что ж, наверное, просто увлеклась и незаметно набросала его карандашом на бумаге.

Хинако захлопнула альбом и вдавила в пепельницу окурок. Ее мелко трясло.

Из сада послышались тихие шаги.

Нет! Хинако медленно перевела взгляд на веранду. Там стояла одинокая женская фигура.

— Эй, Хинако! Ты дома? — На веранде в нерешительности переминалась Куми Манабэ.

Хинако почувствовала невероятное облегчение. Да что с ней такое, в самом-то деле?! Так и до психушки недалеко.

— Иду.

Хинако решительно поднялась на ноги и вышла навстречу гостье. Извинившись за неожиданный визит, Куми протянула ей пакет с помидорами.

— У меня тут огород рядом, вот, собирала урожай… Дай, думаю, зайду, поделюсь своим богатством.

— Спасибо тебе, Куми! Если бы ты только знала, как я люблю помидоры! — В голосе Хинако звенела неподдельная радость. Наверное, никому еще она не бывала так рада, как Куми с ее помидорами. Только бы сейчас не оставаться одной, не думать о том, что произошло в Ущелье Богов.

Девушки устроились на веранде. Вероятно, на встрече выпускников лицо Куми было покрыто толстым слоем косметики — только сейчас, при солнечном свете, Хинако заметила, каким оно стало грубым и как постарело.

Хинако стала расспрашивать о детях, и Куми с гордостью сообщила, что старший уже ходит в школу, а за младшими присматривает живущая вместе с ними свекровь. Еще немного рассказав о собственной семье, Куми вопросительно взглянула на Хинако:

— Вообще-то я зашла потому, что… Ну, в общем, мне вчера показалось, что тебе хочется поговорить о Саёри… А я, как дурочка, полезла на сцену и не дала тебе такой возможности. Знаешь, я всю ночь потом промучилась…

Упавшим голосом Хинако поблагодарила подругу. Меньше всего на свете ей хотелось сейчас говорить о Саёри. Но Куми уже пустилась в обстоятельный рассказ.

Немного повзрослев, Саёри стала более общительной, и все же на переменах она по-прежнему часто сидела в одиночестве, а после уроков сразу отправлялась домой, а не в гости к кому-нибудь из одноклассников. Даже в кругу ребят она всегда была сама по себе. Для всех по-прежнему оставалось загадкой, что за мысли блуждают в ее красивой головке.

Хинако задумчиво кивала в ответ. Она не могла не согласиться с тем, что и это был огромный прогресс. Выходит, цапля Саёри постепенно вылуплялась из скорлупы, подобно тому как черепаха Хинако осторожно вытягивала лапы из-под грубого панциря.

Рассматривая свои почерневшие от грязи ногти, Куми продолжала делиться воспоминаниями.

Саёри записалась в кружок естествознания и стала ходить в походы вместе с Куми и другими детьми. Через два года она была уже вполне открытой и общительной. Порой они с Куми даже обсуждали свои взгляды на самые разные вещи: учителей, будущее, моду.

— А еще Саёри безумно любила музыку. Рок. Наверное, это из-за брата. Больше всего ей нравилась какая-то американская группа — не помню названия, — придешь, бывало, к ней в гости, а она обязательно какую-нибудь запись поставит. Думаю, она даже слова к этим песням переписывала. Никому не показывала, но я-то знаю, что у нее была целая тетрадка стихов.

Что-то не вязалось в этом рассказе. Не может быть, чтобы Саёри вот так просто стала дружить с Куми, найдя в ней замену Хинако. Слишком уж они с Куми были далеки друг от друга — словно два конца Млечного Пути. Нет, Саёри не тот человек, который легко открывает другим свое сердце. В рассказе Куми она представала какой-то совершенно ненастоящей и чужой.

Поэтому, когда Куми сказала, что единственной темой, которой Саёри неизменно избегала, были мальчики, Хинако вздохнула с заметным облегчением. Наконец-то что-то похожее на Саёри.

— Она ведь была просто красавицей, старшеклассники бегали за ней табунами, писали горы записок, но она никому не отвечала взаимностью. Кое-кто даже начал поговаривать, что парни ее и вовсе не интересуют.

Хинако глядела с веранды на разросшийся сад, потягивая прохладный сок.

— Но я-то знала. — Куми пытливо взглянула на Хинако. — Она была влюблена. Ей нужен был один-единственный человек.

— Кто? — Голос Хинако прозвучал неестественно громко.

На лице Куми промелькнуло то особое выражение, какое бывает у настигшего дичь охотника. Торжество человека, раскрывающего чужую тайну.

— Фумия. Саёри любила Фумия.

Хинако даже вздрогнула от неожиданности. С одной стороны, она была удивлена. С другой — перед ней наконец сложились все кусочки мозаики. Как же она не догадалась раньше? Ведь это очевидно! Еще в раннем детстве обычно молчаливая Саёри с явным удовольствием обсуждала все, что так или иначе касалось Фумия: «Вчера отец Фумия приходил к нам на ужин». «Говорят, Фумия упал и сильно поранился». «На празднике в доме тети я видела Фумия».

Рассказ о Фумия, как правило, был лишь частью какой-то другой истории, и Хинако наивно полагала, будто все дело в том, что Саёри и Фумия — родственники. И все же ее мучило смутное предчувствие. Она не могла не замечать, с каким томлением подруга поглядывает на двоюродного брата.

— Многие наши девчонки говорили, что им нравится Фумия, но Саёри никогда не поддерживала эти разговоры. Думаю, она и в кружок естествознания записалась только из-за него.

Хинако вспомнила портрет покойной Саёри, висевший в доме Тэруко. Лицо полудевочки-полуженщины. Тонкие черты, ясный взгляд. Она, несомненно, выросла бы настоящей красавицей. Возможно, сумей она сказать Фумия о своих чувствах, они стали бы прекрасной парой. Но Саёри умерла…

Телефонный звонок грубо вырвал Хинако из раздумий. Извинившись перед Куми, она бросилась в дом.

— Мёдзин слушает. Алло? Алло?

Наконец после долгого молчания на том конце раздался нерешительный голос:

— Это я… Акисава… — (От волнения у нее перехватило дыхание.) — Прости, что втравил тебя в эту историю. Похоже, тебе пришлось несладко, но…

Хинако почувствовала, как пружина, туго сжимавшая ее тело, постепенно ослабевает и на душе становится теплее. Надо же! Она и не знала, что ее так сильно задел его недавний холодный тон.

— Ты тут совершенно ни при чем, — ответила Хинако и еле сдержалась, чтобы не добавить: «Это все Саёри», но тут же отогнала прочь невероятную мысль.

— Мне действительно очень жаль. Знал бы, что так получится, ни за что не потащил бы тебя в это ужасное место. И вот еще что… Мне хотелось бы как-то загладить свою вину. Пойдем завтра на фейерверк?

— Правда? Вот здорово! — Ее голос предательски зазвенел.

— Это в Китано. Со всей округи народ соберется. Должно быть довольно прилично.

— Замечательно! Сто лет не видела фейерверка.

Они договорились, что Фумия заедет за ней завтра вечером, и тепло попрощались. Хинако вернулась на веранду. От былой подавленности не осталось и следа.

— Кто звонил?

Хинако не задумываясь солгала, что звонила мать. После недавнего разговора о Саёри ей показалось неуместным рассказывать о звонке Фумия. В глазах Куми промелькнуло недоверие, но, ничего не сказав и взглянув на часы, она поднялась с места. На ее добродушном лице было написано сожаление.

— Ну что ж. Время за полдень. С удовольствием посидела бы еще, да надо домой бежать, обед стряпать, семью кормить. Если ты не против, я на днях еще забегу. — С этими словами Куми уселась в свой грузовичок и, коротко посигналив на прощание, умчалась.

Каменные истуканы стояли рядком плечо к плечу. За ними, обещая желанную прохладу, покачивались заросли бамбука.

В списке святынь Сикоку буддийский храм Дзэндзибудзи значился под номером тридцать два. Мужчина присел на ступеньку перед храмом и дал отдых ногам.

Яркая южная равнина словно льнула к раскинувшемуся на холме храму, поглаживая его зелеными ладонями. Море вдалеке казалось таким синим, что непонятно было, где кончается линия горизонта и начинается небесный купол.

По двору поплыл прозрачный колокольный перелив. Это нежно звенел колокольчик на поясе у одиноко бредущего к храму паломника. На усталом закопченном лице старика, одетого в соломенную шляпу и белое одеяние, застыло упрямое выражение. На левой руке белела марлевая повязка. Встретившись глазами с мужчиной, паломник молитвенно сложил руки и пробормотал обычное приветствие.

Мужчина поклонился в ответ и торопливо отвел взгляд. Ну вот, кажется, этот старик не прочь почесать языком, а разговаривать ох как не хочется. Знает он таких болтунов — только начни, потом не отвяжешься.

Однако паломник молча повернулся к нему спиной и уставился в море. Рыбак? Похоже, только начал свой долгий путь по святым местам. Одежда еще новая, а вид уже совершенно изможденный. И еще это отрешенное выражение на лице…

Тем временем паломник обернулся к храму и, сложив ладони с зажатыми между ними благовониями и лампадой, начал молиться:

«…о предки предков, о великие боги, покровители этого храма и других японских храмов, больших и маленьких, примите мою искреннюю молитву о том, чтобы вечно существовало это небо, и эта земля, и святейший Будда, и ветер, и дождь, и время, и пусть земля наша пребывает в мире, а народ в радости и благоденствии…»

Тихое бормотание плыло по двору в аромате благовоний. Мужчина прикрыл глаза и сосредоточился на монотонном речитативе. Казалось, молитве не будет конца. Наконец старик закончил поминовением умерших.

Мужчине нравилось слушать молитвы паломников, бредущих по святым местам. Даже не до конца понимая смысл слов, он неизменно чувствовал, как на сердце нисходит благодать. И все же у него ни разу не возникло желания выучить сутры наизусть или читать их самому. Ведь он верил в другого Бога.

Немного помедлив, паломник достал из-за пазухи какой-то предмет и, трепетно, словно жертвоприношение, возложив его на ступени храма, принялся читать сутры. Интересно, какая беда заставляет старца так истово молиться под нещадно палящим солнцем?

В бесконечных походах по Сикоку мужчина не раз наблюдал одну и ту же картину. Паломники прилежно обходят остров, порой даже не замечая, что в их просьбах к Всевышнему неизменно присутствуют молитвы о земле Сикоку. Это как раз и было главной задачей его «службы» — направлять молитвы паломников в правильное русло, чтобы отвести от Сикоку все беды и невзгоды. Этому его учили старейшины.

Наконец, закончив молитву, паломник, сопровождаемый чистым звоном колокольчика, двинулся прочь по каменным ступеням.

Мужчина тоже поднялся с места. Пора. Да и усталость, кажется, отступила. Он пересек храмовый двор и остановился там, где только что так усердно молился паломник. Надпись гласила, что этот храм покровительствует морякам. На пороге стояла небольшая стеклянная бутылочка — так вот что принес паломник в храм. Заглянув в нее, мужчина оцепенел.

В бутылочке лежал человеческий палец, еще сочащийся кровью. Он вспомнил марлевую повязку на руке паломника. Рядом с бутылочкой лежал белый листок с коряво нацарапанными буквами: «Минору Тэрада из Ясу, район Камигун, префектура Коти. Пусть мой сын вернется живым».

Мужчина взглянул на каменную лестницу, где исчез паломник. Что же приключилось с твоим сыном, старик? Пропал без вести? А ты, отец, теперь усердно молишься, не жалея собственной плоти…

Какие только надежды не живут в сердцах жителей огромного Сикоку. Эти надежды дают начало великой силе.

Мужчина в задумчивости смотрел на отрезанный палец, на котором уже начала запекаться черная кровь.

С самого детства слово «крестьянин» прочно ассоциировалось у Хинако с семьей Оно. Когда-то Оно даже разводили коз и коров. Хинако помнила, как любила заходить за бабушкой, гостившей у соседей, — там ей разрешали заглянуть в амбар и погладить пугливую козу по бархатной мордочке. На кромке крыши для просушки были разложены хурма и дайкон. На циновке сушилась рисовая шелуха. В амбаре аккуратными рядами дожидались своей очереди самые разные инструменты. Но главное — это невероятное многообразие запахов, постоянно витавших во дворе. Маленькой Хинако казалось, что именно так должно пахнуть солнце.

Сейчас дом Оно загадочно выступал из вечерних сумерек. Могучее камфорное дерево черными ветвями обнимало избу, словно охраняя покой домочадцев. Осторожно шагая по гальке, Хинако ступила в просторный двор. Из окон лился уютный свет. Девушка постучала:

— Простите…

Судя по доносящимся звукам, в доме смотрели телевизор и ужинали. Хинако постучала еще раз. Кажется, на этот раз ее услышали:

— Кто там? — Не дожидаясь ответа, Сатоми распахнула дверь, торопливо дожевывая что-то на ходу. Смутившись, она прикрыла рот ладошкой и снова исчезла в глубине дома, чтобы сообщить о приходе гостьи.

Тут же на порог выбежала Тидзуко:

— Вот и умница, что зашла! Проходи, проходи.

— Вы, наверное, ужинаете? Может, я попозже зайду? Мне сказали, что можно в семь, вот я и…

— Да что ты, дочка! Мы уже заканчиваем. Ты проходи, проходи.

Хинако проводили в гостиную, едва отделенную от столовой, где, уставившись в телевизор, ужинало дружное семейство Оно: Сигэ, Ясудзо, Тидзуко и Сатоми с двумя детьми. Муж Сатоми, похоже, еще не вернулся с работы. К столовой примыкала кухня.

Неловко поприветствовав большую семью, Хинако устроилась в гостиной. Вся нехитрая жизнь Оно была как на ладони в этой небольшой гостиной с круглым низким столом. Вот на стене календарь сельхозкооператива. На татами разбросаны детские игрушки — аляповатый пластмассовый гусь и косолапый робот. Под потолком семейный алтарь со свежесрезанной веточкой эйрии.^[16]

Все еще испытывая неловкость, Хинако прихлебывала ячменный чай и размышляла о том, до чего редко, в сущности, ей в последнее время приходилось вот так близко соприкасаться с чужой жизнью. Там, в городе, категорически не принято обнажать собственный быт. Как правило, люди встречаются на улице, в кафе, в ресторане — на нейтральной территории, не имеющей ничего общего с тем, как они живут. Ведь только так можно сохранить закрытой глянцевую обложку, тщательно оберегающую твою суть от посторонних глаз.

Они с Тору были именно такими: сознательно вращались в том пространстве, которое не впитало, да и не могло впитать их флюиды; в котором и не нужно, и попросту невозможно было обнажить душу. Именно поэтому они смогли продержаться вместе целых пять лет. Хинако представила, что было бы, живи они в Якумуре. Если бы Хинако привела Тору к себе домой, он сбежал бы, не выдержав и пяти минут.

Тору нравилась не Хинако Мёдзин из деревни Якумура, а модная художница, названная им же выдуманным именем — Hina.

Стоило вспомнить о Тору, как у Хинако снова испортилось настроение.

— Ой, смотрите, Китано! — Сатоми изумленно ткнула пальцем в экран крошечного телевизора.

На экране крупным планом показывали перевернутый грузовик, вокруг которого в беспорядке валялись разбросанные бревна.

«Сегодня около четырех часов дня проходящий через Китано большегрузный трейлер рухнул в реку Ниёдо с тридцать третьей автотрассы. Водитель получил тяжелые травмы. Домохозяйка с двумя детьми, проходившие в этот момент по обочине, скончались на месте от полученных ран. Обстоятельства трагедии выясняются. Пока остается неясным, как такое могло произойти на пустом шоссе».

Хинако прекрасно помнила это место неподалеку от слияния Ниёдо и Сакагавы. На экране появилось изображение покореженного ограждения и двухэтажного здания напротив.

— Смотрите, это же магазин электротоваров Китадзоэ! — расстроенно воскликнул Ясудзо.

Изображение магазина сменилось фотографиями погибшей Минако Китадзоэ, двадцатидевятилетней домохозяйки, и ее детей, пяти и семи лет. Затем камера показала убитого горем мужчину с огромным родимым пятном на носу. Он едва мог говорить:

— Минако с детьми… она… как раз возвращалась из детского сада. Я был в магазине и… видел, как они… стоят у дороги… пережидают, пока проедет машина… И тут грузовик… до этого он шел нормально — и вдруг помчался… на мою жену. Он словно увидел что-то посреди дороги и вильнул вбок… прямо на них… но ведь на шоссе… не было встречных машин… не было ничего! Почему, почему он поехал прямо на них?! — Мужчина разрыдался.

— Может, привидение увидел? — предположила Тидзуко.

Сатоми хмыкнула:

— Бросьте, мама. Вы как скажете!

— Да пьяный он был, что тут непонятного! — Ясудзо принес бутылку пива и уселся рядом с Хинако. — Прости, красавица, что ждать заставил. Эй, Тидзуко, подай-ка Хинако стакан!

Девушка попыталась отказаться, но словоохотливый сосед уже наливал ей пива:

— Да ты пей, пей, не стесняйся! Давненько мы не виделись! А я ведь тебя еще крохой помню. — Ясудзо рассматривал Хинако, наклонив к ней лицо, похожее на перезрелую фасолину.

Не зная, куда деваться, Хинако уже жалела, что вообще пришла сюда. Чтобы скрыть смущение, она пригубила отвратительно теплое пиво.

Новости по телевизору сменились идиотским шоу. Тидзуко принялась мыть посуду. Сатоми ушла купать детей.

Неторопливо затянувшись сигаретой, Ясудзо спросил:

— Ну что, как там Мотодзи с Кину поживают?

Хинако ответила, что родители здоровы. Отцу после ухода на пенсию предложили остаться в родной компании консультантом, да и мать без дела не сидит. Младший брат устроился преподавать в частную школу.

Внезапно в воздухе резко запахло камфорой. За разговором они не заметили, как Сигэ перебралась в гостиную и устроилась напротив Хинако. Лицо и руки старухи были изрезаны глубокими морщинами, но тело все еще казалось крепким.

— Здравствуйте. Как поживаете? — вежливо поприветствовала старуху Хинако, но та в ответ лишь хмуро кивнула, ответив вопросом на вопрос:

— У Хацуэ тоже все в порядке?

— Да, физически бабушка чувствует себя прекрасно, вот только голова…

Сигэ усмехнулась, обнажив вставную челюсть:

— Вот оно как… Хацуэ впала в маразм… А все потому, что в городе в безделье живет. Попробовала бы она покрутиться с мое да обслужить себя самостоятельно. Тут уж не до маразма!

Тидзуко громко крикнула из кухни:

— Прекратите, бабуля! Хинако подумает, что мы о вас не заботимся.

Ясудзо со смехом обратился к девушке:

— Вообще-то наша бабка тоже с головой не дружит. Так Хацуэ и передай!

— У меня с головой полный порядок!

— Не порядок!

Между Сигэ и Ясудзо грозила разгореться нешуточная ссора, и Хинако поспешила рассказать о цели своего визита:

— Мне хотелось бы решить, как дальше быть с домом.

На лице Ясудзо появилось недоуменное выражение.

— В смысле?

— Ну… неизвестно еще, найдутся ли квартиранты… Если не будет желающих снимать такой ветхий дом, родители считают, надо его продавать. Деваться некуда.

— Как ты сказала? Про-да-вать?! — В голосе Ясудзо послышалась угроза. Молча допив пиво, он налил себе еще и зло заговорил: — Значит, Мотодзи не собирается возвращаться в Якумуру, да? Ты это хочешь сказать?

— Ну… это пока неизвестно. У нас дом в Тибе и… — Хинако хотелось провалиться сквозь землю.

— Видите ли, у них дом в Тибе! Я-то думал, Мотодзи вернется на родину! Не спал, не ел, все за домом его приглядывал! А он… У него теперь, видите ли, дом в Тибе! Предатель!

Ясудзо разошелся не на шутку. Давненько Хинако не оказывалась в таком идиотском положении. К счастью, ей на помощь пришла Тидзуко:

— Ладно, уймись! Хинако-то при чем?

— Да при том, что Мотодзи прислал вместо себя девчонку. Побоялся мне на глаза показаться! Решил втихаря дом продать.

Хинако попыталась уверить его, что еще ничего не решено, возможно, дом и вовсе не будут продавать, но тут в разговор снова вмешалась Тидзуко:

— Да что тут думать? Дом-то уже на ладан дышит! Все равно надо что-то делать с ним.

— Да что я им, квартирантов не найду, что ли?! Но только если ты, дочка, хочешь, чтобы дом тебе служил долго, надо сейчас же к плотнику обращаться. Пусть подремонтирует, подновит. А то рухнет твой дом.

— Да на кой им твой ремонт, если они сюда возвращаться не собираются?! Я так считаю: продавать его надо, и дело с концом.

Скривившись, Ясудзо сделал пару крупных глотков. Сколько Хинако себя помнила, сосед всегда исходил злобой. Отец прозвал его «бешеным Ясудзо». И если Хинако ничем не выдавала своего раздражения, то Тидзуко, не скрывая презрения, гневно сверкала глазами в сторону мужа:

— Посмотрите, какой важный гусь выискался! Не спросили его! Ты уж прости старика, Хинако. Они с Мотодзи с детства не разлей вода были.

— Вернусь домой — обязательно передам отцу, что вы ему велели в Якумуру возвращаться.

Ясудзо покачал головой:

— Да при чем тут это! Я просто прошу, чтобы он показался тут разок и напрямую поговорил со мной, только и всего.

Неожиданно раздался скрипучий голос Сигэ:

— Да брось ты, Ясудзо. Все равно в конце концов все тут будут.

Все трое изумленно уставились на сгорбленную старуху, а та, повернув к ним лицо, похожее на печеное яблоко, торжествующе продолжала:

— Рожденный на Сикоку после смерти вернется на Сикоку. Вернется по зову Ущелья Богов.

Когда Сигэ упомянула об Ущелье Богов, у Хинако потемнело в глазах.

— И не надо думать, что это пустая болтовня выжившей из ума старухи. — В голосе Сигэ зазвучали грозные нотки. — Родившийся на Сикоку после смерти попадает в Ущелье Богов. Его призывают к себе тамошние боги.

Ясудзо недовольно буркнул:

— У меня скоро мозоли на ушах появятся от этой чепухи. Там боги, о которых говорить нельзя, тут боги, которых видеть нельзя…

— Именно так, — величественно кивнула Сигэ.

— Да если ни говорить с ними нельзя, ни видеть, откуда же ты знаешь, что это за боги такие?

Сигэ смерила сына презрительным взглядом:

— Ну раз ты такой дурак, то я, так и быть, научу тебя. Боги из Ущелья Богов, — Сигэ склонилась всем своим сухоньким телом к притихшей вокруг стола троице и понизила голос, — это мертвецы. Покойники.

Перед глазами Хинако снова встало лицо Саёри. Девушка закусила губу. Ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Ущелье Богов — обитель мертвых. — Глаза старухи лихорадочно блестели. На мгновение в гостиной повисла тишина.

— Как же мне надоела эта стариковская ересь! — Ясудзо, поморщившись, шумно отхлебнул саке.

Глава 7

Взгляните на карту Сикоку: если мы соединим самую южную и северную его точки — мыс Асидзути в Коти и Адзи в Канагаве, а затем восточную и западную точки — мыс Камода в Токусиме и мыс Сата в Эхимэ, то в месте пересечения этих линий обнаружим Ущелье Богов и деревню Якумура. Таким образом, ущелье является центром острова.

При упоминании об Ущелье Богов по лицу Фумия пробежала тень. С той самой минуты, как он обнаружил странный зеленый камень, ущелье не шло у него из головы. Он повернулся на другой бок. На первом этаже Кимика громко что-то напевала. В окно струился жаркий полуденный воздух. Все-таки выходной — это здорово! Два дня можно преспокойно валяться с книгой.

Фумия вернулся к «Древней истории Сикоку».

Жители Якумуры всегда считали небольшое ущелье обителью богов. Любопытно, что они свято верили: с этими богами нельзя вступать в контакт. Между тем смею предположить, что Ущелье Богов является священным местом Сикоку — ведь здесь обитают самые древние боги. В ущелье вы не найдете ни идолов, ни подобия храма, что, несомненно, указывает на древнее происхождение богов, нашедших свое отражение только в народных сказаниях. Мы не можем даже точно сказать, как они выглядят.

Древние люди, жившие собирательством плодов и охотой на кабанов и оленей, жили у истоков Сакагавы и почитали своих богов. Значит, эти боги могли появиться в эпоху Дзёмон, еще до заимствования буддизма. Если это так, то каменный столб мог быть объектом поклонения древних людей. Постойте-ка… если Ущелье Богов — центр Сикоку, то зеленый камень в центре ущелья — самое его сердце. Во всем этом должен быть какой-то смысл…

Конечно, не факт, что зеленый камень всегда стоял в центре странной впадины. Но как тогда объяснить все то, что произошло, когда Фумия установил его вертикально? Природа словно сошла с ума. Растения ожили и стали тянуть к ним свои побеги. Да еще эта песня, «Птичка в клетке»…

Фумия упрямо помотал головой, отгоняя наваждение. Нет! То был просто порыв ветра. А песня — слуховая галлюцинация. Он ни за что не поверит в какие-то там сверхъестественные силы. Хватит думать о ерунде!

Он отшвырнул книгу, и перед глазами снова встало лицо Хинако.

Сегодня вечером они пойдут на фейерверк в Китано. А потом он прокатит ее на машине. Можно показать ей, какие красивые ночью горы. Это, конечно, не Токио, но ей должно понравиться.

Надо помыть машину. Фумия вскочил и быстро сбежал вниз.

Извиваясь серебристым телом, змея скрылась в траве.

Сигэ поспешно сложила большой и указательный пальцы левой руки кольцом и дунула в него — это был обряд, защищающий от змей.

Не нравится ей это. Слишком много странных знамений. Как будто в чистый деревенский воздух постепенно подмешивается какая-то чужеродная материя.

Сигэ выпрямилась и, держа в руке серп, оглядела плоды своего труда. Свежескошенное поле напоминало только что остриженную детскую голову. На аккуратных грядках весело тянулись к солнцу листочки батата. На это поле, лежащее вдали от дома, никто, кроме Сигэ, не ходил. Сатоми, жена внука, так та вообще здесь ни разу не была.

Нет, это ее поле. В молодости, когда издевательства свекрови окончательно доканывали ее, а на душе скребли кошки, она приходила сюда. Только здесь, дергая упрямые сорняки и укладывая в корзины овощи, она могла вдоволь поплакать. Это поле за долгие годы напиталось ее слезами.

Протерев рукавом серп, Сигэ решила, что на сегодня хватит. Скоро на деревню опустится вечер. Вон какое красное небо. Лучше вернуться домой засветло. В сумерки в горах опасно — это она с детства знает. Подхватив старые соломенные сандалии, висевшие на воткнутой в землю палке как оберег от бродячих собак, старуха направилась к деревне.

Тропинка петляла по лесу, вдоль небольшого ручья, дававшего начало Сакагаве. Из воды выглядывали блестящие камни. Интересно, почему так измельчал ручей? Неужели из-за жары?

Здесь была развилка, одна из дорог вела в сторону Ущелья Богов. Сигэ мельком взглянула в сторону ущелья. Воздух там словно бы сгустился. Сигэ торопливо повернулась спиной к проклятому месту и зашагала домой.

В Ущелье Богов живут духи мертвых. Мертвые боги.

Сигэ быстро прочитала молитву и ускорила шаг. Скрип ее сандалий отдавался эхом в горах. В небе пылал розовый закат. В кронах деревьев играл нежный ветерок. Внезапно из полумрака выступила белая человеческая фигура. Вроде женщина. Интересно, кого в такую пору понесло в горы?

Сигэ остановилась, подпуская незнакомку поближе, — нужно предупредить ее, чтобы не ходила в Ущелье Богов. Но, увидев лицо женщины, Сигэ поняла, что та вряд ли нуждается в ее совете.

Это была Хиура, чревовещательница, шаманка. Стоит разозлить ее, и она с легкостью вселит в тебя дух собаки. Сигэ боязливо прижалась к самой обочине.

Череда болезней, неурожай или просто полоса несчастий неизменно приводили жителей деревни к Хиуре. Сначала Ёсико, а потом Тэруко, ее дочь, всегда могли устранить причину невзгод: один не угодил духу собаки, а другой забыл отметить праздник бога полей.

Сейчас навстречу Сигэ двигалась Ёсико. Но ведь она умерла! Сигэ прекрасно помнит это, ведь она сама провожала соседку в последний путь.

Значит, это все-таки Тэруко. Женщины из рода Хиура все на одно лицо. Дочка Тэруко тоже походила на мать, помогала ей проводить обряды. Кажется, она дружила с внучкой Мёдзин, но вот как ее звали?

Тэруко, пошатываясь, приближалась. Только сейчас Сигэ заметила, что она ведет себя очень странно. Непрерывно оглядывается, смеется, разговаривает с кем-то, хотя поблизости никого не видно. До Сигэ донесся ее голос:

— Еще немного. Вот так, хорошо. Умница, Саёри.

Саёри! Дочь Тэруко звали Саёри. Но ведь она умерла: Сигэ еще дальше отступила в тень деревьев. К счастью, Тэруко, не заметив ее, прошла мимо.

Облегченно вздохнув, Сигэ провожала взглядом удалявшуюся фигуру.

— Подожди, Саёри, — все тише доносился из леса ее жутковатый смех.

Поежившись, Сигэ двинулась дальше. Скорее бы оказаться дома. Какое ей дело, зачем Тэруко отправилась в Ущелье Богов?

Ночной ветер мягко играл лесными кронами.

Ракета с протяжным звуком взмыла в небо и рассыпалась на мириады ярких искр, медленно оседающих в неторопливые воды Ниёдо.

— Красота! — воскликнула Хинако.

Фумия рассмеялся:

— Ну, со знаменитым фейерверком в Сумидагаве вряд ли сравнится…

Хинако нахмурилась:

— Да ну… Я однажды ездила туда, но там столько народу… Устала страшно. Уж лучше по телевизору посмотреть. Здесь совсем другая атмосфера.

— Спасибо, — растроганно сказал Фумия, и у Хинако защемило сердце.

В половине седьмого Фумия привез ее в Китано на машине. У реки, на школьном дворе, собрались окрестные жители — целые семьи, одетые в нарядные юката, и просто молодежь. Повсюду стояли киоски с жареной кукурузой, запеченными осьминогами и кальмарами.

Похоже, все здесь знали друг друга. Фумия тоже непрестанно с кем-то здоровался.

— Эй, госпожа Мёдзин! — кто-то окликнул Хинако. Перед ней стояли Кацуми и Кэн. — О-о… Да вы вдвоем…

— Да вот, взялся показать Хинако окрестности. — Фумия покраснел как рак.

Кацуми тут же атаковала Хинако:

— Вы передотъездом в Токио не забудьте к нам зайти, оставить автограф на плакате.

— Бросьте, Кацуми, вы вгоняете меня в краску!

Кэн шутливо промолвил:

— Да не слушайте вы ее! Моя жена любого доконает.

— Ну что вы! Мне совсем не трудно поставить свою подпись на плакате.

— Пожалуйста! Я просто без ума от ваших рисунков! Прошу вас, не отказывайте!

Наконец Кацуми с Кэном удалились, завидев других знакомых.

Фумия с интересом взглянул на Хинако:

— Твои рисунки пользуются успехом!

— Ерунда, в них нет ничего особенного. — И все же Хинако зарделась от удовольствия.

Перед ними стояла палатка с напитками.

— Как насчет пива?

Хинако согласно кивнула, и Фумия пристроился в хвост очереди.

— А я, пожалуй, пока куплю осьминогов.

— Отличная идея.

Хинако встала в соседнюю очередь. Вокруг, прорезая небо яркими хвостами, продолжали рваться разноцветные ракеты.

— Ба… Кого я вижу? Хинако!

Позади стояла Юкари. В легком розовом платье она казалась совсем молоденькой.

Хинако приветливо улыбнулась:

— Не ожидала встретить здесь знакомых.

Юкари нетерпеливо дернула ее за рукав блузки:

— Слышала, вы вчера с Фумия на машине катались…

Хинако растерялась, чем, похоже, окончательно подтвердила догадки Юкари. С видом победительницы та воскликнула:

— Так, значит, это правда! Наш курьер по дороге наткнулся на машину Фумия. Я как услышала, что с ним рядом красотка какая-то сидела, тут же обо всем догадалась.

Это было по дороге из Ущелья Богов. Не желая вспоминать вчерашнее, Хинако прохладно ответила:

— Прогулялись до Ущелья Богов, только и всего.

— Неужели? — Юкари многозначительно ухмыльнулась. — А здесь ты тоже с Фумия?

Хинако начала лепетать что-то невнятное и тут же разозлилась на себя. Чего ей скрывать?

— А ты здесь с кем? С мужем?

— Нет. Он в магазине дежурит. Ребенок еще маленький, со свекровью остался.

— Так ты одна?

— Ну… да… — Юкари сделала преувеличенно честные глаза и добавила, словно оправдываясь: — Надо же иногда давать себе передышку. А то каждый день в этом магазине. Надоело до чертиков. Вот у тебя в Токио, наверное, интересная жизнь. Большой город, куча соблазнов.

Хинако, невесело усмехнувшись, покачала головой:

— Работа везде одинаковая. Каждый день одно и то же.

Каждый день она засыпает и просыпается в собственной студии. Почти не выходит из дому. Все контакты с людьми сводятся к деловым встречам. Все подруги давно замужем, и у них давно не осталось общих тем для разговора. Так чем же она отличается от Юкари, коротающей дни за кассой в «Мини-маркете Фудзимото»? Только средой обитания? В Токио горы сделаны из небоскребов, а река — из серого асфальта.

Но Юкари, похоже, не верила ни единому ее слову.

— Вот бы хоть годик пожить в большом городе, — мечтательно протянула она.

Хинако как раз собиралась высказать собственное мнение на этот счет, но над ухом раздался приветливый голос продавца:

— Что желаете? — Подошла ее очередь.

Хинако заказала порцию осьминогов и подняла глаза на торговца; его лицо показалось ей знакомым. Прежде чем она успела вспомнить его имя, стоявшая позади Юкари воскликнула:

— Тадаси! Ты что тут делаешь?!

Перед ней с повязанным вокруг головы полотенцем стоял Тадаси Катада, с которым они уже встречались на вечере выпускников. Ловко переворачивая осьминогов на сковородке, он ответил:

— Здрасте, приехали! Я же в супермаркете в Китано работаю. Вот и помогаю в поте лица.

Парень, укладывавший банки с напитками в корыто со льдом, громко прикрикнул на него:

— Посмотрите-ка на него! Он еще жалуется! А сам, как услышал, что после работы пива дадут, первый прибежал записываться!

Продавцы дружно рассмеялись. Хинако взяла свою порцию и обернулась к Юкари. Та подавала странные знаки кому-то в толпе. Хинако проследила за ними взглядом и увидела Кимихико в яркой гавайской рубахе и шортах. Похоже, он тоже пришел один.

— Ты с Кимихико пришла?

Юкари вздрогнула и обернулась:

— Что ты! Вовсе нет. Я с ним только что вон там встретилась. Тадаси, дай-ка мне одну порцию осьминогов.

Юкари взяла пластмассовую тарелку и, наспех попрощавшись с Хинако, исчезла в том направлении, где только что стоял Кимихико.

Хинако увидела Фумия, машущего ей рукой, и стала продираться сквозь толпу.

Фумия привел ее к шведской стенке, стоящей в школьном дворе:

— Прошу на ѴІР-места.

Они влезли на самый верх и, наблюдая, за фейерверком, ели ароматных осьминогов и запивали их пивом. Китано тонул в разноцветных вспышках.

— Раньше в Якумуре тоже устраивали фейерверк.

— Я помню. В нашем школьном дворе.

Это было жалкое подобие фейерверка — десяток залпов, не больше, но и он был настоящим событием для деревенских жителей. Фумия сказал, что уже десять лет, как фейерверк не проводят.

— Дорого. Несколько раз предлагали возродить эту традицию, но денег так и не выделили.

— Верно. Деньги, выброшенные за один вечер… Если вдуматься, то человеку часто доставляют удовольствие абсолютно бесполезные вещи.

Фумия пожал плечами:

— Вся жизнь состоит из бесполезных вещей. Не важно, на что ты потратил свое время, — конец у всех один. Все мы исчезнем. И это, пожалуй, самое бесполезное.

— Не стоит так думать. — Хинако повернулась к Фумия. — Да, возможно, фейерверк бесполезен. Но ведь остается ощущение красоты. «Бесполезно» не обязательно означает «плохо».

Фумия улыбнулся, и Хинако замолчала. Ей показалось, что ее последняя фраза прозвучала как реплика из дешевой мелодрамы, и она почувствовала жгучий стыд. Фумия о чем-то задумался, потягивая пиво.

— Мне нравится, как ты рассуждаешь. — В его голосе сквозила такая неподдельная нежность, что Хинако смутилась. — Сколько ты еще пробудешь в Якумуре?

— Не знаю пока. Не хотелось бы торопиться в Токио. Раз уж приехала, наверное, стоит поездить, осмотреться вокруг.

— Если ты не против, я могу быть твоим гидом. Моя машина в твоем распоряжении.

— Правда? — Глаза у Хинако загорелись.

— Как насчет воскресенья?

— Но ты, наверное, хотел отдохнуть…

— Ерунда. Все равно шатаюсь без дела. Если выехать пораньше, можно много чего успеть.

При мысли о том, что они вдвоем поедут кататься на машине, сердце сладко замерло в груди.

— А куда ты меня повезешь?

— Подумать надо.

— Экстремальный тур, да?

Оба рассмеялись.

В небо взмыла новая ракета. Хинако смотрела, как в ночном небе распускается яркий цветок, и думала о том, что в воскресенье их снова непременно кто-то увидит и по деревне поползут слухи. Ну и что? Ей-то до этого какое дело?

Хинако украдкой взглянула на правильный профиль Фумия. В детстве она и представить себе не могла, что в один прекрасный день вырастет и будет вот так запросто болтать с Фумия и смотреть фейерверк. Да еще на шведской стенке. Как принцесса. В детстве она всегда была лишь фрейлиной, зато теперь сидит на самой вершине, на месте принцессы. Рядом с Фумия.

А что? Взрослой быть совсем неплохо. Иногда детские грезы становятся явью. Пора ей отбросить разбитую мечту о Тору и найти другую, настоящую.

Фейерверк подходил к концу. В небо с протяжным ревом взмывали самые крупные ракеты. Зеркальная гладь Ниёдо переливалась тысячами искр. Кстати, а в конце сказки про Золушку случайно не было свадьбы с фейерверком? Хинако как зачарованная глядела в ночное небо, расцвеченное красно-зелеными вспышками, а ее сердце робко примеряло на себя ощущение счастья.

В небе мерцали звезды, но даже они не освещали кромешную темноту чащи. Мужчина присел и достал коробку с едой, купленной днем возле храма.

Куриные крылышки в панировке совсем остыли, а холодное масло вредно для желудка. Раньше на пути повсюду попадались постоялые дворы для паломников, где каждый путник мог рассчитывать на тарелку горячей еды, но теперь не то время.

Можно было спуститься в городок и остановиться в небольшой гостинице, но он боялся расслабиться и потерять то особое состояние духа, которое необходимо, чтобы обойти Сикоку. Летом еще куда ни шло, а вот зимой стоит дать себе небольшую поблажку — и все, пиши пропало.

Бывало, кто-то из его товарищей не возвращался со «службы», и тогда жена надолго впадала в уныние. Она даже предлагала ему уехать прочь из деревни. У него нет сына, а значит, рано или поздно он подохнет на «службе». Были такие, кто убегал из деревни, но мужчина не думал об этом. «Служба» — тяжкая обязанность. Кому понравится вот так бросать все и бродить по Сикоку, оставив жену и кров только ради того, чтобы пройти дорогами предков? И все же он не мог сказать, что «служба» ему в тягость. Это был его уход в другой мир — на короткое время он, обреченный закончить свои дни в крошечной деревне, обретал свободу.

— А как же я? — часто спрашивала жена, поняв, что мужчина не собирается уезжать из деревни. — Сколько можно ждать тебя, гадая, вернешься ты или нет? Если погибнешь, что со мной станет? — стенала жена, а умерла раньше его, да еще пока он был на «службе».

Воспоминание о смерти жены снова отозвалось немыслимой болью.

«Прости», — мысленно прошептал мужчина, и в ту же минуту ему показалось, что рядом кто-то есть. Он резко обернулся. Никого. И все-таки здесь кто-то был, неслышно скользил в темноте… Мужчина чувствовал, как вибрирует воздух и еле слышно подрагивают кроны деревьев. Он еще долго вглядывался в темноту, пока странное существо, словно облако, окончательно не растаяло во мраке. По спине градом стекал пот.

А вдруг… Да нет, не может этого быть! Не может случиться того, о чем предупреждал его старейшина в ночь посвящения в «службу». Наверняка он просто его запугивал.

Мужчина резко поднялся на ноги. Аппетит пропал. Отшвырнув еду подальше в чащу, он на ощупь двинулся по горной тропе. Надо идти. Сикоку ждет его. Надо идти вперед.

Где-то далеко выли бродячие псы.

Глава 8

Цикады громко оплакивали свой короткий век. Полуденное солнце нещадно жарило макушку камфорного дерева. Расстелив во дворе циновку, Сигэ просушивала лекарственные травы. Луговую герань, подорожник.

И пусть говорят, что в наше время незачем ходить за травами в горы, ведь в аптеках полным-полно европейских лекарств. Ей так гораздо спокойнее. Пожив на белом свете, Сигэ хорошо усвоила, что людям верить нельзя. На то, чтобы понять эту простую истину, ушла почти вековая жизнь, но чем дальше, тем больше убеждалась Сигэ в собственной правоте.

Как-то в детстве подружка сказала ей, что после смерти человек отправляется в Америку. Почему-то им, детям, казалось, что именно в Америке каждый найдет свои ад и рай. Наивная Сигэ поделилась новым знанием с родителями, и ее жестоко высекли. Мать порола ее и повторяла: «Запомни, после смерти мы все отправимся в Ущелье Богов».

Сигэ подросла, и как-то раз Ита Кияма, видный парень из соседней деревни, признался, что любит ее больше жизни. Сигэ поверила ему всем сердцем, но вскоре узнала, что ее подруге он говорил то же самое, слово в слово.

Через какое-то время Сигэ устроилась в Китано на прядильную фабрику. На заработанные тяжким трудом деньги она купила у заезжего купца дорогущий крем для лица. Торговец клялся, что от него ее смуглая кожа станет белее снега. Однако сколько ни мазалась Сигэ дорогим снадобьем, белее ее лицо не стало.

Но главная ошибка была впереди. Сигэ искренне поверила в слова, которые говорил ей перед свадьбой будущий супруг, Рикима:

— В нашем роду одни долгожители. Не бойся, не оставлю тебя одну век коротать.

Наплодив кучу ребятишек, Рикима преставился на шестой год после свадьбы.

Нет, людям не верь. От чужака подмоги не жди. Эти непреложные истины всегда помогали Сигэ избегать горя и лишений, именно благодаря им она прожила такую долгую жизнь. Не ожидая от людей добра, Сигэ не расстраивалась, когда сыновья не заботились о ней; и, даже когда внук Хироси не пошел по семейным стопам, а вместо того, чтобы заняться сельским хозяйством, устроился в Китано в лесную компанию, она не впала в уныние.

Да что говорить! Сигэ еще повезло. Ясудзо и Тидзуко, Хироси и Сатоми обращаются с ней вполне сносно. И все же, изначально не рассчитывая на особую заботу, Сигэ не испытывала к ним никакой благодарности. Каждый раз, когда Тидзуко намекала Сатоми, как усердно заботится о свекрови, Сигэ хотелось попросить, чтобы сноха умерила рвение. Сигэ прекрасно знала цену этим намекам: сноха давала понять Сатоми, что не худо бы и той относиться к ней соответствующим образом. В этом была вся Тидзуко. Хлопоты ее питались только наивным желанием, чтобы опекали ее самое.

В памяти Сигэ не сохранилось ни одного случая, когда свекровь была бы к ней добра. И все же она всегда ставила ее на первое место, выполняла любую ее прихоть. Сигэ просто смирилась с тем, что вошла в эту семью, и покорно следовала ее законам. Брак с Рикимой определил всю ее дальнейшую судьбу.

Целиком отдавшись невеселым мыслям, Сигэ связывала в пучки сухие желтые листочки. В конце сада появился Мицуру с ранцем за спиной. Сигэ ласково окликнула правнука, но тот лишь буркнул в ответ что-то невразумительное, отмахнулся от старухи, словно от назойливой мухи.

Вот гаденыш. Сразу видно — в свекровь пошел, ее порода. Свекровь тоже была такой: сама тощая, бледная, зато всех окрестных старух пережила. И вечно выискивала в людях одни лишь недостатки. Только упрямо торчащий вперед подбородок достался Мицуру от Сигэ. До чего отвратительно видеть, как их со свекровью кровь соединилась в одно целое в этом маленьком грубияне!

А все потому, что вышла за Рикиму. Самое удивительное, что ей никак не удавалось вспомнить лицо покойного мужа, так сильно повлиявшего на ее судьбу. Его черты расплывались, словно в тумане. Хотя чему тут удивляться? Рикима отправился к праотцам больше полувека назад. Что такое какие-то шесть лет в масштабах ее почти вековой жизни! Единственное, что отчетливо сохранилось в памяти, — невыносимые ночи с Рикимой. Близость с ним приносила лишь страдание, боль и невыразимую муку, но Рикима, принимавший вопли за сладострастные стоны, начинал мучить ее бедное тело с удвоенной силой.

То ли дело Такэо… Сигэ мечтательно улыбнулась. Тот умел доставить женщине наслаждение. Даже сейчас Сигэ с трепетом вспоминала его гладкую кожу, стройные ноги, нежные руки. Обходительный мужчина — редкость в здешних местах. Такэо подолгу ласкал ее тело, пока они не сливались в единое целое и не валились в полном изнеможении.

Ветер подхватил из рук Сигэ листочек полевой герани и закружил его, словно перышко. Старуха до самой крыши проводила листок взглядом — и громко охнула. На коньке крыши кто-то сидел. Огибая странный прозрачный силуэт, свет в этом месте преломлялся — так бывает, когда смотришь на речную воду, в которой невидимыми гранями играют лягушачьи икринки.

Сигэ зажмурилась и снова вгляделась в крышу. Никого. Лишь насаженный на конек деревянный чертик таращится на Сигэ пустыми черными глазницами. Чудеса…

Старуха вновь принялась перебирать сухие стебельки и соцветия. Странное видение никак не шло у нее из головы. Казалось, кто-то незримо таится рядом, проникая в самые сокровенные мысли.

Новый порыв ветра закружил разложенные на циновке травы.

Вернувшись с работы, Фумия увидел, что дверь незаперта. Похоже, кто-то из домашних уже вернулся. Гараж пуст, значит, мать еще в Китано. Мотоцикла сестры тоже не видно. Отец? Только он ездит на работу на велосипеде.

Фумия заглянул в гостиную. И точно — отец, нацепив на нос очки, сосредоточенно читал газету, потягивая ячменный чай и закусывая рисовыми крекерами. Увидев Фумия, он удивленно протянул:

— Ты сегодня рано, сынок.

— Сегодня суббота, отец. Укороченный день.

Отец смущенно рассмеялся:

— С этим Боном я совсем счет дням потерял.

Отец работал в сельхозкооперативе и был конторским служащим до мозга костей. Газету он читал так, будто листал бухгалтерскую книгу. Беседу вел украдкой, словно боялся, что его застанут за неуместными разговорами в рабочее время. Эмоции выражал крайне редко и скупо. И все же за этим удивительным занудством и желанием разложить все по полочкам просматривалась основательная и спокойная натура. Фумия никогда не говорил об этом отцу, но он любил его невозмутимый, сдержанный нрав. Характер обывателя, покорно сносящего обыденность бытия. Сам того не замечая, сын тоже шагал вслед за отцом по этому проторенному пути.

Фумия налил себе чаю:

— В управе сейчас что будний день, что выходной… Нынче вышло всего семь человек, да и те уткнулись в телевизор и полдня смотрели бейсбол. Сегодня матч среди старшеклассников.

— Какой смысл? Все равно команда Коти не играет в этом сезоне, — не отрываясь от газеты, пробормотал отец.

От нечего делать Фумия включил телевизор. В эфире шли местные дневные новости. Посреди поля, на фоне величественной горы, вещала молодая журналистка с микрофоном в руке:

«Сегодня на горе Исидзути, самой высокой точке Сикоку, необычайно людно. Я веду свой репортаж из Камэга-мори, откуда открывается самый удачный вид на Исидзути. К сожалению, из-за облачности сейчас видна лишь вершина горы. Напомню, что высота Исидзути составляет тысяча девятьсот восемьдесят два метра».

Отец поднял глаза от газеты:

— Надо же, Исидзути…

— Да… Помнишь, как мы с тобой однажды забрались на самую вершину?

— Кажется, это был праздник открытия горы.

Каждую осень гору закрывали на зиму, а в июле проводили церемонию открытия. Это было целое событие. Со всей страны съезжались буддисты-аскеты и дружно трубили в горны из раковин трубача.^[17] Главным событием праздника открытия было вознесение святых цепей из храма Исидзути, что лежал у подножия горы, в раскинувшийся на ее вершине дворец. Большинство участников вели вполне светский образ жизни и превращались в аскетов лишь раз в год, на время церемонии. Отец Фумия также ежегодно облачался в белый наряд и в образе аскета принимал участие в празднике.

Фумия был старшеклассником, когда отец, руководствуясь лишь ему одному известной логикой, взял сына на очередной праздник. Фумия отнесся к идее с интересом, предвкушая необычное действо. И лишь оказавшись на месте, он понял, насколько наивными были его мечты. Чего стоила одна только процедура очищения перед восхождением, когда они с отцом облились ледяной — и это в начале лета! — водой из горной реки. Для Фумия так и осталось загадкой, ради чего человек может добровольно принимать такие муки, и все же, облачаясь после омовения в белоснежные одежды, он почувствовал, как подтянулась и налилась силой каждая мышца.

Они с отцом добрались до подножия Исидзути и вместе с другими верующими начали восхождение, волоча за собой тяжеленную железную цепь. Всего цепей было три, и одетые в белое аскеты, выстроившись в колонны, с трех сторон тянули их к вершине горы.

Отец шел следом за Фумия и, как только тот начинал скользить, головой поддерживал его сзади. Именно в ту минуту Фумия впервые по-настоящему ощутил присутствие отца в своей жизни. «Не бойся, сынок. Если начнешь падать, я поддержу тебя. В любое мгновение подставлю собственную голову». Ему казалось, что именно это хотел сказать отец. Такого он еще не испытывал: поддержка отца и мощь стоящих за ним людей неуклонно возносили его на самую вершину. Фумия чувствовал позади великую силу полчища людей в белых одеждах, неторопливой вереницей вползающих на гору. Ему вспомнился рассказ «Паутинка», где молящие о помощи грешники выбираются из адской бездны.^[18]

Аскеты с нечеловеческим напряжением тянули вверх цепи, с каждым шагом приближаясь к дворцу. Взобравшись на вершину, Фумия наконец увидел цель их нелегкого пути — крошечную молельню, никак не тянувшую на звание дворца. С его губ уже готов был сорваться возглас разочарования, когда он взглянул в небеса. Перед ним, насколько хватало глаз, ласково обнимала горы глубокая синева. В эту минуту его пронзила неожиданная мысль: быть может, «дворец», к которому все они так стремились, и есть это небо? А они — просто души, которые упорно карабкаются вверх, к облакам, таща за собой неподъемные цепи?

Фумия долго находился под впечатлением того восхождения на Исидзути. С тех пор он ни разу не был там с отцом. Казалось, стоит повторить это, и он непременно растает в небе. Понимая всю нелепость своих опасений, Фумия тем не менее ничего не мог с собой поделать. А отец по-прежнему не пропускал ни одного восхождения.

На экране крупным планом показывали вершину Исидзути. Только сейчас Фумия заметил, что ее поверхность необычного зеленоватого цвета. Он даже привстал, пронзенный неожиданной догадкой. Цвет каменистой вершины напоминал загадочный камень, найденный в Ущелье Богов!

Изображение вершины на экране сменилось видом долины Омого у подножия Исидзути. И снова Фумия заметил зеленоватые каменные глыбы, по которым струился прозрачный горный поток. Голос журналистки за кадром рассказывал, что стекающий с Исидзути ручей дает начало реке Ниёдо и затем впадает в море.

У Фумия почти не осталось сомнений в том, что странный камень явился именно с Исидзути.

— Ясутака тоже однажды решил взобраться на Исидзути, но увы… — проронил отец и добавил в ответ на недоуменный взгляд Фумия: — Именно по дороге туда он попал в ту жуткую аварию и оказался в коме.

Фумия впервые слышал эту историю, и отец продолжал:

— В тот вечер мы играли в го в доме у Хиуры, и Ясутака вдруг спросил меня, как добраться до Исидзути. Хочу, говорит, завтра же туда отправиться. Я просил его дождаться воскресенья, чтобы поехать вместе, но он уперся — и ни в какую. Лишь все время повторял, что дело очень срочное. Так и отправился на следующий день один. — Отец хмуро замолчал, отдавшись печальным воспоминаниям.

Ясутака с отцом часто играли в го. Когда отец слишком засиживался за доской, мать обычно отправляла за ним младшую дочь, но изредка это приходилось делать и Фумия. Тэруко всегда ласково встречала его, тихонько посмеиваясь: «Да… Непросто тебе будет утащить отца домой». Если в этот момент решалась судьба очередной партии, Фумия не торопил его и ждал до конца.

Он живо вспомнил их, молча сидящих друг перед другом, по разные стороны игральной доски. По выражению отца никогда нельзя было понять, выигрывает он или проигрывает, зато у Ясутаки все было написано на лице. Проигрывая, он неизменно начинал мять свой нос большим и указательным пальцами. В такие минуты его обычно добродушное лицо делалось почти устрашающим: скошенные к переносице глаза, нахмуренный лоб и зажатый меж пальцами нос.

Прихлебывая чай, Фумия спросил отца:

— А когда он написал «Древнюю культуру Сикоку»?

— А, ту книжку? — По лицу отца пробежала тень. — Когда Саёри не стало, он словно разум потерял. Во время наших партий в го только и говорил о каких-то легендах, преданиях. Сил не было его слушать. А потом написал эту книгу. Ну, думаю, теперь хоть немного успокоится, а тут — на тебе, такое горе. Да еще эта семейка: решили, раз человек в коме, так ему и не надо ничего. Сдали в больницу — и поминай как звали. Тэруко могла бы поменьше паломничать, а побольше рядом с мужем находиться!

Отец крайне редко кого-то осуждал, однако в данном случае с ним трудно было не согласиться. Семья Хиура действительно почти позабыла о лежащем в коме Ясутаке. В их глазах он оставался чужаком, который вошел в семью, да так и не сумел ее обеспечить. Даже винодельня зачахла из-за его болезни. Тэруко без конца скиталась по святым местам, лишь изредка появляясь дома, и ее родственники тоже не навещали больного. Родня с его стороны выбивалась из сил, чтобы хоть как-то поддержать несчастного калеку.

С улицы послышался звук подъезжающего автомобиля. Отец с сыном переглянулись.

— Наверное, Харуё. — В субботу мать специально возвращалась из своей лавки в Китано, чтобы приготовить обед.

Тут же с порога раздался ее бодрый голос:

— Вот и я! — Мать энергично влетела в гостиную, держа в руках огромные пакеты с продуктами. — Извините, что задержалась, покупатели никак не хотели расходиться. Проголодались? Сейчас приготовлю вам что-нибудь вкусненькое.

Проворно доставая из пакета продукты, мать, словно пулемет, вываливала сегодняшние новости. Отец снова углубился в газету. Фумия поднялся и вышел в коридор. Он уже хотел подняться к себе, но тут взгляд его упал на телефон. Интересно, Хинако дома? Ему вдруг неудержимо захотелось увидеть ее. Но ведь они виделись только вчера. Звонить ей на следующий же день было бы мальчишеством. Фумия начал решительно подниматься по лестнице, но буквально через несколько ступенек замер на месте и бросился вниз. Прежде чем он успел хорошо все взвесить, рука уже набирала знакомый номер.

— Привет, это я.

Последний раз он так смущался лет пятнадцать назад. Хинако поблагодарила его за чудесный вечер и удивилась, что он не на работе.

— У нас в субботу укороченный день. Так что я… Я тут подумал… Ну в общем… Если ты, конечно, свободна… то после обеда мы могли бы куда-нибудь прокатиться.

Хинако на мгновение задумалась:

— После обеда мне должны привезти пропан, но ближе к вечеру можем встретиться. Конечно, если тебе удобно…

— Отлично! К вечеру даже лучше, не так жарко. Во сколько за тобой заехать?

— Часов в пять было бы в самый раз.

— Тогда до встречи?

— Что, братик, снова отправляешься на свидание?!

Он и не заметил, как сзади подкралась Кимика. Фумия грубовато отшил ее, ответив, что просто встречается с другом.

— А друг женского пола, да? — многозначительно ухмыльнулась пронырливая сестрица. — Надеюсь, на этот раз твоя дружба продлится дольше недели.

Фумия погрозил ей кулаком и на одном дыхании взбежал вверх по лестнице. Душа его пела в предвкушении счастливых перемен. Мурлыча под нос веселый мотивчик, он ворвался к себе и застыл посреди комнаты, словно налетев на невидимую преграду.

Грудь внезапно сдавило удушье. На лбу выступил липкий пот. Превозмогая дурноту, Фумия дернул вверх жалюзи и распахнул окно, впустив яркий солнечный свет и жаркий полуденный воздух. Он включил магнитофон, и комната наполнилась веселыми ритмами и летом. Двигаясь в такт музыке, Фумия открыл шкаф и стал выбирать рубашку, а через мгновение он уже совершенно позабыл про странную минутную слабость.

В палате кто-то шептался. Томоко обвела комнату обеспокоенным взглядом.

У окна склонилась над кроватью одинокая женская фигура. В предзакатных лучах ее профиль казался кроваво-красным.

Ненависть исказила лицо Томоко. Она моментально узнала в поздней посетительнице Тэруко, жену Ясутаки. Вот так всегда. Придет раз в месяц, наговорит ему всякой ерунды и уйдет. Больше всего Томоко бесило то, как Тэруко вела себя с Ясутакой. Разве у нее есть на него какие-то особые права?! Может, он ее собственность?

Кто о нем заботился все эти годы? Томоко.

Кто его мыл, стриг, выносил за ним судно? Томоко.

Кто, как не она, знает каждый уголок его тела, каждую морщинку и родинку?

Делая вид, что не замечает Тэруко, медсестра обходила других пациентов, между тем жадно ловя каждую ее фразу. Женщина говорила очень тихо, и Томоко удавалось различить лишь обрывки странного монолога: «Саёри… разозлился… туда… сказал, что остановишь… почему ты дочь родную…»

Кажется, Тэруко, как обычно, говорила только об их погибшей дочери Саёри. Томоко ни разу не слышала, чтобы жена сказала Ясутаке что-то ободряющее: «держись», «поправляйся» или какие-то еще добрые слова.

— Простите, мне нужно осмотреть больного, — сухо отрезала Томоко и принялась совершать у постели Ясутаки ненужные манипуляции: проверила раствор в капельнице, поправила подушку.

Не обращая на медсестру никакого внимания, Тэруко продолжала попрекать мужа:

— Но на этот раз тебе не удастся помешать. Поздно. Саёри вернулась. Совсем скоро она предстанет перед нами. Такая же, как была. А это значит, род Хиура не оборвется. И если ты настоящий Хиура, то порадуйся.

Ясутака недвижно лежал на спине с приоткрытым ртом. Прислушиваясь к чудаковатым речам Тэруко, медсестра в который раз убеждалась в том, что эта женщина просто умалишенная. Интересно, ее родные в курсе? Томоко твердо решила сегодня же доложить главврачу о странной посетительнице.

Откинув простыню, медсестра бережно повернула безжизненное тело, чтобы у Ясутаки не появились пролежни. Затем нарочно стащила с него больничное кимоно и стала проверять, не сопрела ли кожа. Брезгливо поморщившись, Тэруко поднялась и направилась прочь из палаты, недовольно бросив на прощание:

— Я еще приду, Ясутака, а ты не вздумай мешать Саёри.

«Может, оно и к лучшему, что он в коме и не видит этого кошмара…» — думала Томоко, провожая ее возмущенным взглядом.

За окном послышался шорох — это билась в стекло ночная бабочка. Томоко и не заметила, как стемнело. Горные вершины таяли в последних лучах багряного заката. Привлеченный ярким светом, крупный рыжий мотылек с завидным упорством снова и снова выныривал из темноты и с размаху ударялся мохнатым тельцем в холодное стекло. Томоко задернула больничную занавеску, и пунцовый закат и рыжая бабочка исчезли за тонкой белой тканью.

Томоко ласково посмотрела на неподвижного Ясутаку. Быстро оглянувшись по сторонам, она украдкой приподняла простыню. Ее рука привычно скользнула меж его бедер.

— Спасибо за чудный вечер. Было просто здорово!

— Тогда до завтра?

Махнув на прощание, Фумия сел в машину и, развернувшись, поехал вниз по склону. У подножия холма в вечерних сумерках смутно белели крыши деревенских изб. Хинако медленно открыла калитку. С тех пор как она приехала в Якумуру, прошло уже пять дней. За это время дом, сперва державшийся отчужденно, вспомнил ее и снова стал милым и родным.

— Добрый вечер, дом! — Громко поприветствовав его, Хинако повернула в замке ключ.

Сегодня они с Фумия чудесно посидели в японском ресторанчике в Китано. Улыбаясь приятным воспоминаниям, Хинако переоделась и направилась в ванную. Заметив на стене крошечного тритона, она уже не завизжала, как в первый раз, а приоткрыла окошко и осторожно выпустила его наружу. Ее столичная жизнь, работа, Тору — все это казалось теперь далеким, забытым сном. Всего пять дней, а кажется, будто она уже целый месяц живет в этой деревне.

Надо бы позвонить родителям в Тибу, они наверняка волнуются. Последнее время все ее мысли занимает лишь Фумия. Если у них и дальше так пойдет, то она, в сущности, не против насовсем перебраться в Якумуру. А что? Перестроит дом, наймет в Токио секретаря, а работать будет здесь, в деревне. Если соскучится по городской жизни — всегда можно ненадолго отправиться в Токио, а потом снова вернуться сюда. Может быть, такая «двумерная» жизнь — как раз то, что ей нужно? Дав волю воображению и счастливо улыбаясь, Хинако распахнула дверь на веранду.

В саду раздался шорох. Ладони мгновенно вспотели, в глазах потемнело. Из-за деревьев прямо на нее шла одинокая белая фигура.

— Ш-ш… Тише. Это я, — неожиданно привидение заговорило голосом Юкари.

Хинако изумленно уставилась на бывшую одноклассницу. Та выглядела просто ужасно. Растрепанные волосы небрежно торчали во все стороны, из губы сочилась кровь, а разорванная блузка больше походила на рубище. Юкари в изнеможении присела на веранду и пробормотала:

— Прости, что так поздно. Это единственное место, где мой муженек не станет меня искать.

— Что случилось?!

Юкари испытующе взглянула на нее снизу вверх:

— Что-что! С мужиком он меня застукал, вот что!

Хинако вспомнила Юкари и Кимихико, рука об руку исчезающих в круговерти фейерверка.

— С Кимихико?

На лице Юкари промелькнула досада:

— Ну вот! Даже ты уже знаешь.

Хинако стала с жаром уверять подругу, что сказала наобум, и это ее, похоже, немного успокоило.

— Просто если слухи доползли даже до тебя, значит, дело плохо.

Горько усмехнувшись, Юкари принялась рассказывать. Кто-то, увидев их на вчерашнем празднике, не преминул доложить об этом ее мужу.

— Мой был просто вне себя. Таким я его еще не видела. Сначала мне как следует наподдал, а потом бросился к Кимихико разбираться. Боюсь, как бы не убил его… Слушай, а можно я от тебя позвоню, узнаю, как там Кимихико?

Хинако проводила Юкари к телефону, но та заколебалась:

— А что, если не он подойдет? Слушай, будь человеком! Позвони ему, подзови к телефону, а я потом возьму трубку.

— По-моему, это подозрительно.

— Перестань! Тем более у тебя выговор токийский. Тут ни одна собака не подкопается! Они только к нашим, деревенским с подозрением относятся. Ну что тебе стоит?! — захныкала Юкари и тут же, быстро набрав номер, протянула Хинако трубку.

Деваться было некуда. Трубку взяла пожилая женщина. Сгорая от стыда, Хинако представилась и попросила к телефону Кимихико. Женщина заколебалась, но все же позвала его. Юкари вцепилась в трубку, словно утопающий в соломинку:

— Кимихико?! Это я, Юкари!

Хинако вернулась на веранду.

Из дома Оно слышались смех и веселые молодые голоса. Наверное, сын и дочь приехали погостить на выходные. Она представила Ясудзо, потягивающего саке в кругу детей. Сквозь сизые кольца сигаретного дыма Хинако задумчиво глядела на мерцающие во мраке окна.

На веранду вышла Юкари, умытая и совершенно успокоившаяся. Кровь с подбородка исчезла, волосы в полном порядке. Примостившись рядом с Хинако, Юкари задумчиво промолвила:

— Представляешь, мой дурак ворвался в дом к Кимихико и получил по морде. Не ожидала, что это будет так приятно.

— Ты лучше подумай о том, что сейчас у Кимихико в семье творится. Наверняка там нешуточный скандал!

— Похоже на то. Даже по телефону было слышно, как его жена рыдает в голос, — торжествующе улыбнулась Юкари.

Хинако снова вспомнила детство. В школе Юкари была настоящей королевой — староста класса, прима в драмкружке, звеньевая на школьной линейке. На ее лице всегда блуждала эта довольная улыбка — улыбка человека, с детства привыкшего ощущать собственное превосходство. Сидя на краю веранды и беззаботно болтая ногами в воздухе, Юкари весело пропела:

— Ну и хорошо, что все открылось. Теперь мы с Кимихико спокойно укатим в Осаку.

Хинако потрясенно взглянула на нее:

— Но… Юкари! У тебя же ребенок!

— А что ребенок? Пусть теперь свекровь с ним покрутится! Вышла замуж — она давай пилить: «Когда родишь? Когда родишь?» Родила — жалуется, что ребенка не так воспитываю. Раз такая умная, пускай сама и мается.

— Но ведь и у Кимихико жена, дети… Неужели тебе их не жалко?!

— Брось! Говорят, женушка у него та еще штучка. Мужика совсем забросила, хвостом крутит направо и налево. Кимихико мне давно говорил: если, мол, ты разведешься, то и я тут же разведусь. В Осаку звал. А Осака — это тебе не какая-нибудь занюханная деревня! Уж там-то я заживу!

— Я не стала бы идеализировать Осаку.

— Ну конечно! Сама-то в Токио живешь. Тебе легко рассуждать. А по мне — так лучше где угодно, чем в этой дыре.

— Не знаю. Мне Якумура нравится…

Внезапно Юкари резко повернулась к Хинако. В глазах ее плескалась настоящая ярость.

— Да что ты вообще знаешь о деревне?! Сама-то когда отсюда уехала?! Саёри мне все рассказала! Какой гадиной ты стала после того, как уехала в город!

Хинако словно окатили ледяной водой.

— Что тебе рассказала Саёри? Что ты несешь?

Юкари замолчала, словно поддразнивая Хинако и нарочно выжидая паузу, а затем начала неторопливый рассказ:

— Мы тогда учились в средней школе. Как-то раз я пошла гулять с собакой на Сагаву и встретила там Саёри. На ней просто лица не было, она стояла на мосту и рвала на клочки какой-то листок. Я пригляделась и поняла, что это письмо. На конверте стояло твое имя. Помню, я спросила у нее: «Это от Хинако?» — а она как закричит: «Не знаю я никакой Хинако и знать не хочу! Она теперь в городе картины малюет, а другим только советы дает, кому чем заниматься. Считает меня идиоткой!»

Хинако хорошо помнила это письмо, свое последнее письмо к Саёри. В нем она подробно рассказывала о занятиях в кружке рисования и советовала подруге тоже попробовать найти дело по душе. Однако она и представить себе не могла, что Саёри так болезненно воспримет безобидный совет.

Не замечая, как побледнела Хинако, Юкари продолжала, вытянув ступни босых ног и довольно разглядывая свой педикюр:

— Саёри вообще-то молчаливой была. Уж если она так орала, значит, здорово ты ее допекла! А вообще, я ее понимаю. Если вдруг твоя собственная тень обретает право голоса и начинает тобой командовать… Это кого угодно доконает, — сказала она, а затем, словно желая окончательно добить бывшую одноклассницу, воскликнула: — Сколько тебя помню, ты постоянно моталась за Саёри, как дерьмо за золотой рыбкой!

Хинако почувствовала, что ей не хватает воздуха. Вот как? Юкари считала ее всего лишь дерьмом при золотой рыбке по имени Саёри? Да что там Юкари! Наверняка весь класс так считал. Да дело даже не в этом… А что же сама Саёри? Неужели она тоже считала Хинако лишь собственной безликой тенью?

— Это я! — послышался из темноты мужской голос.

— А вот и Кимихико, — просияла Юкари. От ее недавней злобной гримасы не осталось и следа. — Ох, прости, подружка, доставила я тебе хлопот! Надеюсь, у тебя с ним тоже все устроится.

В ответ на недоумевающий взгляд Хинако она сжала ее руку и хитро прищурилась:

— Да знаю, знаю я про вас с Фумия!

Хинако потеряла дар речи, но Юкари с Кимихико уже растаяли за деревьями, только вдали слышались их приглушенные голоса и звук удаляющихся шагов.

Хинако еще долго неподвижно сидела на веранде. Не может быть, чтобы Саёри считала Хинако всего лишь безвольной марионеткой!

Из соседского дома послышался новый взрыв хохота. Хинако казалось, что потешаются над ней.

Глава 9

Вот это жара! Сигэ едва держалась на ногах, но упорно семенила вдоль реки, опустив глаза к земле. Мимо нее лениво несла свои воды Сакагава. На поверхности воды, словно рыбьи чешуйки, сверкали солнечные блики. Совсем рядом с грохотом проносились автомобили, но Сигэ боялась поднять глаза и взглянуть по сторонам. Казалось, стоит оторвать взгляд от земли, как она тут же снова увидит его.

При одном воспоминании об этом Сигэ бросало в дрожь.

Сегодня утром она спокойно штопала одежду на веранде и не заметила, как перед ней вырос мужчина. Короткий ежик волос, глаза со смешинкой, вздернутый нос. Где-то она его видела… Сигэ спросила у нежданного гостя, кто он и зачем пожаловал, но тот лишь молча глядел на нее. И тут старуха все вспомнила. Перед ней стоял Такэо Синохара, ее покойный любовник. Покойный! В горле внезапно пересохло. Все мысли мгновенно улетучились из головы, уступив место безотчетному леденящему душу страху. От беспощадного взгляда Такэо сердце жалобно сжималось в груди. Казалось, по самому краешку теплого трепещущего сердца кто-то водит холодной ледышкой.

Внезапно Такэо исчез. Просто растаял в жарком полуденном солнце. Зажав свое шитье в трясущихся руках, Сигэ уставилась в то место, где только что стоял мужчина. Ни души. Только через двор, тряся красным бархатным гребнем, важно шагал петух.

Больше всего Сигэ почему-то напугал именно этот взгляд — жестокий, беспощадный, холодный. Почему он так зло смотрел на нее? Ей казалось, что она вот-вот вспомнит что-то важное и разгадает странную загадку, но воспоминание ускользало, расплывалось, словно в тумане. Столько воды с тех пор утекло…

Такэо явно пытался напомнить ей о чем-то давно позабытом. Сигэ в смятении отложила шитье, решительно поднялась и направилась за ворота, прихватив кошелек и лишь отмахнувшись от Тидзуко, которая что-то кричала вслед. Сейчас не до того. Главное — срочно узнать, зачем к ней явился покойник, что он хотел сказать. Внутренний голос нашептывал ей, что лучше этого не делать, но ноги упрямо несли вперед.

Пройдя вдоль реки, Сигэ забралась на склон и наконец вышла к белой ограде дома Хиура. Утирая со лба пот, старуха робко вошла в притихший сад. Стеклянная дверь в дом была приоткрыта, сквозь нее виднелись чисто убранные комнаты. На татами неподвижно лежала женщина.

— Есть кто живой?

Женщина не шевельнулась. До Сигэ доносилось ее тяжелое дыхание; похоже, хозяйка крепко спала.

— Эй, Ёсико, проснись.

Снова никакого движения.

Старуха снова окликнула ее по имени, и женщина наконец открыла глаза и недовольно пробормотала:

— Я Тэруко. Мать давным-давно умерла.

Однако Сигэ было все равно, кто перед ней, — лишь бы это была женщина из рода Хиура. На лице ее появилось просительное выражение.

— Мне нужно вызвать дух одного человека…

Тэруко взглянула на нее, словно на назойливую муху, от которой и отмахнуться-то лень. Глядя сквозь старуху своими наглыми раскосыми глазами, Тэруко заявила, что последнее время страшно занята и ерундой заниматься не станет. Вот гадина! Да Сигэ своими глазами видела, как она дрыхла посреди бела дня!

И все же старуха сдержалась и снова умоляюще залепетала:

— Сжалься, дочка. В полдень ко мне покойник явился. Сердце ноет, места себе не нахожу!

На изможденном лице Тэруко просияла торжествующая улыбка.

— Ничего удивительного! Наша Саёри тоже постоянно является, то в полдень, то в полночь.

Услыхав имя Саёри, старуха судорожно принялась вспоминать, где могла слышать его раньше. В памяти медленно всплыло белое девичье лицо. Кажется, Саёри — это дочь Тэруко. Точно.

— Так ведь дочка твоя умерла!

Улыбка Тэруко стала еще шире, хотя больше всего напоминала оскал обугленного черепа.

— Умерла, а теперь вернулась.

— Умерла… а теперь вернулась… — завороженно повторяла Сигэ. От одних этих слов на душе делалось жутко.

Тэруко утвердительно кивнула. Взгляд ее блуждал где-то далеко.

— Все они вернутся. Все покойники в прежнем виде вернутся к тем, кто вспоминает и думает о них. Так сказала Саёри.

Старуха снова не поняла ни слова, но согласно закивала.

Женщины из рода Хиура всегда были не от мира сего. Оно и понятно — ведь они могли общаться с загробным миром, гадать и даже снимать проклятия.

Сигэ хотела снова повторить свою просьбу, но внезапно ее осенило: Тэруко просто не может сейчас вызвать покойника, ведь для этого нужен медиум. Вот старая дура!

— Ты уж прости старую, Тэруко. Забыла я, что дочка твоя померла. Нет у тебя теперь медиума. Не судьба,значит, поговорить с покойником.

Тэруко гневно обернулась к ней:

— У меня есть Саёри! Ладно, будет тебе твой покойник! — Увидев, как Сигэ крошечными шажками пятится назад, Тэруко, похоже, окончательно вышла из себя: — Сказала, устрою тебе встречу с покойником, значит, устрою! Проходи туда.

Тэруко почти силой втолкнула старуху в заднюю комнату. Проклиная себя за то, что вообще пришла сюда, старуха робко вошла в знакомое помещение. В этой полутемной комнате с окнами на север ей приходилось бывать и раньше. Здесь было что-то вроде молельни, на стене висел алтарь. Там, где обычно кладутся священные предметы, лежали перевязанный соломкой зеленоватый камень, веточка эйрии и палочка для синтоистских обрядов. С тех пор как винодельня пришла в упадок, эта комната, похоже, осталась единственным местом в доме, сохранившим свой прежний вид.

Присев перед алтарем, Тэруко зажгла свечу и обратилась к Сигэ:

— Назови имя того, кого хочешь призвать сюда.

Запинаясь, Сигэ назвала имя Такэо Синохары. Тэруко вряд ли могла знать Такэо, и все же старуху пронзил жгучий стыд, когда она произнесла вслух имя бывшего любовника. К счастью, Тэруко не стала уточнять, кем ей приходится Такэо.

Шаманки из рода Хиура всегда держали рот на замке — именно поэтому им доверяли самые сокровенные тайны. Так уж повелось с незапамятных времен, что, если у местных женщин случалось в жизни нечто такое, с чем неловко было обратиться к священнику, они не раздумывая стучали в дверь этого странного дома. Хиура были всесильны: могли избавить от нежелательной беременности, снять проклятие, упокоить мятущуюся душу мертвеца или совершить возмездие. И если в храме селянки возносили светлые молитвы, то в доме Хиура они могли привлечь на свою сторону и темные силы.

Тэруко долго сидела перед алтарем со сложенными в молитве ладонями, затем велела Сигэ пересесть в угол:

— Надо освободить место для медиума, — (Сигэ изумленно обвела глазами комнату. Может, она ослышалась?) — Да ты что, бабка, неужто не видишь?! Вот же она, перед тобой. — Тэруко ткнула в центр комнаты.

Но Сигэ по-прежнему никого не видела. И зачем только она вообще пришла сюда?! Наверняка Хиура сейчас обманет ее, разыграет комедию вместо настоящего обряда. Плакали ее денежки.

Тэруко торжественно склонилась к алтарю и десять раз нараспев произнесла имя Такэо Синохара, попросив его явиться к ним. Затем она вскочила и стала выплясывать, двигаясь по кругу против часовой стрелки и тряся веточкой. В комнате стояла тишина, слышно было лишь шуршание босых ног по татами и слабый шелест эйрии. Раскосые глаза Тэруко устрашающе блестели в дрожащем пламени свечи, на лбу выступили бисеринки пота. Внезапно в комнате сделалось душно, и Сигэ подалась вперед, не в силах оторвать взгляд от странной картины: воздух в центре комнаты словно сгустился, постепенно принимая очертания человеческого тела.

Тэруко кружилась все быстрее. Странный силуэт мало-помалу обретал четкие контуры. Сигэ уже могла разглядеть девочку-подростка, сидевшую на татами, поджав под себя колени. Лицо, хрупкие плечики, острые коленки были как будто окутаны тенью.

Сигэ сидела разинув рот, когда глухой мужской голос внезапно произнес ее имя:

— Сигэ… Сигэ… — Похоже, голос шел от неподвижно сидящей в центре комнаты бестелесной девочки.

Сигэ говорила и не узнавала собственного голоса:

— Это ты, Та… Такэо?

Она узнала этот голос. Пока Сигэ подбирала нужные слова, голос грозно продолжил:

— Думаешь, я забыл, как ты бросила меня на произвол судьбы?

— Бросила тебя?! — переспросила Сигэ, судорожно пытаясь понять, что он имеет в виду.

— Да, бросила меня и сбежала. В ночь, когда разыгрался тот ужасный тайфун.

Внезапно обрывки воспоминаний в голове Сигэ сложились в четкую картину. На мгновение ей показалось, что она снова слышит жуткое завывание ветра, чувствует, как дождь водопадом хлещет по тонкой крыше утлой каморки, ощущает горьковатый запах сырого угля. Сигэ Оно припомнила и еще кое-что, от чего ее затрясло, словно осиновый лист. Между тем голос продолжал:

— Я вернусь, Сигэ! Я непременно к тебе вернусь! — Казалось, голос Такэо струится по татами и проникает в самое сердце Сигэ. — Я вернусь, Сигэ! Вернусь! Вернусь. Вер…

— Прекрати сейчас же! — Сигэ вскочила на ноги и ворвалась в центр комнаты. Туманный силуэт тут же растаял как дым. Никого, кроме них с Тэруко. Удушливый липкий воздух словно испарился, уступив место свежему ветерку. Лишь в центре татами осталось небольшое мокрое пятно. На лице Тэруко блуждала странная полуулыбка. Бесцветным голосом она пробормотала:

— Все покойники скоро вернутся.

Тихий океан переливался на солнце, как поверхность гигантского серебристого аэростата.

Синий седан на большой скорости огибал полуостров Ёконами. Из динамиков лилась музыка, в открытые окна врывался соленый морской ветер. Хинако отметила, что Фумия необычайно идут эти узкие джинсы и полосатая рубашка.

Ветер ласково трепал ее волосы, но в голове снова и снова звучали сказанные накануне слова: «Сколько тебя помню, ты постоянно моталась за Саёри, как дерьмо за золотой рыбкой». Жестокие слова болезненной занозой засели в сердце. Выходит, дружба с Саёри, в которую до вчерашнего дня верила Хинако, была каким-то принципиально иным типом отношений? Хинако искренне верила, что они с Саёри были равноправными личностями, подругами в полном смысле этого слова. И что же оказалось? Саёри считала ее лишь собственной тенью, «шестеркой»?

Вряд ли Юкари обманула ее. Иначе откуда же она узнала о письме? И разве могла Хинако предположить, что ее письмо вызовет такую бурю в душе Саёри?!

— Кажется, тайфун приближается. — Голос Фумия вернул ее к реальности. — Вон там, видишь, море меняет цвет? Это к тайфуну.

Хинако проследила за его рукой. Море там было серовато-голубым, а далекая линия горизонта казалась свинцовой. Словно насмехаясь над горизонтом, готовым разразиться грозой, по голубому небу беззаботно плыли пушистые легкие облака.

— Ну вот… Такая хорошая погода была. Неужели правда испортится? — огорченно протянула Хинако.

Фумия рассмеялся:

— Не бойся. Тайфун еще не скоро придет. У нас полно времени.

Хинако радостно улыбнулась. Давненько с ней такого не бывало — что ни день, то свидание! Когда она вообще последний раз ходила на свидание? Кажется, в университете. Она тогда встречалась с одним парнем, и каждый час, проведенный в разлуке, казался им вечностью. А через год они расстались…

Сердце болезненно сжалось. Неужели их отношения с Фумия тоже скоро превратятся лишь в приятные воспоминания о лете? Не далее как вчера она узнала, что Саёри считала ее чем-то вроде безвольной куклы. Это стало для Хинако хорошим уроком. Теперь она знает, что ей не по силам проникать в мысли других людей. Как может она знать, к примеру, что думает о ней Фумия? Возможно, она кажется ему просто стильной столичной штучкой, с которой можно неплохо провести время.

Поначалу, когда они только начали встречаться с Тору, ее сердце радостно замирало в предвкушении каждой встречи, пока очень скоро она не поняла, что ее избранник — неисправимый бабник. В первый раз, узнав об измене, Хинако пришла в бешенство, однако, хорошенько поразмыслив, решила держать язык за зубами — очень уж не хотелось потерять Тору. В результате Хинако выбрала дурацкую и весьма болезненную роль женщины с широкими взглядами. Постоянно балансируя буквально на лезвии бритвы, они с Тору не заметили, как оказались по разные стороны огромной пропасти. А когда заметили, было поздно: даже те крупицы искренности и привязанности, что некогда существовали между ними, были безвозвратно утрачены. На месте двух любящих людей оказались он, мужчина, ловко маневрирующий на краю пропасти, и она, женщина, великодушно принимающая его измены как неотъемлемую часть любовных отношений.

Одного у Тору было не отнять — с ним никогда не было скучно. Надо признать: тот, кто привык ловчить и изворачиваться, знает толк в удовольствиях и умеет получать их от жизни. Но только удовольствия эти были какими-то пустыми и недалеко уводили их от бесчувствия и обмана.

Ну почему она вдруг решила, что на этот раз все будет по-другому?

Фумия нарушил невеселый ход ее мыслей:

— Сейчас будем проезжать памятник герою последних лет сёгуната,^[19] Дзуйсану Такэти. — Он указал на бронзовую статую у дороги. — Кстати, вначале тут установили совсем другой монумент, почему-то с непропорционально огромной головой. Может, он и правда по жизни был головастиком, а может, памятник отлили неудачный. Не знаю. Только местные жители взбунтовались и попросили убрать бронзовое чудовище. Так что на его месте появился вот этот, красивый.

— Значит, полное соответствие с оригиналом не всегда желательно?

— Знаешь, людям обычно не по душе голая правда жизни.

Сам того не ведая, Фумия заглянул в самую суть. Ей тоже не по душе голая правда жизни. Она постоянно бежит от реальности. Превозмогая себя, сдерживает рвущиеся наружу слова. Тщетно пытается убедить себя в том, что регулярный секс с Тору — доказательство их любви. Стоя на нарядно сверкающей сцене, она боится заглянуть за темные пустые кулисы. Так чем же, черт возьми, она отличается от запертой в тесном панцире девочки-черепахи?!

Хинако рассматривала свое отражение в боковом зеркале. Большие яркие глаза. Тронутые помадой губы. Модный белый шарф трепещет на ветру. Красивая молодая женщина. Но разве внутренне она хоть немного отличается от прежней угловатой девочки-подростка?

Хинако закурила, и Фумия едва заметно нахмурился. Наверняка считает ее взбалмошной столичной вертихвосткой. Скорее всего терпеть не может такой тип девиц. Она испытывала странное болезненное удовольствие, предаваясь этим мазохистским мыслям.

— Скоро будет виден залив Ураноути.

— Ураноути? Это случайно не туда мы однажды ездили в гости к классной? Мы тогда еще несколько часов тряслись в автобусе по ужасной дороге. Кажется, это то самое место.

— Точно! — Фумия даже стукнул по рулю от возбуждения. — Здесь живут родители госпожи Тэкеути. Она из вежливости пригласила нас заезжать в гости на каникулах, а мы притащились с ночевкой всем классом. Только сейчас понимаю, что им тогда пришлось пережить!

Хинако расхохоталась. Она вспомнила, как они всем классом влезли в ярко-красный рейсовый автобус и помчались вдоль моря. Разъехаться со встречной машиной на этой дороге было целым событием: кондуктор выходил из автобуса и при помощи специальной дудочки регулировал движение. Казалось, море бьется у самых колес, лижет соленым языком дорогу. Она все время боялась, что автобус поскользнется и его унесет в море.

— Неужели это та самая дорога, которая меня так напугала? Теперь все здесь кажется другим, маленьким и нестрашным.

— Просто мы выросли.

На повороте две белые фигуры пересекали шоссе. Паломники. Хинако задумчиво разглядывала их силуэты, похожие на скользящие тени. В памяти снова всплыл образ Тэруко и худенькой, словно детской, фигурки позади нее.

Фумия резко затормозил, и Хинако подалась вперед. Супружеская пара в белых одеяниях, наспех надетых поверх повседневной одежды, уже растаяла в густых зарослях.

— Здесь что, проходит маршрут паломников?

— Да. Здесь они обходят полуостров Ёконами и затем движутся в сторону мыса Асидзути. Многие из восьмидесяти восьми святынь Сикоку лежат на линии побережья, но есть несколько и на самом кончике мыса. К ним особенно трудно подобраться. Современные паломники в основном ездят по святым местам на машинах или туристических автобусах, а раньше ходили пешком. Нелегко им, наверное, приходилось.

Тэруко тоже шла пешком. Шла пятнадцать раз подряд ради того, чтобы Саёри воскресла. Шла против часовой стрелки.

Фумия продолжал свою импровизированную лекцию:

— А ты знаешь, что, по одной из теорий, восемьдесят восемь святынь Сикоку возникли в тех местах, где проповедники аскетизма умерщвляли свою плоть на скалистых прибрежных тропах?

Кстати, выдающийся священник Кукай, его еще называют Кобо Дайси, тоже бывал здесь в конце восьмого века. А сейчас в этих местах пролегает путь паломников Сикоку. Видела, у них на соломенных шляпах написано «Два путника»? Это в том смысле, что они идут вместе с Кобо Дайси.

— Ты очень начитан…

Фумия усмехнулся:

— Просто мне это интересно. Я же все-таки историк-краевед. — Внезапно в его голосе засквозило лукавство. — Но только вот какой любопытный факт: маршрут паломников пролегал здесь задолго до практик Кобо Дайси. Получается, что с незапамятных времен по всему Сикоку ходили и возносили молитвы сотни людей. Раз за разом, обходя остров по часовой стрелке, они словно создавали вокруг него некий защитный ореол. Возможно, в том, что они обходят остров именно по часовой стрелке, заложен какой-то глубокий смысл.

Хинако едва слышно пробормотала:

— Дорога в царство мертвых ведет против часовой стрелки…

Фумия изумленно взглянул на нее:

— Что ты сказала?

Хинако плотно сжала губы. Странные слова, сказанные позавчера Тэруко, помимо воли сорвались с языка.

— Да так, просто вспомнила.

Некоторое время молча поразмыслив над ее словами, Фумия наконец промолвил:

— А знаешь, в этом что-то есть. Помню, как на бабушкиных похоронах родственники обходили гроб против часовой стрелки.

— Если против часовой стрелки — дорога в царство мертвых, значит, путь в мир живых должен вести по часовой стрелке.

Фумия кивнул:

— Именно так пролегает по Сикоку путь паломников. И все же мне кажется, что сотни людей, обходя остров по часовой стрелке, создают вокруг него живую защитную ауру. Вот только знать бы, от чего они пытаются оградить его?

Внезапно в сознании Фумия выстроилась странная цепочка: птичка в клетке… Вот они встают кольцом и движутся по кругу. В кругу заперт чертик. Вдруг чертик поднимает голову, и Фумия видит белое лицо Саёри. Он недовольно поморщился. Сколько можно думать о Саёри?!

У дороги показался указатель: «Храм Сёрюдзи. Святыня № 36».

— Может, зайдем, раз уж речь зашла о паломниках?

Хинако нехотя согласилась. Она не могла объяснить этого словами, но какое-то странное предчувствие удерживало ее от посещения храма.

Машина свернула под указатель и, миновав небольшие заросли, выехала на горную дорогу. Вдоль дороги рядком стояли глиняные фигурки «дзидзо» в красных фартучках, чуть поодаль виднелся храм.

Бросив машину на стоянке, Фумия и Хинако не торопясь прошли сквозь ворота. Перед ними лежали высокие каменные ступени, по которым, тяжело опираясь на посохи, взбирались паломники в белых одеждах.

— Значит, Сикоку — обитель мертвых… — задумчиво пробормотал Фумия и спохватился, поймав на себе недоуменный взгляд Хинако: — Не обращай внимания. Просто мне на днях попалась в руки книга, которую написал Ясутака, отец Саёри. Там были такие слова. Скорее всего полная ерунда. Хотя… если вдуматься, то в Японии не сыскать другого такого места, где по всему острову ходили бы толпы паломников. Присмотрись хорошенько. Их одеяния тебе ничего не напоминают? По-моему, похоже на саваны мертвецов. Так что, может, и не зря именно Сикоку он назвал царством мертвых.

— Никогда бы не подумала, что отец Саёри всерьез задумывался о таких материях. — Хинако была изрядно удивлена.

Неторопливо взбираясь по каменным ступеням, Фумия вкратце пересказал ей содержание наполовину прочитанной книги. Хинако чувствовала, как разрозненные ощущения и мысли, прежде напоминавшие бесформенный океан, постепенно начали обретать четкие очертания.

Ей вдруг вспомнились слова Сигэ Оно о том, что после смерти души возвращаются в Ущелье Богов. Так, спокойно! Попробуем еще раз. Сикоку — остров мертвых. В центре его лежит Ущелье Богов, куда возвращаются души после смерти. Именно там Хинако и Фумия слышали голос Саёри…

— Уф… Наконец-то дошли. — Фумия шумно перевел дух.

Хинако поспешно отогнала прочь неприятные мысли. Рядом с Фумия ей совсем не хотелось думать о мертвецах.

В укрытом среди гор храмовом дворике витал сладковатый аромат благовоний. Большая группа паломников хором читала сутры. Хинако не могла припомнить, когда в последний раз была в буддийском храме. Она и забыла, какой здесь особенный воздух. Паломники один за другим возносили молитвы. Хинако ощутила, как на нее нисходят какой-то особый свет и успокоение. Фумия с Хинако бросили по монетке в ящик для пожертвований и, по буддийскому обычаю, загадали желание и позвонили в гонг.

Обратно они спускались не по каменным ступеням, а по небольшой горной дорожке. Тропинка была такой узкой, что плечи их постоянно касались друг друга, а пальцы почти переплетались.

Наконец они вышли к развилке. Вокруг сияла изумрудная зелень гор. Здесь дорога раздваивалась — одна тропа вела мимо храмовых ворот, а другая терялась в горах. Кажется, она вела в дальние приделы храма.

— Заглянем? — предложил Фумия.

Хинако кивнула. Она готова вечно идти вот так, рука об руку с Фумия. Ее не пугает даже мрачный пейзаж. Над ними шумят вековые деревья, солнечный свет почти не проникает сквозь густые кроны. Рядом журчит небольшой горный ручей. Глиняные истуканы и потемневшие надгробные камни дополняют сумрачную картину. Наверное, эти надгробия стоят здесь в память о паломниках, которые падали замертво у стен храма, не выдержав изматывающего пути. На простых могильных столбах не выбиты даже имена.

Хинако встретилась взглядом с Фумия и увидела в его глазах собственное отражение. Они стояли очень близко, почти соприкасаясь. Губы их приоткрылись навстречу друг другу, словно желая сказать что-то важное.

Именно тогда все и случилось. Мощный порыв ветра внезапно толкнул Хинако в спину. Вскрикнув, она прижалась к Фумия и почувствовала спасительный аромат его тела и запах отутюженной рубашки. Однако уже в следующую секунду новый толчок отбросил ее от Фумия.

Подошвы туфель заскользили по каменистой тропе, и она рухнула прямо в ручей, подняв целый фонтан брызг.

— Хинако, ты в порядке?! — закричал Фумия.

Хинако старалась встать, но тело, моментально окоченевшее в ледяной горной воде, не слушалось ее.

Вдруг она вскрикнула от ужаса. Со дна ручья с ненавистью глядела пара раскосых глаз. Плескавшаяся в них ярость, казалось, прожигала Хинако насквозь, желая испепелить. Девушка готова была поклясться, что это глаза Саёри.

— Хинако, да что с тобой такое?! — Внезапно она почувствовала, как Фумия трясет ее за плечи, и подняла к нему побледневшее лицо.

— Т-т-т… т-там… глаза… — Дрожащей рукой она указала на дно ручья, но сквозь массу воды просвечивала лишь пара гладких черных булыжников, действительно чем-то напоминавших человеческие глаза.

Хинако рада была бы поверить, что просто ошиблась, однако тревога нарастала. Саёри была влюблена в Фумия. Вот почему она рассержена. Она до смерти возненавидела Хинако, увидев в бывшей подруге соперницу.

— Вставай скорее. Простудишься. — Фумия потянул ее за руку.

С его помощью Хинако выбралась из ледяной речки. С нее потоками стекала вода. Вокруг стояла невероятная тишина, ни ветерка, ни облачка. Невозможно было представить, что несколько минут назад ее столкнул в ручей мощный порыв ветра.

Хинако без сил уткнулась в плечо Фумия. Ее трясло от холода, а сердце терзал необъяснимый страх.

— Это все она… Саёри… — Она сжалась под недоверчивым взглядом Фумия. — Она смотрела на меня со дна реки.

— Не говори ерунды.

Хинако отпрянула словно ужаленная:

— Говорю тебе, она здесь! Рядом с нами! Ты же сам все прекрасно понимаешь! В Ущелье Богов было то же самое. Там был ее голос. Ты же слышал, как Саёри пела!

— Послушай меня внимательно, Хинако. Тебе просто послышалось. Пойми, Саёри умерла!

— Тогда, может, ты объяснишь мне, что это был за ветер?! Или он просто так подул, ни с того ни с сего? — Хинако не заметила, как сорвалась на крик.

Фумия жестко отрезал:

— Ветер имеет обыкновение дуть почти постоянно. Если бояться каждого шороха…

Хинако смотрела на него и не верила собственным глазам. Еще недавно такое милое и родное лицо Фумия превратилось в холодную бесчувственную маску. Казалось, между ними вдруг выросла стена.

— Ну почему, почему ты не хочешь признать, что все это было не просто так — и в Ущелье Богов, и здесь? Ты ведь не можешь этого не понимать!

Фумия раздраженно отвернулся. Его явно начал утомлять этот разговор.

— Повторяю еще раз, это просто ветер. — Его голос обжигал ледяным равнодушием. Что-то важное, только что обретенное ими, рассыпалось как карточный домик.

Хинако молча выжимала подол юбки. Капли воды, словно слезы, тонкими ручейками стекали к ее ногам.

Где-то вдали мягко шелестели волны. Мужчина остановился и прислушался. Заросли камелий колыхнул прохладный морской ветерок. Он еще не видел, но уже чувствовал бескрайний Тихий океан, и на мгновение его охватил священный трепет. Вот наконец он и добрался до самой южной точки Сикоку — мыса Асидзути. Значит, половина пути позади.

Над зарослями камелии высилась пагода храма Конгофу. Мужчина благоговейно склонился перед ней, а затем продолжил свой путь. Все окрестности были опутаны тропками. Несмотря на будний день, повсюду было полно туристов. Глядя на нежно воркующих молодоженов, мужчина вспомнил, как однажды, через несколько лет после свадьбы, приезжал сюда с женой.

Кажется, была зима. От кого-то из соседей жена узнала об Асидзути, о том, что там всегда тепло и не бывает суровых зим, — не то что у них в деревне. Ей захотелось хоть одним глазком взглянуть на волшебный мыс.

Хотя по долгу «службы» мужчине уже не раз приходилось бывать здесь, он тоже загорелся поездкой. И вот наконец они отправились в трехдневное путешествие. У них и машины-то не было, так что путь получился долгим — сначала на поезде, потом на автобусе вдоль моря и зарослей, похожих на гигантские веера. В памяти навсегда осталось лицо жены, по-детски восторгавшейся диковинными южными растениями. Она смотрела на него с нескрываемым восхищением: неужели ее муж несколько раз обошел их огромный Сикоку?!

После этой поездки она еще сильнее переживала, провожая его в очередной поход. А что, если он не вернется? Что ей тогда делать? Как жить?

Теперь он жалел, что так мало путешествовал с женой. Им надо было чаще уезжать подальше из этой деревни с ее «службой», связавшей его по рукам и ногам, чаще бывать вдвоем. Дни, которые жена провела за пределами деревни, можно было пересчитать по пальцам. Подумать только: каждый божий день, до самой смерти, она наблюдала один и тот же унылый пейзаж, провожала зиму, встречала лето и похоронена была там же, где прожила всю жизнь. Мужчина в бессильной злобе рванул ветку камелии, больно хлестнувшую его по лицу.

Он миновал парковку и красные ворота с надписью: «Храм Конгофу. Святыня № 38». Поднявшись по каменным ступеням, мужчина ступил в храмовый двор. Здесь было многолюдно — толпы паломников, приехавших с экскурсиями, молодежь в мотоциклетных шлемах, целые семейства, лишь для вида натянувшие белые одеяния поверх обычной одежды. Почувствовав неимоверную усталость, мужчина тяжело опустился на скамью.

Годы берут свое… Он уже не тот, что раньше. В его годы отец как раз отошел от «службы».

— Вы позволите? — Перед ним стояла пожилая женщина в клетчатом платье.

Мужчина молча отодвинулся на край скамьи. Женщина помахала мужу — пожилому толстяку с фотоаппаратом на шее, и они дружно уселись рядышком.

— Знаешь, какая раньше здесь была традиция? Монахов высокого ранга усаживали в лодку, из которой нельзя было выбраться, и отправляли в открытое море. — Толстяк зачитывал жене выдержки из путеводителя.

— Ужас какой! Это же самоубийство.

— Никакое это не самоубийство. Таким образом они попадали в рай.

— Ну нет! Лично я не до такой степени хочу в рай, чтобы ради этого принимать голодную смерть.

— Да тебя туда и так не возьмут. И не мечтай! — Муж громко рассмеялся над собственной нелепой шуткой.

Мужчину затошнило от их идиотского разговора, и он поднялся со скамьи. Миновав храмовый двор, он вышел на узкую тропку и словно оказался в ином мире, исполненном тишины и покоя. По обеим сторонам тропы тянулся диковинный субтропический лес. Сюда почти не заходили паломники.

Мужчину одолевали противоречивые чувства.

Возможно, кому-то в радость такая жизнь, как у этой пожилой семейной пары. На старости лет взять в руки фотоаппарат или видеокамеру и вместе с женой отправиться на экскурсию по горам и святыням Сикоку. В этой, нормальной жизни его жена уж точно не погибла бы, пока он был на «службе». И ребенок наверняка остался бы жив. Загорелое лицо мужчины исказила боль.

Это из-за проклятой деревни он потерял жену! Во всяком случае, кого-то из них — жену или ребенка — уж точно спасли бы. В этой, нормальной жизни ее отвезли бы в современную клинику, тогда, может быть, удалось бы спасти обоих. Подумаешь, первые роды в таком возрасте! Все просто не должно было кончиться так трагично! Конечно, он понимает, сложные роды, и все же, если бы только он был рядом…

Внезапно он заметил кусок белой ткани, трепещущий на ветке и словно манящий его к себе.

Осторожно ступая по траве, мужчина приблизился к дереву. Предчувствуя недоброе, опустился на колени. У подножия дерева, склонившись, сидел человек, словно ширмой скрытый от посторонних взглядов высокими корнями. Его одеяние, выбеленное непогодой, истлело и обветшало.

Человек сидел совершенно неподвижно — ноги вытянуты вперед, голова свисает на грудь — и больше всего напоминал брошенную под дождем куклу.

Мужчина в ужасе смотрел на страшную картину, не в силах сдвинуться с места.

Внезапно человек в белом поднял к нему бледное, изможденное лицо с пустыми глазницами. Мужчина вскрикнул: перед ним был односельчанин, тот самый, что ушел на «службу» перед ним, да так и не вернулся. Его давно считали погибшим.

— Возвращайся, — с усилием шевельнулись бескровные губы. — Быстрее… возвращайся… случилось… ужасное…

Человек пытался еще что-то произнести, но слов было уже не разобрать. Неожиданно он стал тлеть прямо на глазах и вскоре превратился в белое облачко, которое внезапно разделилось надвое. Одна его часть стала быстро подниматься к небесам, а другая ушла в землю.

Мужчина в панике бросился к товарищу, но тут же отпрянул, почуяв смрад гниющей плоти. Его соломенные сандалии утонули в отвратительной жиже. У ног мужчины лежал полуразложившийся труп, белые кости поблескивали на солнце. На месте внутренностей зияло отверстие, — похоже, ими успели полакомиться птицы и дикие собаки. Череп с редкими волосами да скелет с сохранившимися кое-где кусками плоти — вот и все, что осталось от его товарища. Вокруг трупа кишели черви, и из-за них казалось, будто по останкам время от времени волной пробегает дрожь.

С тех пор как он погиб, должно быть, прошло не меньше месяца, однако односельчанин явно ждал его прихода, чтобы передать важную весть. Исполнив долг, его дух наконец смог спокойно отделиться от плоти.

Мужчина скорбно глядел на полуразложившийся труп, некогда бывший его товарищем. Его взгляд упал на руку покойного. Черви шевелились, опутывая кисть, и казалось, рука вздрагивает, словно живая. Фаланга указательного пальца отчетливо указывала мужчине направление пути. Ему предстояло двинуться в самую глубину субтропиков. Туда, где лежала их родная деревня.

Глава 10

Казалось, воздух в машине вот-вот взорвется от напряжения. Фумия искоса поглядывал на Хинако. Она молчала, да и он не знал, что сказать.

Покинув храм Сёрюдзи, они наспех пообедали, и Хинако изъявила желание поскорее вернуться домой. Фумия не возражал. Оба чувствовали себя неловко.

Он понимал, что виноват перед ней. Конечно, то, что произошло в Сёрюдзи и в Ущелье Богов, было слишком необычным, чтобы счесть все это просто капризом природы. Он и сам это чувствовал. Но он-то что может сделать?! Стоит признаться самому себе, что происходит нечто странное, как мир вокруг него рухнет. А значит, и тот взгляд станет частью реальности.

Вспомнив об этом, Фумия крепче вцепился в руль. Ну вот, снова начинается…

Саёри… Когда он впервые почувствовал на себе ее взгляд?

Кажется, это было в школе. Нет, еще раньше. Иногда ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Оглянувшись, он всегда замечал рядом Саёри. Из окна класса, из-под спортивной сетки, из-за спин ребят в кружке естествознания она украдкой глядела на него.

Фумия чувствовал себя актером на сцене, к которому неизменно был прикован взгляд единственного зрителя. Вернее, зрительницы — красивой белокожей девочки. Иногда он специально для нее играл ту или иную роль — шалуна, драчуна или отличника. И все же чаще всего он испытывал неловкость и старательно делал вид, что ничего не замечает.

Фумия догадывался, что нравится Саёри, но всерьез не задумывался об этом. Может, боялся?

Им тогда было по пятнадцать лет. Все родные собрались в доме Хиура отмечать праздник Бон. Фумия за обе щеки уплетал закуски, когда на пороге возник младший брат отца, дядя Дайсукэ. Он был пьян и явно искал, над кем бы потешиться. Приобняв племянника за плечи, он прогремел на всю гостиную:

— Как ты вымахал, Фумия! Ну а как с девчонками? Есть у тебя кто-нибудь?

Покраснев до корней волос, Фумия отрицательно помотал головой.

— Бедолага! Разве это дело?! Непременно заведи себе девчонку! — Дядя захохотал и больно хлопнул Фумия по плечу.

Чувствуя себя в высшей степени неловко, он втянул голову в плечи и тут заметил девичье лицо, в упор глядевшее на него из тени ширмы.

Перед ним стояла Саёри. На мгновение ему показалось, что в висках застучали тысячи молоточков. Белое платье с довольно откровенным вырезом делало ее необычайно взрослой. Тогда он впервые заметил, какие красивые у нее глаза. Но как только их взгляды встретились, Саёри моментально отвернулась.

Через три дня ее не стало. Так получилось, что на том праздничном ужине в доме Хиура он в последний раз видел ее живой. Ее лицо в тени ширмы и сейчас отчетливо стояло у него перед глазами.

Фумия мог поклясться, что его брак с Дзюнко распался именно из-за этого взгляда. Медовый месяц превратился для него в сущую пытку.

Он увез Дзюнко на гавайское побережье Вайкики и предвкушал, какое неземное блаженство ждет его с молодой женой. Внезапно, целуя Дзюнко на гигантской гостиничной кровати, он почувствовал на себе тот самый взгляд. Фумия в панике обводил комнату глазами, но увидел лишь огромный полуоткрытый зеркальный гардероб, множество раз отразивший их с женой. Кажется, взгляд шел из глубины этого зеленоватого зеркала. Фумия подошел к шкафу и плотно прикрыл дверцы.

В ту ночь Фумия тщетно пытался забыться и отдаться страсти, но ничего не вышло. Со временем таких ночей в их супружеской жизни становилось все больше.

Нет, конечно, не этот взгляд стал поводом для развода. Причина нашлась самая тривиальная — несовместимость характеров. Прежде всего не совпадал ритм их жизни. Сначала это несовпадение было в диковинку и вызывало радостное возбуждение. Дзюнко напоминала бродящий виноград. Она непрестанно хватала Фумия за руки и куда-то тащила, громко смеялась, шумно сердилась. Сперва ему импонировала ее брызжущая через край энергия, но в какой-то момент он почувствовал, что смертельно устал. Ему стало казаться, что жена высасывает из него жизненные силы. И когда она нашла другого парня и подала на развод, в глубине души он вздохнул с облегчением.

Конечно, было очень больно. До самого развода Дзюнко своим энергичным голосом перечисляла его недостатки:

— Учти, мы разводимся, потому что ты никчемность. Каждый выходной катаемся на машине, больше у тебя ни на что мозгов не хватает. Ничего тебя не волнует, вечно где-то витаешь. Нет, не о такой жизни я мечтала! Ты растоптал мои мечты. И любовник у меня не от хорошей жизни появился.

Найдя оправдание для своей измены и не испытывая никаких угрызений совести, Дзюнко со свойственным ей энтузиазмом бросилась в объятия другого мужчины. Через полгода она вышла замуж во второй раз. Однако, по рассказам общих знакомых, характер второго мужа Дзюнко был до странности похож на Фумия. Ну что ж, во всяком случае, слухи о разводе до него не доходили, значит, все у них ладится. Вероятно, тот, другой, все же подходил ей больше, хоть и был похож на Фумия.

Остается только порадоваться друг за друга. Она нашла себе подходящего мужчину и вместе с ним отправилась в новую жизнь. Ну а он нашел девушку по имени Хинако и, кажется, собирается ее потерять.

Хинако задумчиво глядела перед собой. Внезапно он вспомнил, какой она была в школе. Боялась лишний раз раскрыть рот и всегда была напряжена.

— Прости меня, — промолвил Фумия. Хинако повернула к нему усталое лицо. — Я был не прав.

Ее взгляд смягчился.

— Давай забудем.

Фумия кивнул. Атмосфера в машине заметно разрядилась. Они миновали Китано, дальше дорога лежала вверх вдоль течения Сакагавы. Хинако вскользь заметила, что вчера вечером к ней заходила Юкари Фудзимото.

— Кажется, ее муж узнал о Кимихико.

Фумия вытаращил глаза:

— Какой кошмар. У Юкари муж хоть и добряк, но рубит сплеча. А Кимихико все такой же — куда ветер дунет…

— Она говорит, что собирается рвануть с ним в Осаку.

— Но ведь у них же дети. Это, наверное, не так просто.

— Юкари просто бредит этой идеей. Сказала, что хочет жить в городе. Похоже, сыта по горло деревней.

За поворотом показалась Якумура. В центре управа и сельхозкооператив, вокруг бескрайние поля. Интересно, Хинако тоже наскучила их деревня?

Словно прочитав его мысли, девушка промолвила:

— Я бы смогла жить в Якумуре. По-моему, здесь куда лучше, чем в Токио. — Она серьезно взглянула на Фумия. — Думаю, я могла бы насовсем перебраться сюда.

Фумия не сдержал счастливой улыбки.

— Хорошая мысль, мне нравится, — сказал он и тут же торопливо добавил: — Мы тогда сможем чаще видеться.

Лицо Хинако засветилось неподдельной радостью.

Они переехали мост, проехали мимо дома Оно и взобрались на холм. Вот она и дома. Боясь взглянуть на Фумия, Хинако еле слышно промолвила:

— Зайдешь?

Сердце Фумия затрепетало. На часах было три пополудни. Они вместе миновали калитку.

— Вернулась наконец? — послышался недовольный голос.

Возле дома стоял мужчина. Волнистые волосы, стройное тело, но уже наметился животик. Выразительные черты лица, очки в модной оправе, стильный льняной пиджак.

Хинако застыла как вкопанная. Фумия достаточно было взглянуть на нее, чтобы все понять. Эти двое не просто друзья. Ему казалось, что он превратился в пепел и тихо осыпается наземь.

Мужчина тоже заметил Фумия и нарочито вежливо поклонился:

— Хинако, похоже, вам многим обязана.

— Помолчи, Тору! — прикрикнула на него девушка, а Фумия поспешил объясниться:

— Я школьный друг Хинако. И ничем таким она мне не обязана, — сказал он, а затем холодно попрощался и быстро пошел прочь.

Казалось, Хинако вот-вот расплачется. Парень примирительно крикнул ему вслед:

— Куда же вы? Постойте. Мне крайне интересно узнать, какой Хина была в школе. Она категорически не хочет рассказывать мне о своем детстве.

— Не хочу мешать, — не поворачиваясь, ответил Фумия.

— Фумия, Фумия! — несся вслед жалобный голос Хинако, но он решительно сел в машину и рванул с места.

«Вот оно, мое счастье, ускользает навсегда», — обреченно думала Хинако, провожая глазами быстро удаляющийся синий седан. Больше всего на свете ей сейчас хотелось броситься за Фумия, остановить его. Но что она ему скажет? Вывернет наизнанку всю свою непутевую жизнь? Признается в том, что не умеет принимать решения и бежит от реальности? Да он тут же возненавидит ее!

Тору ухмыльнулся:

— Ну тут у вас и дыра! Спросил у местных жителей, где тебя найти, а они мне: «A-а, это та, что из Токио в деревню вернулась?» Тут не скроешься.

Она резко оборвала его:

— Зачем пожаловал?

Тору обиженно надулся:

— Хорошо же ты меня встречаешь. Нет бы похвалить, что приехал. Сама-то хороша! Пропала, целую неделю тебя носит непонятно где, работа заброшена, я места себе не нахожу. Ты по телефону сказала, что остановилась в Якумуре, и я, представь себе, тебя отыскал! — Каждый жест его кричал о том, какое огромное одолжение он сделал Хинако.

«Ну вот, опять», — устало думала Хинако. Тору обожал этот покровительственный тон, особенно по отношению к тем, кто находился в менее выигрышном положении. Словно основная тема в причудливой мелодии, покровительственные нотки то звучали отчетливо, то терялись в других аккордах, но в целом стоило хорошенько прислушаться, и их можно было безошибочно выделить из общего строя. Сегодня Хинако не пришлось даже напрягать слух.

— Я тебя сюда не звала.

Глаза Тору ехидно блеснули за стеклами модных очков.

— Слушай, я понял! Ты как раз собиралась отомстить мне за измены, а тут я все испортил.

— К твоим изменам это не имеет отношения.

— Ну, детка, улыбнись. Все это выеденного яйца не стоит! Ты же знаешь, ни одна из них тебе и в подметки не годится. Мы с тобой живем в другом измерении.

Тору совершенно спокойно рассуждал о собственной неверности. Последняя пассия Тору, начинающая модель, мало чем отличалась от своих предшественниц — певицы, учительницы музыки, официантки из соседней закусочной, стилистки… Бесконечные адюльтеры неизменно становились поводом для ссор, но каждый раз Тору каким-то непостижимым образом удавалось замять скандал.

— Все. С меня хватит, — набрав побольше воздуха, решительно выдохнула Хинако. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Тору не верил собственным ушам:

— Ты о чем?

— Я много думала, Тору, и поняла: не важно, сколько будут тянуться наши отношения. Все равно из них ничего не выйдет. Ты будешь таскаться за каждой юбкой, а я — изо всех сил играть роль разумной взрослой женщины, с легкостью закрывающей на это глаза. Какой смысл?! — Тору открыл рот, пытаясь что-то сказать, но Хинако продолжала, не дав ему вставить ни слова: — Мы пять лет вместе, но за эти годы ни на миллиметр не продвинулись навстречу друг другу! Мы по-прежнему сохраняем разумную дистанцию, чтобы не запачкать рук. Даже через сто лет между нами ничего не изменится. Ни-че-го!

Тору пристально посмотрел в глаза Хинако:

— Я все понял. Ты хочешь замуж.

— Замуж?!

— Да. Я знал, что ты хочешь замуж. Ты устала от неопределенности. Я не против. Просто никак не мог выбрать подходящий момент.

Хинако смерила его ненавидящим взглядом. Да, она хотела замуж. Но он всегда с ловкостью обходил эту скользкую тему. И вот теперь он выложил это, словно козырь из рукава. Любой мужчина воспринимает брак как крайнюю меру, чтобы удержать женщину рядом, и искренне верит, что после предложения руки и сердца она должна растаять от благодарности и мгновенно согласиться.

— Брак ничего не изменит. — Хинако взвешивала каждое свое слово. — Наши отношения изжили себя давным-давно. Закончились гораздо раньше, но почему-то до сих пор тянулись.

Закончились, но они их тянули. Роман с ним не мог стать началом чего-то нового, а значит, расставшись, они ничего не обретут и не потеряют. Раньше ей казалось, что останься они вместе или расстанься навсегда — это ничего не изменит; так не лучше ли вялотекущий роман, чем полное одиночество? Мужчина рядом — это лучше, чем никого, а секс — лучше, чем его отсутствие. С этой спорной теорией она жила до сегодняшнего дня. И что в итоге? Она пыталась искренне любить, но взамен получила лишь боль, много боли. С нее хватит! Она не хочет, чтобы ее жизнь превращалась в нагромождение ошибок.

Хинако отперла замок и вошла в дом. Подхватив дорожную сумку, Тору скользнул за ней. Хинако с ненавистью глядела в его холеное белое лицо. Вот так же он пробрался и в ее жизнь. Через приоткрытую дверцу холодным ужом вполз в сердце, заскользил по телу, свил в ней одно из своих многочисленных гнезд.

Не снимая обуви, Хинако направилась в кухню и стала искать в телефонном справочнике номер таксопарка в Китано.

— Ну, малышка, покапризничала, и хватит. Не думаю, что это конец. Да ты и сама это понимаешь. Иначе ты не звонила бы мне отсюда. Помнишь, ты сказала, что хочешь услышать мой голос, и вот я уже тут! И чем же теперь моя девочка недовольна? — Тору без приглашения уселся на стул.

Хинако молча набрала номер и попросила прислать такси. В таксопарке никто не слышал о доме Мёдзин, пришлось сказать, что это рядом с Оно, и ее тут же поняли.

Узнав, что машина будет минут через двадцать, Тору вздохнул с явным облегчением:

— Вот и отлично. Не хотелось бы надолго застрять в этой дыре. Сегодня переночуем в городе, завтра погуляем по округе — будешь моим экскурсоводом? — а потом на самолет и в Токио!

— Ты уезжаешь один. — Хинако брезгливо подхватила дорожную сумку Тору и швырнула ее к порогу. — Вон из моего дома.

Тору успокаивающим жестом поднял ладони:

— Послушай, Хина, давай объявим перемирие. Я нужен тебе, ты нужна мне. Я действительно виноват перед тобой. Прости меня. — Он попытался ее поцеловать, но Хинако оттолкнула его.

Он заговорщицки подмигнул:

— Ну и норов у тебя, дорогуша. Но мне нравится.

Надо же! Тору соизволил найти в Хинако хоть одно достоинство. Он еще что-то говорил о том, как это глупо — порывать с ним, ведь он, как никто другой, знает ей цену, и о том, что им надо вернуться в Токио, чтобы все хорошо взвесить. Если ей так этого хочется, он согласен даже жить вместе.

Хинако хотелось заткнуть уши.

Что-что, а уговаривать Тору умел. Он обволакивал собеседника уютным облаком лести и говорил, говорил, говорил… Так бывало всегда. Чем отчаяннее она пыталась объясниться с ним, достичь хоть какого-то понимания, тем более безоружной чувствовала себя перед этим странным обаянием. В конце концов голову обволакивало дурманом и ей становилось все равно. Он проделывал с ней это сотни раз, но больше она этого не допустит! Сколько можно топтаться на одном месте?

Хинако швырнула сумку Тору за порог, и та глухо шлепнулась на землю.

— Ты что делаешь? — Тору сорвался на крик.

— Прошу тебя уйти из моего дома.

Лицо Тору покрылось красными пятнами; он вышел на улицу с видом оскорбленного достоинства:

— Нашла другого мужика — и все, прощай, Тору? Использовала по полной программе, а как публика тебяпризнала, так я и не нужен стал. Можно и на свалку… Ты страшная женщина!

Хинако едва не расхохоталась, ощутив себя героиней дешевой мелодрамы. А что? Жизнь с Тору могла бы стать неплохим началом ее драматической карьеры.

— Прощай. — Хинако попыталась захлопнуть дверь, но Тору не пускал ее.

— Ты не можешь поступить так со мной, ведь я проделал огромный путь.

Самолюбие Тору явно было уязвлено, и это тронуло Хинако. Не важно, как они к этому пришли, но ведь именно она положила конец их отношениям и причинила ему боль. Видит бог, она этого не хотела. Не хотела рвать с ним, несмотря на все его прегрешения. Огромным усилием воли она заставила себя еще раз попрощаться.

Тору звал ее, пытался надавить на дверь, но Хинако с силой навалилась на нее:

— Уходи, Тору.

Из-за двери послышался душераздирающий вопль, — кажется, она прищемила ему палец.

— Ах ты… — послышались ругательства, и Тору с силой распахнул дверь. Он стоял, потирая руку, черный от злости. Куда только девалось его обычное хладнокровие? Казалось, еще секунда, и он просто взорвется от ярости.

«Сейчас ударит», — стрелой пронеслось в голове.

Тору подался ей навстречу. В этот момент у ворот просигналило такси. Водитель изумленно разглядывал валяющуюся в пыли сумку. Тору послал Хинако уничижительный взгляд и, подхватив сумку, направился к машине.

— Потом не приходи, — грубо бросил он на прощание, захлопнул дверцу, и машина уехала.

Хинако медленно прикрыла дверь, прошла на веранду и закурила.

На душе была бескрайняя, безнадежная пустота. В голове ни одной мысли. Вдох — дым наполняет легкие, выдох — сизым облаком плывет по саду. Вдох. Выдох. Вдох… На глазах выступили слезы.

Она ничего не чувствует, только слезы почему-то все текут и текут. Вдох…

Ущелье Богов представляет собой узкий просвет между скалами в северной части деревни Якумура. Удивительно, что на этом небольшом участке совершенно отсутствуют деревья, зато цветы представлены необычайным многообразием видов.

Подземные воды Ущелья Богов дают начало реке Сакагава, прорезающей Якумуру насквозь. В деревне по сей день сохранился обычай черпать из Сакагавы воду для окропления кладбищ. Данная традиция указывает на глубинную связь между загробной жизнью, Сакагавой и Ущельем Богов, откуда река берет начало.

С другой стороны, реку Ниёдо, куда впадает Сакагава, в древности называли Божественной рекой. Ниёдо берет начало с Исидзути — самой высокой точки Сикоку. Исидзути издревле считалась священной горой, с ней тесно связано имя основоположника японского аскетства Энно Одзуно. В переводе с древнего языка название Исидзути означает «дух камня», и присутствие этого духа явственно ощущается здесь и по сей день.

Любопытно, что неподалеку находится местечко Футана, что в переводе означает «два имени». Резонно было бы предположить, что оно каким-то образом связано с названием «двуименного острова» Иё, упомянутого в «Записях о деяниях древности».

Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что священная гора Исидзути еще в древности играла особую роль в судьбе Сикоку.

Поежившись от холода, Фумия отложил книгу и достал теплое одеяло. За окном была глубокая ночь, Якумура тихо плыла в лунном свете.

Невероятно холодная ночь для лета. И в комнате почему-то темно, хотя горят все лампы…

Перекошенные жалюзи, смятое покрывало на кровати, толстый слой пыли на книжных полках. Комната казалась совершенно безжизненной и как нельзя лучше соответствовала нынешнему состоянию Фумия.

«Думаю, я бы могла навсегда перебраться в Якумуру», — зазвучал в памяти голос, и ему показалось, что его сейчас вывернет от отвращения.

Какой же он дурак! У нее и в мыслях не было возвращаться в Якумуру, а он, Фумия, для нее просто забавный деревенский ухажер. Он с горечью вспомнил, что, как мальчишка, назначал ей свидание за свиданием. Такого унижения он не испытывал ни разу в жизни.

Забыть ее, выкинуть прочь из сердца! Он не хочет иметь с ней ничего общего, будет жить как раньше, когда ничего не знал о ней. Все равно она скоро улетит на свою планету под названием Токио, мысленно убеждал он себя, а перед глазами отчетливо стояло ее лицо, взгляд раненого зверя, — кажется, ее расстроил приезд того мужчины, явно любовника. Он даже заметил на ее лице отвращение. Может быть, он все-таки не прав?..

Фумия тут же отогнал предательские мысли. Нет, он не позволит себе поддаться на глупые мечты и снова испытать разочарование. Он живет в Якумуре, а она скоро отправится в Токио. Ему необходимо забыть ее, выбросить из головы.

Получше закутавшись в одеяло, он вновь углубился в чтение.

С давних пор самая высокая в окрестностях гора считалась обителью богов. Кто такие боги? Духи предков. Таким образом, обитающие на Исидзути духи камней в действительности являются духами предков. Взбираясь на высокую вершину, души умерших предков проходят очищение и затем оберегают живых.

Любопытно, что духи умерших могут выступать как в качестве хранителей, так и в качестве жаждущих возмездия злых демонов. Думаю, подобное двуличие мертвеца обусловлено борющимися в нем противоречивыми сущностями. Для описания этих двух сущностей далее предлагаю использовать понятия «душа» и «дух», подразумевая, что душа в момент смерти стремится освободиться от плоти, а дух, напротив, отчаянно противится расставанию с телом.

Если мы обратимся к написанию иероглифа «душа», то увидим, что в нем присутствует элемент «облако». Что представляет собой облако? Поднимающиеся вверх клубы пара. Душа, подобно легкому облачку, стремится вознестись к небесам и очиститься, чтобы превратиться в духа, оберегающего покой живых.

Теперь попробуем взглянуть на иероглиф «дух». Здесь мы видим элемент «белизна», символизирующий обглоданный червями белый скелет. В то же время белый цвет, как известно, символизирует заключенную в теле энергию. Дух, в отличие от души, остается поблизости от разлагающейся и пожираемой червями плоти. Он всеми силами цепляется за жизнь. Даже лишенный телесной оболочки, дух продолжает скитаться по земле.

Таким образом, в каждом человеке уживаются дух и душа, и только от него самого зависит, что одержит верх.

Стремящиеся к очищению души собираются на горе Исидзути, а жаждущие вернуться в телесную оболочку духи — в Ущелье Богов. Между ними, словно мостик, пролегла Божественная река Ниёдо. Случается, что дух и душа после смерти находят друг друга, перебравшись через Ниёдо. Что произойдет, слейся они снова воедино? Вероятно, плоть перестанет быть привилегией живых. Хотя, если допустить, что плоть и есть сочетание души и духа…

Тоса с незапамятных времен считалась местом обитания дьявола и мертвецов. Возможно, в древности люди после смерти не распадались на дух и душу, а просто переходили в иную форму существования. Если допустить, что мертвецы и живые когда-то уживались в одном и том же месте, то, вероятнее всего, таким местом был Сикоку — остров мертвых.

На этом первая часть книги Ясутаки Хиуры заканчивалось. Вторая была посвящена старинным местным преданиям. Фумия отложил книгу и уставился в потолок.

Души, стремящиеся покинуть тело, поднимаются на гору Исидзути. Духи, цепляющиеся за плоть, собираются в Ущелье Богов. Остается выяснить, каким образом туда попал столб с горы Исидзути…

Еще раз. Ущелье Богов — обитель духов мертвых. Какую цель преследовали древние люди, которые перенесли туда камень с вершины горы?

В распахнутое окно тускло светила луна. В комнате становилось все прохладнее, но Фумия уже не чувствовал холода. Подложив руку под голову, он застывшим взглядом глядел в потолок.

Перед его мысленным взором проносились образы древних людей, в диковатом танце кружащих вокруг столба посреди Ущелья Богов. Их лица покрыты татуировками, на руках и ногах позвякивают браслеты, тела украшены кабаньими клыками.

Сумрак постепенно рассеивался, откуда-то пахнуло сыростью, воздух вокруг внезапно стал липким и вязким.

Фумия неподвижно вытянулся на постели. Тело стало тяжелым и неповоротливым. Его неотвратимо тянуло вниз, в холод, на самое дно сознания. Кружащиеся в танце фигуры стали расплываться, словно он смотрел на них сквозь мокрое стекло. На лицах людей было написано блаженство, танец отдавал безумием. Почему он не слышит музыки, не чувствует их горячего дыхания? Фумия пытался коснуться людей, но руки хватались лишь за бесплотный воздух.

Тело его постепенно остывало, губы синели. Однако Фумия был приятен этот ледяной холод. Бескровные губы растянулись в улыбке навстречу бездонной бездне.

Глава 11

Черная стрекоза присела на мокрый камень. Было видно, как в воде шевелят плавниками рыбы.

Положив на колени альбом для набросков, Хинако устроилась на берегу Сакагавы. Противоположный берег был усеян деревенскими избами. В полях мелькала зеленая фуражка почтальона. Ласковое солнышко выманило девушку из душного дома.

Прошлой ночью ей не спалось. Нет, она не раскаивалась в том, что выгнала Тору, но было неприятно сознавать, что она причинила ему боль. А еще, лежа без сна, она думала о том, что, к сожалению, потеряла Фумия… На душе было пусто и зыбко.

Они старательно возводили мост, но в самый последний момент он рухнул. Тонкая нить, незримо связывавшая их, бесследно исчезла. Что делать, если стоишь на разрушенном мосту? Нельзя ни двинуться вперед, ни отступить назад. Можно только замереть на месте, в ужасе наблюдая, как мутный поток уносит опоры, которые некогда казались такими надежными.

За спиной послышались чьи-то шаги. Хинако оглянулась и увидела, что к ней приближается Ясудзо Оно с мешком через плечо.

Хинако неловко поприветствовала соседа, а тот замедлил шаг:

— Вчера какой-то солидный господин приходил, искал тебя. Нашел?

Похоже, вся деревня уже в курсе приезда Тору. По интонации соседа было ясно, что он видел, как они с Фумия вместе вернулись на машине. Превозмогая неприязнь, Хинако учтиво поблагодарила его.

— Нашел. Спасибо большое. Знакомый из Токио заезжал повидаться. Уехал в тот же день.

Ясудзо вытаращил глаза:

— Из Токио?! Специально приехал из Токио, чтобы встретиться с тобой?!

Ясудзо явно снедало любопытство, но Хинако быстро сменила тему:

— Как ваш урожай?

Лицо соседа моментально приняло кислый вид.

— Да вот, картошку иду выкапывать. Это вообще-то бабкин огород, да только она со вчерашнего дня сама не своя — заперлась в комнате и сидит как сыч. В такую-то жару! Словно подменили ее. Сходи, говорю, на огород, проветрись, а она за свое: подальше, мол, надо держаться от Ущелья Богов.

— Ее огород возле ущелья?

— Не доходя. Но старуха сейчас от каждого куста шарахается. Вчера еще сосед заходил — вот принесла нелегкая! — говорит, видал привидение. Мол, отец покойный ему явился. Так наша бабка, как услышала, побледнела, руками замахала. О-ох… Все с ума посходили от этой жары. Зашел в лавку, а там тоже только и разговоров что о каких-то привидениях и призраках. — Ясудзо был явно не прочь почесать языком. — А еще поговаривают, молодая жена Фудзимото сбежала. Уж не знаю, брешут или правда?

Хинако уже приоткрыла рот, но вовремя опомнилась.

— И о чем только нынешняя молодежь думает? Вот сын Симадзаки тоже бросил жену с малыми детьми, только его и видели.

Значит, Юкари с Кимихико все же уехали в Осаку. Наверное, сразу после того, как ушли от нее.

— Тидзуко вчера заходила к ним в магазин, хозяин сказал, что поедет разыскивать беглянку. Дуралей! Я бы на его месте нашел себе новую жену да зажил припеваючи. — Ясудзо хрипло засмеялся. — Слушай, Хинако, а может, тебе за него пойти?

Хинако с трудом сдержалась, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь гадость. Ясудзо, посмеиваясь, зашагал в сторону Ущелья Богов.

Девушка задумчиво глядела на воду. Юкари сказала, что она совсем не знает Якумуру. Пожалуй, она права. Хинако приехала в деревню зализывать душевные раны, а что получила? Разочаровалась в дружбе с Саёри, испортила отношения с Фумия. Не вернись она в Якумуру, никогда не узнала бы о смерти Саёри, не влюбилась бы в Фумия. Жила бы себе с Тору, ссорилась, мирилась.

Похоже, все напрасно и лишено всякого смысла.

Хинако постаралась выкинуть тоскливые мысли из головы и снова взялась за альбом — да так и замерла с карандашом в руке.

Вместо берега на рисунке было отлогое ущелье, окруженное густыми зарослями. Это же Ущелье Богов! Но как такое возможно? Она прекрасно помнила, что рисовала речной берег. Когда же он успел превратиться в ущелье?

На мгновение Хинако показалось, что она каким-то непостижимым образом очутилась в Ущелье Богов. Она в панике огляделась. Прямо перед ней тихо несла свои воды Сакагава. В воздухе кружилась черная блестящая стрекоза. Не было никакого сомнения в том, что она сидит на берегу реки.

Хинако снова уставилась в альбом. С рисунка на нее глядело Ущелье Богов. Девушка быстро открыла страницу с наброском ущелья, сделанным пару дней назад, и сравнила два рисунка. На первый взгляд все одинаково, тот же каменный столб посредине, но затем Хинако увидела, что на втором рисунке на месте впадины чернеет небольшой пруд.

От поверхности пруда поднимаются клубы пара, в которых угадываются человеческие фигуры — мужчина и женщина, почти девочка.

Хинако вгляделась в их лица. Никакого сомнения. На рисунке изображены Фумия и Саёри.

Взявшись за руки, они собирались войти в пруд. Оба тихонько улыбались, но что-то неуловимо указывало на то, что это мертвецы.

Присмотревшись, Хинако заметила, что травы и деревья, теснящиеся вокруг ущелья, — это люди. Мужчины, женщины, старики, дети… Казалось, еще чуть-чуть, и грустные, веселые, сердитые лица оживут на гладкой поверхности листа.

Хинако в ужасе захлопнула альбом. На лбу выступила испарина, из груди рвался крик.

В прошлый раз она нарисовала странный каменный столб, и Фумия тут же его нашел. Это что же, значит, и этот ее рисунок превратится в реальность? Фумия и Саёри, идущие рука об руку…

Хинако вспомнила глаза Саёри, гневно сверкнувшие на нее из воды. Все очень просто. Саёри страстно ревнует Фумия, ведь она тоже была влюблена в него. Хинако чувствовала, что еще немного, и Фумия уйдет туда, откуда она уже не сможет его вернуть. Она знала, где его искать. Он сейчас с Саёри в Ущелье Богов.

Отшвырнув альбом, Хинако бросилась бежать.

Дорога резко уходила в горы. Цикады пронзительно кричали ей вслед. Хинако промчалась мимо маленькой тропки, по которой ушел Ясудзо, и бросилась к ущелью. Дыхание становилось все тяжелее, по спине градом стекал пот. Она отдала бы что угодно, чтобы все это оказалось лишь ложной тревогой.

Вот наконец и Ущелье Богов. Топча тигровые лилии, Хинако мчалась вперед. Еще издали она заметила у столба одинокую белую фигуру. Сперва она решила, что это Фумия, но тут же поняла, что ошиблась. Перед ней была Тэруко. Хинако почувствовала невероятное облегчение. Она готова была смеяться над собой. Нет, ну надо же такое придумать: картина ожила! Она стала неторопливо спускаться со склона.

Маленькое болотце в центре ущелья, кажется, немного разрослось. Вокруг столба, по щиколотки увязая в топкой грязи, кружилась против часовой стрелки Тэруко в белом одеянии паломницы. Грязные капли заливали белый балахон, но женщина, похоже, ничего не замечала. Блуждающий взгляд был устремлен в небо, губы торопливо что-то бормотали. От Тэруко исходила неясная угроза, но Хинако решилась окликнуть женщину:

— Тэруко! Тэруко!

Наконец та услышала обращенный к ней голос и устремила на девушку мутный непонимающий взгляд.

— Это я, Хинако Мёдзин, подруга Саёри…

Слово «подруга» больно кольнуло в самое сердце. Может ли она называть себя подругой Саёри?

При упоминании о дочери пустой взгляд Тэруко оживился.

— Саёри? Так вот же она, рядом со мной. Смотри.

Тэруко подняла руку с выпуклыми венами и дрожащим пальцем ткнула куда-то вбок. Ноги Хинако подкосились, она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Казалось, кто-то дернул ее за ниточку и заставил взглянуть туда, куда указывала Тэруко.

Никого. Только крошечное топкое болотце.

Мужчина и женщина слились в объятиях у подножия узкой скалы. В небе ярко сияла луна. Смуглая спина мужчины казалась еще темнее на фоне белого, как мрамор, хрупкого женского тела. Он содрогнулся, словно от судороги, из груди вырвался протяжный стон. Женщина блаженно улыбалась, ее раскосые глаза отражали полную луну. Зеленая скала над ее головой напоминала гигантский фаллос.

— Эй, Акисава, проснись!

Фумия отмахнулся, но кто-то настойчиво тряс его за плечо. Кэн Морита ухмыльнулся и ехидно заметил:

— Да… Видать, хорошо ты вчера отдохнул…

Фумия потер глаза. Разбирая бумаги, он не заметил, как уснул. Кажется, ему даже что-то снилось, но что? Кончиком шариковой ручки Кэн указал на дверь кабинета деревенского главы:

— Тебя сам вызывает.

Фумия быстро вскочил со стула. Он все еще был как в тумане. Непонятно, спал он прошлой ночью или нет. Лежа ночью в кровати, он испытал ни с чем не сравнимое наслаждение, но, поднявшись утром, почувствовал неимоверную слабость и ломоту во всем теле. Словно продираясь сквозь зыбкое марево, он постучал и вошел в кабинет деревенского главы. За спиной Каваками висела фотография Якумуры с высоты птичьего полета. При виде Фумия он радостно улыбнулся, при этом его кустистые брови поползли вверх.

— Ну-ка, Акисава, взгляни сюда. — Он протянул ему последний номер «Вестника Якумуры». — По-моему, великолепно. Не хочу хвалиться, но моя заметка весьма неплоха, весьма! Заму тоже понравилось. — Кажется, он даже не заметил, что «его заметка» была почти полностью переписана Фумия. — Знаешь, я подумал, что неплохо бы в сентябрьском номере отвести побольше места для моих материалов.

Каваками всерьез проникся сомнительной идеей и долго выкладывал Фумия свои соображения о том, как усовершенствовать вестник.

Когда Фумия наконец вернулся на место, по телевизору как раз начались новости.

«Мощный тайфун № 214, пришедший со стороны архипелага Огасавара, сегодня обрушился на Окинаву и в настоящий момент направляется на северо-восток. Предполагается, что завтра в первой половине дня в штормовой зоне окажется остров Кюсю».

Кто-то проворчал, что на улице опять духота, но Фумия было холодно. Он разложил перед собой листы, но буквы набегали друг на друга, расплывались черными кляксами на белой бумаге. До чего же они похожи на камешки! Камни складываются в горы. Фумия сидел, неподвижно уткнувшись в лист бумаги, не слыша ни голосов, ни надрывно звонящих телефонов. Он был далеко.

Кажется, в доме кто-то есть. Девушка подняла голову и прислушалась. Показалось.

Хинако сидела в доме Хиура у постели Тэруко. Женщина тихонько посапывала. Даже во сне ее лицо выражало обиду за то, что ее так некстати вернули домой.

В Ущелье Богов, не на шутку обеспокоенная странным поведением Тэруко, девушка позвала на помощь Ясудзо. Вместе они кое-как смогли увести Тэруко.

Дома Тэруко затихла и моментально уснула. Хинако осталась присмотреть за женщиной, а Ясудзо побежал звонить ее родственникам.

Хинако вышла на веранду. Сад манил прохладой. Тэруко спокойно спала, и девушка решила прогуляться.

Когда-то они играли здесь с Саёри. В те годы Тэруко была настоящей красавицей, а Ясутака — добродушным хозяином винодельни. Кодзи, брат Саёри, хоть и казался на первый взгляд букой, на самом деле был отличным малым. Кто мог подумать, что семью Хиура постигнет череда таких несчастий?

Предаваясь воспоминаниям двадцатилетней давности, Хинако неторопливо бродила по саду. Сейчас здесь царило запустение. Она свернула на узкую дорожку между винодельней и складом. Вокруг в беспорядке валялись полусгнившие бочки для саке и пыльные бадьи. Пройдя вглубь, Хинако наткнулась на небольшой амбар. Черепичная крыша поросла мохом, маленькое оконце было плотно прикрыто ставнями. Похоже, здесь лет сто никто не бывал.

В ее воспоминаниях Ясутака всегда появлялся именно с этой дорожки. Интересно, что он делал в странном амбаре? Не в силах совладать с любопытством, Хинако взялась за дверную ручку. Дверь с грохотом отворилась, открыв ей небольшую комнату.

Тусклый свет, пробивавшийся сквозь закрытые ставни, освещал ряды книжных полок. Толстый слой пыли на старинном деревянном столе… Хинако подошла к книжным полкам. Фольклористика, классика, народные сказки… Книги были покрыты голубоватой плесенью, в комнате пахло сыростью.

Похоже на рабочий кабинет. Скорее всего с тех пор, как хозяин слег, сюда никто не заходил.

Значит, все здесь осталось таким, как при Ясутаке. На столе под слоем пыли лежала рукопись. Хинако наклонилась и прочла название: «Древняя культура Сикоку. Продолжение».

Вероятно, это вторая часть той книги, о которой говорил Фумия. Хинако бережно взяла рукопись. В конце концов, она пролежала здесь почти двадцать лет… Большого греха не будет, если Хинако немного почитает. Взглянув на безмятежно спавшую Тэруко, Хинако устроилась на веранде и перевернула первую страницу.

Полгода ушло у меня на то, чтобы собрать воедино результаты многолетних исследований; так появилась «Древняя культура Сикоку». И все же я не чувствовал удовлетворения. Слишком о многом мне пришлось умолчать. Пишу эти строки прежде всего для того, чтобы привести в порядок собственные чувства.

За окном ночь. Даже отсюда, из своего кабинета, я слышу оглушительную музыку, несущуюся из комнаты Кодзи. Он любит западный рок.

Тэруко снова отправилась по святым местам в память о Саёри. Где она сейчас? Наверное, спит на каком-нибудь постоялом дворе. После смерти Саёри жена неузнаваемо изменилась, без конца сетует, что род Хиура по женской линии прервался. Я умоляю ее одуматься. При одной мысли о том, как все это может сказаться на Кодзи, меня охватывает смятение. Я почти уверен, что он чувствует себя заброшенным и ненужным матери. Мне тяжело видеть, как день ото дня его лицо приобретает все более жесткое выражение.

Если быть до конца откровенным, то Кодзи всегда гораздо больше был «моим ребенком», чем его сестра. При жизни Саёри я иногда даже сомневался, моя ли это дочь. Саёри бывала со мной ласкова, но душа ее всегда оставалась для меня загадкой. Я неловко чувствовал себя под оценивающим взглядом ее раскосых глаз. Порой я даже боялся собственной дочери. Впрочем, то же можно было сказать и о Тэруко. Думаю, и та и другая внутренне меня отвергали. Только теперь я понял: причина в том, что обе они — женщины из рода Хиура.

Войдя в эту семью, я в полной мере ощутил, что значит Хиура. Мужчина для них не более чем племенной бык. Род Хиура придает огромное значение связи между матерью и дочерью, ведь только по женской линии передается их дар шаманок и чревовещательниц.

Впервые я задумался об этом перед первой брачной ночью с Тэруко. Ёсико, будущая теща, велела мне отвести Тэруко в Ущелье Богов. Семейный обычай предписывает старшей дочери в ночь бракосочетания отправиться туда с мужем.

Поскольку Ущелье Богов считается обителью мертвецов, традиция проводить там первую брачную ночь показалась мне несколько необычной. Оказалось, тесть также исполнил этот странный ритуал в ночь собственной свадьбы. Скрепя сердце я согласился. Если вошел в семью, уважай ее традиции.

Стояла зима. В небе ярко сияли звезды, освещая нам с Тэруко путь. Когда мы пришли в ущелье, Тэруко увлекла меня в самую его глубину, в низину, где не росла даже трава. Она улеглась прямо в эту низину, и мы впервые отдались друг другу.

Вокруг не было ни души, но у меня было странное ощущение, что за мной наблюдают тысячи крохотных существ.

Вскоре Тэруко забеременела, и на свет появился мальчик. Я был потрясен, прочитав в ее глазах немой упрек, а теща, дав волю слезам, обвинила меня в том, что я не выразил должного почтения богам ущелья, и вот, в наказание, у нас родился сын. Между тем первенец Хиура обязательно должен быть женского пола.

Как только Кодзи немного подрос, Тэруко вновь позвала меня в Ущелье Богов, чтобы «исправить первую брачную ночь». Я пошел. В то время я, кажется, пошел бы за ней куда угодно. После рождения сына жена ни разу не подпустила меня к себе. Мы вновь оказались в Ущелье Богов и снова отдавались друг другу в той самой топкой низине. Я опять чувствовал на себе взгляды множества глаз. Тело сковал холод. Я был где-то на грани сна и яви. Ночь с Тэруко оказалась настоящим блаженством, и я даже не помню, как ушел из ущелья и оказался дома.

Потом родилась Саёри. Дочь очень любила бывать в Ущелье Богов, и иногда мне даже казалось, будто она знает, где именно ее зачали.

На протяжении веков женщины рода Хиура отправлялись со своими мужьями в Ущелье Богов и рожали дочерей. Таким образом, получается, что все они родом из обители мертвецов, и ничего удивительно нет в том, что они могут вызывать духи мертвых. Они отправляются в Ущелье Богов, словно к себе домой, и запросто общаются с мертвецами.

Я заинтересовался этим вопросом и стал подробно изучать его. Однако на все мои расспросы о шаманстве, чревовещании или Ущелье Богов Тэруко отвечала упорным молчанием. Сеансы чревовещания специально устраивались днем, пока я на работе. В результате эта сторона жизни моей жены так и осталась для меня загадкой.

В прошлом году, когда Саёри не стало, Тэруко словно сорвалась с цепи, без конца повторяя, что женский род Хиура прервался. Порой казалось, что судьба древнего рода печалит ее гораздо больше, чем смерть дочери. В конце концов она обвинила в смерти Саёри меня, напирая на то, что если бы Саёри родилась первой, то получила бы гораздо более сильную карму. Я оказался виноват в том, что не смог сразу зачать дочь.

Однажды между нами состоялся совершенно дикий разговор.

— Ты знаешь, что Сикоку называют островом мертвых? — спросила она.

Я ответил, что даже не слышал об этом, и тогда она пояснила:

— Сикоку находится очень близко от царства мертвых, вот почему его так называют. А когда-то, в глубокой древности, мертвецы обитали на самом Сикоку. От Ущелья Богов до страны мертвецов рукой подать, а мы, женщины рода Хиура, настоящие шаманки, поэтому… — Тут она быстро оглянулась по сторонам и шепотом добавила: — Я могу пойти в царство мертвых и вернуть Саёри. Для этого надо обойти святые места Сикоку против часовой стрелки. Да, я пойду в страну мертвых и приведу дух Саёри.

От этих слов у меня мурашки побежали по телу. Я понял, что жена стремительно теряет разум, однако сделал вид, что все нормально. Доверив мне мучившую ее тайну, Тэруко заметно успокоилась. Я порадовался, решив, что она начала приходить в себя после смерти дочери, и приступил к написанию «Древней культуры Сикоку», — мне тоже необходимо было оправиться от ужасной трагедии.

Следующие события произошли приблизительно через месяц после публикации моей книги. Тэруко исчезла, оставив записку с единственной фразой: «Ушла в паломничество». Мне ничего не оставалось, как заявить в полицию. Через две недели ее доставили домой. Она бросилась на меня с кулаками, яростно требуя не мешать ей. Ее родственники также обвинили меня в том, что я не дал ей справить панихиду по умершей дочери. В следующий раз, когда Тэруко отправилась паломничать, я уже не пытался ее остановить.

Думаю, именно из-за смерти Саёри вся наша жизнь пошла под откос. А может, причина в том, что Саёри еще не умерла, а до сих пор живет внутри Тэруко?

Со временем мне всерьез стало казаться, что дочь не умерла. Я даже отправился в Ущелье Богов — мне вдруг подумалось, что она и сейчас весело играет среди диковинных цветов. Внезапно мне пришла в голову мысль: а что, если именно здесь, в Ущелье Богов, собираются духи, чтобы отправиться в страну мертвых?

В древности страну мертвых называли царством предков или царством теней. Это не место для душ, жаждущих очищения, — здесь живут духи, отчаянно не желающие расставаться с плотью.

Если Сикоку называют царством мертвых, значит, когда-то мертвецы жили в одном мире с нами, живыми. Теперь единственным коридором в царство мертвых служит Ущелье Богов. Если кто-то из мира живых захочет попасть в страну мертвых, он должен идти против часовой стрелки…

Неужели я успел попасть под влияние Тэруко? Наверное, это говорит о том, что я, как и она, пока до конца не смирился со смертью Саёри. Мы с женой по-разному переживаем смерть дочери, но главное отличие в том, что Тэруко хочет воскресить Саёри, тогда как я хочу ее похоронить.

Завтра я отправлюсь на гору Исидзути. Не знаю почему, но мне кажется, что гора зовет меня. В «Древней культуре Сикоку» я писал о том, что духи мертвецов жаждут жизни и отправляются в Ущелье Богов, а души, стремящиеся очиститься и взмыть в небеса, уходят на Исидзути. Надеюсь, душа Саёри сейчас на Исидзути. Я хочу помолиться о том, чтобы ее душа пребывала в мире и спокойствии.

Саёри навсегда жива в моем сердце, и все же ее необходимо похоронить. Это единственный способ спасти нашу семью.

Вдалеке лаяли дикие собаки. Мужчина вгляделся в горизонт.

Он поднялся по каменным ступеням, залитым лунным светом и окруженным криптомериями. У обочины теснились глиняные фигурки. На фоне черных скал высился храм Адзи, святыня № 45. По краешку, чтобы не попасться на глаза священникам, он осторожно двинулся дальше по лестнице. Затем свернул направо и уперся в шершавую каменную стену. Прямо в скале был вырублен небольшой грот, в глубине которого мерцала свеча. Мужчина осторожно нащупал дорогу и двинулся вглубь. Казалось, он очутился в другом измерении, — таким загадочным выглядел грот в зыбком сиянии свечи.

Мужчина забрался в самый дальний угол грота, где у стены виднелись несколько глиняных истуканов, полки для табличек с посмертными буддийскими именами^[20] и маленькие статуи Будды — видимо, пожертвования верующих. Опустив котомку, он уселся, прижавшись спиной к шершавой стене.

На улице совсем стемнело, а здесь можно переночевать. К счастью, сегодня ему не придется спать в горах. В конце концов, он устал как собака и при всем желании не сможет сделать и шага.

Что хотел сказать ему перед смертью товарищ? Бросать «службу» на полпути можно только в крайнем случае, — значит, случилось что-то очень серьезное. Сердце его сжималось в дурном предчувствии.

Нужно спешить. Вот поспит буквально пару часов и снова двинется в путь. Завтра он будет в родной деревне и все узнает.

Густой полумрак грота укутывал его, словно пуховое одеяло. Беспокойство понемногу отпускало. Когда-то эти пещеры считались священными. Его предки веками ходили по святым местам, охраняя Сикоку. Со временем на месте гротов стали строить буддийские храмы.

Любая дорога, по которой он шагал, была исхожена ногами его предков. Не важно, идешь ли ты по святым местам или ночуешь в горах, главное — идти по часовой стрелке вокруг горы Исидзути. Охранять священную гору с живущими на ней богами — это и есть их «служба».

Истуканы пристально вглядывались в темноту. Лепестки возложенных на алтарь хризантем трепетали в отблеске свечи. Мужчина явственно чувствовал божественное дыхание, которое согревало скалу.

Завтра он вернется в родную деревню, которую хранят боги. От одной этой мысли на душе делалось хорошо и спокойно. Все тело охватила приятная истома, веки отяжелели, голову напомнил туман.

«Ты не должен возвращаться в деревню», — послышался знакомый голос. Кто это? Старейшина? Нет, кажется, это голос деда. Или отца? Внезапно он понял, что и старейшина, и дед, и отец давно покойники. Голос продолжал: «Ты должен их остановить».

Мужчина открыл глаза. Свеча догорела. Рядом ощущалось божественное дыхание. Взгляд его упал на цветы на алтаре. Хризантемы, еще минуту назад исполненные жизни, вдруг почернели, словно их коснулся бог смерти.

«Исидзути хотят осквернить».

Казалось, воздух вибрирует от этого голоса. Тело мужчины тоже охватила дрожь.

Он вспомнил то, о чем предупреждал его старейшина. Неужели это произошло? Это же просто легенда.

Чем старательнее он гнал от себя тревожные мысли, тем сильнее становилось беспокойство. Исидзути хотят осквернить… Более красноречивого предзнаменования быть не может.

Мужчина сжал зубы, но дрожь не проходила.

Часть III

Глава 12

^{Кто у тебя за спиной стоит?}

Сигэ затачивала лезвие серпа, а в голове по-прежнему звучал голос, который она выпустила на волю два дня назад: «Бросила меня на произвол судьбы».

После этих слов, произнесенных в доме Хиура, Сигэ вспомнила всё.

Она уже и думать об этом забыла, ведь прошло больше пятидесяти лет. Она позабыла даже, как старательно пыталась выбросить из головы страшное воспоминание. И зачем она только вспомнила? Не надо было ходить к Тэруко, не надо было вызывать дух мертвеца.

Уж лучше бы вызвала дух покойного мужа. Уж он-то, человек, чьего лица она даже не помнила, вряд ли сказал бы ей что-то страшное.

«Я вернусь».

Тэруко тоже говорила что-то о том, что мертвецы вернутся. Сигэ не представляла себе, что это значит, но от одной мысли об этом ей делалось не по себе.

Тэруко явно спятила. Мелет первое, что придет в голову, вот и надула старуху. Да и как она могла вызвать духа без медиума?

А как же голос Такэо? Она бы ни с чем не спутала этот необычный тембр, довольно высокий для мужчины, когда-то заставлявший сердце громко биться от счастья. Этим голосом он признавался ей в любви и шептал о том, какое красивое у нее тело. Его мелодия прошила полотно памяти прочной нитью, дернув за которую Такэо мгновенно оживил в ее душе события полувековой давности.

А вдруг он и правда вернется? Конечно, когда-то Сигэ страстно любила его, но не до такой степени, чтобы желать встретить его в обличье призрака. Может, всему виной тот давний случай?

Сигэ поднесла серп к глазам и взглянула на него. Лезвие ярко сверкало на солнце. Она стала насаживать серп на конец бамбукового шеста.

— Чем занимаешься, бабуля? — Во двор выглянула Тидзуко.

Сигэ вытянула шест вперед:

— С таким оберегом никакая буря не страшна. Ветер обойдет наш дом стороной.

Тидзуко из-под ладони взглянула в ясное небо и рассмеялась, сотрясаясь полным телом:

— Если ты о тайфуне, то в новостях сказали, что он пройдет через Кюсю.

Молча поджав губы, Сигэ устанавливала во дворе бамбуковый шест. Тидзуко вызвалась помочь:

— Давай его хотя бы как следует укрепим, а то штука опасная. — Сопя от напряжения, Тидзуко крепко привязала шест к сушилке для белья, где совсем недавно торчал зажженный в честь Бона факел.

Внезапно Сигэ пришла в голову мысль:

«Может, привлеченные его пламенем мертвецы не вернулись в загробный мир после окончания Бона и теперь скитаются неподалеку?»

— По-моему, неплохо. — Тэруко еще раз подергала шест и убедилась, что он крепко держится.

Лезвие серпа прорезало легкие порывы ветра. Выпятив нижнюю губу, Сигэ что-то бормотала себе под нос. Ей ни к чему слушать новости, она-то знает, что здесь скоро будет тайфун. Ей сообщил это ветер, наполненный скрытой мощью и влагой. Она хорошо знала этот зуд в ладонях, который бывает перед страшной бурей.

«Я вернусь. Вернусь к тебе», — голосом Такэо шептал ветер.

Сигэ захотелось спрятаться от этого свистящего шепота, и она ушла в дом.

Проехав еще немного по центру Китано, такси остановилось. Расплатившись, Хинако вылезла из машины на плавящийся от жары асфальт. Перед ней высилось обшарпанное здание самой крупной в округе клиники.

Хинако поднялась по ступеням и вошла внутрь. Переобувшись в бахилы, она пересекла громадный холл и направилась к регистратуре. В прохладном воздухе явственно ощущался запах хлорки. На диванах смотрели телевизор и курили ходячие больные.

Красный блейзер, джинсы, цветастая сумка через плечо, темные очки. Хинако спиной ощущала прикованные к ней взгляды. Она сняла очки и обратилась к дежурной:

— Не подскажете, в какой палате лежит Ясутака Хиура?

Медсестра с обвисшим, как у ящерицы, подбородком, смерив Хинако внимательным взглядом, ответила:

— Четвертый этаж, отделение мозговой хирургии.

Они что тут, всех больных наизусть знают? Хотя это вполне естественно. Ясутака Хиура находится здесь уже семнадцать лет. Поблагодарив, Хинако направилась к лифту.

Встретиться с Ясутакой Хиурой ее подвигла вчерашняя рукопись. Она понимала, что поговорить с ним в его нынешнем состоянии не удастся, но после того, как она прочитала его книгу, Ясутака вдруг стал ей невероятно близок. Ей стало так жаль отца бывшей подруги, которого никто не навещает…

Двери лифта разъехались, вместе с другими посетителями выплеснув Хинако в холл четвертого этажа. Здесь было заметно тише, чем на первом. Сквозь стеклянные перегородки виднелись длинные ряды кроватей.

Возле одной из дверей в числе прочих значилось имя Ясутака Хиура. Все шесть пациентов палаты были в коме. Хинако медленно шла между кроватями. Женщина с дыхательным аппаратом. Старик. У одной из кроватей рыдают женщина с детьми — пришли проведать пребывающего в забытьи мужа и отца.

Ясутака Хиура лежал у окна. Хинако робко взглянула на него. На первый взгляд он почти не изменился. На щеках румянец, крепкое тело совершенно не выглядит изможденным. Короткий ежик волос делал его похожим на школьника. И все же расслабленные мышцы шеи, безвольно приоткрытый рот, стеклянный взгляд, направленный в потолок, говорили о том, что в этом теле почти нет жизни. Из него словно выкачали силу.

Лицо, лишенное всякого выражения, делало его похожим на покойника, который вот-вот начнет разлагаться.

Хинако тихонько погладила лежащую поверх простыни руку. Она оказалась теплой и мягкой — словно подтверждала, что ее хозяин жив и просто уснул.

Женщина с детьми, навещавшая мужа, понурившись вышла в коридор, оставив Хинако наедине с неподвижными пациентами. В тишине слышалось только их легкое посапывание.

Ясутака, находящийся между жизнью и смертью. Тэруко, потерявшая разум. Кодзи, пропавший без вести. Саёри, захлебнувшаяся в реке… Почему цепь несчастий преследует семью Хиура? Удивительная штука человеческая судьба. Каждый ее следующий шаг теряется в потемках и таит неизвестность. А может, все это было предопределено заранее и смерть Саёри стала лишь детонатором для цепочки взрывов?

Ясутака шевельнулся и еле заметно сжал руку Хинако. Она изумленно смотрела на него, не веря собственным глазам. Губы его дрожали.

— Ясутака! — Хинако наклонилась к самому его уху. Неужели он приходит в себя? Она легонько потрясла его за плечо. Зрачки мужчины напряглись, и взгляд медленно сфокусировался на Хинако.

— Са… ё… ри… Она…

Голос Ясутаки был хриплым, ведь он молчал целых семнадцать лет. Словно ученик на уроке вокала, он мучительно выдыхал слова.

— Ка… камень… может собрать… мертвых духов… со дна… Ущелья… Богов… достала…

Хинако хотела кого-то позвать, но Ясутака крепко держал ее руку.

— Она… Ущелье… Богов… непоправимое… — Глаза его широко распахнулись. — Останови… Саёри… Я… не могу… Я… наполовину… в стране мертвецов…

Хинако в полной растерянности смотрела в лицо Ясутаки. На его лбу залегла глубокая складка. Похоже, каждое слово отзывалось в нем неимоверной болью. Бесстрастная маска исчезла. Сейчас он напоминал выброшенную из воды рыбу.

— Са… ёри… — Было слышно, как его язык постепенно костенеет. Превозмогая боль, он из последних сил старался что-то сказать: — Ос… та… нови… — Рука, сжимавшая пальцы Хинако, безвольно повисла.

— Ясутака!

Хинако склонилась над ним. Его взгляд медленно затуманился, и наконец он прикрыл глаза. Голова снова утонула в подушке.

Хинако в панике выскочила из палаты:

— Сестра! Сестра!

Она буквально вцепилась в идущую по коридору невысокую медсестру, уверяя ее, что Ясутака Хиура пришел в себя.

Медсестра направилась в палату. На лице ее читалось недоверие. Внимательно осмотрев Ясутаку, она вздохнула:

— Он спит.

— Но он только что говорил…

На лице медсестры Томоко Ясуда — имя было вышито на халате — читалось вполне естественное замешательство. Трудно поверить в то, что человек, семнадцать лет пролежавший в коме, на мгновение очнулся и снова заснул беспробудным сном. Хинако окликнула Ясутаку. Глаза его были закрыты, тело неподвижно.

— Вы ему кто? — В голосе медсестры послышалась подозрительность. Узнав, что Хинако подруга его дочери, она заметно смягчилась: — Специально приехали проведать? Думаю, ему очень приятно.

Медсестре было лет пятьдесят, ее круглое лицо с морщинками возле глаз напоминало сухую хурму, только в глубине небольших глаз сиял необычайно яркий свет. Казалось, она взглядом оглаживает Ясутаку сквозь простыню.

— Я бы хотела вас чем-то обнадежить, но, вы же знаете, столько лет прошло… Не стоит тешить себя иллюзиями.

— Да, я понимаю…

Хинако снова взяла Ясутаку за руку, но она оказалась вялой и безжизненной. Значит, он проснулся лишь на несколько секунд. И все же ладонь Хинако хранила тепло его руки.

Попрощавшись с медсестрой, девушка вышла из палаты. Загадочные слова Ясутаки не шли у нее из головы. Что он пытался ей сказать? И можно ли всерьез воспринимать слова человека, долгие годы пролежавшего в коме?

Но больше всего ее занимало, откуда он узнал про камень? Он, несомненно, имел в виду таинственный камень, найденный в Ущелье Богов.

Может, Ясутака превратился в мертвого духа и теперь видит на расстоянии? Если так, то он и сейчас где-то поблизости, наблюдает за ней. Хинако в ужасе огляделась вокруг. В холле неторопливо беседовали пациенты, сновали медсестры. Неужели где-то здесь притаился дух Ясутаки?

«Останови… Саёри… Я… не могу… Я… наполовину… в стране мертвецов…» — звучал в голове у Хинако хриплый голос.

Мириады камней кружились в пространстве, медленно собираясь в одной точке, будто кто-то строил каменную гору. Плотно прилегая друг к другу, камни складывались в высокую, до небес, гору и пронзали небо.

Фумия взглянул на вершину. Его словно магнитом тянуло туда, на далекую вершину горы, сложенной из удивительных зеленых камней.

— Фумия, Фумия!

Кто-то зовет его. Гору заслонило лицо матери. Она что-то говорила, но в ее словах было не больше смысла, чем в жужжании пчелы.

Ему хотелось смотреть на гору, а ее лицо мешало. Фумия встряхнул головой, и мать исчезла. Перед ним снова была величественная гора. Фумия начал взбираться на гору, превратившись в скользящее облако. Медленно-медленно он поднимался вверх по каменистому склону.

Впереди уже маячила вершина, до нее оставалось совсем немного, но вдруг его потащило вниз. Вокруг стали с грохотом обрушиваться камни, мириады камней, увлекая за собой Фумия.

Он дернулся и проснулся. В доме стояла тишина. Сквозь жалюзи пробивался слабый свет. Часы показывали 10.20. Он опоздал на работу, но ему было все равно.

Перед глазами все еще была гора. Фумия поднялся с кровати. Несмотря на солнечное утро, в комнате царил полумрак. Казалось, мрак выползает из щелей, где прятался все это время, — из глубины книжных полок, из-под письменного стола.

Фумия стащил с себя пижаму. Куртка была насквозь мокрой. Лоб покрывала испарина, его лихорадило. Кажется, он простудился. Наверное, не стоит идти на работу. Который сейчас час? Он снова взглянул на будильник, тот показывал 10.28. Он поднял с пола пижамную куртку и почувствовал, какая она мокрая. Кажется, он только что ее снял. Он снова попытался ее надеть. Надо идти на работу. Или он решил не ходить?

Мысли стремительно таяли, словно капли крови, падающие в воду. Фумия машинально достал из шкафа одежду. Надел рубашку, брюки. Тело его выполняло привычные движения, но сознание блуждало в хаосе. Во всем мире для него сейчас существовала лишь одна реальность — кружащиеся в небе мириады зеленых камней. Вот они медленно собираются в одном месте, будто кто-то строит каменную гору. Высокая гора тянется все выше в небо и пронзает его… Сознание Фумия снова и снова взбиралось туда, на вершину.

— Ваш сэндвич, пожалуйста.

Хинако вздрогнула от неожиданности. Перед ней с тарелкой в руке стояла официантка, девчонка лет шестнадцати с выкрашенными в красный цвет волосами. Поставив заказ на стол, она удалилась, вихляя бедрами в такт музыке.

Выйдя из клиники, Хинако почувствовала, что проголодалась, и забрела в первое попавшееся кафе. Тяжелые бархатные шторы, стулья, цветом напоминающие благородные сорта дерева, столешницы под мрамор, — дешевые вещи старательно выдавали себя за роскошные. Время обеда еще не наступило, и в кафе было безлюдно.

Прямо перед глазами оригинальный постер изображал окно с морским пейзажем. Она тут же вспомнила о работе. Хватит валять дурака. Пора возвращаться в Токио. Заказчики, наверное, оборвали телефон, а она здесь прохлаждается, два дня не прослушивает автоответчик. В общем-то ей просто некогда было думать о работе. Все ее время было отдано Фумия. При мысли о нем сердце снова тоскливо сжалось. Может, оставить все как есть и уехать в Токио? Забыть его и жить так, словно ничего и не было?

«Опять бежишь?» — ехидно спросил внутренний голос. Хинако с досадой положила на тарелку недоеденный бутерброд.

Фумия, вероятно, ужасно сердит на нее. Если она вот так уедет в Токио, то навсегда останется для него коварной изменщицей. Пока она не докажет обратного, он именно так и будет о ней думать.

Она всегда считала, что они с Саёри понимают друг друга без слов, — и, как оказалось, напрасно. Выяснилось, что между тем, что она думала о Саёри, и тем, что Саёри думала о ней, пролегла огромная пропасть. Если молчать, эта пропасть никогда не исчезнет.

Она обязана выбраться из панциря, встретиться с Фумия, попытаться поговорить с ним. Даже если он ее отвергнет, она хотя бы попытается развеять его заблуждения на свой счет. Теперь она не могла усидеть на месте. Ей захотелось сейчас же отправиться в Якумуру, успеть увидеться с ним в обеденный перерыв. Она просто обязана поговорить с Фумия.

Хинако быстро расплатилась и выбежала из кафе. На той стороне улицы была стоянка такси, и она с нетерпением стала ждать зеленого сигнала светофора.

Загорелся зеленый, и Хинако уже хотела двинуться через переход, когда увидела синий седан. Не успела она подумать, что он напоминает ей машину Фумия, как тут же увидела его за рулем.

Хинако радостно замахала ему рукой, но он смотрел перед собой невидящим взглядом. Он что, специально игнорирует ее? Хинако опустила руку и понуро пошла через дорогу. В двух шагах от нее стоянка такси, и еще несколько секунд назад она направлялась туда, чтобы ехать на встречу с Фумия. И вот он здесь. Ей некуда больше идти.

Зеленый свет светофора замигал. Хинако еще раз взглянула на синий седан. Вот единственное место, где ей хотелось бы оказаться.

Хинако не раздумывая бросилась к машине. Стекло у водительского сиденья было опущено, и она быстро заговорила:

— Фумия, нам нужно поговорить.

Он повернул к ней отрешенный взгляд. Хинако с трудом удержалась, чтобы не упасть. Этот взгляд отчетливо напомнил ей Тэруко.

— Пустишь меня в машину? — робко спросила девушка.

Кажется, Фумия что-то ответил, но так тихо, что она не разобрала. Сзади раздался сигнал — для автомобилей давно загорелся зеленый. Фумия уже собирался надавить на газ. Надо было решаться. Хинако быстро открыла дверь и запрыгнула в салон почти на ходу. От толчка она подалась вперед и нечаянно задела Фумия плечом:

— Прости.

Никакой реакции.

— Ты очень зол на меня?

Снова тишина.

Закусив губу от обиды, Хинако уставилась в окно. Они проехали Китано, выбрались на тридцать третью автотрассу и помчались вдоль русла Ниёдо.

— Куда мы направляемся?

Фумия молча смотрел перед собой, крепко вцепившись в руль.

Она не видела его всего сутки, но как неузнаваемо он изменился! Изможденное лицо, под глазами залегли черные тени. Да у него, кажется, жар!

— Эй, Фумия, ну скажи же хоть что-нибудь! У тебя сегодня выходной?

Фумия взглянул на Хинако. На этот раз в его взгляде было чуть больше жизни, но он все равно смотрел на нее так, будто она была булыжником у дороги. Чувствуя себя так, словно ее окатили ледяной водой, Хинако прекратила бесполезные попытки.

Интересно, куда они едут? Им попался указатель на Мацуяму. Ну что ж, остается только молча дожидаться пункта назначения. Настроившись на долгий путь, Хинако поудобнее откинулась на сиденье.

Мчась со сверхъестественной скоростью, они обгоняли трейлеры и легковушки. Внезапно Хинако взглянула в зеркало заднего вида. В удлиненном стекле отражалось заднее сиденье, коробка с салфетками, забавная резиновая игрушка. Нет, там, за пыльным задним стеклом, чернело что-то еще. Хинако присмотрелась. На ветру развевалась прядь длинных черных волос, словно кто-то заглядывал в салон с крыши.

Хинако вскрикнула и зажмурилась.

Рядом размеренно урчал двигатель, и на душе сразу стало спокойнее. Хинако открыла глаза и решительно оглянулась назад. Черной пряди не было. Она взглянула на Фумия. Кажется, он даже не заметил ее испуга. Опять показалось? Может, ей и собственный крик померещился?

Хинако сцепила руки на коленях. Автомобиль, словно сумасшедший, мчал ее по обрывистым скалам Сикоку.

Кто-то грубо тряс его за плечо. Мужчина застонал, открыл глаза и тут же зажмурился — прямо на него был направлен яркий луч карманного фонарика. За ним угадывались несколько мужских силуэтов.

Он потер глаза и вспомнил, что находился в скалистом гроте. Он не знал, день на улице или ночь. Интересно, сколько времени он проспал? Кажется, слишком долго, потому что каждое движение отзывалось в теле ломотой.

— Ты здесь ночевал? — обратился к нему парень с фонариком.

— Да. — Голос звучал хрипло.

— Подозрительно.

— Да он это, кто же еще?! — разом заговорили окружавшие его люди.

Мужчину выволокли на улицу.

День был в самом разгаре. Судя по прогревшемуся воздуху, около полудня. Как он мог проспать в такой важный день?!

Теперь он мог получше их рассмотреть. Их было несколько, один в полицейской форме, другие — служители храма. Судя по яростному выражению на лицах, они готовы были его разорвать. Один из служителей прошептал полицейскому, что он и есть «тот самый». Полицейский кивнул и приблизился вплотную:

— Ты кто такой?

— Житель его величества Сикоку. Паломник.

Как правило, в самых разных ситуациях стоило сказать, что ты паломник, и это решало множество проблем. Паломники — как бродяги; где бы ты ни спал, если на тебе белое одеяние, то на тебя неизменно смотрят с уважением.

Но этот полицейский был другим. Не меняя грозного тона, он спросил:

— Я тебя не о том спрашиваю. Как зовут? Где живешь?

— Зовут Наоро Сэнто. Живу в деревне рядом с Футаной.

Служители переглянулись.

— Да это же совсем рядом.

— Футана… Это за Кумагавой, что ли?

— Точно так.

Полицейский взглянул на него с подозрением:

— Если живешь совсем рядом, зачем тебе здесь спать?

— Так я же говорю, паломник я. — Наоро еле сдерживался. Он не мог позволить себе терять драгоценное время на праздные разговоры. В эту самую минуту кто-то пытается осквернить священную гору.

Полисмен толкнул его в грудь:

— Врать не советую. Сюда несколько раз забирался вор. Кроме тебя, некому. — Он схватил Наоро за грудки. — В участке разберемся. Там ты быстро расскажешь, как дело было.

Если не лезть на рожон, недоразумение, конечно, разъяснится, но он потеряет кучу времени. Наоро оттолкнул полицейского и бросился бежать.

— Стой! Держи его!

Наперерез ему бросились служители. Наоро сделал подсечку, и один из них с воплем рухнул наземь. Словно из-под земли прямо перед ним выскочил другой. Наоро сбил его с ног, тот ударился лбом о каменные ступени. Из бритой головы фонтаном хлынула кровь.

— Стой! Ты арестован! — Полицейский опустил дубинку на голову Наоро. На мгновение у него потемнело в глазах, боковым зрением он заметил, как полицейский достает наручники. Не тратя времени на раздумья, он зубами вцепился ему в руку, вырвав кусок мяса. Во рту появился привкус крови.

На лице полицейского был написан ужас. Наоро воспользовался паузой и рванул вверх по каменным ступеням.

— Убийца! Людоед! — неслись вслед голоса.

Он уже видел с левой стороны спасительный просвет между скалами и дорогу за ним.

— Стой! Стрелять буду!

Во рту по-прежнему чувствовался вкус крови. Мужчина все бежал вперед, отплевываясь на ходу.

Послышался хлопок, и плечо прошила внезапная боль. Он закачался.

— Есть! Попал! — послышался возбужденный голос.

К бурым пятнам грязи на белом одеянии добавились подтеки крови. Но Наоро все бежал вперед, не разбирая пути.

— Остановись!

«Исидзути хотят осквернить!» — раздавался в голове голос богов.

Глава 13

Ниёдо тихо несла свои изумрудно-лазурные воды. Скалы вдали отливали бирюзой. Со всех сторон дорогу окружали горы, до самых вершин усеянные рисовыми полями. К склонам жались крестьянские избы.

Машина мчалась прямо, не сворачивая с тридцать третьей автотрассы. Фумия по-прежнему молчал, словно Хинако не было в машине. Никто не смог бы лучше изобразить полное равнодушие.

И все же в его поведении было что-то странное. Причина явно была не в том, что он сердится на Хинако. Он вел себя так, словно натолкнулся на какой-то непреодолимый барьер внутри себя самого. Что его мучит?

Злясь на себя, что не может проникнуть к нему в душу, Хинако выпустила в окно струю сигаретного дыма. Небо, еще недавно такое ясное, постепенно затянулось облаками. В окно врывался влажный ветер.

Хинако вдавила окурок в пепельницу и закрыла окно, в салоне стало совсем тихо. Она исподтишка любовалась неподвижным профилем Фумия с заостренным подбородком.

— О чем ты думаешь?

Можно было не спрашивать. Он снова ничего не ответил.

Впору было разрыдаться. Что ей делать? Куда бежать? Не в силах больше выносить эту тишину, она без спросу включила радио. Пусть бы он возмутился, накричал на нее, в конце концов! Только бы не молчал. В эфире радостно щебетал ведущий местной радиостанции:

— Итак, следующий звонок от госпожи Ямамото. Что скажете?

Дозвонившаяся женщина рассказала, что у нее в огороде созрела гигантская тыква.

— Она такая огромная, не обхватишь. Соседи говорят, ее надо оставить на Хэллоуин, из нее получится отличное привидение. Некоторые даже просят сфотографировать ее на память!

— Да, я бы и сам с удовольствием взглянул на такое чудо. Но как же вы собираетесь есть эту тыкву-привидение?

— А мы не станем ее есть, а то еще съедим, и привидение правда появится. — Женщина засмеялась собственной остроумной шутке.

Фумия обгонял одну машину за другой. Хинако не нравилось, что он так спешит.

Дорожный указатель сообщил, что они въезжают в префектуру Эхимэ. Немного проехав вдоль излучины реки, Фумия резко повернул направо, под указатель с надписью «Исидзути».

Хинако вздрогнула:

— Ты едешь на Исидзути?

Фумия молча глядел перед собой.

Та самая Исидзути, о которой Ясутака писал, что гора зовет его. Значит, Фумия тоже туда направляется?

Машины навстречу теперь почти не попадались. Справа высились скалы, слева пролегла глубокая долина. Далеко под обрывом виднелось речное русло. Многочисленные надписи предупреждали о возможном камнепаде. У обочины лежал огромный валун, сорвавшийся с горы. Только этого им не хватало! Склоны горы были не укреплены асфальтом, а лишь затянуты специальной сеткой.

На лобовое стекло упали первые капли дождя.

— Ну вот, — проворчала Хинако.

Даже дождь не нарушил его молчания. На глазах у Хинако выступили слезы.

Далекая вершина терялась в белом тумане. Фумия включил дворники, и они с тихим шуршанием стали разгонять капли. Хинако хотелось сказать, что стоит поскорее вернуться домой, но она удержалась. Все было без толку. Что она могла поделать с этим упрямцем?

Дождь постепенно набирал силу. Туман, спускавшийся с вершины горы, с каждой минутой становился все плотнее. Крупные капли громко стучали по земле.

По радио начался прогноз погоды:

«Сегодня во второй половине дня тайфун номер двести четырнадцать неожиданно сменил свое направление и теперь, постепенно усиливаясь, направляется в сторону Сикоку. Предположительно, сегодня вечером на его пути окажется мыс Асидзути. В горах погода уже сейчас начинает портиться, а в ночь обещает разыграться настоящая буря. По всему острову объявлено штормовое предупреждение».

Хинако взглянула на Фумия. Он крепко сжимал руль. Судя по его отрешенному взгляду, он не замечал ни дождя, ни метеорологической сводки.

Хинако снова вспомнила лицо Тэруко, кружившей вчера вокруг камня в Ущелье Богов, ее направленный в одну точку взгляд. Сердце Тэруко было занято лишь одним, и она не могла думать ни о чем другом. Этим одним была Саёри.

— Фумия! — Не в силах больше сдерживаться, Хинако с криком тряхнула его за плечо.

Фумия даже не шелохнулся, но его лежавшая на руле рука дрогнула, и машина резко вильнула в сторону. Послышался визг тормозов, и их бросило вперед.

Фумия едва не пробил стекло головой. Машина замерла поперек дороги в миллиметре от огромной гладкой скалы. Хинако чувствовала, как сердце, остановившись на секунду, снова толчками погнало кровь по сосудам.

— Что это было? — тихо пробормотал Фумия, и это были его первые слова за время их долгого пути.

Огромное облегчение в душе Хинако сменилось паникой. Только сейчас она осознала, как близко они оказались от смерти.

— Прости. Мне показалось, ты не замечаешь тайфуна, и я…

— Какого тайфуна?

— Ты не слышал прогноз погоды. Там сказали, что на Сикоку надвигается тайфун.

Кажется, только сейчас Фумия наконец заметил хлещущий потоком дождь. Он осторожно вернул машину на шоссе, заглушил мотор и растерянно промолвил:

— Льет как из ведра. А зачем мы сюда приехали?

— Я бы и сама хотела это узнать. Что с тобой? Всю дорогу ты молча гнал машину…

Фумия снова с простодушным изумлением спросил:

— Почему мы здесь?

Хинако, чувствуя себя так, словно ее поджаривают на медленном огне, терпеливо объяснила:

— Я села в Китано. Ты это помнишь?

Похоже, он не помнил. Он хотел сказать что-то, но промолчал. Некоторое время Фумия задумчиво сидел, опершись на руль, и наконец промолвил:

— Сегодня я проспал, и первой моей мыслью было то, что я должен отправиться на Исидзути.

— Почему на Исидзути?

Он растерянно покачал головой:

— А кстати, как ты оказалась в моей машине? — В его голосе послышались колючие нотки.

Хинако уставилась на свои сложенные на коленях руки:

— Мне хотелось поговорить с тобой о том, что случилось позавчера.

— Я не хочу ничего слышать.

Не обращая внимания, Хинако на одном дыхании выложила:

— Он в тот же день уехал в Токио. Мы расстались.

Фумия долго смотрел на нее и наконец промолвил:

— Поехали домой.

Он завел двигатель и собирался развернуть машину на сто восемьдесят градусов, но вдруг громко выругался.

— Что случилось?!

Нахмурившись, Фумия сказал, что не может сдвинуть руль с места. Он снова и снова наваливался на него, пока машина, словно упрямая лошадь, не начала нехотя менять направление. Струи дождя плясали на стеклах. Ветер с остервенением раскачивал макушки деревьев. Машина медленно вернулась на исходную позицию.

— Странно. Что с ней слу…

Закончить фразу ему помешал сильный грохот. Казалось, небо над ними разломилось надвое. Хинако в немом ужасе смотрела на дорогу. Прямо перед машиной с грохотом обрушились несколько камней размером с быка. Фумия резко нажал на тормоз. Земля еще гудела, и этот гул сливался с визгом тормозов.

Камни подняли облако песка, усыпавшего все вокруг. По машине, словно канонада фейерверка, с грохотом ударяли мелкие обломки. Фумия и Хинако затаились в машине. Наконец пыль осела, и Фумия, выглянув на улицу, хрипло промолвил:

— Кажется, вернуться мы не сможем…

Вся дорога перед ними была завалена огромными валунами.

Кажется, где-то обрушилась скала. Это все тайфун. Сигэ сидела перед алтарем, вслушиваясь в шум дождя и завывание ветра. Тидзуко звала ее ужинать, но Сигэ лишь отмахнулась, в который раз повторяя единственную известную ей сутру.

За крепко прикрытыми ставнями громко стонал ветер. Последний раз на ее памяти такой тайфун случался полвека назад.

В тот день они тайно встретились с Такэо в своем обычном месте, заброшенном домике угольщика. Ничего не замечая вокруг, они отдавались страсти в жалкой каморке. Наконец Такэо оторвался от ее тела и откинулся на постель. Только сейчас они услышали, что на улице дождь. Ливень с такой силой барабанил по крыше, что казалось, еще чуть-чуть, и он смоет их конуру.

Оба знали о надвигающемся тайфуне, но не могли предположить, что он обрушится так быстро. Наскоро одевшись и выбежав на улицу, они обнаружили, что вокруг темно, а в небе оглушительно грохочет гром.

Вряд ли тайфун уляжется до утра. Но если поутру кто-то увидит, как они вместе спускаются с гор, то тогда уж точно сплетен не оберешься.

Не раздумывая, любовники бросились навстречу буре. Казалось, они мчатся по горной тропе, подхваченные мощным порывом ветра. И тут случился оползень. Камни с грохотом сыпались со скал, глаза застилал песок, и Сигэ едва успела заметить, как огромный камнепад поглотил бежавшего впереди Такэо. Все произошло в считаные секунды. Стеная, Сигэ подбежала к завалу и, разгребая руками землю, сумела откопать Такэо. Он был без сознания. Половина его головы была буквально вдавлена в землю огромным камнем. Струи дождя били по нему, перемешиваясь с кровью, по земле растекались мутные пятна гноя. Сигэ с рыданием рухнула на землю.

Дождь уже напоминал водопад. Почву размыло, и тело Такэо постепенно увязало в грязи. Надо скорее позвать на помощь! Нет, нельзя. Иначе все узнают, что она была с Такэо. Сигэ в панике думала, как поступить.

По разбитой голове Такэо хлестал ливень. Он не мигая смотрел в небо. Сигэ решила, что он умер. На помощь звать бессмысленно. Сейчас ей важно сохранить репутацию добропорядочной вдовы. Сигэ буквально скатилась с горы и бросилась домой.

Такэо обнаружили через три дня. Люди посудачили о том, что могло завести его в ураган в такое безлюдное место, и забыли.

Так Такэо исчез из жизни Сигэ. Постепенно воспоминание о том, что она бросила его и сбежала, растаяло как утренний туман. Сигэ хотела забыть об этом и забыла. В памяти остались лишь приятные воспоминания об их романе. Так было до того дня, когда она отправилась к Тэруко…

За окном послышался новый раскат грома. Сигэ вновь воздела руки к алтарю: «Такэо, будь там, где ты сейчас, а меня оставь в покое».

Молитва Сигэ таяла в каплях дождя.

Наоро Сэнто, насквозь промокший от дождя, шел по вязкой дороге. Простреленное плечо ныло. Впереди показалась поросшая травой небольшая пещера. Наоро рухнул в нее, подполз к скале. Вспышки молнии время от времени освещали мрачный пейзаж. Дождь не прекращался ни на минуту. Все тело дрожало от холода, только раненое плечо горело огнем.

Наоро сорвал с себя одежду и осмотрел рану. Кажется, пуля прошла навылет. В рваных краях раны виднелись разорванные волокна мышц, между ними можно было разглядеть кость. Его котомка осталась в гроте. Пришлось оторвать один рукав и перевязать плечо. Грубая ткань тут же пропиталась кровью.

Чтобы унять боль, Наоро прилег на землю. Вероятно, его предки не раз останавливались в этой пещере. Отсюда до Исидзути пролегла заброшенная дорога, сливавшаяся с другой, той, что вела из их деревни к священной горе. Кроме дикого зверья, никто этой дорогой не пользовался, полисмену и служителям храма было ни за что не найти ее. О ней знали лишь жители его деревни.

По старому деревенскому обычаю в первую годовщину смерти родственники покойного поднимались по этой дороге на Исидзути, чтобы вознести молитвы на вершине горы. Он проделывал этот путь, когда умерли родители, и потом, когда умерла его жена Сэцуко.

Вот и в этот раз он шел той же дорогой. Если голос не обманул и Исидзути действительно пытаются осквернить, он обязан остановить это. На гору Исидзути путь открыт только святым. Жители деревни без надобности не ходят сюда. Боги, живущие на горе, любят тишину. Они парят под самыми небесами и защищают своих потомков, жителей деревни. Нечистые не должны даже приближаться к горе. Наоро для того и обходит Сикоку, чтобы не допустить этого.

Под стук дождя он размышлял о своих предках — тех, кто веками обходил Сикоку. Тело понемногу согревалось, боль отпустила. Боги здесь, рядом.

Лицо его осветила улыбка.

Пена едва не перелилась через край бокала, и Фумия быстро отхлебнул пиво. Хинако улыбнулась.

Одетые в гостиничные юката, они сидели друг против друга, на столике перед ними стояли закуски из речной рыбы. Лес за окном скрипел, словно бушующий океан, но в теплую, уютную комнату за закрытыми ставнями ветру было не пробраться.

Им достался единственный свободный номер в крошечной деревянной гостинице. Они влетели сюда в ту минуту, когда напуганный хозяин убирал вещи от входа. На их счастье, кто-то как раз отказался от брони, и в их распоряжении оказалась приятная небольшая комната. Вообще-то они просили отдельные номера, но две комнаты из трех оказались заняты другими постояльцами, и когда Фумия вопросительно посмотрел на Хинако, она лишь потупилась и застенчиво кивнула.

Фумия старался не смотреть на нее. Ему казалось, что стоит Хинако взглянуть ему в глаза, как она моментально прочитает все его постыдные мысли. К счастью, горничная принесла ключ, и они двинулись по коридору.

Комната оказалась такой уютной, а ужин вкусным, что напряжение постепенно отпустило, и Хинако наконец смогла расслабиться. Они непринужденно болтали о Кимихико и Юкари.

Фумия снова и снова думал о том, почему оказался здесь. Почему не вернулся до дождя и оползня? Где бы он был сейчас, если бы Хинако не тряхнула его за плечо и не привела в чувство? Всю дорогу сюда ему казалось, что он — это не он, а кто-то другой и дождь идет где-то далеко, в другом мире. Все его существо было охвачено единственным желанием — взобраться на Исидзути.

Он не понимал, что с ним было. Когда он позвонил на работу сказать, что не придет, коллеги были изумлены, ведь раньше такого не случалось. Однако больше всех был удивлен сам Фумия.

— В детстве я любила тайфуны, — промолвила Хинако, поддевая палочками темпуру.

Фумия шутливо округлил глаза:

— А я думал, все девочки боятся тайфунов.

Хинако смешно потрясла головой. Раскрасневшиеся щеки в обрамлении блестящих черных волос… Она выглядела необычайно притягательно. Фумия не мог отвести от нее глаз. Казалось, когда-то давно он потерял эту женщину и вот наконец обрел снова.

Интересно, какая она? Он попытался представить ее в постели с тем рыхлым типом из Токио. Фумия не отважился бы признаться себе в этом, но, когда Хинако сказала, что рассталась с Тору, ему захотелось петь от радости. И все же его пугала неизвестность.

Отношения мужчины и женщины не могут остановиться в одной точке. Они похожи на набирающий ход поезд. Даже если любовь кончилась, поезд продолжает идти вперед. Топливом для него служат чувства женщины. Женщина постоянно требует от машиниста везти ее все к новым и новым местам, искренне веря, что они окажутся лучше нынешних. А испытав разочарование в конце пути, женщина садится в следующий поезд и ждет встречи с новыми станциями.

Женщины — оптимистки по самой своей сути.

На какую станцию он может уехать, если сядет в поезд с Хинако? Конечно, совсем не обязательно, что они приедут на станцию «Разочарование». И так же не обязательно, что окажутся на станции «Счастье». Что это такое? Какое состояние души он мог бы назвать так? Каждый человек постоянно дрейфует между счастьем и несчастьем. Даже любовь не может постоянно идти со счастьем рука об руку.

Подливая ему пива, Хинако спросила:

— Ты не любишь тайфуны?

Трудно сказать. С одной стороны, любит за то, что есть повод сидеть дома. С другой — не любит, когда заливает дом.

— Однажды нас затопило. Это мы потом дом перестроили, а тогда туалет у нас был на улице. Выходишь в сад, а там вонь несусветная. До сих пор забыть не могу.

Оба не удержались от смеха. Комната тут же содрогнулась от сильного порыва ветра. Казалось, это их смех поднял ветер.

— Простите. — Это зашла за подносом похожая на пяденицу тощая горничная. — Надо же, специально приехали в такую даль, а тут тайфун. Мне искренне жаль.

— Спасибо. Мы из Коти, а тут дорогу завалило, и мы не смогли вернуться.

— И не говорите! Другие постояльцы тоже не знают, как быть. Нечасто такое увидишь. Боюсь, пару дней движение будет перекрыто. Местные жители тоже намучаются.

Хинако с Фумия растерянно переглянулись.

— Пару дней?!

— Как же быть? Мне на работу надо…

— Говорите, вы из Коти? — Горничная собирала тарелки. — Тогда вам можно другим путем вернуться. Поезжайте по лесной дороге Камегамори от подножия Исидзути, там увидите тоннель. Это сто девяносто четвертая трасса. Она вас выведет прямо к Коти.

— Здорово. Спасибо вам.

Убрав посуду, официантка принялась стелить постель. На прощание заверив их, что здание очень крепкое, и пожелав доброй ночи, она ушла.

Они еще немного поболтали о работе, столичной жизни, о книге Ясутаки Хиуры. Наконец, когда все темы иссякли, они обнаружили, что сидят почти вплотную друг к другу.

Кажется, это Фумия поцеловал Хинако. А может, она первой приблизила к нему лицо. Их тела неумолимо сближались, словно притягиваемые магнитом, пока руки не переплелись.

Нежно скользя рукой по ее телу под тонкой тканью юката, Фумия почувствовал, что снова садится в поезд. Он еще не решился окончательно, но тело уже подалось вперед, нога встала на подножку. Он искал ее нежные губы, зарывался в пропитанные тонким ароматом волосы. Хинако поднялась и выключила свет. Комната погрузилась в полную темноту. Они улеглись в постель и медленно сняли юката.

За окном по-прежнему лил дождь, грохотали раскаты грома.

Хинако тихо прошептала:

— Ты на меня сердишься?

Фумия также шепотом ответил, что не сердится, и Хинако крепко обняла его. Жар ее тела растопил его нерешительность. Фумия протянул ладони к пылающему в ней огню и почувствовал, сколько в нем жизненной силы. Пожалуй, с ней ему не страшно отправиться в неизвестность. Он не старик, чтобы хоронить себя в деревне. У него еще все впереди.

Фумия бросился в огонь и вдохнул его аромат. В его теле тоже пылал пожар. Хинако протяжно постанывала. Их тела сплелись в один костер. Они двигались как сумасшедшие, словно в диком первобытном танце. В памяти Фумия возник камень из Ущелья Богов. В древности люди отдавались друг другу под этим каменным столбом.

Перед его внутренним взором снова пронеслась картина, преследовавшая его со вчерашнего дня. Мужчина и женщина сплетаются в экстазе у зеленого камня. Из груди мужчины вырывается стон. На лице у женщины блаженная улыбка. Женщина из рода Хиура… Век за веком они производят на свет свое второе «я», соединяют мертвых и живых, оживляют мертвецов…

По телу пробежала сладостная дрожь, и Фумия откинулся на постель.

Внезапно сильный порыв ветра ударил в стену, стекла задрожали. В комнате стало светло. Это сорвались с петель ставни. Казалось, кто-то включил телевизор, — в окне отразились гнущиеся деревья и пронзенное молниями небо. Тело Хинако бледно сияло в лунном свете. Она лежала без сил и улыбалась:

— Люблю тайфуны…

Словно в ответ ей сверкнула молния. Деревья стонали так, словно их ломало на части. Раздался новый раскат грома, и небо прорезала змея молнии. Здание мелко задрожало, натужно заскрипел пол, заморгало электричество.

Лицо Хинако исказилось от ужаса.

— Так, значит, любишь тайфуны? — Фумия хотел, чтобы его голос прозвучал весело, но интонация получилась испуганной и жалкой. Он увлек девушку под одеяло и покрепче прижал к себе. Тепло его тела прогонит страх.

Не успел он об этом подумать, как новый, еще более мощный порыв тряхнул здание. С громким треском лопнуло стекло и со звоном осыпалось на пол. В комнату ворвались ветер и дождь, занавеска на окне мгновенно превратилась в лохмотья. Со стола попадали чашки, на столе быстро растекалось похожее на кровь пятно чая. Фумия почувствовал, что Хинако бьет мелкая дрожь.

— Все хорошо. Просто стекло разбилось, — сказал он и в ту же минуту почувствовал взгляд. Ледяной и обжигающий одновременно. Он в страхе привстал с постели.

Хинако вопросительно взглянула на него. В ее глазах отразилось что-то…

— Саёри!

Кажется, Фумия закричал. Ветер стих, и в комнате установилась тишина. Все движения замерли. Даже воздух, казалось, заледенел. Только дождь осторожно шуршал по крыше. В тишине взгляд впился в спину Фумия с невиданной до сих пор злостью.

Нет. Это не может быть Саёри. Она умерла.

Внутренне Фумия кричал. Стиснув зубы, он обернулся навстречу этому взгляду. Позади было разбитое окно. Он медленно выглянул на улицу.

За окном, позади четко прорисованных в небе контуров деревьев, разливался непроглядный мрак. Темнота казалась живой, она шевелилась, раздвигая ветки деревьев, пыталась скользнуть в комнату. Было даже слышно, как она крадется в тишине, протягивает в комнату свой черный язык, хочет слизнуть Фумия…

Он задрожал всем телом.

Вслед за ним начали дрожать деревья, из зарослей вновь послышался вой ветра.

Глава 14

Синее небо казалось выше. В просветах между высокими скалами появился силуэт Исидзути с косыми, словно обрезанными краями. Машина бежала вдоль горы. Чтобы вернуться в Якумуру, нужно было сперва проехать к подножию Исидзути, к площадке, откуда обычно начинается восхождение, а затем уйти на объездную дорогу.

В открытое окно врывался свежий ветер. О тайфуне напоминали лишь разбросанные по дороге сломанные ветки и листья. На всем пути им не встретилось ни одной машины — отправляться на Исидзути наутро после тайфуна желающих не нашлось.

Хинако до конца опустила стекло и полной грудью вдохнула прохладный воздух. Ей хотелось, чтобы он наполнил каждую клеточку затуманенной от недосыпа головы.

Когда вечером разбилось окно, они наскоро оделись и постучались к администратору. Им тут же подыскали какое-то помещение, но и там они продолжали трястись от страха; до самого утра пролежали без сна, обнявшись, словно напуганные дети.

Она достала пудреницу и взглянула в зеркальце. Под глазами залегли глубокие тени, кожа потеряла упругость. Она украдкой взглянула на Фумия. Он тоже выглядел изможденным, подбородок порос щетиной. Она вымученно улыбнулась.

— Что с тобой?

— Мы кошмарно выглядим.

Фумия смущенно провел по подбородку:

— Немудрено после такой ужасной ночи.

По ее изменившемуся лицу он понял, что сморозил глупость.

Ужасная? Да как он мог сказать такое об их первой ночи? Хинако почувствовала невыразимую боль. Сейчас они должны были вместе купаться в счастье… Из глаз закапали слезы. К горлу подступил комок.

Фумия резко ударил по тормозам, и машина встала.

— Да что с тобой такое?! — воскликнул он, но она лишь молча смотрела в окно. Лежащие на коленях ладони промокли от слез, и Фумия накрыл их своими. Девушка обвила руками его шею. Хинако казалась такой теплой, как уютный дом в морозный день. Он обнял ее за талию. Так, прижавшись друг к другу, они сидели, пока совсем не рассвело. Понемногу Хинако успокоилась. Подняв глаза, она наткнулась на взгляд Фумия, исполненный тревоги и нежной заботы. Ей стало стыдно, и она робко улыбнулась, потянувшись к нему. Фумия медленно и нежно поцеловал ее в мягкие губы.

Вдруг над головой раздался резкий хлопок. Оба вздрогнули. По лобовому стеклу растекались красные пятна крови.

Хинако вскрикнула и зарылась лицом в рубашку Фумия. Он осторожно отодвинулся, открыл дверь и вышел из машины. Хинако робко выглянула следом. На капоте лежал небольшой комочек, покрытый серым пухом. Фумия веткой убрал мертвую птицу и вернулся в машину. Дворники очистили лобовое стекло.

— Вот глупая птица. Как можно было врезаться в стоящую на месте машину, да еще с этой стороны? — Голос его звучал нарочито небрежно, но в нем явственно чувствовалось напряжение.

Хинако откинулась на сиденье и застонала:

— Опять Саёри…

Фумия сердито завел мотор, и машина двинулась в путь. Хинако с вызовом сказала:

— Ночью тоже все было из-за Саёри.

— Саёри умерла, — упрямо сказал Фумия, не поворачивая головы.

Хинако почувствовала, как к вискам приливает кровь. Сейчас он был таким же, как тогда, в храме, никак не желая признавать очевидного.

— Пойми, это все из-за Саёри. Она на нас сердится. Ты же сам видишь.

Фумия молча входил в поворот. Исидзути приближалась.

— Ты знал о том, что она влюблена в тебя?

Фумия кивнул. Это несколько обескуражило Хинако.

— А как ты к ней относился?

— Никак. — Он нахмурился.

— Не понимаю.

Хинако неудержимо хотелось спросить, как он относится к ней самой, но она не решилась. Ей страшно было услышать ответ. Кажется, она по-прежнему продолжает убегать, прячась от слов в панцирь. Неужели она так и будет прятать собственные чувства, выплескивая их лишь в рисунках? С Тору у них ничего не получилось именно по этой причине. Решив прекратить отношения с ним, она долго побаивалась сказать об этом.

— Я тоже была влюблена в тебя с первого класса. — (Фумия изумленно взглянул на нее, он явно не ожидал такого поворота.) — Просто вечно пряталась в панцирь, словно черепаха, вот и не могла сказать тебе об этом.

Хинако сидела, уставившись в лобовое стекло и боясь повернуть к нему лицо. Начав рассказ, она как будто открыла кран, и слова лились потоком, который она не в силах была остановить. Она говорила ему о детстве, о любви к Тору, о том, что долгое время ничего не отдавала и не получала. Наконец поток иссяк, и она обессиленно откинулась на сиденье.

Фумия молча вел машину, и Хинако вдруг почувствовала тревогу. Может, ее слова ушли в никуда, так и не достигнув цели? Ведь сказать — еще не значит быть понятым.

Какое-то время в салоне был слышен лишь звук работающего двигателя. В ту минуту, когда ей уже хотелось выскочить из машины и бежать не разбирая пути, Фумия заговорил:

— А ты сильная, Хинако.

Девушка непонимающе уставилась на него.

— Все мы так или иначе надеваем этот панцирь. И чем яснее мы отдаем себе отчет в том, что делаем, тем он крепче. А ты смогла скинуть его, зная, какой он тяжелый. Думаю, ты очень сильная. Я… — Фумия замолчал, входя в очередной поворот. — Я решил не замечать своего панциря, — с горечью в голосе продолжил он. — Я верил, что хорошо разбираюсь в жизни, в людях. Был уверен, что так рано устал от жизни именно потому, что слишком хорошо знаю ее. Но сейчас я чувствую, что чего-то не понимаю. Я долгое время избегал открыто взглянуть на это что-то, прячась в своем панцире. На то недовольство, которое зрело в Дзюнко, моей бывшей жене, на взгляд Саёри…

— Взгляд Саёри? — Хинако понизила голос до шепота.

— Саёри давно на меня поглядывала. Я догадывался, что она влюблена в меня, но усиленно делал вид, что не замечаю этого. — Он замолчал. Впереди показалась автомобильная стоянка.

Хинако пробормотала:

— Мы у подножия Исидзути.

Словно ставя точку в их странном разговоре, Фумия произнес совершенно другим тоном:

— Раз уж приехали, может, поклонимся Исидзути?

Хинако согласилась, и они, оставив машину на парковке, вышли и огляделись.

Кроме их седана, на парковке не оказалось ни одного автомобиля. На окнах нескольких сувенирных лавок и ресторанов были спущены жалюзи. Воздух казался свежим и прозрачным, каким бывает только после бури. Заостренная вершина Исидзути, пронзая небо, тянулась вверх. С этой точки гора выглядела совсем по-другому. Хинако глубоко выдохнула. Ощущение было невероятно приятным, с плеч словно упал тяжелый груз. Наверное, все потому, что она наконец набралась смелости и сказала все, что думала.

«А ты сильная, Хинако» — эти слова прочно засели в сердце, наполняя ее гордостью. До сих пор ей ни разу не говорили, что у нее сильный характер.

Фумия смотрел на карту возле указателя:

— Старшеклассником я однажды поднимался сюда, только с северной стороны. Отсюда до вершины гораздо ближе, но часа два с половиной все равно уйдет.

— А я ни разу не бывала на Исидзути.

Фумия взглянул на часы. Половина девятого.

Он снова перевел взгляд на гору:

— На работу я все равно уже опоздал. Можно попробовать взобраться. Ты как?

Хинако на секунду растерялась. Лезть на гору не хотелось. С другой стороны, так у нее будет возможность целый день провести с Фумия. Желание быть рядом с ним перевесило.

— Давай.

Фумия радостно улыбнулся:

— Тогда пошли. Честно говоря, меня очень заинтересовало то, что написано в книге дяди Ясутаки. На Исидзути отправляются души мертвецов. Может, удастся найти здесь что-нибудь эдакое.

Хинако стало не по себе. Ей совершенно не хотелось говорить с Фумия о мертвецах. Она мягко взяла его за руку:

— Пусть лучше это будет просто прогулка.

Фумия согласно кивнул. Пока он звонил на работу, Хинако вернулась в машину за носовым платком. Бумажник она решила оставить в машине. Не хотелось бы потерять его где-нибудь на склонах Исидзути. Положив в карман мелочь, она закрыла машину. Фумия как раз закончил говорить по телефону.

— Сказал, что дорогу завалило, так мне велели отдыхать, пока завал не откопают.

— Какой плохой мальчик!

— Зато хоть раз отгуляю отпуск.

Фумия со смехом взял ее под руку, и они направились к обрамленной деревьями дороге.

За воротник упала с ветки холодная капля. Наоро зябко передернул плечами и поднял голову. Рыжая белка взбиралась на дерево. Наоро улыбнулся белке.

В голове был туман. Плечо ныло, ноги подкашивались.

Впереди тянулся кустарник — и никакого намека хоть на какую-нибудь тропинку. Благодаря многолетней интуиции Наоро безошибочно чувствовал дорогу и бесстрашно ступил в горы.

Последний раз он шел по этой дороге через год после смерти жены. Бок о бок с ним шагала старая теща, братья и сестры жены. Теще было под семьдесят, но ноги у нее были еще на удивление крепкими. Опираясь на палку согнутым телом, она неуклонно двигалась вверх. Когда они переходили глубокое болото, теща внезапно остановилась. По склону пробежал ветерок, и она сказала, что это чья-то душа взбирается на вершину.

При воспоминании о покойной жене в сердце вновь стало пусто.

Сэцуко умерла поздней осенью. В тот день Наоро вернулся после долгого похода и увидел, что во всем доме горит свет и шумят люди. Сэцуко была на сносях, и он подумал, что у него наконец родился первенец.

Одним прыжком он преодолел двор и радостно ворвался в дом, но увидел лишь соседей, всех как один в черном кимоно. Люди пили и ели, навстречу ему поднялся отец и, с трудом подбирая слова, сообщил, что роды были неудачные. Ни мать, ни дитя спасти не удалось.

Он говорил еще что-то, но Наоро никак не удавалось вникнуть в смысл сказанного. Похороны только что закончились.

Он хотел броситься к могиле, но отец крепко схватил его за руку:

— Не ходи туда!

Наоро молча выдернул руку и отправился на кладбище предков.

Там, над открытым гробом его жены, склонились деревенские старухи с серпами в руках. Они взмахивали серпами и вонзали их прямо в живот Сэцуко, пока не показался почерневший плод. Ножки и ручки у него были прижаты к телу, словно у зажаренного цыпленка. С серпов капала густая черная кровь.

Наоро с воплем бросился, чтобы остановить их, но несколько сильных рук протянулись и отбросили его назад. Соседи увели обезумевшего от горя мужа с кладбища. Уже потом ему объяснили, что, если женщина умерла с младенцем в утробе, после погребения необходимо достать ребенка, разделить их тела и похоронить по отдельности. Если оставить их вместе, то ни мать, ни младенец не смогут взобраться на священную гору и будут навеки обречены скитаться по земле.

Та сцена на кладбище до сих пор стояла у него перед глазами: искромсанное тело Сэцуко, из которого вытягивают ребенка. Воспоминание было слишком сильным, чтобы он мог прогнать его. Ребенок оказался мальчиком.

Сквозь заросли Наоро взглянул на Исидзути. Там ли его жена и сын? В воображении внезапно возникла Сэцуко, прижимающая к груди перепачканного кровью ребенка.

Сосны стояли, устремив иглы внебо, деревья раскинули сухие ветви, словно моля о помощи. Хинако и Фумия шли среди шелестящих на ветру зарослей бамбука. Дорогу размыло тайфуном. Огромное дерево, разрубленное надвое грозой, бессильно свесило обугленные ветви. Вверху четко вырисовывалась скалистая вершина Исидзути.

Фумия остановился и оглянулся на Хинако. Тяжело дыша, девушка самоотверженно карабкалась вверх, изо всех сил стараясь не отставать. Возможно из-за недавнего разговора в машине, она казалась ему выбравшейся из панциря черепахой, которая старательно пытается измениться.

— Смотри под ноги.

Он помог ей взобраться по полусгнившей деревянной лестнице.

— Спасибо. — Она устало улыбнулась и оперлась на его руку.

Фумия захлестнула волна нежности. Внезапно ему показалось, что у нее за спиной кто-то стоит. Он напряг зрение. Никого. Только дрожит на ветру стебель бамбука.

— Мне больно, — послышался голос Хинако, и он заметил, что сжимает ее руку слишком крепко.

Он снова взглянул на бамбуковые заросли. Да нет, показалось. Ветки разросшегося рядом дерева мелко подрагивали, странным образом указывая каждая в свою сторону. На мгновение Фумия показалось, что и его сердце вот так же тянется в разные стороны, рискуя разорваться на кусочки. Он отвернулся и быстро пошел вперед. Спиной он снова почувствовал этот взгляд.

Заросли бамбука кончились, и дальше дорога потянулась по скалистому склону. Мох уютным ковром покрывал беспорядочно наваленные камни. Деревья жались к склону, обнажая натянутые словно струны корни. Повсюду мелькали знаки, предупреждающие о возможном камнепаде. На развилках деревьев, у подножия скал, в высохшем русле ручья были навалены горы мелких камешков.

Мелкие лесные зверьки неслышно скользили по траве. Крутые скалы над головой напоминали гигантскую складную ширму. Фумия вспомнил, как отец рассказывал ему об упражнении для аскетов — для укрепления духа они свешивались над бездной.

— Ой, что это? — спросила Хинако, указав на небольшой голубой домик у дороги.

— Отсюда тянут к вершине вторую священную цепь.

На лице Хинако мелькнуло непонимание, и он рассказал ей о старинном обычае поднимать на вершину горы цепи.

— Значит, мы совсем скоро окажемся на вершине. Не думала, что так просто взобраться на самую высокую гору Сикоку.

Фумия улыбнулся:

— Последний шаг самый трудный. Вторая цепь, кажется, где-то около пятидесяти метров, а третья — шестьдесят. Помнишь пословицу: «Кто в начале говорит «это просто», тот плачет в конце»?

— Ах ты…

Хинако шутливо стукнула Фумия по плечу, он отскочил.

Внезапно над головой раздался какой-то треск — мимо них пролетел и скрылся в глубоком ущелье камешек размером с детский кулак.

Фумия задрал голову. На склоне над ними не было ни ветерка; непонятно, почему камень вдруг оторвался от скалы, словно живое существо. Хинако испуганно смотрела на него.

— Пошли, — грубовато бросил Фумия и двинулся дальше.

— Позволь мне пойти впереди. — С этими словами Хинако обогнала его.

Казалось, она тоже почувствовала спиной этот взгляд, от которого по коже пробегал мороз, а волосы вставали дыбом. Он был почти уверен, что, оглянувшись, увидит Саёри.

Нет, не может этого быть. Саёри умерла. Ему ни за что не хотелось признаваться в том, что мертвая Саёри смотрит на него.

В детстве стоило ему обернуться, почувствовав этот взгляд, как сзади неизменно оказывалась Саёри, но Фумия не замечал любви, переполнявшей ее глаза. Он не хотел ее любви, иначе пришлось бы смириться — Фумия уставился на усыпанную камешками дорогу, — пришлось бы смириться с тем, что ее взгляд доставляет ему удовольствие.

Фумия стиснул зубы. Ему нравилось купаться во взгляде Саёри. Именно поэтому он старательно делал вид, что ничего не замечает. Ему казалось, что если не замечать ее взгляда, то он сможет купаться в нем вечно. Он вырос, женился и развелся, но взгляд ни на минуту не оставлял его. Ледяной и обжигающий одновременно, он доставлял Фумия сладостное удовольствие.

До последней минуты он, пожалуй, не отдавал себе в этом отчета, избегая даже думать о собственных ощущениях. Теперь он готов был признаться себе в том, что ему нравится взгляд Саёри. Ведь если кто-то постоянно на тебя смотрит, значит, ты не одинок.

Однако после смерти Саёри ее взгляд стал взглядом мертвеца, и Фумия постарался выгнать его за пределы сознания. Не мог же он признаться себе в том, что испытывает удовольствие от взгляда мертвой девушки! Это Саёри мертва. А он жив. Он хочет быть живым.

Он много раз думал об этом, но впервые эти мысли так явно, будто стон, прозвучали в его душе.

— Пришли! — Хинако облегченно вздохнула.

Голубой домик весело сверкал в ярких лучах солнца. Окна закрыты железными ставнями. Похоже, хозяева решили, что сегодня торговли не будет, и спустились с горы, подальше от тайфуна. Перед домиком стоял автомат с напитками. Фумия и Хинако купили по банке газировки и присели на скамью отдохнуть. Хинако обнаружила глиняную фигурку тэнгу^[21] и начала дурашливо молиться. За домиком виднелись тории,^[22] за ними громоздился обрывистый скалистый склон с тускло поблескивавшей железной цепью.

— А как ее поднимают наверх? — с трепетом оглядывая неподъемную на вид цепь, спросила Хинако.

Фумия провел ее за тории и показал дорогу, по которой поднимают цепь. Кое-где ее преграждали отвесные скалы, соединенные лестницей из тонких железных листов. Вместо перил была натянута веревка.

— Подожди минутку.

Фумия прошел вперед, а Хинако, оглядевшись вокруг, увидела, что с прояснившегося неба льется солнечный свет. Она даже зажмурилась. Почему-то даже в этом ярком сиянии ей стало страшно.

Фумия позвал ее за собой, и они снова начали взбираться вверх. Окрестности были наполнены мягким светом. Внизу раскинулась изумрудная зелень гор. Легкие наполнял чистый, прозрачный воздух. Камни поблескивали в солнечных лучах. Фумия остановился и взглянул на зеленоватую вершину.

До неба было рукой подать. Внезапно его охватил безотчетный страх, в глазах потемнело.

Наоро взглянул вверх. Прямо над ним высилась скала со свисающей с нее третьей цепью. Его знобило, со лба градом тек пот. Он остановился, чтобы отдышаться. В плече пульсировала боль. Казалось, жизненные силы покидают его тело вместе с потом.

Небесная синева казалась совсем прозрачной, словно смывая с сердца всю грязь. Ласково припекало солнце. Было нестерпимо жаль, что в такой замечательный день его тело содрогается от боли и дрожит от озноба. Внезапно он увидел поднимающиеся к вершине человеческие фигуры. Надо же так любить горы, чтобы отправиться туда наутро после тайфуна!

Наоро терпеть не мог таких праздных туристов. Горы не игрушка. На них полагается смотреть снизу вверх. А эти еще и ребенка притащили!

Тут он заметил, что ребенок, бредущий по железной лестнице позади мужчины и женщины, какой-то странный. Детский силуэт — кажется, это была девочка — расплывался, постоянно меняя форму, словно пламя свечи. Стриженная под горшок черноволосая голова то приобретала четкие очертания, то неожиданно закручивалась подобно дыму. Она не шла, а скользила по железным ступеням, перетекая как вода.

Наоро затаил дыхание.

Не может быть!

Тело девочки окутывала черная дымка.

«Исидзути хотят осквернить…»

В голове пронеслись сказанные богом слова. Наоро со всех ног бросился к вершине горы.

Глава 15

Скалистую вершину горы пронизывал ветер. Небо еще немного приблизилось. Солнце нежно поглаживало окрестности сияющими лучами.

Вершина Исидзути представляла собой скалистую площадку размером с небольшой школьный класс. В нижней ее части стояла молельня синтоистского храма. Хинако остановилась, чтобы помолиться, и, по синтоистскому обычаю, трижды хлопнула в ладоши.

Она загадала только что пришедшее в голову желание: пусть у них с Фумия все будет хорошо. Закончив молитву, она отыскала Фумия взглядом и увидела, что он карабкается на самый пик горы, на два метра возвышающийся над скалистой площадкой. Там, обнесенные деревянной оградой, сходились у храма железные цепи, оберегая гору от разрушения. Табличка на ограде гласила: «Не входить. Опасная зона».

— Фумия, туда нельзя! — закричала Хинако, но он лишь с улыбкой помахал ей рукой и перепрыгнул через ограду. Внезапно от его спины отделилась тень и следом за ним скользнула на территорию храма.

Хинако крепко зажмурилась и снова поглядела в его сторону. Наверное, в глазах двоится от яркого солнца. Воздух вокруг храма моментально сгустился и померк. Подгоняемая ужасным предчувствием, Хинако полезла следом за Фумия.

Во дворе храма горкой были навалены камни, образуя небольшой холмик. Склонившись над ним, Фумия увидел, что поверхность каждого камня как будто светится изнутри.

Девушка едва различала его силуэт — он терялся в тени, словно окутанный черным вихрем.

— Фумия!

Он поднял к ней лицо, и девушка увидела, что в руках у него зеленый камень.

— Смотри — такой же, как в Ущелье Богов.

— Правда? — Хинако перелезла через ограду и встала рядом. Зеленый камень и вправду был очень похож на тот.

Поглаживая его кончиками пальцев, Фумия промолвил:

— Древние люди обтесали его, принесли в Ущелье Богов и поклонялись мертвым. Но вот пришла другая эпоха, каменный столб утонул в трясине, исчез объект поклонения…

«Камень может собрать духи мертвых». Хинако вспомнились слова, сказанные вчера Ясутакой Хиурой в клинике. Этот камень ставили для того, чтобы собрать вокруг него духи мертвых и усилить магию Ущелья Богов.

Со дна ущелья камень достала Саёри — вот что хотел сообщить ей Ясутака. Это она заставила Фумия поднять его. Позавчера, когда она встретила Тэруко в Ущелье Богов, та сказала, что Саёри находится рядом. Именно Саёри вынудила Тэруко обойти камень против часовой стрелки. Ущелье Богов расположено ближе всего к стране мертвых, и дорога туда ведет против часовой стрелки. Значит, мать и дочь Хиура, кружившие против часовой стрелки вокруг камня в Ущелье Богов, вызывали духов из страны мертвых, чтобы усилить действие камня?

По спине пробежал холодок. Хинако окликнула Фумия:

— Здесь запретная зона. Пойдем отсюда.

Фумия отшвырнул зеленый камень в сторону и промолвил:

— К тому же, кажется, туман поднимается.

Снизу с невероятной скоростью наползали белые хлопья, окутывая глубокое ущелье, поросший бамбуком склон и узкую извилистую дорогу.

— Ужасно! Мы не сможем спуститься.

Хинако тянула его к ограде, но Фумия не двигался с места. Хинако снова и снова окликала его, но он как завороженный повторял:

— «Записи о деяниях древности»…

Хинако нахмурилась. Нашел о чем вспомнить в такой момент! Но Фумия с восторгом глядел на землю.

Туман уже добрался до скалистой площадки, и только пик горы, где стояли Хинако и Фумия, темнел в молочном море, словно дрейфующий остров. Хинако стало страшно. Ей показалось, что весь мир исчез в этом белом вихре.

Послышалось бормотание Фумия:

— Небеса только-только отделились от земли, а суша, подобно медузе, плавала в гигантском океане.

Хинако разозлилась:

— Да что ты такое говоришь? Надо быстрее отсюда спускаться, а не то…

— Это же «Записи о деяниях древности». Ясутака тоже описывал в «Древней культуре Сикоку» начало мироздания. Смотри, Хинако, все точно как в том описании.

Фумия обвел рукой землю. Насколько хватало глаз, раскинулось белое море тумана, а между ним и сияющим синим небом плавала вершина Исидзути.

— Именно так выглядел мир перед тем, как Идзанами и Идзанаги произвели на свет Японию. Из молочного моря возник Иё, остров с двумя именами. Это и был Сикоку. Первой из океана показалась его самая высокая точка, вершина горы Исидзути. Сикоку начал свою историю с того самого места, где мы сейчас стоим.

Слова Фумия, больше похожие на горячечный бред, проникли в самое сердце Хинако. Окружающий пейзаж и правда напоминал сотворение мира, когда бесформенная Вселенная еще пребывала в хаосе. Первый остров, возникший в туманном море…

Вслушиваясь в слова Фумия, Хинако обвела тревожным взглядом окрестности. Туман уже доходил ей до щиколоток, и в этот миг из него вдруг высунулась окровавленная рука, которая ухватилась за выступ скалы. Следом показалась бритая голова мужчины. Хинако в ужасе отпрянула.

— Сейчас же спускайтесь оттуда!

Некогда белое одеяние мужчины почернело от грязи, лицо поросло многодневной щетиной, глаза лихорадочно блестели, на плече растекалось бурое пятно крови. Наоро, пошатываясь, приблизился к ним. Фумия выступил вперед, загораживая Хинако.

— Вы осквернили Исидзути. — В голосе мужчины звучала угроза. Казалось, он не раздумывая убил бы обоих.

— О чем это вы? — спросил Фумия, оттесняя Хинако все ближе к ограде.

— Вы привели сюда грязного духа. Самим им сюда не забраться, вот они и ждут живых, которые приведут их сюда. Дух вас заколдовал.

Внезапно послышался тоненький смех. Они вздрогнули и переглянулись. Смех шел из глубины площадки. Они медленно перевели глаза в ту сторону и замерли, не в силах двинуться с места.

На каменном холмике виднелся темный силуэт, смутно напоминавший человека. Из скалы под ним сочилась вода, от которой поднимался белый туман. Нет, скорее не туман, а зыбкие клубы пара медленно ползли по земле и окутывали темный силуэт. Постепенно из них начала формироваться человеческая фигура. Сначала появилось тонкое девичье лицо. Казалось, невидимые руки мнут мягкую и податливую белую глину. Вот они вылепили раскосые веки, маленький носик. Затем черная тень собралась над головой и превратилась в блестящие волосы. Гибкая шея, едва наметившаяся грудь, красивые тонкие руки. Перед ними стояла изящная девочка в матроске.

Саёри!

Хинако обеими руками зажала рот, чтобы сдержать рвущийся на волю вопль. Если она сейчас закричит, то уже не остановится, пока не сорвет горло. Пусть все это окажется кошмарным сном, пожалуйста!

И все же это была Саёри. Она выглядела немного взрослее, чем ее помнила Хинако, — точно такой, какой была на фотографии на алтаре собственного дома. В глубине ее удивительных глаз светилось упрямство.

Саёри повернулась к Фумия:

— Я вернулась, Фумия. — Словно в подтверждение реальности происходящего, Саёри протянула к нему тонкие белые руки. Камни под ее ногами хрустнули под тяжестью тела.

Фумия неотрывно смотрел на Саёри. Она улыбалась, но улыбка ее была холодной и неживой, как у мертвеца.

— Уходи отсюда, грязный дух! — Наоро перелез через деревянную ограду и угрожающе направился к ней.

По лицу Саёри пробежала усмешка.

— Почему это я грязный дух? Все мы одинаковые — и те духи, что живут в ущелье, и те, что на горе. Духи не бывают грязными и чистыми — это все ваши выдумки. Если бы вы знали, как страстно я хотела вернуться в этот мир. Вообще-то я пришла забрать свою душу. — Саёри помолчала и со смехом продолжила: — К тому же в этот мир стремлюсь не только я. Мы все хотим вернуться на Сикоку из страны мертвых.

Саёри пнула каменный холмик носком туфельки, камешки разлетелись в разные стороны. Казалось, она подала знак, и вся гора внезапно пришла в движение. С грохотом рушились скалы, железные цепи разлетались, словно под действием неведомой силы.

Наоро не удержался на ногах и рухнул на землю. Хинако с воплем вцепилась в Фумия. Поверхность горы стала влажной. Из недр ее сочилась прозрачная вода, словно гора плакала или проливала пот. От воды исходил такой же белый туман, который недавно укутывал тело Саёри, и, превращаясь в тонкие волокна, стекал вниз.

Наоро наконец удалось подняться на ноги, и он с грозным воплем бросился на Саёри, но она легко ускользнула. Мужчина хотел погнаться за ней, но дорогу ему внезапно преградил Фумия.

— Прочь, это же злой дух!

Он оттолкнул Фумия и снова попытался дотянуться до Саёри, но Фумия схватил его за руку. Между ними завязалась драка. Наоро отлетел, упав спиной на ограду. Хрупкая деревянная ограда проломилась, и он вместе с ней с диким воплем улетел прочь со скалистой площадки.

Хинако не верила собственным глазам:

— Фумия, что ты делаешь? Этот человек ранен!

Ответа не последовало. Фумия стоял напротив Саёри, их взгляды переплетались, словно связанные невидимой нитью; казалось, между ними пробегают искры. Хинако замерла. Стоны земли, дрожание скал — все отступило перед силой их притяжения.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Саёри отвела взгляд и двинулась прочь из храма, мимо сломанной ограды. Фумия, как привязанный, следовал за ней, но Хинако вцепилась в него и что было сил закричала:

— Опомнись! Саёри умерла. Она мертва!

Фумия не слышал ее. Взгляд его стал отрешенным, как вчера, когда он вел машину в сторону Исидзути.

Это все Саёри. И вчера, и сейчас. Это она вцепилась в его сердце и уводит его от реальности.

— Ты не должен думать о Саёри! — Хинако трясла Фумия за плечо.

Он с досадой отбросил ее руку и начал медленно спускаться со скалистой площадки. Хинако бежала следом.

Гора продолжала дрожать, вода все прибывала. Скалистая площадка постепенно превращалась в реку. Спина Фумия уже едва виднелась среди клубов белого пара. Хинако на ощупь спускалась вниз. Перед Фумия мелькал белый матросский воротник. Прежде чем исчезнуть в дымке, Саёри оглянулась. Ее волосы черными змеями обрамляли белое лицо.

— Фумия мой, — сказала Саёри тоном победительницы и скрылась в тумане. Спина Фумия тоже постепенно таяла в белой дымке.

— Стой! — Хинако бросилась бежать не разбирая дороги. В эту секунду кто-то схватил ее за щиколотку, и она, потеряв равновесие, упала. Ногу пронзила тупая боль.

— Помогите… пожалуйста… — совсем рядом послышался глухой стон.

Из тумана показалось лицо Наоро. Похоже, он сильно ушибся, падая вниз. Из раны на лбу сочилась кровь. Тело его свесилось над обрывом. Скала, за которую он держался из последних сил, была влажной и скользкой, и он в любую минуту мог сорваться в глубокое ущелье. Хинако поспешно вытянула Наоро на поверхность скалы.

Внезапно раздался оглушительный грохот. Девушка не раздумывая бросилась к дороге, ведущей вниз. Железная лестница оказалась разрушенной. Державший ее огромный болт выпал, и железные листы с грохотом летели в бездну.

Они оказались заперты на вершине. Гора дрожала все сильнее. В панике Хинако вернулась к Наоро. Тот сидел, привалившись к мокрой скале и даже не пытаясь утирать сочившуюся изо лба кровь. Рана на плече, похоже, тоже открылась, и вся его одежда была перемазана пятнами свежей и засохшей крови.

— Есть здесь другая дорога? — Хинако старалась перекричать шум воды.

Наоро, похоже, не слышал ее, сокрушенно бормоча:

— Божественные души спускаются с горы…

Хинако только собиралась спросить, что он имеет в виду, как раздался новый грохот. Скала, на которой они сидели, раскололась, и к ним медленно ползла трещина.

— Здесь опасно оставаться!

Наоро лишь молча указал куда-то за скалу. Подумав, что там, вероятно, есть другая дорога, Хинако бросилась посмотреть и увидела, что с горы, теряясь в глубоком тумане, спускается толстая, в шесть плетений, железная цепь.

Третья цепь! Но Фумия говорил, что она длиной в целых шестьдесят метров… Гора продолжала дрожать, выплескивая все новые потоки воды. Если из горы уйдет вся вода, она станет непрочной и развалится, как рыхлый песок.

— Быстрей спускайся! — Только сейчас она заметила стоящего рядом Наоро. — Ну почему это случилось именно в мою «службу»?

Хинако заметила, что из его глаз текут слезы. Перемешиваясь с кровью, они придавали грозному лицу жалкое выражение.

— Кто вы?

Наоро неподвижно глядел вдаль:

— Я обхожу Сикоку.

С грохотом рухнула молельня храма Исидзути. Скала, к которой крепилась третья цепь, тоже мелко задрожала. Неизвестно, как долго еще продержится цепь. Наоро подтолкнул Хинако. Она положила на цепь руку и ощутила в ладони надежный холод железа.

— А как же вы?

Наоро круто повернулся к Хинако спиной и пошел обратно к скалистой площадке. Хинако звала его, но он даже не обернулся.

Медлить было нельзя. Ее собственная жизнь в опасности. Хинако решилась и, обхватив цепь, стала спускаться. Руки тут же заболели от напряжения, ноги скользили по мокрой скале. Вода постоянно прибывала. Скоро скала рухнет.

Вокруг ничего не было видно, кроме тумана. Она понятия не имела, как далеко продвинулась и сколько еще осталось. Казалось, цепь будет тянуться вечно и в конце концов выведет ее в преисподнюю, прямо к мертвецам.

Внезапно руки наткнулись на пустоту. В следующее мгновение она поняла, что цепь оборвалась. Не нащупав опоры, тело ее нырнуло в пустое пространство, и Хинако с воплем полетела в туманную бездну.

Где-то раздался женский крик. Наоро печально смотрел в туман. Это стонет гора. Плачет, выплескивая духов. Еле передвигая ноги, Наоро вернулся к храму на вершине Исидзути. Боль в плече стала нестерпимой. Кажется, он вот-вот потеряет сознание. Кровь и не думала останавливаться, добежав уже до кончиков пальцев. Наоро пошатываясь стоял среди падающих камней.

Перед ним раскинулось белое море, но он не хотел видеть тот мир, что притаился на его дне.

В голове раздался голос старейшины:

Раньше Сикоку был царством мертвых. Было время, когда живые и мертвые вместе уживались на одном острове. Островом живых Сикоку сделали наши предки. Они обходили остров, делили мертвых на души, воспаряющие в небеса, и духов, уходящих в землю, постепенно делая так, что мертвецы не смогли больше жить в нашем мире.

Души, воспарившие в небо, стали нашими богами и поселились на Исидзути.

Духи, ушедшие в землю, вместе с царством мертвых были изгнаны за пределы нашего мира, однако они неистово цепляются за плоть и жаждут жизни, стремясь воскреснуть любой ценой. Для этого им нужно вернуть себе души, взобравшиеся на Исидзути. Если им это удастся, то произойдет непоправимое. Мертвые на Сикоку вновь смешаются с живыми.

Похоже, сейчас его слова грозили обратиться в реальность. Противная девчонка ожила и осквернила гору. Теперь сила, притягивавшая богов к небу, ослабла, божественные души смешались с водой и начали спускаться на землю, следуя зову ушедших в землю духов.

Сикоку превратится в царство мертвых.

Наоро шел по краю обрыва, по часовой стрелке обходя скалистую площадку. Плечо горело, тело пронзала нестерпимая боль, но он не останавливался ни на минуту.

Он должен обходить Сикоку, обходить Исидзути, как когда-то делали его предки. Они не знали других молитв. Из поколения в поколение они хранили святой обычай. Шли и молились, двигались вперед, в каждый шаг вкладывая кусочек собственной души. Время движется, но молитва остается неизменной.

Туман окутывал Наоро, земля вокруг стонала, со всех сторон слышался шум воды. Гора бесновалась и выла, словно живое существо.

Он уже не чувствовал покровительства и защиты богов.

Сигэ взглянула в потемневшее небо. Только что оно было прозрачным и ясным, и вот уже по нему плывут бесчисленные облака. Тучи словно строились в шеренги и уходили за горы. Обычно после тайфуна небо чистое. Старуха еще немного постояла, провожая облака тревожным взглядом.

Сигэ вышла убрать двор после бури. Повсюду валялись сломанные ветки, перевернутые бадьи, мусор.

Вечером ей то и дело вспоминался Такэо, но утром, когда тайфун миновал, ее страх растаял, как дымка. Нелепые мысли о том, что Такэо может вернуться в этот мир, теперь казались смешными. Дело прошлое. Что толку бояться. Безусловно, она поступила плохо, но у нее не было выбора.

Она собирала разбросанные детские игрушки, когда случайно взглянула на собственную морщинистую руку. Тот случай с Такэо произошел, когда руки у нее еще были упругими и молодыми, а значит, очень, очень давно.

Она подошла к краю огорода. Перед ней текла Сакагава. Река заметно разлилась, наверное из-за тайфуна. Это хорошо — воды здесь всегда не хватало, но что за белый пар поднимается от реки? Сигэ подалась вперед. По воде плыли обрывки бумаги. Нынешняя молодежь бросает в реку что попало. Надо бы собрать эти клочки… Не успев об этом подумать, Сигэ охнула от неожиданности.

Течение несло белые клочки к истоку реки. Похоже, вода из нижнего течения потекла к горам. Значит, Сакагава пошла в обратную сторону? Не в силах шелохнуться, Сигэ проследила течение реки, пока ее взгляд не уперся в Ущелье Богов. Оно было окутано легкой дымкой. Белый туман медленно полз в сторону Якумуры.

Вместе с туманом в душу Сигэ снова пробрался страх.

Сувенирная лавка у подножия горы была открыта, на парковке стояли несколько машин. Туристы в ужасе смотрели на покрытую туманом вершину Исидзути. Сверху по-прежнему неслись грохот и хруст. Хинако медленно брела вдоль стоянки. Колени вымазаны в грязи, ладони содраны в кровь — поранилась, когда оборвалась цепь. К счастью, до земли оставалось всего несколько метров. У нее не было времени даже перевести дух. Она тут же отыскала вторую цепь и чудом добралась до стоянки.

Синего седана нигде не было видно. Попадались похожие машины, но Фумия тут явно не было. Не зная, куда идти дальше, она бессмысленно стояла посреди стоянки.

Фумия бросил ее, уехал с Саёри…

Она чувствовала себя так, словно цепь под ней оборвалась во второй раз. Казалось, спасительная земля совсем близко, но ее надежда рухнула, и вот она снова летит в пропасть. Теперь она долго будет падать в темную бездну, ведь ей совершенно не за что зацепиться.

— Что с вами?

На нее с беспокойством глядела пара пожилых туристов. Хинако почувствовала, что плачет.

— Ну… я… — Она закусила губу, не зная, что сказать. Она вспомнила, что оставила сумку в машине. Ее бросили без денег на Исидзути. К тому же она в ужасном виде. Блейзер вымазан грязью, джинсы разорваны.

Женщина в смешной желтой шляпе обняла Хинако за плечи. На лице ее читалось замешательство.

— Где ваш дом? Вам лучше вернуться.

Она хотела сказать, что в Токио, но вовремя опомнилась и ответила, что живет в Якумуре.

— Но… человек, который был со мной, уехал раньше… Что мне делать?..

Незаметно вокруг собралась толпа. Со всех сторон слышался сочувственный шепот.

— Якумура? Где это?

— Как с ней быть?

— Я знаю, где Якумура. Это недалеко от моего дома. — Сквозь толпу пробился невысокий парень.

— Вот и замечательно. Подвезите, пожалуйста, эту девушку, — обратилась к нему женщина в желтой шляпе.

Парень смущенно кивнул, отводя глаза от оборванной одежды Хинако:

— Ладно. Все равно домой еду.

Он ушел за машиной, толпа тоже постепенно разошлась. Женщина в шляпе отвела Хинако в туалет, промыла ей раны на ладонях и заклеила их пластырем, который нашла в сумке.

Хинако безучастно принимала ее заботу. Кажется, ей было все равно. Фумия бросил ее, выбрал Саёри. Даже несмотря на то, что Саёри мертва. Слова о том, что любовь побеждает смерть, красивы, но в реальности мертвецы борются за любовь наравне с живыми. Потрясающая несправедливость!

Женщина в шляпе привела Хинако на стоянку и бережно усадила в машину.

— Побыстрее возвращайтесь домой, переоденьтесь и успокойтесь.

Хинако отрешенно взглянула на нее и едва заметно кивнула. Она не хочет никакой заботы.

Женщина улыбнулась, явно довольная результатами своего труда, и закрыла дверцу машины. Парень привычным жестом подал назад:

— Дорогу к тридцать третьему шоссе закрыли из-за завала. Поедем по другой дороге. Часа за два доберемся до вашей Якумуры.

Хинако попыталась что-то ответить, но из ее горла вырвался лишь хрип. С жалостью глядя на нее, парень выехал на узкую лесную дорогу. Повсюду валялись сломанные ветки. Чтобы снять напряжение, парень попытался разговорить ее:

— Я в эту лавку постоянно вожу домашние соленья на продажу, но такого с роду не видел. Чтобы гора так скрипела… А вы на Исидзути поднимались?

Хинако кивнула.

— А почему она так скрипела?

— От воды… — Хинако запнулась и всхлипнула. Перед глазами снова встала страшная картина.

— Ой, простите. Я же не со зла. Похоже, вам здорово досталось. — Он явно принял Хинако за жертву насильников.

Ловко объезжая выбоины, парень сменил тему:

— Я когда ехал сюда, чуть не столкнулся со встречной машиной. Выскочила из-за поворота, не посигналила. Водитель даже не вышел извиниться.

— Машина шла от подножия горы? — быстро спросила Хинако.

Мужчина активно закивал, радуясь, что она наконец-то приходит в себя:

— Ага. Кажется, голубой седан. Нет, скорее синий. Парень лет тридцати и школьница в матроске, хорошенькая такая.

Хинако сжала кулаки. Фумия и Саёри направились в Якумуру. Она представила сияющее улыбкой бледное лицо Саёри рядом с Фумия, и ее захлестнула злость. Рядом с Фумия ее место. Разве Саёри не умерла? Фумия живой, а мертвецу место среди мертвецов.

— Быстрее, прошу вас, — с силой сказала Хинако. Парень удивленно взглянул на нее. — Ну быстрее же! — В ее голосе сквозило нетерпение.

Несмотря на час для посещений, в больнице царила тишина. Редко кто приходил навестить больных наутро после тайфуна. Никто не мешал им смотреть свои бесконечные сны.

Томоко Ясуда остановилась у кровати Ясутаки Хиуры. Его немигающий взгляд по-прежнему был направлен в потолок. Никаких признаков выздоровления. Девушка вчера устроила шум, но она явно обозналась. Рефлекторное подрагивание руки приняла за пробуждение, а хрип в застоявшихся легких — за речь. Нет, Ясутака Хиура не придет в сознание после семнадцати лет комы.

Томоко немного поменяла положение его тела и прошептала:

— Вот и отлично. Хороший мальчик. Мой малыш.

В этот момент она услышала хриплый голос:

— Я… не твой… малыш…

Женщина испуганно отдернула руку. Кровать под Ясутакой тихо заскрипела. Медленно повернув к ней голову, он произнес:

— Вставать пора. Надо идти.

Томоко смотрела на Ясутаку и не верила собственным глазам. Она чувствовала себя так, как если бы ее кукла внезапно заговорила по собственной воле.

Неимоверным усилием он приподнялся на локтях:

— Времени нет. Я должен торопиться.

Томоко мягко придавила его к кровати:

— Вам нельзя двигаться. Сейчас я позову врача.

Ясутака поморщился:

— Говорю же, времени нет. Я возвращаюсь в Якумуру.

Он говорил уже совершенно нормально. Удивительный случай выздоровления! Борясь с нарастающим беспокойством, Томоко твердо заявила:

— Это невозможно. Вы должны еще какое-то время побыть в больнице.

В его глазах мелькнула насмешка.

— Чтобы ты снова меня лапала? Если бы ты знала, как надоела мне за эти семнадцать лет! Превратила мое тело в игрушку. Если бы только я мог двигаться, живо прекратил бы это.

Томоко побледнела. Ее тайна выплыла наружу. Она уже слышала, как он говорит всем вокруг, что похотливая баба называла его «своим малышом» и трогала за гениталии.

Побелевшими пальцами Ясутака хватался за спинку кровати, стараясь привстать. Томоко попыталась придавить его к постели. Он яростно сопротивлялся:

— Что ты…

Не давая ему закончить, она прижала к его лицу подушку. Он пытался бороться, бил в воздухе руками и ногами, но Томоко не отпускала. Его тело принадлежит ей. Родинка под мышкой, впадинка на ребре, крепкие упругие ягодицы. Все эти годы она любовно заботилась о каждой, самой крохотной частичке его тела. И она не позволит ему ругать ее.

Томоко навалилась на подушку всем телом. Наконец, когда его руки бессильно упали на кровать, она убрала подушку. Глаза мужчины вылезли из орбит, изо рта шла пена. Томоко вытерла ему рот платком, аккуратно сложила раскинутые ноги. Он не двигался, напоминая гигантскую куклу. Его тело снова вернулось под заботливое крылышко Томоко.

— Ну вот, молодец, хороший мальчик, — прошептала Томоко, накрыла его простыней и ласково похлопала по животу.

В Ущелье Богов было тихо. Рука об руку с Саёри Фумия вошел в поросшее цветами ущелье. Рука Саёри была холодной и обжигающей одновременно — такой же, как ее взгляд.

Вокруг плавал белый туман, цвели тигровые лилии. Их не тронул вчерашний тайфун.

Кажется, он был на Исидзути. Почему же вдруг оказался здесь? Эта мысль промелькнула в голове и тут же исчезла. Саёри не отрываясь смотрела на него, разгоняя все сомнения.

Под вуалью тумана виднелась впадина в центре ущелья. Нет, теперь это была уже не впадина, целое озеро, в центре которого высился зеленый камень.

Саёри и Фумия спустились по склону и встали у воды. Озеро вело себя странно: кипело, бурлило, от его пузырящейся поверхности поднимались мириады крошечных белых облачков. Покружив по ущелью, они уплывали вдаль, за горы. Словно облакам вдруг стало позволено лететь куда вздумается.

— Счастливы те духи, у кого есть кто-то, кто их помнит. Дух может вернуться к этому человеку в том виде, в каком тот его вспоминает. Вот и я смогла вернуться к тебе. — Саёри положила руку Фумия себе на плечо и улыбнулась. — Я знала, что ты, Фумия, по-настоящему меня любил. Ведь ты постоянно думал обо мне.

Слова Саёри проникали в самую душу. Любимая женщина, кто она? Эта девочка или… Он столько раз видел это во сне. Там он соглашался с ней, но чувствовал какое-то противоречие. Как разобрать, где сон, а где реальность, пока не очнешься ото сна?

Он почувствовал, как Саёри тянет его за руку, и следом за ней вошел в озеро.

— С этой минуты живые и мертвые смогут жить вместе. Теперь смерть не будет концом. Мертвецы будут довольны, ведь Сикоку станет царством мертвых.

Воды было по щиколотку. Саёри повернулась к Фумия и стала стягивать матроску. Под ней ничего не оказалось, и он увидел ее упругую грудь. Она сняла юбку и предстала перед ним совершенно нагой.

Ее худенькое, почти детское белое тело посреди воды казалось прозрачным и делало ее похожей на грациозную цаплю. Она протянула к нему руки:

— Фумия, я хочу стать взрослой…

Белые облака затянули небо, скользили по гребням гор, прятались среди деревьев, ползли по склону. Сигэ беспокойно смотрела с веранды на улицу. Она ни разу не видела, чтобы после тайфуна был такой туман, тем более в летний полдень.

Ясудзо и Тидзуко после обеда отправились в поле проверять ущерб, нанесенный ураганом. Мицуру в школе. Сатоми взяла Такэси и ушла за покупками. В доме стояла тишина.

Сигэ заметила, что во дворе до сих пор стоит серп, установленный против тайфуна. Надо убрать. Благодаря ему буря обошла их дом стороной.

Сигэ подошла к сушилке для белья, к которой был привязан бамбуковый шест с серпом. Развязав веревку, она попыталась снять шест. Он зашатался. Боясь, что шест сейчас рухнет на землю, она поспешно навалилась на него. Внезапно ей показалось, что оберег стал легче. Она оглянулась — шест поддерживал мужчина.

Сигэ хотела поблагодарить незнакомца, но тут же узнала его.

Светлая кожа, вздернутый нос, смеющиеся глаза полумесяцем. Перед ней стоял Такэо. На нем была коричневая рубаха и брюки, которые он часто надевал на встречу с Сигэ. Бывший любовник выглядел реальным и абсолютно живым.

В глубине его глаз затаилась злоба.

— Я не забыл. Не забыл, как ты тогда сбежала.

Бамбуковый шест выпал у нее из рук, поджилки затряслись. Почему Такэо здесь? В голове был туман, она никак не могла собраться с мыслями.

Такэо стал медленно развязывать веревку на конце шеста. Сигэ зачарованно наблюдала за ним, не в силах отвести глаз от его пальцев.

С легким шорохом веревка упала на землю. Такэо взял в руки серп и стал медленно приближаться к Сигэ:

— Как быстро ты забыла, что бросила меня на произвол судьбы.

Сигэ почувствовала, как по ногам бежит теплая струя мочи. Она на секунду взглянула на землю, а когда подняла голову, перед глазами мелькнула серебристая молния.

Глава 16

— Странная погода, — пробормотал парень.

Хинако выглянула в окно. Небо было затянуто тысячами крошечных белых облачков.

— Если это обыкновенные облака, то почему они так быстро плывут? Сроду такого не видел. Позвонить, что ли, в службу погоды и сообщить, что обнаружил новый вид облаков? Может быть, их даже назовут моим именем. Облака Сюнъити Тасиро. — Парень расхохотался.

Всю дорогу он не умолкал ни на минуту. Сначала Хинако думала, что таким образом он старается отвлечь ее от горестных мыслей, но потом поняла, что он просто любитель поговорить. Хинако едва отвечала, но это, похоже, ничуть не смущало его. К концу пути она знала о нем практически все. Он унаследовал крестьянское хозяйство неподалеку от Китано, но, кажется, оно его не слишком обременяло. Доставка домашних солений в лавку у подножия Исидзути была его единственной обязанностью. Под монотонным голосом Сюнъити недавние события казались кошмарным наваждением. Тайфун, воскресение Саёри. Слишком невероятно, чтобы быть правдой. Одно было совершенно точно — вчера они с Фумия занимались любовью. Тело до сих пор хранило его тепло, и ей очень хотелось как можно дольше не расставаться с этим ощущением.

— Твою мать… — Сюнъити резко ударил по тормозам, едва не задев детей, неожиданно выскочивших под колеса. Хорошо, что на шоссе не оказалось других машин. Вслед за детьми на дорогу выскочила женщина и, словно не видя, что малыши едва избежали опасности, бросилась через шоссе. Сюнъити опустил стекло и заорал: — Эй, тетка! Так и коньки отбросить недолго! Поосторожней!

Женщина и дети обернулись к машине, и Хинако поразило странное выражение их лиц. Казалось, они где-то далеко отсюда. Такой же взгляд был у Саёри на вершине горы.

Возмущенно сопя, Сюнъити завел мотор.

Лица женщины и детей показались Хинако знакомыми. Троица остановилась перед небольшим магазином с вывеской «Электроника Китадзоэ», стоявшим прямо у дороги. Мужчина с огромным родимым пятном на носу перед входом выкладывал кассеты на прилавок, но, завидев их, изумленно вскрикнул:

— Минако?!

Увидев лицо мужчины, Хинако похолодела. Вот где она их видела — в теленовостях, в доме Оно. Их показали, когда грузовик сбил насмерть женщину с детьми. Этот мужчина тогда рыдал в камеру и все не мог понять, как такое могло случиться. А это его покойная жена и дети.

Мужчина обнимал жену и детей, по лицу его текли слезы. Ограждение напротив магазина до сих пор хранило вмятину от удара. Эти трое должны быть в могиле…

О нет! Значит, не только Саёри, но и другие мертвецы вернулись в этот мир?

— Где-то здесь должен быть поворот на Якумуру.

Сюнъити свернул налево. Машина выбралась на дорогу, ведущую вдоль Ниёдо к Сакагаве, и побежала вдоль реки. Затянутое белыми облаками небо спускалось все ниже. Сюнъити не переставал удивляться такому сильному туману в разгар лета.

Хинако в оцепенении смотрела из окна на реку. Над ней поднимались клубы белого пара, но самое удивительное было то, что она текла в обратную сторону! Вероятно, ее переполнила вода, сочившаяся из недр Исидзути.

Тот странный мужчина, которого они встретили на вершине, говорил, что божественные духи спускаются с горы. Если боги из Ущелья Богов — это мертвецы, то кто такие боги, о которых говорил он? Тоже мертвецы? По воде души мертвецов спускаются в этот мир и попадают в Ущелье Богов. Там их ждут духи. Дух и душа сливаются воедино, и мертвецы оживают. Таким образом, Сикоку превращается в страну оживших мертвецов.

Хинако бросило в жар.

Неправда. Такого просто не может быть. Это же полная ерунда.

Дорога сделала еще один поворот, и вдали показалась Якумура, окутанная белым туманом.

— Приехали, — сказал Сюнъити.

Небо над деревней было таким низким, что почти задевало крыши домов. Горы, словно хлопком, были окутаны облаками.

И все же Якумура жила своей обыденной жизнью. Туман пронизывала свежая зелень рисовых колосьев. Крыши изб, медленно ползущие велосипеды и автомобили. Дети в школьном дворе играли в бейсбол. Двери деревенской управы хлопали, впуская и выпуская людей. У «Мини-маркета Фудзимото» столпились покупатели, возбужденно тыча пальцами в небо.

Хинако почувствовала себя спокойнее. Что может случиться в этой затерянной в горах деревушке? Просто погода шалит после тайфуна. Во всем мире ежедневно происходят непонятные природные явления. Это туман сбил ее с толку. А семья у магазина электроники — да мало ли таких семей. В конце концов, она могла обознаться. Лицо мужчины едва мелькнуло по телевизору — как она могла его запомнить? Наверняка Саёри тоже была лишь галлюцинацией. Мертвец не может ожить, и точка.

— Где ваш дом, девушка? — спросил Сюнъити.

Хинако указала на свой дом и тут же подумала, что лучше было бы поехать прямо к Фумия. Хотя, пожалуй, не стоит. Она боялась не сдержаться и обвинить его в том, что он бросил ее на горе наедине с дурацкими видениями.

Нет, лучше заехать домой, переодеться, успокоиться, а потом пойти и спросить у него, почему он уехал раньше. Наверное, тоже стал жертвой галлюцинации и впал в панику. Точно, так все и было. Наверное, бегает сейчас, волнуется за нее.

Хинако настойчиво старалась уверить себя в этом.

Она попросила остановить машину перед мостом через Сакагаву. Язык не повернулся просить довезти ее до самых дверей.

Несколько раз поблагодарив любезного парня, Хинако вышла из машины. Посигналив на прощание, парень уехал, а она начала взбираться на склон. Проходя мимо дома Оно, она ненароком заглянула в сад. Ей показалось, что в тумане кто-то лежит. Не раздумывая, она зашла в калитку.

У сушилки для белья навзничь раскинулась Сигэ. В ее горло по самую рукоять был загнан серп. Глаза старухи были широко открыты, словно она так и не поверила до конца, что убита. На лице застыла испуганная улыбка. Руки раскинуты в стороны, словно навстречу судьбе. Земля вокруг почернела от крови.

Ноги у Хинако подкосились. Все это казалось ей сценой из сюрреалистического фильма. Пошатываясь, она направилась к дому Оно:

— Эй, кто-нибудь!

В доме стояла тишина, никто не вышел на крик Хинако.

Что делать? Надо звонить в полицию. Или сначала разыскать ее родных? Мысли путались.

Во дворе раздалось шарканье ног, и Хинако не сдержала возглас облегчения. Слава Богу, кто-то пришел! Хинако обернулась и в ужасе застыла.

Перед ней стояла Сигэ. Аккуратное кимоно, руки безвольно свисают вдоль тела, глаза лучатся улыбкой. Хинако едва не рухнула на месте.

Снова галлюцинация. Сигэ жива. Вот она,совсем близко, даже слышно прерывистое дыхание.

Старуха заговорила первой:

— Не видела Такэо? — Голос ее звучал словно издалека.

Хинако подозрительно вгляделась в лицо Сигэ. Что-то было не так. Глаза! Они выглядели совершенно мертвыми. Хинако медленно перевела взгляд в сад. Там лежала еще одна Сигэ. В том же виде, в каком ее застала Хинако, — с торчащим из окровавленного горла серпом, мертвая.

Хинако медленно переводила взгляд с трупа на живую Сигэ и никак не могла осознать происходящее.

Волоча ноги, Сигэ приблизилась к ней. Каждый ее шаг отдавался в голове Хинако неестественным грохотом.

— Ответь мне. — От нее пахнуло гнилью.

Хинако отступила на шаг. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Сигэ напоминала потерявшегося ребенка.

— Я хочу найти Такэо…

Хинако с воплем бросилась прочь.

Фумия гладил твердые, словно восковые, соски Саёри. Девушка призывно улыбалась. Ее плоский бледный живот касался его живота. На Фумия тоже не осталось одежды. Они неспешно ласкали друг друга посреди окутанного дымкой озера.

Прямо перед ними стоял зеленый камень. Где-то он уже видел эту сцену. На острове, дрейфующем в молочном море, одиноко возвышается столб, под ним склонились друг к другу обнаженные мужчина и женщина. Скоро они произведут на свет ребенка. Или нет, не ребенка — Сикоку. Снова не то. Это легенда об Идзанаги и Идзанами, а он сейчас с Саёри. Почему они с Саёри здесь? Фумия тщетно старался собрать мысли воедино, но они тут же таяли в затуманенном сознании.

В конце концов ему стало не до того, почему он здесь, с Саёри. Ее взгляд, хорошо знакомый с детства, был предназначен ему одному.

— Я хочу стать взрослой. Хочу родить тебе ребенка. Нашу с тобой дочь.

Саёри обвила его ногами и застыла, не зная, что делать дальше.

Фумия удивляло, что ее прикосновения ничуть не возбуждают его. Что-то удерживало его от того, чтобы целиком отдаться страсти. Саёри с горящими глазами прошептала:

— Фумия, прошу тебя.

Наоро опустился на колени. Из-за усилившейся лихорадки перед глазами плавали серые круги. Тело обдувал холодный ветер. Наоро круг за кругом обходил скалистую площадку, и вода постепенно перестала сочиться из скалы. Облака стали еще плотнее.

Там, внизу, под молочным морем, раскинулась огромная страна. Царство оживших мертвецов. Сикоку уже не тот, что был вчера.

Собрав последние силы, он поднялся на ноги. Ну почему, почему именно во время его «службы» случилось такое?! Он снова начал делать круг по скалистой площадке, но тут же зацепился ногой за выступ скалы и упал. Мужчина пытался подняться, но руки не слушались его. Нежный голос ветра, похожий на свирель, убаюкивал его.

Неужели он умрет здесь, совсем рядом с родной деревней, на вершине Исидзути? Если его не станет, то персиковое дерево в его саду расцветет не в срок, и, глядя на согнувшиеся под тяжестью плодов ветви, односельчане узнают о его смерти. И тогда кто-то другой отправится на «службу», но дорога, по которой он пойдет, будет иной. Она проляжет через страну мертвых, где скитаются мертвецы — в том же обличье, что при жизни. В этой стране мертвые заживут рядом с живыми и смерть не будет разделять их.

А все потому, что он оказался слишком слаб.

Наоро с досадой взглянул перед собой и увидел испачканные в земле ноги. Он медленно поднял глаза выше и увидел женщину в белом саване. К груди она прижимала крошечный белый сверток.

Остановившимся взглядом он глядел на женщину. Это была его собственная жена. Мертвая и погребенная в земле Сэцуко. Из ее живота и из белого свертка в ее руках сочилась кровь.

Со слабой улыбкой Сэцуко склонилась к мужу и развернула сверток. В нем лежал почерневший младенец.

— Наш ребеночек, — сказала Сэцуко, любовно баюкая сверток. — Давай вернемся в нашу деревню. Мне теперь не придется никуда уходить. Заживем своей семьей. Отныне и навсегда.

Малыш тоненько захныкал. Лицо Наоро искривилось, он смутился и наконец сложил губы в умильную улыбку:

— Отныне… и навсегда…

Это были его последние слова.

Хинако стояла посреди Ущелья Богов. В воздухе плавали белые облачка, поднимались над ущельем, словно плохо растворившееся сухое молоко, и уплывали вдаль. Это духи мертвых.

Мертвецы начали оживать, значит, то, что она видела на Исидзути, не было галлюцинацией. Из дома Сигэ она бросилась прямо в Ущелье Богов.

Она знала, что Фумия и Саёри где-то здесь. Только сюда Саёри могла привести Фумия — больше некуда. Ведь Саёри — женщина из рода Хиура.

Здесь она родилась, здесь умерла, здесь же начнет новую жизнь. И все же Саёри не имеет права уводить за собой Фумия. Да, он нужен Саёри, но он нужен и ей, Хинако. Она не позволит забрать его сердце в страну мертвых. Ни за что!

Хинако охватило настоящее бешенство. С той самой минуты, когда она твердо уверилась в том, что Саёри действительно существует и старается отобрать у нее Фумия, она, с удивившей ее саму жесткостью, поняла, что не хочет его отдавать.

Утопая в росе, она вбежала в ущелье, топча цветы ариземы, словно кровью, усыпанные алыми пятнами.

В центре ущелья в белой дымке слабо поблескивало озеро. Там оживал рисунок, невольно сделанный Хинако на берегу реки. От озера, словно клубы пара, поднимались кверху духи мертвых. В центре стоял зеленый каменный столб.

Рядом едва угадывались силуэты Фумия и Саёри. Хинако почувствовала нестерпимую боль, словно у нее вырвали сердце.

— Фумия, не надо! — выкрикнула она и хотела броситься к озеру, но дорогу ей преградила чья-то рука.

— Им нельзя мешать.

На нее злобно смотрела Тэруко. Волосы ее растрепались; раздвинув руки, она загораживала ей путь. Хинако попыталась оттолкнуть ее, но Тэруко с несвойственной ей силой оттеснила Хинако, и та, не удержавшись на ногах, упала.

— Их надо остановить! Этого нельзя допустить.

Тэруко рявкнула в ответ:

— Все идет как должно быть. Саёри родит женщину рода Хиура. — На губах ее играла довольная улыбка, глаза холодно поблескивали, словно зимние звезды.

— Родит женщину рода Хиура? Покойница родит дочь? Да вы в своем уме?

— Она была покойницей, но теперь вернулась в этот мир. Если она получит семя живого мужчины, то сможет родить дочь. Род Хиура должен продолжиться.

Женщина Хиура, шаманка, помогающая мертвым воскреснуть. Если у мертвой женщины и живого мужчины родится дочь, то что же это будет за ребенок? Девочка, перешагнувшая границу между жизнью и смертью?

По телу Хинако пробежала дрожь.

— Но… это невозможно.

Тэруко загадочно улыбнулась:

— Возможно. Для моей девочки возможно. Для женщины рода Хиура нет ничего невозможного.

В эту минуту за спиной Тэруко раздался хриплый голос:

— Я не допущу этого, Тэруко.

Они не заметили, как в ущелье появился рослый мужчина. Хинако не верила собственным глазам. За спиной Тэруко, словно Нио,^[23] высился Ясутака Хиура. От его забытья не осталось и следа. Губы плотно сжаты, на бледном лице застыла решимость. Его крупное тело в голубом больничном халате тоже окутывала странная дымка. Тэруко с ненавистью взглянула на мужа:

— Ты?.. Но почему?

Странной скользящей походкой Ясутака приблизился к жене:

— Саёри умерла.

Тэруко замотала головой так отчаянно, что казалось, она вот-вот оторвется.

— Саёри вернулась. Вернулась, чтобы родить женщину рода Хиура.

На лбу Ясутаки пролегла суровая складка. Словно из бочки, раздался его глухой голос:

— Мертвецу место среди мертвецов.

— Мужчине этого не понять. Род женщин Хиура должен продолжаться. Мы должны продолжаться! — орала Тэруко, обернувшись к мужу. — Ты не понимаешь, что значит Хиура, и никогда не пытался понять! Только запирался в каморке и читал свои пыльные книги. — Она выплескивала на мужа всю горечь, накопившуюся за десятки лет.

Воспользовавшись моментом, Хинако попыталась проскользнуть к озеру у нее за спиной.

— Стой! — Опомнившись, Тэруко бросилась вдогонку, но крепкие руки Ясутаки обхватили ее за плечи. Тэруко извивалась и брызгала слюной, но наконец, поняв, что ей не справиться, скривилась от злобы и, изловчившись, плюнула в мужа.

Хинако кубарем скатилась со склона. Облачка поднимались в небо все быстрее, духи мертвых мириадами окутывали Саёри и Фумия. Зеленый камень, словно немой свидетель, хищно поблескивал на солнце.

Хинако бросилась в озеро. Оно не доходило ей и до колена, но вода была ледяной. Казалось, она пронзает все ее существо, сковывает волю. Не обращая внимания на холод, не боясь увязнуть в грязи, Хинако бросилась к Фумия и попыталась обнять, разбудить его.

— У-у-у-у-у… — Саёри взревела, словно раненый зверь.

Собрав все силы, Хинако рванула Фумия к себе. Он смотрел сквозь нее отрешенным взглядом.

— Фумия, прекрати наконец! — Хинако хлестала его по щекам, трясла за плечи.

Внезапно перед ней снова выросла обнаженная Саёри. Глаза ее пылали гневом. Свирепо оскалившись, она взвыла:

— Фумия мой!

Нежные щеки, раскосые глаза, капли воды, сверкающие на обнаженном теле, словно драгоценные камни. Хинако почувствовала трепет. Тело Саёри, застывшее на грани между взрослой женщиной и ребенком, хоть и было мертво, но сияло удивительной красотой и молодостью.

Хинако оттолкнула соперницу, и ее нежное хрупкое тело на мгновение с головой погрузилось под воду, но Саёри тут же вынырнула и с вызовом уставилась на Хинако. В сверкающих злобой глазах стояла непрекрытая ненависть. Если бы взглядом можно было убить, Хинако была бы убита уже сотню раз. Хинако прикрыла Фумия собственным телом, пытаясь защитить:

— Ты умерла, Саёри!

— Ну и что! Если я умерла, то мне и хотеть ничего нельзя? — С черных волос Саёри ручьями текла вода. Она зло выкрикивала в лицо Хинако: — Если я умерла, значит, мне никогда уже не стать взрослой?! Если я умерла, значит, вместе со мной умерла моя любовь?! — Лицо ее исказила гримаса боли.

Саёри страстно желала стать взрослой, чтобы наконец выразить себя и признаться Фумия в любви.

— Саёри… — Голос Хинако дрогнул, и Саёри взглянула на нее с презрением:

— Мне не нужно твое сострадание. Это я должна тебе сочувствовать. Ты размазня, неуклюжая тупая черепаха! Я никогда не отдам тебе Фумия. Никогда!

Тело сковал неземной холод. Хинако почувствовала себя, как изгнанный в горы осужденный на смерть. Она ощутила невыразимую тоску. Саёри поднялась и, грациозно потянувшись изящным телом, с высокомерной улыбкой взглянула на Хинако:

— Я не была черепахой. Я ни с кем не общалась, потому что они не стоили этого. Я — не ты, которая никогда не знала, чего хочешь.

Так и было. Она не знала, чего она хочет. Следуя по пятам за Саёри, она была уверена, что хочет того же, что и подруга. Хинако ничего не могла решить сама за себя.

Сейчас, рядом с Саёри, она казалась себе полным ничтожеством, крошечным, ничего не значащим существом, которое из девушки вот-вот превратится в ребенка, затем в младенца, а затем и вовсе растает в небытии.

Саёри обратилась к Фумия, по-прежнему стоявшему за спиной Хинако:

— Я всегда, с самого детства, знала, кто я и чего хочу. И ты, Фумия, тоже знал, чего хочешь, правда?

Бескровные губы Фумия дрогнули, он силился что-то сказать. Хинако боялась услышать эти слова. Более того, она не желала их слышать. Она сжала лицо Фумия в ладонях и повернула к себе. Его щеки были холодными как лед. Казалось, по его жилам уже не течет кровь. Кожа приобрела тот же мертвенно-бледный цвет, что у Саёри.

— Фумия, ничего не говори! Смотри на меня, Фумия!

Хинако стиснула его в объятиях. В нем оставался крошечный островок тепла. Главное, он жив! Что бы ни говорила Саёри, он жив. Он находится в одном с ней, Хинако, мире. И рядом с ним жива Хинако, не Саёри.

Тело Фумия постепенно согрелось ее теплом. Она чувствовала, как его руки медленно наливаются силой и отвечают на ее объятия.

— Не смей! — раздался пронзительный визг Саёри, и она повернулась к ним.

Бах! — в них ударил порыв ветра, и Хинако вместе с Фумия свалились в озеро. Лед сковывал тело, не давал подняться. На глазах у обессиленной Хинако Саёри оседлала Фумия, обвила стройными ногами его тело, прижалась к груди:

— Фумия, посмотри на меня.

Словно зачарованный, он поднял на нее глаза.

— Фумия! — что есть мочи заорала Хинако, но было поздно.

Взгляд его слился со взглядом Саёри, их лица сблизились, губы коснулись друг друга, черные волосы переплелись, словно змеи. Хинако протянула к ним руки, тщетно пытаясь остановить. Внезапно к ним метнулась черная тень.

— Прекрати, Саёри!

Ясутака диким зверем налетел на дочь и вырвал ее из объятий Фумия. Раздался душераздирающий крик. Крепко обхватив дочь, он поднял ее над головой. Та билась в его руках, разбрасывая вокруг комья грязи.

Крепко сжимая в руках трепыхающуюся, как рыба, Саёри, он неуклонно двигался к центру озера — туда, где высился каменный столб. Духи мертвых по-прежнему парили над водой, образуя белую мглу. Лишь зеленый камень четко вырисовывался на фоне молочной дымки, словно дорожный указатель в мире хаоса.

Поняв, что задумал отец, Саёри стала брыкаться сильнее, но Ясутака не отпускал дочь. Надавив всем телом, он прижал ее к каменному столбу. Под рыдания Саёри каменный столб стал медленно наклоняться, пока наконец не лег горизонтально.

В тот же миг движение над водой прекратилось, поверхность ее стала гладкой как зеркало. Обнимая дочь, Ясутака ступил на поверженный камень, снова напомнив Хинако отважного Нио. Его тело медленно погружалось в воду.

— Папа, не надо! Я хочу остаться здесь.

Не откликаясь на крики дочери, Ясутака с гордо поднятой головой медленно опускался в пучину. Исполненным нежной грусти взглядом он обводил начавшую пробуждаться природу.

Вода вспенилась. Отец и дочь медленно тонули в озере. Словно в воронку, вода уходила в подножие столба, утягивая их за собой.

Наконец она сошла, обнажив илистое дно. Камень вместе со стоящими на нем отцом и дочерью неуклонно погружался в трясину. Постепенно в ней скрылись ступни, колени, живот, и наконец тело Ясутаки по грудь погрузилось в грязь. Следом в трясине исчезли бедра Саёри. Она продолжала извиваться всем телом, пытаясь вырваться из рук отца, но он, похоже, твердо решил увести дочь в бездну.

Наполовину скрывшись в трясине, Саёри из последних сил тянулась к небу:

— Помоги мне, Фумия, помоги!

Он подался было вперед, но Ясутака, по шею погруженный в вязкую жижу, грозно прикрикнул:

— Тебе сюда нельзя! Саёри умерла. Не надо возвращать ее к жизни. Женщины из рода Хиура… — Но захлестнувшая его трясина проглотила последние слова. Лишь ясные глаза еще некоторое время умиротворенно сияли над впадиной. Наконец и они скрылись под черным топким покрывалом.

— Не-е-ет! Я хочу вернуться туда-а-а! — Саёри продолжала кричать и биться в руках отца. Болото постепенно поглотило ее белые ноги, грудь. Лишь руки и лицо еще виднелись над поверхностью. Казалось, Саёри опирается на Фумия взглядом. Он сделал шаг ей навстречу, но Хинако подбежала к нему и спрятала его голову у себя на груди:

— Тебе туда нельзя!

Саёри глядела прямо на Хинако. В глазах ее застыла мука.

— Я так хотела еще пож… — Ее тоненький голосок растаял в трясине.

Хинако и Фумия глядели туда, где еще недавно было озеро. Вода схлынула, и на ее месте осталась лишь небольшая грязная лужица, маленькое, но бездонное болотце. Духи, белой дымкой парившие над их головами, тоже куда-то исчезли, растаяли вместе с туманом. Сквозь облака пробивался робкий солнечный свет, ущелье снова стало изумрудно-зеленым. Деревья скинули чары и радостно протянули ветви навстречу солнцу, словно очнувшись от долгого кошмарного сна, Хинако огляделась вокруг. Воздух был напоен запахом трав. Ущелье понемногу наполнялось тишиной и светом. Каменный столб исчез, прервав цепь событий, случившихся с тех пор, как Фумия его обнаружил. Исчез камень, который притягивал духов мертвых, и покойники вернулись на прежнее место. Отец увел Саёри в страну мертвых… Отец?

— Ясутака! — Хинако бросилась к топкой впадине, упала на колени, разгребла грязь руками, но так и не смогла найти ни каменного столба, ни тела Ясутаки. Она растерянно поднялась на ноги.

— Что со мной? — раздался голос Фумия.

Кажется, он начал приходить в себя. Только сейчас заметив, что стоит посреди ущелья совершенно голый, он поспешно прикрылся руками.

Рядом на траве в беспорядке валялась его одежда. Хинако подобрала ее и молча протянула ему. Фумия смущенно потупил глаза.

— Ты переодевайся, я наверху подожду. — С этими словами Хинако стала медленно подниматься по склону. Заметив неподвижно лежащую в траве Тэруко, она подбежала к ней. Женщина лежала на спине, крепко сжав кулаки. Кажется, она просто потеряла сознание.

Хинако облегченно вздохнула. Внезапно девушка почувствовала неимоверную усталость и без сил рухнула на траву. Она взглянула в сторону болотца — Фумия натягивал рубашку, и Хинако повернулась к нему спиной.

Солнце ласково припекало, но день уже клонился к закату, окрашивая окрестности в алый цвет. Вокруг нежно покачивались, склонив невинные головки, астры и горный лук. В воздухе уже слышалось дыхание осени. Цветки ариземы, еще недавно ядовито-красные, выглядели линялыми и блеклыми. Хинако пригладила растрепанные волосы.

Лето ушло. Вместе с ним ушла в страну мертвых Саёри. Ее последние слова запали Хинако глубоко в сердце. Она сказала, что хотела еще пожить. Ей не хотелось умирать. Хотелось жить и стать взрослой.

Хинако показалось, что сейчас она простила Саёри то, что та считала ее лишь собственной тенью. Если бы Саёри успела стать взрослой, возможно, она посмотрела бы на все это иными глазами. Саёри умерла, когда ей было пятнадцать. Умерла, так и не научившись облекать в слова бурлившие в душе любовь и ненависть. Смерть унесла с собой ее полное неизвестности будущее. Что может быть более жестоко, чем преждевременная смерть?

Хинако взглянула в небеса, где в прозрачной синеве разливалась печаль.

Фумия натягивал брюки, стоя на краю топкой впадины. На траве, перебирая длинные пряди волос, сидела Хинако. В лучах предзакатного солнца ее силуэт казался как бы подсвеченным изнутри. Обращенная к нему спина неожиданно напомнила о матери. Сколько он ее помнил, она всегда была повернута к нему спиной, устремляя взгляд на что-то другое.

Конечно, Хинако не такая, она его любит. При мысли об этом в душе разливалось ощущение счастья.

Он тоже любит Хинако, только ее одну. Разве нет?

Внезапно в его голове пронеслось лицо Саёри. Белые тонкие скулы, направленный на него взгляд. Если бы она не умерла так рано, то стала бы настоящей красавицей. Ее тело, излучающее едва уловимую робкую сексуальность, расцвело бы подобно белой лилии.

Мысли о Саёри были его стержнем, его опорой, само его сердце вращалось вокруг них. Так приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Он знал, что Саёри ни при каких обстоятельствах не повернется к нему спиной. Что бы ни было, она всегда будет смотреть на него полными любви глазами.

«Ты, Фумия, всегда знал, чего хочешь, правда?» — звучал в голове вкрадчивый голос. Он не мог вспомнить, где слышал эти слова. Они, словно вспышки, мерцали у него в голове.

Он знал, чего хочет, но старательно скрывал это от самого себя. С детства в его душе зрело потаенное желание. Не догадываясь о нем, он тем самым защищал его, защищал до самой смерти, защищал свою… любовь.

Это внезапно вырвавшееся слово ошеломило его. Он перевел взгляд на спину Хинако. Нет, он не должен. О чем он думает? Там его ждет женщина. Любящая женщина.

Фумия оделся и уже направлялся к Хинако, когда что-то холодное коснулось его щиколотки. Он удивленно взглянул вниз и увидел, что его ногу обвивает тонкая рука, протянувшаяся из глубины болотца. Не в силах шевельнуться, он зачарованно рассматривал эту гладкую руку, которая, словно белая кувшинка, торчала из черной трясины.

С тихим всплеском над поверхностью показалось лицо. Грязь стекла, обнажив белую скулу. Это было лицо Саёри. Она смотрела на Фумия своими раскосыми глазами. Ее взгляд был трогательно соблазнительным. Губы приоткрылись ему навстречу. Это было лицо взрослой женщины, лицо взрослой Саёри, которую он только что нарисовал в своем воображении.

Ее взгляд захватил все его существо. Раскосые глаза в упор взирали на него. Как и тогда, в детстве, в них читалась страсть.

Внезапно Фумия понял: как бы сильно он ни любил Хинако, он никогда не сможет оторваться от Саёри. Слишком давно ее искренний взгляд повсюду сопровождал его, становясь неизменным свидетелем всех его любовных переживаний.

Вдвоем с Хинако они не смогут быть счастливыми. Эта клетка только для троих. Всегда кто-то должен водить. До сих пор водила Саёри.

Фумия опустился на колени и посмотрел ей в глаза. Он уже не отводил от нее взгляда. Он должен принять свои чувства, заглянуть в невысказанную глубину собственной души.

Он медленно приблизился к похожему на маску лицу Саёри, выступающему из трясины. В ее бездонных глазах отражался Фумия. Она с улыбкой обвила руками его шею. Холодные пальцы перебирали волосы Фумия, все ближе притягивая его к себе.

Ее влажные алые губы коснулись его губ.

Красная стрекоза кружила в воздухе. Хинако прикрыла глаза и подставила лицо теплому ветру. Перед глазами пронеслась сцена из детства: они втроем — она, Фумия и Саёри — играют на траве в «птичку».

Где ты, детство, когда все трое были неразлучны? Как вышло так, что они с Саёри начали делить Фумия? Останься они навеки детьми, такого бы не случилось. Только через смерть человек может остановить течение времени. Хинако и Фумия выросли, а маленькая девочка Саёри заблудилась в стране мертвых…

На мгновение ей показалось, что она снова слышит голоса Фумия и Саёри. Хинако вздрогнула и обернулась.

Фумия распластался посреди топкой трясины. Хинако с воплем сбежала со склона.

Фумия лежал ничком, уткнувшись лицом в грязь. Его руки вцепились в черную жижу, словно ища что-то.

Хинако окликала его, трясла за плечи, но тело его уже было ледяным и неподвижным.

— Фумия! — Хинако перевернула его.

Фумия не дышал. На измазанном грязью лице застыло блаженство.

Хинако сжала его в объятиях. Воздух вокруг постепенно превращался в клубящийся вихрь.

Вдруг она услышала смех. Хинако подняла лицо. Поднявшийся в ущелье ветер трепал ее волосы, со свистом пролетал мимо. В ветре звучал смех Саёри, но это был уже не заливистый девчоночий хохот, а кокетливый смех взрослой женщины…

— Хи-хи-хи… Хо-хо-хо…

Верхом на ветре голос Саёри носился по Ущелью Богов.

Хинако заплакала, уткнувшись лицом в грудь Фумия.

Кладбище было мокрым от утренней росы. Свет, льющийся с вершин дубов, красноречиво говорил, что настала осень. На могиле Фумия еще не успели установить надгробие, и здесь стояла только грубо выструганная доска. Поставив сумку на землю, Хинако положила на могилу букет и сложила руки в молитве.

Вскрытие установило, что Фумия захлебнулся. То, что причина его смерти оказалась такой же, как у Саёри, стало последней каплей. Саёри ясно давала Хинако понять, что одержала победу и отняла у нее Фумия.

Конечно, Хинако не могла рассказать всего его родителям. Пришлось сказать, что они вдвоем пошли гулять в Ущелье Богов и там, по неизвестной причине, Фумия захлебнулся в мелкой луже. Смерть сына стала для них настолько тяжелым ударом, что они и не заметили всей нелепости этого объяснения.

В то время, когда она якобы видела Ясутаку Хиуру в Ущелье Богов, он был уже мертв. С газетных полос несколько дней не сходили заметки о медсестре, арестованной за его убийство. И все же Хинако казалось, что Ясутака сам искал смерти. Возможно, для того, чтобы собственными руками похоронить дочь, ему потребовалось умереть и воскреснуть.

Таким образом, наутро после тайфуна в Якумуре недосчитались троих — Фумия, Ясутаки и Сигэ Оно, зверски убитой неизвестным. Сельчане с ужасом обсуждали страшные события.

Впрочем, в тот день нечто странное творилось по всему Сикоку. Остров покрыла непонятная дымка, не похожая ни на туман, ни на облака. Одни говорили, что это нашествие мертвецов. Другие уверяли, что видят в загадочной дымке огромные заброшенные земли. Однако вечером небо прояснилось и мертвецы бесследно исчезли.

Один ученый заявил, что изменение давления после бури породило аномальные явления. Другой — что значительные разрушения, нанесенные тайфуном, вызвали массовую истерию.

Хинако полностью отгородилась от внешнего мира и от деревни, бурлившей после недавних событий. Запершись в обветшалом доме, где прошло ее детство, она, как умела, переживала смерть Фумия.

Она вспоминала, как они лежали обнявшись, когда на улице свирепствовал тайфун. А было ли это на самом деле? Слишком быстро Фумия увела за собой смерть.

Когда она размышляла о проведенных с ним днях и о том времени, которое им только предстояло провести вместе, по лицу сами собой текли слезы. Она так долго искала эту новую любовь. Если бы они могли пойти по жизни вместе… Но Фумия нет рядом. Он гниет в холодной земле, превращаясь в горку белых костей.

Семейное кладбище Акисава раскинулось на склоне, и отсюда как на ладони была видна вся Якумура. Среди макушек деревьев синело небо. Им не суждено больше пройти под этими небесами, взявшись за руки.

Хинако долго сидела перед могилой, сложив в молитве руки. Наконец она медленно поднялась, смяла в руке газету, в которую был завернут букет, и, напоследок снова взглянув на могилу, вышла с кладбища на горную тропинку.

Она с трудом волочила ноги, целиком погруженная в печаль. Руки машинально разгладили газету, взгляд упал на заголовок: «Аскеты Исидзути. Загадочная смерть». Хинако остановилась и внимательно прочла заметку.

«Пожарная команда, 23 августа взобравшаяся на Исидзути для разбора завалов после тайфуна, обнаружила тело мужчины. Судя по одежде, это мог быть аскет с горы Исидзути, который начал восхождение непосредственно перед тайфуном, но не смог вовремя вернуться и умер от истощения сил. Знающих что-либо об этом происшествии просят связаться с полицией».

Это была газета двухнедельной давности. Хинако задумчиво двинулась дальше. Речь явно шла о том странном мужчине, которого они встретили на Исидзути. Она вспомнила его строгое, даже жесткое лицо. Интересно, кто это был?

Тропинка кончилась, Хинако вышла на асфальтированную дорогу. По обеим сторонам в полях качались колосья. У обочины цвели ярко-красные лакричники. Осень совсем близко.

Сзади послышался автомобильный сигнал. Рядом с ней остановился грузовичок, из окна выглядывала Куми Манабэ.

— Далеко собралась, Хинако?

— На автобусную остановку. Уезжаю.

— Что, совсем? В Токио?

— Пора и честь знать. Сколько можно шататься без дела? — Хинако показала небольшую дорожную сумку. Остальные вещи она заранее отправила почтой на свой токийский адрес. Куми гостеприимно приоткрыла дверцу:

— Садись. Подвезу до остановки.

Они тронулись в путь. На переднем стекле прыгал забавный плюшевый медвежонок.

— С самого утра дел невпроворот. Ребенок лежит с температурой, а тут обед приготовь, потом еще свекрови объясни, какие лекарства давать. Только сейчас наконец смогла в поле отправиться. — Голос Куми звучал бодро. — А ты где была с утра пораньше? Да еще так далеко от дома.

Хинако рассказала, что навещала могилу Фумия. Лицо Куми помрачнело. Кажется, по деревне прошел слух, что он и Хинако встречались. Некоторое время они сидели молча, думая каждая о своем. Грузовичок обогнал первоклассников с забавными ранцами.

— До сих пор не могу поверить, что Фумия умер, — вздохнула Куми.

Хинако кивнула. Ей неприятно было говорить об этом с Куми. Очень хотелось, чтобы она замолчала, но Куми продолжала:

— Я в школе была влюблена в Фумия. — Хинако с удивлением взглянула на подругу. По ее лицу с огрубевшей от ветра кожей пробежала улыбка. — Ты, наверное, думаешь, что я дура? Смешно слышать такое от взрослой тетки, матери троих детей… — В её голосе послышалась горечь.

Хинако покачала головой:

— Ты не дура. Я в школе тоже была влюблена в Фумия. Он был моей несбыточной мечтой.

Их взгляды встретились, и они увидели в глазах друг друга одинаковую печаль.

Все они были такими. В детстве не могли что-то высказать вслух, не знали, что с этим делать, и прятали глубоко в сердце. Тайные мысли не исчезают бесследно, даже если ты вырос. Воды в глубине души текут непрерывно. Каждый из нас живет с панцирем на спине, — кажется, так сказал Фумия? Не только она — каждый. Хинако откинулась на сиденье и глубоко вздохнула.

Куми остановила грузовик у остановки перед «Мини-маркетом Фудзимото». Хинако вышла из машины, и грузовичок, коротко посигналив на прощание, уехал.

Хинако вошла в магазин и увидела за кассой Юкари. Та смущенно поздоровалась. Все подробности ее побега с Кимихико стали известны Хинако от Тидзуко Оно. Муж Юкари поехал за ней в Осаку и силой вернул домой.

Хинако купила один билет до Сакавы. Отсчитывая сдачу, Юкари высказала ей соболезнования. Хинако лишь кивнула. Быстро оглянувшись по сторонам, Юкари зашептала:

— Спасибо тебе за все. Уж мой меня так упрашивал, я и вернулась. Я уже поняла, что собой эта Осака представляет. — Юкари представила дело так, будто это она соизволила вернуться домой.

— А ты, Хинако, в Сакаву собралась?

— Да. Я уезжаю в Токио.

— У-у-у… Так быстро? Приедешь на новогодние праздники? У нас опять будет встреча одноклассников. Приходи.

На этой встрече не будет Фумия. По лицу Хинако пробежала тень.

В окно было видно, как подошел автобус. Хинако с облегчением рассталась с Юкари.

Взяв троих пассажиров, автобус тронулся с места. Якумура постепенно удалялась. Хинако села у окна и оглянулась на деревню. Еще мгновение, и Якумура скроется за скалами. Сакагава текла в сторону Ниёдо. У ее истока темнело Ущелье Богов, обитель мертвецов.

Сикоку — царство мертвых. Камень Ущелья Богов утонул в трясине, и страна мертвых скрылась за пределами этого мира, но на острове и сейчас витают духи мертвецов. Они находятся рядом с нами, смотрят на нас. Ждут, когда мы их позовем…

Перед глазами снова встало мертвое лицо Фумия. Спокойное лицо, в котором не было ни страха, ни муки. Это умиротворенное выражение больше всего мучило Хинако после его смерти. Возможно, Фумия желал поскорее отправиться туда, где его ждала Саёри. Или он все-таки противился этому? По его лицу она так и не смогла этого понять. Теперь ее вечно будет мучить сомнение: любил ли ее Фумия?

Она вернулась сюда, чтобы исцелиться от душевной боли, а вместо этого получила еще одну рану. Она думала, что наконец сумела разрешить ситуацию с Тору, а оказалось, появились другие проблемы. Например, она так и не решила, что делать с домом в Якумуре.

Возможно, жизнь как раз и заключается в том, чтобы идти, взвалив на плечи гору проблем. Это и есть черепаший панцирь. Хинако сжала пальцы в кулак. Все мы, осознанно или нет, несем этот панцирь на спине. Это и есть доказательство того, что ты жив. Панцирь — привилегия живых.

В это мгновение она почувствовала на себе чей-то взгляд. Хинако завертела головой. Двое других пассажиров со скучающим видом смотрели в окно. За спиной никого, только клеенчатые белые сиденья. Под потолком болтаются кожаные поручни. Никто даже не глядит в ее сторону.

Хинако поудобнее устроилась на сиденье. Взгляд и не думал исчезать. Добрый, обволакивающий взгляд, с которым она так сроднилась за это лето…

Хинако смотрела прямо перед собой. На лице ее играла едва заметная улыбка.

Дорога ушла вправо, и Якумура скрылась за поворотом.

Переждав в зарослях, пока пройдет автобус, Тэруко вышла на дорогу. Белое одеяние, шляпа из осоки, посох паломника, — она снова двинулась в путь.

Она должна обойти остров, обойти столько раз, сколько лет было покойнице. Она сделает обратное поклонение. Пройдут годы, десятки лет, и однажды ее поход закончится. И тогда Саёри вернется, найдет себе достойного мужчину и родит женщину из рода Хиура. Тэруко не допустит, чтобы род Хиура прервался на ней.

Под ногами стелилось серое полотно дороги. С каждым шагом на изможденном лице Тэруко все явственнее читалась решимость. На поясе тонко позвякивал колокольчик.

Динь-динь-дон — плыл в осеннем небе чистый переливчатый звон.

Масако Бандо

ПОДЖИГАТЕЛЬ ^(роман)

Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет.

Послание святого апостола Павла к галатам, 6:7

Пекин — город, за внешне респектабельным фасадом которого скрыто множество тайн. И детективу «убойного» отдела Ли Яню хорошо известны самые темные стороны жизни столичных улиц…

Однако еще никогда ему не приходилось сталкиваться с таким трудным и необычным делом…

Три трупа — за одну ночь. Два убийства — и одно самосожжение.

На первый взгляд между жертвами вообще нет связи. Но Ли Янь и его коллега из США, патологоанатом Маргарет Кэмпбелл, приходят к неожиданному выводу: они имеют дело с тремя убийствами, тесно связанными между собой. И ключом к разгадке может стать имя сгоревшего «самоубийцы», обнаруженного в парке…

Кто он? Почему с ним расправились столь необычным способом? Ли и Маргарет шаг за шагом приближаются к разгадке. Но за каждым их шагом следит таинственный убийца, готовясь нанести следующий удар…

Пролог

В утренней тишине негромкий смех детей звучал чуть печально, словно колокольчик, звонящий в память об усопших. На пыльных тропинках пекинского парка Житань беззаботно резвились маленькие сестры-двойняшки, одна в розовом платьице, другая — в белом. Темные глазки обеих сияли восторгом. Простодушно счастливые, девочки еще не знали, как близко может оказаться тьма небытия.

Мать попросила няньку, молодую жительницу пригорода со скучным деревенским лицом, сначала прогуляться с дочерьми по парку и лишь затем вести их в детский сад. Утром воздух свеж и прохладен, когда же солнце поднимется над горизонтом, его лучи беспощадно выжгут зеленоватое очарование листвы, зной обесцветит все краски дня.

Под раскидистой кроной седовласый старец в отутюженном синем кителе — такой же носил председатель Мао — и белых перчатках занимался гимнастикой тайцзи.^[24] Плавные движения полны грации; руки разведены в стороны ладонями вверх, левая нога слегка согнута, в ее медленном взмахе ощущался полный контроль над телом — тот контроль, который был недоступен старцу над собственной жизнью. Девочек пожилой пекинец не заинтересовал: их внимание привлекли непонятные звуки, что доносились из-за поворота тропинки. Сестры со всех ног устремились вперед, не слыша негодующих воплей няньки.

Позади остались пять или шесть человек у ствола тополя, которые нараспев читали стих древнего поэта, скамейка с двумя старушками в теплых вязаных жакетах. Топот детских ножек заставил обеих осуждающе покачать головой: в дни их молодости такое воспитанным чадам не дозволялось, да и до боли спеленутые ступни^[25] пресекли бы саму мысль о подобной забаве.

Странные звуки становились все громче. Подбежав ко входу на круглую, выложенную каменными плитами площадку, которую окружала высокая стена, девочки в изумлении замерли. Десятки пар — совсем юных, среднего возраста и уже в преклонных годах — в немыслимых па двигались по отшлифованным веками гранитным плитам, полностью отдавшись во власть причудливого ритма. Глаза конторских служащих, домохозяек, армейских офицеров и скромных школьных учительниц были обращены к ступеням древнего алтаря, что возвышался в центре площадки. Там, на самом верху, где столетия назад проливалась кровь приносимых в жертву дневному светилу^[26] животных, извивались в танце две одетые в черное фигуры — юноши и девушки. Из медной трубы старинного граммофона неслись рваные аккорды зажигательной ча-ча-ча.

Взирая на отчужденно-счастливые лица танцующих, сестры стали невольно покачиваться из стороны в сторону. Такими их и застигла, едва переводя дыхание, раскрасневшаяся от бега нянька. Действо поразило и ее: все-таки до чего необычное это место — город! За спинами танцующих, возле самой стены, нянька заметила трех мужчин, которые, держа в руках отливавшие серебром длинные мечи, резкими взмахами рубили воздух. Со стороны схватка казалась пародией на средневековую битву. Танцоры не обращали внимания на новоявленных рыцарей, но нянька, почувствовав в душе укол страха за девочек, взяла их за руки и решительно потащила прочь, подальше от толпы и разнузданной, чуждой ее уху мелодии.

Оказавшись вновь на тропинке, все трое ощутили некий тревожный запах. Сквозь листву откуда-то тянулись тонкие голубоватые струйки дыма. «Кому это еще взбрело в голову жарить здесь на открытом огне мясо?» — подумала нянька. Несколько шагов, и за невысокими кустами блеснули язычки пламени. Сердце деревенской девушки дрогнуло от жуткого предчувствия. Двойняшки опять бросились вперед, глухие к ее отчаянным крикам. Нянька поспешила за детьми. Слева от тропинки в негустых зарослях сверкнула гладь пруда, на берегу которого стояла крошечная уютная беседка. Оттуда меж деревьев плыл печальный стон скрипки. Следуя за сестрами, нянька очутилась на небольшой поляне. В центре ее полыхала бесформенная темная груда, к небу поднимался сизый дым. Обе девочки в недоумении замерли чуть поодаль. Остановилась и нянька. Лоб ее покрыла испарина, прищуренные глаза пытались разобрать, что дает пищу огню. В ярких желтых сполохах шевелилось что-то, отдаленно напоминающее человека. Может, показалось? Пронзительный крик, который вырвался из горла одной из девочек, встряхнул няньку, обострил ее взгляд. Из темной груды к ней тянулась скрюченная и почерневшая рука мужчины.

Глава 1

^{Понедельник, вторая половина дня}

Мир рассыпался на кусочки, представая под ярким солнечным светом тысячью осколков разбитого зеркала. Тело подсказывало: сейчас два часа ночи, она должна спать. Мозг говорил другое: миновал полдень, поэтому сон возможен лишь в перспективе. Сон! Все двадцать один час, что прошли в пути, Морфей упорно отказывался принять ее в свои объятия. Хотя за последние несколько недель даже сон не дарил чувства облегчения. Она не могла понять, что хуже: грызущее душу чувство вины или ночные кошмары. Легкое забытье, приносимое во время полета стаканчиками водки с тоником, давно развеялось, оставив после себя лишь сухость во рту и головную боль где-то в затылке. Взгляд безразлично скользнул по листку таможенной декларации, все еще судорожно зажатому в руке…

Добро пожаловать в Китай!

Надеемся, ваше пребывание здесь будет радостным и приятным.

В графе, где предлагалось перечислить декларируемые предметы, она поставила прочерк. Что тут можно указать: разбитое сердце, впустую прошедшую жизнь? И то и другое безразлично окружающим. И безопасно для них.

Мир перед глазами еще раз дрогнул, но теперь кусочки мозаики сложились в подобие картинки водного пространства, разделенного нечеткими линиями на квадраты и прямоугольники. Так вот как выглядит сверху пятитысячелетняя цивилизация. Над неподвижной гладью поднялись зеленые стебельки риса, который кормит полтора миллиарда ртов. Вдали, к северу, сквозь легкую дымку проступали неясные очертания пологих холмов пустыни Гоби.

По проходу между креслами неторопливо прошла стюардесса, помахивая рукой с баллончиком дезинфицирующего аэрозоля. Этого, по словам бортпроводницы, требовала инструкция. Из динамиков раздался голос командира корабля: «Через пятнадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Пекина. Температура у поверхности земли тридцать пять градусов Цельсия». По Фаренгейту это девяносто шесть. На протяжении последующих шести недель ей придется, помимо тысячи других отличий, привыкнуть и к этому. Прикрыв глаза, она нервно обхватила руками плечи. «Господи, ну почему из всех способов убежать от себя нужно было выбрать перелет через океан? Ненавижу самолеты!»

Битком набитый автобус, в салоне которого властвовал острый запах более двадцати часов не знавших воды человеческих тел, остановился наконец у входа в здание аэровокзала. Пассажиры поспешно выбирались на улицу, где царило знойное пекло.

Она быстро зашагала к стеклянным дверям, надеясь ощутить благотворную прохладу кондиционера. Но внутри ее ждало разочарование. В огромном зале было, пожалуй, еще хуже, чем на улице. Липкий воздух отказывался проникать в легкие.

С его многоликостью, со всеми его звуками и нюансами ароматов Китай оказался для нее настоящим потрясением. Люди, кругом люди, потные и раздраженные, как если бы все воздушные суда совершили посадку одновременно. К стойкам пограничного контроля змеятся нескончаемые очереди. Даже тут, в зале для транзитных пассажиров с международных рейсов, облик Маргарет привлекал к себе множество любопытных взоров: загадочные восточные люди считали странным ее лицо. На самом деле так оно и было. Откинутые назад, за плечи, волнистые локоны длинных, цвета спелой пшеницы волос, покрытая легким загаром, напоминающая слоновую кость кожа и голубые, как чистой воды аквамарины, глаза. Более яркий контраст на фоне черноволосых, с непроницаемо темными зрачками, смуглых жителей Срединного царства трудно себе представить. Ощущая, против собственной воли, как в душе нарастает чувство подавленности, Маргарет сделала глубокий вдох.

— Маггот Кэмбо! Маггот Кэмбо! — Пронзительный голос, казалось, взрезал толпу как нож.

Обернувшись, Маргарет увидела грузную, затянутую в униформу цвета хаки женщину не поддающегося определению возраста, которая, расталкивая пассажиров, приближалась к ней, держа на уровне груди картонку, где корявыми буквами было выведено: «МагретКэмпелл». Маргарет потребовалось несколько секунд, чтобы соотнести написанное имя со своим собственным.

— Э-э… вы, случайно, не меня разыскиваете? — спросила она, тут же осознав, насколько глупо прозвучал вопрос. Кого же еще?

Квадратная дама едва не сшибла ее с ног. Стоя почти вплотную, сквозь толстые стекла очков китаянка смерила прилетевшую строгим взглядом.

— Докта Маггот Кэмбо?

— Маргарет, — с мягкой настойчивостью поправила ее Маргарет. — Кэмпбелл.

— О'кей, дать мне ваш паспорт.

Покопавшись в сумочке, Маргарет достала из внутреннего кармашка книжицу с белоголовым орланом на обложке, протянула ее встречавшей и с некоторым сомнением произнесла:

— А вас…

— Старший констебль Ли Липэн. — В устах дамы это прозвучало как «Лили Пэн».

Женщина горделиво расправила плечи. На темно-зеленых погонах отчетливо блеснули три звездочки. Форменная фуражка с желтым околышем и золотисто-красно-синей эмблемой министерства общественной безопасности была ей явно великовата: если бы не оправа очков, козырек уперся бы в переносицу.

— В вайбане мне поручили позаботиться о вас.

— Вайбань?

— Это отдел внешних сношений вашей даньвэй.

Маргарет почувствовала себя идиоткой. Заклинания эти ей где-то уже встречались, но где? В справочных материалах, наспех просмотренных перед отлетом?

— Даньвэй?

— Место вашей работы. Университет. — В голосе Лили зазвучало раздражение.

— А… Ну конечно.

Смущенная собственным невежеством, Маргарет вручила ей паспорт. Лили раскрыла его, скользнула взглядом по фотографии.

— Так. Я иду пограничники, а потом мы получать ваши чемоданы.

Тихо урча двигателем, темно-серый «БМВ» стоял прямо напротив выхода из здания аэровокзала. Выскочившая из-за руля девушка в униформе, почти подросток, открыла багажник. Две дорожные сумки Маргарет оказались едва ли не больше ее тщедушной фигурки: девушка с трудом сняла их с тележки. Хозяйка вещей попыталась было помочь ей, однако Лили решительно затолкала Маргарет на заднее сиденье.

— Чемоданами заниматься водитель. Вы не опускать стекла — внутри кондиционер.

В подтверждение своих слов Лили громко хлопнула дверцей. Маргарет с наслаждением вдохнула прохладный воздух и откинулась на кожаную спинку. Тело охватила истома. Господи, скорее бы в постель!

Лили заняла место рядом с водителем.

— О'кей. Сейчас ехать Управление пекинской полиции, там ждет миста Уэйд. Он извиняться, что не встретил вас, — дела. Оттуда мы отправиться в Народный университет общественной безопасности к профессору Цзяну. О'кей? Вечером нам банкет.

Маргарет хотелось застонать. Мечта о постели растаяла в тумане. Из глубин памяти выплыла строчка Фроста: «…и мили, мили до того, как я смогу прилечь».^[27] Брови ее нахмурились. Кажется, Лили говорила что-то о банкете?

Выехав из ворот аэропорта, «БМВ» на огромной скорости промчался по широкому шоссе и уже через несколько минут оказался в пригороде. Сквозь затемненное боковое стекло Маргарет с удивлением всматривалась в громады деловых центров, новые здания отелей и магазинов, жилые небоскребы. Традиционные дворики сыхэюань^[28] с одноэтажными, из серого кирпича домишками под черепичными крышами уступали место космополитичным шедеврам современной архитектуры. Высокомерные утесы из стекла и стали должны были символизировать переход древней страны в статус мировой державы. Что бы Маргарет ни ожидала увидеть — а она и сама не знала, что именно, — но то, что открывалось взору, с трудом укладывалось в ее сознании. Единственным знаком китайской цивилизации оставались пока лишь закругленные, приподнятые к небу и украшенные орнаментом углы крыш высоченных строений. В безвозвратное прошлое канули огромные шиты с иероглифами, которые призывали граждан «отдать все силы делу укрепления великой родины». Подобные лозунги сменила агрессивно-ласковая реклама промышленных монстров: «Шарп», Фудзи», «Вольво».

Расцвет капитализма, подумала Маргарет. Позади остался красно-желтый павильон закусочной «Макдоналдс». Представление об улицах, забитых потоками велосипедистов в неотличимых друг от друга синих кителях а-ля председатель Мао, оказалась наивной ошибкой. Над асфальтом клубились выхлопы от бесчисленных автобусов, грузовиков, такси и личных автомобилей, которые плотным потоком двигались по шестирядному полотну Третьего кольца. В голове Маргарет мелькнуло: «Ну чем не Чикаго?» Воистину мировая держава, если забыть о дорожке для велосипедов — она все-таки имелась на трассе.

Ближе к центру столицы, неподалеку от устья Ванфуцзин и отеля «Пекин», водитель перестроился в крайний правый ряд. Чуть впереди Маргарет увидела стены Запретного города и надвратную башню с портретом Мао Цзэдуна, пристально смотревшего на Тяньаньмынь — «Ворота Небесного спокойствия». Именно этот вид выбрала компания Си-эн-эн в качестве заставки каждого выпуска новостей из Китайской Народной Республики. Символ Поднебесной. Маргарет помнила из телепередач, как весной 1989 года портрет Мао оказался заляпанным красной краской. То было дело рук студентов, которые требовали от властей реальных демократических преобразований. Сама в то время заканчивавшая медицинский колледж, Маргарет была шокирована жестокостью, которую проявили китайские чиновники при разгоне мирной демонстрации. Прошли годы, и вот она своими глазами увидела место трагедии. Интересно, многое ли изменилось с той поры? Изменилось ли?

Под аккомпанемент возмущенных гудков «БМВ» свернул влево и покатил по тихой улочке, с обеих сторон обсаженной раскидистыми акациями. В вышине кроны деревьев смыкались, образуя уютный зеленый тоннель. Тенистая улочка с ее элегантными особняками в викторианском стиле вполне могла находиться в старом квартале любого европейского города. Полуобернувшись, Лили ткнула пальцем в сторону кирпичной стены, высившейся справа по ходу машины.

— Министерство общественной безопасности. Раньше здесь находиться британская дипломатическая миссия, но после победы революции власть вернула особняк людям. Вокруг — бывший посольский квартал.

Миновав пять или шесть, похоже, обычных жилых домов, фасады которых уже нисколько не напоминали о Европе, «БМВ» вновь повернул налево, на Восточную Цзяоминсян — довольно узкую и тоже зеленую. На тротуаре, там, где тень была особенно густой, расположил свою крохотную мастерскую старик, ремонтировавший велосипеды. Почти все пространство вдоль бордюра было занято автомобилями. Справа сквозь распахнутые металлические ворота виднелось современное белоснежное здание с мраморной лестницей, верхнюю ступеньку которой охраняли два каменных льва. Над входом висел красный с золотом щит.

— Верховный суд Китая, — пояснила Лили, и Маргарет едва успела повернуть голову, как машина неожиданно вильнула влево и внезапно остановилась. Послышался приглушенный удар. Испустив вздох отчаяния, сидевшая за рулем девушка открыла дверцу и выскочила на мостовую.

Маргарет подалась вперед, пытаясь рассмотреть, что произошло. Оказывается, намереваясь свернуть под арку, что вела в просторный двор, девушка не заметила велосипедиста и опрокинула его. Сейчас она укоряла беспечного ездока — тот поднимался с земли, по-видимому, ничуть не пострадав от столкновения. Когда фигура распрямилась, взору Маргарет предстал офицер полиции, мужчина лет тридцати с небольшим, в тщательно выглаженных форменных брюках и рубашке с короткими рукавами — теперь уже непоправимо измятой и покрытой пылью. Из глубокой царапины на правом локте к кисти тянулся красный ручеек, с мизинца падали редкие капли крови. Распрямившись во весь рост, офицер гневно смотрел на оплошавшую девушку-водителя: от ужаса та потеряла дар речи и сделалась как будто еще ниже ростом. Каким-то чудом она нашла в себе силы подобрать упавшую с головы мужчины фуражку и теперь робко протягивала ее полисмену как детское предложение помириться. Офицер яростно вырвал из ее руки головной убор; по-видимому, прощение в его расчеты никак не входило. Затем он раскрыл рот и, насколько Маргарет могла догадаться, на съежившуюся фигурку обрушился поток брани. Сидевшая до сих пор безмолвно Лили издала короткий хрюкающий звук и неловко выбралась из машины. «Наверное, и мне стоит вмешаться», — подумала Маргарет, распахивая заднюю дверцу.

Когда она опустила ногу на мостовую, Лили успела поднять велосипед и уже бормотала слова извинения. Но полисмен их не слышал — он просто перенаправил всю свою злость на новый объект. Маргарет сделала несколько шагов.

— В чем дело, Лили? Этому джентльмену не нравятся водители-женщины?

Все трое смолкли, в изумлении уставившись на нее. Первым пришел в себя офицер.

— Американка? — холодно спросил он.

— Да.

— Тогда почему бы вам не заняться собственными делами? — Английский язык полисмена был безупречен, хотя мужчину и трясло от ярости. — Вы сидели сзади и уж точно не могли видеть, что произошло.

Неожиданно для себя Маргарет вдруг ощутила в жилах кровь своих предков кельтов.

— Вот как? Что ж, если бы вы не были столь заняты рассматриванием пассажира на заднем сиденье, то наверняка бы увидели, куда едете!

Эта фраза привела Лили в ужас.

— Докта Кэмбо!

Секунду-другую молодой офицер не сводил взгляда с лица Маргарет. Затем он вырвал у Лили велосипед, стряхнул пыль с фуражки, надел ее на коротко остриженную круглую голову и медленно зашагал, толкая перед собой двухколесную машину, к особняку из красного кирпича, что стоял в глубине двора.

Мощные плечи Лили поникли.

— Вы зря так говорить, докта Кэмбо, — уронила она тусклым голосом.

— Почему? — Маргарет ощутила непонятное беспокойство.

— Вы сделали его потерять мяньцзы.

— Потерять что?

— Лицо. Вы заставили его потерять лицо.

Маргарет не поняла.

— Лицо?

— Для китайцев — это всегда проблема.

— С его-то физиономией? Еще бы! А как насчет вас? Вашего… мяньцзы? Неужели вам стоило терпеть его наглость? Господи, но вы же выше этого типа по званию!

— Выше? — Лили подняла на нее потухший взгляд. — Да нет же, нет.

— Но у него всего две звезды. — Маргарет коснулась ее плеча. — А у вас — три!

Дама-констебль сокрушенно качнула головой.

— Три звезды, один просвет. У него — два просвета. Это инспектор Ли, старший детектив первого отдела пекинской городской полиции.

К такому Маргарет оказалась не готова.

— Детектив? В форме?

— Это редкость, правда. — Лили насупилась. — Наверное, его вызывать на оч-чень важное совещание.

* * *

Рывком распахнув дверь здания, которое все еще служило штаб-квартирой отдела криминальных расследований пекинской полиции, Ли торопливо прошел в туалет. Перемешавшаяся с пылью кровь на локте уже подсыхала. Офицер открыл кран, чтобы обмыть руку, и тут же с проклятиями отскочил: ударившая в раковину струя воды обрызгала форменную рубашку, на серо-зеленой ткани расползались темные пятна. Ли критическим взглядом окинул свое отражение в зеркале. Оттуда на него смотрело хмурое, недовольное лицо с грязным пятном на лбу, правая рука была в крови, а рубашка напоминала камуфляжную. Но еще хуже было осознавать то, что он так опозорился в присутствии женщин: двух сослуживиц низшего ранга и третьей — иностранки!

— Янгуйцзы! — почти выплюнул он в зеркало.

Черти заморские!

Два часа над гладильной доской в квартире дяди, час в парикмахерской, где знакомый мастер привел его прическу в точное соответствие с уставом — «ежик» должен быть не более четверти сантиметра высотой, — пятнадцать минут под душем, чтобы смыть усталость и пот… Дьявол, ведь сегодня он должен был выглядеть эталоном, предстояла беседа с начальством, на которой решится будущее его карьеры. И все — впустую! Уфф, ну и видок.

Ополоснув лицо, Ли смочил в воде бумажное полотенце и тщательно вытер окровавленную руку. Гнев постепенно выгорал, с неохотой уступая место сладостному предвкушению, что приятно покалывало душу с самого утра.

Когда в отделе освободилась должность заместителя начальника, коллеги не сговариваясь решили: разумеется, ее получит он, Ли. В свои тридцать три года он заслуженно считался самым опытным детективом управления полиции. Закончив, одним из лучших на курсе, университет общественной безопасности и получив назначение в отдел криминальных расследований, Ли среди сослуживцев имел на своем счету самое большое количество раскрытых убийств и вооруженных ограблений. Он чувствовал, что вполне готов к более ответственной работе, — но ведь не проситься же самому. Представление на новую должность являлось компетенцией кадровиков, а окончательно решить, достоин ли он этой чести, должен был начальник столичной полиции. В коридорах товарищи по работе шептались, будто у руководства есть и другие варианты: существовал еще некий старший детектив из Шанхая. Оценить обоснованность слуха представлялось невозможным, и, принимая в расчет чехарду бюрократических процедур, Ли даже не знал, рассматриваюсь ли вообще его кандидатура. Во всяком случае, до того момента, пока он не получил приказ явиться на беседу с начальником отдела криминальных расследований комиссаром Ху Ишэном. Но даже сейчас молодой офицер не догадывался, о чем конкретно пойдет речь. Его нынешний шеф, Чэнь Аньмин, хранил полную невозмутимость и разговаривал с Ли, почти не шевеля тонкими, сжатыми в ниточку губами. Следовало ожидать чего угодно — вполне вероятно, и худшего.

Набрав в грудь воздуха, Ли поправил фуражку и вышел в коридор.

Комиссар Ху Ишэн сидел за рабочим столом в кресле, на высокой кожаной спинке которого был аккуратно расправлен его китель. Позади кресла вдоль стены тянулся металлический стеллаж, забитый толстыми картонными папками, рядом со стеллажом безвольно сник государственный флаг, ближе к углу кабинета на стене в аккуратных рамках висели различные дипломы, сертификаты, несколько официального вида фотографий. Чуть склонившись над раскрытым блокнотом, Ху медленно выводил на бумаге строчки иероглифов. Вошедшего он не удостоил даже взглядом, лишь кивнул на стул. Оторвав руку от виска в невидимом для начальника приветствии, Ли неловко опустился на самый краешек. Тишину нарушал лишь негромкий шелест вентилятора да поскрипывание пера авторучки комиссара. Молодой офицер кашлянул, чтобы прочистить горло, и Ху на мгновение поднял голову, заподозрив подчиненного в недостатке терпения. Перо тут же продолжило свой замысловатый путь по бумаге. Сейчас самое главное — не издать больше ни звука, подумал Ли. Не успела эта мысль и мелькнуть, как где-то под языком возник новый комок. Усилием воли он заставил себя сглотнуть.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем комиссар закончил писать и размеренным движением надел на ручку колпачок. Затем Ху выпрямил плечи, оперся ладонями в стол и смерил наконец детектива цепким, изучающим взглядом.

— Ладно. — Прозвучало это почти как «договорились». — Что нового у дядюшки?

— С ним все в порядке, комиссар. Шлет вам наилучшие пожелания.

Ху улыбнулся, лицо его выразило искреннюю радость.

— Великий человек, что ни говори. Ему пришлось многое перенести, ты же знаешь, особенно в дни борьбы с «четырьмя старыми».^[29]

— Знаю. — Ли кивнул.

Все это он не раз слышал.

— Когда «культурная революция» закончилась, твой дядя стал для меня идеалом. Понимаешь, он ведь так и не озлобился. После всего, что произошло, молодчина Ифу нашел в себе силы смотреть только вперед. Какой смысл мучить себя мыслями типа «вот если бы мы», сказал он однажды. Хвала Небу, нам удалось сложить осколки разбитого зеркала. Только благодаря таким, как твой дядюшка, страна встала на надежные рельсы.

Ли уважительно склонил голову; на сердце легла непонятная тяжесть.

— К сожалению, все это очень и очень непросто, — продолжал комиссар. — И для тебя, и для нас. Тебе хорошо известно, что партия каленым железом выжигает малейшие признаки кумовства, в любых его формах.

Стало ясно: назначения он не получит. Дядю Ли любил, как никого другого. Старина Ифу был для него самым добрым, самым справедливым и мудрым человеком на Земле. В пекинской полиции о нем ходили легенды, даже через пять лет после ухода на пенсию. Легендарные личности всегда отбрасывают очень длинные тени.

— Твой долг быть намного лучше товарищей, а наш — оценивать твою работу максимально критично. — Комиссар откинулся на спинку кресла, шумно выдохнул. — По-моему, обе стороны со своей задачей справляются, нет? — Правый глаз Ху заговорщически мигнул. — С завтрашнего дня ты — старший инспектор, которому доверили должность заместителя начальника отдела. — Лицо комиссара расплылось в широкой улыбке; поднявшись, он протянул Ли руку. — Поздравляю!

* * *

Машина остановилась в тени огромного дерева возле здания полицейского управления, почти напротив особняка из красного кирпича, в который на четверть часа ранее вошел детектив Ли.

— Это миста Уэйд, — сквозь дрему донеслось до Маргарет. Если Лили и услышала легкое посапывание, доносившееся с заднего сиденья, то, во всяком случае, виду не подала. Перегнувшись через спинку, она открыла дверцу автомобиля.

Боб Уэйд осторожно опустился на кожаную подушку рядом с Маргарет. Для того чтобы втиснуться в «БМВ», его длинная, неправдоподобно худая фигура сложилась, как перочинный нож.

— Приветствую всех и прошу извинить за опоздание. — Уэйд энергично тряхнул руку американке. — Вы, должно быть, доктор Кэмпбелл?

— Просто Маргарет.

— О'кей, Маргарет. Я Боб Уэйд. Боже, ну и духота! — Он вытащил носовой платок, смахнул с высокого лба капли пота. — Значит, Лили за вами присмотрела?

— О да. — Маргарет кивнула. — Мы нашли общий язык.

Лили бросила на нее острый взгляд; от внимания Боба не ускользнуло, каким тоном были произнесены эти слова. Уэйд подался к водителю.

— Не хочешь нажать на газ, Шимэй? В университете нас, наверное, уже заждались.

Девушка медленно развернула машину, выруливая к воротам. Проезжая под аркой, Маргарет краем глаза заметила на ступенях особняка детектива Ли. Сейчас мужчина выглядел совсем по-другому: пружинистая походка, гордо вскинутая голова, губы растянуты в улыбке. На отъезжавшую машину Ли даже не взглянул. Рассматривая широко расправленные плечи мужчины, Маргарет осознала, что для китайца он поразительно высок — около двух метров. Козырек сдвинутой к бровям фуражки отбрасывал тень на скуластое, почти квадратное лицо. «До чего же несимпатичный», — подумала Маргарет.

— Похоже, вы очень устали.

Она ощутила на себе пристальный взгляд Уэйда и чуть повернула голову, чтобы рассмотреть соседа. Судя по морщинкам, тому было хорошо за пятьдесят. Но сейчас Маргарет и сама чувствовала себя почти старухой.

— Думаю, я в пути около двадцати двух часов. Длинноватый получился денек. Для меня он уже перешел в завтрашний, а до ночи еще далеко.

Уэйд усмехнулся:

— Понимаю. Гонясь за солнцем через Тихий океан, вы оказались в новых сутках. — Боб склонился к ее плечу и, понизив голос, спросил: — У вас что-то не так с Лили?

— А… — Маргарет не хотелось развивать тему. — Маленькое недоразумение.

— Не обращайте внимания. С ней такое случается. Знаете, как бывает с собакой, чей лай куда страшнее укуса. В годы «культурной революции» Лили была с хунвейбинами. Истинный представитель старой гвардии. Только сейчас приверженность идеям коммунизма вышла из моды, вот она и оказалась среди неудачников. Старший констебль — этим все сказано.

«Культурная революция»? Маргарет часто слышала эти слова, не задумываясь особо об их значении. Кажется, какие-то тяжелые времена в Китае? Но демонстрировать свое невежество Уэйду она не собиралась.

— Что привело вас в Китай? — поинтересовался тот.

Делиться сокровенным Маргарет не собиралась.

— Видите ли… Меня давно привлекала эта страна. — Она пожала плечами. — Таинственный Восток и все такое… Я читала лекции в университете штата Иллинойс в Чикаго, и как-то раз ко мне подошел тип из Международного бюро криминальной полиции…

— Дик Голдман, МБКП.

— Да. Он сказал, его контора подыскивает человека, который мог бы прочесть полуторамесячный курс по судебной медицине в Пекинском университете общественной безопасности. Черт побери, подумала я, это лучше, чем мотаться по штату с командой пожарных. В июне весь Иллинойс окутан дымом.

Уэйд улыбнулся:

— Вы очень скоро поймете, что Пекин — не Чикаго. Я здесь уже два года, но до сих пор так и не смог снять копии с собственных конспектов.

— Шутите?

— Вам когда-нибудь приходилось слышать о трех «Т»? — Маргарет покачала головой. — Речь идет кое о чем, без чего тут не выжить. Это терпение, терпение и еще раз терпение. Китайцы привыкли все делать по-своему. Не хочу сказать, лучше или хуже, чем мы, просто иначе. У них собственное видение мира.

— Да ну?

— К примеру, вы прибыли сюда с мыслью: я гражданка США. Живу в самой богатой и могущественной стране мира. Естественно, это дает вам ощущение превосходства над местными. Однако любой крестьянин, который пятнадцать часов в день гнет спину над грядкой овощей, будет здесь смотреть на вас сверху вниз. Потому что считает себя подданным Срединного царства. Так они сами называют Китай. Для них это центр мироздания; все, что находится за его пределами, — земли, населенные варварами, янгуйцзы, то есть заморскими дьяволами, такими, как вы и я.

Маргарет недоверчиво фыркнула.

— По-моему, идиотское высокомерие.

Уэйд повел бровями.

— Вы уверены? Китайцы начали ткать шелк три тысячелетия назад. Когда они выплавляли железо, жители Европы еще не задумывались о том, что такое возможно. Китайцы изобрели бумагу и стали делать книги за сотни лет до того, как Гутенберг придумал свой печатный станок. По сравнению с Китаем американская цивилизация — это всего лишь прыщик на лице истории.

Интересно, подумала Маргарет, часто ли Уэйд читает подобные лекции своим соотечественникам? Похоже, он считает себя знатоком, а Китай — способным устрашить любого. Хочется верить, что он ошибается хотя бы в последнем.

— В чем, по-вашему, самое большое различие между ними и нами?

Она беспомощно промолчала.

— Китайцы предпочитают действовать сообща. Достижения индивидуума для них ничего не значат. Они играют сплоченной командой. Здесь человек всегда ставит интересы команды выше собственных. А ведь мы, не забывайте, говорим о стране, где живут полтора миллиарда человек. Вот почему на протяжении пяти тысяч лет они остаются такими, какие они есть.

Маргарет почувствовала, что историко-социологический экскурс начинает утомлять ее.

— Хорошо. Что у нас впереди?

Уэйд посерьезнел.

— Так. Я устрою вас в университете, познакомлю с нужными людьми, а потом у вас будет время принять душ и подготовиться к банкету.

В ее памяти всплыли слова Лили.

— К банкету?

— А как же! В знаменитом ресторане «Цюаньцзюйдэ». Утка по-пекински! Такова традиция. Вы что, не читали справочное пособие МБКП?

— Как же, как же. — Маргарет не могла признаться, что брошюру она даже не раскрыла. Но по крайней мере собиралась это сделать. Если хватит сил, пролистает ее сегодня же вечером.

— Это вопрос этикета: как себя держать, что допустимо, что — нет. Китайцы весьма щепетильны, понимаете? Но не беспокойтесь, я буду рядом и помогу.

Она не знала, благодарить Боба за такую честь или проклинать. Уэйд действовал ей на нервы.

В потоке машин «БМВ» несся на запад по широкому проспекту мимо современных многоэтажных зданий. Сквозь туманную дымку солнце уже начало опускаться к горизонту, в его лучах на ветровом стекле темнели пятнышки от разбившихся насекомых. В отдалении высились опоры моста, однако метров за двести до него Шимэй свернула, направив автомобиль на узкую, забитую велосипедистами дорожку. Еще один поворот, и автомобиль очутился у въезда на какую-то, по-видимому, строительную площадку.

— Приехали, — бросил Уэйд.

— Вот как? — Маргарет не сочла нужным скрыть удивление.

Поднимая клубы пыли, по глубоким рытвинам «БМВ» подъехал к воротам, возле которых навытяжку стоял полисмен. Отдав честь, он распахнул створки; Лили и головы не повернула в его сторону. За воротами расстилалась асфальтовая лента, тянувшаяся к массивному белому зданию с колоннадой и приподнятыми кверху углами крыши.

Маргарет не без труда выбралась из машины в густой от зноя воздух. Слава Богу, кондиционер позволил ей хотя бы чуточку прийти в себя.

Указав взмахом руки на двадцати этажную башню позади явно административного корпуса, Уэйд заметил:

— Преподаватели живут там.

— Живут? — Маргарет была поражена. — Сколько же их?

— Примерно тысяча. — Он провел ее по мраморным ступеням в милосердную прохладу вестибюля.

— А студентов?

— В университете обучаются три тысячи человек.

Маргарет вздохнула. О таком соотношении — трое учащихся на одного преподавателя — в Америке и не слыхивали.

— В Китае это заведение считается чем-то вроде нашего Уэст-Пойнта^[30] для полиции. Нам сюда. — Уэйд увлек спутницу в длинный и скучный коридор.

Маргарет ни разу не задумывалась о том, насколько скромным по масштабу может оказаться место ее новой работы. И еще раз пожалела, что пренебрегла брошюрой МБКП.

— Вас, естественно, интересует, — наслаждался ролью опытного старожила Уэйд, — факультет патологической анатомии и судебной медицины. Он расположен за спортивными площадками, вместе с лабораторией изучения вещественных доказательств. У них тут вполне современное оборудование, включая блок для анализа ДНК и прочие хитрости. Сюда поступают запросы со всех уголков страны. Не поверите, но китайцы работают даже с отпечатками ушей; не пальцев, а именно ушей. Я, честно говоря, пока не слышал, чтобы убийца оставил на месте преступления отпечатки своих ушных раковин. Может, кто-то забыл у трупа слуховой аппарат? — Довольный собственной шуткой, Уэйд рассмеялся. Поскольку Маргарет не отреагировала, смех утих. — Но все это, конечно, не мой профиль.

— Чем же занимаетесь вы?

— Компьютерным программированием. Моя задача — помочь китайцам создать систему не хуже той, что использует ФБР. Прошу.

Уэйд распахнул дверь клетушки площадью не более двух с половиной квадратных метров с крошечным оконцем под потолком. У стены стояли письменный стол, три пластиковых стула и невысокий стеллаж. Ровно половину сдвоенного стола занимали три картонные коробки с папками.

— Вот вам.

Маргарет в недоумении вскинула голову.

— Вот мне что?

— Кабинет. Считайте себя счастливицей. Пространство здесь ценят дороже золота.

Маргарет ощутила острое желание сообщить Уэйду, что слово «счастливица» понимает несколько иначе, однако началу дискуссии помешало появление двух мужчин и женщины, на плечах которых поблескивали серебряным шитьем погоны старших офицеров полиции. Все трое с улыбкой поклонились Маргарет. Она ответила им тем же и с тревогой обернулась к Уэйду.

— Это ваши коллеги с факультета криминологии. — Боб быстро произнес что-то по-китайски, троица вновь заулыбалась и склонила головы. — Маргарет, перед вами профессор Тянь, профессор Бай и очаровательная доктор My.

Последовал обмен рукопожатиями. Один за другим вошедшие торжественно вручили Маргарет свои визитные карточки — держа их за самый уголок, текстом на английском языке кверху. Приняв белые прямоугольнички, она покопалась в сумке, достала собственные визитки и по одной церемонно протянула их каждому.

— Ни хао. — Других китайских слов Маргарет не знала.

Здравствуйте.

— Вообще-то предполагалось, что вы будете вручать свои визитки точно также, как они — свои, — негромко заметил Уэйд.

— Точно так же? — Маргарет смутилась, но исправлять допущенный промах было уже поздно.

— Значит, вы все-таки не читали справку?

— Простите. — Она робко улыбнулась троице, и лица тех опять расплылись в улыбках. Затем китайские коллеги подхватили со стола коробки со своими вещами и бесшумно вышли в коридор.

Маргарет с отчаянием осмотрелась.

— Боюсь, это теряет всякий смысл, Боб. Шести недель в таком кабинете я не выдержу.

— Чем он плох?

— Чем плох? Да это настоящая камера. Спустя неделю я буду биться здесь головой о стену.

— Только не вздумайте поделиться своим мнением с теми, кто вышел.

— Почему?

— Скорее всего вас не поймут. Опасаюсь, вы уже им не понравились.

— С чего вдруг? Мы едва обменялись взглядами.

— Ну… есть один момент. — Уэйд по-хозяйски присел на стол. — За пять рабочих дней вы получаете больше, чем каждый из них за год. И еще… Ради вас этих людей вытолкали куда-то в подвал.

У Маргарет дрогнули губы.

— Ладно! — Боб слез со стола. — Пора знакомиться с профессором Цзяном. Он ждет.

Профессор Цзян оказался на редкость тучным мужчиной ближе к шестидесяти. Он был в строгом костюме-тройке, который выглядел так, будто по нему только что прошелся раскаленный утюг. Коротко подстриженные густые волосы с благородной сединой придавали комиссару полиции вид преуспевающего бизнесмена; очки в темной оправе казались чуть великоватыми для его округлого лица. Заметив входящих в приемную, он радушно поднялся из-за стола. В просторном кабинете царила прохлада, опущенные жалюзи не позволяли солнечным лучам раскалить стены. Возле мягких кожаных кресел, что стояли вдоль них, были расставлены невысокие столики, на каждом — по паре бутылок с минеральной водой и стаканы. Вслед за комиссаром гостей приветствовали молодой офицер в форме и миловидная девушка лет двадцати пяти в простом кремовом платье. Уэйд представил свою спутницу — сначала на китайском, затем на английском.

— Маргарет, познакомьтесь с профессором Цзяном — деканом факультета криминологии, вашим прямым начальником. — Они пожали друг другу руки, обменявшись вежливыми улыбками. Боб между тем продолжал: — Это его ассистент господин Цао Мин, недавний выпускник университета, уже успевший, впрочем, неплохо зарекомендовать себя на практике. Отличный следователь. — Цао сдержанно кивнул. — И — Вероника… — Тут Уэйд едва заметно ухмыльнулся. — Современные китайские девушки любят называть себя английскими именами. Боюсь, что даже не знаю, как оно звучит по-настоящему, милая.

— Вероника меня полностью устраивает, — пропела девушка с легкой улыбкой. В крепком рукопожатии Маргарет ее детская ладошка жалобно хрустнула. — Я буду переводить.

Они опустились в кресла: профессор, Цао и Бобу одной стены, Маргарет — у другой, напротив. Вероника устроилась на нейтральной территории, возле окна. Чувствуя себя как на ответственном собеседовании, Маргарет с волнением ожидала, что последует дальше. После минутной паузы профессор чуть склонился вперед, уперся локтями в колени и, не сводя с Маргарет взгляда блестящих черных глаз, заговорил — разумеется, по-китайски. Не понимая ни слова, та заставила себя поддерживать зрительный контакт, а через мгновение уже почти наслаждалась необычными интонациями. Голос Цзяна звучал удивительно мягко, его тембр гипнотизировал, и пару минут спустя Маргарет с испугом осознала, что покачивается из стороны в сторону. Мозг засыпал. Усилием воли она несколько раз энергично смежила веки. Речь профессора длилась целую вечность. Закончив доброжелательной улыбкой, Цзян откинулся на спинку кресла. Он был готов выслушать ответ.

Маргарет с ожиданием посмотрела на Веронику. Какое-то время девушка молчала, видимо, собираясь с мыслями.

— М-м… Профессор Цзян очень рад приветствовать вас в стенах университета, мадам. Мы все очень рады.

Маргарет рассчитывала услышать продолжение, но перевод, очевидно, был закончен. Под внимательными взглядами присутствующих она улыбнулась, глаза ее вновь встретились с глазами профессора.

— Для меня стало огромной честью, господин Цзян, получить приглашение от Университета общественной безопасности. Надеюсь, что сумею оправдать ваши ожидания и оказаться небесполезной для ваших студентов.

В этот момент Маргарет заметила бодрое подмигивание Уэйда, и ей уже не в первый раз за минувший час захотелось кулаком ткнуть в его самоуверенную физиономию.

Цзян повел плечами. По кабинету опять поплыли четко синкопированные звуки пекинского диалекта.

— Профессор говорит, ваши лекции наверняка углубят знания наших слушателей…

Декан факультета криминалистики не сводил с Маргарет глаз. Лихорадочно соображая, что еще можно сказать, Маргарет беспомощно улыбнулась. Видимо, профессора это вполне удовлетворило. Губы Цзяна растянулись в ответной улыбке, он одобрительно кивнул. Все почувствовали облегчение. В следующее мгновение слово взял ассистент. С выразительным акцентом жителя западного побережья США он проговорил на английском:

— Завтра утром мы с вами встретимся, чтобы обсудить планы лекций. Если вам нужна будет аудиовизуальная техника или доступ в лаборатории, я это устрою.

С плеч Маргарет как гора свалилась. Слава Богу, тут есть хоть кто-то, с кем можно общаться на родном языке.

— Отлично, — оживилась она. — Я захватила с собой кучу слайдов, а потом, по возможности, хотела бы провести занятие в секционном зале. Студенты должны посмотреть на вскрытие.

— Завтра уточним все детали, — отозвался Цао, поднимаясь из кресла и тем самым давая гостям понять, что встреча окончена.

Маргарет пожимала радушным хозяевам руки, когда в дверь постучали. На пороге кабинета возникла фигура Лили. Армейским кивком отдав честь профессору Цзяну, она повернулась к Маргарет.

— Готова возить вас на квартиру, докта Кэмбо.

— То есть в гостиницу, — поправила ее Маргарет.

— На квартиру, — не согласилась Лили. — Это рядом. Если преподаватель без семьи, он жить в университете.

— Нет-нет. У меня заказан номер в гостинице «Дружба». Мне не нужна квартира, об этом я предупредила еще в Чикаго. Все согласовано.

Лицо Лили побагровело.

— Университет общественной безопасности не позволять себе оплату гостиница. Наших преподавателей селят общежитие.

Бессонные сутки полностью истощили терпение Маргарет.

— Послушайте, ведь номер уже заказан, и плачу за него я сама. Все было оговорено. О'кей?

В глазах профессора Цзяна мелькнуло отчаяние. О чем спорят эти две женщины? Уэйд торопливо забормотал что-то на китайском, явно пытаясь успокоить возмущенную Лили. Смолкнув, он осторожно коснулся руки Маргарет и с улыбкой негромко произнес:

— Не обращайте внимания, мы уладим этот момент.

Но Лили не собиралась успокаиваться. Смерив Маргарет суровым взором, старший констебль резко развернулась и строевым шагом вышла в коридор. На прощание Боб обменялся с профессором учтивыми фразами, отвесил обязательный поклон, а затем решительно вывел Маргарет из кабинета.

— Боже, Маргарет, вы понимаете, во что ввязываетесь?

Ее трясло от негодования.

— Нет! Я не нуждаюсь в вариантах. Номер заказан, все согласовано. Мне вовсе не хочется, возвращаясь после лекций, самой стелить постель и стоять у плиты.

Уэйд почти силком потянул ее из приемной.

— Хорошо, хорошо. Но Лили-то об этом не знает. Здесь не принято идти напролом — запомните, пожалуйста.

— Можно не продолжать. Я вынудила ее потерять мяньцзы.

— А, так вы все-таки читали рекомендации МБКП! — Маргарет едва не послала его к черту. — Видите ли, дело в том, что китайцы найдут тысячу способов сказать «нет», не упоминая этого слова. Стоит освоить хотя бы пару из них — в противном случае шесть недель покажутся вам шестью годами.

Из груди Маргарет вырвался трагический вздох.

— Как же я должна бы выразиться?

— Вам следовало поблагодарить университет за гостеприимство и сообщить, что вы, к несчастью, уже забронировали номер в гостинице «Дружба». — Уэйд остановился возле лестницы. — Я же сказал, здесь все делают по-своему. Хотите, чтобы у вас в Китае хоть что-нибудь получилось, начинайте потихоньку устанавливать гуаньси.

— Гуаньси? Вы о чем?

— О том, что служит приводными ремнями в жизни местного общества. Это как в бане: ты помоешь спину мне, я — тебе. Я оказываю человеку услугу, он мне — ответную. А заставляя людей терять лицо, вы никому не окажете услуги.

Маргарет удрученно склонила голову. В этот момент она показалась Уэйду беспомощным ребенком; Боб сожалел о собственной резкости.

— Эй, эй… Простите. У вас был трудный день…

— Два дня, — поправила она.

— Два. Китайская действительность и вправду сбивает с толку.

— О да.

Маргарет едва сдерживала слезы, нетерпеливо постукивая туфелькой по верхней ступеньке лестницы. Заметив это, Уэйд со смущенной лаской произнес:

— Вот что: сейчас Лили отвезет вас в гостиницу. Примите душ, можете даже подремать часок. Потом смените дорожный костюм и спускайтесь вниз. Уверяю, банкет смоет всю усталость. Расслабьтесь. Еда будет великолепной! Что же касается мелких проблем… Я помогу. Ну как?

Во взгляде ее Боб прочел что-то похожее на признательность. Уголки рта Маргарет изогнула слабая улыбка.

— Хорошо. И… спасибо.

Но выдержки хватило ненадолго. Стоило ей распахнуть дверцу машины и увидеть хмурое лицо Лили Пэн, как на сердце опять навалилась тяжесть.

* * *

Молодой охранник приветственно кивнул, когда детектив Ли приблизился к служебному входу в боковой стене отеля «Цзинтань» на проспекте Цзяньгомэнь. Детектив прошел внутрь и по длинному коридору направился в кухню, разыскивая взглядом Юнли, но того нигде не было. Вокруг повара в высоких белых колпаках резали овощи, готовили соусы, угрожающего вида ножами рубили птицу; от плит к потолку возносились облака пара. Ли остановил пробегавшую мимо официантку.

— Скажи-ка, где сейчас может быть Ма Юнли?

Девушка кивнула на двустворчатую деревянную дверь:

— Там.

Он сделал шаг, толкнул тяжелую створку, выглянул в вестибюль гостиницы.

Юнли стоял за декоративной стойкой под расписным балдахином, ловко орудуя глубокой сковородой, под которой гудело пламя газовой горелки. Его мощное телосложение подчеркивал белоснежный поварской халат; добродушное круглое лицо было сосредоточенным и строгим. Время от времени Юнли бросал рассеянный взгляд на постояльцев отеля, спустившихся в бар перекусить. Многим гостям нравился этот уголок в вестибюле, где можно было наблюдать за тем, как на открытом огне готовится их заказ. Но серьезные едоки пока не подошли и Юнли мог позволить себе минуту-другую отдыха. Несколько мгновений детектив не сводил с приятеля глаз, а затем, поджав губы, призывно свистнул. Юнли резко обернулся, и лицо его при виде друга просияло. Оглядевшись — нет ли рядом кого-нибудь из менеджеров? — он отставил сковороду, подошел к двери и прямо-таки затолкал Ли в помещение кухни.

— Ну? Что? Говори!

Детектив опустил голову, растерянно пожал плечами.

— По словам комиссара, партия намерена каленым железом выжечь кумовство во всех его формах.

Круглое лицо Юнли вытянулось.

— Брось. Он что, решил поиздеваться?

Ли отвел взгляд.

— Я передал тебе его точные слова. — И тут же его щеки разошлись в ослепительной улыбке. — Но это не помешало мне получить новую должность!

— Скотина! — Юнли попытался обнять друга, однако тот проворно увернулся, продолжая с вызовом скалить зубы. — Эй, люди! — На этот возглас головы поваров разом повернулись в их сторону. — Старина Ли отхватил себе жирный кусок!

Ма Юнли двинулся по кухне, колотя стальным черпаком по крышкам кастрюль, и в то же мгновение металлический лязг оказался перекрыт громом аплодисментов и приветственных выкриков. Смущенный, Ли вспыхнул, не в силах стряхнуть с лица идиотскую улыбку. Между тем Ма уже добрался до конца прохода и замер там, подняв руку с половником.

— Теперь, если кого-то из вас остановит полиция, можете заявить: да вы знаете, кто я? Я дружу с самим Ли Янем! Эти бедолаги вытянутся по швам и отдадут вам честь!

Отшвырнув черпак, Юнли твердой походкой прошагал между шипящими плитами, огромными ладонями сжал лицо детектива и звучно чмокнул его в лоб.

— Поздравляю, дружище!

От грохота аплодисментов зазвенела посуда. Приятели обнялись.

Знакомство их состоялось пятнадцатью годами ранее, когда оба были слушателями первого курса Народного университета общественной безопасности. Породнившись душами, молодые люди уже не разлучались, так и оставшись большими мальчишками. Узнав перед самым выпуском о том, что Юнли отчисляют — парень слишком любил бегать за юбками и жить на широкую ногу, — Ли испытал в душе жгучую боль. От друга его отличало одно: целеустремленность. Будущую карьеру Ли всегда ставил намного выше чувственных удовольствий. Для страстной натуры Юнли все было наоборот. С легкостью отказавшись от заманчивой перспективы стать государственным служащим, он пошел учиться на повара в ресторан — совместное китайско-американское предприятие.

— Такой заработок тебе и не приснится, — говорил Юнли другу.

По сравнению с грошами, которые Ли получал в качестве стипендии, так оно и было. Даже обещанный ему новый оклад составлял какие-то крохи от месячного дохода Юнли. Курс обучения поварскому искусству включал в себя занятия английским языком, полугодовую стажировку в Швейцарии (там будущий шеф постигал секреты европейской кухни) и три месяца в Штатах, где Юнли придирчиво выяснял, какие бифштексы предпочитают американцы. Жизнь в Америке дала ему великолепный шанс развить собственные наклонности, и шанс этот не был упущен. Домой Юнли вернулся законченным гедонистом, подтверждением чему являлось заметно округлившееся брюшко. Судьба во многом развела приятелей, тесная дружба отошла в область истории, но теплые чувства и взаимную привязанность обоим удалось сохранить.

— Так. — Юнли сорвал с головы накрахмаленный колпак и отбросил его за спину, где головной убор подхватил кто-то из поваров. — Это событие необходимо отметить сегодня же, вечером.

— Но у тебя смена.

Юнли многозначительно поднял палец.

— Я подстраховался. Предчувствие не обмануло. Ребята ждут моего звонка, столик в «Цюаньцзюйдэ» уже заказан.

— Ребята?

— Ты их знаешь, всю шайку. Как в старые добрые времена. — На лицо друга набежало облачко. — И никакой Лотос. Тебе она не по вкусу.

— Подожди, подожди. — Инстинкт подсказал Ли, что тут он должен возразить. — При чем здесь мои вкусы? Я вовсене…

— Решено. Об этом потом. Договорились?

Неловкость была мгновенной; человек посторонний ничего бы и не заметил. Ма Юнли озорно ухмыльнулся:

— Трезвым ты домой не вернешься.

* * *

К удивлению Маргарет, бар оказался пуст, если не считать лысеющего мужчины средних лет, который сидел в дальнем углу над бокалом с хорошей порцией виски, лениво листая страницы «Интернэшнл геральд трибюн». После душа она почувствовала себя значительно бодрее и сейчас наслаждалась неожиданной роскошью внутреннего убранства гостиницы. Построенная в начале 50-х годов прошлого века для специалистов из России, «Дружба» являла собой помпезный памятник непростым взаимоотношениям председателя Мао с «кремлевским старцем»: полированный гранит, мраморные львы и тяжелые, красного цвета колонны у входа. Готовясь спуститься в бар, Маргарет надела летнее платье из хлопка и аккуратно уложила волосы — их пышные золотые волны свободно ниспадали на плечи. Открывая дверь номера, она бросила взгляд в зеркало. На матово-бледной коже лица отчетливо проступали веснушки, замаскировать которые помог тонкий слой пудры; наметившиеся морщинки вокруг глаз спрятать было невозможно. Против ее воли вспомнились тяжелые события последних восемнадцати месяцев. Усталость и стресс, вызванный впечатлениями от китайской действительности, на какое-то время притупили боль в душе, однако теперь прошлое вновь брало свое. Во рту явственно ощущался металлический привкус, и смыть его мог лишь глоток спиртного.

За стойкой бара скучала китаянка в кокетливой шапочке с эмблемой отеля, негромко беседовали о чем-то сидевшие на высоких табуретах двое молодых людей. При виде Маргарет оба смолкли. Она устроилась в самом конце стойки, не прикоснувшись к протянутому китаянкой меню.

— Водка с тоником, лимон и лед.

При звуке ее голоса мужчина в углу заинтересованно поднял голову. В следующее мгновение он сложил газету, залпом вылил в себя остаток виски, встал и направился к стойке. Широкоплечий и коренастый, он был всего на пару сантиметров выше сидевшей Маргарет. Обернувшись, та увидела перед собой одутловатое лицо с безвольным подбородком и багровыми мясистыми щеками; в уголках крупных, навыкате глаз стояла влага. Редкие пряди седых волос плотно прилегали к грушевидному черепу, поблескивающему косметическим маслом, приторный аромат которого показался Маргарет почти оскорбительным. В деланной улыбке желтовато блеснули зубы, и даже на расстоянии Маргарет ощутила отвратительный запах перегара.

— Запишете на мой счет, — властно бросил незнакомец барменше, растягивая, как коренной житель Калифорнии, каждый слог.

— Я сама в состоянии заплатить за себя, — холодно возразила Маргарет.

— Уж позвольте мне. — Он щелкнул пальцами: — Эй, еще порцию виски! — и взобрался на соседний табурет. — Как приятно услышать родную речь.

— Да? А говорили, здесь всегда полно соотечественников.

Никто об этом Маргарет не говорил, про гостиницу она просто что-то читала, поэтому и выбрала ее своим пристанищем. После того как отношения между Пекином и его северным соседом охладели, «Дружба» стала излюбленным местом встречи «специалистов» самых разных национальностей, в том числе и китайцев, во всяком случае, тех, кто предпочитал общаться на английском.

— Так и было. Но вы же знаете, как это происходит: сегодня народ тянется сюда, завтра — туда, а потом везде появляются узкоглазые. — В голосе мужчины отчетливо прозвучало презрение. — Поверьте, уж я-то по ним не скучаю. Местный колорит со временем начинает действовать на нервы, согласны? — Ответа он и не ждал. — Джентльмену здесь требуется только одно: солидный запас сока ячменных зерен да, пожалуй, тихий угол, откуда можно наблюдать за смешным поведением китайских нуворишей. Кстати, меня зовут Маккорд, Джей Ди Маккорд. — Он протянул руку, и Маргарет была вынуждена пожать ее. Против ожидания, ладонь мужчины оказалась цепкой. Сухая и холодная, она напоминала лапку ящерицы. — А вас?

— Маргарет Кэмпбелл.

Будь прокляты эти законы вежливости, подумала она. Бокал водки с тоником, да еще записанный на его счет, означал, что встать и уйти сейчас просто невозможно.

— Итак, Маргарет Кэмпбелл, что привело вас в Пекин?

Его напор обезоруживал. Маргарет сделала долгий глоток и тут же почувствовала себя увереннее. Ладно, Господь с ним!

— Я должна прочесть шестинедельный курс лекций в Университете общественной безопасности.

— Неужели? — Маккорд искренне изумился. — Дисциплина?

— Судебная медицина.

— Мой Бог! Ваша работа — кромсать людей?

— Только после их смерти.

Он ухмыльнулся:

— Значит, я пока в безопасности.

На мгновение Маргарет испытала острое желание взять в руки циркулярную пилу, вскрыть поблескивающий маслом череп и вывалить в поднос из нержавеющей стали пропитанные алкоголем мозги. Барменша поставила перед Маккордом очередную порцию виски, и тот с хлюпаньем отпил.

— Получается… вы только что прибыли? — Она кивнула. — Новичку на первых порах не обойтись без поводыря.

— Вроде вас?

— Именно. Я здесь уже почти шесть лет. Знаю город как свои пять пальцев.

— Шесть лет? — Мысль провести в «Дружбе» долгие годы показалась Маргарет безумной.

— Черт, я не имел в виду отель. Здесь я просто напиваюсь. Компания оплачивает мне номер в «Цзинтани», это на противоположном конце Пекина. Но там полно япошек, а я их не перевариваю. Живу там последние два года. До этого обретался на юге страны. — Маккорд покачал головой, как бы пытаясь отогнать неприятные воспоминания. — Приезд в Китай вообще был подобен смерти и вознесению на небеса. — Он протестующе повел рукой. — Не хватайтесь за скальпель, я еще не умер. Это всего лишь метафора.

— Сравнение, — уточнила Маргарет.

— А, как хотите. — Маккорд допил виски. — Могу я пригласить вас на ужин?

— Боюсь, что нет.

Отказ ничуть не смутил его.

— О, дама считает себя недоступной. Я не против. Поединок доставляет наслаждение.

Холодная водка добавила Маргарет храбрости.

— Я вовсе не считаю себя недоступной. Просто занята.

— Только сегодня? Или всегда?

— И то и другое.

Пару секунд Маккорд переваривал услышанное, а затем подтолкнул пустой бокал барменше.

— До краев. Вам тоже повторить? — Маргарет резко мотнула головой. — Так где же вы, осмелюсь спросить, сегодня ужинаете?

— Она ужинать на банкете. — Оба не заметили, как у стойки появилась Лили Пэн. — И мы уже опаздывать.

Сейчас Маргарет была почти рада ее видеть.

— Ага, банкет. Случайно, не в «Цюаньцзюйдэ»?

— Как вы узнали? — От неожиданности она вздрогнула.

— Пекинской уткой там кормят всех, начиная с президента США и заканчивая скромным патологоанатомом. Получите удовольствие, не сомневайтесь. — Маккорд многозначительно поднял бокал и отпил едва ли не половину, глядя, как Лили ведет Маргарет к выходу.

— Вы знать его? — осуждающе спросила китаянка у своей спутницы.

— Нет. Только что познакомилась. Кто это?

— Маккорд. В городе он очень известный. Работать на наше правительство, у него есть гуаньси. Большие связи. И он любит платить деньги китайский девушка за… — Лили смолкла, пытаясь подобрать слова. — За… ну, другие ему это не давать.

— Проституткам? Он ходит к проституткам? — Маргарет не могла побороть отвращение.

— Мы никогда не приближаться к нему. — Лили брезгливо поджала губы.

* * *

Ресторан «Цюаньцзюйдэ» был расположен в самом начале улицы Цяньмэнь, чуть к югу от площади Тяньаньмынь, посреди огромного торгового квартала, где жизнь бурлила в любое время суток. Соседние улочки были полны людей: кто-то спешил с покупками домой, кто-то торопливо поглощал лапшу с овощами за столиком одного из бесчисленных уличных кафе. По обе стороны от широкой Проезжей части начиналась путаница знаменитых хутунов — переулков, где шагу нельзя было ступить между посетителями крошечных рынков, магазинчиков и дешевых забегаловок, в витринах которых полыхали неоном причудливые иероглифы. «БМВ» медленно полз мимо террасы «Цюаньцзюйдэ», где клиентов обслуживали навынос коробочками с бургерами из утиного мяса. Свернув вправо, машина прокатила вдоль застекленного стенда с огромными фотоснимками. На них государственные деятели мирового масштаба со счастливыми лицами ублажали себя аппетитными кусочками прославленного деликатеса. У автостоянки высилась фигура Боба Уэйда, то и дело с тревогой поглядывавшего на часы. Галантно взяв Маргарет под руку, он провел ее сквозь вращающуюся дверь.

— Опаздываете, — на ходу прошептал Уэйд.

— Это не моя вина. Меня посадили в машину и привезли.

— Хорошо, хорошо.

На первом этаже ресторана в буквальном смысле яблоку было негде упасть. Накрытые столы уходили куда-то в бесконечность, между ними повара в высоких колпаках толкали тележки, чтобы лично нарезать утку под вожделенными взглядами гостей заведения.

— Прежде чем мы поднимемся наверх, выслушайте меня. Есть несколько моментов, которые вам необходимо запомнить.

— Я ждала этого. — Все-таки водка с тоником помогла Маргарет хотя бы отчасти справиться с усталостью.

Не обратив внимания на прозвучавший в ее голосе вызов, Уэйд увлек свою спутницу в сторону от лестницы.

— Вам предложат место по правую руку от хозяина банкета, то есть профессора Цзяна. Не опускайтесь на стул, пока Цзян не укажет вам на него. Первый тост будет поднят в честь вашего приезда. В ответном вы поблагодарите хозяина за гостеприимство.

Маргарет чувствовала себя нашкодившим ребенком, которому взрослые выговаривают за дерзкие шалости, убеждая не выбрасывать новых фокусов. Взгляд ее скользил по огромному проему в стене, за которым открывалась внутренность кухни. Там, в красных от жара недрах каменных печей, обретали необходимую кондицию откормленные орехами утки.

— Обычно ужин состоит из четырех перемен блюд. Первые два раза хозяин сам положит еду на вашу тарелку, а потом вы скажете, что дальше справитесь сама. Вы ведь умеете пользоваться палочками?

Маргарет вздохнула:

— Умею.

— Отлично. Переворачивайте их обратным концом, чтобы брать что-то из общего блюда. Да, здесь считается дурным тоном, если дама налегает на спиртное. После каждого тоста вы можете отпить из бокала лишь самую малость, это нормально. Договорились?

Она кивнула. Слова Уэйда не задерживались в ее сознании. Взгляд блуждал по фотографии Джорджа Буша в тяжелой деревянной раме: щеки президента были туго набиты, как у хомяка. Наверняка подчинившись просьбе владельца ресторана, Буш оставил на снимке свою подпись, а ниже размашистым почерком добавил: «Замечательное угощение. Спасибо!» Что ж, пример вдохновляет, подумала Маргарет.

— И еще, — продолжал между тем Боб. — Не говорите на профессиональную тему, пока ее не затронут хозяева. Не удивляйтесь, если услышите вопросы… личного характера.

Маргарет возмутилась:

— Личного? Вы о чем?

— Ну, сколько вы зарабатываете, сколько платите за квартиру в Чикаго.

— Черт возьми, им до всего есть дело!

— Ради Бога, не вздумайте произнести это вслух. Если не захотите отвечать, попробуйте отделаться шуткой. Скажем, что-нибудь вроде «я обещала отцу сохранить это в тайне».

— Удачная шутка. А они не покатятся со смеху? — Сознание Маргарет затуманилось, происходившее вокруг казалось сном.

— Нам пора наверх.

Поднимаясь по лестнице, Маргарет заметила у стены стол, за которым сидели семь или восемь молодых мужчин с тяжелыми пивными кружками в руках; сбоку от стола пара поваров разделывали сразу две утки. Сквозь густые клубы табачного дыма доносились взрывы смеха. На какой-то миг Маргарет показалось, что лицо одного из сидевших за столиком ей знакомо: широкоскулое, с квадратной челюстью и коротким «ежиком» надо лбом. Почувствовав на себе взгляд мужчины, она тут же вспомнила раздраженного велосипедиста, которого «БМВ» опрокинул на землю часа три назад. К удивлению Маргарет, мужчина улыбнулся и помахал рукой. Но когда Уэйд махнул в ответ, поняла, что приветствие предназначалось не ей.

— Вы с ним знакомы? — спросила она на верхней ступени лестницы.

— Да. Это выпускник университета. Закончил учебу чуть раньше, чем я появился здесь. Но время от времени он приходит читать слушателям лекции. Зовут его Ли Янь, восходящая звезда первого отдела столичной полиции.

— Чем занимается первый отдел?

— О, там служат серьезные парни. Вообще-то это подразделение городской полиции, но занимается оно исключительно тяжкими преступлениями: убийства, вооруженные грабежи и прочее. — Уэйд внезапно смолк. — А что, вы тоже его знаете?

— Я бы так не сказала. Просто когда меня везли к вам из аэропорта, наша машина сбила его с велосипеда.

Сверху Маргарет бросила еще один взгляд на сидевших за столом, но Ли Янь в это время был уже полностью поглощен рассказом своего соседа, крупного широколицего мужчины. Забыв о кружках с пивом, компания от души хохотала.

Второй этаж ресторана галереей охватывал нижний зал. С высокого резного потолка свешивались, мерцая зеленоватым стеклом, изящные, в виде капель, лампы. У дальней стены возле накрытого белоснежной скатертью круглого стола стояли профессор Цзян и его коллега Тянь, доктор My, Цао Мин и другие, в том числе Вероника, не удосужившаяся даже сменить кремовое платье на более подходящий к случаю туалет. Боб Уэйд еще раз представил Маргарет собравшимся. Супруг доктора My, седобородый старичок с длинными, падавшими на воротник рубашки волосами, в окружении гладко выбритых лиц показался Маргарет существом иного порядка. Тепло улыбнувшись гостье, он достал из кармана пиджака пачку сигарет.

— Не откажетесь?

— Спасибо, я не курю.

Старичок пожал плечами:

— Но мне вы позволите?

Уэйд внутренне напрягся.

— Роете себе могилу? — спросила Маргарет.

— Простите?

— Я много раз видела, что табак делает с легкими.

Пожилой мужчина озадаченно качнул головой и выпустил к потолку струю дыма.

Профессор Цзян произнес какую-то фразу, которую Вероника тут же перевела на английский:

— Профессор предлагает всем садиться за стол.

Подойдя к стулу с высокой спинкой, Цзян рукой указал Маргарет на соседний. Гости расселись. Пока, подумал Уэйд, все идет по плану. Выросшая как из-под земли официантка поставила перед каждым по крошечной фарфоровой чашечке с прозрачной, резко пахнувшей жидкостью.

— Это маотай, — громко шепнул сидевший напротив Маргарет Боб Уэйд. — Знаменитый сорт водки из сорго. В нем восемьдесят шесть градусов, так что будьте осторожны.

Подняв чашечку, профессор Цзян разразился долгой речью, однако Вероника лаконично свела ее к единственной фразе:

— Добро пожаловать, мадам Кэмпбелл, в Пекин, мы рады приветствовать вас в стенах Народного университета общественной безопасности.

Участники банкета в один голос произнесли «ганьбэй!» — «осушим бокалы!» — и сделали по маленькому глотку. Маргарет вкус водки показался столь же отвратительным, как и ее запах. Маотай обжег горло, она едва не задохнулась. В голову ударила мысль: «Теперь мой черед». Встав, Маргарет сказала, что чрезвычайно польщена оказанной ей честью и хочет поднять тост за гостеприимство и радушие хозяина — профессора Цзяна. Когда Вероника закончила перевод, Цзян удовлетворенно кивнул, все выпили.

— Ганьбэй!

Маргарет заметила, что на этот раз мужчины осушили свои пиалы, а дамы лишь пригубили смертоносного напитка. Да, решила она про себя, уж лучше проглотить эту гадость залпом, чем растягивать пытку. Запрокинув голову, она решительно вылила в рот остаток водки и со стуком опустила чашечку на стол. В сознании мелькнуло: «Сейчас я умру»; грудь разрывалась от недостатка воздуха. Ощутив на себе взгляды всех присутствующих, Маргарет с трудом перевела дыхание и вымученно улыбнулась. «Вот вам!» — чуть было не сорвалось с ее губ. Супруг доктора My хитро прищурился и захлопал в ладоши.

— Браво! — выкрикнул он и добавил: — Роете себе могилу?

Она невольно расхохоталась. За столом грянул дружный смех.

Выдержку сохранил только Боб Уэйд, чьего предупреждающего взгляда Маргарет старалась не замечать.

Жжение в горле пропало. Теперь, проведя сутки без сна, после выпитого в самолете и гостинице, она испытывала удивительный подъем, нечто вроде эйфории. По просьбе Маргарет официантка поставила перед ней высокий бокал с пивом, а минуту спустя к столу начали подносить блюда с закусками. Кульминацией стало появление трех фарфоровых подносов, на каждом горкой высились кусочки пекинской утки. Квадратик мяса с коричневой корочкой полагалось окунуть в кисло-сладкий соус, а затем завернуть в тонкий блин с колечками лука, полосками нарезанного соломкой огурца и раздробленным чесноком. На вкус это было восхитительно.

Послышались вежливые вопросы о перелете через океан, о гостинице, в которой она остановилась. Маргарет удовлетворила любопытство соседей по столу, осведомилась о здоровье их детей и успехах на службе. По мере осушения бокалов беседа становилась все непринужденнее. Перегнувшись через стол, господин Цао достаточно громко заметил:

— Насколько мне известно, труд патологоанатома в США неплохо оплачивается?

Вероника перевела его слова на родной язык, после чего Маргарет пояснила:

— В мире все относительно, мистер Цао. По меркам китайских коллег, вы, безусловно, правы. Но не забывайте, пожалуйста, что стоимость жизни в Америке намного выше.

Цао согласно кивнул.

— А сколько зарабатываете дома вы, доктор Кэмпбелл?

Несмотря на предупреждение Уэйда, Маргарет была почти возмущена бестактностью вопроса.

Доктор My бросила какую-то короткую фразу. Раздался смех, и Вероника перевела:

— По словам уважаемой доктора My, вино заставит любого сказать правду.

«Что ж, — подумала Маргарет, — если вам так интересно…»

— За год мой доход составляет около восьмидесяти пяти тысяч долларов.

В наступившей за столом тишине можно было, пожалуй, слышать, как в головах присутствующих работают калькуляторы. Расширенные зрачки и отвисшие челюсти со всей убедительностью свидетельствовали: гости до глубины души поражены богатством янгуйцзы, этой заморской чертовки, чей ужин они оплатили из собственного кармана. Маргарет раскаивалась: почему она действительно не сказала, что обещала отцу сохранить эту информацию в тайне?

Официантка поставила в центр стола изящную супницу с крепчайшим бульоном из утиных косточек, рядом поместилось огромное блюдо жареного риса. Допив пиво, Маргарет положила на тарелку горку золотистых зернышек. В следующее мгновение к плечу ее склонился седовласый супруг доктора My.

— Итак, вы занимаетесь судебной медициной, мадам?

— Совершенно верно.

— Должно быть, у вас имеется какая-то специализация?

— Конечно. Термические ожоги. — Маргарет обвела глазами сидевших за столом. Гости явно ожидали продолжения. — Обычно я исследую тела тех, кто погиб на пожаре. Я еще училась, когда мне предложили войти в состав группы экспертов, которым было поручено изучить останки жертв пожара в городе Уэйко, штат Техас. Там-то, наверное, я и ощутила настоящий интерес. Вам будет трудно поверить, но после первых двух-трех вскрытий запах горелого человеческого мяса остается с тобой до конца дней. Я теперь его просто не замечаю.

Набив рот жареным рисом, она с удивлением отметила, что присутствующие опустили свои палочки на скатерть. Посеревшая Вероника через силу выдавила «извините», сорвалась с места и неверной походкой направилась к двери туалета.

— Можно мне еще пива? — обратилась Маргарет к официантке.

— А мне — виски!

Гости обернулись. Подхватив стул от соседнего стола, к ним приближался Джей Ди Маккорд. Ноги его заплетались, физиономия побагровела.

— Какая приятная встреча! — Губы Маккорда искривила развязная ухмылка. — Надеюсь, ваши друзья не будут против, если я пропущ-щ-щу в их обществе стаканчик-другой?

Лица сидевших за столом стали каменными. Цао быстро зашептал что-то в ухо профессору Цзяну, и тот, не дослушав, дернул головой. Боб Уэйд послал Маргарет тяжелый, полный неприязни взгляд. Она лишь пожала плечами. Маккорд приник к спинке ее стула.

— Нн-ну, Маргарет Кэмпбелл, как поживает ваша пекинская утка?

Обойдя вокруг стола, Цао приблизился к изрядно набравшемуся американцу и неслышно произнес два-три слова. Маккорд с гневом замахал руками.

— Да? А как же ваше хваленое гостеприимство?

Поднялся Боб Уэйд и твердо взял соотечественника за локоть.

— Думаю, доктор, вам необходимо сделать маленький перерыв.

Маккорд с остервенением освободился от крепкой хватки.

— Очень может быть, но только не тебе решать, когда именно!

Маргарет потянула Уэйда за рукав.

— Кто этот человек? — шепотом спросила она.

— Мне казалось, вы с ним знакомы, — холодно ответил Уэйд. — Он же к вам обратился.

Она тряхнула головой.

— Этот субъект приставал ко мне еще в баре отеля.

— Я скажу вам, кто я такой! — Оттолкнув Уэйда, Маккорд рухнул на стул. — Я тот, кто кормит всю эту проклятую страну!

Цао беспомощно развел руками. Выразительным движением бровей профессор Цзян призвал ассистента к себе. Боб Уэйд хмуро произнес:

— Доктор Маккорд возглавляет в Китае работу по селекции особо урожайного сорта риса. Многие из вас, вероятно, слышали об этом. Первые результаты стали известны три года назад. С тех пор урожайность возросла на, кажется… пятьдесят процентов?

— На сто, — поправил Маккорд. — Стойкий к заболеваниям, невосприимчивый к гербицидам сорт, которого боятся вредители, и прочая, прочая, прочая. Таким его сделал я.

— А вкусовые качества стали, должно быть, еще лучше? — скептически осведомилась Маргарет.

— Разумеется. Кстати, его-то вы сейчас и едите. — Маккорд, усмехнувшись, кивнул на стоявшее перед Маргарет блюдо.

— Хотите, я положу вам пару ложек? Рис отлично нейтрализует действие алкоголя, — предложила она.

— В жизни не прикасался к этой дряни. — Маккорд грубо хохотнул.

Официантка принесла заказ: пиво и виски.

Маргарет смотрела, как он с жадностью делает глоток за глотком из толстостенного бокала, и вдруг осознала, что в голове начал распутываться клубок смутных воспоминаний.

— Маккорд, — медленно проговорила она. — Доктор Джеймс Маккорд.

— Собственной персоной, мэм.

— Ведь это вас вышвырнули из… как его… института Томпсона при Корнелльском университете? Лет шесть назад?

Тот поджал губы.

— Пф-ф! Жалкие ничтожества!

— За полевые испытания генетически модифицированных семян без согласия комиссии по экологии. Так?

Кулак Маккорда с размаху опустился на стол; гости вздрогнули.

— Безмозглые чинуши! Они и шагу не позволяли сделать. Бумаги, консультации, справки — сколько было потрачено времени! Да пока мы получили бы это никому не нужное разрешение, полмира сдохло бы от голода. — Он ткнул пальцем в блюдо с рисом. — Мы уже тогда могли бы дать людям это. Или пшеницу. Или кукурузу. Накормили бы всю планету. Но эту честь у нас украли какие-то туземцы! Черт, почему именно Китай?!

Те из сидевших за столом, кто хоть немного знал английский, поморщились. Туземцы?

— Так это Китай финансировал ваши опыты? — осведомилась Маргарет.

— Да нет! Узкоглазые только помогали. Средства были выделены компанией «Гроган индастриз», моим работодателем. Боссы решились на крайне рискованное предприятие — прямо-таки классика капитализма. Они заключили сделку с Китаем, простаки! И получили ошеломляющий результат!

— Какой?

— Но это же очевидно! В Китае проживает четверть населения Земли, и впервые за всю свою историю страна обеспечила себя продовольствием. Сейчас здесь выращивают столько риса, что начали торговать им на мировом рынке!

— А что осталось на долю «Гроган индастриз»?

— Компания оформила патент на наши разработки. Через год моим рисом засеют Индию и всю Юго-Восточную Азию.

О «Гроган индастриз» Маргарет уже приходилось слышать. Эта занимавшаяся биотехнологиями транснациональная корпорация пользовалась недоброй славой как беспощадный монополист фармацевтических рынков стран «третьего мира».

— Значит, опять пострадают самые бедные и самые нуждающиеся? Ведь ваши технологии стоят огромных денег, не правда ли, доктор Маккорд?

— Эй! — Он возбужденно вздернул голову. — При чем здесь я? Главная забота ученого — думать о благе человечества. Или о чем угодно. Но в движение мир приводят только деньги.

— О да. Они же убеждают политиков отказаться от всякого контроля за такими, как вы. — Страсть, звучавшая в словах Маргарет, объяснялась годами споров и научных дискуссий, ее питали до сих пор болезненно-острые воспоминания.

Маккорд никак не ожидал получить столь резкий отпор. Над столом воцарилась тишина. Гости сидели как зачарованные. Не каждый день им выпадало стать свидетелями подобного спектакля. Янгуйцзы выясняют отношения! Ну-ну.

Увидев возвратившуюся Веронику, Боб Уэйд поднялся и вышел из зала. Никто не обратил внимания на его уход.

— Контроля? А кому он нужен?

— Он позволяет остановить зарвавшихся алхимиков, которые несут в мир адские организмы, не задумываясь о долгосрочных последствиях своих экспериментов.

— Эти последствия говорят за себя сами. Голод-то отступает!

— Но какой ценой? Как вы создали свой суперрис, доктор Маккорд? Встроили в зерно чуждые ему гены?

Маккорд был искренне удивлен ее осведомленностью.

— Ах да, вы же врач! Очень рад, что мне удалось заинтересовать коллегу. Конечно, генетика вряд ли является вашей специальностью, но я не буду лезть в дебри терминологии. — Сжав правую руку в кулак, он отставил в сторону мизинец. — Представим, что это вирус. Или нет, пусть вирусом будет более знакомая вам штучка — пенис.

Лицо Вероники вспыхнуло, Цао Мин и седобородый старичок смущенно опустили глаза.

— Честно говоря, я предпочла бы мизинец, — холодно парировала Маргарет. — Не думаю, чтобы ваш пенис был больше.

Маккорд усмехнулся:

— Кто знает. Хорошо, мой мизинец выступит в качестве пениса, который под видом вируса я намерен ввести в зернышко риса. О'кей? Теперь я надену на пенис резинку. — Большим и указательным пальцами левой руки он выполнил воображаемую операцию. — Это будет протеиновая оболочка вируса, поскольку что такое вирус, как не покрытый тончайшей белковой пленкой ген?

Маргарет согласно кивнула:

— О'кей.

— На этой протеиновой оболочке я закрепляю те фрагменты гена, которые хочу передать рису, — именно они сделают зернышко устойчивым к болезням и отпугивающим вредителей. Затем я ввожу вирус в плоть рисового зерна, точно так же как пенис вводят в вагину. Оказавшись внутри, резинка спадает, фрагменты соскальзывают и распространяются, обволакивая, как семенная жидкость, яйцеклетку.

Довольный собой, Маккорд опрокинул в рот остатки виски.

Маргарет душила ярость.

— Получается, вы заразили вирусом весь китайский рис.

Он гордо кивнул:

— Точно. Только это абсолютно безвредный вирус. Черт возьми, мой рис ест вся страна! Для генов нет лучшего переносчика, чем вирус. Видите ли, в жизни у вируса лишь одно предназначение: воспроизвести самого себя. Он разносит гены по каждой клеточке. Ура! Мы всего-навсего помогли матери-природе.

Маргарет с отвращением качнула головой:

— Не могу поверить. Вы действительно засеяли своим монстром весь Китай? Да вы возомнили себя Господом Богом, Маккорд! Вас не устраивает ход эволюции, и вы решили подправить то, над чем природа работала миллионы лет!

— Доктор Маккорд! — На плечо американца легла чья-то тяжелая рука.

Маргарет обернулась и увидела Боба Уэйда, рядом с которым стояли Ли Янь и его приятель, энергичный рассказчик. Крепыш мощной дланью слегка похлопал Маккорда по спине. Тот неприязненно отклонился.

— Что… Кто вы такой?

— Ма Юнли, шеф-повар из «Цзинтани». Вспомнили? Мою подружку зовут Лотос. Она просила передать, что ждет вас там, в гостинице.

— Так-таки и ждет? С чего бы это?

— По ее словам, вы договорились.

— Неужели? Черт, ничего не помню.

Ма Юнли поднял его со стула.

— Идемте! Я поймаю такси. Вы же не хотите, чтобы Лотос ушла?

— Проклятие, разумеется, нет.

Оба двинулись к лестнице. Уэйд крепко пожал Ли Яню руку.

— Спасибо, Ли. Выручил.

Детектив улыбнулся:

— Не стоит.

Отвесив вежливый поклон Цзяну, он обменялся с профессором двумя или тремя фразами. Затем глаза его скользнули по лицам сидевших за столом, чуть задержавшись на Маргарет. Во взгляде китайца, как ей показалось, горело презрение. В душе Маргарет что-то оборвалось, она опустила голову. Замешательство длилось не более секунды, но когда она вновь подняла голову, Ли Яня в зале уже не было. Соседи по столу возбужденно шептались. Из-за спины возник Боб Уэйд, придвинул стул, сел.

— Ваш дебют мог бы получиться и более гладким, — заметил он сквозь зубы.

— Я его сюда не приглашала! — с возмущением бросила Маргарет.

— Но зачем нужно было ввязываться в перепалку?

— Я бы и не стала, если бы вашим друзьям хватило смелости указать Маккорду на дверь.

— Поймите, это невозможно! — не сдержавшись, почти выкрикнул Уэйд, но тут же перешел на шепот: — У него здесь огромные связи. Затею Маккорда с рисом поддерживает Пан Сяошэн, бывший министр сельского хозяйства и член политбюро, почти национальный герой. Это Пан убедил руководство страны подписать сделку с «Гроган индастриз», он же и пожинает плоды. Считается, что у него лучшие шансы стать новым лидером КНР. — Уэйд перевел дыхание. — С такими людьми не спорят, Маргарет.

Когда Ли и его друг вывели почти бесчувственного Маккорда на улицу, уже стемнело. Сонный рикша у автостоянки раскрыл глаза, чтобы оценить ситуацию, и, разочарованный, опять погрузился в полудрему. По тротуарам змеилась суетливая толпа, в море неоновых огней ползли, как ленивые рыбы, автомобили. Ли взмахнул рукой, пытаясь остановить такси, но машина, в которой уже сидел пассажир, проехала мимо. Повернувшись к приятелю, Ли с тревогой заметил:

— Он будет вне себя, когда выяснится, что Лотос его вовсе не ждет.

Юнли повел плечом.

— Я позвоню. Она позаботится о Маккорде.

— Ты хочешь просить ее… — В голосе детектива звучало явное недоверие.

— А почему нет? Американец пьян, вряд ли он на что-то способен. Кроме того, Лотос уже имела с ним дело.

Ли покачал головой. Он никогда не мог понять, что связывало его друга и эту женщину. У бровки затормозило свободное такси, однако в то же мгновение прямо перед ним на тротуар въехал черный «вольво» с затемненными стеклами. Таксист гневно засигналил, но, не решившись вступать в объяснения с водителем солидной машины, подал назад и укатил. Выбравшийся из-за руля «вольво» крепкий человек в униформе сделал два шага и осторожно подхватил американца под локоть.

— Оставьте Маккорда мне. Я довезу его.

— До гостиницы? — уточнил озадаченный появлением черного лимузина Юнли.

— Нет. У доктора назначена встреча в другом месте. — Водитель без излишних церемоний запихал Маккорда на заднее сиденье.

— Но-но! Меня дожидается очаровательная Лотос! — запротестовал было эксперт по генетике, осознав сквозь пары алкоголя, что планы его внезапно рушатся.

Дверца захлопнулась, водитель резко взял с места, и «вольво» растворился в потоке машин.

— На таких ездят только члены правительства, — задумчиво произнес Юнли. — К кому его, интересно, повезли?

Об этом, подумал детектив, лучше не спрашивать.

Глава 2

^{Вторник, утро}

Наньсяоцзе в пекинском районе Чаоянмэнь была забита транспортом. Протянувшаяся с севера на юг, узкая улочка рассекала городские кварталы, что лежали к востоку от центра. Размеренно крутя педали, Ли Янь двигался в потоке велосипедистов в сторону столичного округа Дунчэн, куда руководство муниципальной полиции перевело штаб-квартиру первого отдела. Оживленный перекресток с улицей Дунчжимэнь утопал в густой зелени, которая в это жаркое утро дарила прохожим мгновения желанной прохлады. Последнюю сотню метров пути Ли проделал с черепашьей скоростью, расслабленно вдыхая напоенный цветочным ароматом воздух. На углу Дунчжимэнь он остановился, размял затекшие руки.

— Поел уже? — традиционной фразой приветствовала детектива Мэй Юань.

— Да, поел.

Услышав традиционный ответ, женщина начала готовить ему завтрак. Вопрос, которым пекинцы обменивались при встрече, не имел, по сути, никакого отношения к приему пищи и являлся ритуалом, данью вежливости.

Ли поставил велосипед к дереву, прислонился спиной к каменной стене и стал наблюдать за ловкими манипуляциями Мэй Юань. Удивительно красивые миндалевидные глаза пожилой китаянки светились умом и проницательностью, то и дело вспыхивали искорками смеха. Ее черные, цвета воронова крыла волосы с серебристым налетом на висках были стянуты в тугой узел и прикрыты легким шелковым шарфиком. Когда Мэй Юань улыбалась, морщинки на круглом лице превращались в глубокие борозды. Сейчас все внимание женщины было сосредоточено на жаровне, что стояла под тентом в тележке громоздкого трехколесного велосипеда. Пламя газовой горелки с трех сторон защищали невысокие стеклянные экраны в бамбуковых рамках. Мэй Юань брызнула на раскаленный металлический круг несколько капель растительного масла, опрокинула небольшой черпачок жидкого теста, которое мгновенно схватилось, затем разбила яйцо и ложкой равномерно распределила содержимое по поверхности блина. Почти готовый цзяньбин она приправила соевым соусом и мелко нарезанным репчатым луком, а в центр положила столовую ложку взбитого яичного белка. Через минуту вчетверо сложенный блин был завернут в коричневую бумагу и вручен Ли Яню — в обмен на два юаня. Чуть откинув голову, Мэй Юань с удовлетворением наблюдала за тем, как детектив принялся поглощать свой завтрак.

— Вкуснота, — проговорил Ли с набитым ртом, вытирая указательным и большим пальцами уголки губ. — Если б я не жил в квартире дяди, то взял бы тебя в жены.

Мэй Юань тихонько рассмеялась.

— По возрасту я могла бы быть твоей матерью.

— Но мать никогда не готовила мне такой вкуснятины.

Это было правдой. Дома Ли ни разу в жизни не ел цзяньбин — мать просто не пекла их. Мэй Юань тоже могла бы реализовать себя на ином уровне — она запросто могла бы читать лекции в университете или стать важным государственным чиновником. Ли скользнул взглядом по обложке книги, которая лежала у жаровни: Декарт, «Метафизические размышления». Не повернув головы, он скосил глаза на руки женщины — маленькие и пухлые, они были покрыты десятками крошечных точек от ожогов кипящим маслом. Грудь детектива защемило от жалости. Сверстники Мэй Юань были вынуждены до конца дней нести на себе проклятие двенадцати лет «культурной революции». Но если Мэй и мучили воспоминания, в зрачках ее никогда не гасли озорные смешинки.

Интерес Ли Яня к книге не ускользнул он внимания женщины.

— Могу дать почитать — когда сама закончу. Это был удивительный человек. — Мэй Юань мягко улыбнулась. — «Я мыслю, следовательно, я существую».

Томик явно стоил немалых денег, и, чтобы скопить их, ей наверняка потребовалось время. Готовность поделиться своим сокровищем была знаком настоящего доверия.

— Спасибо, — сказал Ли. — Буду рад. Обещаю не загибать страницы. — Он вновь поднес ко рту цзяньбин. — Ну так что, ты нашла ответ?

Мэй хмыкнула.

— Третьим человеком в очереди должна быть его жена. Ты подводил меня к мысли, что это окажется мужчина.

— Нет-нет, ни к чему такому я не подводил. Ты предположила, что это мужчина. Стоило отказаться от всяких предположений, и ты сама поняла, кто это.

Она с укоризной качнула головой:

— Не очень блестящий ход, но сойдет.

— А что припасла мне ты? — Ли доел блин, скомкал бумагу, бросил в урну.

— Двух человек, и никакого подвоха. — Мэй Юань хитро сощурилась. — Один хранит у себя все книги мира; знание — это сила, и такое собрание делает его всемогущим. Второй никогда не расстается с парой палок, но они дают ему еще большую власть. Почему?

Ли Янь задумался, однако в голову ничего не приходило.

— Тебе придется подождать до завтра.

— Разумеется.

Из кожаного чехольчика на ремне он вытащил часы на тонкой серебряной цепочке.

— Мне пора. Цзайцзянь! — До встречи.

Детектив оседлал велосипед. Мэй Юань с материнской тревогой смотрела, как фигура в белой рубашке с короткими рукавами лавирует в потоке машин на Дунчжимэнь. Где-то далеко-далеко, думала она, вот так же катит и мой сын. Тридцать лет назад Мэй по воле хунвейбинов очутилась в трудовом лагере, а ее ребенок пропал. Сейчас ему должно было быть столько же, сколько и Ли. В душе матери жила робкая надежда: может, мальчику досталась более счастливая доля, чем ей?

Ли Янь медленно преодолевал затяжной подъем на Бэйсиньцяо Саньтяо, где в сени тополей стоял четырехэтажный кирпичный куб штаб-квартиры первого отдела. Минуя распахнутую дверь парикмахерского салона, откуда доносились удушливые ароматы и звяканье ножниц, он продолжал размышлять о последней загадке Мэй Юань. Пара палок. Может, это палочки для еды? Вряд ли, ведь не они дают человеку власть. Две дубинки, которыми один мужчина может забить другого до смерти? Но разве мало одной? Поиски ответа вытесняли из души чувство неуверенности: как-никак сегодня был первый день его работы в качестве заместителя начальника отдела. Проехав через ворота, детектив оставил велосипед возле крытого красной черепицей гаража. Из двери здания вышел офицер полиции, спустился по ступеням, крепко пожал Ли руку.

— Для нас это тоже хорошая новость, Ли Янь. Поздравляю!

Ли улыбнулся:

— Должно быть, предки вспомнили обо мне. — Было бы глупостью держать себя слишком серьезно, подумал он.

Войдя, Ли свернул направо и поднялся по лестнице на четвертый этаж. Попадавшиеся на пути люди — секретарши, два полисмена, коллега-детектив — рассыпались в поздравлениях. Это было чересчур, он почувствовал раздражение. Когда Ли ступил в кабинет следователей, там было всего два человека: Цюй и Гао. В первом отделе оба работали дольше, чем он, и вдруг превратились в его подчиненных. Увидев вошедшего, Цюй подмигнул:

— Доброе утро, босс.

Слово прозвучало с ироничным нажимом, однако в нем чувствовалось уважение, а не зависть. Среди коллег Ли пользовался авторитетом.

— Пришел собрать вещи? — поинтересовался Гао. — Не терпится занять новое кресло?

Ли с удивлением осознал, что вот об этом-то он даже и не подумал. Ноги сами несли к старому рабочему столу. Испытывая почти грусть, он огляделся по сторонам: заваленные бумагами подоконники, ряды папок на стеллажах, серые стены с квадратиками памятных записок и фотоснимками мест преступлений.

— О вещах можешь не беспокоиться, — сказал Цюй. — Секретарша все уложит и принесет. Сейчас тебя ждет шеф.

Начальник первого отдела Чэнь Аньмин поднялся из-за большого стола, протянул руку:

— Рад за тебя, Ли Янь. Ты заслужил это.

— Благодарю, шеф. Я всем так и говорю.

Чэнь даже не улыбнулся. Опустившись в кресло, он с озабоченным видом начал копаться в бумагах. Уроженец провинции Хунань, шеф в свои шестьдесят сохранил юношескую стройность. Завзятый курильщик, он не расставался с сигаретой, волосы на правом виске за долгие годы чуть пожелтели от табачного дыма. Лицо Чэня всегда оставалось хмурым; поговаривали, что девушки из машинописного бюро в особой тетради отмечали те дни, когда губы шефа растягивала улыбка.

— Начинать придется с места в карьер, Ли. Три подозрительных смерти за ночь. Две очень похожи на убийства, в третьем случае жертва сама могла наложить на себя руки. Я имею в виду обуглившийся труп в парке Житань. Тело, собственно, еще полыхало, когда его обнаружили. Рядом валялась канистра из-под бензина. Как будто человек облился и зажег спичку. Черт знает что! Цянь И уже там. Убийства я поручил У и Чжао. Займись парком. Потом ознакомишься с протоколами по первым двум и скажешь, что ты обо всем этом думаешь.

На берегу пруда возбужденно перешептывались сотни любопытных пекинцев. Новость мгновенно распространилась по переулкам и близлежащим рынкам, слухи об ужасной смерти в парке сулили захватывающую драму в исполнении труппы бродячих актеров, представление, которое вносит приятное разнообразие в монотонные будни горожан. Напор толпы сдерживали около шести десятков полисменов. Несколько одетых в штатское детективов с безразличным видом толклись среди зевак, вслушиваясь в болтовню, собирая крупицы информации, которая могла бы оказаться полезной. Над водой растекались тревожные, хватающие задушу звуки скрипки; их пронзительная печаль напоминала плач по усопшему. Другая часть парка осталась почти пустой.

В полицейском джипе с включенной сиреной и проблесковым маячком Ли Янь не без труда пробирался через толпу. Люди неохотно уступали дорогу машине. Детектив чувствовал устремленные на него со всех сторон взоры, лицо его оставалось бесстрастным. Поставленная задача вернула Ли привычное самообладание. Здесь он находился на собственной территории и был готов проявить профессионализм. Наконец джип подъехал к крохотной поляне, которую по периметру охватывала красно-белая пластиковая лента. Ближе к деревьям стояли машина «скорой помощи» и фургончик криминалистической лаборатории. Подошедший к джипу офицер указал Ли на невысокий пригорок. Когда детектив сделал несколько шагов и приблизился к узенькой полоске из толченого мела, что окружала место вероятного преступления, в нос ударил тошнотворный запах горелой плоти. Ли знал: запах этот будет преследовать его на протяжении часов. Сдерживая неприятные позывы в желудке, он крепко стиснул зубы. На пригорке темнела бесформенная масса. В черной груде было что-то нечеловеческое, как если бы скульптор-абстракционист, в угоду творческой фантазии, вырезал из куска антрацита некий обобщенный символ homo sapiens, человека разумного. Однако ничего разумного у художника явно не получилось. Вокруг груды были раскиданы полуистлевшие клочья одежды. Листья деревьев по краю поляны казались скрученными — от жара? В голубоватом свете софитов суетились эксперты с фотокамерами. Два криминалиста в белых резиновых перчатках пригоршнями пересыпали пыльную землю, надеясь обнаружить хоть что-нибудь, что дало бы ключ к объяснению событий, развернувшихся здесь чуть болеечаса назад. На противоположной стороне поляны коллега Ли Яня детектив Цянь И негромко беседовал с судебным медиком из Центра технического обеспечения доктором Ван Сином. Заметив Ли, Цянь И резко оборвал разговор и, аккуратно следуя вдоль пластиковой ленты, двинулся ему навстречу.

— Поздравляю с повышением, босс. — Он пожал Ли Яню руку.

Ли ограничился сдержанным кивком.

— Есть какие-нибудь результаты?

Цянь пожал плечами.

— На данный момент доктор может лишь констатировать, что это был мужчина. Если у погибшего и имелось удостоверение личности, то огонь его уничтожил.

— Причина смерти?

— В принципе она очевидна, но до вскрытия утверждать что-либо с определенностью невозможно. По словам Вана, вскрыть труп, который находится в таком состоянии, — дело довольно специфическое. Думаю, этим займутся в лаборатории университета. Идентификация будет проблематичной. Пока удалось найти лишь металлический корпус зажигалки, скорее всего «Зиппо», оплавившийся перстень с печаткой и пряжку ремня. Ничего примечательного.

— А канистра?

— Самая обычная. Сейчас на ней ищут отпечатки. Следы борьбы отсутствуют, но кто знает? Земля под трупом спеклась, а дождей не было больше недели. Да, вот еще… Цянь вытащил из кармана пакетик из прозрачного целлофана, поднял его на уровень глаз. — Похоже, перед тем как облить себя бензином, он выкурил последнюю сигарету.

Ли взял у коллеги пакетик, всмотрелся. Окурок был затушен до фильтра, и на полоске бумаги отчетливо читалось название: «Мальборо».

— Как же это он уцелел?

— Эксперты обнаружили его метрах в шести, вон там. — Цянь указал на западную оконечность поляны.

Ли задумался.

— Кто-нибудь видел, как жертва здесь появилась?

Сложив губы трубочкой, Цянь шумно выдохнул.

— Пока неизвестно. Мы пытаемся установить имена тех, кто с шести утра находился в парке. Многие наверняка окажутся ежедневными посетителями. Кто-то вполне мог видеть человека с канистрой, но описания внешности мужчины мы им все равно не предложим. Я уже поговорил с продавщицей входных билетов — она ничего не помнит. До тех пор пока мы не установим личность или не получим фотографию… — Цянь махнул рукой.

— А что за люди наткнулись на труп?

— Какая-то нянька, деревенщина из Шаньси, и две девочки, совсем маленькие. Они сейчас в карете «скорой помощи». Нянька чувствует себя хуже девчонок, как бы не рехнулась. Я попросил фельдшера дать ей успокоительного.

Заглянув в пикап с красным крестом на борту, Ли был поражен, увидев сестер-близнецов. Очаровательные наивные мордашки, еще не научившиеся ценить радость собственного бытия. С началом осуществления государственной программы по контролю над рождаемостью новорожденные младенцы почти лишились шанса получить в компаньоны брата или сестру. Теперь грядущие поколения уже не познают счастья жить в большой семье, где, кроме родителей, есть многочисленные дяди и тети. Предсказать отдаленные последствия подобной политики для общества, которое веками дорожило крепостью семейных уз, не взялся бы, наверное, никто. И все же люди смирялись, альтернатива была страшнее: безудержный рост населения с неизбежностью вел к голоду и хаосу в экономике.

Девочки встретили незнакомого мужчину с болезненной невозмутимостью, — по-видимому, следствие психологической травмы. Нянька, в отличие от них, содрогалась в рыданиях, зубы ее выбивали мелкую дробь.

— Привет, малышки. — Забравшись в пикап, Ли опустился на краешек сиденья напротив сестер. — Видели, как тут танцуют люди? — Обе головки согласно кивнули. — И мужчин, что размахивали мечами? Я бы их точно испугался. — Послышалось тихое хихиканье. — Вы, наверное, каждый день приходите в парк?

— Нет, — тоненьким голоском пискнула одна.

— Очень редко, — тут же добавила другая. — И с мамочкой.

Стоя возле дверцы «скорой», Цянь удивлялся, насколько умело его босс общается с детьми: мягко, ласково. И крохи отвечали ему.

— Но сегодня вас привела няня? — Утвердительные кивки. — А вы не заметили никого на дорожке? До того как выйти к поляне? — Головки энергично покрутились из стороны в сторону. — Может, кто-нибудь шел по берегу пруда? Опять нет? Вы мои умницы! Но, кажется, вам уже не захочется приходить сюда еще раз?

— Нет! — хором протянули обе.

— Тогда мой друг, — детектив указал пальцем на Цяня, — попросит доброго дядю-полисмена купить вам по мороженому и отвезти домой, к мамочке. Согласны?

Близняшки просияли.

— Да! Да! А можно клубничное?

— Любое, какое вы только захотите, маленькие.

Ли Янь осторожно взъерошил черные волосенки девочек, помог им выбраться из пикапа и повернулся к няньке.

— Ничего, ничего… Успокойтесь.

Он подсел ближе к девушке, взял ее за руку. Ладонь оказалась твердой, привычной к нелегкому крестьянскому труду; у основания пальцев ощущались мозоли. На вид няньке было лет шестнадцать или семнадцать.

— Вам сейчас очень плохо, я понимаю. Такое увидишь не каждый день. — Эта скупая забота отозвалась в теле девушки новой волной дрожи. — Но мы нуждаемся в вашей помощи и, я знаю, вы сама хотите нам помочь. — Нянька судорожно кивнула. — Не спешите, попробуйте вспомнить, как вы здесь очутились.

— Дым… — Она прикрыла глаза, чуть запрокинула голову. — Мы увидели дым, и девочки побежали посмотреть, что там такое. Я кричала им, но они не послушались.

— Значит, вы гнались за ними по тропинке?

— Да.

— А огонь полыхал вовсю?

Из глаз няньки брызнули слезы.

— Он был еще живой. Ко мне тянулась рука, как будто он просил о помощи.

Профессора Вана детектив нашел на берегу пруда: сняв резиновые перчатки, судебный медик сидел на корточках у кромки воды и дымил сигаретой. Ли без слов опустился рядом, вытащил из протянутой ему пачки сигарету, закурил.

— Что вы обо всем этом думаете? — спросил он наконец, пустив длинную струю дыма. Вкус табака помог забыть, хотя бы на время, об отвратительном запахе.

— Думаю, что иногда просто ненавижу свою работу. — Профессор мрачно усмехнулся. — Похоже, мы имеем дело с каким-то на редкость извращенным способом самоубийства. Предварительный осмотр останков не выявил ни порезов, ни ран, которые могли быть нанесены до сожжения. Если вскрытие не докажет обратного, то я бы сказал, что он сам кремировал себя.

— Свидетельница утверждает, что, когда его обнаружили, он был еще жив. — В мозгу Ли вновь прозвучал срывающийся голос няньки.

— Это дает нам возможность более иди менее точно установить время смерти, — заметил Ван. — Привезем его к нам в центр, и там я смогу кое-что уточнить. Однако если вам требуется полная картина…

— Именно так.

— Тогда пусть трупом займется университетская лаборатория изучения вещественных доказательств. — Профессор поднялся. — Но в первую очередь необходимо как можно быстрее отвезти останки в морозильник, иначе исследовать будет нечего.

После того как тело засунули в черный пластиковый мешок и увезли, толпа на берегу пруда начала рассасываться: люди с неохотой возвращались к рутинным хлопотам. Однако Ли Янь не торопился покинуть парк. Он медленно обошел пруд и взобрался на рукотворную горку из камней, что высилась на западном берегу. Оттуда была хорошо видна изящная беседка, где пожилой мужчина, почти старик, продолжал водить смычком по струнам скрипки, а женщина, по-видимому, его супруга, низким голосом вторила заунывной мелодии. Слева от беседки меж деревьев вилась тропа, выводившая на поляну, где сестры-близняшки в страхе замерли перед жутким костром. Ли невольно поежился: запала в душу фраза наивной крестьянки из Шаньси. «Как будто он просил о помощи…» Странный способ выбрал этот человек, чтобы умереть. Детектив попытался представить: мужчина неторопливой походкой шагает через парк (если было время выкурить последнюю сигарету, значит, он никуда не спешил) мимо беспечных танцоров, мимо поклонников тайцзи и сидящих на скамейках старушек — с канистрой бензина в руке и твердым намерением в сердце. Вот он закуривает сигарету, стоит, вдыхая и выдыхая дым, а потом аккуратно тушит окурок. Затем…

Ли вытащил из кармана пачку, щелкнул зажигалкой. Глядя на отражавшиеся в зеркале воды ивы, подумал: почему же никто в парке не обратил внимания на мужчину с канистрой? Неужели люди были настолько поглощены своими ежеутренними процедурами, что для них самоубийца превратился в невидимку?

В одной из лабораторий Центра технического обеспечения, многоэтажного здания на углу переулка Паоцзюй, профессор Ван готовился провести еще один, более детальный, осмотр трупа. Застывшее в нелепой позе обуглившееся тело лежало на широком столе из нержавеющей стали. Предсмертное сокращение мышц воздело руки мужчины над головой, кулаки были крепко сжаты — как у охваченного яростью к противнику боксера.

Стоя чуть в стороне, Ли следил за каждым движением профессора. Ван Син на цыпочках расхаживал вокруг стола, на кафельном полу кроссовки его внятно поскрипывали. От царившего в кабинете запаха перехватывало дыхание. Надев маску, Ван тут и там осторожно касался трупа, снимал металлической линейкой какие-то измерения, заносил их в блокнот. Затем эксперте некоторым усилием развел стиснутые челюсти, отчего из обуглившихся губ вывалился почерневший язык. Завершив осмотр, профессор кивнул ассистенту. Тот переместил тело на носилки с колесиками и вывез его в коридор. Лаборатория изучения вещественных доказательств находилась в противоположном конце города.

Вслед за Ваном детектив прошел в соседнюю комнату. Оба закурили, профессор опустился в кресло, вытолкнул изо рта густой клуб дыма.

— Письменный отчет получите не раньше чем завтра. Самые общие моменты таковы: это мужчина примерно пятидесяти лет. Никаких ярко выраженных внешних признаков осмотр не выявил, разве только зубы. Судя по коронкам, над ними трудился опытный стоматолог.

Ли нахмурился. Стоматология в Китае пребывала в зачаточном состоянии, и услуги хорошего дантиста обходились очень недешево. Как бы угадав его мысли, Ван добавил:

— Жертва явно не из обычных работяг. Денег ему хватало. Я бы назвал его человеком состоятельным; почти наверняка член партии. Если у вас появятся хоть какие-то соображения относительно его личности, их можно будет подтвердить, сверившись с зубной картой.

* * *

Хотя было всего десять утра, город задыхался от зноя. Раскаленный ветер нес по улицам тончайшую лессовую пыль, которая плотной коркой покрывала листья деревьев, автомобили, оконные стекла и, разумеется, людей. Она раздражала глаза, скапливалась в уголках рта и в легких, рвала грудь кашлем, отчего пекинцы на каждом шагу сплевывали серую мокроту.

Кабинет заместителя начальника первого отдела оказался не слишком большой комнаткой с застоявшимся спертым воздухом; открыть окно полностью Ли не сумел: рама не поддавалась. Его вещи лежали на письменном столе в двух картонных коробках. Комната казалась покинутой, голые стены ничего не говорили о бывшем обитателе. Единственным, что оставил после себя предшественник, были следы от погашенных сигарет по краю стола. Даже облик предшественника напрочь стерся в памяти детектива: так, какой-то невзрачный педант, державшийся с подчеркнутой отчужденностью, походивший на закрытый ящик комода. За годы совместной работы коллеги почти ничего не узнали о его личной жизни: жена, дочь, которая училась в университете Сунь Ятсена в Гуанчжоу, больное сердце. Последние месяцы в должности лицо бывшего зама было землистого цвета.

Ли Янь нашел на полке стеллажа пепельницу, закурил, смял пустую пачку и подошел к окну. Сквозь листву невдалеке виднелось здание Всекитайской федерации соотечественников за рубежом; иероглифы названия золотом поблескивали на светло-коричневом мраморе стены. Интересно, подумал Ли, какие чувства испытывал этот человек, глядя в окно? Какие надежды теснили его душу? Не мучили ли его разочарования бессмысленно прожитых лет, ощущение вины перед семьей, долгом перед которой он пренебрегал ради карьеры?

Невеселые размышления прервал резкий стук в дверь. На пороге возникла фигура У.

— Они ждут тебя, босс.

В душе Ли шевельнулся страх. «Чего они ждут от меня?» Амбиции хороши, если знаешь, что в состоянии реализовать их. Теперь, когда честолюбие удовлетворено, он был обязан доказать не только коллегам, но и самому себе: его назначение не ошибка руководства.

Проверив, лежит ли в кармане ручка, Ли достал из коробки чистый блокнот и вышел.

Вокруг длинного стола в зале для совещаний на верхнем этаже сидели десять офицеров, почти каждый с сигаретой. Лопасти вентилятора под потолком лениво разгоняли густой табачный дым. Между папками бумаг виднелось несколько переполненных пепельниц. Появление босса оперативники приветствовали сдержанными аплодисментами. Ли Янь поднял руки вверх, показывая, что уступает. Затем он отодвинул стул, сел, обвел взглядом обращенные к нему лица.

— Кто-нибудь поделится сигаретой?

На стол разом легли пять или шесть пачек. Ли улыбнулся:

— Подхалимы! — Он щелкнул зажигалкой. — Ладно. Я только что вернулся из парка Житань, но уже успел прочесть рапорта следователя Цяня и доктора Вана. По всей видимости, это чистое самоубийство, однако тело сильно обгорело и установить личность будет непросто. Потребуется время. Необходимо сравнить описания тех, кто объявлен пропавшими, с имеющейся у нас информацией. Как утверждает доктор Ван, мы имеем дело с мужчиной лет пятидесяти, который обращался к дорогому дантисту. Цянь возьмет на себя опрос всех известных стоматологов. Предстоит выяснить, кто этот человек и почему решил покончить с собой. Нам нужны свидетели, он не мог пройти в парк незамеченным. Есть хоть какие-нибудь зацепки, Цянь?

Тот качнул головой:

— Пока ничего. Мы составляем список людей, что были в парке, но надежды мало.

— Ваши соображения, коллеги? — Подчиненные хранили молчание. — Хорошо, тогда возвратимся к убийству в районе Хайдань. Что у нас там, У?

Не прекращая жевать мятную лепешку, У с достоинством развернул плечи. Это был жилистый, крепко сбитый сорокалетний пекинец с редеющими, зачесанными назад волосами и длинной, но жидкой порослью на верхней губе, которая, по его расчету, должна была прикрыть дырку от вырванного резца. Для уроженца Пекина У казался необычно смуглым; вне зависимости от погоды он прятал глаза за солнечными очками. Сейчас очки болтались на указательном пальце его левой руки, в правой дымилась сигарета. Сослуживцы привыкли видеть У одетым в выцветшие джинсы, короткую куртку и кроссовки. Его отличало редкое для полицейского неравнодушие к собственной внешности. Ли Янь подозревал, что У сознательно копирует повадки копов из американских боевиков: эдакая опытная ищейка, что скрывает свою сущность под личиной рубахи-парня.

— Там смерть от удара ножом, босс, ясно как день. Жертву звали Мао Мао. Он нам хорошо известен. Мелкий торговец наркотой, возраст — двадцать пять лет. Одно время сидел за хулиганство и кражи, в колонии. Но труд не перевоспитал его.

— Удар он получил в драке?

Следователь с сомнением поднял бровь.

— Нож угодил прямо в сердце, следов борьбы нет. Ни порезов, ни царапин. Судебный медик считает, что удар нанесли сзади, из-за спины. Жду результатов вскрытия. Похоже, это была разборка между двумя бандами. Мао лежал лицом в луже собственной крови на пустыре неподалеку от улицы Южная Куньминху. Утром, по дороге на смену, его обнаружил какой-то рабочий. Земля на пустыре твердая, как бетон, следов нет. Пока не знаю, как к этому подступиться. Эксперты сейчас заняты его ногтями, берут соскобы грязи, однако, честно говоря, у меня на это мало надежды. На данный момент мы имеем только окурок, который валялся рядом с телом, но и он может не иметь к убийству никакого отношения.

Последняя фраза заинтересовала Ли.

— Окурок? Один? Других не было?

— Я, во всяком случае, других не видел.

— Марка сигарет?

— Американские. Думаю, «Мальборо». А что?

— Странно, — подал голос детектив Чжао. — Окурок «Мальборо» мы нашли и возле трупа на Дианьмэнь.

Цянь И грудью налег на стол.

— Но и в парке Житань чуть в стороне от этой головешки лежал бычок «Мальборо». Разве нет, босс?

Ли медленно склонил голову к плечу. Примечательное совпадение, если, конечно, это совпадение. Главное сейчас — не делать поспешных выводов. Сидевшие вокруг стола негромко зашептались. Хлопнув ладонью по раскрытому блокноту, Ли Янь призвал их к порядку и предложил Чжао подробнее рассказать о случившемся на Дианьмэнь.

В первом отделе двадцатипятилетний Чжао считался всеобщим любимцем. Недостаток профессионального опыта он восполнял добросовестностью и вниманием к деталям. Во время подобных совещаний Чжао держался незаметно и тихо, стесняясь высказывать свою точку зрения; чувствовалось, что парень предпочитает общение один на один. При первых же звуках собственного голоса щеки его окрасил почти девичий румянец.

— В кармане убитого мы нашли удостоверение личности, он оказался строительным рабочим из Шанхая. Скорее всего приехал по контракту, но, может быть, только собирался искать нанимателя. Где проживал, неизвестно, о его друзьях или знакомых мы тоже ничего не знаем. Я уже отправил шанхайским коллегам факс с просьбой выслать нам имеющуюся у них информацию.

— Как его убили?

— Бедняге сломали шею.

— А он не мог просто упасть? Скажем, несчастный случай?

— Исключается. Никаких следов травмы. Труп лежал в заброшенном сыхэюане, в переулке, жителей которого выселили около месяца назад. На земле — ни отпечатка. Думаю, убит он был где-то в другом месте, тело перевезли и бросили.

— Почему вы решили, что окурок как-то связан с преступлением?

— Он был свежий. Один-единственный, валялся в метре от трупа.

Ли Янь закурил новую сигарету, откинулся на спинку стула, рассеянно выдохнул дым под лопасти вентилятора.

— Ты полагаешь, между этими смертями есть связь?

Шеф испытующе посмотрел на своего заместителя. Однако Ли Янь не спешил делиться выводами. Стоя у окна, он жадно затягивался взятой из пачки начальника сигаретой. Когда Ли попросил ее, Чэнь Аньмин повел бровью и сухо заметил:

— В твоем нынешнем положении, Ли, пора курить собственные.

Сейчас в его обращенном на молодого офицера взгляде читался интерес профессионала. У этого парня отличный нюх, он еще ни разу не ошибся, но ощущается нетерпеливость, горячность, охладить которую может только время. Хотя, к чести Ли, пока ему удается сдерживать свой пыл. Видимо, дает о себе знать чувство ответственности. Что ж, тем лучше. Лишь бы оно не притупило его чутье.

— На данный момент, — взвешенно произнес Ли Янь, — у нас нет оснований полагать, что в парке Житань произошло убийство. Если мы установим, что время совершения двух других убийств предшествует смерти в парке, что именно погибший выкурил сигарету «Мальборо», то тогда — чисто гипотетически! — можно предположить: сначала он прикончил тех двоих, а затем наложил руки на себя. — Неуклюжесть собственного построения заставила Ли улыбнуться.

Стены кабинета, казалось, дрогнули от низкого рыкающего звука. Шеф хохотал — это был хриплый, похожий на кашель смех завзятого курильщика. В мозгу Ли Яня мелькнуло: жаль, что рядом нет девочек из машинописного бюро. Переведя дух, Чэнь Аньмин язвительно бросил:

— Самоубийство плюс еще два трупа: пять минут, и загадка раскрыта!

Но Ли его ехидная фраза ничуть не задела.

— Хотел бы я, чтобы все оказалось так просто. Но кое-что меня тут настораживает, шеф. Эти два трупа — в обоих случаях нет даже ниточки, если не считать окурков. Наш на редкость предусмотрительный убийца и там, и там оставляет после себя столь явный знак. Для чего?

— Может, он — или они — расслабился? Может, с окурками нам, так сказать, повезло?

— Хмм… — Предположение шефа Ли не убедило. — Вряд ли. Если там и существует какая-то связь, то она… очень странная. — Детектив выставил руку в распахнутое окно, уронил столбик пепла. — Прежде всего необходимо установить личность погибшего в парке, но это, боюсь, займет достаточно долгое время. Наш патологоанатом не торопится приступить к вскрытию. Термические ожоги, видите ли, не его профиль. Лично я думаю, он слишком брезглив.

— Тогда кто вместо него выступит потрошителем?

— Труп отвезли в лабораторию изучения вещественных доказательств при университете.

С минуту помедлив, Чэнь Аньмин начал копаться в лежавшей перед ним стопке бумаг. Откуда-то из ее середины появился листок со штампом бюро виз и регистрации — одного из подразделений пекинской службы общественной безопасности. Пробежав глазами короткий текст, шеф поднял взгляд на заместителя.

— Год назад я слушал в США курс по криминологии. Помимо прочего, в нем значилась и судебная медицина. Так вот, тогдашний лектор сейчас в нашем университете.

Ли Янь пожал плечами:

— И что из этого следует?

— Ее специальность — термические ожоги.

* * *

Ночной кошмар настиг Маргарет достаточно рано: около двух часов после полуночи к ней пришло мучительное ощущение похмелья. Возвратившись с банкета, Маргарет мгновенно провалилась в тяжелый сон, который оказался слишком коротким. Проснулась она от ужасной головной боли, свинцовой, как воды озера Мичиган глубокой осенью. В это время жители Чикаго только приступали к ленчу. С трудом проглотив две таблетки аспирина, Маргарет вновь попыталась заснуть. Не менее двух часов ее замутненное сознание преследовал образ Майкла — такого, каким она запомнила мужа в их последнюю встречу.

Осознав полную безуспешность борьбы с воспоминаниями, Маргарет встала, оделась и включила телевизор. На экране бешено мелькали руки и ноги мускулистых парней: из Гонконга транслировали чемпионат Азии по кунг-фу. Спустя час ей захотелось выбросить проклятый ящик в окно. Черт побери, подумала она, как можно чувствовать такую усталость и не суметь заснуть? Ровно в пять утра Маргарет вошла в кабину лифта и спустилась в вестибюль, где работал круглосуточный бар. Запив новую дозу аспирина чашкой крепкого кофе, она подумала, что в таком разбитом состоянии долго не протянет.

Между тем пора было садиться на арендованный в гостинице велосипед и ехать к месту работы, в университет общественной безопасности. Первые впечатления Маргарет от сутолоки пекинских улиц оказались ничем по сравнению с суровыми реалиями будничной жизни столицы. На дорогах царил хаос. Наивный расчет на то, что в утренние часы удастся избежать пробок, не оправдался. Казалось, миллионы обитателей Пекина разом покинули свои жилища. Очень скоро Маргарет поняла, что никто из участников движения не пользуется преимуществами: ни пешеходы, ни велосипедисты, ни легковые автомобили, ни автобусы. На каждом перекрестке шло отчаянное сражение за кусочек пространства, и побеждал в этой борьбе самый дерзкий. Только вперед, а там будет видно, успеешь ты прошмыгнуть перед капотом огромного грузовика или же он раздавит тебя. Поразительно, но принцип этот в общем-то действовал. В течение часа, который ей потребовался на дорогу, истекавшая потом Маргарет успела осознать главный закон столичных улиц: никакого закона здесь не существует. Будь готов к неожиданностям, и тогда они не застанут тебя врасплох. В пронзительном вое гудков (водители предупреждали соседей о своем присутствии или же о готовящемся маневре) участники движения умудрялись сохранять спокойствие и выдержку. Непонятно как, но произвол на дорогах не приводил к трагедиям. Маргарет начала понимать: за рулями автомобилей сидели бывшие велосипедисты, которые давно привыкли уважать седоков двухколесных машин и вовсе не намеревались вытолкнуть их с проезжей части. Подданные Небесной империи демонстрировали свое тысячелетиями отшлифованное качество: терпение.

Когда около семи утра Маргарет с рюкзачком за спиной въехала в ворота университета, над всей территорией гремели звуки военного марша: музыка лилась из укрепленных на фонарных столбах динамиков. Ступив в преподавательскую, Боб Уэйд увидел соотечественницу сидящей возле окна; тонкими пальцами Маргарет осторожно массировала виски.

— Похмельный синдром?

Маргарет бросила на вошедшего неприязненный взгляд, однако лицо Уэйда выражало вежливое безразличие.

— С чего так грохочут эти чертовы литавры?

— На вашем месте я бы воздержался от подобных эпитетов. Это их национальный гимн. Здесь его исполняют каждое утро.

— Тогда слава Богу, что я не согласилась поселиться в общежитии.

— Аспирин помогает? — сочувственно поинтересовался Боб.

Маргарет посмотрела на него в упор.

— Вчерашняя выпивка — всего лишь дань традиции. Должна же я была у вас прописаться. — Склонившись, она подняла с пола рюкзачок. — Вы, кажется, упоминали, что за два года так и не сумели ксерокопировать свои лекции. Надеюсь, это была шутка?

Уэйд пожал плечами:

— Ну… вроде того. Я просто хотел дать понять: здесь далеко не все делается так, как вам удобно и привычно. Лекции я, конечно, размножил. В конце концов.

— Рада за вас. — Маргарет вытащила из рюкзака книгу. — Мне тоже потребуется ксерокс — чтобы раздать слушателям хотя бы десяток экземпляров описания процедуры вскрытия. — Она положила томик на стол, и Боб прочитал название: «Свидетельства отвергнуты: правда о расследовании дела О. Дж. Симпсона». — Полагаю, в Китае слышали про Симпсона?

— Безусловно. Тут его дело изучено самым детальным образом. Случай с Симпсоном китайцы преподносят как пример неэффективности нашей системы правосудия. — Маргарет вновь смерила Уэйда недоверчивым взглядом. — И у них есть для этого определенные основания.

— Наша система здесь ни при чем. Симпсон оказался жертвой тупоголовых следователей. Это они готовили доказательную базу, им и отвечать. Лучше оставить без наказания десятерых матерых преступников, чем осудить безвинного человека. Ведь презумпцию невиновности еще не отменили, не так ли?

— Однако в Китае это понятие совсем недавно введено в юридическую практику. Боюсь, здесь к нему еще не привыкли.

— Что? — Последняя фраза Боба привела Маргарет в ужас.

— Похоже, вы так пока и не уяснили главного, Маргарет, — чуть снисходительно заметил Уэйд. — В плане истории и культуры наши общества до сих пор разделены глубочайшей пропастью. Ценности, которыми дорожат граждане США, для китайцев ничего не значат. И наоборот. Со времен Конфуция китайцы приучены подавлять свои устремления во имя интересов коллектива. Благо общества тут ставят куда выше блага отдельного индивидуума. «Если гвоздь торчит, его необходимо забить» — слышали? Эта идея господствовала более трех тысячелетий до победы Мао и только укреплялась после нее.

— А как же права личности?

— Согласно конституции, у обвиняемого их более чем достаточно. Проблема состоит в том, что в Китае эти права неразрывно связаны с ответственностью перед обществом. Есть право, но есть и священный долг. Китайцы не видят тут никакого противоречия.

Несмотря на антипатию, которую Маргарет испытывала к своему собеседнику, слова Уэйда возбудили в ней интерес.

— Пример, дайте мне пример.

— Что ж, — Боб повел рукой, — пожалуйста. Китайская конституция признает за обвиняемым право на самозащиту. Но она же требует, чтобы обвиняемый всячески способствовал следствию и судебным органам в установлении истины. Для американца право на самозащиту автоматически означает право не отвечать на вопросы следователей; китаец же, неся долг перед государством и обществом, обязан дать самые исчерпывающие показания, даже если его слова пойдут ему же во вред.

— Идиотизм какой-то!

— Думаете? — Уэйд уселся на край стола. — В Америке мы настолько одержимы защитой прав личности, что частенько забываем о правах общества. Китайцы по крайней мере пытаются обеспечить и то и другое. — Он вздохнул, покачал головой. — Беда здесь в ином. Китайская конституция гарантирует гражданину его права, однако на практике ими пренебрегают — если не выворачивают наизнанку. Но в стране достаточно много умных и порядочных людей, которые твердо намерены изменить существующую ситуацию. По правде говоря, она уже меняется.

После лекции Боба Уэйда Маргарет встретилась с господином Цао. Улыбчивый и вежливый, тот известил американку, что, хотя в университете и имеется тридцатипятимиллиметровый проектор для демонстрации слайдов, сейчас он находится в ремонте. Улыбнувшись в ответ, Маргарет заметила: в таком случае ей не удастся полностью раскрыть сущность своих лекций, поскольку все они построены исключительно на фактическом материале. Может быть, руководство университета сумеет взять проектор напрокат? Цао усомнился в подобной возможности, однако пообещан сделать все, что в его силах. Разумеется, он одобрил идею Маргарет привести слушателей в секционный зал, сообщив ей, что это было бы просто великолепно. Вот только, по его мнению, организовать такое занятие будет довольно трудно. Согласно учебному плану, сказал Цао, Маргарет должна читать три лекции в неделю. С обезоруживающей прямотой та пояснила, что, к сожалению, привезенные ею материалы рассчитаны всего лишь на двенадцать лекций. Тем не менее, если занятие в морге все же состоится, она могла бы без особого труда компенсировать шесть остающихся свободными часов. Ледяным тоном Цао обещал проконсультироваться с руководством.

Проводив ассистента профессора Цзяна до двери, Маргарет облегченно вздохнула, однако спокойствие оказалось непродолжительным. Прибытие Лили Пэн стало для нее продолжением ночного кошмара. В начале десятого квадратная дама распахнула дверь каморки преподавательской и строго осведомилась:

— Вы получить все, что вам требоваться?

— Если бы, — без раздумий ответила Маргарет. — У меня нет проектора, так что часть лекций без иллюстративного материала. Кроме того, я не смогла найти ксерокс…

— Вы хотеть делать копии? — Лили требовательно протянула ей руку. — Я буду это устраивать.

— О! — Такого Маргарет не ожидала. Неужели Лили намерена сотрудничать? — Конечно же, и большое спасибо. — На ладонь Лили легла книга с делом О. Дж. Симпсона. Констебль уже выходила в коридор, когда Маргарет торопливо бросила ей вслед: — Страницы со сто восьмой по сто одиннадцатую. Они необходимы через час. В десять у меня лекция.

— О'кей, — на ходу кивнула Лили и скрылась.

Без четверти десять Маргарет была вынуждена отправиться на поиски. Лили она обнаружила за пять минут до начала лекции: та неспешно вышагивала к административному корпусу. Маргарет бросилась вдогонку.

— Лили! Лили! Где ксерокопии? Меня уже ждут в аудитории!

— Терпение. Секретарша сейчас выполнять другую работу. — Лили едва повернула к ней голову.

— Ну и ну! Как же я без них? И без книги?

— После обеда. — Лили прибавила шагу.

Маргарет остолбенела, от бессильной ярости сжав кулаки.

— Хорошо, я сделаю их сама. Где стоит ксерокс?

— Это лишнее. Для это есть секретарша.

Лили проследовала в корпус, а Маргарет, пораженная, осталась под палящими лучами солнца. Ее терзало отчаяние. Электронный писк часиков на руке напомнил, что сейчас она должна находиться совсем в другом месте. Почти бегом Маргарет возвратилась к себе в кабинет, собрала разложенные на столе конспекты лекции и быстрым шагом направилась к приземистому зданию из красного кирпича, где были расположены учебные аудитории. Ей пришлось потратить минут пять, чтобы отыскать нужную. Едва переведя дыхание, Маргарет с трепетом ступила в небольшую комнату, где сидели пятнадцать слушателей: двенадцать парней и три девушки.

Широкая улыбка, которой запыхавшийся лектор пытался скрыть собственную растерянность, не вызвала на бесстрастных лицах студентов никакого отклика.

— Привет! — Маргарет с тревогой ощутила, что растерянность нарастает. — Меня зовут Маргарет Кэмпбелл, я эксперт по судебной медицине из округа Кук в Чикаго, штат Иллинойс. В течение шести последующих недель я собиралась ознакомить вас с двенадцатью уголовными делами — реальными убийствами, — которые были совершены в Америке. К несчастью, почти все мои материалы представлены на слайдах. Очень жаль, что в университете не нашлось соответствующего оборудования… — Заметив стоящий на столике у задней стены аудитории проектор, Маргарет смолкла, а слушатели невольно повернули головы к аппарату. — Ага, значит, все-таки удалось его отыскать! — В аудитории повисла неловкая пауза. — Если бы меня предупредили, я захватила бы с собой кое-какие снимки. — Губы Маргарет нервно дрогнули, складываясь в вынужденную улыбку. — Пожалуй, стоит сходить за ними. Вернусь через пять минут.

По дороге ее мозг пронзила досадная мысль: вот что китайцы называют потерей лица. И все-таки она не сдастся. Промахи неизбежны, и воспринимать их нужно с ироничным спокойствием. В коридоре Маргарет столкнулась с Уэйдом.

— Как дела? — поинтересовался тот. — Я слышал, мистер Цао раздобыл для вас проектор?

— Раздобыл, черт побери. Он мог бы сказать об этом! — Маргарет громко хлопнула дверью.

Позже, уже сидя в затемненной аудитории и отработанными движениями вставляя в картридж пластиковые рамки слайдов, Маргарет с тоской размышляла о том, какой дурой она должна была показаться Уэйду и вообще всем в университете. «Наверное, меня сочли здесь истеричкой, которую измучил климакс». Где-то в глубине сознания прозвучал трезвый голос: пройдет время, и ты будешь со смехом вспоминать обо всем этом. Но верилось в такое с трудом.

Когда демонстрация слайдов закончилась и жалюзи на окнах были подняты, Маргарет заметила, что все пятнадцать обращенных к ней лиц стали бледными. Попросив извинения, одна из девушек зажала рот рукой и выскочила в коридор. Маргарет грустно улыбнулась:

— Это были всего лишь фотоснимки. В реальной жизни вам придется иметь дело с куда более неприглядными картинами.

Ей хотелось спровоцировать слушателей на дискуссию, однако никто из присутствующих не решился не только задать вопрос, но даже просто высказать свое отношение к увиденному. Дождавшись звонка на перерыв, слушатели молча вышли. Маргарет с облегчением вздохнула. В этот момент раздался стук в дверь. Она повернула голову: на пороге стоял Боб.

— Ну как прошла первая лекция?

— Лучше не спрашивайте.

Уэйд ухмыльнулся:

— На вашем месте я не принимал бы это близко к сердцу. Чужака здесь всегда встречают прохладно.

— Что вы имеете в виду? — Маргарет непроизвольно выпрямилась.

— Сейчас объясню. Слушатели показались вам безучастными, не желающими отвечать на вопросы и боящимися задавать их. Так? — Она неохотно кивнула. — Видите ли, Маргарет, китайские студенты не привыкли к интерактивному методу обучения, принятому у нас дома. Здесь предпочитают просто слушать преподавателя.

«Такое мне знакомо», — с горечью подумала Маргарет.

Боб между тем продолжал, не подозревая о желании собеседницы заткнуть ему рот:

— Учитель для китайца — все равно что высокопоставленный чиновник. Большинство здешних студентов полагают, что на любой вопрос существует только один правильный ответ. Поэтому они просто вызубривают параграфы учебников. Они не способны обсуждать, спорить, высказывать собственную точку зрения. Но, я уверен, вы сумеете расшевелить их.

На лице Уэйда не было и следа сарказма, который Маргарет слышался в его голосе.

— Господь с ними, — заключил он. — Предлагаю вернуться на кафедру. Там вас ждет старый знакомый.

Поднявшись с одного из пластиковых стульев, что стояли на кафедре, начальник первого отдела пекинской полиции Чэнь Аньмин одарил Маргарет самой редкой из своих улыбок — по-отечески доброй и лучезарной.

— Доктор Кэмпбелл, я чрезвычайно рад нашей встрече. — Он энергично пожал американке руку.

Маргарет не без труда вспомнила, кто перед ней. В этом ей помогли желтоватые от никотина виски офицера полиции.

— Ну что вы, мистер Чэнь, это вы доставили мне радость.

— Боюсь, вы меня даже не запомнили.

Он был почти прав: за последние три года Маргарет видела слишком много лиц.

— Напротив, мистер Чэнь.

И тут ее обрывочные воспоминания прояснились. Дома, на стене рабочего кабинета Маргарет висел рисунок, подаренный китайцем в последний день его пребывания в США. Свиток из тонкой рисовой бумаги принадлежал ей одной и никак не был связан с Майклом. Глядя на фигуру старика, который, сидя на земле, с усмешкой подкидывал в воздух старую сандалию, Маргарет обретала умиротворение и покой.

— Вы подарили мне картину, изображение какого-то божества.

— Если быть точным, то не божества, а доброго духа.

— Я вечно забываю, как его зовут.

— Чжун Куй. Это наш легендарный герой.

Сколько долгих часов провела она в компании этого благословенного покровителя — и лишь сейчас узнала его имя.

— Никогда не думала, что ваш старец станет для меня настоящим защитником.

В памяти Маргарет промелькнула череда бессонных ночей, когда лукавая усмешка Чжун Куя была единственным, что не давало ей свалиться в пропасть безумия. И вот судьба вновь свела ее с щедрым дарителем, да еще в столь необычных обстоятельствах. Ощутив чувство вины — как она могла его забыть! — Маргарет покраснела.

— Я уверена, что и тогда выразила вам свою признательность, но сейчас хочу поблагодарить вас еще раз — уже полностью сознавая значимость подарка.

— Прошу извинить меня, доктор. — Чэнь выглядел несколько смущенным. — Знаю, вы пока только осваиваетесь у нас и очень заняты… — Он заколебался. — Могу я… вы позволите мне попросить вас об одолжении?

— Ну конечно. — Маргарет терялась в догадках: о каком? — О любом.

— Все это совершенно неофициально, поймите. Речь идет о личной просьбе, — подчеркнул Чэнь.

Вот оно, подумала Маргарет. Понятие гуаньси на практике: за подарок в Чикаго ей придется расплачиваться.

— Мы ведем дело о возможном самоубийстве, но возникли некоторые проблемы с идентификацией погибшего. Человек облил себя бензином и чиркнул спичкой. Аутопсия представляется весьма затруднительной. Тело превратилось в головешку.

— То есть вы хотите, чтобы я провела вскрытие. Все ясно. Буду счастлива помочь.

Лицо Чэня просияло. Маргарет же думала о том, как обратить сложившуюся ситуацию в свою пользу. Что там твердил Боб? «Хотите, чтобы у вас в Китае хоть что-нибудь получилось, начинайте потихоньку устанавливать гуаньси». Сейчас перед ней открывался шанс привести учебную группу в секционный зал — и без всякого участия господина Цао. Естественно, вряд ли объектом станет жертва термических ожогов, но все же, но все же… Завязавшиеся гуаньси можно будет положить в банк и использовать в будущем…

Почтительно взяв Маргарет за руку, Чэнь вывел ее в коридор.

— Вы оказали мне огромную услугу, согласившись, — негромко проговорил он.

Маргарет напряглась.

— Как, я должна отправиться в прозекторскую прямо сейчас?

— Нет-нет. Сначала загляните ко мне, познакомьтесь с моим заместителем. В данную минуту он беседуете профессором Цзяном. Профессор одобрил мое решение обратиться к вам.

К тому же, подумала Маргарет, профессор наверняка будет рад избавиться от нее хотя бы на время. И в самом деле, когда они переступили порог профессорского кабинета, улыбке Цзяна явно не хватало сердечности. Устремив на Чэнь Аньмина строгий взгляд, он сухо спросил:

— Ну что?

— Доктор Кэмпбелл дала согласие.

Веки Цзяна удовлетворенно опустились. Чэнь повернулся к молодому человеку, сидевшему возле окна.

— Это мой заместитель, Ли Янь. Расследование поручено ему.

Ли встал, и Маргарет тут же вспомнила, кого она видит перед собой.

Ли Янь ни на шаг не отставал от начальника, пока оба пересекали кампус, направляясь к стоянке, где оставили в тени деревьев свою машину. Чэнь не считал необходимым сдерживать негодование.

— Что означает твое «нет необходимости»? — рявкнул он на заместителя.

Ли спокойно заметил:

— Патологоанатом лаборатории изучения вещественных доказательств вряд ли придет от этого в восторг. Участие американки явится для него потерей лица.

— Выслушав мое предложение, ты так не думал.

— Но я не знал, о ком идет речь.

— А что ты имеешь против этой женщины? Она признанный специалист в своей области.

— Понимаю, шеф. Но…

Чэнь не дал ему закончить фразу.

— Ты не понимаешь другого! Мне теперь тоже терять лицо? Возвращаться и говорить, что мы передумали? Вопрос снят, Ли Янь. Я обратился к ней с просьбой. Она согласилась. Все, конец.

Чэнь сел за руль, громко хлопнул дверцей и включил двигатель. Машина сорвалась с места.

* * *

Небо скрыла пыльная дымка. Рассеянные лучи солнца почти не отражались от фасадов зданий, мир казался выгоревшим, как на передержанной в проявителе фотографии. Надев темные очки, Маргарет догнала Лили Пэн, которая бодро маршировала вдоль спортивных площадок, приближаясь к четырехэтажному зданию из серых бетонных блоков, где размещалась лаборатория изучения вещественных доказательств. Впервые со дня приезда душа Маргарет ликовала. Энтузиазм не в последнюю очередь объяснялся выражением на лице Ли Яня, когда тот увидел, кто вошел в кабинет профессора Цзяна. Чувство собственного превосходства, с которым Ли взирал на Маргарет в момент их первой встречи, сменилось сначала изумлением, а затем настоящим отчаянием. Рука, пожавшая кончики ее пальцев, безвольно подрагивала, в глазах — пустота. Ли едва смог выдавить пару слов, сказанных единственно ради приличия. Сейчас он должен был ждать в прозекторской, морщась от запаха хлорки и формалина. Ничего не поделаешь: именно таков был специфический аромат ее профессии. Сама Маргарет давно к нему привыкла и фактически его не замечала. Не то что этот выскочка. Тут Маргарет нисколько не сомневалась.

В прозекторской стояли пять цинковых столов, от которых тянулись металлические желобки к резервуарам, куда стекали кровь и иные жидкости, выделявшиеся из рассеченных тел. В неловкой позе Ли Янь застыл у двери, ведя какой-то бессмысленный разговор с мужчиной в зеленом халате. На звук шагов Маргарет и Лили оба обернулись.

— Доктор Кэмпбелл — профессор Се. — Ли Янь монотонно представил экспертов друг другу.

Рукопожатие вышло слабым. Маргарет поняла: профессора вынудили потерять лицо, заставили играть вторую скрипку: теперь он подчинялся не просто янгуйцзы, но женщине. Сейчас она уже чуть лучше разбиралась в психологии китайцев. Сочтямомент не совсем подходящим для установления более дружеского контакта с коллегой, Маргарет обратилась к своей провожатой:

— Больше я в вас не нуждаюсь, Лили.

— Нет, я остаться. Вдруг вы что-то понадобиться, докта Кэмбо?

Дама-констебль не хотела упустить блестящий случай выяснить, как будут развиваться отношения между Маргарет и Ли Янем, особенно после их драматической первой встречи.

— В общем-то, — довольно язвительно заметила Маргарет, — мне по-прежнему нужны ксерокопии лекций.

— Они быть готовыми, — не дрогнув, отрапортовала Лили.

Маргарет повернулась к заместителю Чэня.

— Значит, у вас нет никаких предположений относительно личности погибшего?

— Никаких. Сейчас мы ожидаем ответа на наш запрос. Хотим сравнить его зубы с описаниями тех, кто объявлен пропавшими без вести. На это может уйти несколько недель.

— Недель? — Маргарет была поражена.

Ее удивление Ли воспринял как критику.

— Время не имеет значения. Важен только результат.

— В Штатах важно и первое и второе.

— Да. А в Китае мы гордимся тем, что не совершаем ошибок.

Она прикусила язык. На такой довод возразить было нечего. Китайская полиция вполне могла знать о громких уголовных делах, что были раскрыты в США. Зато соотечественники Маргарет не имели ни малейшего понятия о преступлениях, свершавшихся в Поднебесной.

— Однажды я принимал участие в расследовании, которое длилось более двух лет, — сказал Ли. — Была убита целая семья: отец, мать, дед и ребенок. Дверь дома, где они жили, оказалась взломана. Мы решили, что это ночной грабеж, что у воров что-то не заладилось. Представьте: комната залита кровью, следы на полу — в крови, отпечатки пальцев — тоже. Архив с карточками отпечатков у нас пока небогатый. Нам пришлось отыскать и допросить около трех тысяч сезонных рабочих, которые были заняты в окрестностях…

— Но как вы узнали, что следует искать сезонных рабочих? — перебила его Маргарет.

— В Китае люди привыкли уважать полицию. Оказать ей помощь они считают своим долгом. Если у человека есть постоянная работа, то даньвэй — его организация — предоставляет работнику квартиру, оплачивает медицинское обслуживание. В уличном комитете кто-нибудь наверняка знает, дома ли этот человек или нет и где он. Сеть агентуры собирает информацию о жизни и передвижениях каждого. Мы называем это «линией масс». Такая политика лучше любой другой гарантирует низкий уровень преступности. Никто не решится пойти против закона, если знает, что его наверняка поймают. К тому же провинившийся теряет все: работу, жилье, медицинское обслуживание, пенсию… — Ли покачал головой, мыском ботинка ткнул в плинтус. — Люди сходятся в одном: экономическая реформа несет Китаю только благо. Дэн Сяопин говорил: «Быть богатым — почетно». Но теперь, когда железная чашка риса оказалась расколотой…

— Железная чашка риса?

Вопрос Маргарет, казалось, раздосадовал китайца.

— Постоянная работа, гарантированный кусок до конца жизни. В обиходе — «железная чашка риса». Сейчас она разбита, в стране полно безработных. Многие находят лишь какое-то временное занятие. Разъезжают по провинциям, ищут, к чему приложить руки. В народе таких зовут «кочевниками». С увеличением их числа растет и уровень преступности.

Маргарет понимающе кивнула. До нее начинало доходить, каким образом фундаментальные перемены в обществе сказываются на криминальной обстановке.

— Значит, вы отследили три тысячи временных рабочих. И?..

— И выяснилось, что одиннадцати человек не хватает. Каждого предстояло найти и вычеркнуть из списка подозреваемых. В конце концов мы обнаружили того, кто был нужен.

— Через два года?

— Через два года.

Она покачала головой:

— В Штатах не хватило бы ни денег, ни кадровых ресурсов на столь долгое расследование. Да, — она усмехнулась, — ведь убийства-то в стране, наверное, продолжались?

— Это я знаю. — В тоне Ли не слышалось и тени иронии. Вскинув к глазам руку с часами, профессор Се выразительно вздохнул.

— Так, — твердо произнес Ли. — Хотите взглянуть на тело?

— А какие-то личные вещи его остались?

— Может, все-таки сначала труп? — Детектив был явно удивлен.

— Нет. Иногда о многом говорят одежда жертвы и предметы, которые были у человека с собой.

Профессор Се бросил короткую фразу одному из своих ассистентов, и тот быстро вышел из прозекторской и возвратился через пару минуте небольшим пластиковым пакетом, где лежало то, что не смог уничтожить огонь. Когда содержимое пакета было высыпано на стол, все сгрудились вокруг, подошла даже Лили. Если она ожидала увидеть нечто ужасное, то должна была испытать разочарование: на матовой поверхности лежали пряжка ремня, зажигалка «Зиппо» и оплавившийся перстень с печаткой.

Маргарет осторожно взяла пряжку, поднесла к глазам. Пряжка оказалась самой простой: металлический прямоугольник с длинным и тонким язычком. Ничего примечательного. Положив пряжку на цинковую поверхность, Маргарет коснулась зажигалки, осмотрела ее со всех сторон, а затем вытащила из корпуса. Внутри чернела масса запекшейся ваты из синтетического хлопка. Повернув голову к профессору Се, Маргарет попросила у него пару резиновых перчаток, кусок чистой ткани и немного медицинского спирта. Профессор кивнул ассистенту, и тот бросился исполнять просьбу.

Пока она изучала зажигалку, Ли Янь украдкой рассматривал ее саму. В этот день Маргарет явно не собиралась возвращаться к слушателям: довольно потертые джинсы, разношенные кроссовки и мешковатая белая футболка, небрежно заткнутая за ремень. Молодого мужчину восхитил цвет ее волос: золотисто-медовые, они пышными волнами ниспадали почти до плеч. Но куда больше Ли был заворожен ее глазами. В своей жизни китайцу не раз приходилось встречаться с голубоглазыми представителями белой расы, однако сейчас он почувствовал, что тонет в сияющей глубине. На мгновение взгляды обоих встретились, и Ли инстинктивно опустил голову. Решившись поднять ее, он увидел, как Маргарет острым ноготком указательного пальца скребет закопченную крышку «Зиппо». Внимание детектива привлекли руки женщины, покрытые веснушками. Те же трогательные рыжеватые пятнышки рассыпались по переносице и высокому лбу. Маргарет не любила косметику, намек на нее можно было различить лишь на веках и изящно очерченных, но чувственных губах. Взгляд Ли скользнул по линии шеи и ниже. Поняв, что его спутница по какой-то причине осмелилась обойтись сегодня без лифчика, детектив едва заметно вздрогнул. Под белой футболкой упруго ходили высокие округлости. К собственной досаде, Ли ощутил, как где-то внизу живота разгорается желание. Он судорожно сглотнул.

В этот момент вернулся ассистент. Маргарет натянула тонкие перчатки, смочила кусочек ткани в спирте и медленным, ласкающим движением протерла донышко корпуса зажигалки.

— Тут какая-то гравировка.

Всмотревшись, она почувствовала разочарование. Выпуклые буквы складывались в слова: ««Зиппо». Брэдфорд, Пенсильвания. Сделано в США».

— А, чепуха. Торговая марка.

Произнеся эту фразу, Маргарет сама не поняла, к кому, собственно, обращается. Смущенно шмыгнув носом, она проворно закончила чистку и с мягким щелчком откинула крышку.

— Ага, вот еще что-то.

На внутренней поверхности крышки крошечными буковками было выдавлено: «Чистая медь».

Зажигалка беззвучно легла на стол. Маргарет взяла перстень, прошлась по нему влажной тканью.

— Кольцо с печаткой. Печатка выполнена из плоского, видимо, полудрагоценного камня; какого именно — сказать не могу. Похоже на черный агат.

Она достала из сумочки очки, надела их и подняла перстень к окну.

— Ага, просматривается некий символ и очертания буквы.

Маргарет чуть повернула перстень; внезапно ее озарило. Так, отлично, продолжим. Она со всем тщанием изучила оправу камня. Высокая температура оплавила похожий на серебро металл, однако кольцо почти не деформировалось. Наверное, лежало на земле, которая хотя бы немного, но предохранила его от жара. Сняв очки, Маргарет взглянула на часы, быстро подсчитала что-то в уме.

— О черт! — Она вдруг заметила вокруг себя напряженные лица. — Здесь есть телефон, с которого я могу позвонить в Штаты?

Ли Янь вопросительно посмотрел на профессора. Тот кивнул:

— У меня в кабинете.

Набирая номер, Маргарет видела за стеклянной перегородкой терпеливо ожидавших ее людей. Миниатюрная фигурка профессора Се напоминала женскую. Ему, наверное, лет сорок, подумала американка. Смуглолицый, с жесткой щеткой черных волос, окружавших наметившуюся лысину, он сидел на краю секционного стола и казался погруженным в собственные мысли.

Ли Янь тоже был занят: доставал из пачки сигарету. Увидев, как к потолку поднялось облачко дыма, Маргарет испытала отвращение. Лили Пэн что-то бубнила детективу на ухо, но, по-видимому, слова ее оставались без внимания. Маргарет еще раз окинула Ли пристальным взором и пришла к выводу, что ее первое впечатление оказалось достаточно объективным. Он был вызывающе некрасив, дурно воспитан, слишком мрачен. И к тому же курил. Длинные гудки в трубке вдруг смолкли, женский голос где-то за океаном произнес:

— Двадцать третий участок. Слушаю вас.

— Будьте добры, позовите детектива Херша.

Ли Янь повернул голову к прозрачной перегородке. Маргарет оживленно болтала по телефону, слова далекого собеседника временами вызывали у нее беззвучный смех. Наверняка приятель, подумал Ли. Вот она перестала говорить: слушает или, скорее, ждет, постукивая концом карандаша по безупречно отполированной поверхности стола. О цели звонка в Америку Ли Янь мог только догадываться. Была ли она связана с перстнем, который Маргарет продолжала крутить перед глазами? Чувствовалось, что американка возбуждена. Заметив на среднем пальце левой руки женщины обручальное кольцо, Ли, против собственной воли, поймал себя на мысли: интересно бы взглянуть, каков ее муж.

Ли Янь точно знал: сам он никогда не женится. Два или три знакомства в годы учебы ни к чему серьезному не привели, а работа в первом отделе просто не оставляла ему свободного времени. Воспоминания о том, как еще школьником в родном городке Ваньсянь, что в провинции Сычуань, он тискал одноклассниц, сейчас только смущали. Девчонки не очень-то баловали своим вниманием долговязого неуклюжего подростка. Позже, уже искушенные, сверстницы откровенно насмехались над его неопытностью.

Правда, была среди них одна… Ее, как и самого Ли, не считали идеалом красоты, зато — и это их сближало — она обладала крепостью духа, здоровым телом и сильным характером. Тихими летними вечерами оба прогуливались по пустынному берегу реки, вели долгие разговоры. Это продолжалось до его отъезда в Пекин, на учебу. Она очень не хотела, чтобы Ли стал полисменом, все твердила: тебе уготовано лучшее будущее, человеку с твоей добротой не место среди преступников. В их мир тебя толкает семья, убеждала она, твой дядя, который достиг высокого положения в столичной полиции. Но Ли понимал, что это всего лишь часть правды. В его душе пылала неукротимая ярость — ярость к царящему вокруг пороку, к торжеству зла над добром.

Однажды, еще в школе, эта ярость вырвалась наружу. На его глазах верзила-старшеклассник избивал худенького мальчонку с отсохшей рукой. Бедняга всегда стеснялся своего физического недостатка. Как обычно это бывает, вокруг собралась толпа, где каждый радовался, что жертвой оказался не он. Ли Яня душило непонятное чувство — то ли стыд за озверевшего бугая, то ли бешенство. Он растолкал толпу учеников и приказал мерзавцу остановиться. Слова Ли тот воспринял как вызов и, нагло усмехнувшись, заревел: «Да кто ты такой?» Назвав себя, Ли Янь бросил: «Если не опустишь парня, сломаю тебе челюсть». Он действительно чувствовал в себе силы сделать это. И противник его услышал; в глазах здоровяка мелькнул страх. Однако извечная боязнь потерять лицо не позволила тому отступить. Ли нанес прямой удар в подбородок, враг рухнул на землю. Потом ему пришлось две недели провести в больнице, а Ли вызвали на беседу в полицейский участок и едва не исключили из школы. Но после этого случая никто уже не решался обидеть несчастного паренька и даже отпетые хулиганы предпочитали обходить его и его защитника стороной.

Ли Янь знал, что девушка не права. Лучшее будущее было уготовано не ему — кому-то другому. Для себя он видел только одну перспективу: стать офицером полиции. Он никогда не сожалел о принятом решении, а последняя дошедшая до него новость из родного городка оказалась следующей: бывшая подруга вышла замуж за того самого верзилу со сломанной челюстью. Ли снисходительно улыбнулся: парень оказался слабаком, и подруга с ее упрямым характером могла вить из мужа веревки.

Он вновь взглянул на перегородку. Маргарет сосредоточенно строчила что-то в блокноте. Вот она кивнула далекому собеседнику, положила трубку и, вырвав из блокнота листок, направилась к двери. Мгновение спустя она с достоинством протянула листок детективу.

— Имя жертвы — Чао Хэн. Это он лежит на столе — девяносто девять процентов из ста.

Ли вслух прочитал написанную убористым почерком строку: «Чао Хэн, закончил в 1972 году университет штата Висконсин по специальности «генетическая микробиология».

В это было трудно поверить. Профессор Се изумленно выдохнул:

— Но как вам удалось?..

Маргарет подняла над головой перстень с печаткой.

— У выпускников американских университетов есть традиция. К церемонии вручения дипломов они заказывают ювелиру партию специальных перстней с эмблемой своей alma mater. В нашем случае это университет штата Висконсин. — Она протянула кольцо профессору. — На камне небольшая корона, название университета отсутствует, но я и так догадалась, потому… — Ли заметил, что глаза Маргарет чуть сузились и потемнели, — потому что хорошо знала одного человека, который учился там же.

Секундное замешательство прошло, она вновь овладела собой.

— Понимаете, многие часто просят нанести гравировку на обратную сторону камня. Это может быть имя, дата или инициалы. Здесь мы имеем две буквы: «си» и «эйч», а также год: 1972.

Профессор поднял перстень на уровень глаз, присмотрелся повнимательнее, а затем передан вещественное доказательство Ли Яню.

— Нам здорово повезло, что металл не расплавился, — добавила Маргарет и повела плечом. — Подарок судьбы. В Штатах сейчас половина одиннадцатого вечера — вот почему я не стала звонить в университет. Мне пришла в голову идея получше: связаться со старым другом из чикагской полиции. Он залез в Интернет, отыскал там список выпускников семьдесят второго года и сравнил инициалы. Единственным китайцем, чье имя начиналось на «си» и «эйч» оказался Чао Хэн, генетик-микробиолог.

Ладонь Ли Яня, на которой лежал перстень, сжалась в кулак. Детектив бросил на американку взгляд, полный невольного восхищения. Сама того не желая, Маргарет почувствовала себя польщенной. В памяти всплыла фраза, которая давным-давно встретилась в какой-то тоненькой книжице про Китай: «Женщина держит на своих плечах половину неба». Произнеся ее, она непроизвольно пожала собственными.

Ли удивленно поднял бровь, в глазах его сверкнули озорные искры.

— А-а, вы только что процитировали слова Мао Цзэдуна. — Маргарет опустила голову. Вот кому принадлежала фраза! — Разумеется, великий кормчий имел в виду нижнюю половину небосклона.

Губы детектива раздвинула широкая улыбка. Она была настолько заразительной, что Маргарет не удержалась от ответной. Ей вдруг даже захотелось по-дружески ткнуть Ли Яня локтем в бок. Но вместо этого она повернула голову к профессору Се и произнесла:

— Если вы не будете против, профессор, я бы с радостью ассистировала вам при вскрытии. Уверена, что смогу многому научиться у такого опытного патологоанатома, как вы.

Ее полный почтения голос целебным бальзамом пролился на уязвленное самолюбие миниатюрного коллеги. Китайский эксперт вновь обрел лицо.

Профессор отвесил Маргарет вежливый поклон.

— Для меня это большая честь, мадам.

* * *

Воздействию высокой температуры подверглось более девяноста процентов поверхности тела, что привело к ожогам четвертой и третьей (в некоторых местах — второй) степени. Обуглены значительные участки черепа, волосы на голове сожжены за исключением пряди длиной около трех сантиметров над левым ухом. Черты лица неразличимы. Нос и правое ухо отсутствуют. Левое ухо обгорело и ссохлось. Глазницы пусты. Зубы почернели, но в хорошем состоянии, со множеством профессионально выполненных пломб и фарфоровых коронок. Верхняя и нижняя челюсти изъяты для дальнейшего исследования и сравнения с зубной картой. Кожа и мягкие ткани правой щеки представляют собой золу, полностью обуглена правая скуловая кость. Язык выпадает изо рта, кончик обуглен, в уголках рта присутствует незначительное количество белой пены. Никаких следов оволосения на лице не сохранилось.

Фраза Лили «я вам здесь не нужна» осталась без внимания, и теперь констебль была вынуждена стоять рядом с Ли Янем, с отвращением наблюдая за тем, как Маргарет исследует черные останки. Американка бесстрастно измеряла и взвешивала, делясь своими выводами с закрепленным на плече микрофоном. Позже магнитная запись будет приобщена к официальному протоколу вскрытия.

Четвертью часа ранее Маргарет и профессор Се вышли в соседние комнаты, чтобы переодеться. Оба возвратились облаченными в зеленые хирургические халаты, нейлоновые фартуки и накидки с длинными рукавами. На ногах — пластиковые бахилы, волосы прикрыты белыми шапочками. Размышляя о том, что заставило Маргарет выбрать для себя столь жуткое ремесло, Ли Янь не мог не воздать должного ее самообладанию. Женщина невозмутимо натянула резиновые перчатки, причем левая, свободная от скальпеля рука оказалась в той, что была армирована тонкой стальной сеткой. Работа патологоанатома — опасное занятие.

Когда оба судмедэксперта надели маски и защитные очки, ассистенты вкатили в прозекторскую тележку с телом Чао Хэна, бережно переложили спекшуюся массу на цинковый стол. Лили Пэн издала тихий вздох. Тело сохраняло позу оборонявшегося боксера, который, казалось, был готов отразить удар противника. По прозекторской поплыл тяжелый запах пережаренного бифштекса; обонятельные нервы присутствующих немедленно послали тревожный сигнал в мозг.

Под столом и вокруг него ассистенты расстелили белые простыни: Маргарет предупредила, что на них будет осаждаться тончайшая угольная пыль. Вновь обретя пошатнувшийся было авторитет, профессор Се, ведущий специалист лаборатории, не без удовольствия уступил американке главную роль и встал слева от стола, на место помощника.

Склонившись над ногами трупа, Маргарет рассчитанно-медленными движениями сняла с левой ступни какие-то черные скорлупки.

На своде стопы сохранились остатки кожаной туфли и носка. Скорее всего туфли имели шнуровку. Кожа левой ступни — темно-красного цвета, покрыта лопнувшими волдырями, у изгиба подкожной вены заметен прокол, явное свидетельство инъекции.

Маргарет выпрямила спину, отключила микрофон, повернулась к Ли Яню.

— Похоже, наш приятель испытывал пристрастие к наркотикам. Лодыжка — отличное место, если человек хочет скрыть следы уколов. Утверждать с точностью можно будет после того, как мы исследуем капилляры легких. Анализ крови покажет, что именно принимал погибший. Думаю, героин.

— Но хватит ли вам материала для анализов? То есть я хочу спросить: разве это жаркое не испеклось до конца? — Омерзительная сущность собственного вопроса заставила Ли вздрогнуть.

— На первый взгляд — да. При нормальных условиях мы бы взяли жидкость из глазных яблок и кровь из бедренной артерии, но в нашем случае это исключается. Однако некоторые органы сохранились. Серьезнее других пострадали те части тела, куда попал бензин, так что не все для нас потеряно.

Ассистенты перевернули труп, и Маргарет вновь включила микрофон.

Позвоночный столб не смешен; кожа на ягодичных мышцах обуглена, как и, местами, на широчайшей мышце спины — с обеих сторон. Следов очевидных травм на кожном покрове не обнаружено.

Еще раз повернув тело на спину, ассистенты поместили под лопатки толстый резиновый валик — с тем чтобы помочь Маргарет вскрыть грудную полость. От плеч к основанию грудины пролегли два разреза, затем скальпель опустился ниже, до самой лобковой кости. Маргарет развела в стороны кожные лоскуты и мышцы.

Диффузное высыхание и последующая фиксация мягких тканей грудного и брюшного отделов. Кожа расползается. Все внутренние органы находятся на своих местах.

Инструментом, похожим на садовый секатор, профессор Се вторгся в грудную клетку. Покрытые кафелем стены прозекторской бесстрастно отразили сухой хруст ребер. Закончив, он вместе с Маргарет удалил грудную пластину, открыв тем самым доступ к сердцу. Американка рассекла околосердечную сумку; вытекшую кровь ассистенты собрали, чтобы позже провести токсикологическое исследование. Обеими ладонями профессор чуть приподнял сердце, давая Маргарет возможность перерезать сосуды и артерии: важнейший орган человеческого тела предстояло взвесить, после чего образцы тканей будут тщательно проанализированы.

Сменяя друг друга, эксперты продолжали методично работать. Из тела были извлечены легкие, желудок, напоминавший скользкий мешок с дурно пахнущим содержимым, почки, печень, поджелудочная железа, селезенка.

Желудок содержит 125 граммов буро-коричневой пастообразной частично переваренной массы. Никаких признаков приема лекарственных препаратов не обнаружено. Запах этилового спирта отсутствует.

Сноровистыми широкими движениями Маргарет начала выкладывать на стол кольца кишок, время от времени скальпелем высвобождая очередную петлю из слоя желтоватого жира. Когда весь кишечник оказался на столе, она хирургическими ножницами обрезала оба конца. По прозекторской растеклось невыносимое зловоние. Ли Янь и Лили Пэн отступили к стене, едва сдерживая позывы тошноты. Маргарет взяла в руку скальпель.

Толстая и тонкая кишки исследованы, отклонений от нормы не обнаружено.

Привыкшие скрывать свою брезгливость, ассистенты убрали содержимое кишок в металлические биксы с плотно пригнанными крышками.

Взяв из мочевого пузыря образец мочи для химического анализа, Маргарет тщательно пальпировала предстательную железу и мошонку, затем отсекла ее, разделила скальпелем яички, а их кожный покров и увядший пенис бросила в ведро. Пора было переходить к шее. Треугольный лоскут кожи с груди лег на лицо трупа.

Кости и хрящи шеи без каких-либо признаков повреждения. Вследствие воздействия высокой температуры шейные мускулы жестко зафиксированы; следов кровотечения не наблюдается.

Теперь Маргарет переключила внимание на голову. Под затылок Чао Хэна лег брусок резины. Твердой рукой американка надрезала кожу от уха до уха, обнажила заднюю часть черепа. С помощью циркулярной пилы один из ассистентов круговым движением вскрыл черепную коробку. Звук, с которым была поднята затылочная кость, напоминал чавканье размокшей глины под ботинком. Когда диск пилы начал стремительно вращаться, Маргарет попросила присутствующих отойти от стола.

— Постарайтесь не вдохнуть костную пыль. Ученые считают, она может нести в себе вирус иммунодефицита и прочую дрянь.

Голова Маргарет склонилась над круглым проемом.

Участок левой теменной кости размером 3,2 на 2 сантиметра имеет следы кровоизлияния из-под сухожильного шлема надчерепной мышцы. Излияние могло быть вызвано трещинами в черепе. Установить точно невозможно из-за воздействия высокой температуры. Ниже имеются следы излияния из-под твердой мозговой оболочки. После снятия оболочки обнаружен неправильной формы разрыв тканей мозга длиной 2,6 сантиметра. Наружу края разрыва не вывернуты.

Маргарет осторожно извлекла мозг из черепной коробки, всмотрелась в червеобразные извилины.

Оболочечные ветви слегка подсушены, но остались достаточно тонкими и полупрозрачными. На левой теменной доле небольшая контузия со следами кровоизлияния.

Перерезав стволовой участок, она аккуратно положила студенистый сгусток на край стола: мозг требовалось взвесить. В этот момент Лили Пэн, зажав рот, поспешила в коридор.

Американка с удовлетворением вздохнула:

— Что ж, на данный момент это все. Иссечь органы для последующих анализов мы еще успеем. Правда, уйдет некоторое время, чтобы покрыть срезы тканей парафином…

Тут вмешался профессор Се:

— Если хотите, то через пятнадцать минут можно будет ознакомиться с образцами глубокой заморозки.

— У вас есть криостат? — не сумела скрыть изумления Маргарет.

Профессор улыбнулся:

— Здесь установлено самое современное оборудование, коллега. Мы не так уж сильно отстаем от Америки.

Криостат оказался похожим на маленькую стиральную машину с коленчатой рукоятью на правой стенке и окошком в верхней панели. Сквозь него была видна камера, где поддерживалась температура минус двадцать два градуса по шкале Цельсия. Встав по левую руку от Се, Маргарет внимательно наблюдала за тем, как он изымает часть легкого и кусочки кожи — уже с ног трупа. Затем образцы были помещены в металлические зажимы, а те, в свою очередь, укреплены на специальной рамке внутри камеры. Двигаясь с привычным изяществом, профессор приложил к тканям пластины теплообменника, которые не только охлаждали, но и разглаживали поверхность образцов.

В течение последних нескольких лет Ли Янь много раз присутствовал на вскрытиях, однако нынешние манипуляции были для него в диковинку. Детектив зачарованно следил за пальцами профессора. Минут через пять Се извлек часть легкого из криостата и переместил его, в том же зажиме, под резак. Когда губчатая субстанция была вплотную прижата к лезвию, профессор начал медленно вращать коленчатую рукоятку, отделяя от образца тончайший слой. Почти невидимая глазу пленка мгновенно легла на предметный столик микроскопа. Окрасив срез двумя каплями гематоксилина и эозина, Се сдержанным жестом предложил Маргарет взглянуть в окуляр.

Микроскопическое исследование выявило в клетках множественные гранулемы с произвольной поляризацией.

После этого процедура повторилась, но уже с квадратиком кожи, снятым вокруг дырочки от инъекции на левой лодыжке. Маргарет подняла голову.

— То же самое, — тихо произнесла она.

— О чем это говорит? — нетерпеливо поинтересовался Ли Янь.

— Ни о чем особенном — кроме того, что Чао Хэн колол себе скорее всего героин.

— А как насчет причины смерти?

— Мы были правы. Обширные термические ожоги. Он попросту сгорел.

— Вы упоминали контузию, кровоизлияние, трещины в черепе… Что все это значит?

— Значит, кто-то нанес жертве удар тупым предметом по голове. Удар недостаточно сильный для того, чтобы убить, но повергший Чао в полубессознательное состояние. Может быть, после него жертва уже ничего не чувствовала.

Ли заволновался:

— Удар не мог быть случайным? Вдруг Чао нанес его себе сам?

Маргарет слабо улыбнулась:

— Вряд ли. В подобном состоянии человек никак не сумел бы поднять канистру, облиться бензином и щелкнуть зажигалкой. К тому же, если я не ослышалась, когда Чао обнаружили, тело пребывало в этой же позе. Выходит, он не падал, не мог повредить голову обо что-то. Полагаю, его ударили, а затем ввели в кровь какой-то сильный препарат снотворного. — На мгновение Маргарет смолкла. — Вам когда-нибудь приходилось слышать об «агенте К»? — Лицо собеседника выражало полное недоумение, она усмехнулась. — Так в просторечии называют кетамин, наркотическое вещество, которое в США иногда используют анестезиологи. У кетамина отмечен ряд побочных эффектов, у многих он вызывает галлюцинации. Вот вам мой вердикт: анализ крови укажет либо на кетамин, либо на огромную дозу героина. И то и другое лишает человека способности к сопротивлению.

— Значит, Чао Хэн ушел из жизни не по собственной воле? — Изумленный, детектив забыл закрыть рот.

— Господи, ну конечно. Его убили.

Глава 3

^{Вторник, вторая половина дня}

Они стояли на улице и жмурились от яркого солнца — его свет очень отличался от света бестеневых ламп, который заливал прозекторскую. Маргарет достала из сумочки темные очки, надела. Лили Пэн так пока и не появилась после бегства в туалет. Ли Янь в нерешительности переминался с ноги на ногу. Они не знали, что сказать, от прощальных слов обоих удерживало какое-то непонятное чувство. Казалось, мрачная процедура вскрытия связала китайца и американку невидимыми глазу узами, напомнила: каждый человек смертен. Маргарет обвела взглядом автостоянку.

— Вы оставили машину у здания администрации?

Ли качнул головой:

— Нет. На ней уехал мой босс. Доберусь автобусом.

— Автобусом? — Она удивилась. — Неужели офицер полиции не может сесть в такси?

Старший инспектор пожал плечами:

— Не имею ничего против автобуса.

— В такую жару? Я видела ваш общественный транспорт. В нем можно только стоять. Вам далеко?

— На другой конец города.

К воротам университета подошла Лили, лицо ее было бледным. Близкое знакомство со смертью явно вынудило констебля освободить желудок от съеденного утром завтрака.

— Лили, — резко произнесла Маргарет, — мне вместе с мистером Ли Янем нужно вернуться в первый отдел. — Она неопределенно повела рукой. — Возникли кое-какие вопросы. Думаю, дальше я обойдусь без вас.

Лили вспыхнула от возмущения.

— Так нельзя, докта Кэмбо. Кто повезти вас в университет? Я иду находить машина.

— А почему бы и нет? — Глядя вслед направившейся к зданию администрации Лили, Маргарет улыбнулась. — Могу вас подбросить.

Ли с сомнением покрутил головой, ему было ясно: американка просто манипулирует своей недалекой сопровождающей.

— Не вижу в этом необходимости.

— О! Но я настаиваю. Лекций сегодня больше не будет, а мне ужасно хочется взглянуть на пекинский штаб борьбы с преступностью. Уверена, комиссар Чэнь не станет возражать.

— Он пока еще не комиссар.

За время долгой поездки через весь город Маргарет не раз пожалела о собственной импульсивности. Лили Пэн заняла место рядом с водителем, и Маргарет пришлось устроиться на заднем сиденье рядом с детективом, которого, по-видимому, ничуть не смущало царившее в тесном пространстве молчание. После нелегкого утра, когда силы поддерживал только непрерывно поступавший в кровь адреналин, тело ее изнывало от усталости и требовало отдыха, сна. Маргарет ловила себя на том, что голову как магнитом тянет к плечу неразговорчивого спутника. Надо было вернуться в гостиницу, думала она, упасть на постель и проваляться в ней до самого вечера. В Штатах Маргарет так бы и сделала. Однако сейчас это грозило тем, что организм ее вообще никогда не свыкнется с пекинским временем.

Подавленность, в которой пребывал Ли Янь, объяснялась совсем другими причинами. По стечению обстоятельств он должен появиться в офисе бок о бок с американкой. Ли уже видел ухмыляющиеся лица коллег, слышал их возбужденные перешептывания. Идиотская ситуация! Придется краснеть. Однако, при всей двусмысленности складывавшихся с Маргарет отношений, Ли испытывал почти удовольствие от того, что судьба предоставляет ему случай блеснуть перед янгуйцзы своим высоким статусом.

К офису первого отдела машина приближалась с запада, по улице Бэйсиньцяо Саньтяо. Вот позади осталось впечатляющее здание под номером пять: широкий мозаичный фриз под вздернутыми к небу уголками черепичной крыши, мраморные колонны у парадного подъезда стерегут грозные львы.

— Что это такое? — спросила Маргарет.

— Отель для соотечественников из-за рубежа.

Она не поняла.

— Зарубежные китайцы имеют у вас собственные гостиницы?

— Зарубежные китайцы, ну, многие из них, считают себя выше нас, обычных жителей материка. Думают, деньги делают их существами исключительными.

Ли Янь никогда не одобрял пиетета, которым на его родине окружали выходцев из Китая, чьи потомки — второе или уже третье поколение — наезжали из Сингапура, Австралии и США домой погостить, похвастаться своим богатством, пролить щедрый дождь подарков на бедных родственников. Конечно, заработанные в чужих краях и пересылаемые родне деньги изрядно способствовали росту китайской экономики. Однако в последнее время сдвиги к лучшему в политике и повседневной жизни убедительнее других доводов склоняли эмигрантов к мысли: пора возвращаться домой. Поднебесная медленно, но верно обретала черты земли обетованной, заманчиво шелестящие купюры росли теперь здесь на деревьях.

Когда машина проезжала мимо дворика ресторана «Ноев ковчег», Ли Янь приник к окошку: в это время дня коллеги-детективы обычно торопились проглотить свой обед, а значит, хвала небесам, не так уж много их увидят заместителя начальника в обществе чертовой иностранки. Но надежды Ли не оправдались — дворик был пуст.

Если Маргарет ожидала, что первый отдел занимает какой-нибудь уютный особнячок, то неприметное кирпичное строение в тени деревьев разочаровало ее своим унылым, едва ли не казарменным видом. Прохожий никогда бы не догадался, что за стенами здания расположен нервный центр пекинской уголовной полиции. Внимание лишь самого наблюдательного человека зарегистрировало бы: номерные знаки всех машин, припаркованных на узкой улочке, содержат иероглиф «цзин» — «столица», и начинаются с нуля, который свидетельствует о принадлежности транспортного средства столичным органам охраны правопорядка.

В сопровождении Ли Яня и Лили Маргарет вошла через боковую дверь в здание и поднялась на верхний этаж. К крайней досаде детектива, комната, которую делили меж собой его коллеги, была полна. Сидя за столами, офицеры тыкали палочками в пластиковые коробки с рисом или лапшой; кто-то лил из термоса в стакан горячий зеленый чай. На вошедших обедавшие уставились с нескрываемым интересом; ровный гул голосов стих до того, как Маргарет переступила порог. Ее появление до предела накалило атмосферу, уже подогретую томительным ожиданием отчета о вскрытии. Следователи, и новички, и ветераны, переглядываясь, гадали: кто эта заморская гостья? зачем она здесь? Однако Ли Янь не намеревался идти у коллег на поводу.

— Цянь, — невозмутимо бросил он, — нам удалось установить личность погибшего. Его имя — Чао Хэн, учился в университете штата Висконсин, получил диплом в 1972-м по специальности… — Ли взглянул на зажатый в руке листок бумаги, — «генетическая микробиология». По-моему, так. Выясни его адрес и посмотри, нет ли в наших папках какой-нибудь дополнительной информации.

Сидевший у стола Цянь резко выпрямился, как бы пытаясь принять стойку «смирно».

— Есть, босс!

Рука его сняла трубку с телефонного аппарата, но пальцы не решались набрать номер. Вместе с товарищами по службе Цянь заинтригованно следил за тем, как Ли открывает дверь в свой кабинет. По комнате пролетел негромкий шепоток. Замерев в проеме двери, Ли Янь изумленно уставился на пожилого седовласого мужчину с жидкой козлиной бородкой. Незнакомец в черном, похожем на пижаму одеянии сидел, перекинув ногу за ногу, на столе заместителя начальника первого отдела. Маргарет вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что мешает Ли сделать шаг вперед.

— Какого… — Услышав за спиной сдавленный смех, Ли Янь смолк на полуслове. Выросшая возле его плеча Лили негромко икнула от удивления.

— Кто это? — спросила сбитая с толку Маргарет.

— Понятия не имею, — ответил Ли и тут же, обратившись к старцу, перешел на китайский. — Соблаговолите объяснить, что вы делаете в моем кабинете.

Смех за его спиной перешел в хохот. Мужчина в черной пижаме рассеянно поднял голову, и Ли увидел перед собой благообразное, исполненное мудрой печали лицо.

— Дурной фэншуй, — раздельно произнес незнакомец. — Оч-чень нехороший фэншуй.

— Фэншуй? — эхом откликнулась Маргарет. — Мне известно, что это такое.

— Да ну? — Этого Ли Янь не ожидал.

— Правда, правда. Это последний писк моды у нашего среднего класса, которому, похоже, больше не на что тратить деньги. Однажды подруга затащила меня на лекцию. Речь пошла о гармонии между инь и ян, о потоке ци и прочих чудесах. Докладчик рассказывал про особенности архитектуры, про духовную связь человека с окружающей его обстановкой. — Маргарет на секунду смолкла. — Так кто же этот человек?

— По-видимому, знаток фэншуя, — сквозь зубы процедил Ли.

— Он… положен вам по должности, да?

Веселое ржание коллег заставило Ли Яня обернуться. Гогот стал на октаву ниже. Пытаясь сохранить выдержку, старший инспектор ступил в кабинет.

— Повторяю: чем вы здесь заняты?

Ответ было нетрудно угадать. При первых же словах старика сердце Ли замерло.

— Дядюшка Ифу переживает за ваше рабочее место. И для его беспокойства есть все основания. Тут оч-чень плохой фэншуй.

Почтительно склонив голову перед Маргарет, следователь У положил руку на плечо своему боссу.

— Простите, но вас хочет видеть шеф.

— Что?

— Пусть подойдет, как только вернется, сказал он. Наверное, его тоже… волнует ваш фэншуй. — Чтобы не расхохотаться Ли Яню в лицо, У деликатно склонил голову.

Губы Ли сжались в тонкую линию.

— Прошу меня извинить, — на ходу бросил он Маргарет и выскочил в коридор.

У дальней его стены Ли Янь остановился, костяшками пальцев постучал в дверь, а затем решительно шагнул в кабинет Чэнь Аньмина. По лицу шефа скользнула легкая тень.

— Закрой дверь, а потом растолкуй, что за личность сидит на твоем столе, — колко сказал Чэнь.

— Специалист по фэншую. — Ли отвел взгляд.

— Это и так всем известно. — Начальник первого отдела с трудом сдерживал гнев. — Чем он у тебя занимается?

— Его прислал дядя Ифу.

Чэнь откинулся на спинку кресла, беспомощно развел руками.

— Мне бы следовало самому догадаться.

— Шеф, я не думал…

— Как ты знаешь, в государственных учреждениях практика фэншуй не одобряется руководством. Избавься от него. Немедленно.

— Есть! — Ли Янь повернул ручку двери, но в последний момент замер у порога. — Да, кстати, о самоубийстве в парке. Оно оказалось убийством, без «само».

Когда Ли вернулся в комнату детективов, Маргарет вела оживленную беседу с его коллегами. Лили Пэн, заикаясь, переводила вопросы и ответы. Ли Янь прикрыл глаза, страстно желая оказаться сейчас где-нибудь в Африке.

— Эй, босс, — свистящим шепотом обратился к нему У, — ты привел интересную гостью. Лили рассказала нам, как эта американка вычислила имя погибшего в парке.

Увидев Ли Яня, сидевшая за одним из столов Маргарет улыбнулась:

— Поздравляю, заместитель Ли. Вы работаете с отличными парнями.

— Ли Янь, — не ответив на ее улыбку, поправил он. — Меня зовут Ли Янь.

И с ужасом почувствовал, что краснеет. Казалось, худшего дня в его жизни еще не было. Глядя прямо перед собой, старший инспектор прошел в кабинет. Знаток фэншуя, стоя посреди комнаты, писал что-то в блокноте.

— Искренне сожалею, но вам придется уйти.

Старик грустно кивнул:

— Понимаю. А вот об этом мне придется подумать. — Он указал на стеллаж, который стоял возле двери. — Полкам здесь не место, они мешают циркуляции воздуха. Дверь должна распахиваться на сто восемьдесят градусов, иначе в закрытых пространствах будет скапливаться негативная ци, да и вы не можете видеть все помещение полностью. — Тощая бородка качнулась, старик обернулся к окну. — Подоконник необходимо освободить; эти предметы искажают перспективу улицы, что ограничивает ваши возможности. — Он коснулся рабочего стола. — Вы не левша?

Ли Янь вздохнул:

— Нет. А что?

— Стол придется переставить. Плохо, когда свет падает со стороны руки, которой вы пишете. Кроме того, нужна вода и свежие цветы. — Детектив невольно посмотрел на горшок с засохшим растением, стоявший на этажерке возле окна. Горшок принадлежал бывшему хозяину кабинета, но после его смерти никто не удосужился увлажнить потрескавшуюся землю, и цветок погиб. — Очень, оч-чень дурной фэншуй. И еще потребуется сменить краску на стенах.

Ли уважительно взял старца под локоть.

— Краска меня пока устраивает. Простите, но вам пора.

— Завтра я вернусь с детальным планом.

— О, вряд ли стоит так спешить. Вечером я переговорю с дядей.

— Дядюшка Ифу — мой давний друг. Я многим ему обязан.

— Не сомневаюсь.

Пожилой мужчина медленно двинулся к выходу. На пороге он оглянулся, обвел взором кабинет.

— Этот фэншуй не сулит удачи.

Выпроводив посланца дяди в коридор, Ли Янь возвратился в комнату детективов. Сидевшая там компания, включая Маргарет, встретила его лукавыми улыбками.

— Что ж, может, нам пообедать? — мягко осведомилась Маргарет.

— Она предлагает заместителю пообедать вместе, — перевела Лили, и коллеги Ли с интересом посмотрели на своего босса.

Ли Янь понял, что попал в западню. Американка оказала неоценимую услугу шефу и, косвенно, ему самому. По этикету, в точном соответствии с практикой гуаньси, он был в долгу. В конце концов, обед — не слишком высокая цена за подобное благодеяние, к тому же коллеги вряд ли позволят ему уклониться от расплаты. Ли медленно вытащил из поясного кармашка луковицу часов, щелкнул крышкой, бросил взгляд на циферблат.

— В общем-то у меня не так много времени. — Фраза прозвучала почти грубо.

Лили шепотом повторила ее по-китайски.

— Босс, — с упреком заметил У, — она заслужила большего.

Маргарет перевод не потребовался.

— Обойдемся без излишеств. Мне хватит и гамбургера.

Ли Янь понимал: выхода все равно нет. Мозг пронзила озорная мысль.

— О'кей. Есть одно местечко.

— Пойду предупрежу водителя, — вызвалась дама-констебль.

— Ни к чему, — остановил ее Ли. — Я сам сяду за руль. Увидимся через час. — Он учтиво распахнул дверь в коридор. — Прошу вас, мадам.

Лили обиженно поджала губы: ею опять пренебрегли. Но спорить было глупо.

— Пока! — на американский манер бросил У.

Возле двери Маргарет на секунду замешкалась, вспоминая нужное слово из разговорника, который она от скуки листала в полете.

— Цзайцзянь! До встречи.

Ответом ей был добродушный смех и хор голосов:

— Гуд-бай, леди!

* * *

Усевшись в темно-синий джип, они двинулись сначала на юг, затем, через пару кварталов свернули на запад, в сторону улицы Дунчжимэнь. Оба молчали: обстановка на дороге была достаточно напряженной, и Ли Янь не мог позволить себе расслабиться. Минут через пять Маргарет искоса взглянула на водителя, негромко произнесла:

— По словам Лили, детективы сказали, что специалиста по фэншую прислал ваш дядя.

— Это так. — Ли не хотел развивать тему, но попутчица проявила характер.

— Значит, сейчас фэншуй не в почете?

Он пожал плечами.

— Официального запрета не существует. Честно говоря, я плохо в этом разбираюсь.

— Какой позор. Ведь вы же, китайцы, его и придумали. Лекцию, что я прослушала в Америке, читал ваш соотечественник. Если не ошибаюсь, практика фэншуя берет начало в обрядах древней религии даосизма?

— Что заокеанскому китайцу известно о даосизме? — В голосе Ли звучало пренебрежение.

— Думаю, больше, чем вам.

Ли Янь с досадой посигналил забывшемуся велосипедисту.

— Даосизм… Понятие дао в буквальном смысле означает «путь». Философ Лао-Цзы учил, что человек должен занять в мире свое место, причем сделать это без всяких усилий, естественным образом, не нарушая существующей в природе гармонии. Когда каждый находится на своем месте, люди начинают осознавать ответственность за собственные поступки, ведь для всякого действия есть равное ему по силе противодействие. Любой шаг имеет последствия.

Слушая, Маргарет внезапно поняла, что постулаты древнекитайской философии напрямую связаны с проблемами, о которых говорил Боб Уэйд: с особенностями китайского общества и с тем, как они отражаются на мышлении его граждан; с подчинением интересов личности интересам коллектива; со взаимной зависимостью всех живущих.

Как бы прочитав ее мысли, Ли Янь продолжил:

— Разумеется, это не только наша философия. О том же рассуждали и лучшие умы Европы: «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе; каждый является частью материка, частью великой…»

В памяти Маргарет всплыл урок английской литературы: «Смерть каждого умаляет и меня, поскольку я частичка человечества; вот почему никогда нельзя сказать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».

— Конечно, Джон Донн писал в Англии XVII века, — сказал Ли. — Но он наверняка черпал свое вдохновение из трудов древних китайских мудрецов.

Маргарет не сумела скрыть изумления.

— А разве в Народном университете общественной безопасности изучают поэзию Джона Донна?

Ли Янь подавился смешком.

— О нет.

— Неужели в школе?

Ли покачал головой.

— Это все мой дядя Ифу. Он получил образование в американском колледже в Пекине, еще до прихода к власти коммунистов. Потом ему предложили аспирантуру в Кембридже, но дядя предпочел остаться дома, чтобы помочь выстроить новый Китай. — Ли едва заметно нахмурился. — Его вполне можно считать олицетворением даосского монаха.

— И как же ваш дядя помогал строить новый Китай? — скептически осведомилась Маргарет, но Ли Янь ее скепсиса не расслышал.

— Он стал полисменом.

— Что?

— Видите ли, окружающие считали дядю интеллектуалом, а в те годы на таких смотрели косо. Свободомыслие было опасно. Вот он и решил записаться в полицию и отправиться на Тибет.

Маргарет тихонько присвистнула.

— Да… Вместо Кембриджа — Лхаса.

Ли Янь хранил невозмутимость.

— Таким было время. Дядя с женой отправился туда из Сычуани пешком.

— Пешком!

— Дорог в горах тогда не было. В Тибет они пришли через три месяца.

Подобный переход Маргарет могла сравнить лишь с продвижением американских пионеров на Дикий Запад. Но то было в начале XIX века, а Ли Янь говорил о событиях всего лишь пятидесятилетней давности.

— В Пекин власти вернули его в 1960-м. К моменту выхода на пенсию, а это произошло пять лет назад, дядя был уже старшим комиссаром, руководителем всей столичной полиции. Приехав на учебу в университет, я поселился в его квартире.

Интересно, подумал детектив, в состоянии ли американка представить себе, как трудно ему было ступать по шагам такого родственника. Самому Ли шаги эти казались немыслимыми, чересчур широкими. Если каким-то чудом племянник умудрился бы не отставать, то люди вполне могли бы подумать, что он влез в чужие башмаки. Нет, повторить путь дяди ему не удастся.

Джип несся по проспекту Северная Сидань. У перекрестка с Западной Чан'аньцзе, Ли Янь остановил машину напротив входа в небольшой ресторанчик. Сквозь стеклянную дверь виднелась длинная стойка самообслуживания. На тротуаре под деревьями тянулись ряды велосипедов; между ними сновали уличные торговцы, наперебой предлагая прохожим свой товар: ярко раскрашенные маски персонажей пекинской оперы, нейлоновые чулки, которые при прорыве не образовывали петель, и прочую дребедень. Возле бордюра сидела пожилая женщина с безменом, готовая взвесить покупателю пригоршню жареного арахиса. Кругом толпился народ, и многие с удивлением оглядывались на светловолосую голубоглазую янгуйцзы, выбравшуюся вместе с высоким китайцем из джипа. Под устремленными на нее взглядами Маргарет почувствовала себя неловко.

— «Тяньфу доухуа чжуан», — раздельно произнес Ли Янь.

— Простите?

Раскрыв дверь, он учтиво пропустил даму вперед.

— Это название ресторана. «Тяньфу» означает «край изобилия» — так с древних времен называют мою родную провинцию Сычуань. «Доухуа чжуан» можно перевести как «деревня, где делают соевый творог». Готовят здесь превосходно.

На первом этаже было полно припозднившихся посетителей, которые сидели за общими столами. Вдоль стен в стеклянных витринах хозяин заведения выставил блюда с закусками. От двери к стойке тянулась очередь тех, кто предпочитал взять обед навынос. Кивком Ли указал Маргарет на лестницу.

— Там настоящий ресторан, с меню и официантками, но у меня действительно мало времени. Давайте просто перекусим, ладно? Еда вас не разочарует.

— Уверена. — Маргарет обвела взором помещение. — Только выбор за вами. Слишком много всего.

— О'кей. Вы любите лапшу?

Получив утвердительный ответ, Ли Янь взял поднос, вернулся через минуту с двумя чашками лапши и предложил пройти к стеклянному прилавку. Маргарет увидела десятки неглубоких пиал: жареный тофу с соусом, копченый тофу, кусочки курицы на крошечных бамбуковых шампурах, грибы, маринованные овощи и что-то еще, от чего во рту у нее начала скапливаться слюна. Детектив выбрал несколько тарелочек. Над прилавком стоял пряный аромат специй. У самой кассы Ли поставил на поднос два бокала пива, расплатился. За столиком возле окна обнаружилась пара свободных стульев. Небольшая компания обедавших было притихла, однако в следующее мгновение разговор потек по прежнему руслу. «Слава Богу, — подумала Маргарет, — кажется, они не намерены заглядывать мне в рот».

— Значит, — сказала она, продолжая начатую в машине беседу, — вы так и живете с дядей и его супругой?

— Только с дядей. Его жена умерла еще до моего приезда в Пекин, я ее ни разу не видел. Дядя до сих пор переживает ее смерть.

Слушая, Маргарет не забывала с ловкостью работать палочками. Еда и в самом деле оказалась восхитительной, но минут пять спустя язык и небо американки горели огнем. Она сделала жадный вдох.

— Господи, ну и ну!

Поднеся к губам бокал с пивом, Маргарет едва ли не наполовину осушила его одним глотком. В темных зрачках Ли Яня вспыхнули веселые искорки.

— Сычуаньская кухня известна своей остротой. Нравится?

Лоб Маргарет покрыла испарина, щеки раскраснелись.

— Вы привели меня сюда специально, чтобы выжечь мои внутренности. Так?

Спокойствие собеседника ее бесило.

— По-другому в Сычуани не готовят, — ровным голосом сообщил Ли. — Я решил, вам будет интересно попробовать. Не думал, что вкусовые бугорки американцев окажутся… столь изнеженными.

— Вы настоящий негодяй, Ли Янь, вот вы кто такой. Ясно?

Слова эти показались Ли музыкой. Она запомнила-таки его имя! Когда рука Маргарет потянулась к бокалу, детектив остановил ее.

— Нет-нет, жидкость вам не поможет. — Ли Янь достал из кармана пакетик сахару. — Только это.

— Сахар?

— Да. Он снимает чувство жжения.

Поколебавшись, Маргарет высыпала белые кристаллики на язык. Удивительно, но бушующий во рту огонь почти мгновенно угас.

— Вы были правы, — с удивлением признала она. Ли улыбнулся:

— Острое и сладкое. Гармония противоположностей, как в случае с инь и ян.

— Я полагала, что в фэншуе вы не разбираетесь.

— Практика для меня — темный лес, но принципы в целом понятны. — Ли Янь набил рот горчайшим маринованным перцем.

— Как вы это терпите? — Маргарет была поражена. — Неужели не жжет?

— Привычка. Если вы съедите его еще немного, то почувствуете не жжение, а чистый вкус. Только не забывайте при этом про лапшу.

Маргарет с опаской последовала совету. Ли вновь оказался прав: еда уже не так раздирала ей горло. Но обойтись без глотка пива все же не удалось.

— А где вы сумели в совершенстве овладеть английским? В школе?

— Нет. Школа дала лишь основу. Английским со мной занимался дядя Ифу. Он говорил, в мире всего два языка, которые стоит изучать. Первый — китайский, второй — английский.

Теплоту, звучавшую в голосе Ли, когда он произносил имя дяди, было невозможно не заметить. Маргарет почти с тревогой осознала, что лицо детектива перестает казаться ей неприятным. Теперь она видела перед собой обычного человека. Как он мог показаться ей несимпатичным? В темных глазах китайца светились ум и доброта.

— Каждый день дядя заставлял меня выучивать десяток слов плюс, обязательно, один глагол. А через день проверял, предлагал составить из них фразу. В парке Юйюаньтань есть уголок — горожане называют его «инглиш корнер». Там собираются те, кто изучает английский, чтобы просто поболтать, попрактиковаться. По воскресеньям мы отправлялись в парк и говорили, говорили, говорили… Время от времени туда заглядывал какой-нибудь турист из Британии или США, и дядя советовал мне вступить с ним в беседу. Так я узнавал жаргонные словечки, обиходные выражения и ругательства, которые не мог найти в словарях. Было здорово. Дядя Ифу считал, что понять другое общество человек сумеет тогда, когда полностью усвоит, какими словами там принято выражать негативные эмоции.

Оспаривать это Маргарет не захотела.

— Вашему дяде следовало стать учителем, — с улыбкой сказала она.

— Работа преподавателя ему бы, наверное, пришлась по душе. Детей у дядюшки не было, поэтому все свои отцовские чувства он перенес на меня. — Ли Янь поднял чашку к губам и принялся поглощать лапшу, помогая себе палочками. — Но английским я обязан не только ему. По окончании университета я полгода провел в Гонконге, стажируясь у опытного британского полисмена, который не захотел покинуть бывший доминион. С его помощью я совершенствовал язык. Позже меня на три месяца отправили в Америку, прослушать курс по ведению уголовных расследований. Лекции читались в университете штата Иллинойс, в Чикаго.

— Серьезно? — Маргарет покачала головой. — Я сама слушала этот курс.

— Но вы же занимаетесь судебной медициной?

— Да, это моя специальность. Однако практику я проходила в пожарной части при Управлении чикагской полиции. И не жалею об этом. Там мне предложили… ну, повысить квалификацию, что ли. Год спустя я на тех же курсах читала лекции и познакомилась с вашим шефом. Даже странно, что наши пути пересеклись только сейчас.

Ли Янь глубокомысленно кивнул.

— Дополнительное обучение оплатил ваш работодатель?

— Как бы не так! — Маргарет улыбнулась. — Взяла три месяца за свой счет. Я могла себе это позволить: рядом был муж, который приносил домой неплохие деньги.

— А-а. — Ли Янь не сумел бы объяснить, почему эта фраза его разочаровала. Взгляд инспектора скользнул по тонкому обручальному кольцу. — И давно вы замужем?

— По собственной глупости, — в голосе Маргарет китайцу почудилась горечь, — с двадцати четырех лет. Седьмой год. Должно быть, разбила зеркало.

— Разбили зеркало? — недоуменно переспросил Ли.

— На Западе есть такое поверье: разбитое зеркало сулит человеку семь лет неудач. Но, поскольку брак уже распался, беды мои, надеюсь, остались в прошлом.

В душе инспектора шевельнулось чувство облегчения. По-прежнему заинтригованный, Ли спросил:

— Чем он занимался, ваш бывший супруг?

— Читал лекции по генетике студентам Университета Рузвельта в Чикаго. Генетика была его коньком. Так по крайней мере я всегда думала. — За небрежностью, с которой была произнесена эта фраза, Ли угадал старую боль. — Он не уставал повторять, что генетика — это либо спасение, либо проклятие человечества. Людям, говорил он, предстоит сделать выбор.

— Жизнь всегда предлагает выбор.

— И многие из нас ошибаются.

Внезапно Маргарет осознала, что тема грозит завести собеседников слишком далеко. Опустив глаза, она смущенно произнесла:

— Боюсь, моя личная жизнь вам порядком надоела. Не хотите послушать, как я стала экспертом по хрустящим корочкам?

— По чему?

Маргарет рассмеялась.

— Так патологоанатом, с которым я работала, называл жертвы термических ожогов. Хрустящие корочки, а? Вам не противно? — Ли Янь действительно ощутил в горле комок. — Думаю, тут сработал своеобразный механизм самозащиты, некое извращенное чувство юмора. Ничего не поделаешь: мы живем в больном мире и реагируем на него как не совсем здоровые люди.

— Согласен. И что же заставило вас заняться… хрустящими корочками?

Почти неприличное звучание этих двух слов напомнило Ли Яню запахи прозекторской. Детектив поморщился.

Видя гримасу на его лице, Маргарет сдержала улыбку.

— Похоже, впервые я ощутила интерес, ассистируя судебному медику в городе Уэйко, Техас. Позже, работая в медицинском центре университета Иллинойса, я часто имела дело с ожогами у пострадавших в автомобильных катастрофах, на пожарах, при падении самолетов. Несколько раз попадались жертвы самосожжения. Потом меня взяли сотрудником в бюро экспертиз при полицейском управлении округа Кук, где фактически и началась моя настоящая специализация. Не могу сказать, чтобы я всю жизнь только о такой карьере и мечтала, но ведь мечты юности далеко не всегда сбываются, правда? — Ли почувствовал на себе ее взгляд.

— Правда.

Она засмеялась.

— Экономите на словах?

— Почему вам захотелось приехать в Китай?

Неожиданный вопрос выбил Маргарет из колеи; со стороны это выглядело так, будто голубое сияние ее глаз кто-то выключил. Лицо американки поскучнело.

— О, просто подвернулся случай выбраться из Чикаго, когда я уже не могла там больше оставаться. Мне было все равно, куда ехать; назовите любую страну и не ошибетесь.

Интуиция подсказала Ли Яню, что сейчас он ступил на опасную территорию. Новые шаги не только не имели смысла — они лишь разрушили бы достигнутое хрупкое взаимопонимание. Детектив вытянул из кармана цепочку с часами.

— Вы позволите? — Маргарет подставила ладонь, на которую он и опустил механизм в луковице. Матово блеснувший корпус был выполнен из сплава олова и свинца, на кожаной петельке — к ней крепилась цепочка — серебром сверкнула крошечная голова орла. — Какая необычная вещица! Куплена в Штатах?

— В Гонконге. — Ли сверился со стрелками. — Извините, мне уже пора.

— Понимаю. — Маргарет допила пиво, и оба вышли в палящий зной. — Во рту все горит!

Ли Янь осторожно взял ее под руку, но, вместо того чтобы подойти к джипу, направился вдоль витрин бесчисленных лавок.

— Китайцы — народ практичный, — бросил он на ходу. — Вот почему рядом с рестораном сычуаньской кухни вы обязательно найдете местечко, где продают мороженое.

Возле маленького кафе Ли остановился. Вывеска над дверью приглашала заглянуть в легендарный «Баскин-Роббинс». Ниже более мелким шрифтом было выведено: «Совместное китайско-американское предприятие».

— Не верю своим глазам! — со смехом сказала Маргарет.

— Специально для особо тонких натур из США, — ухмыльнулся ее спутник.

Они зашли. Минут через пять оба почти бежали к машине. Шарики мороженого в вафельных рожках уже начали оплывать.

* * *

На обратном пути что-то произошло. Что-то непонятное для обоих, слишком сложное в и без того запутанном мире человеческих взаимоотношений. Так бывает, когда приемник сбивается с волны и классическую мелодию едва можно расслышать за раздражающим треском атмосферных помех. Мороженое было съедено задолго до того, как джип остановился у здания первого отдела; прохлада лакомства остудила чувство теплоты, возникшее за обедом. Маргарет показалось, что чувство это она сама себе придумала, приняла за него жар специй. Ли Янь всю дорогу молчал. В те редкие моменты, когда взгляды обоих встречались, глаза его оставались пустыми, как бы наглухо захлопнутыми. Куда исчез человек, который с такой любовью рассказывал о своем дяде, о беседах в парке на английском, о мечте работать в полиции? Перемена, произошедшая с Ли за короткий путь, пугала. Сейчас рядом с Маргарет сидел тот же отталкивающе угрюмый офицер, чья грубость запомнилась ей предыдущим утром. На деликатные попытки американки завязать разговор китаец отвечал подчеркнуто односложно — видно было, что и это ему в тягость. Может, она ненароком обидела его? Но чем?

Ли Яня душила злость, и объектом ее являлся он сам. Нельзя, нельзя было выезжать в город: он угодил в ловушку и лишь теперь начинал осознавать все последствия скоропалительно принятого решения. Детектива ожидали не только язвительные расспросы коллег: с их ехидством он готов справиться, — а вот поставить под контроль отношения с Маргарет было выше его сил. Во время беседы за столом он позволил себе расслабиться, утратил чувство самоконтроля. Как он мог раскрыть душу перед какой-то янгуйцзы? Непростительно. Лавируя в потоке машин, Ли Янь искал ответ на вопрос: почему он ей поддался? Мало того что Маргарет — иностранка, да еще с хорошо подвешенным языком. Она была вызывающе уверена в себе и являлась представителем культуры, которая не имела ничего общего с его миром. Ли искоса взглянул на пассажирку: та сидела, застыв в высокомерной позе. За столом она показалась ему почти человеком: блеск в глазах, искренние интонации, чуть ли не рана в душе… Вот, наверное, почему она сейчас так холодна — разоткровенничалась, а теперь сожалеет об этом.

Лили Пэн злилась на них обоих. В самом деле, опоздать на сорок минут! Разумеется, Лили промолчала: не выговаривать же старшему по званию. Сидя возле окна в комнате детективов, констебль походила на бесформенную грозовую тучу. Негодование объяснялось не столько медлительностью обедавших, сколько тем, что саму ее в ресторан не пригласили. Лили до смерти хотелось знать, о чем у этих двоих шла речь. От того же любопытства сгорали и детективы, хотя в ожидании босса им было чем занять себя. Через кабинет прошла целая вереница представителей пекинского отребья — небритых, в грязной одежде, с сальными волосами. Кто-нибудь из следователей делал записи в карточке, а потом задержанного выводили на допрос. В большинстве своем задержанные были мелкими уличными воришками, которые могли что-то знать или слышать о человеке со сломанной шеей, обнаруженном в районе Дианьмэнь. Телефоны звонили не переставая. Цянь раз двадцать снимал трубку, а после одного из звонков вызвал дежурного и распорядился доставить зубные карты из какой-то клиники в лабораторию вещественных доказательств при университете. Полученный оттуда факс стал поводом для приглушенной дискуссии, однако Лили, как ни вслушивалась, ничего не поняла: фразы следователей звучали для нее абракадаброй.

Когда она в очередной раз посмотрела на часы, дверь комнаты распахнулась. К вошедшим Ли Яню и Маргарет обернулось несколько голов, но профессионализм взял верх; упражняться в остроумии детективы будут позднее. То, что ни заместитель начальника отдела, ни американка не удостоили Лили хотя бы взглядом, лишь усилило ее раздражение. Оба прошагали прямо в кабинет Ли, оставив у сидевших за столами неясное чувство неловкости. Ли Янь тут же снял трубку телефона.

— Мы на месте, шеф. Конечно, в любое время. — Он повернулся к Маргарет. — Начальник сейчас подойдет. Считает своим долгом поблагодарить вас.

— Вот как? — В голосе американки звучало безразличие.

Ступив в кабинет, Цянь протянул боссу листок факса.

— Зубная карта подтвердила личность погибшего в парке Житань. Это действительно Чао Хэн. Шесть месяцев назад Чао вышел на пенсию по причине слабого здоровья, а до этого работал научным консультантом в министерстве сельского хозяйства. Жил в собственной квартире неподалеку от Чунвэньмэнь.

Ли пробежал взглядом по тексту.

— Вы оказались правы, мадам, в обоих случаях: идентификации личности погибшего и наркотика. — Он взмахнул листком. — Вот результаты анализа. В крови Чао Хэна обнаружен высокий уровень кетамина.

Маргарет сухо кивнула. Если бы ей предстояло продолжить участие в расследовании, она наверняка проявила бы куда больший интерес к вестям из лаборатории. Но в данную минуту дело Чао Хэна ее уже не волновало. Устанавливать истину будут другие, те, кому она дала надежную нить. Оказать следствию новые услуги Маргарет не могла — да никто ее об этом и не просил. Перемена в настроении Ли Яня слишком сильно повлияла на американку: проведя в Китае ровно двадцать четыре часа, Маргарет уже была готова посчитать свою миссию законченной и уехать — куда глаза глядят.

Ли бросил на нее быстрый взгляд. Американка безучастно смотрела в окно. Внезапно инспектора кольнуло чувство досады: неужели ей все равно? Залетела сюда на пару часов, показала высочайший класс и, как гордая птица, махнула крылом. Что ж, попутного ветра! Он вернул листок факса Цяню.

— Спасибо. Нужно будет поговорить.

Услышав звук шагов за спиной, оперативник развернулся. В кабинет вошел начальник первого отдела Чэнь Аньмин. Он деликатно пожал Маргарет руку.

— Доктор Кэмпбелл, весьма признателен вам за оказанную помощь. Без нее мы бы долго блуждали в потемках. Согласен, Ли Янь?

Ли вяло кивнул:

— Так точно, шеф.

— Надеюсь, мой заместитель был достаточно корректен?

— Безусловно, мистер Чэнь. Он угостил меня прекрасным обедом в ресторане сычуаньской кухни. У меня во рту все еще горит.

— Это было самым меньшим, чем я вам обязан, — отозвался Ли.

Шеф сердечно рассмеялся — к немалому удивлению детективов, которые то и дело поглядывали в сторону оставшейся открытой двери. Затем Чэнь Аньмин жестом предложил Маргарет следовать за ним и двинулся к выходу. Последней в коридор с обиженным видом вышла Лили.

— Позвольте проводить вас до машины, мадам. Через четверть часа я обязательно свяжусь с профессором Цзяном, чтобы поблагодарить его за содействие.

Уже в коридоре Маргарет оглянулась: Ли с жаром выяснял что-то у детективов. Скорее всего, подумала американка, больше они не увидятся.

Когда Маргарет в сопровождении шефа зашагала к лестнице, Ли Янь как бы ненароком повернулся к двери. В проеме мелькнула спина женщины. «Вот так, — решил старший инспектор. — Даже не посмотрела на меня».

В кабинет ввели следующую пару задержанных.

— За утро мы опросили пятнадцать человек, — сказал У. — С Мао Мао был знаком каждый. Все — настоящий сброд: наркоманы, сутенеры, проститутки. — Ли Янь задумчиво расхаживал у окна. — Мао Мао был довольно мерзкой личностью, босс, по нему вряд ли кто-нибудь льет слезы, даже семья. Когда мы рассказали о его смерти матери, та только сплюнула: «Хвала небу, избавились».

Сквозь листву деревьев Ли видел, как Маргарет садится в «БМВ». «Избавились», — повторил он про себя. В этот момент американка подняла голову к окну. Ч-черт, заметила! Старший инспектор резко отступил к стене, в лицо ему бросилась кровь. Да что за глупости, ведь он не мальчик. Ли Янь заставил себя сосредоточиться на словах У.

— Мао Мао торговал наркотиками. В «Золотой круг» он, конечно, доступа не имел, был просто навозной мухой.

«Золотым кругом» детективы называли главарей мафиозного сообщества, которое заправляло в Пекине всей торговлей «волшебным порошком». Руки членов «Золотого круга» были безупречно чисты, каждый располагал убедительным алиби и еще ни разу не попадался с поличным. Этот круг избранных всего лишь делал деньги — меняя золото на смерть.

— Естественно, — продолжал У, — никто из задержанных ничего не знает. И еще, босс — ведь у тебя нюх на подобные вещи, — мне кажется, они не лгут.

Ли Янь с отсутствующим видом дернул головой.

— Верхи часто бывают лучше осведомлены о жизни дна, чем низы, приятель. Разыщи-ка досье на Иглу. Оставишь на моем столе, вечером полистаю.

Под оперативным псевдонимом Игла в пекинской полиции значился организатор уличной сети распространителей героина. Одно дело знать, и совершенно другое — иметь неопровержимые доказательства. Иглу отделял от общества занавес полного молчания, и с подобной конспирацией китайские детективы еще не сталкивались. В данном случае «линия масс» не выдерживала конкуренции с атмосферой всеобщего страха.

— Понял, босс. Показания задержанных ты получишь, как только девочки их отпечатают. — У направился к двери.

— Кстати, — окликнул его Ли, — Мао Мао курил?

Подчиненный развел руками.

— Не выяснял, босс.

— Займись этим немедленно. — Ли Янь махнул рукой следователю Чжао и попытался открыть окно: в кабинете стояла духота. Рама не поддавалась, и Ли вспомнил о мастере фэншуя. Перспективу рассохшееся дерево, может быть, и не ограничивало, но доступ кислорода определенно перекрывало. — Есть какие-нибудь новости о строительном рабочем? — спросил он, когда Чжао переступил порог кабинета.

— Кое-что. Получили факс из Шанхая. — Чжао сверился с записной книжкой. — Это Го Цзинбо, тридцати пяти лет, разведен. В архивах полиции не числится. Связи с уголовниками не установлены. Около полутора месяцев назад уволился со стройки в Шанхае — друзьям сказал, что хочет найти работу в Пекине, — но зарегистрировался он у нас лишь четыре недели спустя. Выходит, пару недель где-то болтался.

— Нашел?

— Ты о чем, босс? — Вопрос сбил Чжао с толку.

— О его работе, — раздраженно бросил Ли Янь.

— Ну, тут я все проверил. Запросов от него никуда не поступало.

— Приятели у него здесь были?

— Нам о них, во всяком случае, неизвестно. Остановился Го в общежитии на севере Пекина — точнее, в ночлежке, где нормальный человек побрезговал бы провести сутки. Там его никто даже не запомнил.

— Он курил?

Чжао кивнул.

— Средний и указательный пальцы коричневые от никотина, в кармане коробок спичек, полпачки сигарет.

— Марка?

— Наши.

Ли тяжело вздохнул. Хоть бы какую-нибудь зацепку, пусть самую ничтожную! Где она?

— Думаю, стоит поискать среди тех, кто прибыл в город за последние шесть недель.

Чжао горделиво улыбнулся:

— Уже ищем, босс. — На секунду лицо его стало озабоченным. — Но на это уйдет время.

— Почему?

— Видишь ли, таких более полутора тысяч.

— Тогда что ты тут торчишь? — Большим пальцем правой руки Ли Янь через плечо указал офицеру на дверь. — За работу!

На пороге выросла фигура У.

— Только что беседовал с двумя дружками Мао Мао. Он не курил. Окурок оставлен неизвестным.

— Спасибо.

Ли Янь плотно прикрыл дверь, опустился в старое деревянное кресло, унаследованное вместе с кабинетом. Подлокотники жалобно скрипнули. Старший инспектор сложил ладони и, упершись кончиками пальцев в основание носа, расслабленно прикрыл глаза. Память с готовностью выдала образ смеющейся за столом в ресторане Маргарет. Ли нервно моргнул, изгоняя наваждение, и тут же увидел себя стоящим на небольшой поляне в парке Житань перед дымящейся черной массой. Сознание услужливо воспроизводило не только картинку, но и звук: печальный стон скрипки. Как на мониторе компьютера, на передний план выплыло окно с вопросом: «Почему?» Картинка была до абсурда рельефной. Сожжение человека в многолюдном парке выглядело как ритуальное жертвоприношение. Ли заставил себя встать на место преступника, продумать детали заранее спланированного убийства. Где-то в укромном уголке, очень может быть, в квартире жертвы, душегуб нанес Чао Хэну удар по голове — удар, лишивший генетика способности двигаться, но не жизни. Затем в лодыжку бесчувственного мужчины был сделан укол кетамина. Если все это действительно происходило в квартире, то преступник должен был перевезти тело к месту финальной сцены. Для осуществления замысла ему требовалась темнота; мало того, Чао Хэна нужно было доставить в парк еще до рассвета, до того времени, когда служитель распахнет ворота навстречу первым посетителям. А потом злодей сидел со своей ношей в кустах, дожидаясь, пока на тропинках не послышатся голоса людей. Поляна хорошо скрыта зеленью, однако риск быть обнаруженным оставался достаточно высоким. Да, еще и окурок! Если убийца был курильщиком, то неужели за два или три часа ожидания рассвета он довольствовался лишь одной сигаретой? По логике окурков должно было быть больше: четыре или пять. Рядом с «Почему?» возникло слово «Окурок». Итак, вот убийца усаживает безвольное тело Чао Хэна на землю, обливает его из канистры бензином, подносит зажигалку. Для палача это был момент наивысшего риска. Секундой позже он уже скрылся за кустами и помчался прочь от дорожки, по которой к жуткому костру бежали, ни о чем не подозревая, две маленькие девочки. Значит, когда тело обнаружили, убийца все еще находился в парке. Кто-то должен был его видеть. Очевидец. К висевшим в мозгу «Почему?» и «Окурок» добавилось «Свидетель». Но на первом плане упрямо оставался вопрос. С какой стати кому-то понадобились поистине дьявольские ухищрения, чтобы выдать убийство за самоубийство? Почему столь предусмотрительный злодей беспечно бросил в траву тщательно затушенную сигарету? «Окурок» переместился в виртуальной картинке под «Почему?», а внимание Ли переключилось на «Свидетель». Убийцу, как бы осторожен он ни был, кто-нибудь наверняка видел.

Старший инспектор раскрыл глаза, неохотно повернул голову к двери.

— Цянь!

Через мгновение створка дрогнула.

— Да, босс?

— Как обстоят дела со списком посетителей парка?

— Я над ним работаю.

— Прибавь скорости. Убийца обязательно попался кому-нибудь на глаза. Он был в парке, когда девочки наткнулись на тело. Нам срочно нужны свежие воспоминания посетителей. Возьми людей себе в помощь — столько, сколько потребуется.

— Будет сделано. — Цянь прикрыл дверь и уже сквозь нее услышал вопрос босса:

— В квартире Чао Хэна побывали?

— Только сержант из участка, чтобы опечатать жилище. — Для ответа Цяню вновь пришлось сунуть голову в щель. Он бросил взгляд на часы. — Эксперты будут здесь минут через сорок.

Ли Янь поднялся.

— Как только закончишь со списком, съездим туда вместе. Хочу посмотреть.

Голова кивнула и исчезла. Энергично взмахнув пару раз руками, Ли подошел к окну. С того момента, как он видел садившуюся в машину Маргарет, миновали, казалось, долгие часы. Образ американки стал расплывчатым, отдалился. Вместо него в мозгу вновь возник экран компьютера. Ответ крылся именно в «Почему?». Ответ, но не путь к ответу. Да еще этот окурок плюс два найденных рядом с парой других трупов! Внезапная мысль заставила Ли протянуть руку к телефону. Он торопливо набрал номер. Ждать пришлось не меньше минуты.

— Доктор Ван? Я хотел бы попросить вас…

* * *

Чао Хэн жил на улице Сихуаши в районе Чунвэньмэнь, расположенном к юго-востоку от центра Пекина. Квартира находилась в довольно новом многоэтажном доме, двор которого окружала высокая ограда. Застекленные лоджии жильцы использовали по своему усмотрению: кто-то выращивал в них зелень к столу или цветы, кто-то сушил белье. Вплоть до верхнего, двенадцатого этажа под окнами торчали металлические ящики кондиционеров, без которых жизнь в городе летом становилась невозможной. Цянь поставил джип между машиной участкового и пикапом экспертов, подъехавших к дому минут на пять раньше. Чуть в стороне, в тени огромного холщового зонта сидела женщина, почти старуха; во взгляде ее, брошенном на прибывших, светилось неуемное любопытство. На площадке для игр перебрасывались мячом дети, и их крики эхом отражались от бетонного утеса дома. По обеим сторонам асфальтовой дорожки, что вела к двери, аккуратными рядами стояли велосипеды. Других средств транспорта во дворе не было.

После яркого солнечного света пыльный подъезд показался Ли Яню мрачной пещерой. Дверца лифта оказалась открытой. В кабинке на крошечном табурете восседал тщедушный человечек с темным от загара лицом, одетый в вытертые, блекло-синего цвета шорты и мятую футболку. Тлевшая в изуродованных артритом пальцах сигарета наполняла тесное пространство удушливым дымом. Над головами детективов гудели мухи, во влажном воздухе чувствовался слабый запах гниющих отбросов. Лениво уронив на пол лифта сгусток желтой слюны, человечек спросил:

— Вы к кому?

Ли вытащил из кармана и раскрыл обтянутое красной кожей удостоверение:

— Первый отдел пекинской полиции.

— Ага, опять Чао Хэн. — Лифтер привстал, освобождая место в кабинке. — Ваши люди уже там. — Он захлопнул дверцу и нажал кнопку пятого этажа.

Лифт со старческими стонами пополз вверх.

— Жильцы часто пользуются вашими услугами? — поинтересовался Ли Янь.

— Кто как. На ночь механизм отключают, и тогда все ходят по лестнице. От двери на нее у каждого есть свой ключ.

— Дверь соответственно имеется на каждом этаже? — Лифтер кивнул. — А гости?

— Гости могут подняться только лифтом.

— Но если он отключен?

— В это время у нас не бывает посторонних.

— И все же?

Лифтер пожал плечами.

— Те, к кому они направляются, должны знать о визите. Хозяин сойдет вниз, откроет ключом дверь, впустит их.

— Значит, вы по идее видите всех, кто входит и выходит?

— Получается так.

Ли и Цянь обменялись взглядами. Вполне могло быть, что лифтер запомнил убийцу.

— Чао Хэна кто-нибудь навещал? Давно у него были гости?

Мужчина с отвращением выпятил нижнюю губу.

— Гости? Они вертелись тут постоянно, нежные мальчики и янгуйцзы.

— Нежные мальчики? — Цянь изумленно присвистнул. — Что ты хочешь сказать?

— Симпатичные пухлогубые пареньки, лет пятнадцати-шестнадцати. Таких, как этот тип, следует изолировать от общества. Больной. — Лифтер вновь сплюнул.

Спутник Ли Яня брезгливо покачал головой, а босс между тем продолжал:

— Ты упомянул иностранцев. Что за люди?

— Наверное, из Америки. По-китайски ни слова не понимали.

— Наши сюда тоже заглядывали?

— Случалось, приезжали какие-то шишки на дорогих машинах. Одно время Чао работал в министерстве сельского хозяйства.

На площадке пятого этажа кабина дернулась и остановилась.

— А минувшей ночью у него кто-нибудь был? — спросил Ли.

Человечек отвел защелку двери.

— Последнюю неделю или две — никого.

— Тогда он должен был сам спускаться по лестнице.

— Сомневаюсь. Во всяком случае, не в мое дежурство. Он терпеть не мог считать ступеньки. Чао всегда казался мне подлецом.

Выйдя из лифта, Ли Янь непререкаемым тоном заметил:

— Нам потребуются твои письменные показания. Найдешь себе подмену?

— Без проблем. Уличный комитет позаботится об этом.

У нужной им двери стоял полицейский в униформе. Внутри квартиры работали двое экспертов: затянутыми в резиновые перчатки руками они осторожно брали вещи и осматривали их. Кондиционер явно был выключен, воздух застоялся. Один из экспертов предупреждающе бросил:

— Постарайтесь ничего не касаться!

По общепринятым в Китае меркам, жилище было слишком просторным для одинокого мужчины. С левой стороны прохода из холла виднелись две спальни, ванная комната и небольшая кухонька, по правую находилась гостиная с дверью в лоджию. Размеры квартиры безошибочно указывали на статус ее владельца.

Ли вместе с Цянем шагал из комнаты в комнату, вглядывался в детали интерьера, принюхивался. Устойчивый, прогорклый запах табачного дыма перебивала резкая нота какого-то антисептика. У детективов засвербело в носу. Вряд ли Чао морил тараканов. На кухоньке в ноздри обоим ударила вонь помойного ведра. В раковине под краном лежали тарелки с остатками пищи, на столе — засохшие потеки супа, пепельницы полны окурков. Ли Янь поднял один: на узкой полоске бумаги ниже фильтра теснились буковки: «Мальборо». Ли вернул окурок в пепельницу. Небольшой холодильник возле окна был почти пуст: пачка тофу, три банки пива и бутылка красного калифорнийского вина. Смотрелась бутылка как-то чужеродно: видимо, подарок. Может быть, Чао привез ее из командировки? Инспектор взглянул на этикетку: «Эрнст и Хулио Галло. Каберне совиньон». Похоже, хозяин не очень-то разбирался в винах, иначе он не поставил бы бутылку красного в холодильник. Значит… Вряд ли Чао купил ее сам. В шкафчике на стене имелись кое-какие припасы: упаковки лапши, пакетики с сушеными грибами, несколько банок овощных консервов и никелированная емкость с крышкой, почти до краев заполненная мукой. На тумбе у раковины валялся консервный нож, стояли две пустые стеклянные банки из-под персиков в сиропе.

— Он что, был вегетарианцем? — предположил Цянь.

— Наверное, — ответил Ли.

Взгляд его скользнул по кастрюлькам и сковородкам, в которых отсутствовали всякие следы рыбы или мяса. На кухоньке явно не хватало чего-то еще, чего-то очень привычного. Ли Янь не сразу сообразил, что его удивило.

— Я не вижу риса.

— Может, просто кончился?

— Может…

Они прошли в ванную комнату. Там царил тот же беспорядок, что и в кухне. Под зеркалом корчились смятые, до предела выдавленные тюбики из-под зубной пасты, между ними торчали три или четыре пластиковых флакона с шампунем, гелями для бритья и кремами. Само зеркало было в пятнах мыльной пены. На полочке у раковины лежал бритвенный станок, проржавевшее лезвие которого давно уже перестало быть безопасным. У двери висели захватанные серовато-желтые полотенца, по стенке ванны тянулась полоса засохшей грязи, напоминавшая ту, что оставляет на песке морской отлив. Ли Янь снял резиновую перчатку, пощупал полотенце. Пальцы детектива ощутили намек на влагу.

Цянь открыл туалетный шкафчик, из которого на пол посыпались бруски мыла, тубы моющих средств, пузырьки с перекисью водорода и кристаллами марганцовки. Он опустился на корточки, чтобы собрать упавшие предметы. Ли перегнулся через плечи оперативника. В шкафчике виднелись картонные упаковки западных лекарств со странными, экзотическими названиями: эпивир, АЗТ, крикхиван — и целый набор средств традиционной китайской медицины.

— Если не вегетарианец, то помешанный на своем здоровье ипохондрик, — заметил Цянь.

— Или больной, как сказал лифтер, — откликнулся Ли.

Цянь закрыл шкафчик, и оба вернулись в ближайшую к ванной комнате спальню, где один из экспертов нашел комплект для инъекций. В кожаном несессере Чао хранил шприц, иглы, металлическую ложечку, отрезок нейлонового шнура и целлофановые пакетики с белым порошком. Несессер был покрыт многочисленными царапинами, свидетельствовавшими о его ежедневном использовании. Про себя Ли Янь отметил, что при Чао, когда его обнаружили в парке, несессера не оказалось.

Спальня была увешана зеркалами; одно, в ногах широкой кровати, занимало всю стену, от пола до потолка. Постель разобрана, на полированном столике рядом — баночки с кремами, пудрой, столбики губной помады, карандаши для бровей, бесчисленные флакончики духов, притираний, ароматных эссенций. Лицо Цяня скривилось.

— Напоминает обиталище шлюхи.

Содержимое платяного шкафа подтвердило его правоту. На плечиках висели роскошные ночные сорочки черного и красного шелка, затканные драконами, порхающими бабочками, цветками орхидей. В ящиках были аккуратно сложены стопки мужского белья тончайшей ручной выделки. Там же обнаружились дамские туфельки на высоких каблуках, ажурные, напоминавшие рыбацкую сеть, чулки и короткая кожаная плеть-треххвостка.

— Да он действительно был извращенцем, — пробормотал Цянь, отходя от шкафа. — Тошно подумать о том, что этот тип здесь вытворял в компании пухлогубых мальчиков.

Оставив экспертов, которые занимались поисками отпечатков, Ли и его подчиненный перешли в соседнюю спальню. В отличие от первой та оказалась вполне благопристойной. Кровать застелена свежей простыней, покрывало не смято. Чувствовалось, что если здесь и ночевали, то редко. Шкаф был забит шерстяными костюмами в полоску и тщательно отутюженными белоснежными рубашками. На нижней полке — ряд строгих мужских полуботинок. Если в первой спальне перед детективами предстала частная жизнь хозяина квартиры, то во второй Чао Хэн демонстрировал свой, так сказать, официальный облик. Два лица, два абсолютно разных человека. Интересно, подумал Ли, который из них был настоящим? Многим ли это известно?

Гостиная явила третье лицо Чао. Просторная комната была со вкусом обставлена элегантной мебелью, включавшей в себя образчики дорогого антиквариата: лаковые столики с инкрустацией из перламутра, старинные ширмы, пурпурного атласа подушки на низких диванах. Три стены служили фоном для свитков из рисовой бумаги, на которых тушью были мастерски выписаны горы и сосны; четвертую закрывал огромный стеллаж с книгами. Полки прогибались от тяжести китайских и англоязычных изданий: «Сон в красном тереме» Цао Сюэциня и «Путешествие на Запад» У Чэнъэня соседствовали с «Гроздьями гнева» Джона Стейнбека и «Великим Гэтсби» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Ниже шла впечатляющая подборка научной литературы: «Опыты по структурированию ДНК», «Методика оценки риска в генной инженерии», «Вирусология растений», «Исследования генома риса». Имелись в библиотеке и справочники по медицине: «Иллюстрированный словарь терминов по акупунктуре», «Классические способы прижигания», «Лечение наркозависимости сеансами дыхательной гимнастики».

При виде сотен томов Цянь содрогнулся.

— Неужели есть люди, способные все это прочесть?

Ли Янь наугад снял толстый фолиант.

— Так, что у нас тут? «Основы генного моделирования». Судя по состоянию переплета, Чао Хэн смог. — Он возвратил книгу на место.

Вдальнем углу гостиной стоял мягко подсвеченный электрической лампой аквариум. Меж живых водорослей, ветвей кораллов и ракушек сновали яркие тропические рыбки, откуда-то со дна к поверхности воды поднимались крошечные шарики воздуха. На полке возле аквариума были расставлены коробочки с кормом. Ли Янь встряхнул одну — она оказалась почти полной. Взяв щепотку сушеного мотыля, детектив разжал пальцы над водой. Обитатели морской стихии изящными взмахами плавников неохотно понесли свои полупрозрачные тельца к поверхности. Через минуту, когда наблюдать за ними Ли надоело, он шагнул к двери лоджии. Застекленный балкон выходил на север, поэтому там не могло быть жарче, чем в стенах квартиры. Слева от двери под окном стояли два удобных кресла, между ними — невысокий столик с пустой бутылкой из-под пива, пепельницей и едва начатой пачкой сигарет «Мальборо». Ли Янь распахнул дверь, взял пачку: так и есть, не хватает всего двух или трех штук. Положив сигареты на стол, он всмотрелся в бутылку. Темное стекло несло на себе хорошо знакомый дактилоскопистам рисунок. Странно, подумал инспектор, человека уже нет, а след его все еще существует. Квартира, наверное, полна отпечатков потных пальцев Чао Хэна. В стоке ванны — или на расческах — эксперты уже наверняка нашли пряди его волос. Ковер, покрывала, подушки усыпаны невидимым слоем отмерших чешуек его кожи, в складках одежды сохранился присущий ему запах. Как бы там ни было, обстановка, предметы интерьера, книги, кухонная утварь — все здесь отражало личность хозяина. Любая деталь могла стать ключом к разгадке — если не имени убийцы, то причины убийства.

Ли посмотрел вниз, во двор. У ворот стояли три машины пекинской полиции; улица за стеной была пуста. Инспектор прикрыл глаза, попытался представить: вот убийца выносит сонного Чао Хэна из подъезда. Автомобиль он должен был оставить метрах в пяти от двери — подъехать ближе не позволяет высокий бордюр дорожки. Фонарей на проезжей части мало, расположены они довольно далеко друг от друга и почти скрыты листвой деревьев. Однако ворота освещены прожектором, а лучи его достигают ступеней подъезда. Для убийцы эти пять метров — самый опасный участок по пути в парк.

К тому же ему пришлось нести тело по лестнице, с грузом на плечах открывать и закрывать ведущую на нее дверь. Этому человеку хватало не только решительности, но и физической силы.

— Цянь!

Оперативник заглянул в лоджию.

— Весь внимание, босс.

— Спустись вниз, проверь, горит ли лампочка под козырьком подъезда. Да, и взгляни, заперта ли дверь на лестницу.

Выждав с секунду — вдруг последуют какие-то уточнения, — Цянь кивнул:

— Я мигом!

И скрылся.

Ли Янь еще некоторое время стоял в лоджии, мысленно пытаясь реконструировать картину событий предыдущей ночи. Минут через пять он вернулся в гостиную, к стеллажу. Пока взгляд его механически скользил по разноцветным корешкам, из глубины подсознания всплыла притча, которую рассказал Мэй Юань. «Два человека, и никакого подвоха. Один хранит у себя все книги мира; знание — это сила, и такое собрание делает его всемогущим. Второй никогда не расстается с парой палок, но они дают ему еще большую власть. Почему?» Внезапно Ли понял, что знает ответ. Он улыбнулся. Надо же, какая удача! Поразительно, неужели Мэй Юань читает мысли?

В темном углу гостиной едва заметно пульсировала красная точка. Детектив приблизился к стойке с миниатюрной стереосистемой: кассетная дека, тюнер, выдвигающаяся консоль для лазерных дисков. На жидкокристаллическом дисплее зеленовато светилась цифра «9».

— Эй, парни, вы включали музыку? — прокричал Ли в коридор.

— Я — нет, — отозвался кто-то из экспертов.

— Терпеть ее не могу, — буркнул второй.

В коридоре раздались шаги, и через мгновение порог гостиной переступил запыхавшийся Цянь.

— Лампочку у подъезда кто-то выкрутил, босс. По словам лифтера, вчера вечером, перед окончанием его смены, она была на месте. Дверь на лестничную клетку заперта.

Ли Янь провел ладонью по ежику волос.

— Такая техника тебе знакома? — Он указал подбородком в сторону стереосистемы.

— Предпочитаю тратить деньги на другое. — Цянь усмехнулся. — Да и времени у меня маловато. А что?

— Чао оставил аппаратуру включенной. CD-плейер стоит на паузе, индикатор мигает. Хочешь послушать то, что слушал он в тот момент, когда сюда явился убийца?

— Откуда тебе стало известно про убийцу?

— Это хорошо обоснованная догадка.

Ли Янь нажал на кнопку воспроизведения; в комнате зазвучали странные, непривычные для уха китайца аккорды. Старший инспектор снял с верхней панели системы тонкий футляр лазерного диска, покрутил его перед глазами.

— Европейская опера. Сен-Санс, «Самсон и Далила». — Ли вытащил из футляра бумажный вкладыш, пробежал глазами печатные строки. — Часть девятая, «Mon coeur s'ouvre a ta voix» — «Мое сердце откликается на твой зов». Самсон, освободивший еврейский народ из-под ига филистимлян, понимает, что должен противостоять чарам прекрасной Далилы. Но решимость героя угасает, когда он слышит любовную песнь обольстительницы. Забыв обо всем, он открывает коварной женщине секрет своей силы. Та остригает Самсону волосы, и он лишается могущества.

Что толкнуло Чао Хэна в руки убийцы: губительное пристрастие к наркотикам или жажда плотских утех с симпатичными мальчиками? Голос певицы на диске возвысился до тревожного крещендо.

— Ну? — нетерпеливо протянул Цянь, заглушая тихую музыку. — На чем же она основана, твоя догадка?

— Есть ряд моментов. Первый: прошлым вечером Чао Хэн находился именно здесь, в квартире.

— Ты уверен?

— Полотенце в ванной еще не высохло. Еще он насыпал корм в аквариум — рыбки не успели проголодаться. В лоджии лежит почти полная пачка сигарет, а в спальне — несессер со шприцем и героином. Ни курильщик, ни наркоман так просто со своим зельем не расстанутся, по собственной воле, во всяком случае. Покидая дом, Чао не воспользовался лифтом, и ключа от квартиры в его карманах мы не обнаружили. Кто же запер двери?

Ли Янь принялся кружить по гостиной.

— Думаю, он сидел вот тут, наслаждался пением Далилы, прихлебывал пиво. Окурков в лоджии нет — значит, он просто бросал их во двор. Было довольно поздно, около часа или двух ночи, лифт уже отключили. Скорее всего Чао дожидался машины, на которой ему доставляли порошок или мальчиков, утверждать не берусь. Заметив свет фар, он поставил диск на паузу, взял ключ и по лестнице спустился вниз. Под козырьком подъезда было темно: убийца успел предусмотрительно вывернуть лампочку. Во мраке хозяин обознался — принял гостя за курьера с обычной доставкой. Скорее всего человек у двери имел с собой оружие, которым и вынудил Чао подняться в квартиру. Здесь он нанес хозяину удар по голове — скажем, рукояткой пистолета, — а затем вкатил дозу кетамина. Некоторое время, около часа, ему пришлось прождать, чтобы убедиться в безопасности, после чего он стащил Чао вниз и запер за собой дверь лестницы. Вывернутая лампочка обеспечивала темноту, и убийца спокойно донес жертву до машины, затолкал в багажник. Потом был парк Житань и все остальное.

К этому моменту Самсон на диске оказался в полной власти Далилы.

Цянь хмыкнул.

— Тебе бы романы писать, босс. Откуда ты знаешь, что убийца действовал в одиночку?

— Я не знаю.

— Я имел в виду, на пару им было бы легче.

Ли Янь кивнул:

— Согласен, но тут есть… — Он запнулся, подбирая слово. — …нечто очень странное, почти вызывающее. Такое впечатление, будто мы столкнулись с чьим-то на редкость извращенным умом.

Из коридора раздайся голос эксперта. Поспешив на зов, оба увидели того стоящим на коленях у двери кухни; скальпелем мужчина выковыривал из ворсинок ковра какие-то крошки.

— Кровь, и довольно свежая, — пояснил он. — Спектральный анализ покажет насколько.

Цянь бросил на босса исполненный уважения взгляд.

— Если это кровь Чао, то ты, похоже, был прав. Но, — лицо оперативника нахмурилось, — это не проливает свет на личность убийцы.

— Любая полученная информация дает нам ниточку. Идем, пора встретиться с членами уличного комитета.

* * *

Лю Синьсинь, председатель комитета, оказалась маленькой нервной женщиной лет шестидесяти. Жила она в квартире на первом этаже того же дома. Волосы с густой проседью стянуты на затылке в пучок, резкие черты лица, синий фартук поверх фланелевой кофты, мешковатые черные брюки, которые сантиметров на пять не доходили до щиколотки. Крепкие руки женщины были в муке.

— Заходите, заходите.

Она смахнула со лба выбившуюся из пучка прядь, отчего на коже осталась белая полоса. Детективы прошли в кухню, где на столе рядками были уложены только что вылепленные пельмени.

— Боюсь, вы пришли в не совсем удачное время. С минуты на минуту вернется муж, а за ним и сын с женой.

— Смерть не выбирает времени, — без улыбки заметил Ли Янь.

За стеной послышался шум, мгновение спустя по тесному коридору с хохотом протопали двое малышей. Судя по безмятежным личикам, до школы они еще не доросли.

— Внуки, — сказала Синьсинь и скороговоркой добавила, как бы опасаясь, что представители власти заподозрят семью в пренебрежении «линией масс»: — Старший — сын моей дочери. — Брови женщины горестно дрогнули. — Она умерла при родах, врачам пришлось спасать ребеночка. Зять от отчаяния покончил с собой, и сын с женой приняли малыша как родного. — Она вытерла руки фартуком, сняла его. — Значит, Чао Хэн… У нас его не очень-то жаловали. Прошу в комнату.

На боковой стене комнаты были развешаны клетки с птицами. Лимонно-желтые канарейки наполняли жилище бодрым гомоном. На веревках за окном сушились детские штанишки. Возле противоположной стены стояло старенькое пианино.

— Оно не мое, — торопливо пояснила Синьсинь, заметив взгляды полицейских. — Инструмент принадлежит государству. Раньше я занималась музыкой. Не знаю даже, что привело меня в уличный комитет, разве только… Я ведь сорок лет состою в партии. Не поверите, но меня всего два раза отправляли на перевоспитание в деревню. Может, слышали мои песни?

Вопрос был обращен к Цяню, который тут же посмотрел на босса. В глазах его Ли Янь прочел мольбу о помощи.

— Если бы вы назвали хотя бы две-три… — сказал Ли.

— О, их десятки, да что там — сотни! Все я и сама не помню. Наверное, я забыла их больше, чем написала. В шестидесятых годах в Шанхае подготовили целый сборник — слова, ноты, как положено. Он был уже отдан в печать, но началась «культурная революция» и мою музыку признали реакционной. Я никогда не одобряла официальный рецепт для композиторов: «громче, задорнее, решительнее и по-боевому». — Каждое ее слово сопровождалось армейской отмашкой рук. — В общем, песни пропали. Лет пятнадцать назад я попробовала найти их, однако типографский наборщик уже умер, а о судьбе гранок в издательстве ничего не знали. — Синьсинь печально улыбнулась. — Но что-то в моей старой голове еще звучит… «Построим наш мир вместе», «Кем я был, и кем я стал», «Родина»…

«Родину» Ли и Цянь пели еще детишками, а «Построим» была популярна вплоть до восьмидесятых, когда оба стали уже юношами. Помнится, ей присудили первое место на национальном конкурсе. В груди обоих детективов шевельнулось что-то похожее на благоговение. Эта сухонькая старушка — автор известнейших песен!

Глядя на их изумленные лица, Синьсинь тихо произнесла:

— Будь я сейчас на тридцать лет моложе и сочиняй те же песни, то озолотилась бы. Дэн Сяопин, доживи он до наших дней, наверняка остался бы мной доволен.

И рассмеялась. Ли поймал себя на том, что собеседница вызывает у него все большую симпатию.

— Вам выпала тяжкая доля, — сказал он. — Женщина-композитор в мире мужчин. Мой дядя любил повторять старую поговорку, которая, по его словам, отражает склад ума взрослого китайца, даже при коммунистах: «Главная добродетель женщины заключается в том, что она лишена всяких талантов».

Синьсинь склонила голову.

— Слышала, слышала. Но председатель Мао говорил: «Женщина держит на своих плечах половину неба».

Перед глазами Ли вновь возник четкий образ Маргарет.

Сделав шаг к пианино, Цянь поднял крышку, робко провел пальцами по клавишам. Таинство музыки всегда оставалось для него непостижимым.

— И все свои песни вы сочинили вот за этим инструментом?

Взгляд Синьсинь затуманился.

— Нет, только последние. Самые лучшие я сочинила за другим. Первый инструмент был для меня смыслом жизни. Теперь его нет. Но вы пришли поговорить о Чао Хэне. Вот что, заварю-ка я чай, и спрашивайте.

Детективы опустились на стулья. Минут через пять старушка вручила каждому по фарфоровой чашке с горячим ароматным напитком. В соседней комнате возились внуки, за стеной слышны были гулкие удары по металлу — скорее всего мальчишки дубасили палками в медный таз.

— Вы сказали, Чао здесь недолюбливали, — напомнил Ли Янь, делая первый глоток.

— Прежде всего потому, что толком его тут никто не знал. Министерству сельского хозяйства принадлежат в доме несколько квартир, но с их жильцами Чао не общался. О нас, простых людях, я и не говорю. Как это объяснить? Он находился по другую сторону, что ли. Считал себя выше окружающих. Встретишь, бывало, его на улице, поздороваешься, а Чао и головы не повернет. Соседям даже не улыбался. Загадочный был человек и, по-моему, очень несчастный.

— Почему вы так решили?

— Разве может быть счастливым человек, который никогда не улыбается? Видели бы вы его глаза! Их переполняла жуткая мука. Думаю, более или менее Чао знал наш лифтер, старина Дай. — Мгновение помолчав, Синьсинь поправила себя: — Я хотела сказать, Дай чаше других сталкивался с ним. По-настоящему Чао не знал никто.

— А о семье его вам приходилось слышать?

— Очень мало. Только то, что мы узнали, когда он сюда въехал.

— И давно это было?

— Два года назад. Раньше Чао работал в Гуйлине, в провинции Гуанси, а потом его перевели в Пекин. Но последние шесть месяцев он почти не ходил в министерство — болел, наверное. — Синьсинь доверительно подалась вперед, голос ее снизился до шепота: — Говорят, Чао был женат и развелся. По слухам, на юге у него остался ребенок. Вообще-то он предпочитал юношей, даже мальчиков.

Ли Янь натянуто улыбнулся. Нетрудно было представить, какие разговоры велись между Лю Синьсинь, лифтером и другими членами уличного комитета о ночных визитах в квартиру на пятом этаже. Но жильцов дома явно пугал высокий социальный статус Чао Хэна. Личный консультант министра — фигура весьма влиятельная, из тех, кого принято считать современными мандаринами.^[31] С такими лучше не связываться.

Допив чай, Ли встал.

— Большое спасибо, тетушка Лю. Вы очень нам помогли.

Вслед за боссом поднялся со стула и Цянь.

— Разве вы не выпьете еще по чашечке? — Синьсинь явно не хотелось отпускать гостей.

— Отрывать вас от домашних хлопот? А как же голодный муж?

— А-а. — Старушка махнула рукой. — Он, видимо, еще не скоро явится, молодые — тем более. Может, я вам пока сыграю?

— Честное слово, у нас мало времени. — Ли Яню никак не хотелось обидеть пожилую женщину.

— Только одну песню. — Синьсинь придвинула стул, села за клавиши. — «Родину» вы наверняка пели в школе.

Ли и Цянь обменялись взглядами. Деваться было некуда.

— Хорошо. Но только одну.

Лицо тетушки Лю просияло.

— Тогда вы мне подпоете. — Она взяла первые аккорды. — Я — куплеты, мы вместе — припев.

В комнате зазвучали музыка и слова песни, написанной более тридцати лет назад. Ли утешал себя тем, что урок вокала проходит без свидетелей. Детектив знал, какие шуточки отпускали бы коллеги, проведай они об этом трогательном трио. На Цяня в данном случае можно было положиться: оперативник и сам сгорал от смущения.

Взгляд Ли Яня непроизвольно переместился на дверной проем. Над головенками детей возвышались фигуры изумленных родителей. Детектив прикрыл глаза.

Квартиру тетушки Лю оба покинули молча; стараясь не смотреть друг на друга, забрались в джип. Пару минут Ли Янь недвижно сидел за рулем, но в конце концов выдержка ему изменила, он улыбнулся. Искоса глянув на босса, улыбнулся и Цянь. В следующее мгновение мужчины уже давились от хохота, из глаз обоих брызнули слезы — как у подростков, впервые услышавших неприличный анекдот. Ощущение неловкости растаяло без следа. Жадно хватая ртом воздух, Ли попытался осознать, что явилось причиной смеха, и не сразу понял: они смеялись над самими собой.

Громкий стук в окошко водителя прервал их веселье. У джипа стоял совсем молоденький сержант полиции.

Ли опустил стекло.

— В чем дело?

— Старший сержант Ван Цзямин. — В глазах полисмена светилось неодобрение. — Это мой участок. Перед тем как пойти к председателю уличного комитета, вам следовало обратиться ко мне.

Ли Янь откинулся на спинку, тыльной стороной ладони вытер мокрые щеки.

— Не переживай, парень. У нас был всего лишь урок пения.

Детективы вновь зашлись хохотом. Оскорбленный до глубины души, старший сержант стиснул зубы и отступил на бровку. Двигатель джипа взревел, машина сорвалась с места. Юный Ван Цзямин с бешенством посмотрел ей вслед.

Когда Ли и Цянь возвратились в первый отдел, автостоянка возле здания была забита велосипедами. Их владельцы толпились у двери, вполголоса обсуждая причины неожиданного вызова в полицию. Отдельными группками держались сезонные рабочие, прибывшие в столицу на заработки, сдержанными репликами обменивались любители прогулок по парку Житань: домохозяйки, молодые родители, пенсионеры. Для того чтобы опрос людей продвигался быстрее, из городского управления были вызваны почти два десятка офицеров.

Ли Янь с трудом нашел место для парковки, а затем вместе с Цянем кое-как протолкался к ступенькам крыльца. Давка царила и внутри здания, по коридорам тянулись длинные очереди. Каждая беседа фиксировалась в протоколе, из раскрытой двери машинописного бюро по этажам разносился сухой перестук клавишей. Ручейки бумаг стекались в поток, который после долгого пути лавиной обрушивался на рабочий стол заместителя начальника отдела. Переступив через порог кабинета, Ли увидел перед собой как бы снежную гору. Подчиненные сортировали бумаги, воздвигая на столе три могильника — по одному на каждую жертву. С краю лежал отчет о вскрытии тела Чао Хэна, рядом в картонной папке находилась объемистая справка из отдела кадров министерства сельского хозяйства. Под ней Ли обнаружил то, о чем просил детектива У, — выписку из досье Иглы.

Бросив оценивающий взгляд на бумажные завалы, Ли Янь почесал затылок. Даже самое поверхностное знакомство с собранной информацией требовало не меньше недели. Когда в кабинет вошла сотрудница с новым многостраничным документом, Ли в отчаянии поднял руки:

— Хватит! Здесь больше нет места!

Девятнадцатилетняя машинистка растерянно пожала плечами:

— Куда же я это дену?

Он осмотрел помещение.

— Вон туда, под окно. Эти три кипы — тоже. На столе останется только самое срочное, то, о чем я просил доложить в первую очередь.

Кивнув, машинистка принялась перекладывать бумаги на пол.

— И смотри, чтобы они не смешались!

Когда середина стола была расчищена, Ли уселся в кресло, придвинул к себе отчет о вскрытии. Перед глазами — в который раз за этот день! — возник образ Маргарет. На память пришли обрывки их разговора: «Нет человека, который был бы как остров… должно быть, разбила зеркало… моя личная жизнь вам порядком надоела…» Опять он увидел обручальное кольцо, покрытую веснушками руку, высокую грудь под футболкой.

Ощущая нарастающее в груди раздражение, Ли Янь отложил отчет в сторону и занялся докладами криминалистов. Но ничего для него нового те не содержали. Результаты анализа крови, обнаруженной в квартире Чао Хэна, будут готовы только завтра, как и ответ на запрос, который он направил доктору Вану. Необходимость ждать вызывала чувство досады. Ли привык гордиться собственной выдержкой. Где же она? Интуиция подсказывала: сейчас он не может позволить себе педантично, слой за слоем наращивать оперативную базу, разгадка убийства напрямую зависит от темпов следствия. Однако против такого подхода бунтовало все естество детектива.

Ли заставил себя вчитаться в доклады экспертов. Единственным, что связывало все три убийства, были окурки сигарет. Беспокоило то, что Чао Хэн курил, причем именно «Мальборо». Вполне могло оказаться, что окурок возле тела в парке был оставлен самим Чао: убийца милостиво разрешил жертве сделать последнюю затяжку. В таком случае обугленный труп генетика не имел никакого отношения к двум другим смертям, а наличие одинаковых окурков объяснялось случайностью. Но в совпадения Ли Янь не верил. К тому же Чао находился под действием наркотика, его пачка «Мальборо» осталась дома. Значит, сигарету в парке он попросил у своего убийцы? И тот тоже курил «Мальборо»? В высшей степени сомнительно.

Ли нервно забарабанил по столу пальцами. Мысль о пассивном ожидании завтрашнего дня показалась ему дикой.

Стопки бумаг под окном продолжали расти. Через открытую дверь Ли видел, что поток приглашенных на беседу не иссякает. Рука его протянулась к справке кадровиков министерства сельского хозяйства. В толстой подборке листов обнаружилась интересная деталь. Чао Хэн был рожден в 1948-м, за год до провозглашения КНР, в городе Наньчан, провинция Цзянси. Отец его преподавал английскую литературу, мать занимала высокий пост в городском комитете партии. Восемнадцатилетним парнем (Ли тогда едва успел появиться на свет) Чао прибыл в Пекин, чтобы стать студентом сельскохозяйственного университета. Страну захлестывали волны «культурной революции». Два года спустя студенты-хунвейбины рассмотрели в однокурснике ревизиониста. Последствия такого приговора Ли Яню были известны. Выявленный «отступник» подвергался физическим оскорблениям, его «прорабатывали» на многочасовых собраниях, сутками не давали спать. Для подростков и молодежи это было время абсолютной вседозволенности, которая снимала оковы цивилизации и предоставляла свободу наиболее низменным поползновениям человеческой души. В конце концов, хунвейбины очищали страну от классового врага, от тех, кто с оголтелым упрямством цеплялся за «четыре старых». Школьники избивали своих учителей, надевали им на головы шутовские колпаки, ставили на колени. Учившийся в то время в начальной школе Ли Янь видел такое собственными глазами. Лет пять спустя безумства толпы пошли на убыль. Вызвать ненависть «красных охранников», подумал Ли, могли интеллигентные манеры Чао Хэна, его повышенное внимание к какому-нибудь однокашнику. Все закончилось тем, что юношу отправили на перевоспитание в деревню.

Далее в справке был пробел: о месте ссылки не говорилось ни слова. Около года Чао Хэн пребывал неизвестно где. По воле невероятно счастливого стечения обстоятельств либо благодаря связям матери он вдруг оказался в США, где поступил на первый курс университета штата Висконсин. Закончив его в 1972-м по специальности «Генетическая микробиология», Чао на год остался в аспирантуре. Затем молодому ученому предложили грант и возможность заняться исследованиями в институте Томпсона при Корнелльском университете. На родину он возвратился только в 1980-м — чтобы начать чтение лекций в том самом учебном заведении, из которого его двенадцатью годами ранее с позором изгнали хунвейбины.

Вскоре после этого Чао Хэн женился, но брак был недолгим. Три года спустя он вновь стал холостяком, успев, однако, дать жизнь дочери. Что, недоумевал Ли Янь, заставило Чао вступить в этот брак? Ведь с точки зрения сексуальных предпочтений супружеская постель должна была оказаться для него ложем пыток. Не явился ли подобный шаг попыткой скрыть собственные наклонности?

Но какими бы ни были тайные пристрастия Чао, на карьере его они не сказались. Генетик сыграл важную роль в создании национальной лаборатории по вопросам биотехнологий. Последующие десять лет он руководил реализацией научных проектов на полях опытной фермы Хуэйлунгуань в уезде Чанпин, неподалеку от Пекина, а чуть позже возглавил центр агротехнологических исследований в Чжучжоу. Четыре года Чао Хэн ставил свои эксперименты в Гуйлине и в 1996-м вернулся в Пекин, чтобы занять ответственный пост главного научного консультанта в министерстве сельского хозяйства. Шесть месяцев назад по состоянию здоровья вышел на пенсию.

Ли Янь захлопнул папку. Десяток безликих абзацев вместили в себя всю человеческую жизнь. Но собранная кадровиками информация ничего не говорила о личности Чао Хэна, о его устремлениях, о том, что привело подававшего надежды ученого к героину, что могло послужить причиной его столь ужасной смерти. Завтрашний визит в министерство сельского хозяйства обещал пролить хотя бы некоторый свет на теснившиеся в мозгу инспектора вопросы. Завтра, снова завтра! Ли положил перед собой выписку на Иглу. Не кроется ли ключ к разгадке в наркомании?

В дверь кабинета деликатно постучали. Обернувшись. Ли Янь увидел на пороге своего шефа.

— Настоящий Эверест! — Чэнь Аньмин ткнул пальцем в гору бумаг под окном. — Чтобы разобрать все это, потребуется не меньше недели.

— А то и месяца, — мрачно заметил Ли.

— Как продвигается расследование?

— Медленно. Завтра я смогу доложить точнее, жду окончательных результатов криминалистической экспертизы. Пока мы топчемся на месте.

Чэнь кивнул.

— Зато у меня приятная новость. Профессор Цзян предложил нам извлечь максимальную пользу из пребывания в городе доктора Кэмпбелл, которая уже оказала полиции огромную услугу. Разумеется, помощь американки не должна нанести ущерб ее лекциям.

Ли Янь сделал глубокий вдох.

— Университет очень щедр, шеф, но я не вижу в этом особой необходимости.

— Брось, я уже принял его предложение, с благодарностью от твоего имени. Я сказал, что завтра утром мадам Кэмпбелл может приступить к двум другим вскрытиям.

Старший инспектор едва сдержался, чтобы не застонать.

— Вы поспешили, шеф. Я уже договорился с профессором Се, он готов. Это наше дело, и мадам Кэмпбелл ничего о нем не знает. У меня нет нужды обращаться к ней!

Шефу захотелось одернуть заместителя, однако, встретившись с ним взглядом, Чэнь передумал. Однажды он уже настоял на своем. Молодой офицер полон уверенности в собственных силах, так пусть действует.

— Ну, смотри сам. Я сообщу Цзяну о твоей договоренности, попрошу поблагодарить мадам. Она действительно ничем нам не обязана. — Чэнь помолчал. — Но имей в виду: если тут какие-то личные мотивы, то ты глупец. Профессионал не может руководствоваться эмоциями.

Когда дверь за шефом закрылась, Ли Янь долго не сводил взгляда с окна. Половина его души требовала согласиться с предложением, вторая кричала: вот тогда-то личные мотивы возьмут верх над профессионализмом! Образ Маргарет Кэмпбелл будил в детективе те чувства, которые он всячески подавлял в течение десятилетия. Ставить на грань риска блестящую карьеру? Ни за что.

Взгляд Ли заскользил по тексту выписки из досье на Иглу.

* * *

Дверь тихонько скрипнула, и этот почти неслышный звук вырвал ее из хрупких объятий сна. Она потерла глаза, оторвала голову от подушки, казавшейся почему-то неестественно твердой. Шея одеревенела. В полумраке двигалась мужская фигура. Что в ее номере делает мужчина? С бьющимся сердцем Маргарет пошевелилась, попыталась выпрямиться и осознала: это вовсе не гостиничный номер. Она заснула в преподавательской, на столе, положив под голову локоть правой руки. От возобновившегося кровотока руку покалывало.

— С вами все в порядке? — спросил Уэйд.

— Да. Ради Бога, простите. Сама не знаю, как отключилась. Ночью я почти не спала.

Ночью? А когда она была, эта ночь? Маргарет была как в тумане, сознание возвращалось к ней неохотно, так же как кровь, вновь заструившаяся по жилам. Боль молоточками стучала в висках, от нее ныли мышцы шеи. Мозг беспорядочно перебирал обрывки впечатлений: прозекторская, обед с Ли Янем, тоскливое возвращение в университет, просьба профессора Цзяна еще раз помочь следствию…

Голова наконец прояснилась. Маргарет вспомнила, как принесла извинения своим коллегам Тяню, Баю и доктору My, как в порыве благородства вызвалась освободить их кабинет: «Теперь, когда меня попросили оказать содействие первому отделу, я буду очень мало времени проводить в стенах университета». Эта мысль ее взволновала.

— Но где же вы станете готовиться к лекциям? — поинтересовалась через переводчицу доктор My.

— В гостинице. Там для этого все условия, есть кондиционер и телефон. На первом этаже — бизнес-центр: ксерокс, факс, электронная почта. За меня не беспокойтесь!

Коллегам Маргарет наверняка показалась сумасшедшей, но перспектива возвратиться из подвала в привычную обстановку взяла верх. Вступать в спор китайцы не захотели.

— Вам нужно было поехать к себе, — заметил Уэйд.

Она потрясла головой, сбрасывая остатки сна.

— Знаю. Я и собиралась, только не успела. Прикрыла глаза, а потом… Сколько сейчас времени?

— Половина шестого. Профессор Цзян хотел перекинуться с вами парой слов.

— Как, опять?

Ступив в кабинет Цзяна, Маргарет увидела на лице профессора извиняющуюся улыбку. Сидевшая в углу Вероника отводила взгляд. Цзян указал американке на кресло и заговорил. Речь его длилась минуты три. После короткой паузы Вероника перевела:

— Профессор имел телефонный разговор с начальником первого отдела господином Чэнь Аньмином. Тот сказал, что его заместитель весьма признателен вам, но считает ваше дальнейшее участие в следствии… избыточным.

Веки Маргарет дрогнули. «Избыточным». Если называть вещи своими именами — бесполезным. Это было хуже пощечины.

Глава 4

^{Вторник, вечер}

Пекинцы готовы стричься в любое время дня и ночи. В шесть часов вечера на улице Саньлихэ, неподалеку от ворот парка Юйюаньтань, раздавался задорный перестук длинных парикмахерских ножниц. Девушки в белых накидках работали не покладая рук. Стоило клиенту подняться из кресла, как его место тут же занимал другой. Слабый ветерок играл на тротуаре клочьями черных волос; дворники деловито сметали их метлами. Не меньшее оживление царило и в парке: люди на лужайках сгибали и разгибали спины, энергичными взмахами рук и ног гнали из тела накопившуюся за трудовой день усталость. Те, кому двигаться было лень, в расслабленных позах сидели на скамьях. За оградой парка медленной рекой текли автомобили.

Миновав уличные парикмахерские, Ли Янь оставил велосипед в тени деревьев на площадке, от которой в различных направлениях уходили к пруду выложенные каменными плитами дорожки. Густая листва приглушала шум города, в воздухе ощущалась прохлада: со стороны воды веяло свежестью. Нижние ветви деревьев были увешаны клетками, чьи обитатели наполняли округу звонкоголосым щебетом. Хозяева птиц — в большинстве своем пожилые мужчины, — рассевшись вокруг невысоких столиков, задумчиво двигали китайские шашки; приглушенные, но полные азарта возгласы слышались из беседки, которую заняли картежники. Чуть дальше старая женщина раскладывала на траве листы тонкой рисовой бумаги с образцами каллиграфии мужа, за ее спиной стояли два, по-видимому, приятеля, взыскательными взглядами оценивая каждую надпись. Устроившись на складном стульчике в тени куста, тянул грустную мелодию скрипач; возле миниатюрной каменной пагоды полулежал парень в армейских брюках — глаза его были пусты, правая рука сжимала горлышко пивной бутылки.

Своего дядю Ли Янь отыскал за поворотом дорожки. Тот сидел на корточках у вросшей в землю гранитной плиты с раскрытой доской для китайских шахмат. Красные совершили фатальную ошибку, и дядюшкин конь пошел в атаку.

— Шах и мат! — с торжеством воскликнул Ифу, вскинув голову.

Его противник сокрушенно поднял руки.

— Не знаю, старина, что заставило меня принять твой вызов. Хоть бы раз повезло!

Ифу мягко рассмеялся.

— Удача обязательно улыбнется — если не будешь проигрывать с самого начала. — Заметив приближавшегося племянника, он встал. — Как прошел первый день в новом качестве, родственничек?

Ли с притворным разочарованием поднял брови.

— Так себе. Всего три убийства, дядюшка.

Шахматный партнер Ифу снял с дерева клетку, повесил ее на руль велосипеда.

— Пора ужинать. От неудачи у меня разыгрался аппетит.

— Цзайцзянь, — бросил Ифу, не сводя глаз с племянника. — Ты шутишь.

— Нет. — Ли Янь присел на обломок камня. — Правда. Три трупа в разных концах города. Но между этими убийствами есть связь.

Дядя потер руки.

— Выкладывай, а я расставлю фигуры.

Ли достал из кармашка часы.

— Уже смеркается. Не мешало бы перекусить.

— Еда подождет. Сначала я хочу послушать.

Противиться детектив не мог. Он понимал: дядюшка от своего не отступит. К тому же он и сам сгорал от нетерпения поделиться новостями. Племянник окинул взглядом готовившего поле битвы Ифу. Круглую голову дяди покрывала шапка густых, необычно волнистых для китайца волос с редкими серебряными прядями. Глаза за стеклами очков в тяжелой черепаховой оправе всегда казались исполненными удивления, глубокие складки на щеках свидетельствовали о привычке не расставаться с улыбкой. Одеваться Ифу летом предпочитал в яркие, с короткими рукавами рубашки и просторные хлопковые штаны на резинке, чуть длинноватые, вечно топорщившиеся над черными тапочками. Рядом с гранитной плитой в траве валялась пластиковая сумка, в которой дядя носил маленький термос с чаем, шахматную доску, колоду карт и, обязательно, свежую газету.

— Твой ход, — повелительно бросил Ифу и, выждав, пока племянник двинет вперед красного солдата, добавил: — Я слушаю.

Но следствие по делу о трех убийствах отступило в мозгу Ли Яня на задний план. Сейчас заместителя начальника первого отдела пекинской полиции больше беспокоило другое.

— Сегодня у меня был странный посетитель.

— Вот как? — Голос дяди прозвучал отсутствующе: Ифу обдумывал диспозицию.

— Специалист по фэншую.

— Да-да. — Рука его, поколебавшись, утвердила перед солдатом коня.

— Он представился твоим другом.

— Гм-м-м… — Фраза племянника повисла в воздухе. — Не зевай, смотри на доску.

— Сказал, что это ты послал его.

— Все правильно.

— Ах так?

— По-твоему, он соврал?

Ли тяжко вздохнул:

— Дядюшка, дорогой, в целом я не имею ничего против фэншуя…

— Надеюсь! — Тон Ифу был почти угрожающим.

— Его принципы отражают незыблемые законы природы, несут в себе практическую ценность…

— Практическую и духовную. Ходи же!

Ли Янь прикрыл солдата генералом.

— Дело в том… Ты сам знаешь, власти не слишком одобряют эту практику — во всяком случае, официально.

— Чушь! — Возмущению дяди не было предела. — Ни один грамотный архитектор не приступит к строительству без того, чтобы не показать свои планы знатоку фэншуя. Так возводят сейчас даже резиденции для партийных чиновников.

— Может быть, может быть. — Ли перевел дух. — Но, если говорить правду, присутствие в офисе твоего друга весьма разозлило начальника первого отдела. Чэнь Аньмин прямо заявил мне об этом.

— Чэнь? — Дядюшка презрительно фыркнул. — Что старый пердун понимает в фэншуе? Оставь шефа мне, я быстренько вправлю ему мозги.

— Я еще не закончил, дядя… — В голосе Ли послышалась нотка отчаяния. Козырная карта детектива оказалась битой. Как сказать Ифу, что своей услугой он выставил племянника на посмешище коллегам? Кроме того, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы дядюшка сцепился с Чэнем: это будет походить на выговор разгневанного отца классному руководителю сына. — С шефом я сам как-нибудь разберусь. Мне просто…

Взяв двумя пальцами туру, Ифу сбил ею с доски генерала красных.

— Просто что?

— Просто… мне сейчас ужасно не хватает времени на это.

— Успокойся. Чэнь не сможет тебя ни в чем упрекнуть. А дело о тройном убийстве требует максимального сосредоточения ци. Вот о чем ты должен думать.

Ифу ставил племянника в безвыходное положение. Продолжить спор означало оскорбить дядюшку, а Ли Янь скорее бы умер, чем согласился на такое. Очередной ход солдатом был сделан наобум, и фигурка покатилась с доски вслед за генералом.

— О небо! Ли, куда ты смотришь? Игрок, называется!

— Три трупа на руках не дают мне сконцентрироваться.

— Шахматы дают свободу мысли и фильтруют интеллект. Шевели мозгами, не загоняй себя в угол. — Ли ощутил на себе строгий, не вязавшийся с глазами дядюшки взгляд. — Вперед!

Племянник со вздохом посмотрел на доску. Дядя продолжал:

— Сегодня пришло письмо от брата. Твоя сестра беременна. — Он сделал краткую паузу и многозначительно добавил: — Опять.

Ли Янь забыл об игре.

— Но ведь она не собирается рожать, так?

Мысль о новых родах пугала. Сяо Лин, сестра, была еще более упряма, чем он. Уж если Сяо Лин принимала какое-то решение, то переубедить ее становилось невозможным. Да ведь у нее есть, есть ребенок, очаровательная четырехлетняя дочка, от улыбки которой тают сердца, с крошечными ямочками на щеках и огромными, в пол-лица, глазами. Ли помнил трогательные короткие косички, которые болтались из стороны в сторону, когда девочка крутила головой. Сяо Лин вышла замуж за фермера — тот выращивал рис в окрестностях города Цзыгун в провинции Сычуань. Супруги жили вместе с родителями мужа и ни в чем не знали нужды. Видимо, достаток избаловал их: теперь они хотели сына. Всем им подавай мальчиков; в Китае сын с древности был для отца и матери более ценен, чем дочь. Однако политика партии — «одна семья — один ребенок» — оставляла родителям скудный выбор: или мальчик, или девочка. Если Сяо Лин вознамерилась родить второго, то последующие несколько месяцев превратятся для нее в настоящий кошмар. Сначала дерзкую женщину будут мучить беседами местные активисты, затем к ней домой начнут ходить члены уездного комитета партии — объяснять необходимость аборта. Сестра станет объектом настойчивого «промывания мозгов». Ли Яню были известны случаи, когда власти, по сговору с родственниками, вынуждали врачей насильственно прерывать беременность. В случае появления на свет второго ребенка его родителей ожидали жесточайшие экономические санкции: штрафы, которые мало кто мог осилить, отказ принять малыша в детский сад, а затем и в школу, ограничения в доступе к медицинской помощи, угроза лишиться пенсии. Для многих давление оказывалось невыносимым.

Ифу печально склонил голову.

— Твоя сестра всегда была своевольной. Она решила идти до конца.

— Отец говорил с ней?

— Да. И никакого результата.

— А что муж?

Его Ли Янь не любил. Считал, что сестра заслуживает лучшего супруга.

— Думаю, муж не против рождения наследника. Выжидает. Он не будет ни поддерживать Сяо Лин, ни разубеждать ее.

— Подонок! — Указательным пальцем Ли поскреб переносицу. — Меня она слушать не захочет. Единственный, с кем Сяо Лин еще считается, — это ты, дядюшка.

Ифу кивнул:

— Так же думает и твой отец.

— Что ты намерен предпринять?

— Отправлюсь в Цзыгун. Я не собираюсь диктовать ей нашу общую волю. «Линия масс» — это вынужденное зло, необходимая мера, но любая женщина имеет право на детей. Пусть Сяо Лин решает сама. Речь идет не о ее личном благе, не о благе Китая, здесь стоит вопрос, как удовлетворить обе стороны. Задача, скажу я тебе, не из легких.

Минут пять оба сидели, молча глядя на шахматную доску. Наконец дядя тряхнул головой.

— Твой ход.

Ли Янь быстро заморгал, повел рукой над деревянными дисками и двинул второго генерала. Ифу озадаченно нахмурился, пытаясь разгадать коварный замысел красных. Логика в игре противника отсутствовала — так не ловушка ли это?

— Хорошо. А теперь давай про убийства.

Ли подробно рассказал дядюшке о страшной находке в парке Житань, о трупе мелкого торговца наркотиками, о сезонном рабочем со сломанной шеей, чье тело обнаружили во дворике пустого сыхэюаня.

— И какая между ними связь?

Узнав об окурках «Мальборо», Ифу повел бровями.

— Гм-м. Не много, не много. Ты можешь доказать, что сигареты выкурены одним и тем же человеком?

— Пока нет.

— Гм-м-м…

— Как тебя понимать?

— Так и понимай: гм-м-м… — Тура дяди расправилась с еще одним солдатом. — Допускаю, что окурки дают пусть тонкую, но ниточку. Однако если ты пойдешь по ней чересчур далеко, то упустишь другие звенья.

Ли Янь поделился версией о наркотиках.

— Завтра попытаюсь встретиться с Иглой.

— Гм-м-м…

— Что на этот раз?

— Наркотики связывают головешку в парке и смерть от удара ножом, верно?

— Да. Но кто знает, может, убийство в сыхэюане тоже имеет какое-то отношение к порошку.

— Не факт.

— Согласен. — Ли ощутил некоторое раздражение. — Сейчас мы опрашиваем всех сезонных рабочих, которые прибыли в Пекин за предыдущие шесть недель. Моя агентура прощупывает на улицах каждого наркодилера. Если связь существует, мы ее найдем.

— Не сомневаюсь. — Ифу снял с доски красного генерала. — Но ее может и не быть. Что тогда?

— Хочешь сказать, мы зря теряем время, опрашивая рабочих?

— Нет-нет, это ваш долг. Настоящий сыщик всегда действует последовательно. Как говорят, «если землепашец не ленится гнуть спину, урожай будет обильным».

Мудрость собеседника утомила Ли Яня. В отместку он солдатом взял дядюшкину туру.

— Шах!

— Суть заключается в том, — спокойно отозвался Ифу, — что, по словам великого американского изобретателя Томаса Алвы Эдисона, «гений — это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота». — Дядя прикрыл короля черных солдатом и теперь с интересом наблюдал затем, как противник совершает маневр конем. Когда стратегия красных прояснилась, он стремительно перечеркнул доску оставшейся турой. — Мат.

Ли Янь недоуменно уставился на своего короля. Защитить его было невозможно. Детектив смиренно сложил руки.

— Где ты посоветуешь мне искать вдохновение?

— В себе. Покопайся в том, что тебе известно наверняка. — Ифу вскинул голову. — Расскажи-ка еще раз, как убийца справился с Чао Хэном — на квартире и в парке.

Ли пришлось вспомнить все детали: стоявший на паузе CD-плейер, мокрое полотенце, засохшую кровь в ворсинках ковра. Дядюшка представил себе, как убийца выворачивает лампочку над дверью подъезда, как спускается по лестнице с телом на плечах,запихивает его в багажник машины. По мнению инспектоpa, злодей покинул парк после рассвета, после того даже, когда полыхающее тело его жертвы было обнаружено.

— И что все это нам говорит о личности убийцы? — спросил Ифу.

Ли Янь пожал плечами.

— Что ты имеешь дело с очень умным человеком, который тщательно спланировал и профессионально выполнил свою задачу. В обычных условиях ты бы продолжал верить, будто Чао Хэн сам свел счеты с жизнью. Убийца не мог знать об американке, об эксперте в вопросах термических ожогов. Без ее помощи вы зашли бы в тупик. Не многие наши патологоанатомы рассмотрели бы в причине трещины черепа что-то отличное от действия высокой температуры. Еще меньше тех, кто сумел бы определить природу впрыснутого жертве наркотика, как его… кетамина. — Брови Ифу сошлись домиком, дядя смолк, выжидательно поглядывая на племянника.

— По-твоему, убийца был профессионалом? Для Китая такая разновидность — экзотика. Про Пекин я и не говорю.

— Он вполне мог приехать из Гонконга: «одна страна, две системы». — Ифу насмешливо скривил губы. — По поручению какой-нибудь преступной организации. — Указательный палец дядюшки был направлен Ли Яню в грудь. — Теперь возвратимся к тем двум трупам. Следов вокруг них нет. Один убит прямым ударом ножа в сердце. У второго сломана шея. Не совсем заурядные способы отправить человека на тот свет, тебе не кажется?

Дыхание Ли участилось. Детектив обдумывал услышанное.

— Если во всех трех случаях действовал профессионал, то, помимо окурков, у нас возникает новая цепочка. — Он провел ладонью по «ежику» волос. — Но зачем? Зачем кому-то понадобилось нанимать специально обученного человека для убийства вышедшего на пенсию чиновника, уличного торговца наркотиками и безвестного рабочего из Шанхая?

— Ага. — Палец Ифу грозно качнулся. — Вот сейчас ты задал правильный вопрос. Самый главный вопрос. И прежде чем ты найдешь на него ответ, придется ответить на десятки других маленьких вопросиков. Начинаются они с окурков «Мальборо». Без них рухнет все здание. Почему профессионал позволил себе такую беспечность, если он был столь предусмотрителен в остальном? Здесь явная неувязка. Ее необходимо объяснить в первую очередь.

Ли Янь чувствовал, что все эти соображения подспудно вызревали и в его голове, однако только благодаря логике дяди перспектива дела обрела прозрачную ясность. Взгляд Ли вновь опустился на доску. Ифу, как всегда, был прав: нужно максимально сосредоточиться. Дядюшка между тем уже складывал шахматы в коробку.

— Кстати, — заметил он, — эта американка все еще вам помогает?

— Нет! — Ли с опозданием понял, что в голосе его прозвучала совершенно неуместная сейчас горячность.

Многоопытный Ифу обратил внимание на интонацию.

— Отказалась?

— Нет… Да… Трудно сказать. Профессор Цзян из университета предложил нам воспользоваться ее услугами…

— И ты…

Ли Янь спрятал руки за спину.

— Я сказал, что в них не нуждаюсь.

— Тогда ты глупец.

Лицо племянника вспыхнуло.

— Во всяком случае, не американцам учить нас, как вести уголовное расследование!

— Не им. Но тебе следует от чего-то оттолкнуться. Опыт этой дамы — великолепный трамплин. — Ифу подхватил с земли свою сумку. — Пошли ужинать.

* * *

Все ножи, которыми привык так ловко орудовать Ма Юнли, — для рубки, нарезки, шинковки — были выложены на длинном металлическом столе, отражаясь в его полированной глади. Один за другим повар брал инструменты и подносил их к вращающемуся диску наждака — раз, другой, третий, пока кромка лезвия не превращалась в точное подобие бритвы. Время от времени Ма бросал внимательный взгляд на сидевшего возле стеллажа с кастрюлями друга.

— Выше голову, приятель! Все еще может обойтись!

— Не обойдется, — понуро ответил Ли Янь. — Разве что глаза мои закроются до прихода утра.

— В таком случае у тебя есть отличный предлог напиться. Хотя бы умрешь счастливым. — Ма оторвался на секунду от своего занятия, почесал подбородок. — Слышишь, счастливым! Ведь это ощущение тебе в диковинку!

Ли скорчил гримасу. На кухню он пришел уже под конец смены друга. Ужин для постояльцев отеля был приготовлен, сервирован и съеден. Дежурный повар, который обслуживал припозднившихся клиентов в круглосуточно открытом баре, сейчас курил, подпирая плечом дверной косяк. Кухню освещала лишь небольшая лампа над головой Ма Юнли.

— Ладно, попробую угадать, — сказал Ма. — Твое паршивое настроение объясняется беседой с дядюшкой Ифу?

— Я обязан отвечать на этот вопрос?

— Черт возьми, Ли, убирайся отсюда! Найди себе женщину, встряхнись. Старина Ифу — замечательный человек, но ведь ты не собираешься прожить под его крылом до конца дней? Странно, что он не заставил тебя пораньше улечься спать.

— А стоило бы, — буркнул детектив.

— Вот видишь! — Ма дугой выгнул спину. — Ты уже и рассуждаешь, как он. Спать? Парень, да на часах всего половина одиннадцатого! Ночь принадлежит молодым, ты дряхлеешь прямо на глазах!

— У меня подъем в шесть утра. Как-никак три убийства. — Ли Янь прикрыл ладонью рот; зевок вышел долгим. — Только сейчас мне не заснуть.

— Ннну-ну. И ты решил проконсультироваться у профессора Ма Юнли, известного специалиста по нервным расстройствам.

Ли швырнул в друга увесистым стальным ковшиком. Ма ловко перехватил метательный снаряд за деревянную ручку, расхохотался.

— Уже лучше! Вымотанная ищейка возвращается к жизни. — Он опустился на стоявший возле стола табурет. — Давай, давай! Что Ифу учудил сегодня?

— В мой первый же рабочий день — я имею в виду новые погоны — он прислал ко мне в кабинет специалиста по фэншую!

— Кого-кого? Ты смеешься! — Но на лице приятеля не было и следа улыбки. — Твой дядя?

— Его встревожило возможное неравновесие между инь и ян. Испугался за поток ци в чуждой для меня обстановке.

Ма Юнли со всего размаху хлопнул себя ладонями по толстым ляжкам. От громоподобного смеха богатыря за спиной детектива жалобно звякнула посуда.

— Спасибо, ты настоящий друг, — едко бросил Ли. — Мои коллеги реагировали точно так же.

— Тебя это удивляет?

— Нисколько. Но если бы подобное случилось с тобой, если бы тебя вызвал шеф, приказал немедленно избавиться от гостя, а дядюшка пообещал бы наставить шефа на путь истинный, ты бы, поверь, не так веселился.

Повар, пытаясь сдержать хихиканье, легонько ткнул Ли кулаком в ребра.

— До смеха ли тут! Хватит, дружище, взбодрись. Ты слишком серьезно относишься к жизни.

— Когда жизнь вплотную сталкивает тебя со смертью, поневоле будешь относиться к ней серьезно.

Ма качнул головой.

— Ну что вы прикажете с ним делать?

Ли Янь оставил риторический вопрос без ответа.

— И еще сестра. Опять забеременела, причем твердо намерена рожать. А завтра мне предстоит терять лицо перед начальником — из-за какой-то, будь она проклята, американки, которая считает себя умнее нас.

— Стоп, стоп. Я не поспеваю. Что за американка? О ней ты не упоминал.

— Шеф попросил ее провести для нас вскрытие. Она врач, приехала из Штатов, чтобы прочесть в университете курс лекций по судебной медицине. Чэнь Аньмин познакомился с ней на семинаре в Чикаго. Дама, видишь ли, оказывает ему личную услугу.

— Что же в этом плохого?

— Разумеется, ничего. Но университет готов, так сказать, сдать ее нам в аренду до конца следствия. Я отказался.

— Почему?

— Слишком долго объяснять.

— Результаты вскрытия вас устроили?

— Более чем.

— Тогда в чем проблема?

— Теперь уже ты рассуждаешь, как дядюшка.

— Вот оно, вот оно! — Ма понимающе прищурился. — Вот где корень зла. Ифу считает, что ты должен принять предложение.

— Которое я уже отверг.

— Поэтому, если завтра ты возьмешь свои слова назад…

— То потеряю лицо.

— А если нет?

— То смертельно оскорблю дядю.

— Небо не одобрит такого поступка.

Ли Яня почти трясло от гнева.

— Всю жизнь Ифу был исключительно добр ко мне. Даже своим нынешним положением я обязан только ему. Я никогда, никогда не позволю себе обидеть его хоть чем-то.

Ма поднял руки.

— Хорошо, хорошо. Ты любишь старика, это ясно. И все-таки временами он доводит тебя до белого каления.

Злость внезапно улеглась.

— Случается, — признал Ли.

Минуты две оба молчали. Затем Ма негромко произнес:

— Американка… Врачиха… Должно быть, старая боевая кляча?

— Не совсем, — уклонился от прямого ответа его друг.

— Но старая, да?

— Я бы так не сказал.

В груди Ма Юнли зашевелился червь сомнения.

— Если это не совсем боевая и вовсе не старая кляча, то назовем ее… молодой? Привлекательной?

— Пожалуй. Нечто вроде.

— Нечто вроде молодой? Или нечто вроде привлекательной?

— Понемногу и того, и другого. Это та самая янгуйцзы, банкет в честь которой испортил вчера вечером Маккорд.

— Ага.

— Что означает твое «ага»?

Ма с укоризной взглянул на друга.

— Потихоньку все начинает сходиться.

— Продолжай.

— Твое маленькое «я» впервые ощущает искренний интерес, твое большое «Я» опускает перед маленьким шлагбаум.

— Бред!

— Ты уверен? Мы знакомы долгие годы, Ли. Ты вечно боялся вступать во взаимоотношения с девушками, хотя бы только ради секса. Конечно, секс мог навредить твоей карьере. Сначала так было в университете, теперь то же самое и на работе. — Ма поднялся с табурета. — Знаешь, что тебе сейчас и вправду необходимо?

— Нет, но ведь ты наверняка просветишь меня.

— Почаще заваливать кого-нибудь к себе в постель. — Друг принялся развязывать поварской фартук. — Вставай и следуй за мной.

— Это куда же?

— В ночной клуб «Ксанаду», с караоке.

— Ты рехнулся.

— Ничуть. Отличное местечко, на Сидани. Открыто с восьми вечера до восьми утра. Дешевая выпивка, роскошные женщины, а кроме караоке, там исполняют песни и вживую. — Поколебавшись, Ма Юнли добавил: — Сегодня у микрофона будет стоять Лотос. — Лицо детектива мгновенно потемнело, и Ма непререкаемым тоном бросил: — Даже не начинай, хватит с меня твоего нытья!

— Одумайся, Юнли, она же проститутка. Шлюха!

В глазах повара сверкнули опасные искры.

— Еще слово, и я вырву твой грязный язык! — свистящим шепотом предупредил он.

Ли Янь смутился.

— Прости. Я просто не понимаю, как ты можешь общаться с той, которая перепробовала множество других мужчин.

— Я люблю ее, ясно? Или это считается преступлением? — Ма отвел взгляд в сторону, стиснул челюсти. — Все, о чем ты говорил, уже в прошлом. Сейчас Лотос работает только на себя, она поет.

— Тем лучше. — Поднявшись, Ли сделал шаг к двери. — Пойду, пожалуй. Не хочу, чтобы меня видели в обществе бывшей… ночной бабочки.

— Попробуй хотя бы на час-другой перестать быть обычным копом.

— Не могу. Это у меня в крови. Я коп.

— Вот как? — Ма Юнли приблизился к нему вплотную. — Зато ты с легкостью перестаешь быть другом — когда тебе это на руку. Когда тебе не нравится моя девушка. А, ладно, черт с тобой! — Резко повернувшись, он направился к выходу.

Ли Янь с горечью смотрел приятелю вслед, сердце его гулко билось.

— Ма! — Повар уже распахнул дверь. — Ма Юнли!

Переступив через порог, тот обернулся.

— Что?

Взгляды мужчин скрестились. Прошла, наверное, целая минута.

— Хорошо. Пусть будет по-твоему, — раздельно произнес Ли.

* * *

К тому времени, когда приятели добрались до «Ксанаду», размолвка в кухне была забыта. Во всяком случае, оба делали вид, что ничего особенного не произошло. Ночной клуб был последним местом на Земле, где Ли хотел бы оказаться в данную минуту, но дружба требовала жертв.

У входа стояла очередь, и минут двадцать оба курили — поглядывая на пеструю уличную толпу, перекидываясь дежурными фразами. Рядом группки молодых людей с хохотом обсуждали достоинства сновавших тут и там девиц в мини-юбках. На Западе выставленные напоказ прелести легко довели бы их обладательниц до неприятностей, однако в Пекине нравы оставались еще достаточно патриархальными. При виде грациозных и взбалмошных созданий Ли почувствовал себя стариком; их мир казался бесконечно далеким оттого, в котором жил он сам. Так, по сути, и было. За последние тринадцать лет жизнь круто переменилась, ничто в ней не напоминало обстановку, окружавшую двадцатилетнего слушателя Народного университета общественной безопасности. В глазах старшего инспектора нынешние молодые походили на инопланетян: иные манеры, устремления, непонятные ценности. Тысячами прочных нитей душа Ли была связана с прошлым, где правила диктовались химерическими фантазиями председателя Мао.

Каким-то чудом Ма обратил на себя внимание знакомого вышибалы: тот махнул рукой, и приятели прошли внутрь. Входной билет стоил десять юаней, и первый бокал пива посетитель получал бесплатно. По правой ладони каждого вышибала шлепал печаткой с почти неразличимым красным иероглифом, а затем гость мог выпить полагавшийся ему бокал у стойки бара, тянувшейся вдоль боковой стены заведения. В огромном зале были расставлены круглые столики, за которыми торопливо утоляли жажду и курили бойкие юнцы со своими беспечными спутницами. У дальней стены виднелась невысокая площадка с экраном для караоке. Длинноволосый парень в обтягивающих брюках со страстным придыханием выводил в микрофон слова популярного тайваньского шлягера. Певца никто не слушал. За эстрадой деревянные ступени лестницы вели на галерею — она тоже была полна. Оглушающе грохотала музыка.

Друзья подошли к стойке, Ма показал квадратики билетов, и бармен наполнил два высоких бокала золотистым «Циндао». Покрутив головой, Ли Янь сделал глоток. Откуда у этих молокососов деньги? Ночь в клубе стоила недешево.

— Попробуем найти столик? — почти прокричал ему в ухо Ма Юнли.

Инспектор последовал за другом к лестнице. Оказавшись на галерее, Ма тут же начал разговаривать с хорошенькой официанткой. Слов было не разобрать, но девушка громко смеялась. Потому, как официантка смотрела на приятеля, Ли понял: они знакомы. Рука Ма легла на тонкую талию, лицо девушки зарделось. В глазах друга, в его улыбке было что-то плутовское. Этот, подумал Ли, способен охмурить любую. Но почему-то выбрал Лотос.

Официантка двинулась в угол, к столику, за которым сидела компания почти подростков, бросила им несколько слов. Молодые люди окинули взглядами мощную фигуру Ма Юнли, неохотно поднялись и, прихватив пиво, побрели искать местечко, где можно было хотя бы встать. Знакомая Ма кивнула, и друзья проследовали к столику. Влажной тряпкой девушка протерла блестящую поверхность, достала из соседнего шкафчика чистую пепельницу.

— Потребуется новая порция пива — дайте мне знать.

— Непременно. — Ма игриво хлопнул ее по попке. Вспыхнув, девушка удалилась. — Жизнь становится проще, когда везде есть свои люди. Закуривай. — Он протянул Ли Яню пачку сигарет.

Детектив рассмеялся.

— Особенно если свой человек — это ты. Стоит тебе улыбнуться, как женщины падают штабелями.

Оба разом щелкнули зажигалками.

— Это правда, — с присущей ему скромностью признал Ма. — Вот увидишь, Лотос тоже не будет виснуть у тебя на плечах.

Музыка стихла. Ли Янь почувствовал облегчение; молот, который с чудовищной силой бил по его черепной коробке, внезапно остановился. Наступившая тишина позволила обходиться без выкриков.

— И когда же она появится? — спросил Ли. Приятель скосил взгляд на часы.

— Минут через двадцать. Аккомпанемент будет из клавишника и гитары. Ну разумеется, группа ударных. Играют здесь классно, не хуже симфонического оркестра.

Поскольку на музыку у Ли вечно не хватало времени, он не мог знать, что, в представлении Ма, является «классным». Свидетельствовало это лишь об одном: далеко же за минувшие годы разошлись их пути, если ночной клуб, где друг чувствовал себя как рыба вводе, казался Ли Яню чем-то вроде преисподней. Детектив обвел взором бездумные лица посетителей. За соседними столиками пиво текло рекой, там и здесь виднелись горлышки бутылок с более серьезными напитками, отовсюду звучали веселые возгласы и смех. Люди приходили сюда в поисках самых разных вещей: легкой интрижки, простого расслабления, одноразового секса; многих гнал из дома опостылевший страх одиночества. Девушка надеялась встретить юношу, юноша — девушку, наверняка имелись в толпе и носители более изощренных вкусов. В донельзя наэлектризованной атмосфере клуба ощущалась некая тоска отчаяния, как бывает, когда человек смотрит на бесконечный забор, уродливо расписанный граффити. Ночь дымным флером накрывает скуку будней, цветные лучи прожекторов в клочья рвут рутину повседневности, а людям кажется, что этот суррогат — сама жизнь. «Хвала небу, — подумал Ли Янь, — мне заменители ни к чему». Подумал, но тут же усомнился. Чем лучше его собственный мир — мир убийц, наркоманов, проституток? Всего несколько часов назад Ли своими глазами наблюдал за тем, как холодный скальпель рассекал жалкие, обугленные останки человеческой плоти. Во имя чего погиб тот бедняга? Кто приговорил его к смерти в огне?

— Привет!

Мелодичный женский голос отвлек инспектора от мрачных мыслей. Громыхнув стулом, его друг встал, чтобы заключить в объятия подошедшую Лотос. Рядом с мощным торсом повара она выглядела беззащитным цветком. Ма Юнли склонил голову, и губы влюбленных соприкоснулись. Взяв девушку за руку, Ма отступил на шаг.

— Ты же помнишь Ли Яня, правда?

Ли поднялся, робко сжал маленькую ладошку.

— Разумеется, увалень!

Лотос улыбнулась так, будто они были знакомы всю жизнь, а вопрос Ма служил всего лишь данью условностям. Фигуру девушки безукоризненно облегало длинное платье из темно-зеленого шелка, с высокими разрезами по бокам; руки и плечи обнажены, под локонами густых волос угадывалась изящная линия шеи. Красоту лица не смогла испортить даже обильно наложенная косметика. Прочитав в глазах Ли немое восхищение, Лотос, как бы извиняясь, заметила:

— Это моя рабочая одежда.

В присутствии подруги Ма стушевался как ребенок. Самонадеянность и двусмысленная ухмылка исчезли без следа.

— Я закажу тебе что-нибудь выпить. — Он мягко подтолкнул Лотос к столу.

— Без градусов, пожалуйста. Не хочу, чтобы язык заплетался. — Девушка обезоруживающе улыбнулась Ли Яню.

Ма поискал взглядом официантку, однако той нигде не было видно.

— Да куда же она пропала? Посидите минутку, сейчас вернусь.

— Можешь не торопиться, я в надежных руках, — бросила ему вслед Лотос, не сводя взгляда с Ли. — Сигарета найдется?

Звук «р» у Лотос, истинной пекинки, вышел раскатисто-мягким. Ли Янь протянул ей пачку. Девушка вытащила сигарету, прикурила и, пустив к потолку струю дыма, в упор посмотрела на детектива.

— Ты не очень-то меня жалуешь, да?

Ее прямота обезоруживала. До этого Ли Янь видел подругу Ма всего пару раз и в обоих случаях старался не выдать своей неприязни. Видимо, Юнли предупреждал ее о строгих нравах приятеля или же в Лотос говорило безошибочное женское чутье. А чего еще она могла ожидать от полицейского? Как бы то ни было, скрывать правду не имело смысла.

— Да.

Лицо девушки оставалось спокойным, она и не подумала отвести взгляд.

— Но ведь ты меня совсем не знаешь.

— Зато хорошо представляю себе род твоих занятий. Этого вполне достаточно. Я знаю, кто ты.

Когда Ма познакомился с Лотос, она зарабатывала на жизнь в дорогих отелях, получая неплохие деньги от зарубежных бизнесменов, которые испытывали слабость к дочерям экзотического Востока. Чаще всего Лотос бывала в гостинице «Цзинтань», куда годом ранее устроился шеф-поваром Ма. Разумеется, любвеобильный мужчина не мог пройти мимо столь очаровательного создания.

— Кем я была. Чем занималась, — ровным голосом бросила девушка.

— Ясно, — холодно ответил Ли Янь. — Получается, доходы певицы позволяют тебе жить по-прежнему, на широкую ногу. И в этом ты убедила Юнли, так?

Резкими движениями она затушила сигарету.

— Не тебе меня судить! Что тебе известно о том, какое дерьмо меня окружаю? Я была готова на все, лишь бы выжить. Я и сама себя не всегда жалую — в отличие от Юнли. Он действительно обо мне заботится, без осуждения и нравоучений. Ко мне никто еще не относился так, как он, я для него — принцесса. Среди моих знакомых не многие могут этим похвастаться. — Лотос откинулась на спинку стула, сделала глубокий вдох, с безразличием произнесла: — Если ты считаешь, что я слишком плоха для Ма, что не люблю его, — ошибаешься. Другой любви у меня в жизни не было, и я никогда не причиню ему боли.

Душу Ли царапнули острые коготки раскаяния. Едва ли не теми же словами он чуть раньше защищал перед другом свое чувство к дяде. В глазах Лотос светилась искренность, не поверить которой было нельзя. Кивнув, детектив тихо сказал:

— Как и я.

— Апельсиновый сок со льдом! — Внезапно появившийся Ма поставил на стол высокий стакан. — Простите, что заставил вас ждать.

Лотос благодарно улыбнулась:

— То, что нужно. — Она сделала долгий глоток. — Но и ты прости меня, милый. Скоро мой выход, пора.

— Понятно. — Ма Юнли склонился к девушке, поцеловал ее мягкие губы. — Желаю успеха!

— Спасибо. — Лотос поднялась, с улыбкой посмотрела на Ли. — Увидимся позже?

Детектив пожал плечами:

— Не знаю. У меня завтра трудный день.

— Тогда до встречи.

Она нежно коснулась пальцами лица Ма и легкой походкой двинулась меж столиков. Во взгляде, которым Юнли провожал подругу, читалась собачья преданность.

— Так, ну и о чем вы тут без меня говорили? — с тревогой спросил он, опустившись на стул.

— О тебе.

— Скучная же у вас была тема.

— Мы оба это быстро поняли, не волнуйся.

Ма ухмыльнулся:

— Надеюсь, ты еще не сваливаешь?

Ли Янь утвердительно кивнул.

— Не надейся. Мне и вправду пора.

Друг разочарованно покачал головой.

— Знаешь, Ли, сейчас тебе самая пора улечься в постель с какой-нибудь красоткой.

— Это я уже слышал.

— Тем лучше. Как насчет молодой и привлекательной американской врачихи? Судя по твоим словам, она способна выжать из мужчины все соки.

Ли рассмеялся.

— Отстань, болван! Эта янгуйцзы?

— А что? — Ма покровительственно похлопал приятеля по плечу. — Если захочешь, ты любую сведешь с ума. Да она рухнет к твоим ногам!

* * *

В душе Маргарет его проклинала. Самодовольный урод! Что он о себе возомнил? Когда двери лифта сомкнулись, она нажала кнопку первого этажа. Глядя на собственное отражение в зеркале, Маргарет в смятении осознала, что даже не прикоснулась к косметике: влезла в джинсы, схватила пластиковую карточку — ключ от номера — и тут же бросилась в коридор. Ее удивленными взглядами проводили двое молодых носильщиков, сидевших у раскрытой двери в подсобной комнате. Когда бы она ни выходила из номера, в коридоре обязательно крутился кто-то из обслуживающего персонала. Китайцы приветливо кивали, бормоча обязательное «ни хао». Будь Маргарет более собранной, она бы подумала о том, что в этот час — почти полночь — носильщикам на этаже делать нечего. Однако сейчас мысли ее были заняты другим, а пересохшее горло требовало хотя бы глотка.

Она чувствовала себя оскорбленной. Как враждебно Ли Янь ее встретил, с каким скептицизмом отнесся к ее опыту! За обедом, правда, он стал совершенно другим, но позже, позже… Ледяная холодность, высокомерный отказ от дальнейшего сотрудничества. Все к лучшему, убеждала себя Маргарет. У меня нет ни малейшего желания быть там, где я только мешаю. Что мне до заурядного пекинского полисмена, который, помимо всего прочего, терпеть не может чужаков? Кажется, Боб упоминал что-то о… заморских чертях? Вот-вот, янгуйцзы. Похоже, тут все страдают ксенофобией.

Мысли эти преследовали Маргарет до самой ночи. Злость и жажда мести мешали обдумать слова, которые она бросит ему в лицо при новой встрече, — если, конечно, таковая когда-нибудь состоится. Но тут же из памяти всплывали его улыбка, лукавые глаза, голос, с едва заметным акцентом чуть нараспев произносивший английские фразы. В эти моменты Ли казался ей абсолютно нормальным, даже привлекательным мужчиной. Однако чувство симпатии мгновенно вытеснялось унижением, пережитым в кабинете профессора Цзяна. Нахлынувшая ярость не давала дышать.

Вестибюль гостиницы «Дружба» был пуст. Маргарет решительно пересекла мраморный холл, миновала стойку администратора и направилась к бару в углу. За столиками сидели не более десятка посетителей, у которых, по-видимому, поздний ужин возбудил желание опрокинуть пару стопок спиртного. Окинув их равнодушным взглядом, Маргарет устроилась на высоком табурете, потребовала водки с тоником, лимон, лед. Бармен сноровисто выполнил заказ. Рядом с мгновенно запотевшим бокалом на крахмальной салфетке появилась маленькая тарелочка жареного арахиса. Американка протянула карточку; бармен скользнул по ней взглядом и, шагнув к компьютеру, открыл для постоялицы ее собственный счет. Первый же глоток подарил телу ощущение блаженной прохлады. Маргарет взяла горсть орешков, осмотрелась. За столиком возле стены сидела молодая китайская пара, чуть в стороне трое японцев громко обсуждали что-то, уже приканчивая бутылку виски. Ветви олеандрового дерева, что росло в тяжелом глиняном горшке, мешали рассмотреть лицо грузного джентльмена. Она вгляделась. Так и есть, Маккорд! Выглядел соотечественник довольно жалко: редкие пряди волос торчат во все стороны, лоб покрыт бисеринками пота, щеки обвисли, налитые кровью глаза осовели. Зажатый в руке стакан опасно наклонен, коричневая жидкость вот-вот прольется на стол.

— И давно он здесь? — вполголоса осведомилась Маргарет у бармена.

— Очень, — с плохо скрытым осуждением подтвердил тот.

Набираясь решимости, она вновь отпила из бокала, медленно встала с табурета и прошествовала к олеандру.

— Вы позволите присесть? — Разрешение, собственно говоря, ей не требовалось.

Маккорд пьяно повел головой; на какую-то долю секунды Маргарет испугалась.

— Что нужно? — Мутный взгляд описал полукруг и завис где-то в пространстве. Было ясно: Джей Ди Маккорд ее не узнал.

— Маргарет Кэмпбелл, — напомнила она. — Доктор Кэмпбелл. Вы испортили мой банкет, ну же! — Выпученные глаза заморгали. — Я хотела вас поблагодарить.

Пренебрежительно оттопырив нижнюю губу, Маккорд отхлебнул из стакана.

— А не пойти бы вам, д-д-доктор…

Он с трудом поднялся, неверным шагом двинулся к стойке бара.

Несколько секунд Маргарет просидела неподвижно, беззвучно твердя себе: отлично, отлично. Как-то вдруг навалилась ужасная усталость. Маргарет подняла бокал, допила водку. На глаза попалась обложка журнала «Чайна дейли», лежавшего на стуле рядом с тем, который занимал Маккорд. Шапка номера кричала об одобрении сенатом США принятого президентом решения предоставить Китаю режим наибольшего благоприятствования в торговле. Подзаголовок сообщал о прокладке в Тибет трехтысячекилометровой линии оптико-волоконного кабеля, об увеличении на двадцать процентов экспорта китайского риса. Какая скука, подумала Маргарет, в постель, в постель… Встав, она направилась к стойке бара, чтобы подписать счет.

В номере она первым делом нервно сбросила легкие сандалии, разделась. Зеркало бесстрастно отразило стройную фигуру; в электрическом свете белая кожа казалась чуть голубоватой. Отражение имело весьма отдаленное сходство с оригиналом. Маргарет не узнавала себя: опытнейший врач-патологоанатом на четвертом десятке походила сейчас на ребенка, на обиженную девочку, прячущуюся от жестокого мира вокруг. Но в тысячах километров от родного дома, в этом безликом гостиничном номере укрыться было негде. Вспомнив о причине, что заставила ее бежать в Китай, Маргарет испытала чувство щемящей жалости к себе самой. От струившегося из кондиционера прохладного воздуха обнаженная кожа покрылась мурашками. Она забралась под одеяло, поджала колени. На подушку скатилась крупная слеза. Затем мир исчез. Маргарет уснула.

* * *

На улице Чжэнъи было темно и безлюдно, когда Ли Янь прокатил на велосипеде мимо овощной лавки у въезда во двор солидного жилого дома. Слабый ветерок лениво перемешивал густой воздух; листья деревьев почти не реагировали на дуновение. На фоне ночного неба двенадцатиэтажная башня была почти неразличима, висевший над городом смог делал невидимыми и звезды. Ли кивнул охраннику, что сидел в будочке у ворот.

Оставив велосипед на стоянке, детектив прошел к подъезду. Дядя жил в прекрасной квартире, как и полагалось высшим чиновникам министерства внутренних дел. Ввиду позднего часа лифт был уже отключен. Собственным ключом Ли Янь отпер боковую дверь, поднялся на второй этаж. Нежный голосок подружки Ма, что еще звучал в его ушах, за порогом квартиры сменился раскатистым храпом Ифу. Ли прошел в кухню, распахнул холодильник, взял с полки бутылочку минеральной воды: хотелось смыть неприятный вкус пива и выкуренных сигарет. Затем он проследовал в свою спальню, где минут пятнадцать просидел на постели, размышляя о событиях минувшего дня, о том, что ожидало его завтра. По телу разливалась усталость, но сон не шел: мешали головная боль и урчание в желудке.

Чуть подавшись вперед, Ли Янь выдвинул верхний ящик небольшого комода, под стопками чистого белья нащупал плечевую кобуру, пользоваться которой старшему инспектору еще не приходилось. Ли примерил жесткие ремни: кожаные лямки легли там, где надо, и не доставляли никаких неудобств. Кобура была подарком чикагского коллеги, который опекал слушателя полицейских курсов и несколько раз брал его с собой в ночной патруль по районам города. Две или три такие смены дали Ли Яню больше, чем лекции. Рейды в компании опытного копа открыли ему глаза на методы действий американских блюстителей порядка — методы, неизвестные в Китае. Чикагские полисмены придерживались той же тактики, что и преступники: воры, грабители, сутенеры, торговцы наркотиками. Когда требовала обстановка, они умели быть не только решительными, но и жестокими. Но приемы, неожиданно для себя подумал Ли, не могли оставаться тайной для Маргарет. Хватило ли ей сил, после столь долгого знакомства с мрачным миром криминала, сохранить чистоту души? Детектив вновь увидел покрытую веснушками руку, высоко вздымавшуюся под тонкой тканью футболки грудь. Как долго удастся Маргарет оберегать себя от беспощадных законов того общества, что кроется за благопристойным фасадом цивилизованного мегаполиса? Сколько времени она выдержит под ненадежной скорлупкой собственной независимости, когда превратится, подобно американским коллегам самого Ли, в законченного циника?

Выйдя в коридор, детектив осторожно приоткрыл дверь в спальню дяди. Храп стал громче. Разбудит Ифу только землетрясение, подумал Ли, баллов в десять, не меньше. Рот спящего был приоткрыт, и племянник ощутил, как душу захлестывает теплая волна. Даже во сне кустистые брови дядюшки казались удивленно приподнятыми. При всех испытаниях и горестях, что выпали на его долю, Ифу выглядел невинным ребенком: он и лежал как-то по-детски, на добром, чуть печальном лице — ни морщинки.

Ли Янь принял решение: дядя ничего не узнает. Если проблема неизвестна, она и не тревожит. Детектив на цыпочках подошел к тумбочке возле постели, присел. В нижнем ящике, в коробке из-под обуви, Ифу хранил привезенный из Тибета старый револьвер с почти развалившейся пачкой патронов. Оружие пролежало здесь годы и было для дядюшки памятью о прошлом. В руке Ифу держал револьвер всего лишь раз, стреляя по мишеням в тире. Как говорил сам дядя, ему никогда не приходилось целиться в человека. Племянник знал, что не смог унаследовать спокойный, выдержанный характер Ифу, его умение сопереживать людям. Ли инстинктивно ощущал в себе ярость, и контролировать ее удавалось лишь неимоверными усилиями воли. Но завтра он будет вынужден ослабить этот контроль, пойти на шаг, который наверняка не одобрят ни начальники, ни дядя.

Ли Янь достал револьвер, опустил в кобуру. Оружие плотно прилегло к телу, как если бы он родился с тяжелой металлической рукоятью под мышкой. Затем в правый карман брюк упали шесть патронов. Без единого звука встал на свое место ящик. В тот момент, когда племянник выпрямил спину, храп стих. Ли замер, однако хриплый, с присвистом звук тут же возобновился.

Он вышел, плотно притворив за собой дверь.

Глава 5

^{Среда, утро}

Поначалу это было похоже на отдаленное зарево. Через несколько мгновений он увидел, что зарево мерцает, кое-где в нем пробиваются язычки пламени. Медленно приближаясь, он всматривался в оранжевое пекло — там, в самом центре, чернела бесформенная масса. Внезапно из темного сгустка возникла рука, скрюченная от жара, с угрожающе сжатым кулаком. На фоне огня проступило лицо: раскрытый в немом крике рот, выпученные, молящие о помощи глаза. Разум взорвала мысль: «Я смотрю на самого себя».

Содрогнувшись, мужчина сел в постели; зрачки беспокойно бегали по комнате, с груди на живот стекали холодные струйки пота, от недостатка воздуха разрывались легкие. Светящийся циферблат будильника на тумбочке показывал два часа ночи. Он откинулся на подушку, попробовал выбросить из головы навязчивый образ. «Ко мне тянулась рука, как будто он просил о помощи». Так, кажется, сказала нянька. Но что заставило сознание превратить пылающую фигуру в его самого? Дыхание медленно приходило в норму, сердце забилось ровнее. Он прикрыл глаза, изгоняя дьявольское наваждение.

Остаток ночи Ли Янь почти не спал — ворочался с боку на бок в ожидании звонка будильника. В пять утра он, испытывая облегчение, вскочил с постели. Небо за окном было светлым, хотя лучи солнца еще не успели проникнуть сквозь легкую утреннюю дымку. Через двадцать минут Ли катил по улице. Для Мэй Юань час был слишком ранним, поэтому на завтрак рассчитывать не приходилось.

У дверей первого отдела прохаживались несколько человек, ожидая вызова в кабинет. Офицеры ночной смены покидали здание, чтобы, торопливо перекусив где-нибудь, завалиться в постель — как раз тогда, когда их жены будут собираться на работу.

— Эй, Ли! Отлично выглядишь! — окликнул его в коридоре коллега. — Предстоит беседа с начальством?

Одет Ли Янь был в летний костюм из темно-синего хлопка: пиджак небрежно расстегнут, брюки ниже пояса в модных складках, белоснежная сорочка; на ногах — сверкающие черной кожей туфли.

— Готовлюсь нырнуть в рутину будней, — усмехнулся в ответ старший инспектор.

— Жаль, что шеф не распорядился сделать эту форму повседневной!

Сотрудники первого отдела привыкли видеть Чэнь Аньмина в мятых серых штанах, ткань которых лоснилась от долгой носки, коротковатой куртке неопределенного цвета и старой голубой рубашке. Много лет назад, когда Чэнь только занял кресло начальника, кто-то из высокого руководства назвал его проклятием для любого портного. Правда, прозвище не нанесло репутации шефа никакого вреда.

Ступив в кабинет, Ли Янь заварил крепкий чай и уселся к столу — разбирать скопившиеся за ночь бумаги. Кипы под окном выросли, из них подчиненные отложили на стол те справки, что требовали внимания в первую очередь. Ли закурил, начал методично вчитываться в протоколы опросов. Крохи информации могли содержаться в словах уличных воришек, попрошаек, деревенских жителей, прибывших в столицу в поисках работы; особую ценность имели показания тех, кто каждый день бывал в парке Житань. К семи утра старший инспектор выпил третью чашку чая, докурил пятую сигарету и ни на шаг не приблизился к разгадке хотя бы одного из убийств. Под потолком кабинета плавали облака дыма, заглянувшее в окно солнце с медленной неотвратимостью раскаляло квадратики дешевого линолеума на полу. За стеной коллеги энергично опрашивали очередную порцию горожан. Молодой офицер, ставший третьим по счету из тех, кто осмелился сунуть голову в кабинет, получил строгий нагоняй, и в течение следующих сорока минут Ли Янь наслаждался относительной тишиной. Инспектор очень дорожил этим кратким промежутком, когда можно было подвести итоги минувшего дня, по-новому взглянуть на собранные факты.

Ровно в семь Ли позвонил в лабораторию изучения вещественных доказательств. Результаты анализов, сообщили ему, будут готовы через несколько часов. Спустя пятнадцать минут раздался стук в дверь. Подняв голову, Ли Янь уже открыл рот, чтобы дать суровую отповедь непоседливому коллеге, но был вынужден вскочить со стула. На пороге стоял шеф.

— Привет, Ли. — Во взгляде, которым Чэнь окинул его костюм, читалось осуждение. — Надеюсь, ты не готовишься к выходу на сцену?

— Нет, шеф. Просто хочу, чтобы внешний вид соответствовал новой должности.

Начальник первого отдела скептически хмыкнул:

— Ну-ну. Как продвигается расследование?

Ли покачал головой:

— Пока никак. Никто ничего не знает, не видел и не слышал. Вот-вот должны принести данные криминалистической экспертизы. Я тут же вам сообщу. — Пожав плечами, Чэнь развернулся к двери. — Одну минуту, шеф! Это по поводу предложения из университета. Я передумал. Я не против помощи американки. — Ли Яню очень хотелось верить, что его голос не дрожит.

— В самом деле? — Шеф сдержал улыбку. — Наверное, проконсультировался с Ифу?

— Вчера я… разговаривал с ним и, кажется, упомянул об этом.

— Гм! Старина, должно быть, признал идею отличной. Верно?

— Он… э-э-э… считает, что опыт американки может оказаться для нас весьма ценным.

— То-то же! И почему только к мнению дяди ты прислушиваешься больше, чем к моему?

Лицо детектива вспыхнуло от возмущения.

— Если бы совет исходил от вас, шеф, я не посмел бы его игнорировать.

Чэнь усмехнулся. Вчера он позволил заместителю действовать по-своему, уверенный в том, что дядюшка Ифу вовремя одернет племянника. Так и получилось.

— Сначала мы заявляем, что рады принять ее помощь, а потом — что не нуждаемся в ней. Теперь мы скажем, что передумали и ждем ее с распростертыми объятиями. Эта дама вполне может отказаться, и будет, между прочим, права.

— Остается только надеяться, — едва слышно пробормотал Ли.

— Как-как?

— Я говорю, остается надеяться на ее согласие.

С неопределенным хмыканьем Чэнь Аньмин потянул на себя ручку двери, но тут же обернулся.

— Да, чуть не забыл. Тебя хочет видеть заместитель генерального прокурора Цзэн Сюнь.

— Меня? — Ли Янь решил, что ослышался.

— Тебя, тебя.

— Для чего?

— Понятия не имею. Но когда прокуратура говорит «подпрыгни», мы подпрыгиваем. В девять часов, у него в кабинете. — Дверь закрылась, чтобы секундой позже распахнуться вновь. — Если бы я тебя не знал, Ли, то подумал бы, что тебя уже предупредили. Выглядишь как на парад. — И шеф направился к себе.

Старший инспектор погрузился в тревожное раздумье. С чего вдруг им заинтересовалась генеральная прокуратура, самое могущественное подразделение в отечественной системе охраны законности и порядка? Именно прокуроры выписывают, по запросам полиции, ордера на арест. Прокуроры контролируют ход следствия и принимают решение о передаче дела в суд. В суде они же выступают в роли государственных обвинителей. При возбуждении особо важных дел — измена родине, коррупция, злоупотребление властью — прокуратура ведет собственное расследование, в рамках которого наделена неограниченными полномочиями. Должно было произойти нечто чрезвычайное, чтобы обычного сотрудника криминальной полиции пригласил на беседу столь высокий чиновник. Даже помня о загадочном тройном убийстве со всеми его специфическими деталями, Ли Янь не мог отделаться от тяжелой тревоги.

По обе стороны массивных дверей навытяжку стояли часовые, на ремне у каждого — расстегнутая кобура с армейским пистолетом. Оставив на стоянке джип, Ли Янь с робостью зашагал по гранитным ступеням лестницы.

Современное трехэтажное здание генеральной прокуратуры находилось позади величественного особняка Верховного суда, в бывшем дипломатическом квартале Пекина. Раскрытые по всему фасаду окна напоминали рты, которым в летнюю жару не терпелось вдохнуть как можно больше воздуха. На просторном плацу перед барельефом, изображавшим эпизод древнего сражения, занималась строевой подготовкой рота правительственной охраны. Ли прошел в отделанный мрамором вестибюль, где еще один офицер, полковник по званию, предложил ему подождать.

Хотя беседа была назначена на девять, адъютант заместителя генерального прокурора спустился в вестибюль, когда стрелки часов показывали уже двадцать минут десятого. Он провел Ли на второй этаж, деликатно стукнул в простую, без всякой таблички дверь, из-за которой донеслось:

— Войдите.

Ли Янь перешагнул через порог. Из-за стола поднялся генерал Цзэн Сюнь: высокая поджарая фигура, строгое прямоугольное лицо, металлическая оправа очков, военного образца рубашка с короткими рукавами. Китель генерала висел на спинке кресла. Цзэн протянул вошедшему крепкую руку.

— Поздравляю с повышением, старший инспектор Ли.

Рукопожатие вышло сухим, подчеркнуто официальным.

— Для меня большая честь встретиться с вами, генерал Цзэн!

Покончив с формальностями, хозяин кабинета указал гостю на стул.

— Садись.

Цзэн обошел вокруг необъятного стола, присел на его ближайший к окну угол. Ли Янь неловко опустился на мягкую кожаную подушку. Лопасти напольного вентилятора почти бесшумно гнали по кабинету волны теплого воздуха.

— Второй день в новой должности? Вчерашние сутки были полны событий, не так ли?

— Так. — Ли четко кивнул.

— Три убийства за ночь. Подумать только, не Пекин, а Нью-Йорк!

Затрудняясь подыскать ответ, детектив промолчал. Цзэн рукой оттолкнулся от стола, шагнул к распахнутому окну и повернул створки жалюзи, перекрывая доступ солнечным лучам.

— Яркий свет режет мне глаза. По-моему, самое приятное время года в Пекине — это осень. Никакой жары, и воздух совершенно прозрачен, так?

— Да.

— Ты ведь из Сычуани. — Ли Янь не понял, были ли слова генерала утверждением или вопросом. — Славные места. Правда, тамошняя кухня для меня тяжеловата. Не выношу острого. Что скажешь?

Ли озадаченно покачал головой:

— Я не знаю.

— Не знаешь чего?

— Ваших вкусов, генерал.

— Но я-то имел в виду твои. Любишь наперченное?

— Очень.

— Естественно. Ты привык к такому с рождения. Круто.

И вновь детектив растерялся. Слишком резко его собеседник менял тему. С какой целью?

— Что круто?

— Следовать по стопам прославленного дядюшки. Приходится из кожи лезть, а? Да еще с твоими-то проблемами. Согласен? — Цзэн не сводил с него испытующего взгляда.

— Нет. Следовать примеру дяди Ифу — высокая честь для меня.

Ли чувствовал себя как на раскаленной сковороде. К чему он клонит?

Заместитель генерального прокурора опустился в кресло, положил правую руку на подлокотник.

— Не могу сказать, что приветствую вашу идею привлечь к расследованию эксперта, который является подданным Соединенных Штатов. Убийство в парке — дело серьезное, но эта дама все равно не будет давать показания в нашем суде.

Вот в чем загвоздка. Интересно, подумал детектив, откуда Цзэну известно, что Чао Хэн был убит, а не покончил с собой? Хотя, с другой стороны, ведь это не секрет и у генерала наверняка имеются собственные источники информации.

— Опыт американки помог нам определить характер смерти одной из жертв. Уж слишком она походила на самоубийство. Кроме того, вскрытием руководил наш ведущий патологоанатом, профессор Се. Ему ничто не помешает явиться в суд. — Заметив, что генерал намеревается вот-вот перебить его, Ли Янь торопливо добавил: — Американка вызвалась оказать нам содействие неофициально, в качестве личной услуги начальнику первого отдела Чэнь Аньмину.

— Это я уже понял. Говорят, университет общественной безопасности согласился предоставить вам ее до конца следствия, но вы отклонили предложение.

Ему известна каждая деталь, отметил Ли.

— Именно так. — Признание прозвучало неохотно.

— Вот и отлично. Не думаю, чтобы это было политически правильно — позволить им учить нас.

— Очень жаль, генерал. — Ли Янь почувствовал, как к нему возвращается уверенность. — Но сегодня утром я передумал и согласился принять ее помощь.

Лицо Цзэна потемнело.

— Причина?

— Обсудив ситуацию с дядей, я… пришел к выводу, что отказываться от столь грамотного эксперта лишь по причине американского гражданства было бы недальновидно и просто глупо. По крайней мере так считает мой дядя. Но если вы придерживаетесь иного мнения…

— Упаси небо, кто я такой, чтобы спорить с твоим дядюшкой? — В голосе генерала слышалось явное раздражение. Усилием воли Цзэн заставил себя спокойно продолжить: — Теперь понятно, почему тебе не составляет особого труда идти по его стопам.

— У Ифу слишком широкий шаг, генерал. Мне за ним не угнаться.

Откинувшись на спинку кресла, Цзэн Сюнь задумчиво смотрел в потолок. Правая рука его опустилась в карман кителя, достала пачку сигарет. Заместитель генерального прокурора щелкнул зажигалкой и резко подался вперед. Решение в его голове уже созрело.

— О ходе расследования докладывать мне ежедневно, в письменной форме. Чао Хэн был достаточно известным ученым, консультантом правительства. Его убийцу необходимо найти. Отчет будешь писать лично, каждый вечер — с тем чтобы утром бумага уже лежала на моем столе. Ясно? — Ли Янь кивнул. — Все, свободен.

Генерал раскрыл лежавшую перед ним кожаную папку.

* * *

Коридор казался Уэйду бесконечным. Боб еле успевал за разгневанной Маргарет, которая, не стесняясь, выплескивала на спутника свою ярость:

— Сначала мне говорят, что им нужна моя помощь! Потом этот умник решает, что она избыточна. Она для них, видите ли, избыточна!

— Я уверен, Маргарет, тут какая-то неточность в переводе. Ли Янь хотел сказать совершенно другое.

— Правда? Не знаю, что он там хотел сказать вчера, но сегодня утром он уже переменил свое решение. Проснулся, наверное, и понял, каким идиотом выставил себя накануне. Теперь помощь моя вовсе не избыточна, а желанна! Как будто я им навязываюсь! Они просят, а в результате я оказываюсь лишней. И вечные рассуждения о потере лица. О Боже!

Конечно, подумал Боб, «избыточна» — не самое удачное слово. Скорее всего Вероника попыталась обогатить свой лексикон. Попытка обернулась бестактностью, и переводчице нужно будет это объяснить. Что же касается гордости Маргарет, то тут, к сожалению, ничего не поправишь. Обида занозой засела у нее в душе.

— Как вы намерены поступить?

— Не решила. Знаю только, чего мне хочется. Хочется послать их ко всем чертям!

— Это вряд ли пойдет на пользу американо-китайским отношениям.

— Мне нет до них никакого дела.

— Видите ли, — от быстрой ходьбы Уэйд сбивался с дыхания, — половина судебных медиков США без колебаний отдали бы правую руку за то, чтобы участвовать в расследовании убийства в Пекине.

— Ради всего святого, Боб! Кто-нибудь в мире слышал об одноруком патологоанатоме?

— Но вы меня поняли. — Заметив на лице Маргарет скептическую усмешку, Уэйд разозлился. — В конце концов, пунктик о помощи китайской полиции только украсит ваше резюме. Об этом вы думали?

Маргарет остановилась так внезапно, что компьютерщик чуть не сбил ее с ног. Пытаясь сохранить равновесие, он нелепо взмахнул руками.

— Господи, что с вами?

В глазах молодой женщины вспыхнули огоньки.

— Но если я все-таки соглашусь, им придется заплатить за эту услугу. Должна же я нарабатывать гуаньси! Или нет?

* * *

Детективы обсуждали ход расследования уже более двух часов. От табачного дыма в комнате было нечем дышать. Ничто в показаниях опрошенных не пролило и тонкого лучика света на хотя бы одно из убийств. Агенты полиции торчали в парке Житань с шести утра: задавали вопросы, пытались разбудить человеческую память, выудить из нее малейшую деталь происшедшего, — но впустую. Известным оставалось очень и очень немногое, фактически только имена жертв, но никак не мотивы, которыми могли руководствоваться убийцы. Существовала, правда, гипотетическая связь между Чао Хэном и Мао Мао — наркотики, однако и тут следствию не удалось установить, что двое мужчин были по меньшей мере знакомы друг с другом.

Коллега У предложил вызвать на допрос Иглу. Как он знал, Ли Янь затребовал себе досье на пекинского мафиози. Когда в ответ на прозвучавшее предложение стены комнаты дрогнули от хохота, У смутился.

— В моих словах было что-то смешное? — спросил он.

— От Иглы ты ничего не услышишь, — преодолев свою вечную застенчивость, пояснил Чжао. — Если он проболтается, что знал о пристрастии Чао Хэна к героину, о скромном бизнесе Мао Мао, — это будет равнозначно признанию своего участия в торговле наркотиками.

— А поскольку мы вот уже пять лет не можем доказать это, — добавил Цянь, — Игла вряд ли принесет нам факты на тарелочке.

— Тем более что давить на него нечем, — подчеркнул Чжао. — У нас нет никаких рычагов.

Отрезвленный замечаниями коллег, У вопросительно посмотрел на Ли Яня и, желая сохранить лицо, произнес:

— Мне казалось, если босс захотел покопаться в его досье…

Ли пришел ему на выручку:

— В принципе я согласен с мнением большинства. Тащить Иглу сюда не имеет смысла. Но если Магомет не идет к горе… — Заместитель начальника первого отдела с опозданием сообразил, что в мусульманской мифологии его подчиненные не ориентируются и дядюшки Ифу у них нет. — Насколько мне известно, Игла обычно отирается возле «Хард рок кафе», у него там… нечто вроде офиса.

— И ты готов встретиться с ним? — От удивления Цянь привстал со стула.

— Да. Если он не откажется от разговора — на его территории, без всякого протокола, — то мы сэкономим не только кучу времени, но и силы.

— Почему ты думаешь, что Игла пойдет на контакт, хотя бы и без протокола? — осведомился У.

— Потому что я попрошу его об этом.

Над столом повисло молчание. Коллеги Ли Яня размышляли: что могло крыться за уверенностью босса? Всем сотрудникам отдела было известно: судьба однажды уже сталкивала его и Иглу. Три года назад Ли держал в руках ордер на арест главаря пекинской наркомафии. К несчастью, единственный свидетель по делу легкомысленно направил свой велосипед прямо под колеса троллейбуса на улице. Несчастный случай. Поскольку доказать иное полиция была не в силах, Игла остался на свободе.

В прежние времена власти находили способы убедить преступника покаяться в собственных грехах, и виновный нес справедливое наказание. Но сейчас многое переменилось. Общественность — как внутри страны, так и за ее пределами — внимательно следила за действиями полиции и всей системы охраны правопорядка. Меры социального воздействия по месту работы или жительства, через школы, в которых учатся дети подозреваемого, для таких, как Игла, ничего не значили. В любой момент наркоделец мог объяснить законность своих доходов наличием сети сувенирных магазинов на улице Западная Люличан.

Совещание закончилось в той же подавленной атмосфере, что и началось. Детективов ждало прежнее, почти бесполезное занятие: опрос уличных зевак. Выходя в коридор, офицеры негромко переговаривались: неужели из идеи босса выйдет толк?

* * *

Оставив машину у дверей лаборатории вещественных доказательств, Ли Янь вошел внутрь. В кабинете профессора Се он увидел Лили Пэн — та с кислым лицом перелистывала какой-то медицинский журнал.

— Доктор Кэмпбелл здесь? — спросил старший инспектор.

Констебль указала пальцем на стену.

— Там. Уже несколько часов.

— Сегодня вам не хочется наблюдать за ее работой? — В его вопросе слышалась легкая издевка.

— Нет места, — хмуро буркнула Лили.

Ли удивился:

— Что вы хотите сказать?

— А вы загляните. Увидите сами. — Лили вновь уткнулась в журнал.

Толкнув вращающуюся дверь, Ли Янь ступил в секционный зал. Вокруг цинкового стола, на котором лежало тело строительного рабочего из Шанхая, сгрудились человек пятнадцать слушателей в зеленых халатах и марлевых масках. Грудная клетка трупа была вскрыта, лица не видно под лоскутом кожи с затылка; на подносе из нержавеющей стали — студенистые полушария мозга. Ли заметил, что двух слушательниц-девушек пошатывает. Пока ассистенты профессора возились с внутренностями, Маргарет объясняла студентам:

— …извлеченные органы вновь закладываются в полость. Затем, как вы видите, ассистенты возвращают грудную пластину на место и сшивают края кожи. После этого они закроют отверстие в черепной коробке и так же прошьют линию распила. Через десять минут тело будет обмыто, лишнюю влагу уберут бумажными полотенцами, труп положат в пластиковый мешок и поместят в холодильник. Я не знакома с местной практикой, но в Америке служитель морга бальзамирует тело, накладывает необходимую косметику. Покойного кладут в гроб и передают родственникам — чтобы те могли попрощаться.

— В нашем случае, — перебил американку профессор Се, — тело доставят в Шанхай, где оно будет немедленно кремировано. Мы народ бедный и не можем предоставить усопшему услуги косметолога.

Теребя завязки хирургического фартука, Маргарет развернулась лицом к слушателям.

— Очень жаль, что вас не было здесь вчера, когда мы работали с жертвой термических ожогов. Этот урок мог бы стать показательным. Профессор использовал самую современную аппаратуру — криостат, который позволил значительно ускорить весь процесс. Кому-нибудь из вас известно, что такое криостат? — Вопрос остался без ответа. — Фактически это небольшой морозильник; он обеспечивает подготовку образцов тканей для исследования под микроскопом. Обычно криостат применяется в ходе операций, когда хирургу необходимо быстро провести исследование того или иного органа. — Маргарет рукой указала на несколько рамок с тончайшими срезами человеческой плоти. — Традиционные методы обработки тканей парафином или воском отнимают у врача пять или шесть часов. Криостат дает нам возможность сделать это за десять минут.

Чуть повернув голову, она увидела стоявшего возле двери офицера полиции.

— Ага, к нам присоединился заместитель начальника первого отдела. Вы как раз вовремя, детектив Ли! — Маргарет опустила глаза и доверительно шепнула своей аудитории: — Старший инспектор, похоже, брезгует нашим ремеслом.

В прозекторской раздались два или три сдавленных смешка. К собственной досаде, Ли Янь почувствовал, что краснеет. Между тем Маргарет обращалась уже прямо к нему:

— Я взяла на себя смелость попросить у профессора Се разрешения для моей группы присутствовать на сегодняшнем вскрытии. Профессор согласился. Думаю, наш урок принес слушателям весьма ощутимую пользу, как вы считаете?

— Безусловно, — буквально выдавил Ли. — Кстати, может, в ходе занятия вам удалось установить причину смерти этого человека?

Новая волна смешков. Несмотря на то что английский не был для них родным, слушатели мгновенно поняли, сколь непростые отношения сложились между детективом и американкой.

Маргарет оказалась на высоте:

— Смерть наступила в результате перелома первого шейного позвонка. Профессиональный термин — «разрыв атлантозатылочного сочленения». Первый позвонок, тот, на который опирается череп, врачи называют «атлант». — Зубы Маргарет блеснули в дерзкой улыбке. — Анатомы вообще остры на язык, имейте это в виду. Позвонок в двух точках соприкасается с затылочной костью. Когда происходит нарушение этого контакта, края foramen magnum, большого затылочного отверстия, разрывают спинной мозг. Смерть наступает мгновенно, что, в общем-то, является редким исключением. В большинстве случаев — к примеру, наше утреннее вскрытие, удар ножом в сердце — человек умирает через минуту, а то и две. — Маргарет сняла очки. — Подобные травмы часто имеют место при автокатастрофах, однако отсутствие на теле жертвы других повреждений свидетельствует, что в момент смерти этот мужчина находился не в машине.

Американка вновь улыбнулась, но сейчас лица слушателей оставались абсолютное бесстрастными. Со вздохом она продолжила:

— Поскольку ни на лице, ни на шее трупа нет и следов царапин от ногтей, нападавший скорее всего обхватил горло жертвы согнутой рукой, а другой резко повернул голову, толкая ее вперед и вверх. Края foramen magnum соскользнули с позвоночного столба и перерезали спинной мозг. Точность движений убийцы говорит о том, что он имел достаточный опыт.

Описанная Маргарет сцена заставила аудиторию поежиться.

— На предыдущем вскрытии мы… — Она бросила взгляд на часы. — Господи, почему время летит так быстро, когда только начинаешь входить во вкус?

Лица слушателей оставались сосредоточенными и серьезными. Неужели, мелькнуло в голове Маргарет, они не понимают, что в их профессии только чувство юмора помогает человеку сохранить рассудок?

— На предыдущем вскрытии мы имели дело со смертью от удара ножом. Это, конечно, всего лишь моя догадка, но я считаю, что и там убийца сзади обхватил шею жертвы одной рукой, а другой нанес удар. Лезвие ножа было около девяти сантиметров длиной. Оно вошло в основание грудины, разделив правый и левый желудочки сердца. Края раны не позволяют судить о том, с какой стороны был нанесен удар, поэтому я не берусь утверждать, был ли убийца правшой или левшой. Такое возможно только в кино. Скажу лишь одно: подобный удар предполагает наличие у нападавшего изрядной физической силы. — Маргарет на мгновение смолкла, как бы желая подчеркнуть значимость своих следующих слов. — У меня сложилось впечатление, детектив Ли, что оба этих убийства напоминают казнь, а приговор приведен в исполнение опытным профессионалом.

Слушатели вытянулись в струнку. Ли Янь невольно сделал тоже. Из памяти всплыл заданный дядюшке вопрос: «Говоришь, убийца был профессионалом?» И ответ, который дал Ифу: «По поручению какой-нибудь преступной организации. Не совсем заурядные способы отправить человека на тот свет».

— Можно мне спросить? — негромко осведомилась Маргарет.

— Смелее.

— Почему вы думаете, что между обгоревшим трупом и двумя сегодняшними есть некая связь?

— А вы читаете мои мысли?

— Но ведь вы не зря хотели, чтобы именно я провела новые вскрытия. Значит, связь все-таки существует.

Ли кивнул. В словах американки была логика. Ее подопечные замерли в ожидании ответа.

— Полагаю, нам не стоит обсуждать эту тему в присутствии учащихся.

В прозекторской послышался приглушенный стон разочарования.

— Пожалуй, — уступила Маргарет и повернулась к слушателям: — Халаты и маски можете оставить ассистентам. Увидимся завтра.

Когда учебная группа покинула секционный зал, все трое отошли в сторону от стола, и Ли Янь спокойно сообщил:

— Возле каждого из трех трупов лежало по окурку. Сигареты одной и той же марки.

— Какой же? — поинтересовалась Маргарет.

— «Мальборо».

— О да. Страна Мальборо, где ковбои не расстаются с кислородными подушками, без которых невозможно дышать. Послушайте, почему в Китае так много людей курят? Они что, ничего не знают о вреде табака?

— Американские табачные компании забыли сообщить нам об этом, — невозмутимо уронил Ли.

— Непростительная забывчивость. Китайский рынок безграничен, и производители сигарет зарабатывают здесь сумасшедшие деньги. Наши акционеры — те самые, что бросили курить годы назад, — наверняка довольны своими доходами.

— В каждом случае был только один окурок? — переспросил профессор Се.

Ли кивнул.

На мгновение задумавшись, Маргарет фыркнула:

— И вы решили, что во всех трех случаях действовал один-единственный человек, заботливо оставивший у каждого трупа по окурку? Профессионал? Такая версия должна вызывать серьезные сомнения, вам не кажется?

Инспектор пожал плечами:

— Все может быть. Но окурки-то налицо.

Маргарет повернулась к профессору.

— У вас есть оборудование, необходимое для анализа ДНК?

— Конечно.

Она перевела взгляд на Ли Яня.

— Тогда, если на фильтрах сохранилось хоть немного слюны, что мешает вам сравнить ее образцы и выяснить, были ли эти сигареты выкурены одним и тем же человеком?

— Соответствующий анализ я распорядился провести еще вчера вечером, — ответил Ли. — Результаты будут готовы во второй половине дня.

Американка загадочно улыбнулась:

— Значит, бабушка уже сложила яйца в корзину. — Глядя на растерянные лица своих собеседников, Маргарет качнула головой. — Ради Бога, простите. Мой фольклор неуместен. — Наступило неловкое молчание. — Выходит, окурки — это единственная связь между убийствами? Я правильно вас поняла?

— Не совсем, — раздельно произнес Ли. — Там присутствует определенный стиль, если хотите — почерк. Все три убийства напоминают казнь, как вы успели подметить. Для Китая это в высшей степени необычно. Кроме того, есть и другая ниточка — наркотики. Чао Хэн, мы знаем, колол себе героин. Сегодня утром вы вскрывали тело Мао Мао, а ведь он был торговцем наркотиками.

— И сам не брезговал ею, — вставил профессор Се.

— Это подтверждают следы от инъекций на левом локте, — добавила Маргарет.

— Больше вы ничего интересного не обнаружили? — спросил детектив.

— Нет. — Она развела руками. — Полностью картина прояснится завтра, когда я закончу изучение образцов тканей.

Дождавшись утвердительного кивка профессора, Маргарет начала развязывать фартук.

— Извините, я пойду приведу себя в порядок.

— А мне пора переговорить с ассистентами, — бросил Се.

— Что ж… — Ли Янь заколебался. — У меня тоже дела. Займусь версией наркотиков, а это означает поездку через весь город. — Щеки мужчины залил густой румянец. — Может, составите мне компанию, доктор Кэмпбелл?

Маргарет опешила.

— С чего вдруг?

— Человек, с которым я намерен встретиться, контролирует весь пекинский рынок героина. Кличка — Игла.

Ее недоумение усилилось.

— Тогда почему он до сих пор не за решеткой? Специфика работы столичной полиции? Почему не пуля в затылок?

Ли Янь ощутил, как душу наполняет чувство досады.

— К сожалению, нет прямых улик. Даже в Китае для ареста подозреваемого требуется представить суду неопровержимые доказательства, не говоря уже о пуле в затылок. Но она все же лучше, чем десять лет на скамье смертников в ожидании электрического стула. Недаром «Эмнисти интернэшнл» называет ваши методы пыткой.

— О, сейчас у нас входит в моду смертельная инъекция, — примирительно отозвалась Маргарет. Ей не хотелось вступать в спор по вопросу высшей меры наказания. — Получается, на этого Иглу у вас ничего нет?

— Пока нет, — признал Ли.

— Зачем же конкретно я вам понадобилась? — Маргарет нетерпеливо переминалась с ноги на ногу: не объяснять же этому солдафону, что ей нужно в туалет!

— Так… — Детектива жгла мысль: «Подумает, я ее домогаюсь». Но и оттолкнуть американку было бы глупо. — Вы могли бы узнать что-то полезное для себя.

— Правда? — Маргарет сняла перчатки. — Например, почему на расследование убийства в Китае уходят годы?

Глава 6

^{Среда, вторая половина дня}

Едва сдерживая злость оттого, что ее услуги вновь оказались невостребованными, Лили Пэн с надменной усмешкой наблюдала за тем, как Маргарет усаживается в темно-синий джип детектива. Когда машина выехала за ворота университета, констебль зашагала к административному корпусу, обдумывая на ходу планы мести.

После разговора в секционном зале Ли Янь оставался отчужденно-холодным. Неужели, думала Маргарет, его обидела фраза о нерасторопности китайской полиции? Или это был один из перепадов его труднопредсказуемого настроения? Несмотря на то что Ли сам предложил ей отправиться в город вместе, интуиция подсказывала Маргарет: ее соседство тяготит водителя. Джип мчался по Западной Сюаньумэнь на восток; ближе к полудню машин на шести полосах движения стало меньше. Оба молчали. За окошком мелькали бамбуковые остовы строительных лесов, по ним на фоне голубого неба ползали крошечные фигурки рабочих. Подобные доисторическим динозаврам, тянули к бетонным коробкам длинные шеи башенные краны. Не в силах больше выносить гнетущее молчание, Маргарет заставила себя произнести:

— Послушайте, если я вам мешаю, просто скажите об этом. Я выйду и доберусь до университета на такси.

— Вы о чем? — озадаченно спросил Ли, явно не намереваясь притормозить.

— О том, что вам неприятна каждая минута, проведенная в моем обществе. Может, это окажется для вас новостью, но у меня и мысли не было участвовать в уголовном расследовании. Я свою помощь никому не предлагала, о ней просили вы.

— Не я. — Ли Янь покачал головой. — Мой шеф.

— Ну конечно. Вас ведь помощь иностранки унижает.

— Во всяком случае, она мне не нужна. — Старший инспектор бросил на пассажирку неприязненный взгляд.

— Отлично! И сколько времени вы возились бы с установлением личности Чао Хэна?

— Не больше, чем потребовалось бы. — Голос Ли звучал спокойно и ровно.

— То есть месяца полтора, при этом считая, что имеете дело с самоубийством. Остановите машину!

Старший инспектор нажал на педаль газа.

— До сих пор не могу понять, зачем вы сюда приехали. — Ли запомнил, что эта тема делала его собеседницу уязвимой.

— Вас мои планы не касаются.

Но раздражение Маргарет не сбило его с толку.

— Я о другом. Перед поездкой в США я три месяца готовился. Читал вашу конституцию, юридические справочники, книги по культуре… Ха! Если, конечно, логика допускает такое сочетание: «американская» и «культура». — Маргарет поджала губы. — Итак, вы решили приехать в Китай. И что вы сделали? Купили билет на самолет? Все? Что вам известно о нас — о китайской истории, о нашей культуре? Вы не успели пробыть в стране и пяти минут, но тут же обвиняете мужчину в неуважении к водителю-женщине. Вы завязываете ссору в ресторане, позорите людей, которые не пожалели денег, чтобы радушно встретить гостью.

— Радушно? — Лицо Маргарет вспыхнуло от негодования. — Я действительно не успела пробыть здесь и пяти минут, как во всех сторон только и слышала: не делай того, не говори этого, упаси тебя Господь задеть чувства ранимых китайцев! Пора осознать: в двадцать первом веке Китаю следует быть ближе к остальному человечеству. — Она предупреждающе взмахнула рукой. — И не надо лекций о пятитысячелетней истории. Это я уже проходила: бумага, порох, печатный пресс…

— Да, а еще арбалет, зонтик, сейсмограф. О силе пара мы узнали за тысячу лет до европейцев.

— О Боже! Избавьте меня от этого.

Однако Ли Яня было не остановить.

— А что дала миру Америка? Гамбургеры? Сосиски в тесте?

У Маргарет перехватило дыхание.

— Вы забыли про электрическую лампочку, телефон и кино. Мы первыми отправили человека на Луну, создали микрочип и компьютер. Мы разработали технологии, которые обеспечивают мгновенную связь с любой точкой земного шара. Наши снимки поверхности Марса лучшего качества, чем картинка китайского телевидения. Опомнитесь! Да все ваши достижения в прошлом! Вы можете только оглядываться, мы же идем вперед!

Костяшки державших руль пальцев Ли побелели от ярости.

— Вот как? Вперед? Вы носитесь по миру как рассерженные мухи, пытаясь повсюду установить свои порядки. Вы учите людей жить! И если кому-то хваленая американская мораль не нравится — бей его в лоб! Вы поете осанну свободе и демократии, а на практике придерживаетесь расовой и политической дискриминации.

— Браво! Как приятно слышать такие слова из уст китайца, чья родина — оплот защиты прав человека!

Ли Янь бешено лавировал в потоке машин. Оставив позади громаду Дома памяти Мао Цзэдуна, джип выкатил на площадь Тяньаньмынь; сквозь густой смог засверкала оранжево-золотистая черепица Ворот Небесного Спокойствия.

— Прошу вас, не заводитесь. — Острые споры с дядюшкой Ифу подсказали детективу, что может последовать дальше. — Сейчас вы начнете утверждать, будто правительство США не оказывало никакой поддержки режиму иранского шаха и абсолютно не замешано в свержении законно избранного президента Чили. Напалм во Вьетнаме тоже был оправдан, он часть вашей глобальной стратегии, сожженные дети вполне устраивают американцев.

— А как насчет сотен тысяч политических заключенных, которые томятся в ваших тюрьмах без приговора суда?

— Это недостойный вымысел. Миф.

— Неужели? — Маргарет указала на площадь. — Но разве не здесь правительство Китайской Народной Республики давило танками беззащитных студентов? Это тоже миф?

— Это история. Как история и то, что в 1968-м отряды американской Национальной гвардии расстреляли мирную студенческую демонстрацию в Кентском университете штата Огайо. Одно отличается от другого только масштабом. — Обоими кулаками Ли в отчаянии ударил по рулю. — Черт возьми, я вовсе не пытаюсь оправдать события на площади Тяньаньмынь, но Запад их слишком романтизировал. Молодежь призывает к демократии! Как же! Объективы камер зарубежной прессы почему-то отворачивались от банд юнцов, громивших магазины в пригородах, расправлявшихся с солдатами и полицейскими — которым был отдан приказ не стрелять. Что, интересно знать, предприняло бы ваше правительство, если бы на улицы Вашингтона высыпала стотысячная толпа, требуя от президента и членов конгресса публично объяснить людям их политику? Если бы пролилась кровь военных и полиции, а семена раздора понесло ветром по всей стране? Правительство, скажите на милость, сидело бы сложа руки? — Ли смахнул со лба бисеринки пота. — Это был настоящий кошмар. Я видел его своими глазами!

В памяти детектива возникла картина июньских дней 1989 года, щеки Ли вновь обожгло слезами пережитого стыда за собственное бессилие, страха за будущее родины.

— Но сейчас я вижу нечто совершенно иное. Я вижу новостройки, довольные лица людей, слышу звон монет в их карманах, радостный смех детишек. И тогда я перевожу взгляд на бывший Советский Союз, на Югославию: экономика в руинах, продовольствия не хватает, повсюду вспышки эпидемий. Я вижу войну, рост преступности, смерть на улицах городов. В Китае найдется очень немного таких, кто променял бы то, что они имеют, на пресловутые свободы. Вам может не нравиться коммунизм — Запад по-прежнему находится в плену у предрассудков, — но китайцам он принес стабильность и достаток. За всю свою историю мы никогда еще не были такими счастливыми, здоровыми и богатыми.

Джип свернул на Восточную Чан'аньцзе, площадь осталась где-то позади. Маргарет оглянулась, пытаясь представить выползающую на Тяньаньмэнь колонну танков, пятящихся студентов. Она хорошо помнила выпуски теленовостей: перед танком стоит паренек, надеясь остановить тяжелую махину своим щупленьким телом; водитель хочет его объехать, но задевает, и молодой человек оказывается под гусеницами. Сколько же тогда было пролито крови и слез! Внимая страстному голосу Ли, Маргарет впервые осознала трагическую двойственность событий в Пекине 1989-го. Видимо, боль в душах китайцев была еще слишком сильна, и неизвестно, как подобная беда отразилась бы на душах жителей США. Борьба американского общества за гражданские права, жестокость его армии во Вьетнаме раскололи страну, и лишь тридцать лет спустя некоторые раны начали зарубцовываться. Некоторые, не все.

Она потрясла головой:

— Глупо. Глупо! Мы сейчас заняты тем, что предшествует настоящей войне. Мы спорим о том, какие мы разные. Но ведь только различия делают каждого человека… — нужное слово нашлось не сразу, — уникальным.

Ли Янь молчал. Пронесшийся по проспекту Цзяньгомэнь джип миновал стеклянный утес Центра международной торговли и по широкому пандусу поднялся на Третье кольцо.

— Куда мы? — спросила Маргарет; конечная точка ее не интересовала, она хотела услышать хотя бы звук.

— К «Хард рок кафе», — бросил Ли.

Разговор не снял напряжения.

Знаменитое кафе находилось чуть в стороне от восточного участка Третьего кольца. С крыши здания над входом нависала кабина ярко-красного «шевроле», задние крылья которого напоминали два акульих плавника — такой была в США мода далеких 50-х. У прохожего складывалось впечатление, что автомобиль рухнул с вершины соседнего небоскреба. Сбоку от кабины вращался огромный синий шар с эмблемой заведения. Выложенная плиткой дорожка для посетителей проходила мимо монументальной, не менее трех метров высотой, гитары. Следуя за Ли Янем, Маргарет осторожно поднялась по черно-красным ступеням: прикоснуться к поручню из сияющей меди она боялась. Плакат над дверями строго предупреждал: «Вход с наркотиками и ядерным оружием запрещен». На протяжении последней четверти часа оба не произнесли ни слова.

Зал ресторана был полон. Одетые в черные джинсы и изумрудного цвета рубашки официанты деловито разносили заказы. Большую часть гостей составляла пекинская золотая молодежь, два или три столика занимали туристы, у окна обедала компания бизнесменов.

Обменявшись парой негромких фраз с юной официанткой, Ли Янь направился в самый дальний угол зала. Маргарет шагала за ним, злясь на себя: «Какого черта я здесь потеряла?» За столом, к которому они приближались, расположились четверо мужчин — молодые, безукоризненно одетые, с короткой стрижкой и аккуратным маникюром. Эти четверо вовсе не походили на тех китайцев, что Маргарет уже привыкла видеть на улицах. Внешний вид мужчин кричал о богатстве. С внезапным появлением детектива беседа за столом оборвалась, один из лощеных джентльменов захлопнул панель сотового телефона. Человек, сидевший спиной к стене, обнажил в хищной улыбке фарфоровые зубы, и Маргарет внезапно поняла: он не так молод, как кажется, — ему, пожалуй, уже под сорок. Судя по почтительности, с какой обращались к нему трое других, это был тот, кого Ли Янь называл Иглой. Вполне может статься, что он акула наркобизнеса, подумала Маргарет. Но колоться такой господин не будет.

— Так-так, — протянул Игла, сохраняя на лице улыбку. — Мистер Ли Янь собственной персоной, наш друг-коп! Ходят слухи, приятель, отвоем повышении. Поздравляю! — Он протянул детективу руку, однако Ли решил обойтись без рукопожатия.

— Нам нужно поговорить.

— Нам? Скорее, тебе. — Игла смерил Маргарет оценивающим взглядом. — А это кто? Твоя подружка?

— Это наблюдатель. Из США.

— Иди ты! Наблюдатель! — В голосе мафиози прозвучало неподдельное изумление. — И за чем же она здесь наблюдает? За тем, как пекинская полиция травит ни в чем не повинных горожан?

— Нет. — Ли Янь оставил издевку без внимания. — Она воздает должное сознательности наших горожан, которые избавляют полицию от хлопот по оформлению ордера на арест.

— А по-китайски она понимает? — В темных зрачках Иглы засветилось подозрение.

— Вынужден тебя разочаровать. Нет.

— Эй, леди! Может, перепихнемся по-быстрому?

О смысле вопроса Маргарет даже не догадывалась.

— Этот джентльмен обращается ко мне?

— Именно так, мадам, — на сносном английском подтвердил Игла. — Я спросил: «Как поживаете?»

— Нужно поговорить, — упрямо повторил Ли. — Всего несколько минут.

— Начинай же.

— Не здесь.

— А где? — Игла вновь насторожился.

— В машине. Мой джип стоит за углом. — Заметив на лице наркодилера тень сомнений, Ли добавил: — Тебе же нечего скрывать, верно? Тогда какие могут быть страхи? Всего лишь обмен деловой информацией.

Нарочито медленным движением Игла вытер губы салфеткой, поднялся.

— У тебя десять минут. Мое время стоит дорого.

Его, по-видимому, телохранитель двинулся к выходу. Все трое последовали за ним.

— Что происходит? — шепотом спросила Маргарет.

— Не беспокойтесь, всего лишь дружеская беседа, — ответил Ли, но что-то в его тоне насторожило американку. Взгляд инспектора поблескивал сталью.

Когда они подошли к джипу, Ли Янь предложил Маргарет устроиться на заднем сиденье, а Игле указал на место рядом с собой. Низко заурчал двигатель.

— Эй, — обеспокоенно произнес мафиози, — об экскурсии по городу мы не договаривались!

— Объедем вокруг квартала, — бросил Ли. — Мы же все-таки в машине.

Джип двинулся на юг, в сторону стадиона «Гунжэнь». За пять минут пути не прозвучало ни слова. Игла не на шутку встревожился.

— Куда мы?

— В спокойное и тихое местечко, где нам никто не помешает. Ведь ты не захочешь, чтобы коллеги увидели тебя в обществе полисмена?

— Останови машину! — Это уже походило на панику. — Дай мне выйти!

Ли Янь свернул на улицу Дундацяо.

— Сдается, не очень-то ты расположен к сотрудничеству, а? Наша спутница может ошибочно истолковать такое поведение.

— Плевать я хотел на твою спутницу! Выпусти меня! — Игла попытался открыть дверцу, но замок был блокирован.

— В чем дело? — Маргарет ничего не понимала.

— Так, чепуха, — отозвался Ли. — Будничное нарушение прав человека.

Джип промчался сквозь распахнутые ворота на огромную площадь перед стадионом. Тут и там группы солдат забирались в армейские грузовики, которые стояли возле высокой ограды из металлических прутьев. Ли направил машину к бордюру, резко нажал на тормоз и выключил двигатель. Сняв блокировку замка, процедил:

— Выходи.

Сквозь гигантскую арку под трибунами виднелось зеленое футбольное поле. Игла раздраженно хлопнул дверцей, вздернул голову.

— Что ты задумал, приятель?

Детектив обошел капот и левой рукой вцепился в лацкан дорогого пиджака. Послышался негромкий треск.

— Немедленно прекрати это, Ли! — От возмущения грудь Маргарет высоко вздымалась.

Не обратив на нее внимания, Ли Янь потащил упиравшегося наркодельца к широким бетонным ступеням, что вели в арку. Противостоять грубой физической силе Игла не мог. На ходу Ли осмотрелся по сторонам. Ни души, а ему сейчас так необходим свидетель! Но рядом никого не было — никого, кроме Маргарет, которая, размахивая руками, негодующе кричала что-то возле машины.

Мощным рывком инспектор поднял Иглу на проход между рядами сидений и толкнул вниз, к беговой дорожке, окружавшей поле. В дни, когда играла национальная сборная Китая по футболу, стадион оглашался воплями шестидесяти тысяч болельщиков. Сейчас трибуны были пусты, и голоса двух мужчин эхом отражались от исполинской чаши. Появившись в проходе, Маргарет ощутила, как по спине ее пробежал холодок страха.

— Ли!

Пальцы Ли Яня крепко сжимали воротник шелковой рубашки, давили на выступающий кадык; Игла задыхался. От самоуверенной наглости не осталось и следа. Рядом с детективом наркоделец выглядел как испуганный нашкодивший подросток.

Тело его почти висело в воздухе, ноги были готовы оторваться от земли. Свободной рукой Ли вытащил из-под мышки револьвер, приставил его дуло колбу Иглы. Лицо полисмена потемнело от гнева.

— Прекратите! — с нажимом произнесла за его плечами Маргарет.

Игла бросил на американку умоляющий взгляд. Может, женщина остановит этого сумасшедшего? Но Маргарет взывала к глухому.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне о Чао Хэне и Мао Мао, — почти ласково произнес Ли.

Взгляд наркобарона помертвел от ужаса.

— Как тебя понимать?

— Мы оба знаем: все, что ты скажешь, останется между нами. По-китайски эта дама не говорит, а я не могу дать официальный ход информации, полученной под дулом пистолета. Так будь любезен, выполни мою просьбу. Это в наших общих интересах.

— Ты несешь какую-то чушь!

— Хорошо. — Ли Янь вздохнул. — Придется прибегнуть к более жестким методам.

— Эй, эй! — Торговца наркотиками охватил животный страх.

Не ослабляя хватки, инспектор начал опускать левую руку к земле. Колени Иглы подогнулись.

— Ты об этом пожалеешь, — прошипел он. — Проклянешь день, в который родился. — Когда колени его коснулись жесткой травы, мафиозо вспомнил о Маргарет. — Да помогите же мне! — хриплым шепотом выдавил он английскую фразу.

Стоя в трех шагах от мужчин, Маргарет с едва сдерживаемым бешенством взирала на отвратительную сцену. Как посмел этот коп втянуть ее в свои грязные трюки!

— Я не хочу быть орудием вашего произвола, Ли Янь.

— И не нужно, — не глядя на нее, бросил тот.

Маргарет посмотрела по сторонам. Чаша стадиона оставалась пустой.

— Если вы причините хоть какой-нибудь вред этому человеку, я дам показания в полиции.

— Одумайтесь! — Детектив повернул голову. — Смертью торгует он, а обвинить вы готовы меня?

— Для чего я вам здесь?

Ли взглянул на нее в упор.

— Вы должны наблюдать.

В этот момент Игла шевельнулся, пытаясь отползти от своего мучителя.

— Не двигаться! — Шею его охватили твердые как клещи пальцы, металлический голос произнес: — Так и быть, вот тебе шанс, даже не один. Но имей в виду, количество ограничено. — Прижав револьвер подбородком к груди, Ли Янь вытряхнул из барабана пять патронов, провернул его. — Эту игру придумали наши соседи с севера, называется «русская рулетка».

— О Господи! — едва слышно выдохнула Маргарет и попятилась к выходу. Сделав три или четыре робких шага, она замерла, устремила взгляд на электронное табло. Остановить безумство было выше ее сил, но и «наблюдать», как выразился Ли, за допросом она тоже была не в силах.

Игла не сводил с американки глаз, ощущая в горле скользкий комок страха. Ждать помощи было неоткуда. К затылку его прижался холодный срез дула. В ушах прозвучал нежный голос старшего инспектора пекинской полиции:

— Итак, повторяю свою просьбу.

— Сказал же, я понятия не имею, чего ты хочешь!

Внезапно Иглу озарило: полицейская ищейка вовсе не собирается нажимать на курок. Во всяком случае, не при свидетельнице. Между этими двумя что-то не так! В следующее мгновение мафиозо услышал скрежет спускового механизма и, долю секунды спустя, сухой щелчок. Мозг утратил способность к контролю за внутренними органами, брюки пропитала горячая моча.

Звук щелчка заставил Маргарет повернуть голову. Казалось невероятным, что Ли решится пойти до конца.

— Святый Боже! — Собственный ее голос вдруг стал чужим.

— Расскажи мне о Чао Хэне, — с отеческой теплотой произнес детектив.

— Мне нечего… — По щекам Иглы струились слезы.

Новый щелчок.

— Ли! Ради Бога! — выкрикнула Маргарет.

— Говори же, — протянул Ли и дернул головой, чтобы стряхнуть с бровей капли пота.

Барабан револьвера вновь провернулся.

— Да, да, да… — Игла застонал.

— Слушаю.

— Чао Хэна в городе хорошо знали. — Мафиозо издал рыдающий звук. — Он любил шляться по ночным клубам, присматривался к мальчикам, выбирал самых невинных. Вкусы его были всем известны. — Слова выходили у Иглы бесформенными: голосовые связки обмякли, как, минутой ранее, мочевой пузырь. — Я с ним не общался, просто видел несколько раз. Порошок он покупал у одного парня — зовут, кажется, Лян Даоцзу.

— Это кто-то из твоих людей?

— У меня нет никаких людей! — Дуло револьвера опустилось чуть ниже, к шее. — Хорошо, хорошо, из них.

— А Мао Мао?

— Что — Мао Мао?

— Я спрашиваю: как Мао Мао был связан с Чао Хэном?

— Понятия не имею. — Дуло больно ткнуло в затылок. — Я даже не знал, что они знакомы. Мао — дешевка, из отбросов. Таким, как он, далеко до господ типа Чао Хэна.

— Или тебя.

— Или меня. Будь ты проклят, я не торгую зельем на улице! Этим занимаются подонки вроде Мао Мао.

— Тогда, может, он входил в число любовников Чао?

Игла покачал головой:

— Об этом я не слышал.

Другие тоже, подумал Ли Янь. Старший инспектор читал досье на Мао Мао: тот был женат, имел дочь и кучу легкомысленных подружек. Азарт, охвативший Ли с утра, медленно уступал место разочарованию. Какой толк в том, что Игла стоит на коленях, выкладывая свои секреты? Они не помогут ни засадить наркодилера за решетку, ни пролить свет на убийства. Палец сам нажал на спусковой крючок. Мафиози закашлялся.

— Дьявол, Ли! Я сказал все, что тебе хотелось услышать!

Ли Янь толчком опрокинул Иглу на спину. Тот лежал, парализованный страхом. Вытянув руку, полисмен направил револьвер в искаженное от ужаса лицо.

— Ли? — Маргарет сделала два шага вперед.

Что он задумал? Ведь Игла отвечал на все вопросы почти целую минуту — неужели этого мало?

Детектив нажал на курок — раз, другой, третий. Игла пронзительно заверещал: страх смерти пугал больше, чем сама смерть.

Сердце Маргарет готово было выпрыгнуть из груди.

— Шестой, — почти беззвучно выговорила, она.

Игла едва дышал, в глазах его светилась дикая надежда. Ли Янь протянул Маргарет левую руку, разжал кулак: на ладони тускло блеснули шесть патронов.

— Ловкость пальцев часто обманывает зрение, мэм, — с ухмылкой бросил китайский коп.

Маргарет прикрыла глаза. Ей хотелось ударить его, пнуть ногой в пах, укусить — любым доступным способом причинить ему боль.

— Мерзавец!..

Опустив патроны в карман, Ли Янь застегнул кобуру, затем шагнул к Игле, просунул руки под мышки и серым, невыразительным голосом проговорил:

— Если думаешь, что потерял сегодня лицо, то ты прав. Когда в следующий раз явишься на стадион, то, надеюсь, все-таки получишь кое-что — пулю. А кровь смоет с твоего лица все грехи.

С этими словами Ли отступил от Иглы, и тот снова рухнул на колени. Детектив окинул взглядом мокрые штанины.

— Я собирался подкинуть тебя к кафе, но не хочу пачкать джип. По-моему, тебе стоит сменить костюм.

В глазах Иглы свернула ненависть.

* * *

— Отвезите меня в университет! — потребовала красная от гнева Маргарет, усевшись на заднее сиденье джипа.

— Как скажете. — Ли Янь кивнул; машина вырулила со стоянки.

Некоторое время оба молчали. Минут через пять Маргарет не выдержала:

— Все это вы спланировали заранее, не так ли? — Детектив пожал плечами. — И кто-то на стадионе знал, что мы там будем.

— Полиции везде необходимо иметь своих людей.

— Это чистый идиотизм. Абсолютный! Ни с чем подобным я еще не сталкивалась.

— Странно. — Ли покачал головой. — Этому идиотизму меня обучили коллеги в Чикаго. И я благодарен им за урок. Я сидел в патрульном «форде», ночью, на тихой улочке, а они взяли в оборот торговца дурью, мелкого, но со связями. От страха парень напустил лужу и выложил все, что знал.

Маргарет бросила на водителя взгляд, от которого тот мог бы превратиться в камень — если бы глаза их встретились.

— Цель далеко не всегда оправдывает средства. Ни в Штатах, ни в Китае.

— Зато я сэкономил по меньшей мере полтора месяца, избавив своих подчиненных от поисков несуществующей ниточки.

— Откуда вам знать?

— Если бы Чао Хэн и Мао Мао были знакомы, Игла не стал бы этого скрывать. А его словам я поверил. — Ли скосил глаза на пассажирку. — На вашем месте я не лил бы слез из-за Иглы. Он отряхнет перышки и снова примется за свое.

— До Иглы мне нет никакого дела. Но зачем было впутывать меня? Знай я о том, что в барабане нет патронов…

— То одобрили бы мое поведение?

— Никогда!

— Поэтому-то я ничего вам не сказал. Я даже не был уверен, что вы согласитесь поехать на стадион.

— О, какая честь! Боже мой! — Маргарет хлопнула ладонью по приборной доске. — Чего ради вы потащили меня с собой?

— Вы были столь убеждены в том, что в нашей стране нарушаются права человека… Я счел своим долгом представить вам некоторые доказательства.

— Для начала не будем путать права человека и гражданские права. Виденное вами в Чикаго является нарушением гражданских прав того парня. Полисмены преступили закон, а это, уверяю вас, большая редкость в Америке.

— Как и в Китае.

— Неужели? Значит, права человека здесь не нарушают?

— Во всяком случае, не в мою смену.

— Ну конечно.

Ли повернул голову. На лице Маргарет было написано явное недоверие.

— Я сказал правду. — Что-то в тоне детектива подсказало американке: он не лжет. — Честно говоря, я без всякого сожаления пристрелил бы негодяя. Для настоящего полицейского мои действия немыслимы. Они идут вразрез с принципами. Мой дядя закрыл бы глаза от позора. По его мнению, уровень цивилизованности нации определяется гуманностью системы ее правоохранительных органов. И я не готов с ним спорить. Дядя не стал бы меня слушать, если бы я завел речь о том, что следствие не может позволить себе роскошь тянуть время. Он считает, сыщик обязан поверять свою интуицию ежедневной кропотливой работой.

Последняя фраза заинтересовала Маргарет — против ее воли.

— Интуицию?

— Если бы я знал ответ на ваш вопрос, то сегодняшнего могло бы и не произойти. В этих убийствах было нечто… извращенное. В собранной информации что-то от меня ускользает. Подсознание шлет сигналы тревоги, но разум теряется в догадках. Вот я и пошел напролом, сделал недопустимый шаг — действовать в обход нет времени.

— По-вашему, убийца может нанести еще один удар?

Ли шевельнул бровями:

— Не знаю. — Джип замер перед светофором, и детектив еще раз внимательно посмотрел на Маргарет: похоже, в душе американки началась какая-то борьба. — А разве с вами такого не случалось: есть предчувствие, но нет слов, которыми можно его выразить?

Маргарет судорожно сглотнула. Как объяснить состояние, когда она, заглушая в себе тревогу, безоглядно поверила Майклу, отказалась прислушаться к тревожному звону колокольцев? Что толкнуло ее к этому? Она не знала. Отведя глаза в сторону, кивнула:

— Было. Но я не поверила своему предчувствию. — Крепко стиснутые кулачки Маргарет побелели от напряжения. — О чем сейчас очень сожалею.

Миновав начало улицы Ванфуцзин, джип покатил по Цзиншаньцюань, оставив позади северные ворота Запретного города. Двигавшаяся впереди машина внезапно затормозила, чтобы не сбить выбежавшего на дорогу ребенка. Автомобиль чуть занесло, он врезался в троллейбус, с «удочек» которого тут же посыпались искры; шарахаясь от них, столкнулись несколько велосипедистов. Возникла пробка. Под вой раздраженных гудков на тротуарах собиралась толпа. Мальчишка, который стал причиной инцидента, не получил, по-видимому, ни единой царапины и со всех ног улепетывал по узкому переулку. Со всех сторон доносились проклятия. Владельцы покореженных велосипедов оценивали свой ущерб, терли ушибы, грозно потрясали кулаками. Общий гомон перекрыл пронзительный вопль какой-то женщины.

С трудом вывернув на тротуар, Ли Янь отключил двигатель, левой рукой пришлепнул к крыше «мигалку» и торопливо заговорил что-то в полицейскую рацию. Маргарет была напугана, но нисколько не пострадала. Слух резал женский крик, однако самой жертвы видно не было. Американка выбралась из джипа и, расталкивая зевак, быстрым шагом, почти бегом, направилась к группе людей, обступивших машину; бампер был смят от удара в толстый ствол акации. Водитель, покачиваясь, стоял рядом. Приподняв его голову за подбородок, Маргарет осмотрела ссадину на лбу: ничего страшного, будет жить. Истерические крики меж тем усилились. Она протиснулась к капоту. Там на асфальте лежала женщина, придавленная велосипедом, заднее колесо которого находилось под передним правым колесом машины. Из глубокой раны на ноге женщины фонтанчиком била кровь. Несчастная кричала, как бы понимая, что вместе с кровью из ее тела вытекает сама жизнь. За спиной Маргарет выросла фигура Ли.

— Если не перетянуть вену, она умрет, — сказала Маргарет. — Ее необходимо вытащить оттуда, и побыстрее.

Властный голос офицера полиции заставил толпу расступиться. Подчиняясь ему, семь или восемь мужчин окружили машину, склонились и разом подхватили ее за днище. Неимоверным напряжением человеческих мускулов автомобиль был приподнят; из треснувшего радиатора ударили струйки пара. Маргарет осторожно просунула ладони под плечи лежавшей, огляделась, и зеваки ее поняли. Велосипед мгновенно извлекли из-под колеса. Вопли и стоны женщины сделались тише — похоже было, что она теряет сознание. Кровь по-прежнему толчками выходила из раны.

— Врачи уже едут, — сообщил Ли.

— Нет времени! — огрызнулась Маргарет. — Поверните ее на правый бок и держите.

С этими словами белокурая голубоглазая янгуйцзы, к изумлению толпы, скинула кроссовки и обеими ногами встала на правое бедро женщины — ближе к паховой области, там, где проходит вена. Левой рукой Маргарет опиралась на плечо какого-то добровольного помощника. Резко вскрикнув, женщина попыталась высвободиться.

— Да держите же! Крепче! У нее перебита бедренная артерия. Кровь сейчас можно остановить только так!

Стоя на коленях у головы несчастной, Ли Янь нежно поглаживал ее по щекам, приговаривая:

— Все будет хорошо, все будет хорошо…

Конвульсивные содрогания стихли, тело женщины расслабилось. Несколько сотен толпившихся вокруг людей молча наблюдали за происходившим. Опустив голову, Маргарет посмотрела на тонкий красный ручеек, что пробивался меж пальцев ее ног. «Какое-то время у нас еще есть, — подумала она, — но очень немного: потеря крови слишком велика». Жертве столкновения, судя по лицу, жительнице деревни, грузной и низкорослой, было под пятьдесят. Штаны из синего хлопка промокли от крови, волосы с заметной проседью рассыпались по асфальту. Ли продолжал что-то говорить, и взгляд пострадавшей был прикован к его губам. Маргарет понятия не имела о том, что именно говорит детектив. То, что этот человек — участливый и ласковый — четверть часа назад бесчинствовал на стадионе, казалось американке невозможным.

Вдалеке послышался вой сирен. Минуту спустя сквозь толпу пробились санитары с носилками, и Маргарет получила возможность ступить на твердую землю. На всем пути до кареты «скорой помощи» пострадавшая не отпускала руку Ли Яня. Возвратившись, инспектор застал Маргарет внимательно изучающей растоптанные зеваками кроссовки. Янгуйцзы по-прежнему была объектом ненасытного любопытства толпы. Люди крайне неохотно подчинялись приказам дорожной полиции, которая пыталась расчистить проезжую часть. Ли, бережно подхватив Маргарет за талию, повел к джипу. Босые ступни американки оставляли на асфальте кровавый след. Красные пятна покрывали ее блузку и джинсы.

— Мне нужно переодеться, — сказала Маргарет.

— Я отвезу вас в гостиницу.

Джип двинулся в сторону Синьцзекоу. Достигнув Третьего кольца, Ли Янь свернул на юг.

* * *

— Я подожду вас здесь, — сказал Ли, паркуя джип на стоянке у главного входа в отель.

— Не валяйте дурака. Вам необходимо умыться — на лице и руках пятна крови.

Маргарет вышла из машины, напрочь забыв в прохладе кондиционера об уличной жаре. Зной обрушился на нее со всей непереносимой силой; от резкого перепада подгибались колени.

Ли Янь критическим взором окинул свои руки: вокруг ногтей и на костяшках пальцев была запекшаяся кровь. Чуть повернув голову, он увидел в боковом зеркальце красную полосу на щеке. Темные пятна покрывали пиджак и брюки. Неохотно выбравшись из-за руля, он последовал за Маргарет. Коридорный на третьем этаже проводил фигуру детектива изумленным взглядом.

Номер, который занимала Маргарет, поразил Ли своей роскошью. Черт возьми, подумал он, почему эти иностранцы так привыкли к неге и комфорту? Номер в «Дружбе» был самым обыкновенным, удобным, но безликим — как десятки тысяч точно таких же в гостиницах, разбросанных по всему миру.

Она с облегчением швырнула сумку на постель.

— Я быстро приму душ и переоденусь, потом — ваша очередь. — Взяв пульт дистанционного управления, она включила телевизор. — Это чтобы вы не соскучились.

Ведущий канала Си-эн-эн сообщал новости о наводнении в Калифорнии. Стараясь не вслушиваться в звуки, что доносились из ванной комнаты, Ли подошел к туалетному столику. Перед зеркалом валялись несколько флакончиков духов, косметичка, карта Пекина и маленький разговорник для туристов. Он наугад раскрыл книжицу. Под рубрикой «Покупки» в глаза бросилась фраза: «У меня кончились наличные. Могу ли я расплатиться кредитной карточкой?» Надо же, мелькнуло в голове детектива, какие глупости они считают для себя важными! В главке «Развлечения» речь шла уже о другом: «Не хотите ли провести вечер вместе? Здесь поблизости есть ночной клуб». Ли Янь улыбнулся: Маргарет никак не походила на человека, способного задавать столь пошлые вопросы.

Подняв щетку для волос, он вытянул несколько золотистых нитей. Обоняние уловило тонкий незнакомый аромат. Повинуясь безотчетному импульсу, Ли обвил прядку вокруг указательного пальца, затем снял почти неощутимое кольцо и бережно положил его между страницами записной книжки.

Шум воды в ванной комнате стих, дверь немного приоткрылась. Сквозь образовавшуюся щель в зеркале была видна лимонно-желтая занавеска душа. Внезапно она исчезла, и Ли Янь увидел обнаженное тело Маргарет: та все еще стояла в ванне — на коже поблескивали капельки, высокая грудь прикрыта полотенцем. Смущенно отведя взгляд в сторону, он покраснел, в сознании шевельнулось чувство вины. Мгновением позже глаза сами нашли щель: Маргарет уже выбралась на коврик, капельки воды медленно стекали по животу в медово-рыжий треугольник. Вот женщина повернулась, открыв взору розовые полушария, напоминавшие половинки персика. Взгляд Ли скользнул по линии спины к плечам, затем поднялся выше — чтобы скреститься с ее взглядом. Американка смотрела в зеркало.

Детектив тут же опустил глаза, как школьник, которого родители застигли подглядывающим за сестрой. Сердце Ли гулко стучало, пальцы дрожали. Что он ей скажет? Когда он решился взглянуть еще раз, соблазнительное тело исчезло, однако дверь так и осталась приоткрытой. Неужели Маргарет намеренно хотела дать ему возможность увидеть свою наготу? Отступив к окну, Ли Янь попытался проанализировать собственные чувства. Получалось плохо. Американка была умна, высокомерна… и ошеломляюще красива. Она раздражала и одновременно бросала ему вызов. Временами Ли испытывал острое желание дать янгуйцзы пощечину, временами с трудом удерживал себя от того, чтобы не прикоснуться к атласной коже, зарыться лицом в копну пшеничных волос, найти губами ее упрямые — дерзкие? — губы. Однако еще сильнее офицера полиции привлекали ее глаза — бездонные, прозрачные в своей голубизне. В них читался азарт, приглашение на битву интеллектов, на схватку между двумя культурами, двумя расами.

Ли решил промолчать, держаться так, будто ничего не произошло.

Из ванной комнаты Маргарет вышла в легком платье без рукавов; светло-зеленая ткань свободно падала с плеч до середины колена. Пробковые сандалии на небольшом каблучке подчеркивали изящество высокого подъема. Кожа американки матово отсвечивала, веснушки стали чуть темнее, заметнее; сквозь пряди влажных волос виднелась нежная шея. В этот момент, без всякого следа косметики, Маргарет выглядела почти богиней. У детектива пересохло во рту.

— Прошу, — сказала она, кивнув на дверь ванной. — Что вы намерены делать со своим костюмом?

— Придется заехать домой, сменить его. — Ли нырнул в дверь, с наслаждением вдохнув по пути запах ее духов, в одну секунду ополоснул лицо и руки.

Гоня джип к дому, где находилась квартира дяди, он поинтересовался, должна ли Маргарет читать сегодня лекцию в университете.

— Нет. Лекция будет только завтра. Готовиться вовсе не обязательно, в Штатах я читала лекции на эту тему десятки раз. А почему вы спросили?

Ли Янь ощутил неловкость.

— Просто подумал: вдруг вы захотите подъехать к нам? Результаты анализа ДНК — слюна на окурках, помните? — наверное, уже готовы. Как и анализ крови, которую мы обнаружили в жилище Чао Хэна.

— Его крови?

— Вот это-то нам и предстоит выяснить.

С минуту Маргарет размышляла.

— Да, это важно. Расскажите-ка мне, как вы ее нашли.

И Ли рассказал ей о CD-плейере, пустой бутылке из-под пива, о выкрученной лампочке в подъезде. По мнению старшего инспектора, Чао Хэна вынудили подняться в квартиру, ударили там по голове и вкатили дозу наркотика. Кровь на ковре принадлежала, несомненно, ему, и анализ должен был подтвердить это. Затем преступник стащил бесчувственное тело по лестнице, уложил в багажник и отправился в парк. Выждав в кустах до рассвета, он облил генетика бензином, поднес зажигалку, после чего исчез — так никем и не замеченный.

Маргарет молча выслушала бесстрастное изложение.

— Сколько подробностей. Но меня в работе больше занимают причины смерти, а не мотивы, которыми руководствовался убийца. — На мгновение она задумалась. — То, что я сейчас выслушала, представляется в высшей степени необычным. Для чего кому-то понадобился столь изощренный план? Но с другой стороны, попытка выдать смерть Чао за самоубийство получилась не очень-то убедительной. Вы уверены, что все три случая как-то связаны между собой?

— Нет, не уверен.

— В каждом из них убийца, конечно, не оставил следов как профессионал, но последние две смерти выглядят такими… обыденными, почти примитивными. Над Чао совершили ритуальный обряд, и, если ваши догадки верны, обряд этот был заранее обдуман и тщательно спланирован. — Маргарет качнула головой. — Версию наркотиков вы исключили, так?

— Так.

— Значит, связывают эти три смерти только окурки.

Ли Янь кивнул.

— Да, загадка. — Она нахмурилась. — Что-то тут не складывается. Какого-то момента недостает. — Теперь Маргарет куда лучше понимала одержимость китайца, его рассуждения об интуиции. — Много вам удалось узнать о Чао Хэне?

Ведя джип по Чан'аньцзе, Ли выложил ей всю полученную информацию.

— Вышел на пенсию по состоянию здоровья, — рассеянно произнесла Маргарет. — Чем же конкретно он болел?

— Пока не ясно. Шкафчик в ванной был полон лекарств. — Свернув на улицу Чжэнъи, Ли остановил джип у дома, где жил дядя. — Я спущусь через пять минут.

Она проводила взглядом удаляющуюся фигуру детектива, впервые обратив внимание на узкие, по сравнению с плечами, бедра. Походка, манера почти не размахивать руками, гордо посаженная квадратная голова — все говорило о скрытой силе. Маргарет никогда не считала мужское тело образцом совершенства, в мужчине ее интересовали прежде всего глаза. Окна души. Глядя в них, легко понять, добр ли человек, ценит ли юмор, умеет ли сопереживать. Хорошо развитая мускулатура, безусловно, важна, но быть атлетом мужчине вовсе не обязательно. Внешне Ли Янь казался слишком угрюмым, слишком погруженным в собственное «я», но что-то в его глазах подсказывало Маргарет: сумей она подойти ближе, и этот китаец начнет ей нравиться. Чисто мужские качества детектива не вызывали у Маргарет никаких сомнений, разве только его обостренная ранимость, которую так часто выдавал внезапный румянец на щеках. Эту реакцию своего организма Ли считал ужасным недостатком и, краснея, всякий раз смущался, однако Маргарет его смущение находила трогательным. Особенно в тот момент, когда он заметил ее взгляд в зеркале. Бедняга! Американка с удивлением ощутила, как в теле ее поднимается жаркая волна. О Господи, только не это! Маргарет заставила себя сделать глубокий вдох, откинула назад голову. Не за тем она бежала из Чикаго, своими ногами растоптав собственную жизнь, чтобы влюбиться в чертова китайского полисмена, да еще страдающего хронической ксенофобией!

Она попыталась сосредоточиться на убийствах, представить обстановку квартиры, где принял своего последнего ночного гостя Чао Хэн. Если ключом к разгадке трех смертей был он, Чао, то недостающие факты следовало искать в его образе жизни, в его жилище. Мысли Маргарет прервал звук открывающейся дверцы. У джипа стоял Ли Янь — в тщательно выглаженных черных брюках и белоснежной рубашке.

— Вот теперь полный порядок, — сказала она. — А кто у вас управляется с утюгом? Дядюшка?

— Я привык гладить сам. — Ли в очередной раз покраснел и, пряча смущение, начал возиться с ремнем безопасности.

В груди Маргарет боролись противоречивые чувства. За минувшие два часа детектив вынудил ее испытать весь спектр эмоций, от клокочущей ненависти до… чего? Любовной истомы? Опасный человек.

* * *

Здание первого отдела все еще осаждала толпа вызванных на опрос горожан. В воздухе плавала липкая духота. Люди в коридорах сидели на корточках или подпирали спинами стены; сизыми туманными полосами тянулся табачный дым. Лица были усталыми у всех — и у офицеров, и у тех, кого они вызвали. Через силу перестукивались пишущие машинки. Температура в кирпичной коробке поднималась, похоже, с каждым этажом, и когда Ли вместе с Маргарет остановился на площадке четвертого, оба были мокрыми от пота. Ощущая, как сладостно замирает сердце, Маргарет украдкой разглядывала рельефные линии мышц его спины, плотно обтянутой влажной тканью. За долгие часы изучения медицинского атласа она навечно вытвердила латинские термины: trapezius, hood, latissimus dorsi, erector spinae — трапециевидная, широчайшая, грудопоясничная. Маргарет знала, как эти мышцы скреплены друг с другом, как они взаимопереплетаются, как выглядят без покрывающей их кожи. Мускулатура для нее всегда оставалась понятием чисто анатомическим — вплоть до настоящего момента. Сейчас мускулы Ли ожили, в них появилось нечто завораживающее; движения под тонким, почти прозрачным хлопком гипнотизировали. Маргарет беззвучно выругалась. Что, в конце концов, с нею происходит? Лишь усилием воли удалось отвести взгляд.

Когда Ли Янь ступил в комнату детективов и увидел напряженные лица коллег, сердце его упало. Дверь кабинета была приоткрыта, из щели лился непонятный, необъяснимый свет: ведь окно выходило на северо-восток и лучи солнца ненадолго заглядывали в него лишь ранним утром. Протянув руку к двери, Ли краем глаза заметил, как вытягиваются шеи товарищей. Кабинет заместителя начальника первого отдела изменился до неузнаваемости. Скучная казенная мебель куда-то исчезла. На столике в углу высился огромный аквариум с золотыми рыбками. Подоконник украсили горшки с цветами, в другом углу появился тяжелый, наполненный землей фарфоровый вазон с маленьким деревцем, чьи причудливо изогнутые ветви едва виднелись сквозь жесткую глянцевую листву. Рабочий стол теперь смотрел на дверь, примыкая своим левым торцом к окну. Мешавший двери закрываться стеллаж был отодвинут в угол. Пол — в заляпанных пятнами краски газетах; маляр в спецовке наносит ярко-желтый слой на последний остававшийся серым участок стены. Окно, раму которого Ли не мог сдвинуть с места, распахнуто настежь — чтобы побыстрее проветрить, подумал он.

На столе, держа в вытянутой руке лист бумаги и покачивая ногами, сидел специалист по фэншую. Оторвав взгляд от какого-то, по-видимому, чертежа, старик произнес:

— Так намно-о-ого лучше. Нравится? — Он взмахнул листом. — Это мой план. Отличный фэншуй! — За этими словами последовал кивок на стену. — Желтый цвет, цвет солнца, означает жизнь. Он поднимает дух и способствует движению ци. Человек чувствует себя лучше, а значит, и работает лучше. — И показал в улыбке немногие оставшиеся зубы. — У вас хорошие подчиненные, мигом переставили мебель.

Ли Янь остолбенел.

— Вы заставили офицеров таскать шкафы? — За спиной послышались сдержанные смешки. Ли обвел взором аквариум, горшки с цветами. — И кто же оплатил всю эту роскошь?

— Ифу велел ни на чем не экономить. По-моему, он очень вас любит.

Ли Янь задыхался от гнева. Опустив кисть, маляр с интересом прислушивался к диалогу.

— Вон отсюда! — разъяренно прикрикнул на него детектив.

— Но тут еще кусок стены…

— Меня это не волнует. Собирай свои газеты, банки и вытряхивайся! Здесь ведется следствие по трем убийствам.

— Если краска высохнет, я уже не сумею подобрать нужный оттенок. — Заметив вспыхнувшие в глазах Ли Яня огоньки, парень оробел. — Ладно, ладно, ухожу.

Он принялся вытирать кисть, а Ли, мягко взяв старика за руку, помог ему сползти со стола.

— Передайте дядюшке Ифу мою бесконечную благодарность. Сейчас меня ждет чрезвычайно важное дело, поэтому вам тоже придется уйти.

— Я все понимаю. Маляр закончит свою работу в выходные, — смиренно согласился старик.

Пальцы Ли Яня начали сжиматься в кулак.

— Ну так идите же. Оба.

— Да-да. — Геомант с удовлетворением покачал головой. — Завтра вы почувствуете себя совсем другим человеком.

Стоявшие стеной по ту сторону двери полицейские расступились. Когда кабинет опустел, Маргарет позволила себе улыбнуться. Из разговора, что велся далеко не в самых дружеских тонах, она не поняла ни слова, но суть произошедшего была абсолютно ясна.

Ли в крайнем раздражении обернулся к коллегам:

— Чего вылупились?

— Нет, босс, ничего, — дерзнул ответить У. — Обведя кабинет взглядом знатока, он восхищенно присвистнул. — Так на-мно-о-ого лучше! — За проемом двери послышался откровенный хохот.

— По местам! — Ли через силу усмехнулся. — И если впредь я услышу от вас что-нибудь на эту тему, то, клянусь, продиктую адрес каждого этому чародею!

Дверь захлопнулась.

— Здесь и в самом деле стало уютнее, — отметила Маргарет. — Точнее, стало бы, если бы маляру позволили закончить стену.

— Хоть вы-то не начинайте, — взмолился Ли.

Он посмотрел на кипы бумаг под окном: за утро те выросли вдвое. На столе лежало с полдюжины папок.

— От этой писанины можно ослепнуть! — В этот момент послышался стук в дверь. — Что там еще? — с отчаянием выкрикнул старший инспектор.

Дверь распахнулась, на пороге стоял Цянь.

— Извините, босс! Я подумал: вдруг вы захотите взглянуть на предварительные итоги работы экспертов? Получили по факсу примерно час назад.

Ли нетерпеливо вырвал из его руки длинную простыню со строчками иероглифов — результатами анализа ДНК и пятен крови в квартире Чао Хэна. Пробежав глазами текст, повернулся к Маргарет.

— Это его кровь была на ковре. Специалисты считают, она пролилась в ночь с понедельника на вторник.

— Что вполне подтверждает вашу версию, — заметила американка.

Ли кивнул, еще раз сверился с факсом и голосом, в котором чувствовалось волнение, произнес:

— Следы слюны на всех трех окурках идентичны.

— Так-так, — едва слышно прошептала Маргарет. — Убийства совершил один и тот же человек.

* * *

Она в задумчивости сидела за столом Ли. Соседняя комната была пуста: босс собрал своих подчиненных в зале для совещаний. Глядя на серый квадрат, окруженный янтарно-желтой краской, Маргарет улыбнулась. Дядюшка Ифу явно умеет настоять на своем. В голове мелькнула мысль: интересно, предполагал ли дядя, насколько его инициатива выведет из себя племянника? Судя по всему, не мог не предполагать. Взгляд ее опустился на рулончик факса: и как только люди разбирают эти значки? Давным-давно Маргарет где-то читала, что при всем обилии совершенно разных на слух диалектов китайцы без труда понимают друг друга с помощью иероглифов. Жители противоположных концов страны всего лишь своими словами называют одну и ту же картинку. Естественно, сейчас в школах Китая преподается исключительно северный диалект — «мандарин».

Откуда-то из глубины здания до Маргарет доносились трели телефонных звонков, перестук пишущих машинок, человеческие голоса. Прикрыв глаза, она погрузилась в темную бездну.

Сон длился не более секунды, как, во всяком случае, ей показалось. Мозг, по-видимому, еще не настроился на пекинское время. Бросив взгляд на часы, она с ужасом поняла, что забылась на двадцать минут. Пора, пора сосредоточиться. Окурки! Перед ней на столе лежала пачка сигарет. Маргарет вытащила одну, поднесла к носу, вдохнула крепкий, чуть сладковатый аромат, напомнивший запах убежавшего из джезвы кофе. Она внимательно всмотрелась в покрытый светлыми крапинками фильтр, прочла название марки. Детективы обнаружили по окурку «Мальборо» на месте каждого убийства. Оставил их один и тот же человек. Что тут может быть настораживающего? Ну конечно же: профессионал не позволит себе такой небрежности. Но убивал-то он не как ремесленник!

Внезапно на нее снизошло озарение. Маргарет откинулась на спинку кресла, вслушиваясь в гулкое биение сердца. Разгадка оказалась на поверхности, поэтому-то ее и не замечали.

В соседней комнате послышались шаги. Совещание закончилось. На пороге кабинета выросла фигура Ли Яня.

— Я догадалась, — сказала Маргарет.

— Вы не проголодались? — Он как бы пропустил ее слова мимо ушей.

О еде Маргарет совершенно забыла и сейчас, после вопроса, с удивлением ощутила в желудке тихое урчание.

— Еще как. Так вот, это очень важно…

— Отлично. У меня во рту с утра не было ни крошки. Предлагаю перехватить что-нибудь на углу, а потом я отправлюсь в министерство сельского хозяйства. Если хотите…

Она встала из кресла.

— Ли Янь, вы намерены меня выслушать?

Детектив потянул ручку двери.

— Расскажете по пути. — Цепочка его часов зацепилась за ручку и порвалась. — Ч-черт!

— Всего лишь одно звено, — успокаивающе произнесла Маргарет. — Его легко заменить.

— Потом. — Ли достал из кармашка луковицу, положил в верхний ящик стола, скользнул взглядом по циферблату на запястье американки. — Вы не позволите мне опоздать.

В коридоре Маргарет едва поспевала за его широкими шагами. Заместителя начальника первого отдела переполняла энергия.

— Хватит тратить драгоценное время и отыскивать несуществующие нити. Наркотики приведут нас в тупик. Да и бумаги потребуется меньше.

— Окурки, Ли Янь, окурки…

— Что — окурки?

Оба уже спускались по лестнице.

— Кажется, я знаю, почему он оставил по одному у каждого трупа.

Инспектор врос в бетонную ступеньку.

— Почему?

— Потому что хотел, чтобы на них обратили внимание. Он хотел внушить вам мысль о наличии связи.

— Зачем? — с недоумением повторил Ли.

— Этого я не знаю. А если бы знала, то сейчас мы находились бы в совершенно другом месте. По-моему, невозможно найти иное объяснение: такая пунктуальность и осмотрительность во всем, кроме единственного, но весьма значимого момента.

Ли Янь задумался. Поскольку стоял он на ступеньку ниже Маргарет, глаза их оказались на одном уровне. Но смотрел детектив вовсе не на свою спутницу: взгляд его завис в пространстве. Воспользовавшись этим, Маргарет всмотрелась в широкое лицо. Странно: то, что она изначально приняла за уродство, воспринималось теперь как выражение силы. Массивный у основания нос, решительно поджатые губы, мощные надбровные дуги и глаза — удивительные, глубокие и темные настолько, что зрачок полностью растворялся в радужной оболочке. Волевой подбородок, высокие скулы и ровный, почти плоский «ежик» волос подчеркивали необычную, почти прямоугольную форму головы. Кожа у Ли была цвета тикового дерева, без единой морщинки — если не считать крохотных складочек вокруг рта, которые появлялись, когда он смеялся.

Ли Янь инстинктивно ощутил на себе ее взгляд, и с минуту оба молча смотрели друг на друга. В следующее мгновение лицо старшего инспектора залила краска.

— Интересно, интересно, — каким-то чужим голосом буркнул он. — Однако это ничего нам не дает.

Развернувшись, Ли продолжил спускаться по лестнице. Маргарет последовала за ним.

— Почему же? Если он хотел, чтобы вы обнаружили связь, значит, на то имелась причина.

— Несомненно. Но что мы о ней знаем? Нужна информация, а ее нет.

Она с трудом сдержала раздражение.

— Понятно. Что ж, спасибо, Маргарет, вы здорово помогли нам, так?

Уже почти привыкнув к сарказму, что звучал в ее словах, Ли Янь решил подыграть.

— Да.

Разочарованный вздох за спиной вызвал у китайца довольную улыбку. Ему все-таки удалось поставить заносчивую янгуйцзы на место.

Как обычно, Мэй Юань сидела рядом со своей печуркой на углу улицы Дунчжимэнь. Едоков было мало, но пожилую женщину это ничуть не огорчало. Вынужденное безделье давало возможность раскрыть книгу. До конца Декартовых «Размышлений» оставалось всего несколько страниц. Мэй с головой погрузилась в европейское Средневековье. Внезапно из-за крыльев голландских мельниц выплыл синий джип. Машина остановилась, из нее на бровку ступила ослепительная блондинка в светло-зеленом платье. При виде обходящего капот водителя лицо Мэй Юань расплылось в улыбке.

— Привет, Ли! Кушал сегодня?

— Кушал, кушал, спасибо, Мэй. Но я страшно голоден.

— Вот и хорошо. Сейчас приготовлю цзяньбин. — Включив газовую горелку, она окинула взглядом Маргарет. — Или два?

— Два, — ответил детектив и тут же перешел на английский: — Мэй Юань, это доктор Маргарет Кэмпбелл, врач-патологоанатом из Соединенных Штатов.

— Вот как! — Женщина протянула Маргарет пухлую ладошку. — Приехали к нам в отпуск? По делам?

Представить, что обладательницей безукоризненного произношения окажется уличная торговка, Маргарет не могла. Глаза ее округлились.

— Меня пригласили прочесть курс лекций в Народном университете общественной безопасности.

— А врач вы практикующий или предпочитаете заниматься наукой?

И вновь американка была удивлена.

— Практикующий. Лекции — это так, в свободное от основной работы время. Вы прекрасно говорите по-английски.

— Спасибо, дорогая. — Мэй благодарно склонила голову. — В наши дни мне редко представляется случай поболтать с гостем из-за рубежа. Язык, чувствую, костенеет.

— Что вы, что вы, ничуть! — Маргарет вопрошающе посмотрела на Ли.

— В конце пятидесятых Мэй Юань училась в аспирантуре Пекинского университета по специальности «Литература и искусство».

Уличная торговка кивнула, в мудрых глазах ее не было и намека на сожаление.

— Но жизнь распорядилась по-своему. Большую ее часть я провела на селе, в провинции Хунань. В столицу мне удалось вернуться лет восемь назад, после смерти мужа. — Она повернулась к Ли Яню. — Сегодня ты пропустил завтрак.

— Когда я вышел из дома, было еще слишком рано.

— Боюсь, моя загадка показалась тебе чересчур трудной. Ты меня избегаешь?

Ли рассмеялся.

— Видит небо, конечно же, нет! Я нашел ответ вчера вечером.

— Какой ответ? — Маргарет ничего не понимала.

Детектив махнул рукой.

— У нас такая игра. По дороге на работу я останавливаюсь здесь позавтракать. Мэй Юань предлагает мне решить логическую задачу и дает на нее ровно сутки. Если ответ правилен, я записываю в свою пользу одно очко. Гимнастика для ума, так сказать.

Китаянка улыбнулась:

— Скорее, забава для тех, кому нечего делать.

— А как звучал вопрос, на который вы нашли ответ? — Заинтригованная, Маргарет повернулась к Ли.

— Есть два человека; один хранит у себя книги, открывающие доступ ко всем мыслимым знаниям. Поскольку знания — сила, человек этот всемогущ. Второй имеет в своем распоряжении только две палки, но они дают ему еще большую власть над окружающими. Почему?

Без хотя бы короткой заминки Маргарет выпалила:

— Так это же просто!

Инспектор скептически хмыкнул.

— Проще не бывает.

— В наших краях есть такая поговорка: «Нет и пары монет, чтобы потереть друг об друга» — то есть человек беден как церковная мышь. Но если потереть палкой о палку, можно разжечь огонь. Огонь сожжет бумагу и уничтожит накопленные в ней знания. Без знаний не будет силы.

Мэй Юань с воодушевлением хлопнула в ладоши.

— Замечательно!

Набычившись, Ли неохотно кивнул.

— Чтобы дойти до этого, мне потребовался целый день.

Маргарет попыталась скрыть улыбку и, глядя, как Мэй сворачивает цзяньбин, спросила:

— Какую книгу вы сейчас читали?

— «Метафизические размышления».

— Декарта?

Китаянка изумляла ее все больше. Мэй Юань покачала головой:

— Вы с ней тоже знакомы?

— Нет, хотя следовало бы. В мире так много книг, все не прочтешь.

— Если бы небо согласилось выполнить мое желание — только одно! — я бы всю оставшуюся жизнь читала и читала. Ничего другого не хочется.

На память Ли пришли стеллажи в квартире Чао Хэна. Неужели генетик прочел всю свою библиотеку?

Маргарет поднесла ко рту свернутый трубочкой блин, осторожно откусила.

— М-м-м… Фантастика! Но ведь здесь нет перца?

— Так, самая малость, — ухмыльнулся детектив.

По языку и нёбу американки растекалось приятное тепло. Второй цзяньбин Мэй вручила Ли Яню, лукаво осведомившись при этом:

— Ну, что ты приготовил для меня?

Огромный кусок во рту не давал говорить, поэтому Ли промычал:

— Не хватило времени придумать, Мэй. Веду серьезное дело.

Бывшая аспирантка Пекинского университета погрозила старшему инспектору пальцем.

— Это не оправдание, мой мальчик!

Торопливо прожевав и отдышавшись, Ли Янь нашел выход.

— Хорошо. Как тебе такая история: ночью человек совершает сразу три мастерски исполненных убийства. Ни одна ниточка не связывает их ни между собой, ни с этим человеком. Но возле каждого трупа он оставляет улику, которая явно указывает на то, что все трое убиты именно им. Чем это объяснить?

— Так нечестно! — запротестовала Маргарет.

Озадаченная Мэй пристально посмотрела на американку.

— Вам известен ответ?

— Нет.

— Тогда это действительно сложно. — Китаянка задумалась. — Что за улику он оставлял?

— Окурок сигареты. Убийца был достаточно умен и понимал: по следам слюны на фильтре сыщики обязательно установят, что сигареты курил один и тот же человек.

Мэй Юань окинула обоих недоверчивым взглядом.

— Речь идет о реальном случае?

— К сожалению, да, — кивнул Ли.

— Что ж, дай мне время поразмыслить. Приходи завтра, и я скажу, что надумала.

Детектив широко улыбнулся:

— Надеюсь, завтра я тоже получу ответ. Посмотрим, угадаешь ли ты на этот раз.

Уже в джипе, который лавировал в скопище машин и велосипедистов на узенькой улочке Южная Чаоянмэнь, Маргарет спросила:

— Почему женщина с университетским образованием торгует блинами на перекрестке?

Ли Янь пожал плечами:

— «Культурная революция» разрушила миллионы жизней. Мэй Юань — всего лишь одна из многих.

Американка тряхнула головой:

— Да чем таким была эта ваша «культурная революция»? — Ее тут же покоробило от собственного невежества. — То есть… В общих чертах я, конечно, знаю, но все это происходило годы назад и ужасно далеко… от Америки. Господи, я впервые начинаю понимать, как мало мне известно о мире!

Покосившись на пассажирку, Ли не спешил с ответом.

— Вам знакомо ощущение, когда молодой человек знает, что не может быть хозяином собственной жизни, что все вокруг определяется волей кучки старцев? А к тому моменту, когда этот юноша вырастет и почувствует в себе силы изменить что-то, он сам превратится в глубокого старика, который уже забыл о наслаждении жизнью. Так вот, «культурная революция» поставила все это с ног на голову. Она наделила властью подростков — чтобы те перекроили общество на свой лад. — Тяжкие воспоминания отозвались в теле Ли Яня холодным ознобом. — Со всех концов страны молодые люди добирались до Пекина, вступали в ряды хунвейбинов и сутками маршировали по площади Тяньаньмынь. Председатель Мао был «красным, красным солнышком», сиявшим в их сердцах. На деле же они оставались обычными мальчишками, которые сбросили с себя путы всякой дисциплины. Вседозволенность лишила их разума. «Красные охранники» избивали людей только за то, что те слыли интеллектуалами. Они входили в дом и выгоняли на улицу его обитателей. Они устраивали кампании «критики», где человек был обязан покрывать себя грязью, проводили «уроки борьбы» или же просто калечили какого-нибудь бедолагу — так, ради потехи. Десятки, сотни тысяч моих соотечественников оказались в тюрьмах и трудовых лагерях. Многие были убиты, часто — зверски. Убийцы не несли никакого наказания, потому что система законности рухнула. Бывшие прокуроры и полицейские сами сидели за решеткой или коротали свои дни в деревне.

Маргарет попыталась представить себе общество, лишенное барьеров цивилизации, власть — в руках орды малолеток… У нее ничего не вышло.

— Наружу выплеснулись самые подлые, самые низменные устремления человеческой натуры, — продолжал Ли. — Вы ведь знаете, какими жестокими могут быть подростки. Моего школьного учителя одноклассники усадили в коридоре на пол, в шутовском колпаке, и, как молитву, заставили распевать: «Я — жалкий прислужник ревизионистов». Со стороны это могло показаться смешным, но когда одноклассники на твоих глазах ногами забивают человека насмерть, становится страшно.

Страна вышла из-под контроля. Его утратили и те партийные кадры, кто дал ход всей этой вакханалии, полагая, что сумеет держать все под контролем. В нескончаемых чистках сгинули многие лидеры, опале подвергся и Дэн Сяопин. Какое-то подобие порядка удалось навести только с помощью армии. Так продолжалось двенадцать лет. Двенадцать лет безумия и хаоса! Я появился на свет ровно за год до начала этих событий. Мне было тринадцать, когда они закончились, а семья моя перестала существовать.

Маргарет вздрогнула.

— Как это — «перестала существовать»?

— Отца и мать сослали в трудовой лагерь. Они, видите ли, оказались зачисленными в списки «правых» — из-за хорошего образования. Мама умерла в деревне, отец так и не оправился после ее смерти. Дядюшка Ифу, который служил в пекинской полиции, был объявлен лазутчиком оппортунистов и три года провел в тюремной камере.

— О таком я бы никогда и не подумала. Никогда. — Голос американки срывался.

Мысли Маргарет вернулись к тем гражданам Китая, которых она успела узнать. Каждый из них прошел сквозь адское горнило «культурной революции». Некоторые состояли в рядах хунвейбинов, кто-то оказался их жертвой. Но сейчас все жили бок о бок, будто не было этих двенадцати лет опустошающей душу вражды.

— Неужели такое возможно? — спросила она. — Я хочу сказать: что примирило обе стороны?

Ли Янь развел руками.

— Все произошло само собой. Человек болеет, болеет, а потом потихоньку выздоравливает. Муть оседает на дно, и вода вновь становится прозрачной. Но если попросить, люди расскажут. Для многих те годы юношеских бесчинств были лучшими в их жизни. Они разъезжали по стране, не думая о билетах или пропитании. За все платило государство. Их боялись — они обладали властью. Так бывает иногда с ветеранами войны. Не важно, за что они сражались, но после перенесенных испытаний безбедная обыденность кажется им жуткой скукой.

— А как же жертвы?

— Когда война заканчивается, воины складывают оружие. Наступает мир.

Подобная философия казалась Маргарет недоступной.

— Что именно произошло с Мэй Юань?

— Мэй отправили на рисовые поля Хунани, где она работала плечом к плечу с обыкновенными крестьянами. В определенном смысле ей здорово повезло.

— Повезло?

— Рядом с ней был муж, их не разлучили — как тысячи других пар.

По лицу детектива скользнула тень, и Маргарет тут же ее заметила.

— В чем дело?

Ли пожал плечами:

— Везение оказалось неполным. — Голос его дрогнул. — У супругов отняли ребенка. Больше мать своего сына не видела.

За воротами, которые вели в просторный двор министерства сельского хозяйства на улице Восточная Хэпинли, высилась мраморная статуя Мао Цзэдуна; воздетая правая рука председателя указывала китайскому народу путь к счастью. Солидное здание министерства, сложенное из желтовато-серых плит известняка, окружали старые раскидистые деревья. Часовой у двери с каменным лицом взирал на группу школьников, которые вместе со своими учителями толпились на тротуаре возле длинного стола, убеждая прохожих подписать какое-то воззвание.

Ли Янь остановил джип под ветвями огромного тополя и сказал:

— Думаю, будет лучше, если вы подождете меня здесь. Для Китая иностранец в стенах правительственного учреждения— дело неслыханное.

Маргарет кивнула:

— Понимаю.

Проводив взглядом поднимавшегося по лестнице детектива, она предалась мыслям о «культурной революции», о разлученных с детьми родителях, о том, что должен испытывать человек в мире, где все нормы общественной морали поставлены с ног на голову. Каким этот мир выглядел в глазах тринадцатилетнего мальчика? Что могли означать для него «нормы»? Кто воспитывал наивного школьника, когда его отца и мать сослали в деревню? Были ли у него братья и сестры?

Через четверть часа Маргарет стало неудержимо клонить ко сну, и она наверняка бы заснула — если бы не страх того, что, возвратившись, Ли Янь застанет ее сладко посапывающей в кабине. Она решительно выбралась из машины, миновала ворота и оказалась на улице: интересно, чем там заняты дети? Над столом развевалось белое полотнище с крупными иероглифами, под которыми поместились две строчки английского текста: учащиеся хотели собрать миллион подписей в защиту окружающей среды.

Почти сразу американка оказалась в тесном кольце старшеклассниц; девочки за руки потащили ее к столу. Их молодая учительница с улыбкой протянула Маргарет красную шариковую ручку. Черт побери, как же поступить? Она еще раз окинула взглядом колеблемый ветром транспарант, а затем округлыми латинскими буквами вывела на бумаге свое имя. С восторгом следившие за движениями ее руки дети разразились радостными криками. Одна из девочек осмелилась блеснуть своим неуверенным английским:

— Вам — Британия?

— Нет, я из Америки.

— Америка! Кока-кола! Биг-мак!

Маргарет едва не рассмеялась. Что ж, может быть, Ли Янь и прав. Вот как жители других стран воспринимают вклад США в мировую культуру. Китайцы, уставшие от изысканных деликатесов вроде утки по-пекински, вполне могут считать гамбургер верхом кулинарного искусства. Недаром у закусочных «Макдоналдс» обитатели столицы КНР выстраиваются в длинные очереди.

Повернув голову к воротам, она увидела, как из остановившегося такси неуклюже вылезает знакомая фигура. Маккорд! Потной рукой тот сунул в окошко водителя несколько банкнот. Машина отъехала, и соотечественник грузно зашагал к зданию министерства. Маргарет неслышно приблизилась к широкой спине.

— Какая встреча!

Маккорд резко обернулся, посмотрел на нее глазами испуганного кролика. Не сразу поняв, кого видит, буркнул:

— А вы-то что здесь делаете?

— Этот же вопрос хотелось задать и мне.

— Я тут работаю, как вы знаете.

— Ну да, ну да. — Маргарет на мгновение смолкла. — Вчера вечером вы были на редкость грубы со мной. — Лицо Маккорда ничего не выражало. — Забыли?

— И все-таки что вам здесь нужно?

— Очень немногое. Скажем, я решила помочь борьбе китайских властей против организованной преступности. — Джей Ди тупо заморгал. — Я проводила вскрытие трупа, который при жизни был чиновником министерства сельского хозяйства.

Маккорд споткнулся.

— Это вы о Чао Хэне?

— Да. Вы его знали?

Избегая ее взгляда, коротышка вытащил из кармана брюк мятый носовой платок, обтер лицо.

— Работал с ним пять лет. Странная личность. — В покрасневших глазах Маккорда что-то мелькнуло. — Я слышал, это было самоубийство.

Маргарет вспомнилось то, о чем говорил Ли Янь. В мозгу ее возникли неясные пока ассоциации.

— Подождите. Закончив учебу в Висконсине, Чао около семи лет провел в институте Томпсона при Корнелльском университете. Вас ведь именно оттуда вышвырнули?

— Меня никто и ниоткуда не вышвыривал.

— Значит, с тех пор вы с ним и знакомы?

— Ну и?.. Это преступление? — Маккорд еще раз промокнул лицо. — Хотите сказать, я имею какое-то отношение к его смерти?

— Никоим образом. Боюсь, у вас слишком дрожат руки.

Губы толстяка сложились в презрительную усмешку.

— Послушайте, мэм, почему бы вам не убраться ко всем чертям?

— О, этот совет я от вас уже слышала.

За нахмуренным лбом Маккорда происходила вялая борьба мыслей. Внезапно лицо мужчины вновь выразило испуг, он без слов повернулся и тяжелой трусцой двинулся к лестнице. У самой двери американец почти столкнулся с Ли Янем, но, по-видимому, не узнал его. Через минуту Ли уже был рядом с Маргарет.

— Решили возобновить старое знакомство?

— Честно говоря, этот человек вызывает у меня отвращение.

— По-моему, он тоже не сиял от счастья. — Оба направились к джипу. — Вам известно, что Маккорд вместе с Чао Хэном работал над проектом суперриса?

— Узнала минуту назад от него самого, но без всяких деталей. — Маргарет окинула детектива мимолетным взглядом. — Есть какие-нибудь новости?

Ли вздохнул:

— Довольно скудные. Чао отвечал за полевые испытания генетически модифицированных семян. Скорее всего это он предложил привлечь Маккорда к эксперименту. Похоже, они тесно общались друг с другом в Штатах.

— Да, оба сотрудничали с институтом Томпсона, как я только что выяснила.

Ли Янь сел за руль, повернул ключ зажигания.

— Почти вся технология производства суперриса была разработана в агроцентре в Чжучжоу, неподалеку от Пекина. Позже Чао и Джей Ди перебрались на опытные поля в окрестностях Гуйлиня, это провинция Гуанси. Через несколько лет Чао Хэн вернулся в Пекин, чтобы стать консультантом министерства сельского хозяйства.

Минуту-другую Маргарет о чем-то размышляла.

— Не могли бы вы показать мне квартиру, где жил погибший?

— Наши криминалисты уже обшарили там каждый уголок.

— Понимаю. Но взгляд со стороны… — Она посмотрела Ли прямо в глаза. — Пожалуйста!

Отвечая на ее молящий взгляд, Ли Янь понял, что не сумеет отказать.

— Который час? — спросил он.

Маргарет подняла левую руку.

— Начало пятого.

— Хорошо. Но сначала мне нужно на вокзал, забрать билеты для дяди Ифу. Оттуда поедем к Чао.

Глава 7

^{Среда, вечер}

Машины на Втором кольце тащились еле-еле, преодолевая сопротивление влажного, насыщенного выхлопными газами воздуха. Ли Янь достал из бардачка пачку сигарет.

— Не возражаете?

Маргарет скривила губы.

— В общем-то я категорически против. Но если вы опустите окошко…

— Тогда отключится кондиционер. — Ли бросил пачку в бардачок. — У нас считается дурным тоном, когда один человек не позволяет другому выкурить сигарету.

— Зачем же вы спрашивали?

— Пытался быть вежливым.

— В Штатах считается дурным тоном, когда один человек вынуждает дышать своим табачным дымом другого.

Инспектор улыбнулся:

— Нам с большим трудом удается находить общий язык, а?

— Зато есть к чему прилагать усилия, согласны?

Посигналив зазевавшемуся таксисту, Ли перестроился в другой ряд и обошел желтую «тойоту».

— Так что произошло вечером? — как бы продолжая прерванную тему, спросил он.

— Каким вечером?

— Я говорю про банкет.

— Вы про Маккорда? — Ли Янь кивнул. — О, там он показал себя полным ничтожеством.

— Зачем же было его приглашать?

— Что? — Маргарет ужаснулась. — С чего вы это взяли?

— Мне показалось, вы знакомы.

— Он пристал ко мне еще в баре «Дружбы». До этого я его никогда в жизни не видела. Лили неудачно обмолвилась о банкете, вот он и явился, черт бы его побрал! — Маргарет покачала головой.

— А потом вы вступили с ним в спор.

— Никакого спора. Всего лишь бросила пару критических замечаний о его работе.

Ли Янь удивился:

— Но ведь Маккорд — ученый!

— Биотехнолог, если точнее. Он колдует над генетически модифицированными продуктами питания — в расчете на то, что люди будут от них без ума.

— Чем вас не устраивает суперрис? Высокие урожаи избавят от голода миллионы людей.

— Этот-то аргумент генетики и выдвигают в первую очередь. — Маргарет пришлось одернуть себя. «Не стоит распаляться, — подумала она, — не торопись». — Вам что-нибудь известно о генной инженерии?

Детектив пожал плечами, неохотно признавая узость собственного кругозора.

— Нет.

— А знаете почему? — Ли Янь промолчал. — Потому что большинство этих высоколобых кудесников считают нас, людей с улицы, слишком ограниченными, чтобы понять их грандиозные замыслы. На деле же все очень и очень просто. Они ничего не хотят объяснять: если мы вдруг разберемся в сути, то перепугаемся до смерти.

Ли оторвал на секунду взгляд от дорожного полотна, посмотрел на Маргарет.

— Сдается, в этом вопросе вы не новичок.

— О да, — с горечью согласилась она. — Семь лет — срок немалый.

Маргарет хорошо помнила энтузиазм, с которым отдавал себя любимому делу Майкл, энтузиазм настолько заразительный, что и она не смогла остаться в стороне. Интерес к генетике не угас в ней до сих пор — хотя былые чувства к мужу давно остыли.

Нотки горечи в голосе Маргарет Ли Янь впервые услышал, сидя рядом с ней в ресторане сычуаньской кухни: американка говорила что-то о бывшем муже, который читал лекции по генетике. Инспектор вновь ощутил, что ступает на опасную почву.

— Тогда вместо кудесников объясните сама.

— Вы знаете, что такое ДНК?

— Более или менее.

— Это своего рода код. Последовательность генов, которая определяет природу всего живого, его качества и характер. Предположим, человек выращивает помидоры и в какой-то год гусеницы уничтожили все растения. Что ему делать?

— Понятия не имею. Опрыскать кустики инсектицидом.

— Вот этим-то люди все время и занимались. Проблема в том, что инсектициды попадают в пищу, заражают окружающую среду и стоят кучу денег. Но, скажем, у вас есть сорт картофеля, на который никогда не покушаются вредители — более того, жучки всячески избегают его. И вы выясняете: в картофелинах этого сорта присутствует некий ген, который вырабатывает вещество, губительное для жучков. Ваш сосед ученый говорит: чего проще? Ген картофеля вживляется в ДНК помидора, а в результате вредители бегут от ваших томатов как от чумы.

— Звучит очень разумно.

— Еще бы. Но и тут не все гладко, потому что помидоры созревают слишком рано. К тому времени, когда вы их соберете, упакуете и отправите на рынок, они начинают гнить. Сосед-биотехнолог находит в помидорах ген, который отвечает за преждевременное старение плодов. Ваш добрый гений берется извлечь его из цепочки ДНК, усовершенствовать и возвратить на место — с тем чтобы томаты оставались свежими в течение недель, а то и месяцев. Все, проклятие огородника кануло в прошлое.

Поток машин остановился задолго до перекрестка. Ли Янь упер локти в руль, взглянул на американку.

— Мне казалось, что вы не в восторге от генной инженерии.

— О, я не хочу сказать, будто идея лишена рационального зерна. Я говорю лишь, что нынешняя практика ее претворения в жизнь потенциально опасна.

— Чем?

— Хорошо, нам удалось создать идеальный томат. Он отпугивает вредителей, долго хранится и позволяет сэкономить на инсектицидах. Однако такие технологии весьма дорого обходятся. Компании тратят миллионы на генетические исследования и разработки, а расходы свои перекладывают на тех, кто потребляет их продукцию. К тому же затраты оказываются не единовременными — модифицированная ДНК не передается следующему поколению, и производитель вынужден закупать семена каждый год.

Потом наступает момент, когда безвредный для человека ген, который был пересажен в помидор, начинает взаимодействовать с другими субстанциями клетки. Появляется новое вещество, а от него у тысяч людей возникает аллергия, некоторые даже умирают. Научив томаты не портиться при хранении, мы отняли у них характерный вкус, и те, кого не мучает аллергия, стали отказываться их есть. Все, бизнес рухнул.

Взглянув на удрученное лицо детектива, Маргарет улыбнулась:

— Но это еще не конец истории. Перемещая туда и сюда необходимые им гены, инженеры не могут обойтись без посредника, который не имеет ничего общего ни с помидором, ни с картофелиной. Биотехнологи называют его маркером. Маркер позволяет ученому быстро проанализировать результаты перемещения. Но берут его из одной бактерии — той, что волей природы очень устойчива к действию антибиотиков, которые широко используются при лечении смертельных болезней человека. Каков же итог? Люди едят помидоры, и те из них, кто не подвержен аллергии, становятся невосприимчивыми к лекарствам. Человечество подходит к краю пропасти: болезни невозможно лечить!

Ли Янь ошеломленно покрутил головой.

— Но ведь помидоры необходимо сначала проверить? Если возникают какие-то сомнения, то семена не высадят.

Позади раздался многоголосый стон возмущенных гудков. Машины вокруг уже двинулись, а джип — нет. Ли торопливо вдавил в пол педаль газа.

— Это вы так считаете, — сказала Маргарет. — Компании, затратившие огромные суммы на исследования, хотят как можно быстрее вернуть свои денежки. А ученые, которые разработали новую технологию, настолько самоуверенны, что полагают, будто удачный эксперимент может за два-три года легко заменить процесс естественной эволюции, который длился миллионы лет.

Эти «мудрые волшебники» предпочитают не замечать очевидных фактов, отрицают само их существование. Общественность уже слышала о соевых бобах, вызвавших острую аллергическую реакцию у тех, кто их ел. В лабораториях был получен ген, способный значительно увеличить урожайность сои, и через полгода в США от нее умерли тридцать семь человек, а еще около полутора тысяч людей навсегда остались инвалидами.

Сорта, генетически защищенные от гербицидов и пестицидов, обмениваются своими исключительными качествами методом взаимного опыления. Это приводит к возникновению таких мутантов, которые, в борьбе за жизненное пространство, полностью вытесняют собственных, еще не испорченных человеком сородичей.

— И еще один момент… — Лицо Маргарет исказилось от отвращения. — Сейчас они работают над тем, чтобы поместить в растение гены животного. Оказывается, гены цыпленка защищают картофель от болезней. Замечательно, однако как быть, если вы вегетарианец? Томаты с генами камбалы — готовы ли вы в это поверить? — позволяют хранить их в холодильнике чуть ли не вечно. Они ставят опыты с генами скорпиона — чтобы клетка растения сама убивала вредителей.

Ли утвердительно кивнул.

— В Китае это деликатес.

— Вы о чем?

— О скорпионах во фритюре. Повышает половое влечение.

— Смеетесь?

— Нет. — Детектив и в самом деле был серьезен. — Это чистая правда. Но пробовать не рекомендую: по вкусу они напоминают дерьмо.

— Верю. Не трудно представить, какой окажется на вкус генетически модифицированная овсянка. — Маргарет с пренебрежением фыркнула. — И ведь все, о чем мы сейчас говорим, — только вершина айсберга. Биотехнологи выбрасывают в окружающую среду немыслимое количество новых бактерий и вирусов. Но никому не известно, какие нас ждут последствия. Господи, лет через десять на планете не останется естественной пищи, и мы ничего не можем с этим поделать. — Она сделала глубокий вдох. — Знаете почему?

— Почему?

Короткая пауза подчеркнула значимость ее слов.

— Деньги. Вот двигатель науки. К началу двадцать первого века расходы на исследования в области генной инженерии составили почти сто миллиардов долларов. Нам твердят о благе человечества, о спасении голодающих, но никто не упоминает ни о цене новых технологий, ни о последствиях.

Столкнувшись с отдельными параграфами американского законодательства, наши биохимические компании просто начали переносить свои предприятия в другие страны. В Китай, например. Туда, где правительства не пытаются хотя бы как-то повлиять на использование генетически модифицированных продуктов в коммерческом масштабе. И что интересно? Когда компания представляет на рынок новый, устойчивый к гербицидам сорт, кто, догадайтесь, оказывается производителем этого гербицида?

— Та самая компания?

— Вот-вот. Вместо того чтобы сокращать количество химии, которая отравляет землю, мы начинаем вносить ее еще больше — поскольку растения на нее уже не реагируют. — Маргарет хлопнула ладонью по бедру. — Господи, мир сходит с ума! Ученые! Филантропы! Если бы. Они беспокоятся только о финансировании своих причуд, им нравится ощущать себя творцами. Не верьте рассуждениям о том, что высокие урожаи позволят снизить цены и накормить страны «третьего мира». Семена помидоров наш огородник вынужден покупать каждый год. Та же участь ждет фермеров в Азии, Африке. С кем они будут заключать контракт на поставки? С теми же компаниями, которые станут контролировать и цены.

Ли Янь в отчаянии потряс головой.

— Слишком много вы на меня вывалили. Знаю только, что этот суперрис появился у нас всего три года назад, а урожай уже вырос вдвое. Китаю больше не грозит голод. Впервые за всю историю мы стали крупнейшим в мире экспортером риса.

Маргарет пожала плечами, полемический запал в ней прошел. «Какой вообще был смысл заводить подобный разговор? — подумала она. — В любом случае изменить что-либо теперь невозможно».

— Видите ли… — Последовал тихий вздох. — Я уже говорила, биотехнологии дают человеку некоторые преимущества. Меня беспокоит перспектива. Как достижения генетики скажутся на наших детях и внуках?

Ли Янь пробормотал какое-то китайское проклятие. Движение на улице вновь стояло.

— Сколько сейчас времени? — спросил он.

— Почти половина пятого.

— С такой скоростью мы доберемся до вокзала к ночи.

Он опустил стекло, прилепил к крыше мигалку и включил полицейскую сирену.

— Держитесь!

Джип свернул на полосу для велосипедистов, набрал скорость. Водители двухколесных машин в панике увертывались от капота. Ли покосился на пассажирку.

— Уж если окошко открыто, может, я все-таки покурю? После ваших рассказов табачный дым кажется мне меньшим злом, чем еда.

— На это и не рассчитывайте. В табак они пихают такое…

* * *

Площадь перед зданием пекинского железнодорожного вокзала была запружена суетливой толпой. По обеим сторонам широкой каменной лестницы стояли две высокие башни с часами, разделенные огромным электронным табло. Перед дверями главного входа виднелись рамки металлодетекторов, через которые бдительные полисмены пропускали пассажиров внутрь. Преодолев полоску бордюра, Ли Янь осторожно направил джип прямо к ступеням. Мигалку он уже убрал, сирену выключил: добропорядочный пекинец всего лишь спешил проводить родственника. Две девушки в деревенских соломенных шляпах, метлами собиравшие разбросанный по асфальту мусор, с гневными лицами пролаяли вслед машине длинное ругательство. Лет шестнадцати или семнадцати, обе одеты в комбинезоны из джинсовой ткани и белые футболки, лица прятались от пыли под марлевыми масками. В людском столпотворении медленно прокладывали себе дорогу тележки с багажом. На ступенях лестницы тут и там в окружении чемоданов группками сидели отъезжающие.

Следом за Ли Янем Маргарет вошла в кассовый зал, расположенный в западном крыле вокзала.

От десятка окошек в дальней стене зала по мраморным плитам в сторону дверей тянулись завитые сложными спиралями очереди. Над каждой кассой имелась табличка с перечислением пунктов назначения. Глядя на иероглифы, Маргарет подумала: а как иностранец узнает, к какому окошку ему встать? Несшийся из громкоговорителей бесполый голос монотонно извещал о времени прибытия и отправления поездов. Присоединившись к одной из очередей, Ли начал отстукивать каблуком ботинка нервную чечетку.

— Куда собрался ехать ваш дядя? — спросила Маргарет, вовсе не испытывая любопытства — скорее, из вежливости.

— В Сычуань, — рассеянно ответил детектив.

— На родину предков, да?

— Отец совсем плох. Дядюшка сначала навестит его в Ваньсяне, а оттуда отправится в Цзыгун, чтобы поговорить с моей сестрой.

Слово «поговорить» прозвучало так, что Маргарет насторожилась.

— У нее возникли проблемы?

— Она беременна.

— Это плохо?

— Вы задаете чересчур много вопросов.

— Простите.

Ли тяжело вздохнул.

— Сестра уже рожала. — Заметив на лице американки недоумение, он поинтересовался: — Слышали что-нибудь о политике «одна семья — один ребенок»?

— А! — Конечно, Маргарет слышала о ней, не понимая правда, как китайские власти сумели навязать людям подобный абсурд. — Но что происходит, если у супругов появляется второй?

— Вступая в брак, молодые публично обещают ограничиться первенцем. Им предлагают подписать так называемый «добровольный отказ» от права родить следующего ребенка. В обмен государство предоставляет мужу и жене определенные льготы: налоговые, в получении образования и медицинского обслуживания; в некоторых районах таким семьям дают квартиры. Помимо этого молодой матери настоятельно рекомендуют процедуру стерилизации. Если женщина вновь решится забеременеть, то ее семью лишают всех этих льгот, вплоть до квартиры. — Ли Янь стиснул пальцы в кулак. — Во время второй беременности на мать будут оказывать сильнейшее давление, вынуждая ее сделать аборт. О том, чем такие случаи заканчиваются, лучше не говорить.

Маргарет попыталась представить, как правительство США диктует американским женщинам, сколько они могут иметь детей. Но воображение оказалось бессильным. В то же время она отлично сознавала, какую опасность таит в себе бесконтрольный рост населения для страны, число жителей которой уже приблизилось к полутора миллиардам: безработица, голод, экономический крах… Сложный выбор.

— Ваша сестра намерена сохранить ребенка?

— Да.

— А «добровольный отказ» супруги подписали?

— Да.

— Почему же они захотели второго?

— У них девочка.

Лицо Маргарет вытянулось.

— И что? Чем плохи девочки? Некоторые находят их куда лучше мальчиков. — Она заставила себя улыбнуться. — По моему скромному мнению, эти люди во многом правы.

— Только не в Китае.

Маргарет чувствовала: ее собеседник не шутит.

— Почему?

— Это довольно трудно объяснить. — Ли покачал головой. — Наследие конфуцианства, традиция. Но и практические соображения. По китайскому обычаю сын, когда женится, приводит супругу в дом своих родителей: отец и мать стареют, за ними нужен уход. Если у тебя родилась дочь, то после свадьбы она уйдет в семью мужа и старость ты будешь встречать в одиночестве.

— Но опять же, если в семье только один ребенок и если в большинстве случаев это будут мальчики, то откуда взять женщин для продолжения рода?

Ли Янь развел руками.

— Я лишь сообщил вам, как обстоят дела. В приютах полно девочек, которых матери оставляют прямо у двери.

— Значит, дядя хочет попробовать отговорить вашу сестру?

— Не знаю, какие он подыщет слова. Думаю, он и сам пока не уверен. Но что бы он ни сказал, сестра будет слушать его так, как не стала бы слушать никого другого. — Детектив приподнялся на цыпочки, окинул взглядом очередь — люди стояли не двигаясь. — Плохи наши дела. — Ли достал из кармана служебное удостоверение и, раздвигая толпу плечом, направился к кассе.

Очередь заволновалась. Несколько человек, стоявших у окошка, замахали руками, явно готовясь начать скандал. Но вид книжечки с вытисненным на красной коже государственным гербом мгновенно утихомирил недовольных. Джордж Оруэлл был прав, подумала Маргарет: некоторые животные более равны, чем другие.

Две минуты спустя Ли Янь уже спешил к выходу. Не выпуская из виду его квадратную голову, Маргарет с трудом пробилась на привокзальную площадь.

— Извините, но сейчас я должен как можно быстрее передать билет дяде. — Ли поднял голову к правой башне. — До отхода его поезда осталось чуть больше трех часов.

— Как долго он собирается пробыть там?

— Завтра к вечеру дядюшка выедет в Пекин.

— Разговор с вашей сестрой не получится слишком коротким?

— Ифу скажет ей только то, что должен. Решать она будет сама.

Оба забрались в машину.

— И что она, по-вашему, решит? — Маргарет с обостренным вниманием посмотрела на детектива.

— Думаю, ей не стоит рожать.

— Но я спросила о другом.

Лицо Ли Яня стало очень сосредоточенным.

— Вообще-то это меня не касается. Мне хватает своих проблем.

Маргарет поняла, что к такой степени откровенности Ли еще не готов.

Стронув джип с места, он был вынужден почти тут же нажать на тормоза: прямо перед капотом оказалась женщина с детской коляской. Деревянная коляска — два сиденьица, разделенные крошечным столиком, — показалась американке необычной. Маргарет приняла бы ее за плод собственноручных трудов молодого отца — если бы не видела десятки ей подобных на улицах Пекина. Одно сиденье, остававшееся пустым, служило символом несбыточных надежд всех китайских родителей. Ли Янь бездумно смотрел на женщину, выжидая, когда путь перед машиной освободится. Мгновения спустя джип влился в поток транспорта, который катил от железнодорожного вокзала к центру города.

* * *

Звучавшее меж соснами пение канареек мягко вливалось в тягучие аккорды пекинской оперы: беседка, рядом с которой Ли Янь видел накануне молодого человека с бутылкой пива, была полна седобородых старцев — с серьезными лицами те слушали небольшой радиоприемник. Невдалеке стучал ножницами вчерашний парикмахер; лениво падали на траву клочья черных волос. Забыв о своих прислоненных к стволам деревьев велосипедах, играли в карты рассевшиеся вокруг каменного столика пожилые мужчины. Из глубины парка неслась легкомысленная мелодия в стиле диско.

Ли и Маргарет неторопливо шагали по тропинке навстречу последним лучам заходящего солнца.

— Там дальше пруд, — сказал детектив. — Люди называют его Нефритовым озером. Зимой, когда вода замерзает, детишки катаются по льду на коньках. У восточного берега любители острых ощущений проделывают прорубь, чтобы в морозный день окунуться с головой. Пока лед крепок, дядюшка ныряет здесь каждое утро.

Маргарет зябко повела плечами. Ли осторожно коснулся ее локтя. Впереди, под сенью старой акации, стоял голый по пояс старик: ноги чуть согнуты, над головой — длинный, сверкающий сталью меч. Плавным, удивительно грациозным движением старик развернулся на сто восемьдесят градусов; меч описал полукруг и в стремительном выпаде оказался направленным прямо на них. Глаза старика озорно блеснули, на губах появилась улыбка.

— Где мой билет, племянник?

Вытащив из кармана полоску бумаги, Ли сделал шаг к дереву.

— Поезд отходит в восемь, дядюшка.

Оставив его слова без внимания, Ифу перевел взгляд на Маргарет.

— Вы доктор Кэмпбелл, так? — Он говорил по-английски почти без акцента. Положив меч в траву, старик протянул ей руку. — Искренне рад знакомству.

Пораженная внешностью легендарного родственника Ли Яня, Маргарет робко ответила на рукопожатие.

— Это мой дядя Ифу, — негромко произнес детектив.

— Я очень много о вас слышала, мистер… — Она не знала, как следует обратиться к этому человеку.

— Просто Лао И. У китайцев «лао» перед именем означает уважение к пожилому человеку. Буквально — «старина».

Маргарет рассмеялась.

— Мне будет трудно привыкнуть. В Штатах «старина» звучит слишком панибратски.

Взяв молодую женщину за руку, Ифу двинулся к плоскому камню, на котором лежала шахматная доска.

— Ну а в Китае старики окружены почетом. У нас преклонный возраст приравнивается к мудрости. — Он усмехнулся. — Есть даже пословица: «Старый перец жжет сильнее». Присаживайтесь, прошу вас. — Кивком Ифу указал ей на складной стульчик, опустился в траву рядом с камнем. — По мнению окружающих, я должен быть мудрецом. Может, я им и стал бы — если бы помнил все, что знаю. К сожалению, сейчас я забыл куда больше того, что еще как-то держится в памяти. — Глаза старика быстро заморгали. — Поэтому и заставляю себя каждый день открывать английский словарь. Иностранный язык помогает заполнить пустоты, образующиеся в моей голове.

— Но вы все еще помните, как очаровать даму, — с улыбкой заметила Маргарет, и контакт был мгновенно установлен.

— А-а, — протянул Ифу, — какая от этого польза? — Он поднял брови, многозначительно кивнул в сторону Ли. — Вот если бы племянник брал с меня пример… Он больше похож на отца: такой же неторопливый во всем, что касается дел сердечных. Сколько тебе сейчас лет, малыш?

Ли Янь покраснел.

— Тебе это известно, дядя.

Ифу повернулся к Маргарет, глаза его лукаво блеснули.

— Тридцать три года, и до сих пор холостяк. Даже подружки нет. Одна работа.

Глядя на смущенного детектива, Маргарет испытывала непонятное удовольствие.

— Хвала небу, он хотя бы последовал моему совету, — продолжал Ифу.

— Какому совету?

— Дядюшка, а тебе не пора возвращаться домой? Ведь нужно собрать вещи, — напомнил Ли, но родственник его не услышал.

— Попросить у вас помощи в расследовании.

Ли Яню захотелось провалиться сквозь землю. Американка вскинула голову.

— О, значит, идея принадлежала вам?

— Ну… я указал ему направление, скажем так. — Ифу широко улыбнулся. — Теперь понятно, почему особо убеждать его не пришлось. Ли промолчал о том, насколько вы красивы.

— Может, он считает меня не слишком привлекательной.

— В этом случае он бы не краснел.

Стиснув зубы, Ли отвернулся. Маргарет чувствовала себя до неприличия счастливой.

— Вы играете в шахматы? — осведомился Ифу.

— Нет времени, дядя. Поезд в восемь, сейчас почти половина шестого.

— Времени у меня полно.

— Боюсь, ваши шахматы отличаются от тех, в которые играют у меня дома, — сказала Маргарет, рассматривая доску.

— Нет-нет, это очень похоже. Просто вместо резных фигурок мы используем деревянные кружки с иероглифами.

— Она не знает иероглифов, дядюшка, не отличит пешки от короля.

— Думаю, это не станет проблемой, — с вызовом бросила Маргарет. — У меня фотографическая память.

— Отлично! — Всплеснув руками, Ифу принялся объяснять правила. Перемещать фигуры следовало не из клетки в клетку, а к точке их пересечения. При наличии короля отсутствовал ферзь — его заменяли два офицера. Четыре клетки в центре нижней части каждой стороны доски были единственным пространством, в котором мог маневрировать король: по одной клетке в ход, только влево-вправо и вверх-вниз. То же относилось и к офицерам, но, в отличие от короля, они двигались лишь по диагонали. Пешки назывались солдатами, слон — конем, но ходил он как слон, а не как конь. Имелись и другие отличия, однако настолько незначительные, что суть игры Маргарет уловила с полуслова. Обе стороны доски разделяла широкая линия — «река»; игрок не брал фигуру противника, а «съедал» ее.

Маргарет достались красные. Ли Янь обреченно прислонился к стволу дерева, сложил на груди руки.

— Что у тебя на службе? — поинтересовался Ифу, следя за тем, как Маргарет делает первый ход.

— Все в порядке.

— В порядке? В полном порядке? Мой приятель, знаток фэншуя, показывал план твоего кабинета. Неплохой план. Надеюсь, работа пойдет без осложнений.

— Так и будет, дядя. Спасибо!

Ифу подмигнул Маргарет.

— Ли — скептик. Считает меня выжившим из ума стариком.

— Тогда он не прав. С фэншуем или без него, в расследовании назревают серьезные перемены.

— Не сомневаюсь. Предрассудки предрассудками, но правда выплывет. — И двинул вперед коня. — Ваш ход, мадам.

Маргарет погрузилась в раздумье, а ее партнер добавил:

— Я всегда восхищался американцами. Подобно нам вы очень практичные люди. Но одновременно и мечтатели, а это далеко не в каждом случае бывает практичным. Однако вам часто удавалось воплотить свои мечты в действительность. По-моему, это замечательно, когда у человека есть мечта. Она наполняет жизнь смыслом, заставляет концентрироваться.

— Не слишком ли индивидуалистическая концепция для коммуниста? — Маргарет переставила туру.

— Забудьте о свойственной американцам привычке свысока относиться к чужим идеалам, доктор Кэмпбелл. Лучше оставаться прагматиком. В юности меня восхищало учение Карла Маркса, а сейчас я стал либералом. Все течет, мэм, все изменяется.

— Кажется, кто-то из великих сказал однажды: «Если в двадцать ты не марксист, значит, у тебя нет сердца. Но если в шестьдесят ты не консерватор, то у тебя нет мозгов».

Ифу залился искренним смехом.

— Такого я не слышал! Тонко подмечено!

— По-моему, резковато. Не помню только, чей это афоризм.

— Слова, собственно, и не важны, если истина понятна без них. Правда остается правдой, кто бы ее ни констатировал. — Черный солдат сбил с доски своего красного собрата.

Громким вздохом Ли попытался напомнить игрокам о времени, однако те были увлечены поединком. Одним из солдат Маргарет «съела» черного коня и теперь угрожала второму. Ифу сдвинул его в тыл, уступив инициативу американке.

— Ли Янь рассказывал, что в ходе «культурной революции» вас репрессировали.

— Вот как?

К разочарованию Маргарет, старый китаец не пожелал развить эту тему.

— Три года за решеткой, по его словам.

— Он умеет болтать языком.

Друг на друга игроки не смотрели, все их внимание было приковано к доске. Фигуры двигались вдоль линий, некоторые пересекали «реку».

— Вам пришлось нелегко, — задумчиво уронила Маргарет.

Черные «съели» ее охранника.

— Это почему?

— Вы потеряли три года жизни.

Конь красных вплотную приблизился к «замку» короля. Ифу вновь был вынужден отступить.

— Не потерял. За это время я многое узнал о человеческой натуре. О себе. Иногда процесс познания приносит боль, да, но мало кто жалеет об этом. — Он прикрыл «замок» охранником. — Кроме того, в тюрьме я провел всего полтора года.

— Мне ты говорил о трех, — обиженно заметил Ли.

— Физически — три. Но ведь половину срока я проспал. Во сне я мечтаю, а мечты не посадишь за решетку. Благодаря им я чувствовал себя свободным. Я беседовал со школьными друзьями, с родителями, посещал места, которые были мне дороги: Тибет, берег Желтого моря, улицы Гонконга. Такие воспоминания у человека невозможно отнять. Пока они есть, ты паришь как птица.

Маргарет украдкой подняла взгляд на старика. Какие тяжелые испытания выпали на его долю! Выпали, но не согнули: Ифу удалось сохранить удивительную веру в людей. Что толку вспоминать о жестокостях тюремщиков, не лучше ли тихо гордиться своим ежедневным бегством из узилища, в которое заточили его разум?

— Единственное, о чем я сожалею, — негромко произнес старик, — так это о разлуке с женой. Когда я вышел из камеры, судьба отпустила нам очень мало времени быть вместе.

В уголках глаз Ифу блеснула влага. Дядя до сих пор переживает ее смерть, говорил Ли. Конь Маргарет «съел» черную пешку; ход игры переломился, и, воспользовавшись этим, она быстро сменила тему:

— Значит, вы росли в Гонконге?

— Вообще-то родиной моих предков был Кантон. В Гонконг семья переехала два поколения назад. А когда я вместе с отцом Ли Яня ходил в школу, в город вторглись японские самураи и родители увезли нас на материк. Семья осела в Сычуани, я закончил школу, а потом поступил в Американский университет в Пекине.

Упустив из внимания западню, Ифу «съел» красного коня, что позволило Маргарет поставить свою ладью прямо перед «замком» черного короля.

— Шах!

— О небо! — с изумлением воскликнул старик и тут же проницательно улыбнулся. — Понимаю теперь ваши вопросы. Вы просто отвлекали меня!

— Я? — невинно переспросила Маргарет.

Пытаясь обеспечить защиту королю, Ифу передвинул оставшегося коня. В сложившейся ситуации это был единственный разумный ход, но он оголял другой угол «замка». Игрок покачал головой.

— Моя участь плачевна.

Маргарет пешкой безжалостно сбила коня противника с доски.

— На ваших глазах в стране произошли гигантские перемены, не правда ли?

Ифу молча обдумывал выход. Рядом с красным пехотинцем встала черная ладья.

— Переменилось все, — наконец отозвался он. — Кроме характера китайцев. Наверное, ему суждено оставаться величиной постоянной.

— Что, по-вашему, представляет собой Китай сегодня?

— Жизнь продолжает меняться, причем все быстрее и быстрее. Не знаю, к лучшему или к худшему, но у народа появились деньги, он ест приличную пищу, неплохо одевается. Каждый имеет крышу над головой. Раньше, я помню, было по-другому.

Маргарет улыбнулась, узнав интонацию Ли. Красный конь занял позицию, при которой под удар попадал либо король черных — если противник «съест» пешку, либо его тура — если не «съест».

— Где-то я читала, что через пятьдесят лет, когда страны Запада уже ослабеют, а Восток наберет полную силу, Китай превратится в самую могущественную державу на Земле. Вы с этим согласны?

Ифу «съел» красную пешку, намереваясь хотя бы таким образом подсластить горечь собственного поражения.

— Трудно сказать. В тысячелетней истории Китая нынешний период — всего лишь крохотный промежуток. Ответ на ваш вопрос даст время. Как-то раз Мао Цзэдуна спросили, что он думает о Французской революции. «Сейчас еще слишком рано об этом судить», — ответил председатель. Кто я такой, чтобы гадать о будущем Поднебесной?

Маргарет убрала с доски черную туру.

— Мат.

Старик выразительно пожал плечами, лицо его светилось от пережитого удовольствия.

— Поздравляю. Впервые за многие годы меня кто-то обыграл. Самонадеянность должна быть наказана. Могу я рассчитывать на реванш?

— Вам стоит лишь назвать день.

— Хотел бы я, чтобы мой племянник стал таким же грозным противником, как вы.

— Имей я хорошего учителя… — Поражение изумило Ли Яня едва ли не больше, чем его дядюшку.

— Научить можно правилам, — заметил Ифу. — Но только ум подскажет человеку, как ими пользоваться. — Он захлопнул доску. — Ладно, конец пустой болтовне. Поезд ждет, я начинаю опаздывать.

И хитро подмигнул Маргарет.

* * *

Полисмен из городского управления отпер опечатанную дверь квартиры Чао Хэна. Внутри все оставалось по-прежнему. Сделав вдох, Ли Янь вновь ощутил странный, похожий на антисептик запах. Маргарет аккуратно обошла кровавые пятна на ковре, ступила в гостиную.

— Что вы рассчитываете здесь найти? — спросил старший инспектор.

Она качнула головой:

— Сама не знаю. Пока меня мучает то же ощущение, что и вас: разгадка кроется в личности Чао. Две другие смерти, может, и имеют отношение к делу, но смотрятся они… какими-то необязательными, что ли, случайными. В квартире должно присутствовать нечто такое, чего нам не хватает, чего требует интуиция. Если не здесь, то искать надо в извращенном способе убийства.

В парке Ли Янь предложил дяде подвезти его к дому, но Ифу отказался. Дорожная сумка, по его словам, была уложена, оставалось только забрать ее. На вокзал он доберется в такси, тем более что ехать туда всего три минуты. У порога родственники обнялись.

— Передавай Сяо Лин привет, — сказал Ли.

В машине водитель и его пассажирка хранили молчание. Ли Янь казался Маргарет погруженным в мысли о сестре, о нелегкой миссии, которую добровольно возложил на себя Ифу. Но и в квартире Чао Хэна детектив все еще оставался рассеянным. По собственному опыту Маргарет знала, как трудно бывает сосредоточиться на работе, когда душу тревожат проблемы личного характера. Было ясно: она должна помочь Ли переключиться.

— По-вашему, Чао сидел на балконе в ожидании позднего гостя? — намеренно громко поинтересовалась американка.

Он кивнул. Пустая бутыль из-под пива так и стояла на столике, рядом с начатой пачкой «Мальборо».

— А где CD-плейер?

Ли подошел к стереосистеме и с удивлением обнаружил, что криминалисты забыли ее выключить.

— Не хотите поставить диск, который он слушал?

Пожав плечами, сыщик вывел на дисплей цифру «9», коснулся кнопки «Пуск». В гостиной зазвучало мощное сопрано. Маргарет приблизилась к стеллажу с книгами, окинула взглядом знакомые корешки: «Наследственные болезни растений», «Методика оценки риска в генной инженерии», «Генетическая вирусология». Точно такие же тома лежали на рабочем столе Майкла. В Ли Яне эти названия сутки назад будили ощущение вражды. Сунув руки в карманы платья, Маргарет шагнула к балкону, оглядела невысокий столик и, заметив пачку сигарет, спросила себя: от чего же он их прикуривал? Перед глазами возникла почерневшая зажигалка. И тут мозг ее напряженно заработал, беспорядочная россыпь искр начала складываться в ровную цепочку. Разум с помощью интуиции последовательно сортировал всю полученную за два дня информацию. Сначала Маргарет ощутила во рту вкус цзяньбина с каплями соевого соуса, затем в каком-то тумане появилось доброе лицо Мэй Юань. Маргарет резко обернулась к Ли, но тот уже вышел из комнаты.

— Эй, куда вы пропали?

— Я в кухне.

Она бросилась на голос.

— Загадка Мэй Юань!

В лице детектива не дрогнул и мускул.

— При чем здесь загадка Мэй Юань?

Маргарет дернула головой.

— Это же чистая логика. Следите за моими словами. Человек с двумя палками, так? Если он собирается сжечь книги, то у него есть причина, да?

— Разумеется. Он хочет уничтожить их.

— Именно. Чтобы хранитель не получил доступа к знаниям.

Ли Янь пожал плечами:

— Ну и что?

— Для чего было сжигать Чао Хэна?

— Чтобы выдать убийство за самоубийство.

— Нет! Это лежит на поверхности. Однажды я работала с обгоревшим телом женщины, которая погибла в автокатастрофе. Мой скальпель наткнулся на пулю. Вот что было истинной причиной смерти! Убийца сначала застрелил женщину, потом поджег машину и столкнул ее с дороги. Так он надеялся скрыть факт убийства. Думал, огонь уничтожит все. — Правой рукой Маргарет провела по своим пышным волосам. — Улавливаете мысль?

Ли задумался.

— Считаете, в нашем случае произошло то же самое? Попытка скрыть факты? Но какие? Чао не был застрелен, его не били ножом, ему не ломали шею. Шишка на затылке и наркотик в крови — это все. Если убийца хотел избавиться от таких следов, то способ для этого выбрал не самый удачный.

Мысли Маргарет пошли по второму кругу.

— Согласна, не самый.

У американки было ощущение, будто она нашла хрупкую и очень дорогую вещицу, но предмет этот выскользнул из пальцев и исчез. Мозг успел сохранить лишь неясный контур утерянной драгоценности.

— Ч-черт! Не знаю. Все равно. — Она упрямо тряхнула волосами. — Проведите-ка меня по квартире — нужно попробовать воспроизвести события той ночи.

— Зачем?

— Это даст возможность взглянуть на них под другим углом. Сначала здесь побывали вы, теперь — мой черед. Люди часто смотрят на одно и то же, а видят совершенно разное.

Хотя слова эти Ли Яня нисколько не убедили, он все же кивнул:

— О'кей.

Когда диск с «Самсоном и Далилой» зазвучал с самого начала, они вышли на балкон. Маргарет опустилась в кресло, обвела взглядом пустынный двор внизу. В те часы, пока она ворочалась на постели в номере гостиницы, Чао сидел здесь, дожидаясь прихода ночного гостя. Было это меньше сорока восьми часов назад. Когда ее самолет приземлялся в пекинском аэропорту, Чао Хэн спокойно пил пиво.

— Он должен был увидеть огоньки подъехавшей машины, — сказал Ли. — На ночь лифт отключают, поэтому ему пришлось спуститься по лестнице, чтобы открыть дверь визитеру.

— Давайте проделаем то же самое.

Оба вернулись в гостиную, Ли Янь нажал на панели плейера кнопку «Пауза».

— Минут через пять мы вернемся, — сообщил он полисмену, который сидел в коридоре.

По узкой бетонной лестнице они спустились на пять пролетов; дверь внизу была заперта.

— У вас есть ключ? — с едва слышимой досадой в голосе спросила Маргарет.

— Нет. Его унес с собой убийца.

— Он запер после этого дверь? — Подобное допущение казалось ей дикостью.

— Может быть. Вчера, во всяком случае, она была закрыта на замок. Но это мог сделать кто-то из жильцов.

Инспектор покрутил головой: лифтовая шахта не позволяла увидеть ни лестничные пролеты, ни саму дверь.

— Значит, Чао мог рассмотреть гостя лишь после того, как открыл, — заметила американка. — А поняв, что это абсолютно незнакомый ему человек, встревожился.

— Подождите. Думаю, тут он совершил ошибку, — осенило Ли. — Мы считали, Чао Хэн ждал приятеля и раньше с убийцей никогда не встречался. Но если это был, скажем, новый поставщик зелья, то убийца скорее всего держался совершенно естественно.

— И хозяин пригласил посетителя в квартиру, — добавила Маргарет.

— Другими словами, Чао не вынуждали подниматься по лестнице под дулом пистолета. — Ли Янь признал: затея Маргарет вполне может оказаться полезной. Сколько раз дядюшка напоминал ему, что разгадку следует искать в деталях!

Они возвратились в квартиру и замерли у пятен крови на ковре.

— Убийца не собирался вести долгую беседу, — сказала Маргарет. — Похоже, он ударил Чао сразу же, как только переступил через порог. Размер вмятины на черепе подтверждает вашу гипотезу о том, что удар был нанесен рукояткой пистолета. Генетик упал, и убийца быстро вколол ему дозу кетамина. Он не мог знать, как долго жертва будет оставаться без сознания. Снял левый ботинок, спустил носок, ввел наркотик в уже истыканную иглой лодыжку. То есть он либо был хорошо знаком с Чао Хэном, либо отлично подготовил свое домашнее задание. Затем натянул на ногу носок, надел ботинок. Что дальше?

— Дальше он принялся ждать.

— Чего?

— До рассвета оставалось время. Куда безопаснее было провести его здесь, чем в парке.

— О'кей. Туда он намеревался добраться перед восходом солнца.

— Как по-вашему, правду ли говорят, что самое темное время суток наступает за час до рассвета?

— Наверное, да. За последние две ночи я имела возможность убедиться в этом. — Маргарет на мгновение смолкла. — Итак, убийца подхватил Чао и вышел, где-то между тремя и четырьмя часами утра. Но как он спускался по лестнице?

— По-видимому, взвалив тело на плечи.

— И нес его пять этажей? Этот парень явно в приличной физической форме. Однако мы торопимся. Около двух часов убийца просидел в квартире, так? Неужели не осталось никаких следов? Он мог выпить кофе, сходить в туалет, выкурить сигарету…

Детектив предупреждающе поднял руку.

— Он почти наверняка был в перчатках и не мог позволить себе ни кофе, ни сигареты. Он профессионал. Что же касается туалета, то вода в унитазе бесцветна — канализация здесь работает исправно.

— Я все же взгляну, — бросила Маргарет.

Минут пятнадцать оба ходили из комнаты в комнату, не обнаружив ничего нового. Под конец настал черед ванной. Она оставалась такой же запущенной, какой ее впервые увидел Ли Янь: грязное зеркало, выдавленные тюбики с кремами и зубной пастой. С края ванны свешивались полотенца — теперь уже сухие. Маргарет раскрыла шкафчик, скользнула взглядом по пузырькам и упаковкам таблеток.

— О Господи! Вам известно, что это?

Старший инспектор покачал головой:

— Нет. Говорят, Чао был болен.

— Здоровья ему явно не хватало. — Она потрясла полупустым пузырьком. — Эпивир, или, по международной классификации, ЗТС. Реверсивный ингибитор. Знаете о таком?

— Понятия не имею.

— Это энзим, способствует репликации ДНК. — Маргарет сняла с полки пачку таблеток. — Криксиван, протеиновый ингибитор, еще один энзим, участвующий в репликации. — Пальцы ее коснулись розового флакона. — Так-так-так, АЗТ. На Западе вы вряд ли найдете человека, который не слышал бы этих названий.

Ли Янь развел руками.

— Взятые вместе, эти препараты используются в противодействии вирусу иммунодефицита человека, ВИЧ. Они препятствуют его размножению. Похоже, наш друг мистер Чао лечился от СПИДа.

Полисмен смотрел на обоих со все возраставшим любопытством. Раздражало его лишь одно: эти двое общались меж собой на непонятном английском.

Ли начинал убеждаться в том, что янгуйцзы была права: тело генетика сожгли, пытаясь скрыть неизвестные пока следствию факты.

— Выдумаете, убийца не хотел, чтобы мы обнаружили в крови Чао Хэна ВИЧ?

— Нет, не думаю. Если это так, то он свалял дурака. Практика забора крови и тканей для анализов общеизвестна. Конечно, на ВИЧ кровь исследуют далеко не всегда, тому должны иметься особые причины. Да и зачем тогда они оставили на виду лекарства? Но прежде всего, какой вообще во всем этом смысл? Ради чего им могло потребоваться сохранить смертельный диагноз Чао в тайне?

Ответа Ли Янь не знал. Тщательно обдумав услышанное, он нахмурился.

— Почему вы все время говорите про «них», если мы знаем, что убийца действовал в одиночку?

— Но ведь его же наняли, тут у нас нет разногласий? Ни в одном из трех случаев убийца не руководствовался личными мотивами. Смерть Чао Хэна была нужна другим людям — «им». Мы бы здорово продвинулись вперед, если бы поняли — для чего.

«Вот где кроется фундаментальное различие между нами и американцами, — подумал Ли Янь. — В Штатах полиция делает основной упор на мотивы преступления, мы же собираем факты, кроху за крохой, до тех пор пока их совокупность не выстроится в строгую систему доказательств. «Для чего» является не ключом к ответу, а самим ответом. Может, работая плечом к плечу, нам удастся извлечь пользу из обоих подходов?»

Они вновь спустились в вестибюль подъезда, осмотрели лампу над входом, пересекли двор: там, где должна была стоять машина убийцы, припарковал свой джип детектив. Маргарет осмотрелась. Густая листва деревьев вдоль каменного забора не пропускала свет уличных фонарей; при отсутствии лампы над входом убийца мог, оставаясь невидимым в темноте, донести тело Чао Хэна до машины.

— Наверное, стоит проехать в парк, — предложила она. — Покажете место, на котором нашего старину Чао предали огню.

— Вы прониклись к нему симпатией? — неприязненно осведомился Ли.

Маргарет остановилась.

— Думаю, Чао был не лучшим из людей, но он медленно умирал от СПИДа, а кто-то сжег беднягу еще живым. Все-таки это больше того, что он заслуживал. Так мы едем?

— Да.

К джипу старший инспектор подошел в тот момент, когда из кабины послышался писк полицейской рации. Устроившись на заднем сиденье, Маргарет с интересом ожидала конца разговора.

— Я должен вернуться в отдел, — недовольно сообщил Ли. — Шеф вызывает, срочно.

— Зачем?

— Он не сказал.

* * *

По четвертому этажу здания плавали клубы табачного дыма, в воздухе ощущалась нервозность. Подъезжая, Маргарет заметила в соседнем переулке темно-серый «БМВ» Лили Пэн с юной Шимэй за рулем. Сама дама-констебль сидела в углу комнаты детективов, лицо ее было непроницаемым.

Ли Янь присутствия констебля не заметил. На пороге его мгновенно охватило тяжелое предчувствие: коллеги отводили взгляды в сторону.

— Что, черт побери, случилось?

— К шефу явился Игла со своим адвокатишкой, — мрачно процедил сквозь зубы У. — Ли не сразу понял, о ком идет речь. — Чэнь в ярости, приказал отыскать тебя.

Сыщик вышел в коридор. Маргарет с недоумением повернулась к Лили.

— Возникли какие-то проблемы?

— Заместитель начальника первого отдела угодить страшный переплет. — Губы Лили растянула счастливая улыбка. — Я отвозить вас гостиница. Очень долго ждать здесь.

— В таком случае подождете еще немного, — отрезала американка.

Наркоделец и его адвокат сидели в мягких креслах возле окна. Юрист оказался человеком лет тридцати, облик его выдавал преуспевающего стряпчего из породы цепких крючкотворов: самоуверенный, почти наглый, в дорогом костюме и с подчеркнуто модной стрижкой. Во взгляде, которым Игла смерил Ли Яня, пылала ненависть. За столом возвышалась подтянутая фигура Чэнь Аньмина; лицо шефа было строгим.

Старший инспектор по-дружески кивнул посетителям и сделал шаг к столу.

— Хотели меня видеть, шеф?

— Этот господин и его законный представитель выдвигают против вас, Ли, весьма серьезные обвинения, — бросил Чэнь, даже не предложив ему сесть.

Ли Янь удивленно поднял бровь.

— Позволю себе спросить: обвинения в чем?

Слово взял лощеный юрист:

— В том, что вы вынудили моего клиента отправиться вместе с вами на стадион «Гунжэнь», где, приложив к его голове револьвер с одним патроном в барабане, нажимали на курок до тех пор, пока он не сказал все, что вам требовалось услышать.

Детектив расхохотался.

— Шутите? Револьвер? — Ли перевел взгляд на шефа. — Уже год, как полиция сняла револьверы с вооружения. Сейчас у нас только полуавтоматические пистолеты, которые выдаются личному составу лишь по прямому указанию руководства. — После этих слов Чэнь заметно расслабился. — И что это за информация такая, если честный гражданин не готов поделиться ею с властями по велению собственной души?

— Мразь, мразь… — прошипел Игла, сжимая кулаки.

— Вы действительно ездили на стадион? — с нажимом поинтересовался шеф.

— Да. Но без всякого принуждения. Я отправился в «Хард рок кафе», спросил, не можем ли мы перекинуться парой слов. Не менее сотни человек видели, как этот джентльмен спокойно проследовал за мной к машине. На стадионе мы оказались потому, что он не хотел на глазах своих приятелей вести беседу с полицейским. — Ли обернулся к Игле. — Речь у нас шла о нравах улицы, если не ошибаюсь?

Наркодилер смотрел в одну точку. За него ответил адвокат:

— Там был свидетель.

В кабинете повисла короткая пауза.

— О, вы имеете в виду наблюдателя! Врач из США доктор Маргарет Кэмпбелл оказывает нам услуги эксперта.

— Кстати, где она, Ли? — осведомился Чэнь.

— В соседней комнате. — Ли Янь ощутил легкое беспокойство. Кто знает, какую проверку пожелает устроить шеф? Чэнь Аньмин снял трубку телефона, распорядился проводить даму в свой кабинет. Четверо мужчин застыли в нетерпеливом ожидании. Послышался негромкий стук, дверь приоткрылась. Рассмотрев сквозь образовавшуюся щель лицо Иглы, Маргарет с трудом заставила себя войти.

— Английский здесь все понимают? — спросил шеф, и юрист поспешно кивнул. — Мне очень неприятно, доктор Кэмпбелл, втягивать вас в это дело. Эти двое господ обвиняют заместителя начальника отдела в грубом нарушении прав личности. Боюсь, только вы сумеете расставить точки над i.

Маргарет почувствовала, как в лицо ей бросилась кровь. Ли Янь старательно отводил взгляд.

— Во всяком случае, я готова попробовать.

— Вам знаком этот господин? — Чэнь рукой указал на Иглу.

— Да. Детектив Ли Янь разговаривал с ним сегодня утром.

— Где?

— Мы посадили его в машину у «Хард рок кафе», а затем… — она поколебалась, — подъехали к какому-то стадиону. — Американка бросила взгляд на Ли, но тот оставался безучастным.

— Что происходило дальше?

— Мы прошли внутрь.

— И?..

— Не знаю. Беседа велась на китайском, я не могу судить о ее содержании.

До этого момента все сказанное Маргарет было правдой. Чэнь Аньмин сделал глубокий вдох.

— Утверждают, будто Ли Янь приставил револьвер, в барабане которого имелся только один патрон, к голове этого джентльмена и несколько раз нажал на курок. Так все и было?

Ее вновь охватили сомнения.

— Я подобного не видела.

Действительно, в ту секунду Маргарет смотрела на электронное табло. Еще одна маленькая правда.

В кабинете воцарилось молчание. За стеной звучали чьи-то голоса, с улицы сквозь неплотно притворенное окно доносились гудки автомобилей. Игла вопросительно взглянул на адвоката: похоже было, что из краткого диалога он понял далеко не все. Но тонкие губы юриста остались поджатыми. Подавшись вперед, к торговцу наркотиками, Чэнь упер локти в поверхность стола.

— Вон отсюда! К чертовой матери, пока я не привлек тебя за клевету на полицию!

Ли Янь испытал настоящий шок. За долгие годы работы с шефом он ни разу не слышал, чтобы тот выругался. Адвокат потянул своего клиента к двери. У порога Игла оглянулся; ноздри его подрагивали от ярости. Мгновением позже оба вышли в коридор.

В кабинете наступила тишина. Чэнь покосился на заместителя, негромко спросил на родном языке:

— Объяснишь ты мне что-нибудь наконец?

Ли пожал плечами.

— Все уже сказано, шеф.

— В правоохранительных органах принят другой стиль поведения.

— Согласен, шеф!

Чэнь Аньмин повернулся к Маргарет, учтиво произнес по-английски:

— Благодарю вас, доктор Кэмпбелл. Вы нам очень и очень помогли. — В следующую секунду он опять перешел на китайский: — Вот что, Ли: еще один такой случай, и я вышвырну тебя из полиции! Свободен!

За дверью кабинета Маргарет невыразительно бросила:

— Можно вас на два слова?

Ли Янь знал, что последует далее.

— А если чуть позже? — со вздохом спросил он.

— Сейчас!

В комнате детективов их встретили лица с одинаковым выражением тревожного ожидания. Маргарет прошагала мимо полицейских прямо к столу заместителя начальника отдела. Лицо ее походило на грозовую тучу. К глубокому разочарованию подчиненных, их босс без единого слова проследовал за американкой и плотно прикрыл дверь своего кабинета.

— Вы просто дрянь! — Янгуйцзы готова была плюнуть ему в лицо. — Вы ради этого потащили меня на стадион? Чтобы потом я лгала здесь?

С видом кающегося грешника Ли Янь опустил голову.

— Я не мог знать, что ради меня вы решитесь на ложь.

Глаза Маргарет угрожающе сузились, она едва не ударила сыщика кулаком в живот.

— Для чего вы это сделали? — спросил Ли.

Пытаясь унять ярость, она досчитала в уме до пяти, медленно перевела дух.

— Хороший вопрос. Мне он тоже не дает покоя. Наверное… вспомнила о вашем дядюшке. Не хотелось, чтобы он стыдился вас. — Мозг Маргарет пронзила новая мысль, глаза загорелись бесовским огнем. — Вы и это предусмотрели? Конечно, ведь после знакомства я уже не могла допустить бесчестья его племянника!

— Бред.

— Дьявол, как же я сразу не догадалась? Вам был необходим свидетель, беспристрастный свидетель. Такой, который бы ни за что не донес, как бы ни осуждал в душе ваши действия. — Маргарет оборвала себя, ожидая от Ли Яня хоть какой-то реакции. Ее не последовало. — Хотите это опровергнуть?

Ли не знал, что сказать. Минуту-другую Маргарет молча смотрела на него, а потом внезапно рассмеялась. Инспектор вздрогнул.

— Что тут смешного?

— Вы. Нет, не вы. Я! Я-то, идиотка, считала вас застенчивым. Робким!

— Так оно и есть. — Он ощутил, как против воли начинает улыбаться.

— Вы… — Маргарет подняла к его носу указательный палец, — вы упоенный собственным величием, расчетливый и хладнокровный мерзавец! И вы должны мне ужин — я просто умираю от голода!

Часы показывали половину восьмого, когда темно-серый «БМВ» медленно прокатил вдоль западной стороны площади Тяньаньмынь, держа курс на юг. В вечернем небе плыли тяжелые, полные влаги облака. Свет уличных фонарей казался розовым. Пекин задыхался от духоты: зной ушел, но воздух можно было жевать. По площади разгуливали люди, над Домом собраний народных депутатов ветер гнал цветастых игрушечных змеев.

Атмосфера в салоне автомобиля тоже была далека от идеальной. Сидевшая рядом с водителем Лили дулась на весь мир: в детали беседы, что имела место за дверями кабинета Чэня, ее так и не посвятили. Еще больше констебля угнетала невозможность разделить с этой парочкой ужин; она даже не подозревала, что они успели сговориться. Маргарет порядком надоела ее бдительная наперсница, последний обмен фразами вылился у них в язвительную стычку. Американка не могла понять, приставили к ней местные контрразведчики туповатого соглядатая или же Лили просто обычная стерва. Оставалась, правда, третья гипотеза, самая забавная: Лили мучает ревность. Как-никак заместитель начальника первого отдела — видный собой мужчина! Не намереваясь докапываться в этом вопросе до истины, Маргарет всего лишь хотела побыстрее избавиться от докучливой спутницы.

Машина свернула на Западную Цяньмэнь и понеслась в сторону университета: янгуйцзы вздумалось забрать оттуда свой велосипед. Миниатюрная Шимэй уверила американку, что он отлично поместится в просторном багажнике. По словам Лили, она была обязана доставить дорогую гостью к гостинице, и Маргарет не собиралась спорить. Предстояло еще заглянуть в лабораторию изучения вещественных доказательств к профессору Се: пусть тот распорядится провести дополнительный анализ крови Чао Хэна, включая реакцию на ВИЧ. Из университета — в «Дружбу», под душ, сменить платье и попросить швейцара вызвать такси. Они договорились встретиться с Ли Янем у входа в магазин «Иностранная книга» на улице Ванфуцзин.

Мысль об этом приятно волновала душу. Маргарет ощущала, что совершенно закуталась в собственных чувствах. Впервые за последние несколько месяцев разум ее обрел полную свободу, сердце готово было петь.

Она снова жила!

Глава 8

^{Среда, ночь}

Небо над магазином «Иностранная книга» было почти черным, уличные фонари едва разгоняли свинцовую предгрозовую тьму. Пекин задыхался в густом, напоенном влагой воздухе. С утра Ли Янь сменил уже две рубашки, но и третья сейчас была мокрой. По дороге на Ванфуцзин он краем глаза заметил на стене дома циферблат электронных часов, где отсчет времени перемежался с показаниями термометра — 20:10 и 37 С. Детектив чувствовал: еще полчаса-час, и темноту разорвут ослепительные зигзаги молний, небо содрогнется от громовых раскатов, на землю обрушатся потоки дождя. Вода заклокочет у канализационных решеток, смоет с асфальта накопившийся мусор. Позже, когда дождь закончится, город с облегчением позволит себе вздохнуть.

Поставив последнюю точку в отчете для заместителя генерального прокурора, Ли решил заехать на вокзал, проводить дядю. Неожиданное появление племянника обрадовало Ифу — удивило, но обрадовало. Они церемонно пожали друг другу руки, и старик вошел в жесткий вагон сычуаньского экспресса, туда, где в купе уже сидели его спутники — жующие, дымящие сигаретами, непрерывно сплевывающие на пол. Стоя на платформе, Ли Янь долго смотрел, как тают во тьме красные огоньки последнего вагона. Душу щемила непонятная тоска, хотелось догнать уходящий состав, дернуть ручку стоп-крана, крикнуть дядюшке: «Не уезжай, сестра и ее супруг во всем разберутся сами!» В минуту прощания Ифу выглядел таким хрупким, таким беззащитным. Одряхлевшим. Как он сказал Маргарет? «Единственное, о чем я сожалею, так это о разлуке с женой. Когда я вышел из камеры, судьба отпустила нам очень мало времени быть вместе». До этого дядя ни разу не позволил себе подобной слабости: зачем выставлять напоказ свою боль?

У бордюра остановилось желтое такси, с заднего сиденья на тротуар выбралась Маргарет. Прибытие янгуйцзы ободрило Ли. Перед выходом из гостиницы американка экономно воспользовалась косметикой: губы ее посвежели, коричневатые тени вокруг глаз подчеркнули их сияющую голубизну. Одета Маргарет была в свободного кроя брюки из тонкого хлопка и шелковую блузку, небрежными складками собранную на талии; на ногах теннисные туфли. Под скромным воротом блузки угадывалась высокая грудь, золотистые волосы медовым каскадом ниспадали на плечи. Когда Маргарет с улыбкой почти побежала навстречу, Ли Яня ударило током: сейчас она обнимет его, поцелует… Сыщик испытал мгновенное смятение, но ничего ужасного не произошло.

— Привет!

— Привет, — едва выговорил он. Американка опять казалась богиней.

Маргарет увидела Ли Яня еще на подъезде к магазину. Детектив тоже преобразился: красная рубашка с короткими рукавами, на узких бедрах — выцветшие джинсы. Красный цвет ему к лицу, подумала она, отличный контраст для колючей щетки черных волос. Стоявший в одиночестве у входа в магазин Ли выглядел непривычно печальным. Но когда в глазах китайца вспыхнула радость, она почувствовала, как изнутри поднимается жаркая волна. Искушение было столь сильным, что Mаргарет едва не встала на цыпочки, едва не прикоснулась губами к его губам. Ну почему? Почему нет? Почему нельзя быть самой собой?

Просунув руку под его локоть, она спросила:

— Куда вы собираетесь меня повести?

— Здесь недалеко. — Ли медленно двинулся вверх по улице.

Ванфуцзин всегда была главным торговым кварталом Пекина. По обеим сторонам проезжей части сверкали витрины универсальных магазинов, европейских бутиков, модных фотостудий и ювелирных салонов. Несмотря на поздний час, двери их оставались открытыми. Плотная масса горожан лениво текла по тротуарам, тормозила возле дорогих ресторанов, ручейками всасывалась в неприметные заведения, где за пять добытых честным трудом юаней можно было если не изысканно, то хотя бы просто вкусно и сытно поужинать. Позади стоявшего на остановке троллейбуса замерла вереница машин, между ними сноровисто лавировали велосипедисты. Вся восточная сторона улицы представляла собой гигантскую строительную площадку: рабочие реконструировали старые здания и возводили новые.

— Мэрия решила проложить здесь подземную магистраль, — на ходу пояснил Ли. — Три уровня, триста метров длиной.

— Для чего?

— Для торговли. В наши дни люди не успевают тратить деньги. Ванфуцзин испокон веков считался кварталом богачей. Название свое улица получила от особняков знати, которые стояли здесь во времена династии Мин, и от колодца, снабжавшего их чистой родниковой водой.

Неожиданно Маргарет поняла, что вдыхает терпкий, с легким привкусом дымка аромат.

— Гм-м-м, здесь вкусно пахнет!

Улыбнувшись, Ли Янь увлек свою спутницу за угол, на улицу Дун'аньмэнь. Сделав два шага, американка в изумлении остановилась.

— Ночной базар, — пояснил Ли.

По правую руку, насколько мог охватить взгляд, тянулись ряды прилавков, на которых за стеклом были выставлены тарелочки со снедью. Улица походила на муравейник: сотни, тысячи человек сновали от прилавка к прилавку, подхватывая чашку с рисом там, ложку жаренных в масле овощей здесь, выдержанное в извести утиное яйцо, тарелку с кусочками свинины или курицы. От жаровен, что стояли под ветвями деревьев, летели в стороны брызги раскаленного масла, к ночному небу поднимались голубоватые клубы дыма. Все немыслимое разнообразие блюд китайской кухни готовилось здесь на открытом огне. Пыхтели от натуги огромные медные чайники, в глубоких сковородах шипела целиком запекаемая рыба. Ли Янь осторожно вел Маргарет меж шестов, с которых свисали гирлянды лука, стручки перца, связки чеснока и прочих пряностей, названий которых американка не знала. За прилавками потели в белых халатах повара: их руки с ловкостью орудовали острейшими ножами, откидывали в бамбуковые решета длинные полоски лапши, укладывали в пароварки пышные булочки — маньтоу. Рис и лапша едокам подавались в пластиковых пиалах; использованная посуда летела в высокие корзины для мусора, что были установлены возле каждого прилавка. Посетители ночного базара не просто утоляли здесь голод — они общались. Пекинцы ходили сюда семьями, приводили друзей и знакомых. Прятавшиеся в листве электрические лампочки под конусообразными жестяными абажурами располагали к неторопливой беседе.

Со всех сторон Ли Янь и Маргарет слышали крики поваров, местами приходилось увертываться от зазывно тянущихся рук. Любое блюдо стоит не дороже трех юаней, сообщил ей Ли, достаток эти люди обеспечивают себе количеством едоков. Красочное зрелище волновало не только глаз, но и желудок. Маргарет сглатывала слюну.

— Выбирайте сами, — сказал Ли Янь. — Ткните пальцем в то, что понравится.

Они взяли по пиале риса, крошечные шашлычки на бамбуковых шампурах, обвалянные в муке жареные яйца, две горсти маринованных овощей и пару плошек с не слишком острым, почти ласкающим рот соусом. Каждый глоток пищи сопровождался небольшим кубиком сочной дыни: ее сладость нейтрализовала жжение перца. Затем пришел черед кусочков свинины и говядины, которые следовало окунать в черный соевый соус и посыпать семенами кунжута. После них на столике возникла тарелка с ломтями ананаса, щедро посыпанными солью. Десерт, как это принято в Китае, состоял из чашки прозрачного супа.

— Больше не могу! — Маргарет покачала головой. — Ради Бога, уведите меня отсюда, я сейчас взорвусь.

Она отвернулась от столика, но заманчивые яства вокруг кричали: попробуй меня, попробуй! Ли довольно ухмыльнулся:

— Глаза всегда хотят больше, чем может вместить желудок.

— Желудок? Мое пузо вываливается из брюк, придется менять весь туалет.

Маргарет положила правую руку на его плечо; движение было совершенно естественным. Грудь американки едва ощутимо коснулась локтя детектива. Она тут же поняла, что прикосновение не осталось незамеченным. Мышцы Ли Яня окаменели. Рука женщины легла на стол, и в следующее мгновение оба неловко поднялись. Следуя за Ли, Маргарет быстро прикинула: ужин обошелся ему примерно в пятьдесят юаней, чуть больше шести долларов. Совесть запоздало напомнила, какую мизерную плату получают за свой труд китайцы по сравнению с доходами их коллег в США. Для офицера пекинской полиции пятьдесят юаней — уйма денег. Хорошо, подумала Маргарет, в следующий раз гостем будет он.

Ли Янь неторопливо вел свою спутницу к стенам Запретного города. Американка вновь взяла его под руку, украдкой бросила взгляд на суровое лицо. Неужели оно казалось ей уродливым?

— Как могло случиться, что вы до сих пор не женаты?

Походка китайца осталась уверенной и ровной; Ли смотрел прямо перед собой.

— «Линия масс» не приветствует ранние браки.

— И вы поэтому не торопитесь в объятия Гименея? — недоверчиво спросила Маргарет.

Ли покраснел — это было видно даже в темноте.

— Отчасти. Наверное, еще не встретил ту, которую хотел бы сделать своей женой.

— Копы! — со смешком бросила Маргарет. — Вы повсюду одинаковы. У вас не работа, а образ жизни. Так?

Всего несколько часов назад Ли Янь был готов подписаться под этими словами. Образцом ему служил дядюшка, вдовец Ифу, который единственное свое предназначение видел в бескорыстном служении делу охраны общественного порядка. Тетю Ли никогда не встречал и не мог представить себе дядю нежно обхаживающим жену. Судя по тому, что Ифу категорически отказывался говорить о ней, Ли Янь догадывался: боль так и не прошла. Но, разговаривая сегодня в парке с Маргарет, дядюшка, видимо, увлекся и раскрыл свою душу куда шире, чем когда-либо за те двенадцать лет, что племянник провел рядом с ним. Только сейчас детектив начинал понимать: именно потеря любимой жены двигала Ифу все эти годы. Работа была средством заполнить пустоту души, дядя без колебаний пожертвовал бы карьерой ради того, чтобы пять минут побыть вместе с женой. Ли Яня мучил вопрос: а что руководит им самим? В его жизни душевный вакуум царил изначально, ему не с кем было делиться ни чувствами, ни хотя бы воспоминаниями о них. Еще мальчишкой разлученный с родителями, он не знал, что такое любовь — судьба просто не дала ему шанса. Служба в полиции, конечно же, вовсе не являлась для него образом жизни — она была всего лишь формой существования.

В темных глазах своего спутника Маргарет увидела бесконечную печаль.

— Готова заплатить юань, — пошутила она.

— За что? — отстраненно спросил Ли.

— За то, чтобы узнать ваши мысли.

Губы Ли Яня дрогнули в смущенной улыбке.

— Они не стоят и половины этого. — Ему отчаянно захотелось сменить тему. — Вас, наверное, измучила жажда?

— Еще бы. После такого-то ужина!

— Тогда давайте выпьем чаю. Я знаю одно местечко.

Книжный магазин «Саньвэй» находился на улочке, что начиналась от проспекта Фусинмэнь напротив Дворца национальных меньшинств. Под желтоватым светом фонарей ветви старых платанов отбрасывали на асфальт причудливые тени, густая листва почти не пропускала в квартал шума оживленной магистрали. Метрах в ста от перекрестка начинался лабиринт узких хутунов, где вдоль серых кирпичных стен сидели за вынесенными из домов столиками целые семейства. Женщины обменивались новостями, мужчины с азартом играли в карты. Тем и другим не давала покоя проказливая детвора.

В самом конце улицы Ванфуцзин Ли Янь и Маргарет сели в автобус номер 4. Для американки это стало настоящим приключением: со всех сторон потные, разгоряченные тела, исполненные веселого недоумения лица. Янгуйцзы в общественном транспорте! О таком горожане не слыхивали, тем более что сейчас объектом их любопытства был экземпляр исключительный: белокурая и голубоглазая жительница то ли Европы, то ли Америки. Вцепившись ручонками в материнский подол, девочка лет трех не сводила с Маргарет испуганных глаз: вдруг эта чужестранка схватит ее и укусит?

Остановку свою они пропустили. Пришлось возвращаться пешком, мимо высоченного здания Пекинской телерадиовещательной корпорации. Магазин «Саньвэй» (как пояснил Ли, название означало «Три вкуса»), оказался ничем не примечательным домишком с плохо освещенным входом. Иероглифы, которые были аккуратно выведены мелом на черной доске, сообщали посетителям о том, что каждый четверг здесь можно послушать игру самодеятельного джазового ансамбля. Маргарет это показалось необычным.

— Вы не ошиблись? Чай в книжном магазине? А по четвергам еще и с музыкой?

Ли Янь улыбнулся:

— Нам на второй этаж.

И потянул на себя ручку входной двери. Из тесного тамбура две ступеньки вели вниз, в торговый зал, где меж длинных полок с книгами расхаживал, изнывая от безделья, молодой продавец. Каменная лестница за второй дверью уходила наверх.

Убранство небольшого зала напоминало о минувших столетиях и не имело ничего общего с современным многомиллионным городом. Под высоким резным потолком бесшумно вращались лопасти пяти вентиляторов; слабое движение воздуха чуть раскачивало изящные бумажные фонарики, которые свисали над столами из черного дерева. Вдоль одной из стен шел огороженный строгой колоннадой проход, ширмы из старинного шелка у другой делили пространство на уютные кабинки. Повсюду виднелись горшки с цветами, вазы с букетами стояли на каждом столе. Со стен комнаты на посетителя смотрели акварельные свитки китайской живописи.

Встретившая гостей у порога девушка с печальными глазами подвела Ли Яня и Маргарет к квадратному столику. Кроме их двоих, в комнате никого не было. Шум улицы сюда почти не доносился, пропущенный через кондиционеры воздух позволял забыть о влажной духоте. Девушка зажгла перед гостями две свечи, вручила каждому по меню. Маргарет чувствовала себя как в храме, ей было страшно произнести слово.

— Удивительно, — шепотом сказала она. — Кто бы мог подумать, что в мире сохранились такие уголки!

— Обычно здесь собираются писатели и художники, — объяснил Ли. — Ну и любители музыки. По выходным свободных мест нет, но в будни, как видите, сюда можно попасть. — В глазах мужчины плясали огоньки свечей. — Что вы будете пить?

— Просто чай.

Ли Янь перекинулся с девушкой двумя-тремя короткими фразами, и та через минуту принесла гостям бамбуковый поднос со сладостями. Маргарет выбрала маленькую пиалу с жареными семечками подсолнечника. Высокие, под крышечками из тяжелого фарфора чашки для чая оказались покрытыми изумительной по тонкости росписью. Обе стояли в глубоких блюдцах. Щепотку высушенных зеленых листочков на дне каждой девушка залила кипятком из пузатого медного чайника и оставила его на столе: дальше гости обслужат себя сами. В воде сморщенные листки начали медленно расправляться. Ли вернул на место крышки.

— Советую подождать несколько минут.

Какое-то время они сидели молча. Тишина ничуть не тяготила — здесь она казалась естественной; любые слова были лишними. Ли Янь тайком рассматривал руки американки, спрашивая себя в душе, как могли эти нежные пальчики управляться с холодной сталью хирургических инструментов.

— Что заставило вас выбрать профессию? — выпалил он почти непроизвольно и тут же пожалел об этом.

Но Маргарет всего лишь рассмеялась.

— Почему вы спросили? Люди в белых халатах внушают вам страх?

— Простите, я вовсе не хотел… — Ли смолк, качнул головой. — Знаете, когда вы говорили в университете, что ваше ремесло вызывает у меня чувство брезгливости, то были правы.

— Но ведь вам не раз приходилось присутствовать на вскрытиях! — не поверила Маргарет.

— Да, и каждый раз хотелось бежать без оглядки.

Она улыбнулась:

— Бедняжка.

— В голове не укладывается: неужели кому-то приятно потрошить мертвецов? Или даже живых. Нет, это еще хуже. Болезней хватает: сердце, рак… Люди умирают каждый день.

— Вот-вот. Но, слава Богу, не у меня на глазах. Куда проще иметь дело с мертвецами. К ним не привязываешься. — Маргарет сняла крышку, сделала крошечный глоток: чай был очень горячим, тонкий аромат жасмина дарил ощущение свежести. — Наверное, медицина написана мне на роду. Сейчас я уже научилась абстрагироваться. Большинство моих коллег работают только ради денег. Я же хотела стать врачом всегда, сколько себя помню. Хотела помочь людям, избавить их от боли, спасти. Но на практике все оказалось по-другому: вечно нет средств, не хватает времени. Получаешь диплом, и кажется, весь мир у твоих ног, а в действительности долгие годы остаешься недоучкой. И чего бы ты ни достиг, все мало.

Когда я работала в отделении интенсивной терапии, то сталкивалась со смертью каждый день. Нож, веревка на шее, колеса трамвая, пожары, автокатастрофы, самоубийства… Я видела людей без рук, без ног. Некоторые были так обожжены, что уже ничего не чувствовали. Кое-кто еще мог шевелить языком; я слушала их, зная то, чего они знать не могли. Знала: пройдет пара часов, и они будут мертвы. Газетчики часто пишут о пациентах в травматическом шоке. Но врачи тоже травмированы. Нашим возможностям есть предел, Ли Янь. Какое-то время врач держит себя в узде, а потом превращается в автомат. Мертвецу что? Он ушел безвозвратно. Так, во всяком случае, думаю я. Тело человека — лишь оболочка, и я могу делать с ней абсолютно все, не мучая себя вопросами о конкретной личности.

Маргарет отпила из чашки, бросила в рот два семечка.

— Тогда доктора должны быть похожи на копов, — заметил Ли. — Дома они тоже почти не живут.

Американка подняла глаза и тут же отвела взгляд.

— Да. Жизни дома для них не существует.

Ли Янь решил еще раз ступить на опасную территорию. Две его предыдущие попытки закончились ничем.

— Поэтому вы с мужем и развелись?

Их взгляды встретились.

— О, никакого развода не было.

Смутившись, Ли ощутил неясное чувство разочарования.

— Но вы говорили, что больше…

— Он умер. — Маргарет не стала дожидаться конца фразы.

Детектив понял, что наступил на мину.

— Простите.

— Не за что. Я ни о чем не жалею. — Она опустила голову. — Майкл был очень красивым мужчиной, девушки считали его героем. Подруги завидовали мне, в один голос твердили: повезло! Я и сама так думала. Но какие мысли могут быть у двадцатичетырехлетней выпускницы университета? — Маргарет сделала глубокий вдох. — Майкл был на пару лет старше, и я смотрела на него снизу вверх. Его страшно увлекала работа — генетика. В лаборатории он не признавал ничьих авторитетов, делал то, что находил нужным, часто во вред собственной карьере. В результате оказался на должности преподавателя, хотя талант раскрывал перед ним совершенно иные перспективы. Я всегда восхищалась его принципами.

Губы Маргарет дрогнули в улыбке.

— В первые годы брака мы засиживались до утра: пили пиво, курили травку, вынашивали планы переустройства мира. Как подростки. Мы и вправду были большими детьми.

А потом жизнь начала брать свое. Моя жизнь по крайней мере. Вам, наверное, известно, как это происходит. Человека принимают на работу, ставят на самую нижнюю ступеньку карьерной лестницы, и он, не щадя сил, не замечая ничего и никого вокруг, карабкается вверх. Майкл хотел детей, я — нет. Тогда они представлялись мне обузой, я поставила перед собой цель взобраться на вершину. Радости материнства, думала я, могут подождать.

Поэтому в том, что происходило дальше, я виню только себя. Муж завел связь на стороне — если, конечно, не имел ее с самого начала. Я ни о чем не подозревала, пока правда не выплыла на суде.

Маргарет смолкла, пораженная собственной откровенностью. Зачем она все это выкладывает постороннему человеку? Но слова лились сами собой — как кровь из раны, как гной из лопнувшего нарыва. Она подняла голову: в темных глазах Ли светилась симпатия, понимание. Американка внезапно вспомнила о девушке — та рассеянными движениями сметала со столов невидимые пылинки, поправляла стулья, думая о том, что касалось лишь ее одной.

— Вообще-то мне следовало это знать со студенческой скамьи. В университете всегда выделялся какой-нибудь преподаватель, которого девушки считали неотразимым. Завязывались романы, причем некоторые длились целый семестр, а то и два. «У нас с ним так много общего, — восклицала счастливая избранница, — он такой интеллигентный, такой внимательный!» К концу года она умнела, а он находил себе новую пассию, и теперь уже та пела восторженную песнь его вниманию и интеллекту. — Маргарет судорожно сглотнула. — Майкл не стал исключением. Каждый год он покровительственно обхаживал какую-нибудь длинноногую третьекурсницу и просиживал с нею до самого утра — пил пиво, курил травку, переустраивал мир. А я в то время работала по девяносто пять часов в неделю, карабкалась на свою вершину.

В глазах женщины набухли слезы, она сморгнула. На лакированную поверхность столика упали две крупные капли. Маргарет одним глотком допила остывший чай, и Ли Янь тут же плеснул в пустую чашку кипятку. Сухая горячая ладонь детектива легла на ее руку, чуть сжала. Она благодарно улыбнулась.

— Ради Бога, извините. Не стоило заводить этот разговор.

— Все в порядке, — мягко отозвался Ли. — Хотите — продолжайте, нет — помолчим.

Маргарет высвободила руку, достала из сумочки носовой платок, промокнула уголки глаз.

— Впервые я услышала об этом, только когда за ним приехали из полиции. В те дни я работала в лаборатории судебной медицины округа Кук и домой возвращалась поздно. Когда я вошла, Майкл еще не ложился — расхаживал по комнате, дымил марихуаной и вел себя очень странно. Накануне в студенческом общежитии произошло убийство. Кто-то изнасиловал, а потом задушил двадцатилетнюю студентку. Мы долго обсуждали это с ним накануне. Майкл казался крайне встревоженным. В общем, я вошла, упала на кушетку и заснула. А проснулась от стука в дверь. Шесть утра, за порогом — полиция, я ничего не соображаю. Они зачитали мужу его права, надели наручники и увезли. Майкл все повторял: «Это не я, дорогая! Имей в виду — это не я!» — Маргарет заглянула в глаза детектива, тот увидел в ее зрачках горечь стыда. — И я поверила ему. Очень хотела верить.

Суд был настоящим кошмаром. Разумеется, Майкл не признался. Но факты доказывали обратное. По версии обвинения, он был пьян и не смог остановиться, когда девушка ему отказала. Следствие установило, что он каждый год соблазнял по две, по три наивных студентки. Показания давала целая их вереница, подробности были омерзительными.

Маргарет обхватила себя руками.

— И я поняла: все, что они говорят, — правда. Каждое слово — правда. Таким он и был, мой Майкл. Я возненавидела себя: как не разглядела этого? Не верилось лишь в одно — в то, что он мог решиться на убийство. Точно так же рассуждали мои родные и друзья. Изменник? Да. Предатель? Да. Но — убийца? Интеллигентный внимательный Майкл, с его мечтами переустроить Вселенную, — убийца? Ни за что.

Надеясь выбить из-под ног обвинения доказательную базу, я сделала все: потребовала провести повторные анализы крови, спермы, волокон хлопка из нижнего белья. В каждом случае обнаружились расхождения. Я уличила криминалистов в небрежности. Адвокаты Майкла творили чудеса. Но не сотворили. О. Дж. Симпсона из него не получилось. Нанять лучших защитников Майкл не смог. Процесс шел три недели, я истратила все наши сбережения, мы лишились квартиры и автомобиля. Мне пришлось переехать к подруге.

Наступила долгая, долгая пауза.

— Жюри присяжных согласилось с обвинением. Вердикт обрекал Майкла на пожизненный срок. И все-таки он повторял: «Это не я, Маргарет. Ты должна мне верить!» Я начала собирать по друзьям деньги на апелляцию. Сумма росла медленно, и каждый раз, когда я приезжала в тюрьму проведать его, Майкл выглядел все хуже. Однажды вечером зазвонил телефон, и чужой голос в трубке произнес: «Ваш муж повесился в камере». Кошмар исчерпал себя. Я могла верить в невиновность мужа. Еще одна жертва нашей системы правосудия, говорили подруги и родственники. Что бы я делала без их поддержки? Я проплакала двенадцать часов…

На следующий день под дверью оказалось письмо. Очень короткое. Я сразу узнала его почерк. Послание с того света.

Маргарет прикусила губу, но продолжала:

— «Дорогая, не могу сказать, как обо всем сожалею. Но и жить с этим грузом я больше не могу. Я не собирался убивать ее, поверь. С любовью, твой Мики».

По щекам американки беззвучно покатились слезы.

— С этим грузом он не мог больше жить. И переложил его на меня! Как собственную вину. Убивал — он! Он, он. Он взял бедную девочку силой, а затем стал душить. Душить! Если он лгал мне с самого начала, то почему не захотел солгать и в последний раз?

Маргарет до боли закусила костяшки стиснутых в кулак пальцев. Ли осторожно отвел ее руку, и женщина разрыдалась. Падая на стол, слезы под пламенем свечей взрывались миллионами крошечных брызг. Она рыдала минут пять. Платок стал насквозь мокрым, глаза Маргарет опухли и покраснели.

— Про письмо я еще никому не говорила. Не хотела огорчать близких мне людей страшной правдой. Пусть продолжают верить.

— Вам стало легче от того, что я узнал эту правду?

— Не похоже? — Она через силу улыбнулась. — Так спокойно на душе у меня не было уже с полгода.

Маргарет не могла объяснить себе, почему осмелилась на такую откровенность. Может, дело было как раз в том, что Ли — посторонний? Или в том, что уехала так далеко от дома? Но через пять недель самолет перенесет ее через Тихий океан и она забудет о китайце с темными, необычайно добрыми глазами, который вдруг стал удивительно близким. Нет, скорее всего она уже просто не имела сил носить эту тяжесть в душе. Поделиться ею с кем-то было необходимо, и какая разница с кем? Бремя вины, бремя воспоминаний сделалось легче.

Маргарет ничуть не сожалела о том, что свидетелем ее слез судьба назначила офицера пекинской полиции. Ли Янь казался ей почти родным.

Детектив терялся в догадках. Почему Маргарет выбрала именно его? Такое поведение американки не только пугало, оно обязывало. Маргарет доверила ему душу, и если даже через полтора месяца им суждено расстаться навсегда, облик ее до конца дней останется с ним. За тридцать три года жизни Ли не встречал еще женщины, к которой его влекло бы так же, как к этой янгуйцзы. Он пребывал в мучительном оцепенении, боясь ненужным словом разрушить колдовскую магию последней четверти часа. Рука Маргарет казалась ему невесомой, беззащитной. Подушечкой большого пальца Ли Янь робко провел по голубоватой жилке на запястье, ощутил биение пульса. Грудь теснило желание подхватить эту женщину, прижать к себе, уберечь от новых тревог. Но он сдержал себя. Остался недвижим, не издал ни звука.

Прошла целая минута. Маргарет с едва слышным вздохом раскрыла сумочку в поисках второго платка. Его там не оказалось.

— Выгляжу я, наверное, ужасно? — спросила американка.

— Не страшнее, чем обычно, — улыбнулся Ли. Маргарет вернула детективу улыбку — точнее, ее растерянное подобие.

— А знаете, я бы сейчас выпила. Чего-нибудь покрепче, чем чай.

* * *

Ночь жила предчувствием близкой грозы. Еще немного, и капли упадут на землю. Обитатели хутунов все сидели под стенами, но голоса их звучали уже приглушенно; уставшие от беготни дети тихо сопели на коленях матерей. Карточная игра была закончена, мужчины без слов дымили сигаретами, сизые кольца дыма лениво таяли в неподвижном воздухе. В ожидании грозы застыли желтые башенные краны. Поток автомобилей на Фусинмэнь ничуть не поредел, но машины еле ползли. Стихло даже пение цикад. Город изнывал: дождя! Дождя!

Ли Янь и Маргарет неторопливо шагали вдоль освещенных витрин обувных лавок и парикмахерских, откуда на тротуар падали яркие квадраты света. Из дверей ресторанов слышалось звяканье посуды, обоняние ловило загадочные, но по большей части соблазнительные запахи. Ладошка Маргарет покоилась в теплой ладони детектива: там ей было уютно и спокойно.

— Недалеко отсюда, на Сидани, есть бар, — сказал Ли.

До бара добирались молча; китаец не успел еще прийти в себя от услышанного. Маргарет же, выговорившись, ощущала на сердце непривычную легкость: в прошлое канули все печали, боли и страхи. Позади осталось оконце мастерской, в которой старик на маленьком станке обтачивал почти готовый ключ. Сбоку от станка висела металлическая рейка с заготовками. Маргарет вдруг остановилась на полушаге, приникла к стеклу. Ли Янь последовал ее примеру, но не увидел ничего особенного: склоненная над станком фигура, снопики искр.

— В чем дело? — Лицо его выражало недоумение.

Тяжелая пелена, застилавшая глаза Маргарет, исчезла, в зрачках голубых глаз прыгали искорки.

— Ключ! Ключ от двери на лестницу! Ведь убийца должен был отпереть замок, чтобы вынести тело? Не важно, запер ли он его потом, когда уходил. Важно другое: ключа этого никто не нашел. Похоже, убийца положил его к себе в карман.

Слова американки застигли Ли Яня врасплох. Он помотал головой.

— Стоп. Вы о чем?

— Мы можем подъехать в парк?

— Что, прямо сейчас?

— Да.

— Но уже темно, да и ворота будут закрыты.

— Однако его это не остановило. — Голос Маргарет сделался умоляющим: — Прошу, Ли Янь. Это очень серьезно.

В такси, на котором они добирались до первого отдела, чтобы прихватить фонарик и пересесть в джип, Маргарет ничего не объяснила. Сказала лишь, что вполне может ошибиться. Она всего лишь хотела побывать на месте убийства. Выйдет ли из этого какой-либо толк, Ли Янь не знал. Но переубеждать американку не стал.

Джип ехал по обезлюдевшему дипломатическому кварталу; кое-где за высокими стенами в особняках посольств светились окна. Ворота парка Житань на улице Гуанхуа, в дневные часы шумной и оживленной, действительно были закрыты. В темноте зеленый массив выглядел почти пугающе.

— Это просто безумие, — почему-то вполголоса проговорил детектив. — Неужели нельзя было дождаться утра?

— Нет. — Выйдя из машины, Маргарет начала взбираться на решетку ворот. — Ну же! Здесь нет ничего трудного. И не забудьте фонарик!

Ли Янь со вздохом последовал за ней. Он не мог отделаться от ощущения, что обидел чем-то свою спутницу, ту, которая пробудила в его душе чувство… Чувство чего? Нужного слова не находилось. Ли был уверен лишь в одном: такого он еще не испытывал.

С легкостью преодолев ограду, Ли Янь спрыгнул на посыпанную гравием дорожку, уходившую в глубь парка. Они двинулись к невидимому в темноте озеру. Когда листва деревьев полностью скрыла огни города, Ли включил фонарик.

Парк, такой доброжелательный при свете дня, казался сейчас мрачным. С тихим шорохом устраивались в кустах на ночевку мелкие зверушки, где-то вдали тревожно ухала сова, от водной глади неслись всплески и приглушенное хлопанье крыльев. По влажному воздуху плыл густой аромат хвои, ивы на берегу озера стояли поникшие, их тонкие ветви безжизненно свисали до самой земли. Луч фонарика отразился от черной воды, выхватил из тьмы беседку.

— Сюда. — Детектив потянул Маргарет за руку к восточному берегу.

Узкая тропинка привела их на поляну, где менее двух суток назад сестры-близнецы в страхе замерли перед полыхающей грудой человеческой плоти. Поляну по-прежнему окружала красно-белая пластиковая лента. Ли Янь приподнял ее, пропуская Маргарет вперед. Вокруг темного пятна на траве виднелась сероватая полоска из толченого мела. Тошнотворный запах горелого мяса давно выветрился, однако инспектор невольно повел плечами. Небо вдруг расколола яркая вспышка, послышался низкий гул. На землю упали первые крупные капли; в слое пыли, что покрывала тропинку, они оставляли маленькие кратеры.

— Нам стоит поторопиться, — заметил Ли. — Если не хотите промокнуть.

Но Маргарет его не слышала. Она медленно двигалась по периметру поляны, время от времени касаясь пальцами пожухлых листьев. Пройдя примерно половину, американка остановилась. Ли Янь осветил ее неясный силуэт фонариком.

— Убийца был в перчатках, да? — пробормотала Маргарет.

Старший инспектор кивнул:

— По-видимому. Отпечатков мы не обнаружили — ни в квартире, ни на канистре.

— О'кей. Он притащил Чао сюда, а потом уселся в темноте, закурил и стал ждать рассвета. Когда девочки наткнулись на тело?

— Минут двадцать седьмого.

— Значит, в шесть парк уже был открыт. Он облил генетика бензином и чиркнул спичкой, то есть он хотел, чтобы посетители увидели труп горящим. Склонность к театральным эффектам? Или он намеревался отвлечь внимание, чтобы без помех скрыться? — Маргарет резко повернулась. — Преступник уходил вот здесь, через кусты — на тропинке, по которой сюда прибежали девочки, его никто не заметил. — Она раздвинула ветки, шагнула в заросли и неопределенно махнула рукой. — Где-нибудь там должна быть дорожка.

Из темноты продолжали падать редкие капли, при желании их можно было пересчитать. Новая вспышка, новый раскат грома, уже совсем рядом.

— Но ведь он не собирался оставаться в перчатках, правда? Ясным летним утром? Убийца мог сунуть их в карман. Предположим, что-то его напугало.

Маргарет присела на корточки, принялась руками раздвигать траву. Ли Янь приблизился.

— Что-то пошло не так. Тело нашли раньше, чем он думал. У входа в парк стоит полицейский, а убийца вовсе не желал, чтобы тот заинтересовался его перчатками — пахнущими бензином, может быть, со следами крови. И он их выбросил. — Маргарет сделала соответствующий жест. — Не важно, обнаружат их или нет; главное, они все равно уже не приведут к нему. И тут убийца вспоминает: черт, а ключ от квартиры? Вот это, если бы его остановила полиция, стало неопровержимой уликой. Вероятность такого развития событий, конечно, мала, однако этот парень не собирался искушать судьбу. Пистолет он предусмотрительно положил в бардачок машины. Умница, профессионал! Но ключ, ключ! Скорее всего ключ полетел вслед за перчатками. Кому придет в голову искать какую-то железку? Никому. Убийцу не беспокоило даже то, что на металле могли сохраниться отпечатки его пальцев.

Глаза Маргарет возбужденно блестели в свете фонаря. Ли Янь лихорадочно обдумывал ее слова. В мозгу инспектора возникла картина: человек ломится сквозь заросли, срывает перчатки, швыряет под куст и внезапно замирает. Ключ! Рука опускается в карман, достает ключик. Секунду-другую убийца смотрит на него, а затем отбрасывает плоскую железку — может быть, в противоположную от перчаток сторону. И бежит, бежит прочь туда, где не слышно треска пламени.

Ли покрутил головой. Деревья вдруг содрогнулись от чудовищного грохота, хлынул ливень. Вода упала стеной, мгновенно превратив тропинку в жидкое месиво. Освещенное очередной вспышкой молнии, лицо Маргарет на долю секунды показалось детективу четким фотопортретом. Таким Ли Янь его и запомнил.

— Я вовсе не хочу сказать, что в действительности так оно и было. Но могло, согласитесь. — Маргарет тряхнула волосами. — А если я не ошиблась, то перчатки и ключ все еще где-то здесь. — В шуме дождя ей приходилось кричать. — Поищем! Он был правшой или левшой?

— Как?

— Я про убийцу. Какой рукой он нанес удар по голове Чао Хэна? Вы не определили?

— Нет. С уверенностью не скажу. Скорее всего правой. А что?

— Знай мы наверняка, это помогло бы установить направление, в котором он бросал перчатки и ключ.

— Думаете?

— Да.

Маргарет улыбнулась, и Ли ощутил острое желание положить ладони на ее мокрые щеки, соединить губы с губами. По атласной коже янгуйцзы стекали струйки воды, под мокрой тканью блузки рельефно выделялись соски — лифчиков американка, похоже, не признавала.

— Так мы будем искать, или нет?

— Сейчас, в дождь? — Он рассмеялся. — Осмотр места преступления должен быть запротоколирован.

— Мы все равно уже вымокли до нитки. А прежде чем собрать здесь дюжину полисменов, хорошо бы найти хотя бы одну перчатку. — Маргарет покопалась в сумочке. — У меня с собой брелок, а в нем — фонарик. Сгодится? Правда, он почти игрушечный. — Брелок закачался на пальце. — Вот что: вы пойдете направо, я — налево. Если через десять минут ничего не обнаружим, можете вызывать своих коллег.

Возразить Ли Янь не успел: уронив на траву тускло-желтый кружок света, Маргарет принялась шарить в кустах. Инспектор улыбнулся. Занятая поисками, янгуйцзы чувствовала себя как в родной стихии. Освобожденная от бремени воспоминаний, сейчас она не нуждалась в алкоголе: ею руководил инстинкт прирожденного исследователя. «Но я-то зачем рыскаю на коленях в мокрой траве? — подумал Ли. — Иду на поводу ее воображения, которое только обострилось рассказом о бывшем супруге?»

Он провел перед собой лучом фонарика. До этой ночи дождя в Пекине давно не было, от зноя земля под ногами спеклась и теперь очень медленно впитывала влагу. Повсюду растекались лужи, неглубокие выемки вода наполняла до краев. Внезапный разряд атмосферного электричества посеребрил стволы и ветви деревьев. На какое-то мгновение Ли показалось, что там, за стволами, мелькнула человеческая фигура, размытая, неузнаваемая. Тьма вокруг мешала сориентироваться. Должно быть, это Маргарет, решил он и окликнул американку, но ответа не услышал — из-за дождя? Рука потянулась к кармашку часов, однако детектив тут же вспомнил про порванную цепочку. По приблизительному подсчету выходило, что в кустах он бродит минут десять. Ли Янь развернулся на месте, соображая, в какой стороне находится поляна. Луч фонаря высветил слева на ветке непонятный предмет; с расстояния трех метров он казался мертвой птицей. Ли поднес фонарь ближе: чуть ниже уровня глаз на шипе акации висела черная кожаная перчатка.

— Эй! Маргарет! Нашел!

Сзади послышались шаги. Сыщик уже начал оборачиваться, когда в лицо ему ударил тяжелый кулак. У Ли подогнулись колени, он упал; фонарь закатился под куст. Смешавшаяся с дождевой водой кровь на глазах не дала рассмотреть чью-то тень. Новый удар, за ним другой, еще более сокрушительный. Нападавший обладал изрядной силой и действовал молниеносно — гроза была явно на его стороне. Кулак опять вознесся над головой, и уклониться от него детектив не мог.

— Ли Янь! — раздался крик Маргарет. — Ли, где вы?

Кулак над головой разжался, рука с растопыренными пальцами скользнула в листву, сорвала перчатку. Вспышка ослепительно белого света почти совпала с раскатом грома. Какую-то долю мгновения Ли и его враг, оба оглушенные, смотрели друг другу в глаза. Затем полная тьма, треск ломающихся кустов. Звериный оскал незнакомца впечатался в память офицера полиции так же, как минутами раньше облик американки.

— Ради всего святого, Ли Янь, где вы?

Хватаясь руками за ветки, он с трудом встал на ноги. Маргарет подняла свой игрушечный фонарик.

— Господи! Что случилось?

* * *

Поляну заливал безжизненный свет прожекторов; слышно было, как переговариваются по рации полицейские, вступившие в спор с цикадами, которые вновь пробудились после грозы. Ли Янь боком сидел на месте водителя в джипе, упираясь ногами в землю; осторожными движениями молодой санитар вытирал с его лица кровь: нижняя губа инспектора была разбита, как и его правая бровь, нос — сломан, на скулах — красные полосы ссадин.

Стоя спиной к озеру, Маргарет наблюдала за тем, как коллега сыщика Цянь распределяет полисменов по разбитой на квадраты поляне: «Обыскать все, поднимите каждую травинку!» Она бросила взгляд на часы — до полуночи оставалось двадцать пять минут. Едва уловимый ветерок шевелил листья деревьев. Одежда и волосы американки к прибытию офицеров полиции уже почти высохли. Земля успела вобрать в себя излишнюю влагу; не верилось, что всего лишь часом ранее поляна напоминала болото. Повернувшись лицом к джипу, Маргарет вновь испытала чувство вины. Какая муха ее укусила? Для чего потребовалось разыгрывать этот спектакль под дождем?

Почтительно выждав, пока медик закончит свои манипуляции, Цянь направился в сторону джипа.

— Этот тип неплохо разукрасил твою физиономию, босс, — сказал он, глядя на аккуратные кусочки пластыря.

— Ты бы видел его кулак, — буркнул Ли.

Цянь ухмыльнулся:

— Рад, что ты не потерял чувство юмора, дружище! — Наткнувшись на угрюмый взгляд Ли Яня, он тут же посерьезнел. — Как по-твоему, почему он напал?

— Потому что я обнаружил перчатку.

— Думаешь, он явился сюда за ней… точнее, за ними?

Ли покачал головой:

— Не знаю. Может быть. Может, выслеживал нас. Несомненно одно: заметив копающихся в кустах людей, он сразу понял, что они ищут. А теперь у него есть перчатка или даже обе и, допускаю, ключ в придачу. Если, конечно, ключ вообще был здесь.

— Эх, босс, зря ты не вызвал помощь, как только решил наведаться в парк. Стоило ли тащиться сюда в грозу, да еще одному? — Цянь скосил глаза на Маргарет. — Почти одному. — Во взгляде Ли вспыхнули предупреждающие огоньки, и его подчиненный счел за благо вернуться к более насущным вопросам: — Пойду скажу людям, пусть приступают. — И двинулся к центру поляны.

Ли Янь вытащил из пачки сигарету, закурил. Внезапно у джипа появилась Маргарет.

— Только не говорите, что табак вреден для здоровья, — бросил детектив. — Рядом с вами мне грозит куда большая опасность. — Он криво улыбнулся, поморщившись от боли. — Не хотите нарисовать у себя на лбу красный треугольник?

Невинная шутка лишь обострила в ней ощущение стыда.

— Простите. Это я во всем виновата.

— Но ведь не вы же убили трех человек, а потом пытались расправиться с офицером полиции. О какой вине может идти речь?

— Без меня вы бы не поехали в парк, чтобы искать иголку в стоге сена.

— Иголку — Иглу — я нашел.

— И вновь потеряли.

Инспектор заколебался; видно было, что душу его терзают сомнения.

— Зачем, как вы думаете, этот человек оказался здесь?

— За тем же, за чем и мы.

— Но почему не вчера ночью?

Лицо Маргарет помрачнело.

— Вы полагаете, он ехал за нами по пятам? — Детектив повел бровью, не горя желанием делиться своими соображениями. — Если так, он, получается, следил за нами. — По спине американки пробежал холодок. — Черт возьми, но с какой целью?

Рука Ли Яня, державшая сигарету, поднялась и упала.

— Трудно сказать. Может, контролировал наши действия. Чтобы вмешаться, если мы подойдем слишком близко к нему самому или к истине. Как это и случилось.

Маргарет захотелось вобрать голову в плечи. Она настороженным взглядом обвела темный периметр поляны, будто там, поддеревьями, все еще прятался убийца.

— Вы видели его лицо?

— Меньше секунды, при вспышке молнии.

Лицо это по-прежнему стояло у Ли перед глазами: бледное до синевы, как у трупа, искаженное страхом и… злобой. Откровенной злобой. Что являлось ее причиной? Забывчивость преступника, совершившего непростительную для профессионала ошибку — оставившего улику?

— Сумеете узнать его?

— Не уверен. Он походил на дьявола. Это была маска смерти, она не имела ничего общего с лицом человека. — Средним пальцем правой руки Ли Янь потрогал распухшую губу. — Мне трудно объяснить.

Неожиданно для самой себя Маргарет осознала: там, в кустах, Ли Янь увидел свою смерть. Удар стального кулака застиг его врасплох, и, лежа в мокрой траве, Ли был уверен: напавший доведет свое дело до конца. Остановить его было некому. Что могла сделать она, женщина? Стать второй жертвой? Где-то в глубине сознания американки билась мысль, что для профессионального киллера убийца действовал слишком странно. Ситуацию в парке он не предвидел и реагировал на нее интуитивно, пытаясь исправить собственную небрежность, которая была допущена сорок восемь часов назад. Голос Маргарет отрезвил его, вынудил скрыться в темноте. Профессионал допустил маленькую ошибку, а затем ее усугубил. Это сделало его чрезвычайно опасным. Словно угодившего в западню зверя.

Из подъехавшей машины выбрался офицер полиции с портфелем, где лежала чистая одежда — джинсы, кроссовки и белая тенниска, найденные в квартире Ифу. Морщась от боли, Ли Янь быстро переоделся в джипе.

— Я отвезу вас в гостиницу, — сказал он Маргарет.

— Со мной все в порядке. Платье уже высохло, — не задумываясь, бросила та и тряхнула головой. По плечам рассыпались золотистые локоны. — Боюсь, я не сумею заснуть — буду гадать, нашли ваши коллеги что-нибудь или нет. Интересно, сколько времени могут длиться поиски?

Ли Янь повернулся к поляне: свет мощных прожекторов превратил ночь в день. Полисмены методично исследовали каждый бугорок, негромко перекликаясь под шум электрогенератора и стрекот цикад.

— Поляна не слишком велика, — сказал он. — Наверное, понадобится часа два. Если они ничего не найдут, то выставим охрану, а утром расширим зону поисков.

Детектив был рад, что янгуйцзы решила остаться. Ли было приятно ощущать ее присутствие, а последние события вселили в него серьезную тревогу за Маргарет. Кто знает, может, в этот момент убийца из темноты разглядывает поляну? Следствие переступило опасную черту, и Ли Янь решил не далее чем утром ограничить участие в нем американки.

Когда он доставал из пачки очередную сигарету, со склона невысокого холма раздался чей-то возглас. Так и не успев прикурить, Ли бросился по тропинке навстречу молоденькому сержанту, который появился из-за куста. В пластиковых щипцах полисмена болталась перчатка. Выходит, вторую убийца не нашел! Что ж, уже кое-что. Цянь аккуратно положил находку в целлофановый пакет и вручил его старшему инспектору.

— Подходит?

— Не знаю. Первую я видел не больше секунды.

Ли всмотрелся: коричневая кожа и тонкая подкладка, пропитанная водой. За плечом его прозвучал голос Маргарет:

— Вы позволите мне взглянуть?

Детектив протянул ей пакет. Маргарет разгладила целлофан.

— Так-так… — Внутри перчатки, у самого шва, белел клочок ткани. Она прищурилась. — Сделано в Гонконге. И еще: у основания большого пальца… небольшое пятнышко. Это может быть кровь. Но перчатка почти новая.

— Почему вы так считаете?

— От долгой носки кожа растягивается, принимает форму руки. Тут же ни одной складочки. Ее почти не носили. Скорее всего перчатку купили недавно, специально для работы.

— В Гонконге?

— Во всяком случае, там ее сшили. Кожа хорошей выделки, дорогая. Думаю, в Китае таких найдется совсем немного. Но об этом лучше судить вам.

Ли Янь кивнул. Пакет вернулся к Цяню; босс и его подчиненный обменялись короткими фразами. Оба зашагали вниз по склону, к джипу. Маргарет двинулась следом. У машины все трое остановились.

— Ну, что теперь? — спросила она.

— Перчатку отвезут в лабораторию, а мы будем ждать результата исследований. — Ли закурил. — Насчет перчаток вы оказались правы. Посмотрим, как будет обстоять дело с ключом.

Второй возглас раздался ближе к часу ночи. Ключ нашли у корней акации, метрах в десяти в тридцати от того места, где была обнаружена перчатка. Ли Янь с удовлетворением рассматривал металлическую пластинку, которая вполне могла оказаться чем-то куда большим, нежели обычный ключ от двери на лестницу в доме Чао. При виде новой находки глаза Маргарет засияли, и инспектор уже в который раз ощутил желание поцеловать ее. Янгуйцзы использовала его же метод: воссоздавала в мозгу четкую картинку. Но при этом Маргарет дала свободу своему воображению, на что он, Ли, был не способен. Даже будь он на ее месте, он бы себе не поверил. Видимо, Маргарет не так пугала вероятность ошибиться.

Поездка в лабораторию изучения вещественных доказательств, что находилась в переулке Паоцзюй, открыла Маргарет глаза на реальную жизнь ночного Пекина, ту, которая кипела за парадными фасадами нового Китая. Даже в этот поздний час улицы города были полны: спеша насладиться послегрозовой свежестью, люди потянулись из душных жилищ под открытое небо. В свете фар джипа оказывались семьи, сидевшие на стульчиках под глухими серыми стенами, группки беспечной молодежи с банками пива, старики в инвалидных колясках, отчаянные велосипедисты. Уткнувшись носом в боковое стекло, Маргарет едва успевала различать обращенные к полицейскому джипу лица горожан: удивленные, исполненные злорадства, равнодушные. Пекинцы, казалось ей, просто одержимы заботой о своих волосах: мастера в ярко освещенных парикмахерских работали не покладая рук. Она бросила взгляд на часы — было начало второго. Американка посмотрела на водителя. Левый глаз Ли Яня оплыл, кожа вокруг начинала приобретать желтовато-синюшный оттенок. Детективу требовалась помощь врача, но думал он о другом. Ли не терпелось продолжить охоту.

Оставив джип на улице, они бросились к дверям лаборатории. Два охранника у входа отдали честь.

— Дайте мне минут пять, — сказал эксперт, принимая от Ли Яня целлофановые пакеты.

Ли провел Маргарет в соседний кабинет, уселся на краешек стола. Его спутнице вспомнились слова Боба Уэйда: «Речь идет о трех вещах, без которых тут не выжить. Это терпение, терпение и еще раз терпение». У Ли Яня его запас вот-вот иссякнет, подумала Маргарет.

— Здесь наверняка должно иметься что-то вроде «плевка знахарки».

— Вроде чего?

— Так у нас называют одну мазь — она снимет опухоль и не позволит синяку расползтись на все лицо.

Американка шагнула в коридор — чтобы через две минуты возвратиться с флакончиком бесцветной жидкости и ватным тампоном.

— Прижмите к глазу. — Она щедро увлажнила вату.

Ли Янь не стал спорить. Свободной рукой инспектор вытряхнул из пачки сигарету, закурил. Дым от первой затяжки еще не растаял под потолком, как на пороге появился розовый от волнения криминалист. Похоже было, им тоже овладел азарт погони.

— Отпечаток указательного пальца. Но смазанный, толку мало.

— Ч-ч-черт! — прошипел Ли.

— Рано падать духом! — ободрил эксперт. — Есть еще и большой. — На стол лег лист белой бумаги с компьютерной распечаткой. — Точно не палец Чао Хэна, и тут в наличии каждый завиток!

* * *

На улицу они вышли в начале второго ночи. Воздух дышал прохладой. Впервые с момента прилета Маргарет увидела над головой звезды. Несмотря на усталость, спать она не хотела — наоборот, душу переполняло возбуждение. Перчатка и ключ явились настоящим прорывом. В дом, где жил Чао Хэн, отправился офицер — необходимо было убедиться, что найденный ключ подходит к замку в двери на лестницу. И ключ подошел. На подкладке перчатки обнаружились незначительные следы крови — по-видимому, из мелкой царапины или сорванного заусенца. Однако даже этой малости хватит, чтобы провести анализ ДНК и сопоставить его результат с исследованиями пятен слюны на окурках «Мальборо». Этим лаборатория займется утром. На подушечке среднего пальца перчатки эксперты тоже отыскали полусмытую каплями дождя кровь — ее сравнят с той, которая была взята из сожженного тела. Если в обоих случаях результаты совпадут, это будет означать, что хозяин перчаток напрямую связан с убийством генетика и двух других мужчин. Поскольку дактилограмма большого пальца уже отправлена факсом в Гонконг, к середине завтрашнего дня следствие сможет — если повезет! — установить личность убийцы.

Забыв о понесенном от нападавшего унижении, Ли Янь пребывал в эйфории. Левая рука его все еще прижимала к глазу тампон.

— Дайте я посмотрю, — предложила Маргарет.

Она встала на цыпочки, отвела его руку. Лица мужчины и женщины разделяли три или четыре сантиметра. Ли ощутил на щеке теплое дыхание американки.

— Отек спал, — негромко проговорила Маргарет. — Думаю, завтра у вас будет уже довольно приличный вид.

Мысль о завтрашнем дне причинила старшему инспектору боль: он был обязан сообщить Маргарет, что ее участие в расследовании отменяется. Опасность была слишком велика, и Чэнь Аньмин не позволит рисковать. Ли Янь представил себе ее реакцию: возмущение, гнев… Естественно, кто же не возмутится тем, что его бесцеремонно отодвигают в сторону, когда разгадка уже так близка? Он взглянул на Маргарет — та улыбалась. Три-четыре часа назад янгуйцзы избавилась от призраков прошлого, доверила ему свою душу, а завтра…

Ли со вздохом прикрыл глаза. Если бы проклятое завтра вообще не наступило!

Маргарет рассмеялась.

— С чего вдруг такой тяжкий вздох? Вы должны гордиться собой!

Усилием воли он раздвинул губы в улыбке.

— Я горжусь нами. Из нас получилась неплохая команда.

— Ага. — Маргарет повела головой. — Я фантазирую, а на вас сыплются тумаки. Градом.

Протестующе хмыкнув, Ли Янь сделал вид, что хочет нанести ей удар. Когда американка, защищаясь, подняла руку, детектив схватил ее, развернул женщину и прижал спиной к дверце джипа. Оба замерли — в предвкушении момента, которого ждали всю ночь. Но ничего не произошло. Маргарет скосила глаза на охранников у дверей лаборатории.

— Хотите, чтобы они стали зрителями?

Оглянувшись, Ли разжал пальцы.

— Нет. Хочу отвезти вас в гостиницу.

— Кстати, вы обещали угостить меня выпивкой. Еще до того, как в чью-то взбалмошную голову не пришла идея отправиться в парк Житань. — Жемчужные зубы ее блеснули. — Тот бар еще открыт?

Брови инспектора сошлись на переносице.

— Нет. Но я знаю другой.

В столь поздний — или ранний? — час очереди у дверей «Ксанаду» не было. По пути Ли Янь опасался даже, что клуб закрыт. Но страхи его не оправдались. Возле входа стояли и курили полтора десятка подростков. Появление рослого соотечественника в обществе золотоволосой янгуйцзы вызвало тихий шепоток. Приблизившись к дверям, Ли достал было из кармана бумажник, однако швейцар сделал радушный жест рукой.

— Проходите!

Музыка внутри звучала все так же громко, однако под утро ритм ее стал замедленным, плавным. Маргарет взяла Ли Яня под локоть.

— Никогда бы не подумала, что такие заведения вам по вкусу.

— При чем здесь мой вкус? Вы хотели выпить, а спиртное в городе продают сейчас, наверное, только тут.

Он подвел американку к стойке бара. Большинство столиков в зале оказались занятыми, а сквозь клубы табачного дыма было все-таки видно: на галерее второго этажа свободных мест нет.

— Что вам заказать? — спросил Ли.

— Водку с тоником и кусочек лимона. Чур, платить буду я. — Маргарет вытащила из сумочки несколько банкнот.

Детектив замахал руками:

— Нет и нет!

— Да и да. Вы кормили меня ужином, я обеспечиваю выпивку.

— Нет.

— Мне казалось, вы верите в равенство. Женщины держат на своих плечах половину неба, говорил Мао. — Она засунула купюры в его стиснутый кулак. — Вы выбираете, я плачу. Кстати, вон там люди собрались уходить. Пойду займу столик.

Маргарет направилась в дальний угол зала. Успела она как раз вовремя: к столику уже двигались две девицы и невысокий, с выпирающим животом парень. Троица смерила американку недовольными взглядами, но вступать в спор никто из них не решился. Маргарет посмотрела по сторонам. Присутствие янгуйцзы в ночном клубе не осталось незамеченным; посетители пожирали ее глазами, впервые увидев на своей законной территории человека с европейскими чертами лица. Она поняла: клуб вряд ли входит в программы туристических маршрутов. Всей кожей ощущая на себе любопытные взгляды, Маргарет улыбнулась. Ее улыбка смутила чувствительных китайцев; молодые люди отводили глаза в сторону, становясь похожими на нашкодивших первоклассников.

Ослепительно красивая девушка в тесном комбинезоне из голубого шелка медленно двигалась по сцене с микрофоном в руке. Под аккомпанемент гитары и синтезатора по залу плыла песня, от которой у Маргарет начало щемить в душе. Музыка была превосходной, а вот голос певицы вызывал оторопь. Таланта она лишена напрочь, подумала американка, ей бы отложить микрофон. Однако гости заведения были менее строгими критиками: от столиков к сцене неслись аплодисменты. С двумя высокими бокалами в руках подошел Ли; себе он взял порцию пекинского бренди. Легким поворотом головы Маргарет указала на сцену.

— Приятное личико. Голос ему соответствует.

Губы детектива растянулись в улыбке.

— Это подруга моего лучшего приятеля.

Маргарет едва не поперхнулась водкой.

— Шутите?

— Нет. Но зачем врать? Мне она нравится еще меньше, чем вам.

— И она в самом деле подруга вашего приятеля? — Ли Янь кивнул. — Что же вас настораживает — лицо или голос?

— И то и другое.

— Почему?

— Потому что она проститутка, а он сходит с ума от любви. Боюсь, это плохо кончится.

Маргарет вновь взглянула на девушку, уже по-новому.

— Но с такой… внешностью? Что заставляет ее выходить на панель?

— Ее пение вы уже оценили. А потом, она вовсе не уличная шлюха. Она продает себя за дверями номеров роскошных отелей, где останавливаются богатые иностранцы. Денег ей хватает. — Ли пожал плечами. — У этой породы всего одно достоинство, им-то и пользуются — пока оно есть.

Ли Янь еще раз окинул взором певичку: томно прикрыв глаза, та гнусавым фальцетом тянула последний тайваньский шлягер. Внезапно детектив поймал себя на мысли: интересно, как она получила у менеджера клуба разрешение выйти на сцену? Какой ценой ей удалось хотя бы ненадолго бежать из жестокого мира обуреваемых похотью бизнесменов? Сыщику сделалось искренне жаль девушку. Когда Лотос признала, что любит Ма Юнли, он почему-то ей поверил. «Ко мне никто еще так не относился, я для него — принцесса». Ли Яня бесили не моральные устои этой особы, а то, с какой легкостью она прибрала к рукам его друга. Из своенравного парня, обладавшего неплохим чувством юмора, Ма превратился вдруг в сомневающегося нытика, который растерял былую уверенность в собственных силах. Будто чей-то голос в мозгу приятеля твердил: она слишком хороша для тебя, не верь своему счастью, надолго его не хватит. Со стороны это выглядело отвратительно. Теперь Ли возлагал на Лотос вину за те ошибки, что совершила не она, а его друг.

— Так-так-так! Вижу, ты все-таки прислушался к моему совету и завел себе даму сердца!

От неожиданности он вздрогнул. Возле столика стоял Ма Юнли, добродушное лицо расплывалось в улыбке. Но когда детектив обернулся, улыбка мгновенно погасла.

— Небо всеблагое! Что случилось? Неужели она тебя уже бьет?

Ли Янь усмехнулся:

— Нет. Вышел спор с одним типом, и я нарвался на аргумент противника.

Ма покачал головой:

— Противник был неплохо сложен, если у него такие аргументы.

— Я не ожидал нападения.

Маргарет с интересом вслушивалась в незнакомую речь, догадываясь, впрочем, о чем говорили двое мужчин. Где она могла видеть это круглое лицо? О, помнится, этот крепыш был рядом с Ли Янем в самый первый вечер, когда она пришла на банкет. Чуть повернув голову, Ма широко улыбнулся ей, и Маргарет не смогла не ответить на его улыбку.

— Может, представишь нас друг другу? — спросил он по-английски.

— Ма Юнли — доктор Маргарет Кэмпбелл.

Полные губы Ма слегка коснулись тыльной стороны ее правой ладони.

— Enchanté, madame.^[32] Выучил в Швейцарии, это французский.

— Знаю, — отозвалась она. — Et moi, je suis enchantée aussi àfaire vôtre connaisance, monsieur.^[33]

— Ну и ну. — Юнли поднял вверх руки. — Для меня это чересчур, помню только «Je suis enchanté, madame».^[34] Здорово! — Он рассмеялся и, смущенно потупившись, добавил: — Правда, есть еще одна фраза, но в приличной компании таких слов избегают. Да и Ли у нас слишком быстро краснеет. Ему вообще пора спать.

— Это моя вина. Заставила его найти мне выпивку. Хотя, если дядюшка в отъезде, скандал Ли Яню не грозит.

— Разумеется. — Ма бросил на приятеля выразительный взгляд. — Когда кошки нет дома, мыши могут делать все, что им вздумается.

— Ошибаешься, дружище, — ровным голосом заметил Ли. — Как раз наоборот.

— Молчу, молчу. — Юнли подмигнул Маргарет. — Я вечно путаю кошек с мышами. Что будете пить?

Она подняла почти пустой бокал.

— Водку с тоником.

Ма вопросительно взглянул на друга.

— Бренди.

— Отлично. Нашу встречу необходимо отметить. — Юнли склонился к уху Маргарет, намеренно громко прошептал: — Я так давно не видел Ли Яня в обществе женщины, что начал сомневаться: может, ему больше нравятся юноши? Вернусь через минуту. — Он зашагал к стойке бара.

Лицо инспектора стало красным.

— Не обращайте на него внимания. Болван!

— А мне он показался очень приятным.

Ли ощутил укол ревности.

— Еще бы. Все так думают.

— Но Ма на самом деле симпатяга. А каким ветром его занесло в Швейцарию?

— Учился там на повара. Чуть позже продолжил учебу в Штатах.

— О! — Маргарет подняла брови. — Значит, ваш приятель умеет готовить? Это делает его в высшей степени симпатичным!

Мгновенная перемена выражения лица Ли Яня подсказала американке: он ревнует! В душе Маргарет поднялась волна нежности. Но как объяснить, что по сравнению с ним Ма Юнли — никто? Во всяком случае, в ее глазах. Этого она не знала.

Алкоголь, по-видимому, уже начал действовать. Мучившее Маргарет всю ночь напряжение спадало. Брала свое и усталость: за последние трое суток она спала всего несколько часов.

Ма возвратился к столику с двумя бокалами; себе он взял кружку пива.

— Ну, попались вам у нас какие-нибудь занимательные мертвецы? — бодро спросил он у Маргарет.

— Пока, к сожалению, только обугленный труп, смерть от удара ножом и перелом основания черепа. Хотите, чтобы я изложила детали?

Юнли яростно затряс головой:

— Нет, спасибо!

— Вот в чем главная моя проблема. По-настоящему интересными оказываются лишь трупы. Те, кто ныне здравствует, отворачивают от меня носы, как только узнают, чем я зарабатываю себе на жизнь. Считают, мне не терпится распотрошить их животы.

Ма Юнли рассмеялся.

— Мой к вашим услугам в любое время.

— Но меня больше привлекают мозги человека. Жаль только, что обычно узнаешь об их наличии с помощью дисковой пилы.

— Да-а-а, — разочарованно протянул крепыш. — Все козыри у вас, так?

— Наверное. — Маргарет подняла свой бокал. — Будем здоровы!

Они сделали по глотку. Ли Янь наслаждался тем, как американка сумела одернуть его самоуверенного друга. Ма явно не привык получать со стороны дамы отпор: женщины предпочитали смеяться над его шутками, а не вступать в словесный поединок. Почувствовав на себе одобрительный взгляд детектива, Маргарет едва заметно улыбнулась.

Песня смолкла, и зал клуба дрогнул от аплодисментов. Скороговоркой произнеся в микрофон «на сегодня это все», Лотос спустилась со сцены. Маргарет было трудно понять, предназначалась ли овация исполнительнице или же слушатели благодарили судьбу за избавление от дальнейшей пытки. Девушка подошла к столику, грудь ее еще вздымалась. Юнли вскочил, предупредительно отодвинул для подруги стул.

— Что принести?

— Немного белого вина, пожалуйста.

Вкус к хорошему вину выработался у Лотос за время бесчисленных ужинов, которыми ее угощали постояльцы дорогих отелей. Сейчас китаянка с нескрываемым любопытством посматривала на Маргарет.

Ма Юнли чуть напыщенно произнес по-английски:

— Дорогая, это хорошая знакомая Ли Яня…

— Маргарет, — представилась та.

Девушка протянула ей раскрытую ладонь.

— Меня очень радовать наша встреча.

— Лотос еще не освоилась в английском, — как бы защищая подругу, объяснил Ма.

— А я — полный ноль в китайском, — пришла ей на выручку Маргарет.

Молодая женщина опустилась на стул, а ее кавалер упругой походкой двинулся к бару. Заинтригованная американкой, Лотос тут же озабоченно спросила:

— Как вы любить мое пение?

В иных обстоятельствах Маргарет позволила бы себе быть откровенной, однако вопрос прозвучал настолько наивно, что лгать ей пришлось со всей возможной искренностью.

— Оно было прекрасным.

Лотос вспыхнула от удовольствия.

— Спасибо! — Протянув через стол руку, она с восхищением коснулась золотисто-медовой пряди. — Ваши волосы… чудо. — Взгляды двух женщин встретились. — А глаза? Какие синие! Вы — богиня!

— Благодарю.

— Бу яо кэци.

Маргарет растерянно заморгала. Это как же понимать?

— Не стоит благодарности, — перевел Ли. — Если буквально, то «не нужно церемоний».

Китаянка осторожно провела пальцами по ее предплечью.

— Я еще не видеть такая белая кожа. И много-много красивые… точки.

— Веснушки. — Маргарет рассмеялась. — В детстве я их ненавидела, они казались мне уродством.

— Нет-нет, они завораживать. — Лотос повернула голову к Ли Яню. — Ты везунчик.

Тот густо покраснел.

— Э-э… это не то, что ты думаешь. То есть мы с Маргарет — коллеги. Нас связывает только работа.

— Ни слова не поняла, — сказала Маргарет, обескураженная звуками китайской речи.

— Я объяснил, что мы работаем вместе. — Ли не отрывал глаз от поверхности стола; присутствие подруги Ма действовало ему на нервы.

— Вы тоже полиция? — недоверчиво спросила Лотос у американки.

— Нет, я врач.

— А, значит, это вы поправлять его лицо?

— Скажем так. — Маргарет улыбнулась.

Ма уже подходил к столику. В правой его руке покачивалось ведерко с двумя бутылки шампанского во льду, пальцы левой сжимали высокие ножки четырех фужеров. Лотос захлопала в ладоши.

— Шампанское! По какому поводу, милый? — От восторга английский язык вылетел из ее головы.

— У нас небольшой праздник.

— И что празднуем?

— Как же! Сейчас три часа ночи, а братец Ли еще не под одеялом. Хуже того — выполз в это время в город, с дамой…

— Заткнись! — угрожающе бросил Ли Янь.

— Но она врач! — попыталась отстоять американку Лотос.

— Так она говорит мужчинам, — доверительно шепнул в ухо подруге Ма. — На самом деле она потрошит мертвецов.

Потрясенная, китаянка в немом изумлении уставилась на янгуйцзы.

— Что происходит? Кто-нибудь из вас говорит по-английски? — недоумевая, осведомилась Маргарет.

— Ма просто валяет дурака, — негромко сказал Ли Янь.

— Ничуть. — Юнли с хлопком извлек из горлышка пробку, принялся наполнять фужеры. Искрящаяся пузырьками газа жидкость выплеснулась на стол. — Хочу поднять тост, — он придвинулся к плечу Лотос, — за двух самых обольстительных здесь, в «Ксанаду», женщин! За двух лучших красавиц в Пекине, нет — во всем Китае!

Маргарет обвела взглядом зал.

— А где же сидит вторая?

Китаянка со смехом погладила ее руку.

— Он иметь в виду меня и вас. — Прозвучало это так, как если бы было адресовано бестолковому ребенку.

Видимо, несправедливо, подумала Маргарет, судить о степени умственного развития человека, который вынужден пользоваться всего несколькими словами чужого для него языка. Хотя, продолжила она свою мысль, почему бы Лотос и не удивиться тому, как эта недалекая американка сумела стать врачом?

— О, ну тогда, — в глубине ее зрачков прыгали смешинки, — я готова выпить!

За первой бутылкой последовала вторая, после чего суть застольной беседы начала ускользать от Маргарет. Недостаток сна, водка и шампанское заставили стены клуба медленно вращаться. Люди вокруг смеялись, и Ли громче остальных, а ведь он, на ее памяти, вовсе не был смешливым. Маргарет не давала себе отчета в том, какие конкретно слова срывались с ее губ. Наверняка это были пропитанные ехидством ответы на скучные вопросы об Америке, о деньгах, о… черт знает о чем. Каждый раз, когда она поднимала фужер, тот волшебным образомоказывался полным. Неужели по кругу пошла уже третья бутылка?

Прошло достаточно много времени, прежде чем Маргарет почувствовала на своей руке ладошку Лотос. Китаянка тащила ее куда-то — по-видимому, в дамскую комнату. Споткнувшись о ступеньку, Маргарет едва не упала. За спиной слышались голоса; низкий, мужской — по-видимому, Ли Яня, — выкликал ее имя:

— Вернитесь, Маргарет, не соглашайтесь!

Как всегда, она решила поступить наперекор. Внезапно по глазам больно ударил свет, вокруг возникли десятки лиц, послышался шум падающей воды. Только это была не вода — звуки лишь напоминали ее плеск. Замутненное сознание все-таки нашло разгадку: аплодисменты. Лотос вложила в руку Маргарет непонятный предмет: увесистый цилиндр с обтянутым металлической сеткой шариком на конце.

— Что это? — Мощное звучание собственного голоса едва не оглушило американку.

Ее провожатая сделала шаг в сторону; на огромном голубоватом экране Маргарет увидела строчку, начинавшуюся со слова «Вчера…». По воздуху поплыли аккорды акустической гитары, бесплотная тень шепнула:

— Вам — петь!

«Битлз»? Слава Богу, она не успела вступить, и Лотос, неимоверно фальшивя, затянула гротескную пародию на шедевр ливерпульской четверки.

Теперь Маргарет видела перед собой лицо Майкла, слышала его заклинание: «Я не делал этого, Мардж, не делал!» Из глаз хлынули слезы, искаженные слова всемирно известной песни казались пощечинами. Ее боль по-прежнему была с ней. Наверное, образ Майкла будет мучить ее до конца дней. Чьи-то руки подхватили ее и понесли — мимо падающей воды, вниз по ступеням, на воздух. Она попыталась заглянуть мужу в глаза, найти там доказательства его невиновности. Но это оказался не Майкл. Маргарет с трудом осознала: она в Китае, а Майкл мертв. Люди у дверей говорили на непонятном языке.

— Куда ты хочешь отвезти ее, приятель? — Ма Юнли едва держался на ногах.

— К себе домой.

— Помощь нужна? — спросила Лотос.

— Необходима, — ответил Ли Янь.

Первое, что она ощутила, были запахи табачного дыма и свежесваренного кофе. Сквозь полумрак проступали очертания комнаты, которая очень напоминала гостиную в квартире Чао Хэна. За стеклянными панелями лоджии виднелись верхушки деревьев, на покачивавшейся от ветра листве играли блики уличных фонарей. Комнату освещал слабый ореол вокруг ночника в дальнем углу. Маргарет попыталась понять, где она, шевельнула рукой. Это была кушетка, а сама она полусидела-полулежала, запрокинув голову на жесткую спинку. В ногах ее устроилась Лотос с зажатой меж коленей дымящейся кружкой кофе. От аромата напитка почему-то выворачивало желудок.

— Туалет, — стиснув зубы, заставила себя произнести Маргарет, надеясь лишь, что китаянка по голосу угадает, насколько ей плохо.

И Лотос не подвела. Заботливые руки помогли Маргарет добраться до тесного помещеньица, где белый кафель стен безжалостно отражал электрический свет. Комок в желудке переместился ближе к горлу, колени вдруг подогнулись, а голова сама легла на холодный фаянс. В следующее мгновение рот обожгло густой массой. Минуту спустя Маргарет со стоном поднялась с коленей, и те же руки обмыли ее лицо чистой водой. Затем все поглотила непроглядная тьма.

Ли Янь неловко переминался у двери в квартиру. Ма подмигнул другу.

— Увидимся, старина! Скажешь ей, что винить она должна только меня. Шампанское было лишним.

— После него твоя знакомая стала очень грустной, — добавила Лотос. — Думаю, в жизни ее произошла какая-то драма.

Ли неохотно кивнул.

— Может, и так.

Китаянка мягко коснулась губами его щеки, и детектив ощутил угрызения совести. Как он мог позволить себе так плохо судить о ней? Что делал бы с Маргарет — один, без помощи Лотос?

— Спасибо.

Молодая женщина с чувством пожала его руку. Лотос искренне хотелось, чтобы суровый друг Ма Юнли был с ней помягче.

— До встречи.

Закрыв за ними входную дверь, Ли возвратился в спальню дяди. Одеяло, которым была укрыта Маргарет, почти свалилось на пол. Перед уходом Лотос успела раздеть гостью и вышла в коридор со словами:

— У нее великолепная грудь. Я мечтала бы иметь такую.

Груди Маргарет были действительно прекрасны: тугие и белые, с темно-розовыми кружками вокруг сосков. Перекинутая через тело левая рука как бы подпирала обе полусферы. Одеяло свисало с одной ноги, оставив полностью обнаженной другую — вместе с треугольником медно-рыжих волос. Ли Янь вспомнил отражение в зеркале: тогда, в гостинице, Маргарет наверняка хотела, чтобы он увидел ее. Низ живота вновь обожгло острое чувство желания. Ли осторожно присел на краешек постели, всмотрелся в бледное лицо. Сейчас оно было умиротворенным: сон стер всякие следы переживаний о тяжелом прошлом и страхов за неясное будущее. Пальцы старшего инспектора невесомо коснулись ее щеки. Как много Маргарет сумела изменить в нем — и в какое короткое время! Теперь он совершенно по-новому видел себя самого, дядюшку Ифу, работу в полиции. Будто это он, Ли Янь, всю жизнь спал, а янгуйцзы разбудила его своим появлением. Ведь раньше он не испытывал особого интереса к собственной жизни. До сегодняшнего дня.

Ли склонился над спящей, поцеловал нежную кожу ее лба, а затем целомудренно расправил одеяло. Перед тем как покинуть комнату, он с закрытыми глазами постоял возле двери, беззвучно вдыхая и выдыхая воздух. В жилах бешено кипела кровь. Жизнь уходила сквозь пальцы подобно сухому песку. Ли Янь сжал кулаки.

Жизнь — слишком дорогая штука, чтобы отпустить ее просто так.

Глава 9

^{Четверг, утро}

Маргарет снилось, что поперек ее тела лежит сложенное несколько раз электрическое одеяло — только оно почему-то не имело веса. Горячий воздух с трудом проникал в легкие. Она попыталась открыть глаза, и мозг тут же пронзила острая боль. Она непроизвольно зажмурилась, чтобы через мгновение вновь распахнуть глаза. Пространство вокруг было лишено всяких форм. Расширенные зрачки не улавливали ни одного объекта. Превозмогая боль, Маргарет шевельнула головой; взгляд сфокусировался, и она осознала, что электрическое одеяло было всего лишь полосой солнечного света, который падал из окна на ее обнаженную грудь. Сон отступил. Она лежала на белой простыне, абсолютно голая. Неимоверным усилием воли Маргарет заставила себя сесть; в висках гулко стучали молоточки. Кулаками она потерла глаза, осмотрелась. Разум отказывался воспринимать окружающую обстановку. Где я? Кто меня раздел? Куда делась одежда?

На стене возле шкафа висели в рамках несколько фотографий. С одной в камеру улыбались молодые мужчина и женщина, другая запечатлела подростка лет двенадцати, обнимавшего за плечо маленькую девочку. Что-то в чертах лица подростка казалось неуловимо знакомым. Третий снимок походил на первый: те же мужчина и женщина, только уже чуть старше, смотрят, улыбаясь, друг на друга. Супруги? Он — в темно-зеленом форменном кителе офицера полиции, на ней — скромное платье. Маргарет вспомнила рассказы про дядюшку Ифу. В глазах его жены светилась доброта. Как тогда сказал старик? «Судьба отпустила нам очень мало времени быть вместе». Ей вдруг сделалось невыносимо грустно. Почему, в конце концов, люди должны умирать?

Значит, она спала в комнате Ифу. Но что произошло ночью? Клуб «Ксанаду», шампанское, смех… Потом провал. Нечто подобное, подумала Маргарет, случалось давным-давно, в годы учебы.

Аккуратно сложенные предметы ее туалета лежали на стуле возле окна. Маргарет неуверенно встала с постели, оделась. В глубине квартиры слышались звуки: вот стукнул о чугунную конфорку чайник, зазвенели тарелки. Выйдя в коридор, она увидела приоткрытую дверь небольшой ванной комнаты. Маргарет ступила в нее, нажала кнопку выключателя и тут же пожалела об этом: лицо в зеркале могло испугать любого. На поворот ручки кран отозвался шипением, в раковину потекла тонкая струйка воды. Она тщательно прополоскала рот, стараясь избавиться от горького привкуса, растерла щеки, чтобы ускорить кровообращение, вернуть коже естественный цвет.

Несмело заглянув в кухню, Маргарет обнаружила Ли Яня заваривающим чай. Внешний вид детектива поверг ее в шок. Ли выглядел еще хуже, чем она сама: подсохшие красные струпья на правой брови, нижней губе, на обеих скулах. «Плевок знахарки» снял опухоль, но синяк оставался: последствия ударов исчезнут не раньше чем через два-три дня. Сейчас лицо сыщика напоминало маску.

— Вам налить? — застенчиво спросил Ли.

Маргарет кивнула.

— Что… — Она боялась закончить вопрос. — Что было ночью?

— Мы здорово перебрали.

— Это я уже поняла. Что еще?

Китаец пожал плечами.

— Потом вам пришла в голову идея спеть под караоке.

Маргарет отчаянно замотала головой.

— Издеваетесь? Я в самом деле пошла к микрофону?

— Да. Но пела за вас Лотос. Вы как-то быстро угасли. — Она прикрыла глаза. — И нам пришлось отправиться сюда.

— Нам? Кому это «нам»?

— Всем четверым. Юнли решил, что вас взбодрит крепкий кофе, но эффект получился обратным.

— Господи! Меня стошнило? — Ли Янь отвел глаза в сторону, и ей захотелось умереть от стыда. — Ради Бога, простите!

Инспектор улыбнулся:

— Не волнуйтесь, все в порядке. Лотос позаботилась о вас.

— Она по-прежнему здесь?

— Нет. Уехала вместе с Ма часа два назад. — Ли поставил перед ней чашку зеленого чая. Первый же глоток горячей ароматной жидкости принес чувство облегчения. Маргарет со страхом попыталась задать новый вопрос:

— Мы… Я… — Внезапно она осознала, что деликатность сейчас ни к чему. — Кто меня раздевал?

— Лотос, перед самым уходом.

С души американки свалился камень. Не потому, что между ними двумя ничего не произошло. Причина заключалась в другом: если бы что-то и было, то было бы впустую — два часа назад она представляла собой бесчувственное бревно. Несмотря на мучительное похмелье, Маргарет испытывала ту же, зародившуюся в ней накануне, тоску по сильным мужским рукам. Ей страстно хотелось, чтобы Ли обнял ее, прижал к своей широкой груди, поцеловал. Однако при беспощадном свете пекинского утра обоих сковала неловкость. Они не могли еще решиться пустить друг друга в самые заповедные уголки собственной души.

Маргарет поднесла к губам чашку, обвела взглядом кухню. Ли Янь приподнял лежавшую на холодильнике сумочку.

— Ее ищете?

— Да.

Покопавшись в ней, Маргарет достала упаковку аспирина, бросила в рот две таблетки, запила их чаем. Минут через двадцать сознание должно было окончательно проясниться. Она посмотрела на часы.

— Как, уже половина десятого? Но в девять у меня лекция!

— Поздно. Хотите, я вызову такси?

Глядя, как такси отъезжает от дома, Ли Янь все еще чувствовал на щеке ожог от ее поцелуя. В голове снова и снова крутился вопрос: увидят ли они друг друга? Когда? Ли хорошо знал: приведя американку к себе, он грубейшим образом нарушил правила: добросовестный полисмен сначала доложил бы обо всем начальству. Но не мог же он привезти женщину в таком состоянии в гостиницу! Если вчерашний злодей все еще следил за ними, то наверняка выяснил бы, где следует искать Маргарет. Эту опасность никак нельзя было сбрасывать со счетов.

Ли окинул взглядом улицу. Прямо под окнами дома, в тени деревьев, стояли несколько машин. Из ворот академии, что располагалась через дорогу, выходила группа офицеров; регулировщик на перекрестке взмахом жезла остановил поток транспорта, позволяя военным пересечь проезжую часть. По узкой полосе бульвара в центре улицы двигались женщины с детскими колясками. У кирпичной стены сидели на низких табуретах старики, попыхивая сигаретами. Где затаился ночной враг? Мысль о нем лишала покоя.

Гроза смыла городскую пыль, в воздухе ощущалась даже некоторая свежесть, пока старший инспектор катил на велосипеде обычным маршрутом по Южной Чаоянмэнь. Небо над головой было не серым, как изо дня в день, а прозрачно-бирюзовым. Ли Янь продолжал думать о Маргарет. Может, американку разочаровала его сдержанность — там, дома, когда они остались одни? Нет, скорее, то было чувство облегчения. Но почему Маргарет, почти с момента их знакомства, казалась ему такой близкой, как если бы оба лишь из последних сил сдерживали позывы страсти? Временами она явно хотела коснуться его и всякий раз останавливала себя: разве можно, ведь они едва знакомы! А может, в ней говорила привычка к интимной близости, сложившаяся за годы жизни с мужем, привычка, не имевшая никакого отношения к офицеру пекинской полиции?

На углу Дунчжимэнь Ли махнул рукой Мэй Юань, выкрикнул:

— Прости, жутко опаздываю!

Женщина привстала, подала ответный знак: на минуту, дело срочное! Но он уже миновал перекресток.

— Потом, потом!

В коридорах первого отдела толпился народ: следователи все еще опрашивали горожан, которые обитали рядом с парком Житань. Комната детективов была пуста — если не считать Цяня, составлявшего рапорт о событиях прошлой ночи. Кивнув на дверь в кабинет босса, подчиненный многозначительно бросил:

— Чэнь Аньмин уже у тебя.

Ли негромко стукнул в филенку.

— Доброе утро, шеф. Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки.

Чэнь сидел за его столом, лениво перелистывая тонкую папку с бумагами.

— Ты имеешь в виду свою личную жизнь или работу?

— Как вас понимать?

— Брось, Ли! — Шеф обеими ладонями грохнул по столу. — Все знают, что эту ночь доктор Кэмпбелл провела в твоем доме. Решил завязать любовную интрижку?

— Она выпила слишком много спиртного и почувствовала себя плохо. Я привез ее к себе. Добавить к этому мне нечего. Спала она в комнате дяди Ифу.

— Черт возьми, Ли! Она иностранка, ты государственный служащий!

— Мои отношения с доктором Кэмпбелл ограничиваются исключительно работой.

— В таком случае не стоит брать работу на дом. — Чэнь Аньмин поднялся из-за стола. — А о последствиях ты подумал? Мне уже звонили из университета: там считают, американку нужно как можно скорее проводить в аэропорт. Ответственность за это будет лежать на мне. Я просил ее о помощи, я! Виню я не ее — тебя! Мог бы быть осмотрительнее.

Ли Янь покаянно склонил голову.

— Мне искренне жаль, шеф. Я думал, что поступаю правильно, особенно после нападения в парке. Ведь одной на улицах города ей тоже грозила опасность.

Но в Чэне продолжал кипеть гнев.

— О нападении мы еще поговорим. Сейчас я обязан определить меру дисциплинарного взыскания. И это сразу после вчерашней жалобы!

— Если вы об Игле, то…

— Не пытайся морочить мне голову! Что же касается инцидента в парке, то, соблюдай ты предусмотренные законом процедуры, ничего бы не произошло и доктор Кэмпбелл не оказалась бы в положении мыши, за которой охотится кошка. — Шеф повернулся к окну, возбужденно взмахнул руками. — Клянусь небом, Ли! Ты всего третий день в новой должности, но разве трудно понять: у нас — команда, и ты — ее лидер! Это не дает права на авантюры, ты не можешь уподобиться… чикагскому копу! Если это ускользает от твоего понимания, я лично прослежу за тем, чтобы твоя карьера закончилась на тумбе регулировщика посреди площади Тяньаньмынь. Ясно?

Молчание.

— Ясно?

— Так точно, шеф.

Чэнь Аньмин перевел дух, опустился на стул.

— Вне зависимости от уже сказанного подчеркну: сегодняшняя ночь действительно стала прорывом. Перчатка, ключ и отпечаток большого пальца. Неплохо.

— Моей заслуги здесь, боюсь, нет. Идея принадлежала доктору Кэмпбелл. — Чэнь пронзил заместителя острым взглядом. — Она также высказала мнение о том, что Чао Хэн был болен СПИДом — если судить по лекарствам, которые были обнаружены в его ванной. Я распорядился провести повторный анализ крови, результаты станут известны ближе к вечеру.

— Доктор Кэмпбелл, оказывается, чрезвычайно занятой человек, — протянул шеф язвительным голосом. — Нашему опытнейшему эксперту хватает времени на все! — Он захлопнул папку, которую листал до начала их разговора, протянул ее Ли Яню. — Четверть часа назад получили по факсу из Гонконга. Ознакомься.

Ли раскрыл картонную обложку. С ксерокопии фотоснимка на него смотрело лицо мужчины — того самого, силу чьих кулаков сыщик испытал на себе в парке.

По телу старшего инспектора пробежала легкая дрожь.

* * *

Таксист остановил машину сбоку от входа в здание администрации университета. Маргарет никуда не торопилась: спешка потеряла всякий смысл. Плановая лекция должна была закончиться более часа назад. От дома, где жил Ли Янь, американка доехала до гостиницы, приняла душ, сменила одежду, бросила в сумку конспекты лекции и на другом такси отправилась в университет. Волосы Маргарет уже почти высохли; умело наложенной косметикой она скрыла следы ночного загула. Только голова немного побаливала да ощущалась еще неприятная тяжесть в желудке. Поднимаясь по мраморным ступеням, Маргарет услышала стук каблучков. Кто-то спускался ей навстречу. Лили Пэн.

— Привет! — От подъема Маргарет чуть задыхалась. — Не знаете, где сейчас может находиться Боб?

Дама-констебль с неприступным видом проследовала вниз, толкнула створку двери и растворилась в палящем зное. Доктор Кэмпбелл остолбенела. Даже когда китайцы бывали рассержены или чувствовали себя оскорбленными, они старались соблюдать правила приличия.

По уже знакомому скучному коридору Маргарет дошла до кабинета, который накануне возвратила профессорам Баю, Тяню и доктору My. Сейчас в нем сидела лишь сухонькая китаянка.

— Приветствую вас! Как мне найти Боба Уэйда?

Доктор My посмотрела на нее так, будто в кабинет сунулось двухголовое чудовище. Идиотка, сказала себе Маргарет, она же не знает английского!

— Мне нужен Б-О-Б! — раздельно произнесла она и, махнув рукой, зашагала по коридору дальше, к владениям профессора Цзяна.

Дверь приемной внезапно распахнулась; выпорхнувшая в коридор Вероника едва не столкнулась с Маргарет.

— Очень кстати! Я разыскиваю Боба Уэйда. Где он?

Смерив янгуйцзы ледяным взглядом, переводчица сухо бросила:

— На лекции.

И исчезла.

В душе Маргарет зашевелилось дурное предчувствие. Пытаясь совладать с болью в висках, она старалась как можно меньше двигать головой, от чего начала жутко ныть шея. Со вздохом, который походил на стон, американка вышла из административного корпуса и направилась к лекционным аудиториям. Боба она обнаружила в одной из них: тот писал что-то в блокноте. Уэйд бросил на Маргарет колючий взгляд; ручка остановила свой бег по бумаге.

— Удивляет то, — произнес он, с демонстративной близорукостью всматриваясь в циферблат часов, — что вы вообще решили сюда наведаться. Для чего?

— Ради Бога, извините, Боб. Проспала.

— Вы не ошиблись, употребив прошедшее время единственного числа?

Маргарет покраснела.

— Не поняла.

— Думаю, после ночи в квартире детектива вам вряд ли хотелось возвращаться в гостиницу. Наверное, точнее было бы сказать «Мы проспали». Вместе. У него дома.

Ее смущение мгновенно сменилось злобой. Откуда, черт побери, этому хлыщу известно, где она провела ночь?

— Точнее было бы сказать, что к вам мои дела не имеют ни малейшего отношения.

Уэйд резко захлопнул блокнот, глаза его сверкали.

— Это не совсем справедливо, поскольку вашу учебную группу подхватил в последнюю минуту именно я, — чтобы потом полчаса извиняться за вас перед профессором Цзяном.

— А что, уже всем известно, где я спала?

— Здесь — да.

— Но от кого?

— Имя Лили Пэн вам о чем-нибудь говорит?

— Как, эта дрянь шпионила за нами?

— Не смейте ее винить! Лили всего лишь делала свою работу.

— Господи, да неужели в Китае считается великим грехом заночевать в квартире друга?

— Совершенно верно. — Маргарет почувствовала, как земля уходит из-под ее ног. Боб Уэйд между тем продолжал: — Куда бы вы здесь ни поехали, при смене места регистрации вы по закону обязаны уведомить об этом органы общественной безопасности. Данное требование распространяется и на отели. В «Дружбе» в минувшую ночь вас не было. Фактически вы нарушили закон. Лили сообщила о вашем местонахождении по команде, ее непосредственный начальник известил руководство университета. Профессор Цзян, как и многие рядовые преподаватели, склонен считать, что вы скомпрометировали факультет. Ваше поведение признано недостойным, и я вынужден согласиться с такой оценкой.

— Вот дерьмо! — Упершись ладонями в бедра, Маргарет запрокинула голову к потолку. — Это просто нереально. Абсурд!

— Нет, — запальчиво возразил Уэйд, — это Китай, и он в высшей степени реален. Я надеялся, что вы все-таки изучите справочную брошюру МБКП.

Маргарет не решилась поднять на него глаза.

— Она валяется где-то в чемодане, но я никому не давала обещания изучить ее. — Боб лишь развел руками. — Хорошо, я искренне сожалею о случившемся, о'кей? Я прибыла сюда, только чтобы прочитать курс лекций и хотя бы на время сбежать от домашних проблем. Я никак не рассчитывала оказаться в компании Большого Брата.

— Ваше присутствие здесь контролируется вовсе не китайским Большим Братом, — с плохо сдержанным негодованием пояснил Уэйд. — За иностранцем тут следит каждый: обитатель соседнего номера, коридорный, лифтер. В жилых кварталах функционируют уличные комитеты, активисты из ячеек переписи населения, рабочие группы. Общество само шпионит за собой, без всякого принуждения. Вы знали бы об этом, если…

— Да-да. Если бы изучила материалы МБКП.

— Рад, что вы так легко к этому относитесь. Но позиция МБКП будет совершенно иной, уверяю. Бюро много лет потратило на установление дружеских контактов с Китаем, а вы за одну ночь умудрились подорвать их усилия.

— За ночь страсти, не правда ли? — с горечью сказала Маргарет. — Вы ведь это имели в виду? Так вот, ничего подобного не было. Я спала в одной комнате, он — в другой!

— Подробности вашей эскапады меня не интересуют. Если вы считаете, что проблема выросла именно из них, то глубоко ошибаетесь.

— В чем же она, Боб? Объясните! — Маргарет едва сдерживала рвущуюся наружу ярость.

— Суть в том, что вы гость, который злоупотребил радушием своих хозяев. — Уэйд обвиняюще выставил вперед указательный палец. — Вам нет дела ни до традиций страны, где вы очутились, ни до ее правил. Я полагал, ваша помощь в расследовании будет способствовать наведению мостов, но она едва не привела к катастрофе.

Было ясно: Боб Уэйд даже не представляет, насколько эффективным оказалось ее участие в этом проклятом расследовании. Маргарет осознала, что любая попытка раскрыть ему глаза обречена на провал.

— Думаю, — он явно подводил итог разговора, — на протяжении следующих пяти недель вам лучше держаться подальше от заместителя начальника первого отдела пекинской полиции. Советую также обходить стороной профессора Цзяна. Я с трудом убедил его не проводить вас в аэропорт на первый же рейс домой.

— О! Не стоило беспокоиться. Я сама куплю билет. — Маргарет разорвала листки конспектов, швырнула их к столу. Клочья бумаги закружились в воздухе. — Все, хватит!

* * *

Полиция Гонконга переслала своим пекинским коллегам новые детали. Лицо мужчины, который с такой злобой наносил Ли Яню удары в парке, смотрело сейчас на детектива с листка факса. Напавший был известен под именем Джонни Жэнь. Цепочка уголовных дел тянулась за ним с двенадцатилетнего возраста, здесь имелось все — от квартирных краж до изнасилований и вооруженных грабежей. Мальчик в полной мере реализовал свои задатки, подумал Ли. Сейчас Джонни было тридцать, и последние восемь лет он прожил, не вспоминая о тюремной камере. Но полиция Гонконга вовсе не думала, что молодой человек поставил крест на своем бурном прошлом. По агентурной информации, его опекала одна из преступных организаций, действовавшая в Цзюлуне,^[35] за которой с начала девяностых годов числилось около десятка убийств. Тайные осведомители доносили: в последнее время Джонни Жэнь предпочитает работать «вольным стрелком», то есть является профессиональным киллером. Но очевидными тому доказательствами коллеги в Гонконге, разумеется, не располагали, иначе какой же он профессионал? Источником легальных доходов была цепь ресторанов, и в каждом Джонни имел собственный пай. Жил он на широкую ногу в дорогом кондоминиуме неподалеку от ипподрома, держал роскошную яхту, ездил на «мерседесе», иногда пересаживаясь в «тойоту-лендкрузер». Одевался состоятельный бизнесмен в костюмы от Версаче, курил только американский табак. Ли Яню не требовалось уточнять марку его излюбленных сигарет. Свое домашнее задание гонконгская полиция выполнила на «отлично». Однако в данный момент фигурант отсутствовал, и о месте его пребывания никто не слышал в течение уже двух недель.

Дверь со стуком распахнулась, в кабинет заглянул Цянь.

— Все в сборе, босс.

— Ксерокопии готовы?

— Да, сейчас их раздают.

— Хорошо. Иду.

Ли Янь собрал бумаги, поднялся, на мгновение прикрыл глаза. Из глубины сознания всплыло освещенное вспышкой молнии лицо Джонни Жэня — искаженное злобой, полное решимости убивать. Оно находилось всего в нескольких сантиметрах от лица детектива, Ли почувствовал даже тяжелый запах табачного перегара. Опытный профессионал, Джонни утратил почему-то в парке столь необходимый ему самоконтроль. Он намеревался молотить детектива своим кулаком до тех пор, пока осколки хрупких лицевых костей не проникнут в мозг. Инспектор прочел это в его глазах. Убийца допустил ошибку, а заплатить за нее должен был Ли Янь.

Раскрыв глаза, Ли почувствовал, что взмок от пота. Убийца казался ему телесным воплощением дьявола, существом, которое не имело права ходить по земле. Он повернул голову к двери и увидел, как в смежную с его кабинетом комнату входит Ма. По виду друг напоминал затравленное животное.

— Эй, приятель, каким ветром тебя занесло к нам?

Лицо у Ма было серым, под глазами — темные круги.

— Мне нужна твоя помощь, Ли Янь.

Это прозвучало почти патетически. Так капризный ребенок клянчит у отца старую бритву, зная, что в просьбе будет наверняка отказано.

— В чем дело? У тебя неприятности? — Таким своего друга Ли еще не видел.

— Не у меня. В беду попала Лотос.

Сыщик прикусил губу. Об этом следовало догадаться ему самому. Ма Юнли мог без труда справиться со многими проблемами, но Лотос…

— Что с ней?

— Она арестована.

На пороге кабинета появился Цянь.

— Нас почтил своим присутствием шеф. Сидит в конференц-зале, ждет.

— Иду! — Ли Янь поднялся из-за стола. — Слушай, Ма, придется потерпеть. У меня совещание.

Но друг его не слышал.

— Покинув твою квартиру, мы вернулись в «Ксанаду». Около пяти утра в клуб нагрянула полиция, с обыском. Всех отвезли в участок.

— Прости, нет времени! — Ли вышел в коридор; друг с обреченным видом поплелся следом.

— У нее в сумочке нашли героин. Лотос понятия не имеет, как он там очутился.

— Все так говорят. — Детектив терял терпение. Не зря он опасался этой девицы!

— Ли Янь, я ей верю. Она никогда не употребляла наркотики, правда. Ни разу! А тут арест! Лотос грозит несколько лет тюрьмы. Черт, людей расстреливают и за меньшее!

У двери в комнату для совещаний Ли остановился.

— Я тебя предупреждал еще в самом начале. Чего ты сейчас хочешь? У меня на руках дело о тройном убийстве, коллеги стоят на ушах. Мне что, бросить все и ринуться спасать какую-то шлюху, которая не успела избавиться от горсти порошка? — Он тут же пожалел о неосторожно вырвавшейся фразе.

Лицо Ма Юнли из серого сделалось багровым, в непроницаемо-черных глазах сверкнули льдинки.

— Что бы ты ни думал о Лотос, помощи прошу я. Когда-то мы называли себя друзьями, если помнишь. Или это мои фантазии?

— Зря ты так, Ма. Ты прекрасно знаешь, что она арестована сотрудниками другого отдела, где мое слово — пустой звук.

— То есть ты отказываешься помочь?

Дверь комнаты для совещаний открылась, в проеме возникла фигура Чэнь Аньмина.

— Старший инспектор Ли! Через тридцать пять минут у меня назначена важная встреча.

— Бегу, шеф! Две секунды!

— Надеюсь, две земные секунды? — Ждать ответа шеф не стал, дверь захлопнулась.

Ли Янь со вздохом повернулся к Ма.

— Хорошо. Попробую что-нибудь сделать.

— Нетрудно обещать, когда хочешь выставить человека вон. Лишь бы я убрался, да?

— Не стоит нести чушь. Я сказал тебе: сделаю что смогу.

В глазах друга сыщик увидел смешанное с обидой презрение.

— Посмотрим. — Ма Юнли резко повернулся и зашагал по коридору.

Детектив почувствовал себя раздавленным насекомым. Опустив голову, он сделал долгий, медленный выдох. Ма заслуживал иного. А Лотос? С какой сестринской лаской она ухаживала ночью за Маргарет! Ничего, он обязательно наведет справки, при первой же возможности.

Ли Янь потянул на себя дверь, ступил в комнату.

Коллеги и шеф сидели вокруг длинного стола; к потолку тянулись сизые струйки табачного дыма.

— Простите, что заставил ждать. — Ли опустился на стул, вытащил из кармана пачку сигарет. — У всех есть копии материалов из Гонконга? — Он положил перед собой листок факса с изображением Джонни Жэня. — Всмотритесь в это лицо. Вот наш киллер. Сразу после обеда, а может, еще раньше я рассчитываю получить выводы криминалистов, хотя уже и сейчас у меня нет сомнений в том, что это тот, кто нам нужен. Он умен и крайне опасен, и он до сих пор находится в Пекине; во всяком случае, был здесь ночью. — Ли невольно коснулся ссадины на правой скуле. — Я хочу, чтобы все завтрашние газеты поместили этот снимок на первых полосах. Свяжитесь с телевизионщиками: пусть показывают его в каждом выпуске новостей. Разошлите по экземпляру в полицейские участки и аэропорты, на железнодорожные станции и пункты пограничного контроля. Он наверняка вооружен. Об этом должны знать полиция, пограничники и армия. Не оставьте ему ни единого шанса, проверьте все гостиницы и общежития. Ведь где-то он спит? Кто-то видит его рядом с собой? Мы найдем его, это лишь вопрос времени. Детектив Цянь, займетесь координацией поисков.

Откинувшись на спинку стула, коллега У сдвинул на лоб солнцезащитные очки, челюсти его равномерно двигались, перемалывая жевательную резинку.

— Нам пока ничего не известно о его мотивах, босс.

— Только деньги. Он профессионал. Может быть, гордится тем, что из безвестного мальчишки превратился в героя. Но мальчишка стал не героем, а зверем. Мы пока действительно не знаем ни кто его нанял, ни для чего. И даже когда мы отыщем Джонни Жэня, он вряд ли назовет имя заказчика.

— Значит, по-прежнему будем пытаться установить связь между тремя убийствами? — спросил У.

— А есть другие предложения? — Других предложений не прозвучало. — Хорошо, просто новости? — Сидевшие за столом покачали головами. — Тогда активизируйте опрос людей. Да, появилась важная — потенциально важная — деталь. Чао Хэн скорее всего был болен СПИДом. Результат повторного анализа крови должен подтвердить это сегодня. Установлено, что Чао приводил домой юношей. До вчерашнего дня мы рассчитывали обнаружить ниточку, которая связывала бы Чао Хэна и Мао Мао. Благодаря любезности Иглы эту версию можно отбросить: она вела в тупик. — Взгляды детективов устремились на шефа, однако лицо Чэня оставалось невозмутимым. — Но «голубое» звено вычеркивать рано. Скажем, кто-то из подхвативших от Чао смертельную болезнь захотел отомстить любвеобильному генетику. У нас нет фактов, свидетельствующих о гомосексуальных наклонностях уличного торговца наркотиками и строительного рабочего из Шанхая, но, с другой стороны, их никто особо и не искал. Я намерен еще раз исследовать кровь обоих на предмет наличия вируса иммунодефицита. Чжао, — Ли Янь повернулся к молодому офицеру, — тебе придется поискать мальчиков, которые регулярно посещали Чао Хэна. Если обнаружится, что кто-то снабжал их наркотиками, нам нужно будет срочно допросить этого поставщика.

— Понял, босс! — Чжао быстро застрочил что-то в лежавшем перед ним блокноте.

— Так. — Ли обвел взглядом присутствующих. — Готов выслушать вопросы, идеи и предложения.

Запрокинув голову, У пустил к лопастям вентилятора струю дыма.

— У меня вопрос. Американка, патологоанатом, — она все еще участвует в расследовании? — В комнате прозвучало несколько смешков. — То есть я хочу сказать, босс, не очень-то это справедливо, если ты не отпускаешь ее от себя ни на шаг. Многие из нас тоже с удовольствием черпали бы из сокровищницы ее опыта. — Физиономия У сохраняла полную серьезность, как если бы детектива волновали только интересы следствия.

Лицо Чэнь Аньмина стало кислым. Глядя шефу прямо в глаза, Ли Янь произнес:

— Мне кажется, детектив У, что, стоя на тумбе регулировщика посреди площади Тяньаньмынь, вы приобретете куда более ценный опыт, нежели от общения с американкой. — Редкие смешки переросли в дружный хохот. — А я буду работать с вами на пару. — Губы Чэня дрогнули в тонкой, почти змеиной улыбке. — Отвечаю по сути вопроса: доктор Кэмпбелл больше не принимает участия в расследовании. Что-нибудь еще? Если нет, то всем — на улицу, искать Джонни Жэня!

Загрохотали отодвигаемые стулья, к пепельницам потянулись руки с дымящимися окурками.

— И последнее, коллеги! — громко бросил Ли Янь. — Сведите бумажную круговерть к минимуму. Вашими никчемными рапортами я уже завален выше головы.

Комната опустела. Обойдя стол, Чэнь Аньмин положил ладонь на плечо своего заместителя.

— Держи меня в курсе, Ли.

Оставшись в одиночестве, Ли Янь вдруг ощутил себя никому не нужным. Он методично сложил в папку листки факса, поднялся. На душе была пустота. Не иначе как результат похмелья, подумал сыщик и вышел в коридор. Еще отвечая на вопрос У, Ли понял: если дальнейшая помощь Маргарет следствию исключается, то у него больше не будет повода увидеть американку. По крайней мере, официального повода. А судя по всему, в грядущие дни работа ему не оставит свободного времени. Менее чем через пять недель Маргарет возвратится домой. И — конец? Что можно успеть за те жалкие часы, которые, может быть, им еще удастся провести вместе? О чем они будут говорить? Но, с другой стороны, что их связывает? Он, видимо, совсем рехнулся, если полагал, будто служебный контакт имеет шансы стать фундаментом для нормальных, естественных между мужчиной и женщиной взаимоотношений. Нет, такой конец был неминуемым.

Отдавая себе в этом трезвый отчет, Ли Янь не находил сил подчиниться судьбе. Мысль о том, что Маргарет ускользает из его жизни, причиняла физическую боль.

В коридоре царила деловая суета: куда-то спешили коллеги, с озабоченным видом сновали из кабинета в кабинет секретарши, слышались трели телефонных звонков, в нише стены тихо гудел ксерокс. Когда Ли уже подходил к двери комнаты детективов, какой-то внезапно появившийся оттуда человек выбил из его руки папку. Извинений не последовало. Ли Янь, чертыхаясь, принялся собирать бумаги. Краем глаза он успел заметить лицо грубияна, бледное от напряжения. Старший инспектор резко выпрямился. Совсем недавно он видел это лицо другим — искаженным злобой и страхом. Разве не эти холодные глаза смотрели с листка факса?

— Стой! Держите его кто-нибудь!

Несколько шедших по коридору людей замерли в полном недоумении. Но человек даже не оглянулся. Его ноги уже перебирали ступени лестницы. Ли Янь бросился вдогонку, оставляя за спиной шлейф из бумаг. На пути выросла чья-то фигура, он яростно оттолкнул неожиданное препятствие.

— Прочь с дороги!

Тела мужчин и женщин вжались в стены. Из-за дверей высовывали головы коллеги.

— Что тут происходит?!

Когда Ли достиг лестничной площадки, Джонни Жэнь был уже пролетом ниже. Примерно в трех метрах от детектива мелькнули лацкан пиджака и обращенное к преследователю лицо. Перепрыгивая через ступени, Ли Янь устремился вниз.

— Прочь! Прочь!

Где-то за спиной раздался голос шефа:

— В чем дело, Ли?

Только не останавливаться. Вперед, вперед! Не переводя дыхания, детектив выбежал на улицу.

Город представлял собой раскаленное пекло. Ослепленный лучами солнца, Ли прикрыл глаза ладонью, осмотрелся. Жэня нигде не было. Напряженный слух сыщика уловил где-то справа, за углом, грохот упавшего металлического контейнера для мусора. Ли Янь бросился в переулок, который шел параллельно Южной Чаоянмэнь. В дальнем его конце вдоль серой стены сыхэюаня мчалась фигура «вольного стрелка». Мусорный бак все еще катился по асфальту, зловонное содержимое горкой высилось у бордюра. Инспектор перепрыгнул через бак; легкие его разрывались, глаза заливал пот, который Ли смахнул рукавом, вновь задев правую бровь, — ссадина отозвалась болью. В самом конце переулка Джонни свернул направо. Левый поворот выходил на Южную Чаоянмэнь, правый терялся в немыслимом лабиринте старого жилого квартала, где проходы между домами были шириной не более двух футов. Когда Ли Янь домчался до поворота, бегущая фигура исчезла, лишь топот ног слабым эхом отражался от кирпичных стен. Впервые в жизни он пожалел, что так и не смог отказаться от сигарет. Утешало только одно: преследуемому, ценителю «Мальборо», тоже наверняка не хватало кислорода. Ноги начинали заплетаться: сказывалась усталость от бессонной ночи. Свернув за угол, Ли со всего маху врезался в велосипедиста, почти мальчишку. Оба упали, причем громко вопивший худенький подросток лет тринадцати или четырнадцати оказался под мощным торсом детектива. Сыщик с проклятиями встал на ноги; к саднившей брови прибавились глубокая царапина на локте и разорванные до колена брюки. Паренек продолжал орать. Ли помог ему подняться, взял за плечи.

— Сильно ушибся, чертенок?

Но мальчишку волновал только велосипед.

— Посмотри, что ты сделал, псих! Мне его только вчера купил отец!

Переднее колесо велосипеда изогнулось «восьмеркой». У Ли Яня отлегло от сердца: в мастерской колесо исправят за пару минут.

— Я офицер полиции. Иди в участок, он через два дома, и жди меня.

С этими словами Ли продолжил погоню.

— В уча-а-асток, — заныл паренек. — Да пошел ты знаешь куда!

На пересечении двух узких проулков инспектор остановился. Нигде никого. Его тяжелое дыхание почти заглушало отдаленный шум транспорта, несшегося по Дунчжимэнь. Ли решил двинуться направо, туда, где по обеим сторонам проулка тянулись безликие сыхэюани. У входа в одно из домовладений пожилая женщина собирала метлой окурки и шелуху от арбузных семечек. Ли Янь вытащил свое удостоверение.

— Полиция. Вы не видели здесь мужчину в темном костюме? Не пробегал?

— Не пробегал. Минут десять назад тут играли детишки, больше никого.

Развернувшись, он быстрым шагом направился в противоположную сторону, к Дунчжимэнь. Как обычно в это время дня, на улице было настоящее столпотворение: легковые автомобили, троллейбусы, нескончаемый поток велосипедистов; в давке на тротуарах пекинцы тут и там с открытых лотков покупали фрукты, овощи, зелень. Жадно хватавшего ртом воздух сыщика никто не замечал. Джонни Жэнь испарился. Без следа.

— Слепцы! Вы слепцы!

Возвратившись к коллегам, Ли дал волю своей ярости.

— Выходите с совещания, главной темой которого и был этот тип, с фотографиями в руках, направляетесь к себе — и не видите, как он бежит из моего кабинета!

Возразить на это подчиненным было нечего. Здание первого отдела пекинской полиции походило на растревоженный муравейник. Первым делом Ли Янь зашел к шефу и потребовал поставить у входа в здание вооруженных охранников; все посетители должны были предъявлять им свои удостоверения личности.

— Меня поражает безрассудная наглость преступника, — заявил он. — Сидим, обсуждаем, как будем ловить убийцу, а он уверенно заходит в мой кабинет, роется в документах!

— У тебя что-нибудь пропало?

— Пока не знаю. Не успел проверить.

Никто из детективов не мог сказать, имел ли Джонни Жэнь что-либо в руках, покидая здание.

— Мы думали, это кто-то с первого этажа, из управленцев, — слабо оправдывался У. — Очень приличный мужчина, в дорогом костюме.

Со стуком захлопнув дверь кабинета, Ли подошел к окну. Благоприятный фэншуй не помог: стены, пол, сам воздух казались оскверненными, загаженными. Джонни Жэнь был либо невероятно хладнокровным человеком, либо безумцем.

Может, и тем и другим одновременно. Он явно ни во что не ставил полицию.

Ли Янь опустился на стул, начал разбирать бумаги. Все документы вроде бы лежали на своих местах, но за последние два дня их накопилось столько, что определить, не исчезли какой-нибудь важный листок, сумел бы только ясновидящий. Ли посмотрел по сторонам: в кабинете ничего не изменилось; под окном по-прежнему высились стопки бумаг. Один за другим он стал вытягивать ящики стола: ручки, чистые блокноты, коробочки скрепок, перочинный нож, две упаковки жевательной резинки, рапорта, оставшиеся от предшественника (надо бы выбросить!), пачка писем. Похоже, здесь никто не копался. Что, черт возьми, мог искать Джонни Жэнь? Что заставило его войти в логово льва? Где мотивы?

В дверь несмело постучали.

— Заходите!

Это был Чжао.

— Извини за беспокойство, босс. Пока ты отсутствовал, звонили из прокуратуры. По словам адъютанта, генерал Цзэн Сюнь недоволен тем, что в сегодняшнем отчете отсутствует информация о последних событиях в парке Житань.

Ли прикрыл глаза. Только этого не хватало! Но откуда заместитель генерального прокурора узнал о нападении в парке? Исправлять в четыре утра готовый отчет старший инспектор просто не имел сил. Теперь приходилось расплачиваться. Он подошел к двери.

— Цянь! Рапорт о находках в парке составлен?

— Заканчиваю, босс.

— Хорошо. Сделай копию и предупреди курьера. Я займусь сопроводительной запиской.

Черт, черт, черт!

Ли потянулся к рабочему блокноту, но рука его повисла в воздухе. Может, сначала связаться с лабораторией? Вдруг результаты ВИЧ-анализа уже пришли? Если вставить их в отчет, то, вполне вероятно, новые данные смягчат реакцию генерала на произошедшее в парке. Детектив снял трубку телефона и попросил оператора соединить его с профессором Се. Дожидаясь соединения, он мысленно подвел итоги последних часов работы: версия о наркотиках — как связующем три убийства звене — отброшена, вместо нее возникла новая: гомосексуальные контакты Чао Хэна; почти со стопроцентной гарантией установлен преступник — некий Джонни Жэнь, житель Гонконга, наемный убийца одной из триад в Цзюлуне. Убийца еще не покинул Пекин и пытается определить, насколько близко к нему подобралась полиция. В трубкенаконец прозвучало:

— Профессор Се у телефона.

Голос отвлек его от размышлений.

— Профессор, это заместитель начальника первого отдела старший инспектор Ли Янь. Не могли бы вы уточнить, когда станет известен результат анализа на ВИЧ?

— Впервые слышу о таком. Что за анализ, старший инспектор?

Ли нахмурился.

— Анализ крови Чао Хэна, профессор. Вчера его предложила провести доктор Кэмпбелл.

— Мне никто ничего не предлагал.

— Не понимаю. — Он действительно был сбит с толку. — Доктор Кэмпбелл сказала, что вчера вечером, после семи, она разговаривала с вами на эту тему.

— Здесь какая-то ошибка. К тому же анализ невозможен. Сегодня утром останки Чао Хэна были кремированы.

— Что?! — Ли Янь не поверил собственным ушам. — Но тело являлось вещественным доказательством. Кто позволил уничтожить важнейшую улику?

Трубка долго молчала. Неуловимо изменившимся голосом профессор произнес:

— Насколько я понял, родственники погибшего не захотели связывать себя похоронами.

— Какое это имеет отношение к следствию? Тело погибшего Чао Хэна — собственность государства, и только мы имеем право решать вопрос о кремации.

— Лаборатория получила прямое указание уничтожить останки.

— От кого?

— Простите, инспектор, мне пора. В прозекторской лежит очередной труп.

Послышались короткие гудки. Ли Янь с минуту не мог положить трубку. Должно быть, произошло нечто чрезвычайное. Рука его непроизвольно скользнула к ремню, но кармашек для часов оказался пуст. Цепочка, вспомнил Ли, вчера порвалась цепочка. Куда же он дел луковицу? Положил в верхний ящик стола. Ли Янь потянул его на себя: часов не было. Он ощупал дальние углы. Ничего. Осмотр остальных ящиков тоже не принес результата. Обследуя их в первый раз, Ли не вспоминал о часах, его мысли были заняты другим.

Детектива прошиб холодный озноб. По какой-то загадочной, не поддающейся логическому объяснению причине луковицу унес Джонни Жэнь.

* * *

Маргарет давила на педали велосипеда, бездумно пробираясь сквозь сутолоку пекинских хутунов к северной окраине города. Тело переполняла усталость, душу — обида и злость. Для мыслей не оставалось места. Если не тревожить мозг, то с эмоциями она как-нибудь справится. Сейчас это был единственный способ убежать от реального мира. К сожалению, бежать из Китая она пока не могла: самолет в Чикаго вылетал только утром.

Выйдя после трудного разговора с Бобом Уэйдом из учебного корпуса и намереваясь возвратиться в гостиницу, Маргарет заметила шагавшую по территории университета Лили. Решение расставить все по местам пришло интуитивно. Увидев на пути американку, Лили покраснела. Доктор Кэмпбелл не стала утруждать себя выбором слов. Если бы мать, благовоспитанная женщина, услышала ее фразы, то наверняка прикрыла бы лицо руками. Даже отец, настоящий виртуоз по части площадной брани, завистливо покрутил бы головой. Но чувство удовлетворения, которое испытала Маргарет, объяснив бывшей стороннице хунвейбинов ее истинную сущность, оказалось недолгим. Возвратившись в гостиничный номер, янгуйцзы расплакалась и провела в слезах более часа. Горячий душ не смыл ощущение потери. По телефону Маргарет договорилась с представительством авиакомпании о переоформлении обратного билета на завтрашнее утро.

— Это обойдется вам в приличную сумму, — предупредил менеджер.

— Плевать, — ответила она.

Сейчас, бросив в багажную корзинку велосипеда карту окрестностей и туристический справочник, Маргарет пыталась убежать хотя бы из Пекина. Она хотела побыть одна, разобраться в собственных чувствах, и чтобы рядом не было ненавистных физиономий. Проезжая мимо офиса компании «Эппл компьютерс», она полной грудью вдохнула клуб отработанных газов из выхлопной трубы огромного трейлера. Колеса велосипеда мерно вращались уже минут сорок, но особыми достопримечательностями маршрут пока не изобиловал. В жизни улицы оказывались куда более длинными и скучными, нежели на карте.

Примерно через четверть часа, выбравшись из суеты маленьких рынков и потока спешивших на обед велосипедистов, Маргарет, неожиданно для себя самой, увидела ворота парка Юаньминъюань — парка Гармонии и Света. Заложенный в начале XVIII века и разрушенный в 1860 году английскими и французскими солдатами, удивительный «сад садов» лежал в руинах, от былой гармонии не осталось и следа. Пыль и запустение царили в дивном уголке, где полтора столетия назад наслаждались тишиной отпрыски императорской династии Цин. В те далекие времена парк славился редкой красоты мраморными чертогами, прототипами для которых послужили дворцы Версаля. Их строительство явилось, так сказать, первым в Поднебесной опытом создания совместных предприятий. Теперь свидетельством давнего великолепия служили лишь циклопические каменные скелеты да заросшие камышом пруды.

Оставив велосипед в стойке у ворот, Маргарет двинулась по дорожке в глубь парка. Тропа проходила мимо небольшого озера, где на поверхности воды плавали несколько чудом сохранившихся лилий, мимо киосков, в которых девушки с раскрашенными дешевой косметикой лицами предлагали редким посетителям безвкусные сувениры. Из укрепленных на фонарных столбах динамиков лились тоскливые звуки национального щипкового инструмента — цитры. То и дело сверяясь со схемой, что была напечатана на обратной стороне входного билета, Маргарет добралась до узкой тенистой аллеи. Надрывная музыка стихла, тишину нарушало только кваканье лягушек в маленьком круглом пруду. Она присела на гранитный валун. Вдали, сквозь просветы меж ветвями деревьев, в знойном мареве виднелись зеленые поля. На память пришли хвастливые заверения Маккорда: «Мы накормили бы всю планету!» Молодая женщина презрительно фыркнула. Неужели людей, подобных Маккорду, и в самом деле волнует участь миллионов голодных? Наверное, это было цинизмом, но она не могла отделаться от ощущения, что голод и нищета отдельных стран являлись своего рода продовольственной карточкой, которая для многих ученых служила залогом профессионального успеха. Она вспомнила о Чао и его сотрудничестве с Маккордом в стенах института Томпсона. Венцом этой совместной работы стал приезд Маккорда в Китай, появление суперриса и стремительный взлет Чао Хэна до поста научного советника при правительстве КНР. А теперь трагическая смерть Чао привела Маргарет сюда, в парк, с холмов которого так красиво смотрятся нежно-зеленые ростки на далеком поле, покрытом бурой водой.

Неконтролируемый поток сознания освободил ту мысль, что, казалось, была надежно блокирована в ее мозгу. Ли Янь. Если бы Маргарет в его квартире сама сняла с себя одежду, какое возмездие послало бы небо офицеру пекинской полиции?

Ли не мог не предвидеть последствий дальнейшего развития событий. Для него они были бы куда более серьезными, чем для нее. Кто она такая, в конце концов? Глупая американка, которая совершенно не считается с местными правилами. И он — уполномоченный государством стоять на страже этих незыблемых норм. Но почему тогда Ли привез ее к себе домой, если имел возможность без всяких проблем доставить подвыпившую даму в гостиницу? Искать ответ на этот вопрос Маргарет боялась. Неужели китайцем двигали те же чувства, что и ею? Но что, собственно говоря, она чувствовала? Что могла она чувствовать после недавней смерти Майкла? Не являлось ли ее безрассудство попыткой заполнить пустоту, оставшуюся в душе с уходом мужа?

Ее разум был изнурен мучительным поиском смысла жизни, беспомощными объяснениями своих поступков. Ясно было только одно: разлуки с Ли Янем она не выдержит. Возвратившись в гостиницу, она упакует вещи, поужинает, ляжет спать — чтобы завтра утром навсегда покинуть Пекин. В Чикаго ее ждет тоже самое, что прервалось всего четыре дня назад. Четыре дня? Не четыре столетия? Казалось, с Ли Янем они знакомы долгую, долгую жизнь. Как могла она счесть его отталкивающим уродом с болезненно раздутым самомнением — тогда, в первый день? Китаец пришел в бешенство, больше она его таким не помнила.

Маргарет бережно перебрала в памяти те моменты, когда ей до одури хотелось прикоснуться к Ли, нежно поцеловать. Что в этом постыдного? Вспомнилось его лицо в зеркале. Ведь Ли знал: Маргарет видит, куда направлен его взгляд. Господи, зачем же она сдержала себя?

Но теперь игры закончились, фантазиям уже никогда не воплотиться в реальность. Чего лишили себя оба? Украденных у судьбы нескольких часов исступленной любви. Малости. Для Маргарет не было будущего в Китае, для Ли Яня — вне его. Где же пресловутый смысл? Тоска по нормальным человеческим отношениям оказывалась высосанной из пальца.

Она подобрала с земли гальку, швырнула округлый камешек в центр пруда. Недовольные лягушки скрылись под водой. «Главная беда в том, — подумала Маргарет, — что душа до сих пор блуждает в потемках. Я приехала сюда в надежде скинуть груз прошлого, но нашла себя не готовой к реалиям китайской действительности, мне не хватило силы воли перекинуть мостик. Я встретила достойного мужчину — но в неудобном месте, в неподходящее время».

Вопрос строительства новых взаимоотношений был снят с повестки дня. Вот какой совет дала бы сейчас Маргарет своей сестре, своей лучшей подруге: не спеши. Не трать силы в погоне за химерой, выбрось на время мужчин из головы. Жизнь и без них может быть прекрасной.

Губы ее дрогнули в печальной улыбке. Советам, которые слышат от нас друзья, сами мы обычно не следуем. Их очень легко давать, но невозможно придерживаться.

Маргарет медленно поднялась с валуна. «Не думай о нем, — приказала она себе. — Возьмешь утром такси, доберешься до аэропорта. А когда самолет уже будет в воздухе, можешь поразмыслить о будущем. Только не оглядывайся назад!» Во всяком случае, до тех пор, пока расстояние и время не позволят увидеть ретроспективу. Это как рисовые поля, лежавшие под крылом авиалайнера: мозаика, кусочки разбитого зеркала. Сейчас они выглядят совершенно иначе: тонкие зеленые ростки над бурой водой. Вся жизнь являет собой ретроспективу, которая незаметно для глаза сменяется перспективой. Интересно, какая перспектива ждала ее с Майклом?

Получасовое пребывание Маргарет в парке Юаньминъюань несколько отодвинуло линию горизонта. Выход из замкнутого круга, наверное, все-таки существовал. Секрет прост: не думай!

Теперь главной заботой американки было без происшествий доехать до гостиницы.

Глава 10

^{Четверг, вторая половина дня}

Маргарет мерно работала ногами, внимательно следя за соседними ездоками, заботясь лишь о том, чтобы какой-нибудь безумный мотоциклист не вдавил ее в борт троллейбуса. Мимо, как на экране кинотеатра, проносились дома, деревья, люди. Она с удивлением поняла, что будет скучать по Пекину. Этот город, вне зависимости от того, сколько времени человек в нем пробыл, навсегда остается в его сердце. «Не думай, не думай!» — кричал голос с небес, ее собственный голос. И она решила попробовать.

К гостинице Маргарет подъехала с севера, миновав помпезный дар Москвы — Дворец советско-китайской дружбы, как его когда-то называли. Закатив велосипед в стойку сбоку от входа, она услышала сигнал автомобиля, однако не обратила на него внимания: пронзительные завывания сопровождали ее на протяжении всего пути. Но сигнал повторился: два энергичных коротких гудка и один длинный. Маргарет обернулась: на гостиничную стоянку вползал темно-синий джип. При виде сидевшего за рулем мужчины она обмерла. Ли Янь. Водитель заглушил двигатель, взглянул на американку; желтизна под его глазами была почти неразличима.

— Я надеялся застать вас в университете. Там сказали, что читать лекции вы больше не будете.

Она утвердительно кивнула.

— Самолет завтра, в девять тридцать утра.

Маргарет казалась далекой и недоступной. Ли хотел спросить, почему она решила возвратиться домой, но не решился.

— Необходимо уточнить один момент, — произнес детектив. — Я имею в виду анализ на ВИЧ.

Разочарование, которое она испытала, выразилось в форме обычной злости.

— Честно говоря, это меня нисколько не интересует. В расследовании я не участвую, и мне абсолютно нет дела до того, был Чао Хэн болен СПИДом или нет.

Обиженный ее тоном, Ли Янь мягко произнес:

— Я не смог бы вам ничего сообщить, даже если бы и хотел… Вы ведь никому не предложили его провести.

— Что?! — В голосе Маргарет звучало неподдельное возмущение.

— По словам профессора Се, во всяком случае.

— Бред! Я говорила ему об этом еще вчера вечером, перед тем как отправиться сюда.

— О повторном анализе крови Чао Хэна?

— О чем же еще?

— Он уверил меня, что такого не было.

— Значит, ваш профессор — отъявленный лжец!

— Может, вы сама ему об этом скажете?

— А вы попробуйте меня остановить.

Маргарет замком пристегнула велосипед к стойке, обошла джип, рванула дверцу и уселась на переднее сиденье.

— И вы ему поверили, так?

— Нет, — кратко ответил Ли.

Секунду-другую она не сводила с китайца глаз.

— Скажите, что, в конце концов, происходит?

— Кому-то пришлось очень не по нраву наше желание еще раз проверить кровь Чао.

— Профессору Се? — недоуменно спросила Маргарет.

— Профессор всего лишь выполнял указание свыше.

— Чье указание?

— Не знаю.

— Но… почему?

— Не знаю.

Она покачала головой.

— Чистый абсурд! Вы же полиция, кто может помешать вам взять кровь для анализа? Каким образом?

— Очень просто: кремировав труп и уничтожив образцы тканей.

— Это шутка?

— Если бы. Сегодня утром они сожгли тело.

Маргарет отказывалась верить.

— Это невозможно. В Штатах образцы хранятся в замороженном виде в течение года. При расследовании убийства — пять лет.

— В Китае тоже просто так вещественные доказательства не уничтожают — как правило. В нашем случае решение о кремации объяснят скорее всего «административной ошибкой».

Чтобы обнаружить эту «ошибку», Ли Янь потратил все утро. Ему даже показали формуляр. Оказывается, машинистка по какому-то недоразумению впечатала в соответствующую графу не то имя. Разумеется, виновную наказали.

— А этому вы поверили?

— Нет. — Ли прикрыл глаза и глубоко вдохнул. Его душила ярость. — Кто-то пошел на большой риск, чтобы замести следы. Но одна ниточка все же осталась. — Он сделал паузу. — Это вы.

— Я?

— Провести анализ вы потребовали у профессора Се вчера вечером, то есть задолго до того, как он получил инструкцию уничтожить тело.

— Но если он это отрицает…

— Вот почему я прошу вас оставить перед отлетом официальное заявление. Понимало, это не более чем ваше слово против его, но…

— Но все не так. Есть свидетель.

Ли Янь удивился.

— Имя?

— Лили Пэн. Когда я пошла к профессору, она навязала мне свое общество.

Инспектор лихорадочно обдумывал услышанное.

— Значит, отказаться от своих слов он уже не сможет. Это означает, что мы, то есть вы, Лили и я, в состоянии надавить на него. Когда крысы напуганы, они, бывает, начинают визжать. Вы все еще готовы поехать в университет?

Маргарет заколебалась. Ответить «да» было слишком просто. Но утвердительный ответ обрекал ее вновь окунуться в ту пучину чувств, в которой она тонула всего три часа назад.

— Не думаю, чтобы там мне обрадовались, — тихо выдавила она.

— Дело не в университете. Вы свидетель.

— Значит… выбора у меня нет. Вы это имеете в виду?

— Это.

— Что ж, нет так нет. — В уголках рта Маргарет появился намек на улыбку.

— Едем!

Дорога в лабораторию изучения вещественных доказательств отняла менее четверти часа. Первые пять минут оба молчали.

Маргарет раскаивалась. Кто тянул ее за язык? Отказалась бы, и Ли Янь не сумел бы ее принудить. Она явно сваляла дурака. Что, кроме нервотрепки и головной боли, принесет беседа с профессором Се? Разве можно что-то изменить? В девять тридцать самолет взлетит, и они с Ли больше никогда не увидят друг друга. Обратная дорога в Китай ей заказана. Какое дело доктору Кэмпбелл до убийства Чао Хэна, уличного торговца наркотиками и строительного рабочего из Шанхая? Да, кто-то пытается помешать расследованию, но при чем здесь она?

— Мы установили личность киллера, — сказал детектив. — По отпечатку большого пальца.

И Маргарет поняла, при чем.

— Кто же он?

— Человек из гонконгской преступной организации, как в самом начале и предположил дядя. ДНК крови, обнаруженной внутри перчатки, соответствует ДНК слюны на окурках «Мальборо». Ошибки тут быть не может. Зовут его Джонни Жэнь. Сегодня утром он проник в мой служебный кабинет и украл из ящика стола часы-луковицу — помните?

Маргарет была поражена.

— Как… Зачем?

— Не знаю. — Вопрос этот не давал покоя и самому Ли. — Он следил за нами, глаз не спускал. Вчера попытался убить меня, сегодня оставил весточку. Хочет убедить: он может все, мы — ничего.

— Думаете, он поэтому украл часы? Чтобы показать свои возможности?

Старший инспектор пожал плечами:

— А зачем еще? Если только он не сошел с ума. Но если Джонни считает, что мы его не найдем, он не прав. К завтрашнему утру его физиономия будет известна в стране не меньше, чем лик председателя Мао.

Минута прошла в тишине: Маргарет о чем-то размышляла.

— Но ведь не он же отдал приказ кремировать тело?

— Не он. — Ли покачал головой. — Здесь чувствуется рука его нанимателя.

— То есть человека со связями, который без труда отодвинул в сторону эксперта и уничтожил главную улику.

Кивнув, водитель покосился на пассажирку. Джип остановился перед светофором.

— У меня дурное предчувствие. Вы как в воду глядели: похоже, Чао сожгли для того, чтобы на свет не выплыла какая-то страшная тайна. Они просчитались только в одном: в огне сгорело не все.

Когда оба ступили в лабораторию, профессор Се еще не закончил вскрытие. При виде Маргарет часть лица под маской эксперта порозовела. В глазах его мелькнула паника. Стараясь оставаться невозмутимым, Се опустил марлевую повязку, повернулся к ассистентам.

— Оставьте нас на несколько минут.

Двое медиков в зеленых халатах вышли; Ли Янь плотно притворил дверь.

— Профессор, вы по-прежнему будете утверждать, что доктор Кэмпбелл не обращалась к вам с просьбой провести анализ крови Чао Хэна на ВИЧ?

Се беспомощно улыбнулся:

— Как я могу? Конечно же, такая просьба была. Но, понимаете, мой английский…

— Когда мы здесь, в этом помещении, работали с вами рука об руку, никаких проблем с английским не возникало, — медленно проговорила Маргарет. — И вчера, я уверена, вы прекрасно поняли мои слова. Думаю, констебль Лили Пэн подтвердит это.

Краска сошла с лица эксперта.

— Вы накликали на себя беду, профессор, — веско уронил Ли Янь. — Уничтожив вещественное доказательство, вы превратились в сообщника убийцы.

Се быстро, почти бессвязно заговорил по-китайски:

— Я не имею к этому никакого отношения, старший инспектор Ли. Я сделал только то, что мне приказали, не больше. Не мне судить о прихотях начальства. Но если вы собираетесь обвинить меня в чем-то, то, боюсь, беда придет уже к вам.

Маргарет заметила: рука, в которой патологоанатом держал скальпель, трясется.

— Вы угрожаете мне, профессор? — ровным голосом спросил Ли.

— Нет-нет, всего лишь объясняю, как обстоят дела. А обстоят они так, что ни я, ни вы не можете вмешаться в ход событий.

— Посмотрим, — бросил детектив, направляясь к двери.

Маргарет поняла только одно: разговор никак не был дружеским. На языке вертелся вопрос, и эксперт его понял без слов. Все-таки они провели вместе три вскрытия, а такое сближает. Как бы извиняясь, Се едва заметно пожал плечами. Американка со вздохом вышла из прозекторской. Ли ждал на улице, под палящими лучами солнца.

— Что он сказал?

— Предупредил меня.

— Как, он осмелился угрожать вам?

— Нет. — Ли мрачно усмехнулся. — Это действительно было предупреждение.

Маргарет покачала головой:

— Не понимаю. Разве вы не можете арестовать его за противодействие уголовному расследованию?

— Такого закона в Китае не существует.

— А как же у вас поступают с теми, кто отказывается сотрудничать с полицией?

Удивленный наивностью собеседницы, Ли улыбнулся уже искренне.

— В Китае никто не отказывается сотрудничать с полицией.

Маргарет не сразу уяснила смысл фразы.

— Но как иначе можно расценить его поведение?

— Профессор не отказывался сотрудничать. Он просто лгал.

— Где она сейчас? — Стоя возле стола, Чэнь Аньмин яростно запихивал в портфель пачку бумаг.

— У меня в кабинете.

— Ты глупец, Ли! — Шефа трясло. — Я ведь сказал: американка отстранена!

— Она свидетель. Я должен записать ее показания.

— Какие? О том, что английский язык профессора Се небезупречен? Видит небо, Ли, какие причины могли заставить его уничтожить важнейшую улику?

— Никаких.

— Так…

— Он выполнял приказ.

В громком смехе Чэня не прозвучало и намека на искренность.

— Значит, теория заговора? С доктором Кэмпбелл я совершил самую большую ошибку в своей жизни. — Шеф обогнул стол, снял с вешалки у двери китель.

— Доктор Кэмпбелл здесь ни при чем.

— Совершенно верно. Следствие ведет первый отдел криминальной полиции Пекина. — Чэнь Аньмин со злостью сунул левую руку в рукав.

— Суть в том, что кто-то пытался сорвать проведение теста на ВИЧ, шеф.

— Что ж, если так, попытка удалась, согласен? — Чэнь бросил взгляд на часы. — Меня ждут в генеральной прокуратуре. Не хочу опаздывать. — Уже с порога он с издевкой осведомился: — Может, посвятить в твою теорию генерала Цзэна? Вы успели отлично сработаться!

Оставив без внимания саркастический выпад, Ли шагнул в коридор.

— Я думаю, шеф, что ключ к раскрытию лежит как раз в результатах анализа крови Чао Хэна.

— Тогда поищи другой. Всегда есть задняя дверь. — Чэнь Аньмин вновь сверился с часами. — И, ради твоего же блага, забудь об американке. В университете, говорят, ее уже нет.

— Завтра утром доктор Кэмпбелл вылетает в Штаты.

— Проследи за этим. Убедись, что она поднялась на борт.

Некоторое время Ли стоял и смотрел вслед удаляющейся фигуре шефа, а потом, игнорируя удивленные лица коллег, прошел к себе, без звука закрыл дверь кабинета. Янгуйцзы сидела у стола, задумчиво перебирая пальцами пряди волос.

— Трудно поверить, — сказала Маргарет, — что убийца был здесь. — Она приподняла листок факса. — Это портрет Джонни Жэня? Я представляла его себе другим.

— Каким?

— Ну-у-у… не китайцем. Не знаю почему. То есть я понимала: он китаец, но лицо мне виделось совершенно иным. На снимке у него странные глаза, без лучика света. Мертвые. Что сказал Чэнь?

— Назвал мою версию теорией заговора.

— Вас это удивило?

— По правде говоря, нет. Шеф считает объяснения профессора вполне логичными.

— Что же нам в таком случае остается?

— Мне — ловить Джонни Жэня. Вам — сесть в самолет.

Ли окинул американку быстрым взглядом и тут же отвел глаза. Сделав шаг к окну, сунул руки в карманы. Кабинет заполнила тишина. Нарушила ее Маргарет.

— Вообще-то есть способ ознакомиться с болезнями Чао.

Детектив вздрогнул:

— Какой?

— У него наверняка имелся врач. На покупку лекарств, которые были в ванной, нужен рецепт.

Китаец поднял брови. Почему эта простая мысль не пришла кому-то из них в голову раньше? Ли Янь улыбнулся.

— Я сказала что-то смешное? — спросила Маргарет.

— Старина Чэнь не выжил еще из ума. Я сказал, что ключ к разгадке — в результатах анализа крови, а он мне: ну, поищи другой, всегда есть задняя дверь.

— Вы разрешите мне помочь открыть ее?

— А как же самолет?

— За семнадцать с половиной часов, — Маргарет посмотрела на запястье левой руки, — может произойти очень многое.

* * *

Джип свернул на улицу Бэйцзинчжань. Впереди показались башни Пекинского железнодорожного вокзала, куда вечером должен был возвратиться из Сычуани дядюшка Ифу. Чтобы не застрять в пробке на Втором кольце, Ли выбрал окольный, но более надежный путь. Набравшись смелости, он все-таки поинтересовался у Маргарет, какая причина заставила ее бросить лекции в университете. И американка рассказала все: об опоздании, о том, как его воспринял декан факультета Цзян, о споре с Бобом Уэйдом. Выслушав ее исповедь, Ли Янь покачал головой.

— Мне очень жаль, Маргарет.

— Почему? Вашей вины здесь нет.

— Я должен был привезти вас не к себе, а в гостиницу, и все бы закончилось благополучно.

— Вот если бы я не напилась… Нет, виновата только эта стерва, Лили. Это же она растрезвонила по всему университету.

Ли повел плечом.

— Не она, так кто-то другой: привратнику моего дома, персонал гостиницы… Вам не следовало ставить точку.

Маргарет вздохнула:

— Еще как следовало. Хотя бы из-за Боба, который считает себя святее папы римского. Все началось, когда я только сошла с трапа самолета. Мне не нужно было прилетать сюда, Ли Янь. В горячке я напорола такого… Хотела бежать от опостылевшей жизни там, в Штатах, — не важно куда. Вот и оказалась в Пекине. Уэйд, собственно, говорил правду: меня не интересовал Китай, я ничего о нем не знаю. В голове одна мешанина из наших пропагандистских лозунгов: поголовная бедность, тирания КПК… — Губы женщины изогнула печальная улыбка. — Если бы не встреча с вами, я, наверное, прожила бы здесь шесть недель как робот и вернулась домой с по-прежнему закрытыми глазами. А дома меня ждало бы все то же самое. Но за эти четыре дня мир в моих глазах встал с головы на ноги. Завтра в Чикаго вернусь не я — совсем другой человек. И жизнь тоже будет другая. Я начну ее заново. — Маргарет пристально смотрела в свои ладони. — Хотела бы я только, чтобы… — Голова американки поникла. — Ладно, Господу виднее. Скажите лучше, почему вы привезли меня к себе?

Взглядом опытного водителя оценив дорожную обстановку, Ли свернул на Восточную Чунвэньмэнь, откуда был разрешен въезд на привокзальную стоянку. «Потому что ты нужна мне, потому что я не мог с тобой расстаться», — хотел сказать он, ничуть не пугаясь гнева небес.

— Потому что где-то рядом крался Джонни Жэнь. Я думал о вашей безопасности.

— О!.. — В глубине души Маргарет надеялась услышать другое. — Шефу вы все объяснили точно так же?

— Да. На него это не произвело никакого впечатления.

Душа чуть воспрянула.

— Вот что больше всего возмущает. Я провела ночь в квартире с мужчиной. Ночь совершенно невинную, однако никто в это не верит. Какими ханжами могут быть люди!

— И когда вас считают виновной, становится жаль, что вы так и не совершили преступления…

— Жаль? — В Маргарет вновь шевельнулась надежда.

Ли искоса взглянул на американку, но Маргарет в этот момент отвернулась, и инспектор не смог различить выражения ее лица. Сердце в груди доктора Кэмпбелл гулко стучало. Неужели Ли Янь сожалел о том, что они не прикоснулись ночью друг к другу? Логика его слов подсказывала: да, — но интонации… Маргарет захотелось вцепиться ему в уши руками, повернуть к себе голову, закричать: «Что ты имеешь в виду? Что ты тогда чувствовал?» Но сама-то она молчала. Почему? Из страха. Из страха вступить в отношения, у которых нет будущего, из жуткого страха вовлечь в эти отношения его. Карьера, думала Маргарет, значит для Ли Яня так много, что он давно позабыл о возможности физической связи с женщиной.

Миновав здание вокзала, джип повернул на улицу Сихуаши, к дому, где когда-то жил Чао Хэн. Под кроной старого дерева старший инспектор остановил машину, выбрался из-за руля, зашагал к двери квартиры председателя уличного комитета Лю Синьсинь. Маргарет двинулась следом. Детектив постучал. Дверь открыли не сразу.

— Рада вас видеть, инспектор! — Пожилая женщина вопросительно посмотрела на Маргарет.

— Уважаемая тетушка Лю, это доктор Кэмпбелл, патологоанатом из Америки, она помогает нам в расследовании. Вы, случайно, не говорите по-английски?

Глаза китаянки просияли.

— Ох, в последний раз это было так давно! — Она протянула Маргарет руку. — Приятно с вами познакомиться, доктор Кэмбол. — Фраза прозвучала почти без акцента.

Маргарет с удовольствием пожала ее крепкую ладонь.

— Для меня это большая честь, миссис Лю.

— Будьте любезны, проходите, пожалуйста.

Они вошли в комнату, где на вытертом ковре играли внуки тетушки Лю. Двое карапузов лет пяти возились с вырезанным чьей-то рукой из дерева паровозиком и такими же вагончиками. При виде Маргарет в глазах мальчишек вспыхнул восторг.

— Чаю? — спросила китаянка.

— Огромное спасибо, — сказал Ли Янь, — но у нас, к сожалению, очень мало времени. — Инспектору никак не хотелось вновь упражняться в пении. — Вы, случайно, не знаете, к какому врачу ходил Чао Хэн?

— Ха! — Лю Синьсинь махнула рукой. — Странный он был человек, этот Чао. Образованный, учился на Западе. — Она доверительно кивнула Маргарет, как бы говоря: уж вы-то меня понимаете. — Любил все самое новое, дорогое: стереосистемы, лазерные диски, мобильные телефоны. А вот современной медицине он не доверял, предпочитал нашу, классическую. Он ходил в «Тунжэньтань».

Маргарет повернулась к детективу.

— Куда?

— Так называется аптека традиционной китайской медицины. За свою годовую зарплату человек может там купить пятидесятилетний корень женьшеня. — Он склонился к хозяйке квартиры. — А адрес?

— Дачжалань.

Маргарет покачала головой:

— Не понимаю. Вместо врача он обращался в аптеку?

Ли улыбнулся:

— Там всегда есть консультант, обычно из тех специалистов, кто уже вышел на пенсию. Кто откажется от дополнительного дохода?

— И консультант назначал ему европейские препараты?

— Нет, лекарства, которые были в ходу еще у наших предков, — ответила Лю. — Очень хорошие лекарства. Быстро ставят на ноги.

— Боюсь, ему не могли там выписать реверсивный и протеиновый ингибиторы, — заметила Маргарет.

Дачжалань представлял собой старый торговый район к югу от Цяньмэнь: путаница средневековых хутунов с бесчисленными крошечными рынками и лавками антикваров. Следом за Ли Маргарет не без труда пробиралась через уличную толпу. Из динамиков на столбах звучал перезвон медных гонгов и заунывные стоны цитры, над головами прохожих развевались красные полотнища с выписанными золотом иероглифами. Чисто вымытым стеклом поблескивали витрины магазинов, каждый напоминал театральную декорацию: загнутые к небу уголки черепичной крыши, расписанные яркими красками деревянные опорные балки и столбы.

— Во времена династии Мин, — пояснил Ли, — здесь стояли огромные ворота, на ночь их запирали, чтобы перекрыть доступ во внутреннюю часть города. Дачжалань, по сути, означает «большой частокол». При императорах лавки и балаганы запрещали располагать в центре Пекина. Поэтому торговцы ставили их тут, с внешней стороны ворот. Скучными вечерами, когда делать горожанам было нечего, сюда приходили десятки тысяч людей.

Они миновали овощную лавку, история которой насчитывала, по словам детектива, более четырехсот лет, магазин, около века торговавший мехами, штуками шерсти и тончайшего шелка, несколько ресторанов.

— Когда-то, — пояснил Ли Янь, — здесь был квартал «красных фонарей». В 1949 году коммунисты разгромили все бордели, а девушек отправили на ткацкие фабрики и в деревню.

Вспомнив о Лотос и данном другу обещании, Ли беззвучно выругался. Но что он мог сейчас сделать?

Под огромным балдахином в красную и белую полоску два мраморных льва охраняли ажурные железные двери аптеки «Тунжэньтань» — поставщика лекарственных препаратов традиционной китайской медицины с 1669 года. Однако грозным животным не удалось отпугнуть нескольких жалкого вида оборванцев, улегшихся отдохнуть на ноздреватых от времени каменных ступенях. Ли Янь и Маргарет осторожно переступили через громко храпевшего старика. Внутри аптеки царила прохлада.

Интерьер удивил Маргарет. В ее представлении китайская медицина была связана с темной пыльной каморкой, куда свет едва проникает сквозь щели в бамбуковых ставнях, со стариком в зеленом халате, расхаживающим между высоких банок, где лежат желтые таблетки и связки кореньев. Просторный зал, вдоль стен которого легкие стеллажи перемежались с высокими шкафами и стеклянными прилавками, был освещен невидимыми люминесцентными лампами. Изящная лестница вела на галерею. Там, под самым потолком, висели длинные свитки с выполненными цветной тушью сценами городской жизни императорского Пекина. Ассортимент лекарственных средств поражал воображение: высушенные морские коньки, кости тигра, заспиртованная печень змеи, медвежья желчь и другие таинственные снадобья. От их вида захватывало дух. Экзотические препараты вылечивали все: от насморка до аппендицита.

У бокового прилавка стояли с десяток посетителей. Люди терпеливо ждали своей очереди, чтобы посоветоваться с пожилым седобородым мужчиной, который неподвижно восседал за прилавком на высоком деревянном табурете. Специалист по традиционной китайской медицине терпеливо выслушивал клиента, а затем тихим голосом ронял две-три короткие фразы. На каждый диалог уходило минут пятнадцать. Соблюсти правила приличия Ли Яню не позволяло время. Вытащив из кармана удостоверение, детектив направился прямо в голову очереди. Маргарет пошла следом. Она кожей ощущала на себе недовольные взгляды, но высказать возмущение никто не решился. Беседовавшая с консультантом молодая женщина положила в сумочку бланк рецепта и зашагала к двери. На лице ее было написано смятение. Прежде чем произнести хотя бы слово, старый врач долго рассматривал удостоверение детектива. Маргарет он едва удостоил взглядом.

— Что вас интересует, старший инспектор?

— Один из ваших пациентов. Чао Хэн.

Консультант кивнул на американку.

— Кто она?

— Доктор из Америки. Патологоанатом, помогает нам вести расследование.

Старик повернулся к Маргарет, в глазах его вспыхнуло любопытство.

— Где вы учились? — Вопрос был задан на превосходном английском языке.

Такого она не ожидала.

— В университете штата Иллинойс.

— Ага, а я — в Калифорнийском. Медицинская школа Дэвиса, диплом по эндокринологии. Вместе с доктором Хиббардом Уильямсом я изучал проблему рака голосовых связок. Слышали о моем коллеге?

— К сожалению, не приходилось. — Маргарет аккуратно положила ладонь на прилавок. — Я думала, вы занимаетесь традиционной китайской медициной.

— И китайской, и западной. Мы можем многому научиться друг у друга. Какая у вас специализация?

— Термические ожоги.

Консультант повел носом.

— Для дамы это должно быть не совсем приятно.

Вести досужие разговоры Ли Янь не мог.

— Чао Хэн приходил сюда, верно?

— Мистер Чао? Да. Да.

— Насколько мне известно, в последнее время он плохо себя чувствовал.

— Что-то случилось?

— Его убили.

— О! — Старика, похоже, это не удивило. — Какое несчастье. Но он все равно уже умирал.

— От чего? — не сдержалась Маргарет.

— Трудно сказать. Я с полгода пытался лечить его, но ничего не помогало. Месяца два назад предложил Чао сходить к моему другу в клинику на Дахуа. Не знаю, что из этого вышло. Он полагался только на традиционные лекарства. Однако мои в его случае оказались бесполезны.

— Не припомните симптомы?

— Их было множество. — Старый китаец покачал головой. — Общая слабость, постоянная диарея, температура. Воспаление слизистых, кашель, потом появились опухоли лимфатических узлов в паху и под мышками. Чао быстро терял вес. В какие-то моменты он чувствовал себя лучше, но позже все начиналось сначала.

Маргарет поджала губы.

— То, о чем вы говорите, предполагает высокую вероятность ВИЧ. Чао не проходил тест на СПИД?

— Проходил. Последний раз я встретил его в Центральной больнице.

— И?..

— И что?

— Анализ был положительный?

— Нет. — Старик почесал бородку. — СПИДа врачи у него не обнаружили.

* * *

Ли Янь припарковал джип в тени деревьев у конца улицы Восточная Цзяоминсян, почти вплотную к боковому входу в штаб-квартиру Пекинской муниципальной полиции, на том самом месте, где тремя днями раньше он впервые увидел Маргарет. Американка молча смотрела на кирпичный куб первого отдела, видневшийся сквозь арку напротив. Неужели прошло всего три дня? Она улыбнулась:

— Здесь-то и столкнула нас судьба, в буквальном смысле. Помните?

— Да. — Разве мог он забыть? — Я шел на беседу с руководством. Так, во всяком случае, мне казалось. Все утро гладил форму, хотел подать себя в лучшем виде. А ступил пред светлые очи начальства покрытый грязью, с царапиной на локте и в мокрой рубашке: залил ее водой, смывая кровь.

Маргарет рассмеялась. Вот почему он тогда пришел в бешенство!

— Но по службе вас все-таки продвинули. Еще бы — настоящий герой, прямо с поля боя.

— Должность я получил бы в любом случае — чуть раньше, чуть позже. Моя неприглядная внешность, слава Богу, их не смутила.

Она осторожно прикоснулась к розовому пятну на локте детектива, и Ли Янь вздрогнул как от ожога.

— Долго заживает, — осторожно произнесла Маргарет.

— Это новая.

— Вот как? Еще одно падение с велосипеда?

— А, слишком длинная история.

— Тогда не рассказывайте. У нас и без нее мало времени.

Маргарет надеялась, что ее слова прозвучат как шутка, однако оба тут же осознали, что это суровая правда.

Плечом к плечу они зашагали под зеленым сводом листвы к перекрестку с Дахуа. Широкая улица уходила на север, с левой ее стороны у ворот парка Дундань высились старые тополя. По правую руку за белой оградой были видны современные трех-пятиэтажные корпуса Центральной больницы. Той дело на территорию медицинского учреждения въезжали и выезжали с нее машины «скорой помощи», между корпусами сновали санитарки. Сбоку от калитки в ограде пыхтел сигаретой немолодой мужчина с серым, цвета табачного пепла лицом. Миновав курильщика, Ли Янь осведомился у стоявшего в стеклянной будочке полисмена, как пройти в здание администрации больницы.

Комната для посетителей находилась на третьем этаже. Это было довольно просторное помещение с выкрашенными желтой краской стенами и рядами низких диванчиков вдоль них. Под цветочными горшками на деревянных тумбах белели кружевные салфетки. Комната ничем не отличалось от себе подобных в тысячах государственных учреждений, что были разбросаны по всему Китаю. Вошедшему минут через пять дородному чиновнику Ли Янь предъявил удостоверение и принялся объяснять цель визита. Наблюдая за церемониалом, Маргарет твердила себе: «Три «Т», не забывай про три буквы «Т»!» Негромкий разговор мужчин явно затягивался. Наконец чиновник исчез.

— В чем дело? — спросила она у Ли.

— Администрацию необходимо предупредить о встрече. А пока нам принесут чай.

— Чай?

— Боюсь, придется подождать.

Ожидание продлилось двадцать минут, было выпито четыре чашки чая. Со свитой помощников в комнату ступил, по-видимому, управляющий больницей. Чиновник представил ему гостей. После неизбежных рукопожатий и ритуального обмена визитными карточками все уселись: Ли Янь и Маргарет у одной стены, принимающая сторона — у противоположной. Хозяева украдкой посматривали на необычную посетительницу.

Беседа, из которой американка не поняла ни слова, была, к облегчению Маргарет, краткой. Лицо детектива к концу ее стало бледным. Вслед за большим начальником поднялась и свита. Новое пожатие рук, и гостей вежливо проводили вниз. Послав к чертям три буквы «Т», Маргарет изнывала от любопытства, но у самого выхода дородный сопровождавший пригласил Ли Яня к столу, чтобы подписать какие-то бумаги. Она начала медленно считать в уме.

К джипу Ли Янь возвращался широкими шагами, глубоко засунув руки в карманы брюк. Маргарет была вынуждена почти бежать. Пресловутому терпению пришел конец.

— О чем у вас шла речь?

Детектив хмурил брови и молчал. Его явное нежелание делиться полученной информацией дико раздражало американку. Рванув на себя дверцу машины, старший инспектор уселся за руль. Маргарет, как обычно, заняла место справа от водителя.

— Ради Бога, Ли Янь!

Он повернул голову.

— Не хотите перекусить?

— Что?

— Я бы целиком проглотил цзяньбин. С утра ничего не ел.

— Я тоже, но сначала скажите, о чем вы там говорили.

— На углу Дунчжимэнь наверняка сидит Мэй Юань. — Джип промчался по Дахуа и свернул в ее конце на восток, к проспекту Цзяньгомэнь. — В больнице Чао Хэна подвергли всем мыслимым обследованиям и взяли всевозможные анализы, — произнес Ли, восстанавливая в мозгу детали беседы. — Какие-то результаты так и не вышли из дверей лаборатории, а потом его медицинская карта загадочным образом оказалась в триста первом военном госпитале.

Маргарет ждала продолжения, но его не последовало. Похоже, Ли Янь считал: сказано более чем достаточно.

— Что это за госпиталь?

— Заведение для членов правительства и высших слоев бюрократии. Незадолго до своей кончины в нем лежал Дэн Сяопин.

Она удивилась:

— Но ведь Чао к высшим слоям не относился, разве не так?

— Так.

— Почему же его перевели именно туда?

— Не знаю. Не вижу логики.

Пару минут Маргарет сосредоточенно думала.

— Чао мог попасть в закрытый госпиталь только по протекции, не иначе. — Ли Янь утвердительно кивнул. — Кого-то из государственных служащих. — Новый кивок подсказал американке возможную причину неразговорчивости детектива. — Может, мы подошли вплотную к той страшной тайне? — В желудке ее провернулся тяжелый холодный ком.

— Я размышляю об этом с самого утра и все больше тревожусь, — признал Ли.

Лавируя между велосипедистами, он нервно давил на кнопку сигнала, куда чаще, чем в предыдущие дни.

— Но вы все равно сумеете взглянуть на его медицинскую карту?

— Не уверен. У меня нет опыта посещения подобных мест. Обычного полисмена могут просто не впустить в госпиталь.

— В Америке карту затребовали бы по решению судьи.

— Здесь не Штаты.

— По вашим словам, в Китае никто не отказывается от сотрудничества с полицией.

— Разумеется, я попытаюсь.

— А если просьбу не удовлетворят?

— Для этого им придется найти весьма вескую причину.

Фраза инспектора прозвучала куда увереннее, чем он сам себя чувствовал. В тот момент Ли испытывал то же, что и неопытный пловец, который увлекся и оказался слишком далеко от берега.

— Хорошо, — сказалаМаргарет, — попробуем подойти с другой стороны. Есть некий человек, обладающий влиянием и немалой властью — если он смог устроить Чао Хэна в медицинское заведение для избранных. Не является ли этот человек тем, кто нанял Джонни Жэня, а в данный момент намерен не дать вам выяснить, почему был убит Чао? Скорее всего именно так. Однако человек этот не всемогущ, он тоже совершает ошибки: способ устранения Чао явился одной из них. Он полагал, что тело сгорит полностью и проанализировать состав крови уже никому не удастся. Такого не произошло. Затем была предпринята попытка не позволить вам провести тест на СПИД, попытка вполне успешная. Кремировали не только тело, но и все образцы тканей! По недосмотру какой-то машинистки? Чушь!

— Но СПИДа-то у Чао не обнаружили, мы это знаем! Какой тогда был смысл нас останавливать?

— Чтобы мы не нашли чего-то другого, еще более для них страшного.

— Чего?

Маргарет покачала головой:

— Не могу сказать.

— А как быть еще с двумя убийствами? Совершил их, судя по анализу ДНК, тот же Джонни Жэнь. Где связь?

Ли показалось, что мозги его вот-вот закипят. По мере приближения к разгадке он все явственнее ощущал, как накаляется обстановка.

— Не знаю. — Маргарет начинала понимать: им пока и в самом деле известно очень мало. — Ясно одно: кто-то пристально наблюдает за каждым шагом следствия. Этот человек наверняка имеет доступ ко всем материалам и представляет себе возможные последствия ваших действий.

Детектив нахмурился.

— Почему вы так решили?

— А откуда Джонни Жэнь мог узнать, кто руководит следствием? Ведь пошел он именно за вами. Каким образом выяснилось, что мы потребовали провести тест на СПИД? Кто — кроме сотрудников первого отдела — имел эту информацию?

— Никто, — с нажимом произнес Ли. Заподозрить кого-то из коллег было выше его сил. Внезапно кровь в жилах старшего инспектора похолодела. — Разве только… — Договорить он не осмелился.

— Ну же! — Не получив ответа, Маргарет пошла напролом: — Кто?

— Заместитель генерального прокурора генерал Цзэн.

Брови американки поднялись.

— Кто?

— В Китае прокуроры во многом подобны вашим. От них зависит, будет ли дело направлено в суд. Цзэн Сюнь ежедневно получал от меня детальный отчет о ходе расследования. Ему известно все. — Взгляд Ли стал отрешенным. — Да, это не совсем обычно, но все-таки он заместитель генерального прокурора. Мне и в голову ничего подобного не приходило.

Маргарет легонько присвистнула.

— По крайней мере это хоть о чем-то нам говорит.

— О чем?

— У вдохновителя преступления есть такие рычаги, которые позволяют ему действовать на уровне высших эшелонов власти. Очень серьезный противник. — Она окинула детектива испытующим взглядом.

— Спасибо, ободрили, — сухо бросил Ли Янь.

Маргарет улыбнулась, однако при мысли о билете на завтрашний рейс, о том, что Ли останется здесь, один на один с неведомой опасностью, улыбка сошла с ее лица. Расставание было неизбежным, но, Господи, как же она не хотела уезжать! Почему нельзя подняться на борт вдвоем, улететь далеко-далеко и забыть весь этот кошмар? Игра перестала быть игрой, а грозила превратиться в какую-то бойню.

Свернув на Дунчжимэнь, Ли Янь остановил машину у ближайшего перекрестка, возле громоздкого трехколесного велосипеда с тележкой. Из-под тента вынырнула голова Мэй Юань. Пожилая китаянка улыбчиво кивнула Маргарет и, обращаясь к Ли, заметила:

— Поздноватый у тебя сегодня завтрак, мой мальчик.

— Нет, Мэй, это ранний завтрашний завтрак.

Маргарет посмотрела на часы: было ровно шесть вечера.

— Два цзяньбина, — сказал Ли Янь. — Долгий выдался денек.

— Долгий, — согласилась женщина, протягивая руку к пластиковой бутылке с маслом. — Я ждала тебя с самого утра. Помнишь свою загадку?

Ли и Маргарет обменялись взглядами.

— О трех трупах и окурках сигарет? — уточнила американка.

— Да. Ответ готов. Как было сказано, — Мэй повернулась к детективу, — убийца намеренно оставил окурки, чтобы ты сравнил ДНК. Я не путаю?

— Нет. Но зачем?

— Это же так очевидно! Может, я неверно поняла суть вопроса?

Маргарет почувствовала себя заинтригованной.

— Говорите!

Мэй Юань пожала плечами.

— Ты должен был поверить, что убийства связаны, хотя связи между ними никакой нет.

— Почему вдруг ему это понадобилось? — недоумевающе спросил Ли.

— Минуту, минуту! — торопливо произнесла Маргарет. — Я еще не забыла историю о розысках человека, убившего в ходе ночного грабежа целую семью. Сколько лет его искали?

— Два года.

— А как долго вам пришлось бы устанавливать личности всех сезонных рабочих, которые прибыли из Шанхая, всех уличных наркоторговцев? Беседовать с «голубыми»?

Ли Янь ошарашенно покачал головой.

— Месяцами. Мы бы месяцами блуждали во тьме.

Как все оказывалось просто! Любой, кто был знаком с методами действий китайской полиции, знал: на процесс сбора данных детективам могут потребоваться годы.

— Единственно общим для этих трех убийств является то, что они никак не связаны между собой, — пустым, лишенным интонаций голосом произнес старший инспектор. В следующую секунду лицо его просияло, а Мэй Юань едва не задохнулась в крепких объятиях. — Откуда в тебе такая мудрость?

Китаянка вспыхнула от удовольствия.

— Это не мудрость, а всего лишь обычный интерес. Я ведь не была обязана разгадывать твою загадку.

Глава 11

^{Четверг, ночь}

Пекин погружался в сумерки. Заходящее солнце окрасило столицу Срединного царства в пурпуровые тона. За темной листвой мерцали уличные фонари. С востока на запад и с севера на юг город рассекли красные ручейки автомобильных огней, влажный воздух сдержанно гудел от шума моторов. Где-то в стороне от Ванфузцин, думала Маргарет, люди усаживаются за столики ночного базара, чтобы завершить трудовой день обильной трапезой и беседой с друзьями. Ей неудержимо хотелось еще раз оказаться на Дун'аньмэнь.

В парк Цзиншань они вошли через южные ворота, почти напротив того места, где машина сбила с велосипеда крестьянку, которой грозила смерть от потери крови и которую американка успела спасти. Навстречу им двигались покидавшие парк горожане: еще час, и ворота будут закрыты. Ли Янь повел свою спутницу по крутой дорожке, что заканчивалась у беседки на вершине холма. Где-то на полпути они ненадолго присоединились к группе людей, в безмолвном восторге взиравших на пожилую даму: расстелив на земле кусок грубой ткани, сухонькая женщина то выгибала свое тело в немыслимой дуге, то складывалась пополам. Едва ли не каждое ее движение зрители сопровождали одобрительными хлопками в ладоши. Гимнастка оставалась невозмутимой, она давно привыкла к вниманию толпы, хотя видно было, что аплодисменты дарят ей удовольствие. Лицо и седые волосы китаянки свидетельствовали: семидесятилетний рубеж она уже переступила.

Беседка, когда Ли и Маргарет добрались до нее, была пуста. Черепичную крышу золотили последние лучи солнца. От открывшейся взору панорамы столицы Китая у Маргарет перехватило дыхание.

Детектив присел на ступени, лицом к безупречной симметрии павильонов Запретного города, к огромному квадрату Тяньаньмынь за ними. Он часто приходил сюда по вечерам, в тишине, чтобы насладиться видом пробуждавшегося к ночной жизни Пекина. Покой и умиротворение, царившие на вершине холма, раскрепощали душу, давали абсолютную свободу мысли. Маргарет опустилась рядом, коснулась его руки, глубоко вдохнула терпкий аромат мускулистого тела.

Долгое время оба молчали. В темном небе бесшумно чертили ласточки; откуда-то снизу слышался неуверенный, пробный стрекот цикад.

— Меня это пугает, — произнес наконец Ли.

Она чуть подалась вперед, бросила взгляд на четкий, почти чеканный профиль китайца.

— Пугает что?

— Если бы я знал, то не испытывал бы страха. Какое-то подлое чувство, будто мы оба в опасности.

— Но почему?

— Мы слишком много знаем.

Маргарет тихо вздохнула.

— Много? Да нам известны лишь крохи.

— Мы знаем, что некий достаточно могущественный человек, желая скрыть свои тайны, отдал приказ об устранении Чао Хэна. Знаем, что приказ был выполнен профессионалом, который убил еще двоих ни в чем не повинных людей без всякой причины, только чтобы запутать полицию. Мы знаем, или думаем, что знаем, о попытках остановить расследование, причем тут оказывается замешанным одно из высших государственных лиц. И мы оба знаем: киллер где-то рядом, может, вон в тех кустах. Это много, чересчур много.

Несмотря на удушающую жару, Маргарет охватил озноб. Впервые за четыре дня она физически ощутила его страх.

— Что, по-вашему, с нами намереваются сделать? Убить? Как тех? — Вопрос прозвучал дико: до сегодняшнего вечера американке и в голову не приходила мысль о такой опасности.

— Трудно сказать. Им есть чего бояться: того, что мы знаем, того, что можем обнаружить. Эти люди не станут колебаться. Ради того чтобы сохранить свой секрет, они уже отправили на тот свет троих. Если тайна стоит жизни трех человек, то почему не тридцати — или трехсот? Где грань?

Оба смолкли. Маргарет приникла плечом к горячей спине детектива. Склоны холма медленно поглощала темнота. Душа женщины все глубже опускалась в бездну отчаяния. Чувство безмятежного покоя сменилось тревогой. Далеко внизу, в море огней, люди неспешно утоляли голод и жажду, смеялись, легкомысленно болтали, любили друг друга. Сидели у экранов телевизора семьи, рекой лилось пиво, надоедали родителям дети. Внизу шла обычная жизнь, та, которой были лишены и Маргарет, и ее спутник. Жизнь эта казалась обоим недостижимой. Маргарет вспомнился фильм Бертолуччи «Последний император». Теперь она хорошо понимала, в какой изоляции пребывал за стенами Запретного города Пу И, единственный наследник правившей династии Мин. Мир нормальных людей рядом, но он — недоступен.

Взгляд американки упал на западную оконечность горизонта, туда, где в серебряной водной глади еще отражались прощальные лучи солнца. Озеро в центре Пекина? О его существовании Маргарет не подозревала.

— Что это за водоем? С улицы я его не видела.

Ли чуть повернул голову.

— Чжуннаньхай. Правительственный квартал, где обитают наши лидеры. Вы и не могли его видеть, он окружен высокой стеной. Второй Запретный город.

Всматриваясь в чистенькие особняки, Маргарет подумала: не там ли кроются ответы на все мучившие обоих вопросы? Меж стволов далеких деревьев протянулись полосы от фар автомобиля, через мгновение мягким желтым светом вспыхнули окна дома, что стоял у самой воды. Она закрыла глаза и склонила голову на плечо детектива.

Прошел почти час. Солнце скрылось за изломанной линией холмов, темно-фиолетовый купол неба тут и там прокалывали первые звезды. Ли Янь курил сигарету за сигаретой, последние минут тридцать оба не сказали ни слова. Голова Маргарет по-прежнему покоилась на его правом плече. Сгустившийся мрак уже не пугал, в нем американка чувствовала себя надежно укрытой от всяких опасностей.

— Сейчас я боюсь только одного, — вдруг произнес Ли.

Она подняла голову.

— Чего же?

Два взгляда встретились.

— Не хочу потерять тебя.

Маргарет охватила сладкая истома, то ли страха, то ли наслаждения. Было ясно, как нелегко далась ему откровенность. Пока человек таит в себе чувство, оно не может причинить боль, не может быть отвергнуто или вызвать смех. Но стоит ему вырваться наружу, и человек становится беззащитным. Прозвучавшие слова уже не вернуть.

Во рту у нее пересохло, шею сжал тесный обруч.

— И я тебя тоже. — Шепот был едва различим даже в полной тишине.

Эта фраза уравняла обоих. Маргарет тоже шагнула за черту. Джинн вырвался из бутылки.

Ли ласково сжал ладонями ее лицо. Затем пальцы левой руки скользнули в гущу золотистых волос, к затылку, пальцы правой с трепетом охватили подбородок. Маргарет прикрыла веки. Губы соприкоснулись с губами — дважды, трижды. Она ощутила его требовательный, чуть горьковатый от табака язык. Первые робкие поцелуи вытеснила безжалостная, всепоглощающая страсть. На долю секунды мужчина и женщина отстранились, но только чтобы испить друг друга глазами. В следующее мгновение губы вновь нашли губы, тела слились в единое целое. Оба теперь стояли на коленях. Ли почувствовал, как твердеют сосцы Маргарет, как давит в упругий живот бугор его брюк. Лоно янгуйцзы изнемогало, готовое принять в себя окаменевшую плоть.

Песню цикад оборвал хруст веток под чьей-то ногой. Забытье любви было тут же вытеснено тревогой. Объятия разомкнулись, детектив вскочил на ноги. В глаза ему ударил узкий луч света.

— Кто здесь? — прокричал Ли.

Луч упал на землю, из тьмы возникла сгорбленная фигура. Старик повел фонарем в сторону Маргарет, тут же опустил руку и произнес:

— Через пять минут ворота закроют.

Спускаясь по тропе, Маргарет крепко стискивала в ладони большой палец правой руки детектива. Другими четырьмя Ли успокаивающе поглаживал ее кулачок. Привратник терпеливо дождался, пока они выйдут, и сомкнул тяжелые створки. Яркий свет уличных фонарей на Цзиншаньцюань заставил обоих прищуриться. Одна за другой мимо входа в парк катили машины, по тротуарам шумными компаниями двигалась молодежь. Несмотря на множество людей вокруг, Ли Янь и его спутница чувствовали себя мишенями невидимого охотника. Подхватив американку под локоть, детектив шагнул на проезжую часть, чтобы перейти улицу. Ночной воздух огласился протестующими автомобильными гудками. Пробираясь меж машин, оба достигли разделительной полосы.

В этот момент с противоположной стороны навстречу им устремилась женщина, катившая рядом велосипед; в левой руке ее была клетка с небольшой, похожей на дрозда птицей. Громко заскрипели тормоза. От испуга женщина уронила клетку, дверца ее распахнулась, и дрозд выпорхнул в воздух. Бросив велосипед, хозяйка попыталась схватить птицу, но та сумела избежать растопыренных рук и полетела прямо на Маргарет. Янгуйцзы сделала резкое движение, однако пальцы ее лишь коснулись черного крыла. Секундой позже беглянка исчезла в темном массиве парка. Женщина безутешно заголосила, а детектив едва ли не потащил свою спутницу к бровке.

— Быстрее, быстрее! Здесь мы слишком на виду!

Ступив на тротуар, Маргарет оглянулась: под гневные гудки машин китаянка со слезами на глазах поднимала велосипед. Домашняя любимица наверняка стоила уйму денег. В ее потере было что-то невыразимо печальное. Инстинкт заставил дрозда ринуться на свободу, но Маргарет знала: привыкшая к человеку, птица уже не сможет выжить среди сородичей.

Ли Янь потянул ее за руку в узкую улочку, где поддеревьями стоял джип. Возле машины они остановились, чтобы вновь заключить друг друга в объятия. Страсть мешала дышать. В секундной паузе между долгими поцелуями Маргарет едва слышно выдохнула:

— Что мы будем делать, Ли Янь?

Это был трудный вопрос. Ответа на него Ли не знал. Главное — обеспечить Маргарет безопасность, а там будет видно.

— Мне нужно отвезти тебя в гостиницу.

— Но я не хочу оставлять тебя одного.

— Всего на несколько часов.

— Я не хочу тебя оставлять, — повторила Маргарет и тихо рассмеялась. — Совсем как девчонка! — Смех стих. — Я хочу любить тебя прямо сейчас. А нам даже некуда пойти: ни к тебе, ни ко мне нельзя.

Он улыбнулся:

— Заднее сиденье джипа тебя не устроит?

— Боюсь, в багажнике прячется Лили Пэн.

Воспоминание о бдительном констебле вернуло обоих в жестокую реальность. Их любовь не имела будущего. Расстанься они сейчас, и Маргарет никогда уже его не увидит. Ли растворится в ночи — как минутами раньше дрозд.

Старший инспектор открыл дверцу автомобиля.

— Что ты намерен делать? — спросила она.

— Пока не знаю. Посоветуюсь с дядей. Он уже должен вернуться.

* * *

Ощущая на губах вкус ее поцелуев, Ли Янь смотрел, как Маргарет поднимается по мраморным ступеням к дверям гостиницы «Дружба». Горло детектива перехватил спазм, сердце подсказывало: больше им не встретиться. От чувства чудовищной потери кружилась голова. Но слава небу, Маргарет вернулась в отель и теперь ей ничто не грозит. Утром самолет перенесет ее через океан, и страшные силы, которые они побудили к действиям, сконцентрируют свое убийственное внимание лишь на нем одном. Как он свое — на них. Ли не знал, где кроется корень зла, что его питает, однако ясно понимал: доверять он сейчас не может никому. Предстояло выработать хотя бы какой-то план. Детектив сел за руль.

У двери Маргарет оглянулась. Джип выезжал из ворот. В ушах американки звучали последние слова Ли: «Пройдешь прямо в номер и закроешься на замок. Никого к себе не пускай, даже горничных. Жди моего звонка. Если не позвоню, вызовешь такси и отправишься в аэропорт».

Звонить он, конечно, не собирался. Ли Янь считал, что для него настал момент держаться как можно дальше от нее, что он обязан выпроводить ее из страны. Но улетать Маргарет раздумала: виза позволяла ей оставаться в Пекине еще целых пять недель. Душу американки переполняло чувство, о котором она, казалось, прочно забыла. Променять несколько дней счастья на возврат к бессмысленной жизни дома? Ни за что. В конце концов, она тоже умрет — завтра, через неделю, через год. Ради чего тогда осторожность? Чтобы бережно хранить пустоту души? Весь ее предыдущий опыт доказывал: птицу счастья нельзя выпускать из рук, сейчас она здесь, а завтра — нет, улетела.

Она подошла к стойке администратора, чтобы взять ключ. Голос за спиной произнес:

— Маргарет!

По ковровой дорожке с газетой в руке к ней приблизился Боб Уэйд, до того терпеливо ожидавший соотечественницу в кресле. Маргарет его внезапное появление ничуть не обрадовало.

— Что нужно? — Она быстрым шагом направилась к лифтам.

— Я не находил себе места! — Уэйд бросился следом. — Господи, Маргарет, в чем дело? После обеда в университет явились агенты общественной безопасности — за тобой!

Маргарет усмехнулась:

— Неужели?

— Ты заказала билет на утренний рейс, так?

— Да. Сразу после нашего обмена мнениями. Только, видишь ли, я передумала.

Изумленный, Боб сделал шаг назад.

— Но это невозможно!

— В мире нет ничего невозможного. — Она нажала на кнопку лифта.

— А как же виза?

— Моя виза действительна еще пять недель.

— В том-то и дело, дорогая. Тебя разыскивали парни из отдела виз и регистрации. По их словам, в Китае ты имеешь право оставаться только до утра.

Створки дверей лифта поползли в стороны. Маргарет в недоумении уставилась на компьютерщика.

— Они не могли так поступить.

— Если бы. — Уэйд коснулся ее плеча. — Маргарет, прошу, объясни, что происходит?

Она стряхнула его руку.

— Даже не подумаю.

Доктор Кэмпбелл ступила в кабину. Когда створки сошлись, из глаз ее брызнули слезы. Это подло, подло! Какие у них основания, черт побери? Но борьба с китайскими властями была заведомо обречена на провал. Шансы остаться в Пекине равнялись нулю.

Едва сдерживая рыдания, Маргарет пробежала мимо двух коридорных, толкнула дверь номера. Оказавшись внутри, накинула на дверь цепочку, неверным шагом добралась до постели и дала волю слезам. Ее охватило чувство отвратительной беспомощности — как ребенка, которого незаслуженно и жестоко наказали взрослые. Начавшуюся истерику остановил телефонный звонок. Но это никак не мог быть Ли. Телефон прозвонил второй раз, третий. Она неуверенно подняла трубку.

— Алло?

— Доктор Кэмпбелл? — Голос и акцент казались странно знакомыми.

— Кто это?

— Джей Ди Маккорд.

Маргарет с облегчением перевела дух.

— Маккорд? Вам-то что от меня нужно?

— Увидеться с вами. Срочно.

— И не мечтайте. — Страх в ее душе сменился яростью. — Два раза вы меня уже посылали, помните? Хватит. Да и с чего вдруг?

— Мне известно, почему убили Чао Хэна. А теперь, боюсь, очередь за мной.

Она поджала губы. В голосе Маккорда звучал неподдельный ужас.

— Хорошо. Через пять минут, в баре.

— Нет! Там слишком много глаз. Возьмите такси до парка Тяньтань, до храма Неба. Я буду стоять у восточных ворот.

К Маргарет начал возвращаться страх.

— Подождите…

Но Маккорд не слушал.

— Ради Бога, убедитесь, что за вами никто не следует. Дайте мне полчаса.

Раздавшиеся в трубке короткие гудки заглушались ударами ее сердца.

Медленный поток машин нес темно-синий джип к площади Тяньаньмынь. Центр Пекина был залит желтоватым электрическим светом; по тротуарам неспешно двигались толпы горожан. Сквозь ветровое стекло Ли Янь видел тянувшуюся по проезжей части на многие мили сияющую вереницу огней. Где-то там, возможно, у следующего перекрестка, таится Джонни Жэнь, ждет инструкций. От кого? От заместителя генерального прокурора? В каком бы высоком кабинете ни сидел могущественный покровитель убийцы, он должен сейчас потерять покой. Но, с другой стороны, из-за чего? Что такого успел узнать детектив? Перебирая в уме кусочки собранной информации, Ли чувствовал себя бесконечно далеким от озарения.

Кому придет в голову начать служебное расследование действий заместителя генерального прокурора, не имея на руках хоть каких-нибудь фактов? Кто санкционирует подобное расследование? Кто, кроме Цзэна, еще может быть замешан в тройном убийстве? Во всяком случае, наверное, не Чэнь Аньмин. Однако шеф очень прохладно отнесся к идее, что останки Чао Хэна были кремированы намеренно, что профессор Се сознательно уничтожил образцы крови и тканей погибшего. Почему эти люди не остановились ни перед чем, чтобы сокрыть правду?

Ли Янь знал: без совета дяди ему не обойтись. Старина Ифу спокойно и взвешенно выскажет все свои соображения. Он, конечно, доверяет профессиональному чутью племянника, но нарисованная им картина может иметь совершенно иную перспективу. Опыт Ифу, его глубокие знания системы, способность беспристрастно анализировать множество мельчайших деталей делают помощь дядюшки неоценимой. Никогда еще Ли не ощущал столь острой потребности услышать его мнение.

Джип миновал Ворота Небесного Спокойствия с портретом Мао Цзэдуна — чьи человеческие слабости и ошибки в политике давно уже были прощены и забыты. Оставив позади внушительное здание министерства общественной безопасности, Ли Янь свернул вправо, на тихую улицу Чжэнъи — и тут же вдавил в пол педаль тормоза. У въезда во двор их дома бешено вращались красно-синие мигалки трех полицейских машин; рядом стояла карета «скорой помощи». Улица была перекрыта, с обеих сторон на тротуарах виднелись фигуры полисменов. Ли ощутил, как к горлу подкатывает тошнота, ладони инспектора мгновенно вспотели. Джип рывком преодолел тридцать метров, отделявших его от «скорой». На стук дверцы полисмены оглянулись. Будочка охранника у ворот оказалась пустой.

— Что тут произошло? — боясь услышать ответ, спросил Ли Янь.

— Убийство, — ответил невысокий офицер.

Ли поднял голову: за освещенными окнами квартиры, где он жил вместе с дядей, двигались тени. Детектив бросился к подъезду.

— Туда нельзя! — Офицер схватил его за руку, но Ли резко высвободился.

— Я там живу!

На площадке первого этажа было тесно от мужчин в форме. Перепрыгивая через ступени, Ли Янь устремился вверх по лестнице. Кто-то за его спиной произнес:

— Это старший инспектор Ли. Нужно сообщить в квартиру!

Дверь в жилище Ифу была широко распахнута, повсюду горел свет. Среди офицеров сосредоточенно двигались двое экспертов-криминалистов, руки обоих обтягивали резиновые перчатки. Почти все лица оказались знакомыми. Мгновенную тишину, наступившую при его появлении, разорвал треск полицейской рации. Ли Янь оттолкнул двух или трех человек и ворвался в квартиру. Никто вокруг не произнес ни слова. На пороге гостиной детектив замер: мебель перевернута, на полу, в осколках стекла от разбившегося экрана — ящик телевизора. Глаза Ли застлала темная пелена, он с трудом шагнул к ванной комнате, наткнувшись в проходе на коллегу. Цянь методично жевал резинку, в зрачках его вспыхивали и гасли непонятные искры.

— Что случилось, Цянь?

Тот молча отступил, и на белом кафеле Ли Янь увидел широкую полосу крови. Тело Ифу лежало в ванной, пронзенное самурайским мечом. Удар был нанесен с такой силой, что стальное лезвие прошило насквозь пластиковую стенку ванны — острие упиралось в плитку пола. Детектива затрясло.

— Он сопротивлялся как мог, — сказал Цянь.

Ли едва сдерживал рвавшийся из горла крик. Кулаки непроизвольно сжались: крушить, крушить все, до чего дотянутся руки, разнести все и вся в порошок! «Он сопротивлялся как мог». Но в этом поединке Ифу не суждено было победить. За что его убили? Какой смысл в смерти дяди?

Цянь шмыгнул носом.

— У меня в кармане ордер на твой арест, босс. Подписан заместителем генерального прокурора.

Ли Янь понял: это сон, кошмар, от которого он вот-вот пробудится.

— Ордер? — Голос принадлежал кому-то другому.

— Тебя обвиняют в убийстве Ли Липэн.

Имя ни о чем не говорило.

— Лили? — Он слышал себя как бы со стороны.

— Ее обнаружили дома, с размозженной головой, — обыденно, как если бы речь шла о находке пустого кошелька, произнес Цянь. — Думаю, что должен арестовать тебя и по другой причине: за убийство собственного дяди и охранника.

Детектив отсутствующим взглядом посмотрел на потолок.

— По-твоему, всех троих убил я? — Дыхание Ли сделалось частым, он терял над собой контроль, ощущение реальности не возвращалось. Когда же кончится этот жуткий сон?

— Честно говоря, босс, я в это не верю. Да и никто из наших. Но есть улики, а значит, и соответствующие процедуры.

— Улики? Какие?! — Он задыхался.

Цянь щелкнул пальцами, и один из криминалистов протянул ему целлофановый пакет с лежавшей внутри луковицей часов. На матовой поверхности металла запеклись пятна крови.

— Часы нашли возле тела Ли Липэн.

Старший инспектор пошатнулся.

— Они были украдены из моего стола сегодня утром! Пока шло совещание, Джонни Жэнь пробрался ко мне кабинет!

— О Джонни Жэне известно только с твоих слов. Многие видели какого-то мужчину, но никто его не опознал. Чем могла ему помешать Ли Липэн?

И Ли Янь понял чем: Лили находилась рядом с Маргарет, когда американка предложила профессору Се еще раз исследовать кровь Чао Хэна. Она была свидетелем!

— А зачем ее смерть мне?

Неужели этот вопрос сорвался с его губ?

— Она доложила начальству о том, что доктор Кэмпбелл провела ночь у тебя на квартире. — Цянь неловко пожал плечами. — Так по крайней мере нам объяснили.

При иных обстоятельствах Ли Янь расхохотался бы.

— Выходит, ее убил я, да? Покарал за болтливость?

Не глядя Цянь протянул руку, и в ней оказался новый пакет. Сквозь прозрачный целлофан был хорошо виден скомканный носовой платок, весь в крови.

— В уголке вышито имя. Кровь, боюсь, тоже будет ее. Платок подобрали в твоей спальне. — Коллега детектива предупреждающе вскинул голову. — Прежде чем ты что-то скажешь, Ли, знай: мы все чувствуем себя в дерьме. А сейчас я обязан исполнить свой долг.

— Я хочу взглянуть на ордер.

— Что?

Такого Цянь не ожидал.

— Покажи ордер.

Офицер полиции достал из кармана вчетверо сложенный лист. Ли Янь развернул его, всмотрелся в подпись: заместитель генерального прокурора Цзэн Сюнь. Помахав бумагой, Ли бросил:

— Вот кто тебе нужен. Цзэн просто подставил меня.

Глаза Цяня расширились — насколько это было возможно.

Утверждение звучало диким абсурдом, и Ли Янь мгновенно осознал всю его несостоятельность. Противник оказался сильнее. Ему удалось дискредитировать и инспектора, и само следствие. Он связал первому отделу руки скандальным разбирательством, которое не позволит детективам вспомнить о Чао Хэне — даже если в конечном итоге Ли будет оправдан. Чувствуя на себе недоуменные взгляды коллег, старший инспектор еще раз обернулся к телу Ифу. По щеке сползла слеза. Как там любил повторять дядюшка? «Действие всегда лучше бездействия. Не будь ведомым — веди!» Дрогнув всем телом, он кинулся в спальню.

— Ты куда, Ли? — прокричал Цянь.

Нижний ящик тумбочки был чуть выдвинут, как если бы Ифу пытался достать из него револьвер. Оружие племянник вернул на место с полным барабаном. Собственно говоря, патроны Ли намеревался переложить в пачку, но присутствие рядом Маргарет заставило его забыть об этом. Револьвер так и лежал в старой коробке из-под обуви. Тяжелая рукоять приятно холодила ладонь.

За спиной выросла фигура Цяня.

— Ну давай же, босс. Нам пора в отдел!

Внезапно выпрямившись, Ли Янь левой рукой крепко сжал сзади воротник рубашки офицера, а правой поднес дуло револьвера к его виску.

— Мне пора в другое место, Цянь. Проводишь?

— Не шути так, Ли. Мы оба знаем: стрелять ты не будешь.

В глубине глаз инспектора горела пугающая решимость.

— Если я, по-твоему, уже лишил жизни трех человек, то… поверь, ты меня не остановишь. Хочешь проверить — валяй.

Цянь заколебался.

— Понял. Я все понял.

— Прикажи им освободить проход.

— Эй! Вы слышали, с дороги! — В квартире никто не шелохнулся. — Ну же!

Офицеры и эксперты попятились на лестничную площадку. Ли втолкнул Цяня в свою спальню:

— На комоде лежит кобура. Возьми и передай мне.

Тот подчинился.

Мужчины на площадке вжались в стены, чтобы дать им пройти.

— Пожалуйста, без глупостей! — крикнул коллегам Цянь. — Без идиотского геройства. Дома меня ждут жена и ребенок.

Ли Янь ухмыльнулся:

— А я слышал совсем другое.

Лицо Цяня осталось невозмутимым.

— Хорошо, мы развелись. Я солгал, но это еще не причина для убийства.

Инспектор толкнул его к лестнице.

— По твоей логике, причина мне и не нужна.

— Перестань, Ли! Я всего лишь делал свою работу. На моем месте ты поступил бы так же. Сам понимаешь, долг есть долг. Сейчас ты оказываешь себе дурную услугу.

— Может быть. Но она не хуже той, что хотел оказать мне ты. — Дуло револьвера уперлось Цяню в затылок.

— Убедил, убедил. Что дальше?

Они начали медленно спускаться; Ли не сводил глаз с офицеров полиции, Цянь то и дело громко повторял:

— Спокойствие, все в порядке.

На улице старший инспектор подтолкнул своего невольного спутника к джипу; полисмены изумленно смотрели им вслед.

— Не дергаться, парни! — выкрикнул Цянь. — Пусть уходит.

Вырвав из его руки кобуру, Ли резко отшвырнул бывшего коллегу в сторону и, не опуская оружия, дернул на себя дверцу машины. Через мгновение взвыл двигатель. Глядя в глаза Цяню, детектив раздельно произнес:

— Я этого не делал, приятель.

— Никто с тобой и не спорит. Езжай.

Под визг шин джип сорвался с места; в воздухе повис запах горелой резины. Ли Янь бросил автомобиль через узкий газон, разделявший проезжую часть, переключил скорость и нажал на педаль газа. Поднимая клубы пыли, джип рванул к сверкающей огнями Восточной Чан'аньцзе. Сейчас Ли видел перед собой только потухшие глаза дядюшки Ифу. «Он сопротивлялся как мог». Еще бы. Старина Ифу так любил жизнь. По лицу инспектора текли слезы.

Внезапно мозг пронзила страшная мысль: если они убили Лили, то смертный приговор вынесен и Маргарет.

* * *

Такси остановилось напротив восточных ворот парка Тяньтань. Ничто в окрестностях храма Неба не напоминало о божественной сущности места, где жители Срединного царства на протяжении веков возносили моления о богатом урожае. По обеим сторонам магистрали тянулись строительные площадки, уличных фонарей почти не было. Тут и там на тротуарах высились горы щебня, в ямах и выбоинах лежал бытовой мусор, пустовала дорожка для велосипедистов. Где-то вдалеке на фоне ночного неба рельефными громадами высились ярко освещенные здания современной архитектуры с обязательным «национальным колоритом». То был другой мир. За высокой металлической оградой простиралась погруженная во тьму территория парка.

Несмотря на жару, Маргарет бил озноб. Вокруг — ни души. Она уже сожалела о том, что решилась покинуть гостиницу. Где этот Маккорд? Американка подошла к воротам, положила руку на еще горячие железные прутья, заставила себя всмотреться в таинственный полумрак. В лунном сиянии к ступенчатому силуэту храма уходила выложенная каменными плитами длинная полоса, по бокам которой стояли кипарисы. Ощутив на тыльной стороне ладони когтистые лапки ящерицы, Маргарет сдавленно вскрикнула и обернулась. Перед ней стоял Джей Ди Маккорд.

— О Боже! Обязательно было подкрадываться?

— Тсс! — Он поднес указательный палец к губам. — Пойдемте быстрее.

Створка ворот дрогнула; в неприметную щель проскользнули две фигуры. Даже на расстоянии Маргарет уловила исходивший от соотечественника запах алкоголя; страх, который душил грузного и потного мужчину, был физически осязаем. Маккорд прикрыл ворота, настороженно посмотрел по сторонам и шагнул в темноту.

— Быстрее, быстрее!

— Куда мы?

— В парк. Если за вами не проследили, там будет безопаснее.

Узкая калитка второй ограды возле домика кассы оказалась открытой. Джей Ди нырнул под ветви кипарисов. Маргарет последовала за ним. Когда зрачки ее привыкли к почти непроницаемой тьме, из сумрака выступили уродливые тени деревьев. Город перестал существовать.

— Ради всего святого, Маккорд, что вы хотели сказать? Говорите!

— Не здесь. Нужно войти в коридор. — Сказано это было свистящим шепотом.

Коридор представлял собой длинный проход из базальтовых плит, ломаной линией тянувшийся к храму и перекрытый островерхой крышей из черепицы. Каждые четыре-пять метров крышу поддерживали расписанные синей, зеленой и желтой красками колонны. Пройдя под невысокой каменной аркой, Маккорд отступил в ее тень, перевел дух. Оба молчали, Маргарет казалось, что спутник ее вот-вот впадет в истерику. Минуты через три шаг его замедлился, дыхание стало более ровным. Искоса взглянув на молодую женщину, Маккорд понял: ее терпению подходит конец. Остановился, едва слышно произнес:

— Мне нужна ваша помощь. — Фраза заставила его собрать все мужество.

— В чем?

— Я прошу вас проводить меня в посольство. Со мной там не желают иметь дела. — Он презрительно хмыкнул. — Я, видите ли, сжег все мосты, а вам эти чинуши должны поверить.

— Чему поверить?

— Тому, что меня пытаются убить.

Маргарет растерялась.

— Кто?

— Те же, кто убил Чао Хэна и двух других. Сейчас им необходимо замести следы. — Маккорд достал из кармана платок, вытер мокрые шею и лоб; в горле его что-то булькало. — Не знаю, есть ли тут какой-то смысл. Так или иначе, они тоже умрут, как и все. — От безысходности, звучавшей в его голосе, Маргарет вздрогнула. Джей Ди поднял на нее затравленный взгляд и тут же прикрыл глаза. — Я ничего не подозревал, клянусь Богом; во всяком случае, до того вечера в ресторане. На улице ждала машина, меня привезли в Чжуннаньхай. Вам известно, что это такое?

— Новый Запретный город.

— Да, для нынешних правителей. — Маккорд вытащил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, с хрипом выдохнул облако дыма. — Лет семь назад я бросил курить, а вчера подумал: какого черта? Вся беда в том, что Чао Хэн собирался обратиться к газетчикам. Ему уже было нечего терять.

Маргарет покачала головой:

— Не понимаю.

— Пан Сяошэн. — Джей Ди направил на нее огонек сигареты. — Слышали имя?

— Краем уха. — Она попыталась вспомнить разговоры с Бобом Уэйдом. — Министр сельского хозяйства, который поддержал вашу идею суперриса.

— Экс-министр, — поправил Маккорд. — Будущий лидер Китая. По крайней мере так считают.

Терпение Маргарет действительно истощилось.

— И все-таки я ничего не понимаю, Маккорд.

Ее собеседника передернуло как от удара током.

— Можете обойтись нейтральным «доктор». Или даже проще — «мистер». Я не набиваюсь в друзья.

— Послушайте… Либо вы объясните, о чем идет речь, либо я ухожу. С меня достаточно.

— Эй, эй! Остыньте. — Он уронил на балюстраду коридора столбик пепла, взмахом руки предложил продолжить движение. — Я подступаю к самой сути. Ого! Знаете, где мы находимся?

— В парке.

Ее сарказм ничуть не задел Маккорда.

— Ирония судьбы. Никогда бы не подумал. Взгляните!

Маргарет сделала два шага вперед. На некотором отдалении из земли вырастали высокие ступени серебристого мрамора, образовывавшие три исполинских диска, которые служили основанием для фантастической структуры, что возносила свою конусообразную главу в темное пекинское небо. Американец медленно зашагал вокруг храма. Окурок сигареты выпал из его пальцев; по мрамору рассыпался десяток красных искр. На фоне удивительного творения древних строителей фигура Джея Ди казалась ничтожной. Взмахнув руками и уподобившись какой-то жуткой птице, с гримасой фигляра на лице, он отвесил Маргарет издевательский поклон.

— Проникнитесь волей небес! Перед вами — храм моления об урожае. — Голова Маккорда запрокинулась. — Сын Неба являлся сюда дважды в год. Сначала — на пятнадцатый день первого лунного месяца, чтобы испросить для своих подданных богатого урожая риса. — В уголках глаз его вдруг блеснула влага. — Затем — в день зимнего солнцестояния, когда полагалось благодарить небесный чертог за ниспосланное изобилие. — Шутовская гримаса исчезла, по щекам заструились слезы. — Но Пан Сяошэну нет нужды молить небожителей. Я оказался щедрее! А платить гению он не считает себя обязанным. — В последних словах генетика звучала горечь.

Маргарет стояла, пораженная развернувшимся перед ней спектаклем — и трагедией, и фарсом.

— Может быть, все-таки объясните мне, что случилось, доктор Маккорд? — Тихий ее голос, почти шепот, едва внятным эхом отразился от мраморных террас.

Из тучного тела американца будто выпустили весь воздух. Джей Ди сник.

— За программу эксперимента с суперрисом отвечал Чао Хэн. Он был ставленником Пана. К разработке нового сорта Чао привлек и меня. Последовала сделка с моими патронами из «Гроган индастриз». Они только обрадовались возможности вложить деньги: Пан Сяошэн спешил, а договор сулил немыслимую прибыль. Правительство США ни во что не вмешивалось. Наши генетики обрели шанс воплотить свои теории на практике. В случае удачи им был гарантирован патент и широкая дорога на мировой рынок. Это пахло миллиардами долларов. Триллионами! А китайцы? Их удовлетворили полные закрома. Пан готовился стать личностью, которая поведет нацию в третье тысячелетие. Не хватало только одного — суперриса. И я создал его.

Опустив плечи, Маккорд начал мелкими шажками расхаживать по нижней террасе.

— Господи, все было просто великолепно! Сорт вышел стойким к болезням, на него не покушались ни вредители, ни грибок. Он превзошел самые смелые ожидания. Урожайность подскочила на сто процентов.

— Как вы этого достигли? — спросила Маргарет.

Маккорд стремительно развернулся, глаза его сверкали.

— Как? Без труда. В примитивности метода скрывалось его совершенство. Я взял ген холеры, тот самый, что несет в себе смерть, и встроил этого маленького убийцу в клетку риса.

Ее охватил ужас.

— Вы… вы сошли с ума!

Покачав головой, Джей Ди желчно улыбнулся:

— Вовсе нет. Ген отнимает жизнь у всего: у насекомых, бактерий, вирусов…

— И людей.

— Ошиблись! При нагревании он погибает, а рис после варки остается таким же вкусным, каким был всегда. Требовалось лишь поместить ген в зернышко. Мои технологии переступили за грань искусства. Но об этом я уже говорил. — Маккорд оттопырил мизинец правой руки. — Помните?

— Да, — сухо ответила Маргарет. — Ваш крошечный пенис.

— Я приклеил ген холеры к дружелюбному вирусу и послал его размножаться в ДНК рисового зерна.

— К дружелюбному? — не удержалась от сарказма Маргарет.

Брови американца сошлись на переносице.

— Разумеется. В моем случае им стал мозаичный вирус цветной капусты, которую люди едят на протяжении тысячелетий.

— А потом вы решили, что будет неплохо скормить человечеству ген холеры и капустный вирус — под видом нового сорта риса?

— Но это сработало, причем без всякого вреда для человечества. — От защиты Маккорд перешел к нападению. — Мы провели ряд полевых испытаний на юге страны. Наши специалисты прожили год, питаясь одним рисом, прежде чем об эксперименте рассказала пресса. Итог ошеломил всех: вкусовые качества риса улучшились! Никто не умер. — Он закурил вторую сигарету. — Три года назад мой сорт высадили по всему Китаю. Результат был феноменальным, доктор Кэмпбелл. Феноменальным! Урожай вырос в два раза. Прощай, голод!

— И да здравствует прибыль.

— А почему нет? Мы вложили огромные деньги, пошли на риск. Разве это не заслуживает компенсации?

— У меня такое ощущение, что где-то в недалеком будущем население Земли столкнется с одним серьезным «но».

Маккорд окинул собеседницу неприязненным взглядом, пустил к темному небу струю дыма.

— О болезни Чао мне ничего не сказали. Примерно год назад врачи обнаружили у него нечто похожее на СПИД. Бедняга любил мальчиков, если не знаете. — Американец брезгливо сморщился. — Начали лечить, однако самые действенные препараты не помогали. Медики всполошились, и Пан распорядился перевести их пациента в триста первый военный госпиталь. — Массивная грудь Джея Ди вздымалась, как у бегуна, который закончил марафонскую дистанцию. — Лаборатория выявила у Чао неизвестный ретровирус: тот дремал в мозгу и года четыре никак не давал о себе знать. Спустя некоторое время он пробудился и стал пожирать соседние клетки, перекинулся в кроветворные органы. Иммунная система рухнула, как при СПИДе, только гораздо хуже. А еще его было почти невозможно идентифицировать — эта тварь мутировала быстрее, чем успеешь сказать «засек!».

С минуту оба смотрели друг на друга, и лишь потом Маргарет осознала страшную правду.

— Боже! Значит, в рисовых зернах поселилась сама смерть!

Маккорд отвел взгляд, пыхнул сигаретой.

— По-видимому, на какой-то стадии эксперимента наш дружелюбный малыш из цветной капусты вступил в контакт с другим безобидным — при нормальных условиях — вирусом. — Последовал долгий-долгий вздох. — И на свет появился мутант, законный отпрыск двух своих родителей. Исследователи назвали его икс-вирусом риса, ИBP. О его существовании никто не подозревал.

Маргарет пыталась осмыслить услышанное. Кровь бешено стучала в висках, толчками пульсировала в сонной артерии, наливался тяжестью затылок. Усилием воли она разжала плотносомкнутые губы.

— По-вашему, он так и остался в клетках риса?

Генетик кивнул.

— Того риса, который люди сеют и продолжают есть?

Новый утвердительный кивок.

— И с каждой ложкой человек заглатывает бессчетное количество особей… как его? ИBP?

Маккорд повернул голову к шершавому стволу кипариса.

— Пару-тройку лет никто не почувствует никаких изменений. Чао лопал наш рис почти четыре года.

Доктор Кэмпбелл отказывалась верить своим ушам. Масштаб бедствия выходил за пределы того, что она могла себе представить.

— В Китае полтора миллиарда жителей, — сорвалось с ее губ.

— Ими дело не ограничится. Суперрисом торгуют уже по всему миру. Никто не может сейчас утверждать, где следует ждать вспышки. Речь идет, как вы изволили выразиться, о половине населения земного шара.

В следующее мгновение Маргарет вспомнила: но ведь она тоже ела этот рис! Нет-нет, разум ей изменяет, подобное исключено. Не может же она, в самом деле, умереть из-за горстки поджаренного риса! Или может? Что-то такое происходило с нею в тот момент, когда она услышала о смерти Майкла. Мрачная перспектива не укладывалась в голове. Это исключено!

Скрипнув каблуками, она яростно развернулась лицом к Маккорду.

— Все вы — подонки! — Серебристый мрамор отразил ее крик, который через долю секунды поглотила душная тьма. — Тупые, самодовольные подонки! Надеялись за три года обогнать процесс эволюции! Возомнили себя богами!

Джей Ди фыркнул, но не произнес ни слова. Пауза затянулась.

— Но самая большая ирония заключается в том, — сказал он наконец, — что я с детства не выношу риса. У меня на него аллергия.

Душу Маргарет рвали отчаяние и злость; ей хотелось вцепиться ногтями в опухшее от спиртного лицо, изодрать его в кровь. Однако разлившаяся по телу пустота лишала сил, огнем жгла мысль: она ела саму смерть, и обратного пути уже нет. Прежде чем она умрет, на ее глазах погибнут сотни миллионов людей — больше! — и никто не в силах им помочь.

Едкие, горячие слезы исказили окружающую обстановку, нелепая фигура Маккорда расплылась.

— Почему они пытаются все скрыть? Какой в этом смысл? — спросила она.

— Потому что они напуганы и глупы. Гроган считает, за два года его специалисты найдут способ справиться с собственноручно выведенным монстром.

— Чистое безумие!

— Я им так и сказал. Господи, мир почти тридцать лет ищет вакцину от СПИДа, а они рассчитывают за два года победить ИВР? Но на их стороне Пан Сяошэн: у него просто нет выбора. Стоит китайскому правительству выяснить, какую роль сыграл Пан в этой истории, и все — он конченый человек. А Чао… Чао намеревался рассказать о неудачном эксперименте газетчикам. Чтобы заткнуть ему рот, Гроган отыскал в Гонконге профессионала, человека из триады, который, по их мнению, остался бы для местных властей невидимкой. Этот парень убрал Чао со сцены и, чиркнув спичкой, решил, будто уничтожил все доказательства. Однако вдруг появились вы, начали копаться в золе, потребовали анализов. Ситуация вышла из-под контроля…

Сопротивляясь напору эмоций, разум Маргарет посылал ее сознанию робкие, почти неощутимые сигналы тревоги. Доктор Кэмпбелл в упор смотрела на генетика и не видела его, пытаясь сосредоточиться. От ее взгляда лицо Маккорда пошло пятнами.

— Что уставились? — вызывающе хрюкнул он.

— Воротам в парк полагалось быть закрытыми. В это время на них должен висеть замок. — Маргарет лихорадочно соображала. Раскрашенные дверцы, что с севера, юга и запада вели на мраморную террасу, были заперты, свободным оставался лишь проход на востоке — тот самый, через который они и поднялись. Американка ткнула в него пальцем. — Как и здесь.

Может, у нее не было впереди пяти лет жизни. Может, у нее не было и пяти минут.

— А вы ведь не собирались идти со мной в посольство. — Сколько еще раз, интересно, ее подведет доверчивость? Или уже не успеет? — Вам требовалось лишь выманить меня из гостиницы. Мразь! И напичкать своими откровениями: дескать, пусть узнает, мы в любом случае покончим с ней!

Маккорд сделал шаг вперед.

— Меня вынудили к этому. — Пальцы его тряслись. — Сказали: приведи ее туда. Вопрос стоял так: вы или я. Но вам все равно умирать.

— Рано или поздно каждый ляжет в землю.

Еще один осторожный шажок. Маргарет попятилась.

— Не приближайтесь!

— Ну-ну. Не своими же собственными руками. — Поведение женщины, казалось, оскорбило генетика. — Я не смогу причинить человеку боль, не то что убить.

— Разумеется. Вы всего лишь заразили полмира смертельным вирусом.

— Бросьте! — Он продолжал наступать, она — пятиться. — Это произошло случайно. — Джей Ди выжидательно повел глазами по сторонам. — Ладно, я искренне сожалею об ошибке.

Однако Маргарет уже не слушала. Взгляд ее был устремлен за спину соотечественника. В тени храма действительно что-то шевельнулось? Или ей привиделось?

Тишину ночи разорвал негромкий хлопок. Грузное тело Маккорда обмякло, и в следующую секунду Маргарет оказалась под тяжелой тушей. Совсем рядом в столбик балюстрады ударил маленький твердый предмет. На кожу рук закапала густая, липкая жидкость. Кровь? Из груди рвался крик, но она не могла даже вдохнуть. Сантиметр за сантиметром она выбралась из-под недвижного мужчины, встала — чтобы, поскользнувшись на ручейке крови, тут же вновь упасть на мраморную плиту. Прямо перед ее глазами были мертвые зрачки — с застывшим в них выражением суеверного ужаса. Крик все-таки сорвался с губ Маргарет, едва слышный, больше напоминавший всхлип. Женщина на четвереньках поползла от трупа. Правая ладонь ощутила вдруг холодный металл: видимо, непонятная штука вывалилась из кармана генетика, когда тот рухнул на каменные плиты. Штука имела форму небольшого пистолета. Маргарет стиснула его, поднялась на колени и увидела, как от стены храма к ней движется неясная фигура. Пальцами обеих рук она сжала «беретту», закрыла глаза и спустила курок — раз, другой, третий. Потом осмелилась открыть глаза: фигура исчезла. Выпрямившись в полный рост, Маргарет сунула оружие за пояс джинсов; ноги уже несли ее прочь. По серебристому мрамору протянулась цепочка кровавых следов. В какой стороне ворота? Откуда ждать пули? Но выстрел так и не прозвучал.

Под черепичной крышей коридора она почувствовала себя почти в безопасности, остановилась, перевела дыхание. Глаза судорожно рыскали по сторонам. Никого. Ноги сами продолжили бег — мимо расписанных золотом столбов, мимо мрачных кипарисов. Гнетущую тишину нарушал только свист, с которым воздух вырывался из ее легких, да перестук каблучков. Маргарет оглянулась. Где-то в тени деревьев мелькнул силуэт. От мгновенного страха она едва не упала.

Широкая полоса мраморных плит, что вела от коридора к воротам, была залита беспощадным светом луны. Вдалеке сияли городские огни, до них оставалась целая вечность. Туда ей ни за что не добраться. Маргарет уже не бежала: подгибались колени, ныло в боку. Терпкий аромат кипарисовой хвои, подобно какому-то наркотику, дурманил, отнимал волю к жизни. Как просто лечь и дождаться конца! Однако сейчас ею двигало нечто большее, чем страх смерти, чем отчаяние. Она знала, что обязана выжить, обязана поделиться раскрытой тайной.

Калитка у домика кассы была теперь заперта на замок. Железные прутья изгороди уходили вверх на два-три метра. Такого ослабевшие руки не выдержат. Где-то позади слышались звуки шагов. Неожиданно взгляд ее упал на перемычки между прутьями: ширина их казалась достаточной для того, чтобы поместить ступню. Со сдавленным рыданием Маргарет начала карабкаться по забору. Наконец правая рука легла на горизонтальный брус. Жутко болело колено, рваные джинсы — в пятнах крови. Она скосила глаза: из-за стволов деревьев, метрах в пятидесяти от калитки, показалась прихрамывающая фигура.

Американка сползла на землю и, собрав последние силы, двинулась к воротам. Их створки тоже были плотно сомкнуты. Умудрившись каким-то чудом подпрыгнуть, Маргарет схватилась рукой за верхнюю перекладину.

— Ну же, давай. Давай!

Кожаные туфельки заскользили по толстым металлическим штырям, сорвались, заскользили вновь. Прошло не меньше тридцати секунд, прежде чем ей удалось перекинуть левую ногу по ту сторону ограды. Несколько мгновений Маргарет балансировала на перекладине, с ужасом ожидая услышать новый хлопок. Его не было. Руки женщины разжались, она почти без звука рухнула на асфальт.

Но перевести дух доктор Кэмпбелл себе не позволила. Инстинкт самосохранения заставил ее броситься через дорожку для велосипедистов навстречу огонькам редких машин. Скорее угадав, чем рассмотрев, желтую крышу такси, Маргарет как пьяная замахала руками и ступила в свет фар. Протяжно сигналя, водитель ударил по тормозам. Она обежала микроавтобус — за внешнее сходство с продукцией хлебопеков местные жители прозвали такие «булочками», — дернула дверцу и упала на сиденье. Таксист с изумлением повернулся к светловолосой, перепачканной кровью янгуйцзы, губы которой механически повторяли одно:

— «Дружба», гостиница «Дружба». Я заплачу.

Увидев торчавший из-за пояса джинсов пистолет, китаец решил не спорить. Машина развернулась и понеслась на север, к Чан'аньцзе.

* * *

К тому времени, когда «булочка» подкатила к гостинице, бешеное возбуждение Маргарет сменилось глубочайшей депрессией. Доктор Кэмпбелл эмоционально и физически была опустошена. Чувство страха покинуло ее, оставив после себя лишь слабый отголосок ярости. Где-то на задворках сознания шевелились абстрактные понятия о мести, о справедливой каре. Изнуренный разум бессильно повторял: «Гроган» и Пан Сяошэн не могут больше прятаться за спинами рядовых исполнителей.

Плоды генной инженерии поставили человечество на грань гибели, их жажда денег превратила людей в подопытных кроликов, а мир — в лабораторию средневекового алхимика. Но самым чудовищным их преступлением являлась банальная трусость. Она не имела пределов, она надежно укрывала виновных от ответа.

Маргарет было ясно: поскольку тайна известна сейчас лишь ей одной, эти люди не остановятся ни перед чем, чтобы сохранить собственные могущество и власть. Возможные шаги негодяев американку не пугали: она уже была приговорена. Худшее позади, никому не дано убить ее дважды. Жаль только, что тайна уйдет вместе с ней в могилу.

Выбравшись из такси в сотне метров от ворот гостиницы, Маргарет протянула водителю несколько крупных банкнот — слишком много за короткую поездку. Тот молча взял купюры. Китаец торопился как можно быстрее попасть в ближайшее отделение органов общественной безопасности. Вооруженной иноземке не место на улицах Пекина. Нервно пыхнув сигаретой, таксист бросил взгляд в зеркальце заднего обзора: белокурая янгуйцзы направилась к воротам.

В пространстве между двумя фонарями, подальше от их желтого света, Маргарет остановилась. Что теперь? Здесь, наверное, ее пока еще никто не поджидает. Однако при виде покрытой кровью гостьи дежурный администратор вызовет полицию, может быть, даже раньше, чем это успеет сделать шофер такси. Но ведь ей необходимо сменить одежду, достать из сумочки паспорт. Несущие охрану посольства США морские пехотинцы не подпустят ее в таком виде к дверям дипломатической миссии.

Вдруг вспомнились Ли Янь, игра в шахматы с его дядей. Ужаснула мысль о том, что через два, от силы три года в мозгу детектива начнет свою разрушительную работу безжалостный вирус. Разрушительную не только для Ли — жертвами ИВР станут миллионы и миллионы. Количество заболевших будет расти, во всем мире им не хватит ни коек, ни врачей. Вот когда разверзнется настоящая преисподняя.

Маргарет обвела взором улицу, группу припозднившихся велосипедистов, желтые прямоугольники окон. Господи, эти люди еще не знают, что носят в себе семена смерти!

Как-то разом навалилась неимоверная тяжесть. Одной ее не унести, но кто согласится подставить плечо? У кого искать утешения? Секрет, которым она должна была поделиться, обрекал человека на беспросветно жестокий путь в небытие.

С залитым слезами лицом Маргарет медленно двинулась во двор гостиницы. Когда она уже подходила к ступеням входа, на фоне серой стены возникла тень; мужской голос тихо произнес:

— Доктор Кэмпбелл?

Тусклый свет едва позволил ей различить знакомые черты. Ма Юнли! Облик американки поразил добродушного крепыша.

— Что произошло? Вы в порядке?

— Да. — Маргарет с трудом удержала себя от того, чтобы не разрыдаться на его широкой груди. — Мне необходимо сменить одежду и забрать паспорт.

Заставить себя думать о чем-то другом она не могла. Любое отклонение от намеченного курса вызвало бы поток слов, произносить которые было бы сейчас слишком опрометчиво. Жизнь висела на ниточке. Очень вежливым, неестественно вежливым голосом она произнесла:

— Я хочу добраться до американского посольства. Вы знаете, где оно находится?

— В гостиницу вам нельзя, — оставив без внимания ее вопрос, предупредил Ма. — Там полиция.

Маргарет нахмурилась. Ощущение было такое, будто она перебрала водки с тоником.

— Но каким образом они…

— Случилось нечто невероятное. К вам меня послал Ли. — Повар взял ее за руку. — Идемте, там стоит машина.

Они обогнули гостиничный корпус и через щель в ограде выбрались на плохо освещенную боковую улочку, где у бордюра была припаркована мятая, с облезлыми крыльями старая «хонда». Юнли распахнул дверцу; доктор Кэмпбелл опустила голову и неловко уселась на переднее сиденье. Ма тоже носит в себе проклятый вирус, подумала она, значит, и его часы уже начали последний отсчет. В темноту машины беззвучно падали слезы. Однако жить еще стоило, хотя бы для того, чтобы умереть первым. Куда труднее это оказалось бы сделать позже — видя, как вокруг уходят и уходят люди, ощущая собственную беспомощность. Ожидание хуже смерти.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — переспросил Ма Юнли.

Она кивнула:

— Да.

Двигатель приглушенно взвыл; «хонда» укатила в ночь.

Неприметный автомобиль уверенно пробирался сквозь путаницу хутунов, свет его фар выхватывал из темноты безобидные сценки городской жизни: играющих в шахматы стариков, сидевших у своих жилищ, мужчин и женщин, группы молодежи с бутылками пива в руках. Многие провожали «хонду» любопытными взорами. Мертвы, все они мертвы, думала Маргарет. Только пока еще не знают об этом.

Машина двигалась по северным кварталам Пекина, но американка не представляла, где именно. Беспокоило ее другое. Ярко освещенные центральные магистрали остались далеко позади. Юнли свернул налево, затем направо, и они выехали на пыльную узкую колею, что шла по пологому склону холма. По обеим сторонам дороги торчали телеграфные столбы с провисавшими почти до земли толстыми черными кабелями. Фонарей здесь не было. То и дело попадались глубокие рытвины. На потрескавшихся кирпичных стенах Маргарет несколько раз видела в кругах белой краски крупные желтые иероглифы. Против воли заинтересованная ими, она спросила:

— Где мы? Как называется этот район?

— Сичэн, — ответил Юнли. — Здесь все будут сносить, помеченные иероглифами дома — в первую очередь. Городские власти намерены построить тут жилье для рабочих.

Направив «хонду» в почти неразличимое в темноте ответвление колеи, он заглушил двигатель, жестом предложил пассажирке покинуть машину, выбрался из нее сам. Затем Ма взял американку за руку и, тревожно поглядывая по сторонам, повел на соседнюю улочку. Улочка оказалась безлюдной: жители уже год как покинули эти места. Кругом лежали горы какого-то хлама, в воздухе стояла резкая вонь гниющих отбросов. Каждый шаг обоим приходилось делать с осторожностью: под ногами хрустело стекло, время от времени один или другой наступал на жестяную банку. Оттолкнув с пути старую детскую коляску, Юнли приблизился к ветхому домику, тихо постучал в деревянную дверь без ручки. Примерно через минуту изнутри прозвенел нежный женский голосок. Ма шепнул в ответ короткую фразу. Дверь распахнулась: на пороге стояла Лотос, лицо ее было бледным и испуганным. Без следов косметики оно показалось Маргарет прекрасным. Рассмотрев, в каком состоянии находится американка, Лотос сделала жест рукой:

— Заходите!

Юнли бережно подтолкнул свою спутницу. Молодая китаянка втянула Маргарет в темную прихожую.

— Вы плохо себя чувствовать?

Маргарет отрицательно качнула головой, но в царившем вокруг мраке Лотос ее движения не заметила. По скрипучим половицам она провела гостью в крошечную комнату, скудная обстановка которой сохранилась от прежних хозяев. Возле забитого досками окна горела свеча, по ободранным стенам качались тени. Маргарет услышала, как где-то позади Юнли неловко громыхнул щеколдой.

Сбоку от свечи на покосившемся топчане сидел Ли Янь. Колени его согнутых ног упирались в подбородок, большой и указательный пальцы левой руки сжимали сигарету; на щеках — дорожки от слез. Внешний вид детектива испугал бы любого. Пятна крови на джинсах Маргарет заставили его вскочить. Сигарета полетела в угол.

— Что случилось? — Прыжком преодолев разделявшее их расстояние, Ли заключил американку в объятия.

Через тонкую ткань блузки Маргарет почувствовала жар его ладоней.

— Это не моя кровь. — Голос мог принадлежать кому угодно, только не ей. — Маккорда. Его убили.

Если бы не крепкие руки Ли, доктор Кэмпбелл ничком свалилась бы на серый от грязи пол. Детектив нежно подхватил ее, перенес на топчан, пальцами смахнул с ресниц слезы. Маргарет ясно различила перед собой ставшее таким дорогим лицо. Из угла на обоих с сочувствием смотрели Юнли и Лотос.

— Может, я что-нибудь принесу? — шепотом спросила китаянка.

— Нет, — шепотом же ответил Ли. — Вода есть, а другого не потребуется. Вам лучше уйти.

Крепыш потянул свою подругу в коридор.

— Слышала?

— Но как она…

— Она в надежных руках. — Ма развернулся к приятелю. — Утром мы вернемся. Если нет, будешь знать: нам помешали.

Ли кивнул:

— Спасибо.

Мужчины обменялись короткими взглядами, которые говорили больше всяких слов.

— Я захвачу с собой немного одежды, — произнесла Лотос прежде, чем Юнли увлек ее к двери.

Когда в замке провернулся ключ, детектив присел на топчан. Маргарет спала.

Выбравшись из поглотившей ее бездонной пучины, доктор Кэмпбелл обнаружила, что лежит на чем-то жестком. Ли сидел у нее в ногах, дымил сигаретой; все еще подрагивал огонек свечи. Маргарет приподнялась на локте.

— Долго я спала?

Ли Янь пожал плечами:

— Думаю, около часа. Не знаю, сколько сейчас времени.

Американка поднесла к глазам левое запястье, всмотрелась в циферблат.

— Начало второго.

Она опустила с неудобного ложа ноги, кулачком потерла переносицу. Ли подсел ближе, и Маргарет ощутила исходивший от него острый запах мускуса. Запах этот ободрял, вселял уверенность.

— Почему мы здесь? Что произошло?

Тело мужчины напряглось, прозвучал глубокий вдох.

— Они опередили меня. Я даже не заметил, где и как.

Маргарет попыталась заглянуть ему в глаза, но Ли Янь упрямо отворачивал голову.

— Они убили Ли Липэн и моего дядю.

Внезапная боль криком сорвалась с ее губ.

— Господи, нет! Не-е-ет…

Убить этого добрейшего, очаровательного старика!

— Но почему?!

С подбородка детектива одна задругой капали крупные слезы.

— Чтобы подозрение в их убийстве пало на меня. Как будто я вообще способен на такое! — Ли наконец повернулся к ней, в глазах — безысходность. — Не знаю, Маргарет, не знаю почему, не знаю кто. Но виноват в этом я! Поступи я где-то по-другому, Ифу остался бы жив. Им нужно было во что бы то ни стало скомпрометировать меня, бросить тень на следствие. Если бы я только знал, к чему мы так близко подобрались, то, наверное, сумел бы предвидеть их шаги.

Душу Маргарет рвало отчаяние. Она опустила голову, напрочь забыв о тайне, которой должна была поделиться. Теперь новая информация могла лишь углубить разверзшуюся бездну. Лучше молчать, лучше проснуться однажды утром и осознать: то, что она видела, — всего лишь жуткий кошмар, и он, слава Богу, закончился. Но она понимала: это невозможно, она все расскажет.

Материнским движением ладони доктор Кэмпбелл вытерла с лица Ли Яня влагу: слезы необходимо беречь.

— Зато знаю я. Знаю кто, знаю почему.

Глава 12

^{Пятница}

Ли Яня окружал непроницаемый мрак. Свеча давно догорела, оставив после себя сладковатый запах воска. Маленьким мальчиком Ли боялся темноты: в воображении ребенка она была населена злыми духами. С годами испуг ушел — юноша понял, что настоящие демоны живут внутри человека, под личинами их кроются обман, жадность, страх. Теперь они вышли из темноты, их вотчиной стали строгие кабинеты, у них появились мужья, жены, братья и сестры. Они отнимают нормальную жизнь у миллионов людей и мнят себя богами. Ненависть к ним усиливалась в душе Ли Яня чувством боли за тех, кем он дорожил. Дядя Ифу мертв; отцу, Сяо Лин и ее еще не родившемуся ребенку тоже грозит смерть. А Маргарет? Ли напряг слух: в тесной каморке едва слышалось тихое дыхание. Маргарет спала, однако смерть накрыла своим черным крылом и ее.

Что произойдет со страной, с соотечественниками, чьи лица безмолвно глядели на детектива из ночи? Какая судьба уготована детям — безвинным, но уже лишившимся будущего? Сколько лет жизни осталось древней цивилизации, многовековая история которой — с исчезновением объекта — вот-вот закончится?

Ли Яню хотелось голыми руками крушить несправедливый мир, на части рвать внезапно обретших абсолютную власть злобных обитателей преисподней. Но он даже не пошевелился. Мертвецам не дано восстать.

Так, во всяком случае, говорил разум. Однако самонадеянный мертвец вовсе не собирался сдаваться. Прежде чем Маргарет провалилась в сон, они почти два часа обсуждали сложившуюся ситуацию. Когда волны страха, отчаяния и ярости улеглись, американка сумела убедить детектива: помощь оба найдут только в стенах посольства США. Лишь оттуда еще может прозвучать горькая правда, единственное оружие против «Гроган индастриз» и Пана Сяошэна.

Ли Янь без всякого воодушевления выслушал слова Маргарет. Почему, находясь на родной земле, он должен просить защиты у иностранной державы? Не будет ли подобный шаг слишком похож на предательство? Но иного выхода не существовало: обесчещенный в глазах китайского правосудия, сейчас детектив вынужден бежать от собственных коллег, от профессионального киллера, идущего по следу женщины, которую он полюбил.

При мысли об этом китаец вздрогнул. А кого он полюбил? Ли чиркнул спичкой, всмотрелся в безмятежно спокойное лицо Маргарет. Разве можно полюбить за пять дней, да еще ту, что является представительницей чужой расы, чужой культуры? Ярко вспыхнув, спичка упала из обожженных пальцев на пол, однако образ янгуйцзы остался в сознании. Тыльной стороной ладони Ли Янь прикоснулся к мягким, бархатистым губам женщины. Какова природа любви? Он не знал, что чувствует, что должен чувствовать. Было понятно лишь одно: ничего подобного он еще никогда не испытывал.

Ли прилег на топчан, осторожно, чтобы не разбудить, обнял Маргарет, зарылся лицом в ее волосы. Тела мужчины и женщины напоминали две лежащие рядом ложки. Он втянул в себя нежный, чуть дурманящий аромат, нисколько не желая анализировать собственные чувства. Если имя им — любовь, то чем это слово хуже прочих? Впервые за долгие часы ощущение пытки отступило. Сейчас, сжимая Маргарет в объятиях, Ли без ропота согласился бы умереть. Но вместо смерти пришел сон.

Для обоих смерть была слишком простой участью.

Проснувшись, Маргарет приподнялась на локте. В узких, как вязальные спицы, лучах света плавали пылинки. Ли Янь стоял возле заколоченного досками окна, дымил сигаретой. Удивительно, но американка чувствовала себя отдохнувшей. С момента прибытия в Пекин сон ее еще ни разу не был таким сытным.

Движение на топчане заставило мужчину обернуться. Разумеется, Маргарет и не подозревала о том, что остаток ночи детектив провел скрюченным возле нее. Душу Ли кольнуло: эта янгуйцзы теперь стала для него всем. Нельзя допустить, чтобы она тоже ушла в бесконечность, как дядя.

— Кто там? — спросила Маргарет, услышав тихий стук в дверь.

— Должно быть, Ма и Лотос.

Ли Янь шагнул в коридор, и она села, потерла кулачками глаза. Минуту спустя в комнату вошла Лотос, опустила на пол тяжелый рюкзак.

— Здесь одежда и… вещи, чтобы умыться.

Из рюкзака был извлечен металлический таз, за ним — пятилитровая канистра. Лотос поставила таз на топчан, плеснула воды и вручила Маргарет пакет с туалетными принадлежностями — куском мыла, начатым тюбиком зубной пасты, старой щеткой и небольшим полотенцем.

— Сначала это, потом — другое платье.

Маргарет увидела аккуратный халат из голубого хлопка с белым воротничком.

— Он вам, наверное, подойти. Мне слишком большой.

Рядом с миниатюрной китаянкой доктор Кэмпбелл смотрелась великаншей. Лотос взмахнула парой трусиков.

— Эти тоже. Не волноваться, они совсем новые. — Девушка задернула висевшую сбоку от двери портьеру. — Мужчины остаться в коридоре, я вам помогать.

Маргарет с облегчением сбросила перепачканную одежду. Руки по локоть погрузились в прохладную воду. Смыв подсохшую кровь, она двумя или тремя пригоршнями ополоснула лицо, вытерлась жестким полотенцем.

— Какая красивая ваша грудь! Мне такой нет. — Лотос попыталась ладошками приподнять две едва приметные выпуклости под скромной шелковой блузкой. — На сцене я носить особый лифчик, с ним лучше.

Маргарет рассмеялась.

— Лотос, тебе нечего стесняться, ты красива сама по себе.

В глазах китаянки блеснула наивная радость.

— Сесе! Спасибо.

— Бу яо кэци.

— Вы очень хорошо говорить по-китайски, — улыбнулась подруга Ма Юнли.

Халат пришелся Маргарет почти впору, голубые полы на пару сантиметров прикрыли ее колени. Лотос вытряхнула из рюкзака две пары сандалий.

— Они моей двоюродной сестры и ее матери. Надо пробовать.

Пара размером побольше нисколько не натирала ноги, старая кожа оказалась приятно мягкой. Туалет дополнила сумочка на длинном ремешке; в нее Лотос запихала пудреницу, губную помаду и маленький флакон туалетной воды.

— Леди всегда оставаться леди, правда?

Повернувшись к топчану, Маргарет увидела в складках джинсов вороненый ствол «беретты». Она торопливо сунула пистолет в сумочку, выпрямилась и крепко стиснула руку молодой женщины.

— Не знаю, как тебя отблагодарить, Лотос.

— Это мелочь. Вы друг.

Женщины обнялись, неподвижно простояли около минуты до того момента, пока из-за двери не послышались голоса. В следующую секунду портьера отлетела в сторону, и на пороге выросла фигура детектива. За спиной его стоял Ма.

— Он не хочет везти нас в посольство, — мрачно сказал Ли.

— Почему? — Маргарет с недоумением посмотрела на Юнли.

— Это чрезвычайно опасно, — пояснил крепыш. — Где еще они могут вас поймать? В первую очередь возле посольства США.

Американка встретилась взглядом с Ли Янем; в глазах Маргарет тот прочитал тревогу.

— Боюсь, он прав, Ли. Но мы все равно должны попытаться. Какой смысл сидеть здесь сложа руки? Не выйдет — придумаем что-нибудь другое.

Лотос сделала шаг вперед.

— Послушай, милый, в чем проблема? Эти двое будут сидеть в машине, а мы с тобой прогуляемся мимо ворот. После девяти утра люди встают в очередь за визами, на нас никто не обратит внимания.

Ли Янь внимательно следил за лицом друга. Отказать своей возлюбленной Ма, конечно, не мог.

— О чем она говорит? — шепотом спросила детектива Маргарет.

— Мы останемся в машине. Юнли вместе с Лотос проверит, нет ли возле ворот полиции.

Обстановка на дороге, что вела в посольский квартал Житань, была довольно напряженной. Ли Янь и Маргарет, оба в надвинутых на глаза широкополых соломенных панамах, опустив головы, теснились на заднем сиденье «хонды». Чтобы скрыть кобуру с револьвером Ифу, детектив накинул на плечи легкий пиджак. Лотос села рядом с водителем и непрерывно что-то говорила, рассчитывая, по-видимому, успокоить Ма Юнли. Тот нервно переключал скорости, машину иногда заносило, а на проспекте Цзяньгомэнь, прямо под носом у регулировщика, «хонда» едва не столкнулась с городским автобусом.

— Не гони, милый, — негромко произнесла Лотос и погладила Ма по руке. Юнли выдавил улыбку.

Через ветровое стекло в глаза пассажиров и водителя били лучи солнца. Утреннюю прохладу сменял палящий зной. Маргарет крепко сжимала руку Ли Яня; оба хранили молчание. По высокой эстакаде «хонда» пересекла улицу Северная Дундань, оставив позади небоскреб Всекитайской туристической корпорации. Когда светофоры вспыхивали красным, лежавшие на руле пальцы Юнли принимались выбивать дробь. В центре Пекина остро чувствовалось присутствие полиции, вдоль главных магистралей курсировали сине-белые патрульные автомобили, рядом с которыми расхаживали офицеры в зеленой униформе. Счастливые в своем неведении, пекинцы деловито спешили на работу, не подозревая ни о страшном вирусе, который дремал в их телах, ни о попытках бывшего детектива и гражданки США спасти мир от новой чумы.

Не поднимая головы, Маргарет шепотом спросила:

— Ты рассказал Юнли?

— Не знаю, как это сделать.

Ли и в самом деле не знал, какими словами объяснить другу, что за участь его ждет. Доктора Кэмпбелл охватило чувство вины: она-то облегчила собственное бремя, поделившись тайной с единственным, кому могла доверять.

Они миновали магазин «Дружба». «Хонда» перестроилась в крайнюю левую полосу, Ма совершил разворот и, въехав на автостоянку, заглушил двигатель. Круглое лицо крепыша блестело от пота.

— Останетесь здесь, а мы прогуляемся в сторону посольства, посмотрим.

Ли Янь покачал головой:

— Нет. Два человека на заднем сиденье неизбежно привлекут к себе внимание полиции. — Склонившись к Маргарет, он бросил взгляд в окошко машины. — Мы будем ждать вас вон там. — Ли подбородком указал на стеклянную дверь французской кофейни.

Несколько минут Маргарет следила за тем, как Ма и Лотос прокладывали себе путь через шумный уличный рынок, где туристы из России набивали полосатые баулы дешевой продукцией китайских фабрик. По обеим сторонам узкого прохода с бамбуковых шестов свисали расшитые золотыми драконами шелковые халаты, на прилавках горами высились рулоны тканей, купить которые можно было поштучно или на вес. Дымя сигаретами, продавцы беспечно сплевывали под ноги туристам; из пустых чашек летели на асфальт размокшие чайные листья. От лучей солнца рынок защищала крыша из гофрированного пластика. Бойкое, полное людей местечко идеально подходило для того, чтобы, не привлекая к себе любопытных взглядов, приблизиться к американскому посольству. Метрах в ста от дальнего конца рынка начиналась очередь тех, кто желал получить визу.

Держась за руки, Ли Янь и Маргарет вошли в кофейню, попросили два капуччино, уселись возле окна.

Ожидание заняло минут двадцать, хотя Маргарет показалось, что минула вечность. Когда Лотос отодвинула стул и села, Юнли резко качнул головой.

— Там шагу нельзя ступить, повсюду копы.

— Ма прав, — добавила китаянка. — И они рыскают глазами по толпе.

Суть сказанного была ясна Маргарет без перевода. Хотя другого американка и не предполагала, душу ее оцарапали коготки разочарования.

— Что же нам делать?

— Я вою дорогу думал, — на английском заметил Юнли. — Ближайшая к Пекину граница — с Монголией. До Датуна идет поезд, а там уже недалеко. Местность дикая, поставить на каждом из тысячи километров по часовому они не могут.

* * *

Чтобы купить билеты, Ма Юнли потратил четыре часа. В комнатку он вошел озабоченным и бледным.

— Город кишит копами. На стенах вокзала десяток твоих фотографий, приятель.

Плечи Ли Яня опустились. К подобному никто не был готов. Необходимость говорить отпала.

На прикрученной к небольшому баллону с газом конфорке варился рис. Лотос поставила на стол четыре пиалы, но, к ее обиде, ни Маргарет, ни Ли к белым зернышкам не прикоснулись: оба с жадностью поглощали фрукты, которые Ма принес им в дорогу. Американка беспомощно наблюдала, как двое ее друзей работают палочками. Ли Янь отводил глаза в сторону. Какой смысл убеждать? Яд все равно уже в желудках, причем всех четверых. Но Маргарет не могла заставить себя не думать о генах холеры, о мозаичном вирусе цветной капусты и ИВР, о том, что еще таилось в безобидных зернышках риса. От вида привычной для миллионов китайцев пищи ее мутило.

Обед прошел в полной тишине. Когда Лотос принялась мыть посуду, Юнли расстелил на топчане предусмотрительно купленную карту, вытащил из кармана рубашки железнодорожные билеты.

— Их три. Поезд отправляется сразу после полуночи, в Датун прибывает завтра, в семь пятнадцать утра.

Указательный палец его заскользил по карте от Датуна, провинция Шаньси, к пустынным пастбищам Внутренней Монголии.

— До наступления ночи вам нужно будет где-нибудь укрыться, а я найду транспорт. Как только стемнеет, мы въедем во Внутреннюю Монголию и к утру пересечем ее. Рассвет встретим уже на границе. Там я вас оставлю, верну машину и тронусь в обратный путь. О том, где вы находитесь, никто не узнает.

Маргарет склонила голову над картой; душу ее грызло тяжелое предчувствие. Даже если оба сумеют незаметно пробраться через государственную границу, впереди их ждет долгий, нелегкий переход по горам до Улан-Батора. Паспорта у беглецов отсутствуют, денег почти нет, а в случае успеха им предстоит еще как-то проникнуть на территорию одного из западных посольств. План Ма Юнли больше походил на безрассудную авантюру.

— Пешком до Улан-Батора нам не добраться, — сказала она.

— Почему бы не сесть в поезд? — заметил Ли.

— Ну конечно, — откликнулась американка. — Как я не сообразила! — Прозвучавшая в ее голосе нотка сарказма чуть ободрила Ли Яня. — А если нас остановят, потребуют документы?

Он развел руками:

— Арестуют. У тебя есть другие предложения?

Их Маргарет не имела. Взгляд ее упал на Ма Юнли.

— Мы в состоянии сделать это сами, Ма. Зачем лишний риск? Границу перейдем без тебя.

— Не выйдет. — Юнли повел головой. — Его лицо красуется с телеэкранов, смотрит с каждого угла. Ли не сможет организовать транспорт, его тут же узнают. Полиция, не забывайте, разыскивает двух человек — не трех. Со мной вам будет безопаснее. — Он улыбнулся. — Лотос позвонит в ресторан, скажет, что я приболел. Через пару дней вернусь в Пекин, никто и не подумает бить тревогу. Справимся!

День медленно догорал. В тесной комнатке стояла непереносимая духота, небо подернулось дымкой: восточный ветер гнал на Пекин облака пыли, свистел в щелях досок, которыми было заколочено окно. Явственно ощущалось приближение грозы, воздух густел на глазах.

Скрючившись на топчане, Маргарет время от времени впадала в беспокойную дрему. Из дальнего угла слышался сдержанный шепот китаянки и Ма. Ли Янь стоял возле окна, бдительно всматриваясь в просветы меж досок. Когда Маргарет через четверть часа вновь на мгновение раскрыла глаза, Лотос в комнате уже не было. Ее возлюбленный молча курил, а Ли по-прежнему нес вахту у окна.

Маргарет снились дни детства, беззаботные недели летних каникул, которые пролетали в доме деда и бабки на севере штата Коннектикут. По вечерам дед усаживался рядом с супругой на крыльце: оба пили ледяной домашний лимонад, восхищались чистыми водами раскинувшегося в горной долине озера.

Маленькая девочка взбиралась на еще крепкие колени старика, чтобы поиграть серебряными прядями, которые резко контрастировали с его загорелым лицом. В это время брат Маргарет, Джейк, обычно закидывал удочки с края длинного пирса. Однажды оттуда послышался громкий всплеск и пронзительный, исполненный смертельного ужаса вопль. Родители вместе с бабушкой были на заднем дворе, нанизывали на шампуры сочные куски мяса. Маргарет схватила руку задремавшего деда, потрясла, но тот не шевельнулся. Она с отчаянным криком дернула сильнее; голова старика упала на плечо, из правой ноздри через щеку потянулся тонкий красный ручеек. Тусклыми, уже остекленевшими глазами на Маргарет смотрела сама смерть.

По листьям каштанов застучали крупные капли дождя. Четверо мускулистых мужчин вынесли на поросший травой берег тело Джейка. Глаза его, как и глаза деда, были широко раскрыты, но из носа вместо крови вытекала вода, меж оскаленных зубов била хвостом испуганная рыбка.

Маргарет с содроганием проснулась. Крыша ненадежного пристанища стонала от порывов ветра, в темноте за окном шумел ливень, по стенам комнаты прыгали отсветы пламени свечи. Ли Янь оставил свой пост и сидел теперь у нее в ногах, Ма продолжал курить сигарету за сигаретой, а Лотос набивала объемистый саквояж одеждой и продуктами. Заметив, что Маргарет крутит головой, девушка спросила:

— Вы отдохнуть?

Прочищая горло, американка кашлянула.

— Более или менее. Напугал дурной сон.

Лотос подошла ближе, в правой руке ее было что-то темное и пушистое.

— Вот. Вам обязательно надевать это. — Похожая на пучок водорослей масса оказалась париком, черные космы падали Маргарет почти до лопаток. — Я взять его у знакомой, в театре.

Маргарет подобрала волосы, но парик все равно слишком давил. Она вытащила из сумочки пудреницу с зеркальцем. Контраст чужих волос с усыпанной веснушками кожей и голубыми глазами производил кошмарное впечатление.

— Я выгляжу настоящей ведьмой.

— Неправда. Тушь делать ваши глаза узкие, а веснушки… можно прятать под пудрой. Вы будете почти как я.

Маргарет взглянула на Ли Яня. Тот пожал плечами.

— Скоро ночь. Проводник приглушит свет в вагоне.

Поколебавшись, Лотос неуверенно произнесла:

— Братец Ли, я так и не сказала тебе спасибо.

Он нахмурился.

— За что?

— За то, что вытащил меня из полицейского участка.

— Какого участка?

От стены подал голос Ма:

— Ее задержали копы, помнишь? Я попросил помощи, и ты обещал сделать что в твоих силах.

Внезапно Ли Янь ощутил горькое чувство вины.

— Простите, мне… ничего не удалось.

Лотос удивилась.

— Но ведь меня отпустили. Какой-то начальник сказал, это ошибка. Я думала…

— Конечно, это была ошибка, разве нет? — бросил Ма.

Китаянка посмотрела Ли Яню прямо в глаза. Для Лотос было очень важно, верит ли он ей.

— Копы говорили, будто в моей сумочке героин. Но я его в жизни не пробовала, честное слово, Ли. Клянусь!

Он почувствовал себя неловко.

— Значит, как подметил Юнли, это была ошибка. Наверное, сумочка принадлежала другой.

— О чем вы? — Обескураженная Маргарет не понимала в их скороговорке ни слова.

— Так, чепуха. Дела давно минувших дней. — Ли Янь улыбнулся. — Сейчас нам нужно смотреть только в будущее. — Фраза была адресована скорее Ма и Лотос, чем Маргарет.

От прозвучавшего снаружи грохота все четверо вздрогнули. Детектив мгновенно задул свечу. В непроглядной тьме слышалось лишь поскрипывание досок на оконном проеме. Пара чьих-то ног шагнула к стене. Лотос прерывисто дышала в затылок американки. Маргарет ощупью нашла ее руку, стиснула. Просочившись сквозь многочисленные щели, комнату на долю секунды озарил отблеск далекой молнии. Хлопнула входная дверь. Юнли вышел в коридор, подобрал валявшуюся у плинтуса ножку от стула, сжал кусок дерева в мощной ладони. Дверь хлопнула еще раз, затем раздалось чирканье спички, и из мрака выступила фигура Ли Яня.

— Черепица на крыше, — объяснил он, поднося колеблющийся желтый язычок к огарку свечи.

До сих пор они не отдавали себе отчета в том, как напряжены нервы.

Ма Юнли опустил бесполезную деревяшку, посмотрел на часы.

— Нам пора.

* * *

Громыхала гроза, и дождь щедро поливал столицу Китая. В лужах на асфальте ломаными линиями отражались разноцветные огни. При полном безлюдье улиц количество полицейских на перекрестках, казалось, только возросло. Ли Янь понимал: хорошо подготовленную операцию служба общественной безопасности уже не отменит, ведь ненастье уменьшало шансы беглецов выбраться из города. Давление, которое оказывали на ищеек могущественные обитатели Чжуннаньхая, служило гарантией успешной охоты. При мысли о том, в каком бешенстве сейчас генерал Цзэн и Пан Сяошэн, Ли едва не рассмеялся. Но страх перед разоблачением делал противника еще более опасным, превращал в подстреленного тигра. По расчетам бывшего детектива выходило, что основные свои силы преследователи должны сосредоточить на вокзале. Все возможные пути прохода к составу наверняка блокированы.

Интересно, подумал он, где в данную минуту может быть Джонни Жэнь? Имея таких заказчиков, киллер без малейшей задержки получал всю необходимую ему информацию. Вряд ли подлежал сомнениям тот факт, что теперь Джонни находился вдали от границ Поднебесной.

Ли Янь провел кончиками пальцев по густой щетине на верхней губе и скулах — еще одному дару безымянной актрисы, подружки Лотос. Вновь дало о себе знать чувство вины: как несправедливо обошелся он с Ма, когда тот попросил помочь подруге! Без Лотос их давно уже задержала бы полиция.

«Хонда» остановилась в двух кварталах от вокзальной площади. Четыре фигуры под зонтами быстрым шагом пересекли улицу. Ступени перед входом были пусты, лишь с полдюжины человек прятались под навесами автобусных остановок в ожидании зеленого огонька такси. Возле здания вокзала несколько очередей тянулись к будочкам, где служащие просвечивали рентгеном багаж; пяток офицеров железнодорожной полиции выборочно требовали у пассажиров документы.

— Мимо них не пройти, — шепнул Ма, становясь в конец очереди. — Если у нас спросят паспорта…

Однако Лотос не теряла присутствия духа.

— Ты же сам говорил: ищут Ли Яня и янгуйцзы, а не супругов-китайцев.

Девушка окинула Маргарет взглядом. Безобразный парик американки был покрыт водоотталкивающим шарфиком, размалеванное косметикой лицо вполне могло сойти — под обманчивым электрическим светом — за китайское. Усы и бакенбарды Ли Яня тоже выглядели достаточно убедительно. Лотос боялась, как бы капли дождя не заставили потечь сценический клей, но этого не произошло.

За их спинами к очереди присоединилась очередная группа отъезжающих. Дождь продолжался, его шорох заглушал и без того негромкие голоса переговаривавшихся меж собой пассажиров. Этот же звук, вездесущий и надоедливый, притуплялбдительность усталых стражей порядка. Полисмены мельком взглянули на бумаги молодых супругов, что стояли прямо перед Юнли, и взмахом руки пропустили в будочку человек десять. Ма подхватил выползший из чрева рентгеновского аппарата саквояж; все четверо направились к дверям вокзала. Стараясь не оглядываться, они прошли через зал ожидания к выходу на платформу. Состав был уже подан, из короткой трубы локомотива в ночное небо с мощными выдохами уходили клубы сизого дыма. Вокруг толпились люди: кто-то высматривал свой вагон, обнимались родственники, жали друг другу руки представительного вида мужчины. С отъезжающих не сводила строгого взгляда дама в синей униформе — контролер перрона. Ли Яню этот тип женщин был знаком: бездушная почитательница бюрократических порядков, надменная и непреклонная. Воротца, что вели на платформу, она закроет ровно три минуты первого, отсекая опоздавших пассажиров даже в том случае, если отправление поезда задерживается. Дама проверила у них билеты, кивком головы разрешила пройти к составу.

У вагона Лотос крепко расцеловала Юнли, шепнув ему в ухо:

— Береги себя и поскорее возвращайся. Жду!

Опечаленный расставанием, Ма едва сдерживал слезы.

— Не переживай, милая. Все будет в порядке. Я люблю тебя!

Затем Лотос по-дружески толкнула плечом детектива:

— Присматривай за ним, хорошо?

Настал черед Маргарет. Женщины обнялись.

— Удачи! — пожелала китаянка.

Лотос с грустью проследила за тем, как все трое вошли в вагон. Когда раздался свисток, она медленно попятилась к зданию вокзала. Стоя в двери, Юнли помахал ей рукой. Поезд тронулся. По заставленному сумками и чемоданами коридору они начали пробираться к своим местам. Некоторые пассажиры уже копались в корзинках с провизией, сворачивали крышки термосов. Краем глаза заметив, как шлепнулся на пол сгусток мокроты, Маргарет вздрогнула от отвращения, опустила голову.

Лицо прикрыли черные космы парика. «Господи, — подумала она, — устраиваясь на жесткой скамье, что делать, если кто-то заговорит со мной?» Рядом прозвучал тихий шепот Ли Яня:

— Клади голову мне на плечо и постарайся заснуть.

Маргарет благодарно кивнула. Он обнял американку правой рукой, пальцами левой проверил, не отклеились ли усы, затем взглянул на друга. Ма Юнли был погружен в собственные думы. Приникнув к окну, крепыш рассеянно всматривался в ночь. Там, в темноте, таяли городские огни.

Раздался еще один резкий свисток. Состав набирал скорость. Вслушиваясь в грохот колес на стрелках, Маргарет чуть пошевелила головой: плохо вымытое оконное стекло секли косые полоски воды; сверкнула молния. Не прошло и недели, как доктор Кэмпбелл ступила на китайскую землю в наивной попытке сбежать оттуда, где жизнь потеряла для нее всякий смысл. Но уже пять дней спустя она оказалась вынужденной спасать эту жизнь, ставшую вдруг бесконечно ценной из-за вынесенного судьбой приговора.

Маргарет приникла к мускулистому телу. Сейчас она не хотела анализировать свои чувства. Главное — быть рядом с ним. Успев многое потерять, она кое-что приобрела — то, ради чего все-таки стоило жить, даже если времени у обоих почти не осталось.

Глава 13

^{Суббота}

В небе плавала желтоватая дымка: к утреннему туману примешивался рыжий дым заводских труб и пыль, наносимая ветром из пустыни.

Поезд неторопливо вползал в пригород крупного промышленного центра. Датун. Проснувшись, Маргарет обнаружила, что голова ее так и покоится на плече Ли Яня. Пассажиры вокруг затягивались сигаретами, громко кашляли, кто-то уже собирал вещи. Пол вагона был усеян мандариновой кожурой, мятыми пакетиками из-под чипсов, шелухой семечек; в проходах расплылись жирные плевки. Юнли по-прежнему не отрывался от окна, взгляд его, как у слепого, сверлил пустоту. Когда Маргарет с улыбкой коснулась его руки, Ма повернул голову, в глазах — удивление. Дрогнув, состав остановился. Вслед за Ли Янем двое его спутников ступили на платформу, где троицу мгновенно подхватила людская река. Стараясь не смотреть по сторонам, они миновали полицейский патруль и вышли в город.

Датун спешил начать новый рабочий день. На тротуарах размахивали метлами дворники, за уличными прилавками суетились торговцы, слышался лязг железа из мастерской по ремонту велосипедов. То и дело в желтом смоге вспыхивали не погашенные еще фары автомобилей. На фоне расплывающихся очертаний домов фигуры прохожих казались неясными, призрачными. В отличие от Пекина воздух здесь был прохладен и сух. Город походил на уголок другого мира. Так, в представлении Маргарет, мог выглядеть Чикаго начала 30-х годов прошлого века. Даже китайские машины наводили на мысль о первой массовой продукции конвейеров Форда. Суровые джентльмены в темных плащах, широкополых шляпах и с тяжелыми револьверами на боку смотрелись бы здесь очень к месту, подумала американка.

Когда они обогнали группу мужчин в тужурках железнодорожников, Ли Янь похлопал Ма по плечу.

— Не спи, не спи, приятель. — В голосе детектива звучала непререкаемая властность, как если бы он твердо знал, что их ждет дальше.

Юнли очумело потряс головой.

— Куда мы? — спросила Маргарет.

— Понятия не имею. Куда-нибудь в сторону от толпы. — Ли Янь замедлил шаг.

Пропустив железнодорожников вперед, они двинулись следом и беспрепятственно миновали ворота в кирпичной стене. Синими, красными и зелеными пятнами в тумане над переплетениями рельсов светились путевые огни. Время от времени слышался стук автоматических стрелок. Силуэты машинистов исчезли, и все трое, высоко поднимая ноги, зашагали по рельсам к темным приземистым строениям каких-то складов. В отдельных местах меж шпал торчали кустики чертополоха: видимо, пользовались этими колеями редко. Тупик возле складов был забит старыми пассажирскими вагонами.

Ступив на подножку одного из них, Ли с силой толкнул дверь. Изнутри пахнуло сыростью. С помощью Ма американка забралась в тамбур. Купейный вагон давно отжил свой век: полки были ободраны, коричневые от копоти стекла — в трещинах. Но он оказался довольно чистым, без всякого намека на отходы жизнедеятельности людей или бродячих псов. Ли Янь заглянул в ближайшее купе.

— Годится.

Окно купе выходило на стену склада, сквозь другое, в коридоре, видна была вся станция. Это позволяло беглецам обнаружить любого, кто проявит интерес к пустому вагону. Детектив бросил на верхнюю полку саквояж, закурил, медленно отделил от кожи лица полоски фальшивой щетины. Маргарет шагнула в коридор; поднявшееся над горизонтом солнце неспешно разгоняло плотную дымку. Доктор Кэмпбелл с наслаждением сорвала парик, тряхнула волосами. Ма все еще стоял в дверях.

— Я попробую отыскать транспорт. На это может уйти некоторое время, — услышала американка.

Кивнув, Ли Янь протянул другу перетянутую резинкой пачку банкнот.

— Заодно купи сигарет. — Ма уже разворачивался к тамбуру, когда детектив добавил: — Мне нужна твоя помощь, правда. И еще… Прости за Лотос, я был не прав.

Юнли отвел глаза.

— Все-таки дошло?

За спиной Маргарет прозвучали тяжелые шаги. Сквозь потрескавшееся стекло она увидела, как удаляется крупная фигура китайца. На вагон Юнли не оглянулся.

— Ему должно быть сейчас очень плохо, — тихо сказала Маргарет.

Ли Янь затянулся сигаретой. Сгорая, крошки табака едва слышно потрескивали.

— Понимаешь, он экстраверт. Временами он бывает… маньяком. У него куча достоинств и ничуть не меньше недостатков. Он справится с собой, уверен. — Детектив пальцами затушил окурок. — Ужасно хочу спать, ночью я не сомкнул глаз. Посидишь одна?

Маргарет кивнула, и в следующую секунду Ли уже спал, свернувшись, как ребенок, калачиком. Глядя на расслабившееся, безмятежное лицо, доктор Кэмпбелл с трудом удержала себя от того, чтобы не прижаться к нему щекой. Глаза заволокло слезами. Не думай, не жалей ни о чем! Для чего истязать душу, проклиная будущее, которое еще не наступило? Все мы когда-нибудь умрем, важна только жизнь.

Она уселась напротив, не сводя глаз со спящего мужчины, каждой клеточкой ощущая, как из тела уходит страх. Смерть уже не пугала ее, теперь Маргарет боялась впустую потратить хотя бы секунду из отпущенного ей судьбой срока. Самой страшной была мысль о том, что к женщине природа обычно более щедра, чем к мужчине. Неужели она переживет его?

Маргарет сбросила сандалии, легла рядом, обвила Ли Яня руками, с жадностью впитывая в себя его тепло. Впервые за очень долгое время ее накрыла волна спокойного, тихого счастья. Сознание нежилось в лучах мягкого света, затмить который не смогла бы буря чьей-то, пусть даже самой черной, подлости.

Она нашла свою любовь.

Он просыпался медленно, как ныряльщик, который поднимается на поверхность с большой глубины, окруженный пузырьками воздуха, боящийся открыть глаза навстречу ласковому солнечному свету. Ощутив спиной давление ее упругой груди, он осторожно повернулся; головы обоих разделял сейчас всего лишь сантиметр. Вплотную к нему лежала богиня: изящная линия носа, чуть выгнутые брови, персиковый бархат щек, полные сдержанной чувственности губы и трогательная россыпь веснушек. Тыльной стороной левой ладони он убрал с ее лба прядь волос, придвинулся, поцеловал мочку уха. Веки женщины дрогнули. В тот миг, когда глаза ее раскрылись, он сомкнул свои.

Маргарет увидела перед собой его лицо; голова лежавшего рядом была почти незаметно вздернута, как если бы он готовился поцеловать ее. Грудь защемило от чувства, которое она испытала, перед тем как провалиться в сон. Маргарет придвинулась к Ли Яню поближе, ее губы нашли широкий нос. Ресницы мужчины колыхнулись, и она прикрыла глаза.

Ли Янь смотрел на ее опущенные веки и улыбался. Прошло около минуты. В крошечной щелке блеснули голубые радужки, и через долю секунды Маргарет ответила на его улыбку. Поцелуй обессилил обоих. Губы ее не сразу уступили натиску, а потом как-то мгновенно поддались, вобрали в себя его горячий, воинственно заостренный язык. Сейчас и ею, и им двигало нечто более высокое, чем желание физически обладать друг другом. Отступило куда-то время, ничего не значила даже страсть. Упал на пол ворох одежды; в грязное окошко вагона заглянуло солнце. Объединенные любовью и скорбью, две души слились в одну, два сердца забились в унисон. Крепкие ладони чашечками накрыли ее груди, нижняя губа почувствовала ласковый укус его зубов. Маргарет со вскриком сжала пальцами твердые ягодицы, притягивая тело Ли Яня к себе. Тело это было настолько прекрасным, что она хотела его всего — без остатка. Бедра мужчины напряглись, с пружинистой силой заходили взад и вперед. Он наполнил ее всю — без остатка. Острота экстаза походила на сладкую боль. Пальцы Маргарет сжимались и разжимались, с губ рвался стон, а потом, когда лоно ощутило мощный взрыв, она потеряла над собой контроль. Мощное слияние омыло обоих ощущением удивительной свежести. Мир перестал существовать.

Недвижные, покрытые потом, они почти без дыхания лежали минут двадцать в объятиях друг друга. Не было произнесено ни слова: никто не решался нарушить колдовскую тишину. Наконец Ли потянулся за сигаретой, выпустил к желтому от никотина потолку струю дыма, спросил:

— Интересно, есть у нас какой-нибудь шанс?

Маргарет шевельнула головой. Ей хотелось сказать: биологи непременно найдут подходящее средство, ИВР вполне может оказаться не столь упрямым, как ВИЧ, но имеет ли смысл тешить себя надеждами?

Хотя почему нет? Пока человек надеется, он жив. Даже тьма не царствует вечно, рано или поздно ее разгоняет солнечный луч — как сейчас. Там, в парке у храма Неба, Маргарет приняла мрачный пессимизм Маккорда, однако теперь состоявшийся на мраморных плитах разговор представал в совершенно ином свете.

И свет этот вспыхнул в ее глазах. Задавая свой вопрос, Ли почти не сомневался в ответе; странное выражение лица Маргарет его изумило.

— В чем дело?

Она уселась.

— Зачем его убили?

— Убили кого?

— Маккорда. Генетик был на их стороне, был одним из них. — Во взгляде американки горела уверенность. — Он запаниковал. Причина только в этом. Маккорд стал отработанным пушечным мясом. Он не сумел увидеть того, что видели его хозяева. Не знал, почему им так хочется все скрыть. Я спросила — почему? И он с презрением бросил: потому что они — глупцы. Но эти люди вовсе не дураки. Они вряд ли охраняли бы свою тайну так рьяно, если бы не надеялись на что-то. А если надеялись они, значит, есть надежда и для нас.

Ли Янь покачал головой:

— Не понимаю.

В памяти Маргарет прозвучала сказанная Маккордом фраза: «Наши специалисты прожили год, питаясь одним рисом, прежде чем об эксперименте рассказала пресса. И никто не умер!»

— Они едят этот рис уже пять лет, а заболел, насколько нам известно, лишь Чао Хэн.

Даже волнение, в котором она находилась, не помешало Маргарет с четкостью осознать: из всех грехов нет худшего, чем самообман. Однако забрезжившая надежда вовсе не являлась иллюзорной, она была в этом уверена.

— Может быть, — продолжала американка, — не каждый, кто ест рис, подхватывает одновременно и вирус. Может быть, в «Гроган индастриз», с их огромным научным потенциалом, твердо рассчитывают получить эффективную вакцину. В противном случае для чего им вся эта проволочка?

Маргарет чувствовала себя как осужденный, которому в последнюю минуту перед казнью объявили об отсрочке исполнения приговора. Смерть отменялась хотя бы на время — если не до того момента, когда она придет естественным путем. Занесенный топор повис в воздухе.

— Думаешь, мы не умрем?

— Разумеется, мы умрем. Все умрут. Но может быть, мы умрем не от ИВР. — Вместе с надеждой к Маргарет вернулась ярость. — Вот почему мир должен узнать правду. Мы не имеем права молчать!

Она тряхнула золотистыми волосами.

— И вот тебе суть: гонка за прибылями, та самая, что была движущей силой проекта разработки суперриса, заставит их найти и противоядие. Денег лекарство от новой напасти не принесет, зато какая награда ждет спасителя человечества!

Маргарет с возбуждением вглядывалась в лицо детектива: понял ли он ее, проникся ли ее верой? Однако глаза китайца были устремлены куда-то вдаль. После долгой, очень долгой паузы Ли Янь веско произнес:

— Они не должны выйти сухими из воды. Ни «Гроган», ни Пан Сяошэн со своими головорезами.

В памяти Ли возник образ Ифу и обагренный кровью дяди самурайский меч.

— Не должны, — эхом отозвалась Маргарет.

Взгляд Ли буравил бездонную голубизну ее глаз.

— Я люблю тебя.

У нее остановилось дыхание. Прошелестели слова:

— Я люблю тебя.

На узкой полке старого вагона в тупике железнодорожной станции, что затерялась среди бескрайних степей Северного Китая, единым целым стали два тела.

* * *

Ближе к вечеру вернулся Ма.

Еще задолго до его появления беглецы утолили голод фруктами, которые Лотос заботливо положила в саквояж. Маргарет делилась с Ли воспоминаниями о детстве, о том дне, когда от сердечного удара умер дед, а из озера вытащили бездыханное тело брата. Ли Янь рассказал ей про Сычуань, про ужасы «культурной революции» и потерю матери. Слова лились сами; сколько продолжался разговор, ни один не знал.

Ма они увидели одновременно. Оглядываясь по сторонам, крепыш шагал через рельсы, фигуру его преследовала огромная тень. Вот по коридору громыхнули тяжелые шаги, в двери купе появилось лоснящееся от пота круглое лицо.

— Все оказалось несколько сложнее, чем я предполагал, — отдышавшись, сказал Юнли. — Но колеса у вас теперь есть.

Он достал из карманов несколько пачек сигарет, бросил на полку, из протянутой Маргарет бутылки с жадностью вылил в себя половину воды.

— Это обошлось в целое состояние. Не лимузин, конечно, хотя дорогу в оба конца выдержит. Схожу за машиной после десяти, как стемнеет.

До десяти часов вечера должна была пройти вечность. С возвращением Ма беседа оборвалась. Время от времени Маргарет посматривала на сидевшего в углу купе усталого парня. Тот явно понимал: его присутствие сковывает и друга, и янгуйцзы. Юнли выглядел мрачным, ничуть не похожим на того беззаботно смеявшегося завсегдатая «Ксанаду», что вступил с ней в словесный поединок. Столь же хмурым был и детектив: видимо, подавленное состояние Ма передалось и ему. Солнце уже опустилось за горизонт, сумерки лишь усилили внезапно охватившую всех тоску. Двумя часами ранее беглецы видели ту самую группу мужчин в тужурках, за спинами которых им удалось пробраться на станцию. Железнодорожники торопились домой, к семьям, к обильному ужину, кружке пива и экрану телевизора. Сейчас, в темноте, за окном купе можно было различить только неясные отблески далеких уличных фонарей.

Около половины десятого Юнли встал, повел затекшими плечами.

— Мне пора. Встретимся возле ворот, через тридцать минут.

Негромко хлопнула дверь тамбура. Маргарет с тревогой посмотрела на Ли Яня.

— Как думаешь, с ним все в порядке?

— Не знаю.

Обычно Ма Юнли было невозможно удержать от озорных, подчас даже скабрезных шуток. Но с другой стороны, о чем сейчас говорить, над чем смеяться? Если их местонахождение станет известным полиции, то Юнли грозила по меньшей мере тюрьма. Вполне вероятно, его уже хватились в Пекине. О дружбе с детективом знали многие. И все же поведение Ма казалось необъяснимым.

Ли Янь опустил глаза.

— Это гнусно. Так поступать с другом — гнусно. Бросить его здесь одного? Ненавижу себя!

В начале одиннадцатого они, настороженно всматриваясь в темноту, ступили на рельсы. Издалека донесся стук колес поезда, прозвучали три резких гудка. Ли за руку потянул Маргарет в безопасную зону между стрелками.

— Прижались к земле!

Когда над головами прогрохотал последний вагон, они бегом устремились к невысокой насыпи, за которой видны были створки ворот. Там Ли Янь перевел дух, вжался лицом в щель. Улица за воротами казалась пустой, если не считать пары промчавшихся тяжело груженных трейлеров. Лампы фонарей вред-ком тумане окружал неясный ореол.

— Подождем его здесь, возле стены, — сказал детектив.

Приближалась половина одиннадцатого, а Юнли все еще не давал о себе знать. Оба начали испытывать беспокойство.

— Допустим, его задержали, — прошептала Маргарет. — Мы можем торчать здесь до утра. А если Ма заговорит…

— Они не услышат от него ни слова, — твердым голосом оборвал американку Ли Янь, не сумев, впрочем, полностью скрыть свои сомнения.

Прошло еще десять минут. Наконец по бордюрному камню скользнул луч света. Еще мгновение, и он ударил беглецам в глаза. Фигуры мужчины и женщины слились со стеной. Автомобиль на малой скорости огибал поворот. Детектив припал к щели.

— Полиция!

Тихо урча двигателем, сине-белая машина проползла мимо створок.

— Это ночной патруль, — почти неслышно выдохнул Ли.

— Они разыскивают нас? — так же тихо спросила Маргарет.

— Не похоже. Знай они, что мы в городе, поняли бы, где искать.

Следующие четверть часа оба отсчитывали по секундам. Когда у ворот со скрипом притормозил развалюха грузовичок, Маргарет от облегчения закрыла глаза. Сидевший за рулем Юнли призывно помахал рукой. Они кинулись к кабине.

— Где ты пропадал? — с упреком бросил детектив, захлопнув дверцу.

Ма дернул головой.

— Этот хорек даже не позаботился о бензине, хотя и обещал. Бак был пуст! Мне пришлось исколесить все заправки. В кузове лежат три канистры — этого должно хватить. Чертов водитель предупредил: если тебя задержат, скажешь, что угнал грузовик с рынка.

Юнли убрал ногу с педали тормоза; содрогнувшись, машина покатила по улице.

— Какие-нибудь проблемы? — тревожно спросила Маргарет.

— Только с горючим. Но она уже разрешена, — успокоил ее Ли Янь.

Из-за ворота рубашки Ма вытащил вчетверо сложенную карту, протянул бумажный квадрат другу.

— Не заблудишься?

Под неверным светом уличных фонарей Ли Янь развернул ветхую бумагу. Карта Срединного царства казалась изданием прошлого века. Он фыркнул.

— Здесь указана одна-единственная дорога. На Эрлянь.

— Что ж, следи, как бы я не сбился с нее. — Понурый и мрачный всего пару часов назад, Ма Юнли удивлял сейчас своим возбуждением. Достав пачку сигарет, он сунул ее Маргарет. — Передайте, пусть мне прикурит.

Детектив выполнил просьбу. Грузовичок, набирая скорость, с неожиданной резвостью понесся вдоль железнодорожного полотна на север, туда, где лежали бескрайние пески пустыни Гоби.

Когда огни Датуна растворились во тьме, все трое почувствовали себя почти на свободе. Дорога петляла меж пологих холмов, цепью которых природа разделила две соседние провинции. Местами лента асфальта проходила вплотную к обломкам циклопического сооружения, змеей тянувшегося с запада на восток.

— Великая Китайская стена, — пояснил Ли Янь.

Никакого величия Маргарет не видела: кривой, с частыми провалами гребень, прямоугольные куски камня у его основания, россыпи битых кирпичей. Около часа грузовичок следовал вдоль древних руин, а потом свернул на север. Впереди расстилалась темнота.

* * *

До границы со страной, которую когда-то называли Внешней Монголией (она располагалась вне пределов Срединного царства), предстояло проехать триста километров. Покрыть это расстояние беглецы намеревались за шесть часов. Юнли обещал доставить их как можно ближе к пограничным столбам, чтобы еще до рассвета Ли и Маргарет пересекли роковую черту. Никто из троих не подумал о том, что на исходе третьего часа пути может лопнуть шина, что в кузове грузовика не окажется домкрата.

Ма исступленно пинал разорвавшуюся покрышку. Ну почему он не проверил, есть ли в машине необходимый инструмент? Кое-какие операции можно было проделать гаечными ключами, но чем приподнять раму? Как бы насмехаясь над заложниками судьбы, провидение в целости и сохранности оставило им запасное колесо.

Грузовик, покосившись, стоял у обочины. Над зеленоватыми волнами ковыля сиял диск луны. Дуновение ветра несло с собой терпкий аромат диких трав. Рассыпались по чаше небосклона мириады звезд, уходила к невидимому горизонту дорога. Спрятаться двум мужчинам и женщине было негде.

От злости Юнли хотелось затопать ногами.

— Все, все оказалось напрасно! И виноват в этом я один!

Его выкрики болью отзывались в висках Маргарет. Ли Янь тщательно обследовал машину: заглянул под сиденья, в пространство между кабиной и кузовом, нагнулся к бензобаку, где некоторые предусмотрительные шоферы устанавливают небольшой жестяной ящик. Пусто. Ничего такого, что можно было бы использовать как рычаг. Детектив присел на корточки, закурил. С момента аварии он произнес не больше двух слов.

— А где проходит железная дорога? — внезапно спросила Маргарет. — Мы же почти все время двигались вдоль нее.

— Там. — Огоньком сигареты Ли ткнул в темноту.

— Значит, там можно поискать какие-нибудь старые шпалы или металлическую балку, которой мы сумеем выровнять кузов.

Ли Янь вскочил на ноги.

— Ты права. — Он повернулся к другу. — Пойдешь налево, я — в другую сторону. Если через час ничего не подвернется, возвращайся.

Кивнув, Ма ушел в ночь. Детектив приблизился к Маргарет.

— Останешься здесь?

— Нет. Я с тобой.

Поначалу они бежали, но минуты через три ноги сами перешли на быстрый шаг. Маргарет изо всех сил старалась не отставать. Оба молчали, берегли дыхание. Через час было пройдено около шести километров, без всякого результата. Тщетность затраченных усилий и потеря еще одного часа на дорогу назад лишали остатков воли. И он, и она понимали: если машина до утра останется на обочине, их наверняка заметят, а часа полтора спустя следует ждать преследователей.

Ли Янь на полушаге вдруг замер, повернул голову туда, откуда они шли. Маргарет непроизвольно стиснула его руку. С минуту оба смотрели в полные тихой печали глаза друг друга. Затем тела их соприкоснулись. Боль от поцелуя вызвала в каждом пугающее своей остротой, но невыполнимое желание. Не здесь. Не сейчас.

Когда они возвратились к машине, Юнли уже не находил себе места.

— Где вас только черти носили?! Я наткнулся на груду шпал, сорвал голос, пытаясь докричаться до вас, но куда там!

Ли Янь с убитым видом качнул головой:

— Мы ничего не слышали.

— И выбросили на ветер два часа драгоценного времени!

— Значит, больше его терять нам нельзя.

Времени и вправду было жаль, не было одного: оснований для злости.

На сей раз им действительно пришлось бежать, до самой насыпи. Чуть задыхаясь, Ли короткими фразами объяснил Маргарет суть дела. Остановившись возле кучи шпал, все трое жадными ртами хватали воздух.

— Нам понадобится две штуки, — резко выдохнул детектив. — Одну положим между колес, в качестве упора.

— Даже одна будет чересчур тяжела, я пробовал. Придется сделать еще одну ходку.

Перетаскивание шпалы к грузовику отняло у мужчин не менее тридцати минут. Доктор Кэмпбелл с горечью ощущала свою абсолютную бесполезность. Оставшись возле машины, Маргарет попробовала ослабить гайки на колесе. Сделать это оказалось намного труднее, чем она думала. Гайки затягивал либо неопытный слесарь, либо бездушный механизм. Ключ то и дело срывался, и когда ей удавалось провернуть тяжелый инструмент на два миллиметра, это можно было считать победой. Но к тому времени, когда мужчины приволокли вторую шпалу, янгуйцзы умудрилась ослабить все гайки. Хотя царапины на руках Маргарет сочились кровью, а лицо блестело от пота, она и не думала жаловаться. Одежду Ли Яня и Ма можно было смело выжимать.

Все дальнейшее свершилось на удивление просто. Первая шпала была уложена меж колес под задним мостом, в оставшийся сверху промежуток вставлен конец второй. Когда Маргарет и Ли Янь обхватили противоположный конец руками и повисли на нем, рама грузовика приподнялась на несколько сантиметров. В ту же минуту Юнли ловкими движениями свернул гайки, снял колесо, установил вместо него запасное. Покосившаяся машина выпрямилась. Втроем они стали накручивать гайки. Затянул их Ма уже в одиночку.

На ремонт ушло более трех часов: восточную часть небосклона начал раскрашивать в нежные цвета восход. Ма Юнли изнывал от тревоги.

— Поторопитесь! Быстрее, быстрее!

Негромко заурчал двигатель, однако Ли продолжал стоять у обочины. По его запыленному лицу струился пот.

— На границе мы будем еще до полудня. Придется искать укрытие.

— Ч-ч-черт! — прошипел Ма.

Глава 14

^{Воскресенье}

Солнце поднималось все выше. Степь вокруг поражала какой-то неземной красотой; ветер играл длинными прядями травы, превращая ее ковер в неспокойный зеленовато-желтый океан. Покрытый пылью грузовичок держал курс на север, лишь изредка уклоняясь к западу или востоку — если дорога ныряла вдруг в русло пересохшей реки. Но в целом асфальтовая полоса шла строго по меридиану, который пересекал пустыни и горные цепи Монголии.

Беглецы миновали два небольших населенных пункта: несколько аккуратных кирпичных домиков, пара цветочных клумб на единственной, выложенной бетонными шестиугольниками улице. Ни в одном из городков не было и признаков жизни. Стрелки часов Маргарет приближались к шести утра. Примерно еще через час вдали, чуть правее дороги, возникли силуэты довольно больших зданий. В кабине грузовика становилось все жарче. Ли Янь спал, прислонив голову к резиновой окантовке дверцы. Доктор Кэмпбелл неподвижно сидела между двумя мужчинами, ощущая себя заблудившейся в лабиринте мыслей и воспоминаний. Правой рукой Ма Юнли поднес к глазам карту; пальцы левой крепко сжимали руль. Здания впереди явно находились в городской черте Эрляни, откуда до границы было уже не более двух километров. В Эрляни меняли колесные пары поезда, пунктом назначения которых являлась Москва: на территории России железнодорожная колея была шире китайской. Юнли с удовлетворением вздохнул. Им все-таки это удалось!

На подъезде к городу американка спросила:

— Может, сделаем здесь остановку?

Водитель недоуменно покрутил головой:

— Зачем?

— Мне нужна ванная комната.

Впервые за последние три дня доктор Кэмпбелл увидела на лице Ма искреннюю улыбку.

— Боюсь, сейчас не время принимать душ.

Маргарет рассмеялась.

— Я имела в виду туалет. — Рукой она похлопала по животу. — Что-то урчит. Наверное, виноваты вчерашние фрукты. Меня устроили бы кусты, но их тут нет.

Юнли понимающе кивнул:

— Ясно. Найдем туалет.

Когда они въехали в город, Ли Янь все еще спал. Грузовик миновал огромную железнодорожную станцию. На главной улице имелись почта и довольно большая гостиница, за которой высился корпус текстильной фабрики, а дальше тянулись кварталы опрятных жилых домов. Жители Эрляни уже торопились на работу, повсюду видны были широкоскулые монгольские лица, коричневые от загара. Четверо маляров, которые красили какой-то забор, опустили кисти, чтобы рассмотреть остановившийся около гостиницы грузовичок.

— Там точно должно быть то, что вам нужно, — сказал Ма, выбираясь из кабины: он не хотел тревожить спящего.

На узком тротуаре остановилась как вкопанная стайка школьников. Похоже, детям еще не приходилось сталкиваться с золотоволосыми и голубоглазыми янгуйцзы. Маргарет услышала их восторженный шепоток. Юнли бросил взгляд на друга и без единого звука влез за руль.

Минут пять спустя, когда Маргарет вышла из гостиницы, напротив дверей ее с нетерпением ожидала целая толпа. Единственным развлечением для жителей Эрляни были останавливающиеся на пару часов поезда, но это происходило всего два раза в сутки. Появление иностранки мгновенно взбудоражило весь городок, каждый из прохожих счел своим долгом взглянуть на заморскую птицу. Доктор Кэмпбелл в растерянности остановилась на ступенях.

— Ни хао, — робко произнесла она, чем вызвала настоящую овацию толпы.

Грохот аплодисментов разбудил детектива. Ли Янь вздрогнул, энергично потер глаза.

— Что такое здесь происходит?

— Ей понадобилась «ванная комната», — с улыбкой объяснил Ма. — Туалет.

Брови Ли угрюмо сошлись на переносице.

— Проклятие! Только этого нам не хватало!

Маргарет уже забиралась в кабину.

— Ты хоть понимаешь, что наделала? — Ли Яня трясло от гнева, голос его прозвучал как щелчок хлыста.

— Но мне нужно было сходить в туалет, — попробовала защититься обиженная американка.

— А теперь об этом знают органы безопасности! Черт, мы уже не можем ждать темноты! Сейчас нас спасет только граница.

Осознав справедливость упрека, Маргарет тщетно искала слова оправдания. На помощь неожиданно пришел Юнли:

— Отстань от дамы, приятель. Подумай только, какой шум поднялся бы, если бы ее заметили в кустах. — Крепыш опустил ладонь на карту. — Я тут сидел и прикидывал: дорога пересекает границу в паре километров отсюда. Там наверняка есть пост. Но если мы возьмем чуть западнее, по грунтовой… — палец Ма двинулся влево, — то, надеюсь, сумеем подобраться поближе и не встревожить часовых.

Ли Янь склонил голову к карте. В предложении друга был смысл.

— Хорошо. Жми на газ.

Городские кварталы остались позади. Машину бросало на ухабах пыльной колеи. Детектив скосил глаза на соседку: надо бы попросить прощения за грубость, но как? Маргарет старательно избегала его взгляда. Она чувствовала себя виноватой. Бездумный поступок ставил под угрозу всех троих. В конце концов, можно было присесть за грузовиком, мужчины отвернулись бы.

Кисть американки ощутила прикосновение горячей ладони; Ли Янь нежно сжал ее пальцы. Обида тут же прошла. Маргарет захотелось поцеловать его, сказать, что она раскаивается в своем легкомыслии. Однако губы женщины не шевельнулись. Доктор Кэмпбелл упрямо смотрела в бесконечное пространство пустыни.

Резко сменившийся ветер гнал теперь пыль впереди грузовика, видимость сократилась до сорока — пятидесяти метров. Когда Юнли прикуривал сигарету, Маргарет заметила, что пальцы водителя дрожат.

— С вами все в порядке? — осторожно спросила она.

— Ну конечно. — Лицо Ма покрывала смертельная бледность.

Внезапно из облака пыли проступил громоздкий темный предмет.

— Какого… — Ма с силой нажал на педаль тормоза.

Двигатель заглох, в наступившей тишине лишь жалобно посвистывал ветер. Когда пыль чуть осела, они прямо перед собой увидели черный «мерседес». За рулем сидел человек.

— Кто это? — шепотом спросила Маргарет, как если бы шофер «мерседеса» мог услышать ее слова.

— Не знаю, — ответил Ли Янь, опасаясь, что кривит душой.

Юнли нервно затушил сигарету. Несколько мгновений седоки обеих машин бесстрастными взглядами изучали друг друга. Затем одинокий любитель прогулок по пустыне выбрался из «мерседеса». Лица его видно не было — только расстегнутый пиджак, белую рубашку и галстук. Сухощавая фигура неторопливо двинулась к грузовику. Мускулы Ли Яня набухли, глаза превратились в щелочки.

— Да-а-а… — протянул детектив.

— Кто это? — со страхом повторила Маргарет.

— Джонни Жэнь.

Мужчина остановился, достал из кармана пачку «Мальборо», со вкусом закурил и продолжил свой путь.

Ли сунул руку под мышку, но кобура оказалась пуста. Медленно повернув голову к Ма, он увидел направленный на него револьвер дядюшки Ифу. Объятая ужасом, Маргарет ничего не понимала.

— Мне обещали, что женщина останется живой, — произнес Юнли; по щеке его скатилась слеза. Неужели друг не поймет: всему есть основания? — Ты обещал помочь, но я знал: этого не будет. И я оказался прав. Они пришли ко мне в тот же день, поставили перед выбором — Лотос или ты. Откажись я, и она до сих пор гнила бы в камере, а через неделю или через месяц ей пустили бы в голову пулю. — Друг просто обязан понять: выбора как раз и не было! — Я люблю ее. Прости, Ли Янь.

Лицо Ма стало мокрым от слез.

Подойдя к дверце, за которой сидел детектив, Джонни Жэнь качнул пистолетом.

— Выходи.

На лбу киллера белела полоска пластыря. Джонни заметно нервничал, глаза его бегали. Ли вспомнил, каким видел это лицо в парке: перекошенным от злобы, с выкатившимися белками. Вспомнил стальной кулак. Значит, противник все-таки победил. Исход борьбы был предопределен с самого начала. Ради чего погибли люди? Ради обогащения «Гроган индастриз» и амбиций Пана Сяошэна? Ради вакцины, которая сняла бы с преступников их же вину?

Ли Янь открыл дверцу, ноги его ступили на пыльную землю. Теперь уже никому не узнать того, что известно ему и Маргарет. Жаль. Зло останется безнаказанным…

Дулом пистолета Джонни Жэнь поманил из кабины американку. Скрипнув зубами, Ли представил себе аккуратную дырочку на бархатистой — такой нежной! — коже. Было бы счастьем, если бы Маргарет умерла сразу, без мучений. Уж боли ей в жизни хватило с избытком. Ли Янь украдкой посмотрел на любимую. Та не сводила взгляда с убийцы; в глазах ее горело холодное пламя.

Юнли выпрыгнул из грузовика, обошел капот; револьвер бесполезно покачивался на указательном пальце его правой руки, глаза были направлены в землю.

— Дай сюда оружие! — рявкнул Джонни Жэнь, не повернув головы.

Крепыш с готовностью выполнил приказ. Джонни подбросил на ладони револьвер, как бы взвешивая. В следующее мгновение прозвучали два выстрела. Прежде чем рухнуть в пыль, Ма успел поднять взгляд на Ли Яня. Проверять свою меткость киллер не стал. Он знал, что повар отеля «Цзинтань» мертв.

Ли Янь содрогнулся. Две минуты назад лицо его друга еще выражало отчаяние, а сейчас оно стало серым. Никаким. Дорожная пыль быстро впитывала вытекавшую из широкой груди кровь. До чего же легковесной бывает эта штука — человеческая жизнь!

Под взглядом Маргарет Джонни начал терять чувство превосходства. Заставив себя улыбнуться, он провел дулом револьвера по кусочку пластыря.

— Удачный был выстрел, мадам. Для меня, не для вас.

И перевел взгляд на Ли. Сначала — дело, развлечения могут подождать.

— Что ж, ищейка, прощай.

Ли Янь физически ощутил удар пули — непонимающе глядя на черное отверстие во лбу Джонни Жэня. Зрачки убийцы расширились от изумления, кожаные туфли выписали на дороге кривую петлю, и лицо, с которого еще не сошла ухмылка, ткнулось в обод колеса. Почти вся затылочная часть черепа Джонни отсутствовала.

Обернувшись, Ли увидел в руке американки «беретту» Маккорда. За спиной Маргарет волновалось море травы. Только этот шелест нарушал тишину пустыни.

Доктор Кэмпбелл молча наблюдала, как Ли Янь со сноровкой профессионала копается в бардачке «мерседеса». Еще бы — детектив! Она понятия не имела, что Ли рассчитывает там найти. Может, он всего лишь хотел отвлечься от мысли о предательстве друга? Высвободив из ее руки пистолет, Ли Янь мягко сказал: «Посиди в кабине», — и она подчинилась. До этого дня Маргарет ни разу не пролила и капли крови живого человека. Только что обретенный опыт ужасал. Сейчас эмоции иссякли, душа была опустошена, но она, как врач, знала: боль обязательно нахлынет, чуть позже.

Наконец Ли захлопнул бардачок. В левой руке китайца была зажата черная коробочка размером не более пачки сигарет. Тыча в нее указательным пальцем, детектив то и дело подносил коробочку к уху. Догадавшись, что это за предмет, Маргарет выскочила из кабины, подбежала.

— Телефон! Есть сигнал?

— Очень слабый. Похоже, села батарея.

— Но кому мы можем позвонить?

В ту же секунду она заметила тонкий провод, который тянулся от телефона к ноутбуку «Эппл», что лежал на заднем сиденье «мерседеса». Рванув дверцу, Маргарет схватила компьютер, подняла крышку. Через минуту, когда дисплей ожил, доктор Кэмпбелл с замиранием сердца всмотрелась в иконки. Неужели «Интернет эксплорер»?

— Господи, нам нет нужды звонить! — Она подняла взгляд на озадаченного Ли Яня. — Войдем в сеть! Весь мир узнает о Грогане и Пана Сяошэне, об их ИBP!

Ли мгновенно осознал значимость ее слов.

— У тебя получится?

— Надеюсь. — Маргарет открыла чистый файл, принялась быстро набивать текст. — Подумать только, из ниоткуда… — Глаза ее округлились. — …половине земного шара…

Встроенные динамики издали предупреждающий писк.

— О-о-о нет!

— Что такое? — тревожно спросил детектив.

— Питание, та же батарея!

В возникшем на дисплее окошке появилась строка: «Компьютер автоматически прекратит работу через пятнадцать минут».

— Четверти часа не хватит!

Пальцы Маргарет запорхали над клавиатурой с удвоенной скоростью.

Помочь ей Ли Янь не мог. Он начал ходить вокруг «мерседеса», стараясь не смотреть в сторону грузовика. Мысли упрямо возвращались к чудовищной измене Ма, тело которого лежало в пыли. Слух улавливал монотонный перестук клавиш компьютера; огибая машину, Ли раз за разом встречался взглядом с Маргарет: лицо женщины было сосредоточенным. «Эппл» снова пискнул.

— Зарядки всего на пять минут! Дай мне телефон!

Он бросился к задней дверце. Американка мгновенно воткнула разъем провода в гнездо для модема на боковой панели ноутбука. Послышалась негромкая мелодия: по команде программного обеспечения Джонни Жэня его пароль ушел в эфир. Маргарет была в Сети!

Ли Янь не отрываясь следил за ее пальцами. Губы доктора Кэмпбелл подрагивали. Неожиданно дисплей компьютера погас, из динамика сотового телефона раздался пронзительный, тонкий вой. Маргарет закрыла глаза.

— Успела? — спросил детектив, вовсе не уверенный в том, что готов выслушать ответ.

— Я отправила текст на все сайты и адреса электронной почты, которые помнила.

Проволочная ограда тянулась к востоку и западу от них, насколько хватало глаз. За оградой была Монголия. В нескольких километрах от границы находился город Замин-Ууд: там, по воле небес, им, может, удастся сесть на поезд до Улан-Батора.

Ноги обоих вросли в землю. Позади остались «мерседес», два мертвых тела и ощущение тяжкого бремени, которое они несли на своих плечах. Впереди ждала неизвестность.

Ли Янь не выдержал, обернулся. За его спиной остался Китай. Родина. Детектив сделал шаг к пограничным столбам. Чувствуя на себе взгляды предков, он испытывал мучительную, непреходящую боль в душе. А как же ответственность перед прошлыми поколениями, как быть с присягой офицера? Нет, он не сможет уйти. Маргарет выполнила свой долг, открыла миру жуткий секрет, но у него, Ли, есть дома незаконченные дела.

Он повернул голову к американке. На лице Маргарет еще не высохли перемешавшиеся с потом слезы. Тыльной стороной ладони Ли Янь смахнул с ее щек капли влаги. Видит Небо, он очень хотел, чтобы все сложилось иначе.

Рука мужчины извлекла из кармана рубашки комок зеленых банкнот.

— Возьми. Доллары принимают везде. — Глаза Ли были устремлены вдаль. — Замин-Ууд за холмом.

Доктор Кэмпбелл без слов приняла купюры. Она отчетливо сознавала: за границу Ли Янь не пойдет. Это читалось в его глазах, в движении руки. На его месте она поступила бы точно так же.

— Я буду любить тебя, Ли.

Китаец отвел взгляд. Как ей объяснить? Усилием воли он заставил себя вновь посмотреть в голубые глаза женщины.

— Даже если ученые найдут лекарство, во что превратится моя жизнь там, на чужбине?

— Понимаю.

В глазах ее Ли Янь видел отражение собственной боли.

— Я обязан вернуться, смыть грязь со своего имени, разоблачить окружившую меня ложь.

— Ты прав.

— Это мой долг. Хотя бы перед дядей. — Долг этот означал, что любовь будет утеряна навсегда. Такая жертва представлялась ему невозможной. — Маргарет…

— Иди.

На прикушенной нижней губе американки появилась капелька крови. Секунда прошла в молчании. Ветер раздувал их одежду, играл в волосах женщины, колющими песчинками сек лица. Два тела приникли друг к другу. Миновала вечность, прежде чем они расстались. Он зашагал на юг. Далеко-далеко в зыбком мареве чернели дрожащими точками грузовичок и «мерседес». Где-то рядом с ними лежали мертвецы: труп друга, труп врага. Позади — любовь, впереди… Что?

Ли Янь ждал услышать голос: «Погоди, я с тобой!» Но за спиной была тишина. Он знал: стоит оглянуться, и он сам побежит к ней, не в силах оставить Маргарет одну, лицом к лицу с подстерегающими в пустыне опасностями. Он знал, что женщина будет долго смотреть ему вслед.

Против воли китаец на мгновение все же обернулся. Фигура у подножия холма исчезла. Значит, все.

Ли расправил плечи.

Конец.

Внезапно слух его уловил шуршание песка. Детектив посмотрел влево, откуда доносился звук. По-детски выбрасывая ноги в стороны, к пыльной колее спешила Маргарет.

— Надеюсь, ты не рассчитывал скрыться? Честно говоря, Ли Янь, мне всегда хотелось взглянуть изнутри на китайскую тюрьму. — Она улыбнулась, взяла его под руку. — Что бы ни ждало впереди, будущее — наше.

Глаза доктора Кэмпбелл были абсолютно серьезны.

Эпилог

Рейтер, 21 июня, воскресенье, Вашингтон

АМЕРИКАНСКИЙ ВРАЧ ИЗВЕЩАЕТ МИР О НОВОМ ВИРУСЕ

Находящийся в КНР американский медик поместил вчера в Интернете сообщение о смертельно опасном вирусе, уже заразившем, по-видимому, около половины населения земного шара.

Доктор Маргарет Кэмпбелл, патологоанатом из Чикаго, утверждает, что вирус, названный ею ИВР, явился результатом мутации в процессе создания генетически модифицированного сорта риса, который начали высеивать в Китае три года назад. Новый сорт, повысивший урожайность на сто процентов и превративший страну в важнейшего экспортера риса, был разработан в ходе пятилетнего эксперимента специалистами компании «Гроган индастриз».

Сообщение об этом появилось в субботу вечером на десятках веб-сайтов. Его автор обвиняет компанию в сокрытии объективной информации о результатах исследований и попытке непредумышленного массового убийства. Представитель «Гроган индастриз» отказался предоставить журналистам какие-либо комментарии.

По словам доктора Кэмпбелл, вирус очень похож на ВИЧ, но во много раз опаснее. Попадая вместе с рисом в организм человека, ИВР в течение пяти лет «дремлет» в его мозгу, а потом начинает разрушать иммунную систему. Спустя два года, считает врач, мир окажется на грани небывалой катастрофы.

До настоящего момента официальные китайские власти продолжают хранить молчание.

Рейтер, 23 июня, вторник, Пекин

АРЕСТ ЧЛЕНА ПОЛИТБЮРО

Среди сотрудников посольства США в Пекине ходят упорные слухи о том, что сегодня, по обвинению в коррупции и убийствах, арестован Пан Сяошэн, член Политбюро ЦК КПК, человек, которого ведущие аналитики называли будущим лидером Китайской Народной Республики.

Его арест дипломаты связывают с громким скандалом в правительственных кругах КНР, разразившимся после нескольких загадочных убийств в главном городе страны.

Китайские власти никак не комментируют происходящее, что дает повод связать арест Пана с задержанием в Пекине пяти высокопоставленных служащих компании «Гроган индастриз».

В конце девяностых годов Пан Сяошэн занимал пост министра сельского хозяйства и энергично поддерживал проект создания генетически модифицированного риса. Гипотеза о присутствии в новом сорте смертельного вируса уже вызвала в стране настоящую панику и стала причиной серьезной озабоченности мирового сообщества.

Рейтер, 23 июня, вторник, Пекин

КОРРУПЦИЯ В ВЫСШИХ ЭШЕЛОНАХ

Сегодня в столице КНР была арестована вторая по значимости фигура в системе надзора за соблюдением законов: заместитель генерального прокурора Цзэн Сюнь.

Ожидают, что закрытое судебное разбирательство продлится около трех недель. Если вина Цзэна будет доказана, то ему грозит смертный приговор. О характере предъявленных обвинений власти не сообщают.

Рейтер, 24 июня, среда, Пекин

КИТАЙ ОБРАТИЛСЯ ВО ВСЕМИРНУЮ ОРГАНИЗАНИЮ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ

Сегодня китайские официальные лица обратились в ВОЗ с просьбой оказать помощь в скорейшей разработке вакцины против ИВР — обнаруженного в генетически модифицированном рисе вируса, который способен уничтожить половину населения Земли.

Международная группа, составленная по рекомендациям ВОЗ, готова вылететь в Пекин немедленно. Китай уже гарантировал экспертам полный доступ ко всей информации, что была собрана за время эксперимента по созданию так называемого суперриса.

Если верить специалистам, первые итоги работы группы могут последовать не ранее чем через два года.

Рейтер, 25 июня, четверг, Лос-Анджелес

НАДЕЖДА ЕСТЬ

Компания «Гроган индастриз», чья штаб-квартира расположена в Калифорнии, объявила сегодня о начале работ по проекту создания вакцины против ИВР. Бюджет исследований превышает сто миллионов долларов.

Эта новость стала известна через двадцать четыре часа после того, как совет директоров компании принял решение передать находящихся в Пекине сотрудников «Гроган индастриз» в руки китайского правосудия.

Как заявил пресс-секретарь компании, «мы не можем отвечать за незаконные действия каких-то авантюристов, но считаем своим долгом предпринять все шаги к разработке эффективного средства борьбы против ИВР. Суммой сто миллионов долларов наши расходы не ограничатся».

Участие в проекте наиболее опытных генетиков и вирусологов дает надежду на то, что через два года мир получит спасительное противоядие.

По мнению финансовых аналитиков, такая вакцина принесет ее создателям миллиардные прибыли…

Питер Мэй

ВИРТУАЛЬНАЯ СЕМЬЯ ^(роман)

Ролевая игра — это метод моделирования жизненных ситуаций путем их театрализованной репрезентации: действуя в рамках заданных ролей, участники игры овладевают новыми способами решения тех или иных реальных проблем.

Роман погружает читателя в мир интернет-чатов, которые привлекают людей разного возраста и положения возможностью побыть тем, кем им хотелось бы быть. Расследуя убийство немолодого служащего, полиция обнаруживает в компьютере жертвы электронные сообщения, из которых следует, что покойный был постоянным участником чат-сообщества, где играл роль «папы» в виртуальной «семье». В этой ролевой игре его дочь звали Казуми — как и его дочь в реальной жизни. Когда настоящая Казуми узнает об альтернативной жизни отца, иллюзия и действительность сталкиваются самым драматическим образом…

Предисловие

08/10. 20:15

От кого: Казуми

Тема: Я в шоке

Сегодня сообщили результаты предварительных экзаменов. Это просто ужас! Я глазам своим не поверила, когда увидела оценки! Столько готовилась — и все псу под хвост! Придется пойти поговорить с преподом, потому что это реально несправедливо. Ладно, если бы я постоянно прогуливала или тупила по-страшному, так ведь нет. Остальным все можно, а я учу-учу — и без толку. Почему так? Папа, помнишь, ты уверял, что если я буду стараться, то обязательно добьюсь успеха? Неужели это неправда? Мне сейчас так паршиво — никак не могу заснуть.

08/10. 23:38

От кого: Папа

Тема: Выше нос

Казуми, я знаю, как тщательно ты готовилась к этим экзаменам. Жаль, что отметки тебя разочаровали. Но я по-прежнему верю в то, что твои старания будут вознаграждены. Наверняка твои одноклассники-прогульщики откуда-нибудь списывали. Да и вообще, какой смысл сравнивать себя с другими? Главное, самой не стоять на месте и постоянно двигаться вперед.

Собираешься говорить со своим куратором?

Мне кажется, тебе давно пора посоветоваться с ним насчет поступления в колледж. Если ты не против, я бы поприсутствовал при вашей встрече, так что не забудь меня пригласить. И прошу тебя, не надо так расстраиваться!

Глава 1

Дверь открылась, и из коридора донеслась негромкая музыка: кто-то из охранников слушал рэп. Эцуро Такегами встал, чтобы поздороваться с вошедшими, — ножка металлического стула скрежетнула по полу. Не успел Такегами открыть рот, как Тикако Исидзу опередила его своим приветствием:

— Сколько лет, сколько зим!

Она остановилась у двери и поклонилась, а когда вновь подняла голову, на ее лице сияла улыбка. Значит, можно было обойтись без излишних формальностей.

— Подумать только, больше пятнадцати лет не виделись, — ответил Такегами и, приветливо улыбаясь, направился к коллеге, чтобы пожать руку.

Детектив Токунага тоже поднялся и с любопытством наблюдал за происходящим. Молодая девушка в полицейской форме, сопровождавшая Тикако, отступила назад и замерла в ожидании. Казалось, она немного нервничает.

— Вчера я нашел свой старый дневник: представляешь, со времени нашего с тобой последнего дела прошло целых пятнадцать лет и восемь месяцев.

На круглом лице Тикако отразилось удивление и, кажется, радостное облегчение. Она сердечно пожала руку Такегами.

— Неужели это и впрямь было так давно? — изумилась она. — Здорово, что ты все еще на боевом посту. Как твоя жена? Как дети?

— Хорошо, спасибо. От жены тебе привет.

Казалось, Тикако была тронута таким вниманием:

— А ты непременно передай ей, что тот омлет с картофелем, рецепт которого она мне дала, стал моим фирменным блюдом и неизменно приводит в восторг всех родных и друзей.

Девушка, до сих пор стоявшая у двери с серьезным лицом, наконец не выдержала и улыбнулась. Тикако представила ее остальным:

— Знакомьтесь, это Микиэ Футигами из округа Сугинами.

Офицер Футигами вытянулась по стойке «смирно» и, щелкнув каблуками, вскинула руку к козырьку фуражки:

— Рада знакомству, господа!

Она была довольно высокого роста, около метра семидесяти, и крепкого телосложения.

Тикако решила рассказать поподробнее о своей спутнице:

— После того как произошло убийство, офицер Футигами помогала охранять дом семьи Токорода. Мы с ней вместе там дежурили по ночам, и она очень сблизилась с Казуми. Ты ведь, кажется, одно время даже провожала ее в школу, а потом встречала после уроков? — Тикако вопросительно взглянула на Микиэ.

Та коротко ответила:

— Да, было дело. Но я сопровождала девочку всего пару дней.

Такегами кивнул:

— Очень рад, что вы с нами, офицер Футигами. Думаю, ваше присутствие сегодня поможет Казуми, потому что она вас уже знает.

— Да, господин офицер.

Ее ответ прозвучал формально и сухо, однако, судя по легкому румянцу на щеках молодой сотрудницы, приветливость и сердечность Такегами все-таки произвели на нее надлежащее впечатление. Дочь Такегами была почти того же возраста, что и Микиэ, но смутить ее не представлялось возможным ни при каких обстоятельствах. Так что, надо сказать, пожилой полицейский приятно удивился, заметив, что его юной коллеге не чужды проявления естественных эмоций.

— А где, интересно, Симодзима? — спросил Такегами, когда все, в том числе Токунага, стали усаживаться за длинный стол для совещаний.

— Кажется, он у начальства, говорит по телефону с суперинтендантом Касаи, — предположила Тикако, пожимая плечами.

— Опять обсуждают план?

— Кто их знает? В любом случае Касаи вроде никогда не был ярым противником этой операции, так что с его стороны подвоха ждать не стоит. Это наше начальство боится собственной тени и ни в какую не хочет брать на себя ответственность.

— Ну, вообще-то, я могу его понять, — усмехнулся Токунага. — Не каждый день приходится проворачивать такие аферы!

— Вот, значит, как вы заговорили! — в шутку упрекнула его Тикако. — А не вы ли, собственно, затеяли эту аферу?

Эти двое познакомились всего несколько дней назад, но, похоже, уже отлично ладили. «Пятнадцать лет и восемь месяцев могут изменить кого угодно, но не Тикако», — радостно подумал Такегами. Почему-то ему вдруг вспомнилось, что много лет назад, когда эта женщина работала в отделе поджогов городского департамента полиции, у нее было прозвище Мама.

— Думаю, мы отлично повеселимся, — сказал Токунага. — Потом опомнился: — Простите, кажется, мне не стоило так говорить.

Тикако улыбнулась в ответ:

— Кстати, как там ваш наблюдатель? Вы уже…

Такегами прервал ее на полуслове:

— Да, все под контролем. Наш человек на посту.

— Кто-нибудь из ваших?

— Да, Тории отличный парень. На него можно положиться.

Зазвонил телефон. Офицер Футигами взяла трубку, немного поговорила, потом обратилась к Такегами:

— Капитан Симодзима ждет вас у себя в кабинете.

— Уже иду, — ответил Такегами, хлопнул себя по коленям и встал. — Все готовы? Скоро начинаем представление. Вот только заскочу на минутку к нашему продюсеру.

Постороннему человеку его реплика могла бы показаться неуместной, но присутствующие отлично все поняли. Такегами видел, что его коллеги, обмениваясь легкомысленными шутками, на самом деле лишь пытаются скрыть свою нервозность и сохранить самообладание накануне того, что им всем предстоит.

Глава 2

За двадцать два дня до этого, вечером 27 апреля, в округе Сугинами, в третьем квартале района Ниикура, в одном из жилых домов раздался женский крик. Ранее, по-видимому, из того же самого дома в течение некоторого времени доносился шум ссоры.

По этому поводу в полицейский участок Ниияма района Ямано, что в том же округе, поступил вызов. Звонившая женщина обратилась в местный участок напрямую, а не по телефону 110 общенациональной круглосуточной дежурной службы.

Принимавший вызов сотрудник попросил заявительницу назвать имя и адрес. Она представилась как Томико Фукада, сказала, что ей пятьдесят два года и она проживает в Ямано, в первом квартале. Томико возглавляла женсовет при районном объединении горожан и участвовала в организации работы добровольных дружин, следивших за порядком на улицах, а потому довольно тесно контактировала с местной полицией. Ее вызов принял Кадзунари Сахаси, старший патрульный округа: он лично знал звонившую и отнесся к полученной информации самым серьезным образом. Окончив телефонный разговор, он тут же вскочил на велосипед и поехал на предполагаемое место происшествия.

Районы Ямано и Ниикура граничили друг с другом. Открывшийся шесть лет назад полицейский участок находился на окраине Ямано, рядом с Ниикурой, и потому его назвали Ниияма. Первый квартал района Ямано и третий квартал района Ниикура располагались в непосредственной близости к этому участку, за небольшим каналом менее трех футов шириной, который когда-то был прорыт для орошения земель, а теперь служил единственным напоминанием о том, что раньше эту территорию занимали поля, сады и огороды.

Окна дома Томико Фукада выходили как раз на канал, и ей показалось, что шум ссоры доносился с противоположного берега, где находилась стройплощадка и шли работы по сооружению трех новых домов. Офицер Сахаси направился прямо туда через первый квартал Ямано, мимо дома Томико. На крыльце он увидел хозяйку, которая, заметив его, стала махать фонариком. Сахаси подъехал к ней и велел вернуться в дом.

— Это вон там, там! — затараторила женщина, указывая в сторону строящегося дома, обтянутого голубой виниловой пленкой. — Сперва они ругались, да так громко, что я даже выглянула в окно посмотреть, в чем дело. Потом раздался женский крик, и я увидела, как оттуда кто-то вышел.

Томико Фукада была очень взволнована и даже напугана. Офицер Сахаси успокоил ее как мог и еще раз попросил вернуться в дом и ждать там. Сам он поехал дальше, по бетонному мосту на другой берег канала. Возле стройки Сахаси слез с велосипеда.

Районы Ямано и Ниикура, с их бесконечными рядами построенных и строящихся домов, мало чем отличались по своему виду от прочих спальных районов метрополии. Исконными владельцами этих земель были богатые фермеры, которые еще совсем недавно в поте лица трудились на своих грядках. До сих пор среди участков, проданных под застройку, оставалось достаточно много полей, садов и огородов.

Местным жителям это, разумеется, нравилось. Однако в конце девяностых ставка налога на наследство так возросла, что многие фермеры были вынуждены продать землю. Ситуацией моментально воспользовались крупные и мелкие застройщики: на приобретенных ими участках стали как грибы после дождя расти гигантские жилые комплексы и крохотные сборные коттеджи, предназначенные, как гласила реклама, «для тех, кто мечтает иметь свой собственный дом в мегаполисе».

Посмотрев на Ямано и Ниикуру сверху, можно было увидеть довольно пеструю картину, не совсем типичную для городского ландшафта: небольшие темные лоскутки жилых кварталов с яркими оградами выделялись на зеленом фоне полей, как контрастные точки на полотне пуантилиста. Зеленых пятен здесь постепенно становилось все меньше, а темных точек строящихся жилых объектов — все больше. Начавшийся в последнее время экономический спад несколько приостановил этот процесс, так что теперь новые дома возводились не так уж быстро, и их пока было немного. Сверху они, наверное, даже могли показаться одинокими и жалкими.

Три строящихся коттеджа, обтянутые голубой виниловой пленкой, к которым направлялся офицер Сахаси, были как раз из этой категории. На заборе полицейский разглядел логотип компании-подрядчика: силуэт желтой птицы, вьющей гнездо. Это был фирменный знак компании «Ямада», одного из лидеров рынка элитной недвижимости.

Когда луч фонарика осветил трудолюбивую птаху, Сахаси в очередной раз задумался над противоречивым смыслом этого символа: с одной стороны, птица строила гнездо, а значит, жила на воле, с другой — судя по форме и цвету, это явно была канарейка, которой гнездо, вообще-то, не требовалось. Сахаси увлекался орнитологией и всякий раз, патрулируя город, невольно обращал внимание на этот причудливый логотип. Вот и тут офицер опять озадачился тем же самым вопросом, как он потом поведал об этом коллегам, — ведь все детали того страшного вечера надолго запечатлелись в его памяти.

Строители недавно закончили сооружать каркас коттеджей. Дома стояли без крыши: современные технологии сборки из стандартного бруса с сечением два на четыре дюйма позволяли возводить здание так быстро, что даже временной кровли не требовалось. Чтобы защитить фундамент и опоры от ветра и влаги, недостроенный объект обычно покрывали виниловой пленкой. Компания «Ямада» очень тщательно соблюдала технологические требования: пленка была натянута ровно и аккуратно.

До того как «Ямада» купила этот участок, им владело богатое семейство Егути, все члены которого занимались сельским хозяйством. Места для распашки оказалось не так уж много — всего около четверти акра, поэтому впоследствии Егути разделили участок на несколько земельных наделов, по двенадцать квадратных футов каждый, и стали сдавать их арендаторам под огороды. Так продолжалось еще в течение некоторого времени после того, как в середине восьмидесятых сами Егути перестали заниматься сельским хозяйством и уехали из этих мест. Когда открылся полицейский участок Ниияма, эта территория была закреплена за Сахаси, так что он давно знал здесь все вдоль и поперек. Кое-кто из местных огородников хвастался богатым урожаем помидоров и баклажанов; другие, особенно новички, часто жаловались ему то на вредителей, то на погоду, то на сорняки и в конце концов обычно утрачивали интерес к земледелию.

Сейчас больше половины огородов уже были заброшены. Три новых коттеджа разместились в юго-восточном углу земельного надела и заняли почти четверть его общей площади. Прямоугольный, как плитка шоколада, строительный участок был со всех сторон обнесен оградой.

Что бы там ни послышалось Томико Фукада некоторое время назад, сейчас на стройке царила тишина и не было ни души. Офицер Сахаси зашагал по грязи по направлению к коттеджам, освещая путь фонариком. В крайнем слева доме все было тихо. В среднем — тоже ничего особенного. И дом справа выглядел как обычно.

Луч фонарика вновь осветил логотип с изображением желтой птицы. Яркий свет упал на ее крыло, и полицейский заметил на нем темное пятно. Он пригляделся. Рядом с логотипом на стене тоже были пятна какой-то темной жидкости, которая еще не успела высохнуть. «Неужели кровь?» — мелькнуло в голове у Сахаси.

До того момента он вовсе не собирался заходить в эти дома. Возможно, Томико Фукада действительно видела здесь кого-то, но сейчас вокруг было совсем тихо. Проникновение на строящийся объект без ордера могло повлечь за собой претензии со стороны компании «Ямада», и, вполне вероятно, Сахаси пришлось бы нести ответственность, несмотря на то что он полицейский. Не хватало ему лишних неприятностей!

Однако в сложившихся обстоятельствах медлить было нельзя. Сахаси попытался разорвать пленку, чтобы пробраться внутрь, но она оказалась слишком крепкой. Тогда он решил подлезть под нее, встав на четвереньки, но не смог приподнять ее больше чем на полтора фута. Строители явно сделали все возможное, для того чтобы обезопасить объект от вторжения любых непрошеных гостей. В конце концов Сахаси пришлось лечь, чтобы сквозь узкую щель заползти внутрь.

Дальнейших поисков не понадобилось. Посреди комнаты лежал труп. Высокий мужчина в деловом костюме. Ноги неестественно раскинуты, лицо закрыто руками. Рядом на полу — портфель.

Аромат опилок смешивался с тяжелым медным запахом свежей крови.

Полицейский инстинктивно схватился за дубинку, что висела у пояса, и взглянул на часы. Люминесцентные стрелки на циферблате показывали половину одиннадцатого. Он посветил вокруг фонариком: футах в шести от тела что-то блеснуло. Сахаси подошел ближе, направляя луч света на неизвестный предмет. Это оказался окровавленный нож с шестидюймовым лезвием. Патрульный решил, что для состава преступления всего этого более чем достаточно, выбрался из дома и по рации сообщил о случившемся в участок.

Вызвав подкрепление, Сахаси вернулся в дом, чтобы идентифицировать личность жертвы. Судя по обнаруженным в портфеле документам, убитого звали Рёсукэ Токорода, ему было сорок восемь лет.

Увидев на визитной карточке адрес, полицейский вдруг с грустью подумал, что в такой тихий вечер рев полицейской сирены наверняка будет слышен близким покойного в их доме, во втором квартале района Ниикура. Эта мысль очень расстроила его и почему-то надолго засела в памяти.

Глава 3

— Мне кажется, здесь все друг друга знают — никого особо представлять не надо, — сказал капитан Симодзима, оглядывая присутствующих.

Высокий и неизменно элегантный, капитан в свое время наверняка пользовался успехом у представительниц слабого пола. В первую очередь он осведомился у Такегами о состоянии здоровья Наки, всем своим видом выражая крайнее беспокойство.

— Все по-прежнему. Впрочем, в данной ситуации оно, может, и к лучшему.

Симодзима важно кивнул:

— Не хотелось бы потерять столь ценного сотрудника.

— Безусловно.

Офис шефа полицейского участка Тачикавы был не слишком просторным, зато всегда содержался в безукоризненном порядке: на столе — ни пылинки, на подлокотниках кресла для посетителей — ни пятнышка. Стекла раскрытого настежь окна, обращенного на восток, сверкали чистотой, на стенах поблескивали награды в рамках. Аккуратность шефа Тачикавы граничила с паранойей. Даже золотое навершие, украшавшее флагшток знамени с восходящим солнцем, за спиной начальства сияло столь ослепительно, что ни у кого не возникало ни малейших сомнений: этот артефакт чистили и полировали ежедневно.

— Ну, что я могу сказать… — начал Тачикава. — Вообще я весьма удивлен тем, что суперинтендант Касаи одобрил проведение столь, как бы это выразиться, беспрецедентной операции.

Такегами показалось, что шеф не просто обеспокоен, а буквально напуган: глаза у него бегали, он то и дело принимался нервно теребить то галстук, то ручку, то бумаги на столе.

Симодзима позволил себе внести поправку:

— На самом деле, господин начальник, операцию такого рода нельзя считать беспрецедентной. Подобный подход давно практикуется нашими коллегами. И даже если события примут неожиданный оборот, в конце концов мы ничего не потеряем, кроме собственного времени, — подумайте, это ведь дело одного дня.

— Вы действительно так считаете?

— Так точно. Кроме того, как вы помните, в деле участвуют несовершеннолетние, а значит, исход любой операции заведомо непредсказуем.

«Смелый подчиненный против трусливого начальника, — думал Такегами, слушая разговор коллег и улыбаясь про себя. — Ужасно жаль, что Нака всего этого не видит. Он наверняка догадывался, что так будет, и заранее предвкушал подобный разговор».

Как знать, может, сейчас в палате реанимации Наке как раз снится эта сцена. Такегами словно вдруг услышал голос друга: «Черт возьми, Гами, прости, что так вышло, но ты должен меня заменить. Я знаю, у тебя получится».

Нориёши Симодзима был моложе Такегами на четыре года, но уже занимал должность начальника в третьем подразделении первого отдела по расследованию уголовных преступлений городского департамента полиции Токио. Такегами работал в четвертом подразделении, и потому полномочия Симодзимы на него не распространялись. Вообще Такегами занимался в основном бумажной работой — этот случай отвлек его от выполнения прямых обязанностей: впервые за многие годы ему предоставили возможность самостоятельно вести допрос и непосредственно участвовать в поиске преступника.

Как известно, кабинетная работа может из кого угодно сделать «бумажного червя». Такегами занимался по большей части как раз такой работой: он целыми днями составлял всевозможные документы, необходимые следователям, и в одиночку справлялся с огромным количеством дел. В придачу к этому в его обязанности входило составление каталогов фотографий, карт, планов, ведение протоколов, а также обработка видео- и аудиозаписей. Такегами приносил огромную пользу общему делу и играл важную роль в большинстве расследований, при этом неизменно оставаясь в тени.

Обычно, когда совершалось убийство, крупная кража или похищение человека, управление городского департамента полиции формировало оперативную группу в рамках одного из подведомственных подразделений, в работе которой также принимали участие следователи того участка, на территории которого было зарегистрировано данное преступление. При этом, как правило, в полицейских участках не находилось достаточно квалифицированных специалистов по уголовному делопроизводству, чтобы справиться с огромным потоком документов, необходимых при расследовании серьезных преступлений. Для этих целей из управления полиции в участок обычно кого-нибудь присылали, причем не абы кого: подготовка бумаг по уголовному делу требовала досконального знания всех бюрократических тонкостей, и у человека неподготовленного от такой кропотливой и монотонной работы запросто мог помутиться рассудок. Здесь были нужны настоящие профессионалы. Полицейские, специализировавшиеся в этой области, относились к своим обязанностям по-разному: кто-то с гордостью выполнял свою работу, для кого-то она была сущим наказанием. Как и везде, здесь все зависело от самих людей.

Первый отдел по расследованию уголовных преступлений городского департамента полиции состоял из семи подразделений. В каждом из них был свой сотрудник, ответственный за делопроизводство. Из этих семи «бумажных червей» Такегами был вторым по старшинству и выслуге лет. Расследованием убийства в строящемся доме в третьем квартале района Ниикура, что в округе Сугинами, занималось третье подразделение под руководством капитана Симодзимы. Делопроизводителем там работал Фусао Накамото, единственный старший коллега Такегами. Накамото честно отслужил на своем посту уже тридцать лет, и Такегами очень уважал его как специалиста и вдобавок ценил как отличного друга и собутыльника.

Двадцать четвертого апреля (за три дня до происшествия в третьем квартале района Ниикура) около половины десятого вечера в караоке-клубе «Бриллиант», что в Мацумаэ, была задушена студентка Наоко Имаи. Девушке был двадцать один год, она училась в колледже и иногда подрабатывала в клубе. Поскольку он находился в районе Сибуя, дело оказалось в юрисдикции четвертого подразделения, где работал Такегами. Третье подразделение в это время ничем особым не занималось (еще не подозревая о том, что вскоре им предстоит расследовать убийство в районе Ниикура), поэтому Накамото, свободный от своих прямых обязанностей, помогал Такегами готовить материалы для работы оперативной группы, которая трудилась в полицейском участке Южной Сибуи.

Накамото делал это не только по дружбе, но и с тайной целью, которой они с Такегами решили достичь во что бы то ни стало. Оба давно мечтали о том, чтобы в отделе установили сканер высокой четкости, и сейчас переговоры с начальством по этому делу были как раз в самом разгаре. Как и все бюджетные организации, департамент полиции Токио страдал от хронического недофинансирования, так что даже покупка нового компьютера всегда вызывала бурную полемику руководства с подчиненными. Убедить «сильных мира сего» в том, что сканер высокой четкости мог бы существенно оптимизировать работу делопроизводителей и что неплохо бы его приобрести, оказалось задачей не из легких. Проще уговорить слона купить рисоварку, чем доказать что-либо упрямому и невежественному начальнику. Любая современная техника казалась руководству заведомо ненужной, поскольку она могла облегчить труд подчиненных, а допускать этого, разумеется, было никак нельзя. Накамото решил составить подробный рапорт об условиях и результатах работы Такегами и затем подать его начальству, чтобы заставить прислушаться к их просьбе, а заодно при случае информировать несведущих о том, что такое сканер и почему его стоит купить.

Приступая к работе, Накамото сказал: «Если бы я сам вел это дело, такому рапорту была бы грош цена: мне бы все равно не поверили, обвинив в подтасовке фактов. Говорю тебе, Гами, надо пользоваться этим уникальным шансом. Я не стану путаться у тебя под ногами, честное слово. Просто позволь мне наблюдать за твоей работой».

Такегами понравилась идея друга. Пока они придумывали, как им лучше спланировать совместную деятельность и оформить рапорт, в округе Сугинами произошло убийство и следователям понадобились услуги Накамото. Потом на обоих обрушился шквал работы, но, несмотря на крайнюю занятость, приятели продолжали поддерживать связь, обдумывая свой замысел насчет сканера. Так как ни один из них непосредственно не участвовал в расследовании, они имели лишь самое общее представление о том, как идут дела у оперативников.

Поначалу у друзей сложилось такое впечатление, что, скорее всего, отдел Накамото довольно быстро найдет убийцу, в то время как оперативной группе, с которой сотрудничал Такегами, наверняка придется долго и усиленно работать, прежде чем преступление будет раскрыто. Разумеется, тогда еще никто не догадывался о том, что эти дела взаимосвязаны.

Однако через два дня после убийства в Ниикуре и пять дней спустя после нападения на студентку в клубе судебные эксперты объявили о том, что на обоих местах преступлений найдены одинаковые улики. Причем связующих звеньев между двумя убийствами оказалось сразу несколько.

Во-первых, на одежде обеих жертв обнаружились волокна одной и той же синтетической ткани весьма необычного цвета. Синий краситель, использованный при ее обработке, оказался достаточно редким: такого не производили ни в Японии, ни в Китае, ни на Тайване, ни в Южной Корее — вообще нигде в Азии. В результате более тщательного анализа выяснилось, что химический состав этого красителя был разработан по эксклюзивному заказу одной канадской фирмы по пошиву одежды. Компания находилась в Оттаве и использовала этот краситель при производстве продукции в течение ограниченного периода времени: с декабря 1998-го по март 1999 года.

Из ярко-синей ткани изготавливались два вида предметов одежды: жилеты и куртки. Оба наименования пользовались высоким спросом, а в этом цвете, который компания назвала «синий миллениум» (в честь приближавшегося рубежа тысячелетий), было пошито всего двести экземпляров курток и жилетов, которые по замыслу маркетологов в основном предназначались в качестве подарков к новому, 1999 году. Вся партия товара оказалась распродана, и, поскольку она была ограниченной, официально ни жилеты, ни куртки этого вида в Японию не поставлялись и могли попасть в страну лишь в единичных экземплярах, будучи купленными за рубежом. Однако в новогодней телевизионной программе один модный телеведущий был одет как раз в такую куртку, так что «синий миллениум» наверняка пользовался популярностью среди молодежи.

По несколько волокон этой редкой ткани нашли на телах Наоко Имаи и Рёсукэ Токороды. Это, видимо, значило, что при нападении преступник был одет в жилет или куртку из эксклюзивной серии: скорее всего, жертвы сопротивлялись, и в результате отдельные нити синего цвета оказались на их одежде. Услышав, что фирма-производитель находится в Канаде, Такегами сперва решил, что жилет и куртка должны быть очень теплыми, например такими, какие носят горнолыжники. Однако впоследствии выяснилось, что на самом деле это вполне обычные, даже можно сказать, весьма элегантные вещи, более-менее подходящие для повседневной носки. Конец апреля в Токио выдался довольно теплым, но после заката быстро холодало, так что убийца вполне мог надеть куртку или жилет, чтобы не замерзнуть.

Кроме того, взаимосвязь между делами подтверждала еще одна улика.

Наоко Имаи убили не в одной из кабинок для частных встреч, а на пожарной лестнице караоке-клуба «Бриллиант». Девушку нашли на площадке четвертого этажа. Здание, в котором размещался клуб, было восьмиэтажным: на первом этаже находился ресторан, а второй, третий и четвертый этажи занимал клуб. Посетителей принимали на втором этаже, и они никогда не выходили на пожарную лестницу, зато работники клуба часто ею пользовались, так что эти двери никогда не закрывались и в принципе туда мог попасть кто угодно — что, в общем, логично, ведь экстренный выход должен оставаться общедоступным.

В тот день, когда произошло убийство, на пятом и шестом этаже здания шел ремонт и рабочие пользовались пожарной лестницей, потому что в грязной спецодежде входить в лифт им запрещалось. Белая эмаль, которой они красили перила, капала с пятого этажа вниз, и никакие газеты, подстеленные как раз для того, чтобы предотвратить это безобразие, не помогали: пятна белой краски виднелись тут и там.

Убийца Наоко Имаи вляпался в краску — испачканная часть его подошвы несколько раз отпечаталась на полу. К несчастью, по этим фрагментарным отпечаткам не удалось установить ни вид обуви, ни ее размер. Однако следы такой же краски были обнаружены на месте гибели Рёсукэ Токороды. Данный конкретный вид белой эмали не использовался при строительстве коттеджей в том районе, и на ботинках Токороды следов краски не оказалось. Из этого следовал вывод: убийца, по-видимому, испачкал обувь ранее, на лестнице караоке-клуба «Бриллиант».

Узнав об этом, Накамото и Такегами поняли, что вскоре смогут работать вместе, потому что их оперативным группам явно предстояло объединить свои усилия в проведении одного общего расследования по обоим убийствам. Накамото предполагал, что небольшая группа следователей из Сугинами, к которой он был приписан, скорее всего, выступит с инициативой объединения.

Пока начальники подразделений думали, что делать, стали известны новые факты. За три года до случившегося Наоко Имаи, учась в выпускном классе частной школы для девочек, подрабатывала, участвуя в опросах потребителей, которые проводились главным офисом компании «Орион фудс», где работал Рёсукэ Токорода. Причем господин Токорода тогда как раз возглавлял маркетинговый отдел, который и проводил набор старшеклассниц для дегустации новых видов продукции перед их внедрением на рынок. По-видимому, жертвы убийств могли знать друг друга.

Однако ни начальник Токороды, ни его коллеги не помнили Наоко Имаи. Ее имя им мало что говорило, а увидев ее фотографию, все лишь пожимали плечами. Один из сотрудников компании сказал:

— Видите ли, нам нужно было отобрать десять девушек для участия в дегустации и опросе, а заявок мы получили почти сотню. Мы были вынуждены провести отбор: при этом мы просили всех предъявлять школьные удостоверения и регистрировали их имена в базе данных, но кто бы их всех запомнил?

Кроме того, как известно, внешность девушек, когда им около двадцати лет, меняется особенно быстро. Если бы компания не вела столь строгий учет данных всех временных и постоянных сотрудников, связь между двумя жертвами убийств было бы практически невозможно установить.

В конце концов, примерно через неделю после гибели Рёсукэ Токороды, оперативные группы наконец объединились. Как и предсказывал Накамото, следственная бригада из Сугинами перебралась в Южную Сибую.

В результате произошло перераспределение функций некоторых сотрудников. Руководство расследованием взял на себя начальник третьего подразделения капитан Симодзима, поскольку глава четвертого подразделения капитан Камия временно отказался от своих полномочий по управлению окружным участком Южной Сибуи в его пользу. Симодзима тогда, помнится, съязвил, что, по-видимому, коллеги позвали их на помощь, потому что не смогли справиться с делом сами. Такегами, наблюдая за реакцией на эту шутку своего шефа, в очередной раз удостоверился в том, что Камия отлично умеет себя контролировать, не боится потерять лицо и в трудной ситуации всегда поступает так, как считает нужным для общего блага.

Такегами и Накамото между тем продолжали работать над документами по делу, по-прежнему мечтая о сканере и на досуге сочиняя все новые обоснования целесообразности закупки нового оборудования.

Многие почему-то полагают, что расследование преступления сродни известной библейской легенде о расступившихся перед Моисеем водах Красного моря: дескать, подобно великому пророку, следователь вынужден долго бродить наугад по пустыне и ждать, пока вдруг, в один прекрасный день, целое море тайн и головоломок само собой не расступится перед ним, обнажив твердь, по которой легко дойти до разгадки. Такегами отлично знал, что на самом деле все совсем не так. Нераскрытое преступление, скорее, напоминает лабиринт. У попавшего туда следователя нет ни карты, ни компаса, зато за каждым поворотом его ждет по Ариадне, услужливо предлагающей очередную нить, которая может вести к выходу, но чаще всего приводит в очередной тупик. На всякий случай каждую нить приходится проверять (что само по себе достаточно утомительно) да еще по дороге внимательно осматривать стены и пол лабиринта, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. Окажись у усталого следователя в руках чудесный Моисеев посох, воспользовавшись которым можно было бы заставить лабиринт расступиться, бедолага, скорее всего, оперся бы на него, чтобы передохнуть немного, постоял пару минут, а потом продолжил свои бесконечные поиски.

Так был ли Рёсукэ Токорода лично знаком с Наоко Имаи? Вот в чем вопрос. Следователи пытались выяснить это с самого начала.

Наоко Имаи была принята на временную работу в компанию «Орион фудс» для участия в опросах о том, продукты каких торговых марок она предпочитает, где их покупает, что обычно ест и т. п. По результатам таких опросов отдел маркетинга планировал дальнейшую рыночную политику. Опросы проводились в течение трех месяцев, при этом либо участники присылали ответы в письменном виде, либо собеседование проводилось по телефону. В общем, личное общение организаторов мониторинга с Наоко Имаи и другими девушками было сведено к минимуму: они встречались с представителями компании «Орион фудс» только на организационном собрании до начала опроса. Рёсукэ Токорода руководил организацией проекта и принимал участие в анализе его результатов, но никогда не контактировал напрямую ни с кем из участниц опросов. С девушками взаимодействовали другие сотрудники компании, преимущественно женщины, и никто из них не находился в личном подчинении у господина Токороды и не разговаривал с ним лично по поводу этого проекта.

К счастью, сотрудница, опрашивавшая Наоко Имаи, хорошо помнила свою подопечную. Та, по ее словам, была веселой, остроумной и довольно разговорчивой, так что часто они подолгу беседовали даже после заполнения анкеты. Обычно слушать девушку было довольно забавно, хотя порой ее болтовня начинала надоедать, — собственно, именно по причине крайней словоохотливости Наоко так запомнилась своему куратору.

Сама эта сотрудница пришла в компанию незадолго до начала опроса, и ее без всякой подготовки направили работать в отдел маркетинга, так что поначалу ей пришлось несладко. Среди множества сложных обязанностей проведение собеседований со школьницами казалось ей светом в окошке, ведь она сама была еще очень молода и отлично находила с ними общий язык. Впрочем, ее подопечные чувствовали неопытность своего куратора и часто этим пользовались, то и дело придумывая какие-нибудь отговорки, для того чтобы не сдавать отчеты или не выполнять требуемую работу вовремя. Сотрудница призналась беседовавшему с ней полицейскому, что порой они просто выводили ее из себя.

— Надо признаться, что, в отличие от большинства этих избалованных девиц, Наоко Имаи вела себя вполне прилично, соблюдала условия договора, но уж очень любила болтать о всякой ерунде — о шмотках, косметике и прочем. Кроме того, она часто интересовалась, каково живется мне, офисной сотруднице, недавно устроившейся на работу. Ее, помнится, интересовала моя зарплата. Кажется, девушка мечтала после окончания колледжа устроиться на работу в какую-нибудь крупную фирму. Я тогда спросила ее, какая именно профессия ее привлекает. Наоко ответила, что согласна заниматься чем угодно, при условии что ей за это будут нормально платить и вокруг будет достаточно умных и обаятельных мужчин. Услышав ее ответ, я рассмеялась. Эта девушка была такой практичной и такой прямодушной!

Дальнейшие комментарии этой сотрудницы компании «Орион фудс» заставили следователей задуматься.

— Наше предприятие не слишком крупное, но уже имеет определенный авторитет на рынке. Может быть, именно поэтому Наоко решила устроиться к нам на временную работу. Потом она расспрашивала меня о том, какие вакансии бывают в компании, как проводятся собеседования с кандидатами на разные должности и все такое. А еще она все время говорила о том, каких красивых мужчин она видела в офисе компании, когда приходила на организационное собрание. Помнится, она даже шутила по этому поводу: «Если у вас откроется вакансия главной тусовщицы и обольстительницы, непременно сообщи мне». Я тогда не знала, как на это реагировать, номне всегда казалось, что в ее шутках есть изрядная доля правды: она действительно хотела работать в какой-нибудь крупной фирме в окружении большого количества мужчин. Наоко часто говорила, что ей нравятся мужчины старше ее, потому что «их легко приручить». Мне никогда не казалось, что эта девушка станет встречаться со зрелым мужчиной ради денег, но в разговорах она постоянно намекала, что подыскивает себе парня, желательно достаточно взрослого и обеспеченного.

В заключение беседы сотрудница еще раз подчеркнула, что ни разу не слышала, чтобы господин Токорода упоминал при ней имя Наоко.

— Насколько я знаю, лично они не общались. То, что я рассказала, не более чем мои догадки. Однако, возможно, вам стоит знать, что именно господин Токорода руководил тем проектом, в котором участвовала Наоко, причем он был старше других его организаторов — остальные сотрудники отдела маркетинга, в том числе женщины, гораздо моложе его. Поэтому вполне возможно, что, вспоминая о красивых мужчинах, встреченных в компании, Наоко имела в виду именно Рёсукэ Токороду. Впрочем, мне кажется, сам господин Токорода вряд ли мог об этом знать.

Между тем друзья Наоко Имаи сообщили полицейским, что за некоторое время до убийства девушка всем подряд рассказывала о своем романе с женатым мужчиной гораздо старше ее. Якобы они начали встречаться незадолго до того, как девушка перешла в выпускной класс школы, то есть приблизительно полгода спустя после устройства Наоко на временную работу в «Орион фудс». Летом она вдруг заявила, что между ними все кончено, и завела себе нового бойфренда.

Был ли Рёсукэ Токорода тайным возлюбленным этой взбалмошной девчонки, мечтавшей то «подцепить богатого папика», то «очаровать принца на белом коне»? Участвуя в опросах, проводимых компанией, она вполне могла встретить главу отдела маркетинга, а потом, случайно столкнувшись с этим красавцем-менеджером где-нибудь на улице, заговорить с ним. Главный офис компании «Орион фудс» находился неподалеку от ее школы: и Наоко, и Рёсукэ наверняка каждый день ездили на электричке и выходили на одной и той же станции. По крайней мере, ничего невозможного в их знакомстве не было. Напротив, все свидетельствовало о том, что жертвы обоих убийств общались, причем находились в довольно близких отношениях…

Потом вдруг, откуда ни возьмись, появилась очередная Ариадна, протянув новую нить, ведущую в непроницаемый мрак.

Следователи вышли на ту, у кого был мотив для совершения убийства. Несмотря на то что эта особа уже не была несовершеннолетней, полицейские в шутку окрестили ее «подозреваемая А.» — так по закону полагалось называть несовершеннолетних преступников, вся личная информация о которых должна оставаться конфиденциальной. Хотя иных подозреваемых в ходе следствия обнаружить не удалось, за неимением прямых доказательств причастности подозреваемой А. к преступлению предъявить ей обвинение не представлялось возможным, а значит, ее имя пока не подлежало разглашению.

Подозреваемая А. училась вместе с Наоко Имаи, хотя была на год старше ее, потому что с первой попытки не прошла по конкурсу в элитный университет, куда ей так хотелось поступить, и теперь готовилась к повторной сдаче экзаменов. Она была прилежной ученицей, имела хорошие отметки по всем предметам, и ее друзья отзывались о ней положительно. Как большинство иногородних учеников, приехавших издалека, подозреваемая А. снимала квартиру-студию. Небольшой стипендии ей хватало только на оплату квартиры и на еду. Ни дорогой одежды, ни развлечений она себе позволить не могла — в этом Наоко Имаи была ее полной противоположностью.

Говоря языком женских романов, Наоко Имаи и подозреваемая А. оказались «двумя катетами любовного треугольника». Бойфренд Наоко, студент колледжа, который пришел на ее похороны и затем был допрошен полицией, раньше встречался с подозреваемой А. Их отношения продолжались достаточно долго, еще со времени его поступления в колледж, и все друзья и знакомые считали их отличной парой.

Как вдруг нежданно-негаданно на горизонте возникла Наоко Имаи и увела жениха у подозреваемой А., можно сказать, из-под самого носа. Случилось это около полугода назад. Разумеется, покинутая девушка ужасно расстроилась и рассердилась. Такие истории, как известно, происходят сплошь и рядом: большинству из нас не раз приходилось сталкиваться с предательством близких людей, но даже осознание этого факта, как правило, не очень утешает. В общем, между молодыми людьми начались разборки. Несколько раз все трое сильно поругались. Об их ссорах знали все друзья.

В конце концов подобные истории, как правило, заканчиваются одинаково: тому, кого предали, не остается ничего другого, как смириться со своей участью. Вместо того чтобы цепляться за отношения с бывшим парнем, девушке надо было продолжать жить своей жизнью. Однако подозреваемая А. оказалась не из тех, кто легко прощает обиды: ее обостренное чувство справедливости требовало возмездия. Она не могла так просто забыть свою любовь и потому продолжала преследовать изменника, набрасываясь на него с отчаянием Дон Кихота, атакующего ветряную мельницу. Результат этих стычек всегда был один: смущенный и раздосадованный парень отвергал ее и уходил, а Наоко Имаи смеялась в лицо несчастной.

Кроме всего прочего, подозреваемая А. терпеть не могла Наоко Имаи из-за ее «сомнительной репутации и аморального поведения». Ведь многие знали, что до этого Наоко встречалась с женатым мужчиной (хотя имя Рёсукэ Токороды в девичьих сплетнях, по-видимому, никогда не звучало), ведь она сама всем с гордостью об этом рассказывала. Подозреваемая А., должно быть, особенно терзалась тем, что ее возлюбленный предпочел ей не кого-нибудь, а именно эту распутницу, которая направо и налево соблазняет чужих мужей, треплется о своих любовных подвигах на каждом углу и откровенно забивает на учебу, потому что на уме у нее только шмотки да глупые интрижки. Такегами, в общем, мог понять подозреваемую А. и представить себе степень ее отчаяния. Если бы он был ее школьным куратором, он наверняка вызвал бы девушку к себе и поговорил с ней о том, что жизнь в принципе несправедлива, а когда речь заходит об отношениях между мужчиной и женщиной, то любые правила логики вообще перестают действовать, и с этим ничего не поделаешь.

Подозреваемая А. не скрывала своей ненависти к Наоко Имаи и всем встречным и поперечным обещала, что обязательно когда-нибудь ее убьет, заставив негодяйку заплатить за все сполна. На допросах в полиции девушка подтвердила, что именно так и говорила. Вскоре после гибели Наоко она услышала, как одноклассники обсуждают происшедшее, подозревая ее в убийстве. Зная, что у окружающих есть все основания считать ее виновной, подозреваемая А. места себе не находила.

Следователи участка в Южной Сибуе, получив информацию об этой девушке, решили вызвать ее для дачи показаний и подробно обо всем расспросить. Но тут произошло убийство Рёсукэ Токороды, а потом выяснилось, что оба дела взаимосвязаны. У подозреваемой А. действительно был мотив убить Наоко Имаи, но господин Токорода ей вроде бы ничего плохого не сделал. В общем, расследование в очередной раз зашло в тупик.

Самым неожиданным образом на этот раз разгадку предложила сама подозреваемая А. На следующий день после того, как следственные бригады объединились и началось общее расследование обоих дел, девушка сама явилась в участок вместе с матерью, которая специально приехала в Токио, чтобы поддержать дочь в трудной ситуации. Подозреваемая А. добровольно дала показания (едва пронюхав об этом и особо не разобравшись, в чем суть дела, газетчики сразу сообщили о том, что убийца явился с повинной, — Накамото с удовольствием вырезал заметки об этом и вклеил в свою тетрадь, где он давно коллекционировал статьи, содержавшие явную дезинформацию об уголовных делах).

Рассказывая о случившемся следователю, подозреваемая А. была спокойна и выдержанна:

— Я должна сообщить о том, что знала господина Токороду. Мы с ним встречались один раз. Он присутствовал во время одной из наших бесед с Наоко Имаи. Это она его привела. Она сказала, что будет лучше, если кто-нибудь взрослый понаблюдает за нами со стороны и рассудит нас. Дело было в воскресенье, вскоре после Нового года. — Оказалось, что подозреваемая А. ведет дневник и там записаны точное время и место встречи. — Мы сидели в кофейне неподалеку от станции «Сибуя». Пришли мы туда около двух и просидели пару часов. Эта кофейня находится в переулке, так что народу там обычно не много. Когда я туда пришла, Наоко и господин Токорода меня уже ждали.

Рёсукэ Токорода представился подозреваемой А. и сказал, что он друг Наоко Имаи, «что-то вроде старшего брата», как он выразился.

Подозреваемая А. и Наоко уже несколько раз до этого пытались выяснить отношения. Иногда при этом присутствовал парень, из-за которого они повздорили. Однако господина Токороду ни до, ни после этой встречи допрашиваемая никогда не видела.

Девушка обратила внимание на то, что Наоко общается со своим знакомым как с равным и господина Токороду такое обращение ничуть не смущает.

— Во время разговора Наоко держала его под руку и вообще откровенно липла к нему. Мужчина был достаточно сдержан и, не обращая внимания на ее шалости, продолжал читать нотации. Он просил меня не портить никому жизнь и смириться со случившимся. Еще он сказал, что, возможно, мой парень устал от меня как раз потому, что я слишком серьезная и все принимаю близко к сердцу. Пора, дескать, мне повзрослеть и перестать вести себя как маленькая обиженная девочка. Пока господин Токорода говорил мне все это, Наоко смотрела на меня и нагло ухмылялась, так что в конце концов я вышла из себя и заявила ему, что если он считает себя старшим братом этой дуры, то неплохо бы ему знать о том, что его сестренка крутит романы с женатыми мужчинами его возраста, а потом хвастается этим перед одноклассниками.

Подозреваемая А. ожидала, что это смутит ее соперницу. Вместо этого Наоко Имаи от души расхохоталась:

— Ну ты даешь! Знает ли он о моем романе с женатиком? Еще бы он не знал, ведь это он самый и есть. Как раз тот, про кого я рассказывала. Мы, правда, больше не спим вместе, но по-прежнему дружим. Сегодня я позвала его помочь мне разобраться с тобой.

Подозреваемая А. призналась следователю, что это заявление Наоко ошарашило ее, так что она не нашлась с ответом.

— Господин Токорода тогда показался мне немного расстроенным. Я в тот момент, помнится, решила, что больше мне с ними не о чем разговаривать, встала и направилась к выходу. Наоко смеялась мне вслед, а этот господин бросился меня догонять. На прощание он извинился передо мной за свою спутницу, сказав, что та не слишком хорошо себя ведет, но он и сам не знает, как с этим быть. Он посоветовал мне держаться от нее подальше, обещал помочь, если мне что-нибудь понадобится, и дал визитную карточку. Я отказывалась, но он сам запихнул мне ее в карман. Не помню, как добежала до станции. Ожидая поезда, я достала визитку из кармана и прочла имя этого человека, его телефон и электронный адрес, а также название компании — «Орион фудс». Эта встреча так потрясла меня… Почему-то так плохо, так мерзко стало на душе… Я вернулась домой и долгое время думала над тем, что произошло.

Следователи спросили девушку, почему она решила прийти в полицию и рассказать обо всем этом, зная, что ее могут обвинить в двойном убийстве. Подозреваемая А. ответила:

— Я знала, что в смерти Наоко могут обвинить меня, но я ее не убивала и потому не сомневалась, что мне нечего бояться. Я была уверена, что рано или поздно правда всплывет на поверхность… Но когда я узнала о гибели господина Токороды и о том, что эти два дела взаимосвязаны, я испугалась. Мне показалось, что кто-то хочет меня подставить. Ведь на самом деле я была знакома с обеими жертвами. Стоило полиции выяснить обстоятельства этого знакомства, как мне сразу предъявили бы обвинение. И тут уж мне пришлось бы до посинения объяснять всем, что я невиновна и не убивала этих людей, хотя они действительно причинили мне много зла. Сначала я не собиралась признаваться в том, что виделась с господином Токородой, потому что, кроме меня, никто не мог об этом знать. Но потом, когда поползли слухи о том, что эти двое стали жертвами серийного убийцы, я не выдержала. Вдруг какой-нибудь официант в той кофейне видел, как я разговаривала с ними, и запомнил меня? Какие тогда аргументы я смогу представить в свою защиту? В конечном счете оба убийства наверняка повесили бы на меня. Вот поэтому я решила прийти сама и обо всем вам рассказать. Я пришла, потому что я никого не убивала. Я ни в чем не виновата.

Подозреваемая А. жила одна, и у нее не было алиби на время обоих убийств — она утверждала, что в тот и другой вечер сидела дома. С другой стороны, никто из свидетелей не видел ее поблизости от мест преступлений и следов краски на подошвах ее обуви (которые она тут же с готовностью продемонстрировала следователям) обнаружить не удалось. Имевшихся улик было явно недостаточно для получения ордера на обыск, так что следователи не могли проверить, есть ли среди ее вещей ярко-синий жилет или куртка. Впрочем, никто из знакомых подозреваемой А. не помнил, чтобы она когда-либо носила что-нибудь подобное (а подростки вряд ли могли не заметить или забыть такую классную вещь). Подозреваемая А. в последнее время не выезжала в Северную Америку, и никто из друзей не дарил ей и не давал поносить одежду серии «синий миллениум». В общем, никаких серьезных доказательств причастности девушки к этим убийствам не было — все ограничивалось смутными подозрениями.

Собранные криминалистами и судмедэкспертами данные тоже не особо продвинули расследование. Наоко Имаи была задушена не голыми руками. Убийца затянул на ее шее капроновую веревку, накинув петлю сзади: следы от веревки отчетливо отпечатались на шее жертвы. Кроме того, на правом плече убитой нашли небольшой кровоподтек, — видимо, нападавший схватил девушку за руку, повалил на землю и удерживал ее, прижав коленом к полу. Если Наоко Имаи застали врасплох, даже у ее ровесницы в принципе могло хватить силы, чтобы совершить такое убийство. Наоко постоянно сидела на диете и отличалась довольно хрупким телосложением, в то время как подозреваемая А. была высокого роста и играла в волейбольной команде, а значит, по ее собственному признанию, могла бы запросто расправиться с соперницей. В общем-то, это было под силу, пожалуй, любому взрослому человеку, а мужчине это и вовсе не составило бы никакого труда. Тот факт, что убить таким способом могла бы и девушка или женщина, еще ничего не доказывал.

Убийство Рёсукэ Токороды произошло при более загадочных обстоятельствах. Орудие убийства — шестидюймовый кухонный нож — было обнаружено на месте преступления. Однако такими ножами торговали во всех хозяйственных магазинах, так что вряд ли стоило рассчитывать на то, что эта находка поможет быстро найти убийцу. Подозреваемая А. сказала, что у нее нет и никогда не имелось кухонного ножа, потому что дома она не готовит.

На теле Токороды было обнаружено двадцать четыре колотых раны. Несчастный умер от потери крови и сильного шока. Восемь ранений были несовместимы с жизнью, остальные шестнадцать — не такие глубокие — явно наносились куда ни попадя: в плечо, в бок, в ногу и т. д. Судя по окровавленным ладоням, господин Токорода пытался защищаться от ударов нападавшего. Видимо, получив глубокую рану, бедняга согнулся от боли, и тогда преступник сбил его с ног. Когда Токорода упал на спину, убийца еще некоторое время продолжал наносить ему удары, скорее всего оседлав свою жертву. Судмедэксперты установили, что все двадцать четыре раны были нанесены, когда Токорода был еще жив, хотя, судя по углу наклона лезвия, около половины из них бедняга получил, уже потеряв сознание и не сопротивляясь.

Ударить ножом стоящего перед тобой человека не так-то просто. Даже имея оружие и намереваясь напасть, далеко не каждый на такое решится. Однако, как известно, в припадке ярости, утратив контроль над собой, многие способны перешагнуть роковую черту. Ненависть и злоба могут настолько ослепить, что рука словно сама собой потянется к ножу и будет наносить удары снова и снова, а когда пелена спадет с глаз, убийца увидит перед собой жертву, распростертую в луже крови. Именно по такому сценарию совершается большинство подобных преступлений. При этом нападающему вовсе не обязательно обладать недюжинной мощью — адреналин компенсирует недостаток физической силы. Иная хрупкая женщина в гневе ударом кухонного ножа может раздробить мужчине ребро. В подобных случаях слишком многое зависит от обстоятельств, так что по картине подобного преступления почти никогда нельзя однозначно определить пол преступника.

Судмедэксперты выяснили, что раны, обнаруженные на теле господина Токороды, скорее всего, были нанесены не одним человеком. Некоторые из них были глубокие и действительно смертельные, другие — поверхностные, больше похожие на царапины. Возможно, соучастниками были несколько лиц, обладавших разной физической силой.

Составляя отчет по делу, Такегами вспомнил об одном аналогичном преступлении, совершенном несколькими людьми, которое расследовали его коллеги в Европе, и поделился своими мыслями с Накамото.

Тот, однако, возразил, что в данном случае, возможно, убийца все-таки был один. В отчете экспертов отмечалось, что наиболее глубокие раны были нанесены вначале, когда господин Токорода еще стоял на ногах, в то время как царапины и ссадины в основном появились на его теле уже после того, как его повалили на спину. Такое могло произойти, если нападавший постепенно выбился из сил и в конце концов бил ножом наугад, не целясь, просто по инерции. Подобные соображения опять же никак не могли приблизить к разгадке убийства и идентификации личности или хотя бы пола преступника.

Единственной подозреваемой при всем этом по-прежнему оставалась издерганная и перепуганная подозреваемая А. Впрочем, против нее улик тоже было не так уж много. Мотив для убийства у нее, возможно, и имелся, по крайней мере желания разделаться с Наоко Имаи она не скрывала. Но что ей сделал Рёсукэ Токорода? Если она действовала в одиночку, то после убийства Имаи, которое и без того навлекло на нее подозрения, она вряд ли посмела бы напасть на Токороду без особых на то причин. А очевидные причины вроде бы отсутствовали.

Или все-таки были? Подозреваемая А. ведь упоминала, что Токорода пытался лезть к ней в душу и учить жизни, совал нос не в свои дела. Могло случиться так, что после убийства Наоко он заподозрил А. в этом ужасном преступлении, связался с ней и предложил свою помощь. Он вполне мог посоветовать ей признать свою вину и сдаться полиции. Они могли договориться о встрече где-нибудь в Ниикуре, неподалеку от места преступления. Возможно, во время разговора Токорода чем-нибудь оскорбил самолюбивую девушку и она бросилась на него с ножом. Разве так не могло случиться? Да запросто.

Свидетель Томико Фукада, вызвавшая полицию на место убийства, утверждала, что в тот вечер слышала истошный женский крик. А это значило, что в любом случае (даже если убийц было несколько) при совершении преступления присутствовала женщина. Кто она? Подозреваемая А. или кто-то еще?

Полицейским требовались новые улики, желательно показания непосредственных свидетелей преступления. Следователи не могли поверить в то, что упустили из виду кого-нибудь с очевидными мотивами двойного убийства. Все члены объединенной оперативной бригады были согласны с этим и не знали, что делать дальше.

И вот однажды — около двух недель спустя после второго убийства — Накамото, вопреки всем правилам и привычкам, решил высказать собственное мнение по поводу этого дела.

Помнится, Такегами тогда очень удивился. Его поразил не только сам факт, что его приятель вдруг взял и предложил свою идею для обсуждения, но и то, что она совпала с гипотезой нескольких молодых следователей, — они поделились своими соображениями с коллегами на собрании, которое проводилось накануне. Эти новички были полны решимости действовать самостоятельно и рвались в бой.

Они утверждали, что нельзя зацикливаться на виновности А. — нужно искать других людей, причастных к этому делу. А. стала основной подозреваемой только потому, что следователи начали разбираться в обстоятельствах жизни первой жертвы, Наоко Имаи. Возможно, если бы они потянули за ниточку с другого конца и принялись копать информацию на Рёсукэ Токороду, обнаружился бы совсем другой мотив убийства.

— Нака, дай угадаю! Ты повелся на уговоры этих недоучек?

Накамото рассмеялся и пригладил поредевшие волосы на макушке:

— В отличие от тебя, я не особо прислушиваюсь к той чуши, которую порют наши новички. Однако если они в кои-то веки додумались до чего-то дельного, это, безусловно, делает им честь. Если сразу несколько людей одновременно пришли к одинаковому выводу, вероятно, к нему стоит отнестись серьезно. — Он выглядел весьма довольным собой. — Все-таки старый конь вроде меня борозды не испортит, верно? И пожалуй, даже может сгодиться на что-нибудь еще, кроме бумажной работы. Не то чтобы мне не нравилось делопроизводство… Ну, ты меня понимаешь.

— Понимаю, — кивнул Такегами.

Однако Накамото, похоже, решил, что сболтнул лишнего, смутился и замолчал. Виноватый вид друга поразил Такегами даже сильнее, чем его слова. Ведь это значило, что Накамото действительно поделился с ним наболевшим.

Неужели Накамото и впрямь утомили его обязанности? Неужели любому человеку, безраздельно посвятившему себя какому-либо делу, в конце концов, несмотря на успешную карьеру и всеобщее восхищение и уважение, надоедает заниматься одним и тем же? Неужели и Накамото перегорел? Неужели то же самое ждет и его, Такегами? Несколько минут Такегами думал над этими вопросами и пытался разобраться в себе, но ответов так и не нашел.

Следующая неделя прошла без особых новостей. Следователи трудились не покладая рук, но так и не смогли обнаружить ничего особенного. Новых улик против подозреваемой А. не появилось. Оперативники приуныли. И тогда молодые сотрудники вновь попытались выдвинуть свою гипотезу, но их опять никто не захотел слушать.

Накамото был погружен в свои мысли и явно чем-то обеспокоен. Однажды в обед они с Такегами отправились поесть гречневой лапши в соседнюю забегаловку. Склонившись над дымящейся миской, Накамото посмотрел на друга и сказал:

— Мое поведение, наверное, покажется тебе странным, но мне, «бумажному червю», почему-то очень хочется вмешаться в это дело, и, пожалуй, я так и поступлю.

Такегами показалось, что приятель уже давно обдумывал эти слова и вот сейчас наконец не сдержался и поделился с ним своими планами.

— Собираешься посоветовать им что-нибудь?

— Нет, что ты, никаких официальных консультаций, — отмахнулся, усмехнувшись, Накамото. — Так, разве что перемолвлюсь парой слов с капитаном Симодзимой.

Когда у человека за плечами тридцатилетний опыт работы, каждое его слово на вес золота. А уж пара слов — тем более. Накамото словно сам до этого не осознавал собственной значимости, а тут вдруг понял, что слишком долго держался в тени и что теперь пришло время проявить себя.

Такегами не стал его переубеждать. Он помнил их предыдущие разговоры и не считал нужным навязывать другу свое мнение. Накамото наверняка все уже решил, и теперь его не остановить: он обязательно разберется в обстоятельствах этого преступления и найдет разгадку.

Впрочем, Такегами все же не ожидал, что начальство так быстро одобрит план Накамото. Да и остальные следователи были порядком удивлены.

— Представляешь, Симодзима сказал, что, вообще-то, он сам уже обдумывал проведение подобной операции, но атмосфера на собраниях казалась ему слишком напряженной, чтобы выступать с подобными предложениями. Хотя, конечно, он утверждает, что был морально готов выступить с подобной инициативой и принять удар на себя. — Передавая слова начальника, Нака недоверчиво смеялся, но был явно счастлив, что его план действий утвердили.

Все остальное было делом техники. Некоторое время ушло на проработку деталей замысла. Накамото пришлось отвлечься от исполнения прямых обязанностей — всю бумажную работу взял на себя Такегами. Впоследствии Накамото посвятил его в подробности своего плана, и Такегами пришлось признать, что его друг действительно все предусмотрел. В дальнейшем, слыша, как Симодзима называет эту операцию «не более чем еще одним новым направлением расследования», Такегами усмехался. Шеф явно перестраховывался на случай провала. Впрочем, начальству вообще свойственно стремление прикрывать свою задницу.

В операции обязательно должна была участвовать женщина-полицейский. Кто-то из руководства позвонил в участок округа Сугинами и велел срочно прислать одну из сотрудниц. Услышав, что в деле будет задействована не кто иная, как Тикако Исидзу, Такегами вновь утратил душевное равновесие. Каждый новый этап этого расследования таил все новые и новые неожиданности.

Тикако Исидзу была его давней знакомой — воспоминания о ней вызывали у Такегами противоречивые чувства. Когда-то они работали вместе, и это сотрудничество было, безусловно, приятным. Однако потом эта женщина попала в довольно неприятную историю. Четыре года назад она участвовала в работе следственной бригады, занимавшейся делом о поджогах и серийных убийствах. Внезапно ситуация вышла из-под контроля, и Тикако отказалась выполнить приказ руководства, за что в дальнейшем была понижена в должности — ей практически указали на дверь. Однако она не ушла. Такегами слышал, что ее хотели отправить работать в отдел по связям с общественностью, но потом передумали, решив, что для этого ее репутация слишком испорчена. «Значит, в конце концов ее послали служить в Сугинами», — сочувственно подумал Такегами.

Разумеется, Накамото тоже отлично знал Тикако Исидзу и помнил о ее «проступке». Узнав о ее включении в бригаду, он шепнул на ухо Такегами:

— Вот Симодзима, сукин сын! Специально выбрал Тикако, чтобы в случае провала операции свалить всю вину на нее!

Разумеется, Такегами был согласен с другом, но не стал говорить об этом вслух. Вместо этого он посоветовал:

— Подумай-ка лучше о себе.

— А что думать? Если ничего не получится, в худшем случае мне прикажут вернуться к исполнению моих прямых обязанностей. Буду дальше разбирать бумажки — все равно до пенсии мне уже недолго осталось.

— Наверное, ты прав.

— Да уж конечно. — Накамото прищурился, словно всматриваясь в даль, а потом добавил: — Если, чтобы вернуться на передовую, мне придется сперва пробежаться по минному полю, я, пожалуй, не против.

Такегами молча кивнул. Он думал, что, вероятно, в скором будущем он тоже устанет от бумажной рутины и будет мечтать о приключениях. Кто знает, может, ему тоже отчаянно захочется раскрыть какое-нибудь преступление. Всякое бывает.

— И все же подумай как следует, — напоследок сказал он.

Даже если Накамото в этой ситуации действительно ничего не угрожало, репутация Тикако Исидзу, и без того порядком подмоченная, все же стояла на копу. Такегами беспокоился о ней. Он не знал, чем помочь, но для себя решил, что по возможности постарается поддержать ее.

Впрочем, пока особых поводов для пессимизма вроде бы не было. Все ведь могло пройти по плану, который придумал Накамото, и тогда у Тикако, наоборот, появился бы шанс проявить себя с лучшей стороны, успешно справившись с задачей. Такегами был уверен в ней даже больше, чем в своем друге. Она идеально подходила для той роли, которую должна была сыграть, потому что материнские чувства по природе были ей вовсе не чужды.

Наконец все необходимые приготовления завершились, и участникам операции не оставалось ничего другого, как ждать назначенного дня.

И тут с Накамото случился удар.

Инфаркт миокарда, причем уже не первый. До этого приступы были не слишком тяжелые — так, слегка прихватывало. После нескольких уколов его обычно отпускали из больницы домой. На этот раз вышло по-другому. Накамото поднимался по лестнице на перрон, собираясь ехать на поезде на работу, и вдруг потерял сознание. «Скорая» отвезла его в больницу, однако врачам так и не удалось привести пациента в чувство.

Уже двое суток Накамото был в коме и находился в реанимации. Врачи оценивали его состояние как критическое. А между тем близился тот самый день, когда придуманный им план требовалось реализовать. Откладывать его исполнение было нельзя. Сам Симодзима ни за что не согласился бы заменить Накамото — вряд ли суперинтендант Касаи одобрил бы такое безалаберное поведение своего подчиненного. Однако в возникшей критической ситуации нужен был кто-нибудь, кто взялся бы сыграть главную роль в сценарии Накамото — ту роль, которая изначально предназначалась для него самого.

Симодзима разрешил Накамото реализовать его план потому, что в случае неудачи всегда можно было оправдать любые последствия недальновидностью и некомпетентностью старого делопроизводителя. Никто из ведущих следователей подразделения не участвовал в операции — с них взятки гладки. В этом деле были задействованы лишь несколько младших сотрудников из оперативной группы, так что серьезного разбора полетов особо опасаться не приходилось — какой спрос с новичков?

Возникшую кадровую проблему помог решить начальник четвертого подразделения капитан Камия. Он неплохо разбирался в людях и знал, на что способен делопроизводитель, находившийся у него в подчинении. Как только все немного оправились от шока из-за внезапной болезни Накамото, во время очередного собрания Камия вызвал Такегами в коридор и без обиняков спросил:

— Слушай, Гами, ты не мог бы заменить Накамото в этом деле?

Такегами криво усмехнулся:

— Если я откажусь, у вас есть другие кандидатуры?

— Ну, мы можем попросить Тикако Исидзу это сделать. Все равно она должна участвовать в операции. Вдруг она согласится сыграть две роли сразу? Ей-то в любом случае терять нечего.

Прежде чем Такегами успел как следует удивиться, Камия расхохотался:

— Да шучу я, шучу!

— Я так и понял. — Такегами улыбнулся и облегченно вздохнул.

— Знаешь, мне кажется, Нака до смерти устал возиться с бумажками. Наверное, ему очень хотелось вернуться к оперативной работе. — («Стало быть, Камия тоже так считает», — подумал Такегами.) — Иначе он просто предложил бы нам свой план и отказался участвовать в нем лично. Ты бы, например, наверняка так и поступил, правда, Гами?

— Может, все дело в том, что мне пока не настолько надоела моя работа? Мне нравится то, чем я занимаюсь. Это полезное и интересное дело.

Капитан Камия не стал шутить по этому поводу, просто одобрительно хмыкнул:

— Гами, мне почему-то кажется, что ты заменил бы Накамото в этом деле, даже если бы я запретил тебе это сделать. Я прав?

— Нет, господин начальник, без вашего разрешения я бы ни за что так не поступил. По уставу я не имею права нарушать ваши приказы.

— А я, со своей стороны, не собираюсь тебе этого запрещать. Наоборот, я разрешаю тебе взять на себя функции Накамото. — Считая разговор оконченным, Камия собрался уходить, но напоследок обернулся и ободрил своего подчиненного: — Держись, Гами, через несколько часов это все закончится. Если операция пройдет успешно, будет просто здорово, если нет — ничего страшного. Нутром чую, дело должно выгореть.

— Спасибо на добром слове, — ответил Такегами и кивнул.

Он вернулся на собрание и предложил свою кандидатуру вместо Накамото. Судя по лицу капитана Симодзимы, инициатива Такегами его немало порадовала: начальник широко улыбнулся и с облегчением вздохнул. Такегами между тем думал о своем друге: «Прорвемся, Нака, где наша не пропадала!»

Вот так, из-за случайного стечения обстоятельств, перед самым началом представления Такегами утвердили на главную роль в этой драме. Успеет ли он выучить свои реплики? Будет ли убедительно смотреться на сцене?

От кого: Мама

Кому: Минору

Тема: Новый дом

Папа говорил тебе, что хочет купить новый дом? Ему, видите ли, нужен собственный кабинет. Нынешний дом уже довольно старый и, несмотря на все ремонты, выглядит не лучшим образом.

Тут неподалеку строится несколько довольно симпатичных коттеджей, но от них добираться до станции будет немного дальше, так что Папа не знает, стоит ли туда переезжать.

Он сказал мне, что, выбирая дом, нужно обязательно сходить туда несколько раз, посмотреть на него при разной погоде, в разное время суток. Представляешь, оказывается, наш Папа иногда специально проезжает мимо выбранного нового дома по дороге с работы, останавливается и любуется им. Мне кажется, это так мило!

Я попросила Папу взять меня с собой в следующий раз. Думаешь, я хочу слишком многого?

Глава 4

— Думаю, мы воспользуемся вторым кабинетом для допросов. Там хоть и тесновато, зато гораздо светлее, чем в первом, где окна выходят на северо-восток, — сказала Тикако Исидзу, обгоняя их на лестнице.

Такегами и Токунага последовали за ней, сгибаясь под тяжестью папок с документами по делу.

— К тому же во втором кабинете недавно повесили новое двустороннее зеркало, — заметил Токунага, поравнявшись с Такегами. — В прошлом месяце кто-то грохнул по нему стулом и разбил вдребезги. Хотел бы я знать, кого это там допрашивали?

Второй кабинет находился в конце длинного извилистого коридора. Здание полицейского участка в Сибуе было сравнительно новым, но освещение установили отвратительное, так что во всех помещениях царил полумрак. Только неоновая надпись «Выход» в конце коридора ярко светилась даже в дневное время.

На скамейке у кабинета сидел Синго Акидзу, молодой сотрудник из четвертого подразделения, высокий крепкий парень. Такегами был с ним на дружеской ноге. При виде коллег Синго поднялся со скамейки и, ухмыльнувшись, приветствовал их. Под мышкой у него была пачка документов, свернутых в трубочку.

— Вот, принес последние сводки. Слышал, вы тут затеваете какую-то игру?

— Игру? Да я бы не сказал.

— Не делай такое умное лицо, Гами, тебе не идет. А ты почему со мной не здороваешься, Токумацу?

Токунага терпеть не мог, когда его так называли. Ему очень не нравилось его имя Мацуо: с его точки зрения, оно звучало некрасиво и как-то старомодно. Но ему же не пятьдесят лет! Такое дурацкое имя никак не вязалось с его имиджем светского льва, поэтому он предпочитал, чтобы все обращались к нему по фамилии. Акидзу знал об этом и никогда не упускал возможности поглумиться над коллегой.

— Если честно, я думал, ты уже давно перешел работать в «Орион фудс», — парировал Токунага. — Кажется, ты был без ума от тамошней администраторши?

— Она не в моем вкусе. Миленькая мордашка — это ведь еще не все. Мне нравятся высокие и стройные, а не такие коротышки. Вот тебе бы она отлично подошла, друг мой Токумацу. Мне кажется, вы были бы идеальной парой — этакое семейство пупсов! Прямо вижу вас вместе, попивающими чай из игрушечных чашечек!

Акидзу был здоровяк под два метра ростом, и Токунага, при своих метре шестидесяти, едва доставал ему до плеча. Небольшой рост, так же как и имя, усугублял его комплексы. Акидзу же больше всего на свете любил наступать всем подряд на больные мозоли.

Такегами отмахнулся от наглеца.

— Эй, парни, хватит языками чесать! — смеясь, прервала их перепалку Тикако и распахнула дверь в кабинет.

Акидзу тут же обернулся к ней и церемонно поприветствовал:

— Здравствуйте! Тикако Исидзу, если я не ошибаюсь? Меня зовут Синго Акидзу, я любимый ученик Гами.

— Вот это новость! — удивился Такегами. — Когда это я, интересно, взял тебя в ученики? И с чего это ты вдруг решил посвятить себя делопроизводству?

— Если я им займусь, ты ведь непременно возьмешь надо мной шефство?

— Ни за что на свете! Безмозглым разгильдяям вроде тебя такую важную работу доверять нельзя.

— Ну дела! — Акидзу свернул в трубочку бумаги, которые держал в правой руке, и, придуриваясь, постучал ими по голове. — Никто меня, несчастного тупицу, не любит! Как говорится, простите за назойливость. На самом деле я всего лишь хотел иметь честь быть представленным даме сердца Такегами, о которой он грезит с незапамятных времен своей юности. Я ведь прав, детектив Исидзу?

Удивленная, Тикако уставилась на него:

— Это вы обо мне?

— А то о ком?

Такегами оборвал Акидзу:

— Знаешь что, Токунага, возьми-ка ты метлу и вымети отсюда этого слабоумного переростка. Жаль терять время на болтовню с этим кретином.

— Слышал, кретин? — приободрился Токунага. — Детектив Исидзу, не подскажете, где тут у вас метла, чтобы я мог выполнить распоряжение?

— Посмотрим, слабак, хватит ли у тебя духу меня хоть пальцем тронуть, — огрызнулся Акидзу. Потом вновь обратился к Тикако: — Когда у вас будет время, давайте где-нибудь посидим, и вы мне расскажете, каким был Гами в молодости и как вам с ним работалось. Мне до ужаса интересно!

— Я не против. К чему только вам слушать воспоминания такой никчемной старухи, как я?

— Ах, ну что вы, я сгораю от любопытства. Надеюсь, вы выполните обещание. Пока, слабак! Не вздумай обделаться от страха и не путайся у Гами под ногами, усек?

Акидзу развернулся и неторопливо зашагал по коридору. Токунага глядел ему вслед и буквально кипел от злости. Лишь когда Тикако позвала его, он опомнился и поспешил в кабинет.

Скрестив руки на груди, Такегами стоял у окна. Внизу находилась полицейская парковка, а за ней, на другой стороне узкой улицы с односторонним движением, стояло несколько старых зданий, в которых, видимо, размещались какие-то офисы. Голубое небо было подернуто легкой облачной дымкой. Весенний ветер доносил шум моторов и гудки автомобилей с центральной магистрали района Сибуя, проходившей буквально за поворотом.

Такегами обернулся. Левая стена кабинета была совсем голой, а в противоположную недавно вмонтировали новое двустороннее зеркало. Полицейский подошел полюбоваться на него и, сам не зная зачем, коснулся стекла рукой.

Посреди комнаты стоял письменный стол, по обе стороны от него — два железных стула. Еще один стол, поменьше, размещался у окна — он предназначался для полицейского стенографиста. На стене висел телефонный аппарат для связи с соседним помещением. Больше ничего в кабинете не было. В общем, все это очень походило на те камеры для допросов, которые обычно показывают в фильмах про полицейских. Для полноты антуража не хватало разве что дешевой алюминиевой пепельницы да еще лампы, свет которой полагалось направлять в лицо подозреваемому.

Такегами сел за стол. Ножка стула противно скрежетнула по полу.

— Давно таким не занимался? — спросила Тикако. Она все еще стояла у двери.

— Дай бог памяти… Уже лет десять, а может, и больше.

— Значит, тебя назначили делопроизводителем сразу после того случая?

— Может, оно и к лучшему. Мне не на что жаловаться.

Токунага подошел к столу у окна и стал раскладывать бланки для стенограмм.

— Лично я таким уже точно много раз занимался, — пошутил он.

— Вот и отлично, — сказал Такегами.

— Особых указаний не будет?

— Нет, работай как обычно.

— Хорошо. Просто решил уточнить на всякий случай. Кстати, вам пепельница не нужна?

— Пока нет. Можно будет попросить принести ее позже — так мы сможем выиграть время, если понадобится.

— Отличная мысль! — воскликнул Токунага и восторженно всплеснул руками.

Его изящные жесты и изысканные манеры действительно в полицейском участке иногда казались не совсем уместными, и наглецы вроде Акидзу постоянно передразнивали и поддевали бедолагу по поводу и без.

Будто сговорившись, Такегами и Тикако одновременно посмотрели на часы. 14:10.

— Пожалуй, мне пора в приемную, — сказала Тикако.

— Конечно иди. Она там одна?

— Нет, с матерью. Я попрошу госпожу Токорода подождать в другом кабинете.

Такегами одобрительно кивнул:

— Хорошо. Но если девушка будет настаивать на том, чтобы мать пошла с ней, думаю, не стоит ей препятствовать.

— Я почти уверена, что этого не произойдет.

Моментально уловив подоплеку, Такегами удивленно посмотрел на Тикако. Та подтвердила его догадку:

— Харуэ Токорода и ее дочь Казуми не слишком ладят. Сегодня Казуми хотела прийти одна, но мать не отпустила ее и настояла на том, чтобы они явились в участок вместе. Казуми считает, что ее мать постоянно путается под ногами и лезет не в свои дела. Может, проблема в подростковом кризисе, который сейчас переживает девочка.

— Моя дочь лет с десяти мечтает от меня отделаться. Помню, когда она еще училась в школе, каждый вечер, вернувшись домой с работы, я слышал от нее один и тот же вопрос: «Пап, неужели ты собираешься ночевать дома? Может, сходишь куда-нибудь?» Видимо, от меня нынче требуется только вовремя оплачивать счета — в остальных отношениях во мне больше не особо нуждаются.

Тикако расхохоталась.

— Капитан Симодзима говорит про своего сына то же самое, — развеселившись, сказал Токунага.

— Вашей дочери сейчас уже, должно быть, около двадцати? — спросила Тикако.

— Да, в прошлом году мы отметили ее совершеннолетие. Недавно она поступила в колледж и теперь жутко задается.

Поохав над тем, как быстро растут дети, и вспомнив, какой милой малюткой была эта девочка в раннем возрасте, Тикако в конце концов отправилась выполнять свои обязанности. Такегами разложил на столе необходимые документы, потом достал из нагрудного кармана очки и водрузил их на нос.

Токунага удивленно воззрился на него:

— Я не знал, что вы пользуетесь очками!

— Только вчера купил.

— Нельзя покупать готовые очки — надо сперва проверить зрение, а потом сделать их на заказ.

— Вообще-то, они мне не нужны, я и так прекрасно вижу. — Заметив недоумение Токунаги, Такегами торопливо добавил: — Не думай, что я оправдываюсь. У меня действительно все нормально с глазами. Мне просто показалось, что для такого случая, как сегодня, мне понадобятся очки: в них будет удобнее.

Токунага на минуту задумался, потом спросил:

— Думаете, если вы будете в очках, она не сможет видеть вас насквозь?

— Что-то вроде этого.

— Считаю, вам не о чем беспокоиться.

— Очень на это надеюсь.

Зазвонил телефон.

— Она уже здесь, — сказал Такегами.

От кого: Казуми

Кому: Минору

Тема: Ненавижу себя

Я ничего не понимаю, и мненадоело пытаться понять, что со мной.

Минору, неужели в этой жизни тебя ничего не беспокоит? Я схожу с ума по любому поводу. Ну, например, меня волнует вопрос, кому я нужна? Любит ли меня хоть кто-нибудь? Иногда мне кажется, что я совсем одна. Моя жизнь настолько бессмысленна, что если я завтра бесследно исчезну, боюсь, никто из моих друзей этого не заметит. будут ли они скучать по мне? Думаю, нет, — они быстро найдут мне замену и вскоре про меня забудут. Ты ведь тоже про меня забудешь? Даже родители ничуть не лучше остальных: зря говорят, что они всегда любят детей просто за то, что те есть, — это полная чушь. кому нужен ребенок, от которого одни неприятности? Уж лучше тогда вообще не иметь детей. Наверняка мои родители хотели совсем не такую дочь, как я. Мне кажется, их давно мучает вопрос, чем они так провинились и почему у них родилась именно я.

От кого: Папа

Кому: Казуми

Тема: Успокойся

Минору попросил меня написать тебе, потому что ты слишком расстроена и обеспокоена. Казуми, мы с Мамой любим тебя и гордимся тобой. Ты очень хорошая дочь.

Глава 5

Когда Казуми Токорода вошла в полицейский участок Южной Сибуи, мужчины в вестибюле, как по команде, повернули голову и проводили ее томными взглядами, точно девушка разом их всех загипнотизировала. Казуми на это никак не отреагировала: не потому, что она была слишком расстроена или напугана, а скорее потому, что привыкла ко всеобщему восхищению и своим безразличием хотела дать полицейским понять, что у них нет никаких шансов.

Рядом с самоуверенной дочерью ее мать, Харуэ Токорода, казалась ужасно напуганной. Она нервно озиралась по сторонам и заглядывала в лицо всем встречным, словно хотела объяснить, зачем они с дочкой пришли в полицейский участок. Выглядела она по-настоящему несчастной.

Для визита в участок мать и дочь оделись совсем по-разному. На Харуэ был темно-серый вязаный костюм и черные туфли, в руках она держала простую кожаную сумку того же цвета. Она не надела никаких украшений, кроме обручального кольца. Казуми облачилась в короткий черно-белый топ с геометрическим орнаментом и весьма откровенную черную мини-юбку со стразами и пайетками, которая выгодно подчеркивала стройность ее точеных ножек в изящных туфельках на высоком каблуке. Глубокое декольте приоткрывало уже вполне сформировавшуюся грудь, на шее блестела дорогая цепочка с серебряным крестиком. Волосы красотки в результате многочисленных обесцвечиваний приобрели модный каштановый оттенок — девушка распустила их, справа забрав за ухо: на нем виднелась маленькая элегантная золотая сережка.

Когда Тикако училась в школе, некоторые се одноклассницы одевались в таком стиле, но в те времена шестнадцатилетние девицы, помешанные на модных шмотках, как правило, плохо учились, вызывающе себя вели и к тому же заводили сомнительные знакомства и имели дурную репутацию. Казуми Токорода никак нельзя было назвать трудным подростком. Она училась в элитной частной школе для девочек и считалась едва ли не круглой отличницей. Видимо, нынешняя молодежь уже не та, что прежде.

Тикако Исидзу подошла к Харуэ и ее дочери и поздоровалась с ними:

— Спасибо, что пришли.

Харуэ, узнав Тикако и офицера Футигами, очень им обрадовалась и, кажется, немного приободрилась:

— Простите, мы, кажется, немного опоздали.

— Ничего страшного. В нашем распоряжении еще есть несколько минут, — улыбаясь, ответила Тикако и обратилась к Казуми: — Жаль, что тебе сегодня пришлось пропустить уроки.

Девочка словно не услышала Тикако и никак не отреагировала на ее реплику, обратившись с вопросом к офицеру Футигами:

— Ну и где будет проходить опознание?

— Следуй за мной, — сухо велела та.

— Подождите, — заволновалась Харуэ. — Может быть, все-таки мне пойти с Казуми?

Прежде чем кто-либо из сотрудниц полиции успел ей ответить, ее дочь сама все за всех решила:

— Тебе же уже сказали, что все будет нормально. Сколько можно повторять! Мне надоело, что ты везде за мной ходишь и постоянно ноешь.

Тикако постаралась сгладить неловкость — она мягко взяла Харуэ под руку и сказала:

— Офицер Футигами, проводите, пожалуйста, Казуми наверх. Мне нужно кое-что показать госпоже Токорода.

Казуми направилась по лестнице на второй этаж, а ее мать и Тикако вышли из вестибюля и прошли прямо по коридору мимо отделения дорожного патруля в небольшой кабинет для заседаний. Там на исцарапанном столе лежали вещи, принесенные из отдела вещественных доказательств: мужской костюм, ботинки, носовой платок, ежедневник, папки для бумаг…

Взглянув на них, Харуэ вздрогнула.

— Это личные вещи вашего мужа, в том числе бумаги, которые лежали у него в портфеле, — объяснила Тикако женщине, жестом предлагая ей сесть. — В интересах следствия мы также взяли некоторые вещи со стола вашего мужа и из его шкафчика в офисе. Теперь мы уже можем их вернуть, но никто не знает, что из этого принадлежало лично вашему мужу, а что следует возвратить в компанию. Мы надеялись, вы поможете нам с этим разобраться.

— Да, конечно…

Харуэ прикрыла ладонью рот и несколько раз покорно кивнула.

— Мы хотели бы, чтобы вы серьезно отнеслись к этому делу и не торопясь рассортировали все эти вещи, — думаю, вы понимаете, что тут важно избежать ошибок. Наверняка многие из этих мелочей напомнят вам о муже и о вашей потере, поэтому, пока вы этим занимаетесь, мы постараемся не тревожить вас лишний раз. Вы можете не спешить и находиться здесь столько, сколько вам будет угодно. — Тикако указала на телефон в углу. — Если вам что-нибудь понадобится, просто наберите внутренний номер двести двадцать один, и я вам отвечу. Если не смогу прийти сама, то направлю сюда офицера Футигами.

— Хорошо, я все поняла.

— Может, вам принести воды?

— Нет, спасибо, мне ничего не нужно, — сказала Харуэ, с трудом скрывая набежавшие слезы. — Простите, мне сейчас очень тяжело.

— Ну что вы, вам не за что извиняться. Хотела вас заранее предупредить, что при проведении криминалистической экспертизы некоторые вещи могли немного испачкаться, хотя мы старались работать очень аккуратно. И вероятно, здесь не хватает некоторых предметов одежды — они все еще нужны следователям в качестве улик.

— Да, разумеется, как скажете, — кивнула Харуэ.

Она достала из сумочки платок и вытерла слезы. Платок был застиранным — видно было, что хозяйка им часто пользуется.

— Детектив Исидзу, можно вас кое о чем спросить? — В голосе женщины звучала мольба.

Тикако села рядом и с сочувствием посмотрела на Харуэ:

— Да, я вас слушаю.

— Скажите, неужели следователи действительно думают, что моя дочь сможет опознать убийцу? Ей в самом деле покажут подозреваемых? В новостях говорят, что большинство улик свидетельствуют против одноклассницы той девчонки, Имаи. Но ведь наверняка журналисты не знают всей правды? Зачем вам понадобилась Казуми? Сколько всего подозреваемых? Что будет, если моя дочь действительно кого-то из них опознает?

Тикако как могла постаралась успокоить разволновавшуюся собеседницу:

— Мы очень надеемся, что показания вашей дочери помогут найти настоящего убийцу. Однако, даже если из сегодняшней затеи ничего не выйдет, расследование все равно продолжится — я вам это обещаю. Можете не беспокоиться.

— Эти подозреваемые ведь не увидят мою девочку? Не смогут потом ей отомстить?

— Разумеется, нет. Мы гарантируем полную безопасность вашей дочери.

Харуэ продолжала нервно теребить платок:

— В газетах вроде бы не упоминалось о том, что Казуми видела убийцу? И в новостях по телевизору этого, кажется, тоже не было?

— Нет, эта информация не предавалась огласке. Не бойтесь, Казуми ничего не грозит. — Тикако успокаивающе погладила Харуэ по руке. — К тому же нет никаких гарантий, что девочка видела именно убийцу. Сейчас мы просто хотим как можно больше выяснить обо всех, кто так или иначе был связан с этим делом — кто общался с вашим мужем до убийства по какому бы то ни было поводу. Мы надеемся, что Казуми поможет нам в этом.

Харуэ грустно посмотрела на вещи мужа, разложенные перед ней на столе, и тихо сказала:

— Она ужасно злится.

— Что вы имеете в виду?

— Она злится на убийц своего отца — просто вне себя от гнева. — Вдова покачала головой и поспешно добавила: — Разумеется, я тоже не испытываю ничего, кроме ненависти, по отношению к убийцам мужа, но я при этом не теряю голову — я знаю, что надо смириться с тем, что Рёсукэ больше нет… Как бы ни было больно… Я стараюсь осознать случившееся и жить дальше. Я никогда не считала себя сильным человеком. Может быть, я настолько слаба, что не способна даже на гнев…

— Я вас хорошо понимаю, — поддержала ее Тикако. — Думаю, на вашем месте я чувствовала бы то же самое.

— Несмотря на весь ваш опыт работы в полиции?

— Моя профессия ничего не меняет. Полицейские ведь тоже люди. А что касается вас, мне кажется, вы очень сильная женщина.

Слеза медленно скатилась по щеке Харуэ.

— Кто сильный, так это Казуми.

— Да, девочка ведет себя совсем по-взрослому.

— Мне кажется, она намного сильнее и умнее меня. Вся в отца. Я понимаю, почему она относится ко мне с таким презрением, — ее раздражает моя слабость, она не выносит, когда я плачу. Дочь говорит, я веду себя как идиотка.

Видимо, Харуэ больше не с кем было поговорить по душам. Тикако решила выслушать несчастную женщину.

— Дочка клянется, что найдет убийцу и поквитается с ним. Или с ней.

— Она так сказала?

— Да, сказала, что будет мстить и не успокоится, пока не убьет того, кто это сделал.

— Это она вам пообещала?

— Нет, не мне. Я слышала, как она сказала это по телефону своему другу, тому, с которым сейчас встречается. Голос у нее при этом дрожал от злости. Она говорила по мобильному телефону… Ну, знаете, такие телефоны, по которым можно звонить откуда угодно… Я проходила мимо и случайно услышала ее слова.

— Когда это было?

— Несколько дней назад. Казуми звонила из дому.

— Не напомните, как зовут ее друга?

Разумеется, Тикако притворилась, что забыла, как зовут этого молодого человека. Она отлично знала и его имя, и как он выглядит, просто хотела поговорить о нем с Харуэ.

— Татсуя Исигуро. Казуми с ним познакомил кто-то из одноклассников. Татсуя — хороший мальчик. Впрочем, пожалуй, уже не мальчик — он старше моей дочери. Кажется, ему около двадцати.

— Казуми мне ничего о нем не рассказывала. Может быть, она делилась своими сердечными секретами с офицером Футигами. У вашей дочки с этим парнем наверняка все серьезно? Они неразлучны и без ума друг от друга? — улыбаясь, поинтересовалась Тикако.

Харуэ нервно рассмеялась, сощурив глаза с красноватыми и припухшими от слез веками:

— Я его видела буквально пару раз, и то мельком. Он редко бывает у нас. В основном просто заходит за Казуми, когда они вместе куда-нибудь идут.

Тикако понимающе кивнула.

— Дочь обо всем ему рассказывает. Со мной она ни за что не хочет говорить о нашем горе, зато своему парню готова без конца изливать душу. Вот и сегодня утром она болтала с ним по телефону, пока я не сказала ей, что нам пора ехать в участок. Этими бесконечными разговорами дочь постоянно себя накручивает: все время повторяет, что сама найдет убийцу отца и отомстит.

Тикако попыталась успокоить встревоженную женщину:

— Мы со своей стороны сделаем все возможное, чтобы не травмировать девочку и не причинить ей еще большего вреда. Бедняжке нужно постараться взять себя в руки и смириться с происшедшим.

Харуэ между тем продолжала жаловаться:

— Казуми не ждет от меня никакой помощи, и отчасти я могу ее понять. Она знает, что сама гораздо сильнее меня.

В голосе женщины звучала тоска, — по-видимому, несчастной было ужасно грустно и одиноко. Харуэ замолчала. Некоторое время Тикако тоже ничего не говорила, лишь сочувственно смотрела на собеседницу, стараясь своим вниманием хотя бы немного облегчить ее боль.

Тикако понимала, что вряд ли может еще что-нибудь сделать для вдовы, мучительно переживающей потерю мужа, напуганной и беззащитной, и осознание собственной беспомощности выводило ее из себя. Впрочем, как показывал ее немалый опыт работы в полиции, одного желания спасать людей в этой профессии всегда оказывалось недостаточно. Не менее, а, быть может, даже более важным было умение сохранять спокойствие и не терять душевного равновесия даже тогда, когда мысли о собственной бесполезности становятся невыносимы.

Харуэ первой нарушила молчание:

— Простите меня, я не должна была вам всего этого рассказывать.

Тикако встала, собираясь уходить:

— Ничего страшного. Как вы себя чувствуете?

— Я в порядке. Еще раз извините.

— Если вам пока слишком больно смотреть на вещи мужа, вовсе не обязательно делать это сегодня — вы можете заехать в участок в другой день.

— Спасибо вам за понимание, но, думаю, я справлюсь.

Женщина вытерла слезы, коснулась кончика носа платком и еще немного посидела в задумчивости, потом решительно повернулась к столу, на котором лежали вещи покойного Рёсукэ Токороды.

— Не беспокойтесь, я приведу сюда Казуми, как только мы закончим опознание, — пообещала Тикако и вышла в коридор.

По пути она заглянула в отделение дорожного патруля и попросила знакомую сотрудницу через полчаса занести Харуэ чашечку кофе. Позаботившись о госпоже Токорода, Тикако пошла наверх, где ее уже наверняка ожидали.

«Супруги Токорода познакомились на работе, — вспомнила она. — Наверняка в молодости они были очень красивой парой. Застенчивая и милая Харуэ, вероятно, привлекла Рёсукэ своей беззащитностью — ведь, как известно, многим мужчинам нравится чувствовать себя сильными и уверенными рядом со слабым и уязвимым созданием. Видимо, Рёсукэ именно поэтому женился на этой хрупкой красавице. Ему всегда нравились молодые и неопытные девушки, которые целиком зависели от него. Возможно, они нравились ему так сильно, что его постаревшая жена со временем вообще перестала для него что-либо значить. Незадолго до гибели этот ловелас, помнится, собирался продать дом и взамен купить новый. Если бы от постаревшей жены было так же легко избавиться, как от надоевшей недвижимости, интересно, воспользовался ли бы тогда господин Токорода такой возможностью?»

От таких мыслей Тикако стало совсем грустно, но она кое-как преодолела себя, приободрилась и уверенно зашагала к кабинету для допросов.

Надо сказать, что изначально Исидзу не участвовала в расследовании убийства господина Рёсукэ Токороды, поскольку служила в другом подразделении округа Сугинами. До этого она работала в городском департаменте полиции: специалистов из департамента иногда направляли в полицейские участки с разными заданиями и по разным причинам. Для Тикако, например, перевод в участок был наказанием и означал понижение по службе. До работы в окружной полиции Сугинами она около года провела в отделе криминалистики округа Марунучи, занимаясь в основном подготовкой документации. Потом ее перевели в округ Сугинами, официально — в отдел криминалистики, а на самом деле — работать на подхвате у остальных сотрудников. Здесь она тоже большую часть времени составляла различные документы и раскладывала их по папкам, тем самым помогая оперативникам вести текущие дела.

Дело в том, что четыре года назад совместно с сотрудниками отдела поджогов департамента полиции метрополии она участвовала в расследовании, в ходе которого погибли люди. Так сложились обстоятельства, что Тикако слишком много на себя взяла, решив пренебречь некоторыми инструкциями, как ей казалось, ради общей пользы, — в результате начальство обошлось с ней весьма сурово.

Что бы там ни думали ее сослуживцы, она нисколько не раскаивалась в содеянном и не считала, что поступила неправильно. Расследуя преступление, обстоятельства которого были, мягко говоря, экстраординарными, Тикако в конце концов поняла, что на самом деле столкнулась со сверхъестественным явлением, совершенно необъяснимым с точки зрения здравого смысла. Порученное ей дело о поджогах никак не вписывалось в рамки обычной оперативной работы, так что Исидзу пришлось отступить от инструкций, соблюдение которых предписано всем полицейским. В сложившихся обстоятельствах у нее просто не осталось выбора. В результате, столкнувшись с грубым формализмом и черствостью начальства, Тикако была даже рада своей опале: ее перевели из управления полиции в окружной участок, где она оказалась почти полностью предоставлена самой себе, что ее, в общем, вполне устраивало.

Из-за подмоченной репутации многие коллеги косились на Тикако и относились к ней пренебрежительно. Шансов заслужить их уважение и стать «своей» у нее практически не было. Вот почему она так изумилась, когда через три дня после начала следствия по делу об убийстве ее направили охранять дом семьи Токорода. Гораздо меньше Тикако удивилась, когда спустя еще несколько дней получила приказ принять участие в организации необычного следственного эксперимента, — похоже, она начала привыкать к постоянным сюрпризам.

Начальник объяснил ей, что специфика дела требует наличия в оперативной группе женщины, — он будто оправдывался перед ней, как если бы Исидзу была не его подчиненной, а соседкой, которую он уговаривал помочь на похоронах своего родственника. Между тем Тикако совсем не держала зла на свое руководство и, внимательно выслушав инструкции, приступила к их выполнению. Госпожа Токорода и ее дочь, лишившись главы семьи, были сильно напуганы и нуждались в защите. Тикако с готовностью согласилась присоединиться к бригаде, охранявшей их дом. Ей тут же представили напарницу — офицера Футигами.

Через три дня после смерти господина Токороды следствие выявило связь между этим делом и убийством Наоко Имаи в округе Сибуя. Оперативники заволновались, подозревая, что жертвы могли погибнуть от рук серийного убийцы, который до сих пор находится на свободе. Впрочем, инициатива усилить охрану дома Токороды исходила не от полицейского руководства, а от Казуми, дочери убитого.

Девочка рассказала о том, что уже в течение нескольких месяцев ей постоянно звонит по телефону какой-то мужчина, а по дороге из школы домой она то и дело замечает, что за ней следят. Судя по голосу, звонящему должно быть лет двадцать, не больше. Возможно, ходит за ней тоже он.

— Когда я пожаловалась папе, он очень встревожился и стал провожать меня утром до станции. За нами никто не шел, но потом мне опять позвонил этот маньяк и сказал, что, если я думаю, будто папочка сможет меня защитить, я сильно ошибаюсь.

Эти слова напугали Казуми, однако в течение двух недель после этого ничего особенного не происходило, так что она почти забыла о случившемся. И вдруг им сказали, что папа убит. Казуми не знала, что и думать, и на всякий случай решила поставить полицию в известность.

Она понятия не имела, кто мог ее преследовать.

— У меня есть любимый человек, а те парни, с которыми я встречалась до него, вполне нормальные и не стали бы так себя вести. В общем, мне кажется, я не знаю этого негодяя, хотя, быть может, он живет где-нибудь неподалеку. Скорее всего, он просто не в себе. Неужели он мог напасть на моего отца?

Следователи были уверены, что Рёсукэ Токорода вряд ли погиб лишь потому, что в ответ на жалобу дочери предпринял определенные меры, чтобы защитить ее от слишком назойливого поклонника. Впрочем, несмотря на очевидную нелепость этой версии, пренебрегать ею полицейские не имели права: в жизни и не такое бывает. К тому же поначалу других ниточек и зацепок в этом деле у них просто не имелось. В общем, было решено обеспечить наблюдение за домом семьи Токорода. К вдове и дочери убитого приставили охрану — именно для этого понадобилась помощь женщин-полицейских.

Впервые увидев Казуми, Тикако поняла, что девочка сильно напугана, — видимо, на тот момент страх полностью заглушил все остальные ее эмоции, в том числе и гнев.

Харуэ Токорода предпочитала общаться с Тикако, поскольку та была старше по возрасту, а ее молодая коллега Футигами довольно быстро нашла общий язык с Казуми. Хотя формально полицейские обеспечивали охрану семьи убитого, прямой угрозы нападения (как это иногда случается при защите свидетелей) пока не было, поэтому обстановка в доме не казалась особенно напряженной. Офицер Футигами всегда приходила в штатском, сопровождала Казуми во время прогулок и походов по магазинам и, если девочка просила ее остаться на ночь, укладывалась спать на футоне в ее комнате, как лучшая подружка, которая засиделась допоздна в гостях.

Когда следствие выявило взаимосвязь между двумя убийствами, Тикако и офицер Футигами все еще охраняли покой семьи Токорода. Неделю спустя было принято решение прекратить непосредственное наблюдение за домом — вместо этого сотрудникам ближайшего полицейского участка предписывалось периодически патрулировать прилегающую территорию.

Разумеется, полицейское начальство согласовало свои действия с родственниками убитого. Госпожа Токорода и ее дочь подтвердили, что больше не нуждаются в охране. По мнению капитана Симодзимы, возглавлявшего следственную бригаду, Тикако и Футигами вполне могли бы на всякий случай еще в течение некоторого времени охранять дом, потому что больше занять их все равно было особенно нечем. Однако Казуми Токорода, которая теперь постоянно казалась сердитой и подавленной, к тому времени уже перестала требовать защиты от загадочного преследователя. Разумеется, во время дежурств Тикако и Футигами злоумышленник ни разу не позвонил, возле дома не было замечено никого подозрительного. Ничего необычного не произошло. Очевидно, усиленная охрана отпугнула негодяя.

Потом внимание следователей переключилось на версию о виновности подозреваемой А., и загадочного преследователя Казуми перестали подозревать в убийстве. Он не мог совершить это преступление — это было бы по крайней мере нелогично: если за некоторое время до нападения на господина Токороду злодей перестал напоминать о себе, так что Казуми, по ее словам, «почти забыла о случившемся», с чего бы ему вдруг убивать ее отца? Улики против подозреваемой А. казались гораздо более убедительными.

Харуэ Токорода не могла убедить дочь не отказываться от охраны, однако перспектива вдруг остаться вдвоем с дочерью и наедине со своим горем настолько пугала ее, что она спросила Тикако, нельзя ли время от времени звонить ей, если понадобится помощь или совет. Само собой, Исидзу не отказала вдове в этой малости: они почти каждый день созванивались и иногда Тикако заезжала в гости поболтать. Поскольку в то время она не участвовала в расследовании, ее общение с госпожой Токорода не противоречило принципам полицейской этики. На самом деле Тикако тоже считала, что наблюдение за домом прекращать не стоило, хотя никто из руководства не разделял ее мнения.

— Я больше не боюсь этого негодяя. Я даже сожалею, что вообще рассказала о нем полиции, — заявила Казуми.

Девочка действительно уже не выглядела напуганной. На смену страху пришел гнев. Тикако полагала, что возможной причиной смены настроения стала подозреваемая А., которую теперь все считали виновной в убийстве. Мысль о том, что у отца была интрижка с молоденькой девушкой, которая ему в дочери годилась, и что из-за этого его могли убить, наверняка не давала покоя Казуми. Оставалось лишь терпеливо ждать ареста этой самой А.

И вдруг Казуми пришла в полицию с новыми показаниями. Суть их состояла в том, что в течение последних шести месяцев она несколько раз видела отца в обществе незнакомых людей.

— Однажды в воскресенье я заметила его с каким-то человеком на станции, на противоположной стороне платформы. В другой раз папа сидел в машине, припарковавшись возле супермаркета, где мы обычно покупаем продукты, и говорил с кем-то через окно, не открывая дверцу. Еще, помню, два раза нам домой звонили, спрашивали отца, а когда я отвечала, что его нет, на том конце сразу вешали трубку. Кажется, после второго такого звонка я подошла к окну и увидела, что под окнами кто-то стоит. Это был уже другой человек. Тогда я не обратила на все эти события никакого внимания. Я подумала, что на станции папа мог объяснять какому-нибудь приезжему, как проехать туда, куда нужно, возле магазина он запросто мог встретить старого друга или знакомого. Телефонные звонки, конечно, показались мне странными, но, так как ничего особенного вроде не произошло, я решила, что не стоит понапрасну тревожить родителей и рассказывать им об этом.

Приблизительно тогда же полиция принялась внимательно изучать содержимое жесткого диска на ноутбуке Рёсукэ Токороды. В результате выяснилось, что, кроме друзей, знакомых и коллег, убитый довольно активно общался с членами одного интернет-сообщества.

В памяти ноутбука сохранилась полная история странствий господина Токороды по киберпространству. Информационные запросы и переписка с друзьями и коллегами были ничем не примечательны. Никаких сообщений от Наоко Имаи в почте обнаружить не удалось, что, впрочем, не удивило полицейских, ведь, по воспоминаниям ее друзей, девушка совсем не интересовалась компьютерами, предпочитая отправлять короткие эсэмэски.

Следователи ожидали обнаружить в компьютере обширную историю посещений господином Токородой различных сайтов знакомств: он вполне мог разыскивать там молодых девушек для любовных похождений. Однако, вопреки их предположениям, убитый, похоже, ничем подобным не занимался. Зато выяснилось кое-что непредвиденное.

У Рёсукэ Токороды в Интернете была «альтернативная» семья: «жена», «дочь» и «сын». Члены виртуальной семьи называли друг друга Папа, Мама, Казуми и Минору. Они постоянно слали друг другу письма и довольно активно общались в чатах. При этом их знакомство не было исключительно виртуальным: они встречались в реальной жизни, по крайней мере один раз, и Токорода писал Казуми, что хотел бы снова с ней увидеться.

Полицейские обратились к жене убитого и сразу выяснили, что под ником «Мама» скрывается не она, а кто-то другой. Ник «Казуми» тоже не принадлежал настоящей Казуми Токорода. Ни жена, ни дочь понятия не имели о том, что Рёсукэ Токорода участвовал в столь сомнительной затее. Харуэ вообще с трудом представляла себе, что такое Интернет, и сперва в принципе не могла понять, о чем ей толкуют следователи.

— Наверное, мы его не устраивали, — хмыкнула Казуми. — Не то чтобы нам было с ним особенно легко. — Потом она, похоже, всерьез расстроилась. — Как он мог играть в семью с совершенно незнакомыми людьми? Как он посмел? Он, наверное, хотел отделаться от нас, мечтал сбежать! Вон оно что! Господи, кто бы мог подумать, что у него на уме!

Реакция Казуми, в общем, оказалась вполне предсказуема. В глубине души Тикако искренне сожалела, что Рёсукэ Токорода мертв. Лучше бы он был жив и знал, как сильно ранил близких людей. Не так уж часто случается, что после смерти человека вдруг раскрывается тайная сторона его натуры, да еще в столь неожиданном свете.

— Вы должны обязательно поймать убийц отца! Арестуйте подозреваемую А. или как там ее! Если это сделала она, я хотела бы с ней поговорить.

Тикако попыталась успокоить девочку, объяснив ей, что следователи пока ничего не знают наверняка.

Глаза Казуми гневно сверкнули. Она сжала кулаки и злобно сказала:

— Как только вы найдете убийцу, я должна с ним встретиться, чтобы задать ему один вопрос. Я спрошу: «Зачем ты убил моего отца? Что он тебе сделал?» У меня ведь есть право знать? После гибели папы мы узнали о нем столько ужасного, и это так больно… так мерзко…

Просьба Казуми была вполне резонной. Тикако очень хотелось помочь девочке найти ответы на вопросы, которые так ее беспокоили. Однако для этого сперва требовалось найти убийцу.

Тикако знала, что, по мнению большинства членов оперативной группы, главной подозреваемой в убийстве являлась А., которую требовалось заставить признаться в содеянном. Неужели все следователи единодушно в это верят? И неужели они правы? Ведь вполне могло быть так, что настоящий мотив преступления до сих пор не обнаружен, а убийца по-прежнему на свободе. Наверняка в этом деле мог быть замешан кто-нибудь из персонажей виртуальной жизни господина Токороды. Разве не стоило как следует с этим разобраться?

Почему бы не попытаться найти тех, с кем Казуми видела своего отца? Ведь в конце концов, подозреваемая А. уже никуда не денется и свет на ней клином не сошелся.

Как раз когда Тикако раздумывала над этим, ее опять вызвали к начальству и велели принять участие в следственном эксперименте. Как выяснилось, некоторые следователи из оперативной группы — их было явное меньшинство — разделяли ее сомнения. В своих предположениях и догадках они зашли гораздо дальше, чем она. Тикако слушала коллег и не могла не думать над тем, что будет с Харуэ и Казуми. Она искренне беспокоилась за них и потому сразу согласилась выполнить все возложенные на нее обязанности.

Узнав, что допрос будет проводить ее давний знакомый Эцуро Такегами, Тикако удивилась, однако потом ей объяснили, что случилось с Накамото, и она не могла не восхититься мужеством Такегами, который в очередной раз продемонстрировал готовность взять на себя самую сложную задачу, заменив заболевшего друга в столь ответственный момент. Такегами всегда был таким, сколько она его помнила.

Детектив Акидзу, похоже, заблуждался относительно истории отношений Тикако и Такегами: между ними никогда ничего не было — и платоническое чувство делопроизводителя к опальному детективу было лишь плодом воспаленного воображения этого отъявленного сплетника. Тикако была на три года старше Такегами, и ко времени знакомства они оба уже состояли в браке. Их связывали исключительно профессиональные отношения, хотя работать вместе им, безусловно, нравилось. Потом их пути разошлись, и сейчас Тикако была очень рада видеть Такегами, который почти не изменился и остался верен своим принципам. Ей хотелось думать, что ему не покажется, будто она слишком сильно изменилась в худшую сторону.

Вдруг Тикако пришла в голову мысль: «В чем разница между казаться и быть? И какое из этих состояний реальнее? Кем казался Рёсукэ Токорода и кем он был на самом деле? Где правда и где ложь? Смог бы он понять, отчего его дочка Казуми так сердита на него?»

Казуми действительно была сердита. Она была вне себя от ярости. Ее мать не могла этого не заметить. Увидев их в вестибюле, Тикако сразу почувствовала гнев в голосе и во взгляде девушки. Отчасти причиной этого гнева был переходный возраст Казуми. Стоило ли искать другие причины? Тикако надеялась, что нынче днем ситуация прояснится.

Глава 6

Наконец-то Такегами лично познакомился с Казуми Токорода. До этого он протоколировал ее показания и перед встречей еще раз изучил их самым внимательным образом. Однако прежде они ни разу не встречались. Теперь она стояла перед ним и смотрела ему прямо в глаза.

Такегами знал, что она отличница, и, взглянув на нее, сразу понял, что девушка действительно очень умна и сообразительна. Казуми немного нервничала. Она довольно сухо поздоровалась. Такегами, со своей стороны, тоже был не особо расположен изображать радушие. Посетительница не нуждалась ни в любезности, ни в сочувствии — она хотела поскорее перейти к делу. Так стоило ли тянуть кота за хвост? Такегами рассказал Казуми о том, как будет проходить допрос:

— Я приглашу в этот кабинет троих людей и буду по очереди беседовать с ними.

Девушка кивнула.

— Все трое состояли в переписке с твоим отцом. Я пока не буду называть их имена, говорить, сколько им лет и в чем была суть их отношений с господином Токородой. Подробности постепенно прояснятся по ходу допроса. — Тут голос Такегами немного смягчился. — Думаю, тебе уже говорили об этом, но я хотел бы еще раз подчеркнуть, что в первую очередь ты должна обращать внимание не на то, что они говорят, а на то, как они это делают: на их голос, манеры, жесты. Постарайся сосредоточиться на этом — так ты быстрее сможешь опознать того, кого раньше могла видеть или слышать. Тебе понятна твоя задача?

Казуми опять молча кивнула.

Такегами вдруг стало интересно, как бы она ответила, если бы все-таки решила что-нибудь сказать: «Да», «О'кей» или, может, «Так точно»?

— Ты, кажется, нервничаешь? С тобой все в порядке?

Казуми отвела глаза и сделала движение рукой, словно обмахиваясь веером:

— Тут слишком жарко.

— Сейчас попрошу включить кондиционер, — вызвался помочь Токунага и вышел из кабинета.

Как только за ним закрылась дверь, Казуми, уставившись прямо перед собой, ровным голосом проговорила:

— Давайте вы не будете меня жалеть и рассказывать мне, что те, кого вы собираетесь допрашивать, просто состояли в переписке с моим отцом. Можете называть вещи своими именами: сейчас я увижу «маму», «Минору» и «Казуми», так ведь? — Задав вопрос, она уставилась на Такегами.

— Да, так и есть, — ответил он. — Я просто хотел по возможности избежать предубеждений с твоей стороны. Вот и все.

— Не держите меня за дуру! — огрызнулась она. — Во время допроса я буду находиться там? — Она кивнула на двустороннее зеркало.

— Да, ты будешь наблюдать за происходящим из соседнего кабинета. Не беспокойся, тебя никто не увидит.

Такегами подошел к зеркалу. Казуми последовала за ним, слегка коснулась пальцем блестящей поверхности:

— Я иногда смотрю детективы по телику. Пару раз там показывали такие комнаты — их ведь обычно используют для опознания подозреваемых? Выстраивают людей в ряд вдоль стены…

— Ну, на самом деле это не всегда происходит именно так. Например, сегодня все будет немного по-другому.

— Они встанут вдоль стены, — нетерпеливо прервала его девушка, — и вы им прикажете по одному делать шаг вперед, поворачиваться боком и все такое, разве не так?

— Мы подумали, что в данном случае это будет не совсем удобно. В первую очередь для тебя.

— Ну не знаю. — Казуми с подозрением посмотрела на него, словно опять намереваясь попросить не считать ее за дуру.

— Кстати, я хотел сказать тебе кое-что еще. Может, об этом тебе тоже уже говорили, тогда я заранее прошу прощения, что повторяюсь. Если даже ты узнаешь кого-либо из этих людей и будешь уверена в том, что видела его или ее раньше, это вовсе не сделает того, кого ты опознаешь, главным подозреваемым в убийстве твоего отца. Так что не волнуйся, и, как только будешь готова, мы начнем.

— Я ни капли не волнуюсь.

Такегами усмехнулся.

Девушка внимательно рассматривала зеркало, чуть ли не касаясь его носом:

— И что, сквозь него реально не видно того, кто находится за ним? С виду похоже на самое обычное зеркало.

— Да, как я и говорил.

— Но ведь те, кто сегодня сюда придет, скорее всего, тоже видели фильмы про полицейских и, как и я, сразу поймут, что к чему, и заподозрят, что я за ними оттуда наблюдаю?

— Они будут лишь знать, что по ту сторону зеркала кто-то есть, но не смогут догадаться, что там именно ты.

Казуми задумчиво помолчала, а потом сказала, обращаясь уже не к Такегами, а к офицеру Футигами, стоявшей у двери:

— Знаете что? Со вчерашнего дня я изо всех сил стараюсь припомнить все подробности того, что я видела.

Быстро обменявшись взглядом с Такегами, женщина ответила:

— Ну и как? Есть результат?

Девушка наморщила лоб и нахмурила свои тонкие крашеные брови:

— Мне кажется, стало только хуже. Чем больше я об этом думаю, тем меньше я уверена в точности своих воспоминаний — они словно ускользают от меня.

— Так иногда бывает, — успокоила ее Футигами. — Думаю, тебе лучше не усердствовать сверх меры. Пусть все идет своим чередом.

— Если ты против, мы можем не проводить опознание, — заметил Такегами.

Казуми поспешила его разубедить:

— Нет-нет, я готова. — Она решительно тряхнула головой, так что ее каштановые волосы шелковой волной рассыпались по плечам. — Я в порядке, честное слово. Я справлюсь.

— Мы ценим твою готовность помочь, но ты не должна перенапрягаться. Как только ты поймешь, что с тебя хватит, ты можешь в любой момент остановить допрос.

— Все будет нормально. Вот только я хотела кое о чем спросить. — Глаза у девушки заблестели. — Что, если мне захочется задать им какой-нибудь вопрос, ну, или, скажем, мне понадобится, чтобы кто-нибудь из них сделал определенный жест или встал боком? Это как-нибудь можно будет устроить?

Такегами повернул голову и показал еле заметный провод, подведенный к правому уху:

— Смотри, какая штука. Это не слуховой аппарат, а радиотелефон. Он подсоединен к телефону в соседней комнате. Если тебе потребуется что-нибудь мне передать, можешь смело сказать об этом детективу Исидзу или офицеру Футигами, и они свяжутся со мной. Еще в этом кабинете установлен высокочувствительный микрофон, так что за стеной вам будет отлично слышно все, что здесь говорится.

Казуми, кажется, наконец успокоилась и улыбнулась. Она сказала, что хочет сходить в туалет до начала допроса, и офицер Футигами пошла ее проводить.

Когда обе удалились, Токунага снова сел за стол. Он поднял брови и задумался.

— Сколько ей лет, не напомните? — спросил он коллегу.

— Шестнадцать.

— Выглядит на все двадцать. Макияж классный, что и говорить. Ведет себя достаточно бесцеремонно, как мне показалось.

— А чего ты ожидал? Нынешняя молодежь вся такая: они думают, что без наглости в жизни не преуспеть.

— Преуспеть, говорите? В чем, интересно? В работе? Или в личной жизни? Где наглость особенно помогает? — ехидно поинтересовался Токунага.

— А, ну да, ты ведь все еще бобыль, насколько я знаю?

— Бобыль — слово-то какое! Так уже давно никто не говорит. Теперь это называется холостяк, а еще точнее — свободный мужчина.

— Да вас, свободных мужчин, тут столько развелось, что плюнуть некуда. Когда уже одумаетесь?

— Мы все ждем, пока подрастет ваша Норико. Говорят, она красавица, глаз не отвести.

— Кто говорит?

— Преимущественно тот кретин.

Такегами презрительно фыркнул:

— Акидзу, что ли? Ему тут точно нечего ловить. Все знают, что он меняет женщин как перчатки. Нам бабники ни к чему.

— Почему-то меня ваша реакция не удивляет.

Такегами попытался представить себе лицо дочки. Если бы Норико вела себя так же, как только что Казуми Токорода, что бы это могло значить? Если бы его малышку привели в кабинет для допросов и инструктировали перед опознанием преступников, как бы она реагировала?

— Я ее холил и лелеял, всю душу вложил в ее воспитание, и вот на тебе — она взяла и влюбилась в полицейского, — проворчал Такегами.

Токунага восторженно присвистнул.

— В колледже она встречалась с одним, но потом бросила его ради этого парня.

— Похоже, у вашей дочки доброе сердце. Только настоящий ангел может полюбить госслужащего, живущего на бюджетное пособие.

— Не знаю уж, может, она и впрямь его жалеет. Знаю только, что ее бывший был гораздо симпатичнее, при всем моем уважении к полицейским.

— Внешность в мужчине не главное. В женщине, впрочем, тоже, — философски заметил Токунага. — Красота до добра не доводит. Вон, Рёсукэ Токорода был очень даже ничего, а постоянно изменял своей благоверной. Нет, я, конечно, не считаю, что все поголовно красавцы и красавицы ветрены, но сочетание двух этих качеств часто приводит к плачевным результатам.

Такегами рассмеялся.

— Благоверной? Так вроде тоже уже никто не говорит, — поддел он коллегу.

После того как выяснилось, что у Рёсукэ Токороды был роман с Наоко Имаи, следователям пришлось заняться выяснением подробностей личной жизни убитого. В результате Харуэ Токорода, и без того шокированная смертью мужа, была вынуждена ответить на ряд довольно неприятных вопросов. То ли детектив, беседовавший с ней, проявил себя как настоящий профессионал, то ли сама Харуэ умела логично и ясно излагать суть дела, — как бы то ни было, отчет об этой встрече оказался составлен настолько продуманно и тщательно, что даже опытный Такегами удивился, когда читал его. К отчету прилагалась стенограмма показаний госпожи Токорода. Листая документы, Такегами пытался вообразить лицо этой несчастной, когда она рассказывала полицейским о своей семейной жизни. Лично он не мог не пожалеть Харуэ: на долю этой слабой женщины выпало немало испытаний, и он не мог представить, как она с ними справляется. Со стороны все происшедшее казалось ему абсолютно непостижимым и иррациональным.

«Да, — призналась госпожа Токорода, — мой муж то и дело ходил налево. За двадцать лет совместной жизни, пожалуй, не было и года, чтобы он не спутался с какой-нибудь дамочкой. Особенно ему нравились молодые красотки. Наверное, все мужчины к ним неравнодушны, но в случае с моим супругом это чувство редко оставалось без ответа. Вероятно, жены в таком редко признаются, но о своем муже я могу сказать однозначно: он умел клеить девушек, как никто, был просто чемпионом по этому виду спорта. Сначала его успехи на любовном фронте, разумеется, выводили меня из себя. Однажды, когда Казуми была еще совсем крохой, я решила, что с меня хватит, забрала ее и уехала к родителям. Рёсукэ ужасно расстроился. Он приехал за мной, извинялся, каялся, молил о прощении и обещал, что впредь это не повторится. Я поверила и вернулась к нему, и он вскоре принялся за старое. Так мы и жили.

Если бы у нас почти сразу не родилась Казуми, не знаю, как бы я с этим справилась. Но, знаете… После десяти лет замужества я стала по-другому смотреть на жизнь. «В конце концов, — думала я, — Рёсукэ все равно каждый вечер приезжает домой. Даже если до этого он ухлестывает за другими, какое мне дело?» Муж никогда не оставлял нас с дочерью без внимания, всегда заботился, дарил подарки. Со стороны могло показаться, что мы самая счастливая семья в мире. Он действительно хорошо к нам относился.

В общем, я пришла к выводу, что его романы и интрижки — это своего рода болезнь. Ни с одной из своих подружек Рёсукэ никогда не говорил по душам — он был их покровителем, помощником, старшим братом, как бы забавно это ни звучало. Думаю, он вел себя так по одной-единственной причине: ему нравилось внимание девушек, и потому он сам не мог обойти их вниманием. Вот и все. Если его очередная пассия просила его о чем-то, он не мог ей отказать. Настоящий рыцарь, ничего не попишешь.

В компании «Орион фудс» ему неплохо платили, но состоятельной наша семья никогда не была. И в то же время я должна признать,что мой муж никогда не спускал весь свой заработок на подружек. Мы с Казуми ни в чем не нуждались. Мне очень хотелось еще ребенка, но Рёсукэ сказал, что дети обходятся недешево, и я не стала настаивать. Разумеется, для него прибавление в семействе обернулось бы необходимостью резко сократить личные расходы, а карманные деньги были ему нужны.

В Казуми муж души не чаял. Когда она родилась, он был вне себя от счастья — все повторял, что всегда мечтал о дочке. В недавнем интервью для корпоративного журнала Рёсукэ признался, что с нетерпением ждет того счастливого дня, когда поведет дочь к алтарю.

В общем, сколько бы раз муж мне ни изменил, я точно знаю, что у него и в мыслях не было уходить из семьи. Наверняка он думал, что если я не знаю о его похождениях, то все в порядке. Разумеется, я обо всем догадывалась, но Рёсукэ это не особо тревожило. Думаю, он понятия не имел, что мне известно о его любовницах.

О Наоко Имаи мне сказать нечего. Думаю, мой супруг выбрал ее в качестве очередной пассии. Не знаю, насколько они были близки, но история о том, что поначалу они крутили роман, а потом стали просто друзьями, почти как брат и сестра, очень похожа на правду. Как я уже говорила, моему мужу был свойствен этот тип отношений.

Говорили ли мы о разводе? Никогда! Он ни разу не предлагал мне разойтись. Признаюсь, я подумывала об этом однажды, лет десять назад… Но потом, когда я поняла, что неверность мужа — это своего рода болезнь, я осознала, что не имею права бросать его. Развод не решил бы проблему.

Да, я могла бы устроить ему сцену, закатить истерику и потребовать никогда мне больше не изменить — не причинять невыносимую боль своей неверностью. Скорее всего, этим я бы сильно его озадачила. Рёсукэ, наверное, сказал бы: «Но ведь я же всегда заботился о семье». И тут я не смогла бы ему возразить.

Наверное, я слабохарактерная и слишком добрая, но, несмотря ни на что, я не могу ненавидеть мужа. Я даже никогда не могла долго на него обижаться. Он был как ребенок, как маленький мальчик, которому я вместо матери или старшей сестры. На самом деле мы неплохо ладили. Мне казалось, что, когда мы с ним состаримся, мы будем принадлежать только друг другу, будем поддерживать друг друга, как и положено супругам.

Что обо всем этом думает Казуми? Она уже не маленькая и многое понимает. Измены отца не укрылись от ее внимания. Впрочем, у нее сейчас переходный возраст, и она в любом случае нашла бы повод для конфликтов с родителями. Девочки-подростки часто жестоки по отношению к отцам. Казуми и Рёсукэ уже два года почти не разговаривали. Муж хотел наладить отношения с дочерью, но у него ничего не получалось. Мне было жаль его, но часто он сам провоцировал ссоры. В глубине души я надеялась, что разоблачительные речи Казуми заставят его задуматься и начать анализировать свои поступки.

Да… В каком-то смысле его роман с Наоко Имаи действительно кажется мне отвратительным. Сама мысль о том, что мой муж мог встречаться с девочкой, которая годилась ему в дочери, невыносима. Однако Рёсукэ наверняка об этом не задумывался.

Казуми сердита не только на своего отца, но и на меня. Она считает, что я слишком слабовольна, что муж меня использует, а я допускаю это и прощаю ему слишком многое. Пару раз дочь даже пыталась наставить меня на путь истинный, говорила о том, что я не должна пренебрегать своим достоинством. «Во что ты превратила свою жизнь?» — упрекала она меня. Я велела Казуми не лезть не в свое дело и пыталась объяснить, что в ее нежном возрасте ей может быть понятно далеко не все в отношениях между мужем и женой. Я надеялась, что со временем она поймет, что к чему, или хотя бы попытается понять.

Наверняка Казуми считает меня никчемной трусихой. Особенно сейчас, когда Рёсукэ больше нет… Когда мне так тяжело и так одиноко… Думаю, дочери больно видеть меня разбитой и подавленной».

Читая показания Харуэ, Накамото не мог не удивляться. Воистину некоторые женщины словно специально созданы для брака: они способны прощать мужьям любые прегрешения.

— Наверняка таких пар не так уж мало, — заметил он. — А вот дети, которые вырастают в подобных семьях, видимо, смотрят на жизнь несколько иначе.

Такегами ответил, что лично он не стал бы до конца доверять словам человека, который считает себя «слишком добрым».

Накамото расхохотался:

— Знаешь, Гами, может, ты и прав.

Обсуждать семейные проблемы с Казуми Токорода нужно было еще осторожнее. Отчет о беседе с дочерью убитого оказался довольно коротким. Стенограмма показаний начиналась так:

«Мама вам наверняка уже обо всем рассказала. Да, я знала, что мой отец постоянно зависает со всякими малолетками. Мне надо было родиться слепоглухонемой, чтобы ни о чем не догадываться. А про Наоко Имаи мне ничего не известно. Наверное, они стали встречаться относительно недавно.

С тех пор как я пошла в школу, отец начал постоянно ко мне придираться — если не верите, спросите маму, она подтвердит. Мы с ним без конца ругались. В последнее время почти не разговаривали. Стоило мне открыть рот, как он тут же набрасывался на меня. Мне попадало за все подряд: за то, что поздно прихожу домой, за то, что слишком много болтаю по телефону, за то, что я встречаюсь с Татсуей, за то, что не ценю, какой у меня отличный отец. Мой парень говорил мне, что это нормально: дескать, папа просто видит, что я выросла, и ему грустно оттого, что вскоре я покину дом и стану жить своей жизнью. Я обещала ему быть поласковее с отцом, но у меня это редко получалось.

Мне хотелось верить, что, когда я вырасту и стану самостоятельной, мы с папой обязательно научимся ладить. А пока что, вместо того чтобы без конца грызться из-за всякой ерунды, я решила немного отстраниться, перестала общаться с ним, чтобы не давать ему без конца меня доставать. Я изо всех сил старалась его игнорировать. Мне казалось, что так нам обоим будет лучше: ведь он тоже устает на работе, живет в постоянном стрессе, так зачем еще осложнять ему жизнь?»

Харуэ Токорода подтвердила, что между дочерью и отцом в последнее время шла холодная война.

Когда Казуми давала показания, она все еще жила в страхе перед загадочным преследователем, и как раз накануне этой беседы к их дому была приставлена охрана. Детектив, составлявший отчет о допросе, отметил, что свидетельница явно очень волновалась и потому могла рассказать далеко не все, что знала, так что, вероятно, следовало задать ей те же вопросы снова в более спокойной обстановке. Такегами тогда, помнится, подумал, что составитель отчета неплохой психолог. Он до сих пор не изменил своего мнения.

Постепенно неведомый преследователь растворился в воздухе, но тут выяснилось, что у Рёсукэ Токороды была виртуальная семья, с которой он проводил довольно много времени в киберпространстве. Жену и дочь убитого вновь попросили дать показания. По мнению Харуэ, ее муж завел себе «жену» и «детей» в Интернете, потому что ему не хватало впечатлений и общения. Ведь именно для этого, собственно, ему требовались многочисленные любовницы.

«Я слышала от его коллег по отделу, что девушки и женщины, с которыми он работал, обычно называли его «папа» или «брат». Конечно, они не имели в виду ничего плохого. И даже если мужу на самом деле не нравилась их фамильярность, мне они вряд ли об этом рассказали бы. Рёсукэ всегда отлично ладил с коллегами, не только с женщинами, но и с мужчинами тоже. Почти все, с кем он работал, пришли на его похороны. Он заботился о своих подчиненных, старался поддерживать их во всем. Может быть, именно поэтому они называли его папой. Члены семьи, которую он завел в Интернете, наверняка очень молоды, поэтому в общении с ними муж тоже мог позволить называть себя папой».

Харуэ не верила, что виртуальная жена и дети могли заменить ее мужу настоящую семью.

Казуми придерживалась другой точки зрения. Новость об интернет-сообществе вывела ее из себя. Если неверность отца она еще могла простить, то такое гнусное предательство явно выходило за все рамки. Мысль о том, что ее родной папа играл в «семью» с незнакомыми людьми, была для нее невыносимой.

«Не знаю, что и думать. Скажу только, что этот его поступок сводит меня с ума. Может, ему было за что обижаться на нас с мамой, но ведь и он, со своей стороны, вел себя далеко не идеально. Неужели, прежде чем сделать это, он даже на миг не задумался над тем, как мерзко он поступает по отношению к нам? Что самое ужасное, его виртуальную дочку зовут так же, как меня. Даже если это всего лишь ник, а не настоящее имя — что с того? Вы должны обязательно найти этих людей. Я хочу понять, за что они убили отца. И мне надо знать, что он им писал».

Немного придя в себя, Казуми дала показания о том, что незадолго до убийства несколько раз видела отца в городе с незнакомыми людьми. Прежде она никогда не вспоминала ни о чем подобном.

Накамото тогда предположил, что ярость затуманила сознание девочки, так что она уже сама перестала понимать, что придумала, а что видела или слышала на самом деле. «Она говорит, что никогда не простит убийцу, но почему-то это звучит так, будто она клянется никогда не прощать собственного отца. Как бы то ни было, довольно странно, что она меняет свои показания каждые пять минут. Мне кажется, не следует принимать ее слова за чистую монету».

Такегами был согласен с другом. Именно их тогдашний разговор натолкнул Накамото на его собственную версию этого преступления, которую сейчас предстояло проверить.

«Мне кажется, Гами, — сказал тогда старый полицейский своему другу, — другие теории никуда не годятся. Подозреваемая А. точно никого не убивала».

Воспоминания Такегами прервал голос Тикако Исидзу в наушнике:

— Мы готовы. Казуми на месте. Можно приступать.

Такегами взглянул на зеркало. Разумеется, за ним полицейский ничего не увидел — перед ним было лишь его собственное отражение. Выражение лица показалось ему достаточно решительным. Пришло время действовать.

Встретившись в зеркале взглядом с Такегами, Токунага кивнул, поднял трубку телефона и сказал:

— Можете привести первого.

От кого: Мама

Кому: Казуми

Тема: Срочно!

Слышала, что случилось с Папой? Надо срочно встретиться.

От кого: Мама

Кому: Минору

Тема: Срочно!

С Папой произошло нечто ужасное. Надо встретиться.

От кого: Казуми

Кому: Мама

Тема: Признавайся

Это *ты* его убила?

Глава 7

В комнату вошел худощавый юноша. Белая поношенная футболка болталась на его сутулых плечах, старые потертые джинсы тоже казались великоваты. А вот кроссовки на нем были совсем новые, с яркими голубыми и желтыми полосками, и их резиновые подошвы поскрипывали при ходьбе.

Такегами встал, поздоровался с вошедшим и указал ему на стул напротив. Юноша между тем не сводил глаз с охранника, который привел его в кабинет, и даже, когда тот вышел, Такегами пришлось обратиться к допрашиваемому, чтобы привлечь его внимание:

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Такегами вдруг понял, что очень волнуется, и немного расстроился из-за этого.

Молодой человек не двинулся с места, только смерил полицейского внимательным взглядом. Потом, покосившись на Токунагу, сидящего в углу, он стал внимательно осматривать комнату: стол, окно, стены, зеркало, оглянулся на дверь.

Если бы можно было соединить линиями все точки, на которых остановился взгляд юноши, получилась бы довольно сложная фигура — этакое созвездие, по которому полицейский с богатым опытом проведения допросов, вероятно, смог бы предсказать будущее. Такегами уже сто лет не смотрел на звезды и потому понятия не имел, как называется это созвездие. Ему было не до небесных светил, что и говорить.

— Может, все-таки присядете? — предложил полицейский, стараясь казаться дружелюбным и уверенным в себе.

Он хотел немного разрядить атмосферу, но, произнеся эти слова, тут же испугался, что они могут возыметь обратное действие. Нужно было срочно взять себя в руки.

Между тем молодой человек наконец-то соизволил заговорить.

— Это ведь кабинет для допросов? — спросил он неожиданно пронзительным голосом.

Такегами улыбнулся:

— Да, но, надеюсь, вам уже объяснили, что лично вас ни в чем не подозревают. Мы лишь хотим задать вам несколько вопросов, и, поскольку дело довольно деликатное, вас вызвали сюда, чтобы мы могли поговорить в конфиденциальной обстановке.

— В какой обстановке? — Парень, похоже, не понял слишком заумное для него слово.

— Ну, чтобы нас никто не слышал.

— А, дошло.

Юноша сел напротив, выпрямился и скрестил руки на груди.

Такегами и Токунага представились, услышав в ответ ироничное: «Весьма рад знакомству».

Парень был крайне напряжен и сосредоточен, он явно нервничал. «Его можно понять», — подумал Такегами.

— Начнем с вашего имени и адреса, — сказал полицейский, открыв папку с документами по делу, где все страницы были заполнены мелким аккуратным почерком Накамото. — Вас зовут Минору Китадзё, верно? Вы проживаете в районе Хачиоджи…

Юноша кивнул. В каждом его жесте чувствовалась какая-то неестественность, его руки слегка подрагивали. Такегами в очередной раз про себя отметил, что парню не по себе.

— Год рождения — тысяча девятьсот восемьдесят третий. Значит, вам восемнадцать?

— Нет, семнадцать, у меня день рождения в ноябре.

— Ясно. Здесь указано, что вы безработный. Где-нибудь учитесь?

— Я бросил учебу в прошлом году.

— Вот как? Вы живете с родителями?

— Как сказать. Я снимаю квартиру неподалеку от них. Точнее, они ее мне снимают.

— В смысле, они оплачивают аренду?

— Ага.

— У вас есть какая-нибудь временная работа?

— Да, иногда что-нибудь подворачивается. Одно время я работал в ларьке и даже наполовину оплатил покупку компьютера — недостающую сумму добавил отец. — Минору выпалил все это на одном дыхании, потом испытующе взглянул на Такегами и спросил: — Господин офицер, вы, кажется, кое о чем забыли.

— О чем же? — удивился Такегами.

В зеркале он увидел, как у сидевшего за его спиной Токунаги изумленно поднялись брови.

— Разве вы не должны были сперва рассказать мне о моих правах? — ухмыльнулся Минору. — Ну, что я имею право хранить молчание? И что все, что я скажу, может быть использовано против меня в суде? И так далее, и тому подобное — по телику полицейские всегда так говорят.

Такегами от души расхохотался:

— Мы вызвали вас не в качестве подозреваемого, поэтому нет необходимости разъяснять вам ваши права. Вас ведь никто не арестовывал?

— Пока вроде нет.

— Впрочем, несмотря на это, вам все равно лучше говорить правду, иначе вы только все осложните. Если вы солжете, мы в конце концов наверняка об этом узнаем, так что вранье не в ваших интересах. Постарайтесь отвечать на мои вопросы как можно честнее и подробнее, договорились?

— Наверняка узнаете? — ехидно переспросил Минору, откидываясь на спинку стула и глядя в потолок. — Но ведь есть шанс, что и не сможете узнать?

— Да, шанс есть, но я бы вам не советовал давать ложные показания.

— Если правды никто не узнает, то какая разница?

— Разве вас не учили, что врать нехорошо?

Минору наконец немного расслабился, облокотился на стол и с любопытством поглядел на Такегами:

— Ну и шуточки у вас, господин офицер.

— Да, остроумие мне не чуждо, — парировал полицейский.

В профиль Казуми Токорода была не менее очаровательна. Сидя слева от нее, Тикако любовалась изящным контуром лба и подбородка и красивой шеей.

Как только дверь кабинета для допросов открылась, Казуми прильнула к стеклу, едва не касаясь его лбом, и, не моргая, пристально наблюдала за происходящим. Только когда Такегами с улыбкой обратился к допрашиваемому, а тот сел напротив него, скрестив руки на груди, и впервые заговорил с ним, девочка немного успокоилась и откинулась на спинку стула.

Потом она вдруг схватила сумочку и некоторое время что-то искала в ней, пока не достала мобильный телефон.

Тикако удивленно посмотрела на Казуми, и та, чувствуя на себе ее взгляд, спросила:

— Здесь ведь можно пользоваться телефоном? Мне только что пришло сообщение, я хочу на него ответить.

— Конечно ответь. Тут главное — не шуметь. Но разве это не отвлечет тебя от допроса?

— Я буду гораздо больше отвлекаться, если не отвечу, — буду все время переживать и беспокоиться из-за этого.

Похоже, девочке и впрямь не терпелось отправить свое сообщение.

— Ну тогда отвечай скорей.

Казуми принялась проворно набирать текст большим пальцем правой руки. Девушка явно знала расположение кнопок наизусть: при наборе сообщения она не сводила глаз со сцены допроса, а сама быстро печатала вслепую. Тикако приходилось пару раз видеть, как люди в метро или в кафе набивают сообщения, параллельно занимаясь какими-нибудь другими делами, но так близко она наблюдала это впервые и была весьма впечатлена.

Казуми посмотрела на телефон лишь однажды: прежде чем нажать на кнопку «Отправить», после того как закончила писать сообщение.

— Кому это ты так строчишь? — поинтересовалась Тикако, стараясь говорить как можно равнодушнее.

Однако от ее невинного вопроса Казуми почему-то сразу нахмурилась:

— Так, одному другу. — Тон у нее был не слишком вежливый.

— Мне кажется, я знаю, почему вы меня сюда вызвали, — сказал Минору и слегка повел худыми плечами. — Наверняка это связано с убийством господина Токороды. Но вы ведь вроде уже нашли преступника? Я видел репортаж в новостях.

— В новостях ведь ничего не говорилось про арест подозреваемой и предъявление обвинений? На самом деле расследование продолжается.

— Правда? Ничего себе! — как-то по-детски удивился Минору. — Я общался с Токородой только в Интернете, так что о его личной жизни мне мало что известно. Точнее говоря, я вообще почти ничего о нем не знаю.

— Так уж и ничего? — спокойно переспросил Такегами. — И это притом, что ты называл его не иначе как Папа?

Глаза у Минору слегка округлились. Потом, словно для того, чтобы справиться с удивлением, он несколько раз подряд быстро моргнул:

— Это был всего лишь ник. Токорода всегда им пользовался в Интернете.

— А ты, Минору, всегда писал под настоящим именем?

— Да, мне псевдонимы ни к чему.

— Не многие так делают, насколько я знаю.

— Возможно, но лично я не люблю притворяться.

За спиной у Такегами Токунага опять удивленно поднял брови. На этот раз это не прошло не замеченным для Минору. Парень скосился на стенографиста, смерил его презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:

— Эй ты, умник, кончай кривляться. — И тут же как ни в чем не бывало повернулся к Такегами. — Так вот, господин офицер, как я уже сказал, убитый не особо со мной откровенничал. Мы познакомились в Интернете и некоторое время притворялись, что он мой отец, а я его сын. Это была как бы такая игра. А про его настоящую жизнь мне совсем ничего не известно.

— Нас интересует любая информация о покойном: настоящая, вымышленная — какая угодно.

— Серьезно? Ну вы даете! — Минору презрительно поджал губы. Похоже, он окончательно расслабился и уже не чувствовал себя не в своей тарелке.

— Вот ведь хам! — услышала Тикако шепот Казуми.

— Что ты сказала?

Казуми махнула рукой в сторону зеркала и возмутилась:

— Как он может так себя вести? Почему ему это позволяют? В конце концов, он же на допросе и не имеет права хамить и кривляться!

Тикако улыбнулась и попыталась успокоить девочку:

— На самом деле мальчик очень волнуется и, чтобы это скрыть, ведет себя вызывающе.

— А зачем полицейский с ним миндальничает? Мог бы и построже обращаться с этим придурком — наорал бы на него, стукнул бы кулаком по столу, в конце концов.

— Если бы с Минору изначально обошлись сурово, нормального разговора в дальнейшем ни за что не получилось бы, — объяснила Тикако, глядя в документы, разложенные перед ней на столе. — Ну а ты, Казуми, узнала этого человека? Ты раньше встречала Минору Китадзё? Он похож на того, с кем ты видела отца на станции или на той парковке?

Казуми оборвала ее на полуслове:

— Пока не могу сказать. Погодите немного — я ведь еще не видела остальных.

— Да, ты права. Спешить некуда.

Казуми посмотрела Тикако прямо в глаза и спросила:

— Вы уверены, что именно этот парень был другом моего отца по интернет-сообществу?

Тикако взглянула за стекло. Такегами задумчиво тер нос. Минору ухмылялся.

— Да, без сомнения.

— Там ведь были еще двое, верно? Их всего было четверо вместе с отцом?

— Да, но мне кажется, в Интернете, кроме них, твой отец общался еще с очень многими.

Казуми отвела взгляд и задумчиво подперла рукой щеку:

— Однако больше никого не считают замешанным в этом деле? Только членов виртуальной семейки?

— Похоже на то.

— Тогда мне тоже плевать на остальных. — Казуми нахмурилась. — Я хочу увидеть тех, кого отец называл своей семьей, пусть и понарошку. Особенно мне не терпится посмотреть на «Казуми». Думаю, на моем месте вам бы тоже этого хотелось, ведь правда же? — Поскольку от Тикако ответа не последовало, Казуми повернулась к офицеру Футигами, которая сидела у двери. — Ну вы-то меня понимаете? Если бы ваш отец общался с какими-то чужими людьми, называя их при этом членами своей семьи, вам бы это понравилось? А если бы вдобавок выяснилось, что его виртуальную дочку зовут так же, как вас? Неужели вам было бы все равно? Разве вам не захотелось бы на нее взглянуть?

Футигами улыбнулась и некоторое время задумчиво молчала.

— Пожалуй, ты права. Мне кажется, я понимаю, почему ты так злишься.

Казуми огрызнулась:

— Я ни капельки не злюсь!

— Вот как?

— А с чего бы мне?

Казуми вновь схватилась за телефон и принялась набирать сообщение. Тикако и Футигами обменялись многозначительными взглядами и попытались привлечь внимание девочки к тому, что в это время происходило в соседнем кабинете:

— Казуми, помни, тебя пригласили сюда на опознание. Постарайся не забывать, зачем ты здесь. Следи за допросом как можно внимательнее, хорошо?

Такегами осторожно взял в руки очки:

— Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с господином Токородой.

Минору кинул на следователя испуганный взгляд:

— Я понятия не имел, что его так зовут. Честно, сперва я вообще не знал, кто он на самом деле.

— Неужели он с самого начала называл себя Папой?

— Да, если хотите знать, почему так вышло, вам лучше спросить об этом Казуми. Она заварила эту кашу.

— Казуми? Вы имеете в виду человека, который скрывается под этим именем в вашем интернет-сообществе?

— Ну да, кого же еще?

— У господина Токороды есть дочь, которую зовут точно так же. Ее имя состоит из иероглифов «одна» и «красота» и тоже звучит как Казуми.

— С ума сойти! — изумился Минору и откинулся на спинку стула.

— Вы об этом не знали?

— Ни сном ни духом. Как я уже говорил, мы лишний раз не совали нос в дела друг друга.

— Судя по вашим письмам, которые мы обнаружили в электронной почте господина Токороды, я бы не сказал, что ваше общение было уж очень формальным.

Минору бешено рванулся вперед, громко скрежетнув ножкой стула по полу.

— Вы что, хотите сказать, что старик сохранил нашу переписку? Ему реально не хватило ума удалить мои сообщения?

Такегами строго посмотрел на юношу поверх очков и кивнул:

— Все ваши письма в целости и сохранности, будьте уверены. И их там, надо сказать, довольно много.

— Сколько? Каким временем они датированы? — Не получив ответа на этот вопрос, парень сердито забормотал: — Наверняка этот придурок просто не умел удалять сообщения. — Взглянув на Такегами, он пояснил: — Я всегда был уверен, что общаюсь с «чайником», хотя старик изо всех сил делал вид, что он с компьютером на «ты».

— На работе господин Токорода регулярно пользовался ноутбуком.

— Ну вы тоже скажете! Рабочий и домашний компьютер — две большие разницы. В любой приличной компании есть сисадмин, который устанавливает всякие программы, устраняет поломки и следит за Сетью. На собственном компьютере все приходится делать самому. — Минору вытянул шею, видимо пытаясь заглянуть в документы, лежащие перед Такегами. — Неужели в его ящике остались все мои письма?

— Похоже на то. Но у меня при себе их нет, так что зря ты пытаешься прочесть, что написано в этих бумагах.

Минору ни капли не смутился и принялся возмущаться:

— Да как вы можете! И вообще, у меня просто в голове не укладывается!

— О чем это вы?

— Электронная почта содержит сугубо личную информацию. Как подумаю, что полиция шерстила мою переписку с Токородой, просто дурно делается.

— Извините, конечно, но такова наша работа.

Минору стал нервно теребить рукав футболки, так что она немного съехала набок и в вырезе показалась тонкая ключица.

— Казуми тоже вызвали на допрос?

Такегами не ответил.

— Наверняка вызвали. Не могли не вызвать — это ведь из-за нее все началось. Вот у нее и спрашивайте, как и зачем она это затеяла!

— Так вы говорите, она первой познакомилась с господином Токородой в Интернете?

— Да, и можете не делать вид, будто вы ничего об этом не знаете. Наверняка вам известно даже больше, чем мне. Они познакомились около полугода назад или около того.

Такегами задумчиво потер висок. Возникла короткая пауза. Потом полицейский сказал:

— Судя по переписке, вы, пожалуй, действительно общались с Папой менее активно, чем остальные члены вашей «семьи». Но это вовсе не означает, что нам неинтересно, каким образом вы оказались в этом интернет-сообществе. Нам надо знать, как вы туда попали, — расскажите, пожалуйста.

Минору перестал терзать футболку, провел рукой по волосам и переспросил:

— Как я туда попал?

Некоторое время он молчал, словно собираясь с мыслями. Такегами терпеливо ждал. Токунага, кашлянув, нарушил тишину. Минору вздрогнул, моргнул, словно в лицо ему плеснули воды, и спросил:

— А зачем вам это, господин офицер?

— Что именно?

— Ну, моя история о том, как я познакомился с Токородой и остальными. Какое отношение это имеет к убийству? Вы ведь уже нашли преступника. Мы с Казуми вообще непричастны к этому делу. — В его голосе слышалось возмущение, даже раздражение.

— Как насчет Мамы? — поинтересовался Токунага. — Она тоже непричастна? Почему вы ее не упомянули?

Минору насупился:

— А его забыли спросить? Я думал, он тут, чтобы вести протокол. Господин офицер, скажите своему стенографисту, чтобы не встревал. Пусть сидит тихо и молчит в тряпочку, а то от его внезапных возгласов меня скоро удар хватит.

— Прошу прощения, — смущенно проговорил Токунага.

— Я, кажется, просил не вмешиваться! — рявкнул Минору и вскочил. — И вообще, знаете что? Вы меня все-таки вывели из себя! Зря я вообще согласился сюда прийти. Тот полицейский, которого вы за мной послали, был такой душка, просто сама вежливость. Но теперь я понимаю, что меня просто развели. Как вы вообще узнали, что я и есть тот самый Минору?

Такегами смерил его усталым взглядом, но отвечать не спешил.

— Вы нашли меня по адресу электронной почты? Но ведь интернет-провайдеры не разглашают личные данные своих абонентов без серьезных на то оснований? Вряд ли они по первой же просьбе предоставляют полиции любую информацию на блюдечке с голубой каемочкой. Для этого наверняка нужен ордер и все такое…

— Тут вы абсолютно правы.

Минору уже и сам был не рад, что об этом заговорил, потому что умозаключение, к которому он пришел, ему явно не понравилось.

— Что? Вы хотите сказать, суд выдал вам ордер? С какой стати? — Он затопал ногами и закричал: — Черт возьми, я ведь правда не убивал Токороду! У вас нет никаких улик против меня!

Казуми Токорода пристально следила за происходящим, положив одну руку на зеркало. Все ее тело напряглось, а на тыльной стороне ладони пульсировала жилка. Тикако старалась держать ситуацию под контролем:

— Казуми, не дави на стекло так сильно.

Девочка словно очнулась ото сна:

— Что? — Она непонимающе оглянулась.

— Лучше убери руку со стекла, иначе ты его выдавишь.

Казуми пришла в себя, выпрямилась и положила руки на колени. Посреди стекла остался едва заметный отпечаток ее ладони — как раз там, где сейчас был виден Минору.

— Ты что-нибудь вспомнила? Этот юноша тебе не знаком?

Казуми медлила с ответом, — казалось, она думала не над вопросом, а вообще о чем-то другом. Она несколько раз нервно моргнула и наконец сказала:

— Я не знаю. Что-то в нем есть такое… Он немного похож на того парня, который тогда околачивался у нас под окнами.

— Ты говорила, что трижды видела отца с незнакомыми людьми, так? Давай еще раз вспомним обстоятельства этих встреч. Один раз это случилось возле дома, другой — на платформе станции, третий — на парковке возле супермаркета, верно?

— Что? А, да, все верно.

— У супермаркета твой отец сидел в машине на водительском сиденье и разговаривал с кем-то через окно. Или я что-то путаю?

Тикако посмотрела в протоколы допросов, лежавшие перед ней на столе. Казуми придвинула стул немного ближе, стараясь заглянуть в записи.

— Ну, да, все верно. Твой отец сидел на водительском сиденье, а ты видела его собеседника или собеседницу сзади, так что даже не могла сказать, кто это был — мужчина или женщина. Насчет возраста ты тоже не была уверена, хотя вроде бы этот человек показался тебе относительно молодым.

— Мне кажется, на нем были джинсы, — пробормотала Казуми. — Потом вдруг словно опомнилась и испуганно спросила: — Я ведь этого раньше не говорила? У вас не записано?

— Нет, из одежды ты тогда упоминала только темное пальто.

— Можно взглянуть?

Казуми протянула руку к документу, но Тикако поспешно захлопнула папку и переложила ее на край стола:

— Извини, это конфиденциальные документы, имеющие отношение к расследованию уголовного преступления, поэтому я не могу их тебе показать. Кроме того, Казуми, никто не собирается тебя упрекать, если ты что-нибудь не так вспомнить или не то скажешь. Нам всем свойственно ошибаться.

Казуми вытянула шею, заглядывая в кабинет для допросов, и очень серьезно сказала:

— Но в таком деле, как это, моя ошибка может иметь ужасные последствия.

— Вовсе нет! Никто не собирается никого арестовывать лишь на основе твоих показаний. Мы не станем взваливать на тебя такую ответственность, так что, поверь, тебе не о чем беспокоиться.

Между тем в кабинете для допросов Токунага разливал чай. Видимо, после истерики, которую устроил Минору, Такегами решил сделать небольшой перерыв. Он уговаривал допрашиваемого выпить зеленого чая и подавал ему пример, отхлебывая горячий напиток из чашки. Задумчивый взгляд Токунаги остановился на зеркале, но никаких секретных посланий тем, кто находился в соседней комнате, офицер вроде бы передавать не собирался — он немного посмотрел на собственное отражение, потом повернулся и стал глядеть в окно.

— Я… я не знаю, — бормотала Казуми. — Мне вдруг… Мне показалось, что я ничего не могу вспомнить.

— Так всегда бывает со свидетелями. Опознание не такое уж легкое дело.

— Вообще все эти случаи, когда я видела отца с незнакомыми людьми… Я уже не могу понять, были они на самом деле или нет… Может, мне это все показалось… Когда меня допрашивали сразу после убийства, я не могла вспомнить ничего необычного. Но меня столько раз вызывали на допросы и столько раз просили подумать, не замечала ли я чего-нибудь особенного в поведении отца, что в конце концов я уже и сама поверила, что замечала. Может, я все это просто придумала и, если бы мне не задавали постоянно одни и те же вопросы, я бы ничего такого никогда не вспомнила и не рассказала.

Тикако погладила расстроенную девочку по плечу:

— Знаешь, некоторые члены оперативной бригады именно так и думают.

— Правда?

— Да, они считают, что ты слишком разволновалась из-за того своего преследователя, а потом стала рассказывать о том, как видела отца с незнакомыми людьми, только потому, что полицейские слишком настойчиво допрашивали тебя и маму, и ты решила, что должна им хоть чем-нибудь помочь.

Плечи Казуми дрогнули.

— Вы серьезно?

— Да, вполне. Именно поэтому кое-кто из следователей был против того, чтобы проводить опознание с твоим участием. Многие полагают, что все это уж слишком.

— Это действительно так? — Казуми повернулась к офицеру Футигами.

Та кивнула.

— Если бы ты не согласилась принять участие в процедуре опознания, мы не стали бы проводить этот допрос. Ты в любой момент можешь остановить то, что происходит, — для этого тебе достаточно сказать лишь слово. Ну, так что? Заканчиваем на этом или продолжаем опознание?

Впервые за этот день во взгляде Казуми мелькнуло сомнение. Некоторое время она обдумывала ответ.

— Хочешь закончить опознание и пойти домой? Вне зависимости от твоего решения мы будем продолжать расследование — об этом можешь не беспокоиться. Решай!

Тикако положила руку на спинку стула Казуми. Офицер Футигами встала и направилась к двери. Девочка мотнула головой, словно стараясь прогнать навязчивые тревожные мысли:

— Нет, я хочу побыть здесь еще немного.

— Ты уверена?

— Да, я в порядке. Должна же я, в конце концов, отвечать за свои слова.

— Не слишком терзайся по этому поводу.

— Я же сказала, что я в полном порядке! — раздраженно огрызнулась Казуми. — Сколько можно повторять!

Тикако улыбнулась:

— Ясно. Тогда, пожалуй, продолжим. Похоже, у них там как раз завершилось чаепитие.

Такегами протирал очки носовым платком. Минору Китадзё вроде бы немного успокоился и снова сел на свое место.

— Детектив Исидзу, скажите, а Казуми тоже будут допрашивать? — спросила девочка. — Она ведь здесь? Когда ее приведут?

— Когда и если сержант Такегами сочтет это нужным.

— Скорей бы уже… — Казуми повернулась к зеркалу и сказала грозным голосом: — Мне надо посмотреть на нее! Передайте ему, пожалуйста, что я хочу ее видеть!

От кого: Минору

Кому: Казуми

Тема: Пора завязывать

Хватит строить из себя маленькую невинную девочку. Пора с этим завязывать. Сколько можно?

От кого: Мама

Кому: Папа

Тема: Спасибо

Спасибо тебе за письмо, которое ты прислал сегодня утром! У меня от него на душе целый день было светло и радостно.

Знаешь, я иногда сама не понимаю, как появилась наша семья. Не понимаю и не хочу понимать, я и так слишком счастлива.

Конечно, я слышала о том, что многие заводят в Сети друзей, но мне никогда и в голову не приходило, что там можно найти *семью*. Кстати, мне сегодня пришло письмо от Казуми — я зашла в чат, и мы с ней немного поболтали. Кажется, они с Минору опять поссорились. Разумеется, родители обязаны мирить детей, поэтому я попыталась утешить дочку как смогла, но, мне кажется, ты тоже должен найти время поговорить с ними обоими об их взаимоотношениях. Надеюсь, твой рабочий день был удачным и ты не слишком устал. Увидимся завтра.

До встречи!

Глава 8

Вновь водрузив очки на нос, Такегами продолжил задавать вопросы:

— Насколько я знаю, вы вчетвером общались не только в Сети, но и вживую, верно? Кажется, на интернет-жаргоне это называется «офлайн-тусовка» или «встреча в формате 3D», как-то так?

Минору Китадзё ответил не сразу. Немного выпустив пар, покричав и поскандалив, он теперь успокоился и вновь пристально наблюдал за Такегами, стараясь контролировать собственные слова и эмоции. Не отрывая взгляда от стола, он задал встречный вопрос:

— Вы что, господин офицер, тоже круглосуточно торчите в Сети?

— Нет, только иногда читаю электронную почту, а вообще я в этих делах не очень смыслю.

— Странно, только что сыпали гиковскими словечками — неужто всю ночь зубрили, готовясь к нашей встрече?

— Я что-то не то сказал?

— Нет, все верно вы сказали. Мы действительно один раз встречались в режиме офлайн — собирались вчетвером на семейный совет.

— Когда это было?

— В начале апреля. Числа третьего или четвертого. Кажется, в первую субботу месяца.

— В субботу было третье апреля. А через три недели господина Токороды не стало. Какое совпадение! Вы, видимо, тоже удивились, когда узнали об убийстве?

Минору насупился и, кажется, про себя выругался:

— Еще как удивился! А вы как думаете? Может, вы и не в курсе, господин офицер, но лично я в этом убийстве не замешан. Когда я услышал новости, я чуть с ума не сошел. — Выпалив все это на одном дыхании, юноша обиженно уставился на Такегами, пытаясь понять, что значит выражение его лица. — Только не говорите мне, что вы и об этом узнали из электронной почты Токороды.

Такегами принялся искать что-то в папке с документами:

— Поскольку вы уже однажды встречались и вообще достаточно хорошо знакомы, думаю, вы не станете возражать, если я сейчас приглашу сюда Казуми?

— Сюда? Прямо сейчас?

— Вы против?

— Нет, но…

— Вы ведь сами мне только что говорили, что, если я хочу узнать о том, как возникла ваша виртуальная «семья», мне лучше расспросить ее. Мне кажется, с вами ей будет не так страшно.

— Откуда такая забота?

— Ну, вы ведь оба несовершеннолетние, — ответил Такегами, не слишком искренне улыбаясь. — Так что с вами нужно обращаться помягче.

Токунага поднял трубку телефона и отдал распоряжение. Почти тут же раздался стук в дверь и в кабинет вошел полицейский. Он принес раскладной стул и поставил его рядом с Минору. Парень немного подвинулся в сторону.

— Прошу вас, заходите и присаживайтесь.

В комнату медленно вошла девушка. Высокие каблучки ее черных лакированных босоножек звонко застучали по полу.

Такегами замер от удивления: девушка невероятно походила на Казуми Токорода.

Хотя при более подробном рассмотрении становилось ясно, что, вообще-то, они достаточно сильно отличаются как фигурой, так и чертами лица, между ними несомненно было что-то общее. Обе носили обтягивающую одежду, подчеркивавшую стройную фигурку. Обе, с точки зрения Такегами, слегка злоупотребляли косметикой, хотя и, безусловно, неплохо умели ей пользоваться. Они были почти ровесницы — виртуальная «Казуми» оказалась всего на год старше настоящей. Они носили похожие прически, красили волосы в каштановый цвет. Даже украшения у них казались одинаковыми: подвеска на груди у вошедшей девушки была почти такая же, как у дочки Токороды, — видимо, последний писк моды и предел мечтаний всех нынешних старшеклассниц.

В кабинете сильно запахло духами.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Такегами и тут же поспешно отвернулся и чихнул.

Минору прыснул в кулак:

— Не стоило обливаться парфюмом с головы до ног, детка. Теперь тут не продохнуть.

Девушка не отреагировала на его шутку. Она по-прежнему неподвижно стояла у двери, вцепившись обеими руками в черную сумочку и словно заслоняясь ею от всех, кто был в кабинете.

— Рицуко Кавара, если не ошибаюсь? — ласково обратился к ней Такегами. — Большое спасибо, что согласились прийти. Присаживайтесь. Не беспокойтесь, вам нечего бояться.

Что-то в его словах и интонации показалось Токунаге забавным, и он еле слышно хихикнул.

Рицуко Кавара осмотрелась и, кажется, немного успокоилась.

— Здравствуйте, — сказала она еле слышно.

Почему-то ее приветствие прозвучало неуместно. Постояв и помолчав еще немного, девушка наконец нашла в себе решимость сесть.

Такегами представился и еще раз объяснил, зачем пригласил сюда ее и Минору.

Рицуко поставила сумочку на колени и принялась нервно ее теребить, потом вдруг прервала Такегами на полуслове:

— Знаете, мне очень жаль господина Токороду. Но я должна сразу вам сказать, что не причастна к его убийству. — Ее тихий голос контрастировал с яркой, почти вызывающей внешностью. — И мне вообще кажется странным, что нас вызвали на допрос. Мы ведь ничего плохого не сделали!

Пока она говорила, ее руки ни секунды не лежали спокойно — она словно сопровождала собственные слова одной ей понятным сурдопереводом, ловила их, как первые снежинки, теребила и мяла длинными нервными пальцами.

— Мне очень жаль, что из-за визита в участок вам пришлось отпроситься с уроков, — извинился Такегами. — Дело в том, что нам понадобилось как можно скорее собрать вас вместе и выслушать ваши показания, а кое-кому из вас в эти выходные нужно уехать.

— Кое-кому? — хором переспросили Рицуко и Минору.

Дальнейшая их реакция была несколько различной.

— Вы имеете в виду Маму?

— Неужто эта сучка тоже приперлась?

— Сучка? — удивился Такегами.

Рицуко с укором посмотрела на Минору, а тот в ответ скорчил рожу:

— Хватит строить из себя невинную дурочку. Ты отлично знаешь, что я терпеть не могу эту стерву!

Рицуко промолчала.

— Ты ведь тоже думаешь, что это сделала она? — не унимался парень. — Эта сволочь и не на такое способна. Ты ведь писала ей, что подозреваешь ее. Она мне потом жаловалась, я помню. Ох, и развлекся же я тогда, притворяясь, будто ее утешаю.

— Перестань пороть чушь! — резко одернула его Рицуко.

Ее веки, покрытые ярко-голубыми тенями, дрогнули.

Минору ухмыльнулся:

— А ты, однако, очень смелая, малышка, — возьми да и спроси ее в лоб: мол, не ты ли, Мама, случайно, прихлопнула Папу?

(«Это *ты* убила его?»)

Рицуко не сдержалась и крикнула:

— Нет! Все было не так!

Казуми Токорода придвинулась к стеклу так резко, что едва не опрокинула стул, на котором сидела. Тикако вовремя подхватила спинку стула и поставила его на место.

— Ой, простите, — смутилась Казуми, — нам ведь нельзя шуметь.

— Ничего страшного. Тут можно делать что угодно, в соседнем кабинете все равно ничего не будет слышно.

— А, ну тогда ладно.

Казуми поправила выбившуюся прядь, потом склонила голову набок, оценивающе глядя на девушку, вошедшую в кабинет для допросов:

— Так вот она какая, Казуми.

— Ага.

— На самом деле ее зовут по-другому. Зачем она назвалась моим именем?

— Думаю, ее об этом обязательно спросят.

В кабинете для допросов Такегами изо всех сил старался успокоить Рицуко, которая махала руками, кричала и требовала, чтобы ее немедленно отпустили домой. Минору скучающе развалился на стуле, вытянув ноги и глядя немигающим взглядом в зеркало. На какое-то мгновение Тикако показалось, что он смотрит ей в глаза.

— Ну и придурок! — пробормотала Казуми.

В ее голосе чувствовалась ненависть, причину которой Тикако не могла понять, как ни старалась.

Между тем Такегами удалось убедить Рицуко не уходить. Девушка вытерла слезы и села на стул.

— Она специально давит на жалость, — заявила Казуми. — Думает, если распустит нюни, ей сразу поверят. Ничего удивительного, мужчины постоянно ведутся на такое.

— Полицейских не так легко разжалобить и одурачить, — осторожно возразила Футигами.

Но Казуми оказалось невозможно переубедить.

— С чего вы взяли? Полицейские ведь тоже люди. Наверняка к ним довольно просто найти подход.

— Может, ты и права, — согласилась Тикако. — Но сержант Такегами — крепкий орешек, так что на его счет можешь не беспокоиться.

— Это еще почему? — Казуми недоверчиво посмотрела на Тикако.

— У него дочь почти такого же возраста, так что, думаю, девочка-подросток вряд ли обведет его вокруг пальца.

— Еще как обведет! Думаете, он хорошо знает собственную дочь?

Тикако оказалось нечем крыть.

В кабинете для допросов Такегами уточнял полное имя Рицуко, ее домашний адрес, название школы, где она учится, и прочие персональные данные. Казуми не сводила глаз с девушки и, кажется, пыталась запомнить каждое ее слово. Потом она вдруг опять схватилась за телефон и принялась набирать очередное сообщение.

Тикако посмотрела на Футигами. Молодая коллега ответила ей многозначительным взглядом.

— Вы оба очень расстроены и встревожены, — прокашлявшись, сказал Такегами. — Пожалуйста, постарайтесь немного успокоиться. Возможно, нам действительно следовало выбрать другое место для этой встречи. То, что мы с вами беседуем в кабинете для допросов, вовсе не означает, что вас подозревают в совершении преступления. Поймите, для того чтобы найти убийцу господина Токороды, нам нужно как можно больше узнать обо всех, с кем он общался.

Минору выпрямился, положил ногу на ногу и выжидающе посмотрел на полицейских. Рицуко в очередной раз вытерла слезы и опять судорожно вцепилась в свою сумочку.

— Рицуко, я хотел бы кое о чем у вас спросить, — обратился к девушке Такегами.

Та сразу побледнела и еще сильнее стиснула сумочку, так что костяшки пальцев побелели от напряжения.

— Минору утверждает, что вы раньше всех стали общаться с господином Токородой в Интернете. Это правда?

Рицуко злобно посмотрела на Минору и еле заметно кивнула.

— Когда именно и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились? Кажется, вы не так уж давно пользуетесь компьютером?

Некоторое время Такегами ждал ответа. Рицуко упорно молчала, поджав губы. Как раз тогда, когда он решил переформулировать вопрос, она вдруг заговорила:

— Компьютер появился у меня около года назад.

— Вам его подарили родители?

Рицуко поправила каштановую челку и помотала головой:

— Он, в общем-то, не совсем мой. Мама купила его для себя.

— Вот как? Она увлекается современными технологиями?

— Я бы так не сказала, — резко возразила Рицуко. — Лично мне кажется, она приобрела его, чтобы повыпендриваться перед знакомыми. Ей нравится пускать людям пыль в глаза, хвастаться и болтать всякий вздор. Тут ей, видимо, вздумалось притвориться знатоком Интернета и компьютерным гением. Ей всегда надо быть на шаг впереди всех.

— Но если она занялась этим лишь год назад, вряд ли можно считать ее слишком прогрессивной — можно даже сказать, она поздновато взялась за дело, ведь Интернет довольно давнее изобретение.

— Да, я знаю. Сейчас объясню. Дело в том, что у одной из маминых знакомых появился свой сайт о садоводстве, и мама, разумеется, сразу тоже захотела заняться веб-дизайном, чтобы составить конкуренцию подруге. Взрослые иногда ведут себя хуже маленьких! Мама купила компьютер и некоторое время пыталась разобраться, как с ним работать, но потом, осознав, сколько времени и сил нужно для того, чтобы всем этим заниматься, она забросила свое новое хобби.

— И в результате компьютер достался вам?

Рицуко кивнула:

— Друзья рассказали мне, сколько всего прикольного в Интернете.

— Прикольного?

— Не знаете, что такое Интернет?

— Знаю, просто хотелось бы уточнить, как конкретно ты им пользуешься. Ищешь информацию на интересующие тебя темы в поисковых системах? Скачиваешь музыку? Смотришь фильмы? Или еще что-нибудь?

— Ну, я почти никогда не ищу там что-то определенное. Просто перехожу со страницы на страницу, с сайта на сайт, просматриваю блоги — это все равно что листать журнал, только интереснее, потому что в Интернете больше разнообразия. Там есть возможность не просто получать информацию, а наблюдать за реальными людьми и их общением. Конечно, поначалу я просто читала чужие посты и наблюдала за тем, что происходит в чатах, — сама ничего не постила.

— Не… что?

Минору посмотрел на Такегами с жалостью и легким презрением и пояснил:

— Постить — значит размещать собственные сообщения на форумах, в гостевых и чатах.

— Понял. Значит, вы просто читали материалы разных сайтов, как журнал или газету, так? — уточнил полицейский. — Кстати, у вас есть мобильный телефон?

Рицуко кивнула и с раздражением покосилась на него:

— А какая разница?

— Ну, можете считать меня несовременным, но лично мне всегда почему-то казалось, что девушка и компьютер — вещи несовместимые. Ведь нынче, чтобы послать другу сообщение или даже письмо по электронной почте, достаточно мобильника.

Рицуко улыбнулась, словно почувствовала облегчение оттого, что в вопросе Такегами не было подвоха.

— Понимаете, через телефон Интернетом пользоваться гораздо дороже. К тому же счет за компьютер оплачивают родители, как и все остальные коммунальные счета, а за телефон я должна платить сама.

— Родители не разрешают вам тратить лишнего?

— Мягко сказано. Они постоянно меня контролируют, без конца цепляются, требуют, чтобы я на всем экономила. Жмоты, вот они кто!

Отец Рицуко работал в офисе, мать была домохозяйкой. Такегами полагал, что они должны были баловать свою единственную дочку и ни в чем ей не отказывать, однако, по-видимому, он ошибся.

— Хм… жмоты, говорите? Вам, наверное, приходится нелегко, если родители не позволяют тратить много на одежду и украшения?

— Нет, насчет одежды все не так плохо. Мы с мамой иногда ходим по магазинам, и она покупает мне все, что я захочу.

— Очень щедро с ее стороны, не находите?

— Она сама обожает шопинг и из-за собственной слабости не может отказать мне в моих просьбах. К тому же она то и дело надевает мои вещи.

— Вот как?

— Да, она частенько ходит в рестораны и на концерты с друзьями, а красивые шмотки нынче недешево стоят, знаете ли.

— То, в чем вы сегодня, вам тоже купила мама?

Рицуко оглядела себя и ответила:

— Да, все, кроме подвески.

Подвеска была очень похожа на ту, которую Такегами до этого видел на шее у Казуми Токорода.

— Такие украшения сейчас в моде?

— Такие? — Рицуко взяла в руку подвеску и посмотрела на нее. — Понятия не имею. И вообще, мне как-то все равно. Я просто увидела эту штучку в витрине универмага и купила, потому что она мне понравилась.

— Ясно, — сказал Такегами и подпер голову рукой. — Теперь, пожалуй, вернемся к тому, о чем мы говорили ранее. Итак, вы сказали, что сначала в Интернете вы лишь читали материалы различных сайтов. Почему вы решили начать участвовать в чатах и форумах?

Рицуко почему-то посмотрела на Минору, словно ожидая помощи или совета. Интересно, о чем она хотела его спросить? Парень рассеянно разглядывал свои кроссовки и не обращал на нее никакого внимания.

— Потому что я люблю кино, — ответила девушка.

— При чем тут кино?

— Сейчас объясню. Я случайно набрела на один форум киноманов, и мне там очень понравилось. Все участники оказались такие милые! В общем, я запостила там небольшое сообщение об одном фильме.

— Когда это случилось? Хотя бы приблизительно?

— Месяца через два после того, как у меня появился компьютер.

— Стало быть, где-то в конце июня. Десять месяцев назад.

— Десять? — неуверенно переспросила Рицуко и опять вопросительно посмотрела на Минору.

На этот раз даже он заметил ее взгляд.

Такегами решил с этим разобраться:

— Минору что-то об этом знает?

— Что? Нет, конечно. Почему вы спрашиваете?

— Вы все время на него так смотрите, будто ожидаете, что он вам подскажет ответы на мои вопросы, — сказал Такегами и улыбнулся.

— Ничего подобного, — отрезал Минору. — Все дело в том, что она дико не уверена в себе. Вечно что-то мямлит, распускает нюни и ждет, кто бы ее защитил и утешил.

— Неправда… — тихо сказала Рицуко.

Девушка побледнела, вновь занервничала и принялась теребить сумочку. Минору презрительно посмотрел на нее. В его взгляде чувствовалась злоба, почти ненависть. Он подчеркнуто громко вздохнул, повернулся к Такегами и стал рассказывать:

— Есть такой сайт для любителей фильмов, называется «Киноостров любви». Это не то чтобы официальный сайт какого-нибудь кинотеатра или компании — его создатели сами фанаты этого дела и обожают ходить на всякие интересные показы, а потом выкладывают материалы об этом на своем узле. Может, видели когда-нибудь по телевизору рекламу лотереи, в которой победителям достаются билеты в кино?

— Да, что-то такое припоминаю. Кажется, видел рекламные открытки — их вечно раздают на улицах. Вроде бы такую открытку требовалось отправить по какому-то адресу, чтобы принять участие в розыгрыше призов?

— Точно. Так вот, один из создателей этого сайта постоянно играет в эту лотерею и бесплатно ходит на разные кинопоказы. Он просто помешан на фильмах. После каждого сеанса на его страничке появляется рецензия: о чем кино, стоит ли смотреть и все такое. Кинокритик из него, конечно, никудышный, зато сайт регулярно обновляется и там постоянно появляются свежие материалы о новых фильмах. В общем, многие заходят туда, читают рецензии, делятся мнениями в комментах.

— Все понятно.

— Этот сайт не для серьезных специалистов в области кино, а для обычных любителей, так что на тамошнем форуме можно болтать о чем угодно: о новых фильмах, о пунктах видеопроката, о кинотеатрах — что в голову взбредет. — Минору откинулся на спинку стула и вытянул ноги. — Я иногда заходил на этот сайт. Рицуко рассказывала мне, что именно там, на форуме, она познакомилась с Папой. Но вы, наверное, хотите об этом услышать от нее самой? Вам ведь не нужны показания с чужих слов, господин офицер?

— Верно, — согласился Такегами. — Он повернулся к Рицуко и мягко попросил: — Не могли бы вы об этом рассказать? Минору утверждает, что вы познакомились с господином Токородой на сайте «Киноостров любви», это правда?

— Да…

— Хватит ломаться! Ишь принцесса выискалась! — рявкнул Минору и ткнул девушку локтем в бок.

Сумочка едва не соскользнула с ее коленей — Рицуко вовремя ее подхватила.

— Я не ломаюсь, — проговорила она еле слышно. — Но… я боюсь, что, если расскажу правду, все будут думать, что я чокнутая.

— Это вряд ли, — спокойно ответил Такегами, — полицейские так часто имеют дело с настоящими чокнутыми, что вам придется нас очень сильно удивить, чтобы мы причислили вас к этой категории. — Встретив недоверчивый взгляд девушки, он обернулся к коллеге. — Верно я говорю?

— Скорее да, чем нет, — уклончиво ответил Токунага.

— Какая застенчивая принцесса! Подумать только! — продолжал издеваться Минору.

— Перестань ее поддевать, — остановил его Такегами. — Разве ты не видишь, до какого состояния ее довел?

Воодушевленная этой защитой и поддержкой, Рицуко перестала теребить сумочку, выпрямилась и придвинула стул поближе к столу, таким образом немного сократив расстояние между собой и Такегами.

— Господин офицер, вы, случайно, не смотрели фильм «Любовь Катюши»?

Такегами помотал головой:

— Я редко хожу в кино.

— Я туда тоже почти не хожу. Его показывали по спутниковому телевидению. Это китайский фильм. Он не предназначался для массового показа, поэтому его не многие видели, зато следующий фильм того же режиссера был номинирован на приз Национальной академии, я недавно видела его в телепрограмме.

— Судя по названию, это, наверное, любовная мелодрама?

— Отчасти да, но на самом деле этот фильм о семье. Его главная героиня — девушка из Шанхая. Мать ее жениха умирает и оставляет ей в память о себе красивую диадему. При жизни мать всегда была против их отношений, однако, несмотря на это, почему-то подарила ей свое любимое украшение. Девушке это кажется странным, и вместе с молодым человеком они начинают собирать информацию о прошлом его матери. В конце концов они узнают, что на самом деле эта женщина была его приемной матерью, и решают найти его настоящих родителей.

— Интересный сюжет.

— В результате выясняется, что диадема первоначально принадлежала родной матери этого юноши. После долгих приключений они наконец понимают, почему приемная мать была против их отношений. — Рицуко выпалила все на одном дыхании, потом вдруг замолчала, прикрыла ладонью рот. В свете ламп блеснул бледно-розовый лак на ногтях с изящным маникюром. — Раньше я не смотрела китайских фильмов, а этот мне очень понравился. Когда он закончился, я долго сидела и думала о своей семье, о том, что почти ничего не знаю о своих родителях. Ведь все папы и мамы когда-то были молоды, но их детям ничего не известно о том времени: им никогда ничего не рассказывают, даже если они расспрашивают. Прежде я как-то не задумывалась о том, какими были мои родители до того, как я появилась на свет, как они жили, прежде чем поженились. Ну и все такое.

— Ты, кажется, говорила, что вы вместе с мамой ходите по магазинам. Вы ведь с ней при этом разговариваете? Наверное, ты могла бы спросить у нее о том, что тебя интересует?

Рицуко покачала головой:

— С ней невозможно говорить ни о чем серьезном. Она отказывается обсуждать со мной подобные темы. — Девушка, кажется, справилась со страхом и смущением — теперь она говорила прямо и откровенно: — Так уж сложилось. Мы с родителями живем вместе, но при этом остаемся чужими друг другу. Отец постоянно занят, он почти не бывает дома, а мама слишком увлечена своими делами. Она готова болтать со мной о моде, о жизни звезд эстрады и кино, о чем угодно — только не о том, что для меня действительно важно. После школы я хотела поступить в хороший частный колледж — я рассылала заявки и собиралась пройти по конкурсу без экзаменов: у меня неплохие отметки в аттестате и я могла бы получить положительные рекомендации от учителей. Но тут вмешалась мама и сказала, что мое будущее за меня решит мой куратор. По ее мнению, я должна поступать туда, куда он скажет, — и все тут.

Пару раз я обращалась к ней за советом, делилась своими бедами, рассказывала о размолвках с друзьями, о переживаниях, но она меня никогда не слушала. Как только я начинала ей говорить о какой-нибудь проблеме, у нее на лице сразу появлялось скучающее выражение. Она контролирует мои расходы только потому, что должна давать мне карманные деньги из семейного бюджета, то есть чем больше тратится на меня, тем меньше достается ей. Если мама видит у меня какую-нибудь дорогую вещь, она сразу поднимает крик, но, стоит мне сказать, что это подарок друга или подруги, она сразу успокаивается и говорит: «Ну что ж, довольно мило». И все. Вот почему дома мне всегда одиноко. И, думаю, не только мне. Папа наверняка тоже одинок. Да и мама тоже.

— Твои родители ладят между собой?

— Скажем так, они никогда не ссорятся. Но это потому, что им давно плевать друг на друга. Тот фильм, «Любовь Катюши», заставил меня задуматься над тем, что происходит в нашей семье. Я впервые поняла, что, видимо, когда-то было время, когда мои родители любили друг друга. Сейчас им нет до меня дела, но, когда я родилась, они, должно быть, во мне души не чаяли. Что случилось со всеми нами? Зачем нужна семья? Кто мои родители? Что я для них значу? В общем, мне было над чем подумать.

Девушка поделилась своими мыслями на форуме сайта «Киноостров любви» и тут же получила множество самых разных откликов.

— Я впервые поняла, как это здорово, когда ты говоришь что думаешь и тебе отвечают, а не просят тебя отстать, как моя мать. Когда я писала свое сообщение, я не была уверена, что меня воспримут серьезно. А тут вдруг оказалось, что многие думают так же, как и я, и переживают то же, что и я. Мне открылся новый мир человеческих отношений. — Глаза у Рицуко заблестели. — Я писала на форуме о том, о чем никогда никому не говорила. Жаловалась на свое одиночество, на равнодушие родителей. Меня жалели и утешали, советовали смотреть веселые и добрые фильмы, просили не сдаваться, несмотря ни на что, — в общем, это правда было здорово… — Лицо девушки прояснилось, она впервые улыбнулась.

— Вы зарегистрировались на том сайте под ником «Казуми»?

— Да, это был мой ник с самого начала.

— Почему вы выбрали это имя? Для интернет-ника оно кажется несколько примитивным.

— В детстве так звали мою лучшую подругу. Ее имя состояло из иероглифов «мир» и «красота». Ее семья переехала в Осаку, когда мы были в четвертом классе.

— Ты выбрала это имя, потому что тебе нравилось, как оно звучит?

— Не только поэтому, — серьезно ответила Рицуко. — Когда я была маленькой, я восхищалась Казуми. Я мечтала быть такой, как она, я хотела стать ею. Она была классная! Такая милая, добрая и веселая — лучше всех! Ее все обожали. Когда я приходила к ней в гости поиграть в куклы, ее мама всегда угощала меня чем-нибудь вкусненьким.

Минору хмыкнул:

— Ну, что я вам говорил? У нее целые стада тараканов в голове!

Проигнорировав его замечание, Такегами спросил:

— Никаких других причин для выбора именно этого имени у вас не было?

— Нет.

— Значит, тот факт, что у господина Токороды есть дочь по имени Казуми, — это случайное совпадение?

Рицуко насупилась и кивнула:

— Да, совпадение. Странно получилось, правда? Все началось как раз из-за этого совпадения.

Под ником «Казуми» Рицуко периодически изливала свою душу на форуме сайта «Киноостров любви» и иногда болтала в чате с другими его посетителями: она писала о том, как ей не хватает уверенности в себе, как ей надоела школа, как ей нужны настоящие друзья, как ей хочется любви и понимания. Она писала, что мечтает встретить любимого человека. Писала, что боится будущего. Жизнь казалась пустой и бессмысленной, и ей не оставалось ничего другого, как писать об этом.

Поговорить о проблемах ей было по-прежнему не с кем, родители все больше отдалялись от нее. Отец пропадал на работе, мать жила собственной жизнью. Со стороны отношения Рицуко с матерью могли показаться дружескими, но в них не было ни теплоты, ни искренности, ни душевной близости — так, пустая болтовня, за которой мать пряталась от дочери, потому что так казалось удобнее. Бедную девочку никто не хотел выслушать и понять.

— Помню, однажды я написала на форуме: «Мне нигде нет места, я везде лишняя». И мне действительно так казалось. В трудный момент многие постарались поддержать меня, утешить, дать дружеский совет. Среди них был и Папа. Его сообщение начиналось так: «Привет, Казуми, это я, твой папа». — На глазах у Рицуко заблестели слезы. — Он писал: «Я недавно узнал, что ты бываешь на этом форуме, зашел, прочитал твои посты и, если честно, очень удивился. Я и представить не мог, насколько тебе плохо. Мне так жаль…» — Голос Рицуко дрогнул. Она словно заранее отрепетировала эту сцену. — Вот такое сообщение он мне написал. Я была так счастлива! Если честно, я тогда чуть не зарыдала от радости!

Такегами надул щеки и резко выдохнул:

— В общем, насколько я понимаю, вы восприняли это сообщение очень эмоционально. Почему? Вы решили, что вам написал отец?

— Нет, мне такое и в голову не приходило!

— В самом деле?

— Ну конечно. Так не бывает — ни в Интернете, ни в жизни.

— Неужели это в принципе невозможно? — спросил Такегами, обращаясь к Минору. — Разве не могут родители и дети случайно оказаться на одном и том же форуме или в чате? Почему нет?

Минору посмотрел на него с нескрываемой жалостью:

— Во-первых, люди в Интернете пользуются никами вместо настоящих имен, так что они вряд ли могут сразу узнать друг друга.

— Но ведь в этом сообщении говорилось прямо: «Это я, твой отец».

— Кто угодно мог такое написать. И если говорить о данном конкретном случае, это ведь оказался вовсе не ее отец, так? Это был господин Токорода.

Такегами не нашел что возразить, но от сомнений так и не избавился. Если девушка с первой секунды знала, что ей пишет не отец, — если у нее на этот счет не возникало даже тени сомнения, — почему тогда это сообщение вызвало у нее такую бурю эмоций?

— Я понимаю, что вас смущает, господин офицер. Но вы должны знать, что в Интернете все постоянно выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле, — там никто не говорит правду и никто никому не верит.

— Так оно и есть, — подтвердила Рицуко. — Именно поэтому первое сообщение от Папы на форуме произвело настоящий фурор. Многие участники принялись возмущаться, упрекать Папу, что он морочит мне голову. Некоторые советовали мне не обращать на него внимания, не связываться с ним, не позволять ему играть на моих чувствах.

Такегами многозначительно сказал:

— Однако вы их, по-видимому, не послушались.

Рицуко тут же призналась:

— Разумеется! Их мнение было мне безразлично.

Детектив Токунага настолько заинтересовался, что опять забыл о своих обязанностях и задал вопрос:

— А что вы ему ответили?

Рицуко ответила не раздумывая и с явной гордостью:

— Я написала, что счастлива вновь обрести отца и что отныне буду делиться с ним всеми своими переживаниями, мечтами и мыслями. Я обещала быть ему лучшей дочерью на свете. Что-то в таком духе. — Взгляд девушки затуманился. Она словно впала в транс.

Минору покосился на нее с отвращением. Токунага переводил взгляд с него на его соседку, сравнивая столь непохожие выражения их лиц.

— Так вы обрели виртуального отца?

— Да, разве это не чудо?

— Вам не показалось, что это как-то слишком хорошо, чтобы быть правдой?

— А какая разница? Я чувствовала себя счастливой и не видела в этом ничего плохого. Какое мне было дело до того, возможно ли такое в реальной жизни? Скажу прямо, мне вообще ни до чего не было дела!

— Ясно… Но не вы ли не так давно опасались, что, выслушав вашу историю, мы сочтем вас чокнутой? Помните?

Рицуко вздрогнула и бросила сердитый взгляд на Токунагу:

— Я просто не хотела, чтобы вы плохо обо мне думали.

— С чего бы вдруг? — удивился он.

— А вам-то вообще какое дело? Вам, кажется, положено сидеть тихо и записывать показания? Так сидите и пишите — и не лезьте куда не просят!

— Прошу прощения, — пробормотал с виноватой улыбкой Токунага.

Такегами снял очки, тщательно протер их и снова надел.

— Думаю, другие члены форума на сайте «Киноостров любви» не слишком одобрили ваше поведение, когда вы отказались следовать их разумным советам и проигнорировали все их замечания?

— Да, некоторое время они доставали меня, но я считаю, у них не было права вмешиваться в наши отношения.

— Вам виднее.

— Папа и Казуми нашли друг друга. У меня появился отец, пусть и виртуальный. Я всегда мечтала о таком папе. А если мечта сбылась, стоило ли обращать внимание на мнение каких-то абсолютно чужих людей?

Девочка нашла настоящего отца, который всегда готов был выслушать ее, дать совет, помочь, утешить, разделить радость, — он всегда находил нужные слова, всегда знал, чего она от него ждет.

Ну и что, что на самом деле Папа тоже был ей чужим человеком? Это не имело никакого значения, по крайней мере для Рицуко.

— Я велела всем оставить нас в покое. В конце концов от нас отстали.

— Безнадежный случай! — сказал Минору, одной рукой показывая на Рицуко, а другой крутя пальцем у виска. — Думаю, на том форуме все решили, что если малышка хочет поиграть в эту глупую игру, значит так тому и быть.

Блаженная улыбка на лице Рицуко вдруг сменилась ехидной ухмылкой.

— Так подумали все, кроме тебя, верно?

Минору хохотнул, скорчил рожу, потом резко распрямил ноги. Не успел он возразить Рицуко, как та уложила его на лопатки очередным откровением:

— Не прошло и пары недель, как к нашей с Папой переписке присоединился мой младший брат Минору.

Глава 9

На несколько секунд в кабинете стало совсем тихо.

— Я просто решил немного поразвлечься, — проворчал Минору.

Он ссутулился, скрестил руки на груди и принялся качать ногой.

— Эта дурочка так увлеклась — от ее душещипательной писанины с души воротило, и я решил стать ложкой дегтя в их бочке отвратительно приторного меда.

Рицуко расхохоталась:

— Врешь! Тебе просто стало завидно!

— Завидно? Да чему тут завидовать?

Минору слегка привстал со стула, так что Такегами пришлось жестом остановить его и попросить сесть на место:

— А ну успокойтесь! Оба!

Минору опомнился, посмотрел на Такегами, сел и тихо извинился.

— Вам не за что просить прощения. Просто постарайтесь по возможности держать себя в руках. Кстати, Рицуко, к вам это тоже относится.

Улыбка тут же исчезла с лица Рицуко. Девушка встала и демонстративно отодвинула стул как можно дальше от Минору.

— Значит, вы представились младшим братом Казуми и присоединились к ее переписке с Папой?

Немного помедлив, Минору кивнул.

— И это все по-прежнему происходило на форуме сайта «Киноостров любви»?

— Ну да…

— Вы разместили там свое сообщение?

— Ага.

— И что вы написали?

Рицуко едва не опередила Минору с ответом, так что Такегами на этот раз пришлось жестом остановить ее, заставив замолчать. Минору наморщил лоб и задумался, глядя прямо перед собой. Потом сказал:

— Кажется, я написал что-то об одном из фильмов, который тогда показывали в кино, потому что эти двое обсуждали их недавний поход в кинотеатр.

— Вы говорите о Казуми и Папе?

— Да. Уже не помню, о каком фильме шла речь. Кажется, это была какая-то новая мелодрама с Де Ниро. Забыл название. — Минору расправил плечи и немного помолчал, потом продолжил: — Я написал что-то в таком духе: «Эй, вы, сладкая парочка, как насчет остальных членов вашей семьи? Неужто вы забыли о малыше Минору?»

— И что они вам ответили?

— Ну… «Привет, Минору!» и все такое.

— Я написала: «Мы давно тебя сюда звали, ты сам отказывался». А Папа добавил: «Значит, Минору, теперь и ты здесь с нами. Втроем нам будет веселее». Из любопытства многие на форуме за нами наблюдали. Появление нового члена семьи вызвало еще больший интерес.

Такегами обратился к Рицуко:

— Все так и было?

— Почти. Он только не прав насчет фильма — там снимался не Де Ниро, а Кевин Спейси, ему еще за это дали «Оскара».

Токунага опять подал голос:

— Кажется, речь о «Красоте по-американски»?

— Точно! Вы любите кино, господин офицер?

Не ответив на вопрос, Токунага заметил:

— Это ведь фильм о том, как распалась семья.

Такегами между тем продолжал допрос:

— Вы действительно вместе ходили в кино на «Красоту по-американски»?

— Нет, — печально вздохнула Рицуко. — Вы все еще не понимаете, наше знакомство долгое время оставалось исключительно виртуальным. Я понятия не имела, с кем на самом деле общаюсь.

— Тогда зачем вы писали о совместном походе в кино?

— Это была такая игра: мы понимали друг друга с полуслова, думали об одном и том же, и нам это очень нравилось. Накануне Папа написал мне по электронной почте, что посмотрел кино «Красота по-американски», и посоветовал мне на него сходить. Я этого фильма еще не видела, но читала о нем в журналах, — в общем, я соврала ему, ответив, что мне это кино тоже понравилось. Тогда он запостил на нашей страничке форума «Киноостров любви» сообщение о том, что мы с ним вместе ходили в кино. — Она насмешливо посмотрела на Такегами. — Видите, как все просто!

«Просто-то оно, может, и просто, но нормальному человеку не совсем понятно», — подумал полицейский.

— Ни вас, ни господина Токороду не удивило, когда на форуме вдруг объявился Минору и тоже назвался членом вашей семьи?

— Я, если честно, удивилась, а Папа — нисколько.

— Откуда вы знаете?

— Он мне потом сам сказал.

— На семейном совете?

— Ага. Папа сказал, что, когда он решил сыграть на форуме эту роль, он предполагал, что рано или поздно к нашей семейной идиллии могут присоединиться другие персонажи. Господин Токорода считал, что это даже забавно, — по его мнению, чем больше семья, тем лучше. — Рицуко вопросительно взглянула на Минору. — Кажется, он так говорил? Ты ведь должен помнить — ты тоже там был.

Минору проигнорировал ее вопрос. Выдержав паузу, он вдруг угрюмо проговорил:

— Подумать только, во что я влип! Решил немного позабавиться, присоединившись к виртуальной «семейке», а в результате оказался в полицейском участке! Это ж надо быть таким придурком!

— Нет, ты не придурок, — мягко возразила Рицуко. — Просто тебе одиноко.

Минору резко повернулся к ней и сердито хмыкнул, но Рицуко, видимо, ничего не заметила — она была слишком увлечена собственной речью:

— Мы все очень одиноки. Нас никто не понимает, в реальной жизни нам не с кем поделиться своими мыслями и чувствами — мы уже и сами не знаем, кто мы и зачем живем, и поэтому нам не по себе. Нам нужен хоть кто-нибудь. Вот почему ты написал Папе — ты ждал, что он заменит тебе отца, которого тебе так не хватает. Ты присоединился к нам вовсе не потому, что решил поиздеваться надо мной. Сколько бы ты ни строил из себя крутого парня, меня ты все равно не проведешь.

Минору посмотрел в потолок, потом снова перевел взгляд на Рицуко. Его светло-карие глаза гневно засверкали.

— Эй, ты! А ну перестань! Я такую душеспасительную ерунду на дух не переношу… Это ж надо… Какая чудовищная чушь! — Минору говорил прерывисто и то и дело переводил дух. — Кто я такой? Я тебе отвечу. Чтобы разобраться в себе, мне не нужен Интернет. Это у тебя мозги набекрень, вот и придумываешь всякое.

Рицуко выслушала его тираду с невозмутимым спокойствием. В ее взгляде читалась жалость.

— Ты можешь изображать из себя крутого сколько угодно — я ничего не имею против. Ты настолько одинок, что просто не в силах вести себя по-другому. Ты не можешь себе позволить быть искренним, быть самим собой. Именно поэтому даже после нашей встречи офлайн, когда выяснилось, что на самом деле мы ровесники, несмотря ни на что, я продолжала считать тебя своим младшим братом. Я до сих пор так считаю. — Последнюю фразу она произнесла особенно ласковым тоном.

Вскрикнув от боли, Казуми Токорода посмотрела на правую руку и сказала:

— Черт, я сломала ноготь!

Тикако взглянула на пострадавший палец. Длинный красивый ноготь надломился с одного края. Аккуратный маникюр на остальных пальцах смотрелся безупречно, но не покрытый лаком ноготь казался хрупким и беззащитным.

— Наверное, придется его срезать? Сейчас найдем ножницы.

Офицер Футигами направилась было к столу, но Казуми помотала головой:

— Нет, я не хочу его отстригать. У вас, случайно, не найдется лейкопластыря, чтобы пока что заклеить палец?

Офицер Футигами отправилась на поиски аптечки. Тикако вполглаза наблюдала за тем, что происходило в это время в кабинете для допросов. Рицуко и Минору продолжали препираться. Он все пытался ее переубедить, а она смотрела на него немного свысока, как старшая сестра, и учила его жизни.

— Перестань разговаривать со мной как с малолетним идиотом! Хватит строить из себя всезнайку!

— Ты должен научиться слушать и слышать других!

Казуми Токорода, засунув поврежденный палец в рот, пристально смотрела на ссорящихся. Тикако про себя отметила, что у Минору и Рицуко все эмоции читаются на лицах. В отличие от них, Казуми все это время сохраняла невозмутимое спокойствие. В ее взгляде отражались лишь зеркальные блики и больше ничего. Она смотрела на этих двоих, разыгрывающих роли брата и сестры, с полным равнодушием.

— Ну как, ты что-нибудь вспомнила? — осторожно спросила Тикако. — Может быть, их жесты или голоса показались тебе знакомыми? Может, ты уже видела этих людей где-нибудь раньше? Ничего не прояснилось?

Не поворачивая головы, Казуми что-то пробормотала в ответ. Не разобрав слов, Тикако переспросила:

— Что ты сказала?

— Кажется, я узнаю его… — Казуми показала пальцем на Минору и добавила вполголоса, менее уверенно: — Он похож на того парня, с которым я видела отца на парковке возле супермаркета.

Тикако принялась листать протоколы предыдущих допросов:

— Ты говорила, что тогда не слышала их голосов, верно? И что находилась довольно далеко.

— Да, все правильно. Но я видела, как он жестикулировал и как вел себя во время разговора. Помните, недавно этот парень сделал вот так. — Тут Казуми положила обе руки на стол и оперлась на них, словно собираясь встать. — Он наклонился, слегка сгорбился, а потом принялся орать на полицейского. — Казуми изобразила, как Минору кричал на Такегами по поводу того, что у полицейских нет причин подозревать его в убийстве. — Когда этот парень так сделал, я его сразу узнала. Он вел себя точно так же, когда разговаривал с отцом через окно машины, и тогда я его видела почти в той же позе, понимаете?

— Да, конечно.

— Кстати, я тогда вроде бы говорила вам, когда именно видела их на парковке. Сейчас уже забыла, не напомните?

Казуми опять попыталась подсмотреть, что написано в протоколе, лежащем на столе перед Тикако. Та осторожно придвинула папку к себе и спросила:

— Какое это имеет значение?

— Ну, мне просто интересно, это было до или после их первой встречи офлайн.

— Просто интересно?.. А какая, собственно, разница?

— Мне кажется, разница есть. Если я видела их до первого семейного совета, значит Минору лжет, потому что на самом деле он знал отца еще до того, как все они встретились вместе.

— Верно, — кивнула Тикако. — В этом смысле, безусловно, очень важно точно знать, когда именно ты видела отца с незнакомыми людьми. Ты совершенно права.

Казуми нахмурилась:

— Так почему же вы до сих пор болтаете со мной, вместо того чтобы немедленно все выяснить и проверить?

Тикако проигнорировала эту явную грубость и постаралась ответить как можно вежливее:

— Дело в том, Казуми, что, рассказывая нам о тех трех странных случаях, ты не смогла назвать нам точных дат. Может, у тебя тогда в памяти все перепуталось…

— Я точно помню, что говорила вам, когда это произошло.

— Ты сказала только, что все это произошло за последние полгода, так что мы располагаем лишь весьма приблизительной информацией…

— Неправда, в каждом случае я говорила гораздо более определенно, я же помню!

Офицер Футигами вошла в кабинет и протянула Казуми упаковку лейкопластыря. Девушка между тем так увлеклась перепалкой с Тикако, что даже не взглянула на Футигами — на автомате протянула руку, взяла пластырь и зажала его в кулаке.

— Казуми, милая, — постаралась ее успокоить Тикако, положив ей руку на плечо, — не надо так беспокоиться! Мы знаем свое дело и сможем связать концы с концами, уж поверь! Сегодня нам нужно, лишь чтобы ты сказала нам, не похож ли кто-нибудь из этих людей на тех, с кем ты видела своего отца. Посмотри на них как следует, прислушайся к их голосам, может быть, ты еще что-нибудь вспомнишь. Больше нам от тебя пока ничего не нужно.

Казуми стряхнула ее руку с плеча. Она достала из упаковки полоску пластыря и принялась заклеивать палец.

— Мне очень жаль, — сказала Тикако. Эти слова вырвались у нее сами, помимо воли, — она действительно искренне жалела Казуми.

Девушка подозрительно посмотрела на нее, кое-как намотав пластырь на кончик мизинца:

— Жаль? Это еще почему?

— Я сожалею, что мы заставили тебя через это пройти.

Казуми вздрогнула и отвела глаза:

— Я в полном порядке.

— Да, я знаю, ты очень сильная. Но тебе, должно быть, сейчас очень больно. Любому на твоем месте было бы больно.

По ту сторону зеркала Минору угрюмо смотрел в окно, в то время как Рицуко о чем-то вдохновенно рассказывала полицейским, уже не обращая ни малейшего внимания на своего виртуального «брата».

— Душу невозможно разглядеть сразу, господин офицер, — доказывала девушка. — Когда люди встречаются, они видят лишь лица друг друга. Внешность ничего не значит. Родство душ — вот что важно. Но как его достичь? Когда я смеюсь, мои друзья и родители думают, что я счастлива. Они понятия не имеют о том, что на самом деле я всего лишь притворяюсь, стараюсь казаться такой же, как все, прячу свои настоящие мысли и чувства и ни с кем ими не делюсь… Никому нет до меня дела… Меня даже за человека не считают… Родители смотрят на меня как на предмет мебели… Зато в Интернете все по-другому. Там я могу излить душу, поделиться переживаниями — и меня обязательно выслушают и поймут…

В очередной раз водрузив очки на нос, Такегами сидел не шевелясь и внимательно слушал эту пламенную речь.

— Терпеть не могу таких зануд! — прошипела Казуми.

— Каких — таких?

Казуми махнула рукой в сторону виртуальной «Казуми»:

— Ну, вот таких, которые без конца треплются о родстве душ, самопознании и прочей бредятине. Уши в трубочку сворачиваются.

Тикако улыбнулась. Казуми продолжала хмуриться, хотя реакция Тикако ее, похоже, немного успокоила — девушка восприняла ее улыбку как знак примирения и немного расслабилась.

— Знаете, эта «Казуми» ужасно похожа на моего отца. Неудивительно, что они так поладили. Наверняка у папы с ней нашлось больше тем для разговоров, чем со мной за всю мою жизнь. Теперь я уже ничему не удивляюсь.

— Но ты ведь по-прежнему злишься на него за то, что он завел себе в Интернете виртуальную семью?

— Как же мне не злиться? По-вашему, у меня нет для этого повода?

«Кажется, Казуми наконец-то говорит искренне», — заметила Тикако.

— Моя мама не умеет злиться — ей это вообще не свойственно. Знаете, что она мне сказала, когда узнала, что отец завел в Интернете другую семью? «Наверное, твоему папе было одиноко. Наверное, он нуждался в тех людях, потому что получал от них то, чего не мог получить от нас. Видимо, мы его не понимали». — Девочка мастерски изобразила плачущие интонации матери и даже скопировала ее скорбное выражение лица. — По мне, так она сумасшедшая. Как можно быть такой доверчивой и мягкосердечной? Неужели в сложившихся обстоятельствах моя реакция действительно кажется вам странной? Скажите, детектив Исидзу, вы считаете меня злой и жестокой?

Между тем псевдо-Казуми в кабинете для допросов продолжала делиться своими сокровенными тайнами с Такегами. Настоящая Казуми смотрела на нее немигающим и, казалось, равнодушным взглядом.

— Знаете что? — вдруг сказала она. — Я почти уверена, что, если бы отца не убили, он наверняка рано или поздно сделал так, чтобы мы с мамой узнали о его виртуальной семье. Он специально так поступил бы, чтобы дать нам понять, как одиноко ему было с нами и мы его не ценили. Непременно выяснилось бы, что это мы виноваты в том, что папе пришлось играть в семью с незнакомыми людьми. Он только и делал, что жаловался: «Ах, на меня никто не обращает внимания!» Чаты, форумы и электронная почта — это его новые игрушки; до того как они появились, он без конца выкидывал разные другие фокусы, не упуская возможности при случае причинить нам боль.

Тикако робко переспросила:

— Фокусы? Ты считаешь, это подходящее слово для того, что сделал твой отец?

Казуми ответила не задумываясь:

— Да, вполне подходящее. Поверьте, уж я этих его фокусов за свою жизнь навидалась.

— За шестнадцать лет?

— Я давно в курсе папиных интрижек с молоденькими красотками. Я знаю, что он менял их как перчатки и без конца находил себе все новых и новых. А настоящая причина его донжуанства состояла в том, что он не мог жить спокойно: он всегда хотел быть главным героем драмы и разыгрывал эти драмы без конца, показывал свои фокусы всем подряд, никак не мог остановиться.

Когда я была маленькая, он меня очень любил, называл своим сокровищем, своей маленькой принцессой. Я его просто обожала, и ему очень нравилось заботиться о своей малышке. Мило, правда? Вся проблема в том, что на самом деле папа любил не меня, свою дочь, а саму идею дочерней и отцовской любви. Пока я была маленькой и беспрекословно слушалась его, он души во мне не чаял. Он играл со мной, как с куклой.

Наверняка мама вам про это рассказывала. Я почти уверена, что, когда я родилась, отец на какое-то время даже прекратил ходить налево. Мы стали настоящей семьей. Думаю, мама должна была заметить разницу. Впрочем, никаких выводов она из этого не сделала. Не знаю, может, отец как раз взял ее в жены потому, что у нее такой покорный и тихий нрав, а может, это он превратил ее в столь безответное и жалкое существо. — Казуми возвела глаза к потолку и изо всех сил сжала кулаки. — К счастью, я не такая, как она. Клянусь небом, я никогда и никому не позволю вытирать о меня ноги. Разве я могла смириться с эгоистичными выходками отца? Разумеется, я напрямую высказывала ему все, что о нем думаю. И конечно, ему это очень не нравилось. Папочке хотелось, чтобы его доченька подольше была маленькой глупышкой, чтобы она слушалась его, боготворила его, а потом выросла и обязательно стала такой, какой он мечтал ее видеть.

— А о какой дочери он мечтал, как ты думаешь?

В ответ на вопрос Тикако Казуми резко повернулась к зеркалу и показала на девушку в кабинете для допросов. Рицуко в это время как раз произносила очередную проповедь о родстве душ и мировой гармонии, мало отличавшуюся от ее предыдущих рассуждений.

— Полагаю, идиотка вроде этой отца вполне бы устроила. Он наверняка вел бы с ней долгие разговоры о поисках себя, о потребности в любви и понимании, о необходимости найти свое место в жизни. Папе нужен был кто-нибудь, кто не мог бы существовать без него, кому становилось бы страшно и одиноко в его отсутствие и кто всей душой стремился бы быть с ним. К сожалению, я выросла слишком сильной и самостоятельной. Я хотела быть ему дочерью, а не любимым животным или предметом обстановки. Я не собиралась от него зависеть! Вот еще!

В наушниках у Такегами раздался голос Тикако:

— Как насчет небольшого перерыва? Похоже, Казуми немного устала.

Полицейский жестом остановил разглагольствования Рицуко:

— Я понимаю, о чем вы говорите. А сейчас, если вы не против, давайте вернемся непосредственно к теме нашего разговора.

— Что выимеете в виду? — обиделась девушка. — Я и так говорю по теме. Я рассказываю вам о том, как появилась наша «семья» и как мы…

— Да, да, все понятно. Предлагаю сделать небольшой перерыв. Полицейские участки, конечно, не слишком славятся своим гостеприимством, но на чашку кофе, я думаю, мы вправе рассчитывать. Надеюсь, вы не возражаете?

Казуми отказалась взять у офицера Футигами платок, чтобы вытереть слезы. Вместо этого она достала из сумки пачку бумажных салфеток. Она расплакалась впервые с момента появления в участке.

— Простите, я вышла из себя.

— Ничего страшного, можешь не извиняться, — ответила офицер Футигами, рассеянно глядя сквозь зеркало на тех, кто был в комнате для допросов.

— Хочешь пить? Я могу тебе тоже чего-нибудь принести. Как насчет диетической колы?

Казуми улыбнулась:

— Неужели у вас здесь есть кола?

— Конечно есть. В конце коридора стоит автомат с газировкой.

Тикако одобрительно кивнула.

К тому времени как офицер Футигами отправилась за колой, Казуми уже почти успокоилась. От слез у нее немного размазалась тушь, но девушка не стала поправлять макияж.

— Казуми, о чем ты мечтаешь? Чем хочешь заниматься в будущем?

— Почему вы спрашиваете?

— Просто так. Ты кажешься такой решительной и целеустремленной. Многие твои сверстники ведут себя как дети, но ты совсем другая. Наверняка у тебя есть какие-нибудь планы на жизнь.

Поразмыслив пару секунд, Казуми ответила:

— Когда я вырасту, я больше всего на свете хочу стать независимой.

— Найти хорошую работу и все такое?

— Да, я хочу полностью себя обеспечивать.

— Мне кажется, нынче об этом мечтают очень многие девушки.

— В ваше время, наверное, было по-другому?

— Да, сейчас у девушек гораздо больше возможностей, чем было в свое время у нас. Я оказалась в полиции случайно. В юности я вовсе не мечтала о финансовой независимости — мне пришлось пойти работать, потому что так сложились обстоятельства.

— Значит, вам повезло. Когда обстоятельства все решают за нас, так гораздо легче. Я даже немного завидую вам, если честно. — Сделав это признание, Казуми усмехнулась. — Кто знает, может быть, если бы я была вашей сверстницей, ничего подобного со мной бы не случилось.

«Чего именно «не случилось»?» Тикако оставила этот вопрос при себе и постаралась как можно аккуратнее вернуться к обсуждению прежней темы:

— Само собой, нет ничего предосудительного в том, что нынешние девушки хотят реализовать свой потенциал и обрести финансовую независимость. Каждая эпоха диктует свои правила, верно?

Казуми покачала головой:

— Я не совсем это имею в виду. Мне нужна не только финансовая независимость — я хочу быть полностью свободной. Вы только что сказали, что у девушек вашего поколения выбора не было, а вы стали работать в полиции, потому что так сложились обстоятельства.

Тикако действительно никогда не могла себе позволить выбирать свое будущее, решать, чем она хочет и чем не хочет заниматься. Свобода выбора казалась ей непозволительной роскошью. Однако при этом ей никогда и в голову не приходило, что младшему поколению это отсутствие выбора может показаться желанным и что ровесница ее дочери однажды будет с завистью рассуждать о том, как, должно быть, легко жилось Тикако в те далекие времена.

— Я просто не хочу уподобиться собственной матери, — прямолинейно заявила Казуми. — Не хочу, как она, привязаться к одному мужчине, висеть у него на шее всю жизнь и пить из него кровь по капле, как блоха. Не желаю блуждать в тумане, жить чужой жизнью! Ни за что этого не допущу!

— Ты когда-нибудь говорила об этом с матерью?

Казуми удивленно уставилась на Тикако:

— Нет, конечно! Я бы никогда не посмела ей такое сказать!

— Ты боишься ее обидеть?

— Думаете, зря боюсь?

— Может, и зря. Может, у твоей матери совсем другой взгляд на вещи.

— Не говорите ерунды, — наморщила нос Казуми. — Если бы у мамы была собственная точка зрения хоть по какому-нибудь поводу, мне кажется, она не стала бы мириться с тем, что ее собственный муж изменяет ей направо и налево.

«Замкнутый круг, — подумала Тикако, — а в его центре — гнев Казуми и ее боль».

— Отец обожал читать мне нотации, считая себя многоопытным мудрецом. При этом ему и в голову не приходило обратить внимание на собственную жену, задуматься над тем, как он с ней поступает: ведь он постоянно предавал ее, а она ему все прощала и оставалась с ним, несмотря ни на что. Я смотрела на своих родителей и думала: «Что, черт возьми, они творят? Как они могут так жить?» Это всегда было выше моего понимания.

— Знаешь, детям часто трудно разобраться в отношениях своих родителей.

Взгляд Казуми немного просветлел.

— Как-то раз она мне тоже сказала что-то в этом духе.

— Кто, твоя мать?

— Да. Однажды после очередной отвратительной выходки отца я посоветовала ей подать на развод… Мне тогда, кажется, было лет четырнадцать.

— Ты уже тогда знала об изменах отца?

— Разумеется! Он ведь даже не пытался ничего от нас скрывать. Его любовницы регулярно названивали ему домой.

— Что тебе ответила мать?

— Она сказала, что дети не должны советовать родителям разводиться, что у отца много положительных качеств, что они по-прежнему муж и жена и никто не имеет права вмешиваться в отношения супругов, — все проблемы они должны решать только между собой. — Казуми принялась теребить край пластыря, которым был обмотан ее палец. — Я тогда подумала: «Вот это да! Можно подумать, мне все происходящее доставляет удовольствие. Не хотите, чтобы я вмешивалась, — не буду. Посмотрим, что из этого выйдет».

Тикако улыбнулась:

— Ты просто слишком мала, чтобы понять маму.

— Вы что, имеете в виду, что я пойму ее, когда сама выйду замуж? — Казуми закрыла глаза от ужаса и отвращения. — Так вот знайте, этому не бывать! Ни за что на свете! Я никогда не соглашусь стать чьей бы то ни было женой!

Конечно, в Казуми говорил подростковый максимализм. Она искренне верила в свое категоричное заявление со всей горячностью молодой души. Но, даже принимая во внимание особенности возрастной психологии, Тикако не могла не сделать один важный вывод: все трое членов семьи Токорода — Рёсукэ, Харуэ и Казуми — были несчастливы в основном по одной-единственной причине: их характеры оказались настолько несовместимы, что даже узы крови не могли удержать их вместе, и со временем семейное родство превратилось для них в тяжкое бремя, которое каждый из них нес как мог, страдая и заставляя страдать остальных.

Возможно, в будущем все могло бы наладиться: через некоторое время Казуми стала бы жить отдельно от родителей, а на расстоянии им всем наверняка оказалось бы легче поддерживать нормальные отношения. Только вот будущего у семьи Токорода уже не было.

Автор: Папа

18/09 00:19

Тема: Это я, твой папа

Привет, Казуми, это я, твой папа. Ты, наверное, удивлена? Не знаю, веришь ты мне или нет, но это правда я. Вчера я случайно узнал, что ты тоже бываешь на этом сайте.

Вот так совпадение!

Похоже, ты здесь уже со многими подружилась. Я вижу, что ты не боишься делиться своими самыми сокровенными мыслями и чувствами. И я наконец-то понял, что у тебя на душе.

Казуми, я искренне сожалею, что до сих пор мы с тобой не очень-то ладили. Если честно, я просто не понимал тебя, и вот теперь я наконец во всем разобрался. Я обещаю, что отныне мы с тобой будем больше общаться и даже постараемся подружиться. Может быть, когда-нибудь ты меня простишь за мои ошибки. Ты простишь меня, Казуми? Ты примешь своего раскаявшегося блудного отца?

Глава 10

Тикако постучала в дверь и вошла. Харуэ Токорода по-прежнему сидела за столом, на котором были разложены вещи ее мужа. Она подняла усталый взгляд на Тикако. Глаза вдовы покраснели от слез, в руке она сжимала платок.

— Ну как вы тут? — осторожно осведомилась Тикако. — Все уже разобрали?

— Да, — кивнула Харуэ и встала, торопливо вытирая глаза платком. — Простите, что я так долго провозилась. На меня вдруг нахлынули воспоминания…

Вещи, которые прежде ворохом лежали на столе, теперь были аккуратно разложены. Харуэ рассортировала их.

— Вот это — личные вещи мужа. А здесь то, что нужно вернуть в офис его компании.

Среди прочих мелочей на правой половине стола оказался какой-то шнур. Харуэ взяла его и спросила:

— Я подумала, что это ему тоже, скорее всего, выдали на работе, хотя я не уверена…

— Похоже на блок питания для ноутбука.

— Да, точно!

— У вашего мужа ведь был ноутбук?

— Да, но здесь его нет.

— Видите ли, он нам все еще нужен для проведения расследования. Тот, кто решил вернуть кабель без ноутбука, либо слишком ответственно подошел к своему делу, либо начисто лишен здравого смысла. — Тикако грустно усмехнулась.

Харуэ улыбнулась ей в ответ.

— Я совсем ничего не понимаю в технике, — призналась вдова. — Видно, это не для меня. Муж пытался научить меня пользоваться ноутбуком, но вскоре понял, что я безнадежна. Сам он заинтересовался компьютерами сравнительно недавно: молодые коллеги поначалу помогали ему разобраться, что к чему, но это уязвляло его самолюбие, так что в конце концов Рёсукэ решил завести ноутбук и освоить его самостоятельно.

Тикако тут же вспомнила замечание Минору насчет того, что господин Токорода лишь притворялся, что он на «ты» с компьютером.

— Ваш супруг посещал компьютерные курсы?

— Нет, что вы, муж ни за что бы туда не записался. Он накупил целую гору книг по этой теме и поначалу просиживал у монитора ночи напролет.

— Когда это было, не припомните?

— Дайте подумать… Пожалуй, около двух лет назад.

Харуэ взяла со стола книгу, лежавшую среди прочих вещей, которые нужно было вернуть компании «Орион фудс». Судя по обложке, это был справочник начинающего пользователя сети Интернет.

— Вот, смотрите, тут стоит печать производственного отдела компании. Видимо, муж взял книгу в корпоративной библиотеке и забыл вернуть.

— Ну что ж, бывает.

Харуэ осторожно положила книгу на стол.

— Я хотела спросить, не найдется ли у вас, случайно, какого-нибудь пакета или коробки, чтобы сложить вещи? — спросила она.

Тикако пообещала раздобыть что-нибудь.

— К вам сюда кто-нибудь заходил? — поинтересовалась она.

— Да, молодая сотрудница принесла мне кофе. Почему вы спрашиваете?

— Да так. Мне не хотелось, чтобы вам здесь кто-нибудь мешал, — вот и все. К сожалению, процедура опознания, похоже, затягивается и Казуми придется задержаться здесь еще на какое-то время. Вы ее подождете?

Задав этот вопрос, Тикако посмотрела Харуэ прямо в глаза. Она хотела знать, сможет ли Харуэ выдержать ее взгляд.

Женщина не отвела глаза. Она смотрела на нее абсолютно спокойно — в ее взгляде читалась лишь забота о дочери.

— Я могу подождать? — спросила она.

— Разумеется. Я постараюсь найти для вас какое-нибудь место поуютнее.

— Меня вполне устроит этот кабинет. Я пока что могу упаковать вещи, но…

— Но?..

— Но неужели вы действительно думаете, что показания Казуми могут помочь следствию?

Тикако жестом пригласила Харуэ сесть. Осунувшаяся от горя женщина медленно и тяжело опустилась на стул.

— Вы по-прежнему об этом беспокоитесь? Я ведь вам уже сказала, что никто не собирается возлагать на вашу дочь ответственность за опознание преступника. Да, ее показания могут нам пригодиться, но мы ни в коем случае…

Харуэ замотала головой и прервала ее:

— Да-да, я все понимаю. Просто… Я даже не знаю, как сказать… Видно, материнскому сердцу не прикажешь…

Женщина явно хотела выговориться: эмоции переполняли ее и ей было нужно, чтобы кто-нибудь ее выслушал. Тикако терпеливо ждала.

— Пока я сидела тут и в очередной раз обдумывала все случившееся, я вдруг поняла, что вообще не верю Казуми — не верю тому, что она рассказала, ни единому ее слову.

— Как так?

— А вот так. Я не могу поверить в то, что она несколько раз видела мужа в компании незнакомых людей… Не один раз, а много раз… Мне кажется, она обозналась… Ей показалось… Ведь по поводу преследователя она тоже оказалась не права?

Тикако медленно кивнула:

— Я понимаю. Вас только это тревожит?

— Из-за ее россказней о том, что за ней следят, полицейским пришлось охранять наш дом — мне до сих пор стыдно, как подумаю об этом. А теперь она опять якобы что-то вспомнила… Понимаете, если бы Казуми просто давала показания, я так не беспокоилась бы, но тут ведь речь идет об опознании возможных преступников… Вы наверняка потратили столько времени и сил, чтобы все это организовать, и, если в конце концов опять выяснится, что дочь солгала, я сгорю со стыда.

— Не переживайте, госпожа Токорода. Проведение расследований — наша работа, и мы обязаны рассмотреть все возможные версии, вне зависимости от того, насколько они надежны. Мы выполняем свой долг.

Произнося эту речь, Тикако вновь постаралась вглядеться в выражение лица Харуэ. И вновь ей не удалось заметить никаких признаков лжи или лицемерия. Похоже, женщина действительно говорила то, что думала.

«Быть матерью — печальная участь, — подумалось вдруг ей. — Мы, матери, не можем не грустить. Рано или поздно дети покидают нас. Дети перестают в нас нуждаться». Тикако захотелось поделиться этой мыслью с Харуэ, но она усилием воли подавила эмоции и ничем не выдала себя.

— Пойду поищу какую-нибудь коробку, чтобы вы могли сложить в нее вещи, — сказала она и направилась к выходу.

Коря себя за слабость, Тикако вышла в коридор: меньше всего на свете ей хотелось, чтобы Харуэ заметила, что с госпожой офицером что-то не так.

Когда раздался телефонный звонок, Минору и Рицуко подпрыгнули от неожиданности. Такегами несколько удивила столь нервная реакция.

Детектив Токунага взял трубку, поприветствовал собеседника, потом взглянул на Такегами.

— Да, Гами здесь, — сказал он.

Такегами сперва решил было, что звонят ему, но потом понял, что их вместе с Токунагой куда-то вызывают.

— Мы оставим вас здесь на некоторое время, — сказал он абсолютно спокойным голосом. — Думаю, без нас вам будет даже лучше.

Минору ехидно ухмыльнулся:

— Думаете нас провести? Мы же не маленькие — и ежу понятно, что вы будете за нами наблюдать.

Когда Такегами вышел, Рицуко спросила шепотом:

— Зачем им за нами наблюдать? Нас что, в чем-то подозревают?

Выйдя из кабинета, Токунага жестом велел Такегами следовать за ним. Они быстро зашагали по коридору и, свернув за угол, тут же натолкнулись на детектива Акидзу, который явно их там поджидал.

— Ну наконец-то! — недовольно проворчал он.

Акидзу распахнул дверь ближайшего кабинета, пригласил их войти и сам торопливо зашел следом. Странное тесное помещение, в котором они оказались, было полным-полно каких-то непонятных приборов и приспособлений.

— Что, черт возьми, происходит? — не выдержал Такегами. — Что-нибудь с Накамото? Его состояние ухудшилось? — Здоровье друга беспокоило его в первую очередь.

— Нет, не волнуйтесь, Нака чувствует себя так же, — поспешил успокоить его Акидзу. — Вас вызвали не поэтому.

— Они нашли! — сказал Токунага.

— Что именно? — спросил Такегами, прищурившись.

— Нашли куртку цвета «синий миллениум»!

Акидзу бросил сердитый взгляд на Токунагу:

— Эй, какого черта? Я сам хотел ему все рассказать. Зачем ты испортил мне все удовольствие?

— Перестань пороть чушь! — оборвал его Такегами. — Где именно ее нашли?

Акидзу гордо расправил плечи, свысока посмотрел на Такегами и важно сказал:

— Неподалеку от станции «Коэнджи». Там есть небольшой боулинг-центр, который недавно разорился и закрылся, — называется «Камикита боулинг». Куртку нашли в мусорном контейнере на заднем дворе этого центра.

Такегами попытался осознать полученные сведения и связать все воедино: «Коэнджи», боулинговый центр, мусорный контейнер…

— Заведение закрылось месяца три назад из-за проблем с кредиторами. Здание стояло заброшенным, а всякий мусор бывшие владельцы выгребли на задний двор и сложили в контейнер. Сегодня утром новые хозяева принялись прибирать территорию и… — Акидзу выдержал эффектную паузу. — И натолкнулись на ярко-синюю куртку. Она была вся в крови и, скорее всего, после стольких дней воняла как не знаю что. Сначала уборщики просто глазели на нее, раскрыв рот, а потом кто-то из них вспомнил, что видел в новостях репортаж об убийстве в Сугинами. В общем, у них хватило ума позвонить в полицию.

— Пока нашлась только куртка? Других улик нет?

— Нет, но судебные эксперты уже с ней работают.

— К мусорному контейнеру можно пробраться с улицы?

— Хм… Помойка находится позади боулинг-центра, от улицы ее отделяет железный забор. Мне кажется, любой мог забросить куртку в контейнер через забор.

Такегами медленно кивнул.

Токунага скрестил руки на груди и сказал:

— Мне кажется, это случилось как нельзя вовремя, правда? Пока, конечно, не совсем понятно, чем все обернется, но, по-видимому, упорство Накамото все же будет вознаграждено.

Такегами в задумчивости потер подбородок.

— Что ты собираешься делать, Гами?

— Думаю, тут не мне решать.

— Перекладывать ответственность на чужие плечи не в твоем стиле, — возмутился Акидзу. — Ты ведь не какой-нибудь слабак. За это я тебя и уважаю.

— Если честно, я трус до мозга костей. Симодзима что-нибудь говорил по этому поводу?

— При мне он упорно делал вид, что у него очень важный телефонный разговор, — буквально приклеился к аппарату намертво. А как допрос?

— Мы решили сделать перерыв. Акидзу, будь добр, позови Тикако Исидзу. Она сейчас, скорее всего, с женой убитого в переговорной на первом этаже. А я пока переговорю с Симодзимой.

— Будет сделано, — отрапортовал Акидзу и тотчас удалился.

Такегами и Токунага вышли в коридор.

— Вернись, пожалуйста, в кабинет, — попросил коллегу Такегами, — и ничего им не говори. Футигами тоже пока незачем знать.

— Понял.

— Никуда не выпускай их. Я рассчитываю на тебя.

— Не беспокойтесь, я не подведу.

Такегами направился в кабинет начальства. По дороге он встретил офицера Футигами. Девушка явно куда-то торопилась.

— Я в курсе последних новостей, — сказал он ей. — Случайно, не знаете, где Симодзима?

— У начальства.

В безупречно прибранном кабинете Тачикавы, кроме самого шефа, заседали еще капитан Симодзима и капитан Камия. С порога Такегами услышал слова Камия, повторявшего недавнюю мысль Токунаги:

— Кажется, находкой этой куртки судьба решила вознаградить Накамото за упорство. Чего-чего, а упорства ему не занимать.

— Да уж, это случилось как нельзя вовремя — лично мне до сих пор не верится, — ответил Такегами. — В остальном все пока идет по плану…

Симодзима казался спокойным:

— Ну и как оно?

— Пока ничего определенного сказать не могу.

Тут вмешался Тачикава:

— Почему тогда вы говорите, что все идет по плану? Вы проторчали там уже два часа — и все без толку. Сейчас, когда у нас эта куртка, может, стоит остановить эксперимент?

— Если после нахождения куртки ситуация так резко изменилась, разумеется, можно прервать допрос, — согласился Такегами и осторожно поинтересовался: — А как подозреваемая А. восприняла новость?

— Мы ей пока не сообщили. Поскольку нам пришлось привлечь криминалистов, журналисты уже наверняка узнали о происшедшем, но еще не успели раструбить об этом. Сейчас три часа. Скорее всего, у нас есть время до выхода в эфир вечерних новостей. Не думаю, что из-за этого сообщения каналы станут прерывать другие передачи и транслировать экстренные репортажи.

— Подозреваемая А. может случайно узнать об этом от репортеров, которые постоянно крутятся вокруг нее.

— Это довольно легко устроить, чтобы посмотреть на ее реакцию. Что до экспертизы, то я не особо жду ее результатов, ведь куртку, как известно, нашли в мусорном баке. Да, на ней сохранились пятна крови, но никаких волос и отпечатков пальцев там, скорее всего, обнаружить уже не удастся. Можно попробовать по серийному номеру на ярлыке получить информацию о поставщике, партии товара, магазине и в конце концов выйти на покупателя, но для этого понадобится время.

Перебив остальных собеседников, Симодзима обратился к шефу:

— Если подозреваемая А., узнав о куртке, сразу не признается в убийстве, вряд ли можно считать, что в целом ситуация кардинально изменилась, ведь улик против нее у нас, в общем, не прибавилось.

Эти слова обрадовали Такегами. Симодзима, похоже, не собирался так легко отказываться от их общего плана:

— Подозреваемая А., случайно, не упоминала станцию «Коэнджи» в своих показаниях?

— До сих пор нет, насколько я знаю. Вам это название тоже не попадалось в бумагах по делу?

— Нет. Как вы думаете, стоит рассказать допрашиваемым о том, что куртка нашлась?

Шеф хотел было что-то сказать, но Симодзима опередил его:

— Разумеется! Думаю, это моментально сработает.

Тачикава в задумчивости наморщил лоб:

— Мне кажется, риск слишком велик. Даже если в результате вам удастся что-то выяснить, после предъявления обвинения адвокаты из нас всю душу вытрясут за применение недозволенных мер ведения следствия.

— Но мы же не собираемся никому лгать, так что проблем в суде у нас из-за этого не возникнет. Куртку ведь на самом деле нашли.

— Да, но…

— Мы хотим добиться признания. Даже более того, нам нужно, чтобы убийца сам сдался властям и раскаялся в содеянном, — ровным голосом констатировал Такегами. — Суперинтендант Касаи одобрил наш план, имея в виду именно такую цель.

— Вообще-то, я в курсе.

— Теперь, когда куртка нашлась, у нас гораздо больше шансов вывести преступника на чистую воду. Пожалуйста, позвольте нам продолжать.

Тачикава покраснел от напряжения:

— Но ведь мы по-прежнему не вычеркнули А. из списка подозреваемых? Почему тогда вы так уверены в своей правоте?

— Разумеется, я не могу ни в чем быть полностью уверен. Но тем больше у нас причин для того, чтобы попытаться как следует во всем разобраться.

— Думаю, к его мнению стоит прислушаться, — неожиданно произнес женский голос за спиной у Такегами.

Он обернулся. В дверях стояла Тикако Исидзу:

— Прошу прощения за вторжение. Я постучала, но, похоже, никто не слышал.

— Как там госпожа Токорода?

— Вроде бы ничего. Она решила дождаться Казуми.

— Хорошо, что она не присутствует при допросе.

— Она очень переживает за дочь. — Тикако посмотрела в глаза Такегами. — Я слышала новости про куртку. Я тоже считаю, что нам нужно действовать быстро и попытаться воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы узнать правду. Пожалуйста, позвольте нам довести дело до конца.

Такегами и Тикако одновременно поклонились шефу. Они понимали, что дальше убеждать его бессмысленно, оставалось лишь покорно ждать его решения. Даже если их непосредственный начальник не возражал против продолжения допроса, действовать вопреки приказу шефа полиции они не могли. Потом их за это точно бы наказали.

Тачикава сердито забормотал:

— Эта ваша операция под прикрытием мне очень не нравится.

Всем собравшимся позиция шефа была изначально ясна, и лишний раз напоминать об этом не имело особого смысла. Такегами и Тикако стояли склонив голову, не смея поднять глаза на начальство.

— Впрочем, пожалуй, бросать начатое на полпути все же не стоит, — уступил наконец Тачикава.

— Конечно, нужно довести дело до конца, — поддакнул Симодзима.

— Если в результате ничего не получится, мы поднажмем на подозреваемую А. и добьемся от нее признания, верно я говорю?

Тикако облегченно вздохнула. Такегами взглянул на часы: четверть четвертого. Пора снова приниматься за дело. Токунага там, наверное, уже с ума сходит.

Когда они вышли в коридор, капитан Камия вполголоса спросил Такегами:

— Ты еще не связывался с Тории?

— Пока нет. И от него тоже никаких новостей. Я велел ему оставаться на посту как можно дольше.

Детектив Тории служил в четвертом подразделении, которым руководил капитан Камия, но на время проведения операции его передали в распоряжение Такегами и велели выполнять его поручения.

— Когда новость о куртке распространится, Тории, скорее всего, понадобится поддержка. Он не слишком сообразителен и во внештатной ситуации может наломать дров.

Детектив Тории в общем и целом был неплохой парень, хоть и жуткий тугодум. Из-за своей замедленной реакции он уже несколько раз вляпывался в разные неприятности. Зная за собой эту слабость, Тории, однако, всегда искренне хотел исправиться и загладить свою вину. Чтобы помочь бедолаге избавиться от дурной славы, Такегами решил дать ему шанс проявить себя.

— Может, послать Акидзу ему на подмогу?

— Этот задира его со свету сживет — своими шуточками он уничтожит остатки самооценки Тории, а заодно и провалит дело. Лучше я ему помогу, — решил Камия. — Быстрее и эффективнее все делать самому.

Такегами усмехнулся:

— Не боитесь напрасно потерять время?

Уголки рта у Камия слегка дрогнули.

— Ты правда думаешь, что все наши усилия впустую?

— Нет, но еще буквально полчаса назад я сильно сомневался в нашей правоте. Честно говоря, если трезво взглянуть на имеющиеся факты, до сих пор до конца непонятно, насколько обоснованна гипотеза Накамото.

— Шефу, однако, ты об этом почему-то не сказал? Как это похоже на тебя, Гами! Узнаю твой осторожный оптимизм!

— На самом деле я согласен с тем, что вы сказали в кабинете начальства.

— По поводу того, что упорство Накамото наконец вознаграждено?

— Да, ведь действительно… Сколько времени мы искали эту куртку, и все напрасно. А тут вдруг она сама появляется из ниоткуда, причем в самый решающий момент! Как тут не поверить в Провидение!

— Возможно, ты и прав, — кивнул Камия и задумчиво улыбнулся. — Но если ты помнишь, на повышении квалификации инструктор говорил нам, что вера в сверхъестественное способна затуманить ум и навести на ложный след, а потому полицейским от нее только вред. Имей в виду!

— В последний раз меня отправляли повышать квалификацию лет десять назад. Зато за долгое время службы я очень многому научился у Накамото.

Капитан дружески похлопал его по плечу и сказал:

— Ладно, будем на связи, если что.

Камия отправился по своим делам.

— Пожалуй, нам тоже пора? — занервничала Тикако.

Она, безусловно, очень повзрослела, если не сказать — постарела, но в ее голосе и улыбке сохранилось что-то неуловимое, постоянно напоминавшее Такегами о далеком прошлом.

От кого: Мама

Кому: Папа

Тема: Спасибо за вчерашний вечер

Спасибо, что позвал меня вчера смотреть новый дом. В какой-то момент я даже представила, что мы с тобой и впрямь собираемся приобрести его, чтобы потом вместе там жить, — у меня стало так радостно на душе! Надеюсь, вскоре мы сможем продать старый дом и обязательно придумаем, как выплатить кредит, так что не переживай!

Знаешь, мне всегда было ужасно одиноко, и я не особо надеюсь на то, что в ближайшем будущем моя жизнь кардинально изменится. Именно поэтому ты мне так дорог, и именно поэтому мне так хорошо, когда мы с тобой проводим время вместе.

Я постараюсь не слишком тебе докучать, и я правда не хочу, чтобы у тебя были из-за меня проблемы. Однако, если ты сочтешь возможным когда-нибудь снова встретиться со мной, я буду очень рада.

Глава 11

Когда Такегами вошел в кабинет, Рицуко Кавара истерично хохотала. Минору Китадзё смотрел на нее с нескрываемым отвращением. С таким выражением лица он казался взрослым не по годам.

— Господин офицер, мне кажется, ваш подчиненный точно хочет моей смерти, — заливаясь диким смехом, едва выговорила Рицуко и показала рукой на Токунагу.

Тот сидел за столом с самым серьезным выражением лица.

— Простите, я, кажется, вошел без стука, — извинился Такегами.

Он сел за стол и надел очки. В наушнике раздался голос Тикако:

— Ну как? Продолжаем допрос? Казуми просит по возможности сделать так, чтобы Рицуко Кавара развернулась к нам спиной, наклонилась и шепотом вам что-нибудь сказала. Сумеете это провернуть?

Такегами едва заметно кивнул и сразу перевел взгляд на папку с документами, лежавшую перед ним на столе.

— Так на чем мы остановились? — деловито осведомился он. — До сих пор мы с вами говорили только о трех членах вашего виртуального семейства: Папе, Казуми и Минору. — Он посмотрел на допрашиваемых, словно пытался что-то угадать по выражению их лиц. — Итак, вы втроем заходили на разные интернет-сайты, болтали на форумах и в чатах и обсуждали самые разные темы, но, насколько я знаю, этим дело не ограничивалось?

— Зачем вы нас об этом спрашиваете? Вы ведь изучили ноутбук господина Токороды вдоль и поперек и лучше нас знаете, чем мы занимались и чем не занимались! — огрызнулся Минору. — Что за дурацкая привычка у легавых задавать вопросы, ответы на которые им отлично известны?

— Мы переписывались по электронной почте и создали специальную интернет-страницу о нашей семье, куда, кроме нас, никто не имел доступа, а еще мы довольно часто чатились, ну, то есть обменивались сообщениями в режиме онлайн, — пояснила Рицуко. — Господин Токорода, наш Папа, завел для нас эту страничку и специальный чат.

— Когда это было?

— Когда? Минору, ты ведь должен помнить! — Рицуко слегка наклонилась вперед и тихо сказала: — Я не помню, честное слово.

Минору некоторое время обдумывал ответ.

— Кажется, Папа сделал это вскоре после нашего знакомства. Думаю, дело было где-то в конце октября.

— И с тех пор господин Токорода администрировал ваш сайт и чат?

— Да, но я не думаю, чтобы это стоило ему больших денег. В Сети полно бесплатных доменов.

— Значит, в определенном смысле Интернет стал «домом» для вашей «семьи»?

— Да, точнее и не скажешь.

— Теперь расскажите мне, пожалуйста, как к вам присоединилась Мама.

Рицуко как-то сразу погрустнела и, странно покосившись на Минору, ничего не ответила. Ее виртуальный Брат, казалось, не обратил на ее многозначительный взгляд особого внимания — он смело посмотрел прямо в глаза Такегами и сказал:

— Она как-то раз случайно забрела на нашу интернет-страницу.

— Это как?

— Ну, видимо, искала что-то в Сети. Наверное, набрала в поиске слово «семья» и оказалась на нашем сайте. Знаете, как это бывает, когда наступает Рождество и всем так хочется душевного тепла… — Минору пожал плечами и вдруг вызывающим тоном добавил: — Почему бы вам не узнать у нее самой? Она ведь тоже наверняка здесь. Хватит, черт возьми, тянуть кота за хвост — коту же больно!

— Пожалуй, вы правы. Мне действительно лучше расспросить Маму обо всем лично. Вы ведь согласны присутствовать при нашей беседе?

— Прошу прощения, господин офицер… — голос Рицуко дрожал от волнения, — как Минору уже говорил, лично я подозреваю эту женщину в убийстве…

Такегами терпеливо ждал, что девушка скажет дальше.

— Сразу после гибели господина Токороды я получила от нее письмо, в котором говорилось, что с Папой произошло нечто ужасное. И мне сразу подумалось, что, видимо, Мама его убила. Я до сих пор так думаю. Это ужасно… — Рицуко всхлипнула.

— И вы написали Маме ответ, спросив у нее, не она ли убила Папу?

Девушка вздрогнула:

— Почему-то когда вы об этом сейчас так просто и прямо говорите, сложившаяся ситуация кажется особенно отвратительной.

— Скажем так, ситуация не то чтобы отвратительная, но действительно довольно непростая.

— Да, мне было так сложно поверить в случившееся, что я потеряла голову и написала то сообщение, не задумываясь…

— Мы, знаете ли, не особо ладили, — вдруг вмешался Минору, словно решив вступиться за Сестру. — В наших отношениях не все было гладко, причем с самого начала. Впрочем, вы ведь и сами об этом знаете? Вы читали нашу переписку и наверняка в курсе всего.

— Мы заметили, что вы, Минору, реже всех писали письма другим членам «семьи», — ответил Такегами, глядя в свои записи. — Сами посудите. Мы прочитали все ваши сообщения, начиная с того, которое вы отправили Казуми в январе, и заканчивая тем, которое было адресовано Маме двадцать шестого апреля, то есть всего за день до убийства Токороды. Вы написали последнее письмо около полудня — видимо, во время обеденного перерыва…

— Вам оно видней, — пожал плечами Минору.

— Господин Токорода поддерживал активную переписку с Мамой и Казуми, а вам, Минору, он посылал сообщения относительно редко — и с каждым месяцем все реже и реже.

— Дело в том, что мне быстро надоела эта дурацкая игра, — пояснил Минору. Потом добавил: — Я ведь не какая-нибудь девчонка вроде вон этой, чтобы бежать плакаться кому попало в Интернете, потому что жизнь дерьмо.

— Никому я не плакалась! — огрызнулась Рицуко.

— Хоть игра вам и надоела, на семейный совет третьего апреля вы все-таки пришли, не так ли?

— Это была наша первая встреча офлайн. Она же оказалась и последней. Да, я пришел на семейный совет. Из чистого любопытства. Очень хотел узнать, как выглядят члены нашего виртуального семейства в реальной жизни. Потому и пошел.

Такегами внимательно посмотрел на Минору из-под очков. Под его взглядом парень съежился и заерзал на стуле. Он положил ногу на ногу, потом опять поставил их рядом, потом вытянул их перед собой, громко скрипнув стулом.

— Пожалуй, я попрошу вас обоих на некоторое время покинуть кабинет. Мне нужно поговорить с Мамой наедине, чтобы сперва узнать ее версию происшедшего. Потом я снова приглашу вас сюда. Не возражаете, если какое-то время вам придется подождать в соседнем кабинете?

Рицуко сделала страшную гримасу:

— Эта стерва наверняка всякого про нас наплетет. Думаю, будет лучше, если мы будем при этом присутствовать.

— Я бы хотел сначала услышать ее показания.

Такегами пригласил охранника, чтобы тот проводил Рицуко и Минору в кабинет по соседству. Минору вышел в коридор первым, слегка шаркая ногами. Девушка последовала за ним, как вдруг Такегами окликнул ее:

— Рицуко, можно вас на секунду?

Она подошла к столу. Такегами жестом показал ей наклониться поближе и прошептал:

— Скажите мне, пожалуйста, только тихо: вы боитесь Минору Китадзё?

Рицуко испуганно уставилась на полицейского, потом шепнула в ответ:

— Да, если честно, то немного боюсь.

— Вы считаете его причастным к убийству?

— Ну, я…

— Я хочу, чтобы вы постарались не разговаривать с ним, пока будете в другом кабинете. Там с вами будет охранник, так что не бойтесь Минору и ничего ему не говорите, договорились?

— Договорились.

Рицуко кивнула и быстро вышла из кабинета, словно больше не могла там находиться.

Тикако внимательно следила за выражением лица Казуми. Девушка пристально смотрела сквозь зеркало на свою виртуальную тезку, время от времени покусывая губы.

— Знаете, мне кажется, я вспомнила, — пробормотала она наконец. — Думаю, именно ее я видела со спины на парковке возле супермаркета.

— Значит, это был не Минору Китадзё?

— Нет. Его я, возможно, видела на станции, хотя в этом я не уверена. Мне издали было не слишком хорошо видно, так что, может быть, на платформе с папой стоял кто-нибудь из коллег или соседей. Отец всегда активно участвовал в общественной жизни нашего района, его многие знали…

— Казуми!

Какое-то время девушка не реагировала, как будто не к ней, а к кому-то другому только что обратились по имени. Выражение ее лица стало совсем бессмысленным, взгляд блуждал по сторонам. Наконец она, собравшись с силами, вернулась к реальности и отреагировала на реплику Тикако:

— Что?

— Мне кажется, ты устала.

— Я? Нисколько! — Казуми поправила челку, упавшую на глаза, и решительно заявила: — Все в полном порядке. Я досмотрю допрос до конца. Пусть детектив немного поторопится и скорее позовет Маму.

Девушка потянулась к сумочке и достала оттуда щетку для волос. От резкого движения мобильник, лежавший у нее на коленях, соскользнул на пол. Казуми поспешно подняла его и крепко сжала в левой руке, а правой принялась быстрыми, сильными и даже какими-то агрессивными движениями расчесывать волосы.

Глядя, как красавица нещадно терзает свою шевелюру, Тикако с легким сочувствием заметила:

— Мы тебя здесь держим целый день — Татсуя, наверное, с ума сходит от беспокойства. Он знает, где ты?

Рука с расческой тут же замерла. Помедлив немного, Казуми ответила:

— Он недавно присылал мне сообщение.

— А, так это ему ты отвечала, — улыбнулась Тикако. — Теперь я понимаю, почему тебе так не терпелось отправить сообщение. Письмо от любимого человека может кого угодно заставить позабыть обо всем на свете.

Казуми молча закончила причесываться и принялась чистить щетку, извлекая застрявшие в ней волосы и бросая их на пол, видимо по привычке.

— Мне казалось, Татсуя днем на работе? — спросила Тикако для поддержания беседы.

— Да, он продавец в продуктовом магазине, — коротко ответила Казуми.

— Я думала, он работает на заправке.

— Он оттуда недавно уволился.

— Правда? Кто-то из моих знакомых говорил мне, что за ночные смены в магазине платят больше.

— По ночам Татсуя работает в другом месте.

— В баре, если не ошибаюсь? Какой он у тебя работящий!

— Хочет поскорее накопить денег, чтобы открыть собственное дело.

— Я об этом не знала, — сказала Тикако. Повернувшись к офицеру Футигами, она спросила: — Ты в курсе?

— Да, Казуми мне как-то говорила. Кажется. Татсуя хочет открыть кофейню или что-то вроде этого?

Девушка убрала щетку в сумочку и закинула ногу на ногу.

— Ему нужно сперва получить лицензию и набраться опыта. А еще понадобится довольно крупная сумма денег для залогового депозита.

— Ты собираешься ему помогать?

— Наверное, когда-нибудь это будет наш семейный бизнес, но пока что мне нужно закончить колледж. — Казуми накрутила прядь волос на палец и капризно сказала: — Вся эта болтовня не имеет никакого отношения к делу. Может, уже продолжим?

От кого: Рёсукэ Токорода

Кому: Йоши Мита

Тема: Прости

Мне ужасно жаль, но нам, видимо, придется отложить нашу встречу, назначенную на послезавтра. Как насчет следующей недели, например вечером 30 апреля?

Прости, мне действительно очень жаль, что так получилось. Я знаю, как непросто тебе было написать мне. Извини меня, пожалуйста.

Глава 12

— Садитесь, пожалуйста, — пригласил Такегами.

Женщине, появившейся на пороге, было около сорока. В строгом костюме болотно-зеленого цвета она казалась совсем худой и бледной. Минимум макияжа. На шее — нитка искусственного жемчуга. Наверное, так вполне подобало бы выглядеть какой-нибудь мамаше, явившейся в школу на родительское собрание.

— Спасибо.

Скошенный подбородок, бледные губы, глаза как щелки. Не красавица, что и говорить.

— Йоши Мита, если не ошибаюсь?

— Да, это я.

— Проживаете по адресу… префектура Сайтама, город Токорозава…

Такегами назвал улицу, номер дома и квартиры — женщина кивала на каждое его слово.

— Вы живете одна?

— Да.

— Не замужем?

— Нет.

— Работаете на предприятии «Чизука-электроинструмент»? Насколько я понимаю, тут указан адрес центрального офиса компании? — Такегами протянул ей какой-то документ.

— Да, это адрес главного управления в Токио. Я работаю в отделе персонала.

В отличие от Минору и Рицуко, Йоши Мита с самого начала держалась достаточно уверенно, как подобает взрослому человеку. Она не теряла самообладания, говорила спокойным, негромким голосом, тщательно подбирая слова. Явно сказывалась выучка офисного сотрудника, привычного к долгим официальным беседам по телефону.

— Чем занимается ваш отдел?

— Мы решаем кадровые вопросы, обрабатываем платежные документы по сверхурочным, рассматриваем запросы на предоставление жилья сотрудникам компании.

— Ясно. То есть в основном вы имеете дело с сотрудниками своего предприятия?

— Да. Мне кажется, кадровики везде занимаются приблизительно одним и тем же. — Тень улыбки скользнула по лицу Йоши.

Такегами пристально посмотрел ей в глаза и не мог про себя не отметить безусловного умения этой женщины накладывать макияж — ненавязчивый и почти естественный.

— Вы давно там работаете?

— Почти пятнадцать лет.

— Стало быть, вы опытный и незаменимый сотрудник?

Йоши Мита ничего не ответила и опустила глаза. Ее руки спокойно лежали на коленях. Такегами заметил аккуратный маникюр и оригинальное кольцо с небольшим камнем, похожим на яшму, на безымянном пальце правой руки.

— Извините, пожалуйста, — робко обратилась к следователю Йоши, — я хотела бы уточнить. Меня действительно вызвали сюда сегодня в связи с убийством Рёсукэ Токороды? — Ее голос при этом звучал спокойно и официально, будто она разговаривала не с полицейским, а с каким-нибудь банковским клерком или с одним из своих клиентов.

— Да, именно так.

— Тогда скажите, пожалуйста, вы подозреваете меня в совершении этого преступления? Мне будет предъявлено обвинение?

— Почему вы так думаете?

Йоши Мита огляделась по сторонам:

— Мы ведь с вами находимся в кабинете для допросов?

— Да, вы правы.

— Я думала, полиция допрашивает только подозреваемых.

— Вовсе нет.

Краткость ответов Такегами, казалось, произвела неоднозначное впечатление на женщину. Она уже не выглядела такой спокойной и невозмутимой, как в начале беседы. Впрочем, именно этого Такегами и добивался — в интересах дела нужно было во что бы то ни стало заставить допрашиваемую утратить контроль над ситуацией.

— Когда мне пришла повестка из полиции, я… позвонила одному знакомому…

— И?..

— Я подумала, что, возможно, мне понадобится адвокат.

— Вы пригласили адвоката на сегодняшнюю встречу?

— Я его еще не наняла. Но мой знакомый сказал, что даст мне координаты хорошего юриста, если будет нужно.

Такегами молча пристально посмотрел на Йоши. Теперь она уже явно нервничала: то сжимала пальцы в замок, то разжимала, торопливо облизывала губы, часто моргала. Наконец женщина нашла в себе силы взглянуть на Такегами:

— Мне кажется, я знаю, почему вы меня подозреваете.

— Да? И почему же?

Йоши подняла правую руку и положила ее на сердце, словно собираясь в чем-то поклясться. Потомопять отвела глаза и затараторила:

— Мы с господином Токородой просто дружили. Я познакомилась с ним в Интернете. Поскольку вы вышли на меня, думаю, вы изучили нашу переписку.

— Самым тщательным образом, — ответил Такегами, снимая очки и потирая переносицу. — Нам также известно, что в Интернете у вас была виртуальная семья.

Йоши Мита прикрыла глаза:

— Стало быть, Казуми и Минору… Ну да, конечно, их вы тоже наверняка вызвали на допрос…

Такегами ничего не ответил.

Йоши еле слышно проговорила:

— Но ведь эти двое уверены, что я убила господина Токороду. Наверняка они вам так и сказали.

— От них самих я ничего подобного не слышал. Но, насколько я знаю, в ответ на письмо, которое вы послали Казуми сразу после того, как узнали о гибели господина Токороды, она напрямую обвинила вас в убийстве, верно?

Йоши закрыла лицо руками.

Казуми Токорода тем временем опять схватила телефон и принялась не глядя строчить очередное сообщение. Выражение лица у нее при этом было встревоженное и напряженное. Отправив послание, она не мигая уставилась на дисплей аппарата.

Тикако терпеливо подождала, пока Казуми не закончит возиться с телефоном, а потом спросила:

— Опять пишешь ему?

— А? — Казуми вздрогнула от неожиданности, словно вопрос Тикако застал ее врасплох. — Да. Извините меня. Я просто не хочу, чтобы Татсуя волновался. Вы ведь меня понимаете?

В кабинете для допросов Йоши Мита по-прежнему сидела, закрыв лицо руками. Такегами молча смотрел на нее.

— Теперь ты знаешь, как выглядят все трое, — произнесла Тикако.

Казуми взглянула на Маму еще раз:

— Эта на первый взгляд кажется вполне уравновешенной.

— Да, мне кажется, она могла бы быть хорошей матерью.

— Пожалуй. Она, конечно, явно не в папином вкусе, но для их игры в дочки-матери, думаю, трудно было бы найти кого-нибудь лучше. А в Интернете к тому же внешность не так уж и важна. — Казуми вдруг скорчила ехидную рожицу. — Наверняка синие чулки, вроде этой Йоши, ловят кайф от общения в Интернете, потому что там их никто не знает и не видит. Я уверена, что в Сети у нее совсем другой имидж, — там она вся такая уверенная в себе, раскрепощенная, ну, вы меня понимаете? — Не дождавшись от Тикако ответа, девушка немного помолчала, а потом спросила: — И долго он собирается молча любоваться ее страданиями? Она ведь, кажется, плачет?

Такегами прокашлялся и обратился к Йоши:

— С вами все в порядке?

Женщина подняла голову, одной рукой слегка прикрывая глаза. Уголки ее губ подрагивали.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы не против, — продолжал Такегами. — Насколько мне известно, вы случайно наткнулись на сайт виртуальной семьи, которым к тому времени уже активно пользовались остальные ее члены, верно?

Йоши кивнула несколько раз подряд.

— Когда это произошло?

— В конце прошлого года. Где-то в середине декабря.

— Вы им сразу написали?

— Нет… Какое-то время я просто следила за их перепиской… Наверное, с неделю.

— Взяли на себя роль «молчаливого наблюдателя»?

— Да, пожалуй, так. Я просто читала их сообщения.

— Вам понравился сайт и вы решили присоединиться к общему веселью?

Йоши отвела руку от глаз — стало видно, что у нее слегка размазалась тушь.

— Я бы, пожалуй, не назвала это весельем…

— Что вы думали об этих людях? Вы поверили в то, что это на самом деле папа с дочерью и сыном?

— Разумеется, нет. — Женщина устало покачала головой. — Я с самого начала знала, что это лишь игра.

— Почему вы так решили?

— Потому что это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Такегами хмыкнул:

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

Йоши слегка откинулась на спинку стула.

— Я прочел все сообщения на том сайте, просмотрел форум и не нашел там ничего, что заставило бы меня подумать, будто члены этой семьи на самом деле — абсолютно чужие друг другу люди, — сказал Такегами. — Насчет писем, которые вы слали друг другу по электронной почте, я этого, конечно, сказать не могу: там все кое-где перебарщивали и переигрывали, но в целом…

Йоши перебила его:

— Господин Токорода и я… мы…

— Мы поговорим о ваших отношениях чуть позже. Сейчас я хотел бы знать, почему вы сразу решили, будто отношения между этими троими «слишком хороши, чтобы быть правдой».

— Наверное, догадалась по содержанию их переписки… По манере…

— А если точнее?

— Ну, например, — Йоши возвела глаза к потолку, видимо припоминая точные формулировки, — когда Казуми пожаловалась Папе, что ее средний балл успеваемости за год понизился, Папа ей сразу ответил и принялся ее утешать. Его письмо было проникнуто теплотой и заботой. Дочь написала ему, что ее вызвали на педсовет, а он ответил, что если там речь пойдет о ее планах на будущее и поступлении в колледж, то он непременно хотел бы присутствовать. А теперь подумайте сами, бывают ли в природе такие идеальные отцы?

— Ну, я не знаю. На свете всякое случается, все люди разные. Я бы не слишком удивился, если бы выяснилось, что некоторые родители на самом деле любят и понимают своих детей.

— Да, чудеса иногда имеют место быть, но тем не менее! — В голосе Йоши послышались нотки раздражения. — Пожалуй, мне вам даже и не объяснить. Если вы сами не чувствуете, насколько фальшиво звучит каждое слово и каждая строка в этих сообщениях, мне вряд ли удастся вас переубедить.

— Как бы то ни было, вас эти трое явно заинтересовали, — невозмутимо продолжал Такегами, — и вы решили присоединиться к ним, взяв на себя последнюю оставшуюся роль — роль Мамы. Вы ведь, кажется, так и представились с самого начала?

— Да.

— И вы ничем не дали остальным понять, что вступаете в игру, полностью осознавая, что все это понарошку?

— Так оно и было.

— Что вы написали в первом сообщении?

— Кажется, что-то в таком духе: «Ну и ну! А я-то все ломала голову, почему это вас всех в последнее время от компьютеров за уши не оттащишь? Вот вы, оказывается, чем занимаетесь! Я тоже, пожалуй, к вам присоединюсь, если вы не против».

— Ваше сообщение ведь тоже довольно трудно принять за чистую монету, вам не кажется?

— Я и не собиралась никого обманывать. Говорю вам, на этом сайте все были подчеркнуто милыми и любезными друг с другом, и как раз эта чрезмерная душевная теплота казалась неестественной и фальшивой. Они меня сразу приняли в «семью», ответили мне: «Мам, мы тебя давно ждали!» — и все такое. Никто не верил в реальность этих отношений — и именно поэтому мы так увлеклись нашей игрой.

— Неужели игра может заменить реальность?

— Пожалуй, да.

Такегами оперся локтями на стол и слегка наклонился вперед:

— Но ведь в реальной жизни вы тоже встречались, не так ли? Третьего апреля все члены вашей семьи впервые увидели друг друга. Так ведь было дело?

Йоши заметно помрачнела.

— Если ваша виртуальная игра так забавляла вас, даря вам радости, недоступные в реальной жизни, почему вы вдруг решили встретиться? Разве личное знакомство не покончило бы с анонимностью всех героев игры, лишив ее загадочности и непредсказуемости и ограничив ваше воображение?

Йоши сжала пальцы в кулаки и стиснула зубы. Когда она вновь заговорила, от напряжения ее голос зазвучал на тон выше, чем раньше:

— Мы решили, что игру пора заканчивать, и именно поэтому захотели встретиться.

Такегами удивленно поднял брови:

— Однако, насколько я знаю, после вашего семейного совета игра не закончилась. Вы продолжали слать друг другу сообщения, не так ли? Господин Токорода, например, написал письмо Казуми, что семейный совет ему очень понравился и что надо бы опять как-нибудь договориться о встрече.

Йоши смутилась.

— Лично мне никто об этом не писал, — уклончиво ответила она. — Я видела на форуме сообщение Казуми о том, как она была рада всех видеть, и только.

— Вы уверены, что кто-то, кроме вас, собирался прекратить эту «игру», как вы выразились?

— Почему вы думаете, что только я этого хотела? Что вы вообще такое говорите? В чем вы меня обвиняете? — Правой рукой она принялась теребить лацкан пиджака.

— Мне кажется, вы мечтали закрутить роман с господином Токородой. Возможно, вам это даже удалось. Вы хотели стать его любовницей, верно?

У Йоши задрожали губы. Она испуганно уставилась на Такегами:

— Вы наверняка сами знаете ответ на свой вопрос.

— Казуми и Минору мешали вам сблизиться с Токородой, а вы стремились быть с ним, только с ним, ведь так?

Йоши опустила голову.

Такегами продолжал наступление:

— Рёсукэ Токорода был женат. Он не собирался разрушать свою семью ради вас, и вы это отлично понимали. Вы ездили с ним смотреть на новый дом, который он собирался купить вместо старого, чтобы потом переехать туда с женой и дочкой. И на следующий день после поездки вы написали ему письмо, в котором говорилось, как вам понравился вечер накануне, как вам было радостно, когда вы представили, что выбираете дом, чтобы жить там вместе с господином Токородой. Разве не так? И именно в том недостроенном доме, который вы тогда посетили, вскоре произошло убийство. Именно там ваш возлюбленный умер от многочисленных ножевых ранений.

Йоши по-прежнему молчала.

— Вы, наверное, мечтали разрушить все преграды, отделяющие виртуальный мир от реального. Вы хотели на самом деле быть его женой. И как только ваши намерения, точнее, ваши злые умыслы стали очевидны для прочих членов «семьи», Минору принялся насмехаться над вами и постепенно стал отдаляться от остальных. Он все реже писал на форуме и слал сообщения. Вы, я думаю, это тоже заметили?

Йоши несколько раз нервно моргнула и опустила глаза. В остальном ее лицо сохраняло неподвижность маски.

— А Казуми спросила вас, не вы ли убили господина Токороду, потому что тоже отлично знала, что вас уже давно не удовлетворяют все эти виртуальные игры в дочки-матери. Да, Минору и Казуми подозревают вас в убийстве. Я только что говорил с ними в этом самом кабинете, и они обо всем мне рассказали. Они оба считают, что вы могли убить Рёсукэ Токороду и Наоко Имаи, девушку, с которой у вашего кумира был роман.

— Я никого не убивала! — сказала Йоши, не поднимая глаз. Она продолжала судорожно моргать. — Я бы ни за что не смогла убить господина Токороду, а Наоко Имаи я вообще никогда в жизни не видела.

Такегами подождал, пока женщина не придет в себя. Он немного полистал протоколы, порылся в своих папках, достал какой-то лист бумаги, прочел написанное на нем и продолжил допрос уже гораздо более спокойным и выдержанным тоном:

— Где вы встречались третьего апреля?

— Что, простите?

— Где проходил ваш семейный совет?

Йоши потребовалось какое-то время, чтобы понять, что допрос перешел на следующий этап.

— Мы сперва договорились встретиться на станции…

— У восточного выхода из станции «Синдзюку» в два часа, если не ошибаюсь?

— Д-да… Вы ведь наверняка читали нашу переписку и в курсе всего. Мы обсуждали место и время встречи в чате.

— В качестве опознавательного знака каждый из вас должен был нести в руке интернет-журнал, так?

— Ага.

— Но вы ведь не могли долго стоять у выхода из станции и болтать? Наверное, вы куда-нибудь пошли все вместе?

— А, вот вы о чем… Да, мы отправились в какую-то кофейню…

— Не помните, как она называлась?

— Нет. Нас туда пригласил господин Токорода. Это совсем недалеко от станции.

— Вы туда пошли все вчетвером?

— Да, все вместе.

— И как вам оно?

— Вы о чем?

— Ну, как вы себя ощущали в «семейном кругу»? Что вы почувствовали или подумали, когда встретились с теми, с кем до тех пор общались лишь в Интернете? Тяжело вам с ними было или, наоборот, легко?

— Да, я поняла ваш вопрос… — Йоши кивнула и почему-то облегченно вздохнула. — Минору и Казуми оказались совсем юными — я поняла, что и впрямь им в матери гожусь.

— А как вел себя господин Токорода? Как он отнесся к тому, что вы захотели сблизиться с ним и на самом деле стать его женой?

Йоши промолчала.

— Вы сразу понравились друг другу и поняли, что могли бы быть отличной парой? По крайней мере, вам хотелось бы верить, что он тоже так подумал?

— Господин офицер, мне кажется, вы задаете слишком много наводящих вопросов, пытаясь добиться от меня желаемого ответа.

— Разве?

— Конечно. Вы ведь хотите, чтобы я признала, что так оно и было на самом деле. Вы хотите, чтобы я сказала, что мечтала завести роман с господином Токородой. Разве не этого вы добиваетесь?

Такегами проигнорировал ее замечания. Он медленно перевернул страницу и задал следующий вопрос:

— Двадцать первого апреля вам пришло письмо от господина Токороды. Он написал вам с работы и попросил перенести вашу встречу на следующую неделю, на тридцатое апреля.

Йоши заерзала на стуле:

— Да, я помню это письмо, хотя точных дат, разумеется, не помню, так что вряд ли могу однозначно подтвердить эту информацию.

— В этом письме было кое-что гораздо более значимое, чем дата его отправки, — продолжал Такегами. — Дело в том, что господин Токорода впервые написал вам под своим настоящим именем и адресовал его вам, Йоши Мита. Папа и Мама перестали существовать. Вы стали самими собой. С чего бы вдруг?

Йоши отодвинула стул, на котором сидела, немного подальше от стола, словно хотела убежать от вопроса, который ей, похоже, не понравился.

— Не знаю. Видимо, он так написал, потому что к тому времени мы уже знали настоящие имена друг друга. Если честно, я тогда не обратила на это особого внимания.

— Не обратили внимания? А лично я решил, что это письмо ознаменовало начало новой стадии отношений между вами — реальных отношений между Рёсукэ Токородой и Йоши Мита.

— Мне кажется, вы сделали слишком далеко идущие выводы.

— Двадцать третьего апреля у вас с ним было назначено свидание, не так ли?

Женщина опять промолчала.

— На этот раз ни о каком семейном совете речь уже не шла?

Йоши пробормотала что-то нечленораздельное.

— Что? Простите, я не понял, что вы сказали.

— Я сказала: это не ваше дело!

Такегами решил, что пора снова менять тактику:

— Хорошо, давайте вернемся к событию, которое произошло третьего апреля. Вам понравилось, как прошла встреча с членами «семьи»?

— В целом да.

— И после семейного совета вы ездили с господином Токородой смотреть строящийся дом, в котором потом произошло убийство?

— Да… К сожалению, я не помню точно, когда это было.

— Стройка, куда вы ездили, находится всего в десяти минутах ходьбы от старого дома господина Токороды. На машине или на велосипеде там вообще рукой подать. Вы не боялись наткнуться на его жену или дочь?

— Ну, мы ведь встретились в рабочий день вечером. Это не то что я взяла бы и увела его из семьи в субботу или в воскресенье.

— Странная логика.

— Я всего лишь сопровождала его, ничего более. Господин Токорода сказал мне, что очень щепетилен в выборе недвижимости. Он хотел посмотреть на свой новый дом в разное время суток, при разной погоде, в разное время года. Он часто наведывался на стройку. Иногда заезжал туда по пути с работы. Когда я получила от него письмо, в котором говорилось, что он снова туда собирается, я попросилась с ним.

— В котором часу это было? После осмотра стройплощадки вам ведь было нужно вернуться на станцию «Сугинами» и потом доехать до Токорозавы.

— Было не так уж поздно. Кажется, около девяти.

— Значит, кто-нибудь из прохожих или тамошних жителей мог видеть вас вместе?

Голос Йоши вновь зазвенел от злости:

— Ну и что в этом такого? Мне нечего стыдиться!

Такегами молча смотрел на женщину до тех пор, пока она не успокоилась. Потом ровным тоном спросил:

— Вы не будете против, если я сейчас приглашу сюда Минору и Казуми?

— Все это очень и очень странно, — пробормотала настоящая Казуми.

— Что именно? — спросила Тикако, немного развернувшись к ней.

— Да вы только посмотрите на нее! — Девушка показала на Йоши по ту сторону зеркала. — По мне, так эта особа гораздо больше похожа на убийцу, чем та несчастная девчонка, которой вот-вот предъявят обвинение. Вы со мной не согласны? Те двое тоже считают, что она во всем виновата. И до сих пор никто как следует не проработал эту версию. А между тем бедная подозреваемая А. безрезультатно отбивается от папарацци, которые ей буквально проходу не дают.

Тикако посмотрела на ту, кого так яростно обвиняла Казуми. В профиль Йоши Мита казалась еще невзрачнее — особенно портила дело скошенная линия подбородка.

— Полиция действительно считает эту женщину непричастной к делу? Или ведется какое-то тайное расследование, результаты которого пока не разглашаются?

— Кажется, до сих пор ее причастность к преступлению не доказана.

— То же самое можно сказать и о подозреваемой А.

— Да, но в отличие от нее Йоши Мита не была знакома с Наоко Имаи.

— Наверняка отец рассказывал ей о своей малолетней пассии, — хладнокровно заметила Казуми. — Думаю, она знала о Наоко с его слов. Они ведь проводили время вдвоем. К тому же ездили в тот дом, где произошло убийство. Наверное, папа ей нагрубил или как раз тогда и рассказал о своей молоденькой подружке.

— Казуми! — Тикако прервала разглагольствования девушки и внимательно посмотрела на нее.

Та замолчала, но не повернулась к ней, продолжая разглядывать Йоши.

— Ты действительно веришь, что твой отец мог так поступить?

— Как поступить?

— Ну, рассказать этой женщине о том, что у него роман с Наоко Имаи.

— Я бы не удивилась, если бы он это сделал, — сквозь зубы процедила Казуми. — Я прямо вижу, как эта старая дева липнет к моему папаше, а его передергивает от ее объятий и он, чтобы отделаться от нее, говорит, что у него уже есть одна любовница и больше ему пока не надо. Наверняка так все и было.

— И ты считаешь, что после этого Йоши Мита решила избавиться от соперницы?

— Неплохо соображаете для сотрудника полиции.

— Но если даже все было именно так, зачем эта женщина, разделавшись с Наоко, убила еще и твоего отца? Причем как раз тогда, когда после стольких испытаний путь к счастью с ним для нее оказался свободен?

— Наверное, папа отшил ее.

— Ты имеешь в виду, что он отказался быть с ней?

— Да, именно это я и имею в виду. Он отшил эту каргу. Ему всегда нравились девчонки помоложе. На такую старушку он бы второй раз и не взглянул. — Казуми пренебрежительно махнула рукой. — Папин отказ наверняка окончательно снес бедняге крышу. Она-то ведь, дура, думала, что наконец-то нашла себе любовника, — злобно нахмурившись, ехидничала Казуми. — Прикидывалась несчастной, чтобы ее пожалели: «Ах, мне всегда было ужасно одиноко!» Ежу понятно, что, когда у нее появился шанс заполучить мужчину, хотя бы и женатого, она пустилась во все тяжкие и окончательно потеряла голову.

— Но ведь, если это правда, твоя мать могла стать ее следующей жертвой? — тихо сказала Тикако.

Казуми моргнула:

— Что?

Она наконец развернулась к Тикако и удивленно воззрилась на нее.

— Допустим, Йоши расправилась с Наоко, чтобы быть с твоим отцом. Но после этого у нее на пути к счастью с любимым явно оставалось еще одно препятствие: его жена, госпожа Токорода. Твоя мать.

— Пожалуй, вы правы, — пожала плечами Казуми.

В вырезе ее топа мелькнули изящные ключицы.

— Может, ей и впрямь грозила опасность.

— Ты так спокойно об этом говоришь?

Девушка отвела глаза.

— Но ведь ничего страшного не произошло? — попыталась оправдаться она. — Кстати, а где сейчас мама?

— Она ждет тебя внизу.

— Скажите ей, что она может меня не ждать. Пусть идет домой. — Казуми взглянула на дисплей телефона, видимо, чтобы узнать, который час. — Ой, уже совсем поздно! Полпятого. Кажется, я устала. Сколько еще будет продолжаться допрос?

— Нам нужно понять, что ты думаешь по поводу Йоши Мита. Ты ее где-нибудь уже видела? Она похожа на кого-либо из тех, с кем ты встречала отца?

На лице Казуми отразилось искреннее удивление. По-видимому, девушка совсем позабыла о том, зачем она, собственно, была сюда приглашена.

— Ах да, вы же меня как раз за этим позвали. — Она подошла к зеркалу. — Знаете, на ее счет я совсем не уверена. Мне почему-то кажется, что тогда, под окнами нашего дома, я видела женщину, похожую на Йоши, но, возможно, мне это только кажется, потому что я слышала то, что она только что рассказывала. Понимаете, о чем я?

«А эта красотка неплохо соображает!» — с восхищением подумала Тикако.

— Думаю, вне зависимости от того, опознаю я ее или нет, если она убила отца, вскоре все Выяснится, ведь правда? Похоже, она на грани нервного срыва — вот-вот во всем сознается. Если честно, поначалу мне казалось, что этот сержант слишком добродушен и не сможет ничего добиться от допрашиваемых, но в итоге, надо сказать, он сумел-таки найти подход к этим странным типам. В общем, не так уж он и плох!

— Это ты о Такегами?

Тикако попыталась улыбнуться, но улыбка вышла какая-то неубедительная. Глядя на четко очерченные пухлые губки красавицы Казуми, она пыталась представить, как с этих же самых губ, искривленных ненавистью и злобой, совсем недавно слетали слова: «Я убью того, кто это сделал! Клянусь, я отомщу за смерть отца!»

От кого: Казуми

Кому: Минору

Тема: Как дела?

Привет, Минору, как дела? я до сих пор не могу прийти в себя. Ты, случайно, не общался с мамой? Она совсем чокнулась и ненавидит нас. Я с ней больше не разговариваю и на письма ее отвечать не собираюсь.

Папы нет уже тринадцать дней. Как летит время! Мне до сих пор не верится. Знаешь, чем я занимаюсь? Отмечаю в календаре крестиком каждый день, который прошел без него и прошел впустую, потому что его убийца до сих пор не найден. Все время хочется плакать, хотя в моей жизни с виду вроде бы все как прежде: иногда мне даже кажется, что, если я напишу папе письмо, как в старые добрые времена, он мне обязательно ответит. Господин Токорода действительно очень много для меня значил! он был моим *папой*. Я так рада, что нашла его. Правда, нам было весело всем вместе? неужели это конец? За что мне это — я же вроде не сделала ничего плохого? Я не знаю, кто убил папу, но это однозначно не я и не ты. вот насчет мамы я не уверена…

Ответь мне, пожалуйста. я писала тебе вчера и позавчера тоже, а ты куда-то пропал, мне одиноко и страшно. Может, встретимся?

От кого: Минору

Кому: Казуми

Тема: Прощай

Имей в виду, я пишу тебе в последний раз — впредь больше писать не намерен. Думаю, мама злится, потому что легавые, похоже, всерьез взяли ее в оборот. Она сказала мне, что ты наплела им всякого, наврала про нее с три короба, нафантазировала такого, чего и близко не было. В общем, у нее зуб на тебя, а не на меня; так что насчет «ненависти к нам» — это ты зря обобщаешь. Ненавидит она только тебя. Усекла?

Мама говорит, что, когда Токороду убили, она была в Осаке на повышении квалификации. В общем, у нее алиби, и она по-любому вне подозрений. Вот только из-за постоянных повесток в полицию и вызовов на допросы ее начальство теперь косо смотрит на нее и, возможно, ей грозит увольнение, чему она, само собой, не особо рада. Она сказала мне, что надеялась избежать скандала, ведь ее имя не было предано огласке в газетах и телерепортажах, но в конце концов выяснилось, что ее компания слишком дорожит своей репутацией, чтобы позволить сотруднику, заподозренному в убийстве, сохранить должность и продолжить работать как ни в чем не бывало. Лично мне все это до смерти надоело. Ты читаешь газеты? Нынче они опять пишут, что основная подозреваемая — эта некая А. уж не знаю, кто она. Как бы то ни было, наверняка ее скоро арестуют, и дело с концом.

Не могу сказать, что испытывал к Токороде такую же щенячью любовь и преданность, как ты. Девчачьи сантименты мне не свойственны, как ты знаешь, и я всегда относился к папе со здоровым скептицизмом. Я с самого начала честно писал ему все, что о нем думаю, так что, мне кажется, вполне имею право продолжать говорить правду о нем и после его смерти.

Что до подозреваемой А., то мне ее немного жаль. Бедная дурочка, попалась ни за что ни про что! Смотри, будь осторожнее, не то и тебя ждет ее участь. Отныне не желаю иметь с тобой ничего общего. История Казуми и ее младшего братца Минору подошла к концу. Прощай!

Глава 13

Не успели Казуми и Минору занять свои места в кабинете для допросов, как зазвонил телефон. После второго звонка Токунага взял трубку:

— Гами, это вас.

Такегами подошел к его столу, миновав троих допрашиваемых, и ответил:

— Слушаю.

— Это я, Тории, — донесся сквозь помехи знакомый голос. — Хотел тебе кое-что сообщить.

— Давай, — ровным тоном ответил Такегами. — Что там у тебя?

С Тории они заранее договорились, что в том случае, если Такегами будет неудобно разговаривать, он пожалуется на боль в животе и под этим предлогом прервет беседу. Тории, однако, несмотря на отсутствие условного сигнала, быстро зашептал в трубку:

— Накамото был абсолютно прав! Парень вот-вот обделается от страха!

— Ясно. — Голос Такегами звучал спокойно и бесстрастно, хотя внутри у него все переворачивалось от волнения. Нужно было держать себя в руках, не давать воли эмоциям.

Такегами почувствовал на себе подозрительные взгляды Рицуко, Минору и Йоши. «Интересно, какое сейчас выражение лица у Казуми Токорода там, за двусторонним зеркалом? Что она чувствует, наблюдая эту сцену?» — подумалось полицейскому.

— Камия сказал, что куртку нашли. Репортеры вроде еще об этом не пронюхали. По крайней мере, по радио в новостях не говорили, так что, скорее всего, мой подопечный пока тоже не в курсе.

— Скорее всего.

— Твоя троица тоже ничего не знает?

— Нет.

— Скоро им расскажешь?

— Да.

— Если парень дернется, дам знать.

— Понял. — Такегами положил трубку и вернулся на свое место.

Рицуко Кавара испытующе посмотрела на него и спросила:

— Какие-нибудь новости по нашему делу?

Такегами надел очки и строго сказал:

— Вообще-то, нам есть еще чем заняться, кроме расследования обстоятельств смерти господина Токороды.

— Да-да, конечно, — понимающе кивнула она и принялась болтать ногами, как маленькая девочка.

Такегами показалось, что, несмотря на всю свою кажущуюся непосредственность, Рицуко нервничает больше остальных и может в любой момент сорваться.

Атмосфера в кабинете для допросов накалилась. Такегами казалось, что воздух обрел вес и давит на него каждой своей молекулой. Его словно заперли в помещении, доверху набитом влажной липкой ватой. Чтобы выбраться, нужно было во что бы то ни стало держаться.

Йоши Мита неприязненно взглянула на своих «детей» и демонстративно отодвинулась от них подальше. Она расположилась немного в стороне, повернувшись к ним боком. Минору Китадзё смерил ее презрительным взглядом и, насупившись, спросил Такегами:

— Ну как, вам удалось добиться от нее признания?

Йоши вскочила как ужаленная. Ее дорогой клатч соскользнул с коленей, упал и расстегнулся. Из него высыпались всякие мелочи: кошелек, мобильник, записная книжка в розовой обложке… Сконфузившись так, словно окружающие увидели не содержимое сумочки, а нижнее белье ее обладательницы, женщина принялась торопливо заталкивать все обратно.

— Вы в порядке? — осведомился Такегами.

— В-вроде да… — запинаясь, ответила она.

Полицейский подождал, пока женщина не сядет на место, и продолжил допрос:

— Непохоже, чтобы вы друг по другу особенно соскучились.

На его замечание никто не отреагировал.

— Теперь, когда все в сборе, я хотел бы поделиться с вами последними новостями.

Все трое насторожились и не без интереса посмотрели на него.

— Мы нашли куртку цвета «синий миллениум».

На лицах собравшихся отразилось неподдельное изумление. Все они были по-настоящему сильно удивлены.

Такегами посмотрел на Минору Китадзё поверх очков и продолжил свой монолог:

— Вы наверняка слышали в телерепортажах, что полиция ищет эту редкую импортную вещь, которую, по-видимому, носил убийца Наоко Имаи и Рёсукэ Токороды. До сих пор в нашем распоряжении были лишь волокна материи, найденные на телах жертв, и мы не знали, во что именно был одет преступник: в жилет или куртку. Теперь мы точно знаем, что это куртка.

— Почему вы мне все это говорите? На что вы намекаете? — возмутился Минору, вскакивая со стула.

— Я рассказываю об этом всем здесь присутствующим.

— Черта с два! Вы смотрите в упор на меня! Как будто женщины не носят куртки. Еще как носят!

Выдержав эффектную паузу, Йоши Мита не преминула заметить:

— Разумеется, носят, только вот та канадская фабрика, на которой была сшита куртка, специализируется на производстве мужской одежды. Об этом говорили в новостях.

— А тебя вообще не спрашивали! — гаркнул Минору и со злости изо всех сил пнул стул, так что тот перевернулся и с грохотом упал.

Такегами не двинулся с места. Он продолжал сидеть и молча наблюдал за происходящим, будто не собираясь вмешиваться. Вместо него вмешалась Рицуко Кавара:

— А ну прекратите! Перестань, Минору, прошу тебя! — Она бросилась к «брату», обняла его и, давясь слезами, проговорила: — Не обращай на нее внимания — не позволяй ей манипулировать тобой! Ей нравится мучить людей — такая уж она уродилась, не стоит ей подыгрывать.

— Если уж речь зашла об игре, то ты тоже мастерски играешь свою роль, — парировала Йоши. — Строишь из себя наивную дурочку. Ах, вы только посмотрите, что за ангел наша Казуми! Как мастерски она льет крокодиловы слезы и изображает саму невинность!

Рицуко бросилась на обидчицу, явно собираясь ее ударить. Тут Такегами понял, что пришло его время, и сказал:

— Найденная куртка испачкана кровью. Скорее всего, это кровь господина Токороды.

Рицуко тут же опомнилась, оставила Йоши в покое и вернулась на свое место. Минору поднял упавший стул, с грохотом поставил его и тоже сел.

— Я думаю, это наверняка кровь Токороды, — задумчиво повторил Такегами. — Его ведь ударили ножом двадцать четыре раза, если вы помните.

— Где… ее нашли? — дрогнувшим голосом спросила Рицуко.

Вместо того чтобы ответить, Такегами опять в упор поглядел на Минору.

— Я вам уже говорил, что мне ничего об этом не известно! Хватит на меня пялиться! — Минору опять занял оборонительную позицию и явно намеревался сражаться до конца.

— Я не «пялюсь», как ты выражаешься, и не подозреваю никого конкретно.

Такегами откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и посмотрел на всех троих допрашиваемых по очереди.

— У криминалистов есть такое выражение: «разговорить улики». Может, слышали? — спросил он. — Да будет вам известно, что улики и впрямь умеют говорить, да еще как. О чем они только не рассказывают нашим экспертам! Теперь, когда куртка у нас, мы быстро доберемся до убийцы.

Кто-то громко сглотнул.

— Однако вы можете помочь нам и сэкономить наше время. Если кто-нибудь хочет мне еще о чем-нибудь сообщить, сейчас самый подходящий момент. — Такегами взглянул на часы. — Жду ровно три минуты.

Минутная стрелка только что миновала двенадцать. «Что ж, тем легче засечь время».

В кабинете повисло тягостное молчание.

— П-почему вы спрашиваете нас всех троих сразу? — спросила Рицуко дрожащим голосом. — Зачем вам эта очная ставка?

Такегами снова посмотрел на часы:

— Тридцать секунд прошло.

Минору скорчил такую физиономию, что Такегами едва не рассмеялся.

— Эй, вы что? Вы за кого нас принимаете? Думаете, мы втроем замочили Токороду?

— Чушь какая! — крикнула Рицуко и в ужасе обхватила голову руками. — Неужели вы правда так думаете? И поэтому вы вызвали нас сюда всех разом?

— Шутки в сторону, офицер! — рявкнул Минору. — Кончайте уже этот спектакль! Вы все тут в полиции окончательно сдурели!

Такегами не сводил глаз с циферблата:

— В вашем распоряжении еще минута.

Казуми Токорода сидела неподвижно, прикрыв ладонью рот.

— Это что, правда? — спросила она, не убирая руки ото рта.

Тикако ответила не сразу, и тогда Казуми кинулась к ней и схватила ее за руку:

— Скажите же, неужели это правда? Куртку действительно нашли?

— Да, похоже на то, — невозмутимо ответила Тикако. — Нам недавно об этом сообщили.

— Ту самую куртку, в которой был убийца, когда совершал преступления?

— Да, она вся в крови.

Офицер Футигами подошла к девушке и заботливо спросила:

— Казуми, что с тобой?

— Мне… нехорошо…

Казуми тяжело опустилась на стул. Челка упала на глаза.

— Я просто представила… кровь… Какой ужас… Когда это случилось? В новостях уже говорили об этой находке?

— Думаю, телевизионщики сейчас как раз готовят репортажи о происшедшем для вечерних новостей.

Неподвижным бессмысленным взглядом Казуми уставилась в пространство перед собой. Потом, словно приняв какое-то решение, она быстро поднялась, сделала несколько шагов по комнате, но ноги у нее подкосились — девушка присела и схватилась за голову:

— Мне плохо… Сейчас стошнит…

Тикако склонилась над ней, принялась гладить по спине, ладонью чувствуя сбивчивый ритм дыхания несчастной. Чего бы сейчас не отдали полицейские, чтобы узнать, какие мысли роятся в голове этой хрупкой девушки, какие чувства ее терзают!

Казуми, однако, явно предпочитала держать свои соображения при себе. Она сидела на корточках, тяжело дыша и закрыв лицо руками. Ей нужно было во что бы то ни стало собраться с силами. Тикако хотела предложить ей сознаться прямо сейчас, мысленно убеждала: «Хватит уже! Не надо все еще осложнять! Игра окончена».

Прошло около минуты. Наконец Казуми поднялась, взяла сумочку и сказала офицеру Футигами:

— Мне нужно в туалет.

— Ты помнишь, куда идти, или тебя проводить?

Девушка возмущенно вскинула брови и довольно резко ответила:

— Обойдусь без конвоя!

Казалось, она готова закричать.

Офицер Футигами удивленно уставилась на нее и сделала успокаивающий жест. Осознав свою ошибку, Казуми смутилась:

— Ой, простите.

— Ничего. Дамская комната в конце коридора, за углом, справа.

— Да, я помню.

За дверью раздался удаляющийся неровный стук каблучков.

— Как-то это все жестоко, — пробормотала Футигами, опустив глаза в пол.

Тикако сидела молча и ждала, что еще скажет собеседница, но фраза осталась без продолжения. Поразмыслив, Футигами сказала:

— Прости, кажется, я не должна была этого говорить.

— Да ладно, у меня тоже паршиво на душе от всего этого.

Тикако поднялась, кивнула Футигами и вышла в коридор, услышав, как ее партнерша говорит в микрофон:

— Казуми отправилась в дамскую комнату, детектив Исидзу за ней проследит.

Тикако сегодня специально надела тапочки на резиновой подошве, чтобы можно было передвигаться бесшумно. Единственным звуком, который сейчас нарушал тишину в коридоре, был громкий взволнованный стук ее собственного сердца.

Не дойдя до дамской комнаты, Тикако на всякий случай остановилась возле двери той каморки, в которой Такегами проводил рекогносцировку около часа назад. Прислушалась. Разумеется, в незнакомом здании Казуми вряд ли решилась бы спрятаться за первой попавшейся дверью, но на всякий случай требовалось все проверить. В каморке было тихо. Тикако отправилась дальше.

Туалеты на этом этаже были небольшие. Раковины находились почти у самых дверей, а чуть дальше — пара кабинок. Тикако ожидала найти Казуми в одной из них, но сначала прошла на лестницу проверить, нет ли там девушки. Лестница оказалась пуста, только откуда-то снизу доносился громкий шум голосов. Там — управление дорожной полиции, полно инспекторов в форме, снующих туда-сюда. Вряд ли Казуми решится туда пойти.

Вернувшись к двери дамской комнаты, Тикако прислушалась. Изнутри не доносилось ни звука. Она немного приотворила дверь и заглянула внутрь. Из кабинки справа послышался знакомый голос:

— В любом случае нам не о чем беспокоиться, понял? — Казуми говорила с кем-то по телефону. Она явно спешила закончить разговор, но при этом очень хотела успокоить и приободрить собеседника. — Ты в магазине? Если увидишь новости, старайся держать себя в руках и не показывай виду, что тебя это касается. Говорю тебе, все будет нормально. Обещаю. Понял меня? Ты понял? Послушай, не делай глупостей, пожалуйста. Держись, ладно? — Голос девушки дрожал — она была готова заплакать. — Обещаешь? Полицию я беру на себя, не беспокойся. Они ни о чем не подозревают. Я уверена. Они думают, это сделали те трое. Да, меня сюда вызвали для опознания возможных преступников. — Казуми старалась говорить тихо, но от волнения не могла себя контролировать.

«Это жестоко. Пожалуй, да, — думала Тикако. — Но ведь убиты два человека. Разве двойное убийство — это менее жестоко?»

Если сейчас не принять меры, могут еще погибнуть люди. Тикако вдруг вспомнила тонкие пальчики Казуми, энергично набирающие сообщения… Есть ли другой способ противостоять злобе и ненависти этой девушки?

«Что более, а что менее жестоко?»

Тикако мысленно адресовала этот вопрос Накамото. Она представляла его не лежащим в реанимации без сознания, а таким, каким он был при их первой встрече, когда их представили друг другу в управлении на том совещании, где Накамото впервые озвучил свою теорию. «Браво! — восхищенно подумала она тогда, выслушав его. — Отличный план!» Что изменилось с тех пор?

Убедив себя таким образом в собственной правоте, Тикако аккуратно прикрыла за собой дверь дамской комнаты и отправилась обратно.

— Казуми говорит по телефону, — раздался в наушниках у Такегами знакомый голос Тикако. — Вне всяких сомнений, она рассказывает о случившемся. Все идет точно по сценарию Накамото.

Такегами нахмурился, и все трое допрашиваемых тут же, как по команде, выпрямились и уставились на него.

— Я отправила офицера Футигами проследить за дверью в туалет. Когда они с Казуми вернутся, я дам вам знать.

Такегами развернулся лицом к зеркалу и одобрительно кивнул, а потом сказал Токунаге:

— Свяжись с Тории. Надо сообщить ему, что Казуми Токорода сейчас говорит по телефону.

Тории ответил сразу:

— Это ты, Гами?

— Что там у тебя?

— Объект скрылся в служебном помещении и пока не выходил оттуда. Насколько я понял, ему кто-то позвонил и он ушел поговорить по телефону.

— Ему позвонила Казуми. Из служебки есть другой выход?

— Не беспокойся, все под контролем. В этом магазине стены стеклянные, так что ему негде спрятаться — он от нас не уйдет.

— Смотрите не вспугните его.

— Мы сама незаметность.

— И никакой самодеятельности! Поосторожнее там с ним.

— Гами! — возмутился Тории. — За кого ты меня принимаешь? Я уже многому научился на горьком опыте. Можешь на меня положиться.

— Смотри у меня! Если мы из-за тебя запорем это дело сейчас, когда оно уже почти выгорело, как мы потом будем смотреть в глаза Накамото? — Такегами повесил трубку и отер пот со лба. — Похоже, нервы сдают — я весь в испарине, — пожаловался он Токунаге.

— Да ладно, пока держишься молодцом. Человек-кремень!

— Ты все шутишь! Как только тебе удается сохранять душевное равновесие!

— А мне-то что? У меня в этом спектакле роль даже не второго, а самого что ни на есть заднего плана. — Улыбнувшись, Токунага посмотрел на Такегами. — А здорово Накамото это все придумал, правда, Гами?

— Похоже на то.

— Все прошло как по маслу. Удивительно, насколько предсказуемы современные дети!

— Потому что, в конце концов, что бы там они ни натворили, они все-таки дети.

Токунага наморщил нос и спросил:

— Детей вроде обижать нехорошо? А мы тут, можно сказать, организовали избиение младенцев.

Такегами ничего не ответил. Глядя на его помрачневшее лицо, Токунага сказал:

— Я зря это сказал. Прошу прощения.

— Проехали. Главное сейчас — довести дело до конца.

Такегами оглянулся на троицу, сидевшую у стола. Три пары глаз, серьезных и усталых, смотрели на него.

Глава 14

Казуми Токорода вернулась в комнату за зеркалом, громко хлопнув дверью. Офицер Футигами вела ее под руку, а девушка вырывалась и всячески выражала недовольство.

— Тебе лучше? — спросила Тикако.

— Я хочу домой, — заныла Казуми, избегая смотреть ей в глаза. — Я хотела пойти домой, но ваша коллега не пустила меня!

Тикако приобняла девушку и попыталась усадить ее на стул, но та ни в какую не хотела повиноваться:

— Говорю вам, с меня хватит! Я не могу больше на это смотреть!

— Почему? Что случилось? — Тикако испытующе заглянула ей в глаза. — Из-за чего ты так расстроилась?

Заботливый и в то же время настойчивый тон Тикако в конце концов подействовал на Казуми. Она немного успокоилась и расслабилась.

— Я плохо себя чувствую, меня подташнивает. Мне надо домой. — На лбу у девушки выступили капельки пота. Руки дрожали. — Я представила себе куртку, измазанную в крови, — и мне стало плохо. Дышать нечем. Не могу здесь больше находиться!

— Хорошо, я сейчас пошлю за твоей мамой. Она придет, и вы вместе отправитесь домой.

— Не надо ее звать!

— Я схожу за госпожой Токорода, — участливо предложила Футигами и вышла в коридор, словно радуясь возможности оставить Казуми и Тикако.

Молодой сотруднице наверняка было очень больно смотреть на все происходящее, и Тикако могла ее понять. Футигами действительно приходилось тяжелее всех, ведь она так много времени провела с Казуми и сделала все, чтобы заслужить расположение и дружбу девушки.

— Я вызову машину, и вас отвезут домой. Подожди немного.

Из кабинета для допросов донесся голос Йоши Мита. Казуми даже не взглянула в сторону зеркала: она встала лицом в угол, обхватив себя за плечи обеими руками.

Тикако решила понаблюдать за происходящим в кабинете для допросов.

— Итак, вы не добились от нас никаких признаний, — говорила Йоши. — Несмотря на это, вы все равно нас в чем-то подозреваете?

— Вы могли дать нам три минуты, три часа или три дня — нам вообще без разницы! — иронично заметил Минору, качая ногой. — Лично я знать ничего не знаю об этой куртке.

— Я тоже, — подхватила Рицуко.

— Наверняка у кого-нибудь еще были мотивы убить господина Токороду, — сказала Йоши. — Насколько я знаю, семейка у него та еще. Он мне говорил, что дома чувствует себя как в морозилке. — Женщина грустно вздохнула.

— Ну да, ну да… И именно поэтому ты решила, что Токорода разведется с женой ипредложит тебе руку и сердце, — поддел ее Минору. — Надо же быть такой идиоткой! Все женатые мужчины обещают своим любовницам золотые горы. В твоем возрасте пора бы уже об этом знать!

Йоши бросила на него гневный взгляд:

— Можно подумать, Токорода только мне жаловался на свое семейство! Вы ведь сами слышали, он всем нам об этом говорил тогда, в кафе.

— Ну и что, что говорил. Лично мне гораздо лучше запомнились твои душещипательные истории о том, как тяжело быть одинокой и никому не нужной.

— Прекрати издеваться надо мной!

— А не то что? Что ты мне можешь сделать?

Такегами взял со стола стопку документов и грохнул ими об стол, а потом сделал вид, что просто выравнивает таким образом края папок.

Минору кивнул в его сторону:

— Гляди, ты даже господина офицера вывела из себя!

— Я хочу, чтобы вы кое-что уяснили. — Йоши приподнялась со стула и подалась в сторону Такегами, видимо таким образом пытаясь привлечь к себе его внимание. — Рёсукэ Токорода очень страдал от одиночества. Я тоже чувствовала себя никому не нужной, поэтому мы с ним отлично понимали друг друга. Наша игра в «семью» много значила для нас. Мы воспринимали ее всерьез.

Минору отчаянно замотал головой, но Йоши продолжила, не обращая на него внимания:

— Рёсукэ был очень несчастен. Его дочь и жена не понимали его. Он жаловался мне, что его семейная жизнь напоминает ему бесконечный спектакль, а ему давно надоело притворяться. Он говорил, что не знает, для чего и как ему жить дальше. Господин Токорода относился ко мне с особенной теплотой, у нас с ним были очень близкие отношения, потому что я была Мамой в его виртуальной семье. А эти двое разозлились на меня, когда поняли, что Папа стал уделять им меньше внимания после того, как я появилась на сайте и в его жизни.

Рицуко толкнула Минору локтем в бок:

— Во дает! Похоже, у нашей Мамы крыша окончательно съехала. Это ж надо нести такую чушь!

— Замолчи, маленькая дрянь!..

С перекошенным от злости лицом Йоши метнулась к Рицуко. Громко заскрежетали по полу ножки металлических стульев.

Минору вскочил, чтобы разнять Маму и Сестру.

— Немедленно прекратите! — крикнул Такегами.

Все трое замерли на месте. В кабинете стало совсем тихо.

И вдруг из угла раздался громкий стук — это детектив Токунага уронил ручку. Он виновато посмотрел на всех, извинился и полез за ней под стол.

Потом в кабинете повисло неловкое молчание. Рицуко Кавара по-детски хихикнула.

— Этот следователь такой забавный! — сказала она Минору. — Просто клоун какой-то!

На несколько мгновений опять воцарилась тишина, которую вскоре нарушил вой далекой сирены. Звук постепенно усиливался, — видимо, полицейская машина направлялась в участок из Сибуи. Автомобиль остановился под окнами, сирена затихла.

— Похоже, произошло очередное преступление? — осведомилась Рицуко. — Весело тут у вас, я гляжу. Может, уже отпустите нас и займетесь чем-нибудь другим?

— Точно, — поддержал ее Минору. — Теперь, когда у вас есть куртка, что вам надо от нас? Вы же сами сказали, что эта новая улика поможет вам очень быстро найти настоящего преступника.

Детектив Токунага набрал какой-то номер и спросил:

— По какому поводу, собственно, сирена? Мы тут едва не оглохли. — Выслушав краткий ответ, он сказал: — Все понятно. — Потом Токунага положил трубку и сказал Такегами: — Они уже здесь.

— Кто они? — не унималась Рицуко. — Какие еще преступления вы расследуете, господин офицер? Вы специализируетесь на убийствах?

— К вашему делу это отношения не имеет, — ответил Такегами. — Неужто убийства Рёсукэ Токороды вам недостаточно? Сейчас в первую очередь необходимо отыскать виновного в этом преступлении.

Йоши довольно манерно положила ногу на ногу и сказала:

— Если хотите знать мое мнение, то лично я думаю, что Рёсукэ убила жена. — Она вдруг посерьезнела и продолжила с явной злобой в голосе: — Наверняка его зарезала жена. Больше некому. К тому же свидетели, кажется, сообщали, что с места преступления доносились женские крики.

— Сообщали, — подтвердил Такегами. — И вы всерьез в это верите?

— Да, верю, — коротко ответила Йоши и посмотрела в потолок. — Кто еще, кроме жены, мог так сильно ненавидеть господина Токороду и Наоко Имаи, чтобы решиться на столь ужасное преступление? Мне кажется, больше ни у кого мотива не было.

— Так уж и ни у кого?

— Господин офицер, я понимаю, что вы сочувствуете этой женщине, потому что ее муж ей изменял и, в общем, сам в какой-то степени оказался виноват в случившемся. Однако мне кажется, что, когда брак разваливается, обе стороны несут за это одинаковую ответственность.

— Лично я тоже не считаю, что Токорода сам был во всем виноват, — вмешался Минору.

Не обращая внимания на его комментарий, Йоши продолжала свой монолог, глядя прямо в лицо Такегами:

— Точно вам говорю: Токороду убила жена. Сначала она задушила Наоко Имаи, а потом поквиталась с мужем, зарезав его ножом. Судя по тому, что она нанесла ему так много ран, наверняка она была вне себя от злости.

— Вам не кажется, что, если бы госпожа Токорода решила убить мужа, она, скорее всего, сделала бы это дома?

— Вовсе не обязательно. Может, она следила за мужем, а когда он остановился у стройплощадки, воспользовалась моментом и напала на него. Совершив убийство, эта злодейка кинулась домой — там ведь совсем недалеко. Говорю вам, она запросто могла это все провернуть.

— Пожалуй. Однако, насколько я понимаю, ваша гипотеза целиком основывается на предположении, что госпожа Токорода была не в себе и действовала в состоянии аффекта, так?

— Не совсем. Моя гипотеза подтверждается фактами. — В голосе Йоши зазвучали металлические нотки. — Господин Токорода рассказал нам кое-что на семейном совете. Эти двое там тоже были, так что они подтвердят. — Йоши кивнула в сторону Казуми и Минору. — Папа тогда сообщил нам, что за ним следят.

— Следят? — Лицо у Такегами вытянулось от удивления.

— Да, он сказал, что повсюду чувствует за собой слежку и подозревает в этом собственную дочь.

— Казуми?

— Да. Токорода назначил нам встречу третьего апреля на два часа, потому что как раз в это время и в этот день у его дочки в школе был какой-то серьезный экзамен, который она ни за что не могла пропустить, а значит, не смогла бы увязаться за ним.

Рицуко и Минору переглянулись.

— Это правда? — спросил Такегами.

— Вообще, да, — сказал Минору.

— Папа упоминал об этом, — подтвердила Рицуко. — Когда мы встретились на станции, он очень нервничал. Он тогда сразу нам пожаловался, что дочь везде ходит за ним хвостом и он не знает, как от нее отвязаться. Ему очень не хотелось, чтобы Казуми видела нас вместе.

Рицуко в задумчивости посмотрела на руки:

— Помню, я тогда подумала: «Похоже, Папе приходится несладко с такой чокнутой дочуркой». Девица реально не в себе?

Такегами проигнорировал ее вопрос и снова обратился к Йоши:

— Допустим, Казуми Токорода действительно следила за отцом. Это ее личное дело. Не понимаю, почему это дает вам основания подозревать ее мать в убийстве ее отца?

— Ну как же вы не понимаете! — раздраженно сказала Йоши. — Госпожа Токорода наверняка заставила дочь следить за мужем!

— Прямо скажем, далеко идущее умозаключение!

— Если вы всерьез так считаете, то вы плохо знаете женщин. Госпожа Токорода, скорее всего, давно знала, что муж ей изменяет. В глубине души она терпеть его не могла, хотя и продолжала прикидываться всепрощающей дурой. Имидж доброй самаритянки не позволял ей самостоятельно вести слежку за супругом, так что пришлось ей натравить на него дочку. — Йоши была явно убеждена в собственной правоте. Она, по-видимому, давно все обдумала и теперь уверенно излагала собственную версию: — Малышка Казуми стала орудием мести в руках матери. В таких делах дочки всегда заодно с мамами. Наверняка девочка не гнушалась также читать папины письма и копаться в его компьютере. Господин Токорода говорил мне, что давно подозревает это, но не делает ничего, чтобы ее остановить, потому что ему интересно наблюдать реакцию дочери. Он слишком много позволял своей малышке Казуми.

Как бы не веря собственным ушам, Такегами спросил:

— То есть вы утверждаете, что Казуми Токорода давным-давно знала о том, что у ее отца есть виртуальная семья в Интернете?

Йоши торжествующе посмотрела на него и сказала:

— Да, утверждаю. И именно поэтому господин Токорода так тщательно выбирал время и место нашей встречи: он не хотел, чтобы его дочь или жена помешали нам увидеться. Казуми Токорода знала о нашем существовании и наверняка была не в восторге от происходящего.

— Это ложь!

В какой-то момент Казуми повернулась лицом к двустороннему зеркалу и наблюдала за допросом. Она по-прежнему стояла, обхватив плечи руками, словно ей было холодно. На шее у нее лихорадочно пульсировала жилка.

— Это наглая ложь! — повторила девушка и отчаянно замотала головой, так что ее блестящие каштановые волосы разметались во все стороны. — Она лжет!

— Успокойся, Казуми…

— Я ничего не знаю… То есть не знала… Лгунья, лгунья!

— Давайте-ка обсудим этот момент поподробнее. — Такегами медленно поднялся со стула, оперся о стол и посмотрел на сидящих перед ним членов виртуальной семьи. — Да, у Рёсукэ Токороды была дочь по имени Казуми. Настоящая дочь, его плоть и кровь.

Минору закусил губу и уставился прямо перед собой немигающим взглядом. Рицуко внимательно смотрела на Такегами. Йоши, презрительно фыркнув, отвернулась к окну.

— Итак, Казуми следила за виртуальной семьей, которую ее папа завел в Интернете. Она следила за всеми вами — ее отец вам об этом рассказал, так?

Рицуко кивнула.

— И насколько я понимаю, господин Токорода не делал ничего, чтобы скрыть от дочери правду о своем новом увлечении, потому что его интересовала ее реакция. Так было дело?

Рицуко снова кивнула и опустила глаза.

— Кроме этого, господин Токорода признался вам, что его семейная жизнь не сложилась, потому что жена и дочь не понимают его и кажутся совсем чужими, так что он обречен страдать от одиночества. — Выдержав небольшую паузу, Такегами подвел итог: — Лично мне кажется, что все приведенные факты подтверждают одно: господин Токорода был безответственным эгоистом.

Йоши нервно моргнула, сердито поджала губы и опять отвернулась.

— Разумеется, — продолжал Такегами, — нам с вами трудно определить, где там была причина, а где — следствие: то ли господин Токорода так часто ходил налево, потому что его семейная жизнь не задалась, то ли его отношения с близкими никак не ладились как раз из-за того, что он так часто ходил налево. Возможно, он искал себе идеальную спутницу жизни в Интернете, а потом решил создать виртуальную семью. Кто его знает, из-за чего все так вышло. Вероятно, все герои этой драмы так или иначе виноваты в случившемся, а может быть, никто не виноват. Как посмотреть.

— Я… — хотела было что-то сказать Рицуко, но вдруг осеклась и замолчала.

— Быть может, Рёсукэ Токорода понятия не имел, какую боль он причиняет жене и дочери. Мы часто раним близких, сами того не замечая.

— Почему вы считаете, что завести виртуальную семью было так уж жестоко и гадко со стороны господина Токороды? — сердито спросила Йоши. — Мы ведь никогда не стремились заменить ему настоящую семью. Это была лишь игра, не более того. Мы общались в основном в Сети, изображали идеальных родителей и детей, никому не мешали, радовали друг друга — что в этом плохого?

Такегами медленно кивнул:

— В том, что вы делали, действительно вроде бы не было ничего эгоистичного и жестокого. Каждый может немного пофантазировать и порадовать себя и других — почему нет?

— Тогда в чем, собственно, дело?

— Дело в том, что, когда фантазии вторгаются в настоящую жизнь, это может быть опасно.

Йоши презрительно усмехнулась, а Рицуко опустила голову.

— В тот момент, когда господин Токорода узнал, что дочь в курсе его затеи, он должен был прекратить игру. Но он этого не сделал. Ему нужно было спустить все на тормозах — вы понимаете, что я имею в виду? Во время вашего сборища, глядя вам всем в лицо, господин Токорода должен был попрощаться с вами, а не усугублять сложность ситуации, ставя на карту будущее своей реальной семьи ради семьи виртуальной и хорошо зная, что его дочь Казуми следит за его перепиской и наверняка очень переживает по поводу происходящего. — Такегами обратился к Рицуко Кавара: — Казуми Токорода — почти ваша ровесница. Вам об этом известно?

Рицуко не ответила.

— Когда на семейном совете господин Токорода рассказал вам о дочери, неужели вы о ней не подумали? Неужели ваша игра в идеальную «семью» была вам так дорога, что ради нее вы могли пожертвовать благополучием человека? Не пробовали поставить себя на место Казуми Токорода?

— Но я…

— Вы, помнится, говорили, что безразличие родителей вас сильно ранит? — продолжал наседать Такегами. — Представьте, что папа и мама не просто игнорируют вас, а еще и играют в дочки-матери с какими-то абсолютно чужими людьми. Как вам такое понравится? Вас это не ранит? Не разозлит?

Тут вдруг вмешался Минору:

— Именно поэтому я и решил, что с меня хватит.

Такегами молча посмотрел на него. Парень, по-видимому, не хотел отводить взгляд, но в конце концов не выдержал и опустил глаза.

— Мне стало казаться, что все эти игры до добра не доведут.

— Вы поделились своими соображениями с господином Токородой?

— Нет.

— Почему?

— Да кто я такой, чтобы лезть к нему со своими советами?

— Кто такой? Разве вы с ним не были Отцом и Сыном в вашей виртуальной семье?

Минору потер подбородок и усмехнулся:

— «Семья», скажете тоже!

Парень произнес слово «семья» так, будто выругался.

— Мы никогда не были семьей — просто играли в глупую игру и получали в результате то, чего хотели.

— Как это?

— Ну, мы так развлекались. Мы заходили на сайт и веселились, а заодно радовали друг друга. Я всегда мечтал иметь сестру — не важно, старшую или младшую. И мне хотелось, чтобы отец хоть иногда разговаривал со мной. Все это я получил на нашем сайте. — Минору немного помолчал, потом продолжил упавшим голосом: — Я и представить не мог, чем это кончится. Ну и влипли же мы! Не зря мне давно хотелось прекратить все это… — Последние слова прозвучали совсем еле слышно.

— А вы, Рицуко? — обратился Такегами к девушке. — Если не ошибаюсь, вы продолжали писать Папе после семейного совета? Вы не хотели выйти из игры?

— Не хотела… Наша семья была очень важна для меня…

— Ага, вот, значит, как… — задумчиво повторил Такегами.

— Да, очень важна, потому что в реальной жизни родители никогда не обращали на меня внимания. Вы ведь знаете, мне не слишком повезло с семьей…

— И вы никогда не ставили себя на место Казуми Токорода?

Рицуко поправила волосы и помотала головой:

— Казуми была вне игры. Я никогда в жизни ее не видела, мне было все равно, есть она или нет. Может, ее вовсе и на свете не существовало?

— Но ведь господин Токорода рассказывал вам о своей дочери.

— Откуда мне было знать, правду он говорит или нет? В Интернете люди чего только не придумывают! Там никому нельзя верить. И даже после личной встречи с ним ничего особо не изменилось: я все так же никакого понятия не имела о его настоящей жизни. Так что какая мне разница?

— Вы всерьез решили, что господин Токорода вам лжет?

— Да… Наверное, мне было приятнее думать, что он лжет. Не знаю, почему я так решила…

— Каждый член вашей псевдосемьи старался держать остальных на расстоянии, чтобы не отрезать себе пути к отступлению. Как вы думаете, такова в принципе специфика всех интернет-знакомств?

— Кажется, вы ярый противник Интернета, господин офицер? — встряла Йоши. — Осмелюсь заметить, что отношения, завязавшиеся в Интернете, ничуть не менее ценны, чем реальные отношения между людьми. Далеко не всегда сетевые знакомства основаны на лжи и обмане. Тот факт, что люди не видят лиц друг друга при общении и ничего не знают о социальном статусе своего собеседника, позволяет им раскрываться, быть искреннее и откровеннее, чем в обычной жизни. В Интернете мы можем гораздо лучше узнать друг друга, и на основе этого знания может вспыхнуть настоящее чувство, самая что ни на есть подлинная любовь!

— Кому ты рассказываешь эти сказки? — съязвил Минору.

— А тебя вроде вообще не спрашивали! — огрызнулась Йоши. — Может, ты в Интернете только забавляешься, но я не такая пустоголовая, как ты!

— Кто из нас в Интернете больше забавляется — это еще вопрос. А что до пустоголовости, то, мне кажется, в этом качестве, мадам, вы меня превосходите. И вообще, не смейте мне хамить!

Йоши изо всей силы ударила кулаком по столу:

— Опять ты начинаешь? Какая я тебе «мадам»? Хватит меня так звать, у меня, вообще-то, есть имя!

— А почему это я не могу так вас звать? Положим, вы не замужем, но зато в годах. Разочарованная и одинокая мадам — вот вы кто. И за каждым вашим словом и поступком стоит сексуальная неудовлетворенность и дикое отчаяние.

— Что ты можешь знать об отчаянии? — истерично закричала Йоши. — Циники вроде тебя превращают в ад жизнь несчастных женщин вроде меня. Вам бы только поглумиться над нами, поиздеваться, потому что у нас нет мужей и детей. Мы одиноки, значит, нас можно за людей не считать, так, что ли? Ты даже представить себе не можешь, каково приходится несчастным старым девам! Так что не смей говорить о том, чего не знаешь, понял?

Брызги ее слюны долетели до Такегами.

— Да, реальность такова, и, могу сказать положа руку на сердце, эта реальность мне давно осточертела! Но ведь никуда не денешься: надо продолжать жить, надо ходить на работу, чтобы заработать себе на хлеб. Многие коллеги смотрят на меня косо и перешептываются за спиной. Но мне приходится терпеть, потому что мне нужна эта работа. У меня нет другого выхода!

Рицуко смотрела на Йоши во все глаза, словно онемев от удивления.

— Мне нужна была хоть какая-то отдушина. Именно поэтому я так увлеклась этой игрой в «семью». Быть Мамой если не в реальной жизни, то хотя бы в Интернете — разве это не прекрасно? Моя жизнь сразу переменилась: мне было достаточно общаться в Интернете, чтобы чувствовать, что я не одна, и быть по-настоящему счастливой!

Вот почему переживания Казуми Токорода ее нисколько не беспокоили. Как Йоши могла жалеть ее, если даже не вспоминала о ее существовании? Когда общения с господином Токородой в Интернете стало недостаточно, женщина попыталась сблизиться с ним в реальной жизни.

— Я знаком лишь с очень немногими членами интернет-сообщества, а потому не могу сказать, насколько нормальным можно считать ваше поведение, — тихо сказал Такегами.

Йоши покраснела.

— Я только знаю, что, если ситуация этому благоприятствует, многие люди охотно сближаются друг с другом, общаются, проводят время вместе. Думаю, в Сети происходит то же самое: в виртуальной реальности, так же как в настоящей жизни, есть место для правды и лжи. Я готов за это поручиться.

Йоши промокнула платком глаза и сказала уже гораздо менее уверенным голосом:

— В наших отношениях не было лжи.

Минору и Казуми хранили молчание.

— Только представьте, что до убийства господина Токороды его дочь Казуми выследила бы вас и захотела бы встретиться с вами, — задумчиво проговорил Такегами, поправляя указательным пальцем очки. — Что бы вы ей сказали?

Некоторое время никто не решался ответить. Потому Рицуко заговорила:

— Вы хотите сказать, что у господина Токороды на самом деле была дочь?

— Была и есть. Самая что ни на есть настоящая — из плоти и крови.

В комнате опять повисло гнетущее молчание.

Такегами подождал, пока секундная стрелка не сделает полный оборот на циферблате, потом глубоко вздохнул и устало сказал:

— Спасибо вам всем за то, что пришли. Вы нам очень помогли. Теперь вы можете идти — на сегодня все свободны.

Казуми Токорода плакала навзрыд. Слезы текли по щекам: соленые ручейки стремительно догоняли друг друга. При этом девушка по-прежнему стояла неподвижно, обхватив плечи руками, а слезы капали на пол, иногда падая прямо на носки ее лакированных туфель. Возможно, бедняга сама не замечала, что плачет.

— Казуми…

Тикако тронула ее за плечо. Губы девушки дрогнули, рот скривился от рыданий. «Что-то она сейчас скажет? Вот бы она наконец сказала то, чего все так от нее ждут. Поскорей бы все это кончилось», — молилась про себя Тикако.

Однако единственное признание, которого она дождалась от Казуми, было:

— Я хочу домой.

Тикако вдруг поняла, как сильно она устала. Ее взгляд на мгновение омрачился.

— Можешь подождать здесь еще минутку? — попросила она.

— Нет, я хочу домой, — упрямо повторила Казуми.

— Ты должна еще кое-кого увидеть.

Оставив девочку одну, Тикако отправилась в кабинет для допросов. Миссия ей предстояла не из приятных: ноги словно налились свинцом, плечи ссутулились.

Увидев на пороге Тикако, Такегами потянулся к кнопке под столом, чтобы отключить микрофон. Женщина грустно покачала головой.

— Пригласите его, — коротко сказала она и вернулась к Казуми.

Такегами кивнул Токунаге, и тот тут же потянулся к телефону, но, прежде чем поднять трубку, немного помедлил, потом, будто окончательно приняв решение, набрал номер. Выражение лица у него при этом было самое скорбное. Такегами вдруг вспомнил недавнюю реплику коллеги насчет того, что «детей обижать нехорошо».

«Ты абсолютно прав, друг мой Токунага, — подумал Такегами, — но такая уж у нас работа: обижать чужих обидчиков, призывать их к ответу, даже если эти обидчики — дети».

Задержанный выглядел гораздо более расстроенным, чем можно было ожидать. Сопровождавший его Тории поддерживал его, помогая идти. Парень был почти на голову выше Тории, хотя того никто не считал низкорослым. На голове великана топорщилась обильно залитая гелем копна каштановых волос, крашенных почти в тот же цвет, что и у Казуми. Запнувшись одной ногой за порог, парень едва не растянулся у входа в кабинет, но в последний момент сумел сохранить равновесие.

Такегами поднялся ему навстречу и поздоровался:

— Исигуро? Татсуя Исигуро, если не ошибаюсь?

Юноша кивнул. Его нижняя челюсть безвольно отвисла, глаза покраснели, и время от времени он ударял себя в бок кулаком, видимо, чтобы не расплакаться.

— Мы благодарны вам за то, что вы решили прийти к нам.

Татсуя сгорбился и как-то неопределенно мотнул головой: не то в знак согласия, не то наоборот, а может, просто от смущения или отчаяния. До сих пор задержанный не сказал ни слова, а потому невозможно было судить о том, что у него на уме.

— М-мне надо видеть Казуми.

Его голос дрожал от такой неподдельной боли и такого искреннего волнения, с какими Такегами за весь сегодняшний день, пожалуй, еще не сталкивался.

— Отведите меня к ней. Она ведь здесь? Нам надо поговорить. Дело в том, что мы с ней…

— Неправда! Он лжет! — закричала Казуми Токорода.

Уже в который раз за день она обвиняла других во лжи. Неправда, неправда, неправда! Казуми казалось, что вокруг сплошной обман. Все ее предали, никому нельзя доверять. Тикако уже не пыталась ее переубеждать. Она только наблюдала за девочкой, стараясь ни на минуту не спускать с нее глаз.

— Зачем?.. — бормотала Казуми, прислонившись к зеркалу. — Зачем ты это сделал? Ты ведь обещал не сдаваться! Ты мне сам сказал… Что произошло?

Она изо всех сил ударила по зеркалу кулаком. Потом еще раз. И еще.

Тикако подбежала к Казуми и оттащила ее вглубь комнаты. Казуми принялась сопротивляться, пытаясь снова дотянуться до стекла.

Между тем Татсуя Исигуро услышал за стеной шум, подошел к зеркалу и положил большие ладони на его гладкую поверхность.

— Казуми… — Его голос, усиленный микрофоном, громко зазвучал в динамиках, установленных в соседней комнате. — Казуми, прошу, давай покончим с этим.

Его подруга не унималась, продолжая в ярости колотить все, что попадалось на пути: опрокинула стул, швырнула сумку в угол, потом попыталась вырваться из рук Тикако. Дверь открылась: на помощь женщине кинулся охранник, но Тикако взглядом велела ему не вмешиваться, обняла Казуми и изо всех сил прижала к себе.

— Хватит уже, — продолжал упрашивать подругу Татсуя, едва не плача. Он еще раз провел рукой по зеркалу, потом опустил голову и зарыдал. — Это не может так больше продолжаться, правда, Казуми? Пора положить этому конец. Давно пора.

Казуми еще некоторое время боролась с Тикако, намереваясь вырваться из ее объятий, но потом прекратила сопротивление и, кажется, сдалась. Она буквально выскользнула из рук Тикако, тяжело осела на пол, скрючилась, обхватив руками колени и спрятав лицо, будто стараясь стать как можно меньше и незаметнее.

Тикако опустилась на пол рядом с ней, обняла ее за плечи, как мать, которая хочет защитить свое дитя в момент апокалипсиса.

От кого: Казуми

4/04. 10:39

Тема: Давайте снова встретимся

Доброе утро! Интересно, вы уже проснулись или я сегодня встала раньше всех?

Вчера было так классно! Кстати, вы заметили компанию за соседним столиком? Они точно решили, что мы на самом деле семья! У них это было написано на физиономиях: «Какая до жути счастливая семейка!» Думаю, они нам страшно завидовали.

Так или иначе, теперь, когда мы все знакомы лично, стало еще забавнее. Нам, безусловно, нужно встретиться снова.

Глава 15

Казуми Токорода больше не плакала.

Ей не было дела ни до чего: она не обращала внимания ни на Тикако Исидзу, сидящую рядом, ни на сержанта Такегами — за столом напротив, ни на детектива Токунагу, чей профиль красиво вырисовывался на заднем плане, словно подтверждая слова Токунаги о его далеко не первостепенной роли в этой истории.

Казуми не хотела ничего видеть и слышать. Она уставилась в пространство перед собой пустым неподвижным взглядом. Руки, сжатые в замок, лежали у нее на коленях.

— Вы в порядке? — спросил Такегами, не зная, как начать разговор.

Что бы на его месте сейчас сделал опытный следователь? Как бы он спланировал дальнейший допрос? Такегами отлично знал, как правильно оформлять документы и раскладывать их по папкам. Он собаку съел на составлении оперативных следственных отчетов. Он умел правильно подавать заявления в суд по любым видам дел и досконально помнил все необходимые юридические формулировки. Но в кабинете для допросов Такегами чувствовал себя не в своей тарелке. В его голове роились вопросы, верные ответы на которые мог знать лишь тот, кто профессионально занимался следственной работой. Допросы не его стихия, не его сфера деятельности, и тут уж ничего не поделаешь. Верно говорят: старого пса новым трюкам не научишь.

Всего полчаса назад в этом же самом кабинете кипели нешуточные страсти: они витали в воздухе, обрушивались на Такегами и чуть ли не душили его, рвались прочь на свободу сквозь зарешеченные окна. Сейчас страсти улеглись, стихли и присмирели, словно обессилели. Такегами казалось, что они громоздятся у его ног, холодные и неподвижные, похожие на мертвых бабочек, оставивших свое предназначение — вечное непрестанное движение. Кабинет словно вдруг опустел, несмотря на присутствие в нем людей. Все замерли. Единственная оставшаяся в живых эмоция трепетала сейчас меж судорожно сжатых ладоней Казуми: девушка явно пыталась ее задушить, но Такегами искренне надеялся, что у нее ничего из этого не получится.

— Где Татсуя? — выдохнула Казуми, едва шевеля губами.

Выражение ее лица при этом ничуть не изменилось, так что Такегами сперва показалось, что этот вопрос ему послышался.

— Где Татсуя? — повторила девушка.

На этот раз Такегами заметил легкую дрожь ее ресниц. При этом Казуми по-прежнему не сводила глаз с собственных рук, словно задавала вопрос им.

Покосившись на Такегами, Тикако ответила:

— Он в соседнем кабинете.

Казуми словно не слышала ее — сидела, уставившись в пространство невидящим взглядом. Потом, не меняя ни позы, ни выражения лица, она сказала:

— Отпустите его.

Такегами подался вперед, немного приблизившись к девушке, и поинтересовался:

— Это почему?

— Потому что он тут ни при чем.

— Как это?

— Я его втянула в эту историю.

— Кажется, он другого мнения.

Казуми вдруг пристально посмотрела на него и спросила:

— В кабинете за зеркалом сейчас кто-нибудь есть?

— Нет, там сейчас никого.

— Так я вам и поверила! Полицейские всегда лгут.

— Это чистая правда. Можешь сама убедиться, если хочешь.

Во взгляде Казуми мелькнуло сомнение. Она пожала плечами. Такегами был честен с ней и знал, что ничем не рискует.

— Сходи и сама посмотри, — предложил он.

Тикако встала, чтобы проводить девочку, но та мотнула головой:

— Нет, не пойду. Так и быть, поверю вам на слово.

Казуми опять уставилась немигающим взглядом на скрещенные пальцы рук. «Интересно, что она там видит? — думал Такегами. — Если я туда загляну, может, и я что-нибудь рассмотрю?»

— Не лучше ли все-таки позвать сюда твою маму? — спросила Тикако.

Она с самого начала предлагала пригласить Харуэ Токорода присутствовать при допросе дочери, но девочка воспротивилась.

Вот и сейчас она раздраженно крикнула:

— Нет, не надо ее!

Она была уверена, что сама сможет со всем справиться.

Казуми обратилась к Такегами:

— Господин офицер…

— Да, я слушаю.

— Когда вы впервые заподозрили меня?

— Ты правда хочешь знать?

— Да, хочу, скажите, пожалуйста.

— Боюсь, ответ тебе может не понравиться.

— Ничего страшного. Да и вообще, какая разница? — Ее голос дрогнул и сорвался. — Мои чувства никогда никого не интересовали, так что я привыкла. Мне надо знать, где именно я ошиблась.

Тикако опустила глаза.

«Как же они похожи на маму и дочку!» — подумал Такегами.

— Мы почти с самого начала были в курсе того, что ты копалась в папином компьютере, — сказал он, — еще до того, как занялись проверкой винчестера.

Казуми наморщила нос. Если бы такое проделал взрослый человек, у него на носу потом надолго осталась бы морщинка, но юный возраст позволял девочке морщить нос безнаказанно, без всякого ущерба для состояния кожи.

— Помнишь, мы брали у тебя и у мамы отпечатки пальцев? Мы тогда проверяли личные вещи господина Токороды и искали на них отпечатки посторонних людей, возможно имевших отношение к преступлению, поэтому требовалась дактилоскопия членов семьи убитого.

— Да, помню. Мне тогда все пальцы перемазали черными чернилами, которые потом никак не смывались.

— Точно, эти чернила очень сложно оттереть. Наши отпечатки пальцев тоже проверяют на тот случай, если мы что-нибудь нечаянно заденем на месте преступления.

— Короче говоря, вы нашли кучу моих отпечатков на папином ноутбуке?

— Да. А еще мы узнали, что компьютер господина Токороды не был защищен никаким паролем. Все содержавшиеся в нем файлы были доступны кому угодно. Нам оставалось лишь сложить два и два, чтобы получить четыре.

Хотя на самом деле никто из следователей поначалу не заметил, что все персональные данные в компьютере убитого не защищены: кто бы мог подумать, что отец оставит ноутбук без пароля, зная, что его дочь следит за ним?

— Если честно, я не особо переживала из-за отпечатков пальцев, — спокойным голосом сказала Казуми. — Я думала, что, поскольку это наш домашний компьютер, наличие на нем моих отпечатков не вызовет подозрений.

— Все верно, поначалу ты была вне подозрений, потому что на самом деле в очень многих семьях родители и дети пользуются одним и тем же компьютером. Никто не считал тебя причастной к этому делу, так что до недавнего времени тебя даже не собирались вызывать на допрос в участок.

Эта фраза настолько удивила Казуми, что она подняла голову и вопросительно посмотрела на Такегами.

Полицейский заметил, что в ней произошла перемена: ее взгляд стал совсем другим, не таким, каким был днем, когда она впервые появилась на пороге кабинета для допросов. Казуми изменилась: в ее поведении теперь не чувствовалось того напряжения, в ее словах не было той невыносимой боли и усталости и, что самое главное, того неукротимого гнева, который тогда так поразил Такегами.

— Поначалу мы подозревали твою мать, но вскоре поняли, что она невиновна.

Казуми кивнула:

— Она говорила мне. Как-то раз мама сказала: «Полицейские думают, что это я убила твоего отца. Впрочем, я их не виню». В общем, помнится, она довольно спокойно к этому отнеслась.

— Видимо, так все и было. Мы подозревали госпожу Токорода, потому что в деле оказалась замешана Наоко Имаи.

— Но ведь вы ни разу не допросили маму.

— Нам этого не требовалось. У нас были показания свидетельницы преступления, госпожи Томико Фукада, — именно она позвонила в полицию и сообщила об убийстве. Ты не знакома с госпожой Фукада? Она живет неподалеку от вас.

— Нет, вроде бы… я ее не знаю.

— Ничего удивительного. В твоем возрасте у тебя несколько иной круг знакомств. Однако твои родители знали ее. Оказалось, что госпожа Фукада и твоя мать регулярно общаются. Даже в темноте и даже на большом расстоянии ваша соседка наверняка узнала бы госпожу Токорода, если бы увидела ее в ту ночь возле злополучного коттеджа.

— Вот оно что! — пробормотала себе под нос Казуми. — Как, оказывается, все просто.

— Кроме того, по ответам и по реакции твоей матери на различные косвенные вопросы мы поняли, что она понятия не имела о том, что у господина Токороды был роман с Наоко Имаи. А когда мы сказали ей, что ее муж встречался со студенткой, она не особенно удивилась. Короче говоря, сначала нам казалось, что твоя мать могла совершить преступление на почве ревности, но… — Такегами старался как можно тщательнее подбирать слова, чтобы случайно не ранить девушку еще больнее. — Но потом у нас возникло такое впечатление, что твои родители давным-давно обсудили щекотливую тему хронической неверности твоего отца и сумели найти компромиссное решение, заключив своего рода перемирие. Конечно, такие браки встречаются не часто, однако не думаю, что этот случай беспрецедентен. Постепенно картина начала вырисовываться. Зная о постоянных изменах супруга, Харуэ Токорода вряд ли стала бы ни с того ни с сего убивать своего мужа и его любовницу — это было бы нелогично.

— И поэтому вы исключили ее из числа подозреваемых?

— Да, как раз поэтому.

— Стало быть, у ее никчемной жизни безответной тихуши тоже есть свои плюсы.

В голосе Казуми не было иронии — девушка просто констатировала факт.

— Я бы сказал, что твои родители старались по мере сил уважать чувства друг друга, — сказал Такегами.

Казуми промолчала. Ее лицо осталось непроницаемым.

— Потом у нас появился новый объект для подозрений, — спокойно продолжал Такегами. — Ты, конечно, слышала о девушке, молодого человека которой увела Наоко Имаи? Эта несовершеннолетняя особа стала нашей основной подозреваемой. Все почти поверили в то, что она могла совершить это преступление.

— Вы имеете в виду подозреваемую А.? — уточнила Казуми. — Вам повезло, что ее имя не прознали репортеры. Иначе сейчас она могла бы подать на вас в суд.

— Думаю, если бы ее имя появилось в газетах, она скорее смогла бы выиграть дело против журналистов, чем против полиции.

— Нынче меня тоже станут называть подозреваемой А., верно? — улыбнулась Казуми.

Никто не поддержал ее шутки. Когда ее смех затих, в комнате снова воцарилась тишина.

— Может быть, принести тебе чаю? — предложил Такегами.

— Нет, спасибо. Я хочу спросить еще кое о чем.

— Спрашивай.

— Когда вы выследили их… ну, этих?..

— Этих?

— Виртуальную семейку.

— Лично я этим не занимался, но, имея в распоряжении их электронные адреса, найти их было не так уж сложно. Конечно, потребовалось получить необходимые разрешения, пройти стандартную процедуру, чтобы получить доступ к персональным данным. Мы добрались до них, кажется, буквально через неделю после убийства господина Токороды.

— Правда? — Казуми опять уставилась на свои руки. — Вам, полицейским, все можно. Раз, два — и готово.

Такегами хотел было ей что-то возразить, но сдержался, решив вместо этого посмотреть, что будет дальше.

— Среди них была женщина, Йоши Мита.

— И?

— Остальные подозревали в убийстве ее. Полиция не проверила эту версию?

— Конечно, мы все проверили.

— Вы ее допросили?

— Да. У нее оказалось железное алиби.

Глаза девушки округлились от удивления.

— Серьезно?

— Она ездила в Осаку на трехдневные курсы повышения квалификации — на момент убийства ее уже сутки не было в Токио.

— А я как-то не заморачивалась насчет алиби.

— Ты такая не одна. Большинству людей это попросту не приходит в голову. Этой женщине очень повезло. Не многие подозреваемые в убийстве могут похвастаться таким отличным алиби.

— Ничего себе! — по-детски изумилась Казуми. — Это что же получается? Всех, кроме А., вычеркнули из списка подозреваемых?

— Да.

— И почему же вдруг вы заинтересовались мной? Хотя, наверное, вы никогда не переставали мной интересоваться…

— Верно, ты отлично соображаешь.

— Я ведь почти отличница, — похвасталась девушка, не меняя выражения лица. — У меня мозги на месте. Может, именно поэтому меня так раздражают всякие идиоты и тупицы.

— Кого ты имеешь в виду?

— Всех, кто не привык думать головой. Взять хотя бы мою мать, например.

В этот момент Такегами взглянул на Тикако. Она смотрела туда же, куда и ее подопечная, — на руки Казуми. «Ты-то что там увидела?» — мысленно спросил у бывшей напарницы Такегами.

Он устроился на стуле поудобнее и сказал:

— Вообще-то, сегодня я здесь кое-кого замещаю.

— Вот как?

— Да, изначально предполагалось, что на моем месте будет другой человек. Опытнейший сотрудник с многолетним стажем работы в полиции.

«Тот, кто написал сценарий для этого спектакля», — добавил Такегами про себя.

— Он первым среди всех членов следственной бригады посмотрел на это дело твоими глазами.

— Моими глазами?

— Ну да, попытался понять тебя.

— И что он, интересно, понял?

Вопрос прозвучал неожиданно искренне, — похоже, Казуми наконец перестала играть роль и стала самой собой. Она словно решилась дать волю ангелу, которого до сих пор не выпускала из крепко сжатых рук: Такегами представил, как в этот момент невидимое крылатое существо выпорхнуло из ладоней девочки и примостилось у нее на плече.

— Этот человек — мой друг. Его полное имя Накамото, но мы зовем его просто Нака. Однажды мы с ним обсуждали это дело, и он сказал: «Не понимаю, почему до сих пор никто не догадался посмотреть на случившееся глазами Казуми? Почему никому не пришло в голову задуматься над тем, каково ей пришлось? Тот, кто убил Рёсукэ Токороду, должен был иметь определенный мотив, верно? Преступник ведь чаще всего испытывает ненависть по отношению к жертве или какое-либо иное сильное чувство, которое ослепляет и дает возможность совершить невозможное: убить человека. Разве я не прав? Разве самым вероятным кандидатом нельзя считать Казуми Токорода — девочку, следящую за собственным отцом и читающую его электронную переписку? Я ее даже могу понять. На ее месте я бы тоже, наверное, был вне себя от ярости. Может быть, я даже стал бы искать способ отомстить».

Я в точности запомнил все, что сказал мне тогда Нака. «По всей видимости, отношения между отцом и дочерью были достаточно сложные. Впрочем, семейные размолвки — дело обычное: взрослым часто тяжело иметь дело с подростками. Но этот случай можно считать из ряда вон выходящим: поступок господина Токороды кажется мне возмутительным, и тот факт, что его «альтернативная семья» была виртуальной и существовала лишь в Интернете, отчасти смягчает его вину. Рёсукэ Токорода познакомился в Сети с девушкой почти того же возраста, что и его дочь, да к тому же с ее тезкой, и стал регулярно с ней общаться, не скрывая этого от Казуми. Разве это нормальное поведение для отца? Думаю, его дочери все происходящее было, мягко говоря, неприятно: она чувствовала себя униженной, брошенной, растоптанной. Почему наше начальство этого не понимает, ума не приложу. На месте Казуми я бы, наверное, рассвирепел и, пожалуй, легко мог потерять голову и сотворить непоправимое». Вот что сказал мне Накамото.

Казуми по-прежнему сидела неподвижно, уставившись на руки, но сейчас ее пальцы дрожали. Казалось, она вот-вот сожмет их в кулаки.

«Осторожно, не раздави своих добрых ангелов, — думал Такегами, — выпусти их скорей на волю, пусть летят».

Казуми никогда не могла излить свой гнев на отца. Даже когда она выходила из себя, он обычно не воспринимал это всерьез. Он вообще мало к чему относился серьезно. «Не будь букой! Ты же, в конце концов, папина любимица, папочкина дочка! Ты моя и будешь делать так, как я скажу. Вот умница! Все будет хорошо». Казуми знала, что ее отец ввязался в эту историю с виртуальной семьей, чтобы однажды у него в очередной раз появился повод сказать ей все это и тут же добиться прощения.

Таков уж он был, господин Рёсукэ Токорода: заводил знакомства исключительно ради собственных интересов, использовал людей направо и налево и всегда хотел быть в центре внимания.

И только Казуми — его единственная дочь — не желала, чтобы он ею пользовался, отказывалась восхищаться им и отвергала его. Все подростки весьма критичны по отношению к родителям. Однако Рёсукэ Токорода этого не понимал: он решил во что бы то ни стало «приручить» собственную дочь, точно так же как «приручил» жену. При этом для достижения поставленной цели он выбрал едва ли не самый жестокий метод.

— «На месте Казуми Токорода я ужасно злился бы на отца и изо всех сил старался бы выяснить как можно больше о тех, с чьей помощью он забавляется столь отвратительным образом, — предположил в свое время Накамото. — Мне захотелось бы узнать, кто эти безликие и безымянные люди, которые разделяют с папой его больные фантазии и готовы играть в любые грязные игры, которые им предлагает киберпространство. На месте Казуми я бы не успокоился, пока во всем не разобрался. Я сделал бы все возможное, чтобы узнать правду, а потом, добившись своего, я постарался бы хотя бы на чуть-чуть вернуть их к реальности, заставить их очнуться, как бы больно им при этом ни было. Именно так я и сделал бы». — Такегами пересказал все этоКазуми, стараясь как можно точнее припомнить слова Накамото. — А насчет совершенных преступлений Накамото однажды заявил: «Наверняка оба эти убийства произошли случайно, в самый разгар поисков правды и справедливости». Разумеется, в управлении моему другу не поверили. У начальников не хватило воображения, чтобы понять предложенный Накамото сценарий преступления. Убийство на почве ревности казалось им куда привычнее и понятнее, так что статус А. как основной подозреваемой остался неизменным.

Такегами замолчал. В наступившей тишине он отчетливо услышал легкий трепет крыльев того чувства, которое Казуми до недавних пор держала в себе, крепко сжимала в руках, а теперь наконец выпустила на свободу.

Разумеется, девушка тоже слышала этот звук. Не могла не слышать. Склонив голову набок и прищурив глаза, она, казалось, наслаждалась шелестом крыльев покинувшего ее чувства. Наконец Казуми заговорила:

— Это была ошибка. Я запуталась. Я… следила за отцом.

— Нам это известно.

— И когда все четверо членов этой «семейки» решили встретиться, я поняла, что не могу не воспользоваться таким отличным шансом увидеть их вместе. Я ушла с экзамена и отправилась на станцию, где они условились встретиться. Мне очень хотелось посмотреть на них. Я представляла, как испорчу им веселье, прервав их милые «семейные» посиделки.

Такегами кивнул.

— К сожалению, я опоздала. Я упустила свой шанс — эта мысль казалась мне невыносимой. Надо же было так облажаться!

— Но ведь можно было подождать, когда они решат встретиться снова?

— Наверное, именно так мне и стоило поступить, но я не могла больше терпеть, — по-детски капризно сказала Казуми и виновато посмотрела на Такегами.

— Терпеть что?

— Мне надоело без конца шпионить.

— Понимаю.

— В течение недели у меня это редко получалось, но на выходных я следила за каждым папиным шагом. Иногда, правда, я теряла его из виду, а иногда мне приходилось прекращать преследование, потому что риск быть замеченной оказывался слишком велик.

— Ясно.

— Однажды я видела, как он направился в клуб «Бриллиант». Там его ждала эта девушка.

Казуми стала свидетельницей разговора отца с Наоко Имаи.

— Я была уверена, что она и есть его виртуальная дочка, «Казуми».

Ведь в самом деле, Рёсукэ Токорода писал Казуми, что хочет встретиться с ней снова.

— В тот же день я выяснила, как ее зовут, узнала, что она работает в том клубе, и потом…

Потом Казуми вернулась туда. Она пришла не одна — с ней был Татсуя Исигуро.

— Я обо всем ему рассказала. Он сказал, что переживает за меня, и увязался за мной.

— В тот вечер на нем была куртка цвета «синий миллениум»?

— Да. — Казуми нервно облизнула губы. — Татсуя купил эту вещь в каком-то секонд-хенде, но потом понял, что ее цвет слишком яркий, и носил не часто. В тот вечер он был в этой куртке. — Голос девушки вдруг стал совсем тихим. — Татсуя отлично понимал, что мы с ним отправляемся не на романтическое свидание, а потому решил надеть то, что обычно не носил.

— Каков был ваш план?

— Мы собирались найти ее и отвести куда-нибудь, где было бы можно спокойно поговорить.

— Она ведь могла не захотеть пойти с вами?

— Она и не захотела. Однако я предвидела такой поворот событий и на всякий случай прихватила капроновую веревку. — Казуми закрыла глаза. — Мама всегда прибирает веревки, которыми обвязывают почтовые посылки, свертки и пакеты, и сматывает в клубок. Я отмотала немного и взяла с собой. Думала, что свяжу эту девицу, если она станет сопротивляться.

— Что произошло дальше?

— Эта Наоко оказалась настоящей стервой.

— И?..

— Разговаривая с ней, я поняла, что она не та, кого я ищу, не виртуальная Казуми. Но у этой дряни был роман с моим папой, и она мне об этом тут же радостно поведала.

— Вот как?

— Да, у нее хватило наглости сказать мне, что она узнала меня, потому что мой отец показывал ей мое фото. Она принялась насмехаться надо мной: «Так вот, значит, ты какая, малышка Казуми! Ну и ну!» — Девушка опустила голову и открыла глаза. — Она тыкала в меня пальцем, пялилась на меня и веселилась от души. Не понимаю, что она нашла смешного? Над чем так хохотала? Может, эта сучка и мой отец вместе издевались над нами? Я не выдержала и бросилась на нее. От неожиданности девица упала, выражение ее лица моментально изменилось: улыбку сменила гримаса страха. Я увидела, что она пытается отползти в сторону и подняться, и тогда…

Казуми сжала кулаки. К счастью, к тому времени ангел уже вылетел из ее ладоней — иначе сейчас она бы точно его раздавила. Казалось, меж судорожно стиснутых пальцев вот-вот выскользнут кусочки ее разбитого сердца и заструится горячая кровь.

— Это я убила ее, — тихо призналась девушка. — Татсуя тут ни при чем.

Тикако едва заметно кивнула.

— Отец сразу все понял.

Кулаки Казуми все еще были сжаты, но невидимый поток крови, кажется, перестал литься сквозь пальцы. Девушка смотрела в пространство перед собой. Наверное, на самом деле ее взгляд был устремлен внутрь себя и перед ним бешено мелькали самые разные чувства и эмоции.

— Он понял, что это я убила Наоко. Уж не знаю, какая птичка ему об этом напела. Я сразу догадалась, что этот негодяй в курсе: он стал совсем по-другому обращаться со мной. В тот вечер я предложила ему встретиться на стройке. Я сказала, что не хочу говорить с ним дома, потому что это расстроит маму.

— И ты позвала Татсую с собой?

Казуми поджала губы и кивнула.

— Мне очень жаль, — сказала она еле слышно.

Видимо, это извинение предназначалось ее отсутствующему бойфренду.

— Чей нож был найден на месте преступления?

— Мой, я его купила.

— Купила?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы отец не смог ничего мне сделать.

— Ты боялась, что он тебя ударит?

— Нет, он не стал бы меня бить, но я думала, что он сдаст меня в полицию.

— Ну, ты поговорила с отцом, рассказала ему о том, каково тебе. Почему после этого ты не успокоилась? Ведь ты вроде бы добилась всего, чего хотела.

— Сказать по правде… я не ожидала, что он так разоткровенничается со мной.

— О чем?

— О своих отношениях с этими идиотами. О том, какие они замечательные, эта «Казуми» и остальные двое.

— Ты хочешь сказать, что после того, что случилось с Наоко, ты все еще хотела знать правду о виртуальной семье?

Казуми ничего не ответила. Такегами вдруг показалось, что на какой-то миг перед ним распахнулась бездна души этой маленькой девочки, скрытая от нее самой, и в этой бездне кипела ненависть и бушевало непокорство.

— Именно для этого я его туда и позвала, — решительно сказала девушка. — После случившегося я хотела встретиться с каждым из них и обо всем им рассказать: они должны были узнать, что окончательно вывели меня из себя и что их дурацкие игры стоили жизни человеку. В первую очередь я хотела встретиться с отцом. Я решила, что заставлю его выслушать меня, чего бы мне это ни стоило.

Почему же она не смогла вовремя остановиться? Почему в тот момент, на стройплощадке, она ни на минуту не задумалась над тем, что происходит, не попыталась посмотреть на случившееся с другой точки зрения?

— Отец пообещал, что сможет уладить это дело.

По щеке Казуми медленно заскользила слеза.

— Он принялся подлизываться ко мне, говорил: «Ты моя плоть и кровь. Никто на свете не будет о тебе заботиться так, как я». Папа сказал, что не станет обращаться в полицию, велел мне забыть о том, что случилось с Наоко Имаи, просил меня представить, что это был лишь кошмарный сон. Без конца повторял: «Я сумею тебя защитить, ведь я как-никак твой отец». Трепло — вот он кто! Я не верила ни единому его слову. — Девушка плакала, сама того не замечая. — Он не смог ни в чем меня убедить. Все эти красивые слова должны были заставить меня подчиниться ему. Папа привык манипулировать людьми, говорить им, что им делать и как жить. Он обращался со мной так же, как со всеми остальными. Абсолютно так же, как с другой, ненастоящей Казуми… и с остальными… Я совершила убийство. Я чувствовала себя отвратительно, была испугана, растеряна и подавлена… Отец видел, в каком я состоянии, и решил, что сможет подчинить меня. За это я его убила…

В комнате воцарилась тишина.

— Можно еще кое о чем спросить? — Казуми вдруг сменила тему.

— Спрашивай.

— Неужели сержант Накамото просчитал и то, что я выйду на связь с Татсуей, когда увижу «Казуми» и прочих?

— Да, он сказал, что все так и будет.

— Значит, вы не думали, что я действовала в одиночку?

— Нет, мы знали, что ты очень привязана к своему другу. Нам стало известно, что после убийства отца ты поклялась Татсуе, что отомстишь тем, кто виновен в этом преступлении. Кажется, ты даже угрожала им расправой.

Харуэ Токорода, услышав эти слова из уст собственной дочери, решила, что Казуми таким образом выражает боль утраты, хочет поквитаться с неизвестным убийцей.

— Большинству людей, чьи близкие погибли насильственной смертью, требуется некоторое время, чтобы осмыслить случившееся. Взять хотя бы для примера твою мать. Ты заговорила о мести слишком рано. У твоего гнева явно была иная причина.

— Вот как…

— Разумеется, я не имею в виду, что девушка вроде тебя не может в одиночку совершить преступление. Просто в твоем случае гораздо более вероятным нам показался другой сценарий, с участием твоего друга.

Казуми вытерла слезы и помотала головой:

— И все-таки не могли же вы быть на сто процентов уверены, что я стану звонить Татсуе из участка?

— Конечно нет, но в конце концов так оно и получилось.

— Да… А знаете почему? Потому что, когда вы называли имена и адреса допрашиваемых, я боялась, что не смогу сразу все запомнить, а если бы я стала их конспектировать, это бы выглядело подозрительно.

— Значит, ты забивала всю информацию в телефон и отправляла электронные письма Татсуе?

— Ага.

— Точь-в-точь по сценарию. Я имею в виду, что этот момент Накамото тоже просчитал. Он, помнится, сказал: «Нынешняя молодежь не пользуется ручкой и бумагой. Разрешите этой девочке взять с собой мобильник, и она наверняка найдет ему применение».

— Поэтому вы стали следить за Татсуей?

— Да.

— Рассчитывали на то, что он струсит и выдаст себя?

— Не совсем так, — ответил Такегами. — Видишь ли, насколько мы поняли, ты решила идти до конца ради того, чтобы выяснить, кто эти люди. Верно?

— Да.

— И после того, как мы узнали о том, что Рёсукэ Токорода участвовал в жизни виртуальной семьи и постоянно общался с ее членами в Интернете, ты вдруг выдумала историю о том, как видела своего отца в городе с незнакомыми людьми. Ты хотела, чтобы тебя вызвали на допрос в качестве свидетеля, хотела участвовать в «опознании» этих людей, разве не так?

— Ну, на самом деле…

— Ты знала, что полиция все равно обязательно найдет эту троицу.

— Мой расчет был правильным.

— Разумеется.

— И ту историю с загадочным преследователем я тоже выдумала.

— Хотела нас запутать?

— Да. Я ведь тогда не знала, что полиция нашла подозреваемую А. Думала, надо как-то сбить вас со следа.

— Понятно…

— А вы восприняли мои слова всерьез и даже приставили ко мне охрану…

На мгновение Такегами показалось, что Казуми немного смутилась.

— В общем, я подумала, что смогу еще раз обвести вас вокруг пальца, чтобы вы помогли мне найти эту псевдо-Казуми и остальных членов виртуальной семейки.

— Но кое в чем ты все-таки ошибалась.

— В чем, интересно?

— Твой парень больше не хотел играть в твои игры. Ему, похоже, они пришлись не по душе.

Девушка изо всех сил закусила губу, так что та побелела.

— Как только Татсуя узнал, что ты собралась в полицию, он забеспокоился. Его, в общем, можно понять. Потом ты отправила ему настоящие имена и адреса всех членов виртуальной семьи. Мне кажется, к тому моменту он уже был готов сдаться и признаться в содеянном. Он хотел, чтобы все это поскорее закончилось.

— Если бы не эта дурацкая куртка, вы бы ни за что на него не вышли, — сказала Казуми. Ее глаза злобно блеснули. — Татсуя никогда не выдал бы меня! Он не стал бы ни в чем сознаваться!

— Возможно.

На самом деле Такегами понимал, что им необычайно повезло найти куртку именно сегодня. Впрочем, в соответствии с замыслом Накамото, они и так собирались в ходе допроса упомянуть о том, что кто-то якобы видел Татсую Исигуро в ярко-синей куртке. Сам Накамото, правда, сомневался, насколько данная мера оправданна. Он долго ворчал, что ненавидит лгать и что эта маленькая хитрость может поставить под угрозу успех всего их замысла, свести на нет результат долгой и кропотливой работы многих сотрудников. Конечно, полицейским то и дело приходится дезинформировать подозреваемых, чтобы добиться правды. Но Накамото, видимо, слишком давно не участвовал в процедурах дознания, а потому подобные уловки казались ему постыдными.

Видимо, куртка должна была найтись именно сегодня как своеобразная награда Накамото за его принципиальность и упорство.

— Все с вами ясно. Вы хотите убедить меня в том, что специально заманили меня в ловушку, — и я в нее попалась.

Такегами подумал, что девушка нашла удивительно точные слова для того, чтобы описать происшедшее.

— Однако я бы на вашем месте не слишком радовалась! — злобно продолжила она.

— Это почему?

— Я все еще очень зла на этих людей. Я обещала отомстить им — и я это сделаю. Никогда их не прощу!

— Ты говоришь о членах виртуальной семьи?

— Да, о них самых. Мне не так уж много лет, у меня, можно сказать, вся жизнь впереди. Думаю, меня ждет не слишком суровое наказание — я ведь несовершеннолетняя. А когда меня выпустят на свободу, я до них все равно доберусь, и ничто меня не остановит. Я пока не знаю, что с ними сделаю, но в любом случае ответственность за это будет лежать на вас.

Глупые детские угрозы… Такегами осознавал, что на самом деле бояться нечего, но от злобных слов Казуми ему стало не по себе.

Какая ирония судьбы! Все-таки Казуми Токорода показала себя настоящей дочерью своего отца: как и Рёсукэ Токорода, она была безгранично уверена в себе, полагалась лишь на собственные силы и готова была на все ради достижения поставленной цели. В характере девушки проявлялось все то, за что она ненавидела своего папу.

«Может, виной всему время, в которое мы живем, — эгоистичное, жестокое, страшное? Только и слышишь: «я», «меня», «мне»… Каждый думает лишь о себе. Каждый занят пресловутыми поисками самого себя. А те, кто решает, что нашли себя, сметают все на своем пути и ни за что не желают считаться с чувствами окружающих, — думал Такегами. — Что тут поделаешь?»

— Те, кого ты видела на допросе, — на самом деле сотрудники полиции. Все это было понарошку, — медленно произнес он.

Лицо у Казуми вытянулось от удивления.

— Что???

— Эти трое — мои коллеги. «Казуми» и «Минору» — вчерашние выпускники Полицейской академии. Мы боялись, что они не смогут сыграть подростков. Сейчас уже можно признаться в том, что вообще все мы изрядно волновались.

В кабинете для допросов они должны были обсуждать лишь те темы, которые так или иначе всплывали в переписке или в чатах членов виртуальной семьи. Конечно, им пришлось поработать, чтобы составить на основе имевшихся материалов правдоподобный сценарий. Кое-какие детали, разумеется, пришлось придумать.

— Все имена, адреса и профессии, само собой, были вымышленными. Так что, похоже, тебе не повезло: ты никогда не сможешь найти настоящих «Казуми» и «Минору», с которыми твой отец общался в Интернете. На самом деле все к лучшему. Советую тебе постараться забыть то, что произошло.

Возможно, если бы кто-нибудь сказал это Казуми раньше, все могло бы обернуться по-другому.

— Погодите! — Девушка вскочила со стула. — А как же то письмо? Я видела в почте у отца сообщение, адресованное женщине по имени Йоши Мита. Оно было настоящее! Значит, хотя бы Мама на допросе была настоящая?

На ее вопрос ответила Тикако:

— Нет, Йоши Мита не была Мамой в том интернет-сообществе.

— Тогда кто же она?

— Так зовут главную подозреваемую по этому делу. Йоши Мита — не кто иная, как подозреваемая А.

Казуми схватилась за голову.

— Их познакомила Наоко Имаи. Потом Йоши написала твоему отцу, а то письмо, которое ты видела, было его ответом.

При подготовке к допросу пришлось учесть тот факт, что Казуми, скорее всего, видела это сообщение. Нужно было во что бы то ни стало использовать имя «Йоши Мита» в спектакле. Накамото долго ломал голову над тем, как лучше это сделать, и в конце концов придумал.

— Ты ведь знаешь, что подозреваемая А. знала твоего папу? — продолжала Тикако. — После той встречи в кафе он извинился перед ней за поведение Наоко и дал свою визитку, сказав, что будет рад, если сможет ей чем-нибудь помочь. Видимо, девушка приняла его предложение и написала ему письмо. Конечно, для тех, кто считал А. убийцей, это письмо было важной уликой, доказывавшей, что у нее были чувства к твоему отцу… Но ведь можно посмотреть на эту ситуацию с другой точки зрения…

Девушка сидела как громом пораженная. Она бессильно опустила руки и вполуха слушала то, что ей говорили.

— Казуми, у твоего отца, безусловно, были недостатки, но в то же время многие считали его добрым и отзывчивым. Тот факт, что Йоши Мита после знакомства с ним решила обратиться к нему за помощью, доказывает, что она разглядела в нем нечто хорошее, сочла его за друга и защитника. Видимо, твой отец умел сочувствовать…

— Сочувствовать? — Девушка изумленно подняла брови. Это слово явно вызвало в ней бурю протеста.

— Да, ведь на самом деле так часто бывает, что человеческие недостатки оборачиваются достоинствами. Твой отец был добрым человеком.

— И по доброте душевной он предложил помочь мне замести следы совершенного преступления? — Нотку сердечности в голосе Казуми быстро заглушила злая ирония. — Не нужна мне такая доброта!

— Допустим. Но что же тебе нужно?

В самом деле, что было нужно Казуми? Чего она добивалась?

— Я хочу справедливости, — ответила она. — Тот, кто причинил зло другому человеку ради забавы, должен заплатить за это. Вот чего я хочу. Потому что так правильно, так должно быть! Никому — ни одному человеку, предавшему меня и нанесшему мне вред, — я никогда этого не прощу.

«Кажется, это больше похоже на мстительность, чем на справедливость», — хотел было возразить Такегами, но осекся.

Если бы полиция вплотную занялась Татсуей Исигуро, он бы почти наверняка очень быстро раскололся, так что не пришлось бы разыгрывать весь этот спектакль. Такегами с самого начала думал об этом. «Мы заставим парня во всем признаться», — доказывал он Накамото. Однако друг сумел его переубедить: «Внутреннее чутье подсказывает мне, что в данном случае подобная тактика не годится». — «Это почему?» — «Потому что Казуми Токорода, эта железная леди, никогда не сможет простить бедного парня, если тот ее предаст. А значит, нужно попытаться расколоть ее, поймать их обоих. Иначе последствия могут быть непредсказуемыми».

Такегами представил искаженное гневом лицо Казуми в тот момент, когда она била кулаками по двустороннему зеркалу и кричала: «Зачем? Зачем? Зачем?» Теперь всем было абсолютно ясно, что и в этом Накамото был прав. «Похоже, Нака, приятель, тебе самое место среди оперативников», — думал он.

Тикако Исидзу некоторое время сидела молча рядом с Казуми, подперев рукой подбородок, и иногда задумчиво кивала, словно в такт своим мыслям. Вдруг она заговорила:

— Справедливость — слово-то какое хорошее… — Ее голос звучал мягко и ласково. — Знаешь, Казуми, мне однажды представился случай встретить девушку, которая верила в справедливость даже сильнее, чем ты… и которая в результате стала причиной гибели множества людей.

Тикако явно говорила о том самом деле, из-за которого ее понизили в должности. До этого Такегами никогда не слышал, чтобы его коллега вспоминала тот случай: она обычно отказывалась обсуждать случившееся с кем бы то ни было.

— Это была совсем юная девушка, почти твоего возраста, — продолжала Тикако. — И могу тебя заверить, для нее все кончилось весьма и весьма печально. Мне до сих пор очень жаль, что так вышло…

— Я ни о чем не жалею, — сказала Казуми.

Все-таки интересно, когда эта девушка говорила искренне? Несколькими минутами ранее, когда шептала: «Мне жаль», — или сейчас?

После того как Казуми увели, Такегами еще некоторое время продолжал сидеть неподвижно, прислушиваясь к отзвукам ее голоса, звеневшим в воздухе. Он молчал и думал.

Та, другая, виртуальная «Казуми» в одном из своих сообщений писала, что быть членом интернет-семьи невероятно весело и забавно, что от этих отношений она получила то, чего всегда была лишена в реальности, и что все это очень много для нее значило. Мама тоже, помнится, однажды призналась, что виртуальная игра наполнила ее одинокую и печальную жизнь новым смыслом. Даже Минору, несмотря на свой нонконформизм и вечное позерство, не смог порвать с остальными членами «семьи» и продолжал общаться с ними, видимо, потому, что благодаря этим отношениям хотя бы отчасти сбылись его мечты, — он ведь «так хотел, чтобы рядом был отец, с которым хоть иногда можно поговорить».

А если бы Казуми Токорода нашла себе в Интернете виртуальную семью? Конечно, сейчас уже ничего не изменить, но почему бы не представить, что могло бы быть в этом случае? Если бы у этой девушки появилась возможность, спрятавшись за каким-нибудь ником, рассказать виртуальным родителям о своих чувствах? Если бы она смогла поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, выразив их на письме, а не гневным взглядом и истеричным голосом?

Ее друг Татсуя Исигуро не смог ей помочь по той простой причине, что он был всего лишь реальным человеком из плоти и крови, и потому Казуми ждала от него реальных действий в реальном мире и ничего большего. Наверняка в бескрайнем киберпространстве нашелся бы кто-нибудь, кто сумел бы помочь этой девочке справиться со сложившейся ситуацией. Находясь вне ее досягаемости и не участвуя в ее интригах и махинациях, этот неведомый помощник, быть может, сумел бы успокоить и образумить Казуми.

Возможно, ей повезло бы и она познакомилась в Сети с кем-нибудь таким же понимающим, как Накамото?

Зазвонил телефон. Токунага взял трубку, поприветствовал кого-то на том конце провода, потом сказал Такегами:

— Шеф хочет вас видеть.

— Хорошо.

«Ну вот, опять незадача», — с досадой подумал Такегами и потянулся.

— Как вам кажется, детектив Исидзу в порядке? — спросил он коллегу.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну… Она что-то такое сказала насчет того дела… Похоже, ей до сих пор не по себе из-за того, что тогда произошло.

Токунага растерянно пожал плечами:

— Может быть. Кто ее знает? — Он пробормотал что-то под нос, потом хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл! Состояние Накамото до сих пор не изменилось.

— Это тебе шеф сейчас сообщил?

— Да, Акидзу звонил в больницу.

— Пусть уже этот прохвост возвращается в свой кабинет. А я с удовольствием вернусь к исполнению своих прямых обязанностей.

«Спектакль закончился, а режиссер не торопится просыпаться. Скорей бы он уже пришел в себя, а то без него плохо, — думал Такегами. — Вот только очнется, и мы сразу расскажем ему, как прошла подготовленная им постановка».

Когда друг поправится, он наверняка захочет увидеться с Казуми Токорода. Им будет о чем поговорить: Накамото найдет нужные слова.

— Как вам удалось так быстро переквалифицироваться в актера?

— Честно говоря, не думаю, что я хорошо сыграл свою роль. Видно, не создан я для сцены.

— Я бы на вашем месте не был так уверен. По-моему, вы выступили блестяще.

— Я справился с ведением допроса только потому, что это был ненастоящий допрос, — ведь сценарий мы составили заранее. Не думаю, что в реальной ситуации я знал бы, что говорить и делать. Я «бумажный червь», что с меня возьмешь? А те трое действительно заслуживают аплодисментов, они отлично держались.

— Думаю, сегодняшний день они запомнят навсегда — вряд ли им придется заниматься чем-нибудь столь же увлекательным в обозримом будущем, — заметил Токунага.

Такегами ухмыльнулся:

— Лично мне больше всего понравилось, как была сыграна роль Йоши Мита.

— Почему?

— Ну, это было просто супер!

Токунага скуксился и надул губы, изображая Маму:

— «Ты даже представить себе не можешь, каково приходится старым девам!» Звучало, заметь, вполне искренне. Весь наш отдел не прочь посмотреть ее выступление на бис! — Тут Токунага понял, что сболтнул лишнего.

— А ну признавайся, с кем сплетничал?

— Не хочу никого подставлять.

— Вот и полагайся на тебя после этого!

Такегами тяжело поднялся. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал.

Токунага был гораздо бодрее: он соскочил со своего стула, подошел к окну и удивленно воскликнул:

— Вот это да!

Такегами оглянулся. Коллега указал на решетку:

— Смотрите, бабочка. Кажется, капустница.

Взявшись непонятно откуда, на перекладине решетки действительно сидела бабочка, расправив красивые белые крылья.

— Видно, весна совсем скоро.

Токунага распахнул окно пошире и постучал по решетке. Бабочка вспорхнула и улетела. Она была похожа на белый лепесток, подхваченный ветром.

Такегами задумался. Мысли и чувства ворохом лежали на полу кабинета после долгого тяжелого дня, где-то среди них затерялись и осколки сердца Казуми, выпавшие из ее судорожно сжатых ладоней. Правда, ложь — все перемешалось. И вдруг над всем этим распростерлись крылья бабочки — тонкие, легкие, белоснежные…

— «Что, собираясь на тот свет, мне надо взять с собой, — вдруг нараспев продекламировал Токунага, — для мамы, папы и друзей, что нынче не со мной?»

— Ты это к чему? Это стихотворение такое?

— Да, я когда-то прочитал его, уже не помню где, и оно мне почему-то запомнилось.

— И что же надо брать с собой на тот свет?

— Погодите, дайте вспомню, как там дальше… — Токунага подумал немного. — А, вот: «Я бабочку им принесу». Видно, как раз из-за бабочки я и вспомнил этот стих.

— Бабочку для папы, мамы и друзей?

— Ага. «Я бабочку им принесу и расскажу шутя, что лишь ее всю жизнь искал, как малое дитя».

Токунага закончил декламировать стихотворение, подошел к окну и посмотрел в небо. Потом решительно закрыл створки.

— Нам пора, — позвал его Такегами. — У нас еще полно работы.

Миюки Миябэ

ПЕРЕКРЕСТНЫЙ ОГОНЬ ^(роман)

Красавица Дзюнко обладает уникальным даром пирокинеза — способностью силой мысли вызывать огонь. Ей хотелось бы творить добро, но кругом столько несправедливости, а правосудие сплошь и рядом бессильно перед разгулом преступности. Трудно оставаться в стороне, если у тебя при себе всегда есть смертельное оружие.

Однако Дзюнко сама оказывается под перекрестным огнем: ее разыскивают и полицейские из отдела по борьбе с поджогами, и Стражи (члены тайного комитета бдительности), и беспредельщики из преступных группировок. Кто найдет ее раньше других?..

Глава 1

Ей снилась заброшенная фабрика. Высоко под облупленным потолком тянулась запутанная сеть ржавых металлических труб. Захламленное, грязное, похожее на пещеру помещение было заполнено непонятными механизмами, связанными с застывшей стальной лентой транспортера. Ни звука, ни движения.

Мерно капала вода. Даже во сне этот однообразный звук навевал дремоту. Капанье напоминало еле слышное биение сердца умирающего, мрачное предвестие близкой кончины. Капля за каплей вода скопилась в небольшую лужицу на голом полу. Обходя лужу, она обратила внимание на то, что вода подернулась рябью, словно испугалась призрака.

Вода была холодной. Черной как ночь. Жидкость походила на нефть и была липкой на ощупь. Зачерпнутая в пригоршню, вода образовала еще одну крошечную лужицу. В темной поверхности отражалось сплетение потолочных труб.

Холодная вода. Однако холод казался даже приятным. Во сне она ощущала удовольствие от прохладной воды, стекающей сквозь пальцы.

Но вскоре вода впитала жар ее тела и постепенно нагрелась. Она отчетливо ощутила перемену. Внезапно рукам стало горячо. Она увидела огонь на черной поверхности воды. Пламя казалось живым, словно приготовилось противостоять ей. Миг — и язык пламени перекинулся на рукав и устремился вверх по руке…

И тут она проснулась — мгновенно, словно выключила сон. Глаза уставились в белый потолок, освещенный ночником.

Дзюнко Аоки вскочила на ноги на узкой кровати. Она подняла с постели теплое стеганое одеяло и похлопала по нему ладонями. Потом вытащила второе одеяло и проверила его тоже. Сбросив оба одеяла, она прохлопала ладонями матрас снизу доверху. Необходимая проверка.

С постелью вроде все было в порядке. Дзюнко щелкнула выключателем, зажигая люстру на потолке, и спустила ноги на пол. Щурясь от яркого света, она внимательно осмотрела комнату. Шторы? Ковер? Диван? Недовязанный свитер, газеты и журналы в плетеной корзине возле дивана?

Все цело и невредимо: ни дыма, ни пламени. Горелым вроде тоже не пахнет. Ну и ладно. Все в порядке.

Дзюнко вышла из комнаты на кухню. Жестяная миска, которую она использовала для мытья посуды, стояла в раковине. Как обычно, прежде чем отправиться спать, она налила в нее воды до краев. Сейчас над ней поднимался пар. Протянув руку, Дзюнко ощутила жар. Вода была горячей, как в ванне.

Девушка вздохнула.

Напряжение отступило, но не ушло полностью, смешиваясь с облегчением, — не самая приятная смесь. Не в силах расслабиться, Дзюнко бросила взгляд на часы. Десять минут третьего.

Придется идти.

Последний раз она ходила на заброшенную фабрику всего дней десять назад, и вот она уже снова приснилась ей. Наверное, тело требует своего.

Только там Дзюнко могла выпустить огонь и освободиться от напряжения. За последние полгода нужда в этом возникала все чаще и чаще. И сны снятся постоянно. И во сне она выпускает пламя неосознанно, против собственной воли. Хорошо хоть, подсознательно выбирает места, где есть вода, чтобы охладить жар, но все же…

Неужели ее энергия возрастает? Не потому ли она частенько начала зажигать огонь нечаянно, вроде бы случайно? Уж не теряет ли она контроль над своей энергией?

Что толку думать об этом, все равно не поможет. Дзюнко тряхнула головой, пригладила рукой непослушные волосы и принялась одеваться. На улице было холодно и подмораживало. Северный ветер сотрясал окна — как положено в декабрьскую ночь.

Токио, район Аракава, квартал Таяма. Сектор Таяма-1 располагался в двадцати минутах езды на север от Такады, следующей остановки за Аракавой. В восточном направлении от него находился сектор Таяма-3, узкая, вытянутая в длину территория, занятая жилыми домами, изуродованная новыми застройками с назойливой рекламой «Торопитесь приобрести кондоминиум!». Лет десять назад на этой территории можно было встретить лишь скромные частные фермы, но теперь они почти полностью исчезли, уступив место всевозможным жилым постройкам. По соседству с Таямой, за мостом, начинается префектура Сайтама, которая, по существу, стала продолжением этого бескрайнего жилого массива Токио.

Сельская местность начала отступать в период бурного экономического роста с 1960 по 1965 год, когда население метрополии устремилось из городского центра в пригороды. Позднее, в эпоху «финансового пузыря» восьмидесятых годов, немногочисленные остатки фермерских хозяйств были вытеснены в результате захвата сельскохозяйственных угодий. На территории Таямы сохранился лишь один участок, который можно было назвать сельским, и он располагался всего в пяти минутах ходьбы от дома, где жила Дзюнко Аоки. Местечко называлось Сады Сасаки и по размерам не превышало футбольного поля; разбитое на крошечные участки, оно сдавалось под огороды на условиях годичной аренды. Клочок в три квадратных метра шел по скромной цене в двадцать тысяч иен за год, а потому число заявок превышало количество участков и список потенциальных «фермеров», ждущих своей очереди, был достаточно внушителен.

Многие давние обитатели квартала Таяма некогда владели малыми или средними предприятиями вроде типографий, переплетных мастерских, строительных или транспортных компаний, а также упаковочного производства. Все это, однако, происходило задолго до экономического подъема, пока Таяма еще считалась жилым кварталом для среднего класса, но судьба его была решена, когда всему району Аракава присвоили статус спального пригорода при столичной метрополии. Все попытки сохранить местную промышленность потерпели крах, и более половины предприятий либо закрылись, либо по решению градостроительных властей Токио были переведены в зоны легкой промышленности. Кое-где, правда, еще оставались мастерские и небольшие заводики как неприятное напоминание. То и дело возникали конфликты и нарекания, в основном из-за шума и уборки мусора, и будущее таких «аутсайдеров» вряд ли можно было назвать светлым. Экономический подъем и новый бум недвижимости уничтожили бы их полностью.

Дзюнко Аоки поселилась в Таяме поздней осенью 1994 года. Она устроилась работать официанткой в местном кафе «Молодежное» за восемьсот иен в час, чуть повыше минимальной зарплаты. Такой выбор, да еще на неполную ставку, казался странным для молодой женщины двадцати пяти лет, то есть самого что ни на есть рабочего возраста, да еще с опытом работы в крупной компании «Того Пейпер». На вопросы сослуживцев: «Почему ты ушла с такой выгодной работы, да еще пошла в официантки?» — Дзюнко лишь улыбалась и отмалчивалась, предоставляя им возможность строить любые догадки и зная, что они никогда не докопаются до истины.

На самом деле основной причиной выбора послужило то, что она нашла квартиру себе по вкусу. Ей хотелось, чтобы на работу не надо было слишком долго добираться с многочисленными пересадками, а обязанности официантки не требовали от нее утомительного общения с сослуживцами.

Она решила поселиться в северной части Токио, потому что до того пожила и в центре, и в восточных районах. Ей нужно было место, где она еще не жила, так что она просто села на поезд в северном направлении и на каждой остановке заходила во все агентства недвижимости, какие только оказывались поблизости.

Она наконец нашла свое нынешнее жилье, и дело решил взгляд на окрестности из окна машины, когда агент подвозил ее для осмотра квартиры. Они свернули с автострады на дорогу с односторонним движением, и она заметила в дальнем конце небольшой водоем. Она высунулась из окна и негромко произнесла:

— Пруд…

Агент скривился:

— Мерзкая лужа, правда? Летом настоящий рассадник комаров. — Он явно высказался не подумав и тут же поспешил исправиться: — Но дом находится не слишком близко к нему, да и летом наверняка это болото обрабатывают чем-нибудь, так что не беспокойтесь.

Дзюнко улыбнулась и ответила, что ей все равно.

Все равно, есть комары или нет, главное, что поблизости была вода. Можно было бы поискать реку, но просторные, ухоженные берега наверняка привлекают толпы народу. Скверно, если хоть кто-нибудь увидел бы Дзюнко. Представить только, посреди ночи она выпускает заряд энергии в реку, а какая-нибудь юная парочка, в целях экономии пристроившись на берегу вместо дорогой гостиницы, замечает ее! Да, это было бы скверно!

— Пруд в частной собственности?

— Именно. Вот почему власти ничего не могут с ним поделать.

— Значит, мало шансов, что его вскоре ликвидируют?

— По-моему, вообще никаких. — Агент искоса глянул на Дзюнко, и в его глазах промелькнуло любопытство.

Дзюнко сняла эту квартиру, и не вопреки злополучному пруду, а как раз потому, что он располагался в десяти минутах ходьбы от дома. С тех пор как она здесь поселилась, вплоть до июня, она использовала этот пруд для освобождения от избытка огненной энергии. Но к лету, как и говорил агент, над прудом появились целые тучи комаров, и там невозможно было оставаться и пяти минут. Непохоже, чтобы владельцы хоть чем-то обрабатывали этот пруд. В конце концов девушка сдалась и отправилась на поиски другого водоема.

И нашла его на заброшенной фабрике на окраине Таямы.

Дзюнко натянула толстый свитер и удобные брюки, надела пальто и перчатки. Уходя из дому, она сунула в карман фонарик. Ее квартира, под номером 203, находилась на втором этаже. Ступая как можно тише, она спустилась по наружной лестнице, сняла замок с велосипеда и поехала.

На пустынной ночной улице кое-где светились окна. В этом районе по ночам стояла тишина: ночные пташки резвились в других местах. Кроме того, был вторник, то есть уже среда, разгар декабря, и в это время вообще мало кто появляется на улице после полуночи. Ей навстречу попались всего два такси, одно из них уже закончило работу, а в другом не было пассажира.

Дорога вела прямо к заброшенной фабрике. Где-то по пути, возле кондоминиумов, выставленных на продажу, путь разветвлялся на три направления, но ехать дальше надо было по-прежнему прямо, по средней ветке. С начала лета она так часто ездила туда, что могла бы проделать весь путь с закрытыми глазами и даже во сне.

Вскоре во тьме замаячил знакомый силуэт обезлюдевшей фабрики. Фабричный корпус представлял собой железную конструкцию, обшитую стальными листами, на которых держалась крыша из оцинкованной металлической черепицы. Рядом располагалось небольшое трехэтажное здание, по-видимому бывшее управление. Между производственным корпусом и управлением размещалась просторная парковка, наверное служившая когда-то для грузового транспорта.

Вся территория фабрики была обнесена проволочной сеткой, а на въездных воротах стоял подвижный шлагбаум — металлическая штанга на колесах. Дзюнко проехала мимо ворот со шлагбаумом, запертым на громадный висячий замок, и направилась к тыльной стороне фабрики.

Поначалу, когда она только обнаружила эту фабрику, девушка обошла забор кругом и едва не отчаялась найти проезд на территорию. Но место выглядело так заманчиво: просторное, безлюдное и никаких жилых домов поблизости. С запада и востока фабрику огибали узкие однополосные дороги, а к северу от нее находился полуразрушенный пакгауз какой-то транспортной компании. С южной стороны тянулась пустошь, принадлежавшая, как гласила надпись на щите, городскому управлению Токио. Местные жители, видимо в знак протеста против того, что город держит землю в запустении, использовали ее под свалку. Ясное дело, по загаженному пустырю никто не гулял, и даже дети не устраивали там игры.

Место подходило по всем статьям. Но что с того, если нельзя пробраться во двор фабрики?

Сдаваться она не хотела и продолжала тщательно искать лазейку. В конце концов проход обнаружился совершенно неожиданно. Стальная дверь, выходящая сбоку на восточную дорогу, нечто вроде черного хода в обычном доме, как и все остальные, была перекрыта проволочной сеткой на замке. Однако на ней отсутствовали две петли, и, если ее толкнуть, она сдвигалась примерно на полметра. Дверь явно держалась на честном слове и выглядела довольно опасно, но, поскольку дорогой редко пользовались, никто этого не заметил и не пожаловался. На противоположной стороне дороги располагалось здание, вмещавшее целый ряд общественных заведений, но в стене, выходившей на дорогу, не было окон, к тому же между домом и дорогой высилась водонапорная башня. Сама дорога, пройдя между фабрикой и общественными заведениями, заканчивалась тупиком и никуда больше не вела.

Дзюнко никогда не бывала раньше в Таяме и не знала истории этого места, но, судя по обветшалому забору и ржавым замкам, предположила, что фабрика заброшена давным-давно. Странно, правда, что никто не попытался восстановить, перестроить или хотя бы продать ее как землю под застройку. Может, что-нибудь оказалось не так с правами на недвижимость или с лицензией на производство — мало ли какие причины могли сработать, да еще во время явного экономического спада.

Сколько раз девушка уже приезжала сюда, если учесть сегодняшнюю ночь? Ей припомнилось по крайней мере раз десять, но от самого места ее неизменно бросало в дрожь.

Чтобы не привлекать внимания, она пристроила велосипед позади фабричного здания и подошла к двери. Проскользнув внутрь помещения, Дзюнко включила фонарик, чтобы осветить путь, потом собралась с духом и осторожно прикрыла дверь за собой.

В воздухе стоял запах тины и ржавчины.

Она никогда не приезжала сюда днем, поэтому имела смутное представление о том, как выглядит фабрика. Тем не менее, пробравшись через черный ход, девушка поняла, что справа от нее находятся два громадных механизма, соединенные лентой транспортера. По левую сторону вдоль металлической стены тянулся ряд просторных стеллажей, покрытых толстым слоем пыли. На полках в беспорядке валялись молотки, кувалды, гаечные ключи и большие, не менее тридцати сантиметров, болты с широкой головкой. Один из механизмов соединялся с лентой транспортера через огромный диск, похожий на поворотный стол. В прежние времена он, должно быть, служил для нарезки или шлифовки металлических деталей. Дзюнко мало что понимала в механике и даже представить не могла, что именно производила эта фабрика. Она лишь предположила, что изделия отличались крупными габаритами и немалым весом, а само производство сопровождалось сильным шумом. Может, здесь изготовляли рельсы или стальные тросы.

Дзюнко миновала загадочные механизмы и направилась к центру помещения. Земляной пол был завален всевозможными деталями и разным мусором: пока Дзюнко не освоилась здесь, она частенько спотыкалась и ранила руки и ноги. Постепенно она расчистила для себя дорожку, сдвинув в сторону детали помельче, и теперь передвигаться стало легко даже в темноте. Фонарик был не так уж и нужен, но она все же включала его на всякий случай.

Производственный корпус в целом был примерно со школьный спортивный зал. Потолок достигал высоты трехэтажного здания. Над головой во все стороны тянулись рабочие мостки с канатными ограждениями. Там же, наверху, из одного конца помещения в другой проходила узкая, около метра, дорожка, а к ней снизу вела лестница. Рабочим, наверное, приходилось то и дело карабкаться наверх, но Дзюнко туда ни разу не поднималась — она вообще побаивалась высоты.

Место, к которому стремиласьДзюнко, находилось чуть правее центральной части помещения, ближе к главному входу. Там стояли огромная цистерна и бетонированный резервуар, который можно было наполнять водой. Цистерна была примерно раза в два больше обычных баков, которые входят в кузов грузовика. Дзюнко постучала по цистерне рукой, чтобы проверить, осталась ли еще внутри вода, но ничего не поняла — раздался только глухой стук.

Но в резервуаре, бортик которого был на уровне ее груди, вода была. Его до краев наполняла темная жидкость. Когда фабрику покидали, кто-то забыл то ли нажать на кнопку, то ли повернуть тумблер или еще что-нибудь, и с тех пор вода так здесь и отстаивалась.

И ее тут было не меньше, чем в том комарином пруду. Ну, может, разве чуть-чуть поменьше. В общем-то, Дзюнко над этим не задумывалась. Главное, здесь была вода, в которой она так нуждалась; хотя эта вода попахивала нефтью и была ужасно грязной, ее было вполне достаточно. Даже если девушка потеряет контроль и выпустит всю свою мощь, воды все равно хватит. Если она будет осторожна и регулярно станет освобождаться от напора внутренней энергии, лет на десять вода ей обеспечена. В общем, пока фабрика пребывает в запустении, Дзюнко не понадобится искать другое место.

Как обычно, она для начала выключила фонарик — на всякий, хотя и маловероятный, случай разоблачения.

Сунув фонарик в карман, Дзюнко уставилась на черную поверхность воды. Она пыталась вспомнить тот холодок во сне. Ощутив его, она восстановила и память о высвобождении огненной силы, и это вызвало прилив энергии. Энергия просто взбухала в ней, требуя выхода.

Еще мгновение — и запредельный восторг от чувства освобождения, нахлынувший на Дзюнко, оглушил и ослепил бы ее. Она зажмурилась и приготовилась дать выход мощной волне энергии в темные воды резервуара. В этот миг она услышала глухой стук.

Потом чей-то голос.

Дзюнко вытаращила глаза. Энергия просто бурлила в ней. Требовалось немедленно повернуться к воде и выплеснуть ее наружу. Но девушка изо всех сил затаила дыхание, чтобы не взорваться. И услышала другой голос:

— Сюда! Пошевеливайтесь!

Голос принадлежал мужчине и сопровождался шарканьем ног нескольких человек.

Сюда шли люди.

Глава 2

Дзюнко торопливо огляделась в поисках укрытия. Хорошо еще, что тут такая тьма.

— Какого черта ты шарашишься?

— Тихо! Держи давай, придурок!

Голоса зазвучали отчетливее. Лучи от двух фонариков скользили вниз и вверх, перекрещиваясь друг с другом. В этом неверном свете Дзюнко разглядела несколько голов. Похоже, шло человека три, может, четыре. Они протискивались через ту самую поврежденную дверь, через которую она сама проникла сюда.

Она нагнулась и, скрючившись, втиснулась в щель между цистерной и стеной. Хорошо, что она успела в последний миг захлопнуть крышку того котла, внутри которого кипела и бурлила ее энергия, но сердце все еще бешено колотилось. Что это за люди? Какого черта им здесь понадобилось? Да еще среди ночи?

Неясные фигуры все еще толклись возле двери. Похоже, у них возникли сложности. Дзюнко вглядывалась в темноту. До нее доносился какой-то невнятный стук.

Вскоре один из темных силуэтов стал виден отчетливее. В неровном свете фонарей Дзюнко разглядела человека, пятившегося спиной к ней. Они вроде вносили что-то…

У нее перехватило дыхание.

Они несли человека! Мертвый или без сознания, он тяжело обвис у них на руках. Тот, кто шел первым, держал его под мышки, другой — за ноги. Тот стук, что она услышала, издавали подошвы ботинок, ударявшиеся о дверь.

Вслед за этой группой двигались еще две темные фигуры с фонарями и, нервно озираясь, то выглядывали за дверь, то подгоняли носильщиков. Фонари у них были мощнее, чем у Дзюнко, и давали больше света. Все еще скрючившись, она уперлась ладонями в стену для опоры и поглубже укрылась в тени цистерны.

— Эй! Живее там и закройте дверь! — распорядился кто-то.

Лишенную петель дверь двинули так резко, что она перекосилась, и теперь в щель проникал тонкий лучик света с той стороны дороги. Кроме него, единственным источником света внутри помещения фабрики служили два фонаря в руках незваных гостей.

Протиснувшись в двери, они пошли быстрее. Один из парней освещал фонарем дорожку, которую проложила для себя Дзюнко, и шел как раз по направлению к ней. Его шаги раздавались уже совсем близко.

Когда они выбрались на середину цеха, Дзюнко разглядела их более отчетливо. В неровном свете фонарей она не видела деталей, но уже могла различить фигуры. И голоса:

— Ну что? Здесь, что ли?

Молодой человек. Моложе Дзюнко. Лет двадцати? Они что, все такие юнцы?

— Давайте уже кинем его. Тяжеленный, черт!

С глухим стуком тело ударилось о землю. Несли они его не слишком бережно, но бросили просто безжалостно. Однако, даже рухнув на землю, он не застонал и не вскрикнул. Вообще никак не отреагировал. Может, это труп?

Дзюнко стиснула кулачки. Ладони у нее вспотели. Ясно, что это не один из их друзей. Не похоже на то, что компания подгулявших старшеклассников тащит своего приятеля, упившегося до полной отключки. Или на то, что шайка байкеров, поцапавшись с полицией, укрывает здесь раненого приятеля. Все выглядело гораздо более отвратительно и жестоко.

Дзюнко хладнокровно наблюдала за развитием событий. Пока никто из юнцов ее не заметил. Один из парней, с фонарем в руках, протяжно зевнул:

— Черт, ну и уделался же я!

— Что это за дыра? Вонища тут жуткая!

Лучи фонарей принялись шарить по углам помещения. Вверх-вниз, влево-вправо. Прячась от случайного света, Дзюнко совсем припала к земле и опустила голову.

— Асаба, откуда ты прознал про это место?

— Старик мой когда-то здесь работал.

— О-о, у-у, вона как! — откликнулись три голоса почтительно и в то же время слегка насмешливо.

— Ты вроде говорил, что твой предок сидел без работы?

— Ну да. Его уволили, когда прикрыли эту лавочку.

— Да ведь это было давным-давно, нет? Он чё, с тех пор так и не работал?

— Ну и чё? Тебе-то что за печаль?

Они рассмеялись. По смеху Дзюнко поняла, что ребята действительно совсем молодые. Пожалуй, даже подростки. Беззаботный, мальчишеский смех. Настолько неуместный здесь, что у девушки мурашки по коже пробежали.

— Ну, чё делать-то будем? Зароем где-нибудь здесь? — спросил один из парней.

— Ну да, пол вроде земляной, а? — отозвался его приятель и, подсветив фонарем, поковырял ногой землю.

Зароем? Значит, они все же принесли сюда мертвеца? Они прокрались на фабрику, чтобы избавиться от трупа?

— Землица-то твердовата. Нам чё, еще и копать тут?

— Почему бы просто не бросить его здесь?

— Ага, а вдруг его обнаружат? — возразил тот, кого они называли Асабой. — Надо все-таки спрятать получше.

— Я же говорил, в реку его скинуть!

— Всплывет рано или поздно, — заявил Асаба непререкаемым тоном. Похоже, он был у них вожаком. — Пока тело не найдут, не будет и визгу. По крайней мере, до сих пор всегда так бывало. Если все по уму сделать, как я говорю.

— Вот дерьмо! Да тут на всю ночь работы.

Асаба быстро подавил глухое недовольство шайки:

— Лопата у тебя?

— Да, вот она.

— Ну вот и копай. Место подходящее. Среди этих станков никому и в голову не придет ошиваться.

Дзюнко прикинула, что Асаба стоял как раз напротив нее, у другой стены, где-то возле транспортера. Один из фонарей мелькал именно там. Но свет второго фонаря снова забегал вдоль стен. Хуже того, теперь он шарил не по потолку, а по низу стены, вплоть до самого пола. Девушка затаила дыхание и совсем вжалась в щель между цистерной и стенкой.

Она услышала, как лопата с хрустом вонзилась в землю.

— Блин! Эту землю никакая лопата не возьмет!

— Заткнись и копай поживее!

Луч второго фонаря все еще шарил вокруг. Наконец он застрял на цистерне, за которой укрылась Дзюнко. Свет скользнул по бортику резервуара, осветил стену, метнулся назад к транспортеру — и внезапно вернулся к цистерне.

— Эй, парни, — владелец фонаря позвал остальных, — здесь что-то вроде бассейна.

Круглое световое пятно плясало на бортике резервуара, всего в нескольких шагах от того места, где пряталась Дзюнко. В тесном пространстве между цистерной и стеной девушка скрючилась так, что у нее заболела грудь и перехватило дыхание, но она держалась стойко и сохраняла хладнокровие. Любое неосторожное движение могло привлечь их внимание.

— Про что ты там толкуешь?

— Гляньте сюда.

Скрежет лопаты о землю прекратился. Парни подошли к резервуару, и один из них нагнулся над бортиком. Дзюнко видела его темное отражение в воде.

— Вода, но до чего же воняет!

— Может, это смазочная жидкость?

— Какая разница! Здорово, правда? Если мы запихаем его сюда, ни в жизнь никто не найдет. В самый раз, и глубина что надо.

— Пожалуй…

Плеснула вода, — видимо, кто-то сунул руку в резервуар.

— Это получше, чем закопать, да ведь, Асаба?

Асаба отозвался не сразу. Дзюнко поняла, что именно он сунул руку в воду. Вынув руку, он ответил:

— Вода такая мутная, пожалуй, то, что надо.

Остальные трое горячо одобрили идею. Дзюнко зажмурилась. Да что же это такое?! Парни явились сюда в поисках места, чтобы закопать труп, и радуются, обнаружив резервуар с тухлой водой. Что же это за люди? Да и люди ли они вообще?!

Люди.

Дзюнко открыла глаза и вздрогнула от иного ощущения, чем то, что переполняло ее прежде.

Эти четверо. Четверо подонков…

Они отошли от резервуара и вернулись туда, где начали копать. Что у них на уме? Неужели они действительно намерены бросить в воду труп? Мертвое тело? Мертвого человека?

И не просто мертвого — ясно, что именно они его и убили. И теперь хотят от него избавиться. И что совсем мерзко, они совершают это не впервые, судя по словам Асабы.

«До сих пор всегда так бывало». Именно эти слова он произнес. Им явно доводилось убивать и раньше.

Можно ли такую шпану считать людьми? Или нельзя истолковывать это слово так однозначно? Хорошо, можно назвать их как угодно — слов для этого хватает: люди, недоумки, безмозглые юнцы, жертвы общественного строя… Слов действительно хватает. Но она, Дзюнко, таких тварей, как эти четверо, людьми не считает. Более того…

Она могла бы их уничтожить.

Сердце болезненно колотилось, и Дзюнко с усилием подавила растущее напряжение. «Я и правда могу. Мне это ничего не стоит. Всего лишь выпустить огненную силу, которую я с таким трудом удерживаю в себе. Всего-то. Тут и раздумывать нечего. Потому что я не похожа на нормальных людей, но ведь и они не похожи на нормальных людей».

Ноги зашаркали по грязному полу — подонки возвращались, волоча труп. Что же делать? С чего начать? Как нацелиться?

Если подпустить их слишком близко, то Дзюнко сама окажется под угрозой. Позиция у нее слишком уязвимая. Пожалуй, стоит выбраться из этого угла, чтобы обзор был получше, тогда она сможет держать их всех под прицелом.

— Возьми-ка его за ноги, — велел Асаба. — Надо утопить его как можно ближе к середине.

— Пусть нырнет ласточкой, — засмеялся кто-то из парней.

Дзюнко осторожно выглянула из своей щели. Теперь их разделял только резервуар. Ближе всего к ней двое держали труп за ноги, пытаясь приподнять его над бортиком. Двое других, с фонарями, стояли слегка позади и освещали сцену с обеих сторон. В свете фонарей девушка отчетливо видела лица.

Довольно смазливые ребята, кожа гладкая и еще по-детски свежая. Один высокого роста, в яркой клетчатой рубашке. Только выпуклое адамово яблоко придавало ему грубоватый вид. У другого модная стрижка: длинные волосы до плеч отливают рыжевато-каштановым оттенком, когда на них падает луч фонаря.

Со своего наблюдательного пункта Дзюнко видела только часть тела и затылок трупа, когда юнцы попытались перекатить его через бортик резервуара. Это был мужчина в деловом костюме. Над водой свисал его галстук.

Лиц тех, кто стоял позади с фонарями, она не видела. Но однажды стоявший слева нервно оглянулся, и она успела прочитать на спине куртки надпись «Big One».

Дзюнко приняла решение. Она начнет с патлатого. Волосы быстро загораются и дадут хорошее освещение. Сначала она подожжет ему шевелюру и тут же выскочит из своей засады, пока остальные не пришли в себя. Девушка ориентировалась в этих развалинах гораздо лучше их. Выбравшись из-за цистерны, она быстренько перебежит за транспортер и, когда они кинутся за ней в погоню, оттуда расправится с ними по очереди. Даже если они попытаются улизнуть, им все равно придется бежать к той металлической двери. Позиция у нее окажется выгодной, для того чтобы поджарить их одного за другим.

— Готовы? Па-ашел…

Они уже подняли тело над бортиком, когда «труп» внезапно застонал.

— Блин! Да он живой! — завопил Патлатый.

Лучи фонарей тревожно заметались. От неожиданности Дзюнко тоже дернулась и попала под свет фонаря.

Черт!

Она осознала, что ее увидели, когда парни начали орать:

— Здесь кто-то есть!

— Что-о?!

— Вон там! За цистерной!

Дзюнко попробовала быстро выскочить из щели между цистерной и стеной, но она забралась слишком глубоко и поэтому замешкалась на несколько мгновений. За это время оба фонарных луча сошлись на ее лице. Она инстинктивно прикрыла глаза ладонью.

Кто-то изумленно взвизгнул:

— Да там баба!

Асаба скомандовал:

— Хватай ее скорее, ты, козел!

Они проворно преградили Дзюнко дорогу. Один из тех, кто стоял ближе, протянул руку и схватил ее за рукав.

Спотыкаясь, девушка шагнула вперед и украдкой бросила взгляд на «труп», брошенный возле резервуара. Все верно. Он действительно жив. Лицо его покрывали синяки и ссадины, глаза заплыли, но он обеими руками вцепился в край резервуара.

Надо постараться не задеть его.

И она сосредоточилась на первой мишени. Она уставилась на парня, который тянул ее к себе. В его улыбке отчетливо сквозила нехитрая мысль: «Подумать только, баба! В таком месте!» Конечно же, такие парни не испугаются какой-то женщины. «Они все сдохнут. Я их поджарю. Это все равно что мусор выкинуть: измельчить и смыть остатки».

Дзюнко дала себе волю.

Парень, тянувший ее за рукав, внезапно отшатнулся. Фонарь вылетел у него из руки, описав замысловатую дугу, ударился о металлический трап, ведущий к мосткам, и разбился. Одна Дзюнко наблюдала за этим полетом. Остальные во все глаза уставились на своего приятеля. Он, весь в языках пламени, от волос до ботинок, тоже отлетел в сторону по немыслимой траектории. К тому моменту, когда он рухнул на грязный пол, он уже превратился в огненный шар. Парень даже пикнуть не успел. Дзюнко ощутила, насколько мощным оказался выброс энергии. Ее огненная сила ударила, как стрела, сломав ему шею еще до того, как превратила его в пылающий факел.

Его приятели, застыв на месте, пронзительно кричали. Они были настолько потрясены, что даже забыли согнать с лиц злобные ухмылки, и выглядело это комично.

Дзюнко распрямилась и повернулась в их сторону. Ближе всех стоял Клетчатая Рубашка — только руку протянуть. За ним маячил Патлатый. Чуть подальше — обладатель второго фонаря. Невысокого роста, в ярко-красном свитере и с серьгой в ухе.

Дзюнко шагнула в сторону юнцов, окаменевших от ужаса. Они отступили на шаг. Коротышка в красном свитере даже отступил на два шага. Губы у него дрожали и глаза блестели от слез. При свете от горевшего тела девушка разглядела его лицо вполне отчетливо. Запах горящей плоти становился все резче.

— Чё, чё ты сделала? — спросил Патлатый. Голос у него прерывался. Глаза недоверчиво обшарили Дзюнко с ног до головы. — Чем это ты его?

Дзюнко молча уставилась на них. «Хочешь знать чем? То есть каким оружием? Да, оружие у меня есть. Но ты не найдешь его, хоть обыщись. Мое оружие скрыто в моей голове».

Она невозмутимо улыбнулась и сделала еще шаг в их сторону. Парни дружно попятились. Теперь они находились прямо посредине помещения.

— Чё это она? — спросил Патлатый, дрожа как осиновый лист и не спуская глаз с Дзюнко. — Чё она задумала? Асаба, сделай же что-нибудь! — Он взывал к высокому парню, к Клетчатой Рубашке.

«Ага, так ты, значит, и есть Асаба?»

Дзюнко посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд у него был твердый и пристальный. Парень испытывал потрясение, но что-то такое было в его глазах еще. Страх? Или…

Девушка откинула с лица прядь волос и полоснула взглядом, как косой, по всем троим.

Поток энергии подчинился ей. Она превосходно управляла своей силой, как опытный дрессировщик щелкает бичом, точно соизмеряя силу и расстояние. Она даже зримо представила эту струю энергии.

Но Асаба исхитрился увернуться. Пусть неуклюжим маневром, но огня он избежал, только был отброшен энергетической волной и шлепнулся на ленту транспортера. Двое других были охвачены пламенем в тот самый миг, когда их ударил огненный бич. Пламя пожирало их лица, волосы, руки. Казалось, горят даже их вопли. Асаба ворочался на ленте транспортера, широко открытыми глазами уставившись на своих горящих приятелей. Джинсы его тлели по краям штанин.

«Настал твой черед».

Дзюнко сосредоточила взгляд на Асабе. Он уставился на нее. Он даже не пытался бежать, только потряс головой и протянул к ней руку, словно хотел ее остановить. Одну руку. Не обе.

«Протяни обе руки. Умоляй меня не делать этого. Ведь именно так ты наверняка заставил вести себя этого несчастного парня. Ползай передо мной на коленях ради спасения собственной жизни, как пришлось ползать ему».

Энергия все еще бушевала в ней. Так полно она не использовала свою силу уже очень давно, но та словно ждала все это время. Энергия просто распирала все тело.

Дзюнко выпятила подбородок и уставилась на Асабу, готовясь выпустить следующую волну энергии. Парень дотянулся рукой до заднего кармана. Выкрикивая что-то нечленораздельное, он вытащил оттуда какой-то предмет и направил на нее.

Пистолет — она увидела его, и в ту же секунду ее плечо обожгла острая боль.

Толчок был невероятной силы. Дзюнко подбросило вверх и отшвырнуло назад. Ощущение сопровождалось молниеносной мыслью: «Пистолет. Сила выстрела!»

Она ударилась о землю сначала спиной, а потом затылком, перед глазами замелькали искры. Левое плечо жгло от боли. По руке стекала теплая жидкость. Кровь! Она истекала кровью.

Дзюнко изо всех сил боролась с обмороком. Ей нельзя терять сознание. Она должна подняться на ноги. Уничтожить Асабу! Ведь только она может спасти жизнь несчастного человека, брошенного возле резервуара с водой. Она обязана ему помочь. Дзюнко скребла пальцами землю, стараясь подняться и отчаянно подавляя приступ тошноты.

Прогремел еще один выстрел. Потом девушка услышала торопливые шаги — Асаба убегал. Вначале ей показалось, что парень снова выстрелил в нее, но боли она не ощутила. В кого же он стрелял?

Опираясь на локоть, Дзюнко смогла наконец сесть. В то же мгновение она услышала скрежет стальной двери. Взглянув туда, она увидела, как в слабом свете от уличного фонаря мелькнула тень Асабы. Он не оборачивался, не стал закрывать за собой дверь, просто удирал со всех ног.

Вокруг Дзюнко догорали остатки пламени. Теперь оно уже не пылало, а угасало, по мере того как дотлевали волосы, одежда и тела ее жертв. Девушка сосчитала их. Вот они, трое. Один, два, три. Только Асаба сбежал.

Дзюнко сумела стать на колени и подползти к резервуару.

Бедолага лежал рядом с резервуаром. В мерцании красных отсветов пламени она увидела, что он скорчился, как бы пытаясь защититься. Сквозь порванную рубашку видно было, что один бок у него залит кровью. Так вот в кого стрелял Асаба: он решил прикончить свою жертву, до того как убежать.

По лицу человека разливалась восковая бледность даже в красноватых отблесках догоравшего огня. Глаза были закрыты. Дзюнко подползла поближе и коснулась его волос. Она погладила его по голове. Потом по щеке. Кожа была еще теплой.

— Держись, пожалуйста, — прошептала Дзюнко и, потрепав его по щеке, добавила громко: — Пожалуйста, открой глаза!

К ее удивлению, веки раненого затрепетали. При близком рассмотрении он оказался совсем молодым, примерно ее возраста. Старше Асабы и его сгоревших дружков, но все же молодой человек. Слишком молодой, чтобы вот так умереть. Держись! Она схватила его за плечо и принялась трясти. Голова его мотнулась из стороны в сторону, и он открыл глаза. Точнее, приоткрыл. Взгляд не мог сосредоточиться. Дзюнко склонилась ближе к нему:

— Не сдавайся, не смей умирать! Я вызову «скорую помощь». Держись!

В ответ он еле шевельнул губами. Один глаз открылся полностью. Дзюнко почти касалась его лица, и он наконец увидел ее.

Открытый глаз был налит кровью, и зрачок метался в глазнице, как будто не верил тому, что видит. Девушка взяла его здоровой рукой за руку и заговорила громче:

— Я с тобой. Все хорошо, этих подонков больше нет. Не шевелись. Я вызову «скорую».

Дзюнко собралась идти, но он вдруг с неожиданной силой стиснул ее руку, не отпуская. Левая рука девушки беспомощно свисала, и, когда он потянул ее за правую, она потеряла равновесие и свалилась прямо на него. Их лица соприкасались, словно у любовников. Дзюнко посмотрела на него. Из уголка его распухших, запекшихся губ стекала струйка крови. Нос тоже кровоточил.

Губы шевельнулись, и он еле слышно произнес:

— П-помоги!

Девушка закивала:

— Я помогу, помогу тебе. Все хорошо, не волнуйся.

Он закрыл глаза и снова открыл, еле заметно покачав головой в знак протеста:

— Прошу… помоги… — Он выпустил ее руку, притянул ближе за рубашку и добавил непослушными губами: — Помоги ей.

Дзюнко открыла рот от изумления:

— Ей? Значит, есть кто-то еще?

Его веки вздрагивали. Из уголка глаза скатилась слеза.

— Кто она? Твоя подруга? Где она?

Лицом к лицу с ним, задавая свои вопросы, Дзюнко уже ощутила ледяной холодок ужасного предчувствия. Она предвидела ответ, даже если этот умирающий человек не успеет ничего сказать.

Женщина. Значит, этот молодой человек был с женщиной, когда на них напали. Негодяи вроде Асабы просто так женщину не отпустят.

— Где она?

Его лицо мучительно исказилось. Губы дергались в отчаянной попытке заговорить.

— Они забрали… ее… увели… с собой.

— Эти подонки?

Он кивнул.

— Куда они отправились? Ты там был?

По щеке скатилась еще одна слеза. Он цеплялся за ее рубашку, изо рта текла кровь.

— В машине.

— В машине? Чья машина? Их?

— М-моя.

— Эти гады забрали машину?

— Она…

— Она была в машине? А тебя они оттащили, чтобы прикончить? Так было дело?

— П-помоги.

— Поняла. Сделаю все, что смогу. Ты не помнишь хоть что-нибудь, куда они могли увезти ее? Хоть какой-нибудь намек?

Он едва дышал. Дзюнко чувствовала, как рука, стиснувшая ее рубашку, все слабеет и слабеет. Человек умирал.

— Пожалуйста, держись! Куда они увезли ее? Скажи мне!

Его голова безвольно повисла. Он моргал и, задыхаясь, ловил губами воздух.

— На… Нацуко, — еле слышно прошептал он и уронил руку. Полуоткрытый глаз остекленел. Он закашлялся, кровь хлынула изо рта, и тело его содрогнулось.

Языки пламени вокруг них угасали, и фабрика снова погружалась во тьму. В темноте Дзюнко ощутила, что жизнь покинула тело страдальца.

— Бедняга… — прошептала Дзюнко.

Она села рядом с ним и здоровой рукой положила его голову к себе на колени. Она осталась единственным живым существом на этой мертвой фабрике. Обугленные тела троих подонков сливались с темнотой. Вокруг них все еще вспыхивали красные язычки пламени, похожие на голодных мух, что роятся над мертвым телом. Эти огоньки были преданными учениками Дзюнко, праведными убийцами, не знающими ни промаха, ни пощады. Но этого несчастного парня она защитить не смогла.

И что еще более скверно, где-то страдала его подруга, захваченная негодяями.

На… Нацуко.

Наверное, это ее так зовут. Нацуко. Что с ней произошло сегодня вечером? Что ей пришлось пережить? Дзюнко зажмурилась на мгновение, и по спине снова пробежал озноб.

«Надо вставать. Раскисать нельзя. Я должна спасти Нацуко, пока не поздно».

В отблесках последних огоньков кровь погибшего парня и ее собственная из раны на плече смотрелись одинаково темными и вызывали тягостное чувство. Впрочем, ранение молодого человека было гораздо тяжелее ее собственного: все его тело было липким от крови.

Дзюнко наспех обыскала его в надежде узнать о нем хоть что-нибудь. В карманах ничего не оказалось. Наверняка шайка Асабы забрала у него бумажник и водительское удостоверение. Но она все же отыскала имя — на внутренней стороне ворота пиджака: Фудзикава.

— Фудзикава, — вслух произнесла Дзюнко.

Она бережно опустила его голову на землю и поднялась на ноги. Рядом с ближним к ней обугленным трупом валялся фонарь. Стекло в нем разбилось, но свет все еще горел. Девушка подняла его и посветила вокруг. Она обыскала все три тела и все, что валялось рядом, как можно тщательнее в надежде выяснить, куда они могли направляться.

Тела настолько пострадали от огня, что невозможно было отличить одно от другого по одежде, и все они выглядели одинаково.

Дзюнко поняла, что она использовала свою силу на всю катушку. У нее мелькнула мысль, что последний раз такой выброс энергии понадобился ей два года назад. Да, в тот раз их было четверо, и она прикончила всех.

Девушка пинками переворачивала трупы. Боль в левом плече притупилась, но от потери крови кружилась голова и слегка лихорадило. К тому же накатывали приступы тошноты.

Вины она не ощущала. С точки зрения Дзюнко, единственными человеческими останками в фабричном корпусе было тело Фудзикавы. Остальные три трупа были просто падалью.

Если бы она успела как следует обдумать свои действия, то использовала бы огненную силу более аккуратно, чтобы оставить какие-нибудь следы для опознания, но события развивались слишком стремительно.

Она осветила фонарем путь, по которому убегал Асаба, но, кроме грязного пола и фабричного оборудования, ничего не увидела. Что еще оставалось сделать? Дзюнко настороженно прислушалась. А вдруг кто-то услышал выстрелы и вызвал полицию?

Вроде бы ничто не нарушало ночную тишину, окутавшую заброшенную фабрику. Выстрелы наверняка кто-нибудь слышал, но обитатели этого района, привыкшие к спокойной обстановке по ночам, вряд ли сумели распознать звуки, которые они слышали только в боевиках по телевизору, и как-то соотнести их с реальностью. Даже если они проснулись от громкого шума, то, скорее всего, решили, что газует чья-то машина или резвится соседская молодежь, и снова погрузились в сон.

Именно в этом Дзюнко отличалась от всех. Она-то знала, что этот город — настоящее поле боя. «Похоже, полицию придется вызывать мне», — подумала она, опуская фонарь. И в этот миг наступила на что-то. Она нагнулась и увидела, что на полу валяется спичечная картонка с надписью «Плаза». Название бара. Номер телефона и адрес с картой: Комацугава, округ Эдогава, Токио. Ближайшая станция метро «Хигаси Одзима».

От картонки оторвали всего одну спичку. Значит, она совсем недавняя. Скорее всего, ее выронил Асаба.

Дзюнко сунула картонку в карман. Потом с усилием выпрямилась и, преодолевая головокружение, вернулась к тому месту, где лежал Фудзикава. Она нагнулась и погладила его по спутанным волосам. Внезапно ее осенила идея: она прижала ладонь к его окровавленному пиджаку, а затем приложила ее к своей ране на левом плече. Так она поклялась, что теперь, когда их кровь смешалась, она никогда не забудет, какой жестокой смертью он погиб.

— Я заставлю их расплатиться за то, что они с тобой сделали, — прошептала она и встала на ноги.

Покидая мертвую фабрику, Дзюнко окунулась в живительную ночную прохладу, как в воду. Девушке показалось, что она пробуждается от кошмарного сна. На велосипеде она ехать не могла, во-первых, потому, что болела раненая рука, во-вторых, потому, что ее шатало от потери крови. Кое-как, толкая велосипед здоровой правой рукой, она выбралась на дорогу и остановилась возле первой попавшейся телефонной будки. Сняв трубку, Дзюнко набрала телефон полиции. Еле слышным голосом она сообщила неприветливому дежурному:

— На заброшенной фабрике возле общественных зданий в секторе Таяма-три лежат трупы.

— Что? Кто-то погиб?

— Туда вломилась банда подростков. Звучали выстрелы.

— Алло? Откуда вы звоните?

Дзюнко не ответила на вопрос и продолжала монотонно бубнить:

— Один человек погиб, похищена женщина. Одного из преступников зовут Асаба. Погибшего зовут Фудзикава. Да, еще у него угнали машину.

Сообщив все это, девушка повесила трубку, не дожидаясь ответа. Ее начало трясти от холода.

У полиции есть кадры, опыт и возможности. Сумеют ли они выследить Асабу и спасти Нацуко, или Дзюнко доберется туда раньше их? В общем-то, не в этом дело. Не то чтобы девушка была уверена, что справится со всем в одиночку, но она должна сделать все, что в ее силах, чтобы прийти на помощь к Нацуко.

На стороне полиции организованная мощь, а у Дзюнко только и есть что голова на плечах. В конце концов, даже если полиция схватит Асабу, Дзюнко все равно совершит то, что задумала.

Рано или поздно, но Асабу она прикончит.

Девушка тащила велосипед по дороге к дому, и в глазах ее стояли слезы. Она так выдохлась, что была не в состоянии их вытирать, и вскоре они уже каплями скатывались по щекам. Подавляя рыдания, она молча расплакалась.

Она оплакивала внезапное сражение, побоище и весь ужас этой ночи. Колени у нее подгибались, раненое плечо терзала боль. Но нет, не из-за этого она плакала. «Я плачу из-за Фудзикавы, — думала она. — Из-за него и из-за Нацуко, с которой еще предстоит встретиться». По крайней мере так она твердила самой себе.

Полиция прибыла на место через десять минут. Офицер из первой оперативной группы еле сдержал тошноту, вдохнув жуткий запах, наполнивший фабричное помещение.

Как и было сказано в сообщении, там лежали трупы. Один принадлежал молодому человеку, по всей видимости застреленному.

Еще три тела — сосчитать их можно было только потому, что они лежали отдельно друг от друга, — выглядели так, что не поддавались опознанию и даже не напоминали человеческие останки, особенно при скудном освещении.

Они были сожжены почти дотла.

Часть механизмов в цехе были еще горячими — не настолько горячими, чтобы обжечься о них, но достаточно, чтобы у полиции сложилось впечатление о сильном нагреве, которому они сравнительно недавно подверглись. Возле одного из обугленных тел полицейский обнаружил металлический брус, покореженный и оплавленный.

— Что тут за дьявольщина? — пробормотал он себе под нос. — Они что, из огнемета палили?

Дзюнко слышала вой сирены, когда полицейские машины одна за другой прибывали на место происшествия. Добравшись домой, девушка скинула одежду и принялась осматривать рану. От вида поврежденной кожи и запекшейся крови ее снова замутило.

Ей явно повезло. Промыв рану марлевым тампоном, смоченным в дезинфицирующем растворе, она убедилась, что пуля прошла по касательной и рана оказалась неглубокой.

Дзюнко нахмурилась. Она ощутила выстрел, как будто ее ударило молотком и швырнуло на землю. А рана-то пустяковая. Значит, стреляли отнюдь не из маленького пистолета: пистолет с такой ударной силой должен быть мощным, крупнокалиберным оружием. Асаба всего лишь несовершеннолетний, мелкая шпана — откуда у него такое оружие?

Тщательно обработав рану, Дзюнко почувствовала невыносимую жажду. Шатаясь, она добрела до холодильника и выхватила первое, что попалось под руку, — картонную упаковку с апельсиновым соком. Она выпила сок залпом, но желудок возмутился, и ей пришлось бежать в ванную, где ее стошнило. Цепляясь за раковину, она упала в обморок.

Внезапно придя в себя, она услышала, что вода все еще течет из крана. Она торопливо умылась. По-видимому, обморок длился не так уж долго.

Поднявшись, она почувствовала себя немного лучше. Она подвигала левой рукой, но боль пронизала ее до костей. Тогда она вытащила из комода старый шарф и устроила для раненой руки нечто вроде временной перевязи. Так оказалось гораздо лучше.

Она включила телевизор. Как и следовало ожидать, большинство каналов не работали, а по остальным новостей не передавали. Скорее всего, первые сообщения о случившемся на фабрике появятся только в утренних передачах.

Дзюнко проверила карманы одежды, в которой она была на фабрике, и вытащила спичечную картонку с надписью «Плаза». Бар работает до четырех утра. Она посмотрела на часы. Без двадцати четыре.

Вряд ли она успеет.

Но попытаться все равно стоило. Ведь жизнь Нацуко висит на волоске. Дзюнко заставила себя действовать.

Глава 3

Мобильник зазвонил как раз в тот момент, когда Тикако Исидзу убрала стол после завтрака и готовилась к выходу.

Она торопливо вытащила трубку из кармана жакета, висевшего на спинке стула. Звонил капитан Ито:

— Вы где? Все еще дома?

— Дома, как раз собираюсь выходить, — ответила Тикако.

Мельком глянув на свое отражение в зеркале, она обнаружила, что успела накрасить только верхнюю губу, когда это ответственное занятие прервал звонок. Выглядит забавно.

Ито был явно встревожен, и она одернула себя, вернувшись к разговору.

— Мне хотелось бы, чтобы вы побывали на месте происшествия. Можете отправиться туда сразу?

У Тикако сердце так и подскочило.

— Разумеется, могу. Что за происшествие?

— Нечто подобное тому самому делу.

Тикако сразу поняла, о чем он говорит, и стиснула трубку:

— Снова то же самое?

— Да. Только на этот раз три трупа. Сам я там не был, но мне доложили, что тела словно на сковороде поджарены. Судя по всему, очень напоминает то дело.

— Только тела? Больше ничего не сгорело?

— Хороший вопрос. Вот я и хочу, чтобы вы увидели все своими глазами. Я связался с Симидзу. Он уже едет туда, так что вы встретитесь на месте.

— Хорошо. Я все поняла.

Ито объяснил Тикако, куда и как добираться, добавил мелкие подробности и отключился. Засовывая руки в рукава жакета, она снова посмотрелась в зеркало, растерла помаду на губах, чтобы нижней губе тоже досталась толика цвета. Удовлетворенная результатом, она перекинула сумку через плечо и выбежала из дому. От волнения у нее даже щеки порозовели.

В этом году сержанту Тикако Исидзу исполнится сорок семь. Во всем отделе расследования поджогов в криминальном отделе Управления городской полиции Токио (ГПТ) старше ее были только два офицера, и оба они занимались канцелярской работой. При выездах на место происшествия Тикако частенько оказывалась старше всех по возрасту, и остальные оперативники из отдела расследования поджогов прозвали ее Мамулей: в этом прозвище легкое дружеское подкалывание сочеталось с уважением. Даже капитан Ито, начальник отдела, был на добрых пять лет моложе Тикако. Кунихико Симидзу, ее обычному напарнику, было всего двадцать шесть, почти как ее сыну.

Но Тикако не особенно страдала по поводу своего возраста. На самом деле здесь были даже свои преимущества. Тикако когда-то начинала работу в полиции в качестве патрульного в отделе транспорта, и ее без особых церемоний переводили с одного непримечательного поста на другой. Три года назад, когда ей исполнилось сорок четыре, ее неожиданно произвели в детективы и приписали к Управлению городской полиции Токио, и об этом назначении судачили во всех полицейских отделениях Токио. Истина заключалась в том, что это повышение было обусловлено целым рядом причин, ни одна из которых не имела прямого отношения к самой Тикако. На ГПТ оказывали давление, вынуждая выдвигать в детективы женщин. В то же время среди оперативников бытовало устойчивое убеждение в том, что «на женщину нельзя положиться в трудную минуту». Положение усугублялось тем, что среди высших чинов имелись разногласия насчет того, кто из молодых перспективных сотрудниц достоин занять эту должность, и страсти накалялись. Когда стало ясно, что ситуация зашла в тупик, все сошлись на нейтральной кандидатуре Тикако, она и получила в результате это престижное назначение.

Тикако знала обо всей подоплеке, но не придавала ей значения. Она решила, что возраст должен как-то окупаться, а потому, невзирая ни на какие закулисные обстоятельства, должность эту она получила и намеревалась оправдать назначение добросовестной работой.

Один-единственный раз она затронула этот вопрос на вечеринке с коллегами из «пожарного» отдела, которую устроил капитан Ито по поводу ее назначения:

— Вам здорово повезло, что в моем лице к вам пришла пожилая женщина. Никаких грязных сплетен, раздраженных жен, и ребенок у меня уже взрослый. Правда ведь, очень удобно во всех отношениях?

На эту полушутливую тираду большинство мужчин только сдержанно ухмыльнулись, но один из сержантов, самый старый из оперативников отдела расследования поджогов, не стал скрывать враждебного настроя.

— Мада-а-ам, — процедил он, — вы просто делайте, что вам прикажут, и не путайтесь под ногами. Вы оказались в отделе исключительно по соображениям политкорректности. Поработаете у нас годика два и перейдете в пресс-центр, вот и все дела.

Тикако в ответ шутливо откозыряла:

— Так точно, господин сержант! — Она прекрасно знала, что не стоит и пытаться спорить с человеком, если у него проблемы в общении.

В возрасте семнадцати лет Тикако потеряла отца. Он работал инженером на стройке и погиб, сорвавшись со строительных лесов. Его семье оставалось утешаться только тем, что смерть наступила мгновенно и он не успел испытать ни ужаса, ни боли.

После смерти отца единственным кормильцем в семье оказалась Тикако. Сестре едва исполнилось тринадцать, а мать страдала хроническим заболеванием, из-за чего то и дело попадала в больницу. Тикако пошла служить в полицию главным образом потому, что государственная служба гарантировала стабильное рабочее место; к тому же работа в полиции казалась ей более привлекательной, чем конторская должность в муниципальном совете. Она решила, что, работая в полиции, она обеспечит большую безопасность их чисто женскому семейному коллективу.

Тикако окончила полицейскую академию, получила должность патрульного в отделе транспортной полиции, смогла отправить сестренку в престижную школу и позаботиться о больной матери. На ее зарплату вместе с отцовской пенсией и страховкой они жили более или менее сносно. Больше всего Тикако беспокоила склонность матери к депрессивным состояниям. Она была очень привязана к мужу и не смогла смириться с его гибелью. Год за годом она все дальше уходила от реальности и постепенно погружалась в мир грез и скорби.

Тикако старалась внушить младшей сестре:

— Все в жизни, и хорошее и плохое, зависит от того, как ты к этому относишься. Не стоит слишком задумываться над плохим.

Сестренка, больше похожая на мать, недоумевала, как может старшая сестра сохранять все свое добродушие, изо дня в день имея дело с изнанкой мира — незаконной парковкой, пьяными водителями, нарушениями порядка, противоправными и грубыми действиями. Когда она пыталась заговаривать об этом с Тикако, та неизменно улыбалась и отвечала:

— Ну что же делать, на свете неудачников вроде нас полно. Но надо же как-то жить. Да и не всегда все так уж плохо. Бывает, что жизнь нет-нет да и побалует.

Тикако не знала, насколько универсальна эта незамысловатая теория, но для их семьи она обернулась истиной. Сестра вышла замуж за своего учителя, едва окончив среднюю школу. Это был человек надежный, положительный, какого только могла пожелать Тикако для своей сестренки. К тому же все устроилось еще лучше. Учитель принадлежал к старинной и весьма состоятельной семье, у которой были обширные владения в сельской местности. Как единственному наследнику семейного состояния, ему легко простили не слишком выгодный брак, и вскоре мать Тикако уже переехала к ним, где ее окружили заботой и вниманием.

Две главные заботы одновременно свалились с плеч Тикако, но вместе с ними пропал и настрой на работу в полиции. Тикако пошла туда, главным образом, чтобы поддержать семью, и теперь ощущала себя загнанной в тупик. Она осталась на службе, но без особой радости выполняла свои обязанности и уже серьезно подумывала, не выйти ли в отставку.

Тут-то и довелось ей отличиться. Она заметила автомобиль с испорченным задним фонарем, остановила его и сделала внушение водителю, чье поведение вызвало у нее подозрения и заставило обыскать машину. В багажнике она обнаружила связанного ребенка с кляпом во рту. Короче, она предотвратила серьезные последствия, поймав похитителя с поличным.

У Тикако на душе потеплело, когда она увидела, как счастливы родители, получив спасенного ребенка, и как они благодарны полиции. Достойно вознагражденная за этот случай, Тикако увидела полицейскую службу в ином свете и воспрянула духом, как будто ее жизнь заново обрела смысл.

Все это увенчалось предложением руки и сердца от старого друга детства, который зашел, чтобы поздравить ее с шумным успехом.

— Я помню, что раньше ты и слышать об этом не хотела, — сказал он, — но теперь твоя сестра вышла замуж, и я подумал, что, может, у нас есть шанс.

Вскоре они поженились, а спустя год у них родился сын, Такаси.

Бывшего друга детства, а ныне мужа Тикако звали Нориюки Исидзу. Он окончил колледж по специальности «гражданское строительство» и вскоре получил должность инженера в крупной строительной компании. Работа была связана с частыми и длительными командировками, и он то и дело слал домой открытки с местными видами или осваивал местный диалект, а потом имитировал его по телефону, развлекая семью. Человек он был добрый, веселый и всегда умел рассмешить Тикако.

Теперь Исидзу возглавлял отделение компании в Кобе и был занят восстановительными работами после разрушительного землетрясения, которое сровняло с землей большую часть города и унесло более пяти тысяч жизней. Там он и жил, наезжая в Токио примерно раз в десять дней. Такаси учился в университете в Хиросиме, совсем рядом с Кобе, и время от времени встречался с отцом то за обедом, то за выпивкой в баре, а Тикако приходилось довольствоваться нечастыми разговорами с сыном по телефону.

В отсутствие мужа Тикако взяла на себя заботу о своем свекре, Исидзу-старшем, мастере традиционных ремесел, человеке упрямого и вспыльчивого нрава. До самой своей смерти в прошлом году он требовал много заботы и внимания от Тикако. В ее присутствии он изводил ее бесконечными упреками, но стоило ей уйти, как он уже тосковал. В невестке он нашел достойногопротивника, а она, пройдя такую школу, научилась запросто ставить на место молокососов из полиции, когда те проявляли неуместный сарказм или откровенную враждебность.

Теперь, когда Тикако не была обременена ничем особенным, она действительно превратилась в «пожилую даму, удобную во всех отношениях». И все же ее положение в отделе расследования поджогов было весьма деликатным. Хорошо еще, что капитан Ито благоволил к ней, уважая ее характер и способности. Благодаря его поддержке она время от времени участвовала в оперативной работе на месте преступления, иначе ее уже давно определили бы в конторщицы и вооружили ключом от копировального аппарата. Тикако платила ему за доверие тем, что всегда стремилась оправдать его ожидания и сделать свое дело хорошо.

И вот теперь этот случай. Очередное убийство с обгорелыми трупами.

Тикако испытывала благодарность к капитану Ито за то, что он сразу же оповестил ее о случае, напоминавшем дело двухгодичной давности, когда она настояла на активном участии отдела поджогов в расследовании, за что на какое-то время подверглась остракизму среди сотрудников отдела. Но она не сдалась. При каждом удобном случае Тикако напоминала капитану Ито, что злоумышленника они не поймали, а потому подобное может повториться и отделу расследования поджогов придется поработать по-настоящему. Капитан ее пророчество запомнил и теперь предоставил ей шанс. Его слова, в сущности, означали: «Хватай мяч и беги что есть силы, Мамуля».

На этот раз преступление было совершено в квартале Таяма, район Аракава. Место находилось минутах в двадцати езды на автобусе от станции Такада, следующей остановки после Аракавы. Тикако ехала туда на такси, уткнувшись в карту, наспех купленную в магазинчике по соседству. Это убийство совершено гораздо севернее.

Предыдущее убийство произошло осенью позапрошлого года, ранним утром шестнадцатого сентября. Сгоревшая машина была обнаружена у реки Аракава. Три трупа находились в машине, еще один лежал метрах в десяти от нее. Все были мертвы и обуглены до неузнаваемости. Невозможно было определить даже пол, и только осмотр скелетов показал, что три трупа были мужские, а один женский и все они принадлежали подросткам не старше двадцати лет. Это была поистине жестокая массовая бойня.

В ходе расследования, однако, появились кое-какие любопытные обстоятельства. Начать с того, что автомобиль оказался угнанным с какой-то токийской парковки. На уцелевшей части машины (как что-то вообще уцелело при таком огне, само по себе представлялось любопытным обстоятельством) нашли отпечаток пальца главного подозреваемого в серии убийств, совершенных несколькими годами раньше, где жертвами оказывались старшеклассницы.

Подозреваемый тогда еще не достиг совершеннолетия, то есть ему не исполнилось двадцати, а потому и следователи, и пресса были крайне корректны. Они так и не добились признания, но собрали подробные сведения у достойных доверия лиц, а также, по словам капитана Ито, были убеждены в том, что подозреваемый был главарем и что все эти убийства совершила банда малолетних преступников.

К несчастью, для суда им не хватило улик, а также показаний свидетелей. Обычно в такого рода серийных преступлениях рано или поздно появляется свидетель — жертва, которой удалось вырваться из рук убийцы. Свидетельские показания жертвы становятся решающими в суде. Но в данном случае таких свидетелей не осталось, не выжил никто. Насколько было известно следствию, все до единой девушки, ставшие объектом насилия, погибли.

Эти убийства сильно отличались от жестоких преступлений, совершенных в Японии ранее, тем, что прежде всего доставляли удовольствие убийцам. Преступников явно не интересовали ни деньги, ни секс. На главного подозреваемого и соучастников в полиции имелись досье, в которых фигурировали и сексуальное насилие, и шантаж, но сейчас преступления совершались исключительно ради убийства.

Бандиты действовали просто. На обычно безлюдной улице они подстерегали девушку в школьной форме по дороге домой, преследовали ее на машине и в конце концов давили ее насмерть. Но такой случай представлялся редко, так как девушки не часто ходят одни по безлюдным улицам. Тогда банда начала заманивать или насильно заталкивать девушек в машину и увозить их туда, где можно было на просторе устраивать смертельные «гонки». Полиция выяснила, что хотя начинающие преступники иной раз избивали и грабили своих жертв, это скорее было исключением, чем правилом: главной их целью было само убийство. Более того, они находили особое наслаждение в том, чтобы убивать именно тогда, когда жертва пытается убежать, кричит и умоляет о пощаде. По мере того как прояснялась картина преступлений, пресса буквально заходилась в истерике, смакуя тот факт, что известное ранее лишь в Америке «убийство ради забавы» теперь обнаружилось и в Японии.

Малолетние преступники в полной мере воспользовались шумихой, поднятой в прессе, и недостатком улик. Они провозгласили себя жертвами сфабрикованного обвинения и, настаивая на своей невиновности, заявили, что будут бороться против произвола полиции до конца. На сторону подозреваемых встали одна-две группировки поборников прав человека и некоторые представители СМИ, обеспечив им поддержку и развернув кампанию в их защиту. Главный подозреваемый стал чем-то вроде знаменитости. В это время Тикако только появилась в отделе расследования поджогов и, наблюдая за процессом со стороны, думала, что события развивались бы иначе, не обладай главный подозреваемый некоторой харизмой. У подонка были все задатки шоу-звезды.

Обвинения против банды утрачивали вес, и расследование, и без того покоившееся на шатком основании, начало тормозить. Ничего нового раскопать не удалось, и полгода спустя следственная группа была распущена. Дело постепенно перешло в разряд «висяков», иными словами, положено на полку. Весь отдел уголовного розыска слышал, как следственная бригада зубами скрипела от отчаяния. В то же время они пали духом и мало-помалу вытесняли образ убитых девушек на задворки собственной нечистой совести, а потом и вовсе забыли о них.

Убийства школьниц были уже основательно забыты к тому моменту, когда произошло преступление на берегу реки Аракава. Однако главный подозреваемый в убийствах девушек снова оказался в центре внимания прессы — только на этот раз в качестве зловещего трупа.

Поскольку орудием убийства стал огонь, сотрудники отдела поджогов были привлечены к делу в качестве советников при следственной группе и участвовали в осмотре места преступления и в совещаниях. Тикако в их число не входила и знала только то, что появлялось в новостях и фиксировалось на фотографиях с места происшествия. Но едва она услышала сообщение о случившемся, ее осенило: «Это же убийство возмездия!» Может, у нее сработал материнский инстинкт. Она не сомневалась, что это была карательная акция возмездия за убийства девушек.

Тикако заинтересовалась этим делом еще больше, когда выяснилось, насколько там все запутано. Она настаивала на том, чтобы отдел расследования поджогов принял более активное участие в расследовании, а не просто в качестве «консультантов». Но ее призыв был воспринят весьма холодно: сыщики держались своих «территорий» и предпочитали не вторгаться в область чужих интересов. Здесь действовал дух соперничества, который мужчины вносят в любую сферу деятельности, и это просто бесило Тикако.

Убийство на берегу Аракавы так и не было раскрыто. Следователи не сумели даже выяснить, какое оружие было применено. На металлургическом заводе поблизости украли паяльную лампу, и пресса тут же посчитала ее орудием убийства, но ведь никакая паяльная лампа, даже самая мощная, не в состоянии превратить четырех человек в обугленные головешки. Полиции это было, разумеется, известно, но ошибку никто не поправил, и это следствие тоже заглохло.

Тикако до сих пор недоумевала, что же могло послужить орудием убийства, и считала, что полиции следовало бы тщательно проверить всех родственников убитых школьниц. Капитан Ито разделял ее взгляды на это дело, и потому они нередко обсуждали проблему между собой. Оба были уверены, что рано или поздно убийца обнаружит себя.

Главный подозреваемый погиб, но могли остаться его подельники. Те трое, что превратились в обгорелые трупы, тоже имели за спиной список преступлений, но они никак не могли участвовать в убийствах девушек несколько лет назад. Другими словами, они просто попали под прицел убийцы за компанию с главным подозреваемым, то есть случайно. Если эта версия правильна, то убийца со своим таинственным оружием обязательно проявится, охотясь за остатками банды.

И вот теперь, похоже, их предсказание сбывается. Случай в Таяме очень напоминает убийства в Аракава-парке. Направляясь туда в такси, Тикако решительно сжала губы.

Глава 4

Дзюнко Аоки неподвижно стояла в конце переулка, обхватив себя руками, чтобы хоть немного согреться.

В половине шестого утра до рассвета было еще далеко. В темноте расплывались очертания домов, но ни в одном окне не было света. Стояла сонная тишина.

Она вглядывалась в ровный, расчищенный участок земли, обнесенный проволочной сеткой. Поближе к центру площадки стоял щит с надписью: «Участок продается. Агентство недвижимости «Дайко»». Под названием компании указан номер телефона. Дзюнко читала и перечитывала объявление, чтобы запомнить наверняка.

Это и был адрес, нацарапанный на спичечной картонке из бара «Плаза», которую она нашла на заброшенной фабрике в Таяме. На другой стороне узкой улочки стоял невысокий жилой дом с белыми стенами, а рядом с ним облупленное двухэтажное здание. На них отчетливо виднелись номера, и выходило, что именно этот участок земли на продажу и был тем местом, где должна была находиться «Плаза». Иными словами, «Плазы» больше не существовало.

Нетрудно вообразить, что эта исчезнувшая «Плаза» собой представляла. Участок небольшой. Оглядев окрестности, Дзюнко увидела вокруг тесно скученные домишки, невысокие многоквартирные дома и мелкие магазинчики. Вряд ли в таком окружении «Плаза» могла быть современным зданием, сверкающим окнами во всю стену. Скорее всего, это был такой же домишко, как и все вокруг, часть которого занимал небольшой бар — дешевая забегаловка с дрянной выпивкой, куда вмещалось от силы с десяток человек.

Но что толку воображать, какой была «Плаза». «Плазы» больше не было. Все, что от нее осталось, — это спичечная картонка с адресом дома, который перестал существовать. На всякий случай, если бар переехал в другое место, она набрала номер, указанный на картонке, но услышала лишь автоответчик, сообщивший, что номер больше не обслуживается.

Можно было позвонить в агентство недвижимости «Дайко» и под каким-нибудь благовидным предлогом попросить у них координаты владельцев «Плазы», но для этого придется ждать начала рабочего дня.

Стоял промозглый холод, раненое плечо пульсировало от боли, и Дзюнко совсем пала духом. Она вымоталась до предела, к тому же у нее явно начинался жар и ее лихорадило. Девушка постаралась взять себя в руки, выпрямилась и крадучись покинула переулок.

Дзюнко вышла на главную улицу и направилась к ближайшей станции. По дороге она еще раз вытащила спичечную картонку и осмотрела ее при свете уличных фонарей.

Картонка явно новая.

Снесенный бар и новехонькая картонка со спичками. Что бы это могло значить? Бара не существовало, но у владельца остался запас спичек. В таком случае, раз Асаба имел доступ к этим спичкам, значит, он как-то связан с владельцем бара. Значит, он не посетитель, а, скорее всего, родственник хозяина.

Дзюнко задумалась.

Если все обстоит именно так, можно рассуждать дальше. Если Асаба просто обычный посетитель бара, это дохлый номер, но, если он близко связан с хозяином, она может этого хозяина разыскать и так выйти на самого Асабу.

Девушка с нетерпением взглянула на темное небо. Когда же наконец начнет светать? И почему эти агентства недвижимости не работают круглосуточно?

Время — вот ее главный враг. Она теряет время и до сих пор еще не выяснила, где может находиться Нацуко, девушка, которую надо спасти. Где же сейчас держат Нацуко? Может, ее уже убили. Может, Асаба со своими бандитами уже забрасывает землей ее еще не остывшее тело как раз в эту минуту. От гнева, ощущения потерянного времени и сознания собственного бессилия у Дзюнко раскалывалась голова, и она стиснула кулаки. Словно в знак протеста, раненое плечо заныло, и девушка скривилась от боли.

Возвращение на станцию ничего не даст. Но там тепло и светло — как на кухне, где хозяйка, поднявшись раньше всех в доме, готовит завтрак для всей семьи.

Возле газетного киоска лежали еще не распакованные пачки газет. При виде их Дзюнко внезапно пришло в голову, что телевизионные передачи уже, возможно, начались. Интересно, появятся ли в первом выпуске новостей сообщения о том, что произошло в Таяме? Что думает об этом полиция?

Девушка повернула прочь от станции и решительно зашагала по улице. Она знает, куда надо пойти. Надо зайти в кафетерий или кофейню — туда, где включен телевизор.

Она впервые попала в район Хигаси Одзима. Все улицы здесь шли прямо, и расположение домов и магазинов было нетрудно выяснить. Дзюнко поднялась на мост, довольно высокий, так что пришлось карабкаться по ступенькам. Поглаживая раненое плечо, она осмотрелась. Внизу протекала широкая река, и на набережной она увидела табличку с надписью: «Река Накагава».

Девушка постояла на мосту, вглядываясь в темную гладь реки. Она припомнила карту этого района, основательно изученную перед уходом из дому. Накагава, кажется, впадает в Аракаву. Где-то там, немножко подальше, они сливаются.

Река Аракава. Это название врезалось ей в память. Именно на берегу этой реки она осуществила акт возмездия, который изменил всю ее жизнь и превратил в то, чем она стала теперь.

«В тот раз я уничтожила четверых».

Событие ярко запечатлелось в памяти. Она могла восстановить его во всех подробностях в любой момент. Однако память о нем не тревожила девушку. Оно не снилось в кошмарных снах. Спала она крепко и спокойно.

Дзюнко смутно заподозрила, что это может оказаться опасным признаком, а потому принялась читать воспоминания убийц и книги по психологии преступников. Согласно прочитанному, обычный убийца, далекий от целей и возможностей Дзюнко, убийца, совершающий преступление под влиянием страсти, алчности или в порядке самообороны, страдает от кошмаров, зрительных и слуховых галлюцинаций, независимо от того, раскаивается он или нет. Она ни от чего подобного не страдала.

Дзюнко совершала убийства на поле битвы — битвы, вести которую она почитала своим долгом.

Она обладала врожденной способностью, которая редко кому дается, и обязана была ею пользоваться. Эта способность и определила ее жизненный путь. «Я как заряженный пистолет. Мое предназначение — охотиться на выродков, которые живут тем, что терзают невинных и отнимают у них жизни». Дзюнко свято верила в свое предназначение, и эта вера служила краеугольным камнем ее души. Она сожалела только о том, что этот замечательный пистолет не был снабжен ни навигатором, ни радаром. Где, например, сейчас находится враг, в которого надо разрядить этот пистолет?

Резкий, пронзительный ветер с реки щипал щеки. Девушка вздохнула и уже начала спускаться, когда краем глаза заметила справа что-то белое. Она обвела взглядом улицы и увидела, что от небольшой кучки домов, стоявших особняком, поднимается пар, причем трубы не было видно. Что бы это могло быть?

Во всяком случае, пар свидетельствовал о том, что народ там проснулся и занят делом. Дзюнко чуть не кубарем скатилась по ступеням моста и устремилась туда. От боли в плече перехватывало дыхание, но она, прижимая рану рукой, неслась изо всех сил.

Повернув еще раз, она обнаружила, что пар густо плывет над улицей, где нижние этажи занимали различные лавчонки. Среди запертых ставней и свернутых навесов одна из дверей оказалась открытой; работал вентилятор, и люди сновали туда-сюда. Белесый пар струился как раз из дверей этой лавки.

Дзюнко остановилась и поискала глазами вывеску — там было написано «Тофу от Ито». «Ага, вот что это такое — здесь продают тофу! — засмеялась она про себя. — Понятно, почему им приходится вставать рано».

Из дверей вышла женщина в белом комбинезоне, с металлической формой в руках. Лицо у нее было закрыто маской, а волосы повязаны белой косынкой. Дзюнко слегка отступила и притаилась за столбом линии электропередачи.

«Тофу от Ито» был немножко больше других магазинчиков на этой улице. Хотя вывеска гласила, что это магазин, витрины у него не было. Скорее всего, они вели оптовую торговлю.

Перед входом стоял небольшой грузовичок, нагруженный цилиндрическими сосудами, до краев заполненными мягкой белой массой. Видимо, это окара — отходы от приготовления тофу. Должно быть, они куда-то их увозят. Дзюнко осторожно вышла из-за столба и подобралась поближе к фургону. От содержимого форм веяло теплым паром и попахивало лекарством.

Женщина опустила форму в большую лохань, куда подавалась из шланга вода, и принялась смывать отходы щеткой. Дзюнко вытянула шею, пытаясь заглянуть внутрь магазинчика: там еще двое, одетые в такие же белые комбинезоны, сновали между кухонным оборудованием.

Дзюнко подошла к женщине сзади и выпалила первые пришедшие на ум слова:

— Извините… Доброе утро.

Женщина вздрогнула от неожиданности и, отвлекаясь от работы, обернулась. Шланг вырвался из лохани, и вода потекла в сторону Дзюнко.

— Ой, простите! — Женщина торопливо пригнула шланг. Вода обрызгала тротуар, и несколько капель упало на пальто Дзюнко. — Все в порядке? Вы не промокли?

На женщине были синие перчатки и такого же цвета обувь. Она подошла к Дзюнко, хлюпая ботинками по луже.

— Все хорошо. Извините, что напугала вас.

Маска почти полностью скрывала лицо женщины, но было видно, что она отнюдь не молода: вокруг глаз лучиками расходились морщины.

— Я просто хотела узнать, как мне пройти, — сказала Дзюнко.

— Вот как? И куда же пройти?

Женщина говорила отрывисто, давая понять, что ей нужно заниматься делом. Она сунула шланг обратно в лохань и стояла, уперев руку в бок. Она явно демонстрировала, что у нее нет времени на пустую болтовню.

— Нет ли здесь поблизости бара под названием «Плаза»?

Участок, выставленный на продажу, то есть все, что осталось от «Плазы», располагался гораздо ближе к станции, чем магазинчик тофу. Но все равно в таких районах владельцы местных магазинов, кафе и баров наверняка как-то связаны друг с другом, так что женщина могла что-нибудь знать.

— «Плаза»? — Женщина неодобрительно вздернула голову.

— Да. По-моему, это должен быть бар.

— Вы имеете в виду тот, что был в переулке возле станции?

Она действительно знала!

— Да-да, именно там.

— Ну, если речь идет о нем, то они закрыли бизнес. Здание снесли, а участок продается.

— А вы, случайно, не знаете, где можно найти хозяина?

Выпятив подбородок, женщина смотрела на Дзюнко настороженно, с опаской. Та постаралась приветливо улыбнуться:

— Как-то однажды хозяин выручил меня… Я оказалась тут случайно и решила, что, может быть, стоит зайти и поздороваться, но все вокруг выглядит по-другому, и я, по-моему, заблудилась.

Честно говоря, Дзюнко и сама понимала, что несет малоубедительный вздор, ведь еще и шести утра не было. Явно слишком рано для визита к случайному знакомому. Но девушка была просто не в силах придумать что-нибудь более подходящее. Сил у нее оставалось немного после таких испытаний: радость, что она вообще обнаружила работающий магазин в такой час, изнеможение от событий прошедшей ночи, боль от раны и нетерпеливое желание поскорее распутать этот клубок — все это не способствовало ясности мыслей.

А тут еще этот запах! Она любит тофу, но в процессе готовки запах от него не самый приятный. От этого пара, пахнувшего больницей, ее снова зазнобило и голова закружилась, как тогда, после ранения.

— Ну так вот, «Плаза» накрылась, — грубо сказала женщина. — Про хозяина я ничего не знаю. Мы старались не иметь с ними дела.

— И давно они вышли из бизнеса?

— Примерно месяц назад. Точнее не помню.

— Может, хозяин живет где-нибудь поблизости?

— Не знаю и знать не хочу.

Женщина отвернулась от Дзюнко и склонилась к своей лохани. Она со скрежетом завинтила кран шланга, перекрывая воду. Потом вытащила металлическую раму из лохани и пошла прочь, направляясь к задней двери магазина.

— Простите еще раз…

— Ну, что вам еще нужно? — Женщина оглянулась через плечо.

У Дзюнко слова застряли в горле. Похоже, она чем-то рассердила эту женщину. Напрасно она поддалась нетерпению и обратилась к ней, не продумав предварительно какой-нибудь надежный план.

— Ничего, извините меня. Огромное вам спасибо.

Девушка вежливо поклонилась. Потом она подняла голову, и от резкого движения и охватившей ее слабости закружилась голова. Она пошатнулась и попыталась ухватиться за какую-нибудь опору. Но рука лишь скользнула в воздухе. В следующий миг Дзюнко почувствовала, что ее окатило холодной водой: она свалилась в лохань, в которой женщина мыла раму.

— Эй, вы там! — Женщина подбежала к ней, скрипя башмаками.

Дзюнко попыталась встать на ноги. Вода просочилась сквозь пальто к телу, и от холода девушку затрясло. Голова кружилась все сильнее, а запах пара вызывал тошноту.

— Эй, что с вами? Придите в себя!

«Со мной все в порядке», — хотела сказать Дзюнко и потеряла сознание.

Придя в себя, она увидела чье-то лицо, склонившееся над ней.

Девушка. Довольно миленькая, с острым подбородком, вздернутым носиком, миндалевидными глазами и недовольной гримаской на лице.

Дзюнко попыталась заговорить, но, прежде чем она произнесла хоть слово, девушка отвернулась и крикнула:

— Мам, похоже, она очухалась!

Дзюнко окинула взглядом помещение. Обшитый деревянными панелями потолок, лампа без абажура, свисающая на проводе. Она лежала в тепле и на чем-то мягком.

«Меня уложили в постель…»

Девушка снова склонилась к ней:

— Вам уже лучше?

Дзюнко, все еще не в состоянии говорить, просто кивнула. Движение отдалось болью в раненом плече.

— Прекрасно, — тихо сказала девушка. — А то мы уже собирались «скорую» вызывать, если бы вы не пришли в себя. Мы правда очень беспокоились.

Дзюнко попыталась встать, но тело отказывалось подчиняться. Она облизнула пересохшие губы и смогла наконец заговорить:

— Очень сожалею, что вызвала такой переполох. Похоже, я упала в обморок.

Девушка слегка прищурилась. Она явно взвешивала слова Дзюнко, что-то соображая. Потом заявила:

— Вы ведь ранены, да?

Дзюнко почувствовала озноб:

— Да, вроде того.

Значит, они сообразили. С другой стороны, врача они не вызвали. Замечательно.

Врач сразу определил бы, что рана огнестрельная, и должен был бы уведомить полицию. Все могло сильно осложниться.

— Но ничего страшного. Просто я ослабела от холода. Теперь мне гораздо лучше.

В подтверждение своих слов Дзюнко села, опираясь на здоровую правую руку, и обвела взглядом помещение.

Посредине пола, застланного татами, стоял низкий столик в окружении невысоких плоских сидений. Дзюнко лежала рядом со столом и была накрыта одеялом. Кроссовок и пальто не было видно. Одеяло было очень мягкое и приятно пахло.

Кстати, о запахах: слабый запах пара ощущался и здесь. Должно быть, это жилая часть дома позади магазина, где готовили тофу. За спиной девушки виднелся телевизор, и часы на нем негромко тикали. Они показывали почти семь часов.

Значит, она провалялась без сознания около часу. После ранения она держалась исключительно силой воли, но рана все же взяла свое. Она допустила ошибку. Дзюнко закусила губу.

Девушка с сомнением поглядывала на нее. Дзюнко заметила, что она тоже одета в белый комбинезон. Точь-в-точь как та женщина перед входом, только без маски и платка на голове. Должно быть, она одна из тех двоих, кого Дзюнко видела через открытую дверь внутри магазина.

Девушка снова крикнула, обращаясь назад через плечо:

— Мам, ты не подойдешь на минутку? — Обернувшись к Дзюнко, она сказала, насупившись: — Послушайте, вы ведь спрашивали про бар «Плаза»? Так мне сказала мама.

Значит, та женщина, которую она видела у входа, приходилась ей матерью.

— Да…

— Зачем он вам? — спросила девушка напрямик. — Вы… Вы разве… Да нет, вы вроде постарше меня, так что…

Выпалив все эти полувопросы, девушка пытливо уставилась на Дзюнко. Дзюнко смотрела на нее в замешательстве, но девушка опустила глаза и продолжала более решительно:

— Асаба и тебя втянул в какую-нибудь передрягу? Случилась беда? Поэтому ты здесь?

Дзюнко широко раскрыла глаза. Девушка, всматриваясь в нее, кивнула, словно сделав свои выводы:

— Ага, значит, так оно и есть. Иначе зачем бы разыскивать Асабу?

— Так ты знаешь парня, которого зовут Асаба?

Девушка пренебрежительно пожала плечами:

— Ну да. Мы знакомы еще с начальной школы. И потом вместе учились в средних и старших классах.

— Он живет здесь?

— Жил. Он жил в доме, где была «Плаза». На втором этаже было жилое помещение.

— Не знаешь, где он живет после того, как «Плазу» прикрыли?

— Понятия не имею. Даже не догадываюсь.

Там, на улице, мать девушки с холодным безразличием заявила, что они не имеют ничего общего с «Плазой». Но если дети играли вместе в начальной школе, обе семьи так или иначе знали друг друга. Мать девушки явно солгала, но другой вопрос — почему? Хотела защитить семью Асабы? Или свою собственную от вовлечения в их дела?

Судя по нахмуренному лицу девушки и ее настойчивым расспросам, скорее всего, верно последнее. Женщины, попавшие в беду по вине Асабы, видимо, уже появлялись здесь раньше.

— Значит, к вам уже приходили женщины, искали Асабу, как я?

Девушка кивнула:

— И не только женщины. Агенты по взысканию долгов и даже полиция.

— Полиция?

— Да, сыщики в штатском. Должно быть, Асаба что-то натворил, и его разыскивали.

— Давно это было?

Девушка перевела взгляд на настенный календарь, что-то высчитывая:

— Гм… Может, полгода назад. Тогда «Плаза» еще работала и там жила мать Асабы.

— Что же он мог натворить?

— Понятия не имею. Сыщики ведь слова лишнего не скажут. — В ее голосе прозвучали заговорщицкие нотки. — Стоит тебе хоть раз попасть под подозрение, тебя уже возьмут на заметку.

Дзюнко вгляделась в ее личико с мелкими чертами. Она была не накрашена, а длинные волосы гладко зачесаны и собраны на затылке. Дзюнко обратила внимание, что уши у нее проколоты во многих местах.

— Я-то попала сюда случайно, — сказала Дзюнко. — Но другие и полиция тоже — почему они приходили именно к вам, разыскивая Асабу?

— А ты не знала! — засмеялась девушка.

От смеха ее миндалевидные глаза превратились в узкие щелочки, — видимо, она выглядела гораздо моложе своего истинного возраста.

— Не понимаю.

— Да знаю я, что ты врешь. Ну да ладно. Все врут, не ты одна.

Дзюнко молча слушала.

— Дело в том, что я была в компании Асабы и его ребят до прошлого года.

— Ты состояла в их банде?

— Да. Я ушла от них. — Девушка сообщила это, глядя прямо в глаза Дзюнко. — Больше не состою. Не хочу иметь с ними ничего общего.

Эти слова дались ей непросто. Дзюнко ощутила, что за ними кроется непонятный страх. Не то чтобы девушку возмутили расспросы или она подчеркивала, что отличается от Асабы с его шайкой, — нет, похоже, она сбежала от чего-то, что ее по-настоящему ужаснуло, и до сих пор уверяет себя, что теперь она в безопасности.

Девушка рассталась с Асабой и его шайкой. Должно быть, она пережила такое, что до сих пор заставляет ее дрожать от страха.

Дзюнко в подробностях припомнила события на фабрике в Таяме. «Понятно, что ты чувствуешь, и тебе можно поверить, потому что я своими глазами увидела там, на что они способны».

— Меня зовут Дзюнко Аоки, — сказала она, вежливо наклонив голову в знак знакомства. — Я очень благодарна тебе за помощь.

— Да ну, ничего особенного. — Девушка махнула рукой, как бы отметая благодарность, потом, может от смущения, быстро отвернулась и громко позвала мать: — Ма-ам, ты что, не слышишь?

— Слышу-слышу.

На сей раз Дзюнко услышала ее голос совсем рядом, потому что та просунула голову сквозь раздвижные двери.

— Значит, ты все время была там, да? — Девушка нахмурилась. — Подслушивала?

Мать не ответила, но встала за спиной дочери, как бы охраняя ее, и сердито уставилась на Дзюнко. Маску и белую косынку она успела снять и выглядела теперь совсем иначе.

Если это и есть ее мать, ей должно было быть лет сорок. Там, на улице, перед входом в магазин, она показалась Дзюнко гораздо моложе, судя по цвету лица и энергичному голосу. Но здесь, без маски и косынки на голове, она выглядела даже старше пятидесяти. Волосы у нее были совсем седые. Может, она просто относилась к тем, кто рано седеет, но, судя по рассказу девушки, Дзюнко заподозрила, что мать поседела от душевных страданий из-за того, что ее дочь связалась с Асабой.

— Раз вы пришли в себя, пожалуйста, уходите отсюда, — резко сказала она. — Не знаю, что вы затеяли, но мою дочь оставьте в покое.

— Мама, так нельзя! — запротестовала девушка.

— А ты помолчи!

— Не могу я молчать — это ведь и меня касается, разве не так?

— Это тебя больше не касается!

Мать была явно напугана не меньше дочери. Дзюнко не знала, что именно произошло, но связь девушки с Асабой имела ужасные последствия, и вот теперь, когда она была вне опасности, мать даже мысли не допускала о том, чтобы жизнь дочери хоть как-то пересеклась с этой шайкой.

— У меня и в мыслях не было втягивать вашу дочь во что бы то ни было, — медленно и отчетливо произнесла Дзюнко. — Благодарю вас за то, что помогли мне.

Дзюнко попыталась встать. Девушка торопливо протянула руку, чтобы поддержать ее:

— Тебе правда лучше? Надо бы полежать еще немного, да и к врачу обратиться.

— Нобуэ, не лезь не в свое дело! — прикрикнула мать. — Пускай уходит. С меня довольно. Оставь нас одних! Я беспокоюсь за нее.

Так, значит, девушку зовут Нобуэ. Дзюнко улыбнулась ей:

— Нобуэ, твоя мама права. Я же сказала, что попала сюда случайно. Просто так сложились обстоятельства. Ты и так мне очень помогла.

Дзюнко обнаружила свои кроссовки на узкой ступеньке у двери между магазином и жилым помещением. Мать Нобуэ принесла ей пальто и молча сунула в руки. Дзюнко вежливо поблагодарила ее, обулась и пошла через магазин к выходу на улицу. Нобуэ не знала, где искать Асабу, так что задерживаться здесь не было смысла. Дзюнко была закаленным бойцом, но выслеживать противника она не умела. К тому же она осознала, что ослабела сильнее, чем ей казалось.

В магазине все еще трудился третий человек в белом комбинезоне — должно быть, отец Нобуэ. Он следил за аппаратом, где закупоривались упаковки с тофу, и с грохотом устанавливал их перед собой в ряд справа налево. Затем он поднимал сразу целый ряд упаковок и сноровисто укладывал их в коробку.

— Я вам очень признательна. Сожалею, что причинила вам такое беспокойство.

Он повернулся и посмотрел на Дзюнко. Вид у него был сердитый и недовольный. Не сказав ни слова, он отвел взгляд. Дзюнко подумала, что под белым колпаком, должно быть, тоже скрываются седые волосы.

Она вышла из магазина и направилась к станции. Округа начала просыпаться. На улице уже было людно — народ, наверное, спешил на работу. Они торопливо обгоняли Дзюнко. Если кто-нибудь толкнет ее, она точно снова свалится, поэтому надо было держаться ближе к стенам домов. Может, стоило поехать в такси, а не на поезде. Правда, она не знала, хватит ли у нее денег.

— Эй! Постой!

Дзюнко не поняла, действительно ли услышала эти слова, но тут рядом с ней кто-то резко затормозил. Это оказалась Нобуэ на велосипеде. Вместо белого комбинезона на ней были джинсы и синий свитер.

— Подожди. Куда ты теперь?

Дзюнко невольно улыбнулась. «Все-таки очень милая девчонка», — подумала она.

— Домой, куда же еще?

— Правда?

— Чистая правда.

— А как ты доберешься? Ты в состоянии идти?

— Да, если не слишком быстро.

— А как с Асабой?

— Начну все сначала. Чтобы что-то сделать, мне нужно хоть примерно знать, где он находится.

Облокотившись на руль велосипеда и опираясь ногой на тротуар, Нобуэ размышляла:

— Зачем ты искала Асабу?

— Нобуэ, это не имеет к тебе никакого отношения.

— Ну не знаю. И не узнаю, пока ты не скажешь мне, в чем дело.

— Не морочь себе голову. Я-то знаю, о чем говорю. К тому же, — Дзюнко обернулась и посмотрела на магазин тофу, — если ты не вернешься в магазин, твои родители сильно рассердятся, и меня это очень беспокоит. Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности.

— Да брось ты, — безразлично отозвалась Нобуэ. — Мои родители — неблагодарные люди.

— Твои родители? Неблагодарные?

Слова Нобуэ звучали весьма странно, особенно после всего, что она рассказала. Дзюнко считала, что это девушка должна быть благодарна своим родителям.

Но Нобуэ настаивала на своем:

— Именно так. Неблагодарные. Когда Асаба со своей бандой едва не прикончили меня, меня спас совершенно незнакомый человек. А теперь мои родители не хотят помочь людям в беде. Они даже не хотят помочь тем, кто пострадал от Асабы. Разве это не называется неблагодарностью?

Серьезный тон Нобуэ и особенно слова «едва не прикончили меня» потрясли Дзюнко. Она пошатнулась и отступила на шаг, внимательно глядя на Нобуэ.

Словно сознавая воздействие своих слов, та кивнула и продолжила:

— Правда, они хотели меня убить. Они такие. Так что хоть я и не знаю, в какую беду Асаба вовлек тебя, но думаю, что дело серьезное и одной тебе с ним не справиться.

Возле станции был небольшой чистый скверик со скамейками. Дзюнко и Нобуэ присели на одну из них.

— Ты бледная как смерть, — сказала Нобуэ. — Может, ты замерзла? Почему бы нам не зайти в какое-нибудь кафе?

— Со мной все в порядке. Мы же не хотим, чтобы нас подслушали? Здесь уж точно об этом можно не беспокоиться.

Они действительно там были одни в утренней толчее, среди рева машин и мотоциклов. Дзюнко испытывала теплое чувство к Нобуэ. Девушка ей все больше нравилась.

— Я уже говорила, что ты выглядишь постарше девиц, которые обычно связываются с Асабой и его шайкой.

— Да, помню.

— Ну, так кто же попал в беду из-за них? Может, твоя младшая сестра? Потому что эти подонки обычно не пристают к женщинам постарше. По крайней мере, раньше так было. Асаба объяснял мне, что со взрослыми трудно было бы отмазаться.

— Отмазаться?

— Ну да. Если их жертвой становится кто-нибудь из старшеклассниц примерно их возраста, это воспринимается как внутренние разборки. Даже если они используют угрозы или шантаж, жертва обычно боится обращаться в полицию. Асаба говорит, что на них не обращают внимания, даже если они натворят что-нибудь прямо в центре города. Если девушка по собственной глупости связывается с ними и они вдруг набросятся на нее, тогда даже полиция считает, что они из одной шайки. Но напасть на взрослого человека — дело другое. Если Асаба с дружками нападут на пожилого человека или потащат в машину взрослую женщину, это уже серьезно.

Дзюнко кивнула и закрыла глаза. В том, что говорила Нобуэ, имелся смысл; это похоже на правду. Но видимо, Асаба сменил тактику с тех пор, как Нобуэ сбежала из их шайки. И сменил капитально.

«Эти подонки на сей раз убили взрослого человека. Прошлой ночью они напали на молодую пару, убили мужчину и похитили женщину. И до сих пор ее где-то держат. И похоже, им уже доводилось убивать других».

Эти слова так и рвались с языка, но Дзюнко сдержалась. Нельзя рассказывать об этом Нобуэ. Она ведь не сможет ничего объяснить, если Нобуэ спросит, откуда ей об этом известно. Тела тех троих из шайки Асабы, которых она сожгла, все еще валяются в пустом фабричном цехе в Таяме. Впрочем, может, их уже обнаружили. Мысль об этом приободрила упавшую духом Дзюнко. Она открыла глаза и посмотрела на Нобуэ:

— Боюсь, что теперь моя сестренка связалась с шайкой Асабы.

— Я так и подумала. — Нобуэ поцокала языком. — Она, должно быть, хорошенькая. На тебя похожа, а?

— Ну не знаю…

— Асаба обычно клюет на хорошеньких.

— Да и ты очень даже симпатичная, Нобуэ.

— Недостаточно симпатичная, — фыркнула Нобуэ. — Поэтому они и собирались меня убить. Значит, ты хочешь спасти от них свою сестру?

— Именно. Сестра… она чуть не по уши увязла во всем этом, и я беспокоюсь. Она только и твердит про Асабу и «Плазу», и, когда я нашла у нее в кармане спичечную картонку из «Плазы», я решила проверить, что это за место.

— В такую рань?

— Я считала, что это бар, и не хотела идти туда вечером. Решила, что зайду по дороге на работу.

Нобуэ окинула Дзюнко критическим взглядом:

— На работу в таком виде?

— Да, это крошечная фирма. Но по-моему, мне придется взять отгул. Рана разболелась.

— Рана на плече? Как ты поранилась?

— Да ничего особенного — пустяки.

«Никудышная из меня лгунья», — подумала Дзюнко и почувствовала нечто вроде облегчения, когда Нобуэ сказала вполголоса:

— Извини, но мне кажется, что ты говоришь неправду. Насчет Асабы и что кто-то попал с ними в беду, так что тебе пришлось его разыскивать, — это, наверное, правда. Но все остальное не вяжется.

— Извини, — сказала Дзюнко, невесело улыбаясь. Может, Нобуэ и не поймет.

Но похоже, она все поняла, потому что улыбнулась в ответ:

— Не возражаешь, если я закурю?

— Нисколько.

Нобуэ встала и побежала к автомату на другой стороне улицы. Сунув руку в карман, она вытащила мелочь, купила пачку сигарет и вернулась, на ходу шаря в карманах:

— Зажигалка… А, вот она.

Она снова уселась на скамейку и попыталась закурить. Но ветер дул слишком сильно, и ни одна попытка не удалась.

Дзюнко дождалась искры от зажигалки и слегка мигнула, сосредоточив взгляд на кончике сигареты Нобуэ. Потребовалось виртуозное управление энергией, чтобы постепенно убавить силу огненной волны и мягко направить ее в нужную точку.

Пламя в зажигалке не возникло, но кончик сигареты загорелся. Слегка озадаченная, Нобуэ вытащила изо рта сигарету. Как это? Она переводила взгляд с сигареты на зажигалку и обратно.

— Нобуэ, сколько тебе лет? — спросила Дзюнко.

— А? Мне? Восемнадцать. — Нобуэ помахала рукой с зажатой в ней сигаретой. — Все в порядке, я ведь уже работаю. Вообще-то, я курила и раньше, но украдкой. А теперь родители больше не возникают. Папа даже подарил мне зажигалку на день рождения.

Зажигалка была стильная, украшенная перегородчатой эмалью, специально для женщин.

— Какая красота! Можно мне тоже закурить?

Дзюнко не понадобилось применять никакой уловки на этот раз, потому что Нобуэ прикурила для нее сигарету от своей. Так они сидели рядышком, дымя сигаретами. Дзюнко вначале закашлялась, но от сигаретного дыма вскоре успокоилась.

— Раз тебе восемнадцать, значит, и Асабе столько же? — спросила она.

— Да, но он бросил школу.

— Вот как! Значит, он нигде не учится.

Но как бы то ни было, он все еще несовершеннолетний, недоросль. Там, на фабрике, ей показалось, что ему лет двадцать. Может, из-за крепкого телосложения.

— Как его зовут по имени?

— Кейити. Состоит из двух иероглифов: кей — «уважение» и ити — «один». Ты даже не знала его личного имени?

— Ишь ты, Кей-ити.

— Это его папаша так назвал в надежде, что он вырастет и станет самым уважаемым в мире человеком. Смех, да и только, правда? — С этими словами Нобуэ швырнула окурок на землю и раздавила его каблуком. — Хочешь, я покажу тебе, что он со мной сделал? — Прежде чем Дзюнко успела ответить, Нобуэ повернулась к ней спиной и оттянула свитер на шее. — Вот, полюбуйся.

Ветер взъерошил завитки волос на затылке Нобуэ. Дзюнко заглянула за оттянутый ворот на ее спину. От увиденного волосы у нее встали дыбом. На спине был вырезан огромный косой крест. Шрамы начинались от плеч и, пересекаясь на спине, спускались до самой талии.

После паузы Нобуэ снова повернулась лицом к Дзюнко:

— Порезы были очень глубокие. — Нобуэ твердой рукой вернула свитер на место. — Они пользовались ножом с зазубриной на конце.

Слушая Нобуэ, Дзюнко наклонилась совсем близко к ней. Они сидели лицом к лицу. Захоти того Дзюнко, она могла бы проникнуть через глаза прямо в ее мысли.

У Нобуэ были блестящие темно-карие глаза. В уголке правого глаза виднелось крошечное черное пятнышко размером с игольный укол. Дзюнко пришло в голову, что мучения и ужас, которые пережила Нобуэ, сосредоточились в этом пятнышке. Если исследовать это черное пятнышко, не окажется ли, что в нем сконцентрировалась кровь, пролитая во время того жуткого истязания?

— Благодаря этому ты и вырвалась из банды?

Нобуэ молча кивнула.

— Если можно, скажи, как ты вообще с ними связалась?

— Да так как-то… — Нобуэ пожала плечами. — Должно быть, от скуки. — Девушка сцепила руки на затылке и, откинувшись на спинку скамьи, уставилась в небо. — По выходным… Обычно по субботам. К тому времени Асаба уже бросил школу, но я все еще посещала занятия ради проформы и очень радовалась субботам. В школе была тоска зеленая.

— Вы с Асабой учились в одной школе?

— Нет, я ходила в школу для девочек. Асаба посещал общую школу для мальчиков в округе Синагава. — Нобуэ сухо рассмеялась. — Мы годились лишь на то, чтобы учиться в школах для придурков.

Дзюнко не засмеялась в ответ. Вместо этого она уставилась на окурки сигарет у них под ногами. Нобуэ путала два разных условия: ведь отметки и способности — отнюдь не одно и то же. Кроме того, хорошие отметки вовсе не говорят о том, хороший ты человек или нет. Тот Кейити Асаба, с которым Дзюнко столкнулась в Таяме, был гнусным типом, но отнюдь не придурком. И это сочетание пугало больше всего.

— Сколько всего народу было в шайке?

— Ну, трудно сказать, — пожалуй, точной цифры и не было. К нам иногда присоединялись ребята с разных концов города.

— Понятно. Но вожаком был Асаба?

— Да. Он и еще старший из братьев Такада.

— Старший из братьев?

— Да. Было два брата Такада. Младший был нашего возраста, а старшему тогда было уже двадцать.

— И у старшего Такады была машина?

— Ага. В ней мы и разъезжали повсюду. Когда народу набиралось слишком много и в одну машину всене влезали, кто-нибудь втихаря брал машину у родителей.

— Без водительских прав?

— Без. Глупо, правда? — Нобуэ чуть ли не с вызовом уставилась на Дзюнко.

Дзюнко рылась в памяти. На той заброшенной фабрике в Таяме, не было ли там братьев Такада среди тех троих, кого она сожгла? Были ли двое из них похожи друг на друга при вспышке пламени — последнего, что они видели в жизни?

— Эти братья Такада, они из вашего района?

— Нет. И я не знаю, откуда они. Это были друзья Асабы. По-моему, он учился вместе с младшим братом. Его личное имя было Дзюнити, но мы звали его просто Дзюн. Старшего мы называли Большой Брат. Вообще-то, я даже никогда не слышала, чтобы кто-то называл его по имени.

— Они все были там, когда тебе порезали спину?

— Да, конечно. — Нобуэ скривила рот и горько рассмеялась. — Пока Асаба занимался моей спиной, а Дзюн держал за ноги, Большой Брат просто сидел и курил.

Дзюнко невольно подняла глаза и посмотрела на Нобуэ. Та вытащила очередную сигарету.

— Похоже, что главарем был все-таки старший брат, — задумчиво сказала Дзюнко.

После нескольких безуспешных щелчков зажигалкой появился язычок пламени, и Нобуэ глубоко затянулась.

— Ну не знаю… Я всегда считала, что главарем был Асаба. Когда они истязали меня, мне показалось, что Большой Брат попросту боялся участвовать в этом. Они все боялись — все, кроме Асабы.

— Но…

— Я тогда орала и визжала, истекая кровью, и Дзюн дрогнул. Он сказал Асабе: «Прекрати!» — и Асаба отстал от меня и кинулся за ним с ножом. Вот тогда я и вскочила на ноги и бросилась бежать. — Голос Нобуэ звучал без всякого выражения. — Я неслась из последних сил. Я даже не знала, куда бегу, просто хотела убежать как можно дальше, все равно куда. Асаба погнался за мной, потом вернулся к машине. По-моему, он собирался преследовать меня на машине. Если бы он поймал меня, наверняка убил бы. Раны на спине болели невыносимо, я даже не могла выпрямиться, но останавливаться было нельзя, и я все бежала и бежала. В это время на дороге показался грузовик, и я замахала руками, чтобы остановить его…

— Где это происходило?

— Знаешь свалку возле реки Вакасу?

— Это в Токио?

— Да, неподалеку отсюда, в округе Кото. Ну, рядом с островом Сновидений.

— И вы ездили туда? Что там можно делать?

— Там водятся вот такие крысы! — Нобуэ развела ладони примерно сантиметров на тридцать, демонстрируя величину крыс. — И хвосты у них длиннющие, вот такие. Мы их гоняли, убивали, пристреливали… — Нобуэ осеклась и зажала рот рукой.

Дзюнко внимательно смотрела на нее, не отводя глаз:

— У кого-то из вас было оружие?

Нобуэ не ответила.

— Было, так ведь? Да ладно тебе. Меня этим уже не удивишь. Я подозревала нечто в этом роде.

— Но откуда? — удивилась Нобуэ. Потом она вытаращила глаза и разинула рот. — Как ты догада… Эта рана у тебя на плече — это Асаба стрелял в тебя? Это он?

Дзюнко помолчала, прижимая руку к раненому плечу, а затем настойчиво продолжила расспросы:

— У Асабы было оружие?

Нобуэ молча кивнула.

— Значит, когда он порезал тебя, пистолет уже был.

— Да.

— Как-то странно, тебе не кажется? Тебя спас водитель грузовика, значит, должна была вмешаться полиция. Между тем этого не произошло, так? Ну да, в меня стрелял Асаба. И пистолет все еще у него. Ты говоришь, все это произошло год назад. Почему не вмешалась полиция?

Нобуэ заволновалась, и Дзюнко догадалась, в чем дело. Догадка ошеломила ее.

— Ты не заявила в полицию?

— Э-э…

— Но почему? Почему? Ведь водитель грузовика, подобрав тебя, должен был отвезти тебя в полицию — или в больницу. Он что, не сделал этого?

Нобуэ беспомощно хихикнула:

— Этот водитель, он вез туда мусор, не имея на это права. Он бы здорово вляпался, если бы вмешалась полиция.

Противозаконный вывоз мусора.

— Значит, в полицию ему ходу не было, так? С больницей тоже могли возникнуть осложнения… Но он остановился, увидев меня в слезах и крови… Он ведь мог просто проехать мимо, но он остановился. Приятный пожилой человек. Он довез меня прямо до дому, хотя тут же умчался прочь. Об остальном позаботились мои родители.

— Родители тоже не стали обращаться в полицию?

Нобуэ замерла, как будто ее током ударило, и лицо ее, когда она вновь повернулась к Дзюнко, было очень серьезным.

— Это я попросила их не обращаться, — ровным голосом произнесла она.

— Почему?

— Я знала, что, если мы заявим в полицию, нам всем троим не жить.

Дзюнко снова всмотрелась в черное пятнышко в правом глазу Нобуэ. Оно выглядело как точечный ожог.

— Ты уверена, что поступила правильно? — тихо спросила она.

— Во всяком случае, я рада, — еле слышно сказала Нобуэ. — Я не знаю, правильно это или нет, но я рада. Ведь мы остались живы. — Она едва заметно пожала плечами и продолжила: — Я сбежала и добралась домой. Потом позвонил Асаба. На следующий день или через день, не помню. Папа велел ему оставить меня в покое. Он сказал, что, если они не отстанут от меня, он обратится в полицию.

Дзюнко подумала, что такая сделка могла оказаться крайне опасной. На стороне Асабы были все преимущества. Он мог соблюдать соглашение, а мог и нарушить его. Если бы нарушил, случилось бы то, чего опасалась Нобуэ, — вся их семья погибла бы. Молчание ни от чего их не спасало.

— Асаба просто надрывался со смеху, — продолжала рассказывать Нобуэ. — Он-то знал, на чьей стороне перевес. А я тоже была замешана кое в чем и не хотела, чтобы об этом стало известно полиции. Я же состояла в шайке Асабы.

— Твой отец и об этом знал?

— Да. Он еще и поэтому не хотел обращаться в полицию. Он говорил: «Это повредит твоему будущему». — Нобуэ засмеялась. — Как будто у меня есть будущее!

— Конечно есть. Ты ведь работаешь вместе с родителями.

Нобуэ просто отмахнулась от такого будущего:

— Я вовсе не жажду заниматься этим всю жизнь.

— Ну, может, потом…

— Как ни крути, а в таком будущем одна тоска зеленая. — Нобуэ взлохматила пальцами волосы. — Работа, еда, сон и опять работа. Разве это жизнь? И мы вечно будем биться как рыбы об лед. А в мире столько всего притягательного, и многие получают от жизни все, чего хотят.

— Не уверена…

— Я просто чувствую, что мне выпала пустышка. Ты можешь понять, каково это?

Внезапно Дзюнко поняла, почему эта девочка связалась с Асабой, разделяла их взгляды, занятия и увлечения. Точнее, она отчасти поняла, почему Нобуэ потянулась к этой шпане.

Скука и гнев.

Вот именно. Те четверо, с которыми Дзюнко разделалась на берегу Аракавы, рассуждали точно так же: «Жизнь — сплошная скукота. Хочется как-то развлечься. Это свободная страна, и мы можем делать все, что захотим. Почему у одних гадов есть все, а у нас ни шиша?»

Нобуэ думала так же, и сейчас думает. В общем-то, она ничуть не изменилась.

Она усвоила только, что Асаба — страшный человек. Этого оказалось достаточно, чтобы больше с ним не связываться, но и только. Может, она и не подозревала, что стоило ей встретить кого-нибудь вроде Асабы, как ее затянул бы тот же водоворот, опасный и для ее родителей, и для всего общества.

Можно ли считать ее просто жертвой? Дзюнко глубоко задумалась. Стоит ли мстить за нее? Она впервые попала в такое положение. Когда-то она была знакома с человеком, недостаточно мужественным, чтобы осуществить возмездие. В памяти всплыл его облик. Дзюнко тряхнула головой и постаралась притвориться, что ничего такого она не помнит и вообще его не знала и знать не хочет.

— В нашей округе все соседи так или иначе знают друг друга, — продолжала Нобуэ. — Все знают, что я водилась с Асабой и его дружками. Так что, если бы ты не свалилась в обморок перед нашим магазином, а ходила бы, расспрашивая всех про «Плазу», тебя бы в конце концов все равно направили ко мне: «Да, эти торговцы тофу, эти Ито — их девчонка Нобуэ состояла в банде». Но наша торговля прочно связана с местными покупателями, и нам никак не свалить отсюда. Хотя я надеюсь, конечно, выбраться рано или поздно.

«Если бы эта девица по-прежнему водилась с Асабой (несмотря на ее ужасные шрамы и на то, что она его страшно боится), я бы спалила ее заодно с ним не задумываясь. Всякий, кто по доброй воле становится на сторону зла, сам таит в себе зло». Дзюнко была в этом убеждена. Если эта девица связана с Асабой, она ничем не отличается от него.

С другой стороны, жалко, конечно. Нобуэ отнеслась к ней по-доброму. И она беспокоилась за Дзюнко. И Дзюнко нехотя снова обратилась к ней:

— Нобуэ, ты не хочешь вернуться к Асабе и его дружкам?

— Ни за что! Лучше сдохнуть! — Нобуэ чуть не свалилась со скамейки.

— Тебя это так пугает? А ты не думала о том, чтобы отомстить ему за шрамы на спине?

Нобуэ повернулась и задумчиво уставилась на Дзюнко:

— Разве обычный человек может бороться с дьяволом? Если дьявол нападет на тебя, надо просто бежать, бежать со всех ног!

— Да, конечно, — улыбнулась ей Дзюнко. — Ладно, спасибо тебе за все. — Она поднялась со скамейки.

— Домой возвращаешься?

— Естественно. Что мне еще остается? Я ведь тоже всего лишь обычный человек.

«Н-да, наглая ложь. Я вовсе не обычный человек. Я заряженный пистолет. Всегда в поисках цели. Подходящей цели».

— Я ухожу, но не могла бы ты сказать мне, в каких местах обычно бывает Асаба? Понятно, прошел уже целый год, как ты от них ушла, но он наверняка не изменил своих привычек.

— И ты туда пойдешь?

Дзюнко улыбнулась:

— Нет, не пойду. Я ведь уже сказала. Что я могу сделать?

Нобуэ явно усомнилась в ее словах. Похоже, она начала побаиваться Дзюнко.

— Они всегда тусовались в «Плазе». Так что не знаю, куда они перебрались теперь, когда «Плаза» закрылась. Кроме этого бара, они просто гоняли по окрестностям на машинах, заезжая в мелкие магазинчики и ночные кафе…

— А ты, случайно, не знаешь, с кем Асаба может тусоваться сейчас? Ну, вроде тех братьев Такада, про которых ты рассказывала?

Нобуэ покачала головой:

— Нет, я ведь говорила, что не знаю. В лицо я их знала, но кто они и откуда — понятия не имею. Так уж было заведено у нас. Только мы с Асабой хорошо знали друг друга, потому что выросли вместе.

— А как вы встречались?

— По вечерам или в выходные, стоило зайти в «Плазу», обязательно кого-нибудь встретишь.

Они знали друг друга в лицо, вместе проводили время, встречались. Но ни имен, ни каких-либо подробностей друг о друге они не знали. Они, в сущности, были незнакомцами, не пуская друг друга в свою жизнь. Вряд ли это можно назвать дружбой.

— Но разве ты не звонила кому-нибудь из них иногда?

— Звонила, да. Но после всего этого кошмара папа выбросил мой мобильник и адресную книжку тоже.

Дзюнко с сожалением цокнула языком. У Нобуэ расширились глаза. Она уловила перемену в настроении Дзюнко.

— Не сердись… Я правду говорю, — тихо пролепетала Нобуэ.

— И ты не знаешь, где сейчас живет мать Асабы?

— Представления не имею. Зато я знаю, где похоронен его отец.

— Похоронен? Значит, его отец умер?

— Да, умер, когда Асабе было тринадцать лет. Повесился.

— Самоубийство?

— Ага. Фабрику закрыли, и он потерял работу.

Дзюнко вздрогнула, вспомнив разговор на заброшенной фабрике. Так вот о чем они говорили!

«Асаба, откуда ты прознал про это место?» — «Старик мой когда-то здесь работал». — «Да ведь это было давным-давно, нет? Он чё, с тех пор так и не работал?» — «Тебе-то что за печаль?»

Значит, речь шла об отце Асабы? Надо было сообщить об этом полиции. Ведь она, Дзюнко, всего лишь дилетант, ей ни за что не проследить путь от бывшего работника бывшей фабрики до Асабы. Это дело полиции. Время идет, а она до сих пор не знает, где могут держать Нацуко. Она может располагать только той ничтожной информацией, какую сумела собрать.

— Как звали отца Асабы?

— Ну, наверное, тоже Асаба.

— Где его могила?

— В Аясе, возле храма Сайходзи.

— Откуда ты про это знаешь?

Нобуэ поежилась от такого напора Дзюнко:

— Ну, я там была пару раз…

— Зачем?

— Не знаю. Асаба входил туда один, а я ждала. Это старинный храм, днем туда можно свободно заходить.

— Спасибо. — Дзюнко развернулась и пошла прочь. «Телефон. Надо срочно найти телефон!»

Нобуэ вскочила на ноги и окликнула ее:

— Эй, Дзюнко!

Дзюнко, не останавливаясь, только помахала в знак прощания.

— Кто ты такая на самом деле? Что ты собираешься сделать?

Лучше Нобуэ не знать об этом. Дзюнко не ответила и ускорила шаг.

Лучше им никогда больше не встречаться. Лучше девушке обрести свое нехитрое счастье в спокойной жизни с родителями.

Дзюнко очень хотелось, чтобы Нобуэ поняла, что ужасные шрамы на ее спине оставили не только чужие руки, но и она сама, связавшись с подонками и так круто изменив свою жизнь. Но больше всего Дзюнко хотелось, чтобы Нобуэ осознала, что Асаба все еще дорог ее сердцу.

«Надеюсь, что ты осознаешь это, — молилась про себя Дзюнко. — Потому что я знаю, какая судьба ждет тех, кто лишает жизни ни в чем не повинных людей от скуки, злобы и жадности. Их судьба известна, по крайней мере, если я, Дзюнко Аоки, возьму их на прицел».

Территория фабрики в Таяме была обнесена лентой с надписью: «Хода нет». Перед ней толпилась кучка зевак, изнывающих от любопытства.

Тикако Исидзу стояла внутри этого ограждения и разглядывала стены старой фабрики. Стальные детали конструкции местами потрескались, краска облупилась, желоб водостока переломился, и концы его свисали с края крыши. Обветшалое строение напоминало сгорбленного, замерзшего старика, у которого даже не было пальто, чтобы защититься от студеного ветра.

Никто не видел никакого огня. Тикако снова и снова обдумывала ситуацию.

Осмотр места продолжался, и оперативники в синей униформе работали весьма сноровисто. Клочок земли, где стояла Тикако, сразу возле ограды, уже был тщательно прочесан на предмет улик, и проверка только что завершилась. Все остальные участки были перекрыты, даже оперативно-следственной бригаде пришлось топтаться на узкой огороженной тропке.

Все четыре тела находились по-прежнему внутри помещения. Работу полиции затрудняли темнота и отсутствие электричества, отчего фотографирование заняло много времени. Судебные фотографы попробовали применить высокочувствительную пленку, но ничего из этого не вышло, и теперь они устанавливали генератор и специальные осветительные приборы, чтобы провести съемку заново.

Нашлось свидетельство о том, что либо нападавший, либо жертвы заранее знали о том, что здесь нет света. Рядом с одним из трупов был обнаружен фонарик — они явно готовились к тому, чем намеревались здесь заняться.

Единственный вход в здание носил следы взлома: на левой стороне двери отсутствовали петли. Попасть внутрь можно было только этим путем. На замке на главных воротах видимых повреждений не было.

Сейчас оба входа, и главные ворота, и боковая дверь, были распахнуты, и возле них стояли на страже полицейские. В дверях, впрочем, висел голубой пластиковый занавес, скрывая от любопытных взглядов то, что происходило внутри, но всякий раз, когда северный ветер колыхал его, зеваки привставали на цыпочки и, вытянув шею, пытались заглянуть внутрь.

Тикако снова оглядела фабрику. Здание высотой в три этажа с единственным разбитым окном примерно на уровне второго. Часть стекла отсутствовала, а другая часть была вся в трещинах, неуклюже скрепленных клейкой лентой, причем, судя по грязным полосам, скрепляли довольно давно. Тикако заметила что-то похожее на птичье гнездо на верхней части оконного переплета. Переплет тоже зарос грязью. Когда фабрика работала, птиц, скорее всего, отпугивали грохот и суета. После закрытия фабрики ее, видимо, освоили мелкие пташки вроде воробьев, ласточек или дроздов, устроивших там свои гнезда. Но потом даже птицы покинули ее. И вот теперь здесь совершено убийство.

«Окно!» — подумала Тикако.

Языки пламени, достаточно сильного, чтобы обуглить человеческие тела, должны были отражаться в стекле. Но никто из жителей района не сообщил ни в полицию, ни в местное пожарное отделение. Огня никто не видел.

Значит, огонь должен был вспыхнуть внезапно, мгновенно достичь высокой температуры, быстро опалить тела и сразу же погаснуть.

Полиции станут известны подробности только после вскрытия. Они не начнут размышлять над этим, пока не будет выяснено, до какой степени обгорели внутренние органы, кости и кожа, при какой температуре и за какой срок. Но Тикако хватило одного взгляда, чтобы опознать тот же способ, что применили в том самом убийстве на берегу Аракавы. Сходство было поразительное, включая отсутствие запаха. Конечно, запах горелой плоти все еще висел в воздухе. Однако отсутствовал запах какой-либо огнеопасной горючей жидкости.

Любой жидкости — бензина, растворителя, керосина. Без них невозможно развести такой огонь, чтобы за очень короткий срок сжечь человеческое тело. Все известные легковоспламеняющиеся жидкости имеют характерный запах. Вот его-то и не хватало.

Тикако официально не входила в следственную бригаду, ведущую это дело. Она была всего лишь наблюдателем, присланным от отдела расследования поджогов. Ей полагалось держаться в сторонке, пока не будет произведен полный осмотр места происшествия, но для понимания событий было очень важно попасть внутрь, чтобы осмотреть тела и проверить характер запаха, и она превысила свои полномочия, попросив разрешения пройти внутрь фабрики.

Нельзя утверждать, что не была использована какая-либо горючая жидкость, пока не будут исследованы образцы, но в таком деле и нос следствию не помешает. Ветераны из отдела расследования поджогов могли распознавать по одному только запаху, от чего начался огонь, и ничего похожего ни на один из запахов Тикако здесь не учуяла. Бог с ними, с ветеранами, но она была уверена, что результаты газохроматографии подтвердят ее вывод. Так произошло в случае на берегу Аракавы. Ни дознаватели, ни анализ в лаборатории не обнаружили там никаких добавок, усиливающих действие огня.

— Исидзу!

Тикако обернулась и увидела, что к ней подходит, подныривая под ленту, Кунихико Симидзу. Он только что отправил отчет капитану Ито.

— Нас все еще не позвали? — с обиженным видом спросил Симидзу. — И долго они собираются нас здесь держать?

— Не любите ждать, а?

— Но у нас же есть право участвовать в расследовании!

Это дело находилось в ведении отдела уголовного розыска и осуществлялось оперативно-следственной бригадой во главе с капитаном лет тридцати с небольшим по имени Синагава. Тикако не была с ним знакома лично. Ито отметил, что он весьма проницателен — к сожалению, настолько проницателен, что самомнение мешало ему принимать во внимание соображения других. Еще до прихода Тикако в отдел расследования поджогов Ито довелось работать с ним по одному делу в округе Минато, где финансист и его семья были ограблены и убиты, и ему пришлось сражаться с невыносимым упрямством Синагавы.

— Ладно, не лезьте в бутылку, — примирительно сказала Тикако. — Это не столько поджог, сколько убийство с применением огня в качестве оружия.

— Да знаю я!

— Что говорит капитан?

— Он говорит, что надо собрать как можно больше данных.

Тикако кивнула. Симидзу, все еще недовольный, замолчал.

Все он понимал, просто хотел пожаловаться. На самом деле он приехал сюда раньше Тикако и успел составить список вопросов, которые отдел расследования поджогов хотел бы уточнить у следственной бригады.

— Раз уж Синагава ничего не говорит, я сам тут кое-что разведал, — заговорил Симидзу. — Первой сообщила о происшествии женщина, молодая женщина. Не позвони она в полицию, эти четыре трупа пролежали бы здесь очень долго.

Тикако кивнула.

— Да, и не похоже на то, что она видела все это снаружи. Судя по показаниям соседей, никто не видел никакого огня.

— Когда закрылась фабрика?

Тикако вынула записную книжку и принялась читать:

— Компания называлась «Исаяма стил». Она обанкротилась, президент сбежал, по нашим данным, весной девяносто первого. Как раз в то время лопнул «финансовый пузырь».

— Семь лет назад… — задумчиво протянул Симидзу и, подняв брови, посмотрел на Тикако. — Детектив Исидзу, вы опрашивали свидетелей?

Тикако покачала головой:

— На улице местные зеваки, я послушала, о чем они говорят. Конечно, все это требует проверки, но у местного населения удивительно хорошая память.

Симидзу пожал костлявыми плечами:

— Разве можно полагаться на сплетни местных кумушек?

— Я прислушивалась к тому, о чем говорят старики, — возразила Тикако. — Да, иногда подходили бандитского вида мужчины, должно быть бывшие кредиторы разорившейся компании. Может, это они когда-то сорвали дверь с петель.

— Вот как? — На лице Симидзу снова появилось несчастное выражение.

Но в этот момент голубой пластиковый занавес отодвинулся, оттуда высунулся один из полицейских и поманил Тикако и Симидзу:

— Можете заходить!

По отмеченной лентой дорожке они поспешили в глубину фабричного корпуса.

По другую сторону занавеса аппаратура, установленная оперативниками, давала яркий, почти ослепительный свет. Там находилось несколько полицейских, но взгляд Тикако был прикован к четырем трупам, лежавшим на земле. Она направилась прямо к ним, словно они притягивали ее.

Один из них лежал справа и немного в стороне от других, возле резервуара с грязной, застоявшейся водой. Трое других находились между лентой транспортера и чем-то вроде стеллажа, головой к левой стене.

Все три трупа лежали в разных позах. Один — лицом вверх, с распростертыми руками, другой — будто на четвереньках. Третий выглядел так, словно человек просто спит, прижавшись щекой к грязному полу.

Между тремя телами слева и одним справа бросалось в глаза еще одно поразительное различие. Те, что слева, были обуглены до черноты, но четвертого огонь не коснулся. Хотя на его коже и одежде и были черные следы, но при ближайшем рассмотрении они оказались просто копотью.

На этом теле виднелись раны и кровоподтеки. Симидзу подошел и толкнул в бок Тикако, настолько погруженную в осмотр, что она не замечала остальных полицейских. Тикако указала ему на раны, и они вызвали у него внезапный интерес.

— Похоже на огнестрельное ранение? — сказал он.

Тикако не могла настолько полагаться на свой невооруженный глаз. Она внимательно вглядывалась в лицо погибшего. Это был молодой человек. Красивое лицо несло на себе следы побоев и страданий.

Тикако произнесла про себя короткую молитву за упокой его души и направилась к группе полицейских, разговаривавших вполголоса и стоявших ровно посредине между этим телом и тремя остальными. В центре группы стоял невысокий коренастый мужчина — капитан Синагава.

— Мы из отдела расследования поджогов, детективы Исидзу и Симидзу. — Тикако склонила голову в знак приветствия, и капитан коротко кивнул в ответ.

— Слышал о вас от капитана Ито. Мы обратились к вам за содействием, чтобы определить, с помощью чего были сожжены эти тела. — Голос у него оказался на удивление тихий. — На этой стадии следствия я не вижу необходимости для включения вас в оперативно-следственную бригаду. Лабораторный анализ займет порядочное время, да и вскрытие еще только предстоит. Нам сообщили, что вы сталкивались с похожим случаем. Вы не подскажете, что это было?

— Дело об убийстве на берегу Аракавы.

При этих словах Тикако толстяк, стоявший рядом с капитаном Синагавой, негромко пробормотал:

— Этим занимается Кину.

Сыщик имел в виду сержанта Кинугасу из другого отдела городской полиции Токио.

— Дело квалифицировано как незаконченное и находится в ведении полиции округа Аракава. Мы сразу же подумали о связи между этими случаями.

— Не следует торопиться с выводами, — вмешался толстяк-полицейский. — Я тоже помню это дело, но между ними большая разница. Например, там не фигурировало огнестрельное оружие.

Симидзу, напомнив о себе, добавил:

— Да, и здесь тело с огнестрельной раной не сожжено.

Толстый сыщик повел бровями и насмешливо отозвался:

— Э! И вы можете определить это с одного взгляда?

Симидзу уже открыл было рот, чтобы достойно ответить, но тут вступила Тикако, предотвращая перепалку:

— Мы предоставим вам материалы по делу в Аракава-парке к вечеру на собрании следственной группы. А сейчас дайте нам, пожалуйста, полчаса, прежде чем увезут трупы. Нам надо сделать записи с места происшествия.

— Все в вашем распоряжении, — равнодушно отозвался Синагава. — Хигути, ты остаешься здесь. Я возвращаюсь к машине.

Двое других полицейских последовали за ним, покидая помещение. Теперь здесь оставались только Тикако, Симидзу и толстяк-полицейский — тот, кого капитан назвал Хигути.

— Делайте что хотите. Но поторопитесь, ладно? Хотелось бы поскорее отправить их на вскрытие.

Он совершенно отчетливо намекнул: «Вам не обнаружить ничего такого, что бы уже не удалось нам». Тикако, потянув за собой Симидзу, приступила к осмотру трупов, постоянно ощущая на себе взгляд Хигути.

Закончив осмотр, они сообщили об этом Хигути, и тот неторопливо направился к выходу, где, просунув голову за занавес, пригласил бригаду судебных медиков увезти трупы. Трупы вынесли наружу, и Хигути пошел вслед, чтобы понаблюдать за всем.

Тикако коротко кивнула ему и успокоила Симидзу, который едва дождался ухода Хигути и уже кипел от гнева, указав на место за его спиной:

— Обратил внимание?

Симидзу круто развернулся. Он стоял перед стеллажом, где раньше, видимо, хранили всякий инструмент. Один из трех сожженных трупов лежал прямо перед стеллажом, касаясь рукой основания стойки. Очертания его тела были отмечены на земле белой линией.

— На что?

Тикако опустилась на корточки и указала на основание стеллажа:

— Вот. Нагнись и посмотри поближе.

Симидзу послушно нагнулся. Глаза у него тут же расширились от изумления.

— Расплавилось…

Нижняя полка стеллажа оплавилась и деформировалась. Без внимательного осмотра этого можно было и не заметить, но острый край полки вдавился внутрь и слегка искривился.

Все еще широко раскрыв глаза, Симидзу осмотрел полки и постучал по обожженной поверхности рукой. Раздался металлический звук.

— Полки стальные, да?

Тикако кивнула. Тот, кто это совершил, обладал оружием, способным расплавить сталь.

— Ну вот, и что нам делать дальше? Отправимся в окружную полицию Аракавы без доклада? Или возвращаемся в Управление ГПТ и идем к сержанту Кинугасе?

— Кинугасу я знаю, — сказал Симидзу. — По сравнению с Хигути это просто ангел. Мы с ним раньше работали вместе в одном полицейском участке.

— Ладно, решено.

Они покинули фабрику. Страдальческая гримаса на лице не тронутого огнем трупа поразила Тикако в самое сердце, но теперь она оживилась.

— Мы им тут пришлись не ко двору, а? — ожесточенно прошипел Симидзу, пока они пробирались сквозь шумную и суетливую толпу снаружи здания.

— Ну, у нас разное положение.

— Если бы это был чистый случай поджога, положение сложилось бы обратное.

— Боже упаси! И не думай ляпнуть где-нибудь такое, а то еще и впрямь это на нас навесят. Если кто-то разгуливает по городу, пуская в ход огонь из такого мощного оружия, — это же просто кошмар.

— Детектив Исидзу, как вы думаете, что использовал преступник?

— Ничего в голову не приходит, — покачала головой Тикако.

— Огнемет?

— Огнемет не так-то легко заполучить. Даже имея его, такого результата не добиться. Да вы и сами это знаете.

В деле на реке Аракава бульварные газетенки тоже выбрали версию огнемета и упорно цеплялись за нее, но это только служило предметом насмешек для полиции — эта версия была отброшена на первых же стадиях расследования.

— Знаю, знаю. Я просто так сказал. Но что еще можно вообразить? Какой-нибудь микролазер или что-то в этом роде?

— Сколько лет вы служите в отделе расследования поджогов, Симидзу?

— Да ладно вам, Мамуля! Ну да, всего лишь год — по сравнению с вашим стажем все равно что ничего.

Тикако усмехнулась:

— Я тоже новичок в этом отделе. Поехали назад в Управление ГПТ, навестим сержанта Кинугасу и соберем на мозговой штурм ветеранов отдела. Раз капитан Ито возложил на нас это дело, давайте сосредоточимся на нем.

Симидзу вздохнул и поднял руку, подзывая ближайшее такси.

Ни Тикако, ни Симидзу многого не знали еще в то время, и многого им не рассказали. Например, они не знали, что женщина, позвонившая в полицию, назвала имя Асабы и сообщила, что он сбежал с места событий. Не знали они и того, что у погибшего от огнестрельного ранения человека была подруга и ее похитили. Наконец, они не имели понятия о том, что, когда капитан Синагава покидал место преступления, в ГПТ снова позвонила та же неизвестная женщина и сообщила, что отец Асабы когда-то работал на этой фабрике и постоянно проживал в районе Хигаси Одзима, Токио, а сам он — восемнадцатилетний подросток, замеченный в правонарушениях.

Глава 5

В подтверждение слов Нобуэ Ито, храм Сайходзи в Аясе действительно существовал. Сверившись с телефонной книгой, Дзюнко выяснила, что он относится к религиозной общине Риндзаи Дзен и имеет два телефонных номера. Трудно сказать, что это за храм, но, судя по всему, довольно большой.

Вернувшись домой, она позвонила по одному из номеров и спросила, как туда добраться. Отвечала женщина, явно привыкшая к таким вопросам, и описала дорогу со знанием дела. Дзюнко ожидала, что ее начнут спрашивать, что ей нужно в храме, но никаких объяснений от нее не потребовалось.

Она доехала до Аясе поездом, а дальше шла по указателям до самых ворот храма. Понятно, почему они привыкли к потоку посетителей: храм был большой, а во дворе размещался еще и детский сад. Она добралась туда к полудню. Дети либо находились в помещении, либо уже ушли, во всяком случае, на детской площадке было тихо. Основное помещение храма выходило фасадом на детский сад и представляло собой серое квадратное здание, больше похожее на спортивный зал, чем на место религиозного поклонения. Даже ворота тоже были из серого бетона. Только деревянная табличка с надписью «Сайходзи» отражала едва заметные следы времени. Дзюнко немного постояла перед воротами, собираясь с духом и убеждая себя, что вряд ли кто-нибудь поинтересуется, зачем она сюда пришла, а затем решительно двинулась вперед.

Храм, похожий на ящик из серого бетона, находился прямо перед ней, а детский сад оказался справа. Значит, кладбище должно быть слева. Двор храма был уныло вымощен чем-то серым, и единственными яркими пятнами служили редкие кашпо с цветами. Дзюнко не знала, что это за цветы; они озябшей кучкой качались под порывами холодного ветра.

Ухоженное кладбище оказалось меньше по размерам, чем она себе представляла. Надгробные камни были всевозможных оттенков серого цвета. Мощеная дорожка была такая же, как в общем дворе храма, но повыше и с узкими дренажными канавками по обе стороны.

Дзюнко нерешительно зашагала по ней, и тут неожиданно из-за ряда могил справа показалась пожилая женщина. По-видимому, она завершила свой печальный визит и направлялась к выходу, от которого Дзюнко только что отошла. Девушка прихватила с собой скромный букетик цветов, чтобы как-то оправдать свое присутствие здесь. Заметив его, старуха подошла поближе и сказала:

— Слишком холодно сегодня, чтобы навещать кладбище, правда?

Дзюнко что-то вежливо ответила, и женщина раскланялась. Она медленно прошла мимо, неся ведро с водой, которую, видимо, подливала в вазу с цветами на могиле: при каждом ее шаге вода плескалась чуть не до краев.

Дзюнко внезапно почувствовала укол совести и, подождав, пока женщина не вернет ведро на место, двинулась дальше. Она снова задумалась над своими проблемами. Зачем Кейити Асаба приходил на кладбище, где похоронен его отец?

Нобуэ сказала, что она была здесь с Асабой несколько раз и он всегда входил туда один, оставляя ее ждать у входа. Дзюнко полагала, что вряд ли Асаба брал ведро с водой, чтобы освежить воду в вазе с цветами или помыть надгробный камень на могиле отца, который бросил семью, совершив самоубийство. Еще менее вероятно, чтобы Асаба навещал священника в храме.

Если она отыщет могилу, то, может, найдется и какая-нибудь зацепка. Поскольку на кладбище больше никого не было, она подняла голову и осмотрелась. Имя Асаба встречается не так уж часто. Может, оно окажется высеченным на одном из надгробий.

Она решила разглядывать все надгробия подряд, начиная с первого ряда, справа налево. День был рабочий, и мало на какой из могил стояли свежие цветы от недавнего посещения. По большей части цветы в вазах увяли, вода застоялась и пропахла гнилыми листьями, подношения душам усопших засохли и покрылись пылью.

Она набрела на могилу, которую, видимо, только что посетила встретившаяся ей у входа старуха. В вазе стояли свежие цветы, и пахло благовониями. Дзюнко заметила рядом с надгробием совсем новую сотобу,^[36] — очевидно, похороны состоялись недавно.

Дзюнко проверила все надгробия по правую сторону от главной дорожки и не встретила имени Асаба. Она вернулась в центр кладбища и решила осмотреть могильные камни по левую руку от дорожки, когда наткнулась на большую статую Будды под навесом. Будда был изваян в сидячем положении со сложенными руками и легкой улыбкой на лице.

Дзюнко снова почувствовала себя виноватой и отвела глаза от статуи. Будда словно вопрошал ее, что она здесь делает, и Дзюнко понимала, что поступает недостойно, украдкой разыскивая могилу человека из чужой семьи. Но она знала, что это необходимо, если так можно выйти на Кейити Асабу. Она сожжет его, испепелит без остатка. Она проследит, чтобы от него ничего не осталось, — и тогда ни всемогущий Господь, ни милосердный Будда не смогут предоставить ему посмертное бытие.

Одернув себя и вернувшись к действительности, Дзюнко продолжала поиски, избегая смотреть на Будду, когда статуя оказывалась в пределах видимости. Наконец девушка нашла семейную могилу Асабы. Она оказалась в шестом ряду по левой стороне. Если бы Дзюнко начала поиски слева, то не потеряла бы столько времени. «Теперь уже ничего не поделаешь», — вздохнула она.

Остановившись перед надгробием из черного гранита, девушка насмешливо фыркнула. Могила имела жалкий, запущенный вид. Во встроенной вазе не было ни капли воды. Ни малейшего следа подношений. Место упокоения Асабы могло похвастаться только увядшими лепестками цветов, занесенными сюда ветром с соседних могил.

На небольшой пластине рядом с надгробием были начертаны четыре имени людей, чей прах после кремации покоился здесь. Последним значился Судзи Асаба, сорока двух лет. Это, должно быть, и есть отец Асабы. Дзюнко прищурилась, как бы пытаясь разглядеть что-то еще между мелкими иероглифами надписи. Значит, это все, что осталось от отца Асабы, человека, который дал своему сыну имя Кейити в надежде, что когда-нибудь люди станут уважать его. От человека, который потерял вместе с работой и всякую надежду, если когда-либо вообще ее имел, а потом покончил с собой. Дзюнко не знала, понимал ли он, как это отразится на его жене и сыне. Знай он, что его сын вырастет убийцей, поступил бы он иначе? Может, тогда он затянул бы веревку вокруг тощей шейки сына, до того как повеситься самому?

Дзюнко медленно перевела дыхание и прошептала духу покойного Судзи:

— Скоро, скоро я отправлю твоего сына туда, где ты сейчас находишься. Я пришла, чтобы убрать за тобой дерьмо, которое ты здесь оставил.

Возле этой могилы она ничего не чувствовала, кроме растущего гнева. Ясно, что Асаба ходил сюда отнюдь не для того, чтобы почтить память усопшего отца. Внезапно девушка ощутила холод. Разочарованная тем, что ничего больше не нашла здесь, она бросила последний взгляд на выгравированное имя Судзи Асабы и уже повернулась, чтобы уйти прочь.

И тут ей попалась на глаза жестяная коробка. Она стояла за металлической стойкой, подпирающей сотобы, позади надгробия. Это была коробка из-под широко известного сорта сигарет «Peace», голубого цвета, с серебряным ободком. Крышка была закрыта, а саму коробку невозможно было заметить с дорожки.

Конечно, нет ничего особенного в том, что на могилу ставят подношение в виде сигарет, если покойный любил курить при жизни, но в таком случае коробка стояла бы на видном месте, рядом с цветами и ароматическими палочками. Ее бы так не прятали. Дзюнко нагнулась и вытащила жестянку. Открыв крышку, она обнаружила внутри ключ.

Единственный ключ, к которому была прикреплена бирка с номером 1120. Это было похоже на ключ от камеры-автомата, но где она может находиться? На дне жестянки девушка нашла клочок бумаги и развернула его.

«Позвони мне, как только получишь это. Цуцуи». Под именем был нацарапан номер мобильного телефона.

Дзюнко стиснула в руке ключ и снова оглядела могилу. Так вот в чем дело! Кейити Асаба использовал могилу отца как тайник — скорее всего, для передачи чего-нибудь противозаконного. Дзюнко подумала, что все это очень примитивно, как в каком-нибудь старом боевике, но должна была признать, что это было вполне в духе Асабы. Приходя на кладбище вместе с Нобуэ, он забирал или оставлял здесь ключи или записки — да что угодно.

«Позвони мне, как только получишь это».

Как только получишь что? Дзюнко решила, что это мог быть пистолет — например, тот, из которого он выстрелил в нее. Пистолет, из которого он убил Фудзикаву. На эту мысль раненое плечо отозвалось болью, словно подтверждая ее открытие.

Девушка шепотом поблагодарила место упокоения семьи Асаба и положила записку и ключ в карман. Она быстро пошла к выходу, но замедлила шаг, чтобы глянуть на статую Будды.

Теперь она больше не чувствовала за собой ни вины, ни малейших угрызений совести.

Дзюнко позвонила по номеру, указанному в записке, но никто не отозвался.

Вокруг телефонной будки ярился ветер, а девушка снова и снова набирала этот номер. Услышав автоответчик, она сразу вешала трубку, но продолжала звонить. Зачем нужен мобильник, если человек не отвечает, когда ему звонят?

Примерно на десятый раз она уже собралась машинально повесить трубку, когда услышала не запись, а живой голос:

— Алло? Алло?

На линии были жуткие помехи, и она с трудом разбирала сиплый мужской голос.

— Да. Кто это?

Дзюнко была вне себя от радости. Она чувствовала себя охотником, обнаружившим следы преследуемого зверя на заснеженном лугу.

— Это господин Цуцуи?

После короткой паузы он отозвался:

— Кто вы такая?

— Кейити, то есть я хочу сказать, меня попросил позвонить Кейити Асаба.

— Что он сказал?

— Он велел мне сходить на кладбище в Сайходзи и взять то, что лежит в сигаретнице.

— Ну?

— Он сказал, что там будет ключ, и велел мне принести его. Я только что вернулась, но его нет дома. И по мобильнику он не отвечает. Это ведь очень важный ключ? Я не могу просто так сидеть здесь и ничего не делать.

Она старалась говорить быстро, хриплым голосом. «Я подружка Асабы, — твердила она про себя. — Он крепко держит меня на поводке, и я делаю все, что он скажет».

— Это ты все время названивала?

— Да, я.

— А почему Асаба сам не позвонил?

— Откуда я знаю? Это ведь вы написали записку. Я делаю, как там написано!

— Как тебя зовут?

— Эй, какое право вы имеете так со мной разговаривать! Сами-то вы кто?

— Асаба просто не мог поручить тебе такое дело.

— Почему? Откуда вам знать? Я ведь съездила в Сайходзи, так? — Дзюнко вспотела, но продолжила напористым голосом: — Вы ведь сами написали в записке, чтобы позвонили сразу же! Это я должна быть недовольна!

— Ладно-ладно. Подожди секунду. — Голос в трубке стал удаляться. Дзюнко догадалась, что человек меняет позу: встает или садится. Потом голос стал отчетливее. — Не знаю, кто ты такая. Но я могу говорить только с самим Асабой.

— Даже если он велел мне это сделать? — Дзюнко даже зажмурилась изо всех сил, стараясь, чтобы голос звучал капризно. «Думай головой, — твердила она себе. — Что сказать этому мужику, чтобы расколоть его?» — Знаете, Асаба ведет себя как-то странно…

— Странно?

— Ну да. Он куда-то торопился, когда велел мне съездить за этой жестянкой. Помню, вроде он говорил с кем-то по телефону. Он не сказал, что уйдет, но, когда я вернулась, его не было. — Дзюнко понизила голос. — Он ни во что не влип? Он как-то дергается все время и что-то такое твердит про полицию.

Мужчина молчал. Дзюнко ждала, пока он не заговорит, и лихорадочно придумывала, что бы сказать еще, если он откажется.

Он заговорил медленно, как будто решался на что-то:

— Так он сейчас у тебя?

— Ключ?

— Да.

— Да, я забрала его. Он при мне.

— Асаба велел тебе взять его, но, когда ты вернулась, его не оказалось дома.

— Ага.

— И ты не знаешь, где он может быть?

— Понятия не имею. — Дзюнко разыгрывала свою партию. — Вы ведь Цуцуи? Послушайте, я страшно беспокоюсь. Он правда должен был вам сразу позвонить?

Он снова заговорил после паузы:

— Похоже, нам с тобой надо как-то пересечься.

Дзюнко затаила дыхание и широко раскрыла глаза.

— Я лучше заберу его у тебя. — У него внезапно охрип голос.

— Что заберете?

— То, что было в жестянке.

Он явно избегал называть вещи своими именами. Он что, пытается проверить, на самом ли деле ключ у нее? Либо осторожничает, либо трусит.

— Вы говорите про ключ? Тот, что сейчас у меня, — уточнила она. — Он вроде от камеры? Где она? — На самом деле Дзюнко хотелось знать, что лежит в камере, которую открывает этот ключ.

— Слышь, сестренка, тебе лучше не знать, от чего этот ключ. — Цуцуи, видимо, отвернулся от трубки, потому что девушка теперь едва слышала его голос. Потом он опять заговорил: — Есть чем писать?

У Дзюнко ничего с собой не было, но она не хотела, чтобы он замолчал.

— Да, говорите, — сказала она.

— Знаешь перекресток авеню Каннана и шоссе Мито?

— Ну знаю.

— На перекрестке сверни влево, если идти спиной к Сиратори, поняла? Там есть забегаловка под названием «Курант», как раз перед светофором. Это кафе. Принеси туда ключ.

— Ладно, поняла, но есть одна проблема.

— Ну что там еще?

— Вы ведь понимаете, что я не могу вернуть вам ключ, не сказав сначала Асабе. — Трубка молчала, и Дзюнко заговорила снова: — Мне надо сначала поговорить с ним. Вы уверены, что не знаете, где он может быть?

— Если он не у себя дома, то точно не знаю.

— Дома где?

— Слушай, ты его подружка. Какэто ты не знаешь, где он живет?

Дзюнко почувствовала, что он начинает ее подозревать, и снова принялась разыгрывать обиженную:

— Единственное место, которое мне известно, — это грязная квартирка в квартале Описи Хайтс в Оканомидзу. Но он как-то говорил, что у него есть и другое жилье. Здесь практически нет мебели и иногда спят другие ребята.

Дзюнко надо было назвать какое-нибудь место, и Ониси Хайтс подошло в самый раз. Ну же! Пусть только этот обладатель сиплого голоса скажет ей то, что ей больше всего нужно услышать. «Скажи мне, где он живет! Где он может держать эту девушку!»

— Ониси Хайтс? Оканомидзу?

— Да. Жуткая нора неподалеку от станции.

— Значит, когда ты вернулась из Сайходзи с ключом, ты пошла туда?

— Точно.

— Никогда не слышал об этом месте.

— Ну вот! Я же знала, что у него есть другой дом! — Она цокнула языком и постаралась, чтобы ее голос звучал разочарованно. — Он просто водит меня за нос. Наверняка у него есть и другие девчонки. Вот почему он не дал мне настоящего адреса!

— Да успокойся ты!

— Тогда скажите мне, где он живет! Я сама должна с ним поговорить. Потом я приду в эту забегаловку «Курант». Вы ведь тоже предпочли бы встретиться с ним, а не со мной? Я не знаю, в чем тут дело, но ведь вам нужен он, а не я? — Она выпалила все это на одном дыхании, но, прежде чем она перевела дух, он отказался наотрез.

— Раз Асаба сам не сказал тебе, где живет, я тем более не скажу, — заявил он насмешливо. — Мне вовсе ни к чему ввязываться в его отношения с подружкой.

Вот болван!

— Да бросьте вы! — попыталась уговорить его Дзюнко.

— Нет уж, уволь!

Смысла продолжать не было, и Дзюнко сдалась:

— Ладно, до встречи.

Кафе «Курант» действительно оказалось дешевой забегаловкой.

Не то чтобы оно имело совсем отталкивающий вид, но явно сидело на мели и мало заботилось о будущем. Под стать ему были и посетители: обе стороны явно нуждались в деньгах и обе не спешили их заработать. Дверная ручка была липкой на ощупь. При входе Дзюнко рассмотрела ручку с защелкой, отметив, что они сделаны из латуни.

По давно не мытому полу вокруг дешевых фанерных столиков были расставлены стулья, обитые синтетикой. За стойкой бара сразу возле входа восседала женщина в пестром фартуке. У стойки сидел мужчина, болтая и громко смеясь. Женщина не обратила внимания на вошедшую девушку, но мужчина сразу окинул ее похотливым взглядом, и его улыбка превратилась в плотоядную усмешку. На нем была белая рубашка и свободные брюки. Вместо галстука, как отметила Дзюнко, он носил на шее толстую золотую цепочку.

Девушка повернулась и посмотрела на столики справа у окна. Там сидел пожилой человек небольшого роста в сером рабочем комбинезоне и такой же кепке. Он склонился над расписанием скачек и, увидев Дзюнко, слегка помахал им. Та подошла и села напротив него. На красного цвета сиденье виднелись грязные пятна, сквозь прорехи в покрытии вылезала набивка. Все это не внушало доверия, и Дзюнко испугалась, что может набраться блох.

— Вы господин Цуцуи?

— Верно.

— Я сразу поняла. — Она захихикала для убедительности.

Позади стула стояло явно искусственное дерево с пластмассовыми листьями, которые почти касались его лица. Может, именно поэтому он напоминал обезьяну в джунглях. Уродливая старая обезьяна, покинутая даже друзьями.

— Принесла ключ? — спросил он.

— Можно сначала я закажу что-нибудь?

Цуцуи пил кофе. По крайней мере, Дзюнко решила, что угольно-черная жидкость в его чашке и есть кофе.

Пить ей не очень хотелось, но нужно было потянуть время, чтобы осмотреться и оценить обстановку в кафе. Она все еще надеялась получить от этого человека нужные ей сведения. Во всяком случае, ей больше всего хотелось избежать нежелательных осложнений. Много ли в кафе народу? Сколько тут может быть выходов?

К счастью, окна здесь были крошечные, к тому же покрытые ради пущей эстетики фотонаклейками наподобие витражей. Да еще пыльные шторы поверх всего. Если исхитриться не поджечь шторы, снаружи прохожие ни на что не обратят внимания.

— Я бы хотела кофе глясе.

Цуцуи помахал рукой женщине за стойкой:

— Кофе глясе сюда.

Та по-прежнему болтала с мужчиной и даже не позаботилась принять заказ. Мужчина, прикрываясь потрепанным журналом, снова окинул взглядом Дзюнко.

— И воды, пожалуйста! — попросила девушка у женщины за стойкой. — Где у вас туалет?

Женщину почему-то оскорбил вопрос Дзюнко, и она молча махнула рукой в сторону сетчатой перегородки. Видимо, раньше на ней висела табличка с надписью «Туалет», но от нее осталось только смутное очертание. Дзюнко поднялась и направилась туда. Проходя мимо стойки, она чувствовала, как на нее откровенно уставились две пары глаз. Девушка кинула цепкий взгляд за стойку. Позади женщины стоял большой холодильник, а в подсобное помещение вела раздвижная дверь. «Скверно, — подумала Дзюнко, — обычная дверь была бы удобнее».

Потом она умышленно повернулась к мужчине у стойки и вызывающе улыбнулась. Он так и пожирал ее глазами.

Туалет был ужасно грязный, и от вони Дзюнко чуть не стошнило. Мыть здесь руки — только пачкать, решила она и задумалась.

Этот мужчина явно не собирается уходить. Ей придется избавиться от него и от его подружки, но прежде всего надо перекрыть им путь к отступлению. Грязь и вонь в туалете мешали Дзюнко сосредоточиться, но она силой воли заставила себя отвлечься от них. Составив план действий, она вышла из туалета.

Открыв дверь, она увидела, что официантка, поставив стакан воды, отходит от их столика у окна и возвращается к стойке.

— Спасибо! — с улыбкой обратилась к ней Дзюнко. — Да, можно еще попросить спички?

Направившись к стойке, она ощущала, как Цуцуи буквально сверлит ее взглядом.

В тот самый миг, когда официантка нагнулась, чтобы вытащить спички, девушка, стиснув зубы, направила струю энергии в сторону входной двери. Тонкий и острый как кинжал луч ударил прямо в дверную ручку и намертво спаял ее с защелкой, заперев тем самым дверь.

От двери донесся резкий звук, когда давление от расплавленной защелки чуть не сорвало дверь с петель.

— Чё это там такое? — Мужчина у стойки повернулся к двери. — Ого, да оттуда дым идет!

Официантка перегнулась через стойку:

— Чего?

Черный дым клубился вокруг дверной ручки. Оттуда потянуло зловонием, но Дзюнко это не остановило. Когда назойливый посетитель повернулся к ней спиной, девушка выпустила следующий заряд прямо ему в голову. На сей раз энергия приняла форму кнута. Кнут взвился дугой вслед за движением головы Дзюнко и ударил как раз туда, куда она наметила.

Мужчина моментально рухнул с табуретки на пол.

— Эй, ты чего это? — взвизгнула женщина за стойкой.

Невидимый кнут описал полукруг и направился в сторону официантки. Прежде чем достичь ее, кнут со свистом задел подпорки бара, так что тот накренился, и потом одним ударом сбил с ног женщину.

Она ударилась спиной о заднюю дверь и замертво свалилась на пол. Дзюнко направила другой луч на боковую стенку холодильника, и та начала плавиться. Холодильник пошатнулся и навис над официанткой.

Едва холодильник обрушился на нее, Цуцуи кинулся к Дзюнко:

— Ты что это вытворяешь, а?

Она резко повернулась и ударила его в живот. Мужчина отлетел назад и с грохотом рухнул на пол, вытянув руку в попытке преградить ей дорогу. Дзюнко осторожно переступила через нее.

Ее сердце колотилось так сильно, что она не могла сосчитать удары. Подскочила температура, на лбу выступил пот. Но все это не потому, что она дала выход энергии. Она потратила не так уж много, чтобы это причинило ей физический вред. Это было возбуждение оттого, что она явила свою истинную природу в качестве заряженного оружия, показав, на чьей стороне сила. Удовольствие превосходило все мыслимые ощущения.

— Не стоило беспокоиться, господин.

Цуцуи беспомощно распростерся на спине, с трудом приподняв голову.

— Я не убью вас, если вы выслушаете меня и ответите на мои вопросы. Вот и все, что от вас требуется.

— Н-не! — В уголках рта у него пузырилась слюна. — Н-не убивайте меня!

— Вы что, не слышали, что я сказала? Я вас не убью. Те двое живы. Они просто без сознания.

Цуцуи был не в силах шевельнуться. Он отчаянно пытался отползти, но мог только ворочать головой. Дзюнко усмехнулась:

— Похоже, у вас перебит позвоночник. Сожалею, у меня не было таких намерений. Но, видите ли, вы сами виноваты. Ничего такого не случилось бы, если бы вы сразу сказали мне, где найти Асабу.

Девушка шагнула вперед, и он заскулил.

— Просто ответьте на мой вопрос. Где мне найти Асабу? Где он может находиться?

У мужчины задрожали губы, и слюна вперемешку с кровью закапала на пол.

— Ну же! — поторопила его Дзюнко. — Отвечайте! От этого зависит жизнь человека.

Она наклонилась к нему. Он замигал от страха, губы у него задергались еще больше, но он не мог отвести взгляд от Дзюнко.

— Са… Сакураи.

— Сакураи? Это имя?

— Это м-ма-агазин. — Он перевел дыхание и выпалил целую фразу: — Там они, Асаба с дружками, обычно отираются. Это все, что я знаю. Больше мне ничего не известно.

— Где находится этот магазин? Поторопись!

Цуцуи, казалось, пытался спрятаться сам в себя. Он закрыл глаза:

— Не убивай меня!

— Не убью, если будешь говорить. Ну, быстро, где это находится?

— В Уехаре, поблизости от станции Йойоги Уехара. Это винный магазин. Напротив станции есть указатель. Его невозможно пропустить.

Мужчина закашлялся. Тело его на полу изогнулось под неестественным углом. Он дергался, но ноги оставались неподвижными в том же положении, в каком он упал. Видимо, его парализовало.

Дзюнко похлопала его по плечу. Он вздрогнул и налитыми кровью глазами уставился на нее.

— Вы мне не солгали? — спросила она.

— Нет, честное слово!

— «Сакураи», винный магазин, и Асаба с дружками там ошиваются, так?

Он закивал так поспешно, что казалось, его голова дергается на пружине.

— Магазин принадлежит матери Асабы. Я был там всего один раз. Я не поверил, что у него есть такие деньги, которые он пообещал, и он направил меня к матери.

Дзюнко снова сощурилась:

— Деньги? Что за деньги? Какое отношение они имеют к этому ключу? — Она вытащила из кармана ключ, найденный в Сайходзи, и поднесла к его глазам.

— Да-да, правильно. — Он быстро закивал.

— Это ключ от камеры хранения? Где она находится?

— На станции Сибуя. Ряд ячеек у северного входа.

— Что там лежит?

Он затряс головой с умоляющим видом:

— Пожалуйста, не убивайте меня! Я не знаю! Не убивайте! Пожалуйста! Пожалуйста!

— Отвечайте на вопрос. — Дзюнко настойчиво трясла его за плечо. — Что лежит в ячейке? Если вы не в состоянии говорить, я буду говорить за вас. Это пистолет?

С трясущихся губ Цуцуи стекала слюна. Она глянула на его руку, распростертую на полу. Рука была большая и грубая, пальцы грязные, все в заусеницах. Похоже на машинное масло. Продолжая разглядывать его руку, она задала еще один вопрос:

— Вы ведь работаете на фабрике? И наверняка мастер в своем деле.

— Не надо, сестренка…

— Это производство оружия? Вы работаете там и продаете оружие на сторону?

— Я ничего не знаю!

— Да, все так и есть, как я говорю. Скажите мне правду, и я вас не убью. Не пытайтесь ничего утаить. Вы изготовляете пистолеты на черный рынок и снабжаете ими Асабу и его банду? Я права?

Цуцуи окончательно сломался и уронил голову на пол:

— Если об этом узнают, мне конец.

— Кто вас может убить? Асаба?

— Нет, не Асаба. Он всего лишь мелкая шпана. — Мужчина начал задыхаться. — Я ведь просто хотел немного подзаработать.

Дзюнко поняла, что он хотел сказать.

— Теперь я все понимаю. Ваши работодатели — поставщики оружия на черном рынке. И они не подозревают, что вы приторговываете на стороне. Так?

Молчание Цуцуи означало, что это правда.

— Понятно. — Дзюнко медленно поднялась.

Он умоляюще смотрел на нее и норовил схватить за лодыжку:

— Я ведь вам все рассказал, верно? Я не отмалчивался. Я рассказал все, что вы хотели узнать.

— Да, верно. Спасибо вам. — Слегка улыбаясь, Дзюнко отодвинула ногу, и рука Цуцуи, коснувшись ее кроссовки, упала на пол. — А теперь я открою вам один секрет.

— Пожалуйста, вызовите «скорую»! Я никому не расскажу про вас.

— Тот пистолет, что вы продали… прошлой ночью из него застрелили человека.

— Сестренка!

— Я присутствовала при этом. И знаете еще что? Из того же пистолета меня ранили.

Цуцуи уже не слушал ее. Он извивался, пытаясь дотянуться до ее ноги. Дзюнко он показался похожим на мерзкого червяка.

— Я обещала вам, что не убью вас, если вы честно признаетесь во всем, — сказала она.

Он с облегчением закивал, нелепо улыбаясь. Девушка передразнила его улыбку и посмотрела на него сверху вниз:

— Так вот, я солгала.

С этими словами Дзюнко дала волю энергии. Она нацелилась в его грязную, морщинистую шею, и вся ее мощь с ревом устремилась туда, мгновенно сломав ему позвонки. Остаточная энергия ушла в половицы. Волосы у него воспламенились, и девушка быстро отступила назад, чтобы огонь не перекинулся на ее одежду. Она снова повернулась к двери, пристально уставилась на запаянный замок, и он тут же начал плавиться. Ручка отвалилась и упала на пол. Дзюнко подошла к двери, слегка толкнула ее и вышла наружу. Запах гари вырвался на улицу, но дыма не было, и ничто не привлекало внимания прохожих.

Девушка осторожно прикрыла за собой дверь, убедившись, что та не слетела с петель. Если присмотреться, можно было заметить, что с замком не все ладно, но все остальное было в порядке. Затем она перевернула табличку с надписью «Открыто» другой стороной, и теперь на двери красовалась надпись «Закрыто». Дзюнко зашагала прочь.

На перекрестке Аото, ожидая зеленого сигнала светофора, она спросила у какой-то женщины, какая линия метро ведет в сторону Йойоги Уехара. Женщина уверенно снабдила ее нужной информацией, потом с извиняющейся улыбкой сказала:

— Извините, у вас на щеке пятно. Похоже на сажу.

Дзюнко дотронулась до щеки. На руке остались следы сажи.

— Спасибо, — сказала она и тоже улыбнулась. — Это я прочищала на кухне вентиляцию.

Глава 6

Дзюнко покидала кафе «Курант», а в это время детектив Тикако Исидзу беседовала с сержантом Кинугасой в одном из кабинетов отдела уголовного розыска ГПТ. Подразделение Кинугасы занималось расследованием ограбления с убийством, которое произошло в районе Акабана неделю назад. Большую часть времени он проводил в Северном отделении полиции в Акабане, и Тикако повезло, что она вообще застала его в Управлении ГПТ.

Кинугаса был невысокого роста, но крепко сбитый мужчина пятидесяти двух лет. Исполнительный и дотошный, он в то же время отличался известной теплотой и приветливостью в обращении. Тикако не была с ним знакома официально, но наслышана о его репутации — его сослуживцы дали ему ласковое прозвище Кину.

Сержант пил растворимый кофе, положив в чашку несколько ложек сахара. Тикако он показался усталым, и она заметила, как у него залоснился воротничок рубашки. Наверняка он толком не спал с начала расследования.

— Слыхал я об этом случае в Таяме, — сказал Кинугаса, потягивая кофе. — Правда, я увяз в собственном расследовании, поэтому мне известно о нем только в общих чертах — никаких подробностей я не знаю.

— Похоже на убийства в Аракава-парке, которые ваша бригада расследовала в позапрошлом году, — ответила Тикако. — Насколько я знаю, в полицейском отделении в Аракаве это дело осталось незавершенным. На случай, если преступник тот же самый, я хотела бы просить их содействия. Не подскажете, к кому там можно обратиться?

Она намеревалась поспрашивать его о том старом деле, но не решилась обременять его еще и этой заботой.

Кинугаса прищурился, с минуту размышлял, отпил еще глоток кофе и только потом отозвался:

— Есть там детектив по имени Макихара. Он еще молод, но свое дело знает. Наверняка сможет вам помочь. Я передам ему, что вы с ним свяжетесь.

— Было бы здорово, — улыбнулась довольная Тикако.

Сержант с любопытством взглянул на нее и добавил вполголоса:

— Насколько мне известно, ваше подразделение не работает по делу в Таяме.

— Верно, — сказала Тикако. — Мы привлечены в качестве наблюдателей.

Кинугаса рассмеялся:

— Да, нелегкая доля. Вообще-то, они должны передавать дела, связанные с огнем, в отдел расследования поджогов.

— В том-то все и дело, что они не уверены, действительно ли там имел место обычный поджог. Разве не так обстояло дело с убийствами в Аракава-парке?

Сержант задумчиво кивнул:

— Да, дело странное. Все четверо вроде бы обгорели до смерти. Ожоги и все такое, но…

Тикако и без того знала продолжение. Вскрытие показало, что у всех четырех жертв были сломаны шеи, и невозможно было определить, произошло это до или после того, как их сожгли. Специалистам по поджогам были известны раны на голове. Они встречались в убийствах, сопровождаемых поджогом, но обычно возникали в силу деформации черепа, вызванной воздействием высокой температуры.

Но перелом шейных позвонков — дело другое. Ничего не известно о случаях таких переломов, обусловленных действием нагрева. Иными словами, это означало, что жертвы на берегу Аракавы были сначала убиты, а потом сожжены. Однако этой версии противоречили данные о том, что жертвы сгорели заживо.

В докладе коронера по результатам вскрытия было вынесено заключение «смерть от огня», однако одновременно приводилось мнение медицинского эксперта о том, что смерть произошла от ударной волны такой силы, что она не только сломала жертвам шеи, но и обуглила их тела. Иными словами, огонь и ранение возникли одновременно.

И все же в волновой теории не все концы сходились с концами. Окна в машине, где находились тела трех жертв из четырех, были разбиты. Казалось бы, логично предположить, что окна были разбиты до того, как в машине сгорели жертвы. Это предположение основывалось на том, что осколки стекла на сиденье вокруг жертв расплавились от огня. Разброс осколков стекла и характер ожогов указывали на то, что источник «ударной волны» находился извне и справа от машины.

Что же это было за оружие?

Существует ли вообще оружие, достаточно маленькое, чтобы годилось для переноса, и в то же время достаточно мощное, чтобы с такой скоростью обуглить человеческое тело?

Была и другая проблема. Трое из погибших в Аракава-парке сгорели, находясь в машине. И только одна из жертв лежала на земле снаружи. Оружие — каким бы оно ни было — вывело жертвы из строя еще до того, как они осознали, чем был нанесен им такой удар. Ни один из тех, кто оказался в машине, не был пристегнут, и ничто не указывало на то, что их связали или удерживали иным способом. Ничто не мешало им бежать, когда один из них подвергся нападению, следовательно, все трое подверглись атаке одновременно. Дверцы машины были закрыты, и четвертая жертва явно выбралась из машины еще до нападения. Этот четвертый также погиб на месте.

— В этом деле в Аракава-парке все противоречит здравому смыслу. В Таяме тоже все шиворот-навыворот. Может, это и разные преступники, но, по всей вероятности, оружие употреблено одно и то же, — вслух размышляла Тикако.

Она рассказала Кинугасе о расплавленной полке стального стеллажа в заброшенном фабричном корпусе.

— Конечно, здание заброшено давным-давно, и трудно утверждать наверняка. Надо будет проверить, не подверглось ли разрушению или оплавлению что-нибудь из оборудования. На сей раз, насколько мне известно, разбитого стекла не было.

— Надо бы уточнить, не сломаны ли шеи у жертв на сей раз.

— Верно. Но знаете ли вы, что одна из жертв на сей раз убита из пистолета?

— Одна из жертв застрелена? — округлил глаза сержант.

— Вот именно. Молодой человек. Огнестрельная рана, безусловно смертельная. Все убиты в одном и том же помещении, но это тело не тронуто огнем. — Тикако вздохнула и внимательно посмотрела на Кинугасу. — Правда ведь, тоже совпадает с делом в Аракава-парке?

Сержант уставился куда-то поверх ее плеча:

— Да, там область действия огня была очень ограниченна.

— Именно! — отозвалась Тикако. — Тела в машине там, в Аракава-парке, были напрочь обуглены, а пристяжные ремни остались в целости и сохранности. Когда тела вынули из машины, оказалось, что сиденья почти не повреждены. Так ведь?

И это еще было не все. Кинугаса дополнил список тем, что тело жертвы на заднем сиденье было сожжено едва ли не дотла, а одежда уцелела. Слегка обгорели лишь воротничок рубашки и отвороты на брюках. Именно поэтому они и узнали, что жертвы не были связаны.

Тикако была поражена. Сержант посмотрел на нее.

— И тоже никаких следов горючего вещества? — спросил он.

— Нет, ничего подобного. Нет даже запаха.

— И это совпадает. — Кинугаса смял пустой стаканчик из-под кофе и поднялся.

Тикако тоже встала.

— Но на сей раз присутствует огнестрельное ранение… — пробормотал сержант и устало помотал головой. — Мы сейчас расследуем дело об ограблении, где жертвы были застрелены.

— Я слышала, там двое погибших.

— Двое служащих в зале игровых автоматов, которые обменивали шарики пачинко^[37] на призы. Обоих застрелили во время работы. Трудно оставаться к этому равнодушным. Нам нужны законы построже в отношении огнестрельного оружия — вечно мы плетемся в хвосте событий и пытаемся хотя бы не отстать.

Тикако уже знала, что Кинугаса зашел в Управление ГПТ, чтобы представить доклад о преступлениях с применением огнестрельного оружия в Особый отдел.

— Так или иначе, свяжитесь с Макихарой. Раз вы всего лишь наблюдатель в этом деле, можете вести свою игру. По-моему, было бы неплохо взглянуть на обстоятельства дела непредвзято.

— Непредвзято? — Тикако выглядела озадаченной.

Сержант рассмеялся и пояснил:

— Я имею в виду, посмотрите на факты, не думая о том, как странно они выглядят. Удержитесь от готовых суждений и начните с нуля. О, да кто я такой, чтобы учить вас?

Тикако поблагодарила его за совет. Кинугаса направился к выходу, а она снова уселась и задумалась. Вопреки его словам, как ни смотри на это дело, а выглядит оно достаточно странно. Под любым углом. Вот именно — странно. И она вновь задумалась над тем, что Кинугаса имеет в виду под словом «непредвзято». Тикако решила, что он не все ей сказал. Он явно кое-что утаил.

Она нахмурилась и сосредоточилась. Вот почему она не заметила того пристального взгляда, который кинул на нее сержант, повернувшись, чтобы выбросить бумажный стаканчик в корзину, прежде чем покинуть кабинет.

Глава 7

Сияющий новизной рекламный указатель «Сакураи ликере» бросался в глаза сразу по выходе со станции Йойоги Уехара. Дзюнко подошла поближе, чтобы разглядеть его в подробностях. На указателе имелся адрес и простейшая карта — место находилось в десяти минутах ходьбы от станции. Девушка запомнила дорогу.

Значит, этот магазин принадлежит матери Асабы. Во всяком случае, так сказал Цуцуи. Именно там тусовались Асаба с дружками.

Судя по указателю, заведение «Сакураи ликере» процветает. Явно не чета злосчастной «Плазе». Если Цуцуи сказал правду, значит, потерпев неудачу с «Плазой», мать Асабы завела более прибыльное дело.

Погрузившись в размышления, Дзюнко двинулась по указанному адресу. Вряд ли мать Асабы смогла так быстро преуспеть, и вряд ли, будь она владелицей, магазин носил бы чужое имя — Сакураи. И вообще, почему винный магазин, а не бар, как раньше «Плаза»? Какое отношение имеет мать Асабы к этому магазину? Может, она работает в нем? Трудно представить, чтобы ее сын со своей шпаной болтался у нее на рабочем месте, если магазин принадлежит кому-то другому. Да и вообще, стала бы шайка малолетних хулиганов отираться хоть и в винном, но все же магазине? Бар явно лучше подходил для этого.

Дзюнко доводилось раньше сталкиваться с подобными типами, и она примерно представляла себе их образ мыслей. У этих недоумков не хватало мозгов даже на то, чтобы поселиться в мотеле, где они не бывали раньше, или угнать машину, которую не разыскивала бы полиция. Грубо говоря, хулиганье вроде тех, кого выслеживала сейчас Дзюнко, вообще не имело мозгов. Испачканные в чужой крови, они всегда тащили свои жертвы в обжитое логово. Нельзя сказать, что они не боялись быть пойманными, — им просто не приходило в голову, что они выбрали не самый удачный образ действий. Они не задумывались над тем, что их выходки могут обернуться для них настоящей опасностью. Особенно в тех случаях, когда дело доходило до убийства. Опьяненные кровавым исходом, они ощущали себя суперменами.

Но главным поводом для возвращения на уже освоенное место служило желание терзать свои жертвы в уютной обстановке. Именно поэтому Дзюнко и стала выслеживать их по домам.

Асаба с дружками наверняка уже знают, что события на фабрике в Таяме известны полиции, и должны сообразить, что опасно разъезжать в машине Фудзикавы с похищенной Нацуко. Они должны где-нибудь затаиться. Девять против десяти, что они укрылись там, где все привычно и удобно.

Она считала, что набрела на верный путь, но винный магазин? Внезапно она увидела на столбе указатель: ««Сакураи ликере» — направо». Дзюнко повернула направо и остановилась перед трехэтажным зданием.

Не слишком большое, оно было выстроено разумно и отвечало своему назначению. На первом этаже над входом в магазин красовалась вывеска «Сакураи ликере». Рядом с входной дверью невысокая женщина в фартуке наполняла торговый автомат для продажи пива.

С места, где стояла Дзюнко, трудно было разглядеть лицо женщины. Явно немолодая, ярко-красный фартук поверх джинсов, коротко стриженные волосы выкрашены почти в цвет фартука.

Вокруг «Сакураи ликере» располагались частные владения. В основном это была жилая зона, но местами попадались и небольшие магазинчики, а также трех- и четырехэтажные многоквартирные дома. Дзюнко заметила поблизости прачечную и небольшой магазин одежды. Обычный квартал, каких полно в Токио.

Винный магазин выглядел новее других зданий. Стены все еще сохраняли свежий вид. Сразу за ним стоял дом примерно таких же размеров, но гораздо более старый, и от такого соседства «Сакураи» смотрелся еще чище и наряднее. Впечатление усиливали солнечные блики на стенах.

Сам магазин располагался на первом этаже, а второй и третий этажи явно служили жилыми помещениями. На балконе второго этажа сушилось белье. На третьем этаже балкон на две части разделяла перегородка. На окнах висели дешевые желтые шторы. Ей приходилось видеть похожие шторы во время поиска жилья: домовладельцы нередко закрывали ими окна в пустых квартирах, чтобы не выцветали обои и татами.

Заправляя торговый автомат пивом, женщина стояла спиной к улице. Дзюнко подошла поближе и решила, что на втором этаже должен жить владелец магазина, а квартиры на третьем этаже явно сдавались внаем. Девушка подумала, хотя и не видела этого со своего места, что на третий этаж должна вести отдельная лестница или лифт — для квартиросъемщиков.

Перегородка на балконе означала две отдельные квартиры, скорее всего рассчитанные на одного-двух жильцов, а желтые занавески подтверждали, что квартиры пока никем не заняты. Может, ими как раз и пользовались Асаба с дружками. Это укладывалось в схему, — скорее всего, этот дом и служил им логовом.

Но какую роль играла во всем этом мать Асабы?

«Он направил меня к матери».

Ясно, что Асаба имел разговор с матерью о покупке нелегального оружия. Значит, она знала, что такое оружие у него есть. Припоминая слова Цуцуи и приглядываясь к магазину, Дзюнко решила, что, по всей вероятности, именно сюда Асаба и мог привезти Нацуко. У нее учащенно забилось сердце.

Оставалось только спросить у мамаши. Если она не захочет отвечать, Дзюнко сумеет ее заставить. Стоит только найти Асабу — и дело почти сделано. Даже если его здесь нет, значит, она выяснит, где он. Девушка изобразила на лице приятную улыбку и направилась прямо к женщине в красном фартуке.

— Здравствуйте! — бодро произнесла она.

Женщина обернулась и оторопела, чуть ли не столкнувшись с Дзюнко лицом к лицу; она даже отшатнулась:

— Эй, что вам от меня надо?

Дзюнко по-прежнему улыбалась, но не отступила ни на шаг. Пятясь, женщина оступилась и чуть не упала на торговый автомат.

— Как вы меня напугали! Вы что-то ищете?

— Здравствуйте! — повторила Дзюнко. — Вы, случайно, не мама Кейити Асабы?

Женщина круглыми глазами уставилась на Дзюнко, оглядев ее с ног до головы. Она растерянно потерла щеку ладонью. Ногти у нее были длинные, покрытые ярко-красным лаком.

— Ну да, — неохотно признала она. — А вы кто такая?

Ура! Дзюнко улыбнулась еще приветливее.

Женщина вопросительно подняла выщипанные в ниточку брови, тоже выкрашенные в красновато-каштановый цвет:

— Так что вам надо? Кто вы такая?

— Мне надо кое-что обсудить с вами. — Девушка направилась прямиком к входу в магазин.

Внутри помещение выглядело тесным, возможно из-за неудачной планировки. Справа и слева тянулись витрины-холодильники, а напротив двери располагался прилавок. Рядом с прилавком полуоткрытая дверь вела во внутреннее помещение позади магазина. Там просматривался коридор, застланный циновками.

В магазине не было ни души: ни покупателей, ни продавцов, — по крайней мере, складывалось такое впечатление. Дзюнко быстро прошла прямо к прилавку, а женщина бежала за ней следом.

— Послушайте, что вам нужно? Кто вы такая?

Девушка развернулась к ней лицом к лицу. Женщине явно за сорок, но из-за обильного макияжа трудно судить. Крошечный носик, остренький подбородок, слегка обвислые губы, как у недокормленного кролика. В юности она, должно быть, отличалась миловидностью и до сих пор уверена, что все еще хороша собой. От нее сильно пахло духами.

— Значит, вы и есть мать Асабы? — протянула Дзюнко. — Я к вам по личному делу. Можно поговорить здесь или где-нибудь еще?

Женщина нахмурилась и покосилась в сторону выхода:

— Я здесь одна. Муж развозит заказы.

— Муж? Вот как! Значит, вы снова замужем?

Женщина насупилась еще больше. В уголках глаз обозначились глубокие морщины. Она ничего не ответила.

— Ну да ладно, это к делу не относится. Мне нужен Кейити Асаба. Где он сейчас? Он наверняка часто бывает здесь с друзьями. Может, он в одной из комнат наверху?

Услышав имя сына, женщина воинственно выпятила подбородок, и глаза ее недобро засверкали.

— Что за черт, кто вы такая? Чего вам надо? Что за дело у вас к Кейити?

Дзюнко безмятежно улыбалась:

— Так он здесь или нет?

Женщина схватила ее за руку и попыталась потащить к выходу. Девушка передернулась от боли.

— Эй, вы, повежливее! — воскликнула она. — Я ранена.

— Это вы ведете себя невежливо, — заявила женщина. — Надо же, ввалилась в магазин, мешает работать!

— Ой, больно! Да уберите же руку! — От боли Дзюнко перестала улыбаться. — Это ваш сын подстрелил меня!

Женщина выглядела так, словно ей дали пощечину. Девушка, глядя ей прямо в глаза, раздельно повторила:

— Он ранил меня из пистолета, приобретенного на черном рынке.

Женщина отпихнула руку Дзюнко с таким выражением лица, будто вляпалась в дерьмо, и быстро отступила на несколько шагов:

— О чем это вы тут толкуете? Я ничего не знаю ни про какой пистолет.

— Знаете-знаете. — Дзюнко подошла к ней поближе, не сводя с нее глаз и в то же время искоса поглядывая на улицу. Там никого не было видно. Никаких прохожих. — Еще как знаете. Разве Асаба не просил у вас денег на это оружие? Вы ведь встречались с мужиком, который продал ему пистолет. Он мне сам сказал об этом.

— Вы… — У женщины затряслись губы. — Кто вас прислал?

Девушка рассмеялась:

— Это вас не касается, просто ответьте на мой вопрос. Где сейчас Кейити Асаба, ваш придурок-сынуля? Вы прекрасно знаете, где он. Ну, быстро!

Женщина разъярилась. Она подвинулась к Дзюнко почти вплотную и выкрикнула:

— И думать забудь!

— Больше вам нечего сказать?

— Не знаю, что ты затеяла, но я в эти игры не играю. Убирайся!

— Неужели?

— Вот что, уходи, пока я в добром настроении!

— В добром настроении? Это ты-то добрая, ты, старая размалеванная стерва?

Лицо у женщины отвердело, словно накрахмаленное. Девушка не удержалась и хихикнула.

Женщина была просто вне себя — из-под слоя пудры на лице проступили красные пятна.

— Что ты сказала? Старая стерва? Только попробуй назвать меня так еще раз!

Дзюнко все это надоело.

— Сколько раз захочу, столько и назову, шлюха ты поганая.

Женщина раскрывала и закрывала рот, словно рыба на песке. Она подняла руку и размахнулась, норовя ударить Дзюнко по лицу. В тот же миг ее руку охватило огнем.

Языки огня словно вырвались из-под кожи. Пальцы, запястье и предплечье окутались ровным красным пламенем. Женщина в ужасе уставилась на собственную руку и уже раскрыла рот, чтобы завизжать.

Но прежде чем раздался визг, Дзюнко хлестнула ее энергетическим кнутом по щеке. Звук удара походил на хлопок от вылетевшей пробки, но голова женщины при этом мотнулась так, что та едва не упала. Девушка ловко схватила ее за руку и встряхнула несколько раз. Языки пламени исчезли как по волшебству. Остатки тонкого свитера напоминали сеточку поверх обожженной кожи. В воздухе пахло горелым мясом.

— Только попробуй завизжать… Подожжем волосы. — Дзюнко ослепительно улыбнулась и крепко ухватила женщину за плечо. — Давай-ка пройдем в дом. Разговор предстоит долгий.

Дзюнко потащила ее за прилавок, в небольшую комнату со столом и телефоном, по-видимому служившую конторой. В углу комнаты громоздились упаковки с пивом, отчасти загораживая лестницу на второй этаж.

В комнате была еще одна дверь. Не ослабляя хватки, девушка мотнула в ту сторону головой:

— Куда ведет эта дверь?

Женщина казалась невменяемой. В уголках рта у нее выступила пена.

— Ты вполне можешь говорить! — Дзюнко стиснула ее за горло. — Гортань я тебе не повредила. И вообще, так, слегка шлепнула. Ну, говори!

Женщина напрягла губы и с трудом раздвинула челюсти. Изо рта сочилась слюна.

— По… Подсобка.

— Там подсобное помещение? Замечательно, пойдем туда.

Дзюнко толкнула женщину перед собой и закрыла дверь.

Дверь оказалась тяжелой и закрывалась плотно. В комнате на голом бетонном полу повсюду громоздились картонные коробки, бутылки с пивом и саке. Дзюнко рывком прислонила женщину к стенке:

— Итак, мадам, мне нужен ваш придурок-сын. — Она произносила все это спокойно и размеренно. — Он убийца, и он похитил молодую девушку. Я пришла, чтобы спасти ее, поэтому мне не до любезностей. Понятно?

По лицу женщины текли слезы вперемешку с соплями.

— Помоги-ите!

— У меня нет времени на ваши нюни. Просто скажите: он здесь? Где-то еще? Где?

— Н-не, н-не…

— Не здесь? Это точно? Если вы лжете, сами знаете, что будет. Вижу, вы гордитесь своей физиономией — вы так красивенько ее размалевали. Вы ведь хотите продолжать пользоваться макияжем, а? Вы ведь не хотите, чтобы ваше милое личико превратилось в морду жареного поросенка, а?

Женщина не переставая плакала, размазывая тушь.

— М-да, когда у человека черная душа, у него и слезы черные. Каждый день узнаешь что-то новое о людях. — Дзюнко засмеялась и тряхнула женщину так, что та стукнулась головой о стенку и закрыла глаза. — Так Асабы здесь нет?

Женщина, с закрытыми глазами, кивнула.

— Где?

— Не знаю!

Дзюнко отступила от нее на шаг:

— Открой глаза, гадина.

Женщина открыла глаза. На сей раз огонь охватил туфлю на ее правой ступне. Она взвизгнула и попыталась бежать. Дзюнко толкнула ее назад к стенке:

— Пока только туфелька. Нечего и шум поднимать.

Женщина исхитрилась стряхнуть туфлю с ноги. Та отлетела в сторону, распространяя вонь тлеющей резины. Женщина закрыла лицо руками и опустилась на пол. Дзюнко наблюдала за ней, скрестив руки на груди:

— Ну-ну! Он наверху? Верно?

Женщина отползла в сторону, мотая головой из стороны в сторону.

Дзюнко огляделась. Внимательно наблюдая за матерью Асабы, она осторожно обыскала кабинет и нашла то, что нужно, в нижнем ящике стола: синтетическую веревку.

— Ну ладно, придется вас связать. — Она приблизилась к женщине, а та отступала все глубже в подсобку. — Некогда мне с вами время терять. Раз я не верю вам на слово, мне надо проверить самой: а вдруг он все же наверху?

— Я правду говорю!

Кожа на лице женщины пылала там, где ее ударила энергия Дзюнко, щеки ввалились. Видимо, это и мешало ей говорить.

Если Асабы нет, эта женщина еще понадобится, чтобы выжать из нее дополнительные сведения, поэтому ее пока придется оставить в живых. Ее надо связать, а дверь заварить. И следует поторопиться, пока не вернулся муж или не заглянул случайный посетитель.

Дзюнко раздражал отказ матери Асабы от сотрудничества, в голове пульсировала боль от еле сдерживаемой энергии, которую она выпускала короткими зарядами. Сила так и рвалась наружу. Больше всего на свете девушке хотелось ударить как следует по этому магазину и спалить его, стереть с лица земли.

Она решила, что расправится с магазином, как только спасет Нацуко. До тех пор придется сдерживать себя.

Дзюнко уже собиралась заткнуть рот матери Асабы кляпом, когда услышала чей-то вопль. Звук был приглушенный, но все же она отчетливо слышала крик. Кричала женщина. Голос тут же смолк, и Дзюнко подумала, уж не почудился ли он ей, но тут она увидела лицо своей пленницы. На ее испачканном потеками макияжа лице сверкали полные страха глаза. Обе сразу поняли, что она попалась на лжи.

Дзюнко подняла глаза к потолку. Определенно Асаба находился там.

Глава 8

В этот миг мать Асабы с безумным выражением в глазах бросилась на Дзюнко в отчаянной попытке вырваться. Одновременно в памяти девушки словно вспыхнуло видение прошлого; оно было таким ярким, что все происходящее казалось замедленной съемкой. Дзюнко утратила всякое представление о действительности. Она видела все словно из глубин памяти: казалось, что мать Асабы медленно плывет к ней по маслянистому морю.

«Что ты натворила, Дзюнко? — Она словно слышала голос своей матери. — Как ты могла сотворить такое с соседской собачкой? Бедный песик. Мне казалось, что ты его любишь!» — «Мама, но он укусил меня! Он подошел ко мне, как-то странно посмотрел, а потом прыгнул и укусил. Мне стало страшно. Я его испугалась и вот от страху…»

Мать Асабы врезалась в нее, и они обе свалились на пол. Дзюнко больно ударилась спиной и локтями и почувствовала, как потревоженная рана вновь начала кровоточить. Вот оно! Женщина смотрела на нее так же, как та собака. Словно взбесилась.

«Вот почему я сожгла ту собаку, мамочка!»

Теперь девушка вспомнила все. «Тогда я впервые убила живое существо. Но почему я вспомнила об этом именно сейчас?»

И вновь в памяти зазвучал голос матери: «Значит, как только тебя кто-то заденет или воспротивится тебе, ты готова его убить, Дзюнко? А как насчет нас с папой? Если мы пожурим тебя, накажем или чем-то тебе не понравимся, ты и нас готова сжечь, как ту собаку?»

Мать Асабы, спотыкаясь и наступая на Дзюнко, торопилась добраться до двери.

«Сделаешь это — и останешься одна-одинешенька на свете. Ты — и больше никого рядом. Хочешь так жить, Дзюнко?»

Воспоминание о суровом выговоре матери потрясло девушку, и к ней вернулось нормальное восприятие. Дзюнко села на полу. Мать Асабы как раз добралась до двери и ухватилась за ручку. Девушка прицелилась и направила ей в спину заряд энергии, от которого та полетела вперед вместе с дверью. С ногами и руками, распростертыми в стороны наподобие крыльев птицы, она словно летела на ковре-самолете. Дверь кабинета вместе с женщиной врезалась в стеклянную входную дверь и разнесла ее вдребезги.

Дзюнко поднялась на ноги и, шагнув вперед, увидела, как догорают остатки двери и мать Асабы. Из пламени виднелись только ноги женщины, и девушка с удивлением заметила, что на левой ноге все еще держится туфля.

Грохот и пламя наверняка вскоре привлекут внимание соседей. Дзюнко быстро отступила и принялась искать лестницу наверх. Долго искать не пришлось, так как вскоре она услышала, как кто-то бежит вниз.

— Что там за шум? — прозвучал мужской голос.

Девушка подбежала к нижней ступеньке лестницы, едва не врезавшись в худого, бледного парня с длинными волосами. Из всей одежды на нем были только грязные шорты.

— Где Асаба? — требовательно спросила Дзюнко.

Юнец остановился:

— Кто ты, на фиг, такая?

— Асаба — где он? — Девушка поднялась на первую ступеньку. — Прочь с дороги!

Он попятился, оступился и, едва не упав, схватился за перила.

— Какого хрена? Чё те надо от Асабы?

У магазина уже толпились люди и звали хозяина. Голоса приближались, народ уже набивался в помещение. Времени на перепалку у Дзюнко уже не оставалось.

Она уставилась на патлатого юнца и ударила по нему зарядом энергии, отбросив его назад. Он ударился о стенку на втором этаже, и его охватило пламя.

— Надо было уступить мне дорогу, — проворчала девушка, бегом поднимаясь по лестнице.

Едва она достигла второго этажа, как открылась дверь слева и оттуда выглянул мужчина. Дзюнко на мгновение увидела диван и стулья, но дверь тут же захлопнулась.

Девушка решила, что это тоже не Асаба. Сколько же их всего было? Троих она уничтожила на заброшенной фабрике. Значит, он позвал сюда еще каких-то дружков. Зачем?

Дзюнко услышала из-за закрытой двери женский крик. На сей раз сомнений не оставалось.

Внезапно она поняла, почему здесь собралась шайка Асабы: они участвовали в истязании Нацуко по очереди. Девушка проломила дверь. Вместе с гневом в ней росла и рвалась наружу энергия. Ей понадобился всего один удар, чтобы дверь разнесло в щепы, а остатки занялись огнем, взметнувшимся до потолка. Дзюнко почувствовала, как на голову ей упало несколько угольков, от которых затлели волосы.

Сквозь дым она осмотрела гостиную. Там стояло кресло и стеклянный столик с кучей наспех сброшенной одежды, а на полу валялись носки и нижнее белье. От двери пламя уже распространялось по комнате.

С левой стороны гостиной раздвижная дверь вела в соседнее помещение, где обычно размещается комната с татами на полу. Несмотря на весь шум и гам, никто не выглядывал оттуда. Девушка поняла, что именно там и держатНацуко. Именно там и следует искать Асабу.

Дзюнко уже шагнула вперед, когда услышала чей-то возглас:

— Стоять! Не двигаться!

В углу справа сидел на корточках какой-то парень. Обеими руками он держал пистолет и целился в Дзюнко.

Она слегка повернула голову и посмотрела на него. Тряпье на столе уже дымилось, и у нее щипало в глазах. Девушка моргнула, смахивая слезы с ресниц.

— Я сказал не двигаться! Стреляю!

Свистнула пуля и, пролетев справа от Дзюнко, пробила дыру в стене позади нее.

Девушка не обратила на это внимания, сосредоточив взгляд на стрелявшем юнце. Совсем молодой, он был коренаст, приземист и одет в одни плавки цвета хаки. Босые ноги покрывала сажа от сгоревшей двери.

Он явно удивился, что пистолет вообще выстрелил, и руки у него тряслись. Дзюнко шагнула вперед, и он отшатнулся, вжимаясь в стену:

— Н-н-не подходи! — Он лихорадочно нащупывал пальцем курок.

Девушка прищурилась, нацелилась на пистолет и выбросила тонкий луч энергии.

— Ой!

Юнец выронил оружие. Обе руки покраснели, а кожа мгновенно сморщилась и пошла волдырями. Он завопил и попытался унять боль, потирая руки о плавки.

Дзюнко улыбнулась и сказала почти ласково:

— Извини, что так горячо. Но ты не беспокойся, я позабочусь, чтобы ты больше ничего не чувствовал. — С этими словами она выпустила еще один заряд энергии.

Парня охватило пламя, и он скорчился в своем углу. Дзюнко последила, как от огня начали плавиться его глаза в глазницах, а потом направилась к раздвижной двери.

Дверь слегка приоткрылась, но резко захлопнулась, едва девушка посмотрела в ту сторону. Дзюнко невольно улыбнулась.

В комнате было жарко и нечем дышать от дыма. Девушка знала, что жар исходил не от сгоревшей двери или тел, а от нее самой. Она сама раскалилась от гнева. Чем больше она сдерживала свою ярость, тем сильнее энергия старалась вырваться из нее и тем самым усиливала жар.

Дзюнко поняла, что, если она сейчас увидит Асабу, она испепелит его на месте, а это означает непосредственную угрозу жизни Нацуко. Она сделала глубокий вдох и слегка тряхнула головой. Кружевные занавески на окнах мгновенно воспламенились.

Дзюнко осторожно налегла на раздвижную дверь всем телом. Спиной она ощущала жар от горящих штор. Затем она резко распахнула дверь.

Это действительно оказалась небольшая комната в традиционном японском стиле с татами на полу. Мебели там почти не было, только кучка смятых одеял посредине. Открывая дверь, девушка услышала всхлипывания, но вначале никого не увидела. Дзюнко вошла в комнату.

Боковое окно выходило на пожарную лестницу. Обычное дело в малоэтажных домах: надо просто перешагнуть через оконный карниз. Окно было открыто, и Дзюнко услышала сирену подъезжавшей пожарной машины.

Кто-то всхлипывал. Девушка обернулась. Напротив окна, в углу возле встроенного шкафа, сидела молодая женщина, поджав ноги и обхватив себя руками. Она была совсем голая и прикрывалась полотенцем.

— Нацуко? — Дзюнко подошла ближе.

Женщина совсем съежилась, закрывая заплаканное лицо полотенцем.

Дзюнко подбежала к ней и обняла:

— Не бойся. Я пришла, чтобы спасти тебя. Меня послал Фудзикава.

Услышав знакомое имя, женщина подняла голову:

— Фудзикава? Что с ним?

Дзюнко напряглась. Ее энергия питалась гневом: она была чем-то вроде высокоскоростного ядерного реактора, порождающего все новые волны энергии. Но сражение сузило ее видение мира и утомило ум. У нее почти не осталось сил на то, чтобы изобрести убедительную ложь в ответ на неожиданный вопрос Нацуко.

— С ним все в порядке, — сказала она, но длинная пауза и интонация выдали правду.

— Он погиб? — спросила Нацуко дрожащим голосом. — Пожалуйста, не надо лгать.

Нацуко схватила ее за руки. Дзюнко увидела, что ее тело все в синяках и кровоподтеках из-за побоев. Губы потрескались и распухли, а на руках видны следы ожогов от сигарет.

— Да, — кивнула Дзюнко. — Они убили его. Перед смертью он попросил меня найти вас.

Личико Нацуко сморщилось, и она горько заплакала. Дзюнко удивилась, что у нее еще хватает сил оплакивать погибшего.

Гостиная была охвачена огнем, и пламя распространилось со штор на потолок.

— Поднимайся, надо выбираться отсюда.

Дзюнко помогла Нацуко подняться на ноги и повела ее к боковому окну, но та в ужасе отшатнулась:

— Нет! Туда нельзя! Он выбрался этим путем!

— Тот, кто тебя похитил?

Нацуко кивнула:

— Там был какой-то грохот, и он выглянул в двери, чтобы узнать, что происходит. Потом вылез в окно и сбежал по этой лестнице!

— Я должна его догнать!

— Он убьет тебя!

— Не бойся. Я сильнее его, — уверенно заявила Дзюнко. — Это его работа? — Дзюнко указала на волдыри от ожогов на руке девушки.

Нацуко кивнула.

— Ну вот, мы отвесим ему кое-что погорячее. Быстрее, надо идти! В доме пожар, здесь нельзя оставаться.

Дзюнко огляделась, чтобы найти какую-нибудь одежду для Нацуко, но ничего не увидела. Ее затрясло при мысли о том, как долго, нагая и беспомощная, Нацуко подвергалась истязаниям. Энергия внутри ее бушевала все сильнее.

Дзюнко протянула Нацуко свое пальто. Та накинула его и ступила на карниз. Нога ее обнажилась, и Дзюнко увидела на бедре глубокие ссадины. В висках у нее застучало.

Она последовала за Нацуко по пожарной лестнице. В узком проеме между домами Дзюнко увидела на улице кучку зевак, сбежавшихся поглазеть на пожар. Люди заметили их и принялись что-то выкрикивать. Перед домом стояла красная пожарная машина и виднелись пожарные в серебристой униформе.

— Мне страшно! — всхлипнула Нацуко.

Дзюнко крепко держала ее за руку.

Потом она увидела, что по пожарной лестнице им не спуститься: нижняя площадка была завалена старыми картонными коробками, контейнерами из-под пива и фанерными ящиками. «Склад на пожарной лестнице, ничего себе!» — угрюмо подумала Дзюнко. Нечего было и мечтать о том, чтобы раскидать весь этот хлам и пробраться вниз. Наверное, именно об этом им и кричали снизу.

Прыгать со второго этажа было слишком высоко. Девушкам пришлось подняться на третий этаж, чтобы спастись от огня. Поднимаясь, Дзюнко заметила, что пожарная лестница выводит на крышу дома. Если Асаба сбежал через окно этим путем, он наверняка уже выбрался на крышу.

Дзюнко уже собиралась лезть дальше, когда услышала глухой стук откуда-то изнутри. Она напряженно прислушалась. Не Асаба ли это?

Она открыла пожарный выход на третий этаж, но там стояла тишина. Она увидела две двери и подергала ручки, но все было заперто. В конце коридора находился крошечный лифт.

Она нажала на кнопку, но двери лифта не открылись, — видимо, пожар где-то повредил проводку. Дым уже начал просачиваться на третий этаж, и в коридоре стоял сильный запах гари. Дзюнко кинулась назад к Нацуко:

— Здесь его нет. Идем, надо выбираться на крышу.

Она помогла Нацуко снова вылезти на пожарную лестницу. До крыши оставался всего один пролет.

Крыша представляла собой небольшой зацементированный пятачок с цистерной посредине. Дзюнко огляделась и отметила кое-что странное. Кучка табака — не сигаретные окурки или пепел, а раскрошенные сигареты. Бумажные патроны были содраны, и холодный северный ветер ворошил просыпанный табак. Странно, может, Асаба с дружками баловались марихуаной или чем-то в этом роде?

Позади нее Нацуко съежилась в комок и чихала. Дзюнко повернулась к ней и потрепала по плечу в знак того, что все в порядке и бояться нечего. Затем снова внимательно огляделась.

На одной половине крыши стояла небольшая будка с надписью на двери «Не входить». Должно быть, там находилась аппаратная лифта. Если Асаба выбрался на крышу, он мог спрятаться только там.

Дзюнко жестом велела Нацуко оставаться на месте, а сама прокралась к цистерне. Она рассчитывала укрыться за ней как за щитом. Бесшумно обогнув цистерну, девушка выпрямилась и направилась к аппаратной. Ухватившись за дверную ручку, она медленно и плавно повернула ее вправо. Дверь поддавалась туго. Дзюнко слегка приоткрыла ее и замерла в ожидании.

Ничего не произошло. Дзюнко справилась с сердцебиением и осторожно прикрыла дверь. Затем она сделала глубокий вдох и не без усилия широко распахнула дверь. Она сосредоточилась на случай, если внезапное появление Асабы потребует от нее мгновенного выброса энергии.

Свистел ветер, завывали сирены пожарных машин и «скорой помощи», глухо шумела толпа на улице перед домом. Несмотря на сосредоточенность, Дзюнко все же различала все эти посторонние звуки. Она осторожно подалась назад от двери и стиснула зубы. Вся ее сила теперь была полностью под контролем и готова к действию. От напряжения ломило виски.

Она наклонилась, опираясь правой рукой на дверной проем, и почти ползком начала пробираться в открытую дверь. В это время на нее сверху что-то обрушилось.

«Что-то» оказалось человеческим телом. Под тяжестью его веса Дзюнко растянулась на цементном полу. Запахло кровью.

Позади нее вскрикнула Нацуко. Дзюнко стряхнула с себя полуобнаженное тело. Вся его верхняя половина была залита кровью. Тело лежало ничком, и было видно, что задняя часть черепа снесена выстрелом. Она ухватилась за короткую челку и подняла простреленную голову.

Молодой человек. Глаза широко раскрыты, и кровь из дырки посредине лба заливает их и все лицо.

Нацуко снова вскрикнула. Она явно была на грани истерики, и люди внизу могли услышать ее и забеспокоиться. Дзюнко бегом направилась к ней:

— Все в порядке! Прошу тебя, сохраняй спокойствие!

Дзюнко потрясла ее, чтобы привести в чувство, но та продолжала пронзительно кричать. Тогда Дзюнко дала ей пощечину.

Бледная щека тут же порозовела в месте удара. Нацуко замолкла и только хватала ртом воздух, прерывисто дыша и содрогаясь всем телом.

— Это Асаба? — спросила Дзюнко, указывая движением подбородка на полуголое тело с простреленной головой. — Узнаешь его? Это он мучил тебя и убил твоего друга Фудзикаву? Это он держал тебя здесь?

— Д-д-да.

Дзюнко повернулась и бросила взгляд на тело Асабы. Голые плечи и бледная кожа жалко смотрелись на холодном ветру. На левом плече Дзюнко заметила шрам. Старый шрам, след от давнего глубокого пореза, с наложенными швами. Должно быть, поранился еще в детстве.

Наверняка мать тогда страшно перепугалась. Схватила его и бегом потащила в приемную к ближайшему врачу, обнимала и утешала его, пока накладывали швы, а потом хвалила его за то, что он держался молодцом. Ей и в голову не могло прийти, что ее сыночек вырастет омерзительным уродом, которому доставляет удовольствие истязать и убивать людей.

Когда же он свернул на кривую дорожку? Что его подтолкнуло? Почему никто не сумел предостеречь его? Что с ним произошло?

«Откуда мне знать?» — Дзюнко пожала плечами.

— Все хорошо. Ты в безопасности. Он мертв. — Дзюнко обняла девушку. — Он жестоко обошелся с тобой, но теперь получил по заслугам.

Нацуко вздохнула так, будто из нее вышел весь воздух. Все это время она беззвучно плакала, но теперь начала стонать. В ней словно что-то сломалось, и она совсем пала духом.

По-прежнему обнимая ее за плечи, Дзюнко еще раз обвела взглядом крышу. Она недоумевала: отчего погиб Асаба? Покончил с собой? Застрелился? Никого не было на крыше, значит, это единственное объяснение.

Внезапно Нацуко заговорила:

— Это было… было… — Она с трудом выдавливала из себя слова. — Это было… наше… первое свидание.

— Ваше с Фудзикавой?

Нацуко судорожно закивала:

— У нас… у нас был свободный день. И мы решили покататься. В первый раз. Мы работали вместе.

Дзюнко погладила ее по спине:

— Тебе вовсе не обязательно сейчас вспоминать об этом.

Дзюнко встала на колени, потом поднялась и подошла к телу Асабы, внимательно оглядела его. Оружия на нем не было. Должно быть, оно валяется внутри будки.

— Но почему? Чем мы заслужили такое? — осипшим голосом бормотала Нацуко.

Дзюнко переступила через труп Асабы и зашла в аппаратную. На мгновение она закрыла глаза и подумала: «Просто вам не повезло. Вы попали в неподходящее место в неподходящий момент. И по недоразумению напоролись на Асабу». Только так и можно было ответить на вопрос Нацуко, но сказать об этом вслух было бы слишком жестоко.

Внутри будки сильно пахло машинным маслом. Осторожно ступая, Дзюнко осмотрела пол и заглянула за приборы.

Вот он!

Пистолет упал за смятый картонный ящик. Крышка с ящика была сорвана, и оттуда виднелись концы перерезанного кабеля. Потянувшись за пистолетом, девушка оцарапала руку обрывком кабеля. Наверное, Асаба пытался еще воспротивиться ходу событий таким способом.

«Есть люди, которые не могут сдаваться просто так», — размышляла Дзюнко, нагибаясь, чтобы достать пистолет. На руке выступила капля крови величиной с булавочную головку. Девушка лизнула ее и почувствовала металлический привкус.

До этого случая все ее жертвы молили о пощаде. Они играючи убивали других людей, но, когда на кону стояла их собственная жизнь, они заливались слезами. Иные даже ползли к ней на коленях, целовали ее ноги и умоляли пощадить их. Ни один из них не признавался в собственных преступлениях — все пытались переложить вину на кого-нибудь другого. Обычно на того, с кем Дзюнко уже покончила: «Это он, он втравил меня в это! Он заставил меня! Он угрожал! Я не хотел — честное слово!»

Ни один из них не покончил с собой. Ни один.

Неужели Асаба так отличался от них? Может, он был законченным отморозком? Нет, был один мерзавец гораздо хуже его, и он вовсе не хотел умирать. Тот подонок, что устраивал гонки на машинах за беспомощными девочками. Он убивал их, как охотник убивает дичь. Даже под конец, когда он сам превратился в дичь, он не признал своей вины. В тот миг, когда Дзюнко готовилась расправиться с ним, он завопил: «Ты еще ответишь за это!»

Дзюнко не могла поверить в то, что Асаба покончил с собой.

Она пошла к выходу, стиснув в руке холодный металл оружия. Его тяжесть странным образом успокаивала.

И тут она услышала возглас Нацуко:

— Кто это? Кто там?

Дзюнко быстро шагнула наружу. Нацуко сидела там же, где она ее оставила. Тело Асабы тоже лежало на месте.

Нацуко всматривалась во что-то справа, обращаясь к тому, кто скрывался за цистерной.

— Я знаю, что там кто-то есть. А, это вы! — Нацуко удивленно округлила глаза, но не успела произнести больше ничего.

Дзюнко кинулась к ней, едва ли не распластавшись над крышей, как в полете. Все опять происходило словно в замедленной съемке, где расплывались все формы и очертания.

Она перепрыгнула через тело Асабы, когда прогремел выстрел и Нацуко упала навзничь. Шея девушки запрокинулась, глаза расширились, руки разметались в стороны. Она словно плыла в пространстве, собираясь обнять кого-то. И она упала с широко раскинутыми руками и глазами, уставившимися в небо.

— Нацуко!

Дзюнко попыталась поднять ее, но тело девушки безжизненно обвисло у нее на руках. Во лбу была дыра — такая же, как у Асабы. Пахло порохом.

Дзюнко повернулась в ту сторону, куда только что вглядывалась Нацуко. Ничего, кроме быстро темнеющего неба. Девушка поднялась на ноги и в панике оглянулась вокруг, вцепившись в перила.

С обеих сторон магазина стояли двухэтажные дома, и крыши их были окутаны черным дымом, который валил из окон «Сакураи ликере». Однако вне поля зрения людей с улицы оставался двухэтажный дом с плоской крышей позади магазина. Нагнувшись над ограждением, Дзюнко осматривала эту крышу, и ей показалось, что кто-то скатился оттуда на землю. Дым мешал разглядеть его как следует.

Действительно ли кто-то спрыгнул с крыши? Кто? Что этот человек там делал? Тот ли это, кто убил Нацуко? Но почему? Кто вообще мог такое совершить?

Может, здесь был еще кто-то из тех, кого она преследовала? Неужели не Асаба был вожаком этой шайки? Дзюнко, пошатываясь, вернулась к Нацуко, терзаясь всеми этими вопросами. Внезапно она наступила на что-то твердое и, машинально нагнувшись, подняла этот предмет. Она тут же поняла, что это такое.

Это была гильза, еще теплая. Дзюнко стиснула ее в руке. Она подошла к Нацуко, ступая осторожно, будто боялась разбудить ее, уснувшую вечным сном. Бедная девочка прошла через ад этой ночью, и кто знает, что ей довелось пережить! Дзюнко словно оберегала теперь ее покой от любого шума.

Глаза Нацуко были широко открыты. Дзюнко положила на пол пистолет Асабы, закрыла ей глаза, которые наверняка уже просохли от слез, и сама расплакалась.

Оплакивая Нацуко, Дзюнко думала: «Как жаль, что я не сумела тебе помочь. Несколько мгновений — и ты была бы спасена. Я что-то или кого-то упустила, и вот ты мертва».

Она оглянулась и посмотрела на труп Асабы. Мертвее не бывает, теперь он никому не опасен, просто мясная туша. Но, бросив взгляд на его изуродованную голову, она внезапно ощутила холодок.

«Вовсе он не покончил с собой! Но кто убил его? Тот человек, который спрыгнул с крыши соседнего дома, может, это он и застрелил Асабу? А если так, то кто он?

Допустим, любой подонок из шайки Асабы мог разделаться с Нацуко, чтобы она не выдала их. Но уж Асабу-то они убивать бы не стали. С другой стороны, враг Асабы вроде не должен был убивать Нацуко. Кто же мог желать смерти им обоим?

Если это подонок из шайки Асабы, где он скрывался все это время? Нацуко сказала, что Асаба удрал через окно один.

Опять же, откуда появился этот враг Асабы?» Словно отражая сумятицу в голове девушки, дым пожара клубился вокруг нее.

Дзюнко сняли с крыши по трапу пожарной машины. Пожарный закутал ее в одеяло с головой. Она притворилась онемевшей от ужаса.

— Кто-нибудь еще остался на крыше?

Ее спустили вниз прежде, чем спасатели обнаружили тела Асабы и Нацуко. На торопливый вопрос она только молча кивнула. Кто-то попытался подвести ее к машине «скорой помощи», но она вырвалась.

— Меня тошнит, простите, — пробормотала она и кинулась к обочине дороги.

Вокруг в тесном пространстве толпились пожарные и любопытные зеваки. Дзюнко, опустив голову, смешалась с толпой и потихоньку отдалилась от места происшествия. В конце улицы она оглянулась и бросила последний взгляд на «Сакураи ликере». Закопченный дом напоминал гигантский надгробный памятник.

Горький привкус поражения смешивался с невыносимой головной болью. Чтобы не упасть в обморок, Дзюнко заставила себя идти.

Да, она проиграла сражение. Пытаясь спасти двух человек, она стала свидетельницей их смерти, и загадка оказалась неразрешимой. У нее не осталось сил даже на то, чтобы ругать саму себя.

Она тащилась вперед. Словно солдат, бредущий с поля боя с именным медальоном погибшего товарища, она стискивала в руке гильзу.

Глава 9

Переговорив с сержантом Кинугасой в Управлении ГПТ, Тикако Исидзу направилась в полицейский участок Аракавы, чтобы встретиться там с детективом Макихарой, который тоже участвовал в расследовании массового убийства на берегу. До вечернего часа пик еще оставалось время, поэтому она решила взять такси. Покачиваясь в такт плавному движению машины, она мысленно вернулась на место событий на заброшенной фабрике в Таяме. Внезапно она услышала голос таксиста:

— Трудный день, госпожа?

Тикако вздрогнула и вернулась к действительности:

— У кого? У меня? — Она увидела в зеркальце заднего вида, как таксист улыбается ей.

— Вы ведь едете в полицейский участок? Вряд ли с добрыми вестями, разве не так? Сын что-нибудь натворил? В наши дни молодежь совсем распустилась.

Водитель был полный, небольшого роста мужчина примерно ее возраста, с плешью на макушке. Удивленная Тикако подумала, что именно как ровесник он и заговорил с ней столь непосредственно. Такое уже бывало, когда она моталась от участка к участку или ехала в следственный отдел. Водители явно не распознавали в Тикако полицейского, да еще в звании детектива. Однако впервые ее приняли за несчастную мамашу малолетнего правонарушителя, которую вызвали в полицию, чтобы она забрала сына. Это скорее позабавило, чем рассердило ее. По крайней мере, он проявил воображение — а может, у него были неприятности с какими-нибудь местными хулиганами? Мало ли чем вызвано его замечание. Тикако решила слегка подбодрить его. Она прибегла к проверенным клише:

— Да, с детьми трудно управляться в наше время. Они и пошустрее, и покрупнее нас, взрослых. Но дети есть дети, и они отнюдь не так умны, как о себе думают.

Водитель кивнул в знак согласия и посмотрел на Тикако в зеркальце маленькими беспокойными глазами:

— Прошлой ночью меня такие детки чуть не угробили.

Тикако поздравила себя с тем, что ее предположения оправдались. Она поддержала разговор:

— То есть на вас напали?

— Вот именно. Трое сели ко мне в такси. Так, мелкая шпана. Волосы дикого цвета, штаны с напуском.

— Где вы их посадили?

— Неподалеку от пивной в Синтоми. Знаете, где это?

— Приблизительно. В позднее время?

— Да не очень. По-моему, еще одиннадцати не было. Они велели мне ехать в Синдзюку, и я, помню, подумал, что у них явно водятся деньги, если они берут такси, когда еще ходят поезда.

Водитель описал, как парни, дав ему указания, куда ехать, принялись громко болтать между собой. У него создалось впечатление, что они все жили в районе Синтоми и решили поехать куда-нибудь подальше, чтобы немного развлечься. Он посетовал на их беспечных родителей:

— Я бы своему сыну не позволил болтаться на улице после одиннадцати, если бы он еще учился в школе. Уж отлупцевал бы его как следует, если бы он ослушался.

— И это правильно, — согласилась Тикако.

— Да еще в будний день! Но они, может, и не учатся в школе. — Водитель заводился все больше и больше. — Манеры у них отвратительные! Они задрали ноги — прямо в ботинках! — на спинку переднего сиденья! Когда я остановился на красный свет перед светофором, рядом стояло такси, и там сидела женщина. Так они открыли окно и принялись орать дурными голосами, приставая к ней. Они употребляли такие слова, какие и от бандитов-якудза не услышишь. Прямо уши вянут.

— Пьяные?

— В том-то и дело, что нет. От этого просто жуть брала. От трезвого человека такого никак не ожидаешь. Я сто раз пожалел, что посадил их. Мне хотелось прекратить все это и вышвырнуть вон, но их было трое. И я понял, что лучше промолчать. И вот когда мы доехали до перекрестка возле станции Кудансита… — Водитель рассказал, что они остановились рядом с такси, в котором ехала молодая девушка с двумя пожилыми мужчинами. — Когда эти недоумки увидели их, они просто спятили. Они заявили, что разделаются с этими старикашками, открыли окно и подняли крик. Пассажиры в соседнем такси, люди вполне приличные, явно испугались. Когда загорелся зеленый, такси рвануло с места, стараясь оторваться от нас. Тогда эти бездельники велели мне преследовать их. — Потрясенный таксист объяснял Тикако, что молодчики просто из себя выходили от желания догнать тех людей. — Они заявили, что их прикончить мало. Невероятно! Больше я не мог этого переносить и попросил их покинуть такси. Я заявил, что не намерен гнаться за теми людьми. Тогда они принялись за меня: «Кто он такой? Какой-то вшивый водила пытается нам приказывать?» Я посоветовал им следить за своей речью. Тогда эти трое с хохотом начали говорить о том, знает ли он, то есть я, с кем имеет дело. При этом в их лицах было больше от животного, чем от человека.

Их было трое, но я знал, что неподалеку от станции находится полицейский участок, и я не мог позволить им просто так уйти после всего. Я остановился возле участка, вылез наружу и выложил им все, что я о них думаю: «Вы что же о себе возомнили, сосунки? Вообразили себя хозяевами? Жить за счет родителей, швыряться их деньгами, оскорблять людей, которые сами зарабатывают себе на жизнь, сколько вам никогда не заработать? Да вы просто мразь. Вон из машины и валите прочь отсюда, чтобы глаза мои вас не видели!»

Ухмылки у них с физиономий как ветром сдуло. Они просто побелели от ярости. Я двадцать лет работаю водителем и всякое повидал, но такие озверевшие лица видел впервые.

Не говоря ни слова, все трое бросились на него. Он повернулся и кинулся к входу в полицейский участок.

— Один из них увидел, куда я бегу, и велел остальным остановиться. Один остановился, но второй, самый крупный из них, продолжал гнаться за мной. Они вдвоем с трудом удержали его, тогда он подбежал к моей машине и пнул ее изо всех сил.

Водитель забежал в участок, рассказал полицейским о том, что произошло, и оставался там, пока подонки не скрылись.

— На дверце машины оказалась глубокая вмятина. Здоровенный был сукин сын!

Дежурные полицейские пожурили водителя, объясняя ему, что таких отморозков не следует провоцировать.

— Конечно, такие недоумки на все способны. Даже убить человека, чтобы заставить его замолчать. Я сам стал тому свидетелем, так что я обещал полицейским, что теперь буду вести себя осторожно.

Тикако задумалась над тем, что рассказал ей водитель. Этих шпанят, конечно, разозлил выговор водителя, но до белого каления их довело не это. Их достало то, что он говорил правду, и правда эта их пугает.

«Вы что же о себе возомнили, сосунки?.. Да вы просто мразь».

В наше время детей балуют чуть ли не всю жизнь, потакают всем их прихотям. И не в одной-единственной семье: так же растут дети соседей и соседей соседей. Всюду одно и то же. Все растут в уверенности, что они особые, лучше всех, и пытаются доказать это самим себе, совершить что-нибудь, чтобы оправдать свое право на исключительность.

А если им не удается обрести это «что-нибудь»? Тогда у них остается только непомерное самомнение. Они растут, как луковицы цветов на гидропонике, плавая в бесцветной, прозрачной среде нигилизма. Вокруг такой луковицы нет ничего — ничего, что дало бы им ощущение реальности.

Все их материальные потребности удовлетворяются. Они швыряются деньгами и жаждут развлечений. Но, упиваясь развлечениями, они предпочитают забыть о том, что у них за душой нет ничего, кроме непомерно раздутого самомнения. Оно питается соками их искусственного мира, пускает корни, и эти корни разрастаются вглубь и вширь, пока не превращаются в настоящие дикие заросли, где всякий дальнейший рост невозможен. Куда бы ни отправлялись эти юнцы, разросшиеся корни гордыни и тщеславия всюду с ними, занимая несравнимо больше места, чем та луковица, из которой они проросли. Они уже ничего не могут с собой поделать и лениво плывут по течению.

«Правда, это я так думаю», — одернула себя Тикако, возвращаясь от своих размышлений к действительности. Таксист все еще продолжал разговор.

— Что вы об этом думаете, госпожа? — спросил он.

— Да, конечно, я согласна с вами… Разумеется… — ответила Тикако, машинально кивая в знак согласия, и этого оказалось достаточно для водителя.

— Я так и знал, что вы согласитесь со мной. Мы ведь не можем уповать на то, что США станут вечно охранять нас? Нам следует возродить армию и снова ввести призыв на воинскую службу. Это живо приведет таких юнцов в чувство. Иначе что мы будем делать, если вдруг начнется война? Нынешняя молодежь продаст Японию с молотка, если усмотрит в этом выгоду для себя. Стоит их послушать: «Раз мы так далеко зашли, почему бы нам не стать еще одним штатом в составе США? Только представь, какие откроются возможности! Я, например, смогу поехать в Голливуд и стать кинозвездой!»

Пока Тикако думала о своем, водитель явно увлекся побочной темой. Тикако хихикнула про себя. Она уже собиралась перевести разговор на тему дорожных пробок, но в этот момент зазвонил ее мобильник.

— Исидзу слушает.

Краем глаза она заметила, что водитель вопросительно смотрит на нее в зеркало заднего вида. Тикако отвела взгляд.

Звонил Симидзу из отдела расследования поджогов. Явно торопясь куда-то, он поинтересовался, где она сейчас находится. Она объяснила, что едет в такси на полдороге к отделению полиции Аракавы. Симидзу закричал в трубку:

— Здорово! Поезжайте к перекрестку возле станции Аото — знаете, где это, в районе Кацусика?

— Да, знаю. Что там такое?

— Снова обгоревшие трупы.

— Что? — Тикако подняла голову и заметила, как насторожился водитель.

— Кафе «Курант» неподалеку от станции. Три трупа. Точь-в-точь как на фабрике в Таяме — сломанные шеи и тяжелые ожоги.

— Но каким образом?.. — Тикако не сомневалась, что за убийствами в Таяме и Аракава-парке стоит один и тот же серийный убийца, но чтобы проделать все это с такой скоростью?.. — Еду, — коротко сказала она.

— Я тоже, — сказал Симидзу. — Встретимся на месте.

Тикако попросила водителя изменить направление. Они остановились на красный сигнал, и в этот момент ее осенило.

— Подождите, пожалуйста, не поворачивайте.

Она позвонила в участок в Аракаве и подождала, пока ее не соединили с детективом Макихарой. Пока она ожидала соединения, сигналы светофора успели смениться дважды.

— Макихара. Слушаю вас.

Она удивилась, услышав тихий, мягкий голос. Голос молодого человека. И тут же вспомнила, как Кинугаса мимоходом упомянул, что он «очень компетентен для своего возраста». Тикако поспешила представиться и вкратце обрисовала положение дел, а затем спросила, не присоединится ли он к ней на месте происшествия возле станции Аото.

— Я на такси, недалеко от вас. Мы могли бы сделать крюк и заехать за вами.

— Уже выхожу, — ответил Макихара. — Где вы находитесь, какие-нибудь приметы?

Тикако прочитала название ближайшей станции на дорожном указателе.

— Понял, — сказал Макихара. — Я подойду туда. Так выйдет скорее всего.

— Я буду стоять возле машины — «Такси Токио». Желтое с двумя красными полосами.

— Я правильно расслышал — вас зовут Исидзу?

— Верно. Я низенькая и толстая, так что вы меня сразу узнаете! — Тикако хихикнула, но Макихара не поддержал шутки.

— Через пять минут буду.

Тикако отключилась и заметила, что водитель внимательно разглядывает ее.

— Так вы служите в полиции!

— На самом деле да.

Водитель хлопнул себя по лбу рукой в белой перчатке:

— И у вас такое высокое звание, госпожа?

Тикако даже рассмеялась.

Детектив Макихара уложился точно в пять минут. Тикако увидела, как у перехода на противоположной стороне дороги остановился высокий, худой мужчина с необычайно длинными руками. Когда он подошел поближе, Тикако подумала, что если это и есть Макихара, то у нее с сержантом Кинугасой явно лет на десять расходятся представления о «молодом возрасте». Мужчина двигался как-то вяло, полы длинного черного пальто болтались вокруг худых ног. Его походка не отличалась ни живостью, ни энергией.

«Ему, должно быть, около сорока», — решила Тикако. А потом задумалась над тем, насколько старой Кинугаса считает ее саму, — наверняка она выглядит гораздо старше своих лет. Может, именно поэтому он и представил Макихару как «молодого человека».

Она живо вообразила, как смеялись бы коллеги, узнай они, о чем она думает: только женщина может размышлять о таких пустяках! Тем временем мужчина, ожидая зеленого сигнала на переходе, заметил ее возле такси и коротко кивнул в знак приветствия. Тикако кивнула в ответ.

Макихара кинулся через дорогу, как только загорелся зеленый свет. Тикако глянула на часы: ровно пять минут.

— Детектив Исидзу?

— Так точно. — Тикако ответила в несколько непривычной для себя официальной манере. — Детектив Макихара? Приятно познакомиться.

Она не стала спрашивать о его должности, поскольку он не спросил ее. Они сели в такси.

— Пожалуйста, на перекресток у станции Аото, — попросила Тикако таксиста.

Водитель утратил всю свою словоохотливость. Он коротко кивнул и только изредка посматривал на них в зеркальце.

— Кто порекомендовал меня вам? — спросил Макихара, усевшись в такси. Голос его звучал так же тихо, как по телефону.

— Сержант Кинугаса, — ответила Тикако.

Макихара удивленно поднял брови:

— Вот как? Удивлен.

Тикако поглядела на него внимательнее, пытаясь угадать возраст. Теперь, при близком рассмотрении, видно было, что действительно еще молод — ни мешков под глазами, ни морщин вокруг рта. Скорее всего, слегка за тридцать. Тогда почему он на расстоянии производит впечатление старого, побитого жизнью человека? Должно быть, дело в неправильной осанке.

Макихара поднял глаза на Тикако, и они оказались на удивление ясными и довольно привлекательными.

— Что вам сказал обо мне Кинугаса?

— Он сказал, что, если мне нужно побольше узнать об этом деле в парке Аракава, вы могли бы мне помочь.

— Так и сказал? — Полицейский все еще недоумевал.

— Он еще сказал, что вы сыщик молодой, но способный.

В серьезных глазах Макихары мелькнуло что-то похожее на улыбку, и Тикако показалось, что он вот-вот рассмеется.

Но он не рассмеялся.

— Разве Кинугаса не сообщил, что направил меня к вам?

— Нет, ничего подобного.

— Значит, я слишком быстро добралась до вас.

— Кинугаса назвал меня способным сыщиком? — Макихара смотрел прямо перед собой.

— Так точно.

— И не сказал, что я чудак или что-то в этом роде?

Тикако посмотрела на него с удивлением:

— Нет, ничего такого он не говорил.

— Правда? — Полицейский коротко хмыкнул. Легкая улыбка придала его лицу что-то детское. — Вот уж поистине чудно!

Отпустив это ироническое замечание, он замолчал. Тикако тоже не продолжила разговор, и они ехали дальше в молчании. Наконец Макихара повернулся к ней — на лице у него все еще читалось удивление.

— Пирокинез, — внезапно произнес он. Слово прозвучало как заклинание.

Тикако озадаченно уставилась на него:

— Что, простите?

— Способность вызывать огонь и управлять им силой воли, — пояснил Макихара, уставившись своими ясными глазами на Тикако. — Именно эту версию я выдвинул при расследовании дела в Аракава-парке. Я сказал, что надо бы побольше узнать о пирокинезе, чтобы следствие сдвинулось с места. — Он снова озорно усмехнулся. — Правда, чудная версия?

Симидзу объяснил ей, что ехать надо к станции Аото и оттуда дойти до кафе «Курант». Он также сообщил, что вывеска и козырек над входом не пострадали от огня, что весьма странно для пожара, в котором погибли три человека. Все оказалось точно так, как описал напарник: оранжевого цвета вывеска ничуть не пострадала, и у входа топтались и глазели на нее несколько зевак. Перед домом стояли две патрульные машины.

Тикако объяснила патрульным у входа, зачем они пришли, и их подвели к инспектору. Ей был знаком этот офицер, он работал в другом отделе. Обстоятельно описав им все, что они успели обнаружить, он ушел от ответа на вопрос, намерены ли они официально обратиться за помощью в отдел расследования поджогов.

Тем не менее он позволил им войти внутрь. Входная дверь была сорвана с петель, и во внутренней части помещения место преступления было обнесено желтой лентой. Едва войдя, они уловили сладковато-кислый запах горелой фанеры и синтетики.

Все это время Макихара хранил молчание. Тикако пришлось представить его следователю, потому что он, похоже, не в состоянии был сам это сделать. Он послушно и молча плелся за ней. Чем-то он напомнил Тикако колли, которого они держали раньше. Когда хозяйка была дома, колли не отходил от нее ни на шаг. Он двигался так бесшумно, что она вообще о нем забывала: могла зачитаться каким-нибудь журналом, сидя на диване, и вдруг с удивлением обнаруживала его преданную морду у своих коленей.

«И давно ты тут сидишь?» — спрашивала Тикако. Она чесала его за ушами, а пес жмурился от удовольствия. Когда она занималась прополкой в саду, он пристраивался где-нибудь поблизости. Когда она мыла машину, он обязательно торчал в гараже, словно тихо ждал чего-то. Если она сажала тюльпаны и, увлекшись, забывала об окружающем, а кто-то подходил к двери, колли начинал крутиться возле нее, привлекая внимание. Именно так и вел себя сейчас Макихара.

Забавно, что этот колючий молодой человек почему-то напомнил Тикако о старом добром колли. Впервые за много лет она вспомнила о нем и едва не рассмеялась. Интересно, как он воспринял бы, если бы она ему сказала: «Вы напоминаете мне пса, который когда-то жил у нас»?

— У меня что, лицо испачкано? — спросил он.

Тикако тут же одернула себя, возвращаясь к действительности. Макихара стоял у опрокинутого холодильника на кухне и смотрел на нее.

— Нет-нет, ничего подобного, — сказала она, подтвердив слова отрицательным жестом, стиснула губы, сдерживая улыбку, и перенесла внимание на место происшествия.

Контуры тел жертв были обведены лентой. На ненатертом полу кафе лежали два мужских трупа, а за стойкой бара находилось тело официантки. Согласно полицейскому протоколу, оба мужчины и женщина имели следы тяжелых ожогов, но сама площадь ожогов была сравнительно небольшой, а смерть наступила от перелома шейных позвонков. Один из мужских трупов лежал на животе со свернутой головой, и сразу было ясно, что у него сломана шея. У другого, когда его уносили, голова болталась, как у сломанной куклы.

Оружием послужил огонь, сопровождаемый сильной ударной волной: та же картина, что и в прочих убийствах. Но что же это было за оружие?

Осмотр помещения говорил о том, что пожар был незначительный. Однако было заметно, что пламя распределялось неравномерно: где-то сильнее, где-то слабее. Пол был сильно выжжен, но занавески ничуть не пострадали от огня. Виниловая обивка на стуле рядом с трупом, лежавшим ничком, полностью расплавилась и превратилась в мелкие капли, но ножки стола остались в целости и сохранности. На столе стоял стаканчик с бумажными салфетками: ни стаканчик, ни салфетки не несли никаких следов пламени.

Тикако принюхалась. Только тот кисловато-сладкий запах, что встретил их при входе, и все. Никаких катализаторов. Конечно, газохроматограф сможет дать какие-то результаты, но она готова голову дать на отсечение, что никаких горючих веществ здесь не применялось. Хотя, одернула себя Тикако, не использовалось ничего из того, что им известно. Если для поджога применялось какое-нибудь неизвестное вещество, понадобятся крупные образцы, чтобы провести анализ.

Тикако сложила руки на груди и принялась вглядываться в контур одного из тел. Его еще не опознали, но ей сказали, что это был рабочий, лет около семидесяти. Другому мужчине было за сорок; он был без галстука и с толстой золотой цепочкой на шее. Его лицо сильно пострадало от огня, но на голове даже сохранилась укладка.

Кафе было явно не из тех, куда заходят в обеденный перерыв приличные люди. Тикако опасалась, что потребуется много времени на опознание погибших. Трудно даже представить, что послужило мотивом для убийцы и кто именно из погибших был изначально намеченной жертвой.

— Вы еще долго? — спросил их инспектор.

Тикако направилась к выходу, но Макихара все еще сновал по кухне; однако не успела она отдышаться на свежем воздухе, как он вышел из кафе и присоединился к ней. По его лицу невозможно было что-либо определить.

Тикако поблагодарила инспектора и выразила готовность сотрудничать, если это понадобится. Он вежливо поклонился, но, судя по всему, рад был от них обоих избавиться. Официального распоряжения на передачу дела в отдел расследования поджогов он не получал. Тикако влезла в расследование под предлогом того, что «здесь возможна связь с другим делом, по которому ведется следствие», да еще надолго задержалась здесь, что не вызвало у него особого энтузиазма. Мало того, она не только сама пришла, но и привела с собой детектива вообще из другого подразделения.

— Пора идти, — обратилась Тикако к Макихаре, посмотрев на часы. «Что могло задержать Симидзу?»

По дороге к станции Аото Макихара снова послушно брел за ней, как собачонка.

— Что вы искали там, на месте происшествия? — вдруг спросил он.

— Ну, я просто хотела еще раз убедиться в том, что это не заурядный поджог. — Тикако отвечала искренне. Если бы она уловила запах горючего вещества или увидела, что пол под трупами выгорел дотла, она была бы жестоко разочарована.

— И что вы об этом думаете, детектив Исидзу?

— Ничего не думаю. Что я могу думать, если все в этом деле выглядит так странно, — засмеялась Тикако.

— Странно?

Макихара остановился. В это время из-за угла на большой скорости вылетела машина и затормозила возле Тикако. С водительского места выскочил Кунихико Симидзу.

— Вы как раз вовремя, — небрежно заметила Тикако, но, взглянув на него, замолчала.

— Еще одно происшествие! — Симидзу тяжело дышал. — На сей раз в винном магазине в районе Йойоги Уехара. Что за чертовщина кругом творится?

Кунихико был настолько взвинчен, что даже не заметил Макихару. Он подошел поближе и продолжал отрывисто выкрикивать:

— Тот же почерк! Двое мужчин и одна женщина обгорели до смерти. Кроме того, застрелены молодой человек и девушка. Магазин трехэтажный, и трупы с огнестрельными ранениями обнаружены на крыше.

Тикако внимательно прислушивалась к словам напарника, но про себя поражалась, с какой яростью он рассказывал обо всем.

— Ладно, я все поняла. Но что вы так дергаетесь?

Симидзу смутился и пробормотал:

— Вовсе я не дергаюсь.

— По-моему, что-то явно вывело вас из себя. В чем дело?

Кунихико огляделся по сторонам, проверяя, не подслушивают ли их, и тут впервые заметил Макихару. Он кивнул в его сторону:

— Кто это?

Тикако лаконично представила Макихару, а тот, в свою очередь, молча поклонился.

— Вам лучше держаться подальше. — Симидзу сказал ей это вполголоса, почти шепотом.

— А что такое?

— Я имею в виду… В общем, когда мне доложили об этом деле в районе Йойоги Уехара, мне почти сразу позвонил капитан Ито. Он сказал, что от высокого начальства получено распоряжение отделу расследования поджогов не лезть в эти дела.

— От высокого начальства?

— Да, капитан тоже обозлился из-за этого. С другой стороны, в этих убийствах, строго говоря, поджог не просматривается. Тут использованы пистолеты, а причиной смерти является в основном перелом шеи. Нам велено не вмешиваться, пока нас не попросят установить связь между подозрительными возгораниями и ожогами на трупах.

Внезапно в разговор хладнокровно вмешался Макихара:

— Но ожоги-то не посмертные. Данные показывают, что ожоги получены еще при жизни жертв, одновременно с переломом шеи.

Напарник Тикако оторопел и перевел взгляд на Макихару, для чего ему пришлось поднять голову: говоривший был значительно выше.

— Надо же вычислить оружие — как-то связать между собой непосредственную причину смерти, локальные возгорания и ожоги. Огонь тутиграет важную роль, и было бы ошибкой смотреть на это дело иначе.

— Вот и скажите это сами капитану Ито из Управления ГПТ! — Симидзу был исполнен негодования и неспроста упомянул высокую инстанцию. — Может, лучше подать письменный рапорт?

Тикако больше не могла сдерживаться — ее разбирал смех. Теперь Макихара напоминал ей не столько колли, сколько ее сына в юном возрасте. Ей казалось, что в этой перебранке участвуют двое подростков: один милый, хотя и чудаковатый, а другой — деловой, но несколько вздорный.

— Над чем это вы смеетесь? — сердито спросил Симидзу.

— Да так, ерунда. — Тикако постаралась взять себя в руки и обратила внимание на машину, в которой подъехал напарник. — Кстати, вы что, прикатили сюда на машине просто для того, чтобы увезти меня? Ведь передать распоряжение можно было и по мобильнику.

Кунихико откашлялся и попробовал изобразить дружескую заботу о ней:

— Я ведь вас хорошо знаю — как-то неловко было просто позвонить и велеть возвращаться в отделение.

— Значит, мы можем воспользоваться машиной?

— В общем, да, но… А что вы хотите предпринять?

— Да мне бы надо кое с кем встретиться. Если вам не хочется возвращаться одному, почему бы не поехать вместе с нами?

Макихара соображал быстрее, чем Симидзу:

— С кем мы встречаемся?

— Эти люди не имеют никакого отношения к данным преступлениям. Если и имеют, то весьма отдаленное. Может, мне просто кажется. Но эта связь такая смутная, что мы нисколько не нарушим приказ капитана Ито.

— Не очень мне это нравится. — Напарник посмотрел на нее с подозрением.

— Да я бывала у них и раньше. Они не слишком удивятся. Ну что, едем вместе?

Симидзу явно все еще сомневался, но всем своим видом показывал, что готов сотрудничать:

— Ну ладно, поехали. Я за рулем.

Тикако не сомневалась, что он решил не спускать с нее глаз — на всякий случай. Они с Кунихико направились к машине, но Макихара не двинулся с места. Он стоял с хмурым видом, сунув руки в карманы пальто.

Тикако остановилась и оглянулась на него:

— Вы едете с нами или нет?

Полицейский посмотрел на небо с задумчивым видом, потом повернулся к Тикако и спросил:

— Поскольку вы предполагаете, что я пойду с вами, я делаю вывод, что вы направляетесь к кому-то, кто связан с убийством в Аракава-парке?

— Верно.

— Но это не родственники жертв. Я прав?

Тикако не ответила, но про себя порадовалась, что у Макихары такая потрясающая интуиция.

— Один из четырех погибших, по-моему, проходил подозреваемым по делу о похищении и убийстве школьниц. Его звали Масаки Когуре, и было ему в то время семнадцать лет.

— Вы опять угадали.

— И вы хотите поговорить с родственниками одной из девочек, убитых Когуре. Я прав?

Тикако была поражена, но довольна.

— Я в восхищении! — сказала она.

— Я просто вспоминал. — Макихара подошел к машине. — Я ведь тоже встречался с родственниками погибших девочек после этих событий в Аракава-парке. Пытался разговорить их. Я подозревал, что эти убийства в Аракава-парке являются актом возмездия — мести Когуре. Однако следственная бригада не приняла эту версию.

Значит, Макихара тоже считал, что это может быть убийство из мести. Тикако про себя поблагодарила Кинугасу за рекомендацию.

— Я попытался настаивать, но все сказали, что это неприемлемая версия: ведь не было доказано, что за убийствами девочек стоял Когуре, как же можно предполагать, что ему отомстили за них? Я сделал все, что было в моих силах, но вынужден был отступиться. Правда, до меня дошли слухи, что в отделе расследования поджогов Управления ГПТ один из детективов тоже считал, что массовое убийство в Аракава-парке — это акт возмездия за убийство девочек. Однако этот детектив не участвовал в расследовании того дела.

Макихара говорил чистую правду. В то время Тикако только что была зачислена в отдел расследования поджогов; она-то и была тем самым детективом, о котором говорил Макихара. Она поделилась своими соображениями с работниками отдела, но дальше этого в то время дело не пошло.

Макихара открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и, слегка улыбаясь, посмотрел Тикако прямо в глаза:

— Значит, это были вы, детектив Исидзу? — Теперь он уже откровенно улыбался, довольный своим открытием. — Значит, вы тоже из породы чудаков, как и я?

Один Симидзу чувствовал себя неуютно:

— Ну, так куда мы едем?

— Поезжайте в сторону Одайбы. — Тикако взглянула на часы. — Они должны быть уже дома. И даже уже пообедали.

Кунихико уселся на водительское сиденье, а Макихара устроился рядом. Тикако села сзади, но подалась вперед, ближе к коллегам:

— Макихара прав. Я заинтересовалась происшествием в Аракава-парке, и у меня была своя версия по этому делу, но я не принимала непосредственного участия в расследовании. Я тогда только что появилась в отделе. Но до того я имела отношение к расследованию дела о похищении и убийстве девочек, что и обусловило мой интерес к событиям в Аракава-парке.

В то время, когда расследовалось дело о школьницах, Тикако служила в районном отделении полиции Маруноути. Ей поручали в основном канцелярскую работу: регистрацию пропаж и находок, отчетность по дорожно-транспортным происшествиям и т. п.

— Сказать по правде, непосредственно в расследовании убийств девочек я не участвовала, но… — Прежде чем Тикако успела продолжить, вмешался Симидзу и ехидно заметил:

— Подумать только, и оттуда вы попали прямиком в уголовный розыск ГПТ! Везет женщинам в наше время!

— Может, с вашей точки зрения, это простое везение, но на самом деле за этим стоял тяжкий труд, — добродушно огрызнулась Тикако.

Напарник недоверчиво покрутил головой.

— На самом деле это все политкорректность, если угодно, — проворчал он, криво ухмыляясь.

Тикако ничуть не удивилась: у ее молодого напарника была привычка сказать какую-нибудь гадость под видом шутки, а потом первому и посмеяться, чтобы его не упрекнули в грубости. Впрочем, не он один отличается такими манерами, это вообще свойственно молодежи, включая ее собственного сына.

Макихара смотрел вдаль и не участвовал в разговоре. Рядом с Симидзу он снова выглядел старше своих лет.

Тикако продолжила свой рассказ:

— В нашем отделении в Маруноути начальником тогда был некий Танака, и он любил раз в месяц устраивать для нас лекции. Темы были самые разные, и он обычно приглашал специалистов. — Она принялась загибать пальцы. — Например, «Как защитить жителей квартала от преступности», «Профилактика преступности в многоквартирных домах», «Предотвращение распространения наркомании среди школьников». Среди лекторов попадались очень сильные. Мой отдел отвечал за организацию, а остальные офицеры нашего отделения обязаны были их посещать. Где-то на пятый месяц была лекция на тему «Психологические травмы у потерпевших».

При этих словах Макихара поднял брови и обернулся.

— Лекцию пришел читать специалист по посттравматическим нарушениям психики. Разумеется, теперь, после землетрясения в Кобе и распыления зарина в метро, нам все об этом известно, но тогда это было открытием.

— Ну-ка еще раз, как это называется? Посттравматические нарушения психики? — Симидзу попытался вспомнить, что он знает об этом. — Это как люди себя чувствуют, пережив катастрофу или став жертвами преступления, когда они не могут преодолеть стресса?

— Совершенно верно. И переживают это не только жертвы, но и их родные и близкие.

— На что нам забивать этим голову? — возмутился напарник. — Пускай этим занимаются врачи и всякие консультанты! Нам приходится иметь дело с такими случаями, когда муж, который горше всех плачет на похоронах собственной жены, на самом деле оказывается ее убийцей. Мы не распутаем ни одного сложного дела, если будем отвлекаться на такие мелочи, как психическое состояние жертв и выживших в катастрофе.

Слов у Кунихико хватало, но не хватало опыта, чтобы вести спор. Спроси его, что означает выражение «сложное дело», он вряд ли сумел бы объяснить. Тикако только покривилась. Симидзу сегодня превзошел самого себя, проявляя полнейшую неопытность.

Ровным голосом Макихара возразил:

— Бывают случаи, когда надо принимать во внимание психическое состояние жертвы даже на начальной стадии расследования.

— Например? — Парень покосился на Макихару.

— Изнасилование, например.

Раунд остался за Макихарой, но Симидзу не желал признавать этого. Он попытался сохранить лицо, бормоча, что не силен в этом вопросе, поскольку ему не доводилось опрашивать жертв насилия, но Макихара не позволил ему увильнуть:

— Понятно. Ну да, отдел расследования поджогов не занимается такого рода делами.

Кунихико бросил на него гневный взгляд. За ходом его мыслей следить было легче, чем за шариком в пинболе: никогда не угадаешь, в какое отверстие упадет шарик, но мысли Симидзу, по крайней мере для Тикако, были предсказуемы на девяносто девять процентов.

— Районные отделения имеют ограниченные полномочия в расследовании дел.

— Это правда, — равнодушно ответил Макихара.

Кунихико ничего не оставалось, кроме как вести машину в молчании.

Тикако попыталась направить беседу в более мирное русло.

— Надо сказать, лекция прошла с огромным успехом, — продолжила она. — Помню даже, что мы не уложились в отведенное время: тема нас увлекла. Мы даже пригласили другого лектора на ту же тему. На сей раз это был психиатр, и он предложил нам выслушать непосредственно самих жертв и их родственников. Разумеется, вначале надо было получить их согласие на то, чтобы с ними беседовала группа полицейских.

— И они пришли? — нетерпеливо спросил Макихара.

— Да, пришли. У этого психиатра было несколько пациентов, которых он консультировал. Все они горели желанием помочь другим людям с травмированной психикой. Они уверяли, что готовы обсуждать это где угодно, если это поможет полиции или суду понять, что переживают такие люди.

На следующее занятие пришли четверо. Они либо потеряли родственников, ставших жертвами преступления, либо сами стали такими жертвами. Одна пара потеряла дочь-школьницу, ставшую жертвой тех самых серийных убийц. Надо сказать, что эта пара проявила наибольшую активность в этой группе. — Тикако пояснила, что именно к этим супругам они и направляются сейчас. — В то время следствие по этим преступлениям еще не закончилось. СМИ начали проявлять интерес к Масаки Когуре и его шайке. Эта пара еще не оправилась от психической травмы, когда они встретились с нами. Их консультант, тот самый психиатр, которого мы пригласили с лекцией, попытался отговорить их, уверяя, что рана еще слишком свежа. Но они настояли на своем. Им хотелось, чтобы их выслушали. Им хотелось, чтобы мы выслушали их точку зрения, пока еще идет следствие и события не стерлись в памяти. Оба они школьные учителя, и они обращались к нам еще и с позиций педагогов.

У Тикако снова заныло сердце при воспоминании о том занятии. Люди эти были сильны духом и изо всех сил крепились, стараясь не плакать и разговаривая спокойным, ровным голосом, но именно поэтому слушать их было мучительно.

— После занятий мы развозили всех гостей по домам. Эти двое жили неподалеку от меня, поэтому мы поехали вместе в одном такси и еще немножко пообщались по дороге. Больше всего мы говорили о том, чем занимается их группа поддержки.

— Похоже, они произвели на вас сильное впечатление, а? — вмешался Симидзу. — Вы ведь вообще такая впечатлительная.

— Ну, мы, можно сказать, подружились, — согласилась Тикако.

Они проехали уже большую часть пути между Кацусикой и Ариаке, вдоль бухты Токио, и заторов на дороге практически не было. Машина бодро неслась по шоссе Мито.

— Раз речь идет об учительской семье, — Макихара зажмурился, стараясь припомнить как можно точнее, — значит, это родители Йоко Сада, она как раз училась в одиннадцатом классе, когда ее убили.

Тикако кивнула:

— Верно. Она стала второй жертвой. Девочка высокого роста, баскетболистка. После убийства первой девочки мать посоветовала Йоко ходить с оглядкой по дороге в школу и обратно, но та только посмеялась и заявила, что к такой великанше, как она, вряд ли кто-то будет клеиться.

Для родителей образ Йоко Сада остался неразрывно связан с баскетболом. Они признавались Тикако, что даже мельком увиденная из окна автобуса баскетбольная корзина на корте вызывала у них слезы.

— Ну и что мы будем делать, когда приедем к этим людям? — спросил Симидзу.

По его недовольному виду Тикако поняла, что он не видит смысла в посещении семьи Сада. Забавно, что он спросил «Что мы будем там делать?», подразумевая «Какой в этом смысл?».

На улице темнело, и повсюду в Токио загорались фонари. Глядя в окно, Тикако неспешно заговорила:

— На начальной стадии расследования событий в Аракава-парке кое-кто из детективов заметил явную связь между этим происшествием и убийствами девочек. Мне рассказали, что дознаватели даже опрашивали членов семей погибших школьниц на предмет алиби в ночь убийства на берегу Аракавы. Я узнала об этом как раз от семьи Сада.

Вполне логичная версия, учитывая «послужной список» Масаки Когуре.

— Так и было. Мы опрашивали всех, — сказал Макихара. — Мы обошли все семьи и пришли к выводу, что никто из них не вызывает подозрений. К тому же ни один человек из числа опрошенных не имел достаточных знаний и опыта, чтобы совершить такое убийство. Именно тогда следователи решили отвергнуть версию возмездия. Полностью. К ней больше не возвращались. — Макихара выглядел утомленным.

— Так-то оно так, но супруги Сада стояли на своем: массовое убийство в Аракава-парке — это возмездие, — напомнила Тикако.

Симидзу нервно заморгал от возбуждения:

— То есть они считают, что убийца — один из членов пострадавших семей? А они не думают, что это кто-то из их группы? Вы подозреваете, что они могут догадываться, кто это?

— Ну, не совсем.

— Но…

— По словам Сада, это убийство больше похоже на казнь, чем на месть.

— Казнь?

— Именно.

Макихара молчал. Кунихико еще раз искоса взглянул на него. Тикако продолжила объяснение:

— Если рассматривать это как казнь, то убийца Когуре и трех членов его шайки не обязательно связан с семьями погибших девочек. Это мог быть человек, которого возмутило, что Когуре избежал наказания за содеянное им преступление, и который решил, что этот подонок и его соучастники не имеют права на жизнь. Таким человеком может оказаться кто угодно.

Симидзу вполголоса заметил:

— Тогда это что-то вроде линчевания.

— Вот именно.

— Но ведь не доказано, что девочек убил именно Когуре. Может статься, он и не виновен вовсе. Его же не арестовали и не предъявили официального обвинения, потому что не было прямых улик.

Макихара вздохнул:

— Если это убийство являлось карой, исполнителям наказания не нужны были улики: достаточно было убеждения в том, что именно Когуре убил девочек.

Симидзу показалось, что Макихара вздохнул, потому что не согласен с его точкой зрения.

— Но я точно знаю! — фыркнул он.

— Ну, раз точно, тогда да, — отозвался Макихара.

— Что вы имеете в виду?

— Это я так извиняюсь.

Тикако, посмеиваясь, вмешалась в перепалку:

— Так или иначе, Масаки Когуре был осужден, приговорен и казнен кем-то, кто считал, что именно он стоит за убийствами школьниц. Члены шайки, бывшие с ним в тот момент, были безжалостно казнены вместе с ним. Именно так, по-моему, и можно объяснить это событие, и супруги Сада тоже так считают. Но я еще не все вам рассказала.

— Есть что-то еще? — сердито спросил ее напарник.

— Если это казнь, то палач рано или поздно должен сообщить членам пострадавших семей, что покарал преступников за убийство их дочерей: так сказать, явился карающей десницей правосудия. Сада убеждены в этом.

Короткое молчание ощущалось словно прохладный ветерок. Машина остановилась на красный сигнал светофора, и Симидзу, сняв руки с руля, поскреб в затылке.

— Ну не знаю, как-то это все… — с коротким смешком произнес он. — Похоже на какой-то детективный фильм.

— Не согласен, — возразил Макихара. — Идея вполне здравая. И я бы сказал, что эта казнь была сигналом, адресованным не только родителям девочек. Это выглядит как своего рода послание СМИ: демонстрация не преступления, а наказания.

— Но ничего подобного не было.

— Не было до поры до времени. Однако мы ведь не знаем, что произошло на самом деле. Мы знаем лишь, что Когуре подозревался в том, что был вожаком шайки, убивавшей девочек. Кое-кто из членов этой шайки, тоже принимавших участие в убийствах, жив и здоров до сих пор. Может быть, палач намерен выступить с заявлением, когда разделается со всеми.

— Но разве может человек в одиночку разыскать всех соучастников без поддержки какой-нибудь организации или следственного аппарата?

— Мы и этого не знаем. Может, каратель и принадлежит к какой-нибудь организации или группировке, а вовсе не действует в одиночку.

Атмосфера на переднем сиденье снова начала накаляться, и Тикако поспешила отвлечь внимание спорщиков:

— Симидзу, поверни налево, пожалуйста.

Кунихико поспешно включил сигнал поворота. В бытность свою патрульной на дороге, Тикако за такую манеру езды непременно остановила бы его и влепила предупреждение.

Как только машина вписалась в поток транспорта, Симидзу вновь заговорил:

— Вся эта организация карателей, по-моему, полный бред. Мы ведь полицейские, а не какие-нибудь писатели-сценаристы. Давайте придерживаться фактов.

Макихара снова красноречиво вздохнул.

Тикако перевела его вздох примерно как «Никто и не утверждает, что все эти серийные убийства осуществляются организацией карателей».

Она невольно рассмеялась:

— Разумеется, мы всего лишь выдвигаем версию. Но, по словам Сада, — тут она взглянула на надувшегося напарника и продолжила: — на случай, если она окажется верной, их группа поддержки была бы весьма полезна для сбора данных. Они имеют в виду, что если эти серийные убийства действительно казнь и дело рук некой организации, то представители ее наверняка захотят послать сообщение семьям погибших, и тогда важно, чтобы это сообщение дошло до адресата. Родственники погибших даже хотят сами попросить эту третью силу прислать им такое сообщение.

— Понял, — кивнул Макихара.

— Ну и как они могут сделать такой запрос?

— Через журналы или газеты.

— По-моему, на СМИ нельзя полагаться.

— Да, конечно. У группы есть свой веб-сайт. Конечно, они не собираются напрямую обращаться к этому, согласно их гипотезе, судье-палачу. Они всего лишь собирают сведения об убийствах девочек и приглашают другие пострадавшие семьи присоединиться к ним.

Симидзу явно через силу, но все же кое-как примирился с идеей:

— Значит, мы едем к этим Сада узнавать, нет ли у них чего нового.

Тикако указала на многоэтажный жилой дом, который высился перед ними в ночи:

— Вот этот дом. Я им позвоню. — Она вынула мобильник и набрала номер Сада.

Через два звонка на том конце ответили:

— О, детектив Исидзу! — Это оказалась госпожа Сада. Она была явно взволнована. — Наконец-то! А мы до вас тщетно дозванивались весь вечер.

Глава 10

Супруги Сада проживали на одиннадцатом этаже высотного здания, расположенного в сверхсовременном квартале Одайба, с видом на море. Небольшая квартирка, заставленная мебелью, в целом создавала скорее ощущение уюта, чем тесноты.

Семейный алтарь, где покоилась душа их единственного ребенка, занимал центральное место в доме, напротив окна в гостиной.

— Йо-тян, у нас в гостях детектив Исидзу! — Госпожа Сада обратилась к алтарю радостным голосом и зажгла перед ним свечу.

Тикако подошла к алтарю и поглядела на маленькую фотографию девочки в школьной форме. Даже на черно-белом снимке на лице девочки-спортсменки выделялся здоровый загар. Тикако зажгла ароматическую палочку и сложила руки молитвенным жестом.

Оба детектива последовали ее примеру. Макихара долго простоял в молитвенной позе, а потом вопросительно глянул на госпожу Сада:

— Я смотрю, на именной табличке, вопреки буддистскому обычаю, нет посмертного имени.

На табличке стояло только имя «Йоко», данное девочке при рождении.

Госпожа Сада кивнула, не сводя глаз с алтаря:

— Мы решили, что ей будет приятнее, если мы будем по-прежнему называть ее Йоко вместо какого-нибудь неудобопроизносимого посмертного имени.

Они уселись на диван с яркой обивкой, и Тикако представила хозяевам своих коллег. Услышав, что Макихара участвовал в расследовании дела в Аракава-парке, супруги переглянулись.

— Мы общались со многими следователями по этому делу, но, по-моему, с вами раньше не встречались, — заметила госпожа Сада.

— Да, нас в то время частенько навещали сотрудники полиции, — добавил ее муж.

Макихара бросил взгляд на именную табличку Йоко и только потом ответил:

— Верно, тогда члены следственной бригады действительно опрашивали родственников погибших школьниц.

— Собственно говоря, мы поэтому к вам и пришли, — пояснила Тикако. — Но прежде всего хотелось бы послушать вас, ведь вы собирались что-то сообщить. Что случилось?

— Для начала я хочу вам кое-что показать. — Госпожа Сада моментально скрылась в соседней комнате и быстро вернулась с пачкой распечаток в руке. — Мы распечатали все письма электронной почты, полученные после выпуска новостей, где сообщалось об убийстве на фабрике в Таяме.

Тикако приняла у нее из рук пачку листов и бегло просмотрела их. Большинство писем были краткими, не больше десяти строк, но некоторые занимали целую страницу.

— Все члены нашей группы поддержки указывают вместе с именами пользователей свои настоящие имена, но имен тех, кто заходит на наш сайт, мы не знаем. Там около половины анонимов.

Кивая в знак согласия, Тикако оторвалась от чтения:

— Вы обнаружили среди этих писем что-то необычное?

Господин Сада привычным учительским жестом протянул руку:

— Посмотрите на третьей странице, верхнее письмо.

Письмо было подписано именем Ханако. Тикако прочитала его вслух для своих коллег:

— «Здравствуйте. В последние полгода я иногда захожу на ваш сайт. Этим утром в новостях сообщили о новом странном убийстве — не правда ли, похожем на дело в Аракава-парке? По правде сказать, я жила неподалеку от места происшествия в Аракава-парке. Когда все это случилось, я еще училась в школе, и ходили слухи, что это все бандитские разборки, а вожак шайки, совершивший все это, тоже учится в нашей школе, на два-три класса старше меня. Понятия не имею, где он сейчас и чем занимается. Но вы можете проверить».

В уютном доме Сада Симидзу, до сих пор соблюдавший этикет, видимо, расслабился, потому что немедленно явил свое истинное лицо, выступив с раздраженным замечанием:

— В чем дело? Это какая-то лживая наводка, да и запоздалая к тому же. Начать с того, что Масаки Когуре в школе тогда уже не учился, да и вряд стал бы задираться с местной шпаной.

Тикако посмотрела на супругов Сада, готовая как-нибудь сгладить неловкость, но они приветливо улыбались.

— Вы совершенно правы, детектив Симидзу, эти сведения вряд ли достоверны. Но вот что пришло позднее… — Госпожа Сада перешла к следующей странице. — Снова пишет Ханако. Теперь, когда…

Действительно, еще одно письмо от Ханако тем же вечером. Тикако прочитала его вслух:

— «Во время обеденного перерыва я позвонила школьной подруге. Она все еще живет рядом с парком Аракава и помнит об этой трагедии гораздо больше. Она рассказала мне, что примерно с год после убийства на место происшествия часто приходил высокий тощий парень лет тридцати. Она решила, что это полицейский. Но, читая ваш сайт, я узнала, что полицейские на место происшествия обычно приходят группами, так что я решила об этом упомянуть. А вдруг какой высокий худощавый мужчина примерно тридцати лет появится около фабрики в Таяме?»

Тикако закончила читать, и Макихара потянулся к листу с письмом.

— Высокий, худощавый, лет тридцати, а? — повторила вслух Тикако, и Симидзу тут же вмешался:

— Послушайте, Исидзу, да в этом письме не больше толку, чем в предыдущем. Эти убийства в Аракава-парке… это же все произошло сто лет назад! И эти сведения о каком-то мужчине… Нет, это нельзя принимать всерьез…

Тикако слегка улыбнулась, чтобы утихомирить напарника. Все мамаши в Японии прибегают к этому приему, чтобы прервать крикливых ребятишек на полуслове, — по крайней мере, поколение Тикако умело этим пользоваться.

— По-вашему, рассказ об этом человеке наводит на какой-то след?

Супруги Сада кивнули в унисон. Госпожа Сада сказала:

— Мы подумали, что это похоже на Таду.

Макихара бросил на них быстрый взгляд, оторвавшись от распечаток:

— Вы имеете в виду Кадзуки Таду? Старшего брата Юки Тада?

Супруги воззрились на него с удивлением:

— Вы его знаете?

— Встречал его имя в списке людей, чье алиби проверялось после событий в Аракава-парке. Самого Кадзуки и его отца.

— Мать Тады умерла вскоре после этого. Она долго пролежала в больнице.

— Кто такая Юки Тада?

Тикако повернулась к Симидзу и принялась объяснять:

— Юки Тада — одна из тех убитых школьниц, как и Йоко Сада. Ее старшего брата зовут Кадзуки.

Госпожа Сада подхватила:

— Убийство сестренки Кадзуки погубило мать и разрушило счастье семьи. Организовав нашу скромную группу, мы обратились к Кадзуки и его отцу с предложением присоединиться к нам, но они предпочли переживать свое горе в одиночку. До нас доходили вести о том, что с Кадзуки не все ладно, и мы беспокоились, хотя и не хотели вмешиваться в чужую жизнь, но все-таки не оставляли попыток. Но все впустую…

— Вы встречались с ним лично? — встрял Макихара.

— Нет, только говорили по телефону. Кадзуки ушел из родительского дома и жил один. Он работал целыми днями и домой приходил в разное время, поэтому хотя мы и заходили пару раз, но его так и не застали. Но мы все же продолжали оставаться на связи.

— Но почему вы решили, что этот Кадзуки Тада и есть тот парень, о ком идет речь в письме Ханако? — спросил Симидзу. На этот раз его вопрос оказался вполне уместным.

— В этом-то все и дело. После убийства сестренки он отказался общаться с нами, но позже все-таки обратился к нам сам. Это произошло, когда мы открыли веб-сайт, уже после убийств в Аракава-парке. Он даже приходил к нам.

— Говорите, он заходил к вам, сюда? — уточнил Макихара.

— Именно так. Но мы так и не поняли его. Он не хотел участвовать в нашей деятельности, не искал сочувствия или совета. Похоже, его потрясло убийство Масаки Когуре.

— Потрясло? Он злорадствовал? — Макихара удивленно вскинул брови. — Был встревожен?

— Пожалуй, скорее… озадачен. Он зашел к нам, когда все эти убийства только что произошли, и потрясение оказалось очень сильным, так что, по-моему, это естественная реакция с его стороны.

— Но непохоже, чтобы он все это натворил, так? — уточнил Симидзу. — Следственная бригада проверила всех родственников, дети которых стали жертвами Когуре, и все оказались вне подозрений.

Да, таков уж ее напарник! По его тону ясно, что он ни на секунду не сомневается в том, что действия полиции не подлежат критике. Тикако подумала, что при такой непоколебимой вере в правоту полиции, к которой принадлежал и он сам, Симидзу должен быть самым счастливым человеком на свете.

— Нет, только не Тада, — согласилась госпожа Сада. — В нем нет такой жестокости. Но сестренку он очень любил и не мог простить ее убийцам, а потому сильно страдал. Если бы он был способен убить Когуре за то, что тот натворил, он бы не мучился так.

«В этом Сада похожи на него», — подумала Тикако.

— А потом что? После этого вы еще виделись с Тадой? — напомнил Макихара.

— Дело в том, что… Не очень-то ладно все получилось. Он казался каким-то не вполне нормальным… Мы так и не поняли, зачем он пришел и чего хотел от нас. По поводу убийств на берегу Аракавы он сказал, что его не интересуют подробности. Сказал, что Масаки Когуре получил по заслугам и его не волнует, кто именно воздал ему по заслугам, и в полиции Тада сказал то же самое. Ну вот, вроде и все, — сказала госпожа Сада.

— Он, по его словам, определенно не хотел видеть место происшествия, — добавил ее супруг. — Мы-то ходили туда. Все не могли успокоиться, пока не увидели место, где погиб Когуре со своими дружками. Но уж цветов мы там не оставляли, это точно.

— Иными словами, Тада проявил упрямство? — спросила Тикако.

— Может, и так. Мы ломали голову, пытаясь понять, зачем он вообще к нам пришел ни с того ни с сего. В конце концов решили, что ему просто было тоскливо и он нуждался в участии, хотел поговорить с тем, кто пережил нечто подобное. Но потом он пропал и больше не появлялся…

Судя по выражению лица, Симидзу уже готовился высказать свое «Ну и что?», но Тикако снова остановила его улыбкой.

Хозяин дома откашлялся и продолжил:

— В общем, мы не сразу поняли, в чем дело, ведь после визита Тады мы встречались со множеством народу, собирали сведения, устраивали встречи, так что прошло примерно полгода, прежде чем мы додумались до этого. Нас просто осенило. Информация — вот что ему было нужно! Когда расследование этого дела прервалось, наш веб-сайт оказался единственным местом, где можно было хоть что-нибудь узнать. Он был в курсе, что к нам поступают сведения и письма со всей Японии, и хотел получить к ним доступ. Вот и пришел к нам, чтобы лично встретиться. Может, прикидывал, стоит ли иметь с нами дело. Но видимо, раздумал…

— Но для чего ему эта информация? — спросил Кунихико.

— Не знаю, но можно предположить. Может, представив полную картину преступлений и их связь с массовым убийством в Аракава-парке, он мог узнать, остался ли кто-нибудь из возможных преступников, замешанных в убийствах школьниц, безнаказанным и где он находится, — возможно, именно за этим он к нам и приходил.

— Это дело полиции, — недовольно фыркнул Симидзу.

— Но ведь расследование было прекращено? — возразила госпожа Сада.

Кунихико с видом упрямого ребенка ответил:

— Во всяком случае, мы не знаем, зачем на самом деле приходил Кадзуки Тада. Все это одни домыслы!

— Конечно-конечно. — Господин Сада, как учитель, умел говорить невозмутимо, но убедительно. Он словно принял мяч, брошенный Симидзу, и тут же вернул его. — Но электронное письмо, полученное сегодня, все же озадачивает. Кадзуки Тада высокого роста и после гибели сестры сильно похудел. Впоследствии, говорят, он вроде бы слегка поправился, но во время своего визита к нам он выглядел ужасно — кожа да кости. Так что, судя по письму Ханако, можно допустить, что парень, бродивший по берегу Аракавы, скорее всего, был именно Тада.

— Понятно. — Реакция Макихары была вполне адекватной, но Тикако обратила внимание на то, что он по-прежнему всматривается в распечатанную почту.

— По его словам, место убийств на берегу Аракавы ему неинтересно, но на самом деле он бывал там так часто, что на это обратили внимание посторонние люди. Это только подтверждает наши предположения, что Таде нужна информация. Возможно, он предпринимает собственное расследование.

— В таком случае он может появиться там, где произошли новые события, — сказала Тикако. — Раз уж ему нужна информация. Невооруженным глазом видно сходство между убийствами в Аракава-парке и нынешней серией преступлений.

— Вот потому мы и решили связаться с вами. Может, на сей раз вы сумеете найти Таду.

Симидзу удивленно заморгал:

— Говоря «найти Таду», вы даете понять, что не знаете, где он?

— Не имеем ни малейшего представления. Вскоре после смерти матери он уволился с работы, выехал из квартиры, где жил до того, и, по словам отца, не появляется дома вот уже два года. Правда, изредка звонит.

Тикако мгновенно сориентировалась:

— Понятно. Буду глядеть в оба и, если встречу его, обязательно передам, что вы о нем беспокоитесь.

Супруги Сада вздохнули с облегчением.

— Ой, как стыдно! Забыла предложить вам выпить!

Госпожа Сада вскочила и, обогнув семейный алтарь, поспешила на кухню. Цветы перед табличкой с именем Йоко затрепетали от ее шагов. Тикако вообразила, будто Йоко улыбается и машет рукой, говоря: «Мамочка такая рассеянная!»

За чашкой замечательного кофе, которым угостила их хозяйка, Тикако рассказала, по какому поводу они пришли. Принимая во внимание только что просмотренные электронные письма, долго объяснять не потребовалось.

Если человека, убившего Масаки Когуре и теперь совершившего целый ряд других убийств, вдохновляла идея возмездия и кары, существует вероятность того, что он как-то объявит об этом и, вполне возможно, использует для этого веб-сайт супругов Сада. Супруги отнеслись к словам Тикако с должным вниманием.

— Мы теперь еще тщательнее будем смотреть электронную почту. Скорее всего, вы правы.

Тикако постаралась умерить их энтузиазм:

— Прошу вас, не ожидайте от этого слишком многого. Сегодняшние убийства произошли в трех разных районах города. И число убитых вдвое больше, чем в Аракава-парке. Правда, способ тот же, но если и исполнитель тот же самый, то совершенно непонятен мотив.

Господин Сада сдвинул брови и с печалью посмотрел на фотографию дочери:

— Пожалуй, вы правы. Что-то слишком уж много убитых…

— Погибших опознали? — спросила хозяйка дома.

— Пока нет.

— Когда опознают, может, придется пересмотреть версию. Ведь убитые могут оказаться невинными гражданами, не сделавшими ничего дурного, — заметила госпожа Сада.

Хозяева пригласили полицейских остаться на ужин, но те отказались и откланялись. Симидзу сказал, что ему надо вернуть машину.

— Ладно, поеду-ка я домой на монорельсе Юрикамоме, — решила Тикако.

— Вы разве не собираетесь зайти в Управление ГПТ?

— Смысла нет сегодня туда возвращаться. Отделу расследования поджогов предложили не совать свой нос в эти дела. Поеду домой и напишу отчет для капитана Ито.

— Я тоже домой, — сказал Макихара.

Симидзу неприязненно взглянул на него, как бы говоря: «Уж тебя-то никто и не спрашивает». Тикако все еще про себя посмеивалась, когда полицейская машина исчезла из виду.

— Ну, вы довольны, что встретились с супругами Сада? — спросила Тикако, обратив внимание на печальное лицо своего спутника.

Сада выдали ему пачку распечаток, и он теперь нес их под мышкой. Холодный зимний ветер трепал листы бумаги и полы его пальто.

Он откликнулся по-своему, не отвечая прямо на вопрос Тикако:

— Я думаю о Кадзуки Таде.

— Да, интересно, что он предпримет? Ведь одному ему не разобраться с загадкой Аракава-парка.

Тикако направилась к станции. Макихара молча шел на полшага сзади. Тикако решила, что он поедет вместе с ней, но, когда показалась станция Одайба, он прервал молчание:

— Ну что же, до свидания. Спасибо вам.

— Вы не едете?

— Я, пожалуй, прогуляюсь, поброжу немного.

— Да ведь холодно.

— Мне надо кое-что обдумать. — Прежде чем Тикако успела спросить, что именно, Макихара торопливо добавил: — У меня из головы не идет: кого же ищет Кадзуки Тада?

Тикако растерялась, но не успела она приступить к расспросам, как его и след простыл.

Глава 11

Дзюнко выдохлась. Подходя к своему дому, она шаталась от усталости. Снова начало кровоточить раненое плечо.

Войдя в квартиру, она рухнула на постель и заснула почти мгновенно. Она не знала, сколько прошло времени, может, три часа, может, тринадцать, но проснулась от нестерпимой жажды, поплелась к холодильнику и напилась. Потом, все в той же одежде, в какой вернулась домой, снова упала на кровать. За окном смеркалось.

В следующий раз Дзюнко проснулась, когда уже вовсю светило солнце. Пошатываясь, она поплелась в ванную. Затем, почувствовав головокружение от голода и жажды, она обшарила холодильник, обнаружила там сыр, хлеб и ветчину и, сделав бутерброд, проглотила его в один присест.

Слегка перекусив, она вернулась в человеческое состояние и впервые заметила, как ужасно выглядит. Нижнее белье и блузка на ней пропитались потом насквозь. Она с ног до головы была покрыта грязью, а кровь из раны просочилась сквозь ткань одежды и засохла темной коркой. Простыни и подушка были перепачканы. Надо все это постирать. Занятая такими мыслями, Дзюнко посмотрела в окно, залитое солнечным светом, и решила, что, должно быть, прошло немало времени. Сколько же она проспала?

Стрелки настенных часов показывали пять минут первого. Значит, она проспала всю ночь и целое утро.

Дзюнко включила телевизор, чтобы послушать последние известия. На экране высветилась дата, и девушка ахнула, сообразив, что прошло целых два дня со времени ее визита в «Сакураи ликере».

Она переключила канал и нашла местную новостную программу, которая как раз показывала репортаж из района Йойоги Уехара, прямо с места событий. Вход в магазин был прикрыт голубым пластиковым занавесом, поскольку Дзюнко вышибла входную дверь. Сама того не ожидая, она увлеклась передачей, сузив глаза, словно кошка, подстерегающая добычу. Асаба погиб — внезапно она вспомнила, как его тело повалилось на нее, когда она открыла дверь в аппаратную лифта.

Кто же пристрелил Асабу? Кто еще находился там вместе с ней и Нацуко?

В репортаже ответов на ее вопросы не содержалось. Настолько полицейское расследование еще не продвинулось. Дзюнко покачала головой, встала, достала из холодильника еще одну бутылку минеральной воды, опустошила ее залпом и вернулась к телевизору. Некоторое время она смотрела новости, в которых сообщалось, что полиция задержала несколько членов банды Асабы и теперь они содержатся под стражей. В последние два года шайка явно торговала наркотиками, обзавелась нелегальным оружием и совершила множество вооруженных нападений и грабежей. Члены банды, которым повезло, что они не оказались в магазине одновременно с Дзюнко, теперь были задержаны по подозрению в убийстве. По версии полиции, случившееся в винном магазине являлось внутренними разборками.

Последними жертвами шайки стали Кендзи Фудзикава, двадцати шести лет, и Нацуко Мита, двадцати трех. Оба работали в компьютерной фирме.

Дзюнко вспомнила худенькие, бледные плечики Нацуко. Чувство вины и сожаления ожгло ее, словно бичом. Если бы только она увела Нацуко оттуда чуть-чуть пораньше! Если бы только она осталась рядом с ней и не упустила ее из виду!

Но Нацуко тоже погибла. Дзюнко припомнила последние слова девушки перед смертью. Та увидела кого-то и воскликнула: «Там кто-то есть. А, это вы!»

Судя по тому, как она это произнесла, она узнала этого кого-то.

Версия полиции в связи с убийством Асабы и Нацуко состояла в следующем. Между членами шайки возникли разногласия по поводу того, что делать с Нацуко, насильно удерживаемой в «Сакураи ликере», и разногласия эти оказались столь серьезными, что вылились в полномасштабное сражение. Как ведущий, так и репортер явно испытывали безудержный гнев, обсуждая эти события.

Внезапно на экране появился молодой человек в размытом для маскировки изображении. Это был один из дружков Асабы, не присутствовавший в магазине и не состоящий в данное время под арестом. Голос его тоже был дан в искажении, чтобы его невозможно было опознать.

— Когда вы связались с Асабой?

— Примерно полгода назад.

— Как это произошло?

— Однажды меня привел туда приятель, а потом я как бы к ним пристал.

— Чем вы там занимались?

— Кто его знает? Я вроде ничем таким не занимался.

— Но вас ведь арестовывали за угон автомобиля?

— Ну, это Асаба меня заставил.

— Значит, вы все-таки этим занимались?

— Ну да, но Асаба избил меня за то, что я попался, ну и я потом как бы держался от них подальше.

— Вы их боялись?

— Ну да. И дружок мой тоже боялся Асабы. Он говорил, что Асаба псих и вообще козел.

— Почему именно псих?

— Асаба всегда забирал все деньги себе, а когда он на кого-нибудь катил бочку, другие тоже готовы были того размазать.

— Деньги от продажи каликов?

— Ну да, и другой дури. У него всегда была при себе куча денег.

— Кто-нибудь из членов шайки дрался с Асабой?

— Не то чтобы дрался, но разборки были.

— Из-за чего?

— Да за всякое, точно уж и не вспомню.

— Что, совсем ничего не помните?

— Ну, Асаба иногда уж совсем зарывался, и кто-нибудь пытался его осадить, и тогда Асаба с ним разделывался. Я-то боялся его и потому делал вид, что ничего такого не замечаю.

Дзюнко пошла в ванную и включила воду, чтобы наполнить ванну. Пар от горячей воды приятно согрел лицо. Потом она снова вернулась в гостиную, где ведущий по-прежнему обсуждал события с репортером:

— По свидетельству этого подростка, в шайке постоянно случались раздоры. Насколько мы понимаем, полицейские дознаватели считают, что существует связь между этим всплеском насилия и внутренними разногласиями.

— Совершенно верно. Вопросов остается по-прежнему много, и рано делать выводы, но это самое разумное объяснение происшедшего.

— Инциденты, схожие друг с другом, произошли в разных местах города в течение суток. Сначала на автостоянке в Таяме были похищены Кендзи Фудзикава и Нацуко Мита, и автостоянка расположена примерно в пятистах метрах от заброшенной фабрики, где было обнаружено тело Фудзикавы. Затем случай в магазине «Сакураи ликере», где банда удерживала похищенную госпожу Мита в качестве пленницы. Однако за два часа до пожара в «Сакураи ликере» аналогичный пожар имел место в кафе в квартале Аото, район Кацусика. Три смертельных исхода. Как по-вашему, связан этот случай с двумя другими?

— Трудно сказать. В Аото погибли отнюдь не подростки, так что прямой связи не просматривается. Но из-за схожих обстоятельств, то есть пожар, ожоги на телах погибших и ряд других, полиция пока объединяет их в общее дело.

Значит, полиция до сих пор не установила, что Цуцуи, человек, с которым она встретилась в кафе «Курант», служил поставщиком нелегального оружия для Асабы. Дзюнко закусила губу, вспомнив, что она уничтожила похотливого клиента и официантку кафе, чтобы не оставить свидетелей. В тот момент ее собственные проблемы оказались более насущными, чем беспокойство за этих людей.

Репортер держал в руке план района, где расположен магазин «Сакураи ликере», и что-то объяснял. Господин Сакураи, владелец винного магазина, вдовец, примерно год назад начал встречаться с матерью Асабы, и к настоящему времени они ужеполгода жили вместе. Вскоре после того, как она переехала в его дом, вслед за ней там поселился и сынок. Его шайка использовала дом Сакураи как место сборищ.

Хозяин сразу же смекнул, что к чему, и попытался выкинуть их из дому. Соседи начали жаловаться, и Сакураи обратился к ним за советом, как ему избавиться от этого хулиганья, но тут вмешалась мать Асабы и настояла на своем, так что все его попытки ни к чему не привели. Он остался в живых только потому, что развозил заказы как раз тогда, когда произошел пожар, и теперь ревностно сотрудничает с полицией.

По его словам, в глазах матери Асаба был невинной овечкой, несмотря на все свои преступления. «Неудивительно тогда, что все это творилось у нее под носом, — подумала Дзюнко. — Да и сам Сакураи тоже хорош: все это видел — и смотрел сквозь пальцы. Потому что боялся. Потому что прелести госпожи Асаба для него были гораздо важнее. Жаль, что его там не было, его бы тоже стоило поджарить».

Ванна к тому времени наполнилась, и Дзюнко оторвалась от телевизора и залезла в нее. Рана на плече, по форме похожая на лунку, покрылась коркой засохшей крови и сразу же дала о себе знать, когда на нее попала горячая вода.

Ванна была маленькая, но Дзюнко вытянулась как можно больше, чтобы расслабиться, положила голову на край и закрыла глаза. Перед ее мысленным взором проплывали какие-то смутные образы, неясные по очертаниям, но отчетливые по цвету. Это был огненный цвет, который она больше всего любила и которым гордилась.

Осторожно, мягкой мочалкой девушка медленно смыла засохшую кровь вокруг раны и как следует рассмотрела ее. Кожа содрана, но кость явно не задета. Так что рана не слишком глубокая. Если не занести инфекцию, все обойдется. Она с облегчением снова закрыла глаза.

Туманные образы стали проявляться. Перед ней всплыло лицо Асабы, искаженное смертью. Затем появилось лицо его матери, исполненное ярости. Обанкротился ли ее небольшой бар сам по себе, или ее выжил хозяин здания, но ей пришлось как-то устраиваться. И она нашла выход, накрепко привязав к себе владельца «Сакураи ликере». Она запудрила ему мозги, притащив за собой в дом своего сыночка со всей его шайкой; практически она захватила в свои руки не только самого Сакураи, но и его магазин, и его дом.

Возможно, до Нацуко Мита и Кендзи Фудзикавы на счету «Сакураи ликере» имелись и другие жертвы. Сколько пота и крови пролилось на смятые постели, сколько криков услышали тонкие стенки комнат на верхних этажах этого дома? Неужели мать Асабы оказалась настолько бесчувственной, что не обращала внимания на все это? Неужели на это можно было не обратить внимания?

И тот поставщик нелегального оружия, которого Дзюнко уничтожила в кафе «Курант», тоже хорош! Конечно, он приторговывал на черном рынке ради денег, но ведь наверняка знал, для чего будут использованы эти пистолеты. Но он решил, что его это не касается, что он невинный агнец. Неужели можно умывать руки, зная, что и кому продаешь?

Дзюнко открыла глаза и уставилась в бледно-розовый потолок. В ванной клубился теплый, уютный парок и витал тонкий запах мыла.

«Не понимаю!»

Ей довелось повидать много дурного. Ей пришлось повстречать множество дурных людей. Таких негодяев, как Кейити Асаба, повсюду сколько угодно. Трудно поверить, но это так. Это подонки общества, и, покуда общество существует как живой организм, никуда от этого не деться. Их просто надо истреблять еще в колыбели. Вот и все.

Но зло, воплощенное в таких людях, как мать Асабы или этот поставщик оружия, — дело другое. Они кормятся от преступников — причем с большим аппетитом. Они наносят непоправимый ущерб обществу своим безразличием и алчностью. Они не то чтобы законченные злодеи вроде Асабы — им не хватает духу действовать самостоятельно. Они являют собой вторичное зло, липнущее к первоисточнику, покуда этот первоисточник питает их.

Значит, вне всякого сомнения, спалить их — благое дело.

Дзюнко и не испытывала ни малейшего сомнения, опасения или душевных терзаний за содеянное. Или, по крайней мере, убеждала себя, что не испытывает.

Ближе к вечеру она позвонила на работу. Управляющий, разъяренный ее отсутствием на рабочем месте, объявил ей, что она уволена.

Девушка не стала оправдываться. На самом деле стоило некоторое время обойтись без работы. У нее будут развязаны руки, чего она и желала.

Она отправилась в магазин и первым делом набрала кучу разных газет. Во всех без исключения первую полосу занимали материалы о банде Асабы. Дзюнко небрежно сунула газеты в товарную корзину, отправила туда же несколько шоколадок и упаковок печенья и понесла все это к кассе.

После серьезного расхода энергии ей всегда требовалось сладкое. Она могла проглотить кучу пирожных за один присест. Как ни странно, ее энергетические ресурсы пополнялись именно за счет такого прозаического топлива, как сахар. Так повелось еще с детских лет.

Родители Дзюнко изводили ее утомительными тренировками, чтобы она научилась контролировать свою силу. После тренировок ее обычно вели в кафе-мороженое или кондитерскую. «Можешь выбирать все, что твоей душе угодно», — говорил отец, ласково поглаживая ее по головке. Даже теперь она словно наяву ощущала прикосновение его руки.

Родители у нее были абсолютно нормальные люди, почтенные и благовоспитанные. Ни один из них не обладал ее даром: Дзюнко унаследовала его от бабушки по материнской линии. Мать рассказывала ей, что у бабушки с такой силой жизнь складывалась непросто: «Твоя бабушка была женщиной незаурядной и красивой. И вдобавок очень сильной. Ей было присуще обостренное чувство справедливости. Но мы с твоим отцом молились, чтобы ты не унаследовала ее дара. Мы-то знали, каково ей приходится. И все-таки ты родилась с этим, Дзюнко. Так что нам придется крепко подумать, как тебе помочь, чтобы он не помешал тебе в жизни. Мы поможем тебе. Не тревожься».

— Мамочка… папочка… — шептала Дзюнко, вспоминая родителей.

Ее отец погиб в аварии на производстве, когда она училась в старших классах. Мать, так и не оправившись от удара, умерла два года спустя, и Дзюнко осталась на свете одна-одинешенька.

Благодаря сбережениям и страховке, оставшимся от родителей, и имущества, полученного в наследство от бабушки, девушка могла жить вполне безбедно. Ее имущественными делами ведал семейный юрист, так что ей незачем было обременять себя заботой об управлении собственностью. Она вела скромный образ жизни, а потому вообще не нуждалась в заработке.

Но Дзюнко отнюдь не собиралась жить отшельницей. Чтобы применять свою силу так, как наставляли ее родители, ей надо было вести активную общественную жизнь. Ей, заряженному пистолету, требовалось выбрать правильную мишень.

Вернувшись домой, она еще в прихожей, с полной охапкой покупок, услышала телефонный звонок. Однако не успела она поднять трубку, как телефон умолк.

Кто бы это мог быть? У Дзюнко не было друзей настолько близких, чтобы звонить ей домой. По крайней мере, с тех пор как она переехала в Таяму.

Полчаса спустя, когда она на кухне готовила салат, телефон снова зазвонил. На сей раз она успела поднять трубку:

— Алло?

Молчание. «Кто-то просто хулиганит», — решила она, подавляя беспокойство.

— Алло? Кто это? — спросила она погромче и уже собиралась положить трубку, когда…

— Это Дзюнко Аоки? — мужской голос с какой-то шутливой интонацией.

Дзюнко быстро поднесла трубку к уху:

— Алло?

— Алло, госпожа Дзюнко Аоки. — Голос молодой, звучный и решительный.

— Простите, с кем я говорю?

— Не могу назвать себя, — ответил молодой человек. — Мы о вас слишком мало знаем. По правде говоря, я вообще не должен вступать с вами в контакт, но мне хотелось услышать ваш голос. У вас очень приятный голос.

Дзюнко напряглась. Это еще кто такой?

— В чем дело? О чем вы?

Мужчина рассмеялся. Смех звучал приятно.

— Все в порядке, не волнуйтесь. Можно я зайду, чтобы представиться вам по всем правилам?

— Кто вы такой?

После небольшой заминки он ответил:

— Страж.

— Кто?

— Страж, или, иначе, Хранитель. — Он снова рассмеялся, словно поддразнивая ее. — Ладно, не ломайте голову. Скоро все поймете. Я просто хотел сказать, что ваши возможности произвели на нас большое впечатление. — Он добавил, словно это только что пришло ему в голову: — Да, и притом вы прехорошенькая. Ладно, пока!

Связь оборвалась, и Дзюнко осталась в полном недоумении.

Глава 12

В течение двух последующих дней, пока девушка отсыпалась и залечивала рану, Тикако Исидзу в качестве наблюдателя при следственной группе следила за тем, как разворачивались события, вызванные действиями Дзюнко.

Следствие быстро пришло к выводу, что все три дела, во всяком случае события на фабрике в Таяме и в винном магазине «Сакураи ликере», можно интерпретировать как внутренние разборки вследствие нарастания разногласий в банде Асабы. Правда, на пресс-конференции эту версию не обнародовали, зато в виде утечки информации она просочилась к отдельным журналистам, особенно к репортерам по уголовным делам. СМИ тут же подхватили ее, и газеты украсились сенсационными заголовками вроде «Жестокость молодежи», «Резкий рост преступности среди несовершеннолетних» или «Необходимо изменить Закон о защите несовершеннолетних». Все это иллюстрировалось фотографиями несовершеннолетних преступников с безжалостными глазами и полным отсутствием уважения к человеческой жизни.

Разумеется, Тикако эту версию не разделяла. СМИ могут болтать сколько угодно, но на самом деле следствие только начинается.

Однако распоряжение сверху, предписывающее отделу расследования поджогов «не вмешиваться», о котором сообщил ей Симидзу, действительно имело место. Капитан Ито прямым текстом заявил ей, что у него есть для нее другое поручение.

— Откуда бы ему взяться? — спросила она таким тоном, словно допрашивала его.

Капитан с кислой усмешкой взглянул ей прямо в глаза:

— Ну и что вы так сразу ощетинились?

Тикако перевела взгляд с его лица на руки, пытаясь справиться с раздражением. В отличие от большинства мужчин его возраста, Ито носил обручальное кольцо. На его грубой руке тоненький золотой ободок смотрелся как-то неуместно.

— Понимаю, о чем вы сейчас думаете, и, скорее всего, вы правы. Между этими последними событиями и преступлением в Аракава-парке должна быть связь.

— Но тогда…

Капитан жестом прервал ее:

— Но заявить об этом открыто мы пока не можем. Если мы выдвинем версию возмездия, нас тут же наверняка спросят: «Пусть так, но каким оружием воспользовался мститель? И потом, говоря о возмездии, вы имеете в виду одного мстителя? Или двоих? Каким образом один человек, ну, пускай двое могли развернуть такую массовую бойню?» Они все разом набросятся на нас! И что гораздо хуже, могут с ходу отвергнуть эту версию, и потом вернуться к ней будет гораздо сложнее.

Тикако вспомнила, как прохладно ее вчера встретили на месте происшествия, а заодно и тоскливое выражение на лице Макихары, единственного изначального сторонника версии возмездия.

— Мы должны подготовить все как можно осмотрительнее. Пусть другие сначала обожгутся на этом деле, пока мы собираем информацию и ждем своего часа. Этот час рано или поздно, но обязательно настанет, так что вы не зря вчера побывали на месте событий.

Иными словами, ее приезд на место происшествия следует рассматривать как своего рода рекогносцировку и предварительное знакомство со следственной группой. Без всякого намерения вмешаться в следствие, но просто обозначить сугубо частный интерес отдела расследования поджогов к этим делам.

— Понятно. Хорошо, так что у вас за поручение для меня? — сдалась наконец Тикако.

Капитан открыл один из ящиков и вынул оттуда досье в тонкой пластиковой папке. Папка не походила на официальное дело.

— Вот оно. — Он положил папку на стол и кивнул.

Тикако взяла в руки папку без надписи. Просматривая листы бумаги, она обратила внимание на аккуратный, убористый почерк. Похоже, писала женщина.

— Пожалуйста, вчитайтесь в это сообщение. Если не возражаете, я просил бы вас помочь детективу, составившему этот рапорт. Она нуждается не только в помощи оперативника из отдела расследования поджогов, но и в совете опытной женщины-сыщика.

Тикако уловила что-то необычное в интонации капитана Ито, чего раньше ей слышать не доводилось, и с любопытством посмотрела на него. Ее начальник отвел взгляд, слегка подался вперед и негромко попросил:

— Мне нелегко об этом говорить, так что не возмущайтесь, если что, ладно?

— Угу.

— Оперативница, составившая этот отчет, служит в подразделении по делам несовершеннолетних, полицейский участок Токио Бэй. Ей двадцать восемь, и она работает полицейским следователем около пяти лет. В полицию она пришла по стопам отца. Он был моим куратором.

Вот, значит, в чем дело. Тикако улыбнулась:

— Значит, эта молодая сыщица, капитан, вам приходится кем-то вроде дочери?

— Дочери? — Ито улыбнулся в ответ. — Это, пожалуй, слишком! Я бы сказал, кем-то вроде младшей сестры. Ей не хватает опыта, но энтузиазма не занимать. Вот и эту папку она вручила мне лично, интересуясь моим мнением. Так что, передавая дело вам, я вроде бы превышаю свои полномочия, но… — Он стер с лица улыбку и заговорил еще тише: — Но в ее отчете содержатся весьма любопытные сведения. Отчет о целом ряде локальных возгораний, чем-то похожих и тоже совершенно непостижимых, как и происшествия в Аракава-парке, и последние происшествия. По-моему, должно вас заинтересовать.

Тикако закончила чтение отчета уже после полуночи. Трудно было сосредоточиться, постоянно что-то отвлекало. Хотя умом она понимала правоту капитана Ито, совсем отвлечься от событий в Таяме и последующих происшествий она не могла.

Муж Тикако возвращался с работы поздно, поэтому она была дома одна. Она разложила материалы из папки на обеденном столе в гостиной и приготовила чашку чая, прежде чем усесться за чтение. Когда она закончила читать, чай так и стоял нетронутым и совершенно остыл. Тикако снова отправилась на кухню и приготовила еще одну чашку.

Да, это поистине непостижимо!

Вокруг тринадцатилетней девочки, живущей в высотном доме в районе Токио Бэй, то и дело случаются локальные возгорания. На первый взгляд все выглядит очень просто. Возгорания происходят именно там, где находится девочка, — иными словами, она всегда оказывается на месте происшествия. На сегодняшний день зафиксировано восемнадцать таких случаев, в частности, в последний раз в больницу с ожогами попала ее одноклассница.

Одна и та же девочка на месте происшествия во всех случаях. Весьма подозрительно. Но девочка упорно отрицает, что поджоги — ее рук дело. Она уверяет, что вообще ничего не делала, — пламя внезапно «возникало само по себе».

Согласно отчету, поскольку объект расследования является несовершеннолетним, следователь из полиции применяет мягкую тактику. Видно, что девочка не из разряда проблемных подростков. В школе у нее хорошие отметки и примерное поведение. Приличная семья. Отец — управляющий филиалом крупного токийского банка, мать — дочь преуспевающего врача и сама член совета директоров в больнице общего профиля, принадлежащей их семье. Девочка является единственным ребенком, и родители души в ней не чают.

Более того, как отмечается в рапорте, почти все, кому доводилось общаться с девочкой, тут же проникаются к ней расположением и склонны верить ей. Тем не менее, несмотря на все это, восемнадцать локальных возгораний произошло именно там, где она находилась в тот самый момент. Улика косвенная, но бесспорная.

Обстоятельства каждого из восемнадцати возгораний перечислены и запротоколированы. Факты описаны со всей тщательностью и без малейших личных домыслов. Тикако прочитала их с особым вниманием, отдавая должное автору. По мере того как инциденты множились, вокруг девочки стали расти слухи, и эти слухи также внесены в список с пометкой «предположения». Реакция девочки и родителей на эти «предположения» также описана. Вне всякого сомнения, следователь поработала на славу.

Прихлебывая чай, Тикако поймала себя на мысли о том, что предвкушает встречу с этой женщиной, можно сказать приемной дочерью капитана Ито. Ее зовут Митико Кинута. Интересно, что она собой представляет?

Тикако не смущало то, что девушка обратилась к капитану Ито за советом: молодая сыщица явно исчерпала все свои возможности. Нельзя отрицать очевидное, и даже вполне приличные с виду люди способны лгать, а потому все полицейские из отдела по делам несовершеннолетних в отделении полиции Токио Бэй пришли к выводу, что поджигателем во всех случаях выступала сама девочка. Одна Митико продолжала терзаться по этому поводу, а также и по другому, ускользнувшему от внимания детективов.

Все восемнадцать случаев протекали по-разному, но одно обстоятельство было очевидно: с ростом числа возгораний увеличивался их масштаб. В тот раз, когда в больницу с ожогами попала одноклассница подозреваемой, последняя и сама обожгла палец.

А что, если следующее возгорание окажется еще сильнее? Когда оно может случиться? Первый раз это произошло дома, когда девочке исполнилось одиннадцать лет и четыре месяца. С тех пор это случалось с интервалами от трех недель до месяца. Последнее, восемнадцатое по счету возгорание произошло в начале месяца, пятнадцать дней назад. Вполне возможно, что девятнадцатого случая следует ожидать через семь-десять дней.

Муж Тикако приехал домой к двум часам ночи. Супруги поужинали и уже готовились ко сну, когда Тикако пришло в голову, что капитан Ито действительно вызвал в ней интерес к этому делу. Может, он и прав: возможно, для нее будет полезнее, если она отвлечется от убийств в Аракава-парке и трех последних происшествий. Глядишь, все обернется к лучшему в конце концов. Но она упорствовала, и начальник подбросил ей кое-что по-настоящему любопытное. Тикако живо увлеклась историей этой девочки.

На следующее утро Тикако позвонила домой детективу Митико Кинута. Раз уж капитан Ито передал ей отчет в частном порядке, надо и действовать неофициальным образом.

Было около половины восьмого утра, и в теленовостях только что начали передавать последние сведения о расследовании трех происшествий с использованием огня. Тикако приглушила звук и, набирая номер, следила за картинкой на экране: там показывали фасад магазина «Сакураи ликере», вернее, то, что от него осталось. На звонок ответили сразу же, и голос в трубке звучал бодро и энергично:

— Кинута. Слушаю вас.

Голос оказался приятнее и мягче, чем ожидала Тикако. Она почему-то представляла себе более резкий и напористый тембр и посмеялась про себя над собственным прогнозом. Подумать только, даже она до сих пор подсознательно полагала, что способная женщина-сыщик непременно должна обладать мужскими чертами, коль скоро она работает в такой «мужской» области, как полиция.

— Доброе утро. Меня зовут Тикако Исидзу, я из Управления ГПТ, — кратко представилась Тикако и объяснила, что капитан Ито передал ей рапорт Кинута.

Митико, застигнутая врасплох, тут же принялась извиняться:

— Простите меня, пожалуйста, ведь я вовсе не собиралась беспокоить никого из ГПТ, я просто надеялась, что дя… капитан Ито что-нибудь посоветует мне при случае. Я даже представить не могла, когда отдавала ему свой отчет, что…

«Она едва не оговорилась, но тут же поправилась, — подумала с улыбкой Тикако. — Значит, их с Ито связывают теплые отношения, раз она чуть не назвала его дядей».

— Не стоит извиняться. По правде сказать, я решила позвонить вам, даже не обсудив это с капитаном Ито, очень уж дело любопытное. Не знаю, чем я могу вам помочь, но, если вы не возражаете, мы могли бы потолковать об этом.

— О да, конечно. Огромное спасибо! — Кинута явно обрадовалась. — В любое удобное для вас время. Сегодня я вообще не на службе…

— Хорошо, как насчет завтра?

— Видите ли, я имела в виду, что сегодня было бы удобнее. Я собираюсь провести сегодняшний день с Каори-тян, и вы могли бы познакомиться с ней.

Тикако слегка опешила. Каори-тян? Девочку звали Каори Курата, а Митико использовала уменьшительно-ласкательную форму.

— Вы навещаете Каори, подозреваемую в поджогах? В свой свободный день?

— Да, — просто ответила Кинута.

Тикако внезапно сообразила, что истинная причина, по которой Митико обратилась за советом к капитану Ито, не указана в отчете. Видимо, проблема в чем-то ином.

— Детектив Кинута, вы вступили в личные отношения с Каори Курата?

Нередко случалось, что следователи по делам несовершеннолетних добивались расположения своих подопечных как в интересах следствия, так и в интересах защиты. Установление доверительных отношений может помочь подростку исправиться и вообще способствует профилактике преступности. Но в данном случае такие отношения не вполне уместны. Каори Кинута моложе подростков, обычно опекаемых отделением по делам несовершеннолетних, а Митико с самого начала разговора называла ее как близкий человек или член семьи. И потом, Митико не сказала: «Я собираюсь встретиться с Каори-тян». Она сказала, что проводит с ней сегодняшний день. Не слишком ли это близкие отношения? Пускай Каори Курата всего тринадцать лет, но ведь она подозреваемая в серии поджогов.

— Под «провести день» вы подразумеваете прогулку ради развлечения? — уточнила Тикако.

— Я вижу, детектив Исидзу, вы тоже считаете, что я вкладываю слишком много личного в это дело, так? — вздохнула Кинута. — Я боялась, что капитан Ито укажет мне на это, да и в участке меня уже критикуют.

— Понятно, — сказала Тикако и замолчала.

Тогда заговорила Митико, и в голосе ее слышалось нечто вроде вызова:

— Детектив Исидзу, вы рассердились? Вы хотите сказать, что мое отношение к делу не пойдет на пользу следствию?

Как это частенько бывает, Митико сама себя обвиняла и сама же больше всех страдала от этого. Она торопливо выложила явно не раз обдуманные доводы:

— По-моему, Каори Курата говорит правду. Она ничего намеренно не поджигает. Она не поджигательница. Да, действительно, множество подозрительных случаев возгорания, но она не подозреваемая — она жертва. Я твердо убеждена в этом. Что вы думаете об этом, детектив Исидзу? Вы станете ругать меня или просто посмеетесь?

Тикако посмеялась, но весьма сдержанно:

— Не думаю, что я готова к чему-то в этом роде. Я ведь еще не видела ни вас, ни Каори Курата. Честно говоря, мне даже понравилось то, как вы мне открыто признались, что собираетесь провести с ней целый день, и не стали ничего скрывать. — Опыт подсказал ей, как следует повести разговор. — Судя по содержанию вашего отчета, догадываюсь, что в участке ваша личная привязанность к Каори не встречает одобрения. Хочу сказать вам, что, несмотря на это, ваш сдержанный отчет произвел на меня самое благоприятное впечатление.

— Благодарю вас, детектив Исидзу, — впервые рассмеялась Кинута. — Я с удовольствием предвкушаю встречу с вами.

Они договорились о месте встречи и распрощались. Тикако подумала, что Митико вполне могла проверять ее. Она ведь могла рассуждать так, что капитан Ито не стал сам разбираться с ее проблемой, а просто перепоручил своему подчиненному.

В таком случае ее сценарий выглядит очень толково: «Я сегодня не на службе и собираюсь провести день с Каори. Я на ее стороне. Она не поджигательница». Если Тикако рассердится или высмеет ее, значит, помощи ждать нечего. Поскольку ее просьба была неофициальной, она могла отвергнуть того, кому ее действия не по вкусу. Может, она с самого начала разговора уже разыгрывала свою роль.

В таком случае у Митико явно есть голова на плечах.

Эти размышления еще усилили ее интерес, и Тикако, исполненная энтузиазма, вышла из дому.

Глава 13

Митико Кинута оказалась высокорослой. «Похоже, мне в последнее время везет на высоких людей», — подивилась про себя Тикако, разглядывая ее издали.

Назвать дом, где жила Каори Курата, элитным — все равно что не сказать ничего. Это был супердом. Митико стояла у автоматических входных дверей гигантского размера. Подходя через сквер к парадному подъезду, Тикако ощущала себя персонажем рекламного ролика.

— Детектив Кинута? Я Тикако Исидзу.

Высокая женщина удивленно поморгала, но потом спохватилась:

— О, прошу прощения, детектив Исидзу. Да, я Митико Кинута. — Она заторопилась навстречу Тикако, и они обменялись крепким рукопожатием. — Я предупредила Каори, что приведу с собой коллегу… — объясняла на ходу Митико.

Но Тикако так загляделась на роскошный вестибюль, что пропустила остальные слова коллеги мимо ушей.

— Как это называется? Вестибюль? Какой громадный!

В этом вестибюле мог целиком поместиться весь дом Тикако. Конусообразный потолок уходил на три этажа вверх, так что создавалось впечатление, будто входишь в пирамиду из стекла и гранита.

Тикако вертелась во все стороны, разглядывая потолок, словно студентка на экскурсии в здании японского парламента.

— Как красиво! — прошептала она.

Обогнавшая ее на несколько шагов Митико, улыбаясь, остановилась:

— Правда, красиво? Когда я вошла сюда впервые, я чуть в обморок не упала!

Тикако еще поразглядывала потолок, а потом переключила внимание на окружающее.

Слева от входа располагалась стойка администратора. За ней работал аккуратно одетый мужчина средних лет. В это время он как раз отвечал на телефонный звонок. Все это напоминало фешенебельную гостиницу.

У противоположной стены перед просторными диванами стояли на столиках композиции из бутонов алых роз и веточек гипсофилы. Над диванами всю стену занимала изразцовая мозаика — изображение гондолы на канале в Венеции.

Тикако вздохнула — не из зависти, а от избытка чувств. Сердце ее сжалось от волнения. Неужели в таком месте живут люди — обычные семьи?

— Ну что, мы идем? — В голосе Митико звучали нотки нетерпения.

Тикако заторопилась вслед за ней к следующей автоматической двери, на сей раз немного поменьше, отделанной матовым стеклом. Слева от двери стояла гранитная подставка высотой с питьевой фонтан в парке. Наверху она заканчивалась панелью с кнопками и телефонной трубкой.

— Разумеется, автоматика, — отметила Тикако.

Митико кивнула, снимая трубку и нажимая отдельную кнопку справа.

— Здравствуйте, это Кинута, — приветливо сказала девушка.

Ей что-то ответили, но Тикако не расслышала слов. Похоже, называлась комбинация цифр.

— Да-да, поняла. — Митико покивала и повесила трубку.

Почти сразу дверь раздвинулась с тихим жужжанием. Они прошли внутрь и оказались в коридоре перед лифтами. Лифтов была два — слева и справа от них, и возле каждого дежурили молодые люди в униформе.

— На каком этаже живут Курата?

— На самом верхнем, тридцать девятом, — ответила Митико. — Это пентхаус, и туда прямиком идет отдельный лифт.

Лифт пентхауса располагался подальше справа, в конце короткого прохода. Он был гораздо меньше общих лифтов. Рядом с ним на стене была электронная цифровая панель.

Митико привычным жестом нажала на панели четыре цифры и пояснила:

— Лифт открывается только при вводе правильного цифрового кода. Код меняется раз в неделю, по воскресеньям.

Вот что, значит, обсуждалось по домофону.

Понятно, что в таком фешенебельном доме, особенно в пентхаусе, весьма основательно заботились о безопасности. Следуя за Митико, Тикако размышляла о восьми случаях возгорания, которые, согласно отчету, произошли именно внутри квартиры Курата. Если бы поджигателем был кто-нибудь совершенно не связанный с семейством Курата, ему понадобилось бы незамеченным пройти мимо стойки администратора, открыть двери с автоблокировкой замка и ввести секретный код на панели частного лифта.

Как ни крути, а на практике осуществить это было бы просто невозможно. Предположим, невероятное стечение обстоятельств помогло бы пройти все три препятствия — один раз, не больше. Но не восемь же?

Значит, это мог быть либо член семьи Курата, либо кто-то из близких, имеющих свободный доступ в дом. Да, по всем прикидкам круг подозреваемых намечался довольно широкий.

Как ограничить этот круг? Где произошли остальные десять возгораний? Четыре в классе, одно на школьной площадке, три на улице, одно в библиотеке и еще одно в приемном покое больницы. Разброс большой. Можно было бы допустить, что все они никак не связаны между собой, если бы не присутствие Каори Курата во всех десяти случаях…

Выходит, в центре круга подозреваемых оказывается Каори. Значит, она либо устроила все возгорания сама, либо служила их мишенью. Даже оставив в стороне вопрос о том, стремился ли поджигатель ранить девочку или направить на нее подозрение, можно утверждать наверняка, что он входил в этот тесный круг, совершенно незнакомый Тикако. Да и в других отношениях это дело существенно отличается от привычных ей.

Поджог всегда обусловлен местом. Он тем и отличается от других тяжких преступлений, что его нельзя совершить без определенных условий. Прежде всего личность преступника должна быть связана с местом преступления, а уже затем с мотивом — все это должно совместиться, чтобы совершение поджога оказалось возможным.

Суть не в том, что личность, склонная к поджигательству, совершает поджог, когда встречает что-нибудь, что легко загорается. Конечно, какие-то территории, например бесхозная свалка или строительная площадка с огнеопасными веществами, сваленными в беспорядке, сильно искушают психически неустойчивого человека, который может получать облегчение или сексуальное удовольствие при виде пожара. Но это всего лишь территории, а не значимые места. По мысли Тикако, значение имела прежде всего атмосфера места — будь то дом или общественное здание, — которая каким-то образом заставляла совершать поджог.

Даже в случаях с личностями, имеющими нездоровую тягу к поджигательству, на допросах всегда выяснялось, что они выбирают для поджога места по определенному принципу. Тикако вспомнила свое первое дело в отделе расследования поджогов, связанное с пожарами, устроенными женщиной в возрасте сорока с лишним лет. Ее муж начал погуливать на стороне, и от ощущения неустойчивости семьи у женщины развился невроз. А тут еще и сын уехал из дому, поступив в какой-то отдаленный университет. Женщина осталась одна, предоставленная самой себе и своим переживаниям. Однажды в каком-то телесериале она увидела сцену пожара, и это облегчило ее душевную боль. Тогда ей пришло в голову, что она может снимать напряжение, глядя на пожар. И так она совершила шесть поджогов.

Все они устраивались в пределах двух километров от ее дома, и объектами послужили частные дома на одну семью, построенные в течение последних пяти лет. Этот район в основном застраивался во времена строительного бума семидесятых и восьмидесятых годов. Позже там начали строить новые здания с применением современных материалов и методов, по сравнению с которыми старые дома смотрелись обшарпанными и старомодными.

На допросах выяснилось, что даже сама женщина не понимает, почему она выбирает для поджога именно новые дома. Она давала смутные объяснения вроде: «Я почему-то выбрала именно этот дом» или «Мне было все равно, просто хотелось посмотреть на пожар».

Тикако побывала на всех местах преступления и под конец осмотрела дом, где жила преступница. Полученный ее мужем по наследству от родителей, дом оказался обветшавшим деревянным двухэтажным строением со множеством уродливых пристроек. Тикако вернулась в камеру для допросов и сумела разговорить женщину, расспрашивая ее об этом доме:

— Дом очаровательный, но довольно старый, так? Вы с мужем обсуждали возможность перестройки?

Наконец все прояснилось. Много лет женщина копила сбережения именно для этой цели. Она совмещала несколько низкооплачиваемых должностей, а каждую иену своего скудного ежемесячного заработка относила в банк, чтобы накопить на строительство нового дома на своем участке.

— Но эти деньги… муж все растратил без моего ведома. На счете было около пяти миллионов иен, но к тому моменту, когда я заметила, что муж пользуется этими деньгами, от них почти ничего не осталось.

— На что же они ушли?

— Прелюбодеяние недешево обходится, разве нет? Насколько я знаю, любовные приключения — дорогое удовольствие.

При опросе мужа мнение Тикако подтвердилось. Он тогда уже начал бракоразводный процесс и отказывался сотрудничать со следствием. Вины своей в случившемся он не признавал и требовал объяснить, почему он не имеет права тратить собственные деньги.

Тикако еще раз прошлась по местам поджога. Все возгорания оказались незначительными: слегка опаленная стена или костер из старых газет на заднем дворе; все дома уже были отремонтированы и выглядели как новенькие. Глядя на эти дома с их цветочными клумбами и эркерами, Тикако поняла, что должна была чувствовать при виде их убитая горем поджигательница, теперь не поднимающая глаз в камере для допросов.

Это несправедливо. Муж развлекается с очередной любовницей. Сын устраивает собственную жизнь. Она осталась ни с чем. Все, что у нее когда-то было, она отдала семье и ребенку. И теперь повсюду она видела новые красивые дома, олицетворяющие счастливые, дружные семьи, — все, что она так хотела обрести и не обрела. И она поджигала их. Это был очистительный огонь, уничтожающий несправедливость.

Даже как орудие преступления огонь остается по-своему священным. Сжигая труп, чтобы скрыть следы преступления, убийца словно подсознательно надеется, что огонь совершит обряд очищения, как будто ничего и не произошло. Ошибка исправлена. Несправедливость устранена. Все обратилось в пепел под воздействием очистительного пламени, наступило умиротворение.

Эти размышления вернули Тикако к череде «необъяснимых» возгораний. Использование огня в Аракава-парке и в трех последних происшествиях как раз и наводило ее на мысль об отмщении, возмездии, каре. Наказание всегда окрашено в цвета пламени.

— Детектив Исидзу, мы на месте.

Тикако очнулась при звуке голоса Митико. Лифт остановился, двери открылись. Митико первой вышла в коридор, отделанный плиткой светло-кирпичного цвета, и остановилась у внушительного вида дубовой двери. Она нажала кнопку переговорного устройства и услышала приветствие:

— Доброе утро! Пожалуйста, входите, дверь открыта.

Тикако бесшумно перевела дыхание.

Митико толкнула дверь и не успела произнести «здравствуйте», как из глубины помещения за дверью к ней устремилось что-то солнечно-желтое. От неожиданности она отступила на два-три шага, но тут же со смехом опомнилась, а золотистый вихрь замер.

— Каори-тян!

— Удивились, да?

К Митико бросилась на шею девочка в ярко-желтом свитере и джинсовой юбочке, ростом едва достававшая ей до груди.

— Вы опоздали!

— Ой-ой, извини! Но ведь всего-то минут на пятнадцать, а?

— А вот и нет, больше! — Девочка сверилась с часами на запястье. — На целых восемнадцать минут!

Митико изобразила на лице отчаяние.

— О-о! Я очень сожалею. Пожалуйста, прости нас!

И тут девочка заметила Тикако. Та еще не вошла и, стоя в дверях, наблюдала, как Каори обнимает Митико и по-щенячьи ластится к ней. Все еще обнимая Митико за талию, девочка обратилась к Тикако:

— А вы кто? — И уж совсем резко добавила: — Вы зачем пришли?

Все это время Тикако улыбалась, но в голосе Каори звучали такие интонации, что улыбка на лице детектива застыла.

— Госпожа Кинута, кто это? — настойчиво спрашивала девочка.

Митико торопливо выпрямилась, отводя руки девочки от своей талии и оборачиваясь к Тикако.

— О, какая я неловкая, простите! Детектив Исидзу, это Каори Курата, — сказала Митико, обнимая девочку за плечи.

— Привет, меня зовут Тикако Исидзу, очень рада познакомиться. — Тикако изо всех сил улыбалась.

Выражение лица Каори, однако, не изменилось. Она прижалась к Митико и, неприязненно глядя на Тикако, спросила:

— Что она тут делает?

Похоже, Митико Кинута такая реакция девочки не удивила. Похлопав ее по плечу, она сказала:

— Ну кто же так встречает гостей! Давай я тебе расскажу. Детектив Исидзу — это мой идеал в полиции. Мы сейчас работаем по одному делу, и я решила вас познакомить, поэтому мы и пришли сегодня вместе, чтобы…

Каори усиленно заморгала, а потом разразилась пронзительным криком, эхо которого разлетелось по всей просторной прихожей:

— Нет! Уходите! Не хочу! Уходите отсюда! Уходите!

Возгласы впивались в Тикако как иголки. Редко случалось ей встречать такое активное и откровенное неприятие.

Вложив всю себя в крик, Каори резко развернулась и кинулась в коридор, ведущий из прихожей в глубину квартиры. Она со всей силы толкнула двойные двери, украшенные искусной резьбой, и скрылась за ними.

— Каори-тян! — Потрясенная Митико не могла прийти в себя. — Я ужасно сожалею, детектив Исидзу.

Тикако постаралась успокоить ее:

— Да ладно, не беспокойтесь. Наверное, у нее остались не самые лучшие воспоминания от общения с полицейскими, которые допрашивали ее по поводу этих возгораний.

— Да… И потом, она вообще плохо воспринимает чужих.

На переносице Митико выступили капли пота. Она казалась выдержанной и смышленой, но, как заметила Тикако, ей явно недоставало опыта. Работа в полиции, естественно, связана с тем, что часто приходится иметь дело с весьма неприятными людьми. Если отдаться во власть самолюбия и оскорбленной гордости, то от этого может пострадать дело.

Но даже с учетом этого все происшедшее выглядело странно. Каори Курата впервые видела Тикако, и они даже не говорили друг с другом. Что же вызвало такую внезапную ярость?

Из-за двойных дверей, за которыми скрылась девочка, быстрым шагом вышла женщина в фартуке. Будь это обычный дом, эту элегантно одетую женщину лет сорока можно было бы счесть матерью, но…

— Доброе утро, госпожа Кинута, спасибо за то, что пришли. — Женщина слегка поклонилась им обеим. Ее манера поведения не совсем отвечала представлению о хозяйке дома. — Прошу прощения, но что здесь произошло с барышней Каори?

Значит, это домработница.

— Боюсь, что мы ее расстроили, — с досадой сказала Митико.

— А это?..

Тикако назвала себя, но к этому времени Митико уже справилась с волнением и вступила в разговор:

— Должна сказать вам, что детектив Исидзу работает в отделе расследования поджогов в Управлении городской полиции. Детектив Исидзу, это Фусако Эгути. Она ведет хозяйство в доме Курата.

После обмена любезными приветствиями Тикако спросила:

— Часто Каори так выходит из себя?

Фусако решительно покачала головой:

— Вообще никогда! Мы, скорее, считаем, что барышня Каори чересчур тихая.

Ударение на «барышня» и «чересчур тихая». Вид у нее самый почтительный, но, судя по легкому наклону головы, поджатым губам и выражению глаз, она явно считает их виноватыми. «Вы рассердили барышню Каори».

— Хорошо, пусть пока побудет одна, мы зайдем к ней попозже, — любезно предложила Митико. — Может, мы посидим в гостиной?

Фусако мельком глянула на Тикако и только потом ответила:

— Да, разумеется. Простите, что заставила вас стоять здесь. Пожалуйста, пройдите сюда.

— А Каори? — невозмутимо осведомилась Тикако.

— Барышня Каори убежала к себе в комнату и заперлась там.

— Комната Каори наверху — в мезонине, — пояснила Митико. То ли она хотела успокоить Тикако: девочка не скоро появится. То ли, наоборот, предупреждала: пожалуйста, не нажимайте на нее так сразу.

— Ну что же, пойдемте присядем, — откликнулась Тикако, решительным жестом заставляя Фусако двинуться с места. «Я пришла сюда, чтобы расследовать дело о восемнадцати подозрительных возгораниях и выяснить их причину. Я не гувернантка и не школьная учительница, посещающая ученика. Меня не касается вся эта суматоха вокруг капризного ребенка».

Конечно, Каори невзлюбила полицейских, принимавших участие в следствии и доставивших ей столько неприятностей. Хорошего в этом мало. Но в интересах Тикако необходимо было преодолеть такое неприятие, ведь им вместе с Каори Курата, которая, очевидно, непосредственно связана с причиной восемнадцати возгораний, предстоит действовать в тесном контакте. Рассусоливать тут было неуместно.

Тикако и Митико вошли в помещение, похожее на холл какой-нибудь средиземноморской курортной гостиницы. Справа лестница вела, по-видимому, в комнату Каори. Плавно изгибаясь вокруг балясины, она уходила наверх. Прямо перед ними располагалась гостиная. Комната оказалась огромной, наверное раза в три больше гостиной Тикако, с высоченным потолком. На противоположной от двери стороне венецианское окно открывало вид на лужайку, на которой мог бы разместиться небольшой дом. В роскошном пентхаусе так и должно быть, но все-таки…

Гостиная содержалась в идеальном порядке, и стеклянный столик у ближней к ним стены был отполирован так, что окна в доме Тикако покраснели бы от стыда: лица Тикако и Митико отражались в нем, как в зеркале. На столике стояла ваза с цветами, искусно оттенявшими яркие краски гостиной. Пригласив посетительниц присесть, Фусако удалилась в сторону, как предположила Тикако, кухни; в ее отсутствие Тикако принялась разглядывать цветы. Цветы были искусственные, но выглядели очень изящно и всем своим видом свидетельствовали о том, что стоят они недешево.

Митико присела на кушетку, расположенную посреди комнаты, спиной к окну. Ее действия показывали, что это как будто привычное для нее место, но внезапный приступ ярости у Каори явно выбил ее из колеи, и чувствовала она себя не вполне в своей тарелке, а потому молчала, сосредоточенно разглядывая ногти и, видимо, размышляя о том, как отмежеваться от Тикако.

В свою очередь, на Тикако сильно подействовало такое роскошное помещение, и она ощущала некоторую подавленность. Наконец она тоже выбрала для себя место и села в кресло, откуда могла видеть одновременно и лестницу в комнату Каори, и резные двери, ведущие в прихожую.

Фусако Эгути внесла в гостиную большой серебряный поднос с легкими закусками и освежающими напитками. Точь-в-точь как в гостинице. Тикако попробовала вообразить повседневную жизнь семьи в этом доме, но отказалась от этой попытки, так как на ум приходило только что-то вроде каникул или праздников.

Фусако расставила на столе чайник и изысканные чашки.

— Вычистить помещение, должно быть,было непросто, — начала разговор Тикако.

— Простите? — Фусако отвлеклась от чайных принадлежностей. Она явно не поняла, что имеет в виду Тикако.

— Видите ли, согласно протоколу, в этой квартире за последние два года произошло восемь локальных возгораний, — продолжала Тикако. — Немного погодя я хотела бы осмотреть места, где это происходило, и узнать, что именно сгорело, но, осматривая гостиную, я не заметила ни следа каких-либо повреждений, причиненных огнем. Вот я и думаю, какие усилия пришлось приложить, чтобы отремонтировать все это и обставить комнату заново!

Фусако внешне оставалась невозмутимой, но по тому, с каким стуком она поставила чашку с чаем перед Тикако, можно было судить о ее неприязни. Разумеется, рассердить Каори считалось непростительным грехом.

Маленькая принцесса. Еще один характерный штрих этого дома.

— Пожары были настолько незначительные, что и говорить о них не стоит, — ответила Фусако, изо всех сил стараясь держаться вежливо. — Уборка не доставила особых хлопот.

— Детектив Исидзу, — вмешалась Митико, — насколько я помню, в своем докладе я подробно описала каждое возгорание с указанием точного места.

— Да, конечно. — Тикако широко улыбнулась, продолжая не без труда изображать энергичную, словоохотливую матрону. — Но коль скоро мне так повезло, что я оказалась здесь и встретила госпожу Эгути, в чьем ведении находится все хозяйство, мне хотелось бы услышать описание событий непосредственно от нее.

— Последнее возгорание произошло не здесь. Это случилось в классе, — продолжала упорствовать Митико.

— Вот именно, не правда ли? В тот раз, пятнадцать дней назад, Каори получила ожог, — спокойно осадила ее Тикако. — Судя по периодичности, можно ожидать, что девятнадцатое возгорание, вероятно, случится через семь-десять дней. Мы ведь и пришли сюда, поскольку нас беспокоит такая вероятность. — Она намекала Митико, что пора приступать к работе.

— Да, конечно… Вы правы, — промямлила Митико.

Терпение Тикако иссякало. Невероятно! А она-то решила, что девушка достаточно сообразительна, — впрочем, никогда не следует судить поспешно, пока не узнаешь человека поближе. Митико вроде выглядела достаточно сдержанной, чтобы не раскисать от приступа детской истерики.

— Ну что, узнаем, как там барышня Каори? — Фусако обращалась к Митико. — Насколько я помню, вы собирались пойти с ней на фортепьянный концерт, а потом вместе пообедать?

— Да, правильно. — Митико посмотрела на часы. — Но мы пришли пораньше, так что время еще есть.

— Время есть, но барышня Каори говорила мне, что хочет посоветоваться с вами, что ей надеть, — напомнила Фусако.

— Да, я помню, поэтому я собиралась просто познакомить ее с детективом Исидзу.

Тикако сделала вид, что не понимает очевидных намеков, и вмешалась со своим вопросом:

— Сегодня будний день. Разве Каори не следует быть в школе?

— Сегодня… Она не идет в школу, — поспешно ответила Митико, словно выполняя за Фусако ее обязанность.

— Но она вроде бы не больна?

— В отчете я писала, что в школе распространяются неприятные слухи и девочке пришлось несладко. Вот уже несколько дней Каори говорит, что не в силах пойти в школу.

— Барышня Каори учится не в местной школе, — пояснила Фусако, явно довольная возможностью проявить осведомленность. — Она учится в школе для одаренных детей. Основной принцип обучения там состоит в сочетании образования с живой атмосферой и представлением о развитии личности…

— О, вот как? — Тикако улыбнулась. Фусако явно намеревалась продолжить эксклюзивную тему, но Тикако поспешила ловким маневром увести ее в другую сторону: — Понятно, значит, концерт классической музыки вполне может служить альтернативой занятиям в классе. — Тикако взяла чашку. — О, какой аромат! — Отпив пару глотков, она удостоверилась, что, несмотря на изысканный запах, чай едва теплый. — Так вот, госпожа Эгути…

Видя невозможность возобновить беседу, Митико и Фусако переглянулись с удрученным видом.

— Да?

— Нам, пожалуй, есть о чем поговорить, не правда ли? Пусть детектив Кинута займется Каори. Так ведь планировалось?

Фусако, явно нервничая, бросила отчаянный взгляд на Митико.

— Много времени это не займет — я думаю, около часа. Как насчет… Да, мы сделаем так. Поскольку Каори расстроилась из-за меня, давайте выйдем, а потом, когда детектив Кинута с Каори уйдут, мы вернемся сюда.

— Как, один на один? Детектив Исидзу, в вашей власти… Это…

— Нет, это неофициально. Но продолжается серия подозрительных возгораний, и от них уже начали страдать люди. Содержание рапорта детектива Кинута слишком серьезно, чтобы пустить дело на самотек. Учитывая, что до сих пор расследование не дало результатов, я очень надеюсь на сотрудничество с вашей стороны. Разумеется, я намереваюсь также задать несколько вопросов родителям и учителю Каори.

Теперь Митико Кинута раскаивалась — о, как глубоко она раскаивалась! — в том, что неофициально решила обратиться за помощью к «дяде» Ито, который так много значил для нее в детстве. Капли пота проступили у нее на лбу.

— О, понятно, хорошо, я…

Нерешительное бормотание Фусако прервал тихий, но отчетливый звук: ффу-у-ухх! Прямо в комнате, рядом с ней.

Тикако удивленно обернулась на звук и заморгала: это была подсознательная реакция — защита от непостижимого явления. Фусако уронила серебряный поднос. Из рук Митико выпала и разбилась чашка. Тикако вскочила на ноги и отбежала от кресла.

Искусственные цветы в вазе на стеклянном столике были охвачены огнем. Великолепный букет на глазах разворачивался гигантскими огненными лепестками, искры долетали до Тикако, как жалящая пыльца, а пламя достигало потолка.

Глава 14

Тикако отреагировала быстрее всех. Фусако застыла на месте над упавшим на пол серебряным подносом, и Тикако пришлось схватить ее за руку, чтобы привести в чувство:

— Где огнетушитель?

— Огнетушитель? — Домработница в недоумении уставилась на нее.

— Да, огнетушитель. Где он находится? — Тикако настойчиво встряхнула ее.

Фусако вроде пришла в себя и кинулась к резным дверям, Тикако за ней. Домработница выбежала в просторный коридор, повернула налево, и через другую дверь они попали еще в один коридор. Там женщина остановилась перед стеллажом, заставленным различными предметами, вытащила оттуда маленький огнетушитель и принялась суматошно возиться с ним.

Тикако, ни слова не говоря, выхватила огнетушитель у нее из рук и побежала назад в гостиную, на ходу выдергивая предохранительный штифт. Цветы в вазе все еще горели, хотя красные языки пламени уже не достигали потолка. Потолок был покрыт копотью, но не воспламенился. Видимо, краска выбрана огнестойкая.

Детектив хладнокровно направила сопло огнетушителя на вазу, и вылетевшая со свистом пена начала обволакивать горящие цветы. Менее чем за минуту помещение наполнилось химическим запахом, перебившим запах дыма и горящих цветов.

Тикако продолжала недрогнувшей рукой обрызгивать цветы, пока в огнетушителе не кончилась пена. В вазе торчали только проволочные остовы искусственных цветов. Сами цветы превратились в золу и копоть, осевшую вместе с пеной.

Детектив рассматривала наполовину оплавленные стебли, состоявшие из скрученных нитей проволоки толщиной примерно миллиметров пять и способные выдерживать тяжесть пышных искусственных цветков. Чтобы расплавить крученые проволочные стебли за такое короткое время, требуется очень высокая температура.

В процессе обучения в отделе расследования поджогов им доводилось поджигать самые различные предметы, изучая запахи, издаваемые разными веществами при сгорании. Разумеется, они не трогали токсичные вещества, обходясь бумагой, деревом, хлопком, пенькой и некоторыми стройматериалами, которые разительно отличались друг от друга по запаху.

Запах, исходивший от вазы с цветами, был исключительно запахом жженой бумаги. Тикако не уловила никаких следов катализатора, что казалось странным, потому что горящая бумага не дает такой высокой температуры нагрева, которой явно достигло это возгорание. Она корила себя за то, что не удосужилась в свое время как следует рассмотреть эти цветы.

Детектив вспомнила, что столкнулась с аналогичной проблемой несколько дней назад в куда более серьезных обстоятельствах на фабрике в Таяме, когда обнаружила оплавленную стальную полку рядом с одним из обугленных трупов. Если подытожить, то во всех этих случаях наблюдается необъяснимо высокая температура горения. Может, это и совпадение, но очень странное.

Пена из огнетушителя осела вокруг вазы и превратилась в грязную жидкость. Пустой огнетушитель весил настолько мало, что Тикако, размахивая им, обратилась к остальным в гостиной:

— С вами все в порядке?

Женщины теснились друг к другу позади кресла, в котором до того сидела Тикако. К Митико прижалась Каори, незаметно появившаяся в гостиной.

Все три уставились на Тикако с таким выражением на лице, словно обвиняли ее в том, что это она устроила такой разгром в гостиной.

Но детектива интересовала главным образом Каори, и она всматривалась в глаза девочки. Взгляд этих черных глаз, казалось, пронизывал Тикако насквозь.

— Как ты? — спросила ее Тикако. — Не слишком испугалась? Пожар потушен, так что и опасаться больше нечего.

Все еще обнимая Митико, девочка резко дернула головой.

— Голова болит, — почти прошептала она. Судя по голосу, она едва удерживалась от слез.

— Детектив Исидзу, — сказала Митико, обнимая Каори за хрупкие плечики, — я должна сообщить об этом происшествии в наше отделение.

— Да, безусловно, это ведь девятнадцатое возгорание, не так ли?

— Точно, — подтвердила Митико. Нервно облизнув губы, она пыталась подыскать нужные слова: — Я не говорила коллегам, что обратилась за советом к дяде Ито. И если вы окажетесь здесь, детектив Исидзу… — Она запнулась и вновь облизнула губы.

Тикако поняла ее и не стала противоречить. Разряжая атмосферу, насколько это было возможно в данных обстоятельствах, она улыбнулась и согласилась:

— Правильная мысль. Я, пожалуй, ухожу. Но госпожа Эгути… — (Домработница чуть не подскочила от неожиданности.) — Я все же хочу с вами поговорить, но в другой раз. Я позвоню вам и надеюсь на ваше сотрудничество.

Прежде чем ответить ей, Фусако взглянула на Митико, но та, возможно не без умысла, смотрела лишь на Каори, гладя девочку по голове. Домработница уклончиво пробормотала что-то, вроде бы выражая согласие, которое впоследствии вполне могло оказаться отказом. Тикако не стала прислушиваться. Она быстро собралась и направилась к лифту.

Выйдя из дома и пройдя по дорожке через сквер, она обратила внимание на парковавшийся простецкий с виду седан. Должно быть, это машина из полицейского участка. За рулем сидел молодой человек, примерно одних лет с Митико, и больше никого в машине не было. Не замедляя шага, Тикако прошла мимо. Наверняка этот полицейский, как и детектив Кинута, тоже пользуется расположением Каори. Учитывая обстоятельства, Митико не могла вызвать никого из коллег, способных еще больше расстроить девочку. А учитывая скорость, с какой он примчался по первому зову коллеги, они должны быть в дружеских отношениях. Может, даже в еще более близких. «Пари держу, что так оно и есть», — подумала Тикако и хихикнула про себя.

Ближайшая станция метро была «Цукидзи», линия Хибия. Сюда Исидзу приехала на такси, а потому не учла, что пешком расстояние оказалось весьма приличным.

При размещении этого дома строители наверняка учитывали, что его будущие жильцы не относятся к категории пассажиров метро.

Прогулка успокоила Тикако, и, заметив небольшое кафе возле храма Цукидзи Хонгандзи, она свернула туда. Ей надо было собраться с мыслями перед возвращением в Управление полиции с рапортом капитану Ито о событиях этого дня.

Она села за столик у окна и уже заказывала кофе, когда зазвонил мобильник. Тикако предпочитала держать телефон не в сумке, а в кармане куртки. Официантка с любопытством смотрела на посетительницу, пока та вынимала мобильник.

— Детектив Исидзу? — Это был Макихара.

Тикако сочла это знаком судьбы или перстом Провидения, ведь она только что вспоминала о нем.

— Вы, случайно, не телепат? — вполне серьезно спросила она. — Я как раз собиралась вам звонить.

— Что-то случилось? Или, наоборот, ничего не случилось и у вас есть свободное время?

Он подшучивает или подкалывает? Внезапно ее озарило.

— Откуда вы звоните? Из Управления?

Она попала в яблочко.

— Как вы догадались? — осведомился Макихара.

— Вы пришли ко мне, и кто-то в отделе сказал, что я больше не занимаюсь делом об убийствах в Таяме, так? Вроде как я потеряла интерес к этому делу, оставила его и занялась чем-то другим. И вам это не понравилось.

— Меня так легко раскусить? — спросил он после паузы.

— Нет, просто случай очевидный.

Официантка уже несла кофе для Тикако, и пришлось говорить потише.

— Послушайте, я готова объяснить, почему переключилась на другое дело. Кроме того, могу рассказать очень любопытную историю…

Некоторое время спустя Макихара внимательно слушал, пока Тикако передавала подробности о развитии событий по частному запросу о помощи в деле Каори Курата. За все время он не прерывал ее и не издал ни единого звука, так что, будь на столе включенный магнитофон, прослушивание записи впоследствии свелось бы к выводу, что Тикако разговаривала сама с собой. Молчал он и после того, как ее рассказ окончился. Она отпила глоток уже порядком остывшего кофе и решила все же добиться ответа:

— Ну и что вы на это скажете?

Макихара допил чай — черный, без молока и сахара, затем закурил. Наконец он заговорил, и глаза его затуманились, но не только от дыма.

— Вы ждете, чтобы я высказался о чем? О причине возгораний в доме Курата? Или о том, кто поджигатель?

Тикако расхохоталась. Макихара когда-то напомнил ей тихого, непритязательного колли, но, оказывается, и у него есть колючки.

— О том и о другом, — вежливо заметила она. — У меня не такой уж солидный стаж в расследовании поджогов, опыта маловато. Если честно, я даже слегка струхнула, когда весь этот пожар начался рядом со мной, буквально на моих глазах. Понять не могу, как все это могло произойти.

— Но вы ведь догадались, кто это совершил? Больше-то некому. — Макихара затушил окурок.

— Вы имеете в виду Каори? — Тикако предпочла говорить без околичностей.

— Несомненно.

— Ну да, она главная подозреваемая, наиболее вероятный поджигатель, но, даже увидев собственными глазами это возгорание, я все же не вполне уверена.

Ее собеседник закурил новую сигарету, и Тикако продолжила рассуждать:

— Если это Каори, тогда она, должно быть, умеет поджигать с помощью какого-нибудь хитроумного ПДУ и управляется с ним весьма искусно. Ни следа какого-либо средства или прибора, более того, жар возник такой, что расплавилась проволока. Разве на такое способна тринадцатилетняя девочка? Это просто невозможно.

— Если взглянуть на вещи шире, ничего невозможного здесь нет, — сказал Макихара. — Но когда я заговариваю об этом, в полиции считают, что я спятил.

Внимательно глядя в лицо молодого человека, Тикако пришла к выводу, что для него очень важно, чтобы она спросила, почему в полиции считают его едва ли не сумасшедшим, и подтвердила, что она сама так не думает. Тикако улыбнулась ему:

— Эй, нечего срывать на мне зло. Пустая трата времени. У меня, спасибо мужу и сыну, выработан иммунитет.

Она подняла руку, подзывая официантку, чтобы заказать еще чашку кофе.

Макихара стиснул зубы, и с кончика его сигареты упал длинный столбик пепла; Тикако подумала, что это отпала одна из его колючек.

— Так что, пожалуйста, выскажите свою точку зрения, — докончила Тикако. — Не думаю, чтобы меня что-то могло потрясти, и, кроме того, я же знаю, что вам хочется выговориться.

Макихара вздохнул:

— Когда шло расследование убийств в Аракава-парке, я высказал то, что думаю. Они просто посмеялись и заявили, что я спятил и чтобы я лучше заткнулся, не то меня выкинут из следственной группы. Вот я и веду себя осторожно с тех самых пор.

— Ну, тогда мы ничего не добьемся, — сдержанно сказала Тикако. — К тому же я не имею полномочий выкидывать вас откуда бы то ни было. Если вы все же решитесь и поделитесь своими соображениями, то все, что вам грозит, — это частное мнение пожилой сотрудницы полиции, детектива Исидзу, которая может решить, что вы и в самом деле не совсем в своем уме. Так что терять вам нечего — давайте уже, рассказывайте.

Макихара в изумлении уставился на собеседницу, а потом, против воли, разразился смехом. Тикако посмеялась вместе с ним, но сразу же вернулась к делу:

— Ну, так что за версию вы предложили следственной группе?

На сей раз пауза объяснялась не колебанием, а выбором способа выражения.

— Пирокинез.

— Пиро… что?

— Способность управлять огнем силой воли.

Тикако удивилась. Впрочем, она припомнила, что он уже употреблял это слово, когда они впервые встретились.

— Способность поджигать все что угодно, органические и неорганические вещества, сосредоточив на них внимание, — продолжал Макихара. — И не просто поджигать, а мгновенно воспламенять до высоких температур, способных расплавить сталь.

В памяти Тикако тут же всплыл образ оплавленной стальной полки на фабрике.

— Я утверждаю, что человек, стоящий за убийствами в Аракава-парке и всеми недавними эпизодами, обладает такой способностью. Более того, не просто обладает, но и в совершенстве контролирует свою силу и может безошибочно рассчитывать расстояние до цели. — Детектив пожал плечами и добавил: — А эта Каори Курата, на которую вы случайно наткнулись, она тоже из таких, но еще неопытная, не научилась управлять своим даром. Ну, что вы на это скажете? Вы уверяли, что вас ничто не может потрясти, но, похоже, все-таки потрясло.

Тикако опустила глаза. Да, она потрясена. Услышать такое, да еще из уст полицейского следователя!

Макихара молчал, и на лице его было написано: «Я же вас предупреждал». Краем глаза Тикако наблюдала, как он вытащил очередную сигарету, а потом, видимо в раздражении, смял пустую пачку. Она обратила внимание на то, какие у него тонкие, длинные пальцы, как у женщины. Верный признак чувствительной натуры. В ней зрело убеждение, что у него проблемы не столько с убеждениями, сколько с характером.

В общем-то, в нем много детского. Если он вот так прямиком выложил свои идеи перед коллегами и начальством, немудрено, что они не восприняли его всерьез. С другой стороны, женщины, скорее всего, находили его привлекательным. Тикако улыбнулась собственным мыслям:

— Детектив Макихара, у вас есть основания верить в существование невероятной сверхъестественной способности вроде этой?

— То есть на каком основании я верю в такую нелепицу? — вскинул он брови.

— Нет, я сказала не так. Повторяю: невероятная сверхъестественная способность. Слово «нелепица» я не употребляла. Если такая способность действительно существует, как вы говорите, это отнюдь не нелепица — это кошмар.

Макихара слушал, не сводя с нее глаз. В его взгляде сквозила настороженность, словно он подозревал, что Тикако только с виду держится уважительно, а про себя смеется над ним.

— Скажите, — продолжала она, — когда вы излагали вашим коллегам свою версию событий в Аракава-парке, они ведь тоже спрашивали, на каком основании вы в это верите?

— Ну нет, — фыркнул Макихара, — так далеко они не заходили. Они зациклились на «заткнись и читай поменьше научной фантастики».

Такую реакцию Тикако понять могла, но вопросы она задавала ему сейчас не для виду. Она чувствовала, что этому человеку надо выговориться. Этим и объяснялось его напряжение и неприязненные выпады. Сегодня он проделал долгий путь в Управление ГПТ, чтобы повидаться с ней, а там узнал, что она переключилась на другое дело, и, конечно, разозлился. С другой стороны, он, видимо, возлагает на сотрудничество с ней большие надежды. Сколько бы над ним ни насмехались, он, стиснув зубы, вцепился в эти непостижимые, чудовищные преступления и ни за что не откажется от своей абсурдной версии.

— Послушайте, я вовсе не считаю, что это глупо, и не собираюсь насмехаться над вами. Но поверить в версию пирокинеза действительно трудно. Поэтому я и задаю вам простой и прямой вопрос: на каком основании вы в это верите? — настаивала на своем Тикако. — Вы ведь не доверяете всему, что вам рассказывают, просто потому, что вам так сказали: это уж было бы совсем по-детски. Я только что рассказала вам, что видела своими глазами, как вспыхнуло пламя без всяких видимых причин, но это мне ни о чем не говорит: не объясняет ни огонь, ни связь с ним Каори. Да, я видела странное возгорание, но одно оно не заставит меня поверить в пирокинез. У нас только наши пять чувств, и они, особенно зрение, нередко обманывают нас. Нужно что-то еще, помимо увиденного. Это что-то, вероятно, и заставляет вас прочно верить в данную версию.

Взгляд Макихары на миг стал блуждающим, словно ушел куда-то в пространство.

Когда Тикако начинала свою карьеру полицейского следователя, у нее был наставник, который славился как мастер допроса. В каждом полицейском участке всегда найдутся один-два таких человека, которые оправдывают прозвище «душевед», будучи виртуозами допроса. Большинство из них составляют старые опытные полицейские, которые всякое повидали на своем веку; не был исключением и наставник Тикако. Ему, как и вообще таким людям, было присуще сострадание к неудачникам, и к ней, как единственной женщине в команде, он отнесся по-доброму. Он многому научил ее, но одно наставление особенно запало ей в душу: «Во время допроса, Исидзу, рано или поздно случается момент, когда взгляд подозреваемого словно «поплывет». Этот взгляд отличается от бегающих глаз, когда человека уличают в противоречии или ловят на лжи. Нет, тут глаза просто на долю секунды словно теряют фокус.

Это означает, что человек внезапно вспомнил нечто спрятанное в глубинах памяти, о чем ему вспоминать совсем не хочется. Причем вспомнил очень отчетливо. И вот в этот миг его внимание отвлекается и взгляд, что называется, плывет. Тебе надо обязательно научиться распознавать этот миг.

Некоторые так вспоминают детали преступления. Но это может означать и воспоминание о жестоком обращении отчима или о какой-нибудь жуткой катастрофе. Такой взгляд не обязательно подтверждает, что человек совершил преступление, но он может оказаться ключом к пониманию личности подозреваемого. Когда это случается, хорошенько запоминай, о чем шла речь или что произошло в этот момент. Иногда это помогает раскрыть дело».

Тикако прочно запомнила это наставление. Репутацию «душеведа» она не заработала, но этот совет неоднократно помогал ей в работе и в жизни.

Так произошло и на этот раз. Тикако не пропустила то мгновение, когда взгляд Макихары внезапно словно ушел в себя, и наблюдала, как он поспешно отвернулся от того, что он там увидел, и снова сосредоточился на ней.

«Что он вспомнил в этот миг? О чем мы только что говорили? Пирокинез. А что, если?..»

— Макихара, — настойчиво спросила Тикако, — вы что, сами обладаете этой способностью?

Ее собеседник выглядел так, будто она вылила на него ушат холодной воды. Сигарета в его руке искрошилась. Тикако наклонилась вперед и спросила уже вполне серьезно:

— Ведь дело в этом? Именно поэтому вы так уверенно говорите о реальности пирокинеза?

Макихара уставился на нее — и вдруг разразился хохотом.

— Ну ладно-ладно. — Тикако тоже рассмеялась и перевела дух. — Значит, дело не в этом?

Официантка не сводила с них глаз, даже шею выворачивала, чтобы рассмотреть получше. Она схватила кувшин с водой и направилась к ним.

— Значит, дело не в этом, да? — повторила Исидзу для полной уверенности, и на сей раз молодой человек покачал головой:

— Нет, я такой способностью не обладаю.

— Ну, тогда, должно быть, кто-то из ваших близких?

Макихара дернулся как от удара. «Вот оно, можно сказать, почти в яблочко!» — отметила Тикако.

Официантка переводила взгляд с одного на другую. Она подлила еще воды в их стаканы и не торопилась уходить.

— Сын у меня любитель научной фантастики, — пояснила Тикако. — Любит книги и фильмы, даже собрал неплохую коллекцию видео. Так что я не впервые слышу о таких вещах, как экстрасенсы или сверхъестественные способности, может, знаю немного больше обычной пожилой дамы.

— Сколько лет вашему сыну? — спросил Макихара.

Может, она и ошибается, но он явно обрадовался возможности сменить тему беседы, вон даже плечи расправил.

— Двадцать. Он учится в университете в Хиросиме, так что мы с ним видимся только под Новый год. С мальчиками всегда так. — Тикако посмеялась и отпила глоток воды. — Макихара, вы ведь о чем-то вспомнили, правда?

Молчание.

— О чем-то, что связано со всем этим? По крайней мере, так мне показалось с минуту назад. Что-то случилось лично с вами? И это имеет отношение к пирокинезу?

— Лично… — пробормотал Макихара то ли ей в ответ, то ли самому себе.

— Да? Я права? И вы вспомнили об этом только что?

— Вы что, умеете мысли читать? — Молодой детектив слегка улыбнулся.

— Вовсе нет. Просто один прием, которому меня когда-то научили.

— Уходим отсюда. — Макихара внезапно схватил чек и поднялся.

— Но мы ведь не закончили разговор?

— Лучше, если мы продолжим не здесь. Вы ведь следователь, может, вам полезнее взглянуть на место, где все произошло?

Макихара вел машину на север Токио, в основном сохраняя молчание. На все попытки Тикако он отвечал одно и то же:

— Подождите, скоро доедем.

Движение на дорогах было плотное, и они добирались до места почти час. Когда он наконец сказал: «Здесь» — и затормозил, они только что свернули с шоссе Медзиро возле эстакады Тойотама и находились примерно в пяти минутах езды от Сакурадаи.

Тихий жилой район. Близ дороги стоял знак «Осторожно: дети». Слева располагался небольшой парк: листья с деревьев полностью опали и сквозь голые ветви виднелись многоцветные свитеры и куртки детей на игровой площадке.

Макихара без усилий перешагнул через невысокий бетонный парапет и направился прямо к качелям. Тикако, для которой парапет оказался непреодолим, дошла до входа и уже оттуда последовала за коллегой. На качелях дети раскачивались так сильно, что цепи скрипели, и Тикако с опаской поглядывала на них. Молодой человек остановился неподалеку от качелей и засунул руки глубоко в карманы пальто.

— Это произошло здесь? — запыхавшись, догнала его Тикако.

— Я здесь вырос, — кивнул Макихара. — Наш дом находится в пяти минутах ходьбы отсюда. Этот парк разбили, когда я еще был совсем малышом, и мы играли здесь. Теперь он выглядит куда роскошнее, но здесь и раньше росли деревья и цвели цветы, а качели висели именно на этом месте. — Он кивком указал на скамейку поблизости. — И скамья та же самая.

Он явно намеревался ответить на вопрос Тикако. Несмотря на холод, она присела на скамейку.

— Ровно двадцать лет назад я уже перешел в школу старшей ступени — мне тогда исполнилось четырнадцать. Все произошло в конце года, тринадцатого декабря. Как раз в разгар экзаменов. — Его рассказ походил не столько на воспоминание о далеком прошлом, сколько на зачитывание милицейского протокола. — Был вечер, примерно половина шестого. Время зимнее, так что солнце уже зашло и совсем стемнело. Все дети разошлись по домам. Один лишь Цутому качался на качелях.

— Цутому?

— Да, мой младший братишка. Учился во втором классе.

— Совсем маленький.

Дети на качелях радостно взвизгивали, взмывая вверх. Макихара некоторое время смотрел на них, потом повернулся к Тикако:

— Он приходился мне единокровным братом. Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Отец растил меня несколько лет один, но к тому времени, когда я пошел в школу, он женился во второй раз. На матери моего братишки. — Детектив зябко поежился, передернул плечами, тряхнул головой и продолжил рассказ: — У нас с мачехой отношения сложились не так, как случается в некоторых семьях, — скорее даже, наоборот. Может, она хотела, чтобы я не ощущал себя одиноким и заброшенным, но она была добра ко мне, даже слишком… Зато собственного сына, моего брата, держала в ежовых рукавицах. Так что ко второму классу Цутому стал, что называется, проблемным ребенком.

В тот день Цутому вернулся из школы, расшалился и что-то там разбил. Мачеха вышла из себя и напустилась на него так, что брат просто сбежал из дому. Она сказала: «Пусть себе болтается, никуда он не денется, все равно придет домой», но я видел, что на самом деле она переживает за него, а потому пошел его искать. Такому малышу идти особенно некуда, и я быстро обнаружил его здесь, в парке, надутого и разобиженного: он раскачивал качели изо всех сил.

Он заметил, что я иду за ним, раскачался еще сильнее, потом спрыгнул и кинулся бежать со всех ног. Я кричал ему вслед что-то вроде: «Уже темно! Пора домой!» — а он орал в ответ на бегу: «Ненавижу тебя! Убирайся!» Быстроногий мальчишка был — успел убежать на порядочное расстояние. Затем вон там, где сейчас песочница…

Тикако, съежившись под напором пронизывающего ветра, посмотрела, куда указывал Макихара. В песочнице никто не играл.

…немного подальше стояла горка. Цутому хотел пробраться под ней, чтобы удрать от меня, но внезапно остановился, вроде как от удивления, и что-то произнес. Я бежал, а потому не расслышал как следует, но помню, что он вроде бы окликнул кого-то по имени.

— Может, кто-то из его друзей? — Тикако задала случайный вопрос, но Макихара сразу помрачнел:

— Не знаю, был ли то друг или нет, до сих пор не знаю. Но там кто-то прятался — мы еще вернемся к нему.

Молодой человек не сводил глаз с песочницы, но Тикако поняла, что перед его мысленным взором стоит та самая горка, которой давно уже нет. Она почувствовала внутри легкий холодок. Смысл его замечания — взглянуть на место, где все произошло, — подействовал на нее, ведь он собирается рассказать о чем-то вроде пирокинеза. Она предчувствовала, что дело должно закончиться плохо. Что может произойти с непослушным мальчиком, который оказался не в ладах с собственной матерью?

— Цутому остановился и что-то произнес, — продолжил рассказ Макихара. — Я отстал от него метров на десять. Раз уж он остановился, я решил, что теперь-то точно его догоню, и побежал быстрее с криком: «Пошли домой! Мама волнуется…»

Дети все еще резвились на качелях. Тикако слышала их веселые голоса и мерзла все сильнее. Макихара, по-прежнему не спуская глаз с песочницы, рассказывал дальше:

— В это мгновение я услышал негромкий звук: ффу-у-ухх, вроде приглушенного взрыва, и Цутому загорелся ярким пламенем.

Тикако видела, что его трясет. Просто от холодного ветра в парке люди так не дрожат. Ну, поежатся, может быть. Но такую дрожь может вызвать только вид пылающего костра посреди ледяного простора.

Здесь, однако, никакого костра не было, — по крайней мере, Тикако его не видела. Единственный костер пылал только в памяти Макихары. Он вновь увидел, как на его глазах горит охваченный огнем братишка, — вот отчего его так трясет.

— Откуда взялся огонь, я понять не мог. Только что ничего такого не было — и в следующий миг он уже превратился в пылающий факел. Именно так это и выглядело. На мгновение он застыл на месте — я даже помню, как он протянул руки. Потом осмотрел себя, будто в недоумении. Ну, как бывает с мальчишками, когда они усердно чинят, например, велосипед и вдруг замечают, что перепачканы машинным маслом.

— Да, случается… — согласилась Тикако.

— Ну вот, вроде того: «Опаньки, как это я ухитрился так вымазаться?» Он просто недоумевал: «Чудеса, да и только! Откуда вдруг огонь?» Именно так он и смотрел на свои руки и тело. Потом… — Голос молодого человека дрогнул, и он помолчал с минуту. — Потом раздался пронзительный крик. Я уже почти подбежал к нему и увидел, как из его рта вырвался вопль. То есть увидел не метафорически, а на самом деле. Цутому открыл рот, и оттуда вырвалось пламя, как в кино из пасти дракона. Он принялся вертеться и обхлопывать себя руками, пытаясь этот огонь сбить или как-то избавиться от него.

Макихара, четырнадцатилетний мальчик, застыл на месте, когда закричал его брат. Он сумел только окликнуть брата по имени: «Цутому!»

— Цутому увидел меня. Он смотрел прямо на меня, но его глаза, казалось, стремились вырваться и убежать прочь от пылающей головы. И не только глаза, но и все остальное — руки, ноги, тело — словно пыталось освободиться и бежать без оглядки в разные стороны. Он побежал, протягивая руки к своему старшему брату.

А я попятился. Цутому бежал ко мне за помощью, а я готов был сам бежать куда угодно. Цутому увидел это и все понял. Он остановился и только выкрикивал мое имя, снова и снова. Пламя пожирало его изнутри — оно плясало у него в глазах и во рту. Пламя вырывалось у него из-под ногтей. Он протянул ко мне руки, и последнее, что он сумел выговорить, было: «Помоги!»

Макихара снова вздрогнул. Тикако поднялась со скамьи и подошла к нему сзади. Она заметила, что его шея над воротом покрылась гусиной кожей.

— Потом он рухнул. Прямо у моих ног. — Молодой человек уставился себе под ноги.

Стоя рядом с Макихарой, Тикако подняла воротник куртки и обхватила себя руками в попытке согреться. Оба они не заметили, как наступила тишина. Дети успели покинуть качели и перебраться куда-то в другое место. Веселые возгласы смолкли, песочница пустовала, и только ледяной ветер щипал уши, завывая, как обиженный ребенок.

— Когда Цутому упал, я принялся все-таки тушить огонь. Я бил по нему голыми руками. Потом я догадался снять рубашку и принялся сбивать ею пламя. Но все было напрасно, я опоздал: Цутому сгорел изнутри.

— Когда рассказываешь, кажется, что прошла целая вечность, но на самом деле все происходит в считаные секунды, — сказала Тикако. — Так что вы наверняка среагировали очень быстро. Вы кинулись к брату и всеми силами старались потушить огонь. Это обычное заблуждение: когда потом вспоминаешь, кажется, что все происходило как в замедленной съемке.

Она не просто бормотала первые пришедшие на ум слова утешения. Такое действительно происходит: время как бы замедляется в условиях катастрофы или иных чрезвычайных ситуаций. Не удлиняется само время, а процесс обработки информации в мозгу ускоряется в два-три раза. Поэтому обостряются все чувства, проясняется восприятие, а потому воспоминания о событии остаются необычайно яркими. Но тело отстает от скорости мозговых процессов и реагирует как обычно. Вот почему люди, пережившие аварию, когда вспоминают о ней впоследствии, нередко упрекают себя за неуклюжие, бессмысленные и медлительные действия. Это тяжелые переживания, и встречаются они довольно часто.

— Я продолжал сбивать этот проклятый огонь, но уже с мертвого тела. Братик мой погиб, — добавил Макихара каким-то безжизненным голосом. — Теперь уже я кричал во всю мочь. Я все еще сбивал пламя, но оно уже погасло, хотя и оставались только искры и дым, когда услышал, как кто-то окликает меня. Должно быть, люди на дороге увидели языки пламени и подошли к ограде парка, окликая меня: «Эй, с тобой все в порядке? Что случилось?» Я не мог не только говорить, но даже дышать и только весь дрожал. По лицу текли слезы, а глаза еле открывались. После я обнаружил, что у меня полностью обгорели ресницы. — Детектив в изнеможении потер лицо. — Но слух мой работал. И я услышал, что кто-то всхлипывает рядом — явно не я. — Макихара поднял голову и указал на песочницу. — Я ведь говорил, что там была поставлена небольшая горка для детей? Что мой брат хотел пробежать под ней — и внезапно загорелся?

— Да, говорили, я помню.

— Я стоял на коленях слева от Цутому. С того места я видел пространство под горкой, со стороны лестницы. Там сидела, скрючившись, девочка примерно одного возраста с Цутому.

В парке горели несколько фонарей, но было уже совсем темно, солнце село, и в тени под горкой ее было трудно различить. Он видел только, что на ней надет ярко-желтый свитер и что она плачет, закрыв лицо руками. Она всхлипывала, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Я с трудом поднялся и хотел подойти к ней, но едва держался на ногах. По-моему, я окликнул ее: «С тобой все в порядке? Ты не пострадала?» Примерно такими словами. Я решил, что она плачет, потому что испугалась огня.

Но девочка вскочила так стремительно, что юбочка веером взметнулась вокруг ног. У нее было хорошенькое личико, все залитое слезами. Она испуганно взглянула на Макихару, потом посмотрела на тлеющие останки Цутому.

— Я очень сожалею, — еле слышно прошептала она. — Я просила его оставить меня в покое, но он продолжал дразниться. Мне очень-очень жаль, что я подожгла его. Очень-очень жаль…

И она бросилась бежать. Макихара даже не сразу сообразил, что она побежала вовсе не туда, где раздавались голоса людей, спешащих на помощь, нет, она побежала прочь.

— Когда я пришел в себя, она уже скрылась, — сказал молодой человек. Создавалось впечатление, что он до сих пор видит отпечатки ее следов, — так точно следовал его взгляд по тому пути, по которому скрылась эта девочка двадцать лет назад. — Затем появились взрослые и вызвали «скорую». Подъехала полиция, прибежали мои родители… — Макихара отвел взгляд от того давнего пути, по которому убежала девочка, и повернулся к Тикако. Его лицо исказилось. — По-моему, вначале родители заподозрили, что я спятил.

— Почему?

— Я все время твердил: «Девочка подожгла Цутому, девочка сожгла Цутому, надо найти эту девочку» — и не мог успокоиться.

— А люди, прибежавшие на помощь, ее не видели?

— Нет, не успели.

— Но вы ее видели. И слышали, как она сказала: «Мне очень жаль, что я сожгла его».

— Да.

— Взрослые не поверили вам?

Макихара слегка вздернул подбородок:

— Восемьдесят два процента тела Цутому покрывали ожоги третьей степени. Причем не только кожу — обожжены были и пищевод, и дыхательное горло. Его тело выглядело так, будто он совершил акт самосожжения. Но было одно отличие…

— Не было ни следа катализатора? — подхватила Тикако. — Похоже на то, с чем мы имеем дело сейчас.

Молодой человек кивнул:

— Никаких следов бензина или керосина на теле. На нем были хлопчатобумажные джинсы, белье и акриловый свитер, но они почти не пострадали, по крайней мере меньше, чем его тело. — Макихара тряхнул головой, словно приходя в себя и обнаруживая, что они стоят на холодном ветру, и стянул воротник вокруг шеи. — Общее мнение сводилось к следующему: никаких следов катализатора, а без этого тело даже такого малыша невозможно настолько опалить, не использовав мощного огнемета. Несчастный подросток уверяет, что это совершила девочка одних лет с погибшим братом и что он слышал, как она сказала: «Мне очень жаль», а потом в слезах убежала с места происшествия. Это ужасно, что на его глазах сгорел брат, и он просто сошел с ума.

— Но ведь они должны были хотя бы попытаться найти девочку. Они пытались? — спросила Тикако. — Во-первых, она свидетель. Кроме того, она произнесла очень важную фразу: «Я просила его оставить меня в покое, но он продолжал дразниться». Вы же говорите, что, даже с вашей точки зрения, с точки зрения старшего брата, он был сущим бесенком. Девочка могла учиться вместе с ним и вполне могла натерпеться от него. Вот она — умышленно или ненароком — и сожгла его. — Изо рта Тикако шел пар от дыхания, но она с негодованием развивала свою мысль: — Она прячется под горкой. Цутому бежит и собирается пробраться туда же. Тут он замечает ее. Цутому удивляется и недоумевает: «Что она-то здесь делает?» Если он всегда дразнил ее… Словом, он останавливается. Что-то ей говорит. И в следующий миг — он в огне. Вероятность того, что девочка могла что-то знать, сто процентов!

Тикако ожидала, как на это откликнется Макихара, но по его лицу с закрытыми глазами трудно было судить.

— Они попытались вести расследование, — тихо сказал он. — Искали девочку возраста Цутому. Предъявляли мне множество фотографий девочек из школы Цутому и из других школ. Но ее там не оказалось. Ни на одной фотографии не было девочки, которую я видел на месте происшествия. Может, я в конце концов запутался, потому что фотографий было слишком много, но в любом случае я не опознал ее. Понятно, какие последовали выводы: «Ах, значит, этой таинственной девочки среди них нет? Скорее всего, ее и вовсе не существовало. Вообще, рассказ уж больно чудной. Девочка просит прощения за то, что сожгла его брата? Ну да, конечно. Девочка разгуливает по парку с огнеметом? Чтобы испепелить обидчика на месте? Нет уж, увольте. Это просто бред, да и только». — Макихара произносил все это таким тоном, словно зачитывал программу мероприятия, на которое идти не собирался. — Я предполагал, что они рассуждали примерно так, но поделать с этим ничего не мог. Даже родители поверили, что я просто помешался от горя. Потом все решили, что я лгу. Учителя, полиция, пожарные. Они так и сказали моим родителям. Родители, понятное дело, в шоке: «Как! Наш сын лжет? Выдумывает? Но он такой уравновешенный мальчик. Такой не по возрасту зрелый. С чего бы ему вдруг выдумывать такую дикую историю, да еще настаивать на ней?» Все это свелось к предсказуемому выводу.

— Они заподозрили вас в том, что это вы сожгли брата? — пришла на помощь Тикако, не желая, чтобы он сам произнес мучительные для него слова.

— Да, — немного помедлив, сказал Макихара.

Теперь из его рта тоже вырывалось облачко пара. За все время рассказа его дыхание было почти незаметно, словно температура тела понизилась настолько, что едва ли не выравнялась с холодным воздухом, а теперь возвращалась к норме. Тикако подумала, что, рассказывая о гибели брата, молодой человек словно сам умирал в это время, а теперь медленно возвращался к жизни.

— После гибели Цутому отец с мачехой больше никогда не смеялись, — сказал Макихара. — Наверное, они почувствовали бы себя предателями, если бы я сделал или рассказал что-нибудь забавное, что вызвало бы смех.

Тикако задумалась о женщине, которая так ревностно оберегала психику пасынка, что с собственным сыном обращалась круче, чем следовало бы. Ее ребенок погиб, и ей пришлось жить с пасынком, которого подозревали в убийстве мальчика. Как она справлялась с этим, сохраняя семью?

— Я перешел в школу-пансионат, стал жить в общежитии, а не дома. Домой не ездилдаже на каникулы. Тяжело было, обидно и горько.

— Так ваши родители…

— Отец умер, когда мне исполнилось двадцать пять. У него случился инсульт, и он так и не пришел в сознание. До того мы не виделись десять лет, и было поздно что-либо изменить. И поговорить нельзя было. Мачеха… — Макихара ненадолго умолк. — После похорон отца у нас состоялся разговор. Мы ведь могли больше никогда в жизни не встретиться, поэтому я попросил ее высказать все, что наболело.

— И что она сказала? — участливо спросила Тикако.

Наверное, ему не требовалось усилия, чтобы вспомнить ее слова, — они навсегда врезались в его память. Но он все же помедлил, может собираясь с духом:

— Она спросила меня: «Ты стал полицейским, чтобы искупить то, что ты тогда совершил?»

Тикако молчала.

— Я ответил «нет». Нет, потому что я не совершал того, о чем она думает. Больше ей не нашлось что сказать.

Глава 15

Вечером, сидя в теплой ванне, Тикако снова и снова прокручивала в уме то, о чем ей рассказал в парке Макихара.

«Это было не обычное пламя. Мой брат загорелся очень странным образом».

Пирокинез. Всю свою молодость он потратил на поиски объяснения этого явления. Он рассказал ей, какие прочитал книги, с какими общался людьми, о чем они рассказывали ему сами и что он выспрашивал у них. Это был далекий от Тикако мир, но она не сомневалась в искренности Макихары. Правда, были моменты, когда ей казалось, что между искренностью и безумием пролегает опасно размытая грань.

Люди с пирокинетическими способностями редко, но встречаются. В сумерках, в тени под горкой в парке…

«Допускаю, что вы не верите в это. Но ведь это редкая возможность. Взгляните на Каори сквозь призму этого явления. Ей явно присуща эта способность. Я убежден на все сто процентов. Понаблюдайте за Каори Курата, детектив Исидзу, и вы перестанете посмеиваться над тем, о чем я вам говорю».

Ребенок, способный разжечь огонь, достаточно сильный, чтобы испепелить человека, и без каких бы то ни было специальных средств?

Тикако покачала головой.

Брат погиб самым ужасным образом, и это трагическое событие повлияло на всю дальнейшую жизнь Макихары. Он не смог освободиться от этого, словно его влекла за собой тень погибшего.

Пирокинез?

Чушь какая-то!

Девочка из-под детской горки поджигает братишку Макихары?

Чушь какая-то!

Ладно, истолкуем сомнение в пользу обвиняемого. Допустим, пирокинез существует. Допустим, двадцать лет назад в парке оказалась неизвестная девочка, обладающая пирокинетическими способностями. Почему она сожгла ребенка? Он дразнил ее? Угрожал ей? В любом случае она просто бросила бы в него горсть песка. Она закричала бы, позвала на помощь. Какой бы огневой мощью она ни обладала, не было необходимости подвергать его сожжению.

«Я просила его оставить меня в покое, но он продолжал дразниться. Мне очень-очень жаль, что я подожгла его. Очень-очень жаль…»

Именно так она выразилась? Как-то уж очень надуманно звучит. Даже ребенку должно быть ясно, что такое наказание не соответствует вине. А если она сделала это умышленно, то почему сожалела?

Фантастика какая-то! Такого не может быть.

Тикако уже вышла из ванной и пила холодный ячменный чай, когда Нориюки, ее муж, вернулся домой. Было уже за полночь. Он заметно раскраснелся, и от него попахивало алкоголем. Тикако слегка поморщилась. Муж явился в таком приподнятом настроении, что она решила, что на работе произошло какое-нибудь крупное событие. Он сказал, что ужасно хочет пить, выхватил стакан с чаем из рук жены и выпил залпом. Затем он рухнул в кресло напротив Тикако и заявил, что желает откушать отадзуке — отварного риса с соусом из зеленого чая с пряностями.

Супруга не преминула прочесть нотацию в адрес тех, кто напивается как сапожник, но в глубине души радовалась веселому настроению мужа. Она расторопно приготовила закуску, вскипятила воду и порезала соленые овощи, необходимые для этого блюда. Да уж, ему повезло, поскольку ей выпала редкая удача — освобождение от расследования серийных убийств. Если бы не это, ее бы сейчас и дома не было.

Нориюки с волчьим аппетитом разделался с рисом, взял чашку горячего чая и придвинул к себе пепельницу. Потом он вытащил сигарету из пачки.

Тикако наблюдала за тем, как муж чиркает зажигалкой. Его движения были неуклюжими. К тому же в зажигалке, видимо, был на исходе бензин, а кончик сигареты ходуном ходил в его пальцах. Он никак не мог прикурить.

Пирокинез!

Тикако внезапно осенило: пирокинез означает, что, сидя за столом напротив мужа, можно поджечь его сигарету, не пользуясь для этого руками. Для этого надо всего лишь на одну-две секунды сосредоточиться на кончике сигареты.

Наконец язычок пламени от зажигалки встретился с сигаретой. Муж глубоко затянулся. Тикако встала и принялась убирать со стола.

У нее была аллергия на чистящие средства, поэтому она натянула резиновые перчатки, доходившие до локтей, и приступила к мытью посуды, не переставая размышлять.

Если бы только сигареты прикуривать, пирокинез был бы просто подарком судьбы на улице в ветреный день. Но человек, обладающий таким даром, вряд ли ограничился бы мелкими развлечениями. Ведь так легко сжечь дотла любого, кто тебя хоть чуточку рассердит или просто не понравится. Вот что может означать пирокинез для некоторых людей. Любого, кто тебя дразнит или пугает, можно просто-напросто сжечь.

Муж сегодня определенно в самом лучшем расположении духа. Читая вечернюю газету, он что-то блаженно мурлыкал себе под нос, и Тикако знала, что, если бы не ее присутствие, он задремал бы, сидя в кресле. Совсем не обязательно, однако, что в таком расположении он пребывал весь день. Ведь ему наверняка пришлось толкаться в переполненных электропоездах, объясняться с наглыми официантками, угождать несговорчивым клиентам — вообще постоянно находиться на грани срыва.

Так уж устроена жизнь. Мы миримся с этим. Мы миримся с этим, потому что это повседневность. Потому что мы взрослые люди. Если дать волю своей раздражительности и набрасываться на любого по малейшему поводу, мы поставим себя вне общества, а то и вообще вычеркнем себя из жизни.

А что, если у вас есть возможность не мириться со всем этим? Что, если у вас появится возможность немедленно покарать любого хама? Да еще покарать так, что невозможно будет догадаться, кто именно его покарал?

Женщина в переполненном вагоне наступает вам на ногу тонким каблуком. Она прекрасно знает, что это больно, но и не думает извиняться, и вы выходите из себя. Вот она покидает вагон, самодовольно вертя задом. И все, что от вас требуется, — это ненадолго сосредоточиться на ее роскошной укладке. Остановить взгляд. Навести фокус. Раз — и волосы вспыхнули ярким пламенем.

До чего же это здорово!

Любой, кто рассердит человека с такой способностью, немедленно поплатится за это.

— Эй, воду зря транжиришь! — Голос Нориюки вернул ее к действительности.

Она стояла возле пустой раковины, а вода текла себе из крана.

— Пойду-ка я приму ванну, да и в постель. — Муж встал, слегка пошатываясь.

— Как ты себя чувствуешь? По-моему, ты перебрал.

— Я вовсе не пьян!

— Наверное, ванна остыла, надо снова подогреть.

— Не беспокойся. Я сам. Иди спать, ты явно переутомилась.

Помахав Тикако рукой, муж отправился принимать ванну, а детектив вновь погрузилась в размышления. Владея огневым даром, можно ведь и воду подогреть? Очень удобно и экономно к тому же — запросто нагревать ванну до комфортных сорока градусов, не тратя при этом ни газа, ни электричества.

Тикако рассмеялась: «Начала с серьезных профессиональных проблем, а закончила домашними пустяками. Нет, мне не понять, что чувствует Макихара и что он пытается внушить мне».

Она выключила свет на кухне и направилась в спальню. Укладываясь в постель, она поняла, что ее муж прав, утверждая, что она переутомилась.

В ванной клубился пар.

Прошло несколько дней, с тех пор как Дзюнко использовала свою энергию во всю мощь, и теперь она ощущала, как сила в ней восстанавливается.

Тело тоже на пути к исцелению. Огнестрельная рана все еще побаливала, но, к счастью, оказалась не инфицирована. Большая потеря крови выражалась в общей слабости и головокружении по утрам, но и это начало проходить.

Дзюнко сознавала, что это энергия, которая живет в ней, способствует выздоровлению. Словно нечто внутри ее приняло независимое от нее решение выздороветь.

Девушка ощущала, что сила в ней уже просится наружу, требует применения. Давно не использовала она свою способность так полно, как в этот последний раз, когда дала себе волю, но, похоже, теперь энергия вошла во вкус и стремится к большему. Она понуждала Дзюнко к действию.

Заброшенная фабрика больше не годилась для этих целей. Таяма превратилась в место паломничества журналистов со всей Японии. На каналах или в парке давать выход энергии опасно. Было бы непростительной оплошностью допустить, чтобы ее хоть кто-нибудь заметил или сфотографировал.

Единственный выход пока — это кипятить воду. Девушка наполняла ванну до краев холодной водой и направляла туда поток энергии. Очень скоро крошечная комнатка превращалась в парную.

Дзюнко утерла пот с лица и вышла из ванной. Купальный халат на ней отсырел, пропитавшись паром. Она решила открыть окно, чтобы проветрить помещение, но не успела сделать этого, как зазвонил телефон. Она потянулась к трубке — и снова боль пронзила раненое плечо. Девушка помедлила пару мгновений и взяла трубку здоровой рукой.

— Это Дзюнко Аоки? У вас есть время поговорить?

У девушки возникло странное чувство, будто рана в плече предупреждает ее о чем-то.

— Кто это? — спросила Дзюнко, стискивая трубку, скользкую от пара, просочившегося из ванной.

— Я не могу просто так назвать вам свое имя.

У говорившего был мягкий голос без малейшего напряжения. Отнюдь не молодой. Голос человека, сознающего собственную власть и ответственность, которая ее сопровождает. Он напомнил девушке голос врача. Последнее время она не общалась с врачами, но те, которых она когда-то слышала, разговаривали именно так: «Не переживайте, Дзюнко. Ваша мама поправится», «Следовало бы сообщить друзьям и родственникам вашей матери о ее болезни. Я, разумеется, сделаю все, что в моих силах, но сердце ее не внушает оптимизма». Да, она хорошо помнила их голоса.

— Алло, вы на проводе? — Голос по телефону оторвал ее от воспоминаний. — Я звоню, чтобы рассказать вам о Стражах.

Она припомнила, что уже слышала это название, и совсем недавно… Да, конечно, был же тот звонок. Дзюнко непроизвольно повысила голос:

— Недавно мне звонил какой-то парень, он-то и называл это слово. Он сказал, что не должен был мне звонить.

Звонивший был неприятно удивлен:

— Этот прыткий юнец… Так он с вами связался?

— Вы имеете к нему какое-то отношение? Он сказал: «Ваши возможности произвели на нас большое впечатление». Что он имел в виду? И что это за Стражи, о которых идет речь?

— Так называется наша организация.

— Мне это ни о чем не говорит. Не знаю, кто такие «мы» и чем занимается ваша группа.

— Конечно не знаете. — (По голосу Дзюнко поняла, что человек улыбается.) — Я звоню, потому что мы хотели бы встретиться с вами. Разве вам не интересно?

— Зачем мне встречаться с вами или с вашей организацией? — У девушки появилось ощущение, что ее разыгрывают, и она недоверчиво спросила: — Может, вы хотите мне что-то продать? Какая-нибудь финансовая пирамида?

Теперь звонивший уже откровенно рассмеялся и отвел трубку подальше ото рта.

— Что за смех? Я задала простой вопрос.

— Прошу прощения. — Говоривший подавил легкий смешок. — Я понимаю, что вы не станете встречаться с нами просто так, по первому же нашему звонку. Я собираюсь сделать вам подарок. Посмотрим, понравится ли он вам. Я перезвоню вам, скажем, через несколько дней.

— О чем вы толкуете?

Абонент оставил без внимания раздражение в голосе Дзюнко.

— Хитоси Кано, — сказал он.

— Что, простите? — У девушки округлились глаза.

— Я дам вам адрес Хитоси Кано. Вы ведь его давно разыскиваете. Ему уже исполнилось двадцать, совершеннолетний молодой человек. Он получил водительские права и увлекается сноубордом. По выходным он пристраивает сноуборд на верхний багажник и отправляется в горы. С друзьями.

«С друзьями. — Дзюнко зажмурилась. — Хитоси Кано. С какими дружками он теперь развлекается?»

— И вот еще что. В прошлый месяц в их районе проходили выборы на освободившееся место в парламенте. Не знаю, голосовал ли он, но мог, если бы захотел. Это даже меня возмутило. Право и привилегия любого гражданина Японии избирать и быть избранным. И его право тоже! И мы еще говорим о равенстве и толерантности, а? Страна предоставляет избирательное право этому бесстыжему подонку, нераскаявшемуся убийце!

Дзюнко ответила не задумываясь:

— Дайте мне его адрес.

— Разумеется, дам.

Девушка торопливо записала названный им адрес и телефон. Она ощущала растущее в ней ликование. Она уже сто лет выслеживает этого Хитоси Кано и переживает оттого, что он все еще гуляет безнаказанным. И все же в ней зародилось сомнение по поводу так внезапно полученных сведений.

— Откуда у вас адрес Кано? Почему вы даете его мне? Откуда вы знаете, что я его разыскиваю?

На другом конце трубки снова послышался смешок:

— Мы все про вас знаем. Мы ваши соратники, у нас общие цели.

— Общие цели?

— Мы желаем вам успеха — и не сомневаемся в нем, с вашими-то способностями. Поскольку наш подарок явно пришелся вам по вкусу и вы знаете, что с ним делать, у нас найдется и другой, когда вы с этим разберетесь.

Дзюнко подалась вперед. Она, конечно, понимала, что это не приблизит ее к говорящему, но ничего не могла с собой поделать.

— Что вы хотите мне сказать? О ком?

— Кадзуки Тада. — С этими словами абонент повесил трубку.

Дзюнко стояла посреди комнаты с трубкой в одной руке и блокнотом в другой. Она испытывала странное чувство, будто ее бросили одну на углу улицы.

Хитоси Кано. Три года назад это был безработный семнадцатилетний недоросль, проживавший в специальном районе Накано, Токио. Состоял в банде Масаки Когуре. Отнюдь не из главарей, всего лишь шестерка на побегушках. Его личность складывалась из подавленного недовольства своим положением в банде и крайней жестокости по отношению к тем, кто слабее его.

И вот теперь ему исполнилось двадцать — взрослый человек. Сноубордом, значит, увлекается? Получил водительские права?

Кого он теперь затаскивает к себе в машину? Кровь бросилась в лицо Дзюнко и застучала в висках. Стоило ей разозлиться, как энергия в ней возрастала. Если она хоть немного расслабится, сила выйдет из-под контроля, так что надо оставаться настороже, хотя она расплачивалась за это головными болями.

Дзюнко вернулась в ванную. Она сняла халат и присела на бортик ванны. Снова повернула кран и пустила холодную воду, одновременно выпуская туда энергию. К тому времени, когда ванна наполнилась, вода уже была горячей, и девушка машинально открыла задвижку, чтобы выпустить горячую воду и снова налить холодную. Энергия таким образом находила выход, но чувства по-прежнему кипели внутри.

Сегодня уже было поздно что-либо предпринимать. Действовать она начнет завтра. Решение разумное, но она не могла выбросить из головы Хитоси Кано. Мысли крутились безумным вихрем. Наконец-то она нашла его и уж позаботится о том, чтобы он испустил дух.

Дзюнко видела его всего раз в жизни, да и то издалека, но запомнила, что внешне он мог похвастаться разве что плоским носом и кривыми зубами.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как в Токио убили нескольких школьниц. Девочки стали жертвами лишь потому, что, к несчастью, оказывались одни на дороге. Их хватали прямо на улице и увозили куда-нибудь в горы или на безлюдный берег озера. По дороге, еще в машине, их избивали и мучили. Когда прибывали к месту назначения, девочек выкидывали из машины и объявляли им, что они свободны и могут бежать куда угодно. К этому времени они уже оставались босыми и почти голыми. Тогда убийцы объясняли им: «Жизнь или смерть. Сумеете убежать от нас, останетесь в живых».

Девочки из последних сил пускались бежать. Бандиты гнались за ними на машине. Места они, разумеется, выбирали заранее и тщательно следили, чтобы там не оказалось ни рощи, ни леса, где бы несчастные могли укрыться. Самая настоящая охота на лис, в которой «дичь» в конце концов сбивали машиной и приканчивали. Трупы либо оставляли на месте, как ненужный хлам, либо увозили куда-нибудь еще и там выбрасывали.

После третьего убийства полиция открыла уголовное дело и начала следствие. Внимание дознавателей привлекла шайка несовершеннолетних хулиганов, о которой узнали случайно, при допросе подростка, проходившего по другому делу. Эти случайные сведения — в сущности, просто слухи, пересказанные малолетним правонарушителем, — не давали покоя полиции, и они решили использовать любую возможность, даже такую сомнительную.

Началось расследование. Преступления отличались крайней жестокостью, но все подозреваемые были несовершеннолетними, и потому следователям пришлось действовать очень осторожно. Работе полиции мешало и отсутствие прямых улик. Тут произошла утечка информации, и СМИ ухватились за тему.

Вскоре шестнадцатилетний Масаки Когуре, главный подозреваемый, объявил на пресс-конференции, что намерен подать в суд на отделение полиции. Он заявил, что ни в чем не виновен и понятия не имеет, почему попал под подозрение. По его словам, полиция не только вторглась в его частную жизнь, но и выдала его на растерзание СМИ.

Масаки Когуре обладал определенным обаянием, говорил бойко и держался весьма самоуверенно. Он немедленно приобрел известность и стал любимцем телевизионных репортеров. Он появлялся не только в низкопробных ток-шоу, но и в различных развлекательных программах в лучшее телевизионное время. Дзюнко не раз была свидетелем тому, как из него лепили настоящего идола для подростков. Он написал полуавтобиографический роман «Крик души мятежного подростка» и непрестанно делился планами самостоятельно снять по нему фильм.

Прямых улик не было, но косвенных — сколько угодно. Словесных показаний набралось уже на целую библиотеку. Пресса, с одной стороны, всячески рекламировала Когуре, а с другой — публиковала сведения, просочившиеся из полиции. В общественном мнении наблюдался раскол.

Полиция так и не смогла выдвинуть обвинение против Масаки Когуре или кого-либо из членов его шайки.

И тут вмешалась Дзюнко.

Именно поэтому девушка и обратилась к Кадзуки Таде, старшему брату третьей жертвы, с которым они работали в одной и той же фирме и были знакомы. Его сестру звали Юки, и она была писаной красавицей.

Раз с таким гадом, как Масаки Когуре, не сумел справиться закон, пришлось использовать другие средства. Дзюнко решила, что она станет орудием возмездия для Кадзуки Тады.

Она поможет ему отомстить: они казнят Когуре сами. В начале осени они вместе с Кадзуки разработали план охоты на Масаки Когуре. Они следовали за ним в машине Тады, держась на некотором расстоянии, и Дзюнко требовалось только направить в Когуре заряд энергии с пассажирского сиденья.

Девушка увидела, как на Когуре загорелись волосы, рубашка и кожа, но он с воплем вывалился из машины и катался, чтобы сбить пламя. И тут Кадзуки Тада передумал. В последний момент, когда она уже готовилась покончить с Когуре, Тада развернул машину и увез оттуда Дзюнко. Он сказал, что они не должны запятнать себя убийством, ведь тогда они станут такими же убийцами, как и сам Когуре.

Дзюнко не поняла его. С чего вдруг они станут такими же, как Когуре? Тада никого не истязал до смерти и не упивался убийством ради убийства. Казнить Масаки Когуре, который совершил все эти преступные деяния, было их святым долгом. Но Кадзуки Тада отказался наотрез.

Дзюнко рассталась с Тадой и продолжила преследование самостоятельно. Это отняло время, но в конце концов она покарала Масаки Когуре, что стало событием, известным как массовое убийство на берегу Аракавы, а потом пошла к Кадзуки Таде. Она хотела сообщить ему, что дело сделано. К тому времени, когда она дождливым и туманным вечером пришла к нему, Тада уже догадался обо всем. Он умолял ее отступиться от преследования бандитов, но она твердо решила все для себя и ушла, оставив его, упавшего духом, под дождем.

Тогда девушка видела его в последний раз. Дальше она продолжала выслеживать членов банды в одиночку. С Когуре, главным объектом, было покончено, теперь настал их черед. Выяснить их имена оказалось нетрудно. В так называемой автобиографии и в бесчисленных интервью Когуре упоминал многие из них. Дзюнко провела кое-какую следственную работу, а для остального наняла частного сыщика. Так она вычислила всю шайку.

Уничтожение Когуре повергло бандитов в суеверный страх, распространявшийся со скоростью лесного пожара. Когда поползли слухи о том, что это месть за убийства школьниц, члены шайки пустились в бега. Они переезжали в новые дома, уезжали из Токио, меняли имена. Это затрудняло для Дзюнко охоту.

Тем не менее она выследила девятнадцатилетнего парня, одного из главарей шайки, и другого, восемнадцатилетнего, служившего у них водителем, и разделалась с обоими. Первого она сожгла вместе с домом. Пожар был квалифицирован как «подозрительный». Родители, находившиеся в момент экзекуции в отъезде, устроили ему пышные похороны. Дзюнко, одетая в траур, присутствовала на этой церемонии. Слушая пылкий панегирик отца покойного, девушка захотела заодно прикончить и родителей. Из показаний трех подростков, данных в разное время полиции, она знала, что этот «эталон добродетели» хвастался направо и налево, как он сам связывал первую жертву, шестнадцатилетнюю школьницу, и бил ее по лицу пестиком для колки льда.

Что касается водителя шайки, Дзюнко подожгла его машину. Охваченная огнем машина продолжала ехать, пока не налетела на электрический столб. Машина разбилась вдребезги, но водитель чудом выжил. Насколько известно Дзюнко, он и по сей день цепляется за жизнь — влачит растительное существование.

Остался один Хитоси Кано. Этот пронырливый урод исхитрился переехать и замести за собой все следы. Дзюнко выяснила, что он вытворял с похищенными девочками и другими жертвами. Она знала про него все. Прежде чем прикончить второго из главарей шайки после Когуре, она, использовав свою энергию, перебила ему ноги, чтобы он не смог убежать, а потом допросила.

Рыдая и всхлипывая, он во всем признался, рассказал обо всех преступлениях, совершенных бандой. Они убивали не только школьниц, но и женщин, хотя те преступления остались нераскрытыми. И в каждом случае самым жестоким оказывался Хитоси Кано, участвовавший во всех «увеселительных» прогулках и нетерпеливо дожидавшийся своей очереди поиздеваться над жертвами.

Дзюнко не могла считать свой долг перед погибшими исполненным, пока не избавит землю от этого подонка.

И вот наконец она нашла его.

Стражи. Хранители. Дзюнко прикрыла глаза и задумалась. Когда этот человек, по телефону, сказал «мы», не имел ли он в виду группу людей, обладавших такими же способностями, как у нее? Если так, то кого — или что — они охраняют?

Девушка переживала, что она никого не охраняет. Если происходит какое-то зло поблизости, она может с ним справиться. К несчастью, на свете так много зла, а Дзюнко способна охватить только одно место зараз. Она даже не может мгновенно перенестись туда, где в ней нуждаются. Она может только, когда трагедия уже произойдет, покарать злодея.

Дзюнко так и провела почти всю ночь, стоя перед ванной. Под утро, все еще раскаленная, она забралась в постель, но еще долго не могла уснуть.

Закрыв глаза, она, как ни странно, видела перед собой не Хитоси Кано, а Кадзуки Таду. Ей казалось, что она уже утратила все свои чувства к нему. Он был ей очень симпатичен: такой заботливый и нежный, — она призналась самой себе, что предложила ему себя в качестве оружия, потому что он ей нравился.

Но теперь все изменилось. Кадзуки так и не понял ее, но это вполне объяснимо. Просто они из разных миров. Он не смог принять Дзюнко такой, какая она есть. Он говорил ей, что не стать убийцей для него важнее, чем отомстить за гибель сестры.

Почему же тот человек, назвавший себя Стражем, считает, что вести о Кадзуки Таде будут для нее подарком? Дзюнко вовсе не хотела с ним встречаться. Смысла не было.

Уже на рассвете она задремала, но так и не поняла, спит она или бодрствует. Она только ощущала полное изнеможение и неспособность двигаться.

Ей снился сон. Кошмар, случившийся много лет назад, когда она была еще ребенком. Она неумышленно сожгла кого-то, а потом плакала и просила прощения: «Мне очень жаль!» Малыш во сне был весь охвачен пламенем, корчился и сгорал на ее глазах. Дзюнко видела перед собой его широко открытые глаза, полные ужаса и боли.

Был там и еще кто-то. Он протягивал руку к охваченному пламенем ребенку и что-то кричал. Да, это был мальчик постарше. Он дрожал от ужаса и пронзительно кричал. Потом он заплакал. Заметив Дзюнко, он попытался догнать ее. Девочка бежала изо всех сил. «Мне очень жаль. Мне очень жаль. Я больше так не буду. Не трогайте меня!»

Потом она проснулась.

Почему вдруг после стольких лет ей приснился этот кошмар? Она постаралась загнать поглубже это жуткое воспоминание. Ее пижама прилипла к потной коже, и пот стекал по груди.

Дзюнко выбралась из постели и раздвинула шторы. Светало. Она тряхнула головой, прогоняя ночной кошмар, и стиснула зубы. Новый день — новая битва.

Глава 16

Квартал Симотонака-2, район Кото, Йокогама. Дзюнко впервые оказалась в этой части Йокогамы, но, ничего не зная о самом месте, она с первого взгляда определила, что попала в богатый квартал. По адресу, названному человеком, отрекомендовавшимся ей как Страж, располагался внушительный дом с белыми стенами и красной черепичной кровлей на европейский лад. Она бы, пожалуй, назвала это испанским стилем. Дом утопал в зелени. Вообще участки здесь были просторные, повсюду множество лужаек и садов, окруженных заборами. В это дополуденное время на улице не было ни людей, ни машин.

Готовясь к сражению, Дзюнко надела синие джинсы, старую теплую куртку и поношенные высокие кроссовки. Она завязала волосы на макушке и не стала тратить время на макияж. В общем, отправилась на войну. Однако здесь в таком виде она слишком выделялась и привлекала к себе внимание. Любой прохожий сразу же распознал бы в ней пришлую. Мало того, она вдобавок держала в руках карту. Девушка надеялась лишь на то, что ее примут за мирную студентку, которая в поисках дешевой квартиры случайно забрела в фешенебельный район с особняками и поместьями.

Ее больше заботило другое: что мог делать в таком месте Хитоси Кано?

Насколько могла судить Дзюнко, он отнюдь не принадлежал к состоятельной семье. В лживой «Автобиографии» Масаки Когуре упоминает Хитоси Кано под псевдонимом К. Согласно версии Когуре, они встретились случайно как-то вечером на улице в районе Сибуя. У них не было при себе ни гроша, тогда они подцепили каких-то девчонок, развели на деньги и заманили их в дешевую гостиницу. Там девицы заметили шрам на теле К., оставшийся от побоев, которыми его регулярно потчевал папаша, и в испуге сбежали.

«Мы с К. жили в семьях, где существовали постоянные трения между детьми и родителями. На меня давил преуспевающий папаша, а отец К. был вообще подонок и постоянно лупцевал сына».

Что-то в этом роде было написано в его книге, впрочем, книгу, скорее всего, он писал не сам. Какой-нибудь «негр»-журналист придал связную форму его путаным высказываниям, так что вряд ли на это произведение можно полагаться: полуправда в нем смешана с откровенной ложью. Но если бы К. действительно происходил из состоятельной семьи, он наверняка занимал бы в банде Когуре более видное положение. Нет, вряд ли Хитоси Кано был из богатых, независимо от того, истязал его папаша или нет.

Страж не только сообщил ей нынешний адрес Кано, но и дал понять, что парень устроился совсем неплохо, однако не объяснил, как он попал сюда. Масаки Когуре стал чем-то вроде знаменитости, и все злодеяния, совершенные его бандой, как-то отошли на второй план. В конце концов общество вообще забыло о преступлениях, в которых никто не сознался. Что же произошло за это время с Хитоси Кано?

«Придется просто схватить его и допросить самой».

Над въездными воротами Дзюнко увидела имитацию старинного газового фонаря, выполненную из цветного стекла. Это был парадный вход. Ворота из кованого железа метра два в высоту были заперты. Сбоку от ворот на табличке было модной скорописью начертано имя владельца: Киносита. В отличие от большинства таких именных табличек, на этой не значились имена членов семьи, так что Дзюнко не удалось узнать, кто здесь живет. За воротами виднелась ухоженная лужайка с садом. Явно недешевое удовольствие. На гравийной дорожке, плавным изгибом подходившей к дому, не валялось ни листочка.

Фасадная часть забора, окружающего усадьбу, была выложена кирпичом. Дзюнко поскребла поверхность кончиком пальца, и штукатурка осыпалась. Такой забор, в отличие от бетонного монолита, она могла запросто снести одним ударом.

Киносита? Дзюнко предположила, что это девичья фамилия матери Хитоси Кано, так что это мог оказаться дом ее родителей. Или мать развелась с его отцом и вышла замуж вторично? Или он живет у приемных родителей?

Девушка отошла от ворот и двинулась вправо вдоль забора вокруг поместья. Дойдя до угла, где участок граничил с соседним, она увидела, что между заборами двух дворов крошечное расстояние, где едва ли проберется даже кошка. Она повернула назад к главным воротам и направилась влево от них. С западной стороны участка находился служебный вход с кнопкой домофона рядом на заборе. Дзюнко толкнула ворота, но они тоже были заперты. Глядя через железные прутья, она увидела, что ворота заперты на щеколду. Просунув руку сквозь прутья, она подняла засов и открыла ворота.

Ну и что теперь? По правде говоря, она не предполагала, что внутрь будет так сложно проникнуть. Обычно требуется просто обойти вокруг дома, выяснить, есть ли там кто-нибудь, и, прикинувшись агентом по доставке или продаже товаров, позвонить в дверь. Но если она здесь нажмет кнопку домофона, то ей, скорее всего, ответит прислуга. Дзюнко не хотела называть Кано по имени. После того как она предаст его смерти, явится полиция. Они выяснят, что непосредственно перед убийством к жертве приходила какая-то молодая женщина, и даже могут получить ее описание.

Н-да… Жертва? Даже про себя Дзюнко не желала называть Хитоси Кано жертвой. Это казалось предательством по отношению к настоящим жертвам.

Что предпримет полиция? Девушка размышляла об этом после уничтожения Масаки Когуре, когда следила за теленовостями об убийствах в Аракава-парке. Там полиции прежде всего пришлось убедиться, что убитый — это тот самый Масаки Когуре. Естественно, они соотнесли это убийство с его прошлым. Сделав это, неужели они все-таки продолжали считать его жертвой?

Размышляя о полиции, она внезапно вспомнила о Стражах. Если Стражи подобны Дзюнко, они ведь тоже вынуждены скрываться от полиции, даже если не считают полицейских своими противниками. Интересно, преследовала ли полиция кого-нибудь из Стражей? Чем эти Стражи вообще занимаются? Мучимая сомнениями и колебаниями, Дзюнко попятилась на несколько шагов. Она снова принялась разглядывать этот дом в испанском стиле: «Неужели здесь действительно живет Хитоси Кано?» Она так обрадовалась, когда судьба послала ей врага прямо в руки после нескольких лет бесплодного поиска. Теперь ей пришло в голову, что она слишком увлеклась: «А вдруг это ловушка?» Дзюнко решила уйти и позвонить сюда по телефону. Пока она не удостоверится, что Кано живет в этом доме, действовать опасно.

Все еще в нерешительности, девушка услышала негромкий сигнал машины. Оглянувшись, она увидела небольшой красного цвета автомобильчик, направлявшийся по дороге в ее сторону. Дзюнко поспешно нагнулась и принялась пристально изучать карту. Она всего лишь студентка в поисках квартиры.

Красный автомобиль остановился прямо напротив забора у дома Киносита. Дзюнко подняла голову и притворилась, что сличает адрес с картой. Сама же тем временем следила за машиной. Это был миниатюрный «купер», и стоял он что-то чересчур уж долго для простого взгляда на переход, чтобы убедиться, что там нет ни одного пешехода. С картой в руках, Дзюнко пошла прочь от служебного входа и подальше от красной машины: ей вовсе не хотелось, чтобы водитель увидел ее в лицо.

Тут она снова услышала позади гудок автомобиля. Сигналил водитель мини-«купера». Дзюнко и в голову не пришло, что сигналили именно ей, и она продолжала идти. Но ее вдруг окликнул женский голос:

— Эй! Извините!

Дзюнко посмотрела во все стороны. Кроме нее, на тротуаре никого не было.

— Эй! Я к вам обращаюсь!

Дзюнко наконец сообразила, что окликнули именно ее, и настороженно повернулась.

Водителем оказалась совсем молоденькая девушка, явно едва окончившая школу. Одетая в красный свитер под цвет машины, она высунулась из окна автомобиля и махала Дзюнко рукой. Она остановилась у служебного входа:

— Вы, случайно, не к Хитоси пришли?

От неожиданности Дзюнко не сразу нашлась с ответом. Девушка выглядела бодрой, жизнерадостной и шустрой; она легко, как птичка, выпорхнула из машины и быстро направилась к Дзюнко. Повеяло крепким запахом духов.

— Вы ведь пытаетесь попасть в дом? — Девушка большим пальцем указала на резиденцию Киносита. — Разве прислуга не ответила?

Тут до Дзюнко наконец дошло, что без всяких усилий с ее стороны карты выпали в ее пользу.

— Да, конечно, — поспешно ответила она. — Но дом такой огромный, и я просто растерялась. Что, Хитоси Кано действительно живет здесь?

— Действительно, — улыбнулась девушка. — Все вначале поражаются. Но не стоит беспокоиться. Я как раз приехала повидать его. Пойдемте со мной.

Девушка повернулась, распахнула ворота и быстрым шагом направилась к дому. Дзюнко собралась с духом и пошла за ней.

Проходя через сад и покрытую пожухлой травой лужайку, они услышали звуки музыки, по всем признакам классической.

— Так я и думала. — Девушка повернулась к Дзюнко, кивая в сторону дома. — Старик просто обожает классику. Служанка тоже, хотя она туговата на ухо, так что, слушая компакт-диск, она вряд ли услышит сигнал домофона.

Девушка явно ориентировалась здесь вполне уверенно. Она направилась не к парадному входу, а к черному, с противоположной стороны дома.

Подходя ближе к дому, Дзюнко поняла, почему дом кажется таким огромным: здесь было множество различных пристроек. Девушка направилась в сторону одной из них:

— Мы пройдем вот здесь. — Она показала дверь, полускрытую деревьями, окружавшими дом.

Дверь выглядела по-простецки, нечто вроде аварийного выхода. У входа стояла пара грязных мужских кроссовок. У Дзюнко отчаянно забилось сердце.

— Вот здесь он и живет?

— Да, вот здесь.

Может, мать Кано работает прислугой и живет в доме, а ему выделена комната во флигеле для слуг? Но она не успела спросить, как девушка сама принялась объяснять:

— Мать Хитоси два года назад развелась с мужем. Какое-то время она переезжала с места на место, а потом поселилась здесь. Потом сюда переехал и Хитоси.

— Но на табличке у ворот значится «Киносита»…

— Да, так зовут владельца дома. Это муж ее сестры.

Так вот в чем дело! Хитоси Кано живет у своей тетки.

— Это настоящий особняк.

— Да, люди они не бедные. — Девица словно хвасталась собственными доходами. — Хитоси наконец повезло.

Подойдя к двери, Дзюнко заколебалась:

— Боюсь показаться не в меру любопытной, но вы с Хитоси…

— Ах, я упустила. Я подружка Хитоси. Я член «Круга С», так что вы прибыли вовремя. Кто вас рекомендовал?

«Рекомендовал? «Круг С»?»

Дзюнко молчала, и девушка принялась подсказывать:

— Гм, может, Хасигути? Много энтузиазма, но довольно назойлив? Вы ведь не горели желанием сюда приходить? Но не беспокойтесь, «Круг С» не продает ничего такого, и они неплохо платят. Ну, первоначальный взнос довольно высокий, зато если вы вовлечете в дело друзей, то все окупится примерно месяца за три.

Выпалив все это в быстром темпе, она сбросила с ног кроссовки и открыла дверь, восклицая:

— Хитоси! Я здесь! Ты небось все еще валяешься в постели! Живенько поднимайся, я привела к тебе новенькую!

Дверь открывалась в просторную студию. Новенький дощатый пол, потолок и стены сверкают белизной. Однако в комнате царил полнейший беспорядок. Она выглядела как после урагана.

В углу кучей валялось грязное белье. Куча зашевелилась, и оттуда выглянул молодой человек. Дзюнко судорожно вздохнула и тут же отвернулась, чтобы ее спутница не заметила такой реакции. Девушки, впрочем, уже не было рядом с ней. Она кинулась к парню прямо в кучу грязного белья и вспрыгнула на него верхом.

— Так и знала, что ты все еще валяешься в постели! Знаешь, который час?

Было около одиннадцати. Дзюнко внимательно всмотрелась в лицо парня. Она прочно оперлась на правую ногу, выбирая позицию левой, и пристально смотрела на эту парочку, напоминавшую двух котят.

То самое лицо. Тот самый человек. Ошибки не было: это действительно Хитоси Кано. Стражи предоставили ей точные сведения.

— Мы не хотим ни во что вовлекать вас насильно. Можете вернуться домой и еще раз все хорошенько обдумать. Мы никому не навязываемся. — С этими словами Хитоси Кано вытащил из кучи брошюр и каталогов на захламленном столике несколько штук и протянул их Дзюнко.

После этого она еще целый час выслушивала болтовню обоих. «Кругом С» называлась их фиктивная импортная фирма — на самом деле пирамида. Они разглагольствовали о множестве ее достоинств, но она явно не относилась к категории честного бизнеса. Торговали они пищевыми добавками и косметикой, но продукция выглядела весьма сомнительной. Дзюнко ни на секунду не усомнилась в лживости их заверений в том, что они являются эксклюзивными агентами крупной американской фирмы в Японии.

Однако, по словам этой парочки, «Круг С» процветает. Насколько она могла судить, среди местной молодежи нашлось достаточно много таких «агентов», которые с удовольствием вовлекали в обман своих знакомых, если это сулило им прямую выгоду.

До сих пор Дзюнко не приходило в голову, что жулики и убийцы — одного поля ягоды. Попав в дом состоятельной тетки, Хитоси Кано, как видно, сменил род деятельности: вместо того чтобы отнимать у людей жизнь, он принялся отнимать у них деньги. Жизнь в богатом доме своеобразно подействовала на этого изворотливого, жестокого и эгоистичного мерзавца, поселив в его душе новые вожделения. Видимо, он сообразил, что такая забава, как убийство, не принесет ему богатства.

Кано и его подружка решили, что Дзюнко пришла по рекомендации Хасигути, одного из их соучастников. Они оказались настолько беспечными, что даже не позаботились выяснить, кто она такая. Дзюнко назвалась первым пришедшим ей в голову именем и помалкивала, предоставив им делать собственные выводы. Ясно, что они принимают ее за простушку, недалекую девицу, к тому же недавно переехавшую в большой город. Иными словами, идеальный объект для их целей. Легкая добыча. Да из нее можно сколько угодно денег выкачать, просто задурив ей голову заманчивыми словами.

Несмотря на мятую футболку и слаксы, было заметно, что Хитоси Кано порядком вырос с тех пор, как Дзюнко видела его в последний раз. Он выкрасил волосы в каштановый цвет и коротко стригся на манер крутых парней из кинобоевиков. В левом ухе он носил блестящую серьгу и смотрелся отнюдь не таким простофилей, как его описал в так называемой автобиографии Масаки Когуре.

В комнате было очень жарко, и подружка Кано сняла свитер, оставшись в футболке с короткими рукавами. Она не представилась, но Кано называл ее Хикари.

— Если ты согласна с условиями, поставь здесь свою подпись и печать. Можешь занести этот договор потом или прислать по почте. — Хитоси Кано одарил ее ослепительной улыбкой. Такой милашка! — Можешь перевести первоначальный взнос в две тысячи иен на этот счет в банке или принести наличными вместе с заявлением. Если ты уплатишь наличными, я сразу же выдам тебе квитанцию и членский билет, но тебе, наверное, приходится вкалывать будь здоров? Хасигути настоящий рабовладелец.

Из их речей Дзюнко поняла, что Хасигути — это владелец ресторана, человек примерно лет тридцати с небольшим. Он подрабатывает, поставляя новые кадры для «Круга С», скорее всего, из числа своих служащих, которые дорожат рабочим местом. Кано со своей девицей явно приняли Дзюнко за одну из его официанток.

Дзюнко уже приняла решение. Она ликвидирует Хитоси Кано прямо здесь, в студии. Никто в доме ничего не заметит. Единственным препятствием оставалась Хикари. Дзюнко испытывала к ней нечто вроде благодарности за то, что та провела ее в дом, и по возможности хотела оставить ее в живых.

С другой стороны, ей вовсе ни к чему было оставлять свидетелей, к тому же эта Хикари явно не прочь нажиться на ней. Откуда у нее деньги на дизайнерский свитер и новенькую модель мини-«купера»? Не за счет ли тех, кого обманом вовлекли в этот «Круг»? Все это Дзюнко очень не нравилось.

Хикари явно влюблена в Кано и, как полагала Дзюнко, понятия не имеет о его прошлом. Может, Дзюнко стоило бы в знак благодарности раскрыть ей глаза на то, каков Кано на самом деле. Но если Хикари сообразит, что она намерена делать, Дзюнко не сможет выпустить ее живой. Слишком опасно.

Она не знала, как ей поступить. В висках застучало, напоминая о том, что ее энергия готова вырваться на волю. У этой силы никаких колебаний не было: она видела прямо перед собой цель и не принимала в расчет чисто человеческой нерешительности.

Дзюнко годами училась контролировать свою силу. После того вечера в парке, когда она сожгла малыша, она выработала самоконтроль, и несчастные случаи практически сошли на нет. Повзрослев, она убедилась, что полностью распоряжается собственной силой.

Однако случай на заброшенной фабрике в Таяме посеял в ней сомнения. Особенно для таких ситуаций. «Я-то не стремлюсь ее убивать, но сила во мне стремится. За кем останется решение? За мной или за дарованной мне силой?»

Сколько народу сожгла Дзюнко на фабрике, в кафе и винном магазине? И все за какие-нибудь сутки.

Но там всебыло оправданно. Миссия у нее была рискованная, ведь искоренение зла сопровождалось битвами. Дзюнко была уверена тогда, что контролирует ситуацию. Но теперь, задним числом, она почувствовала, что эта уверенность пошатнулась. «Неужели я действительно сама захотела все это совершить? Неужели я предвидела это?»

Тут она вздрогнула, припомнив сон накануне посещения заброшенной фабрики. Во сне все закончилось тем, что Дзюнко увидела, как пламя обожгло ее собственную руку. Она проснулась тогда с ощущением пережитого ужаса и немедленно принялась ощупывать пижаму, одеяло и матрас. Ведь именно тогда ей пришла в голову мысль: «Уж не выходит ли моя сила из-под контроля?»

А вдруг это правда? Но может статься, ее мастерство осталось прежним, а вот сила увеличилась, стала более изощренной и независимой. Может, в пылу борьбы, незаметно для нее самой, ее сила подавляла ее сознание, не позволяя оценить масштабы побоища? Может, именно поэтому она в последнее время так стремительно относит людей к числу своих противников в сражении?

Этот ее опасный дар, как сторожевой пес, вырос, заматерел и теперь способен провести собственного хозяина. И сознает это. Сознает, что способен потащить Дзюнко за собой, но до поры до времени притворяется покорным поводку.

— Эй!

Голос донесся до Дзюнко словно издалека. Она моргнула и перестала растирать висок.

— С тобой все в порядке? Ты так побледнела… — Хитоси Кано наклонился к ней, всматриваясь в ее лицо.

Дзюнко отшатнулась. Он находился на расстоянии меньше метра от нее и собирался подвинуться еще ближе. Она испугалась, что, если он прикоснется к ней или хотя бы дохнет на нее, ее энергия вырвется на волю и уничтожит его. Нет, еще не время.

— Извините, я просто отключилась.

— Не высыпаешься? — улыбнулся Кано.

— Вроде того.

— Хасигути умеет выжать все соки из своих работников. У меня есть витамины, как раз тебе подойдут. Дам тебе пробник. Некоторые наши клиенты утверждают, что витамины улучшают внешний вид даже лучше, чем косметика.

Голос его звучал очень вкрадчиво. Дзюнко передернуло, но она исхитрилась выдавить бледную улыбку.

— Хитоси у нас не пропустит ни одной хорошенькой мордашки, он такой, — проворчала Хикари и шлепнула его по спине. — Ты стремишься прямо-таки всех очаровать. Мне это уже надоело.

— Не заводись! — резко возразил Хитоси.

— Не буду, не буду. Уж извини! — Хикари вздернула носик и встала. — Пойду навещу твоего дядю. Надо оформить у него заказ на смесь овощных витаминов.

— И много он заказал? — спросил парень.

— Сразу полдюжины. Неплохо, правда?

— Удачный бизнес! — засмеялся он.

— Да уж! — улыбнулась в ответ Хикари, надела туфли и повернулась к Дзюнко. — Я тебя подвезу до станции, так что подожди меня. А Хитоси может пока что подробнее ввести тебя в курс дела.

Хикари торопливо вышла, и Дзюнко услышала ее шаги на гравийной дорожке по направлению к главному дому. Они остались вдвоем с Хитоси Кано.

Ловушка захлопнулась.

Дзюнко знала, что ей делать.

Дзюнко-оружие была на взводе.

— Послушай… — Парень снова подвинулся к Дзюнко.

Та повернулась к нему и взглянула ему прямо в лицо.

— Ну и каково это — ткнуть ломиком для льда в глаза девочке? — спросила она.

У Хитоси Кано брови полезли на лоб. Дзюнко заметила, что в уголке левого глаза у него сидела крошечная черная родинка.

«Вот куда я его ткну. Его прямо-таки Бог пометил, чтобы я знала, куда ударить. Око за око, зуб за зуб!»

— О чем ты толкуешь? — напрягся парень.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я толкую, — улыбнулась Дзюнко, на сей раз совершенно искренне. — О том, что ты творил. И не вздумай отрицать — я узнала обо всех твоих подвигах от твоих собственных дружков.

Хитоси Кано, все еще сидя на полу, начал отползать.

«Дурак! Если хочешь убежать, вставай и беги. Беги и не оглядывайся! Беги, спасая жизнь. Но я не отпущу тебя далеко».

— Я ведь искала тебя. Все это время.

При этих словах лицо Хитоси Кано вспыхнуло ярким пламенем.

Дзюнко снова услышала шаги на дорожке. Она уже надевала кроссовки у дверей, когда увидела, что Хикари возвращается. В комнате было душно и пахло паленым. Наверное, пахло. Сама Дзюнко настолько привыкла к этому запаху, что вообще не чувствовала его.

Хикари шла быстро. Дзюнко помедлила в дверях, прислушиваясь к ее шагам. Дзюнко-оружие все еще оставалась на взводе. Нетрудно будет впустить девушку внутрь и посмотреть, как у нее вспыхнут волосы.

Оглянувшись на то место, где десять минут назад сидел — еще живой — Хитоси Кано, Дзюнко увидела там кучу грязных одеял. Она прикрыла ими дочерна обугленные останки Кано. Во всем остальном захламленная комната выглядела точно так же, как раньше, когда они только что вошли. Мебель не пострадала от огня; только на столике остались следы пепла да место, где Хитоси Кано упал, слегка закоптилось.

Дзюнко шагнула за порог и плотно прикрыла за собой дверь. Хикари заметила ее и, удивившись, остановилась:

— Так рано уходишь?

Дзюнко молча кивнула.

— Ну и что ты надумала? Вступаешь? Хитоси квалифицированный инструктор в «Круге С», так что его объяснения наверняка полезнее моих.

Дзюнко стояла, заслоняя дверь, и Хикари тоже остановилась, продолжая щебетать. Она по-прежнему дружески улыбалась, но глазами показывала Дзюнко, чтобы та посторонилась и освободила ей дорогу к двери.

— Я должна вернуться домой, — наконец сказала Дзюнко. — Ты говорила, что подкинешь меня?

— Разумеется, подкину, но ты можешь еще минутку подождать? Я должна отдать Хитоси бланк заказа. — В руке она держала листок бумаги. — Его дядя купил целую кучу дорогих витаминов. Он сказал, что Хитоси вечно сорит деньгами, поэтому вся плата целиком пойдет мне за комиссию непосредственно на мой счет.

Для убедительности Хикари размахивала бланком. Дзюнко холодно наблюдала за ней и заметила, что во взгляде подружки Хитоси появилась настороженность. Наверное, она заметила какую-то перемену в Дзюнко. Может, блеск в глазах? Или что-то в голосе?

Курок орудия убийства все еще оставался на взводе.

— Э, посторонись, пожалуйста, — сказала Хикари, продвигаясь вперед замедленно, словно во сне. — Я просто отдам ему бланк, и все.

— Но он только что ушел, — торопливо сказала Дзюнко.

— Что?

— Ему кто-то позвонил, и он тут же ушел. Он велел мне дождаться тебя здесь, у двери.

— И дверь заперта?

— Да.

— Ну вот, вечно он так, — вздохнула Хикари. — Ну ладно, я тоже сегодня занята, так что оно даже к лучшему. Это была какая-нибудь девица?

— Я не знаю.

— Конечно девица. Все они за ним бегают. Ну ладно, поехали.

Дзюнко задумалась, не заходит ли Хикари в комнату Хитоси Кано, когда ей взбредет в голову? Девушка легко поверила Дзюнко. Даже настороженность как будто исчезла. Хикари развернулась и направилась к служебному входу.

Дзюнко дойдет с ней до того места, где припаркован ее мини-«купер», но садиться в машину она не намерена. В ее планы не входило, чтобы Хикари подвозила ее куда бы то ни было. Она просто проследит, чтобы машина отъехала, а потом пойдет своей дорогой. Она не станет убивать ее.

Дзюнко хотелось верить, что ей не придется убивать Хикари. Но ее сила была настроена на убийство. Девушка ощущала это, ощущала желание силы убить. Вот почему она не хочет отключаться — Дзюнко хотела отключить ее, но сила воспротивилась.

Дзюнко снова металась в сомнениях. Кто здесь главный? Она или ее сила?

«Ты собираешься оставить в живых эту жадную, себялюбивую девицу?» — «За такие прегрешения не стоит убивать». — «И тебя не будет мучить совесть, если по ее вине кто-нибудь погибнет?» — «У нее мозгов не хватит, чтобы отнять у кого-нибудь жизнь». — «Как ты можешь спокойно смотреть на женщину, имевшую дело с Хитоси Кано?» — «Она ничего не знала о его прошлом».

Сила внутри Дзюнко принялась глумиться над ней и настаивать на своем: «Убей ее! Уничтожь ее! Ее жизнь не представляет ценности! Ты судья. Она может вспомнить, как ты выглядишь. Может рассказать о тебе в полиции. Покончи с ней! Как с тем посетителем в кафе «Курант». Как с матерью Кейити Асабы. Пусть они все превратятся в прах и пребудут в нем. Ради твоей же безопасности. Ты хочешь убить ее, я же знаю!»

— Ты садишься или нет?

Дзюнко стояла рядом с красным автомобилем. Хикари остановилась у дверцы со стороны водителя и вопросительно посмотрела на нее.

Дзюнко почувствовала, как что-то набухает в горле и просится наружу. Она стиснула зубы.

— Я решила не вступать в «Круг С». — Каждое слово давалось ей с трудом.

— Вот как?

— Не очень-то мне все это нравится. Надо втягивать в этот «Круг» знакомых. Так ведь? По-моему, то, что ты делаешь, плохо.

— Но я…

Дзюнко снова заметила настороженность во взгляде подружки Хитоси. Даже что-то похожее на страх.

— Тебя мои дела не касаются. И почему у тебя такое жуткое выражение лица? — Хикари перешла в нападение. — В чем дело? Если тебе не нравится «Круг С», никто не заставляет тебя вступать.

Дзюнко все крепче стискивала зубы и не поднимала глаз на Хикари. Она уставилась на темно-красный корпус машины. «Я могу расплавить ее. Будет похоже на лаву».

— Ну же, скажи что-нибудь! — Хикари повысила голос. Она еще не поняла, что боится, а потому стала агрессивнее. Когда боишься, лезешь в драку первым. — Хитоси ведь тебе все объяснил? Все вовсе не так, как ты говоришь. Можно заработать деньги, но для этого надо вертеться. Не всякий на это способен. Но так уж устроен мир, разве нет? Бизнес так устроен. Здесь нет ничего противозаконного. Могу сказать, что ни полиция, ни союзы потребителей ничего не поделают с этим. Перестань сверкать на меня глазами! — Девушка уже почти вопила, открывая дверцу машины. — Мы не делаем ничего плохого, и я не позволю тебе лить грязь на наш бизнес. Никто тебя ни к чему не принуждает. Глупцы всю жизнь остаются глупцами. Только не надо обвинять толковых людей за то, что они чего-то добиваются в жизни!

Хикари отвернулась и наклонилась, чтобы сесть в машину. Дзюнко, глядя ей в затылок, спросила:

— Тебе известно прошлое Хитоси Кано?

Девушка подняла голову. На ее лице отразилось такое искреннее изумление, что выглядела она слегка комично.

— Прошлое Хитоси?

— Вот именно.

Выражение лица Хикари изменилось — неожиданно для Дзюнко.

— Что у вас с ним произошло? — Девушка с вызовом посмотрела на Дзюнко, уперев руки в бока. — Я поняла, кто ты такая: бывшая подружка, которую он отшил. Правда, он тебя вроде бы вообще не узнал. Он что, переспал с тобой разок? И теперь ты за ним гоняешься? В этом все дело?

Дзюнко оторопела. Для нее прошлое никогда в жизни не означало примитивные отношения между мужчиной и женщиной.

— Ну говори же! — Хикари обогнула машину, подходя к Дзюнко сбоку. Она сузила глаза. — Не воображай, что я это оставлю просто так! Хитоси мой…

— Хитоси твой… кто? — невозмутимо спросила Дзюнко. Глубоко внутри она почти услышала, как ее сила повышает голос: «А что я тебе говорила? Разве такую жизнь можно считать ценностью?»

— Он мой жених! — Хикари выкрикнула это с вызовом. — Что тебе за дело до него?

— Твой жених — убийца. — Дзюнко скрестила руки и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. — Он убивал девочек, школьниц. И не единожды. Несколько лет назад.

Хикари приняла боевую позу, выпятив подбородок и расставив ноги:

— Что за дерьмо ты несешь? Возьми свои слова обратно!

— Это не дерьмо. Проверь. Увидишь, что натворили твой «жених» с дружками.

Хикари слегка затрясло.

— Хитоси не состоит на учете в полиции.

— Просто у них не хватило улик, потому его и не арестовали. К тому же все они были тогда несовершеннолетними.

Хикари уставилась на Дзюнко тяжелым взглядом. Она усиленно размышляла и пыталась найти какие-то доводы. Наконец она выпалила:

— Что у тебя общего с теми, как ты сказала, убитыми?

Дзюнко промолчала.

— Зачем ты сюда явилась? — требовательно спросила Хикари, по-прежнему не сводя угрюмого взгляда с Дзюнко. Вдруг ее глаза расширились. — Что ты сделала с Хитоси?

Дзюнко не ответила.

— Ты что-то сделала! — взвизгнула Хикари, бросаясь от машины к служебному входу. — Он никуда не ушел — ты что-то натворила!

Дзюнко не преследовала ее, но девушка все же бежала. В спешке она споткнулась и едва не упала. Дзюнко очень хотела, чтобы та не оглянулась. «Я просто уйду. Только не оглядывайся!»

Но Хикари обернулась. Уже в воротах служебного входа она обернулась, чтобы удостовериться, что ее не преследуют и что ей удалось убежать. В глазах у нее полыхала такая ненависть, что сила Дзюнко вырвалась из-под контроля и устремилась к девушке.

Раздался приглушенный звук. Волосы Хикари встали дыбом, и ее подбросило вверх. В воздухе мелькнули ноги девушки, обутые в стильные туфли. К тому моменту, когда они снова ударились о землю, все тело подружки Хитоси уже было охвачено пламенем. Дзюнко ощутила волну горячего воздуха и сильный запах духов Хикари. Та даже не вскрикнула.

Дзюнко постаралась отойти как можно медленнее. Она побежит, когда завернет за угол. Про себя она отсчитывала секунды.

Вокруг было тихо. Никто ничего не заметил. В тишине до нее донеслись звуки классической музыки от усадьбы Киносита.

Дзюнко досчитала до ста и пустилась бежать. Ей показалось, что она слышит крик, но она не была уверена, кричит ли кто-то в действительности или крик раздается в ее собственной душе.

Глава 17

— Ничего себе местечко, правда? Когда живешь в высотном здании вроде этого, выбираться из него не так просто, поэтому здешние жители такие домоседы. Но для детей это вредно. — Тикако Исидзу сообщала все это Макихаре, а тот молчал всю дорогу и считал этажи, пока они поднимались в лифте.

Когда она позвонила ему и сказала, что договорилась о встрече с Каори Курата, он откликнулся с большой неохотой, хотя изначально это была его идея.

— Там, внизу, вы отметили пропуск. Лифт идет прямо к апартаментам Курата? — спросил наконец Макихара, когда они проехали уже тридцатый этаж.

— Да, прямиком.

— Значит, посторонним сюда пройти не так просто.

— Да, охрана здесь серьезная, — сказала Тикако. — Поэтому я и решила, что возгорания — дело рук кого-то из своих. — Она не удержалась от легкой шпильки: — Но я все еще сомневаюсь, что Каори устраивает их исключительно силой воли.

Молодой человек промолчал, только повел бровью. Лифт остановился на тридцать девятом этаже.

Выйдя на площадку, они увидели Митико Кинута. Она изобразила приветливую улыбку, но лицо ее сохраняло официальное выражение, а гнев и подозрения по поводу их визита и намерений были настолько явными, что Тикако исподтишка ухмыльнулась.

Договариваясь о встрече с Каори в присутствии ее родителей, Тикако не ожидала, что так легко получит согласие. Она-то рассчитывала встретить сопротивление и собиралась изучать их характеры, но они застали ее врасплох.

Расследуя преступления, связанные с детьми или подростками, полицейские часто вынуждены заниматься психологическим консультированием, не будучи, строго говоря, специалистами. Одна из их самых распространенных ошибок — спешка, с которой они стремятся завершить дело, особенно в случаях тяжких преступлений. Тикако опасалась, что слишком поспешила с повторным визитом.

Она заранее сообщила Митико о том, что придет вместе с Макихарой, поскольку ему уже доводилось вести похожие дела.

Тикако кратко представила детективов друг другу, и они обошлись без обычных церемоний. Их поведение напоминало конкурс на полное отсутствие интереса друг к другу. Митико тут же отвернулась от Макихары и обратилась к Тикако: — Господин Курата очень занятой человек, и он не может тратить рабочее время на сидение дома. — Она сообщила это вежливо, но холодно. — Госпожа Курата с Каори ждут вас. Она узнала от дочери о том, что случилось в прошлый раз, и ужасно тревожится.

Тикако оставила без внимания завуалированный упрек в словах Митико и приступила к делу:

— На днях здесь, прямо в моем присутствии, произошло девятнадцатое возгорание. С тех пор случалось что-либо подобное? В двадцатый раз?

— Пока нет.

— Очень хорошо. Ну что, мы заходим?

Госпожа Курата с дочерью сидели рядышком на изящной кушетке в гостиной. Девочка прижалась к матери и крепко держала ее за руку. Может, это и помешало хозяйке дома встать, когда Митико представляла ей Тикако и Макихару.

— Пожалуйста, проходите, усаживайтесь. — Голос у нее был приятный, но в нем звучало утомление.

— Я принесу что-нибудь. Кофе подойдет? — заглянула в комнату Фусако Эгути.

Вскоре она вкатила в гостиную столик с чашками и дымящимся кофейником. Едва ответив на приветствие Тикако, домработница удалилась, как только раздала чашки посетителям. Все церемонно держали в руках чашки с кофе, словно в преддверии важного совещания.

Каори была прелестной девочкой, и потому Тикако предположила, что ее мать тоже очень привлекательна, но была поражена, увидев настоящую красавицу. Себя Тикако никогда не относила к хорошеньким женщинам, но даже Митико Кинута, будучи «необыкновенно хороша собой», сразу померкла рядом с госпожой Курата.

Хозяйка держалась скромно и почти не пользовалась макияжем. Она ничем не напоминала угловатых современных фотомоделей, — напротив, в ее лице сочетались мягкость очертаний с классическими японскими глазами. Кому-то такое лицо могло показаться слишком невыразительным. Госпожа Курата принадлежала к тем женщинам, присутствие которых немедленно вызывает инстинктивное желание их защитить. Глядя на нее, Тикако поняла, почему Митико Кинута прониклась такой симпатией к семье Курата, а Фусако Эгути так преданно заботится о них.

Сидя рядом, госпожа Курата и Каори напоминали не столько мать с дочерью, сколько двух сестер с солидной разницей в возрасте. У обеих была прозрачная кожа, и обе явно испытывали сильнейшее напряжение.

— Детектив Исидзу, семья Курата хочет уехать из этой квартиры. — Митико решила взять на себя инициативу и нарушить молчание.

Тикако постаралась скрыть удивление и искоса взглянула на Макихару. Совсем недавно, примерно полчаса тому назад, они обсуждали такую возможность.

«Наверное, они сообщат нам, что переезжают. — Макихара говорил почти бесстрастным тоном. — Скажут, что хотят уехать отсюда, где их преследует поджигатель, и что они собираются держать новый адрес в тайне. Если они этого не сделают, их могут заподозрить самих».

— И далеко вы хотите уехать? — спросила Тикако госпожу Курата, которая, в свою очередь, взглянула на Митико так, как убийца смотрит на своего адвоката во время допроса. Точнее, она смотрела на губы Митико. Может, какой-нибудь тайный код?

— Не знаю… — уклончиво сказала женщина и вцепилась в чашку, будто в последнюю соломинку надежды. — Просто после всех этих жутких событий мы чувствуем себя здесь не слишком уютно. Ну и вообще, для здоровья Каори было бы полезнее жить в доме с садиком.

Тикако улыбнулась Каори:

— Полагаю, школу вы тоже смените. Тебе не жаль расстаться с друзьями?

Девочка отвернулась и не ответила, только крепче стиснула руку матери.

— Прошу прощения, — сказал Макихара, поднимаясь с места.

Он пересек комнату и подошел к столику, где в предыдущее посещение Тикако стояла ваза с цветами, впоследствии сгоревшая. Вместо нее здесь теперь красовалась изысканная лампа с абажуром из цветного стекла.

— Здесь и произошло то небольшое возгорание. Я прав? — Задавая свой вопрос, Макихара внимательно осматривал стену. — Вы заново покрасили стену, госпожа Курата?

Митико открыла было рот, чтобы ответить, но вместо этого посмотрела на хозяйку дома, которой был адресован вопрос. Та слегка сжалась и тихо ответила:

— Да, конечно.

— Должно быть, нелегко перекрашивать стены всякий раз. Да и недешево.

— Это лучше, чем нанести кому-то вред.

— Да, правда. Но там, в школе, при возгорании пострадала одна из учениц и даже попала в больницу? Так сказано в протоколе.

Госпожа Курата молчала, словно не понимая, чего добивается Макихара. Тот все еще рассматривал стену.

— И вы оплатили лечение?

Митико изумленно уставилась на хозяйку дома. Женщина на мгновение замерла. Каори по-прежнему сидела, опустив глаза.

Тикако была поражена. Она гадала, где и когда Макихара успел раздобыть эти сведения.

— Вы оплатили лечение. Так ведь? — Детектив наконец повернулся к госпоже Курата.

— Да, мы оплатили лечение, — ответила она еле слышно.

— Почему?

— Что вы имеете в виду, спрашивая «почему»?

— Так ведь никаких причин для этого не было, так? Каори не пострадала, хотя сама оказалась жертвой возгорания, нет?

— Причина в том, что обжечь хотели Каори, тогда как другая девочка просто случайно оказалась рядом. Одна из подруг Каори.

— Понятно.

— Она из небогатой семьи.

— Но они все же могут платить за обучение в частной школе?

— Это для них нелегко.

— Понятно, — повторил Макихара, не столько в ответ, сколько самому себе.

В его голосе не было язвительности, но Тикако обратила внимание на то, что госпожа Курата решительно сжала челюсти, словно приготовилась к обороне. Исидзу перевела взгляд с матери на дочь и даже рот открыла от изумления.

Каори побледнела как полотно. Она все время выглядела тихой и подавленной, но вполне здоровой. Теперь же глаза у нее затуманились и словно остекленели, а с лица отхлынула кровь. Девочка казалась больной.

Что на нее так подействовало? Почему она так расстроилась, услышав, что мать оплатила лечение ее подруги?

— Каори? — нерешительно спросила Тикако, а Макихара резко развернулся и быстро подошел к ним.

Остановившись возле стула, где сидела Митико, он наклонился к девочке и стал всматриваться в ее лицо:

— Тяжело, наверное, терпеть столько постороннего народа в доме? — Он разговаривал с ней совершенно иным тоном, мягко и участливо. — Когда вы переедете, все успокоится. Отец с матерью сумеют тебя защитить. Мы тоже сделаем все, что в наших силах, чтобы обеспечить тебе безопасность, так что не бойся.

Каори медленно подняла голову. Это выглядело так, будто она опасается, что если будет двигаться быстрее, то внутри ее что-то сломается. Но все же она посмотрела Макихаре прямо в лицо.

— Кстати, что у тебя с пальцем? — спросил тот, улыбаясь.

Средний палец правой руки у Каори был обмотан свежим пластырем телесного цвета, почему Тикако и не заметила его сразу.

— Она подстригала ноготь и порезалась, — ответила за девочку мать. — Дело в том, что она всегда подстригает ногти по вечерам, хотя и знает, что это приносит невезение.

— Да вы, оказывается, суеверны. — Макихара улыбнулся. — В те времена, когда освещение было плохое, ничего не стоило повредить ноготь, если торопиться и делать это после захода солнца. Поэтому и родилась поговорка: «Подстригаешь ногти ночью — не переживешь родителей». В наши дни все это утратило смысл.

— Вы так уверены? Не думаю, что поговорка совсем утратила смысл.

— Существует и другое поверье: если будешь играть с огнем, зальешь водой постель.

Госпожа Курата снова замерла. Каори выпростала свою левую ладошку из руки матери и наклонилась в сторону Макихары, пристально глядя на него. Ее глаза превратились в две щелочки. У Тикако сильно забилось сердце. Атмосфера накалялась.

Макихара не отвел взгляда. Он потянулся к девочке самым естественным жестом и взял ее правую ладонь в свои руки:

— Позволь я посмотрю, что у тебя с пальцем.

Как только он взял ее за руку, Каори широко раскрыла глаза, выгнула спину и разинула рот в немом крике.

— Каори? — Макихара тоже заметил, что с ней происходит. Все еще держа ее за руку, он опустился на колени.

Митико вскочила на ноги, готовая оттолкнуть его от Каори. Но тут девочка глубоко-глубоко вздохнула и сказала:

— Вы знаете.

— Каори, Каори, тебе нехорошо? — Митико потянулась к ней, но та отстранила ее левой рукой:

— Вы знаете. Я это чувствую. — Каори говорила странным тоном, схватив Макихару за руку. — Кто он? Кто этот мальчик? — Губы у нее дрожали, взгляд устремился в пространство.

— Каори? — Госпожа Курата обняла ее, но девочка не откликнулась.

Вместо этого Каори ухватилась левой рукой за локоть Макихары и наклонилась еще ближе к нему. Хватка была такой силы, что Тикако заметила, как молодой человек вздрогнул.

— Где ты? — закричала она прерывающимся голосом. Ее глаза вылезли из орбит, лицо, еще минуту назад такое бледное, пылало. — Где он? Можно повидать его? Откуда вы его знаете? Он мой… мой… — Каори бормотала все неразборчивее. — Ответьте же мне, скажите мне!

Чашки и чайник на столе начали трястись, словно сочувствуя происходящему, а потом разбились. Госпожа Курата зажала рот руками и соскользнула с кушетки на пол.

Макихара уже вырывался из рук Каори и крепко держал ее. Тело ее напряглось, конечности дрожали. Глаза у нее закатились, так что видны были только белки, губы распустились.

— Вызовите «скорую»! — умоляла госпожа Курата.

Митико осторожно направилась к телефону. Тикако торопливо отодвигала все, что можно, подальше от Каори.

— Каори, успокойся. Все будет хорошо. Успокойся. — Макихара крепко держал ее и повторял одно и то же, словно мантру: — Все хорошо. Тебе ничто не угрожает. Успокойся. Дыши глубже. Вот молодец, еще раз: вдох-выдох.

Девочка все еще дышала с трудом, но послушно старалась делать глубокий вдох.

— Вот и молодец. Еще раз. Хорошо. Правильно. Ничего не случится. Ничего плохого не случится.

Глаза Каори возвращались в норму, но в глубине зрачков все еще таился страх. Затем по щекам потоком хлынули слезы. Она уткнулась личиком в плечо Макихары и заплакала. Молодой человек крепко держал ее, слегка покачивая и осторожно гладя по голове:

— Ну вот и все. Все хорошо. Больше нечего бояться.

Тикако увидела, что Митико и госпожа Курата все еще сидят на полу. Она почувствовала, что спина у нее взмокла от пота.

— Надо отвезти ее в больницу, чтобы как следует осмотреть, — сказал Макихара, обращаясь к Тикако поверх Каори. Потом он повернулся к матери девочки. — Нельзя допустить, чтобы с ней случился еще один такой приступ, так что хороший осмотр в больнице не повредит. Как вы считаете, госпожа?

Ошеломленная хозяйка дома только кивнула. У ее ног лежала ручка разбитого кофейника, слегка похожая на ухо…

— Что это был за прием? — Тикако обращалась к идущему впереди Макихаре, когда они проходили через автоматические двери в специальное отделение клиники.

Тот не оборачивался и не отвечал.

Каори Курата приняли в частную клинику, расположенную в десяти минутах ходьбы от дома. «Специальное отделение» предназначалось для пациентов с не слишком серьезными заболеваниями: за хорошие деньги там обеспечивались все удобства для богатых больных. Отдельные палаты были меблированы лучше, чем гостиницы. Госпожа Курата хотела отвезти ее в больницу, где сама работала директором, но Тикако и Макихара настояли на клинике более подходящей для непредвиденных случаев, и госпожа Курата в конце концов уступила, согласившись на клинику, в которой у нее был знакомый врач.

— Что имела в виду Каори, когда так кричала на вас? О чем она просила вас?

Они остановились, чтобы уточнить номер палаты, в которую поместили девочку. Макихара наконец обернулся к Тикако и небрежно ответил:

— Психометрия.

— Что?

— Психометрия. Никогда не слышали?

— Никогда не слышала почти ни о чем из того, что вы мне рассказываете.

Макихара усмехнулся, глядя на Тикако:

— Это еще один вид экстрасенсорного восприятия. Способность считывать впечатления, сохранившиеся на предмете или у человека. Иными словами, Каори использовала свою способность, чтобы проникнуть в мои воспоминания.

Тикако вздохнула:

— Разве вы не говорили, что ее способность называется пирокинез? Значит, у нее есть что-то еще?

— Детектив Исидзу, вы занимаетесь спортом?

— А?

— Ну, физкультурой?

«Это еще к чему?» Тикако была озадачена:

— Я немного играю в теннис.

— Играли в теннис в школьные годы?

— Да, я всегда быстро бегала. Вначале я занималась легкой атлетикой, но потом меня увлекли в теннисную команду.

— Вот именно! Вот что значит иметь некую способность. — Макихара засмеялся, глядя на ошалевшую Тикако, и постучал пальцем по виску. — Если экстрасенсорное восприятие означает способность активизировать те разделы мозга, которыми не пользуется большинство людей, то следует признать, что вполне естественно обладать и другими подобными способностями. Человек, способный быстро бегать, равно годится и для легкой атлетики, и для тенниса — и там и там требуется быстрота как способность быстро перебирать ногами и быстро реагировать. Здесь то же самое. Нет ничего необычного в том, что у человека, обладающего какой-либо способностью, ей сопутствует другая, близкая по характеру.

Глава 18

Скептическое отношение, видимо, отразилось на лице Тикако. Макихара засмеялся, покачал головой и вернулся к схеме размещения палат, вывешенной на стене.

— В общем, я хочу сказать, что Каори Курата обладает мощным природным даром пирокинеза, и, похоже, не только им одним.

— В число этих даров входит психометрия?

— Именно. Она способна проникать в память человека, с которым входит в контакт. Она читает не мысли, а именно воспоминания. И не только у людей. Она может считывать отпечатки прошлого с предметов. На Западе люди с психометрическими способностями помогают полиции расследовать преступления. Можно сказать, что это довольно распространенный вид психических способностей.

— Но…

Макихара нашел наконец номер палаты и двинулся по коридору так стремительно, что развевались полы его длинного пальто. Тикако засеменила побыстрее, чтобы не отстать от него.

— Похоже, у нее есть и задатки телекинеза. Помните разбитые чашки на столике?

Теперь уже Тикако покачала головой.

Они подошли к палате Каори Курата. На двери висела табличка с надписью: «Посетители не допускаются». Макихара, должно быть из уважения к надписи, вначале постучал в другую половинку двери, но затем вошел, не дожидаясь ответа.

Интерьер палаты напоминал гостиную. Напротив окна стояла белоснежная кровать, неподалеку размещалась обитая кожей кушетка. Каори Курата сидела на постели, опираясь спиной на подушки, а возле кровати находилась ее мать.

У девочки округлились глаза, когда она увидела вошедших. Мать вскочила на ноги, чтобы помешать им, но, прежде чем она успела произнести хоть слово, Макихара успел приветливо спросить:

— Каори, как ты себя чувствуешь?

Какое-то мгновение девочка смотрела на него, не отвечая, потом взглянула на мать, и та заговорила вместо нее:

— Пожалуйста, уходите отсюда. Дочь не в том состоянии, чтобы разговаривать с полицией. — Голос госпожи Курата слегка дрожал.

— Мы просто зашли узнать, как ее самочувствие, — поспешила успокоить ее Тикако. — Хотели удостовериться, что никто из вас не пострадал.

Госпожа Курата явно смутилась. Она опустила глаза и, то и дело сжимая и разжимая пальцы, снова попросила их удалиться.

Макихара посмотрел ей прямо в глаза:

— Мы пришли поговорить не с вашей дочерью, госпожа. Мы хотим поговорить с вами.

Это обескуражило женщину еще сильнее. Она стискивала кулаки так, словно выжимала полотенце.

— Со мной? О чем же?

Каори коснулась материнской руки своей маленькой ладошкой. Госпожа Курата разжала кулаки, но пальцы у нее по-прежнему заметно дрожали.

— Мама… — Каори говорила тихо, но на удивление твердо. — Мама, можешь им довериться. Они заслуживают доверия.

Тикако еле слышно ахнула. Макихара отнюдь не выглядел удивленным и неподвижно стоял у двери.

— Он знает. Он все поймет. Я убедилась в этом, так что поговори с ним. Мама, надо кому-то рассказать обо всем. Не может же это продолжаться до бесконечности.

В ней не осталась и следа от той капризной принцессы, которая, прижимаясь к Митико, кричала на Тикако. В ее глазах появился здоровый блеск, чего не было прежде.

— Каори… — Госпожа Курата взяла дочь за руку. Похоже, именно она нуждалась в поддержке дочери, а не наоборот.

Девочка вновь повернулась к Макихаре. Голосок у нее был детский, но твердый:

— Детектив, вы ведь знаете о людях, способных зажигать огонь?

Макихара молча кивнул. Тогда Каори посмотрела на Тикако. Тикако почувствовала, что у нее пересохло в горле.

— Эта госпожа детектив считает, что все поджигала я. Все правильно, но я хотела бы, чтобы вы знали, что делала я это не по злому умыслу и не для забавы. Потому-то я так и расстроилась. Потому и цветы в вазе загорелись. — По мере того как Каори рассказывала, ее речь становилась все более торопливой, слова набегали друг на друга. — Так получается всегда. Я… я вовсе не собираюсь ничего зажигать — это происходит само собой! Иногда человек, который мне не нравится, слишком близко подходит ко мне, иногда кто-то говорит мне неприятные слова. Но иногда ничего подобного. Просто погода плохая, или я неудачно ответила на экзамене, или у меня заболел живот. Даже такие мелочи могут вызвать огонь. Я не справляюсь с этим!

Госпожа Курата обняла дочь и прижала ее головку к себе:

— Не стоит об этом говорить сейчас. Тебе надо отдохнуть.

Девочка замолчала и, тяжело дыша, зарылась лицом в материнские объятия. Госпожа Курата крепко обняла ее, а потом обернулась к полицейским. Глаза у нее покраснели, на лице обозначились морщины. Она словно постарела прямо на глазах.

— Здесь разговаривать не стоит. Должен прийти муж… и домработница. Пойдемте куда-нибудь в другое место.

Госпожа Курата явно опасалась, что их могут заметить. В конце концов она предложила устроиться в ее машине на больничной стоянке. От новой темно-серой иномарки исходил запах кожи и металла. Тикако поместилась на водительском сиденье, а Макихара с госпожой Курата сели сзади.

— Не поведете ли вы машину? — Госпожа Курата отчаянно боялась, что ее увидят. — Попробуйте припарковаться где-нибудь в незаметном месте. Когда муж приезжает, он всегда останавливается именно здесь.

— Есть причина, почему вы так боитесь, что муж увидит, как мы с вами разговариваем?

На этот вопрос женщина ответила не сразу. Она посидела с отсутствующим видом, словно думая о чем-то другом, но потом с усилием кивнула:

— Да. Мой муж… он не понимает Каори.

— Не понимает ее чувства? Или способности?

Госпожа Курата опустила голову:

— И то и другое. В общем-то, это одно и то же.

Пока Тикако осторожно вела непривычную машину, где водительское сиденье располагалось с левой стороны, госпожа Курата вынула из сумочки носовой платок и промокнула глаза.

— Вот это место подойдет? — Тикако старалась говорить помягче. — Без обогревателя будет довольно прохладно. Может, я схожу за горячим напитком?

— Нет, спасибо, — отказалась госпожа Курата. — Но можно мне сигарету?

Макихара вытащил из кармана пальто пачку сигарет и предложил ей. Женщина вынула из пачки сигарету, хотя ей понадобилось для этого несколько попыток, а потом с трудом прикурила от зажигалки Макихары — так у нее дрожали руки.

— Спасибо. — Она глубоко затянулась, выдохнула дым и слегка закашлялась. — До того как Каори начала все это поджигать, я вообще не курила.

— Вы стали курить, чтобы возгорания можно было объяснить незатушенными сигаретами?

— Вот именно. — Она прикрыла рот ладонью и судорожно рассмеялась. — Глупо, конечно. Каори зажигает огонь везде: в школе, на улице — где угодно. Но я хотела, чтобы по крайней мере дома в этих возгораниях можно было винить меня.

Тикако почувствовала, как рушатся все ее убеждения. Эта бедняжка явно держалась на пределе, и силы, казалось, вот-вот ее покинут. Глядя на нее, Тикако изо всех сил пыталась поверить ее словам. Тому, что дочь этой женщины способна зажигать огонь, просто подумав об этом. Тому, что она способна поджигать вещи и обжигать людей. От всей души Тикако пыталась поверить тому, что эта способность причиняет обеим боль и страдание, но им не к кому обратиться за помощью.

С другой стороны, здравый смысл Тикако, другая сторона ее натуры, объяснял все тем, что мать с дочерью просто морочат друг другу голову и тем усугубляют положение, хотя хороший психиатр мог бы им помочь. Но детектив никак не могла решить, к чему склониться, верить или не верить госпоже Курата, а потому не знала, какие вопросы следует ей задать. Она вспомнила второе золотое правило своего наставника в полиции: никогда не задавай вопрос, если не знаешь, что тебе могут ответить. И она молчала.

С нервозной тщательностью госпожа Курата затушила окурок почти целой сигареты в пепельнице. Макихара наблюдал за ее действиями, а потом участливо спросил:

— Когда это произошло?

Никогда Тикако не доводилось слышать такой тон во время допроса.

— Когда вы осознали, что ваша дочь обладает такой способностью?

Госпожа Курата скорбно уставилась на окурок в пепельнице и ответила не сразу:

— Я всегда опасалась чего-то в этом роде.

— Что значит «всегда»?

— С тех пор, как Каори родилась. Нет, пожалуй, даже с тех пор, как я забеременела.

Тикако перевела взгляд с госпожи Курата на Макихару. Она не поняла смысла ее слов, но догадывалась, что ее коллега все понял. С тех пор, как забеременела? Она хочет сказать, что нерожденный младенец способен поджигать шторы?

Госпожа Курата подняла голову и тоже уставилась на Макихару. Они пристально изучали друг друга, словно пытались прочесть что-то по лицу.

— Каори сказала мне, что проникла в какое-то ваше воспоминание. Образ горящего мальчика. Она утверждает, что его подожгла какая-то девочка. Что вы тогда были еще подростком и кричали.

Тикако припомнила, как начался приступ у Каори и ее слова: «Кто он? Кто этот мальчик? Откуда вы его знаете? Ответьте же мне!»

— Этот мальчик погиб? — спросила госпожа Курата.

— Да, — лаконично ответил Макихара.

— Это был ваш родственник?

— Младший брат. Двадцать лет тому назад. Ему тогда было восемь лет.

— Понятно. — Госпожа Курата подперла щеку рукой. — Сочувствую вам. И вы помните об этом постоянно, так ведь? Вот почему Каори так легко проникла в это воспоминание. Вообще-то, дар читать воспоминания у нее не слишком сильно выражен. Что-то вроде сопутствующей способности. По-моему, ее реакция была вызвана тем, что это задевает ее непосредственно.

— Из-за ее способности к пирокинезу?

Госпожа Курата оказалась не готова к такому прямому вопросу и ответила не сразу. Она только потерла рукой лоб и продолжила:

— Каори сказала мне, что вы верите в ее способность и что это вас пугает, а потому вам можно доверять. Она говорит, что, возможно, вы сумеете нам помочь — по крайней мере, не захотите использовать эту ее способность. Поэтому вы и заслуживаете доверия, с ее точки зрения. Мы впервые встретили такого человека.

Тикако, сидя на водительском сиденье, отдавала себе отчет в том, что не вполне отвечает определению Каори «заслуживает доверия». Она сидела здесь только потому, что пришла вместе с Макихарой, и теперь ощущала определенный дискомфорт, слушая полубредовое бормотание госпожи Курата. С другой стороны, только она могла оценить ситуацию объективно, а потому заставляла себя внимательно вслушиваться в ее слова.

— Я… я склонна поверить словам Каори. И я хочу вам кое-что сказать. — С этими словами госпожа Курата вздохнула и снова потерла лоб ладонью. Потом она подняла глаза с видом ребенка, который набирается храбрости, прежде чем признаться. — У меня тоже есть необычные способности.

Тикако поразилась, но Макихара и бровью не повел.

— У моей матери тоже это было. Наверное, вы слышали о том, что такие способности часто передаются по наследству. Не знаю, как там обстоит дело с полом, но в нашем роду это наследуется только по женской линии.

— В какой форме? — спросил Макихара, явно ничуть не потрясенный ее откровениями.

— Моя мать обладала некоторой способностью передвигать предметы на расстоянии, но это не главное. Главное, что она умела с исключительной точностью читать внутренний мир человека. Точнее, его образы-воспоминания. — На лице женщины впервые появилась теплая улыбка. — Мать работала медсестрой в отделении скорой помощи. Она исключительно хорошо справлялась со своими обязанностями, прежде всего потому, что распознавала, что случилось, даже если пациент был без сознания, — для этого ей стоило лишь коснуться его рукой. Я это хорошо помню, да и мой отец с гордостью рассказывал об этом. Однажды на «скорой» привезли малыша. Он был без сознания, едва дышал и сильно вспотел. Перед тем как потерять сознание, он жаловался на боль в животе и его тошнило. Врач поставил диагноз «желудочная инфекция», у детей это случается довольно часто. Но мама «увидела» истинную причину, когда принимала ребенка с носилок. Он отравился, съев целую упаковку подслащенного детского аспирина. Он решил, что это конфеты.

Мама была женщиной сообразительной, она осторожно изложила все это врачу, и он тут же распорядился промыть ребенку желудок. Уже на следующее утро ребенок пошел на поправку. Мой отец тогда работал врачом в той же больнице. Услышав, как расхваливает маму врач скорой помощи, он пришел домой с букетом роз для нее. Он говорил мне, что у меня лучшая мать во всей Японии. — Приятные воспоминания на время оживили лицо госпожи Курата, согнав с него следы утомления.

— Ваша семья владеет больницей? — спросил Макихара.

— Отец унаследовал от моего деда небольшую клинику. Потом они с мамой превратили ее в очень солидное учреждение. Я думаю, способности мамы оказались при этом решающим фактором.

— Чем теперь занимаются ваши родители?

— Оба уже скончались. — Госпожа Курата скорбно покачала головой. — Еще до рождения Каори. Больницу унаследовал брат, а я состою в совете директоров.

— Судя по вашему рассказу, ваша мать со своими способностями жила вполне счастливо.

— Да, — кивнула госпожа Курата, — редкий случай. Но все же и ей приходилось скрывать их даже от собственной семьи.

— Значит, ваш отец ничего не знал?

— Нет, не знал. Да и я не знала, пока у меня не обнаружились мои собственные способности, и только тогда мама рассказала мне обо всем. Мой младший брат до сих пор ни о чем не подозревает. У него два сына, так что ему, скорее всего, и не доведется ничего узнать. Простите, можно еще одну сигарету? — Руки у нее уже не так дрожали. — Отецс матерью жили душа в душу. Не припомню ни одной другой супружеской пары, чтобы люди вот так любили и доверяли друг другу. Наверняка маме нелегко было сохранять такую тайну от мужа. Но она боялась.

— Боялась?

— Да, думаю, она опасалась, что чувства мужа к ней могут измениться, если он узнает о том, на что она способна. Ну, мама ведь легко прочитывала в памяти человека все, что он помнил. Вы женаты, детектив Макихара?

— Нет.

— А вы замужем? — Она повернулась к Тикако, словно слегка извиняясь за то, что не уделяла ей внимания.

— Да, у меня муж, и сын уже учится в колледже, — ответила Тикако.

— Тогда вы, наверное, можете себе представить, в чем дело. Как бы ни были близки супруги, у каждого остаются свои маленькие секреты. Может, именно уважение к чужим тайнам и лежит в основе доверия между взрослыми людьми. Вот почему мама беспокоилась, что между ней и мужем может возникнуть преграда, если она случайно выдаст тайну своих способностей. Она очень любила мужа и потому не могла открыться перед ним.

Тикако ничего не сказала, да госпожа Курата и не ждала отклика.

— Когда вы поняли, что обладаете необычными способностями? — спросил Макихара.

— Примерно в тринадцать лет. Как раз столько сейчас Каори.

— Какой способностью обладаете вы?

Женщина взглянула на детектива и ответила запинаясь:

— Я могу… заставлять предметы двигаться… немножко.

— Телекинез. То же, что и у вашей матери.

— Да, но у меня это проявляется в еще меньшей степени, чем у мамы. Я мало что могу по своей воле. Правда, если я испытываю сильное чувство: расстройство, гнев или потрясение, — могу сбросить посуду со стола, уронить стул или разбить стакан. Вот, пожалуй, и все.

— Минутку, — впервые вмешалась в разговор Тикако. — Когда мы были у вас и у Каори случился этот приступ, разбились чашки и кофейник. Это…

— Да, это я. — Госпожа Курата в смущении опустила голову. — Я растерялась.

Тикако посмотрела на Макихару и увидела, что тот тоже изумлен.

— Я решил, что это тоже Каори, — признался он.

— Нет, она раньше делала это, но теперь перестала. Порой она может проникать в память и считывать воспоминания, но, как я уже говорила, не слишком сильна в этом. — Молодая женщина помолчала и вновь заговорила еле слышно: — Ее способность главным образом состоит в зажигании огня.

Госпожа Курата снова попросила Тикако сесть за руль. Она говорила уже долго и слегка охрипла. Макихара вышел, чтобы купить кофе. Пока его не было, женщин разделяла осязаемая перегородка водительского сиденья. Но, кроме этого, их также разделял невидимый, но прочный барьер — представление о допустимом и недопустимом. Они сидели молча и не глядя друг на друга. Первой заговорила госпожа Курата:

— Вы сказали, ваше имя Исидзу?

— Да. — Тикако нервничала. Эта красавица жила в мире, бесконечно далеком от нее. По правде говоря, для Тикако госпожа Курата была все равно что инопланетянка.

— Каори сказала, что вы не такая, как детектив Макихара.

— Если она имеет в виду, что я не убеждена в реальности таких вещей, как спонтанное зажигание огня, чтение чужой памяти или передвижение предметов на расстоянии, то она права.

Госпожа Курата засмеялась:

— В таком случае мы с Каори должны казаться вам очень странной парочкой.

Тикако не знала, как отреагировать на это, и выдавила из себя улыбку:

— На самом деле мне кажется, что вам с дочерью необходима помощь.

— Благодарю вас, — сказала молодая женщина.

Эти простые слова тронули Тикако до глубины души. Госпожа Курата опустила глаза.

Вернулся Макихара. Он сел в машину и, закрыв за собой дверцу, спросил:

— У вашего мужа темно-синий «БМВ»?

— Да. — Госпожа Курата удивленно посмотрела на него.

— Только что к входу в клинику подъехал человек в такой машине и спросил у регистратора номер палаты Каори.

— Это наверняка муж. — На лице молодой женщины читалось напряжение.

— Госпожа Курата, — Тикако оперлась о сиденье и наклонилась к ней, — вы боитесь своего мужа?

Макихара открыл было рот, но госпожа Курата его опередила:

— Да, я его боюсь. До ужаса. Я знаю, что он уже несколько раз пытался бросить меня и забрать дочь.

— Почему?

Мать Каори явно не знала, как выразить свои мысли. Они роились у нее в голове и пытались выбраться все разом.

Тогда заговорил Макихара:

— Пока вы собираетесь с мыслями, давайте вернемся немного назад. Ваша мать скрывала от мужа свои способности. С вами она впервые заговорила о них, когда у вас тоже обнаружился этот дар. В каких словах она рассказала вам об этой фамильной особенности? Кто говорил ей о том, что она наследуется по женской линии?

— Мама сказала, что ей об этом рассказывала ее мать, моя бабушка. Но у самой бабушки таких способностей не было.

— Вообще не было?

— Вообще. Ни у бабушки, ни у прабабушки. Но прабабушка рассказывала, что ее тетку, сестру отца, называли мико — медиум. В нее иногда вселялся какой-то дух, и она предсказывала будущее. По-моему, этим она зарабатывала на жизнь. Но она была настолько эксцентричной, что люди ее сторонились, клиентов было мало, и она влачила жалкое существование. В семье о ней старались не говорить, но прабабушка несколько раз встречала ее, потому что ее отец, по-видимому, помогал своей старшей сестре.

— Гм, мико. Предсказание будущего.

— По-моему, она обладала даром проникать в память и считывать образы. Последние годы она провела в приюте для умалишенных, где и умерла, всеми забытая. — Госпожа Курата вздохнула и продолжила рассказ: — От ее отца мой прадедушка и узнал, что в роду время от времени рождаются женщины с необычными способностями. Отец велел ей вести себя очень осторожно, когда она выйдет замуж и родит детей. Когда она спросила, что он имеет в виду под «женщинами с необычными способностями», он объяснял крайне расплывчато. Однако он все же разъяснил ей, что такие странности могут проявиться только в подростковом возрасте и у девочек, а потому наказывал ей глаз не спускать с дочерей. Он говорил ей, что очень за нее опасался, но успокоился, когда она не проявила никаких таких «необычных способностей». Прабабушка вспоминала, что ее отец при этом выглядел очень озабоченным.

— Понятно, — кивнул Макихара. — У вашей прабабушки никаких особых способностей не было. У бабушки тоже. Так?

— Так.

— Значит, они служили носителями. Потом способности проявились у вашей матери. У вас силы недостаточно, но все же вы можете ею пользоваться.

— Да…

— Ваша мать наверняка беспокоилась о том, что, когда вы выйдете замуж, у вас могут возникнуть те же проблемы, что и у нее.

— Да, очень беспокоилась.

— Но вы все же решили выйти замуж.

— Да. Тогда мне казалось, что это самое правильное решение. — Госпожа Курата нахмурилась, словно осуждая себя за это робкое оправдание. — К тому же, как вы знаете, сила у меня незначительная. Я и не думала, что могут возникнуть осложнения. — Госпожа Курата открыла ящики своего шкафчика с секретами один за другим. Оставался последний, и она уже взялась за его ручку. — Я рассказала мужу… обо всем. Рассказала о своих способностях. К тому времени мы уже встречались почти год, и он начал поговаривать о браке. — Настал черед последнего ящика. — Мой будущий муж… очень заинтересовался. Он захотел услышать подробности и встретился с моей матерью. Он был занят на работе в банке целыми днями, даже по воскресеньям. Несмотря на это, он выкроил время, чтобы поговорить с мамой, и предпринял самостоятельные шаги, узнавая подробности. Он даже нанял частного сыщика, чтобы тот выяснил такое, в чем он сам не мог разобраться. — Молодая женщина рассеянно смотрела в окно. — Тогда я считала все это признаком искренности его намерений. Он говорил, что хочет прояснить положение, потому что любит меня. Делает это, чтобы лучше меня понимать. Сказал, что мы не должны расставаться и что он хочет на мне жениться. Я… — Госпожа Курата была не в силах продолжать. На ее глазах выступили слезы. — Я верила ему.

Верила. В прошедшем времени.

— Я была счастлива. — Она подняла голову и продолжила: — Считала, что мне не придется беспокоиться, как моей матери. Думала, что все сложилось удачно. И мама тоже радовалась за меня.

Вскоре после того, как мы поженились, мама заболела и поняла, что умирает. Она позвала меня и попросила заботиться о моем младшем брате. Если он женится и родится дочь, мы с Куратой должны присмотреть за ней. Настолько она доверяла моему мужу. Она умерла со спокойной душой. Прошли сорок девять дней траура, и я узнала, что беременна. Это дитя и было Каори. — По ее щеке скатилась одинокая слеза. Она смахнула ее кончиком пальца. — Я забеспокоилась. Узнав, что должна родиться девочка, я так переживала, что даже не могла есть. Мне повезло: у меня способности не были так ярко выражены. Но как получится с ней, я не знала. Она могла родиться с таким сильным даром, что хватило бы на нас обеих. При одной мысли об этом я засомневалась, стоит ли вообще рожать.

Муж отругал меня и заверил, что сможет со всем справиться. Когда родилась дочь, он был безумно счастлив. Она всегда была хорошенькая, с самого рождения. Он так гордился ею, что нянечки в больнице над ним смеялись.

Каори росла здоровенькой. Госпожа Курата продолжала переживать за нее, но воспитание ребенка доставляло много радости, да и поддержка мужа успокаивала ее.

— Потом оказалось, что Каори унаследовала фамильный дар.

Тикако, не раздумывая, обхватила ладонями руки госпожи Курата.

— Все началось еще с ходунков. Она лежала у себя в кроватке, а ходунки двигались по комнате из угла в угол вроде как сами по себе. У нее был заводной заяц, игравший на тарелках. Мы заметили, что этот заяц двигался даже без батарейки. Я никогда не могла найти на месте ее коробку с игрушками, хотя точно помнила, куда ее поставила. Все это были признаки телекинеза. В отличие от меня, муж отнюдь не расстраивался. Он заявил, что эти ее способности вовсе не означают, что ее ждет безрадостное будущее. И он начал уговаривать меня родить еще одного ребенка. Я сказала ему, что меня хватит только на то, чтобы обеспечить нормальную жизнь для Каори.

Муж пристально наблюдал за ней. Он явно был не столько озабочен, сколько увлечен. Мне бы уже тогда заподозрить неладное. Но в то время мне казалось, что все это лишь проявление любви с его стороны. — Госпожа Курата горестно вздохнула. — Два года назад, когда Каори исполнилось одиннадцать лет, у нее начались месячные. Вскоре после этого у нее и обнаружилась способность зажигать огонь.

Пылающие в вазе цветы.

— Вначале это были небольшие вспышки — опаленный краешек скатерти, пятно копоти на обоях, расплавленные усики у игрушечного животного. Постепенно возгорания стали заметнее, и мы с мужем поняли, в чем дело.

По мере того как возрастали ее способности к пирокинезу, телекинез практически сошел на нет. Я знала, что паранормальные способности проявляются у разных людей по-разному. Но с пирокинезом я вообще столкнулась впервые. Я даже не подозревала, что такое существует на самом деле. Однажды я приступила к дочери с расспросами, и она рассказала мне, как это случается. Похоже, все происходило помимо ее воли. Каори стала бояться самой себя. Когда ее обуревают сильные чувства, загорается огонь. Она девочка умная и послушная, но все это напоминает заряженное ружье, которое может выстрелить в любой момент. Теперь она стала настороженной и даже редко выходит из дому.

Госпожа Курата зажмурилась, потом открыла глаза и перевела взгляд с Макихары на Тикако.

— По-вашему, она, что называется, проблемный ребенок, — сказала она, обращаясь к Тикако. — Если ей кто-нибудь нравится, она так и вьется вокруг него. Но если ей кто не нравится или она чувствует, что он может ей не понравиться, она страшно боится, что любой контакт с таким человеком может спровоцировать ее на огонь, а потому сразу же старается держаться от него как можно дальше.

— Сегодня Каори побледнела, когда узнала, что вы оплатили лечение ее одноклассницы, пострадавшей от ожога. Почему?

Госпожа Курата поникла, закрыв лицо руками:

— Я уверяла Каори, что если она случайно устроит возгорание вне дома, то это не ее вина, потому что она делает это непреднамеренно, так что никому не следует об этом говорить. Она очень неохотно, но подчинилась. Зато я, несмотря на собственные наставления, пошла извиняться перед пострадавшей. Это могло расстроить Каори. Я не хотела, чтобы она огорчалась, и проделала все втайне от нее.

— Нелегко, должно быть, вам пришлось, — заметил Макихара.

— По-моему, она расстроилась не из-за того, что «потеряла лицо», — сказала Тикако. — Видимо, Каори потрясло то, что вы утаили это от нее. Мне кажется, вам не стоило бы в таких случаях действовать скрытно.

Госпожа Курата посмотрела на нее. Встретившись с ней глазами, Тикако поняла, что, как ни тяжело ей вести разговор о паранормальных способностях, у них обеих есть нечто общее — то, к чему Макихара непричастен. Обе они матери.

Макихара откашлялся:

— Кто первым обратился в полицию по поводу подозрительных возгораний?

— Наша домработница Фусако Эгути. Я возражала, конечно, но не слишком настойчиво, чтобы не возбудить подозрений в отношении себя самой. В любом случае возгорания стали случаться и в школе. Муж, естественно, пришел в ярость.

Детективы обменялись понимающим взглядом. Тикако опередила его, задав следующий вопрос:

— Госпожа Курата, вы сказали, что боитесь мужа. Судя по вашему рассказу, вы ему полностью доверяли. Теперь дело обстоит иначе. Что произошло?

— Он… он просто счастлив оттого, что Каори унаследовала эту проклятую способность. Он в восторге от этого.

— Почему?

— Потому что она теперь для него представляет большую ценность. Ее можно использовать в качестве оружия. — Женщина нахмурилась, подбирая слова для объяснения. — Он принадлежит к особой организации. Нечто вроде тайной полиции. Нет, не совсем… — Тут ее лицо прояснилось. — Да, вот оно. У них такая группа, вроде охраны. Он использовал именно это слово, когда рассказывал мне об этом.

— Кого же они охраняют? От чего?

— Он сказал, что они охраняют правосудие от несовершенных законов, — пренебрежительно пожала плечами госпожа Курата. — Они карают преступников, против которых закон бессилен. Как вам это?

— Судя по вашим словам, люди с особыми способностями, вроде Каори, могут принести пользу этой организации? — Макихара сузил глаза.

— Совершенно верно. Это и было у него на уме все время. Для этого он на мне и женился. Какая любовь, любовью там и не пахло!

— Все будет хорошо. — Тикако потянулась к ней, но госпожа Курата снова закрыла лицо руками:

— Когда Каори проявила способности к пирокинезу, он пришел в восторг и заявил, что его ожидания оправдались. Он сказал, что именно такого ребенка и хотел, и что она станет чем-то вроде избавителя. Каори сможет сжечь добрую сотню людей за раз, не оставив ни единой улики. Муж сказал, что ее божественное предназначение состоит в том, чтобы избавить общество от извергов, без которых мир станет лучше; именно для этого она и родилась на свет. Какой отец способен взвалить на ребенка такую обязанность? Каори — человек, а не какой-нибудь огнемет или бомба! Муж хочет сделать из нее убийцу по идейным мотивам. Он намерен обучить ее, как пользоваться своей силой и контролировать ее, исключительно ради целей своей организации!

— Госпожа Курата!

— Я не позволю ему!

— Пожалуйста, госпожа Курата, постарайтесь успокоиться.

Мать Каори разразилась рыданиями, уткнувшись в сиденье машины. Оба детектива молчали. Когда рыдания начали немного утихать, Макихара заговорил:

— Что рассказывал вам муж об этой организации? Как она устроена, где, кто в нее входит?

Госпожа Курата вытерла глаза и взглянула на Макихару:

— Об этом мне ничего не известно. Он только настаивал, что в ней нет ничего предосудительного. Члены организации — солидные, уважаемые люди. Среди них есть даже известные политики и выдающиеся бизнесмены.

— Откуда они берут деньги на осуществление своих целей?

Госпожа Курата только покачала головой.

— Когда ваш муж вступил в эту организацию? Он не говорил вам?

— В ней состоял еще его отец. Организация возникла после Второй мировой войны. Изначальная цель состояла в осуществлении правосудия над нелегальной деятельностью оккупационных войск. Их было немного, и они занимались выслеживанием таких нелегалов.

Это была забытая страница в истории двадцатого века. Япония потерпела сокрушительное поражение, и армия США оккупировала страну. В отличие от принципиального и бескомпромиссного генерала Мак-Артура, кое-кто из оккупантов совершал преступления, которые не подпадали под японскую юрисдикцию и оставались безнаказанными. Организация была основана для искоренения зла, которое процветало, недосягаемое для закона.

— Название организации когда-нибудь упоминалось при вас?

Госпожа Курата задумалась, но потом покачала головой:

— Прошу прощения. Может, я и слышала его, но я всегда так расстраивалась, когда муж заводил речь об этом. Он повторял одно и то же: не стоит пытаться мешать им, к тому же никто не поверит, что такая организация вообще существует. Он говорил, что если я не буду поднимать шума и не помешаю им готовить Каори, то они отнесутся ко мне с надлежащим уважением, как к ее матери, а если я соглашусь завести еще одного ребенка, то вообще будут мне благодарны, потому что ребенок может тоже унаследовать такие способности.

— Он осмелился предложить вам стать племенной кобылой! — с негодованием воскликнула Тикако.

— Но он и женился на мне именно с этой целью. Я должна была родить ему подходящих детей. У него почти с самого начала нашего брака была любовница. — Молодая женщина горько рассмеялась. — Когда Каори обнаружила способность к пирокинезу, муж твердил ей: «Не беспокойся, я тобой горжусь. Я люблю тебя больше всех на свете». Говорил, что он сделает для нее все что угодно. Видимо, у него такое представление о хорошем отце. По мне, так это больше похоже на солдата, который заботится о поддержании своего оружия в надлежащем порядке.

Тикако только кивала в знак сочувствия. Внезапно она заметила, как блеснули глаза госпожи Курата.

— Вы спрашивали…

— Да?

— Он действительно упоминал название. Он сказал Каори, что будет ее то ли хранителем, то ли стражем. И что когда-нибудь Каори сама станет им.

— Хранитель? — переспросила Тикако. — Раз Каори должна стать членом этой организации, значит, это и есть название?

— Страж, — пробормотал Макихара. — Должно быть, он имел в виду, что она станет одним из Стражей.

Глава 19

Сидя на кровати, Дзюнко бесстрастно глядела на изображения Нацуко Мита и Кендзи Фудзикавы, мерцавшие на экране телевизора, и с горечью вспоминала сражение с шайкой Асабы и события на крыше винного магазина «Сакураи ликере».

В вечерних новостях показывали специальный выпуск, посвященный безответным вопросам о судьбе банды и двух ее последних жертвах.

Версия полиции в основном оставалась неизменной: корни событий кроются во внутренних разногласиях в самой банде. Высказывалось предположение о том, что толчком к кровавым разборкам послужил спор о том, что делать с телом Фудзикавы, но в основании конфликта лежала борьба за власть в банде и долю доходов от торговли наркотиками.

Согласно этой версии, некий «икс», девятнадцатилетний парень, чье тело было обнаружено в «Сакураи ликере», соперничал с Асабой в борьбе за лидерство. На экране показали его фотографию, но снимок, видимо, был небольшой, и вокруг глаз изображение расплывалось, так что Дзюнко не была уверена, встречала ли она его вообще. Может, это был тот юнец в шортах цвета хаки, направивший на нее дуло пистолета. Она помнила только, как расплавились его глазные яблоки от жара огненного бича, которым она хлестнула его, так что честь его опознания целиком принадлежит полиции. С другой стороны, вполне возможно, что им доводилось иметь с ним дело и раньше.

Последнее предположение полиции заключалось в том, что после похищения юной пары Асаба с дружками заперли Нацуко у себя в «Сакураи ликере» и поехали избавляться от трупа Фудзикавы. Асаба намеревался просто выбросить его на старой фабрике, но другие члены шайки воспротивились. Возникла ссора, прозвучали выстрелы, и от случайной искры взорвался метан, что и вызвало пожар.

Спасся один Асаба, решивший, что следует уничтожить оппозицию на корню. Он отправился к своему поставщику нелегального оружия, Цуцуи, за более мощным пистолетом. Они встретились в кафе «Курант», и, когда выяснилось, что Цуцуи оружия не достал, разъяренный Асаба ударил его так, что сломал шею. Чтобы уничтожить улики, он поджег кафе и вернулся к себе в «Сакураи ликере», где, одержимый жаждой убийства, принялся крушить всех без разбору, прикончив даже собственную мамашу, а затем поджег магазин. Он собирался бежать, прихватив Нацуко в качестве заложницы, но огонь распространился быстрее, чем он рассчитывал, и, загнанный в угол на крыше, он пристрелил Нацуко, а потом покончил с собой.

На Дзюнко правдоподобие этой версии произвело впечатление. Она, правда, не могла понять, как это полиция с ее криминалистами не приняла во внимание то, что все эти пожары сильно отличаются от обычных. Ну да это их дело.

Пытаясь спасти сначала Фудзикаву, а потом Нацуко, она стала свидетелем смерти обоих. Даже Асабу и то ликвидировала не она сама. Горечь поражения терзала ее.

Кто убил Нацуко? Кого она опознала там, на крыше «Сакураи ликере»?

На телеэкране снова возникло изображение Нацуко: передавали интервью с женщиной, которая работала вместе с ней. Согласно ее рассказу, банда Асабы не случайно захватила тем вечером Нацуко и Фудзикаву. Примерно месяц назад эта женщина вместе с Нацуко ходила в кино в Синдзюку. На обратном пути их окружили Асаба с дружками.

— Я хорошо запомнила их лица. Их было трое. Одного из них остальные называли А.

«Ага, А означает Асаба», — подумала Дзюнко.

— Мы были вдвоем, а потому набрались храбрости, оттолкнули их и побежали. Но на бегу Нацуко уронила сумочку, и ее содержимое высыпалось на дорогу. Они гнались за нами, поэтому мы похватали все, что могли, и кинулись в пункт полиции у западного входа станции. Там мы проверили сумочку и увидели, что не хватает проездного билета Нацуко. Полицейский пошел с нами на то место, но билета там не оказалось.

Нацуко очень расстроилась, и не зря, как выяснилось. На следующий день ей позвонил по домашнему телефону Кейити Асаба. На футляре, в котором хранился проездной, он прочел ее имя, адрес и номер телефона. Так он начал ее преследовать. Он и его приятели подкарауливали ее после работы, Асаба звонил среди ночи, в любое время. Нацуко жила с родителями, и отец попытался отвадить Асабу, сам отвечая на его звонки, но Асаба пригрозил разделаться со всей семьей, если девушка не будет брать трубку. Через неделю Нацуко, вне себя от страха, рассказала все своим сослуживцам и попросила совета.

Значит, Нацуко была намечена в жертву с того момента, когда выронила проездной. Дзюнко почувствовала себя совершенно беспомощной, и ее тело налилось свинцовой тяжестью. «Я, конечно, сама по себе оружие — и оружие мощное, — но у меня всего одна пара ушей и одна пара глаз, и телепатией я не обладаю».

На фабрике Дзюнко наткнулась на Асабу с его бандой совершенно случайно. В каком-то смысле ей повезло, что она застала их на месте преступления. Не окажись она там той ночью, она узнала бы об обнаружении тела Фудзикавы и исчезновении его подруги Нацуко Мита из теленовостей. Прошло бы несколько дней, пока ее тело не нашли, а потом еще дней десять или даже недели две, а то и полгода понадобилось бы полиции, чтобы выйти на банду Асабы. Но доказать их причастность к этому преступлению они не смогли бы, и эти подонки благополучно вернулись бы к себе домой. Только тогда Дзюнко принялась бы их разыскивать, как она разыскала Масаки Когуре и его шайку. Но на этот раз ей повезло, и она разделалась со всеми негодяями в течение суток, а тем самым уберегла возможных жертв. Но ведь Фудзикаву и Нацуко все равно не вернешь — дорого бы дала она, чтобы успеть вовремя и спасти их.

Началась реклама, и Дзюнко выключила телевизор. Она уставилась в потолок и закрыла глаза. За плотно прикрытыми веками перед ней встала отчетливая картина того, как грациозно взмыла вверх Хикари, а потом рухнула на землю, объятая пламенем, прямо перед домом Хитоси Кано.

Если бы Дзюнко могла отлавливать преступников еще до того, как они совершают преступление, ей не пришлось бы за ними гоняться и множить побочные жертвы вроде Хикари. Это было бы похоже на раннее диагностирование раковой опухоли.

«Ну и неженка же ты! — насмехалась над собой Дзюнко. — Подумаешь, особая потеря — Хикари! Она такая же дрянь, как мамаша Асабы или торговец оружием Цуцуи. Хочешь сказать, что убивала их неохотно? Ладно уж, не лги самой себе. Ты нацелилась на них и прикончила их по собственной воле».

Дзюнко открыла глаза и пробормотала, обращаясь к потолку:

— Нет, я вовсе не хотела их убивать.

«Лжешь! Ты такое совершенное оружие, что можешь выбирать цель самостоятельно. У тебя есть и сила, и умение».

Правда ли это? Правильно ли она все понимает? Надо признать, что если она ошибается с выбором мишени, если ошибки вообще возможны, то следовало бы прежде всего задаться вопросом: зачем вообще нужна эта ее сила?

До этого Дзюнко всегда верила, что владеет силой, потому что умеет с ней правильно обращаться. Более того, что у нее есть право на использование этой силы, поскольку она дана ей от рождения.

Зазвонил телефон.

Дзюнко потрясла головой, словно избавляясь от докучных мыслей. До добра это не доведет. До сих пор у девушки не возникало разногласий с собственной силой. Все казалось ясным и простым. Да и времени не было на праздные рассуждения. Сила восстановилась полностью, и раненое плечо почти не беспокоило. Ни полиция, ни СМИ не напали на ее след, так что пора снова приступать к работе. Надо выяснить, кто убил Нацуко Мита, и воздать ему по заслугам. С точки зрения Дзюнко, дело оставалось открытым.

Телефон не умолкал. Она подняла трубку и недовольным голосом произнесла свое «да?».

— Привет… — Голос молодого человека. — Похоже, у тебя дурное настроение.

Дзюнко растерялась. Кто бы это мог быть?

— Да ну, неужели ты меня забыла? Не очень-то любезно с твоей стороны. Разве я не сказал, что ты прехорошенькая?

Теперь она вспомнила. Тот самый молодой человек. Парень, который звонил ей и все время шутил, а потом позвонил пожилой и рассказал ей, где искать Хитоси Кано.

— Вот теперь вспомнила.

— Ну спасибо.

— Что вам нужно?

— Как-то уж очень неприветливо, дорогуша. А я-то звоню, чтобы поздравить тебя с избавлением от Хитоси Кано.

— Эй, вы ведь вообще не должны были мне звонить? Человеку, который дал мне адрес Хитоси Кано, это явно не понравилось.

— О, этот дед! — хмыкнул ее собеседник. — С его характером, ему вообще не стоило бы состоять в руководстве.

— Он сказал, что собирается встретиться со мной сам.

— Вот как? Предполагалось, что он сначала подготовит почву, вот ему и не понравилось, что я опередил его и связался с тобой раньше. Впрочем, не стоит вообще беспокоиться по этому поводу. Ясно же, что ты уже одна из нас. Кстати, ты смотрела новости?

Дзюнко промолчала.

Смерть Кано была главной новостью на том канале, который она только что смотрела. Там звучали слова «невероятный поджог» и «противоестественная смерть». В комментариях говорилось, что способ убийства напоминает дело Асабы, но непосредственная связь между этими событиями пока не установлена. По делу ведется «интенсивное дознание».

— Не надо беспокоиться. — Похоже, звонивший прочитал ее мысли. — Ты, как всегда, переборщила немного, но организация позаботится о том, чтобы дело спустили на тормозах.

— Организация?

— Я же говорил, Стражи.

Дзюнко впервые ощутила проблески интереса. Ведь именно организация вычислила Хитоси Кано. И только организации под силу надавить на полицию и СМИ.

— Я, пожалуй, хотела бы с вами встретиться.

В трубке свистнули.

— Рад слышать.

— Тот, кто звонил мне после вас, сказал, что, когда я разберусь с Хитоси Кано, он даст мне кое-какие сведения. О человеке, которого я… знала, но давно уже не встречала. Он обещал сказать, где живет этот человек.

— Не стоит ходить вокруг да около. Речь идет о Кадзуки Таде? — Молодой человек засмеялся. — Разумеется, мы все скажем. Если хотите, прямо сейчас.

— Правда?

— Конечно. Не будем беспокоить старика? Подожди секунду.

Он переключился, и в трубке зазвучала мелодия, совершенно не подходящая к данной ситуации: «К Элизе». После нескольких тактов она прервалась.

— Алло? Есть на чем писать?

— Да.

Он продиктовал ей адрес в Сибуе. Потом заставил ее прочитать записанное, чтобы убедиться, что все верно, и добавил, словно спохватившись:

— Он живет там с женщиной.

Дзюнко почувствовала внутри странную пустоту. Звонивший, конечно, не мог видеть выражение ее лица, но она ощущала себя словно выставленной на всеобщее обозрение. Собеседник, видимо, догадался о ее чувствах:

— Лично я считаю, что ты намного симпатичнее, но он, видно, предпочитает полненьких.

— Не хамите!

— А? Я всего лишь сказал, что ты гораздо симпатичнее! — Внезапно он сменил шутливый тон на серьезный. — Ну, не стоит расстраиваться. С нами всегда так.

Дзюнко уловила в его голосе нотки сочувствия и понимания:

— Простите, с кем?

— Только люди с особыми способностями могут понять друг друга. Тада просто не понимал тебя. Даже если бы вы прожили вместе всю жизнь, он все равно не понял бы тебя. Так что его надо просто забыть.

Дзюнко помолчала, пытаясь осмыслить его слова.

— Эй! Алло! — В его голосе появились встревоженные нотки. — Ты что, плачешь?

— Кто вы такой все-таки? — почти прошептала девушка.

— Кто я такой? Я — это я.

— Хватит играть со мной в игрушки. Вы ведь принадлежите к Стражам? Чем вы там занимаетесь? Вы сказали, что у вас тоже есть необычные способности?

После короткой паузы он ответил, словно тщательно подбирая слова:

— Ты подчиняешь себе огонь, а я — людей.

— Вы подчиняете себе людей?

— Именно. Можно сказать, управляю ими как марионетками. Для себя я называю это «подталкивать».

— Не понимаю.

— Ладно, поймешь, когда мы встретимся. — Он снова заговорил шутливым тоном: — Думаю, что организация решила показать тебе Кадзуки Таду, чтобы ты убедилась, что он счастлив и доволен жизнью, и перестала о нем сокрушаться. Они хотят, чтобы ты видела тех, кому ты помогла, а не только тех, кого ты караешь. По мне, так в этом нет необходимости.

Значит, Кадзуки Тада счастлив и доволен жизнью… с женщиной.

— Они решили, чтобы я тебя сопровождал. На самом деле старик должен был все это тебе изложить, чтобы я появился потом на сцене с надлежащими церемониями, но мне очень хотелось с тобой встретиться, и поэтому я нарушил очередность.

— Когда я пойду встречаться с Кадзуки Тадой, вы будете при этом присутствовать?

— Вовсе нет. — Собеседник удивился. — Замысел состоял в том, чтобы мы с тобой встретились, а информация о Кадзуки Таде просто в качестве приложения. О, прости, звонок по другой линии. Я перезвоню.

Дзюнко погрузилась в размышления, но через минуту телефон снова зазвонил. Она схватила трубку, но это оказался тот самый вежливый пожилой человек, который сообщил ей адрес Хитоси Кано. На сей раз голос его звучал сердито:

— Я так понял, что наш пострел везде поспел. Вечно с ним проблемы. Он не слишком расстроил вас?

Дзюнко заверила его, что с ней все в порядке.

— Но я хотела вас спросить. В прошлый раз вы говорили, что мы товарищи по организации, что у нас общие цели… Правильно?

— Да, верно.

— Кто такие Стражи?

— Ну, в общем… наверное, лучше обсудить все это при встрече.

— Этот молодой человек… он вроде меня? У него тоже… необычные способности? Значит, Стражи состоят из таких людей?

Собеседник ответил не сразу:

— Нет, не совсем так. Люди с особым даром играют важную роль, но в действительности таких среди нас немного. Большинство составляют люди вполне обычные. Но каждый в своем деле достиг серьезных успехов.

— Все это звучит как-то надуманно, вроде крутого боевика.

— Может, вы и правы. — Собеседник усмехнулся.

— Так, может, мне стоит посмеяться, повесить трубку и забыть обо всем?

— Может, и стоит. Но потом вы поймете, что упустили шанс применить вашу силу к настоящему делу. Наверное, вы не знаете, что люди с паранормальными способностями живут лет на двадцать меньше среднего возраста. Более того, со временем ваша сила может ослабеть. Возможно, вам осталось лет десять стоящей жизни. Когда ваша сила иссякнет, вы могли бы найти удовлетворение, зная, что сделали все от вас зависящее, потратив свой природный дар на благое дело. Мы заботимся о ваших же интересах. — Последнее предложение прозвучало любезно, но решительно.

Дзюнко молчала. Собеседник тоже молчал. В конце концов она сдалась.

— Что я должна делать? — тихо спросила она.

— Ладно, давайте согласуем время и место. — В его ровном голосе слышались нотки ликования. — Вы согласны встретиться с этим своенравным юношей? Он очень вами интересуется. Как, впрочем, и мы. Не знаю, насколько на него можно полагаться, но мы надеемся, что вы с ним найдете общий язык.

— Потому что у него тоже есть особый дар? Он сказал, что может подчинять себе людей.

— А, так он уже и это успел вам сообщить? Да уж, язык у него без костей, это точно. Ну, пусть он сам вам все объяснит.

— А Кадзуки Тада?

— Это целиком на ваше усмотрение.

«Он счастлив и доволен жизнью».

— Хорошо, — согласилась Дзюнко, — я последую вашему совету. Если вы пытаетесь поймать меня в ловушку, я вполне смогу о себе позаботиться.

— До чего приятно встретить женщину, способную о себе позаботиться! — засмеялся он.

Глава 20

Расставшись с Макихарой, Тикако вернулась в Управление ГПТ и там узнала о двух новых убийствах-сожжениях в Йокогаме. Ей рассказал о них Симидзу. Его не включили в следственную бригаду по расследованию всех этих дел, начавшихся с фабрики, но он вроде бы увлекся.

— Похоже, то же самое, правда? Хотел бы я прочитать отчет коронера, но вряд ли удастся, потому что это дело в ведении полиции Йокогамы.

Тикако, уставшая до предела, едва вслушивалась в то, что он болтал, время от времени издавая поощрительные междометия вроде «гм» или «о, неужели». Не то чтобы она утратила интерес ко всем этим делам, но после рассказа госпожи Курата ей было трудно сосредоточиться.

Когда они шли от больницы к станции, Макихара заявил, что им не следует немедленно заниматься матерью и дочерью.

— Надо бы вначале разузнать побольше об этих Стражах. Я прозондирую свои источники.

Тикако подавила готовый вырваться вздох и кивнула. О каких источниках он говорил? Научную литературу по паранормальным способностям и конспиратологии?

Просматривая накопившиеся записки, документы и сообщения, она обратила внимание на два звонка от Митико Кинута — та звонила, но ничего не оставила на автоответчике. Оба звонка были сделаны после того, как Каори увезли в клинику.

Тикако подняла голову и огляделась. Капитана Ито в комнате не было. Никто пока не интересовался ее соображениями по делу Каори Курата, и она с любопытством подумала о том, что расскажет Митико своему дяде.

Утомленный вид Тикако, должно быть, произвел должное впечатление на Симидзу, потому что он впервые в жизни принес ей чашку кофе.

— Ну что вы удивляетесь! Я просто делал для себя, и вам тоже осталось! — пробурчал он, скрывая смущение.

— Спасибо. — Она приняла чашку и, когда он уже уходил, окликнула: — Минутку…

— Да?

— Мне тут только что рассказали невероятную историю. Может, молодой человек вроде вас помог бы в ней разобраться.

— Что за история? — с любопытством спросил Симидзу.

— Ну, в общем, о сверхъест… о паранормальных способностях…

Симидзу вытаращил глаза.

— Точнее, о людях с необычными способностями. Как по-вашему, человек вообще может поразить мишень путем простой концентрации?

Симидзу поперхнулся кофе и так закашлялся, что едва не обрызгал Тикако.

— Боже правый, детектив Исидзу! А я-то считал вас достаточно старой… то есть я имею в виду, достаточно разумной, а вы несете такое!

— Значит, вы в паранормальные способности не верите?

— Ну конечно нет! — Симидзу отмахнулся от самой мысли. — Это все обман, фокус и ловкость рук. Во всяком случае, взрослым людям, и полиции в первую очередь, не пристало серьезно воспринимать эти бредни.

— Ну ладно. А что, если я сейчас уставлюсь на вас, когда вы вот так надо мной насмехаетесь, и подожгу взглядом ваши волосы?

Симидзу окончательно потерял терпение:

— Да бросьте вы! Это просто какой-то роман Стивена Кинга!

Он круто развернулся и вышел. Тикако поникла: «Вот так все к этому и отнесутся, а?»

На ее столе зазвонил телефон. Она торопливо схватила трубку в надежде, что это Митико Кинута.

Это оказался сержант Кинугаса. Всего с неделю назад он направил ее к Макихаре в полицейский участок Аракавы, а казалось, что прошла целая вечность.

Дело о вооруженном ограблении, которое он раскручивал в Акабане, удачно завершилось как раз позавчера. Тикако поздравила его. Он поблагодарил ее, а потом спросил:

— Ну что, встретились с детективом Макихарой?

— Да, встретились.

— Ну и как? Помог он вам?

Тикако принялась извиняться:

— Видите ли, скорее, чисто теоретически. Меня полностью сняли с дела в Таяме, так что его практическая помощь не понадобилась.

Она рассказала, что произошло, и сержант Кинугаса удивился и даже встревожился.

— Как-то очень уж внезапно, — проворчал он.

— Да, но теперь дело объединяет сразу три места преступления, и, видимо, здесь требуются более опытные сыщики, чем я.

— Все равно непонятно мне это. Но, думается, знакомство с детективом Макихарой еще принесет вам пользу.

Тикако смешалась. Все, кто работал вместе с Макихарой, склонны считать его скорее головоломкой, чем ценным советчиком, и Тикако в душе с ними соглашалась. Почему же Кинугаса так в него верит?

— Детектив Макихара — личность любопытная, правда? — рискнула Тикако. — Он так необычно рассуждает…

— Так он уже изложил вам свою версию о воспламенителе? — засмеялся сержант.

— Вы, разумеется, знали о ней.

— Да, конечно. Может, это последствия детской травмы. Он рассказывал вам, как сгорел его младший брат?

— О да.

— Он так и не избавился от этого впечатления. Но остроты ума у него не отнимешь. Я надеюсь, что, работая над этим делом, он сможет справиться со своей навязчивой идеей.

— Я тоже надеюсь.

Кинугаса сообщил, что на следующий день появится в ГПТ и увидится с ней, и отключился. Не успела Тикако положить трубку, как телефон снова зазвонил. На сей раз это оказалась Митико Кинута.

— Простите, у меня тут два ваших сообщения. Вы так и не выбрались в клинику навестить Каори?

Митико казалась взвинченной, и голос ее звучал громче обычного:

— Я сообщила о случившемся в отделение, и меня вызвали туда.

— О, вот как?

— Детектив Исидзу, меня отстранили от этого дела.

— Да что вы?!

— Меня отстранили от дела Каори. Дали задание, совсем не связанное с ней. Шеф сказал, что я слишком близко к сердцу приняла случай с Каори и потому не смогу объективно оценить положение.

— Детектив Кинута, постарайтесь успокоиться.

— Меня заменили человеком, который изначально убежден в виновности Каори, считая, что все возгорания — ее рук дело. Он ее даже в глаза не видел! Он говорит, что отправка девочки в исправительное учреждение для несовершеннолетних преступников — просто вопрос времени. — Митико была явно на грани истерики.

У Тикако заболела голова.

Глава 21

— Я знаю тебя в лицо, не беспокойся — и приоденься, ладно? Все-таки это наше первое свидание.

Тот парень по телефону говорил про одежду так настойчиво, но Дзюнко все равно натянула джинсы с черным свитером и надела кроссовки, чтобы в случае чего было удобно сбежать. Она сложила кошелек и другие мелочи в поясную сумку, надела короткое черное пальто в клетку и вышла из дому.

Не то чтобы она нервничала. Как заявила она тому старику по телефону, ей не требовалась охрана, для того чтобы встретиться с любым незнакомцем. С одеждой, однако, дело обстояло несколько сложнее. Годы борьбы и скитаний свели на нет все излишества в ее гардеробе.

Местом встречи был назначен вестибюль недавно отстроенной гостиницы в Синдзюку. Посредине просторного вестибюля возвышалась рождественская ель. Дзюнко остановилась, с любопытством разглядывая ее. Нет, она, конечно, помнила про рождественские каникулы, но все эти Рождества, Новые годы и прочие праздники почти перестали что-либо значить в ее одинокой жизни.

Вокруг огромного дерева расположились уютные кресла, и все они оказались заняты. Дзюнко огляделась, но не заметила ни единого свободного места. Неужели все эти люди с кем-то встречаются здесь? Давно не приходилось ей появляться в таком многолюдном месте. Здесь было так жарко и душно, что у нее закружилась голова. Она сняла пальто, перекинула его через руку и пошла вокруг елки. Раз он так уверен, что узнает ее, не надо торчать на одном месте, крутя головой во все стороны.

Она общалась с этим парнем только по телефону, но успела почувствовать к нему неприязнь. Точнее, она была убеждена, что он не понравится ей при встрече. Одеваясь, чтобы пойти на встречу, Дзюнко подумала с некоторым пренебрежением, что увидит одного из тех самодовольных пустобрехов, которых всегда презирала; такие парни считают, что стоит им подойти к женщине, как она тут же в лепешку расшибется, чтобы им угодить.

Но ведь он тоже обладает какой-то особой силой? Он сказал, что способен управлять людьми как марионетками. То есть удерживать в подчинении разум и чувства человека, как она держит пальто? Дзюнко криво усмехнулась. Ей ли использовать слово «трюкачество»!

Кто-то легонько похлопал ее по плечу. Она обернулась и увидела молодого человека, заступившего ей дорогу. Его крашенные в каштановый цвет волосы торчали дыбом, густо смазанные гелем, и он ухмылялся от уха до уха:

— Привет! Ты здесь одна?

Дзюнковнимательно оглядела его. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что у него не тот голос, который звучал по телефону, и что это вообще не тот человек. Он явно намеревался подцепить какую-нибудь девчонку, и эти несколько мгновений, пока она колебалась, только придали ему самоуверенности.

— У меня сорвалось свидание, и я тут торчу одинокий под этой романтичной елкой. Почему бы нам не пойти вместе в кино или еще куда-нибудь?

— Меня…

— Да ладно, обойдусь без имени. Или подожди — я попробую угадать.

Дзюнко закатила глаза от негодования, но парень не обратил на это внимания и продолжал трещать как сорока, перечисляя женские имена. От энтузиазма у него даже слюна брызгала во все стороны. Девушка отрицательно покачала головой и отступила от него на шаг, но он не сдавался:

— Если хочешь, можем пойти выпить чаю, я знаю одно шикарное место. Небольшое кафе, без всякой рекламы, но известные продюсеры встречаются там с актрисами, потому что вокруг куча всяких студий.

Дзюнко отмахнулась от него и попыталась обойти, но он схватил ее за плечо:

— Эй, не надо так отмахиваться от меня. Я подошел из самых дружеских побуждений, потому что ты выглядишь такой одинокой!

Внезапно он издал какой-то странный булькающий звук, хотя улыбка еще не сошла с его лица. Дзюнко замерла. Глаза у парня закатились, нижняя челюсть затряслась. Она видела даже, как у него во рту дергается язык. Дзюнко отступила на шаг, зажав рот.

Рука, только что державшая ее за плечо, теперь висела в воздухе, изображая нечто вроде пистолета с вытянутым указательным пальцем. Другая рука словно прилипла к боку. Глаза вернулись в нормальное положение, и парень в ужасе уставился на свой указательный палец, который теперь двигался в сторону его собственного лица. Он не мог выговорить ни слова, только нечленораздельно мычал, а указательный палец тем временем тянулся к его же собственному правому глазу. Он уже коснулся ресниц, когда Дзюнко пришла в себя и решительно воскликнула:

— Прекрати сейчас же!

Рука немедленно опустилась. Он и сам едва не свалился с ног, если бы его сзади не поддержал кто-то.

— Эй, парень, с тобой все в порядке? Ты так набрался, что вот-вот свалишься на пол. Да еще перед девушкой. Некрасиво. — Мужчина, поддержавший его, оттолкнул его в сторону. Потом он с улыбкой повернулся к Дзюнко. — Прости, что опоздал.

И девушка узнала голос таинственного абонента.

— Я опоздал всего на три минуты, а к тебе уже кто-то прицепился — прости меня, принцесса.

— Что это было?

Он поднял брови якобы в недоумении:

— Да, что бы это могло быть? Какой-то тип, явно из провинции, решил склеить девушку, но у него ничего не вышло. Заметила его прическу? Похоже на петушиный гребень!

Они сидели в кафе на втором этаже гостиницы, расположившись у самых перил, с видом на рождественскую ель.

Дзюнко поставила свою чашку и настойчиво сказала:

— Не стоит играть со мной в эти игры. Я спрашиваю не о нем. Я о том трюке, который вы с ним проделали.

— Трюк? — Молодой человек притворился, что не понял. Наклонившись над перилами, он посмотрел на елку. — Подумать только, даже так близко снег все равно выглядит совсем как настоящий. Не может быть, чтобы это была всего лишь вата, а?

Он был на голову выше Дзюнко и очень стройный. Она решила, что они с ним одного возраста, — может, он на год-два моложе. На нем были слаксы, черная кожаная куртка и толстый шерстяной свитер. Кожаные мокасины были явно дорогие и очень хорошего качества, как, впрочем, и все остальное. Но открытая улыбка и каштановые волосы до плеч по последней моде делали его похожим на студента. Избалованный сынок из богатой семьи?

В кафе было еще больше народу, чем внизу, в вестибюле. В конце года наверняка полно работы, что же делали здесь все эти люди в будний день?

Дзюнко понизила голос и почти прошипела:

— Ну, так что это было, то самое «управление», о котором ты говорил, то есть способность подчинять себе людей? Это ведь ты заставил его? Ты заставлял его выколоть собственный глаз? В этом и состоит твоя сила?

Ее собеседник по-прежнему смотрел на нее с невинным видом и улыбался. Он передвинулся вместе со стулом, так чтобы сидеть прямо напротив нее, и в ответ на ее протестующий жест заявил:

— Так приятнее разговаривать, разве нет? И у тебя восхитительная кожа.

— Прекрати! — Девушка с досадой стукнула по столу.

Человек в деловом костюме за соседним столиком вопросительно посмотрел на них, и собеседник Дзюнко кивнул ему, принося свои извинения:

— Простите — я обидел свою даму.

Мужчина хмуро отвернулся от них.

Девушка вздохнула. Все тщетно. Ей не удалось справиться с ситуацией. Этот парень раздражал ее до безумия, и в то же время она еле удерживалась от смеха, отчего негодовала еще больше.

— Мы попусту тратим время.

— Правда? Но у нас полно времени.

— У вас — может быть.

— Который час?

— Четверть четвертого. — Дзюнко сверилась с часами.

— Тогда у меня восемь часов и сорок пять минут до выполнения миссии.

— Миссии?

— Да. Есть тут один человечишко лет тридцати с хвостиком, который жить не может без того, чтобы время от времени не напасть на маленьких девочек. Я должен избавить его от бремени животных инстинктов.

Дзюнко напряглась и уставилась на него. Она наклонилась над столом и заговорила совсем тихо. Он тоже наклонился.

— Что вы имеете в виду?

— То есть как я это выполню?

— Да.

— Легко. Заставлю его взять большой нож — и отрезать это.

— Отрезать… что?

— Ну, солнышко, это не для нежных девичьих ушек.

— Этим и занимаются Стражи?

— В некоторых штатах США кастрация является узаконенным наказанием для особо злостных сексуальных преступников.

— Но разве это не жестоко? — Дзюнко наклонилась еще ниже над столом и говорила почти шепотом.

— А что в этом такого? Если вдуматься, это пойдет ему только на пользу. — Парень снова ослепительно улыбнулся. — Как мне нравится вот так шептаться с тобой!

Дзюнко отпрянула. Он засмеялся:

— Забавно, но ты даже не спросила, как меня зовут. Совсем не интересно?

— Нисколько!

— Вот это действительно жестоко.

— Я ухожу. — Девушка схватила пальто.

— Не хочешь навестить Кадзуки Таду?

Дзюнко бросила на него негодующий взгляд:

— Если ты думаешь, что между нами что-то было, то ты ошибаешься.

На сей раз он изобразил жестом пистолет, направил его на собеседницу и «выстрелил»:

— Вруша. Бэмс!

— Можешь думать что угодно.

Дзюнко поднялась было, но неожиданно ощутила странное покалывание в затылке. На лбу внезапно выступил пот, ее бросило в жар. Перед глазами все поплыло, и в точке над переносицей сосредоточилась боль.

Одна рука девушки потянулась к щеке, другая безвольно повисла вдоль тела, выронив пальто. Потом, словно под воздействием неведомой силы, Дзюнко плюхнулась обратно на стул.

Молодой человек сидел, слегка склонив голову набок и уставившись на Дзюнко, но взгляд его как-то странно расплывался. На переносице выступили крупные капли пота. Она почуяла запах. Знакомый запах.

Запах горелого!

Дзюнко глубоко вздохнула и усиленно поморгала, чтобы полностью прийти в себя. Она схватила стакан с холодной водой со стола и вылила ему за ворот. Он пошатнулся, словно его ударили, и мгновенно очнулся. Взгляд стал осмысленным.

Люди за соседними столиками испуганно смотрели на них. Дзюнко застыла с пустым стаканом в руке. Свободная рука сжалась в кулак.

На его рубашке спереди расплывалось мокрое пятно. Он вынул пустой стакан из ее руки и поставил на стол, потом накрыл ладонью ее кулак.

— Все в порядке, — тихо сказал он. — Все в порядке.

Они пристально уставились друг другу в глаза. Он медленно разжал ее пальцы, один за другим, и стиснул ее ладонь в своей. Дзюнко не отняла руки. Сердце глубоко в груди колотилось как бешеное.

— Ты… попытался управлять мной?

— Да.

— Я… я не намеренно использовала силу. Это получилось само собой.

— Я понял.

Все еще держа Дзюнко за руку, парень подобрал другой рукой ее пальто с полу и положил на стоящий рядом стул.

— У тебя обгорел ворот.

— Ничего, главное, я сам не обгорел, — сказал он, расстегивая воротник. — Просто неприятно, что он такой мокрый, вот и все.

— Почему?..

— Должно быть, сработала защита. — Молодой человек вдруг перешел на серьезный, почти академический тон. — В тебе заложена устойчивость против всякого вторжения извне. Мгновенная контратака.

— Когда ты попытался управлять мной, я бросила в тебя огонь?

— Похоже на то. Я бы сказал, наш матч закончился вничью. — Он ухмыльнулся. — Между прочим, ты по-прежнему не хочешь познакомиться со мной?

Дзюнко почувствовала, что часть ее оборонительных заслонов рухнула. Плечи у нее расслабились, и она сказала:

— Может, ты все-таки представишься? Нет, погоди, сначала…

— Сначала что?

— Отпусти мою руку, а?

Его звали Коити Кидо.

— Несолидно, правда? Ты разочарована?

Дзюнко не столько разочаровалась, сколько поразилась странному совпадению. По дороге сюда в поезде ей попалась на глаза статья в деловом журнале. Там говорилось о разногласиях внутри корпорации Кидо, крупнейшего производителя офисного оборудования в Японии. Кидо не самое распространенное имя, но и не такое уж редкое. Дзюнко не подумала бы, что они как-то связаны, если бы не аура богатства вокруг него.

Она отметила часы марки «Лирико» на запястье Коити. Это была итальянская фирма, недавно появившаяся на рынке Японии и завоевавшая бешеную популярность. Дзюнко знала, что компания-импортер входила в корпорацию Кидо в качестве филиала. Часы стоили недешево, к тому же импорт их был ограничен, что еще более содействовало росту их популярности.

— Президент корпорации Кидо — твой отец?

— Откуда ты знаешь? — У Коити округлились глаза.

Когда она объяснила, это произвело на него впечатление, он даже посмотрел на нее по-другому:

— А ты сообразительная.

— Хитоси Кано мечтал о «Лирико». — Жадность Кано вызывала в ней такое омерзение, что каталог этой фирмы, который он ей показывал, она швырнула на его тело, чтобы сжечь вместе с ним.

— Кстати, о Кано. — Парень прищурился. — В новостях сообщали о двух телах.

— С ним была подружка, — кивнула Дзюнко. — Но я не хотела ее убивать.

«Действительно ли не хотела?» Внутренний голос словно насмехался над ней.

— Бывает. — Коити пожал плечами. — Нельзя было поступить иначе. Случается, что под перекрестный огонь попадают мирные люди. Война есть война.

— Война?

— Ну да.

— Расскажи мне о Стражах. — Дзюнко устремила на него ничего не выражающий взгляд.

Понизив голос, Коити стал рассказывать ей об организации, ее целях и способах их достижения. Среди шума и сутолоки кафе ей нелегко было сосредоточиться. Закончив рассказ, он взял чашку и обнаружил, что кофе в ней нет. Он подозвал официантку и попросил принести еще одну, и, пока они ожидали, Дзюнко задумчиво рассматривала собственную пустую чашку, осмысляя полученную информацию.

— Ну и как?

— Когда ты вступил в организацию? — Девушка все еще смотрела на собеседника хмуро.

— В пятнадцать лет.

— Значит, совсем юным.

— В ней состоял отец. В общем, я уже третье поколение. Началось еще с деда. Отец присоединился к Стражам, не желая огорчать моего деда. Он ничего выдающегося не совершил, но, по-моему, осуществлял активное финансирование организации.

— Финансирование?

— Конечно. Никакая организация не может существовать без денег.

— Значит, организация возникла сразу после войны, а потом финансисты, менеджеры и оперативники действовали дружно и тайно?

— Именно так.

— И никто ничего ни разу не заподозрил и не угрожал разоблачением?

— С этим нетрудно справиться.

— Поверить не могу. Вы, конечно, можете считать свою деятельность приведением приговора в исполнение, но выглядит это как обыкновенное убийство, так что полиция наверняка заводит уголовные дела, ведет расследования? А как насчет СМИ?

— Вот мы и стараемся устраивать все так, чтобы это не выглядело убийством. Наши карательные действия больше похожи на несчастный случай или самоубийство. — Коити усмехнулся. — Поэтому я представляю собой весьма ценный кадр. Ты сама видела, как тот парень чуть не выколол собственный глаз. Ну и разумеется, у нас есть свои люди в полиции и среди журналистов.

— Не может быть!

— Чему ты так удивляешься? Ты ведь не удивилась, что в организации состоят главы крупных компаний.

— Но полиция… совсем другое дело!

— Ничего подобного. И потом, в этой стране правят не полицейские или СМИ. Всем заправляют крупные капиталы. Когда они на нашей стороне, мы вольны делать почти все что угодно. Но полицейские, конечно, очень даже помогают. — Молодой человек снова поднял руку, изображая пистолет, и шутливым жестом прицелился в Дзюнко. — Если ты все еще не веришь, приведу конкретный пример. До того как прикончить Масаки Когуре в Аракава-парке, ты ведь предприняла одну безуспешную попытку, верно? В парке Хибия.

Так оно и было. Тогда с ней был Кадзуки Тада.

— Ты подожгла Масаки Когуре и уже собиралась добить его. Но тебя остановили. Кадзуки Тада, который тебя, видимо, и подбил на это, испугался и проехал мимо — с тобой на пассажирском сиденье.

— Вовсе он не испугался!

— Как тебе угодно. Но ты уже выпустила заряд энергии и не смогла полностью управлять им. И ваша машина чуть не сгорела. Тада подкатил на заправочную станцию, и там служитель потушил пламя из брандспойта.

На самом деле все точно так и происходило.

— В полиции работают отнюдь не дураки. Когда Масаки Когуре попал в больницу с тяжелыми ожогами, они допросили возможных свидетелей на всей территории. Заправочная станция как раз входит в эту территорию, и служитель, который тушил вашу машину, естественно, дал показания: «Да, господин полицейский, это произошло именно тогда. Кто поджег, мы не видели, но сиденье все закоптилось. Люди в машине не пострадали, но очень торопились и отъехали сразу же, как только мы залили огонь. Там был мужчина за рулем, а с ним женщина. Ну да, мне что-то показалось в них странным, и я записал номер машины…»

Коити Кидо откинулся на спинку стула и, скрестив руки, наблюдал, какое впечатление произведет на собеседницу его рассказ. Дзюнко почувствовала внезапный озноб. Такие подробности, а ей-то и в голову не пришло тогда обратить на них внимание…

— Но ни тебя, ни Кадзуки Таду так и не нашли, — продолжал молодой человек. — Полиция не допрашивала Таду, даже не осматривала его машину на предмет следов возгорания. Знаешь почему?

Дзюнко прикрыла глаза рукой.

— Потому что сработали наши люди в полиции. У них хватило власти, чтобы прикрыть это мелкое происшествие.

— Ваши люди? И много их там?

— Полиция — крупное учреждение.

— Значит, я у вас в долгу? — Дзюнко подняла на него глаза.

— Но мы вовсе не требуем, чтобы ты сотрудничала с нами только по этой причине. — Коити улыбнулся, обнажив превосходные зубы. — Просто благодаря той маленькой ошибке Стражи и узнали о твоем существовании. Мы начали тебя искать. Но ты умеешь заметать следы. После акции в Аракава-парке мы уже думали, что обнаружили тебя. Но ты снова скрылась, и руководство Стражей было просто вне себя. Наконец, когда в Таяме произошли известные события, мы решили, что это наш последний шанс.

Дзюнко ответила просто, не раздумывая:

— Меня не обременяет багаж, я живу сама по себе. Могу отправиться куда угодно. В отличие от тебя, у меня нет богатой, солидной семьи.

— Я тоже живу один.

— Но отец оплачивает твои счета, разве нет? Ты богатый наследник. Твое имя включает значение «один», значит, ты старший сын.

Впервые от него повеяло холодом. «Разозлился», — подумала Дзюнко.

— Я не являюсь наследником, — спокойно ответил он. — Ты права, я действительно старший сын, но компанию наследует мой младший брат. Он, видишь ли, не обладает такой силой, как у меня.

Девушка молча слушала.

— Мне, по-моему, было лет тринадцать, когда дед обнаружил это во мне. До тех пор я и сам толком не подозревал, что это такое, а потому скрывал. Но дед был вне себя от радости. Он сказал: «Ты станешь боевиком Стражей!» Так определилось мое будущее. Поэтому, когда я бросил школу, никто не возникал, все просто снисходительно улыбались и не приставали, чтобы я устраивался на работу. Я числюсь на содержании у деда только ради соблюдения приличий.

Дзюнко хотела было что-то сказать, но он оборвал ее:

— Так что да, я из богатой семьи, и тебе, может, это не по нраву, но не думаю, что было бы правильно с твоей стороны отвергать все, что я рассказал, только по этой причине. Я не думал, что ты окажешься предвзятой, но, может быть, ты такая же, как все прочие девицы?

— Я не такая, как все прочие! — огрызнулась девушка. Коити в упор взглянул на нее. Дзюнко наконец расслабилась и улыбнулась ему в ответ:

— Полагаю, что ты тоже не просто богатый повеса. Молодой человек помедлил немного и тоже ухмыльнулся:

— Надо же, ты впервые улыбнулась.

— Вот как?

— Ладно, поехали.

— Навестить Кадзуки Таду?

Коити взглянул на часы и покачал головой:

— Нет, рано еще. Он приходит домой с работы после шести.

— Куда же мы едем?

Молодой человек засмеялся, встал и потянул ее за руку:

— За покупками.

Глава 22

«Нет, это не широта натуры, а просто безудержное мотовство!»

— Глазам не верю. Ты что, собираешься закупить все, что есть в магазине?

— Нет, конечно. Все вместе это выглядело бы пошло. Почему бы тебе не помолчать минуту-другую, пока я не подберу что-нибудь приличное?

Вначале Коити заявил, что намерен купить новую рубашку, потому что эта вся промокла и в ней неудобно себя чувствуешь. Однако на самом деле он повел ее в бутик, где торговали исключительно женской одеждой. Фирма оказалась итальянская, и цены там были под стать моделям.

Элегантная владелица бутика вполне комфортно чувствовала себя в одной из таких моделей — в ярком шерстяном костюме. Она вся просияла, завидев Коити, и поспешила к ним навстречу. Коити обнял девушку за плечи с выражением притворного отчаяния на лице:

— Вы можете с ней что-нибудь поделать?

Владелица с удовольствием взялась за Дзюнко. Та попыталась протестовать, но опоздала. Не успела она сообразить, в чем дело, как ее уже втолкнули в примерочную и раздели до нижнего белья. Затем на нее принялись примерять одну вещь за другой — костюмы, платья, слаксы и свитеры. Натянув на нее очередной наряд, хозяйка бутика выводила ее в зал, где они с Коити с ног до головы осматривали отражение девушки в огромном зеркале, а потом заталкивала обратно в примерочную для нового переодевания.

— Послушайте, я не в состоянии купить ни один из этих нарядов, это пустая трата времени!

Хозяйка с улыбкой отметала все протесты Дзюнко:

— Все в порядке, за все заплатит господин Кидо.

— Но с какой стати ему платить за меня!

— Он обожает делать друзьям подарки. Так что не беспокойтесь. К тому же в новой одежде вы будете выглядеть гораздо привлекательнее. Просто срам, что вы, с вашей природной красотой, так небрежно одеваетесь!

Нагрузившись целой грудой покупок, Дзюнко и Коити продолжали спорить о том, что ей надеть на выходе из бутика. Наконец они остановились на пуловере прекрасного темно-синего оттенка и слаксах в обтяжку, подчеркнувших стройность ее ног. Растоптанные кроссовки куда-то подевались, а вместо них на ногах у Дзюнко красовались высокие, до колен, сапожки из мягкой замши. Без передышки владелица бутика принялась за ее порядком отросшие волосы. Она уложила их, красиво завязала лентой и всучила девушке шляпу того же оттенка, что и пуловер:

— Только не надвигайте ее слишком низко на лоб. Вот так, в самый раз! Теперь вы выглядите очаровательно.

— Недурно, — одобрил Коити, потирая подбородок с видом человека, прислушивающегося к мотору любимой машины. — Как насчет легкого макияжа?

— Минуточку… — Хозяйка ринулась в подсобку.

Дзюнко дождалась ее ухода и гневно уставилась на Коити.

— Что ты себе позволяешь? — прошипела она.

— Выглядишь превосходно! — невозмутимо ухмыльнулся он.

— Я тебе не манекенщица!

— Разве тебе не хочется, раз уж мы собираемся навестить Кадзуки Таду, выглядеть более соблазнительно? Не хочешь заставить его хоть на мгновение пожалеть о том, что он тебя упустил?

Девушка чуть не ударила его, но в это время вернулась хозяйка с тюбиком розовой помады.

— То, что надо, к вашему цвету кожи. Идеально! — заявила она, отступая, чтобы полюбоваться делом своих рук.

Коити отвесил шутовской поклон и спросил Дзюнко:

— Ну что, едем?

На автомобильной стоянке у гостиницы, усаживаясь и пристегивая ремень безопасности, девушка проворчала:

— Я тебе еще припомню это.

— Ладно, только я тебя умоляю, не вздумай спалить этот магазин. Хозяйка сама заказывает все вещи за границей, и большую часть ее ассортимента нигде больше в Японии не купить, — расхохотался Коити.

— Ну ты и нахал!

— Почему нахал? — удивился он. — Ты теперь выглядишь гораздо эффектнее.

— Вот так заставлять человека…

— Ну да, но разве не этим я зарабатываю на хлеб насущный, или ты забыла?

Дзюнко осеклась и замолчала. Молодой человек сосредоточился на выезде со стоянки и следил за дорогой в зеркале заднего вида.

«Я сжигаю людей, — размышляла Дзюнко, — а он двигает их, словно оловянных солдатиков».

Девушка ожидала, что Коити водит какую-нибудь шикарную иномарку, но у него оказалась практичная машина отечественного производства. И похоже, довольно приличного возраста, судя по ржавым царапинам на корпусе. Колеса были слегка крупнее обычных, и из-за этого машина казалась выше других.

— Пари держу, что ты не ожидала увидеть меня за рулем такого драндулета, — поддразнил ее Коити, когда они уже выезжали на дорогу.

— Ну, положим, не драндулет, но как-то выпадает из твоего стиля.

— Это правда, но зато прекрасно подходит для езды по горным дорогам, особенно снежной зимой. В свободное от работы время я живу за городом, так что практичный автомобиль меня устраивает.

— Значит, у тебя есть загородный дом?

— Просто дом. Когда я тебе звонил на днях, я как раз находился на озере Кавагути. Там мороз ниже нуля и уже все обледенело — озеро, дороги…

Движение было плотное. Они то ехали, то стояли. Сваленные на заднем сиденье пакеты громко шуршали.

— Где, ты говоришь, живет в Сибуе Кадзуки Тада?

— На Сангубаси, — коротко ответил Коити.

— С женщиной?

— Да, уже давненько.

— То есть с любовницей?

— Ну, по крайней мере, мать или сестра исключаются, поскольку ни одной нет в живых.

— Прекрати!

Коити, должно быть, уловил что-то в голосе Дзюнко, потому что торопливо извинился.

Они стояли в пробке и молчали.

— Его младшую сестру звали Юки, — сообщила девушка. — Она была очень красивая.

— Ты видела ее фотографию?

— Да, Тада показывал.

Он показывал ей много фотографий, но одну она запомнила особо: снимок был сделан в детском саду, на каком-то концерте. Юки, в театральном костюме, танцевала и пела. Маленькие ручки распростерты, как листья японского клена, а личико приподнято.

— У тебя нет младшей сестры? — спросила Дзюнко.

— Нет.

— Наверное, для старшего брата маленькая сестренка — это нечто особое, иное, чем любовница или жена.

— Может, и так.

Минут десять они ехали в молчании. Наконец машина выбралась из пробки и поехала быстрее.

Напротив пассажирского сиденья болтался прикрепленный к стеклу забавный клоун в красной шапочке и костюме в горошек. На огромном красном носу у него сидела пчела, и клоун рассматривал ее, нелепо скосив глаза.

— Не понимаю, — тихо сказала Дзюнко, не сводя глаз с прыгающего клоуна.

Спутник вопросительно посмотрел на нее.

— Я их спрашивала, перед тем как сжечь: «Как вы могли столь жестоко поступить с Юки? Разве она не такой же человек, как и вы?»

— Ну и что они ответили? — негромко спросил Коити.

— Ничего. — Девушка покачала головой. — Они только умоляли меня пощадить их.

— Никто из них не ответил?

— Никто. — Дзюнко повернулась к нему. — Разве что Масаки Когуре.

— И что он сказал?

— Он спросил меня: «Что ты пристала ко мне? Тебе-то что за дело до этого? Я про это и думать забыл». Судя по его лицу, он говорил правду.

— Знаешь, что это мне напоминает? Ты заявляешь на автобусной остановке парню, который возвращается домой после работы: «Извините, но утром, когда вы подходили к автобусу, вы наступили на муравья». — «Да разве? — отвечает он. — А я и не заметил. А кто уполномочил вас выступать в защиту муравья?» Умоляли пощадить их, — пробормотал Коити, вцепившись в руль и глядя на дорогу. — Мне такого слышать не доводилось. Я слышал только вопли. Бессчетное число.

— Вопли?

— Ну да. Вопли типа: «Что со мной происходит?» Как-то, года два назад, я загонял одного типа в дробилку, она вовсю работала, ножи так и крутились. Это был насильник. Он действовал очень ловко и много лет оставался безнаказанным. Так что я с чистой совестью делал свое дело.

Дзюнко молчала, искоса поглядывая на него сбоку.

— Я полностью подчинил его своей воле, и он без оглядки все ближе и ближе продвигался прямо к дробилке, словно подходил к ванне. Я подвинул его мимо заградительного барьера. Прямо под ним вращалось лезвие, и я еще чуть-чуть подвинул его. Он сделал еще один шаг и уже занес ногу над краем. Тогда я подвинул его в последний раз, и он накренился примерно на сорок пять градусов. И тут я отпустил его, просто перестал им управлять. Тогда я впервые так поступил. — Коити откашлялся. — Парень пришел в себя, но уже не смог удержать равновесия. Падая туда, он вопил как резаный. Секунд десять вопил, пока его не порезало на кусочки.

— Что он кричал?

— Что-то не очень вразумительное, — похоже, очень удивился: «В чем дело? Что со мной происходит?!» С тех пор, когда я довожу их до точки, откуда нет возврата, я перестаю ими управлять, чтобы послушать, что они говорят, осознав, что смерть неизбежна. Я, как и ты, хочу понять.

— Ну и что ты услышал от них?

Уголки губ Коити изогнулись в легкой улыбке.

— Все они в этот момент задают единственный вопрос: «Почему это происходит со мной?» Абсолютно забывают, что они сами натворили.

— Значит, никакого сожаления, чувства вины? Недовольства собой?

— Ничего подобного, — решительно ответил он. — Я пришел к выводу, что они являют собой специфическую человеческую особь — жуткую разновидность, напрочь лишенную совести. Конечно, среди них тоже попадаются всякие. Взять, например, нас с тобой, хотя мы составляем им прямую противоположность.

— Спорим, тебе кажется странной такая игрушка в моей машине. — Коити бросил взгляд на качающегося клоуна. — Я обнаружил его в лавке художественных промыслов в Татесине. Выпал снег, мы отправились туда покататься на лыжах, и на обратном пути я его и купил. Друзья издевались надо мной: подумать только, покупать такую нелепую вещь в таком месте! Но для меня он имеет особое значение. Я был там по делу и купил эту безделушку после выполнения миссии.

— Кто служил объектом?

— Была там одна женщина, заядлая аферистка. Ей бы в ее годы одуматься, но она совершила преступлений больше, чем нажила морщин на лице, — а этого добра у нее было навалом. Когда я объяснил ей, зачем приехал, она попыталась переманить меня на свою сторону. Изначально речь не шла о казни — надо было сломить ее волю. Поэтому и послали меня…

— Что произошло?

— Кто его знает? Она до сих пор считается пропавшей без вести.

Дзюнко мягко придержала пляшущего клоуна с пчелой на носу.

— Если пчела норовит ужалить тебя, надо прогнать ее или прихлопнуть, правда? Самая естественная реакция, — сказал Коити. — Если не сделать этого, она тебя рано или поздно ужалит. Тот, кто ее пожалеет и оставит у себя на носу, просто глуп, как этот клоун.

Дзюнко отпустила клоуна. Он задергался из стороны в сторону на резинке и выглядел точь-в-точь как человек, изо всех сил отгоняющий пчелу.

Прав Коити. Если тебя собирается ужалить какая-нибудь ядовитая тварь, ее надо прихлопнуть, все равно, насекомое это или человеческая особь.

— Минут через десять доедем.

Коити сообщил это таким бодрым тоном, что Дзюнко не решилась высказать свои мысли: «Я понимаю, о чем ты говоришь. Я с тобой согласна. Но я перестаю доверять самой себе. Может, потому, что я за такой короткий срок уничтожила столько народу. Может, потому, что запах крови впитался в мои поры. Действительно ли мы с тобой представляем полную противоположность этой жуткой разновидности человеческих особей? Может, мы не слишком далеко ушли от них?»

Кадзуки Тада жил в квартале недавно возведенных таунхаусов. Снаружи они напоминали кукольные домики, спроектированные, чтобы привлекать молодых женщин и новобрачных. Коити медленно ехал вдоль улицы, давая Дзюнко возможность из окна машины рассмотреть именные таблички на дверях. Она отстегнула ремень безопасности и наклонилась, чтобы лучше видеть.

Имя Кадзуки Тада обнаружилось на третьей двери второго ряда домов. Там же стояло еще одно имя, женское: Мики Танигава.

— Она явно поселилась здесь раньше. Он уже потом перебрался к ней, а не наоборот.

— Откуда ты все это знаешь? Стражи уже давно следят за ним?

— В общем да.

— Почему?

— Разве не очевидно? Существовала высокая вероятность того, что ты обратишься к нему. После неудачи с ликвидацией Масаки Когуре вы с Тадой на некоторое время расстались. Но мы понимали, что один из вас обязательно попытается наладить связь друг с другом. Как я уже говорил, ты ловко умеешь заметать следы. Он оставался для нас единственной ниточкой, которая могла привести к тебе.

— Однажды я заходила к нему, — сказала Дзюнко, не отводя глаз от именной таблички. — Он тогда еще жил на прежнем месте.

Подход к дому Тады содержался в образцовом порядке, из почтового ящика на крашенной в белый цвет двери выглядывала вечерняя газета. Свет не горел ни внутри, ни снаружи, но сквозь ажурную решетку окна рядом с входной дверью виднелись узорчатые кружевные занавески. Когда он жил один, никаких занавесок у него и в помине не было. Дзюнко захотелось узнать, держит ли он по-прежнему в доме фотографию сестренки, живя с этой женщиной.

— Зачем ты к нему ходила?

— Я пошла сразу после того, как ликвидировала Масаки Когуре в парке Аракава.

— Иными словами, пришла отчитаться? В том, что осуществила акцию возмездия? — Коити нажал на педаль газа. — Похоже, никого нет дома. Давай объедем вокруг квартала и вернемся.

Часы на приборной панели показывали больше половины восьмого. Коити, словно прочитав мысли Дзюнко, ответил на незаданный вопрос:

— Они оба работают.

— Тада все еще работает в «Того Пейпер»?

— Нет, он оттуда уволился вскоре после твоей акции в Аракава-парке. Теперь он работает счетоводом в небольшой рекламной фирме в Синдзюку.

— Интересно, почему он уволился?

— Кто его знает? Может, Таду потрясло убийство Масаки Когуре и его подельников.

— Но почему из-за этого бросать работу?

— Не кричи на меня. Может, он утратил душевное равновесие. Может, это смерть матери так на него подействовала.

Они медленно объехали вокруг квартала и, уже возвращаясь, заметили две фигуры, неторопливо идущие в их сторону.

— Ну, вот и они, — пробормотал Коити.

Дзюнко уставилась на них. Уже можно было различить их одежду и выражение лиц. Они приближались, и Коити заглушил мотор и погасил фары.

Идущие не обратили внимания на незнакомую машину напротив их дома. Они углубились в серьезную беседу и шли привычной дорогой, не обращая внимания на окружающее.

Внешне Кадзуки Тада ничуть не изменился. Та же прическа, узнаваемая походка. Даже белое пальто поверх костюма то же самое, припомнила Дзюнко. В одной руке он нес портфель, а в другой — битком набитую сумку с логотипом супермаркета. Из сумки торчала какая-то зелень. Семейный человек.

Он улыбнулся, и улыбка была тоже знакомая. «Хотя со мной он не часто улыбался», — рассеянно подумала Дзюнко.

Быстро холодало. На женщине было длинное шерстяное пальто и удобные туфли. Она была тепло одета, по погоде, и Дзюнко сначала ничего не заметила. Однако при свете уличного фонаря, когда женщина повернулась боком, смеясь в ответ на какую-то реплику Тады, Дзюнко увидела, что она беременна.

Дзюнко охватил озноб. Душа, как пруд, покрылась первым тонким ледком, сквозь который видно, как плавают рыбы.

— Похоже, она в положении, — прошептала девушка. — Ты ведь знал об этом?

— Да, — сказал Коити. — Только не решался тебе об этом сказать.

Дзюнко не могла подобрать слова, и они крутились вихрем в ее сознании, мешая друг другу. Она неподвижно сидела, ожидая, когда все это коловращение внутри ее утихомирится и приведет к естественному решению.

— Идиотизм, — наконец произнесла она еле слышно.

Коити ничего не сказал на это и, слава богу, не задал еще более идиотского вопроса, вроде кого она имеет в виду.

Кадзуки Тада со своей подругой подошли уже к самой двери дома. Приглядевшись внимательнее, Дзюнко заметила, что он несет даже ее сумочку. Женщина вытащила оттуда ключи и, открывая дверь, заодно вынула газету из почтового ящика. Они вошли внутрь, и в окне загорелся свет.

— Как по-твоему, когда должен родиться ребенок? — вполголоса спросил Коити.

— Трудно сказать… Но похоже, уже скоро.

— Значит, к весне. Он человек обстоятельный, так что они, видимо, поженятся перед этим.

— Потрясающе! — сказала Дзюнко. Слова теперь слетали с языка легко, без всякой заминки. — Я рада за них. Они явно счастливы.

Коити еще не завел машину, и в салоне было темно. В скудном свете, падавшем из окна, девушка с трудом могла разглядеть даже профиль своего спутника.

— Тада обязан своим счастьем тебе, — сказал Коити, глядя перед собой. — Он просил тебя не трогать Масаки Когуре. Он даже помешал тебе в первый раз. Но вряд ли он вот так смеялся бы, если бы ты не стерла с лица земли Масаки Когуре, отомстив за трагическую гибель Юки. В каком-то смысле его жизнь тоже едва не прервалась. Это ты вернула его к жизни и открыла путь к счастью.

Коити резко включил зажигание и завел мотор. Дзюнко сидела, не говоря ни слова. Она едва не заплакала, но все же сдержала слезы. Это были бы слезы одиночества, а не печали.

Коити замурлыкал песенку:

— Господи, что это? — Дзюнко расхохоталась. — А ты знаешь, что тебе медведь на ухо наступил?

— Конечно, ну и что?

Мотор взревел, и машина тронулась с места. Рассеянно глянув на окно дома, девушка увидела, что Кадзуки Тада раздвинул занавески и выглянул на улицу. Вероятно, он выглянул просто так, без всякой цели, просто услышав звук заводимого мотора рядом с домом. Но сквозь двойные рамы, несмотря на расстояние, он встретился взглядом с Дзюнко.

Может, он вспомнил ее, потому что в ее глазах мелькнул проблеск узнавания. Отвернись Дзюнко, он мог бы попросту не узнать ее. Или все-таки узнал бы? Как бы то ни было, она заметила, что он округлил глаза от удивления и губы его шевелились, когда машина тронулась с места.

Дзюнко оглянулась на дом, ощущая, как ее тянет к тому окну, оставшемуся позади. Внезапно дверь распахнулась, и Кадзуки Тада босиком выскочил на дорогу. Он что-то закричал и побежал вслед за ними. Из-за шума мотора она не расслышала слов. В раме заднего стекла он казался героем немого кино, бегущим по ночной улице и яростно размахивающим руками. Единственным зрителем фильма оказалась Дзюнко, и она смотрела кино, вцепившись руками в спинку сиденья.

Впереди показался железнодорожный переезд. Там мигал красный сигнал семафора и звучала предупредительная сирена. Черно-желтый шлагбаум начинал опускаться, преграждая им путь.

Коити вжал педаль газа до упора. Дзюнко услышала, как шлагбаум царапнул по крыше, и машину тряхнуло, когда они, буквально перелетев через рельсы, жестко приземлились.

Девушка все еще сидела, развернувшись и глядя назад. Тада остановился на той стороне путей, не имея возможности бежать дальше за машиной. Он что-то кричал — может, выкрикивал имя Дзюнко. Затем налетел поезд, и Тада скрылся из виду. В уши девушке ударил грохот пролетающего мимо состава.

Потом они остановились на красный свет перед пешеходным переходом.

— Нельзя было там останавливаться, — все еще глядя прямо перед собой, пояснил Коити.

Дзюнко наконец развернулась лицом к лобовому стеклу. Она вытянула ремень и со стуком защелкнула его.

— Идиотизм, — повторила она.

И Коити снова не спросил ее, что она имеет в виду.

Он подвез ее до самого дома в Таяме и собрался вылезти из машины, чтобы отнести к ней в квартиру пакеты с покупками, горой лежавшие на заднем сиденье.

— Нет, — решительно заявила Дзюнко. — Я ведь говорила уже, с какой стати мне принимать от тебя подарки?

— Ладно, а как насчет этого? — Коити указал на пуловер, надетый на ней.

— Отдам в химчистку, а потом верну его тебе. — Она повернулась к нему спиной и начала подниматься по ступенькам, когда он окликнул ее:

— Погоди. Ты забыла…

Дзюнко обернулась, чтобы сказать, что она ничего не забыла, и в этот момент в нее полетело черное замшевое пальто. Она инстинктивно подхватила его; на пальто все еще болталась этикетка с ценой.

— Завтра позвоню, — сказал Коити и захлопнул дверцу машины.

Дзюнко стояла и смотрела вслед машине, пока та не скрылась за углом. Хотя с какой стати ей было смотреть?

На следующее утро, в одиннадцатом часу, ее разбудил звонок в дверь. Открыв дверь, она увидела рассыльного с грудой пакетов из бутика.

— Доставка для Дзюнко Аоки, — объявил он и помог ей внести пакеты в квартиру.

— Идиотизм! — пробормотала она, но не смогла сдержать улыбки, чем вконец озадачила рассыльного.

Она посмотрела на квитанцию — там был указан обратный адрес и телефон. Коити Кидо жил в Йойоги, должно быть в высотном доме, судя по номеру квартиры — 3002.

Дзюнко свалила пакеты в угол и позвонила по указанному номеру. Прозвучало семь гудков, прежде чем он взял трубку и откликнулся сонным голосом. Она вспомнила, что ночью он должен был выполнить миссию.

— Доброе утро, — сказала она. — Я согласна вступить в вашу организацию.

Глава 23

Переборов все сомнения, Тикако написала отчет. Она включила туда все, вплоть до мельчайших подробностей последнего возгорания и загадочных Стражей, о которых говорила госпожа Курата. Детектив сочла, что здесь важны не столько ее собственные домыслы и впечатления, сколько достоверная передача всего, что говорил каждый из свидетелей происшествия. Отчет занял десять страниц, и Тикако закончила его на третий день пребывания Каори Курата в клинике.

Отчитываться о событиях в хронологическом порядке и подробностях было для нее привычным делом. Больше всего времени заняло изучение объективных научных докладов и документов на тему сверхъестественной способности к зажиганию огня, в которую непоколебимо верил Макихара.

Тикако обратилась в разные университеты к исследователям и даже позвонила сыну, чтобы выяснить, не знает ли он что-нибудь об этом. От университетских ученых она удостоилась только пренебрежительного смеха, но сын искренне забеспокоился: «Мама, с тобой все в порядке? Ты уверена, что ты не переутомилась?» Тикако рассердилась, но стерпела, потому что в глубине души тоже считала, что дело серьезное.

Вручая отчет капитану Ито, она нервничала, как в тот день, когда выписала первый штраф за нарушение правил движения на дороге. Он обратился к ней втайне, к тому же в деле участвовала Митико Кинута, так что он, вполне вероятно, захочет потратить время, чтобы обсудить ее отчет, и Тикако внутренне подготовилась к этому.

Но ничего подобного не произошло. Когда она появилась на работе, капитан разговаривал по телефону и просто приветствовал ее кивком. Исидзу постояла в ожидании, держа в руках отчет, пока он не показал раздраженным жестом, чтобы она положила свои бумаги к нему на стол. У Тикако создалось впечатление, что абонент Ито был в ярости и что тот отвечал ему не менее гневно, и этот гнев рикошетом направился на нее. Она с некоторым облегчением решила, что порученное ей задание было делом не срочным, и занялась текущей работой.

Митико Кинута официально отстранили от дела Каори Курата. Тикако официально не получала назначения, но для себя она уже решила, что просто так от этого дела не отмахнется. Симидзу с жаром пересказывал ей новости о разработке версий соперничества и разногласий в расследовании преступлений на фабрике в Таяме, в кафе «Курант» и в «Сакураи ликере», но Тикако преследовали воспоминания об испуганных глазах Каори и полном отчаяния голосе ее матери, когда та призналась, что тоже обладает паранормальными способностями, и детектив никак не могла сосредоточиться на том, что рассказывал ее напарник.

В тот же день Тикако, к своему удивлению, узнала, что имеет некоторые личные связи, относящиеся к делу об убийствах-сожжениях. Нацуко Мита, молодая женщина, похищенная и застреленная в «Сакураи ликере», оказывается, обратилась за помощью в частный центр по защите от преследователей «Горячая линия», когда за ней начал гоняться Кейити Асаба. Как выяснилось, в центре работал отставной полицейский, в прошлом друг Тикако, с которым она, правда, утратила связь в последнее время.

Полицейского звали Сиро Идзаки, и был он из ветеранов полицейского отделения, в котором они работали вместе с Тикако. Перед самым переходом Исидзу в Управление ГПТ он изумил всех своим неожиданным рапортом об отставке. Они изо всех сил старались отговорить его, но он настоял на своем.

Жена Идзаки умерла молодой, и он один воспитывал дочь. Будучи очень способным детективом, он не менее успешно вел домашнее хозяйство. Он научил Тикако готовить мясной суп с соевой пастой по-идзакски, и она до сих пор помнила рецепт. В качестве причины отставки Сиро сослался на проблемы со здоровьем, и никто неусомнился в этом. За предшествующие полгода он сильно похудел и выглядел изможденным и подавленным, словно это был не он, а кто-то другой.

После прощальной вечеринки они с Тикако вместе ехали домой на такси, нагруженные подарками и огромными букетами цветов от друзей, и только тогда Идзаки рассказал ей об истинной причине своего решения об отставке:

— Это такое дело… в общем, прилюдно мне не хотелось об этом говорить, я и не говорил.

— Звучит серьезно. Что случилось?

— Дело в том, Тика-тян, — на правах близкого друга он называл ее семейным именем, — что проблемы не у меня. Проблемы у моей дочери.

— У Кайоко?

— Ты знаешь, что она родила ребенка?

— Конечно знаю.

Тикако с тринадцати лет знала дочь Идзаки, которую он берег как зеницу ока. Она была у нее на свадьбе и, когда Кайоко в должный срок произвела на свет пухленького младенца, послала ей букет подсолнухов и открытку с надписью: «Родить дитя медового месяца — вот это я понимаю, послушная дочь! Жду не дождусь, когда увижу старого Идзаки с внуком на коленях». Подсолнухи не часто используются в букетах, но Тикако знала, что молодая женщина их любит.

Кайоко и сама чем-то напоминала подсолнечник. В школе она занималась плаванием и даже участвовала в ежегодных всеяпонских соревнованиях. У нее были мускулистые руки и ноги и загар золотисто-пшеничного цвета, и от ее обаятельной улыбки светлело все вокруг. Известия о том, что с Кайоко не все в порядке, потрясли Тикако.

— Опасное заболевание?

— Если бы заболевание, с этим мы справились бы, но… — Идзаки с трудом подбирал слова. — С мужем у нее нелады, вот что плохо.

Муж Кайоко занимался исследовательской работой на фармацевтическом производстве, и познакомились они на свадьбе общего друга. В отличие от этой солнечной девочки, он был худой, хрупкого телосложения, имел задумчивый вид, носил очки с толстыми линзами и постоянно моргал, словно чего-то опасался. Тикако удивилась такому союзу, но решила, что противоположности сходятся. Ясно было, что Кайоко без памяти влюблена в своего мужа.

Однако в тот вечер в такси Тикако поделилась своими сомнениями с Идзаки:

— Муж у нее, похоже, ужасно нервный?

Склонив голову, бывший полицейский кивнул с несчастным видом. Он наверняка выпил немало на отвальной вечеринке, но сейчас на его лице не видно было и следа опьянения.

— Месяца три после свадьбы все было замечательно, но потом начались проблемы. К тому времени дочь уже забеременела и, видимо, решила, что поздно что-либо предпринимать. Потом, полгода назад, она не выдержала и прибежала ко мне домой с ребенком на руках.

Тикако отложила в сторону букет, внимательно прислушиваясь к его рассказу.

— Этот подонок избивает Кайоко, — продолжал он. — По любому, самому пустячному, поводу он выходит из себя и бьет ее. Когда дочь рассказала мне, что он избивал ее даже во время беременности, я не выдержал и закричал на нее: «Почему же ты раньше не пришла и не рассказала?» Понимаешь, она расплакалась и сказала, что не хотела меня огорчать.

— Бедняжка…

— По ее словам, его до безумия раздражают самые что ни на есть пустяки. То она приготовила обед не по его вкусу, то смеется не над тем, когда они смотрят телевизор, то приготовила недостаточно теплую ванну, то слишком долго говорит по телефону…

— Но ведь она сильнее своего мужа? Она же бывшая спортсменка. Могла бы дать ему сдачи. Такие люди сразу отступают, если встречают сопротивление.

— Вот и я ей сказал то же самое. Но он непрост. Начать с того, что он бьет не голыми руками.

— Он использует оружие? — Тикако пришла в ужас.

— Вот именно, оружие. Например, металлическую биту, завернутую в полотенце. Он наносит удар, Кайоко падает, тогда он связывает ее бельевой веревкой и избивает. После рождения ребенка стало еще хуже: теперь, если она сделает что-нибудь не так, он угрожает избить ребенка и заставляет Кайоко калечить саму себя…

Тикако и без того всегда укачивало в машине, но теперь она почувствовала острый приступ тошноты.

— Но это уголовно наказуемо. Это уже не просто бытовое хулиганство.

— Вот и я об этом говорю. Кайоко многое перенесла. Но все дело в том, что, за исключением этих приступов насилия, он, по ее словам, милейший человек. Мне это непонятно. Он приносит домой всю зарплату до копейки, не пьет, не играет в азартные игры, не гуляет на стороне. На работе его высоко ценят — говорят, что у него светлая голова и он далеко пойдет.

Тикако, не понаслышке знавшая противоречивость человеческой природы, только тяжело вздохнула:

— Ну а нельзя обратиться в отдел общественной безопасности нашего участка? Они ведь занимаются вопросами домашнего насилия и…

— Я и об этом думал, но…

— В чем дело?

— Когда Кайоко ушла от него, его отец буквально не давал ей проходу. Он извинялся и на коленях умолял нас не поднимать шума.

— С их стороны это невероятный эгоизм.

— Видишь ли, у свекрови Кайоко больное сердце. Врач категорически запретил как-либо расстраивать ее. Если бы она обо всем узнала, это могло бы ее убить.

— В таком случае отец мог бы проявить ответственность и научить сына, как себя вести!

— Н-да… — Идзаки покачал головой. — Вряд ли он сумеет. В любом случае я сказал ему, что не позволю больше издеваться над моей дочерью и внуком и что мы обращаемся к адвокату и немедленно подаем на развод.

Так вот почему Сиро так осунулся!

— Ну и как сейчас обстоят дела?

На этот вопрос Идзаки ничего не ответил.

«Будь все в порядке, вряд ли он оставил бы службу», — подумала Тикако.

— Я решил уехать из Токио.

— Вместе с дочерью и внуком?

— Конечно. Я сам родом с Кюсю. Правда, давно уже уехал оттуда, но родственники у нас там есть. Поселюсь где-нибудь поблизости от Фукуоки, наймусь в службу охраны, и на это втроем можно вполне прожить. Вот такие у меня планы…

— Неплохая мысль. И Кайоко там успокоится, забудет обо всем, что здесь произошло.

— Если мы останемся здесь, муж ведь не оставит ее в покое, будет преследовать. — Идзаки произнес это небрежным тоном, но с угрюмым выражением лица. — Он уже проделывал это не единожды. Является незваным и рыдает как ребенок, пытаясь уговорить Кайоко вернуться к нему. Уверяет, что больше так не будет, что он совсем изменился. И дочь поддается. Она дважды возвращалась к нему: в первый раз она сообщила мне, что уходит к нему, а во второй просто ушла, когда я был на работе.

Не стоило и спрашивать, что из этого вышло. Мрачное лицо Сиро было красноречивее слов, но он все же ответил ей на незаданный вопрос:

— Оба раза этот ублюдок избивал ее так, что она попадала в больницу.

— О боже!

— Говорят, что даже Будда прощает трижды, прежде чем разгневаться. После всего этого Кайоко больше не поддавалась на его уговоры, как он ни старался. Он даже угрожал покончить с собой прямо у нас на крыльце. Но, видишь ли, Тика-тян, весь ужас в том, что теперь он объявил войну, причем партизанскую войну.

— Что он говорит?

— Он хочет забрать ребенка! — воскликнул Идзаки. — Если он заберет ребенка, Кайоко придется снова жить с ним.

Тикако почувствовала, как по спине пробежал холодок:

— Сиро, этого нельзя допустить! Да еще эта сомнительная история с болезнью свекрови. Тебе следовало бы обратиться в полицию.

Идзаки был явно на пределе сил. Он покачал головой:

— Можно, конечно, но это не лучший выход. Сначала мы все-таки попытаемся уехать на Кюсю. Я всегда подумывал поселиться там после отставки, так что не важно, десятью годами раньше или позже.

Тикако показалось, что он пытается убедить самого себя, что их проблемы удастся разрешить таким образом.

Исидзу очень удивилась, услышав от своего напарника, что тот самый Идзаки вернулся в Токио и работает в службе помощи тем, кто страдает от преследования.

— Идзаки непосредственно не имел дела с Нацуко Мита. Он состоит в руководстве центра и больше занимается лекциями и преподаванием основ самообороны в школах для девочек и женских организациях.

— Этот центр — общественная организация?

— Нет, по-моему, это лицензированная компания.

— Интересно, кто же их спонсирует?

Симидзу заглянул в Интернет и сообщил:

— На самом деле это часть крупной корпорации под названием «Комплексные охранные услуги Канто». «Горячая линия» — это, по существу, их псевдоним. Основу Канто составляют две крупные охранные фирмы, и согласно уставу они занимаются разносторонней деятельностью — например, разрабатывают системы безопасности для компаний, где большинство работников составляют женщины, а также организуют корпоративное обучение для предотвращения сексуального насилия. Этот псевдоним стал известным благодаря телепередачам про их работу с жертвами преследования. К ним обращаются с запросами со всех концов страны.

— Разве это не подтверждает, как много людей у нас страдает от преследователей?

— Детектив Исидзу, вы намекаете на то, что мы должны действовать активнее?

— Я не намекаю. Таково положение дел.

Полиция редко вмешивается до того, как преступление совершено. Неудивительно, что Идзаки стал работать на организацию, занятую предотвращением преступлений против женщин. Понятно, что это связано с его дочерью. Но как дела у Кайоко? Может, все наладилось и она смогла спокойно вернуться в Токио. А может, она снова вышла замуж, на сей раз за достойного человека, и живет в другом месте. Как вообще поживает Идзаки?

Пожалуй, надо навестить его. От капитана Ито никаких указаний не поступало. Тикако посмотрела на его стол и увидела, что ее отчет остался непрочитанным. «Только время тут теряю», — подумала она. Положив в карман мобильный телефон, Тикако решительно поднялась.

«Горячая линия» располагалась в солидном двенадцатиэтажном здании, выходящем фасадом на центральный перекресток Гиндзы, оживленного района Токио, со множеством дорогих магазинов и увеселительных заведений. Центр размещался под номером 602 на шестом этаже. Помимо псевдонима «Горячая линия», в вестибюле здания присутствовала и табличка с полным названием компании: «Комплексные охранные услуги Канто».

Подходя к лифту, Тикако обратила внимание на броский плакат на стене рядом с ним. На бледно-голубом фоне выделялись знаки, напоминавшие дымчатый след от реактивного самолета в небе:

Дорогие дамы!

Если вы пришли в «Горячую линию», не отступайте.

Мы находимся на шестом этаже.

Первое посещение бесплатно.

Наберитесь мужества! Мы поможем вам!

Эти знаки-следы оставлял за собой биплан с красными крыльями, а в кабине пилота сидела женщина в старомодном летном шлеме и грозила крепко сжатым кулаком синему небу. Тикако улыбнулась. Плакат явно предназначался для нерешительных женщин, которые дошли до лифта, но нуждаются в дополнительном стимуле, чтобы подняться наверх.

На шестом этаже из лифта открывался выход в небольшой холл размером примерно со стандартный татами. На случай, если посетительницу и здесь одолеют сомнения, единственная на этаже дверь была украшена таким же плакатом, как внизу.

Тикако открыла эту дверь и вошла. Взгляд сразу же уперся в ряд столов, на которых стояли аккуратные коробки с брошюрами и табличка с надписью «Свободный доступ». Пространство за столами было перекрыто перегородкой, скрывавшей внутреннюю часть помещения от любопытных взглядов, но оттуда явственно доносились голоса и телефонные звонки.

Брошюры вполне соответствовали тому, чего можно ожидать от такого рода заведений: перечень клиник, дающих консультации женщинам — жертвам преступлений; статьи о посттравматических психических расстройствах; номера телефонов учреждений, а также рукописная книга, где женщины делились опытом борьбы с преследователями. Бегло просмотрев названия и заголовки, Тикако нажала неприметный звонок, расположенный рядом со столами.

— Здравствуйте! Уже иду! — Звонкий голос принадлежал молодой женщине, вышедшей из-за перегородки с пачкой бумаг в руке.

Она была одета в темно-синий свитер с высоким воротом и длинную шерстяную юбку. Из-под короткой стрижки в ушах поблескивали серьги. Бодрый тон приветствия создавал у Тикако впечатление, что она зашла не в кризисный центр, а в привычную парикмахерскую.

— Здравствуйте, — так же бодро отозвалась Тикако. — Я пришла не за консультацией, а к старому знакомому. Я узнала, что здесь работает Сиро Идзаки.

— Господин Идзаки? — Губы молодой женщины расплылись в улыбке. — О, вы имеете в виду вице-президента.

— Господин Идзаки вице-президент компании?

— Да-да, он работает в компании с самого ее основания. Мы между собой зовем его Капитан Сиро.

Еще во времена работы в полиции Идзаки всегда слыл любимцем юных сослуживиц. Их расположением он был обязан не столько своей внешности, сколько основательности и надежности характера. Понятно, с тех пор мало что изменилось.

— Меня зовут Тикако Исидзу. Я из Управления городской полиции Токио. — Детектив вытащила полицейское удостоверение. — Мы с господином Идзаки много лет работали вместе. Мы не договаривались о встрече, но нельзя ли все-таки повидать его?

Женщина внезапно насторожилась:

— Извините меня, но не связано ли это с расследованием?

— Простите?

— Последнее время к нам то и дело наведывается полиция.

— О, это, наверное, в связи с делом Нацуко Мита? Большое вам спасибо за готовность сотрудничать.

— Она заходила сюда всего однажды и была так напугана, что не смогла последовать нашему совету. Вскоре после этого — три дня спустя — все и произошло. Мы ужасно переживали.

— Да, очень жаль.

Нацуко Мита набралась мужества, чтобы постучаться в эту дверь, но его не хватило, чтобы сделать следующий шаг. Пока она собиралась с силами, ее настигла беда.

— Да, извините, я тотчас же сообщу ему, что вы здесь. — С этими словами женщина уже повернулась, чтобы выйти, но затем снова вопросительно посмотрела на Тикако. — Простите, но вы, случайно, не из газеты?

— Нет-нет.

— И удостоверение у вас настоящее?

Тикако со смехом снова вынула удостоверение и предъявила женщине. Та облегченно вздохнула:

— Вы уж простите меня. Репортеры нас просто замучили. Работать невозможно, постоянный шум и гам. — Она добавила, словно цитируя саму себя: — Разумеется, появление на экране крайне полезно для компании, но в некоторых случаях репортажи просто ужасные. Мы уже выложили все факты, которыми располагали по этому делу, и теперь избегаем отвечать на расспросы.

— И правильно делаете. — Тикако постаралась придать ей уверенности, и женщина скрылась за перегородкой.

Там то и дело раздавались телефонные звонки. Прислушиваясь к разговорам, Исидзу различала то слова поддержки, то выражения согласия, то указания адреса, то все вместе.

— Тика-тян!

Невысокий мужчина в сером костюме вышел из-за перегородки. Под пиджаком она заметила красный джемпер ручной вязки.

— Сколько лет прошло, а? — Сиро Идзаки распахнул объятия.

— Тика-тян, ты ни капельки не изменилась! — Отставной полицейский всматривался в нее через стол, за которым они сидели в кафе неподалеку от «Горячей линии», и с довольным видом размешивал молоко в чае. — Я слышал, тебя вскоре после моей отставки забрали в Управление ГПТ. Здорово!

Идзаки больше не выглядел понурым и изможденным, как во время их последней встречи. У него был вполне здоровый вид, впалые щеки округлились, и он искренне радовался встрече с ней.

Тикако расслабилась. Со старым другом можно было говорить откровенно, как когда-то. Покидая Токио вместе с дочерью и внуком, он никому не оставил адреса и ни с кем с тех пор не общался, чтобы даже случайно никто не мог выдать их местонахождение мужу Кайоко. Он обещал Тикако, что даст ей знать, как только опасность пройдет, и она считала, что он все это время жил на Кюсю. Она слегка подразнит его за то, что он обошелся с ней не по-дружески.

— Когда же ты все-таки вернулся в Токио? — спокойно спросила она, описав обстоятельства, которые привели ее в его контору.

— Ну, примерно через год после отставки, — почесав в затылке, ответил Идзаки.

Тикако замерла с чашкой в руке и округлила глаза:

— Так быстро? Но ты ведь на самом деле уезжал на Кюсю?

— Конечно, и работу там нашел.

— Как дела у Кайоко?

Сиро прекратил помешивать чай. Он медленно вытащил ложку из стакана и аккуратно положил ее на блюдце. Когда он снова заговорил, блеск в его глазах исчез.

— Кайоко погибла. И мой внук вместе с ней.

Тикако поставила чашку и еле смогла выдавить из себя вопрос — так перехватило горло:

— Что случилось?

Идзаки порылся во внутреннем кармане пиджака и вытащил пачку сигарет. Он всегда носил при себе один и тот же сорт, но, насколько помнила Тикако, никогда не курил. Он просто мял сигарету пальцами до тех пор, пока она не начинала крошиться.

— Это произошло на Кюсю?

— Нет, здесь. — Идзаки покачал головой, разминая сигарету.

— Но вы ведь жили в другом месте? — Не успев задать вопрос, она уже сообразила, в чем дело. — Это муж?

Сиро обреченно кивнул.

— Но как?..

Идзаки рассказал ей, что произошло. Не успели они обосноваться в новом доме на Кюсю, как появился муж Кайоко. Будто все рассчитал заранее.

— Я оторопел. Как он сумел нас найти? До сих пор не могу сообразить. Я ведь служил в полиции и считал, что предусмотрел все возможное, чтобы нас не обнаружили. Я даже позаботился о том, чтобы заткнуть рот грузчикам.

— Некоторые рты легко раскрываются за деньги, — сочувственно констатировала Тикако.

Бывший полицейский рассказал следующую историю. Муж Кайоко отказался подписывать согласие на развод. Он всеми силами пытался начать все сначала и ежедневно приходил к их дому. Идзаки припомнил, как малыш тянул к отцу ручонки через калитку, а тот плакал и просил у него прощения.

Тикако стало не по себе. Неужели ребенок так быстро забыл побои, нанесенные ему и его матери? Как, должно быть, горько было все это видеть Кайоко и Идзаки.

— Этот ублюдок притворился таким лапочкой. Никому даже в голову не пришло бы, что он способен на насилие. В жару и в холод он являлся к воротам, принося с собой игрушки и конфеты, и уходил со словами «До завтра!». В конце концов он добился от Кайоко согласия на то, чтобы пообедать вместе с нами. Придя домой и увидев его, я просто озверел. Плакала дочь, плакал малыш, и так мы всю ночь страдали. Две недели спустя Кайоко сказала, что она хочет съездить в Токио, один-единственный раз, чтобы откровенно поговорить с его родителями, и сразу вернется обратно…

Я сказал, что поеду с ними. Но дочь умоляла меня не беспокоиться, потому что я только что поступил на работу и не имел еще права на отпуск. В общем, решили так, что она берет с собой малыша, переночует в гостинице, договаривается с его родителями и тут же возвращается. В день отъезда за ними пришел этот подонок. Он чуть не плакал от радости, готов был нести на руках не только малыша, но и саму Кайоко. И они вместе отправились в Токио.

Они улетели рано утром. Мать с ребенком должны были вернуться обратно к вечеру на следующий день.

И вот на следующий день, примерно после полудня, мне на работу позвонили. Следователь из полицейского участка Хакедзи. Это район, где жило семейство этого типа. От этого удара я чуть не умер. Готов был повеситься. Но не повесился.

Следователь сообщил Идзаки, что его дочь с маленьким сыном погибли.

— Они погибли в гостинице — этот ублюдок зарезал их ножом. На следующее утро горничная пришла убирать номер и обнаружила их. Говорят, Кайоко отчаянно сопротивлялась, потому что весь номер был залит кровью. — Сиро задыхался. Он явно пересказал Тикако только главные факты, оставив все остальные в глубинах своей души. — Мне сказали, что он нанес ей двадцать шесть ран. Коронер сообщил, что Кайоко погибла первой. Он ударил ее в бок, она упала, тогда он оседлал ее и колол ножом снова и снова. В соседнем номере постояльцы слышали, как плакал ребенок, и его плач, должно быть, заглушал шум борьбы. После этого ублюдок ударил ребенка ножом в живот, а потом еще раз — в шею.

Полиция немедленно объявила в розыск мужа Кайоко. Администратор гостиницы запомнил его прошлой ночью. Сразу после полуночи он вместе с женой и сыном подходил к стойке, где женщина получила ключ, и поднялся с ними в номер. Дежурный вспомнил, что он держал мальчика на руках и сказал, что проводит их в номер.

«Позволь мне донести его, пожалуйста!» Тикако словно слышала эти слова. Кайоко хотела встретиться с его родителями, чтобы убедить их, что этот брак спасти невозможно. Независимо от того, раскаялся он или нет, женщина явно не намеревалась возвращаться к мужу, и вот он, терзаясь от унижения и отчаяния, задумал убить их, выманив из-под опеки отца.

— Они нашли его на следующий день, — продолжал Идзаки. — Этот подонок скрывался в гостинице бизнес-центра, и его опознал один из служащих по фотографии, показанной по телевидению. Муж Кайоко заявил: «Я готов сдаться. Вы отведете меня в полицию?» И он пошел вместе с администратором.

Рассказывали, что он все время плакал. Он говорил, что, когда Кайоко настояла на разводе и отказалась отдать ему ребенка, он утратил всякое желание жить. Он уверял, что хотел убить себя вместе с ними. На запястьях у него сохранились следы мелких порезов. Двадцать шесть раз ударить ножом жену — и эти его мелкие царапины? — саркастически засмеялся Идзаки.

Сигарета в его руках окончательно размялась, и крошки просыпались на стол. Запахло табаком.

— Был суд, его осудили? — спросила Тикако.

— Ему дали тринадцать лет, — ответил Идзаки и, повысив голос, добавил: — Образцовый заключенный. То есть был образцовым заключенным.

Тикако вопросительно посмотрела на него.

— Десять месяцев спустя после заключения в тюрьму он повесился в туалете. Он порезал простыню на полосы и сплел из них веревку. К тому времени я уже вернулся в Токио, так что после похорон пошел взглянуть на его могилу.

Тикако не спросила, что он там делал. Вместо этого она сказала:

— Странно, все это произошло здесь, но никто из нас об этом даже не слышал.

— Да, потому что процесс проходил в окраинном районе. Мы там никого не знали, дело было очевидное — с самого начала виновный был известен, так что даже не создавалась следственная бригада. Кроме того, в то время город потрясли другие громкие события, и Кайоко с сыном почти не упоминались в СМИ.

Идзаки стряхнул с пальцев крошки табака и допил остывший чай.

— Ты уж прости меня, но я был не в состоянии видеть никого из своих бывших коллег, потому что мне пришлось бы рассказывать о том, что случилось с Кайоко. Я больше не был ни отцом, ни дедом, ни даже полицейским. Я стал кем-то вроде невидимки, стал тенью, призраком. К этому надо было привыкнуть и с этим жить.

Тикако с усилием заставила себя улыбнуться. Она нутром почуяла, что, если кто-то из них немедленно не улыбнется, они вообще не смогут больше улыбаться.

— Ну, по мне, так на призрак ты вовсе не похож, — ровным голосом заметила она. — Во всяком случае, ты выглядишь гораздо материальнее, чем перед отъездом.

— Все благодаря моей нынешней работе.

— Понятно. Наверное, ты прав, что вернулся к своей профессии.

— Вернулся к своей профессии? — Идзаки посерьезнел.

— Ну да. Разве ваша компания «Комплексные охранные услуги Канто» занимается не тем же делом, что и полиция? После всего, что случилось, Сиро, ты все же остался полицейским.

— Мы льстим себя надеждой, что действуем более активно и энергично, чем полиция. — Он произнес это с улыбкой, но не без сарказма.

— Так вот почему девушки в конторе называют тебя Капитан Сиро. По-прежнему пользуешься успехом у женщин, как я погляжу, — пошутила Тикако и улыбнулась, прочитав смущение на лице друга. — Кто-то из полиции рекомендовал тебя на эту должность? — Тикако спросила мимоходом, но он почему-то ответил не сразу.

— Нет, со времени отставки я не имел контактов с полицейскими — ни с отставными, ни с действующими. — Идзаки напряженно уставился в пустую чашку. — Так что и на работу я устроился без всякой протекции.

— Вот как? Но это ведь не такая должность, о которой объявляют в разделах «Требуются»? Поэтому я и подумала, что старые знакомые тебе посодействовали.

— Нет, все обстояло не так. Вначале я устроился в охранную фирму, а потом меня перевели в это отделение.

Тикако чувствовала какую-то нестыковку в уклончивости Идзаки. Бывшие офицеры полиции нередко устраивались на работу в охранные фирмы и обычно сохраняли крепкие связи с бывшими коллегами. В этих связях не было ничего предосудительного или вообще необычного. И потом, почему он уверяет, что не встречался ни с кем из бывших коллег?

«Если он ни с кем не встречался, откуда ему знать, что меня перевели в Управление ГПТ?»

Идзаки искоса поглядывал на чек, явно готовый уплатить и уйти в любой момент. Тикако решила отвлечь его внимание:

— До меня дошли слухи, что из-за дела Нацуко Мита тебя чуть не извели газетчики?

Глаза Сиро на мгновение затуманились. Тикако затаила дыхание. Он был сейчас похож на Макихару, когда тот вспоминал смерть младшего брата. Она видела, что Идзаки противился этому воспоминанию, потому что оно связано с какой-то психологической травмой или, возможно, чувством вины.

Но почему бывший полицейский так остро среагировал на имя Нацуко Мита? Может, потому, что они не сумели спасти ее, хотя она, пересилив себя, все-таки пришла за советом? Но, судя по рассказу Симидзу, Идзаки не имел с ней дела непосредственно. Во всяком случае, странная реакция.

— Ужасная история, — сказал наконец Сиро, тщательно сгребая в кучку рассыпанные по столу крошки табака. — Некто Кейити Асаба, кажется? Желаю вам побольше ловить таких гаденышей, детектив Исидзу.

— И я того же желаю. Особенно до того, как они успевают натворить дел.

— Но предотвращение преступлений не входит в обязанности полиции, так ведь? Вот где собака зарыта.

— Туше. Но я хорошо знаю, где проходит черта, которую нельзя преступать.

— Даже если пострадают невинные? — Идзаки поднял глаза. — Тика-тян, неужели ты на самом деле так считаешь?

Только Тикако собралась ответить, как зазвонил ее мобильник. Она раздраженно фыркнула, увидев номер вызова, и прервала вызов.

— Тебе надо позвонить, да? — Идзаки явно не терпелось уйти. Он взял в руки чек. — Я угощаю. В следующий раз давай организуем неспешный обед или что-нибудь в этом роде. Идет?

— Да, непременно так и сделаем, — ответила Тикако, тоже вставая из-за стола. Она смотрела на него, когда он оплачивал чек. Даже со спины видно было, что он испытывает облегчение, словно больше не нужно напрягаться.

— Ладно, пока, — помахал ей Идзаки.

Тикако кивнула и помахала рукой в ответ, понимая, что приглашения на обед не последует. Она, нахмурившись, смотрела ему вслед, пока он не скрылся в здании конторы. Потом вытащила мобильник, чтобы перезвонить Макихаре.

— Это произошло вчера вечером, — сообщил Макихара.

Они с Тикако встретились на станции Одайба монорельсовой дороги Юрикамоме и медленно побрели в сторону высотного дома, где жили супруги Сада.

— Он позвонил и спросил, можно ли прийти к ним. Сада, разумеется, заверили его, что будут только рады. Он явно все это время заглядывал на их сайт, а теперь нуждался в совете.

— С чем он пришел?

Кадзуки Тада, брат Юки, убитой Масаки Когуре, добрался к супругам Сада в одиннадцатом часу. Несколько лет назад они уже встречались, он заходил к ним после убийств в Аракава-парке, но, несмотря на все их попытки сближения, больше не давал о себе знать, и они понятия не имели, где он и что с ним. И вдруг парень явился к ним по собственному почину.

— Он просил их помочь ему отыскать кое-кого, — пояснил Макихара, прикрывая глаза от пронизывающего ветра. — Свою бывшую знакомую по имени Дзюнко Аоки. Они когда-то вместе работали в «Того Пейпер».

— Почему вдруг ему понадобилось ее разыскивать? Она что, имеет отношение к убитым девочкам?

— Не знаю. Господин Сада сказал, что по телефону об этом говорить неудобно, но они просят нас приехать по возможности скорее, чтобы обсудить все при личной встрече.

В квартире Сада их, как всегда, встретили приветливо и тепло.

— Входите-входите, — улыбнулась хозяйка дома.

Оба супруга были дома и явно ждали Тикако с Макихарой.

Стол был завален книгами, частью новыми из магазина, частью внушительными томами с библиотечным штампом. Тикако уселась за стол и с изумлением пробежала глазами по названиям: «Паранормальные явления во всем мире», «Неизвестный нам мир», «Загадки паранормальных явлений», «Сыщик-экстрасенс», «Экстрасенсорные способности и наука», «Сверхъестественные способности: современные исследования».

Заметив выражение лица Тикако, супруги обменялись взглядами.

— Удивлены? — спросила госпожа Сада.

— Мы решили взять на работе по отгулу и посетить книжные магазины и библиотеку, чтобы подобрать нужную литературу, — объяснил ее муж.

Макихара тоже пробежал глазами по названиям. В отличие от Тикако, он вовсе не удивился, и она поняла, что детектив не увидел ничего для себя нового.

— Что все это значит? — спросил Макихара.

— Посидите, пожалуйста, пока я сварю кофе. По-моему, чашечка кофе вам не повредит, когда мы все расскажем.

Тикако в данный момент кофе не привлекал вовсе, она хотела покопаться в книжках. Госпожа Сада удалилась на кухню, и Тикако, пробормотав извинения, взяла в руки первый попавшийся том. Из него в разных местах торчали закладки, и, раскрыв книгу на одной из них, она увидела напечатанный жирным шрифтом заголовок: «Пирокинез».

Макихара заглянул в книгу через плечо. И снова выражение лица у него ничуть не изменилось, разве что в глазах блеснула искорка интереса.

— Дзюнко Аоки? — пробормотал он себе под нос, и это прозвучало одновременно как вопрос и как ответ.

— Да-да, вот именно! — Госпожа Сада уже вернулась с кофе.

И супруги рассказали поистине невероятную историю, хотя теперь для Тикако тема звучала более знакомо, чем в прошлое посещение. Как бы то ни было, кофе действительно пришелся кстати. Можно было бы даже заварить покрепче.

— Нам показалось, что он хочет снять груз с души, — начала хозяйка дома, и ее муж принялся рассказывать:

— Нам было очень жаль его, и все же его рассказ звучал настолько невероятно, что мы слушали разинув рот. Он сидел здесь, за столом. И плакал, закрыв лицо руками, и говорил, что жалеет, что остановил ее, девушку по имени Дзюнко Аоки, когда она подожгла было Масаки Когуре в парке Хибия. Нас тогда этот случай тоже озадачил… Как бы то ни было, Тада считает, что если бы он тогда не помешал ей прикончить Масаки Когуре, может, она не разошлась бы с таким размахом впоследствии.

— Значит, по словам Тады, молодая женщина по имени Дзюнко Аоки ответственна за попытку убийства Масаки Когуре в парке Хибия, последующее убийство его в Аракава-парке, а также за недавнее нападение и уничтожение Асабы со всей его шайкой?

— Правильно, — хором согласились супруги Сада. — Тада знал наверняка, что это ее рук дело, потому что никто другой не смог бы такое совершить. Кроме того, в день убийств в Аракава-парке она заходила к нему и сказала, что потребовалось время, но наконец-то она отомстила за смерть Юки. Тогда трупы еще не опознали, но девушка сказала, что среди них находится и тело Масаки Когуре. Потом она ушла.

— В прошлый раз Тада приходил к вам сразу после убийств в Аракава-парке? — спросила Тикако.

— Да.

— И ни слова тогда не сказал о Дзюнко Аоки?

— Ни слова.

— Почему вдруг именно теперь?

Не успела она спросить, как Макихара уже ответил:

— Он чувствует себя виновным.

— Виновным?

— Ну да. Его терзает совесть за то, что он предоставил ей совершить все это в одиночку.

— Так что же изменилось со времени событий в Аракава-парке? — спросила Тикако, быстро добавив: — Если это, конечно, не искусная выдумка.

Макихара и бровью не повел:

— Нет, не выдумка. Кадзуки Тада знал, что она владеет пирокинезом и умеет им пользоваться. Она все равно что ходячий огнемет-ликвидатор с постоянно взведенным курком.

Тикако отметила, что ее коллега намеренно употребил слово «ликвидатор» вместо «убийца».

Как бы Таду ни грызла совесть после убийства Когуре, он не заявил бы, что чувствует себя несчастным из-за этого. Но последние события — дело иное. Не то чтобы банда Асабы была более невинной, чем банда Когуре, но преступления Асабы не задевали лично Таду. Должно быть, его потрясло то, что, после того как они расстались, Дзюнко превратилась в машину смерти.

— Но ведь прошло уже десять дней со времени убийства Асабы и его дружков, — возразила Тикако. — Он ведь наверняка распознал, чьих это рук дело. Почему же он не пришел сразу?

— Просто он не сразу встретил ее, — ответил Макихара, словно защищая Таду. — У него теперь своя жизнь. После событий в Аракава-парке прошло порядочно времени. Поэтому когда Тада узнал про убийства в Таяме, он не сразу заволновался. Может, он даже сумел убедить самого себя, что это не Дзюнко Аоки и что не стоит делать скоропалительных выводов.

Но, как рассказал он супругам Сада, он снова встретил Дзюнко несколько дней назад. Увидел ее возле своего дома. Ошибиться Тада не мог. Он погнался вслед за машиной, но отстал. Однако этого оказалось достаточно, чтобы ожили воспоминания о том, на что она способна.

— Это сработало. Больше Тада не мог лгать самому себе. Вынужден был посмотреть правде в лицо.

Господин Сада, внимательно выслушав соображения Макихары, одобрительно хмыкнул:

— Да, он говорил, что провел две бессонные ночи, обдумывая все случившееся, прежде чем пришел к нам. Все это похоже на бред сумасшедшего, и парень не знал, поверят ли ему вообще. Но его невеста нервничала, видя, что он так терзается, вот он и решил предпринять хоть что-то, чтобы успокоить ее.

— Девушка в положении, — пояснила хозяйка.

Так, он обратился к Сада и попросил их помочь ему найти Дзюнко, чтобы убедить ее остановиться.

— Он понимал, что хватается за соломинку, но на нашем сайте он прочитал, что мы хотели бы поговорить с человеком, который сообщил об убийствах и пожаре в Таяме. Мы гарантировали конфиденциальность, и потому Тада подумал, что Дзюнко могла откликнуться на это объявление.

— Увидев ее в машине три дня тому назад, он, конечно, не догадался запомнить номер?

— Тогда он даже не подумал об этом, просто был вне себя. Сейчас, конечно, волосы на себе рвет.

— У вас есть его адрес? — спросил Макихара. — И еще, не могли бы вы описать подробнее, что он за человек? Я, пожалуй, навещу его и попробую вытянуть из него все, что он знает об этом.

— Очень приятный молодой человек, — сказала госпожа Сада.

— О да, очень. Он явно не из тех, кто способен лгать или выдумывать, — поддержал ее муж.

Макихара захлопнул блокнот и поднялся. Они с Тикако еще раз попросили супругов поддерживать на сайте объявление о своем желании вступить в контакт с человеком, сообщившим полиции о событиях в Таяме, и заторопились к лифту.

— У вас мрачное лицо, — заметила Тикако. — Итак, вы верите в существование женщины по имени Дзюнко Аоки, в то, что она владеет пирокинезом и стоит за всеми этими поджогами?

— Да, я в это верю.

Подошел лифт, они вошли в кабинку, двери закрылись, и только тогда Макихара отрывисто сказал:

— Рассказ Сада убедителен сам по себе, но я верю в это еще и по личным причинам.

— По личным причинам?

Макихара посмотрел на светильник:

— Не так уж много найдется людей с такими способностями.

— Это правда.

— Судя по рассказу Кадзуки Тады, этой Дзюнко Аоки сейчас должно быть лет двадцать пять — двадцать шесть.

Тикако поняла его с полуслова, и у нее перехватило дыхание.

— Той девочке, что сожгла в парке моего младшего брата, — сказал Макихара, не сводя глаз со светильника над головой, — ей сейчас должно быть примерно столько же, если, конечно, она жива.

Лифт остановился, и Макихара быстро устремился вперед, словно его что-то подгоняло. Тикако едва успевала за ним.

Глава 24

Рекламная фирма, в которой работал Кадзуки Тада, находилась в двадцати минутах ходьбы от южного выхода со станции Синдзюку. Контора оказалась тесной и заставленной рабочими столами. К приходу Тикако и Макихары большая часть персонала отсутствовала.

Молодая женщина поздоровалась с ними и, сверившись со служебным расписанием, сообщила им, что Кадзуки Тада должен вернуться в контору минут через пятнадцать. Не спрашивая их имен и рода работы, она без малейшей подозрительности пригласила их войти и подождать, если они не возражают.

— Извините, у нас нет приемной, — улыбнулась она.

Тикако улыбнулась в ответ и спросила, где находится стол Тады. Женщина указала на один из столов, они подвинули к нему вращающиеся кресла и приготовились ждать.

Макихара немедленно принялся просматривать бумаги на столе, а потом придвинулся ближе и начал выдвигать ящики стола.

— Прекратите! — упрекнула его Тикако. — Что вы ожидаете обнаружить на его рабочем столе?

Но детектив и не подумал остановиться.

— Интересно, держит ли он здесь что-нибудь в память о сестре? — пробормотал он скорее самому себе, чем Тикако.

— В память о Юки?

— Интересно также, знают ли сослуживцы о его прошлом?

Тикако легонько шлепнула его по руке:

— С чего ему выкладывать всем свое горе? Вы ведь не рассказываете всем и всякому о Цутому в своем отделении?

Не отвечая, Макихара продолжал листать блокнот, забытый на столе. На оттиске рекламы детского питания он увидел какие-то заметки.

— Вот что его теперь больше всего волнует! — проворчал детектив и отбросил блокнот.

Открылась дверь, и в контору вошла грузная женщина в поношенном пальто. При виде посетителей она машинально поклонилась. Молодая женщина, пригласившая их подождать, сказала:

— Госпожа Минами, это к Таде.

Грузная женщина кивнула, снимая пальто, потом повернулась к Тикако и Макихаре:

— У вас назначена встреча?

— Да, — солгала Тикако.

— Меня зовут Минами, — представилась женщина. Она не торопясь повесила пальто на спинку стула и подошла к ним, протягивая визитку. — Томоко Минами, главный бухгалтер. Тада подчиняется мне. Боюсь, я не припомню, знакомы ли мы…

Речь ее была плавной, манеры дружелюбными, но она явно держалась настороже. Тикако почуяла, что, несмотря на разницу в возрасте, они, должно быть, дружат с Тадой и начальница вполне может кое-что о нем знать.

Она вынула свое полицейское удостоверение. У главного бухгалтера округлились глаза, и она быстрым взглядом окинула помещение. Никто не обратил на них внимания. Минами придвинулась ближе к детективам.

— Уж не попал ли Тада в беду? — понизив голос, спросила она.

— Нет, ничего подобного. Не стоит беспокоиться.

— Вы впервые встречаетесь с ним?

— Да, впервые.

Минами заколебалась, облизнув губы, но потом все же спросила:

— За ним ведется наблюдение?

Вопрос звучал странно.

— А что, здесь уже побывали полицейские? — ответила Тикако вопросом на вопрос.

— Нет, — отрывисто сказала женщина, сохраняя озабоченный вид. — По правде сказать, нет, но…

Дверь снова отворилась, и вошли двое молодых людей. Один коренастый и, несмотря на зимнее время, загорелый. В отличие от него, другой выглядел бледным, и белое пальто болталось на его длинной, тощей фигуре как на вешалке.

Госпожа Минами встала и обратилась к высокому:

— Тада, к вам посетители.

В глазах Кадзуки Тады плеснулось изумление, и на бледном, изможденном лице появилось напряженное выражение.

— Здесь тесновато, не пойти ли нам куда-нибудь по соседству? — предложила Минами, снова берясь за пальто. — Я не хочу показаться навязчивой, но вы позволите пойти с вами? Я все объясню на месте.

— Вы из полиции? — первое, что спросил Кадзуки Тада, когда они уселись за столик в ближайшей кофейне.

Он был хорош собой, и голос у него был глубокий и звучный. Вообще он был из тех молодых людей, которые вызывают доверие, располагают к себе, в таких девушки видят надежных мужей и хороших отцов.

Привлекательное лицо, однако, исказилось под воздействием подозрительности и гнева. Тикако обратила внимание на то, что веки у парня покраснели и опухли. Она вспомнила, что Сада рассказывали о том, как он плакал у них прошлым вечером.

— Мы разговаривали с супругами Сада, — невозмутимо начала Тикако. — Кое-что нам хотелось бы уточнить у вас. Но прежде всего, госпожа Минами, мы хотели бы услышать, что вы нам скажете. Вас беспокоит что-то связанное с господином Тадой?

— Минами? — Парень явно удивился.

— Простите, что не рассказала раньше. Может, я вообще ошиблась… — Женщина в замешательстве опустила глаза.

— Насчет чего?

Стало так тихо, что в полупустом кафе слышно было негромкую музыку по радио.

— Ну, это продолжается уже пару недель. У меня создалось впечатление, что за ним следят.

Макихара, до сих пор погруженный в молчание, внезапно встрепенулся:

— Вы кого-то видели?

— Да. Обычно я последней ухожу из конторы. Ключи есть только у президента компании и у меня, а он редко здесь бывает, потому что занят еще и другим делом. В общем, однажды, где-то в начале месяца, я как раз закрывала дверь, когда Тада внезапно вернулся. По-моему, было начало одиннадцатого.

— Точно, — кивнул парень. — Я кое-что забыл.

— Так что мы вышли вместе, и по дороге на станцию я заметила, что за нами кто-то идет. — Госпожа Минами смущенно улыбнулась. — Понимаю, это звучит несколько странно, но, хотя мы находимся почти в центре Синдзюку, по вечерам здесь почти нет народу. Меня однажды даже ограбили по дороге домой, так что вначале я подумала, что следят за мной.

— Как выглядел этот человек?

— Мужчина в черном пальто. По-моему, немолодой. Лица, правда, я не видела, но общее впечатление сложилось именно такое.

— Он был один?

— Да, сначала. Но на станции мы разошлись в разные стороны. Я помахала Таде рукой и попыталась приглядеться к тому, кто шел за нами. На станции было полно народу, и я увидела, как он ринулся вслед за Тадой, словно боялся упустить его. Потом я заметила еще одного, и тот стоял словно на подхвате, а потом присоединился к первому.

— А вы их не заметили? — спросила Тикако Кадзуки Таду.

Тот покачал головой.

Парами обычно работают профессионалы. Неужели действительно полиция следит за Тадой?

— Вот с того вечера я и сталаобращать внимание… — Минами снова опустила глаза. — Я ничего не сказала Таде, но держалась настороже и кое-что заметила. Например, Тада выходит, чтобы навестить клиента, смотрю, а за ним небрежной походкой идет человек в деловом костюме. Или напротив нашей конторы сидит молодой парень в наушниках, вроде музыку слушает, а сам так и стрижет глазами за каждым, кто входит и выходит. Несколько раз были звонки по телефону именно тогда, когда Тада выходил из конторы. Но звонивший не оставлял сообщения и не называл своего имени.

— И вы ничего такого не замечали? — спросила Тикако у Тады.

Он только покачал головой.

— Ничего подозрительного возле вашего дома или по соседству?

— Нет, — тихо сказал он.

— Я подумала, что это какое-нибудь частное сыскное агентство. — Минами кинула на Таду сконфуженный взгляд. — Может, семья Мики проверяет его.

— Мики моя невеста. Мы еще не женаты, — добавил Тада, все еще уткнувшись взглядом в стол. — Но мы живем вместе.

— Но родители не против, — вмешалась его начальница. — И день свадьбы уже назначен!

— Ваша невеста беременна? — холодно осведомился Макихара.

— Да, беременна, — угрюмо ответил Тада.

— Когда ожидаются роды?

— В феврале.

— Замечательно.

— Врач говорит, что это здоровая девочка, так ведь? Они ждут не дождутся устроить свадьбу, когда уже будут втроем, — широко улыбаясь, пояснила Минами. Она все еще пыталась разрядить атмосферу, но тут наступило напряженное молчание. — Простите, я, наверное, мешаю.

— Вовсе нет, — заверила ее Тикако. — Вы очень помогли нам. — Намек угадывался: «А теперь, пожалуйста, займитесь своими делами».

Женщина намек поняла. Она посмотрела на часы, пробормотала что-то вроде «должна уже быть на месте» и торопливо подхватила пальто. Повернувшись к Таде, который все еще угрюмо смотрел в стол, она снова извинилась:

— Они сообщили мне, что они из полиции, и я подумала, что надо обо всем рассказать напрямик, а не утаивать… Да и вообще, все могло обстоять не так. Извините, что я вмешиваюсь не в свое дело. — Она попыталась объяснить Тикако и Макихаре еще кое-что: — Я раньше работала вместе с его невестой. Собственно, это я их и познакомила, так что… — Минами замялась, но Тикако подбодрила ее улыбкой. — Так что я надеюсь, что у них все будет хорошо. — Женщина поклонилась и заторопилась прочь.

Снова повисло молчание. Оно ощущалось как тяжесть, от которой было трудно дышать. Тикако оба они, Тада и Макихара, казались надутыми мальчишками. Пока она решала про себя, как их вывести из этого состояния, ее коллега внезапно заговорил:

— Ну, — скрестив руки на груди, он уставился на Таду гневным взглядом, — и долго еще вы намерены охранять Дзюнко Аоки?

Глава 25

Кадзуки Тада поднял глаза и взглянул на детектива.

— Что вы имеете в виду? — спросил он с дрожью в голосе.

— Только то, что сказал.

— Но послушайте…

Макихара распрямился, наклонился вперед и положил руку на стол:

— У вас наладилась жизнь. Вы собираетесь жениться и стать отцом. У вас хорошая работа. У вас есть добрые друзья. Если вы попытаетесь найти Дзюнко Аоки и стать ей поперек дороги или как-то иначе вмешаться в то, чем она сейчас занимается, от этого пострадают все. Ничего хорошего для вас лично — и беда для всех ваших близких. Вы рискуете все потерять. Мой вам совет: забудьте о Дзюнко Аоки.

— Но я…

— Вы ведь уже однажды бросили ее? — Детектив гнул свою линию. — Вы оставили ее одну с ее планом разделаться с Масаки Когуре. Вы предпочли укрыться в безопасном месте, зализать раны и собраться с духом, чтобы начать новую жизнь. А она между тем не сдалась, пока не отомстила за смерть вашей сестры. Она отыскала Масаки Когуре и казнила его. Вы получили готовый результат и остались чистеньким. Что еще нужно человеку?

Тада смертельно побледнел, но по-прежнему не сводил глаз с Макихары. Тикако была потрясена переменой, происшедшей с коллегой. При встрече с супругами Сада он был исполнен сочувствия по отношению к Таде. Но она молчала и ждала развития событий.

Макихара криво ухмыльнулся и продолжил:

— Но есть одно важное обстоятельство. Вы ведь ни о чем не просили Дзюнко Аоки, она пошла на это по собственному почину. Она следовала своим убеждениям, а значит, вы не несете никакой ответственности за ее поступки и нечего из-за этого переживать. Вы глубоко заблуждаетесь, если ищете ее в уверенности, что вы в долгу перед ней.

— Вы хотите сказать, что я… Что я вообще на все наплевал? — Парень дрожал теперь уже от гнева. — Вы уверяете, что я забыл свою сестренку, забыл Дзюнко — короче, запихал все свое прошлое в ящик и выбросил ключ?

— А что, разве не так? — Детектив недобро сощурился. — Разве вы не скрывали все, что случилось с вашей сестрой, от вашей невесты и от ваших сослуживцев?

Макихара блефовал, но, как оказалось, попал в яблочко. Таду затрясло.

— Вы тщательно скрываете это от всех, кто хоть сколько-нибудь вам дорог в вашей новой жизни. Увидев Дзюнко Аоки, вы всполошились: прошлое, так надежно запертое в ящик, встало прямо перед вами во весь рост. Не в состоянии справиться с этим, вы пошли к Сада. Выложили им все. Поведали, как вы искали Дзюнко Аоки, чтобы остановить ее на опасном пути. Заявили, что это из-за вас девушка превратилась в орудие убийства. Приятно было сбросить с себя такой груз, а?

— Нет! Неправда! — Тада был вне себя от ярости, и Тикако заметила, что он сжал кулаки под столом.

— Это правда. — Макихара сохранял полное спокойствие. — На самом деле ваши намерения сильно отличаются от того, как вы их представляете. Вовсе вам не хочется увидеть Дзюнко Аоки. И вовсе вы не жаждете остановить ее разрушительную деятельность. Вы прекрасно сознаете, какому риску подвергнете себя и что можете потерять. Вы просто хотите снять с себя часть вины и облегчить муки совести.

— Неправда!

— А тогда почему вы отправились к Сада? Почему не в полицию? Почему не дали показания для расследования?

— Я не хотел, чтобы Дзюнко схватили. К тому же я знал, что мне вообще не поверят!

— Но почему к Сада? Вы ведь полагали, что они вам поверят?

— Они ведь пересказали все вам?

— Да, они все нам рассказали. Но это в ваши планы не входило. Вы сказали им, что вам нужен их веб-сайт, чтобы связаться с Дзюнко Аоки. Вы хотели с ней встретиться и убедить ее прекратить все эти казни. Как было бы удобно: и ее не схватят, и ваша совесть будет спать спокойно. Двух зайцев одним ударом, а?

— Вы забываетесь…

— Но если бы вы не запаниковали, то сообразили бы, что можно использовать их сайт, не выкладывая им все подробности.

Кадзуки Тада обхватил голову руками и раскачивался взад-вперед. Макихара безжалостно продолжил:

— Но вам это вовсе не нужно. Дзюнко Аоки для вас ничего не значит. Если бы вы действительно хотели остановить ее, вы не бросили бы ее в свое время. Скажем, если бы вы отнеслись к этому серьезно с самого начала, она не стала бы такой, как сейчас. К тому же тогда вам терять было нечего, в отличие от нынешнего.

Кадзуки Тада вяло отшатнулся. У него не осталось сил сопротивляться. Как боксер, потерпевший поражение, он покидал ринг, еле передвигая ноги.

— Довольно! — Тикако резко остановила Макихару, готового продолжить. Она посмотрела на Таду. — Господин Тада, у меня есть к вам вопросы.

— Что вам еще от меня нужно? — неохотно ответил он сквозь сплетенные руки.

— Правда ли, что Дзюнко Аоки приходила к вам после массового убийства в Аракава-парке?

— Правда.

— И с тех пор вы не имели с ней связи до позавчерашнего дня?

— Не имел.

— Ни писем, ни звонков?

— Вообще ничего. — Тада провел ладонями по лицу и взглянул на Тикако. Глаза у него покраснели. — Я… ждал, что она как-нибудь даст знать о себе. Я даже искал ее. Но не нашел.

— Вы уволились из фирмы, где раньше работали?

— Да.

— Почему?

— Там работала и Дзюнко. Именно там я ее и встретил. После этих убийств — в Аракава-парке — я не смог там оставаться. По моей вине… — он тяжело сглотнул, — по моей вине она превратилась в безжалостного убийцу. Потому что я ее предал. Я бросил ее. От этой мысли я не мог избавиться, но, по крайней мере, ушел из компании, где все напоминало о ней.

Макихара уже раскрыл было рот, но Тикако взглядом остановила его и заговорила сама:

— Сада говорят, что ваша жизнь тогда пошла под откос.

Тада молча кивнул и несколько минут собирался с духом.

— Но я продолжал ее искать.

— Говорят, вы приходили на место преступления.

— Приходил, и не раз, но никаких зацепок. Потом умерла мать, а отец совсем ушел в себя. Меня преследовала мысль, что я потихоньку схожу с ума, ожидая от нее вестей, и жизнь казалась беспросветной. Я начал пить и убивал время, бесцельно слоняясь по улицам.

— Ну что же, вам удалось выбраться из этого, — сочувственно произнесла Тикако. Она не пыталась его разговорить, а действительно сострадала.

От этого лицо парня несколько смягчилось.

— Однажды я угодил в медвытрезвитель. Отцу пришлось забирать меня под залог.

— Боже мой!

— По дороге домой он рассказал мне, что часто видит во сне мою сестру. Во сне она всегда повторяет, что переживает за меня. После этого… Я больше не мог… — Его голос снова прервался.

— Да, немало вам довелось пережить.

— Отец отвез меня домой. Я бросил пить, но пришлось полежать в больнице, из-за печени. Подлечился и устроился на свою нынешнюю работу.

— Госпожа Минами заботится о вас, правда?

— Да, она замечательный человек, — с чувством сказал Тада.

— А ваша невеста Мики… вы с ней ладите?

Тада кивнул и искоса взглянул на Макихару, сидевшего с каменным лицом:

— Мики-то и поставила меня на ноги.

Тикако с легкой улыбкой кивнула и продолжила расспросы:

— Но вы никогда не рассказывали ей о сестре?

— Нет.

— Вам не хочется вспоминать о Дзюнко Аоки.

— И это тоже правда.

— Сестра ваша там, где нет страданий, а Когуре больше не угрожает обществу. Естественно, вам хочется об этом забыть.

Тада снова потер лицо:

— Пока Мики не забеременела, я даже не помышлял о браке. Мы просто встречались, и мне не приходило в голову посвящать ее в подробности своей жизни. Но брак — другое дело, тут соединяются семьи и многое выходит наружу.

— Даже если бы вы ничего не рассказали, ваш отец мог бы упомянуть об этом при вашей жене или ее родителях. Они стали бы спрашивать, почему так рано умерла ваша сестра.

Парень кивнул и закрыл глаза:

— Детектив Макихара сказал чистую правду. Я настоящий эгоист. Может, я просто хотел отделаться от воспоминаний о сестре и о Дзюнко. А заодно и от себя настоящего.

— Вы всего лишь человек. А мы, люди, отнюдь не такие крепкие, как нам самим хочется думать.

Тада слабо улыбнулся этим словам и сгорбился.

— Расскажите вашей невесте только о гибели сестры и о дальнейшей судьбе Когуре, главного подозреваемого, но о Дзюнко Аоки и обо всем остальном лучше не упоминать.

Тада изумленно заморгал. Макихара только вздохнул.

— Я серьезно говорю, — настаивала Тикако. — Не стоит рассказывать Мики об этом.

— Вы так думаете?

— Да, именно так. Иногда следует промолчать. Лучше позаботьтесь о семье. Пусть Мики родит здорового ребенка.

— Но как быть с…

— Предоставьте Дзюнко Аоки нам. Это наша работа. Как вы полагаете, мы способны с этим справиться?

Тада перевел взгляд с Тикако на Макихару и обратно:

— То есть полиция верит тому, что я рассказал?

— Вы имеете в виду пирокинез?

— Вы не смеетесь надо мной?

Тикако заставила себя улыбнуться:

— По правде сказать, господин Тада, я в паранормальные явления не верю, хотя и не могу говорить за детектива Макихару.

Тот сидел насупившись.

— Однако я убеждена, что Дзюнко Аоки каким-то образом связана с этими событиями. Разумеется, у нас будет куча неприятностей, если выяснится, что все это — плоды вашего богатого воображения. Но так или иначе, мы вскоре это выясним.

— Спасибо вам, — просто ответил парень, и у Тикако отлегло от сердца.

Она протянула ему визитку, на обороте которой написала номера мобильных телефонов — своего и Макихары:

— Если узнаете что-либо о Дзюнко Аоки, сообщите нам в любое время суток. Постарайтесь выяснить, что она делала в последнее время, и скажите, что хотите с ней увидеться.

Тада взял визитку и снова помрачнел:

— Если я позвоню, значит, я выдам Дзюнко?

Тикако ответила не сразу, собираясь с мыслями. Она расценивала вероятность того, что Дзюнко Аоки обладает и пользуется способностью к пирокинезу и что полиция поймает ее, примерно в пятьдесят процентов. Но еще до того, как она нашла слова, вместо нее ответил Макихара:

— Нет, не значит.

Тада взглянул на детектива, и тот ответил ему спокойным взглядом:

— Вы не выдадите ее — вы ее спасете.

Тада стиснул в руке визитку Тикако и, словно приняв окончательное решение, сунул ее в карман.

— О Сада не беспокойтесь. Им будет сказано, что вы все еще горюете о своей сестре и у вас реальность перемешалась с фантазией. Уверена, что супруги тоже присмотрят за вами: относиться к вам хуже они не станут и смеяться тоже.

— Да, я знаю.

— Мы, правда, попросим их разместить на своем веб-сайте сообщение с просьбой выйти на связь человека, стоящего за последними убийствами-поджогами. Может, оно попадется на глаза Дзюнко Аоки.

И детективы поднялись, собираясь уходить.

— Детектив Макихара, — заговорил Тада, и тот снова сел, — все, что вы сказали, правда. — Он продолжал, глядя прямо в глаза Макихаре, а тот молча слушал. — Но я хотел бы кое-что добавить. Вы меня верно описали, но все же не представляете, как я переживаю. Вы наверняка человек умный и все такое… Но потерять близкого родственника, видеть, как убийца легко уходит от наказания… Вы даже вообразить не можете, насколько я сам жаждал его прикончить. Да, я позволил Дзюнко сделать это за меня. Я оказался не на высоте. Но я действительно хотел убить Масаки Когуре. Это правда, хотя я, как выяснилось, на это не способен. Просто хочу, чтобы вы знали, что вам мои чувства не понять.

Макихара молчал, но Тикако физически ощущала, как переполнявшие его эмоции накаляют атмосферу.

— Мне ваши чувства понятны, — наконец сказал детектив. — Я пережил то же самое.

У Тады округлились глаза.

— Погиб мой младший брат, и убийца так и не был найден. Брат умер у меня на глазах. Других свидетелей не было, так что я оказался главным подозреваемым. Целью моей жизни стало отыскать убийцу брата. Я, как и вы, хотел поймать того, кто это сделал, и покарать… — Тут у него прервался голос. — В отличие от вас, я с этого пути не свернул и угробил на это полжизни.

Макихара схватил пальто и вышел. Тикако и Тада несколько мгновений стояли молча.

Расставшись с Тадой, Тикако не сразу увидела коллегу. Он стоял на автобусной остановке, курил и разговаривал с кем-то по мобильнику. Когда она подошла, молодой человек закончил разговор.

— Я говорил с госпожой Курата. Каори сегодня выписали из клиники.

— Значит, они уже вернулись домой?

— Нет. Она сказала, что они временно поселятся в гостинице в Акасаке. Они с Каори. Она дала мне номер их телефона.

— А домработница госпожа Эгути?

— Господин Курата уволил ее.

— И Митико Кинута отстранена от дела. Так что нас осталось двое, — подытожила Тикако.

Макихара убрал мобильник и затушил окурок в пепельнице на стоянке.

— Вы не сказали ему, — начала Тикако, — что ищете именно Дзюнко Аоки, потому что она и может оказаться той девочкой, что убила вашего брата.

— Зачем? Он и без того запутался. — Детектив совсем ссутулился.

— Да, пожалуй, — согласилась Тикако, засунув руки в карманы. — Но, видите ли, Макихара, вы вовсе не угробили полжизни.

Тот притворился, что читает объявление на щите и не слушает ее.

— Вы не угробили полжизни, — повторила она. — Вы ведь как минимум лет на десять моложе меня.

— Неужели так много?

— Истинная правда, — засмеялась Тикако.

Ее коллега не рассмеялся, но повернулся к ней и ответил:

— Понятно, что Тада стремится все забыть. Понятно и то, что он не хочет, чтобы в его новой жизни люди, ставшие ему близкими, узнали о его прошлом. Это естественно.

— Вы так думаете?

— Я поступил прямо наоборот и тем самым совершил ужасную ошибку. Примерно в том же возрасте, когда Тада встретил Дзюнко Аоки, у меня была женщина, и мы с ней собирались пожениться. Я все рассказал ей о своем брате. Не хотел иметь от нее секретов. Я сказал ей, что готов потратить хоть всю жизнь на поиски убийцы, и она сказала, что поможет мне. По крайней мере, она так думала в тот момент, — печально добавил он и сухо усмехнулся.

— В тот момент. — Тикако кивнула, повторяя его слова.

— Сами понимаете, что из этого вышло.

— Со временем между вами встала память о вашем брате.

— Совершенно верно. — Макихара пожал плечами. — Она заявила, что я помешался на этом. Я ни на секунду не забывал о гибели брата и думал только о том, как разыскать и покарать его убийцу. Она заявила, что, коль скоро именно это составляет смысл всей моей жизни, я не способен любить ее, создавать семью и даже полюбить тех детей, которые могли бы у нас родиться. Я уверял, что способен, она — что нет, и мы так и не пришли к согласию. — Детектив невесело рассмеялся. — Она даже упрекнула меня в том, что, проведя столько лет в погоне за возмездием, я стал бессердечным.

Тикако покачала головой, как бы пытаясь стряхнуть с себя это печальное повествование.

— Примерно через год мы расстались. Сначала мне было горько, но потом я понял, что она оказалась права. Вот и Кадзуки Тада тоже прав.

— Не знаю, кто из вас прав, кто не прав. Пойдемте, уже пора. — Тикако поправила сумку на плече и зашагала. — У вас еще вся жизнь впереди, но, должна сказать, у меня на душе полегчало.

— Полегчало? Отчего?

— Судя по всему, вы не питаете ненависти к Дзюнко Аоки. — Она взглянула на Макихару, и ей на секунду показалось, что в его глазах промелькнул страх.

— Насчет ненависти не знаю, — ответил он. — Я даже не знаю, она ли это.

— Понятно.

— В одном я, однако, уверен, — сказал детектив, выдыхая морозный пар. — Мы с ней, возможно, очень похожи.

Глава 26

— Чем ты занимаешься?

— Зачем тебе знать?

— Ни за чем. Просто из любопытства.

— Зачем ты вообще звонишь?

— Не будь такой бессердечной!

— По делу?

— Именно, барышня.

— Значит, я теперь тоже состою в Стражах?

— Разумеется, а ты что, сомневалась?

— Ну, меня никто не вызывал на собеседование, никаких анкет, ничего такого.

— Ничего такого и нет! Это же не на работу устраиваться. Мы прекрасно знаем, на что ты способна. Потому-то мы тебя и разыскивали.

— Значит, никакой официальной церемонии посвящения?

— Имеешь в виду, как у масонов? Было бы забавно, но, увы, ничего подобного.

— И не надо встречаться с другими членами организации?

— Только если вдруг мы получим задание, для которого нас двоих окажется недостаточно, тогда кто-нибудь еще поможет. Не раньше.

— Значит, до поры до времени мы работаем вдвоем?

— Правильно, составляем золотой дуэт.

— Мне как-то не по себе от этого.

— Эй, ты меня оскорбляешь.

— Ну а ты много знаешь об остальных Стражах?

— Да ладно тебе, солнышко, не стоит так сразу беспокоиться об этом.

— Разумеется, я беспокоюсь. Как я могу участвовать в делах организации, ничего о ней не зная?

— Кто-то говорил, что может о себе позаботиться.

— Откуда ты знаешь? Ты с ним разговаривал?

— Конечно, это мой начальник.

— Но с ним-то я могу встретиться?

— Нет.

— Почему?

— Потому что твой начальник — я. Со мной можно встречаться и даже выполнять мои распоряжения. Разве не так обстоит дело в фирмах? Ты ведь получаешь распоряжения не прямиком от президента или высшего руководства. Ты подчиняешься начальнику отдела.

— Да, но, поступая на работу в компанию, удостаиваешься приветственной речи от президента. Узнаёшь хотя бы, как он выглядит.

— Ладно, считай, что ты поступила на работу между двумя приветствиями. Послушай, ты умеешь пользоваться компьютером?

— Понятия не имею. Никогда не пробовала.

— Значит, у тебя его нет.

— Он мне не нужен.

— Хорошо, тогда пошли покупать компьютер. Я сейчас подъеду за тобой.

— Спасибо, не надо.

— Не имеешь права отказываться. Это приказ. Мы все обязаны иметь компьютер. А также мобильник.

— Зачем?

— Для передачи информации друг другу. Разве в наше время можно обмениваться сведениями об объекте задания по обычной почте? К тому же надо знать о местонахождении друг друга в любое время. Можно посылать электронное сообщение в нужный момент и стирать его, когда дело сделано.

— А… Я над этим не задумывалась.

— Ладно, я куплю все, что надо, и научу тебя, как этим пользоваться. Буду через час. Помой голову, переоденься и сделай макияж.

— В такой холод я не собираюсь выходить с мокрой головой.

— Ну до чего упряма! — Коити Кидо сердито смотрел, как Дзюнко, сложив зонтик, садится в машину. — Почему ты не надела то, что я купил для тебя?

— Я не могу принимать вещи, на которые у меня нет права. — Девушка пристегнула ремень безопасности. На ней был старый акриловый свитер, купленный на распродаже, джинсы и кроссовки. Правда, волосы она завязала сзади, как показала ей владелица бутика. Просто потому, что они отросли и очень ей мешали.

Коити тоже был в джинсах, но Дзюнко не сомневалась, что они стоили на порядок дороже. На нем был бежевый свитер, из-под которого выглядывала рубашка. Длинные волосы он завязал в хвост темно-синей плетеной тесемкой, в отличие от простой черной резинки Дзюнко. Он выглядел так еще моложе, чем в прошлый раз. Девушке пришло в голову, что любой, кто увидит их вместе, решит, что это старшая сестра с младшим братом.

С самого утра шел дождь с мокрым снегом. До Рождества оставалась всего неделя, и холодало не по дням, а по часам. На следующий день обещали хорошую погоду, но на Японию надвигался очередной погодный фронт, так что высока была вероятность снежного Рождества.

Подъезд к дому, где жила Дзюнко, был очень узкий, и Коити пришлось долго маневрировать, чтобы выехать на шоссе. Пока он сосредоточился на этом, девушка разглядывала нелепого клоуна. Как только они добрались до перекрестка, Коити внезапно заговорил:

— Можно?..

— Можно что?

Молодой человек убрал левую руку с руля, обнял Дзюнко и притянул к себе. На секунду он зарылся лицом в ее волосы и легким движением погладил ее по затылку. Потом он выпустил ее и нахмурился:

— Почему ты не помыла голову, как я просил?

Девушка до того удивилась, что не сразу нашлась с ответом.

На затылке словно остался след его нежного прикосновения. Кровь бросилась ей в лицо.

— Да ты покраснела!

Коити рассмеялся и повернул на перекрестке, как только загорелся зеленый. Дзюнко до того рассердилась, что молча отвернулась к окну. Как он исхитрился так разозлить ее и в то же время заставил учащенно биться сердце? В глубине души она уже знала ответ, но безопаснее было притвориться перед самой собой, что она ни о чем не догадывается.

— Я тебя рассердил? — спросил ее спутник с озорной улыбкой. — У тебя кто-нибудь был?

Дзюнко промолчала.

— У меня так перебывала куча подружек, — продолжил он посмеиваться.

Девушка принялась считать капли мокрого снега, стекавшие по лобовому стеклу.

— Зато я получал кучу подарков в Валентинов день, когда еще учился в школе, а школа у нас была очень передовая для тех лет. Девочек, правда, там училось немного.

— Неужели? — ехидно пробормотала Дзюнко.

Коити не обратил внимания на сарказм и продолжил вспоминать:

— И представляешь, единственная девочка, которая мне действительно нравилась, не обращала на меня внимания! Нам тогда еще не было четырнадцати, и все парни в школе были от нее без ума. Мне казалось, что рано или поздно она меня заметит: я ведь был так популярен! Но она предпочла другого парня, постарше, питчера из школьной бейсбольной команды, жутко способного.

Дзюнко перестала считать капли.

— Я решил пойти напролом и написал ей любовную записку. Целый день потратил, пока сочинил. Использовал для этого любовные романы. Моя мать глазам своим не верила: чтобы я сидел и читал, когда меня никто не заставляет? Она даже испекла торт!

Девушка против воли рассмеялась.

— Я не спал всю ночь. Окончательный вариант представлял собой настоящий шедевр. Я сам до слез растрогался. Объяснение в любви, крик души. На следующий день я вручил ей свое послание. Два дня спустя оно вернулось по почте. Нераспечатанным.

Дзюнко повернулась и посмотрела на него. Он искоса глянул на нее и снова рассмеялся:

— Правда ведь, могла бы прочитать? Заглянуть хотя бы.

— Может, ей не хотелось.

— В самом деле? Почему?

— Ну, может, она считала, что чтение письма станет чем-то вроде измены тому, другому, мальчику. В этом возрасте девочки бывают жутко старомодными. Разве тебе понравилось бы, если бы она открыла письмо и читала его вместе со своим парнем?

— Какой ужас! Как тебе такое в голову пришло?

— Видишь ли, девочки могут так рассуждать.

Помимо ужасной погоды и толп народу, повсюду то и дело возникали пробки. Машина медленно ползла вперед, останавливалась, снова ползла и снова останавливалась. При каждой остановке клоун покачивался туда-сюда.

— Это меня доконало. — Коити отрешенно смотрел перед собой. — И я использовал на ней свои способности. «Подтолкнул» ее.

Дзюнко перестала улыбаться. Коити сообщил ей, что он впервые осознал свою способность контролировать чужую волю, когда ему было тринадцать лет, так что он едва ли научился ею по-настоящему распоряжаться, когда все это происходило.

— Ты перестарался?

— Она разбила мое сердце. — По его лицу все еще блуждала легкая улыбка.

— Что произошло?

— Мы встретились.

— Ты «подтолкнул» ее на свидание с тобой?

— Н-да. Еще в школе я заставил ее согласиться, а после школы я пришел за ней к ним домой. Я даже представился ее матери. Когда мое воздействие ослабело, я снова ее «подтолкнул». Потом еще раз. Я опасался, что, если она придет в себя и скажет, что хочет домой, возникнут сложности.

— Куда вы пошли?

— Куда обычно ходят школьники? Много разных мест. Мы пошли в картинную галерею. Я решил, что ее родители не станут возражать. Стратегический прием.

Некоторое время они ехали молча, потом Дзюнко спросила:

— Тебе это понравилось?

— Нет, совсем не понравилось, — без колебаний ответил Коити.

Девушка не сомневалась в этом. Она закрыла глаза. Представила себе, как двое четырнадцатилетних подростков, держась за руки, неуклюже бредут по просторным залам картинной галереи. Должно быть, взрослым они казались очаровательной парой. Неужели никто не оглянулся и не посмотрел им вслед, обеспокоенный чем-то странным? Неужели никто не догадался, что на самом деле это не пара, а кукловод с куклой?

— Потом, когда я провожал ее домой, меня три раза вырвало.

Должно быть, Коити превысил свои тогдашние ресурсы.

— Божья кара?

— Что-то вроде этого. — Молодой человек нахмурился, и Дзюнко вспомнила, с чего начался разговор. Он спрашивал, был ли у нее кто-нибудь.

— Я всегда одна, — сказала она. — Я ни с кем не встречаюсь.

— Я так и думал, — уважительно заметил Коити.

— В отличие от тебя, со всеми твоими поклонницами.

— Наверное, ты очень стараешься, чтобы тобой никто всерьез не увлекся.

Простое замечание, но оно достигло цели.

— У меня даже друзей никогда не было. Когда я была маленькая, мы то и дело переезжали.

Ее сила проявилась задолго до того, как Коити узнал о своей. Родителям приходилось с нее глаз не спускать, когда она была еще грудным младенцем. Невозможно было предугадать, когда она зажжет огонь.

Дзюнко рассказала Коити о своих родителях, дедушках и бабушках. Родители никаких особых способностей не имели, но понимали, что это такое. Они опекали ее, потому что ощущали свою невольную вину в том, что она появилась на свет с таким опасным даром. Девушка, со своей стороны, не винила в этом родителей. Она знала, что ее дети или внуки никогда не затаят на нее обиду, потому что у нее не будет ни детей, ни внуков.

Она знала, что на ней пресечется род ее родителей, дедушек и бабушек и прочих предков, потому что вряд ли найдется мужчина, способный влюбиться в женщину-огнемет.

— Мои родители изо всех сил старались обучить меня управлять этой способностью. Но это все равно что дрессировать дикое животное. Мои чувства то и дело выходили из-под контроля, я зажигала огонь, и нам приходилось снова и снова переезжать и менять школу за школой. Учителя не знали, как со мной быть.

— Тебе, наверное, было одиноко.

Дзюнко про себя согласилась с ним. Но вслух сказала нечто иное:

— Зато меня любили родители.

Коити бросил на нее быстрый взгляд и снова отвернулся. Мокрый снег повалил еще гуще, чем раньше.

— Они пожертвовали всей своей жизнью ради меня. Они отказались от всего — успеха, карьеры, денег — и жили исключительно для меня. Оглядываясь назад, я с трудом верю этому. Я бы так не смогла. Не сумела бы вырастить такое опасное дитя. Но мои родители не оставили меня до конца — пока не умерли.

За серым занавесом мокрого снега возникли рекламные огни магазинов электроники в Акихабаре. Дзюнко внезапно смутилась, удивленная собственной разговорчивостью, и торопливо сменила тему:

— Неужели тайные организации покупают оборудование в обычных магазинах?

— Как раз закупки в таких обычных местах и затрудняют возможность отследить нашу деятельность, — с важным видом заявил Коити, но не выдержал и расхохотался. — Будто бы! На самом деле мы просто экономим когда можно.

Выяснилось, что Коити неплохо разбирается в компьютерах. Дзюнко почти ничего не поняла из его разговоров с продавцами в разных отделах.

— О чем вы говорите? — снова и снова спрашивала она.

— Потом объясню, — был ответ.

— У меня крошечная квартирка — надо покупать что-то не очень большое! — не выдержала наконец Дзюнко.

— Компьютер должен быть мощный.

— Какая особая мощность нужна для электронной почты? Ты не для меня выбираешь компьютер, а для себя!

— Что, так заметно?

В конце концов они остановились на небольшом десктопе. Коити погрузил его в тележку, вывез на парковку и уложил в машину.

По дороге к Дзюнко домой они остановились пообедать. За обедом они не заговаривали ни про Стражей, ни про свою жизнь; вместо этого Коити наставлял девушку в основах компьютерной грамотности. Дзюнко забросала его вопросами, и его оценки варьировались от «Ты просто гений!» до «Это к делу не относится». Девушка смеялась до слез. Внезапно они заметили, что мокрый снег превратился в настоящий.

— Это ненадолго, — заявил Коити.

— Похоже, скоро прояснится, — оптимистично добавила Дзюнко.

Однако, когда они подъехали к ее дому, снег повалил еще гуще. Они подхватили покупки и кинулись в подъезд. Коити окинул квартиру критическим взглядом.

— Что ты так разглядываешь?

— Ты права, действительно крошечная.

— Ну уж простите великодушно.

— Давай сдвинем вот эту полочку, тогда все поместится. Да, надо было купить компьютерный стол.

— Для него места не хватило бы, — возразила Дзюнко. — Можно поставить все на кухонный стол.

— А есть ты где будешь?

— Я обычно ем вон за тем столиком.

— Суровый стиль!

Определив место, Коити начал распаковывать коробки. Дзюнко посмотрела на часы. Половина девятого.

— Ты собираешься настраивать все это прямо сегодня?

— Детка, нельзя терять времени. Предстоит работа.

— Это надолго?

— Часа два. — Молодой человек искоса глянул на нее. — Не бойся, я не собираюсь к тебе приставать. Не хочу скончаться в жареном виде.

— Придурок.

Коити принес из кухни стол и приступил к работе, подсоединяя провода, нажимая кнопки и бормоча что-то на компьютерном жаргоне. Дзюнко предоставила ему заниматься всем этим самостоятельно. Она сообразила, что пакеты с одеждой из бутика придется убрать, чтобы освободить место для компьютера. Коити тоже обратил на них внимание.

— Могла бы и раньше убрать, — недовольно сказал он. — Возвращать их все равно поздно.

— Я отдам это в благотворительный фонд.

— В каждой твоей косточке сидит упрямство, — вздохнул он. — Ладно, у меня идея. За все это заплатит организация.

— Они не станут платить!

— Конечно же станут. Усвойте, барышня: выполняя поручения Стражей, нам приходится появляться в самых разных местах, включая шикарные отели, и при этом выглядеть соответственно. Так что эта одежда входит в командировочные расходы.

Она принялась разбирать покупки.

Впервые в ее доме оказался посторонний — ни здесь, ни в ее предыдущих жилищах не бывал никто. Она никого не пускала в дом, даже Кадзуки Таду. У него она бывала, но никогда не приглашала к себе. Ему достаточно знать, что она для него — орудие мести, а ее частная жизнь его не касалась. Может, она впустила бы его, если бы он захотел, но он не выражал такого желания.

Дзюнко стояла в дверях за спиной Коити и наблюдала за его работой. Он держался раскованно и работал с увлечением. Она едва знала его, но вот он сидит, погруженный в работу, чувствуя себя как дома. Почти семейная картина. Дзюнко была довольно высокой, но Коити был настолько рослый, что при нем вся ее мебель казалась чуть ли не игрушечной. Девушка вспомнила, как она одно время работала в мебельном магазине. Хозяин объяснил ей, что это, строго говоря, женская мебель. «Когда вы выйдете замуж и поселитесь вместе с мужем, госпожа Аоки, вы поймете, что я имею в виду», — заявил он. Может, он имел в виду то, что она ощутила сейчас? Ей показалось — а может, так оно и было, — что и она вместе с мебелью уменьшилась в размерах. Ничего неприятного в этом не было. Девушка выглянула в окно и увидела, что снегопад продолжается. Сквозь стекло начал просачиваться мороз.

Дзюнко решила приготовить кофе и направилась к раковине. Свежий молотый кофе был единственной роскошью, которую она себе позволяла. Вынув пакет с зернами кофе, она вдохнула тонкий аромат.

— Потрясающе! — услышала она за спиной голос Коити и обернулась. Он сидел возле компьютера, облокотившись на стол рядом с клавиатурой. — Всю жизнь мечтал, чтобы кто-нибудь приготовил мне кофе.

— Я не для тебя готовлю.

— Ты несгибаема.

— Работай побыстрее.

— Я почти закончил. Единственное, что осталось, — это научить тебя этим пользоваться.

Дзюнко налила две большие кружки кофе и присела рядом с молодым человеком. Сначала он объяснил ей, как включать аппаратуру. Потом поменялся с ней местами, так чтобы она села перед экраном. Она думала, что все поняла, когда он рассказывал ей за обедом, но оказалось, что даже управляться с мышью — нелегкое дело.

— Мне доводилось встречать и более тупых, — великодушно заметил Коити. — Ничего, ты привыкнешь. — Он показал ей, как отправлять и принимать почту, а потом предупредил ее, что настало время самого важного этапа. — Ты сетовала на цену этой игрушки, — сказал он, указывая на небольшую коробочку, подсоединенную к компьютеру, — но без нее не обойтись. — На ней был только красный индикатор и выключатель. — Это определитель голоса.

— Это что?

— Оно срабатывает на звук твоего голоса. — Коити пощелкал клавишами, и Дзюнко увидела новое окно на мониторе. — Ты регистрируешься и получаешь доступ к своей почте от Стражей. При этом зарегистрироваться можешь только ты. Это дополнительная безопасность — важное условие для тайного общества.

В окошке появилась надпись: «Введите пароль».

— Я должна назвать какие-то цифры?

— Нет, не надо. Я потом скажу тебе, какие цифры я ввел, но это двухэтапная процедура. На этом этапе машина считывает твой голос, определяет, что ты — это ты, и ты получаешь доступ к своей почте. Правда, здорово?

— То есть мой голос срабатывает как ключ?

— Да, ты должна произнести пароль.

— Как насчет «Страж»?

— Шутки в сторону. — Коити погрозил ей пальцем, как режиссер, недовольный актером.

— Мне больше ничего в голову не приходит!

— Тогда я придумаю за тебя.

— Ну, если что-нибудь приличное.

— Как насчет «Я люблю Коити»? Ой! — взвизгнул он, когда Дзюнко лягнула его по ноге.

— Скажи спасибо, что я босиком.

— Ну ладно, я тут придумал одно слово… — Молодой человек, потирая ушибленную ногу, перевернул инструкцию к компьютеру и показал ей слово, написанное им на обложке.

— Что это означает?

— Тебя.

На экране светилась все та же команда. Дзюнко колебалась. Коити кивком подбадривал ее.

Наконец она произнесла: «Огненосец». На экране высветилось отражение звуковой волны, и она услышала собственный голос из динамиков компьютера: «Огненосец».

— Замечательно!

На экране высветилась надпись «Регистрация завершена» и появилось новое окно. На бледно-голубом фоне белый ангел с серебряным мечом устремлялся в небо. Заставка напоминала духовную живопись.

— Добро пожаловать в сеть Стражей! — сказал Коити.

Снегопад прекратился, но на крыльце лежал тонкий слой снега. Не заботясь о том, что может поскользнуться, молодой человек быстро сбежал по ступенькам, подошел к своей машине и взглянул на небо:

— Жаль, что снегопад кончился.

По небу стремительно неслись тучи. Холодало на глазах, и Дзюнко почувствовала, как онемели мочки ушей.

— Ты бы позволила мне переночевать у тебя, если бы все еще шел снег?

— Ты же видел, что у меня нет места! Пришлось бы тебе спать в ванной. Да и матраса лишнего у меня нет.

— Найди квартиру попросторнее!

— Я же не избалованный богатенький мальчик!

Вертя связку ключей, Коити смотрел на Дзюнко, слегка склонив голову набок:

— Тебе будут платить.

Девушка оглянулась вокруг. В большинстве окон свет уже погас. Оно и неудивительно после полуночи. Их голоса далеко разносились в тихой морозной ночи.

— Давай не будем здесь об этом, — сказала она вполголоса.

— Ты в настоящее время нигде официально не работаешь? — тоже понизив голос, спросил Коити.

— Я нигде не работаю ни официально, ни нелегально. В настоящее время. — Девушка подошла к нему поближе, чтобы он мог расслышать. Снег заглушал ее шаги. — Последнее время я работала в кафе, но только на полставки.

— Может, тебе стоило бы устроиться на работу вроде этой.

— Мне можно работать?

— Разумеется. Стражи ведь дают задания не каждый день. Можешь устраиваться на любую работу, только не на полную занятость. Ну и вообще, для прикрытия. Но знаешь что? — Коити ухмыльнулся и положил руку ей на плечо. — Я был бы спокоен, если бы ты работала где-нибудь в безопасном месте.

Дзюнко посмотрела ему в лицо:

— Почему? Потому что мы партнеры?

— Именно, — серьезно ответил молодой человек.

Они молча смотрели в глаза друг другу. Наконец девушка улыбнулась одними уголками рта, как это делал Коити.

— В таком случае договорились, — коротко заключила она.

Но Коити не улыбнулся в ответ, продолжая смотреть в глаза Дзюнко, словно заглядывал ей в душу. Так они и стояли на пустынной заснеженной улице, словно статуи, только морозный пар от их дыхания поднимался в ночной воздух.

Внезапно Коити наклонился и обнял девушку. Вместо того чтобы оттолкнуть его, она уткнулась головой в его плечо, обтянутое толстым свитером. Раньше он казался ей очень худым, но теперь она обнаружила, что он гораздо крепче, чем выглядит на первый взгляд. Она почувствовала, как он коснулся ее волос подбородком, а потом губами. Все мысли вылетели у нее из головы. Она только почему-то дрожала, но не от холода и не от страха.

Потом ей вдруг пришла в голову мысль, и она тут же высказала ее вслух:

— Ты совсем одинок?

Молодой человек вздрогнул от удивления.

— Я это знаю по себе. — Дзюнко отстранилась и посмотрела ему в глаза, казавшиеся совсем темными. Слова вырвались у нее сами собой. — Но ты должен знать, что я никому не доверюсь всей душой, пока мы вместе не убьем кого-нибудь. Пока вместе мы не отметимся и не замараем руки в крови.

Коити прищурился и осторожным движением смахнул слезу со щеки Дзюнко.

— Я тебе не Кадзуки Тада, — заявил он, обдав ее морозным дыханием. — И не забывай, пожалуйста: мы не убиваем.

— А что же мы делаем?

— Вершим правосудие. — Молодой человек наконец улыбнулся.

Он обхватил лицо Дзюнко обеими ладонями, коснулся лбом ее лба и закрыл глаза. Девушка тоже закрыла глаза. Они словно молились вместе, хотя она не знала кому и о чем.

— Спокойной ночи. — Коити отстранился, улыбнулся ей и направился к машине. — Беги домой, а то простудишься.

Он открыл дверцу машины, сел и завел мотор. Он больше не оглядывался на Дзюнко, а она все стояла и смотрела ему вслед, пока свет задних фар не пропал за поворотом.

Только теперь Стражи стали для нее реальностью. Она всем сердцем ощутила, что ступила на путь, откуда нет возврата.

Глава 27

Обрезая пожухлые от холода листья и стебли в саду, Тикако услышала, как в доме зазвонил телефон. Она вбежала в кухню и схватила мобильник, оставленный на кухонном столе. Звонила Митико Кинута. После их последнего разговора девушка заметно успокоилась, но все еще казалась озабоченной. Тикако постаралась ее подбодрить:

— Я живу неподалеку.

— Я вам правда не помешаю?

— У меня сегодня отгул, мне велено было догулять несколько дней отпуска.

Митико сообщила, что приедет примерно через час, и отключилась. Тикако закончила домашние хлопоты и отправилась в кондитерскую за тортом для угощения гостьи. От Кадзуки Тады вестей по-прежнему не было. Ее беспокоило, что его беременная невеста может заподозрить его в особых отношениях с Дзюнко Аоки. Не дай бог, еще примется следить за ним — в ее-то положении, да при такой погоде.

Макихара был убежден, что Дзюнко Аоки обязательно попытается связаться с Тадой, но Тикако почти не сомневалась в обратном. В прошлом молодые люди не «сработались» как партнеры по преступлению, а теперь Дзюнко узнала, что Тада помолвлен и скоро станет отцом, а значит, будет держаться от него подальше.

Если Дзюнко Аоки, как она заявила Таде, олицетворяла собой правосудие, призванное отомстить за смерть его сестры и тем облегчить его страдания, велика вероятность того, что она не станет теперь, когда больше не нужна ему, подвергать опасности его семейное счастье.

С другой стороны,только Тада мог связать их с Дзюнко Аоки. Если они упустят его, Макихара не сможет ее поймать.

Тикако прислонилась к раковине на кухне и погрузилась в размышления. Если даже они арестуют Дзюнко и обнаружат, что она действительно способна сломать кому угодно шею ударом высокотемпературной энергии и может продемонстрировать это прямо в камере для допросов, никакой суд не вынесет ей приговор. Время от времени кто-нибудь заявляет, что может убить человека посредством проклятия. Но даже при наличии самого убедительного признания это будет квалифицировано как «невозможное преступление». Верить можно во что угодно, но закон не признает этого. Исидзу понимала, что Макихаре все это известно не хуже ее, но ему необходимо было найти Дзюнко Аоки — не как полицейскому, а как брату убитого ею мальчика. Намерения Тикако были более прозаичными: она просто хотела разобраться в этом деле, чтобы представить внятный отчет начальству.

Когда приехала Митико Кинута, Тикако даже обрадовалась, что можно на время отложить мучительные размышления о паранормальных явлениях.

Девушка странным образом выглядела ниже ростом, чем во время их первой встречи. Она пала духом и осунулась.

— Дядя Ито задал мне жару.

Тикако постаралась отвлечь Митико от мрачных мыслей, усадив ее в удобное кресло, но девушка нервно ерзала, примостившись на самом краешке сиденья.

— По-моему, вы никаких особых ошибок в отношении Каори не допустили.

Митико, конечно, непозволительно близко сошлась с семейством Курата, но отчет о подозрительных возгораниях она представила вполне объективный. Дело оказалось ей не по силам, но ее вины в этом не было.

— Господин Курата приходил к дяде Ито и нажаловался на меня.

— Отец Каори?

— Он самый. Он заявил, что я забыла о своем долге как следователя, слишком снисходительно обращалась с Каори и тем самым затянула следствие.

Тикако слушала ее с удивлением:

— Значит, он считает, что в этих возгораниях виновна Каори?

— Он с самого начала решил, что она виновна, — сказала Митико.

— Ну надо же! Даже самые что ни на есть недоумки выглядят предпочтительнее по сравнению с отцом, который подозревает собственную дочь в преступлении и приводит в дом полицию, требуя расследовать ее вину. Пускай даже Курата убежден в виновности дочери, но ведь, прежде чем вызывать полицию, он должен хотя бы поговорить с ней, выяснить, в чем дело.

— Курата считает, что здесь сказалось дурное влияние ее матери. Что это из-за нее девочка стала такой неуправляемой.

— Влияние госпожи Курата? — Внезапно Тикако вспомнила все, что рассказала госпожа Курата о генетическом предрасположении к паранормальным способностям и о загадочных Стражах.

— В подробности он не вдавался, но утверждает, что она склонна к нездоровому мистицизму и из-за этого в их семейной жизни с самого начала постоянно возникают проблемы. Господин Курата намерен развестись с женой и оформить опекунство над Каори, чтобы оградить ее от вредоносного влияния матери.

— Уверена, что она не смирится с этим, — сказала Тикако, вспомнив заплаканное лицо госпожи Курата. — Да, она ни за что не отдаст ему дочь.

Тикако поняла, что Митико и не подозревала о неурядицах в этом семействе, пока не услышала от дяди о заявлении господина Кураты. Похоже, сочувствие к Каори мешало ей оценить истинное положение дел. Девочка по-детски искренне привязалась к Митико, однако не рассказала ей о своих способностях к пирокинезу, да и мать не поощряла ее в этом. Вот где молодой детектив потерпела неудачу, и вот почему господин Курата так ею недоволен. Тикако посочувствовала Митико, которую так недопустимо использовали.

— Дядя Ито в последнее время так занят! Он ведь еще не обсуждал это дело с вами?

— Нет, не обсуждал. Я представила отчет, но с тех пор мы еще не встречались.

— Я приехала к вам, чтобы извиниться за себя и за него. Вам стоит забыть о Курата. Расследование по этому делу передали кому-то другому в нашем отделении. Но я вам очень благодарна за то, что вы согласились неофициально помочь такому неопытному следователю, как я.

«По правде сказать, — подумала Тикако, — я вообще ничего не сделала. До сих пор». Но теперь она утрачивает всякий официальный предлог, позволяющий иметь дело с семьей Курата. Она составила отчет и глубоко вникла в положение дел, но теперь, когда капитан Ито отстранил от этого дела Митико Кинута, в ее участии тоже перестанут нуждаться.

Тикако смущал такой неожиданный поворот дела. Но и это еще не все: в поведении капитана Ито, если подумать, проявлялось нечто странное. Развлекая гостью в своем уютном доме, Тикако все более отчетливо представляла себе картину происходящего. Она сознавала, что ее положение в отделе расследования поджогов было весьма шатким. У нее не было ни достаточного образования, ни опыта в этом; не отличалась она и особыми талантами; она попала туда исключительно по причинам политкорректности в соответствии с моментом. Конечно, она старалась работать как можно лучше, но вряд ли на нее возлагались большие надежды.

Тикако обрадовало, что капитан Ито поинтересовался ее мнением о преступлении в Аракава-парке. Она еще больше воодушевилась, когда он отправил ее на место преступления в Таяме в самом начале расследования. Но, размышляя об этом теперь, она поняла, что все ее отчеты по этим делам не дали результата. Он поручал ей расследование этих дел, раз уж ей так хотелось, но явно не ожидал ничего стоящего.

Теперь, когда ее отстранили от дела Курата, она снова вернется к раскладыванию бумаг и расследованию мелких поджогов. Конечно, это тоже важное дело и она отнесется к нему с должным усердием, но что, если попросить у капитана Ито разрешения самостоятельно вести расследование по делу Курата? Что он на это скажет? Нечего и сомневаться: он наверняка прикажет ей держаться от этого подальше, отговорившись тем, что это не их территория.

На что же рассчитывал начальник, направляя ее на это дело? Отвлечь ее от Таямы? Он ведь отправил ее туда, но почти тут же отозвал. Может, таким образом Ито хотел оградить себя от ее «особых мнений» и отчетов? Нет, не стал бы он ради этого беспокоиться. Тут что-то другое. Массовое убийство в Аракава-парке, а потом эта новая серия. А теперь еще и Каори Курата. Что общего во всех этих событиях? Пирокинез?

Тикако не только ни разу не высказывала такого предположения — оно даже не приходило ей в голову. Оно исходило от Макихары. Тикако даже вздрогнула: точно, ведь это все Макихара!

Ее направил к нему сержант Кинугаса, занимавшийся в свое время убийствами в Аракава-парке. Потом ее привлекли к делу Курата, и она, не задумываясь, обсуждала его с Макихарой. В обоих делах было нечто общее, а он обладал обширными познаниями в этом вопросе; пускай все это сплошная нелепость, но Тикако ни за что не смогла бы разобраться в этом сама.

Митико и Тикако, по существу, послужили для Макихары проводниками. Он слыл эксцентричным, нелюдимым человеком, и мало кто подозревал о его истинных способностях. Так что только через нее и Митико он мог, не вызывая подозрений, вникнуть в дело Курата, которое было абсолютно вне его полномочий.

Для чего и кому это могло понадобиться?

Чтобы он мог убедиться в способностях Каори к пирокинезу. Только убедившись во всем своими глазами, он мог продолжать расследование. Ведь Макихара всю жизнь потратил на поиски доказательств существования пирокинеза. Если бы Каори что-то такое совершила или что-то произошло с ней, Макихара мог оказаться на месте. Если даже Тикако оставит это дело, он не оставит ни за что. А если он тесно свяжется с Каори и ее семейством, если госпожа Курата рассказала им правду, то через них он выйдет на Стражей.

— Детектив Исидзу? — Митико с беспокойством смотрела на Тикако.

Тикако поморгала, чтобы прийти в себя, и вернулась к беседе:

— О, простите меня! Что вы сказали?

— Ничего особенного. — Митико смущенно улыбнулась. — Теперь уже это дело прошлое, но я говорила о семье Курата.

— Они ведь богаты?

— Да, но у них в прошлом произошло большое несчастье. Господину Курате тогда исполнилось всего десять лет, они всей семьей жили в загородном доме в Татесине, и их там ограбили. Бандиты убили его мать, а ее младшую сестру увезли в качестве заложницы. Ее тело обнаружили только через три дня. Преступников поймали десять месяцев спустя на другом ограблении, уже в Токио. Один из троих получил пожизненное заключение, а двое других — по тринадцать лет каждый. Но все дело в том, — продолжала девушка, — что вся эта преступная троица ранее была многократно осуждена за тяжкие преступления. Судя по всему, они должны были сидеть в тюрьме задолго до того, как напали на дом Курата.

Тикако слушала ее рассказ, и у нее вспотели ладони, так как она одновременно припомнила то, что сообщила ей госпожа Курата. По ее словам, ее свекор состоял в обществе Стражей, видимо, именно по этой причине.

— С тех пор у семьи Курата прочные связи с полицией. Говорят, они оказывали ей солидную финансовую поддержку. Так что господин Курата без церемоний обратился напрямик к дяде Ито с жалобой. Я также выяснила, что он ярый противник отмены смертной казни, опубликовал несколько статей и оказывал финансовую поддержку комиссиям по этому вопросу. По-моему, он рассчитывает, что таким образом его взгляды на ужесточение закона будут учтены.

— Вот, значит, как. — Тикако все еще не могла отделаться от собственных размышлений, и Митико озадаченно поглядывала на нее:

— Детектив Исидзу?

— Митико!

— Да?

— По-моему, вам надо выбросить из головы это дело и заняться тем, что вам поручили. Капитан Ито прав: забудьте о семье Курата. Вам просто необходимо о них забыть.

Глава 28

— Надеюсь, вы вчера хорошо отдохнули. — Макихара был явно в дурном расположении духа, что сказалось и на его манере вести машину. Такое явное выражение чувств было для него необычно, но Тикако решила, что это, пожалуй, ему на пользу.

Они ехали в машине Макихары, направляясь к отелю «Тауэр» в Акасаке, где остановилась госпожа Курата с дочерью. Днем раньше, как раз в то время, когда Тикако беседовала с Митико Кинута, Макихара связался с Фусако Эгути, домработницей Курата. Она жаждала встретиться с обоими полицейскими, и он договорился увидеться с ней на следующий день в кафетерии на первом этаже отеля.

— Но ведь Курата ее уволили? — удивилась Тикако.

— Ее уволил господин Курата, — уточнил молодой человек.

День был ясный и морозный, по небу неслись облака.

— А его супруга снова наняла ее и собирается платить ей сама. Господин Курата знает, где они живут, но госпожа Курата отказывается его видеть. Она описала ситуацию администрации отеля, и они договорились препятствовать его посещению, пока длится процедура развода. А это значит, что, несмотря на всю свою власть, могущественный господин Курата не сможет проникнуть в их апартаменты без громкого скандала. Таким образом, госпожа Курата, Каори и Фусако Эгути на время избавлены от его вторжения.

— Девочка не ходит в школу?

— Да, временно. Кстати, как все прошло вчера?

Тикако описала ему визит Митико Кинута и высказала свои соображения, возникшие в связи с их беседой.

— Значит, вы считаете, что капитан Ито вызывает подозрения? — спросил Макихара.

— Сама не знаю, что считать, — покачала головой Тикако. — Но сдается мне, что он использовал меня, чтобы вовлечь в это дело вас.

— Ну и что из этого следует?

— Зачем ему это понадобилось? Почему он хочет, чтобы вы занялись Стражами?

— Н-да, пожалуй, — согласился ее собеседник. — Может, он сам из Стражей и хочет проникнуть в мои планы?

Тикако пренебрежительно махнула рукой, но в глубине души согласилась с этой идеей.

— Вполне резонно допустить, что видные полицейские могут состоять в обществе Стражей, — развивал свою мысль Макихара. — С учетом того, что закон попустительствует преступникам.

— Если допустить, что эти Стражи вообще существуют, — напомнила ему Тикако. — Пока это всего лишь версия.

— Так точно, госпожа начальница, — усмехнулся детектив, переключая скорость. — Я просто гадаю. Может, Стражи пытаются завербовать Дзюнко Аоки?

— Зачем?

— Да ведь она занимается тем же самым, что и они. Она преследует преступников, ускользнувших от наказания сквозь прорехи в законе. Единственное различие между ними заключается в том, что Стражи лучше маскируются. Они приводят в исполнение смертный приговор гораздо искуснее, чтобы все выглядело как самоубийство или несчастный случай. Иначе их деятельность пресеклась бы уже давно. Напротив, Дзюнко Аоки и не пытается заметать следы. Уничтожает своих жертв при первой возможности. Наверняка Стражи о ней знают. Имея представление о ее способностях, вряд ли они не пытаются завербовать ее в качестве боевика для своих целей.

— Ее способности…

— Детектив Исидзу, — прервал ее Макихара, — ваша воля, верить или не верить в пирокинез, учитывая все факты, свидетелем которых вы стали. Но уверяю вас, они в него верят. Поэтому они и Каори хотят заполучить. Вполне естественно предположить, что Дзюнко Аоки представляет для них еще больший интерес, поскольку она обладает не только этой способностью, но и сильной волей.

Тикако неохотно кивнула. В доводах молодого человека был определенный смысл.

— Но нам известно, что и в Аракава-парке, и в этих недавних акциях она действовала в одиночку — ну хотя бы потому, что все сделано так открыто, — возразила она.

— Это правда. Именно поэтому Стражи, скорее всего, и поспешили вступить с ней в контакт. Нам также известно, что им это удалось.

— Откуда это нам известно? — усомнилась Тикако.

— Из того факта, что она отправилась на встречу с Кадзуки Тадой, — убежденно заявил Макихара. В ответ на озадаченный взгляд спутницы он пояснил: — Кто сообщил ей, где он живет? Дзюнко Аоки обладает пирокинезом, но она не сыщик. Она не сумела бы отыскать его самостоятельно. Более того, нам известно, что она ездила туда на машине. Таду ее появление потрясло, но потом, когда он более или менее пришел в себя, он припомнил, что она сидела не на водительском, а на пассажирском месте. Следовательно, к его дому ее кто-то привез.

— Вы хотите сказать, что снова допрашивали его?

— Да, мы несколько раз встречались. Он явно расположен к сотрудничеству. По-моему, он даже рад передать все это в наши руки. — Держа руль одной рукой, детектив вынул из нагрудного кармана блокнот. — Там сложенный листок бумаги. Выньте и посмотрите.

Тикако так и сделала. Это оказался набросок портрета молодой женщины.

— Это Дзюнко Аоки, — пояснил Макихара. — К сожалению, у Тады нет ни одной ее фотографии. Он по памяти описал ее полицейскому художнику. Это копия с оригинала, я сделаю еще одну для вас.

Исидзу с любопытством разглядывала рисунок, изображавший спокойное лицо молодой женщины. Уголки губ опущены, печальный взгляд. Прическа самая простая, волосы до плеч.

— Тада сказал, что в этот раз волосы у нее были зачесаны назад и она была в шляпе.

— Настоящая красавица, — вздохнула Тикако.

— Ни в жизнь не поверишь, что на самом деле это исчадие ада убило людей больше, чем пальцев на руках, — добавил Макихара.

— Итак, с Тадой она в контакт не вступила. Не откликнулась она и на сайт супругов Сада.

— Вы говорили с ними?

— Да, и на их сайт заходила. — Удивленный взгляд коллеги заставил Тикако рассмеяться. — Ну да, да. Я потому и взяла вчера отгул, чтобы посидеть дома за компьютером. Сын одного из коллег моего мужа замечательно учит новичков осваивать компьютер. Мы обратились к нему, и он помог нам обзавестись техникой, установить все и заодно обучил нас пользоваться.

Этот молодой человек приехал вскоре после ухода Митико Кинута и провел остаток вечера, обучая ее, как заходить в Интернет, отправлять и получать почту.

— Я хотела оставаться на связи с Сада и быть в курсе их деятельности независимо от того, как повернется дело, так что воспользовалась возможностью.

— Я восхищен, — отозвался Макихара.

— Да ладно вам. Что еще сказал вам Кадзуки Тада?

— Он назвал мне адреса, где они бывали с Дзюнко Аоки, когда охотились за Масаки Когуре. Иногда девушка демонстрировала ему там свои способности. Однажды она сожгла бродячую собаку.

Тикако покосилась на рисунок. Это очаровательное создание способно поджарить бездомную собаку?

— Я не могу просто сидеть и ждать у моря погоды, — продолжал Макихара. — Она может вступить с ним в контакт, а может и не вступить. Может посетить те места, где они бывали, может не посетить. В любом случае я побываю там.

— Хорошо. Я поеду с вами и помогу с расспросами.

— Вы уверены? В нашем отделении никто не возразит против моих действий, но у вас положение другое.

— У меня еще имеются отгулы в запасе, — объявила Тикако. — На работе я могу понадобиться только для того, чтобы расследовать вину женщин, поджигающих хлам в мусорном ведре, когда их дети приносят из школы двойки или их мужья изменяют. Меня никто и не спросит, чем я занимаюсь. — Она ждала, что скажет на это спутник, искоса глядя на него.

Ни тени улыбки.

— Детектив Исидзу?

— Да?

— Я ведь говорил серьезно.

— О чем?

— О том, что среди полицейских есть члены Стражей.

Впереди показался отель «Тауэр».

— У вас есть доказательства?

— Помните, что Тада рассказывал о том, как они с Дзюнко Аоки пытались прикончить Масаки Когуре в парке Хибия?

— Да. Кадзуки увез Дзюнко, и она не успела закончить дело. Но сила ее вышла из-под контроля, и загорелась их собственная машина.

— Они заехали на автозаправку в Гиндзе, чтобы затушить огонь. Я подумал, что рабочие станции запомнили этот случай, и вчера съездил туда и поговорил с менеджером. Он действительно вспомнил о них и сказал, что выглядели они очень подозрительно, уехали в большой спешке, а потому, услышав в новостях о происшествии в Хибия-парке, он сообщил обо всем полиции.

Тикако недоумевала.

— Он даже назвал им номер машины. Вскоре прибыли двое полицейских и опросили менеджера и остальных служащих о том, кто что видел. Неделю спустя один из полицейских позвонил, поблагодарил их за помощь и сказал, что они проверили машину: она не имеет отношения к инциденту в парке. На том все и закончилось. Я заглянул в архив. — Макихара многозначительно посмотрел на спутницу.

— И?.. — поторопила его Тикако.

— Там нет ни сообщения с автозаправки, ни отчета полицейских о дознании. Вообще ничего нет. — Все еще раздраженный, детектив круто свернул на парковку, задев колесами ограждение тротуара. — О дальнейшем можно только догадываться. Очевидно, тогда Дзюнко Аоки впервые обратила на себя внимание Стражей. Они явно захотели обезопасить ее от преследования полиции, потому что сами нуждались в человеке со способностями к пирокинезу.

Тикако пришлось признать, что в доводах коллеги есть логика.

— Если бы я доподлинно не знал, что произошло с моим братом, мне было бы наплевать на действия полиции. — Макихара решительно выдвинул челюсть. — Но в вашем случае все обстоит иначе.

Тикако промолчала, и детектив занялся поиском места на подземной парковке. Только после того, как он нашел свободное пространство, въехал туда и выключил зажигание, она заговорила:

— Макихара, как, по-вашему, обстоят дела у Тады с невестой? Она ведь ничего об этом не знает, так? Думаете, он с ней делится?

— Он говорил, что у них все в порядке, — ответил молодой человек.

— В таком случае прекрасно. Пошли! — улыбнулась Тикако и, выбравшись из машины, направилась к входу в отель.

За ее спиной хлопнула дверца машины. Интересно, он так энергично закрыл машину от отчаяния или от избытка чувств?

Приветствуя Фусако Эгути, домработницу Курата, детективы удивились, заметив в ее глазах слезы, появившиеся при виде их. Они выбрали столик возле стенки и уселись втроем под сенью развесистого декоративного растения.

— Как чувствуют себя Каори и ее мать? — спросила Тикако.

Фусако промокнула глаза платочком и заставила себя отвечать:

— Барышня Каори мало ест и очень похудела, но спит по ночам хорошо. Госпожа Курата чувствует здесь себя в большей безопасности, чем дома.

— Как насчет возгораний? Случалось еще что-нибудь?

При этом вопросе Макихары лицо Фусако впервые просветлело.

— С тех пор как мы переехали в отель, ничего подобного не случалось.

— Добрая весть. — Значит, Каори немножко пришла в себя.

— Где они сейчас?

— Здесь, в отеле. Барышня Каори плавает в бассейне, а мать приглядывает за ней. — Домработница нервно огляделась вокруг, затем обратила взгляд на Макихару. — Госпожа Курата говорила мне, что вам можно доверять.

— Вот как?

— Да. Я сообщила ей, о чем хочу поговорить с вами, и она настояла, чтобы я не откладывала встречу. Я предпочла бы, чтобы она присутствовала при разговоре, но мы не хотели, чтобы это слышала Каори, а одну ее оставлять нельзя.

— Мы внимательно вас слушаем. — Тикако придвинула стул поближе к женщине, словно подбадривая ее.

— Ну хорошо. На днях господин Курата вызвал меня к себе в контору, сообщив, что у него важное дело ко мне. Когда я пришла, там, кроме него, никого больше не было, даже секретаря. Он просил меня помочь ему забрать Каори из отеля. — Фусако помолчала. — Вы уже знаете про развод?

— Знаем. Говорят, госпожа Курата надеется на это.

— Совершенно верно. Она говорит, что ничего не потребует, кроме единоличной опеки над дочерью.

— Но ведь и господин Курата хочет того же? — уточнила Тикако.

— Конечно, ведь он ее отец, и я могу его понять. — Ей, видимо, трудно было принять чью-то сторону. — Не знаю, что между ними произошло. По-моему, я вообще многого не знаю. Знаю только, что господин Курата любит Каори не меньше, чем госпожа Курата. Он не то что руки на нее никогда не поднимал, он даже никогда не ругал ее. Полицию уведомила о возгораниях я. Господин Курата был абсолютно против обращения в полицию. Он уверял, что барышня Каори очень чувствительный ребенок и лучше перевести ее в другую школу, чем позволять совершенно чужим людям допрашивать ее.

Тикако бросила взгляд на Макихару, чтобы увидеть его реакцию. Он сложил ладони перед собой и уткнулся в них носом, внимательно слушая Фусако.

— Больше всего меня беспокоит, что господин Курата говорит о якобы болезни супруги.

— Болезни?

— Да. Он сказал мне, что она страдает психическим расстройством. Он подозревает, что все возгорания — дело рук госпожи Курата.

— Но чем это объясняется?

— Он говорит, что она хочет навести подозрение на барышню Каори, с тем чтобы та испугалась и стала прятаться от людей. — Фусако обвела обоих взглядом. — Он говорит, что это подтверждается тем, что они теперь живут в отеле и барышня Каори даже не ходит в школу.

— Итак, он попросил вас помочь ему спасти Каори от пагубной материнской любви?

— Совершенно верно. — Домработница кивнула с явным облегчением оттого, что переложила часть груза на чужие плечи.

— Но вы не бросились выполнять его просьбу?

— Я сказала ему, что подумаю. Что мне трудно было бы это сделать.

— Что вам предложил господин Курата за помощь?

— Я бы ни за что… — Фусако побледнела.

— Конечно-конечно. Я знаю, что никакая взятка не заставит вас пойти против совести. Именно поэтому вы обо всем рассказали госпоже Курата и обратились к нам. Я права?

— Да.

— Что конкретно обещал вам господин Курата?

— Деньги. — Ее голос упал до шепота. — Тридцать миллионов иен.

— Немалая сумма! — ахнула Тикако.

— Да, но это не все. Моя мать живет в приюте для престарелых. — Фусако опустила голову. — Она там уже пятнадцать лет, и ей требуется круглосуточный уход.

— Госпожа Эгути, у вас есть еще родственники?

— Нет, я одинока. Замужем не была. Ни братьев, ни сестер у меня нет, и, кроме меня, позаботиться о матери некому. Я посвятила ей всю жизнь. — Усталость и одиночество наложили неизгладимый отпечаток на лицо женщины. — Господин Курата обещал, что подыщет моей матери более приличное место. Что будет заботиться о ней до конца ее дней. Что тридцать миллионов предназначаются только мне лично.

Такая огромная сумма обеспечила бы Фусако безбедное будущее.

— Вам не хотелось поймать его на слове? — На жесткий вопрос Макихары та печально покачала головой:

— Конечно хотелось. Но я не смогла бы предать госпожу Курата. Она всегда ласково относилась ко мне, и мне хорошо было в ее доме. Она вовсе не кажется мне больной. Она очень добрая, и, работая у нее, я меньше страдала от одиночества. Если она потеряет дочь, она не сможет жить. Это все равно что убить ее. Я никогда не смогла бы. Я отвергла предложение господина Кураты.

Глядя на Фусако, Тикако думала о том, как самые заурядные люди способны на величайшее самопожертвование, будучи поставлены перед тяжелым выбором.

— Когда вы сообщили ему? — спросила Тикако.

— Вчера. Я позвонила и сказала ему, что отказываюсь. — Она подробно передала реакцию господина Кураты. — Он сказал, что крайне разочарован, поскольку рассчитывал на мое содействие, чтобы все произошло по возможности тихо и мирно, но что теперь ему придется прибегнуть к более жестким мерам. Он говорил таким ледяным голосом, что напугал меня. Вот тогда я и решила обо всем рассказать госпоже Курата. Как вы думаете, может он законным путем отобрать барышню Каори у матери? Или замыслил какой-нибудь обман? Как мне их защитить?

Макихара размышлял, закрыв глаза. Стало так тихо, что слышалось только неровное дыхание Фусако.

— Подготовкой развода занимаются адвокаты, — заговорил наконец Макихара. — Госпожа Курата доверяет своему адвокату?

— Да, думаю, доверяет. Он ведет ее дела с начала замужества. Он работал юрисконсультом в больнице, принадлежавшей ее семье.

— Если дела обстоят именно так, то он распознает все юридические уловки господина Кураты и сумеет им противостоять. К тому же, поскольку Каори предпочитает оставаться с матерью, у господина Кураты нет юридических оснований для судебного иска. — Он немного помедлил. — Сложнее справиться с прямыми действиями. Например, с похищением.

— Неужели он пойдет на такое? — усомнилась Тикако. — Господин Курата — человек известный и уважаемый.

— Он может нанять кого-нибудь для этого.

— Тогда им опасно здесь оставаться, раз он знает, где они находятся? Не лучше ли перебраться в другое место? — спросила домработница.

— А нельзя ли им переехать в дом брата? Там, должно быть, безопасней всего.

— Будь такая возможность… — печально посмотрела на них Фусако.

— Будь такая возможность, они бы с самого начала переехали туда, — закончила за нее Тикако. — В чем причина?

— Ее брат баллотируется на пост мэра… Если бы она поселилась у своего брата, а ее муж начал преследовать ее там и устраивать скандалы, это, безусловно, повредило бы избирательной кампании брата. Такое положение дел играло бы на руку господину Курате.

— Тогда им следует оставаться в Токио, — сделал вывод Макихара. — Безопаснее находиться среди людей. Уединенное место гораздо опаснее, особенно незнакомое.

— Может, сменить гостиницу?

— Как к ним относится администрация отеля? Понимают положение, стараются обеспечить их безопасность?

— Да, все здесь очень отзывчивые. — Фусако обратилась к Тикако. — Отелем управляет женщина…

— А женщины склонны поддерживать друг друга, — закончила детектив.

— Тогда есть смысл оставаться здесь, — подытожил Макихара. — В другом отеле все может сложиться иначе. Не подпускайте к ним незнакомых людей, и пусть они по возможности не выходят из отеля. Это, по крайней мере, усложнит задачу Курате. Мы, со своей стороны, окажем всяческую помощь. Если кто-то силой попытается подобраться к ним, немедленно сообщайте нам, и мы придем на помощь как можно быстрее.

Тикако закивала в знак согласия.

— Ладно, все понятно, — сказала Фусако. — Я должна держать ухо востро.

— Именно, — сказал Макихара. — На вас вся надежда — вы их последний оплот. Кстати, госпожа Эгути, вы не увлекаетесь фотографией?

Обе женщины вопросительно уставились на него.

— Да-да. Умеете пользоваться фотоаппаратом?

— Ну, я не турист, так что фотографировать мне не доводилось.

— Ну не важно. Я вас научу. Я вернусь через час и позвоню вам от портье.

— Что вы хотите ей поручить? — поинтересовалась Тикако.

— Я собираюсь снабдить ее мини-камерой, чтобы можно было снимать людей, появляющихся в отеле. Входящих и выходящих. Во всех местах. Снимать любого, кто пытается подойти к Каори и ее матери или вызывает подозрения: в холле, в бассейне, за соседними столиками в ресторане… Горничных и других работников отеля, которые имеют доступ к ним в номер. Мы сразу распознаем того, кто будет выглядеть необычно. Камера маленькая, можно повесить ее, как брелок, на шею. Постарайтесь, чтобы никто не догадался, что это фотокамера.

— Вы полагаете, я сумею? — Фусако нервно сжимала кулаки, словно набираясь храбрости. Наконец она решилась: — Что ж, надо так надо! Побуду шпионкой!

С этими словами она покинула их.

Тикако обратилась к Макихаре:

— Думаете, Стражи попытаются подобраться к ним?

— Сто процентов. Конечно, мало шансов, что мы распознаем их, но все равно фотографии помогут в расследовании.

— В любом случае у нас в колоде мало карт, — согласилась Тикако. — Пока вы приобретаете фотокамеру, проеду-ка я по местам боевой славы Дзюнко Аоки. Дайте мне взглянуть на список Кадзуки Тады.

Глава 29

Вернувшись в дом, Дзюнко обнаружила на экране сообщение, что ей доставлена почта. Она повесила пальто, склонилась над монитором и произнесла пароль: «Огненосец». На дисплее появился ангел на голубом фоне, и она кликнула мышкой на иконку почты. Потом пошла включить отопление в квартире, а когда вернулась, увидела на экране фотографии трех женщин. Каждая сопровождалась короткой справкой.

На двух были изображены взрослые, а на третьей — девочка. Женщина по имени Фусако Эгути выглядела старше возраста, указанного в справке. Другая, Юкико Курата, оказалась красивой женщиной и смотрелась гораздо моложе своих лет. Каори Курата, дочь Юкико, хорошенькая девочка тринадцати лет, очень походила на свою мать. В конце каждой справки указывалось, что все они проживают в отеле «Тауэр» в Акасаке. Дзюнко нахмурилась. Что за жизнь для такой девочки?

Пока она перечитывала справки, зазвонил телефон.

— Наконец-то! — Это был Коити. — Где ты пропадала? Я звонил пять раз.

— Народу было много.

— В супермаркете? В дежурном магазине?

— В салоне красоты.

— Отрадно слышать! — Коити присвистнул. — Женщины должны заботиться о своей внешности!

— Поскольку мы партнеры и работаем вместе, твои слова можно рассматривать как сексуальное домогательство, — засмеялась Дзюнко.

— Так мы работаем вместе?

— Я так поняла.

— А я решил, что у нас любовь.

— Я уже говорила тебе…

— Как же, как же, конечно помню. Тебя не получит никто, пока не пройдет вместе с тобой по опасному мосту. Снежная принцесса.

Он не совсем правильно процитировал. На самом деле она сказала: «Пока мы вместе не убьем кого-нибудь, не замараем руки в крови». Дзюнко заволновалась, но ненадолго. Она даже улыбнулась. Если всерьез принимать все, что болтает Коити, они никогда не смогут доверять друг другу. Она так хотела поверить в то, что они действительно партнеры, что наконец-то нашелся человек, способный ее понять. И она сменила тему:

— Что означает эта почта?

— Нам предстоит работа. Извини, но, кстати, о мостах — этот не такой опасный. Это не объекты уничтожения.

— Слава богу! — с облегчением сказала Дзюнко. — Я не хочу преследовать детей. Тебе бы пришлось очень постараться, чтобы убедить меня, что эта девочка — отвратительная убийца.

— Тебя беспокоят такие мелочи?

— Разумеется. А тебя разве нет?

— Я бы не смог заниматься тем, чем я занимаюсь, если бы позволял себе беспокоиться по таким мелким поводам. — Коити снова говорил шутливым тоном. — Не забудь, в отличие от тебя, я не являюсь абсолютным ликвидатором.

— Ты хочешь сказать, что тебе приходилось убивать детей? — Улыбка на лице Дзюнко угасла.

— Нет, конечно, — торопливо ответил Коити.

Девушка не поверила ему. Она молча боролась с собой, подавляя желание расспросить его подробнее. Коити попытался поддержать разговор:

— Давай я поясню задание?

— Давай.

— На сей раз мы охотимся не за жизнью. Скорее, мы охотимся за головами.

— Что это означает?

— Нам надо привлечь кое-кого к работе на нас.

— Этих трех? Их примут в Стражи? Я сама новичок среди вас. Как я могу вербовать кого бы то ни было?

— Позволь мне начать с твоего последнего вопроса, принцесса. Ты можешь, более того — ты самый подходящий исполнитель для этого задания.

— Как это?

— Эта тринадцатилетняя девочка обладает тем же даром, что и ты.

На несколько мгновений Дзюнко онемела, уставившись на фотографию Каори. Казалось, они вели глазами безмолвный разговор.

— Ты слушаешь меня? — спросил Коити.

— Она тоже носит в себе огонь?

— Да, но ее сила несопоставима с твоей. По сравнению с тобой она словно коробок спичек рядом с огнеметом. Но потенциал имеется.

Дзюнко потерла лоб рукой:

— В жизни не встречала никого с такой способностью, как у меня.

— Мои поздравления. Мне еще только предстоит обнаружить такого, как я.

Дзюнко заново перечитала сведения о Каори. Она вчитывалась в каждое слово, то и дело переводя взгляд с текста на фотографию и обратно. Девочка из богатой семьи, получила хорошее воспитание. Единственный ребенок в семье, как и Дзюнко.

— Значит, наша цель — эта девочка?

— Совершенно верно.

— Она станет одним из Стражей?

— Да, таков замысел.

— Мы должны заставить ребенка охотиться за преступниками вместе с нами?

— Ну конечно нет! — Коити засмеялся.

— Ну да. Конечно. — Дзюнко расслабилась и подхватила его тон.

— Кадров у нас достаточно, и нет нужды прибегать к таким крайностям. Наше задание заключается в том, чтобы обеспечить ей надежную защиту.

— Надежную защиту? — Девушка снова перевела взгляд на фотографию Каори. — Да, кстати, а как насчет ее отца? Он в справке не указан. Фусако Эгути, домработница, так? Почему ничего не сказано об отце?

— Он один из нас. Ты что, не читала второе письмо?

Дзюнко проверила почту. Так и есть, в ящике еще одно письмо.

— Сейчас посмотрю.

— Это описание того, как обстоят дела и как проявились ее способности.

На экране появился отпечатанный мелким шрифтом текст, и Дзюнко постаралась прочитать его как можно быстрее. Отец девочки желает поместить дочь под надежную охрану Стражей. Мать категорически против, подала на развод и проживает вместе с дочерью в отеле «Тауэр» в Акасаке.

Согласно этому отчету, способности Каори проявились в последние два года и она пока не умеет ими управлять. Вокруг нее то и дело случаются подозрительные возгорания, кто-то даже пострадал, и в дело вмешалась полиция.

— О чем только думают ее родители? — проворчала Дзюнко.

— Одна из причин всех этих «утечек» заключается в том, что родители не ладят между собой.

— Кто-то же должен научить ее управлять энергией, разумно пользоваться ею! Это не так уж сложно, — сказала Дзюнко. — Нас же учат управлять своими чувствами. Например, детей, склонных к приступам раздражительности, приучают к выдержке и спокойствию. Вопрос дисциплины.

— Твои родители именно так и воспитывали тебя?

— Да. Они меня многому научили. Например, способам выпустить энергию, если ее невозможно сдерживать, — притом так, чтобы никто не заметил. Я, например, пользовалась для этого школьным бассейном.

— Ты могла бы научить этому Каори?

— Эту девочку? Наверняка. Кто-то же должен это сделать, иначе ей самой угрожает опасность.

— Я знал, что ты не подведешь. Господин Курата решил доставить к нам девочку в ближайшее время именно потому, что мы наконец установили связь с тобой. Он очень рассчитывает на твою помощь.

Дзюнко понимала, что она действительно лучше кого бы то ни было сможет присмотреть за девочкой и научить ее управлять своим опасным даром.

— Но нельзя же учить только девочку! Родителям тоже надо помочь. Какие бы ни были у них нелады, они должны действовать вместе. Ведь они отвечают за ребенка.

— Видишь ли, вряд ли этот вопрос так просто решается, — возразил Коити.

— А в чем дело?

— Я уже сказал, они разводятся.

— Им следует прежде всего подумать о ребенке.

— Ничего из этого не выйдет, — раздраженно вздохнул Коити. — Нам же сказано, что мать против ее контакта со Стражами. Вот мы и должны их временно разлучить, пока госпожу Курата не удастся убедить в том, что она не права. В настоящий момент она категорически не согласна, что ее дочь необходимо обучать, и нам ее не убедить.

— Ни за что не поверю! Любая мать поймет, что в таком случае обучение жизненно необходимо.

— Ну успокойся. Я-то тебя понимаю.

— Как тут успокоиться?! — Дзюнко в смятении вскочила с трубкой в руках, и аппарат свалился на пол. — Кто-то уже пострадал! Она вот-вот убьет кого-нибудь. Вы хотите научить ее убивать? Она ведь еще ребенок! Неужели вы не понимаете, как это скажется на ней?

Глубоко в памяти Дзюнко прятался потайной ящичек. Она не забывала о нем. Она просто очень старалась не допустить, чтобы он случайно открылся. И сейчас она почувствовала опасность: вот оно! Крышка откинулась, словно только и дожидалась этого момента. Дзюнко ощутила тупой толчок в сердце, и тут же накатило воспоминание о малыше, превратившемся в огненный шар. Она почувствовала холод металлической лестницы на детской горке в темном парке. Соленый вкус катившихся по щекам слез. Мальчик метался перед ней, охваченный пламенем. Она видела, как его в ужасе раскрытые глаза плавились в огне. Ощутила запах горящей плоти. Потом раздался пронзительный крик: «Цутому! Цутому! Помогите! Цутому, что случилось?»

Она услышала собственный голос: «Я не нарочно! Я не хотела этого!» Дзюнко прерывисто дышала. Она застыла на месте, костяшки пальцев побелели. В трубке стояла тишина. Потом раздался голос Коити.

— Эй? С тобой все в порядке? — негромко спросил он. — Я слышал, как что-то упало.

— Я уронила телефон. — Дзюнко подняла аппарат и поставила на стол. Руки у нее дрожали.

— В общем, ты не мечешь огонь в собственном доме.

— Только потому, что в юности потратила много времени и сил на то, чтобы научиться им управлять. — Девушка глубоко вздохнула и стиснула кулаки, чтобы унять дрожь в руках и смятение в душе. — Эта девочка должна научиться управлять своей энергией, как когда-то научилась я, чтобы не убить кого-нибудь по ошибке.

— Дзюнко, — спросил Коити, — что-то подобное произошло с тобой в детстве?

Девушка не сразу решила, промолчать в ответ, отрицать все или рассказать ему правду. Наконец она приняла простейшее решение:

— Да. Но я не хочу говорить об этом.

— Понимаю.

Дзюнко едва не плакала. Внезапно она почему-то почувствовала жуткую слабость. Жаль, что Коити был далеко, так хотелось бы, чтобы он оказался рядом. Обнял бы ее и держал, пока она не перестанет дрожать.

— Мы можем позаботиться о Каори вдвоем, — попытался он утешить ее. — Помнишь, я рассказывал тебе о своем доме у озера Кавагути?

— Да.

— Вот туда мы и увезем Каори. Ты станешь учить ее, пока не удостоверишься, что она способна управлять собственной энергией. Поживем там какое-то время, расслабимся. Там сейчас сплошной лед и снег кругом. Самая подходящая для вас двоих обстановка.

— Мы заберем ее у родителей? Почему бы ее матери не поехать вместе с нами?

— Увы! — сказал Коити с чувством. — Если бы дело обстояло так, нам не надо было бы вообще увозить ее.

Дзюнко вновь посмотрела на фотографии Каори и ее матери. Надо же, как они похожи друг на друга.

— Мать решила убить ее, — сказал Коити, — а потом покончить с собой. Вот такие крайности. Она уже пыталась это сделать раньше. Если мы не примемся за дело немедленно, может оказаться слишком поздно.

Девушка стиснула трубку.

— Ну, если все так ужасно, я согласна, — сказала она.

— Мы должны приступить к работе завтра вечером. Времени мало, и задание не слишком сложное. Особых усилий не понадобится. Короткие переговоры, и все. Нам надо собраться и обсудить детали, так что давай встретимся в ресторане отеля «Тауэр». Осмотрим место, а один из Стражей передаст нам дополнительную информацию.

«Значит, я увижусь еще с одним Стражем», — с удовлетворением отметила про себя Дзюнко.

— Заехать за тобой?

— Нет, я встречу тебя на месте.

— Ну, так что ты сделала со своей прической? — Коити снова переключился на шутливый тон.

Глава 30

Дзюнко долго выбирала, пока не остановилась на трикотажном платье бордового цвета. Надев его, она обнаружила, что, на ее вкус, оно слишком коротко. Она уже собралась было сменить его на что-нибудь другое, но поняла, что и без того опаздывает. Придется оставить все как есть. Она схватила пальто и выскочила на улицу. Не привыкшая к нарядной одежде, она то и дело посматривала на свое отражение в окне электрички, едва не прозевав нужную остановку. У нее в запасе оставалось всего десять минут. Каблучки ее новых сапожек стучали по тротуару, когда Дзюнко неслась к отелю «Тауэр». В холле отеля несколько молодых людей в деловых костюмах явно обратили на нее внимание, и она улыбнулась про себя, подумав, что нечасто доводилось ей иметь такой успех.

Ресторанов было несколько, на разных этажах. Коити сказал, что они встречаются в итальянском ресторане, расположенном в бельэтаже. К Дзюнко подошел официант, но не успела она назвать имя Кидо, как увидела Коити, одетого в своем привычном небрежно-элегантном стиле: он махал ей рукой, сидя за столиком на четверых.

— Должно быть, по дороге сюда было очень шумно, — шутливо заметил Коити, пребывавший в отличном настроении. — Наверняка все встречные мужчины присвистывали при виде тебя.

Дзюнко в это время усаживалась за столик, игнорируя насмешку. Она даже отвернулась с притворным равнодушием и тряхнула длинными завитыми волосами.

— Прическа у тебя потрясающая!

— Спасибо.

— Платье тоже подходящее. Значит, ты все же решила носить то, что я тебе купил?

— Ты же сказал, что это спецодежда? Для работы.

— Значит, вернувшись домой, ты станешь прежней Дзюнко вджинсах?

— Вот именно. Самой собой.

— Тогда придется в следующий раз подарить тебе квартиру в пристойном кондоминиуме, чтобы ты и дома носила нарядную одежду. — Коити пожал плечами и небрежно предложил: — А не то переезжай ко мне — и время сэкономишь.

Дзюнко уловила серьезную нотку в шутливом тоне и ответила загадочной улыбкой:

— Мы приступаем к работе? Каори обедает здесь?

— У них заказан обед в половине седьмого. — Коити вздохнул. — Не слишком полезно для ребенка питаться все время в ресторанах.

— Когда придет наш коллега из Стражей?

Коити посмотрел в сторону входа:

— Должен быть уже здесь. Но ведь в праздник добираться сложно.

— Праздник?

— Двадцать третье декабря, день рождения императора. Забыла?

— Уйдя с последней работы, я перестала различать дни.

— Какой у нас завтра день?

— Ну конечно! — засмеялась Дзюнко. — Кто же забудет про канун Рождества!

— Наше первое совместное Рождество. — Коити всплеснул руками в комическом отчаянии. — Получить задание в такой момент — в самый романтический день в году. Поистине у нашего начальства нет сердца!

Ресторан понемногу заполнялся, и вокруг стоял оживленный гул. В роскошной атмосфере витал легкий аромат специй, придавая всему уютную завершенность; привычный человек не обращает на это внимания, но посторонний замечает. Сидя здесь рядом с Коити, будто это самое обычное дело, Дзюнко слегка отвлеклась, смакуя удовольствие.

— В чем дело? — насмешливо глядя на нее, спросил молодой человек.

— Ни в чем, — покачала головой Дзюнко. — Просто я не привыкла к таким местам — я ведь вела спартанский образ жизни.

— Ты прекрасно сюда вписываешься, — сказал Коити. — Не волнуйся, ты привыкнешь скорее, чем думаешь, — добавил он с улыбкой. Но улыбка тут же исчезла, когда он оглянулся на вход. — Посмотри туда.

Дзюнко напряглась. Заставив себя не дергаться, она небрежно глянула через плечо в направлении взгляда Коити. Однако тревожное предчувствие отчасти рассеялось, когда она увидела невысокого пожилого мужчину. Приветливо улыбаясь, он приближался к их столику.

— Привет, извините за опоздание, — сказал он. — На улицах жуткое столпотворение.

Дзюнко заметила на лице Коити напряженное выражение. Почему он так нервничает из-за появления коллеги?

— Не возражаете? — Мужчина выдвинул стул и уселся со вздохом облегчения. — Наш объект еще не появился?

— Так это вы участвуете в деле? — вполголоса спросил Коити все еще с недовольным видом.

— Да, я.

— Но почему именно вы? — резко спросил молодой человек. — Вы ведь не имеете к этому отношения. Я и не знал, что вас к нему привлекли. Как вы здесь оказались?

— Контролер заболел, — терпеливо объяснил мужчина. — Я оказался под рукой, но меня полностью ввели в курс дела, так что я готов.

— Не слишком ли быстро?..

Мужчина расторопно развернул салфетку и сунул ее за ворот рубашки. Он по-прежнему улыбался.

— Знаете поговорку? Или теперь — или никогда. Вот примерно так.

— Еще говорят: пан или пропал. — Дзюнко попыталась разрядить атмосферу, хотя понятия не имела, о чем идет речь.

Мужчина впервые взглянул на девушку. У него были глубокие морщины и добрые глаза. Будь отец Дзюнко жив, он был бы сейчас примерно того же возраста. Его костюм выглядел не слишком дорогим, под пиджаком виднелся красный жилет ручной вязки: точь-в-точь примерный муж и отец семейства.

— Вы, должно быть, Дзюнко.

— Да.

— Вы действительно настоящая красавица, как все говорят.

Что-то в его взгляде беспокоило девушку, хотя смотрел он на нее вполне благожелательно. «Он смотрит так, словно вспоминает, где он видел меня раньше и насколько я теперь отличаюсь от той, кого он видел».

— Извините, мы с вами где-то встречались?

Раздался стук: Коити опрокинул бокал с аперитивом.

— Я вас познакомлю, — с улыбкой сказал он, промакивая лужицу салфеткой. — Этот человек — третий участник нашей миссии.

— К вашим услугам. — Мужчина поклонился. — Постараюсь не мешать вам.

— Если вы снабдите нас информацией, мы дальше вполне справимся вдвоем.

— Нет, начальство считает иначе, поскольку у Дзюнко это первое задание.

— Она не оплошает, — по-прежнему враждебно ответил Коити. — Сил у нее побольше, чем у вас.

— Возможно-возможно. — Мужчина снова уставился на Дзюнко.

И снова ей показалось, что он оценивает ее.

— Простите, я не разобрала вашего имени…

— Он работает не под своим именем, в отличие от нас, — прервал ее Коити. — Не знаю, что он скрывает, но мы должны обращаться к нему по прозвищу.

— Зовите меня Капитаном, — сказал мужчина.

— Не очень-то ему подходит, а? — фыркнул Коити.

— Я бы не сказала, — улыбнулась Дзюнко. — Ничего личного, но почему вы выбрали такое прозвище? Любите море? У вас есть корабль?

— Нет-нет, ничего подобного, — покачал он головой.

— Так, для выпендрежу, — съязвил Коити.

— Я не тебя спрашивала. Я спросила его!

Капитан подарил Коити ослепительную улыбку и повернулся к Дзюнко:

— У меня есть дочь и внук, и мы живем у моря. Они любят корабли, особенно внук.

— Сколько ему?

— Четыре года. Это он меня так прозвал. У меня есть друг, капитан прогулочного катера. Однажды он был у меня в гостях, и я надел его фуражку. С тех пор так и повелось, что дочь и внук стали повторять: «Дедушка у нас в доме главный, значит, он и есть Капитан».

— Очень мило.

Капитан опустил глаза:

— На самом деле я вовсе нигде не главный — ни дома, ни на работе. Я пообещал ему, что однажды куплю настоящий катер, пусть маленький, и тогда стану для него настоящим капитаном.

Дзюнко все еще улыбалась, но заметила, что под конец рассказа напряжение вернулось, и внезапно подумала, что не стоит дальше расспрашивать его. К тому же ее беспокоило явное нежелание Коити поддерживать беседу. Почему он так грубо себя ведет?

— Вот и официант, — сказал молодой человек, с явным облегчением отворачиваясь от них и кладя ногу на ногу.

Капитан тоже увлеченно занялся меню.

Они заказали легкий ужин и вино. Едва официант удалился с их заказом, Коити предупредил:

— Вот и они.

Проследив за его взглядом, Дзюнко увидела Каори, госпожу Курата и Фусако Эгути.

— Они повсюду ходят вместе, — сообщил Капитан, следя за тем, как их провожают к столику в самом центре. — Так что без вас никак не обойтись, Кидо.

Дзюнко наблюдала за Каори как загипнотизированная. Хрупкая девочка, бледненькая, вялая, выглядит моложе своих лет. Ее хорошенькому личику недоставало оживления, обычно присущего девочкам ее возраста.

Госпожа Курата что-то сказала ей, когда они уселись за столом. И лицо девочки неожиданно осветилось улыбкой, в свою очередь словно осветившей все вокруг. Фусако что-то добавила, и все три дружно рассмеялись. Дзюнко не могла слышать голосов, но легко вообразила журчащий смех Каори.

— Если ты на них будешь так пялиться, они заметят, — вполголоса пробормотал Коити.

Дзюнко покивала и отвела глаза в сторону. За едой Капитан, Дзюнко и Коити подробно обсудили план действий на следующий день, не упуская ни малейшей детали, несмотря на то что объекты их обсуждения сидели в нескольких метрах от них.

— Они живут в номере двадцать восемь двадцать пять, на двадцать восьмом этаже, — сказал Капитан. — Приступаете завтра вечером, в восемь тридцать. У них заказан рождественский обед на шесть тридцать в ресторане на верхнем этаже. Скорее всего, после восьми они вернутся в номер. Вряд ли они пойдут куда-нибудь, ведь с ними девочка.

— Фусако Эгути живет с ними в одном номере?

— Да.

— Здесь принято проверять гостей, когда они направляются в номера?

— Вряд ли, поскольку на Рождество тут будет наплыв гостей и посетителей. На всякий случай поднимаемся в разных лифтах.

— Если мы постучим, как вы думаете, они откроют дверь?

— Это мое дело. Я ведь безобидный старик. — Капитан хихикнул. — Должен, однако, сказать, что госпожа Эгути обратилась в полицию за советом, как защитить Каори от лап господина Кураты.

— В какое отделение? — нахмурился Коити.

— Это весьма любопытно. Мы выяснили только вчера, что она поддерживает контакт с детективом Макихарой из районного отделения полиции Аракавы. Мы пока не выяснили подробностей о нем.

— Может, это личные связи?

— Возможно. Сын кузины или что-нибудь в этом роде. Известно, что они встречались вчера в кафетерии отеля. С ними была еще одна женщина, но мы пока не знаем, кто она. Они с Макихарой расстались, как только покинули отель, — она поехала на метро.

— Может, это подруга госпожи Эгути, которая и познакомила ее с детективом?

— Возможно. Что касается Макихары, он уехал, потом час спустя вернулся и от портье позвонил госпоже Эгути. Она спустилась, и они вместе поднялись в номер. Через час он спустился вместе с госпожой Курата, так что, скорее всего, они беседовали все вместе.

— Мне это не нравится, — наморщил нос Коити. — Я впервые слышу, что в деле замешана полиция. Я не стал бы торопиться.

— Да бросьте вы. По-моему, беспокоиться по поводу этого детектива Макихары не стоит. Что он один сделает? Во всяком случае, полиция обычно не вмешивается в дела о разводе и опеке.

— Хорошо, завтра мы забираем отсюда Каори. Что дальше?

— Этим займется господин Курата со своими адвокатами. Вам беспокоиться не о чем.

— Работники отеля могут что-то заподозрить?

— Даже если так, они ничего не смогут предпринять.

План отличался простотой. Капитан скажет, что он от Макихары, и Фусако Эгути откроет ему дверь. Как только это произойдет, Коити «подтолкнет» ее. С подачи Коити она скажет госпоже Курата, что Макихара приехал по неотложному делу и не хочет обсуждать его в присутствии Каори, а потому просит ее встретиться с ним в холле. Госпожа Эгути пообещает остаться при Каори.

Госпожа Курата спустится вниз. Если она заупрямится или заподозрит неладное, Коити «подтолкнет» и ее тоже, как только она приблизится к двери. Тогда в номере Каори останется только с госпожой Эгути, превращенной в марионетку.

— Здесь настанет очередь Дзюнко, чтобы вывести Каори без осложнений. Вы, Дзюнко, скажете ей, что обладаете таким же даром, как у нее, и это должно ее успокоить. Объясните ей, что ее отец очень за нее переживает и послал нас ей на помощь.

— Это может оказаться нелегко… — Дзюнко медленно повернулась в сторону Каори.

Девочка размазывала еду по тарелке — у нее явно пропал аппетит. Ее мать потягивала вино из бокала. Фусако Эгути разговаривала с госпожой Курата и рассеянно вертела уродливый кулон, висевший у нее на шее.

— Госпожа Курата в последнее время пристрастилась к выпивке, — пробормотал Капитан. — И не бокал-другой, а гораздо больше.

— С Каори понятно, а как быть дальше с госпожой Курата? Просто оставляем ее здесь и уходим?

— Господин Курата будет ждать ее внизу, в холле, и объяснит ей, что забрал Каори, чтобы обеспечить ей надежную охрану. Госпоже Курата ничего не останется, кроме как подчиниться.

— Он ведь не станет ей угрожать или бить ее? — внезапно забеспокоилась Дзюнко.

— Разумеется, нет, — покачал головой Капитан. — Мы просто избавим ее от стресса, в котором она находится в последнее время.

Девушка посмотрела на Капитана, потом перевела взгляд на Коити. Тот поднял брови и улыбнулся одними уголками губ:

— Эй, принцесса, ты не забыла? Я ведь тебе говорил. Мы всегда на стороне правосудия.

Дзюнко пристально смотрела ему в глаза. Потом, передразнивая, улыбнулась уголками губ.

— Похоже, между вами согласие и лад, — рассмеялся Капитан.

— Спасибо, что посодействовали нашему согласию, — ответил Коити.

— Хорошо быть молодым, — сказал Капитан, отчасти самому себе. — И располагать временем.

Дзюнко почувствовала, что он утратил нечто большее, чем свою юность. Что именно? Не из-за этой ли утраты он вступил в общество Стражей?

— Они уходят.

Слова Коити заставили ее поднять глаза. Мать Каори шла нетвердой походкой, и Каори поддерживала ее за тонкую талию.

«Спокойной ночи, — про себя попрощалась с девочкой Дзюнко. — Увидимся завтра. Ты навсегда перестанешь бояться».

— Сестренка, — еле слышно прошептала она вслух.

Капитан ушел, а молодые люди, изображая супружескую пару, прошлись по отелю. Они поднялись на двадцать восьмой этаж и прошли мимо двери номера Курата, вернулись к лифту и спустились в бар на нижнем этаже. Там они уселись на высокие табуретки у стойки, и Дзюнко потягивала вкусный коктейль, предложенный Коити, и они вдвоем уничтожили целую чашку орехов. Он сказал ей название коктейля, но оно улетучилось у нее из головы, как только они принялись болтать на разные темы, избегая разговоров о работе. Коити не пил, потому что ему еще предстояло вести машину, но был в приподнятом настроении, и они весело болтали о его доме, семье, домашних питомцах и его любимице, сиамской кошке Грезе.

— Где ты держишь кошку? В квартире в Йойоги или в доме возле озера Кавагути?

— Она всегда там, где я. Я вожу ее с собой, никогда не оставляю надолго одну.

— Как это мило с твоей стороны.

— Эй, это комплимент? Или, как всегда, ирония?

В ответ Дзюнко кинула в него ореховой скорлупкой.

— Греза — женщина, ты можешь и приревновать. Сиамские кошки очень сексуально выглядят.

— Они, я слышала, очень гордые?

— Она держится как королева, — засмеялся Коити. — Я у нее в услужении.

— Хотелось бы мне посмотреть, как ты прислуживаешь госпоже кошке.

Положив локти на стойку, Коити взглянул на нее искоса:

— Правда? Хочешь, поедем с ней познакомиться?

Дзюнко посмотрела на него сквозь стакан: «На самом деле глаза у него светлее, чем мне показалось вначале». Затем ее взгляд упал на бледный шрам, примерно два сантиметра длиной, прямо над правой бровью. Подарок на память о детской драке?

— Откуда у тебя этот шрам?

— Этот? — Коити машинально коснулся шрама. — Угадай.

— Упал с дерева?

— А вот и нет. Я городской ребенок. Свалился с велосипеда.

— Замедленная реакция?

— Ну уж нет! — рассмеялся молодой человек. — Я разогнался с горы, летел как молния и врезался в кучу консервных банок. Соседи побежали к моему отцу и сообщили ему о происшествии — он к тому времени вышел в отставку и сидел дома. Он обычно гулял с тросточкой, но тут буквально подлетел к мусорной куче и вытащил меня оттуда за шиворот. Потом меня же и отругал, но не слишком, главным образом за причиненное всем беспокойство.

Дзюнко представила себе картинку и смеялась до слез.

— Ты здорово умеешь менять тему разговора, а? — добавил Коити.

Девушка уставилась в свой почти опустевший стакан.

— Еще один? — спросил ее спутник.

— Нет. — Дзюнко поставила стакан на стойку. — Я хочу уйти отсюда в другое место.

— Куда?

— Так, одно место. — Девушка соскользнула с табуретки и потянула его за руку. — Недалеко отсюда.

«Сан Парей» находился на том же самом месте. Сквозь окно виднелись свечи, и оживленные люди за столиками болтали и смеялись.

Дзюнко подняла взгляд, перед тем как распахнуть дверь:

— Они поправили вывеску! Давным-давно, когда я бывала здесь, не хватало буквы «П».

— Укатилась, как шарик в автомате.

Все столы были заняты, и Дзюнко с Коити снова пришлось устроиться на табуретки у бара. Он заказал кофе эспрессо, и девушка последовала его примеру.

— Можешь выпить, если хочешь.

— Не хочу. А то еще напьюсь, а ты воспользуешься этим.

— Я на такое не способен. — Коити казался уязвленным.

Они примолкли, как семейная пара после ссоры. «Может, мы и есть пара и мы поссорились», — подумала Дзюнко.

— Я здесь раньше часто бывала, — тихо сказала она, глядя на пламя свечи. — Мне нравится, что здесь так много свечей.

— Красиво. — Молодой человек окинул взглядом зал ресторана. — Но ведь сюда обычно не ходят в одиночку?

— Это правда. Я приходила сюда не одна.

Похоже, Коити сосчитал до пяти про себя, прежде чем задать вопрос:

— С Кадзуки Тадой?

Дзюнко кивнула, не сводя глаз с пламени. Она рассказала, что привела его сюда, чтобы показать, как она умеет зажигать свечи, но кончила тем, что случайно подожгла на парковке «мерседес-бенц». Тада был потрясен, а она раскаялась в содеянном, но все же гордилась тем, что после этого он стал смотреть на нее другими глазами.

Коити слушал, не прерывая ее, и в глазах его было то же самое отрешенное выражение, как у Дзюнко. Девушка закончила свой рассказ ближе к полуночи. К тому времени ее чашка опустела, а число посетителей заметно уменьшилось.

— Эй, что это такое? — Дзюнко кивнула на предмет, полускрытый за стойкой бара.

Это оказался высокий подсвечник. Наверху он имел форму сердечка и с незажженными свечами выглядел дешевой подставкой.

— Может, они используют это на свадебных банкетах? — развеселился Коити.

— Это приготовлено к завтрашнему дню, — сказал официант, протиравший стекло и случайно услышавший их, и улыбнулся им.

— Вот как? Здесь завтра отмечается свадьба?

— Нет, канун Рождества. Большинство наших посетителей придут парами, так что это для романтики. Мы используем их еще и в Валентинов день.

Официант вернулся к своим обязанностям, и Коити вполголоса заметил:

— Интересы бизнеса важнее хорошего вкуса…

Дзюнко всмотрелась в подсвечник в форме сердечка и сосчитала свечи. Двадцать штук.

Коити не станет повторять свое приглашение. Он просто пошутил, когда предложил ей познакомиться с его кошкой, но девушка понимала, как он одинок — одинок и напуган. Ведь она долгие годы испытывала те же чувства, наблюдая, как они усугубляются, и не зная, как с этим справиться, как утаить от самой себя.

Она вспомнила, какой беспомощной и одинокой ощущала себя, когда читала электронную почту и слушала, что говорит по телефону Коити, и как потянулась к нему ее душа. Они знакомы всего десять дней, но их связывает нечто такое, над чем время не властно.

А еще она вспомнила, как совершенно осознанно обидела его, когда они шли в «Сан Парей». Значит, ей и следует сделать первый шаг.

— Как по-твоему, я понравлюсь твоей Грезе?

У Коити недоверчиво сверкнули глаза. Она улыбнулась — на сей раз открыто — его неподдельному удивлению.

— Взгляни. — Она указала на подсвечник.

Молодой человек глянул, и глаза его еще больше округлились. Все двадцать свечей в подсвечнике горели ровным пламенем.

— У меня есть одна просьба.

— Какая?

— Рассмеши меня, когда мы останемся одни. — Она хотела сказать это с легкой улыбкой, но следующие слова слишком близко касались ее, а потому губы у нее задрожали. — Только, пожалуйста, не смейся надо мной.

— С чего бы мне смеяться над тобой? Обещаю, что не стану.

Она почувствовала, как он крепко стиснул ее руку.

Коити сдержал слово. В его удивительно удобной, уютной квартире, на просторной чистой постели, Дзюнко смеялась, смотрела ему в глаза, а когда не смеялась, ощущала прикосновение его губ, видела его зубы и обнаружила, что, помимо шрама над бровью, у него еще множество шрамов и шрамиков. Коити в подробностях рассказывал о происхождении каждого, пока им вообще не стало никакого дела до этих отметин.

«Так сколько раз ты падал с велосипеда? Сколько перенес переломов? Сколько раз ударялся головой? Сколько раз тебя увозили на «скорой помощи»? Сколько ушибов ты получил? Удивительно, как ты вообще уцелел! Все это происходило, потому что ты был одинок. Я вот так же постоянно терзала свою душу, как ты свое тело. Нам так тяжело давалось осознание того, что мы отличаемся от всех остальных! Эти дары, непрошеные дары, навязанные нам от рождения, оказались слишком тяжким бременем. И никто не мог помочь. Но отныне я буду рядом».

Вначале Коити обнимал Дзюнко, но, когда они заснули, уже девушка обнимала его. Как мать. Как сама любовь.

Внезапно она услышала какой-то шелест снаружи. Дзюнко тихо поднялась. Была глухая ночь. Коити мирно спал, уткнувшись головой в подушку. Она оглянулась в поисках какой-нибудь одежды и обнаружила в ногах кровати его рубашку.

Девушка выскользнула из-под одеяла, и Греза, свернувшаяся на кресле, тут же открыла голубые глаза. Сама она почти сливалась с темнотой, но Дзюнко подошла к ней, приложив палец к губам:

— Ш-ш-ш, не разбуди хозяина.

Девушка просунула руки в рукава рубашки и слегка сдвинула жалюзи. Все правильно, идет снег. В кои-то веки прогноз оправдался.

Большие округлые снежинки пролетали перед окном. Видимо, сначала все же шел дождь. С этой высоты земля была не видна, но крыши соседних домов не полностью побелели, так что вряд ли дождь давно превратился в снегопад.

«Итак, у нас все же будет снежное Рождество».

Дзюнко улыбнулась. Вот уж никак она не ожидала, что эта романтика когда-то затронет и ее жизнь. Уткнувшись лбом в оконный переплет, она любовалась полетом снежинок. Вначале было зябко, но вскоре девушка забыла обо всем на свете, по мере того как ею овладевал хаос незнакомых мыслей, чувств, образов, — и вдруг все они сошлись в одной точке. По ее щекам потекли слезы.

— Что ты там делаешь? — Коити вылез из постели и обнял ее сзади. Он коснулся щекой ее щеки и отпрянул. — Да ты плачешь!

— Это просто так. — Дзюнко смахнула со щеки слезы, но не смогла удержать рыданий.

Коити отнес ее в постель и сел рядом, крепко обнимая ее, пока рыдания не прекратились и она не перевела дыхание.

— Прости.

Она вытерла глаза рукавом его рубашки. Потом почувствовала, как что-то мягкое и пушистое трется об ноги; Греза мяукнула.

— Смотри, она тоже за тебя переживает, — сказал Коити.

Кошка снова мяукнула, словно в подтверждение его слов.

Она вспрыгнула на постель и принялась устраиваться на голых коленях хозяина, но он бережно сдвинул ее в сторону. Она замурлыкала и свернулась клубком на постели у него за спиной.

— Похоже, у меня действительно есть соперница.

— Это все мой животный магнетизм.

Дзюнко засмеялась, и Коити откинул волосы с ее лица, охватил ее щеки ладонями и звонко поцеловал:

— Ну вот, я выключаю твои слезы.

— На самом деле?

— На самом деле. Лучшее средство. — Все еще улыбаясь, он внимательно посмотрел ей в глаза. — Ну, в чем дело?

— Правда, ни в чем. Сама не знаю. Я много о чем думала сразу — и вдруг расплакалась.

Дзюнко положила голову ему на плечо и сидела неподвижно, овеянная теплым запахом мужского тела.

— О, я вспомнила ту, кого я не сумела спасти.

— Кого? Извини, что спрашиваю.

— Не за что извиняться. Ты наверняка знаешь это имя из новостей. — Дзюнко подняла голову. — Ее звали Нацуко Мита.

Слабый свет от снега за окном проникал в комнату сквозь полураскрытые жалюзи. Но на мгновение на лице Коити мелькнуло незнакомое ей выражение и исчезло, прежде чем она успела запомнить его.

— Женщина, которую бандиты Кейити Асабы убили в винном магазине? — Голос Коити звучал как обычно, на лице и следа не осталось от того выражения, и Дзюнко даже не была уверена, что это ей вообще не привиделось.

— Да. У нее был возлюбленный. Мужчина, которого убили на фабрике в Таяме.

— Его звали Фудзикава?

— Да. Его последние слова были: «Помогите ей». Но я не сумела — я не спасла Нацуко.

— Ты сделала все, что могла.

— И все же факт остается фактом: я потерпела поражение. Будь у нас еще секунда в запасе — и девушка была бы спасена. — Дзюнко покачала головой. — Ее застрелили у меня на глазах.

— Послушай, ты должна забыть обо всем. — Коити прижал ее к себе еще крепче.

— Не могу. Не должна. — Девушка отодвинулась от него, выпрямилась, схватила его за руки и, глядя ему в глаза, попробовала объяснить: — Я убила столько народу, но так и не спасла ее. И знаешь, что еще? Я ведь даже не знаю, кто ее застрелил. Ты можешь этому поверить? Я даже не знаю, кто это сделал.

— Должно быть, кто-то из дружков Асабы. Там ведь была целая шайка, верно?

— Верно, но я прикончила всех, кто мне попался на глаза. Думала, что не осталось больше никого, и потащила ее наверх, чтобы убежать оттуда. Но там кто-то был, и Нацуко его узнала. Она сказала: «А, это вы!»

— Ну вот, это точно был кто-то из членов шайки, из ее мучителей, — попытался убедить ее Коити.

— Может, ты и прав. — Дзюнко не хотелось спорить.

— Разумеется, я прав.

— Но даже если так, я ведь чуть не забыла, что так и не узнала, кто ее убил. Разве это не безответственность с моей стороны? Почти вся Япония о них забыла, но я никогда не забуду Нацуко и Фудзикаву.

— Вот уж не считаю, что ты должна брать на себя такую ответственность… — начал было Коити, но Дзюнко непреклонно покачала головой.

На глазах у нее снова показались слезы, но она, подняв голову, удержала их и не расплакалась.

— Когда я обнаружила ее в винной лавке, в той омерзительной комнате, мне показалось, что она уже умерла. Ее жестоко избили, она напоминала сломанную куклу. Но стоило мне сказать: «Меня послал Фудзикава», как она вернулась к жизни. Его имя оказалось «дорогой жизни», и она первым делом спросила меня, жив ли он. Даже в этом мерзком углу она в первую очередь беспокоилась о нем. Точно так же Фудзикава из последних сил схватил меня за руку и умолял спасти ее. Вот такое единение связывало их. — Девушка помолчала. — Мне казалось тогда, что я прочувствовала все страдания тех, кого убили раньше. И я с чистой совестью ликвидировала убийц. Но теперь я знаю, что была не права, — на самом деле я тогда ничего не прочувствовала по-настоящему.

Дзюнко погладила его по щеке и кончиком пальца провела по шраму над бровью. Коити смотрел на нее не шевелясь.

— Я начала понимать только теперь, когда у меня есть кто-то, кто мне дорог, — прошептала она. — Кого я не хочу потерять или оставить. Только теперь я прочувствовала страх Фудзикавы и боль Нацуко, потому что теперь я ощущаю их отчаяние как свое. Вот почему я никогда не забуду их.

Она найдет убийцу Нацуко. Найдет и заставит расплатиться. Кто бы и где бы он ни был, он не уйдет от нее. Она отыщет его хоть на краю света, хоть на дне морском. Она настигнет его и расправится с ним без пощады.

Дзюнко дрожала от возбуждения и силы переживаний и чувствовала, как дрожит Коити, держа ее в объятиях. «Теперь он со мной рядом, теперь у нас будет общая цель, — думала она. — Наконец-то я стала человеком. — Проведя весь остаток ночи в объятиях Коити, она лелеяла эту мысль. — Я больше не орудие смерти. Отныне я буду сражаться как человек».

Снегопад продолжался. Наступило белоснежное предрождественское утро. Несколько человек, не подозревая об этом, открыли последнее действие драмы. Без зрителей и в полной тишине.

Глава 31

Макихара рассмеялся при виде Тикако, облаченной в резиновые сапоги и старый лыжный костюм сына.

— Грубиян! — фыркнула та с притворным возмущением, старательно вытягивая правую ногу из сугроба.

Снег был ей почти по колено, и от усилий она едва не опрокинулась навзничь.

— Почему бы вам не обходить сугробы стороной? — посоветовал детектив, подавая женщине руку, которую та приняла с благодарностью. — У вас замечательный лыжный костюм в стиле ретро.

— Мой сын носил его, когда еще учился в школе. — Тикако приноровилась к шагу спутника, но от усилий слегка запыхалась. — Это был первый настоящий лыжный костюм, который мы ему купили. Тогда особого выбора не было — настоящее лыжное снаряжение, которое носили наши олимпийцы, было невозможно достать, да и стоило оно немыслимо дорого. Мы решили, что для подростка это сойдет, но он, конечно, здорово возмущался.

Утром в канун Рождества вокруг было белым-бело от снега. Снегопад прекратился, но небо по-прежнему скрывали облака. Молочно-белесое небо над первозданной белизной снежного покрова смотрелось красиво и романтично, но для города, непривычного к снегу, это стало настоящим стихийным бедствием. В Токио еще работали некоторые частные линии поездов и метро, но едва ли не половина общественного транспорта встала, а дорожно-транспортные происшествия, вызванные снегопадом, вконец закупорили улицы и автострады. В результате многие люди, спешившие на работу, направлялись в метро, отчего там набилось больше народу, чем обычно.

— Прогноз обещает новые снегопады.

— Ой, надеюсь, что он не оправдается.

Пробираясь по заваленному снегом тротуару, они наконец вышли на относительно расчищенный участок. Тикако осмотрелась и увидела, что они оказались прямо перед кафе. Невысокий мужчина, видимо хозяин, усердно орудовал лопатой.

Тикако остановилась, переводя дыхание, и расстегнула куртку, чтобы вытащить карту из внутреннего кармана. Они с Макихарой должны были навестить женщину по имени Йосико Арита, и Тикако отметила маршрут прямо на карте. Они уже почти добрались. Это был тихий жилой квартал в десяти минутах ходьбы от станции «Хигаси Накано». Они рассчитывали прийти раньше, но из-за гололедицы опоздали. Было уже почти одиннадцать часов.

Йосико Арита когда-то работала вместе с Кадзуки Тадой в «Того Пейпер» и, скорее всего, была знакома с Дзюнко Аоки.

Макихара с Тикако попросили Кадзуки Таду связаться с бывшими сослуживцами из «Того Пейпер», и оказалось, что, на их счастье, там по-прежнему работала Йосико Арита, но примерно год назад она вышла замуж и теперь была в декретном отпуске. Тикако позвонила ей домой, и молодая женщина охотно откликнулась, занятая выше головы уходом за новорожденным ребенком, но оживленная и бодрая.

Тада хотел было отправиться к ней вместе с ними, но Тикако воспротивилась. У Дзюнко Аоки не было друзей в «Того Пейпер», и Йосико оказалась одной из немногих, с кем Дзюнко хотя бы изредка перекидывалась словом-другим. Несмотря на условность их приятельства с Дзюнко, Йосико могла знать о ней такое, о чем ей, возможно, не захочется говорить при Таде.

Этот парень обладал завидной памятью и припомнил все места, в которых они бывали с Дзюнко, и чем они занимались там, приводя даже такие, на первый взгляд маловажные, детали, как люди, с которыми они имели дело или просто пересекались до судьбоносного события в Хибия-парке — покушения на жизнь Масаки Когуре. Макихара составил список всех этих людей и мест и начал методичный обход. Даже исключив тех, кого посетила вчера Тикако, они не проверили еще и половины списка. Имя Йосико Арита стояло как раз посредине.

— Это должно быть здесь. — Тикако остановилась перед симпатичным четырехэтажным многоквартирным домом.

Стояла такая тишина, что слышны были мокрые шлепки от падения снега, налипшего на проводах телеграфной линии.

— Когда я звонила ей утром, она явно удивилась, что мы выбрали для визита такую погоду.

— Ну вот мы и покажем ей, насколько трудолюбива наша полиция.

Подход к дверям дома был завален снегом, и Тикако снова едва не увязла в сугробе.

Йосико Арита оказалась улыбчивой и румяной тридцатидевятилетней мамашей новорожденного младенца. Она выглядела слегка утомленной, может, от необходимости кормить ребенка каждые три часа. Тикако хорошо помнила те времена, когда она только что родила собственного сына: лейтмотивом всех бесед с такими же, как она, только что родившими подругами служила фраза: «Как хотелось бы выспаться хорошенько!»

— Надеюсь, вы не слишком устали, добираясь сюда. — Йосико проворно двигалась по кухне, готовя для всех кофе. Тикако просила ее не беспокоиться, но молодая женщина только посмеялась в ответ. — Мне самой чашечка кофе не повредит!

Квартирка была уютная, но маленькая, а потому нуждалась в постоянной уборке. Вся мебель была распихана по углам, а в центре на татами красовалась новенькая детская кроватка с решетчатыми стенками. С разрешения матери Тикако украдкой глянула на ребенка, завернутого в розовое одеяльце и мирно посапывающего в кроватке. Характерный сладковатый запах грудного младенца вызвал у нее мимолетную ностальгию.

После уличного холода детективы радовались возможности согреться чашкой горячего кофе за уютным кухонным столом. Йосико порылась в стенном шкафу и вскоре с победным возгласом извлекла оттуда жестянку из-под печенья. Она откинула крышку — внутри оказалась кипа фотографий.

— После звонка Кадзуки Тады я попыталась припомнить все, что знала о Дзюнко. — Молодая женщина принялась с удовольствием перебирать фотографии. — Я так и не собралась их рассортировать. Ой, братец! Это поездка пятнадцатилетней давности… Я все складывала сюда, а потом забыла про них.

— Вот увидите, как только появятся снимки ребенка, — улыбнулась Тикако, — все изменится. Вы тут же начнете вклеивать каждый в альбом, едва его проявят.

— Вы так думаете? — улыбаясь, посмотрела на нее Йосико и тут же вытянула довольно большую фотографию. — Вот она! Я так и думала, что она сохранилась. Это еще с тех времен, когда Кадзуки Тада и Дзюнко работали вместе в «Того». — Она протянула им фотографию, и Макихара взял ее. — Это с ежегодного праздника, который устраивался в мужском общежитии, — пояснила женщина, усаживаясь и принимаясь за свою кружку кофе. — Нечто вроде фуршета для жильцов общежития. Видите стойки с закусками?

Около двадцати веселых молодых мужчин и женщин толпились вокруг тарелочек с жареной лапшой и тушеной рыбой.

— Женщины тоже жили в общежитии?

— Нет, это все гости. «Того Пейпер» содержит только общежития для одиноких мужчин, — засмеялась Йосико. — По-моему, это мероприятие было чем-то вроде вечера знакомств. После такой вечеринки нередко возникали устойчивые пары.

Тикако узнала на снимке Кадзуки Таду. В этом лице, с его веселыми глазами и теплой улыбкой, сохранялось что-то мальчишеское. Дзюнко Аоки работала в компании всего три года. По фотографии трудно было судить, потому что даты указано не было, но, скорее всего, снимок был сделан еще до гибели Юки.

— А вот и Дзюнко Аоки. — Йосико указала на стройную девушку, стоявшую слева, несколько поодаль от других. — Не слишком бросается в глаза, правда?

Дзюнко выглядела точь-в-точь как на рисунке, сделанном по описанию Кадзуки Тады: та же прическа, худое лицо и неулыбчивые губы.

Обычно молодые женщины в этом возрасте способны сильно измениться за короткий срок. Одни расцветают, когда влюбляются или заводят новых друзей, но чаще женщины в расцвете своей красоты просто любят экспериментировать с внешностью.

Однако ничего подобного не наблюдалось в случае Дзюнко. Ничего не убавилось, ничего не прибавилось. Такие вообще не меняются. Может, именно поэтому она казалась такой одинокой: ей не для кого было меняться.

Интересно, она и сейчас такая же?

Когда Дзюнко появилась возле дома Кадзуки Тады, она была не одна. Она сидела на пассажирском месте, стало быть, машину вел кто-то другой.

Был ли это мужчина? Мог ли это оказаться кто-то, с кем Дзюнко настолько близка, что поделилась с ним даже частью своего прошлого — Кадзуки Тадой? Может статься, теперь Дзюнко Аоки уже не выглядит такой одинокой.

Тикако отнюдь не считала любовь и замужество единственными условиями женского счастья, но хорошо знала, что обычно наступает такой момент, когда у женщины возникает ощущение «я встретила его», — и это меняет ее навсегда.

— Неужели Дзюнко натворила что-то действительно ужасное? — нерешительно спросила Йосико, и на ее круглом, добродушном лице отразилась скорее озадаченность, чем беспокойство.

Естественно, они постарались сообщить ей как можно меньше, и Тикако поспешила разуверить ее:

— Нет-нет, ничего такого.

— Кадзуки Тада по телефону казался таким озабоченным. — Хозяйка квартиры опустила глаза. — На самом деле Дзюнко была настоящей тихоней. Она всегда держалась особняком, но, похоже, ей так нравилось, поэтому ей особенно никто и не уделял внимания. На этот вечер мы ее буквально затащили, но она и там не улыбалась, ни с кем не заговаривала, и ее оставили в покое.

— Не возражаете, если мы позаимствуем эту фотографию? — попросил Макихара.

— Нисколько; берите, пожалуйста. Это единственный у меня снимок, где есть она. Жаль, что лицо не слишком отчетливо видно, но все же это она.

Макихара вынул записную книжку и попросил Йосико вспомнить какие-нибудь места, где бывала Дзюнко Аоки, когда работала в «Того Пейпер»:

— Кафе, бистро, книжные магазины, бутики, цветочные магазины, стоматология… Вы куда-нибудь ходили вместе обедать? Или в какой-нибудь магазин на распродажу? Или в кинотеатр?

Йосико Арита отрицательно качала головой на каждый вопрос:

— Ни разу, ничего подобного. Если подумать, то даже на этот вечер мы и то чудом ее затянули. Она всегда держалась особняком. Предпочитала общество самой себя. Мы просто здоровались и перекидывались парой слов по пустякам. Иногда вместе шли до метро. Вот и все.

Макихара захлопнул записную книжку и, повернувшись к Тикако, сказал, что хотел бы заглянуть в «Того Пейпер»: возможно, в отделе кадров там могла сохраниться запись о ее бывшем адресе.

— Простите, жаль, что вы потеряли здесь столько времени впустую.

Тикако похлопала ее по руке и заверила в обратном. Макихара попрощался и торопливо направился вызывать лифт, а Тикако с хозяйкой остановились на минуту в дверях.

— Как зовут вашу девочку?

— Момоко.

— Очень мило.

— Это мой муж ее так назвал. — Йосико зарделась. — Мы так поздно поженились, что даже стыдно, но муж у меня просто замечательный. Дочку он обожает, даже меняет ей памперсы и стирает пеленки.

— Потрясающе! А что же в этом стыдного? Семью можно создать в любом возрасте, если люди любят друг друга.

— До встречи с ним я вся была в работе, — с улыбкой сказала молодая мама. — В компании меня ценили, и зарплата была тоже неплохая. В общем, все было хорошо. Но после свадьбы и особенно после рождения Момоко, оглядываясь назад, я понимаю, что все же мне было одиноко. Должно быть, с Дзюнко было то же самое. Жаль, что я не сумела с ней подружиться.

— Я думаю, не стоит об этом сокрушаться, занимайтесь лучше мужем, ребенком — и собой, — посоветовала Тикако.

— Спасибо, — сказала Йосико, и они распрощались.

Когда закрывалась дверь, Тикако услышала, как захныкал ребенок. Получалось, что вежливая девочка выделила им время для беседы, а теперь, когда гости ушли, напоминает о себе.

Им позволили ознакомиться с архивом «Того Пейпер», и они обошли все близлежащие магазины, выясняя, не опознает ли кто Дзюнко Аоки по фотографии, но вернулись ни с чем. Тогда они отправились туда, где она в то время жила, и повторили обход, но снова безуспешно.

— Кадзуки Тада говорил, что ему тоже не повезло, когда он искал ее после событий в Аракава-парке.

Под тяжестью снега провисли провода электролиний, и наряду с другими препятствиями это вывело из строя железнодорожную сеть почти на целый день. Естественно, такси оказались нарасхват, и Тикако с Макихарой могли полагаться только на милость метрополитена, перебираясь с места на место. Им приходилось добираться до цели до смешного кружным путем, так что они, по существу, исколесили весь город вдоль и поперек.

Детективы прерывали свои странствия по городу только из-за звонков супругам Сада и Кадзуки Таде, чтобы узнать свежие новости, да Фусако Эгути, чтобы спросить, как дела у Каори и госпожи Курата. Все остальное время предрождественского дня они провели, увязая в снегу на улицах Токио и вычеркивая одно имя за другим из списка, составленного Кадзуки Тадой. Все магазины Токио украсились рождественской символикой, и повсюду звучала рождественская музыка. Тикако ощущала предпраздничное настроение. Макихара выглядел, как всегда, хмурым и сквозь зубы бормотал проклятия снежным заносам.

— Да ладно вам, по крайней мере, снегопад прекратился, — утешала его Тикако.

Тучи и не думали рассеиваться, но снег и в самом деле больше не падал. Большинство шоссе и магистральных дорог к тому времени уже были расчищены, и движение наладилось. То есть вернулись обычные дорожные пробки.

Неудивительно, что к вечеру ноги у Тикако гудели и сама она устала так, как давно уже не уставала.

— Может, хватит на сегодня? — предложила она.

— Ладно, отправляйтесь домой, — ответил Макихара. — Осталось только одно место, но я могу и один туда наведаться.

Это был ресторан «Сан Парей» в Акасаке. Тикако сверилась со списком. Ресторан значился в самом начале, и возле него стояла галочка.

— Но вы ведь уже побывали там?

— Правильно. Но в тот раз я заходил туда с рисунком, а теперь у нас есть фотография Дзюнко Аоки. Хотелось бы проверить еще раз. Фотография обычно хорошо освежает память.

— Ну, тогда и я с вами схожу. — Раз этот ресторан возглавлял список, значит, Кадзуки Тада вспомнил о нем в первую очередь. — Они часто заходили туда вдвоем?

— Именно там они впервые заговорили о гибели Юки и о наказании Масаки Когуре. Дзюнко Аоки особенно любила это место. Там на всех столах стоят свечи. Тада говорил, что она зажгла свечу, показывая ему, на что способна. Однако он ей по-прежнему не верил, и тогда она, не выходя из зала, сожгла стоявший на парковке «мерседес-бенц».

Тикако покачала головой и направилась к станции метро.

У входа в ресторан «Сан Парей» стояла живая рождественская елка, выше роста Макихары. Она была украшена разноцветными лампочками, и на ее пушистых зеленых лапах лежал настоящий снег.

Внутри ресторан выглядел очень нарядно, особенно сверкающий дорогой бар. Действительно, на всех столах мерцали настоящие свечи. К половине седьмого посетителей уже собралось немало. Это были в основном пары, отмечавшие канун Рождества. Возле бара стоял огромный подсвечник вроде тех, что ставятся на свадебных банкетах. Наверное, управляющему он представлялся вполне привлекательным, но Тикако показалось, что подсвечник абсолютно не гармонирует с изысканной атмосферой этого места.

Управляющий тут же узнал Макихару и про себя, наверное, разразился проклятиями: это надо же, в самый что ни на есть занятый вечер в году изволь принимать полицию! Мужчина слегка скривился, но гримаса мгновенно исчезла, и он радушно пригласил детективов к себе в кабинет позади кухни. Он согласился посылать к ним работников по одному для беседы, только попросил разговаривать с ними по возможности быстрее. Сам он, посмотрев на фотографию, решительно заявил, что не помнит, чтобы здесь появлялась эта женщина. Большинство официантов повторили то же самое. Около семи часов вечера полицейские уже приготовились уйти ни с чем, когда один молоденький официант сообщил, что он хорошо помнит Дзюнко:

— Я даже подумал, не сообщить ли в полицию…

Он был невысокого роста, с мелкими, почти кукольными, чертами лица. Ему можно было дать не больше двадцатипяти, а произношение выдавало приезжего, причем издалека.

— Когда вы были здесь в прошлый раз, господин полицейский, вы оставили копию портрета, так?

Макихара молча кивнул.

— Ну, я тогда принес его домой и показал своей подружке. Она года три-четыре назад работала здесь на полставки. В общем, она вспомнила эту женщину. Сказала, что та часто заходила сюда одна.

— Женщина приходила одна?

— Да.

— Не для того, чтобы встретиться с кем-то, а просто одна?

— Да. Поэтому моя подружка и запомнила ее. Вы ведь знаете, женщины такие подробности запоминают лучше нас. Иногда от этого, бывает, случаются неприятности…

— У вас неприятности, — засмеялась Тикако, — не у нее?

— Вот вы меня и подловили! — тоже засмеялся он.

— Ну и?.. — нетерпеливо спросил Макихара. — Это все?

— Мм, нет… — Официант поскреб в затылке. — Моя подружка говорила, что девушка выглядела ужасно одинокой, какой-то не от мира сего. Моя подружка любит выдумывать, ну, воображать чужую жизнь. Ну вот она и решила, что эта дама приходит сюда, потому что раньше бывала здесь с возлюбленным, а теперь он умер и все такое.

— М-да… Понятно.

— В общем, память у нее отличная. Благодаря ей я тоже ее запомнил. — Молодой человек постучал по фотографии. — А потом знаете что? Она вчера вечером снова здесь появилась.

Макихара уже собирался закрыть записную книжку, утомленный бесплодными расспросами, и в этот момент даже глаза выпучил:

— Она… что?

— Появилась здесь, она самая.

— Одна, как всегда?

— Нет, с мужчиной. — Официант покачал головой. — Они сели у стойки бара и заказали два эспрессо. Они провели здесь примерно полчаса или около того.

— Как выглядел мужчина?

— По-моему, он из богатых. — Молодой человек назвал торговую марку пиджака, в который тот был одет, но это ни о чем не говорило ни Макихаре, ни Тикако. — При этом он держался так, словно носить такие вещи для него привычное дело. Мог бы служить образцом. Пиджак сидел на нем как влитой.

— Возраст?

— Лет двадцать пять — двадцать шесть. Длинные волосы, такие каждому хотелось бы иметь, но мало кто может позволить себе.

— Ну точь-в-точь мой сын! — воскликнула Тикако. — Отрастил гриву и связывает сзади тесемкой. Я пробовала привыкнуть, но, по мне, он похож на оголодавшего самурая. Ему-то кажется, что он выглядит круто.

— Да что вы? Я тоже попробовал было, но моя девушка велела обрезать волосы.

Тикако, довольная тем, что они напали на след, с удовольствием принялась обсуждать с парнем эту тему, но Макихара перебил ее:

— Пожалуйста, ближе к делу. Вы уверены, что это та самая женщина?

— Да.

— Вы видели ее достаточно близко, разглядели?

— Но, знаете что, детектив, — официант обратился к Тикако, — она совсем преобразилась.

— Преобразилась?

— Да. Превратилась в настоящую красотку. Выглядела совсем иначе, чем тогда. В довольно коротком платье.

— Так, а что, если это вообще другая женщина? — нахмурился Макихара.

— Нет-нет, я уверен! — Парень замахал руками. — Моя подружка часто о ней вспоминала, да и я сто раз видел ее портрет. Я все пытался вычислить, почему полиция ее разыскивает, так что постоянно помнил о ней.

— Может, именно потому, что вы о ней часто говорили, вы могли увидеть женщину, похожую на нее, и…

— Какое впечатление произвела на вас эта пара? — вмешалась Тикако, перебивая Макихару.

— Какое впечатление?

— Как вам показалось, между ними близкие отношения?

— О да! Самая что ни на есть пара. Они сидели очень близко друг к другу и, когда уходили, держались за руки. — Он ухмыльнулся со знанием дела. — Как ни глянь, а они уходили отсюда явно не с тем, чтобы сказать друг другу до свидания… К тому же было уже за полночь.

— Вы, случайно, не слышали, о чем они разговаривали?

Официант с сожалением поскреб в затылке:

— Ну не мог же я возле них ошиваться, верно? Они обратили бы внимание. Хозяин всыпал бы мне по первое число. В общем, я мало что расслышал.

— Да, конечно, ничего не поделаешь. Когда они вышли, вы не заметили, куда они направились?

— Нет… Но по-моему, они приезжали на машине. Когда они делали заказ, мужчина сказал, что не будет пить, потому что он за рулем.

— Они расплачивались наличными?

— Да. Вообще-то, они и выпили всего по чашке эспрессо.

К Макихаре снова вернулись сомнения. Официант выглядел разочарованным, словно провалился на экзамене.

— Пара… — пробормотал Макихара. — Похоже, это не она.

— Не забудьте, что кто-то подвозил ее к дому Кадзуки Тады, — напомнила Тикако.

— Но Тада не уверен в этом.

— По-моему, уверен.

— Детектив Исидзу, — повел бровью ее коллега, — что вас так обрадовало?

Тикако порадовалась тому, что Дзюнко больше не одинока. Она была с мужчиной, и они держались за руки. Что-то в ее жизни изменилось. Может быть, поэтому она больше не выглядит одинокой.

— Макихара, молодая женщина может измениться в одночасье. Возможно, юноша прав.

Официант явно приободрился от поддержки Тикако.

— Она правда выглядела совсем иначе — просто вся сияла. А потом еще этот подсвечник с сердечками, заметили?

— Да, я обратила внимание.

— Эта вульгарная дешевка? — скривился Макихара.

— Ну, мне он тоже не больно-то нравится. В общем, она смотрела на него и даже указывала пальцем. С зажженными свечами это выглядело даже красиво. Вообще-то, свечи должны были зажечь только сегодня, но по какой-то причине они горели именно тогда, когда эта парочка сидела у стойки. Потом хозяин набросился на бармена за то, что он зажег свечи раньше времени, но тот клялся, что не прикасался к ним.

Тикако взглянула на Макихару. Тот замер, пристально уставившись на официанта.

— Я что-то не то говорю?

— Нет-нет, отнюдь. Не волнуйтесь. И все же, вы совсем не представляете, куда они могли направиться отсюда? Вы ведь все время наблюдали за ними, так?

— Так-то оно так, смотрел, конечно… Но не все время, у меня ведь своя работа.

— Случайно, не видели его машину?

— Нет. Жаль, что я тогда не подумал об этом, но не видел.

— У вашего ресторана своя парковка?

— Нет, своей нет. Все паркуются на улице, возле счетчиков.

— Много машин было припарковано прошлым вечером поблизости?

— Нет, немного, это ведь был государственный праздник, к тому же последний день перед кануном Рождества. Может, если они еще появятся, я постараюсь разглядеть все получше, — словно извиняясь, добавил он. — Я вам тогда сразу позвоню.

— Было бы здорово, если бы вы записали номер машины. А то, если мы даже приедем быстро, все равно можем их упустить.

— Понял.

Макихара вздохнул и захлопнул записную книжку. Тут официант встрепенулся:

— Если вам нужны номера машин, припаркованных поблизости прошлым вечером, то они нам известны.

— Известны?

— Ну, то есть я не знаю, попала ли туда их машина, но, вообще-то, управляющий записывает все номера машин, припаркованных по соседству с рестораном.

— Откуда вы это знаете?

— Ну, уже порядочно времени прошло с тех пор, как… По-моему, года два тому назад сгорел «мерседес» прямо на улице рядом с нами.

«Тот самый, что подожгла Дзюнко Аоки!»

— Да, помню. И что?

— Ну, это было подозрительное возгорание, так, кажется? Похоже на поджог, но поджигателя так и не поймали. Владелец машины устроил ужасный скандал, наехал на нас. Заявил, что это наша вина. Ну, по закону-то он ничего не мог против нас предпринять. Но хозяину пришлось изворачиваться. Ему удалось все как-то уладить с этим парнем, но с тех пор он очень нервно относится к припаркованным поблизости машинам. В полиции ему посоветовали записывать номера всех машин по соседству, потому что поджигатель мог приехать на машине и может еще вернуться. Сначала мы прикрепили видеокамеру у входа, но нашим клиентам это не очень понравилось, и камеру убрали. Но с тех пор управляющий записывает все номера…

Макихара вскочил на ноги, опрокинув стул:

— Приведите сюда управляющего!

В списке управляющего оказались номера всех машин, припаркованных возле «Сан Парей» со времени открытия ресторана в пять тридцать до закрытия в два часа ночи. Дзюнко Аоки со своим приятелем провели в ресторане примерно полчаса и ушли вскоре после полуночи. Следовательно, список машин можно было сократить до тех, что парковались с одиннадцати до двенадцати.

В этот промежуток парковались всего четыре машины. Просмотрев номера и определив марки машин, они исключили одну, явно принадлежавшую торговой компании. Другая принадлежала юристу, чей офис соседствовал с рестораном; когда они навестили его, оказалось, что он прошлым вечером в «Сан Парей» не заходил и никому не одалживал свою машину. Судя по описанию, спутник Дзюнко Аоки вряд ли пользовался взятой напрокат машиной, так что машину юриста тоже вычеркнули из списка.

Осталось две машины. Обе относились к моделям, популярным среди молодежи, и владельцами обеих оказались мужчины двадцати с лишним лет. Одна была зарегистрирована по токийскому адресу в районе Нерима, а другая, как ни странно, в районе озера Кавагути, в курортной зоне с видом на гору Фудзи, где были в основном летние домики.

— Озеро Кавагути не так далеко отсюда. Я могу проверить оба адреса прямо сегодня. Почему бы вам не отправиться домой? Вам необходимо отдохнуть, — предложил Макихара.

— Хотите от меня избавиться? — укорила его Тикако.

— Сапоги тяжелые, и вашим ногам, должно быть, порядком досталось. Мне нетрудно пройтись по двум адресам. Кроме того, сегодня канун Рождества.

— Меня не слишком увлекает перспектива жевать рождественский пирог дома в компании мужа. А к озеру Кавагути все равно нужно ехать на машине, так? Если вы сядете за руль, я вытяну ноги и отдохну. Так что поехали.

Было около восьми часов вечера.

Глава 32

Наступил канун Рождества. Дзюнко Аоки почти все утро провалялась в постели. Проснулась она около половины одиннадцатого и попыталась встать, но Коити затащил ее обратно, и остаток утра они провели в объятиях друг друга.

— Умираю от голода, — заявил наконец хозяин дома, и они, посмотрев на часы, обнаружили, что уже почти полдень.

— Ну, я честно пыталась встать вовремя, — напомнила Дзюнко.

— Мне показалось, что ты недостаточно отдохнула.

— Как тебе не стыдно! — Девушка ударила его по голове подушкой и выпрыгнула из постели.

Коити рассмеялся.

Снаружи весь мир утопал в снегу. Коити предложил прогуляться и пообедать где-нибудь, но Дзюнко не хотелось выходить из дому. Ей предстояло еще возвращаться к себе, переодеваться в соответствии с предстоящей работой, и она хотела продлить ощущение уюта как можно дольше.

Они вместе позавтракали тем, что нашлось в холодильнике. Выяснилось, что Коити частенько готовит для себя дома и что кухня у него неплохо оборудована.

— Я люблю готовить, — объяснил он Дзюнко. — Завтра я накормлю тебя первоклассным обедом.

Девушка сказала, что ей надо съездить домой и переодеться для вечерней работы, но Коити воспротивился:

— Совсем тебе не обязательно ехать. Не уходи.

— У меня ничего с собой нет.

— Купим что-нибудь, только и всего.

— Лишние расходы. — Дзюнко шаловливо щелкнула его по носу. — Хоть ты и богатенький мальчик, но нельзя же так швыряться деньгами!

Коити быстро обошел вокруг стола, схватил ее за руку и притянул к себе:

— Не хочу, чтобы ты уходила. Пожалуйста, останься со мной. Хотя бы только сегодня.

— Но я быстро вернусь. Мы ведь и так будем жить вместе в твоем доме у озера, когда заберем Каори, разве нет?

— Да, конечно, но мне кажется, что, как только ты вернешься к себе, ты забудешь прошлую ночь. Чары нарушатся, ты проснешься, и мы окажемся там, где были до того.

У Дзюнко защемило сердце. Она села к нему на колени и обняла его.

— Этого не случится, — ласково сказала она.

— Случится, вот увидишь, — покачал головой Коити. — Останься у меня.

Девушка открыла было рот, чтобы возразить, но Коити поймал ее губы своими, и она закрыла глаза, отдаваясь восхитительному ощущению поцелуя. Однако в нем присутствовал явный привкус страха — страха одиночества и желания иметь кого-нибудь рядом. «Он боится», — поняла Дзюнко. Прошлым вечером в «Сан Парей» Коити явно удивился тому, что она согласилась поехать с ним. Он выдал себя от неожиданности еще и потому, что она согласилась с такой готовностью.

Наверное, он хотя бы на миг испугался, что «нажал» на нее, сам того не сознавая. Дзюнко была способна сопротивляться его воздействию, и он, строго говоря, знал об этом. И все же испугался. Испугался, потому что привык подчинять своей воле любого. Ему всегда приходилось сомневаться, тянутся ли к нему люди по собственной воле или под воздействием его нажима.

— Хорошо, — согласилась Дзюнко, — я останусь здесь. Мы можем отправиться на задание вместе.

Коити стиснул ее в объятиях, и она обняла его в ответ. Она знала, что его страх не унять словами. Им надо дышать одним воздухом, видеть одно и то же, смеяться или негодовать вместе. Этому можно помочь только вдвоем.

К счастью, Дзюнко требовалось то же самое.

— Пойду помою посуду. — Девушка соскочила с его коленей. — А еще я заметила, что на твои колени с вожделением посматривает Греза. Не хочу провоцировать конфликт, а потому уступаю ей очередь.

Они убрали со стола и решили пойти за покупками пешком, чтобы с удовольствием пройтись по снегу. Они выдыхали морозный пар и резвились, поддерживая друг друга, когда скользили. Холода они не чувствовали совсем.

Так они добрались до южного выхода станции «Синдзюку», где закупили полотенца, нижнее белье, косметику и другие вещи для Дзюнко. Пакетов оказалось столько, что пришлось взять такси.

Возле дома их поджидал Капитан. Сегодня он выглядел совсем иначе: лицо бледное, изможденное, морщины обозначились резче, в глазах тревога.

— Где вы пропадали? — спросил он дрожащим голосом. — Почему не взяли с собой мобильник? Случилось нечто непредвиденное.

— Извините, — бросив быстрый взгляд на Дзюнко, принялся оправдываться Коити. — Мы уходили ненадолго. Мне и в голову не пришло, что может что-то случиться. Послушайте, давайте зайдем и поговорим дома.

— Так вы были вместе? — Капитан обращался к Коити, но смотрел на Дзюнко. В его глазах на миг мелькнул оценивающий, мужской взгляд.

Она инстинктивно заслонилась от него, обхватив себя руками, и отвернулась.

— Сэкономим время, если обсудим все вместе, — холодно предложил Коити.

Следуя за хозяином квартиры по расчищенной дорожке к подъезду, Дзюнко заметила нечто странное. Табачные крошки. Раздавленные сигареты. Взглянув на Капитана, она увидела в его руке размятую сигарету.

Поистине странная привычка.

Внезапно она вспомнила, что уже видела нечто подобное. Где же это было? Будь это пепел от сигареты, она и внимания не обратила бы.

— В чем дело? Идем скорей. — Коити обнял ее за плечи, и Дзюнко отвлеклась, входя в подъезд.

Не успели они войти в квартиру, как Капитан огорошил их новостью:

— Сегодняшняя миссия откладывается.

— Почему?

— Из-за домработницы Фусако Эгути.

— Той, что обратилась к детективу Макихаре?

— Не знаю, что он ей наговорил, но она фотографирует всех, кто приближается к Курата.

Девушка в этот момент снимала пальто и застыла от удивления:

— Каким образом?

— Заметили этот нелепый кулон у нее на шее? Это фотокамера. Возможно, она фотографировала всех и в зале ресторана. Может, даже и нас троих.

— Ну и что? — спросила Дзюнко.

— Дело дрянь, — мрачно покачал головой Коити.

— Почему?

— Нельзя оставлять следов, тем более фотографий. Вряд ли, конечно, мы попали в объектив, но осторожность не помешает. Уверены, что это правда, Капитан?

— Это правда. Я своими глазами видел, как она вынула одну пленку и вставляла другую. Она была уверена, что ее никто не видит, и сделала несколько пробных снимков.

— Так вы весь день следили за Курата? — удивилась девушка.

— Вот именно, — сказал Капитан. На его лице почему-то отразилось заискивающее выражение. — Я ведь не то что вы двое. Никаких таких способностей у меня нет. Слежка — вот и все, на что годится бывший сыщик. Среди Стражей я нижайший из низших.

На мгновение глаза Коити гневно вспыхнули. Но вспышка погасла раньше, чем Дзюнко успела заметить ее.

— Не стоит так говорить, Капитан, — снова улыбаясь, сказал молодой человек и слегка похлопал его по плечу.

— Значит, вы служили в полиции? — спросила Дзюнко.

— Да, — подтвердил Капитан, отводя взгляд, — я бывший полицейский.

— Все понятно. — Коити явно стремился закончить разговор. — Придется отложить дело до следующего раза. Не стоит расстраиваться — такое время от времени случается.

— Ты уверен, что с Каори все будет в порядке? — забеспокоилась Дзюнко. — Разве ты не говорил, что ее мамаша намерена покончить с собой, а заодно и с ней?

— Рождество, — снисходительно усмехнулся молодой человек. — Потом Новый год. Это же любимые праздники для детей. Ни одна мать, даже самая неадекватная, не станет убивать в такое время собственного ребенка. Я с самого начала считал, что все дело организовано слишком поспешно. Давайте вернемся к этому после праздников.

— Курата очень торопился, — обиженно пробормотал Капитан. — Он говорил, что удобнее всего забрать девочку, пока они живут в гостинице.

— Послушайте, мы вполне можем сделать все после праздников.

Капитан промямлил что-то, не глядя на них.

— Ну что еще?

— Похоже, там замешан кое-кто из моих бывших коллег.

Молодые люди переглянулись:

— Кто?

Капитан с трудом проглотил комок в горле:

— Женщина, что разговаривала с Макихарой и домработницей. Помните, мы подумали, что это подруга Фусако Эгути или родственница? Так вот, видимо, нет.

— Она тоже из полиции?

— Сегодня утром я поговорил с бывшим наблюдателем, и из того, что он мне рассказал об их поведении при разговоре, я решил, что она, скорее всего, тоже детектив. К тому же, судя по описанию, она похожа на одну мою бывшую коллегу. — Капитан утер рот рукой, и на губах остались крошки табака. — Недавно я встретил ее.

— Встретили ее? — Коити поднял брови.

— Она зашла ко мне на работу. Вначале я подумал, что она просто решила навестить старого знакомого, но…

Молодой человек закусил губу. Стоя между двумя мужчинами, которых явно снедало беспокойство и разочарование, Дзюнко внезапно ощутила тревожный холодок и снова обняла себя за плечи.

— Ладно, держите себя в руках, — сказал Коити. — И избавьтесь от вредных привычек.

Капитан ничего не ответил на это. У него дрожали руки, на которые налипли крошки табака.

— Я провожу вас к выходу. Отправляйтесь домой и отдохните. В конце концов, у нас канун Рождества.

С этими словами молодой человек повел поникшего Капитана к лифту.

Дзюнко принялась распаковывать покупки.

Прошло десять минут, а Коити еще не вернулся. Не вернулся он и через двадцать минут. Девушка оборвала этикетки с полотенца и нового белья и аккуратно свернула их. Помыла палочки для еды и миску для риса, которые купил для нее Коити, и поставила их на место. Коити все еще не было.

Она чуть было не пошла вниз, чтобы проверить, в чем дело, но не решилась оставить дверь открытой. Наконец, когда она уже совсем не знала, что делать, Коити вернулся.

— Немало понадобилось вам времени, чтобы сказать до свиданья! — ехидно заметила она.

— В прощании есть своя прелесть, — усмехнулся Коити. — Давай собираться.

— Давай что?

— Поедем вдвоем, просто для собственного удовольствия. — Коити весело повертел ключи на пальце. — Работа нам в настоящий момент не угрожает, движение на шоссе Тюо возобновилось, так что мы доберемся туда с ветерком. Можно там встретить и Новый год. Тихо, чистый воздух, а вокруг ни души, никто не будет мешать. Можно расслабиться и жить в свое удовольствие. — Он ухмыльнулся. — Можно даже вообще из постели не вылезать!

Дзюнко склонила голову набок, глядя на него с легкой насмешкой.

— Что у тебя на уме, принцесса? — Коити тоже склонил голову, передразнивая ее.

— Да вот думаю, есть ли у тебя дорожные сумки? — улыбнулась девушка.

— Ну уж одну-то я найду для тебя. — Молодой человек принялся энергично копаться в шкафу.

Дзюнко взглянула на часы. Было уже около пяти.

Они ехали на запад, а между тем толстое облачное покрывало в ночном небе начало рассеиваться. По пути они останавливались то в пробках, то в магазинах, запасаясь продуктами. Машина Коити миновала знак, приглашающий их на курорт Кавагути Лейквью, уже почти в восемь вечера. Дзюнко посмотрела на небо — там уже мерцали звезды. Погода явно налаживалась.

— Видишь? Я же говорил тебе, что здесь никого не будет.

Он оказался прав. Между деревьями виднелись темные силуэты просторных летних домов, но света ни в одном из них не было. Местность освещали только огни уличных фонарей. Однако, несмотря на отсутствие обитателей, дорога была полностью расчищена от снега. Здесь не просто построили дома и отдали их на попечение домовладельцев. Застройщики явно заботились о постоянном поддержании территории в порядке.

— Летом здесь полно горожан, сбежавших от духоты, но зимой их сюда ничто не привлекает. Сплошное раздолье для индивидуалистов вроде меня.

Во время поездки Дзюнко развлекалась, наблюдая за ужимками клоуна, плясавшего прямо перед ней, но теперь сказалось впечатление прошлой ночи, и от обилия событий в ее жизни ее начало клонить в сон. Она открыла окно, и свежий морозный воздух моментально взбодрил ее.

— Мы уже почти приехали?

— Почти. Как ты думаешь, что у меня за дом?

— Бревенчатая хижина?

— Точно. Как ты угадала?

— Просто мне такие нравятся, вот и все.

— Значит, наши вкусы совпадают, — засмеялся Коити. — С южной стороны открытая веранда выходит прямо на озеро, и можно сидеть там с удочкой, не выходя из дому. Я покажу тебе, когда наступит сезон рыбалки.

— Вот спасибо, только к червякам я ни за что не прикоснусь.

— Можно пользоваться и другой какой-нибудь приманкой. Внимание! Вон тот дом — на углу.

Большой дом из грубо отесанных бревен стоял торцом к дороге, развернувшись фасадом к озеру. Островерхая крыша выглядела иначе, чем представляла Дзюнко, и чем-то напоминала резкие черты лица Коити.

— Ой, даже труба!

— Как ты думаешь, для чего?

— Наверное, в доме есть камин.

— Отлично! Прирожденный сыщик! — Коити направил машину по дорожке между кустами и остановился перед парадным входом. — Ну вот мы и дома.

Как только Дзюнко выбралась из машины, холод пронизал ее до костей. Не то чтобы совсем неприятное ощущение, скорее прикосновение ледяной салфетки прямо из холодильника. Она надула губы и выдохнула — облачко белого пара.

— Если честно, я сам спроектировал этот дом, — признался Коити, отпирая дверь. — Воплотил, так сказать, детскую мечту. Веранда над водой, потолок под крышу, как в храме, камин… А еще огромный чердак.

— Твой отец и дед… у них свои летние дома?

— Да, в теплых краях, у горячих источников. Старикам такое нравится. Ладно, пригляди за Грезой, пока я выгружу продукты и вещи, хорошо?

Девушка забрала с заднего сиденья изящную корзинку с кошкой. Та замяукала, едва увидела Дзюнко.

— Вообще-то, она привыкла к таким поездкам. Наверное, все-таки ревнует к тебе.

Войдя в дом, Коити первым делом включил свет и отопление. Они внесли свой багаж, распаковали и разложили вещи, и молодой человек повел Дзюнко по дому. Все помещения показались ей сказочными, как осуществленная мечта. Когда они вернулись в гостиную, там уже стало настолько тепло, что можно было снять пальто и даже джемпер. Дзюнко дом понравился, она чувствовала себя здесь уютно. Он словно подтверждал, что их с Коити связывает что-то настоящее. Дом казался продолжением Коити.

Обосновавшись в доме, они ощутили зверский голод и приготовили простенький ужин из лапши и салата. Как и в квартире молодого человека, кухня здесь оказалась тоже хорошо оборудованной. Там был даже внушительных размеров глиняный горшок. Коити рассмеялся:

— Мне всегда хотелось приготовить в нем настоящее жаркое.

— Для одного человека великоват.

— Да уж. Одному все это есть — никакого удовольствия, только острее чувствуешь себя заброшенным всеми. Давай завтра пустим его в дело!

Дзюнко едва не спросила — вопрос так и вертелся у нее на кончике языка, — не доводилось ли ему готовить жаркое в этом горшке для другой женщины? И вообще, сколько их было? Но она так и не задала его. Ревновать к прошлому — пустая трата времени. К тому же, сколько бы женщин здесь ни перебывало, она знала, что отличается от них. Она одна разделяет с ним его миссию.

У стенки в гостиной стоял огромных размеров телевизор — величиной примерно с ванну в квартире Дзюнко. К ее настроению больше подходила негромкая музыка, чем трубный глас телеэкрана, но надо было узнать прогноз погоды, и она спросила Коити, можно ли включить его. Он откликнулся из кухни, где готовил кофе, и сказал, что можно.

Девушка подошла к телевизору, но обнаружила, что представления не имеет, как он включается. Она попыталась разобраться сама, но тут подошел Коити и показал ей, что делать.

На экране появилось яркое цветное изображение. Звук был громким и отчетливым, словно вокруг стояло несколько динамиков, потому что Дзюнко слышала его и позади себя, и над головой.

— Что ты смотришь по нему? Фильмы?

— Нет, конечно. На самом деле я вообще редко его включаю.

— Но это стоит жутко дорого…

— По кабельному телевидению иногда передают пьесы — это я смотрю. Люблю театр.

— Ну, тогда есть смысл. Пари держу, ты участвовал в спектаклях, когда учился?

— Откуда ты знаешь? Да, я даже сам писал пьесы одно время. Так, для собственного удовольствия. Из них, конечно, ничего не вышло.

— Если захочешь, ты, по-моему, можешь и сейчас писать.

Дзюнко принялась переключать каналы, но, хотя их было великое множество, ни по одному не передавали новостей или прогноза погоды. Был новостной канал Си-эн-эн, но японских программ не нашлось. В девять тридцать новости вообще редко передавались, и девушка уютно устроилась в кресле и, подобрав ноги, решила проверить, что еще можно найти. Коити немного посидел с ней, комментируя некоторые передачи, но потом зевнул и отправился в ванную. Греза потерлась о ее ноги, Дзюнко подняла ее с полу и гладила, пока та не свернулась на коленях уютным клубочком. Девушка снова вернулась к телевизору и переключала каналы, пока не набрела на музыкальную передачу. Откинувшись в кресле, она смотрела на высокий потолок, и музыка падала оттуда на нее, словно легкий снежок.

Она задремала. Внезапно она вздрогнула и проснулась, и Греза, встрепенувшись у нее на коленях, снова успокоилась и свернулась клубком. Дзюнко взглянула на часы над камином и обнаружила, что прошло всего двадцать минут. Музыкальный концерт, который она слушала, уже окончился, и шла совсем другая программа: «Десять самых громких событий года».

Событие, о котором шла речь, оказалось серией поджогов, совершенных самой Дзюнко. Заброшенная фабрика в Таяме. Кафе «Курант» возле Аото. Магазин «Сакураи ликере» в Йойоги Уехаре. Фотографии Фудзикавы и Нацуко на экране.

Дзюнко прищурилась, чтобы получше видеть. Она до сих пор не представляла, как ей отыскать убийцу Нацуко, но это ее долг, а потому она обязана проявить внимание. Нельзя расслабляться, даже когда она так счастлива.

Девушка услышала стук двери в ванной, откуда Коити направился на кухню. Он что-то сказал оттуда. Но Дзюнко не разобрала:

— Что ты сказал?

— Я сказал, что тебе стоит принять ванну, это так здорово. — Он открыл холодильник и вынул банку пива. — Что ты там смотришь?

— Рассказывают, как я сражалась с бандой Асабы.

Коити прибежал из кухни в гостиную и устроился рядом на диване. На нем был купальный халат и полотенце на шее. Не слишком обращая внимание на телевизор, он пристально вглядывался в лицо Дзюнко.

— Да ну тебя, зачем тебе все это? — Молодой человек попытался выхватить у нее из рук переключатель, но Дзюнко оказалась проворнее. Она по-прежнему не отрывала глаз от экрана. — Перестань, у нас ведь праздник. Неужели ты способна даже сейчас думать о работе?

Девушка не слушала его. Он продолжал что-то говорить, но она прижала палец к губам, заставляя его замолчать. Показывали какой-то офис. Может, учительская в школе, может, контора юриста. Надпись на экране пояснила, что это офис частной компании «Горячая линия». Накануне похищения перепуганная Нацуко Мита обратилась туда за советом, как ей избавиться от шайки преследователей. Позади столов виднелся ряд дверей, должно быть ведущих в комнаты для частных консультаций.

Однако Дзюнко вовсе не присматривалась к кадрам на экране. Она слушала голос, объяснявший связь между Нацуко Мита и «Горячей линией»:

— Она была так встревожена, что это обеспокоило консультанта, с которым у них состоялась беседа. С тех пор мы не можем спать по ночам: она перенесла такие страдания, а мы ничем не сумели ей помочь.

На экране появилась надпись: «Комплексные охранные услуги Канто. Вице-президент «Горячей линии» Сиро Идзаки».

Тот самый голос.

— …Что и говорить, самое важное в нашей деятельности — это защита женщин, обратившихся к нам, от возможного нападения или убийства.

Этот голос Дзюнко уже где-то слышала.

«Слежка — вот и все, на что годится бывший сыщик. Я бывший полицейский».

Это был голос Капитана. Капитан знал Нацуко Мита. Даже если не он лично консультировал ее, она наверняка видела его в офисе «Горячей линии».

«А, это вы!»

И выстрел.

Перед Дзюнко ярко предстала сцена на крыше «Сакураи ликере». Бледное личико Нацуко. Поникшие плечи. Кровь, запекшаяся коркой на внутренней поверхности бедер. Потрескавшиеся губы. Опухшие веки.

И… крошки табака от размятых сигарет на цементном полу возле цистерны с водой.

Воспоминание обрушилось на Дзюнко, словно внезапный удар.

— Это был Капитан! — Крик девушки эхом отразился от высокого потолка и заметался между стенами.

Переключатель выпал из ее руки, а она медленно водила головой из стороны в сторону, уклоняясь от остальных воспоминаний, молотивших ее, как кулаки.

Кто-то схватил ее за плечи. Коити уставился на нее, будто сомневался, в своем ли она уме. Дзюнко вцепилась в него:

— Это был Капитан!

— Кто? — тряс ее Коити.

— Тот, кто убил Нацуко Мита!

Дзюнко почувствовала тошноту. Ужасно, отвратительно! Она давилась словами, описывая то, что внезапно стало таким понятным:

— Когда я пришла в «Сакураи ликере», чтобы спасти Нацуко Мита, Капитан был уже там. Может, он тоже пришел туда с намерением спасти ее, а может, с намерением выведать замыслы Асабы и его бандитов. Я не знаю. Он ведь работал сыщиком, специалистом по выслеживанию, так что ему не составило труда пробраться в дом и остаться незамеченным.

— Ты сошла с ума! — Коити выпустил девушку и в отчаянии стучал кулаками по коленям. — Почему ты решила, что Капитан способен на такое?

— Он ведь один из Стражей. — Дзюнко пристально смотрела ему в глаза. — Они наверняка тоже охотились за бандой Асабы. Может, даже гораздо раньше, чем в дело вмешалась я.

Дзюнко наткнулась на Асабу на фабрике случайно. Она стала свидетелем того, что они натворили, и начала преследовать их. Но ее поджидала еще одна случайность в «Сакураи ликере»: там уже находился Сиро Идзаки, Капитан, один из Стражей.

— Он, должно быть, растерялся и не знал, что делать, когда я начала расправляться с бандой. Он ведь сам мог попасться под горячую руку. Но не мог и уйти, не узнав, кто я такая и что там делаю. И вот он залез на крышу и затаился. В ожидании он нервничал и крошил сигареты.

Он увидел, как Асаба, выбравшись на крышу, спрятался в аппаратной лифта, и застрелил его. Может, он сам прятался в аппаратной, собираясь убежать, как только распознает мои намерения. Потом я вытащила Нацуко на крышу и обнаружила тело Асабы. Он увидел это и приготовился удрать, но тут Нацуко заметила его и узнала: «А, это вы!» И он убил ее. Ведь Стражи ни в коем случае не должны оставлять следов. Они должны беспокоиться не только о себе, но и обо всем тайном обществе. Вот почему Сиро Идзаки не мог оставить в живых Нацуко Мита: она знала его и знала, чем он занимается.

Ему пришлось разделаться с потерпевшей, чтобы уничтожить преступника. Иногда невинные жертвы попадают под перекрестный огонь.

Можно ли оправдать принесение в жертву одного невинного человека, ради того чтобы спасти сотню других? На войне это неизбежно. Дзюнко сознавала, что и сама творила то же самое. Например, убила подружку Хитоси Кано, уничтожила свидетелей в кафе «Курант». Крови у нее на руках не меньше, чем у Идзаки.

Война есть война. В их войне нет ни фронта, ни тыла. Смерть Нацуко спасла Идзаки и обезопасила Стражей. Стражи могут теперь и дальше уничтожать наиболее гнусных преступников.

Дзюнко стиснула кулаки и почувствовала, как стало горячо глазам. Справедливо ли это? Неужели это и есть настоящее правосудие?

Внезапно она заметила, что Коити нет рядом. Она оглянулась вокруг, но его не оказалось в комнате. Девушка выключила телевизор, бесцеремонно столкнула с коленей Грезу и встала.

Надо ехать в Токио. Нельзя оставаться здесь, ничего не предпринимая. Надо встретиться с Капитаном и выяснить правду. Она должна знать, что он думает об этом: действовал ли он против воли и сознает ли свою вину, убив Нацуко. Тогда Дзюнко и сама поймет, где правда.

Коити сбежал по ступенькам. Он был уже одет и держал в руках оба их пальто. Он туго стянул волосы сзади тесемкой, его холодные глаза были прищурены.

— Поехали, — отрывисто сказал он. — Найдем Капитана и заставим его расколоться. Иначе ты не успокоишься.

Дзюнко кивнула.

— Я выведу машину. Основной выключатель отопления на заднем дворе. Справишься?

— На заднем дворе?

— Вот за той застекленной дверью. — Коити махнул рукой на коридор.

Он надел пальто и подтолкнул ее. Девушка заторопилась по коридору к двери на задний двор и открыла ее. Морозный воздух обжег щеки. Из дверей открывался вид на озеро и просторную, покрытую снегом поляну. Надо всем этим открытым пространством дул ледяной ветер. У Дзюнко мгновенно заныли кончики пальцев и мочки ушей. Выглянув из дверей, она не обнаружила выключателя, о котором говорил Коити. Второпях она шагнула на снег прямо в комнатных тапочках. Снег немного осел, и она не провалилась слишком глубоко, как опасалась.

Девушка отошла от дома, осматривая окно и стены. Никаких следов распределительного щита или отдельного выключателя. Ледяной ветер с озера пронизывал насквозь. Холодало на глазах. Дзюнко бросила взгляд на озеро, и от порыва ветра на глазах выступили слезы. Она обхватила себя руками и кинулась назад к двери. Надо сказать Коити, что она не нашла выключатель.

Внезапно она увидела отражение в дверном стекле, похожее на силуэт человека. Девушка инстинктивно обернулась.

Сзади спиной к озеру стоял Коити. Он был без пальто, ноги были широко расставлены. В правой руке он держал какой-то предмет. Раздался громкий звук.

Дзюнко упала навзничь, с хрустом проломив снежный наст. Она приземлилась головой к двери, ногами к озеру и, раскинув руки, уставилась в небо. «Как больно!»

Ее бросило в жар. Она ощутила биение сердца в груди. И только тогда поняла, что в нее стреляли.

Вот что означал тот громкий звук.

Девушка не могла двинуться. Она попыталась привстать, но ей не удалось поднять даже голову. Куда попала пуля? В грудь? В живот? Она чувствовала, как истекает кровью, но не могла сообразить, где рана.

Она слышала затрудненное дыхание — свое собственное. Жизнь по капле вытекала из нее. Дыхание белым паром растворялось в ночном воздухе. Силы покидали ее, и удержать их было невозможно.

Дзюнко услышала хруст шагов по снегу. Глядя в небо, она увидела, что оно полностью очистилось от туч и украсилось звездами. Только звезды она и видела теперь. Откуда-то сбоку до нее донесся голос.

— Все так и было, как ты сказала. Капитан — это Сиро Идзаки. Это он застрелил Нацуко Мита. — Голос Коити звучал как-то отстраненно.

Девушка открыла рот, чтобы ответить, но, вместо звука, оттуда потекла кровь.

— Ты правильно угадала, почему произошло это печальное событие. Ты вообще умница. — Тут Коити обратился к кому-то: — Я прав, господин Идзаки?

Дзюнко снова услышала чьи-то шаги. Она закрыла глаза. Значит, Капитан, Идзаки, тоже здесь. Он приехал на помощь Коити. Помочь убить ее. «Нет, с их точки зрения, это не убийство. Скорее, это означает «разделаться со мной»», — подумала Дзюнко.

Теперь ей стало ясно, почему Коити потребовалось так много времени, чтобы проводить Капитана: они обсуждали, что с ней делать. Когда они вернулись из магазина и обнаружили ожидавшего их Идзаки, Дзюнко обратила внимание на раскрошенные сигареты. Мужчины сразу сообразили, что девушка может вспомнить, где видела то же самое в последний раз.

К счастью — или к несчастью, — Дзюнко не сразу связала табачные крошки с событиями на крыше «Сакураи ликере». Коити и Идзаки, однако, понимали, что рано или поздно она соотнесет одно с другим. Возвращаясь мыслями назад, девушка вспомнила, как странно вел себя Коити, когда Идзаки подошел к ним в отеле «Тауэр»: «Я и не знал, что вас привлекли к этому делу. Как вы здесь оказались?»

Коити говорил с непривычной враждебностью. Капитан смотрел на нее, как будто встречал ее где-то раньше. Разумеется, встречал. Он видел ее в «Сакураи ликере».

Но почему Идзаки привлекли к этому делу, когда существовала явная опасность, что Дзюнко узнает его? Неужели Стражи проявили такую недальновидность? Может, их с самого начала не заботило, узнает она его или нет?

— Но, видишь ли… — Голос Коити прозвучал как ответ на ее вопросы.

Девушка открыла глаза, но по-прежнему не видела, где он стоит. Он передвинулся куда-то вправо, словно отдалился от нее.

— …я убиваю тебя не потому, что ты обнаружила ошибку Идзаки.

«Ошибку? Вот, значит, как они именуют убийство Нацуко? Ошибка? Извиниться и забыть?»

Дзюнко вспомнила, как изменилось выражение лица Нацуко, когда она сказала ей, что ее послал Фудзикава; вспомнила ее заплаканные глаза, изможденное личико.

— Мне очень жаль. — Коити говорил все так же отстраненно. — Стражи с самого начала планировали тебя убрать. Исполнить это поручили мне. Я изначально был всего лишь киллером.

Дзюнко выдохнула воздух в ночное звездное небо. Ее дыхание моментально превратилось в белое облачко и рассеялось. Как ее любовь. Была — и пропала.

Оставался только один вопрос. Почему?

— Ты всегда слишком усердствуешь. Слишком много убитых, а это опасно для Стражей. От тебя было бы мало пользы для организации. Разве я не говорил тебе, как важно не оставлять улик?

— Ты как-то слишком открыто убиваешь, — это встрял Идзаки. — И даже не пытаешься замести следы.

— Каори Курата еще совсем юная. Если ее как следует подготовить, возможно, она будет точно выполнять именно то, что ей велено. Только в этом случае пирокинез окажется полезным. А ты уже взрослая, сформировавшаяся личность. Ты настолько сильна, что, сложись все неудачно, мы все окажемся в опасности.

Дзюнко снова закрыла глаза. Она попыталась сосредоточиться на том месте, где стояли эти двое мужчин, но почувствовала, что в уголках глаз набухли слезы и покатились по щекам. «Может, и правда стоит поплакать», — подумала она.

Дзюнко метнула заряд энергии, но не поняла, куда он направился. Ее удивило, насколько слабым он оказался. Он вырвался в ночь, но холодный ночной воздух и вода в озере поглотили его. Девушка только теперь поняла, почему они выбрали именно это место, чтобы расправиться с ней. Они не хотели, чтобы она смогла оказать сопротивление.

— Рано или поздно твой путь должен был пересечься с путями Стражей. Это произошло в случае с Масаки Когуре. Мы выследили его и готовились разделаться с ним, чтобы это выглядело либо как естественная смерть, либо как несчастный случай. Тут явилась ты и уничтожила его таким образом, что об этом завопили все СМИ.

— Конечно, Стражи — могущественная организация и у нас много своих людей в полиции, чтобы уничтожать неудобные улики, но есть предел и нашим возможностям. Детективы, расследующие кровавую бойню, устроенную тобой, могли случайно выйти на нашего человека, задействованного в этом деле.

— Вот почему нам пришлось найти тебя и убить.

Дзюнко снова вздохнула. Где-то в глубине тела поднималась боль, но странным образом она вернула ей способность говорить:

— Зачем же ты так старался понравиться мне?

Коити ответил не сразу. Слышно было, как он прошелся по снегу.

— Я не хотел сразу убивать тебя, — наконец сказал он все тем же ровным тоном. — Мы еще надеялись, что ты поможешь нам с Каори Курата. Мы привезли бы ее сюда сегодня, если бы не этот дурацкий фотокулон. Тебе понравилось бы жить здесь с этой девочкой. С младшей сестренкой, которой у тебя никогда не было. Увы!

Дзюнко услышала, как он снова перешел на другое место. Она выпустила еще один заряд энергии, но и тот испарился в ночном небе.

— Но все, что я тебе сказал, оставалось в силе. Главным условием организации было то, что, если ты проявишь хоть малейшую готовность к нападению или хотя бы заподозришь кого-либо из Стражей, выйдешь из повиновения или разгадаешь наш замысел, тебя следовало немедленно убрать. Что и произошло. — Коити еще раз извинился. — Я надеялся, что все продлится дольше и мы сможем неплохо провести вместе время. Поэтому я и старался тебе понравиться. Дольше не получилось, но в целом нам ведь было хорошо. Мне, видишь ли…

«Мне было так одиноко». Она поняла, что он пытался сказать.

Кто-то заплакал. Дзюнко услышала сдавленные всхлипывания.

«Может, это я? Неужели я плачу? Нет, это Идзаки. Капитан».

Дзюнко снова обратилась к звездам:

— Мне казалось… Я думала, что мы с тобой… понимаем друг друга.

«Я ведь знаю, как тебе одиноко!» — хотелось ей воскликнуть.

— Это было всего лишь счастливое заблуждение с твоей стороны, Дзюнко, — возразил Коити. — Ни один человек на свете не способен меня понять.

«Я приняла свое одиночество за твое».

— Я ведь рассказывал тебе о девочке, на которую я «нажал», чтобы заставить ее пойти со мной на свидание, когда мне было всего четырнадцать лет, — сказал Коити.

— Да, — ответила девушка так тихо, что ее услышали только звезды.

— Два года спустя она умерла.

В наступившейтишине Дзюнко услышала прерывистое дыхание Идзаки.

— Она сошла с ума из-за того, что я вторгся в ее сознание.

«Я-то тебя ни за что не оставлю!» — пообещала когда-то Дзюнко.

— Ты сказала, что доверишься только тому, кто вместе с тобой замарает руки в крови.

Наконец-то он сказал правду.

— Когда я узнал, что моя первая любовь погибла из-за меня, я задушил в себе остатки человеческих чувств. Теперь у меня просто нет души, которую я мог бы доверить кому-либо. По-моему, такой, как я, вообще не способен испытывать человеческие чувства.

Выходит, ей только показалось, что они поняли друг друга, но там и понимать-то с самого начала было нечего. Да, пьесы сочинять он умел. Актерствовать тоже. Он поставил великолепный спектакль. Дзюнко едва ли не пожалела, что оказалась единственным зрителем.

Девушка смотрела на звезды, мерцавшие высоко в небе, и слушала, что они нашептывают ей: «Ты совершила ошибку, Дзюнко. Ты приняла неверное решение, Дзюнко. Ложный шаг с твоей стороны. Тебе не следовало поступаться принципами».

Дзюнко слышала их, но почему-то это ее совсем не трогало. Почему бы это?

— Довольно! — хриплым голосом вмешался Идзаки. — Прекрати ее страдания. Ни к чему ее дальше мучить. Будь милосердным.

Коити замолчал. Дзюнко услышала, как он переступает, выбирая позицию. Она закрыла глаза и сосредоточилась на звуке шагов.

Глава 33

Владелец машины, зарегистрированной в Нериме, оказался низеньким и пухлым. Убедившись, что он ничуть не похож на того, кого видел официант в «Сан Парей», Тикако и Макихара устремились к озеру Кавагути. Движение наладилось, и они добрались туда всего за два часа.

Детективы не знали, застанут ли там человека, побывавшего в ресторане вместе с Дзюнко Аоки, но надеялись, что, проникнув в дом, сумеют раздобыть какие-нибудь сведения о нем. По крайней мере, вреда от этой поездки не будет. А вдруг им повезет, и не только он окажется на месте, но и Дзюнко Аоки заодно? Это было бы настоящим рождественским подарком.

Макихара так крепко стиснул руль, что напоминал начинающего жокея, который учится ездить верхом, намертво вцепившись в уздечку. Тикако, конечно, понимала, что он опасается вовсе не за свою жизнь и не за машину.

Это было его дело. Его судьба. Макихара наконец ступил на правильный путь, и этот путь вел его к Дзюнко Аоки.

Они подъехали к бревенчатой хижине и осветили фарами крыльцо и входную дверь. Нажимая на тормоз, детектив увидел, как из-за угла дома показался человек.

Дальше произошло то, что в точности повторило кошмар из прошлого Макихары.

В то время как Дзюнко сосредоточенно вслушивалась в шаги Коити, соображая, где он стоит, причем, скорее всего, с пистолетом, направленным ей прямо в сердце, раздался шум подъезжавшей машины. Машина. Направляется прямо сюда. До девушки донесся скрежет шин по обледеневшей, очищенной от снега дороге.

— Кто-то едет, — сказал Коити.

Дзюнко услышала, как удаляются его шаги. Должно быть, пошел узнать, кто это.

Девушка снова подняла глаза к звездам. Своим мерцанием они словно подбадривали ее. «Милые звезды, одолжите мне чуточку вашего света!» Она собралась с силами и заговорила:

— Господин Идзаки… помогите… мне.

Капитан застонал.

— Дайте… руку. — Дзюнко проглотила комок в горле, ощутив вкус крови. — Пожалуйста… помогите подняться.

— Послушайте… — Идзаки подошел поближе.

— Прошу вас… поднимите… мне… голову.

— Пожалуйста, простите меня. — Мужчина не расслышал ее. — Я не хотел, не хотел никого убивать. Я хотел только уничтожать подонков, защищать жизнь невинных.

«Да, знаю. И я тоже».

— Я вступил в организацию из-за того, что моя дочь и мой внук погибли от рук озверевшего маньяка. Ему вынесли до смешного мягкий приговор, и он сделался образцовым заключенным. Стражи пообещали, что убьют его и что это будет выглядеть как самоубийство. — Идзаки прерывисто вздохнул. — Они выполнили обещание. И тогда я вступил в организацию.

«Я все понимаю, но сейчас мне необходима твоя помощь!»

— Став одним из Стражей, я должен был подчиниться правилам. Главным было правило не оставлять свидетелей. Я не хотел убивать Нацуко Мита. Ведь она была невинной жертвой. Несправедливо убивать человека только потому, что он тебя видел и может опознать. — Голос Капитана выдавал его душевную боль. — Я просто потерял голову. Там развернулась такая бойня, какой никто не ожидал. Я был в ужасе, и мне некуда было деться, потому что я только что пристрелил Асабу. Когда Нацуко Мита окликнула меня, я инстинктивно нажал на спусковой крючок. В мгновение ока я сделался просто грязным, трусливым убийцей.

«Убийцей?» Дзюнко прикончила множество людей. Впрочем, большинство из них вряд ли можно было назвать людьми. Но все же она отнимала человеческие жизни. Девушка всегда считала, что поступала справедливо, но теперь усомнилась в этом.

— Я знал про то, что поручили Кидо. — Идзаки откашлялся. — Я знал, что он подбирается к вам, чтобы прикончить вас, Дзюнко. Поэтому я буквально умолял Стражей включить меня в вашу группу для выполнения миссии, связанной с Каори Курата.

— Зачем? — еле слышно спросила девушка. Ей было ясно, что так он ничем не мог помочь ей.

— Хотел, чтобы вы меня узнали, — ответил Капитан. — Хотел, чтобы вы указали на меня пальцем. Хотел, чтобы вы выступили против меня. Тогда Кидо пришлось бы прекратить свой балаган.

«Ну вот балаган и кончается…»

— Я оказался просто никчемным ублюдком. Я ничем не могу вам помочь. Мы оба замешаны в этом. Простите, я не смог… — Идзаки закашлялся на холодном ветру. — Но мне противно было смотреть, как он обманывает вас. Это было слишком жестоко!

Все еще глядя в небо, Дзюнко усмехнулась про себя, подумав, каким эгоистом оказался Капитан. Он так ничего и не сделал, чтобы помочь ей; он хотел всего лишь успокоить собственную совесть. Пусть бы они прикончили ее месяцем или годом позже, от этого ничего не менялось. Раз уж ей все равно предстояло умереть, почему бы не оставить все как есть и не позволить ей окончить дни в прекрасной сказке? Не так уж это было бы и плохо.

Сознание Дзюнко прояснилось настолько, что она смогла додумать одну мысль. Если ты убиваешь людей, обладая властью над жизнью и смертью человеческих существ, какой бы целью ни оправдывалась твоя деятельность, ты неизбежно приходишь к эгоцентризму. Мнишь себя выше всех, словно ты Господь Бог. И в конце концов начинаешь считать, что твои оценки и суждения неоспоримы. Ты просто не можешь ошибаться.

«Именно это со мной и случилось».

— Поднимите мне голову. — Дзюнко собралась с силами. — Я должна… Коити…

— Бедняжка! — причитал Идзаки. — Кидо морочил вам голову. В этом не было нужды.

«Вот-вот, — подумала Дзюнко, — так все и происходит, когда ты знаешь, что все можешь. Тебе хочется совершить это, не важно, есть в этом нужда или нет. Какая разница, если ты Господь Бог? Но все же ему было одиноко, и я действительно оказалась нужна ему, хотя бы ненадолго. Поэтому его нельзя оставить таким, как он есть».

— Поднимите мне голову, — сказала она самым твердым голосом, на какой была способна. — Я должна забрать его с собой.

Капитан подошел совсем близко и наклонился так, что она увидела его залитое слезами лицо. Дзюнко удалось выдавить из себя подобие улыбки. Она не знала, похоже ли это на улыбку, но необходимо было показать, что она не собирается нанести удар по нему.

— Если я вас пошевелю, кровотечение усилится, — сказал Идзаки.

— Теперь это уже не имеет значения, — прошептала девушка.

Мужчина приподнял ее за плечи. Он обнял Дзюнко и подтянул наверх так, что она смогла увидеть окружающее. Она увидела Коити Кидо.

— Он хорошо стреляет? — спросила она.

— Он говорит, что держит пистолет для самообороны. Я видел, как он пускает его в ход: весьма умело.

— Сколько пуль осталось?

— Пять.

Значит, надо быть осторожнее. У нее остался всего один шанс.

— Человек, убивший мою дочь и моего внука, был ее мужем, — сказал Идзаки.

Эти слова послужили для Дзюнко спусковым крючком для последнего заряда энергии, который в ней оставался.

Макихара вылез из машины, за ним последовала Тикако. Обледеневшая дорожка оказалась довольно скользкой.

Они увидели молодого человека, выходившего из-за угла дома: он был высок и строен, с длинными, стянутыми на затылке волосами. Он направился к ним медленной, плавной походкой:

— Привет, что-нибудь случилось? В чем дело? Кончился бензин? Здесь вокруг ни души, а также ни единой автозаправки. Вам повезло, что вы застали здесь меня. Э! Да я для вас просто рождественский подарок! — Он казался самым беззаботным человеком в мире.

— Вас зовут Коити Кидо? — спросил, вместо ответа, Макихара, пока Тикако молча разглядывала этого веселого говоруна.

На лице парня появилось удивленное выражение, но Тикако оно показалось наигранным. Внутренний голос подсказывал ей, что он отнюдь не так дружелюбен и беззаботен, как выглядит внешне.

— Да, но… — Он не успел договорить: его охватило пламя.

Дзюнко успела увидеть, как он исчез в огне. Свитер мгновенно загорелся, синие языки взметнулись от ног наверх и воспламенили волосы. В мгновение ока Коити превратился в пылающий факел. Он поднял руку и попытался обернуться, чтобы посмотреть назад. Пистолета Дзюнко не разглядела, — должно быть, он выронил его в снег. В ярком пламени отчетливо виднелись все его пальцы.

Коити пронзительно завизжал. Но девушка не слышала этого вопля. Она больше не ощущала ни боли, ни слабости от потери крови. Она слышала только его голос, зовущий ее по имени, чувствовала только его руки, обнимающие ее. Дзюнко наблюдала, как Коити, вернее, то, что от него осталось, обрушилось на снег. Словно снег принял его в свои объятия, чтобы навсегда успокоить.

Детективы буквально остолбенели, уставившись на этот живой костер. Парень сгорал заживо, и они знали, что помочь ему невозможно.

Прежде чем упасть, он, как послышалось Тикако, успел крикнуть:

— Дзюнко!

Макихара ринулся вперед. Сначала казалось, что он направляется к Коити, но он миновал его, оставив дотлевать на снегу. Он обогнул угол дома и выбежал на широкую заснеженную поляну.

Идзаки бережно опустил Дзюнко обратно на снег.

— Не горюй, Капитан, — прошептала девушка. — И спасибо тебе. Не мне тебя наказывать: как-никак, а мы оба совершили одну и ту же ошибку.

Тикако побежала вслед за Макихарой. Ее резиновые сапоги тяжело бухали по дорожке, и сердце колотилось так же громко. Коллеге грозила опасность. Ему не следовало бросаться вот так напролом. Он мог загореться на ее глазах.

Потом она увидела их — девушку, лежавшую навзничь на запятнанном кровью снегу, и Сиро Идзаки, стоявшего рядом с ней на коленях.

Дзюнко услышала женский голос:

— Идзаки!

К ней кто-то подходил. Высокий человек, заслонивший от нее звезды. Мужчина. Но не Коити. Старше Коити. Он опустился подле нее на одно колено, протянул руку и бережно коснулся ее лба.

— Вас зовут Дзюнко Аоки? — спросил он.

Девушка медленно моргнула в ответ.

— Это вы сожгли того человека?

Дзюнко открыла рот и удивилась, что ее дыхание все еще выходит белым облачком.

— Да.

— Кто нанес вам эту рану? — Мужчина погладил ее по лбу.

Дзюнко услышала, как невидимый ей Капитан ответил вместо нее:

— В нее выстрелил тот парень. Поэтому она сожгла его. Это было справедливо. Да, она действительно способна на такое. Была способна, — добавил Идзаки дрогнувшим голосом.

Мужчина посмотрел на Идзаки, но тут же отвернулся и снова уставился в глаза Дзюнко. Он прищурился, словно смотрел на что-то невыносимо яркое.

— Вы умираете, — тихо сказал он. — Спасти вас уже нельзя.

— Я знаю, — прошептала девушка.

— Скажите, все эти пожары в Аракава-парке, Таяме, кафе «Курант», «Сакураи ликере» и Йокогаме — ваших рук дело?

— Да, — подтвердила Дзюнко и закрыла глаза. — Кто вы?

— Полицейский, — ответил мужчина. — Вы владеете пирокинезом?

Девушка улыбнулась с закрытыми глазами:

— Значит, вам известно… об этом?

— Да, мне многое об этом известно, — кивнул он.

Ну вот, жизнь ее подошла к концу, и появился полицейский, которому многое известно о ней. «Полицейский, который понял, что я собой представляю — представляла, — орудие смерти».

— Господин полицейский… — начала она.

— Да?

— Господин Идзаки… он знает… что произошло.

— Да, я понял.

— Я… убийца.

Мужчина молча кивнул.

— У меня есть… последняя воля… просьба. — Дзюнко открыла глаза и увидела звезды, словно в тумане. Она даже не поняла, что это не туман, а слезы. — Есть девочка… у нее… такие способности, как у меня.

— Вы говорите про Каори Курата?

Девушка напряглась, чтобы получше разглядеть его:

— Вы… знаете ее?

— Да.

Дзюнко поняла, что этот полицейский действительно многое узнал, пока гонялся за ней. Раз так, ему можно довериться.

— Вы… поможете ей?

— Да, думаю, что сумею помочь.

— Сделайте так… чтобы она… не стала… такой, как я. — Дзюнко дышала с трудом. Она поняла, что жизнь покидает ее. Мир вокруг нее потускнел, словно зрение подернулось пеленой.

Полицейский погладил ее по лбу и бережно смахнул слезы с ее щек.

— Он… умер?

— Коити Кидо? О да, он мертв.

— Проверьте… снова. — Слова нелегко давались ей. — Если нет… если он мучается… избавьте его… от страданий.

— Не беспокойтесь.

— Господин полицейский…

— Да?

— Кто вы? Как… вас зовут?

Он не ответил. Он остался на месте, склонился к Дзюнко, продолжая гладить ее по лбу и крепко держа ее за правую руку.

«Почему вы не хотите назвать ваше имя?» Девушка хотела спросить его, но уже не могла говорить.

— Прощайте, — еле слышно произнесла она, и это было последнее слово в ее жизни. Ей показалось, что она услышала в ответ «прощайте» и что-то еще. Может, он поздравил ее с Рождеством, и Дзюнко почувствовала, что умереть вот так — это лучший рождественский подарок для нее, какой только можно было получить.

Она больше не видела звезд, но только потому, что стремительно приближалась к ним. Мир погрузился во тьму.

Глава 34

После Нового года снегу нападало еще больше.

Тикако Исидзу снова надела свои резиновые сапоги и отправилась в соседний с домом парк. Земля была покрыта снегом, но небо прояснилось. Женщина шла быстро и чуть не вспотела в теплом пальто. Она добралась туда за пять минут.

Он уже ждал ее, сидя на скамье возле качелей. Он поднял воротник пальто и уткнулся подбородком в замотанный вокруг шеи шарф. Тикако лишний раз убедилась, что пунктуальность — это признак хорошего сыщика.

Они поздоровались, и она села рядом с мужчиной на скамью. Уроки еще не закончились, и потому детей в парке не было. Вдоль ограды пожилой человек выгуливал собаку.

— Мы можем объяснить смерть Коити Кидо и Дзюнко Аоки как убийство-самоубийство, задуманное Кидо, — отрывисто сказал полицейский, и голос его звучал глуховато из-за шарфа. Он не стал тратить время на ненужные любезности.

«Дело прежде всего», — отметила про себя Тикако.

— Вроде как любовная драма? — уточнила Тикако.

— Вот именно. И в каком-то смысле это правда.

Тикако подумала, что в отношении Дзюнко Аоки это было абсолютной правдой.

— И все же я не совсем понимаю, почему там, на озере Кавагути, Идзаки попросил меня связаться с вами.

Полицейский в шарфе заинтересовался:

— Вот как? Что же вас удивило?

— То, что он назвал вас членом Стражей.

— Ну, я разрешил ему. — Полицейский невесело рассмеялся. — Это уже не имело значения. Он ничем не мог мне повредить. Мы добились своего.

— Добились своего, — эхом повторила Тикако.

— Вот именно. Мы ставили целью избавиться от Дзюнко Аоки, опасной женщины, обладавшей пирокинетическими способностями.

Тикако прикрыла глаза. Перед ее мысленным взором мертвая девушка лежала на снегу. Лицо ее стало белее снега, но все еще было прекрасным.

— Сержант Кинугаса, — спросила Тикако человека в шарфе, — давно вы с капитаном Ито вступили в организацию Стражей?

— По-моему, Ито вступил в организацию раньше меня, — пожал плечами Кинугаса. Похоже, он действительно не помнил.

— И вы ни разу не усомнились в своем решении?

— Вы имеете в виду, согласен ли я с тем, как действуют Стражи? — Собеседник посмотрел на нее, словно удивляясь, что она вообще об этом спрашивает.

— Да.

Кинугаса вздохнул и откинулся на спинку скамьи, сбив при этом с нее пласт снега.

— Нет, и я вообще не задавался таким вопросом.

— Ни разу?

— Нет, ни разу, и знаете почему? У нас с Ито изначально не было иллюзий по поводу характера этой организации.

Тикако замолчала. Она посмотрела на твердый подбородок — он очень подходил этому человеку с его несгибаемым характером.

— Но это необходимое зло, — продолжал он. — Мы вынуждены иметь подобную организацию, потому что действующие на сегодня законы слишком ограниченны и малоэффективны. Конечно, я бы не очень огорчился, если бы она перестала существовать, но пока мы нуждаемся в ней. Видите ли, Исидзу, мы не столько представители Стражей среди полицейских, сколько полицейские, которые терпят существование Стражей.

— До поры до времени, — не отставала Тикако.

— Да, до поры до времени, — уверенно подтвердил Кинугаса.

— Так когда же наступит эта пора?

— Когда у нас появятся идеальные законы и будут неукоснительно соблюдаться на практике.

— Означает ли это законы, которые позволили бы равным образом карать любого, кто совершил тяжкое преступление?

— Это означает всего лишь законы, которые позволят обращаться со злостными преступниками, как они того заслуживают, чего нет сейчас, — засмеялся Кинугаса.

Тикако потупилась, но голос ее, когда она заговорила, звучал твердо:

— То есть, по существу, вы пренебрегаете правилами пешеходных переходов, подвергая опасности любого, кто оказывается на дороге, не говоря уже о местах, где дороги вовсе отсутствуют. Главное для вас — достичь цели кратчайшим путем, невзирая на цену.

— Но если плестись еле-еле, сколько прибавится невинных жертв! Мы можем случайно сбить одного пешехода, но зато спасем десяток, а то и сотню других.

— Не могу подписаться под этим. — Тикако произнесла это с закрытыми глазами и напряженной спиной, но уверенным тоном.

— Как скажете. — В голосе Кинугасы послышался холодок. — Мы не намерены силой вовлекать вас в организацию. Ни вас, ни Макихару. Вам не о чем беспокоиться, мы не причиним вам вреда, если вы откажетесь. Мы не дети.

— Масштабы вашей деятельности позволяют вам не опасаться таких, как мы с Макихарой.

— Совершенно верно.

Они помолчали. Глаза Тикако ломило от блеска снега. В отдалении слышался собачий лай.

— Вы решили избавиться от Дзюнко Аоки, потому что она расправлялась с объектами слишком открыто.

— Да. Она действовала с таким размахом, что существовала опасность для наших попасть под ее огонь. Больше всего нас беспокоило то, что внимание, которое уделяли СМИ результатам ее деятельности, может рикошетом ударить по нам. Мы стараемся избегать широкой огласки.

То же самое говорил ей Идзаки. По его словам, Кидо именно так и объяснил Дзюнко, почему он вынужден убить ее.

— Тогда почему вы вообще обратились к Макихаре?

— Ну, это просто. Это способный молодой человек. Он вполне мог выйти на Дзюнко Аоки и без нашей помощи, но тогда существовала опасность, что он наткнется на Стражей, которые пытались от нее избавиться. Необходимо было предотвратить это. — Кинугаса понизил голос и заговорил серьезно: — Кроме того, проблема заключалась еще и в том, что Макихара стойко придерживается собственных убеждений. Если бы он вышел на Стражей уже после гибели Дзюнко и попытался кого-нибудь обвинить, это большого значения не имело бы. Нас беспокоило то, что они могли объединиться. Дзюнко Аоки убила его брата, он пострадал от ее действий, но во всем остальном у них было слишком много общего. Оба из разряда одиноких людей, ищущих смысла жизни.

«К тому же из разряда хороших людей», — мысленно добавила Тикако. Вслух она сказала другое:

— У меня личный вопрос. Давайте оставим в стороне деятельность Стражей, просто скажите мне, как вы сами относитесь к тому, что случилось?

Ее собеседник удивленно повел бровями и уткнул подбородок в шарф.

— Вы не чувствуете сострадания к Дзюнко Аоки? Она ведь не претендовала на ту смертоносную силу, с которой родилась, и вовсе не собиралась стать убийцей. Она просто пыталась как-то жить с тем, что ей досталось, и все обернулось плохо для нее. Но у нее не было свободы выбора.

Кинугаса ответил не сразу, но, когда он заговорил, голос его звучал сухо:

— Детектив Исидзу, по-моему, преступники вроде Кейити Асабы тоже обладают сверхъестественными способностями на свой лад. Они мало чем отличаются от Дзюнко Аоки.

Тикако была в корне не согласна с ним, но промолчала, заставляя себя выслушать его до конца.

— Асаба и другие нелюди вроде него обладают врожденной склонностью к насилию и при этом не испытывают ни малейших угрызений совести. На войне такие ребята иногда оказываются весьма полезными, если точно исполняют приказы.

«Как можно даже думать такое? Жить с таким извращенным взглядом на мир?» Тикако стиснула кулаки, чтобы сдержаться.

— В случае Асабы его сила покоилась на отсутствии у него тех качеств, которыми обладает большинство людей. Дзюнко Аоки, напротив, обладала тем, что не дано большинству и что выделяло ее из всех. Но оба они являются опасным отклонением от нормы, и отнюдь не случайно оба превратились в убийц.

— Не согласна, — возразила Тикако.

— Меня тоже не радуют такие умозаключения, — сказал Кинугаса, — но факт остается фактом.

Тикако послышались в его голосе нотки неуверенности.

— Хотел бы я встретиться с каким-нибудь носителем необычной силы, который смог бы убедить меня, что я ошибаюсь.

Некоторое время они сидели бок о бок на скамье и молчали, и их дыхание растворялось в воздухе белыми облачками морозного пара. Они походили на два аппарата, запрограммированные на противодействие друг другу.

— Я все же выбираю другой путь, — решительно сказала Тикако, подняв голову. — Но из полиции я не уйду.

— Никто и не требует этого от вас.

— Говорят, Идзаки ушел из «Горячей линии».

— От него нам теперь мало проку.

— В сущности, то, чем он там занимался, может делать полиция.

— Неплохая идея, — улыбнулся Кинугаса. — По-моему, как раз подходящее для вас занятие.

— Странно слышать это от вас.

— В самом деле? Поймите меня правильно, детектив Исидзу. Я глубоко уважаю людей вроде вас, тех, кто предпочитает уступать дорогу пешеходам. Я всего лишь хочу сказать, что иногда этого недостаточно и требуются люди, способные двигаться стремительно, когда это необходимо. — Мужчина встал, намереваясь уйти, но внезапно вспомнил кое-что и, похлопав себя по карману, повернулся к Тикако. — Я хотел вручить это вам. — Он протянул ей пакет с фотографиями. — Я отпечатал их с пленки, отснятой Фусако Эгути.

Тикако посмотрела на снимки. Там был Идзаки, и рядом с ним за столом сидели двое молодых людей.

— Красивая была пара! — сказал сержант.

— Выглядят счастливыми, — согласилась Тикако.

— Так и было — на мгновение. Счастье вообще таково — всего лишь миг, точка в пространстве, которая никогда не становится линией, — вздохнул Кинугаса. — Правда тоже такова.

Он пошел прочь, неуклюже ступая по снегу, но Тикако окликнула его:

— Сержант Кинугаса!

Тот обернулся.

— Передадите от меня привет капитану Ито? Вы, наверное, знаете, что меня перевели в другое место.

Мужчина помахал рукой и зашагал вперед. Тикако решила еще побыть в парке, и компанию ей составила Дзюнко Аоки, ее лицо на снимке озаряла улыбка.

В полночь зазвонил телефон.

— Алло?

— Звонить в такое время!

— Не могла дозвониться до вас раньше. Вас все не было дома.

— Дел у меня полно.

— Да ладно, я все понимаю. Я бы и сама работала так же, не будь у меня мужа, который даже воды себе вскипятить не может самостоятельно.

— Что-то не похоже на вас, детектив Исидзу. Ладно, я сам собирался вам звонить. У меня новость, которая вряд ли попадет в вечерние газеты.

— Новость?

— Умер господин Курата.

— Да что вы?!

— Они с госпожой Курата встречались у адвоката по делу о разводе, чтобы обсудить последние детали. В приемной на него упал книжный шкаф и убил на месте.

— Надо же, книжный шкаф?

— Вот именно. Прибежали трое помощников адвоката и пытались что-то сделать, но не могли поднять с него этот шкаф.

— С чего бы это огромному книжному шкафу падать?

— Многое на свете трудно объяснить. Госпожа Курата, кстати, не пострадала.

— Я так и думала.

— Когда упал шкаф, в приемной, кроме них, никого больше не было.

— Случается же такое!

— Да, совпадение.

— Госпожа Курата чувствует себя хорошо?

— Да, только выглядит очень усталой.

— А Каори?

— Ей гораздо лучше. Фусако Эгути о них хорошо заботится.

— Макихара?

— Да? Еще что-нибудь?

— Не стоит уходить из полиции.

— Что это вдруг вам в голову пришло?

— Пусть мы действуем медленно, но обществу нужны полицейские вроде нас, чтобы делали свое дело, не сбивая пешеходов.

— Вот это метафора!

— Не смейтесь!

— Я вовсе не смеюсь, и я не собираюсь уходить из полиции. Надо же чем-то зарабатывать на жизнь. Кроме того, Дзюнко Аоки возложила на меня трудное поручение.

— Позаботиться, чтобы Каори… не превратилась в ее подобие?

— Но я же не могу пойти на полную учительскую ставку, ведь я преподаю один-единственный предмет, — со смешком сказал Макихара и повесил трубку.

В конце месяца Тикако, ведя за руку Каори Курата, посетила квартиру Дзюнко Аоки в Таяме. У Дзюнко не оказалось родственников, которые позаботились бы о ее имуществе. Когда домовладелица обратилась, вся в слезах, в полицию, Тикако взяла это на себя.

Дзюнко Аоки была женщиной аккуратной, и квартира оказалась в идеальном порядке. Каори оглядывалась вокруг с огромным интересом. Она понюхала мыло, которым пользовалась хозяйка, взяла джемпер, висевший на спинке стула в кухне, и накинула его на плечи, даже примерила комнатные туфли девушки. Тикако предоставила Каори самой себе, а сама занялась укладкой вещей в картонные коробки. Мебель и шторы были самые дешевые; Тикако решила, что для домовладелицы интерес мог представлять только новенький компьютер последней модели, стоявший на кухонном столе.

Каори обошла всю комнату и остановилась у кровати, взяв в руки игрушечную собачку. Уставившись на нее, девочка пробормотала, словно про себя:

— Она плакала.

Тикако обернулась, чтобы узнать, в чем дело, но Каори не обратила на нее внимания.

— Что ты сказала?

— Я ничего не говорила.

Тикако поняла, что она распознала что-то в собаке, как раньше увидела в памяти Макихары воспоминания о погибшем брате.

— Ну, значит, мне показалось.

— Детектив Исидзу!

— Да?

— Как вы думаете, я могу оставить себе эту собачку?

Это была старая, довольно потрепанная игрушка. У нее не хватало одного уха, а один глаз едва держался на ниточке. Похоже, самодельная, — может, еще мать Дзюнко сделала ее для дочери.

— Конечно оставь, — сказала Тикако. — Приглядывай за ней хорошенько.

— Пригляжу, — пообещала Каори, прижимая к себе собачку.

Тикако закончила разборку вещей, и они покинули квартиру. Возле крыльца стояла молодая женщина с острым подбородком и крашенными в красный цвет волосами. В руках она держала букетик цветов. Тикако окликнула ее и спросила, кого она ищет.

Девушка затеребила воротник куртки. Она нахмурилась и ответила с вызовом, словно ожидала, что ее могут прогнать:

— Я принесла цветы для человека, который жил здесь раньше.

— Именно здесь?

— Да. Она умерла. В общем, ее убили. Парень сначала убил ее, а потом покончил с собой.

— Вы говорите о Дзюнко Аоки? — Тикако округлила глаза.

— Да. — Девушка нервно провела свободной рукой по волосам. — Я узнала из новостей по телевизору. Они показали ее фотографию, и я узнала ее, а потом позвонила на телестудию и упросила их дать мне ее адрес.

— Понятно, — сказала Тикако. — Можно узнать, как вы с ней познакомились? — Она назвала себя и предъявила полицейское удостоверение, объяснив, зачем здесь оказалась.

Девушка, похоже, совсем не удивилась:

— Значит, вы из полиции.

— Совершенно верно.

— Мы встречались с Дзюнко всего однажды. Она искала моих знакомых, очень плохих парней, с которыми я раньше водилась. — Девушка пожала худыми плечами, казавшимися еще худее под слишком свободным пуховиком. — Они тоже мертвы.

— Вы всего однажды видели ее и в память о ней принесли сюда цветы?

— Да, а что такого? Разве не так принято, когда кто-то умирает? Она показалась мне очень одинокой.

— Уверена, что ей было бы приятно. Можно я заберу их?

— Меня зовут Нобуэ Ито. — Девушка кивнула и отдала Тикако букетик.

— Спасибо вам, Нобуэ.

Девушка снова пожала плечами, видимо прощаясь. Она повернулась, собравшись уходить, но тут ее взгляд упал на Каори, терпеливо стоявшую позади Тикако и слушавшую их разговор. Нобуэ и Каори внимательно посмотрели друг на друга. Внезапно лицо девушки озарилось улыбкой.

— Госпожа полицейская…

— Да?

— Это младшая сестра Дзюнко? Хотя… нет, вряд ли у нее могла быть сестра такого возраста.

— Все правильно. Это была моя сестра. — Каори заговорила прежде, чем Тикако успела ответить.

Пораженная Нобуэ внимательно оглядела ее:

— Знаешь что, ты вырастешь еще красивее. Но будь осторожна и держись подальше от плохих парней. Их много, и они повсюду!

— Я буду осторожной, — сказала Каори.

Нобуэ ушла и быстро скрылась из виду. Девочка протянула руку, предлагая Тикако отдать цветы ей.

— Хорошо, возьми и позаботься о них. — Тикако вручила Каори букетик и взяла ее за руку. — Ну и холод!

Спустившись с крыльца, девочка остановилась и обернулась. Она словно застыла на несколько мгновений. От мороза щеки у нее разрумянились.

— В чем дело?

— Мне показалось, что меня кто-то окликнул. — Каори сосредоточенно вслушивалась, но потом улыбнулась. — Нет, послышалось, должно быть.

В глазах Каори Тикако увидела отражение цветов Нобуэ. Они были похожи на звезды. Похожи на саму любовь.

Миюки Миябэ

ГОРЯЩАЯ КОЛЕСНИЦА _(роман)

Охваченная пламенем, бешено несущаяся колесница, на которую можно вскочить, но после уже не спрыгнешь, даже если поймёшь, что она несёт тебя в преисподнюю, — символичный образ для этой завораживающей истории о таинственном исчезновении красивой молодой женщины, присвоившей чужое имя. Имя девушки, которая тоже исчезла… Кто же она, красавица Сёко, — несчастная жертва, коварная злодейка или и то, и другое сразу?

Глава 1

Поезд отошёл от станции «Аясэ», и тут начался дождь — холодный, не то дождь, не то град. Недаром с утра побаливало левое колено.

Взявшись правой рукой за поручень, а левой сжимая сложенный зонт, Хомма Сюнскэ стоял у дверей в середине первого вагона и смотрел в окно. Острый конец зонта упирался в пол, и таким образом зонт заменял ему трость.

В будний день, в три часа, вагоны поезда линии Дзёбан, как и следовало ожидать, были пусты. Свободных мест предостаточно — было бы желание сесть. Две старшеклассницы, одетые в школьную форму, женщина средних лет, дремлющая в обнимку со своей объёмистой сумкой, молодой человек у двери рядом с кабиной машиниста, ритмично покачивающийся под музыку из наушников, всунутых в оба уха… Пассажиров было так мало, что можно было разглядеть мельчайшие черты лица каждого, так что мучить себя и ехать стоя не было никакой нужды.

По правде говоря, если бы он сел, ему стало бы гораздо легче. Хомма вышел из дому в первой половине дня, сначала вытерпел все положенные процедуры в реабилитационном центре, а потом ещё заглянул в отдел уголовного розыска. С утра он ни разу не взял такси и весь день передвигался либо пешком, либо на электричке. Устал смертельно — спина затекла так, словно в неё вставили чугунный лист.

В отделе уголовного розыска никого из коллег на месте не оказалось, зато дежурный явно переиграл, радуясь приходу Хоммы так, словно тот воскрес из мёртвых. Но всем своим поведением дежурный выдавал желание поскорее выпроводить Хомму, только что прямо не говорил: «Шёл бы ты отсюда, да поживее!»

После того как в конце прошлого года Хомма выписался из больницы, это было лишь второе его появление на службе. От мысли о том, что за переполохом в связи с его приходом мог таиться какой-то сговор, на душе становилось муторно. Работу честным спортом не назовёшь и вполне допустимо, что, пока ты был удалён на скамейку штрафников, произошла не просто замена игрока, но изменение в правилах игры, так что твоей позиции на поле больше нет. Хомма впервые за всё это время с досадой подумал, что отпуск брать не стоило.

Да, в этом всё дело. Именно поэтому он, как упрямый дурак, едет в электричке стоя, пусть даже никто этого не видит. Как раз оттого, что никто на него не смотрит, он может не опасаться услышать что-нибудь вроде: «Вам, наверное, тяжело стоять?»

Эти мысли неожиданно разбудили в нём воспоминания. Давно, ещё когда Хомма работал в отделении несовершеннолетних правонарушителей, ему довелось расследовать дело одной девчонки, промышлявшей воровством. Наверное, такое выражение неуместно, но она была мастером своего дела. Если бы дружки её не выдали, наверняка так бы и осталась непойманной. Она совершала «набеги» на дорогие молодёжные бутики, но никогда не появлялась на людях в ворованном и не пускала эти вещи в продажу. Причём она поступала так не из страха быть уличённой. Дома она запиралась в своей комнате, чтобы никто не увидел, становилась у большого зеркала и всецело отдавалась примерке. Она создавала из одежды ансамбли, добиваясь идеального сочетания и продумывая каждую деталь, вплоть до часов и украшений. Оденется, словно модель с обложки журнала, и давай принимать картинные позы… Но всё это — только перед зеркалом. Потому что так она чувствовала себя в безопасности — никто не скажет, что всё это ей не идёт. А на улице она неизменно появлялась в потёртых джинсах с дырами на коленках.

Некоторые люди могут проявить себя только тогда, когда на них не смотрят посторонние. «Так бывает с теми, кто не уверен в себе», решил Хомма. Что, интересно, стало с той девчонкой? Ведь прошло почти двадцать лет! Может быть, у неё теперь у самой есть дочка такого же возраста… Наверное, она уже давным-давно забыла лицо молодого полицейского, который никак не мог подобрать нужных слов, чтобы сломать её упрямое молчание.

Хомма предавался воспоминаниям, а дождь тем временем продолжал барабанить. Хотя он вроде бы не стал сильнее, от крупных капель на стекле повеяло стужей. Над домами нависли тучи, и казалось, будто город съёжился от холода.

Вот ведь интересная штука! Когда идёт не дождь, а снег, он как будто окутывает белой ватой грязноватые домишки и оттого кажется тёплым. «Так может казаться только столичным жителям, которые не знают, как опасен на самом деле бывает снег», — смеялась над ним Тидзуко. Но Хомма ничего не мог с собой поделать. Вот и сейчас, если бы выпал снег, он непременно показался бы ему тёплым.

На станции «Камэари» пассажиров немного прибавилось: человек пять женщин среднего возраста проследовали вдоль вагона мимо Хоммы. Он, конечно, постарался встать так, чтобы не помешать им. Хомма опёрся о свой зонтик, чтобы уменьшить нагрузку на больную левую ногу. Он и сам не заметил, как при этом у него вырвался стон. Старшеклассницы, которые до этого момента были увлечены болтовнёй, с недоумением посмотрели на Хомму: «Странный какой-то…»

Когда переезжали через реку Накагаву, слева показался бумажный комбинат «Мицубиси». Из его труб, выкрашенных белым и красным, валил белый-пребелый дым. Воздух, который завод выдыхает через трубу, как и у человека, меняет свой цвет в зависимости от сезона и погоды. Отсюда Хомма сделал вывод, что, возможно, вместо града скоро пойдёт снег.

Сойти на станции «Канамати» было делом не из лёгких. Только теперь Хомма осознал, как бессмысленны эти места для инвалидов в городском транспорте. Что действительно необходимо — так это выделить инвалидам и пожилым людям специальный вагон, чтобы при выходе из поезда они не сталкивались с другими пассажирами. Хорошо бы ещё, чтобы в таком вагоне двери закрывались помедленнее: можно будет выходить из вагона не торопясь.

Воздаянием за гордыню (стоял в электричке!) стала истинная пытка, которую ему учинил спуск с перрона по лестнице. Видно, от станции метро до дома ему всё-таки придётся добираться на такси. Глупо, конечно, получилось, но сейчас Хомме было не до смеха. Малейшая неосторожность — и его зонтик заскользит по мокрой мостовой, а за зонтиком и сам Хомма.

От стоянки такси до парка Мидзумото, где расположены корпуса муниципального жилья, на машине не больше пяти минут. Когда они проезжали мимо водоёма, Хомма увидел мужчину, который, несмотря на мороз, удил рыбу, — он был тепло одет, в стёганом жилете. Хомма вдруг ощутил себя страшно постаревшим.

Он поднялся на лифте на третий этаж, вышел на опоясывающую этаж открытую галерею и сразу же увидел Сатору, стоявшего в дверях их квартиры, которая находилась в восточном крыле дома. Наверное, сын заметил из окна, как подъехало такси Хоммы.

— Что-то ты сегодня поздно, — сказал Сатору и подошёл ближе, чтобы дать Хомме руку.

Тот отстранился:

— Ничего, я сам.

Сыну Хоммы было всего десять лет, он слишком мал для того, чтобы помогать отцу ходить. Если Хомма упадёт, то оба они покалечатся. Но Сатору всё же не отходил от отца, раскинув руки в готовности подхватить его, если тот начнёт падать.

Тут на помощь Сатору выбежал Цунэо Исака и взялся придерживать дверь. Хомме оставалось только усмехнуться тому, как дружно все его встречают.

— Устали, небось? — сказал Исака. — Дождь ведь начался, а вас всё нет! Я уж заволновался… А почему зонтик не открыт?

— Так в нём же дырка! — ответил Хомма, который и в комнату входил, всё так же опираясь на свой зонт. — Старьё! Никуда не годится! Только как трость его и можно использовать.

— А, ну тогда…

Исака подставил Хомме плечо. Это был маленький упитанный старичок с сединой в волосах; передник был ему к лицу.

— Зачем я буду тратиться и покупать трость? Всё равно она уже скоро будет мне не нужна.

— И то верно.

Во всём доме благоухало чем-то сладким. Так явно не подобало пахнуть трёхкомнатной «чисто мужской» квартире. Видно, Исака надумал варить сладкую бражку амадзакэ. Перед тем как переодеться, Хомма, прислонившись к стене, обернулся к Сатору:

— Что новенького?

Эта фраза в их семье была вместо приветствия. Ещё когда Хомма с Тидзуко только-только поженились, звоня домой или встретившись наконец с супругой после череды поздних возвращений и ночёвок вне дома, Хомма всегда спрашивал: «Что новенького?» Три года тому назад Тидзуко погибла, и теперь, когда Хомма с Сатору остались одни, Хомма задаёт всё тот же вопрос, но уже сыну: «Что новенького?»

До сих пор ответ всегда бывал один и тот же: «Да так, ничего особенного». Но не сегодня.

— Есть кое-что.

Машинально Хомма обернулся не к сыну, а к Исаке. Но продолжил всё-таки Сатору:

— Нам сегодня звонили. Тот наш родственник, дяденька Курисака.

Дяденька Курисака? Сначала Хомма не понял, о ком идёт речь. Сатору, видно, заметил это и добавил:

— Ну, тот, который работает в банке.

Семья Курисака — это родственники умершей Тидзуко. Хомме пришлось перебрать немало лиц и имён, прежде чем он всё-таки догадался, кто же им звонил.

— А, ясно. Это, наверное, был Кадзуя?

— Да-да. Тот, высокий.

— Надо же, ты его вспомнил! Только услышал голос — и сразу понял, кто это говорит?

Сатору отрицательно замотал головой:

— Сначала я только сделал вид, что знаю, с кем разговариваю, а потом и правда догадался.

Услышав это, Исака рассмеялся.

— Во сколько же он позвонил?

— Примерно час назад.

— И что ему нужно?

— Говорил, что мне он не может сказать. Спросил, будешь ли ты дома сегодня вечером. Обещал зайти. Дело, говорит, у него важное.

— Сегодня?

— Да.

— Любопытно…

Исака покачал головой.

— Я сам с ним не разговаривал, но он, похоже, очень спешил. Правда? — обратился он к Сатору.

На этот раз мальчик утвердительно промычал, добавив:

— У него кончилась телефонная карточка. Но он перезвонил снова. Он и правда очень торопился — так быстро говорил!

— Надо же… Случаются в жизни странности! Ну, что теперь поделаешь, раз уж он обещал к нам зайти… Будем ждать.

Когда Хомма, переодевшись, вернулся на кухню, сын уже собрался куда-то идти, захватив с собой поднос, на котором стояли две чашки, наполненные горячей бражкой амадзакэ. При виде отца Сатору ответил, не дожидаясь, пока его спросят:

— Схожу к Каттяну…

«Ну, это сколько угодно, — подумал Хомма, — только вот…»

— Думаешь, ему понравится амадзакэ?

— Говорит, что он ни разу не пробовал…

Каттян — это одноклассник Сатору, с пятого этажа. Родители у него оба работают, всё время заняты, вот мальчишка и сидит целыми днями один.

— Смотри в лифте не споткнись, потом ведь убирать за тобой придётся.

— Да знаю я!

Наконец-то Сатору ушёл, и теперь, садясь на стул, Хомма мог не стесняясь кривить лицо от боли. Исака поставил перед ним чашку горячей амадзакэ:

— Вам сейчас лучше не утруждать себя.

— А вот инструктор по лечебной физкультуре всё время требует от меня невозможного.

— Строгий попался, да?

— Профессия садистская, скажем так.

Исака снова рассмеялся, и его круглое лицо расплылось в улыбке.

— Будем считать, что это вы накапливаете жизненный опыт.

Его улыбка отражалась в сверкавшей поверхности стола. Круги от посуды, как и кофейные пятна на скатерти домовитый Исака считал чем-то скверным, порочащим достоинство хозяев.

— Ужин буду готовить на троих, — сказал он, ухватив обеими руками свою чашку амадзакэ.

— Вы уж извините, опять мы у вас отнимаем время.

— Что на двоих готовить, что натроих — разницы-то никакой… Так этот Курисака, то бишь Кадзуя, он вам родственник?

— Да, только вот не знаю, как вам объяснить, кем же он мне приходится. Он — сын двоюродного брата моей жены.

— Ах вот почему Сатору назвал его дядей!

— Ну да, как ещё его назовёшь? Морока! Но главное, что мы его и не знаем совсем… — (И что там у него такое стряслось, что понадобилось приезжать сюда?) — Мы с ним уже несколько лет не виделись…

— Он ведь на похоронах жены вашей не был?

— Нет, не приходил. Хотя вроде бы отношения у них были дружеские.

Рядом с гостиной — маленькая комната, размером всего лишь в шесть татами^[38]. Там, напротив окна, стоит домашний алтарь. Хомма посмотрел туда, и Тидзуко на фотографии, вставленной в чёрную рамку, ответила ему взглядом. Ему даже показалось, будто она покачала головой. Мол, что же этому родственнику вдруг от нас понадобилось?

— Смотрите-ка, снег пошёл, — сказал Исака, взглянув в окно.

Глава 2

Кадзуя Курисака подъехал к девяти часам.

Снег всё не прекращался. На дороги и на гладкие крыши домов нападало уже больше пяти сантиметров! Как только солнце село, подул северный ветер, и, если прижаться лицом к стеклу, можно было увидеть, как бесконечное множество белых нитей прошивают промёрзший воздух.

К шести часам Хомма начал уже сомневаться в том что Кадзуя приедет сегодня. Во-первых, он больше не звонил, а во-вторых, и по телевизору, и в вечерней газете сообщали о том, что в связи со снегопадом движение транспорта приостановлено. В семь часов в вечерних новостях канала NHK передали, что поезда на линиях Яманотэ, Собу и Тюо отменены. Конечно же, Хомма был уверен, что в такую погоду Кадзуя до них не доберётся.

Кадзуя живёт в Нисифунабаси. Хомма был там всего раз, причём давным-давно. В памяти осталось, что от станции вроде бы нужно было ещё около двадцати минут ехать на автобусе. В такой снегопад, как сегодня, на ночь глядя тащиться из банка в центре Токио к ним, в округ Кацусика, что по соседству с префектурой Саитама, а потом ещё возвращаться домой в Нисифунабаси в префектуре Тиба. Даже в хорошую погоду, со всеми пересадками, это путешествие заняло бы не меньше полутора часов.

Но если, несмотря на мерзкую погоду, Курисака всё-таки приедет, то это будет означать, что дело у него действительно серьёзное.

«Почему меня терзают нехорошие предчувствия?» — раздумывал Хомма после ужина. В этот момент раздался звонок в дверь.

Хомме показалось, что Курисака похудел с тех пор, как он его видел в последний раз. Зимой люди всегда выглядят какими-то маленькими. От холода, что ли, скукоживаются? Но лица вроде бы и зимой остаются прежними. Значит, щёки Курисаки кажутся впалыми вовсе не из-за лютых морозов. Что же всё-таки стряслось?

Предчувствия не подвели Хомму. Узнав от гостя, что тот уже поужинал, Сатору принёс им с Хоммой по чашке кофе, а сам поскорее удалился, якобы принимать ванну. Если не получил особого разрешения, то в дела взрослых не вмешивайся, — таков закон семьи Хоммы. Да и Сатору и Курисака совсем не знают друг друга. Сатору, конечно, называет его дяденькой, но только потому, что так удобнее. Разве будет он его так называть, когда самому стукнет двадцать? Вряд ли…

Хомма и Курисака расположились друг против друга в тесной гостиной. Хомма не переставал удивляться, какой же этот парень высокий — даже выше, чем он себе представлял. Хомма ведь и сам не маленького роста, но Курисака всё же был на полголовы выше.

— Сколько же тебе сейчас лет? — это было первое, что Хомма спросил у родственника, который снял пальто и расположился на стуле.

— Двадцать девять, — слегка усмехнулся молодой человек, — мы с вами, Хомма-сан, целых семь лет не виделись. Помните, вы тогда с тётей Тидзуко приезжали поздравить меня с поступлением на работу?

Да, действительно, было такое — смутно припоминал Хомма. Тидзуко тогда переживала: «Что бы такое подарить человеку, который будет работать в банке?» Когда муж предложил просто наличные деньги, она рассмеялась: мол, совсем у него с фантазией плохо.

— Так ты и сейчас работаешь в том банке, в квартале Канда?

Хомма даже название банка не мог вспомнить. «Дайити Кангё»? Или, может быть, «Санва»? Но в любом случае Курисаку, кажется, сперва направили в отделение банка, расположенное где-то в Канда.

— Да что вы! Меня уже давным-давно оттуда перевели. Сначала Канда, потом Осиагэ, теперь вот в Ёцуя работаю. Наверное, в этом году опять куда-нибудь переведут…

— Устаёшь, наверное.

— Ну что поделаешь — финансовая машина! Тем более что я был заранее готов к такому. Да и общение с клиентами мне нравится. Так что я доволен, думаю, эта работа мне подходит.

Работа с клиентами, — значит, он занимается внешними кредитными операциями. Хомма кивнул в знак понимания, и поэтому спрашивать Курисаку, в каком же всё-таки банке он работает, теперь стало неудобно.

— Хомма-сан, вам ведь тоже, наверное, пришлось сменить немало полицейских участков?.. Ах, простите, я совсем забыл!.. — По красивому лицу молодого человека промелькнула тень.

«Ну вот, начались дежурные формальности», — подумал Хомма.

— Я ведь ещё даже соболезнования не выразил, — продолжил юноша.

Учитывая, что прошло уже три года, Курисака действительно «ещё даже» не выразил соболезнования. Молодой человек опустил голову и, уставившись на свой замысловатый тканый галстук, скорее всего импортный, забормотал под нос:

— Я очень сожалею о кончине тётеньки. Не был на заупокойной службе, не был на похоронах… Я очень виноват, понимаю…

— Ну что поделаешь… Тем более что похороны — это совсем не весело. Если бы было что-то радостное, тогда, конечно, я хотел бы, чтобы все пришли.

— Тётя всегда ездила осторожно, никогда бы не подумал, что такое может случиться именно с ней…

— Но на дороге же есть и другие водители. Бывает, что ты сам делаешь всё как надо, а на тебя возьмут да и наедут.

Тут Курисака быстро встал и смущённо произнёс:

— Наверное, сперва нужно возжечь свечи. Это же самое главное…

Но после того, как Курисака, сложив руки, помолился у алтаря, больше он про аварию не спрашивал. То ли он щадил чувства Хоммы, то ли ему хватало и своих переживаний — Хомма не мог сказать с уверенностью, но в любом случае был за это благодарен гостю.

— Так что случилось? — продолжил Хомма, как только Курисака снова уселся. — Что у тебя за важное дело? Раз ты в такую погоду к нам приехал, значит, действительно, что-то серьёзное стряслось. Наверное, нам стоит сперва разобраться с этим.

Молодой человек снова опустил глаза. Некоторое время уголки его губ слегка дрожали, как будто слово — забитое животное — лишь нервно подёргивало хвостом, не в силах вырваться наружу.

Наконец, уставившись в пол, он выговорил:

— Я никак не мог решиться, потому и приехал так поздно.

Хомма молча помешивал кофе. Чуть слышно доносилась музыка из водонепроницаемого приёмника, который Сатору захватил с собой в ванную. (С каких это пор дети стали купаться в ванне с музыкальным сопровождением?..)

А Курисака опять замолчал. Поскольку больше сидеть молча было нельзя, Хомма стал сам расспрашивать:

— Ты говоришь, что не мог решиться… Ты имеешь в виду, что не мог решиться прийти ко мне?

Курисака кивнул и наконец-то взглянул Хомме в лицо.

— Я долго колебался: а вдруг просьба покажется слишком дерзкой? Но вы ведь всё-таки профессионал в таких делах. И хотя у вас обычно много своей работы и совсем нет времени, мать сказала, что сейчас вы в отпуске…

У Хоммы невольно брови поднялись от изумления. Кто же приходит с просьбой к следователю в отставке, потому что тот «профессионал»? Видно, дело-то у парня пустяковое.

— С бандитами связался? Или вещь, которую друг тебе дал на хранение, оказалась краденой? Обнаружил, что твоя пропавшая машина продаётся где-то с чужими номерами? Что-нибудь в этом роде?

— Нет, — быстро ответил Курисака.

— А что же тогда?

Сглотнув, Курисака промолвил:

— У меня есть невеста. — Лицо у парня было таким серьёзным, что и рассмеяться было нельзя.

— Ну, поздравляю!

— Да не с чем меня поздравлять, — продолжал Курисака всё с тем же серьёзным видом, — невеста-то исчезла! Вот я и хочу, чтобы вы её нашли. Хомма-сан, людей искать — это ведь тоже ваш профиль. Вам это наверняка не впервой. Уверен, что вам гораздо скорее удастся найти её, чем мне, если я начну поиски в одиночку. Я вас очень прошу, найдите её!

Хомма не знал, что ответить молодому человеку, который чуть из кожи вон не вылез, умоляюще глядя ему в глаза. Хомма поморгал и посмотрел в окно. Снег продолжал идти, мело вовсю.

— Но я совсем не знаю, что там у вас произошло до того, как она исчезла…

Стоило Хомме это произнести, Курисака вцепился в него ещё крепче:

— Я вам всё расскажу!!!

Хомма поднял руку:

— Подожди немного, сначала выслушай, что я тебе скажу.

— Да, конечно…

Курисака уселся чинно, демонстрируя невозмутимую серьёзность и терпение.

— Итак, ты говоришь, что твоя невеста исчезла. То есть она сбежала?

— Да, так оно и есть.

— И ты хочешь, чтобы я её отыскал?

— Да.

— Но я, хоть и не у дел сейчас, не могу соглашаться на всё подряд. Ты ведь, наверное, это понимаешь?

Курисака хотел было ответить, но передумал и просто кивнул.

— Давай ты мне попробуешь рассказать, что там у вас произошло. Я ещё не решил, возьмусь ли за это дело, но нельзя же просто так отпустить тебя, не выслушав. Дело то непростое! Согласен?

— Да.

Видно, Курисаке всё-таки очень хотелось с кем-нибудь поделиться: он согласился без колебаний.

— Хорошо. Тогда, прежде чем мы начнём, будь добр, достань бумагу и ручку вон из того ящика. Ага, там. Спасибо.

Это была обычная писчая бумага, которую Сатору использовал для черновиков по математике. А на шариковой ручке виднелась торговая марка канцелярского магазина, — похоже, это был подарок фирмы.

— С чего же мне начать, даже не знаю…

Странно, но, когда от тебя ждут объяснений, рассказывать почему-то становится труднее. Курисака явно растерялся.

— Ну, давай я тебя буду спрашивать, а ты отвечай. Как её зовут?

— Сёко Сэкинэ.

Хомма дал ручку Курисаке, чтобы тот написал имя иероглифами.

— Возраст?

— В этом году будет двадцать восемь.

— Служебный роман, значит?

— Нет, она работает в фирме моего клиента. Вернее, работала. С тех пор как Сёко исчезла, она и на работе не появлялась.

— А что это за фирма?

— «Офисное оборудование Имаи». Они занимаются оптовой продажей кассовых аппаратов. В последнее время стали сдавать в аренду, оргтехнику для офисов. Вообще-то, фирма малюсенькая — у них и сотрудников было всего двое.

— И она, значит, была одной из этих двоих. Вы давно познакомились?

Тут Курисака впервые задумался:

— Ну… Это было в позапрошлом году, то есть был второй год эры Хэйсэй. Да, точно, в октябре. Или нет, кажется, в сентябре, накануне осенних каникул. У нас с ней тогда было первое свидание.

Хомма записал себе: «1990 год, сентябрь». С тех пор как началось правление нового императора, а с ним — и эра Хэйсэй, он специально стал использовать европейское летосчисление.

На календаре двадцатое января 1992 года, — значит, с момента знакомства прошёл год и примерно четыре месяца. Не поспешили ли они с женитьбой? Хотя, в принципе, для такого рода отношений стандартный отрезок времени.

— И у вас уже состоялась помолвка, верно?

— Да, в прошлом году, в Рождественскую ночь.

Хомма невольно заулыбался: надо же, как романтично!

— Это была официальная помолвка, с обменом подарками?

Курисака замялся:

— Нет, мы только друг другу дали обещание. Но кольцо я ей подарил.

Хомма продолжал писать, лишь мельком взглянув на молодого человека.

— Родители были против?

Курисака вяло кивнул.

— Твои родители? Или её?

— Мои, Сёко ведь круглая сирота.

— Да что ты!..

Ещё такая молодая, всего двадцать восемь лет, а уже..

Такое редко случается.

— Она была единственным ребёнком в семье. Когда училась ещё в начальной школе, умер отец. У него была какая-то болезнь, но она про это никогда подробно не рассказывала, говорила, что ей трудно об этом вспоминать.

А года два тому назад не стало и матери.

— Тоже болезнь?

— Нет, вроде бы авария.

«Родители погибли», — написал Хомма под именем Сёко Сэкинэ.

— Значит, она жила одна?

— Да. Квартира была в районе Сугинами, в квартале Хонан.

— А родом она откуда? Ты её спрашивал?

— Вроде бы из Уцуномии. Но я уже говорил, отец у неё умер, когда она была ещё совсем маленькая, так что она росла в бедности, родня не помогала… В общем, у Сёко никаких хороших воспоминаний с этим местом не связано. Она говорила, что ни за что бы туда не вернулась, и почти никогда не рассказывала об Уцуномии.

— Ну а хоть с какими-то родственниками у неё сохранились связи?

— Нет, что вы! Она одна-одинёшенька, моя Сёко.

Её имя и то, что она «одна-одинёшенька», он произнёс с каким-то нажимом. Как будто исподволь настаивал на том, что он — её единственная опора.

— Ты знаешь подробности её биографии?

Лицо молодого человека стало неуверенным.

— Я только знаю, что она закончила местную школу в Уцуномии, а потом сразу перебралась в столицу… Когда встречаешься с девушкой, разве думаешь о том, какое у неё образование, или о том, где она раньше работала? — добавил он, словно оправдываясь.

— Разве? — серьёзно переспросил его Хомма. — По-моему, наоборот, слукавишь, если скажешь, что для тебя это ничего не значит.

Теперь Хомма начал припоминать. Всё же Тидзуко нет-нет да и рассказывала кое-что. Кажется, в семье двоюродного брата Тидзуко очень уж носились со своей принадлежностью к элите и всегда слишком много внимания уделяли разным послужным спискам да аттестатам. Даже среди родственников они этим выделялись. Когда Тидзуко выходила замуж за Хомму, ей тоже изрядно досталось. Мол, с полицейскими известное дело: если не карьерист, то никакого будущего.

Сам же этот двоюродный брат закончил престижный университет, устроился на работу в солидную фирму, затем благодаря покровительству начальства женился на дочери члена правления партнёрского предприятия. Хомме такие пройдохи всегда были не по нраву, но то, что у них есть своя логика, он отрицать не мог. Наверное, и жена у этого двоюродного так же смотрит на жизнь. А Курисака — их сын. Скорее всего, это на него повлияло.

Хомма не сводил глаз с молодого человека, отчего тому, видно, стало не по себе: он опустил глаза, взяв в руки кофейную чашку. Кофе уже совсем остыл, и на поверхности появилась тонкая молочная пенка.

— Я мнения родителей не разделяю. — Он поставил чашку обратно и сердито продолжил: — Если у женщины хороший характер и я для себя решил, что могу создать с ней семью, то такие пустяки, как образование или место работы, не имеют для меня никакого значения.

— Это отнюдь не пустяки, — спокойно возразил Хомма. — Ты погорячился. Так думать — тоже заблуждение, только иного рода.

Бормотания радио было больше не слышно. Видно, Сатору вышел из ванной. В тишине голос Хоммы разносился особенно звучно.

— Выходит, твои родители считали, что Сёко тебе не пара.

— Да…

— Ты показывал им Сёко?

— Да, только один раз, прошлой осенью.

— Ну и как это было?

— Даже переговоры по урегулированию ситуации в Камбодже завершились дружелюбнее.

Хомма рассмеялся, а Курисака упрямо продолжил:

— Я же говорю, что обручился с ней, потому что сам так решил. И на свадьбе я настоял бы. Все эти пышные церемонии вовсе не обязательны. Сейчас ведь многие пары так делают, знаете…

— Ну а как к этому отнесётся твоё начальство?

Курисака впервые ухмыльнулся:

— Я не до такой степени бездарен, чтобы любая мелочь могла повредить моей репутации.

Действительно, и соображает он быстро, и на подъём, наверное, лёгок. Такой вывод можно было сделать даже с первого взгляда. Уж настолько-то Хомма мог судить о людях после двадцатилетней практики. Ведь опытный точильщик сразу распознает тупой меч, даже не видя его в деле.

Раз такой парень от неё без ума, значит, эта Сёко Сэкинэ весьма и весьма привлекательная девушка, наверняка к тому же и умная. А о её моральных устоях можно судить даже из того, что, оставшись в ранней молодости круглой сиротой, она при этом не польстилась на лёгкий заработок, не скатилась по наклонной плоскости, а жила скромным честным трудом. Но…

— В результате она всё-таки не выдержала разногласий с твоими родителями? Может быть, она поэтому исчезла?

«Раньше в таких случаях говорили «отступила»», — хотел добавить Хомма, но промолчал, потому что увидел, что глаза у парня совсем потемнели. Говорят, что глаза — это окна души, но иногда они напоминают густую тьму чулана, где не горит ни одной лампочки.

— Так ты всё же догадываешься, почему она пропала?

Курисака продолжал молчать. Из ванной вышел Сатору с полотенцем на плече и робко заглянул к ним. Пришлось Хомме глазами сделать сыну знак, что заходить ещё нельзя. Сатору кивнул и исчез.

— Да нет, я совершенно уверен в том, что она исчезла не как какая-нибудь «дама с камелиями», — наконец-то сказал Курисака и посмотрел на Хомму.

— Ты знаешь настоящую причину её исчезновения? Может быть, она оставила записку?

Парень замотал головой:

— Нет, она ничего не оставила. Это просто мои догадки, и то я не вполне уверен…

— И всё-таки что между вами произошло? — вздохнул Хомма.

Курисака принялся рассказывать:

— В новогодние праздники мы вдвоём отправились за покупками. Уже было решено, что мы переедем в одну из квартир для сотрудников банка. Поэтому мы собирались подобрать мебель, ну, там, шторы всякие…

— Так-так.

— Ну вот, мы много всего купили и заодно решили посмотреть одежду. Она там купила свитер и хотела заплатить наличными, но денег уже оставалось мало.

Может быть, оттого, что ему было трудно это вспоминать, Кадзуя вдруг поднял глаза к потолку и умолк ненадолго.

— В итоге заплатил я, но я с самого начала так и собирался сделать, так что это как раз не имеет значения. Просто тогда я впервые узнал, что у Сёко нет ни одной кредитной карточки, ну и удивился, конечно. В нашем банке есть своя кредитная компания, существует и система премирования сотрудников за определённое число привлечённых клиентов, но я не люблю смешивать работу и личную жизнь, поэтому даже близким друзьям, а уж девушке и подавно, я никогда не предлагал оформить кредитку у нас.

«Ну, раз начальство ценит его успехи в отделе внешних операций, то можно представить себе, как он давит на тех клиентов, которые не приходятся ему знакомыми или друзьями», — усмехнулся про себя Хомма.

— В тот же день мы всё обсудили и решили, что до женитьбы нам ещё много чего нужно купить. Но не всегда ведь мы с Сёко сможем делать покупки вместе, а это опасно — если Сёко будет одна ходить с большой суммой наличных денег. Мы договорились, что она сделает себе карточку. В любом случае мы собирались, когда поженимся, перевести теперешний её банковский счёт на мою фамилию и использовать для повседневных расходов. Мне ведь тоже для своих надобностей нужен будет личный счёт и кредитная карточка.

«Вот как, оказывается, рассуждают современные молодожёны! Курисака, видно, не собирался отказываться от права распоряжаться деньгами по своему усмотрению даже после того, как обзаведётся семьёй…»

— Когда я это предложил, Сёко охотно согласилась. Поэтому на следующий день мы снова встретились, она заполнила бланк кредитной компании при нашем банке, и я сразу же отнёс бумагу в нужный отдел.

То есть заявление было передано ответственному лицу, затем переправлено в кредитную компанию, дочернюю по отношению к банку.

— Чтобы сделать кредитную карточку, обычно приходится ждать около месяца. Да только есть у меня в этой компании один знакомый… Может, вы знаете, но в кредитных компаниях работает довольно-таки много бывших банковских администраторов, ушедших на пенсию, бестолковых клерков, которых обычно сажают у окна, или работников, которых всё время гоняют с одной должности на другую и в конце концов выживают из главного банковского филиала… Так вот, есть у нас один такой, Танака, как раз из тех, кого вечно перемещают. Он начал работать в том же году, что и я. — Курисака, как будто оправдываясь, чуть ссутулился. — Он вроде и способный, только приболел немного. Слишком умный, что ли… Короче говоря, у Танаки начался лёгкий невроз. Вот он временно и занимается кредитками.

Хомма кивнул в знак понимания:

— И ты к нему обратился?

— Да, чтобы карточку Сёко сделали побыстрее. Танака согласился. А потом вдруг звонит мне в прошлый понедельник и…

«Прошлый понедельник — это значит тринадцатое число», — проверил Хомма, краем глаза взглянув на календарь.

— И тут он мне говорит, что, мол, извини, но карточку Сёко мы сделать не можем… — Уголки рта у парня снова задрожали. — И это ещё не всё! Он сказал мне: «Курисака, если ты и вправду решил на ней жениться, то лучше бы повременил да разузнал о ней побольше».

— Почему это?

Курисака глубоко вздохнул и повёл плечами, как бы подбадривая себя:

— Потому что имя Сёко Сэкинэ числится в чёрных списках информационного центра, причём и в списках банков, и в списках кредитных фондов.

При оформлении кредитной карточки или при покупках в рассрочку информационный центр наводит справки обо всех клиентах без исключения. Проверяют, не было ли в прошлом у этого человека задержки с платежом или недоплаты, а если такое было, то не является ли клиент злостным неплательщиком.

Уж это-то и Хомма знал, только кое-что его всё же удивило.

— Ты говоришь про чёрные списки банков и чёрные списки кредитных фондов — но разве у них не общая база данных?

— Таких баз несколько: по банкам, по кредитным фондам, по ссудным кассам.

Даже в разных городах, Токио и Осаке, эти структуры существуют почти что независимо друг от друга. Но они обмениваются информацией. Так что можно сказать, что им досконально известны кредитные истории людей, которые хотя бы раз оформляли себе карточку или брали заём.

(Вот почему эти организации могут давать гарантии платёжеспособности!)

— Попавшие в чёрный список — это «клиенты, взятые на заметку как плохо возвращающие долги», — пояснил Курисака. (Такие люди уже не помогут сделать новую карточку или взять в банке кредит…) — Ну вот, я не на шутку перепугался. Ведь Сёко говорила, что до этого у неё никогда не было кредитки. Как же она могла попасть в чёрный список?

— Может, какая-то ошибка?

— Я тоже поначалу так подумал. По правде говоря, я тогда так сильно разозлился, что, кажется, наговорил лишнего. Танаке это, конечно, не понравилось, в ответ он заявил, да ещё заносчиво так: «Ошибка исключена».

Курисака тяжело дышал, словно вернулся в своё тогдашнее возбуждённое состояние.

— Он мне вот что сказал: «Никакой ошибки нет. Прежде чем тебе сообщить, я сто раз сам перепроверил. Не веришь — спроси у неё!» Тут уж и я побелел от испуга. До этого я был уверен, что это просто недоразумение. Какие, собственно говоря, данные могут храниться в информационном центре? Имя, дата рождения, место работы, ну, допустим, ещё адрес. У них ведь не может быть выписки из посемейного реестра, хранящегося по месту рождения. А что проку в адресе, если человек переехал? Работу тоже можно сменить. Случайное совпадение имени и даты рождения разных людей вполне возможно…

Да, конечно такое может случиться. Одному коллеге Хоммы и правда однажды позвонили из совершенно незнакомой компании и попросили подтвердить его согласие на взятие кредита. Удивившись, коллега решил разобраться в чём же дело, и выяснилось, что произошла ошибка и фирма искала другого человека, но с таким же именем да ещё и с похожим номером телефона. Имена у этих двоих были совершенно одинаковые, и номера телефонов совпали только коды городов были разные.

— Понятно. И что же дальше?

— Я не хотел, чтобы до Сёко дошли эти скверные новости — для неё это стало бы ударом. Поэтому я сразу же перезвонил Танаке, извинился и попросил его ещё раз всё как следует выяснить: откуда взялась такая информация, какие есть доказательства, ну и всё такое. Я надеялся, что стоит ему всё хорошенько проверить, как нелепая ситуация прояснится.

Хомма слегка нахмурил брови:

— Разве это так просто делается?

Курисака замялся:

— Вообще-то, сразу — нет… По правилам, выразить официальный протест против ошибки может только сама Сёко. В этом случае она должна потребовать, чтобы её ознакомили с данными, хранящимися в информационном центре. Нужно было бы доказать, что Сёко — это действительно Сёко, а для этого пройти кучу всяких утомительных процедур…

— Ты торопился и поэтому решил кое-что опустить.

Плечи молодого человека поникли.

— Я решил, что вправе сделать запрос вместо Сёко, а служебное положение Танаки позволяло без проблем раздобыть необходимую информацию.

Но результаты проверки, видно, оказались не такими, как ожидал Курисака. Он продолжил свой рассказ, хотя и с видимым напряжением:

— Действительно, много усилий не потребовалось. Танака сообщил мне, что всё ясно и так, яснее даже, чем горящий костёр. Мол, нет никакой ошибки, потому что есть доказательства…

— Какие?

Курисака пошарил во внутреннем кармане пиджака и достал какую-то бумажку. Похоже, это была термобумага, на которой распечатывают факсы.

— Это якобы было прислано по почте на имя начальника справочно-информационного отдела одного из крупных кредитных фондов. Название я прикрою. К Танаке это письмо попало в руки через информационный центр. Ну а он по факсу переслал его мне.

Хомма взял в руки бумагу. На листе размером В4 было напечатано по-европейски, слева направо:

«Настоящим извещаю, что я являюсь поверенным Сёко Сэкинэ, проживающей в Токио в квартале Сумида, Котобаси 4-2-2, апартаменты «Касл Кинситё» 405.

Госпожа Сэкинэ оформила кредитную карточку в сентябре 1983 года и с указанного времени использовала её для совершения повседневных покупок и наличного кредитования. Однако начиная с лета 1985 года нерасчётливое применение карточки, а также полная неосведомлённость госпожи Сэкинэ в условиях финансирования (кредитные ставки и прочее) повлекли за собой неуклонное ежемесячное возрастание подлежащей возврату суммы. Чтобы исправить сложившуюся ситуацию, госпожа Сэкинэ решила увеличить свои ежемесячные доходы, для чего, помимо постоянного места работы, начала подрабатывать дополнительно. Это привело к обратным результатам: здоровье госпожи Сэкинэ пошатнулось, и она стала нуждаться даже в средствах для повседневного существования, а долги тем временем продолжали накапливаться. Для того чтобы раздобыть деньги, необходимые для ежемесячных выплат кредиторам, госпожа Сэкинэ стала пользоваться услугами ссудных касс. Таким образом, задолженность её возросла ещё больше, поскольку для возмещения долга одним кредиторам приходилось брать заём у других. На данный момент у госпожи Сэкинэ 30 кредиторов, а общая сумма задолженности составляет приблизительно 10 миллионов иен. Имущество, продажей которого можно было бы возместить долг, отсутствует. По причине вышеизложенного, сего числа в Токийском районном суде госпожа Сэкинэ сделала официальное заявление о своём банкротстве.

Таким образом, всех кредиторов, принявших к сведению описанное выше бедственное положение госпожи Сэкинэ, просим оказать содействие по ускоренному оформлению бумаг, узаконивающих банкротство. Заметим, что некоторые кредиторы в настоящее время продолжают попытки получить с госпожи Сэкинэ причитающиеся им выплаты. Если это не прекратится, мы будем вынуждены немедленно апеллировать в гражданские или судебные правоохранительные органы. Просим отнестись с пониманием.

1987 год, 20 мая

Токио, квартал Тюо, Гиндза 9-2-6,

корпус «Санва» восьмой этаж,

Юридическая контора

Мидзогути и Такады.

Доверенное лицо Сёко Сэкинэ,

адвокат Горо Мидзогути».

Хомма поднял глаза и посмотрел на Курисаку.

— Она объявила себя банкротом, — сказал тот.

— И что ты сделал, когда узнал об этом?

— Я спросил у Сёко… — пробормотал Курисака.

— …Действительно ли речь идёт о ней?

— Да.

— Когда ты спросил её?

— Пятнадцатого.

— Но ведь тогда это всё ещё могло оказаться ошибкой?

— Я так и подумал. Вернее, я на это надеялся, — страдальчески покачал головой Курисака. — Вот почему я показал эту бумагу Сёко.

Хомма ещё раз взглянул на листок:

— И после этого она исчезла?

Курисака кивнул в ответ.

— Когда ты ей показал это, она что-либо отрицала?

— Нет, только побледнела.

Теперь дрожали не только уголки губ молодого человека, но и его голос.

— Найдите её, — сказал он тихо. — Только на вас, Хомма-сан, вся моя надежда. Если я обращусь в детективное агентство, то родители могут что-то заподозрить. Я ведь всё ещё живу вместе с ними. А если из агентства станут звонить мне на работу, это тоже будет неловко.

— Детективное агентство, говоришь?

(Понятно, если родственник позвонит, так это не страшно. Полицейский в отставке, у которого свободного времени хоть отбавляй… Что с него возьмёшь?)

— Я просто хочу поговорить с Сёко. Когда я показал ей эту бумагу, она сказала, что по ряду серьёзных причин не может всё объяснить сразу, что ей нужно время. Я согласился, потому что доверял Сёко. Но уже на следующий день её и след простыл. Дома нет и на работе не появлялась.

Покачивая головой при каждом произнесённом слове, Курисака продолжал с жаром, так, словно Сёко Сэкинэ сейчас сидела прямо перед ним и он обращался именно к ней.

— Ни слова в своё оправдание не сказала, у нас даже не было ссоры! Это уж слишком! Я хочу, чтобы она сама мне всё объяснила, хочу, чтобы мы это обсудили, только и всего. Я вовсе не собираюсь её в чём-либо обвинять. Но сам я не справлюсь с поисками: ничего похожего на записную книжку Сёко не оставила, её друзей и знакомых я не знаю. Как мне её найти? Но ведь вы, Хомма-сан, с этим справитесь? Я вас умоляю, найдите Сёко!

Он на одном дыхании выплеснул своё горе, и даже когда добавить ему было уже нечего, челюсти его всё ещё двигались, словно колёса заводной машинки, которые продолжают крутиться после того, как игрушка перевернулась. Когда его челюсти смыкались, раздавался характерный скрежет: Курисака скрипел зубами.

Хомма молча наблюдал за ним, а в голове его боролись два взаимоисключающих желания. Не то чтобы между ними шла ожесточённая битва, но они бросали друг на друга косые взгляды, пытаясь разгадать следующий ход противника.

Первое желание — это чистое любопытство, то, что называют «профессиональной болезнью»… Исчезновение молодой женщины само по себе — не редкость. В городе женщины пропадают так же часто, как крышки от придорожных мусорных бачков. Но чтобы с исчезновением молодой женщины было связано банкротство?! О таком Хомме ещё не приходилось слышать. Бывает, что люди всей семьёй устраивают ночной побег. Но чтобы женщина, одна, бежала не от мужчины, а от долгов…

«Хотя нет, — поправил сам себя Хомма. — Раз Сёко объявила себя банкротом, то долги её должны быть аннулированы. Или твои долги продолжают существовать, даже если ты обанкротился?»

На самом деле гораздо сильнее любопытства было другое чувство — горькое и неприятное. Тидзуко всегда была очень ласкова с Курисакой, а тот даже не пришёл на похороны, потому что ему якобы было некогда. За три года парень ни разу не дал о себе знать, не удостоился выразить соболезнования хотя бы по телефону. А теперь, когда речь идёт о его проблемах, даже метель не помеха, чтобы обратиться за помощью. Эгоист!

Курисака умоляюще посмотрел на Хомму. Заметил, видно, что тот всё молчит и молчит. Похоже, он только сейчас наконец-то соотнёс своё положение и теперешнее состояние Хоммы.

— Хомма-сан, вы, наверное, ещё не совсем поправились и передвигаться вам тяжело?.. — робко спросил он.

— Ничего подобного! — отрезал Хомма.

Курисака опустил голову, словно смутившись:

— Мать говорила, что в вас стреляли…

— Ты хорошо осведомлён.

Дело было вовсе не громкое. Газеты не стали печатать об этом длинных репортажей. Один мелкий воришка (запугивал людей ножом, но никогда не решался его применить) обирал закусочные и бары, которые открываются после полуночи. Вот, собственно говоря, и всё дело. Так вот, этот трусливый грабитель в качестве своего рода амулета носил за пазухой дешёвый переделанный пистолет.

Когда воришку пришли арестовывать двое полицейских, он направил револьвер на одного из них и, как потом объяснил, «без намерения выстрелить, просто от растерянности» нажал на курок. Увидев, что пуля действительно вылетела, «перепугался до чёртиков», от страха «потерял голову и выстрелил ещё раз». Вот и всё происшествие. Будучи тем самым полицейским, которому преступник «от растерянности» прострелил колено, Хомма тоже считал это дело пустяковым. Когда этот трус выстрелил во второй раз, переделанный револьвер, столь же криводушный, как и его обладатель, взорвался, и грабителю оторвало пальцы на правой руке. Узнав об этом, Хомма лишь слегка усмехнулся, разглядывая свой гипс и представляя себе все те послеоперационные осложнения, какие ещё могут его ожидать. Если уж говорить начистоту, то в госпитале, где процедуры были более мучительными, чем сейчас, Хомма не раз пожалел о том, что не позлорадствовал тогда от всей души.

Курисака прикусил губу.

— Простите меня, пожалуйста. Я так был занят собой, что даже не подумал об этом. Я…

Хомма, не говоря ни слова, продолжал наблюдать за притихшим Курисакой и вдруг заметил, что и сам разволновался.

Курисака был прав: он решился взять отпуск на работе потому, что не хотел путаться под ногами у коллег. Раз он не может полноценно работать, пусть и не рассчитывают на его боеспособность. Хомма не хотел становиться обузой, словно раненый в экспедиции. Это понимал и он сам, и окружающие его люди.

Но только этим нельзя было объяснить то раздражение и беспокойство, которое Хомма испытал сегодня по дороге домой. Это противоречило всякой логике.

— Возможно, чем-то я смогу тебе помочь…

Хомма вроде бы ещё ничего не решил, а эта фраза будто сама собой вырвалась.

Курисака резко вскинул голову.

— Но ты не слишком на меня надейся, тем более что я не беру на себя обязательств отыскать её: слишком многое мне неизвестно. Я просто попробую походить, поспрашивать, — может, что-то и выяснится. Если тебя это устраивает…

Напряжённое лицо Курисаки немного смягчилось.

— И этого достаточно. Очень вас прошу!

Глава 3

Племяннику Хомма сказал, что пока погода не наладится, снег не растает и дорога не будет достаточно сухой и ровной, он выходить из дома не может. Кадзуя согласился.

Проснувшись рано утром, Хомма прикидывал, что если снег не перестанет или если перестанет, но будет пасмурно, то поиски Сёко Сэкинэ придётся перенести на следующий день.

Однако снегопад кончился ещё ночью, и к утру, на удивление всем, над городом простиралось безоблачное небо. Выглянув из окна на улицу, Хомма заметил, что дороги были вычищены, а мокрый асфальт, поблёскивавший под солнечными лучами, должен был вот-вот просохнуть. Снег, который нападал на крыши и карнизы домов, а потом заледенел и стал похож на слой облицовочной плитки, теперь начал подтаивать и стекать, словно капельки пота.

После завтрака Сатору взял ранец и уже направился к выходу, но вдруг обернулся к Хомме:

— Папа, ты сегодня куда-нибудь идёшь?

— Ага, — подняв глаза от газеты, коротко ответил Хомма.

— Это дядя Курисака тебя попросил?

— Да.

— А когда вернёшься?

— Не знаю пока… Зависит от того, как дела пойдут.

Если смотреть на Хомму из коридора, то взгляд устремляется прямо в окно на восточной стороне. Но похоже, что не только бившее в окно утреннее солнце заставило Сатору нахмуриться.

— А тебе всё это не вредно?

— Я буду осторожен.

— О чём тебя попросил дядя Курисака?

— Ты опоздаешь в школу, — ушёл от ответа Хомма, взглянув на экран телевизора, на котором высвечивалось время.

Сатору неохотно взвалил ранец на плечи.

— И почему ты не можешь спокойно посидеть дома? — В его голосе слышалась безысходность.

— Я же не собираюсь в одиночку устраивать облаву на шайку бандитов.

— Если споткнёшься и сломаешь себе вторую ногу, я тут ни при чём, предупреждаю!

— Сам лучше под ноги смотри.

— А это уже не твоё дело… Всё, я пошёл. Но ты всё-таки поосторожней там! — И уже вдогонку, себе под нос: — Будь любезен перед уходом перемотай назад и прослушай заново: «Всё-таки будь осторожней!»

— Ладно-ладно, — рассмеялся Хомма.

Сатору так и отправился в школу, надувшись. Нехорошо, конечно, вышло, но, раз уж погода прояснилась, придётся сдержать данное родственнику Тидзуко обещание.

Как только Сатору ушёл, Хомма тут же поднялся со стула и выглянул в окно. Дети, живущие в здешнем муниципальном микрорайоне, собираются в маленькие группы (от каждого корпуса по несколько групп) и вместе идут в школу, которая находится в южной части их квартала. И действительно, очень скоро Хомма увидел, как семеро школьников, включая Сатору, зашагали по дороге.

Время от времени кое-кто из детей дотрагивался до грязноватого снега, собранного в небольшие сугробы, и громогласно возмущался, словно их обманули и подвели:

— Он же совсем заледенел! Как мёрзлая вода, да?

— А тут — одна сплошная жижа!

— Фу! Грязища!

Да, ребятам трудно, наверное, не сердиться на снег, который начал падать с вечера, ночью прекратился, а к утру уже подтаял. Как женщина, которая насулит с три короба да и обманет. Все так ждали веселья!

Хомма не хотел попасть в час пик, поэтому до десяти отсиживался дома. Свободное время он посвятил тому, чтобы найти на карте нужные ему адреса: не хотелось бы тратить лишние силы на дорогу.

Ещё он попытался выяснить точное значение слова «банкротство». В словаре японского языка о банкротстве ничего сказано не было. Помимо словаря японского языка, Хомме удалось отыскать лишь «Словарь современных терминов». Без особой надежды он открыл соответствующую страницу и, к своему удивлению, обнаружил там исчерпывающее толкование слова «банкротство»:

««Банкротство» — осуществляемая через суд процедура, позволяющая справедливо поделить всё имущество должника между его кредиторами. Оформив должным образом процедуру банкротства, должник, благодаря «Декларации о финансовой несостоятельности», освобождается от долговых обязательств. Если должник сам объявляет себя банкротом — это называется «персональным банкротством». В последнее время резко возросло количество людей, погрязших в долгах из-за злоупотребления кредитом и кредитными карточками, а также людей, объявляющих себя «банкротами», чтобы улучшить материальное положение. Такого рода банкротство частных лиц, в сравнении с обычным банкротством фирм, называют «потребительским банкротством». При банкротстве несостоятельный должник временно лишается некоторых прав, но благодаря освобождению от долговой ответственности он может восстановить свои права. Сведения о банкротстве не заносятся в посемейный реестр. Разорившийся не лишается таких гражданских прав, как избирательное право или право быть избранным».

Последние фразы, по правде говоря, удивили Хомму. До теперешнего момента, хоть это было и смутное представление, он почему-то считал, что если человек однажды разорился, то это будет преследовать его всю жизнь. Если уж так ошибался Хомма, работа которого отчасти состоит во вмешательстве в личную жизнь самых разных людей, то, должно быть, немало обычных граждан превратно толкуют слово «банкрот». Поэтому даже в «Словаре современных терминов» пришлось сделать специальную пометку о том, что, даже если человек разорился, он вовсе не лишается своих гражданских прав.

(Значит, если ты хочешь скрыть своё банкротство, то это совсем просто… Да нет, вообще не нужно стараться что-то скрывать! Молчи — и никто ни о чём не догадается…)

Никто не узнал бы, что Сёко Сэкинэ когда-то обанкротилась, не решись она вновь обзавестись кредиткой. И в самом деле, до теперешнего случая она не имела кредитных карт… Возможно, когда Кадзуя предложил ей сделать кредитку, она посчитала, что, раз с момента банкротства прошло целых пять лет, ей уже нечего опасаться. Может быть, это заблуждение и подвело её?

Хомма поставил на место тяжёлый словарь и начал собираться. Хоть и жалко было с самого утра тратиться на такси, но, чтобы доехать до станции, пришлось всё-таки вызвать машину.

Курисака беспрекословно согласился даже на просьбу Хоммы оплачивать ему все дорожные расходы. В принципе это в порядке вещей, но когда речь идёт о родственниках, принято не обращать внимания на подобные мелочи. Хомма решил ездить на такси столько, сколько потребуется. Главное — не забывать брать квитанции, чтобы потом Курисака их оплатил.

Вызвав по телефону машину, Хомма выкурил сигарету, залил пепельницу водой и вышел из дому. По дороге он заскочил к Исаке, отдал ключи от квартиры и наконец-то отправился по делам.

Как и вчера, он опирался на сложенный зонтик, заменявший трость. Хомма попробовал дотронуться зонтом до снега, собранного на тротуаре в маленькие кучки. На солнце эти сугробики подтаяли, а в тени снег был совсем твёрдый, хотя грязным он был и под солнцем, и в тени. Кучки снега на солнце осели и от прикосновения рассыпались. Когда Хомма ткнул зонтом в последний сугроб, у самой обочины дороги, тот оказался твёрдым. Повезло! Хомма почему-то загадал, что «твёрдый» сугроб, в отличие от «рыхлого», будет добрым предзнаменованием.

Фирма «Офисное оборудование Имаи» находилась в пяти минутах ходьбы от западного выхода станции «Синдзюку». (В том случае, конечно, если у человека здоровые ноги.) Фирма занимала второй этаж пятиэтажного здания на проспекте Коею. С улицы было видно название фирмы, приклеенное изнутри скотчем. Оно состояло из пяти иероглифов, и поэтому на шестом окне ничего не было наклеено, зато висела занавеска. Хомме показалось, что это уж слишком «правильно».

На первом этаже разместилась мастерская по изготовлению сейфов. Они с «Офисным оборудованием Имаи» могли бы сговориться и наладить неплохой совместный бизнес. Когда Хомма спросил уткнувшегося в газетусотрудника мастерской, где лифт, тот хотел было сказать: «Так есть же лестница…» — но, присмотревшись к Хомме, не закончил фразу и махнул рукой в сторону лифта.

Пологий спуск на улице Отакибаси совершенно неожиданно для Хоммы оказался предательским. Спускаться оказалось гораздо труднее, чем подниматься, потому что вся тяжесть тела падала именно на колено. В поезде Хомма всё время сидел, но, поскольку он был на ногах второй день подряд, поясница ещё до обеда совершенно одеревенела.

Всю компанию «Офисное оборудование Имаи» можно было окинуть одним взглядом, поскольку приёмная для посетителей и офис умещались на одном этаже. Сидящая за столом девушка в тёмно-синей форменной одежде тут же бросилась к Хомме.

— Я родственник Курисаки, жениха Сёко Сэкинэ, которая у вас работает. Я бы хотел, с вашего разрешения, узнать, что случилось с госпожой Сэкинэ.

Девушке в форме было на вид лет двадцать. Круглое лицо, большие глаза, на носу рассыпаны веснушки.

— Ах, да-да, разумеется, — сказала она, ещё шире распахнув глаза.

Голос у неё был совсем детский, да и сама она была небольшого росточка.

— Я бы хотел поговорить с главой компании или с кем-нибудь, кто здесь его замещает. Разумеется, если это сейчас уместно…

— Про Сэкинэ-сан мы слышали, да, — затараторила девушка, — а глава нашей компании сейчас в кафе, которое через дорогу.

— Деловые переговоры?

— Пере… Да нет, что вы, он просто вышел кофе попить. Он всегда так. А я тут вместо него… Я сейчас за ним сбегаю!

Она уже направилась к двери, но на ходу обернулась:

— А что, если, пока меня не будет, нам будут звонить?

Это уж скорее Хомма хотел у неё спросить:

— Как же нам лучше поступить?

Она немного задумалась:

— Вряд ли нам позвонят.

Видно, у неё такой характер — не создавать проблем по пустякам.

— Я быстро. Вы садитесь тут, а пальто можете снять, куда-нибудь туда повесьте.

Проговорив это, она поскакала за начальником. Очень уж она была похожа на воробья, пытающегося взлететь.

В тесном помещении был идеальный порядок. Три письменных стола одинаковой величины стояли один против другого. На каждом столе громоздилось множество папок и бухгалтерских книг, но все эти документы тоже были разложены в определённом порядке, так чтобы в любой момент можно было достать нужные бумаги. Эта «компактная» атмосфера напомнила Хомме киоск.

Рабочее место Сёко Сэкинэ было напротив письменного стола, за которым только что сидела девушка в тёмно-синей форме. На столе всё было аккуратно прибрано. В верхнем ящике, вместе с ручками, линейками и блокнотами, лежала дешёвая печать с фамилией «Сэкинэ».

Спинкой к окну, чтобы сидящему было видно всё помещение, кресло у большого стола с тумбочкой. «Место начальника», — сообразил Хомма. На спинке кресла — шерстяной чехол ручной вязки. На столе пустая коробка из-под документов и журнал с помятой обложкой. Подойдя поближе, Хомма увидел, что это «Финансовый вестник». Может быть, оттого, что склад у них где-то в другом месте, но уж слишком в этой компании было тихо, а время в помещении текло слишком уж размеренно. Выходит, что, когда Сёко Сэкинэ здесь работала, в компании Имаи служили две сотрудницы — девочка, которая только что тут была, и сама Сёко. В этой атмосфере невольно хотелось спросить: «А хватает ли здесь работы на двоих?»

«Зарплата-то, наверное, не ахти…» — начал было рассуждать про себя Хомма, но тут вернулись девушка и сам глава компании.

— Извините, что вам пришлось ждать.

Голос у старика был громкий. На нём была обычная рубашка, шерстяной жилет, галстук-шнурок, и на носу очки, предназначенные как для близорукости, так и для дальнозоркости. Кончики пальцев в плотных носках торчали из новомодных ортопедических сандалий.

— Вы, кажется, родственник Сэкинэ-сан, да?

— Нет, я родственник её жениха.

«Да в чём дело-то? Девушка-воробей не может правильно передать нужную информацию или это глава компании не в состоянии её усвоить?»

— Ах вот оно что! Родственник господина Курисаки…

«Кому бы ни приходился родственником этот Хомма, разница не велика», — читалось на лице начальника.

— Ну, вы садитесь пока, — проговорил он, указывая на места для посетителей, расположенные у окна, и сам уселся первым.

Увидев, как Хомма подволакивает ногу, он поинтересовался:

— Ревматизм, да?

Хомма немного удивился:

— Нет, последствие аварии.

— А зачем зонтик?

— Обидно ещё и трость покупать…

— Разве в больнице не дают напрокат?

— Да, хотели всучить… Но только не нравится мне с палкой ходить. Будто всем хочешь показать, какой ты больной…

Глава компании провёл рукой по идеально лысой голове:

— Ясно. В принципе вас можно понять.

Вчера вечером Хомма заставил Курисаку на обратной стороне всех его визиток написать: «Хомма Сюнскэ является моим родственником. В связи с данным делом я обратился к нему за помощью. Прошу вашего содействия». Визитки он забрал — сойдут за рекомендацию. По крайней мере, для тех, кто знал о помолвке Курисаки и Сёко.

Когда Курисака подписывал свои визитки, он всё сомневался, понадобится ли это. Молодой человек был уверен, что, как только Хомма достанет своё удостоверение, все сразу же захотят с ним сотрудничать и расскажут всё, что нужно. Поэтому он и обратился к Хомме.

Только Курисака просчитался. Официально Хомма находится в отставке. Так что и удостоверение лежит сейчас на хранении в отделе кадров. Хомма остался с пустыми руками. А говорить, что ты из полиции, не имея подтверждающих документов, ещё более опасно, чем предъявлять липовое полицейское удостоверение: может выйти скандал.

Вчера Хомма объяснил всё это Курисаке только после того, как тот подписал все визитки. Было видно, что ожидания парня обмануты, но он всё же не решился сказать, что в таком случае лучше было обратиться в розыск. Видно, Кадзуя и правда боится, что всё это дойдёт до его родителей и начальства.

Хомма положил перед главой компании свою визитку, на которой были напечатаны его имя, адрес и телефон, а также визитку Курисаки. Тот принялся по очереди рассматривать обе карточки. Девушка-воробей тем временем принесла им чаю.

На визитке, которую Хомма получил от главы компании, значилось: «Офисное оборудование Имаи, директор компании Имаи Сиро».

— Вы говорите, что вы родственник. А кем именно вы приходитесь господину Курисаке? — первым делом поинтересовался Имаи.

— Кадзуя Курисака — сын двоюродного брата моей жены.

— Ах вот оно как…

— Я всегда затрудняюсь, как объяснить. Не знаю, как такая степень родства называется.

— Может, троюродные братья? А? Как ты думаешь, Миттян? — обратился он к девушке-воробушку.

Оказывается, её звали Миттян.

— Я посмотрю в словаре, — по своему обыкновению, торопливо ответила Миттян.

Дальше последовал весьма естественный вопрос господина Имаи:

— Извините, но здесь не сказано, какая у вас профессия…

Ложь была заранее заготовлена.

— Я пишу, вроде как журналист. Собирать информацию — это часть моей работы. Вот Кадзуя Курисака и обратился ко мне, чтобы я ему помог отыскать Сэкинэ-сан.

— В журналах и я иногда печатаюсь, — торжественно объявил глава компании, так что Хомме пришлось кивнуть и добавить:

— В «Финансовом вестнике», верно?

— Да, а вы читали?

Хомма только улыбнулся, но не ответил. Если он скажет: «Да, я видел ваше имя», это будет откровенная ложь. Но просто улыбка за обман не считается. Хомма как-то слышал, что «Финансовый вестник» — лидер среди журналов, которые читают только те, кто сам там печатается.

— Итак… — глотнув жидкого зелёного чаю, глава компании вернулся к делу.

— Это касается госпожи Сэкинэ. Скажите, она всё ещё не появлялась?

Курисака говорил, что позвонил в компанию Имаи и сообщил о том, что Сёко пропала четыре дня назад, семнадцатого января, около девяти часов утра. В тот же день он забежал сюда по пути на встречу с клиентом, чтобы выяснить, не знают ли коллеги Сёко что-нибудь о её местонахождении.

— Когда Сэкинэ-сан шестнадцатого не вышла на работу, мы подумали, что она просто прогуляла: пятнадцатого ведь был выходной день^[39]. Вот мы и не придавали этому особого значения. Так что, когда Курисака-сан нам позвонил, мы так испугались!

— А у Сэкинэ-сан и до этого бывали прогулы?

— Нет, всего лишь один раз. У неё тогда была очень высокая температура, и она не могла позвонить. Да ведь, Миттян?

Миттян слегка наклонила голову набок, а Имаи засмеялся:

— Ну да, Миттян ведь у нас тогда ещё не работала.

— Имаи-сан, вы ведь с Курисакой хорошо знакомы? — вернул разговор в прежнее русло Хомма.

— Да, но это чисто деловые отношения: наша компания пользуется услугами его банка. Так что, когда он мне сказал, что они с Сэкинэ-сан обручились, я, конечно, удивился.

— О том, что они обручились, Курисака вам здесь сообщил?

— Нет-нет, за праздничным столом. Вы видите, фирма у нас маленькая. Ни старый год весело не проводить, ни новый встретить… Вот я и прошу сотрудниц, чтобы они на такие праздники приводили своих приятелей или женихов. О помолвке мы, кажется, узнали как раз под Новый год. Мы ведь тогда Новый год справляли, да, Миттян?

— Да-да, — поспешно ответила Миттян, которая, сидя за своим столом, с энтузиазмом листала словарь.

— И кольцо нам тогда показали. С рубином, по-моему. Этот камень якобы соответствует месяцу рождения Сэкинэ-сан.

— Что вы, сапфир это! — впервые за всё это время Миттян высказалась по собственной инициативе. — И всё вы, директор, путаете. Сапфир это был. Я же помню, что камень был синий.

— Да, разве?.. — пробормотал Имаи и снова погладил себя по голове, будто надеясь таким образом откорректировать воспоминания. — Сапфир… Всё-таки сапфир, значит. Вместе с Сэкинэ-сан вроде бы и кольцо тоже пропало…

— Да? Об этом я впервые слышу.

Вчера Хомма договорился вместе с Курисакой съездить на квартиру Сёко, чтобы подробно расспросить о её имуществе.

— Курисака-сан говорил, что пятнадцатого вечером они поссорились. Шестнадцатого утром он ей позвонил, но никто не взял трубку. А когда вечером того же дня он заехал к ней домой, оказалось, что Сэкинэ-сан уже собрала все вещи и уехала.

— Так и есть, Курисака уже не знает, что делать.

— Хм, почему же она кольцо с собой захватила? Наверное, потому, что всё ещё надеется быть вместе с Курисакой-сан? А может, просто потому, что оно дорогое? Раз они всего-навсего поссорились, я думаю, она должна уже скоро объявиться. По-моему, если мы сейчас поднимем панику, ей будет неловко возвращаться.

Пожилые мужчины нередко пытаются оправдать подобные поступки молодых женщин. И это вовсе не по доброте душевной: просто им не приходилось быть обманутыми. Так считал Хомма.

— Это была не просто ссора, — поправил директора Хомма, — не буду углубляться в подробности, чтобы и правда не навредить Сэкинэ-сан, но только Курисака по-настоящему обеспокоен.

— Значит, это серьёзно? — заинтересовался Имаи.

— Для них двоих — да.

Глава компании как бы почувствовал, что скрывается за неопределённым ответом Хоммы:

— В таком случае очень жаль, но мы ничем не можем вам помочь. Нам нечего добавить к тому, что мы уже говорили господину Курисаке. Да, Миттян?

Миттян закивала. Взгляд её всё ещё был направлен в словарь. Она добавила:

— Директор, это не «троюродные братья».

Видно, характер у неё такой: делать одно дело, пока ей не скажут, что уже всё — хватит. Поскольку глава компании не ответил, Хомма тоже решил не обращать внимания. Понемногу Миттян ему всё-таки начинала нравиться.

— Когда Сэкинэ-сан устроилась к вам?

Директор промычал что-то невразумительное. И опережая его любимую фразу: «Когда же это было-то? А, Миттян?» — Хомма предложил свой вариант:

— Может, вы покажете мне её послужной список? Всё-таки такая ситуация… Я хотел бы обратиться и на её бывшее место работы.

— А почему бы и нет, — сказал начальник и направился к своему столу.

Он согласился так легко, что это немного обескуражило Хомму. Выдвинув нижний ящик стола, Имаи довольно быстро отыскал нужную бумагу и вернулся к Хомме.

Послужной список Сэкинэ Сёко был оформлен самым обычным образом. Наклеена была и фотография. Это первое, на что Хомма обратил внимание. Вчера Курисака поступил неосмотрительно и не захватил с собой фотографии Сёко, поэтому сейчас Хомма впервые увидел её лицо.

«Красивая», — подумал он.

На такого рода фотографиях все похожи на разыскиваемых преступников. Раз даже на этом фото она кажется красивой, значит, в жизни внешность Сёко Сэкинэ явно заслуживает оценки выше средней.

Волосы — немного длиннее обычной короткой стрижки. Или это и называют короткой стрижкой? Нос правильной формы. На фотографии не видно, подрисованы брови или нет, но они были красиво изогнуты над ясными глазами. На губах застыла лёгкая улыбка.

— Симпатичная? — спросил Имаи. — На самом деле она ещё красивее. Особенно после того, как с Курисакой-сан стала встречаться — с каждым днём стала хорошеть. Да ведь, Миттян?

Миттян перестала наконец листать словарь и теперь, устроившись во вращающемся кресле, обернулась к ним.

— Когда мы с ней вместе ходили по магазинам, к ней часто подходили мужчины, — заявила она.

«Само собой разумеется», — подумал Хомма.

— А ростом она высокая?

— Вы разве с ней не встречались? — удивился Имаи.

— Нет! Курисака, негодник, даже от родственников помолвку скрывал.

— Сэкинэ-сан мне говорила, — присоединилась к разговору Миттян, — что семья Курисаки-сан против их женитьбы. Они, мол, сказали, что она недостаточно образованна.

— Правда? — Хомма повернулся к Миттян. — Она из-за этого огорчалась?

— Да, одно время очень сильно. Так переживала, что даже похудела. Пока Курисака-сан не сказал ей, чтобы о мнении родителей она не беспокоилась и не подарил ей кольцо, она всё переживала. Но когда они сговорились о помолвке — снова повеселела.

Хомма кивнул и вернулся к послужному списку.

Родилась Сёко Сэкинэ четырнадцатого сентября 1964 года. Прописана в Токио. Курисака говорил, что девушка родом из Уцуномии. Так что прописку, наверное, она поменяла.

В послужном списке было сказано, что образование, включая среднюю школу второй ступени, Сёко получила в Уцуномии. В графе о месте работы стояли названия трёх фирм. Первой шла «Аренда оборудования Миёси». Наверное, фирма занималась офисным оборудованием. Находилась эта компания в районе Сибуя. Девушка устроилась туда в июне 1983 года, а уволилась в марте 1985 года. После окончания школы она сразу же перебралась в столицу, но работу, видно, удалось найти не сразу. Поэтому и устроилась она не в апреле, а только через два месяца, в июне.

Дальше следовала «Корпорация Исии». Что это за компания, так сразу не поймёшь. Но рядом с названием компании рукой самой Сёко было приписано: «Была нанята на должность машинистки». Находилась «Корпорация Исии» в районе Тиёда, в квартале Мисаки. Сёко была принята на работу в апреле 1985 года, уволилась в июне 1986 года.

Третье место работы — «Бухгалтерская контора Ариёси». Находится в районе Минато, в Тораномон. Сёко устроилась туда в августе 1986 года и работала вплоть до января 1990 года. Все три причины увольнения одинаковые: «По личным обстоятельствам». Послужной список датирован пятнадцатым апреля 1990 года.

— Значит, до того, как устроиться сюда, она работала в бухгалтерской конторе?

— Выходит, что да, — ответил директор так, словно, заглянув сейчас в послужной список, он вспоминал об этом заново.

— Вы спрашивали у неё о конкретных причинах, по которым она оставила прежнюю работу?

— Кажется, там была слишком нервозная атмосфера, это даже сказалось на её здоровье.

Не слишком ли он «великодушен» для управляющего компанией? Мысли Хоммы, видимо, передались и самому Имаи. Погладив лысину, он расплылся в улыбке:

— Компания-то у нас сами видите какая — маленькая. Если мы будем подробно расспрашивать людей о прошлом, никто у нас работать не захочет. Поэтому у нас так заведено: если ясно, что характер у человека неплохой, то лишние расспросы ни к чему. У всех ведь могут быть свои обстоятельства.

Тут Хомма спорить не стал. Ему почему-то показалось, что, хотя глава компании нанимает сотрудников таким вот способом, ошибается в людях он крайне редко. Как-никак Имаи всё-таки удерживает на плаву эту маленькую фирму в самом центре Синдзюку. Именно потому, что компания маленькая, это требует неординарных способностей.

Можно сказать, что управлять большой компанией — это всё равно что управлять большим самолётом, со встроенным компьютером и автопилотом. Способности пилота не подвергаются строгой каждодневной проверке. Зато такая крошечная компания, как у Имаи, — это нечто вроде старенькой колымаги с пропеллером. При плохой видимости полёт отменяется. На компьютер положиться нельзя. При каждом взлёте и приземлении пилот рискует жизнью, надеясь только на свой опыт. Каждый полёт — это ставка на жизнь или смерть. Долетит ли самолёт или упадёт — зависит только от мастерства пилота.

— Как вы дали знать о том, что вам требуется работник?

— Через объявление в газете.

— А когда вы приняли к себе Сэкинэ-сан?

Глава компании снова заглянул в послужной список:

— На следующий день после собеседования мы ей выслали уведомление о том, что она принята. А с двадцатого числа она, по-моему, уже вышла на работу.

— Она тут занималась обычными канцелярскими делами?

— Да, ещё печатала на машинке и на компьютере.

— Коллеги… — начал было Хомма, обернувшись к Миттян, но увидел, что она вся сжалась от ужаса.

Ответил глава компании:

— Тогда Сэкинэ-сан была одна, Миттян ведь у нас всего полгода работает. Так ведь, Миттян?

Миттян согласно закивала.

— А ещё кто-нибудь здесь есть?

— Нет, нас всего трое. Есть партнёры, которые появляются здесь время от времени. Сэкинэ-сан с ними, конечно, здоровалась, но они-то уж точно не знают, куда она могла отправиться.

— У вас, Имаи-сан, нет никаких предположений?

Глава компании с досадой покачал головой:

— Я даже не знаю, были ли у неё близкие друзья, помимо господина Курисаки. То есть были, наверное, только вот я об этом ничего не знаю. Вы уж извините.

— Да нет, что вы.

Хомма повернулся к Миттян. На этот раз она, видно, приготовилась: лицо её не выразило удивления, и она бойко ответила:

— У меня тоже никаких предположений.

— А имена своих друзей Сэкинэ-сан при тебе никогда не упоминала?

Немного подумав, Миттян покачала головой:

— Про господина Курисаку она много чего рассказывала, а вот… Мы ведь с Сэкинэ-сан только иногда после работы заходили вместе выпить чаю или в магазины.

— Ясно…

— Может, она вернулась в свой родной город? — предположил глава компании.

— Но у Сэкинэ-сан родители уже умерли.

— Ах, ну да, ну да! — Имаи стукнул себя по лбу.

— Я, конечно, эту версию тоже проверю.

Взяв в руки послужной список Сёко, Хомма добавил:

— Извините, могу я сделать копию?

В ответ Имаи махнул рукой:

— Да берите вы это! Если для господина Курисаки так пожалуйста. Обзвоните её бывшие места работы, может, что-то и прояснится.

Хомма решил воспользоваться добротой директора.

— Хорошо бы Сэкинэ-сан поскорее нашлась! — сказал Имаи.

— Я надеюсь, что если мне удастся с ней связаться, то ей проще будет вернуться к Курисаке, — ответил Хомма.

— Да, расставаться, будучи в ссоре, — это нехорошо.

Когда Хомма поднялся, Миттян, желая проявить усердие, побежала подавать ему пальто. Только вот ростом они оказались настолько разные, что девушка так и не сумела этого сделать. Хомма рассмеялся, взял у неё пальто и оделся сам. Миттян держала его зонтик.

— Насчёт того, как называют детей двоюродного брата или сестры, — сказала она очень серьёзно, — я только выяснила, что это не троюродные.

В её голосе чувствовалась досада. Как тут не поддержать человека?

— Ну, как выяснишь, дай знать.

— Конечно, — ответила Миттян.

Глава компании улыбался.

«Возможно, платили ей здесь мало, но Сёко Сэкинэ работала не в таком уж плохом месте», — подумал Хомма, спускаясь по лестнице.

Глава 4

Итак, первым делом следовало позвонить.

Хомма решил, что звонить во все три компании, указанные в послужном списке Сёко, вовсе не обязательно. Достаточно будет «Бухгалтерской конторы Ариёси», в которой она служила до того, как устроиться в фирму Имаи. Там она проработала четыре года; вероятность найти её друзей и знакомых в «Ариёси» была достаточно велика.

И шоссе, и тротуары уже высохли. Снег, сваленный у обочины дороги, совсем растаял. Теперь сугробы больше походили на маленькие снежные кляксы, которые упали с крыши грузовика, проделавшего долгий путь откуда-то с севера страны.

Вернувшись к перекрёстку проспекта Косю и улицы Отакибаси, Хомма зашёл в первое же кафе, которое попалось ему на глаза. Телефон стоял прямо около входа, но Хомма решил сначала присесть и дать ноге отдых. Затем, заказав кофе, он встал и направился к телефону.

Послужной список Сёко был написан красиво. Не то чтобы почерк был очень хороший, но чувствовалось, что каждый иероглиф она выводила очень старательно. «Обладательница такого почерка должна исключительно аккуратно вести хоть дневник, хоть записи домашних расходов», — размышлял Хомма, пока дожидался ответа женщины-оператора из справочной службы.

Наконец-то послышался её голос. Хомма попросил отыскать номер телефона «Бухгалтерской конторы Ариёси». Примерно через пять секунд последовал ответ:

— По указанному адресу «Бухгалтерская контора Ариёси» не зарегистрирована.

Хомма почему-то не поверил:

— Неужели так и нету? А компании с похожими названиями?

— Подождите.

Теперь все данные заносятся в компьютер. Из трубки вместе с помехой доносились звуки нажатия клавиш.

— Ничего нет. Возможно, у вас неправильный адрес?

Хомма ещё раз прочитал адрес. Ошибки вроде не было… Пришлось пока что разъединиться.

Бухгалтеры, адвокаты, юристы — люди, которые имеют офис, где они и оказывают свои услуги, — редко переезжают с места на место. Такие переезды дорого обходятся, ведь можно лишиться ценных клиентов. Поэтому они так тщательно выбирают место для конторы, когда только начинают своё дело. Если раз обосновался, то потом нелегко будет переехать в другое место.

Конечно, можно было бы предположить, что это компания новичка. Возможно, сейчас он в статусе «приживальщика», снимает угол в конторе одного из более опытных коллег и выжидает время, чтобы окончательно отделиться и открыть своё дело. Но как это возможно, чтобы самостоятельная фирма — «Контора Ариёси» — могла так просто исчезнуть из телефонного справочника?

Может быть, этот бухгалтер был уже пожилым и ему пришлось свернуть свой бизнес? Но ведь Имаи говорил что Сёко бросила прежнее место, где отработала четыре года, потому что там было слишком много работы и она подорвала своё здоровье… Вряд ли такая контора могла закрыться.

Хотя кто знает… Может, Сёко просто не хотела говорить, почему ей на самом деле пришлось оставить прежнюю работу, и поэтому решила соврать.

Если отправиться по этому адресу и обратиться в соседние фирмы, что-то может и проясниться. Да только это работа на весь день. Хомма счёл это слишком докучным и решил сперва позвонить ещё в одно место:

— «Корпорация Исии». Район Тиёда, Мисаки.

Здесь Сёко проработала всего лишь год и два месяца.

Ну, если с ними можно будет связаться сразу, то в итоге он сэкономит время.

Однако…

— По этому адресу данная компания не зарегистрирована, — сразу же ответила женщина-оператор, на этот раз уже другая.

Хомма собрался было, как и в прошлый раз, спросить, не зарегистрирована ли компания со схожим названием, но что-то его остановило, и он промолчал.

— Алло? — вопрошал голос из трубки.

Хомма слегка откашлялся и продолжил:

— Я бы хотел ещё кое-что узнать… — На этот раз он не стал спрашивать номер телефона фирмы «Миёси». Спросил только, зарегистрирована ли по такому-то адресу компания с таким-то названием.

— Нет, — ответила женщина-оператор.

Вернувшись к своему столику, Хомма за чашкой горячего кофе ещё раз внимательно изучил послужной список Сёко Сэкинэ.

«Ну дела!» — подумал он.

Директор Имаи ведь по характеру такой человек… Сёко ему понравилась, и он решил, что ей можно доверять — не позвонил на её бывшую работу, не стал вдаваться в подробности её послужного списка. Поэтому до теперешнего момента никто и не подозревал, что написанное здесь — чистая ложь.

Да, этой Сёко крупно повезло. Такое враньё — рискованное дело. То, что до сих пор никто её не раскусил, — счастливая случайность.

Видно, она и сама это понимала. Иначе постаралась бы придумать что-то более правдоподобное. Можно было бы написать названия фирм, которые действительно существуют.

Сёко Сэкинэ не хотела писать в послужном списке о том, как на самом деле зарабатывала на жизнь, поэтому она соврала. Она намеренно избегала учреждений с большим числом сотрудников и бдительным отделом кадров. Её интересовали только крошечные фирмочки. «Ну а если и там устроят проверку и выяснится, что написанное в послужном списке — ложь, тогда уж делать нечего…» Девушка была готова к тому, что когда-нибудь враньё раскроется. А если всё равно тайное станет явным, так пусть уж лучше сразу. Поэтому Сёко особенно не изощрялась. Так она ходила из фирмы в фирму и совершенно случайно наткнулась на «Офисное оборудование Имаи». Там её приняли. Возможно, всё именно так и было.

Её адвокат разослал в кредитные компании письма о том, что она обанкротилась в шестьдесят втором году эры Сёва, то есть в 1987 году, в мае…

Да, скорее всего, Сёко хотела скрыть это, и её послужной список был враньём.

Само собой разумеется, что, когда девушка обанкротилась, она где-то работала. Из кредитных фондов и ссудных касс на место работы постоянно звонили и присылали письма с настойчивыми требованиями вернуть долг. Наверняка бывало и так, что кредиторы приходили за деньгами прямо в офис, где работала Сёко. Всё это, конечно же, ставило её в неловкое положение перед работодателем. Пусть всего лишь по долгу службы, но Хомма всё-таки имел кое-какое представление о том, как действуют «небанковские» кредиторы. После того как в ноябре пятьдесят восьмого года эры Сёва, то есть в ноябре 1983 года был издан закон, упорядочивающий деятельность ссудный касс, кредиторы уже не могли требовать возвращения долгов так же грубо, как они делали это раньше, во времена «долгового ада». Но затишье это было лишь видимостью ведь они стали действовать ещё коварнее, так сказать «из-за угла». Каково, если тебе на рабочее место пришлют факс, а там что-то вроде: «Срочно свяжитесь с нами» — и название кредитного фонда?

Если написать в послужном списке правду, то новый работодатель запросто может позвонить в отдел кадров на старом месте. Что тогда?

— Сэкинэ-сан, говорите? У неё с долгами проблемы были…

После этого на новую работу тебя уже не примут. Про банкротство тоже лучше, чтобы не знали: с самого начала люди решат, что «человек небрежно относится к деньгам».

Поэтому девушка и врала.

Раздеваться было лень, и Хомма так и сидел в пальто. Стало жарко, и, глотнув холодной воды, он снова уставился в послужной список.

Не зная точной причины банкротства Сёко, предполагать что-либо пока ещё рано. Но вместе с чувством жалости к этой девушке в голове мелькала мысль о том, что Курисаке следует как можно скорее расстаться с Сёко.

Что же дальше? Действовать нужно эффективно, значит…

И всё же… Как искусно она лгала! Откуда только взяла названия этих компаний?

Тут Хомму осенило.

Если до того, как устроиться в «Офисное оборудование Имаи», Сёко Сэкинэ где-то работала, то у неё обязательно должна быть трудовая страховка. На бирже труда все данные о трудовом страховании уже более десяти лет как занесены в компьютер, они доступны через Интернет. Для того чтобы навести справки о том, где человек прежде работал, нужно всего лишь ввести в систему номер его трудовой страховки. Разумеется, в новую систему попали не только данные о тех, кто впервые устроился на работу. И те, кто оформлялся на новое место работы, и те, кто выходил на пенсию, — все получали трудовые страховки нового образца. Хомма как-то раз видел их. — По сравнению со старыми полисами, которые были величиной с проездной билет и на которых, во избежание подделки, были нанесены замысловатые узоры, эти новые сертификаты показались Хомме какими-то бумажками; они его даже разочаровали.

У Сёко тоже должен быть такой полис. Когда её приняли в «Офисное оборудование Имаи», девушка должна была предъявить его, а потом директор компании или, скорее всего, сама Сёко отнесли эту страховку на биржу труда в Синдзюку.

Хомма снова встал и направился к телефону. Дозвонившись до «Имаи», он услышал голос Миттян. Когда Хомма объяснил ей, в чём дело, та сначала удивилась, однако разузнать о трудовой страховке Сёко оказалось вовсе не сложно. Миттян сразу же всё проверила. Хотя она и отошла от телефона, Хомме было слышно, как она советуется с главой компании.

— Алло? Я спросила насчёт страховки.

— И что же?

— Трудовая страховка Сёко Сэкинэ выдана во втором году эры Хэйсэй, двадцатого апреля, — прочитала она вслух.

Послужной список Сёко Сэкинэ был написан пятнадцатого апреля того же года. Значит…

— Сэкинэ-сан говорила, что она, когда к нам устроилась, впервые оформила себе трудовую страховку, — сказала Миттян.

— Правда?

— Ага. Ой! Да то есть.

— До этого у неё не было трудовой страховки?

— Не было. Когда меня приняли на работу, она со мной вместе ходила на биржу труда. Сэкинэ-сан беспокоилась, что на меня там все будут сердиться. Я тогда совсем не знала, как и что надо оформлять. В тот раз она мне всё рассказала.

Вдруг послышался какой-то шум, и к разговору присоединился Имаи:

— Вы уж нас извините, всё так и было, Миттян верно говорит. Но чтобы послужной список оказался ложным!

— Да, странная история.

— Сэкинэ-сан говорила, что на прошлом месте она только временно «подрабатывала», поэтому и не стала оформлять страховку. Она никогда не устраивалась на работу как полноправный сотрудник. «Критером», наверное, была. Или как там это сейчас называют?

— Ясно…

«Вообще-то, правильно — фритер, а не критер», — подумал Хомма и добавил:

— Интересно, почему же Сэкинэ-сан не хотела становиться полноправным работником? Она про это ничего не говорила?

Директор с Миттян посовещались немного.

— Кажется, она говорила, что если устраиваешься временным сотрудником, то зарплата больше, — заключил Имаи.

— То есть, возможно, она и по ночам где-то подрабатывала.

— Хм-м, — задумался глава компании, — не знаю. Сейчас — вряд ли. Не похоже было, что она таким делом занимается. От неё этим «не пахло».

«Днём — студентка, а ночью подрабатывает в дорогом клубе. Нынче такое сплошь и рядом.

Да к тому же Сёко Сэкинэ — красавица. Если бы она своё обаяние, перед которым не устоял даже такой парень, как Курисака, использовала в первоклассном заведении для состоятельных клиентов, то смогла бы заработать немалые деньги.

Поэтому она и не нуждалась в трудовой страховке…

И всё-таки она обанкротилась. Что же случилось?»

Хомма повесил трубку, вернулся за свой столик и, игнорируя недовольные взгляды официантки, поудобнее откинулся на спинку стула.

«Пять лет… — рассуждал он. — Этого времени достаточно, чтобы жизнь человека кардинально изменилась. Однако, что бы ни произошло, образ Сёко Сэкинэ, о котором поведал Курисаке, и атмосфера компании «Имаи», где она работала, говорят о том, что она изменилась в лучшую сторону».

Расплачиваясь, Хомма думал о своём следующем пункте назначения и о том, как ему туда добраться.

Какой была жизнь Сёко Сэкинэ, когда она пришла к адвокату и тот разослал в кредитные компании копии извещения о её банкротстве? Возможно, что именно ответ на этот вопрос позволит быстрее всего узнать о местонахождении девушки, хотя на первый взгляд кажется, что такой путь займёт много времени. Прошлое, которое она хотела скрыть… Если пойти туда, где тайное стало явным, то, возможно, кое-что прояснится.

Сёко Сэкинэ, которую знал Курисака, — это тщательно вылепленный ею самой образ. Это не настоящая Сёко. Если вести расследование, опираясь на этот выдуманный образ, то можно зайти в тупик или вконец заплутать.

Такого поворота событий Хомма, конечно же, не предвидел. Он, вообще-то, надеялся даже, что если всё пойдёт гладко, то в компании «Имаи» удастся узнать имена друзей и знакомых Сёко, а связавшись с ними, разыскать и её саму. Курисаке он велел «особо не надеяться», но это было нечто вроде отвлекающего манёвра.

Как только жених стал задавать вопросы, Сёко исчезла. Деньги она, конечно, взяла с собой, а вот в чём нашла душевную опору… Хомма был уверен: она сейчас где-нибудь у друзей.

Однако если уж девушка до такой степени оберегала своё прошлое и так осторожничала, пытаясь его скрыть, то, даже когда ему удастся разыскать её близких и друзей, знавших её до исчезновения, это не сильно поможет поискам. Сёко сбежала, когда ей предъявили свидетельство о её прошлой жизни. Там, куда она скрылась, не должно быть людей, которые ничего не знают о прошлом девушки и которым нужно будет всё разъяснять с самого начала, и, наоборот, там не будет тех, кто о ней знает что-то, позволяющее оскорбить её и унизить.

В таком случае число людей, на которых она может положиться, ограниченно.

Делать нечего — придётся встретиться с адвокатом Мидзогути, к которому Сёко обратилась с просьбой оформить её банкротство. Отсюда до Гиндзы по линии Маруноути как раз можно добраться без пересадки.

Глава 5

«У меня были на то серьёзные причины, сразу я не могу всё объяснить. Дай мне время…»

Когда Хомма подошёл к дверям Юридической конторы Мидзогути, ему вспомнились эти слова. Так Сёко Сэкинэ ответила жениху, когда тот стал расспрашивать её о банкротстве, случившемся пять лет тому назад.

Контора была на восьмом этаже многоэтажного здания, стоявшего особняком, в стороне от шумной Гиндзы. Помещение, в котором располагалась контора, было угловое, и поэтому входные двери имелись как в центре, так и с правой стороны. Причём двери эти были сделаны из полупрозрачного стекла, и снаружи, пусть и смутно, видно было всё, что происходило внутри помещения.

В юридическую контору обращаются только те люди, которые имеют на то «серьёзные причины». Может быть, даже хорошо, что дверь не глухая, — это как-то успокаивает посетителей. У них пропадает ощущение, что «это последнее прибежище и больше пути к отступлению нет». Пусть речь всего лишь о психологическом настрое, но…

На входной двери, что в центре, жирным шрифтом было написано: «Юридическая контора Мидзогути и Такады». Когда Хомма постучал, ему тут же ответили, и бойкий молодой человек поспешил отворить дверь:

— Простите, пожалуйста, но вам придётся немного подождать.

Сказав так, он быстрым шагом направился к столу, что стоял неподалёку, и взялся за телефонную трубку. Видно, Хомма оторвал его от разговора.

У самого входа стояли столы работников конторы, на одном из них с краю — сейф для бумаг, а на сейфе, в свою очередь, электронные часы. Они показывали три часа двадцать семь минут после полудня. Хотя нет, вот уже стало двадцать восемь минут.

Сразу понятно, что это не просто часы, а будильник. Наверное, сотрудникам случается оставаться здесь на ночь. Возможно, иногда кто-то рассуждает так: «Час посплю, а потом опять за работу». Будильник поставлен на два часа ночи. Не так уж и много найдётся людей, которые таким образом используют будильник. Но к какой бы профессии они ни принадлежали, им приходится работать в сумасшедшем режиме.

Даже атмосфера в комнате была какая-то нервная и суетливая. И суетятся здесь не по своей воле, как Миттян из «Офисного оборудования Имаи», а потому, что здесь идёт настоящая борьба со временем. Кажется, что даже летающие в комнате пылинки подчинены деловому ритму.

Помещение, в котором размещалась контора, имело форму латинской буквы «L». Вертикальная чёрточка буквы — пространство, которое занимают сами сотрудники конторы, горизонтальная — зона для клиентов. Но это не настоящий холл для посетителей, а что-то вроде приёмного покоя в больнице: пространство разграничено ширмами на три маленьких закутка, и в каждом — письменный стол и стулья.

В конторе, наверное, только два адвоката, как и гласит вывеска. Так что, скорее всего, два отсека предназначены для переговоров с клиентами, а третий — для ожидающих своей очереди. Сейчас все три закутка были заняты, и потому атмосфера в конторе была очень деловая: по всему помещению слышались голоса.

Молодой сотрудник наконец-то закончил говорить по телефону и поспешил к Хомме. По пути он задел стоявший рядом принтер, и лоток для приёма отпечатанных страниц с грохотом свалился на пол.

— Чёрт! Ох, извините, пожалуйста.

Он говорил это, водружая лоток на место, отчего казалось, будто извинения предназначены принтеру, а не Хомме.

— Садитесь, пожалуйста. У адвоката Мидзогути немного затянулась предыдущая встреча.

— Ничего-ничего, у меня времени много.

Вообще-то, когда Хомма позвонил сюда со станции «Синдзюку», ему сказали, что незапланированным посетителям адвокат Мидзогути может уделить только полчаса — с трёх тридцати до четырёх, так что медлить было нельзя.

— Сюда, пожалуйста, — делая одной рукой какие-то записи, молодой человек указал Хомме на стул.

Хомма с благодарностью опустился на него. Зонтик он оставил в коридоре.

Кроме молодого человека, в конторе была ещё одна сотрудница, женщина лет двадцати семи, двадцати восьми, которая с момента появления Хоммы не отходила от телефона. Тот, с кем она разговаривала, видимо, очень нервничал, поэтому она всеми силами пыталась успокоить собеседника. «Когда Сёко Сэкинэ пришла сюда впервые, она, наверное, тоже была объята тревогой и беспокойством, и любая мелочь выводила её из себя», — подумал Хомма.

Молодой человек закончил писать, и Хомма решил задать ему вопрос:

— Скажите, в последнее время к вам не приходила девушка по имени Сёко Сэкинэ?

Молодой человек поднял глаза к потолку и задумался:

— Сэкинэ-сан, говорите…

— Да. Имя Сёко пишется так: справа иероглиф «глава, свиток», ну, знаете, — «глава первая», «глава вторая»… А справа… Как бы это объяснить?.. Как будто иероглифический элемент «вода» перевернули вверх тормашками.

— Ах, вы имеете в виду иероглиф, который используется в имени Сёси? — Оказывается, женщина уже закончила разговаривать по телефону. — Отцом Сёси был канцлер Фудзивара Митинага, впоследствии она стала женой императора Итидзё.

— Так ещё непонятнее, — засмеялся молодой человек.

Хомма попробовал начертать иероглиф в воздухе.

— Да-да, правильно, — закивала сотрудница.

— Одной из фрейлин императрицы Сёси была знаменитая писательница Мурасаки Сикибу, ведь так? — спросил её Хомма.

Женщина заулыбалась:

— Да, так оно и есть.

У молодого человека на лице было написано, что он совсем запутался. Он покачал головой и, видимо, решил вернуться к работе — принялся за одну из объёмистых папок.

Хомма тоже был полный нуль в области классической литературы, просто ещё давно, когда Тидзуко ходила в районный дом культуры, в кружок «Читаем повесть о принце Гэндзи», она усердно пыталась приобщить Хомму к своему увлечению.

— А сопернице Сёси, принцессе Тэйси, прислуживала знаменитая писательница Сэй Сёнагон. Тогда фрейлинами при дворе оказались сразу две самые талантливые женщины той эпохи.

— Правильно. Правда, со временем род Тэйси, мужчины которого из поколения в поколение становились высшими императорскими сановниками, разорился и захирел, поэтому положение этих двух талантливых женщин в обществе стало весьма различным.

Хомма сам был удивлён тому, как хорошо он всё это помнил. Обычно, когда Тидзуко ему о чём-то таком рассказывала, у него в правое ухо влетало, а из левого тут же вылетало, он реагировал неопределённо и уклончиво.

Вспомнив это, Хомма даже рассмеялся, но тут же поспешил вернуть разговор в прежнее русло:

— У меня есть фотография этой женщины.

Хомма достал из внутреннего кармана куртки послужной список Сёко Сэкинэ и, сложив его так, чтобы была видна только фотография, протянул молодому человеку. Тот явно заинтересовался — встал из-за стола и подошёл к Хомме:

— Нет, что-то я такой не припомню. Вообще-то, я обычно запоминаю тех, кто приходил недавно.

— Ну-ка, дай я тоже посмотрю, — попросила женщина.

Молодой человек взял послужной список из рук Хоммы и в том же сложенном виде передал его сотруднице.

— Нет, этого лица я тоже не припомню. Наша клиентка?

— Пять лет назад адвокат Мидзогути помогал ей оформить банкротство.

— Пять лет назад меня ещё здесь не было, — сказал молодой человек и передал послужной список Хомме.

Он вернулся на своё рабочее место с обиженным выражением лица — ведь дальше его помощь уже не потребуется. Его коллега задумалась, облокотившись на свой письменный стол.

— Девяносто процентов клиентов обращаются к ним с такого рода проблемами, так что повод обращения ни о чём не говорит. Но вот имя её мне кажется знакомым.

В этой конторе бывает много народу. Немудрено, что сотрудники реагируют так вяло. Хомма сунул послужной список обратно в карман.

— Сёко, Сёко… Да, где-то я слышала это имя…

— Ты тогда, наверное, тоже про императора Итидзё стала рассказывать или что-нибудь ещё в этом роде, — пошутил молодой человек, а женщина рассмеялась.

— Наверняка имя-то редкое. Обычно имя с этим иероглифом читается как «Акико», а не как «Сёко». — Она снова задумалась. — По-моему, это та девушка, у которой зубы были неровные?

«Да, в последнее время Сёко здесь явно не появлялась. Неужели она не надеялась на помощь адвоката?»

Тут Хомму окликнули:

— Это вы, Хомма-сан? Извините, вы, наверное, совсем заждались.

Сидя, Хомма обернулся назад, туда, откуда послышался голос, и встретился с адвокатом взглядом.

Это был уже пожилой человек. В таком возрасте обычные служащие, успев уже выйти на пенсию и поработать в качестве консультантов или внештатных сотрудников, начинают серьёзно думать о завершениикарьеры. Округляя, Хомма сказал бы, что адвокату к семидесяти. Но лицо его всё ещё выражало волю, и, несмотря на полноту, в целом он выглядел вполне здоровым человеком. Его истинный возраст выдавали лишь складки обвисшей кожи на шее, старческая гречка на левой щеке да сидящие на кончике носа очки с утолщающимися линзами, выручавшие и при близорукости, и при дальнозоркости.

Он вечно занят, этот маленький бог-спаситель в пиджачке, его работа — внушать людям надежду.

Хомма хотел поскорее перейти к делу: до четырёх оставалось всего пятнадцать минут. Но вкратце вряд ли удастся объяснить, кто он такой и почему ему поручено это расследование. Хомма снова решил придерживаться версии о том, что он «свободный журналист» и расследовать что-либо — часть его работы. Он попытался объяснить всё как можно проще и понятнее:

— Мидзогути-сан, вашей конторе приходится рассылать оповещения кредиторам тех клиентов, которые объявили о своём банкротстве?

Адвокат ответил сразу же:

— Приходится. Это делается для того, чтобы уведомить бывших кредиторов о случившемся банкротстве и просить их отнестись к этому с пониманием. После отправки такого рода оповещений сборщики долгов, как правило, успокаиваются. Есть, конечно, такие, кто всё равно пытается силой добиться возврата денег, но это бывает редко. Тем более что на этот случай у нас припасены особые меры.

Хомма достал то самое оповещение и показал его Мидзогути:

— Мне кажется, это было отправлено вами?

Адвокат закивал:

— Так оно и есть, это из нашей конторы отправлено. Так, значит, Сёко Сэкинэ… Помню-помню… — Лицо Мидзогути стало задумчивым.

— Но в последнее время она у вас не появлялась?

— Нет, в последнее время нет. Если, как вы говорите, пропала она шестнадцатого числа, то со дня её исчезновения ещё не прошло и недели. Я, наверное, ещё не настолько выжил из ума, чтобы забывать вчерашний день?

Из-за продолжительных разговоров с клиентами голос Мидзогути охрип. Прихлёбывая чай, который принесла им с Хоммой та самая сотрудница, он снова задумался:

— Тем более что Сэкинэ-сан я бы сразу узнал. Я ведь её хорошо помню. — Он поставил чашку на место и взглянул на Хомму. — Хоть вы и родственник ей, вернее, родственник жениха Сэкинэ-сан, я всё же не могу выбалтывать вам о ней всё подряд. Я думаю, вы тоже это понимаете.

— Ну конечно, — ответил Хомма.

«Обязательство хранить служебную тайну», — подумал он.

— Но мы всё-таки очень хотели бы отыскать Сэкинэ-сан и ещё раз поговорить с ней. Мы посчитали, что, возможно, она снова обратится к вам.

— Жаль, но вряд ли я смогу вам чем-то помочь. С тех пор я только один раз видел Сэкинэ-сан, два года тому назад.

Два года назад? Но ведь она обанкротилась пять лет тому назад!

Неужели эти сомнения проступили у Хоммы на лбу? Во всяком случае, адвокат на секунду пришёл в замешательство.

— Два года тому назад — это ведь как раз тогда, когда её мать умерла? — Это было всего лишь предположение но Хомма решил пойти ва-банк.

За линзами очков зрачки адвоката немного расширились.

— Правильно.

— Вы не могли бы мне сказать, где она в то время работала? Сейчас она числится в небольшой компании «Офисное оборудование Имаи» в Синдзюку. Там, кроме самого директора, всего двое сотрудников, включая Сэкинэ-сан. Этот директор и ещё одна сотрудница почти ничего не знают о знакомых Сэкинэ-сан.

Далее Хомма постарался излагать факты таким образом, чтобы не показалось, будто он осуждает Сёко:

— В фирме «Имаи» мне показали её послужной список. Однако всё, что в нём было написано, оказалось ложью. Наверное, Сэкинэ-сан решила, что если узнают о её прошлом, то больше не примут на работу. Я её ни в чем не собираюсь винить. Просто в сегодняшней ситуации неясно даже, с чего можно начать поиски.

— А сам её жених, этот Курисака-сан?

— И он тоже ничего не знает. Если бы он что-нибудь знал, то, наверное, не стал бы обращаться ко мне. Сэкинэ-сан мало рассказывала о себе.

Мидзогути, наморщив лоб, задумался.

Хомме не хотелось пристальным взглядом смущать собеседника, он уставился на свои руки и вдруг заметил, что стол, за которым он сидел, разрисован шариковой ручкой. «Дура, дура, дура», — написано было на столе. Наверняка это кто-то из клиентов написал в ожидании своего адвоката. «Дура, дура, дура…»

Если этот стол стоял тут пять лет тому назад, то сделать такую надпись вполне могла и Сёко. Во всяком случае, похоже, что после своего банкротства девушка порвала с прошлым и решила начать жизнь заново, в чём и преуспела. Каким бы ни было её прошлое, если бы Сёко и теперь вела разгульную жизнь, она не сумела бы увлечь такого мужчину, как Курисака, сколь бы она ни была умна и обаятельна.

А толчком для случившейся с Сёко перемены стало раскаяние и чувство ненависти к самой себе — то, что она пережила, когда пришла в эту контору и юридически оформила своё банкротство. Если бы эти чувства не переросли в созидательные действия, ей вряд ли удалось бы выстроить жизнь заново.

«Потому-то расспросы жениха и застали её врасплох. Сразу она не нашлась что ответить», — решил Хомма.

— Простите, я на секундочку. — С этими словами адвокат поднялся со своего места.

С полученными от Хоммы визитными карточками он направился к письменному столу одного из сотрудников.

«Наверное, сейчас будет звонить в банк, чтобы проверить, действительно ли там работает человек по имени Кадзуя Курисака. Ещё он наверняка попробует проверить, действует ли домашний номер телефона Хоммы, указанный на его визитке».

Хомма ждал, откинувшись на спинку стула. Адвокат вернулся через две-три минуты и, усевшись, сразу же спросил:

— «Офисное оборудование Имаи» — это обычная фирма?

Лоб его был всё ещё наморщен, но голос звучал как-то бодрее.

— Да, это маленькое оптовое предприятие, они торгуют кассовыми аппаратами. — Вспомнив Миттян, Хомма добавил: — Сотрудники одеты в очень скромную форму.

— Так, значит, с ночной жизнью Сэкинэ покончила… — медленно, словно разобравшись наконец, что к чему, произнёс Мидзогути.

Хомма молча посмотрел в лицо своему собеседнику.

«Ну ладно, придётся уступить. Только самую малость, конечно» — так, вероятно, подумал адвокат и произнёс:

— Пять лет тому назад, когда она пришла ко мне посоветоваться насчёт банкротства, Сэкинэ-сан работала в ночной закусочной. На Гиндзе или в Синбаси — точно не помню, но заведение находилось где-то в тех местах.

— А к вам она пришла потому, что ей кто-то посоветовал?

Мидзогути заулыбался, как-то очень тепло:

— Нет-нет. Я пытался выручать несостоятельных должников и банкротов ещё с конца пятидесятых годов эры Сёва когда вся общественность негодовала по поводу жёстких мер кредиторов из ссудных касс. Приходилось выступать с лекциями, иногда журналы печатали интервью со мной. Сэкинэ-сан говорила, что узнала обо мне и о нашей конторе из статьи в женском журнале, который ей попался в парикмахерской.

Делая пометки в своей записной книжке, Хомма неспешно кивал. На этот раз адвокат обратился к нему с вопросом:

— Сэкинэ-сан ведь, кажется, родом из Уцуномии?

— Да. Правда, закончив школу, она сразу же перебралась в столицу.

— Приехав сюда, Сэкинэ-сан сначала устроилась в обычную фирму. Кредитную карточку она тоже впервые завела, когда там работала. Когда возмещать долги по кредитке стало затруднительно, она начала подрабатывать в закусочной. Но сборщики долгов стали являться всё чаще, и из компании пришлось уйти. Так основным её рабочим местом стали ночные заведения. Поэтому и после банкротства она поначалу никак не могла вернуться к другой, обычной работе. Насколько я знаю, она так и продолжала вести ночной образ жизни. По крайней мере, она так говорила сама. Не представляю, как ей удалось вернуться к нормальному существованию. — Адвокат снял очки и кончиками пальцев помассировал переносицу. — Только ведь из вранья да из поддельных документов ничего хорошего выйти не может.

Протянув руку к чашке и заметив, что она пуста, он добавил:

— Эй, Саваки-сан, налейте-ка нам ещё чайку!

Появилась та самая женщина, сотрудница конторы. Она быстренько унесла чашки и принесла свежего чаю.

Отхлебнув горячего чая, адвокат продолжил:

— Так вот, два года тому назад она пришла ко мне посоветоваться насчёт страховых накоплений матери. Я этот визит хорошо запомнил.

Мать Сёко имела страховку для служащих, и оставшиеся после её смерти накопления составили около двух миллионов иен. Разумеется, эти деньги перешли к Сёко.

— Сёко обратилась ко мне, чтобы узнать, имеет ли она право получить всю сумму. Она, видимо, не была уверена в том, что ей это позволят. Но я сказал, что любая прибыль, полученная уже после банкротства, автоматически становится её собственностью. Девушка в тот раз показалась мне немного похудевшей, но в остальном вроде бы всё было в порядке. Я помню, что тогда успокоился на её счёт.

Сёко была всего лишь одной из множества клиентов, но Мидзогути запомнил её. Он даже заботился о ней. Это придало Хомме уверенности. Значит, в Сёко было что-то, что заставило адвоката так к ней отнестись.

— О себе я забываю, что ел час назад, а вот про клиентов очень хорошо всё помню, прямо на удивление.

«Похоже, что этот адвокат действительно всё помнит», — подумал Хомма.

— Тем более что случай Сэкинэ-сан был примечателен трудностями с оформлением ряда документов. Сэкинэ-сан тогда совсем издёргалась, она постоянно куда-то спешила. А вот когда мы с ней встретились два года назад, у неё и деньги появились, и сама она успокоилась, стала повеселее.

Это было во втором году эры Хэйсэй, то есть в 1990 году.

— Вы не помните, в каком месяце Сэкинэ-сан к вам приходила? Дело в том, что в апреле того же года она устроилась в «Офисное оборудование Имаи». Просто я подумал, что, возможно, когда Сэкинэ-сан получила страховую премию и у неё появились деньги, она решила покончить с легкомысленной профессией.

Мидзогути вздохнул:

— Это легко проверить, если покопаться в старых записях. И адрес её тогдашний, и место работы у меня записаны. Подождите немного.

Адвокат снова оставил Хомму и на этот раз не возвращался около десяти минут. Взглянув на часы, Хомма увидел, что уже двадцать пять минут пятого, и не на шутку забеспокоился.

Мидзогути вернулся в двадцать семь минут пятого с маленькой записной книжкой в руках.

— Два года тому назад она приходила к нам как раз в это же время, сразу после Нового года, двадцать пятого января. — Он протянул свои записи Хомме. — Вот, здесь её тогдашний адрес и место работы.

Хомма вежливо поблагодарил адвоката и взял протянутый листок. Крупными буквами там было написано название закусочной — «Лахаина» и адрес этого заведения в Синбаси. Снизу было приписано: «Домашний адрес: префектура Саитама, город Кавагути, Южный квартал, 2-5-2, 401». Ещё ниже значилось: «Акционерное общество «Торговая корпорация Касаи»» — и адрес этой фирмы в квартале Эдогава.

— Это та самая фирма, из которой Сэкинэ-сан пришлось уйти из-за постоянного давления кредиторов?

Адвокат кивнул.

— Вы мне очень помогли.

Когда Хомма положил листок с адресами в карман, Мидзогути сказал:

— Сообщите и мне, что произошло с Сэкинэ-сан. Теперь, когда я снабдил вас информацией, мне тоже хочется знать, что будет дальше.

— Обещаю.

«Его, наверное, уже ждёт следующий клиент». Хомма поднялся, но Мидзогути всё ещё продолжал стоять возле своего стула.

— Если вам будет трудно отыскать Сэкинэ-сан, попробуйте дать объявление в газету, — посоветовал он.

— «Сёко, хочу с тобой встретиться, немедленно возвращайся!» — что-то в этом роде?

— Как ни странно, это может и подействовать. Выберите ту газету, которую читала Сэкинэ-сан.

«Может, и стоит попробовать…»

— Если Сэкинэ-сан вернётся и если понадобится объяснить господину Курисаке, почему была необходима официальная процедура банкротства, я с радостью помогу. В том, что произошло с Сэкинэ-сан, виновата не только она сама. Нынешние банкротства из-за невозможности вернуть долги по кредитам сродни проблеме загрязнения окружающей среды.

«Загрязнение среды?..»

Эти слова заинтересовали Хомму. Жаль, что времени совсем уже не осталось.

— Если Сэкинэ-сан сюда позвонит, я передам ей, что вы с господином Курисакой ищете её.

«Но где она — я и тогда вам не скажу» — этого адвокат не произнёс, но Хомма понял подтекст.

— Захочет ли Сэкинэ-сан с вами встретиться — это её дело, ей решать. Но я попробую её переубедить. Игра в прятки ни к чему не приведёт.

— Я вам очень благодарен.

— Но это, конечно, при условии, что она сама сюда позвонит… — улыбнулся Мидзогути. — С тех пор как она пришла к нам два года тому назад, Сэкинэ-сан больше не давала о себе знать. Я понятия не имел ни о том, что она снова переехала, ни о том, что она больше не работает в закусочной.

— Фирма «Имаи» — хорошее место, атмосфера там совсем домашняя.

— А Курисака-сан серьёзный молодой человек?

— Очень.

«Правда, он несколько эгоистичен», — добавил Хомма уже про себя.

— Вот как? Ну, так и должно быть, он ведь в банке работает.

Кажется, адвокат был заинтригован.

— Теперь, когда Сэкинэ-сан сменила и работу, и образ жизни, она и выглядит, наверное, по-другому? Когда мы встретились с ней два года назад, она была одета так, что с первого взгляда становилось понятно, что у неё за работа, да и макияж у неё был слишком яркий…

Хомма рассмеялся:

— Она совсем изменилась. Или правильнее будет сказать — вернулась к своему первоначальному образу? Мужчины с ней часто заговаривали, но, судя по рассказам Курисаки и сотрудников фирмы «Имаи», да и по её фотографии в послужном листе, Сэкинэ-сан производит впечатление красивой и очень интеллигентной женщины.

— Надо же! — покачал головой Мидзогути. — Послушать вас, так она теперь совсем другой человек. Да, в женщине всё-таки есть что-то от чёрта…

— Просто женщины, наверное, легче приспосабливаются.

— Ну, в этом ничего плохого нет.

Сёко приходила к адвокату Мидзогути в 1990 году двадцать пятого января. Три месяца спустя, двадцатого апреля, она устроилась на работу в «Офисное оборудование Имаи». За это короткое время она повернула свою жизнь на сто восемьдесят градусов. «Наверное, это всё благодаря страховой премии, которую Сёко получила после смерти матери», — подумал Хомма.

Они с адвокатом Мидзогути дошли уже до середины коридора. Двое клиентов, словно сговорившись, сидели к ним спиной, понурив головы.

— Нехорошо, наверное, так говорить, но мужчинам Сэкинэ-сан нравилась, и я предполагал, что, однажды устроившись в ночное заведение, она уже не сможет отказаться от этого способа зарабатывать на жизнь. Да, кстати, она говорила, что когда накопит достаточно денег, то потратит их на исправление зубов. Я её уверял, что это даже хорошо, что в этом её изюминка, но она непременно хотела избавиться от неровных зубов.

Они и так шли очень медленно, но тут Хомма даже остановился.

«Неровные зубы?»

Сотрудница конторы по имени Саваки тоже ведь обронила: «Так это та девушка, у которой были неровные зубы?»

Значит, это была запоминающаяся отличительная черта Сёко Сэкинэ. Ведь в памяти осталось именно это, а не редкое чтение иероглифа в имени Сёко.

Но когда Курисака описывал Сёко, он ни слова не сказал о её зубах. Неужели он просто забыл упомянуть об этом?

На фотографии с послужного списка Сёко улыбается, но губы её сжаты. Ровные ли у неё зубы, трудно сказать. Если бы она смеялась во весь рот, то, наверное, было бы видно, что у неё торчат два верхних неровных зуба.

А может, она исправила себе зубы до встречи с Курисакой? Она вполне могла воспользоваться для этого деньгами, полученными после смерти матери.

И всё же…

Повернула свою жизнь на сто восемьдесят градусов в промежуток времени между двадцать пятым января и двадцатым апреля.

Да нет! Что за чушь!

В голове Хоммы замелькали такие дурацкие мысли, что он сам себе удивлялся. Ерунда какая-то! Это ведь даже не настоящее расследование, просто родственник попросил помочь разобраться…

— Что-то не так? — спросил адвокат Мидзогути слегка раздражённым тоном.

За короткое время как будто бы другим человеком стала.

Хомме захотелось хлопнуть себя по лбу. Всего лишь два месяца, как он в отставке, а уже спятил!

Что обязательно делают при любом расследовании, когда нужно собрать информацию о человеке?

Необходимо опознание личности.

Расспрашиваешь, расспрашиваешь, а потом выясняется, что это вовсе не тот человек. Чтобы не допустить такой идиотской оплошности, расследование всегда начинают с опознания личности.

Совпадает ли имя человека с его внешним видом?

Тут вышла пустяковая заминочка — пара неровных зубов. Ну и что из этого? Может, Курисака просто забыл об этом сказать?

И всё же, какой бы идиотской ни была заминка, если она не даёт тебе покоя, нужно всё проверить. Из-за этой привычки, из-за того, что она укоренилась и стала инстинктом, Хомма про себя упрекнул Курисаку за неосмотрительность, когда тот вчера не захватил с собой фотографии невесты. В фирме «Имаи» Хомма попросил отпечатать ему несколько копий послужного списка Сёко Сэкинэ: ему нужна была фотография девушки, её лицо.

— Извините, есть ещё кое-что. — Хомма передал Мидзогути послужной список. — Женщина на этой фотографии — Сёко Сэкинэ, так ведь?

Адвокат посмотрел на фото. Он смотрел так долго, что Хомма успел про себя сосчитать до десяти и понял, что этот пристальный взгляд означает: его дурные предчувствия сбылись.

Неужели…

За короткое время как будто бы другим человеком стала.

— Нет.

Мидзогути медленно покачал головой и сунул в руки Хомме послужной список так, словно этот листок прямо на глазах вдруг превратился во что-то грязное и отвратительное.

— Эта женщина — не та Сёко Сэкинэ, которую знал я. Эту я даже не видел никогда. Я не знаю, кто она такая, но это не Сэкинэ-сан. Это другая женщина. Вы говорили о совершенно другом человеке.

Глава 6

От станции «Хонан», что на линии метро Маруноути, до дома пешком идти пятнадцать минут. Дом выстроен, как это сейчас принято, с минимальными затратами. Фасад здания облицован пластиком «под дерево», словно дом бревенчатый, его украшают окошки с симпатичными выпуклыми наличниками. Здесь жила бывшая невеста Курисаки. Угловая квартира под номером 103 на первом этаже выходит окнами на юг и на восток. Сразу напротив окон Сёко велосипедная стоянка для жильцов дома.

Было уже больше восьми часов вечера. Хомма вышел из машины прямо перед домом Сёко, а Курисака поехал искать в окрестностях место, где бы припарковаться, и только после этого присоединился к Хомме.

Они заранее договорились, что, когда поедут обследовать жилище Сёко, Курисака сперва заедет за Хоммой в Мидзумото. Но то, что всю дорогу Хомма молчал и не собирался, похоже, докладывать о ходе расследования, парня явно задевало: машину он вёл очень неосторожно.

— Вообще-то, сегодня у меня оставалось ещё много недоделанной работы, а я всё бросил и освободился в шесть. Вы могли бы что-нибудь и рассказать! — ворчал он, а сам в это время шарил в заднем кармане брюк, искал ключи.

— Разве ты настолько бездарен, чтобы испортить свою репутацию, разок не оставшись на работе сверх положенного времени? — съязвил Хомма, который стоял в вестибюле, привалившись к колонне. — Что, ключи найти не можешь?

Курисака говорил, что Сёко дала ему запасные ключи от своей квартиры примерно полгода тому назад. Он хранил эти ключи в кошельке. Якобы если держать их вместе с ключами от собственной квартиры, то мать обязательно заметит и будет надоедать с нотациями.

— Нашёл. — Всё ещё надутый, Курисака достал-таки ключи. Открывая дверь, он нарочно гремел ключами, хотя в этом не было никакой необходимости. — Вы меня сегодня совсем перепугали. Позвонили на работу, условия всякие стали ставить! По-моему, я вправе получить хоть какие-то объяснения!

Хомма не реагировал. Он зашёл в квартиру первым:

— Где тут свет включается?

Курисака щёлкнул выключателем, и над головой Хоммы зажглась лампочка. Они сняли обувь и оказались в коротеньком коридорчике.

Выйдя из конторы Мидзогути, Хомма первым делом позвонил Курисаке на работу и заявил, что у него к родственнику срочное дело, и поэтому он требует, чтобы того разыскали. Звонил Хомма из кафе. Как только Курисака перезвонил ему, Хомма сразу перешёл к делу:

— Ты знаешь, по какому адресу прописана Сёко Сэкинэ?

Поначалу юноша растерялся, потом ответил вопросом на вопрос:

— Ну а это-то вам к чему?

— Так ты знаешь или нет?

— Я… Я знаю. В квартале Хонан. Она уже давно тут живёт.

— Точно?

— Разумеется! Когда были выборы, ей прислали повестку. Ведь такие повестки для избирателей присылают только тем, чья прописка официально зарегистрирована.

Курисака говорил правду.

Итак, она не таясь участвовала в выборах в качестве Сёко Сэкинэ.

Как чернила медленно, но верно впитываются в бумагу так дурные предчувствия постепенно пронизывали Хомму.

— Тогда я бы хотел, чтобы ты принёс мне копию её свидетельства о регистрации по месту жительства. Думаю у тебя найдётся свободная минутка, пока ты будешь обходить своих клиентов?

— Но зачем вам это?

— Причину я пока не могу тебе открыть. Скажешь, что ты её жених и что Сёко сама тебя попросила. Думаю, в муниципалитете тебе не откажут. Не забудь захватить с собой какое-нибудь удостоверение личности. Если не получится, ничего не поделаешь, но ты уж постарайся.

— Ну хорошо… Я попробую.

Передав эту просьбу, Хомма решил перед визитом в квартиру Сёко зайти к себе домой. Пока он ехал в электричке, голова раскалывалась от боли. Она и теперь ещё продолжала болеть.

Когда к семи вечера Курисака приехал в Мидзумото, в доме Хоммы затаилась маленькая бомба. То был Сатору — он рассердился, узнав о планах отца отправиться куда-то на ночь глядя.

Хомма, конечно, понимал, что сын за него беспокоится. К тому же мальчика мучили страхи. Это с ним с тех пор, как погибла мать: Сатору боится, что и отец тоже исчезнет из его жизни, поэтому старался оградить Хомму от малейшей опасности.

Хомма изо всех сил старался успокоить сына, но сегодня мальчик наверняка весь вечер будет злиться. Когда отец собрался уходить, Сатору заперся в своей комнате.

Как только Хомма сел в машину, Курисака выпалил:

— Извините, но я не смог получить справку о регистрации.

На лице Хоммы мелькнуло удовлетворение, словно у него гора свалилась с плеч.

— Не получилось… Значит, ты ошибся и она не зарегистрирована в Хонан?

— Нет, просто мне этой справки не дали. Сказали, что у меня нет никаких доказательств того, что я действительно жених Сёко. Оказывается, без доверенности чужих документов не выдают.

Для Хоммы эти слова были как гром среди ясного неба.

— Так вот что ты имел в виду…

— Да, а вы что подумали?

Ему, наверное, попался очень строгий муниципальный работник. Ничего не поделаешь, конечно…

— Она снимала квартиру на пару с кем-нибудь?

Не отпуская руля, Курисака обернулся и взглянул на Хомму так, словно увидел какого-то реликтового зверя.

— Вы хотите сказать, что она могла жить с кем-то ещё? Не шутите так.

— А с хозяином дома ты когда-нибудь встречался?

— Здоровался пару раз. Он ведь живёт совсем близко. Сёко с ним иногда разговаривала.

Значит, поменяться местами две девушки не могли. С того момента, как новоявленная Сёко Сэкинэ поселилась в квартале Хонан, она мирно беседовала с домовладельцем, имела регистрацию по месту жительства и даже ходила голосовать в качестве Сёко Сэкинэ.

Несмотря на то что она была ненастоящая, эта «Сёко» могла вести себя совершенно открыто, потому что, скорее всего, была уверена: настоящая Сёко Сэкинэ не будет против.

Первым делом Хомма предположил перепродажу данных из посемейного реестра. Сразу после банкротства Сёко испытывала денежные затруднения, ей нелегко было заново наладить свою жизнь. Возможно, она решила продать свои регистрационные документы нуждающейся в этом женщине её возраста.

Если предположить худшее, то, возможно, настоящей Сёко Сэкинэ давно нет на свете. Нет свидетельства о смерти, само тело тоже не найдено.

Спешить с выводами, конечно, нельзя, но невольно дурные мысли лезут в голову. Поэтому остаток дороги Хомма сидел молча, Курисака же продолжал дуться и гнал машину всё быстрее.

И вот они с Хоммой стоят на пороге комнаты, где жила женщина, с которой Курисака обручился. Воздух в квартире был холодным, как и подавленное настроение Хоммы.

Слева от короткого коридора — туалет и ванная комната, справа — небольшая кухонька. Холодильник, буфет и микроволновая печь стояли так тесно, что свободно передвигаться на этой кухне мог только один человек. Но всё было тщательно прибрано. Раковина из нержавейки вычищена так, что на ней нет ни единого пятнышка; если прикоснуться, то пальцы скользят по поверхности. Правда в маленький мусорный контейнер под мойкой по оплошности попала банка из-под пива… Но скорее всего, это дело рук Курисаки, побывавшего здесь недавно. За исключением этой банки из-под пива, всё остальное сияло чистотой. Даже запаха продуктов не чувствовалось.

Может, на улице подул сильный ветер, но только вентилятор почему-то вдруг сделал два оборота и так же внезапно остановился. Крылья вентилятора поблёскивали. Хомма вышел из кухни.

В комнате было так же опрятно. Площадь комнаты была примерно восемь татами, то есть двенадцать квадратных метров. По форме она напоминала вытянутый прямоугольник. В правом углу стояла кровать. Постель была прибрана, даже подушки прикрыты покрывалом. В изголовье кровати — небольшая полка, на ней — лампа в виде зонтика и две книги: «Путешествие в одиночку по Северной Америке» и «Последние новости европейского шопинга». Оба издания о путешествиях, но Хомме всё-таки показалось, что по содержанию книги совсем разные. Из двух этих томов зачитан до дыр был тот, что о Северной Америке.

Рядом с кроватью стояла придвинутая к окну корзина для мусора цилиндрической формы. Конечно, она тоже была пуста.

Кроме встроенного шкафа, в комнате был довольно-таки вместительный комод, сборный стеллаж для книг, а ещё тумбочка на колёсиках с выдвижными ящиками и на ней беспроводная телефонная трубка. На паласе, скорее всего тканном из хлопка, стоял круглый стол белого дерева и два стула. Под столом — плетёная соломенная корзинка, а в ней недовязанный свитер, пара клубков шерсти и спицы.

Хомма взял корзину в руки, и Курисака пробормотал:

— Она говорила, что для меня вяжет. Мы ведь в следующем месяце собирались поехать кататься на лыжах.

— А у неё были свои лыжи?

Кадзуя закивал:

— Они стоят в шкафу на лоджии.

Хомма открыл дверь и оказался на лоджии. Рядом с перегородкой, отделяющей эту лоджию от соседской, где, вообще-то, ничего ставить нельзя, он увидел запирающийся на замок стальной контейнер — такие часто попадаются в каталогах торговли по заказам. В шкафу стояли совсем новые лыжи и большая сумка с лыжной обувью. Чтобы лыжи и ботинки не пылились, на них был накинут полиэтилен, закреплённый скотчем.

— С каких пор вы начали кататься на лыжах? — Хомма через плечо окликнул Курисаку.

Тот ответил сразу же:

— Сёко с позапрошлого года. Она стала кататься на лыжах уже после нашего знакомства. Ну а я начал, ещё когда в университете учился.

— А когда она купила себе лыжи?

— Тоже в позапрошлом году. Сначала только лыжный костюм, а потом, на зимний и летний бонусы прошлого года, купила лыжи и обувь. Мы вместе ходили покупать. Я это хорошо помню. — И добавил, словно это было очень важно: — Она всегда платила наличными, хотя в магазинах ей предлагали оформить покупку в кредит.

Хомма ничего не ответил. Конечно, проще всего было бы рассказать Курисаке о том, что разорилась вовсе не та Сёко Сэкинэ, которую он знал, но Хомма посчитал, что время для этого ещё не пришло.

Лыжи — от фирмы «Росиньоль», на ботинках логотип компании «Саломон».

— Это дорогие производители?

Кадзуя прикоснулся рукой к сумке, в которой лежали лыжные ботинки:

— Да нет, не очень-то. Особенно когда модель немного устаревшая. Если покупать всё новое, то обзавестись снаряжением за один раз трудно, а если каждый раз по одной вещи, то выходит не так и дорого. Для начинающих эти фирмы в самый раз. А одежда у неё, кажется, была от «Кресон».

Выходит, эта девушка лишнюю роскошь не признавала.

Хомма передвинул сумку с обувью и увидел в углу шкафа коробку, на крышке которой напечатано: «Набор домашнего плотника». Рядом стояла плотно закупоренная маленькая бутылочка, завёрнутая в старый лоскут. Как только Хомма взял бутылочку в руки, ему в нос сразу же ударил резкий запах.

— А это что? — поинтересовался Курисака, заглядывая сзади.

— Бензин, — ответил Хомма и поставил бутылочку на место.

Постоишь пять минут на улице, и пальцы уже начинают замерзать.

Лоджия выходила прямо в стену соседнего дома. Просвет между домами был затянут сеткой. Скорее всего, это было сделано для того, чтобы оградить жильцов от посторонних глаз, но в результате в комнату совсем не поступал свет.

— Интересно, как же она стирала?

На лоджии не было ни верёвки, ни прищепок.

— Она ходила в прачечную, — ответил Курисака, — в этой квартире негде поставить стиральную машину, да и сушить бельё тоже негде. Квартира на первом этаже, так что Сёко вообще не хотела сушить нижнее бельё на улице.

Вернувшись в комнату, Хомма присел на стул и ещё раз осмотрелся вокруг. И мебель, и занавески были вовсе не первого сорта, только комодик довольно-таки дорогой, скорее всего из древесины лиственницы. Пользоваться им Сёко предполагала долго, поэтому, наверное, и решилась приобрести добротную вещь.

— Ты знаешь, сколько она платила за эту квартиру?

Курисака, который рассматривал незаконченный свитер (перед с горловиной были уже довязаны), приложив его к себе, задумчиво посмотрел на Хомму. Пришлось его переспросить.

— Ах, вы об этом… Кажется, чуть больше шестидесяти тысяч иен.

— Что ж, дёшево.

Конечно, здесь тесно, темно, и вообще, трудно назвать это строение домом, но всё же это центр города, да и постройка относительно новая.

— Хозяин построил этот дом, чтобы избежать налогов на наследство, специально старался, чтобы прибыль была небольшая. Сёко однажды похвасталась, что у неё талант находить такие вот дешёвые квартиры. — Курисака подозрительно посмотрел на Хомму. — А к чему вы клоните?

Но внимание Хоммы в этот момент привлёк уже упомянутый комодик. Сперва он этого не заметил, но, приглядевшись, увидел рядом с ручкой дверцы то ли брак, то ли какое-то пятно. Наверное, из-за этого комод был когда-то уценён.

Хозяйка комнаты явно обладала некоей тягой к «разумным» покупкам.

— Можешь сказать, какие вещи она забрала с собой?

Курисака, сидя на кровати, медленно повернул голову в сторону шкафа:

— Исчезла кое-какая одежда, потом нет её сумки-саквояжа, с которым она всегда путешествовала, нет сберкнижки и печати.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Ценные вещи Сёко хранила в коробке из-под печенья, она спрятана под кроватью.

Парень встал с кровати, протянул руку и вытащил квадратную коробку, двадцать на двадцать сантиметров. Коробка была из дорогой кондитерской на Гиндзе.

Открыв крышку, Хомма увидел, что коробка была почти пустая. «Почти», потому что по дну перекатывалась дешёвенькая печать. Это была личная печать с фамилией Сэкинэ.

«И тут фамилию Сэкинэ выбросили», — подумал Хомма.

— Я хочу, чтобы ты нашёл мне три вещи.

— Какие именно?

— Во-первых, её фотоальбом.

— На полке стоит.

— Хорошо, потом её школьный выпускной альбом.

— А это-то зачем? — Курисака даже заморгал.

— Она его тебе никогда не показывала?

Парень вдруг так смутился, словно ему указали на то, что у него грязь на кончике носа.

— Так не показывала?

Курисака медленно покачал головой:

— Нет, Сёко говорила, что о своей родине ей даже вспоминать не хочется. Наверное, потому она и не показывала мне свой школьный альбом.

— У всех обычно есть выпускные альбомы… Может быть, она снимала отдельный контейнер для хранения вещей^[40] и держала его там?

— Нет, конечно! Зачем ей это? Она жила одна, и вещей у неё было немного. Вы же заходили в фирму Имаи? Сёко жила только на зарплату, которую там получала. Она не могла швырять деньги на ветер.

— Ну ладно, ладно. Короче говоря, ищи выпускной альбом или что-нибудь в этом роде.

— А третье?

Видно было, что Курисака нервничает. Как человек, который ходит с закрытыми глазами, он шарил руками по стенам комнаты. Он как будто был настороже, не зная, чего Хомма от него хочет и куда поведёт его дальше.

— Когда она разорилась, она должна была получить множество всяких документов от адвоката Мидзогути, а после и из суда. Поищи, не осталось ли каких-нибудь бумаг.

Курисака, видно, хотел возразить, кончики его губ дрогнули, но он всё-таки приступил к делу, так ничего и не сказав.

Около получаса они с Хоммой молча работали. Комната маленькая, и, соответственно, мест, куда можно было что-то спрятать, оказалось не много.

Сёко явно была аккуратной девушкой. В шкафу у неё всё было разложено по полочкам. Как Курисака и говорил, Сёко захватила с собой часть одежды, и из-за этого в шкафу образовалось пустое пространство.

В результате поисков обнаружился только тот фотоальбом, о котором Курисака и так знал. Ещё Хомма наткнулся на маленький флакончик с духами, спрятанный на книжной полке. Он открыл крышку, и в нос ударил резкий аромат. Если бы Сёко явилась на работу, надушённая этими духами, директор и Миттян очень удивились бы.

— Это её духи? — спросил Хомма и показал флакончик.

— Нет, она такими резкими не пользовалась. У Сёко духи были более нежные. Она всегда носила в сумочке маленький пузырёк, — нахмурился Курисака.

Хомма поставил духи на место и осмотрел книги на полке. Среди них было много изданий карманного формата. Большей частью это были повести, написанные писательницами-женщинами. И в самом деле среди таких книг духам самое место. Студентки тоже часто кладут туалетное мыло в ящик, где хранят нижнее бельё.

В комнате было чисто и уютно. Если бы какая-нибудь женщина захотела здесь поселиться, то эту квартиру ей можно было бы сдать прямо с мебелью.

Никаких «запахов» от предыдущего жильца в помещении не осталось.

«Сёко всё-таки в самом деле исчезла», — уже в который раз подумал Хомма. Она напомнила ему паучиху, которая, перед тем как перебраться в новое жилище, разрывает свои тенёта, уничтожая таким образом все следы своего пребывания. Неприятная ассоциация.

— Ну, нам, пожалуй, пора, — сказал Хомма. — Можно мне взять её фотоальбом? Как только он мне станет не нужен, я верну его.

— А зачем он вам?

— Мне что, обязательно нужно отчитываться перед тобой о том, что и для чего я буду использовать?

Избегая взгляда Хоммы, Курисака прижал к груди альбом:

— Вообще-то, это альбом моей невесты, не забывайте об этом.

— Альбом твоей исчезнувшей невесты. А я пытаюсь выяснить, где она.

Парень раздражённо вздохнул, но всё же передал фотоальбом Хомме.

— Да, кстати. Директор Имаи мне всё рассказал. Выходит, что кольцо, которое ты ей подарил, она прихватила с собой.

Курисака неохотно кивнул. Когда они выходили из комнаты, он всё-таки не выдержал и спросил:

— Хомма-сан, почему вы не называете Сёко по имени всё «она» да «она»…

— Разве?

— Для чего мы вообще пришли сюда?

Хомма ему не ответил. Молча закрыл за собой дверь Вопрос так и повис в этой тёмной комнате, и вместо хозяйки его услышали покинутые ею стол, стулья, кровать, книги на полке…

Возможно, они тоже хотели бы услышать ответ. Для чего всё-таки Хомма пришёл в эту квартиру?

Хотя вещи, может быть, уже знают ответ. Ответ на главный вопрос, не дающий покоя Хомме.

Кто же на самом деле та женщина, которая жила в этой комнате?

Глава 7

Когда Хомма вернулся домой с альбомом в руках, было уже десять часов вечера. Поскольку он ездил на такси, то зонт с собой не брал. Накопившаяся за день усталость давала о себе знать, и каждый шаг был мучителен. Чтобы дать ноге отдых, он разок остановился в холле, а потом ещё раз на открытой галерее, опоясывающей квартиры третьего этажа.

Странное дело — входная дверь была открыта. Не догадываясь об этом, Хомма вставил ключ в замочную скважину и повернул, но вместо того, чтобы открыть, наоборот, запер. Только тут он заметил неладное. Пока снова поворачивал ключ, послышались шаги. Исака вышел в прихожую и открыл ему дверь изнутри.

— Вы всё это время были у нас?

— У Хисаэ в фирме празднуют Новый год, она сегодня придёт поздно. Что мне дома делать одному? А так мы вместе с Сатору смотрели телевизор.

Всё это он говорил не моргнув глазом, а ведь на самом то деле наверняка не смог оставить мальчика одного, потому что тот либо просто разволновался, либо плакал, либо злился.

— Вы уж нас простите, пожалуйста. — Хомма виновато опустил голову и понизил голос. — Сатору не говорил каких-нибудь глупостей? Утомил он вас, наверное…

Исака покачал головой, а потом беззвучно указал подбородком на комнату Сатору:

— Спит уже. Просил его не будить, даже когда отец вернётся.

— Ну, это значит — злится.

Хомма виновато усмехнулся. Исака ответил улыбкой, но ничего не сказал. Ступая как можно осторожнее, оба направились в гостиную, откуда доносился звук работающего телевизора. Хомма шёл медленнее, и, когда он оказался в гостиной, Исака уже выключил телевизор и прибавил освещения. С видом портного, оценивающего фигуру клиента, он внимательно разглядывал Хомму:

— Кажется, устали вы изрядно.

— Да, слишком много ходил, и всё в один день. Хлопотное дело оказалось…

Хомма положил на стол альбом, и Исака тут же наклонился взглянуть:

— Может, вам пива налить?

Сам Исака был непьющим человеком. Хомма же сразу после выписки из больницы не курил и не пил, но в последнее время понемногу начал. Чем спасаться от бессонницы лекарством, лучше уж немного алкоголя.

Однако после сегодняшнего, если он ещё и выпьет, завтра ему будет тяжело, весь день будет клевать носом, поэтому Хомма отрицательно покачал головой.

— Ну, тогда сварю кофе.

Исака направился на кухню. Хотя сейчас на нём не было передника, его спина замечательно вписывалась в интерьер на фоне газовой плиты и полок с посудой. Он был маленького роста, пухловат, и заниматься хозяйством было ему очень даже к лицу, а сейчас он, как никогда, выглядел человеком на своём месте.

Исака с женой жил в двухкомнатной квартире на первом этаже восточного крыла. В этом году ему исполнилось ровно пятьдесят, но на вид он казался старше. Его жена Хисаэ была старше Хоммы на год, ей было сорок три, но уж она-то выглядела на тридцать пять. Она была дизайнером интерьера и с двумя подругами держала собственное ателье в районе Минами Аояма. Она была очень деловой женщиной и отпуск могла себе позволить лишь на несколько дней до и после Нового года. Детей у этой четы не было.

Исака раньше работал в строительно-отделочной фирме, которая брала подряды у дизайнерского ателье его жены. Он был правой рукой своего шефа, пользовался самым искренним его доверием и, можно сказать, наполовину определял деловую стратегию и тактику.

Однако старый директор фирмы скоропостижно скончался, а его сынок, едва вступив в должность, сразу повёл дело вкривь и вкось. Он был так юн, что не умел внятно разговаривать с клиентами даже о погоде, но мнил себя большим боссом. В результате из-за этого молодого начальничка, который сам не смог бы и куска обоев наклеить, фирма разорилась. Похоже, что семейный бизнес он невзлюбил, тянулся ко всему яркому и модному, а доконало его то, что он ввязался в операции с акциями и фьючерсные сделки.

Исака, который был опытным профессионалом-практиком, не долго искал новое место работы. Но тут-то и начались его беды. Бывший шеф, без всяких на то оснований, возбудил против Исаки дело, обвинив его в том, что как главный менеджер фирмы он превышал свои полномочия. Это случилось лет пять тому назад.

Поскольку обвинение с самого начала было дутое, разбирательство закончилось быстро. Исаку отпустили в связи с отсутствием состава преступления. Этого и следовало ожидать, ведь все долги фирмы были делом рук её молодого хозяина. Только вот сам он никак не мог смириться с этим фактом, поскольку с молоком матери впитал девиз: «Во всех просчётах виноваты другие». Всеми возможными и невозможными способами он досаждал Исаке, и, разумеется, это дошло до его нового работодателя. Нет, конечно, никто не усомнился в его деловых и человеческих качествах, но вызовы в полицию и визиты в юридическую консультацию отнимали слишком много времени…

У его супруги Хисаэ дела шли хорошо, да и сбережения у обоих имелись. Вот и родилась идея: а не посидеть ли дома, пока дрязги не улягутся? Сначала Исака, с согласия жены, решил на время оставить работу и заняться домашним хозяйством только по этим соображениям. Это было нетрудно, поскольку с первого дня совместной жизни они с женой старались делить домашние обязанности поровну и навыки у него имелись. Но когда он два-три месяца позанимался хозяйством, то открыл для себя, что домоводство ему подходит. Тогда он превратил это в свою новую профессию. Теперь Исака — специалист по ведению домашнего хозяйства.

Сейчас, помимо работы у Хоммы, он ещё в двух местах заключил договор об уборке и стирке. Разумеется, в семье они с женой по-прежнему делят домашние обязанности, как это и было раньше, когда Исака работал в отделочной фирме.

— А как же иначе? — говорит его жена Хисаэ.

Хомма подружился с этой парой как раз тогда, когда на Исаку свалилось несправедливое обвинение в превышении полномочий и весь этот скандал был в самом разгаре. Сказать «в разгаре», может быть, и неточно — так, последний сполох. Молодой хозяин разорившейся фирмы, с которым полиция уже дел иметь не хотела и на которого махнул рукой даже его собственный адвокат, в помутнении рассудка, и так не очень здравого, вломился в дом Исаки с железной бейсбольной битой в руке.

День был будний, часов девять вечера. Хомма в это время почему-то оказался дома — случай редкий. Ему как раз нужно было снова уходить, поскольку он забежал, только чтобы переодеться.

Когда они потомобсуждали это происшествие с Тидзуко, она рассказывала: «Мне показалось, что я услышала взрыв». Это молодой хозяин фирмы бейсбольной битой разбил стекло в окне рядом со входной дверью в квартиру Исаки.

Далее последовал звон разлетевшихся осколков, крики Хисаэ и рыкающий мужской бас. «Кажется, женщина из нижней квартиры…» — Тидзуко не успела даже договорить, как Хомма уже ринулся к выходу. Шлёпнув по заду, он отправил домой увязавшегося было следом сынишку, и, когда уже сунул ноги в ботинки, послышались новые удары, на этот раз в дверь. Стоял такой грохот, словно новичок бил в медный гонг, не попадая в центр диска.

— Всех прикончу!..

Голос был пьяный. Кажется, даже на слух можно было ощутить запах спиртного.

— Звони скорей, набери номер сто десять! — Бросив это Тидзуко на прощание, Хомма выскочил на лестницу.

Ему не составило труда скрутить незадачливого шефа который наполовину влез в разбитое окно и вцепился Исаке в воротник. Поскольку всем надоели пьяные выкрики Хомма ухватил гостя за шиворот и разок ткнул носом в газовый счётчик — тот сразу притих и даже потом не жаловался. Он, видно, толком не понял, кто его отделал.

А вот Хисаэ в тот раз действовала решительно. Она приняла бой. В руках её была сковорода. Хомме тоже едва не досталось, поскольку и он заодно попал под подозрение.

Хисаэ была прекрасна в гневе, Хомма и теперь иногда вспоминал её лицо, когда, выдвинув вперёд подбородок и оскалив зубки, она налетела со своей сковородой на этого начальничка, целясь влепить ему по скуле: «Ах, ты на мужа моего!» Тогда она была даже красивее, чем обычно, а уж она всегда нарядная и улыбающаяся.

— Сатору рассердился на то, что дядя Курисака попросил отца заниматься какой-то глупой работой.

Исака сказал это, стоя к Хомме спиной, потому что разливал кофе. Хомма, схватившись за голову, откинулся на спинку стула и расхохотался:

— Вот уж точно в дурацкое дело меня втянули! Я и сам себя дураком чувствую. С таким скрипом всё идёт…

Тидзуко погибла, но он же не мог бросить работу, поэтому их сын Сатору тогда остался один — и в буквальном смысле, и психологически. В такой момент именно Исака с женой предложили присмотреть за мальчиком, причём предложили сами. Пока Сатору немного не успокоился, они были с ним постоянно: провожали и встречали из школы, укладывали в постель. Если бы не они, отец с сыном не сумели бы наладить свой теперешний образ жизни.

Вот почему он и Сатору были так близки с супругами Исака и делились с ними всеми своими проблемами. Когда Хомма недавно попал в больницу, соседи снова их выручили, и он был не только в неоплатном долгу ними, но и по-настоящему им доверял.

— Как ваша работа? Вы ведь кого-то ищете? — спросил Исака, размешивая сахар в кофе.

Хомма кивнул:

— Сбежала невеста… Похоже, что действительно сбежала.

— Жаль… Нелёгкую задачу вам задали — разыскивай теперь её.

— Сперва-то я не ожидал, что будет столько сложностей.

— Так, значит, это молодая девушка… Подождите-ка, кофе вам лучше выпить с сахаром!

Рука Хоммы, державшая чашку, застыла в воздухе.

— Если человек устал, то сахар — штука хорошая. Я и Хисаэ говорю об этом. Она вечно на диете, сахара не употребляет, а когда чувствует усталость, пьёт какую-то энергетическую баланду. От этого её всё раздражает. Вам не кажется, что это против природы? Устал — съешь немного сахарку! Лучшее, что можно придумать.

Следуя совету, Хомма выпил чашку сладкого кофе. Конечно, мгновенного исцеления не случилось, но на душе стало веселее. Вот оно что!

— У меня такое чувство, что со мной играют в какую-то игру…

Стоило Хомме заговорить, как Исака положил локти на стол с таким видом, будто приготовился внимательно слушать, что, мол, за игра такая…

— Знаете, есть такая игра, когда какую-нибудь вещь прячут, а потом ощупью угадывают — что это. Кажется, обычно предметы кладут в коробку и накрывают платком…

Исака чуть наклонил голову набок, а потом энергично закивал:

— Да, знаю-знаю! В коробке, скажем, варёный осьминог, или желе из бататовой муки, или какое-нибудь домашнее животное, а отгадать это надо не глядя, только притрагиваясь. Верно?

— Вот-вот, оно самое. И человек, который угадывает, всегда с опаской прикасается ко всем этим предметам. Некоторые даже визжат…

— У Хисаэ был однажды случай, они провожали старый год и решили поиграть. Как вы думаете, до чего она дотронулась? Это были счёты. Но она закричала так, словно там сидел инопланетянин!

Исака сотрясался от смеха и утирал уголки глаз. Задним числом всё это казалось ещё забавнее.

— Ну а дальше? — Исака ждал продолжения, но в глазах ещё искрились смешинки.

Хомма тоже усмехнулся и продолжил:

— Да вот, меня не покидает какое-то дурацкое ощущение, словно со мной затеяли подобную игру. Пока что мне неясны её условия. Но кажется, шум поднимать нельзя. А вдруг, когда я открою ящик, там окажутся счёты? В любом случае то, до чего я успел дотронуться, вызывает очень неприятное чувство.

Хомма говорил очень медленно, потому что и сам в это время пытался разобраться в своих мыслях. Исака слушал и иногда кивал:

— Ну надо же… Взять чужое имя!.. — и поглаживал свой круглый затылок.

— Да ведь не только имя! Она позаимствовала у другой женщины все персональные данные. Не то чтобы этого не случалось и прежде… Много лет назад, кажется в конце пятидесятых, один человек воспользовался чужим посемейным реестром. Его привлекли к ответственности за нарушение прав личности.

Однако этот человек ничего не менял ни в посемейном реестре, ни в регистрационном свидетельстве. Да и как бы он это сделал? В любой момент всё могло открыться! Ясное дело, что настоящий хозяин документов, тот, чьим именем воспользовались, поднял бы шум, если без его ведома какие-то данные в актах гражданской регистрации оказались бы изменены. Поэтому преступник просто потихоньку пользовался чужим именем.

Случай Сёко Сэкинэ иной.

— Но раз речь идёт о недавнем времени, то вполне можно заподозрить, что кто-то торгует данными посемейного реестра. — Устремив взор в пустоту, Исака поморщился. — Сейчас ведь часто слышишь, что женщины из Восточной Азии вступают в фиктивные браки с японцами, чтобы получить возможность здесь работать.

«А ведь верно…» — подумал Хомма.

Исака, взглянув на собеседника, заулыбался — понял, что и он сумел выдвинуть неожиданную версию.

— Как представишь себе такое, начинаешь сомневаться, и зачем только нужны посемейные реестры?

— И ведь ни в Европе, ни в Америке нет такого!

— Вот-вот, только в Японии.

— И всё же нельзя сказать, что посемейные реестры совсем бесполезны. Они предупреждают некоторые преступления, предусмотренные уголовным кодексом.

— Что-что? — заморгал Исака.

— Я про многожёнство, — рассмеялся Хомма. — Заметили, что в иностранных фильмах и книгах такие сюжеты часто встречаются? Там у них выписывают только свидетельство о рождении и свидетельство о браке, а страны-то не маленькие — вот и получается, что для многожёнства есть много лазеек. А в Японии, если проверить посемейный реестр, наличие супруги или супруга сразу обнаружится.

— Да уж, наших женщин не проведёшь!

— Самое большее — можно скрыть факт прошлого развода, если сменить место жительства и завести новый посемейный реестр.

— И только? В таком случае неплохо бы и отменить эту систему, уж очень с ней хлопотно.

Слова Исаки вновь заставили Хомму вернуться к давней затаённой мысли: «Если бы только ввели простую систему гражданской регистрации, гарантирующую тайну персональных данных…»

Вслух же он сказал:

— А ведь есть ещё такая проблема — вносить ли в посемейный реестр данные об истинном происхождении приёмных детей? Ведь уже прошло четыре или пять лет, как введена «особая система усыновления».

Исака слушал и кивал, но лицо его немного напряглось. Он делал вид, что ничего особенного в этой теме нет, но, конечно же, понимал, о чём идёт речь.

Ведь Сатору не был родным сыном Хоммы и Тидзуко. Они усыновили его грудным младенцем. Тогда ещё не было «особой системы усыновления», при которой допустимо не указывать в посемейном реестре имена кровных родителей приёмного ребёнка.

Люди по природе своей жестоки и, если видят, что кто-то хоть немного от них отличается, непременно начнут мучить, клевать. Сатору был ещё в детском саду, а слухи о том, что он приёмыш, уже каким-то образом просочились — скорее всего, как раз потому, что при поступлении в садик требуют выписку из посемейного реестра. В четыре года у него не могло быть проблем с детьми, зато мамаши сплетничали вовсю, что очень злило Тидзуко, и одно время она очень тяжело всё это переживала.

Тогда-то супруги и решили, что раз уж всё равно со временем мальчик узнает, так пусть хоть не от чужих людей, лучше они сами в двенадцать лет всё ему расскажут. Решили-то решили, а три года назад не стало Тидзуко теперь Хомме придётся одному вести с сыном этот разговор. Это будет через два года.

Исака перестал поглаживать свой затылок и посмотрел Хомме в лицо:

— А эта женщина, ну, пропавшая невеста, — она ведь, наверное, не знала о том, что Сёко Сэкинэ объявлена банкротом?

Хомму этот вопрос вернул к реальности.

— Да, скорее всего, так. Это было для неё ударом.

Ещё бы, так ошибиться в расчётах! Потому она и побледнела как полотно.

— Если бы начали копаться в обстоятельствах банкротства, выяснилось бы, что она живёт по чужим документам и что на самом деле она не Сёко Сэкинэ. Вот потому-то она и сбежала. И как быстро сбежала!

— Так это неожиданность её исчезновения вызвала то самое «неприятное чувство», про которое вы говорили, Хомма-сан?

Исака намеренно произносил это медленно, лицо у него было очень серьёзным.

— Да, я считаю, что это очень дурной признак. Надо что-то делать с её регистрационным свидетельством… — отозвался Хомма.

— Курисака-сан — человек добропорядочный. Ему неловко было просить в окошке окружного муниципалитета эту бумагу… — заметил Исака.

Да, Курисака не понимал, как всё серьёзно, и потому не требовал справку о прописке с должной настойчивостью. Но упрекать его не приходится, ведь Хомма сам не говорит ему всей правды.

— Если попросить кого-нибудь из отдела расследований, наверняка найдётся способ получить эту бумагу. Разрешение начальник подписывает, не читая внимательно каждую заявку, так что дело-то пустяковое…

— То есть вам просто не очень хочется туда обращаться?

— Да, потому что я веду частное расследование, к тому же в черте Токио. Если бы где-то в глубинке, пришлось бы, конечно, прибегнуть к помощи полиции…

— А если вы, Хомма-сан, сами пойдёте в муниципалитет и всё им объясните — вам не дадут эту бумагу?

— Ничего не выйдет. В таких учреждениях свои правила, и они строго соблюдаются. Да и нельзя иначе.

Исака по-детски подпёр щёку рукой и задумался:

— А если к приёмному окну подойдёт девушка такого же возраста, как Сёко Сэкинэ, и назовётся её именем? Её попросят показать какое-нибудь удостоверение?

Хомма покачал головой:

— Так уж строго допытываться, я думаю, не будут. Хотя… Кто знает.

— Тогда выход есть, — просиял Исака. — Попросим молодую сотрудницу из офиса Хисаэ — пусть-ка она сходит в муниципалитет. От Минами Аояма до квартала Хонан совсем недалеко.

— Нет, это нехорошо. Вообще-то, ведь нельзя заниматься такими вещами…

— Ситуация-то исключительная! Хоть и нельзя, но… Я поговорю с Хисаэ.

Вот-вот должна была вернуться Хисаэ, поэтому около одиннадцати Исака пошёл домой. Хомма остался один, но спать ещё не хотелось. Он снова достал альбом и начал не спеша перелистывать страницы.

И Курисака, и его невеста, похоже, были не любители фотографироваться. Судя по всему, в альбоме были собраны снимки, сделанные с самого начала их романа. Там должны были бы накопиться фотографии за целых полтора года, но альбом был заполнен лишь наполовину.

«А может быть… — Рука Хоммы, листающая альбом, застыла. — Может быть, у невесты Курисаки, жившей под чужим именем, выработался особый инстинкт самосохранения? Не оставлять фотографий, не оставлять следов.

После допроса, который учинил ей жених, она за один день вычистила свою и так чистую квартиру и исчезла. И потому ли её исчезновение удалось так безупречно, что в определённой мере девушка предвидела такое развитие событий? Она не хотела этого, не хотела даже думать об этом, но она должна была быть готова мгновенно исчезнуть и замести следы в случае, если бы вдруг открылось, что она ненастоящая Сёко Сэкинэ.

И то, что круг её знакомств оказался таким узким, — это тоже становится понятным. Она вела свою войну, подготовив позиции для отступления, чтобы в любую минуту можно было покинуть передовую.

Хомме вспомнилась маленькая бутылочка с бензином, которая осталась в её квартире в квартале Хонан. Кадзуя, конечно же, не мог догадаться, зачем это нужно, ведь дома уборку делает его мать. Но Хомма-то понял сразу! Потому что когда-то этим же средством пользовалась Тидзуко. Это бензин, чтобы оттирать застывшую копоть и жир с вентилятора в вытяжке. Вот почему в доме Сёко Сэкинэ крылья вентилятора сияли чистотой.

Конечно, в день исчезновения у неё не было времени оттирать всё, включая вентилятор. Вероятно, невеста Курисаки ежедневно наводила в доме идеальный порядок. Это становилось ясно даже при беглом осмотре её комнаты.

Простая чистоплотность? Только ли?

«Нельзя оставлять следов» — вот что это.

Ну а если бы ничего не случилось, они с Курисакой благополучно поженились бы, у них была бы семья — что тогда? Если бы прошлое настигло её после того, как она уже прочно пустила корни, — что она собиралась делать в этом случае? Всё равно бы сбежала? Может быть, существуют некие обстоятельства, которые в любом случае вынудили бы её сбежать?

Как будто нарочно, на последней фотографии в альбоме оказалось довольно крупное изображение её лица. Сразу за правым ухом выглядывал освещённый прожекторами шпиль «замка Золушки». Наверное, сфотографировалась, когда они с женихом были в токийском Диснейленде. Похоже, что снимок сделан ночью. Может быть, даже в прошлом году на Рождество, когда аттракционы работают всю ночь.

Она улыбается. Зубы красивые, ровные. Никаких «кривых зубиков».

Молодая женщина, которая наводит порядок в доме с той же страстью, с какой украшает себя. Перед глазами Хоммы всплыло видение: она чистит пылесосом пол, отвёрткой из «Набора домашнего плотника» собирает дешёвую мебель, смоченной в бензине тряпочкой протирает лопасти вентилятора.

Можно и моющим средством воспользоваться, но лучше и быстрее всего грязь оттирается бензином. Это ему Тидзуко объяснила. «Только потом руки грубые», — говорила она, смазывая пальцы кремом.

Кажется, Хомма всё ещё не может избавиться от ощущения, что теперешнее его расследование «не работа». Наверное, от этого он так размяк. Ему не хочется думать, что женщина, которая убирает квартиру совсем как Тидзуко, имеет за спиной тёмное прошлое. Эта бутылочка с бензином, эти сияющие лопасти вентилятора… Он не хочет признавать, что в прошлом такой женщины есть нечто, вынуждающее её пускаться в бега.

За спиной раздался какой-то шорох, Хомма оторвал взгляд от альбома и оглянулся. В дверь просунулась голова Сатору.

— Ты что, не спал?

Сын молчал. Чудно переплетя ноги, как это может только десятилетний ребёнок, он стоял чуть-чуть насупившись, голова втянута в плечи, словно от холода, глаза опущены.

— Раз уж встал, надень что-нибудь! Ты в туалет?

Сатору продолжал молчать. Хомма чуть понизил голос:

— Если тебе что-то не нравится, скажи. Мне же не понять, в чём дело, когда ты просто дуешься.

Продолжительное время слышалось только сопение. «Неужели у него снова насморк?» — подумал Хомма.

— Правая ноздря заложена?

И тут Сатору отозвался как ни в чём не бывало:

— Вовсе не заложена.

— Ещё постоишь здесь босой, моментально схватишь насморк.

— Можно? — Мальчишка подбородком указывал на стул. Заметил, что Хомма поморщился, но всё же повторил вопрос: — Можно я сяду? — А рука уже тянется к стулу.

— Ну, садись.

Хомма повернул электронагреватель, направил поток тёплого воздуха на Сатору. Мальчишка уселся на стул и тут же, словно вёрткий бельчонок, устремил на него мордочку:

— Ты куда ходил?

— В разные места.

— А это что? — Он показал на альбом.

— Курисака мне дал.

— Всё-таки о чём тебя дяденька Курисака попросил? Это такая важная вещь, что нужно расхаживать туда-сюда с больной ногой? Сам обещал, что будешь всё время дома, что никуда не пойдёшь, пока нога не выздоровеет, и обманул?

Он тараторил всё быстрее, а в конце чуть не разревелся. Наверное, всё это время Сатору лежал в постели и сочинял, что скажет отцу, когда тот вернётся. Но стоило ему открыть рот, как все слова позабылись, а вылетали одни лишь упрёки.

— Ну, прости меня, — честно повинился Хомма. — Я действительно нарушил обещание. Да, виноват.

Сатору часто заморгал.

— Просто Курисака сейчас попал в беду. Чтобы его выручить, нужна помощь твоего отца.

— Дяденька Курисака для нас ничего хорошего не сделал. А ты ему должен помогать? Как-то странно…

Вот уж поистине веский аргумент!

— Ты, и правда, так думаешь?

— Конечно.

— Ну, тогда некому будет помогать людям в беде.

Мальчик помолчал, только два-три раза шмыгнул носом.

— Но разве не может это сделать кто-нибудь другой, не ты? Других людей попросить дядя Курисака не мог?

— Кого, например?

Сын задумался:

— Ну, пусть бы в полицию пошёл…

— Полиция на этом этапе ничего делать не будет, уж ты мне поверь.

Сатору раздражённо болтал ногами.

— Ты кого-то разыскиваешь?

— Да.

— Этот человек в альбоме?

Хотя вопрос был поставлен не совсем грамотно, Хомма кивнул.

— А посмотреть можно?

Он хотел посмотреть на того, из-за кого отец нарушил обещание и совершил предательство. Хомма показал ему фотографию на последней странице альбома:

— Вот эта женщина.

Сатору рассматривал фото очень внимательно:

— Это Диснейленд!

— Да, наверное.

— А она красивая.

— И ты тоже так думаешь?

— А ты, пап?

— Ну, пожалуй.

— И дяденька Курисака тоже думает, что она красивая?

— Он-то уж точно.

— От него сбежала невеста?

Хомма ответил не сразу:

— Люди, которым никого не жалко, наверное, так и будут говорить.

Сатору опустил глаза, потом опять стал болтать ногами. Наверное, таким способом можно было сбросить недовольство, как невидимый глазу тапок.

Помаленьку завязался разговор.

— А сегодня…

— Что случилось?

— Склероз, который у Каттяна живёт, пропал…

Когда степлером сшиваешь много-много копий подряд и вдруг скрепки кончаются, раздаётся холостой щелчок. Точно так же в голове Хоммы что-то сработало вхолостую.

— Что?

— Склероз пропал. С вечера его нет. Может, его увели в приёмник для бродячих?

На гладких щёчках сына застыла тревога.

Склероз — это кличка дворняжки, собаки Каттяна. Три месяца назад они с Сатору подобрали его в парке, — видно его кто-то выбросил.

Сатору хотел взять его себе, но Хомма не позволил. В их доме, вообще-то, запрещено было держать животных, но если бы они всё равно решили завести собаку, то Исаке прибавилось бы лишних хлопот. Ну а в семье Каттяна который и так был «ребёнок с ключом на шее», родители решили на этот раз пойти навстречу просьбе сына.

Собака, которую нарекли кличкой Склероз, поселилась у Каттяна, но гулял с ней и Сатору тоже.

— Склероз теперь уже вырос, иногда может вечер-другой и не приходить домой, — попробовал утешить Хомма.

Пёс был крошечным, похоже, среди дальних родственников у него были карликовые лайки. Этого, можно сказать, взрослого пса любой подхватил бы одной рукой — такого он был росточка. Ласковый и доверчивый, он бросался к каждому, кто звал его по имени, и тут же начинал лизать лицо и руки. И сколько такого не учили командам «сидеть», там, или «лапу» — ничего запомнить не мог. Потому и звался Склероз.

И именно поэтому собаку запросто мог увести любой прохожий. То, что его схватили ловцы бродячих животных, маловероятно, хотя…

— Не волнуйся ты так! Подождём ещё немного. Может быть, он утром вернётся.

Хомма понял, что именно об этом сын хотел ему рассказать. Конечно, он волновался за отца, который ходит по улицам, не долечив больное колено, но желание рассказать о пропавшей собаке и услышать утешительные слова, вселяющие надежду, было столь же сильно.

— А если он не найдётся, можно, мы будем его искать?

— Конечно:

После некоторой заминки Сатору добавил:

— Папа, а ты тоже волнуешься за эту пропавшую невесту дяди Курисаки?

— Волнуюсь, — ответил Хомма, хотя его тревога была несколько иного рода, чем переживания сына из-за пропавшего пса.

— Ясно. — Мальчик закивал. — Я тебя понимаю, но ты всё-таки осторожней с ногой… Если ты со своим расследованием устанешь и опять пропустишь процедуры, тебе снова станут звонить.

Процедуры реабилитационной терапии были так мучительны, что однажды Хомма пропустил сеанс. Инструктор по лечебной физкультуре (это была женщина) сначала позвонила ему, а потом даже домой пришла уговаривать, — к несчастью, она жила совсем рядом, возле станции «Камэари». Отцовский авторитет Хоммы тогда серьёзно пошатнулся.

— Она тебя здорово ругала! — захихикал мальчишка, сползая со стула. Случайно он задел локтем альбом, и тот шлёпнулся на пол.

— Ой, извини, пожалуйста! — Сатору кинулся поднимать. И тут из-за обложки альбома выскользнула какая-то фотография. Хомма взял её в руки.

Это было цветное поляроидное фото без даты. Квадратную фотокарточку размером примерно восемь на восемь сантиметров почти до самой рамки занимал снимок дома.

— А это что? — спросил сын, разглядывая фотографию.

Дом был европейского типа, очень стильный. Стены шоколадного цвета, а рамы и дверные наличники — белые. По обе стороны ведущих в дом ступенек стояли вазоны с цветами. Излом напоминающей дамскую шляпку крыши выполнен по каким-то сложным расчётам, на крыше — маленькое мансардное окно. Перед домом две девушки, они как будто бы движутся справа налево. Казалось, обе шли в сторону дома, но как раз в этот момент заметили, что на них направлен объектив. Одна продолжала смотреть по направлению движения, а другая повернулась к объективу, то есть так, чтобы запечатлеться на снимке, и даже как будто бы легонько приподняла руку. Может быть, она заметила, что её снимают, и хотела помахать фотографу.

На обеих девушках были ярко-синие жакеты и юбки, а под воротниками белых блузок с длинными рукавами — ярко-красные галстучки. Наверняка это была униформа.

Дом и две девушки. А ещё в левом углу фото — кусочек синего неба и что-то похожее на железную вышку. Виден был совсем небольшой фрагмент, но, присмотревшись, Хомма догадался: уж не прожектор ли это? Прожектор бейсбольного поля? А что Сатору про это думает?

— Верно… Такие на бейсбольном поле бывают.

Ещё раз осмотрев альбом, Хомма убедился, что фотография помещалась в кармане на внутренней стороне обложки. Этот бумажный кармашек предназначался для негативов, он был непрозрачный, и поэтому никто не обратил внимания, что внутри.

Сатору вернулся в свою комнату, а Хомма снова стал разглядывать поляроидный снимок.

Дом был снят крупным планом. В углу фотографии виднелись две девушки, но они случайно попали в кадр, а главным объектом здесь был, конечно, дом. Если бы снимали девушек, то поместили бы их в центре кадра.

Почему невеста Курисаки хранила этот снимок? Неужели это её дом? Если так, то фото может оказаться хоть какой-то зацепкой. Но ведь довольно странно держать у себя не фотографию родных, а снимок дома.

И этот прожектор, который выглядит совсем размытым…

Где же это снимали?

Дом совсем рядом с бейсбольным полем? Имея на руках только этот снимок, едва ли определишь место. Хомма даже не представлял, сколько в Японии бейсбольных площадок.

И всё же он вынул из альбома этот поляроидный снимок и отложил вместе с крупным изображением лица исчезнувшей невесты. Убирая эти две фотографии в свой блокнот, он услышал, как часы в виде голубка в комнате Сатору пробили двенадцать.

Глава 8

На следующий день в десять утра Хисаэ, жена Исаки, принесла копию регистрационного свидетельства Сёко Сэкинэ и выписку из посемейного реестра. Первым её встретил Исака, он как раз в это время убирался в прихожей. На голоса к дверям вышел и Хомма. Нынче утром, по-видимому, всерьёз похолодало — щёки Хисаэ были пунцовыми. Она была обута в белоснежные новенькие кроссовки — такие же белые, как облачка пара от её дыхания. В таком виде она носилась на своей красной «ауди». Её доходов хватало на то, чтобы содержать секретаря и троих дизайнеров.

— Наша Риэ-тян сразу туда пошла. Действительно, достаточно было сказать, что она и есть Сёко Сэкинэ, как ей тут же выдали все документы.

Бодро докладывая, Хисаэ снимала свой горчичного цвета жакет. На кухне она окинула Хомму придирчивым взглядом и заявила:

— Вы мне кажетесь похожим на узника темницы, которого только что выпустили.

— Я выгляжу таким замученным?

Конечно, вчерашняя усталость всё ещё чувствовалась, но он сегодня встал в неплохой форме. Побрился, что ли, неаккуратно… Он потянулся было к подбородку, но тут Хисаэ рассмеялась:

— Нет-нет, совсем наоборот. У вас лицо человека, который наконец-то вышел на свободу. Ясное дело, дома-то скучно было сидеть?

— А тут появился повод выйти из дома — верно? — Это встрял Исака, который возил шваброй в прихожей.

— Да уж, конечно, мне надоело иметь дело исключительно с аппаратом «Наутилус».

— А что такое «Наутилус»?

— Аппарат для тренировки мышц. В Центре реабилитации заставляют на нём заниматься. Иногда его ещё называют фитнес-тренажёром.

— Ого! — Глаза Хисаэ стали совсем круглыми. — Оказывается, тренажёр называется таким зверским именем? А я и не знала.

Она достала из сумки и положила на стол копию регистрационного свидетельства в конверте с напечатанным на нём адресом окружного муниципалитета, а также не уместившуюся в конверт выписку из посемейного реестра с особым вкладышем:

— Вот, пожалуйста, всё в наличии, проверьте.

Хомма не спешил брать в руки эти бумаги. Тогда Хисаэ, загибая для верности пальцы, стала пояснять:

— Справка о регистрации по месту жительства и копии посемейного реестра с вкладышем. Всё, что требовалось выдали сразу. Удалось получить все бумаги за один раз, потому что и она сама, и её посемейный реестр зарегистрированы в одном муниципалитете.

Поправив крутые волны химической завивки на плечах, Хисаэ улыбнулась. Но это была не улыбка радости, а смягчающая атмосферу улыбка понимания.

— Как я слышала вчера от Исаки, дело дурно пахнет?

Вытирая вымытые руки краем фартука, на кухню вернулся Исака. Заглянув в бумаги, он спросил жену:

— Ну что, получили без хлопот?

— Никаких хлопот.

— Халатность!

Исака был прав. Документы, к которым, по закону, нельзя получить доступ без веских оснований и копии которых запрещено выносить, легко может заполучить любой подходящий по возрасту человек, стоит ему лишь подойти к соответствующему окошку муниципалитета и назваться именем хозяина документов.

Более того, хотя и существует, вероятно, негласное правило для муниципальных служащих спрашивать у посетителей документы, удостоверяющие личность, — водительские права или что-то в этом роде, — они этого не делают. Ведь большинство людей впервые слышат об этом, уже придя в муниципальное управление за какой-нибудь надобностью, поэтому кто-то может возмутиться, запротестовать против таких строгостей. От этого и у служащих муниципалитета могут быть проблемы. Таким образом, если в приёмном окне не сидит педантичный работник, то в часы наплыва посетителей у клиентов, не вызывающих особых подозрений, не станут требовать никаких удостоверений, что по-человечески вполне понятно. А если муниципальный служащий мужчина, а за копией документа приходит молодая женщина… Разумеется, сотруднику муниципалитета не хочется, чтобы на него сердились за нелюбезность и за то, что он гоняет посетителей, вынуждая их приходить по нескольку раз.

Всё дело в том, что не существует ни законодательства, ни разработанной и экономически эффективной системы, гарантирующий охрану персональных данных и при этом не оказывающей психологического давления на сотрудников муниципалитета и не ущемляющей интересов граждан. Размышляя обо всём этом, Хомма вспоминал скандал, разгоревшийся, когда они отдали Сатору в садик, — как будто это случилось вчера…

Исака присел рядом, лицо его было напряжённым, — может быть, он тоже вспомнил о вчерашнем разговоре.

Хисаэ уточнила:

— Она переехала в квартал Хонан в апреле тысяча девятьсот девяностого года, и, судя по тому, что я узнала вчера, на новое место работы она поступила тогда же — верно?

Хомма, который уже углубился в документы, кивнул:

— Да-да, это была фирма «Офисное оборудование Имаи».

Разумеется, в справке о регистрации проживающего в квартале Хонан значилось имя одной лишь Сёко Сэкинэ.

Глава семьи — Сёко Сэкинэ.

Адрес — округ Сугинами, квартал Хонан, 3-4-5.

В первой графе было записано:

Имя — Сёко Сэкинэ.

Год рождения — 14 сентября 39-го года эры Сёва.

Пол — женский.

Степень родства — глава семьи.

Дата регистрации — 1 апреля 2-го года эры Хэйсэй.

Место регистрации посемейного реестра — Токио, округ Сугинами, квартал Хонан, 3–4, посемейная книга переведена 1 апреля 2-го года эры Хэйсэй из префектуры Саитама, города Кавагути, квартала Минами, 2-5-2.

Это означает, что сюда она переехала прямо из Кавагути, где проживала, когда два года назад, 25 января, пришла к адвокату Мидзогути на консультацию. По крайней мере, стало понятно, когда именно появилась женщина, присвоившая имя и данные Сёко Сэкинэ.

Это был второй год эры Хэйсэй, апрель 1990 года.

Взяв в руки копию выписки из посемейного реестра, Хомма сразу понял, что кое в чём он заблуждался.

— А ведь она не перевела посемейный реестр по новому адресу, она отделилась!

— А что это значит? — спросил Исака.

— В послужном списке Сёко Сэкинэ я прочитал, что она родилась в Уцуномии, а живёт в Токио, поэтому и подумал, что посемейный реестр переведён в Токио. А тут — смотрите-ка, совсем другое! Она отделилась от своей семьи, завела в окружном муниципалитете Сугинами свой собственный посемейный реестр!

Регистрация посемейного реестра — Токио, округ Сугинами, квартал Хонан, 3–4.

Имя основателя посемейного реестра — Сёко Сэкинэ.

Дата регистрации — реестр основан первого дня четвёртого месяца второго года эры Хэйсэй.

Печать.

Персональные данные — родилась в квартале Итёдзака, города Уцуномия, префектуры Тотиги четырнадцатого дня девятого месяца тридцать девятого года эры Сёва, о чём сообщено отцом двадцатого числа того же месяца, тогда же внесена в посемейный реестр. Печать. Первого числа четвёртого месяца второго года эры Хэйсэй внесена в настоящий посемейный реестр и выписана из посемейного реестра Сёдзи Сэкинэ, зарегистрированного по адресу: квартал Итёдзака 2001, город Уцуномия, префектура Тотиги.

Печать.

Родители — отец Сёдзи Сэкинэ, скончался; мать Тосико, скончалась.

Родственные отношения с вышеозначенными — старшая дочь.

Личное имя — Сёко.

Дата рождения — четырнадцатого дня девятого месяца тридцать девятого года эры Сёва.

Поскольку процедура представляла собой не перерегистрацию по новому адресу, а заведение отдельного посемейного реестра, во вкладыше было написано только следующее:

Адрес — Токио, округ Сугинами, квартал Хонан, 3-4-5.

Дата регистрации по данному адресу — первого числа четвёртого месяца второго года эры Хэйсэй.

Личное имя — Сёко.

Никаких других записей не было. Вкладыш, вообще-то, предназначается для регистрации адресов проживания, указанного в посемейном реестре лица. Поэтому выявить все адреса, по которым была в своё время зарегистрирована Сёко, можно, заглянув в посемейный реестр, заведённый на имя её отца, Сёдзи Сэкинэ. Этот документ хранится в Уцуномии.

Скорее всего, последним адресом окажется город Кавагути, квартал Минами, 2-5-2. Это тот самый адрес, по которому жила Сёко, когда работала в баре «Лахаина» и пришла к адвокату Мидзогути посоветоваться, как поступить со страховыми накоплениями покойной матери.

Хомма почувствовал, что, пока его взгляд скользил по строчкам документа, по рукам до самых плеч побежали мурашки.

Однажды, когда они только-только переехали сюда и с маленьким Сатору на руках гуляли по парку Мидзумото, на глаза им попался чей-то потерянный обувной шнурок — он был необычайно длинный. Сначала Хомма перешагнул через него и пошёл дальше, но потом всё же оглянулся, поскольку уж очень странным показался ему этот шнурок. А шнурок-то двигался — еле-еле полз, пока не скрылся в палой листве. Хомма так до сих пор и не понял, была ли это тонкая змея или толстый дождевой червь.

Так иногда бывает: смотришь на что-то в рассеянности — и толком не видишь, а приглядишься — и это окажется нечто совсем неожиданное. Только сфокусированный взгляд даёт ясность.

— Может быть, я преувеличиваю… — тихонько начала Хисаэ.

— А что?

— Я подумала, когда смотрела на эти бумаги… Невеста вашего племянника, эта якобы «Сёко Сэкинэ»… она не просто хотела разок использовать чужие документы, она, кажется, основательно строила на них свои расчёты.

— Вы имеете в виду то, что она завела отдельный посемейный реестр?

Хомма и сам так думал. Здесь чувствовался какой-то холодный расчёт.

— Да, а ещё пометка в графе «Родители» Эти «скончался», «скончалась»… Ведь это пишут, только если специально попросить!

— Ой, а ведь верно! — поддержал Исака. — У меня мать уже умерла, я с этим сталкивался. Когда оформляешь свидетельство о смерти, то сотрудник спрашивает, внести ли в реестр пометку «скончался».

Хомма украдкой взглянул на Исаку. Тот, нахмурившись, уставился в бумаги.

— Если нарочно просят такое написать… Вам не видится в этом некое самоутверждение? Мол, только я — есть. Такое впечатление, что ей даже в документах не хочется быть рядом с чужими родителями, и она громогласно заявляет, что они умерли. Может быть, я преувеличиваю… А вам так не кажется? — спросила Хисаэ и покосилась на мужа.

Исака покачал головой.

Хомма ещё раз взглянул на иероглиф «скончался». Кажется, он понял, что хотела сказать Хисаэ. Нет, это не было преувеличением!

Чужие документы. Чужие родители. Чужое имя.

Она всё это купила? Или же…

«Каким-то образом завладела…»

В любом случае эта «Сёко Сэкинэ» с безупречной тщательностью осуществила подмену.

— Неужели один человек так просто может превратиться в другого, совсем постороннего? — спросил Исака, передёргивая своими округлыми плечами, словно от холода.

На самом деле было вовсе не холодно. В комнате работал кондиционер, и даже покрасневшие от мороза щёки Хисаэ уже стали обычного цвета. Просто Исака чувствовал, что ему не по себе.

— Конечно, всё не так просто. Но если знать, на какие точки надавить, то это вполне возможно, — сказал Хомма.

— Ну, допустим, регистрационные документы — пусть, но ведь она работала, значит, скорее всего, у неё была страховка, она же делала пенсионные взносы…

— Если это социальное страхование по месту работы, полис оформляют на основании данных — имя, адрес, — которые записаны в послужном списке. Если там всё гладко, никто не придерётся. Отделы социального страхования бывают разного уровня: городские, окружные, районные, поселковые, — и если человек увольняется с работы, то в отделы соцстраха автоматически приходит уведомление соответствующего профсоюза о прекращении выплат, да и сам страховой полис обычно требуют возвратить. Так что, если и допустить возможность дублирования этого документа, вероятность невелика. Вот почему в области социального страхования не бывает тайных ревизий.

Исака вопросительно посмотрел на Хисаэ. Она утвердительно кивнула:

— У нас этим занимается Риэ-тян, — действительно, требования не очень строгие.

— Если же речь идёт о страховании здоровья, которое граждане оформляют частным порядком, то это делается на основании справки о регистрации по месту жительства, и при переезде заново оформляют полис, достаточно лишь представить документ о том, что расторгнут прежний договор страхования (не важно, государственная это страховка или же какая-то иная). С пенсионными отчислениями в принципе дело обстоит так же, только проверяют ещё меньше. К примеру, положено, чтобы все отчисляли деньги в Государственный пенсионный фонд, но очень многие этого не делают. Говорят, мол, когда мы состаримся, от этих денег ничего не останется.

Исака заново принялся внимательно изучать бумаги.

— Настоящая Сёко Сэкинэ, когда она жила в Южном квартале города Кавагути, работала в баре «Лахаина». Раз так, то она, вероятно, имела общегражданскую медицинскую страховку. Ну а присвоившая её документы поддельная Сёко при поступлении на работу в фирму Имаи автоматически должна была заключить договор социального страхования. С этим договором она должна была пойти в мэрию города Кавагути к сотруднику соответствующего отдела и сообщить, что устроилась на работу и хочет расторгнуть прежний страховой договор, — вот и всё. Хотя с ней ещё должны были рассчитаться и вернуть остаток взноса, при хорошем отношении это могли сделать и сразу.

— Вот это да!

— А важнее всего то, что если в какую-либо мэрию приходит женщина и говорит: «Я работаю в фирме и хочу порвать договор общегражданского страхования», то никто не станет сверяться с фотографией, действительно ли это та самая женщина, которая заключала договор, ведь документы без фотографии. Достаточно иметь хоть самую дешёвую печать со своей фамилией и страховой полис. Никто не догадается, что пришёл другой человек. Не только тогда, когда нужно просто взять копию документов, но и когда люди переезжают или происходят какие-то изменения в их жизни, любой посторонний может прийти с этим в мэрию, лишь бы возраст и пол подходил да бумаги были в порядке, — и всё сойдёт.

Это касается не только общегражданской медицинской страховки. Точно так же можно завести посемейный реестр или зарегистрировать новое место жительства. Удостоверение личности спрашивают, а в лицо не смотрят.

Посемейный реестр и постоянный адрес — это основа основ: стоит это заполучить, и дальше можно не бояться разоблачения.

Но есть одно условие — отсутствие возражений со стороны истинного владельца документов, это условие не должно быть нарушено ни при каких обстоятельствах.

Исака замолчал. Он напряжённо размышлял, нет ли хоть какой-то лазейки.

— А что, если она застраховала свою жизнь? Ведь тогда при любой проверке обнаружилось бы, что договор заключал другой человек. Эти страховые агенты прекрасно помнят лица клиентов.

Хомма на минуту задумался, а потом покачал головой:

— В последнее время страховые взносы почти всегда переводят через банк. Достаточно завести счёт, с которого будут поступать отчисления, и позаботиться, чтобы деньги шли регулярно, — никто ничего не заподозрит. Если ещё оформить регулярное обновление договора об автоматическом перечислении платежей, то всё будет в порядке. И совсем ни к чему встречаться со страховым агентом. Более того, если это обычная страховка, срок выплаты которой десять-пятнадцать лет, то даже агент не вспомнит, кто заключил с ним договор десять лет назад.

Хисаэ согласно закивала:

— А если бы она сочла, что иметь страховку для неё опасно, — нет ничего проще, чем расторгнуть договор. Агенту, конечно, не захочется терять клиента, он будет уговаривать этого не делать. Но если пойти с документами в офис страховой компании, договор расторгнут сразу, без выяснения личности.

Исака тяжело вздохнул:

— Просто страшно становится.

— Вот именно, эта «Сёко Сэкинэ» всё время словно балансировала на канате. — Хомма сказал это, глядя на Хисаэ. — Я мало что понимаю в страховках, но, по словам Миттян из фирмы «Офисное оборудование Имаи», «Сёко Сэкинэ» впервые заключила договор социального страхования в апреле тысяча девятьсот девяностого года и объясняла это тем, что прежде работала только как временный сотрудник. Поэтому и дата заключения страхового договора относится к апрелю девяностого года. Однако же адвокат Мидзогути рассказывал, что подлинная Сёко Сэкинэ после окончания школы приехала в Токио и устроилась на работу в «Торговую корпорацию Касаи». Она начала работать в «Касаи» в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Договоры трудового страхования тогда уже начали вводить в компьютерную базу данных. Через семь лет лже-Сёко поступила на работу в «Офисное оборудование Имаи». Так неужели же на бирже труда сотрудники не проверили, была ли у неё страховка раньше? Это не даёт мне покоя!

Хисаэ слегка пожала плечами:

— Нужно уточнить это у нашей сотрудницы, она скажет определённее, но… Обычно ведь оформление производят на основе имени и номера страхового свидетельства. А если сам человек заявляет: «Делаю себе страховку впервые», то ему, скорее всего, поверят.

— Стало быть, если подойти с другого конца и тщательно проверить базу данных биржи труда, то, выявив дублирование в регистрации Сёко Сэкинэ, которая родилась четырнадцатого сентября тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года, можно будет доказать, что человека подменили. Каким бы ни был рассеянным, не может человек забыть, где он прежде работал, и тем более не забудет сам факт, что он в прошлом работал, — рассуждал Хомма и Хисаэ была с ним согласна.

— Когда настоящая Сёко уволилась из фирмы «Касаи»?

— Вероятно, перед тем, как начать процедуру банкротства. Из-за настойчивости кредиторов ей стало трудно там оставаться, вот она и уволилась.

— Раз так, то самое раннее — это тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Очень удачно. Данные биржи труда хранятся семь лет. Я знаю, потому что спрашивала специалиста по налогам. Ведь документы по страхованию работников свидетельствуют и об их заработной плате. Поэтому для налоговоговедомства такие документы нужно сохранять в течение того же срока, что и конторские книги, накладные, квитанции.

Хомма записал для себя эти сведения, а Исака вдруг хлопнул ладонью по столу, мол: «Я понял!»

— А паспорт или водительские права проверяли? — закричал он. — Ведь там же приклеено фото! Если человека подменили, это раскроется!

Хомма медлил с ответом, поэтому вмешалась Хисаэ:

— Вы спрашивали об этом своего родственника, Курисаку?

— Нет, ещё не спрашивал.

Исака был прав. Если и были у настоящей Сёко Сэкинэ водительские права, всё равно невеста Курисаки наверняка заявляла: «Водительских прав не имею». И как бы её ни уговаривали, ни за что не согласилась бы их получить.

То же и с паспортом. Если у настоящей Сёко Сэкинэ уже был однажды выписан паспорт, то лже-Сёко не могла его получить^[41]. И поехать в свадебное путешествие за границу тоже не могла, потому что при одном взгляде на фото в паспорте обман бы раскрылся.

— Прежде всего я намерен съездить в город Кавагути, в квартал Минами, где жила настоящая Сёко Сэкинэ, — сказал Хомма, легонько постукивая пальцем по тому месту, где в справке о регистрации значился адрес. — Когда станет ясно, каким образом она оттуда переехала, следом, я думаю, потянется и многое другое.

Глядя Исаке в лицо, Хисаэ быстро проговорила:

— Я ещё вчера, когда ты рассказывал, заподозрила недоброе…

Он внимательно посмотрел на неё:

— Недоброе?

— Это вы про то, что случилось два года назад? — уточнил Хомма.

Слегка наморщив лоб, Хисаэ кивнула:

— Ведь у Сёко умерла мать…

Исака шумно сглотнул слюну:

— Так и есть! Неужели…

— Но страховая компания согласилась платить…

— Думаете, всё из-за денег?

— Нет, не только. Вопрос тут не совсем в деньгах, — сказал Хомма, сгребая в кучу все бумаги и поднимаясь со стула. — Эта семья состояла только из матери и дочери. Значит, после смерти матери исчез человек, которому была небезразлична судьба Сёко. Это ли не удачный момент завладеть документами Сёко и воспользоваться ими?

Нет, «случайно» такие вещи не делаются. Вчера вечером Хомма только об этом и думал.

Сначала устранить семью, а потом, когда всё уляжется, и самого хозяина документов…

— Давай-ка заканчивай здесь уборку! Потом будем обедать. А пока я отвезу господина Хомму на станцию, — сказала Хисаэ мужу и поднялась со стула. Лицо у неё было встревоженным.

Глава 9

В городе Кавагути, по адресу квартал Минами, 2-5-2, располагался старый четырёхэтажный жилой дом. На первом этаже дома, носившего название «Кооператив Кавагути», разместился новенький круглосуточный магазин, он, по-видимому, только что открылся и сиял чистотой. Рядом словно в пику ему, тусклыми окнами глядела на улицу кафешка под вывеской «Бахус».

Беглый осмотр показал, что постоянного консьержа в «Кооперативе Кавагути» не было. Хотя паренёк, стоявший за кассой круглосуточного магазина, выглядел довольно бойким, Хомма направился к дверям «Бахуса». Персонал в круглосуточных магазинах часто меняется, и продавцов не связывают с местным населением сколько-нибудь прочные узы. В такие магазины ходят нелюдимые субъекты, для которых одиночество в радость, поэтому слухи сюда заносить некому. А если что и долетит — никто не подхватит. Как-то Хомме случилось опрашивать персонал круглосуточных магазинов в связи с расследованием дела о вооружённом грабеже, и тогда его поразило, что продавцы совершенно не помнили лиц покупателей.

У входа в кафе «Бахус» висела табличка «Закрыто», но дверь была не заперта. Хомма вошёл, поздоровался, и из-за стойки показались головы молоденькой девушки и мужчины средних лет, они перешучивались и громко смеялись. Руки обоих были по локоть в мыльной пене.

— Извините, но мы ещё не открылись.

Голос у мужчины был на редкость звучный. Тыльной стороной запястья он потёр у себя под носом. К ровным красивым усикам пристали хлопья пены.

Хомма, прямо с порога, объяснил цель своего визита. Сказал, что хотел бы разыскать знакомую, которая когда-то жила в этом доме, и что будет признателен, если ему укажут домовладельца или фирму, занимающуюся сдачей здешних квартир.

— Так я и есть домовладелец, — ответил мужчина.

Вытирая руки, он вышел из-за стойки в зал. Молодая девушка продолжала мыть посуду, но не сводила глаз с Хоммы.

— Вы говорите, что ваша знакомая здесь жила, — это когда же было?

— В тысяча девятьсот девяностом году, два года назад стало быть. Мне точно известно, что в январе позапрошлого года она ещё была здесь. Квартира четыреста один. Имя — Сёко Сэкинэ. Работала в баре.

— Ого! — воскликнул мужчина, внимательно разглядывая Хомму. — Вам известно немало — вы родственник этой Сэкинэ?

Хомма стал привычно излагать заготовленные объяснения, а мужчина слушал и кивал. Потом он обернулся к мывшей посуду девушке:

— Акэми, сходи за матерью. Скажи, чтобы она принесла папку с договорами найма, да поскорее.

— Сейчас, — ответила девушка и вышла из-за стойки.

Юбка на ней была самая что ни на есть мини, редко такую встретишь, но ещё больше удивили её ноги — невероятно стройные и красивые. Хотя теперь Хомма уже знал, что девушка приходится мужчине дочерью, поначалу он на некоторое время поддался ложным подозрениям.

— Пожалуйста, садитесь. — Мужчина указал Хомме на стул рядом с собой, сам он уже уселся.

Нелепое для кафе название «Бахус» в точности соответствовало интерьеру: и мебель, и обои, и выкрашенная в чёрный цвет стойка напоминали, скорее, бар.

— Да, дело-то какое… — Пошарив в кармане, хозяин наконец достал сигареты и закурил.

Когда Хомма протянул ему свою визитную карточку, он с зажатой во рту сигаретой снова суетливо полез в карман, однако на этот раз, видимо, ничего там не нащупал:

— Кажется, визитки все вышли… А зовут меня Конно. — Он слегка кивнул.

— Мне очень неловко отнимать у вас время, ведь вам уже пора открываться…

Было около одиннадцати. Наверняка для них время ланча самое прибыльное. Однако Конно засмеялся и покачал головой:

— Мы только к вечеру открываемся. У нас ведь что-то вроде паба. Караоке вот поставили…

В тесном помещении один угол был отгорожен занавеской. Наверное, там и стояла аппаратура для караоке.

— А вы помните женщину по имени Сёко Сэкинэ?

— Да как вам сказать… Я ведь жильцами и домом практически не занимаюсь, это всё на жене. Сейчас она придёт — поговорите лучше с ней.

Как будто бы услышав эти слова, появилась Акэми — та самая девушка, что была вначале, его дочь. Она выглянула из-за двери, которая отделяла зал от служебного помещения в глубине:

— Пап, мама говорит, чтобы вы вместе шли сюда. Гость тоже пусть заходит! Когда я сказала, что пришёл родственник Сэкинэ, мамуля так и подпрыгнула.

Нобуко Конно, со всех сторон обложившись бухгалтерскими книгами, сидела в маленькой подсобке кафе «Бахус». В ответ на расспросы Хоммы супруги рассказали что у них есть ещё два доходных дома, и Нобуко одна ведёт всю бухгалтерию.

Хозяин, препоручив Хомму жене, поспешно удалился в зал. С первого взгляда он показался человеком приятным и общительным, но рядом с супругой не производил впечатление «авторитетного руководителя» — ещё одно забавное проявление закона всеобщей относительности.

Хозяйка, уяснив, о чём идёт речь, сразу принесла картонную коробку. Коробка была величиной с ящик для мандаринов, на крышке название фирмы «Розовая линия» и — видимо, логотип фирмы — стилизованное изображение розы. И буквы, и рисунок были розового цвета.

— Я всё время хранила это в кладовке, уж не знала, что и думать.

Нобуко подняла крышку коробки:

— Вот, это личные вещи госпожи Сэкинэ. Когда она отсюда съезжала, то вещи все оставила в квартире. Но что бы там ни говорили, уж это я никак не могла выкинуть.

— То есть вы имеете в виду…

Брови Нобуко негодующе поднялись, они у неё были натуральные — не прореженные, но и не запущенно-густые.

— Когда госпожа Сэкинэ из квартиры уехала, она все свои вещи оставила здесь, все-все. Разве вы не знали?

Хомма невольно подался вперёд, так что вращающийся канцелярский стул под ним заскрипел.

— Так, значит, она заранее не предупредила вас о своём переезде?

Нобуко энергично закивала:

— Записку оставила. Мол, живётся ей трудно, и поэтому она решила уехать из Токио, на новом месте начать всё с нуля. Она написала, что старые вещи с собой не берёт и просит их выбросить. Я уже давно имею дело с жильцами, но такое устроила она первая.

— С одной сумкой, что ли, уехала?

— Похоже на то.

— А вы разве не видели?

— Не видела. Так что это был, можно сказать, «ночной побег». Тайком скрылась под покровом темноты. Мы ведь сами живём не здесь, вот и не слышали ничего. Я впервые узнала про её отъезд, когда пришла утром в «Бахус» и нашла в газетном ящике конверт с ключами от квартиры четыреста один и записку.

— Когда же это было?

Нобуко взяла в руки пухлую папку, на корешке которой значилось: «Кооператив Кавагути, квартиры внаём»:

— Видите: второй год эры Хэйсэй. Значит, это было в позапрошлом году. Как время-то летит…

Настоящая Сёко Сэкинэ обратилась к адвокату 25 января позапрошлого года. Сёко-двойник пришла в фирму Имаи и сняла квартиру в квартале Хонан в апреле. Первого апреля появилась запись об этом в посемейном реестре Сёко Сэкинэ.

Стало быть, когда же они могли поменяться местами, а вернее, когда должна была исчезнуть настоящая Сэкинэ Сёко?.. Примерно в марте?

— Верно. Восемнадцатого марта, — подтвердила Нобуко, просматривая папку, — это было воскресенье, конверт с запиской, как я уже рассказывала, обнаружился утром.

Значит, исчезла жиличка накануне, в субботу. Бросила и мебель, и вещи — ушла в чём была, не сказав ни слова хозяевам.

— А эта её записка…

— Выбросила я её, вы уж простите.

— Да, с этим придётся смириться.

— Ну а что за человек была эта Сэкинэ, похоже это на неё — так поступить? Может быть, она вообще как квартиросъёмщик была безответственная?

Нобуко, прежде чем ответить, наклонила голову набок — припоминала:

— Да нет, не сказала бы… То-то и странно! Ну, мусор она, конечно, среди ночи выносила, бывало… И возвращалась поздно, стучала каблуками по лестнице — такое за ней тоже водилось…

— Квартплату вносила вовремя?

— Да. Каждый месяц, как положено.

— Она ведь в баре работала? У вас не было предубеждения против этого, когда вы ей сдавали квартиру?

Нобуко рассмеялась. Морщинки от смеха были ей к лицу — есть такой тип женщин.

— Совсем наоборот, ведь если придираться к таким вещам, останешься без надёжных нанимателей. Мы требуем единовременный начальный взнос в размере трёхмесячной оплаты и договор подписываем, всё как полагается. Покуда жильцы не доставляют беспокойства, никаких условий мы не ставим — не наше дело, как они живут и где работают.

Похоже, что сама Нобуко была прилежной деловой женщиной. Никакой косметики, строгая причёска… Даже лёгкое напряжение, с которым она держалась из-за искреннего усердия, было притягательным и молодило её.

— Она жила тихо и мирно, эта госпожа Сэкинэ. При встрече всегда здоровалась…

Хомма не спеша кивал, словно соглашаясь с Нобуко. Да, всё верно — адвокат Мидзогути тоже говорил, что два года назад, при встрече, Сёко Сэкинэ показалась ему спокойной и рассудительной.

И вот такая особа исчезает без предупреждения, оставив мебель и пожитки…

Хомме показалось, что самые худшие его предчувствия оправдываются. Если бы настоящая Сёко Сэкинэ просто продала своему двойнику данные посемейного реестра, то зачем бы ей надо было бежать из дома среди ночи? Просто сменила бы квартиру, переехала обычным порядком. Даже если допустить, что она собиралась обновить всё имущество, включая мебель, то и тогда можно было бы обойтись без экстравагантностей. Достаточно было сообщить домовладельцам…

Настоящая Сёко Сэкинэ исчезла из этого дома два года назад, семнадцатого марта. Никому ничего не сказала, тихо растворилась без следа. А уже в начале следующего месяца под её именем в квартале Хонан поселилась совершенно другая женщина.

Хомма почувствовал, как в животе что-то перевернулось, медленно стала подступать тошнота.

Да, в чёрном ящике-то, оказывается, не бирюльки какие-нибудь, не счёты, а замысловатой формы лезвие — неловко ухватишь и того и гляди порежешься…

Нобуко Конно смотрела на него так, словно что-то заподозрила. Хомма кивнул на коробку:

— Можно взглянуть?

— Конечно, пожалуйста!

Примостившись у стола для приёма посетителей, он снял с коробки крышку.

— Мебель и всё такое мы частью продали, частью сдали в утиль, а это…

Вещей в коробке было не много. Три магнитофонные кассеты, пять пар дешёвеньких серёжек. Ещё была жемчужная брошка в футляре. Тетрадь для записи расходов, заполненная только на первой страничке (бумага на краях пожелтела). Полис общегражданской медицинской страховки, давно просроченный. Полис действовал до 31 марта 1989 года и зарегистрирован был по адресу этого самого дома.

Ко всему этому имелась ещё потрёпанная книжечка клиента парикмахерского салона и два томика карманного формата. Обе книги были историческим повестями с авантюрным сюжетом.

Странный набор вещей.

— А что на кассетах?

— Вроде бы музыка. Дочка слушала один раз, говорит, что, скорее всего, записано с приёмника.

Кроме вещей, были ещё какие-то бумажки. Вот, например, памятка посетителям районной поликлиники. Часы приёма врачей, план этажей и расположения кабинетов, инструкции пациентам: как записаться на приём, где получать лекарство… Сюда же вложен чек оплаты за медицинское обслуживание. В 1988 году, 7 июля, Сёко побывала у терапевта. Ладно, если бы только это, но на полях шариковой ручкой записан был какой-то телефонный номер.

— А это что? — спросил Хомма у Нобуко. — Вы пробовали звонить?

Нобуко кивнула:

— Да, позвонила. Я думала, что это может быть телефон её знакомых или друзей.

— Ну и как?

Нобуко постучала по коробке с розой:

— Сюда попала!

— Что?

— Это оказалась «Розовая линия». Их телефон — компании, которая торгует по каталогам. Видно, пока Сэкинэ-сан ждала приёма в поликлинике, она полистала журналы и обратила внимание на этот номер, вот и переписала его. А потом, наверное, позвонила туда, и ей прислали каталог.

Хомма снова стал разглядывать крышку коробки:

— Так это торговля по каталогам!

— Ну да, только это не для мужчин. Фирма специализируется на женском исподнем, на всяких там чулках…

— Исподнее — это что?

— Бельё! — Нобуко рассмеялась.

— Значит, эта коробка тоже была в её квартире?

— Да, вот я и сложила туда то, что не поднималась рука выбросить. Украшения эти не продать, а книги выбрасывать не хотелось.

Под больничной памяткой была другая бумажка. Это был рекламный листок кладбища с цветными фотографиями. Кладбище находится в Уцуномии, называется «Вечнозелёный сад».

— Уж не собиралась ли Сёко Сэкинэ купить место на кладбище, когда умерла мать?

— Наверное, хотела сделать матери могилку… — предположила и Нобуко.

— Так вы знали, что у неё мать умерла?

— Конечно знала! Ведь мать была её поручителем, когда она к нам вселялась. Сэкинэ-сан мне сразу сообщила, что мать умерла, когда это случилось.

— Говорят, несчастный случай?

Нобуко поморщилась:

— Вроде бы пьяная упала с лестницы где-то возле дома, ступени были каменные…

— Это случилось в Уцуномии?

— Да, её мать жила там, одна. Она работала, бодрая ещё была женщина…

— Сэкинэ-сан горевала, когда потеряла мать?

— Да это же для неё было настоящее потрясение! Они, видно, с матерью дружно жили.

«Видимо, так, — подумал Хомма, — ведь если бы настоящая Сёко Сэкинэ действительно не ладила с матерью и не хотела даже появляться в родном городе, то зачем бы ей селиться в Кавагути, откуда до Уцуномии рукой подать, прямая ветка. Если исходить из человеческой психологии…»

Кадзуя говорил, что его Сёко не хотела даже говорить о родном городе. Но ведь это была уже «подменная» Сёко. Нечего и сомневаться в том, что Сёко-двойник даже не помышляла о поездке в Уцуномию, и упоминаний об этом городе не выносила. Вполне понятно.

Укладывая на место содержимое коробки, Хомма попросил:

— Вас не затруднит ещё немного подержать это у себя?

— Хорошо. А если бы вы сообщили нам, когда отыщете госпожу Сэкинэ…

— Сообщу непременно.

— Всё оставляете? — решила уточнить Нобуко, указывая на коробку.

— Разве что кассеты возьму, можно?

— Как хотите. Можете их послушать.

Укладывая вещи в коробку и закрывая крышку с надписью «Розовая линия», Хомма поинтересовался, просто на всякий случай:

— А в квартире Сэкинэ-сан не было каких-нибудь старых фотографий, школьных альбомов?

Нобуко покачала головой:

— Если бы были, я бы сохранила, не сомневайтесь. Но ведь такое люди берут с собой, даже когда тайком переезжают в неизвестном направлении, ведь это память. Верно ведь?

— Да, верно.

С разрешения Нобуко Хомма переписал из жилищного контракта прижизненный адрес матери Сёко Сэкинэ, который значился в графе «поручитель».

— А фотографии госпожи Сэкинэ у вас нет?

— Нет, у меня с жильцами деловые отношения, ничего личного.

— А может быть, с кем-то из соседей она была дружна?

Нобуко задумалась:

— Ну, как бы там ни было, сейчас уже в доме никого из тех, кто жил при ней. У нас люди быстро меняются.

Да, это дело Нобуко — стараться, чтобы люди менялись быстро. Ведь от новеньких каждый раз поступает так называемый «взнос за получение ключа».

— А вы не пробовали после её исчезновения звонить ей на работу? В бар «Лахаина» в Синбаси?

Нобуко опустила глаза на свои папки и нехотя ответила:

— Да, я звонила. В баре тоже удивились. Как да почему… Неужели, мол, и у нас она больше не будет работать…

— И она действительно оставила работу…

— Да, они мне потом звонили, что она не пришла в понедельник. Она у них не получила часть зарплаты, так деньги и пропали…

Хомма опять почувствовал приступ тошноты. Теперь уже он не сомневался: настоящая Сёко Сэкинэ исчезла не по своей воле, ей помогли.

— У неё в доме бывали мужчины?

Впрочем, если бы был близкий человек, то он наверняка забил бы тревогу, когда она исчезла…

Нобуко отрицательно покачала головой:

— Если и был у неё кто-то, мы об этом не знали. Вам лучше спросить в баре, где она работала.

Нобуко первой поднялась и направилась к выходу из своей комнатушки. Она открыла дверь в зал и придержала её для Хоммы:

— Плохо вы ходите. Воспаление суставов?

— Да нет, попал в аварию.

— Ой беда! Разве можно в таком состоянии ходить через силу и всё самому расследовать? Не обратиться ли в полицию? Они ведь ищут пропавших людей…

Хомма горько усмехнулся:

— Сообщение о пропаже они зарегистрируют, а искать не будут.

— Какое равнодушие!

В зале хозяин варил за стойкой кофе, а Акэми протирала окна.

Здесь, в присутствии всех троих, Хомма задал свой последний вопрос. Он достал фотографию другой Сёко, невесты Курисаки:

— Когда Сэкинэ-сан ещё жила здесь, вам не приходилось видеть эту женщину?

Сначала Нобуко, потом Акэми и наконец сам Конно — все по очереди брали в руки фотографий и внимательно рассматривали. Потом все дружно затрясли головами. То, что все трое делали это совершенно одинаково, выдавало в них членов одной семьи, хотя на первый взгляд между ними нельзя было обнаружить никакого сходства.

— Что ж, ясно, спасибо.

Если бы дело всегда шло так споро, как было бы легко!

Уже на пороге он вдруг решил задать ещё один вопрос. Он спросил, все ли вещи Сёко Сэкинэ удалось продать, — например, как поступили с одеждой?

— Мы устроили в гараже что-то вроде распродажи, — ответила Нобуко, — почти всё разошлось. Продавали очень дёшево. Она написала в прощальной записке, чтобы вырученные за её вещи деньги мы взяли себе за труды, но мы не собирались на этом наживаться.

— Раз уж речь зашла, то вот, видите? — Акэми слегка оттянула на себе свитер. — Тогда он мне и достался! Мам, ты помнишь?

Свитер был чёрный, с цветочным узором. На груди Акэми, как раз посередине, где сердце, распустился неведомый алый цветок.

На обратном пути, уже после полудня, Хомма заглянул в фотоателье возле ближайшей к дому станции. Он попросил, чтобы ему сделали увеличенную копию поляроидного снимка.

В ателье был только молодой парень, с виду студент, может быть, даже не работник, а хозяйский сын. Когда он увидел тот самый снятый крупным планом дом шоколадного цвета, то поинтересовался:

— Это что же такое?

— Я сам хочу узнать, затем и прошу увеличить.

— Вот оно что! Значит, оригинал вам нужен? Если так, подождите полчасика, я вам сразу верну. А увеличение будет готово послезавтра.

— Хорошо, я подожду.

Стулья в фотоателье были маленькие, с расшатанными ножками. За то время, пока Хомма сидел в ожидании появилось больше ни одного клиента. Из щелей дуло, было невыносимо холодно.

Хомме пришло в голову, что можно ненадолго отлучиться, и он направился к телефонной будке по соседству с фотоателье — позвонить в контору адвоката Мидзогути.

Ему ответил женский голос. Кажется, это была та самая секретарша Саваки. Она сообщила, что адвоката нет — по делам уехал на несколько дней в глубинку. Будет послезавтра.

— Хотелось бы встретиться с ним. Как там у вас с графиком?

— Заполнен до отказа, — отозвалась секретарша через некоторое время.

— Ничего, значит, не выйдет…

На другом конце провода послышался смешок:

— В обед господин Мидзогути всегда ходит в одно и то же место — в лапшевню по соседству с конторой, — может, там его застанете. Полчаса сможете поговорить…

Ресторанчик, где подавали японскую лапшу удон, назывался «Нагаторо». Хомма записал, как его найти, поблагодарил и положил трубку. Парень из фотоателье уже выглядывал на улицу, озираясь в поисках неусидчивого клиента.

Когда Хомма вернулся домой, на часах было больше трёх. Исаки не было. Может быть, он у кого-то из соседей, а может, ушёл за покупками. Хомма вскипятил воду, сделал себе чашку растворимого кофе, расположился на кухне и после некоторых раздумий набрал телефонный номер. Позвонил напрямую в отдел расследований.

Он не ожидал застать собеседника сразу. По всем расчётам, тот должен был находиться в отлучке. Поговорив некоторое время с полицейским, который работал теперь на его месте, и, обсудив местные новости, Хомма положил трубку и допил кофе. Перезвонили минут через двадцать. Он сразу подошёл и услышал громовой голос:

— Что-то ты рано сегодня! Ещё не вымотали процедуры? — Это был Икари Садао, товарищ Хоммы по службе.

Они вместе учились в Полицейской академии, но потом их пути разошлись, Икари получил назначение в отдел расследовании Главного управления. Однако бывает же такое — два года назад его направили в ту же оперативную группу, в которой состоял и Хомма. Икари тогда смеялся: «Вот так повысили! Оказался там же, где и ты!»

Я понял, что это ты звонишь, поэтому нарочно вышел. У начальства ушки на макушке, нормально не поговорить… У тебя что-то стряслось?

Икари был коротышка, но если его бросить об стенку — отскочит и тут же снова окажется на ногах, причём без единой царапины, эдакий мускулистый живчик. Говорит очень быстро и очень громко. Предки его испокон века торговали в квартале Инари буддийскими алтарями.

— Ты уж прости, что от работы отрываю, но есть просьба.

Икари рассмеялся:

— Да ладно, занесём тебе это на счёт. Когда вернёшься — отработаешь.

— Хочу, чтобы ты сделал запрос на ознакомление с персональными данными. Сможешь начальство обвести вокруг пальца?

— Легко. Эти чинуши дальше своего носа ничего не замечают. Где будем смотреть? В банке?

— Нет, в базе данных биржи труда и в муниципальном отделе регистрации места.

Хомма продиктовал номер полиса социального страхования, который получила «Сёко Сэкинэ», поступив на работу в контору Имаи, а также дату её рождения и адрес соответствующего окружного муниципалитета.

— Мне нужно знать, какие данные у них зафиксированы на этого человека. Если я прав, то страховка впервые поступающего на работу оформлялась дважды, в разных фирмах.

— Ясно. Что за фирмы?

Хомма рассказал про «Офисное оборудование Имаи» и «Торговую корпорацию Касаи», дал адреса.

Икари, не говоря ни слова, быстро записывал, потом уточнил:

— Ещё муниципальный отдел регистрации в Уцуномии?

— Да, личность всё та же, нужен посемейный реестр, раздел о выбывших. Хотелось бы иметь копию вкладыша.

Хомма сообщил данные Сёко Сэкинэ, относящиеся к тому времени, когда она ещё была зарегистрирована вместе с родителями.

На этот раз Икари, записывая, для верности повторив за Хоммой слово в слово.

— Дело пустяковое, — Икари чуть понизил голос, — только во что это ты влез? Я думал, что ты ходишь на свидания с докторшей, принимаешь процедуры…

— Меня попросили, один мой родственник… Ищу пропавшего человека. Вообще-то, не думал тебя беспокоить да, кажется, тучи сгущаются…

— Ты что имеешь в виду? — Слышно было, как Икари засопел. — Пахнет преступлением?

— Ну…

— Так возвращайся. Проведём официальное расследование, и никаких проблем. Чего тебе одному с этим маяться?

— Я ещё не совсем уверен… То есть уверен, но не понимаю, куда всё это дальше покатится.

— Да, морока…

— Во всяком случае, ещё некоторое время повожусь сам. Неловко просить, и всё же — помоги!

Судя по доносившимся из трубки звукам, Икари скрёб затылок, но наконец согласился:

— Ясно, сделаю. Но родственник, о котором ты говорил, — это, я надеюсь, не Сатору?

Икари баловал Сатору. Он говорил, что, как человек посторонний, имеет право безответственно потакать желаниям ребёнка.

— Сатору ни при чём. Это дальняя родня. Сын двоюродного брата Тидзуко. Ты знаешь, каким словом это называют — ну, то, кем он мне приходится?

— Откуда мне знать такие вещи? — Икари собирался уже вешать трубку, но Хомма опередил его вопросом:

— Ты-то как — всё ходишь на смотрины?

В свои сорок два года Икари был всё ещё одинок. Расхохотавшись, он ответил:

— Точно, хожу. В прошлое воскресенье ходил. Вдова, сыну двадцать лет.

— Что, понравилась?

— Почему ты так решил?

— Голос у тебя бодрый.

— Врёшь. Я что, по-твоему, такой простак? — Пошутив, Икари вновь посерьёзнел, — Так ты сказал, что ищешь кого-то?

— Сказал.

— Это женщина? — (Быстро же он схватывает!) — Эта женщина жива?

Хомма горько усмехнулся — слова застряли у него в горле. Да, проницательный Икари почуял, что пахнет палёным.

Настоящая Сёко Сэкинэ, скорее всего, мертва, вероятность — восемь или даже девять из десяти. Убийство или же случайная смерть — этого он пока точно не знает.

Но женщина, которая называет себя её именем, определённо жива, где-то она существует. Словно отвечая самому себе, Хомма медленно и членораздельно произнёс:

— Жива, только надо её найти. Уж эта женщина наверняка жива-здорова.

Икари некоторое время молчал, потом сказал только:

— Смотри осторожней! — и повесил трубку.

Хомма тоже отошёл от телефона.

Некоторое время он сидел, положив локти на стол и уставившись в пустоту. Потом через силу встал, принёс из комнаты Сатору маленький плеер и решил послушать музыку, которая осталась после Сёко Сэкинэ.

Там были песни — всё больше светлые и радостные, про любовь. Ни одна из них не застревала в голове. Перед глазами задремавшего Хоммы маячил алый цветок, цветок на свитере Акэми Конно, который остался после Сёко Сэкинэ — фальшивая Сёко не захотела его взять.

Глава 10

Курисака и на этот раз пришёл после девяти вечера. То ли он действительно занят, то ли не может уходить с работы раньше начальства, даже если со своими делами покончил, — по недовольному лицу молодого человека судить было трудно.

Хомма вечером позвонил ему на работу и заранее предупредил:

— Есть кое-что, о чём тебе следует знать, и я хочу спросить, что ты собираешься делать дальше.

Наверное, потому парень и был так встревожен. Ещё не успев снять пальто, Курисака уже спешил задать вопрос:

— Что случилось, почему вы хотели со мной поговорить?

К плохим новостям человека надо готовить. Если сразу поставить его перед фактами, от которых у него земля под ногами зашатается, то он может просто не принять их всерьёз. Сумеет ли он преодолеть это испытание с честью?

— Ты всё-таки садись — разговор будет долгий.

— Вы нашли Сёко?

Хомма покачал головой:

— Я сразу хочу сказать, что новости неутешительные. Пожалуйста, выслушай, набравшись терпения. Ладно?

Курисака насупил брови:

— Что-то вы уж чересчур… Что такое?

— Невесёлые дела.

— Я понял, поэтому давайте уж, говорите, у меня мало времени.

Хомма велел Сатору посидеть в своей комнате. Тот, видимо, играл в компьютерные игры поэтому время от времени оттуда доносились характерные электронные звуки: «Пи-и, пу-ру-ру…» На кухне натужно урчал мотор холодильника. На фоне двух этих звуковых дорожек Хомма по порядку поведал всё, что узнал, с самого начала. Послужной список Сёко Сэкинэ, копия посемейного реестра, свидетельство о регистрации по месту жительства — всё это было выложено на стол. Лицо у Курисаки застыло — маска, а не лицо. Жили и двигались на этом лице только глаза.

— Вы шутите? — сразу спросил парень, как только рассказ был окончен. Ему не хватало воздуха, словно всё это время он сдерживал дыхание, ожидая, когда наконец сможет задать этот вопрос.

— К сожалению, я не шучу и не обманываю, всё это правда.

— Да как это возможно!..

Как и следовало ожидать, Курисака рассмеялся. Слегка разведя руки, он изобразил согнутыми пальцами кавычки:

— Ерунда какая-то… Сёко — не Сёко! Разве такое может быть?

Хомма молча наблюдал за выражением его лица. Что бы он сейчас ни говорил, Курисака всё равно его не услышит.

— Ведь я жениться на ней собирался! Я её выбрал!

Он словно настаивал на том, что никто не смеет говорить дурно о женщине, на которой собирался (пусть всего лишь собирался!) жениться он, Кадзуя Курисака. Я, мол, безупречен, — значит, и выбор мой безупречен.

С полуоткрытым ртом и отсутствующим видом парень уставился куда-то вдаль.

— Но ведь имя этой женщины не Сёко Сэкинэ! — попробовал спокойно, словно разжёвывая слова, урезонить его Хомма. — Это же совсем другой человек! Потому она и не знала о том, что пять лет назад было объявлено её банкротство. Потому и побледнела, когда ты показал ей копию документа. Для неё это было громом среди ясного неба.

Если бы Сёко, которую знал Курисака, было известно о банкротстве, она даже под нажимом ни за что не согласилась бы делать кредитную карточку.

— В Кавагути, где я сегодня был, в квартире настоящей Сёко Сэкинэ, не осталось никаких документов, свидетельствующих о процедуре банкротства. Я думаю, что их там и не было никогда. Если бы хоть что-то было и попалось на глаза женщине, которая взяла имя Сёко, — той самой, с которой ты обручился, — она непременно знала бы про банкротство.

Может быть, настоящая Сёко даже уничтожила связанные с банкротством бумаги, так как они вызывали у неё неприятные воспоминания. Если так, то о банкротстве никто не знал, ведь только она сама могла о нём рассказать.

Я понимаю, что всё это тебя потрясло. Но пойми и меня — узнав то, что знаю, я уже не могу на этом остановиться. Поэтому, даже если ты больше не желаешь быть к этому причастным, я буду продолжать расследование.

Остановившись на полуслове, он посмотрел парню в лицо. Тот ещё не пришёл в себя. Глаза у него были открыты, но мысли витали где-то далеко.

— Что ты собираешься делать? Отступишься или хочешь продолжать поиски? Я хотел бы, чтобы ты мне помог, если сможешь. Ведь ты лучше всех знаешь свою невесту. У тебя больше всего информации о ней. Эта информация нужна. Чтобы понять, где она познакомилась с настоящей Сёко Сэкинэ и почему захотела взять именно её имя, могут пригодиться любые мелочи, поэтому и нужна твоя помощь.

Курисака долго не отвечал, потом наконец процедил:

— Но я… Я ничего не знаю…

В напряжённой тишине слышны были только звуки компьютерной игры из комнаты Сатору.

Юноша наконец поднял глаза на Хомму, взгляд его был тусклым, невидящим — такими взглядами одаривает прохожих пьяница, дремлющий на обочине дороги.

— Теперь я понял…

— Что понял?

— Это вас Сёко попросила?

Тлеющий костёр в его душе разгорелся с новой силой. Теперь глаза у парня были расширены.

— Я всё понял! Вы нашли Сёко, но она вас попросила мне об этом не говорить. Так ведь? Она хочет со мной расстаться… Потому и попросила вас наплести небылиц. У неё другой мужчина? Верно? Я прав? Вот откуда все эти бредни…

Курисака вскочил и стал наседать на Хомму, нависая сверху. От такого напора стол зашатался, и с него, гремя, слетела пепельница. Изо рта парня летели брызги слюны.

— Ну же, отвечайте!

Компьютер затих, дверь из комнаты Сатору открылась. В гостиную просунулась детская мордашка, широко распахнутые глаза смотрели прямо на Хомму.

Стараясь не встречаться взглядом с сыном, Хомма спокойно поднялся и примирительно тронул Курисаку за руку:

— Ты это всерьёз?

Подобно обрушивающейся башне из детских кубиков, Кадзуя сполз на стул, уронил голову и обхватил её руками.

Сатору тихонько выскользнул за дверь и остановился посреди коридора. После недолгих раздумий он повернул направо к прихожей и выбежал вон.

Через некоторое время плечи Курисаки стали вздрагивать, — видно, парень плакал. Или нет? Наконец он поднял глаза на Хомму:

— С меня довольно! — Эти слова он бросил ему в лицо, будто плюнул. — Я зря обратился к вам, это была ошибка. Но есть же специалисты! Зачем-то сидел и смирно слушал всю эту чепуху, вот дурак…

Вскочив, он грубо сдёрнул с вешалки своё пальто и, не продевая руки в рукава, а только накинув его сверху, вышел вон. Хомма остался сидеть. Так просто Курисака не уйдёт, напоследок непременно скажет что-нибудь.

И верно, на пороге гостиной он замешкался. Судорожно поводя плечами, словно желая сбросить невидимые путы, он вытащил из кармана пиджака бумажник и демонстративно достал оттуда несколько банкнот:

— Это на возмещение понесённых вами расходов. Достаточно?

Глядя прямо на Хомму, он швырнул деньги. Веерок купюр достоинством в десять тысяч иен трепеща закружился и, завершив свой неграциозный танец, опустился на пол, — пожалуй, для сцены гнева слабовато.

«Ага, про деньги вспомнил!» — подумал Хомма. Он как раз ждал, в каких именно выражениях будет излит гнев на обидчика невесты, ведь за это, как ни брани, всё мало… Однако дело неожиданно кончилось деньгами. Банкир есть банкир!

Конечно, он чувствует себя оскорблённым. Какой-то полицейский, который даже по службе не сумел продвинуться, оговорил его избранницу. Разве можно такое простить?

— Послушай, а она тебе не показывала поляроидный снимок? — спросил Хомма у Курисаки, который стоял в той же воинственной позе и тяжело дышал. — На снимке дом. Такой шоколадно-коричневый, модерновый, в европейском духе. Ты его видел?

— Какой ещё дом?! — Голос парня звенел и вот-вот готов был сорваться. — При чём это здесь?

Это и была последняя реплика, после которой повернулся и вышел. Входная дверь резко хлопнула, Прошло ещё несколько мгновений, и в дом с громким топотом влетели Сатору и Исака.

— Всё нормально?

И у мальчика, и у старика глаза были совершенно круглые, вполлица.

— Всё нормально.

Хомма нагнулся и стал собирать разбросанный по полу гонорар.

— Это правда, что ничего страшного? Он вас не ранил? — Исака был белым от волнения. — Ужас какой! Сатору прибежал сказать, что отцу угрожают, вот я и поднялся с ним на лифте — а тут из дверей вылетел этот парень… Ой, что это? — Он уставился на купюры.

— Это мне так оплатили расходы.

— Неужели швырнул деньги? Это уж чересчур… — Тут старик заметил негодование Сатору и усмехнулся: — Однако, негусто! Нет чтоб швырнуть всё, что было в кошельке. Тут же всего тридцатник!

— Вы уж простите нас, пожалуйста, наделали вам хлопот. — Хомма тоже посмеялся вместе с Исакой. — И это-то взять страшно. Лучше приберу — а то ещё к суду потом привлекут…

— Вот он какой тип оказался! — Один Сатору всё ещё возмущался.

Хомма потрепал сына по голове:

— Не сердись на него! Он ведь и сам не понимает, что делает, у него шок. — Хомма чуть сдвинул брови. — А вот с тобой что? Прилип к компьютеру! У тебя на этой неделе сколько ещё осталось игрового времени?

Игрового времени в неделю полагалось семь часов. Превысишь его хотя бы на десять минут — не будешь играть на следующей неделе. Это было второе железное правило в их семье.

— У меня ещё два часа осталось! — надулся мальчик. — Ты что, даже сегодня за временем следил?

— Разумеется, следил.

Обиженный Сатору отправился выключать компьютер.

Когда они остались с Хоммой, Исака поинтересовался:

— Похоже, что дипломатические отношения разорваны. Что вы теперь будете делать?

— Расследовать, оставить это нельзя.

— Будете искать пропавшую женщину?

— Да.

Хомма выглянул в окно. Многоэтажные корпуса микрорайона окутала ночь. Под покровом этой ночи где-то прячется фальшивая Сёко Сэкинэ. В это самое мгновение тьму прорезает струйкой белого пара её дыхание, звучит её голос.

— Как же её искать? — недоумевал Исака, тоже вглядываясь в темноту за окном.

— Я хочу побольше узнать про настоящую Сёко Сэкинэ. Как она жила, что за люди её окружали? Думаю, случайно может всплыть и та женщина, которая присвоила её имя.

— Недаром ведь она потерпела банкротство. Наверное, жизнь у неё была бурная. Разве до конца всё узнаешь?

Хомма в ответ улыбнулся:

— Так-то оно так, и всё же надеюсь, что расследование личности первой женщины связано с поисками второй. Во всяком случае, пока мне больше ухватиться не за что.

«Что же именно в личности Сёко Сэкинэ привлекло ту, другую, которая нуждалась в новом имени?»

Исака нараспев пробормотал себе под нос:

— Колесница уже объята огнём…

— Какая колесница?

Повернувшись к Хомме, тот медленно и с выражением продекламировал:

Круглое лицо Исаки расплылось в улыбке.

— Мы вчера с Хисаэ говорили про банкротство, и мне вдруг вспомнились эти строки. Это очень старые стихи, кажется, из буддийского сборника «Сокровища, найденные на дороге».

«Непрестанно вращающиеся колёса в объятиях пламени… Наверное, это колесница судьбы. Сёко Сэкинэ хотела спрыгнуть на ходу. Ей это даже удалось. Но другая женщина, ни о чём не ведая, подозвала того же самого возницу. Где же теперь эта женщина? Где она?» — вопрошал Хомма, устремив взгляд во тьму.

Но важно было и другое — кто она?

Глава 11

Всякого, кто отодвигал край занавески над входом в ресторанчик «Нагаторо», обдавало облаком пара. Хозяин в фартуке слепящей белизны стоял за прилавком из некрашеного дерева, держа в руках крышку от супового котла.

В самом дальнем углу зала, у столика на двоих, уютно примостился адвокат Мидзогути. От влаги очки его запотели. Однако, когда Хомма приблизился к нему, протиснувшись через узкие проходы между столами, тот сразу поднял голову — словно почувствовал.

— Пришли-таки! — Он любезно пригласил Хомму присесть.

— Неловко беспокоить вас во время обеда…

— Ничего-ничего, секретарша Саваки предупредила о вашем визите. — Адвокат снял очки и протёр их носовым платком. — Здесь вкусно готовят лапшу с креветками в кляре.

Это и заказал Хомма.

Хотя обеденное время уже заканчивалось, ресторан был полон. В зале стоял гул, однако разговору он не мешал. Было шумно ровно настолько, чтобы беседовать на приватные темы.

— Ну что, вы продвинулись в вашем расследовании? — осведомился Мидзогути, вернув очки на нос. Без очков он выглядел моложе.

— Дело продвинулось и запуталось.

Глаза адвоката за стёклами очков открылись шире.

— Так вы не ошиблись, вы именно о той женщине хотели узнать?

Хомма утвердительно кивнул. В ответ на просьбу адвоката рассказать всё по порядку он, извинившись, предупредил, что рассказ может оказаться слишком длинным. Однако на деле он сумел быстро и сжато изложить суть — вот что значит практика, недаром Хомма накануне рассказал то же самое своему родственнику Курисаке. Ему показалось, что его речь льётся гораздо свободнее, чем бывало на совещаниях в следственном отделе.

Тем временем принесли заказанную лапшу. Мидзогути подал Хомме палочки для еды, но ни слова при этом не произнёс. Он выслушал весь рассказ от начала до конца с невозмутимым видом, ни разу не выказав удивления. Что ж, с его работой не приходится по-ребячьи опасаться, что в темноте из-за угла выскочит привидение. К тому времени, когда Хомма закончил свой рассказ, адвокат уже доел лапшу.

— Я всё понял, а теперь вы покушайте и позвольте мне тоже кое-что рассказать.

Заметив, что Хомма смотрит на часы, Мидзогути отрицательно покрутил головой:

— О моём графике не беспокойтесь.

Адвокат снова снял очки и, протирая их, помолчал немного, словно собирался с мыслями. Потом спокойно заговорил:

— Вы сказали, что хотели бы знать, какую жизнь вела Сёко Сэкинэ. Я могу рассказать вам всё, что мне известно. Думаю, это поможет прояснить некоторые заблуждения.

— Заблуждения?

— Именно. Вероятно, вы рассуждаете так: Сёко Сэкинэ как раз из тех, кто кончает банкротством: работала в баре, тратила деньги не считая — словом, не была порядочной женщиной. А раз вы уже решили, что жизнь она вела сумбурную, то заранее предполагаете, что связи и знакомства этой женщины проследить будет трудно. Ведь верно?

Хомма отложил палочки и кивнул в знак согласия. Да, так оно и было. Ведь Исака тоже так подумал. И не только они двое, большинство людей наверняка предположили бы то же, ознакомившись с биографией Сёко Сэкинэ и узнав про банкротство.

Адвокат усмехнулся. Стали видны маленькие ровные зубы, довольно-таки здоровые для человека его возраста.

— Вот это я и называю заблуждением. В современном обществе люди, которые кончают банкротствомиз-за кредитов и займов, — это чаще всего люди серьёзные, основательные, скромные и несмелые. Чтобы вам это стало понятно, нужно начать с рассказа о том, как устроен весь, этот кредитный бизнес.

Мидзогути вынул из внутреннего кармана пиджака чёрную кожаную записную книжку с потёртыми углами, положил рядом, чтобы была под рукой, и обратился к Хомме с вопросом:

— Вы, Хомма-сан, в каком году родились?

— В пятидесятом — если по-японски, то в двадцать пятом году эры Сёва.

— Значит, сейчас вам сорок два? А я подумал, что вы моложе… — Адвокат улыбнулся. — Стало быть, тогда вам было десять лет. Тогда в нашу страну впервые пришло слово «кредит». Красные кредитные карточки универмага «Маруи» — это они были первыми, и именно тогда вместо «покупка в рассрочку» стали говорить «покупка в кредит». Это был тридцать пятый год эры Сёва, то есть тысяча девятьсот шестидесятый — год заключения Договора коллективной безопасности с США. В том же году появились и карточки «Дайнерз». У них была очень строгая система финансовых проверок, и статус членов клуба «Дайнерз» считался высоким. Эти карточки и поныне пользуются в Японии наибольшим доверием, тем более что они появились так давно.

«А ведь и верно, уже тридцать два года прошло…» — подумал Хомма.

Мидзогути тем временем продолжал:

— В шестидесятом году Япония вступила в период бурного промышленного роста. Это было время всеобщего стремления к материальному благополучию. Рождение кредитных компаний было требованием момента. А теперь уже невозможно обойтись без этой системы, в которой крутятся деньги населения, — ни экономика, ни жизнь людей немыслимы без этого. Возврата нет.

Адвокат раскрыл свою книжку примерно посередине и мельком заглянул в неё:

— Я сказал «крутятся деньги населения», но официально это называется «кредитование налогоплательщиков».

В общих чертах оно бывает двух типов. Во-первых, потребительский кредит — это когда вы покупаете товары по карточке. А второй тип — это кредитные ссуды, когда вам дают наличные под залог ваших банковских вкладов или, скажем, вкладов в сберегательной кассе при почтовом отделении. Словом, когда вам одалживают большую сумму денег, чем есть на вашем счету. Сюда входят и займы, предоставляемые кредитными товариществами и ссудными кассами, и выдача наличных денег по кредитным карточкам — вся финансовая система, построенная на кредитовании трудящегося населения. Понятно, да?

Хомма уже покончил с едой и теперь делал по ходу разговора кое-какие пометки в своём блокноте.

— Первый тип кредитования, потребительский кредит, в свою очередь, подразделяется на два типа выплат: «рассроченные платежи» и «единовременные». Знаете про это? Если у вас, например, банковская кредитная карточка, то рассрочки нет, а в кредитных товариществах рассрочка возможна. Вот и вся разница. Ну, ещё иногда карточку как таковую не делают, а просто заключают единовременный договор на конкретную покупку в рассрочку. Таким образом, и единовременные, и рассроченные платежи по кредитам бывают «по карточке» и «за покупку». Так вот, — Мидзогути уселся поудобнее, — если говорить о цифрах на тысяча девятьсот восемьдесят девятый год, то один только потребительский кредит с рассроченными платежами, оформленный в этом году, составил сумму в 11 408 200 000 000 иен. Кредиты с единовременной выплатой составили 11 157 200 000 000 иен. Далее, о ссудах. Их общая сумма за этот год составила 33 951 100 000 000 иен. Если всё это сложить вместе…

По-видимому, адвокату не надо было подсчитывать сумму, он помнил её наизусть. Чтобы усилить эффект, он немного помолчал, а затем объявил:

— В этом году было оформлено кредитов на сумму 57 216 500 000 000 иен. Каково? Отрасль сопоставима по масштабам с бюджетом целого государства!

— Точно, так и есть! — воскликнул Хомма.

— Более пятидесяти семи триллионов! Ведь это составляет четырнадцать процентов от суммы валового национального продукта. А если исчислять от доли национального дохода на душу населения, то на каждого приходится двадцать процентов кредита. Столько же, сколько в Америке! Несомненно, что система кредитования налогоплательщиков является важнейшей опорой нашей экономики.

И Мидзогути продолжил свою лекцию рассказом о том, как стремительно растут масштабы кредитования.

— Темпы развития кредитной системы просто устрашают! Если в тысяча девятьсот восьмидесятом году общая сумма кредитов составила 21 035 900 000 000 иен и если взять эту сумму за сто процентов, то через пять лет мы будем иметь сто шестьдесят пять процентов, а в абсолютном выражении — 34 706 000 000 000 иен. Ну а в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году получаем уже двести семьдесят два процента. Меньше чем за десять лет сумма кредитов утроилась!

Адвокат принялся прямо на столе чертить пальцем график:

— Если сопоставить рост объёмов кредитования с ростом валового национального продукта, то ВНП пойдёт вот так. — Он провёл линию под углом в тридцать градусов. — А вот кредиты. — Линия пошла под углом в сорок пять градусов. — Вам не кажется, что это напоминает лыжный спуск? Несколько неестественно, правда? Разве в какой-нибудь другой отрасли возможен такой рост?

— Говорят же про мыльный пузырь в экономике…

Мидзогути немного помолчал, а потом отрицательно покачал головой:

— Если вы говорите о том пузыре, который обычно имеют в виду и который лопнул в прошлом году, то нет, здесь другое… Финансовый рынок, по сути своей, не что иное, как призрак. С самого начала в основе — пустота. Уж таковы деньги — просто листки бумаги, просто металлические кружочки. Разве нет? И всё же, — адвокат продолжал в своей спокойной, неторопливой манере, — каждая купюра в десять тысяч иен имеет свою ценность. Каждая монетка в сто иен имеет хождение по всей Японии, и везде её можно бросить в автомат, торгующий напитками. Это вам не жетоны для игровых автоматов, которые ни что не годны за дверью развлекательного центра. А всё потому, что люди так договорились. Даже ученик начальной школы знает, поскольку его научили: «Что есть монетаризм? Это призрачная условность». Деньги выпускает государство — таков уговор. Но благодаря уговору, мне не надо спускаться с гор с кабаньей тушей, чтобы сменять её на одежду, рис и овощи, — к счастью, я избавлен от такой необходимости. Благодаря тому, что общество опирается на денежную экономику, я могу заработать на жизнь, решая чужие проблемы. Вы согласны?

Хомма кивнул.

— Да, финансовый рынок есть нечто призрачное, — повторил его собеседник, — однако призрак всё-таки является тенью реально существующего общества, и это налагает на него определённые ограничения. Я имею в виду, что общество задаёт рамки, сдерживает произвол денег. И совсем другое дело — неестественно раздувшаяся сфера потребительского кредитования, с ней происходят удивительные вещи! Она не должна так стремительно распухать, да и не было бы этого, если бы специально не раздували. Ясно, что этому призраку не положено быть таким огромным! Взять хотя бы вас, Хомма-сан: вы, конечно, роста не маленького, но ведь не два метра? А если бы у вас вдруг появилась десятиметровая тень? Странно было бы, правда?

Адвокат не старался настоять на своём и непременно убедить собеседника, однако, завладев чужим вниманием, он уже не позволял отвлечься.

— Возьмём теперь общее число ежегодно выпускаемых кредитных карточек. Здесь мы видим схожую картину. На март тысяча девятьсот восемьдесят третьего года карточек было пятьдесят семь миллионов пятьдесят тысяч. В восемьдесят пятом году их стало восемьдесят шесть миллионов восемьсот тридцать тысяч, в конце марта девяностого года — сто шестьдесят шесть миллионов сто двадцать тысяч. Рост составил шестнадцать с половиной процента. И так каждый год. Столько карточек, — значит, столько и обладателей.

«А у Тидзуко была кредитка? — задумался Хомма. — На её имя вряд ли…»

— Я говорил про кредитные карточки, но они ведь тоже бывают разные. Существуют три главных разновидности. В первую очередь, есть карточки банковских корпораций, их всего около десятка: группа UC, группа DC, JCB, VISAи тому подобные. Они распространены больше всего, у них и пользователей наибольшее количество. С восемьдесят третьего по девяностый год количество кредитных карт этого типа выросло на двадцать и две десятых процента. Далее идут карточки потребительских кредитных организаций: «Японский кредит», «Ориент-финансы», «Большой кредит» — если считать только крупные корпорации, то всего их восемь. Количество этих карточек увеличилось на шестнадцать и одну десятую процента, что тоже весьма значительно. Перейдём теперь к обычным карточками розничной торговли. Разумеется, к ним относятся и карточки универмага «Маруи», однако свои пластиковые карты выпускают теперь не только универмаги, но и крупные супермаркеты. Это такие карточки, как «Такасимая», «Сезон» и прочие в этом же роде. Они действуют только в тех магазинах, которые их выпускают, и это неудобно, однако имеется система скидок на товары, кредит беспроцентный, процедура оформления очень проста: можно сделать карточку сразу и без строгой проверки кредитной истории. Все эти особенности позволяют пластиковым картам магазинов выдерживать конкуренцию с банковскими и прочими кредитками. В последнее время даже привокзальные торговые комплексы выпускают свои кредитные карточки. Рост числа подобных кредиток составляет девятнадцать и две десятые процента — очень стремительный рост. Вот почему, стоит вам выйти на улицу, как вы непременно наткнётесь не на одну, так на другую рекламную акцию, и вам тут же предложат оформить кредитную карту. Кстати, у вас есть кредитка?

Неожиданный вопрос вызвал у Хоммы некоторое замешательство.

— Ну, одна есть, кажется… «Юнион кредит» — так вроде бы называется.

— И правильно, это удобная штука. В особенности для таких людей, как вы, которым бывает нужно бежать куда-то среди ночи.

Адвокат усмехнулся:

— У меня две дочери, так младшую обокрали недавно. Вора не поймали. Теперь дочка боится носить наличные деньги и полагается только на кредитку. Если и обворуют, так ущерб минимальный.

— И за границей кредитка выручает…

— Верно. Ведь она же и как страховка действует. Свои преимущества у кредиток, безусловно, есть. Я специализируюсь на банкротствах, связанных с долгами по кредитам, выручаю попавших в такую ситуацию, поэтому про меня, наверное, думают, что я во всех людских бедах виню кредитки и хотел бы их уничтожить. Конечно же, это не так. Хотелось бы, чтобы вы меня поняли правильно.

— Да, конечно, я понимаю.

— Ну вот и хорошо, — кивнул Мидзогути, — вернёмся к кредитной сфере. То, что двухметровый объект отбрасывает десятиметровую тень, имеет несколько причин. Прежде всего кредиты дают кому попало, об этом я ещё скажу. Кроме того, процентные ставки непомерно высоки, комиссионные сборы тоже. И тут я перехожу к главному. — Адвокат сделал паузу. — Лучше всего объяснить на примерах. Год назад ко мне обратился за консультацией по объявлению банкротства один служащий двадцати восьми лет. На тот момент он был обладателем тридцати трёх различных кредитных карточек, его долги достигали тридцати миллионов иен. При этом его месячное жалованье было двести тысяч иен. Имущества никакого. Что вы на это скажете?

Тридцать миллионов иен… Рядовой госслужащий районного масштаба, каким был Хомма, не мог рассчитывать на такую сумму даже в качестве единовременной пенсионной выплаты при увольнении.

— Как мог человек, получающий двести тысяч в месяц, наделать долгов на тридцать миллионов? Кто ссудил ему такие деньги? Как случилось, что он смог получить этот кредит? Да ведь кредитку оформить так просто, и ссужают без всякой гарантии — вот вам и причина, Хомма-сан.

Мидзогути взял было в руки свой стакан с водой, но стакан оказался пустым, пришлось снова поставить его на стол.

— Обычно долги накапливаются так. Начинается с того, что человек заводит себе кредитную карточку. Радуется, как это удобно, делает покупки, путешествует. И всё — благодаря одной-единственной карточке. Со временем карточек становится больше. Если человек имеет постоянную работу, то при оформлении кредита ему не устраивают особых проверок и везде — в универмаге, в банке, в универсаме — осаждают предложениями сделать карточку. Станешь членом общества держателей кредитных карт — получишь скидки, привилегии, всевозможные дополнительные услуги. И вот человек умножает число карточек в своём кошельке. Как я уже объяснял, карточки предлагают и тут, и там, и здесь. — Адвокат загибал пальцы на своей маленькой пухлой руке. — И вот постепенно человек переходит от покупок в кредит к одалживанию наличных по кредитной карте. Ведь это удобно! Таким образом, рука его тянется уже не только к потребительскому кредиту, но и к займам налогоплательщика. Для этого нового этапа не нужно предпринимать каких-то особых решительных действий. Если ваша кредитная карточка оформлена в банке, то в соответствующем банкомате очень легко взять наличные и по кредитке, точно так же, как по обычной банковской пластиковой карте. Что же касается карточек универмагов и других магазинов, то для них есть нарядные, яркие автоматы, очень похожие на банковские. Обычно эти автоматы установлены в магазине или возле магазина на улице. Вставляешь кредитку, набираешь секретный код и запросто получаешь наличные деньги, точно так же, как со своего банковского счёта.

К собеседникам подошла официантка. Она собрала тарелки, наполнила стаканы водой. Мидзогути в знак признательности помахал рукой, мол, не беспокойтесь, всё в порядке.

— Я вёл одно дело… Вот вам наглядный пример: один мой клиент в первый раз просто по ошибке воспользовался кредитной карточкой, чтобы взять наличные.

— По ошибке?

— Ну да. Он всего лишь хотел снять немного денег со своего банковского счёта. Однако вместо банковской карточки случайно вставил в автомат кредитку. Так случилось, что для этих двух карточек секретный код у него был одинаковый — ну, он и получил деньги. Его немного удивило, что автомат не выдал, как всегда, квитанции о балансе банковского счёта, но долго он над этим не раздумывал. О своей ошибке клиент узнал, когда по почте ему пришли ежемесячные балансовые счета кредитной карты.

— Удивился, наверное. Ведь с него же проценты взяли!

— Ещё бы! Но кроме всего прочего, мой клиент задумался: «А кредит-то — совсем простая штука!» Ему и проценты тогда не показались особенно высокими. Со ста тысяч иен пришлось уплатить три тысячи с небольшим. Это за один месяц. Я попрошу вас особо учесть то обстоятельство, что процент «не показался высоким». Поэтому с тех самых пор он стал понемножку пользоваться кредиткой, когда нужны были деньги.

Адвокат за один раз выпил сразу полстакана воды.

— Покупки… Денежные ссуды… Он стал пользоваться кредиткой в своё удовольствие. Не то чтобы он разом тратил много, нет — потихоньку, понемножку, совсем не осознавая, что это мотовство. Однако долги есть долги. Когда приходит срок, их нужно возвращать. По мере того как они накапливаются, с деньгами становится всё туже. Предположим, что наш служащий — новичок в фирме и получает ежемесячно сто пятьдесят тысяч чистыми. Если в месяц ему приходится выплачивать по долгам двадцать-тридцать тысяч иен, то это ещё куда ни шло. Но сорок-пятьдесят тысяч — уже тяжеловато. А ведь такая сумма набежит моментально, стоит только чуть расслабиться. Тогда приходится брать взаймы по кредитной карте. Чтобы расплатиться за долги с корпорацией «А», приходится брать в кредит по карточке корпорации «Б». Стоит начать, как далее долги нарастают снежным комом, и одной кредиткой уже не обойтись. Что делают люди в такой ситуации, как вы думаете?

— Наверное, идут в ссудную кассу?

— Именно так, — подтвердил Мидзогути. — И здесь всё повторяется заново. Начинаются задержки с выплатой долгов корпорации «А» — клиент идёт за ссудой к «Б». Потом последуют фирмы «В», и «Г», и «Д»… Для того чтобы получить назад свои деньги, в ссудных кассах нарочно направляют клиентов к другим таким же ростовщикам. Разумеется, это ещё более мелкие фирмы с небольшими капиталами, поэтому и на кредитоспособность клиентов они смотрят сквозь пальцы. Именно потому, что они сами с трудом выживают, они ссужают своих клиентов бесконечно. А проценты нарастают. Вот так эта схема и работает.

«Да, пожалуй, на этом этапе психология клиента такова, что он думает только о деньгах, которые надо внести завтра, да ещё о том, что подходит срок следующего платежа. Он готов идти куда угодно, лишь бы заполучить ссуду», — подумал Хомма.

— Так, значит, вы потому говорили, что банкротами становятся люди серьёзные и скромные?

Адвокат энергично закивал:

— Именно, именно. Невозможно вообразить, чтобы такой человек сбежал, растратив все деньги. Такие люди только и думают о том, что долг необходимо вернуть. И всё глубже погружаются в пучину. А если кто ещё и здоровье себе подорвёт, то совсем беда.

— Так случилось и с Сёко Сэкинэ?

— Она — классический случай.

«Да, верно, ведь она одно время после дневной работы в фирме ночью подрабатывала в баре…» — вспомнил Хомма.

— Вот так люди скатываются всё ниже и ниже, пока не попадают в одно из наихудших мест — в так называемую «скупку». Вы, Хомма-сан, наверное, знаете, чем там занимаются. Клиента заставляют сделать себе кредитку и по ней покупать всякую всячину. Потом эти товары забирают, но дают за них лишь седьмую часть стоимости. Так должник расплачивается. Таким образом приобретаются разные товары: бытовая электроника, украшения, но чаще всего — билеты на поезд-экспресс «Синкансэн». Они попадают к перекупщикам и продаются с уценкой. Я и сам их покупаю, когда надо ехать в командировку. Дёшево ведь! — Губы адвоката скривила невесёлая усмешка. — А человек, который однажды попадает в эту структуру, уже не сможет легко из неё вырваться. Какой бы ни был честный — никуда не денется, раз угодил в капкан. И вот, загнанные в угол, люди в конце концов приходят к наихудшему финалу, совершают преступление.

Хомма горько улыбнулся:

— Случаи коррупции в полиции проистекают почти исключительно из проблем со ссудной кассой — вы об этом?

На этот раз Мидзогути остался серьёзным:

— Да. Ведь эти люди должны блюсти честь мундира, это фасад всего общества. То же можно сказать и об учителях, военных, о миллионах государственных служащих.

Действительно, всё это было невесело.

— Если подумать здраво, то разве не дикость, что существуют дельцы, ссужающие десятки миллионов иен двадцатилетним? Но они существуют. Потому что весь этот бизнес представляет собой великий нескончаемый круговорот. Нужно ссужать, ссужать и ссужать. Главное, не оказаться крайним, не вытянуть пустышку — на этом всё и построено. В действительности ни банки, ни кредитные компании, ни ссудные кассы не оказываются внакладе. Структура, о которой мы говорим, устроена так, что дельцы, находящиеся на вершине пирамиды, никогда не несут ответственности. Оплата по счётам взваливается на тех, кто ниже, ниже, ещё ниже… Под грузом растущих долгов на дно падают всё новые и новые жертвы, и им никогда уже не выплыть на поверхность.

Хомма заметил, что на полном гладком лице адвоката появились горестные складки.

— Давайте, Хомма-сан, попробуем повернуть стрелки часов вспять и заглянуть на несколько десятилетий назад — в старую добрую эпоху ломбардов. Тогда невозможно было брать в долг без ограничений. Люди изворачивались — несли что-нибудь в заклад, просили выдать вперёд жалованье… Разве можно было тогда отыскать такое место, где прямо на улице любому дают ссуду без всякой гарантии возмещения? Однако я не скажу, что тогда было хорошо. Потому что по сравнению с былыми временами, теперь людям живётся гораздо легче.

Ресторан понемногу пустел, однако за стойкой по-прежнему клубился белый пар.

— Ещё раз повторяю: я не хочу, чтобы мои слова были истолкованы превратно. Нет, я не призываю вернуться в прежние времена, когда не было потребительского кредита и займов. Ведь только подумайте: пятьдесят семь триллионов иен! Разве можно отменить отрасль, в которой задействованы такие деньги? Это невозможно. Ведь это один из столпов национальной экономики. Я совсем другое хочу сказать: к подножию вот этого «столпа экономики» каждый год мы приносим в жертву десятки тысяч людей. Не пора ли покончить с этим кошмаром? Жертвы накладывают на себя руки, иногда даже целыми семьями, или пускаются в бега, попадая в сети преступного мира и увлекая на дно других, что лишь умножает число трагедий…

— Вы хотите сказать, что эту структуру следует преобразовать? — спросил Хомма.

— Да. Нужно упразднить несообразно высокие ссудные проценты. Ведь в большинстве компаний они доходят до двадцати пяти и даже тридцати процентов в год. Это как раз попадает в зазор между законом об ограничении процента за ссуду и пересмотренным актом о капиталовложениях, в ту самую «серую» зону, про которую обычно говорят: «Плохо, конечно, но в каждом отдельном случае придраться трудно». А вот каждому отдельному должнику от этого большая беда. Вот, посмотрите…

Мидзогути опять принялся чертить пальцем кривые прямо на столе. Линия пошла под углом двадцать градусов, затем плавно стала возрастать, и в конце концов угол увеличился до сорока пяти градусов.

— Человек берёт наличные по кредитной карте, потом у него возникают проблемы с выплатой долгов и он идёт в ссудную кассу — вот типичная ситуация, и если сумма кредита составляла два миллиона иен, то при тридцати процентах годовых через семь лет нарастёт шестнадцать миллионов. Вот он, этот взлёт! — Адвокат ещё раз провёл пальцем воображаемую кривую. — Среди моих клиентов был один мужчина — ему было уже за тридцать, — так вот, из его двенадцатимиллионного долга девять миллионов составляли проценты. Сахарную вату знаете? Вечерами на улице торгуют с лотка… Сладкая масса наматывается на палочку и пухнет, пухнет… О том, что проценты таят в себе такую опасность, люди обычно не догадываются, когда берут взаймы. Ведь автоматы молчат, когда в них вставляешь кредитку, и ничего не говорят про проценты. — Мидзогути скривил губы в подобии улыбки. — То-то и оно. И в связи с этим упомяну ещё о третьем обстоятельстве — это потребительская культура, распространение необходимой информации. Я ведь говорил уже, что многие вначале думают, будто бы не так и накладно брать наличные в кредит.

— Да-да, вы ещё просили это хорошенько запомнить.

— Вот именно. Поначалу проценты не очень ощутимы. Они напоминают мне «привидение на закорках» — то, которое чем дальше несёшь, тем тяжелее. Кроме того, магической силой обладает само выражение «снять наличные по кредитке». Пойти в ссудную кассу — нехорошо, особенно молодому человеку. А «снять наличные» — это даже респектабельно. К тому же людям кажется — я подчёркиваю, только кажется, — что проценты по кредитке ниже, чем в ссудных кассах. Хотя это величайшее заблуждение. Если подсчитать годовой процент за ссуду по кредитке, то мы получим двадцать пять — тридцать пять процентов, совершенно то же, что и в ссудных кассах. Но если этого не знать, то запросто можно впасть в заблуждение, что снимать наличные по кредитке — совершенно безопасно. Это первый шаг к беде.

Стоявший на столе перед адвокатом стакан снова был пуст.

— Особенно часто попадается в эту ловушку молодёжь. Ведь кредитные фирмы делают всё, чтобы привлечь новичков, и активно осваивают новые возрастные ниши. Бизнес на то и бизнес, все ведут себя одинаково: клиенту говорят лишь приятные вещи. Ему остаётся только самому быть умнее. Но в действительности, Хомма-сан, тут как раз и есть слабое место. Хотя уже двадцать лет прошло, как банки начали оформлять кредитки студентам, разве в каком-нибудь университете, колледже или средней школе молодёжь учат правильно пользоваться карточками, чтобы жить в обществе, построенном на кредите? Вот что нужно делать немедленно! Ведь даже в обычных муниципальных колледжах перед выпускным вечером девочек собирают и учат делать макияж — раз уж такое внимание к моде, пусть бы заодно прочли им лекцию о кредитных картах, прежде чем выпустить в жизнь. — Мидзогути в негодовании даже стукнул по столу. — Я не сторонник того, чтобы во всех бедах винить власти, но ужасно злит, что решение этой проблемы зависит от соответствующих инстанций и административных мер. А где у нас сегодня тот орган, который контролировал бы в целом всю сферу кредитования потребителей?

— Стало быть, нет его?

Розничный кредит проходит по ведомству Министерства торговли, а денежные ссуды — это Министерство финансов. Администрация, которая должна пристально следить за отраслью, чей капитал сопоставим с бюджетом страны, рассредоточена на два министерства, и обычно их представители с трудом находят общий язык. Поэтому они не способны быстро принять меры, когда это необходимо. А ведь на самом деле любой банк, который кредитует покупки, даёт своим клиентам и денежные ссуды, карточка-то одна. Так-то вот. — Адвокат выпрямился и расправил плечи.

Хомма заметил, что хозяин ресторана, который украдкой поглядывал на них из-за стойки, усмехнулся. Он, наверное, уже привык к подобным сценам.

— Вы хотите знать, что за женщина была Сёко Сэкинэ. Хотите расследовать это дело. Я намерен поделиться с вами всем, что знаю сам. Потому и говорил так долго. Считайте, что это было лишь длинное предисловие.

— Предисловие о том, как работает структура кредитования налогоплательщиков?

— Да. Ну а теперь вы, вероятно, рассуждаете следующим образом. Безусловно, в сфере кредитования есть много проблем — это ясно. Тут и структурные проблемы, и высокие проценты, и административные недоработки, и нехватка информации. Всё понятно. Но разве не является личной проблемой каждого должника то, что он берёт ссуды, которых ему никогда не вернуть, а потом не знает, что с этим делать. Наверняка что-то не так с этим человеком, раз он не может смотреть на мир реально, — вот и оказался на дне. Самое яркое доказательство — то, что далеко не все японцы становятся банкротами. Действительно, ведь ни с вами, ни со мной этого не случилось. Люди серьёзные, ответственные — вне опасности. И вот вы уже думаете: «Если увяз в долгах — сам виноват, есть, значит, какая-то слабинка в человеке». Я угадал ваши мысли?

Выстрел угодил в яблочко. Смутившись, Хомма отвёл взгляд — посмотрел в сторону хозяина ресторана: тот улыбался во весь рот.

— Так я угадал?

— Угадали.

Прокашлявшись. Мидзогути вдруг спросил:

— Хомма-сан, вы машину водите?

— Что?

— Ну, машину — водите? Права у вас есть?

— Права есть, — кивнул Хомма, — но машину не вожу.

— Это из-за вашей работы? За рулём сидеть времени нет?

— Нет.

Хомме всегда трудно было говорить об этом, потому что не хотелось ставить в неловкое положение собеседника. Но тут он решил сказать всё как есть:

— По правде говоря, три года назад моя жена попала в аварию. Был дождь, со встречной полосы вылетел грузовик, удар был очень сильный.

Адвокат широко распахнул глаза:

— И что?..

— Жена погибла. Говорят, что мгновенно. После этого я не сажусь за руль. У меня и машины-то нет, слишком тяжёлые воспоминания. Права возобновляю, когда подходит срок…

Мидзогути как-то сразу стих. Словно ученик начальной школы, он растерянно опустил голову:

— Я не знал, простите, пожалуйста, за такой вопрос.

— Ничего, вам вовсе не нужно извиняться, — сказал Хомма, отметив, что адвокат не только серьёзный, но и искренний человек.

— А про машину вы почему спросили?

— Я задал бестактный вопрос, но именно вы, пожалуй, поймёте меня, как никто.

— Что вы имеете в виду?

— Ваша жена была внимательна за рулём?

— Да. Она часто возила нашего ребёнка, поэтому была, можно даже сказать, излишне осторожна.

— А тот водитель грузовика?

— Сказали, что он заснул за рулём. Оттого что перерабатывал… Честно говоря, я едва сдерживался, когда всё это выслушивал: у них не хватало водителей, и он не спал двое суток — проехал через всю страну от Кюсю до Тохоку и обратно.

Адвокат кивнул и продолжил:

— В том месте, где произошла авария, на дороге были разделительные заграждения? Какой ширины была дорога? Достаточной ли для того, чтобы у вашей жены оставалась возможность взять чуть в сторону в случае опасности?

Хомма лишь молча покачал головой.

— Так кто же в этом случае виноват? Да, конечно, вина ложится на водителя грузовика, который заснул. Но такие условия труда создал тот, кто его нанимал, значит, и наниматель тоже причастен. Виновата также местная администрация — она не позаботилась о разделяющих встречные полосы заграждениях, которые могли бы принять удар, раз уж по дороге ездят и обычные легковые машины, и тяжёлые грузовики. Причина и в том, что дорога была узкой. А расширить её невозможно даже при желании, потому что неудачно разработан муниципальный план развития, и ещё из-за бесконечного роста цен на землю. — Мидзогути перечислял всё это тихим, ровным голосом, почти что бормотал себе под нос. Потом поднял глаза на собеседника: — Если так рассуждать, то получится, что авария произошла не случайно и что для этого было множество предпосылок. Необходимо усовершенствовать и то и это… Ну а что бы вы сказали, если бы я проигнорировал всё перечисленные доводы и заявил: «Авария произошла из-за ошибки водителей, оба из них виноваты в равной степени, внимательные люди в аварию не попадают. Авария случилась оттого, что это были плохие водители»?

Вопрос был риторическим, и Хомма промолчал. Ему вспомнились слова, произнесённые адвокатом при первой встрече: «Банкротство из-за невозмещенных кредитов можно сравнить с загрязнением среды промышленными отходами».

— То-то и оно, Хомма-сан. Легко огульно обвинить всех должников: мол, беда случилась из-за ваших личных недостатков. Однако это всё равно что попавшим в аварию водителям, вне зависимости от обстоятельств каждого дела, бросить в лицо: «Ездить не умеете! Зря вам выдали права». Или ещё: «Другие же не попадают в аварию, берите с них пример».

Хомма вспомнил того водителя грузовика: выписавшись из больницы, он пришёл к нему домой под конвоем полицейского из транспортного отдела, чтобы возжечь курения перед алтарём с фотографией жены. Странно, но его лица в памяти не осталось. Помнилось только, что водитель так ни разу и не посмел взглянуть в сторону Хоммы. А ещё помнилось, что руки у парня всё время дрожали. Потом, вытирая пепел, который осыпался с курительных палочек, когда водитель трясущимися руками подносил их к алтарю, Хомма ощутил на татами, там, где сидел этот человек, тепло живого тела.

«Да, ты-то живой…» — подумалось тогда Хомме. И только в тот момент он впервые ощутил гнев на водителя, такой гнев, что и словами не выразить.

Однако сознание того, что не один этот человек убил Тидзуко, заставляло его злиться ещё сильнее. Гнев закипал именно оттого, что виноват был не только водитель. Даже зная, как в действительности обстояло дело, он ничего не мог сделать и потому злился.

Низенький адвокат молча пристально смотрел на Хомму. Тот понял, что на несколько мгновений забылся, взял себя в руки и произнёс:

— Я очень хорошо понял вашу позицию.

Услышав собственный голос, Хомма почувствовал, что возвращается к реальности.

— Я считаю ошибочным закрывать глаза на позицию автодорожных властей, которые в случае аварии рассуждают только об ответственности водителя. Нельзя забывать и об автопромышленности, которая экономической выгоде, внешнему виду товара уделяет больше внимания, чем безопасности, выпускает себе новые модели одну за другой. Вы согласны? — спросил Мидзогути.

— Конечно.

— Разумеется, бывают случаи, когда виноваты водители. Это те люди, которых ради общественной безопасности лишают водительских прав. Но величайшей ошибкой было бы ставить их на одну доску с такими, как ваша жена, которые, не нарушая правил, лишились жизни из-за аварии. Разве можно просто отрезать: «Попал в аварию — сам виноват»? Точно так же и с кредитной сферой, с безнадёжными должниками. Конечно, кто-то сам виноват в своём банкротстве. Такие люди тоже есть. Но ведь не только они! Как же можно отмахиваться от проблемы, делать вид, что ничего не происходит! — Тон адвоката немного изменился, в голосе зазвучала личная боль. — В действующем на сегодняшний день законе о банкротстве многое предстоит менять. В частности, есть проблемы, которые средства массовой информации формулируют цветисто: «Бери в долг сколько хочешь, банкротство выручит» или: «Возможность объявить о банкротстве провоцирует безответственный разгул». Кстати, вы знаете, какова процедура объявления себя банкротом?

— Только в общих чертах…

— Порядок простой. — И Мидзогути принялся объяснять.

Прежде всего, надо подать заявление в соответствующий районный или городской суд. К заполненной по установленной форме декларации о банкротстве прилагаются такие документы, как копия посемейного реестра, справка о регистрации по месту жительства, опись имущества, список кредиторов и подробное разъяснение обстоятельств возникновения задолженности. После этого человека вызывают в суд и выслушивают его устные объяснения, суд при этом может задавать вопросы и требовать уточнений. Это называется «судебное слушание».

Судебное разбирательство, включая слушание, не занимает много времени. Как правило, в случае персонального банкротства с момента подачи заявления до момента получения документа, удостоверяющего статус банкрота, проходит полтора-два месяца.

В случае персонального банкротства, точно так же, как и в случае банкротства фирмы, при наличии недвижимости или какого-либо имущества, которое могло бы быть поделено между кредиторами, суд назначает специального управляющего. Он занимается обследованием кредиторов, а также процедурой раздела и передачи имущества должника. В течение этого процесса банкрот не может менять место жительства или отлучаться без разрешения суда. Даже почтовую корреспонденцию пересылают поверенному. Однако если банкротом является совсем ещё молодой человек, которому едва за двадцать, то до этого обычно не доходит. У молодых ведь обычно нет имущества, которое можно было бы оценить и поделить между кредиторами. За одежду, мебель, аудиоаппаратуру, даже если их продать, можно выручить сущие гроши. Обычно всё это оставляют владельцу.

При отсутствии имущества, подлежащего разделу (его называют «конкурсная масса»), нет смысла и в длительной процедуре самого банкротства. В этом случае одновременно с документом, удостоверяющим статус банкрота, оформляют и документ о прекращении процедуры банкротства. После этого снимается запрет на свободное передвижение.

Однако с банкрота всё ещё не снимается долговая ответственность. В течение месяца после получения удостоверения о персональном банкротстве надо подать прошение об освобождении от юридической ответственности. Только после того, как прошение удовлетворено, субъект освобождается от выплаты задолженности. Обычно для вынесения такого решения требуется шесть-семь месяцев.

Можно сказать, что в случае персонального банкротства практически не бывает так, чтобы прошение об освобождении от юридической ответственности не было бы удовлетворено. Однако некоторые условия суд всё же выдвигает.

Прежде всего это условие, чтобы в течение предшествующих десяти лет субъект не подвергался процедуре банкротства со снятием юридической ответственности по долговым обязательствам. Банкротство, по крайней мере, не чаще чем раз в десять лет — таково главное правило.

Отказать в освобождении от долговых обязательств могут также в случае злостного сокрытия имущества, обмана кредиторов и получения ссуды в процессе подготовки к процедуре банкротства — словом, в случае мошенничества. Но если этого нет, то пусть даже причиной банкротства стало неумеренное мотовство и пристрастие к роскоши, достаточно лишь, чтобы задолженность образовалась в течение некоторого ощутимого периода времени (в случае, когда долги накоплены за короткий срок, могут заподозрить преднамеренное банкротство). Словом, если у должника есть желание «начать с чистого листа», то, как правило, такая возможность ему предоставляется.

— Дело в том, что процедура банкротства предназначена прежде всего для спасения должников, — продолжал адвокат. — Однако в последнее время порой слышатся возражения: мол, как же можно списать даже долги, сделанные из-за мотовства?

Мидзогути вздохнул, и стало заметно, что он уже в весьма преклонных годах.

— Понятное дело, что если речь идёт не о стариках-пенсионерах и не о несовершеннолетних, то когда, благодаря одной лишь бумажке общество прощает человеку все долги, это как-то… Особенно если это люди трудоспособного возраста, в расцвете сил… Поистине тут впору задуматься: а как же мораль? Я тоже считаю, что такие банкроты должны постепенно, малыми взносами, выплачивать из своего заработка основной долг (кроме незаконных процентов). Только вот… — Адвокат горько усмехнулся. — Я словно воочию вижу языки пламени и множество взывающих о помощи людей. Тут уж не приходится упрекать пожарную машину в неправильной парковке — надо спасать! А потом уже исправлять, если что не так.

Хомма утвердительно кивнул:

— Вы совершенно правы.

— Большинство людей не догадывается, что есть такая процедура и что можно объявить себя банкротом. Тяготясь долгами, они кончают с собой, бросают семью и пускаются в бега — вы не представляете себе, сколько до сих пор вокруг таких трагедий! В последнее время хотя бы растёт количество людей, которые, прежде чем дойдут до крайности, обращаются за консультацией — не зря, стало быть, мы работаем.

— И сколько же таких людей?

Прежде чем ответить, Мидзогути заглянул в свою записную книжку:

— Количество поданных на рассмотрение дел о персональном банкротстве растёт на глазах, суды ими завалены. В тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году, когда поднялась паника вокруг ссудных касс, за год по стране количество таких дел дошло до двадцати тысяч, после этого оно понемногу стало уменьшаться. В последние несколько лет опять наблюдается тенденция к росту. В девяностом году было рассмотрено двенадцать тысяч дел о банкротстве, в прошлом — двадцать три тысячи, и уже очевидно, что в нынешнем году таких дел станет ещё больше. Соответственно, в моей конторе недавно была организована горячая телефонная линия по проблемам с кредитом. В течение двух дней шесть телефонов звонили не переставая. Часто обращались молодые, двадцатилетние, но бросилось в глаза и то, как много было звонков от родителей, чьи дети из-за долгов ушли из дома.

«Значит, всё-таки пробелы в образовании… — сделал вывод Хомма. — Пожалуй, школе следовало бы подготовить их, ведь вон как назойлива телевизионная реклама кредитных фирм…»

— Если уж мы об этом заговорили, то ведь скоро будет десять лет, как поднялся скандал вокруг ссудных касс. В ноябре восемьдесят третьего года были приняты ограничительные меры против силового давления на должников, к которому раньше прибегали фирмы-кредиторы. С тех пор ситуация заметно изменилась; об этом можно судить даже по настроению наших клиентов. Они стали спокойнее, атмосфера несколько разрядилась. Всё уже не видится им в таком трагическом свете. Однако у многих людей возникает чувство, что спохватиться следовало раньше, что они опоздали.

— Может быть, это тоже нехорошо…

Адвокат в ответ заулыбался:

— Я всегда на своих лекциях говорю: прежде чем убить себя или других, прежде чем пуститься в бега, — вспомните, что можно объявить о банкротстве. Аудитория смеётся. Но ведь это совсем не смешно. Оттого что люди не владеют информацией, они теряют семью, теряют работу. Если регистрировать смену места жительства, заносить это в посемейный реестр, то могут узнать сборщики долгов, поэтому люди живут затаившись, их дети не могут нормально посещать школу. Я, например, слышал, что таких людей немало среди уборщиков на атомных электростанциях. Те, кому надо скрывать своё прошлое, соглашаются на самую опасную работу. Говорят, что таких «пропащих» у нас двести или триста тысяч человек. Разве можно с этим мириться?

Хомме показалось, что эти люди похожи на призраков — племя «пропащих», которых подхватила и унесла своим течением река изобилия.

В ресторане оставалось теперь всего двое посетителей — Хомма и Мидзогути. Поднимаясь из-за стола, адвокат смущённо извинился перед хозяином заведения, на что тот кивнул с улыбкой.

Выйдя из ресторанчика, они были удивлены непривычным обликом одной из узких улиц квартала Гиндза — ничего общего с парадным вечерним блеском центра Токио. Бросались в глаза оставленные у обочины велосипеды, наваленные там и сям горы мусора. Деньги, которые бесчисленные здешние заведения будут высасывать из посетителей вечером, сейчас, при свете дня, ещё дремали в банках. Быть может, поэтому дневная Гиндза не казалась неприступной гордячкой.

Деньги способны стать тяжкими оковами даже для городского квартала. Какой же крепкой хваткой они держат своих жертв, если повисают на ногах у людей! Неужели они так и высосут до капли все их жизненные соки? Или доведённые до отчаяния должники, взмахнув мечом, отсекут их вместе с собственными ступнями, лишь бы только вырваться?

Адвокат Мидзогути спрятал от холода руки в карманы и обернулся к Хомме:

— Когда пять лет назад Сёко Сэкинэ начала оформление процедуры банкротства и составила для меня памятку о том, как возникли и разрослись её долги, она сказала вот что: «Сама не понимаю, как сумела столько задолжать, ведь я всего лишь хотела быть счастливой…»

— «Всего лишь хотела быть счастливой…» — задумчиво пробормотал Хомма.

Адвокат улыбнулся:

— Да, так она сказала. Особенно это вашему расследованию не поможет… — он ускорил шаг, — но я вам дам адреса баров, в которых она работала. Что знаю, тем поделюсь. Обратитесь, пожалуйста, к секретарше Саваки, я предупрежу её.

— Большое спасибо, это мне очень поможет.

— А уж вы мне, пожалуйста, сообщите о том, как будет продвигаться дело. Оно меня тревожит.

— Хорошо, непременно сообщу.

— Всё ли с ней в порядке, с этой Сёко Сэкинэ?..

Вопрос соскочил у него с языка совершенно естественно и никакой задней мысли у него, конечно, не было, иначе Мидзогути, вероятно, не стал бы спрашивать.

Хомма ничего на это не ответил. Адвокат тоже промолчал.

Они распрощались на перекрёсткечетвёртого квартала Гиндзы. Пока ожидали смены сигнала светофора, Мидзогути ещё раз повторил, словно внушая:

— Не забывайте, пожалуйста, то, о чём я вам рассказал. Сёко Сэкинэ вовсе не была какой-то распустёхой, нет. Она изо всех сил старалась жить по правилам — как она это понимала. Если бы только ветер подул в другую сторону, то и с вами, и со мной вполне могло бы случиться то же самое. Пожалуйста, не забывайте, в каком мире она жила, иначе вы за деревьями не увидите леса. Тогда вам не найти ни её, ни той женщины, которая взяла её имя.

— Понял, на носу зарубил.

Махнув на прощание рукой, адвокат повернулся и зашагал. В это время как раз загорелся зелёный свет, и его спина сразу затерялась в толпе.

Затерялась среди деревьев? Или среди леса?

Вокруг бурлила суетливая городская толпа, влекомая невидимым потоком.

Глава 12

В пурпурных лучах уже клонившегося к закату солнца человек семь ребятишек собрались во дворе в стайку. Кто сидел на низкой ограде детской площадки, кто просто на корточках, один невероятным образом завёл руку назад и ловко почёсывал себе спину, другой переминался с ноги на ногу. В центре этого кружка стоял, уперев руки в боки, низенький человек, который громко что-то разъяснял. Издалека слов было не разобрать, но говорил он с явным воодушевлением.

Его слушали не только дети, он приковывал внимание всех, кто в этот час оказался во дворе. Две молодые мамаши, которые рядком сидели на качелях, каждая с малышом на руках, тоже не сводили глаз с оратора, хотя и не могли удержаться от улыбки.

— Вот так и будем действовать, дорогие друзья! — завершил мужчина свою речь.

Тут один мальчуган, который притулился в сторонке на корточках, поднялся на ноги и спросил «дяденьку»:

— Ладно, я согласен! А вы кто?

Коротышка ответил всё с тем же воодушевлением:

— Кто я? Да ведь я — Акэти Когоро!^[42]

Ребятишки стали переглядываться.

Хомма, который видел оратора только со спины, хоть и предполагал с самого начала, как зовут коротышку, лишь при звуках этого голоса удостоверился окончательно. Он прибавил шагу, намереваясь проскочить мимо незамеченным.

А ребятня в этот момент, как и следовало ожидать, недоумевала:

— Как это — Акэти Когоро?

— Да, знаменитый сыщик. Разве вы не знаете? Эх вы!

— Мы знаем! Только, дяденька, вы же не он…

Из ребячьей толпы послышался ропот:

— Конечно не он!

Потом раздались отдельные смешки, причём довольно язвительные, ну а через минуту — дружный хохот. Следом за детьми прыснули и мамаши. Скоро они уже тряслись от смеха, прикрывая рот ладошками.

Коротышка, сознавая, что ситуация не в его пользу, снова возвысил голос:

— Ну, на этот раз я вас прощаю, думайте что хотите. А поиски будем вести так, как я вам говорил. Обязанности распределены. Всем понятно? Действуйте!

Стоило коротышке хлопнуть в ладоши, как дети мигом разбежались, — похоже, что их и понукать было не нужно.

Хомме оставалось сделать всего несколько шагов, чтобы завернуть за угол девятого корпуса. И тут его окликнули.

Хомма не оглянулся и даже не замедлил шага. Но вот беда — как он ни спешил, левая нога хромала и подвела-таки его. Коротышка догнал Хомму:

— Ты что же это? Идёт себе, будто мы не знакомы…

Хомма обернулся и замахал обеими руками:

— Нет-нет, мы не знакомы! Я тебя не знаю. Посторонний человек…

— Ну вот ещё!

Садао Икари с радостным хохотом как ни в чём не бывало пошёл рядышком, плечом к плечу. Стараясь подладиться под ковыляющую походку своего спутника, Икари осведомился:

— Кажется, ходим всё ещё с трудом, да?

— Ах какие мы заботливые!

— Может, я могу что-нибудь вместо тебя… Если надо, я с радостью, честно.

— Отстань.

В конце концов Хомма тоже расхохотался:

— Ты что это там делал?

Икари расправил плечи:

— Руководил следствием, я же всё-таки профессионал. Собрал юных сыщиков и обучал их.

— А что ищете?

— Да пса, собаку. Потерялась…

Хомма так и застыл:

— Это ты про Склероза?

На лице Икари отразилось удивление — откуда Хомма всё знает?

— Точно. Ну и имечко вы дали псу! Не потому ли он сбежал?..

Стало быть, Склероз так и не вернулся.

— Сатору мне говорил, что пёс потерялся. Уж очень привязчивая собака, а соображает плохо… Наверное, кто-нибудь увёл.

— Хоть бы уж не под машину попал, — тихо пробормотал Икари.

Он любил животных. Хомма знал, что когда-то он всем крысам на чердаке своего дома дал имена. Мог даже различать их на слух, по топоту лапок. Уставится, бывало, в потолок, сидя по-турецки у себя на постели, и вдруг заявит: «Это Кристина. С Аланом. Но он ей совсем не нравится». Хомма порой даже беспокоился, в порядке ли приятель.

Когда они добрели до холла и лифта, Хомма наконец перевёл дух.

— А кто тебе сказал про Склероза?

— Сатору сказал. — Икари относился к мальчику как к собственному сыну и звал его запросто, не прибавляя к имени вежливые суффиксы «сан» или «тян».

Сатору тоже привязался к нему и не возражал, только иногда говорил: «Каждый раз, когда дядя Икари меня окликает, мне кажется, что он сердится», — такой уж был у Икари авторитетный голос.

— Я к тебе за тридевять земель притащился, а ты где-то ходишь… Ну а Сатору как раз шептался с товарищем, как им организовать поиски пса. Я и решил поделиться опытом.

— Так ведь среди детей на площадке вроде бы не было Сатору?

Ноздри крошечного носа Икари широко раздулись.

— На «молодого Кобаяси»^[43] возложена особая миссия. Вместе с вашим домоправителем Исакой и Каттяном он послан на Санитарно-эпидемиологическую станцию — на случай, если пса отвели в приёмник для бродячих.

Икари всегда ходил в одном и том же костюме. Вообще-то, у него было три пиджака одинакового цвета и покроя, из одной и той же ткани, он их носил по очереди. Но люди посторонние думали, что он в буквальном смысле «ходит в одном и том же». Вот и сейчас он распахнул полы своего излюбленного блёкло-коричневого костюма и артистическим жестом извлёк большой конверт из жёлтого пергамента:

— Вот, извольте. Всё, что требовалось.

Когда они вошли в квартиру, в гостиной ещё ощущалось тепло от давно уже выключенного обогревателя. Икари, не спрашивая разрешения, по-свойски направился в другой конец коридора, в комнату с буддийским алтарём — зажечь курения для Тидзуко. Хомма в это время перебирал содержимое конверта. Там была копия посемейного реестра Сёко Сэкинэ, хранившегося в городе Уцуномия, а также трудовая книжка.

Похоже, обошлось без нагоняя от начальства, и Хомма мог особо не извиняться перед Икари за хлопоты с этими бумагами.

— Спасибо, выручил!

— Тидзуко-тян, твой муж опять ввязался во что-то подозрительное, — отозвался Икари, не отходя от алтаря, перед которым стоял сложив руки и слушая звон молитвенного гонга.

Икари и Тидзуко были дружны с детства, вместе учились в начальной школе. Именно он познакомил с ней Хомму, когда оба ещё были курсантами Полицейской академии. Икари потом признался, что познакомил их нарочно: «Мне она была как сестрёнка, нельзя же было допустить, чтобы она вышла замуж за случайного человека…»

На это ему, конечно, возражали: мол, что же сам не женился? А он очень серьёзно отвечал, что они с Тидзуко были «чересчур близкие люди» и что «на близких не женятся».

Икари тоже был завален работой и сюда наведывался редко. Поэтому если уж приходил, то некоторое время сидел у алтаря. Хомма никогда его не трогал в эти минуты, ждал, пока он сам успокоится.

Хомма пододвинул стул, разложил на обеденном столе извлечённые из конверта документы и принялся их изучать.

Копия посемейного реестра не таила в себе загадок. Вплоть до того момента, как Сёко-двойник завела свой собственный реестр в окружном муниципалитете Хонан, настоящая Сёко ни разу ничего не меняла в этом документе, оформленном рукой её отца и зарегистрированном по адресу: город Уцуномия, квартал Итёдзака, строение 2001. В сопроводительном вкладыше аккуратно были записаны все адреса, по которым впоследствии временно проживала настоящая Сёко Сэкинэ. Первым значился адрес в Токио: округ Эдогава, квартал Касаи, Минамимати, 4-10-5. Дата регистрации: первое апреля 1983 года.

Наверное, по этому адресу она поселилась, когда начала работать в «Торговой корпорации Касаи». Адрес отличался от служебного только номером корпуса, — вероятно жила совсем рядом с работой.

Что там под рукой — карта или телефон? Телефон. Стоит лишь руку протянуть. Хомма снял трубку и, полистав записную книжку, нашёл телефон фирмы «Касаи», набрал.

Ему ответил женский голос. Хомма сделал вид, что хочет кое-что послать и желал бы уточнить адрес фирмы после чего прочёл адрес, по которому когда-то проживала Сёко Сэкинэ — мол, верно? Ему ответили: это не администрация, а общежитие для сотрудников.

Хомма положил трубку и поднял голову: Икари стоял на пороге гостиной и смотрел в его сторону:

— Сейчас бы чайку солёненького, с отваром морской капусты…

— Самая нижняя полка с дверцами.

Икари подошёл к буфету, открыл, как было велено, самую нижнюю дверцу и достал маленькую жестянку. Потом налил в чайник воды, поставил на газ.

— Самообслуживание завёл?

— Точно.

— Не будешь шевелиться — мигом превратишься в старика.

— Такое ощущение, что уже.

Следующим местом жительства Сёко Сэкинэ были те самые апартаменты «Касл Кинситё», откуда она пришла к адвокату, чтобы начать процедуру банкротства.

Наверняка, когда девушка переехала из общежития для сотрудников в апартаменты, она стала тратить гораздо больше. Уж не на этом ли она споткнулась?

Молодёжь, которая селится в общежитиях фирм, только и мечтает о своей квартире, чтобы жить в свободном одиночестве, без комендантского часа, мамаши-комендантши и любопытных глаз соседей — старших коллег по работе. Молодые и представить себе не могут, сколько нужно денег, чтобы обрести эту свободу, они просто не способны взглянуть в глаза реальности. Даже если и взглянут, им трудно прочувствовать это по-настоящему. Ведь в общежитии они на всём готовом, а в большом мире и электричество, и газ, и даже вода в канализационном бачке — всё стоит денег. Реальность сурова: если не будешь платить, не получишь даже этих, самых необходимых удобств. Но это вовсе не очевидно для молодёжи.

Последним адресом Сёко Сэкинэ был тот, по которому она переехала после банкротства и откуда исчезла семнадцатого марта 1990 года. Это был «Кооператив Кавагути».

После того как умерла мать, девушка пришла к адвокату и проконсультировалась о её страховке, но ни о какой недвижимости речи не было. Это значит, что, так сказать, «родной дом» Сёко, место, где в одиночестве жила её мать, было, скорее всего, съёмной квартирой. Да, похоже так, ведь Сёко рано потеряла отца, они остались с матерью вдвоём…

Её мать, судя по записям в посемейном реестре, до того, как скончалась 25 ноября 1989 года, меняла место жительства трижды. Однако все переезды были в пределах города Уцуномия. На момент смерти женщина была зарегистрирована по адресу: квартал Итёдзака, строение 2005. Здесь она прожила десять лет. И это совсем рядом с тем местом, где они жили когда-то с мужем.

То, что мать Сёко не покидала Уцуномию, говорит, наверное, о её привязанности к насиженному месту. А может быть, тревожась о дочке, которая одна уехала в большой город, она хотела сохранить для неё «гнездо», куда та всегда могла бы возвратиться.

Икари тяжело опустился на стул наискосок от Хоммы. Протянув руку к бумагам, которые Хомма уже просмотрел, он бегло взглянул на них. При этом не проронил ни слова.

С трудовой книжкой Сёко, хранящейся на бирже труда, всё оказалось так, как Хомма и предполагал. Действительно, на имя Сёко Сэкинэ было выписано целых два страховых полиса. Один полис был оформлен для настоящей Сёко, когда она поступала на работу в «Торговую корпорацию Касаи». Ещё один полис, с новым номером, сделала себе Сёко-двойник в апреле 1990 года, когда её приняли на работу в фирму «Офисное оборудование Имаи». Ей присвоили на бирже труда новый номер страховки, поскольку она сказала, что впервые оформляется на работу.

— После того как я получил эти бумаги, я ещё и на биржу позвонил, — сообщил Икари. — Они тоже удивились, что страховых полисов оказалось два. Но при этом сказали, что, вообще-то, бывают случаи, когда люди хотят скрыть прежнее место работы, — тогда они говорят, что оформляются впервые. Иногда инспектора по занятости населения проверяют всё очень придирчиво, чтобы никакой путаницы не возникало, но если перед ними стоит молодая женщина, обычная служащая, то кажется вполне правдоподобным, что она нанимается на работу впервые. Так это и сходит с рук, ведь для проверки нужно затратить силы и время. Как ты и говорил, бумаги хранят в течение семи лет. Документов, относящихся к тому времени, когда эта Сёко Сэкинэ поступала на работу в «Торговую корпорацию Касаи», уже не существует. Есть только бумаги о том, что она оттуда уволилась. Потом она некоторое время получала пособие по безработице.

Хомма слушал и кивал, а мысль его работала.

Сёко-двойник, нанимаясь на работу в «Офисное оборудование Имаи», не имела доступа к послужным спискам настоящей Сёко и не смогла заполучить её страховой полис. Поэтому ей не оставалось ничего иного, как сказать на бирже, что она впервые нанимается на работу. Но она могла вообще не придать этому большого значения, считая, что достаточно будет придумать подходящую отговорку, и всё будет в порядке. Судя по её поступкам, не похоже, что она полагается на случайности. Скорее всего, верно первое предположение. Не имея подлинной страховки, она обманула инспекторов по занятости населения просто потому, что не было другого выхода. Ведь вполне вероятно, что настоящая Сёко потеряла такую тоненькую бумажку, как страховой полис, особенно если вспомнить, как она жила в то время: уволилась из фирмы «Касаи», пряталась от сборщиков долгов, объявила о банкротстве, переехала (может, сбежала?) в «Кооператив Кавагути», зарабатывала на жизнь в баре… Сколько ни искала Сёко-двойник в квартире этот документ, так и не нашла.

Чайник закипел. Икари быстро и ловко заварил чай с морской капустой и принёс его в японских чашках.

— Этих бумаг достаточно? — спросил он, дуя на горячее питьё.

— Да, спасибо. — Раскладывая бумаги по порядку, Хомма украдкой посмотрел на Икари.

Тот сразу понял:

— Ещё что-то нужно?

— Хорошо бы узнать, был ли у неё паспорт или водительские права.

— Угу. — Икари потянулся было к телефону. — Можно, конечно, навести справки и отсюда, но с паспортом бывает морока. Если попадётся какой-нибудь въедливый тип, намучаемся. Я лучше потом позвоню. Ничего, если к вечеру это выясню?

— Буду тебе обязан.

Икари даже не поинтересовался, что же именно Хомма расследует. Садао слишком хорошо его знал. На этой стадии дело всё ещё считалось внутрисемейным, поэтому от приятеля требовалась лишь некоторая поддержка, не более. Назойливость была бы неуместна. Если окажется что-то серьёзное, Хомма сам ему расскажет — Икари был в этом уверен.

— Я теперь твой должник. Ты мне очень, очень помог. Если чем могу отблагодарить…

— Можешь, хоть сейчас.

В ответ на вопросительный взгляд Хоммы Икари оттопырил нижнюю губу и скорчил кислую физиономию:

— Заколодило одно дельце… Подай идею! — И рассказал об убийстве, которое он расследовал. — Место происшествия — округ Накано. От станции автобусом минут десять. Частный особняк. Случилось это в два часа ночи или чуть позже. Разбой и грабёж. Потерпевшие — супружеская пара. Его зарезали, жену связали, преступник скрылся. Соседи видели, как он убегал.

— Ясно в общих чертах.

— Семья состоятельная. Мужу было пятьдесят три, жене тридцать. Это у него вторая жена.

— А дети?

— От второго брака детей нет. Но что денег куча — все знают. У них пара кафе, салон видеопроката, два круглосуточных супермаркета.

— Звучит солидно.

— А ещё у мужа была страховка на сто миллионов иен. После свадьбы прошло всего полтора года. Родственники мужа этот брак порицали, считали, что новая жена его окрутила из-за денег. Может, и не зря они так думали.

— Ну и что из этого следует?

— Я лично считаю, что это сплошной театр. Жена во затеяла, чтобы прикончить мужа. Вероятно, есть другой мужчина. Слухов на этот счёт ходит множество. Вот этот мужчина и обчистил мужа ради жены.

— Версия логичная.

— Вот видишь! — Икари стукнул по столу ладонью. — Но есть проблема. Нет его! Подозреваемого — нет!

— Как так?

— Нет, и всё тут. Хоть рентгеном её просвечивай, хоть всё грязное бельё переполощи — нет и намёка на то, чтобы у жены был любовник. Даже тень мужская не мелькает. Что будешь делать? Чиста и невинна до отвращения!

— А как выглядит?

— Ну что ты! Тип женщины, при виде которой любой задрожит от страсти. Вот и муж её прельстился…

Хомма в этот момент представил себе лицо Нобуко Конно, хозяйки «Кооператива Кавагути», — вот бы она, наверное, рассердилась, если бы узнала, с кем её сравнивают. Тоже ведь красавица! Но при этом серьёзная, деловая.

— Нет, но я не верю! — восклицал Икари. — Должен быть мужчина, ничего другого не придумаешь. А сколько ни искали — нет. Ты когда-нибудь ещё слышал про такое? Соблазнительная женщина, так и манит… А муж был на двадцать лет старше…

Причитания Икари служили фоном для грёз Хоммы: он представлял себе лицо Нобуко, когда, прижимая к груди папку с бумагами своих жильцов, она деловито отвечала на вопросы следствия. А муж с дочкой в это время мыли посуду и пересмеивались. «Акэми, позови мать!»

— Послушай-ка, — заговорил вдруг Хомма.

Икари, чьи жалобы были так грубо прерваны, чуть не поперхнулся.

— Послушай, а кто занимается всеми этими их магазинами и кафе? Всем этим муж руководил или жена?

У Икари сделалось такое лицо, будто он сидел за стойкой дешёвой лапшевни, а ему подали блюдо из французской кухни.

— Нет, всё же кто из супругов принимал решения? — повторил вопрос Хомма.

— …Муж, наверное.

— Наверное? Это твоё предположение?

— Ну… Деньгами точно распоряжался муж. По правде говоря, он был на заметке в налоговой… Там пахнет сокрытием доходов.

— Так, деньгами распоряжался муж… — медленно повторил Хомма. — Но ведь менеджмент этим не исчерпывается. К примеру, надо подумать о дизайне помещений, о том, какой репертуар фильмов подобрать для видеопроката, да мало ли… Кто занимался этим?

На этот раз Икари ответил моментально:

— А, ну это было дело мужа. Жена ни о чём даже и не заикалась, так уж у них было заведено. Муж ведь был старше и относился к ней снисходительно: «Нечего тебе голову ломать», — в общем, баловал её.

— Между ними бывали споры, конфликты по этому поводу? Ты что-то об этом слышал?

Икари покачал головой:

— Насколько я понимаю, нет. Да и не похоже, чтобы эта жена о подобном мечтала, не тот тип. Такие стремятся выйти замуж за денежный мешок, а когда это удаётся, всю оставшуюся жизнь радуются, наслаждаются.

— Думаешь?..

— Ну конечно! — Икари рассмеялся. — Правда, наёмный персонал ей симпатизирует. Да-да, управляющий кафе рассказал, что она подала интересные идеи насчёт фоновой музыки в зале. А что — она же модная женщина! Наверное, она может сообразить, как нужно устроить заведение, чтобы молодёжи было весело. Даже на основе своего опыта посетительницы кафе…

Хомма кивнул:

— Пожалуй. Но ещё есть два вопроса. Кем она работала до брака?

— Обычная офисная барышня.

— Стало быть, бумажная работа?

— Да. Так, мелочи — то, что может делать кто угодно. Профессии у неё не было. Но ей приходилось и бухгалтерские книги вести, так что она отнюдь не глупа.

Хомма опять вспомнил про Нобуко Конно.

— И второй вопрос. Ты говорил, что ходят слухи, будто у жены любовник. У тебя есть основания так считать?

— Об этом рассказывают и соседи, и сотрудники магазинов и кафе. Они замечали, что жена иногда наряжалась и куда-то тайком уходила.

— А конкретно — к кому — проследить не удалось?

— То-то и оно. Почему я и говорю: заколодило!

— А как именно выглядела жена, когда таким образом отлучалась?

— Ты имеешь в виду одежду?

— Да. Она была в костюме? Или в кимоно? Или в лёгком развевающемся платьице? Была ли надушена? Яркий ли макияж? Ещё важно, какая у неё была сумка. Одно дело — маленькая, чисто декоративная, в которую поместится только косметичка да носовой платок. А может, сумка была вместительная, практичная, чтобы и блокнот, и расходная книга поместились. И туфли важны. Выходные, блестящие? Или удобные?

Икари давно уже достал свой блокнот и делал в нём пометки, зрачки его больших глаз так и бегали: вправо-влево, вправо-влево.

— К чему ты клонишь?

Хомма, сцепив руки за головой, потянулся и навалился на спинку стула:

— Ты ведь говорил, что мужчина там не маячит — вот это и стало для меня отправной точкой. Если эта жена, тайком куда-то уходя, одевается в деловом стиле, не злоупотребляет духами и косметикой, берёт вместительную сумку и надевает удобные туфли, то круг тех, с кем она собирается встретиться, достаточно узок.

— Кто же это? — Икари так и замер в ожидании.

— Вероятнее всего… — Глаза Хоммы сузились.

— Вероятнее всего?

— Она ходит в банк, — закончил Хомма. — Но не тот банк, с которым ведёт все свои дела муж, — другой банк. Там она открыла отдельный счёт. Этот банк ведёт дела с ней. Потому-то она и ходит туда тайком. Ведь если муж узнает, ему это не понравится?

Икари только руками развёл. Руки у него были маленькие, но крепкие, мускулистые.

— Что за чушь! Зачем это жене ходить в банк?

— Ну, бизнес… Скажем, финансирование…

— Ты чего?

— Разве тебе не кажется, что она хотела бы сама всё планировать и решать? В том и дело, что ей хочется «заправлять» во всех этих видеосалонах и кафе.

Икари уронил воздетые руки, а Хомма рассмеялся:

— И ты, и я — старые волки. Есть у нас и свои стойкие предубеждения, верно? Если преступление совершено женщиной, за спиной у неё стоит мужчина. В одиночку женщина не способна осуществить преступный замысел. Все женские преступления совершаются ради мужчины и мотивируются эмоциями. Таково правило, и исключений не бывает… Предубеждение! Даже убийство новорождённых объясняют эмоциями…

— Да, но ведь оно и на самом деле так!

— Так-то оно так, но за последнее время многое изменилось. И только ли за последнее время! Тебе не кажется, что, в сущности, мир начал меняться очень давно? И у женщин появились другие мотивы для преступления, мужчины часто совсем ни при чём. Например, некоторые женщины хотят заниматься бизнесом, а того, кто им мешает, могут и убрать.

Икари хотел было возразить, но прежняя уверенность его оставила, и он предпочёл промолчать. Хомма продолжал:

— Может быть, она и замуж выходила не ради богатства. А если её привлекали деловые перспективы? Возможно, она надеялась, что после свадьбы сможет принять участие в управлении бизнесом своего мужа. Ведь этим офисным барышням тоже досадно: годы идут к тридцати, а они по-прежнему на побегушках. Раньше выход был только один — замужество. Теперь времена изменились. Открылись новые возможности: учёба за границей, независимость, предпринимательство. Но для этого нужны деньги, и деньги немалые. Она выбрала в качестве первого шага на своём пути брак с человеком в возрасте, бизнесменом с прочной репутацией.

— А когда вышла замуж, всё пошло не так? — медленно произнёс Икари.

— Да. Муж давал ей деньги, баловал, но к бизнесу не подпускал. Говорил, что ни к чему утруждать хорошенькую головку. Так же говорили ей на службе: «Ты — цветок, твоё присутствие украшает офис, с тебя довольно этого». Ничего не изменилось!

— Но мне казалось, что все эти девчонки вполне довольны своей жизнью… — Икари упорно держал оборону, одни «девчонки» чего стоили!

— Есть, наверное, и такие женщины. А есть другие. По правде говоря, это можно сказать и о мужчинах. Пол здесь вообще ни при чём.

— Думаешь?..

— Для женщин, хоть сколько-нибудь наделённых жаждой независимости и упорством, бывает нестерпимо слышать от мужчин что-то вроде: «Да ладно, не стоит такой хорошенькой ломать голову над тем, что всё равно не по зубам. Положись на меня, а сама лучше сделай маникюр».

Я думаю, их это просто бесит.

— Но эта жена со своим мужем даже не ссорилась!

— И не могла она с ним ссориться. Он же не считал её достойным противником: «Милочка, ну не сердись из-за пустяков!» — что-то в этом духе… Это её и злило. Гордость её была задета. Хотелось что-то придумать, что-то предпринять. Раз рот раскрыть ей не позволяли, она поступила жёстко… — Запнувшись, Хомма стал подыскивать подходящие слова: — Не пыталась ли она доказать тем самым, что не уступает мужу ни умом, ни решимостью?.. Её аргументом было то, что она ловко сумеет от него избавиться. Может быть даже, что, когда вместе с сообщником она убивала своего мужа, они выплеснули на него столько гнева, накопившегося на дне души, что он был совершенно сломлен.

Теперь у Икари было такое лицо, словно он съел плошку лапши, а его заставляют оплатить полный обед из изысканных французских блюд.

— Но сообщник-то всё же был? — спросил Икари с отчаянием горстки храбрецов, укрывшихся в доте, чтобы принять последний бой. — Это ведь был её любовник? Наверняка. Всё-таки был мужчина! Она упросила своего любовника стать сообщником. Настоящим организатором преступления был мужчина.

— Но ведь ты говоришь, что мужчины на горизонте нет.

— Может быть, искали плохо…

— Я так не думаю. Раз уж мужчина не вырисовывается, то сообщником была женщина. Какая-нибудь подруга по работе в офисе. «Вместе займёмся бизнесом, а мужа, который мешает, придётся…» — так она её и втянула. Когда встречаются две женщины, никому это не кажется странным, на это просто не обращают внимания. Но если две женщины вздумают зарезать спящего мужчину, они вполне справятся. Поищите получше, нет ли рядом ещё одной женщины.

Некоторое время Икари молчал. Затем ошеломлённо произнёс:

— У неё есть подруга, очень близкая. На похоронах так хлопотала…

— Вот видишь! Может быть, это она.

Глаза Икари сверкнули.

— Ну и ну! Может, и мне попробовать получить пулю в колено?

Хомма едва не выдал что-то ядовитое, но смолчал, вспомнив о том, кому обязан своими догадками. Да, женщины совершают преступления не только на почве эмоций. Да, времена изменились… И он это понял благодаря «Сёко Сэкинэ».

Она украла чужие документы, выдала себя за другую женщину, а когда обман едва не раскрылся, пренебрегла предстоящим замужеством и скрылась. Что было у неё в прошлом, какого будущего она для себя желала — этого он пока ещё не понимал, но ему было ясно, что ею движет не любовь, не мужчины, не страсти.

Она превратилась в Сёко Сэкинэ не для того, чтобы выйти замуж за Курисаку. Отношения с Курисакой завязались позже, когда она уже взяла чужое имя и соткала свою жизнь из обмана.

Однако стоило обнаружить одну её оплошность, как она, нисколько не заботясь о чувствах покинутого Курисаки, не сожалея о недоумевающих коллегах по фирме «Имаи», просто исчезла.

«Ей что-то угрожает», — думал Хомма. И пожалуй, можно было сказать ещё точнее: она в бегах. Он не знал ещё, что именно неотступно преследует эту женщину, от чего она спасает свою жизнь. Но разум её лихорадочно работает, а чутьё обострено до предела.

И конечно же, она действует в одиночку. Это Хомма тоже понимал. Она одна. Она одинока. Нет ни одного человека, чью душу она боялась бы ранить, и нет никого чьим советам она могла бы следовать.

Оборвёшь яркие обои в цветочек — а там железобетонная стена. Её нелегко пробить и невозможно снести. Вот такая железобетонная воля к жизни.

Но она хочет выжить одна. Такая уж это женщина. Может быть, лет десять назад таких ещё не было?

— Да, устарели наши понятия… — пробормотал Икари.

Чуть-чуть разминувшись с Икари, который уже ушёл, домой вернулись Исака и Сатору.

— Не нашли. Мы не нашли Склероза, — с отчаянием в голосе произнёс Сатору. — Неужели он уже мёртвый? Но дядя Икари говорил, что если бы мёртвый, то уборщики или санитарная станция знали бы об этом, ведь это их работа…

— И что вам там сказали?

— Сказали, что нет, у них не было собаки, которая по описанию походила бы на Склероза, — ответил Исака. — Заботясь о мальчике, он старался выбирать слова. — Он ведь был совсем простодушный пёс… Ехал, к примеру, кто-нибудь на машине, заметил его на тротуаре, да и подумал: «Какой славный! Возьму себе!» — так и увезли, наверное…

Сын отвернулся к стене и молчал. Хомма и Исака переглянулись.

— Папа… — начал тихо Сатору, — там столько собак…

«Ох, тяжёлый разговор», — подумал Хомма. Он понял, что сейчас будет задан вопрос, на который ему очень трудно ответить и как отцу, и просто как взрослому человеку.

— Папа, а всех этих собак убьют? Почему люди их выбрасывают? Зачем такие люди заводят собаку?

Исака опустил голову и потирал лоб, весь вид его говорил: «Искать пса помогу, а отвечать — увольте…»

— Почему люди так поступают… — начал Хомма. — Я тоже не знаю почему. Я их не понимаю, и никто из моих знакомых не понимает. Но если лично мне такой негодяй попадётся, я непременно постараюсь что-нибудь сделать. В одиночку я могу только это. Мне очень жаль…

Исака наклонился и постарался заглянуть в лицо Сатору:

— Тётя Хисаэ ведь сказала тебе? На свете много дрянных людей. Те, которые заводят пса, а потом не хотят за него отвечать и выбрасывают, — дрянь, а не люди. — Он легонько подтолкнул мальчика в спину. — Надо руки помыть. А потом я тебе ванну приготовлю, ладно? Ты сегодня устал.

Сатору нехотя повернулся и вышел из кухни. Мужчины, не сговариваясь, вздохнули.

— Я тоже не могу ходить в такие места, как эта санитарная станция, — признался полушёпотом Исака. — Извините нас, пожалуйста…

— Да я не об этом, ведь там действительно очень много собак. Так тяжело смотреть на это…

Исака уже направился к кухонной раковине, как вдруг остановился:

— Чуть не забыл!

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака фирменный конверт фотоателье:

— Мы уже стояли в дверях, а тут — звонок. Мол, готово увеличение фотоснимка. Нам же надо было на санитарную станцию, а это ателье как раз по дороге, вот я и забрал снимки. Вам, думаю, тяжело специально за ними идти…

Да ведь Хомма совсем забыл! Забыл про тот поляроидный снимок. Не надеясь на то, что фото сможет стать важной уликой, он просто выкинул его из головы.

— Выручили так выручили, ведь я было запамятовал.

Пока Хомма открывал конверт и доставал снимки, Исака рассказывал:

— В ателье предупредили, что оригинальный снимок не в фокусе, поэтому при увеличении, наоборот, становится видно ещё хуже, они сделали максимально возможное увеличение.

В руках Хоммы был снимок размером приблизительно в две трети стандартного формата В5. Увеличен был дом коричнево-шоколадного цвета.

Увеличение снимка ничего не изменило. Как и сказали в ателье, изображение стало ещё менее резким. На фото был только дом, две женщины перед ним и тусклое пятно света от прожектора.

И тут Хомма кое-что заметил. Может быть, показалось? Он полез в стол и достал лупу — Сатору получил её в подарок от какой-то фирмы во время рекламной кампании. Разглядывая снимок через лупу, Хомма убедился, что ошибки нет. Но разве такое возможно?

— Что там? — поинтересовался Исака.

— Вы бейсбол смотрите, Исака-сан?

— Смотрю, как же.

— На стадионе?

— И на стадион хожу. В Токио и окрестностях почти на всех больших стадионах бывал.

Услышав это, Хомма оживился:

— А приходилось ли вам встречать такой стадион, чтобы освещение на нём было направлено «наоборот», то есть чтобы прожектора светили не на бейсбольное поле, а вовне?

— Это как же? — От удивления Исака часто-часто заморгал, потом достал очки и, водрузив их на нос, принялся разглядывать фотографию.

Хомма пальцем указал на прожектора:

— Вот видите? Это ведь освещение стадиона?

— Вообще-то, похоже.

— Значит, дом стоит совсем рядом с бейсбольным полем, так ведь?

— Так получается…

— Теперь смотрите внимательно. Вы заметили? — Хомма указал пальцем на прожектора. Они получились на фотографии всего лишь маленькими блёклыми пятнышками в верхнем левом углу. — Я впервые обратил на это внимание после увеличения снимка. Ведь эти прожектора освещают дом, не так ли? Это значит, что они не могут быть повёрнуты на поле. Ведь дом не может стоять на бейсбольной площадке!

Это была чистая правда. Прожектора освещали дом шоколадно-коричневого цвета.

Исака уткнулся носом в фотографию, чтобы разглядеть получше.

— А ведь верно! Так и есть.

— Вы слыхали про такое бейсбольное поле?

Не сводя глаз с фотографии, Исака отрицательно покрутил головой. Потом медленно произнёс:

— Хомма-сан, ведь бейсбол — это…

— Вы уж извините, я бейсболом не интересуюсь, а что?

— Вот именно, не интересуетесь, — кивнул Исака, — потому что если бы вы видели настоящие прожектора на бейсбольном поле, то вам ясно было бы, что это за работка — повернуть их в другую сторону.

— Да? Неужели до такой степени…

— Освещают всегда именно поле, а иначе и смысла нет. Уж если бы их повернули…

— А я-то думал, они крутятся… — озадаченно признался Хомма.

Исака рассмеялся:

— Если бы такие чудесные прожектора где-то появились, об этом сразу же сообщили бы в новостях. В парке Мэйдзи-дзингу так темно идти после матча, что зрители бы только приветствовали, если бы прожектора повернули и посветили им под ноги.

Хомма положил фотографию на стол и стоял, почёсывая затылок. Ведь загадочное изображение на снимке отражало нечто реально существующее, уж в этом сомневаться не приходилось.

— Надо же, отвёрнутые прожектора… — Исака всё ещё пытался это как-то осмыслить.

Глава 13

Когда Хомма позвонил в бар, чтобы уточнить адрес, женский голос на другом конце провода проинструктировал его, какими переулками следует идти от «площади с паровозом» перед станцией «Синбаси». Там выставлен самый настоящий паровоз марки С11, и площадь перед выходом к парку Хибия стала популярным местом встреч, хотя, конечно, этому паровозу далеко до памятника собаке Хатико в Сибуя.

Бар «Лахаина» по-прежнему существует. За десять лет в нём ни разу не сменился ни владелец, ни «мама» — распорядительница бара, которая привечает гостей. Это не без гордости сообщил Хомме по телефону женский голос. Он тогда сразу подумал: «Повезло!» Подобные заведения, как правило, недолговечны, и он отлично сознавал, что, хотя прошло всего лишь два года, вполне могло поменяться и название бара, и персонал.

Похоже, что адвокат Мидзогути замолвил за Хомму словечко. Администратор его конторы Саваки (это она разговаривала по телефону с Хоммой) на все расспросы про Сёко Сэкинэ отвечала вполне дружелюбно. Когда Хомма записал по порядку всё, что от неё услышал, картина получилась следующая:

Март 1983 года

Приезд в Токио, поступление на работу в «Торговую корпорацию Касаи».

1984 год

Приблизительно с лета начинают расти долги кредитным организациям, Сёко переезжает из общежития для сотрудников фирмы «Касаи» в апартаменты «Касл Кинситё».

Апрель 1985 года

Сёко начинает, помимо службы в фирме, подрабатывать в баре «Голд» в Синдзюку.

Весна 1986 года

Чрезмерные нагрузки переутомили Сёко, с осложнением после простуды она попадает на десять дней в больницу, долги растут.

Январь 1987 года

Кредиторы требуют возврата долгов, Сёко уходит из фирмы «Касаи».

Май 1987 года

Сёко заявляет о своём банкротстве и начинает процедуру его оформления, переезжает из апартаментов «Касл» на квартиру к Фумиэ Мияги, которая вместе с ней работает в баре «Голд».

Февраль 1988 года

Сёко объявлена банкротом и освобождена от долговой ответственности, она уходит из бара «Голд» и устраивается в бар «Лахаина» в Синбаси. От Фумиэ Мияги она переезжает в «Кооператив Кавагути».

25 ноября 1989 года

В городе Уцуномия от несчастного случая погибает мать Сёко.

25 января 1990 года

Визит Сёко к адвокату Мидзогути по делу о страховых накоплениях матери.

17 марта 1990 года — следы Сёко теряются.

Хомма собирался расследовать дело с конца. Адвоката Мидзогути он уже опросил, поэтому теперь предстоял визит в бар «Лахаина». От того, как пойдут у него дела здесь, будет зависеть, отправится ли он дальше в город Уцуномия или же в бар «Голд», а потом и к, работающей там, Фумиэ Мияги, которая когда-то приютила у себя Сёко Сэкинэ.

Поскольку розыски пса по кличке Склероз ни к чему не привели, Сатору ужинать отказался и, как говорят, «замкнулся в себе». Перед уходом Хомма заглянул в комнату сына — тот как раз разговаривал по телефону с кем-то из приятелей. Раз уж мальчишка в такую минуту оказался без отцовской поддержки, пришлось по крайней мере закрыть глаза на слишком длинные телефонные разговоры.

До станции Хомма опять ехал на такси, потом сел в электричку, однако сегодня он не чувствовал необходимости опираться на зонт. Ходить как все люди он ещё не мог, но это уже не были неуверенные короткие шажки, которыми он семенил на днях в фирму «Имаи».

Курисака пришёл к нему с этим делом в понедельник. Нынче была всего лишь пятница, стало быть, четвёртый день поисков. За такой короткий срок раненое колено, конечно же, не могло совершенно восстановиться, — значит, сила воли? Ничего другого думать не оставалось.

На реабилитацию ему было назначено ходить два раза в неделю. Вообще-то, он ходил туда по понедельникам и пятницам и сегодня пропустил процедуру, но ощущения в колене не давали ни малейшего повода для чувства вины. Скорее, наоборот, хотелось верить, что так его колено поправится гораздо быстрее, чем от изматывающих процедур восстановительной терапии. Он горько усмехнулся этим настойчивым попыткам себя оправдать: «Вот погоди, тебе ещё позвонят и отругают за прогул!»

Хотя процедуры и назывались «курсом реабилитационного лечения», проделывал он их не в больнице. Выписавшись из госпиталя при Полицейском управлении, он, по совету знакомых, ходил на реабилитацию в спортивный клуб. Как ему объяснили, с этим клубом сотрудничали несколько частных клиник и под наблюдением врачей там разработана была система специальных тренировок.

Если речь идёт о столице и её пригородах, то в больницах, как государственных, так и частных, обычным делом стала нехватка персонала, оснащения и средств. Последняя из перечисленных проблем, конечно же, является следствием непомерно высокой цены на землю. Для освоения новых участков под застройку, расширения помещений и установки нового оборудования нужны такие затраты, что речь идёт о сотнях миллионов. О таких суммах можно только мечтать. От отделений реабилитации приходится отказываться в первую очередь, и в последнее время родилась тенденция искать партнёров из других, немедицинских областей.

Тренером Хоммы оказалась тридцатипятилетняя женщина, которая родилась и выросла в Осаке. Три года назад она вышла замуж за менеджера крупной сети ресторанов с филиалами по всей стране. Мужа перевели работать в Токио, и она приехала вместе с ним в столицу. Вообще-то, она была неплохая женщина, даже в чём-то приятная, но, когда Хомма вовсю старался, обливаясь потом, она стояла у тренерского стола, облокотившись на него одной рукой, и холодно изрекала какие-нибудь обидные слова, например: «Не могу больше на это смотреть! Где же характер у токийских мужчин?»

Как ни странно, даже в Токио, который принимает в себя всех и всех через какое-то время обезличивает, выходцы из Осаки и Киото сохраняют особый отпечаток. И диалект у них стойкий, живучий. Даже если они привыкают произносить окончания слов так, как предписывает стандарт, интонация всё равно выдаёт уроженцев западных областей. Хомме это всегда давало повод для зависти. Хоть он и родился в Токио, токийцем себя не чувствовал, но и «малой родины», привязанность к которой давала бы опору в жизни, у него не было. Отец Хоммы приехал из глубинки на северо-востоке страны. Он был третьим сыном в бедной крестьянской семье. Двадцати лет от роду он явился в послевоенный Токио в поисках работы и пропитания и стал полицейским. Вернее, он для того и записался в полицию, чтобы приехать в Токио. В то время в столице были продовольственные трудности, и приток населения ограничивали, однако тем, кто поступал на полицейскую службу, препятствий не чинили.

Отец Хоммы никогда не мечтал стать полицейским, им двигала отнюдь не любовь к общественному порядку. Он думал лишь о том, как бы себя прокормить.

«Вот и правильно», — считал Хомма. В те годы утратившие прежнюю веру японцы были подобны марионеткам без кукловода — в прострации глядели по сторонам, не в силах пошевелиться. Не могли же они принять новые идеалы с той лёгкостью, с какой за обедом принимаются за очередное блюдо!

Похоже, что с годами отношение отца к службе не изменилось, его карьера полицейского прошла без взлётов. И всё же на выбор сына отец повлиял: Хомма тоже пошёл в полицейские, чем несказанно удивил мать.

«Неужели это кровь, неужели и это передаётся?» — Она говорила о них с отцом так, словно речь шла о каких-то неудачниках.

Поскольку сама она намучилась изрядно, то и к невестке Тидзуко с самого начала отнеслась на удивление сочувственно: «Надумаешь уйти от него — разводись и себя не кори. Уж я взыщу с Сюнскэ алименты, чтобы ты могла прожить сама и вырастить Сатору».

Хомма злился, когда слышал эти заявления, но Тидзуко обычно лишь посмеивалась.

Ни отца с матерью, ни Тидзуко уже нет на свете.

Все трое были выходцами из северных провинций. Мать была из той же деревни, что и отец, а Тидзуко родилась в снежном поясе префектуры Ниигата. Когда они приходили к родителям и беседовали о всяких пустяках. Хомма вдруг ощущал одиночество, словно начинал потихоньку дрейфовать куда-то в сторону. Только у него одного нет воспоминаний о родине и, значит, нет корней, думалось ему в такие минуты.

«Разве ты не токиец?» — говорила ему Тидзуко» однако сам он до сих пор ни разу не сумел почувствовать настоящим уроженцем Токио. Ему казалось, что существует совершенно очевидная и не требующая пояснения разница между географическим понятием «Токио», где находился его дом, и тем «Токио», которыйподразумевают, говоря о «токийцах», «токийских парнях».

Разница проистекала даже не из расхожих сентенций вроде: «Кто не токиец в третьем поколении, тот не может называться истинным сыном столицы». Ему казалось, что по-настоящему имеет значение только одно: насколько сам человек чувствует, что он «кровными узами связан с Токио». Лишь в этом случае речь может идти о том, что у человека «корни в Токио», что город Токио его «породил и воспитал».

Однако сегодняшний Токио — не то место, где можно глубоко пустить корни: почва здесь истощена, дожди не идут, и никакой мотыгой не взрыхлить это одичавшее поле.

Здесь есть только то, что может предложить любой большой город.

Это как автомобиль. Каким бы роскошным он ни был, какие бы прекрасные ни были у него технические данные, человек не может всегда жить в машине. В машину садятся лишь иногда, пользуются ею ради удобства, иногда оставляют механикам, чтобы подрегулировали, иногда моют, а когда срок службы подходит к концу или когда машина надоедает — покупают новую. Такая уж это вещь — автомобиль.

Вот и Токио тоже: многие люди пользуются им, поскольку едва ли найдётся другой «автомобиль» с такими же техническими возможностями, да и модель уж очень оригинальная. Но, по сути, этот город вроде машины, которая в свой срок подлежит замене.

Человек не может пустить корни в машине, которую когда-нибудь поменяют на новую. Машину никто не назовёт родиной.

Вот потому все те, кто сейчас живёт в Токио, подобны траве перекати-поле, и большинству из них опору в жизни даёт память о родовых гнёздах отца с матерью или дедов и бабок. Только ослабели узы, привязывающие людей к их далёким корням, и давным-давно, устав, охрипли зовущие их домой голоса. Потому-то так много вокруг перекати-поля. Хомма и сам был таким, во всяком случае, так он думал.

Наверное, в этом причина. Причина того, что Хомме, который по работе без конца разговаривает о разными людьми, населяющими Токио, всякий раз становится одиноко, если в говоре, интонации, словечках собеседника вдруг отчётливо послышится, откуда человек родом, где его корни. Так или примерно так чувствует себя ребёнок, который заигрался с товарищами дотемна, и вот уже зовут домой одного-другого, только его самого никто не зовёт.

На часах половина девятого. Когда Хомма открыл дверь в бар «Лахаина», то в приветствиях юной девушки, которая вышла ему навстречу, уловил говорок выходцев из города Хаката на Кюсю. Точно, вот ещё одно место с большой силой притяжения. Не отпускает тех, кто там родился.

«Интересно, когда Сёко Сэкинэ здесь работала, она рассказывала что-нибудь о своей родине, о городке Уцуномия?» — подумал вдруг Хомма.

— Простите, если я ошибаюсь, но вы ведь из полиции, «гражданин начальник»? — Здешняя «мама» тоже вышла к гостю и уже на пятой минуте беседы задала ему этот вопрос.

— Отличная реакция! — рассмеялся Хомма. — А как догадались?

Женщина пожала обнажённым плечом. Платье её держалось на одной бретельке, поэтому на виду было не только округлое правое плечо, но и половина ключицы. В вырезе платья, у основания шеи, виднелась маленькая родинка — может быть, накладная?

В длинном помещении площадью около десяти цубо^[44] помещались подковообразная стойка и два отгороженных друг от друга ширмой столика. Оформлен зал был очень скромно, только на стене красовалось фото, увеличенное до размеров плаката. Это была фотография гигантского дерева.

В заведении один официант (вероятно, парень подрабатывает) и две молоденькие хостессы — они тоже, скорее всего, «на почасовой оплате». Одна — та самая девушка с акцентом жительницы города Хаката, другая — её напарница, «старшая сестрица».

Хомма присел на крайний табурет у стойки, «мама» расположилась напротив него. Лицо бармена видно было лишь в профиль — забавно, но он чем-то походил на Исаку.

Хотя вывеска гласила, что это бар, заведение было тихое. В отличие от кафе «Бахус» здесь даже не потрудились поставить аппаратуру для караоке. Ни в дизайн помещения, ни в оборудование денег не вкладывали. Такое уж это было место. На противоположном краю стойки стояла большая ваза, и даже с цветами — словно с неба туда свалилась. При ближайшем рассмотрении цветы, как и следовало ожидать, оказались искусственными. В баре классом повыше цветы наверняка были бы живые.

Не похоже, что сюда ходит простой люд из окрестных кварталов, но и случайный прохожий в такое место едва ли заглянет. А вот какие-нибудь менеджеры или клерки средней руки вполне могут считать это заведение своим, как раз подходящим, чтобы тайно скоротать одинокий вечерок. Все четверо сегодняшних посетителей бара пришли сюда поодиночке.

Непритязательное местечко, где не бывает людно, — не потому ли оно и держится на плаву уже десять лет?

Стоило Хомме заикнуться, что он знавал одну женщину, которая когда-то здесь работала, как «мама» сразу его раскусила. Тут же осведомилась:

— И кто же у вас в розыске?

— Вы на мой вопрос не ответили — почему вы решили, что я из полиции? А вдруг мужчина просто вспомнил старую любовь и решил разыскать ту, которая когда-то здесь работала…

«Мама» в ответ рассмеялась:

— К нам сюда такие сентиментальные мужчины не заглядывают! А кроме того, связи наших девочек я держу под контролем, так что, если и вздумает какой-то по сторонний субъект задурить мне голову, ничего у него не выйдет.

— «Под контролем», говорите? — Хомма потёр висок. — Но уж сводничеством-то не занимаетесь, я надеюсь?

— Фу, гадость какая! Видно, что полицейский. — Она сделала такой жест, словно хотела смахнуть со стойки невидимую грязь. — Может, всё-таки удостоверение покажете?

— Так ведь гостей ваших напугаем.

— Верно, не стоит бросать тень на заведение… — «Мама» закусила перламутровую губку и задумалась. — А вы, вообще-то, откуда, не из тех, кто служит у ворот Сакурада?^[45] Или, вот ещё, в Маруноути есть какое-то управление — может, вы оттуда?^[46]

— Неужели к вам заходят выпить из Маруноути?

— А что, ведь им вольготнее, когда подальше от своих, верно? Конечно, они нам не говорят, где служат. Но мы-то видим.

— И как это вы умудряетесь догадаться?

— Вроде как по запаху. Да и взгляд у них цепкий. Я не про вас, конечно, говорю… — Она оперлась локтями о стойку и наклонилась к Хомме, испытующе заглядывая ему в лицо.

— Ну, спасибо на добром слове…

— Так, значит, вы из Сакурада?

— Угадали.

— Убийство? Я ведь поняла, что вы не из Маруноути, потому что тамошние не подделываются, как вы, под обычных посетителей.

— Верно, убийство.

Всё-таки он ещё не привык обходиться без удостоверения, только-только нащупывал ходы. Вот и сейчас — достал из внутреннего кармана и выложил на стойку визитную карточку, где значилось лишь имя. «Мама» взяла карточку двумя руками и принялась разглядывать:

— Значит, вы Хомма-сан? И почему к нам? Это имеет отношение к девушке, которая у нас работала?

Хомма уселся на своём стуле поудобнее:

— Помните ли вы Сёко Сэкинэ, которая работала здесь до марта месяца позапрошлого года?

«Мама» сначала уставилась на Хомму, а потом обернулась к бармену:

— Кикути-сан, вы слышали? Спрашивают про Сёко!

Хотя бармен стоял всё это время в стороне, наверняка слушал разговор очень внимательно. Не переставая перетирать стаканы, парень утвердительно кивнул:

— Да, слышал.

— Так вам это имя памятно? — продолжал расспросы Хомма.

— Это потому, что она вдруг бесследно исчезла, не попросив расчёта, даже зарплату не взяла.

— Точно! — «Мама» всем телом подалась вперёд, основательно навалившись на стойку, поэтому бретелька платья впилась в её левое плечо. — У нас это был первый такой случай. А я-то думала, что в людях разбираюсь! Потому меня это так и потрясло…

Мама прижала к груди правую руку, в знак того, что всё ещё взволнована происшедшим. Затем, словно опомнившись, подняла глаза на Хомму:

— Так вы ищете Сёко?

— Да.

— Она что-нибудь натворила?

— Нет, ничего такого. Я потому и не показал удостоверение. — Хомма решил свалить всё на племянника: пусть и Курисака несёт свою долю ответственности. — Она была помолвлена с моим племянником, но в последний момент передумала и сбежала. Ну, парень такой, что есть от чего сбежать, и не для того я её ищу, чтобы упрекать. Наоборот, племянник, похоже, занимал у неё деньги, и прежде всего я хотел бы вернуть долг. Вот и ищу эту девушку. Племянник говорит, что и долг теперь не надо возвращать, но я этого допустить не могу, поскольку был у них вроде свата.

«Мама» и бармен опять переглянулись. Если смотреть не в профиль, а в фас, лицо у бармена было гораздо мужественнее, чем у Исаки.

— Да неужели Сёко была помолвлена? — одними губами произнесла «мама». — И племянник ваш тоже полицейский?

— Нет, он в банке работает.

— Да ну? Чтобы Сёко стала женой банковского служащего…

— Вам кажется, что на неё это не похоже?

— Нет, что вы! И всё же… Как бы это получше сказать… Она девушка не очень-то усердная, с избалованным мужчиной такая намучилась бы.

— Что, не домовитая?

— Вроде того. — «Мама» усмехнулась. — Убрать, там, или посуду помыть — это она делала без огонька.

Всё это совершенно не вязалось с образом той Сёко Сэкинэ, которая спешно покинула квартиру в квартале Хонан.

«Маме» на вид было уже к сорока. Она была полновата, и если смотреть под определённым углом, у неё даже можно было заметить двойной подбородок. Однако она разглядывала Хомму более заинтересованным взглядом, чем шкалу медицинских весов, а после изрекла:

— Где сейчас находится Сёко — мне не известно. После того как два года назад она так вот, вдруг, бросила работу, от неё ни разу даже открытки новогодней не было.

Понимать эти слова можно было буквально, а можно и с неким подтекстом: «Вы тут всякого-разного наговорили, но правда ли это — ещё вопрос, и, уж конечно, я так просто не скажу вам, где Сёко, если даже и знаю».

Эта двусмысленная реплика вызвала у Хоммы горькую усмешку:

— Я просто подумал, что мне пригодилось бы, если бы вы рассказали, как ей тут работалось, с кем она дружила… — Прежде чем женщина успела как-то отреагировать, он поспешил добавить: — Мой племянник знал, конечно, что она в баре работала. В последнее время даже многие офисные барышни так подрабатывают. Он к этому относился спокойно, и брак сорвался не из-за этого. Племянник мой большой эгоист, и ей это, видно, надоело.

— Вот-вот, это в наше время часто случается, — усмехнулась «мама».

— Сёко ведь скромно жила, нарядами не увлекалась, верно? — Хомма решил запустить пробный шар. — Она была гораздо серьёзнее, чем мой племянник, и с деньгами всегда обращалась аккуратно, на ветер не бросала…

Он говорил о том периоде в жизни Сёко Сэкинэ, когда она уже стала банкротом. Должна же она была ограничить свои запросы!

Как он и ожидал, «мама» это горячо подтвердила:

— Да уж, такая была бережливая, что, я бы сказала чересчур.

— А из тех девушек, которые сейчас работают, её кто-нибудь знал?

— Маки-тян, пожалуй, застала её… — «Мама» указала на старшую из хостесс.

Хомма покосился через плечо и увидел, как девушка что-то говорит на ухо здоровяку, только-только ступившему на порог старости, на вид клерку, — время от времени парочка перешёптывалась и пересмеивалась.

— А эта Сэкинэ хорошо ладила с другими девушками?

«Мама» слегка приподняла красиво изогнутые брови и ответила расплывчато:

— Я же говорила, она была очень славная. А у вас в бокале уже одна вода осталась…

Она достала чистый стакан и стала бросать в него лёд.

«Если уж она держит под контролем связи с мужчинами, то, может быть, знала и подруг Сёко?» — подумал Хомма. Он достал фотографию фальшивой Сёко Сэкинэ и протянул «маме»:

— Не было ли среди знакомых Сэкинэ этой женщины? Похоже, что Сёко сейчас живёт у неё.

«Мама» внимательно посмотрела на фото, потом сделала знак бармену, чтобы он тоже взглянул, и подозвала девушку по имени Маки:

— Маки-тян, подай на стол вот это. — Она передала девушке стаканчик с печеньем-соломкой в шоколадной глазури. Понизив голос, она осведомилась: — Ты помнишь Сёко Сэкинэ?

У девушки, которую звали Маки, тушь лежала на ресницах так густо, что даже Хомма удивился.

— Помню ли я?..

— Ну, та которая сбежала…

— А! Помню.

Изо рта Маки-тян благоухало апельсином. Мельком взглянув на Хомму, она одарила его улыбкой.

— Маки-тян, ты не припоминаешь, чтобы у Сёко была такая подруга?

— Не приходилось ли тебе видеть это лицо? И вообще, Сэкинэ что-нибудь рассказывала про своих подруг? — подбросил вопросов Хомма.

Маки-тян тоже посмотрела на фотографию:

— Нет, я её не знаю. И вообще, столько времени прошло…

— А с кем Сёко дружила, не помнишь?

Маки-тян помотала головой. На этот раз запахло духами. Волосы она надушила, что ли?

— Ничего такого я не знаю. Она никогда не рассказывала про то, как жила раньше, до своей работы здесь.

— Ты знаешь, что она снимала квартиру в Кавагути?

— В Кавагути? Разве? Я знала, что где-то в префектуре Саитама. Она говорила, что на такси ездить дорого, и всегда возвращалась, пока ещё ходили электрички. Верно, мама?

«Мама» молча кивнула.

— А она рассказывала о том, где работала до того, как устроилась сюда? — спросил Хомма.

— Говорила, что была обыкновенной служащей компании.

— Это была «Торговая корпорация Касаи».

— Да? Названия я не очень-то… Но раз уж на то пошло, она вроде бы упоминала район Эдогава.

«Ясно, свою работу в баре «Голд» она решила не предавать огласке», — сообразил Хомма.

Наверное, с баром «Голд» были связаны тяжёлые воспоминания о том, как её осаждали кредиторы, ведь именно тогда она обанкротилась. Получается, что настоящая Сёко Сэкинэ, поступив после банкротства на новую работу, тоже кое-что в своём послужном списке сократила и подменила. Само собой разумеется, что всем этим людям она о банкротстве ничего не рассказывала.

— А мужчина у неё был?

«Мама» улыбнулась, но ответила категорично:

— Насколько мне известно, не было.

— Она немного странная была, — вмешалась Маки-тян. — Уж такая замкнутая — ни в какую не соглашалась если кто-то ей предлагал встретиться, даже если это были наши клиенты. Сколько бы ей ни говорили, что человек хороший, всего лишь немного угостит, что бар гарантирует её безопасность, — всё равно.

Бармен Кикути, который до сих пор ни слова не проронил, вдруг тихонько произнёс:

— Нехорошо, наверное, говорить то, чего толком не знаешь, но, по-моему, она угодила в переплёт из-за денег.

Хомма посерьёзнел и взглянул на бармена, но тот не отреагировал, поскольку разглядывал лежавшее на стойке фото.

— А почему вы так думаете?

Только теперь бармен повернулся к нему лицом:

— Это всего лишь моё ощущение.

— Но если нет никаких доказательств…

— Нет.

— Вы хотите сказать, что какой-то мужчина обманул её и забрал деньги, что-то вроде этого? — Маки-тян с крайне заинтригованным видом заглядывала Хомме в лицо.

— Нет, не то.

— Не то… — Разочарованная, она со своим печеньем пошла от стойки на место.

— Так, значит, Сэкинэ-сан была особа нелюдимая, — заключил Хомма, словно желая подвести итог.

— Верно. Она и в туристических поездках никогда с нами не была.

Перед тем как Хомма вышел из дома, ему позвонил Икари и сообщил, что водительские права у Сёко Сэкинэ были, а вот паспорт она не оформляла. Вспомнив об этом, Хомма задал следующий вопрос:

— Она и за границей не бывала?

«Мама» откликнулась сразу:

— Нет, никогда. Но это не потому, что она была нелюдимой. Она терпеть не могла самолётов, даже на внутренних рейсах никогда не летала.

— Вообще никогда?

— Именно что никогда! Вот, видите это дерево? Знаете что это такое? — «Мама» показала пальцем на фотографию на стене — снимок гигантского дерева. — Это дерево из города Лахайна, можно сказать, символ этого города. Он на острове Мауи, на Гавайях. На Мауи живёт моя младшая сестра, она замужем за американцем. Раз в год я её навещаю. Беру с собой девочек, и мы все вместе отправляемся. Только Сёко ни разу не ездила. Как её ни звали — напрасно. Всё потому, что она боится летать.

«Уж не потому ли у неё не было паспорта? Интересно, лже-Сёко об этом знала?»

Поскольку у настоящей Сёко паспорта не было, Сёко поддельная могла бы сколько угодно вместе с Курисакой ездить за границу. Может быть, она сознательно стремилась заполучить документы именно этой девушки?

Да-да, тут-то и коренился главный вопрос.

Прежде чем лже-Сёко присвоила личность настоящей Сёко, ей нужно было ознакомиться с биографией и прочими данными этой девушки. Не может быть, чтобы такая аккуратная особа не приняла во внимание наличие паспорта или водительского удостоверения. Она, конечно же, всё изучила, и, рассудив, что Сёко Сэкинэ ей подходит, в неё-то и превратилась.

Таким образом, выходит, что с Сёко Сэкинэ она была близка настолько, что ей удалось собрать всю информацию о ней.

Хомме пришло в голову, что это могла бы быть коллега Сёко по работе в баре «Голд» или фирме «Касаи». Но нет, ошибка, и вот почему. Конечно, подруги в баре или в фирме могли знать, есть ли у Сёко паспорт и права, и им легко было бы выяснить, по какому адресу зарегистрированы её родные, но в то же время они уж точно знали, что ей пришлось пройти через банкротство.

В баре «Голд» о банкротстве наверняка было известно. Из фирмы «Касаи» она ушла до того, как начать процедуру банкротства, об этом коллеги могли не знать, но они, конечно же, знали, что её осаждают кредиторы.

Если поставить себя на место женщины, которая охотится за чужими документами, чтобы превратиться в другого человека, естественно предположить, что она поинтересуется, не было ли у жертвы долгов. Потом будет выяснять, улажено ли это дело…

Интересно, как Сёко ответила на эти вопросы? Если бы она сказала про банкротство, та женщина знала бы…

А если Сёко наобум нагородила чего-нибудь, вроде: «одолжила денег у матери и вернула», «постоянный клиент из бара помог»…

И всё же неужели лже-Сёко не пыталась это выяснить? Здесь кроется серьёзная проблема. Предположим, она сумела присвоить чужое имя, но ведь при наличии долгов за ней бы охотились кредиторы! Выяснилось бы, что она не настоящая Сёко, и затея провалилась бы.

Если поглубже копнуть, совсем не сложно узнать про банкротство Сёко Сэкинэ. У самой Сёко можно было бы всё вытянуть, достаточно лишь умело задавать вопросы.

Но тогда присвоившая чужое имя лже-Сёко не попала бы впросак, ей не пришлось бы бежать сломя голову. Она бы ни за что не поддалась на уговоры Курисаки и не стала делать себе кредитную карточку.

Итак, она была настолько близко, что завладела персональными данными Сёко Сэкинэ, но и настолько далеко, что не узнала о её банкротстве.

Возможно ли это для подруги?

Хомма ещё раз протянул «маме» фотографию поддельной Сёко:

— Вам не знакома эта женщина? Не обязательно она была приятельницей Сёко. Может быть, она просто заходила в бар посидеть или даже какое-то время работала здесь?

«Мама» уверенно покачала головой:

— Уж я бы это лицо запомнила.

Бармен Кикути сказал то же самое.

— А нет ли у вас фотографии Сёко Сэкинэ?

«Мама» пожала своим белым плечиком:

— Не было повода фотографироваться…

— Ну, тогда взгляните на это. — Хомма достал поляроидное фото «шоколадного» дома. — Вы не знаете, что это за дом? Или, может быть, форменная одежда этих девушек вам что-нибудь напоминает?

И опять, как уже было не раз, он услышал отрицательный ответ. Вернулась Маки-тян, которая провожала своего госта, она тоже, посмотрев на фото, сказала:

— Нет, не знаю.

— В странном месте построен этот дом… — Хомма заговорил, рассчитывая в основном на бармена, которому по роду работы чего только не приходилось слышать и видеть. — Рядом бейсбольное поле. Видите — вот прожектора. Только вот повёрнуты они почему-то не на поле, а в противоположную сторону. Вы про такое бейсбольное поле не слыхали?

«Мама» и Маки-тян отнеслись к этому вопросу так, словно Хомма просто устроил викторину, а на самом-то деле знает ответ. Однако бармен воспринял это всерьёз и на некоторое время задумался.

— Неужели такое возможно? — наконец ответил он вопросом на вопрос.

— То-то и оно, что такого не должно быть, это меня и мучит.

Похоже, что этот путь расследования оказался тупиковым.

— Когда Сёко Сэкинэ здесь работала, у неё умерла мать, так ведь? Как вам показалось, её это сильно потрясло?

Вот на этот вопрос реакция была самая острая. У «мамы» сделалось такое лицо, будто она получила тычок в спину.

— Ужасная история! Кажется, её мать была пьяной и упала с лестницы.

— А что за лестница? Я ведь подробностей не знаю…

— Не то в каком-то храме, не то в парке…

— Я совсем не помню, — равнодушно сказала Маки-тян и удалилась хлопотать — убирать стаканы, вытирать стол.

— Ой! — Она вдруг обернулась, её густо обведённые тушью глаза были широко распахнуты. — А ведь Сёко тогда говорила про какую-то девушку! Помните, мама?

«Мама», похоже, не помнила. Не помнил и бармен.

— Что за девушка? — спросил Хомма.

Маки-тян приблизилась к нему и взяла под локоть — ноготки у неё были острые.

— Сёко-тян рассказывала, что, когда её мать упала с лестницы, первой обнаружила это какая-то молодая женщина, она и вызвала «скорую помощь». Про неё Сёко говорила, что вроде бы очень хорошая женщина, очень ей помогла.

— А имя этой женщины?

Маки-тян кокетливо склонила головку:

— Имени не знаю. Ох, может быть, Сёко и говорила мне, только я забыла…

Итак, похоже, что следующая карта, которая ему выпала, предвещала поездку в город Уцуномия.

Глава 14

На скоростном поезде «Синкансэн» по северо-восточной ветке от Токио до Уцуномии можно добраться всего за час. Чтобы от дома Хоммы в Канамати доехать на городской электричке до станции «Синдзюку», что на кольцевой линии Яманотэ, требуется столько же времени, особенно когда замешкаешься при пересадке. Так что до Уцуномии теперь очень удобное сообщение. Неудивительно, что всё больше служащих ездят в Токио на работу на скоростном поезде.

Только-только перевалило за полдень. Хомма отыскал свободное местечко в вагоне для некурящих и уселся, пристроив в ногах сумку, — в этот момент он почувствовал, что поезд тронулся. Отправился точно по расписанию!

Бросилось в глаза, что в вагоне много мужчин того же возраста, что и Хомма, все они были в костюмах. Наверное, торговые агенты, едут по делам. Глядя на это, сразу понимаешь, что днём скоростной поезд «Синкансэн» служит кровеносной артерией для Токио — сердца японского торгового бизнеса.

Наискосок от Хоммы, на месте у прохода, сидел молодой человек с прижатым к уху мобильным телефоном, поглощённый беседой. Судя по тому, как нарочито громко он разговаривал и каким пренебрежительным тоном давал указания, можно было догадаться, что человек он не простой, имеет подчинённых. Почему-то люди, пользующиеся мобильной связью в общественных местах, всегда громко кричат — глуповато это выглядит.

Северо-восточная ветка скоростной железной дороги сразу после Центрального токийского вокзала уходит под землю. Уже в Уэно поезд останавливается у подземной платформы. Видимо, радиосигнал стал слабым: молодой человек прищёлкнул языком и нажал на кнопку отключения.

«Мобильный телефон — это, должно быть, дорого. Наверное, такие вещи тоже в рассрочку покупают или в кредит…» — думал Хомма.

Он стал припоминать, какие покупки делал в кредит он сам. По большей части, кажется, это была мебель и бытовая техника. Но он всегда заключал договор о рассрочке платежа непосредственно с продавцом, а потом постепенно вносил деньги. Вроде бы так. «Вроде бы», потому что всё это лежало на плечах Тидзуко. Разумеется, она подбирала вещи по своему вкусу — решала, какого цвета будет мебель, какие электроприборы проще в эксплуатации, а с Хоммой советовалась только по поводу бюджета.

С мужчинами так обычно и поступают. Даже среди одиноких едва ли встретишь такого, кого волнует выбор мебели или цвет коврового покрытия. Как правило, убранство дома мужчину не интересует, разве что это превращается в хобби.

Правда, Хомма замечал, что тут многое зависит от возраста. Молодые, двадцатилетние, пожалуй, склонны придавать значение интерьеру, мебели и утвари в своей съёмной однокомнатной квартире. Так ему представлялось, а наверняка он не знал, поскольку в их Отделе расследований Главного полицейского управления сейчас не было ни одного молодого сотрудника, которого он мог бы запросто расспросить о таких вещах.

Судя по газетным рекламным вкладышам, а также по каталогам «почтовой торговли», да и по телевизионной рекламе универмага «Маруи», сейчас много красивой мебели и стильных вещей — посмотришь, и сразу хочется купить. Если для этого достаточно одной-единственной кредитной карточки — всего-то предъявить её в кассе магазина да расписаться, — естественно ожидать от обычного человека, что он потеряет голову, потянется к тому-сему, пятому-десятому.

Проблема в том, что некому этого человека остановить. Навязывать товар будут непременно: «Это так удобно, красиво, необходимо для вас, — пожалуйста, купите!» Но где вы видели такого продавца, который предостерёг бы покупателя: «Если взять в расчёт проценты за кредитование и то, что с каждым месяцем они будут накапливаться, вам лучше сегодня ограничиться чем-то одним…»? С точки зрения тех, кто продаёт, это было бы полным идиотизмом. Таков уж основополагающий принцип коммерции. Нельзя же себе в убыток заботиться о слабовольном и безответственном покупателе.

Поезд тронулся после того, как сделал короткую остановку в Уэно. Выскочив на поверхность, он мчался сквозь лес многоэтажных зданий. Начали объявлять, на каких станциях экспресс будет останавливаться, потом сообщили, в каком вагоне расположен буфет.

За окном проносился Токио.

В продолжение его мыслей Хомме вспомнился разговор, который ему довелось услышать несколько месяцев назад — вот уж только руками разведёшь…

В ресторанчике, куда обычно он ходил выпить с сослуживцами по отделу, подрабатывала официанткой одна девчонка, только что закончившая школу. Все её баловали, поскольку они были постоянные клиенты и в их компании подобрались одни «дяденьки» — у них у самих были дочки такого же возраста. Как-то эта девчонка с сияющими глазами заявила:

— Знаете, на Гиндзе и в Роппонги такие витрины!.. Продавцы продумывают весь наряд до мелочей — и ремень, и украшения подходящие подбирают. Вот бы разок прийти и показать пальцем: «Хочу это, всё-всё, сверху донизу!»

Хомма слушал и смеялся, а Икари, который тоже был там, ответил ей:

— Так делают только провинциалы. Ты же только разоблачишь себя, обнаружишь, что у тебя нет вкуса. А продавцы тебя всегда надуют.

Девчонка умолкла с таким видом, словно потеряла к собеседникам всякий интерес.

Конечно, Хомма отлично понял, что хотел сказать Икари, и знал, что он прав. Однако девчонка совсем по-детски надулась, и Хомме показалось, что за этим крылось какое-то злое раздражение. Чувствовал, что она так и хочет возразить: «Нет, это не так, ничего-то вы не понимаете!»

Что же это такое было? Хомма задумался.

Наверное, эта их девчонка из ресторана не побежит на Гиндзу осуществлять свою мечту, сжимая в руках кредитную карточку, потому что она способна трезво предвидеть, что может выйти из такой глупости.

И всё же…

На самом деле именно те, кто со стороны кажется «способными трезво предвидеть», влезают в неоплатные долги. Как говорил адвокат Мидзогути, это серьёзные, пунктуальные и несмелые люди.

Что же толкает их на это? Какие внутренние причины? Уж наверняка это не минутный порыв, и вряд ли это обычные житейские неурядицы: тошно оттого, что начальство ругает, тоскливо из-за ушедшей любви… Неужели от этого бежать за покупками! Ведь с этими проблемами человек всё-таки может совладать, это в его власти.

Нет, тут что-то другое. Обычными человеческими эмоциями этого не объяснишь.

Вот бежит поезд — в обычном размеренном ритме, вперёд и вперёд. Но существуют маленькие путевые стрелки, одна за другой они незаметно меняют направление движения поезда, увлекая его к крутому спуску, в конце которого ветхий мост над пропастью.

Может быть, и сам запутавшийся в долгах человек не понимает, что за стрелки ему попались и где именно…

«Я и сама не понимаю, как сумела наделать столько долгов, — говорила Сёко Сэкинэ адвокату Мидзогути. Так и говорила, что сама не понимает — отчего всё это с ней случилось? — Я просто хотела быть счастливой…»

Хомма думал о том, что эти слова принял за чистую монету даже человек, который искренне опечален ростом числа банкротств и тревожится оттого, что вокруг всё больше безнадёжных должников. Но как это можно — «не понимать»? Какая безответственность! Тех, кто и правда не без вины, кто обанкротился из-за привычки к мотовству, ставят на одну доску с Сёко Сэкинэ и ей подобными причём обе категории равно вызывают отрицательное отношение.

Опасаясь этого сложившегося в обществе мнения и зловещего ореола вокруг слова «банкротство» — точно позорное клеймо на человеке, — должники, которым требуется срочная помощь, бегут от своей семьи, работы, родины бормоча: «Я не понимаю, как это вышло…»

«Опасайтесь не увидеть за деревьями леса», — говорил адвокат.

Раздумывая обо всём этом, Хомма вспомнил разговор с администратором адвокатской конторы Мидзогути Саваки, когда она сообщила ему бывшие рабочие адреса Сёко Сэкинэ. Саваки сказала тогда, что уже десять лет сотрудничает с адвокатом Мидзогути, поэтому скандал, вспыхнувший в восьмидесятых годах вокруг ссудных касс, она помнила:

— В то время ещё не было закона о кредитных товариществах и долги заставляли возвращать силой. Может, и закон в конце концов приняли потому, что поднялся шум. А ведь нашему шефу, адвокату Мидзогути, тоже угрожали преступники из банды, которая выколачивала долги. В его тогдашнего партнёра даже стреляли из пистолета, в дверях собственного дома. Повезло, правда, — даже не ранили. Самих должников тоже постоянно запугивают, применяют самые грубые меры, но они молчат, чувствуя за собой вину из-за невозвращенных денег. Им остаётся только плакать и терпеть.

Окончательно измучившись, человек набирает номер сто десять, верно? Приходит полицейский, потерпевший излагает ему все обстоятельства, и тут полицейский неожиданно идёт на попятную. Ведь эти бандиты не дураки — улик не оставляют. На поверку дело предстаёт как неприятная, но законная процедура взыскания задолженности. И полицейский произносит свою коронную фразу…

— «Невмешательство в гражданские дела», точно? — опередил свою собеседницу Хомма.

Саваки рассмеялась:

— Да, именно так. Думаю, что от этого многие настрадались. У нас в конторе один даже плакал: «Уж убили бы поскорей, только тогда полиция начнёт расследование…»

И ведь речь идёт не только о фактах прямого физического насилия. Не счесть случаев, когда сборщики долгов грозят жертвам в случае неуплаты отправить в бордель жену или дочь.

— А полиция на это говорит: «Ведь пока что никого никуда не отправили». Бандиты грозятся на словах, и, если угрозы не записаны на магнитофон, ничего не доказать. Ну а тот, кому хоть раз так пригрозят, места себе не находит — так уж устроена человеческая психика. Он живёт, каждый день, помня о преисподней прямо у себя под ногами. Рано или поздно эта жизнь в постоянном страхе становится непереносимой, и однажды среди ночи человек пускается в бега.

Для того чтобы спокойно осесть на новом месте, отправить в школу детей, устроиться на работу, нужно перевести со старого места жительства посемейный реестр, зарегистрироваться по новому адресу. За этим кредиторы строго следят и сразу явятся к должнику. А иногда они, чтобы выяснить адрес, подкарауливают детей у ворот школы и потом идут потихоньку следом.

— Вот поэтому должники не могут трогать с места свой посемейный реестр. А раз так — им не найти хорошей постоянной работы. И жильё снять очень трудно. Избирательным правом они тоже фактически не пользуются — так ведь? И медицинскую страховку по месту жительства им ни за что не оформят! Словом, они катятся под уклон всё быстрее и быстрее, и положение их со временем лишь ухудшается.

Адвокат Мидзогути тоже говорил про порождённый этой ситуацией слой современных «отверженных».

— По сравнению с тем, что было раньше, сейчас стало получше. Подавляющее большинство тех, кто объявляет себя банкротом, — люди молодые, двадцатилетние. Такие могут всё начать с нуля, и уж по крайней мере им не приходится переживать распад семьи. В годы паники чаще всего миллионными долгами оказывались опутаны отцы семейств, а потом волна накрывала их жён и детей.

— А из-за чего в восьмидесятых годах случился кризис кредитной сферы? Тогда ситуация чем-то отличалась от сегодняшней?

Немного подумав, Саваки ответила:

— Я полагаю, что тогда глубинной причиной была ипотека. Мечтая о собственном доме, люди подписывались на непосильные для них займы и в результате едва сводили концы с концами, нищая с каждым днём, — приходилось обращаться в ссудные кассы. Такая вот была типичная схема.

— Целые семейные кланы разорялись!

— Да, верно. Поэтому должников было больше не в городах, а в «спальных» пригородных районах. Но сейчас-то жертвами становятся главным образом молодые, верно? И в основном это жители Токио и других больших городов. Я думаю, что виновата сама наша цивилизация, где все вещи — «одноразового пользования». Достаток позволяет людям выбрасывать всё, что однажды побывало в употреблении. Все стали жить на широкую ногу, и молодых не учат тратить деньги с умом.

Словно в насмешку, сейчас почти не случается банкротств из-за жилищных займов, слишком уж выросли цены на землю.

— Земля чересчур дорогая. Как ни бейся, а собственный дом теперь не построишь. Поэтому даже те люди, которые мечтают о доме, с займами не связываются. Теперь подавляющее количество банкротств из-за недвижимости случается с теми, кто купил жильё в кредит, надеясь заработать. Люди покупали однокомнатные квартиры, чтобы в будущем выгодно их перепродать, при этом залезали в огромные долги. А через некоторое время «мыльный пузырь» нашей экономики лопнул, и цена на квартиры упала. Если продавать квартиру теперь, то вернёшь лишь часть своих затрат. А ведь займы-то всегда с процентами, надо их выплатить. Никто не ожидал, что выйдет такая беда! Ясное дело, среди пострадавших много молодых — от двадцати до сорока лет. Но есть и другая категория, люди старшего возраста, которые так вложили свою пенсию или выходное пособие. А ещё многие выбросили деньги на акции… — Немного помолчав, Саваки продолжала: — Я-то лично уверена, что в восьмидесятых годах у людей появилось слишком много потребностей: «Хочу хороший дом, хочу быть богаче других, хочу жить красиво…»

В этом ведь было много показного. И, как мне кажется, расплодившиеся кредитные компании тоже к этому подталкивали. По-моему, сейчас можно говорить о полном банкротстве информационной сферы.

— Банкротство информационной сферы?

— Вот именно. «Делай так-то — и наживёшь много денег. Давай покупай акции! Нет, лучше купи квартиру! Или — ещё лучше — стань членом гольф-клуба!» — так людям говорили. А молодым, которые только и стремятся к развлечениям, говорили иначе: «В такой-то стране очень интересно, такое-то путешествие сейчас в моде». И про жильё информировали: шикарным считается жить в таком-то и таком-то квартале, а квартиру следует покупать только в таком-то и таком-то доме, никак не иначе. Носить надо это и то, машину иметь такую-то… Это ведь всё сфера информации, правда? В погоне за всем, что им предлагают, люди увлекаются и теряют чувство меры. Ну а кредитные компании тут как тут, и, хоть для них ещё не разработаны как следует законы и правила, они уже готовы ссудить вас деньгами, — правда, заботятся они при этом только о собственной выгоде.

Вот я вам сейчас кое-что расскажу… Вы знаете, что банки теперь создают специальные кредитные фонды, которые работают совершенно так же, как обычные ссудные кассы, то есть дают кредит без всякой гарантии возврата. Так вот, вся нелепость ситуации в том, что закон о ссудных кассах не действует, если учредителем является банк!

Даже когда Хомма говорил с этой женщиной по телефону, в трубке слышались голоса посетителей и телефонные звонки. В таких местах, как эта адвокатская контора, пытаются у последней черты предотвратить падение поезда в пропасть, хоть он уже и проскочил на своём пути все роковые стрелки. Здесь люди без отдыха и сна трудятся, чтобы погасить языки разгорающегося пламени.

— Когда вы, Хомма-сан, заходили к нам в прошлый раз, разговор зашёл о супруге императора Итидзё, помните? Я после этого решила перечитать «Повесть о принце Гэндзи». — Саваки закончила разговор на этой бодрой ноте.

Хомма тогда удивился: «Как это у неё, при такой-то работе, хватает времени ещё и читать?»

Стало быть, банкротство информационной сферы… Верно сказано, но далеко не всё можно этим объяснить.

Почему люди тянутся за тем, что им показывают? Что они видят в рекламе? Не это ли «что-то» станет «стрелкой», после которой ещё один поезд изменит направление движения — не зря у девчонки из ресторана была на лице такая недовольная мина… Не это ли «что-то» опутывает долгами молодых, прежде всего таких, как Сёко Сэкинэ, — «серьёзных, но несмелых»?

Должно быть, когда девушка переехала из общежития для сотрудников фирмы «Касаи» в апартаменты «Касл», она приобрела и мебель, и электроприборы. Ей наверняка хотелось иметь всё, что нужно в домашнем быту.

«Что-то», что заставило Сёко переехать из общежития, позже столкнуло её в долговой ад. Так что же это всё-таки? Ведь не одно только примитивное стремление к красивой жизни и не только неумение трезво оценить свои финансовые возможности.

Ну а та, что украла имя Сёко Сэкинэ, знала про загадочное «что-то»? Что именно в Сёко Сэкинэ привлекло её?

Сегодня утром все мысли Хоммы опять вертелись только вокруг этого, и, хотя перед ним лежала раскрытая газета, он ничего не смог прочесть. Больше того, уголок газеты угодил в чашку с кофе. Он хлопнул себя ладонью по лбу — нельзя же так! «У тебя голова болит?» — тут же спросил его сын. Сатору помнил, оказывается, что Тидзуко, которую мучили мигрени, иногда вот так похлопывала себя по вискам.

И это ещё не всё. Некоторые маленькие привычки Тидзуко тоже продолжали жить в их сыне. В такие, как теперь, холодные месяцы года Тидзуко переодевалась в пижаму, разом освобождаясь от всех слоёв одежды: белья, блузки, свитеров. На следующее утро она показывала чудеса мастерства, снова натягивая на себя всё разом. Ей так безупречно удавался этот фокус, что нельзя было не поразиться, но смотреть на это Хомме не нравилось. Прежде всего, он считал, что это способ для ленивых. Он даже не раз делал жене замечание, но она и не думала исправляться, только смеялась: «Да ведь холодно же! Ты бы сам попробовал разок — так гораздо теплее».

Но у Хоммы так не выходило: у какого-нибудь слоя — либо фуфайки, либо рубашки — непременно «убегал» рукав. Даже если и удавалось успешно всё натянуть, было как-то неудобно, и дело кончалось тем, что он всё снимал и надевал заново.

«Да просто ты не гибкий!» — от этих слов Тидзуко в памяти остался неприятный осадок. Назвать это обидой было бы преувеличением, но всё-таки зря она так говорила. Ему и раньше так казалось, и теперь.

Ну а прошлой осенью — да, кажется, именно тогда — Хомма заметил, что и Сатору делает точно так же, как когда-то Тидзуко. Вот это был сюрприз! Пока мать была жива, мальчик старательно снимал и надевал каждую одёжку одну за другой — сказывалось, наверное, что Хомма вечно ворчал по этому поводу. Но после нескольких лет без Тидзуко сын вдруг стал поступать в точности как она. Сам-то Сатору этого, конечно, не осознавал. Когда Хомма ему рассказал, он даже глаза вытаращил от удивления.

Мёртвые оставляют следы — в тех, кто продолжает жить. Не может человек прожить жизнь и не оставить после себя «улик». Точно так же сброшенная одежда хранит тепло живого тела, а между зубьями расчёски остаются волосы… Обязательно где-нибудь что-нибудь останется.

Должна же была Сёко Сэкинэ оставить что-нибудь после себя! И вот поэтому он направляется сейчас в город Уцуномия, отдавшись скорости поезда-экспресса северо-восточной ветки, — наверное, и Сёко так ездила. А ещё сидела в этом поезде и смотрела на мелькающие за окном пригороды та самая женщина, которая взяла себе имя Сёко. Ведь для того, чтобы превратиться в Сёко, она наверняка захотела съездить на её родину — запастись информацией.

Да, и вот ещё…

«Сёко-тян рассказывала, что, когда её мать упала с лестницы, первой обнаружила это какая-то молодая женщина, она и вызвала «скорую помощь»».

Забегать вперёд не следовало — Хомма старался себя осадить, но всё равно ему трудно было удержаться от предположении: «А не могла ли фальшивая Сёко, покачиваясь в вагоне экспресса, направляющегося в Уцуномию, строить в это время планы убийства?»

Убрать мать и превратиться в дочь — неужели она всё рассчитала наверняка.

Глава 15

Вокзал был новёхонький. А Уцуномия-то, оказывается, современный город!

Выходов из здания вокзала было два — на восток и на запад. Чтобы разведать обстановку, Хомма прогулялся по галерее, соединяющей западное и восточное крыло, заглянул в торговый комплекс. Атмосфера там была в точности как в универмагах где-нибудь на Гиндзе или в Синдзюку. Товары — одежда и прочее — по ассортименту, расцветкам, дизайну не отличались от таких же вещей в крупных столичных магазинах, — по крайней мере, так показалось Хомме.

Во время этой своей прогулки он обратил внимание на объявления: «Требуется персонал». Такие бумажки были приклеены к стеклу и в ресторанах, и в кафе, и даже в одном из бутиков. Стало быть, нехватка работников здесь точно такая же проблема, как в центре Токио.

Это спальный пригород, из которого люди ездят на работу на экспрессе «Синкансэн». Значит, теперь этот город оказался уже в черте мегаполиса.

Десять лет назад, когда Сёко было восемнадцать, наверное, ещё никто так не думал. Однако это и тогда был не маленький город, пусть и провинциальный. «И что её так потянуло в Токио?» —недоумевал Хомма. Если бы она хотела учиться дальше — это дело другое. Но ведь она же и в столице, когда девять лет назад туда перебралась, устроилась работать в фирму, которая расположена на окраине, в округе Эдогава.

В здании вокзала было чисто и очень оживлённо, навстречу двигался непрерывный поток людей. Но иностранцы не попадались, и это, пожалуй, составляло единственное отличие от Токио. Те иностранцы, которые приезжают, как говорится, «на заработки», направляются либо в большие города вроде Токио и Осаки, либо совсем уж в глушь — в какие-нибудь курортные местечки, на горячие источники. По крайней мере, женщины. Для них Уцуномия — ни то ни сё, то ли слишком далеко, то ли слишком близко.

Когда Хомма, выбрав тот выход из здания вокзала, где было более людно, прошёл через турникеты и оказался на улице, ему первым делом бросился в глаза большой пешеходный мост. Может, мостом и нельзя это назвать, скорее, пешеходный переход на высоких опорах. Такие часто бывают возле вокзалов в тех городах, где останавливается экспресс «Синкансэн», и вдоль северо-восточной его ветки, и вдоль центральной, Хомма посмотрел сквозь просвет в бетонных перилах: внизу был автобусный терминал. Конечно, имелся и стенд с указанием мест посадки на автобусы различных направлений, но уж очень там всего было много, уж очень всё было непонятно — Хомма так и не разобрался, как ему доехать в квартал Итёдзака. В конце концов, он опять прибегнул к услугам такси.

Сказал адрес, а объяснять дорогу не стал — он ведь не здешний, только попросил доставить его в нужный микрорайон. Водитель-коротышка покачал головой:

— Сегодня ведь выходной, проводятся велосипедные гонки, поэтому на дорогах, возможно, будут пробки.

Они поехали направо по широкой улице, идущей перед вокзалом, а минут через пять повернули с неё налево, там оказалась такая же широкая улица. Машина двигалась в западном направлении. Хомма взглянул в карту, купленную только что в вокзальном киоске. Судя по всему, скоро они проедут мимо полицейского департамента Центрального района Уцуномии, а потом мимо зданий городского и префектурального Полицейского управления.

Конечно, он подумывал зайти в местную полицию и там выяснить обстоятельства смерти матери Сэкинэ, Тосико. Поскольку это был несчастный случай, что-то у них должно сохраниться. Если бы Икари был в курсе, он непременно посоветовал бы обратиться в полицию и пообещал, что заранее с ними свяжется. Так вышло бы быстрее. Хомма нарочно не стал этого делать, ему хотелось начать самому, с чистого листа. После смерти Тосико прошло два года и два месяца. Не похоже, чтобы до сих пор кто-то ставил под сомнение обстоятельства её гибели. Её дочь Сёко благополучно получила деньги по страховке. Это значит, что полиция не нашла в смерти Тосико ничего подозрительного и закрыла дело. Раз так, спешить некуда. Сначала он сам побывает на месте происшествия, расспросит местных жителей, а уж если понадобится идти в полицию — это он оставит напоследок.

Сколько они уже едут — минут двадцать?

— Приехали, это здесь.

Водитель затормозил. Он остановился возле телеграфного столба, на котором была табличка с номером квартала: «Итёдзака 2010». Столб стоял у въезда в узкий тупичок в виде буквы «Т», рядом висел знак одностороннего движения.

— Дом две тысячи пять будет подальше, в глубине.

Дверца закрылась, таксист уехал. Хомма принялся осматриваться. С того самого момента, как он сел в такси — нет, даже раньше, ещё когда вышел на станции, — Хомма почувствовал, какой в этом городе плоский ландшафт. Так и должно быть, ведь если подумать — город-то находится в самом центре равнины Канто. Однако название квартала Итёдзака — «склон, поросший деревьями гинкго», — рисовало в его воображении какие-то холмы, что-нибудь вроде токийского района Сибуя. И где же это в таком плоском месте нашлась лестница, чтобы пьяный человек мог упасть и разбиться насмерть? Неужели Тосико Сэкинэ погибла, упав с лестницы в своём доме?

Вообще-то, этот квартал Итёдзака напомнил ему его собственную округу в Мидзумото, такой же тихий жилой район. Многоквартирных корпусов здесь немного, в основном частные постройки, и большинству из них уже немало лет. Они не производят впечатления дешёвки, как те дома, что строятся теперь на продажу по готовым типовым проектам, и потому видно, что хозяева обосновались здесь давно.

Хомма медленно пошёл по Т-образному переулку. Издалека показалась парочка — двое двигались ему навстречу держась за руки. Женщина слегка задержала взгляд на хромающей походке Хоммы и тут же отвернулась. Мужчина продолжал оживлённо о чём-то рассказывать. Потом Хомма отметил про себя парикмахерскую — на вывеске значилось: «Салон Л'Ореаль». В доме напротив учили детей считать на японских счётах соробан. Рядом стоял узкий и длинный трёхэтажный дом, из окон которого драконами вылезали распялки со стираным бельём. На первом этаже этого дома был склад и магазин пиломатериалов. По соседству, как раз на таком расстоянии, чтобы припарковать одну машину, был двухэтажный дом, крашенный поверх штукатурки. Двери раздвижные, в алюминиевой раме, а над ними старомодная, выведенная тушью табличка: «Вилла Аканэ». Это и был дом 2005.

Пока Хомма, сунув руки в карманы, размышлял, как ему подступиться к своей цели, двери открылись и на улицу вышли двое детей, по виду — ученики начальной школы. Это были мальчик и девочка, девочка чуть постарше. Наверное, брат и сестра. Алюминиевая рама двигалась тяжело, девочка толкала её что было сил. Стоит руке соскользнуть, и девчонка по инерции стукнется головой — смотреть на это было невыносимо: ребёнок явно подвергается опасности.

Закрыв наконец двери, девочка взяла за руку брата, который всё это время стоял рядом в ожидании, и они направились в сторону Хоммы. Больше не было видно ни души.

— Здравствуйте, — заговорил с детьми Хомма.

Ребята замедлили шаг. На обоих были одинаковые кроссовки с героями мультиков. У сестрички на шее что-то висело, но для украшения это было, пожалуй, крупновато.

— Здравствуйте, — ответила девочка.

Хомма присел, положил руки на колени и с улыбкой заглянул в маленькие личики детей:

— Ребятишки, вы из этого дома?

Девочка кивнула. Брат вопросительно на неё уставился: мол, это что ещё за тип? Ведь старшая сестрёнка всё знает.

— Ну так вот, дядя приехал из Токио, чтобы расспросить про человека, который когда-то давно жил в вашем доме. Вы знаете, кто хозяин дома?

— Не знаем, — быстро ответила девочка.

— Может, он тоже живёт где-нибудь здесь?

— Не знаю, я его никогда не видела.

Ну что ж, это неудивительно. И тут Хомма вдруг заметил, что одной рукой девочка сжимала ладошку брата, а другой теребила ту штуку, которая висела у неё на шее.

Без всякой задней мысли, просто чтобы наладить контакт, Хомма спросил:

— А что это у тебя?

— Свисток для самообороны.

Вот уж что называется — сразила наповал.

— Здесь иногда всякие хулиганы ходят, — пояснила девочка, — но, если свистнуть, они убегают. Поэтому мама мне его купила. Дядя, хотите послушать?

Нет, услышать свисток ему не хотелось. Если поднимется шум, то его ещё, пожалуй, отволокут в полицию — не хватало ему угодить в такой переплёт.

— Да нет, не нужно свистеть. Скажите-ка лучше, ваша мама дома сейчас?

— Нет, не дома, — снова ответила сестра. Она переступила с ноги на ногу, и то же самое проделал крепко вцепившийся в её руку братишка — куда один, туда и другой, как мотоцикл с коляской.

— Но мама рядом, вот она. — Девочка указывала за спину Хоммы.

Он быстро обернулся: нет, никакая женщина за его спиной не стояла и не сверлила пришельца строгим укоряющим взглядом, девочка указывала на вывеску «Салон Л'Ореаль».

— У мамы тоже есть свисток для самообороны, — сообщила девочка.

Молодые мамаши с маленькими детьми сегодня самая озабоченная мерами безопасности часть населения. Всё потому, что растёт число грязных преступлений, в которых жертвами становятся дети.

Вот и парикмахер Канаэ Мията, мать этих брата и сестры, не была исключением. Хотя как работник сферы обслуживания она бы должна была легко вступать в контакт, Хомме пришлось искать подход и так и эдак, прежде чем он сумел перейти к интересующей его теме, и случилось это не раньше чем через тридцать минут после того, как за его спиной прозвенел дверной колокольчик, сопровождающий появление в парикмахерском салоне каждого нового гостя.

— Мне хотелось кое-что спросить у вас про Сёко Сэкинэ, невесту моего племянника, — начал он серьёзный разговор.

— Мне не хочется брать на себя лишнее…

— Ничего особенного я не попрошу. Просто как родственник Курисаки… У Сёко ведь родных не осталось. Ну и нас кое-что беспокоит…

Произнося это, он подумал: уж наверняка на его лице читается антипатия к невесте племянника.

Канаэ кивнула:

— Да, понимаю. Тётушка Сэкинэ страшной смертью умерла, мне очень жаль.

Канаэ называла Тосико Сэкинэ «тётушкой», а Сёко Сэкинэ она называла «сестрицей». С Сёко она не была близко знакома, всего лишь обменялись вежливыми фразами на похоронах матери. Но уже из её рассказа Хомме стала ясна загадка с лестницей.

Оказывается, Тосико Сэкинэ погибла из-за падения с лестницы некоего старого дома, находящегося около парка Хатиман-яма, что в нескольких километрах к северу.

— Дом трёхэтажный, но первый и второй этажи занимает банк, а на третьем маленькие ресторанчики. Тётушка Сэкинэ была завсегдатаем одного из этих заведений, которое называется «Тагава». Раз в неделю она ходила туда выпить рюмочку-другую. Так вот, у этого дома сзади пристроена бетонная пожарная лестница. И главное, что она не винтовая, как часто бывает, а идёт прямо с земли и до третьего этажа — такая крутая, что страх… На втором этаже, правда, есть маленькая площадочка.

Со слов Канаэ получалось, что Тосико упала как раз с этой лестницы.

— Всё-таки высота трёхэтажного дома, а споткнёшься — и задержаться негде. Говорят, она шею сломала. Какой бы старой ни была постройка, всё равно такая лестница — это нарушение, не по правилам она сделана, даже в газете про это написали. Маленькая, правда, была статейка…

Тесная парикмахерская, похоже, не пользовалась популярностью у клиентов. Кроме Канаэ, была ещё хозяйка салона, её здесь величали «сэнсэем», она как раз ушла за покупками. Что до клиентов, то была лишь одна старушка, которая сидела в красном кресле из искусственной кожи и клевала носом, пока Канаэ накручивала ей волосы на бигуди.

Стулья для клиентов, ожидающих очереди, были жёсткие и неудобные. Хомма воспользовался сиденьем под чем-то вроде котелка, из которого дует горячий воздух и сушит волосы, — вот под этим прибором он и пристроился, а Канаэ не возражала, благо место было свободно. Она вообще ничего не говорила, и вид у неё был какой-то замученный. Может, дети довели?

— Об этом случае, наверное, много говорили?

— Да уж, шумели. Но это лестница виновата. Про неё давно говорили, что она опасная — и вот, пожалуйста.

— А полиция это дело расследовала?

— Вроде бы приходили полицейские, но это ведь был несчастный случай…

Судя по интонации Канаэ, не чувствовалось, чтобы смерть Тосико вызвала какие-либо подозрения.

Настоящая Сёко Сэкинэ, пусть и была немногословна, рассказывая в баре «Лахаина» про смерть своей матери, говорила правду. А вот как насчёт лже-Сёко?

Курисака сообщил ему только то, что мать невесты погибла из-за «несчастного случая». Наверное, потому, что сама Сёко сказала ему не больше этого. Ну а Курисака особенно не расспрашивал о том, что причиняло ей боль, — так он вроде бы сказал.

Столкнуть с лестницы пьяного человека, который плохо держится на ногах, и представить это как несчастный случай… Что ж, зависит от того, как это осуществлено, но, вообще-то, самый простой и безопасный способ убийства. Если, конечно, никто ничего не заподозрит.

— А люди в этот момент рядом были?

Канаэ в раздумье склонила голову набок:

— Кто его знает… Мне об этом не известно.

Хомма решил подойти с другой стороны:

— Ваша семья была дружна со старшей Сэкинэ?

— Да как вам сказать…

Из того, что ему поведала Канаэ, стало ясно, что она с мужем и двумя детьми жила на втором этаже «Виллы Аканэ» в квартире 201, а Тосико, пока была жива, занимала квартиру 101, как раз под ними.

— Тётушка Сэкинэ там почти десять лет прожила!

— Ну правильно, ведь всякий раз, когда заново заключаешь договор найма, платить приходится больше, вот она никуда и не переезжала. Так ведь?

На это Канаэ рассмеялась:

— Вот и видно, что вы из Токио к нам приехали.

— Ну и?..

— Вы, может, не знаете, но… Это в Токио, говорят, за квартиру выжимают такие деньги, что куда там ростовщикам прежних времён. А здесь у нас не так. В больших домах возле станции снимать квартиру дорого, это верно, а в деревянных, вроде нашей «Виллы Аканэ», цены ещё ничего, не кусачие.

— А разве не надоедает десять лет жить на одном месте? — спросил Хомма, имея в виду, что раз квартира не своя, то и оставлять её не жаль.

— Так ведь переезд — это такая мука. Мужчинам-то что, они всё на жён перекладывают. Мой вот — ну ничегошеньки не делал!

Канаэ, как будто вдруг о чём-то вспомнив, вмиг стала сердитой. Но, несмотря на изменившееся выражение лица и то, что она слегка отвернулась, руки безостановочно продолжали двигаться, словно подчинялись контролю каких-то других нервных центров. Казалось, что она даже не смотрела за тем, что делают её пальцы.

— А вы когда в этот дом переехали?

— Когда… в этом году, пожалуй, будет пять лет.

— Вы сразу познакомились с госпожой Сэкинэ?

Канаэ кивнула:

— Да. У нас ведь дети. То со стула вскочат, то заденут что-нибудь и поднимут грохот. Вот я и пошла первой знакомиться. Чем объясняться после того, как соседка снизу станет делать замечания, лучше заранее договориться по-хорошему.

— А Сёко тогда бывала у матери?

— Дочь? Я её раза два только встречала. Но летом во время отпуска и на Новый год она всегда приезжала.

Закончив накручивать волосы дремлющей старушки Канаэ взглянула в зеркало, чтобы удостовериться, равномерно ли распределены бигуди, и удалилась, вернувшись вскоре с сухим полотенцем.

— А красивая дочь у тётушки Сэкинэ?

— Да, красавица.

Тут Хомме оставалось лишь положиться на чужое мнение, поскольку видеть лицо Сёко Сэкинэ ему пока ещё не доводилось.

— Но всё же чувствуется какой-то пошловатый налёт, верно?

Он заглянул в лицо Канаэ, и хотя она, казалось, была занята тем, что укутывала голову клиентки в полотенце, быстрый испытующий взгляд в его сторону последовал незамедлительно. Кажется, он сумел её заинтересовать.

— Сёко ведь работала в баре, правильно? — продолжал Хомма.

— Да, и потом… — Канаэ закрепила полотенце на голове клиентки при помощи круглой резинки, — не знаю, стоит ли говорить, но она крупно задолжала ссудным кассам, у неё были большие проблемы. Вы знали?

Канаэ с семьёй переехала в этот дом пять лет назад. Как раз тогда Сёко Сэкинэ оформляла банкротство. Это был самый разгар её мучений в долговом аду. Поэтому, наверное, каким-то боком слухи дошли и до Канаэ.

— Да, я знаю.

Лицо Канаэ поскучнело: как же так, ещё чуть-чуть, и она бы его поразила… А он, оказывается, и так всё знал.

— Это был ужас! Даже к тётушке Сэкинэ явились сборщики долгов. Такой подняли шум, что пришлось вызвать полицию.

— Когда же это было?

Задумавшись, Канаэ застыла, держа в руке флакон с жидкостью для перманента.

— Ну, я думаю, это ещё были годы Сёва…

Это уж точно.

— Интересно, а что, родителям не обязательно возвращать долги детей? — спросила Канаэ таким тоном, словно для неё это было непостижимо.

— Нет, не обязательно. И наоборот, если родители должны, дети не обязаны платить. Разумеется, только в том случае, если члены семьи не являются долговыми гарантами друг друга. То же и с супругами, если только они не тратили эти деньги вместе.

— Да неужели? Значит, если муж проиграется, делая ставки на велогонках, я не обязана платить?

— Разумеется.

Видно, раствор для перманента, которым Канаэ смочила голову клиентки, был холодный — старушка вдруг проснулась:

— А что, разве ваш муж опять играет?

Канаэ отбила атаку шуткой:

— Обещает построить нам дом.

— Какая глупость!

Пока Канаэ расправляла пластиковую шапочку, которую собиралась надеть на клиентку, старушка повернула голову и посмотрела на Хомму. Тот поклонился.

— Супруг хозяйки? — Вопрос был обращён к Канаэ.

— Нет, этот господин приехал из Токио.

— Да что вы! А я думала, что бывший муж хозяйки вернулся.

Таким образом, стало ясно, что владелице салона довелось пережить развод.

— А зачем он сюда из Токио приехал? — Старушка продолжала задавать вопросы не Хомме, а Канаэ.

Канаэ чуть наклонила голову клиентки и натянула на неё полиэтиленовый колпак:

— Господин приехал, чтобы поговорить со мной… Если будет горячо, скажите.

Последняя реплика была произнесена, когда Канаэ надевала на голову клиентки очередное парикмахерское приспособление — не котелок, другое. Когда она нажала кнопку, загорелась красная лампочка и послышалось гудение.

Включив таймер, который стоял на тележке с инструментами, Канаэ с облегчением отошла от клиентки и направилась в сторону Хоммы. Тяжело опустившись на стул женщина вынула из кармана фартука пачку сигарет «Кастер майлд», щёлкнула дешёвенькой зажигалкой за сто иен и сделала глубокую затяжку. На лице было написано, что ради этого удовольствия она здесь и работает.

— Если уж вы хотите выяснить, какого поведения была барышня Сэкинэ, — она слегка понизила голос, — вам лучше не соседей вроде меня расспрашивать, а сходить в школу.

— В школу?

— Да. Тётушка Сэкинэ ведь работала в столовой здешней начальной школы. В эту школу и барышня когда-то ходила.

— Ну, если даже мне и расскажут, какой она была в младших классах, — что это даст?

— Думаете? Но ведь тётушка наверняка нет-нет, да и жаловалась на дочку тем, с кем вместе работала, ведь так?

В глазах Канаэ снова загорелся злобный огонёк, который вспыхнул, едва речь зашла о долгах Сёко. Хоть её совершенно не касались отношения Сёко с племянником Хоммы, разговор этот вызывал у неё досаду. Похоже, что она изо всех сил пыталась довести до сведения Хоммы изъяны невесты. Тем паче, что речь шла о женщине из бара, наделавшей долгов и причинившей немало горя собственной матери.

— К тому же полно её бывших одноклассников по средней и старшей школе, которые так здесь и живут, — Канаэ продолжала, словно игнорируя подозрения Хоммы. — Имён-то я не знаю, ведь дочка тётушки Сэкинэ гораздо младше меня. Может, вам их поспрашивать? У них же бывают встречи одноклассников.

— Вы не знаете, с кем Сёко была особенно близка?

Женщина в раздумье наклонила голову: мол, дайте-ка вспомнить…

— Не осталось ли здесь подруг её детства, таких, чтобы жили рядом и ходили к вам в парикмахерскую?

Канаэ громко обратилась к старушке, сидящей под струёй горячего воздуха:

— Вы помните тётушку Сэкинэ, которая жила под нами?

Клиентка ответила так же громко, глядя прямо перед собой, поскольку головой вертеть она не могла:

— Это та, что разбилась насмерть, свалившись с лестницы?

— Да-да, она. У неё ведь была дочь, помните? Ей лет двадцать пять или двадцать шесть сейчас.

— В этом году исполнилось двадцать восемь, — поправил Хомма.

Чувствовалось, что Канаэ это поразило.

— Кошмар, неужели уже двадцать восемь? Слышите, что он сказал? Госпожа, вы как думаете, если ей двадцать восемь, то с кем она в школе училась?

Старушка широко зевнула. У неё был такой сонный вид, что даже глаза заволокло слезами. Пригрелась, наверное. «Тут толку не добьёшься», — подумал Хомма.

Однако она ответила:

— На похоронах-то был Тамоцу-сан, сын Хонды.

— Ах Тамоцу-тян? Так это он — тот парнишка?

— Ну конечно! А вы и забыли? Ведь его мамаша у вас причёску делала для поминок.

Канаэ засмеялась:

— Вот оно что!

Стало быть, Тамоцу Хонда. Выяснив это имя, а также то, что этот человек работает в авторемонтной мастерской «Хонда моторс», принадлежащей отцу, Хомма поднялся, чтобы уйти:

— У меня к вам ещё одна просьба.

— Что такое?

Хомма вынул из кармана фотографию лже-Сёко:

— Вам не попадалась на глаза эта женщина? Может, она навещала Тосико Сэкинэ или приезжала вместе с её дочерью?

Канаэ взяла фотографию в руки и показала старушке.

— Нет, не видала, — покачала головой клиентка. — А что, эта женщина что-то натворила?

— Я по некоторым причинам не могу сообщить вам подробности, но, вообще-то, нет, ничего особенного.

Эти слова лишь подогрели любопытство Канаэ, и она снова принялась разглядывать фото.

— А вы не будете возражать, если я эту фотографию подержу у себя? — Она вдруг заговорила очень вежливо. — Попробую кое-кому её показать. Я вам её непременно верну, а если что-то узнаю — позвоню.

Свою визитку с домашним адресом Хомма уже вручил Канаэ в самом начале визита, а копии фотографии «Сёко» у него на такой случай были заготовлены, поэтому он сказал:

— Очень хорошо, прошу вас так и сделать.

Когда Хомма уже взял в руки пальто и направился к выходу, Канаэ его окликнула вдогонку:

— А этот жених барышни Сэкинэ — он кто?

— Я же говорю — мой племянник-простофиля.

— Да нет, где он работает?

Хомма немного замешкался, но всё-таки ответил:

— В банке.

Канаэ и старушка-клиентка поймали в зеркале взгляды друг друга и понимающе кивнули. Канаэ всё же высказалась:

— Может, всё-таки лучше не спешить с этим браком…

В ней говорили чувства матери, снабжающей своих малышей «свистком для самообороны», а также чувства жены, уставшей от жизни с игроком. Обе эти роли вынуждали её смотреть с осуждением на Сёко Сэкинэ, которая покинула родные места, уехала в Токио, работала в ночных заведениях, набрала долгов и связалась со ссудными кассами.

— Я постараюсь убедить его, чтобы он хорошенько подумал, — Хомма сказал это из чувства признательности за то, что ему столько всего рассказали.

Канаэ улыбалась, она была довольна.

На этот раз дверь парикмахерского салона закрылась за ним бесшумно. Выйдя, Хомма вздохнул с облегчением.

— Тамоцу-тян, к тебе гость! — громко крикнул куда-то вглубь мастерской механик средних лет в испачканном моторным маслом комбинезоне.

На зов поднял голову молодой парень, который вместе с подростком-старшеклассником склонился над 50-кубиковым мотоциклом, прислонённым к оцинкованной переборке. Он был небольшого роста, но крепко сбит, в лице привлекал взгляд упрямый, выдающийся вперёд подбородок. Волосы были сбриты, и, когда он приблизился, на висках стали заметны капельки пота.

Мастерская находилась в десяти минутах ходьбы от парикмахерской Канаэ. Вывеска её была развёрнута к шоссе, которое вело к станции. Бегло осмотревшись, Хомма прикинул, что на стоянке более двух десятков легковых машин и несколько мопедов. С самого краю стоял ещё лёгкий грузовичок. Механиков он успел заметить пятерых, все были в белых комбинезонах с вышитыми на груди буквами «Хонда моторс».

— Господин Тамоцу Хонда?

Молодой человек в ответ слегка кивнул. Из того, что он не сводил глаз с Хоммы, было понятно, что держится он насторожённо.

Извинившись за неожиданный визит, Хомма изложил все обстоятельства так же, как излагал их в парикмахерской. Глаза молодого человека всё больше округлялись.

— Так с Сёко всё в порядке, она в Токио? Где именно?

— Что значит «где именно»?

— Я не знаю, куда она переехала после того, как оставила свою квартиру в Кавагути. Всё это время я очень за неё беспокоился.

Для Хоммы эти слова были как свет в конце туннеля.

— А вы бывали у неё дома в Кавагути?

— Ездил. Но мне сказали, что её там уже нет.

— Вы говорили с домовладельцем?

— Да, эта женщина была очень сердита на Сёко. Сказала, что как раз за неделю до того госпожа Сэкинэ, никого не предупредив, уехала.

— Так вы ездили туда в конце марта позапрошлого года? Я прав?

Вытирая о штанину комбинезона руку, испачканную в машинном масле, Тамоцу некоторое время раздумывал:

— Наверное. Вроде да.

— Вы ведь поддерживали с ней отношения?

— Ну, в какой-то мере…

Постепенно в глазах Тамоцу стало сгущаться недоверие.

— Что-то не нравится мне всё это. Я не желаю помогать частному расследованию, касающемуся личности Сёко, — заявил он, расправляя плечи, словно желая грудью защитить дорогого ему человека.

Сзади, у переборки, стоял в ожидании подросток с мотоциклом. Тамоцу через плечо мельком на него глянул:

— Спросите кого-нибудь другого, а мне это претит.

— Это не то, что вы думаете, не частное расследование обстоятельств личной жизни.

Наконец-то Хомма нашёл того, кто мог привести его к разгадке. Нельзя было упустить Тамоцу.

— Есть некоторые обстоятельства, о которых коротко не расскажешь. Не уделите ли вы мне немного времени? Если нельзя сейчас, я подожду, пока вы освободитесь. Я ведь тоже разыскиваю пропавшую Сёко-сан.

Почти полчаса Хомма провёл в ожидании в приёмной для клиентов «Хонда моторс». За это время телефон несколько раз начинал звонить, но тут же замолкал, — видимо, кто-то брал трубку другого аппарата. Похоже, что персонал здесь был обучен на совесть.

После того как Тамоцу Хонда закончил свои дела с подростком, он вошёл в приёмную с подносом, на котором стояли два бумажных стаканчика с кофе.

Возможно, в прошлом парень попадал в автомобильную аварию — в комнате с ярким освещением, если присмотреться, был заметен косой шрам на подбородке. Если бы не это, молодого человека с правильными чертами лица можно было бы назвать красивым. Левый глаз у него чуть-чуть косил, но это делало его даже привлекательнее.

Разговор вышел непростой, поэтому Тамоцу время от времени кое-что переспрашивал. Но лишних слов он не проронил и слушал очень серьёзно и внимательно. Когда в комнате снова зазвонил телефон, Тамоцу протянул руку и нажал на кнопку, чтобы звонков не было слышно.

— Сейчас я не могу представить вам доказательств того, что работаю в полиции. Я в отпуске и сдал своё удостоверение. Мне остаётся только надеяться, что вы поверите: я не какой-то подозрительный тип, который городит небылицы.

Словно взвешивая сказанное, Тамоцу, задумавшись, опустил глаза.

— Я вам верю, — не спеша произнёс он. — Да и проверить несложно. Достаточно попросить Сакаи, и он всё выяснит.

— А кто такой Сакаи?

— Он следователь в Городском управлении полиции. Когда погибла мать Сёко, он здорово помог. Хороший, сердечный человек. Я его давно знаю.

— С ним можно встретиться?

— Я спрошу. Думаю, что он непременно выберет время для разговора с вами.

По лицу Тамоцу скользнула гримаса недоверия, но это уже было недоверие иного сорта.

— Но разве достаточно только вашего расследования, — может быть, надо объявить официальный розыск? Ведь если как можно быстрее не найти Сии-тян и не задержать ту женщину, которая пользуется её именем, то…

Хомма развёл руками:

— А если мы их найдём и окажется, что обе живы-здоровы, а документы проданы или отданы в пользование по общему согласию? Это, конечно, было бы самым желанным вариантом. Но именно потому, что есть такая вероятность, полиция не может объявлять розыск.

Облизнув губы, Тамоцу наконец выдавил из себя то, что так трудно было облечь в слова:

— И даже если Сии-тян убита, ничего нельзя сделать, пока не найдут тело?

— Да, чтобы возбудить дело, это самое главное.

Парень вздохнул.

— Вы называете Сёко «Сии-тян»?

— Да, — кивнул Тамоцу.

Глядя на его гладкое юное лицо, Хомма подумал, что настоящего друга Сёко Сэкинэ отыскать всё же удалось. В обращении «Сии-тян» слышался отзвук детской привязанности. Точно так же Икари, с несвойственной ему нежностью, называл Тидзуко «Тии-тян».

— А ведь мне, — через силу проговорил Тамоцу, — ещё и не такое в голову пришло, когда я после гибели матери Сёко поехал в Кавагути, а там сказали, что Сии-тян исчезла… — В его глазах застыла мольба о прощении. — Подумал ведь, что Сии-тян сама убила мать, оттого и сбежала…

Хомма почувствовал себя так, словно мяч прилетел к нему с той стороны поля, с которой никак нельзя было ожидать подачи. А ещё он с лёгкостью представил себе, что может ощущать человек, любующийся пейзажной живописью, если ему вдруг скажут: «Да это же портреты!»

— Это вы так… ну, подумали… оттого что знали о долгах Сёко и о её проблемах с кредиторами? Вы потому подумали, что она позарилась на страховку матери?

Тамоцу горестно кивнул:

— Да ещё Икуми кое-что рассказала… Мол, когда мать Сёко упала с лестницы, там была среди зевак одна странная женщина. Она прятала лицо под тёмными очками. Так вот, может, это была Сии-тян?

Хомма ринулся в наступление:

— Постойте-ка, постойте. А кто такая Икуми?

— Моя жена.

— Она тоже дружила с Сёко?

Тамоцу отрицательно покачал головой:

— Нет. Икуми первой заметила мать Сии-тян и вызвала «скорую». Просто мимо проходила. Вот так она и оказалась на похоронах. Там мы с ней познакомились, а потом поженились.

Глава 16

Само собой, Тамоцу не мог отлучиться из мастерской до закрытия, пока не закончится рабочий день. Поэтому они договорились ещё раз встретиться и не спеша побеседовать вечером, после девяти. Парень предложил маленькую закусочную рядом с вокзалом. Сказал, что часто там бывает, и обещал по телефону заказать отдельный зальчик.

— Там у них тепло, — добавил он.

Смысл этих слов Хомма понял позже, когда в начале десятого, схлопотав по лицу грубой верёвочной занавеской норэн, висящей над входом, Тамоцу вошёл в закусочную. С ним была молодая женщина. Поверх свитера с высоким воротом она надела свободный трикотажный сарафан, но этим уже ничего нельзя было скрыть. Шестой месяц беременности или около того.

— Моя жена Икуми, — кивнул молодой человек и опустился на татами.

Для жены он положил одну на другую две тонкие подушки для сидения. Это было место рядом с обогревателем, да ещё такое, чтобы спиной можно было привалиться к стене.

— Приятно познакомиться, — произнесла Икуми и плавно опустилась на татами, согнув колени вбок. Она контролировала все свои движения, и всё же от неё веяло уверенностью и покоем.

— Первенец?

Она улыбнулась — в уголках больших и весьма привлекательных глаз собрались морщинки.

— Уже второй. А муж столько шума из этого делает!

— Так ведь Таро ты чуть не родила раньше времени. Разве нет?

Видимо, Тамоцу смутился, оттого и высказался без обиняков.

— Значит, старший у вас Таро? И сколько же ему?

— Только-только год исполнился. Хлопот пока что хватает.

Весь в испарине, явился хозяин, — запросто перебрасываясь с Тамоцу шутками, он принял заказ и удалился, задвинув перегородку, отделявшую зальчик от остального помещения.

— Табачный дым — яд.

Поскольку было ясно, что он вскоре вернётся с заказанными блюдами, разговор на некоторое время завязался нейтральный, на всякие житейские темы:

— Вы, Хомма-сан, в Уцуномии в первый раз?

— Да, по работе раньше не приходилось…

— А на экскурсию сюда не приезжают, токийцы уж точно, — засмеялась Икуми.

— Я был удивлён тем, что здесь теперь всё как в большом городе.

— Это всё благодаря экспрессу «Синкансэн».

— Приезжие всё равно иногда спрашивают: «А где тут у вас замок с опускающимся потолком?»^[47]. Но это же только легенда.

Тамоцу рассказал, что после окончания школы сразу качал работать у отца:

— Мне всегда нравилось с машинами возиться.

С Сёко Сэкинэ они вместе ходили в детский сад, и в начальную школу, и в среднюю. В старших классах они вместе не учились, потому что он пошёл в техникум, а если бы был в обычной школе, как Сёко, то опять они оказались бы рядом.

Иногда они попадали в один класс, иногда учились в параллельных. Но это и не важно, ведь жили-то рядом, а вечером ходили заниматься на одни и те же подготовительные курсы, и Сёко была его «самым надёжным другом из всех знакомых девчонок». Эти последние слова он произнёс, покосившись на жену.

У Икуми девичья фамилия была Осуги, и родилась она тоже в Уцуномии, но с Тамоцу и Сёко не училась, ходила в другие школы. После того как она закончила в Токио краткосрочный институт, пять лет проработала в столичном деловом районе Маруноути в качестве офисной барышни. А в родной город вернулась потому, что уговорили родители, которым стало одиноко после отъезда старшего брата — раньше он жил с ними вместе, а тут его по работе перевели в Иокогаму.

— Мне и самой к тому времени надоело жить одной, да и цены в Токио уж очень высокие.

— Когда женщине исполняется двадцать пять, ей и на работе становится несладко.

На реплику Тамоцу, который всего лишь её поддразнивал, Икуми ответила на удивление серьёзно и с жаром:

— Верно-верно, так и есть! Действительно бывало тошно.

Та, прежняя Икуми Осуги, что жила одна в Токио и работала в офисе одной из фирм, вряд ли стала бы откровенничать. Со смехом отбивалась бы от подначек: «Вот противный, злюка!» А может, без тени грусти протянула бы: «Да-а, так одино-око..»

— Это только говорится, что я работала в Маруноути, но наша фирма вовсе не была крупной, поэтому и зарплата, и премиальные были так себе. Никаких тебе богатых профсоюзных экскурсий, зарплата росла лишь до известного потолка, а всё, что платили за переработки, уходило на налоги. Я на себе поняла, что, если фирма небольшая, ждать нечего. Да ещё и отношение к тебе со временем становится всё более прохладным. Я не вытерпела.

Что ж, такое часто можно услышать. Хомма попробовал возразить:

— Ну, зарплата зарплатой, а то, что женщинам с годами становится на службе всё неуютнее, одинаково во всех фирмах, хоть в больших, хоть в средних, хоть в маленьких. Разве что повезёт с местом работы.

— Неужели?

И всё же проблемы возраста уже в двадцать пять лет — это чересчур. Когда Хомма высказал своё мнение, Икуми рассмеялась:

— Женщины-полицейские, учителя и вообще женщины с профессией — это дело другое, но среди обычных офисных барышень всегда имеет преимущество та, что помоложе, пусть всего на год. А двадцать пять лет — это уже крайний возраст. Хоть и говорят по телевизору, что у женщин теперь весна длится до тридцати лет, всё это враньё. Даже к девушке, которой двадцать один год, начинают относиться как к какой-то «устаревшей», если в фирму пришла двадцатилетняя.

— А работа хоть интересная была у вас?

Икуми задумалась, отхлебнула из большой керамической чашки китайский чай «У-Лон», а потом медленно проговорила:

— Интересная. Если сейчас об этом вспоминать.

Теперь у неё есть муж, есть ребёнок, есть дом. Если оглянуться на прошлое отсюда — тогда конечно.

— Расскажу вам забавный случай, — начала Икуми. — Случилось это с полгода назад. Вдруг позвонила мне одна девушка из фирмы в Маруноути. Мы никогда особенно с ней не дружили, просто в одном отделе работали. И вдруг — звонок, в дом родителей. Был тот редкий день (это действительно очень редко бывает), когда я осталась у них на ночь вместе с Таро, поэтому я сразу сама взяла трубку.

Тамоцу, видимо, слышал эту историю впервые, поэтому на лице у него было написано любопытство.

— Когда я взяла трубку, она таким жизнерадостным тоном меня спросила: «Как живёшь?» Я думаю про себя: «И с чего бы это вдруг?» — но отвечаю: мол, всё хорошо. Ну, она мне нарассказала всякого о том, что случилось в фирме после моего ухода, — она же продолжает работать… Только она одна и говорила, а я слушала. Рассказала, что съездила в Гонконг, что сотрудники фирмы были на экскурсии в Икахо, ну и всякое такое. Ну а когда она иссякла, то спросила наконец: «А ты что поделываешь?» Я с ней поделилась, что малыш замучил, проблемы воспитания…

— А она что?

Икуми облизнула губы:

— Она сначала замолкла, словно опешила, а потом говорит: «А ты разве замужем?» — «Замужем, — говорю, — не хотела бы я воспитывать ребёнка одна». Ну, тут она замолчала. Разговор как-то скомкался, и она быстро повесила трубку.

На некоторое время повисла тишина. Икуми поглаживала пальцем изгиб бутылочки с фирменным местным сакэ.

— Я думаю, она искала того, кому ещё хуже, чем ей.

— Того, кому хуже?

— Ну да. Ей ведь одиноко, я в этом просто уверена. Она почувствовала себя всеми брошенной, самой никчёмной… Я, конечно, не знаю, но… Думаю, она выбрала меня, потому что я казалась ей ещё более жалкой: я оставила фирму даже не ради замужества или заграничной стажировки, а просто уехала в провинцию, — уж во всяком случае, она в Токио живёт более яркой жизнью… Вот оттого она мне и позвонила.

На лице Тамоцу было такое выражение, что он и готов был бы отведать это блюдо, но ему совершенно невдомёк, из чего оно приготовлено.

— Что-то не пойму… — обратился он к жене.

— Конечно, тебе этого не понять.

— Не мужская логика — вы это хотите сказать? — предположил Хомма, но Икуми и тут покачала головой:

— Нет, совсем не то. У мужчин ведь своё — меряются карьерой, доходом. Это только Тамоцу о таком не думает.

Парень надулся:

— Почему это?

Женщина улыбнулась и ласково коснулась ладонью его руки:

— Не сердись. Я вовсе не хотела сказать, что Тамоцу-тян у нас глупый или простоватый.

— Это ты как раз и говоришь! — запротестовал было её муж, но тут же расхохотался.

— Да нет же! Ведь Тамоцу-тян счастливчик.

— Счастливчик? — переспросил Хомма.

Икуми кивнула:

— Ну конечно! Он же с детства машины любил, очень-очень любил, и техникум сам выбрал. А у отца как раз своя мастерская — тоже ведь повезло! Да и сам Тамоцу — мастер золотые руки…

— Ну, это не просто далось… — Было очевидно, что молодой человек совсем не возражает против того, что его называют мастером.

— Вот именно! Ты немало для этого постарался. Но ведь если от старания пришёл успех, значит, у тебя талант был к этому. Если нет природного дарования, то старайся не старайся — ничего не выйдет. А Тамоцу-тян с детских лет выбрал любимое дело и к тому же имел подходящие способности. Разве это не счастье?

Хомме подумалось, что хоть и не очень складно, но Икуми говорила от души.

— По правде говоря, я мечтал о большем размахе, где-нибудь в крупной фирме стать механиком…

— Поступить в «Мазду», а может, и на гоночные в «Ле Ман»? — засмеялась молодая женщина.

— Ну да. Но мастерская… Она ведь перейдёт ко мне. Поэтому с мечтой пришлось расстаться.

Икуми ничего не говорила, только улыбалась.

Тамоцу, конечно, не прав. Как же он ошибается! Но Хомме было по душе тактичное молчание Икуми, не пытавшейся переубедить мужа. Она простовата, не такая уж красавица, наверняка не блистала успехами в школе, но всё-таки очень умная женщина. Она трезво смотрит на жизнь.

— А почему Сёко Сэкинэ уехала в Токио? Вы как думаете? — спросил Хомма.

Тут Тамоцу и Икуми переглянулись, и после этого Икуми опустила глаза и взялась за палочки: мол, про своих знакомых пусть муж сам рассказывает.

— Надо есть, пока не остыло. Что-то я проголодалась.

— Ты же ужинала!

— Так то я ужинала для ребёночка. — С невозмутимым видом она потянулась к керамической миске с тушёными овощами.

Хомма заглянул в лицо Тамоцу:

— Не знаете ли вы, как складывалась её жизнь после окончания школы, когда она начала работать?

Молодой человек закусил обветренную нижнюю губу:

— А разве всё это имеет отношение к поискам Сии-тян?

— Думаю, что да. Мне хотелось бы как можно более внимательно присмотреться: что за человек была Сёко, что побуждало её поступать так или иначе. Надеюсь, что, начав с этого, я смогу подобрать ключ к разгадке последующих событий.

— И можно будет узнать, что за женщина присвоила себе её имя? — Спрашивая это, Тамоцу краем глаза взглянул на жену. — Я ей рассказал всё, что услышал от вас, господин Хомма. Она скорей меня соображает…

На губах Икуми мелькнула едва заметная гримаска удовлетворения. Тамоцу протянул руку к её сумочке:

— Мы вот тут захватили… Правда, есть только школьная. Отец мой снимал, рядом с нашим домом.

Он достал из сумки фотографию. Наконец-то фото Сёко Сэкинэ лежало перед Хоммой.

Стоит в форменной матроске, в руке держит чёрный круглый футляр — видимо, свёрнутый в трубку диплом об окончании школы. Лицо серьёзное, смотрит прямо в объектив. Глаза удлинённой формы, маленький аккуратный носик. Волосы, довольно длинные, спадают свободной волной. Выглядит стройной, но едва доходящая до колен юбка позволяет догадаться, что ноги кривоваты, буквой «х».

Лицо приятное. Но вот настолько ли, чтобы под слоем косметики она превратилась в красавицу? Фотография старая, поэтому сказать трудно, но, во всяком случае, это не та броская красота, которой отмечено лицо поддельной Сёко.

— Я всего два или три раза встречал её в городе после отъезда в Токио. Ну, ещё на похоронах. Волосы она всегда носила одной и той же длины. А на похоронах была рыжая и с химической завивкой. Сказала, что перекрашиваться не хватило времени. Яркая, разговаривала громко — как будто настоящая Сии-тян запряталась куда-то внутрь. А то, что снаружи, просто показное.

Хомма мысленно подретушировал изображение в соответствии с описанием Тамоцу. «Просто показное»?

— А вы знали, что одно время у Сёко были большие неприятности, что её осаждали кредиторы?

Супруги кивнули. Икуми сказала:

— Я узнала от Тамоцу, когда мы стали встречаться.

— А я давно знал. Наши с Сёко матери ходили делать завивку к одной и той же парикмахерше, поэтому я и знал. Тётушке вроде бы даже полицию приходилось вызывать, так допекали — я и сказал, чтобы ко мне обращалась, если опять придут сборщики долгов.

— Тётушка — это мать Сёко?

— Ну да. Я ведь её хорошо знал.

— Говорят, что даже после того, как Сёко переехала в Токио и стала работать, всё равно летом и на Новый год обязательно приезжала. Это верно?

Тамоцу помолчал в раздумье:

— Ну, как вам сказать… Были, пожалуй, годы, когда она и не приезжала.

— А встречи одноклассников у вас бывают?

— Бывают, но в выпускном классе средней школы мы с Сёко были в параллельных.

— Вот как…

— Но всё равно, когда одноклассники соберутся, много чего услышишь. Так я узнал, например, что Сии-тян в Токио стала работать в баре, — с горечью сказал Тамоцу, закусив губу. — Один из наших работает в Токио, вот он и рассказал, что зашёл в дешёвое кабаре вСибуя, а там Сии-тян, мол, выходит к гостям в ажурных чулках…

— В Сибуя? Ну так он соврал. Она в Сибуя и не работала.

— А где она работала?

— В баре «Голд», это в третьем квартале Синдзюку, ну и в Синбаси, в закусочной «Лахаина». В «Голд» я пока что не ходил, а в «Лахаина» зашёл. Не такое уж это дешёвое место, и никто там не заставляет девушек надевать ажурные чулки.

— Решил блеснуть, вот и приврал, — заметила Икуми.

— А ваши друзья и одноклассники знали про долги Сёко, про то, как она мучается?

— Конечно знали. Такие слухи моментально разносятся.

— Ну а про то, как она вышла из этого положения?

Тамоцу покачал головой:

— Как на самом деле было — не знали. Как это говорится: банк… — что?

— Банкротство, личное банкротство.

— Ага, вот-вот. Да я и сам, пока вы, Хомма-сан, не рассказали, ничего такого не знал. Тётушка объясняла, будто бы ей ничего другого не оставалось, как просить в долг у родни, и боссы из ссудной кассы всё уладили. Точно, так она и говорила.

«Ясно, — подумал Хомма, — банкротство кажется людям чем-то ужасным». Даже мать Сёко скрывала тот факт, что дочь объявлена банкротом.

— И что же, соседи и теперь продолжают так думать?

Парень кивнул:

— А что ещё в голову придёт? Но люди говорили, что как-то это всё странно. Не было у Сэкинэ-сан такой родни, чтобы дала в долг. По крайней мере, не в нашем городе.

— Всех это, похоже, озадачило. Ну, что никто больше не являлся к ней требовать долги, — добавила Икуми.

— И потому, что в голове у вас засел этот вопрос, — медленно начал Хомма, — вы тоже, когда Тосико Сэкинэ погибла такой смертью, начали подозревать Сёко.

Тамоцу не сводил глаз с жены, как будто хотел прочесть у неё на лице, что же он сам об этом думает, — так сказать, удостовериться. Потом наконец сознался:

— Да, так и есть. Решил, что раз ей по-прежнему нужны были деньги, так, может, она думала заполучить страховку. — Парень опустил голову.

— Ведь всё-таки двадцать миллионов иен, так передавали, — пояснила Икуми.

Хомма усмехнулся:

— На самом деле два миллиона.

— Да неужели?

— Именно так. Дешёвая была страховка.

— А что же наплели в десять раз больше?

— Так ведь слухи.

— Тамоцу-тян, это тебе кто сказал — про стоимость страховки?

Парень мотнул головой:

— Не помню…

— На похоронах вы не пробовали спросить у самой Сёко, что стало с долгом?

— Трудно же о таком спрашивать!

— Да уж, наверное.

— Что бы ни было, но тогда казалось, что Сии-тян раздавлена смертью матери, и говорить о деньгах как-то…

— Но всё-таки из головы не выходила где-то в глубине засевшая мысль, что убийцей матери могла быть она — да?

Это был уже жёсткий метод допроса, но Тамоцу не рассердился. Кажется, вина всё ещё тяготила его.

— …Да.

— А вот Сакаи-сан, или как зовут этого детектива, не рассказывал вам, есть ли у неё алиби?

— Кажется, полиция это выясняла, но вроде бы точно установить не удалось.

«Ах вот оно что! — Хомма решил это приберечь на будущее в качестве аргумента. — А вдруг полиция просто не докопалась до истины?»

— А после похорон вы решили поехать к ней в Кавагути из-за того, что вас мучило это подозрение?

Ответила вместо мужа Икуми, от которой он, по-видимому, ничего не таил:

— Ну конечно, потому он специально и поехал.

— Но оказалось, что она скрылась в неизвестном направлении, и он подумал, что сбежала.

— Да.

— Ну, трудно ведь поверить, когда такое случается…

— Немудрено, мне и самому до сих пор не верится.

Хомма достал фотографию женщины, которая называла себя именем Сёко, и показал Икуми:

— Вы не припоминаете, когда-нибудь видели её?

Икуми взяла фотографию в руки.

— Когда Тосико Сэкинэ упала с лестницы, вы случайно проходили мимо и вызвали машину «скорой помощи». А потом в толпе зевак ваше внимание привлекла некая подозрительная женщина в тёмных очках — так и было?

Не сводя глаз с фотографии, Икуми кивнула.

— А если попробовать сравнить ту женщину с фотографией — не видите сходства?

Икуми впилась взглядом в фотографию. В тесном помещении всё замерло. Но тут из-за раздвижной перегородки послышался бодрый голос официанта, который передавал на кухню заказ.

Наконец, всё ещё сосредоточенно хмуря брови, Икуми покачала головой:

— Эту женщину я не знаю. Никогда её не видела. Я не могу точно ответить, она ли была там той ночью. Не знаю, что же зря говорить… Ведь два года прошло, и видела-то я её мельком.

— Но всё-таки как тебе кажется? — настаивал Тамоцу.

— Я не знаю. Нельзя говорить наобум!

Хомма кивнул:

— Это верно. Спасибо.

Он и не ждал, что всё будет просто: раз — и готово. Эта Икуми не из тех, что легко поддаются эмоциям. Но его заботило ещё кое-что.

— Вы хорошо помните обстоятельства того, как Тосико Сэкинэ упала с лестницы?

Икуми съёжилась, словно ей стало холодно:

— Да, помню. Я в тот вечер возвращалась с работы. Я подрабатывала тогда в одном из кафе в здании вокзала. Иногда мне давали с собой оставшиеся нераспроданными пирожные, и в тот вечер тоже. Так вот, когда после этого происшествия я добралась домой и открыла коробочку, все пирожные были всмятку. Я от ужаса так вопила, что эта коробка у меня болталась во все стороны, а не то и вовсе выпала из рук.

— Не хотелось бы вас возвращать к неприятным воспоминаниям, но всё-таки: а Тосико-сан кричала во время падения?

Икуми молча покачала головой:

— Об этом меня и полиция спрашивала, но я не слышала крика. Вдруг, прямо у меня на глазах, она кувырком слетела с лестницы — и всё.

Хомма, поглаживая подбородок, думал, а Тамоцу заявил:

— Полиция потому и решила, что это самоубийство. И сейчас, наверное, считается, что тут на пятьдесят процентов есть вероятность самоубийства. Сакаи-сан, тот следователь, про которого я рассказывал, тоже так думает. Говорит, что, если у неё не было намерения покончить с жизнью, она не стала бы пьяная спускаться по этой лестнице. Ведь есть же лифт.

— Резонно.

— Но только если послушать посетителей этого бара, «Тагава», тётушка лифт не жаловала, говорила, что ей в лифте плохо становится, особенно после того, как выпьет сакэ. Вроде бы она всегда пользовалась лестницей — и поднималась, и спускалась пешком.

— Ну и ну…

— И всё равно Сакаи-сан настаивал на версии самоубийства. Мол, если бы это был несчастный случай или если бы кто-то её столкнул, она бы непременно закричала.

Хомма не считал, что это непременно так и есть. Если человека столкнули в момент, когда он испытал потрясение, когда он весь поглощён какой-то мыслью…

— Всё зависит от ситуации, и человек может издать только что-то вроде хрипа или стона. А там, вообще-то, тихо было?

Тамоцу рассмеялся:

— В «Тагава» есть караоке, а в соседнем заведении — танцзал, там постоянно гремит музыка. Я туда тоже как-то ходил — даже соседа по столику не расслышать.

Икуми была согласна с мужем:

— Верно. Ведь тогда тоже на мой крик выбежали только люди из соседних домов и ресторанчиков. А в «Тагава», пока не поднялся переполох, никто даже не шевельнулся.

— Тосико Сэкинэ часто ходила в бар «Тагава»?

— Похоже, что бывала время от времени.

— Регулярно?

— Да. Мне Сии-тян рассказывала, ещё когда она с матерью жила. У тётушки была единственная отдушина — сходить в бар и посидеть там за рюмочкой.

— По определённым дням?

— В субботу вечером. Ведь тётя Сэкинэ работала в школьной столовой. В субботу у неё был выходной.

Каждый субботний вечер. Если знать место, то можно затаиться где-нибудь поблизости… Убедиться, что подвыпившая Тосико вышла из бара, — и всего лишь толкнуть в спину.

Кажется, всё очень просто. Однако тому, кто замыслил убийство Тосико Сэкинэ, для исполнения плана нужно было бы прежде всего некоторое время понаблюдать за жертвой и узнать её привычки. Только тогда удалось бы выяснить, что она ходит в бар «Тагава». Понадобилось бы время и определённые усилия.

Итак, убийство, а убийца — женщина. Если это лже-Сёко, то она могла действовать и проще? Например, прикинуться торговым агентом и проникнуть в дом. Наверняка она не вызвала бы подозрений.

А вдруг ей откуда-то стало известно, что Тосико Сэкинэ ходит в бар «Тагава», и она нарочно приехала в Уцуномию, чтобы этим воспользоваться? Если так, то опасная крутая лестница оказалась весьма кстати.

Но как она могла узнать?

— Чем здесь сидеть и рассуждать, не лучше ли сходить в «Тагава», так мы скорее всё выясним, — заметил Тамоцу.

— А вы меня проводите?

— Конечно.

— И я тоже пойду! — заявила Икуми.

— Ты замёрзнешь.

— Да ну, я тепло одета! — И женщина выпятила подбородок.

И эти её слова, похоже, послужили паролем — Хомме, впрочем, недоступным. Тамоцу приосанился и поставил стакан:

— Хомма-сан, я хочу быть вашим помощником.

— Что?

— Хочу вам помогать — в поисках Сии-тян. Позвольте мне, пожалуйста. Я вас очень прошу!

В данном случае важнее, чего хочет его беременная жена. Хомма посмотрел на Икуми. Она с непреклонным видом поджала губки и кивнула:

— Да, позвольте ему, пожалуйста.

— А как же работа в мастерской?

— Возьму выходные. Уж это в моей власти.

— Но всё-таки…

— Нет проблем. Так решено? Вот и Икуми согласна. — Выпалив это, Тамоцу вскочил, готовый сорваться с места. Замёрз я, сейчас только в туалет сбегаю…

— Можно обо всём и не докладывать. — Смеясь, Икуми легонько шлёпнула прошмыгнувшего мимо мужа.

Когда они остались с Хоммой наедине, женщина аккуратно уселась на пятки, а потом вдруг ни с того ни с сего улыбнулась и заявила:

— Тамоцу-тян очень хороший!

— Ну да, — кивнул Хомма. — Простите, что втянул его во что-то подозрительное. То, что он сейчас сказал…

— Правильно сказал. — Она качала головой в такт словам, чтобы получилось убедительнее.

— Неправильно.

Икуми принялась сосредоточенно складывать лежавший на коленях носовой платок:

— Как-никак помогать следователю из Токио…

— Следователю в отставке, заметьте.

— Да, я знаю. Может, Тамоцу вам показался… Но он совсем не так прост! После того как вы приходили в мастерскую, он сразу позвонил тому полицейскому, Сакаи-сан, и попросил выяснить, служит ли в Центральном управлении токийской полиции некий Хомма.

— Да ну?

— Так что если он хочет помочь, то он всерьёз это говорит. Вести розыск вместе с господином Хоммой — это ведь… Здорово же!

— И вы действительно не против? Придётся брать отпуск в мастерской, а иной раз, может быть, и ночевать дома не удастся…

— Я правду говорю. Вы можете на него положиться.

Сделав глубокий вдох, Хомма отрезал:

— Не могу.

Икуми вскинула на него взгляд:

— Почему?

— Потому что не думаю, что вы действительно этого хотите. Потому что не хочу, чтобы между вами и вашим мужем пробежала тень. Я буду держать его в курсе, поэтому уговорите его, пусть сидит дома.

— Нет, так нельзя. Пожалуйста, доверьте ему дело.

— А вам разве не будет досадно?

— Ещё как досадно! — Голос Икуми зазвенел от волнения.

Хомма молча взглянул на неё и заметил, как дрожат круглые щёчки.

— Мне тяжело, но гораздо тяжелее смотреть, как он сидит дома и мучается, переживает из-за Сёко-сан!

— Ну, это вы преувеличиваете. Ничего такого нет.

— Почему вы так уверены? Ведь вы, господин следователь, совсем не знаете Тамоцу.

Она даже смутила его своим напором.

— Но ведь, как бы ни были дороги друзья детства, сейчас для Тамоцу важнее вы с Таро. Уж это-то я вижу.

— Верно, важнее. Он очень заботливый. Но ведь это совсем другое! В смысле — по-другому…

— Что — по-другому?

Голос Икуми стал совсем тихим.

— Хомма-сан, у вас есть друзья с самого детства?

— Есть, но теперь мы не так уж и близки.

— Тогда вы не поймёте.

— Но ведь и Тамоцу с Сёко, когда выросли, не были такими уж друзьями?

— И всё-таки они друг друга помнили. Тамоцу-тян всё время о ней беспокоился, о Сёко-сан. Она в Токио уехала, связалась со ссудными кассами, наделала долгов, пошла в бар работать, а он переживал из-за такой женщины. Потому что любил.

— Постойте-ка, вы сказали «любил», но это совершенно иное чувство, чем он испытывает к вам, ведь так?

— Иное, да. Потому я и говорю: пусть. Пусть для неё Тамоттян готов на всё, я согласна. Но это сейчас. Если на этом всему будет положен конец. А чтобы это тянулось я дальше — не хочу.

Икуми опустила голову. На тыльную сторону лежащей на коленях ладони упала слеза.

— Ну-ну, вам сейчас вредно волноваться!

Хомма попытался произнести это легко, но его собеседница даже не улыбнулась, она вовсе не собиралась менять тему разговора. Брови её всё ещё были насуплены.

— Меня Тамоттян зовёт просто: «Икуми», а Сёко для него — Сии-тян, — прошептала она скороговоркой. — Он всё время о ней думает, всегда её будет любить. Ведь у них общее детство и общие воспоминания. А мне и возразить нечего…

Глядя на Икуми, Хомма вспомнил вдруг лицо Икари, вспомнил его голос, когда он обращается к фотографии Тидзуко перед их домашним алтарём: «Тии-тян!»

— Ну, если бы он так любил её, он бы женился на ней, верно?

Икуми усмехнулась:

— Похоже, что Сёко-сан не прельщал такой жених, как Тамоцу. Но даже если это и не так, они были слишком близкие люди, чтобы пожениться.

«Слишком близкие, чтобы пожениться», — нечто похожее он тоже уже слышал от Икари.

— Детская дружба — это ведь совсем не то, что любовь или брак, я точно знаю. И к тому же…

— Что?

Икуми по-ребячески, ладошкой размазала слёзы по лицу:

— Он ведь очень виноват перед Сёко, и теперь его мучает совесть. Ведь он же заподозрил, что она сама убила мать. Понимаете? Вот поэтому…

— Чтобы изжить стыд?

— Да. Конечно, «изжить стыд» — это чересчур красиво сказано… Просто он делом хочет показать, что чувствует свою вину.

В голове у Хоммы слова Икуми и честное лицо Тамоцу слились в цельный образ.

— К тому же это ведь из-за того, что тётя Тосико Сэкинэ погибла такой смертью, мы с Тамоцу повстречались Это и послужило поводом для того, чтобы мы стали мужем и женой. Вы же понимаете, как для нас это важно. Поэтому дайте Тамоцу шанс, пусть наконец почувствует, что его совесть чиста…. А отпуск он может себе позволить: мы ведь и в свадебное путешествие не ездили, потому что, когда поженились, я была уже с пузом, на шестом месяце. — Наморщив носик, Икуми расхохоталась. — Вот и сегодня вечером он вернулся в шесть часов, а потом три часа со мной препирался обо всём этом. То, что он хочет вам помогать, он решил сразу после вашего ухода из мастерской, это точно. Он добрый и очень старательный. Я прошу вас, позвольте ему снять с души камень.

Хотя слёзы уже высохли, глаза Икуми ещё плакали. Конечно, ей было горько, но эта мудрая женщина понимала, что, покуда муж будет носить в себе этот груз, ей не одолеть образы прошлого из его воспоминаний.

«Сильная… — понял Хомма. — Интересно, эта сила была дана ей от природы?»

Решившись, он объявил:

— Когда с этим делом покончим, пусть покупает вам какой-нибудь роскошный, дорогущий подарок.

Икуми рассмеялась:

— Он нам дом построит. Земля есть уже. Я бы хотела жить в таком доме, — знаете, сейчас делают, чтобы в центре холл без второго этажа, потолок под самой кровлей?

— Да, здорово!

Наконец заскрипела раздвижная дверь — вернулся Тамоцу. Да что там, наверняка какое-то время стоял под дверью и слушал. Опустив голову, он смотрел себе под ноги.

— Ну что, Тамоттян, пошли? — окликнула его, поднимаясь, Икуми. Она обернулась к Хомме. — Да, вот ещё… Если Тамоттян окажется вам в этом деле полезным, ему могут от Полицейского управления дать почётную грамоту?

Тамоцу смутился:

— Вот дурочка, ну что ты говоришь!

— А что, разве плохо? Неужели не дадут? Хонда-старший очень любил вешать на стенку почётные грамоты. Только вот Тамоттян ни одной не заслужил, пока что у него есть только диплом за отсутствие пропусков занятий во втором классе средней школы — такие всем дают.

Наконец-то атмосфера потеплела, и Хомма от души расхохотался:

— О грамоте похлопочу!

Глава 17

На такси они подъехали к тому самому дому, но, поскольку Тамоцу предупредил, что с ногой, как у Хоммы, «по ступенькам не полезешь», злосчастную лестницу прежде всего обошли кругом и посмотрели на неё снизу. Уже этого хватило, чтобы понять, что к чему.

Бетонные ступени нависали сверху почти под прямым углом, создавалась иллюзия того, что они вот-вот тебя раздавят, подобно горному оползню. При этом света почти не было, под ногами — темнота. Перила, вообще-то, были, но крутые ступени к тому же оказались и узкими, так что даже трезвому человеку стоило лишь чуть-чуть оступиться, чтобы потерять равновесие и лететь кувырком до самого низа.

— Такая лестница — готовое орудие убийства, правда? — пробормотала Икуми, зябко поёживаясь. — Мне ещё до этого случая всякий раз, когда мимо проходила, вспоминался «Изгоняющий дьявола»…

— Что это — «Изгоняющий…»?

— А, вы кино не смотрите… — разочарованно протянула женщина.

С торца здания незаметно притулился допотопный лифт, на нём они поднялись на третий этаж. Два нижних этажа дома занимал банк, там этот лифт не останавливался. На полу в кабине постелен был дешёвенький красный ковролин, стены — сплошь исписаны.

Наконец со страшным скрипом, содрогаясь, лифт до брался до третьего этажа. «Если бы не нога, быстрее был бы подняться пешком», — подумал Хомма.

В «Тагава» их уже ждали. Какой-то пожилой человек, завидев Тамоцу, поднялся из-за столика у окна, который стоял как бы «в нише», отделённой от зала ширмами. Это был следователь полицейского управления Уцуномии по имени Сакаи. Быстро же Тамоцу сумел всё организовать!

Когда Хомме случалось по делам выезжать в провинцию, среди местных полицейских ему попадались люди, которые из необъяснимого пиетета перед токийским следователем лебезили и раболепствовали, однако были и такие, кто, наоборот, строптиво пытался ни в чём не уступать и даже верховодить столичной штучкой. К счастью, следователь Сакаи не принадлежал ни к одному, ни к другому типу. Но связано это было не столько с его характером, сколько с внутренней свободой человека, которому, как он выражался, «ещё два месяца — и отставка по выслуге лет». Скорее это следовало бы назвать не свободой, а смирением.

— В общих чертах мне Хонда-кун рассказал про ваше расследование. Закручено лихо…

Все полицейские делятся на два типа. Одни ни за что не допустят, чтобы где-нибудь в баре догадались про их службу, другие же прямо и открыто об этом заявляют (разумеется, при условии, что место выбрано с умом). Детектив Сакаи принадлежал к последним, а бар «Тагава», похоже, был его «околотком». Под рукой у него стояла бутылочка с тёплым сакэ местного производства, и он его смаковал, развалившись в свободной, непринуждённой позе. Ни робости, ни смущения в его голосе не чувствовалось.

— Прежде всего о том, было ли что-то подозрительное в несчастном случае со смертельным исходом, который произошёл с Тосико Сэкинэ. Вас ведь это интересует больше всего?

— Да, именно. Возможна ли версия убийства?

Детектив Сакаи улыбнулся, по лицу побежали мелкие морщинки. Это что же — его метод воздействия на подозреваемого? Никаких угроз: дружески похлопывать человека по плечу, а потом и расколоть…

— Ну, оснований предполагать убийство нет никаких. Это я вам говорю определённо.

— А всё-таки… — начал Тамоцу, придвинувшись к Сакаи поближе.

Следователь попытался его урезонить:

— Я тебе уже говорил не раз: никто не толкал Тосико Сэкинэ с лестницы — это невозможно!

— Невозможно? — переспросил Хомма. — Вы имеете в виду, что этого в принципе нельзя было осуществить? Не то, что убийства не было, поскольку потерпевшая, падая, не издала ни звука?

— Говорю же: убийство нельзя было осуществить! Давайте-ка выйдем отсюда. Так вы скорее поймёте.

Икуми они оставили в зале — холодно да и опасно, — а сами втроём вышли на открытую галерею, тянувшуюся по всему этажу. Эта галерея шириной около метра представляла собой что-то вроде бетонного козырька. Ветер продувал её насквозь. Бетонный навес над головой был изнанкой выдававшейся крыши самого здания.

За спиной у них была дверь бара «Тагава», справа лифт, а слева та самая лестница. Всего на этаже три заведения, бар «Тагава» в центре. Таким образом, справа расположен вход в ещё один бар, а слева — дверь закусочной, из которой, по словам Тамоцу, всегда доносится громкая музыка, поскольку у них танцуют.

Никаких других дверей больше не было видно. Ни подсобки, ни туалета…

— Ну, убедились? — спросил Сакаи не без самодовольства, направляясь в сторону лестницы. — Негде тут спрятаться, и бежать преступнику некуда. Если бы существовал злоумышленник, столкнувший с лестницы Тосико Сэкинэ, у него было бы два способа скрыться с места преступления. Первый — это бежать, спустившись на лифте или по лестнице, второй — как ни в чём не бывало зайти в любое заведение по соседству и сделать вид, что ничего особенного не произошло.

— И оба способа требуют недюжинного проворства и умения притворяться, — пробормотал Хомма.

Сакаи так и лучился улыбкой:

— Так я же говорил! Не под силу это обычному человеку!

Все трое стояли на верхней площадке лестницы. Ближе всего к краю — Сакаи, Тамоцу — позади всех.

На втором этаже тоже была маленькая площадка, не больше половины татами. Передышку можно было сделать только там, а дальше тянулись узкие бетонные ступени и под ними жертву ожидал жёсткий серый дорожный асфальт. Если долго смотреть вниз, тянет бросить что-нибудь. Возникает какая-то оптическая иллюзия, и тебя охватывает такой ужас, что стоит чуть податься вперёд — и сердце выскакивает из груди.

— После того как Тосико-сан упала, с лестницы никто не спускался. Таковы показания твоей жены, Тамоттян. И на верхней площадке лестницы никого не было. Правда, существовала ещё одна возможность: спуститься до площадки на втором этаже, а там уйти через коридоры закрытого уже банка. При этом человек должен был бы бежать очень быстро. Мы эту возможность тоже проверили. Но ведь подумайте сами: это же банк! Кроме сотрудников, никто и не знает, как устроены у них эти входы и выходы, — с жаром убеждал собеседников Сакаи.

Тамоцу молча скрёб затылок.

— А лифт? — спросил Хомма, не сумев при этом удержаться от язвительной улыбки. Взглянув на Сакаи, он заметил, что тот тоже усмехнулся.

— Вы про эту старую развалину?

— Ну да.

— Тосико-сан скатилась с лестницы, Икуми-тян увидела это и закричала, сразу сбежался народ — каким нужно быть артистом, чтобы успеть спуститься на лифте и сбежать, никому не попавшись на глаза! А ведь на улице были и прохожие.

— Ну а если юркнуть в один из ресторанчиков и притвориться обычным клиентом? — Хоть и без прежнего напора, Тамоцу всё ещё стоял на своём.

Следователь Сакаи вальяжно качнул головой в одну, потом в другую сторону:

— В том-то и дело — не сходится. Ни в «Тагава», ни в закусочной ближе к лифту, ни в той, что у лестницы, — он указал на дверь шумной закусочной с танцами, — никто не отлучался и не приходил в момент падения Тосико-сан — таковы показания свидетелей. В каждом из этих заведений есть и туалет, и телефон. Посетителям ни к чему ходить туда-сюда.

Тамоцу взглянул на грубую, но с виду тяжёлую и надёжную дверь закусочной:

— Неужели в таком шуме можно уследить за тем, кто приходит и кто уходит? Сакаи-сан, ведь, когда ваши люди вели там опрос свидетелей, им чего только не наговорили — верно?

Парень, оказывается, был в курсе мельчайших подробностей этого дела, но Сакаи уговаривал его, как капризного ребёнка:

— Всё правильно. Но, Тамоцу-тян, если бы в этой закусочной сидел преступник, столкнувший Тосико-сан, то как бы он проследил, что она выходит из бара «Тагава»? Самое надёжное было бы поджидать всё это время на галерее, но на такого подозрительного человека приходящие и уходящие клиенты обратили бы внимание, и, если бы такое было, кто-нибудь бы непременно запомнил. А раз этого нет и преступник сидел в закусочной, то тогда он не мог бы знать, что Тосико-сан вышла из бара и, громко распевая, шагает по галерее. Ведь внутри ничего не слышно!

Похоже, что до Тамоцу наконец-то дошло. По лицу моментально стало видно, как он замёрз. Он засунул обе руки в карманы.

— Ну а как обстоит дело с алиби её дочери, Сёко Сэкинэ? — спросил Хомма.

— Вообще-то, алиби подтвердилось. Смерть Тосико-сан наступила приблизительно в одиннадцать часов вечера, в это время её дочь находилась на работе, в баре. Есть показания коллег. День был субботний, но бар открыт и в субботу.

— Да, но ведь существует масса уловок, чтобы сфабриковать алиби…

Услышав эту реплику Тамоцу, запущенную в качестве «пробного шара», Хомма и Сакаи невольно переглянулись. Хотя оба промолчали, парень не мог не заметить улыбок на их лицах.

— Тамоттян, дорогой мой, это тебе не кино, не детектив с саспенсом, — сказал Сакаи.

На первый взгляд всё выглядит иначе, но в действительности алиби является веским аргументом не столько для обычных людей, сколько для полиции. Как бы подозрительно ни вёл себя человек, наличие алиби вынуждает следствие исключить его из числа подозреваемых. Начинают искать «настоящего преступника» в другом месте. Но обычные люди мыслят на удивление косно, и если уж запало им в голову, что «такой-то вёл себя подозрительно», они будут с лёгким сердцем твердить, что «алиби, ясное дело, можно как-нибудь организовать». Человек, которого однажды несправедливо обвинили, даже после повторного расследования и судебного оправдания по-прежнему остаётся преступником для соседей и родственников, окружающие его сторонятся. Таковы уж особенности людской психологии. Вот и с научной экспертизой то же самое. Следователь вынужден менять объект подозрения на основании каких-то мельчайших особенностей состава крови, а обычные люди твердят: «Разве можно полагаться на такие пустяки?» — и версия рушится. Вот и Тамоцу: с того момента, как его осенило: «А не Сии-тян ли это сделала?» — он попал в ловушку и перестал видеть что-либо дальше своего носа. По сравнению с такой сомнительной вещью, как алиби, для него гораздо весомее тот факт, что у Сии-тян были проблемы с долгами. Вот почему он всё время об этом думал, страдал и отправился наконец в её квартиру в Кавагути. Он до сегодняшнего дня её подозревал и мучился.

— Ну, пошли, что ли, обратно, а то вдруг там к Икуми пьяный привяжется…

Вняв увещеваниям Сакаи, Тамоцу поплёлся обратно в бар «Тагава». Ночной ветер задувал даже сюда, на такую высоту, — Хомма уже не чувствовал своих ушей, так они замёрзли.

— Теперь я понимаю, почему не было версии убийства, — сказал он.

Хомма с самого начала не предполагал, что Сёко Сэкинэ убила свою мать. Проблема по-прежнему была в другой Сёко.

— Кажется, вы приберегли напоследок что-то ещё? — Следователь Сакаи, похоже, видел его насквозь.

— Да, есть кое-какие личные соображения. Пожалуйста, не держите обиды, но…

— О чём речь! Я ведь тоже всего лишь изложил свои выводы.

— Я слышал от Тамоцу Хонды… Это правда, что вы считаете случай с Тосико Сэкинэ самоубийством?

Сакаи кивнул, да так решительно, что подбородок коснулся шеи. От холодного ветра на глазах у него выступили слёзы.

— Мы ведь расспрашивали женщин, с которыми она работала в школьной столовой, и таких же, как она, постоянных посетителей бара. — Следователь взглянул на серую лестницу, вертикально уходящую вниз. — Тосико-сан один раз, говорят, уже падала с этой лестницы. Ещё до того, как погибла. Гораздо раньше, приблизительно за месяц до происшествия. Тогда она просто села, проехала четыре или пять ступенек, и на том обошлось.

— Кто-то видел это?

— Да. Тогда она, конечно, испугалась и закричала. Человек, который в это время входил в бар, бросился к ней на помощь. — Сакаи отвёл взгляд от лестницы и посмотрел Хомме в глаза. — Тогда Тосико-сан сказала этому человеку так: «Отсюда, оказывается, можно свалиться — и конец!»

Налетел новый порыв ветра, и даже зубы заныли от холода.

— Она тогда была изрядно пьяна, поэтому тот человек на лестнице не принял её слова всерьёз. Но когда я попробовал поговорить с пожилыми женщинами с её работы, они рассказали, что Тосико-сан совсем отчаялась и время от времени высказывала внушающие тревогу мысли, вроде того что ничего хорошего её не ждёт и лучше уж умереть.

— Потеряла надежду…

— Думаю, что правильнее сказать — устала жить в постоянной тревоге. За дочкой бежит дурная слава из-за долгов, и, хотя ей уже к тридцати, она так и не смогла прибиться к постоянному месту. Болтаться по второразрядным закусочным — разве это надёжный заработок? А мать не вечно же будет в добром здравии…

— Когда Тосико Сэкинэ умерла, ей сколько было?

— Пятьдесят девять лет. Если смотреть только на возраст, то это не так и много. Но всё равно, наверное, здоровье уже было не то — сегодня одно, завтра другое… Я-то это хорошо понимаю. — Вероятно, непроизвольно, но Сакаи при этом завёл правую руку за спину и потёр поясницу. — Годы идут, а дальше что? Накоплений нет, и как быть, когда не сможешь больше работать? Всё это, видно и довело её до отчаяния. Я думаю, что, если это чувство становится сильней и сильней, человек может решиться на самоубийство.

— Но завещания-то нет.

На самом деле самоубийцы на удивление часто не оставляют завещания. Хомме это было хорошо известно, но он всё-таки спросил.

Следователь понизил голос, словно сообщал нечто, не подлежащее огласке:

— Так ведь самоубийства, я думаю, по-разному совершаются. Ведь самоубийство — это не только когда человек принял решение и выпил яд или, там, из окна выпрыгнул. Бывает, что человек вот так вот сразу, вмиг решается покончить с собой.

С этими словами Сакаи ни с того ни с сего шагнул к лестнице. Хомма невольно потянулся ухватить его за полу пиджака, но заметил, что следователь крепко держится за перила, и опустил руку.

Сакаи спустился на одну ступеньку. Казалось, что это лишь первая ступень, чтобы постичь то, что чувствовала тогда Тосико Сэкинэ. Потом он устремил взор на серый асфальт дороги:

— Ведь всякий раз, когда Тосико-сан бывала в «Тагава» и напивалась допьяна, ей говорили: «По лестнице спускаться опасно, не надо, не надо», а она всё равно шла по лестнице. Вот я и думаю: может, она надеялась, что если много раз пройдёт по этой лестнице, то когда-нибудь обязательно нога соскользнёт, равновесие нарушится и она сумеет, скатившись до самого низа, разом с этим покончить, а ей этого хотелось!

— Она была так… — Стоило открыть рот, как в горло хлынул холодный воздух. — Она была так одинока?

— Да, думаю, что да, — ответил следователь, не поворачиваясь. Он задом наперёд поднялся по ступеням и вернулся на галерею. — Ведь сами подумайте, она раз за разом спускалась по этой лестнице, пока не умерла. И все, кто бывал в «Тагава», знали, что она пьяная спускается по этой лестнице. И ни один человек не подумал проводить захмелевшую старуху до лифта. Ведь надо же — ни разу никто не поднялся с места и не посадил её в лифт, никто не подумал: «Если ей не помочь, она опять пойдёт на эту лестницу, так уж лучше я сам пойду с ней и провожу». На словах-то все предупреждали: «Опасно, надо спускаться на лифте». Но всё это были только слова.

Сакаи нахмурил свои реденькие брови с седыми волосками. Хотя с губ его не сходила улыбка, глаза были серьёзными.

— Что говорить о других, когда я сам один из завсегдатаев «Тагава» и тоже был щедр лишь на слова. А ведь не раз видел здесь Тосико-сан сидящей у стойки.

Не сговариваясь, они одновременно повернулись к двери бара. Хомме почудилось, что если оглянуться, то непременно увидишь кого-то возле лестницы. Он представил себе привалившуюся к стене фигуру пьяной женщины, представил, как одинокая старая мать падает вниз, — и не решился посмотреть в ту сторону.

Хомма ещё вечером забронировал себе номер в гостинице рядом с вокзалом. У стойки администратора ему передали, что в его отсутствие был телефонный звонок, оставлено сообщение.

Звонок был от Сатору. Сын позвонил в семь часов двадцать пять минут.

Кажется, когда Хомма принёс в номер вещи, было часов шесть? Тогда же он позвонил домой и сообщил номер телефона в гостинице. Потом трубку взял Исака и спросил, можно ли мальчику переночевать у них, — конечно же, Хомма его поблагодарил и почувствовал огромное облегчение.

Когда Хомма позвонил в квартиру Исаки, трубку взял не кто иной, как Сатору:

— Папа? А я ждал, ждал тебя…

Который же час? Хомма взглянул на циферблат, встроенный в изголовье кровати: почти двенадцать.

— Ну, извини, пожалуйста, немного увлёкся разговорами. А что случилось?

— Пап, тут Матико-сэнсэ звонила!

— Кто звонил?

— Матико-сэнсэ.

Это врач, специалист по лечебной физкультуре из Центра реабилитации. Её имя — Матико Китамура. Сначала Сатору называл её «Матико-сэнсэй», но поскольку она видите ли, из Осаки, то попросила его «помочь в сохранении осакского диалекта», на котором сама так и продолжает говорить. Она велела называть её «сэнсэ», а не «сэнсэй».

— И что, она звонила из-за того, что твой папа пропускает процедуры?

— Ну да.

— Так ты до сих пор не спишь, чтобы мне это сообщить?

Сатору, кажется, рассердился:

— Нечего ругать меня по междугороднему телефону, только деньги напрасно тратишь. Это ведь телефон в квартире дяди Исаки.

— Вот дурачок! Это ничего, ведь звонок с моего телефона.

Откуда-то издалека послышалось:

— Ну-ка, ну-ка, сейчас тётя вам наладит связь! — Это Хисаэ взяла трубку.

— Алло!

— Хомма-сан, это вы? Тут такая история, вот послушайте. Всё началось с этого дурацкого прожектора на дурацком бейсбольном поле, которое изображено на той вашей дурацкой фотографии.

— Это тот прожектор, который повёрнут в другую сторону?

— Вот-вот. Непонятная штуковина. Мы сами гадали-гадали, а потом при всяком удобном случае стали спрашивать у людей. Ведь ничего страшного не случится, если рассказывать только это, а сеть разумнее раскидывать пошире, чтобы больше информации собралось. Я права?

— Так, ну и что же?

— Да вы подождите, не спешите, пожалуйста. Так вот. Наш умница Сатору-тян всё время думал только об этом. Даже про уроки забыл, в голове — один этот повёрнутый прожектор.

Послышалось ворчание сына:

— Что вы, тётя, ерунду говорите…

— Ну, бог с ними, с уроками. И что же?

— Ну, позвонила сегодня «Матико-сэнсэ», стала говорить Сатору, что его отец «дезертировал с поля боя». Мол, если не явится в трёхдневный срок — придёт полиция и арестует Но мальчик всё равно даже тогда думал только о прожекторе — возьми да и спроси об этом у Матико. Она же всё-таки в спортивном клубе работает! Он и подумал, что она может в таких вещах разбираться.

Хомма сжал трубку покрепче:

— И что? Она знает?

— Она, оказывается, заявила: «Надо ему — и шёл бы до меня сам, спросил бы». Ну, я, конечно, не ручаюсь, что точно передаю её осакский диалект…

— Так она знает или нет?

— Знает, — решительно заявила Хисаэ — словно огрела его той самой сковородкой. — Хомма-сан, вы меня слышите? Этот прожектор вовсе не повёрнутый! Это мы сами выдумали, что он повёрнутый.

— Что?

— Да-да, прожектор на фото — самый обычный. Такой, как на всех бейсбольных полях страны, ничего особенного. И светит как обычно, и стойки никуда не отвёрнуты.

— Но на фотографии же…

Хисаэ так увлеклась, что перебила его:

— Вот именно, неверный логический посыл! Глядя на эту фотографию, вы сказали: «Дом рядом с бейсбольным полем, потому что виден прожектор». Верно?

— Да, так и сказал. Но это правда!

— Да, но дальше вышла заминка. Вы сказали так: «Поскольку прожектор направлен на дом, значит, он должен освещать территорию за пределами бейсбольного поля. Потому что на бейсбольном поле домов не бывает». Верно?

— Ну сказал. Ведь…

— Вот здесь вы и ошибаетесь!

Опять послышался голос Сатору. Кажется, сын был вне себя от радости. Чтобы перекричать тётю Хисаэ, он громко и отчётливо выпалил:

— Папа, слушай! Матико-сэнсэ мне сказала! В Японии есть только одно бейсбольное поле, на котором дома. Ты слышишь? Прожектор правильно повёрнут! Он светит на поле! Но на поле дома! Прямо на бейсбольном поле!

Хомма был так ошарашен, что лишился дара речи. Во всяком случае, ему было не до смеха.

Судя по тому, с каким жаром Сатору это говорил, он не шутил.

— И Матико-сэнсэ знает, где это странное место?

— Да. Она ведь спортсменка, да ещё сама из Осаки. К тому же она болельщица, с ума сходит по бейсболу.

— Так это в Осаке?

— Ну! Есть, оказывается, такое! Поле, которое не используют. Ты не знал? В сентябре тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года клуб «Дайэй» купил «Нанкайских ястребов» и они все перебрались в Фукуоку, помнишь? Вот поле в Осаке и опустело. Его не стали ломать, так и оставили. Оно и сейчас есть. Там выставки проводят, аукционы подержанных автомобилей, всякое такое. А одна такая выставка называлась «Ярмарка жилья».

— Жилья?

— Недавно, говорят, её опять проводили. Папа, ведь это же выставка домов! Старое бейсбольное поле в Осаке превратили в выставку домов. Вот почему это единственное в Японии место, где на бейсбольном поле — дома. Ты меня слышишь? Дом на твоём поляроидном снимке — образец с выставки!

Глава 18

Скоростные поезда «Синкансэн» линии Токайдо прибывают в Осаку на новый вокзал. Пять минут ходьбы, пересадка в метро линии Мидосудзи, которая протянулась с севера на юг, разрезая город на две половины, затем двадцать минут тряски в поезде метро — и вот наконец Хомма на станции «Намба». Пройдя через просторный подземный торговый центр, в котором, чтобы ко всему прицениться, даже искушённым в шопинге женщинам пришлось бы провести не один день, Хомма вышел на улицу. Наверху оказался грязноватый и шумный торговый квартал, настоящая людская каша. По контрасту с новеньким, нарядным, сияющим чистотой подземным торговым центром, этот квартал был словно родной дом пригожей простолюдинки, выскочившей замуж за «благородного».

Это и был квартал Намба, а старое бейсбольное поле оказалось в двух шагах от выхода из метро. Стадион мирно соседствовал с многоэтажными зданиями, где размещались всевозможные учреждения и фирмы.

Стены его были полностью скрыты под всевозможными рекламными щитами и плакатами, совершенно между собой не гармонирующими с точки зрения эстетики, и производили впечатление абсолютно противоположное тому, каким представляешь себе бейсбольное поле. Такими бывают обычно стены старых городских зданий. Как-то даже не верилось, чтобы профессиональный бейсболист мог здесь сыграть «со своей базы» — ударить по мячу на самое дальнее расстояние. В последнее время местом постоянных тренировок клубных команд всё чаще становятся новые огромные спортивные сооружения с современным оборудованием, такие как бейсбольное поле «Сэйбу», «Токийский купол», «Зелёный стадион» в Кобэ, поэтому даже далёкий от бейсбола Хомма понимал причину, по которой «Нанкайские ястребы» покинули эту старую площадку.

Сбоку от въезда для автотранспорта (с двухметровым ограничением габаритов по высоте) была такая же, как и в окрестных офисных зданиях, раздвижная дверь с алюминиевой рамой. Над дверью — жёлтые холщовые жалюзи, по краю которых написаны иероглифы: «Справочный стол выставки жилья на Осакском бейсбольном поле».

Да, это то самое, единственное в Японии место, где на бейсбольном поле можно увидеть дома.

Переступив порог, Хомма оказался в проходном административном помещении. На белых стенах висели стенды, изображающие различные модели домов, под каждым типовым домом стоял соответствующий номер. Быть может, оттого, что с утра стояла прекрасная погода и глаза привыкли к яркому солнечному свету, эти стены показались ему какими-то угрюмыми. Коридор упирался в ещё одну раздвижную стеклянную дверь с алюминиевой рамой, через которую можно было попасть на бейсбольное поле. Возле двери латинской буквой «L» протянулся узкий стол для приёма посетителей, за ним сидела женщина лет тридцати в простеньком костюмчике.

Стоя перед этим столом, через дверное стекло можно было видеть типовые дома, которые выстроились в обрамлении трибун с выцветшими красными и синими скамейками. Между домами прогуливались посетители. Воскресный день, послеобеденное время — сейчас здесь было довольно-таки оживлённо.

К счастью, у стола для приёма посетителей не оказалось никого, кроме Хоммы. К тому же повезло: сотрудница, видно, привыкла иметь дело со странными субъектами и ничуть не смутилась, когда Хомма протянул ей свой поляроидный снимок и заявил:

— Я хочу знать, когда здесь была выставлена вот эта модель дома.

Прежде всего последовало:

— А-ра-ра, вот оно что! — Потом уже она ответила: — Но дом-то не из тех, что сейчас на выставке, — да? Но вы-то именно этот дом ищете — да?

Она разговаривала не совсем так, как Матико-сэнсэ, но интонации были похожие — здесь, на западе, в районе Кансай, так и разговаривают. Голос у неё был приятный.

— Да, верно. Вот видите, на этой фотографии — прожектора. Они направлены на дом, ну, на бейсбольную площадку, потому я и смог предположить, что снимок сделан здесь, на этой выставке. Но когда его сделали — не знаю.

Женщина подняла глаза на Хомму:

— Если вас интересуют дома этого типа, в стиле европейских, то появились уже новые модели.

— Простите, но я хотел бы разыскать точно такой дом.

— Очень сожалею. — Она поскребла в уголке губ ноготком мизинца. Только этот единственный ноготь был у неё не сострижен, он был примерно сантиметровой длины. — А что, действительно эта модель здесь выставлялась?

— Но снято ведь здесь, не правда ли?

Женщина задумалась. Она мысленно сравнивала фотографию с залитой солнцем бейсбольной площадкой.

— Снято, пожалуй, здесь. Вот и прожектора видно. И всё же сейчас модели этого типа на выставке нет.

— А когда здесь открылась нынешняя выставка жилья?

— Эта — с осени прошлого года, с сентября.

— И всё это время выставленные модели не менялись?

— Нет, не менялись.

— Значит, дом этого типа не выставлялся? Может, всё-таки за это время меняли экспонаты?..

— Нет. У нас и в каталоге эта модель отсутствует, а если вы по выставке пройдёте, то сами убедитесь…

— Да-да, конечно, понятно. — Хомма краем глаза взглянул на лежавшую с края стопку брошюр «Выставка жилых домовна Осакском бейсбольном стадионе», а затем поинтересовался: — А раньше здесь проводили выставку «Ярмарка жилья»?

— Да, проводили.

— Когда это было?

— Ну, подождите минутку…

Она принялась перебирать полотнища бумаги большого формата, видимо графики проведения мероприятий. Хомма ждал, опершись обеими руками о стол для посетителей.

— Вот, «Ярмарка жилья», проходила в июле — октябре тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, длилась четыре месяца. — Зачитав написанную мелкими буквами информацию, она подняла голову. — Тогда фирм участвовало меньше, чем на нынешней выставке. Наполовину меньше, так я думаю.

— А все те фирмы, которые принимали участие в выставке тогда, представлены здесь и теперь?

— Да.

Хомма взял со стола одну брошюрку, раскрыл её и протянул женщине:

— Вы не могли бы отметить те фирмы, которые принимали участие в выставке «Ярмарка жилья», а также модели домов, представленные ими сейчас? Я обойду все эти дома. Ведь в каждом сидят представители фирмы, правильно?

— Да, они там.

Она с профессиональной сноровкой принялась сверять каталог с данными лежащих под рукой документов и делать пометки. Всего фирм оказалось пять.

Ступив на бейсбольное поле и осмотревшись, Хомма ещё больше усомнился в том, что тут могли проводиться профессиональные матчи. Тесно, уж чересчур тесно.

День был такой по-весеннему солнечный и тёплый, что выпавший на прошлой неделе снег показался недоразумением. Хомма влился в толпу семейных людей, явившихся сюда с мечтой иметь собственный дом, молодых парочек переговаривающихся о том, как славно было бы когда-нибудь действительно прийти выбирать жильё, пожилых женщин, которые ходят стайками, глазеют и ворчат в сторонке:

— Неудобная планировка, уборку трудно будет делать.

Он даже сам оказался во власти счастливых грёз, и от этого ему стало легче приставать с расспросами к продавцам. Тем более что в ответ он всякий раз слышал что-нибудь вроде:

— Ну, если говорить о домах такого типа, то наша компания предлагает модель с более интересным и ярким дизайном. К тому же система утепления полов во всех комнатах неяпонского стиля…

Менеджеров каждой компании Хомма спрашивал:

— Этот дом не ваша фирма представляла? — А потом тут же добавлял: — Не припомните такой форменной одежды, как на этом снимке?

И ещё один вопрос он задавал, доставая фотографию лже-Сёко:

— Вам знакомо лицо этой женщины? — Объяснять, почему его всё это интересует, было бы чересчур долго, и он привычно добавлял: — Дочку ищу — ушла из дома, и я не знаю, где она…

Это оказывало поразительный эффект: все искренне пытались ему помочь. Зато у Хоммы возникло какое-то противоречивое чувство — выходит, он уже в том возрасте, когда ему пристало быть папашей взрослой дочери, а не десятилетнего мальчугана, пусть и приёмного.

— Вы переживаете, конечно… — сочувственно говорили ему люди, так что порой становилось даже стыдно. Однако ответа по существу он до сих пор не получил, все твердили, что ничего не знают.

Одна, другая, третья фирма — переходя из дома в дом, он невольно замедлил шаг и засомневался: ведь, узнай он даже, откуда взялся на выставке этот дом, прямой связи между ним и женщиной, которая называет себя — «Сёко», не было. То, что загадка с прожектором была разгадана вдруг и таким неожиданным образом, заставило его броситься очертя голову в Осаку, но дела это не меняет — всё равно не стоит многого ожидать от какой-то фотографии. Даже если он узнает, какая фирма представила модель дома, а вдруг Сёко всего лишь ходила по этой выставке и случайно его сфотографировала, просто потому, что понравился? Тогда фотография ничем не пригодится в поисках этой женщины.

— Это наш дом, — ответили ему в последней, пятой по счёту фирме. Ответил менеджер, вернее сказать, деловая женщина.

Хомма обратился к ней в огромной прихожей (величиной с кухню его собственной квартиры в Мидзумото) роскошного, выполненного в чисто японском стиле дома компании «Новый город». Миниатюрная красавица в сером форменном пиджаке носила на лацкане значок с фамилией Ямагути и на своих пятисантиметровых каблуках изо всех сил тянулась вверх, безупречно прямо держа спину.

— Так это действительно ваш дом?

— Абсолютно точно. Он был выставлен на «Ярмарке жилья», модель «Шале — тысяча девятьсот девяносто, тип два».

Притом что фразу она строила правильно, как в учебнике, интонации выдавали осакский диалект. Очень мило.

— А что такое «Шале»?

— Это дом в стиле швейцарской горной хижины, для желающих мы делаем в нём даже печь. Только вот не знаю, есть ли у нас сейчас каталог с этой моделью… — с сомнением покачала она головой. — Попробую позвонить в главный офис. Вы подождёте минутку?

Она уже двинулась в приёмную, которая располагалась в соседнем помещении по правую руку, но Хомма её остановил:

— Нет-нет, не стоит. Достаточно подтверждения, что этот дом был представлен здесь на выставке.

— Как это?

— Просто у меня к вам есть ещё парочка вопросов, вы позволите?

Отойдя в сторонку, чтобы не привлекать внимания сновавших в доме посетителей, у окна гостиной, где хранилась предназначенная для экспозиции мебель, Хомма задал два других своих вопроса. Показал и фотографию Сёко.

Женщина ответила, что лицо ей не знакомо.

— Извините, что не смогла помочь.

— Ну что вы! Это вы меня простите, что отнял столько времени.

«Что ж, видно, ничего не вышло», — подумал Хомма и с лёгким сердцем собрался уходить, но на этот раз, наоборот, госпожа Ямагути его остановила:

— Если вы не спешите, вы не могли бы немного подождать?

— Что?

Она слегка надавила указательным пальцем на щёку и сморщилась, как от зубной боли:

— Эта форма на фотографии… Такое чувство, что я её помню.

— Вы не ошиблись?

— Думаю, что припоминаю. Но, чем говорить наобум, лучше позову ещё коллегу, она тоже здесь работала на «Ярмарке жилья». Можно взять эту фотографию?

— Да, пожалуйста.

— Подождите меня здесь, хорошо?

Быстрыми шагами она направилась в свой временный офис. Хомма, оставшийся в одиночестве в гостиной, притягивал любопытные взгляды проходивших мимо посетителей. Возможно, его ошибочно принимали за человека, который собирается покупать дом, во всяком случае, ведёт об этом переговоры, — ведь он беседовал с менеджером.

Через некоторое время Ямагути вернулась в сопровождении ещё одной сотрудницы, повыше ростом и помоложе. На ней был такой же форменный пиджак, на лацкане значилась фамилия: «Комати». Взглянув на Хомму, она слегка поклонилась. Теперь поляроидный снимок был в руках у неё.

— Я думаю, что на снимке форменная одежда сотрудниц фирмы «Мицутомо эйдженси», — сразу заявила она.

— И что это значит, что за «Эйдженси…»?

— Туристическая фирма. — Она протянула снимок Хомме.

— Я помню, потому что проходила вместе с ними стажировку для новичков. Я уверена, что не ошибаюсь.

— Видите ли, такая стажировка… — начала пояснять Ямагути. — Наша фирма «Новый город», вообще-то, является одной из целого ряда дочерних компаний строительного концерна «Мицутомо». К этим дочерним компаниям принадлежит и «Мицутомо эйдженси».

— Получается, что это фирмы-сёстры?

— Да, верно. Ну так вот, служащих тех фирм, которые находятся под покровительством концерна «Мицутомо», раз или два в году собирают в Осаке, где расположена головная компания, и устраивают для них совместные стажировки, совещания по межотраслевому обмену опытом и всё такое.

— Вот в такой стажировке я и принимала участие, она предназначалась для сотрудниц со стажем один или два года. — Это в разговор вступила Комати. — Вот почему там присутствовали девушки из всех дочерних компаний концерна «Мицутомо». А поскольку стажировка — это та же работа, все одеты в свою форменную одежду.

— А всё-таки в чём состоит стажировка?

— Раздают учебники и материалы по культуре общения с клиентами, по ним читают лекции, стажёры пишут рефераты… Бывает и выезд на объекты. Тогда как раз открылась выставка «Ярмарка жилья», и мы туда ездили, учились встречать и сопровождать посетителей.

— Ах вот почему сотрудницы туристической фирмы оказались на выставке домов!

— Да. Это все девушки, которые у себя в фирмах работают с документацией или на приёме посетителей, — рассказывала Комати. — Начальство считает, что полезно иногда собирать сотрудниц из разных дочерних фирм и давать им возможность попробовать себя на приёме клиентов в компании иного профиля, чтобы они поучились и даже посоревновались. У нас, например, был конкурс, кто вежливее поговорит с клиентом по телефону. Победительнице вручили огромный серебряный кубок.

Рассказывая всё это, девушки оживились и перешли на шутливый тон. Переглядываясь, они хихикали. Продолжила Ямагути:

— Эти девушки из «Мицутомо эйдженси», которые сняты на фото, смотрят на человека, который их фотографирует, и машут — верно? Поэтому можно предположить, что снимает тоже сотрудница, участвовавшая в стажировке.

— Я тоже так думаю, — подтвердила Комати.

— А выяснить это можно? Существуют, например, списки участниц?

— У нас их нет, но можно ведь съездить в Центр повышения квалификации.

— Что за центр?

— Есть такой. Рядом с головным офисом концерна «Мицутомо» расположен Центр повышения квалификации Они ведут учёт всех участников стажировок и, если вы им объясните ситуацию, наверняка вам помогут. Это совсем рядом со станцией «Умэда».

Два этажа под землёй, семь наземных, своя автомобильная стоянка — в Объединённом центре повышения квалификации «Мицутомо», на первом этаже, у стойки для посетителей, Хомму ждала вовсе не такая приветливая особа, как девушки с выставки — Ямагути и Комати.

Не дожидаясь, пока Хомма объяснит причины своего визита, дежурная по приёму заявила:

— Мы не предоставляем информацию о наших сотрудниках или условиях найма.

Говорить было бесполезно. Слова звонко отскакивали от мраморных стен холла — таких великолепных, что посетитель мог подумать, что очутился в римских банях. Для ушей, которые привыкли уже к плавным интонациям осакского диалекта, её безупречно правильная и стандартная речь звучала как грубость.

Но важнее другое — такой реакции и следовало ожидать. Хомма понимал это.

Не будучи при исполнении служебных обязанностей, он не имел никакого права принуждать её к ответу. А она вовсе не должна была отвечать. Даже более того, она нанесла бы ущерб компании, если бы, отвечая на вопрос постороннего человека, неосторожно допустила бы утечку информации.

— Понимаю, что докучаю вам своими вопросами, но не могли бы вы уточнить только одно обстоятельство… Я прошу взглянуть на фотографию и ответить, проходила ли эта женщина стажировку в июле — октябре тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

— Я не знаю.

— Это связано с поисками пропавшего человека. Неужели нельзя ничего сделать?..

— А у вас есть доказательство того, что эта женщина работала в нашей компании?

— Так вот же, на фото…

Он снова достал свой поляроидный снимок и пояснил ситуацию. Женщина слушала, нахмурив брови. Она тоже была красавица, но в уголках её губ залегли жёсткие складки.

— Это невозможно, — покачала она головой.

— И это решаете вы одна?

— Да.

— Неужели действительно?

— Разумеется.

— И вы мне не поможете?

— На подобные вопросы мы здесь ответа не даём. Подайте письменный запрос в соответствующей форме.

— Ну ясно. А если письменно — то вы ответите? Я обязательно получу ответ?

Похоже, что тут она почувствовала некоторую неуверенность. Взгляд стал беспокойным, она поморгала и, обронив только: «Подождите немного», отошла от стойки. Она пересекла наискосок просторный холл и скрылась за самой дальней дверью.

Опершись о стойку, Хомма глубоко вздохнул. Вот так-то… Он как никогда остро почувствовал, сколь весома книжечка в чёрной обложке — полицейское удостоверение. Стоило ему стать обычным гражданским лицом, как он оказался совершенно бессилен.

В холле было прохладно и совершенно безлюдно, его вздох в тихом и просторном помещении отозвался пугающе громким эхом.

Окружающий его со всех сторон мрамор, возможно, был и искусственным, но Хомме он казался настоящим. Сразу видно: хорошо идут дела у строительного концерна «Мицутомо». Окажись здесь Сатору, он принялся бы обследовать стены и пол в надежде найти какие-нибудь древние окаменелости. Среди этих бесконечных узоров терракотового и серого цвета может прятаться моллюск аммонит…

Хомма положил оба локтя на стойку для посетителей и всем телом на неё навалился. По возможности, он не хотел перетруждать калено. Сейчас он был похож на школьника который дал себе волю, потому что учитель вышел из класса. Когда эта женщина вернётся, он снова должен будет выпрямиться и терпеть из последних сил.

И вдруг его внимание привлекли пёстрые буклеты различного формата, расставленные на полке по другую сторону приёмной стойки.

Судя по тому, что было написано золотыми буквами на информационной доске, висевшей напротив входа, в этом центре был и небольшой актовый зал мест на сто, и учебные аудитории, поскольку в строительном концерне «Мицутомо» было что-то вроде культурного центра. Здесь имелись и предназначенные для сдачи в аренду залы заседаний. Вот обо всех этих услугах и рассказывалось в буклетах. Самый большой и пухлый буклет был поставлен обложкой к посетителям. Под напечатанным крупными иероглифами заголовком «Группа «Мицутомо» стремительно развивается» виднелись узенькие строчки с названиями входящих в группу компаний. Мелковато напечатано. К тому же нижнюю часть обложки загораживали другие буклеты, и прочесть ничего было нельзя.

Он и сам не сразу понял, почему этот буклет привлёк его внимание. В каком-то оцепенении он уставился на ряды иероглифов.

Иероглифические знаки начертаны «по-печатному», линии тонюсенькие, перечисляются названия различных компаний. Четыре строки названий под крупными иероглифами с именем промышленной группы «Строительный концерн «Мицутомо»». Хоть и считается, что все эти компании входят в сферу интересов концерна, похоже, что они совершенно разные по профилю, относятся к разным технологическим отраслям. Много и таких компаний, которые совершенно не связаны со строительством.

«Мицутомо интернэшнал», «Мицутомо дистрибьюшн», «Спортцентр «Мицутомо»», «Терра-бионика», «Мицутомо инженеринг», «Система-центр «Мицутомо»», «Грин гарден Минами»…

Дважды пробежав глазами ряд названий, Хомма всё ещё не осознал, зачем это делает. Почему они притягивают его взгляд? Не потому ли, что какое-то из этих названий ему уже попадалось…

И тут его осенило!

Сердце так и подпрыгнуло в груди. Он вспомнил! Да, однажды он это уже видел. Вот почему оно его зацепило — это название фирмы.

Как-то незаметно для самого себя Хомма, оказывается, уже всей верхней частью туловища улёгся на стойку для приёма посетителей. Звук шагов заставил его очнуться, он выпрямил спину — в это время к стойке торопливыми шагами возвращалась прежняя женщина, на лице её была написана решимость.

— Я уточнила у начальника, — быстро проговорила она, заходя за стойку, — всё верно, мы не можем выполнить вашу просьбу.

— Вот как…

— К тому же у нас ведь Центр повышения квалификации, поэтому, хоть имена стажёров у нас и записаны, их фотографии мы не храним. Во всяком случае, эта информация не систематизирована. Поэтому, не зная имени, мы не можем по фотографии определить, проходил ли у нас стажировку данный сотрудник.

— Понятно.

— Вот почему даже на письменный запрос мы не обязательно сможем дать…

— Ну и ладно. Достаточно и этого, — коротко отреагировал Хомма.

— В смысле?

— Мне всё ясно. Вы абсолютно правы. Извините.

Похоже, что его покладистость смутила её, она часто-часто заморгала и заглянула ему прямо в лицо. Протянув руку, Хомма указал пальцем на тот самый буклет большого формата:

— Напоследок единственная просьба — нельзя ли попросить вот это?

Сжав губы, женщина у стойки жестом автомата вытащила буклет и положила перед Хоммой.

— Благодарю вас.

Ткнув пальцем в название одной из компаний, перечисленных на задней обложке, Хомма поинтересовался:

— Эта фирма тоже является дочерним учреждением строительного концерна «Мицутомо»?

— Да.

— В таком случае её сотрудники тоже проходят у вас стажировку — верно?

— Получается, что так.

— И расположена эта фирма, конечно, тоже в Осаке?

Лицо женщины выразило подозрение, но она заглянула в оказавшуюся под рукой брошюрку, чтобы уточнить.

— Да, в главном офисе строительного концерна «Мицутомо» находится их Центр приёма заказов.

— А есть у этой фирмы филиалы?

— Филиалов нет. Но склад и отдел доставки расположены в Кобэ. — Она открыла свою брошюру на той страничке, где была размещена информация о фирме. — Вот здесь подробно сказано, чем занимается фирма…

В верхней части листа было напечатано название фирмы. Очень крупными иероглифами. А ниже помещался пунцового цвета логотип в виде стилизованного изображения розы.

«Модное импортное бельё по доступной цене» — ещё прежде, чем Хомма успел прочесть броскую рекламную фразу, он уже вспомнил. Когда он ходил в «Кооператив Кавагути», коробку с таким же логотипом принесла и показала ему Нобуко Конно.

«Это тоже было у неё в комнате?» — «Да».

Тогда Нобуко объяснила ему, что это компания, которая торгует бельём по каталогу. Коробка была среди вещей Сёко Сэкинэ, в её комнате. Коробка той фирмы, к услугам которой она наверняка прибегала, совершая покупки, тут не может быть сомнений.

Значит, торговля с доставкой?

Название фирмы — «Розовая линия».

Глава 19

Штаб-квартира строительного концерна «Мицутомо» находится в квартале Умэда, в окружении других высотных зданий, ведь это самое сердце делового района Осаки. По сравнению с Центром повышения квалификации, построенным по последнему слову строительного дизайна, это было слегка устаревшее серое высотное здание, однако во всем здесь чувствовалась солидность.

Взглянув на информационный стенд, Хомма выяснил, что фирма «Розовая линия» расположена на четвёртом этаже. Отметив про себя, что на том же этаже помещается и фирма «Грин гарден Минами», Хомма подумал, что в составе промышленной группы «Мицутомо» эти две компании относятся к мелким.

В акционерной компании «Розовая линия» всё, вплоть до форменной одежды дежурной за приёмной стойкой, было выдержано в нежно-розовых тонах. На стекле двери, ведущей в административное помещение, был всё тот же логотип. Тёмно-бордовый оттенок ковра на полу при скудном освещении казался чернильным.

Радушно улыбавшейся девушке, которая отвечала за приём посетителей, Хомма объявил, что хочет встретиться с начальником отдела кадров.

— У вас есть договорённость?

— Нет, я не договаривался заранее. Но дело неотложной срочности. — Придав лицу как можно более суровое выражение, Хомма достал фотографию «Сёко Сэкинэ». — Не работала ли у вас до позапрошлого года вот эта женщина? Меня интересует, где она сейчас ни чем занимается, я её разыскиваю.

Сотрудница у стойки, сдвинув брови, разглядывала фотографию. Затем, даже не спросив у Хоммы его имени, видимо под впечатлением от грозного вида посетителя, ринулась в офис, бросив лишь:

— Подождите немного.

Зажав фотографию кончиками пальцев, она почти побежала.

В ожидании Хомма отошёл как можно дальше от приёмной стойки. На стеллаже около лифта его внимание привлекли расставленные там нарядные каталоги «Розовой линии».

Взяв в руки каталог, Хомма стал искать страничку с оглавлением. Он ведь впервые держал в руках подобное издание. Довольно много времени потребовалось, чтобы раскрыть каталог на той страничке, которая его интересовала: «Порядок оформления заказа».

Только на этой страничке обошлось без снимков соблазнительных фотомоделей в одном белье. После разбитого по пунктам подробного разъяснения была вклеена страничка с готовой открыткой для отправления заявки, её можно было вынуть благодаря линиям с перфорацией.

«Если вы впервые оформляете заявку, не забудьте, пожалуйста, указать все необходимые сведения: ваше имя, адрес, место работы и т. д.»

«Заявку можно осуществить при помощи прилагаемой открытки, а также по телефону. Звонок по телефону бесплатный для абонента. Круглосуточно работает телефакс».

«Оплата возможна при помощи кредитной карты или почтового перевода. Принимаются пожелания о времени доставки и подарочном оформлении товаров».

«Быть может, кто-то из ваших знакомых ещё не знает об услугах «Розовой линии». Непременно сообщите нам о них. Каждый новый рекомендованный вами клиент обеспечит вам особую пятипроцентную скидку, кроме того, вы автоматически станете участником лотереи, в которой разыгрываются ценные подарки».

Взгляд Хоммы, скользивший по строчкам, остановился на следующей странице, там было написано: «Просим ответить на вопросы нашей анкеты».

«Что вы думаете о компании «Розовая линия», воспользовавшись её услугами? Быть может, вы хотели бы приобретать через компанию «Розовая линия» и другие товары, помимо нижнего белья? Компания «Розовая линия» родилась в ответ на запросы женщин, мечтающих о красоте телесной и душевной, мечтающих жить ещё более полноценно. Мы надеемся в будущем развивать наш бизнес творчески и многосторонне, на благо современной женщины XXI века. Чего хотят современные женщины? Мы хотели бы услышать мнение каждого члена общества друзей «Розовой линии». Просим заполнить анкету и не позже указанного срока выслать ваши ответы по адресу компании. Каждому, кто ответит на вопросы анкеты, будет выслан дорожный несессер и набор косметичек».

Вот оно! Ради одного этого стоило сюда прийти. Именно это он и искал.

«Состав семьи», «проживание в собственном или наёмном жилье», «стаж работы», «доход»…

Ну, здесь пока ещё обычные пункты анкеты. Но есть и более изощрённые вопросы:

«Приходилось ли вам менять место работы?»

«Имеете ли диплом о профессиональных навыках» — и ниже перечислено: «знание оргтехники», «водительские права», «бухгалтерия», «иное».

«Сумма сбережений».

«Членство в страховых фондах».

«Имеете ли кредитную карту?»

Для ответивших на предыдущий вопрос положительно:

«Сколько видов кредитных карт имеете?»

После вопроса о семейном положении для незамужних приготовлены очередные вопросы.

«Где хотели бы провести свадебную церемонию: в гостинице, в зале свадебных торжеств, в синтоистском храме, иное?»

«Куда хотели бы поехать в свадебное путешествие?»

«Бывали ли вы за границей? В случае положительного ответа: когда побывали за границей впервые?»

После вопроса о том, проживает ли респондент один, следует уточнение:

«Планируете ли в дальнейшем покупку собственного жилья?»

Хомма поднял глаза от анкеты и устремил взор на стену. Под воздействием цветовой гаммы каталога ему показались розоватыми даже здешние обои. Далеко не такие уж радужные тона царили в его голове. Его одолевали мрачные предчувствия.

Это была компания, торгующая по каталогам импортным бельём. Модные вещи по доступной цене. Только и всего. Но если клиенты ответят на вопросы анкеты, то это уже банк данных. И если человек здесь работает и имеет доступ к ключу от сейфа…

Такой человек может завладеть чужими персональными данными!

— Простите, пожалуйста, что заставили вас долго ждать. — Приоткрыв дверь, из офиса выглянула прежняя сотрудница. — Прошу вас, пройдите. — Она приветливо кивала.

Приблизившись, Хомма увидел стоявшую за её спиной женщину лет тридцати пяти в элегантном костюмчике цвета весенней зелени.

— Прошу простить и надеюсь на ваше понимание. Мы не даём ответа на какие-либо запросы. — Женщина цвета весенней зелени произнесла это, прежде чем Хомма успел открыть рот.

Как-то уж очень категорично… Во всяком случае, это похоже на сознательный отказ от сотрудничества со следствием.

Принуждая себя сохранять спокойствие, Хомма произнёс:

— По-видимому, я недостаточно хорошо изложил цель своего визита, ваше недоверие вполне обоснованно. Мне хватит и пяти минут — не согласитесь ли вы выслушать более подробные пояснения?

Он пытался исподволь дать понять, что информация не предназначена для ушей девушки, занимающейся приёмом посетителей, однако его собеседница не выказала намерения отступить от жёсткой линии:

— Прошу простить, но это невозможно. У нас существует правило, согласно которому без предварительной договорённости сотрудники фирмы не могут вести переговоры с посетителями. Прошу вас удалиться.

Ни дать ни взять — железный занавес. Никакого сочувствия. Не повезло ему с этой дамой. Или… А может быть, за этим что-то кроется? Мысленно подбирая слова для ответа, Хомма случайно заметил загороженный спинами двух женщин, дежурной и дамы в зелёном, короткий коридорчик, который вёл в соседнюю с офисным помещением комнату. Там, в уголке, прячась за дверью, стоял молодой мужчина, который внимательно за ним наблюдал. Всего лишь какое-то мгновение — но мужчина, видимо, почувствовал, что Хомма смотрит в его сторону: его голова скрылась за дверью.

— Я приму это к сведению и попробую действовать согласно правилам, — безропотно отозвался Хомма.

Однако женщина в зелёном костюме даже не улыбнулась.

— Не могу ли я попросить вас вернуть мне фото, которое я вручил дежурной?

Женщина в зелёном с укором посмотрела на девушку, отвечавшую за приём посетителей, — та втянула голову в плечи:

— Сейчас принесу.

Снова, почти бегом, она устремилась вглубь офисного помещения. Провожая её взглядом, Хомма всматривался туда, где был тот самый коридорчик. Однако фигура молодого мужчины бесследно исчезла.

Женщина в зелёном даже не смотрела в сторону Хоммы, держась так отчуждённо, как будто действительно служила здесь гвардейцем охраны, — она прочно стояла на ковре этого офиса на своих высоких каблуках. Когда вернулась дежурная с фотографией в руке, женщина в зелёном костюме вздохнула свободнее — атака странного посетителя была отражена. Отлегло от сердца и у Хоммы, наконец-то он мог ускользнуть от сурового взгляда этой дамы.

Вернувшись в холл, Хомма нажал кнопку лифта на спуск. Загорелась красная лампочка. Убедившись в этом. Хомма быстро огляделся по сторонам и двинулся к лестничной клетке, которая была расположена справа. Ступил на лестничную площадку, как раз туда, где на ковре было написано: «4-й этаж», затем спустился на пару ступенек и вжался в стену. Он не спускал глаз с лифта. Лифт пришёл на четвёртый этаж, двери открылись — в кабину никто не вошёл, послышался шум закрывающихся дверных створок.

Неужели он ошибся? Стоило Хомме так надумать, как он услышал чьи-то приближающиеся шаги, Выглянув, он увидел молодого мужчину, который, скользя но ковру, подбежал к лифту и нажал на кнопку. Это был тот самый мужчина, которого он тогда заметил прячущимся за дверью. Человек раз за разом нервно нажимал на кнопку, едва не колотил по ней. Поднял голову, мельком взглянул на табло над дверями: нет ли лифта на ближайших этажах?

Затем прищёлкнул языком и бросился к лестнице.

Рассчитав момент так, чтобы при столкновении его не сбили с ног. Хомма внезапно выступил ему навстречу, и они оказались лицом к лицу.

— Меня ищете?

Молодого человека звали Хидэки Катасэ. Он представился заместителем руководителя отдела управления:

— Женщина в зелёном костюме выше меня по должности, но она занимается коммерческими проблемами. По работе мы никак с ней не связаны. Моя работа — это кадровые вопросы в пределах компании, улаживание конфликтов и так далее — в общем, мальчик за всё…

Ему было на вид лет тридцать пять или чуть меньше. Правильные черты лица. Ещё немного — и он мог бы показаться плейбоем, но держался корректно. Кожа его была покрыта ровным, но, без сомнения, искусственным загаром.

Без пиджака, в брюках и рубашке, однако при этом на ногах не что попало, а ботинки «Wingtips». И вот впервые с тех пор, как Хомма оказался в Осаке, он услышал местное наречие в обычном разговоре. Когда словечки осакского диалекта слетали с губ этого вот молодого человека, одетого в таком вот стиле… Понадобилось некоторое время, чтобы Хомма привык и перестал чувствовать дисгармонию.

— Так, надо понимать, вы с ходу определили, что я следом потянусь? — спросил он, когда они вместе зашагали по лестнице вниз.

— Уверен не был, но… — Хомма рассмеялся. — Просто подумал, что вот человек, который, похоже, что-то знает.

На площадке второго этажа Катасэ остановился. Лестничная клетка была пуста, сверху донизу её продувал сквозняк, и это движение воздуха можно было ощутить.

— Катасэ-сан, вы видели фотографию женщины, которую я принёс? Вы её знаете, верно?

Хомма спросил это, стоя одной ступенькой ниже молодого человека. Вынув ещё раз фотографию «Сёко Сэкинэ», он сунул её прямо под нос Катасэ:

— Хорошенько посмотрите — вот эта женщина.

Молодой человек тёр руками задние карманы брюк, видимо вытирая пот с ладоней. Надо же, нарочно кинулся за Хоммой, а под конец, видно, заколебался…

— Да, — ответил он тихо.

— Эта женщина работала в фирме «Розовая линия»?

На этот раз Катасэ просто кивнул.

Кивнул! Что может быть проще этого жеста! Но это ответ, и это — точное попадание. Однако обыденность ситуации мешала Хомме засчитать этот гол. И всё же — он кивнул! Он сказал, что знает эту «Сёко».

Катасэ наконец-то перестал тереть ладонями собственный зад и поднял глаза на Хомму:

— А чего ради вы её ищете?

— Долго рассказывать…

— А если покороче?

В том, как он его поддел, почему-то почувствовалось, что этот парень готов услышать дурные вести. Как знать, может быть, они были не просто коллеги, может быть, он был гораздо ближе знаком с «Сёко Сэкинэ»… Решившись, Хомма сказал:

— По правде говоря, женщина, изображённая на фото, воспользовалась персональными данными другого человека и жила под чужим именем. Есть вероятность, что этим другим человеком была женщина, которая являлась клиентом фирмы «Розовая линия». Её имя Сёко Сэкинэ.

— Сэкинэ… Сёко… — Катасэ вторил ему, бормоча вполголоса.

— Да, именно так. Я приехал, чтобы выяснить обстоятельства, касающиеся обеих женщин.

Молодой человек резко вскинул голову и быстро проговорил:

— Выйдете из этого здания и свернёте направо. До четвёртого светофора всё время прямо, там перейдите дорогу. Посмотрите там направо и вверх, чуть наискосок, — увидите вывеску кафе «Кантэки». Подождите меня там, ладно? Я скоро буду.

Отправившись в указанном направлении, Хомма прождал в кафе целый час. Ему этот час не показался долгим. Плечи, правда, затекли, будто его покрошили в кастрюлю-скороварку и плотно закрутили крышку. Вспомнилось как он впервые в жизни выслушивал добровольное признание подозреваемого. Сейчас он чувствовал себя так, опять вернулся в то время.

Наконец-то явившийся Катасэ на этот раз был, как полагается, в пиджаке. В паре с брюками это оказался дорогой костюм свободного покроя, вещь такой шикарной фирмы, что выговорить — язык прикусишь.

— Простите, что долго… — Он плюхнулся на стул напротив Хоммы. На соседний стул положил большой конверт с названием фирмы, который принёс под мышкой. — На работе я наплёл всякого, так что теперь торопиться некуда. Расскажите, пожалуйста, всё с самого начала…

Слушая Хомму, Катасэ не произнёс ни слова, не притронулся и к своему кофе, только время от времени, протянув руку, теребил конверт, который лежал рядом.

Когда Хомма замолчал, молодой человек глубоко вздохнул. Он смотрел на фото Сёко Сэкинэ, которое Хомма по ходу рассказа достал и положил на стол.

— Это всё?

— Всё, — кивнул Хомма, чувствуя, что даже слегка охрип.

— Ну, тогда… — Катасэ потянулся за конвертом. — Я подумал, что так быстрее будет. Посмотрите, я тут копии сделал…

Он достал несколько листов размером В4. В конверте лежало ещё целое полотнище распечатанных компьютерных данных, но его он пока отложил в сторону.

— Это из папки выбывшего сотрудника. Послужной список, платёжные ведомости… Это не сразу уничтожают. — Он протянул бумаги Хомме. — Вот, видите. Я думаю, что ошибки нет.

Перед Хоммой было три копии. В уголке они были скреплены степлером. Хомма разложил документы на столе.

Наверху был послужной список. Да-да, именно!

Прошло ведь, кажется, всего пять дней? В конторе «Офисное оборудования Имаи» он впервые увидел послужной список «Сёко Сэкинэ». А вот и фотография, которая там была. И вот оно снова — это лицо.

Перед ним была та же самая женщина.

— Она улыбалась из рамки маленькой фотографии, наклеенной в левом верхнем углу. Причёска была не такая, как на фото, которое принёс Хомма, но лицо то же. Один и тот же человек.

Кёко Синдзё.

В графе, предназначенной для имени, это было написано той же рукой, которая написала имя Сёко Сэкинэ в послужном списке конторы Имаи.

Так, значит, Кёко Синдзё?

Катасэ подтвердил:

— Да, это Синдзё-сан. Я отлично её помню. Правда, когда она работала у нас, то носила завивку — «саваж».

Дата рождения — 10 мая 1966 года, 41-й год эры Сёва. В этом году ей исполнится 26 лет. На самом деле она моложе Сёко Сэкинэ на два года.

Родом из префектуры Фукусима. Закончила среднюю школу в городе Корияма. Потом там же, в Корияме, отучилась в школе высшей ступени.

— К нам она поступила в апреле тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, — сказал Катасэ. — Посмотрите второй листок, там копия трудового договора. Период, в течение которого она работала у нас, можно уточнить там.

Действительно, как он и говорил: «Поступила 20 апреля 1988 года, уволилась 31 декабря 1989 года».

Однако, если речь идёт об апреле 1988 года, то Кёко Синдзё было в то время 22 года. После окончания школы прошло четыре года — и никаких записей за это время в послужном списке, пустое место.

— А вам известно, чем она занималась до того, как поступила на работу к вам?

Катасэ потёр указательным пальцем под носом. Он, похоже, раздумывал.

— Что, она занималась чем-то нехорошим?.. — спросил Хомма.

— Нет, ничего подобного. — Молодой человек поднял голову. — Она говорила, что была замужем.

— Замужем?

— Ну да. Она сказала, что по молодости не сумела ужиться с мужем и они расстались.

— Да, вообще-то, довольно ранний брак.

— Она говорила, что сразу после школы немного поработала. Однако в послужной список вносить этого не стала мол, слишком много возни. У нас тоже особенно не допытывались, и никакой проблемы из этого делать не стали.

«Ну ясно, — подумал Хомма. — Если бы вы копнули глубже, то возможно, что и эти документы, во всяком случае её личная и трудовая биография, оказались бы сплошным враньём. Но уж лучше бы вы попробовали копнуть…»

Под трудовой биографией шла графа: «Поощрения и взыскания», она была пуста. На следующей странице, там, где перечисляют дипломы, подтверждающие наличие особой квалификации, написано было: «Японские счёты соробан, II степень».

«Ого, так ты мастерица считать!»

Но и это ещё не всё, следом было написано: «Права на вождение легкового автомобиля».

«Неужели? И машину водишь? Однако же, права были и у Сёко Сэкинэ. Поэтому до тех пор, пока ты пользуешься её документами, ты ни за что, ни при каких условиях не заговоришь о вождении автомобиля. Всё очень просто — ты ведь не можешь воспользоваться своими правами или обновить удостоверение, раз тебя теперь зовут Сёко. И пользоваться водительским удостоверением Сёко Сэкинэ ты тоже не можешь. Тебе не остаётся ничего другого, как притворяться, что водительских прав у тебя нет и получать их ты не собираешься. А удостоверение Сёко ты уничтожила. Ведь так? Я угадал?»

Графа под персональными данными, где перечисляют членов семьи, пустовала. Точно такое же белое пятно, как и в послужном списке.

— А семьи у неё не было?

— Она говорила, что родители рано умерли.

— Значит, она жила одна?

— Да, снимала квартиру в доме недалеко от станции «Сэнри Тюо». Вроде бы снимала с кем-то на пару. Говорила, что иначе очень дорого получается.

«Стало быть, у неё была соседка по квартире. Вот так удача!»

— А вы не знаете имени? С кем вместе она снимала квартиру?

— Ну, так сразу…

— А узнать это можно?

— Попробую. Думаю, что можно.

Хомма кивнул и снова уткнулся в листки анкеты, затем незаметно бросил взгляд на Катасэ.

Голова его была опущена, и, проследив направление его взгляда, Хомма понял: он смотрел на лежавшую на столе фотографию.

Это была фотография Кёко Синдзё, которая превратилась в Сёко Сэкинэ и улыбалась на фоне «замка Золушки» в Диснейленде.

— Вы её хорошо знали?

Молодой человек снова часто-часто заморгал, как будто ему что-то попало в глаз, потом посмотрел на Хомму:

— Вы имеете в виду Синдзё-сан, да?

Лишь когда Хомма подтвердил, Катасэ наконец кивнул:

— Да, я её неплохо знал. Она ведь была моей подчинённой, я и на собеседовании присутствовал, когда её брали на работу…

«Ну нет, не только это, — подумал Хомма, — стал бы ты так волноваться, если бы она была просто подчинённой!»

— Понимаю, что это бестактно, но всё же спрошу: а в личном плане вы её знали?

Катасэ делано рассмеялся, как будто ему насильно потянули вверх уголки рта.

— На работе мы были в приятельских отношениях, даже обедать иногда ходили вместе. Вот почему я сильно удивился, когда она вдруг сообщила, что увольняется.

— А причину увольнения она вам объяснила?

Молодой человек покачал головой:

— Нет, не сказала, хотя я спрашивал.

— А понастойчивее расспросить вы не пробовали?

— Ну… Какое у меня на это было право?

— Право?

Катасэ засмеялся. На этот раз смех был горький, но искренний.

— Что бы она ни сделала, у меня не было никакого права ставить ей условия или упрекать в чём-либо…

— Это вам так сама Синдзё-сан сказала? Что у вас нет никакого права?

Катасэ не ответил. Такой видный парень, щёголь — и так сник. Хомме даже жаль его стало.

Молча перелистывая бумаги, Хомма вдруг подумал — «Но ведь Кёко Синдзё красавица! Наверняка к тому же не лишена обаяния». Она должна была казаться привлекательной многим мужчинам. И возможно, перед ним сейчас сидит живое тому подтверждение…

Хомма ещё раз взглянул на Катасэ, но на лице у того не было уже ни тени улыбки. Взгляд его всё ещё был устремлён на фотографию.

— В период с июля по октябрь тысяча девятьсот восемьдесят девятого года Синдзё-сан должна была принимать участие в стажировке для служащих промышленной группы «Мицутомо» и посетить «Ярмарку жилья», которая проводилась тогда на Осакском бейсбольном стадионе.

На этот вопрос Хоммы Катасэ отреагировал лишь после паузы, как тормозящий компьютер.

— Что-что? — наконец отозвался он.

Хомма повторил вопрос. Молодой человек ответил молниеносно, словно желая компенсировать упущенное мгновение:

— Посмотрите третий листок.

Хомма взял листок в руки — в разделе «Служебные пометы» последняя строка гласила: «9-10 сентября 1989 года, стажировка для сотрудниц компании». Ещё ниже было указано и место стажировки: «Центр повышения квалификации», «Выставочная площадка фирмы «Новый город», «Терраса Мицутомо».

Катасэ пояснил:

— «Терраса Мицутомо» — это кафе. Стажировку организовали для сотрудниц, которые работают на приёме посетителей или занимаются обычной секретарской работой, их обучали манерам, методам организации труда…

— В период стажировки дисциплина строгая?

— Не сказал бы, ведь там одни женщины собираются. Это не то что лекции по повышению квалификации для мужского персонала.

— Значит, там можно фотографироваться, как на экскурсии?

Катасэ задумался:

— Вообще-то, наверное, можно… Те сотрудницы, которые приезжают из Сига или из Кобэ, иногда берут с собой фотоаппарат. Ну, чтобы сделать снимки на память. Конечно, они не пейзажи снимают — фотографируют новых подруг, ведь круг знакомств расширяется. Девушки молодые, им нравится живая, радостная атмосфера этих мероприятий.

Наверное, Кёко Синдзё тоже одолжила чей-то поляроид, чтобы снять тот шоколадный дом.

Хомма снова извлёк из внутреннего кармана пиджака фотографию, на этот раз снимок дома. Положив его рядом с бумагами Кёко, внимательно вгляделся:

— Я уже рассказывал, что меня привёл к фирме «Розовая линия» вот этот снимок дома. Но почему Синдзё-сан его сфотографировала?

Ведь мало того, что сфотографировала — она хранила его, держала при себе. Даже тогда, когда отбросила собственное имя и превратилась в Сёко Сэкинэ!

Молодой человек молчал.

— А может быть, кто-то дал ей эту фотографию — тот, кто снимал, например… Есть ведь и такая возможность. Во всяком случае, она с какой-то целью хранила фотографию. Вы не знаете почему?

Катасэ едва заметно усмехнулся:

— Разве что у неё самой спросить — верно? Я-то понятия не имею. Этой фотографии она мне не показывала.

— Стало быть, другие фотографии она вам показывала? — Хомма ловил его на слове, поэтому спрашивал с усмешкой. — Получается, что вы с Синдзё-сан были довольно-таки близки?

Катасэ отвёл глаза и потянулся к своему кофе.

Странный тип. Сам ведь бросился Хомме вдогонку, так переживает за Кёко Синдзё, что принёс её бумаги, — и всё равно отрицает личные с ней отношения. Чего же он боится? Что его беспокоит? Правды, похоже, он не скажет.

На всякий случай Хомма сменил тему:

— Когда вы принимали Синдзё-сан на работу, проверка её данных проводилась?

— Нет, особо ничего не проверяли. Она ведь была из дополнительного кадрового состава.

— Что это значит? Временный сотрудник?

— Это такой статус… Не временный работник, но и не постоянный. Проще говоря, разница в величине премиальных выплат и в разных других льготах.

С разрешения Катасэ Хомма переписал в свой блокнот данные послужного списка. Стоило ему написать иероглифы «Кёко Синдзё», как приподнятое настроение улетучилось.

Его собеседник всё ещё был погружён в свои мысли и не сводил глаз с фотографии. Наверное, вспоминал Кёко Синдзё.

Хомма чувствовал, что между ним и Кёко было нечтобольшее, чем он рассказывает, не просто отношения начальника и подчинённой…

Однако это вовсе не значит, что он признается, если сейчас попробовать надавить с расспросами. Если предчувствие не подвело Хомму и он верно угадал, то вполне естественно, что Катасэ боится. Бывшая любовница скрылась, жила под чужим именем, вокруг неё происходит что-то подозрительное… Он ведь только что об этом услышал!

— Катасэ-сан! — обратился к нему Хомма, и молодой человек поднял на него глаза. — А чём, собственно, занималась Синдзё-сан, какой работой?

Вопрос несложный, но Катасэ ответил не сразу.

— «Розовая линия» — это фирма, торгующая по каталогам, — выдавил он.

Довольно-таки неожиданный поворот в разговоре — Хомма даже растерялся:

— Да-а?

— Хомма-сан, ведь вы же наверняка решили, что, когда Синдзё-сан работала в «Розовой линии», она похитила личные данные женщины по имени Сёко Сэкинэ и потому смогла взять её имя.

Хомма ещё больше удивился. Раз уж Катасэ настолько забежал вперёд, разговор теперь должен пойти быстрее. Хомма с готовностью кивнул:

— Думаю, что ничего другого нельзя предположить.

Молодой человек замотал головой:

— Невозможно! Этого никак не может быть!

— Почему же? Ведь стоит нажать кнопку — в компьютере достаточно информации о покупателях. Разве трудно её заполучить?

Женщина, превратившаяся в Сёко Сэкинэ, обладала всей информацией о ней ещё до того, как приняла решение о подмене. Но при этом она ничего не знала о банкротстве. Серьёзное противоречие! Разве среди знакомых Сёко Сэкинэ могла быть такая женщина? К тому же поблизости от Сёко — ни в баре «Лахаина», ни в баре «Голд» — женщина, которая потом присвоила её имя, не появлялась. Как же она могла, не приближаясь, узнать и о семье, и о месте прописки?

И вот вам ответ: торговля по каталогам! Покупатели заполняют заявку: там и адрес, и телефон. А ещё…

— Вы ведь проводите анкетный опрос покупателей? Люди, которые отвечают на вопросы анкеты, предоставляют много информации личного характера.

«Хотя на самом деле не так уж много нужно знать…» — подумал Хомма. Он попробовал поставить себя на место женщины по имени Кёко Синдзё, которая нуждалась в том, чтобы сменить имя и выдать себя за другого человека.

Прежде всего Кёко искала женщину примерно своего возраста. Далее, эта женщина не должна была жить с семьёй, иначе ничего не вышло бы. Одинокая женщина — это непременное условие. Если подумать о будущем, о своей предстоящей жизни под чужим именем, то окажется, что помехой может быть паспорт. То же и с водительскими правами, но если все остальные условия соблюдены — можно как-то выйти из положения и при наличии прав.

Годовой доход — высокий, банковские накопления — хорошо бы побольше. При соблюдении прочих условий — чем больше, тем лучше.

И последнее. Надо, чтобы это была женщина, которая живёт в большом городе как можно дальше от Осаки. Это важно. Очень важно.

Разве Сёко Сэкинэ не подходила по всем этим параметрам?

— Только вот банкротство Сёко Сэкинэ в ваших анкетах не отражено. Этого никак не узнаешь. Потому Кею Синдзё и не знала. Таково моё мнение.

Катасэ кивнул и достал лежавшую рядом ту самую бумажную простыню с компьютерными данными.

— Взгляните, пожалуйста. Я попробовал выяснить и вот распечатал.

Хомма взял бумагу. Первым делом в глаза бросил имя Сёко Сэкинэ на первой же строке.

Да, она на самом деле была клиенткой «Розовой линии».

— Так она есть в компьютере!

— Оказывается, есть. Да, действительно была такая покупательница, по имени Сёко Сэкинэ.

Молодой человек стал водить пальцем по распечатке:

— На первой странице основные данные о клиенте. Видите, здесь номер двести пять? Это код доступа к основной базе.

Как он и говорил, ясно виднелись цифры: «205».

— Как видите, здесь занесены личные данные от и до. Заглянешь — и порядок.

— Вот именно! — подхватил Хомма.

Сёко Сэкинэ тоже сюда попала. Её данные здесь, ошибки быть не может. Точка соприкосновения между двумя женщинами есть, она в компьютере этого концерна.

— На второй странице идёт информация о том, какие товары заказывала Сёко Сэкинэ, когда поступали заявки, когда вещи были отправлены. Здесь код — двести один. На последней странице данные об оплате. После суммы указана дата перечисления денег. Литера «У» означает, что деньги перечисляли через почтовое отделение.

Хомма кивнул:

— Она ведь не могла платить по карточке.

— Верно, но платила она всегда точно в срок, ни разу не задержала оплату позже назначенного времени. Суммы маленькие, но для нас это хороший клиент.

Суммы перечислений были то 5 120 иен, то 4 800 иен — не круглые. Самая крупная сумма была 10 000 иен.

Катасэ просмотрел распечатку:

— Судя по тому, что я вижу в основной базе данных, на вопрос о наличии кредитных карт она не ответила. Однако, по-моему, на основании этого никто не мог бы предположить, что у неё в прошлом банкротство. Только уж если очень хорошо подумать… Вроде бы всё так, как вы говорите, да вот…

— А что такое?

— Я не собираюсь выгораживать Синдзё-сан, — решительно заявил молодой человек, — я только хочу сказать, что у нас тут строго дело поставлено и утечка информации о клиентах невозможна.

Хомма хотел было возразить, но Катасэ остановил его жестом, а сам продолжал:

— В любом случае я вам потом покажу нашу фирму, вы сами сможете убедиться. Вечером — после семи или около того — все сотрудники, кроме охранника, уйдут домой, и тогда будет можно…

— Вот за это спасибо!

— Но только за базой данных у нас строгий контроль. Вся информация систематизирована, утечки быть не может. Это так называемая «закрытая система». Дело в том, что нам не надо обмениваться информацией ни с кем, кроме экспедиционного центра и склада.

— Но ведь в фирме, которая торгует по каталогам, обязательно работают женщины, которые принимают заказы по телефону.

— Да, есть телефонные барышни.

— А ведь они имеют доступ к информации! Я знаю, не настолько уж далёк от жизни, мне тоже товары заказывать приходилось. Когда звонишь, они тут же заглядывают в компьютер и проверяют, есть ли товар в наличии. Точно так же они могли бы, при помощи кодов, о которых вы сегодня рассказывали, выудить сколько угодно информации о клиентах.

Позволяя Хомме выговориться вволю, Катасэ слушал с невозмутимым выражением лица, потом наконец возразил:

— Ничего не выйдет. Я же говорил: невозможно.

— Но почему?

— Телефонные барышни так заняты, отвечая на звонки, что им вздохнуть некогда. А если они будут, вместо того чтобы разговаривать с клиентами, копаться в базе данных, им сразу сделают замечание. Использовать принтер не для дела, а чтобы получить сведения из компьютера, они тоже не могут. Они всё равно что автоматы — только принимают заказы и вносят данные в компьютер. — Он придвинулся поближе. — Я уже говорил это, но… Вы, кажется, думаете, что Синдзё-сан подыскала кандидатуру, пригодную для её целей, когда работала у нас?

— Да, так и есть. С самого начала она сюда устроилась с этой целью или потом уже обнаружила, что работает в таком месте, где свободно можно пользоваться базой данных, — это мне трудно судить.

— Получается, что Синдзё-сан начала поиски «с чистого листа»: представляя себе, каким условиям должна отвечать нужная кандидатура, она из бесчисленного множества клиентов выбрала такую женщину — вы это хотите сказать?

— Пожалуй, да.

Уже произнося эти слова, Хомма почувствовал некоторые сомнения. Он действительно думал, что Кёко выискивала такую, как Сёко Сэкинэ, — именно так, как это сформулировал Катасэ. Ведь не наоборот же! Не может же быть, чтобы именно Сёко Сэкинэ изначально была её целью!

Вот почему понадобилось время и немало труда, чтобы найти подходящую женщину, отвечающую всем условиям. Только, чтобы собрать большое количество данных на разных людей, нужно потрудиться. Если, как говорит Катасэ, женщина — телефонный оператор так занята, то на работе она не могла бы серьёзно вести поиск…

Катасэ усмехнулся:

— Вот видите! Мне-то кажется, что это совершенно невозможно. Нет у телефонных барышень на это времени.

— Но нельзя же сказать, что совсем нет… — продолжал стоять на своём Хомма.

— Допустим, что при самых благоприятных обстоятельствах… Да нет, это невозможно! Не могла Синдзё-сан получить данные о Сёко Сэкинэ у нас, — покачал головой его собеседник.

— Но откуда вы знаете?

Катасэ снова достал бумаги и показал на служебные пометы в личном деле Кёко Синдзё:

— Вот здесь написано, какого рода работу она выполняла.

Хомма прочёл:

— «Административно-секретарская служба». Так она не была телефонной барышней?

— Нет, она была административным работником вспомогательного штата. Иными словами — была на подхвате. Я же сказал вам, когда мы говорили про стажировку, что их там учили манерам. И ездили учиться не только девушки — телефонные операторы. Обычные секретарши и сотрудники офиса ездили тоже. Насколько я помню, Синдзё-сан работала в канцелярии, помогала с расчётами в секторе зарплаты. Там тоже есть компьютер, но это, конечно, совсем другая система, не та, где информация о клиентах. Там и коды другие. Всё устроено так, что из операционной системы, предназначенной для внутреннего пользования фирмы «Розовая линия», нельзя получить доступ к базам данных о клиентах.

На лице Катасэ не было ни малейшего огорчения. Он, кажется, даже слегка бахвалился. То ли он гордился качеством операционных систем своей компании, то ли тем, что Кёко Синдзё не имела к ним доступа, — этого Хомма не понял.

— Синдзё-сан позаимствовала данные женщины по фамилии Сэкинэ — это факт. Но такое было бы не под силу самой Синдзё-сан, без чьей-то помощи. Это я вам точно говорю.

Быстро взглянув на молодого человека, Хомма не спеша, отчётливо произнёс:

— А вы сами ей не помогали в этом?

Выражение лица Катасэ ничуть не изменилось, только левая бровь слегка дрогнула.

— Может быть, она вас попросила (зачем — сейчас не важно), и вы добыли для неё эту информацию? Или, может быть, вы научили её, каким способом это можно сделать?

Хомма решил действовать в лоб, хотел прижать его к стенке, но, видимо, поспешил. Лишь на мгновение Катасэ заколебался, но затем категорично заявил:

— Чтобы я взялся за такое дело? Нет! Ни в коем случае.

Под его ладонью с длинными пальцами с фотографии улыбалась Кёко Синдзё.

Глава 20

— Ну и что было дальше? Вам удалось осмотреть офис компании?

— Осмотрел, — кивнул Хомма.

Вернувшись из Осаки поздно вечером. Хомма всю ночь стонал и ворочался из-за своего больного колена, a утром позвонил детективу Икари. На этом этапе расследования пора уже было открыть карты, и он поведал Икари все подробности дела. После обеда тот примчался прямо Хомме домой, в Мидзумото. Усевшись в гостиной за низкий столик, прямо напротив Хоммы, он один за другим отправлял окурки в отмытую Исакой до блеска стеклянную пепельницу и время от времени издавал возмущённый рык: «Да что же это делается!»

— И что, действительно такая совершенная система как он говорил?

Сейчас в «Розовой линии» телефонными операторами работают тридцать восемь женщин. С десяти утра и до восьми вечера эти тридцать восемь человек по очереди отвечают на звонки. Все плечом к плечу сидят в офисе — столы рядами…

Увидев это своими глазами, Хомма вспомнил, что похожую картину показывали в телевизионной рекламе. Молодые девушки от двадцати до тридцати пяти лет в одинаковой форме сидят рядком. Все они кажутся красавицами, — возможно, это зависит уже от того, кто смотрит. Когда столько молодых женщин собрано в одном месте, получается что-то вроде эффекта «обмана зрения», картинка плывёт.

— Это только говорится: «телефоны», но оборудование, на котором на самом деле работают эти барышни, похоже скорее на коммутаторы старых телефонных станций, только маленькие. Операции совершают нажатием кнопки. Вместо телефонной трубки у каждой — наушники, а у рта прикреплён маленький микрофон. Такие же микрофоны бывают у певцов, которые поют, двигая рычажки пульта звукозаписи. Перед каждой девушкой — терминал связи, и всякий раз при поступлении заявки от клиента они вводят код и связываются с компьютером.

— Они вводят цифры?

— Да. Поэтому ответ приходит быстро. Очень хорошая система. Она работает с первого января тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.

До этого на каждом приёмном терминале использовалась более простая система и связь осуществлялась по телефону или по почте. Для учёта клиентов, приёма заказов и отправки товара параллельно использовали старую как мир систему конторских книг. Чтобы всё это объединить в одну систему, которая работает теперь, понадобилось потратить миллионы иен, — так Хомме объяснил Катасэ.

— Январь тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года? — Икари почесал свою толстую шею. — А Кёко Синдзё поступила на работу в апреле того же года?

— Да, судя по записям, двадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Новая система введена до её появления в фирме. К тому времени как она приступила к работе, новая система уже действовала вовсю.

— А когда Сёко Сэкинэ внесена в базу как клиент фирмы?

В коробке, которую сохранила Нобуко Конно, Хомма обнаружил больничную квитанцию от 7 июля 1988 года, на ней торопливым почерком записан был телефон «Розовой линии». Судя по распечаткам, которые показал Катасэ, 10 июля она позвонила по этому телефону и попросила прислать ей каталог. Выслала свою анкету и сделала первый заказ, в связи с чем получила свой «номер клиента» — это было 25 июля.

— Стало быть, никакого промежутка… — разочарованно протянул Икари и вздохнул.

— К сожалению, никакого… Поэтому Катасэ твёрдо стоит на том, что Кёко не могла украсть данные Сёко Сэкинэ. Он очень горячо её оправдывал.

И всё же каким образом из огромного массива информации о клиентах Кёко выбрала Сёко Сэкинэ? Этот вопрос, похоже, Катасэ считает ключевым, он очень убедительно это пояснял.

— Во всяком случае, канцелярия, ведающая делами внутри самой фирмы, и, в частности, система начисления зарплаты (а именно этим занималась Кёко), и базы данных на товары и покупателей — это совершенно разные вещи, так утверждает Катасэ. Свободного обмена информацией между этими системами нет и не может быть. Он говорит, что лишь специалист по системному управлению мог бы справиться с таким делом. Только человек, обладающий специальными знаниями и особым мастерством.

— Мастерством?

— Иными словами, человек, имеющий к этому дар. Он говорит, что такие люди хорошо знают компьютер, программное обеспечение, владеют техническими навыками.

— Что-то я не пойму… — Икари поморщился, — а эти самые люди с навыками могут вытащить из компьютера любую информацию, какая им нужна? Раз так, разве не могла этого сделать Кёко Синдзё — вдруг у неё тоже был такой дар?

Хомма рассмеялся и покачал головой:

— Если бы так, то и говорить не о чем. Но не тут-то было! Как утверждает Катасэ, она совершенно не разбиралась в компьютерах. Разве что умела играть в компьютерные игры.

— А правду ли он говорит?

— Между ними существовали какие-то отношения. Он говорит, что ничего серьёзного, но я-то вижу, что это не так. Думаю, что со временем я его разговорю и узнаю правду.

— Так ты с ним собираешься встретиться ещё?

— Ну да. Через него проще всего собрать информацию о том периоде, когда Кёко Синдзё работала в «Розовой линии». В таких местах большая текучка кадров, и в фирме осталось сейчас совсем мало сотрудников, которые работали при ней и хорошо её знали. Я попросил Катасэ устроить мне с ними встречу, чтобы расспросить.

— А правильно ли это? — усомнился Икари. — Какое-то подозрительное рвение с его стороны. Может быть, у него свой тайный умысел?

После некоторого раздумья Хомма ответил:

— Я тоже думаю, что он знает больше, чем говорит. Дело тёмное. Но разве побежал бы он за мной, разве показал бы все эти документы, если бы был, скажем, её «сообщником»?

Икари на это только хмыкнул, а Хомма высказал свою догадку:

— Мне кажется, что он был с ней близок, и так или иначе причастен к истории с похищением данных. Сам он в то время, я думаю, не представлял себе в полной мере, для чего ей всё это было нужно. Поэтому сейчас он так перепугался.

— Так ли? — В голосе Икари слышалось сомнение. — Я склонен считать, что Катасэ соучастник. Вплоть до соучастия в убийстве — это тоже следует учитывать.

— Ты имеешь в виду убийство Сёко Сэкинэ?

— Ну, или убийство её матери.

— Кто знает… Но только его удивление при виде фотографии Кёко Синдзё было искренним.

— Это неизвестно.

— Ну допустим. Однако, если рассуждать беспристрастно, он просто не мог не вмешаться в расследование, поскольку отвечает за кадровые вопросы. Ты только подумай! Разве эта история не пахнет дурно? Пропала женщина, другая женщина открыто разгуливает под её именем. Тут и ребёнок заподозрит преступление. А женщина-то служила у них в фирме! И уволилась всего два-три года назад.

Икари покачал головой, а Хомма продолжал:

— А прибавь сюда оживившиеся ныне толки про использование фирмами недозволенных методов учёта клиентов. Для компании, торгующей по заказам и рассылающей товары клиентам на дом, это скандал. Некрасиво выглядит и головная фирма — строительный концерн «Мицутомо». Поэтому Катасэ должен был отнестись ко всему этому серьёзно. Если бы он пустил дело на самотёк и предоставил мне самому разбираться, в компании поползли бы разные слухи — вот чего он боится!

И действительно, когда Хомма покидал офис «Розовой линии», лицо провожавшего его до дверей Катасэ было похоже по цвету на застиранную простыню.

— Вернёмся к разговору о компьютерах. Я хочу сказать, что даже телефонному оператору, который сидит перед монитором, нужны специальные знания, чтобы извлечь информацию и незаметно вынести её за пределы компании. Предположим, человек принёс с собой дискету, чтобы незаметно перебросить на неё данные, — если он будет делать это не в том порядке, как предписано инструкцией, его манипуляции не смогут остаться незамеченными для сидящих рядом коллег.

Икари состроил недовольную гримасу. По правде говоря, он до сих пор не сумел освоить даже пишущую машинку, оснащённую процессором, и говорить о компьютерах при нём было бестактно.

— А человеку, который работает в другом отделе и не имеет отношения к информации о клиентах, тем более трудно её заполучить. Если уж мы об этом заговорили, то так называемое «хакерство», то есть взлом сервера и вход в базу данных, осуществляется через обмен данными с другими компьютерами (конкретно с экспедиционным центром и складом), а там особые линии связи, их телефонные номера не афишируются. Даже если Кёко Синдзё, будучи сотрудницей компании, сумела разузнать номер телефона этого недостаточно. Всё равно что знать секретный код счёта, но не иметь банковской карточки. Так мне Катасэ объяснил. Правда, сравнение тоже какое-то… криминальное.

Лицо Икари сморщилось, будто он вот-вот собирался чихнуть.

— Значит, этот вопрос пока придётся отложить.

— Получается, что так. Остаётся только предположение, что Кёко Синдзё каким-то образом завладела информацией компании «Розовая линия».

— А девушка, вместе с которой она снимала квартиру? Ты с ней встретился?

Хомма покачал головой:

— Как назло, она в отпуске. Её зовут Итики Каори, и она тоже из канцелярии. Сейчас улетела на две недели в Австралию. У меня есть её адрес и телефон.

— Это Катасэ тебе сказал? Может, он врёт?

— Нет, всё в порядке, это правда. Он открыл компьютер и показал мне её адрес в списке сотрудников и график работы — всё точно.

— График, значит, тоже в компьютере… — уныло проговорил Икари. И тут же вскочил, словно его подбросило. — Ой, а у Кёко Синдзё…

— Алиби? — засмеялся Хомма. Но тут же стал серьёзным. — Я попробовал выяснить, где она находилась в момент смерти матери Сёко Сэкинэ, Тосико, которая погибла в Уцуномии около одиннадцати часов вечера двадцать пятого ноября восемьдесят девятого года. Разумеется, я не мог открыть Катасэ истинную причину, по которой меня интересует эта дата, и моё объяснение показалось ему неубедительным, но всё же в компьютер заглянул. Он даже распечатал это для меня!

Хомма сунул бумагу под нос Икари — тоже впился в неё взглядом.

— С восемнадцатого по двадцать шестое ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года Кёко Синдзё находилась в девятидневном отпуске. Правда, сказано, что по болезни.

Икари присвистнул, а Хомма добавил:

— Кроме того, я уговорил Катасэ показать и его собственный график, якобы на всякий случай, под предлогом того, что они с Кёко были в приятельских отношениях.

— И что там?

— Хотя двадцать пятое ноября — это суббота, он работал, до девяти вечера был в офисе.

— Значит, он к этому отношения не имеет. — Икари был разочарован. — Мне всё-таки кажется, что он с душком, этот парень по имени Катасэ…

— У меня ещё будет случай за ним понаблюдать. Поглядим!

Наконец-то это расплывчатое «дело» стало обретать какие-то очертания. Хомма ухватил кончик тонкой нити, за которую можно потянуть. Теперь важно не спешить.

— До того как Катасэ вечером отвёл меня в офис «Розовой линии», надо было как-то убить время — я гулял.

— А как же нога? — спросил Икари с несвойственной полицейскому серьёзностью.

— Да я так только, ковылял… — засмеялся Хомма. — Осака — странный город. Такое ощущение, что Осака и Токио существуют в разных измерениях. В Осаке ничего не пропадает зря.

— Что не пропадает зря?

— Ну смотри: в Токио, даже в районе Нихонбаси, в самом центре, спина к спине с роскошными офисными зданиями — система «умный дом» и всё такое — стоят уцелевшие купеческие хоромы. В Осаке ничего подобного нет. Если сказано «торговый квартал» — так он и есть торговый, целиком и до последнего уголка. Но при этом тут же, в центре города, стоит перейти улицу, и ты окажешься в злачном районе увеселительных заведений. Кажется, здесь только что произошла стычка якудза…

— Не люблю! Ни блины окономияки не люблю, ни лапшу эту, удон, ни их команду «Тигры Хансин»… Я бы в Осаке не выжил, — заявил Икари ни с того ни с сего.

Хотя вечерний холод пронизывал до костей, Хомма бродил по улицам до самой встречи с Катасэ. По дороге набрёл на так называемый треугольный скверик и решил присесть на каменную скамью, чтобы убить полчасика. Кругом были одни парочки. Пройдёт ещё немного времени, и здесь устроятся на ночлег пьяницы и бездомные — даже из лести не назовёшь этот сквер уютным местечком, и уж тем более красивым. Неужели, чтобы говорить о любви, достаточно воодушевления?

Сидя на скамье, он думал: может, Кёко Синдзё тоже с кем-то сюда приходила? Так же сидела, смотрела на слоняющуюся молодёжь… Прогуливалась по пыльным вечерним мостовым, любовалась неоновыми огнями, переходила улицу между рядами стоящих в пробке автомобилей, бросая взгляд сквозь ветровое стекло.

Неужели и она всё это делала? Доставляло ли ей это радость? Пока Хомма сидел на холодной скамье, подобные мысли не выходили у него из головы.

Но ведь пейзаж — это то, что отражается в чьих-то глазах. Хомма не сможет увидеть Осаку такой, какой её видела Кёко, как бы он ни силился и сколько бы времени этому ни посвятил. А жаль.

— Но ты мне ещё поможешь? — Хомма наклонился и заглянул Икари в лицо.

— Теперь тебе нужны копии посемейного реестра Кёко Синдзё? — усмехнулся приятель.

— Угадал.

— Можно начать с адреса, который указан в её послужном списке из «Розовой линии». Дело пустяковое.

— Только вот…

— Хочешь, чтобы начальство пока ничего не знало? Точно? Сделаю! — Икари кивнул, прижав к груди упрямый подбородок — По правде говоря, сложный случай. Предать всё огласке сейчас — могут запретить дальнейшее расследование. Не то чтобы здесь не было повода возбудить дело, но…

На этот раз Хомма его опередил:

— …Есть более неотложные дела.

— Точно, чёрт возьми!

— Вот потому я хочу ещё немного подготовить почву как частный детектив. — Хомма окинул взглядом лежащие на столе бумаги. — Тела-то нет! Нельзя утверждать, что Сёко Сэкинэ мертва. Так мне и скажут. Вот ведь в чём дело.

— Неужели ты думаешь, что она жива?

— Не шути.

— Вот именно, я тоже считаю, что её убили.

— Ну, в таком случае где тело? Ты бы как поступил?

Икари подскочил на стуле:

— Вот-вот! Я думаю, здесь тоже всё зависит от того, был ли у неё сообщник. Если сообщник мужчина, то он мог и приложить значительные физические усилия. А ведь Сёко Сэкинэ, как ты говорил, была не мелкая?

— Скорее, высокая…

— Значит, женщине в одиночку было бы трудно уничтожить тело. Нужно было бы очень сильно постараться.

— Я думаю, что Кёко Синдзё всё сделала в одиночку, от начала и до конца, — пробурчал Хомма. — Доказательств никаких, но мне так кажется.

Взгляд у неё волевой, у этой Кёко. Никаких сантиментов — как легко она бросила и Курисаку, и этого Катасэ из «Розовой линии»! И как легка на подъём! Такое ощущение, что она — одиночка, во всех смыслах.

Но, в то же время, она потому так легко и сумела превратиться в другого человека, что одиночка, совсем одна. Если бы существовал хоть кто-то, кто посочувствовал бы ей, скрывающейся и убегающей, если был бы рядом этот мужчина, готовый протянуть руку помощи, она едва ли стала бы бросаться именем «Кёко Синдзё». Вместе с близким человеком попыталась бы скрыться под своим собственным именем, как Кёко Синдзё. Ведь имя существует, пока кто-то его помнит, произносит, зовёт. Если бы рядом был человек, который понимал бы её, любил, дорожил ею, Кёко Синдзё ни за что не выкинула бы своё имя, как выкидывают лопнувшую покрышку.

Но это — если имя называют с любовью.

— Так что, не было сообщника?

— Нет.

— Тогда получается…

Икари, кажется, заметил, куда смотрит Хомма. На кухне, в уголке, притулилась аккуратно закрытая крышкой подставка для ножей. Для овощей, для мяса — по порядку были расставлены пять ножей различной, в зависимости от назначения, величины. Их принёс Исака. Как профессиональный повар, он был придирчив в выборе орудий своего труда.

Икари молча смотрел на Хомму, и тот объяснил:

— Это я сам проверю. В библиотеке пороюсь, в газетах привлеку знакомых журналистов. Ведь эта информация попадает не только в Центральное управление полиции.

— Да, такие вещи у нас любят обнародовать. Ходкий товар! — Икари потирал подбородок, словно это помогало ему сохранять самообладание. — Нераскрытые дела по расчленённым останкам, так?

Тамоцу Хонда заявился к ним в Мидзумото на следующий день после обеда. На нём были плотные джинсы в обтяжку (не промокнут, даже если несколько раз прыгнуть в воду), белая рубашка, домашней вязки свитер. Принимая у него твидовый пиджак, чтобы повесить на плечики, Хомма обратил внимание, что запасная пуговица, которую на фабрике обычно пришивают с изнанки, была предусмотрительно срезана. Это всё Икуми — рачительная хозяйка.

Тидзуко тоже так делала. Покупая одежду, она всегда сразу срезала запасные пуговицы и складывала в коробочку — говорила, что иначе портится материя. Поэтому вещи Хоммы легко рассортировать на те, что куплены были при Тидзуко, и те, что появились уже без неё. На всех вещах, купленных после смерти жены, так и остались пришитые с изнанки запасные пуговицы. Срезать эти пуговицы для Хоммы — значит вновь ощутить своё одиночество. Теперь уже ему нетрудно самому готовить, убирать и делать покупки в отсутствие Исаки, а вот отрезать пуговицы почему-то тяжело, он от этого впадает в депрессию.

Тамоцу, похоже, был из тех людей, которые в чужом доме чувствуют себя неуютно: он не находил себе места, пока ему несколько раз не предложили сесть, и ёрзал, ожидая удобного момента, чтобы выложить на стол бумажный пакет, который был у него в руках.

— Вот, это вашему мальчику… — чуть слышно проговорил он.

Хомма принял гостинец, поблагодарил. Это тоже, наверное Икуми его научила. Пакет был фирменный — из известной европейской кондитерской.

Как раз в это время, пообедав у себя дома, пришёл Исака. Хомма и Тамоцу только уселись, а разговор начать не успели так что самое время было познакомить Исаку и Тамоцу.

— Мужчина-домоправитель? — удивился парень.

Исака не без гордости пояснил:

— Даже удивительно, насколько эта профессия подходит мужчине. Я не побоюсь починить электроприборы, легко передвину мебель и вытру пыль в самых дальних уголках. Клиенты очень довольны.

— Клиенты?

— Те, с кем у меня заключён договор. А название «клиенты» — для солидности.

— Вот это да! Расскажу жене — она будет в восторге. — Тамоцу, кажется, и сам был искренне восхищён.

На лице у Исаки было написано недоумение, поэтому Хомма с улыбкой объявил:

— Тамоцу-кун скоро во второй раз станет папашей.

— Мне двадцать восемь!

— Неужели? Молодой папа!

Исака, слегка прикрыв глаза, вдруг поморщился:

— Ведь и Сёко Сэкинэ тоже было двадцать восемь!

А жила совсем иначе…

Он уже говорил о Сёко в прошедшем времени! Тамоцу молча опустил голову.

— Ты когда приехал в Токио?

— Вчера.

Перед отъездом из Уцуномии Хомма посовещался с Тамоцу, и они решили: прежде всего надо на месте собрать всю доступную информацию о Сёко — всё, что происходило до её исчезновения. Потом уже они будут думать о дальнейших шагах.

— Много чего набралось, — сказал парень, открывая сумку.

Исака принёс кофе, пододвинул стул и уселся рядом с Тамоцу.

Тот раскрыл небольшой блокнот:

— Я всё записал, мне Икуми так велела.

— Всё правильно, так и надо.

Тамоцу слегка откашлялся:

— Людям я говорил, что Сии-тян бесследно пропала поэтому многие откликнулись и помогли. Все сначала удивлялись, а потом вроде бы принимали это как должное, как закономерный итог.

Вполне естественная реакция: речь идёт о женщине, работающей в баре, да ещё долги!

— Одна молодая женщина, моя одноклассница, два-три года назад встретила Сёко на вокзале и разговаривала с ней. Говорит, что Сии-тян была одета вызывающе, словно она занимается бог знает чем.

— По времени получается, что она тогда работала в баре «Лахаина».

— Со временем неясность. Якобы встреча состоялась два или три года назад, но она не помнит точно ни числа, ничего. Говорит только, что у неё был при себе пакет с половиной арбуза. Поэтому получается, что дело было летом.

Обычно память у людей так и устроена.

— Она рассказывает, что выглядела Сёко хорошо, была весела. Она только удивилась, что макияж очень яркий. Эта одноклассница тоже слышала всякие сплетни про Сии-тян, поэтому попробовала поинтересоваться: мол, тяжело, наверное, приходится, и всё такое. А та только засмеялась: мол, да, но что поделаешь…

— А что же ей оставалось? — заметил Исака. — Разве приятно встретить одноклассника, когда ты сам споткнулся на жизненном пути!

За этими словами явно стояло что-то личное. Наверное, Исака вспомнил то, что ему самому пришлось пережить.

Тамоцу между тем продолжал:

— Больше всего я рассчитывал что-то узнать в связи с гибелью тёти Тосико, поэтому решил разыскать и расспросить каждого из тех, кто был на похоронах и на поминках. Мне казалось, что это очень важно, но на деле ничего интересного не всплыло. Известно, что за люди собираются обычно по такому поводу — старушечья компания.

Парень расспрашивал их, как выглядела тогда Сёко, показывал фотографию той, другой женщины, выяснял, не видел ли её кто-нибудь.

Траурную церемонию и отпевание не удалось устроить дома — жена домовладельца была против. Поэтому сняли зал в районном Доме народных собраний, это в пяти минутах езды на машине. Сии-тян, как единственной родственнице покойной, трудно было бы справиться в одиночку часть забот взяли на себя члены Комитета местного самоуправления.

Тамоцу отхлебнул кофе и заглянул в свою тетрадку:

— Многие люди говорили, что Сии-тян выглядела на похоронах как человек, который глубоко потрясён, раздавлен горем, — мне и самому так показалось, я вам уже рассказывал. Но были и такие старушенции, которые ворчали насчёт её рыжих волос: как, мол, она могла в такой день!

— Потому что свадьбы и похороны — это самые консервативные мероприятия, — заметил Исака.

— Совершенно верно. И эту женщину с фотографии, ну, ту, что выдаёт себя за Сии-тян, — ни на похоронах, ни на отпевании никто не видел. Если бы явилась какая-то неизвестная особа, это всем бросилось бы в глаза. Кроме того, среди тех, кто принимал и отмечал посетителей, был член квартального Комитета самоуправления. Если бы молодая женщина не из местных даже просто принесла пожертвование, курительные свечи, и то её спросили бы, кто она, кем приходится тётушке Тосико и всё прочее — так что ошибки быть не может.

Хомма кивнул. Пожалуй, информация заслуживает доверия. К тому, что сказал Исака, можно ещё добавить: на свадьбах и похоронах все участники очень бдительны и внимательны.

— И всё-таки представьте, — парень потёр у себя под носом, — был, оказывается, один человек, который видел женщину, выдающую себя за Сии-тян!

Хомма и Исака дружно подались вперёд:

— Неужели правда?

— Точно! — Тамоцу вдруг расхохотался как мальчишка и шлёпнул себя по затылку. — Чего уж там «правда», когда такая ерунда вышла, ведь её видела моя собственная мать!

Хомма широко раскрыл глаза от изумления:

— Твоя мать?

— Да, именно! Да и то, не я у неё выпытал, а, наоборот матушка мне сообщила. Мол, в парикмахерской ей сказали, что приходил следователь, который спрашивал насчёт Сии-тян, так вот….

Тут Хомму осенило. Это же Канаэ Мията! Он ведь оставил в парикмахерской «Салон Л'Ореаль» фотографию Кёко Синдзё — тогда ещё она считалась поддельной Сёко. Канаэ обещала ему поспрашивать в округе насчёт женщины на фотографии.

— Значит, «Салон Л'Ореаль» постарался?

— Вы знали? — На лице у Тамоцу отразилось разочарование. — Матушка туда ходит делать химическую завивку, вот и… Ей показала фотографию Мията-сан, парикмахер. Вообще-то, она обычно всё забывает. Но если что-нибудь не по ней, запомнит, и ещё как. Когда умер отец, сутры у изголовья покойного читал какой-то несолидный, суетливый монах, матери это безмерно досаждало. Поэтому монаха она запомнила вплоть до родинки на шее. Ну а потом тот монах украл деньги прихожан и сбежал с женщиной — громкий был случай… Ах, ну да, я же не о том, извините…

— Нет-нет, всё в порядке. Мы теперь поняли. Ты хотел сказать, что матушка ничего не перепутала и память ей не изменяет.

Парень решительно кивнул:

— Да. Она сказала, что встретила ту женщину, когда выходила как раз из «Салона Л'Ореаль».

— Время? Когда это было?

— Время известно совершенно точно. — Лицо его стало серьёзным, если не сказать торжественным. — Это был поминальный сорок девятый день после кончины тёти Тосико. Матушка сначала не могла определённо назвать число, но потом сверилась с расходной книгой и прочими записями — это было четырнадцатого января тысяча девятьсот девяностого года, воскресенье.

— Так это же опять…

— Удивительно, правда? Но когда я с матерью поговорил, кое-что прояснилось. Ведь родственников-то у Сии-тян нет, а как сиротливо душе покойника, если никто не придёт помянуть! Поэтому все соседи пошли в храм возжечь курительные свечи. У меня тогда была срочная работа которую я никак не мог бросить, и я не пошёл, пошла мать. Она у меня в подобных случаях очень щепетильна и специально решила сделать причёску, перед тем как отправиться на храмовую службу.

Хомма чуть не хлопнул себя по коленке. Ну конечно! В таком случае всё понятно.

— Так вот, мать рассказала, что она сделала себе эту причёску, вышла из парикмахерской — и возле «Виллы Аканэ» увидела молодую женщину. Эта женщина была совсем одна, и матери даже показалось, что она прячется за телеграфный столб, желая остаться незамеченной. Мать к ней подошла и спросила: мол, вы кто? А женщина, похоже, испугалась — ответила что-то несуразное и быстрей-быстрей пошла прочь. Мать это насторожило, и поскольку она не из робких, то бросилась догонять и снова допытываться: мол, кто вы и чего вам нужно? Та вконец растерялась и побежала без оглядки. Но лицо её мать хорошо рассмотрела. Говорит, что красавица, прямо как актриса.

Сдвинув брови, Хомма задумался, пытаясь привести в систему всё, что он услышал от Тамоцу.

Итак, поминальная служба по буддийскому обряду, которую проводят на сорок девятый день, совершена была 14 января 1990 года. Умерла Тосико Сэкинэ 25 ноября 1989 года. Точно сорок девять дней не получается, но они, видно, выбирали время так, чтобы не совпало ни с предновогодней суматохой, ни с самими праздниками, ведь это первое воскресенье после «дней сосны»^[48]. Спустя ещё десять дней Сёко Сэкинэ пошла к адвокату Мидзогути проконсультироваться, может ли она получить деньги по страховке матери. Вероятно, кое-какие сбережения у Тосико Сэкинэ имелись, из них-то и смогла её дочь покрыть расходы на похороны и поминки. Тогда же, вероятно, Сёко Сэкинэ задумалась о судьбе страховых накоплений матери, во всяком случае, ход её мыслей вполне понятен.

И вот тут рядом с Сёко появляется Кёко Синдзё.

Кёко уволилась из «Розовой линии» 31 декабря 1989 года. Вероятно, она постепенно готовилась к тому, чтобы превратиться в Сёко. Вот и приехала в Уцуномию, чтобы разок взглянуть на свою жертву.

— А где проводилась поминальная служба? — спросил Исака.

— В буддийском храме, где потом поместили на хранение урну с прахом.

— Так урну сдали на хранение в храм?

— Да. Не знаю, как сказать… Там были разные обстоятельства, это всё сложно… — То, что Тамоцу нелегко даются эти слова, чувствовалось. — Мать Сии-тян, тётя Тосико, рано потеряла мужа, жизнь у неё была тяжёлая. Никто из семьи не пришёл ей на помощь, и с ребёнком на руках она вынуждена была работать. Вот с этого времени, похоже, и оборвалась её связь с родными.

Пощипывая брови, Исака робко предположил:

— Неужели, когда она погибла, её прах даже не смогли захоронить в могилу мужа?

— Вот именно!

Хомма задумался, а потом произнёс:

— Значит, у мужа тоже не было могилы. Они не могли себе этого позволить, не хватало средств.

Тамоцу кивнул:

— Да, это правда. Муж тёти Сэкинэ был третьим сыном в большой семье, поэтому ему полагалось самому позаботиться о месте на кладбище. Но он умер молодым, когда Сёко ещё была малышкой. На могилу денег не было, вот и…

— О-хо-хо… — вздохнул Исака, — наверное, она просила родных помочь сделать мужу могилу. Скорее всего, она обратилась к семье старшего брата своего мужа. Но с ней обошлись холодно, отказали. Ведь так было?

— Да, верно. Поэтому ничего другого не оставалось, как поместить урну с прахом в буддийский храм, там она и хранилась всё это время. Это делается, надо только платить храму за поминальные службы — не то раз в десять лет, не то раз в пять лет.

В последнее время нередко приходится слышать, что кладбищ не хватает, поскольку цена на землю непомерно высока.

— Вот оно что! Значит, поэтому прах Сэкинэ-сан поместили в храм — туда же, где хранились останки её мужа!

— Да. Сии-тян очень переживала, говорила, что надо скорее сделать родителям могилу, чтобы души их упокоились с миром. Это мать рассказывала. А кто-то, мол, на это заметил: «Смотри, с такими мечтаниями опять долгов не наделай!» Сии-тян расплакалась…

Тамоцу поведал это с горечью. Наверняка если бы он сам был там, то заступился бы.

В этом Исака был с ним солидарен:

— Да уж, лучше бы так-то не говорить человеку…

— А больше ничего не можешь добавить? Кроме твоей матери, никто не встречал эту женщину?

Парень покачал головой:

— Нет, к сожалению. Вот и Мията-сан из парикмахерской тоже сокрушалась, что больше ничего не выяснила…

Однако Хомма считал, что им несказанно повезло. Ведь убийства и кражи происходят с молниеносной быстротой, и даже свидетели тех поразительных случаев, которые потом становятся легендой, не могут подчас дать чётких показаний. А здесь ничего даже и не случилось, просто людей спросили, не встречали ли они молодую женщину, самую обычную, — ну, может быть, немного выделяющуюся красивыми чертами лица. Разве можно было надеяться… И то, что отыскался свидетель, — это редкая удача, а всё благодаря парикмахерской, тому самому «Салону Л'Ореаль».

Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё. Эти две женщины, которых ничто, кроме базы данных «Розовой линии», не связывало, снова оказались рядом, теперь уже в другом месте.

И где — на родине Сёко! В день поминальной службы по её матери!

— По правде говоря, имя женщины, которую мы разыскиваем, теперь известно, — медленно произнёс Хомма, всё ещё пытаясь осмыслить новые факты, о которых сообщил Тамоцу.

У парня перехватило дыхание, лицо его мгновенно приобрело ожесточённое выражение. То, что было лишь версией, оказалось явью, и женщина, назвавшая себя именем Сёко, была не привидение, она была живая, настоящая. Может быть, в глубине души Тамоцу боялся в этом удостовериться.

— И кто она такая? — Нет, не имя он хотел знать в первую очередь. — Кто она? Она знакомая Сии-тян? Сии-тян дружила с ней?

То, чего он всей душой не желал, первым слетело языка. Если бы эта женщина была подругой Сёко, если бы Сёко ей доверяла, насколько же нестерпимо это было бы для Тамоцу! Он едва ли сумел бы сдержать гнев. Вот почему он в первую очередь предположил самое дурное.

— Нет, совсем посторонний человек.

Тамоцу с сосредоточенным лицом выслушал рассказ Хоммы. Иногда он опускал голову и кусал губы. Наверное, так ему было проще справляться с собой.

Когда Хомма закончил рассказ, на некоторое время повисло молчание. Исака стал убирать кофейные чашки, — видно, ему необходимо было чем-то заняться.

— Непостижимо, никогда бы не поверил, — проговорил наконец Тамоцу.

— Ведь Сии-тян жила скромно, верно?

— Верно. Поэтому она пыталась как-то поднять себе настроение, хотя бы бельё красивое купить… Я-то это хорошо понимаю. У нас теперь много денег уходит на ребёнка, и Икуми редко покупает себе одежду. Она тоже говорит: Пусть хоть бельишко будет новенькое…

— Сёко-сан всегда вовремя оплачивала покупки, заказанные через «Розовую линию». Она перечисляла деньги через почтовое отделение. Говорят, она была образцовым клиентом.

— Образцовый клиент… — пробормотал Тамоцу и умолк. Под столом его чёрные от въевшегося всуставы мазута кулаки крепко сжались, готовые раздавить всё, что оказалось бы в их власти. Парень жаждал обрести противника, на которого он мог бы их обрушить. Хомма вдруг впервые это осознал.

Ну а сам он — зачем разыскивает Кёко Синдзё? Просто привычка? Или так уж сложились обстоятельства: сначала пожалел Курисаку, а потом… А может, это любопытство?

Да, пожалуй — с некоторой натяжкой можно сказать, что да, последнее. Любопытство. Он хотел бы её увидеть, эту Кёко Синдзё. А ещё он хотел бы услышать — услышать её голос.

Он хотел бы услышать, что она ответит, когда её спросит, зачем она это сделала.

Хомма уговорил Тамоцу, который остановился в гостинице, переселиться к ним в Мидзумото, причём в тот же вечер. Пока тот ездил за вещами, Хомма привёл в порядок все свои записи и материалы расследования.

Что касается случаев обнаружения неопознанных расчленённых человеческих останков (они обсуждали эту возможность в разговоре с Икари), то после того, как Хомма с утра и до самого обеда проторчал в библиотеке, стало ясно: копий газетной подшивки всё же недостаточно. На этот раз надо было обращаться к специалисту, и Хомма позвонил одному журнальному репортёру, который в прошлом был ему кое-чем обязан.

— В связке с вами, господин Хомма, мне уже случалось напасть на эксклюзивный материал, — ответил репортёр и тут же стал приставать с расспросами, зачем понадобились данные о расчленённых останках.

Хомма довольно бесцеремонно его осадил, но журналист, усмехнувшись, всё-таки согласился помочь:

— Ладно, принимаю предложение. Если вы дадите мне пару деньков, я смогу пошарить в базе данных. Токио и ближайшие префектуры — верно?

— Да. Постойте-ка… Ещё префектуры Яманаси, Нагано и Ниигата, — добавил Хомма.

Он и сам не смог бы объяснить, почему расширил район поиска, но кто знает… Ведь Кёко Синдзё очень осмотрительна. Возможно, она не жалела ног и забралась в самую глушь, чтобы спрятать останки.

После этого Хомма проверил в газетах за соответствующие числа, не было ли информации о несчастном случае — падении с лестницы Тосико Сэкинэ. Эти заметки оказалось на удивление просто найти: из трёх общенациональных газет две про это напечатали. Публикации были в один абзац, но с изложением всех фактов. Сняв копии, Хомма покинул библиотеку.

Опираясь на то, что ему стало известно к настоящему моменту, он попытался выстроить версию, главной подозреваемой была Кёко Синдзё.

Итак, по какой-то причине (скорее всего, чтобы скрыться от преследования) она нуждалась в новых документах. Поступила ли она в «Розовую линию» именно с этой целью или, наоборот, уже после того, как начала там работать поняла, как можно без особого труда украсть чужое имя — пока неясно. Но скорее — первое.

Далее, каким образом ей удалось похитить данные из базы «Розовой линии», которая так тщательно охраняет персональную информацию, касающуюся клиентов? Это тоже пока не ясно. Однако можно допустить, что она использовала для этого Катасэ. Возможно, этим объясняется его необычное поведение.

Во всяком случае, Кёко имела в своём распоряжении данные многих клиентов, но выбрала Сёко Сэкинэ, поскольку по ряду условий она подходила больше других. Назвавшись именем Сёко Сэкинэ в окошке соответствующего районного муниципалитета, она сообщила её персональные данные, похищенные из компьютерной базы, и таким образом смогла заполучить копии регистрационного свидетельства и выписки из посемейного реестра.

После этого Кёко убила мать Сёко Сэкинэ, её единственную родственницу.

Факт убийства, впрочем, пока ещё остаётся под вопросом. По мнению следователя Сакаи, обстоятельства смерти Тосико Сэкинэ позволяют с большой долей вероятности допустить несчастный случай или самоубийство. Однако…

У Хоммы были на этот счёт свои предположения. А что, если в тот вечер, двадцать пятого ноября, Кёко Синдзё под благовидным предлогом выманила Тосико из бара?

«Выманила» — это в переносном смысле, а на самом деле просто назначила встречу. Скажем, где-то недалеко от бара «Тагава». Если известно время встречи, то можно приблизительно вычислить, когда человек выйдет из бара.

После этого она действовала именно таким способом, который следователь Сакаи при недавнем совместном осмотре места преступления счёл неосуществимым. (Мол, если поджидать жертву в таком шумном месте, как закусочная, то пусть даже Тосико вышла бы на балкон, распевая песни, всё равно этого было бы не услышать.)

Но если же время назначено, то всё осуществимо.

Кёко сидела в закусочной по соседству с баром «Тагава». В тот момент, когда Тосико-сан должна была выйти из бара, «Тагава», Кёко тоже вышла на балкон и поджидала её. Подкараулив момент, она столкнула старушку с лестницы, а сама кинулась назад в закусочную. В шумной закусочной, да ещё при наличии танцплощадки, вряд ли можно следить за тем, как входят и выходят посетители.

Предлог для того, чтобы выманить Тосико, следовало придумать совсем простой. Ни в коем случае ничто не должно было заставить Тосико насторожиться, чтобы она вдруг не передумала: мол, не пойду сегодня в «Тагава», лучше дома посижу. Скажем, токийская приятельница Сёко хочет, по её просьбе, кое-что передать матери. В Уцуномию она приезжает поздно вечером, не одна, поэтому времени у неё мало, — может быть, можно встретиться где-нибудь в удобном месте, это не займёт и пяти минут… Что-нибудь в таком роде.

Вот так Кёко устранила Тосико.

Но следует принять во внимание и то, что Сёко Сэкинэ, хоть и жила одна, при всём своём одиночестве могла всё же иметь подруг, поклонников, возлюбленного. А кроме того, если следовать выдвинутой версии, получается, что Кёко заранее должна была знать о том, что одиноко живущая в Уцуномии мать Сёко ходит в бар «Тагава», а также о том, что в этом заведении есть крутая лестница.

Разумеется, подобных сведений не было в базе данных «Розовой линии». Именно поэтому, чтобы получить такого рода информацию, Кёко Синдзё должна была в какой-то мере сблизиться с Сёко Сэкинэ, и, вероятно, она это осуществила в действительности.

Значит, далее Хомма должен отыскать следы этого сближения.

Кёко убила Сёко Сэкинэ, расчленила и уничтожила тело, присвоила себе имя и персональные данные. В качестве Сёко она покинула «Кооператив Кавагути», самовольно оставила работу в баре «Лахаина» и бесследно исчезла. Затем она устроилась на работу в «Офисное оборудование Имаи». Сняла квартиру в квартале Хонан, завела отдельный посемейный реестр и прописалась по новому адресу. Что касается медицинском страховки, пенсионных отчислений и общегражданского социального страхования, то ей удалось совершить все необходимые формальности, но вот трудовая страховка… Обнаружить в квартире полис на имя Сёко Сэкинэ она не сумела. Пришлось сказать на биржу труда, что она впервые нанимается на работу, и ей выписали новое удостоверение.

Потом она познакомилась с Курисакой, и они обручились.

Подозрительно только одно: почему Кёко, превратившаяся в Сёко Сэкинэ, не завела ни одной кредитной карточки до тех пор, пока Курисака не уговорил её сделать это накануне свадьбы. Если бы она завела на пробу хоть одну карточку, то узнала бы о банкротстве Сёко, о котором прежде не подозревала.

Неужели Кёко Синдзё ненавидела кредитки?

Такие люди встречаются, хоть и редко. Не то они боятся, что начнут сорить деньгами, не то видят что-то ненормальное в том, чтобы «жить в кредит». Примерно такие у них доводы. Редкость, конечно, но в общем ничего неестественного в этом нет.

Однако есть ещё одно обстоятельство — наличие того самого поляроидного фото, которое стало единственной зацепкой, позволившей установить личность Кёко.

Зачем она сделала эту фотографию? Почему так бережно хранила её? Может быть, с ней были связаны какие-то дорогие сердцу воспоминания?

Но если так, то это должны быть воспоминания Кёко Синдзё? Той самой Кёко Синдзё, с которой она порвала, которую уничтожила.

Непонятно. По этому поводу никаких предположений так и не возникло. Хомма закрыл свою записную книжку.

После четырёх вернулся домой Сатору, но тут же буркнул:

— Мы с Каттяном договорились… — и снова ушёл.

Когда Исака принялся готовить ужин и в кухне заклубился пар, вернулся Тамоцу с маленькой дорожной сумкой в руке. Вот тут и зазвонил телефон:

— Здесь проживает господин Хомма?

Это был директор компании «Офисное оборудование Имаи». Сказал, что звонит из офиса. Мол, беспокоится, как идёт дело, нашлась ли Сёко Сэкинэ.

Хомма не собирался пока что рассказывать ему всю правду, да и смысла не было.

— Пока не нашли, — только и ответил он, на что директор на другом конце провода вздохнул:

— Миттян тоже очень беспокоится. Да, вот ещё, она кое-что хотела сказать… Я ей дам трубку;

Послышался тоненький голосок:

— Алло? Хомма-сан? Я насчёт того, как называется родственник, если это ребёнок двоюродного брата жены.

— Неужели вы выяснили?

— Нет, не выяснила. — В её голосе звучало искреннее сожаление.

— Нет? Ну, я предполагал, что это нелегко. И вы всё это время выясняли?

— Я с такими делами плохо справляюсь…

— Ну, с этим никто не справился бы.

Миттян немножко приободрилась:

— А Сэкинэ-сан ещё не вернулась?

— Наверное, ей трудно теперь вернуться.

— Курисака-сан в полном отчаянии, да?

— Ну, может быть, для него это будет хорошим уроком.

— А я кое-что вспомнила. Эти двое ведь однажды поссорились!

— Поссорились?

— Да, вот именно! Из-за обручального кольца. Сэкинэ-сан хотела просто колечко, которое ей понравилось, хоть камень и не соответствовал её дню рождения, а Курисака-сан не соглашался. Он говорил, что надо либо камень, соответствующий дню рождения, либо бриллиант, а иначе это не настоящее обручальное кольцо.

«Что ж, похоже на Курисаку, с его упрямством», — горько усмехнулся Хомма, и тут его вдруг осенило:

— Миттян, значит, Сэкинэ-сан говорила, что у неё есть любимый камень? Она мечтала получить только его, хоть он и не соответствовал дню рождения?

— Да-да! Поэтому была ссора.

Прикрыв рукой телефонную трубку, Хомма обернулся к Исаке, который хлопотал на кухне:

— Исака-сан, вы разбираетесь в драгоценных камнях? Знаете, для какого месяца какой камень?

Исака, с половником в руке, захлопал глазами:

— Ну… Как… Знаю то, что и все…

Однако на свой вопрос Хомма получил ответ. После этого он закричал в трубку:

— Миттян, ведь камнем Сэкинэ-сан был сапфир, верно? Его в конце концов она и получила, да?

— Да. Это камень тех, кто рождён в сентябре.

— А если я попробую угадать камень, о котором Сэкинэ-сан мечтала и из-за которого случилась эта ссора?

— А вы разве знаете?

— Я знаю! — произнёс Хомма, чувствуя, как его распирает от гордости, что, вообще-то, было ему не свойственно. — Изумруд, не так ли?

— Вот это да! — закричала Миттян. — Как это вы догадались? Сэкинэ-сан так хотела изумруд! Она говорила, что зелёный цвет ей очень нравится, к тому же этот камень высоко ценится за редкость.

Хомма засмеялся и что-то пробурчал в ответ. «Вся причина в том, что изумруд — майский камень. Кёко Синдзё родилась в мае и хотела, чтобы кольцо было с её камнем. Настоящее обручальное кольцо!»

Из трубки послышался голос Миттян:

— Хомма-сан, когда госпожа Сэкинэ вернётся, передайте ей, пожалуйста, что мы беспокоились о ней — и начальник, и я. Скажите, что мы её очень ждём.

Хомма пообещал, а когда повесил трубку, то впервые на мгновение подумал о Кёко Синдзё с осуждением: они-то ведь действительно ждут её!

В это время раздался страшный грохот, который донёсся из прихожей. Это со всего маха хлопнула входная дверь.

В изумлении Хомма и сидевший рядом с ним Тамоцу дружно бросились в коридор.

Это был Сатору. Распахнув шкафчик, он достал металлическую бейсбольную биту, с которой они с отцом иногда тренировались. Из шкафчика выкатились мячи, посыпались стопки старых газет. Расшвыривая всё это ногами, топча и пиная, сын с битой в руке выскочил назад в прихожую.

— Сатору, ты чего? Зачем тебе бита? — заорал Хомма, но мальчишка, не слушая, понёсся прочь.

— Я его остановлю!

Вместо Хоммы, которому было бы не угнаться за сыном, вслед ринулся Тамоцу — видимо, почувствовал, что случилось что-то неординарное. За ним, придерживая края фартука, бежал Исака. В конце коридора Тамоцу схватил Сатору за руки, но тот продолжал вырываться. Всё лицо его было в слезах и в грязи. Подоспевшие Исака и Хомма переглянулись. Локти и колени мальчика были все в ссадинах, гольфы сползли, и на голени красовался свежий, расплывающийся прямо на глазах синяк.

— Послушай, наконец! Я же сказал: прекрати! Да не маши ты этим! Хватит, ну!

Стоило Тамоцу вынуть из рук Сатору биту, как тот, словно капризный малыш, сел на корточки и съёжился.

— Подрался? — склонился над ним Хомма. — Если подрался, так что же за битой пришёл? Так только трусы поступают. Зачем ты потащил с собой эту штуковину?

Сын плакал и даже не прикрывал лицо руками. Между всхлипываниями он старался что-то выговорить в своё оправдание, но получалось только:

— Скле… Скле…

— Склероз? — точно попугаи, хором повторили Хомма с Исакой.

— Склероз? — изумился Тамоцу.

— Это собака, — отозвался Хомма. — С ним что-то случилось? Ты его нашёл?

Зубы Сатору заскрипели.

— Он погиб!

— Погиб?..

— Это из класса… Тадзаки, гад. Он Склероза… убил! Говорит: выкинул…

— Что ты говоришь-то? — У Исаки сорвался голос. — Это правда? Сатору-тян!

— Правда! Всё-таки мы узнали…

— Поэтому ты подрался?

— Угу, — раздался откуда-то сверху чей-то голос.

Хомма поднял глаза и увидел Каттяна. Это был крупный, толстый мальчишка, но отделали его не хуже, чем Сатору. Лицо — полосатое от грязи и слёз, а на щеке большой порез.

— Гад Тадзаки убил и выкинул нашего Склероза. Мы, как нас дядя Икари научил… Сле-сле-следствие… Вот он и испугался…

— Неправда! — рыдал Сатору. — Он бы сам нам сказал… Даже если бы его не припёрли… Он ведь хвалился!

— Почему он убил собаку? — Исака всё ещё комкал фартук. Даже его круглые щёчки выражали гнев.

— Потому что держать животных в квартире нельзя нарушение правил.

— Но за это же не убивают!

— Он го-го-гово… гово… — От слёз Сатору стал заикаться. — Говорил, раз нарушаете — можно убить, другим будет пример…

— Зверство, — бросил Тамоцу. — И ты с ним дрался? Тогда я на твоей стороне.

Однако ни Сатору, ни Каттян, похоже, уже не хотели больше воевать. Каттян плюхнулся рядом с Сатору и, сидя на корточках, буркнул себе под нос:

— Он сказал: раз хотите собаку, купите особняк.

— Особняк?

— Такой, как у них, свой дом…

— В собственном доме — собаку можно. А когда бедняки из многоэтажек держат псов — это наглость. Неуважение к хозяевам особняков.

Выпалив всё это, Сатору и Каттян заревели в голос. Стоявшие над ними Хомма и Исака снова переглянулись. Сказать тут было нечего.

— Да что же это такое… — пробормотал Тамоцу.

Из-под ноги у него, дребезжа, покатилась железная бита.

Глава 21

Наступил следующий день, и Хомма встретился с женщиной, которая приютила у себя Сёко, когда та не могла больше оставаться в апартаментах «Касл», поскольку давно уже не платила за квартиру. Как раз в это время Сёко обратилась к адвокату Мидзогути и начала процедуру банкротства.

Женщину звали Фумиэ Мияги. Сотрудница адвокатской конторы Саваки отрекомендовала её как коллегу Сёко по работе в баре «Голд», однако при встрече истинная ночная профессия этой женщины так и била в глаза: длинные ногти, вызывающе открытые босоножки, духи с тяжёлым ароматом при полном отсутствии косметики и причёски (волосы просто стянуты каким-то тюрбаном).

На вид лет тридцать пять, тридцать шесть. Днём, когда Хомма разговаривал с ней по телефону, он по голосу — не то низкому, не то хриплому — предположил, что женщине уже за сорок. При желании в этом голосе можно было услышать интимные нотки, но кому-то её тон показался бы грубоватым и бесцеремонным.

Хомма, Тамоцу и Фумиэ втроём пришли в только что открывшееся кафе недалеко от квартиры женщины в районе Сибуя. Время ланча недавно закончилось, и кафе пустовало.

— В дневное время сидеть на виду у самого окна — просто мука, спасибо, что хоть столик в углу… Я тоже волновалась за Сёко-тян, потому что она как-то внезапно исчезла. Но я подумала, что она, может быть, нашла приличного человека, потому и не стала её разыскивать.

Пуская дымок сигареты «Сэвен стар», Фумиэ пожала плечами, обтянутыми джемпером причудливого покроя. Хомма дал волю воображению и живо представил, как она могла бы, засунув руку под свитер, расстегнуть замочек, другой рукой освободить бретельки, а потом вытянуть лифчик из рукава.

— И что, действительно никто не знает, куда она делась? Она исчезла, никого не предупредив?

— Да, похоже на то. Вы когда последний раз её видели?

Фумиэ покачала головой:

— С тех пор как вы мне позвонили, я всё время об этом думала… Может, на позапрошлый Новый год… Не помню точно.

Женщина некоторое время внимательно разглядывала фотографию Кёко Синдзё, которую положил перед ней Хомма. За это время её сигарета истлела до самого фильтра. Она смяла окурок, не обращая внимания на пепельницу, и наконец произнесла:

— Я её не знаю. Никогда не видела.

— И в баре она не бывала?

— Нет. Красивая женщина — я бы запомнила. В баре «Голд» работало всего пять девушек. Это только говорится: «бар», а на самом деле у нас местечко не многим лучше чем «клуб интимных прикосновений». И помещение гораздо просторнее, чем в обычном баре.

— Ну а если она приходила как посетительница?

Фумиэ закурила новую сигарету и вместе с дымом выдохнула смешок:

— Не такое у нас место, чтобы женщина могла прийти одна. Да и компаниями не ходят. В женском путеводителе «Ханако» нас нет.

Тамоцу смутился и отвёл взгляд. Фумиэ с любопытством покосилась на него.

— А как Сёко-сан относилась к работе?

— Старалась изо всех сил, — сразу же отозвалась Фумиэ.

— Ради денег?

— Ну разумеется. Сборщики долгов ведь даже в бар вламывались. Хорошо ещё, что она не связывалась со ссудными кассами, которые под крышей у бандитов. Я даже одно время уговаривала её бежать, а то ведь и в бордель могли отправить…

— Говорят, что она задолжала кредитным фондам и ссудным кассам больше десяти миллионов иен. Вы знали?

Фумиэ решительно кивнула:

— Дурочка она. Поверить в какие-то кусочки пластика!

Тамоцу поднял голову:

— Я её хорошо знаю, у неё было достаточно здравого смысла.

Фумиэ, склонив голову набок, испытующе на него посмотрела:

— Так вы, значит, знакомы с ней с детства? А вы знаете, что Сёко приехала в Токио, потому что не хотела оставаться в родном городе? Она сама говорила.

Хомма взглянул на Тамоцу. Парень не шевелился, словно у него затекла шея. Фумиэ повернулась к Хомме:

— Трудно жилось, отца рано потеряла и ничего хорошего не видела — вот что она говорила. Да ещё домовладелец её мать обхаживал…

— Домовладелец? Это вы про хозяина «Виллы Аканэ»?

— Ну, уж как их дом назывался, я не знаю. Не помню. Но мать её до самой смерти так в этом доме и жила.

Значит, «Вилла Аканэ». Теперь ясно. Ясно, почему Тосико Сэкинэ жила в этом доме десять лет, словно приросла к нему.

— Я, вообще-то, знал… Не от самой Сии-тян, а так, сплетни слышал… — проговорил, запинаясь, Тамоцу.

— В таких делах разве важно, правда или нет, доказано или нет… Сплетен вполне достаточно, — хмыкнула Фумиэ.

— Так вот почему… — Хомма посмотрел на Тамоцу, — вот почему жена домохозяина была против того, чтобы отпевание и поминки по Тосико-сан устраивали в её квартире?

— Да.

Фумиэ отхлебнула кофе и, не церемонясь, звякнула чашкой о блюдце:

— Мы говорили об этом с Сёко-тян… В общем, она стремилась уехать прочь из родных мест, чтобы почувствовать себя свободной и начать новую жизнь. Но у неё это не получилось: жизнь не так-то легко переменить.

— В лучшую сторону нелегко, — вставил Хомма.

— Вот именно! — усмехнулась Фумиэ. — Сёко рассказывала, что в компании, где она начинала, ей очень быстро стало понятно: красивая жизнь офисных барышень — это сон, грёзы. Зарплата маленькая, в общежитии сплошное притеснение.

— Это вы про «Торговую корпорацию Касаи»? — уточнил Хомма. — Я там как раз сегодня утром был…

«Сама Фумиэ, если она продолжает работать в баре «Голд», до обеда, должно быть, отсыпалась», — подумал Хомма. Но и он только напрасно натрудил ногу, отправившись в «Касаи». Сотрудник отдела кадров попался нелюбезный, разговаривал высокомерно. Там у них, видимо, работники подолгу не задерживаются, поэтому он заявил, что неизвестно, сохранилось ли личное дело, а если даже сохранилось, быстро навести справки не удастся.

Разумеется, он не отнёсся с должным вниманием ни к фотографии Кёко Синдзё, ни ко всему остальному. Хомма был уверен, что Кёко положила глаз на Сёко Сэкинэ, когда уже работала в «Розовой линии», то есть после июля 1988 года. Он съездил в «Касаи» просто для очистки совести, и всё равно это оставило тяжёлый осадок.

Между тем Фумиэ продолжала свой рассказ:

— Названия компании она мне не говорила, но вроде бы действительно что-то связанное с торговлей. Во всяком случае, фирма какая-то неказистая. И в общежитии, она говорила, обстановка нищенская. Но стоило ей решиться махнуть на это рукой и уйти из общежития, как она стала нуждаться всё больше и больше. Прожить было тяжело. И неудивительно. Квартплата ведь в этих её апартаментах была сумасшедшая!

— Я-то думаю, что это и толкнуло её начать «жить в кредит».

Фумиэ заглянула в свою пачку с сигаретами с таким видом, словно пересчитывала, сколько штук там ещё осталось. Вытащив одну, она не спешила её закурить — просто ей, видно, так было легче подбирать слова.

— Почему девочка уверовала во все эти кредиты… Да потому, что они позволяли ей погрузиться в мир иллюзий.

— Мир иллюзий?

— Ну а как ещё назвать? Конечно… — Фумиэ развела руками, — денег нет, образования нет. Да и откуда? Способностей особых ведь тоже нет. Личико… Да уж не такое и красивое, чтобы прокормиться только за счёт внешности… А головка не такая уж сообразительная. В третьесортной компании она занималась никчёмной бумажной работой. Однако в душе и такие люди мечтают о красивой жизни, как у богачей. Они видят её по телевизору, читают о ней в журналах, в книжках. Раньше-то всё мечтами и заканчивалось. Конечно, кто-то изо всех сил старался осуществить мечты. Одним удавалось выбиться в люди, другие катились по наклонной, пока их не хватали за руку да не заламывали руки за спину. Но раньше всё было проще. Как ни ухищряйся, выбор невелик: либо своими силами сделать мечты явью, либо примириться с тем, что имеешь. Верно ведь?

Тамоцу промолчал, а Хомма закивал, желая поскорее услышать продолжение.

— А теперь ведь по-другому стало! Мечту осуществить нельзя, а примириться с этим горько. Зато можно внушить себе, что мечта осуществилась. Можно жить, погрузившись в этот гипноз. Правильно? Способов для этого теперь много. Сёко пошла по пути, который требует денежных затрат: покупала вещи, ездила путешествовать. А на этом пути как раз и поджидают людей ссудные кассы да кредитные фонды, они с радостью ссужают всех без разбора.

— А ещё какие есть пути?

Фумиэ засмеялась:

— Ну, из того, что мне знакомо… Вот, пожалуйста: одна моя подруга свихнулась на пластических операциях. Раз десять уже подправляла своё лицо. Думает, что безупречная внешность, прекрасная маска, гарантирует счастливую жизнь, усыпанную розами. Но только счастье, которого она ждала, не наступило и после пластических операций. Она-то надеялась, что появится богатый и образованный мужчина класса люкс, который назовёт её своей принцессой. Она так всё себя и переделывает, операция за операцией. Может, так выйдет? Может — так? По этой же причине женщины сходят с ума из-за диет.

Тамоцу слушал, широко раскрыв глаза. Хомма припомнил слова его жены Икуми: «Тамоттян счастливчик. Ему этого не понять».

А Фумиэ, словно прочитав его мысли, продолжала:

— Это и про мужчин тоже. Среди них, может быть, таких людей даже больше, чем среди женщин. Они изо всех сил учатся, чтобы поступить в хороший университет, чтобы работать в хорошей компании — верно? Но ведь и это заблуждение. Так что же смеяться над женщинами, которые помешались на похудении? Заблуждение-то общее!

Хомме вдруг вспомнилось ещё кое-что. Саваки из конторы адвоката Мидзогути рассказала ему, что скандал вокруг ссудных касс, случившийся в начале 1980-х, возник из-за всеобщего стремления приобрести собственный дом, из-за ипотеки с грабительскими процентами.

Разве это было не иллюзией? Ведь им всем говорили: «Если у вас будет свой дом, будет и счастье. Будете наслаждаться жизнью».

— Раньше ведь любой и каждый не имел свободных денег, чтобы лелеять свои иллюзии. То, на что можно было бы потратить деньги, не отличалось разнообразием. Немногочисленны были и сеятели иллюзий. К примеру, не было косметических салонов, клиник пластической хирургии, эффективных подготовительных курсов для абитуриентов, журнальных каталогов, где как на подбор — только товары самых известных фирм. — Сигарету свою Фумиэ так и не закурила, забыла про неё. — Теперь всё есть. Угодно вам помечтать — очень даже просто. Только деньги нужны. Те, у кого средства есть, их и используют. А у кого нет, кто добывает деньги с помощью кредитных фирм, — с теми случается то же, что с Сёко. Я ведь говорила ей. Ты, говорю, брала взаймы, чтобы держаться на плаву, но при этом делала покупки, баловала себя да ещё и радовалась, потому что думала, что мечта сбылась, роскошная жизнь налицо, раз имеешь дорогие вещи.

— А она что отвечала?

— Говорила, мол, да, всё верно.

— Что-то я… не пойму никак. — Тамоцу вытер пот со лба. — Мне кажется, что, может, я и сам такой же?

Фумиэ улыбнулась:

— Разумеется, и я тоже такая. Речь лишь о том, чтобы знать предел.

— Извините за такой вопрос, а вы давно работаете в этом клубе «Голд»?

— Лет семь или восемь, — ответила Фумиэ. — Я прогорела с одним заведением. Мы занимались этим вместе с мужем, но, как только всё пошло наперекосяк, он сбежал. Однако, в отличие от Сёко, я не банкрот. Назначили арбитраж, и ничего страшного… Я и сейчас ещё продолжаю выплачивать долг. — Она закурила, и снова вместе с дымом сигареты вырвался ироничный смешок. — Муж мне однажды рассказал кое-что. Я тогда ещё подумала: ловко плетёт! Вот вы — знаете, почему змея сбрасывает кожу?

— А что — она сбрасывает?

— Ну, она же меняет кожу! Это, говорят, стоит змеям больших усилий — вылезти из своей шкуры. Сколько нужно энергии! Но всё равно они это делают. Знаете зачем?

— Они, наверное, вырастают? — предположил Тамоцу.

— Нет! — засмеялась Фумиэ. — Они раз за разом сбрасывают кожу в надежде, что когда-нибудь у них появятся ноги. Каждый раз думают: «Уж нынче непременно! Ну, теперь уж обязательно!» А разве им плохо так? — Она понизила голос. — Пусть и без ног — они же змеи! Змеи как змеи, милое дело. Но нет! Змеям кажется, что с ногами было бы лучше. «Иметь ноги — это счастье». Впрочем, это я пересказывала мудрые мысли моего мужа, а дальше слушайте мою теорию. Я думаю, на свете полным-полно змей, которые хотели бы иметь ноги, но они устали менять шкуру, ленятся, а может, не знают, как это делается. Для них другие змеи, поумней, продают зеркало, в которое посмотришь — и как будто ноги есть. Некоторые змейки так хотят иметь это зеркало, что в любые долги залезают.

— Верно! «Я всего лишь мечтала стать счастливой…» — говорила Сёко Сэкинэ адвокату Мидзогути.

Хомма вспомнил, как ему в голову пришёл когда-то образ железнодорожной стрелки. Тогда он тоже раздумывал: чем руководствуется каждый из нас, когда выбирает свой путь? «Уж на этот раз ноги непременно вырастут! Ну, теперь уж обязательно!»

Тамоцу вертел в руках пустую кофейную чашку. Если бы рядом была Икуми, она бы, наверное, сказала сейчас: «Тамоттян, и ты такая же змея. Просто ты твёрдо знаешь, что ноги не вырастут».

— Когда Сёко попала в беду и ей некуда было деваться, я взяла её к себе, потому что тоже прошла через подобное, — продолжала Фумиэ. — Потом она оформила банкротство и перешла работать в другое место — как же это, название-то?..

— «Лахаина», — подсказал Хомма.

— Вот как? Ну, может быть. Во всяком случае, когда она туда устроилась и переехала в Кавагути, то всё равно продолжала мне звонить, а иногда мы вместе ходили куда-нибудь поесть. В последний раз это было, кажется, в позапрошлом году, весной… Или раньше?.. Когда погибла мать, Сёко немного сникла. Я её уговаривала: мол, уляжется всё — съездим с тобой хоть на горячие источники, что ли…

— А после этого — ни звонков, ничего?

— Больше ничего. — Фумиэ обиженно скривила рот. — Я привыкла так: если мне не звонят и не пишут, значит, дружбе конец. Поэтому я порвала с Сёко. Вряд ли я могу вам помочь в поисках…

— А когда Сёко-сан уже жила в Кавагути — незадолго до смерти матери и сразу после, — у неё не случалось в жизни чего-то особенного?

— В каком это смысле?

— Ну, может, новые знакомства или парикмахера сменила… Да всё что угодно.

Подняв руки, женщина поправила волосы:

— После вашего звонка я только о Сёко и думала, пыталась что-нибудь вспомнить. Забыла всё начисто! Ведь с телефоном как? Трубку положил — и всё из головы вон.

Она сложила ладони перед лицом и поднесла к самому кончику носа — пыталась сосредоточиться. Как будто возносила молитву… Тамоцу и Хомма молча выжидали. У парня тряслись колени, поэтому стакан с водой на столе тоже подрагивал.

— Нет, не выходит, — вздохнула наконец Фумиэ. — Когда стараешься вспомнить, наоборот, получается только хуже… Ну, вот, звонки какие-то загадочные одно время её замучили — так ведь про такое слышишь сплошь и рядом.

— Загадочные звонки? Вы имеете в виду телефонное хулиганство?

— Да. Почему полиция никак не может с этим покончить? — И тут взор Фумиэ прояснился. — А, ну да, вспомнила. У Сёко от этих звонков какой-то невроз случился, она стала говорить, что её почту вскрывают.

— Почту? Ту, что приходила в «Кооператив Кавагути»?

— Не помню я, как дом называется, но он в Кавагути, точно. Она говорила, что конверты приходят вскрытые. Ну, ведь почтовые ящики открываются легко, а я слышала, что хулиганы, бывает, звонками не ограничиваются. Я ей говорила, что она всё преувеличивает. Когда она получила материнскую страховку, у неё впервые после банкротства завелись какие-то деньги, и она над ними уж чересчур дрожала. Говорила, что хочет купить участок на кладбище, а я над ней смеялась. Разве сейчас купишь место за миллион иен или даже за два?

Тамоцу с удивлением наблюдал за Хоммой — тот всё время ёрзал, не мог усидеть на месте, так его задел этот рассказ. Ведь в вещах, которые показала Нобуко Конно, был и буклет с рекламой кладбища. Точно! Кажется, «Вечнозелёный сад».

— Сёко-сан всерьёз хотела покупать могилу?

Фумиэ рассмеялась:

— Да, серьёзно. Я подробностей не знаю, но она даже ездила смотреть кладбище. Это такая экскурсия — автобус, сопровождающие от фирмы. После её возвращения я поинтересовалась, не удивились ли там, увидев такую молодую девушку. А она рассказала, что была ещё одна девушка, даже моложе её. Конечно, несчастные люди, кто в таком возрасте должен покупать место на кладбище, — вот эти двое и разговорились…

Связавшись с Нобуко Конно, Хомма уточнил название фирмы, указанное в рекламном буклете, а потом позвонил туда.

Нет, память его не обманула, это был действительно «Вечнозелёный сад».

Главный офис этой фирмы находился в Токио, в районе Миёгадани. На первом этаже аккуратного особнячка по стенам были расклеены фотографии продающихся на этот момент мест для захоронения, а также панорамы некрополей. В приёмной для посетителей выставлен был макет осваиваемого в последнее время горного кладбища в префектуре Гумма, он наглядно демонстрировал, каким кладбище должно было предстать в окончательном виде.

Сотрудник средних лет, который вышел к Хомме, был предупредителен, как все служащие похоронных бюро, речь его текла гладко. Когда Хомма, показывая рекламный буклет, принялся задавать свои вопросы, мужчина сразу догадался, что речь идёт об ознакомительных экскурсиях на кладбище, которое сейчас создаётся в окрестностях города Имаити.

— У нас сейчас идут распри вокруг наследства. Я хотел бы удостовериться, что в вашей ознакомительном поездке действительно участвовала девушка из нашей семьи. Нельзя ли попросить вашего содействия? Если у вас остаются фотографии участников, то это самое надёжное свидетельство.

Мужчина из похоронной фирмы и не думал возражать, всё оказалось на удивление просто.

— Мы посылаем всем участникам ознакомительных по ездок коллективную фотографию на память. Экземпляр остаётся и в нашем архиве. Показать вам?

Хомма и Тамоцу некоторое время провели в ожидании прогуливаясь по сияющему чистотой холлу, затем сотрудник вернулся с альбомом большого формата:

— Если вам нужен период с января по апрель тысяча девятьсот девяностого года, то это здесь.

Мужчина раскрыл альбом на нужной странице, положил его на приёмную стойку, на которой ворохом разбросаны были рекламные буклеты, и удалился. Тамоцу и Хомма стали рассматривать фотографии.

Восемнадцатое января, двадцать девятое, четвёртое февраля, двенадцатое февраля…

— Есть! — дрожащим пальцем Тамоцу указывал на фото. Восемнадцатое февраля 1990 года, воскресенье. «Участники тринадцатой ознакомительной поездки в «Вечнозелёный сад»».

С зелёными флажками, которые они расправили и держали как транспаранты, по краям присели на корточки сотрудники и сотрудницы фирмы, вероятно сопровождающие. В первом ряду группы из семи или восьми человек, прямо в центре — Сёко Сэкинэ. Редко всё-таки попадаются здесь молодые девушки, поэтому к ней, скорее всего, отнеслись с сочувствием, вот и поставили в центре.

Хотя снимок групповой, снято довольно крупно, лицо видно очень хорошо. Совершенно то же выражение, что и у школьницы с фотографии Тамоцу, только причёска другая. Длинные волосы, крутые завитки перманента, а цвет — светло-каштановый. Краска уже сходит, поэтому у корней волосы кое-где чёрные. На Сёко джинсы и жакет какого-то естественного оттенка, как будто травой красили. Она щурится на ярком солнышке и улыбается так радостно, что на кладбище это даже кажется неуместным. Она смеётся. Виден ряд зубов. Губы широко разомкнуты, поэтому можно заметить и пресловутые «кривые зубки». А рядом — стоит и улыбается Кёко Синдзё, у той зубы красивые, ровные, белые, не то, что у Сёко.

Двух девушек, двух сестёр по сиротству, которым, в их-то годы, приходится думать о месте на кладбище, сблизило горе, и они жмутся друг к дружке, стоят плечом к плечу, взявшись за руки.

— Сии-тян… — вздохнул Тамоцу.

Глава 22

Префектура Миэ. Город Исэ.

Из Нагои сюда можно добраться на скоростном поезде за полтора часа. В этом провинциальном городке, который известен благодаря синтоистскому храму Исэ и сладкому фасолевому лакомству акафуку, живёт мужчина, который когда-то был женат на Кёко Синдзё. Сверив адрес, указанный в посемейном реестре, и «адрес убытия лица, снявшегося с регистрации», во вкладыше (Икари сумел-таки заполучить всё это!), Хомма выяснил, где теперь живёт этот человек.

Ясуси Курата, тридцать лет. Листая в библиотеке телефонный справочник города Исэ, Хомма отметил, что в этом городе как-то уж слишком много компаний, в названия которых включено имя Курата. Самая крупная из них, занимающаяся операциями с недвижимостью, расположена у центрального вокзала. В справочнике под иероглифами с названием компании и кратким рекламным девизом шли имена экспертов по торговле недвижимостью, а затем имена обладателей лицензии на профессиональную деятельность. После Дзиро Кураты, главы компании, следующим стояло имя Ясуси Кураты.

После развода с Кёко прошло четыре года. Ясуси Курата женился во второй раз, и теперь он отец девочки, которой сейчас уже два года и четыре месяца.

Когда Хомма попробовал обратиться к родителям Ясуси, то есть туда, где он был прописан до того, как второй раз женился, к телефону подошла его мать. Только Хомма упомянул имя Кёко Синдзё, она сразу же замолчала.

Молчание было настолько долгим, что вполне можно было досчитать до десяти. Всё это время Хомма не задавал никаких вопросов. Дело могло кончиться тем, что она просто положила бы трубку. Но это не страшно, можно ведь ещё раз позвонить. Кто знает, а вдруг продолжительное молчание свидетельствует о том, как много для семьи Курата значило и продолжает значить имя Кёко?

Наконец женщина приглушённым голосом произнесла:

— Вы хотите что-то спросить у сына про Кёко-сан?

— Необходимо срочно выяснить, где она находится в настоящее время. Могут пригодиться любые, даже самые незначительные детали. Возможно, ваш сын знает что-нибудь о её друзьях. Мне бы очень хотелось с ним поговорить, — пояснил Хомма, рассказав вкратце о близких отношениях Кёко Синдзё с его родственником, Курисакой. — Я, конечно, понимаю, что просьба моя не из приятных, — добавил он.

— Что уж теперь неприятного. — Неожиданно для Хоммы, женщина ответила совершенно спокойно. Немного помолчав, она продолжила: — Кёко была несчастливой невестой, — как будто сама перед собой оправдывалась.

— Вы могли бы сообщить о моей просьбе вашему сыну?

Снова молчание. Через некоторое время женщина наконец откликнулась:

— Мы понимаем, что обошлись с Кёко нехорошо. Я от всей души сожалею об этом. Но если вы хотите узнать, где она теперь, то вряд ли мы сможем вам помочь. Мы сами сейчас ничего о ней не знаем. Так что, пожалуйста, не надо ничего спрашивать у сына. Вы лишь разбередите старую рану.

Всё это она выдала на одном дыхании, торопясь, чтобы собеседник не успел что-либо возразить.

— Алло… — начал было Хомма, но трубку уже повесили.

Конечно, как могут у семьи Курата и у Кёко Синдзё быть общие счастливые воспоминания? Хомма с самого начала понимал, что эти люди вряд ли станут встречаться с ним по доброй воле и отвечать на его вопросы. Режима наибольшего благоприятствования он, разумеется, не ожидал. Но когда отказывают наотрез и буквально умоляют оставить в покое, становится как-то неловко врываться к людям в дом и учинять допрос. Придёшь — а они будут молчать, мол, нечего рассказывать… Тогда и вовсе ничего не добьёшься.

Уж лучше бы эта женщина с самого начала разозлилась, накричала на Хомму: «Совсем рассудок потеряли? Чтобы мы ещё вели беседы об этой мерзкой девице?» Злоба ведь делает людей красноречивыми.

Так что же, всё-таки сходить к ним?..

Исаку и сына, которые по дороге в магазин заодно проводили Хомму до станции, он предупредил, что на этот раз может отсутствовать дня два или три.

— Только ты звони нам, пожалуйста, чтобы мы хоть знали, жив ты или нет, — обречённо отозвался Сатору, он уже не сопротивлялся.

Когда экспресс «Синкансэн» тронулся, Хомма мельком заметил, как Сатору и Исака, о чём-то переговариваясь, плечом к плечу шагают к лестнице на платформу для обычных электричек. Секунду спустя, эта картина осталась позади, но почему-то врезалась в память. Хомма почувствовал, что эти двое похожи на кровных отца с сыном куда больше…

В поезде «Нагоя — Касикодзима» Хомма расположился в широком кресле поудобнее и погрузился в чтение материалов, которые ему добыл из базы данных знакомый журналист: о нераскрытых преступлениях, связанных с обнаружением неопознанных расчленённых трупов. Вагон был полупустой, — видимо, туристский сезон ещё не начался. Хомма был признателен судьбе за то, что здесь он мог свободно разогнуть колени, в отличие от битком набитого экспресса «Синкансэн».

Журналист поработал весьма продуктивно. Место обнаружения трупа, найденные части тела, предположительный возраст и пол жертвы, список найденных вместе с останками вещей — всё это по порядку, аккуратно было вписано в таблицу. В графе примечаний даже говорилось о том, как проходило далее следствие по каждому отдельному случаю. Благодаря таблице Хомма свою работу завершил в два счёта. Среди множества расчленённых женских трупов ему удалось выбрать один, наиболее «подходящий».

Это произошло 5 мая 1990 года. В День детей, последний праздничный день «золотой недели», в городе Нирасаки префектуры Яманаси, недалеко от кладбища, были найдены левая рука, туловище и обе ноги ниже колен, предположительно принадлежавшие молодой женщине. В отчёт было сказано, что труп уже начал разлагаться и местами виднелись кости, но на ногтях кисти левой руки ещё можно было различить красный лак. Из личных вещей упоминался лишь браслет на щиколотке правой ноги.

Интуитивно Хомма почувствовал: это то самое, что он искал.

И по времени сходится. Из «Кооператива Кавагути» Сёко Сэкинэ пропала семнадцатого марта 1990 года. Если предположить, что убили её не позднее следующей недели, то к пятому мая тело как раз так и выглядело бы.

Рука, туловище и ноги были завёрнуты в полиэтилен отдельно друг от друга и выброшены на свалку в дальней части кладбища. Видимо, вороны или бродячие собаки, учуяв запах, разворошили останки, и из кучи мусора показалась рука. Это заметили посетители кладбища, которые приводили в порядок могилу, и поднялся переполох.

Впоследствии оказалось, что полиэтилен, в который упаковали части тела, был взят из ресторана, предлагающего суши на дом. Сеть этих ресторанов имеет многочисленные отделения на северо-востоке страны. Множество людей когда-либо заказывали суши в этом ресторане, поэтому улика особой ценности для следствия не представляла. Да и браслет оказался дешёвеньким, всего лишь жёлтая медь с позолотой да с каким-то цветным камушком. Стоить такая вещь могла от силы две или три тысячи иен, не больше, и стать ключом к разгадке преступления, конечно, не могла.

Как только расчленённый труп обнаружили, уголовный розыск префектуры Яманаси приступил к широкомасштабным поискам, чтобы выявить ненайденные части тела: голову, правую руку и бёдра. Поиски оказались безрезультатными. В ходе опроса жителей соседних домов не выявлено было ни подозрительных личностей, ни подозрительных транспортных средств, и следствие зашло в тупик.

Кладбище, где был обнаружен труп, находилось в нескольких шагах от местной достопримечательности — статуи буддийского божества Каннон.Поблизости есть даже исторический музей. На выходные сюда приезжают туристы из других регионов. Город Нирасаки находится недалеко и от таких туристических объектов, как Кофу^[49] и горячие источники Исава. В связи с тем, что князь Такэда Сингэн^[50] вдруг стал очень популярным историческим героем, а также на фоне широкомасштабного строительства в провинции город Нирасаки перестал быть местом, где «чужие не ходят». В какой-то мере следствием этого стал и трагический инцидент с расчленёнными останками.

Кладбище города Нирасаки, — значит, префектура Яманаси… Хомма задумался. Насколько эта местность была знакома Кёко Синдзё? Об этом тоже следовало спросить у Кураты.

И всё же, где спрятаны остальные части тела? И главное — где голова?

Если исключить извращенцев, преступники обычно расчленяют трупы по следующим двум причинам: либо для того, чтобы затруднить распознавание трупа, либо для того, чтобы труп проще было спрятать. По второй причине довольно часто трупы своих жертв расчленяют убийцы-женщины, хотя поначалу это могло бы показаться странным. К примеру, был давний случай, когда переполох наделал обнаруженный в притоке реки Аракавы расчленённый труп полицейского, а в результате виновными оказались жена и тёща убитого. Конечно, расчленение трупа — это тяжёлая работа, но в такой чрезвычайной ситуации, после совершения убийства, в человеке вдруг пробуждается какая-то дикая сила, как на пожаре. К тому же расчленять тело в каком-нибудь укромном месте, например в ванной комнате можно не спеша, не беспокоясь о времени; так что с этой работой может справиться и женщина.

Так и Кёко Синдзё обошлась с трупом Сёко Сэкинэ. Часть останков она выбросила на кладбищенскую свалку в Нирасаки, а где же остальное?

Хомме уже не казалось, что вот так категорично утверждать вину Кёко — преждевременно. Доныне он безошибочно шёл по её следу, и этот факт внушал ему горестную уверенность.

Хомма взглянул в окно: серые облака, затянувшие небосвод, когда он выехал из Нагои, теперь опустились совсем низко, и до них, казалось, можно было дотронуться рукой.

Его нынешние поездки по стране — это не экскурсии и не командировки по линии Полицейского управления. Это требующая завидного упорства работа по добыванию и сверке информации: нужно наносить факты на чистую контурную карту и связывать один с другим, как узловые точки. Поэтому такие пустяки, как погода, Хомму не занимали.

Тем не менее, когда сразу после объявления о прибытии на Центральный вокзал города Исэ дождь, словно поджидавший этого, застучал по окнам электрички, Хомма всё-таки приуныл. Эти капли дождя будто напоминали о том, каким коротким оказался период в жизни Кёко Синдзё, когда она была чьей-то женой, имела семью и просто спокойно жила в этом городе, а также о трагической развязке после недолгого супружеского счастья.

Когда, пройдя через турникеты, Хомма вышел из здания вокзала на улицу, дождь уже превратился в изморось. Поднимешь лицо, и его окутывает сплошная холодная мокрая пелена, волей-неволей глаза сощуриваются.

«Над её головой, наверное, тоже всегда шёл дождь», — подумал Хомма.

Сверив адрес и стараясь не приближаться к зданию, где размещалась фирма недвижимости «Курата», Хомма прошёл около двух кварталов, пока не увидел крошечную фирмочку, которая также осуществляла сделки с жильём. В окне был выставлен стенд величиной с циновку татами, рекламирующий различные квартиры. Открыв раздвижную дверь в алюминиевой раме и окликнув хозяев, Хомма вошёл в помещение. Толстый старик, сидевший в кресле с подлокотниками (оно занимало едва ли не половину комнаты, которая и так-то была не просторнее одного цубо), вдруг вскочил на ноги, бросив лишь:

— Ну-ка, подожди-ка…

На экране переносного телевизора, установленного рядом с креслом, достиг своей кульминации детектив (похоже, сериал не новый, повторение): актриса, играющая роль преступницы, в нарядных одеждах стоит у крутого обрыва и признаётся в своих деяниях — вдали виднеется маяк, действие происходит в каком-то курортном местечке.

Старик из агентства недвижимости, видимо, просил Хомму обождать до наступления развязки. Удостоверившись, что преступница, с поникшей головой, уведена под конвоем коренастого полицейского средних лет, толстый старик обратил свой взор к Хомме:

— Ну, чего тебе?

Для разговора с клиентом тон был, конечно, грубоват, но Хомму это не задело. «Интересно!» — подумал он и начал:

— Вышло так, что мне придётся жить здесь некоторое время в одиночестве. Недолго, от силы год. Вот я и ищу себе жильё. Не найдётся чего-нибудь подходящего?

Пожилой хозяин агентства, не проявляя особого интереса, почесал затылок:

— Квартира, значит, — и, сдерживая зевок, добавил: — Ты один?

— Да, отправляют одного, без семьи.

— А разве компания твоя жилья тебе не предоставит?

— Фирма у нас небольшая… Но жилищные расходы мне оплатят.

— Что за фирма-то? Если здешняя, так я, скорее всего, знаю её, — спросил хозяин агентства, немного подумав.

— Извините, но этого я вам сказать не могу.

— Не хотите засвечиваться?

— Вообще-то, не хотелось бы…

— Странно как-то, — пробормотал мужчина и на этот раз зевнул, уже не стесняясь. — Хозяева квартир, с которыми я веду дела, на полгода сдавать не будут. Они не такие подлые, чтобы с человека, который приехал ненадолго, содрать ещё и дополнительный «благодарственный» взнос. Им нужны постоянные наниматели. Да и не найдётся в нашем агентстве квартир, которые тебе подошли бы. Попробуй лучше обратиться в другое место.

— Я тут в телефонном справочнике посмотрел — броских объявлений много, даже не знаю, что выбрать. Нет ли поблизости надёжных агентств?

Хозяин фирмы лениво махнул рукой в сторону улицы:

— Если пройдёшь немного вперёд, там будет вывеска с большого агентства, «Курата» называется. Оно у нас здесь считается лучшим.

— А такая большая фирма станет возиться с таким привередливым клиентом, как я?

— Думаю, да. Денег у них предостаточно, они многое себе могут позволить.

Хомма вышел из тесного помещения (или правильнее было бы сказать, что его вытолкали?) и теперь уже прямиком направился к агентству «Курата». Так, значит, самая богатая семья в городе…

Но несмотря на такую аттестацию, здание, где располагалось агентство «Курата», оказалось совсем небольшим. Выложенное светло-серой плиткой четырёхэтажное узкое здание. Похоже, что на первом этаже приёмная для посетителей, а на втором — офис.

Из-за нескончаемого дождя плитка вокруг автоматически раздвигающейся входной двери намокла и блестит. Хомма решил отойти в сторонку и понаблюдать немного за ситуацией, не мешая прохожим. Тут из-за его спины, хлопая голенищами сапог, которые явно были ему велики, выбежал ребёнок, похожий в своём жёлтом дождевике с капюшоном на маленького осьминога. Он сделал шаг на месте, издав при этом какой-то возглас, — дверь открылась.

— Дурачок. Ну что это такое?

Подоспевшая мать шлёпнула ребёнка и за руку потащила прочь. Малыш напоследок ещё раз выставил ножку назад — сенсор среагировал, и автоматическая дверь снова открылась.

Хомма невольно заулыбался. Лица ребёнка он не разглядел, но, скорее всего, это мальчик. Хомме было хорошо видно, как на этот раз он застрял у соседней слесарной мастерской. Ребёнок вцепился во вращающийся стенд с надписью: «Ключи, дубликаты». Матери пришлось утаскивать его за воротник. Сатору, конечно, был не такой озорной, но всё же и ему иногда доставалось от Тидзуко.

Продолжая улыбаться, Хомма оглянулся на закрывающиеся створки входа в агентство и встретился взглядом с молодым человеком, стоявшим у стойки в ожидании посетителей.

Расстояние между ними — всего пять-шесть метров. Разделяет их эта самая автоматическая дверь. Вот сейчас она закроется. Двери прозрачные, но тем не менее, когда они закрываются, видимость становится хуже.

Молодой человек не отводил взгляда. Он пристально смотрел на Хомму, всем своим видом показывая, что будет ждать до тех пор, пока соперник не выдержит первым. Устремив взгляд поверх голов беседовавших с консультантами клиентов, он стоял как вкопанный.

«Это и есть Ясуси Курата», — решил про себя Хомма.

Вероятно, мать ему что-то сказала. Скорее всего, он был готов к тому, что кто-то может к нему явиться, поэтому так и смотрит.

Хомма сделал шаг к двери, и тут один из сотрудников подошёл к остолбеневшему молодому человеку и хлопнул его по плечу, похоже, сообщил о телефонном звонке. Курата лишь мельком глянул в сторону коллеги. Даже взяв телефонную трубку, он внимательно наблюдал за приближающимся Хоммой.

В помещении фоном звучала классическая музыка. Клиентов было всего три-четыре человека. Каждого принимает сидящий за столом консультант по недвижимости. К Хомме тоже подошла женщина, которая до этого расставляла на витрине в левом углу помещения брошюры о «курортных квартирах»:

— Добрый день! Чем я могу вам помочь?

Когда Хомма объяснил, что ему хотелось бы поговорить с господином Куратой, это её как будто немного удивило.

— С Куратой? А вы с ним договорились о встрече?

— Да, позвонить-то я позвонил…

Сам Курата, повернувшись спиной, продолжал разговаривать по телефону. Хотя нет, вот он обернулся. Может быть, услышал голос Хоммы?

— Спасибо, Като-сан. Это ко мне, — выкрикнул он, прикрывая трубку рукой.

Сотрудница, растеряв всю свою любезность, тут же отошла от Хоммы.

Ожидая, пока Курата закончит разговаривать по телефону и, выйдя из-за стойки, приблизится к нему, Хомма думал: «А может, и Кёко Синдзё тоже здесь бывала? Её свёкор был директором этой компании, да и муж работал тут же. Возможно, иногда она сюда заглядывала. Может, даже разговаривала с сотрудницами компании (подчинёнными своего мужа)».

— Выйдите… Ну хотя бы на улицу, — прошептал Курата, торопливо подбежав к Хомме.

Пройдя сквозь автоматические створки дверей, Хомма снова оказался под дождём. Молодой человек поспешил за ним, на ходу открывая зонт. Когда они удалились настолько, чтобы сотрудники компании уже не могли их видеть, Курата быстро проговорил:

— Вы тот самый человек, который звонил нам?

— Да, это я. Ваша матушка говорила вам обо мне?

Молодой человек кивнул, как-то нервно облизал губы.

— Мать ведь вам уже сказала, что нам нечего сообщить…

— И вам тоже — нечего?

— Местонахождение Кёко… — тут Курата запнулся и заморгал, — может статься, что Кёко уже нет в живых!

Да, такого Хомма никак не ожидал.

— Но почему вы считаете, что Кёко-сан могла умереть?

— Нет, я не знаю… Откуда же мне знать? — рассмеялся молодой человек.

— Неужели вы говорите так без всяких оснований?

Смех оборвался.

— Сам не понимаю… Вернее, не знаю, как объяснить.

Всё то, что Хомма уже говорил по телефону его матери, он снова повторил Курате, прячась от дождя под зонтом. Парень отводил глаза, будто считая стекающие с зонтика капли:

— Как я понимаю, теперь уж меня это и вовсе не касается…

— Ну, это не вам решать. Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали всё, что хоть как-то связано с Кёко-сан, даже мелочи.

Курата резко поднял голову:

— Но почему? Кёко ведь бросила вашего родственника? Ну и чёрт с ней! Зачем её искать?

— Потому, что меня это заинтересовало.

— Заинтересовало?

— Да, я хочу знать, почему Кёко-сан вынуждена была бежать от моего племянника. Я беспокоюсь, что она столкнулась с проблемами, с которыми ей одной не справиться.

— Но я тут ни при чём! — выпалил молодой человек и отвернулся.

Вздохнув, Хомма произнёс:

— Ну что поделаешь, раз так — придётся отступиться.

Курата поднял голову и уставился на Хомму. Тот продолжал:

— Жаль, конечно, но я сдаюсь. Видно, вспоминать о Кёко-сан вам действительно неприятно.

Когда, поклонившись на прощание, Хомма уже повернулся, чтобы уйти, — парень вдруг окликнул его, словно набрасывая лассо:

— Вы когда-нибудь были в храме Исэ?

Хомма приостановился:

— Нет, пока что ни разу.

Курата всё ещё пребывал в нерешительности, видно было, что он колеблется. Слова: «Вспоминать о Кёко-сан вам неприятно» — смутили молодого человека. Любовь, вероятно, давно прошла, но чувство вины по отношению к Кёко всё-таки было разбужено.

Хомме стало неловко оттого, что он напомнил Курате о неприятных для него обстоятельствах. Но ничего не поделаешь, это необходимо. Переложив зонтик в другую руку и стряхнув с него капли дождя, парень заодно словно «стряхнул» свои колебания и сказал:

— В таком случае поймайте возле вокзала такси и попросите, чтобы вас отвезли к центральному филиалу кондитерской фирмы «Акафуку». Шофёры знают, это близко. Как приедете — ждите меня за столиком, хорошо?

— Да, конечно. А это ничего, что мы с вами будем разговаривать в таком шумном месте, где много туристов?

— Сейчас не сезон, так что пока не слишком людно. Тем более что сегодня — будний день. Да и вообще, было бы лучше, если бы вы вели себя как заезжий турист, — понизив голос, произнёс Курата, — ну а я буду делать вид, что вожу по городу знакомого, который приехал сюда в командировку и заодно решил прогуляться. Так мы сможем избежать лишних сплетен. Мой отец в нашем городе человек заметный, да и меня, из-за моей работы, многие знают. Если мы с вами захотим встретиться тайно, придётся ехать до самой Нагои.

— Будет нехорошо, если люди узнают, что я приезжал спросить вас про Кёко-сан?

— Это нежелательно.

«Неужели четыре года назад развод этой пары наделал столько шуму?»

— К тому же Кадзуми будет переживать. Кадзуми — это моя жена.

«Что же, вполне резонно».

Договорившись встретиться снова в четыре часа, Хомма попрощался со своим собеседником. За его спиной послышался шум закрывающихся автоматических дверей.

В глубине деревянного дома, в котором находилась кондитерская «Акафуку», напоминающая декорации постоялого двора из какого-то исторического фильма, был просторный помост, устеленный циновками татами, туда нужно было подниматься разувшись. В самом магазине народу много, а вот здесь, в чайном зале, всего четыре женщины средних лет в кимоно. Они сидели в противоположном от Хоммы углу и весело над чем-то смеялись. На циновках в зале стояли традиционные керамические жаровни для обогрева. В жаровнях, как положено, горячие утирки. Поднесёшь ладони поближе — и чувствуешь тепло, Сняв мокрое пальто и отложив его в сторону, Хомма оставил только левый ботинок, а правый снял и удобно расположился за столом. Тут появилась девушка-официантка, одетая так, как обычно выглядят хозяйки чайных в исторических кинофильмах. Она принесла чайник для заварки, чашку и полную тарелку фасолевых сладостей акафуку.

Хомма заказал это только потому, что в меню блюдо значилось как «фирменный набор». Вообще-то, сладкое он не особенно любил. «Вот Сатору или Исака, наверное, обрадовались бы», — подумал он и выпил только чаю. Чай здесь был не такой, как если бы его заваривали дома. Наверное, ему так показалось потому, что при входе он видел, как воду кипятили в котле над настоящим костром. Подняв глаза, Хомма заметил, что Курата тоже уже здесь и стоит в коридорчике между магазином и чайным залом.

— Место сразу нашли? — тихо спросил он Хомму, присаживаясь рядом.

— Да, без труда.

Та же девушка принесла ещё один фирменный набор. Курата, с улыбкой поблагодарив её, отодвинул поднос в сторону.

Хомме показалось, что за считанные секунды бодрый вид Кураты бесследно испарился, даже галстук вроде завязан криво. Парень молча сидел и смотрел на пылающие в жаровне угли. Потом вдруг, как-то совсем некстати, произнёс:

— Конечно, это очень известное место. — В смысле: «Вам, наверное, не сложно было его найти», — так, что ли? — Вы заметили, здесь очень много новых деревянных домов?

Курата был прав. Ещё сидя в такси, Хомма обратил внимание на то, что город охвачен какой-то строительной лихорадкой.

— Да, действительно.

— В Исэ как раз сейчас владельцы многих фирм и магазинов специально ломают старые железобетонные здания и на их месте строят деревянные. Всё-таки у нас город храма Исэ, город с традициями. Надо же сохранить первозданный образ Исэ! В следующем году намечается перенос храма^[51], так что атмосфера в городе оживлённая. — Он вдруг посерьёзнел и тихим голосом добавил: — Мой отец, как местный предприниматель, тоже участвует в проекте. Приходится вести себя осторожно.

— Но моя цель вовсе не в том, чтобы раздуть угасшие слухи. Я прекрасно понимаю ваши опасения.

— Ничего не остаётся, как поверить вам. Легко было бы сейчас отмахнуться, но это может навредить потом. А нам лишние проблемы ни к чему. — Взяв с подноса чашку с горячим чаем, Курата посмотрел прямо на Хомму. — Лучше, если вы будете знать заранее… Если окажется, что на самом деле вы работаете на прессу или телевидение и пытаетесь обманом выудить какую-то информацию, потом вы об этом сильно пожалеете.

Это было последней попыткой сопротивления. Хомма слабо улыбнулся:

— Можете не беспокоиться.

«У богатых свои заботы», — подумал он, испытывая тем не менее искреннее сочувствие по отношению к этому молодому человеку. Раз уж Курата не пожалел времени и пришёл на эту встречу, значит, какие-то чувства к Кёко у него всё-таки остались.

О том, что Кёко Синдзё, возможно, совершила убийство, Хомма умолчал, в остальном же был откровенен и сообщил, что как Кёко, так и Сёко Сэкинэ, под именем которой она скрывалась, пропали. Хомма опасался, что парень испугается и замолчит, если услышит об убийстве.

Курату страшно удивило, что причиной бегства Кёко стал всплывший вдруг факт банкротства настоящей Сёко Сэкинэ, под именем которой Кёко обручилась с Курисакой. Молодой человек был настолько изумлён, что даже привстал с места. Его глаза, ноздри и рот расширились и, казалось, вот-вот перестанут помещаться на аккуратном маленьком лице.

— Что за глупость! Не может этого быть!

— «Глупость»? Что вы имеете в виду?

— Кёко никогда не позарилась бы на документы женщины, потерпевшей банкротство.

— Кёко-сан не знала о прошлом Сёко Сэкинэ.

— Как же можно, не зная самого главного, присвоить себе имя чужого человека?

— Ну, наверное, тому были причины… А вы так говорите потому, что она не любила брать деньги в долг и вообще не доверяла кредитным картам?

Курата энергично закивал:

— Да, конечно. А как же иначе? Терпеть этого не могла! Она старалась с кредитами не связываться.

Ответ Кураты всё объясняет: вот почему Кёко Синдзё, превратившись в Сёко, не оформляла себе кредитной карты до тех пор, пока в связи с предстоящей женитьбой на этом не настоял Курисака.

— Многие не доверяют этим пластиковым картам, считают их ненадёжными, — сказал Хомма.

— Да не в этом дело… — Глаза парня всё ещё были распахнуты от изумления.

— То есть?

— Не всё так просто. Она не заводила кредитных карточек не потому, что их не любила.

Столик неподалёку оккупировали какие-то старички — бывшие коллеги по работе, что ли? Окликнув официантку, они громко что-то заказывали. Не обращая внимания на весь этот шум, Хомма перевёл взгляд на застывшее лицо Кураты:

— Что вы имеете в виду?

Семья Кёко распалась из-за долгов, — ответил молодой человек. Голос его звучал как-то необычно, да и самого его как будто подменили. Казалось, каждое слово стоит ему огромных усилий и потому звучит фальшиво. — Они не могли выплатить ипотечный кредит, и их семье пришлось ночью бежать из Кориямы, где они тогда жили. По этой же причине мы развелись. — Непроизвольно сжав кулаки, Курисака продолжил: — Когда она вышла за меня и мы расписались, это было зарегистрировано в посемейном реестре, хранящемся в мэрии её родного города. Кредиторы оказались очень настырными. Они не прекратили следить за переменами в регистрационных документах Кёко. Так им удалось узнать её новый адрес, и они пришли к нам требовать возврата денег. Кёко говорила, что её семья бежала весной пятьдесят восьмого года эры Сёва, то есть восемьдесят третьем, так что к тому времени прошло уже целых четыре года после побега. Все эти годы проценты росли, и в итоге долг достиг каких-то фантастических размеров. Всеми способами сборщики долгов добивались, чтобы мы вернули эту сумму полностью. Так и пришлось нам с Кёко расстаться, иного выхода не было.

Глава 23

«Одного поля ягоды!» — невольно пришло на ум Хомме. Оказывается, Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё несли одну и ту же тяжкую ношу. Те же кандалы, те же страхи…

Прямо чертовщина какая-то… Да они ведь просто пожрали друг друга!

Хомма чувствовал себя так, словно его оглушили, и на некоторое время просто лишился дара речи. Дотронувшись до лица, он ощутил, что его обычно сухие пальцы мокры. Но жарко ему не было, это был холодный пот.

— Вот, значит, как… — Хомма заглянул в лицо Курате.

В глазах молодого человека отражалось лишь удивление самого Хоммы.

— А вы разве не знали?

— Нет, впервые об этом слышу.

Но в таком случае всё сразу проясняется. Теперь понятно, почему Кёко Синдзё нуждалась в новых документах, понятно, почему она так тщательно играла чужую роль.

Курата был прав: у сборщиков долгов есть свои отлаженные ходы, и они могут заглянуть в любой посемейный реестр или регистрационное свидетельство, хотя получить доступ к таким документам вовсе не просто. Если они обнаруживают в документах какие-то изменения, то сразу бросаются по следу. Большинство должников боятся этого, и им приходится отказаться от постоянной работы и постоянного жилья, а их дети не имеют возможности официально посещать школу.

Кёко Синдзё тоже хорошо это понимала, ведь она скиталась вместе со своей семьёй. Но…

— Но весной пятьдесят восьмого года Сёва ей было всего лишь семнадцать лет! Она ещё училась в школе?

— Да. Кёко пришлось уехать, так и не доучившись. Она очень сожалела об этом, говорила, что хотела бы закончить школу.

Курата только что сказал, что поженились они на четвёртый год после бегства семьи Кёко. Прошло целых четыре года. Кёко, наверное, решила, что бандиты уже отступились от них и больше не будут требовать возвращения долга.

Когда женщина выходит замуж, в посемейном реестре мужа делается соответствующая запись. Это вносят и в реестр, принадлежащий родителям невесты, где она числится до брака, то есть по старому месту прописки. Стандартная формулировка такая: «Данные перенесены в другой посемейный реестр, выбыла по адресу…» — и далее новый адрес невесты.

Кёко и во сне не могло присниться, что кредиторы снова будут её преследовать, но теперь ещё и требовать проценты, успевшие нарасти за четыре года.

Бегство, распад семьи… Пятьдесят восьмой год эры Сёва… Тут Хомма вспомнил о своём разговоре с сотрудницей юридической конторы, Саваки.

— А бежать им пришлось из-за того, что они не могли выплатить ипотечный кредит?

Молодой человек закивал:

— Отец Кёко работал в маленькой фирме, и зарплата у него была небольшая. Но все в то время покупали жильё, вот и он не устоял. Не рассчитал сил — Кёко так говорила.

С какой скоростью росли долги семьи Синдзё и в какой безвыходной ситуации оказались её члены, Хомма и сам догадывался, без пояснений Кураты. Денег мало, долгов много. Жить становилось всё труднее, Синдзё прибегли к услугам ссудной кассы, надеясь таким образом хотя бы частично избавиться от задолженности по ипотеке. Но это ещё была вершина горы, а ниже — крутой склон. Если оступишься, то покатишься вниз без остановки, а долги будут нарастать как снежный ком, ничто уже не поможет.

— В конце концов они попались на удочку кредитора который каждые десять дней прибавлял к сумме долга лишние десять процентов. Почти весь долг Синдзё причитается одной этой ссудной кассе.

Как в пинболе^[52]. Синдзё потеряли всё, угодив в самую плохую лузу.

— Ночью бандиты стучали в двери и окна, пытаясь их запугать. Они приходили на работу к отцу Кёко и ко всем родственникам этой семьи. У матери начался невроз. Одно время они даже думали о том, чтобы всей семьёй покончить с жизнью. Кёко, конечно, тоже натерпелась всякого.

Уголки рта у парня подрагивали, словно у ребёнка, готового в любую секунду разреветься.

— Бежать они решились только ради Кёко, чтобы защитить её.

Хомма нахмурился. Кёко была семнадцатилетней школьницей. Наверняка уже тогда она была привлекательной девочкой.

— Они пытались забрать Кёко-сан в бордель?

Курата замялся:

— Кёко и мне-то всю правду не рассказывала. Говорила только, что родители побоялись, что дочь продадут, и потому решили бежать.

Поначалу семья Синдзё надеялась найти приют у дальних родственников в Токио. Но какими бы дальними ни были родственники, рано или поздно убежище семьи Синдзё могли вычислить, и тогда родне тоже пришлось бы не сладко.

— Тут семья и распалась. Отец где-то в Токио устроился рабочим. Кёко точно не говорила, где именно, но раз в Токио — наверное, в Санъя^[53]. А они с матерью перебрались в Нагою и поселились в дешёвой гостинице. Мать работала в ночной закусочной, а Кёко устроилась официанткой а ресторан.

Приблизительно год они так жили. С отцом переписывалась, иногда разговаривали по телефону. И надо же было такому случиться — отец Кёко попал в небольшую автомобильную аварию. Матери пришлось поехать к нему в столицу.

— Целый год всё было тихо — вот она, наверное, и потеряла бдительность, поверила, что всё наладилось… Словом, родители Кёко вдвоём пришли в гости к тем самым родственникам, у которых когда-то скрывались. Травма у отца оказалась не тяжёлая, да и денег они поднакопили. Начали уже строить планы о том, как бы снова зажить втроём в Нагое. Да только преждевременный визит к родственникам их выдал. Сборщики долгов, конечно же, со временем узнали про токийскую родню, следили. Как только родители Кёко вышли из дома, бандиты их тут же схватили, затащили в машину и отвезли в какое-то место, вроде их конторы. Я вам только повторяю то, что рассказывала мне Кёко, а подробностей не знаю…

Прямо там, куда их привезли, отца силой заставили подписать очередной контракт на заём с высочайшими процентами. Затем было решено, что он будет работать на своего кредитора под присмотром его людей. Мать увезли в Фукусиму и определили в фирму, поставляющую девушек для эскорта, принадлежавшую всё той же бандитской группировке. В действительности это была сутенёрская контора. Почти год мать Кёко содержали под строжайшим надзором и заставляли работать, пока ей не удалось бежать оттуда.

— Кредиторы долго выпытывали у родителей Кёко, где она прячется. Но они упорно отвечали, что не знают, и уберегли-таки дочь. Мать не возвращалась, и Кёко, конечно, быстро поняла: что-то произошло. Она сразу же покинула их квартиру в Нагое и бросила работу. Дальше она действовала по плану, который у них с матерью был разработан на такой случай. Кёко отправляла письма «До востребования» на один из почтамтов Токио и ждала ответа. Когда матери удалось бежать, связь возобновилась и через некоторое время они с Кёко встретились в центре Нагои.

Кёко рассказывала Курате, что нашла мать очень переменившейся.

— Она говорила, что как ни жестоко такое сравнение но мать выглядела как опустевший дом с застоявшимися внутри канализационными отходами. Якобы мать сама так говорила о себе.

Вскоре после возвращения мать заболела гриппом и умерла от осложнения — воспаления лёгких. Это случилось осенью 1986 года. После их ночного побега прошло уже три с половиной года, Кёко Синдзё исполнилось двадцать лет.

— Связаться с отцом никак не удавалось, да и где он находится, тоже было непонятно. Поэтому хоронить мать Кёко пришлось одной. Она рассказывала, что пепел, который она собрала после кремации, показался ей на удивление лёгким.

Вскоре после похорон Кёко решила уехать из Нагои и увезти с собой прах матери. Она нашла объявление одной маленькой гостиницы в Исэ, где требовалась официантка с проживанием по месту работы. Об отце ей оставалось только молиться, чтобы он был жив. Но на всякий случай она отправила ему письмо всё на тот же токийский почтамт.

Попытка стоила того: спустя полгода отец ей позвонил. То ли ему удалось бежать, то ли он так ослабел, что стал не нужен, — неизвестно. Как бы там ни было, он оказался на свободе. Только вот голос у него был тусклый и безжизненный, он лишь отвечал на вопросы, которые ему задавала Кёко, и только. Она предложила и ему тоже перебраться в Исэ, но он не захотел. Отец Кёко к тому времени, наверное, утратил уже всякую волю к жизни. Вряд ли у него оставались силы, чтобы вместе с дочерью начать новую жизнь, так мне кажется… Мужчины ведь очень ранимые! Они гораздо слабее женщин.

Курата, с серьёзным видом разглагольствующий о таких вещах, показался Хомме похожим на умудрённого чужими рассказами школьника.

— Когда они разговаривали в последний раз, отец сам ей позвонил, но сказал, что звонит издалека, а это дорого, поэтому он очень быстро повесил трубку.

Парень вытер рот тыльной стороной левой руки, на которой виднелось обручальное кольцо, и продолжил:

— Кёко его тогда спросила, где он живёт, а он что-то такое ответил… Сейчас уже не помню, что именно. Помню, Кёко говорила, что, когда это услышала, ей стало очень больно.

Тут он замолчал, отодвинул тарелочку со сладостями, к которым так и не притронулся, и достал из кармана пачку сигарет:

— Можно закурить?

Хомма молча кивнул. Зажигалка Кураты долго описывала круги вокруг сигареты «Майлд сэвен». Только сейчас Хомма заметил, что у его собеседника трясутся руки.

— Вы, наверное, тоже многое пережили?

Парень кивнул. Ему наконец-то удалось прикурить, и теперь он нервно вертел зажигалку в пальцах.

— Сын владельца гостиницы, где работала Кёко, мой друг. Он нас и познакомил. Говорил, что добрая, работящая и к тому же красавица. Именно такой она и оказалась.

Сын местного богача и официантка маленькой гостиницы. Вначале Курата, наверное, не воспринимал их отношения серьёзно. Хомма решил обиняком это выяснить. В ответ молодой человек впервые застенчиво рассмеялся:

— Вы правы, сначала я думал лишь немного поразвлечься.

Но со временем его чувства к Кёко переменились.

— Мне захотелось полностью обладать ею, — добавил Курата через некоторое время.

— Ну конечно, такая красавица! Да к тому же не глупа…

— Да… Но дело не только в этом. Красавиц и кроме неё много. Просто, когда я находился рядом с Кёко, у меня появлялось такое чувство, словно я — состоявшийся человек. Я ощущал уверенность в себе. Я знал, что она во мне нуждается. Мне хотелось защитить Кёко. Вы не думайте… я сейчас говорю чистую правду.

Хомме вдруг вспомнился Курисака и то, как он рассказывал про Кёко. На него она оказывала точно такое же действие! Пока они встречались, инициативой в их отношениях обладал Курисака. Несмотря на то, что родители были против их брака, он всё-таки обручился с Кёко. Это случилось потому, что парень этого хотел. Даже когда он узнал о её банкротстве и испугался, он не сразу сказал об этом Кёко, а сперва сам решил выяснить, откуда появилась «ложная информация». Вот ведь дипломат!

Наверное, в Кёко Синдзё есть что-то такое, что вызывает у мужчин желание уберечь её и оградить от невзгод. Эта женщина обладает каким-то хрупким очарованием, которое побуждает окружающих утешать её в несчастье и помогать в нужде.

Вообще, Кадзуя Курисака и Ясуси Курата во многом похожи: оба из благополучных семей, хорошо учились в школе, слушались родителей, дорожили общественным мнением. Внешность у обоих приятная, да и интеллектуальный уровень выше среднего. Но и у этих воспитанных молодых людей в глубине души таится мятежный дух. Только протест свой они выражают не спонтанным насилием, как какие-нибудь хулиганствующие подростки. Эти молодые люди нуждаются в ком-то, кто смягчил бы их ненависть к всесильным и уважаемым родителям, обеспечившим сыновьям счастливое детство и проложившим для них рельсы в счастливое будущее. Они осознают, что в честном соревновании им никогда не обогнать родителей, зато присутствие такой женщины, как Кёко, даёт чувство уверенности. Разве не так?

И Курисака, и Курата понимали, что не в состоянии противостоять родительскому авторитету. Разумом и тот и другой это принимали, но, взрослея и продвигаясь по карьерной лестнице, проложенной всё теми же родителями, каждый из них всё-таки нуждался в женщине, для которой он был бы единственной опорой. Чтобы убедиться в своей состоятельности, они искали объект для покровительства.

Кто, как не Кёко, идеально подошёл бы для этой роли?

Она очень умна! Разбираясь в мужской психологии, она осознанно принимала вид существа, нуждающегося в защите. Зачем рисковать и самой идти на войну, если можно всяческими уловками и кокетством привести в боевое настроение «наёмные войска»? Сравнение не очень хорошее, но всё же. Пусть за неё бьются и воюют, а когда вернутся, ей останется лишь щедро наградить героев.

Если бы Курисака и Курата были нечестными людьми, то Кёко оказалась бы в незавидном положении. Она так навсегда и осталась бы «тайной женой». Помимо неё, у молодых людей были бы настоящие, официальные жёны, а Кёко только этим загубила бы свою молодость.

Но эти двое оказались «благовоспитанными сынками». Тем более что они ещё так молоды. Поэтому и в Кёко они «нуждались» очень по-честному, достойно.

Хотя, возможно, контролировала ситуацию сама Кёко, а вовсе не молодые люди. В двадцать с лишним лет за её хрупкой внешностью скрывалась такая сила воли, которой Курате с его парниковым воспитанием и через сто лет не выработать.

Молодой человек рассказал, что, когда решил познакомить Кёко с родителями и пригласил к себе домой, та сперва наотрез отказалась: «Не забывай, я здесь никто».

И действительно, родители Кураты изо всех сил противились их отношениям. Кёко, разумеется, предвидела это, и специально делала вид, что ни на что не претендует, — так считал Хомма. Мол, тогда парень Курата ещё больше загорится желанием переубедить родителей.

— Кёко сказала, что ей ни к чему от меня таиться, и поведала всю правду о своей семье. То, что я вам сейчас рассказал. Меня потрясли её искренность, чистота. Я почувствовал тогда, что ей вовсе нечего стыдиться. Я сам выбрал эту женщину и не мог ошибаться. Тогда я готов был с убеждённостью доказывать это любому.

Да, и это похоже на то, что говорил Курисака.

Любовь и горячность Кураты заставили родителей сдаться, и вот в июне 1987 года состоялась свадьба.

— Мать была против, стояла до последнего, но отец помог уговорить её. Мне кажется, что в молодости у отца тоже была дорогая ему женщина, значившая для него, то же, что значила для меня Кёко. Но отец смирился с судьбой. Наверное, спустя много лет он всё ещё сожалел об этом. Когда мы с ним беседовали наедине, он не сказал этого прямо, но намекнул: «Жизнь одна, дорожи своим выбором». Меня тронуло, что он поделился этим только со мной, когда мать не слышала.

Тогда молодому человеку было двадцать шесть лет, он был ещё способен на такие детские, невинные чувства.

— Как Кёко и хотела, свадьба была скромной. У неё ведь ни родителей, ни родственников. Потом поехали на четыре дня в свадебное путешествие, на Кюсю…

Курата словно отыскал в душе, где-то на дальней полочке, уже давно забытое чувство: глаза его засветились нежностью, подобрели, взгляд смягчился.

Но среди этих воспоминаний гнездится ядовитое насекомое. Каждый раз, когда парень протягивает руку к дальней полке, оно больно жалит его. Вот и сейчас…

Курата провёл рукой по лицу. Потом уткнулся в ладони и некоторое время так сидел — как школьница, плачущая одна в пустом классе. Наконец он тихо продолжил:

— Вернувшись из путешествия, мы официально зарегистрировали брак. Всего лишь какая-то бумажка, но у меня появилось чувство, что теперь Кёко действительно моя жена, что мы создали новую семью. Я гордился этим.

Однако дальше их ожидал настоящий кошмар.

— Всё-таки некоторые вещи не укладываются у меня в голове, — начал Хомма.

Курата потушил сигарету и устремил взор на собеседника.

— У Кёко-сан долгов нет. Задолжали ведь её родители? Если уж договаривать до конца, виноват её отец. Почему же тогда возврата денег требуют с неё? С юридической точки зрения это незаконно. Разве нельзя было на законных основаниях пресечь взыскание долга с вашей жены? Не будучи поручителем, никто не обязан возмещать долги, даже если связан с должником кровными или семейными узами.

— Да, с юридической точки зрения это, конечно, так, — слабо улыбнулся молодой человек, — только кредиторы ведь тоже не дураки. У них всё продумано и просчитано. Они ни разу не говорили, что Кёко должна возместить долг отца, они только намекали на это.

«Долги-то, конечно, родительские. Но ты же дочь! Хотя бы исходя из нравственных побуждений обязана деньги вернуть. Тем более что ты так удачно вышла замуж…»

— Эти люди требовали, если позвонит отец Кёко, сообщить им, где он находится. Мы отвечали, что ничего не знаем, что всё это нас не касается, но они не отставали. Ходили даже к моим партнёрам, грозили, что из-за долгов, которые оставили родители Кёко, у них тоже будут проблемы. Мы из-за этого даже лишились поддержки одного банка, который с нами раньше сотрудничал.

Так вот откуда у Кураты эта нервозность, проявляющаяся всякий раз, когда речь заходит о Кёко!

— Ну а почему было не объявить о банкротстве? — поинтересовался Хомма. — Я сейчас говорю, конечно, об отце Кёко-сан, а не о ней самой. Разыскать бы его, и пусть бы объявил себя банкротом. За четыре года, наверное, набежали такие проценты, что простому служащему в жизни не выплатить! Суд, я думаю, не сомневался бы и постановил вынести решение о банкротстве.

«Стоп! Почему же они не сделали этого раньше, ещё до того, как однажды ночью навсегда покинули родной город Корияму?»

Наверное, они просто не знали, что есть такая возможность. Адвокат Мидзогути ведь говорил, что тогда ещё мало кто разбирался в ситуации с долговыми обязательствами.

Перед тем как совершить самоубийство, или побег, или поднять руку на жизнь другого человека, вспомните, что есть выход: нужно объявить себя банкротом.

— К тому времени мы уже совсем не представляли, где может находиться отец Кёко. — Курата сказал это так тихо, что окончания слов трудно было разобрать.

— А вы пробовали его искать?

— Ну конечно! Из последних сил старались.

— А сама Кёко-сан, вместо отца, не могла оформить процедуру банкротства?

Парень ехидно улыбнулся:

— Если бы можно было провернуть такой трюк, никто бы не мучился. Нет, это невозможно. Оттого Кёко и страдала.

По закону долги обязан выплачивать только сам должник. Поэтому ни жена, ни дочь не могут вместо должника подать заявление о банкротстве.

— Мы посоветовались с адвокатом, но он сказал, что с этим ничего нельзя поделать. Ведь по закону Кёко не обязана выплачивать долги. Значит, не может такого быть, чтобы от неё требовали вернуть то, что задолжал отец. Не может быть, чтобы кредиторы её беспокоили. Так что заявить о банкротстве Кёко не могла. Даже если бы нам удалось получить постановление о том, что эти люди обязаны оставить Кёко в покое, это мало что изменило бы. Мы ведь торговлей занимаемся, мы не можем проконтролировать, чтобы эти люди не приходили к нам в офис под видом клиентов. То, что у отца Кёко долги, — правда. Так что мы даже не могли подать на этих людей в суд за клевету.

До тех пор, пока кредиторы не применяют силу, полиция вмешиваться не будет: она обязана соблюдать принцип невмешательства в гражданские дела.

— Эти бандиты угрожают, но не оставляют улик, оттого на них и не пожалуешься. И Кёко, и я, и мои родители — мы все чуть с ума не посходили. Несколько наших сотрудников уволилось с работы… Адвокат всё-таки посоветовал один способ. Он сказал, что сначала нужно добиться постановления о том, чтобы отец Кёко считался пропавшим без вести. Тогда в посемейный реестр можно будет записать, что его уже нет в живых. Кёко достанется его наследство, в данном случае долги. Дальше нужно будет просто пойти в суд по гражданским делам и оформить отказ от наследства.

Но не всё так просто, как кажется. Хомма это тоже понимал. Такое постановление можно получить, только если со времени, когда человек в последний раз объявился — приехал, написал письмо или позвонил, — прошло не менее семи лет.

— Ждать ещё целых семь лет, конечно, было нельзя, верно?

Курата резко мотнул головой, словно отбрасывая что-то прочь:

— Наш адвокат предположил, что отца Кёко, может быть, уже нет в живых. Он посоветовал нам это проверить. Раз он трудился на подённых работах, то, возможно, умер на улице. Как только смерть установлена, можно оформлять отказ от наследства или можно получить наследство, признать за собой все отцовские долги, а потом объявить себя банкротом. Это фактически одно и то же. Мы с Кёко поехали в Токио и занялись там поисками её отца. Заходили к тем родственникам, о которых я рассказывал. Потом отправились в библиотеку.

— Вы решили проверить «Правительственный вестник»?

В «Правительственном вестнике» есть колонка, где перечислены неопознанные трупы. Этот столбец обычно называют «Извещением о погибших в пути». Короче говоря, это список всех тех, кто скончался прямо на улице. Указывают адрес и имя, если известно, а чаще так: «Мужчина лет пятидесяти — пятидесяти шести; рост — сто шестьдесят сантиметров; худой; рабочая одежда цвета хаки; сапоги…» В ходе следственной работы Хомме тоже не раз приходилось пролистывать эти нескончаемо длинные списки, в которых приводится описание погибших, а также место и дата смерти. Гнетущее ощущение — словно ходишь по заброшенному кладбищу с безымянными могилами.

— Я всё ещё не могу забыть… — Лежавшие на коленях руки Кураты сжались в кулаки, и он устремил взор в окно, туда, где лил бесконечный дождь. — Я никогда, наверное, не забуду, как склонившись над столом, Кёко ожесточённо перелистывала страницы «Вестника». Не забуду, как она искала погибшего с внешностью, напоминающей её отца… Нет, она не просто листала страницы, — в голосе парня звучала боль, словно его хлестали кнутом, — она делала это, молясь только об одном: чтобы он был мёртв, чтобы отца уже не было в живых. А ведь это её родной отец! Для меня это было уже слишком. Увидев Кёко такой, я впервые почувствовал к ней презрение. Словно внутри меня прорвало дамбу.

Хомма живо представил себе уютныйчитальный зал: абитуриентов, готовящихся к экзаменам; подружек-школьниц, которые, непринуждённо болтая, делают домашнее задание; старичков и старушек, читающих журналы; торговых агентов, пришедших сюда вздремнуть… И среди них Кёко Синдзё, которая листает «Правительственный вестник», точно одержимая. Ему представилась её голова, склонившаяся над списками погибших, изящная шея и даже то, как время от времени она облизывает пересохшие губы, моргает уставшими глазами и прижимает пальцы к векам. Хомме даже послышался шелест страниц.

«Пожалуйста, только бы ты умер!»

Сидящая рядом с Кёко девушка, читающая детектив, маленький мальчик, изучающий энциклопедию, пожилая женщина, удивлённая откровенной статьёй, которую только что прочла в журнале, — могли ли они понять то, что чувствовала тогда Кёко! Могли ли они хотя бы предположить, что на расстоянии протянутой руки, на расстоянии оклика, течёт совсем другая жизнь?

И вот, прервавшись на минуту, она подняла голову и в глазах мужа, сидящего напротив неё, увидела… Это было хуже, чем неодобрение, это было отвращение. Он смотрел на неё так, словно увидел отбросы на обочине дороги.

Муж отдаляется от неё — Кёко, наверное, поняла это. Поняла даже яснее, чем если бы он выразил это словами. Больше никогда она не почувствует на своём бедре его прикосновения, когда они будут сидеть за одним столом. Больше он никогда не встанет со стула, чтобы подойти и обнять её. Теперь он будет всё больше отдаляться от неё…

Как бы он её ни любил, как бы ни казалось ему, что он её понимает, благополучный Курата всё же не мог видеть «такую» Кёко — одержимо ищущую в списках умерших собственного отца.

«И можно ли его за это винить?» — подумал Хомма.

— Я не выдержал и сказал ей, чтобы она хоть в зеркало на себя посмотрела, — угрюмо сказал парень, — сказал, что она словно ведьма…

Счастливая жизнь, которую она считала уже налаженной, ускользала от Кёко. Пытаясь исправить положение, девушка слишком сильно сжала кулак, и только что обретённое счастье рассыпалось в её руках в пыль.

Догадка Хоммы оказалась правильной. Кёко Синдзё была одиноким человеком. Она была совсем одна, и никто не мог разделить с ней пробирающей до костей стужи, которой веял ветер судьбы.

«Пожалуйста, папа, пусть тебя уже не будет в живых, пожалуйста!»

Курата чуть слышно произнёс:

— Через полмесяца мы развелись.

Сентябрь 1987 года. С того момента, как они зарегистрировали брак, прошло всего три месяца. Устроившись работать в «Розовую линию», Кёко Синдзё потом говорила: «С замужеством не получилось, потому что слишком молодая была».

— После развода Кёко собиралась вернуться в Нагою и искать там работу.

Теперь она снова числилась в родительском реестре в Корияме, откуда тремя месяцами ранее её выписали. (Это можно проверить, если раздобыть выписку из этого документа.) Теперь угроза быть настигнутой кредиторами миновала. Но то, что Кёко устроилась на работу в Осаке, свидетельствует о том, что она всё же опасалась оставаться в Нагое.

— Что было с Кёко после, я не знаю, — сказал молодой человек, с трудом выговаривая слова. — Когда было решено, что Кёко выходит за меня замуж, она сказала, что у неё есть одна знакомая, которой она всё-таки хотела бы сообщить о свадьбе. Якобы они в Нагое вместе работали. Кёко отправила ей открытку. У меня сохранился адрес этой женщины, так что, если хотите, я вам дам. Правда, она могла давно уже переехать куда-нибудь…

Курата сказал, что они вместе заедут за адресом к нему домой, и первым направился к выходу:

— Это недалеко отсюда, на такси минут пятнадцать.

Под проливным дождём Хомму привезли в настоящую усадьбу с парком, в котором целиком мог уместиться дворик их муниципального дома в Мидзумото. Хомма решил подождать Курату на улице, за воротами. Тот возражать не стал.

Забор из кипарисовика намок под дождём и теперь казался блестящим. Хомма заметил, что черепичный навес над парадными воротами был украшен соломенными жгутами. Такие обычно вешают на домашние божницы по случаю новогодних праздников.

Новый год давно уже прошёл, странно… Может, это у них талисман такой? К украшению из соломы была прикреплена бумажка с надписью: «Улыбающиеся врата».

Через пять минут Курата вернулся, держа в руках какой-то листок. В другой руке у него был зонтик. Когда ворота открылись, Хомма увидел, что во дворе, на дорожке, усыпанной белой щебёнкой, одиноко стоит красный трёхколёсный велосипед, принадлежащий, скорее всего, дочери хозяина.

— Вот, — сказал Курата, передавая Хомме адрес и зонтик, — у вас ведь нет зонта, так что возьмите. Если в Токио везти не захотите, оставите где-нибудь на станции.

Поблагодарив за адрес и за зонт, Хомма поинтересовался насчёт соломенного жгута над входом.

— А, это местная традиция, — ответил парень, — это соломенные жгуты у нас можно увидеть круглый год, и работе тоже висит, с девизом: «Пусть тысяча гостей приходит десять тысяч раз».

— Эта традиция, наверное, как-то связана с культом божества храма Исэ?

— Да, наверное, вы правы, — закивал Курата и слегка нахмурился. — Помню, Кёко тоже удивлялась. Говорила что это хорошая традиция, «Божеская». Она была на удивление суеверной. Когда нужно было в стенку гвоздь забить, она обязательно произносила какое-то заклинание, что-то вроде: «Уж простите меня, если я выбрала несчастливое место».

Впервые молодой человек говорил о Кёко с нежностью, как о женщине, на которой он был женат, пусть и недолго.

Даже талисман не смог уберечь её от бандитов, выколачивающих долги. Никто не смог.

— Как вам кажется, Кёко-сан могла хорошо знать префектуру Яманаси? Извините за такой странный вопрос.

Прикрываясь рукой от дождя, Курата задумался:

— Не представляю себе… Вы спрашиваете, ездила ли она когда-нибудь туда или живут ли там её друзья?

— Да.

— Нет, кажется, она ничего такого не рассказывала. По крайней мере, я не помню.

— Большое спасибо.

— Мы с ней вместе были только на Кюсю. Разве что ещё по выходным иногда выезжали в Нэму, поиграть в гольф. Наша совместная жизнь продлилась всего три месяца, так что куда уж там…

Действительно, слишком мало времени они провели вместе.

— Кёко ведь родом из Фукусимы, — продолжал Курата, на которого, видимо, нахлынули воспоминания, — ничего, кроме просторов Тихого океана, она никогда в жизни не видела. Когда я однажды отвёз её к заливу Аго, она очень удивлялась, что море может быть, как озеро, тихим и спокойным. Я ей объяснил, что только в тихих местах можно разводить жемчуг. А она улыбнулась и ответила, что, наверное, не зря. Это, по-моему, было до свадьбы. Мы тогда ещё заказали ей ожерелье. Её тогда всё приводило в восторг.

Парень словно боялся, что его перебьют, и говорил очень быстро. Возможно, он хотел выговориться и таким образом поскорее забыть прошлое, неожиданно напомнившее о себе.

— Мы остановились в гостинице, в Касикодзима. Только вот с погодой не повезло: день выдался пасмурный, и закат над заливом Аго мы так и не увидели. Я сказал Кёко, что мы ещё не раз сможем сюда приехать. Мы отдыхали в своём номере, а потом вдруг в два часа ночи вижу: Кёко не спит, стоит у окна. Я её окликнул, а она говорит: «Красиво, луна выглянула».

Курата устремил взор в небо, словно пытаясь снова увидеть тот же самый пейзаж.

— Тучи рассеялись, и на небе сиял месяц. Я, конечно, посмотрел наверх, а вот Кёко смотрела вниз, на золотую дорожку в тёмной воде: «Смотри, месяц упал в море. Он растворится, и будет жемчуг». Словно маленькая девочка. Вид у неё был такой, будто она вот-вот расплачется. Я думал, что это из-за избытка чувств, но, может быть, я ошибался. Может быть, она предчувствовала, что ожидало нас после свадьбы.

«Вряд ли», — подумал Хомма. Тогда Кёко была по-настоящему счастлива. Гнетущие мысли оставили её. Плакала она от счастья.

Но чувства Кураты тоже можно было понять. И не Хомме упрекать молодого человека за то, что он пытается придать смысл каждому несущественному эпизоду, хоть как-то смягчить чувство вины за то, что не смог уберечь свою любимую.

Уверовав в то, что Кёко сама сомневалась в их будущем, парень пытается смириться с тем, что произошло. Он хочет убедить себя в том, что это была судьба, что им с Кёко суждено было расстаться, что он не мог ничего изменить.

Пусть он так и считает. Кто же хочет знать, что ему не посчастливилось?

Только вот брошенная им Кёко Синдзё не считала, что её сделал несчастной злой рок.

— Я действительно любил Кёко. Могу вам поклясться. — Сказав это, Курата, видно, успокоился и замолчал.

Хомме незачем больше было задерживаться, поэтому он коротко попрощался и повернулся, чтобы уходить. Открывая зонтик, он вдруг услышал за спиной голос:

— Всё в порядке, получается? — Дождь капал парню на лицо, и он беспрестанно моргал. — Я всё пытался вспомнить, откуда отец Кёко звонил ей в последний раз. Кажется, вспомнил!

Оказалось, что звонок был из Намидабаси.

Намидабаси. Так называют барачный микрорайон в Санъя, это в Токио.

— Там устраиваются на ночлег подёнщики со всего города.

— Да? — пробурчал Курата. — Наверное, это очень унылое место.

— Да. Вы правы.

— Так вот что такое Намидабаси… Потому Кёко и сказала, что ей стало больно, когда она услышала.

Когда Хомма в последний раз поклонился на прощание, ему показалось, что в глазах Кураты что-то блеснуло.

Может быть, ему лишь показалось. Может быть, Хомме просто очень хотелось, чтобы Курата всё ещё был способен на слёзы.

Глава 24

Женщину, о которой рассказал Курата, звали Каору Судо. На бумажке был написан её адрес в Нагое: район Морияма, квартал Обата. Хомма навёл справки по номеру телефона, но такого дома не оказалось. Пришлось съездить туда самому и потратить целых полдня. От разносчика газет Хомма узнал, что госпожа Судо переехала два года тому назад.

Придётся снова просить Икари об услуге — пусть выяснит её новый адрес.

Когда Хомма приехал в Токио и вошёл в квартиру, был уже час ночи. На кухне горел свет, у круглого обеденного стола, спиной к Хомме, сгорбившись, сидел Тамоцу. Похоже, он что-то разглядывал, да так увлечённо, что даже не услышал, как вошёл Хомма.

— А вот и я!

Он застал парня врасплох: коленки Тамоцу взлетели вверх и стукнулись о крышку стола.

— Как вы меня напугали!

— Ну извини, извини. — Хомма расхохотался.

Пока он ездил в Нагою и в Исэ, Тамоцу жил у них в Мидзумото, пытаясь выяснить что-нибудь о Сёко. Ходил в «Торговое предприятие Касаи», в бары «Голд» и «Лахаина», беседовал с бывшими коллегами Сёко, опрашивал соседей по дому в Кавагути и в Кинситё, в апартаментах «Касл».

Когда Хомма в командировке, он всегда, хотя бы раз в день, непременно звонит домой. В этот раз он особенно тщательно следовал заведённому обычаю, поскольку Сатору перед отъездом высказал ему свои обиды. Теперь Хомма вспомнил, что когда он на днях звонил домой, Исака принялся расхваливать Тамоцу, как-то уж очень восторженно. Говорил, что тот очень славный молодой человек, на редкость аккуратный и работящий.

— Когда у них родился первый ребёнок, он сам стирал пелёнки! Говорит, что чувствует себя нахлебником, и всегда за собой посуду моет. И так у него это хорошо получается!

Исака явно был растроган, и он считал, что такие замечательные ребята, как Тамоцу, вырастают, если «нынешнюю молодёжь» правильно воспитывают.

— Как Сатору переживал из-за собаки! Совсем замкнулся мальчишка. А побыл с Тамоцу — и вроде повеселел даже.

За это и Хомма был благодарен Тамоцу. После гибели Склероза голосок Сатору уже не был таким звонким, как прежде, исчезла ребяческая живость и всегдашняя готовность радоваться. Хомму это очень заботило.

— Тамоцу, чем это ты так увлечён? Что с тобой?

Парень, который только что весело хохотал, потирая ушибленные коленки, сразу сделался серьёзным:

— А вот посмотрите. Как вы думаете, что это?

Увидев на столе раскрытый фотоальбом, Хомма сразу догадался, что это такое.

— Неужели выпускной альбом?

Тамоцу кивнул:

— Наши с Сии-тян выпускные альбомы. Вот, все они тут детский сад, начальная школа, средняя, старшие классы…

Действительно, на столе были разложены четыре альбома разной величины и с разными обложками. Альбом выпускного класса старшей средней школы был раскрыт.

— Это ты принёс? — спросил Хомма, пытаясь среди множества лиц обнаружить Сёко Сэкинэ.

— Нет, это альбом Сии-тян, — тихо ответил Тамоцу и поднял голову.

Их взгляды встретились.

— Вот, на последней странице, где обычно пишут друг другу всякие пожелания, — видите? Здесь написано имя Сии-тян, так что сразу понятно, чей альбом.

Действительно, на последней странице вялым, не очень красивым почерком были написаны дата выпуска и имя «Сёко Сэкинэ», а вокруг — напутствия друзей.

— Где ты это нашёл?

В «Кооперативе Кавагути» альбома быть не могло. Как говорила владелица дома, Нобуко Конно: «Такую вещь, как выпускной альбом, непременно возьмёшь с собой, даже если решил бежать». Кёко Синдзё, заставившая Сёко «исчезнуть», тоже понимала, как опасно оставлять такие улики, поэтому и прихватила альбом с собой. До сих пор Хомма рассуждал именно так.

Но когда они вместе с Курисакой отправились на квартиру Кёко в квартале Хонан, выпускного альбома там не оказалось. Хомма уже подумал было, что, перебравшись на новую квартиру, Кёко сразу же выбросила альбом.

— Он всплыл там, где я никак не мог ожидать, — сказал Тамоцу, усаживаясь на стуле поудобнее. — Альбом оказался в Уцуномии, у бывшей одноклассницы Сии-тян. Мы эту девочку звали Кадзу-тян. Перед тем как выехать в Токио, я решил расспросить наших бывших одноклассников, вдруг кто-нибудь из них что-то знает. Слухи об этом быстро распространились, и Кадзу-тян вспомнила, что Сёко передала ей на хранение свой выпускной альбом, — тогда она и принесла его мне. А мои домашние прислали его сюда по почте.

Хомма заметил на столе большой конверт, на котором был написан его собственный адрес. Наверное, в этом концерте альбом и прислали.

— Получается, Сёко-сан сама попросила свою одноклассницу, чтобы некоторое время альбом полежал у неё?

— К сожалению, нет.

Из большого конверта парень достал ещё один, совсем тоненький. Видно, его долгое время никто не трогал: на ощупь конверт был шероховатым и каким-то пыльным. Он был вскрыт ножницами, и внутри лежало два сложенных листа. Короткое послание было напечатано на компьютере:

«Дорогая Кадзуэ!

Извини за неожиданное письмо. Наверное, ты очень удивилась, когда на твоё имя пришла такая тяжёлая посылка. Я очень прошу тебя, чтобы ты некоторое время подержала у себя мой выпускной альбом.

То, что в Токио у меня не всё ладится, ты знаешь не хуже других. Мне не посчастливилось, и я прекрасно понимаю, почему так получилось.

Матери не стало. Теперь мне нужно начинать жить заново. Я хочу сделать свою жизнь хоть немного лучше. Но когда я вижу этот старый альбом, мне становится очень горько. В моей тесной квартире я даже не могу спрятать его подальше. Поэтому я прошу об одолжении тебя, мою лучшую подругу.

Когда я снова смогу с лёгким сердцем листать эти страницы, я непременно приду за альбомом. А до тех пор, пожалуйста, пусть он полежит у тебя.

До встречи, Сёко».

Даже подпись была напечатана на компьютере. Хомма прочитал письмо два раза, а потом снова открыл альбом на странице с пожеланиями:

«Надеюсь, мы навсегда с тобой останемся лучшими подругами! Номура Кадзуэ», — было написано округлыми буквами. В том, как по-девчоночьи рядом были нарисованы струи дождя, ощущалось последнее эхо школьных лет.

Тамоцу подавленно проговорил:

— Это всё та женщина, которая заняла место Сии-тян: Кёко Синдзё. Это она отправила Кадзу-тян альбом.

«Ну, это ещё не факт…» — подумал Хомма.

— А когда Кадзу-тян получила эту посылку?

В письме упоминается смерть матери, так что в любом случае пакет отправили не раньше двадцать пятого ноября 1989 года.

Парень достал свой маленький блокнотик, который уже примелькался Хомме:

— Квитанцию Кадзу-тян выбросила, поэтому точную дату установить не удалось. Но, скорее всего, это было после смерти матери Сии-тян, весной следующего года.

То есть весной 1990-го. Это только усложняет дело. Настоящая Сёко Сэкинэ исчезла из «Кооператива Кавагути» семнадцатого марта. Если письмо было отправлено до этого дня, то, скорее всего, это сделала сама Сёко. Если же оно было послано позже, то гораздо вероятнее, что отправителем была Кёко Синдзё. Да, нелегко будет разобраться…

— Кадзу-тян говорила, что засунула альбом подальше, когда доставала из кладовки весеннюю одежду. Значит, к тому времени альбом был уже у неё? Не могла его отправить сама Сии-тян.

— Но ведь трудно определить, когда именно достают весенние вещи. Может быть, в апреле, а может быть, и в марте.

— В Уцуномии гораздо холоднее, чем в Токио. Кадзу-тян ни за что бы не стала доставать весеннюю одежду ещё в марте!

Хомма понимал, к чему клонит Тамоцу, и вероятность того, что он прав, была велика. Но определённо утверждать ничего нельзя, всё зависит от обстоятельств, и в каждой семье принято по-разному…

— Больше она ничего не говорила такого, что могло бы помочь нам установить время точнее?

Закусив губу, Тамоцу погрузился в размышления. Своими большими руками он перелистывал странички блокнота:

— Может, вот ещё что: когда Кадзу-тян пошла за этим альбомом на почту, то забыла взять какое-нибудь удостоверение личности, и ей отказались выдавать посылку.

— Так-так-так… Подожди-ка! Ты хочешь сказать, что альбом почтальон доставил, когда дома у Кадзу-тян никого не было, и ей потом самой пришлось идти на почту?

Парень совсем растерялся:

— Ах, ну да! Конечно! Что же я так непонятно объясняю?! Так вот, узнав, что без неё приносили посылку, Кадзу-тян, конечно, поскорее захотела узнать, что там, и на следующий же день отправилась на почту. Её ужасно раздосадовало, что это оказался выпускной альбом Сии-тян, Кадзу-тян не слишком обрадовалась.

— У Кадзу-тян часто никого не бывает дома?

— Ну нет — они же торговлей занимаются. Просто именно в тот день так вышло, что никого не оказалось.

— Куда же они все разбежались?

— По-моему, я её об этом не спросил…

С какой-то тревогой Тамоцу торопливо перелистывал свой блокнот.

— Нет, видно, я всё-таки забыл её об этом спросить, — сказал он и почесал в затылке.

— Можно мне краем глаза взглянуть на твоё «секретное оружие»? — спросил Хомма после недолгого раздумья, имея в виду блокнот.

— Да, конечно. Пожалуйста. Только у меня почерк корявый, — ответил парень, покраснев.

Действительно, разобраться в его каракулях было нелегко. Наверху странички стояла дата и заголовок: «Разговор с Кадзу-тян». Сначала ответы девушки были записаны очень подробно, по пунктам, но по ходу разговора записи становились всё сбивчивее, и разобрать почерк Тамоцу становилось всё труднее. Тем не менее была проделана колоссальная работа.

В блокноте так и было зафиксировано: «Кадзу-тян было очень досадно». Рядом с этой записью Хомма увидел кое-что любопытное: «Сладкий чай из гортензии».

— А это что такое? — спросил он, указав пальцем на «сладкий чай».

Парень рассмеялся:

— Когда Кадзу-тян возвращалась домой, в ближайшем храме бесплатно раздавали сладкий чай, вот она и отведала. Она толстая, любит сладкое. С ней разговор обязательно заходит о еде. Мол, сегодня я это съела, а вчера то… Почему вы смеётесь?

— А говорил, что никаких улик! — улыбаясь, ответил Хомма. — По дороге с почты домой Кадзу-тян зашла в храм, и там ей дали бесплатного чаю. Я правильно понял?

— Да.

— Есть только один день в году, когда в храмах раздают прохожим чай: праздник цветов.

— Праздник цветов?

— Ну конечно! Так называют день рождения Будды это восьмое апреля.

У Тамоцу рот открылся от удивления:

— Выходит, что…

— Первый раз посылку приносили седьмого апреля и отправляла её вовсе не Сии-тян.

— Ух ты! Оказывается, и я не зря поработал! Как вы считаете?

Просмотрев ещё раз списки всех выпускников, Хомма обнаружил, что Кадзуэ Номура действительно училась в одном классе с Сёко Сэкинэ.

Всё ясно. Кёко Синдзё остановилась на Кадзуэ и отправила альбом именно ей, полагаясь на список учеников и напутствия на последней странице альбома.

Из письма следует, что Кёко знала: в родном городе ни для кого не являются тайной неудачи Сёко Сэкинэ, постигшие её в Токио. Наверное, Кёко узнала об этом во время их совместной поездки на кладбище. Сёко вполне могла сама ей это рассказать.

Часто случается, что мы открываем душу отнюдь не близким, а, наоборот, незнакомым людям — водителю такси или человеку, оказавшемуся рядом за стойкой бара. Говорить о чём-то личном гораздо легче, когда люди друг друга совсем не знают. Кёко и Сёко жизнь свела во время экскурсии на кладбище. Возможно, они вели серьёзный разговор и поделились друг с другом тем, что довелось пережить. Тем более что Кёко, помня о своей конечной цели, скорее всего, намеренно направляла разговор в такое русло.

Только вот о своём банкротстве Сёко всё-таки промолчала. Наверное, она ещё не могла с лёгкостью вспоминать об этом печальном факте своей биографии.

«Вот, злая насмешка судьбы, — подумал Хомма. — Если бы Сёко рассказала о своём банкротстве, то, возможно, она и сейчас бы работала в баре «Лахаина», жила бы в «Кавагути»…»

— Ты спросил, чьё имя и адрес значились в графе «Отправитель»?

Тамоцу с досадой покачал головой:

— Я спросил, но Кадзу-тян сказала, что не помнит. Вроде бы пакет прислали откуда-то из Саитамы.

Это вполне мог быть адрес «Кооператива Кавагути».

— Что подумала Кадзу-тян, получив вдруг такую посылку? (Кроме того что она была разочарована, когда специально явилась за этим пакетом на почту и узнала, что в нём.)

— Ну, удивилась, конечно. По правде говоря, никакие они с Сёко не «лучшие подруги». — Парень показал пальцем на посвящение в альбоме.

— То есть они не были так уж дружны?

— Не то чтобы они совсем не дружили, но точно уж не «лучшие подруги». — Тамоцу натянуто улыбнулся. — Это же девчонки! Кадзу-тян, наверное, разволновалась из-за выпускного вечера, вот и приукрасила слегка… Она сама говорила, что, прочитав это письмо, подумала: «Сёко могла бы и догадаться, что такой просьбой причиняет людям лишние хлопоты». — Тамоцу прикрыл глаза и помолчал. — Я даже не задумывался о том, когда именно этот пакет был послан, потому что сразу догадался, что это сделала не Сии-тян. — Парень говорил спокойно, но слова его звучали как приговор. — Когда я прочёл это письмо, напечатанное на компьютере, то убедился окончательно: это писала не Сии-тян.

— Почему же?

— Сии-тян, которую я знал, никогда не тосковала о прошлом. Она не стала бы сравнивать себя теперешнюю и себя старшеклассницу, не стала бы печалиться, глядя на старые фотографии. Она ведь мне как-то призналась, что в школе её вообще ничего не радовало.

«Возможно, так оно и было, — подумал Хомма. — С самого раннего детства Сёко Сэкинэ никогда не ощущала себя по-настоящему счастливой. Поэтому она всегда хотела измениться, стать не такой, как прежде, не такой, какая есть».

Такое желание появилось у Сёко вовсе не под влиянием каких-то конкретных обстоятельств, не из-за того, что она росла без отца, и не из-за того, что ей плохо давалась учёба, — считал Хомма. Такое желание прячется в каждом из нас. Оно придаёт нам жизненные силы, и именно наличие такого желания доказывает, что «личность» состоялась.

Только, чтобы осуществить свою мечту, Сёко выбрала не самый разумный способ. Вместо того чтобы найти «настоящую» себя, какой она хотела бы быть, Сёко приобрела зеркало, дающее ей иллюзию того, что поиски уже успешно завершились.

Мало того, она поселилась в замке, построенном на зыбком фундаменте из кусочков пластика…

— Сии-тян погибла. Её уже нет на свете. Теперь я могу в это поверить, — тихо сказал Тамоцу. — Сии-тян не могла так поступить. Как только я увидел этот альбом, я сразу почувствовал, что её больше нет.

Парень поднял голову и положил на колени свои большие руки. Кулаки его были сжаты. Он напоминал скорее человека, который что-то схватил и не хочет отпускать, нежели того, кто пытается побороть свои злость и горечь.

«Это он хочет опереться на воспоминания», — подумалось Хомме. Иначе невозможно хладнокровно размышлять о том, что стало с Сёко потом.

Хомма подробно рассказал молодому человеку, что за женщина эта Кёко Синдзё, которую они подозревают в убийстве Сёко. Тамоцу слушал его, опустив голову. Когда Хомма закончил свой рассказ и на кухне воцарилась тишина, парень проговорил:

— Странная женщина эта Кёко Синдзё.

— Странная?

— Да. А разве нет? Ради своего благополучия обошлась с Сии-тян… как с вещью. А сама заняла её место. Но при этом выпускной альбом почему-то отправила бывшей однокласснице своей жертвы… Нет, всё-таки это странно. Почему она его просто не выбросила? Это ведь гораздо проще. Выбросить, и всё. Почему она вдруг повела себя так, словно испытывает вину перед Сии-тян, откуда вдруг такое «благородство»?

Тамоцу резко отодвинул стул, неловко поднялся и почти бегом через всю комнату бросился к балкону, выходящему на убогие корпуса.

В темноте маячила спина Тамоцу в белом свитере. Над его головой торчал шест для сушки белья. Хомма переставил свой стул, чтобы отвернуться и не видеть эту спину, слишком уж крепкую, чтобы она могла принадлежать привидению.

Пока что его лучше не трогать.

Новый адрес Каору Судо выяснить никак не удавалось. Через Икари Хомма обратился в местную полицию, только им ведь вечно некогда. Да и сам «передаточный пункт», Икари, тоже человек занятой. Одолжение за одолжением, и вот уже Хомме начало казаться, что он по уши в долгу перед другом. Что же касается самого детектива Икари, то он, похоже, пребывал в отличном настроении. Всё потому, что ему удалось-таки раскрыть то дело с кражей и убийством.

Оказалось, что всё было почти так, как и предсказывал Хомма. В результате арестовали жену преуспевающего бизнесмена и её подругу, секретаршу с бывшей работы. Стало ясно, что причиной убийства послужило желание заполучить принадлежавшее убитому имущество, и прежде всего его бизнес.

— Ты, брат, как в воду глядел. Спасибо за подсказку! — весело прокричал Икари в телефонную трубку.

Хомма словно увидел перед собой его довольное лицо.

— Что же стало решающим доводом?

— Выдержки ей не хватило. Мы же за ней целыми днями следили. Причём специально делали это так, чтобы она заметила. Вот и сдали у вдовушки нервы. Я попросил её прийти в участок в качестве свидетельницы — она и раскололась. Если бы ты видел, как она рыдала! Сказать по правде, психологические игры — это не для меня, очень уж изматывает.

Ещё некоторое время придётся потратить на то, чтобы доказать правдивость показаний обвиняемой.

— Это дело заставило меня заново задуматься о том, как же всё-таки устроена человеческая психика.

— Ты каждый раз это говоришь.

— Да нет, на этот раз я серьёзно. Честное слово! Вот попробуй угадай, где и при каких обстоятельствах молодая жена уговорила свою подругу вместе убить мужа?

«Сейчас угадаю, а он рассердится», — подумал Хомма, но тем не менее решил поразмышлять. Скорее всего, это было какое-то неожиданное место… Но прежде, чем Хомма успел что-то ответить, Икари продолжил:

— На похоронах!

— На чьих?

— Хоронили их бывшего босса. Причём это была женщина, заведующая отделом. У неё был рак, так что ей было всего тридцать восемь лет. Монах читал молитвы, а они в это время планировали, как бы избавиться от мужа! Нет ну ты представляешь?!

— Наверное, в тот момент они поняли, что жизнь коротка.

Решиться на убийство — это, конечно, крайность, но когда люди вынуждены присутствовать на обрядах, каким-то образом связанных со смертью, у большинства внутри что-то ломается: люди дают обещания, которые не в состоянии выполнить, раскрывают окружающим свои самые сокровенные тайны.

— Ну а у тебя как дела? Что-то прояснилось?

Выслушав рассказ Хоммы, Икари задумался:

— Отыскать Кёко Синдзё — это, конечно, важно. Только вот, если бы мы смогли отыскать труп жертвы, было бы ещё лучше.

— Да, ты прав.

— Ты уже обращался в отдел убийств полиции Яманаси по поводу тех подозрительных расчленённых останков?

— Нет ещё. Я-то уверен в том, чей этот труп, да только полиции нужны точные факты. А я сейчас веду расследование самостоятельно, не как офицер полиции… Для того чтобы провести широкомасштабную экспертизу с проверкой отпечатков пальцев, нужно будет предъявить гораздо более неопровержимые улики, чем у нас: «Пропала женщина А. Скорее всего, её убила женщина Б, которая впоследствии скрывалась под именем А. Сейчас женщина Б тоже скрывается». Вряд ли это произведёт впечатление на местную полицию и она сдвинется с места.

— Вот если бы удалось отыскать то, что легко опознать! Ты говорил, у Сёко Сэкинэ был неправильный прикус: два зуба выбивались из ряда? Такая хорошая отличительная примета! — Икари намекал на то, что нужно бы отыскать голову. — Только это, конечно, пустые разговоры.

— Где её будешь искать?..

— А я в последнее время, наоборот, склоняюсь к тому, что всё не так уж сложно.

— Почему это ты так думаешь?

Хомма попробовал объяснить Икари, что он имеет в виду, ссылаясь на замечание Тамоцу:

— Кёко Синдзё, с одной стороны, неуклонно следует долгу (если допустимо так это назвать…), а с другой — внемлет также и чувству. Тамоцу прав: выпускной альбом она могла просто выбросить, и дело с концом. Но нет, она отослала его бывшей однокласснице Сёко, специально потратила время. А между прочим, из-за этого могло открыться, что она выдаёт себя за Сёко Сэкинэ.

— А ведь и правда…

— Она действовала, исходя не только из того, что разумно, а что нет. У Кёко Синдзё была какая-то своя, особенная, сентиментальность, и она действовала по каким-то понятным только ей самой правилам. Выполняла всё тщательно и методично, а с этим альбомом почему-то поступила «по-человечески»… К тому же у меня из головы не идут слова Кураты о том, что Кёко была на редкость суеверной.

— То есть ты считаешь, что труп она расчленила только потому, что нужно было от него избавиться, а голову похоронила, как и подобает.

— Ну, в принципе да.

— Ясно… — Помолчав, Икари с энтузиазмом добавил: — Я на твоём месте проверил бы могилы её родителей!

— Ха! Конечно! Только могил-то не существует! — усмехнулся Хомма.

Останки родителей Сёко так и лежат в храме, куда они были временно сданы на хранение.

— Вот чёрт, а? Выходит, что ни одной зацепки нет! — С досадой прищёлкнув языком, Икари повесил трубку.

Пока Хомма, как выразился Исака, «ожидал Судо Каору», ему наконец-то удалось выспаться. Он много времени проводил с Сатору и даже сходил на реабилитационные процедуры к докторше Матико. Тамоцу же каждый день уходил из дому спозаранку, а вечером обязательно возвращался с какой-нибудь добычей.

Опросы он устраивал не для того, чтобы выяснить нынешнее местонахождение Кёко Синдзё, а для того, чтобы восстановить, как протекала жизнь Сёко Сэкинэ в Токио. Какая-то мелочь, связывающая судьбы Кёко и Сёко, может быть, могла бы и пригодиться. Но сведения, касающиеся одной только Сёко, на данном этапе следствия были уже ни к чему.

Тамоцу понимал это. И тем не менее, каждый день он отправлялся на поиски. Парень убедил Хомму, что этой работой будет заниматься именно он, и выполнял её, надо сказать, превосходно.

— Только у меня к вам есть одна просьба.

— Какая же?

Видно было, что Тамоцу не шутит.

— Вы ведь хотите отыскать Кёко Синдзё?

— Собираюсь.

— Мы сами её найдём, верно? Не будем обращаться в полицию?

— Хотелось бы.

— А когда мы её всё-таки найдём, можно я первым к ней подойду? Я хочу первым услышать её голос. Пожалуйста, позвольте мне первым с ней заговорить.

На третий день после возвращения Хоммы из Исэ ему позвонил Катасэ, менеджер «Розовой линии», и сообщил, что опрос бывших сослуживцев Кёко Синдзё ничего существенного не дал.

Как ни странно, Катасэ, оказывается, не забыл об их с Хоммой уговоре. Но это-то и было подозрительно: наверняка Кёко Синдзё получила доступ к персональным данным клиентов именно с помощью этого молодого человека…

— Вы уже пробовали звонить Итики-сан? — как-то боязливо осведомился Катасэ.

В календаре Хоммы был отмечен тот день, когда Каори Итики должна вернуться из-за границы. По идее, это завтра.

— Нет, ещё не звонил. Она ведь сейчас всё ещё в Сиднее или в Канберре? Ведь так?

— Ах, ну да, я совсем забыл, — протараторил Катасэ.

Сразу было понятно, как ему не хочется, чтобы Хомма беседовал с этой женщиной. Но открыто препятствовать он вроде бы не собирается. Всё-таки странный человек этот Катасэ…

— Завтра попробую ей позвонить. Спасибо, что всех опросили. Но я и у вас потом тоже хотел кое-что уточнить…

Видимо, молодой человек уловил в этих словах некую угрозу для себя. Тихо ответив: «Да, конечно», он бросил трубку, словно хотел скрыться от Хоммы.

Сначала Хомма даже подумывал позвонить Каори Итики рано утром, пока Катасэ ещё не успел что-нибудь ей нашептать. С другой стороны, не похоже было, чтобы парень плёл интриги и собирался ей звонить — если только он не явный злодей, умело играющий роль дурачка. В конце концов Хомма позвонил вечером, рассчитав время, когда она, скорее всего, уже вернулась домой после работы. В первый раз он попал на автоответчик, но во второй подошла сама хозяйка.

Сперва Итики говорила с ним насторожённо, но как только Хомма упомянул имя Катасэ из «Розовой линии», она успокоилась:

— Катасэ-сан мне о вас говорил. — Рассмеявшись, она добавила: — А ведь он до сих пор не может забыть Синдзё-сан.

«Ну-ка, ну-ка, это уже интересно…»

— Что вы говорите? А ведь я так и подумал!

— Так и есть! Когда мы с Синдзё-сан вместе снимали квартиру, он несколько раз провожал её домой. Синдзё-сан ничего такого не говорила, а вот Катасэ, похоже, считал её своей возлюбленной.

Поэтому он теперь так старается помочь Хомме. Ему хочется знать, где сейчас его Кёко. Его тревожит и это расследование, и ситуация, в которой он оказался.

— Мы с Синдзё-сан договорились: раз мы, двое незнакомых людей, будем жить вместе, то не стоит нам лезть в личную жизнь друг друга. Поэтому я про Синдзё-сан знаю не много. По выходным ни меня, ни её дома не было.

Хомма нахмурился:

— Синдзё-сан по выходным куда-то ездила?

— Да. Точно не знаю, но похоже, что иногда куда-то далеко.

— А водительские права…

— Были. Машину, правда, она брала в прокате.

— Она уезжала вместе с кем-то?

— Ой, не знаю даже. По-моему, всегда одна.

Скорее всего, она ездила на «предварительные осмотры», готовила к осуществлению свой план, чтобы превратиться в другого человека.

— Вы ведь работаете в компании «Розовая линия»?

— Да, я сижу в компьютерном центре. Данные «Розовой линии» тоже там хранятся, — ответила Итики.

Услышав это, Хомма так удивился, что невольно, видимо, издал какой-то возглас.

— Алло? — обеспокоенно переспросила его женщина.

— Ах, извините, пожалуйста! Так вы говорите, что работаете с компьютерами?

Так, значит, Катасэ всё-таки наврал! Он уверял, что Каори Итики занимается канцелярской работой. Эта ложь в любом случае очень быстро всплыла бы, так что она вполне безобидная, но всё же…

— Да. Я сортирую данные «Розовой линии», «Грин гарден Минами» и ещё нескольких компаний.

— И где же ваше рабочее место?

— В главном здании фирмы есть специальный компьютерный центр. С Синдзё-сан мы познакомились через нашу газету.

— Через газету?

— Я дала объявление в газету, которую распространяют среди сотрудников компании: «Ищу напарницу, чтобы вместе снимать квартиру». В таком доме, где мы жили, поселиться одной дорого…

И тут появилась Кёко.

— У меня работа специфическая, так что, соответственно, и зарплата… А Синдзё-сан даже не была полноправным сотрудником фирмы, поэтому сначала я колебалась. Но её энтузиазм меня покорил. В конце концов я согласилась.

— Итики-сан, извините за бестактный вопрос…

— Что такое?

— Синдзё-сан никогда не просила вас ознакомить её с хранящимися в компьютере персональными данными клиентов «Розовой линии»?

Каори Итики рассмеялась:

— А зачем ей меня об этом просить?

— Ну а если бы она всё-таки попросила, вы бы теоретически могли это сделать?

— Могла бы, — она всё ещё смеялась, — могла бы! Но как только это открылось бы, меня сразу уволили бы. Более того, после такого случая я никогда ни в одну компанию уже не смогла бы устроиться работать с компьютерной базой.

Хомма тоже считал, что Кёко едва ли стала бы просить о таком важном и ответственном деле свою соседку по квартире. Она не захотела бы поставить себя в зависимое положение. И всё же…

— Тогда позвольте ещё один вопрос: а Катасэ-сан мог бы на такое пойти, если бы Синдзё-сан его попросила?

— Он бы мог, — недолго думая, ответила Итики.

Ну вот, что и требовалось доказать! Однако Итики тут же добавила:

— Только у него ничего не вышло бы.

— Почему же? Он ведь тоже в компьютерах разбирается?

Итики расхохоталась ещё громче:

— Вы что! Это только так кажется, когда он с клиентами беседует. Он ведь даже не имеет права входить в компьютерный центр! У него и допуска нет…

По словам Итики выходило, что Катасэ по сравнению с ней просто любитель, да и только. Всё это она сообщила, не переставая смеяться.

— Итики-сан, вы уж извините меня за назойливость… А как насчёт самой Синдзё-сан? Она в компьютерах что-то смыслила? Она могла бы сама проникнуть в базу данных «Розовой линии» и заполучить то, что её интересовало?

— А что-то подобное случилось?

— Нет, это лишь предположение. И всё же в тот период, когда вы жили с ней в одной квартире, она сумела бы это проделать?

Итики немного подумала, а затем ответила:

— Я сомневаюсь, по-моему, для Синдзё-сан что лэп, что рэп — всё одно.

— Что за штуки такие?

— Ну, компьютер-лэптоп^[54] и рэп Эм-Си Хаммера^[55]. Неужели и вы не знаете? — Она снова рассмеялась. — Если выяснится, что Синдзё-сан действительно сама смогла похитить данные из нашего компьютера, то, честное слово, я на своей свадьбе, если таковая состоится, наряжусь клоуном!

— Надеюсь, до этого не дойдёт, — сказал Хомма и тоже рассмеялся.

Но на самом деле ему сейчас было не до смеха. Как же всё-таки Кёко сумела заполучить из базы данных «Розовой линии» информацию о Сёко Сэкинэ?

Судя по рассказу Каори Итики, Катасэ, даже если бы его уговорили, при всём желании не мог раздобыть необходимую Кёко информацию и точно так же не мог помочь ей сделать это самой. Значит, парень ведёт себя подозрительно лишь потому, что напуган. Ведь он узнал, что женщина по имени Кёко Синдзё, в которую он был некогда влюблён, исчезла, да ещё, похоже, вляпалась в какую-то скверную историю. Возможно даже, что она сама это всё и заварила.

— А какова была Синдзё-сан в качестве соседки? — Хомма спросил об этом, чтобы сменить тему разговора, но похоже, что вопрос получился слишком неопределённым, и Итики растерялась:

— Что она была за человек? Даже не знаю…

— Аккуратная, чистоплотная? В комнате, наверное, часто прибиралась?

Итики снова сделалась разговорчивой:

— Это точно! Вот за что ей спасибо, так это за уборку. И готовила она хорошо, иногда из завалявшихся в холодильнике продуктов могла состряпать «плов для тех, кто экономит». Вкусно было. Это я хорошо помню.

Хомме вспомнилась чисто убранная комната Кёко в квартале Хонан, вычищенные до блеска крылья вентилятора.

— Она не пользовалась бензином, когда отчищала вентилятор?

— А вы откуда знаете?

— Мне один знакомый Кёко-сан рассказывал.

— Да… Но всё равно вы меня напугали. Пользовалась, да. Только мне это не нравилось. Во-первых, запах. Ну, и потом, всё-таки страшно хранить дома бензин. Я ей сказала, чтобы она так не делала, попросила пользоваться моющим средством. Бензин у неё хранился в маленькой бутылочке на балконе, так что в принципе ничего опасного. Но, знаете, мало ли что… Тем более у нас на балконе старые газеты лежали. Ах, ну да! — вдруг воскликнула она. — Синдзё-сан почему-то выписывала токийскую газету.

— Токийскую?

— Да. То ли «Асахи», то ли «Ёмиури»… — продолжала она бормотать себе под нос. — Вспомнила! «Ёмиури»! — Итики снова заговорила громче. — Помню, я её даже как-то спросила, почему она выписывает токийскую «Ёмиури», ведь осакская гораздо интересней.

— И что Синдзё-сан вам ответила?

— Да я уж забыла теперь. И правда, что же она мне тогда ответила?

Сёко, чьё место планировала занять Кёко Синдзё, жила в Токио. Может быть, Кёко решила, что ей заранее нужно подготовить себя к жизни в столице.

Хотя, возможно, причина была психологического характера. Читая день за днём токийскую газету, Кёко таким образом подбадривала себя: «Выполню то, что задумала, и буду жить в Токио, всё пойдёт совсем по-другому».

— Интересно, с каких пор она стала выписывать токийскую газету?

— Мне кажется, с тех пор, как мы стали жить вместе. Иногда она даже делала вырезки.

Газетные вырезки… Хомма тут же переспросил Итики:

— Какие именно вырезки, вы не помните?

Она снова засмеялась:

— Извините, у меня с памятью плоховато. Может быть, кулинарные рецепты, из раздела «Для дома, для семьи»…

Действительно, было бы странно, если бы она помнила такие вещи. Хомма попросил Итики, если она всё-таки что-нибудь вспомнит, перезвонить за его счёт и положил трубку.

Загадка так и осталась неразгаданной. Теоретически Итики могла бы изучить повседневную жизнь Кёко Синдзё во всех подробностях. Но нет, даже от своей соседки по квартире Кёко Синдзё умела скрыть то, что творилось у неё внутри.

Устроившись в «Розовую линию», Кёко поселилась вместе с Каори Итики, которая работала с компьютерами и втёрлась в доверие к Катасэ. Она целенаправленно занималась поиском подходящего «объекта замены» и пыталась каким-то образом завладеть необходимой информацией.

После развода с Куратой Кёко поняла, что если ничего не предпринять, то счастливой и спокойной жизни у неё никогда не будет. И она решилась. Она непременно отвоюет себе новую жизнь!

Она никому не открывала своих намерений, не просила ничьей помощи и, уж конечно,не позволила бы никому встать на её пути. В основе её афёры железная воля и тщательно продуманный план. Немудрено, что за каких-то полмесяца Хомме не удалось разгадать этот план.

И всё-таки как же она получила доступ к базе данных? Неужели обошлось без участия Катасэ?

— Эх, не идёт дело! — невольно проронил он.

— Что такое? — переспросил его Сатору.

Он сидел рядом за столом и делал домашнее задание.

— Дык, ты, папаня, того — подался в осакские копы? — серьёзно проговорил он на ломаном осакском диалекте.

— Неважно у тебя получается.

— Говорить на осакском диалекте довольно-таки сложно!

Хомма давно уже не слышал, чтобы сын так смеялся — словно его кто-то щекочет.

— Ну как ты, полегче стало?

— Ага…

После того как выяснилось, что Склероза убили, Сатору всё время плакал, к нему было просто не подступиться. Так его было жалко, что даже отругать сына у Хоммы не было сил. Только Хисаэ, срочно прибегавшая на помощь, умела успокоить Сатору, и тогда мужчины могли вздохнуть с облегчением.

— Плакать больше не хочется?

— Иногда, но я стараюсь сдерживаться.

— Ты у меня молодец!

— Тётя Хисаэ сказала, что, если слишком много плакать, начнётся воспаление среднего уха.

Это похоже на Хисаэ: она не стала говорить Сатору, что он не должен плакать, потому что он мальчик.

— Мы посоветовались с Каттяном и решили сделать Склерозу могилку.

Хомму эта новость слегка озадачила. От Исаки он слышал, что, как ни искали, тело пса найти так и не удалось.

Сатору, видно, догадался, почему у Хоммы такой озадаченный вид, и сразу продолжил:

— Мы закопаем ошейник.

— Ошейник?

— Да. У Склероза их было два. Когда он пропал, на нём был тот ошейник, который против блох. А хороший, кожаный, на котором вырезано его имя, остался.

— Тогда понятно. И где же вы хотите закопать этот ошейник?

— Пока не знаю. Мы с Каттяном сейчас как раз ищем подходящее место. — Мальчик задумался. — Если мы без спроса закопаем ошейник в парке Мидзумото, то нам влетит от садовника? Ты как считаешь?

— Да, наверное, это не самая лучшая идея.

— Я тоже так подумал. — Сатору подпёр щёку рукой. — Братец Тамоттян обещал придумать, как сделать могилку, чтобы её можно было легко найти.

Сатору совсем привык к Тамоцу и теперь называет его «братец Тамоттян». И как ему только удаётся это выговаривать?

— Дядя Исака сказал, что теперь за Склерозом будет присматривать мама.

— Вот оно как…

— На том свете много свободного места. Так что там его можно будет спускать с поводка. — Сатору посмотрел в сторону алтаря, где висела фотография матери. — Папа…

— Что такое?

— Как ты думаешь, почему Тадзаки убил Склероза?

— А тебе как кажется? Постарайся представить себе что чувствовал Тадзаки.

Сатору довольно долго сидел в задумчивости и болтал ногами.

— Ему, наверное, было скучно, — ответил он наконец.

— Скучно?

— Да. Ему ведь дома не разрешали заводить животных.

— Я думал, что у него была собака.

Мальчишка же вроде бы говорил: «Держать животных в муниципальном доме — это дерзость, если хотите завести собаку, купите особняк…»

— Нет, у него не было собаки. Вообще-то, в школе мы немного это обсуждали, про Склероза… Теперь и соседи знают, все вокруг об этом говорят. Дяденька Исака слышал, что этому Тадзаки дома не разрешают держать никаких зверей. Его мать совсем недавно купила дом в кредит и не хочет, чтобы собака там пачкала.

Глядя на серьёзное личико Сатору, Хомма ответил:

— Мне кажется, что на самом деле он не хотел убивать Склероза.

— Думаешь?..

— Тадзаки-кун хотел заботиться о собаке, а не убивать. Но ему не разрешали. Поэтому он очень завидовал, что у Каттяна есть собака. Думал: а я почему должен страдать?

— И поэтому он убил?

— Думаю, что да.

— Но тогда он мог бы просто сходить к Каттяну и попросить у него разрешения поиграть со Склерозом. Правда же?

— Вряд ли такая мысль пришла бы ему в голову. Скорее всего, в тот момент ему было так обидно, что ни о чём другом он думать не мог.

Есть люди, которые могут справиться со своими бедами, лишь выплёскивая гнев наружу, считал Хомма. Сатору ещё слишком мал для такого разговора. Однако пройдёт ещё два или три года, и придётся объяснить ему, что общество, в котором ему предстоит жить, полным-полно людей, которым не удаётся получить желаемое и стать такими, какими им хотелось бы. Такие люди выплёскивают свою обиду, совершая жестокие преступления.

И как же тогда жить? Придётся сказать сыну правду: ответ на этот вопрос он отныне должен искать сам.

Вертя карандаш в руках, Сатору заявил:

— Я дяденьку Исаку тоже спрашивал.

— Почему Тадзаки убил вашу собаку?

— Да. Я спросил, что он об этом думает.

— И что Исака-сан ответил?

Сын задумался. Наверное, несмотря на свой ещё сравнительно небольшой словарный запас, он пытался точно передать то, что сказал ему Исака. Так серьёзно Сатору едва ли задумался бы, даже если сейчас в окно к ним влез бы марсианин и пригрозил, что упрячет в зоопарк того мальчишку, который в пять минут не решит некое уравнение, которое не проходят в школе.

— Дяденька Исака сказал, — наконец-то заговорил Сатору, — пап, ты меня слушаешь?..

— Конечно.

— Он сказал, что на свете бывают люди, которым многое не нравится в других: и то и это…

— Вот как…

— Такие люди, как заметят то, что им не нравится, — сразу норовят это уничтожить, а уж потом придумывают себе оправдания. Так что, даже если Тадзаки станет объяснять, почему он убил Склероза, слушать его нельзя. Важно не то, что он думал, когда это делал, а сам факт, что он всё-таки это сделал.

Такое суждение показалось Хомме неожиданным. Не похоже, что оно исходило от добродушного Исаки. Хотя, возможно, он специально напустил на себя строгость, чтобы хоть как-то смягчить душевную рану Сатору.

С другой стороны, ничего удивительного. Возможно, Исака вовсе не такой «мягкий» человек, каким кажется на первый взгляд. Создаётся такое впечатление, словно они с Хисаэ живут весело и беззаботно, но на самом деле именно «железные сваи» подпирают их повседневный быт.

— Ты же знаешь, дядя Исака работает «экономкой». И потом, хотя на самом деле он богатый, они с тётей Хисаэ живут в этом доме — потому что им лень переезжать. Так вот, оказывается, некоторые это осуждают, распускают всякие дурные слухи. Дядя Исака сказал, что на таких людей он даже внимания не обращает. Но если они будут ему досаждать только потому, что он им не по нраву, дядя Исака этого так не оставит и будет бороться до конца, — выпалил Сатору. Помолчав, он добавил: — Дядя Исака ещё сказал, что плохие люди никогда не задумываются, зачем они делают плохое. И Тадзаки тоже. Поэтому он и способен творить плохие дела.

— Значит, он считает, что Тадзаки нельзя прощать?

Сын замотал головой:

— Нет. Он сказал, что если Тадзаки хорошенько подумает, а потом попросит прощения, тогда его нужно простить.

Хомма успокоился:

— Да, пожалуй, это правильно.

Сатору тоже вздохнул с облегчением. Он взял в руку карандаш и вроде бы собирался уже приступить к домашнему заданию. Хомма тоже развернул свою газету. Но тут мальчик снова заговорил:

— Папа…

— Что?

Хомма опустил газету и увидел, что Сатору смотрит на него, продолжая держать в руке приготовленный карандаш.

— Та женщина, которую ты ищешь, всё ещё не объявилась?

— Нет. Я, конечно, стараюсь, ищу, но пока ничего.

— Она тоже кого-то убила?

— Этого я пока не знаю.

— А когда ты её разыщешь — поведёшь в полицию?

— Наверное. Мне ведь о многом нужно её расспросить.

— А зачем тебе её расспрашивать? У тебя такая работа?

До сих пор Сатору никогда особенно не рассуждал о работе Хоммы. «Мой папа полицейский, он ловит плохих людей», — и всё тут. Сын никогда не интересовался подробностями. И вот сейчас впервые это произошло.

— Да. У меня такая работа.

«Однако, похоже, сейчас дело не только в этом, — добавил он уже про себя. — Если уж начистоту, то я и сам не знаю, почему эта история не даёт мне покоя… Возможно, я сочувствую Кёко Синдзё. Но в таком случае я должен сделать вид, что ничего не знаю, и дать ей уйти. Это и было бы по-настоящему добрым поступком. Но я не могу себе этого позволить, потому что… потому что я полицейский?»

— Та женщина, которую я ищу, сделала зло другому человеку вовсе не из-за того, что ей было скучно. Это я тебе точно говорю.

Немного помолчав, Сатору промычал что-то, — мол, «ясно».

— А сейчас ты ждёшь звонка?

— Да.

— Когда тебе позвонят, куда ты на этот раз отправишься?

— Скорее всего, в Нагою или в Осаку.

— Тогда…

Тут, оборвав их разговор, откуда-то из-под локтя Хоммы раздался телефонный звонок.

— Тогда привези мне оттуда гостинец, пастилу уйро, — вздохнув, договорил Сатору.

Глава 25

— Уже два года от Кёко-тян нет никаких вестей. Где она, как она — понятия не имею.

В прошлом году Каору Судо вышла замуж, сменила фамилию и теперь живёт в пригороде Нагои. На вид ей года тридцать два, тридцать три. Высокого роста, головка маленькая — словом, тип женщины, про которых говорят: «Фотомодель!»

Сейчас Каору живёт с родителями мужа, и ей неудобно приглашать Хомму к себе. Но поскольку она всё ещё работает, выбраться из дома для неё не проблема, так что договорились встретиться в городе.

Хомма предложил квартал Обата, где они с Кёко Синдзё когда-то вместе жили. Каору согласилась:

— Рядом с нашим бывшим домом есть одно симпатичное кафе. Когда Кёко-тян уже работала в Осаке, она иногда приезжала ко мне с ночёвкой, и мы туда ходили поесть.

Заведение под названием «Коти» находилось в центре города и рассчитано было главным образом на постоянных посетителей. Завидев Каору, хозяин долго беседовал с ней о чём-то и только потом проводил их к столику.

— Вообще-то, следователь Икари мне рассказал кое-что. Выходит, Кёко-тян пропала?

Хомма привычно изложил суть дела, умолчав лишь о том, что Кёко, возможно, замешана в убийстве. Выслушав Хомму, Каору Судо взяла чашку и сделала пару глотков кофе. Выражение её лица было спокойным, но между красиво изогнутых бровей пролегла морщинка.

— Что же с ней могло случиться? — проговорила она и поставила чашку.

Каору познакомилась с семнадцатилетней Кёко, когда та приехала в Нагою с матерью и устроилась на временную работу.

— Я знаю про то, как их семье пришлось ночью бежать, про долги… Кёко-тян мне сама всё рассказала.

Рассказ Каору Судо подтверждал и дополнял то, что Хомме уже удалось узнать от Кураты. Но выяснились и новые обстоятельства.

— После того как Кёко-тян развелась с Куратой, сборщики долгов поймали её и некоторое время держали у себя.

У Хоммы от удивления расширились глаза. Хотя исключать такую возможность не следовало, ведь её адрес в Исэ был известен бандитам.

— Поэтому впервые после развода Кёко-тян мы встретились с ней… — Каору опустила голову и задумалась. — Да, скорее всего, в феврале следующего года. Я имею в виду следующий год после её развода. Я помню, тогда был снегопад…

Развелась Кёко в сентябре предыдущего года. Выходит, что почти полгода Каору ничего о ней не слышала.

— Вы хорошо помните все обстоятельства той встречи?

Каору кивнула:

— Разумеется. Кёко-тян ведь, как только сумела вырваться, сразу ко мне…

Кёко приехала ночью на такси. Денег у неё почти не было, всего тысяча иен, так что таксисту заплатила Каору.

— Под плащом на ней была только сорочка, лицо — чёрное как уголь, потрескавшиеся губы… Я сразу догадалась, что они её заставляли делать.

На все расспросы о том, где она была всё это время, Кёко отмалчивалась, но даже из скупых ответов кое-что стало ясно.

— Скорее всего, её держали в маленьких курортных местечках, а не в большом городе вроде Токио или Осаки, даже и не в Нагое.

Каору пыталась узнать у подруги, были ли те люди, что схватили её и держали у себя, кредиторами родителей. Кёко ответила, что нет, что её просто-напросто «продали».

Около месяца Кёко жила у Каору.

— Потом она попросила у меня в долг немного денег. Я ей дала взаймы пятьсот тысяч. Кёко-тян говорила, что если останется в Нагое, то тем самым подвергнет опасности и меня. Поэтому она решила искать работу в Осаке.

Да, всё сходится, в апреле того же года Кёко устроилась работать в «Розовую линию».

— Кёко-тян мне рассказывала, что сперва она поселилась в очень дешёвом месте, но потом они с сотрудницей той же фирмы сняли на двоих неплохую квартиру.

— Это квартира в районе Сэнри-тюо.

— Правда? Я уже и позабыла… — Молодая женщина потёрла виски кончиками тонких пальцев. — Помню, я тогда порадовалась за неё. В «Розовой линии» и зарплата была вроде бы приличная. С тех пор Кёко-тян стала нет-нет да и навещать меня, приезжать на машине в Нагою.

— Она всегда приезжала на машине? Почему не на поезде?

— Да, всегда на машине. Понимаете, Кёко-тян боялась поездов. И не только поездов, вообще людных мест, старалась их избегать. Ведь кто знает, кого там можно встретить?

Это понятно.

— Когда она на машине, то, если что, сразу может скрыться, заметив одного из бандитов. Когда Кёко-тян собиралась приехать ко мне, то всегда брала машину напрокат. Права она получила ещё в Исэ, Курата-сан настоял. Хорошо, что она тогда научилась водить машину, — Кёко-тян и сама так говорила.

Хомма сразу представил себе, сколь велико было чувство страха, ни на минуту не оставлявшее Кёко Синдзё.

В таком огромном городе, как Осака или Нагоя, вероятность встретить сборщика долгов, знающего её в лицо, была почти нулевая. Но Кёко тем не менее этого опасалась Это уже психическое расстройство, мания преследования!

Но если мысленно попробовать прокрутить плёнку назад и представить себе всё то, что испытала Кёко с того момента, как уехала из Исэ, и до того, как вернулась в Нагою, к Каору Судо, то ощущение — будто желудок выворачивает.

— А в действительности потом было такое, чтобы сборщики долгов её опять преследовали?

Каору Судо покачала головой:

— Нет, больше нет. Но сколько бы я ей ни говорила, что можно уже успокоиться, это было выше её сил. Кёко-тян считала, что, если чего-нибудь не предпринять, её до самой смерти не оставят в покое.

Сколько бы Каору ни расспрашивала, Кёко молчала про то, куда она исчезла, почему полгода от неё не было ни писем, ни звонков. Однако похоже, что один из организаторов банды, выбивающий деньги из должников, положил на Кёко глаз. Так что девушка опасалась преследований не только из-за родительских долгов…

— Об этом человеке Кёко-тян говорила: «Дьявол в человеческом обличии». — Красивое лицо молодой женщины исказила гримаса отвращения, словно она почувствовала какой-то зловонный запах. — Что там такое было, я примерно догадываюсь. Только вот ещё странно — после случившегося Кёко-тян совсем перестала есть сырое, сасими^[56] например… Говорила, что сырая рыба пахнет кровью. Раньше с ней такого не было. Возможно, какие-то неприятные воспоминания…

«Если чего-нибудь не предпринять…»

«Если не расстанешься с именем Кёко Синдзё, то не можешь рассчитывать на спокойную жизнь». Наверное, эта мысль не оставляла её ни на минуту.

— Я ей не раз говорила, что пройдёт года четыре, ну пять, и долги аннулируют за истечением срока давности, бандиты тоже отстанут, всё будет хорошо. Я пыталась успокоить Кёко-тян. Но её уже так запугали… — Каору зябко поёжилась и скрещёнными руками обхватила себя за плечи. — Кёко-тян говорила, что, когда выходила замуж за господина Курату, тоже надеялась, что всё наладится. Но оказалось — нет. Она призналась мне, что ни за что не повторит ту же ошибку, и глаза при этом были как у одержимой. Что я могла ей возразить? Где гарантии, что снова не случится так же, как с Куратой-сан?

«Надо что-то предпринять. Чтобы не загубить свою молодость… Чтобы больше не нужно было прятаться…»

— А Кёко-сан вам не рассказывала, что именно она собирается предпринять?

— Нет, — покачала головой его собеседница.

Жить как все, уйти от погони. Да попросту — удачно выйти замуж. Только этого и хотела Кёко Синдзё. Так она, наверное, и рассуждала. А ещё она теперь знала наверняка, что защищать себя и сражаться придётся одной.

Ни мать, ни отец не смогли её защитить, да и закон ей не поможет. Ни Ясуси Курата, на которого Кёко надеялась и которого считала своей опорой, ни его влиятельное семейство не спасли, отвернулись, когда настал тяжёлый час.

Песчинка, незаметно проскользнувшая между пальцами, — вот чем была Кёко для общества. Никто не остановит её падение, никто не спасёт. Нужно самой карабкаться наверх, и только так, не иначе.

Больше она не станет ни на кого полагаться. Надеяться на мужчин бесполезно. Нужно крепко стоять на ногах и отбиваться своими собственными руками. Какую бы подлость ни пришлось совершить, она пойдёт на это — так она теперь решила жить.

— Судо-сан, а Кёко никогда не показывала вам фотографию дома?

— Фотографию дома?

— Да, вот эту.

Хомма достал фотографию-поляроид «шоколадного» дома и положил её на стол перед Каору.

— Ах это…

— Вы её видели раньше?

Улыбнувшись, молодая женщина кивнула:

— Видела. Эту фотографию Кёко-тян сделала, когда была на практике, верно?

Хомма невольно вздохнул с облегчением, словно застрявшая в горле кость наконец-то выскочила.

— Так, значит, это Синдзё-сан фотографировала?

— Да. У её знакомой был тогда с собой фотоаппарат. Вообще, Кёко-тян любила смотреть на «образцово-показательные» дома. Я порой над ней подтрунивала — забавно всё-таки.

Любила смотреть на демонстрационные образцы домов.

— И это — несмотря на то что её семья потерпела крах из-за ипотечного кредита?

Каору снова положила фотографию на стол и, немного подумав, ответила:

— Действительно, с одной стороны, это может показаться странным: у неё — и вдруг такое увлечение… Но я думаю: наоборот, ничего удивительного. Знаете, Кёко-тян сама говорила, что когда-нибудь будет жить в таком доме. У неё обязательно будет семья, и она будет счастливо жить в своём доме. Мне кажется, именно потому, что в её жизни было много горя, могла появиться такая мечта.

Вот почему она так берегла фотографию! Это была её мечта.

— Кёко-тян говорила, что этот дом ей нравится больше всех остальных. Она мне показала эту фотографию, когда приезжала в гости, и сказала: «Каору-сан, я начну жизнь заново и когда-нибудь поселюсь в таком доме».

Молодая женщина произнесла это как-то весело, с надеждой в голосе, словно подражая тому, как это говорила сама Кёко.

— А Кёко-сан не приглашала вас погостить в её будущем доме?

Вопрос Хоммы, видимо, оказался неожиданным, и Каору отпрянула в удивлении:

— Вы знаете, нет! Не приглашала.

Конечно не приглашала. Кёко уже тогда понимала, что, какой бы дом она себе ни построила, какую бы счастливую жизнь ни обрела, пригласить Каору к себе и показать ей всё это она не сможет. Ведь для того, чтобы начать новую счастливую жизнь, ей нужно будет избавиться от «Кёко Синдзё» и стать другим человеком. Кёко уже вынашивала свой план.

Хомма отвёл взгляд от фотографии и спросил:

— Синдзё-сан действительно в последнее время не давала о себе знать?

Каору, кажется, немного обиделась, она положила ногу на ногу и поджала губы:

— От Кёко-тян давно нет никаких вестей. Зачем мне говорить неправду?

— А таких звонков, чтобы в трубке молчали, в последнее время не было?

— Да нет. При мне вроде бы не было…

Попытка Кёко перевоплотиться в Сёко Сэкинэ обернулась неудачей. Скорее всего, её психологическое состояние сейчас весьма неустойчиво. И всё же она не обратилась за поддержкой к своей лучшей подруге, к Каору Судо, хотя именно ей некогда открыла свою заветную мечту.

Что бы это могло значить? О чём мечтает Кёко теперь, как собирается действовать дальше?

— Когда я дружила с Кёко-тян, то уже встречалась с моим нынешним мужем. Через год-два мы собирались пожениться. Я думаю, она не обращается ко мне потому, что знает: я теперь замужем. Наверное, считает, что я уже не могу уделять ей столько времени, сколько раньше.

Может быть, отчасти так оно и есть. Возможно, Кёко думает, что ей уже нельзя рассчитывать на Каору. Остаётся лишь продолжать скрываться и быть совсем одной — другого пути нет.

— А где находится квартира, в которой вы тогда жили?

Выражение лица Каору смягчилось.

— Вон там. Отсюда хорошо видно, — улыбнулась она и показала пальцем на окна второго этажа в доме, что стоял наискосок на противоположной стороне улицы, это была угловая квартира с левой стороны.

Подоконник был уставлен горшками с какими-то яркими растениями, а с распялки для сушки белья, пристроенной над ящиком кондиционера, свисали красные носки.

Хомма представил себе, как из этого самого окна выглядывает на улицу приехавшая погостить Кёко. Неужели она помогала Каору со стиркой и точно так же вывешивала носки сушиться?

Где только Кёко Синдзё не жила! В дешёвой гостинице и на съёмной квартире в Нагое, в пансионе в Исэ, где она работала горничной, в особняке Кураты, в неизвестном городе, где ей пришлось претерпеть нечто ужасное, в районе Сэнри-тюо в Осаке, в Токио — в том симпатичном «бревенчатом» домике в квартале Хонан… В каждом из этих своих жилищ Кёко прибиралась, стирала одежду, ходила за продуктами, готовила еду. Каори Итики ведь рассказывала, что Кёко могла приготовить плов из залежавшихся в холодильнике продуктов. В дождь выходила на улицу под зонтом, ночью, перед тем как лечь спать, задвигала шторы… А ещё чистила обувь, поливала цветы, читала газету, кормила крошками воробьёв… Жизнь была страшной, печальной, иногда бедной, но иногда и счастливой.

Не менялось только одно: Кёко всегда от чего-то бежала.

Даже когда она попала в руки бандитов и была вынуждена жить в адских, нечеловеческих условиях, даже тогда она была «беглянкой». Пыталась убежать от несправедливости своей судьбы. Всегда пыталась убежать…

Если бы она смирилась со своей долей, не было бы того, что произошло дальше. Но Кёко не хотела сдаваться. Бегство продолжалось!

Заняв место Сёко Сэкинэ, на какое-то время она успокоилась и решила, что больше не нужно скрываться. Но теперь она снова в бегах. Она старалась «что-то предпринять», чтобы спасти себя, но в итоге ничего не изменилось.

«Может, хватит уже? — Это Хомма мысленно нашёптывал Кёко, ей одной. — Ты ведь, наверное, тоже устала. И я устал. Мои силы на исходе. Может, хватит играть в догонялки? Нельзя же вечно жить в бегах!»

— В последний раз Кёко-тян приезжала ко мне сразу после того, как уволилась из «Розовой линии».

Хомма достал свой блокнотик и, сверившись с ним, кивнул:

— Это было в декабре тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

— Да, а ко мне она приехала уже в новом году, по-моему в конце января. Помню, я заплатила за неё в ресторане. Так что, думаю, это было после получки.

Наверное, в то время Кёко уже готовилась к перевоплощению в Сёко Сэкинэ.

— Она говорила, что уже переехала из осакской квартиры. Когда я спросила её, что она собирается делать дальше, Кёко-тян ответила, что, скорее всего, переедет в Кобэ.

— Правда?

— Да, только меня удивило, что она всё время упоминала железнодорожную ветку Кэйхин — Тохоку. Ведь это не в Кобэ, а в Токио!

Каору всё же поинтересовалась у подруги, где та живёт, не в Токио ли?

— Кёко была так недовольна моим вопросом, что меня это даже обеспокоило. Я продолжала допытываться, и она призналась, что по разным причинам ей пришлось временно поселиться в пригороде Токио, в Кавагути. Причём жила она якобы не в обычной квартире, а в пансионе, где комнаты сдаются на неделю. Адрес она мне не сказала.

Видно, даже теперь, задним числом, всё это казалось Каору подозрительным, и она внутренне напряглась. Всматриваясь в её лицо, Хомма словно наяву услышал, как в его собственной голове заскрипели шестерёнки.

В январе 1990 года Кёко Синдзё была в Кавагути.

Хомме припомнился рассказ бывшей «коллеги» Сёко, Фумиэ Мияги: «У Сёко нервы стали шалить, ей всё время казалось, что кто-то вскрывает почту».

Так вот кто вскрывал письма Сёко Сэкинэ! Вот как Кёко узнала про автобусную экскурсию на кладбище! В то время Сёко Сэкинэ вставала далеко за полдень, отправлялась на работу вечером, а возвращалась домой поздно ночью. Достать письмо из почтового ящика, который даже не закрывается на ключ, выяснить всё необходимое, а потом положить конверт обратно — ведь это, наверное, было совсем не трудно.

Линия, намеченная лишь пунктиром, теперь бросалась в глаза, словно только что проведённая центровая на футбольном поле.

Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё. Эти женщины действительно были связаны между собой.

— Судо-сан, — обратился Хомма к Каору, усевшись поудобнее, — попробуйте вспомнить, не было ли такого, чтобы Кёко-сан у вас в гостях или во время телефонного разговора с вами держалась как-то неестественно, подозрительно? Не припомните такого? За последние три-четыре года?

Уставившись на Хомму широко раскрытыми глазами, молодая женщина переспросила:

— Подозрительно?

— Да. Скажем, была раздражительной, вспыльчивой, ни с того ни с сего начинала плакать…

Хомма спросил Каору о довольно-таки большом промежутке времени, но на самом деле его интересовала конкретная дата: двадцать пятое ноября 1989 года. В этот день погибла мать Сёко Сэкинэ.

Если Хомма прав и это Кёко убила Сэкинэ-мать, то получается, что этот день она провела в Уцуномии. От Катасэ Хомма знал, что в течение девяти дней, с восемнадцатого и до двадцать шестого числа, Кёко Синдзё не появлялась на своём рабочем месте в «Розовой линии».

Но сейчас Хомме нужно выяснить, звонила ли Кёко двадцать пятого числа Каору Судо.

Вырвавшись от бандитов, Кёко первым делом явилась к Каору, до такой степени она доверяла ей и надеялась на неё. Когда ей нужна была помощь, когда в одиночку было не справиться, она обращалась к подруге.

Может быть, и тогда, когда она впервые подняла руку на человека, Кёко искала поддержки у Каору?

Разумеется, она не призналась бы подруге в содеянном. Но неужели ей не захотелось просто позвонить Каору, услышать её голос?

«Вопрос, конечно, не самый удачный, — подумал Хомма, наблюдая за Каору, которая сидела в задумчивости, подперев голову руками. — Вполне возможно, что Кёко в одиночестве переживала потрясение после совершённого ею убийства Тосико. Ведь когда в марте следующего года Кёко убила Сёко Сэкинэ — да-да, теперь уже ясно, что убила, — она не стала звонить Каору. Последний раз она виделась с подругой в январе. Но всё же что-то должно было проскользнуть. Пусть до убийства или уже потом, гораздо позже. Неужели Кёко не проговорилась о чём-то таком, что уличало бы её?»

— Если говорить о странностях, то в конце января позапрошлого года, во время нашей последней встречи, она была не такая, как всегда, — медленно, выбирая слова, произнесла Каору. — Обычно, прощаясь, Кёко-тян говорила: мол, ещё увидимся, до свидания. А в последний раз сказала только: «Прощай». И напоследок поклонилась.

Хомма молча кивнул.

Кёко, наверное, считала, что они с Каору расстаются навсегда, что Кёко Синдзё отныне перестанет существовать. Перевоплотившись в Сёко Сэкинэ, Кёко больше не сможет увидеться с Каору, поэтому она и сказала: «Прощай».

— Да, ещё она в тот раз почему-то заговорила о своей умершей матери, — продолжала Каору, — Кёко-тян тогда как будто специально говорила только о смерти. Помню, она меня спросила, где бы я хотела быть похороненной. Про себя она сказала, что ни за что не хотела бы лежать на кладбище родного города, не хотела бы возвращаться в Корияму.

Слишком уж грустный получился у них разговор, поэтому Каору поинтересовалась, всё ли в порядке у подруги со здоровьем. В ответ та лишь рассмеялась.

— Всё это меня насторожило, появилось неприятное предчувствие. А тут ещё это её «прощай»! Потом, когда связь с Кёко оборвалась, я вспоминала эту нашу последнюю встречу. Но к тому времени уже поздно было что-либо исправить.

Молодая женщина сидела опустив голову. В том, как она произнесла «уже поздно», Хомма почувствовал беспокойство за судьбу Кёко. А ещё ему вдруг вспомнилось, как Ясуси Курата в начале их разговора сказал, что Кёко, может быть, уже нет в живых.

Как бы она ни пыталась утаить это, люди, которые оказывались рядом, чувствовали исходящую от неё угрозу. По крайней мере, Каору Судо определённо ощущала нечто подобное.

— Может быть, вы ещё что-нибудь вспомните?

Каору тяжело вздохнула, как бы давая понять, что она уже устала от расспросов:

— Мелочи так сразу не вспоминаются…

— А если я назову вам конкретную дату, двадцать пятое ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, — ничего не припоминаете?

— Действительно «конкретная дата»… — его собеседница прищурилась и с подозрением посмотрела на Хомму, — а почему именно это число?

Тот попробовал улыбнуться:

— В принципе ничего особенного в этот день не произошло. Просто выяснилось, что в течение девяти дней, включая этот, Кёко была в отпуске и на работе не появлялась. Вот я и подумал: может быть, она к вам ездила?

Пока Каору пыталась хоть что-то вспомнить, взор её витал в пространстве. Машинально она взяла в руки чашку и поднесла ко рту. Потом, словно передумав, поставила чашку на место и повернулась к Хомме:

— Когда Кёко-тян работала в «Розовой линии», она брала ещё отпуск, кроме этих девяти дней?

Хомма заглянул в свой блокнот, поскольку по его просьбе Катасэ проверял это.

— Нет, — ответил он, так как всё было подробно записано. — Трёхдневный отпуск она ещё брала иногда, а вот девять дней только в тот раз: с восемнадцатого по двадцать шестое ноября.

Лицо Каору прояснилось. Чувствовалось, что теперь она в чём-то уверена.

— В таком случае я поняла, о чём речь. Иной раз с памятью у меня неважно, но поскольку другого отпуска Кёко-тян не брала, то ошибки быть не может.

Хомма заинтересовался:

— А что, она звонила?

— Она ко мне приезжала. Это было на второй день её отпуска, девятнадцатого значит. Действительно, тогда Кёко-тян была какая-то странная. К тому же она была ранена.

Была ранена!

— А что за рана?

— Ожог. Слава богу, оказалось, что не сильный, — ответила Каору. — Но всё же пришлось лечь в больницу. У неё был такой жар!

Пришлось лечь в больницу?!

Сперва Хомма даже подумал, что ему это послышалось.

— Простите, что вы сказали?

— Кёко-тян отвезли в больницу. На машине «скорой помощи», — невинно моргая, объяснила Каору. — Это большая больница, здесь неподалёку. Кёко-тян там пролежала до двадцать шестого числа, утром выписалась. Вот почему её целых девять дней не было на работе. Это я вам точно говорю. Я ведь тогда её сама провожала в больницу, а потом каждый день навещала.

Для Хоммы эта новость была как гром среди ясного неба.

В тот день, когда погибла мать Сёко Сэкинэ, Кёко лежала в больнице, в Нагое.

— У неё было воспаление лёгких.

Реакция Хоммы, видно, озадачила Каору. Она продолжала говорить, но как-то уже менее уверенно:

— Кёко-тян говорила, что восемнадцатого, с утра, они с одним знакомым отправились в путешествие, а по пути домой попали в аварию. Ко мне Кёко-тян приехала ночью девятнадцатого. Я её спрашиваю, с кем она ездила, — она молчит. На правой руке ожог, не сильный, но обширный. Да и одета она была совсем не по погоде: блузка и тоненький плащ. Она говорила, что свитер сгорел, когда из двигателя вырвалось пламя. И в таком виде она ехала в поезде! Промёрзла вся, ну и, конечно, выяснилось, что у неё температура.

Сперва Каору решила оставить Кёко у себя, чтобы та отлежалась.

— Да только разве с ней справишься! Как же! Я думала, что она в туалет пошла, а потом смотрю: она в ванной, бьётся головой о стенку, будто с ума сошла. Кёко-тян была так возбуждена, что, по-моему, даже не замечала меня. Вот я и решила, что лучше будет вызвать «скорую помощь». Так она и попала в больницу. Ожог ей тогда же обработали. Я не представляла, что мне говорить её начальству в «Розовой линии». Пришлось соврать, что у Кёко-тян насморк никак не проходит, поэтому она отлёживается дома у родственников. Никто особенно не стал придираться к этому объяснению. В больнице она пролежала семь дней. Но даже когда Кёко-тян выздоровела, она мне так и не сказала, с кем и куда в тот день ездила. Наверное, это был кто-то, чьё имя она не должна была упоминать. Дневника я не веду, но все свои денежные расходы записываю. Мне тогда пришлось уплатить залог, чтобы Кёко взяли в больницу. Так что, если я загляну в свои старые записи, может ещё что-нибудь выяснится. Хотите, я посмотрю?

Хомма поблагодарил Каору и откланялся. Вечером она позвонила ему в гостиничный номер: все даты совпадали. Каору даже сказала, что перешлёт Хомме больничную квитанцию, если в гостинице есть факс. Хомма попросил её так и сделать. Этот факс он просто вырвал из рук портье, так что тот не на шутку перепугался.

Итак, больница «Обата». С девятнадцатого до двадцать шестого ноября 1989 года Кёко Синдзё действительно проходила здесь лечение. Помечено, что она воспользовалась страховкой. Лежала в шестиместной палате. Внесён денежный залог, семьдесят тысяч иен.

Двадцать пятого ноября 1989 года Кёко Синдзё не убивала мать Сёко Сэкинэ.

Глава 26

— Но ведь это же не значит, что опрокинута версия в целом? — Мрачный вид, с которым Икари это изрёк, потягивая солоноватый чай из морской капусты, явно вступал в противоречие со смыслом произнесённого.

Место действия — Мидзумото, кухня в квартире Хоммы. Прошло уже два дня с тех пор, как Икари примчался сюда с вестью столь значительной, что даже забыл купить гостинец для Сатору.

— Может быть, всё же был сообщник… — робко встрял Исака.

По просьбе Сатору он сегодня вечером варил в большой кастрюле овощи с соей, о-дэн. Внеся соответствующую лепту, он готовил также и на долю своего семейства. Хмурые лица собравшихся не гармонировали с мирными кухонными запахами и вьющимися облачками пара, но так уж вышло.

— Версию с сообщником не рассматривали с самого начала. Если бы сообщник существовал, то он непременно выявился бы на каком-то этапе предыдущего расследования.

— Ну а этот парень, Катасэ? Я чувствую, что от него попахивает…

— Он в это время был в Осаке. В день гибели Тосико Сэкинэ он до девяти вечера просидел на работе, в «Розовой линии». Покуда у него не выросли крылья, не мог он в тот же день, в двенадцатом часу ночи, оказаться в городе Уцуномия.

— Значит, случайность, — буркнул Икари с таким видом, словно и сам не верил своим словам.

— На свете бывают такие случайности, что только подивишься… — усмехнулся Хомма. А что ему оставалось сказать?

— Но чтобы мать женщины, которую Кёко избрала своей жертвой, погибла от несчастного случая в такой подходящий момент? Да не может этого быть! — Исака решительно взмахнул рукой.

— Кто же знает! В жизни больше загадок, чем в романах.

— А её спутник, — не сдавался Исака, — тот, с кем она девятнадцатого ноября, в поездке, попала в автокатастрофу… Он и машину водит — разве он не мог быть сообщником преступления?

Хомма погрузился в молчание и не говорил ни «да» ни «нет». Он перестал отличать возможное от невозможного.

— А что, если этим спутником был Кадзуя Курисака? — произнёс Икари устало.

— Начитался детективов?

— Ну да…

— Кстати, как он там после всего? И не позвонил ни разу… — заметил с озабоченным видом Исака.

— А ведь с него, с Курисаки, всё это началось. Неужели его это больше не беспокоит?

— Это такой выдающийся молодой человек, что просить кого-то об одолжении не в его правилах, — холодно заметил Икари. С тех пор как ему рассказали про эпизод с брошенными на пол десятитысячными купюрами, он недолюбливал Курисаку.

Исака поднялся с места, пошёл к плите и приподнял деревянную дощечку отосибута, которая прикрывала варево. Вырвалось ароматное облако пара. Икари, который бесцеремонно навалился на стол и положил подбородок промычал:

— Ах как пахнет!

— Поёшь с нами, тогда и пойдёшь…

— И будем тут все с похоронными физиономиями есть о-дэн? — усмехнулся Икари и вдруг обронил: — И ведь тоже, наверное, ест…

— Кто?

— Кёко Синдзё.

Хомма заглянул Икари в лицо:

— Это уж точно.

— Вот-вот. И ест, и ванну принимает, и красится всякими помадами, а может, с мужчиной сейчас. Где-то же есть она. Живёхонькая… — снова кисло усмехнулся Икари. Голос его был тихим, а в интонации звучал вопрос: как же так? — Мы тут хватаемся за голову, а эта женщина как раз сейчас где-нибудь в косметическом салоне «Сисэйдо» пробует образцы губной помады новых весенних расцветок.

— Так вы подробно всё рассказываете… Есть основания? — заинтересованно осведомился Исака, сжимая в руке палочки.

Хомма мельком глянул на Икари и пояснил:

— Он только что был на смотринах. Наверное, эта женщина работает косметологом в салоне «Сисэйдо».

Икари покраснел:

— Угадал. С тобой неинтересно.

Так где же сейчас Кёко Синдзё? Что она делает?

Об этом он до сих пор не пытался строить никаких предположений. Конечно, при отсутствии фактов иного не оставалось — зачем зря выдумывать? Пустая трата времени…

А может быть, надо вернуться на стартовую линию? Когда-то, ещё до того, как стало ясно, что «Сёко Сэкинэ» — это другой человек, адвокат Мидзогути советовал поместить в газете короткое объявление в три строки. Может, так и сделать?

«Кёко, я всё знаю, скорее позвони».

А от чьего имени подать объявление? От имени Курисаки?

Ерунда какая-то…

Даже если опубликовать такое объявление — стоит Кёко отозваться, как ситуация станет ещё более нелепой. «Госпожа Сёко Сэкинэ продала мне своё регистрационное свидетельство… Как она? Сказала, что сейчас в Хакате, работает. Мы совсем недавно говорили с ней по телефону. Я знаю, что очень виновата и поступила плохо…»

Курисака выслушает её объяснения, растрогается, и они будут снова вместе, сыграют свадьбу. А его, Хомму, положат в больницу с язвой… Нет, скорее, с гипертоническим кризом…

Так не бывать же этому! Он этого не допустит.

Кёко Синдзё сейчас наверняка где-то затаилась. Уехала как можно дальше от Токио, досадует на то, что планы сорвались.

Хомма вдруг так резко вскочил со стула, что напугал Икари.

— Да что это с тобой?

— Хм-м… — промычал Хомма, мысли его были далеко. — Я подумал, что должна сейчас чувствовать Кёко Синдзё.

— Рыдает где-нибудь потихоньку, — отозвался Икари, потом добавил, усмехнувшись: — А может, болтает с косметологом фирмы «Канэбо».

— В любом случае она устроилась на работу, — заявил Исака. — Не похоже, что её денег хватит, чтобы прожить и прокормиться, не работая. Ей нужно новое пристанище.

— Верно. К Каору Судо она с тех пор больше не обращалась… — заметил Икари.

Хомма прищурился:

— А не решится ли она повторить попытку, не проделает ли то же самое?

— Проделает что?

— Снова попробует украсть чьё-то имя, выдать себя за какую-нибудь ещё женщину, причём очень скоро. Сейчас Кёко Синдзё не звонит даже Каору Судо, которой когда-то так доверяла. Все отношения между ними разорваны. Я думаю, причина в том, что она напугана.

— Напугана?

— Ну да. Ведь это не шутки: её могут разоблачить, доказать, что она вовсе не Сёко Сэкинэ. Вот она и сбежала. Подвоха с банкротством она никак не могла предусмотреть и, разумеется, сейчас крайне напугана. Оставшись одна, она думает: «Как поступил Кадзуя Курисака, когда меня не стало? А вдруг он начал поиски? А вдруг Кадзуя Курисака, узкая про банкротство, начал распутывать это дело и докопался уже до того, что Сёко Сэкинэ — это Кёко Синдзё?»

— Ну, это едва ли. Неужели она может такое предположить?

— Она, конечно, не может знать наверняка, но ведь она может этого опасаться? Вот поэтому она и разорвала отношения со старыми друзьями, которые знали её как Кёко Синдзё. Она старается обрезать все нити. Потерпев поражение в качестве Сёко Сэкинэ, она психологически загнана в угол. А если так, то пусть даже сейчас, за неимением лучшего, она вернула себе имя Кёко Синдзё, в ближайшем будущем начнутся поиски новой кандидатуры, в которую можно было бы перевоплотиться. Вы согласны со мной?

Исака и Икари переглянулись. Детектив проговорил:

— Это значит, что ей опять нужно устроиться в фирму, торгующую по каталогам?

Исака, кивнув, согласился:

— Да, потому что опять нужно всё начать с нуля.

«Вот оно!» — Хомма так и ахнул. Однако нечто, непрестанно брезжившее в каком-то уголке его сознания, за разговорами бесследно угасло. Бывает, покажется, что заметил тень рыбы, оглядываешься в полной уверенности — а там одна лишь рябь, и только.

— Ого, да мне уже пора! — сказал Исака, взглянув на часы.

Было без пяти три. В три Сатору и Каттян просили присутствовать на похоронах Склероза.

В конце концов было решено, что копать яму на обочине дороги или в парке не годится, и Исака с женой дали разрешение устроить могилу Склероза в маленьком палисадничке перед окнами их квартиры на первом этаже. На том и порешили. Хоть все жильцы являются собственниками своих квартир, дом у них муниципальный, и на самом-то деле палисадник не считается частным владением. Но кому какое дело, если это уголок под самой лоджией квартиры Исаки и его жены!

Вместо могильной плиты Тамоцу сделал что-то вроде креста из обтёсанных дощечек. В нём, похоже, практическая смётка уживалась с набожностью.

В последнее время на Тамоцу было жалко смотреть. С тех пор как ему объяснили, что Кёко Синдзё не убивала Тосико Сэкинэ, он захандрил, и со стороны это было заметно любому.

— Я тоже приму участие в церемонии, — поднялся с места Икари. — Как в кино — да? «Запретные игры»…

Хисаэ своими руками сделала симпатичный веночек из цветов и даже позаботилась о том, чтобы можно было возжечь курения^[57]: «Надо же выразить наши чувства…»

При помощи маленького совка в палисаднике вырыли неглубокую ямку и похоронили ошейник. Сатору и Каттян с превеликой торжественностью совершили этот обряд. Ошейник был совсем новенький, не истёртый, и перед тем, как его закопать, Сатору показал всем вырезанное на внутренней стороне имя собаки.

Тамоцу установил крест. Хисаэ возложила венок. Потом все по очереди возжигали курения и моргали от поднимающегося дыма, сложив ладони перед грудью.

— Теперь Склерозу хорошо? — спросил Сатору,встав рядом с отцом. — Сможет ли его душа найти покой?..

— Конечно сможет!

— Мы ведь от самого сердца… — Икари похлопал мальчика по плечу.

— Летом мы вот тут поставим подпорки, — Сатору указал рукой на перила лоджии, — и посадим вьюнок, чтобы всё лето было красиво.

— Я собирал семена, — отозвался Каттян, — они от вьюнка с большущими цветами!

— Мы будем по очереди высаживать разные цветочки, чтобы весь год цвели, — улыбнулась детям Хисаэ. — Ну, приберите на место совок и вымойте руки. У нас есть пирожные. Пора и помянуть.

— Чего пора? — не понял Каттян.

— Да ничего особенного, иди! — рассмеялась Хисаэ, подгоняя мальчишек. — Ну, всем спасибо! — обернулась она к взрослым. — Надо же, Икари-сан тоже принял участие!

— Только проку от меня никакого…

— Ну, тогда пошли пить чай. А ты помоги мне. — Это уже мужу.

Расходились группами, и, догнав Тамоцу, Хомма обратил внимание, что тот немного не в себе. С недавних пор из него стало не вытянуть и слова. Во время «церемонии» Хомма подумал было, что парень заботится о чувствах ребятишек и ради них старается держаться соответственно моменту, однако похоже, что причина была не только в этом. Он понурил голову, словно прислушиваясь, как где-то в глубине его тела (он и сам не знал, где именно) ноет больное место. А иногда он целиком погружался в свои думы.

— Что-нибудь случилось?

Тамоцу поднял глаза на Хомму, а потом огляделся вокруг. Исака с женой и Икари ушли вперёд и уже огибали угол дома.

— Засела у меня в голове одна мысль… — Парень стряхнул с колена приставшую грязь. — Рыл сейчас ямку совком, ставил крест, и, пока всё это делал, всё время казалось, что когда-то давным-давно уже было такое.

— Ребёнком устраивал похороны домашнего питомца?

Тамоцу покачал головой:

— Нет. Отец у меня зверушек не любил и, хоть плачь, хоть рыдай, не позволил бы дома держать животных. — Парень продолжал бормотать себе под нос: — Странно… Что такое, не пойму… Попробую-ка спросить Икуми! Она моими делами ведает лучше, чем я сам.

— Хорошая жена!

— Так ведь зато и мне ничем нельзя провиниться! По правде говоря, бывает тяжко.

В этот вечер Хомма стал невольным свидетелем того, как Тамоцу звонил домой в Уцуномию и разговаривал с Икуми. Сам он в это время сидел за столом, обложившись собранными к этому дню материалами и своими записями. Ничего другого он предпринять не мог, поэтому в который раз просматривал листок за листком.

Поскольку Тамоцу приехал, оставив дома малыша и беременную жену, Хомма убеждал его без стеснения каждый день звонить своим и узнавать, как там дела. Парень действительно исправно каждый вечер звонил и всякий раз начинал разговор одинаково: «Таро здоров? Как твой живот?» Похоже, что Икуми это уже надоело, и она начала дуться.

— Алё! Это я, — начал Тамоцу, но его, кажется, отбрили. — Ты чего? Это я! Говорю же: я!

Можно предположить, что ему ответили что-нибудь вроде: «Кто это я? Не знаем такого».

Хомма непроизвольно улыбнулся, но при этом подумал, что пора, пожалуй, отправлять Тамоцу назад, к жене. Наверное, он уже успокоился. Даже если и нет — нельзя его здесь держать до бесконечности. У парня — своя жизнь, его дом в Уцуномии, там, где Икуми и малыш. Они уже ждут его возвращения.

— Ну что ты как маленькая! — помогая себе жестами, Тамоцу изо всех сил пытался урезонить жену. — Ну конечно! Конечно волнуюсь! Беспокоюсь за тебя. Да. Что? Да разве я мог такое сказать?!

Хомма уже поднялся было, чтобы уйти, но парень замахал руками и остановил его.

— Дурочка ты! Приди в себя. — Теперь он уже отчитывал жену. — Послушай-ка, я кое-что у тебя хотел спросить, потому и звоню. Ты сейчас сидя говоришь?

Видимо, Икуми постаралась «прийти в себя». Тут и начался разговор. Тамоцу рассказал обо всех событиях дня и поделился:

— Почему-то мне кажется, что я уже рыл однажды совком для кого-то маленькую могилку. Но мой отец — ведь ты знаешь какой, не было у нас в доме ни собаки, ни кошки… Ты ничего не припоминаешь? — Некоторое время он молча слушал жену, потом издал сумасшедший вопль; — Ха! Кружок натуралистов? Дежурный? Я? Ничего себе! Неужели я?

Икуми, видно, ещё что-то добавила.

— Но ты-то откуда это помнишь? Да разве? Рассказывал? А что я писался по ночам до пятого класса? Эго я тебе случайно не рассказывал?

Похоже, разгадка была найдена. Хомма вернулся к составлению графиков, отражающих во временной последовательности факты биографии Сёко Сэкинэ и Кёко Синдзё.

В этот момент Тамоцу опять завопил. Тут уж и Хомма удивился.

— Ах вот что! — Парень кулаком ударил по столику, на котором стоял телефон. — Ну да! Вспомнил! И Сии-тян тоже.

Услышав имя Сёко, Хомма взглянул на Тамоцу. Тот обернулся к нему и энергично закивал:

— Да! Точно! Да, я тогда…

Икуми что-то говорила, а Тамоцу воодушевлённо поддакивал. Видимо, благодаря её подсказкам, память к нему вернулась.

— Ну, Икуми! Вот это память! Ты редкая женщина. — Прокричав это, парень повесил трубку. — Мы вместе были дежурными! — Тамоцу вернулся к столу и, едва сумев отдышаться, начал рассказывать: — Я думаю, что это было в четвёртом классе начальной школы. В класс залетела птичка, ткачик, и мы её приручили, она у нас жила. Сии-тян и я за это отвечали.

Оказывается, ткачик умер, и Тамоцу закопал его в уголке школьного двора.

— Ну, полегчало? — улыбнулся Хомма. — Очень неприятно, когда уже к горлу подкатило, а всё никак не вспоминается.

— Ага…

Парень кивнул, торопясь продолжить:

— Хомма-сан, — он навалился на стол, — я, пока с Икуми разговаривал, вспомнил!

— Да? Ну-ну… — Хомму даже обескуражило охватившее Тамоцу возбуждение.

— Сии-тян очень любила эту птичку, этого ткачика.

Может быть, он был ей так дорог потому, что дома не было возможности держать питомцев.

— Когда птичка умерла, она очень горевала, по-настоящему. Плакала, пока я рыл могилку и хоронил. Вот так же плакала, как Сатору недавно. Говорила, что ей жалко ткачика. Мол, совсем один он там останется, одинокий и всеми брошенный…

Тамоцу говорил не умолкая, даже щёки слегка порозовели. Внимательно наблюдавший за ним Хомма вдруг ощутил, что понимает, о чём он хочет поведать.

— Не может быть!

Парень ответил на этот возглас энергичными кивками, голова так и заходила вверх-вниз.

— Да! Сии-тян об этом случае не забыла, даже когда стала взрослой. Ведь Икуми слышала, как она об этом рассказывала, когда приезжала на похороны матери. Потому Икуми и запомнила! — Хлопнув ладонью по столу, Тамоцу сказал: — Тогда мы были детьми, и всё это было по-детски, но она говорила серьёзно! Сии-тян, школьница Сии-тян, просила меня: «Тамоттян, если я умру, похорони меня здесь, вместе с Пиппи!» Пиппи — это имя ткачика.

Так, в углу школьного двора, где могила ткачика…

— Вы понимаете, что это значит? — кипятился парень, даже слюна летела. — Икуми слышала это на похоронах. Сии-тян корила себя, что не может сделать могилу, и потом… «Я очень непочтительная дочь, и, когда умру, нельзя мне лечь в могилу с отцом и матерью. Пусть бы меня похоронили с Пиппи!» — вот как она сказала. Икуми сама слышала. Из уст Сии-тян. Что бы это значило?

— Да не волнуйся ты так! — Хомма и сам задумался. — Если только это…

Но Тамоцу не слушал и продолжал:

— Почему бы нет? Ведь Кёко Синдзё, чтобы сойтись с Сии-тян поближе, поехала на эту экскурсию, на новое кладбище. Но это же для тех, кто хочет купить место захоронения. В такой ситуации люди становятся сентиментальными и могут рассуждать о том, где бы хотели быть похоронены, — разве я не прав? А если Сии-тян рассказала про ткачика Пиппи? Ведь это же в школе! Если она спросила у Сии-тян название школы, то, даже не зная адреса, могла найти место.

Во время экскурсии на кладбище Кёко Синдзё вытянула из Сёко Сэкинэ этот рассказ…

Может быть… Они однажды уже рассуждали с Икари о таких вещах. Во время траурных мероприятий, оказавшись лицом к лицу со смертью, люди неожиданно облекают в слова то, что обычно укрыто глубоко в душе. Взять хотя бы ту молодую жену, убившую своего мужа.

Завязался ли этот разговор сам собой, или Кёко нарочно его спровоцировала — что ей делать с тем, что она узнала? Зачем это ей? Останки можно просто выбросить куда-нибудь.

И тут у Хоммы снова перехватило дыхание. Правильно! Просто выбросить. Но Кёко Синдзё не смогла «просто выбросить» даже школьный альбом Сёко Сэкинэ. Не по ленилась отыскать в альбоме Кадзуэ Номуру, которая значилась там как «верная подруга», и именно ей послала альбом. Да ещё попросила сохранить его. Зачем?

Неужели она не смогла его выбросить? Неужели чувствовала, что этого делать нельзя?

Но если уж такое отношение к альбому, то к останкам Сёко — тем более… Ведь Хомма и сам это предполагал! Хоть ей и пришлось разрезать тело на куски, самое важное — голову — она не смогла выкинуть на кладбище в Нирасаки.

Она хотела похоронить её в соответствии с пожеланием самой Сёко.

Кажется, возбуждение Тамоцу передалось и Хомме, но он заставил себя остыть и произнёс:

— Может, так и было. Но вполне возможно, что ничего такого не было. На одном воображении далеко не уедешь.

Тут парня словно прорвало, он убеждённо воскликнул:

— Всё верно! Поэтому надо копать! Один я могу и перепутать место, память может подвести, но в Уцуномии много наших одноклассников. Они посоветуют, помогут, вместе мы всю школу перероем.

На следующее утро Тамоцу уехал самым ранним поездом, обещал держать в курсе. Было одиннадцатое февраля, праздничный день^[58], в который всегда бывает страшный холод.

В этот день даже Сатору, который в праздники обычно отсыпался, поднялся с раннего утра и принял участие в проводах «братца Тамоттяна», который был полон энергии. Хомма, наоборот, выглядел так, как будто у него болел живот. Глядя то на Тамоцу, то на отца, Сатору словно прикидывал, кого из двоих следует морально поддержать.

— Хорошо бы у братца Тамоттяна всё получилось! — осторожно заговорил мальчик за завтраком. — Я только плохо понял, про что он рассказывал…

Едва ли Тамоцу легкомысленно сболтнул мальчику, что едет копать школьный двор в поисках останков тела, поэтому Сатору открыл рот, не зная толком, что к чему.

— Поживём — увидим. — Это всё, что Хомма мог сказать сыну.

Они с Тамоцу не заснули почти до рассвета — не спалось, поэтому теперь в голове был туман. При этом одолевало какое-то странное чувство нетерпения.

Вчера, когда с помощью жены парень сумел докопаться до своих воспоминаний, лицо у него было полно решимости. Казалось, что ничто его не остановит. Всё потому, что ему удалось наконец схватить и удержать в памяти ускользающие мгновения.

Хомма же, напротив, не чувствовал облегчения. Когда вчера, на кухне, он беседовал с Исакой и Икари, где-то в самом дальнем уголке сознания мелькнуло слово, способное выразить его догадку, но тут же исчезло, и больше догадка о себе не напоминала. Хомма не находил себе места от раздражения, как будто какой-то шепоток щекотал ему ухо, не давая уснуть.

Помимо этого чувства раздражения, одолевали и по-настоящему насущные проблемы, что ещё больше расшатывало нервы. Убирая со стола после завтрака. Хомма отвлёкся и разбил тарелку, за что Сатору вынес ему пенальти.

— Папа, тебе «пе». У тебя мысли наполовину не здесь, где-то гуляют.

— Так и есть.

Вытирая полотенцем вымытую посуду, сын ни с того ни с сего заявил:

— С коленом у тебя уже гораздо лучше, ты, наверное, думаешь о том, как опять пойти на работу.

Нельзя сказать, чтобы он был далёк от истины, но если честно, то Хомма думал о том, почему он привязался к одному только этому делу.

— Что ещё скажет Матико-сэнсэ…

Сатору засмеялся:

— Скажет, что рано на работу, потому что пропускал процедуры.

— Но я уже хожу почти нормально…

— А может, это только тебе так кажется? Со стороны видно, что ты ногу бережёшь.

— Может, и так, — согласился он, закрывая кран.

«Если это дело повиснет в воздухе или вообще рассосётся, буду хоть ползком, но ходить на службу», — думал он. Если бы только он мог, пусть с палочкой, заниматься опросом свидетелей на местах, то разве усидел бы дома!

Сатору убежал гулять, а Хомма, оставшись в одиночестве, в конце концов опять вернулся к делу Кёко Синдзё и Сёко Сэкинэ. Опять разложил на столе свои записи. Погода на улице была превосходная, такое солнышко, что под его лучами даже несчастные бездомные псы могли наконец отогреть нос. А у Хоммы тут — хоть за голову хватайся.

Он попробовал подытожить вопросы, которые возникли по ходу разработки его версии.

Каким образом Кёко Синдзё вынесла с работы данные из базы «Розовой линии» и замешан ли в этом Катасэ?

Каким образом Кёко Синдзё убила мать Сёко Сэкинэ, Тосико? Или она не убивала?

Возможно, что всё, чем он занимался эти три недели, подобно было строительству карточного домика. Один порыв ветра — и всё рассыпалось.

Два вопроса, которые остались без ответа (или хотя бы один), требуют немедленного разрешения. Уставившись в пустоту, Хомма опять представил себе, как после коротенького газетного объявления: «Кёко, возвращайся, нужно поговорить» — Кёко Синдзё явилась и в слезах кинулась в объятия Курисаки.

— Ничего не понимаю, — пробормотал себе под нос Хомма.

Так он и провёл первую половину дня без дела, слонялся из угла в угол. В первом часу вернулся Сатору и спросил, что будет на обед.

Обычно в те дни, когда Исака брал выходной, Хомма сам стоял у плиты и стряпал что-то такое несусветное, однако сегодня у него не было настроения.

— Пойдём поедим где-нибудь…

Мальчик, услышав это, конечно, обрадовался.

Вдвоём они отправились в семейный ресторан недалеко от жилого массива. Выйдя из дома, Хомма почувствовал такое облегчение, что сам удивился. После обеда не захотелось сразу возвращаться.

— Ты во второй половине дня с кем-нибудь договаривался встретиться? — спросил Хомма у сына, когда они возвращались из ресторана.

— В три пойду к Каттяну. Он сейчас поехал в Синдзюку покупать новую компьютерную игру.

— Какую на этот раз?

Сатору объяснил. Поскольку с первого раза Хомма не разобрался, объяснил ещё раз. И опять Хомма не понял:

— В общем, покупает новую игру, да?

— Точно, новейшую, — закруглил разговор мальчик, подумал, наверное: «Новые программы, разработанные для нас, всё равно не пойдут, если их устанавливать в устаревшую отцовскую голову».

— Хорошо на улице сегодня, да? — потянулся на ходу Сатору.

— Да, прекрасная погода.

— Пап, ты уже лучше ходишь, верно?

— Вот видишь! Я же тебе утром говорил.

— Когда ты совсем поправишься, Матико-сэнсэ будет скучать без тебя.

«И с чего он это взял?»

— Пойдём-ка вместе прогуляемся, — предложил Хомма.

— А мы уже гуляем, — пошутил мальчик и тут же радостно продолжил: — Может, в парк?

Они направились в парк Мидзумото и около часа там бродили, чувствуя, как стынут от морозного воздуха мочки ушей. На самом деле этот огромный массив совершенно не соответствует тому образу, который возникает обычно в связи со словом «парк», и его ни за что не обойти целиком за такое короткое время.

По лунному календарю, который так и норовит забежать вперёд, уже наступила весна, но похоже, что деревья и травы в парке известия об этом ещё не получили. Тополиная аллея тянется к небу голыми ветвями, и кончики их дрожат, словно говоря: время зимних ветров не миновало! В рощице одетых в красные листья деревьев дзельквы отец с сыном заметили ворона, он пролетел так близко, что, казалось, рукой можно достать. Но какой же из ворона вестник весны? Для этого он чересчур тепло одет!

Уголок, где выращивают ирисы, сейчас просто грязное болото. А у пруда с кувшинками расположилась группа художников-любителей. Установив мольберты, живописцы пытались при помощи кисти перенести зимний пейзаж на полотно. В парке, нарисованном на этих картинах, было гораздо зеленее, чем в настоящем, уж очень сильно авторам хотелось, чтобы так оно и было.

И даже тут Хомма вдруг подумал про Кёко Синдзё. А она тоже прогуливается сейчас где-нибудь под этим ясным небом? Вывешивает сушиться спальные принадлежности… Подняв глаза к небу, щурится под солнышком… Те зимние аллеи, по которым гуляет она, — какие они, где?

А ещё Хомме вспомнилось полное решимости лицо Тамоцу. Неужели он всерьёз собрался перекопать школьный двор? Остановить его было бы сложно, но, может быть, всё же следовало попробовать?

А всё потому, что он, Хомма, кажется, просчитался. Карточный домик развалился. Возможно, пришло время аккуратно сложить карты в коробочку и вернуться к прежней работе.

— Как давно мы вот так не гуляли!

Сатору, который, подпрыгивая, шёл на два-три шага впереди, отозвался:

— Хорошо, что ты поправился!

— С твоей помощью.

У пруда они понаблюдали за теми, кто стоял с удочками, — может, и им в следующий раз попытать счастья? С этими разговорами они вышли из ворот парка. Говоря о рыбалке, Сатору дважды чихнул, и Хомма понял, что пора возвращаться домой.

Выходя из парка, он взглянул на часы — было без четверти три.

— Может быть, мы сейчас встретим Каттяна, — озираясь по сторонам, сказал сын, когда они уже подошли к своему жилому массиву.

— Может, он вернулся с пустыми руками, а новая игра вся распродана, — подначил мальчика Хомма, но тот не сдавался:

— Ну нет, он ведь записывался, за-бла-го-вре-мен-но.

Нынешние дети очень предусмотрительны, «Ну-ну», — думал Хомма, шагая, как вдруг, когда уже подошли совсем близко и их девятый корпус был на виду, Хомма прикрыл от неожиданности глаза. Сатору тоже встал как вкопанный:

— Ой, а что это?

С правой стороны на них тянуло дымом и запахом гари. Там находилась печурка для сжигания мусора.

— Пойду-ка взгляну.

— И я с тобой. — Мальчик вприпрыжку кинулся следом.

Подойдя поближе, они увидели возле печки, доходившей Хомме примерно до плеча, мужчину в рабочей спецовке, который, разгоняя руками дым, сгребал мусор в кучу. Завидев Хомму, он сразу же сообразил, что раз прибежал, значит, житель этого массива, поэтому слегка поклонился:

— Извините, пожалуйста, я только бумажный мусор жгу, просто влажно — вот и чадит…

Из щелей тяжёлой на вид железной дверцы тоже пробивался дым. Вот оно что!

Сатору закашлялся.

— Ну, извините, пожалуйста, всего доброго, — с этими словами Хомма собрался уже уводить оттуда мальчика, как вдруг взгляд его упал вниз, под ноги.

Рядом с рабочим стопкой что-то лежало. Это были тома конторских книг, прошитые чёрным шнурком.

— И это вы тоже сжигаете?

Вытирая пот рукой в нитяных рабочих перчатках, мужчина ответил:

— Да. В прошлое воскресенье отсюда выехали жильцы, так отец семейства был бухгалтер. Остались даже конторские книги десятилетней давности, хотя их срок хранения давным-давно прошёл.

— Да, нелёгкая у вас работа…

Рабочий согласился:

— Да уж. Но тут ничего не поделать, так бывает: уедут, а мусор оставят. А ведь это же какие-никакие документы… Теперь такой старины не встретишь, не пользуются этим. Везде есть компьютеры. Введут в компьютер — и не нужно больше то, что на бумаге написано.

У Хоммы от этих слов сердце так и подскочило. Действительно, если ввести информацию в компьютер — бумаги становятся не нужны.

— А вот и нет! — заявил Сатору.

— Так уж и нет? — засмеялся рабочий.

— Точно. Наш учитель купил электронную записную книжку, а когда прочитал инструкцию, то оказалось, что сядет батарейка — и все данные пропадут. Там было сказано: важные данные запишите на отдельном листке и сохраните.

Рабочий расхохотался:

— Наверное, дешёвая была книжка.

— Вовсе нет. Они все такие. Поэтому всё равно нужен обычный блокнот, бумажный. — Эти слова рассмешили и мальчика.

Не только компьютерные данные, но и бумаги… Эта мысль снова и снова проворачивалась у Хоммы в голове. Значит, есть и бумаги?

А ведь так просто было бы догадаться, дело-то обычное.

— Видишь, мальчик, работы-то вдвое больше надо теперь делать! — сказал рабочий.

— Точно. А ещё лишняя трата природных ресурсов, да?

Рабочий открыл дверцу дымящей печурки и сунул туда новую связку гроссбухов.

Сын подозрительно взглянул на Хомму, который молча стоял, застыв на месте:

— Папа, ты чего?

Положив руку на детскую головку, Хомма заявил:

— Выручил ты меня.

— Что?

Хомма с улыбкой взъерошил волосы Сатору:

— Извини, но завтра папа опять должен съездить в Осаку!

Глава 27

— Оригиналы? Что-что? Оригиналы наших анкет? — переспрашивал Катасэ, скривившись. Разговор шёл в приёмной «Розовой линии».

Рано утром приехав в Осаку на экспрессе «Синкансэн». Хомма сразу поспешил сюда и вызвал Катасэ — на этот раз удалось пробиться сквозь кордон дежурной при входе. Чтобы отгородиться от женщин, работающих в канцелярии, двери были плотно закрыты.

— И всего-то? Ради этого вы специально приехали со мной встретиться?

— Именно. Во всяком случае, это не тот случай, про который можно сказать: «И всего-то?» — Хомма даже голос повысил, переходя в наступление. — Речь идёт об анкетах и бланках с заказами. Что вы с ними делаете после того, как данные внесены в компьютер? Вы их сразу уничтожаете?

— Ну разумеется. Что поделаешь — бумага место занимает… Раз в месяц уничтожаем.

— Это правда?

— Самая что ни на есть. Утечки данных не может быть. — Молодой человек говорил это весьма уверенным тоном, пожалуй чересчур уверенным.

— И это действительно так? — Продолжая расспросы, Хомма нарочно подсмеивался, чтобы надавить на Катасэ. — В чьи обязанности входит уничтожение бумаг?

Этот вопрос застал его собеседника врасплох. Повисла пауза.

— Кто уничтожает документы? — ещё раз задал вопрос Хомма.

Катасэ потянулся рукой к кончику собственного носа и потёр его ладонью, точно прикрываясь. Потом опустил голову и отвёл взгляд.

— Ведь это же не такой вопрос, на который нельзя отвечать? Или есть причины, которые мешают вам ответить?

— Канцелярия… Отдел общего учёта, — наконец тихо ответил Катасэ. После чего поспешил заверить: — Но Синдзё-сан не в этом отделе работала!

— Каким образом осуществляется уничтожение бумаг?

— Один раз в месяц их отправляют в компанию, специализирующуюся на переработке отходов.

— А до момента отправки?

— Бумаги лежат в подвале, в складских помещениях.

— На склад может попасть любой сотрудник?

На этот раз пауза затянулась ещё больше.

— Катасэ-сан?

— Да! — отозвался он, как школьник во время утренней переклички.

— На склад в подвале может попасть любой сотрудник?

Молодой человек откашлялся:

— Женщины из канцелярии могут, любая из них может.

Хомма чуть не шлёпнул себя по ляжке. Вот и данные!

Свеженькие, какими они поступают до внесения в компьютерную базу. Они были у Кёко под рукой.

Значит, не нужно было разбираться, что и как устроено в компьютере. Она и без этого могла получить то, что хотела.

Но можно ли это доказать?

— А с фирмой по переработке отходов существует договор о неукоснительном соблюдении режима секретности?

— Конечно. Ведь анкеты и бланки заявок — это очень ценная для нас информация.

— Значит, когда бумаги увозят для уничтожения, то подсчитывают, сколько увезено коробок, записывают, что в них?

— Наверное, канцелярия это делает…

— Вы можете для меня кое-что уточнить? В прошлом, вернее, когда у вас работала Кёко Синдзё, — с апреля восемьдесят восьмого года по декабрь восемьдесят девятого, — не случалось ли, чтобы не совпало количество коробок или недосчитались бы содержимого?

Катасэ поднял глаза на Хомму:

— Проверить, говорите?

— Да, очень прошу!

— Вы думаете, мне делать нечего?

— Ну, тогда я попробую поговорить с вашим начальством. В конце концов, я могу действовать и по-другому!

На самом-то деле отказ Катасэ сотрудничать доставил бы ему массу хлопот. Поэтому Хомма готов был нагородить горы лжи, лишь бы принудить парня сказать «да».

— Вы ставите меня в затруднительное положение. Пожалуйста, не делайте этого. — Голос Катасэ срывался. — Если за этим потянется какая-то подозрительная история, нашей компании несдобровать. Прошу вас, это между нами…

Глядя на это до смешного исказившееся лицо, Хомма вдруг понял кое-что. Выяснять не понадобится. Он знает.

— Катасэ-сан, а может быть, это вы, по просьбе Синдзё-сан показали ей или даже скопировали обработанные уже компьютером бумаги, подлежавшие уничтожению?

Вот почему он так нервничал! Вот почему так отчаянно настаивал на том, что Кёко Синдзё не имеет отношения к базе данных «Розовой линии»!

— Ведь я прав. Катасэ-сан?

Молодой человек вдруг сник, словно споткнулся, и у него подогнулись колени.

— Да, она просила меня, и я показал ей бумаги. Ну, как бы это сказать… В общем, помог, научил…

Хомма невольно вдохнул поглубже.

— Когда это было, я уже точно не помню…

— Совсем не помните? Даже предположить не можете?

Катасэ кивнул.

— Ну хорошо, пока достаточно и этого. А как всё-таки вы это осуществили? Расскажите, пожалуйста, подробнее.

— Можно взять бумаги из коробки, в которую их складывают, чтобы отправлять в переработку. Это очень просто. Потому что забирают макулатуру только один раз в месяц.

— А что было в коробке, из которой вы брали бумаги?

— Анкеты.

— Значит, анкеты. За какой период?

Парень пожал плечами:

— Я же сказал уже: не помню, правда.

Молча глядя ему в лицо, Хомма думал, что никакая это не «правда». Глаза у Катасэ бегали.

— Неправду вы говорите, и это так же верно, как то, что меня зовут Хомма.

Молодой человек робко улыбнулся, но Хомма строго глянул на него: мол, я не шучу. Улыбка исчезла.

— Но я не помню…

— Совсем? Совершенно не помните?

Неужели помнит, но делает вид?

Наконец Катасэ тихонько проронил:

— Первый раз в мае…

Первый раз?

— Так вы это делали не однажды?

Парень кивнул. Теперь ясно. Вот почему он мялся.

— Вы говорите — в мае, а какого года?

— В том году, когда она поступила к нам работать. Значит, 1988 год.

— Сколько раз вы выносили документы?

— Четыре раза.

— Значит, с мая по август?

— Да. Все эти анкеты пришли из Токио и его окрестностей, а также префектур к северу от столицы. Я ещё подумал тогда: что за странный интерес у этой девчонки? Потому и запомнил.

— Синдзё-сан объясняла вам, зачем ей это?

— Ну, в общем…

— И зачем же?

Едва открывая рот, Катасэ процедил:

— Она сказала, что хочет потренироваться, как пользоваться программой и заносить данные в компьютер. Поэтому, мол, ей нужны данные, которые можно было бы использовать в этих целях.

— И что, вы считаете — причина убедительная?

Парень молчал.

— Ведь вы не поверили?

Катасэ опустил голову и издал горький смешок:

— Я решил, что она наверняка хочет это продать скупщикам персональных данных.

Значит, раз речь шла о Кёко Синдзё, он и на это посмотрел сквозь пальцы…

— Катасэ-сан…

— Что?

— А вы могли бы выяснить: анкета Сёко Сэкинэ там была?

— Сразу сказать не могу. Честно — не могу. Но если вы дадите немного времени, я узнаю. — Говоря всё быстрее и быстрее, молодой человек пояснил: — Анкеты сортируют по времени заполнения, чтобы потом, уже в компьютере, информацию можно было легко систематизировать. Это значит, что, используя соответствующую программу, можно подобрать информацию за определённый период.

Итак, если при помощи этой программы сделать выборку, то сразу станет понятно, какая информация оказалась в руках у Кёко.

— Катасэ-сан, вы можете распечатать все эти данные и передать мне? За все четыре месяца. Я вас не тороплю, пусть даже для этого понадобится время. Я подожду.

Его собеседник, вероятно, ожидал услышать нечто подобное. Он вздохнул:

— Я должен это делать?

— Ну, если вы не можете, сообщу вашему начальству…

— Понял, понял. Видно, ничего не поделаешь. — Катасэ обеими руками почесал затылок, тихо спросил: — Но вы будете держать это в секрете?

Чтобы это не разрослось в скандал, он хочет потушить пламя ещё в зародыше.

— Я готов вам обещать. Со своей стороны постараюсь.

Если всё обстоит так, как он и предполагает, сдержать обещание вряд ли удастся…

Поскольку часа два пришлось подождать, Хомма пошёл в то же кафе «Кантэки». В жизни ему ещё не доводилось чего-либо ожидать с таким волнением, он курил сигарету за сигаретой.

На четверть часа раньше назначенного пришёл Катасэ. В руке у него была объёмистая, около пяти сантиметров толщиной, пачка распечатанных материалов.

— Всего сто шестьдесят анкет. — Пачка шмякнулась на стол.

Тяжёлая! Это сразу понятно, даже не обязательно брать в руки.

Вот так и попали к Кёко Синдзё персональные данные клиентов «Розовой линии», проживающих в районе Токио и севернее. После этого она произвела отбор женщин, которые отвечали бы ряду требований, позволяющих ей присвоить их документы. Так она нашла Сёко Сэкинэ. Да, всё правильно, его версия верна.

Проглядывая бумаги, Хомма спросил:

— А Сёко Сэкинэ есть?

— Есть, — ответил молодой человек. Он отделил примерно две трети пачки и показал: — Вот, данные относятся к июлю…

Хомма продолжал листать документы. Да, он так и думал — Сёко Сэкинэ была внесена в базу данных «Розовой линии» двадцать пятого июля.

Интересно, как Кёко отбирала своих жертв? Имя — возраст — адрес — место работы — паспорт есть/нет… Этому же конца не видно!

Прежде всего важен возраст. Нельзя было, чтобы женщина сильно отличалась от Кёко годами. Место работы тоже важно — постоянное не годится, потому что опасно, если женщина не безработная, не временная сотрудница, то есть не та, чьё внезапное исчезновение с места службы никого не насторожит. Ну и самое твёрдое условие — у неё не должно быть близких или их должно быть очень мало.

Вот так, наверное, она и отбирала нужное из тех данных, что оказались у неё на руках. Майские анкеты, июньские, июльские и последние — августовские. После этого, выискав, скажем, пятерых женщин, которые могли бы подойти, она положила конец выносу бумаг. Потом стала выбирать кандидатуру номер один…

— Вот она! — Перед Хоммой лежала страничка с распечаткой данных Сёко Сэкинэ. Не то чтобы у него тряслись руки, но всё же, усаживаясь за столом поудобнее, он чуть не расплескал воду в стакане. — Есть! Сёко Сэкинэ!

«Ну вот, наконец-то вы угомонитесь», — с таким видом, будто он хотел сказать это, Катасэ буркнул:

— Мне, наверное, пора… Работа…

— Подождите, пожалуйста! Пять минут!

Просмотрев анкету Сёко, Хомма поднял глаза…

В этот момент, после стольких его усилий, уже в конце, какая-то высшая сила — может быть, сам бог времени — сжалилась над ним. Хомму озарила догадка. Его пробила испарина — как будто пот сразу превращался в спирт и улетучивался.

— Что с вами? — пролепетал молодой человек.

«А каким номером значилась Сёко Сэкинэ среди кандидатов, которых Кёко Синдзё отобрала?»

Точно! Прежде всего она никак не могла быть первой. Ведь её анкета относится к июлю, а Кёко попросила у Катасэ и данные за август.

Кандидаток было отобрано несколько, Сёко входила в их число.

Избрав жертвой ту, которая лучше других подходила по всем пунктам, Кёко начала действовать…

Исходя из этой логики, Хомма и раньше не раз размышлял: «Кёко завладела данными из базы «Розовой линии» и облюбовала подходящую кандидатуру…»

Но до сих пор все эти размышления строились на голом месте. Если бы он раньше своими глазами увидел эти анкеты ста шестидесяти человек, если бы почувствовал толщину этой пачки распечатанных материалов… Тогда бы он раньше, гораздо раньше догадался.

А что, если Сёко была для Кёко Синдзё вторым номером, третьим номером?.. Что, если существовала ещё более подходившая целям Кёко другая женщина, которая и была избрана жертвой?

Если существовала кандидатура номер один… Если шла уже подготовка к устранению жертвы…

И вот в это время совершенно случайно Кёко узнала про смерть матери Сёко Сэкинэ — что тогда?

Кёко Синдзё выписывала токийские газеты. О гибели Тосико Сэкинэ в результате несчастного случая, произошедшего из-за нарушения строительных нормативов, токийские газеты сообщили, пусть и в крошечной заметке.

Весьма велика вероятность того, что Кёко прочла её и поняла: после смерти матери Сёко Сэкинэ осталась одна в целом мире, по крайней мере судя по регистрационным документам.

Вот оно! Тосико Сэкинэ погибла от несчастного случая! Может быть, это было самоубийство, но убийства не было, она погибла не от чужой руки.

Это было случайное совпадение. Но из-за гибели Тосико Сэкинэ она с другой жертвы переключилась на Сёко.

Кёко Синдзё осознавала, что после смерти матери Сёко стала менее опасным объектом, с ней при осуществлении плана понадобится меньше пачкать руки.

Теперь всё сходится!

— Я, конечно, не знаю, но неужели это всё так важно? — обречённо спросил Катасэ, вид у него был совсем потерянный.

— Гораздо важнее, чем вы думаете.

— Но я ведь только…

— Катасэ-сан, я прошу вас, постарайтесь вспомнить: Кёко Синдзё ездила в префектуру Яманаси?

— В Яманаси? — эхом отозвался парень.

— Да. Префектура Яманаси, город Нирасаки. По центральной железнодорожной ветке это недалеко от Кофу. Там ещё есть большая статуя богини Каннон. Что скажете?

Запинаясь, Катасэ выговорил:

— Было такое, ездила.

— Зачем?

— Мы вместе ездили, просто прокатиться, прогулка…

— Так она была с вами?

— Да, мы ездили на машине. Это была наша вторая поездка. — Молодой человек сглотнул слюну. — В Кофу моя сестра живёт, она там замужем. Я решил, раз уж мы там, познакомить её с Кёко… И в Нирасаки мы тоже заезжали — поесть тамошней похлёбки хото^[59].

Приложив руку ко лбу, Хомма словно решил убедиться, что всё услышанное улеглось у него в голове. Потом он задал свой вопрос:

— Вы вместе ездили на машине, да?

— Да.

— Катасэ-сан, вы были влюблены в Кёко Синдзё?

— Ну…

— Поэтому, если бы у неё был в это время другой мужчина, вы бы знали, верно? Так вот, не было у вас ощущения?..

Парень раздражённо тряхнул головой:

— Нет.

— Вы совершенно уверены?

— Уверен, мы же… Мы с ней…

— Вы были с ней близки?

— Да. — Катасэ кивнул и смущённо опустил глаза, что совершенно не соответствовало первому впечатлению, которое он произвёл на Хомму.

Крепко же Кёко Синдзё держала в руках этого человека! Похоже, он был целиком в её власти. Но если так, то кто же тот мужчина, про которого она рассказывала Каору Судо, с которым вместе ездила на машине и попала в аварию? Тот мужчина, имени которого она так и не открыла даже Каору Судо, — где он?

«У неё был такой жар!»

Он стал припоминать рассказ Каору.

«Была так возбуждена».

«Кричала во сне».

«В ванной билась головой о стену».

— Я к Кёко серьёзно относился… — признался Катасэ. — По-моему, она тоже. Никакого другого мужчины не могло быть.

Другого мужчины не могло быть.

Хомма посмотрел парню в лицо и очень серьёзно произнёс:

— Вы правы, не было другого мужчины, кроме вас.

Да, именно так. Кёко Синдзё солгала Каору про аварию, случившуюся 19 ноября 1989 года. Это была абсолютная ложь, ни слова правды. Она лгала потому, что открыть правду не могла.

«Не назвала имени мужчины» — нет, не в этом дело. Она и не могла назвать имя, потому что не было этого мужчины. И поездки на машине не было, и аварии не было.

Холодок, пробежавший по спине, заставил Хомму поёжиться, он выпрямился и снова заглянул в пачку распечатанных документов.

В тот день, 19 ноября 1989 года, Кёко Синдзё была либо в Токио, либо в Иокогаме, либо в Кавасаки. У женщины, которую она избрала «номером один». И эту «самую подходящую» кандидатуру либо её родных, которые мешали превращению Кёко в эту женщину, она пыталась уничтожить. Возможно такое?

«Ожог был не сильный, но обширный».

«Она говорила, что свитер сгорел».

Тот самый пузырёк с бензином, который он видел в её квартире в квартале Хонан! Резкий запах, который Хомма почувствовал, взяв пузырёк в руки. Сверкающие крылья вентилятора.

Бензин!

Поджог.

Вернувшись в Токио, он уселся у телефона, это и стало теперь его работой. Икари, нарочно взявший на день выходной, и Исака с женой разделили между собой распечатки и отобрали женщин в возрасте от двадцати до тридцати лет, а потом принялись их обзванивать, всех, от первой до последней.

— Можете звонить от имени полиции, — учил Икари Исаку и его жену. — В разговоре с этими женщинами спрашивайте, не пострадал ли кто-то из их близких два года назад от ожогов.

Кое-кто из женщин поменял за это время адрес, иногда на звонки откликался автоответчик. Сразу услышать голос той, кого разыскивали, удавалось нечасто. Оставалось набраться терпения.

Вечером Хомма отпустил Исаку с женой домой, а сам по очереди с Икари продолжал звонить. У него даже голос охрип. После одиннадцати он решил уже, что для первого дня хватит, но не тут-то было: капризное божество, ведающее находками, изволило одарить его благосклонной улыбкой.

— Нашёл! — объявил Икари и подозвал Хомму, который потягиваясь стоял у окна. — Передаю трубку сотруднику, который этим занимается. — С этими словами приятель протянул телефонную трубку Хомме.

На проводе была девушка по имени Кодзуэ Кимура, двадцати двух лет. В анкете о ней было сказано, что она занимается «свободной профессией». Голосок был тоненький, нежный. Манера говорить тоже немножко ребяческая. Все его объяснения она выслушала, но время от времени, не удержавшись, перебивала:

— Неужели это правда? Может быть, это телевидение, программа розыгрышей?

— Вполне естественно, что вы сомневаетесь, слишком уж для вас это неожиданно. Но это не ложь и не шутка. Мы узнали все ваши данные из базы компании с Розовая линия» — вам это что-то говорит?

Во всяком случае, Хомме удалось убедить её дослушать до конца.

— Кимура-сан, прошу простить меня за вторжение в личную жизнь, но ведь у вас мало родственников, верно? Вы сейчас одна живёте? Я прав, если скажу, что родители ваши уже умерли? Так ведь?

Голос Кодзуэ дрогнул.

— Но откуда вы знаете?

«Ого!» — Хомма сделал знак Икари и продолжал:

— Тот, кто первым разговаривал с вами по телефону, спросил, не стал ли за истёкшие два года кто-то из членов вашей семьи жертвой несчастного случая с огнём. Вы ответили, что такое было — верно?

Возникла пауза. После некоторого колебания Кодзуэ ответила:

— Моя старшая сестра…

— Старшая сестра?

— Да.

— Как случилось, что ваша сестра пострадала от пожара?

Судя по голосу, Кодзуэ была совсем растеряна:

— Я повешу трубку… Вы шутите? Вы не следователь, да? Прекратите, пожалуйста!

Икари выхватил у Хоммы трубку и назвал номер телефона следственного отдела:

— Вы записали? Всё в порядке? Теперь позвоните туда, назовите наши имена и спросите, работают ли такие в полиции. После этого скажите дежурному, что у вас срочное дело к следователю Хомме, и попросите, чтобы он ему передал, что вы ждёте от него звонка. Всё понятно? Но только ваше имя и номер телефона не говорите, выдумайте что-нибудь, что угодно. Если вы сделаете всё, как я сказал, дежурный моментально позвонит нам по тому телефону, с которого я сейчас говорю. После этого мы вам перезвоним. Мы сообщим вам и имя, и номер, который вы назовёте дежурному в полицейском управлении. Ясно? Это и будет доказательство того, что мы вас не обманываем. Ну, попробуем?

Кажется, Кодзуэ уразумела. Когда она повесила трубку, Икари повернулся к Хомме:

— Всё же самая близкая тропка — знакомая, пусть и в обход.

— Извини, — отозвался Хомма, отирая пот со лба.

— Да ладно, что там! Я уже весь извёлся. — Икари схватил сигарету и закурил. — Ну а после того, как ты установишь личность этой девочки, Кодзуэ, — что ты будешь делать дальше?

Хомма покачал головой:

— Доказательств нет, но я уверен…

— В чём это?

— Когда-то мы с тобой рассуждали о том, чем сейчас могла бы заниматься Кёко Синдзё. Ещё тогда мне это пришло в голову. А увидев эту толстую пачку распечатанных данных, я уверился окончательно.

Да, теперь он прочно ухватил то, что тогда мелькало, не даваясь в руки.

— После того как Кёко Синдзё потерпела неудачу с Сёко Сэкинэ, она ищет новую жертву. Она спешит. Вероятно, она чувствует опасность.

— Верно. Вполне возможно.

— Вот видишь! И в этой ситуации она может не начинать всё с нуля. Она может использовать те данные, которые у неё уже есть. Я думаю, что она их сберегла. Она очень осмотрительная женщина. Наверняка на крайний случай что-то припасла.

— Точно, — хмыкнул Икари.

— В таком случае более всего вероятно, что она кинется прямо к тому, что когда-то бросила на полпути, переключившись на другое. Не явится ли она к той, которая была её «кандидатурой номер один»? Вот почему я хочу непременно встретиться с этой девушкой.

— Так ты считаешь, что Кёко Синдзё придёт к Кодзуэ?

В это время телефон зазвонил. Хомма схватил трубку. Послышался знакомый голос коллеги, который назвался дежурным по управлению.

— Поступил звонок от девушки по имени Акико Сато, она хочет, чтобы Пон-тян с ней срочно связался по телефону. Я сказал, что ты в отпуске, но она настаивала…

Хомма отметил про себя, что его после долгого перерыва опять называют по прозвищу — Пон-тян. Не очень-то почтительно, но…

— А какой номер телефона?

— Говорит, четыре четвёрки, четыре пятёрки. Может, это шутка?

— Нет-нет, всё нормально. Спасибо.

Повесив трубку, он вновь набрал номер Кодзуэ. Икари стоял рядом.

— Не очень-то у этой девушки богатая фантазия, — заметил он.

Кодзуэ взяла трубку сразу же. Хомма старался говорить с ней как можно более ровным тоном:

— Алло, это госпожа Кодзуэ Кимура? Имя — Акико Сато. Номер четыре четвёрки, четыре пятёрки. Верно?

Голос у Кодзуэ был такой, словно она вот-вот расплачется:

— Так вы всерьёз…

— Это случилось три года назад, в середине ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Было воскресенье, поэтому… Кажется, девятнадцатое ноября. Сестра очень сильно пострадала, — рассказывала Кодзуэ, понемногу успокоившись.

19 ноября 1989 года. Ошибки быть не может. В этот день поздно ночью Кёко появилась у Каору Судо с обожжённой правой рукой.

— Сильно пострадала?

— Да. Обгорела, и от недостатка кислорода пострадалмозг… После этого она уже не поднялась, а летом прошлого года умерла.

Всё, что комом стояло у него в груди, растаяло без остатка. С глаз спала пелена.

Это удача. Точное попадание!

Вот, оказывается, в чём причина! Кёко Синдзё потерпела провал с намеченной жертвой, той самой «кандидатурой номер один», чью семью следовало уничтожить. Оказывается, сестра девушки не умерла, а стала инвалидом. Позже, когда жертву нужно было «отправить в бега», могло возникнуть препятствие: поскольку инвалид остался бы брошенным без присмотра, начали бы розыск. Тогда, кто знает, с какой стороны могло грозить разоблачение? Это было опасно, и Кёко Синдзё не смогла осуществить свой план.

Вот почему она переключилась на Сёко Сэкинэ. На только что потерявшую мать Сёко Сэкинэ.

Что подумала Кёко, когда прочла в газете заметку о гибели Тосико Сэкинэ? Обрадовалась, наверное. Подумала, что одной заботой стало меньше. Она, скорее всего, счастлива была появлению нового варианта.

Однако у него есть ещё вопросы к Кодзуэ. Хомма, чуть повысив голос, продолжал:

— Кодзуэ-сан, ваша сестра пострадала от пожара, верно?

— Да, — отозвалась девушка. — Причину пожара сразу установить не удалось, но пожарные и полиция вели расследование и пришли к выводу, что это поджог. Тогда в нашем районе участились случаи хулиганских поджогов, об этом много говорили и писали. Видно, поджигателю этого и надо было, пожаров становилось всё больше. Мы тоже начали опасаться…

Хомма прикрыл глаза. Кёко Синдзё читала токийские газеты. Знала и про хулиганские поджоги и воспользовалась этим.

— Я в тот день поздно вернулась, потому что ходила на урок, — это меня спасло. А сестра уже спала, потому и не сумела выбраться.

Нет-нет, всё было иначе — этот пожар был устроен только для сестры.

— Кодзуэ-сан… — Глянув на Икари, который нервно сглатывал слюну, Хомма наконец задал самый главный вопрос: — Тогда, после пожара или незадолго до него, не появилось ли у вас или у вашей сестры новых знакомых?

— Вы говорите про приятельниц, про женщин?

— Да. Не появилось?

Какое-то время Кодзуэ не отвечала.

— Как вам сказать… Тогда я и сама была в шоке, мало что соображала.

— Это понятно. Иначе и быть не могло, — отозвался Хомма со вздохом. — Ну а в последнее время вы ни с кем не подружились?

— Новые подруги…

— Да. Ну, например, какая-нибудь девушка, которая раньше дружила с вашей сестрой? А может, кто-то просто заговорил на улице, дорогу спросил?

— А, да, было такое, — отозвалась Кодзуэ.

— Было? — Хомме показалось, что ему сдавили горло. — И кто же это? Как зовут?

Чётко и без запинки Кодзуэ проговорила:

— Это Синдзё-сан, Кёко Синдзё.

— Кёко Синдзё!

Хомма ещё раз произнёс это имя, как бы уточняя, а Икари уже шлёпал себя ладонью по лбу и воздевал вверх кулаки в победном жесте.

— А кто она, эта женщина?

— Подруга сестры. Она совсем недавно позвонила.

Хомма почти перестал дышать…

— Что-что?

Настойчивые расспросы обескуражили Кодзуэ, она примолкла.

— Вы говорили, она совсем недавно вам звонила?

— Во! — Это Икари заорал, услышав ответ «да». Кажется, он пустился в пляс.

Дав ему пинка, чтобы угомонить, Хомма продолжал:

— Извините, пожалуйста, прошу вас не обращать внимания на эти странные звуки у нас…

Кодзуэ, видно, тоже удивилась и прыснула.

— Так, значит, госпожа Кёко Синдзё. Она звонила, правильно?

— Да, от неё долго ничего не было слышно, а тут вдруг позвонила. Она не знала, что сестра умерла, поэтому очень расстроилась и приносила соболезнования. Сказала, что хотела бы посетить могилу, и просила её сопровождать. Поэтому в субботу, во второй половине дня, обедаем с ней на Гиндзе.

Глава 28

Увидевшись с Кодзуэ Кимурой, Хомма обсудил с ней предстоящую субботнюю встречу и привлёк в союзницы. После этого он отправился в Уцуномию: нужно было приостановить деятельность Тамоцу.

Парень больше не звонил с тех самых пор. Он уехал домой воодушевлённый, но на самом деле задача перекопать весь двор родной школы оказалась, скорее всего, невыполнимой. Если удастся задержать Кёко Синдзё собственной персоной, то поиски тела можно будет организовать на следующем этапе расследования.

Трясясь в поезде, Хомма снова и снова раздумывал над тем, какой поворот событий был бы предпочтительнее.

В глубине души у него ещё теплилась слабая надежда на то, что Тамоцу найдёт голову Сёко Сэкинэ. С другой стороны, он считал, что слишком жестоко этого требовать от парня.

Сможет ли сердце Тамоцу примириться с тем, что он своими руками разроет останки Сии-тян? Он сам думает что сможет, а если это заблуждение? Вдруг травма от увиденного оставит след на всю последующую жизнь, принесёт страдания?

Перед поездкой Хомма позвонил, поэтому Тамоцу поджидал его у выхода с платформы. Даже по телефону в его голосе ощущалось сдерживаемое волнение и радостные нотки, а оживлённое лицо так и лучилось энергией. Издалека завидев Хомму, он громко его окликнул.

Дули буйные ветры равнины Канто, и стоило выйти на улицу, как уши, нос и голова заныли от холода, денёк задался морозный. Усевшись на переднее сиденье фургончика с надписью «Хонда моторс» на дверях, Хомма почувствовал успокоение, словно возвратился к жизни. Почему вдруг возникло это ощущение, что теперь всё будет хорошо? Некоторое время ему пришлось поглаживать ноющее колено, чтобы привести в хорошее настроение и его.

— У меня есть кое-какие новости, — начал Тамоцу, хотя кончик его носа всё ещё был красным от холода.

— И мне есть что рассказать, — перебил его Хомма.

— И вы поэтому специально приехали? Такая важная новость, что по телефону никак?

— Вот именно, такая.

Хомма начал с сообщения о том, что, возможно, удастся встретиться с Кёко Синдзё собственной персоной, потом рассказал о последних событиях. Парень от изумления не переставал моргать, а иногда даже издавал какие-то возгласы. Пару раз он так резко прибавил скорость, что Хомма вынужден был сделать ему замечание.

— Здорово! Как вы с этим разделались — раз-раз!..

Он глотал концы слов, потому что голос дрожал. Видно, терпеть не было сил, и, свернув к обочине, Тамоцу выключил мотор.

Некоторое время он пытался справится с нервной дрожью и извинялся за это. Минут десять понадобилось, чтобы они смогли двинуться дальше.

— Я даже не знаю, что и сказать…

— Благодаря тому что столько людей помогало нам, результат превзошёл все ожидания.

— В субботу? Это послезавтра. Я тоже пойду. Можно?

— Ну разумеется.

— Вы не забыли о своём обещании? Что я первый с ней заговорю?

— Помню.

Проскочив перекрёсток, когда на светофоре уже зажёгся красный свет, Тамоцу наконец-то сбавил скорость.

— Прежде чем вы заедете к нам, давайте съездим в школу, — сказал он, глядя прямо перед собой и крепко сжимая руль.

— В ту самую начальную школу?

— Да. Она рядом с парком на горе Хатиман.

Проехав по тем же улицам, которые Хомме были памятны по прошлому разу, Тамоцу остановил машину там, где впереди расстилались пологие зелёные холмы.

Хотя Уцуномия считается большим городом, здесь, в отличие от Токио, не всё подчинено строгой экономии места. Школа, в которую ходили Тамоцу и Сёко Сэкинэ, имела такую просторную спортивную площадку, что там можно было бы проводить матчи бейсбола и регби одновременно. Разумеется, никаких дешёвеньких пластиковых покрытий — просто земля.

Четырёхэтажное здание школы из серого бетона виднелось на таком отдалении, что оставалось только поражаться.

От обоих крыльев школьного здания по краям спортивной площадки, как бы обступая её, кругом тянулись деревья сакуры. Сейчас листва на них облетела, но весной это должно быть захватывающее дух зрелище.

— Да, здесь и захочешь всё перекопать — не удастся.

Дети в одинаковых спортивных костюмах красного цвета прыгали через скакалку в центре поля. Их было человек тридцать. Видимо, старшие классы начальной школы. Учитель время от времени подавал свистком пронзительные сигналы.

— Я советовался с товарищами, пытаясь восстановить место, где раньше стояло здание и была наша площадка… — произнёс Тамоцу, положив руки на школьную ограду.

Хомма озадаченно на него уставился:

— Как «восстановить»?

— Тут всё перестроили. Пять лет назад.

— Ну, этого вполне можно было ожидать.

Парень поскрёб затылок:

— Да. Здание поставили совсем в другом месте, поэтому теперь невозможно вспомнить, где мы похоронили того ткачика.

Тамоцу расхохотался, и Хомма взглянул на него вопросительно: вроде бы он должен был загрустить.

— Я как раз собирался вам звонить, — произнёс молодой человек. — Нет, я тоже не с пустыми руками! Просто хотел ещё кое-что уточнить, прежде чем вам сообщать.

Двумя годами ранее, весной 1990 года, как раз в пору цветения сакуры, на школьной площадке видели молодую женщину. Можно предположить, что это была Кёко Синдзё. Нашёлся человек, который рассказал о встрече с ней.

— Неужели правда?

Всё ещё не отпуская ограду, за которую он держался, Тамоцу, слегка покачиваясь, спокойно кивнул:

— И сомневаться нечего. Это рассказала женщина, которая в школе ещё с той поры, когда мы там учились, она в канцелярии работает, ветеран из ветеранов. Ей за пятьдесят, но память прекрасная.

Парень рассказал, что эта женщина без колебаний признала незнакомку в показанной ей фотографии Кёко Синдзё.

— Сказала, что хорошо запомнила это лицо, поскольку незнакомка была красавицей.

— А чем Кёко Синдзё объяснила своё посещение? Как вышло, что они встретились с сотрудницей школьной канцелярии?

— Была суббота, ровно в полдень она вошла во двор школы — и прямо сюда… — Тамоцу протянул свою крепкую руку, указывая в сторону вишнёвых деревьев. — Она медленно прогуливалась, как бы осматривая всё вокруг. Поскольку и местные жители, и даже приезжие нередко приходят сюда полюбоваться сакурой, сначала сотрудница школьной канцелярии не придала этому значения. Но уж больно долго незнакомка стояла на одном месте, не двигаясь. Для такой молодой женщины поведение было необычное, и сотрудница канцелярии решила с ней заговорить.

Молодая посетительница была одета аккуратно, но довольно строго.

— На ней был чёрный костюм и белая блузка. Помада тоже неяркая. Сотрудница канцелярии решила: женщина возвращается после отпевания или похорон. — Тамоцу обернулся, заглядывая Хомме в лицо, чтобы убедиться, что слова произвели впечатление.

— После отпевания или похорон?

— Вот именно.

Когда школьная служащая заговорила с гостьей, та пояснила, что зашла просто по дороге — уж очень хороша была сакура.

— Сотрудница похвасталась, что сакура на школьном дворе славится в городе, и незнакомка согласилась — мол, действительно очень красиво, — но при этом как-то так прищурилась…

Якобы вид у этой молодой женщины был какой-то подавленный. Поэтому школьная служащая решилась ей задать вопрос: может быть, она приехала к кому-то погостить? И незнакомка ответила!

— Она подтвердила, что приехала издалека. А ещё, Хомма-сан, послушайте: она сказала, что пришла вместо подруги!

Хомма вертел головой, разглядывая аллею вишнёвых деревьев — сплошь голые ветки. «Пришла вместо подруги…»

— Сотрудница школы спросила, жила ли подруга в этом городе, и гостья кивнула. А потом она призналась! Она сказала… — Тамоцу отдышался и продолжил: — Сказала, что подруга раньше училась в этой школе. Подруга, мол, вспоминала, как птичка, о которой она в школе заботилась, умерла и её похоронили в углу школьного двора. Только место уже забылось.

То самое место, о котором Сёко Сэкинэ, хранившая воспоминание о детском горю, проронила точно во сне: когда умру, хочу лежать здесь.

— Сотрудница канцелярии рассказала, что незнакомка ещё спросила, отведено ли в школе место, где хоронят умерших питомцев живого уголка. Услышав, что такого места нет, она улыбнулась: мол, ничего удивительного.

Вместо подруги пришла туда, где живут воспоминания о прошлом. Неужели это говорила Кёко Синдзё?

— Сотрудница призналась, что эта молодая посетительница показалась ей очень странной, и поэтому она вступила в разговор с девушкой и стала расспрашивать. Ну и спросила, почему подруга не пришла, где она теперь…

Девушка на некоторое время погрузилась в молчание, а потом коротко ответила: «Подруги уже нет в живых».

Стоя плечом к плечу с Тамоцу, глядя на бегающие по спортивному полю фигурки детей в красной форме, ощущая пробирающий до костей северный ветер, который разносил над школьным двором запах земли, Хомма думал о своём.

Кёко Синдзё приходила сюда. Приходила вместо Сёко Сэкинэ. Вместо неё она пришла на то место, про которое Сёко сказала: «Хочу здесь лежать, когда умру».

— Я постараюсь, — произнёс парень, сжимая прутья ограды, подтягиваясь и выпрямляясь во весь рост. — Уговорю директора и членов родительского комитета и как-нибудь всё же добьюсь разрешения копать на школьной площадке. Ведь в этом же есть смысл! Правда? Недаром Кёко Синдзё приходила сюда. Наверняка она приходила, чтобы похоронить здесь Сии-тян. Если поискать, мы найдём её, обязательно!

Трава, которой поросло спортивное поле, была сейчас сухой и пожухлой, под ногами чувствовалась твёрдая земля. Поставив серый от пыли носок ботинка на бетонное основание ограды, Хомма тоже, как и Тамоцу, подтянулся и выпрямил спину:

— Кёко Синдзё приходила сюда.

— Вот и я говорю!

— Но я думаю, что Сии-тян, конечно, здесь нет.

Морщась от северного ветра, парень с надеждой смотрел прямо на Хомму:

— Почему? Специально сюда приехала, и…

— Нельзя здесь хоронить. Нет, может быть, она и думала об этом. Но ведь это же школьная площадка. Ничего бы не вышло: слишком опасно. Кто знает, как и когда это может обнаружиться? То, что это невозможно, она совершенно ясно поняла, когда сюда пришла.

— Но всё же…

Хомма перебил Тамоцу и произнёс как можно спокойнее:

— Кёко Синдзё постаралась избавиться от останков Сии-тян наиболее безопасным способом. Это естественно. Если бы останки смогли опознать, для неё это стало бы катастрофой. Может быть, она выбросила их в море, может быть, закопала где-то высоко в горах. То, что обнаружились части тела, которые она бросила в Нирасаки, тоже наверняка не входило в её планы. Она-то думала, что останки уничтожат вместе с мусором.

Парень стоял не двигаясь. На школьной площадке прозвучал свисток, и ученики со всех ног бросились строиться.

— Она прятала останки тела там, где их меньше всего могли обнаружить. Кёко Синдзё потому сюда и пришла — искупить вину. Пришла вместо Сии-тян. Явилась взглянуть на то место, про которое Сёко говорила: «Хочу здесь лежать, когда умру». Так я думаю.

Похоже на то, как Сатору и Каттян, не сумев найти останки пса, нашли утешение в том, что похоронили его ошейник.

Весенним днём она стояла здесь под цветущими вишнями, и кружащиеся на ветру лепестки ложились ей на волосы.

О чём она тогда думала? Думала ли о своей неизбывной вине перед Сёко Сэкинэ? Или сочла, что, раз она должна отныне жить, полностью переродившись в Сёко, ей следует побывать здесь и хотя бы взглянуть на то место, где дремлют воспоминания, не оставившие Сёко и во взрослой жизни.

«Подруги уже нет в живых».

— Но где же тогда похоронена Сии-тян? Где брошены её останки? — Голос Тамоцу охрип.

Это знает только один человек.

Снова, на этот раз особенно высоко и пронзительно, прозвучал свисток. В прозрачном и твёрдом как лёд зимнем воздухе он казался криком диковинной, неведомой людям птицы, обитающей в небесах иных миров.

— Пора возвращаться в Токио, — сказал Хомма, положив руку на плечо молодого человека. — Мы ещё встретимся с ней!

Глава 29

В условленное время в условленном месте.

Итальянский ресторан, в котором Кодзуэ Кимура договорилась встретиться с Кёко Синдзё, находился хоть и на Гиндзе, но где-то на задворках, и, может быть, поэтому помещение было достаточно просторным. На цокольном этаже — круглый зал-арена, и над ним — просвет до самой крыши, а ещё первый и второй этажи в виде галерей вокруг этого просвета.

Встретиться договаривались в час дня. Оставалось ещё десять минут.

Кодзуэ объяснили, что, если ей не по себе, она может и не присутствовать. Если придёт Кёко Синдзё, они её узнают и так.

Однако Кодзуэ замотала головой:

— Я боюсь, но ведь вы подозреваете, что это она убила сестру?

— Да, подозреваем.

— Тогда я пойду на эту встречу. Хочется посмотреть на неё, понять, что за человек.

«Главное — вести себя естественно», — внушали Кодзуэ. Она заняла столик почти в центре круглого зала в цокольном этаже и сидела в ожидании с застывшим выражением лица, время от времени поднося руку к горлу. К стоявшей перед ней чашке капучино она даже не притронулась.

Хомма и Тамоцу расположились на галерее первого этажа, за столиком у самой лестницы, откуда можно было смотреть вниз, на арену. Эти двое тоже не прикасались к заказанному кофе, зато холодную воду Тамоцу пил не переставая.

— Значит, я её окликну, да? Можно? — Голос парня слегка дрожал.

— Хорошо, — согласился Хомма. — А о чём будешь говорить?

Тамоцу опустил голову:

— Не знаю.

В противоположном углу, также на первом этаже, сидел с газетой Икари в своём блёклом пиджаке, совсем не подходящем к праздничной атмосфере итальянского ресторана. Он заказал уже вторую чашку кофе.

Входов в ресторан было два, и, каким бы из них ни воспользовалась Кёко Синдзё, она не ускользнула бы от взглядов наблюдателей, они могли даже преградить ей путь.

Прошлой ночью Хомма и Икари почти не сомкнули глаз, обсуждая детали сегодняшней встречи.

Улик у них нет. Тела тоже нет. Имеется женщина, пропавшая без вести, а также женщина, присвоившая её имя и биографию. Мотивы убийства предположить можно, но не известен ни способ, ни тем более орудие. Трудно даже высказать какие-то догадки по этому поводу.

Зато косвенных доказательств так много, что хоть пучком продавай. Опереться можно только на них.

— Прокурора всё это не порадует, — заметил Икари. — Скажет, что дело возбуждать нельзя.

— Ну, это ещё неизвестно.

— Да ведь отпечатки не сохранились, и мы не знаем, насколько можно рассчитывать на свидетельские показания…

— Ну давай, давай, говори уж всё!

Икари горько усмехнулся:

— Скажи, положа руку на сердце: тебя всё это не тревожит, нет? Уже того, что Кёко Синдзё отыскалась, тебе достаточно, чтобы расхаживать с довольным видом, — точно?

Сидя здесь сейчас и глядя, как солнечный луч бежит наискосок по дорогому мозаичному полу, Хомма думал, что Икари был прав. Неужели действительно, если удастся встретиться с ней и задержать её, то ему этого будет вполне достаточно?

В голове всплывали одни лишь вопросы. Он совсем не чувствовал гнева. До сих пор ни разу с ним такого не было, когда он вёл расследование. Ни одного раза!

Тамоцу он задал вопрос: что он в первую очередь хочет сказать Кёко Синдзё при встрече? Но сам Хомма не сумел бы ответить.

Спросить её: «Хочешь повторить то, что уже сделала однажды?» Заявить ей: «Не вышло с Сёко Сэкинэ, и ты решила вернуться на исходные позиции, превратиться в Кодзуэ Кимуру, чью сестру ты убила? Потом — опять в бега, подальше от Токио, где есть опасность попасться на глаза Курисаке. Куда же теперь?»

А может быть, так: «Куда ты дела голову Сёко Сэкинэ?»

Или поинтересоваться, что она чувствовала, когда Кадзуя Курисака уличил её, обнаружив факт банкротства Сёко Сэкинэ?

Рассказать о том, что Миттян из «Офисного оборудования Имаи» очень хочет вновь увидеться? И что директор фирмы тоже волнуется?

«А хочешь, я расскажу тебе, как скрипели зубы у Курисаки, когда он пришёл и умолял тебя разыскать?

Или постараюсь наконец тебе внушить, что ты лишь раз за разом повторяешь тщетные усилия, но всё равно всегда будешь беглянкой, и только.

Станешь ли ты возражать? Будешь отрицать нашу версию? Разрушишь карточный домик? Но независимо от того, хочешь ли ты этого или не хочешь, тебе предстоит долгое сражение. Имя ему — допрос. А может быть — следствие. Или в конце концов дойдёт до суда? Неужели не дойдёт, так и кончится ничем?

Во всяком случае, путей только два: бежать или принять бой. И ещё одна истина, которая не подлежит сомнению: больше у тебя не будет шанса украсть чужое имя и чужую жизнь. Ты Кёко Синдзё, и никто более. Точно так же, как Сёко Сэкинэ, как она ни брыкалась, так и не смогла стать кем-то иным, кроме Сёко Сэкинэ».

На фоне мягкого звучания оркестра, в роскошном бело-сливочно-жёлтом интерьере с отделкой из натурального дерева, Хомма ощущал присутствие в этом ресторане таких, как они — Икари, Тамоцу и он сам, — как какую-то дисгармонию. Это же он ловил время от времени во взглядах официантов и молодых посетителей за соседними столиками, которые пришли сюда на свидание.

«А ты — почувствуешь?» — размышлял Хомма, и перед ним всплывало лицо Кёко Синдзё. Ощутит ли она фальшивую ноту, едва ступив на порог? Потом заметит нас, оценит обстановку — и сразу на попятную, сбежит, только её и видели…

«Пожалуй, если ты сбежишь, мне будет легче», — думал Хомма. Преследовать её дальше не хотелось. Поэтому насколько же было бы легче, если бы она сбежала! Сбежала, — значит, всё признала.

В эту секунду Хомма вдруг ощутил, как щёк коснулся лёгкий сквознячок.

— Пришла! — сказал Тамоцу, резко выпрямившись.

Подняв голову, Хомма увидел, как за дальним столиком Икари медленно отложил газету. Как раз сейчас совсем рядом с ним проследовала Кёко Синдзё в голубоватом пальто с капюшоном.

Сомнений быть не могло — она!

Причёска немного другая. Завивку она сделала, что ли? Волосы едва закрывают уши, а из-под волос посверкивают серёжки. Грациозно перебирая длинными стройными ногами, она лавирует между столиками, прямо держа спину и ничуть не смущаясь оттого, что на неё направлены взгляды официантов.

Вот она остановилась и бегло оглядывается по сторонам. Даже на таком расстоянии можно разглядеть хорошей формы нос, слегка капризные губы, бледные щёки с лёгким мазком румян.

Ни тени душевных мук, никакой печати одиночества. Она красива, и только.

Вот она заметила Кодзуэ, легко поклонилась ей.

Ну да, это же их первая встреча! Кёко, конечно, знает Кодзуэ в лицо, но вот Кодзуэ видит её впервые.

Хомма, затаив дыхание, наблюдал за реакцией Кодзуэ: держится спокойно, не суетится. Ни на Хомму, ни на Икари не смотрит. Вот она приподнялась с места и поклонилась в ответ на приветствие Кёко…

Кёко Синдзё направляется к столику Кодзуэ. Спускается по лестнице в зал цокольного этажа, теперь обогнула стоявший с краю круглый стол, легко подхватила подол пальто — оно такого же цвета, как небо сегодня…

Обе уже за столом, обмениваются поклонами. Кодзуэ подняла голову и посмотрела на Кёко… ещё раз посмотрела… наконец-то улыбнулась!

— Добрый день!

Это голос Кёко? Или это Кодзуэ? Не важно. Хомме казалось, что приветствие донеслось до него, прошив насквозь весёлый ресторанный шум.

Кёко встала с места, сняла пальто и повесила на спинку стула наискосок от неё, туда же положила сумку. Чтобы не мешать, Кодзуэ слегка отклонилась в сторону.

На ней белый джемпер. На шее какое-то украшение, что-то пушистое. Когда она двигает стул, чтобы сесть удобнее, этот помпончик забавно подрагивает.

Кёко уселась спиной к Хомме и Тамоцу. Однако видны её руки, и можно заметить, что ни на левой, ни на правой руке нет ни одного кольца. А где же подаренный Курисакой сапфир?

Курисака уже в прошлом. Точно так же, как и Курата. Так же, как Катасэ. Все они не сумели тебя защитить, и для тебя их прошлая любовь уже не имеет значения.

Икари поднял голову и смотрит на Хомму.

К столику Кёко и Кодзуэ подошёл официант и подал меню. Его берёт Кёко. Вместе с Кодзуэ они разворачивают страницы…

Девушки смеются, — кажется, они нашли общий язык. Они смеются не потому, что им что-то показалось забавным, это просто выражение радостного настроения, соответствующего здешней атмосфере благополучия и достатка, Кодзуэ смеётся несколько неестественно. Но Кёко, кажется, этого не замечает.

— Так ты заговоришь с ней?

Тамоцу поднялся с места, не спуская глаз с её спины.

Механически переставляя ноги, как будто его дёргают за ниточки, он молча двинулся вниз по лестнице неуверенной, неуклюжей походкой. Сидящие вокруг посетители уставились на широкую спину Тамоцу — кто-то застыл с вилкой у рта, кто-то со стаканом в руке, кто-то оборвал на полуслове весёлую болтовню.

Хомма тоже поднялся и стоял возле своего столика.

В другом конце зала зашевелился Икари. Вот он уже отошёл от стола и медленно двинулся в сторону лестницы.

А Хомма так и не может пошевелиться. Он не сводит глаз со спины Кёко Синдзё, которая, кивая головой, уже очень долго что-то говорит Кодзуэ.

Какая она маленькая, какая хрупкая…

Наконец-то он её нашёл. Теперь уже можно так думать! В конце концов он её выследил.

Тамоцу спустился по лестнице до самого низа и направился к их столику. Кодзуэ, как и договаривались, благоразумно набралась терпения, старается не смотреть ни на Хомму, ни на Тамоцу. Серёжки Кёко искрятся, худенькие плечи радостно взлетают.

И вдруг Хомму накрыла волна радостного изумления, как будто перед ним путеводная стрелка, да к тому же такая огромная, что он не сразу сумел охватить её взглядом. «Не важно, что скажем тебе мы, — думает Хомма, — ведь я же мечтал, если доведётся встретиться, выслушать тебя!»

Тот рассказ, который никто не хотел слушать. О том, что ты одна несла на своих плечах. О днях и месяцах твоего бегства. О днях и месяцах скрытной жизни. Рассказ, который ты сложила втайне от всех.

Времени у меня достаточно.

Кёко Синдзё…

Вот, сейчас, Тамоцу уже кладёт руку ей на плечо…

Миюки Миябэ

Примечания

1

Тоса — старое название провинции на острове Сикоку, ныне — префектура Коти.

(обратно)

2

Обучение в японской начальной школе длится шесть лет, таким образом, на момент отъезда из Якумуры Хинако было двенадцать лет.

(обратно)

3

Коти — префектура на юге острова Сикоку.

(обратно)

4

Танабата — традиционный праздник, отмечаемый 7 июля. В основе лежит сюжет сказки о двух несчастных влюбленных, которые, обернувшись звездами, могли встречаться лишь раз в году, 7 июля.

(обратно)

5

Бон — день поминовения усопших, отмечается с XVI в.

(обратно)

6

Дзёмон — период японской истории, соответствующий эпохе неолита (VIII — сер. I тысячелетия до н. э.), получивший название по характерному «веревочному» орнаменту на глиняной посуде.

(обратно)

7

Эпоха Сёва — время правления императора Сёва (Хирохито) — с 1926 по 1989 г.

(обратно)

8

Иметь дома семейный алтарь «буцудан» — буддийская традиция; считается, что он служит приютом для душ умерших.

(обратно)

9

Нандина — вечнозеленый кустарник из семейства барбарисовых.

(обратно)

10

Аризема японская — похожее на каллы растение семейства арониковых, его длинные (40–60 см) буровато-коричневые черешки украшены рисунком, напоминающим кожу змеи.

(обратно)

11

Лакричник — многолетнее луковичное растение семейства амариллисовых высотой около 70 см.

(обратно)

12

Токио — здесь: мужское имя.

(обратно)

13

Иллиций священный — дерево, ветками которого, особенно в пору цветения, украшают буддийские храмы и кладбища.

(обратно)

14

Хамелеон — растение семейства зауруровых с неприятным запахом (другое название — докудами).

(обратно)

15

«Записи о деяниях древности» («Кодзики») — древнейшие сохранившиеся хроники Японии, составлены придворным историком Оно Ясумаро в 712 г.

(обратно)

16

Эйрия — вечнозеленый кустарник, священное дерево в синтоистской культуре.

(обратно)

17

Трубач — морской моллюск, другое название — харония.

(обратно)

18

Имеется в виду произведение Акутагавы Рюноскэ.

(обратно)

19

Феодальное правительство сёгуна, существовавшее в 1192–1868 гг.

(обратно)

20

В Японии существует обычай давать покойному посмертное имя. С этим именем умерший как бы принимает монашеский чин в надежде на благое перерождение. Табличку с посмертным именем кладут на буддийский алтарь или на специальный столик перед ним.

(обратно)

21

Тэнгу — фантастическое существо с человеческой фигурой, красным лицом и длинным носом.

(обратно)

22

Тории — ворота в синтоистский храм в виде прямоугольной арки.

(обратно)

23

Нио — статуя стража-силача у входа в буддийский храм.

(обратно)

24

Комплекс гимнастических упражнений, служащий для укрепления здоровья и самозащиты.

(обратно)

25

По традиции в Китае ноги девочек бинтовали: маленькая ступня считалась эталоном красоты.

(обратно)

26

Парк Житань разбит вокруг одноименного храма — храма Солнца.

(обратно)

27

Американский поэт (1874–1963), писал стихи о природе и жизни простых людей.

(обратно)

28

Типовой дом старой китайской архитектуры с квадратным двором в центре и расположенными вокруг него четырьмя флигелями.

(обратно)

29

Проводившаяся в годы «культурной революции» кампания борьбы против старой идеологии, старой культуры, старых нравов и старых обычаев.

(обратно)

30

Военная академия сухопутных войск США в одноименном городе на юго-востоке штата Нью-Йорк.

(обратно)

31

Так в старом Китае называли государственных чиновников.

(обратно)

32

Очарован, мадам (фр.).

(обратно)

33

И я тоже очарована знакомством с вами, месье (фр.).

(обратно)

34

Я очарован, мадам (фр.).

(обратно)

35

Район в Гонконге (местное название — Коулун).

(обратно)

36

Сотоба — в Японии: деревянный столбик, вырезанный в форме стилизованной ступы, на котором пишется посмертное имя усопшего, а также изображаются знаки пяти стихий и различные пожелания; прислоняется к специальной подставке рядом с надгробным камнем или позади него.

(обратно)

37

Пачинко — японский пинбол.

(обратно)

38

1 татами — 1,65 м².

(обратно)

39

15 января в Японии празднуется День уважения возраста.

(обратно)

40

Существуют фирмы, которые предоставляют складские помещения и контейнеры не только для хранения товаров, но и для домашних вещей, книг, ценных предметов.

(обратно)

41

Паспорта в Японии оформляют по желанию, и предназначены они лишь для зарубежных поездок. Внутри страны паспорт, как удостоверяющий личность документ, практически не используется.

(обратно)

42

Акэти Когоро — японский Шерлок Холмс, герой выходившей с 1925 г. серии детективных повестей популярного писателя Эдогавы Рампо. Повести об Акэти Когоро много раз экранизировались в кино и на телевидении, в 2007 г. музыкальный спектакль об Акэти Когоро поставлен театром «Такарадзука».

(обратно)

43

Подросток Кобаяси — помощник сыщика Акэти Когоро.

(обратно)

44

1 цубо — 3,31 м².

(обратно)

45

В квартале Сакурадамон, получившем название от ворот Сакурада императорского дворца, находится Центральное управление полиции Токио.

(обратно)

46

Районное управление полиции Маруноути ведает охраной порядка в сердце Токио, районе Маруноути, где расположен императорский дворец. Центральный вокзал, множество правительственных учреждений и офисных зданий крупных компаний.

(обратно)

47

Легенда о том, что в 1619 г. тогдашний владелец замка Уцуномия готовил покушение на второго сёгуна династии Токугава, приказав плотникам сделать в покоях для гостей специальный опускающийся потолок. Легенда нашла отражение в литературе и кино.

(обратно)

48

«Дни сосны» — это первая неделя (раньше две недели) после наступления Нового года, когда у входа в дом ставят кадку с зелёной сосной, символизирующей пожелания счастья и долголетия.

(обратно)

49

Кофу — главный город префектуры Яманаси, возник в XVI в. вокруг замка феодальных властителей тогдашней провинции Каи. В городе несколько музеев, регулярно проводятся исторические праздники.

(обратно)

50

Такэда Сингэн (1521–1573) был властителем провинции Каи и Синано, в юном возрасте отстранил от управления собственного отца, претендовал на роль объединителя Японии и во многом преуспел, однако, воспользоваться военными победами ему помешала внезапная смерть, возможно насильственная. Талант полководца и политика признавали за ним даже враги, и воевавший с ним Токугава Иэясу, ставший первым правителем (сёгуном) объединённой после периода феодальной раздроблённости Японии, использовал многие административные и правовые реформы Такэды Сингэна, которые тот опробовал на подвластных ему территориях.

(обратно)

51

Расположенный в Исэ храм мифической прародительницы императоров, богини солнца Аматерасу, перестраивается один раз в 20 лет, перенос святыни в новое помещение сопровождается многочисленными церемониями.

(обратно)

52

Пинбол — игра, суть которой состоит в умелой манипуляции шариком на поле с лузами, горками и иными препятствиями.

(обратно)

53

Санъя — район на востоке Токио, где с 1960-х гг., со времени широкомасштабного городского и дорожного строительства, приуроченного к Олимпийским играм, селились неквалифицированные рабочие из провинции. Из района подённых рабочих Санъя в 1990-х гг. превратилась в прибежище безработных и бездомных, представляя собой клубок социальных проблем.

(обратно)

54

Лэптоп — портативный компьютер, в настоящее время более употребим термин «ноутбук».

(обратно)

55

Эм-Си Хаммер — один из лидеров стиля популярной музыки рэп (ритмический речитатив с танцами); настоящее имя Стэнли Кирк Бернелл, род. в 1962 г. в США.

(обратно)

56

Сасими — сырая рыба или морепродукты (моллюски и т. п.), тонко нарезанные, употребляемые с острым соусом.

(обратно)

57

Особая церемония возжигания ароматических курений перед гробом или алтарём с именем усопшего является важнейшим этапом буддийского похоронного ритуала.

(обратно)

58

Одиннадцатое февраля в Японии считается Днём основания государства, праздник берёт начало от мифа об основании императорской династии государем Дзимму и впервые был введён в 1872 г. После окончания Второй мировой войны праздник отменили как реакционно-монархический, восстановили в 1966 г.

(обратно)

59

Похлёбка хото — представляет собой, сваренный с добавлением соуса мисо, суп из лапши и овощей, прежде всего тыквы. Префектура Яманаси славится этим блюдом.

(обратно)

Оглавление

ОСТРОВ МЕРТВЫХ (роман)

  Предисловие

  Часть I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  Часть II

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Часть III

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

ПОДЖИГАТЕЛЬ (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Эпилог

ВИРТУАЛЬНАЯ СЕМЬЯ (роман)

  Предисловие

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

ПЕРЕКРЕСТНЫЙ ОГОНЬ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

ГОРЯЩАЯ КОЛЕСНИЦА (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

*** Примечания ***