Розенкранц увлек Гильденстерна в нижнее фойе возле курилки.
До начала спектакля еще минут сорок, фойе пустынно. Я стою в темном уголке, курю, они меня не замечают. Взявшись под руки, они ходят взад и вперед. Розенкранц что-то шепчет Гильденстерну, нервно озираясь, судорожно поводя худой шеей в слишком широком вязаном воротнике.
Я наблюдаю его и в ожидании спектакля безмятежно покуриваю. Все-таки, благодушно размышляю я, Розенкранц похож на своего папу. Такой же маленький, такой же кудрявенький. Я улыбнулся, вспомнив, как Розенкранц-папа раз в месяц приходил к нашему окающему парикмахеру, и тот раскручивал его бараньи завитки, так сказать, раскудрявливал его. Однажды, усевшись в кресле и откинув лысеющее темя на подголовник, он заявил не без торжественности:
— У меня родился сын.
