– Стало быть, икпидикцию решили тут у нас затеять? Любопытно, любопытно, – старый Федотыч отхлебнул чай из блюдечка. Его шапка-ушанка с оттопыренным ухом, которую он, наверное, носил круглый год, съехала немного набок. – Да уж, места тута у нас интересные. А вы, стало быть, из самой Москвы пожаловали?
Паша Поляков кивнул. Он, конечно же, не собирался выкладывать деду историю о таинственном кладе древлян. Ибо сам в этот клад верил с трудом, а на экспедицию согласился только потому, что Рита попросила. Ей для диссертации очень нужны были материалы, собранные, так сказать, на месте. А поскольку темой ее диссертации была легенда о спрятанных сокровищах древлян, то маршрут экспедиции был определен однозначно – в далекую белорусскую деревню Ольшаны, и далее по полям, по лесам, к берегам реки Горынь в надежде найти хоть какие-то намеки и подсказки. Во всяком случае, так заявила Рита.
Отправляться вдвоем в такой поход они не решились, а потому привлекли друзей по университету: Олега, Сашу и Лёшечку. Первый – без пяти минут доктор наук, буквально через месяц должна была состояться защита. Оттого ходил он гоголем, высоко задрав нос, и, казалось, вот-вот лопнет от чувства собственного превосходства. Второй хоть и числился в профессорско-преподавательском составе, педагогике предпочитал занятия спортом, а в университет ходил, в основном, лишь для того, чтобы закрутить очередной роман с молоденькой преподавательницей или даже студенткой. Что касается Лёшечки, то его роль в университете вообще плохо поддавалась определению. Вроде бы тоже – ученый муж, кандидат наук. Однако каким-то образом он умудрился отвертеться от преподавательской деятельности и числился заведующим лабораторией археологии. Хотя лаборатория эта представляла собой всего лишь небольшой склад кое-каких экспонатов. Именно склад, а не музей и не хранилище – пыльный чулан с несколькими стеллажами, на которых грудами был свален всякий хлам, вряд ли представляющий какую-либо археологическую ценность.
– Да-а… – протянул Федотыч. – Вы пейте чаек-то, пейте. Добрый чаек, с липовым цветом, очень пользительный напиток. А я вам покуда свою историю расскажу. Вот вы говорите, в икпидикцию собралися на реку Горынь. Поди, слыхали, что неспроста река так зовется? То-то и оно – неспроста. Люди говорят, еще в старину встречалися тута странности всякие. Вот, скажем, еще до революции дело было, пойдут бабы по грибы да по ягоды в лес. А за ними чужаки увяжутся. Многие сюда на охоту приезжали, из энтих, из городских, шпана всякая интеллигентная… Захочется им приключеньев: баб в лесу потискать. Бабы как охальников завидят, так врассыпную. А энти, шпана, значица – за ними. И тут почернеет небо, и спустится на землю змей о двух крылах. Башкой своей поведет, пасть раззявит да как пыхнет на срамцов. Одни головешки опосля в лесу находили.
А в войну дело было – тому уж я сам свидетель. Мы тогда партизанили, а бабы с детьми да старики в деревне оставалися. Ну, значица, пришел раз немец и давай всех пытать, где, мол, партизаны. Никто, стало быть, не говорит, молчат все. А немец, недолго думая – всех в амбар. Я-то с двумя товарищами тем временем как раз к деревне на подводе подъезжал – за провиантом. Видим, такое дело, выручать, значица, народ надо. А что мы? Нас трое супротив трех десятков автоматчиков. Товарищи мои полегли враз, а меня токмо в ногу ранило. Ну, фрицы меня хвать – и к офицеру ихнему. Стоит эта морда фашистская, пялится на меня, понять не может: с чегой-то мы такие смелые, втроем на них поперли? В общем, сказал что-то своим мордоворотам, и они меня тоже в амбар запихали. И слышу я, вроде как запаливать собираются. Бабы воют, детишки плачут, старики богу молятся.
Я сижу, за ногу раненую держусь, с жизнью прощаюсь. Глядь – вроде туча набежала. То солнце сквозь щели в амбаре посвечивало, а то вдруг перестало. И тут как заревет чегой-то, будто самолет пронесся. А потом немчура как заорет, аж на визг пошло, словно поросей режут. Минута прошла – и тишина. И снова вроде свет сквозь щели бьет. Подползаю к стене, пытаюсь разглядеть, что там такое, а только дым и вижу. Я бабам крикнул, чтоб навалились да двери амбарные ломали. А они уже выть перестали, тоже прислушиваются. Бабы-то у нас за-всегда здоровые были, враз двери высадили, но наружу не посыпали – боязно.
Гляжу я, оба грузовика фрицевских да «опель» ихний пламенем полыхают, а сами фрицы, все как один, вокруг трупами мертвыми валяются, да дымок с них еще валит. Паленым воняет – аж жуть!
Бабы из амбара потихоньку выбрались, мне выйти помогли. Глазеем, значица, по сторонам, на небо. Откуда, мол, такое избавление пришло? А тут бабка Матрена и говорит: «Это Горынюшка нам подсобил. Не оставил в беде, избавил от поганых». Вот, значица, как!
– Ха! – усмехнулся Олег. – Любопытная сказочка.
– Может, это и в самом деле самолет был, – сказал Лёшечка.
– Самолетом такое не сотворишь, тем более, с одного захода, – возразил Саша.
– Ну, а если это какой-то очень талантливый ас был? – предположила Рита.
– К тому же на самолетах огнеметы не устанавливали, – не соглашался Саша, – а Федотыч говорит, что все сгорели.
– Может, зажигательные бомбы? – предположил Олег. – Если на земле никого поблизости не было, значит, точно – самолет.
– Может, и самолет, – кивнул Федотыч. – Да только вот возле амбара, на дороге, след остался. Я поначалу не приметил, детишки потом узрели. А след-то от лапы был, с тремя пальцами. Саженей двух в ширину и трех в длину. То-то. А вы говорите – сказки.
Сумерки быстро сгущались. Керосиновая лампа освещала усталые лица москвичей. Рита зевнула.
– Ну что ж, пора на боковую, – сказал дед и поднялся из-за стола.
Рано утром Поляков разбудил своих спутников. Дорога предстояла неблизкая.
Наспех позавтракав, ученые распрощались с хозяином и гуськом стали спускаться с пологого холма, на котором прятался под вековыми соснами домик лесника. Федотыч стоял, опершись на старый деревянный посох, и глядел им вслед до тех пор, пока они не скрылись в лесу.
– Конечно, разве ж поверишь в такое? Ишь ты, Горыныч! Не верят они в тебя. Эх, молодежь! Зеленые ишшо, вам бы с мое пожить. Верно я говорю?
За спиной его послышалось приглушенное урчание. Кто-то не то фыркнул, не то чихнул, и над головой старика заклубилось облачко сизоватого дыма. В воздухе запахло серой.
– И никто в тебя никогда не поверит, покуда ты людёв чураться будешь да в лесу своем дремучем хорониться, – вздохнул Федотыч.
Он обернулся. Из-за дома на него глядела, помигивая огромными желтыми глазами, гигантская зеленая голова. Уши у Горыныча были маленькими и острыми, ноздри размером с блюдце, а в полуоткрытой пасти легко мог поместиться небольшой автомобиль.
Москва, 2009
