Эдера 2 [Коллектив авторов] (fb2) читать онлайн

ЭДЕРА 2

ГЛАВА 1

Андреа, открыв глаза, недоуменно посмотрел вокруг себя и, не увидев жены, тихо позвал ее:

— Эдера!

Никто не отвечал.

«Что ж, немного полежу, — решил он про себя, — наверное, она где-то рядом... Скоро придет».

И он опять погрузился в дрему.

Присутствие Эдеры было для него, для Андреа, как для растения солнце: её нет в постели, поднялась куда-то ушла, и сразу же в нем — слепая, неосознанная жажда тепла, какую, верно, испытывают теплолюбивые растения, когда нет солнца.

Во сне они становились как Вы единый телом, и он зависел теперь от этого единства. Зимой его телу вечно недоставало тепла — несмотря на то, что тут, на Аппенинах, зимы всегда были теплыми. И он, Андреа должен был заимствовать это тепло у нее, у Эдеры — колени меж ее коленей, притиснув, руками нежно обвив ее плечи.

Но и жаркими июльскими ночами — как теперь, летом — он также постоянно стремился коснуться ее. Иначе Андреа чувствовал себе каким-то одиноким, брошенным и незаполненным,

Когда их единство нарушалось, он, хотя и не совсем просыпался, но негу сна утрачивал безвозвратно и беспокойно ворочался, метался по кровати, повторяя во сне имя: Эдера, Эдера.

Если в тот момент она была в спальне, то обычно, ласково посмотрев на мужа, тотчас же возвращалась в постель. На какое-то время он, лишенный ее, еще не проснувшись, приникал к Эдере, как ребенок, и брал ее, как младенец берет материнскую грудь, — слепо, неосознанно, ощупью: так растения тянутся к солнечному свету со сладостной безотчетной благодарностью живого за жизнь.

Но теперь, в это утро, Эдеры не было рядом, и Андреа, еще какое-то время проспав тревожным сном, пробудился от щемящего, острого чувства неудовлетворенности, от растущей потребности в ней.

Открыв глаза, он увидел над собой потолок в желтоватых пятнах — это были тени от люстры. Квадратное окно пропускало через прозрачные стекла резкий солнечный свет, и Андреа поневоле прищурился, после чего, непонятно почему тяжело вздохнув, вновь положил голову на подушку.

Он лежал, не открывая глаз, пока еще была возможность задержать убегающий сон. Но этот сон медленно и неотвратимо уплывал куда-то вдаль, очень далеко, очертания его расплывались, будто бы в тумане, и в конце-концов от него осталось лишь какое-то невнятное, неясное чувство, в котором он растворился и исчез окончательна Когда и чувство это стало рассеиваться, за мгновение до того, как оно исчезло, Андреа окончательно проснулся и устремил быстрый взгляд в направлении окна.

— Какой яркий свет, — пожаловался он, но скорее себе, чем кому-нибудь другому.

В комнату не проникало ни звука. Тяжелые портьеры едва заметно для глаза раскачивались на полуоткрытом окне; видимо, дул свежий утренний ветерок...

И, чтобы ощутить его прохладу, Андреа вдохнул воздух полной грудью. Затем он, все также не открывая глаз, — приподнялся на локте и негромко произнес:

— Эдера!

Она не отзывалась.

Тогда Андреа, осмотревшись по сторонам, поискав глазами свою любимую, обернулся направо и обнаружил, что кровать пустая.

Простыня была аккуратно заправлена, подушка даже и не смята — будто бы Эдера не ложилась спать.

 На какой-то миг Андреа даже усомнился — а вдруг и действительно она всю ночь бодрствовала.

Нет, не может быть.

Глупости.

Его тело во сне, подобно фотопленке, запечатлело ту долгую ночь, когда она была с ним рядом.

Андреа помнил, как его Эдера вертелась с боку на бок, не давая ему уснуть, пока он нс проворчал: «Ну, Эдера, хватит, уймись, успокойся!», а в ответ услышал: «Пресвятая дева!..», тогда он спросил «Что? Что?..»

Она не ответила ему, он и не знал, к чему это восклицание, и что она имела в виду, и тогда, не желая думать ни о чем, он сразу же уснул.

Он вновь открыл глаза и осмотрелся.

— Эдера!

Ответа не последовало и на этот раз.

— Эдера!

Молчание.

Наверное, имя своей любимой он повторял только для того, чтобы не чувствовать себя в то утро одиноким — а одиночество наваливалось на него со всей неотвратимостью, он знал, что теперь весь день его будет испорчен, если он хотя бы не увидит свою любимую, не услышит ее голос, мелодичный, как журчание ручейка в горах, не поймает ее улыбку — такую милую, такую обаятельную...

В пустой комнате он услышал лишь прерывистое жужжание слепня, неизвестно как попавшего сюда. Ослепительно голубым светом вспыхнули его полупрозрачные крылышки на фоне медной сетки. Уж не превратилась ли она, Эдера, в это назойливое насекомое?

Усмехнувшись своей фантазия, Андреа наконец-то поднялся с кровати и быстро оделся.

Может быть, она спряталась за штору?

Дух озорства их первых месяцев совместной жизни иногда возвращался и к Эдере, и к Андреа, и иногда они могли позволить себе прятаться друг от друга. Вот Андреа и подумал — она спряталась, чтобы его подразнить. Но в этой спальне не нашлось бы и угла, куда бы она могла спрятаться.

 Он подошел к окну и посмотрел на лужайку перед ломом: на пеленой, выгоревшей от солнца лужайке перед домом, отгороженной от улицы высоким увитым плющом забором, расставив перед собой машинки, играл его сын Валерио, Лало, рядом стояла Эдера — выражение лица у нее было необычайно счастливое.

Андреа очень любил смотреть на такие сцены — правда, чтобы принимать в них участие, у него никогда не было достаточно времени...

Он открыл окно.

— Эдера?

Эдера. подняв голову, улыбнулась.

— А, наконец-то и ты поднялся! Ты спишь больше, чем мы все, вместе взятые. Ну, спускайся вниз...

Быстро умывшись, Андреа направился на лужайку перед домом.

После обязательного в таких случаях утреннего поцелуя он произнес:

— Извини, но я сегодня действительно заспался...

Эдера ласково улыбнулась в ответ.

— Ничего, ничего... Ведь сегодня воскресенье, и ты имеешь полное право распорядиться им так, как найдешь нужным...

После свадьбы Джулио и Клаудио жизнь пошла своим чередом: Андреа с женой поселились в небольшом городке Виареджо, что в Тоскане, как раз между Ливорно и Специей. Дом, в котором жили молодые супруги и их Лало, находился в самом центре городка, неподалеку от набережной.

Получилось так, что Чинция, которая всерьез и, по всей видимости, надолго занялась моделированием, и бизнес которой процветал, уехала, как она сама выразилась, «на неопределенное время», то есть — на полгода или более того, в Канаду, чтобы открыть там филиал, и, чтобы не брать с собой дочку, попросила Эдеру, крестную Эдерины, «Эдеры-младшей», как все ее называли, присмотреть за ней.

— О чем речь! — чуть не возмутилась Эдера.— конечно же, конечно же, я присмотрю и твоей малюткой! Ведь получается, что с моим Лало они почти братья.

И Эдера забрала свою крестницу и Виареджо.

Не стоит и говорить, что Эдерина совершенно не была обделена вниманием ни Андреа, ни, уж тем более. Эдеры, которая души в ней не чаяла.

Андреа, когда у него спрашивали тут, в Виареджо, сколько же детей у него от брака с Эдерой, то ли в шутку, то ли, скорее, всерьез, неизменно говорил:

— Двое. Мальчик и девочка.

Это настолько вошло в его плоть и кровь, это настолько укоренилось в нем, что иногда он и сам верил в свои слова — во всяком случае, он никогда не делал разницы между сыном и крестницей жены.

— Конечно же,— сказал тогда Андреа,— можно было бы остаться в Риме, или переехать в большой город — в Турин, в Милан, но мне, откровенно говоря, всегда хотелось жить в таком городке, как этот. Мне всегда хотелось быть одновременно и горожанином, и сельским жителем, и жизнь в этом маленьком, но таком уютном милом Виареджо, кажется, как раз и дает такую возможность.

Как бы то ни было, однако Эдера, которая в последнее время все больше и больше полагалась на мужа, согласилась с ним и на этот раз — тем более, что перебравшись в Виареджо, Андреа быстро нашел, чем ему заняться; он организовал строительную фирму.

Да, что касается Андреа, то его дела после переезда в Виареджо пошли еще лучше прежнего. Спрос на строительство был большой — кроме всего прочего, этот небольшой городок на берегу Лигурийскою залива славился своим целебным воздухом, и на горных склонах, среди виноградников, как грибы, росли шикарные коттеджи нуворишей; большинство из этих коттеджей проектировал Андреа.

Кроме того, Андреа быстро завоевал в деловых кругах Тосканы уважение своей необыкновенной принципиальностью и умением хорошо вести дела. Этому молодому человеку очень доверяли — и партнеры, и заказчики, и банкиры, и кредиторы были уверены, что этот человек — сама порядочность.

Правда, времени эта работа отнимала даже еще больше, чем раньше. — Эдера только вздыхала, когда Андреа, отправляясь по утрам в свой офис, говорил ей с виноватой улыбкой:

— Извини, но сегодня я приду очень поздно... У меня очень много дел. Сейчас — в банк, затем — в офис, подписать договор с подрядчиком, затем — на стройку, проверить, как идут дела, потом еще на одну фирму, производящую строительные материалы и еще в два места...

В таких случаях девушка только растерянно кивала и отвечала:

— Попробуй хоть сегодня освободиться пораньше, мой любимый...

А Андреа только отмахивался:

— Постараюсь, дорогая...

Однако дел часто было больше, много больше, чем он сам предполагал, и всякий раз, возвращаясь поздно, он виновато произносил:

— Прости, но сегодня у меня вновь непредвиденные обстоятельства. Задержался...

Да, жизнь, повседневные заботы пошли своим чередом, и она брала свое — вопреки желаниям и Андреа, и, конечно же, самой Эдеры.

Каждое утро Андреа на своей новой «альфе-ромео» отправлялся в офис — Эдера, как и обычно, поцеловав его на прощанье, отправлялась в детскую к маленькой Эдерине и Лало.

Целый день она проводила в ожидании мужа — она только этим и жила. Молодая женщина часами сидела у телефона, ожидая, что тот хотя бы позвонит — однако Андреа был настолько загружен работой, что делал это крайне редко, а если и звонил, то только из машины, и часто — из-за города или из ближайшего Ливорно, где нередко бывал по делам.

Звонки были скупые, и Андреа, как правило, только предупреждал, что задерживается.

Однако они случались не часто — во всяком случае, не настолько часто, как этого бы хотела сама супруга Андреа. 

 И Эдера. отчаявшись дождаться звонка от мужа, украдкой смахивала слезинки...

Андреа обычно возвращался часам к шести, не раньше, очень уставший. После ужина (а обедал Андреа обычно где-нибудь в городе, в закусочной или пиццерии, которых в этом городке было более чем достаточно) молодые вместе с детьми отправлялись куда-нибудь в город — в театр ли, на вечернюю выставку, просто посидеть в кафе — Эдере было совершенно безразлично...

Она любила своего мужа просто безумно, как говорят — без памяти,— и была счастлива только тем, что может быть рядом с ним. Она ловила те редкие минуты, когда они были вдвоем и наслаждалась ими...

Таким образом, жизнь шла как и должно, размеренно и спокойно. Все — и Андреа, и Эдера, и их подрастающие дети — были счастливы ею, и никто не мог бы не только сказать, но и хотя бы просто подумать, что вскоре в их семье развернутся действительно драматические события...

А началось вес как раз в то утро, едва только Андреа проснулся и спустился вниз.

Эдера, порывшись по карманам, протянула ему несколько полусмятых конвертов.

— Это тебе...

Андреа, не глядя, положил их в свой карман.

— Тебе неинтересно?..— поинтересовалась Эдера, посмотрев на мужа с некоторым удивлением.

Он поморщился.

— Честно говоря, не очень...

— Почему?

— А-а-а,— он махнул рукой,— я ведь заранее знаю, что там будет...

— И что же?

— Деловые бумаги, приглашения на какие-нибудь банкеты, фуршеты, презентации, открытия... — Андреа недовольно поморщился.

—Тебе это не нравится?

 Он произнес в ответ:

— Честно говоря, я уже успел от всего этого устать... А кроме того, это очень расхолаживает — после таких вот «деловых» вечеров никак не можешь прийти и себя. И весь следующий день насмарку.

Эдера улыбнулась.

— Честно говоря. Андреа,— заметила она,— честно говоря, ты мог бы быть и более любознателен.

— То есть?

— Ну, я имею в виду, что может быть, на этот раз тебе пишут не твои партнеры или клиенты, а наши с тобой близкие... Люди, которых мы любим. — Может быть. Валерио. Клаудио или Матильда. Ты бы хоть посмотрел на конверт, посмотрел бы на обратный адрес.

— Ну, если бы письма действительно были бы от кого-нибудь из наших близких, ты бы наверняка сразу бы сказала мне об этом,— нашелся Андреа. — Неужели ты не смотрела на обратный адрес?

Скрывать такого обстоятельства не было смысла, и Эдера честно призналась:

— Смотрела — И ты, мой милый, действительно оказался прав: это ни Матильда, ни Джулио, ни Марта, ни...

Андреа поспешно перебил ее:

— Неужели Манетти? Честно говоря, я очень виноват перед ним... Мы ведь тогда, в Риме, в мастерской, даже подрались. Ну, я тебе рассказывал. Хотя...— произнес Андреа и тут же замолчал, будто бы что-то обдумывая.

Эдера пытливо посмотрела на мужа.

— Что — хотя?

— Не думаю, что кто-нибудь из наших родных или близких писал бы письма, — сказал он, словно нехотя.

 — Почему?

Андреа принялся объяснять:

— В наше время, время космической связи и тотальной телефонизации письма отмирают. Люди, сами того не замечая, становятся ленивыми.

Эдера немного недоуменно посмотрела на Андреа, и после непродолжительной паузы поинтересовалась:

— Как это?

— Ну, куда проще позвонить... Ведь не надо брать ручку, бумагу, не надо заклеивать конверт, не надо идти к ближайшему почтовому ящику, чтобы опустить письмо... А люди такие забывчивые! Как часто я сам носил письмо в кармане по несколько дней, забывая бросить его в почтовый ящик! — в голосе Андреа послышалось сожаление,— Но с другой стороны, это удобство, удобство телефона оборачивается тем, что люди становятся менее ответственными. Одно дело — написать что-нибудь, а другое — сказать.— Он немного помолчал, а затем добавил: — Да-а-а, где-то теряешь, а где-то находишь. Теперь письма пишутся только в официальных случаях — приглашения на какие-нибудь званые вечера, на торжества, на деловые пьянки... Более чем уверен, что эти письма — официального характера.

Эдера, ласково улыбнувшись, произнесла:

— Не проще ли было бы посмотреть, чем так вот гадать? А, дорогой?

Андреа, ничего не отвечая, улыбнулся в ответ и сказал:

— Ладно... Вы, наверное, уже позавтракали?

— Да, ты так сладко спал, и мне не хотелось тебя будить. Мы позавтракали без тебя.

— Ну и правильно.

— Приготовить тебе поесть?

— Не надо, гуляйте... Сам как-нибудь справлюсь,— ответил Андреа.

Эдера улыбнулась и ничего не ответила.

— Кстати, а как Эдерина? Валерио еще не звонил?

Несколько дней назад Валерио настоял, чтобы маленькая Эдерина отправилась к нему на виллу — старик очень скучал без нее.

Он хотел взять с собой и Лало, однако Эдера неожиданно заупрямилась.

«Ты оставляешь нас без детей,— смеясь, сказала она Валерио,— мы с Андреа умрем от тоски».

— Валерио не звонил? — повторил свой вопрос

Андреа. 

— Нет.

— Ну, наверное, позвонит сегодня вечером...

И он, еще раз нежно поцеловав жену, отправился наверх.

Позавтракав, он вспомнил о письмах. Взяв из выдвижного ящика стола нож слоновой кости для разрезания бумага, он вскрыл конверты.

Как и предполагал Андреа, это были официальные приглашения на разного рола мероприятия: вот это — на открытие новой пиццерии, которую проектировал Андреа, это — на юбилей фирмы в Ливорно, с которой Андрей сотрудничал, это — на банкет по случаю дня рождения директора банка, в котором Андреа брал кредит, это — на выставку строительной техники в Милане...

— Нет, неинтересно. Да и времени для подобных вещей у Андреа совершенно нет.

Права Эдера, права — лучше это время уделить семье.

Андреа без сожаления выбросил конверты в мусорное ведро и тут же забыл о них.

Ага, еще одно письмо.

Точнее даже — не простое письмо, а пригласительный билет.

Дорогая голубоватая бумага, вензель, приятный округлый шрифт.

«Наверное, бумагу купили не иначе как в Ливорно,— почему-то подумал Андреа,— а то и в Милане. В нашем городке такую вряд ли сыщешь...»

Довольно странно — в этом провинциальном городке не принято отправлять друг другу приглашения по почте — обычно на подобного рода мероприятия приглашают или при встрече, или, на худой конец — по телефону.

Странно, очень странно...

Ну-ка, ну-ка...

Андреа развернул лист бумаги.

Глубокоуважаемый синьор Андреа Давила!

Имею честь пригласить вас на празднование своего сорокалетия, которое состоится двадцать первого июля на борту моей яхты «Ливидония», которая находится на рейде Ливорно. Начало в девятнадцать часов.

 граф Отторино дели Веспиньяни

Андреа недоуменно повертел странное письмо-приглашение в руках и отложил на стол, подле ножа для разрезания бумаги.

— Граф Отторино дель Веспиньяни? — пробормотал он, обращаясь к самому себе? Кто же это такой, хотел бы я знать?

Он закурил, задумался.

— И кто же это такой?

Андрея несколько минут провел в размышлении, вспоминая, откуда он мог знать этого человека или откуда тот мог знать его.

— Может быть, это какое-то недоразумение? — спросил он у самого себя.

Еще раз взяв в руки конверт, он перечитал адрес. Нет, все верно, приглашение отправлено на его имя.

И адрес правильный, его же, Андреа адрес: виа Джузеппе Верди, 86.

Ошибки быть не может.

Отложив в сторону конверт, он вновь направился к Эдере.

— Послушай, дорогая,— спросил Андреа, прищурившись,— имя Отторино дель Веспиньяни тебе случайно ни о чем не говорит?

Она посмотрела на мужа с некоторым недоумением.

— Отторино дель Веспиньяни?

Андреа кивнул.

— Да.

С минуту помедлив, Эдера произнесла:

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Да вот, понимаешь, я получил от него приглашение... Ну, один из конвертов, которые ты мне дала,— принялся объяснять Андреа.

— Может, ошибка? — предположила Эдера, передернув плечами.

— Вряд ли.

— Почему ты так думаешь?

— В таких случаях ошибки исключены.

В голосе Андреа послышалась такая уверенность, что Эдера поневоле согласилась с ним:

— Да, наверное.

Оно еще немного помолчала, а затем нерешительно спросила:

— А что за приглашение?

Андреа по морщился..

— Да этому типу исполняется сорок лет, и он приглашает меня на свою яхту, на празднество... кажется. «Ливидоння», или что-то в этом роде. Насколько я понимаю — обыкновенная пьянка.

— А почему именно тебя? — поинтересовалась Эдера, продолжая недоумевать.

— И сам бы хотел это знать, — ответил Андреа, непонятно почему помрачнев.

Эдера поспешно закатала манжетку блузки, посмотрела на часы и сказала сыну:

— Уже поздно, солнце в зените, тебе надо идти домой...

Тот захныкал.

— Ну мама, ну еще чуть-чуть...

— Смотри, перегреешься на солнце,— наставительно произнесла Эдера, — как Эдерина... А потом у тебя будет головка болеть.

Лало, послушно отложив игрушки, отправился на открытую террасу.

А Эдера, еще немного поговорив с мужем о том, как они проведут сегодняшний день, спросила, прежде чем пойти домой:

— Так как говоришь его зовут, этого синьора, который пристал тебе приглашение?

— Отторино дель Веспиньяни. Граф Отторино дель Веспиньяни,— уточнил Андреа.— Вспомни, может быть, тебе приходилось слышать это имя?

— Нет, ни разу...

И они, взявшись за руки, направились домой, забыв об этом странном приглашении — по крайней мере, до завтрашнего дня.

ГЛАВА 2

Тяжеловесная «Ливидония», огромная моторная яхта. графа Отторино дель Веспиньяни. пришвартованная к причалу лениво покачивалась на невысоких волнах бухты, которые теперь, за несколько минут до рассвета, еще казались бархатными, иссиня-черными, отбрасывала на поверхность залива причудливое отражение своих разноцветных бортовых огней — при желании их можно было принять за отражение крупных южных звезд. Несмотря на столь раннее утро, воздух был влажным и очень теплым — в нем веяли запахи жареных каштанов, кунжута, солярки, пальмового масла, разогретых за день камней порта и человеческого нота, сливаясь в один причудливый аромат...

Хозяин, Отторино дель Веспиньяни, сидя в глубоком кресле своей роскошной каюты, был раздражен и мрачен, как никогда; вчера вечером он очень надеялся, что хотя бы в эту ночь заснет, но несмотря на лошадиную дозу снотворного, которое он принял, ночь вновь была бессонной.

И вновь в эту июльскую ночь на Отторино со всей неотвратимостью нахлынули воспоминания — воспоминания о той жизни, которая уже минула, жизни, в которой он мог бы быть действительно счастлив, но которую он загубил собственными же руками...

Сильвия...

Его Сильвия...

Это он загубил ее, это он стал для нее пусть не прямой, но косвенной причиной всех бед и несчастий, это из-за него она погибла той теплой августовской ночью...

— А-а-а,— пробормотал он, — все пустое... Ее уже не вернуть — тогда для чего же вспоминать?

Задав самому себе этот вопрос, но так и не найдя на него ответа, Отторино поднялся, подошел к стене, обшитой красным деревом и, взяв в руки барометр, несколько раз с явным неудовольствием постучал ногтем по стрелке. И с неудовлетворением отметил, что по пути в Ливорно качки, по всей видимости, не миновать.

Отторино дель Веспиньяни с чисто восточным фатализмом выпил рюмку драй-джина и вышел на палубу «Ливидонии», что лениво покачивалась на генуэзском рейде.

Дорожка от мощных электрических прожекторов на предрассветной глади волн казалась совершенно неподвижной — такой глубокий штиль царил на море. Едва слышно плескались ласковые волны, едва слышно качались под ветром прибрежные кипарисы — казалось, что своими острыми пирамидальными кронами они пронзают иссиня-черный бархат ночного тосканского неба...

Однако спокойствие это было обманчивым — и граф прекрасно знал об этом. К тому же, стрелка барометра опустилась на несколько делений, и это не предвещало ясной и безоблачной погоды.

Выйдя на палубу, дель Веспиньяни облокотился о поручни, подпер ладонями подбородок и стал лениво наблюдать, как по трапу поднимаются его приятели, приглашенные на предстоящий юбилей, сорокалетие — все со сдержанно-опасливым выражением на лицах.

Несмотря на то, что на грядущее празднество были приглашены все или практически все, кто представлял для дель Веспиньяни какой-нибудь интерес, Отторино не знал всех приглашенных даже поименно — этим ведал его секретарь, неаполитанец Джузеппе Росси.

Теперь мысли графа были далеко-далеко от предстоящего праздника.

В этот момент сам Отторино со стороны выглядел прелюбопытно: язык его был чуть-чуть высунут наружу, в предрассветном тумане лицо выглядело мертвенно-белым, и если бы мысли приглашенных не были так заняты предстоящей качкой, если бы они были бы чуть-чуть повнимательней, то наверняка обратили бы внимание на то, что лицо графа в этот момент очень напоминало те гипсовые копии с посмертных ликов жителей Помпеи, которые в изобилии продаются в Неаполе американским туристам.

Высоко над головой синьора цель Веспиньяни мерцали звезды — они уже гасли. Вскоре должно было подняться солнце, и «Ливидония», выйдя с рейда, по его замыслу, должна будет взять курс на Ливорно.

— Синьор дель Веспиньяни!

Отторино обернулся — перед ним стоял его секретарь. Джузеппе Росси.

Это был человек лет тридцати пяти, с черными, жгучими глазами, с напомаженной шевелюрой, с резкими и порывистыми движениями, столь свойственными для уроженцев портового района Неаполя.

Джузеппе Росси служил у Отторино в качестве секретаря вот уже лет семь; Отторино не раз приходилось вытаскивать этого мелочного человека из различных жизненных передряг, это удавалось отчасти благодаря огромным связям графа, отчасти — благодаря его деньгам. А на передряги у Джузеппе был особый талант — он умел попадать в различные скандальные истории даже там, где этого, казалось, было сделать просто невозможно.

Любой уважающий себя человек на месте дель Веспиньяни уже давно бы дал понять своему личному секретарю, что не нуждается в его квалифицированных услугах, однако после очередного скандала Отторино лишь недовольно морщился и, барабаня пальцами по столу, говорил: «В последний раз тебя прощаю, Джузеппе, в последний раз...», на что тот, приседая от вежливости и переизбытка благодарности, бормотал: «В последний раз со мной такое случается, синьор дель Веспиньяни... Больше не буду — клянусь Мадонной!..» 

Однако в последнее время дель Веспиньяни все чаще и чаще ловил себя на мысли, что общество Джузеппе становится ему неприятным — и не только из-за того, что Росси всем своим видом напоминал о многочисленных приключениях, в которых он был главным действующим лицом, но и потому, что для графа Росси представлял собой, так сказать, мелочность и суетность в чистом виде.

Однако в то утро, находясь под впечатлением от невеселых ночных воспоминаний, Отторино, кивнул своему секретарю, не отослал его вниз, с палубы под каким-нибудь предлогом, а задумчиво произнес:

— Сегодня будет качка...

— И не говорите, синьор, — сразу же подхватил секретарь,— я сегодня посмотрел на барометр... Боюсь, чтобы не штормило...

Достав из массивного золотого портсигара с бриллиантовой монограммой сигарету, Отторино закурил и, бросив спичку за борт, произнес со вздохом, обращаясь скорее не к Джузеппе, а к самому себе:

— Да, волнение на море...— он глубоко затянулся,— когда я был молод, мне всегда казалось, что это так романтично. Никогда не забуду, как мы когда-то путешествовали с Сильвией — ты ведь помнишь ее?

Росси едва заметно улыбнулся.

— О, конечно, конечно, я помню вашу жену, — и тут же добавил с напускной грустью, — как жаль, как жаль... Такая нелепая случайность...

Отторино, не глядя в сторону своего личного секретаря, продолжал тем же тоном:

— Когда мы поженились, она настояла, чтобы мы отправились в свадебное путешествие. Тогда у меня еще не было этой яхты, и мы поплыли в Ниццу на теплоходике... Да, никогда этого не забуду...— он сбил за борт сигаретный пепел.— Едва мы вышли в море, поднялся ветер и начался самый настоящий шторм. Наш небольшой пароходик начало качать с борта на борт, с носа на корму. Все пассажиры умирали от этой проклятой качки; одни умирали в салонах, третьи на коридорах. Да, путешествовать морем — замечательно, особенно, если у тебя много времени, часть из которого ты можешь потратить на дорогу, но морская болезнь, пожалуй — единственная неприятная сторона морского пути. — Отторино вздохнул, будто бы эти воспоминания вызывали в нем приступ морской болезни.— Помню, на верхней палубе, где умирали мы с Сильвией,— сказал он с грустной улыбкой и вздохнул,— был один такой маленький, такой юркий человек... Он ехал с огромной семьей и, наверное, один не терял присутствия духа. Он вытащил всю свою семью на палубу, вместе с подушками и одеялами. Семья была большая, человек из восьми, от старых: тещи и его мамы — до грудного младенца. Все они, кроме младенца, лежали покатом и стонущими голосами, в чисто южной, сочной итальянской манере ругали главу семьи... Он молчал, он никак не реагировал на эту ругань... Это было так трогательно — ведь и сам он мучался от этой проклятой морской болезни... Но держался этот человек просто героически. Помню, как только что-то приказала ему одна из толстых умирающих старух, он стремглав полетел к зигзагообразному трапу, просто мгновенно провалился в нутро парохода и, едва успев бросить семье какие-то шарфы и теплые платки, вихрем понесся к борту. Там он на несколько секунд прогнулся через боковой поручень в виде вопросительного знака и вновь заспешил к милой семье, встретившей его горькими упреками за то что он постоянно ее покидает. Затем его послали за лимоном, потом — за валерьянкой, потом — еще за каким-то лекарством. Затем он, как какой-то цирковой жонглер, прибежал, балансируя между людьми, с двумя рюмками коньяка, стараясь его не расплескать. Да, он был готов совсем забыть себя, если бы не эта всемогущая власть моря, которая ежеминутно и беспощадно напоминала о себе и все-таки не в силах была сокрушить железную волю этого пигмея... Я помню,— дель Веспиньяни бросил окурок за борт,— помню, что у этого человека было простое, доброе, веснушчатое лицо. И я тогда почему-то подумал, что он запросто бы бросился за борт, чтобы спасти неизвестного ему утопающего, в панической толпе сумел бы сохранить ребенка. Но всю свою жизнь этот маленький человек наверняка вынужден провести, подобно вьючному верблюду, с мозолями на всех сочленениях, питаясь чертополохом и бранью... Не знаю, но тогда, глядя на него, на этого кроткого и милого человека, я почему-то подумал, что будь я на его месте...

И тут Отторино внезапно замолчал.

Джузеппе, который все это время слушал, а точнее — делал вид, что слушает своего патрона, убедившись, что тот закончил свое повествование, произнес:

— Все гости в сборе...

— Ну, далеко не все,— ответил ему Отторино со сдержанной улыбкой, — не все, а только те, кого я пригласил из Генуи...

— А кто еще?

Дель Веспиньяни кивнул.

— Список у тебя.

— Но я насчитал их более ста человек!

Дель Веспиньяни сдержанно улыбнулся.

— Не беспокойся — «Ливидония» выдержит и полутораста, — ответил он.

Джузеппе хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал.

— Ладно, — произнес Отторино, — если качка действительно начнется, то прикажи выдать гостям лимонный сок, а если не поможет и это — то по рюмке хорошего коньяка. И только не вздумай давать им ту бурду, которую ты держишь у себя в буфете. Не экономь, Джузеппе...

Тот улыбнулся.

— Хорошо, патрон...

После чего, преувеличенно-преданно посмотрев на хозяина, направился вниз.

А Отторино, вынув из портсигара еще одну сигарету, неспеша закурил и остался на верхней палубе в глубокой задумчивости...

В свои тридцать девять лет граф Отторино дель Веспиньяни достиг, казалось бы, всего, о чем только может мечтать обыкновенный смертный — славы, богатства, удачливости, отменной репутации.

Имя дель Веспиньяни действительно было хорошо известно в Италии: это был потомок знатного и богатого рода, предки которого вели свою родословную от этрусских царей. В свое время дель Веспиньяни были известны и в партии варварского короля Алариха, и при дворе Карла Великого, и в Милане, в свите Лоренцо Медичи, этот блестящий род дал Италии нескончаемую вереницу владетельных синьоров, кардиналов, военачальников, покровителей наук и искусств. Кто-то из очень отдаленных, побочных ответвлений семьи дель Веспиньяни в смутном и кровавом XII веке даже носил папскую тиару.

Род дель Веспиньяни был не просто богат, а сказочно богат: Отторино принадлежали и огромные масличные и апельсиновые плантации на Сицилии, и многочисленные палаццо, домка, земельные участки, разбросанные по всей Италии, но не только (он владел солидной недвижимостью на Лазурном побережье, в Монте-Карло, которая приносила ему огромные доходы), и небольшой аэродром в Остии, что под Римом, и коллекция старинных музыкальных инструментов, выставленная в одном из музеев Рима, и даже частная картинная галерея в Пьяченцо.

К тому же, дель Веспиньяни был на редкость удачлив: одно время он пристрастился к биржевой игре, и в этой темной, сложной и крайне рискованной области его не только не оставляло, но и даже как бы рабски волочилось за ним безумное, постоянное счастье.

В самый короткий срок он сделался оракулом Миланской биржи, чем-то вроде биржевого барометра.

Маклеры, банкиры и спекулянты просто смотрел и ему в рот, стараясь не упустить ни одного слова. А. Отторино, как правило, действовал наобум, и скорее всего — исключительно под влиянием мгновенного каприза. Он никогда не мог постигнуть всю глубину и сложность понятий биржевых сделок «на понижение» и «на повышение».

Однако когда он принимался играть «на повышение», то сразу же, на краю света, в неизвестных ему саудовских пустынях, начинали бить фонтаны жирной черной нефти, в неслыханных африканских землях находили урановую руду или запасы золота и драгоценных камней. Когда Отторино ставил «на понижение», то старинные предприятия терпели убытки от забастовок и стихийных бедствий, от колебаний заграничной биржи, от внезапной сильной конкуренции.

Однако тем не менее он всегда чувствовал себя глубоко несчастным человеком богатство не приносило ему ни радости, ни счастья. Нет, конечно же, было ощущение новизны — от очередной выигранной суммы, от приобретенной редкой, старинной или просто очень дорогой вещи, однако и оно скоро проходило, и Отторино погружался в какую-то душевную пустоту, из которой не видел ни выхода, ни спасения.

Наверное, это происходило потому, что личная жизнь его не стожилась — теперь, накануне сорокалетия. Отторино знал это наверняка.

И чем больше дель Веспиньяни думал об этом, чем дольше и глубже анализировал он свою жизнь, тем больше склонялся к мысли, что он, он и никто другой загубил свою жизнь, что он в конечном итоге послужил причиной гибели жены Сильвии...

Его жена, Сильвия, стала синьорой дель Веспиньяни, когда ей исполнилось семнадцать лет.

Отторино женился на ней вопреки воле отца — Сильвия принадлежала к тем кругам итальянского общества, которые старый граф всегда едко и иронично высмеивал; родители Сильвии были бывшими сельскими хозяевами, которые, неожиданно разбогатев, стали собственниками небольшой фабрики по переработке сельскохозяйственных продуктов на Юге Италии.

Когда девочке исполнилось четырнадцать лет, по настоянию чрезвычайно набожной матери она была препровождена в монастырь, где и получила необходимое образование. В семнадцать лет она вернулась в отчий дом, и однажды совершенно неожиданно попалась на глаза молодому Отторино — он по каким-то делам был проездом в Сиракузах, на родине Сильвии.

Отторино влюбился в дочь набожных уроженцев Юга с первого же взгляда.

Уже на следующий день, не откладывая дела в долгий ящик, он сделал предложение — правда, не самой Сильвии, а ее родителям — как и было принято на Юге Италии, испокон веков.

Нечего и говорить, что те были несказанно рады породниться с таким знатным и богатым синьором, и тут же дали свое согласие. Правда, мнения самой юной Сильвии никто и не спрашивал, никто даже и не подумал об этом, потому что на Юге подобные вещи считаются излишними, чтобы не сказать — неприличными.

Разумеется, отец Отторино, узнав о выборе единственного отпрыска, страшно разгневался, и в сердцах заявил, что лишит его наследства, если тот не одумается.

— Я не допущу, чтобы единственный наследник нашего рода породнился с дочерью пьяных виноделов! — кричал он на весь дворец в Ливорно, да так громко, что прислуга в ужасе шарахалась во все стороны.

— Я застрелю и его, и ее! — неистовствовал старый граф.— Я застрелю их обоих, клянусь святым Франциском, и мне ничего за это не будет!

Да, это не было пустым бахвальством, старый дель Веспиньяни хорошо знал, что говорил: в свое время, еще в двадцатые годы, он вовремя подружился с дуче, тогда — молодым и способным журналистом, затем вошел в доверие к родственнику его жены, графу Чиано, затем вовремя переметнулся в сторону Сопротивления и в 1945 году деятельно помогал американской оккупационной администрации...

Будучи и в лагере дуче, и в лагере Чиано, и в рядах Сопротивления, Клаудио дель Веспиньяни совершил немало противозаконного, но всякий раз умел представить дело так, будто бы виноват не он. а его враг—как правило, уже .мертвый...

Наверное, отец Отторино, славившийся буйством и неукротимостью нрава, наверняка сумел бы исполнить свою угрозу — во всяком случае в той части, которая касалась избранницы единственного сына.

Однако молодой дель Веспиньяни проявил завидное упорство, а главное — изворотливость, которой славились все Веспиньяни, и настоял, чтобы его отец не только бы признал этот брак, но и проявил максимум благожелательности к молодой синьоре дель Веспиньяни.

И старому графу ничего не оставалось, как согласиться...

Сперва все было прекрасно: брак оказался на редкость удачным, молодые очень любили друг друга, и не скрывали этого. Правда, Сильвия, как настоящая итальянка, хотела сразу же завести детей, и как можно больше, однако Отторино решил пока не обременять себя подобного рода тяготами.

Однако потом воспитание и добрачные привычки дель Веспиньяни дали о себе знать: он все чаще и чаще приходил домой поздно, иногда — и вовсе не приходил, ссылаясь то на занятость, то на неожиданно встретившихся друзей, то на клубные заботы.

Сильвия сперва верила ему, однако потом начала что-то подозревать, вскоре оправдались ее самые худшие опасения — оказалось, что ее муж завел роман на стороне, с манекенщицей. Затем выяснилось, что у него есть еще один роман, затем...

Сильвия очень любила Отторино, и потому прощала ему все — к тому же что она могла сказать ему, она, девочка из небогатой семьи, родители которой имели маленькую консервную фабрику с десятью рабочими, а деды которой были батраками у богатых латифундистов?

Так или иначе, Сильвия вскоре начала пить — наверное, она посчитала, что для нее это — единственное спасение. И вот однажды, пять лет назад, в день тридцатипятилетия Отторино она, напившись, села за руль своего «феррари» и на огромной скорости врезалась в отвесную стеку.

Было ли это трагической случайностью, как думали все, или же Сильвия подобным образом решила свести с жизнью счеты — неизвестно, однако Отторино, будто бы выйдя из загульного оцепенения, в котором он находился все это время, резко поменял свой образ жизни и на полтора года отошел от света.

Он отправился в путешествия, думая, что это заставит его не думать о Сильвии, но безуспешно: погибшая приходила ему в сновидениях едва ли не каждый день. Вскоре он вернулся в Ливорно, в окрестностях которого находилось его роскошное палаццо, и вновь погрузился в пучину разгула.

Многие из тех, кто хорошо знал дель Веспиньяни, утверждали, что он хочет таким вот образом спастись от угрызений совести, хочет забыться — хотя бы на какое- то короткое время.

Желанными гостями у Отторино были артисты и артистки всех профессий, поэты, писатели, скульпторы, декораторы, визажисты, композиторы, художники, а также особая порода светских дилетантов, неистощимых на выдумки. Все хорошенькие женщины без стеснения показывались дома или на яхте цель Веспиньяни, потому что. по их утверждению, там было все очень мило я очень просто.

Отторино и сам был горазд на разного рода выдумки: по его распоряжению устраивались костюмированные пиры на античный манер — вроде тех, что так любили Калигула, Нерон и Веспасиан, великолепные, шутливые шествия с разноцветными фонариками в костюмах времен Лоренцо Великолепного и Бокаччо, воскрешались старинные грациозные пасторали, менуэты и гавоты в шикарных костюмах XVIII столетия, разыгрывались водевили на комические сюжеты, придуманные тут же, на яхте или в палаццо.

Ужинали, как правило, на отдельных столпах, по двое или по четверо, кто как хотел. Мужчины служили своим синьорам и сами себе.

Во всей Тоскане ходили всякие нелепые слухи об этих вечеринках, также, впрочем, как и о самом хозяине, графе дель Веспиньяни. Попасть к Отторино было весьма и весьма непросто, он сам фильтровал гостей, но, несмотря на безудержное, чисто южное веселье, несмотря на полное отсутствие натянутости, ужины эти носили приличный, изящный и даже целомудренный характер. И часто, очень часто спокойный и трезвый взгляд хозяина, направленный через весь зал, останавливал в самом начале рискованную выходку, слишком громкий смех или слишком резкий жест.

Но правы, правы были те, кто утверждал, будто бы Отторино в подобных вечеринках стремится забыться, стремится отвлечься от навязчивых воспоминаний: очень часто во время самого разгула веселья лицо его принимало мертвенно-пепельный оттенок и он неожиданно замолкал, долго глядя в какую-то только ему одному известную пространственную точку перед собой.

Была еще одна причина, по которой Отторино не мог ощущать себя счастливым: дель Веспиньяни обладал редкой природной проницательностью умением безошибочно разбираться в людях.

С сотнями, с тысячами людей, сталкивался за свою многогранную и долгую жизнь Отторино, но ни с одним человеком он не сошелся, ни с одним не стал близок душою.

Наверное, правы были те, кто утверждал, будто бы дель Веспиньяни иногда действительно умел читать мысли людей — наверное, это было дано ему частично и от природы, и в результате долгого житейского опыта. Для того, чтобы понять, что за человек перед ним, дель Веспиньяни надо было пристально и напряженно всмотреться я этого человека, сообразить внутри самого себя его жесты, его движения, голос, сделать втайне свое лицо как бы его лицом, и тотчас же, посте какого-то мгновенного, почти необъяснимого душевного усилия, похожего на стремление перевоплотиться,— перед графом раскрывались все мысли такого человека, все его явные, потаенные и даже скрываемые от самого себя желания и помыслы, все их чувства и оттенки.

Это состояние бывало похоже на то, будто бы он проникал сквозь непроницаемый черный колпак или футляр вовнутрь чрезвычайно сложного и запутанного механизма часов и мог наблюдать незаметную извне, одновременную запутанную работу всех его частей: пружин. колесиков, шестерней, валиков и рычагов, или, скорее — сам как бы делался на какое-то мгновение этим механизмом во всех его подробностях и в то же время оставался самим собой, холодно наблюдавшим мастером.

Такая способность углубляться но внешним признакам. по мельчайшим, едва уловимым изменениям лица в недра чужой души, не имеет в своей основе ничего таинственного.

Ею — такой способностью — обладают в большей или в меньшей степени старые, умудренные жизнью и профессиональным опытом судьи, опытные гадалки, художники-портретисты и прозорливые монастырские старцы...

Эта способность сделала графа несчастным до глубины души.

Часто, так часто перед ним разверзались бездны душевной грязи, в которых копошились ложь, обман, предательство, продажность, зависть, ненависть, мелочная жадность и трусость.

Почтенные старцы, дедушки с видом патриархов, невинные синьоры, безусые юнцы, безупречные многодетные матроны, добродушные толстые остряки, отцы города, передовые политические деятели, филантропы и благотворительницы, служители искусств и религии — все они в глубинахсвоей души были трусами, убийцами, клятвоотступниками, ворами, насильниками, грабителями, извращенцами и прелюбодеями. Их полуосознанные мгновенные, часто даже непроизвольные желания были похожи на свору кровожадных, трусливых и похотливых зверей, запертых на замок, ключ от которого находится в неведомой и мудрой руке.

И очень часто Отторино начинал чувствовать, как в нем растет холодный пузырек ненависти к людям и презрения ко всему человечеству.

О, сколько раз за последнее время тянулись к нему трепетные и послушные женские руки, а очи — затуманенные и влажные — искали его глаз, а губы раскрывались для сладостного поцелуя. Но сквозь маску профессионального кокетства, под личиной любовного самообмана дель Веспиньяни прозревал или открытую жажду его денег, или сокровенное, инстинктивное, воспитанное сотнями поколений преклонение перед властью богатства.

Он одаривал таких женщин очаровательной улыбкой, но с внутренней брезгливостью, оставаясь при этой холодным и недоступным, а если почему-то и соглашался провести с кем-нибудь из женщин ночь, то наутро гнал от себя такую женщину прочь.

Да, гриф ненавидел людей, и не просто людей — а все человечество, вместе взятое, теперь, накануне празднования своего сорокалетия Отторино не ждал от людей ничего хорошего.

Он бы охотно отпраздновал свой юбилей в одиночестве, но за свою жизнь настолько привык к компании людей, что не мог ничего поделать...

Постояв еще немного на палубе, посмотрев на розовеющую кромку — восток уже начинал розоветь — он поморщился и подумал: «Да, еще один праздник... У мене вся жизнь — праздник. К чему тогда?..»

Спустившись вниз, он позвонил в колокольчик — сразу же появился официант.

— Чего изволите, синьор даль Веспиньяни?

— Свари-ка мне чашечку кофе, только покрепче, и без сахара,— произнес Отторино рассеянно.

— Чего-нибудь еще?

— Да, пожалуй... граф запнулся. — И стаканчик киянти...

Спустя несколько минут официант принес на серебряном подноса XVII века то, что заказывал хозяин — однако тот уже спал.

Осторожно поставив поднос на столик, официант подумал, стоит ли ему будить патрона или нет, и, решив, что не стоит, на цыпочках вышел из каюты, закрыв за собой дверь.

— Синьор дель Веспиньяни, синьор дель Веспиньяни, вставайте! Прями но курсу — Ливорно.

Отторино открыл глаза и сразу же увидел перед собой Росси.

— Вставайте, вставайте, синьор Отторино дель Веспиньяни!

Недовольно поморщившись, Отторино поднялся с глубокого кожаного кресла, в котором он спал.

О борт яхты мерно бились волны, через задраенное стекло иллюминатора на обшивку красного дерева каюты Отторино падали косые солнечные лучи — дерево фантастически играло и переливалось.

— И как это я заснул? — пробормотал он растерянно. — Интересно...

— Официант Давидо сказал, что вы заснули сразу перед отплытием из Генуи, — услужливо сказал личный секретарь.

— Вот как?

— Да, синьор, он принес вам кофе без сахара и кианти, как вы и заказывали, и, увидев вас уже спящим, решил не будить...

— Скоро ли Ливорно?

Пришвартуемся через минут двадцать.

— Хорошо...

Отторино потянулся и резко поднялся. Он сделал несколько шагов, разминая отекшие ноги и, посмотрев на поднос, рассеянно взял чашечку кофе.

— Я прикажу, чтобы вам сварили горячий. — сказал Росси.

— Что-то в последнее время ты стал очень услужлив,— прищурился дель Веспиньяни,— мне кажется, что это неспроста...

Тот замялся.

— Я ведь действительно люблю нас, синьор Веспиньяни,— сказал он, потупив взор.

— Ну, только не надо про эмоции, - сказал Отторино,— я слышу от тебя об этом вот уже лет семь... С тех пор, как я вытащил тебя из каталажки в Неаполе, куда ты попал, если я не ошибаюсь, за сводничество...

Подняв на хозяина взгляд, Росси взмолился:

— О, синьор, я ведь действительно низкий и гадкий человек, я, по сути, недостоин дышать с вами одним воздухом... Вы так много сделали для меня, и в тик вам благодарен... Если бы нс ваша помощь...

Отторино коротким жестом прервал этот нескончаемый ноток благодарностей.

— Ладно, ладно, достаточно...

Росси умолк.

Дель Веспиньяни немного подумал, после чего поинтересовался:

— Как насчет гостей?

— Я пригласил всех, кого вы сказали, — ответил Джузеппе.

— Всех?

Тот кивнул.

— Да.

— Возможно, ты даже и перестарался,— заметил в ответ хозяин, — и пригласил несколько больше, чем требовалось... Имею и виду твоих дружков по Неаполю...

На что Росси всем своим видом принялся покалывать, что это не так.

— О, синьор! — воскликнул он,— синьор, вы меня просто обижаете!

— Нисколько. Вспомни прошлый званый ужин. Кого там только не было! Какие-то уголовные личности, какие-то мрачные типы с внешностью наемных убийц...

— Это случайно! Клянусь вам, это произошло совершенно случайно! — тут же принялся оправдываться Джузеппе, — да, моя вина в том, что я их просмотрел... Но... клянусь вам, ко мне эти люди не имели ровным счетом никакого отношения!

Отторино махнул рукой.

— Ладно, ладно...— он на минуту задумался, после чего поинтересовался: — а что на кухне?

— Повар, синьор Марио Ширеа утверждает, что таких блюд не было даже на столе короля Виктора Эммануила, у которого служил его прадед.

— Что касается королевского стола, ничего сказать не могу,— дель Веспиньяни поджал губы,— потому что никогда там не был. А вот насчет свежести продуктов проследи сам.

Росси закивал в ответ:

— Хорошо, хорошо...

Помявшись, он вопросительно посмотрел на патрона.

— Чего еще?

Улыбнувшись, Джузеппе произнес:

— Синьор, понимаете ли... Не могли бы вы проплатить мне часть жалования за будущий месяц авансом?

Нахмурившись, Отторино спросил:

— Авансом?

— Да, авансом.

— Но почему?

— О, синьор, мне так нужны деньги.

— А разве я мало плачу тебе?

Росси сконфуженно заулыбался.

— О, что вы — напротив! Вы так щедры ко мне, так великодушно щедры... Честно говоря, — голос его приобрел доверительные интонации, — честно говоря, я и сам не знаю, за что вы платите мне такие большие деньги... — Честно говоря — и я тоже,— улыбнулся ведь Веспиньяни.

Росси продолжал:

— Но мне так необходимы деньги именно теперь... Синьор, вы всегда так великодушно выручали меня...

Иронически посмотрев на своего секретаря, дель Веслиньяии спросил:

— Какая-нибудь молоденькая синьорина?

Тот отрицательно кивнул.

— Нет.

— Помощь родным?

— Что вы! — Росси заулыбался,— да разве я похож на человека, у которого могут быть родные?

— Если бы и были, то вряд ли бы ты стал им помогать,— парировал Отгори на— Что же тогда, если не секрет?

Росси вздохнул.

— Долг чести.

— Ага, значит, ты вновь проигрался в карты... так бы и сказал. Сколько тебе?

Джузеппе назвал сумму, и Отторино, ни слова не говоря, вынул из кармана несколько крупных купюр и протянул их секретарю.

— Расписку?

— Расписку не надо,— ответил хозяин, — ты ведь у меня лицо неподотчетное — не так ли?

Росси довольно заулыбался, спрятав деньги в боковой карман пиджака.

— Спасибо...

— Ладно. А теперь иди и занимайся делами. И чтобы на этот раз...

— Хорошо синьор дель Веспиньяни, хорошо никаких неожиданностей, — пробормотал Джузеппе и бочком выпел из каюты.

А Отторино, немного помедлив, спрятал бумажник и, посмотрев на дверь, выдохнул:

— И сам не могу, понять — почему я до сих пор не выгнал этого отъявленного плута? Другой бы на моем месте давно бы уже упрятал его в тюрьму, а я...

И, не закончив фразы, он вновь уселся в кресло и погрузился в дрему...

ГЛАВА 3

Нечего и говорить, что получив от неизвестного синьора Отторино дель Веспиньяни приглашение на юбилей, Андреа очутился о полной растерянности,

И было от чего!

Тревожило приглашение, странное само по себе: гостеприимство изысканное, день рождения на яхте — это, конечно, замечательно, но...

Неожиданно на Андреа напало какое-то дурное, неосознанное предчувствие. Он и сам не мог сказать, чего именно, но всякий раз, когда он задумывался над приглашением неведомого графа Отторино дель Веспиньяни, на душе его становилось сумрачно и тревожно...

Впрочем, Андреа был мужчиной, а мужчины не очень-то прислушиваются к своим внутренним импульсам — в отличие от женщин.

Что ж — приглашение так приглашение.

Надо не прислушиваться к себе, а постараться решить это рационально, путем логических умозаключений.

С одной стороны, Андреа, как человек очень тактичный и воспитанный, никак не мог принять это приглашение — сколько он не ломал голову, но так и не мог вспомнить, что же это за такой дель Веспиньяни.

А с другой — он никак не мог его и не принять ведь было совершенно очевидно, что это — не ошибка, не недоразумение, и что это приглашение отправлено именно ему, Андреа Сатти, и ни кому-нибудь другому.

Все верно — и адрес, и имя, и фамилия...

Надо было что-то делать.

После ужина, когда Лало ушел спать, Андреа помешивая серебряной ложечкой чай, внимательно посмотрел на Эдеру и спросил:

— Ну, что скажешь?

Та подняла взор.

— Ты о чем?

— О том приглашении.

— А-а-а,— протянула Эдера,— а я уже и позабыла о нем... 

 Андрея отложил ложечку.

— А зря.

— Почему?

— Надо ведь что-нибудь делать!

— А, по-моему, и так вес ясно,— ответила Эдера, сделав небольшой глоток чая.

— То есть?

— Если ты не знаешь этого синьора, то вряд ли есть смысл идти к нему.

— А если...

— Если что?

— Если я все-таки когда-нибудь встречался с ним? — спросил Андреа, вопросительно посмотрев на жену.

Та хмыкнула.

— Ну и что?

— Как это «ну и что»? — воскликнул Андреа, недовольно поморщившись.

Ведь ты не знаешь пригласившего тебя человека! — пояснила Эдера.

На что Андреа парировал:

— Зато он знает меня.

— Ты считаешь, что этого достаточно, чтобы примять его приглашение? Тем более, что это — юбилей, и надо будет что-нибудь подарить...

— Ну, насчет подарка можно не беспокоиться, — ответил Андреа. — Что-нибудь придумаем.

— Если я и беспокоюсь, то не насчет подарка,— ответила Эдера.

— Насчет чего же тогда?

— Насчет твоей репутации.

Хотя фраза эта была произнесена Эдерой более чем серьезно, Андреа не смог удержаться от улыбки.

— Репутации? — переспросил он.— Репутации? Ты сказала — репутация?

Эдера нахмурилась — ей показалось, что Андреа смеется над ней.

— Да, репутации.

— Ха-ха-ха!

— Не вижу ничего смешного,— произнесла девушка в ответ, продолжая хмуриться.

— Я ведь не над тобой смеюсь!

— А над чем же?

— Над самой ситуацией... — Андреа неожиданно стал очень серьезным. — То есть, я никак не могу уловить связи между этим приглашением какого-то синьора дель Веспиньяни и моей репутацией!

— А ведь все очень просто,— ответила ему на это Эдера.

— То есть?

— Ну, подумай сам, как ты будешь выглядеть, если появишься на этом празднике, и вдруг окажется...

— ...что меня там никто не ждет? — закончил за нее Андреа.

Эдера кивнула.

— Вот именно.

— По крайней мере, мне будет что показать,— ответил Андреа.

— И что же?

— А вот это.

И он, взяв со стола конверт с приглашением, помахал им в воздухе.

— А если ошибка?

— Я ведь говорил тебе, что в подобных случаях ошибок не бывает, — в голосе Андреа послышались наставительные интонации.

— А вдруг?

— Но ведь я...

— Ладно,— Эдера поднялась из-за стола,— хватит об этом.

— Но ведь завтра надо идти... Или не идти...— сказал Андреа.

Эдера немного подумала, после чего произнесла:

— Послушай, и как это мы с тобой сразу не догадались!

 — Что такое?

— Надо позвонить в Ливорно этому самому синьору дель Веспиньяно, и выяснить...

— А где мы возьмем его телефон?

— Да в телефонной книге! Ты ведь говоришь, что он — граф... наверняка эта фамилия должна быть в телефонной книге. К тому же она — достаточно редкая, а это гарантирует, что мы сразу же попадем к тому, к кому нужно...

— А что — это мысль! — воскликнул Андреа и, отодвинув от себя чашку с блюдцем, потянулся к телефону.

Он полистал телефонную книгу и. без труда отыскав фамилию дель Веспиньяни, очертил ее ногтем.

Набрав код Ливорно и нужный номер, откашлялся и произнес

— Это Ливорно?

С той стороны провода послышался голос, который произнес, как во всяком случае, показалось самому Андреа, с явным неаполитанским акцентом:

— Не совсем,

— Простите, синьор,— начал Андреа,— но я хотел бы поговорить с синьором дель Веспиньяни...

— Его нет, — ответил абонент.

— А где он? Может быть, я перезвоню по другому номеру?

— Он отдыхает в своей каюте, и просил его не будить,— послышалось из трубки.

— Значит, я попал не в палаццо по виа Амати? — спросил Андрее.

— Вы позвонили синьору дель Веспиньяни, и попали, куда следует. У него несколько телефонов, и одни ив них находится на яхте «Ливидония», куда вы я позвонили.

«Ага. «Ливидония», — вспомнил Андреа,— как раз на этой яхте и должно состояться празднество — так, так, все правильно...»

Помедлив, неизвестный абонент в довольно развязной манере поинтересовался:

— А вы кто будете?

Андреа откашлялся.

— Видите ли,— начал он,— вчера днем я получил по почте приглашение на юбилей синьора дель Веспиньяни, и...

— Да, у синьора Отторино завтра действительно сорокалетие... 

— Так вот, понимаете ли...

Собеседник довольно неожиданно перебил Андреа:

— И что?

— Дело в том, что я никак не могу припомнить, когда я был обязан чести познакомиться с синьором дель Веспиньяни...

— Это ничего не значит,— оборвал его собеседник, — если синьор Отторино пригласил вас, стало быть, вы нанесете ему большую душевную травму, если откажетесь от приглашения...

— Но может быть, тут какая-то ошибка?

— Ни в коем случае.

— Но ведь я никогда и не встречался с этим синьором! — в сердцах воскликнул Андреа.

— Тогда, значит, синьор дель Веспиньяни встречался с вами,— послышалось из трубки,— И вы просто забыли об этом... О-о-о, синьор дель Веспиньяни все знает, все помнит... А если что-нибудь и забывает, то для этого есть его личный секретарь, то есть я — Джузеппе Росси, к вашим услугам, синьор... простите, а вас зовут...

— О, извините, что я сразу же вам не представился,— произнес Андреа, — тысяча извинений! Меня зовут Андреа Давила.

— Стало быть, синьор Давила, мы с нетерпением ждем вас... Кстати, а вы женаты?

— Да,— растерянно протянул Андреа.

— Вас и вашу жену на борту нашей яхты завтра... И просьба не опаздывать!

— Хорошо,— ответил вконец растерянный Андреа и положил трубку.

После этого телефонного разговора Андреа долго сидел, не зная, что и сказать Эдере — та сидела напротив, вопросительно глядя на мужа.

Наконец, он поднял взгляд.

— Ну, что?

Андреа поморщился.

— Ничего не понимаю... Во всяком случае, с полной определенностью могу сказать только одно — это никакая не ошибка.

И он коротко пересказал Эдере содержание телефонного разговора — впрочем, он мог бы этого и не делать, потому что Эдера и так все прекрасно поняла.

— И что же ты думаешь?

Андреа лишь передернул плечами.

— Понятия не имею.

— Может быть, не пойти?

— Может быть... Но это будет по крайней мере невежливо,— ответил Андреа.

С минуту помедлив, Эдера сказала:

— Тогда, наверное, есть смысл сослаться на какую-нибудь уважительную причину...

— Например?

— Ну, например — на занятость или на болезнь,— ответила та.

Отрицательно покачав головой, Андреа категорично произнес:

— Не пойдет.

— Почему? — поинтересовалась Эдера, поправляя прическу.

— Никогда нельзя ссылаться на такие вещи,— ответил Андреа.

— А то действительно заболеешь?

— Совершенно верно.

— А ты что-то в последнее время стал очень суеверен,— заметила Эдера.

Андреа только промолчал в ответ.

Эдера, налив себе еще чаю, вопросительно посмотрела на мужа и поинтересовалась:

— Ну, так что?

— В смысле?

— Налить и тебе?

Андреа улыбнулся.

— А-а-а, ты об этом...

— Да, дорогой... Так налить?

Он немного помедлил, после чего сказал:

— Пожалуй...

Когда чай был налит, Андреа произнес:

— Знаешь что — я думаю, что нам все-таки не стоит принимать это приглашение.

— Вот как?

— Да.

— Но почему?

— Просто я боюсь оказаться в смешном и глупом положении.— ответил Андреа.

Эдера наморщила лоб.

— Знаешь что, — сказала она в ответ, — а ты, пожалуй, и прав...

В то воскресенье утро было чистое и ясное — ни единого облачка на небе.

Среди коричневых и красных черепичных крыш, благоухавших ни с чем несравнимыми ароматами, в зыбкой ясности рассвета возникали улицы Виареджо.

По сути дела, Виареджо можно было назвать городком разве что с натяжкой: скорее, это была очень большая, очень разросшаяся деревня — и по внешнему облику, и, что самое главное — по укладу жизни. Неширокая главная улица, мощеная булыжником, облупленные двух и трехэтажные дома вдоль нес, сложенные из местного дикого камня, вечная грязь и мусор — такую невеселую, неприглядную картину можно наблюдать практически в любом небольшом городке не только на Юге Италии, где-нибудь в районе Брундизия или на Сицилии, но и тут, в благодатной и во всех отношениях благополучной Тоскане...

Мулы, пикапы и грузовые мотороллеры уже развозили по домам и магазинчикам парное молоко: животные неслись во всю прыть, позвякивая ручками бидонов, их облезлые бока хлестал кнут небритого, тяжело дышавшего погонщика.

На углу грязного бедного квартала, расположенного в двух шагах от центра, доили коров; богатые — по местным меркам, конечно, покупатели сами с утра могли выбрать корову и подоить ее собственноручно, искусно двигая стаканами, чтобы получилось больше молока и меньше пены.

Разносчики хлеба, босые, кособокие, со слезящимися глазами, шли на метущихся йогах неверными шажками, поя тяжестью чудовищно огромных корзин, вдавив голову в плечи,— корзина на корзине,- огромных, как китайские пагоды, распространяя сладковатый запах слоеного теста и поджаренного кунжута.

Андреа, сидя за рулем своей «альфы-ромео», в сопровождении Эдеры и Лало (жена с сыном сидела сзади, и Андреа всякий раз, бросая через зеркальце заднего вида в их сторону взгляд, улыбался), ехали в сторону моря — тот день было решено посвятить отдыху.

Путь был недолгий, однако дорога заняла почти час, потому что петляющее между горных утесов шоссе было узко и неудобно; каждый поворот на большой скорости таил в себе опасность...

Вскоре шоссе выбежало на равнину, и автомобиль понесся между апельсиновых садов и виноградников. Спустя минут десять за поворотом показался песчаный пляж.

Машина въехала на пляж и. скрипнув тормозами, остановилась.

— Ну что, выходим,— произнес Андреа,— Лало, ты ведь хотел искупаться — не правда ли?

Лало быстро переоделся, и через несколько минут уже с видимым удовольствием плескался в прибрежных водах.

— А ты? — спросил Андреа у Эдеры.

Та поморщилась.

— Не хочу... А ты?

— И я тоже. Как ни странно, но я не люблю ни солнца, ни моря... Хотя холода не люблю еще больше.

— Лало, не заплывай далеко,— крикнула Эдера сыну,— смотри, чтобы мы не волновались за тебя!

— Хорошо, мамочка! — крикнул тот.— Не волнуйся, все будет хорошо!

Эдера, отвлекшись от Лало, обернулась к Андреа и произнесла:

— Мне кажется, что тебя что-то тяготит.

— Меня?

Андреа всем своим видом выразил удивление, однако это у него получилось не очень искренне — во всяком случае, по одной этой фразе Эдера убедилась, что она не ошиблась в своих наблюдениях.

— Да, тебя, тебя, — произнесла она, стараясь вложить в свои интонации как можно больше доверительности.

Скрывать от жены свое состояние не имело смысла, и потому Андреа пробормотал:

— Ну да...

— И что же?

— У меня из головы все никак не идет это приглашение, — ответил он, — слегка смутившись.

— А-а-а, вот ты о чем! Как это я сразу не догадалась!

— Да,Эдера...

— Ну ведь ты решил, что не поедешь в Ливорно! — напомнила Эдера.

Андреа кивнул.

— Решил.

— Ну, и...

— И теперь думаю, что зря решил не ехать.

— Почему?

Он вздохнул.

 — Ну, тут много причин...

Эдера вновь улыбнулась.

— Ну, тогда расскажи...

Андреа принялся перечислять:

— Во-первых, это будет неучтиво по отношению к человеку, который меня пригласил... Хорошо, я не знаю его — но ведь он меня откуда-то знает? Так ведь?

Эдера согласно закивала.

— Так.

Андреа продолжал:

— Стало быть, мы с ним где-то знакомились... Может быть, я и забыл — мало ли мы забываем вещей, куда более нужных и важных для себя?! Во-вторых, если это так, то с моей стороны будет как минимум неучтиво не откликнуться на такое приглашение...

— Но ведь ты сказал, что боишься показаться смешным, боишься оказаться в глупом положении,— сказала Эдера, прищурившись.

— Ничего дурацкого, а тем более глупого тут нет,— ответил Андреа.

— Объясни...

— Дело в том, что у меня на руках совершенно официальное приглашение... На мое имя. В случае чего — я имею, если тут какая-нибудь ошибка, какое-нибудь досадное недоразумение, то я всегда смогу извиниться, выслушать ответные извинения и уйти...

— И все?

— Есть еще один момент, — сказал Андреа, насупившись.— Ведь на подобного рода праздниках всегда бывает масса нуворишей, которые не знают, куда им деть Деньги. А вдруг я заинтересую кого-нибудь из них, как архитектор или менеджер по продаже недвижимости?

Поразмыслив, Эдера произнесла в ответ:

— А ты, пожалуй, прав...

Андреа улыбнулся.

— Получается, что так...

Немного подумав, синьора Давила произнесла:

— Ну, в таком случае не стоит терять времени даром. Тебе следует направиться я Ливорно... Сколько туда на машине? — спросила она.

— Часа три, не больше,— ответил Андреа, посмотрев на часы.

— Вот и отлично. Еще есть время. Кроме того, тебе надо будет привести себя в порядок, понимаешь дорогой?

— Почему только мне?

— Ты что — хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Ну, насколько я понимаю, ты ведь тоже приглашена... — сказал Андреа.

— Я?

— Секретарь этого тип а, дель Веспиньяни сказал, что будет лучше если я приду с женой... То есть с тобой, дорогая...

— Настаиваешь?

— Категорически настаиваю, — ответил Андреа,— категорически настаиваю, чтобы в Ливорно ты отправились только со мной...

Эдера улыбнулось — такая категоричность Андреа ей всегда нравились.

— Хорошо, дорогой, ответила она, если ты так хочешь... Ой, уже поздно, спохватилась она, посмотрев на часы. Лало! закричала она сыну, обернувшись к морю. — Ла-ло! Сию секунду вылазь из воды! Мы едем домой!

Тот обиженно запротестовал:

— Но ведь мы только что приехали!

— У нас, оказывается, сегодня очень важные дела... Сию секунду вылазь!

— Ну еще минуточку!

— Сейчас же!

Спустя несколько минут «альфа-ромео», круто развернувшись по пляжу, выехала на шоссе и помчалась в сторону Виареджо.

ГЛАВА 4

Солнце еще не село, когда «альфа-ромео» Андреа, выехав на Виареджо, покатило вдоль побережья на северо-запад, и сторону Луканы.

Андреа вел машину с сосредоточенным видом, не глядя в сторону сидевшей рядом с ним Эдеры.

— У тебя такой вид, будто бы ты перед сдачей ответственного экзамена, самого главного в жизни, — пошутила Эдера.

Андреа поморщился.

— Честно говоря, я испытываю какое-то волнение,— сказал он.

— Волнение?

Помедлив, он подтвердил:

— Да.

— Не понимаю — почему ты волнуешься? Тебя пригласили, ты отвечаешь на это приглашение.

— Эдера, не задавай лишних вопросов, — с явно недовольным видом сказал Андреа, когда машина остановилась на перекрестке, — ты сама понимаешь всю щепетильность ситуации... Если бы я получил приглашение на юбилей какого-нибудь своего близкого а например того же Манетти, то я бы не раздумывал. Но тут...

И Андреа развел руками мол, что говорить, его волнение понятно и потому оправдано.

Дорога пролетела быстро — во всяком случае Эдера, которая не очень любила дальние переезды на автомашине, совершенно не утомилась.

Уже темнело, когда впереди показались огни Ливорно. Андреа без особого труда обнаружил, как проехать в порт — оказывается, яхту «Ливидония» в городе знали все — наверное, от мальчишек, продавцов газет и чистильщиков обуви, до начальника квестуры, от последнего чернорабочего на литейном заводе до, наверное, капитана огромного крейсера, законченного несколько недель назад на верфи «Орланде» и теперь ожидающего торжественного спуска на воду.

Ливорно — грязный, пыльный, пропахший бензином, мазутом, коксом и жареной рыбой Ливорно — в тот вечер был прекрасен, как никогда; столь прекрасным он бывает разве что поздней весной. Недалеко от городской черты начинались ровные ряды коттеджей, потом местность приобретала более изломанные очертания, и Эдеру впечатлило обилие нарядных дач, вилл и дворцов, весело и легко взбиравшихся вверх, к зеленеющим виноградинкам и масличным рощам, стройные ряды темных кипарисов и зеленых, светлых тополей, прелестных, как воздушные минареты из старой, давно забытой сказки. И само море в бухте, обычно какое-то желто-зеленое от грязи, теперь лежало спокойное, черно-синего цвета, на нем лениво раскачивались рыбацкие баркасы.

И все это: могучий простор моря, ослепительная белизна фешенебельных коттеджей и старинных палаццо, бескрайность неба — все это вливалось в душу какой-то спокойной и тихой радостью...

На огромной автомобильной стоянке портя, тускло поблескивая фарами, стояли шикарные машины — стремительные алые «феррари». шикарные «бугатти», чопорные «бентли», футуристического облика «ламбарджини», представительские «мерседесы».

Андреа, припарковав свой автомобиль, смущенно посмотрел на жену.

— Честно говори, среди всего этого,— он коротко кивнул в сторону роскошных кабриолетов и лимузинов, — среди этого чувствуешь себя немного не в своей тарелке.

— Не комплексуй, — улыбнулась Эдера, — ты такой же приглашенный, как и они.

А Андреа действительно внутренне робел — и весьма, особенно, когда к нему подошел охранник и вежливо поинтересовался, что он тут делает — видимо, охранника ввела в смущение машина гостя, хотя и неплохая, но явно не того класса, на которых прибыли гости. Не без внутренней робости извлек Давила из кармана загодя подготовленное приглашение на свое имя.

Охранник, внимательно посмотрев приглашение, вежливо улыбнулся.

— Извините, синьор, — произнес он, протягивая лист бумаги обратно,— но мне приказано принять все меры предосторожности...

— Простите, синьор, а где находится яхта «Ливидония»? Там сегодня праздник, юбилей Отторино дель Веспиньяни.

— Это а ту сторону, — охранник указал в сторону залива,— сразу же увидите...

Хотя Андреа никогда не видел «Ливидонию», и даже не представлял, как она может выглядеть, он сразу же нашел ее — «Ливидония» только называлась яхтой: на самом же деле по своим размерам она не уступала легкому крейсеру, во всяком случае, она была куда более заметна, чем темно-оливковые эсминцы, стоявшие неподалеку.

Площадка перед трапом была ярко освещена; перед ним были расставлены столы, между которыми суетились официанты в темно-синей униформе, в белоснежных перчатках.

 Андреа и Эдера подошли поближе.

— Интересно, что мы теперь будем говорить? — спросил Давила, подтолкнув жену в бок.

Та пожала плечами.

Какая разница? Ведь нас с тобой пригласили! Почему бы не воспользоваться? И вообще, Андреа, ты с этой мнительностью становишься просто невыносим...

Андреа, подойдя к одному из гостей — высокому седовласому старику в безукоризненном смокинге, осторожно поинтересовался:

— Простите, синьор, где я могу видеть синьора Отторино дель Веспиньяни?

Тот, внимательно посмотрев на Андреа, как бы нехотя произнес:

— Это мой сын... Вон он, у самого трапа... А вы также приглашены?

И тут взгляд его упал на Эдеру — старик отступил несколько шагов назад и пристально посмотрев на гостью, пробормотал:

— Пресвятая Дева!..

Андреа участливо поинтересовался:

— Вам нехорошо?

— Нет-нет,— замотал головой отец Отторино,— все в порядке...

Андреа под руку с Эдерой уже отходили, когда отец виновника торжества произнес взволнованно, тихо, но очень внятно:

— Боже, какое сходство...

Пройдя несколько шагов по направлению к трапу, Андреа остановился и кивнул в сторону моложавого человека с благородной, благообразной внешностью; волевое лицо, резкая морщинка на лбу, темные, проницательные глаза, от одного взгляда которых становится немного не по себе, блуждающая улыбка на устах...

— А-а-а, а вот и наш дорогой синьор Давила,— произнес Отторино (а это, вне всякого сомнения, был именно он), подходя к Андреа.— Большое спасибо, что вы откликнулись на мое приглашение... — заметив смущение гостя, дель Веспиньяни. по-дружески взяв его под руку, произнес: — я вижу, вы чем-то смущены? Да-да, и я прекрасно понимаю, чем именно; неожиданностью приглашения. Бьюсь об заклад, что вы сперва даже подумали, а не розыгрыш ли это, не мистификация ли... Или чья-нибудь не слитком удачно я шутка...

Андреа, поборов в себе смущение, сконфуженно пробормотал в ответ:

— А как вы догадались?

Он сразу же понял, с кем имеет дело — очевидно, что скрывать от хозяина что-либо было бы просто бесполезным делом.

— Ну, все очень просто: вы ведь звонили мне на яхту,— он небрежно кивнул в сторону стоявшей у причала «Ливидонии», украшенной по случаю праздника иллюминацией — многочисленные разноцветные огни яхты отбрасывали множество отражений на черную гладь моря,— по меня не было дома, я пошел на рыбалку... Вы интересовались, действительно ли приглашение послано вам...— поймав во взгляде Андреа вопрос, он добавил: — мне рассказал об этом мой личный секретарь, синьор Росси...— он поманил пальцем смуглого брюнета с типично неаполитанскими чертами лица,— вот он... Джузеппе, это — один их моих самых дорогих гостей, синьор Сатти, ты уже имел честь разговаривать с ним по телефону. Синьор Давила, если у вас возникнут какие-нибудь сложности, обращайтесь к этому типу. Плут он конечно же, отъявленный, я и сам удивляюсь, как это я до сих пор еще не выгнал его от себя, но что касается расторопности... Короче, не стесняйтесь...

Андреа, окончательно осмелев, поинтересовался, но уже более спокойно:

— Простите, синьор дель Веспиньяни, но чем я обязан такой чести? Чем я обязан чести быть приглашенным на ваш юбилей?

— А-а-а, молодой человек, вы, оказывается, страдаете забывчивостью,— засокрушался Отторино,— впрочем, это не ваша вина, скорее — беда, так как и беда множества других современных людей. Вы, наверное, уже забыли, как почти год тому проектировали коттедж для меня?

— Постойте, постойте,— принялся вспоминать Андреа, — действительно... Кажется, он должен был быть построен на Аппиевой дороге... Да-да-да, теперь я припоминаю... Так вот откуда я знаю вашу фамилию!

— Да, синьор Давила,— продолжал граф,— ваша работа мне понравилась... Очень понравилась. Честно говоря, я и не ожидал, что вы сможете сделать это с таким искусством. Как точно вписался этот дом в окружающий ландшафт, какой он удобный для жизни. И как великолепно смотрится с дороги — ни одной лишней линии! — лицо дель Веспиньяни в одночасье сделалось очень серьезным.— Но и это еще не все, дорогой синьор...

Андреа насторожился.

— А что еще?

— Если вы помните, тогда вы обнаружили ошибку на смете... Фирма, которая проводила изыскательские работы, проявила... Ну, как бы сказать — непорядочность, что ли. Они завысили сметную стоимость изыскательских работ в полтора раза, и вы уличили их в этой махинации...

— Это был мой долг,— с достоинством ответствовал Андреа.— Интересы клиента — превыше всего,— добавил он,— этому меня учили еще тогда, когда я занимался в Соединенных Штатах...

— Вы учились в Америке?

— Да, давно... По специальности я архитектор, но могу работать и менеджером по купле-продаже недвижимости,— ответил Андреа,— чем, собственно, я теперь и занимаюсь. В Виареджо у меня фирма.

Отторино дель Веспиньяни поспешил вернуть беседу в первоначальное русло.

— Синьор Давила,— произнес он,— так вот ваша кристальная честность тронула меня до глубины души. В наш прожженный век, в наше время голого, грубого прагматизма не так часто можно встретиться с подобным. Не думаю, что большинство людей, окажись на вашем месте, поступила бы подобным образом.

— Синьор дель Веспиньяни, я только исправил допущенную ошибку.

— Ну, не надо скромничать ... Так вот: составляя список приглашенных, я вспомнил о вас, и решил, что вы будете одним из самых дорогих гостей... Извините, если своим приглашением я доставил вам немного беспокойства. Впрочем, и я виноват: надо было просто позвонить вам по телефону, и объяснить, что к чему...

Они прошлись вокруг столиков, и вновь вернулись к трапу, ведущему на яхту.

— Кстати говоря, гостей прибыло куда больше, чем я предполагал, и потому праздничный стол будет накрыт не на яхте, как планировалось с самого начала, а тут на берегу. — Впрочем, он ничем не проиграет...

В этот самый момент взгляд Отторино дель Веспиньяни упал на Эдеру — она, застенчиво улыбаясь, скромно стояла, теребя ремешок ридикюля, дожидаясь, покуда Андрея наговорится с хозяином.

Отторино заметно побледнел и, как показалось самому Андреа, даже пошатнулся.

 — Вам плохо?

— Не-е-ет... — неуверенно протянул граф,— простите меня...

Он отошел в сторону и потупил взор, боясь поднять глаза на супругу гостя.

Андрае понял замешательство по-своему.

— Извините, я не представил вам мою жену... Эдера. — произнес он, кивнув в сторону супруги, — это моя жена.

К дель Веспиньяни. похоже, вернулось прежнее самообладание.

Пожав руку гостье, он произнес:

— Рад вас видеть... Какое странное у вас имя...

— Мое полное имя — Роза Мария,— сказала та,— но я больше привыкла, когда меня называют Эдера...

— Если вы не возражаете,— сказал Отторино, — я также буду называть вас Эдера... Извините — синьора Эдера, — поправился он.

— Конечно, конечно,— ответила синьора Давида,— мне так даже приятно...

Тем временем гости принялись рассаживаться за столы — всем командовал личный секретарь Отторино, расторопный Джузеппе Росси; он то и дело отдавал распоряжения официантам, покрикивая на них, звонил по радиотелефону, приказывал, тихо переругивался, страшно суетился, делая при этом совершенно страшные глаза, бегал на яхту и обратно, не забывав при этом улыбаться всем и каждому.

Когда гости, наконец, расселись за столы. Росси, достав из кармана телефон, быстро набрал номер и негромко скомандовал:

Ну, теперь можно...

Спустя несколько секунд черное небо над заливом осветил салют — разноцветные фантастические розы праздничных разрывов фейерверка, взлетая высоко-высоко и чернильное небо над ночным городом, разрывались и плавно опускались где-то далеко-далеко, у самой кромки, где иссиня-темная вода Лигурийского залива почти незаметно сливалась с линией горизонта.

Гости зааплодировали.

Послышались восклицания.

— Замечательно!..

— Великолепно!..

— Восхитительно!..

— Салют в честь юбилея — отличная мыс ль!..

— Достойная Отторино!

Фейерверкеры салютовали ровно сорок раз — сороковой салют, последний, был особенно великолепен.

Отторино, подняв наполненный до краев бокал с шампанским, поднялся со своего места и произнес:

— Большое спасибо вам, дорогие мои друзья за то, что вы почтили своим вниманием скромного отшельника и посетили сегодняшнее празднество, которое я. по мере сил своих, организовал для вас 

И тут же послышались ответные восклицания:

— За здоровье юбиляра!

— За его успехи!

— За графа Отторино дель Веспиньяни!..

Выпив шампанское, Отторино по традиции со всего размаху бросил бокал оземь — он разлетелся на мелкие хрустальные брызги.

И праздник начался.

Говорят, что по музыкальности с жителями Ливорно могут поспорить разве что венецианцы и неаполитанцы — впрочем, даже уроженец города у подножья Везувия, Джузеппе Росси, всегда отдавал пальму первенства Ливорно.

В Ливорно любой праздник без хорошей музыки — не праздник.

Сперва слух собравшихся услаждал струнный оркестр — музыканты играли поппури на оперные темы Россини и Верди; затем их сменил дивный тенор из «Ла Скалы», исполнивший под аккомпанемент того же квартета канцоны «Вернись в Сорренто», «Санта-Люцию» и несколько арий из популярных опер того же Верди.

Гости, слушая музыку, прикидывали в уме, в какую же фантастическую сумму обходится хозяину это скромное празднество».

Когда тенор, сорвавший бурю аплодисментов, поклонившись, уселся тут же, за стол, Отторино, приказав лакеям наполнить бокалы гостей лучшим шампанским, какое только было на «Ливидонии», произнес:

— Конечно же, синьоры и синьорины, то, что мы теперь услышали, достойно восхищения. Мы, итальянцы, созданы Богом для того, чтобы ценить прекрасное. Мы гедонисты, и это прекрасно. Но я бы хотел, чтобы мы поняли, что красота, истинная красота — это нс только красивая музыка, не только прекрасные женщины,— он невольно устремил взгляд на Эдеру.— не только замечательное вино... Это — стиль жизни, это — гармоничное ощущение жизни и себя в этой жизни. К сожалению, все мы начинаем понемногу утрачивать вкус к жизни — это естественно.— Отторино, отодвинув стул, печально посмотрел впереди себя.— Иногда я смотрю на портрет своего далекого предка, Лукано дель Веспиньяни, бывшего приближенного при дворе Лоренцо Медичи, и вспоминаю, как искренне и безыскусно веселились в те времена. И знаете, какая мысль пришла мне в голову? — он вновь обвел гостей взглядом, будто бы те уже догадывались о его следующих словах.— Я решил возродить хотя бы вкус того времени... Когда часы пробьют полночь, те синьоры и синьорины, которые пожелают, проследуют на яхту и переоденутся в платья той блестящей эпохи. И мы продолжим — но уже в духе того времени!

Идея, судя по всему, очень понравилась гостям — во всяком случае, они примялись выряжать свое шумное одобрение по поводу слов хозяина.

— Замечательно!

— Прекрасная мысль!

— Граф как всегда — в своем репертуаре!

— И кроме того,— добавил Отторино,— я распорядился, чтобы кушанья, музыка и весь, так сказать, антураж, также соответствовали той эпохе... не сомневаюсь, синьоры и синьорины, вы останетесь довольны...

После первой перемены блюд гости, тяжело поднявшись из-за накрытых белоснежными скатертями столов, проследовали в специальные беседки — перекурить.

Седовласый синьор, тот самый, который указал Андреа и Эдере на хозяина, подойдя к Отторино, произнес:

— Поздравляю тебя, сынок...

Отторино поморщился.

— Спасибо, папа... Конечно, в юбилеях одно только скверно — всякий раз приходится выслушивать множество поздравлений и пожеланий...

— Ну, я ведь не виноват,— улыбнулся в ответ старый граф.

— Как раз ты и виноват,— ответствовал юбиляр,— ведь я появился сорок лет назад благодаря тебе...

— Ты всегда найдешь, что ответить,— поморщился отец.— Ладно, я не о том: ты заметил эту синьору, которая прибыла вместе с молодым человеком... кажется, его зовут Андреа Давила.

Молодой граф, внимательно посмотрев на своего отца произнес:

— Ты имеешь в виду...

— Да, именно то.

— Они похожи, как две капли воды. — Я едва не лишился рассудка, когда увидел ее сегодня.

— Вот-вот... Вылитая Сильвия.

— Да-а-а... — протянул Отторино,— никогда бы не подумал, что такое возможно...

— Может быть, они родственницы?

— Навряд ли.

— Почему?

— В смысле?

— Почему ты так думаешь?

— Все родственники Сильвии остались на Сицилии... Я ведь всех их знаю наперечет, еще с нашей свадьбы: мне ведь приходилось их и одевать, и кормить, и поить, и поддерживать... К тому же, я справлялся обо всех у Адриано. Ты ведь знаешь эти сицилийские нравы: более богатый родственник должен помогать всем... Даже родственникам жены. Нет, если бы эта синьора была бы родственницей Сильвии, я бы знал ее раньше.

Клаудио попытался было возразить?

— Но все-таки...

— Нет, нет, это исключено.

— Ты что — впервые видел ее?

— Я пригласил сюда ее мужа, синьора Сатти... По-моему, он очень толковый малый, архитектор, проектировал мне год назад или около того коттедж на Аппиевой дороге, и нашел, что меня хотели обмануть. Честным человек — такие нечасто встречаются.

— И он прибыл с женой?

— Ну да.

Старый граф внимательно посмотрел на сына и с долей некоторого недоверия спросил:

— Нет, ты действительно никогда прежде не видел ее — Кстати, как ее зовут?

— Роза Мария, но она сказала, что дома ее называют Эдера...

— Странное имя...

— Я сказал ей то же самое.

— А она?

— Говорит, что ей нравится, когда ее называют именно так,— ответил Отторино и задумался.

Старый граф вздохнул.

— Я вижу, ты опечален...

Тот пожал плечами.

— Как сказать...

— Имею в виду появление этой Эдеры.

— Просто она напомнила, живо напомнила мне Сильвию... Ты ведь знаешь, кик я виноват перед ней, папа,— продолжил молодой дель Веспиньяни, но уже печально.

Старый граф натянуто улыбнулся.

— Не надо о грустном... Тем более — в такой день. Веселись, радуйся жизни — ты ведь сам говорил, что в жизни надо ощущать себя, как...

Неожиданно Отторино перебил его;

— Все правильно... Но ведь Сильвия была, и от этого никуда не деться... А теперь ее нет. И я, я, никто другой, виноват во всем...

Отец Отторино прищурился.

— Но ведь ты не в силах что-либо изменять... Ты ведь это и сам понимаешь.

— Ну да...

— Или...

— Нет, отец, ты, конечно же, прав... Я прекрасно все понимаю — да, я ошибался в жизни, и за ошибки рано или поздно приходится платить. Знаешь, у Господа Бога есть своя бухгалтерия, двойная или тройная, не знаю... Маленьким мальчиком крылышки у стрекозы оторвешь — а там тебе за это запомнится я сочтется.— Отторино судорожным жестом извлек из золотого портсигара сигарету и, щелкнув зажигалкой, глубоко затянулся.— Да, это теперь я понимаю, что в отношении Сильвии я был законченным негодяем и мерзавцем, слов нет, и самое страшное — что теперь я уже не в силах ничего изменить...

— Но ведь ты хочешь...

— Ничего я не хочу.

Молодой дель Веспиньяни ничего не ответил и, кивнув отцу, направился к столам...

Старый граф после смерти невестки также повял, что во многом был неправ к ней; во всяком случае, ему не стояло горячиться только потому, что она была, так сказать, человеком другого круга.

Ведь наследныепринцы женятся на простолюдинках, и ничего...

После той трагической смерти Сильвии граф также переживал — правда, в той ситуации ему было жалко не столько Сильвию, сколько своего сына — Клаудио дель Веспиньяни не мог спокойно смотреть на терзания Отторино.

И теперь, заметив среди гостей Эдеру, старый граф живо вспомнил, как он был неправ по отношению, к покойной, как он изводил ее своими издевками, как постоянно намекал, что ее место — не в родовом палаццо дель Веспиньяни, а на консервном заводике их семьи!

...Едва уловимое тиканье позолоченных старинных часов на камине и случайный хруст свеженакрахмаленных салфеток, пожалуй, единственные звуки, нарушавшие тишину огромной столовой палаццо дель Веспиньяни, несмотря на то, что тут собралось три человека. Скованность и очевидная нервозность обстановки еще более усугубляется напряженным выражением лиц присутствующих.

Это первый торжественный семейный обед в палаццо дель Веспиньяни после приезда домой единственного наследника Клаудио, Отторино.

Клаудио категорически отказался присутствовать на свадьбе — еще не хватало, мало того, что Отторино запятнал семейную честь, породнившись с простолюдинкой, так ему, старику, надо смотреть на собственный позор, на пьяные физиономии этих сельских хозяйчиков!

Ему, который ведет свою родословную чуть ли не от правителей Этрурии!

Сильвия, робко пряча взгляд, тем не менее, во всем старается угодить тестю, однако тот словно и не замечает этого.

Еще чего!

Не хватало!

Сильвия в настоящий момент для него не более чем предмет неодушевленный — как эта старинная мебель, эта хрустальная люстра под потолком, как эта хрустящая скатерть на столе... Даже меньше — ведь и к мебели, и к люстре, и, тем более, к этой старинной ажурной скатерти он давно уже привык, он видел их с детства...

А с какой стати он, Клаудио, должен привыкать к этой голодранке?

Обед закончен, и Сильвия впервые подает голос — осторожно, будто бы боясь саму себя:

— Мой отец просил кланяться вам, синьор дель Веспиньяни...

Старый граф недовольно морщится.

— Вот в этом он прав: твои родители всегда именовали таких, как я, синьорами, и всегда кланялись нам... Сильвия, вскочив из-за стола, закрывает лицо руками и убегает.

Отторино с укором смотрит на Клаудио.

— Папа, но для чего ты так...

— Она должна знать свое место,— говорит Клаудио иначе совсем сядет на шею... Я знаю эту породу людишек — дай им только повод!..

Пресвятая Дева, но неужели тогда нельзя было обойтись без этого?

Ведь вода камень точит, и все эти упреки, все эти сцены, все эти недомолвки в конце-то концов подточили Сильвию... Да, конечно же, виноваты они оба — и Отторино, и он, Клаудио... А теперь уже ничего не изменишь...

Старик тяжело вздохнул и, печально посмотрев в какую-то только ему известную пространственную точку перед собой, произнес свистящим полушепотом, обращаясь исключительно к самому себе:

— Да-а-а... Прав мой сын Отторино — за все в жизни приходится расплачиваться... Не тем, так другим. И самая страшная расплата, самое страшное наказание за грехи — это отсутствие душевного покоя...

Граф Отторино дель Веспиньяни и, извинившись перед гостями, произнес:

— Мне надо будет вас ненадолго покинуть, ничего не поделаешь — дела, от которых я не могу отказаться даже в ночь своего юбилея — после чего проследовал на яхту.

Взяв в руки телефонную трубку, он задумался, после непродолжительной паузы, словно сбросив с себя оцепенение, он быстро набрал код Рима и номер — этот телефонный номер во всем Ливорно, наверное, знал только он один.

Наконец, после продолжительных длинных гудков, с той стороны связи раздался какой-то щелчок и довольно бодрый голос произнес

— Слушаю...

Отторино звонил своему старому приятелю Адриано Шлегельяни.

Этого человека дель Веспиньяни знал давно — наверняка, уже лет двадцать, если не больше, и знал довольно-таки неплохо.

Они родились и выросли в одном городе, но познакомились только в юности, во время учебы в Больнье. Отторино учился на экономическом факультете, попутно посещая лекции по искусствоведению, Адриано занимался на юридическом. Затем пути их разошлись.

В то время, когда молодой Отторино дель Веспиньяни как бы нехотя покорял заоблачные вершины Миланской фондовой биржи, Адриано сделал совершенно головокружительную карьеру в столичном департаменте спецслужб — к двадцати восьми годам он занимал должность, равную должности заместителя министра внутренних дел.

Честолюбивый и целенаправленный, Шлегельяни сразу же понял, какую пользу он сможет извлечь из своего нового положения — с самого начала своей службы принялся составлять подробнейшую картотеку, досье — на тех людей, за которыми его подчиненным по долгу службы приходилось вести наблюдение, на их родственников, на родственников и знакомых родственников, на их любовников и любовниц, на соседей, на родственников соседей и так далее.

— Досье, информация — вот что самое главное,— неустанно твердил он, — оперативная информация во все времена была самым ходовым товаром!

Вскоре, после очередного правительственного кризиса, разразившегося на Аппенинах, Адриано был вынужден уйти в отставку, однако чудовищная картотека, записанная на дискеты, (Шлегельяни уверял, что ему удалось охватить двадцать процентов взрослого населения Италии, и, по всей видимости, был прав) каким-то совершенно загадочным и таинственным образом перекочевала из его служебного кабинета домой — в особняк на Авентинском холме.

Другой человек на его месте давно бы принялся делать на этом деньги, и немалые — однако Адриано, человек на редкость осмотрительный, прекрасно понимал, что информация — оружие обоюдоострое, и то, что сегодня могло было бы быть направлено против других, завтра же может быть направлено против него самого.

Адриано очень редко обращался к помощи компьютерного досье, делая это лишь в очень крайних случаях, по рекомендации близких друзей и за чудовищные деньги. Люди из его круга общения иногда были вынуждены обращаться к Адриано Шлегельяни — чтобы собрать исчерпывающую информацию о будущем зяте или будущей невестке, о возможном компаньоне в совместном бизнесе, который почему-то показался подозрительным, о любовнике жены или любовнице мужа.

Те избранные, которые обращались за помощью к Адриано, могли быть совершенно уверены, что информация будет исчерпывающей и совершенно правильной. Во всяком случае, он никогда не выдавал дезинформации.

Сам Отторино обращался к помощи компьютерного досье своего приятеля только дважды — один раз накануне свадьбы, когда по настоянию своего отца Клаудио должен был представить всю информацию о будущих родственниках, а в другой раз — когда одна сделка с недвижимостью показалась ему очень подозрительной.

Да, дружба дружбой, но Адриано Шлегельяни действительно брал за информацию огромные деньги, объясняя это полной конфиденциальностью услуг и их стопроцентной достоверностью.

И действительно, Адриано оказался прав: информация, которую он предоставлял своим немногочисленным клиентам, оказывалась бесценной — во всяком случае часто, очень часто она с лихвой покрывала те огромные затраты, которые были в нее вложены — это и сам Отторино знал наверняка; досье, пред оставленное Адриано на одного из компаньонов в Милане, по сути, спасло дель Веспиньяни от разорения.

Теперь, увидев своего гостя с женой, поразительно похожей на Сильвию, юбиляр решил прибегнуть к услугам своего старого приятеля в третий раз...

— Алло?

Отторино переложил трубку в другую руку.

— Это ты, Адриано?

— Да,— послышался голос Шлегельяни. — Или ты уже перестал узнавать меня по голосу?

— А почему же ты проигнорировал мое приглашение в Ливорно?

— Мы ведь с тобой уже несколько раз говорила об этом,— ответил тот, — таким людям, как я, крайне нежелательно засвечиваться на публике.— Кстати, прими мои самые что ни на есть горячие поздравления. Но сделать их публично я не мог — пойми меня правильно.

Подумав, Отторино согласился.

— Что ж — верно. Ну, ничего — когда я прилечу в Рим, мы с тобой обязательно отметим этот праздник вдвоем... Вспомним студенческие годы...

— Знаешь, я уже стал стар для воспоминаний,— ответил Адриано печально.

— Ты?

— Ну да.

— Ты ведь старше меня всего только на год.

— В нашем возрасте и год имеет большое значение,— ответил абонент.

— Ну, не прибедняйся.

— Ладно,— оборвал его бывший сотрудник спецслужб, — тебе, насколько я понимаю, наверное, опять от меня что-то понадобилось?

— А как ты догадался.

— Ты ведь звонишь мне только тогда, когда я тебе нужен,— съязвил Шлегельяни.

— Ну, неправда...

В трубке послышался вздох.

— Что у тебя на этот раз?

— Понимаешь,— принялся объяснять Отторино,— только что я познакомился с одной синьорой, как две капли воды похожей на мою Сильвию... Я даже испугался — не поднялась ли она из гроба? Как это не кощунственно звучит... Я даже подумал, что мне кажется, что два человека совершенно не могут быть так похожи друг на друга... Но мой отец сказал мне то же самое.

— В день рождения тебя что-то потянуло на мистику,— ответил абонент.

— Нет, я серьезно, и это, к сожалению, или, наверное к счастью — еще и сам не знаю, как оценить — это не мистика... Оки похожи, как две капли воды,— взволнованно сказал Отторино.

На Адриано эта информация не произвела того впечатления, на которое, по всей видимости, рассчитывал сам дель Веспиньяни.

— И что с того?

— Я хочу выяснить о ней кое что...

— О ней?

— Точнее даже — не столько о ней, сколько о ее муже, синьоре Давила. Запиши или запомни — Андреа Давила.

— А что это за человек?

— Архитектор, менеджер по недвижимости.

— Откуда?

— Живет в Виареджо. Это неподалеку отсюда. Год назад или около того он проектировал мне коттедж на дороге Аппия, и оказался очень честным и порядочным малым — этот Андреа сэкономил мои деньги, найдя неточность в расчетах. У него в Виареджо какая-то фирма. Запиши и его домашний адрес... Кстати говоря, в Виареджо он сравнительно недавно, а до этого жил в...

— Для меня это не имеет ровным счетом никакого значения, — ответил Шлегельяни, — значит, Андрея Сатти, архитектор. А жену как зовут?

— Мария Роза. Правда, она предпочитает, когда ее именуют Эдерой.

— Что ж — очень хорошо. Что еще?

— Пока все.

Адриано осторожно кашлянул.

— Это срочно?

— Ты знаешь — да.

— Сейчас же посмотрю свою картотеку. Правда, думаю, что у меня будет не менее тысячи Давила, и из них — по крайней мере тридцать Андреа. Фамилия довольно распространенная, сам понимаешь.

— Но такой, как его Эдера больше нет, даже в твоей картотеке, — ответил Отторино,— то есть, была одна, но она давно уже на том свете.

— Ладно, ладно,— ответил Адриано,— я только собирался спать. Задал ты мне работу.

— Ты мне позвонишь с утра?

— Хорошо... Если забуду, то позвони мне ты... Договорились, Отторино?

— Договорились,— ответил дель Веспиньяни и повесил трубку.

После чего, постояв, подошел к письменному столу и, взяв портрет покойной жены, пристально посмотрел на него и воскликнул;

— О, Сильвия... Неужели я никогда не искуплю перед тобой свою вину?

Клаудио дель Веспиньяни, подойдя к Эдере и Андреа, галантно раскланялся.

— Простите мою бестактность,— произнес он,— но я впопыхах забыл представиться, меня зовут Клаудио дель Веспиньяни. А вы — синьор Андреа Сатти и синьора Эдера Сатти...

— А вы отец синьора Отторино,— улыбаясь, сказала Эдера.

— Неужели мы так похожи?

— Безусловно. Как только в вас увидела, то сразу же об этом подумала.

— Кстати, синьора,— осторожно прервал ее Клаудио,— кстати, а вам никогда не приходилось слышать, что вы очень похожи на синьору...

И тут, поняв, что может выйти в нежелательную плоскость беседы, он срезу же замолчал.

Эдера пытливо посмотрела на старого графа.

— На кого?

— На настоящую богиню, на Мадонну кисти старых мастеров,— тут же нашелся Клаудио.

— Спасибо, синьор, — Эдера зарделась от такого комплимента.

Клаудио обернулся к Андреа.

— Синьор, вы не будете возражать, если я приглашу вашу супругу на тур вальса.

— Конечно же! — воскликнул Андреа. — Хотя моя жена получила образование в монастыре, она замечательно танцует...

— Не сомневаюсь, синьор, — произнес Клаудиа— Кстати, а вы не ревнивец?

— Мне кажется, что нет... — ответил Андреа.

— О, не верьте ему,— он ревнив, как Отелло, это настоящий венецианский мавр: — воскликнула Эдера, весело улыбаясь.

В это время струнным квартет, который вновь занял место на подиуме, принялся играть вальсы Штрауса, и Клаудио увлек Эдеру в гущу танцующих.

А Отторино, улучив минутку, подошел к Андреа и, приветливо улыбнувшись, произнес:

— Я хотел бы поговорить с вами, дорогой синьор Андреа Давила...

Тот улыбнулся в ответ.

— К вашим услугам...

Граф, дружески приобняв своего гостя, увлек его в сторону беседки, которая, отбрасывая на воду многочисленные отражения разноцветной иллюминации, казалась в эту волшебную ночь сказочным замком.

— Послушайте, синьор,— произнес граф, не знаю, как вы отнесетесь к моим словам...

Андреа насторожился — хотя он уже относительно освоился в этой новой, непривычной для него обстановке, однако все еще немного внутренне робел, когда к нему обращался хозяин праздника.

— Да, синьор дель Веспиньяни...

— Во-первых, нс откажите мне в одной дружеской просьбе, — начал граф, — не надо называть меня столь официально: дель Веспиньяни. Подумайте, Андреа — целых два слова! Сколько драгоценного времени теряет человек, пока их выговаривает, а результат один и тот же: я понимаю, что вы таким вот образом обращаетесь ко мне. Зовите меня проще — по имени. Отторино... Хорошо?

Немного подумав. Андреа согласился.

— Хорошо.

— Надеюсь, вы не откажете мне в любезности называть и вас по имени?

— Разумеется, — заулыбался Андреа, — разумеется... Называйте меня Андреа!

— Вот и договорились,— резюмировал граф.— Итак, я хотел бы сделать вам одно предложение.

Андреа удивился.

— Мне?

— А то кому же еще,— улыбнулся Отторино и осмотрелся по сторонам с таким видом, будто бы тут был еще кто-то третий.— Разумеется, вам.

— Слушаю вас, синьор дель Вес... О, простите, Отторино,— сказал Андреа.

— Знаете, тогда, год назад вы очень, очень впечатлили меня...

— Чем же?

— Во-первых, своей порядочностью, которая, так оказать, выходит за все мыслимые и немыслимые рамки, а во-вторых — своим умением вписать дом в окружающий ландшафт старинной дороги.

Немного осмелей, Андреа поинтересовался:

— Хотите, предложить мне еще один проект?

— О, больше, много больше.

— И что же?

— Я хочу предложить вам больше, чем проект, — сказал дель Веспиньяни.

Поджав губы, Андрея поинтересовался:

— И что же это может быть?

— Много, много проектов. Вы знаете,— принялся объяснять дель Веспиньяни, у меня очень много недвижимости. Практически по всему полуострову — не говоря уже о других местах — например, в Ницце. Кое-что обветшало, и мне хотелось бы привести это в надлежащий вид. Думаю, что вы не будете таить на меня зла — ведь я оплачу вашу работу так, как вы сами того пожелаете.

Андреа задумался.

— Но почему именно я?

— Вы мне понравились.

— ...

— И как архитектор, и как человек — а последнее особенно важно. Думаю, что вы получите гораздо больше, чем в своей фирме.

Андреа призадумался.

Предложение графа выглядело довольно заманчиво — если, конечно, в этом предложении не было никакого подвоха. Хотя, собственно говоря, для чего, с какой целью Отторино, этот богатейший и всесильный человек должен делать ему, Андреа, скромному архитектору, какой-то подвох? Права Эдера — нельзя быть таким мнительным.

Однако, подумав, он решил, что такой человек, как дель Веспиньяни, да еще на своем дне рождении, да еще и после нескольких выпитых бокалов шампанского, может оказаться не сталь пунктуален, как на следующие сутки, и это было бы вполне понятно.

К тому же, он еще недостаточно хорошо знал дель Веспиньяни, и потому отнесся к этому предложению с совершенно понятной долей скепсиса.

— Ну, так что вы на это скажете, дорогой Андреа? — пытливо вглядываясь в глаза собеседнику, поинтересовался дель Веспиньяни.

Андреа пожал плечами.

— Пока ничего.

— ...?

— Понимаете, — Андреа натянуто улыбнулся, — необходимо время.

Отторино, быстро подавшись корпусом вперед, поинтересовался:

— Для чего?

На что Андреа ответил достаточно неопределенно:

— Надо подумать.

Отторино передернул плечами.

— Вот как? А я почему-то решил, что вы умеете ориентироваться мгновенно.

— И почему вы так решили?

Вы ведь бизнесмен.

— Это ничего не значит. Для успеха в бизнесе необходимо все как следует взвесить.

— Логично. Но все-таки подумайте над этим предложением. Я считаю, что если вы примете его, мы останемся довольны друг другом,— произнес Отторино, разворачиваясь по направлению к столикам.

Дель Веспиньяни, некоторое время поговорив с Сатти о разных ничего не значивших пустяках, ушел, оставив Андреа в полном недоумении.

Он, граф дель Веспиньяни, предлагает ему, Андреа, стать по сути домашним архитектором.

Ну да — получается, что так...

Но почему именно ему?

Почему выбор пал именно на него — скромного, молодого. а главное — никому не известного?

Загадка.

Ведь ему стоит только поманить, и сюда, в Ливорно, приедут самые знаменитые мастера:

Почему он не хочет иметь дела с ними?

Тоже непонятно.

Ничего не понимая. Андреа с растерянным видом выкурил сигарету и. вздохнув, направился к Эдере — тур вальса уже был окончен, и Эдера. раскрасневшаяся после танца, стоя со старым графом Клаудио дель Веспиньяни, о чем-то весело болтала с ним.

 Граф, поблагодарив Эдеру и Андреа, кивнул на прощание и отошел, а Андреа шепнул жене:

— Я только что говорил с Отторино дель Веспиньяни. Знаешь, он предложил мне стать его личным архитектором или чем-то вроде того.

— О, мой милый! — воскликнула Эдера,— давай хоть сегодня не будем говорить о делах! Потом все потом, когда праздник кончится, и мы опять войдем а будни, с их заботами и тихими радостями. Ведь сегодня праздник — Пусть не наш, но все-таки праздник. А когда праздник — так хочется ощущать себя спокойной я счастливой!.. Потом, потом...

Была уже глубокая ночь, однако веселье продолжалось — начиналось самое интересное: официанты должны были подать обещанные хозяином блюда, столь любимые при дворе Лоренцо Великолепного, в музыканты, одетые сообразно той веселой в куртуазной эпохе, услаждать слух собравшихся сладкой музыкой.

Да и сами гости, чтобы почувствовать себя придворными Лоренцо Медичи, должны были облачиться в наряды того времени.

Нет, этому Отторино дель Веспиньяни нельзя отказать в изобретательности; костюмированный вечер — это просто замечательно!

Слегка захмелевший Отторино, обведя гостей счастливыми глазами, произнес:

— Дорогие синьоры и сеньориты, попрошу минуточку внимания...

Все, предвидя что-то очень интересное, приготовились слушать.

Тот продолжал:

— Сегодня мне исполняется сорок лет. Конечно же, эго немало — хочется оглянуться назад, посмотреть прожитую жизнь, так сказать, как бы сквозь увеличительное стекло. Я так и сделал. Да, я прекрасно знаю, что очень многие в Ливорно считают меня сумасшедшим сумасбродом, что многие — даже из вас, чего скрывать? — считают, что я мог бы использовать время, отпущенное мне Богом, с куда большей пользой для себя и других... Я и не обижаюсь, — наоборот, почитаю подобные рекомендации за комплимент. Конечно же, никто из нас не может сказать, действительно ли так он использует дарованную нам жизнь, как это следовало бы. Но теперь, в день своего сорокалетия мне не хочется об этом думать — давайте веселиться, давайте развлекаться так, как веселились наши предки при дворах бывших кондантьеров, ставших покровителями муз и прекрасных женщин, как веселились при дворе Лоренцо Великолепного! — Отторино, счастливо улыбнувшись, воскликнул: — Так вот, как я и обещал, сейчас начнется костюмированный бал? Те синьоры и синьорины, которые пожелают участвовать, могут пройти на «Ливидонию» и переодеться в костюмы... Я думаю, что это вам обязательно понравится, и, надеюсь, надолго запомнится!

Его последние слова перекрыли бурные аплодисменты гостей.

Участвовать пожелали практически все — в том числе Андреа и Эдера.

Правда. Андреа сперва немного раздумывал, удобно ли будет ему, молодому человеку, отцу семейства, запросто расхаживать тут в костюме шестнадцатого века, но Эдера тут же рассеяла все его сомнения:

— Что ты! Ведь и сенаторы, и даже политики, которых ты едва ли не каждый день видишь на экране, и которые присутствуют тут, также согласились принять участие в этом карнавале... Разве мы чем-нибудь хуже их? Во всяком случае, потом нам будет что вспомнить!

Эдера облачилась в пышное платье с огромным декольте и с корсетом из китового уса — такие платья действительно носили веселые флорентийские и туринские дамы времен «Декамерона»...

Андреа достался роскошный бархатный камзол, расшитый тусклым золотом — он, посмотрев на себя в зеркало, остался очень смущенным.

— Не смущайся, дорогой,— произнесла Эдера, нежно обвив его шею руками,— в этом камзоле ты настоящий герцог!

Андреа недоверчиво покосился на жену.

— Ну, так уж...

Однако она не дала ему договорить:

— Пойдем лучше вниз, и будем веселиться1 Мы будем вместе, будем любоваться друг другом... И будем счастливы вместе!

Андреа, поправив складку камзола, натянуто улыбнулся и последовал по трапу за женой.

Однако из головы его никак не шло предложение дель Веспиньяни.

«И для чего это я ему понадобился? — думал Андреа, рассеянно глядя на танцующих алеманды и паванны гостей Отторино,— и почему это он остановил свой выбор именно на мне?..»

После танцев гости, очень довольные такой выдумкой хозяина, расселись к столам — на этот раз я официанты были одеты в костюмы того времени, и, что самое главное — даже кушания были не только изготовлены по старинным рецептам, но я сервированы на столе именно так, как делалось это в шестнадцатом веке.

А Андреа строил самые разнообразные догадки, но так и не мог понять причину такого странного, на его взгляд, предложения...

ГЛАВА 5

Наступило время прощаться.

Гости, один за другим, оставив на своих местах тарелки и разнокалиберные бокалы с недопитыми винами и ликерами, поднялись со своих мест и, подойдя к хозяину, принялись благодарить его за прекрасный вечер — не спеша, с чувством — по обыкновению людей праздных и знающих толк в подобном времяпровождении.

Отторино, кутаясь в длинный плащ, который услужливо накинул на него Росси, проводил их до трапа.

— Гостиница к вашим услугам,— произнес он,— номера оплачены заранее. Но если какие-нибудь проблемы — звоните моему секретарю,— он кивнул в сторону улыбавшегося Росси.

— Спасибо, спасибо,— принялись благодарить гости, — еще раз спасибо, синьор дель Веспиньяни...

Когда последний человек сошел с трапа, Отторино кивнул двум матросам — те живо заволокли трап на яхту.

Он достал из своего любимого портсигара сигарету я, облокотившись о перила, закурил.

— Поразительно,— пробормотал Отторино,— просто поразительно...

— Что вы говорите? — некстати вступил в беседу стоивший рядом Росси.

— Нет, как она все-таки похожа,— продолжал дель Веспиньяни, обращаясь, конечно же, не к своему личному секретарю, а только к самому себе,— нет, как она все-таки похожа...

— Похожа?

— На Сильвию... Да, на мою покойную Сильвию,— голос его при упоминании о покойной жене в одночасье зазвучал как-то очень тускло.— Я просто никогда бы не поверил, если бы сам не увидел... Просто необыкновенная игра природы,— добавил Отторино.

— Я и сам заметил,— вновь произнес Джузеппе из-за спины патрона, — но только...

Граф резко обернулся.

— А-а-а, ты еще тут? Ты что-то сказал?

— Вы изволили говорить со мной,— вежливо произнес Росси.

— Я говорю сам с собой, Джузеппе, и тебе только показалось, будто бы я разговариваю с тобой,— недовольно поморщился граф.— На самом деле я говорю сам с собой. Мысли вслух. Ты ведь знаешь, что я иногда могу себе это позволить?

— Извините... Но я тоже подметил, что эта синьора, с которой вы так долго беседовали, очень похожа на вашу покойную супругу, упокой ее душу Мадонна и святой Франциск,— с чувством, столь характерным для уроженца портовой части Неаполя произнес Росси.— Только...

Отторино нахмурился.

— Что — только?

— Только ваша супруга все-таки была красивее... — нашелся тот.

Непонятно почему, но в этот самый момент на Отторино нашла вспышка гнева — наверное, потому, что этот маленький и суетный человечек, этот Джузеппе Росси полез совсем не туда, куда следовало — в воспоминания дель Веспиньяни, в его чувства к покойной (все, что было связано с Сильвией, давно стало для Отторино святым).

— Послушай,— сурово сказал граф, стараясь не взорваться,— послушай, что-то в последнее время ты что-то очень много себе позволяешь... Не забывайся, Джузеппе, где я тебя взял, с какого дна извлек, и куда ты в любой момент можешь быть отправлен обратно!

Росси сконфузился.

— Извините, синьор...

— Джузеппе, мне кажется, что будет лучше, если ты пойдешь вниз, и проследишь, чтобы там прибрали все как следует...

— Хорошо, хорошо...

Росси за долгое время службы у дель Веспиньяни достаточно неплохо изучил нрав своего хозяина — он видел, что еще одно невпопад сказанное слово, и патрон может не на шутку вспылить.

А потому, пробормотав напоследок какие-то извинения, отправился вниз.

Отторино докурил сигарету почти до самого фильтра, после чего, бросив окурок в черную воду, тяжело вздохнул и последовал в каюту.

— Поразительно... — бормотал он, спускаясь по ступенькам,— удивительно...

Уже светало.

Восток мало-помалу, незаметно розовел, за изломанным силуэтом города рдел край неба, и в каюте становилось все светлей и светлей.

Граф тяжело опустился в кресло, и погрузился в тишину своей каюты — уютной, со вкусом обставленной, но тем не менее — совершенно чуждой ему.

Какое-то время он просто переводил дыхание после продолжительных бесед с гостями: все труднее и труднее становилось ему поддерживать оживленные, веселые застольные разговоры, скрывать свою печаль. Теперь, после празднества, Отторино мучил страх.

С напряженным вниманием вслушивался он в хрупкое равновесие своего организма, казалось, что зловещая враждебная сила вот-вот нанесет ему неотвратимый удар и сомкнется над ним черная глухая пучина тягостного недуга, имя которому — смертельная тоска.

Отторино, взяв со стола портрет Сильвии, еще раз внимательно посмотрел на него.

— Удивительно, — произнес он, — никогда бы не поверил...

В этот самый момент на столе зазвонил телефон.

Дель Веспиньяни поднял трубку.

— Алло?

Звонил тот самый Адриано Шлегельяни, которого граф беспокоил несколькими часами ранее.

— Доброе утро. Не разбудил?

Отторино поморщился.

— А я и не спал.

— Бессонница?

В голосе Адриано послышалось живейшее, неподдельное участие — будто бы он и сам провел бессонную ночь.

— Да.

— Признаться, я тоже не спал... Но у меня куда более уважительная причина.

Удивленно подняв брови, Отторино спросил:

Интересно, какая причина может быть более уважительной, чем сорокалетие?

— Всю ночь болел зуб... Пока не вырвал — не успокоился. А теперь уже все равно нет смысла спать.

— Сочувствую,— ответил граф.— Но ты сделал то, о чем я тебя просил?

— Да, Отторино.

— Ну, и что же?

— По моим данным, этот синьор Давила — порядочный человек. Кстати, его жена Эдера и он — сводные брат и сестра... Там очень темная и запутанная история, не по телефону. Сегодня же я подготовлю специально для тебя подробности — но это уже письменно.

Все правильно: «подробности — письмом»,— процитировал дель Веспиньяни старое присловье.— Но самое главное: этот самый Андреа Давила — действительно порядочный человек?

— Несомненно.

Отторино переложил трубку в другую руку.

— Ты ручаешься?

— А я тебя хоть раз подвел?

В голосе Шлегельяни послышались несколько обиженные интонации.

— Нет, нет,— поспешил успокоить его граф, — это я так спрашиваю...

— Об этом синьоре только самые лучшие рекомендации,— ответил Адриано. — А зачем это тебе?

— Не твое дело. Я ведь не спрашиваю, зачем тебе деньги, которые ты с меня берешь за подобного рода услуги?

— Я беру с тебя деньги не за услуги, а за полную конфиденциальность услуг, — в тон ему заметил Адриано.— И ты сам это знаешь.

— Да, насчет этого Андреа... Ну, не утопая в подробностях, так сказать — в двух словах...

— Архитектор, занимается куплей-продажей недвижимости,— начал Адриано, — и, вроде бы — успешно. Ни в чем порочащем никогда не замечен. Правда, в свое время он и Эдера собирались даже разводиться... Ну, это уже другая статья. Ну, что еще... Получил образование в Штатах. Его покойный отец, Серджо, был дипломатом, советником посольства, правда умер совсем молодым... А так, насколько я понимаю, этот Андреа — обыкновенный средний буржуа. И по образу жизни, и по всему остальному...

Отторино решил не уточнять, что же именно имеет Шлегельяни «под всем остальным» — видимо, полученной информации было для него более чем достаточно.

А потому, вежливо поблагодарив Адриано, он произнес в ответ:

— Ну, очень тебе обязан... чек получишь по почте как и всегда. Всего хорошего.

И повесил трубку.

На следующее утро Отторино, превозмогая головную боль, проснулся, и первым же делом потянулся к телефону.

Поискав в карманах, он обнаружил визитную карточку Андреа и набрал номер.

— Алло...

Голос графа звучал очень неуверенно, и он сам отметил про себя это обстоятельство.

Трубку в Виареджо поднял сам хозяин.

— Доброе утро, — послышался голос Андреа.

— Синьор Давила, вас беспокоит Отторино дель Веспиньяни. произнес граф, откашлявшись.

— Доброе утро, синьор,— еще раз поприветствовал абонента Давила.

— Мы не могли бы встретиться?

— Ну да.

— Простите, синьор, но я не совсем понимаю,— замялся Андреа.

— Что?

— С какой целью?

Отторино этот вопрос весьма удивил.

— Как — неужели вы забыли о моем предложении? — спросил он.

— Простите...

Голос дель Веспиньяни приобрел снисходительные интонации.

— Ну, я понимаю, вчерашний праздник немного затянулся... И вы, синьор, наверняка забыли, что я предлагал вам.— Тогда напомню: я предлагал вам... Предлагал вам стать моим архитектором,— сказал в ответ граф, немного растягивая слова.

— Но я не думал, что ваше предложение всерьез,— произнес Андреа после непродолжительной паузы.

— Запомните, синьор,— наставительно сказал в ответ хозяин «Ливидонии»,— запомните, если граф Отторино дель Веспиньяни что-нибудь предлагает, то только всерьез. И если он что-нибудь обещает, то тоже очень, очень серьезно.— Он помедлил, после чего поинтересовался: — Ну, так что вы скажете?

Андреа молчал.

— Может быть, вам не нравится зарплата? — спросил граф и тут же добавил: — тогда мы могли бы договориться с вами...

— Насчет чего? — спросил Андреа таким тоном, будто бы только что проснулся.

— Ну, скажем, насчет условий работы... В том числе — и о вознаграждении. Я навел о вас справки: все в один голос утверждают, что вы на редкость порядочный человек,— продолжил Отторино,— и что работать с вами — только удовольствие...

— Спасибо за комплимент, — смущенно произнес Андреа в ответ.

— Если вы не возражаете, я пришлю за вами машину,— сказал Отторино.

— Простите,— принялся оправдываться Андреа неизвестно почему,— простите, но ваше предложение настолько неожиданно... Мне надо бы собраться с мыслями, подумать... посоветоваться с родными...

— Имеете в виду вашу очаровательную супругу? — уточнил дель Веспиньяни; при упоминании об Эдере взгляд его словно просветлел.

— Да, и ее тоже.

— Я думаю, что она согласится.

— Но мне сегодня, через полчаса необходимо быть в офисе,— вновь возразил Андреа.

— Боюсь, что вам придется пересмотреть ваши планы на сегодня, — оборвал его граф,— короче говоря, машина из Ливорно выйдет через, — он, закатав манжетку, посмотрел на часы,— через десять минут. Белый Роллс-Ройс, Сильвер Спирит-2.

— Но...

— Простите, но я не хочу слышать никаких оправданий. Вы ведь обещали мне вчера... Всего хорошего, синьор Сатти,— сказал граф, после чего повесил трубку.

Он прошелся по комнате, посмотрел в иллюминатор — над лазурной гладью моря летали белоснежные чайки.

Отторино открыл люк, вдохнул полные легкие свежего воздуха и мечтательно улыбнулся...

Выслушав столь неожиданное приглашение Отторино, Андреа первым делом хотел сказать, что действительно помнил о предложении графа, но мало ли что может пообещать один человек другому между третьим и четвертым фужером шампанского! Однако вспомнив дель Веспиньяни, вспомнив его проницательные глаза, которые немного напугали его жену, Эдеру, он решил, что сказать подобное абоненту — несколько нетактично и неучтиво. Как никак, а еще несколько часов назад они были в гостях у этого человека.

Когда из трубки послышались короткие гудки, извещавшие о конце разговора, Андреа, растерянно повертев трубку в руках, положил ее на рычаг.

— Кто это? — спросила немного обеспокоенная Эдера. — Кто это звонил?

— Синьор дель Веспиньяни, черт бы его подрал,— пробормотал Андреа.

— Граф Отторино?

— Он самый. А почему это тебя так удивляет?

— А тебя — нет? — задала Эдера супругу встречный вопрос.

— Меня — тоже.

— И чего он хотел?

— Он хочет как можно быстрее встретиться со мной. И уже выслал из Ливорно свой Рольс-Ройс.

— Специально для тебя?

— Ну да...

— Чтобы отвезти тебя в Ливорно?

В то утро Андреа был немного раздражен — сказывались, видимо, лишние дозы алкоголя, которые он принял вчера на «Ливидонии», и потому, саркастически посмотрев на жену, произнес:

— Да, дорогая, действительно за мной... Ты, кстати говоря, очень проницательна.

— Но ведь он мог выслать машину за... — с уст Эдеры едва не слетели слова «и за мной тоже, но в самый последний момент она избрала другое продолжение беседы: — за нами с тобой...

— Ты ведь помнишь вчерашний разговор...

— Это насчет того, чтобы стать его личным архитектором? — поинтересовалась Эдера.

Андреа коротко кивнул.

— Ну да...

— А я думала — он просто шутит...

— Я тоже. А оказывается вот — нет...

— Я и не понимаю, а для чего он выслал в Виареджо машину?

— Чтобы отвезти меня вновь в Ливорно, и чтобы договориться обо всем более конкретно и детально,— ответил Андреа, отвернувшись.— Дорогая, сделай мне пожалуйста, кофе, я что-то неважно себя чувствую.

— Не надо было вчера так много пить,— наставительно ответила Эдера, — кофе я тебе сейчас сделаю, но ты ответь мне: что ты сам обо всем этом думаешь?

— О предложении графа?

— Ага.

— Ну, я не могу так сразу сказать...

Эдера, лукаво посмотрев на мужа, поинтересовалась с известной долей иронии (это был достойный ответ за слова о «проницательности» Эдеры, сказанные несколькими минутами тому назад):

— Тебя смущает сумма вознаграждения? Или на своей фирме ты сможешь заработать больше?

— Нет, я не о том... Просто все это достаточно неожиданно...

— И потому подозрительно?

— Ну да.

— А что касается этих фантастических сумм?

— Не далее, чем несколько минут назад Отторино сказал мне, что и не думал шутить.

Эдера, сняв с плиты миниатюрный жезвей, над которым пузырилась кофейная гуща, придвинула фарфоровую чашечку Андреа и налила ему кофе.

— Спасибо,— произнес тот, придвигая к себе кофе. — Ну, допустим, что этот сумасброд действительно богат, как Крез... В этом нет никаких сомнений — мы ведь видели его яхту и все остальное. Но для чего ему понадобился в качестве домашнего архитектора именно я? Ведь со своими деньгами он мог бы заставить работать на себя всю римскую Академию изящных искусств, всю профессуру по архитектуре!

Эдера заулыбалась.

— Значит, милый, ты лучше их,— сказала она,— ты лучше всей профессуры, всех академиков, вместе взятых! Иначе бы он не пригласил бы тебя.

После выпитого кофе Андреа стало немного легче. Голова стала работать более четко, и неожиданно для Эдеры он спросил:

— Послушай, а если это просто какой-то розыгрыш? Ну, какая-то мистификация?

На что та только махнула рукой.

— Ну, тебя послушать, так отовсюду надо ждать подвоха... То с этим приглашением ты больше суток раздумывал — сперва ошибка это или нет, а затем — стоит ли его принимать, и что будет, если это все-таки ошибка... А все оказалось как нельзя лучше: ты имеешь шанс получить такую работу, о которой и не мечтал.

Андреа деликатно промолчал — он понял, что на этот раз Эдера совершенно права, и что спорить с ней бесполезно.

— Так что все будет хорошо... мне кажется, что за такую возможность надо только хвататься...

— Но прежде чем хвататься, надо выслушать, что же конкретно может предложить мне этот самый сумасшедший граф, — ответил Андреа.

— Ну, вот: как раз съездишь и выслушаешь... В конце-то концов, потеряешь всего только один день, но ведь это тебя ни к чему не обязывает! Ты можешь поговорить с ним, а вот принять его предложение или не принять — это уже твое дело. В любом случае право последнего слова остается только за тобой... — подойдя к мужу, она наклонилась и нежно обвила руками его шею,— не волнуйся, дорогой мой, не волнуйся — все будет хорошо, я же знаю...

Андреа поднялся и поцеловал Эдеру — да, он еще раз убедился, что она для него — не только жена, но и верный, преданный друг...

Белый Роллс-Ройс был просто великолепен — никогда еще Андреа нс ездил в таких автомобилях. Шофер, одетый в форменную ливрею с гербом дель Веспиньяни на пуговицах, сосредоточенно вел машину, глядя на дорогу, встречные малолитражные «фиаты» и «фолксвагены» шарахались от огромного лимузина во все стороны, и водитель только улыбался.

Дорога пролетела незаметно. Спустя несколько часов Андреа вновь был на яхте «Ливидония».

Отторино встретил его у трапа с улыбкой, как своего старого знакомого.

— Большое вам спасибо, синьор, за то, что вы вторично приняли мое предложение и соблаговолили посетить этот приют одинокого отшельника, — дель Веспиньяни небрежно кивнул в сторону своей огромной, шикарной яхты.

Андреа, смущенно заулыбавшись, произнес в ответ необычайно вежливым тоном, за которым, по всей видимости, просто хотел спрятать свою робость:

— Это я должен благодарить вас, синьор...

Дель Веспиньяни деланно удивился.

— Вы?

— Ну да...

— Но почему?

— За приглашение...

— Ну, в данном случае не я вам нужен, но вы мне,— сказал граф и тут же спохватился: — Впрочем, я вас задерживаю: о таких вещах лучше говорить не у трепа, а в каюте...

Спустя несколько минут они уже сидели в каюте, обшитой роскошным красным деревом.

Граф начал с дипломатической прелюдии:

— Я забыл спросить — понравилось ли вам вчера у меня?

— О, что вы!

— Так понравилось?

— Праздник получился просто великолепным! — воскликнул Андреа совершенно искренне.

— А вашей очаровательной жене? — осторожно поинтересовался Отторино.

— О, Эдера в восхищении! — произнес Андреа, — Правда, это приглашение мы получили настолько неожиданно...

— Ничего неожиданного в этом нет,— отмахнулся дель Веспиньяни, — тем более, что мы с вами уже говорили на этот счет.— Он немного помолчал, после чего, желая перевести беседу в нейтральное русло, поинтересовался: — Кстати, я повел себя несколько неучтиво... Не предложил вам выпить. Синьор Давила, вино какой страны и какое именно вы предпочитаете в это время суток?

Андреа смущенно улыбнулся.

— Право, я не знаю... К стыду своему вынужден признать, что я не большой знаток и ценитель вин.

— С вашей стороны это большое упущение,— заметил дель Веспиньяни, поднимаясь со своего излюбленного кожаного кресла.

— Почему?

Отторино заулыбался.

— Жить в Италии и не разбираться в винах... Это тоже самое, что не разбираться в женщинах...

— Ну, в женщинах, насколько я думаю, я разбираюсь,— заулыбался Андреа.

— Не сомневаюсь. Иначе бы вы не женились на такой роскошной женщине... Имею в виду вашу супругу. А мы были бы лишены счастья лицезреть ее вчера,— произнес дель Веспиньяни.

И хотя слова эти, при желании, могли бы быть истолкованы достаточно двусмысленно, сказаны они были с таким достоинством и с таким чувством, что ни у кого, а тем более — у Андреа, не заронилось бы и тени сомнения в порядочности Отторино дель Веспиньяни.

— Да, так что насчет вина? Впрочем, может быть вы хотите пива? Знаете,— граф весело подмигнул своему собеседнику,— многие считают пиво напитком плебеев, и стыдятся признаться в том, что любят его... Я знавал в Риме несколько старушек из потомков старой аристократии, которые в свои восемьдесят лет с удовольствием пили этот божественный налиток. Так вот, к чему это я: в так не думаю. И если вы хотите пива, то в с удовольствием...

Андреа улыбнулся.

— Что ж — пиво так пиво.

Когда лакей принес на подносе несколько бутылок пива (сам Отторино предпочел белое сухое вино Луканы, урожая 1992 года), беседа была продолжена.

— Так вот, что касается моего предложения, — сказал Отторино,— мне действительно необходим человек, который бы привел в порядок мои владения в Тоскане. Вы ведь когда-то проектировали коттедж для меня. Я ознакомился с вашими работами, их отличает выдержанность, основательность и несомненное чувство вкуса.

— И поэтому вы делаете столь лестное предложение именно мне?

Граф закивал.

— Несомненно.

— Но ведь с вашими возможностями...

Отторино мягким движением руки остановил своего собеседника.

— Прекрасно понимаю, что именно вы хотите сказать, что я мог бы предложить то же самое какой-нибудь знаменитости — не так ли?

Немного подумав, вспомнив сегодняшний разговор с Эдерой, Андреа кивнул.

— да.

— Но тем не менее, я решил остановить свой выбор на вас. Знаменитости — они ведь всегда так капризны — что оперные певцы, что рок-звезды, что архитекторы. А вы — молоды, честолюбивы и неиспорченны. Эти качества мне очень импонируют, синьор Сатти. Что касается вознаграждения... Я буду выплачивать вам ежемесячное жалование... Ну, допустим, в полтора разабольше того, которое пообещал вчера — чтобы вы нс сочли меня скупердяем. Кроме того, за каждый конкретно выполненный проект вы будете иметь отдельно... Ну, скажем, от пяти до десяти месячных окладов. Если вы считаете, что этого недостаточно, могу предложить пятнадцать.

— Нет, нет, что вы, — смущенно произнес Андреа, — пусть будет пять.

— Как хотите, синьор,— холодно произнес дель Веспиньяни.

— Видимо, работы будет очень много? — предположил Андреа.

— Достаточно будет работы...

— Я не хочу получать деньги даром! — запальчиво воскликнул собеседник Отторино.

Тот заулыбался.

— О-о-о, синьор Давила, вы — именно тот человек, которого я искал, вы нравитесь мне все больше и больше. Я думаю, что мы найдем с вами общий язык. Но,— граф поднял кверху указательный палец» будто бы желал показать на что-то очень важное, но недоступное невооруженному взгляду,— но, синьор, мне придется поставить перед вами несколько условий...

— Условий?

Отторино важно закивал.

— Разумеется.

— Я слушаю вас, синьор...

— Во-первых, вы должны будете переехать в Ливорно... Обязательно.

— Но ведь там у меня бизнес, у меня фирма! — воскликнул Андреа, не очень-то и обрадованный таким оборотом дела; предложение Отторино его смутило.

— Фирма?

— Ну да...

— Бизнес?

— И не самый плохой,— ответил Андреа,— теперь у нас в Тоскане настоящий строительный бум. И мне не хотелось бы, чтобы я...

— Но ведь одно другому не помеха,— мягко возразил граф.

— То есть?

— Переведите свою фирму в Ливорно, берите у меня подряд, и...

Андреа заулыбался — это было совсем другое дело.

А граф, заметив эту улыбку, продолжал:

Кстати, а у вас есть дети?

— Да, двое — сын и дочь,— гордо ответил Андреа.— Лало и Эдерина.

— Вот и прекрасно, в Ливорно куда больше возможностей дать им приличное образование, чем в Виареджо,— заметил Отторино.

Они еще некоторое время поговорили в том же ключе — дель Веспиньяни расписывал перспективы жизни в Ливорно в самых что ни на есть радужных красках.

— Кроме того,— сказал он,— у вас не будет проблем с жильем.

— То есть? — поинтересовался Андреа, потягивая пиво из высокого бокала прозрачного стекла.

— В моем палаццо места более чем достаточно,— сказал граф.

— Вы предлагаете нам с семьей поселиться у вас? — осведомился Андреа.

— Ну да... А что вас смущает? Постройка конца шестнадцатого века, прекрасные фрески, замечательная картинная галерея... О, синьор, вы останетесь довольны ... думаю, что и ваша супруга — также,— заулыбался дель Веспиньяни: по всему было видно, что одно только воспоминание об Эдере вызывает в нем прилив положительных эмоций.

Андреа на минуту задумался.

— Но я не могу так сразу согласиться,— смущенно пробормотал он.

— А я и не прошу, чтобы вы соглашались так сразу,— улыбнулся в ответ Отторино.— Ведь по всему видно, что человек вы основательный, и, прежде чем принять какое-нибудь решение, обязательно должны подумать, взвесить все плюсы и минусы... Хотя,— заметил он как бы между прочим,— минусов лично я тут не вижу вообще. Только плюсы. Думаю, что и ваша жена скажет вам то же самое...

Чем больше Андреа думал над предложением графа, тем больше склонялся к мысли, что он прав.

Приехав домой (в Виареджо его завез тот же самый белый Роллс-Ройс, он сразу же пошел в комнату к Эдере.

Та, заметив мужа, улыбнулась и, подойдя к нему, поцеловала.

— Знаешь, тебя не было только полдня, а я уже успела соскучиться, будто бы мы не виделись целую вечность,— сказала она.

И я, признаться, тоже без тебя очень соскучился, — сказал Андреа, опускаясь в кресло.

— Ну, как съездил?

— Знаешь,— ответил тот,— как ни странно, но самые лучшие надежды оправдываются.

— Получил предложение от синьора дель Веспиньяни? — спросила Эдера, усаживаясь подле.

Андреа кивнул.

— Да.

И он вкратце пересказал ей содержание недавней беседы с графом.

— И ты еще думаешь?

— Соглашаться сразу было бы верхом неприличия,— сказал Андреа.

— А когда ты должен дать ответ?

Андреа передернул плечами.

Мы не договаривались на определенный день. Я просто сказал, что позвоню ему...

— Так ты говоришь — он настаивал?

— Да, он утверждал, что модные архитекторы сейчас избалованы, словно оперные теноры, и что с ними очень тяжело. Говорит, что со мной будет проще... а кроме того, если граф настолько богат, если он даст деньги под мои проекты, я смогу сделать то, что мне никогда бы не удалось сделать тут... да, совсем упустил из виду самое главное: непременным условием дель Веспиньяни поставил следующее — мы должны перебраться отсюда в Ливорно. Знаешь, — Андреа закурил сигарету, — знаешь, его доводы показались мне достаточно убедительными. Он говорит, что в Ливорно мы сможем дать нашим детям куда более серьезное образование, нежели тут, в Виареджо.

— А знаешь — он прав,— подхватила Эдера, — конечно же, это не Виареджо. Хотя...

— Что — хотя?

Андреа пытливо посмотрел на жену.

— Хотя жаль покидать такое насиженное место. Я так тут привыкла... — скапала она, немного смутившись, — человек к домашним тапочкам привыкает, а тут — город, образ жизни... Право же, я буду скучать.

— И мне жаль, согласился Сатти.— Но мне кажется, что это для нас — отличный шанс, и потому не очень-то хочется упускать его...

К вечеру Андреа твердо решил: на следующей неделе он и Эдера перебираются в Ливорно. Решение было твердым и окончательным.

Набрав номер «Ливидонии». Андреа позвонил дель Веспиньяни и сообщил о своем решении.

— Иного я и не ожидал,— спокойным тоном произнес Отторино.— Вы — очень основательный молодой человек, я понимаю, что нам надо время для размышления. Видимо, Эдера тоже согласна?

— Да, она и не раздумывала.

— Синьор, в таких вещах всегда надо слушаться женщин, — произнес Отторино,— и актуальная во всех случаях жизни пословица «послушай женщину и сделай, наоборот тут явно не подходит»...

— Мне необходимо немного времени для того, чтобы утрясти формальности, — сказал Андреа, — для перевода фирмы из Виареджо в Ливорно.

— О, я с удовольствием вам помогу,— воскликнул дель Веспиньяни, — я прекрасно знаком со всей администрацией Тосканы, и когда расскажу, в чем дело, думаю, что вам обязательно пойдут навстречу.

Неизвестно, обращался Отторино к своим друзьям или нет, но после того звонка оформление бумаг пошло значительно быстрее — Андреа освободился даже на два дня раньше, чем планировал.

И вот, одним ранним ясным утром он, Эдера и дети уже стояли на крыльце своего особняка перед закрытой дверью: на окне дома висела табличка — «Сдается в наем».

— Нет, что ни говори, а мне очень жаль,— сказала Эдера.

— И мне тоже... — вторил ей Андреа.— Но ведь мы уже решили...

Она вздохнула.

— Ну да...

— А раз так — ничего не поделаешь,— грустно улыбнулся Андреа.

— Мне кажется, дорогой, что ты не совсем рад нашему переезду в Ливорно,— сказала его жена, пытливо вглядываясь в глаза Андреа.

Он отвел взгляд.

— Нет, я рад...

— Ты какой-то слишком грустный сегодня... Будто бы и не рад... Не грусти, дорогой, в Ливорно нас ждет совершенно новая жизнь.

— Хотя мы и недолго жили в Виареджо, но мне действительно жаль покидать его.

— Ну, раз надо, так надо,— сказала Эдера,— ладно, Андреа, нам пора...

Солнце уже начало золотить верхушки крестов на старинном ливорнском кладбище Санта-Пьетро, когда к ажурной кованой решетке ворот палаццо дель Веспиньяни подъехал мебельный фургон.

Гостей встречал Джузеппе Росси.

— Доброе утро, синьор Давила, доброе утро, синьора Давила,— наперебой затараторил он,— как вы доехали? Надеюсь, ничего не случилось? Мой патрон, синьор дель Веспиньяни поручил встретить вас.

— А где он сам?

Росси заулыбался.

— Сегодня в одной прибрежной речушке замечательный клев на форель, и граф не мог упустить такой возможности. Он приносит тысячу извинений, и говорит, что сегодня же навестит вас. А заняться вашим устройством он поручил мне. Прошу вас, синьоры!

И супруги не без внутренней робости переступили порог палаццо дель Веспиньяни...

ГЛАВА 6

Палаццо дель Веспиньяни имело такой вид, будто бы оно было только что построено, хотя на самом деле построено оно было в конце шестнадцатого века — об этом свидетельствовали цифры на фронтоне — «1585».

Андреа с семьей расположились на втором этаже, в правом крыле палаццо — Джузеппе уверял, что в комнатах, которые хозяин радушно отвел гостям, в свое время останавливались и Казанова, и Стендаль, я Наполеон, и даже какой-то римский папа.

Андреа это сообщение личного секретаря дало возможность пошутить:

— Вот и отлично. Стало быть, мы имеем все основания вобрать в себя заслуги и особенно пороки знаменитых гостей, я притом — остаться святыми и безгрешными. Кстати,— он обернулся к Росси,— а где сам синьор Отторино дель Веспиньяни?

— Он занят — синьору дель Веспиньяни пришлось вылететь в Рим по одному неотложному делу. Но он просил не беспокоиться, отдыхать, через несколько дней он должен вернуться... Кстати, вполне возможно, что сегодня вечером он позвонит вам...

Когда вещи были разложены из ящиков и чемоданов, Андреа, улегшись на диван, произнес:

— А знаешь, Эдера, мне тут очень даже нравится... Что скажешь?

— Скажу, что нам с тобой просто повезло,— не задумываясь, ответила та.

— Ты говоришь так, потому что веришь в стоя слова, или потому, что хочешь рассеять мои сомнения?

— Нет, мне действительно все очень нравится... Разве это не может не понравиться?

— Обожди, это только начало...

— Начало чего? Новой жизни?

— Ну да...

— Ох, как все мы любим начинать новую жизнь, — глубокомысленно вздохнула Эдера, и только глаза ее смеялись,— особенно мужчины..»

— Разве? Я думал, что и женщины тоже.

— Ладно, не надо обобщать,— сказала синьора Caтти, прекрасно понимая, что именно имеет в виду ее муж.— Так что; останемся тут, или будем ждать звонка Отторино?

— Пожалуй, нам следовало бы перекусить, а затем — хорошенько отдохнуть,— сказал Андреа.— Тем более что дети наверняка проголодались и утомились в дороге...

И Эдере в ответ ничего более не оставалось, как согласиться:

— Ну, хорошо...

Джузеппе, проведя гостей в огромную каминную залу, служившую одновременно и столовой, поинтересовался:

— Чего бы вам хотелось на завтрак?

— Право, не знаю,— растерянно ответил Андреа,— а что, есть выбор?

— Да, кухня палаццо дель Веспиньяни славится уже много веков,— ответил Джузеппе,— так чего синьоры изволят мясо, рыбу, дичь, сыр...— затараторил он в своей излюбленной манере.— И все с наших ферм, которые находятся неподалеку...

Эдера, немного подумав, произнесла:

— Пожалуй, на завтрак лучше всего сыр, зелень... И кофе. Ты не возражаешь, дорогой?

И она обернулась к мужу.

— Да, пусть будет так,— сказал Андреа.

Однако Росси не унимался.

— А дети?

— Может быть, вы хотите накормить их чем-нибудь особенным?

— Нет, Лало и Эдерине то же, что и нам...

Снаружи, за окнами, доживал свои последние минуты пасмурный, дождливый июльский день. Небо над центральной частью Рима затягивало с востока глубокой, беспросветной чернотой.

За окнами виллы Шлегельяни один за другим зажигались фонари. Шума машин почти не было слышно — этот уголок Авентинского холма славился своей тишиной — несмотря на то, что находился в самом центре Вечного Города...

Хозяин, подойдя к окну, задернул штору и, обернувшись к Отторино дель Веспиньяни бывшим его гостем вот уже целых три часа, произнес:

— Ну, ты ознакомился с моим досье?

Адриано выглядел гораздо моложе своего приятеля — он действительно был немного старше Отторино, но, в отличие от последнего, в голове у него не было ни единого седого волоса. Кроме того, Шлегельяни отличался особой подтянутостью, пружинистой походкой, которая выдавала в нем любителя спорта, никогда не пил ничего крепче кофе, и то нечасто, и не курил — в отличие от того же Отторино, который мог за день выкурить больше пачки.

Отторино утверждал, и, надо сказать — небезосновательно, что секрет молодости его приятеля заключается не столько в отвращении к вину и к никотину, не столько в систематических занятиях спортом, сколько в том, что Шлегельяни никогда не волновался — он приучил себя быть хладнокровным и выдержанным в любой ситуации.

Даже в тот день, ставший для Адриано роковым, когда правительственный курьер принес письмо премьер министра, в котором настоятельно рекомендовал синьору Шлегельяни подать в отставку, Адриано не изменил своим привычкам — он даже и бровью не повел, говоря курьеру: «Передайте Его Превосходительству, что я подам в отставку сегодня же, как он того и желает...»

Что и сделал, после чего, как было заведено у него по выходным, отправился на рыбалку на озеро Комо — на то самое озеро, которое в свое время прославилось тем, что Август Нерон избрал его постоянным местом своих увеселений.

Отторино часто шутил, что даже, наверное, конец света, даже Страшный Суд не заставил бы его университетского друга изменить своим обыкновениям и привычкам.

Да, Шлегельяни был выдержан, хладнокровен, и ничто ни при каких обстоятельствах не могло вывестти его из состояния душевного равновесия.

— Так ты ознакомился с досье? — повторил свой вопрос Адриано.

Отторино заулыбался.

— Да, Адриано.

— Не могу понять одного: для чего же именно тебе понадобился этот скромный архитектор? Ведь это не крупный бизнесмен, не политический деятель, не сановник церкви, не возможный компаньон...

— Ну, я ведь тебя тоже о многом не спрашиваю,— ответил дель Веспиньяни,— особенно о причинах, которые побудили тебя уйти в отставку.

— А я, собственно говоря, и не делаю из этого большого секрета,— ответил Шлегельяни, не очень довольный тем, что граф поднял эту щекотливую тему,— тем более, что об этом достаточно писалось во всех газетах...

— Ну, в газетах-то всего не пишут, и ты сам это прекрасно знаешь,— отмахнулся Отторино.— Так вот: если я интересуюсь этим человеком, стало быть, он мне интересен... Чего непонятного?

Шлегельяни не стал бы в свое время самым перспективным и влиятельным человеком в том подразделении спецслужб, которое возглавлял, если бы не понял истинную подоплеку интереса своего приятеля к «скромному архитектору».

Склонив голову набок и прищурившись, он неспешно произнес в ответ:

— Так ты говоришь, что его жена и твоя покойная Сильвия — похож и, как две капли воды?

Отторино воскликнул:

— Не то слово!

— И ты, конечно же, решил навести справки, а вдруг какая-нибудь неизвестная родственница? А вдруг у отца твоей покойной жены были внебрачные дети? Действительно мало ли чего на свете не бывает! — Но ведь они не родственники...

— Разумеется. Я хорошенько проверил.

Дель Веспиньяни улыбнулся.

— Не сомневаюсь. Ты всегда отличался редкой пунктуальностью и обязательностью.

— Кстати...

С этими словами Шлегельяни полез в карман и протянул гостю чек, недавно полученный по почте.

— Что это?

— Деньги. Так сказать, гонорар...

— Тебя не устраивает сумма?

— Нет, меня все устраивает... Но ведь мы с тобой приятели, и мне совестно брать с тебя деньги за такую безделицу...

— Ну, как сказать — для меня это не безделица. Отнюдь не безделица, — дель Веспиньяни сделал ударение на слове «отнюдь.

— И все-таки — это не зондирование возможного финансового партнера, это не выбор будущей жены...

— А может быть — и выбор — после этих слов, прозвучавших для хозяина достаточно неожиданно, Отторино натянуто заулыбался.

— Как хочешь, но денег я с тебя на этот раз не возьму, — твердо сказал Адриано.

— Не хочешь — твое дело, — ответил дель Веспиньяни, принимая из рук бывшего шефа спецслужб чек.

Достав из кармана зажигалку, он поджег его и положил догорать в пепельницу.

— Считай, что информация о твоем архитекторе и его жене — это мой подарок к юбилею, — ответил Шлегельяни.

 — Ну, хорошо, хорошо, пусть будет так. Не будем больше к этому возвращаться. 

Однако вернуться к Андреа и Эдере все-таки пришлось — не потому, что сам Отторино этого сознательно желал, и даже не потому, что ему больше не о чем было сегодня разговаривать с Адриано — просто с того момента, как он впервые увидел Эдеру, все его мысли, все его помыслы были только о ней...

— Послушай, Отторино, но для чего они тебе, эти супруги Давила?

Дель Веспиньяни недовольно поморщился.

— Не все ли равно?

— Нет, мне просто любопытно... Расскажи, как старому приятелю! — Шлегельяни пододвинулся поближе. — Ну, ведь это не банковские операции, не подбор вероятного компаньона Я ведь тебе об этом уже говорил...

Отторино вопросительно посмотрел на хозяина.

— То есть?

Адриано, отодвинув от себя чашечку остывшего кофе, произнес:

— Не понимаю... Впрочем, кое-что понимаю, но говорить вслух не буду.

— И что же ты понимаешь?

— Ну, совершенно очевидно, что тебя заинтересовал не столько Андреа, этот скромный архитектор, сколько его жена... Так ведь?

Скрывать что-либо от собеседника было бессмысленно, и Отторино ничего более не оставалось, как согласиться.

— Ну да...

— И все-таки, мне кажется, что ты к ней неравнодушен... То есть,— Адриано немного повысил голос,— я ведь помню, как ты любил свою Сильвию...

— Ты хочешь сказать, что теперь я буду искать ее я этой Эдере?

Адриано в ответ лишь пожал плечами — мол, я имел в виду только то, что сказал, а как это понимать — это уже твоя сложности. Понимай, как того сам пожелаешь, дорогой приятель, мне же нечего больше добавить.

Однако Отторино сам пришел на помощь собеседнику.

Немного поразмыслив, он произнес:

— А ты знаешь, наверное, так оно и есть...

Лицо Адриано тронула едва заметная ироническаяусмешка. Он сказал:

— Уж не влюблен ли ты в нее?

— Я всегда любил только Сильвию,— ответил дель Веспиньяни устало.

— И ты думаешь, что эта самая Эдера тебе ее заменит? — осторожно поинтересовался Адриано, проницательно посмотрев на своего собеседника.

— Ничего я не думаю,— ответил дель Веспиньяни очень хмуро, тем более, что понял, что собеседник прекрасно понял его подсознательные намерения — может быть, еще раньше, чем их понял он, Отторино.

— Тогда — зачем тебе она?

— Слушай, не валяй дурака, — ответил граф, — я ведь прибыл в Рим вовсе не для того, чтобы выслушивать твои колкости. Да, на колкости ты мастак, я знаю это... Но всему есть свой предел.

— А для чего же ты прибыл сюда?

— Отпраздновать с тобой свое сорокалетие,— ответил граф, поднимаясь со своего места.

— Ну, вот и прекрасно,— следом за гостем поднялся и сам хозяин. — Вот и замечательно. Отпразднуем у меня дома или пойдем куда-нибудь?

— Пожалуй, лучше куда-нибудь направиться... Как в былые старые времена, в Болонье, как во времена нашего студенчества...

Спальня Андреа и Эдеры по своим размерам не уступала столовой — она была просто чудовищно огромной.

Посредине спальни стояла огромная готическая кровать черного дерева, под балдахином — такие кровати Эдера прежде видела разве что в музеях да в фильмах из средневековой жизни.

Тумбочки и стулья, также, как платяные шкафы и комоды, были подстать кровати — огромные, неуклюжие, они, однако, вселяли чувство уверенности, что есть еще на свете прочные вещи, вещи, сделанные на века.

— Подумать только, — сказала Эдера, расстилая постель, — сколько людей спало на этой кровати... Сколько детей было зачато на ней, сколько, наверное, испустило тут свой последний вздох... Ведь мебель эта наверняка того же возраста, что и палаццо...

— И не говори, — ответил Андреа, раздеваясь, — и наверняка она переживет и хозяина, и нас с тобой...

Было уже поздно — часов десять, когда телефон на столике мореного дуба пронзительно зазвонил.

Трубку поднял Андреа.

— Алло?

— Извините, что я вас разбудил,— из трубки послышался голос Отторино,— я теперь в Риме... И еще извиняюсь за то, что не мог вас встретить...

— Ничего, Отторино,— произнес Сатти, памятуя о просьбе графа не называть его полным именем — «дель Веспиньяни», а именовать кратко,— ничего... Мы еще не спали...

— Ну, как вы на новом месте?

— Спасибо, отлично устроились,— ответил Андреа,— и я с нетерпением ожидаю работы.

— Как Эдера — ей нравится?

— Очень,— ответил Андреа, тем более, что ему не пришлось кривить душой — Эдере действительно все очень, очень понравилось.

— Так вы говорите, что соскучились по работе? — спросил Отторино.

— Не то слово!

— Что ж — завтра утром я возвращаюсь, и мы поговорим обо всем более предметно... Ну, что — спокойной ночи, Андреа...

Когда Андреа положил трубку, Эдера с улыбкой произнесла ему:

— Дорогой, мы еще не успели приехать, а тебе работу подавай...

— Не могу же я сидеть тут без дела, сложа руки! — запротестовал тот,— ведь мы тут все-таки не просто гости... Граф пригласил меня для того, чтобы я что-нибудь делал!

— Разумеется, разумеется, дорогой,— смеясь, сказала Эдера,— ты ведь и дня не можешь просидеть, чтобы не работать...

Андреа ответил с напускной обидой:

— А разве это плохо?

— Ну что ты! Наоборот — я только горжусь, что у меня такой замечательный муж!

Она, приподнявшись на локте, поцеловала его.

— Спокойной ночи, мой любимый!

— И тебе того же...

Тускло светящиеся фосфорические стрелки на будильнике, как и обычно, стоявшем около кровати в огромном гостиничном номере из пяти комнат, который снимал Отторино, показывали двадцать минут третьего.

В тот вечер дель Веспиньяни лег спать ровно в полночь, но все никак не мог заснуть — его мучила бессонница...

В голове назойливо роились мысли — подробности недавней беседы с Адриано Шлегельяни, размышления об Андреа, о Сильвии, об Эдере...

Почему-то, получив от Адриано всю исчерпывающую информацию об Андреа и его супруге, Отторино сильно разволновался...

Наверняка, потому, что все это, все его размышления, все его мысли и воспоминания имели отправной точкой покойную жену — Сильвию.

Сильвия...

О, как он был неправ, как он был жестокосердечен по отношению к ней!

Как много ран нанес ей — такой нежной, такой любящей!

А ведь она действительно любила его — теперь, по прошествии времени, дель Веспиньяни почему-то убеждался в этом все больше и больше.

Да и он...

Он ведь женился на ней совсем не по расчету — какой мог быть расчет у него, такого богатого и знатного, берущего в жены дочь простого сельского хозяйчика, он ведь женился по любви!

Теперь, когда ее уже нет на свете, Отторино был бы готов на коленях вымаливать прощение, он был бы готов, как в свое время паломники, на коленях приползти из Ливорно в Рим, чтобы только получить таким образом отпущение грехов и воскресить ее...

Но...

Мертвые не оживают, и простить живых уже не смогут — никогда.

Чудес не бывает.

— А напрасно,— прошептал Отторино, отодвигая от себя будильник, фосфорические стрелки которого теперь так неприятно действуют на него.

И вновь на Отторино наваливается тягостная, долгая волна воспоминаний — тяжелых и томительных...

Дель Веспиньяни гонит их прочь, однако воспоминания неотвратимо преследуют его...

Часто, очень часто люди, попав в какую-нибудь сложную жизненную ситуацию, начинают винить в своих бедах других, подчас — совершенно посторонних людей, обвиняя в своих несчастьях кого угодно, кроме себя.

Таких людей подавляющее большинство, и не стоит их осуждать за подобное — так уж устроена человеческая природа.

Люди же, склонные к самоанализу и самокритике (их куда меньше) — такие, как Отторино дель Веспиньяни — после долгих и мучительных размышлений над ситуацией, в которую они попали, рано или поздно приходят к выводу, что виной всему — они сами.

Вот и теперь, вспоминая прожитые с Сильвией дни, Отторино все больше и больше впадал даже не в меланхолию, а в черную тоску.

Ведь все могло быть совершенно иначе, все могло сложиться по-другому — и они бы до сих пор были бы счастливы вместе...

Он — граф Отторино дель Веспиньяни, и она, его жена, Сильвия...

Кто бы его образумил лет шесть, семь назад!

Кто бы рассказал ему, чем асе это может закончиться!

Но тогда...

Иногда Сильвия и Отторино начинали ссориться по самым незначительным пустякам — потом, поостыв, глядя на случившееся с высоты своего жизненного опыта, дель Веспиньяни сам задавал себе один и тот же вопрос: «Неужели я, такой взрослый, столь почтенный человек, мог дать себе взорваться из-за самых незначительных вещей?.. Ведь недомолвки, эти неосторожно сказанные фразы, которые могут не просто ранить — убить, тем не менее — не причина для ссор, это всего-навсего повод... И если я так часто прибегаю к этому поводу — выходит, что я не люблю Сильвию?!»

И Отторино, размышляя таким образом, все время корил себя за свою несдержанность.

Но эти ссоры случались все чаще и чаще — иногда ему начинало казаться, что он просто находит в ругани, во всех этих нелепых обидах и взаимных упреках какую-то непонятную потребность, что они становятся для него чем-то вроде наркотика — скандалы входили в его плоть и кровь, в его повседневное существование, они становились такой же насущной, каждодневной необходимостью, как желание поесть, послать, посидеть у камина...

Как он только ее не называл!

Что только не ставил ей в вину!

Теперь даже вспоминать об этом неудобно — как это он, арбитр изящества, человек, светский до мозга костей, мог так опуститься?!

Но ведь опустился...

А она, бедная, все молчала, молчала...

А что, собственно, ей еще оставалось делать, несчастной Сильвии?

Ведь она, вырванная из другой среды, находилась в совершенно чуждой для себя обстановке, она не могла и слова молвить поперек такому богатому, известному и знатному синьору, каким был для нее Отторино!

Да, Сильвия любила его, дель Веспиньяни отдавал себе в этом отчет, но он был для нес прежде всего синьором, а уже затем — мужем.

Скандалы, бурные и драматичные, обычно заканчивались трогательными сценами примирения; Отторино со всем темпераментом итальянца просил прощения у Сильвии, но она — о, святая! — говорила, что виновата именно она, и что он, Отторино, ее любимый, просто понапрасну нервничает...

Тем не менее примирения, как правило, были до обидного непродолжительными — в лучшем случае на какую-то неделю: очередные взрывы эмоций происходили у дель Веспиньяни просто непредсказуемо, спонтанно, совершенно внезапно — ни Сильвия, ни тем более сам Отторино не могли предугадать, когда это произойдет...

Да, он по-прежнему любил ее, но весьма своеобразно; скорее, не как женщину, а как жертву... Он прекрасно понимал, что не проживет без Сильвии и дня... И эта любовь была сильной и неотвязной, как солитер.

Да, дель Веспиньяни прекрасно понимал это, но ничего не мог с собой поделать...

Но теперь...

Теперь оставалось только лишь вспоминать былое, и раскаиваться...

— Если бы можно было все это вернуть! — прошептал граф, переворачиваясь на другой бок, о, если бы можно было бы вернуться в то время...

ГЛАВА 7

Когда Отторино проснулся, солнце уже стояло высоко. Он приподнялся на локте, посмотрел на часы — было четверть одиннадцатого.

И в этот самый момент зазвонил телефон, стоявший на тумбочке. Дель Веспиньяни взял трубку.

— Алло...

— Это Адриано,— послышался из трубки голос Шлегельяни,— ну, ты уже проснулся?

— Да,— Отторино сладко потянулся и, встав с кровати, подошел с трубкой радиотелефона к окну.— Ты ведь обещал отвезти меня в аэропорт...

— На такси экономишь?

Дель Веспиньяни после этих слов своего университетского приятеля показательно обиделся.

 — Ну, у меня, может быть, к тебе самые что ни на есть дружеские чувства и преддорожные разговоры, а ты меня обижаешь, — произнес Отторино. — Так тебя ждать или нет, Адриано?

— Хорошо, — немного подумав, ответил Шлегельяни. — Когда подъехать?

Граф посмотрел на часы.

— Самолет через два часа. Сейчас закажу завтрак в номер... Ну, через час будь у гостиницы.

— Ладно, — ответил Адриано. — Только не опаздывай...

Шлегельяни неспешно вел свою «Лянчу» по запруженным автомобилями утренним улицам итальянской столицы, залитым ярким солнцем. Плиты старинной выщербленной мостовой, которые, наверное, видели и легионеров Септимия Севера, и Савонаролу, и Александра Борджио, и воинство Наполеона, под прямыми лучами казались ровными и ослепительно-белыми, хотя на самом деле они были желтыми и ноздреватыми.

— Что-то ты задумчив, — заметил Адриано, когда «Лянча» остановилась у светофора.

— Не выспался,— буркнул Отторино.

— У тебя что — тоже зуб разболелся?

Дель Веспиньяни отрицательно помотал головой, не очень-то довольный такими назойливыми расспросами.

— Нет.

— По-моим наблюдениям, бессонницей страдают преимущественно в двух случаях — когда что-нибудь болит, или когда совесть нечиста,— заметил Шлегельяни, включая первую передачу.

— Просто спать не хотелось, — отмахнулся граф дель Веспиньяни

Адриано улыбнулся.

— Просто так, без причин?

— Ну, считай, что есть причина.

Однако Шлегельяни никак не унимался.

— И она связана ...

Резко обернувшись, Отторино сказал:

— Послушай, замолчи... Ты готов вывести из себя кого угодно...

Вид у него был настолько желчный, что Шлегельяни предпочел замолчать, чтобы не выводить своего университетского приятеля из себя.

Отторино действительно был мрачен — он вновь не выспался, и это отразилось на его настроении.

И, чтобы как-нибудь развеселить себя, а заодно и отомстить Адриано за его достаточно неуместные вопросы о причинах бессонницы, Отторино произнес:

— Кстати, отсутствие сна — не всегда так скверно, как кажется...

Шлегельяни удивленно поднял брови.

— То есть?

— Лежишь, вспоминаешь всякие приятные вещи... То, что было пять, десять, даже двадцать лет назад.

— Ну, и...

— Я вспомнил, как мы учились с тобой в Болонье,— заметил Отторино, — помнишь, наверное, наш с тобой третий семестр?

Лицо бывшего шефа спецслужбы немного помрачнело — теперь он был не рад, что завел со своим приятелем этот разговор о бессоннице и ее причинах.

Ведь он прекрасно понимал, о чем теперь будет говорить Отторино...

Да, на третьем семестре занятий в Болонском университете с Шлегельяни произошла история, о которой, судя по всему, ему было очень неприятно вспоминать.

Дело в том, что еще во время учебы в Болонском университете к Отторино приехал отец, и приятель сына. Адриано, сразу же не понравился Клаудио.

Клаудио всячески стремился дать понять Отторино, что общество Шлегельяни ему в тягость, однако единственный сын пренебрег сонетом.

Старый граф Клаудио дель Веспиньяни сразу же оказался хозяином положения.

Он сочинил для себя, что Шлегельяни — американец, и весь вечер вел с ним тонкую одностороннюю игру, объясняя ему всякий раз чисто итальянский термин, переводя лиры в доллары и любезно адресуясь к нему фразами вроде: «Мистеру Шлегельяни это, наверное, покажется весьма провинциальным, по вашим американским понятиям...», «Разумеется, у нас я Италии совершенно не те масштабы...», «На огромных пространствах, к которым так привыкли у вас...», — а Адриано чувствовал, что его принимают за кого-то другого, но никак не мог устранить это недоразумение — Клаудио и слова не давал ему вставить.

В течение всего ужина Шлегельяни искательно заглядывал старому графу в глаза, надеясь найти в них подтверждение, что это — всего только изощренная шутка, но встречался со взглядом, исполненным столь безмятежным добросердечием, что оставался сидеть совершенно обескураженным.

Один раз, правда, Клаудио зашел слишком далеко. Он сказал Шлегельяни: «Боюсь, что живя в Болонье, вы сильно скучаете без вашей национальной игры...» «Без моей национальной игры?..» — удивился Адриано, сперва ничего не поняв, а затем сообразив, что ему представилась отличная возможность все поставить на свои места. «Что вы имеете в виду?..» — поинтересовался Адриано. В тот момент взгляд старого графа сделался на минутку очень сосредоточенным, но затем подобрел. Это был взгляд игрока, открывавшего против фуля покер. «Без вашей национальной игры»,— повторил Клаудио. «Какой же?..» «Имею в виду родео,— после чего безудержно засопел носом, кряхтя и утирая нос салфеткой.— Это, если я не ошибаюсь — объездка диких мустангов? Учеба в Болонье, как я понимаю, отнимает у вас стишком много времени?..»

Тогда Адриано, поняв, что ему так и не удастся переубедить старого графа, поспешно поднялся и принялся прощаться. «Всего доброго,— сказал Клаудио на прощание,— когда вы еще раз будете в нашем полушарии, обязательно заходите в гости...»

Чтобы как-нибудь сгладить достаточно щекотливую ситуацию, спровоцированную Клаудио, Отторино вызвался проводить своего товарища.

«Чего это он мне наговорил?..» — спросил Адриано, удивленно глядя на молодого дель Веспиньяни. «А что?..» — улыбнулся тот. «Он явно принял меня за американца. Посоветовал обязательно посетить Колизей, Форум, посмотреть в Риме собор святого Петра, флорентийские фрески и Пизанскую башню... Чудно как- то...» «Ничего,— ответил тогда Отторино, пряча улыбку,— иногда это с ним случается... Я и сам его не всегда понимаю...»

Да, Шлегельяни не очень-то любил вспоминать тот эпизод — тогда, после беседы со старым графом дель Веспиньяни он чувствовал себя, точно оплеванный, впервые поняв, что при желании унизить человека можно не грубо, а очень изящно и даже, если так можно выразиться, со вкусом.

Иногда, когда его колкости переходили всякие границы. Отторино, прекрасно зная больные места Адриано, желая урезонить своего товарища, с подчеркнутой вежливостью обращался к нему «мистер Шлегельяни».

Вот и теперь, мстительно улыбнувшись, дель Веспиньяни произнес:

— Мистер Шлегельяни, а ты помнишь, как в последнем семестре разъяренные дамы окунули тебя в бассейн фонтана на площади?

Да, эта страница учебы в Болонье также не вызывала у Адриано положительных эмоций.

Дело в том, что во время учебы в университете Адриано имел неосторожность написать в местной газете разгромную статью о феминизме, утверждая, что высшее предназначение женщины — дом и семья; к его удивлению, статья эта очень не понравилась феминистически настроенным студенткам — а их, как выяснилось, было в Болонском университете не так уж и мало во всяком случае, куда больше, чем это можно было себе предположить.

 И вот однажды, сидя у себя в комнате, он услышал призывные крики:

— Адриано! Адриано!

«Такое громкое общественное признание,— как выразился потом сам Шлегельяни,— Это были феминистически настроенные девицы из нашего университета.

И чем больше они кричали, тем больше сами робели».

Тогда Адриано, высунувшись в окно, поинтересовался, чего же девицы от него хотят. Девицы желали, чтобы он вышел из дому, что Адриано и сделал. По словам самого Шлегельяни, одна из девиц принялась ругать его на чем свет стоит, на что не потерявший терпение Адриано сказал: «Я не держу на вас зла, но я не так ненасытен, как вам может показаться, и со всеми вами мне явно не справиться. Возвращайтесь, когда будете одна, уважаемая синьора». Девицы начали ругаться еще больше. Это слегка разозлило Адриано, и он сказал им несколько достаточно обидных слов, после чего разъяренные девицы схватили юношу и поволокли его к фонтану, в воду которого и бросили, словно мешок с крупой. Адриано, выйдя из воды, улыбнулся и, не растерявшись сообщил им следующее: «Дорогие синьорины! Если бы вы хоть немного разбирались в сексуальной психологии, то поняли бы, что мне очень даже приятно очутиться у вас в руках, и это доставляет мне удовольствие самого что ни на есть предрассудительного свойства. А потому каждую из вас, кто согласится стать моим партнером в удовольствии, прошу меня схватить. С другой стороны, если вами движет менее изученная и не столь распространенная потребность видеть меня купающимся, сделайте милость, тихо и мирно проследуйте со мной к фонтану...»

После чего, как ни в чем не бывало, раздевшись, он вновь окунулся в воду фонтана...

Да, это воспоминание было не слишком приятным для Шлегельяни — Отторино заметил, как после упоминания о «бассейне фонтана» лоб его университетского приятеля прорезала глубокая складка.

— Это тебе так кажется,— произнес Адриано,— эти костлявые курицы только думали, что обидела мена. На самом деле они предстали в самом жалком виде. Я абсолютно уверен, что все они или почти все благополучно вышли замуж, и теперь стирают, готовят для своих мужей-конторщиков, ездят на своих малолитражках за покупками... Но по праздникам, когда собираются вместе, обязательно вспоминают, как когда-то, осмелев, выкупали будущего шефа спецслужб в фонтане, и их сопливые дети всегда восхищаются: «Вот какими смелыми были в свое время наши дорогие мамочки!..»

Неожиданно для Адриано Отторино согласился с Ним.

— А что им еще остается?

Остававшееся до аэропорта время приятели молчали. «Лянча» остановилась у здания аэровокзала, и Шлегельяни помог Отторино выгрузить багаж.

— Ну, всего хорошего, — произнес он и, немного подумав, добавил: — И помни, что того, что совершилось, уже никак не изменить...

Отторино грустно покачал головой — он понимал, что именно имел в виду Шлегельяни, говоря эти слова; во всяком случае, не тот эпизод двадцатилетней давности, когда разъяренные девицы искупали его в бассейне...

Послышался голос диспетчера, многократно усиленный динамиками:

— Объявлена посадка на рейс Рим — Ливорно. Посадка состоится у второго терминала.

— Ну, спасибо, что довез, — произнёс Отторино, — всего хорошего. Звони.

— И ты звони, — ответил Адриано, пожимая руку дель Веспиньяни.

Шлегельяни хотел было еще что-то сказать, но, видимо, передумал и, кивнув на прощание, зашагал в сторону своего автомобиля...

Первый день, проведенный супругами Давила на новом месте, пролетел, как сладкий сон — может быть, даже слишком сладкий; Эдера и Андреа тонули в меду, забыв о жале. Жизнь то двигалась вместе с небольшой парусной яхтой, не «Ливидонии», а другой яхты, чисто прогулочной, которую, как оказалось, Отторино любезно предоставил своим гостям, то ныряя, неслась моторным катером через лагуну, оставляя за собой радужный пенный след, уже потом, после продолжительного времени, у Эдеры осталось от нее воспоминание разогретого солнцем песка, прохладных мраморных покоев старинного палаццо, и воды, воды повсюду, плещущей о гладкие камни и отбрасывающей солнечные зайчики на высокие расписные потолки; дыни с окороком на балконе в жаркий полдень, горячих гренков с сыром и коктейля в баре палаццо, который Джузеппе Росси собственноручно приготовил для гостей...

— Интересно, что же именно предложит тебе дель Веспиньяни? — спросила Эдера у своего мужа, когда вечер уже зажег над Ливорно первые звезды.

Тот пожал плечами.

— Какая разница?

— Тебе что — неинтересно?

— Интересно, — ответил Андреа, глядя на пустынную площадь перед палаццо,— очень интересно... Но, в принципе, мне интересна любая работа...

— Что-то Отторино запаздывает, — произнесла Эдера после непродолжительной паузы. — Обещал ведь быть сегодня.

И, словно в подтверждение слов Эдеры, прозвучал телефонный звонок — резкий, пронзительный.

Трубку, как и всегда, взял Андреа.

— Алло...

— Добрый вечер, — послышался с того конца провода такой знакомый уже голос. — Ну, как у вас дела?

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Отторино гость, — просто отлично.

— Если вы еще не спите, Андреа, — вкрадчиво начал дель Веспиньяни, — то поднимитесь ко мне на яхту... Надо поговорить...

Андреа растерянно произнес:

— Хорошо...

— Может быть, вы слишком устали, и разговор отложим до завтра?

— Нет, нет, что вы, не обеспокоитесь, — ответил Андреа, — я сейчас буду...

— Когда вас ждать?

— Минут через пятнадцать, — ответил Андреа и повесил трубку.

Порт находился не очень далеко от палаццо дель Веспиньяни — во всяком случае, для того, чтобы прибыть на «Ливидонию» вовремя, Андреа даже не понадобилось брать такси.

Андреа поднялся на яхту, ставшей уже такой знакомой за эти дни, и направился в каюту хозяина.

Граф выглядел немного осунувшимся и уставшим — во всяком случае, так показалось самому Андреа.

— Как вы слетали? — поинтересовался Андреа, понимая, что он первым должен начать разговор.

Дель Веспиньяни пожал плечами.

— А-а-а, — протянул он, — ничего... Честно говоря, у меня всегда портится настроение после того, как я бываю в больших городах вроде Рима или Милана.

— Вам не нравятся большие города?

— Терпеть их не могу, — поморщился Отторино, — пыль, грязь, вонь автомобилей, отвратительные физиономии — все куда-то спешат, все торопятся, будто бы в жизни им ничего больше не остается, кроме как спешить и торопиться... Когда я смотрю на римлян — особенно в часы пик, у меня всегда возникает ощущение, будто бы люди эти забыли что-то самое главное в жизни, и никак не могут это главное вспомнить... А вам так не кажется?

В тот вечер Андреа был далек от философских рассуждений, и потому ответил:

— Их, этих людей, можно понять, синьор — у всех проблемы, работа, семьи...

— И это становится главным, — со скрытым раздражением ответил граф, — особенно работа... Да, они сидят в своих прокуренных конторах с девяти до четырех, занимаются делами, которые, по сути, никому не нужны, а потом спешат домой, варят кофе, проглатывают свой грошовый обед, принимают гостей; сами ходят в гости, сплетничают, судачат о вещах, по большому счету, им недоступных — о политике, истории, искусстве, красивых женщинах, — лицо дель Веспиньяни тронула презрительная улыбка.

— Вы считаете, что красивые женщины, то есть право судить о них доступно лишь избранным? — недоуменно спросил Андреа.

— Я просто убежден в этом! Красота, в том числе и женская — удел немногих, — резюмировал он, и таким убежденным тоном, что Андреа счел за лучшее не спорить с Отторино.

Граф, немного помолчав, произнес.

— Вот видите эти стопочки для коньяка — семнадцатый век, ручная работа, горный хрусталь? О тогда люди понимали, в чем радость бытия, они были гармоничны со всем, что их окружало и с самими собой. А теперь... Да любой пролетарий с «Фиата» или «Оливетти», любой докер из Ливорно, любой римский или миланский клерк, поставь перед ним это... — граф недоговорил, но Андреа, тем не менее, прекрасно понял, что тот имеет в виду.

Дель Веспиньяни, немного успокоившись, подойдя к бару, открыл его и спросил:

— Не разделите ли со мной ужин?

— Мы с Эдерой только что поужинали, — как бы извиняясь, ответил Давила.

— Вы довольны?

— Граф, вы просто напрашиваетесь на комплименты,— ответил Андреа.

— Я просто интересуюсь, все ли вам тут нравится, — сказал Отторино.

— Спасибо, это просто восхитительно... Но, честно говоря, я очень скучаю...

— О работе поговорим немного попозже, — ответил дель Веспиньяни, доставая бутыль коньяка. — Что вы на это скажете?

— О работе или о коньяке?

— Разумеется, о коньяке, — сказал дель Веспиньяни.— Ведь пить коньяк — куда более приятно, чем работать? 

— Как сказать, — уклончиво ответил Андреа, — по мне так лучше работать.

— О, вы неисправимы!

С этими словами Отторино улыбнулся и поставил бутыль на стол.

Андреа пожал плечами — мол, какой уж есть.

— Так как насчет... — дель Веспиньяни кивнул в сторону бутыли.

Немного поразмыслив, Андреа ответствовал:

— Что ж — с удовольствием.

— Отторино позвонил в колокольчик — спустя несколько минут в каюте появился Росси — этот чернявый неаполитанец, казалось, был просто вездесущ; ведь еще недавно, казалось, Андреа видел его в палаццо.

По-лакейски изогнувшись, Джузеппе преданно посмотрел на графа.

— Чего вам угодно?

— Джузеппе, принеси лимонов, да сыру, да пару хороших сигар...

— Каких сигар принести, синьор дель Веспиньяни? — спросил Росси, выжидат77ельно глядя на своего патрона.

— Самых лучших, кубинских,— ответил хозяин и отвернулся к личному секретарю спиной, давая таким образом понять, что разговор окончен.

Когда Росси, поклонившись, ушел, дель Веспиньяни покачал головой и произнес, обращаясь скорее не к собеседнику, а к самому себе:

— И когда я его выгоню взашей? Наверное, одна только Мадонна знает это...

Коньяк был разлит по миниатюрным стопочкам горного хрусталя, и Отторино, подняв свою стопочку, произнес:

— Ну, за успех всех наших начинаний...

Поднял свою стопочку и Андреа.

— За успех...

После того, как коньяк был выпит, Отторино, съев небольшую дольку лимона, произнес:

— Ну, теперь поговорим о делах...

Андреа приготовился слушать.

— Да, синьор...

— Дело в том, мой дорогой друг,— начал граф довольно-таки фамильярно, — дело в том, что я действительно не люблю больших городов... Да, одно время я достаточно долго жил в Милане, когда играл там на бирже, до этого — в Турине, потом, так получилось — в Риме. О, Рим я особенно ненавижу! Эти миазмы, эти перекошенные идиотизмом лица, эти толпы туристов со своими идиотскими фотоаппаратами, жадные до зрелищ... Я очень хорошо понимаю, почему Нерон в свое время приказал поджечь этот отвратительный город. — Сделав такую достаточно продолжительную прелюдию, он внимательным, испытывающим взглядом посмотрел на собеседника, будто бы искал у него поддержки своим словам.

Лицо Андреа было непроницаемым — ведь он приготовился слушать деловое предложение дель Веспиньяни, а не его рассуждения о Вечном Городе и причинах нелюбви к этому городу...

Помедлив, граф перешел к более конкретным вещам — к тем, ради которых он, по сути, и пригласил в этот вечер Андреа на борт «Ливидонии»:

— Так вот, Андреа, то ли потому, что я не испытываю к большим городам особой тяги, то ли по другим причинам, то ли даже потому, что эти чувства — ненависть к современному урбанизированному миру у нас, дель Веспиньяни, как говорится, в крови, вся моя недвижимость раскидана преимущественно в маленьких селениях. Ну, я не говорю о гостиницах на Лазурном побережье, в Монте-Карло, в Ницце, и так далее. Эта недвижимость приносит мне деньги, она для того и предназначена, и потому я там редко бываю. Я имею в виду коттеджи, палаццо, небольшие дачи, виллы... На многих из них я бываю не более, чем несколько недель в году — ведь они находятся на побережье, а «Ливидония» в любом случае сможет доставить меня в любую точку Средиземноморья за несколько дней...

— Стало быть, вы поселились на яхте только из-за неприязни к большим городам? — осведомился Андрее.

Немного поразмыслив, дель Веспиньяни ответил на этот вопрос так:

 — Отчасти — да, отчасти потому, что во мне издавна живет тяга к перемене мест... Знаете — эдакое изящное бродяжничество. Сегодня мне нравится в Ливорно, завтра — где-нибудь в Палермо, потом захочется в Неаполь... Не вижу в этом ничего скверного.— Откинувшись на спинку кресла, он вытянул ноги. — Так вот я к чему: очень многие дома мне хотелось бы перепланировать, кое-что — переделать... Интерьер, внешний вид, простая реконструкция... Вот вам подробная карта, а заодно — я технические документы...

С этими словами дель Веспиньяни вынул из выдвижного ящика стола огромную папку и протянул ее Андреа.

Тот, осторожно взяв папку, развернул ее.

— Да тут ведь несколько десятков домов! — воскликнул он.— Неужели...

— Нет, нет, мне совершенно нет нужды все это переделывать,— сказал граф. — Только кое-что... Сперва — кое-что. Скажу вам по секрету, что некоторые дома я собираюсь продать, некоторые — сдать в наем. Знаете ли, жизнь так дорожает...

Андреа, вспомнив и праздничный фейерверк, и костюмированный бал на юбилее дель Веспиньяни, и многое что другое, в глубине души сильно усомнился, что подорожание жизни сильно коснулось Отторино.

— Нет, нет, вы не подумайте, что я шучу или, чего доброго — ввожу вас в заблуждение,— произнес дель Веспиньяни.— Скромная жизнь требует скромных расходов, а такая, какую веду я... Да, наверняка вы со своей очаровательной женой уже пришли к выводу, что я — обычный прожигатель жизни, что я мот, транжир... Ну и так далее. Надеюсь, вы не будете приводить мне статистические выкладки, не будете гневно восклицать, мол, сколько голодных можно было бы накормить, сколько школ и больниц построить только за все это...— он обвел взглядом шикарный интерьер своей каюты. — Ведь жизнь так коротка, так до обидного коротка... Хочется пожить в свое удовольствие...

Андреа, смущенно улыбнувшись, произнес:

— Синьор, вы предложили мне стать вашим архитектором, и я с радостью согласился... Но в мои задачи не входит морализаторство, не входит выяснение моральных аспектов вас и вашей жизни...

— Разумеется, — Отторино покачал головой,— разумеется, мой друг... Так вот, если говорить конкретно: у меня на Сицилии, неподалеку от Палермо, есть имение... Когда-то, судя по всему, оно было очень богатым, но постепенно обветшало и пришло в негодность. Принадлежит оно дель Веспиньяни века с шестнадцатого. Большая усадьба, там же находятся руины какой-то церкви — специалисты утверждают, что древней, меня, честно говоря, это не должно касаться... Не могли бы вы...

— Я должен буду отправиться на Сицилию?

— Сперва для того, чтобы осмотреться и составить приблизительную смету.

— А когда я должен буду это сделать? В какие сроки, что будет входить в мои обязанности?

Неожиданно дель Веспиньяни произнес

— Давайте сделаем по-другому...

— То есть?

— Как и водится у людей — подпишем контракт, оговорим условия...

— Разумеется, синьор, — ответствовал Андреа, — я согласен.

Как оказалось, контракт, отпечатанный в двух экземплярах на лазерном принтере, уже был готов — так что синьору Андреа Сатти, архитектору, оставалось только поставить под ним свою подпись.

Такой поворот событий немного удивил Андреа — он, внимательно перечитав контракт, протянул его дель Веспиньяно и произнес:

— А вы, Отторино, оказывается, уже все решили без меня...

— Решил не я, решили вы, Андреа, — мягко возразил Отторино.

— ...?

— Когда согласились принять мое предложение, — пояснил дель Веспиньяни, — а я только распорядился оформить это ваше согласие, так сказать, юридически... Или и что-нибудь напутал?

Андреа вновь погрузился в детальнейшее изучение документа.

Нет, все было правильно, и контракт на три года был составлен с соблюдением всяческих необходимых в подобных случаях формальностей.

Что касается вознаграждения, то тут дель Веспиньяни превзошел все самые смелые ожидания — во всяком случае, один только оклад раза в два превышал доход Андреа в самые «жаркие», удачные месяцы.

Правда, настораживало одно: по условиям загодя подготовленного контракта, Андреа должен был очень часто отлучаться из Ливорно.

Граф с усмешкой протянул собеседнику «паркер» с золотым пером.

— Ну, так вы подпишите? Или вас вновь что-нибудь не устраивает?

Андреа отложил бумаги.

— Одну минуточку...

После этих слов дель Веспиньяни всем своим видом выразил разочарование.

— Как — вы недовольны?

— Что вы, что вы, — принялся успокаивать его Андреа,— все просто замечательно...

— Тогда — в чем же дело?

— Понимаете ли, синьор, мне не очень приятно вот это,— Андреа, взяв в руки договор, очертил ногтем пункт, по которому он должен будет отлучаться для «профессиональных работ» в любую точку Республики Италия по первому же требованию работодателя.

Отторино передернул плечами.

— Ну и что?

— Но ведь у меня семья, — сказал Андреа, — жена и двое детей...

Дель Веспиньяни в ответ на эти слова только понимающе заулыбался.

— Разумеется, разумеется, — сказал он, — но я ведь все понимаю, и не буду гонять вас слишком далеко... Да, я ведь с самого начала говорил вам, что моя, так сказать, недвижимость, разбросана по всей Италии — от Альп и до Сицилии. И ее надо держать в надлежащем порядке. А что вас смущает?

— Меня не то, чтобы смущает, — замялся Андреа, — мне просто не совсем удобно...

— И что же?

— Я буду очень скучать без Эдеры, без Лало и Эдерины, — объяснил он. — Не говоря уже о том, как они будут скучать без меня...

— Ну, это не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Ваша семья должна понимать, что вы — мужчина, а мужчина должен прежде всего зарабатывать деньги, должен быть кормильцем, должен содержать жену и детей... Это легко объяснимо — не так ли? Это ведь еще во времена первобытных людей, как их там — неандертальцев, кроманьонцев или питекантропов повелось: человек, то есть — мужчина,— произнес Отторино таким тоном, будто бы эти слова были синонимами, и женщины никак не относились к определению «людей», — человек должен принести домой что-нибудь...

Неважно, что именно: тушу мамонта, китовый жир или деньги... А жена уже должна думать, что сделать, чтобы создать своему мужу условия...

— Да, конечно, — пробормотал Андреа, — конечно же, вы правы...

— Тогда — в чем же дело?

— Я буду очень скучать.

— Ну, тогда я попробую вам помочь.

— То есть? — живо поинтересовался Андреа, думая, что теперь дель Веспиньяни что-нибудь изменит в этом пункте контракта.

— Для ваших командировок, Андреа, я обязуюсь предоставлять вам свой личный самолет. Думаю, что со временем вы сумеете и сами научиться управлять им — тем более, что управлять моей двухмоторной «Сесной» не сложнее, чем автомобилем, — добавил Отторино. — Но если что-нибудь не получится, если вы не освоитесь со штурвалом, то у меня всегда есть свой летчик. В самолете достаточно места — как только вам станет невмоготу без Эдеры и детей, вы всегда сможете вызвать их к себе.

Андреа задумался.

— Соглашайтесь, — дель Веспиньяни ободряюще посмотрел на своего собеседника.

Давила уже взял авторучку, чтобы поставить свою подпись, но в последний момент, отложив ее, спросил:

— Не понимаю... Если мне требуется так много ездить, не проще ли было остаться в Виареджо?

Вопрос не застал графа врасплох — наоборот, будто бы он его и ждал.

Прямодушно посмотрев на своего собеседника, он поинтересовался:

— Вам что — не нравится у меня? Или вас что-нибудь не устраивает?

— Что вы, нравится, — поспешил загладить свою невольную оплошность Андреа, — только...

— Что — только?

— Мне кажется, что мы приносим вам, синьор, слишком много хлопот... Куда больше, чем я, наверное, даже предполагаю.

— О, какие пустяки! — воскликнул дель Веспиньяни.— Какая ерунда!

— Я даже не знаю, смогу ли я отработать те авансы, которые вы мне даете...

— Я верю в вас, Андреа, — произнес дель Веспиньяни, наливая себе и собеседнику еще немного коньяка. — Если бы я не верил вам... Впрочем, что объяснять — давайте лучше выпьем!

После того, как стопочки полупрозрачного горного хрусталя были опорожнены, Отторино заулыбался.

— Ну, так что вы решили?

С этими словами он кивнул в сторону контракта, еще не подписанного Андреа — бумаги лежали по центру стола, как раз между дель Веспиньяни и его гостем.

Тот взял «паркер».

В его взгляде, во всех движениях Андреа сквозила такая нерешительность, что Отторино ободряюще закивал.

— Смелее, смелее...

Наконец, когда необходимая подпись Сатти была поставлена, и чернила на контракте высохли, Отторино, весьма довольный тем, что подписание контракта наконец-то состоялось, спрятал один экземпляр в выдвижной ящик стола, а другой протянул Андреа.

— Завтра мы заверим все это у нотариуса...

— Во сколько?

— Приходите ко мне завтра... Ну, скажем, в полдень. Заодно и обсудим подробности вашего сицилийского вояжа. На этот раз — куда более конкретно. Заодно я расскажу, что я желал бы там видеть. Договорились, Андреа?

Давила, немного захмелевший после отличного коньяка, которым угощал его граф, произнес:

— Хорошо, синьор...

После чего поднялся со своего места, давая таким образом понять, что не желает больше напрягать хозяина своим присутствием.

На этот раз дель Веспиньяни не стал его задерживать. Он только сказал:

— Я сейчас распоряжусь, чтобы вас отвезли в палаццо. Уже довольно поздно, а в такое время ходить в Палермо, да еще — в портовом районе — небезопасно ... Я буду волноваться, если вы откажетесь...

И, несмотря на протесты гостя, он вызвал-таки своего водителя, распорядившись отвезти Андреа к самым воротам палаццо.

— Всего хорошего, — напутствовал его граф на прощание,— я думаю, что мы останемся довольны друг другом...

То ли потому, что Андреа в тот вечер немного выпил, то ли по какой-нибудь другой причине, но в словах дель Веспиньяни ему на мгновение почудился какой-то другой, скрытый смысл...

ГЛАВА 8

В комнате с опущенными жалюзи царил полумрак. Эдера в белом пеньюаре сидела в глубоком кресле, ее только что вымытые волосы были распущены по плечам. Сквозь щели в жалюзи вливался утренний жар золотого июльского солнца. Здесь словно чувствовалось сонное оцепенение Ливорно, также дремавшего на солнце где-то за окном.

И Эдера также испытывала состояние тихого блаженства. В такое время она способна была часами лежать, ни о чем не думая, не двигаясь, не чувствуя потребности в чем-нибудь другом.

Разве что в Андреа и детях...

Но теперь, после всех злоключений, выпавших на их долю, ей было достаточно одного только сознания, что она не одна; она редко говорила об этом Андреа, словно подразумевая, что и он чувствует то же самое. Ведь они понимали друг друга без слов — разве этого недостаточно?

Андреа...

При мысли о том, что они вместе, волна нежности поднималась в ней. Потом, сонно улыбаясь, Эдера погружалась в волшебное забытье.

Но в то время, как душа дремала, ощущения сохраняли удивительную остроту, мгновенно отзываясь на тончайшие вибрации воздуха и света.

Вот из сада повеяло сладким ароматом дыни, — и Эдера с наслаждением вдыхала его, чувствуя, ощущая вкус на языке, на небе.

От слуха ее не ускользал ни один звук, и все тешило ее — шелест тронутых нежным ветерком листьев, скрип песка под чьей-то ногой, голос на улице, звон колокола, зовущего прихожан...

Где-то недалеко, словно огромный муравейник, гудел огромный порт Ливорно. Где-то в центре города сновали неутомимые туристы, привлеченные теплым июльским солнцем и безоблачным итальянским небом. Главная площадь напоминала огромный чан, в котором бродили на солнце тысячи гроздьев человеческого винограда.

И это чудовищное кипение было настолько близко, что Эдера слышала и ощущала его, и в то же самое время достаточно далеко, так, что она чувствовала себя в полной безопасности и еще больше наслаждалась прохладой и мирной тишиной своего уголка.

«О, суета сует,— думала она, — истинное счастье — тут, внутри меня...»

Рассеянным и чутким, как у кошки ухом Эдера ловила один за другим всевозможные звуки и лениво следила за тем, как они замирают.

Вот внизу у входных ворот проехала машина — наверное, очень большая, вот послышался скрип на лестнице, и она узнала шаги Джузеппе Росси — он, как всегда, не шел, а взбегал по лестнице.

Но счастье ее было так крепко, так прочно, что она знала — кто бы ни пришел, он не способен омрачить ее внутреннее состояние, такое спокойное и удивительно гармоничное...

Наконец, сбросив с себя сонное оцепенение. Эдера посмотрела на часы — маленький кружок на золотом браслетике, подарок Андреа.

— Что-то Андреа задерживается, — произнесла она полушепотом, обращаясь к самой себе, — ведь должен уже быть...

А в это самое время в каюте Отторино дель Веспиньяни происходило продолжение вчерашнего разговора.

Отторино выглядел довольно хмуро — ночью его вновь измучила бессонница. Лицо дель Веспиньяни было серым, как сигаретный пепел, глаза ввалились, и смотрел он на Андреа исподлобья.

Однако тяжелое состояние не помешало дель Веспиньяни быть любезным и приветливым — отчасти потому, что он был заинтересован в Андреа, отчасти — потому, что просто сказалась привычка быть любезным с людьми — независимо от их положения и уж тем более — того обстоятельства, спал ли в эту ночь граф или нет.

— И так, — сказал Отторино после того, как контракт был заверен нотариусом — для этого его специально привезли на борт «Ливидонии» на «роллс-ройсе», — итак, все формальности соблюдены, и теперь вы поступаете в мое полное распоряжение... — граф улыбнулся.

Андреа, сохраняя полную невозмутимость, поинтересовался у хозяина:

— Стало быть, первый мой заказ — Палермо?

Отторино согласно наклонил голову.

— Совершенно верно.

— И когда я должен буду туда отправиться? — последовал следующий вопрос.

— Ну, если не возражаете... Допустим, завтра.

Андреа удивленно посмотрел на графа.

— Так скоро?

— А почему бы и нет? Право, для чего откладывать а долгий ящик? Скорее отправитесь, скорее прибудете... Сюда, в Ливорно, в объятия семьи...

— Хорошо. Если можно, я возьму с собой все документы,— ответил Андреа.

— Конечно, конечно...

После того, как все необходимые документы перекочевали из выдвижного ящика стола в портфель Андреа, граф сказал очень серьезно:

— Это — очень важный заказ. Скажу честно — я вряд ли бы доверил его кому-нибудь другому.

— Почему?

— Помните тот коттедж на Аппиевой дороге? — поинтересовался дель Веспиньяни.

Андреа кивнул.

— Конечно! Я ведь работал над ним несколько месяцев... Извините, если бы вы в своем приглашении подписались не своим именем, а напомнили о коттедже, я бы наверняка вспомнил бы вас...

Граф, улыбнувшись в ответ, продолжал:

— Так вот: тогда меня поразила не только наше кристальная честность — о ней я уже имел удовольствие вам напомнить,— он приязненно посмотрел на своего собеседника, заметив, что тот немного смутился — не смущайтесь, но ваш поступок действительно очень, очень впечатлил меня. Так вот, возвращаясь к сказанному: мне очень понравилась ваша работа. И хотелось бы, чтобы следующий заказ был бы выполнен в том же духе...

— Постараюсь,— вставил Андреа.

— Не сомневаюсь. Итак, довольно большой участок земли, —принялся объяснять дель Веспиньяни, — так сказать, родовое гнездо. Точнее — одно из многочисленных, — тут же поправился он.

— И что же вы хотите сделать? — осторожно осведомился Андреа.

— Ну, восстанавливать интерьеры дома нет никакого смысла, — сказал дель Веспиньяни, — я бы хотел, чтобы коробка дома была приведена в надлежащее состояние, целиком, а интерьеры были современными. Я не связываю вас какими-то конкретными обязательствами, я не буду капризен, как обыкновенные клиенты... Кроме того, насчет денег можете не стесняться — если вы находите, что надо что-нибудь изменить кардинально, меняйте — гарантирую, что в деньги вопрос упираться не будет, — Отторино очень доброжелательно улыбнулся. — Я целиком и полностью доверяюсь вашему вкусу... Вы ведь занимаетесь и проектировкой интерьеров? Если не ошибаюсь, большинство интерьеров в универсальном магазине «Ринешанте» в Риме — ваша работа?

— Да, я проектировал их, — согласился Андреа, весьма польщенный, что граф осведомлен о его работах в этой области.

— Вот и замечательно, — дель Веспиньяни поднялся со своего места, давая таким образом понять, что беседа подходит к концу.— Завтра же вылетайте. Моя «Сесна» находится на небольшом частном аэродроме под Палермо. Водитель отвезет вас. Когда вам удобно?

— Думаю, что часов в десять,— сказал Андреа, поднимаясь вслед за хозяином.

Граф, загадочно улыбнувшись, сказал:

— А насчет вашей семьи, насчет очаровательной Эдеры можете не волноваться...

Андреа, зайдя в спальню, на цыпочках прошелся к комоду и принялся складывать большую дорожную сумку. Он не хотел будить Эдеру — она лежала, широко раскинув руки на кровати и, казалось, спала.

— Андреа?

Он обернулся.

— Ты проснулась?

— Я не спала,— ответила Эдера, поднимаясь и рассеянно улыбаясь.

— А что же?

— Так, лежала и думала...

— Думала?

— Ну да.

— О чем же?

— О нас с тобой — о чем же я еще могу думать,— ответила Эдера. — Ты что — собираешься?

— Ну да,— Андреа принялся складывать в сумку рубашки. — Завтра вылетаю.

— Как?

— Только что я закончил все необходимые формальности... Ну, с контрактом.

— И граф уже посылает тебя?

— Я ведь говорил...

— На Сицилию?

— Под Палермо. У него там какая-то вилла, которую он хочет с моей помощью привести в порядок.

— Но почему так быстро? — спросила Эдера, поправляя волосы и подходя поближе.

Андреа вздохнул.

— Этот синьор дель Веспиньяни — очень решительный человек, — ответил он, — говорит, что не хочет откладывать такие дела в долгий ящик...

Эдера, подойдя поближе, уселась напротив.

— Послушай, дорогой...

Андреа, не оборачиваясь, произнес:

— Что?

— А тебе не кажется, что все это странно?

— Что именно?

— Ну, это внезапное приглашение, этот контракт... И все остальное?

— Улыбнувшись, он ответил:

— Дорогая, ты ведь говорила мне намедни, что людям надо доверять ... И вообще — что я в последнее время стал очень мнительным, что я повсюду ищу какой-нибудь подвох... Не так ли?

Эдера помедлила о ответом, но потом сказала, обращаясь словно бы не к собеседнику, а только к самой себе:

— Нет, все правильно... Конечно же, этот Отторино для нас — находка. Точнее для тебя, мой милый ...

— Ну, и .... 

Она продолжала задумчиво, растягивая каждое слово и, как показалось самому Андреа немного неуверенно, словно бы и не расслышав реплики мужа:

— Если он действительно согласен финансировать начинание...

Андреа вновь перебил ее:

— Только что я говорил с Отторино на эту тему. Он утверждает, что целиком и полностью доверяется моему вкусу. И что вопрос ни в коем разе не будет упираться в деньги — и знаешь, я верю ему...

— Да, такой спонсор — а ведь он по сути — спонсор, находка для архитектора... 

— И не говори... — Андреа, сложив сумку, поставил ее на пол и уселся на кровать. — Но мне кажется, что ты хотела что-то сказать?

— Да-а-а... 

— Так говори...

— Как-то все это очень подозрительно... Будто бы в сказке — пришел богатый аристократ, дает фантастические деньги, только работай! 

— Неужели такое бывает только в сказках? — смеялся Андреа. — Нет, нет, я не о том... 

— Эдера, но ты все время говоришь загадками, — ответил Андреа с серьезным видом, — я ведь прекрасно знаю тебя, я вижу, что тебя что-то очень беспокоит...

— Ну, да ....

— Так говори же! — воскликнул Андреа, начиная понемногу терять терпение.

— Я одного не могу понять — откуда столько внимания, столько предупредительности к тебе у этого незнакомого, по сути, человека? Ведь вы знакомы с ним меньше недели! — воскликнула Эдера.

— А я заметил, что дель Веспиньяни любезен и доброжелателен ко всем, — ответил Андреа, понимая, что опасения жены могут иметь под собой какую-то почву, — не только со мной...

— Тебя это не удивляет?

— Его любезность?

— Не только любезность, но и преувеличенное доверие к тебе...

— Он стал доверять мне после того, как я уличил одну фирму в мошенничестве, — ответил Андреа, — думаю, что для такого человека, как дель Веспиньяни, этого оказалось достаточно...

Не зная, каким образом еще выразить свои сомнения, Эдера сказала:

— Он ведет себя так, будто не ты хочешь от него чего-то, а он от тебя...

— А-а-а, — небрежно протянул Андреа, — тебе это только кажется.

Эдера пожала плечами и ничего не ответила мужу.

«Да и для чего я это ему говорю? — подумалось ей,— ведь мы вдвоем, мы вместе... Мы счастливы друг с другом. Зачем сеять в его душе семена подозрения и сомнения, и зачем сеять эти семена в своей душе? А тем более — перед отъездом на Сицилию...»

— Кстати, а когда ты вылетаешь?

— Завтра в десять утра за мной пришлют машину, — сказал Андреа.

— Мы с детьми поедем провожать тебя — Ты ведь не против?

— Ну что ты...

На аэродроме было непривычно тихо — ни шума моторов, ни колебания воздуха, поднимаемого лопастями, ни суеты персонала...

Это был маленький частный аэродром за городом, на площадке у взлетно-посадочной полосы стояло четыре самолета — три из них спортивные.

Поодаль находился планер — Эдеру, которая никогда не видела планера вблизи, очень поразил размах крыльев.

«Роллс-ройс» остановился и замер у самой кромки бетона. Водитель, быстро выйдя из кабины, подошел к задней дверце и открыл ее.

— Ну, что, будем прощаться, — с грустью сказала Эдера.

Андреа вздохнул.

— Честно говоря, так не хочется никуда улетать... — произнес он задумчиво.

— Я понимаю... Но надо, — Эдера поправила ему галстук. — Кстати, а ты надолго?

— И так вот всегда — самое главное ты спросить забыла,— улыбнулся Давила.

Эдера виновато улыбнулась.

— Ничего не поделаешь...

— Думаю, что не на всю жизнь,— произнес Андреа полушутя-полусерьезно.

— Но на какой срок?

— Неделя, максимум — десять дней, — сказал он. — Не больше.

— Я буду скучать без тебя, — Эдера провела рукой по его свежевыбритой щеке.

— Я тоже...

— А знаешь — я ведь уже скучаю... Ты еще тут, в Ливорно, рядом со мной, а я уже скучаю, будто бы ты далеко-далеко...

Андреа ободряюще заулыбался.

— Ничего. Неделя — срок не самый большой. Думаю, что за это время мы не успеем забыть друг друга.

Летчик, подойдя к «роллс-ройсу», кашлянул — это был знак, что следует вылетать.

— Ну, целую тебя... Еще раз поцелуй Лало и Эдерину! — крикнул Андреа, садясь в салон.

Он хотел еще что-то сказать, но в самый последний момент, когда пилот уже думал поднимать трап, чтобы втащить его в салон, вновь подбежал к Эдере и, наклонясь к ней, про износ, горячо дыша в самое ухо: — Эдера дорогая моя, я очень, очень люблю тебя... Очень люблю!

Спустя несколько минут взвыли сверхмощные моторы — сперва завелся правый двигатель, затем левый, и «Сесна», выпустив из-под колес две струйки желтовато-голубого дыма, взвилась над аэродромом.

Эдера долго стояла и смотрела самолету вслед — пока тот не скрылся из виду.

А в ушах ос звучал голос Андреа: «Дорогая моя, я очень, очень тебя люблю!..»

ГЛАВА 9

На следующий день после отлета Андреа, Отторино, которого Эдера случайно встретила у кованой чугунной решетки палаццо (граф объяснил, что приехал посмотреть, в каком состоянии сад) сообщил ей новость, которую Эдера сразу не могла воспринять как хорошую или как плохую — дель Веспиньяни сказал, что таким синьорам, как она с мужем, непристало обходиться без прислуги.

— Вы мои гости, и потому я не позволю, чтобы вы сами стирали и готовили, — заявил граф, улыбаясь.

Эдера попыталась было запротестовать, говоря, что дом, хозяйство для нее — только в радость, и что еще в те времена, когда она воспитывалась в монастыре, ее научит всему, но Отторино и слушать ничего не захотел.

В прислуги Эдере дель Веспиньяни определил Маргариту Мазино.

У синьоры Маргариты Мазино было круглое, простодушное личико, как у Мадонн на старинных картинах итальянских мастеров, немного старообразное и а то же самое время — почти детское.

Смеющиеся глаза, окруженные многочисленными морщинами, милый носик и губки бантиком, тяжеловатый подбородок, нежная желтоватая кожа и румянец на щеках.

Она любила рассуждать о серьезных вещах с усиленным и, как могло показаться — с напускным глубокомыслием, таким забавным на этом смеющемся, добродушном лице, с которого Маргарита в такие минуты всегда усердно старалась согнать веселое и жизнерадостное выражение.

Говорила она всегда очень быстро, словно боясь потерять нить своих очень и очень важных мыслей.

И действительно — иногда случалось, что она, вдруг умолкала, не докончив фразы, с ощущением полной пустоты в голове:

«И что это такое интересное я хотела вам сказать, синьоры?..»

И слушатели редко подсказывали, потому что чаще всего они ее совсем не слушали. Но болтовня ее никогда не раздражала. Маргарита не была из тех говорунов, которые настойчиво требуют внимания к своим нудным рассуждениям. К тому же, она не была гордячкой, и готова была даже извиниться за то, что ее мысли вслух иногда нагоняют на слушателей скуку. Наверное, неспособность продумать до логического конца ни одной мысли давала ей импульс к мудрствованию — в этом она отличалась огромным усердием.

Но из усилий этих ничего не выходило: мысли как бы застревали на полдороге к слушателям, а серьезные книги, которые она иногда брала читать из огромной графской библиотеки, месяцами лежали на подоконнике, раскрытые на одной и той же странице.

Книги, в которых зачастую излагались великие и прекрасные мысли, идеальные альтруистические проекты, размышления о глобальном переустройстве мира, были для Мазино игрушками, которые разве что способны тешить ум и зрение — и не более того. Маргарита Мазино довольно быстро забывала о них, и они валялись на подоконнике, на столе, на стульях, под стульями, словом, везде, где только возможно, пока случайно вновь не попадались ей на глаза.

Это была добрая мещаночка в лучшем смысле этого слова, очень приветливая, рассудительная и уравновешенная, но никого этими качествами не стеснявшая.

И неудивительно, что со своей новой синьорой она довольно быстро сошлась на короткую йогу, очень быстро завоевав расположение Эдеры.

Не стоят я говорить, как стеснило Эдеру это положение — ведь она, привыкшая к скромности, теперь была важной синьорой, и эта милая женщина, которая так ей понравилась, должна была выполнять за нее ту работу, которая она, молодая и здоровая, могла делать сама.

Когда Эдера на следующий день заикнулась об этом своей служанке, та только махнула рукой и с глубокомысленным видом произнесла:

— Синьоры всегда были на свете, значит, им должен кто-нибудь услуживать.

Эдера, не найдя, что ответить, промолчала. Однако ее слова о том, что она, Эдера, сама могла бы делать то, что теперь вынуждена делать Мазино, очень расположили к ней служанку.

Через несколько дней они были если и не лучшими подругами, то, во всяком случае, думали, что знакомы друг с другом целую вечность.

Без Андреа Эдера скучала — просто смертельно скучала, однако тот только однажды позвонил из Палермо — тогда, когда прилетел.

— Сегодня же отправляюсь на виллу графа,— сказал он,— осмотрюсь, посмотрю, что там можно сделать, а затем позвоню опять...

Но вот прошло уже целых два дня, а от Андреа не было ни слуху, ни духу...

Мазино. видя, в каком нервном и взвинченном состоянии теперь находятся ее госпожа, пыталась всеми силами утешить ее.

— Наверное,— говорила она,— наверное, твой муж просто заработался...

Эдера с первого же дня условилась с Маргаритой, что они будут только на «ты» — ей не хотелось, чтобы субординация, издавна принятая в палаццо дель Веспиньяни, распространялась и на их отношения, которые же приобрели приятельский характер.

 — Думаешь, заработался?

— Ну да. Мужчины для того и созданы Господом нашим, чтобы работать, — произнесла Маргарита с напускным глубокомыслием.

— Но ведь не работать ради одной только работы! — воскликнула в сердцах Эдера.

Тогда Мазино высказала предположение, что у него просто нет под рукой телефона.

Это было более похоже на правду — ведь и Эдера знала, что обветшавшая вилла находится на отшибе, далеко за городом, и телефона там действительно может не быть.

И она на некоторое время успокоилась — но только на некоторое время...

Как и всякая женщина. Эдера отличалась любопытством — качество, вполне понятное, если учесть, каким образом она с Андреа перекочевала из Виареджо в Ливорно.

Сперва осторожно, а потом все более и более открыто она начала расспрашивать свою служанку о хозяине, графе Отторино дель Веспиньяни, справедливо полагая, что прислуга в этом отношении отличается куда большей осведомленностью, нежели справочник «Кто есть кто».

Маргарита, казалось, только и ведала этого вопроса.

— О, — произнесла она, поднимая вверх большой палец, будто бы желая указать на что-то очень важное но, тем не менее, незаметное для невооруженного взгляда, — о, таких синьоров, как синьор Отторино дель Веспиньяни, наверное, нет во всей Италии...

— Чем же он так замечателен? — поинтересовалась Эдера, с трудом сдерживая улыбку.

— Таких богатых синьоров, как он...

В голосе Маргариты Мазино послышалась совершенно естественная гордость прислуги, хвастающейся богатством своего патрона.

— Я и так вижу, что он богат, — сказала Эдера, понимая, что разговор о состоятельности и влиянии дель Веспиньяни, с обязательным перечислением всего, что он имеет, может длиться до бесконечности.

— Мало того, что богат, — произнесла в ответ служанка, — он ведь еще и удачлив... Ей Богу, наверное, ему покровительствует сама Пречистая Дева!

— Удачлив? — переспросила Эдера с некоторой долей сомнения в голосе.

— Да.

— И в чем его удача?

— О, Эдера. неужели ты не видишь?

Эдера передернула плечами.

— Честно говоря...

— Неужели?

— Маргарита, неужели можно считать удачей только то, что он родился в богатой и знатной семье? — с укоризной в голосе спросила синьора Давила.

— Но ведь и это не каждому дается! — горячо воскликнула служанка.

— Что именно?

— Счастье родиться в такой семье... Господь неровно делит,— с глубокомысленным, многозначительным видом продолжила Маргарита Мазино.

— Счастье, счастье... А разве счастье только в деньгах? В знатности? В обладании роскошными яхтами, фешенебельными палаццо?

Мазино улыбнулась.

— Конечно же, нет...

— Для меня счастье — семья, дети, ощущение того, что мой Андреа рядом со мной, что я нужна ему, что он любит меня и что я — любима...

— Конечно, синьора...

— А разве у графа дель Веспиньяни никогда не было семьи?

Маргарита, обернувшись по сторонам, будто бы ее слова могли бы быть кем-нибудь подслушаны, произнесла:

— У графа была жена. Пять лет назад она села на большую красную машину и разбилась... Ее звали Сильвия. Кстати, многие в нашем доме находят, что ты очень похожа на нее.

Последнюю фразу Эдера пропустила мимо своих ушей, она не показалась ей важной.

Действительно — мало ли кто в Италии может быть на кого похож?

Вот и старый граф. Клаудио дель Веспиньяни сказал ей при первой встрече, что она похожа то ли на музу, то ли на богиню...

Какая разница!

С интересом посмотрев на служанку, Эдера осторожно поинтересовалась:

— Скажи, а граф любил ее?

Маргарита смутилась.

— Да как тебе сказать... Синьор Отторино взял ее из очень небогатой семьи — ее родители имели на Сицилии маленький консервный заводик, и, кроме Сильвии, у них было еще много детей. Братья, сестры. Я видела их только однажды — когда они приезжали на похороны.

— Так любил?

Мазино смутилась пуще прежнего.

— Конечно, я не хочу злословить, — начала она. — не хочу говорить про синьора дель Веспиньяни ничего з-з-з... — она запнулась, подыскивая нужное выражение,— ничего худого, дай ему Бог и Пресвятая Дева здоровья и долголетия. Но мне кажется, что он очень часто вел себя по отношению к бедняжке Сильвии... Ну, я только хочу сказать, что мог бы вести себя лучше...

Сказала — и испуганно осмотрелась по сторонам, будто бы дель Веспиньяни мог присутствовать где-то рядом и слышать сказанное ею.

— Наверное, он очень переживал...

— После ее смерти?

— Ну да.

Маргарита вздохнула.

— И не говори... С тех пор он потерял сон и покой — ведь все мы в палаццо знаем, что вот уже пять лет синьор дель Веспиньяни мучается мигренями и бессонницами... Наверное, он испытывает угрызения совести.

Эдера немного помолчала, но затем вновь поинтересовалась у Маргариты:

— Так он что — изменял ей?

После этого вопроса Маргарита сделала очень испуганное лицо, приложила палец к губам и зашикала — мол, что ты, дорогая синьора, тут не принято говорить о подобных вещах! Ведь ты спрашиваешь меня ни о каком-то простом синьоре, а о самом Отторино дель Веспиньяни!

Эдера смутилась.

— Извини, я только хотела спросить... 

— Я и так тебе слитком много сказала, — произнесла Мазино, поправляя складки своей длинной, шуршащей при каждом движении юбки.

Эдера поняла, что ее любопытство для первого раза зашло слишком далеко, и потому решила не расспрашивать свою служанку об Отторино, справедливо полагая, что у нее будет еще достаточно времени, чтобы рассказать самой все, что она знает о синьоре дель Веспиньяни...

Как справедливо угадала Маргарита, у Андрея действительно не было возможности позвонить Эдере в Ливорно: юг Италии. Сицилия — это не промышленный район севера, с развитой инфраструктурой, со всеми возможностями, которые дает человеку современная цивилизация, где с любого уличного автомата можно позвонить в любую точку земного шара.

Сицилия, которую поэты обессмертили за глубокую голубизну неба, а многочисленные авторы детективов — за страшную омерту — обет молчания местной мафии, всегда была периферией Республики...

Андреа понял это сразу, как только прибыл на аэродром Палермо.

Взяв напрокат сравнительно новый «фиат-крому», Андреа, просмотрев атлас и убедившись, что до полузаброшенной виллы дель Веспиньяни езды не более получаса, немного попетлял по центральным улицам Палермо, после чего выехал на трассу, ведущую за город.

Сразу же за кольцевой дорогой потянулись грязные сицилийские деревеньки — с раскисшими после недавнего проливного дождя улицами, с убогими покосившимися домами из местного дикого камня, сложенными, наверное, еще во времена Джузеппе Гарибальди, с чумазыми ребятишками, играющими в грязи.

Спустя двадцать минут он был у сицилийской виллы рода дель Веспиньяни.

Предкам графа Отторино дель Веспиньяни когда-то явно повезло с архитектором: его сицилийский дом обладал главным достоинством загородного жилища — органично вписывался в местность.

Серые каменные стены, обросшие зеленовато-синим мхом, будто бы вырастали из вереска, венчая собой вершину холма в самой возвышенной точке этого необычайно живописного района под Палермо. Северные окна особняка семьи дель Веспиньяни смотрели на голубую бухту, с юга как на ладони, просматривалась широкая выложенная бетонными плитами дорога из Палермо. Приятное и строгое, без лишних стилевых претензий здание в форме буквы «Н» находилось в окружении старинного парка — прапрадед Отторино, граф Антонио дель Веспиньяни, заново отстроивший эту виллу в середине прошлого столетия, очень любил зелень и насаждал ее повсюду.

По-видимому, этому старому дому, стоявшему неподалеку от снедаемого оползнями побережья, как и древнему латинскому городу Сибарису, суждено было когда-нибудь обрушиться в пучину Средиземного моря, но не скоро — может быть, лет через триста. Во всяком случае, теперь опасность совершенно не ощущалась — родовой дом дель Веспиньяни казался незыблемым и надежным, как и само благополучие этой известной на Аппенинах семьи.

Высокий скалистый обрыв, хотя и тронутый кое-где оползнями, производил впечатление надежности. Юго-восточная скалистая стена дома почти целиком состояла из двустворчатых стеклянных дверей, выходящих на выложенную каменными плитами террасу. Здесь чувствовалось, что кто-то из предков дель Веспиньяни сам приложил руку к планировке дома — во всяком случае, архитектору никогда бы не пришло в голову поставить на обоих концах, террасы большие изукрашенные урны, из которых торчали чахлые, скрюченные на ветрах кусты, да еще подвесить между столбами табличку тирренского мрамора с вычурными готическими письменами.

Однако все это великолепие находилось в весьма плачевном состоянии — в выбитых окнах гулял ветер, сорняки густо росли на когда-то ухоженных клумбах, входная дверь жалобно скрипела на ветру.

Андреа, заглушив автомобиль, зашел вовнутрь.

Шаги его глухо отдавались в просторных пустынных покоях, и у него почему-то возникло такое ощущение, будто бы кто-то может проснуться от этих звуков.

Роскошные золоченые обои оторвались, отклеились, они свисали большими колеблющимися лоскутами. Все покоробилось, сморщилось от времени и издавало тяжелые старческие звуки, кряхтения, скрипы: и иссохшийся занозистый паркет, и резные раскоряченные стулья, и кресла красного дерева, и причудливые фигурные диваны орехового дерева, с выгнутыми, в виде морских раковин, спинками.

Огромные шатающиеся хромоногие шкафы и комоды, полуистлевшие от времени, покрытые толстым слоем пыли, бросали косые, будто бы движущиеся тени на стены. И тень самого Сатти то уродливо вырастала до самого потолка, то падала и металась по стенам и по полу.

Тяжелые драпри на окнах и дверях, когда-то, по-видимому, темно-бордовые, а теперь — неопределенного цвета, слегка пошевеливали своими мрачными глубокими складками, когда мимо них проходил одинокий, затерянный в этом огромном чужом доме человек.

По винтовой узенькой лестнице Андреа взобрался на второй этаже.

Там все комнаты были завалены всяким домашним скарбом — поломанной мебелью, полуистлевшей тканью, корзинами, связками каких-то газет.

Андреа, взяв одну из них, развернул ее.

— 18 октября 1935 года, — прочитал он... — Триумфальное открытие павильона Италии на всемирной выставке в Брюсселе... Дуче примял архитекторов проекта, М. де Рении и Л. Л ибера...

Да, наверное, с тех времен,вот уже почти шестьдесят лет на вилле никого не было.

Странно было, что до сих пор никто не растащил всего этого.

Поразмыслив, Андреа пришел к выводу, что, по всей видимости, фамилия дель Веспиньяни пользуется тут, на Сицилии, таким почетом и уважением, что никто бы и никогда не покусился бы на имущество Отторино.

А кроме того тут, вне сомнения, обязательно должен был быть сторож.

Выйдя из дома, Андреа походил вокруг него, оценивающим взглядом прикидывал, что тут можно будет сделать.

Он обошел дом несколько раз по периметру, однако сторожа не было.

Тогда Андреа вспомнил, что Отторино говорил о каком-то заброшенном аббатстве.

Может быть — там?

Он прошел через заросший буйным чертополохом парк, и над кронами многовековых деревьев увидел шпили аббатства.

Это некогда известное аббатство находилось буквально в нескольких сотнях метров от дома, под горой, на которой возвышался дом, неподалеку от береговой кромки; видимо, таким образом архитектор, строивший виллу, желал показать, что власть семьи дель Веспиньяни все-таки выше, чем власть святых отцов.

Пройдя несколько шагов, Андреа вышел к фасаду и сразу же взглядом профессионала оценил здание: на его фасаде была запечатлена в общих чертах вся история средневековой архитектуры Италии.

Над порталом романского стиля с двумя изящными колоннами по бокам и богато украшенным архивольтом были расположены три стрельчатых окна с широкими рельефными поясами, изображавшими Страсти Господни. Эти окна, венчающую романскую арку портала, представляли собой раннюю готику, столь часто встречающуюся на Сицилии. Выше на фронтоне красовалась роза, вернее — слегка закругленный оконный проем узорчатым переплетом пламенеющей готики, как бы знаменуя собой эпоху последнего расцвета и упадка готического стиля.

Андреа, подойдя к двери, толкнул их — двери оказались незапертыми.

Он шагнул вовнутрь.

Внутри аббатство казалось куда древнее фасада: на массивных столбах цилиндрической формы покоились стрельчатые арки, тупоугольная форма которых казалась скорее случайностью, чем замыслом средневекового архитектора. Капители были изукрашены затейливыми лиственными орнаментами, исполненными, впрочем, довольно-таки аляповато. Боковые нефы имели стрельчатую форму.

Редко расположенные, узкие окна с полукруглыми арками были лишены всяческих украшений все это придавало внутреннему убранству черты раннего романского стиля, без малейших следов того изящества, которое носил главный фасад аббатства.

В западной части пространство между двумя столбами аркады было замуровано каменной кладкой. Когда-то здесь находилась церковная кафедра, куда когда-то поднимался священник по крутой каменной лестнице вырубленной прямо в скале. Теперь кафедра находилась в другом месте.

Да, это заброшенное аббатство во всех путеводителях для туристов могло бы быть охарактеризовано как «образец изящества и легкости», но и оно находилось не в лучшем состояния, чем дом дель Веспиньяни.

Внимание Андреа привлекала прежде всего башня: состояла она из четырех ярусов; в первых трех было по два окна, в последнем — по четыре. Когда-то это величественное сооружение служило донжоном замка рода Мазаритти, обосновавшегося тут еще чуть ли не со времен Карла Великого; после того, как замок пришел в негодность и обветшал, его разобрали, и из полученного камня и соорудили монастырь. О временах нашествий норманнов и мавров и напоминала эта древняя замковая башня.

 Само же здание почти целиком было построено в готическом стиле, по мнению знатоков, недостаточная соразмерность частей и некоторая тяжеловесность деталей свидетельствовали, что здание это перестраивалось неоднократно. В самом деле, в Италии, наверное, есть мало церквей и монастырей, которые сооружались бы так долго; храм был начат в X, а завершен только к XVI веку.

Неожиданно Андреа услышал:

— Синьор!

Он обернулся — к нему спешил какой-то немолодой уже человек, что-то дожевывая на ходу.

Черты лица у этого человека, некогда выразительные, теперь были будто бы стершиеся — так на старинных монетах, долго бывших в обращении, от рельефов королей и императоров остается лишь очерченный контур...

«Наверное, этому человеку пришлось немало пережить в жизни,— подумал Андреа, — ведь он еще нестар... Немного старше меня. А служит тут сторожем, живет в этом захолустье... Почему?»

Сторож, подойдя поближе, пристально посмотрел я глаза Андреа и спросил:

— Синьор! Что вы тут делаете?

Андреа произнес в ответ:

— Я — архитектор, и синьор дель Веспиньяни. который направил меня сюда, поручил... Андреа Давила.

— Так вы от синьора Отторино? — удивился сторож — а это, вне всякого сомнения, был он.

Андреа кивнул.

— Да. А почему это вас так удивляет?

Сторож, подойдя поближе, доброжелательно посмотрел на гостя и произнес:

— Меня зовут Стефано Манджаротти...

— Вы сторож? — полюбопытствовал Андреа, чтобы еще раз удостовериться в правильности своей догадки.

— Совершенно верно. А вы, значит, архитектор?

— Ну да, я же сказал...

— Синьор Давила, а что — граф дель Веспиньяни действительно послал вас сюда?

— Вы не верите?

— Нет, отчего же...

— Тогда — почему спрашиваете?

Сторож немного смутился.

— Видите ли, синьор, дело в том, что здание это стоит в полном запустении вот уже столько лет... И Отторино только одни раз был тут — десять лет назад...

— Вот как? — удивился Андреа, немного смущенный тем, что скакал ему Стефано.

— Ну да... И я не могу взять в толк — почему это Отторино понадобилось приводить его в порядок? Вы ведь, насколько я понимаю, решили привести это сооружение в порядок?

— И не только его.

— Что же еще, если не секрет?

— Аббатство...

— Неужели... Никогда бы не подумал, что у синьора Отторино дойдут до этого руки.

— И тем не менее он специально пригласил меня, чтобы я навел тут надлежащий порядок...

Сторож, наконец-то дожевав, произнес

— Чего же мы стоим? Может быть, пройдемся ко мне, синьор Давила? Вас ведь так, кажется, зовут!

— Да...

— Прошу вас!

Стефано занимал небольшую каморку на втором этаже аббатства — наверное, в той келье когда-то жил какой-то церковный иерарх.

Андреа, пройдя вовнутрь кельи, едва не расшиб себе голову — каменные своды были очень массивны, и так низко нависали над головой, что всякому непривычному человеку приходилось нагоняться, чтобы не удариться...

Осмотревшись, архитектор поразился аскетичности убранства: какой-то старый топчан с лоскутным одеялом, грубо сколоченный дубовый стол, две так же грубо сколоченные табуретки и небольшое деревянное распятье, висевшее у изголовья топчана. Из книг в келье была одна лишь библия с многочисленными закладками...

— Вот тут я и живу, — принялся объяснять сторож, — вот уже который год.

— Синьор дель Веспиньяни давно нанял вас сторожем? — осведомился Андреа, присаживаясь на топчан.

Стефано поморщился.

— Вот уже пятый год...

— Мне показалось, что никто не покушался на имущество графа,— сказал Андреа, вспомнив, что многие вещи из тех, которые он видел на вилле, остались нетронутыми, хотя они и представляли несомненную ценность.

Стефано только поморщился.

— A-a-a... Честно говоря, графа тут очень недолюбливают...

Андреа в ответ удивленно посмотрел на сторожа и протянул:

— Вот как?

Тот кивнул.

— Да.

— Но почему?

Тяжело вздохнув, Манджаротти сказал:

— Очень долгая история...

Андреа понял, что Стефано вряд ли будет рассказывать первому встречному обо всех причинах, по которым тут недолюбливают его работодателя, и потому перевел разговор в другое русло.

— А что — раньше синьор дель Веспиньяни не приезжал сюда?

— Приезжал... Осмотрелся, постоял, покурил... И поехал обратно. 

— Наверное, он прибил сюда на яхте...— предположил Андреа.

— Да, кажется называется... Ох, забыл...

— «Ливидония»,— подсказал Андреа.

— Да-да, как же, точно — «Ливидония»... — после этих слов Стефано, совершенно неожиданно для Андреа, сжал кулаки и прошептал злобно, сквозь зубы: — Будь он проклят, весь этот род дель Веспиньяни!

Андреа испуганно посмотрел на собеседника, но так и не решился поинтересоваться, чем же так сильно досадил сторожу род дель Веспиньяни.

А тот, немного помолчав и успокоившись, произнес, обращаясь к Андреа:

— О, не обращайте внимания... Я ведь тут один, я тут все время один... Поневоле можно тронуться,— и он поднес к голове указательный палец, словно бы давая таким образом понять что он, Стефано, немного не в себе.

— Ничего, ничего...

— Постойте! Вы ведь с дороги, — спохватился Стефано, — что же я вам ничего не предложил? Ведь мы, так сказать, коллега... — уловив вопросительный взгляд Андреа, он пояснил: — оба работаем на одного хозяина...

В этой фразе Андреа послышалась плохо скрываемая горечь.

Стефано поставил чайник для растворимого кофе, и принялся готовить бутерброды. Когда угощение было готово, Андреа осторожно поинтересовался:

— Синьор, вы не подскажете, есть ли тут рядом какая-нибудь гостиница?

— Гостиница?

— Да...

— А зачем вам гостиница? Оставайтесь тут...— сразу же предложил Стефано.

Андреа отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно.

— Почему?

Андреа не хотел обижать своим отказом гостя, не хотел говорить .ему, что он, выросший в совершенно другой среде, привык к комфорту, и что он не может остановиться в этой лачуге, и потому сказал так:

— Понимаете ли, синьор, я архитектор... Мне надо будет делать какие-то расчеты, надо будет составлять планы, делать чертежи, ну и так далее... Я вряд ли смогу заниматься всем этим тут, у вас... А кроме того, я не хочу стеснять вас. Видите, как тут тесно!

— Ну, меня вы вряд ли стесните, — сказал в ответ сторож, — а кроме того, мне будет приятно поговорить с вами...

В этой фразе Стефано прозвучал неутоленный голод общения с людьми.

«Да, — подумалось Андреа, — его можно понять: он ведь тут все время один, совсем один... И словом перекинуться не с кем...»

— Нет, и все-таки я предпочту гостиницу,— ответил он твердо.

— Синьор, но я...

— Мне надо работать, — твердо сказал Андреа, — а, кроме того, нужен телефон. Да, — он спохватился, вспомнив о своем обещании каждый день звонить в Ливорно Эдере, — да, кстати... Нет ли у вас тут телефона?

Сторож отрицательно покачал головой.

— Нет.

— А что же вы делаете, если вам требуется... Ну, скажем, вызвать полицию? Или врача?

— Телефон есть неподалеку от дороги... Для аварийной связи, видели, наверное, желтая будка. Но оттуда можно вызвать только полицию, пожарных и «скорую помощь»...

— А вы что, синьор Манджаротти — никогда не звоните своим родным?

Стефано тяжело вздохнул и ничего не ответил — по этому вздоху Андреа понял, что вряд ля стоило задавать собеседнику такой вопрос.

«Наверное, это связано с его патроном, Отторино, — почему-то решил про себя Андреа, — раз он так люто ненавидит его...»

Стефано, поразмыслив, произнес.

— Ну, насчет гостиницы я не знаю, а вот снять комнату или даже домик тут, неподалеку — можно...

— Понимаете ли, мне надо будет тут поработать... Осмотреться, прикинуть, ну, и так далее, не буду всего объяснять. А ездить всякий раз из Палермо, хотя это и поблизости — пустая трата времени. Я ведь хочу управиться как можно скорее, и вернуться к своим...

— Синьор женат?

Глаза Андреа потеплели.

— Да, у меня жена и двое детей... — он сделал не большую паузу, после чего вновь спросил: — так вы говорили о каком-то домике?

Стефа но кивнул,

— Да, можно...

— Это где?

— Тут есть рыбачий поселок, — сказал Стефано. — Алессандрия.

— А там может быть телефон?

— Наверняка есть в полицейском участке, у падре и... Ну, есть, есть, — ответил сторож.

Выслушав объяснения, как лучше туда доехать. Андреа сел за руль и отправился в Алессандрию.

«Надо будет расспросить — этого самого сторожа об Отторино, — решил он, — наверное, у него есть какие-то серьезные причины не любить дель Веспиньяни... И чем Отторино может кому-нибудь не понравиться?.. Просто удивительно!..»

Андреа без особого труда отыскал Алессандрию — это был типичный рыбацкий поселок, существующий, наверное, не одно столетие — с запахом смолы, которой засмаливали баркасы, свежей рыбы, водорослей, рыбачьих сетей и соленого морского ветра.

Сатти сразу же снял квартиру в самом центре поселка, в квартире, где прежде была лавка — витрина, клетушка позади, вода только холодная. В подвале кто-то непрерывно гнал вино, и специфические ароматы проникали между досок пола.

На темной грязноватой кухоньке его нового, временного жилища царило запустение, а когда подросток включал свет, полчища тараканов суетливо разбегались из раковины, и исчезали в многочисленных дырках стены.

Да и весь быт его на новом месте был неприхотлив, непритязателен...

В комнате, что побольше, имелась большая встроенная кушетка, широкая, на которой прежде спали хозяева (те были очень рады, что могут хоть немного подзаработать за неделю, и потому перешли жить к родственникам на другой конец поселка), по стенам стояло несколько полок с книгами, а в дальней комнатке за всегда прикрытой дверью — еще одна кровать, поменьше.

От взглядов с улицы жилище отделяли бамбуковые шторы. На полу лежал широкий шерстяной ковер, в некоторых местах истертый до дыр.

Это был настоящий форпост одиночества; иногда в квартире можно было за целый час не услышать ни одного постороннего звука, кроме, разве что, тикания огромных напольных часов, к которому Андреа успел очень быстро привыкнуть — будто бы он слышал их каждый день еще до того, как поселился в Алессандрии.

Конечно же, человеку, выросшему в большом городе и привыкшему к себялюбимому комфорту больших городов, такая конура могла бы показаться мрачной, а существование в ней — тягостным, если бы Андреа не был уверен, что остановился в этом поселке временно — ну, еще неделя, может быть, чуть больше — и он вновь увидит Эдеру...

Единственное, что не утешало его — так это то, что из Алессандрии было невозможно дозвониться в Ливорно — для этого ему пришлось бы отправиться в Палермо.

На следующее утро он отправился на участок, принадлежавший Отторино, чтобы еще раз как следует осмотреться и посмотреть, что можно сделать.

«Фиат» Андреа, тормознув, остановился у полуразрушенного аббатства.

И тотчас же появился Стефано Манджаротти — он приветствовал гостя, как старого знакомого.

— Уже утро, — он протянул руку для приветствия, — а вы, синьор, на работу?

— Да, — ответил Андреа, здороваясь со сторожем, — у меня мало времени, и надо все успеть.

— Никак не могу взять в толк,— произнес сторож, провожая Андреа к запущенной вилле,— и почему это синьору Отторино так срочно понадобилось приводить все это в порядок? Ведь он столько времени не был тут...

Андреа, вспомнив последним разговор со своим работодателем, произнес;

— Синьор дель Веспиньяни утверждает, что у него какая-то заминка...

— И с чем же? — поинтересовался сторож, с интересом посмотрев на архитектора.

— Да вроде бы с деньгами...

Сторож расхохотался.

— С деньгами?! Ха-ха-ха!

А к чему вы смеетесь? — спросил Андреа, немного обидевшись — видимо, он решил, что Стефано не доверяет его словам.

— С деньгами? Ни за что в это не поверю... Ведь у этого дель Веспиньяни денег куры не клюют... — лицо Стефано сразу же приобрело очень серьезное выражение. — Я вот к чему: ведь он, наверное, давно уже забыл об этой вилле — И тут вдруг вспомнил. К чему бы?

— Говорит, что хотел бы привести все это, — рука Андреа описала широкий полукруг и остановилась на запушенном имении, — что хотел бы привести это в порядок и сдать то ли в аренду, то ли даже продать...

Стефано прищурился.

— Продать?

— Да. Вас что-то удивляет?

— Не знаю... Но это так непохоже на дель Веспиньяни, — сказал тот.

— Непохоже? Почему?

— Ведь это имение — их родовое гнездо.

Ну, — улыбнулся Давила, — у этого дель Веспиньяни столько родовых гнезд...

Неожиданно Стефано спросил:

— А вы давно с ним знакомы?

— С кем?

— С синьором дель Веспиньяни.

Андреа не хотелось говорить ни о том, как, при каких обстоятельствах он познакомился с Отторино, ни о той странной поспешности, с которой он отправил его сюда, на Сицилию, и потому, что-то неопределенно пробормотав в ответ, он сказал:

— Да-а-а... Работы тут много.

— Для вас, — улыбнулся Стефано. — А синьору Отторино одна работа — платить.

— Граф не обидел меня с деньгами, — ответил Андреа, — и вообще, мне показалось, что он — очень щедрый и великодушный человек.

— Щедрости у него действительно не отнимешь, — согласился Манджаротти, — а вот что касается великодушия, синьор...

И вновь Андреа решил не вдаваться в подробности — не выяснять, почему же сторож отказывает графу Отторино дель Веспиньяни в великодушии.

Он только подумал, что при случае надо будет обязательно расспросить Стефано о его нелюбови к Отторино — если, конечно, такой случай предоставится...

Случай предоставился, и очень скоро — куда скорее, чем мог даже предположить сам Андреа, в тот же день.

Уже ближе к вечеру, когда Андреа, очень довольный проделанной работой, подошел к автомобилю, чтобы ехать в Алессандрию ночевать, Стефано попросил его подвезти к поселку.

— Мне ведь надо сделать кое-какие покупки, — объяснил он. — Чай, кофе, сигареты... Чего-нибудь поесть. Да и из одежды надо было бы что-нибудь купить.

— И вы всегда ездите за такими мелкими покупками в Алессандрию?

— Ну, неужели в Палермо...

Андреа открыл переднюю дверку, сделал приглашающий жест, и Стефано уселся рядом.

Машина тронулась с места, и в этот самый момент взгляд Стефано упал на фотографию Эдеры — Андреа прикрепил ее в салоне, справа от приборной доски.

— Вы... Вы что, знали мою сестру? — спросил Стефано, круглыми от удивления глазами глядя на Андреа.

«Что за сестра, какая сестра... Что за чертовщина, — подумал Андреа, — при чем тут его сестра, и что он вообще такое несет?..»

Он обернулся к сторожу.

— Мою сестру...

— Почему вы так решили?

Стефано вытер пот, который крупными капельками выступил у него на лбу и указал на фотографию,

 — Ведь это Сильвия ..

— Кто? Кто?

— Я говорю — это Сильвия моя, сестра...

— Почему им так говорите? Эта женщина. — Андреа, чтобы рассеять возникшее недоразумение, остановил машину и, взяв фотоснимок, протянул его соседу, — эта женщина — Эдер, моя жена...

— А я говорю — это Сильвия, моя сестра... Покойная, она погибла пять лет назад

Андреа начал медленно закипать.

Подумать только — приехать на Сицилию, чтобы начать проектные работы, не видеть столько времени ни жену, ни детей, и тут к нему в машину подсаживается какой-то ненормальный, который утверждает, что Эдера — не Эдера, а Сильвия, и что она — его сестра!

Что за бред!

Немного успокоившись. Андреа вынул из бумажника цветную фотографию, на которой он был изображен вместе с Эдерой и детьми и протянул ее Стефано.

— А я говорю вам, синьор,— сказал он преувеличенно вежливо.— я говорю вам, что это — моя жена. Ее зовут Эдера, а это — наши дети — Эдерина и Лало. Вы удовлетворены таким объяснением?

Стефано, виновато посмотрев на соседа, ответил кротким голосом:

— Простите меня, синьор... Но дело в том, что ваша жена, Э-э-э—

— Эдера, — подсказал Андреа, довольный, по всей видимости тем, что Стефано признал свою ошибку и попросил прошения, — ваша жена как две капли воды похожа на мою покойную сестру...

— На сестру?

— Я уже спрашивал вас, давно ли вы знакомы с синьором дель Веспиньяни, — ответил Стефано, — и понял, что не очень давно...

— А какое к черту, имеет отношение граф Отторино к моей жене? — воскликнул Андреа.

Стефано опустил голову.

— Дело в том... — начал он, не в силах, по-видимому, продолжить дальше, — дело в том, что...

— Ну говорите же побыстрее! — воскликнул Андреа, которому все это уже начинало надоедать, — говорите же, черт бы вас подрал...

Стефано совсем сник и опустил голову.

— Дело в том, что Сильвия, — сказал он после того, как его взгляд встретился с колючим взглядом Андреа, — дело в том. что Сильвия была женой синьора Отторино дель Веспиньяни....

Андреа отпрянул.

— Женой?

— Да.

— Да вы, наверное, шутите!

Стефано тяжело вздохнул.

— Нет, синьор...

Это было уже слишком...

Какой-то грязный оборванец, сидя в его машине, утверждает, что его сестра, какая-то Сильвия, как две капли воды похожа на его Эдеру, что Сильвия — чуть ли и не Эдера на самом деле.

Получается, что родственник графа, одного из самых богатых людей в Европе и наверняка уж — одного из влиятельнейших людей на аппенинах, сторожит тут какую-то полуразвалившуюся усадьбу?

Бред, да и только...

Стефано, казалось, прекрасно понял, о чем думал его собеседник.

Печально посмотрев на Андреа, он произнес:

— Вы конечно же, не верите мне...

Андреа хмыкнул.

— А вы бы поверили на моем месте?

Ни слова не говоря, Стефано извлек из внутреннего кармана куртки изрядно потрепанный бумажник и, раскрыв его, вынул фотографию с отломанным уголком.

— Прошу вас, синьор...

Андреа взял фотоснимок и, посмотрев на него, буквально остолбенел.

На нем была изображена женщина, точь-точь Эдера, в подвенечном платье, держащая под руку Отторино дель Веспиньяни — на этом снимке он выглядел куда моложе, чем теперь, а жизни.

Молодые, стоявшие на фоне какого-то готического собора, счастливо улыбались, гладя в объектив.

— Это и есть моя Сильвия,— пробормотал Стефано, взяв из рук собеседника снимок.

Андреа растерянно пробормотал:

— А я и не знал, что синьор Отторино дель Веспиньяни был женат...

Сторож невесело улыбнулся.

— А вы не верили... Стефано за свою жизнь никого и никогда не обманывал... Его обманывали, и обманывали много раз — это было, но только не он...

— Так вы говорите, — произнес Андреа, который, после того, как увидел снимок, окончательно удостоверился, что собеседник не обманывает его, — так вы говорите, что ваша сестра погибла? Простите, — в голосе Сатти послышались извинительные интонации, — простите только меня за то, что я вас спрашиваю об этом...

Стефано вздохнул.

— Да, она разбилась... Отторино за несколько недель до ее гибели подарил ей красный «феррари» — у нее с детства была тяга к спортивным машинам, но водить как следует она не умела. Она поехала куда-то за город, и врезалась... Смерть была мгновенной,— сумрачно добавил Манджаротти. — Но на самом деле».

Андреа насторожился.

— Что?

— На самом деле ее погубил Отторино, — тяжело вздохнул сторож, — я ведь это точно знаю...

— Погубил?

— О, синьор, — воскликнул Стефано, — я не хотел бы говорить об этом, во вы внушили мне какое-то расположение». Да, сам не знаю, почему именно. И я расскажу нам... — Стефано так разволновался, что, когда ему захотелось закурить, он долго не мог справиться с зажигалкой, и прикурил он только после того, как Андреа ему помог. — Так вот, Сильвия была у нас в семье единственной девочкой... Когда ей исполнилось четырнадцать, наш отец, упокой его душу Пречистая Дева, отдал ее в монастырь — у нас на Сицилии издавна так заведено. У нашего отца был небольшой заводик, мы консервировали маслины, масличное масло, апельсиновый сок...

Ну, не скажу, чтобы мы были и людьми богатыми, но, во всяком случае, очень многие нам завидовали. Мы хотели выдать Сильвию — а она старше меня на три года хотели выдать ее за какого-нибудь достойного человека.

Мы забрали ее из монастыря... А потом... — Стефано нервным движением сбил пепел, но не в пепельницу, а себе на куртку.

— Не волнуйтесь, — принялся успокаивать его Андреа, — не волнуйтесь, синьор...

— Я не волнуюсь, — Манджаротти прикурил погасшую было сигарету. — Я просто рассказываю, как оно было...

И хотя Стефано убеждал Андреа, и прежде всего, наверное — самого себя, что он не волнуется, на самом деле он заметно нервничал.

Он продолжал:

— Так вот, вскоре после того, как мы забрали Сильвию из монастыря, нелегкая дернула этого самого дель Веспиньяни приехать к нам на Сицилию... У него в Сиракузах, кажется, были какие-то дела. Он увидел Сильвию, и буквально на следующий день сделал ей предложение. Мы-то, глупые, радовались — думали, что породнились с таким важным и богатым синьором... Но вышло по-другому...

Стефано, затянувшись в последний раз, выбросил окурок на дорогу.

— Сперва все было хорошо — они любили друг друга, и мы нарадоваться не могли, глядя на них. Отторино забрал Сильвию к себе, тогда он жил, кажется, в Милане. Он даже несколько раз приезжал сюда — Не могу сказать ничего плохого — он всем нам очень помог. По потом... Мы несколько раз ездили в Милан, но Сильвию будто бы подменили — она стала словно сама не своя. Ходила с черными кругами под глазами, заплаканная... Мы догадывались кое о чем, но ничего ей не говорили, и уж тем более — не расспрашивали. Так вот, как-то случайно Сильвия проговорилась отцу, что Отторино напропалую изменяет ей, и даже не трудится это скрывать. Кроме того, нам стало известно, что отец Отторино, гордец Клаудио дель Веспиньяни, очень недоволен браком своего единственного сына — ему, видите ли, было очень обидно, что его отпрыск, граф, женился на простой девушке. Он даже не приехал к нам на свадьбу. Отец пытался несколько раз поговорить с Отторино, но разве это возможно? Он и слушать ничего не захотел. А потом, в очень нелицеприятной форме дал нам понять, что будет лучше, если мы не будем приезжать в Милан. Бедняжка Сильвия очень страдала — ведь она по-настоящему любила Отторино, а он... Он был просто недостоин такой любви. А потом она настояла, чтобы муж купил ей тот чертов «феррари», ну и... — и он вновь замолчал. — Граф устроил пышные похороны, слов нет, мы приехали, посмотрели на все... Мы уже тогда знали, что этот брак ничем хорошим не закончится, но кто мог предположить? — неожиданно закричал Стефано, грозя кому-то кулаком. — Кто мог предположить что он отправит ее на тот свет? Ведь это он ее убил, он убил нашу бедняжку Сильвию, он, и никто другой...

Когда Стефано наконец закончил свое невеселое повествование, Андреа осторожно осведомился:

— Вы хотите сказать...

Он хотел спросить, может быть Сильвия просто покончила с собой, не в силах вынести такого унижения, и Стефано прекрасно понял, что именно хочет спросить у него собеседник.

Он вздохнул.

— Живые не могут судить мертвых, даже родных и близких... Я ничего не хочу сказать, синьор... — Он вновь закурил от зажигалки, которую Андреа предупредительно дал ему. — С момента смерти Сильвии все у нас пошло наперекосяк. Да, Отторино дал нам немного денег, но лучше бы он их не давал. Наш отец имел одну слабость — он очень любил играть в карты. Так вот, он поставил эти деньги на кон, и проигрался, затем одолжил — и тоже проигрался. Все пошло прахом, отец корил себя, но уже было поздно, кончилось тем, что наш заводик пришлось продать за долги, также, как и наш дом... Отец скончался, братья разъехались по белу свету, одни уехал в Америку... Писал оттуда, звал меня. Но я никуда не хочу уезжать. Я остаюсь тут...

— А как же вы стали сторожем дома дель Веспиньяни? — осторожно осведомился Андреа — это был совершенно естественный вопрос.

Горькая улыбка тронула губы Стефано.

— О, этот Отторино и тут захотел выступить благодетелем. Узнав о наших злоключениях, он приехал сюда, и предложил мне денег — столько, сколько я скажу сам. Но вы не знаете, кто такие Манджаротти — мы никогда не брали денег ни за что, просто так! Тогда Отторино подумал и, видя, в каком положении оказался я, единственный отпрыск семьи, оставшийся на Сицилии, к тому же — брат его сестры, предложил мне быть сторожем в своих владениях... И дал — не стану скрывать — очень хорошее жалование. Но только зачем мне оно? — спросил Стефано, вопросительно посмотрев на собеседника так, будто бы Андреа знал ответ на этот вопрос. — Конечно же, — продолжал он, я мог бы привести в порядок один из флигелей его дома, и поселиться там, но нога моя больше не переступит дома дель Веспиньяни! — воскликнул Стефано. — Да, я беру у него деньги, я вынужден это делать, но я беру деньги за работу, а не просто так!

Стефано так разволновался, что не заметил, что и эту сигарету докурил почти до фильтра.

— Да, всему виной наше согласие... Ведь говорил нам наш падре, чтобы мы не лезли туда, куда не надо... «Синьорами захотели стать, — принялся говорить он, по-видимому, копируя интонации святого отца, — в баре полезли... Никогда вы не будете синьорами, никогда не будете равными с дель Веспиньяни...» Эх, не послушались мы его тогда. Может быть, если бы и послушались бы, все бы было по-другому...

Андреа, сочувственно покачав головой, спросил:

— Так вы говорите, что моя Эдера — точная копия вашей, — голос его немного дрогнул, — вашей покойной сестры Сильвии? Жены сеньора дель Веспиньяни?

— Одно лицо, — ответил Стефано, — я ведь даже вздрогнул после того, как увидел в вашей машине ее фотографию...

Немного помолчав. Андреа вновь спросил:

— Могу ли я быть для вас чем-нибудь полезен?

Стефано поморщился.

— Вряд ли...

— Ну, может быть...

Сторож прекрасно понял, что именно хочет предложить его случайный знакомый, и только отрицательно покачал головой в ответ.

— Нет. Не надо

— Подумайте... Ведь синьор Отторино, судя по всему, очень неплохо ко мне относится... Если вы хотите... Может быть, сразу после того, как я вернусь в Ливорно, я поговорю с ним...

Стефано нахмурился.

— Не вздумайте.

— Почему?

— Он подумает, что это я попросил вас об этом... — сказал сторож, невесело усмехаясь.

Однако Андреа не отставал — ведь после всего услышанного ему так хотелось помочь этому человеку.

Мало того — он почему-то чувствовал себя виноватым перед ним...

— Но почему? — спросил он, — разве я не могу желать вам помочь?

— Желать можете, но помогать — не надо, не стоит, — ответил Манджаротти.

— Но...

— Я не хочу этого... — сурово сказал Стефано. — Слышите, синьор?

— Хорошо...

— И еще: дайте мне слово, что вы даже не обмолвитесь, что мы с вами познакомились и, упаси Пресвятая Дева — что я вам тут рассказал...

По тону, которым была сказана последняя фраза, Андреа понял, что Стефано уже многократно пожалел о том, что рассказал ему о Сильвии.

Немного подумав. Андреа произнес в ответ:

— Хорошо, синьор Манджаротти... Даю слово, даю вам честное слово, что о нашем разговоре ничто и никогда не узнает...

Андреа вставил ключ зажигание, завел машину. Искоса погладывая на Стефано, он видел, что его начала бить крупная дрожь.

— Что с вами, синьор?

Сторож поморщился.

— Ничего.

— Может быть, вам плохо? — спросил Андреа, притормаживая.

— Нет, нет, не обращайте внимания — произнес тот, не гладя в сторону водителя, — дело в том, что я всегда начинаю нервничать, когда вспоминаю о сестре... Не обращайте внимания, синьор...

Андреа, высадив Стефано в самом центре поселка, повернул в сторону шоссе, ведущего в Палермо.

Ом понимал, что теперь ему как никогда надо поговорить с Эдерой, надо справиться, как у нее дела, надо услышать се голос.

Рассказ Манджаротти (а в том, что он рассказал правду, Андреа не сомневался ни на минуту) посеял в его душе какие-то смутные сомнения, он уже начал было подозревать Отторино неизвестно в чем...

Но в чем?

Ведь этот человек оказался к нему так добр, он так много сделал для него — для практически незнакомого, никому не известного архитектора!

Да, в душу Андреа закралась змея сомнения.

Но, вспомнив интонации Отторино, вспомнив его широкую, доброжелательную улыбку, он отогнал от себя мысли о непорядочности графа.

Наконец, доехав до первого же телефона-автомата, Андреа вынул из кармана пиджака горсть жетонов и, дрожащими от волнения руками, вставил один из ник в монетоприемник.

Набрал номер.

Длинные гудки, никто не отвечает...

И вот, наконец-то!

Трубку взяла Эдера.

— Эдера, дорогая моя, милая моя, — закричал Андреа на всю улицу, — Эдера, скажи, у тебя асе в порядке?

С том стороны послышался такой дорогой и любимый для него голос:

— Это ты. Андреа?

— Да, я

— Но почему ты так долго не звонил? Я уже переволновалась...

В голове роились какие то мысли, но Андреа и не знал, с чего ему начать.

— Эдера?

— Неужели ты не мог позвонить?

— Прости, любимая, у меняя не было времени...

 — Ты очень занят?

— Скажи лучше — у тебя все в порядке?

— Все — А, почему там меня об этом спрашиваешь? — поинтересовалась Эдера.

— Просто... на глаза Андреа навернулись слезы, комок застрял в горле. — Просто... Просто я давно не говорил тебе одном вещи, дорогая моя... 

— Что? Что?

— Я люблю тебя...

— И я тебя тоже — Возвращайся поскорее... Ты скоро вернешься в Ливорно?

— Думаю, что дней через восемь... Может быть, управлюсь раньше, — ответил Андреа, вставляя в аппарат жетоны и проклиная себя за то, что не взял с собой специальную телефонную магнитную карту — она осталась в поселке.

— У тебя осе в порядке?

— Все... Только я очень скучаю без тебя, без наших детей... Я люблю тебя...

— И я тебя тоже, — ответила Эдера, ты представить себе не можешь, как я без тебя тоскую... Мне кажется я не видела тебя целую вечность.

«Говори, говори еще, — молил Андреа, говори же! О, если бы только знала, как ты мне теперь нужна, как мне приятно слушать твой голос, как я хочу тебя видеть! Нет, хотя бы только слышать! Говори, говори, моя дорогая, говори еще, еще!..»

Жетоны кончились и через несколько минут связь оборвалась, и Андреа, успокоенный разговором с женой, направился к автомобилю.

«Не надо мне все-таки так волноваться, успокаивал он сам себя, ведя машину по запруженным улицам Палермо, — и какой смысл волноваться? Ну, допустим, Отторино вел себя по отношению к своей покойной жене не так, как того бы следовало, ну, допустим, он совершил множество ошибок... Допустим даже то, что моя Эдера действительно, как две капли коды похожа на Сильвию... Ну и что с того? Какая между этими вещами может быть связь?»

Машина выехала на шоссе, и Андреа включил пятую передачу.

«Если разобраться, получается, что я совершенно глупо приревновал Эдеру к графу дель Веспиньяни, продолжал Андреа свои размышления, сосредоточенно следя за дорогой, — не имея на то никаких причин... Ну, допустим, так оно все и есть — ну и что с того?.. Не надо ревновать любимых, ведь если ты ревнуешь, значит не доверяешь... Разве я могу не доверять своей возлюбленной? Надо быть спокойней правду говори да Эдера... А все, что касается Отторино и его покойной жены Сильвии, что касается их прошлых взаимоотношений, меня ни в коем разе не касается... У него своя жизнь, у нас с Эдерой своя. Ведь граф Отторино дель Веспиньяни, при всех его замечательных чувствах ко мне и при всей моей благодарности, при всех его замечательных качествах, для меня не более, чем обыкновенный работодатель... Ну, конечно же, намного лучший, чем другие, но это никак не меняет общей ситуации...»

В тот день Андреа лег спать очень рано — и не только потому, что рано ложились спать почти все обитатели рыбацкого поселка. Просто он очень устал — устал от своих размышлений, подозрений, мыслей, которые, как он сам убедился, ни к чему хорошему не привели — только одно расстройство...

Ом уже засыпал, и в ушах его продолжал звучать голос Эдеры:

— Я люблю тебя. Андреа...

ГЛАВА10

Звонок Андреа очень успокоил Эдеру — да, все по- прежнему: хотя его теперь нету рядом, хотя он далеко, на Сицилии, но он, как и всегда, думает о ней, он хочет ее слышать, видеть, ощущать...

— О, как тяжела эта разлука! — прошептала Эдера, когда связь с Палермо неожиданно оборвалась, — как я хотела бы теперь тебя видеть, Андреа...

Маргарита, которая стала невольной свидетельницей разговора, произнесла:

— Не печалься. Эдера... Осталось меньше недели. Подумать-то! Меньше недели, и твой Андреа вернется.

— У меня такое ощущение, будто бы я не видела его целую вечность... И знаешь, — она обернулась к Мазино, — знаешь, всегда, когда я так долго не вижу Андреа, я потом никак не могу привыкнуть, что он рядом со мной. Мне хочется положить его рядом, как маленького ребенка, и гладить, ласкать, мне так хочется прижать его к сердцу и никуда больше не отпускать от себя... Чтобы он всегда был только рядом.

Мазино, многозначительно покачав головой, произнесла со вздохом:

— Такова жизнь мужчины — он всегда должен куда-то ездить, должен зарабатывать деньги... Ничего тут не поделаешь, синьора...

— Да-а-а, — протянула Эдера, — я все понимаю... Но никак не пойму одного — почему разлука всегда так невыносима?

 Маргарита ничего не ответила — она только понимающе покачала головой и вышла из комнаты.

В тот день, чтобы как-нибудь отвлечься, Эдера, сев за руль «Альфа-ромео» своего мужа, направилась на берег моря за город.

Ласковое солнце, уже нежаркое, морской бриз, пронзительные крики белоснежных чаек, низко летавших над водой — все это манило, как никогда, ей так хотелось побыть одной, но в то же самое время представить, что Андреа где-нибудь рядом...

Она, выехав за город, быстро нашла укромное место, чтобы искупаться. Рядом ни души, только голые дикие скалы, да где-то наверху — шоссе, по которому в сторону Виареджо иногда мчатся автомобили.

Но кто будет подсматривать за ней, кому придет в голову?

На морской глади, слепя, играли блики солнца. Да, солнце сегодня было как настоящее расплавленное золото — золото и багрец... Поддувал легкий августовский ветерок, но все равно было очень жарко...

Эдера, снимая часы, посмотрела на календарь.

— Уже август, — со вздохом прошептала она самой себе, — уже второе августа — Боже, как все-таки быстро летит время! Не успеешь оглянуться, как состаришься, как все пройдет, и тогда...

Но ей но хотелось думать, что будет потом, она не хотела портить себе настроение подобными мыслями.

Теперь ей хотелось окунуть свое молодое сильное тело в воду. Она разделась и неспешно пошла в воду. Ледяная вода приятно щекотала ее ступни, лизала колени...

И вот она медленно опустила свое тело в золото-багряную от солнечных лучей воду. Она была совсем обнаженная — без ничего. И ей было радостно, что она наконец-то сбросила о себя одежду. Но в тоже время Эдера все время ощущала какое-то смутное, неуловимое чувство стыда, ей кажется, что за ней кто-то подсматривает.

Искупавшись, она насухо вытерлась, оделась, и, обернувшись, вскрикнула от удивления: перед ней стоял никто иной, как Отторино дель Веспиньяни.

— Это — вы?.. — только и смогла прошептать пораженная Эдера.

Граф, казалось, не был смущен.

— Синьора, — произнес он, улыбнувшись, — я проезжал по шоссе, увидел вашу машину, дверка была открыта, вот я и заподозрил что-то не то...

Подняв голову, Эдера увидела, что она действительно забыла захлопнуть дверку «альфа-ромео». Рядом с ней стоял роскошный «феррари» графа.

 «Неужели он видел, как я купалась? — пронеслось в голове Эдеры, — неужели он видел меня — раздетой? О, какой ужас, какой позор!»

— Я только что проезжал, заметил ваш автомобиль, и подумал, не дай Бог, что-то случилось...

По тону, которым была произнесена эта фраза, нельзя было и подумать, что дель Веспиньяни им говорит неправду.

«Наверное, он видел меня уже после того, как я вышла из воды и оделась. — с облегчением подумала Эдера, — ну, тогда слава Богу — А в следующий раз надо быть поосторожней — Мало ли что...»

Кутаясь в халат, который она накинула сразу после купания. Эдера сказала:

— О, не волнуйтесь, все в порядке...

Однако граф не отставал:

— Может быть, вам помочь?

— Чем?

— Ну, мало ли..

Фраза прозвучала достаточно двусмысленно, и Эдера подумала, что Отторино имеет в виду что-то куда более серьезное, чем простая дружеская услуга.

— Нет, у меня все я порядке...

После этих слов дель Веспиньяни, поняв, что его присутствие вряд ли желательно, улыбнулся на прощание и произнес:

— Тогда не стану задерживать...

После чего, кивнув, направился по скалистому отрогу наверх к совей автомашине.

Эдера, быстро собрав все свои вещи, зашагала вслед за ним.

Настроение так чудесно начавшегося дня было испорчено — наверное, потому, что подсознательно она считала, что дель Веспиньяни все-таки мог видеть ее обнаженной.

Ока села в автомобиль и, вставив ключ, попыталась завести машину.

Стартер сделал несколько оборотов, после чего замолчал — не было слышно даже щелчка

— О, этого еще не хватало,— произнесла Эдера, — не хватало еще тут застрять...

Граф, который уже отъезжал, заметив, что у Эдеры какие-то неполадки, дал задний ход и остановил свой автомобиль рядом.

— Что-то произошло?

— Да вот — никак не могу завестись,— произнесла Эдера, стараясь не встречаться с дель Веспиньяни взглядами, — что-то с мотором...

— Судя по звуку, у вас неполадки не с мотором, а со стартером,— произнес Отторино — Конечно же «альфа-ромео» тридцать третьей модели — отличная машина, но, думаю, со временем Андреа сумеет заработать денег на что-нибудь более стоящее...

Эдера молчала — почему-то в этот самый момент граф сделался ей совершенно невыносим.

— Вот видите,— продолжал тот, нимало не смутившись, — видите, как хорошо получилось, что я проезжая мимо... А то чтобы вы делали?

— Синьор, — произнесла Эдера, — может быть, вы мне поможете?

— Разумеется! — воскликнул дель Веспиньяни, — неужели я брошу вас тут, одну, на этой пустынной трассе?

— Вы меня отбуксируете?

Граф заулыбался.

— Ну, скажем прямо, что вид «феррари», волокущего на буксире ваш автомобиль по улицам Ливорно, будет как минимум смешон, чтобы не сказать больше, — пояснил Отторино. — ДА у меня и прицепного устройства-то нет... «Феррари» — это спортивная машина, а не тягач.

— Что же мне делать? — растерянно пробормотала Эдера. — Вы ведь обещали мне помочь?

— Конечно, конечно...

— Но как?

— Все очень просто: садитесь ко мне в машину, я отвезу вас домой...

— А мой автомобиль?

— Закройте на замок и оставьте тут,— пояснил дель Веспиньяни.— думаю, что ни у кого не хватит смелости похитить машину гостьи дель Веспиньяни.

Другого выхода не было, и Эдере ничего не оставалось, как согласиться с этим предложением.

По дороге — а путь в Ливорно занял не более пятнадцати минут, дель Веспиньяни весело шутил, то и дело кидая косые взгляды на свою спутницу.

— Признайтесь честно, — спросил он, когда «феррари» вырулил прямо к палаццо, — признайтесь честно, а вы испугались, когда заметили меня на берегу?

И весело посмотрел на Эдеру.

Тане стала скрывать.

— Честно говоря — испугалась немножко...

— Почему?

— Ну, представьте... Я купалась, и вдруг — какой-то мужчина... Конечно, любая женщина испугалась бы на моем месте...

Отторино за хохотал.

— О, вам нечего бояться! Пока я рядом, вы можете считать себя в полной безопасности!

На следующее утро Эдера направилась в город, а когда вернулась в свою комнату, то просто не узнала ее: она вся была заставлена цветами.

Цветы были повсюду — на полу, на стенах, на тумбочке, на старом комоде, на столе, на подоконнике, и самые разные — и орхидеи, и розы, и фиалки, и какие-то очень красивые полевые цветы, названия которых Эдера не знала.

Она удивленно посмотрела на Маргариту.

 — Что это?

— Цветы,— сказала она.

— Я и сама вижу. Откуда?

И она вопросительно посмотрела на служанку.

Та смущенно заулыбалась.

— Синьор дель Веспиньяни распорядился принести это полчаса назад.

— Отторино?

Мазино кивнула.

— Ну да...

Эдера недоверчиво посмотрела на свою служанку и спросила таким тоном, будто бы та или говорила неправду, или ошибалась:

— Но почему?

В этот самый момент дверь раскрылась, и в комнату вошел хозяин Палаццо.

— Доброе утро, синьора Мазино, доброе утро, синьора Давила,— приветствовал он.

Эдера удивленно посмотрела на графа.

— Доброе утро. Это вы распорядились доставить цветы ко мне?

Граф кивнул.

— Не просто распорядился, но и сам принес их к вам в комнату.

— Но почему?

— Что — почему?

Дель Веспиньяни обворожительно улыбнулся.

— Почему мне — столько цветов?

— А что — вам не нравится?

— Нравится, но...

— Какие еще могут быть «но»? — воскликнул дель Веспиньяни.— Если вам нравится, я распоряжусь, чтобы цветы меняли каждое утро...

Эдера смутилась.

— Но зачем же.

— Вы ведь сами только что сказали...

— Что?

— Что вам нравятся цветы...

Смутившись еще больше, Эдера уселась в кресло, и посмотрев на графа произнесла:

— Не надо...

— Цветов?

Подумав, как бы ей получше выйти на такого достаточно щекотливого положения, Эдера произнесла:

— Дело я том, что я не могу спать в комнате, в которой много цветов...

Это было бы подходящим объяснением для кого угодно, но только не для дель Веспиньяни.

— Почему же?

— Мне не хватает воздуха.

Тогда я распоряжусь, чтобы цветы убирали на ночь, — быстро нашелся Отторино.

— Все равно не надо,— ответила Эдера после непродолжительной паузы.

Отторино, подойдя к креслу подле кресла Эдеры, галантно поинтересовался:

— Вы позволите?

— То есть?

— Можно присесть?

— Вы ведь хозяин в этом палаццо, — начала было Эдера, однако дель Веспиньяни не дал ей договорить:

— Хозяйка тут — вы. Разве вы не знаете, что настоящий хозяин — гость? — перефразировал он старое итальянское присловье.

Эдера, вконец сбитая с толку, не знала, что и говорить ему на это.

— Так вы позволите?

— Садитесь, конечно,— произнесла Эдера.

Граф уселся и, заложив ногу за ногу, произнес:

— Так мы не договорили относительно цветов...

— Спасибо, синьор, — ответила Эдера, я очень тронута... Но все-таки — не надо.

— Почему? Синьора, вы так и не ответили мне — почему не надо цветов? Ведь вы любите цветы?

Эдера наклонила голову в знак согласия.

— Ну да...

И ведь вы обрадовались, когда увидели их у себя в комнате?

Идти на пропятую не было смыла, и поэтому Эдера произнесла в ответ:

— Разумеется...

Но тогда почему вы не хотите больше цветов? — спросил Отторино.

— Понимает... — Эдера задумалась, подыскивая подходящий ответ, — понимаете, в чем дело... Ведь цветы хороши только тогда. Когда они на полянке, или в теплице, или на клумбе... Когда они живые...

— Синьоры, извините, — внезапно подала голос Мазино, — у меня много дел... Я вам не нужна больше?

— Маргарита, если тебе не составит труда, проследи за цветами, попросил ее Отторино таким тоном, будто бы Мазино была не служакой, а, как минимум, членом семьи дель Веспиньяни.

— Хорошо синьор, — сказала Маргарита, — обязательно прослежу.

После чего вышла из комнаты, оставив Отторино один на один с Эдерой.

— Цветы хороши тогда, когда они живые, — продолжала Эдера, — А это... Они уже оторваны от земли, от корней, и над ними витает запах тлена...

— Вы хотите сказать — запах смерти? — уточнил Отторино.

— Да, что-то к этом роде... Ведь через несколько часов они увянут, и их придется выбросить... И черед неделю от них останется что-то бесформенное, зловонное...

— Ну, не надо так рассуждать, — произнес Отторино,— не надо таких мыслей... Ничто не вечно под луной — ни те цветы, которые стоят тут, у вас в комнате, оторванные, как вы сказали, от корней, от земли, ни те которые, — граф поднялся и приподняв жалюзи, кивнул в сторону огромного цветника перед палаццо, — ни те, что питаются от родных корней... Все умрет, все станет тленом... Это закон природы, закон жизни, и никуда от этого не деться, — граф покачал головой. — Одно умирает, другое рождается... Может быть, еще куда более прекрасное, чем то, что умерло.

— Но ведь весной те цветы вновь дадут всходы, — возразила Эдера. — Ведь вы сами только что сказали, что одно умирает, а другое...

Отторино тут же вставил:

— При одном условии... При одном условии, дорогая синьора...

— При каком это?

— Если за ними будет ухаживать рука заботливого садовника,— пояснил дель Веспиньяни свою мысль.— И никак не иначе...

— И все-таки, — произнесла в ответ Эдера, не найдя, каким образом теперь возразить графу, — и все-таки, мне кажется, что будет лучше, если вы не будете больше приносить цветы...

Однако тот продолжал настаивать:

— Даже маленький букетик?

Эдере ничего не оставалось, как сдаться.

— Ну хорошо, если вы так хотите, то пусть будет маленький букетик... Но только один и только маленький... Хорошо?

Коротко кивнув, Отторино произнес:

— Хорошо... — он немного помолчал, после чего совершенно неожиданно произнес: — А ведь вы, дорогая синьора Эдера, также, как и большинство современных людей, потеряли вкус к жизни...

Эдера, вспомнив застольные разговоры графа на его сорокалетии, тут же не преминула спросить:

— Вкус к жизни?

— Да.

— А что это такое?

Дель Веспиньяни, как сперва показалось, этот вопрос немного поставил в тупик, но потом, собравшись с мыслями, он принялся объяснять:

— Ну, это целая философия... Так сразу я так просто это не объяснишь... Вот видите этот цветок? — он кивнул на орхидею.

Эдера наклонила голову.

— Ну да... А к чему вы это?

— Ботаник будет исследовать его, будет классифицировать по видам, родам, и так далее, поэт напишет о нем большую поэму и посвятит ее, конечно же, прекрасной и несравненной женщине, специалист по обустройству интерьеров будет долго ломать голову, чем же эти цветы могут быть полезны в его работе, в украшательстве, школьный учитель будет объяснить, где тычинки, а где — пестик, где стебель, в где — плодоножка, торговец — а их, к сожалению, в наш прожженный и пресыщенный век, в наше пошлое меркантильное время большинство! — так вот, торговец будет, истекая слюной, подсчитывать, какие барыши он получит, если купит тысячу таких букетов по десять тысяч лир и продаст их по двадцать... а я просто поставлю этот букет у себя на столе и буду им любоваться... Без всяких задних мыслей. Понимаете?

— Понимаю, — ответила Эдера полушепотом. — Понимаю... Честно говоря, такая философия хороша была во времена Петрарки и Бокаччо, но никак не в наш как вы только что выразились, «прожженный и развращенный век».

— Увы, увы, — тяжело вздохнул дель Веспиньяни, — я иногда думаю, что родился не в то время и не в том месте. Ведь один из моих далеких предков был приближенным Лоренцо Медичи, прозванного Лоренцо Великолепным... Покровитель наук и искусств, покровитель талантов, покровитель красивых женщин... Замечательная личность, замечательное, неповторимое время... Да, это было время, когда дворяне из-за чести поднять платок дамы сердца могли вызывать друг друга на дуэль и драться, когда быть прожигателем жизни не было ни смешно, ни зазорно, как теперь, когда дамы не стеснялись обнажать свои пышные формы в присутствии кавалеров... Да, надо было мне родиться четыреста лет тому назад... Я часто жалею, что родился теперь. Честное слово, если бы мне предложили поменяться местами со своим предком, и при этом сказали, что мне остается жить не более года, я бы, наверное, согласился! Потому что куда лучше, куда интересней и содержательней жизнь в полном согласии с самим собой, жизнь, когда ты целиком можешь отдать себя страстям, чем теперешняя — в этих клетках из стекла и бетона, в этой постоянной погоне за деньгами, за удовольствиями, словом — за тем самым комфортом, которому, если разобраться, по большому счету — грош цена! Да, все современные люди стремятся к комфорту, но на самом деле платят за него нем-то большим...

И дель Веспиньяни с неподдельным сожалением тяжело вздохнул.

Эдера с некоторым недоумением посмотрела на дель Веспиньяни.

— А разве вы не стремитесь к комфорту? — задала Эдера совершенно естественный вопрос.

— О, то, что вы называете комфортом, — улыбнулся Отторино,— мой себялюбивый быт, эти «феррари», «роллс-ройсы», моя «Ливидония», к которой я так привязан... Это не комфорт.

— А что же тогда?

— Стиль жизни. Я заключаю себя в него, как в скорлупу. И отрешаюсь от всего того, что называется «современным обществом», со всеми его идиотскими предрассудками, со всеми склоками, со всеми его так называемыми «жизненными ценностями»... Ха-ха-ха! — горько засмеялся граф.— Все жизненные ценности — нажраться побольше и посмеяться с соседа, который этого не сумел. А потом, для успокоения совести, для успокоения своей маленькой ничтожной душонки сделать что-нибудь, что можно представить как «благотворительность»... Вот и весь комфорт современной жизни. Это не комфорт, дорогая Эдера... Сегодня мне нравится «роллс-ройс», но завтра может понравится какой-нибудь «фольскваген-жук»... Да, я капризен, как маленький избалованный ребенок, я знаю это, но ничего не могу поделать. Правда, за свои капризы, — тут Отторино неожиданно понизил голос до доверительного шепота, — за свои капризы мне очень часто приходилось в жизни и приходится расплачиваться... И иногда я волей случая попадаю в такие история, которые мне потом очень неудобно вспоминать, в которые даже мысленно и возвращаться не хочется... Что поделаешь — такой уж я человек!

И он пристально, испытывающе посмотрел в глаза Эдере — та отвела глаза.

Внезапно ей все стало ясно.

Ведь вчера утром во время купания граф, несомненно видел ее обнаженной, и теперь, стремясь загладить свою вину, украсил ее комнату цветами.

Да, конечно же, так оно и есть! И как это она раньше об этом не догадалась? Да, да, конечно же, так оно и было — это можно было бы понять сразу! Неожиданно ей стало очень стыдно. Краска залила лицо, щеки...

Да, теперь, наверное, и Отторино очень неудобно за это, но ведь он не виноват — он действительно проезжал в то время мимо...

Он ведь не выслеживал ее, не ждал, пока она отправится купаться, чтобы подкараулить и посмотреть, какова она без одежды...

Нет, граф не такой человек...

Наверное, и ему теперь очень, очень стыдно, вот он и пытается таким вот образом загладить перед Эдерой свою невольную вину...

Вот, значит, откуда цветы, вот откуда у графа такое желание сделать для нее, для Эдеры, что-нибудь хорошее, приятное...

А граф, улыбнувшись, поднялся со своего места я произнес:

— Итак, синьора, мы с вами договорились: по букету каждое утро. Хорошо?

И, не дождавшись ответа, вышел из комнаты, оставив Эдеру в полнейшем недоумении...

ГЛАВА 11

Работа на Сицилии, на вилле дель Веспиньяни шла у Андреа куда более быстро, чем он предполагал, ведь по-существу, работы было не так много — несколько подробных планов, чертежи, калькуляция расчетов...

«Наверное, еще дня четыре, — думал он, склонясь над чертежами, — и можно будет отправляться назад, я Ливорно... бедная Эдера наверное, уже заждалась... Не говоря уже о маленьких»

За это время он довольно близко сошелся со Стефано — не имея в Алессандрии и вообще на Сицилии никаких знакомых, с которыми можно было бы поговорить, Андреи частенько заруливал к Манждаротти.

Не стоит говорить о том, что и тот был очень рад поговорить с гостем ведь Стефано приходилось столько времени сидеть в полном одиночестве, и единственное, что поддерживало его связь с внешним миром, был старенький радиоприемник...

За это время Андреа столь понравился Стефано, что тот при разговорах больше ничего не таил от него; Андреа, по всей видимости, относился к той категории людей, которые сразу же, с первой взгляда внушают доверие.

Они на следующий же день знакомства перешли на «ты» — ведь Андреа и Стефана были ровесниками, и почему бы двум молодым людям не называть друг друга без условностей — просто?

Да, у Стефано, судя по всему, не было секретов от его нового знакомого.

И, конечно же часто, очень часто разговоры у них заходили о дель Веспиньяни.

— Знаешь, — сказал Стефано, — если подумать, я иногда бывал несправедлив к Отторино...

Андреа удивился, и притом — совершенно искренне:

— Несправедлив?

Тот кивнул.

— Да.

— В чем же?

Доверительно посмотрев на своего гостя, Стефано произнес:

— Когда я давеча рассказывал тебе о своей несчастной сестре Сильвии, я был просто ослеплен гневом...

— Я понимаю...

— Но ведь я и не сказал, что Отторино долгое время помогал всем нам, что он устроил моим братьев...

— Почему же не устроил тебя? — последовал закономерный вопрос.

Стефано вздохнул.

И уже говорил тебе об этом, — принялся объяснять он. — Братьям он помог только потому, что они сами этого захотели... Нет, нет, они не просили его о помощи — и на подумай, Манджаротти не такие! Просто он предложил им ним помощь — они согласились.

— А ты?

— Что я?

— Почему не согласился ты?

Стефано вздохнул.

— Я никогда не прошу ему Сильвию...

— А братье твои они что простили?

— Они не знали всего...

Андреа хотел было еще спросить, чего и именно не знают братья покойной жены Отторино день Веспиньяни, но, встретившись с суровым взглядом Стефано, решил, что этого делать не стоит — по крайней мере сейчас.

«Тут, наверное, какая-то страшная и жестокая тайна, — подумал он, глядя на собеседника. — Не стоит давить на этого человека — он и без того перенес в жизни немало неприятных моментов, не стоит возвращать его память к тем далеким и безвозвратно ушедшим событиям... Тем более, что прошлого все равно не вернуть. Наверное, придет время, и я узнаю все, а пока...»

Андреа и в мыслях не решал, что будят потом — у него были заботы поважней.

Пока он всем своим сердцем, всей душой был в Ливорно — рядом с Эдерой, Лило и крестницей Эдериной, к которой чувствовал такую же отцовскую нежность, как и к родному сыну...

Граф дель Веспиньяни сдержал данное Эдере слово — на следующее утро в ее комнате действительно появился только один букет цветов.

Но зато какой!

Таких букетов Эдера никогда не видела в своей жизни — букет огромных алых и бордовых роз, и таких роскошных, что у нее просто сперло дыхание.

Букет пламенел в огромной корзинке, такой большой, что, наверное, одной Эдере вряд ли под силу было бы его поднять...

Служанка Маргарита Мазино так прокомментировала это событие:

— Наверное, синьора, ты и твой муж для синьора дель Веспиньяни — самые дорогие гости...

Эдера, с интересом посмотрев на служанку, возразила:

— Но ведь моему мужу он не дарит цветов! Мазино хмыкнула.

— Еще чего! Ведь не принято дарить цветы мужланам! Тем более...

Она хотела еще что-то добавить, но, видимо, испугавшись собственной смелости, недоговорила и под каким-то достаточно благовидным предлогом ушла из комнаты.

Графа дель Веспиньяни Эдера встретила в то же утро — странно, но Отторино, который имел обыкновение завтракать или на яхте, или в каком-нибудь фешенебельном ресторане, что-то зачастил в свое палаццо.

Заметив свою гостью еще издали, граф приветливо улыбнулся.

— Доброе утро, синьора Давила,— произнес он с полупоклоном.

Эдера улыбнулась в ответ.

— Доброе утро... О, синьор дель Веспиньяни, мне всегда казалось, что у вас чуточку нету чувства меры, — смеясь, прокомментировала она его утренний подарок.

Граф удивленно отпрянул.

— Чувства меры? Вы сказали — чувство меры, синьора Давила?

Она кивнула.

— Да.

— Но в чем?

— Я о букете...

Граф наморщил брови.

— Что-то не понимаю...

— Хотя понять меня не сложно,— ответила Эдера, глядя ему в глаза.

— Потрудитесь объяснить, синьора, — произнес Отторино, немного насупившись, — я что — опять сделал что-то не так, как нам бы того хотелось?

Эдера немного смутилась — ведь не могла же она сегодня выразить свое неудовольствие по поводу букета!

— Ваш подарок...

Лицо Отторино растянулось в белозубой улыбке.

— А-а-а, — протянул он, — это вы, наверное, по поводу тех роз? Не скажу, что они слишком хороши...

— Они великолепны, — вставила Эдера, — они просто великолепны...

— Бросьте, бросьте...

— Вы явно скромничаете.

— Я видел розы и получше этих... В сравнения с которыми те, что я вам послал — не более, чем жалкое подобие цветов,— произнес граф.

— Ну, не скажите...

— Вам что — действительно понравилось?

— О, да...

— И после этого вы еще будете уверить меня, что вы не любите цветов...

— Я этого не говорила.

— Но ведь вы только что сказали, что мне немного недостает чувства меры, — напомнил дель Веспиньяни, — не так ли?

Согласно наклонив голову, Эдера произнесла:

— Мне так показалось.

— Вот как?

— Почему же?

— Я говорю о цветах... О, синьор, в следующий раз вы, наверное, пришлете мне целую клумбу, — улыбнулась Эдера.

— Букет, насколько я понял, показался вам слишком маленьким?

— Я хотела сказать обратное.

— То есть — слишком большим? И потому вы упрекаете меня в отсутствии чувства меры?

— В некотором роде...

— О, синьора Давила, мы ведь договаривались только на одни букет — не так ли?

— Ну да...

— Но не говорили относительно того, насколько он будет велик...

Эдера, не найдя что ответить на эти слова, только поинтересовалась:

— Скажите — а почему вы решили присылать мне каждое утро по букету?

— Вам не нравится?

М-м-м... Сказала бы, что я смущена.

— Количеством роз?

Окончательно сбитая с толку, Эдера замолчала.

А граф, весело, как ей самой, во всяком случае, показалось, подмигнув, заметил:

— Мне кажется, что вы принимаете эти знаки внимания за какое-то назойливое ухаживание...

— Честно говоря, — ответила Эдера, набравшись храбрости,— честно говоря, со стороны можно так подумать синьор...

— О, какая чепуха! И вас это смущает? Не забывайте, ведь вы — моя гостья... Равно, как и синьор Давила, ваш почтенный муж, — со скрытой иронией произнес дель Веспиньяни.

— Вы считаете, что этого — достаточно?

— Чтобы дарить цветы? — ответил дель Веспиньяни вопросом на вопрос.

Эдера наморщила лоб — ей очень не хотелось обижать графа какими-нибудь сказанными невпопад фразами.

Отторино выжидательно молчал.

— И что же? — спросил он, когда терпение его, судя по всему, кончилось.

— Ну, поймите, — сказала она после довольно долгой паузы,— поймите, это может быть истолковано, ... М-м-м... Превратно, что ли...

Граф весело расхохотался.

— Ха-ха-ха! Превратно? О, только не надо меня смешить! Честно говоря, эти слова — «может быть превратно истолковано», — они очень забавляют меня.

— Почему?

— Во-первых — что значит «превратно истолковано»? Кем истолковано?

— Ну, мало ли...

— Вот видите, — сказал Отторино, придвигаясь к собеседнице поближе, — вы ведь с самого начала не можете мне сказать, не можете ответить на такой казалось бы простой вопрос: «кем»?

— Ну, скажем, прислугой... Той же синьорой Маргаритой Мазино.

— А еще

— Допустим, какими-нибудь знакомыми.

— О, вы неисправимая провинциалка, — произнес Отторино, широко улыбаясь, — вы что — действительно боитесь мнения соседей?

— Окружающих меня людей, — ответила Эдера.

— Этого ливорнского сброда? — на лице дель Веспиньяни появилась улыбка, полная презрения к «ливорнскому сброду», — вы хотите сказать, что я должен прислушиваться к мнению всех этих мелких лавочников, этих клерков, мнящих себя интеллигентами, к мнению всех этих торгашей и грязных обывателей?

— Ну, что ни говорите, — ответила Эдера, — что ни говорите, а в среде всех этих мелких, как вы сказали, лавочников, этих грязных обывателей нам с вами приходится жить...

— Вот то-то и оно, — заметил дель Веспиньяни, — то-то и оно... Да ни у кого язык никогда не повернется обвинить графа Отторино дель Веспиньяни в чем-нибудь, как вы только что сказали, «предрассудительном»...

— Ну да...

— Так вот: во-вторых, я никак не могу понять, что значит слово «предрассудительно»? От слова «судить»? — спросил Отторино и, не дождавшись ответа, сказал: — нет, вряд ли... Кто может судить человека, который от всего сердца дарит красивой женщине цветы? У кого язык повернется? Да ни у кого... Тогда,— он, достав из кармана золотой портсигар с изображением фамильного герба и монограммы, вынул сигарету и, прикурив от тяжелой зажигалки, продолжил: — Тогда наверное, от слова «предрассудок»... Вот-вот, это скорее... Да, конечно, в том, что я решил присылать вам каждое утро по букету цветов, можно, при желании усмотреть что-то такое... — Отторино щелкнул в воздухе пальцами, — ну, короче, вы меня понимаете, о чем а?

Эдера кивнула.

— Догадываюсь.

— Вы ведь и сами имеете это в виду?

— Я имею в виду только то, что я сказала, — отрезала синьора Давила.

— Да, да, это и есть самый настоящий предрассудок... Во всяком случае, иного объяснения я не нахожу, — произнес дель Веспиньяни. выпуская из носа две струйки сизоватого табачного дыма. — О, синьора, я не буду больше вас утомлять рассказами о том, как великолепно было когда-то. во времена расцвета нравов, при Лоренцо Великолепном, который во все времена являлся, наверное, для меня образцом для подражания, нет. я уже достаточно рассказывал вам... Я хочу только процитировать Петрарку...

И дель Веспиньяни, сделав очень серьезное лицо, принялся читать:

Закончив декламацию, он произнес:

— Да, если бы теперь какой-нибудь поэт посвятил бы своей Лауре подобный сонет, это бы, наверное, тоже было бы воспринято за предрассудок...

Эдера, которая разбиралась в поэзии куда хуже, чем хозяин палаццо, не нашла, что и молвить в ответ.

А Отторино, внимательным, выжидающим взглядом посмотрев на гостью, заключил:

— Но самое главное, наверное, не в этом... Хотя конечно же вещи, которые я вам сказал, также заслуживают внимания... Не так ли?

— Так,— растерянно произнесла Эдера.— А что же главное?

— Главное то, что вы — моя гостья,— ответил граф таким тоном, будто бы сообщал Эдере какую-то сокровенную тайну.

— И вы всем своим гостям и особенно — гостьям, — Эдера сделала ударение на последнем слове, вы им всем оказываете такие знаки внимания?

Отторино ответил достаточно уклончиво:

— К великому сожалению, гостей у меня в последнее время — куда меньше, чем я хотел бы видеть...

— Почему?

— О, это долго объяснять, — отмахнулся он. — Как-нибудь потом. А что касается тех гостей, которых вы видели на моем сорокалетии, то половину из них я пригласил только потому, что на этом настоял мой отец Клаудио. Честно говоря, я их терпеть не могу. Мелкие прихлебатели, марионетки в чужих руках, готовые кривляться за какие-то подачки... О, синьора! — запальчиво воскликнул он, — о, если бы вы только знали, как они мне опротивели?

— Тогда, почему же вы их терпите? — последовал совершенно логичный вопрос.

Отторино поморщился.

— А-а-а... Приходится.

Однако Эдера, нимало не удовлетворенная таким ответом, продолжала недоумевать.

— Но почему?

— Я ведь не могу послать всех и вся, — насупился дель Веспиньяни, — я ведь вынужден... А-а-а, вы, конечно же, правы: живя в этом пошлом мире, надо идти на компромиссы, мало идти на уступки... И никуда ты от этого не денешься, как бы того не желал. Однако как этого не хочется!

По тону, которым была произнесена последняя фраза. Эдера поняла, что дела Веспиньяни говорит совершенно искренне.

Она подняла глаза.

— Так что же делать?

Граф вздохнул.

— Не знаю... Впрочем, чтобы отрешиться от пошлости и никчемности современной жизни, есть много способов, — ответил он. немного подумав.

— Каких же?

— Ну, мало ли... Красивые женщины — прежде всего... Произведение искусства, вкусное вино, хорошая музыка... А лучше — когда все это и сразу же, — заключил он.

— Вы считаете, что музыку, хорошую музыку, можно, так сказать, потреблять тем же образом, что и хорошее вино? — осведомилась Эдера. — Не говоря уже о женщинах?

Да, слышала бы этот разговор сестра Марта — она вряд ли бы узнала в этой красивой и остроумной женщине свою воспитанницу.

Жизнь преподнесла Эдере множество уроков, и она очень, очень изменилась с тех пор, как покинула стены монастыря. Теперь она уже не молчала, не лезла за словом в карман — теперь на каждое слово собеседника, даже такого остроумного, как граф Отторино дель Веспиньяни, у нее был готов ответ или встречный вопрос. Она повторила:

— Так что вы скажете?

— Музыка, искусство, — принялся объяснять граф,— создано прежде всего для наслаждений...

— А женщины?

— Для обоюдного наслаждения... Хотя, — он наморщил лоб, — тут не все так однозначно... Понимаете ли, синьора, когда я говорю о женщинах, мне хочется поставить их в один ряд... Ну. как бы это поточней выразиться...

 С другими наслаждениями? — иронически спросила Эдера. — Так ведь?

Отторино вздохнул.

— Не совсем...

— То есть?

— Я так и знал, что вы зададите мне этот вопрос, синьора Давила, — сказал дель Веспиньяни.

Эдера быстро уточнила:

— Вопрос о наслаждениях?

— О женщинах, — последовал ответ.

— И как вы ответите на него?

— Конечно же, — сказал Отторино, — конечно же, как вы и предполагаете... Только не следует искать в этом что-нибудь э-э-э... Предрассудительное, — заулыбался он, вспомнив, с чего начался этот разговор.

— А в чем?

— Сейчас вы обвините меня в том, что я отношусь к женщинам, или хочу сказать, что отношусь, — тут же поправился он, словно давая таким вот образом понять, что это — совершенно разные вещи, относиться, и хотеть сказать, что относится,— сейчас вы скажете, что я — потребитель, что я живу только ради наслаждений... Ну, и так далее. Подробности, как говорится, письмом.

— А разве это не так?

Неожиданно Отторино согласился.

— Конечно же, так... Правда, с какой только стороны посмотреть на этот вопрос...

— То есть?

— Когда вы начинаете обвинять меня в потребительском отношении к жизни, — принялся объяснять дель Веспиньяни таким тоном, будто бы он был школьным учителем и объяснял урок маленькому, несмышленному ребенку, — когда вы начинаете обвинять меня в подобных грехах, любой бы человек на моем месте попытался бы оправдываться, попытался бы объяснить, что это — не так... Любой, но только не я. Да, Эдера, я действительно отношусь к жизни потребительски, но... — граф, немного разволновавшись, огляделся по сторонам, будто бы кто-нибудь посторонний мог помочь ему объяснить Эдере свою точку зрения. — Помните, вчера мы с вами говорили о цветах...

— О том, что учитель ботаники, глядя на букет, будет думать, гае стебель, где плодоножка, где пестик, тычинка, что торговец будет подсчитывать барыши, — вставила Эдера. которая живо вспомнила тот разговор.

Отторино кивнул.

— Вот-вот. Так вот, к чему это я — а я, в отличие ото всех их, буду только смотреть на этот цветок, буду наслаждаться его ароматом, буду поливать его, выпалывать сорняки, буду его лелеять и холить... И, конечно же, любоваться...

Эдера, которая с неослабевающим интересом слушала собеседника, наконец, поняла, к чему он клонит, что он хочет сказать.

— Это относится к женщинам? — спросила она, когда Отторино закончил.

— Несомненно. А разве красивая женщина — не подобна цветку? — спросил в свою очередь граф.

— А как же, синьор дель Веспиньяни, насчет хорошего вина, хорошей музыки...

Неожиданно дель Веспиньяни предложил:

— Вот что: давайте я приглашу вас в оперу... Вы ведь любите хорошую музыку? Впрочем, что я вас спрашиваю — все итальянцы музыкальны.

Эдера очень смутилась.

— Простите, но я предпочла бы идти в оперу втроем...

— То есть?

— Вы, Андреа и я...

— О, какие глупости! — воскликнул Отторино,— и вновь эти предрассудки...

Эдера молчала.

Дель Веспиньяни, убедившись, что на этот раз собеседница не будет ему возражать, произнес:

— Так вот вы ведь моя гостья, и я, кроме всего прочего, обязан вас еще и развлекать... Не так ли?

Слегка вздохнув, Эдера ответила:

— Ну да...

— Вот и прекрасно! — Отторино потушил окурок, положил его в пепельницу и, спрятав портсигар и зажигалку, поднялся со своего места.— Тогда я закажу два билета в «Ля Скалу»... Что вы предпочитаете — Россини. Верди, Пуччини... А может быть — Вагнера?

Конечно же, в монастыре, где воспитывалась Эдера. никто не занимался ее музыкальным образованием, и потому она сказала:

— Что вам будет угодно... Андреа...

— Когда он вернется, а это случится скоро, то только скажет мне спасибо...

— За что?

— За то, что я не дал вам тут, в Ливорно, умереть с тоски...

— Но...

— А потом мы еще раз слетаем в Милан, в «Ля Скалу», и сходим на тот спектакль, который ему понравится — И не забывайте — вы моя гостья...

Отторино обольстительно улыбнулся на прощание, пожал Эдере руку и вышел.

«Наверное, я слишком строго сужу графа, — подумала Эдера, когда тот вышел из столовой, — ведь он такой милый, такой обаятельный... и такой одинокий человек, если вдуматься. Ему просто хочется побыть в чьем-то обществе... Пусть даже в моем... — а что тут дурного? Наверное, он прав: я действительно очень сильно подвержена предрассудкам, и это очень плохо... Ничего скверного не будет, если я поеду с ним в Милан, тем более, что к своему стыду, я действительно никогда не была в «Ля Скала». А Андреа... Конечно же, конечно, он будет только благодарен Отторино. Только надо будет сказать графу, чтобы он рассказал об этом посещении Милана Андреа... Скорее всего, именно так он и поступит», — решила Эдера, поднимаясь из-за стола.

ГЛАВА 12

Андреа не ошибся, когда посчитал, что не следует раньше времени расспрашивать Стефано о его тайне — о том, почему не согласился принять посильную помощь от дель Веспиньяни, какую приняли его братья.

— «Они не знали всего, — сказал тогда сторож сицилийского имения дель Веспиньяни, — а я знаю... И потому никогда ему не прощу...»

Андреа справедливо посчитал, что придет время, в Стефано сам расскажет ему о своей тайне — если, конечно, посчитает нужным, решил про себя Андрея.

Так оно и произошло.

Работа Давила на участке подходила к концу.

Он и сам не верил, как это ему удалось так быстро управиться — наверное, его просто подгоняли мысли о семье и о детях...

И конечно же, об Эдере. 

Короче говоря, вместо недели, как и планировалось в лучшем случае (в худшем Андреа думал управиться дней за десять — его поразил объем работ после того, как он приехал на Сицилию), он управился за пять.

Оставалось только позвонить в Ливорно, чтобы Отторино выслал за ним «Сесну», сдать машину в прокат.

Ну, и конечно же, купить подарки.

Думая, как примет его Эдера, что скажет ему по возвращению, Андреа счастливо улыбался.

На следующий день после того, как работы в основном были завершены. Андреа направился в Стефано Манджаротти — попрощаться.

Тот принял его, как старого друга.

— А-а-я, синьор Давила, — произнес он, встав и пройдя навстречу гостю, — очень рад вас видеть.

Они с чувством пожали друг другу руки, после чего хозяин, как в водится, пригласил Андреа к столу.

— А ведь в на днях уезжаю, — сказал Андреа, усаживаясь на топчан.

— Вот как? — переспросил сторож таким тоном, будто бы рассчитывал, что Андреа пробудет тут, на Сицилии еще как минимум несколько лет.

— Да, меня ждут...

— Быстро же вы управились...

— Старался...

После этих слов Андреа замолчал и, скоса посматривая на своего собеседника, задумался...

«Может быть, все-таки, стоит предложить ему какую-нибудь помощь? — размышлял Андреа, — как-никак, а дель Веспиньяни, если бы это произошло, с радостью бы согласился... Несомненно бы, согласился».

Однако Стефано, судя по всему, отличался завидной проницательностью — и потому, посмотрев на сидевшего напротив гостя, напомнил глуховатым голосом:

— Синьор Давила, надеюсь, вы человек слова? Ведь вы обещали никому не говорить о том, что услышали от меня... Так ведь?

Андреа, встрепенувшись, словно ото сна, посмотрел на него я ответил:

— Ну да... Синьор, если вы мне не доверяете — тогда к чему было рассказывать? Нет, я ни с кем не собираюсь делиться тем, что услышал тут от вас...

Манджаротти покачал головой.

— Я верю вам, синьор... Почему-то вы с самого начала, с первого же взгляда внушили мне доверие...

— Спасибо.

После этого последовало предложение:

— Не хотите ли немного выпить? Отличное красное вино моего изготовления... Синьор Давила, если вы откажетесь, то очень обидите меня... Ведь у нас на Сицилии не принято отказываться от такого угощения...

Чтобы не обижать своим отказом радушного хозяина, Андреа согласился.

Вскоре на столе появилась немудреная трапеза: консервы, сушеные финики, орешки, вяленая скумбрия, и большой бурдюк вина.

Стефано, выставив на стол два небольших оловянных стаканчика — наверное, таких же старых, как и аббатство, в одной из келий которого происходила трапеза, произнес:

— Это лучшее вино прошлогоднего урожая... Хотя, конечно же, — мечтательно продолжил он, — конечно же, самое лучшее вино у нас, бывает в конце сентября. Хотя, не то, что прежде, теперь времена изменялись, и люди обеднели, рыба от побережья ушла куда-то к Мальте или к Африке, и все стало не так, как прежде... Прежде виноград родился — вот какой! — величиной с детский кулак, — очень серьезно произнес Стефано, даже изобразив, каким приблизительно раньше был виноград, — и гроздья были очень тяжелы, так тяжелы, что ребенок не мог их поднять, а теперь и посмотреть не на что; ягоды чуть-чуть больше смородины, и нет в них прежней силы... Но и этот виноград давят — у нас нет своих давилен, и потому мы собираемся в складчину, — его давят, как много-много лет назад, ногами, а потом разливают в бочки. Но в бочках вино не стоит больше месяца, и оно чуть мутновато на свет, розового цвета... Это молодое вино совершенно замечательно по своим последствиям. Выпитое в большом количестве, оно не хочет опомниться в желудке и продолжает там таинственный процесс брожения, начатый еще в бочке. Оно заставляет людей танцевать, прыгать, болтать без умолку, целоваться, рассказывать всякие небылицы, хохотать... У нас на Сицилии крестьяне — народ очень хитрый, — продолжал Стефано, — и потому вместо чая по утрам пьют все то же вино. Оно начинает бродить, играть в крови, а действие его возобновляется с новой силой. И все мы на несколько недель становимся пьяными, но очень благодушными... Впрочем, синьор, и это вино ничем не хуже — но, в отличие от сентябрьского, оно почти не пьянят. Это — как сок.

С этими словами Стефано разлил вино по стаканчикам и. протянув один из них гостю, произнес:

— За ваши успехи!

Андреа кивнул.

— Спасибо...

Вино Стефано пахло свежераздавленным виноградом и вставляло на зубах, на языке и на небе терпкую мутноватую оскомину. 

Стефано еще долго рассказывал гостю о том, как делают на Сицилии вино, затем беседа незаметно перешла к тому, как делали вино его отец, дед и прадед, и вскоре пришла к тому больному месту, которое не давало сторожу покоя — к смерти его сестры Сильвии.

— Да-а-а, — протянул он задумчиво, бесцельно вертя в руках стаканчик. — Конечно же, нам надо было слушаться падре... Он ведь сказал: никогда вы не станете в один ровень с такими важным и богатым синьором, как дель Веспиньяни, никогда вы не станете барами... А мы не послушались....

— Но ведь вы сами сказали, что говорили об Отторино со злости, — напомнил Андреа.

Стефано кивнул.

— Да... Иногда мне даже кажется, что я мог бы простить его, иногда — что не прощу никогда... Говорят, что время лучшее лекарство... но у меня перед взглядом до сих пор стоит Сильвия...

После этих слов Стефано вдруг неожиданно замолчал, задумался.

 Молчал и Андреа, считая, что первым должен продолжить беседу.

 — Да, конечно же, — сказал Стефано, беря со стола нож и разрезая скумбрию, конечно же, и наша вина в этом тоже есть...

— В чем?

— Во всем, — многозначительно произнес сторож, — но то, что это не был несчастный случай... Об этом знаю только я... даже не говорил своим братьям, не говорил нашему отцу... Они бы этого не вынесли.

Андреа молчал, понимая, что перебивать теперь Стефано было бы верхом нетактичности — хотя бы по отношению к памяти покойной Сильвии.

— Это не был несчастный случай... — продолжал Стефано, будто бы он рассказывал о своей сестер и обстоятельствах ее гибели не незнакомому человеку, а только лишь самому себе, воскрешая в памяти эпизоды пятилетней давности. — Я позвонил ей за несколько недель до этого... Да. Она сказала, что Отторино наконец-то купил ей красный «феррари» — как она того сама и хотела. Она еще жаловалась на мужа, что он изменяет ей напропалую, и что все в доме знают об этом что и служанки, и горничные... Короче — все. Она рассказывала, что пообещала мужу сесть на «феррари» разогнаться в врезаться в стенку, на что тот сказал: «делай что хочешь, машина куплена тебе...» Послушай... — неожиданно в голове Стефано мелькнула какая-то страшная догадка, — послушай, может быть, он ей специально для того и купил эту чертову машину? Может быть, он знал, что она поступит именно так? Может быть, он хотел ее смерти, может быть, он ее предвидел?

Андреа, подняв на собеседника печальный взгляд, произнес:

— Вы ведь сами говорили, что Отторино очень любил Сильвию...

Стефано вздохнул.

— Да, верно... Но почему же он тогда ей так сказал?

— Не проще ли было бы об этом спросить у самого Отторино?

Манджаротти поморщился.

— Не-е-ет...

— Почему?

— Он ни за что не скажет... Если разобраться, он ведь человек совестливый, он не последний подонок... Во всяком случае, я знавал людей куда более скверных, чем синьор ведь Веспиньяни...

Андреа попытался напомнить собеседнику, что он очень непоследователен в своих оценках дель Веспиньяни, он, подавшись корпусом вперед, произнес:

— Но... Синьор Манджаротти, но ведь вы сами только что говорили... Простите, это не мое дело, конечно же, но я вас просто не понимаю...

— Нет, нет... — Стефано немного помолчал, а потом вновь вернул беседу в первоначальное русло — к рассказу об обстоятельствах гибели сестры. — Так вот: а потом, буквально через несколько недель случилось это... Страшная катастрофа. Когда мне сообщили об обстоятельствах смерти Сильвии, я сразу же вспомнил этот разговор по телефону накануне, и сразу же понял, что это неспроста... Но я решил никому не говорить. Никому и никогда. А вот вам, синьор, почему-то рассказываю. И сам не знаю, почему именно...

Да, в брате погибшей Сильвии говорила огромная жажда общения с людьми, говорило желание выговориться перед кем-нибудь...

Видимо, потому он и решил поведать ату семейную тайну, о которой не рассказывал ни братьям, ни родителям, этому симпатичному человеку, с которым его так случайно свела судьба.

Однако больше Стефано к этой теме не возвращался — Андреа и не настаивал.

Они допили вино в полном молчания, Андреа выкурил сигарету, угостил хозяина.

Вскоре начало темнеть, и Андреа понял, что настала пора прощаться.

— Ну, большое спасибо, — он пожал руку Манджаротти, — большое спасибо...

— Не за что, — поморщился тот, — к сожалению, я не мог угостить вас чем-нибудь хорошим...

— Нет, что вы!

Доведя Андреа до автомашины, Стефано со вздохом произнес:

— До свидания, синьор Давила, счастливого пути, да хранит вас Господь и Пречистая Дева... Если еще раз случится быть на Сицилии, в наших краях, обязательно подъезжайте. Только помните о своем обещании... А Отторино и не говорите, что вы видели меня... Не надо.

Андреа, вернувшись в Алессандрию, рассчитался с хозяином квартирки, которую он снимал эти шесть дней и, довольный, что его сицилийский вояж окончился так быстро, собрал вещи, положил их в багажник «фиата» и, включив фары, выехал из поселка.

Путь его лежал в сторону Палермо.

— Ничего,— шептал он,— ничего, теперь уже немного осталось... Сейчас — до первого же телефонного автомата, позвонить Эдере, затем — Отторино, чтобы присылал за мной самолет, и через несколько часов... О, только бы поскорее! Нет, — мысленно поправился он, — наверное, Эдере лучше даже не звонить. Я сделаю ей сюрприз. Она ведь волнуется, она скучает без меня, она так хочет меня видеть... А я приеду неожиданно...

Машина на огромной скорости неслась по широкому автобану — в это время дорога была на удивление пустынна. Свет фар вспарывал чернильную темноту, скупо освещая дорожную разметку.

Рев мотора далеко и гулко разносился по окрестностям, отражаясь от пролесков и кустарников и перекатываясь через унылые, темные поля, сплошь усеянные диким ноздреватым камнем.

«А что касается Сильвии и обстоятельств ее смерти, — продолжал свои размышления Андреа, — то меня это ни в коей степени не касается. Действительно ли она погибла в автомобильной катастрофе, или же добровольно ушла в лучший мир... Ведь Отторино для меня ни кто иной, как просто работодатель. И все».

Вскоре показались огни Палермо, и через минут десять «фиат»въехал в город.

Андреа довольно быстро нашел свободный телефонный автомат, достал магнитную карточку и набрал нужный ему номер.

После продолжительной паузы с той стороны послышалось:

— Алло... Это Ливорно, яхта «Ливидоиия»... К вашим услугам.

— Простите, — произнес Андреа, — я хотел бы поговорить с синьором Отторино дель Веспиньяни...

— Это его личный секретарь, — послышалось из трубки, —Джузеппе Росси. А вы, если не ошибаюсь, синьор Андреа Давила?

— Совершенно верно, — кивнул Андреа с таким видом, будто бы личный секретарь Отторино был не за много миль отсюда, а рядом, стоя у телефона тут же — А где синьор дель Веспиньяни?

— Его теперь нет.

— Где же он?

— Не знаю... Во всяком случае, сегодня утром он собирался в Милан.

— Куда?

— В Милан.

Андреа предположил:

— На биржу?

— Мой патрон, слава Мадонне, достаточно богат, чтобы не играть на бирже, — ответил Росси, по-видимому, чрезвычайно гордый тем, что ему довелось служить у такого богатого синьора.

— Так где же он? — воскликнул Андреа, начиная понемногу терять терпение.

— Где он теперь — не знаю, я не видел его с обеда. Но в Милан он собирался для того, чтобы посетить «Ля Скалу».

— Когда он появится, скажи, чтобы за мной выслали самолет, как мы и договаривались,— сказал Андреа и повесил трубку.

Немного постояв, будто бы о чем-то размышляя, он набрал номер Эдеры, словно забыв, что решил сделать ей сюрприз своим появлением.

Но там никто не брал трубку.

— Странно, — подумал Андреа, — ведь уже вечер... Где же она может быть? Может быть, где-нибудь с детьми? Нет, уже поздно... Может быть, укладывает их спать? Да, наверное, самое время... Ничего, потом перезвоню...»

Однако, подумав, Андреа решил, что не стоит беспокоить ее в столь поздний час.

«Тем более, что тогда сюрприз не получится,— подумал он,— нет, будет лучше, если в Палермо я появлюсь неожиданно...»

Андреа сел в машину, и тут же вспомнил, что собирался купить всем подарки.

Огромный многоэтажный универмаг в центре города призывно сиял неоновыми вывесками и переливался разноцветными огнями.

Андреа оставил машину на стоянке и, зайдя в универмаг, направился в отдел женской одежды.

Он уже знал, что именно подарит Эдере...

— Простите, синьора,— обратился он к молоденькой продавщице в чепчике, — вы не могли бы показать не этот фуляр? 

— Прошу вас...

Ведь благодаря тому, что когда-то Андреа понадобилось купить фуляр в подарок для матери, он, по сути, и познакомился с Эдерой...

— Спасибо...

Пусть же теперь этот фуляр, который он привезет из Сицилии, послужит ей напоминанием!

Расплатившись, Андреа с легким сердцем вышел из магазина и, помахивая пластиковым пакетом, направился к автомобильной стоянке...

ГЛАВА 13

Эдера, поразмыслив еще раз, решила, что если она примет предложение Отторино посетить «Ля Скалу», то в этом не будет ничего зазорного.

Действительно — ведь она гостья в его доме, в этой чудесном палаццо, и дель Веспиньяни. коль считает, что должен развлекать своих гостей, может пригласить ее в оперу...

А почему бы и нет?!

Как бы то ни было, но в обед (обедать граф вновь приехал в палаццо) на его вопрос, согласна ли она съездить или слетать в Милан. Эдера согласно наклонила голову и с улыбкой произнесла:

— Да, синьор Отторино... К своему стыду вынуждена признать, что за свою жизнь я ни разу не была в «Ля Скале»...

Дель Веспиньяни буквально просиял — по всему было заметно, что согласие Эдеры составить компанию в посещении «Ля Скалы» его очень тронуло.

— Я так благодарен вам,— произнес он, — глядя собеседнице в глаза.

Та засмущалась.

— Ну что вы! — воскликнула Эдера, — о чем вы говорите, синьор! Ведь это я должна вас благодарить за заботу о себе...

Вот и прекрасно. Сейчас я дам распоряжение

Джузеппе Росси, и он оформит нам ложу в опере... Клянусь вам, вы останетесь довольны!

После обеда (который на этот раз прошел куда более быстрее, чем завтрак, потому что дель Веспиньяни заметно спешил и потому не вел никаких отвлеченных разговоров), хозяин палаццо, вежливо попрощавшись с гостьей, отправился к себе на яхту.

— Вот что, Джузеппе, — небрежно произнес он, обращаясь к своему личному секретарю, — свяжись с Миланом и закажи для меня два билета... Нет, нет, пожалуй — целую ложу в «Ля Скале»...

Джузеппе понимающе улыбнулся, однако почему-то, видимо, на всякий случай, решил уточнить:

— Целую ложу?

Прищурившись, граф ответил:

— Если в следующий раз я скажу, чтобы ты заказал для меня весь театр «Ля Скала», то ты должен не улыбаться так глупо, как это ты делаешь теперь, а исполнять мое распоряжение. А для чего мне эта ложа — не твоего ума дела.

Джузеппе, сделав нарочито-обиженное выражение лица, пошел наверх и, быстро связавшись по телефону с Миланом, выполнил распоряжение хозяина.

Было уже три часа, когда дель Веспиньяни, довольно улыбаясь, зашел к Эдере.

— Ну, сегодня вечером мы отправляемся в Милан, — сообщил он.

Эдера очень показательно удивилась:

— Как — так быстро?

— А для чего откладывать в долгий ящик? — спросил ее в свою очередь Отторино, — сказано — сделано. Мы ведь договорились!

— Ну, честно говоря, я не совсем готова... Мне надо собраться.

— Как — чтобы слушать музыку, хорошую музыку, надо быть морально готовой?

Эдера замялась.

— Ну, все-таки...

— А-а-а... — понимающе протянул граф,— вам, наверное, надо время, чтобы привести себя в порядок, сделать прическу, подготовить платье, продумать, как вы будете выглядеть... Не так ли? Могу ли я вам помочь?

Эдера только улыбнулась.

— О, граф, боюсь, что нет... Все, что касается моих сборов — это только мои заботы...

Однако, как это ни странно, но Отторино действительно помог Эдере, и притом — очень действенно.

Не прошло и получаса, как в палаццо явились: парикмахер, лучший, какой только нашелся в городе, массажистка, специалистка по макияжу.

Всего через несколько часов Эдера выглядела просто блестяще — Маргарита Мазино, увидев синьору, лишь руками всплеснула.

— О, Мадонна!

Нет, слов, Эдера была просто очаровательна.

На ней было черное строгое платье — подарок Андреа, несколько мелких бриллиантов переливались в ушах, подобно утренней росе на ярком солнце. Черная ткань платья ниспадала красивыми округлыми складками.

— Мне не хочется выглядеть до смешного банальным и до банального смешным, — сказал он, восхищенно глядя на Эдеру, — но вы просто великолепны! Думаю, что оперные завсегдатаи будут смотреть не столько на сцену, сколько на вас!

Эдера заулыбалась смущенно.

— Спасибо... Простите, — она посмотрела на часы, — но вы сказали, синьор Отторино, что в «Ля Скалу» мы направимся сегодня?

Отторино кивнул.

— Да.

— Но ведь это уже сегодня! — воскликнула Эдера,— сегодня вечером! И не тут, а в Милане!

На что дель Веспиньяни ответил с очень серьезным видом — только уголки глаз смеялись:

— Совершенно верно, «Ля Скала» находится именно в этом городе...

— Но как же...

— Вас интересует, как мы доберемся до Милана всего за несколько часов?

Она кивнула.

— Да.

— О, — улыбнулся Отторино,— нет ничего проще... Было бы желание. Сейчас нас отвезут на аэродром, и мой самолет доставит нас в считанные минуты... А впрочем, — добавил он, немного подумав, — впрочем, есть более приятный способ добраться до Милана... И не более длинный — посмею вас уверить.

Дорога до Милана пролетела незаметно — во всяком случае, так показалось самой Эдере.

В центр Северной Италии она отправилась вместе с дель Веспиньяни на его красном «феррари» по скоростному автобану — сам граф уверял, что при хороших условиях они смогут развить скорость небольшого самолета.

Наверное, так оно и было — за окном спортивного автомобиля с поразительной скоростью мелькали поселки, с аккуратными, свежепобеленными домами и двухэтажными коттеджиками, полосатые столбики на дороге, виноградники и старинные церкви, окультуренные развалины времен Древнего Рима.

— Я думаю, — сказал дель Веспиньяни, сосредоточенно следя за дорогой, — я думаю, что в Милане мы будем даже скорее, чем я предполагал...

— Вы всегда путешествуете автомобилем? — осведомилась Эдера, понимая, что молчать просто так неудобно, и что она должна что-нибудь спросить.

Граф отрицательно покачал головой.

— Нет, к сожалению, на дальние расстояния я предпочитаю использовать «Ливидонию» или самолет. Но автомобиль мне больше нравится... Поэтому я так быстро изменил решение — глупо пользоваться самолетом, когда есть собственный «феррари»,— добавил Отторино.

— Почему?

 На яхте ты чувствуешь свою зависимость от капитана, от рулевого, в самолете — от пилота. В любом случае, ты как бы себе не принадлежишь... Нет ощущения того, что ты — действительно хозяин самому себе.

— Но ведь на автомобиле куда опасней! — воскликнула Эдера.— Согласитесь, что автомобильных катастроф в несколько десятков раз больше, чем морских или авиационных крушений!

— Согласен, — граф наклонил голову, — но, если что-нибудь и случится, то винить будешь только самого себя, — ответил он. — Так всегда: за любое ощущение комфорта — а ведь то, что я в автомобиле — сам себе хозяин, тоже комфорт,— сказал он, обернувшись, — так вот, за любое ощущение комфорта надо платить чем-нибудь... За все в жизни приходится платить — рано или поздно.

Эта фраза Отторино не имела отношения непосредственно к этой поездке...

В этот самый момент перед его глазами возникла страшная картина: развороченный красный «феррари», несколько карет «скорой помощи», включенная мигалка полицейской машины, носилки, поставленные на асфальт, кукольно-неживой лик Сильвии, кровь на асфальте — такая алая, что она казалась неестественной...

Да, тогда он всячески стремился убедить себя, что это — всего-навсего несчастный случай, что он, граф Отторино дель Веспиньяни не имеет к произошедшему ровным счетом никакого отношения...

И, чтобы отвлечься от этих нерадостных воспоминаний, Отторино вновь обратился к спутнице:

— Синьора, вы действительно никогда не были в «Ля Скале»?

Эдера смущенно призналась:

— К своему великому стыду — нет. Просто никак не получалось — С другой стороны — я не такой большой ценитель и знаток музыки, как вы, синьор...

— Ну, ничего, это упущение мы наверстаем сегодня — заверил он, — наверное, вы уже отвыкли от огней большого города, и я уверен, что «Аида» Джузеппе Верди вам понравится...

Так оно и случилось.

Эдера давно уже не была в больших городах — всяком случае, к таковым вряд ли можно было бы отнести и Ливорно, и уж, тем более, Виареджо, и потому блеск Милана, разноцветные огни рекламы на мгновение ослепили ее — ей тут же вспомнился Рим, город, ставший для нее таким родным...

— Мне раньше всегда казалось, что в оперу ходят одни только профессионалы, — произнесла Эдера, с интересом поглядывая в зрительный зал, — разумеется, утренние благотворительные спектакли не в счет. А тут вот мы с вами, синьор, — она пытливо взглянула в глаза дель Веспиньяни. — Мне кажется, что тут не будет ни одного человека, который бы пришел в оперу по собственному желанию, так сказать — из любви к искусству...

Сдержанно улыбнувшись, Отторино произнес в ответ собеседнице:

— Целиком и полностью согласен с вами, синьора... Кстати, ни я, ни вы — не профессионалы в музыке. Я, если сознаться, — он улыбнулся каким-то своим мыслям, — я всего только дилетант. Может быть, хороший дилетант — а это тоже немаловажно.

— Но со мной — совершенно другое дело, — ответила ему Эдера, кладя на колени сумочку, — вы, синьор Отторино, пригласили меня, также, как могли бы пригласить куда-нибудь в ресторан или в кафе. Я тут не столько по своему желанию, сколько...

Отторино быстро перебил ее:

— А что — неужели у вас никогда не возникало желания послушать хорошую музыку? Хорошие голоса — Лючиано Паваротти, Плачидо Доминго? Ведь мы все, итальянцы, в той или иной степени помешаны на двух вещах... Я бы даже сказал — на трех...

Эдера вопросительно посмотрела на собеседника и поинтересовалась:

— На каких же?

— На хорошем вокале, так называемом bel canto, на футболе, и на...

— И на?

— И на красивых женщинах...

На что Эдера совершенно резонно, как ей, во всяком случае, показалось, возразила: 

— Ну, что третьего — с тем же успехом это можно сказать и об англичанах, и о французах... О ком угодно...

— О, синьора, не скажите! — весело воскликнул дель Веспиньяни.

— Почему?

— Англичане помешаны прежде всего на комфорте и чопорности, французы — на деньгах... Наверное, во всей Европе не сыскать такой мелочной и сребролюбивой нации... Ну, может быть, еще — на женщинах, но не так, как мы, мы ведь любим красивых женщин только за красоту, а французы — скорее за какие-нибудь пикантные ситуации, в которых эту женщину можно было бы поставить... Хотя...

Они сидели в ложе — в той самой, которую заказал для них Джузеппе Росси.

Свет в зале еще не был потушен. Музыканты уже были в оркестровой яме — кто-то играл наиболее сложные отрывки оркестровых партий, кто-то настраивал инструменты, кто-то просматривал свои партии.

Иногда, очень глухо, будто бы из-под огромной толщи воды, бухал барабан, мелко, как под осенним дождем, позванивали тарелки.

Музыканты струнно-смычковой группы подтягивали струны, их затейливые, похожие на пандусы мелодии то взмывали вверх, то резко опускались вниз.

Духовые выжимали из себя до звона в хрустальных подвесках канделябров скрученные невероятными спиралями звуки. Подо всем этим пульсировал на двух-трех нотах геликон — казалось, что вместе с воздухом колышутся и стены знаменитого театра, и что все, что тут находится, вибрирует и незаметно движется в такт...

Эдера, которая весьма заинтересовалась беседой, поинтересовалась:

— Что — хотя?

— Наверное, так было когда-то, раньше... Когда-то раньше французы действительно были рыцарственной нацией — говорю о мужчинах.

— А теперь?

— Французы — совсем нс такие люди, какими их привыкли представлять многие народы... Самая буржуазная нация, — нехорошо улыбнулся Отторино. — В частности — мы, итальянцы — немного не такие. И представляем этих мелких буржуа совсем не так, как они того заслуживают.

Эдера, забыв о приличии (соображения Отторино в последнее время все больше и больше занимали ее), с видимым интересом спросила:

— А какими же привыкли их представлять?..

— Ну, — принимается объяснять Отторино,— галантными, великодушными... Так, что ли...

— Итальянцы вообще привыкли представлять все окружающие народы скаредами, — весело улыбнувшись, произнесла Эдера, — наверное, от нашей природной щедрости... Очень редкая в наше время добродетель...

Дель Веспиньяни тут же парировал:

— Дело, наверное, не в прирожденной добродетельности итальянцев...

— А в чем же?

— Ну, что касается французов... — Отторино, улыбнувшись чему-то очень приятному, тому, что, видимо, пришло к нему в мыслях, принялся объяснять: — Да и не только французов — я говорю обо всех европейских буржуа. — Он вздохнул. — Нет на свете той красоты и той добродетели, которая бы в концентрированном виде не превратилась бы в невыносимое уродство. Самая великолепная чайная роза — вроде той, что я имею удовольствие преподносить вам каждое утро — так вот, самая великолепная роза способна пленить своим запахом кого угодно, но концентрированная розовая эссенция невыносима для любого обоняния — она просто тошнотворна, и способна надолго, если не навсегда посеять отвращение к запаху розы. Так и бережливость, — продолжал он, — навык весьма похвальный, но родственная ей скаредность, доведенная до крайности — просто отвратительна. Да, у нас на Аппенинах многие в безмерной широте своей души представляют эту скромную запасливость чем-то вроде порока. Самого презренного порока. Просто эти самые мелкие буржуа, все эти клерки, лавочники, все эти «белые воротнички» очень и очень дорожат своим трудом... И они ценят деньги, которые достаются тут так непросто. Такой буржуа прекрасно понимает, что франк сделан круглым не для того, чтобы легче было катить его ребром, а для того, чтобы они не протирали кошелек; наоборот, они сделаны плоскими для того, чтобы их было удобнее складывать в стопочку и относить в банк. Буржуа с деньгами не шутят...

— Но ведь нельзя все время работать!.. — запальчиво воскликнула Эдера. — Ведь и в жизни надо получать какое-то удовольствие!

Дель Веспиньяни все так же загадочно улыбнулся и передернул плечами.

— Может быть...

Однако Эдера тут же возразила:

— А разве я не права?..

Отторино вновь улыбнулся.

— Правы, правы — конечно же, дорогая синьора Эдера, вы сто раз правы... И, может быть я, как никто другой, понимаю вас... Но ведь и никто не хочет трудиться без конца... Проходит время, — продолжил он, — и средний буржуа достигает пятидесяти пяти лет — В банке, в надежных бумагах, давно хранятся солидные деньги. Три четверги жизни прошли в работе и в накоплении. Одна, последняя четверть — для полного и заслуженного отдыха. Называется это время — рента. Гордо и сладко жить на ренту!.. Вкусны и любимы дневной аперитив и вечерний кофе в излюбленном кафе. Привычны становятся своя ежедневная газета, свои постоянные спорщики и собеседники, долгий спор на политические темы, ежедневная партия в вист или в покер на стаканчик самого дешевого красного вина. И теперь, когда работа закончена, не грех зайти и в какой-нибудь кабачок... — после непродолжительной паузы он вспомнил, что первоначально беседа носила совершенно другой характер, и произнес: — Да, так вот, что касается оперы... Конечно же, средний буржуа не пойдет сюда, в «Ля Скалу», потому что это не вписывается в его жизнь, а главное — очень накладно; куда проще купить диск или видеокассету — если такой человек действительно интересуется музыкой... Это, наверное, справедливо для всех буржуа мира... Исключая, пожалуй, лишь итальянских.

Тем временем свет в зале начал понемногу меркнуть, гаснуть.

Зажглись яркие софиты; звуки еще раз взмыли над оркестровой ямой и исчезли, оставив в огромном внутреннем пространстве тяжелый бас какого-то запоздалого контрфагота.

В партере послышались шаги опоздавших, захлопали откидные сидения, публика зашелестела программками. Где-то в глубине хлопнула дверь.

Над освещенным пультом с раскрытой партитурой показался силуэт дирижера. Его появление было встречено бурными аплодисментами.

Дирижер низко поклонился и, повернувшись к оркестру, подхватил свою палочку и в абсолютной, оглушающей тишине поднял руки, при этом черные рукава фрака съехали, оголив тонкие белые запястья.

Острие палочки прошило воздух; временно опустевшее пространство театра вновь обрело чувствительность и наполненность...

Отторино посмотрел на Эдеру.

Она сидела рядом, вытянув скрещенные ноги, на ее коленях лежала программка.

Правую руку она давно уже держала, на ставшем для них общим, подлокотнике кресла.

Зазвучали первые звуки увертюры к «Аиде», дель Веспиньяни и Эдера превратились в слух...

Нельзя сказать, чтобы опера не понравилась Эдере, но многого она так и не поняла...

Это естественно; оперное искусство — пожалуй, одно из самых сложных в музыке, и чтобы понять спектакль, в котором главный герой, которого колят кинжалом, вместо того, чтобы упасть замертво, поет предсмертную арию, достаточно сложно, а тем более — человеку непосвященному, каковой и была Эдера...

Конечно же, пышность и богатство декораций, мелодиям и броскость музыки поразили ее.

Но многое Эдера не приняла.

Так, например, Радомес показался ей плох и сладок, несмотря на великолепный голос, Амнерис была просто несуразна — она делала множество театральных жестов, которые Эдере показались надуманными.

Но Аида...

Она буквально одухотворяла спектакль, украсив его волшебными цветами. Когда она появлялась на сцене, казалось, что софиты и юпитеры только удесятеряют ее восхитительный блеск.

Оркестр и хор так чудно сливались вместе, что казалось — звучит какой-то один многоголосый инструмент, в котором поют и люди, и скрипки, и духовые, нежно переливается арфа, а подо всем этим незаметно пульсирует барабан...

В последнем акте Аида была прекрасна до ужасного — так, во всяком случае, показалось Эдере.

Необычайный по красоте, полный страсти и предчувствия близкой смерти, лился простой и незамысловатый, но в то же время — волшебный мотив...

На обратном пути Эдера, отвернувшись к окну, молчала. Отторино почти не оборачивался в ее сторону, все время следя за дорогой.

Наконец, спустя полчаса, он первым прервал молчание, сказав:

— Синьора, у вас такой вид, будто бы вы чем-то недовольны... Наверное, вам не понравился Радамес? Или Аида? Или весь спектакль?

Эдера пожала плечами.

— А почему вы так решили?

— Вид у вас больно задумчивый, — ответил дель Веспиньяни.

— Вам только показалось...

Она вздохнула.

На самом деле, Эдере после спектакля неожиданно взгрустнулось.

Просто ей стало очень печально, очень тоскливо оттого, что Андреа, ее Андреа сегодня вечером не было вместе с ней...

Ведь любое удовольствие — а посещение «Ля Скалы» все-таки стало для Эдеры удовольствием — любое удовольствие так хочется разделить с любимым — тем более, когда так долго его не видишь...

Граф, казалось, все прекрасно понимал — он вообще был очень проницательным человеком.

Вздохнув, он спросил:

— Так что скажете?

— О спектакле? — переспросила Эдера, все так же не оборачивая головы.

Кивнув, он ответил:

— Да.

— Честно говоря, я не очень хорошо разбираюсь в музыке, — сказала Эдера, — а если быть честной, то и вовсе не разбираюсь...

— А в вокале?

— Разве это не одно и то же?

— Ну, музыка, вокал... — граф замялся. — Честно говоря, я понимаю вас...

Она впервые обернулась в сторону Веспиньяни и спросила:

— Вы?

— Да.

— И что же?

— К вам пришла печаль... О, не возражайте, я ведь вижу это! И, наверное не потому, что «Аида» не понравилась вам — эта божественная опера Верди не может не нравиться... Я ведь внимательно следил за вами — слушали вы очень внимательно.

Эдера удивленно посмотрела на Отторино — так, будто бы впервые в жизни его видела.

— Почему же?

— Потому, что с вами...— он хотел было сказать что-то очень важное для них обоих, но в последний момент, передумав, быстро поправился: — потому с нами, с нами сегодня не было Андреа...

Конечно же, дель Веспиньяни попал в самую точку — он и сам это превосходно понимал.

— Андреа... — эхом ответила ему Эдера,— да, да, конечно...

Успокоительно улыбнувшись, дель Веспиньяни поспешил утешить ее:

— Ничего, буквально на днях он должен вернуться, и все будет хорошо... Думаю, что это не последнее наше посещение «Ля Скалы». В следующий раз мы обязательно поедем в Милан втроем. Я обещаю.

После этих слов в салоне «феррари» зависла долгая, томительная пауза, прерываемая разве что едва различимым звуком мощнейшего восьмицилиндрового двигателя.

Первым прервала молчание Эдера.

— Вы сказали, что следили за мной?

Отторино наклонил голову в знак согласия и произнес с едва различимой грустью:

— Да. То есть, если быть точным — не следил, а наблюдал... Это, синьора, как всем известно — совершенно разные вещи.

— Ну, хорошо... А для чего?

Дель Веспиньяни, едва заметно улыбнувшись, произнес ей в ответ:

— Ну, я боюсь показаться смешным... — он вздохнул. — Честно говоря, я никогда не умел смотреть фильмы, слушать музыку — я имею в виду делать это в полном одиночестве, то есть — самому. Мне всегда нужен был компаньон, то есть — человек, которому я мог бы все это показывать, или который мог бы все это показывать мне... Такая вот неутолимая жажда общения.

— Поэтому вы пригласили в Милан меня? — догадалась Эдера,— это причина?

Отторино отрицательно покачал головой.

— Нет. То есть, конечно же — отчасти, но это не главное...

— Что же тогда главное? — последовал совершенно естественный вопрос.

Граф сделал вид, что или не расслышал, или просто не понял его.

— Ведь сегодня, и «Ля Скале», — продолжал он, — сегодня я не просто слушал, а вбирал в себя каждое ваше движение, каждый поворот головы, каждую вашу реакцию, синьора — при любом отклонении в другую тональность, при любой, самой незначительной модуляции, при появлении новых персонажей... Мне показалось, что вас особенно впечатлил хор жрецов из второго действия:

— продекламировал он.

Эдера вздохнула.

— Да, действительно... Быть заживо замурованным, — она вспомнила развязку «Аиды», когда главную героиню замуровали вместе с ее возлюбленным Радомесом, — ведь это так ужасно!..

— Ничего, ведь Аиду замуровали вместе с ее любимым — возразил Отторино, сделав смысловое ударение на словах «С любимым». — С любимым ничего не страшно. Многие люди сознательно замуровывают себя во что-нибудь, не обязательно в темницу...

— Например? — поинтересовалась Эдера, искоса посмотрев на Отторино.

— Например — в свою страсть.

— И это плохо?

— Я не говорю, плохо это или хорошо, я только делюсь с вами собственными наблюдениями...

вновь задекламировал дель Веспиньяни.

— Вы так хорошо запомнили «Аиду»? — удивленно спросила Эдера.

Граф улыбнулся.

— Нет. С чего вы взяли?

— Но ведь вы свободно декламируете по памяти, — сказала Эдера.

— «Аиду» я слушал, наверное, десятый раз — задумчиво ответил Отторино, — и, наверное, буду еще столько же... Это одна из моих любимых поставок — добавил он очень серьезно. — Еще в детстве мой отец регулярно водил меня сюда, в «Ля Скала», — сказал он. — Он считал, что лучшее художественное образование можно получить только тут, на спектаклях. Наверное, он был прав — Но с тех пор я никак не могу научиться слушать музыку в одиночестве — мне обязательно нужен спутник. Я знаю, почему это происходит ,— добавил он многозначительно, и в подтексте этой фразы Эдера услышала: «Но я никогда вам этого не скажу».

Озадаченно посмотрев на своего спутника, синьора Давила осторожно прервала его:

— Синьор, вы сказали, что не можете слушать музыку в одиночестве?

Тот подхватил:

— Возможно, когда-нибудь я смогу и вовсе обходиться без музыки и кинофильмов...

— То есть?

— Мне будет достаточно одной только реакции человека, вкусу которого я доверяю, — объяснил даль Веспиньяни, и стал очень задумчивым.

— И вы не будете получать никакого удовольствия от фильма, от музыки... От той же оперы? — очень удивилась словам графа Эдера.

— Наверное... Честно говоря, куда большее удовольствие я буду потом получать от общения с человеком, с которым разделил удовольствие слушать музыку... — сказал Отторино несколько туманно. Честно говоря, опера, прекрасный вокал, bel canto — это отменное удовольствие для такого пресыщенного жизнью человека, как я... Музыка, я имею в виду настоящую музыку — так вот, музыка, — продолжил граф, — это чужестранка в нашем рациональном мире, непрошенная гостья, условия ее существования настолько отличны от наших, что всякое естественное сосуществование нормального человека с музыкой невозможно. А если и возможно только при одном условии...

— При каком же? — спросила Эдера, весьма заинтересовавшись этими соображениями.

— При условии полнейшего отказа от самих себя, нашей полной и безоговорочной капитуляции, — ответил дель Веспиньяни очень серьезно. — И все же мы сосуществуем с музыкой... Да, сосуществуем. Но точно ли с музыкой? — спросил он и сам же ответил на свой вопрос. — Вряд ли. Каковы условия этого сосуществования? А вот этого никто не знает, на этот вопрос вряд ли кто-нибудь даст ответ. Наших интуитивных возможностей еще недостаточно, чтобы раскрыть их внутри себя. Существо музыки ускользает от нас. И будет ускользать всегда. Всегда, потому что музыка есть что-то «не наше», что-то такое, что дано нам свыше, от Бога. Музыка не входит и никогда не будет входить в круг того, что составляет совокупность человеческих интересов. А механизм познания действителен лишь к тому, что нас интересует. Есть то, что мы знаем, и то, чего не знаем. Все, что мы знаем, отвечает нашим интересам, иначе бы мы этого никогда и не узнали. А вот из того, что мы не знаем, что-то отвечает нашим интересам, а что-то — нет. Но то, что нам интересно, мы рано или поздно узнаем. То, что нам неинтересно, мы не узнаем никогда — сюда входит и музыка. Поэтому сущность, существо музыки навеки останется для нас неведомым. Ведь мы думаем, что слушая ту же «Аиду», — напомнил он, — мы думаем, что это мы владеем музыкой, а на самом деле — музыка владеет нами. Для того, чтобы и из музыки сделать искусство, то есть подвластный ему инструмент, человек вынужден приручить музыку, оскопить ее. Он вынужден сделать земным неземное, остановить ускользающий эфир, придать форму тому, что по своей природе уже бесформенное. И прежде всего человек был вынужден придать музыке — этой загадке, существующей исключительно во времени,— еще и видимость существования в пространстве. И он задает ей ритм — подобно тому, как взнуздывает дикую лошадь или втискивает в корсет дородное тело. Ритм и располагает музыку в пространстве, тем самым как бы очеловечивая ее. Ритм — это гарантия того, что музыка оземлена приручена, того, что мы, слушатели, можем считать ее чем-то «своим»... Да, тогда музыка становится чем-то вроде развлечения, приятным фоном для «блаженного ничегонеделания», — усмехнулся дель Веспипьяни. — Но, в то же время — не самым большим...

— А какое же большое? — полюбопытствовала Эдера однако дель Веспиньяни оставил этот вопрос спутницы без ответа.

Несмотря на огромную скорость, с которой дель Веспиньяни вел машину, в Ливорно они прибыли только незадолго до полуночи.

Ночь, червая-черная, как гематома, распростерла над спящим городом свои объятия.

Зажглись и затрепетали, подобно драгоценным камнях, огромные мохнатые звезды — такие звезды бывают только тут, в Италии, за ними чинно взошли на небо другие, далекие, младшие разноцветные ночные светила.

Где-то далеко, у самого края моря, выше горизонта, начал золотиться край неба — это всходила луна. Сегодня она была в полной силе и власти. Лик ее безупречно круглый и лимонно-желтый.

Луна шла по небу проторенным маршрутом, но незаметно и громадными шагами. Вскоре она при помощи своих магических чар овладела всем небом.

Отторино притормозил у палаццо, галантно помог Эдере выйти из автомобиля и, проводив ее до ажурной чугунной решетки отрады, остановился под ярко светящимся фонарем старинной работы.

— Ну, синьора, — улыбнулся он, — большое вас спасибо за то, что вы приняли мое приглашение...

Эдера улыбнулась в ответ.

— Вам спасибо...

— Ну, не будем спорить, кто кого должен благодарить... Спокойной ночи.

Эдера уже развернулась, чтобы идти в палаццо, но последний момент вспомнила о том, что, но Андреа наверняка мог звонить в то время, пока она с дель Веспиньяни был в «Ля Скала»

Она обернулась.

— Синьор Отторино...

Граф, который уже сделал несколько шагов по направлению к своему автомобилю, остаовился.

— Да, синьора...

— Простите, я совсем упустила из виду...

— Слушаю вас.

Отторино изобразил на своем лице внимание.

— Простите, а вам не звонил мой муж?

— Андреа? — переспросил дель Веспиньяни таким томом, будто бы у Эдеры был еще какой-то муж кроме синьора Давила.

— Ну да.

Немного помедлив, Отторино произнес;

— Нет, во всяком случае, за это время — не звонил. Впрочем, я обязательно справлюсь у Росси. Ведь в мое отсутствие он оставался на яхте, и наверняка... Впрочем, это можно выяснить хоть теперь.

Отторино подошел к автомобилю, открыл дверку и взял радиотелефон.

— О, черт, вновь не работает, — выругался он. — Ну, ничего, сейчас найдем автомат... Не стоит так волноваться, синьора...

Однако автомата нигде не было.

— Может быть, тогда позвоним из палаццо? — несмело предложила Эдера.

После этого предложения дель Веспиньяни очень показательно смутился.

— Из палаццо?

— Ну да...

— Боюсь, что это невозможно. Лучше поискать где-нибудь таксофон...

— Но почему?

— Разве могу я посещать замужнюю женщину далеко заполночь?

— Но ведь это ваш дом! — возразила Эдера.— Вы в нем хозяин...

— Пока вы там живете,— парировал дель Веспиньяни — он ваш. И я не могу нарушать ваш покой.

— Но ведь... — Эдера немного смутилась.

— Что?

— Ведь позвонить — это довольно быстро...

Ей не терпелось узнать, что теперь с Андреа, звонил ли он или нет, и вообще — когда его можно ожидать. Граф, помявшись, наконец согласился.

— Ну, хорошо...

Он подошел к тяжелой кованной решетке, открыл дверь в воротах и пропустил впереди себя Эдеру.

— Ну, вот видите, — с улыбкой сказал Отторино, выяснив от Джузеппе Росси, что Андреа сегодня действительно звонил, что он сделал все, что и собирался сегодня-завтра прибыть сюда, в Ливорно, — видите, как хорошо! А вы волновались...

Но Эдера с трудом сдерживала слезы.

Дель Веспиньяни нахмурился.

— Что с вами?

— Я так долго не видела его...

— Жалеете, что приняли мое предложение и отправились в Милан?

— Честно говоря — да...

Натянуто улыбнувшись, Отторино подчеркнуто-небрежно произнес:

— Ну, тоже мне — повод для огорчений! Я ведь говорю — Андреа вы увидите не сегодня-завтра... Я распоряжусь, чтобы за ним выслали самолет. Тем более, что мы ведь договаривались с ним, что я не буду посылать его надолго... Потерпите, синьора Давила, осталось совсем немного...

Отпускать Отторино на яхту, не предложив ему даже выпить чаю, не перекинувшись с ним несколькими словами было бы по крайней мере немного невежливо, и потому Эдера, подумав, сказала:

Может быть, синьор дель Веспиньяни, поужинаете вместе со мной?

— Скорее — позавтракаем,— смеясь, ответил дель Веспиньяни. — Ведь скоро час ночи...

— На «Ливидонии», в день вашего юбилея мы ужинали еще позже, — возразила Эдера.

— Ну, тот раз — не в счет. Ведь тогда ужин носил совершенно другой характер! Одно дело — юбилей, другое — тихий ужин в домашней обстановке...

— А теперь? — спросила Эдера, и тут же пожалела, что задала графу этот вопрос.

— Теперь? Теперь, синьора, мы немного посидим, поговорим за ужином обо всяких пустяках, пожелаем Друг другу спокойной ночи...

Отторино, найдя кнопку электрического звонка, позвонил, и тотчас же явилась Маргарита Мазино — она еще не спала, видимо, ожидая, покуда синьора прибудет из Милана.

— Если тебя не затруднит, Маргарита,— мягко произнес дель Веспиньяни, — принеси нам ужин... Только что-нибудь не очень тяжелое, необременительное, — добавил он, — мы ведь с дороги.

Маргарита пошла выполнять распоряжение хозяина, а Эдера, которая теперь всеми мыслями была вместе с Андреа, спросила:

— Так вы говорите, что завтра отправите за Андреа самолет?

— Конечно, — согласно наклонил голову дель Веспиньяни. — Я ведь уже говорил об этом? Простите, синьора, но у вас вид человека, который во всем почему-то постоянно сомневается...

— Просто я не видела Андреа вот уже шесть дней, — сказала в ответ Эдера, — а у меня такое ощущение, будто бы я не видела его целую вечность...

Отторино, очень серьезно посмотрев на свою гостью, произнес в ответ:

— Ну, ничего, ничего... Вам осталось коротать целую вечность еще сутки... Может быть, немножко больше, — добавил он и почему-то посмотрел на часы, будто бы таким образом желал убедиться, сколько же Эдере осталось еще ждать своего любимого.

После ужина Отторино, галантно раскланявшись, произнес на прощание:

— Ну, синьора, не стану вас задерживать... Вы и так получили сегодня более чем достаточно впечатлений, и потому мне не хочется портить своей глупой и надоедливой болтовней...

В голосе Отторино дель Веспиньяни послышалось какое-то несвойственное, малоподходящее ему кокетство — несмотря на то, что фраза эта была произнесена с очевидной серьезностью.

— О, что вы! Спасибо вам за прекрасный вечер! — вновь поблагодарила его Эдера, — за незабываемые впечатления... Надеюсь...

— Конечно, конечно — быстро перебил се граф,— конечно же, в следующий раз мы отправимся в «Ля Скалу» втроем...

И он, улыбнувшись, вышел из комнаты.

Спустя несколько минут до слуха Эдеры донесся звук заводимого мотора «феррари» — это означало, что графа она не увидит до завтрашнего утра...

Отторино неспешно вел свой роскошный спортивный автомобиль по залитым огнями ночной рекламы улицам Ливорно.

Казалось, что жизнь в городе только начинается — несмотря на то, что было уже за час ночи — из открытых дверей кафе, баров и ресторанов звучала музыка, посетители, стоя у своих автомобилей перед дверями увеселительных заведений, курили, болтали, о чем-то весело переговаривались.

«Да, тут праздник каждый день,— подумал дель Веспиньяни и почему-то поймал себя на мысли, что подумал он это с неприязнью, — точнее — каждый вечер, каждую ночь... Впрочем, как и у меня самого...»

В другое время бы и сам Отторино, припарковав у обочины свою шикарную машину, с удовольствием часик — другой посидел бы в одном из таких увеселительных заведений, просто бы попил сухого мартини, посмотрел бы на веселящихся завсегдатаев, поулыбался бы своим мыслям, но теперь у него были другие планы

— Такое хорошее начало, — пробормотал граф растерянно глядя на праздную толпу гуляк, — так хорошо все складывается... И теперь — так некстати... Надо что-нибудь предпринять.

Да, сегодня в Милане ему в какой-то момент показалось, что Эдера согласна принять его ухаживания, что она, при достаточном напоре самого Отторино сможет ответить ему тем же...

Но когда?

Это было не суть важно — граф понимал, что теперь главное — терпение, и что нет такой крепости, которая бы устояла перед его обаянием и напором.

Он немного подумал, словно прикидывая, что же можно сделать.

Резко развернувшись, он повел автомобиль в сторону порта — к «Ливидонии»...

Вернувшись на «Ливидонию», Отторино первым же делом вызвал к себе в каюту Джузеппе Росси.

Видимо, Росси уже спал, и звонок графа разбудил его — он явился с взлохмаченной головой, с сонными, ничего не видящими глазами.

— Ты мог бы хотя бы умыться, — неприязненно покосившись на своего личного секретаря, промолвил дель Веспиньяни,— тем более, что у меня к тебе очень ответственное дело...

— Простите, синьор, — виновато пробормотал Джузеппе, — я действительно уже спал...

После того, как Росси привел себя в порядок, дель Веспиньяни, предложив ему присесть за столом напротив, поинтересовался:

— Так что — синьор Давило действительно звонил сегодня из Палермо?

Росси кивнул.

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Ты неправильно ставишь вопрос, Джузеппе, — ответил Отторино, — ты отвечаешь, потому что я тебя об этом спрашиваю, а почему спрашиваю я — не твоего ума дело... Понятно?

— Понятно, синьор дель Веспиньяни, — помявшись, произнес секретарь.

Граф улыбнулся.

— Вот и хорошо.

— Прикажите дать распоряжение отправить на Сицилию самолет?

— Ты просто угадываешь мои мысли, сказал дель Веспиньяни, — но не совсем...

Джузеппе, поняв, что теперь последует какое-то распоряжение, насторожился.

— А что же?

— В Палермо полетишь ты...

— Я?

В голосе Джузеппе прозвучало очевидное удивление, смешанное с недоумением.

— Да, ты...

— А, понимаю — я должен буду сопровождать синьора Давила сюда, в Ливорно?

Отторино нехорошо усмехнулся.

— Знаешь, Джузеппе, — произнес он после непродолжительной паузы, — у тебя есть довольно скверная привычка — строить предположение, недослушай меня до конца...

И вновь Росси замолчал.

А дель Веспиньяни, поднявшись, прошел к бару и, достав оттуда бутыль сухого мартини и два бокала, поставил это на стол.

— Не откажешься?

С этими словами он коротко кивнул на стол, приглашая Джузеппе.

Это была неслыханная милость — за те семь лет, которые Джузеппе находился я услужении графа, Отторино лишь несколько раз приглашал его к столу, и то в преддверии какого-нибудь важного и достаточно щекотливого поручения, дель Веспиньяни, как истый аристократ крови и духа, гнушался делить трапезу с прислугой, каковой, по сути, несмотря на свой статус «личного секретаря», являлся Росси.

Джузеппе оживился.

— О, вы так добры ко мне, синьор...

Ничего не отвечая, Отторино аккуратно разлил вино по бокалам.

— Итак, а должен буду отправиться на Сицилию? — спросил Росси, пред чувствуя, что этот вояж будет не из простых.

Граф кивнул.

— Да.

— Когда?

Немного поразмыслив, дель Веспиньяни почему-то улыбнулся и произнес:

— Думаю, что завтра, на рассвете... Никак не позже, Джузеппе.

— У меня будет какое-то поручение? Миссия? — важно поинтересовался Джузеппе; слово «миссия» он почерпнул из какого-то американского боевика, и то, что он синьор Росси, может также, как и Шварценнегер или Сталлоне исполнять какую-нибудь «миссию», чрезвычайно тешило самолюбие этого мелочного и тщеславного человека.

— Совершенно верно... А как ты сам догадался? — спросил граф.

Росси хитро улыбнулся.

— Я ведь не первый год служу вам... Кроме того,— он кивнул на стол, — все это... Я ведь понимаю, что понадобился вам...

— Ты неплохой психолог, — ответил Отторино, взяв бокал и задумчиво рассматривая его на свет, — тем более, что я действительно отправляю тебя на Сицилию, как ты довольно точно выразился, с миссией...

— Я слушаю.

Действительно, Джузеппе Росси весь превратился вслух — а скорее, изобразил это.

— Дело в том, что в настоящее время присутствие синьора Давила в Ливорно будет... — Отторино запнулся, подыскивая нужное, наиболее приличествующее данной ситуации выражение, — ну, я хочу сказать, что ему лучше остаться на Сицилии... До поры, до времени...

Джузеппе ухмыльнулся.

— Хотите сказать, что...

Зло скосив глаза на своего секретаре, дель Веспиньяни произнес:

— Только без уголовщины... Ты, надеюсь, хорошо понимаешь, что граф дель Веспиньяни никогда не пойдет на конфликт с законом?

— Да, — произнес Джузеппе.

— Вот я хорошо.

— Так я не понял, что я должен делать? — вновь спросил Росси после непродолжительной паузы.

— Ты должен будешь его задержать...

— Каким образом?

— Во-первых, и это, пожалуй, самое главное — без насилия...

— Понял,— вставил секретарь.

— Во-вторых... — граф на минутку задумался, — во-вторых, его задержка должна будет выглядеть совершенно естественно..

— То есть?

— Об этом потом...

— А в-третьих?

— Никто и никогда не должен будет даже и подумать, что это каким-нибудь образом, даже косвенным, может быть связано со мной...

— То есть — обвинить в задержке на Сицилии вас, синьор? — осведомился Росси.

— Даже косвенно.

— Понятно...

Отторино принялся объяснять:

— Дело в том, что я не хочу, чтобы его супруга, синьора Эдера, беспокоилась...

После этих слов Росси не смог подавить в себе понимающую улыбку, что, однако, не укрылось от взгляда графа дель Веспиньяни.

— Послушай, я тебе уже сто раз повторял — в последнее время ты что-то слишком много позволяешь себе, — сказал Отторино.

— Я?

Росси всем своим видом продемонстрировал искреннее недоумение.

— Да, ты...

— Но, синьор...

— Вот и сейчас, — перебил его граф, будто бы и не видел недоумение, которое всем своим существом пытался выразить его личный секретарь, — вот и сейчас, вместо того, чтобы слушать меня и вникать в суть дела, ты сидишь и растягиваешь свою мерзкую неаполитанскую физиономию в улыбке...

— Извините, синьор, но я не виноват, что моя физиономия вам не по вкусу, — с видимой, очень показательной обидой промолвил Росси, — и я не знаю, что мне делать, синьор дель Веспиньяни...

— Сидеть и слушать меня, — ответил Отторино, — чтобы потом не переспрашивать, или, упаси тебя Бог, не сделать того, чего бы я не хотел...

Росси после этих слов своего могущественного патрона заулыбался.

— Я так и делаю.

— И не строить никаких предположений относительно того, для чего мне понадобилось задержать синьора Давила на Сицилии, какие у меня цели, какие мотивы, и вообще — для чего мне все это потребовалось, — закончил граф.

— Хорошо. Но мне интересно...

Отторино вновь перебил его:

— Сейчас все объясню... Да, — он, не гладя на собеседника, отпил из бокала и, придвинув его на середину стола, произнес: — Я ведь, Джузеппе, никогда не спрашиваю тебя, почему ты всякий раз попадаешь в разные неприличные ситуации?

— Но я рассказываю вам обо всем сам! — тут же возразил секретарь.

— Я тебя не тяну за язык, — отрезал дель Веспиньяни. — И плачу тебе деньги только за то чтобы ты не задавал мне лишних вопросов, делал все, что а тебе говорю и держал язык за зубами...

— Я понимаю.

— А потому — слушай и запоминай. Завтра же утром ты должен отправиться на Сицилию, отыскать там синьора Андреа Давила...

— Я понял...

Отторино продолжал, по-прежнему не глядя в сторону собеседника.

— Отыскать архитектора, и без насилия — повторяю, специально акцентирую на этом факте твое внимания, Джузеппе? — воскликнул он, —без насилия, сделать так, чтобы он задержался там...

— На сколько?

— Дней на десять, — ответил Отторино, — или на больший срок.

— А как?

— Твое дело... Но выглядеть все должно очень естественно и правдоподобно. Главное условие — Андреа сам должен позвонить сюда, в Ливорно, и объяснить причину, по которой он задерживается.

— Понятно, — ответил Росси, хотя пока еще ему ничего не было понятно.

Граф, улыбнувшись, кивнул в сторону наполненного вином бокала.

— Почему не пьешь?

Секретарь, взяв бокал, услужливо поднял его и произнес, улыбнувшись:

— Ваше здоровье...

— Спасибо, — ответствовал Отторино, — выпей лучше за успех своей поездки... — он внимательно посмотрел в глаза Росси в, уловив там немой вопрос, спросил: — тебе, наверное, нужны деньги?

— Для поездки? — деловито осведомился Джузеппе, ставя бокал на стол.

— Конечно нужны, синьор, — с готовностью подхватил личный секретарь.

Граф молча достал из кармана чековую книжку и выписал чек.

— Держи.

Росси, скосив глаза на сумму, довольно улыбнулся.

— Это даже много...

— Это за то, что ты не будешь задавать мне лишних вопросов, Джузеппе, — сказал Отторино, — так сказать — авансом...

Когда Росси наконец-то покинул каюту своего патрона, дель Веспиньяни, закрывшись на ключ, уселся за стол и налил себе еще мартини.

Он хорошо знал, что и эта ночь будет для него бессонной.

Вот уже целый час после ухода Джузеппе Отторино лежал в кровати, широко открыв глаза и смотрел как из-за тяжелой портьеры медленно выползает неестественно-желтая, почти лимонного цвета полная луна — такие люминесцентно-желтые луны бывают только тут, в Италии...

Сегодня вечером, в «Ля Скале», Эдера вновь напомнила ему Сильвию.

Отторино неплохо разбирался в женщинах — но всяком случае, он был в этом сам уверен, и был убежден, что любая, абсолютно любая женщина способна изменить себе — а значит, и любимому.

«Любовь, любимая женщина всегда может быть только одна, — считал Отторино,— а то, что мужчины часто изменяют женщинам, не значит, что они изменяют своей любви... Просто, не найдя в какой-нибудь женщине своего идеала, они ищут этот самый идеал в других, они ищут одну — единственную и неповторимую... И я, я действительно когда-то нашел такую, нашел Сильвию, но так глупо поломал свою жизнь. И теперь мне приходится расплачиваться...»

Да, тогда в римском аэропорту Шлегельяни не зря говорил своему университетскому товарищу, что прошлого не вернешь, что время не повернешь вспять, и что не стоит тешить себя иллюзиями на этот счет.

В сознании графа с необычайной ясностью выплыли слова Адриано: «Прошлого не воротишь... Надо жить теперешней жизнью, Отторино, и не строить себе никаких иллюзий. Иллюзии вредны — не мне это объяснять».

Да, иллюзии — вещь очень опасная, ибо рано или поздно за них приходится расплачиваться, и притом — по самому большому счету.

Да, Отторино был очень, очень виноват перед Сильвией — тогда, пять лет назад, она действительно села за руль подаренного ей красного «феррари» — точно такого, как тот, на котором теперь ездил сам Отторино, чтобы свести счеты с жизнью, граф был уверен в этом, абсолютно уверен, и все эти пять лет не знал, как искупить свою вину перед погибшей, как успокоить свою совесть...

Когда дель Веспиньяни впервые увидел Эдеру, он действительно был уверен, что это какой-то знак свыше или, по крайней мере — что-то вроде того...

Нельзя было сказать, чтобы дель Веспиньяни сразу же влюбился в жену синьора Давила.

Он по-прежнему любил Сильвию, и в каждой женщине, которую видел, в каждой, с кем каким-нибудь образом сталкивала его судьба, он стремился отыскать хотя бы какие-то черты погибшей по его вине жены.

И теперь, в этот тоскливый ночной час, он понял, что жизнь его подошла к какому-то непреодолимому рубежу, что больше не удастся ему юркнуть в сторону, пронырнуть как-то снизу, обежать вокруг или как-то уклониться от решения — как это удавалось ему всю прошлую жизнь, и он с ослепительной ясностью увидел для себя выход.

Да, Эдера будет с ним, с Отторино, со временем она станет графиней дель Веспиньяни, и он постарается исправить ошибки, которые в свое время стоили Сильвии жизни...

Это будет искупление грехов, это будет успокоение его совести...

А Андреа...

Конечно же, Отторино действительно симпатизировал мужу Эдеры, этому приятному молодому человеку, но в данном случае он мог бы быть только помехой.

— С Андреа я как-нибудь разберусь, — прошептал граф, поднялся и зашторил иллюминатор; в каюте сразу же воцарился густой полумрак, — ничего не поделаешь, но его придется принести в жертву...

Конечно, думая таким образом, дель Веспиньяни не имел в виду ничего дурного — во всяком случае, он бы никогда не решился на насилие, о чем совершенно серьезно и предупредил Джузеппе.

Конечно, Андреа был помехой, обузой, этот человек ломал все планы Отторино, и от него следовало каким-нибудь образом отделаться.

Но как?

Может быть, попытаться каким-нибудь образом рассорить их с Эдерой?

 Может быть, стоит попробовать прозондировать почву; ведь они женаты уже, судя по всему, не первый год, а люди, пусть даже самые близкие и самые любимые за такое короткое время успевают друг другу надоесть — любовь постепенно превращается в рутину, семейные отношения становятся обузой, и нет уже того, былого чувства, и появляется одно только желание — полной, ни чем не стесненной свободы...

Да, Андреа был помехой; Отторино понимал, что теперь, когда Эдера. вроде бы, принимает его ухаживания, возвращение синьора Давила может все испортить.

Да, надо было что-то предпринять.

Но что именно?

Дель Веспиньяни, сколько не думал, так и не мог дать себе ответа на этот непростой вопрос...

Эдера, хотя и очень устала с дороги, хотя и была переполнена впечатлениями, заснула в ту ночь далеко не сразу...

Когда Отторино, раскланявшись, ушел, она вспомнила, что хотела сказать ему о том, что неплохо было бы рассказать о посещении «Ля Скалы* Андреа — и притом должен был бы это сделать сам Отторино.

— Ничего, — прошептала она, укладываясь на кровать, — думаю, что завтра...

Она взяла книгу — это были сонеты Петрарки, и принялась читать...

Но читать в этот вечер почему-то не хотелось, и Эдера отложила Петрарку.

«И почему это Отторино всякий раз вспоминает ту эпоху. Высокое Возрождение? — подумала Эдера. — Похоже, что этот человек живет в каком-то искусственном, самим им выдуманном мире... Нет, я ни на секунду не сомневаюсь, что если бы какой-нибудь чародей предложил ему поменяться, предложил бы быть придворным Лоренцо Медичи, он бы ни на секунду не задумываясь, согласился... Да, он человек другой эпохи... Он хочет быть сказочным принцем, может быть, даже не столько быть, сколько казаться... Он хочет, чтобы я поверила в это, что он, дель Веспиньяни — принц из старой сказки, когда-то прочитанной, но теперь забытой... Но ведь это невозможно!.. Ах, скорее бы приехал Андреа!»

Внезапно Эдера вспомнила посещение «Ля Скалы», вспомнила, как пристально, внимательно смотрел на нее дель Веспиньяни, и на душе ее появилась какая-то невнятная, неосознанная тревога.

Почему этот человек делает ей такие очевидные знаки внимания?

Почему он так галантен с ней?

Почему он так странно на нее смотрит?

Почему, наконец, он настоял, чтобы она сегодня отправилась с ним в Милан?

Почему он всякий раз ищет ее общества, почему он хочет видеть ее?

Ведь и в палаццо на завтраки и обеды Отторино зачастил, наверное, только потому, что хочет быть рядом с ней, с Эдерой — другого объяснения она и придумать не может; да и к чему, собственно, придумывать — разве это не очевидно?

Почему все это происходит?

Только ли потому, что она, Эдера — его гостья, только ли поэтому?

Эдере стало очень неудобно от своих мыслей, ей показалось, что это — что-то вроде измены любимому, Андреа...

Ведь она принимает ухаживания Отторино дель Веспиньяни!

И мало того, что принимает — ей ведь приятно, когда за ней ухаживают, приятно получать от Отторино каждое утро по роскошному букету карминных роз, приятно, когда хозяин палаццо делает ей пусть и ненавязчивые, но все-таки комплименты...

А почему, собственно, ей и не должно быть это приятно?

Почему же она, Эдера, должна отказываться от всего этого?

И почему, наконец, она все время считает, что ухаживания графа носят какой-то совершенно иной характер, чем обыкновенная любезность богатого и праздного человека к своей гостье?

К тому же, Андреа — архитектор дель Веспиньяни, но для Отторино оказывать знаки внимания жене синьора Давила более чем естественно!

А самое главное...

Да, Эдера научилась неплохо разбираться в людях, и видела, что Отторино снедает страшный недуг, имя которому — одиночество.

«С моей стороны было бы просто некрасиво и бесчеловечно не помочь этому великодушному человеку, — подумала Эдера, — тем более что его появление в нашей жизни так много дало Андреа... Я ведь не могу оставить его — тем более что ему просто как воздух необходимо чье-нибудь общество! А я вместо этого, строю какие-то догадки, предположения... Да, он немного странен, этот Отторино, но это вовсе не означает, что он — скверный человек. И если ему хочется побыть в моем обществе — что же в этом плохого? Ведь и мне приятно слушать его — тем более что так часто он говорит очень умные вещи! Он личность, и этого у него не отнимешь... А по- настоящему умных людей так немного!»

Эдера немного успокоилась такими соображениями, однако, прежде чем заснуть, подумала: «И все-таки надо будет как-то поговорить с Андреа... Конечно же, я не буду сеять в его душе семена сомнений, я не буду говорить, нет, не буду даже намекать на то, что я нравлюсь графу, как женщина, скажу, что он ищет моего общества, и что ему приятно со мной общаться, что он хочет моей дружбы — Но все-таки... Я просто обрисую ему общую ситуацию и спрошу, что мне делать, и вообще — что он об этом думает...

И, успокоенная такими мыслями, Эдера подложив руку под щеку, заснула...

Отторино не раз спрашивал себя, почему, за какие такие заслуги он держит при себе своего личного секретаря Джузеппе Росси, и почему до сих пор не отказался от его квалифицированных услуг.

И всякий раз утверждал — по-крайней мере, вслух, что, держа на «Ливидонии» Росси, он делает для него какое-то благодеяние.

Конечно же, это было не совсем там, а точней — совсем не так.

Росси, при всех его недостатках, при его поразительной способности попадать в разные рискованные ситуация, откуда, правда, его действительно спасал Отторино, обладал несколькими несомненными достоинствами — во-первых, это был один из немногих людей, которым граф мог доверить исполнение каких-нибудь щепетильных поручений, вроде того, которое Джузеппе получил накануне, во-вторых, он никогда не распространялся об этих поручениях на стороне, а в третьих — всегда или почти всегда выполнял все именно таким образом, как ему и было сказано.

Так было и шесть лет назад, когда Росси пришлось приложить все свои старания, чтобы загладить назревающий скандал между Клаудио, более чем раздосадованным браком своего единственного сына с «сицилийскими плебеями, этими пьяными виноделами», и четыре года назад в Милане, когда Отторино, попав во одну достаточно неприятную ситуацию, связанную с ценными бумагами, был вынужден прибегнуть к квалифицированным услугам своего личного секретаря.

Но теперь, поручение, которое получил Росси от хозяина, при всей его очевидной простоте, поставило неаполитанца в тупик.

Если бы не суровая оговорка патрона о том, что он «не потерпит никакого насилия и вообще — дель Веспиньяни не хочет входить в конфликт с законом», Росси, человек, выросший в портовых кварталах Неаполя, знал бы что делать — нападение неизвестных, несколько ножевых ранений, хорошее сотрясение мозга — разве после такой неожиданности любой нормальный человек не проведет как минимум несколько месяцев на больничной койке?

Однако граф был суров и непоколебим, и потому Джузеппе задумался.

Но и для размышлений времени оставалось не так много — завтра на рассвете он должен был непременно вылететь на Сицилию...

Андреа, купив в универмаге футляр для Эдеры, который, по его мнению, должен был бы напоминать ей об их знакомстве, уселся в автомобиль и задумался...

Было совершенно очевидно, что сегодня вечером ему придется остаться тут, на Сицилии.

Надо было что-то предпринять — но что?

«Не возвращаться же в Александрию, — подумал Андреа, — я только потеряю время... Наверное, придется остановиться в какой-нибудь гостинице...»

Неподалеку от универмага светились огни отеля «Колизей» — Андреа направился туда.

Оставив автомобиль на стоянке и позвонив в пункт проката, чтобы «фиат» забрали назад. Андреа, взяв ключ, с удовольствием растянулся на огромной кровати своего номера.

Только теперь он понял, как утомился за этот день, да и не только за день — за всю неделю.

— О, если бы со мной были Эдера, Лало и Эдерина, — прошептал он, — наверняка, я бы не чувствовал такой усталости...

Его рука потянулась к телефону.

Он набрал номер, еще раз попытался связаться с Ливорно, однако на этот раз ни на яхте, ни в палаццо к аппарату никто не подходил...

«Странно — подумал Андреа, расстилая кровать,— не же может быть Эдера?..»

Отторино, проведший ночь в бессоннице, заснул только тогда, когда стало светать.

Звезды померкл, и на востоке появилась узкая желтовато-алая полоса; ясный рассвет предвещал погожий, солнечный деть.

Его разбудил телефонный звонок.

— Алло, — произнес граф, взяв трубку,— я слушаю вас...

С той стороны провода послышался голос Андреа:

— Синьор дель Веспиньяни?

— Да.

— Извините, я наверное разбудил вас...

— Я давно не сплю, — соврал Отторино, чтобы не ставить собеседника в неловкое положение, — Росси передал мне, что вы звонили вчера?

— Да, синьор...

— Что-то срочное?

— Я закончил работу, я хотел бы вернуться в Ливорно, — ответил Андреа. — Я пытался дозвониться вам вчера вечером...

— Что-то быстро вы все сделали...

В голосе Отторино послышалось плохо скрываемое раздражение по поводу звонка Андреа — он так надеялся, что этот архитектор задержится на Сицилии еще хотя бы на несколько дней.

— О, работы было не так много, как могло показаться, — заверил собеседника Андреа. — Тем более, что мне хотелось вернуться в Ливорно...

Граф вздохнул.

— И когда вы планируете вернуться?

— Это зависит от вас.

— Хорошо, — ответил дель Веспиньяни, немного поразмыслив,— если сегодня вечером я вышлю самолет... Вас это устроит? 

— Да, конечно же, — ответил Андреа, который, однако, ожидал, что «Сесна» прилетит на Сицилию куда раньше, чем сегодня вечером.

— Вот и прекрасно... Кстати, а где вы остановились? — осведомился Отторино.

— Я звоню из отеля «Колизей» — сказал Андреа.— Это в центре города.

— Ждите, после обеда, часа в четыре за вами заедут. Всего хорошего, синьор, — попрощался граф и положил трубку.

После этого, быстро поднявшись и одевшись, он опять взял телефон?

— Джузеппе?

— Да, синьор дель Веспиньяни...

— Ты скоро вылетаешь?

— Машина на аэродром отходит через пятнадцать минут. — принялся оправдываться Росси» — сейчас я до пью кофе, и...

— Поторопись,— сухо сказал ему Отторино,— у тебя не так много времени осталось. К полудню ты должен быть в Палермо...

Спустя час с небольшого аэродромчика под Ливорно взмыла в воздух «Сесна», на борту которой был начертан родовой герб дель Веспиньяни.

Самолет, сделав над лазурной бухтой вираж, взял курс на Сицилию.

Джузеппе Росси, вразвалочку сидя у иллюминатора, задумчиво смотрел на белые хлопья облаков, сквозь которые пролетал самолет и думал над последними словами своего патрона.

— Да, задал мне задачу синьор Отторино, — вздохнул он, — и чтобы задержать дней на десять, и чтобы безо всякого насилия...

К немногочисленным достоинствам Джузеппе Росси относилась его природная сметливость, способность все схватывать буквально с полуслова.

После разговора с Отторино он сразу же понял, что дель Веспиньяни не будет возражать, если он. Джузеппе Росси, как-нибудь задержит Андреа не на дней десять, а на куда больший срок. 

Но и это представлялось для Росси трудной, очень трудной задачей...

— Может быть, устроить ему несчастный случай? — предположил Росси, — ну, автомобильная катастрофа, горный обвал... Мало ли что? Ну, хорошо, допустим. Что еще? Может быть, сделать так, чтобы у этого самого Давила возникли какие-нибудь трения с законом? Тоже можно, хотя, учитывая сицилийскую специфику, это достаточно проблематично. Может быть, постараться как-нибудь дискредитировать его? Ну, допустим — в глазах полиции, в глазах графа... А кстати — неплохая мысль.

Он ленивым движением опустил солнцезащитный козырек на иллюминатор — самолет уже прошел низкие кучевые облака, и теперь летел в безбрежной синеве неба, солнце слепило глаза.

— Короче, — продолжил свои размышления Джузеппе Росси, — короче говоря, у меня есть целых три варианта и всего только часов семь-восемь на исполнение. Надо что-то придумать...

ГЛАВА 14

Рано утром, когда еще не рассвело, Эдера проснулась от странного назойливого скрипа за окном. Накрыв голову одеялом и уткнувшись в подушку, она попыталась было вновь заснуть, однако этот резкий, неприятный, так действовавший на нервы звук продолжался и раздражал ее все больше и больше...

Нет, это было просто невозможно!

Эдера встала, поеживаясь от утреннего холодка, подошла к окну я осторожно отдернула штору.

Ночная улица была совершенно пуста, светили одинокие фонари, и завывающий, не по-летнему злой ветер срывал с платанов и пирамидальных тополей листья раскачивал острые кроны...

Под ярким электрическим огнем фонарей блестели булыжники мостовой — видимо, по улице недавно проехала поливальная машина.

Вроде бы, все в порядке...

Но странный скрипящий звук где-то за окном никак не прекращался, а наоборот — становился все резче, все назойливей.

Эдера очень осторожно, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить крепко спящих в соседней комнате Л ало и Эдерину, подошла к другому окну.

Та же самая картина — абсолютно пустынная улица перед палаццо, изредка проезжающие автомобили с включенным дальним светом...

И этот непонятный, подозрительный скрип.

Она одернула штору, немного постояла перед окном, не зная, что дальше делать.

«Наверное, мне это просто чудится,— решила она,— не иначе...»

Она вновь легла, укрылась одеялом и попыталась заснуть. Однако заснуть не получалось. Эдера уже не слышала скрипа, ей казалось, что он только почудился ей, что все это — мара, наваждение, что ей это просто приснилось.

Но какое-то смутное предзнаменование грядущей беды, какое-то ощущение надвигающегося несчастья поселилось в ее сердце, и с этой тяжестью в душе Эдера заснула только тогда, когда за окнами палаццо дель Веспиньяни начал заниматься рассвет...

Самолет начал снижаться — это было понятно по тому, что сквозь иллюминатор, сквозь синее стекло солнцезащитного козырька вновь показались облака — не такие густые, как недавно над Ливорно, а редкие, рваные...

Джузеппе, подняв солнцезащитный козырек иллюминатора, посмотрел вниз.

На ярко-белом фоне плаца аэродрома, под ослепительным освещением южного солнца, черные фигуры мужчин и пестрые костюмы женщин производили сверху впечатление какого-то движущегося цветника. Росси не первый раз путешествовал по воздуху, и всякий раз удивлялся, насколько поразительно смотреть на людей сверху вниз; казалось, что движутся только одни головы, а под ними переступают носки ног, а около них чернеют длинные, фантастические тени, и, кажется мне, что все эти люди только перебирают ногами на месте, не переступая ни взад, ни вперед.

«Сесна» с фамильным гербом и вензелями дель Веспиньяни, изображенными на фюзеляже, сделав вираж, аккуратно выпустила шасси и снизила скорость; некоторое время она шла параллельно земле, а потом несколько раз подпрыгнув на неровностях бетонных плит взлетно-посадочной полосы, выпустила из-под трех толстых колес струйки голубоватого дымка и благополучно приземлилась на маленьком аэродромчике близ Палермо.

Росси, облегченно вздохнув, поднялся со своего места и пошел на выход.

Он не любил самолетов, не любил морских путешествий — во время подобных вояжей его всегда немного подташнивало. Даже во время прибрежных рейсов «Ливидонии» личный секретарь дель Веспиньяни чувствовал себя неважно — несмотря на неаполитанское происхождение; в этом городе, как известно, где дети учатся плавать раньше, чем ходить, любовь к морю заложена у жителей на генетическом уровне.

Едва заметно пошатываясь, Росси спустился по трапу, и лишь тогда, когда ноги его коснулись твердого грунта, он почувствовал себя по-настоящему хорошо.

Взяв автомобиль — белую «опель астру» напрокат, Росси неспешно поехал в центр города, по дороге соображая, что бы ему предпринять.

«Итак, у меня есть три варианта и только четверть суток на то, чтобы выбрать один из них и претворить его в жизнь,— продолжал он свои размышления,— и главное — никакого насилия по отношению к этому самому синьору Давила, никаких нарушений закона...»

Джузеппе, притормозив у небольшой пиццерии, оставил машину на стоянке и вошел вовнутрь.

«Сперва следовало бы перекусить,— подумал он — а уж потом...»

В уютном зальчике было немноголюдно — в такое время в пиццерии и закусочные в Палермо почти не ходят, а тем более — в будний день.

Взяв блюдо с пиццей, Джузеппе уселся за дальний столик, как раз перед телевизором, висевшим под потолком на кронштейнах, и задумался...

— Черт бы подрал этого графа, — незлобно выругался Джузеппе вполголоса, — вечно ему как взбредет что-нибудь в голову...

По телевизору передавали сводку последних новостей. Диктор, сосредоточенно глядя в объектив камеры, говорил хорошо поставленным голосом:

— Сегодня утром полиция провела операцию по аресту лидеров преступных группировок. Карабинеры арестовали большинство подозреваемых, но одному из них, — на экране появилось изображение человека лет тридцати,— Альберто Барцини удалось скрыться...

Джузеппе, лениво ковыряя пиццу в своей тарелке, посматривал на экран.

Да, Сицилия всегда остается Сицилией — Бог щедро наградил ее плодородными землями, горячим южным солнцем, но словно для того, чтобы уравновесить достоинства этой благословленной земли, дал впридачу и страшного спрута — мафию.

Позавтракав, Джузеппе в последний раз бросил пристальный взгляд на телеэкран — портрет подозреваемого в причастности к мафии вновь был показан крупным планом,— и вразвалочку вышел из пиццерии...

Эдера отложила книгу — это были все те же сонеты Петрарки и со вздохом откинулась в высоком кресле старинной работы, обитом желтым выцветшим репсом.

Огромное облако, двигающееся со стороны моря, подкрадывалось как-то незаметно, его гигантская тень падала и на само палаццо дель Веспиньяни, и на прилегающий к палаццо небольшой тенистый сад, проникала в комнату. Такая долгожданная прохлада становилась все ощутимее, тишина — все глубже...

В тот день, накануне предполагаемого возвращения Андре мысли Эдеры были на редкость легки, воздушны, неопределенны...

Она отдыхала.

Внезапно ей стадо грустно...

Теперь, перед самым прибытием Андреа, когда все волнения, связанные с его отсутствием, казалось, были уже позади, когда в душу Эдеры должны была бы снизойти столь желанный покой я тихая, безмятежная радость — ей почему-то взгрустнулось...

Может быть, потому, что ее так сильно тронула слова дель Веспиньяни об одиночестве — человека, который с самого начала произвел на нее впечатление сильного и волевого?

Может быть, потому, что она никак не могла ожидать от него этих слов?

Может быть, потому, что вчера вечером, во время поездки в Милан, ставшей ей такой памятной, она как никто другой почувствовала, как одинок этот человек, который вызывал в ее душе все большую и большую симпатию?

И, наконец, может быть потому, что эта симпатия к Отторино дель Веспиньяни, человеку, не похожему ни на одного, кого она встречала в своей жизни, все глубже и глубже проникала в душу Эдере?

Эдера при всем своем желании не могла ответить на этот вопрос...

И вообще — теперь, накануне прибытия Андреа, ей не хотелось думать об этом.

Вспоминать хотелось только что-нибудь приятное, только то, что как-нибудь напомнило бы ей Андреа.

Раскрыв наугад томик Петрарки, она рассеянно пробежала глазами:

И вновь Эдера отложила книгу — нет, читать в таком состоянии положительно невозможно...

Не потому, что ей не нравится Петрарка, не потому, что она не любит поэзии — просто в последнее время поэзия эта как ничто другое напоминает ей об Отторино.

Как-то недавно дель Веспиньяни в беседе о Петрарке заметил:

— Хорошая поэзия никогда не может писаться человеком, довольным своей жизнью. Как и сонеты Петрарки — мне почему-то все время кажется, что он был очень одинок и несчастлив в любви...

Эти слова Отторино почему-то очень сильно запали ей в душу.

И сегодня, в преддверии радостной встречи, она совсем не хотела думать о нем; воспоминания об Отторино, его образ, его слова, интонации, все это будило в Эдере какие-то смутные предчувствия чего-то нехорошего, все это делало ее несчастной...

«Видимо, это потому, — подумала Эдера, — потому, что теперь я не могу думать о несчастьях, об одиночестве других...» 

Она, поднявшись со своего места, взяла с ночного столика фотографию Андреа и нежно улыбнулась.

— Скорее бы ты приехал...

Но в тот же самый момент перед ней почему-то возникло лицо дель Веспиньяни, и отчетливо вспомнились его недавние слова о том, что он, наверное, всю жизнь останется одиноким...

Раздумья Эдеры прервал бой огромных напольных часов, стоявших в углу — они пробили десять, а это значило, что наступало время завтрака.

— Эдерина, Лало! — позвала Эдера детей, игравших в соседней комнате, — быстро мыть руки и вниз, в столовую!

Эдера знала, то там, внизу она и сегодня обязательно встретит Отторино...

Часто, очень часто одной из потаенных дорожек, по которой любовь коварно подкрадывается в сердце, часто бывает гордое и радостное сознание того, что ты очень нужен какому-то другому человеку.

Такое чувство особенно легко покоряет сердце настоящей женщины, ибо оно, как ничто другое удовлетворяет, во-первых, ее постоянной потребности вершить добро (любая женщина признает это), а во-вторых — ее тщеславие (большинство женщин это отрицает).

Чувство это настолько сильно и непоборимо, что иная женщина с благородным сердцем подчас избирает не того, кто ей мил, но может обойтись без нее, а того, кто, может быть любим ею меньше или не любим вообще, но больше нуждается в защите или опеке.

И разве не в этом сущность святого чувства материнства?..

Ах, если бы взрослый сын всю жизнь оставался маленьким птенчиком!..

Ах, если бы он всегда был рядом с матерью, если бы он всегда был послушным и внимательным!

Ах, ах...

Многие женщины с материнским сердцем любят наделять мужчину, чья любовь так и взывает к ней, многими достоинствами; она инстинктивно стремится наделять его всем тем, что хотела бы видеть в нем...

То же самое и мужчина — если он любит ту или иную женщину, то очень часто наделяет ее теми достоинствами, которых у нее нет и в помине — и прежде всего, взаимностью...

Наверное, Эдера, попытавшись проанализировать свои чувства к Отторино, никогда бы не призналась даже в том, что она испытывает к графу глубокую симпатию, как к мужчине — чувство это возникло чисто подсознательно, и потому Эдера еще не могла, разобраться в себе.

Ну, приязнь, ну, уважение, ну, конечно же — благодарность.

Но не симпатию — тем более, не как к гостеприимному хозяину, а именно как к мужчине.

Да, Эдера прекрасно понимала, что Отторино ищет ее общества, и в глубине души, подсознательно ей было лестно ощущать, что она нужна еще кому-то, кроме Андреа. И, может быть, по этой причине не замечала — точнее, старалась не замечать того, что ухаживания дель Веспиньяни начинают носить не только дружеский характер.

Эдера постоянно убеждала — прежде всего, саму себя в том, что в этом, в знаках его внимания, нет ничего дурного, и что если дель Веспиньяни так одинок (а это обстоятельство подмечала не одна только Эдера), то не будет ничего дурного, если они будут видеться чаще...

Наутро привычный распорядок дня дель Веспиньяни был нарушен — к нему приехал отец.

Клаудио дель Веспиньяни никогда не предупреждал о своих визитах; он считал, что это совершенно излишне.

— В любом случае человек, к которому я собираюсь в гости, начинает готовиться, начинает ломать голову над тем, как лучше меня принять, — объяснял он, — у него начинается головная боль, он думает, как меня развлечь, как уделить мне время... Зачем? Лучше всего появляться неожиданно.

— Но разве у такого человека не появляется головная боль, не появляются заботы тогда, когда ты его не предупреждаешь о своих намерениях? — обычно спрашивал Отторино.

— Разумеется, не без этого, — отвечал ему в подобных случаях отец, — но забот все-таки меньше... Это тоже самое, как зубная боль или ты вырываешь зуб сразу, внезапно, или долго мучишься, готовишься, и боль твоя от этого только усиливается...

Когда Клаудио появился на яхте, Отторино уже поднялся. Сидя за столиком, он без удовольствия пил свежесваренный кофе.

— Здравствуй, сын, — с улыбкой поприветствовал его Клаудио.

— Здравствуй, — поздоровался Отторино, нимало не смутившись внезапным появлением отца — он давно знал его привычку появляться внезапно, и потому при появлении Клаудио даже бровью не повел.

Внимательно посмотрев на серо-пепельное лицо Отторино, Клаудио заметил:

— Опять не спал ночью?

Молодой дель Веспиньяни вздохнул.

— От тебя ничего не скроешь...

— А зачем скрывать что-нибудь от отца? — вполне резонно удивился Клаудио.

— От отца только и надо скрывать,— лениво ответил Отторино, доливая кофе.

— Почему?

— Обычно неприятности скрывают только от близких и родных людей.

— Что ж, по-своему справедливо, — ответил отец, но довольно жестоко.

— По отношению к себе?

— По отношению к родным и близким. Ведь рано или поздно все выясняется...

— Как сказать?

— ... ?

— Если плохо скрываешь...

— Ну, этого у тебя никогда не получается, — ответил Клаудио, присаживаясь за столик.

— Хочешь кофе? — осведомился Отторино, внимательно глядя на отца и прикидывая в уме, какая же причина побудила его приехать в Ливорно.

— Спасибо... Правда, врачи запретили мне пить кофе, но, думаю, две-три чашечки в день ничего не изменят... Также, как и несколько сигарет. Ведь жизнь так коротка, так до обидного коротка, и если отказывать себе пусть даже в таких ничтожных, пустячных удовольствиях, как чашечка хорошего кофе и хорошая сигарета — стоит ли вообще жить?!

 Вопрос этот, очевидно, был риторический, и потому Отторино, ни слова не говоря, налил отцу кофе и пододвинул пачку сигарет.

— Прошу.

Клаудио кивнул.

— Спасибо.

Взяв из пачки сигарету и повертев ее тонкими, как у музыканта пальцами, Клаудио положил ее рядом с пепельницей и, прищурившись, поинтересовался:

— Ну, как дела?

— Ты приехал в Ливорно в такую рань, чтобы осведомиться о моих делах?

Едва заметная усмешка тронула лицо молодого дель Веспиньяни.

— А что, — ответил граф, — ты считаешь, что отец не может приехать, чтобы выяснить, как дела сына?

— Может, — согласился Отторино.

— Но почему же тогда ты спрашиваешь?

Отторино пожал плечами и загадочно улыбнулся.

— Дела мои хорошо...

— Что-то сомневаюсь.

Молодой дель Веспиньяни, подняв взгляд на отца, поинтересовался:

— Почему?

— Выглядишь что-то очень скверно...

Отторино передернул плечами — мол, что уж поделаешь, если я так скверно выгляжу!

— Я недавно видел Шлегельяни,— осторожно продолжил Клаудио.

Отторино насторожился.

— Адриано?

— Ну да... Ты что — знаешь еще какого-то Шлегельяни? — спросил старый граф.

— Нет, не надо придираться к словам... Ну, ты видел Шлегельяни... И что с того?

— Он говорит, что ты недавно был в Риме...

После этих слов Отторино попытался выстроить в один ряд свой недавний визит в столицу и этот неожиданный приезд отца.

— Ну, был. А вчера я был в Милане, на «Аида», и что с того? 

 — Один?

— Ты ведь зияешь, что и не могу ходить в оперу один, — сказал Отторино, всем своим видом давая отцу понять, что тема эта для него неприятна.

И с кем ты был, если не секрет? Выпрямившись, молодой дель Веспиньяни прикурил и, выпустив из носа две струйки сизеватого дыма, с улыбкой поинтересовался:

— Отец, ты что — приехал ко мне в Ливорно только для того, чтобы это узнать?

— Ну, ты меня обижаешь, — нахмурился Клаудиа

— А по-моему — ты.

— Вот новость!

Примирительно улыбнувшись, Отторино произнес

— Отец, ты проделал достаточно неблизкий путь, и в вижу, что ты хочешь поговорить со мной о чем-то очень важном... Не так ли?

— А ты догадлив...

— Весь в тебя. Если бы ты просто хотел справиться о моих делах, то мог бы позвонить...

— Совершенно верно...

После этих слов в каюте воцарилось молчание. Клаудио, неспеша допив свой кофе, с видимым удовольствием закурил сигарету и произнес:

— Я предполагаю, для чего ты ездил к своему приятелю Шлегельяни...

Отторино прищурился.

— Вот как?

— Ну да...

— Предполагаешь, или же он сам тебе об этом сказал?

— Ну, зная, чем владеет твой товарищ, какая у него замечательная картотека, нетрудно догадаться, — поморщился Клаудио.

— Отец, а ты тоже весьма догадлив,— улыбнулся Отторино.

— Весь в тебя.

— Ну, и что же?

— Я думаю, что после того юбилея... Ну, когда там появился этот архитектор. Андреа, кажется, со своей женой, удивительно похожей на Сильвию...

Отторино молчал, понимая, что теперь ему лучше не задавать никаких вопросов.

Клаудио продолжал:

— Этот синьор Давила... Его жена, с таким странным именем...

— Эдера, — подсказал Отторино и почему-то улыбнулся — наверное, вспомнив свой вчерашний визит на «Аиду».

— Ну да, Эдера... Любой человек на твоем месте сразу бы бросился выяснять, не родственница ли она Сильвии, а тем более — имея доступ к замечательной электронной картотеке Шлегельяни, — продолжал Клаудио.

— Ну да...

— Ты мог бы этого и не делать?

— Почему? — совершенно искренне удивился Отторино.— Почему же?

— Это и так понятно... А тем более, таких совпадений не бывает. То есть, — тут же поправился граф, — я хотел сказать, что если бы эта самая Эд...

— Эдера, — вновь подсказал молодой дель Веспиньяни. — Эдера...

— Никак не могу запомнить это имя... Ну ладно. Так вот: если бы эта Эдера действительно была бы родственницей Сильвии, пусть даже самой дальней, то она бы наверняка знала, что является твоей родней... Ты ведь у нас достаточно заметная фигура в Италии, — тонко улыбнулся Клаудио.

— Ты тоже в свое время был весьма значительной фигурой, — вставил Отторино.

— Ну, тем более...

Немного помолчав, молодой дель Веспиньяни осторожно спросил:

— Ну, и к чему же такая долгая дипломатическая прелюдия?

— Я хочу знать, что ты намерен предпринять дальше.

— С чем?

— Ни с чем, а с кем?

— Ну, хорошо: с кем?

— Ну, тек или иначе, это касается прежде самого тебя...

— Вот как?

— Думаешь — и меня?

— Поскольку, поскольку я твой сын, а ты — мой отец, то косвенно это касается и тебя, папа...

Старик качал понемногу выходить из себя — эта беседа вокруг да около начинала злить его.

Ведь он прибыл в Ливорно вовсе не для того, чтобы играть с сыном в этот словесный пинг-понг!

— Ладно, — Клаудио потушил окурок и аккуратно положил его в пепельницу, — что ты намерен делать?

Отторино, будто бы не понимая, что именно хочет добиться от него отец, пожал плечами.

— Жить.

— Понимаю, что жить, а не умирать. И все-таки...

— Жить, как живу...

— Жить как ты живешь у тебе уже не получится, — прищурился Клаудио.

— Ты в этом уверен?

— Убежден, — твердо произнес старый дель Веспиньяни таким тоном, будто бы слова «уверен» и «убежден» имели совершенно разный смысл.

— И откуда такая убежденность? Ты что — видишь какие-то симптомы?

— Разумеется.

Отторино подвинулся поближе.

— Вот как?

— И они налицо.

— Ну, так поделись со мной...

— Во-первых, ты скверно выглядишь...

— Ты имеешь в виду цвет лица? Ну, так это от бессонницы,— вяло заметил Отторино, — ты ведь знаешь, что я страдаю ей вот уже несколько лет.

— Шлегельяни всегда говорил, что бессонница бывает или у больных людей, или у людей с нечистой совестью... А я бы от себя еще и добавил — у тех, кого одолевают какие-то мысли, кто одержим страстью... Впрочем, нечистая совесть, равно, как и страсть — это по-своему, тоже болезнь... А любая болезнь подлежит лечению...

— И ты приехал сюда, чтобы провести курс лечения? — осведомился Отторино.

— Сперва, чтобы выяснить симптомы болезни, — в тон ему ответил Клаудио.

Молодой граф пожал плечами — мол, пожалуйста, весь к твоим услугам.

Клаудио вздохнул.

— Насколько я понимаю, ты хочешь повернуть время вспять...

— То есть?

— Ты сочинил для себя, что эта самая Эдера — Сильвия, точно так же, как я в свое время, еще тогда, в Болонье, придумал для себя, что твой друг Шлегельяни — американец. Только я сделал это совершенно сознательно, потому что хотел досадить ему и еще больше — тебе, а ты — неосознанно. Более того — продолжил граф, взяв еще одну сигарету, — более тога ты считаешь, что если сможешь удержать Эдеру возле себя, то успокоишь свою совесть... Так ведь?

— Та-а-ак, — протянул Отторино, удивленный верностью слов отца.

— Ну, вот видишь... Ты всячески стремишься понравиться ей, ты водишь ее в театр, занимаешь ее досуг, и подсознательно делаешь так, чтобы она начала сравнивать твои достоинства и достоинства своего мужа...

— А откуда ты знаешь насчет театра?

— Ты сам сказал.

— Я?

— Но не я же...

Отторино поджал губы.

— Что-то не помню...

— В начале нашей беседы ты вскользь упомянул, чтовчера ездил в Милан, в «Ля Скалу»...

— Ну да...

— А я ведь прекрасно знаю, что ты никогда не бываешь в театре один.

— Верно.

— Остается хорошо подумать, кого бы ты смог избрать себе в спутники... Твой круг общения мне достаточно известен. Друзей у тебя нет, по крайней мере — таких, которым бы ты доверял. Допустим. Адриано — но он далеко, в Риме, и слишком смешно предположить, чтобы ты поехал в Милан не с женщиной. Значит — со спутницей. Кто может быть? Ясно, что та, которая так похожа на Сильвию... Стало быть — с Эдерой. — Неожиданно Клаудио улыбнулся и произнес: — Отторино, не подумай, я не осуждаю тебя...

— По-моему, ты только этим и занимаешься...

— Нет. Я понимаю тебя, может быть — как никто другой. Я ведь тоже виноват перед Сильвией...

Отторино деликатно промолчал — да, он понимал, что его отец ощущает свою вину перед погибшей, но, в отличие от него самого, не ищет никакого спасения; Клаудио был слишком стар и слишком мудр, чтобы попытаться что-нибудь изменить, чтобы попытаться перенестись в то время...

— Я не осуждаю, я понимаю тебя,—повторил граф,— но я не понимаю твоих намерений...

— Относительно Эдеры?

— Разумеется.

— Я и сам еще ничего не понимаю, — внезапно помрачнев, произнес Отторино, — во всяком случае, я могу сказать одно, я хочу, чтобы эта женщина была рядом со мной, и я сделаю для этого все, что в моих силах!

Тяжело вздохнув, Клаудио произнес:

— Не знаю, как это у тебя получится, и вообще — возможно ли такое... Но я могу сказать тебе только одно: не пытайся переделать свою прошлую жизнь... Надо жить не прошлым, а будущим...

Отторино иронически заулыбался.

— А как это?

— Смириться, — вздохнул Клаудио, — терпеть, и принимать жизнь такой, какова она и есть на самом деле...

— Что-то в последнее время у тебя, отец, проявляется какая-то нездоровая религиозность,— произнес младший дель Веспиньяни, на что Клаудио, выразительно посмотрев на сына, осведомился:

— Почему же нездоровая?

— Потому, что ты перестаешь мыслить самостоятельно, и начинаешь предлагать мне набор готовы» рецептов из жития святых лиц. из Священного Писания, из каких-нибудь умных книжек...

— И что в этом дурного?

— Отец, это слишком банально, чтобы я отвечал на подобные вопросы, — недовольно поморщился младший дель Веспиньяни. — Я ведь не какой-нибудь школьник или студент, не сделавший уроки или не выучивший лекцию профессора, а ты не классный наставник и не университетский педель... И вряд ли мне помогут твои нравоучения о том, что надо смириться, что надо жить такой жизнью, которая нам дана, — он поневоле скопировал недавние интонации отца,— и все такое в этом роде...

— Знаешь, нет, наверное, занятия глупее, чем попытаться опровергнуть ошибки окружающих, пусть даже и близких тебе людей чьим-нибудь, не обязательно собственным жизненным опытом, — заметил Клаудио. — Есть такое предание о святом Франциске,— продолжил он, — о том самом, который основал знаменитый монашеский орден францисканцев... Однажды зимой Франциск шел с братом Львом из Перузы к Порцинокюлю: было так холодно, что они дрожали от стужи. Франциск позвал Льва, который шел впереди, и сказал ему: «О брат Лев, дай Бог, чтобы наши братья подавали на всей земле пример святой жизни: запиши, однако, что не в этом радость совершенная». Пройдя немного далее, Франциск опять позвал Льва и сказал: «И запиши еще, брат Лев, что если наши братья будут исцелять больных, изгонять бесов, будут делать слепых зрячими, или будут воскрешать в четырехдневно умерших, — запиши, что и в этом не будет радости совершенной». И, пройдя еще далее, Франциск сказал Льву: «Запиши еще, брат Лев, что если бы все наши братья знали все языки, все науки и все писания, если бы они пророчествовали не только про будущее, но знали и все тайны совести и души,— запиши, что и в этом нет радости совершенной». Пройдя еще далее, Франциск вновь позвал Льва и сказав:

 «И еще запиши, брат Лев, овечка Божия, что, если б мы научились говорить на языках ангельских, если бы мы узнали течение звезд, и если бы нам открылись все клады земли, и мы познали бы все тайны жизни птиц, рыб, зверей, всех животных, людей, деревьев, камней и вод,— запиши, что и это не было бы радостью совершенной». Тогда брат Лев сказал Франциску: «В чем же, брат Франциск, радость совершенная?..» А Франциск отвечал: «А вот в чем: в том, что если когда мы с тобой придем в Порционкюль грязные, мокрые, окоченелые от холода и голодные, и попросимся пустить нас, а привратник скажет нам: «Что вы, бродяги несчастные, шатаетесь по свету, соблазняете народ, крадете милостыню бедных людей, убирайтесь отсюда!..»,— и не отворит нам ворота, и если мы тогда не обидимся, и со смирением и любовью подумаем, что привратник прав, и мокрые, холодные и голодные пробудем в снегу и в воде до самого утра без ропота на привратника, — тогда, брат Лев, овечка Божия, только тогда будет радость совершенная...» — закончил Клаудио непривычно прозвучавшим в его устах менторско-назидательным тоном.

Молодой граф, чтобы не обидеть отца, ни разу не перебил его во время рассказа этого поучительного эпизода из жизни популярного в Италии святого, но когда Клаудио наконец-то закончил свое повествование, произнес:

— Отец, я ведь не стремлюсь стать святым... Так что ты, наверное, просто напрасно распалялся, ты лучше бы рассказал мне о чем-нибудь таком...— он, не найдя нужного выражения, щелкнул в воздухе пальцами,— ну, веселом, что ли...

— Стало быть, ты не согласен с тем, что надо смириться и не строить воздушных замков? Ты ведь пойми, — Клаудио вновь перешел на первоначальную тему разговора, — ты пойми, Сильвия, как это не жестоко прозвучит — мертва, и ее уже не воскресишь...

Отторино хотел было что-то возразить, но в последний момент, решив не спорить с отцом, которого было трудно в чем-нибудь переубедить, только промолчал...

Клаудио с дороги утомился, и потому, после завтрака уединился в каюте — подремать.

А Отторино, усевшись за руль своего «феррари», направился привычным маршрутом — в палаццо.

Эдера уже позавтракала и собиралась куда-то уходить. Заметив Отторино, она улыбнулась — и, как показалось последнему, виновато:

— О, извините, я не составлю вам сегодня компанию...

— То есть?

— Я с детьми уже позавтракала...

— Ну, компанию можно составить не только за завтраком,— ответил дель Веспиньяни.

— Хотите что-нибудь предложить?

— Разумеется. Но пока я не забыл: сегодня рано утром звонил ваш муж...

По тому, как резко дернулась Эдера после этих слов, по тому, как заблестели ее глаза, Отторино понял, что значит для нее Андреа.

— И что же? — спросила Эдера, невольно подавшись корпусом вперед.

— Он сказал, что закончил работу, и сегодня должен вернуться...

Эдера улыбнулась.

— О, слава Мадонне!

— После обеда я пошлю за ним самолет,— произнес Отторино, вздохнув, будто бы это — послать за синьором Давила самолет было для него так неприятно.

— Спасибо...

Настроение Эдеры резко улучшилось.

«Какая же я глупая,— принялась ругать она саму себя, — сегодня рано утром... испугалась какого-то скрипа за окном. И сразу: предчувствия, нехорошие предчувствия, сразу же принялась внушать себе, что это — какое-то предзнаменование... Да, прав был Андреа, когда утверждал, что я становлюсь очень мнительной».

Но другой голос будто бы говорил Эдере: «Ведь Андреа еще на Сицилии, Андреа еще нет тут, в Ливорно... Не надо радоваться раньше времени, ведь тот, кто радуется еще не произошедшему событию, может накликать беду...»

Граф, выжидательно посмотрев на свою гостью, неожиданно предложил:

— Может быть, вы действительно составите мне компанию?

— Каким образом?

— Погода хорошая, — Отторино, подойдя к окну, отодвинул портьеру — столовую сразу же залил яркий, золотистый солнечный свет.

— И впрямь...

— Тогда — может быть, проедемся на побережье? — предложил Отторино.

Дель Веспиньяни как-то очень быстро сник; вид у него был одинокий и печальный, и глядя на свою собеседницу, он натянуто улыбался — настолько натянуто, что Эдера сразу же поняла это.

«Нет, все-таки он очень, очень одинок,— подумала Эдера с невольным состраданием, — ему так нелегко... Надо его поддержать».

И Эдере, которая всем сердцем, всей душой уже была вместе с Андреа, не желала, не хотела видеть рядом с собой опечаленное лицо Отторино, не хотела, чтобы кто-нибудь был вместе с ней несчастлив...

— Хорошо, синьор, — произнесла она, стараясь вложить в свои интонации как можно больше доброжелательности, — обязательно поедем... вы не возражаете, если я возьму с собой детей?..

— О, о чем речь!

Через полчаса, после того, как Отторино позавтракал, красный «феррари», подобно яхте, плавно отчалил от тротуара и, быстро набирая скорость, помчался за город — в то самое место, где дель Веспиньяни стал невольным свидетелем купания Эдеры...

Эдера больше никогда не вспоминала ту сцену на побережье, которая стала для нее столь неприятной (ведь сперва она была твердо убеждена, будто бы граф, случайно увидев ее обнаженной, стал оказывать ей знаки внимания для того, чтобы загладить свою вину).

«К чему вспоминать то, что не приносит радости? — думала Эдера, — к чему воскрешать в памяти то, что приносит только огорчения? Если уж и вспоминать, то только то, что может обрадовать...»

Отторино сосредоточенно вел автомобиль за город. Эдерина и Лало, которые впервые в жизни ехали на такой роскошной спортивной машине, с любопытством наблюдали, как мимо них стремительно проносятся встречные машины, как подобно жидкой ртути, блестит внизу море, как синьор Отторино, держа руку на автоматической коробке передач, небрежно переключал режимы езды...

Вскоре показался тот самый поворот дороги с небольшой площадкой для автомобилей — той самой, где когда-то, несколько дней назад заглохла «альфа-ромео» Эдеры.

Отторино, остановившись, заглушил двигатель.

— Ну, приехали, — Отторино обернулся к Эдере, — Прогуляемся по берегу?

Она открыла дверку.

— С удовольствием.

Все четверо вышли из автомобиля и принялись осторожно спускаться вниз.

Дети тут же нашли себе занятие — как и все дети, оказавшиеся на морском берегу, Эдера и Лало принялись сооружать песчаные замки.

Прибой иногда доходил до их хрупких строений и смывал их, однако дети по-прежнему лепили башни, возводили крепостные стены...

Лало так увлекся строительством, что высунул язык — Эдера, едва бросив на него взгляд, улыбнулась.

Однако Отторино в то утро владела меланхолия, владели философские настроения.

Кивнув в сторону хрупкого песчаного замка, он задумчиво произнес:

— Так вот и люди — строят, возводят замки своей мечты, питают надежды, иллюзии, а потом оказывается, что они строят их на голом песке...

Эдера, подобрав подол платья, уселась на камень — Отторино осторожно опустился рядом.

— Что-то вы печальны, синьор,— произнесла она, взяв в руки веточку и переломав ее надвое, — мне кажется, что вы очень одиноки...

— Да, одинок, — эхом ответил дель Веспиньяни, — ничего нс поделаешь...

Совершенно неожиданно для дель Веспиньяни Эдера произнесла:

— Может быть, мои слова покажутся вам немного нескромными — вряд ли мне пристало давать вам советы... Но мне кажется, синьор, что вам надо жениться... Семья, дети, люди, о которых ты всегда должен заботиться и которые будут заботиться о тебе... Разве не в этом счастье человека? Вот мы, с Андреа...

Отторино помрачнел пуще прежнего.

— Да...

— И мне удивительно, что вы до сих пор не сделали этого, — продолжала Эдера.

— Я был женат...

Эдера внутренне напряглась — она и не знала об этом обстоятельстве, и потому слова дель Веспиньяни прозвучали для нее достаточно неожиданно.

— Вот как?

— Да, моя жена Сильвия...

После этих слов граф неожиданно замолчал и отвернулся — Эдере показалось, что у него теперь такой вид, какой бывает у человека, который вот-вот заплачет.

— Простите, синьор, — произнесла она извинительным тоном, — я не хотела...

Отторино махнул рукой.

— Да чего уж там... Если вам это действительно так интересно — можете спрашивать.

После этих слов воцарилась долгая, томительная пауза, нарушаемая разве что шумом ласкового прибоя да негромкими репликами детей.

Молчание длилось долго — может быть, минуту, а может — и пять; Эдера не могла сказать точно, да и какой человек, а тем более — женщина стал бы подсчитывать время!

Наконец, поняв, что она должна первой нарушить молчание, Эдера осторожно поинтересовалась:

— Вы развелись?

 Отторино отрицательно покачал головой.

— Нет... — и вновь он надолго замолчал, печально глядя куда-то в одну ему известную пространственную точку, там, где морс незаметно сливалось с небом.

Яркие лучи тосканского солнца превратили гладь Средиземного моря в настоящее расплавленное золото — вода слепила так сильно, что Эдера отвела глаза.

Отторино молчал.

Эдера, иногда посматривая на него, видела, что теперь ему плохо, очень плохо; она понимала, что, конечно же, зря затеяла этот разговор, что таким образом она становится невольной хранительницей какой-то семейной тайны дель Веспиньяни (а в том, что он теперь должен был поведать ей эту тайну, Эдера ни на секунду не сомневалась); ей становилось немного не по себе от одной только мысли, что Отторино почему-то выбрал ее для исповеди...

Почему ее?

Странно.

Очень странно...

Вынув из кармана пачку сигарет, дель Веспиньяни закурил и, усевшись на камешке поудобней, перевел взгляд в сторону Лало — тот, оставив песчаный замок старшей, Эдерине, присев на корточки, с улыбкой рассматривал какой-то только что найденный на берегу камешек.

Лало, найдя на побережье камешек, с блеском в глазах вертел его, глядя, как он переливается под солнцем.

— Мама, — он обернулся к Эдере, — а что — в нем солнце? Почему он так блестит, почему он так играет? Ведь это — самый обыкновенный камень... Но я не знал, что камни могут быть такими красивыми...

Дель Веспиньяни подошел поближе и взял камень из его рук.

— Ты говоришь, что в этом камушке — солнце?..— он улыбнулся. — Это просто маленькие вкрапления слюды, на них попадают солнечные лучи, и потому он так играет... Да, ты прав, Лало — очень красивый камень... — дель Веспиньяни, поискав у себя под ногами, поднял еще один камень — пахнущий солью и обточенный морским прибоем голыш. — Лало, смотри, — он протянул мальчику только что найденный камень, — этот камень — точно такой же, как и тот, что только что нашел ты...

Лало взял из рук Отторино камень и внимательно осмотрел его.

— Вот как?.. Но ведь они разные? Почему, синьор, вы говорите, что они похожи?

В глазах мальчика блеснуло ничем не прикрытое удивление.

— Да, Лало... Когда-то эти два камня составляли одно целое, они были частью какой-то скалы, они ничем не отличались друг от друга. А потом, наверное, произошло сильное землетрясение, один камень, который был покрепче, остался на своем месте, а другой, который был послабее, не выдержал и откололся... Он долго-долго лежал на дне моря, потом море отступило, и он оказался на линии прибоя... Там его и обработали волны,— дель Веспиньяни сделал небольшую паузу и нежно погладил ребенка по голове.— Так и люди, Лало... Они рождаются абсолютно одинаковыми — ни добрыми, ни злыми, ни хорошими, ни плохими, а только потом меняются... И если ты хочешь остаться тем, кем ты есть на самом деле, ты должен быть очень цепким, очень сильным, ты не должен поддаваться ни на что на свете... Тогда то солнышко, которое есть в тебе, не погаснет, как в этой гальке...

Отпустив мальчика, Отторино обернулся к Эдере.

— Вы говорите о счастье семейной жизни? — спросил он, вновь возвращая беседу в первоначальное русло.

Эдера согласно наклонила голову.

— Да...

— Почему?

— Потому что я знаю, что это — действительно счастье, что сравняться с ним не может ничто... Что может быть сравнимо со счастьем любви, со счастьем ощущения, что ты любима и любишь?

Отторино опять вздохнул.

— Да, я испытал это... И сам же, своими руками... — И он, неожиданно осекшись, замолчал.

— Так что же? — спросила Эдера, немного осмелев.

— Моя Сильвия... Да, я тоже был счастлив с ней Особенно — первые месяцы. Первая пора любви пьянила. Наш медовый месяц палил, как июльское солнце. Скрытым огнем, хмельным дурманом был полон этот мед. С каких цветов собирали его две наши пчелы? Уж конечно, не с одних только весенних. Мы оба до срока вкусили нектары лета, а среди них немало было терпких и жгучих. И сила молодой любви, смешав их, создала волшебный напиток. Все было ново, все бы чисто, все было пламя! Чего только не обновляет и не очищает пламя?

— Но много ли остается потом? — спросила Эдера удивленно.

— Ведь и птица Феникс, по поверию древних, также возникла из пламени... — возразил Отторино. — Мы, как обезумевшие птицы, проводили дни и ночи, впившись Друг в друга коготками, не разжимая губ, дыша одним только дыханием. Дни и ночи мы были вместе, рядом, как протараненных до самых недр корабля.

— Но ведь теперь вы так одиноки! — воскликнула Эдера совершенно искренне, — вы говорите, что у вас была жена... — Так ведь?

Отведя глаза, дель Веспиньяни ответил:

— Сильвия погибла...

— ...?

— В автомобильной катастрофе, пять лет назад... У нее был такой же красный «феррари», как и этот, — с этими словами Отторино кивнул вверх, в сторону шоссе, где виднелась его спортивная машина.

Он немного подумал, стоит ли говорить собеседнице о том, что она, Эдера Давила, как две капли воды похожа на покойную, но в последний момент решил этого не делать.

— Но почему бы вам... — начала было Эдера, но граф быстро перебил ее:

— Почему бы не попробовать вновь?

Она кивнула.

— Ну да...

Пожав плечами, Отторино произнес задумчиво:

— Не знаю... Честно говоря, мне иногда приходили, такие мысли...

— И что же вас сдерживало?

Резко обернувшись, дель Веспиньяни спросил:

— Вы ведь все равно мне не поверите, если я вам скажу?

Эдера пожала плечами.

— Но почему же? Я ведь еще не знаю, что именно вы мне скажете... Как я могу знать — поверю вам или нет, синьор Отторино?

— Я боюсь, — последовал ответ.

— Боитесь?

Эдера посмотрела на своего собеседника с неподдельным любопытством.

— Боитесь? — повторила она.

— Да.

— Но чего же?

— Боюсь, что я вновь потеряю ее... Ту, кто станет моей, — ответил граф.

— Но как можно бояться того, что еще не случилось, как можно бояться того, что еще не произошло и, может так статься, никогда и не произойдет?

— Но ведь кто мог знать, что произойдет с Сильвией, — задумчиво ответил Отторино.

— Имеете в виду ту катастрофу?

— Да, — едва слышно, одними только губами произнес в ответ граф.

— Но...

Эдера, подняв на Отторино удивленный взгляд, увидела, что по щекам его текли слезы...

Эдера была в замешательстве — она не знала, что ей делать рядом с этим сильным, обаятельным мужчиной, который вдруг, внезапно, совершенно неожиданно для нее расплакался, ну совсем как маленький ребенок.

Броситься его успокаивать?

Сделать вид, будто бы ничего не происходит, и все так и должно быть?

Но ведь потом она рискует попасть в такое глупое положение!

И, что наверное, хуже всего — рискует поставить в него дель Веспиньяни; как знать, простит ли он ей потом эту минутную слабость?..

Эдера виновато опустила глаза долу, не зная, что и делать.

А граф, отерев рукавом глаза, виновато посмотрел на собеседнику и промолвил:

— Не обращайте внимание, синьора... Это от солнца. Солнце сегодня очень уж яркое...

Джузеппе, поставив автомобиль на платной стоянке в центре города, несколько часов подряд ходил по центру Палермо, не зная, как и с чего подступиться к столь ответственному заданию своего патрона.

Он бесцельно переходил из одного магазина в другой, заходил в бесчисленные кафетерии, рассеянно пил кофе, смотрел по сторонам.

В одном таком заведении он вновь услышал полицейскую хронику, передаваемую по телевизору!

— Сегодня утром полиция провела операцию по аресту лидеров преступных группировок. Карабинеры арестовали большинство подозреваемых, но одному из них, — на экране появилось изображение человека лет тридцати,— Альберто Барцини удалось скрыться...

И вновь — изображение разыскиваемого мафиози крупным планом.

Бросив пристальный, долгий взгляд в сторону висевшего над стойкой бара телевизора, Росси поймал себя на мысли, что лицо разыскиваемого ему кого-то напоминает.

Только кого?

Сколько не ломал себе голову Джузеппе, но так и не мог вспомнить этого...

Он, допив свой кофе, отправился наружу. И, только толкнув стеклянную вертящуюся дверь, он вспомнил...

Ну конечно!

Конечно же — как он сразу не догадался!

Ну да...

Сомнений быть не могло — Альберто Барцини внешне очень походил на Андреа...

У Джузеппе Росси заняло дух — удача сама шла к нему в руки.

Усевшись в машину, он принялся лихорадочно размышлять, как можно использовать это обстоятельство себе на пользу, а точнее — на пользу своему патрону.

Позвонить в полицию и сказать, что Альберто Барцини скрывается в отеле «Колизей» под именем Андреа Давила?

Ну, допустим... 

А что это даст?

Андреа тут же предъявит карабинерам документы, по которым он — честный гражданин и исправный налогоплательщик, не имеющий к организованной преступности ни малейшего отношения...

Хорошо, значит, одной из помех являются документы на имя Андреа Давила.

Хорошо...

А если их не будет?

Каким образом?

Думай, Джузеппе, думай, ведь твой дорогой патрон так надеется на тебя, ведь ты не маленький мальчик, и прекрасно все понимаешь — ты ведь знаешь, для чего же именно синьору дель Веспиньяни потребовалось задержать этого архитектора тут, в Палермо...

Знаешь, что Отторино положил глаз на его супругу, эту златоволосую девушку со странным и коротким именем Эдера...

Знаешь, что в случае удачи патрон сделает для тебя все — осыплет деньгами, покроет твои карточные долги, вытащит из очередной передряги...

Думай...

Так, Андреа мешает.

Ну, хорошо — допустим, если у Андреа не будет документов — что тогда?

Возможно, что его задержат на несколько часов — полиция позвонит по одному из телефонов, которые он даст в квестуре — например, тому же синьору дель Веспиньяни, или Эдере, или еще кому-нибудь, карабинеры запросят его данные из Виареджо, и после извинений его выпустят на свободу.

Стало быть, надо сделать что-то такое, чтобы он не смог сообщить о себе ничего конкретного, а заодно и лишить его документов...

Хорошо сказать — сделать.

Но что?

Пока неясно...

Ну, хорошо — допустим, напоить его... А документы выкрасть.

Нет, не подходит.

Во-первых, Андреа вряд ля похож на пьющего человека, да и тогда, на сорокалетии патрона опытный глаз Джузеппе подметил, что он почти не прикасался к рюмке.

Правда, потом они немного общались с Отторино на «Ливидонии», но ведь с патроном проста нельзя не выпить, если тот того пожелает...

Надо знать, что такое Отторино дель Веспиньяни!

А, впрочем...

Решение созрело совершенно неожиданно — конечно же, что может быть проще?

И как это он, Джузеппе Росси, раньше до такого не додумался?!

Правильно говорят — все гениальное просто.

Джузеппе самодовольно улыбнувшись и, включив зажигание, отправился к гостинице «Колизей»...

Теперь он знал, как будет действовать, знал, каким именно способом задержит Андреа, не нарушая ни единого положения Отторино: «Без применения насилия и без нарушения закона...»

Отель «Колизей» располагался в центральной, исторической части Палермо — это было небольшое современное здание из стекла и бетона, обрамленное по периметру какой-то чахлой растительностью, которая скорее удручала, чем радона на глаз прохожих.

Однако внутреннее убранство фойе «Колизея» необычайно контрастировало с холодным и бездушным внешним видом — зал был обшит панелями из дорого мореного дуба, что придавало ему облик домашний и уютный. 

Фойе вместе с ресторанчиком занимали почти весь нижний этаж здания, с низкими потолками, опирающиеся на могучие закопченные балки из старого дуба. Паркетный пол был натерт воском до неестественного блеска. В камине вспыхивая и стреляя огоньками, горел огонь. Рядом сушилась нарубленная стопка дров, и дополняло картину, еще более приближая постояльцев к ощущению домашнего уюта. Запах смолистого дыма расходился по всему залу.

Андреа, помня, что ему следует быть в номере после обеда и дожидаться звонка о том, что «Сесна» прибыла, чтобы забрать его в Ливорно, первую половину дня посетил экскурсии по городу — несмотря на свой довольно молодой возраст, синьор Давила объехал почти всю Италию, но вот в Палермо ему никогда не приходилось бывать.

Находившись за день (брать машину напрокат не было смысла), Андреа вернулся в свой номер и, включив телевизор, поставил перед собой телефонный аппарат, чтобы не прозевать звонка.

Теперь он всем сердцем, всей душой был вместе со своими любимыми...

Номера «Колизея», по понятием человека, привыкшего к себялюбивому уюту Рима и Милана, были далеко не комфортабельными, однако для временной жизни подходили: в номере на втором этаже, который достался Андреа, был тяжелый старомодный комод, такая же кровать, огромная, скрипевшая при каждом движении, устланная протертым кое-где покрывалом. Из двух окон, выходящих на набережную, открывался вид на грязно-серые паруса небольших частных яхт, стоявших на причале.

Впрочем, в номере был душ, туалет, и, что самое главное — телефон, связь с внешним миром, по которому можно было позвонить в любую точку мира...

Правда, удручало, что в этом однокомнатном номере не было кондиционера, столь необходимого в августовский зной, и Андреа в ожидании вестей из Ливорно приходилось сидеть на балконе, наслаждаясь ветерком, дувшим со стороны моря. 

Он посидел на балконе, посмотрел на толпы нарядных прохожих, гуляющих по нарядным улицам, затем, неожиданно зевнув, подумал, что теперь, накануне перелета неплохо было бы и поспать.

В этот самый момент в дверь кто-то осторожно, будто бы боясь нарушить покой хозяина, постучал.

Андреа будто бы и ждал этого стука — он резко встрепенулся — он подумал, что это прибыли за ним, и потому, быстро вскочив, произнес:

— Прошу вас, войдите!

Дверная ручка слабо повернулась, но не открылась.

— Не заперто!

Дверь скрипнула, раскрылась, и на пороге появился Джузеппе Росси...

— Добрый день, синьор Давила! — поприветствовал он Андреа.— А я к вам...

ГЛАВА 15

Джузеппе Росси не зря вырос в грязных портовых кварталах Неаполя — он с детства впитал в себя не только их атмосферу, их фольклор, не только нравы, обычаи, обыкновения, представления о чести и достоинстве, но и многие подлые приемы, которым учит обитателей этих кварталов, этой клоаки повседневная жизнь...

И дело даже не в том, благородны те или иные приемы, дело лишь в том, насколько они могут помочь в той или иной ситуации...

Сам дель Веспиньяни неоднократно говорил про своего личного секретаря:

— Очень скользкий тип... Никогда не знаешь, чего ожидать от него в следующую минуту... Этот человек — из тех, которые говорят одно, думают другое, а делают третье... Не люблю таких...

Однако, как бы то ни было, любил Отторино Джузеппе Росси или не любил, он был вынужден обращаться к нему за различными услугами самого щепетильного свойства — просто у него не было другого человека которому бы он мог подобные услуги поручить — как и теперь, когда дель Веспиньяни попросил Росси во что бы то ни стало задержать Андреа...

Кроме того, Джузеппе был гораздо хитрее, чем мог показаться с первого взгляда — в этом человеке мелочность соседствовала с изощреннейшей хитростью, а кажущееся простодушие — с тонким расчетом.

Джузеппе с самого юного возраста понял, что казаться человеком глупее, чем ты есть на самом деле — достаточно выгодно, что при определенных, если не при всех жизненных ситуациях такая позиция — беспроигрышна.

Во-первых, от человека недалекого никогда нельзя ожидать чего-нибудь из рук вон выходящего; недалекий человек на то и недалекий, чтобы совершать недалекие поступки, и твой враг никогда не сможет ожидать от тебя чего-нибудь стоящего, какого-нибудь хитрого, изощренного хода.

Во-вторых, такая позиция дает еще и то преимущество, что тебя никто не воспринимает всерьез; следовательно, ты можешь нанести удар в самый неожиданный, в самый непредсказуемый для противника момент.

Еще в шестидесятые-семидесятые годы, в родном Неаполе, во время драк, когда сходился квартал на квартал, Джузеппе мог один продолжать схватку, даже когда на него прыгала целая толпа — лишь бы подняться. Если он находил в себе силы вскочить, то делал испуганное лицо, повторяя: «Не надо так, не надо, я во всем виноват, сейчас, синьоры, мы разберемся по-хорошему», делая так, чтобы противники утратили бдительность; после чего, каким-то животным чувством определяя главного, резко прыгал на него, как футболист на мяч, летящий с углового удара вдоль ворот, и наносил в этом стремительном падении страшный удар лбом в лицо — на какой-то миг лицо противника делалось сахарно-белым, словно обмороженным, а затем превращалось в кровавое месиво. Не глядя на поверженного противника, Росси мгновенно поднимался, нацеливаясь на другого; остальные после такого поворота событий, как правило, пускались бежать. А Джузеппе прекрасно знал: если побежал один, то драки уже не будет, потому что толпа сильна своей общностью, до первого поверженного, до первой серьезной трещины...

Многие из тех, кто неплохо знал Джузеппе Росси еще по Неаполю, раньше, небезосновательно, по всей видимости, утверждали, что в глубине души он циничен до самой последней степени, Раньше Росси и сам не скрывал, своих убеждений, что в жизни самое главное — иметь хорошее здоровье и очень много денег, а остальное всегда можно будет купить — было бы желание, однако с течением времени понял, что никогда нельзя высказывать подобных мыслей вслух, так как это может оттолкнуть людей; о подобных вещах лучше всего помалкивать...

Отторино, отличавшийся необычной проницательностью и знанием человеческой натуры, сразу же понял, что из себя представляет Росси — когда лет семь назад он, по своей природной доброте, а также повинуясь какому-то малообъяснимому минутному капризу, какому-то темному повороту своей души, вытащил этого молодого человека из одной очень неприятной истории в Монте-Карло, заплатив его карточные долги, он, даже не думая, предложил «этому проходимцу» место своего личного секретаря.

В то время кривая карьеры Джузеппе Росси достигла своей наинизшей отметки (это — тема отдельного и очень продолжительного разговора), и он, не думая, с радостью согласился.

Однако, как это ни странно, но Джузеппе не очень беспокоился о своем будущем. Он верил в свою судьбу. «Всегда есть начало и конец,— философски говорил он в подобных случаях,— а то, что находится между ними...» И Росси небрежно махал рукой, словно давая понять, что его это не интересует.

Джузеппе действительно верил в свою судьбу. Он предпочитал плыть по течению, и никогда — не против, тщательно следуя его поворотам, преодолевая неожиданные препятствия и на короткое время сходясь с людьми, которые могли быть ему полезны...

Дель Веспиньяни целиком устраивал Джузеппе — ведь на «Ливидонии» он обрел необременительную службу, стол и дом, которого у Росси, по большому счету, никогда не было, а заодно получил необыкновенно влиятельного заступника, который часто, очень часто вытаскивал его изо всякого рода сомнительных историй; а Джузеппе Росси имел прямо-таки природный талант попадать в такие истории.

Кроме того, Отторино назначил Джузеппе неплохое жалование — не хуже, чем у профессора в Миланском университете, а поручения, которые выполнял за это жалование (не считая того, что Росси удавалось прикарманить), были разовыми, непостоянными...

Видимо, и Джузеппе устраивал графа — по крайней мере, двумя качествами — необычайной изворотливостью и умением молчать — достоинства, которые во все времена ценились весьма высоко.

То, что задумал Росси, было беспроигрышно — во всяком случае, он был уверен, что сможет задержать Андреа в Палермо не только дней на десять, как и хотел граф, но и на куда более долгий срок, и притом — не просто задержать, но и дискредитировать...

А это было бы просто здорово — Росси понимал, что граф втайне желал этого, желал, чтобы Андреа предстал прежде всего в его, Отторино глазах в самом что ни на есть невыгодном свете...

Желал — но ввиду своей крайней щепетильности не хотел признаться в этом даже самому себе, наверное — даже мысленно...

В тот день, ставший потом для Эдеры памятным, настроение ее то резко поднималось, то также резко падало — это зависало от того, как часто она смотрела на часы.

«Отторино говорил, что пошлет самолет за Андреа после обеда, — думала она, — стало быть, это где-то после трех часов... Почему не раньше?..»

Она обернулась и посмотрела на огромные напольные часы старинной работы, с амурчиками и огромной Психеей, венчавшей мраморный корпус — был час дня.

Значит, часа через два, а может быть — через два с половиной,— подумала она,— если за это время ничего не случится...»

А что, собственно говоря, могло за это время случиться?

Синьор дель Веспиньяни передумает и отправит свою «Сесну» на Сицилию немного позже?

Вряд ли.

Не такой он человек.

Может быть, у Андреа найдется еще какая-нибудь работа там, на Сицилии?

Тоже непохоже — ведь в таком случае Отторино бы сказал ей об этом.

Может быть, после того, что случилось сегодня, на морском берегу, Отторино забудет о своем обещании?

— Да-а-а... — невесело протянула Эдера, — лучше бы я этого не видела...

Конечно, очень нехорошо, что она, Эдера, стала невольной свидетельницей его слез — как правило, мужчины, не прощают такого себе, а раз она, Эдера, стала свидетельницей его слабости, то может быть...

Может быть, он не простит этого и ей?

Нет, нет, лучше об этом не думать.

И не надо накручивать себя, не надо строить догадок и предположений — тем более, что они, как правило, совершенно беспочвенны.

Внезапно Эдеру охватила какая-то вялость — по крайней мере внешняя. Руки обвисли плетьми, мускулы обмякли, и она, точно ватная кукла, опустилась в кресло — у нее не было даже сил пошевелиться...

Но в то же самое время, несмотря на кажущуюся слабость и вялость, несмотря на какую-то внутреннюю опустошенность, она была очень напряжена...

Дело в том, что очень часто за внешней вялостью ее каждодневного существования в этом палаццо в отсутствии Андреа, несмотря на мысли, так часто обуревавшие Эдеру, в ней таилась постоянная напряженность всех ее элементов. Напряженность, которую можно было бы выразить одним только выражением — ожидание лучшего. 

Лучшего?

Конечно же.

Так чего же?

Эдера вздохнула.

«Сейчас мне хочется поскорее увидеть Андреа, прижать его к себе, как маленького ребенка, поцеловать в лоб... И чтобы мы всегда были вместе, чтобы он больше никуда не уезжал... Лучшее — это то, чего теперь нет, — решила она, — лучшее — это только мечты... Счастливая семья, дети — что может быть лучше? Разве какое-нибудь счастье может сравниться с этим?»

Она вспомнила свой недавний разговор с графом дель Веспиньяни на морском берегу, вспомнила его слезы и тут же помрачнела.

При всех своих неоднозначных чувствах по отношению к дель Веспиньяни, при всем своем сочувствии к этому по-своему милому и одинокому человеку теперь, когда до желанной встречи с Андреа, по ее подсчетам, осталось всего только несколько часов, ей не хотелось думать об Отторино, не хотелось вспоминать эту недавнюю сцену, ставшую неприятной, наверное, для обоих.

Да, после отъезда Андреа Эдера все время была напряжена, и жизнь ее была подобна какой-то нити, безжизненно провисшей в воздухе.

Но если бы хоть кто-нибудь смог вырезать ничтожный кусочек из этой будто бы вялой и провисшей нити, то открыл бы в ней чудовищную энергию скрученности, судорожное движение молекул.

И это напряжение было ничем иным, как ожиданием того, чего, по сути, сознательно или подсознательно жаждет каждая женщина — полного семейного счастья, гармонии с самой собой.

Однако, если это определение — внутреннее напряжение — и подходило к Эдере, все же удивительная напряженность ее существования заключалась теперь вовсе не в нервозности, с которой она иногда реагировала на те или иные случайности жизни, в чем бы в каких мелочах эти случайности не проявлялись: запылились ли ее лакированные туфельки, кольцо ли сильно давит на палец или кто-нибудь искоса посмотрел на нее...

Подобная реакция проистекала прежде всего от поверхностного возбуждения, это было похоже на искристое мерцание водной глади под солнцем, это было необходимо, потому что хоть как-то спасало ее от скуки — в том числе и от беспросветной скуки одиноких вечеров в этом роскошном палаццо дель Веспиньяни — когда она была одна.

Дело было вовсе не в том, а, скорее, в страшном контексте между богатой оттенками поверхностью и непроницаемым, неподвижным морским дном ее души, расположенном на такой невероятно большой глубине, что рассмотреть что-либо было невозможно.

Впрочем, этого и не надо было делать, потому что самое потаенное желание Эдеры было желание увидеть своего любимого — а это и так лежало на поверхности.

То был контраст, в непреодолимости которого и разыгрывалась напряженнейшая игра ее души, то было несоответствие той жизни, которой она теперь жила каждый день, и той, к которой она стремилась...

Как ни странно, но к обеду Отторино так и не появился в столовой палаццо.

Эдера, почувствовав от этого обстоятельства облегчение, которого она не могла объяснить, накормив детей и пообедав сама, отправилась к себе.

И в то же время она вспомнила: ведь граф пообещал отправить свою «Сесну» на Сицилию как раз после обеда!

Тогда — почему же дель Веспиньяни не появился в палаццо к обеду — как обычно?

Ничего, ничего, не стоит связывать его отсутствие с Андреа — ведь у Отторино, этого «крупного специалиста по безделью», как он иногда сам себя с улыбкой характеризовал, много других забот.

Андреа появится сегодня, обязательно появится, он ведь тоже скучает без нее, без Лало...

И постепенно все становилось осязаемым и ясным неуверенность постепенно проходила, мысли словно рождались сами собой, и она уже не так внимательно прислушивалась к своим ощущениям, к своим переживаниям и тревогам. Эдера думала о Андреа, и от этих мыслей большая ласковая волна поднимала ее, как этот пустой предобеденный час заполнялся такими дорогими и близкими образами, и над равнодушными серыми просторами бытия вновь возникали в безмолвном движении призрачной вереницей мечты.

Стены палаццо словно бы расширялись, стены комнаты теряли свои очертания, и это было уже не палаццо — это был уголок мира, укромный уголок, полутемное укрытие, вокруг которого бушевала вечная битва хаоса, и внутри, в безопасности приютились они, Эдера, Андреа, Валерио и Эдерина, ставшая для них за это время такой родной...

Они, такие дорогие и близкие люди, точно занесенные сюда сквозь сумрачные времена...

Боже, как это было недавно, но и в то же самое время — давно!

Память Эдеры услужливо восстанавливала эти события, и те эпизоды жизни, когда они были с Андреа вместе, когда они были счастливы, предстали перед ней с необычайной, рельефной ясностью...

...Недолгая августовская ночь в Остии — они ездили отдыхать в этот небольшой городок под Римом, в устье Тибра год назад — тогда тоже был август. О, как часто те дни потом снились Эдере — тогда горячее лето в кой-то один миг сделалось осенью.

В этой черно-чернильной темноте было что-то наряженное, и страстное, и нежное, и больное, как в последней ласке перед долгой разлукой.

Как в долгом прощальном поцелуе, смешанном с солеными слезами.

Как в последнем взгляде на уходящий поезд в ром уезжает любимый человек.

Неподвижные контуры облаков на черном лимонно-желтый серп молодого месяца, внимательные южные звезды, тихое море, томные деревья — все это тогда притаилось в чутком и тревожном ожидании, в молчании, в предчувствии чего-то...

Может быть, они тихо готовились к предстоящей зиме?..

Они надеялись пережить холода...

О чем тогда думали они?

О свирепых холодных ветрах, дувших со стороны моря, о липком мокром снеге, облепляющим стволы, о затяжных осенних дождях?..

Тогда Эдера с Андреа сидели у края обрыва, над самым морем. О, Эдера хорошо запомнила тот вечер — точнее, даже не сам вечер, а то ощущение, которое снизошло на нее... Вот совершенно неожиданно для них настала тишина — такую пронзительную, абсолютную тишину можно иногда услыхать даже в шумном городе, в самый час пик.

Разговоры стихли как-то сами собой, замер даже золотистый смех Лало — он понял, интуитивно, подсознательно понял, что теперь грядет что-то такое, перед которым лучше замолчать...

Сидевший справа от Эдеры Андреа произнес мечтательно и грустно:

— Эдера, а это ведь последняя ночь лета... Самая последняя...

Теперь Эдера вспомнила особенно хорошо — после тех слов Андреа она обернулась и посмотрела направо от себя, в сторону юга.

Там — от земли до самого неба — сгрудились тяжкие свинцовые тучи, они какие-то сонные, точно неживые. По ним неожиданно забегали огненные, пронзительные зарницы. А под ними, внизу, простиралось темное-темное море, тяжелого оловянного цвета, высокие скалистые берега, и редкие одичавшие масличные деревья стояли на них, как черные, печальные призраки...

И казалось ей, что там, сверху холмов и деревьев, там, на море, лежал кто-то большой, огромный, невидимый, всезнающий, веселый и безжалостный, — лежал молча, на животе на 'локтях, подперев ладонями свою густую курчавую бороду. Тихо, со злобной радостью, улыбался он кому-то и молчал, молчал, и щурил свои невидимые глаза, играющие беззвучными фиолетовыми молниями...

Ею овладело какое-то нехорошее предчувствие чего-то большого, огромного, и потому непонятного, необъяснимого; она, взяв Андреа за руку, пробормотала:

— Мне страшно...

А он только улыбнулся в ответ и заботливо прикрыл ее плащом.

— Не бойся, не бойся...

Но она, Эдера, продолжала смотреть туда, на юг, продолжала шептать:

— О, мне страшно, не знаю почему, но мне очень боязно...

Андреа только заулыбался — такую мягкую улыбку, которая появлялась на его лице разве что при разговорах с Лало, особенно любила Эдера:

— Не бойся, дорогая, не бойся — я ведь рядом с тобой...

Неожиданно стало очень холодно —совсем не по-летнему холодно.

С востока поднимается ветер. И она, взяв Валерио за руку, поднялась вместе с Андреа, чтобы уйти...

А под утро с моря, из-за далекой прямой черты горизонта, откуда-то из-под нее вырвалась буря — вся черная, в белой косматой пене. В страхе шарахались огромные волны друг о друга, бились о скалистый берег, в ужасе метались одинокие прибрежные деревья, простирая то в одну, то в другую сторону бессильные руки, и небольшой деревянный мотель, в котором остановились они с Андреа и Лало, всю ночь трясся под напором ветра.

О, что тогда делалось на море!..

Это было просто неописуемо!..

Там грохотали тысячи нагруженных телег, шумел лес, взрывались скалы, кто-то в неописуемой ярости рвал пополам огромные куски шелка.

А когда они наутро проснулись, наступила осень и она, Эдера, сразу же поняла это...

— А помнишь, — сказала она, едва выйдя из мотеля — помнишь, что ты мне сказал вчера вечером? — улыбнулся Андреа,— я сказал, что вчера был последний день лета...

А потом она, оставив Лало на попечение Андреа, пошла на прогулку по дорожкам старинного парка. Хрустел и взвизгивал гравий под подошвами. Эдера отчетливо вспомнила — тогда левая сторона ее лица была обращена к солнцу, ей было тепло, а правой было холодно.

 По бокам дорожки непроходимой оградой стояли плотные мелкие кусты жимолости. Сквозь них сквозило ярко-синее небо и казалось таким густым, таким невероятно синим. Тогда все в этом парке казалось Эдере таким неестественно просторным, голым, неряшливым и неуютным, точно жилая комната, из которой недавно вынесли всю мебель...

Шелестели каким-то серебристым звуком коричневые, скоробившиеся листья...

«Все, что прошло,— думала теперь Эдера,— все минуло, все это осталось в моей памяти, все это — мое, во мне, и я могу теперь все это вызвать разве что силой воображения!.. Но ничто, ничто и никогда не вернется больше!.. Ничто!.. Ни одна черта ушедшего лета!.. Потом опять наступит лето, а за ним — осень, опять лето... Но этого лета уже не будет. Только Андреа и Лало останутся вместе со мной».

Теперь, при воспоминании о тех событиях годичной давности душа Эдеры уже не воспринимала более этой светлой поэтической печали; в ней только бессильно и горько шевелилась грусть... Наверное — по прежней грусти.

Теперь, в ожидании Андреа, в Эдере, наверное, плакала беззлобная, со всем смирившаяся зависть к самой себе — к тому времени, когда она была рядом с любимым и была счастлива с ним...

Но в ушах ее по-прежнему стоял травянистый, тленный, меланхолический запах надвигающейся осени.

Гравий шуршал под подошвами при каждом шаге. Неожиданно вспомнилось, как ее потом нагнали Андреа и Лало, и как лица Эдеры неожиданно коснулась ветвь жимолости, и она вздрогнула, сперва от испуга, а потом от счастья, и Андреа с кроткой улыбкой сказал ей: — Это листок поцеловал тебя в щеку... Как я завидую ему!..

Росси, зайдя в гостиничный номер синьора Давила, с улыбкой поздоровался:

— Добрый день...

Андреа, подойдя к личному секретарю графа и пожав ему руку, спросил, также улыбаясь:

— Ну, как долетели?

— Спасибо, — поблагодарил его Джузеппе, — как и всегда. Я ведь не в первый раз путешествую по воздуху по поручению моего патрона...

Андреа, посмотрев на Росси, вдруг понял, что с его стороны было бы верхом нетактичности не предложить человеку, который недавно провел несколько часов в воздухе, немного отдохнуть, и потому он произнес:

— Может быть, синьор Росси, хотите немного перевести дух?

Джузеппе замялся.

— Да нет, что вы...

— Мой номер к вашим услугам. Если желаете, сюда можно заказать обед...

Недовольно поморщившись, Росси негромко произнес в ответ:

— Нет, нет, спасибо... Я привык.

— Ну, как в Ливорно?

— Все нормально: ваша очаровательная супруга и дети чувствуют себя превосходно, — уверенно ответил личный секретарь графа. — Я как раз видел их сегодня утром накануне отлета, — как бы между прочим соврал он, потому что сегодня он не мог видеть ни Эдеру, ни Валерио, ни Эдерину, — у них все в порядке.

Андреа улыбнулся:

— Ну, значит, все хорошо. Когда вы видели их? — спросил он потеплевшим голосом.

— Я же говорю — сегодня утром, — ответил Джузеппе, усаживаясь в кресло.

— А когда мы вылетаем?

После этого вопроса Андреа (к которому Джузеппе, впрочем, был готов), он ответил:

— Придется повременить...

Андреа нахмурился.

— Что такое?

Этого еще не хватало!

Ведь он так рассчитывал отправиться в Ливорно именно сегодня, он так хотел именно сегодня увидеть, обнять Эдеру и детей...

И тут появляется этот синьор и заявляет, что с отлетом придется повременить...

— Так что же случилось? — повторил свой вопрос Андреа.

Притворно вздохнув, Джузеппе ответствовал с притворным сожалением:

— Неполадки в двигателе...

— Самолета?

Совершенно верно. Но вы не беспокойтесь, синьор, продолжил он, подняв на собеседника глаза, — это быстро ликвидируют...

— Быстро — это как? — с интересом поинтересовался Андреа.

— Думаю, что к завтрашнему утру, не позднее, — ответил Росси.

— А побыстрее нельзя?

— Не знаю... Я ведь в этом не специалист, — заметил Джузеппе и хотел было перевести беседу в другое русло, однако Андреа вновь спросил:

— А может быть — отправиться в Ливорно обыкновенным рейсовым самолетом?

— Конечно, можно и так, — ответил Джузеппе (он уже приготовился к этому вопросу и знал, что сказать, чтобы Андреа отказался от такой идеи), — можно и так... До в таком случае вы поставите меня в очень неудобное положение перед синьором дель Веспиньяни...

— Я?

Джузеппе сдержанно улыбнулся — мол, не я же, синьор Давила. 

— Я? — переспросил Андреа,— но как? Каким образом, синьор Росси?

— Ведь он специально отправил меня за вами... А я должен вернуться именно на «Сесне», потому что отвечаю за все, — сказал он. — Да вы не волнуйтесь, позже завтрашнего утра мы тут не задержимся...

— Вы уверены в этом?

— Убежден, — твердо ответил Росси.

— Но Эдера, моя жена...

— Что — Эдера?

— Она ведь наверняка знает, что я должен отправиться именно сегодня, и будет волноваться... Тем более, что с моими авиационными путешествиями у нее связаны не самые приятные воспоминания в жизни, — сумрачно добавил Андреа, вспомнив ту страшную катастрофу, после которой он надолго лишился памяти.

Джузеппе улыбнулся.

— Нет ничего проще! — воскликнул он. — Можно сделать так, что они не будут волноваться... Да и вы не будете волноваться за них!

— То есть?

— Позвоните в Ливорно и предупредите, что вы задерживаетесь...

Было половина четвертого, когда Эдера, встрепенувшись, точно ото сна, с решительным видом взяла телефон и набрала номер «Ливидонии».

Трубку поднял Отторино.

— Слушаю вас, — произнес он мягким голосом, ставшим за это время для Эдеры таким знакомым.

Эдера произнесла:

— Синьор, извините, что я вас беспокою...

— О, ничего страшного, — рассыпался в любезностях граф,— ничего страшного в этом нет...

— Вы говорили, что после обеда отправите на Сицилию самолет...

— За Андреа?

— Ну да...

— Не беспокойтесь, самолет уже отправлен. В Палермо полетел Росси, — сказал он.

— И когда мне можно ждать Андреа?

— Думаю, что к вечеру, — ответил граф, немного подумав.

Эдере в какой-то момент показалось, что голос Отторино прозвучал уныло, чтобы не сказать — печально.

— А вы что — волнуетесь?

— Честно говоря — немножко, — ответила Эдера, переложив трубку в другую руку.

— Ну, не стоит волноваться, все в порядке, — ответил дель Веспиньяни. — Я распоряжусь, чтобы синьора Давила сразу же отправили в палаццо...

— Спасибо, — ответила Эдера, окончательно успокоившись тем, что сообщил ей Отторино, — спасибо за все. Всего хорошего...

— И вам того же...

После этих слов из трубки послышались короткие гудки, дававшие понять, что разговор закончен.

Эдера аккуратно положила трубку на рычаг, и в тот же самый момент телефон неожиданно вновь зазвонил — долго, пронзительно, как только может звонить междугородний звонок.

— Алло...

— Эдера? — из трубки послышался голос Андреа, такой родной, такой долгожданный...

— Да, это я, Андреа, почему ты так долго не звонил? Что-то случилось? Во сколько ты прилетаешь? Ты звонишь с аэродрома? — сразу же посыпались вопросы; Эдера была так взволнована этим неожиданным звонком, что и не знала, с чего начать.

— Эдера, у нас тут получилась небольшая заминка, — произнес Андреа немного печально.

— Заминка?

— Да.

— А что произошло?

— Ничего страшного... Синьор дель Веспиньяни оказался так любезен, что прислал за мной не только самолет, но и своего личного секретаря, синьора Джузеппе Росси видимо, в качестве почетного эскорта, или что-то вроде того. Так вот, синьор Росси сказал только что будто в «Сесне» произошли какие-то неполадки с двигателем... А путешествовать с неисправным двигателем как-то не хочется — сама понимаешь...

Он едва не напомнил Эдере о том драматическом происшествии, но в последний момент решил этого не делать, чтобы еще раз не волновать ее.

— Так когда же тебя ждать, Андреа? — осведомилась Эдера.

— Думаю, что только завтра,— сказал Андреа и, бросив косой взгляд на Росси, который, стоя у зеркала, делал вид, что ему совершенно неинтересно то, о чем теперь беседует синьор Давила, произнес: — Я оченьскучаю по тебе... По тебе, по детям, и я очень люблю тебя...

— И я тебя тоже,— быстро ответствовала Эдера, — возвращайся скорее...

Положив трубку, Андреа обернулся к личному секретарю дель Веспиньяни.

— Ну, вроде бы, успокоил...— он прошелся по комнате и произнес задумчиво: — Значит, еще целый день надо провести в Палермо...

— Ну да, — вставил Росси. — Ведь вы, как говорили накануне отъезда, никогда не были в этом городе. Вот и будет возможность познакомиться с ним поближе...

— Честно говоря, мне тут уже все порядком осточертело,— признался Андреа.

— Вы так хорошо знаете Палермо?

В голосе Росси послышалась скрытая насмешка над этими словами.

— Да нет... Просто не знаю, что и делать: столько свободного времени, а как убить... — сказал Андреа и сконфуженно добавил: — Вот уж никогда не подумал бы, что передо мной когда-нибудь встанет такая задача...

— Какая?

Андреа смущенно улыбнулся — будто бы сообщал своему собеседнику нечто такое, чтобы бросало на него синьора Давила, тень:

— Как убить время...

— О, в этом нет никакой проблемы,— сказал Росси очень весело.— Можно просто прогуляться по Палермо, посмотреть, подышать воздухом этого замечательного и во многом специфического города, окунуться в его незабываемую атмосферу, — добавил он таким тоном, будто бы был гидом-экскурсоводом...

— Но я не знаю его,— возразил Андреа,— не знаю, куда тут можно пойти, что посмотреть... А просто ходить по улицам я не хочу — уже надоело.

Сделав небольшую паузу — скорее, для приличия, чем для размышлений — Джузеппе произнес нарочито неуверенным голосом:

— Может быть, составить вам компанию?

— В прогулке?

— А почему бы и нет? Я ведь, в отличие от вас, синьор Давила, в этом городе не в первый раз...

Неожиданно Андреа согласился:

— А что — наверное, так будет даже лучше... Что ж — пойдемте, покажете... Только сперва может быть — пообедаем? — предложил он.

— Хорошо, с удовольствием,— согласился Джузеппе,— но где?

— Тут, в «Колизее».

— Идет. Но для ужина мы уже не будем возвращаться сюда... Поужинаем в городе.

Тогда Андреа не придал никакого значения словам Росси, а зря...

Андреа быстро оделся и, взяв ключ от входной двери, направился к выходу, а за ним двинулся и Джузеппе, пряча довольную улыбку.

— Так вы располагаете временем? — поинтересовался Джузеппе.

Андреа вздохнул.

— И даже большим, чем требуется...

И Джузеппе вновь довольно заулыбался.

Пока все шло так, как и задумал Росси.

Пока...

На юге, как правило, смеркается быстро, и Палермо в этом отношении не исключение: не успели Андреа со своим неожиданным спутником выйти из двери гостиницы «Колизей», как солнце уже начало садиться; спустя полчаса на улицы города начал опускаться фиолетовый мрак...

Между невысоких домов, в листве аллей, бродил слабый вечерний ветерок; человеку, который плохо знал очень специфический климат Сицилии вообще и Палермо — в частности, могло бы показаться, что дует с океана. Но эта вечерняя свежесть была обманчива — на самом деле была настоящая вечерняя августовская жара, а ощущение морского бриза создала поливальная машина, которая недавно проехала по пустынной широкой улице.

За несколько кварталов отсюда начинались районы, весьма оживленные даже в столь позднее время суток, порт Палермо; оттуда изредка доносились гудки теплоходов.

Палермо, этот старинный портовый город только к вечеру начал оживать.

— Ну, куда мы пойдем? — поинтересовался Андреа, вопросительно посмотрев на своего спутника.

Тот улыбнулся.

— Синьор, вы сказали, что центр города вы уже видели, и что он вам надоел. Но ручаюсь — вы ведь наверняка не были в портовых кварталах?

Андреа честно признался:

— Нет, не приходилось...

— Вот и прекрасно: портовые районы любого города по-своему красивы, они имеют особую прелесть — не всем, правда, дано это понять... О, синьор, я прекрасно знаю, что говорю — я ведь родился в Неаполе, и как раз — в портовом районе...

Андреа, немного поразмыслив, пришел к выводу, что если у него так неожиданно освободился вечер, то почему бы не использовать его на то, чтобы осмотреть весь город?

— Что ж,— он обернулся к Джузеппе,— ну, хорошо... Тогда ведите меня. Вы ведь говорили, что знаете этот город?

— Можете не сомневаться,— улыбнулся Росси, я знаю все города Италии, и уж наверняка — все порты.

Андреа хотел спросить, откуда же это, интересно, у личного секретаря графа такая поразительная осведомленность, но в последний момент почему-то решил этого не делать, видимо полагая, что при каком-нибудь удобном случае он сам обо всем расскажет.

Однако портовые кварталы, которые Джузеппе так старательно расхваливал, сразу же разочаровали Андреа — чтобы не сказать насторожили.

Ближе к историческому центру Палермо был еще довольно приличен и по-своему привлекателен, хотя и достаточно грязноват, но чем ниже, чем ближе к самому порту, чем ниже спускаются узкие старинные улочки, тем все веселее, все непристойнее, все разухабистее и все развязнее становился этот город...

Направо и налево виднелись одни только увеселительные заведения, бары и кафетерии, весело освещенные изнутри. Повсюду была слышна громкая навязчивая музыка с простеньким ритмом и незамысловатой, но запоминающейся мелодией. Матросы всех флагов, которые бывают в Палермо, ходили по трое, по четверо, по пятеро, обнявшись друг с другом за шеи и нетрезвыми голосами пели песни — английские, немецкие, испанские, греческие, итальянские, португальские, турецкие...

Тут же слонялись какие-то подозрительные личности в джинсовых рубищах, с блестящими глазами наркоманов — Андреа брезгливо шарахался от них.

Бары и открытые кафешантаны повсюду просто переполнены народом.

И, как и должно быть, повсюду царил абсент, крепчайший табачный дым и изощреннейшие ругательства на всех языках мира.

Конечно, отправляясь в порт, Андреа не питал никаких иллюзий, однако, когда он все это увидел и услышал... Нет, он не был кисейной барышней, он неплохо знал жизнь, и он никогда бы не упал в обморок от подобных картин, как, наверное, упала бы в обморок Эдера, но при виде нравов порта ему становилось немного не по себе. 

А Джузеппе Росси, бодро шагавший по булыжной мостовой, судя по всему, чувствовал себя в этой атмосфере, как рыба в воде.

Наконец, видимо, немного утомившись от быстрой ходьбы, он обернулся к своему спутнику.

— Вы сказали, чтобы я был сегодня вечером вашим чичероне, то есть — провожатым...

Андреа выдавил из себя улыбку.

— Ну да...

— Так может быть, синьор Давила — зайдем в какое-нибудь заведение?

На что Андреа ответил вопросом на вопрос:

А что мне там делать?..

— Ну как это что?..

— Разве что вы, синьор Росси, любитель дешевого вина и грубо размалеванных девиц, какие тут встречаются на каждом шагу?..

Джузеппе изобразил на своем лице притворное удивление, смешанное с некоторой обидой.

— Нет... А почему вы меня об этом спрашиваете?.. Разве вы и сами не знаете, не представляете, какой последует ответ?.. Конечно же — нет! Я просто хотел пригласить вас, так сказать, на экскурсию, для общего развития, что ли... Бели бы я пригласил вас куда-нибудь... — он замялся, подыскивая нужное выражение,— ну, допустим, на экскурсию в зал дегустации вин, это бы разве значило, что я — алкоголик? Конечно же, я не люблю ни девиц, ни абсент...

Посмотрев на Джузеппе пристальным взглядом, Андреа ответствовал:

Знаю. Потому и спрашиваю...

Значит — понятно...

— Да.

Однако Джузеппе, видимо показалось, что его не поняли или поняли не так, как нужно, И потому он принялся объяснять более подробно:

— Просто все эти кабачки, все эти заведения — своего рода экзотика. Так сказать — портовая экзотика. А неужели можно хоть раз побывать в Палермо и не увидеть всего этого?.. Да,— продолжил Росси свою мысль,— можно быть воплощением супружеской верности и кристальной честности, однако в подобные заведения можно идти не обязательно для того, чтобы...— он щелкнул пальцами в воздухе,— чтобы найти какое-нибудь свинство...

— А так — для экзотики?.. — с серьезной улыбкой поинтересовался Андреа.— Стало быть, мы зашли сюда для новых впечатлений?

Джузеппе согласно наклонил голову

— Именно.

А Росси уже замедлил шаг — потому что как раз через несколько метров призывно светятся яркие огни какого-то бара — видимо, самого низкого пошиба; впрочем, тут, в портовых кварталах, таких было большинство.

Андреа со своим спутником вошли в этот первый попавшийся на их пути бар, низкий и душный, и оглянулись по сторонам с таким видом, будто бы надеялись тут найти каких-то хороших знакомых.

За столиками сидели в основном матросы да еще падкие да подобной «экзотики» туристы.

Постояв немного, Андреа со своим спутником слегка покачиваясь от табачного угара, пробрались между стульями, то и дело задевая какого-нибудь посетителя — Андреа, впервые попавший в такое место, и потому внутренне немного робея, все время извинялся, виновато улыбаясь при этом, и наконец подошли к открытой стеклянной двери, ведущей во второй зал.

В небольшом уютном зале — не столько многолюдном, как первый зальчик, через который они только что проходили, казалось немного прохладнее, чем на вечерней, раскаленной августовским солнцем улице.

В этот вечер и тут было довольно многолюдно. Женщины со своими кавалерами (среди последних было множество туристов) сидели на высоких табуретках у стойки, уединялись за столиками, на которых по-домашнему горели неяркие лампы в зеленых абажурах, стояли в проходах, пили очень хорошее вино местного производства, неспешно курили и весело болтали о чем- то своем. 

Посетители неспешно уселись на широкую, обитую тонкой кожей скамью, которая шла вдоль стены под зеркалом; предусмотрительный Джузеппе намеренно сел против двери — не только, чтобы таким образом ловить каждое дуновение ветра, который в эту жаркую и влажную сицилийскую ночь казался единственным спасением, но и для того, чтобы видеть каждого входящего в этот бар.

В этот момент магнитофон, стоявший в баре, неожиданно замолчал; несколько секунд раздавалось легкое шипение ленты, после чего бар наполнился приглушенными звуками тишины,— в этом было что-то очень и очень неприятное, почти зловещее — во всяком случае, так почудилось самому Андреа.

Спустя минуту бармен поставил очень спокойную музыку — старые-старые песенки шестидесятых годов в исполнении молодого еще Робертино Лоретти.

Андреа почему-то было очень неудобно — и не только потому, что он впервые, наверное, за свою жизнь попал в подобное заведение, весьма специфическое, но и потому, что он вдруг почувствовал себя виноватым перед Эдерой — ведь она тоскует без него, она его любит, ждет, так же, как и он ее, а вместо этого он, Андреа, вынужден «убивать время» таким вот пошлым образом. 

И, словно желая сбросить с себя неожиданно охватившее его оцепенение, наклонил голову и стал сосредоточенно изучать бело-голубой шахматный рисунок мраморного пола, который напоминал доску для игры в «мельницу», некогда популярную в Италии настольную забаву. Правда, посреди голубые квадраты образовывали косой крест, а для этой игры он был явно ни к чему.

Спустя ровно минуту перед появившемся посетителем вырос официант.

Заученно улыбнувшись, он спросил:

— Чего бы вам хотелось?..

Инициативу взял в свои руки Росси. Он на какое-то мгновение задумался, после чего произнес:

— Наверное, рома... — после чего обернулся к своему спутнику. — В вы, синьор, что хотите?

Андреа вздохнул — он понимал, что прийти сюда и ничего не заказать было бы неприлично.

— Наверное, мартини,— сказал он, — только холодного... Ведь такая жара...— Немного подумав, он добавил: — Да, пожалуй мартини... С удовольствием бы выпил чего-нибудь холодного...

Официант, слегка наклонившись, очень вежливо поинтересовался:

— И все?

— Все.

Спустя несколько минут официант принес заказ и, пожелав посетителям приятно провести время, удалился.

Джузеппе поднял стакан.

— Ну, за ваше здоровье, за окончание вашей работы, синьор Давила...

— И за благополучное возвращение в Ливорно, — добавил Андреа, поднимая свой стакан.

Росси, то и дело поглядывая на Андреа, пытался было завязать беседу — о том, как понравилась ему Сицилия, трудная ли была работа, нравится ли ему синьор дель Веспиньяни, но Андреа, погруженный в свои мысли, отвечал только однозначно: «да» или «нет».

Беседа явно не клеилась, и Джузеппе уже начал сомневаться в успехе задуманного.

Больше всего он боялся, чтобы Андреа через несколько минут не сказал бы: «Ну что, все посмотрели — пора идти в гостиницу...»

А удержать этого человека тут вряд ли бы получилось — даже у него, Джузеппе.

— Знаете, синьор Росси, — вдруг произнес Андреа, — мне кажется, что было бы лучше, если бы я отправился в Ливорно самолетом.

— В любом случае, это уже невозможно, — тут же возразил Джузеппе.

— Почему?

— Первый самолет на Ливорно завтра, но только после обеда. И вам нет никакого смысла отправляться им потому что «Сесну» все равно починят раньше...

А тем более — тратиться на билеты.

— Дело не в деньгах... Просто я хочу поскорее увидеть своих,— вздохнул Андреа.

— Ничего страшного, — вновь принялся успокаивать своего собеседника и контрагента Росси, — осталось меньше суток, — и он посмотрел на часы. — Думаю, что самолет будет готов раньше полудня...

— Синьор Росси, — возразил Андреа, — не знаю, может быть есть смысл справиться по телефону насчет авиационного расписания?

Джузеппе пожал плечами.

— Дело ваше... Коль вы мне не верите...

— Нет, я верю вам, но...

— Что — «но»?

— Я подумал, что расписание авиарейсов могло бы измениться...

— Что ж — позвоните,— ответил Джузеппе показательно-обиженно.

Андреа колебался — встать и позвонить в справочную было бы знаком недоверия по отношению к Росси.

И потому, немного помявшись, он произнес:

— Ну, ладно, синьор Росси, вы меня убедили... Завтра — так завтра.

«Ничего страшного, — решил Андреа, — ничего страшного не произойдет, если я еще немного задержусь в Палермо... Во всяком случае, Эдеру я предупредил, и теперь она не будет волноваться...»

А время шло — за окнами стало уже совершенно темно, зажглись первые уличные фонари, и неистовая реклама отражалась в стеклах домов, в витринах, мелькая и причудливо переливаясь.

Посмотрев на стол, Росси неожиданно поинтересовался у Андреа:

— Не хотите ли еще рюмочку этого замечательного мартини, синьор?

— А что это вы все время пьете? — спросил в ответ Андреа.

— Ром.

Он посмотрел в бокал собеседника.

— Но ведь вы делаете это целый вечер! — в голосе Андреа послышалось невольное удивление.

— Да, — ответил Росси,— именно ром я пью чаще всего.

Андреа покачал головой.

— Вы чем-то удивлены?

— Да.

— Чем же?

— Честно говоря, не могу себе представить, чтобы это было так вкусно.

Росси скривился, будто бы в его стакане был не ром, а уксусная кислота.

— Да и я, синьор Давила, пожалуй, не знаю, вкусно это или нет...

Андреа удивленно посмотрел на Джузеппе.

— Почему же вы тогда пьете?

Росси, будто бы обрадованный, что нашел нечто, о чем можно поговорить, ответил:

— Вкус не имеет значения. Ром — это не просто напиток, это — скорее друг, хороший товарищ, с которым всегда легко. Он изменяет мир вокруг нас. О, как говорит мой патрон, достопочтенный синьор Отторино дель Веспиньяни, ром — это целая философия! — Он отодвинул свой ром.— Но вы позволите угостить вас еще одной рюмкой мартини?

— Ну, тогда уж лучше рома...

— Почему?

В глазах Андреа блеснуло любопытство, и он, улыбнувшись, изрек:

— Хочу попробовать.

После этих слов настал черед удивляться Джузеппе.

— Вы никогда не пили ром?

— Честно говоря, к своему стыду или к радости — не знаю, как лучше сказать — нет...

— Наверное, и так, и так... Правда, никогда не следует смешивать ром с вином.— Джузеппе откинулся на спинку стула: — Да, синьор, могу ли я попросить вас об одном пустячном одолжении? Совершенно пустяшном,— продолжил, он, словно боясь получить отказ, — и вам оно ничего не будет стоить...

Андреа, отпив глоток рома, скривился — видимо, мартини все-таки нравился ему больше.

— Угостить меня ромом? Или мартини?

— Это — само собой,— произнес Джузеппе,— но теперь я хотел бы попросить вас о другом...

— Слушаю.

— Не могли бы вы называть меня на «ты»?

— Вас?

— Ну конечно...

— А зачем это вам надо?

Джузеппе, смущенно улыбнувшись, ничего не ответил собеседнику.

Но тот не отставал:

— Так почему же вам не нравится, когда вам говорят «вы»?..

Росси поморщился.

— Ну, дело в том, что такое обращение подразумевает какую-то не то, что дистанцию по отношению к тому, к кому обращаются... — он запнулся,— ну, я хочу сказать, что так обращаются или к школьным учителям, или к богатым соседям... Мой папочка был учителем в начальной школе, и все только и делали, что говорили ему «вы»... А за спиной показывали фиги... То есть, — он вновь сконфуженно улыбнулся, — я был бы весьма благодарен вам, если бы вы, — он старательно подчеркнул это слово, — если бы вы говорили мне только «ты»... Короче говоря,— продолжил Джузеппе, — кроме того, что это отдаляет людей друг от друга... Очень отдаляет... Люди становятся какими-то ненатуральными, неискренними по отношению друг к другу... Все-таки, говоря человеку «ты», всегда можешь доверить ему больше, чем обращаясь так чопорно — «вы, вы». Нет, что не говорите — а мне не нравится, когда мне...

Андреа пожал плечами.

— Как вам... То есть,— с улыбкой, вызванной непривычностью обращения, быстро поправился он,— как тебе будет угодно...

Разумеется, теперь он должен был в свою очередь предложить такое же обращение и Джузеппе, но не стал этого делать — видимо, потому, что в глубине души этот человек ему сразу же не то что бы не понравился, но очень насторожил — и этой своей просьбой тоже.

А портовые кварталы, все эти увеселительные заведения продолжали жить своей обычной жизнью; вскоре в зальчике появились девицы, чья манера одеваться и пользоваться косметикой, манера себя вести не оставляли никаких сомнений относительно их профессии.

Вскоре и к Андреа подсела грубо размалеванная вульгарного вида девица и небрежно положила ему ногу на колено.

— Не обижайтесь, и не ругайтесь,— шепнул ему на ухо Росси, — ведь это — специальное портовое кокетство, как я понимаю.

Вульгарная девица, улыбнувшись дежурной улыбкой, потребовала от Андреа вина, закусок, лимонада, пирожных и много чего еще.

Тот, чтобы не стать участником скандала, охотно повиновался — тут же подозвал официанта, который вертелся неподалеку:

— Принесите, пожалуйста, все, чего она только пожелает...

— О, синьор, как вы добры!.. — тут же воскликнула девица.

Джузеппе обернулся к своему спутнику и произнес заговорщицким полушепотом:

— Что ж, синьор Давила, надо повиноваться — хочешь ты того или нет...

Тот, обернувшись, удивленно поднял брови.

— Почему?..

— Ну, не забывайте, пожалуйста, синьор Давила, куда мы с вами попали...

Андреа хмыкнул.

— Прекрасно понимаю. Кстати,— не преминул напомнить он,— ведь инициатива посещения этого вертепа принадлежит вам... То есть,— ой тут же поправился, вспомнив последнюю просьбу Джузеппе,— тебе...

Росси согласно наклонил голову.

— Я и не отрицаю. Но ты должен вести себя так, будто бы ничего и не происходит...

Улыбнувшись, Андреа осведомился:

— Чтобы таким вот образом выдержать вкус и дух этого места?..

— Разумеется!..

А девица, постоянно улыбаясь, донимала Андреа своими глупостями:

— Ах, какой приятный молодой синьор! И почему это вы так грустны? Видимо, у вас какие-то неприятности с женщинами...

Чтобы как-то поддержать нить разговора, Андреа поинтересовался:

— Почему это вы так решили?

— О, от меня ничего не скроешь, я ведь все вижу, вижу каждого мужчину насквозь... О, я ведь прекрасно понимаю, что если такой красивый и молодой синьор чем-то опечален, то только женщиной...

Андреа промолчал.

А девица, восприняв его молчание за знак согласия, продолжала:

— Ну, не печальтесь, не печальтесь — тут вас никто не обидит... Тут у вас ни с чем не будет проблем — я вам это обещаю... Молодой человек, угостите меня еще ромом! Прошу вас!

Чтобы девица отстала, Андреа налил ей полный стакан рома, однако та не стала пить его сразу, а, любовно отхлебывая маленькими глотками, продолжала:

— Не надо печалиться, не надо переживать... Давайте лучше пойдем со мной — я успокою вас, синьор, я рассею все ваши переживания, я развеселю вас! О, вы век этого не забудете!

Андреа, тоскливо посмотрев на Джузеппе, подумал: «И какого черта я с ним связался? И зачем я только согласился сюда пойти? Лучше было бы сидеть в гостинице, смотреть телевизор и вспоминать что-нибудь приятное...»

Но, не в состоянии высказать свою досаду Джузеппе, он был вынужден сидеть и болтать с раскрашенной девицей о каких-то пустяках.

Тем временем Росси, быстро поднявшись со своего места, произнес:

— Одну секундочку... Я сейчас позвоню — вспомнил, что у меня был еще один очень неотложный звонок — а потом вернусь...

К счастью Андреа, девица, столь донимавшая его своими разговорами, видимо, решив, что Росси окажется посговорчивей, пошла с ним.

Джузеппе, зайдя во второй зал — в тот самый, через который он шел с Андреа несколько минут назад, подозвал к себе девицу и произнес:

— Хочешь заработать?

Лицо девицы растянула безобразная улыбка.

— Да.

— Видишь этого молодого человека? — Росси кивнул в сторону столика, за которым, свесив голову, сидел вконец поникший Андреа.

— С которым я только что разговаривала? — уточнила девица.

Росси кивнул.

— Да.

— Ну, и...

— Что — «ну, и»...

— Что же я должна делать?

Достав из кармана цветастую упаковку каких-то таблеток, он выдавил одну и протянул ее девице.

— Ты должна будешь растворить это в его стакане с мартини...

Проститутка, изобразив на своем лице деланный испуг, воскликнула:

— Что ты — в своем уме?! А вдруг это — отрава, вдруг это какой-нибудь яд? Мало ли неприятностей с полицией, так еще и это...

— Я ведь не говорю, что ты сделаешь это бесплатно,— возразил Росси.

В глазах девицы зажглись алчные огоньки.

— Сколько?

— Что — сколько?

— Сколько ты мне заплатишь?

Немного подумав, Росси произнес:

— Полмиллиона лир.

— И все?

 И столько же ты получишь, когда сделаешь то, что я тебе сказал... Ну?

Девица задумалась.

— А это не яд?

— Нет.

— А что же?

— Какое твое дело?! — вспылил Джузеппе если я говорю, что не яд, значит, знаю, что говорю...

Однако та не унималась:

— Но все-таки?

— Ну хорошо, скажу: это — хорошее психотропное средство. К тому же, оно действует, как снотворное...

Через полчаса он обрубится.

— И я что — должна буду полчаса сидеть с вами за столиком?

Джузеппе улыбнулся.

— А вот этого как раз делать не надо.

— А что же делать?

— Ты должна будешь взять его с собой, привести к себе, раздеть и положить в кровать...

Девица замешкалась.

— А ты меня не обманываешь? — спросила она после непродолжительной паузы.

— Да нет же, нет... Это действительно не яд, не наркотик — не бойся.

— Я не о том.

— А о чем?

— Ты заплатишь мне?

Росси извлек из кошелька несколько крупных банкнот и помахал ими перед носом девицы.

— Видишь.

— Видимо, вид наличных денег немного успокоил девицу, и потому она, поразмыслив, согласилась.

— Ну, хорошо... А когда ты отдашь мне остальное?

— Тут же, через час, — ответил Росси. — Не бойся, не обману... А пока — держи задаток и ступай за столик — делай то, что я тебе сказал...

Вопросительно посмотрев на Джузеппе, девица задала совершенно естественный вопрос:

— А как я подсыплю это,— она взглянула на зажатую в кулаке таблетку, — как я подсыплю это в вино

— А это уж твое дело,— произнес Росси.

— Может, посоветуешь?

— Вот еще новости — я плачу тебе деньги, и я должен еще и советовать, — произнес Джузеппе.

— Деньги ты платишь мне и за то, чтобы я молчала, — вставила девица.

— Это будет в твоих интересах.

— И в твоих — тоже...— Джузеппе натянуто улыбнулся, после чего произнес: — Ну, впрочем, так уж и быть... Возьми в баре стакан мартини, раскроши туда таблетку — только надо дождаться, пока она растворится...

— А потом — подменить стаканы? — догадалась девица, захлопав ресницами.

— Молодец,— похвалил ее Росси, — а ты догадлива... Ну, давай, действуй, я приду потом... Да, и еще большая просьба: пригласи его потанцевать...

— А если он откажется?

— Значит, пригласи так, чтобы не смог отказаться... Ну, желаю успехов...

И он, помахав банкнотой перед лицом проститутки, пошел в другой зал, отделенный от первого стеклянной перегородкой.

Девица направилась за столик, а Росси, взяв трубку телефона, сделал вид, будто бы действительно куда-то звонит; на самом же деле он пристально наблюдал через стеклянные двери, как идут дела...

Было жарко, и потому Андреа, сняв пиджак, повесил его по своему обыкновению на спинку стула.

Джузеппе, то и дело поглядывая на столик, делал вид, будто бы действительно звонит, пока его вежливо не попросили освободить телефон.

Что он и сделал с легким сердцем — по его подсчетам, Андреа уже выпил тот самый мартини, который девица несколькими минутами раньше взяла в баре.

Он подошел к столу, уселся, и с наигранной улыбочкой спросил:

— Ну, как идут дела?

Девица принялась обижаться:

— Такой скромный синьор, этот ваш друг...

— А разве это плохо?

— Конечно! — воскликнула она.

— Почему? — спросил Росси, скосив глаза в сторону стакана Андреа, чтобы убедиться, все ли мартини тот выпил.

— Потому, что в его возрасте нельзя быть таким скромным, — принялась объяснять девица, — на женщин он не смотрит, даже — на таких хорошеньких, как я, веселые разговоры его не интересуют... Taк —сидит и молчит.

— А вино он хоть пьет? — деловито, в тон девице осведомился секретарь дель Веспиньяни.

— Конечно! Если бы он еще и вина не пил, я бы подумала, что передо мной — какой-то молокосос! — я сердцах воскликнула девица. — Искоса посмотрев на Андреа, она внезапно спросила: — А синьор хоть танцует?

Андреа поморщился.

— Нет.

— Ну, так я и знала... На хорошеньких женщин внимания не обращает...

— Простите, синьора, — перебил ее Андреа,— простите, но меня дома ждут жена и дети...

— А-а-а, — равнодушно протянула девица, — все вы так говорите... Разве у такого молодого синьора не могут быть каких-нибудь интрижек? Увлечений? — спросила она и тут же ответила: — Конечно же, могут! Так что, синьор скромник, не валяйте дурака, а пошли танцевать...

Андреа внезапно побледнел.

— Простите, но мне что-то нехорошо...

— Но один только танец... Один медленный танец, и я от вас отвяжусь, — предложила девица,— ведь от вас, прекрасный синьор, не убудет и не прибудет... Один только медленный танец — и все.

Андреа, нехотя поднявшись, тяжело вздохнув, словно он делал что-то очень нехорошее, скверное, пригласил девицу на танец.

Разумеется, его пиджак так и остался висеть на спинке стула...

Чем незамедлительно воспользовался Джузеппе Росси — дождавшись, пока Андреа с девицей растворятся, толпе танцующих, он незаметно полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда все содержимое — бумажник, документы и кредитную карточку — так, что теперь личность Андреа установить было невозможно...

После того, как танец закончился и Андреа, как я водится, поблагодарив, проводил даму к тому самому месту, где она сидела, Джузеппе обратил внимание на мертвенную бледность лица синьора Давила — это означало, что таблетка начала дебетовать.

«Ну, наконец-то,— подумал Росси удовлетворенно, — конечно же, без нарушения закона тут не обошлось, граф, если узнает, будет недоволен... А впрочем, может быть — и доволен. Ведь тут такая ситуация, когда конечная цель оправдывает средство. А к тому же — как он это сможет узнать? Андреа ему ничего не скажет, долго ничего не скажет, я — тем более, а сам синьор Отторино дель Веспиньяни, насколько я знаю, не очень охоч до подобного рода заведения, он никогда не опускался до третьеразрядных портовых кабачков вроде этого...

Девица, допив вино, посмотрела на Андреа и тут же воскликнула:

Да на тебе просто лица нет! — она внезапно перешла с ним на «ты».— Синьор, да тебе плохо, я тебя сейчас провожу!

И действительно, руки и ноги, все тело Андреа в один момент сделалось точно ватным; перед глазами поплыли радужные пятна, все голоса сливались в какой-то неопределенный шум, голос и девицы, столь надоевшей ему за сегодня, и Джузеппе доносились будто бы из-под земли...

Он послушно поднялся.

— Что? — спросил Андреа, непонимающе посмотрев на девицу.

— Я тебя провожу... — произнесла она, — сейчас поехали ко мне, отдохнешь, отоспишься...

И она бросила многозначительный взгляд на Джузеппе — мол, все идет так, как ты и хотел, так что готовь еще полмиллиона лир.

Тот сделал успокоительный знак рукой — дескать не волнуйся, отдам.

— Мне плохо, — прошептал Андреа.

— Я ведь говорил — не надо было пить ром после мартини, — покачал головой Росси, — а вы, синьор, меня не послушали...

— Вот-вот, — в тон ему произнесла девица.

— Послушай, а где ты живешь? — спросил Джузеппе у проститутки.

— А тебе это для чего?

— Я занесу тебе деньги сам, — произнес Росси. Немного подумав, девица дала Росси адрес гостиницы, в которой снимала номер.

— Ну, вот и хорошо,— ответил Росси,— а теперь — делай то, что тебе говорил...

— В номер?

Секретарь дель Веспиньяни утвердительно наклонил голову и произнес:

— Да, в номер... Через час я к тебе заеду... Когда девица, поддерживая обессиленное тело Андреа ушла, Росси, выждав полчаса, поднялся, расплатился и направился к телефону.

— Алло, полиция?

— Да, — послышалось из трубки.

— Разыскиваемый вами преступник Альберто Барцини находится в гостинице «Венеция», в семьсот семнадцатом номере, — деревянным, будто бы не своим голосом произнес в трубку Росси.

— А кто это говорит?

— Это не столь важно. Друг правосудия и законности, — тут же нашелся Джузеппе, — он скрывается у одной местной проститутки...

И повесил трубку.

Не стоит, наверное, и говорить о последствиях того звонка, полиция Палермо, которая всегда славилась в Италии своей расторопностью (как же — один из самых криминогенных городов страны!), уже через пять минут была у здания гостиницы «Венеция». 

 Полумертвую от страха девицу в одном только нижнем белье, не дав ей даже одеться, втолкнули в «альфу-ромео» карабинеров и повезли в квестуру.

Вторая машина — бронированный зарешеченный фургон — мчал в квестуру Андреа — карабинеры были убеждены, что перед ними — Альберто Барцини, один из самых опасных мафиози Юга Италии, на счету которого — масса убийств, торговля наркотиками, нелегальный экспорт капиталов, контроль за содержанием публичных домов и многое-многое другое...

Однако Андреа, он уже — синьор Альберто Барцини был в полнейшем беспамятстве, и полицейский комиссар посчитал за лучшее, поместить его в тюрьму...

Камера, в которую поместили Андреа Давила в городской тюрьме Палермо, была не очень велика, однако имела два несомненных преимущества перед другими: во-первых, от коридора, по которому ходили надзиратели, ее отгораживала не металлическая решетка, как в остальных камерах, а во-вторых — она была оборудована хорошим телевизором.

Такие камеры предназначались, как правило, только для элиты преступного мира; впрочем, Андреа просто не мог этого знать, потому что еще никогда не бывал в тюрьме...

Проснувшись на следующее утро, он долго и удивленно смотрел на зарешеченное окно, на запор, после чего, с трудом поднявшись, подошел к двери и постучал. Тут же появился надзиратель.

— Что тебе?

— Простите, синьор, — произнес Андреа едва ворочавшимся языком, — простите, но что это?

Надзиратель ухмыльнулся.

— Городская тюрьма Палермо, синьор Барцини.

У Андреа, несмотря на его более чем отвратительное самочувствие; глаза от удивления поползли на лоб.

— Тюрьма?

— Да, тюрьма.

— А что я такого натворил?

Надзиратель, выразительно повертев у виска пальцем, отошел на коридор, оставив нового заключенного в глубокой задумчивости.

Андреа принялся вспоминать, однако мысли путались, терялись, и вспомнил он немногое.

Он хорошо помнил, как вчера в его гостиничный номер явился личный секретарь Отторино, и сказал, что с самолетом какие-то неполадки, и потому рейс в Ливорно придется отложить до завтра.

Он помнил, что для того, чтобы скоротать время, Росси предложил ему прогуляться.

Затем они пошли в портовые кварталы — это Андреа тоже отлично помнил, что его туда потащил никто иной, как Джузеппе.

Сидели за каким-то столиком, они с синьором Росси о чем-то беседовали, потом Росси почему-то попросил, чтобы он, Андреа, обращался к нему на «ты», потом к ним подсела какая-то грубая вульгарная девица... Вроде бы даже он, Андреа, с ней танцевал...

Но что было потом?

При всем своем желании этого Андреа вспомнить так и не смог...

В тот злополучный для Андреа вечер приключения Джузеппе в портовых кварталах так и не закончились — ведь не зря Отторино говорил, что этот человек обладает поразительной способностью нарываться на неприятности даже там, где их нельзя было найти...

Так случилось и в тот вечер.

Росси, очень довольный тем, что его план прошел так, как он того и желал, выходил из бара. В этот самый момент к нему подошел какой-то тип в темных солнцезащитных очках и вежливо поинтересовался:

— О чем это ты так долго говорил с той синьориной? — он, видимо, имел в виду проститутку.

Весело улыбнувшись, Росси снял с него темные очки и произнес:

— Ходить ночью в таких очках вредно, синьор Можно испортить зрение...

— Ты мне зубы не заговаривай,— произнес незнакомец — это, по всей вероятности, был сутенер — Джузеппе хватило одного только беглого взгляда, чтобы в этом убедиться.— Отвечай!

И он вырвал из рук Росси свои очки.

Однако такой поворот событий совершенно не смутил Джузеппе — он, по-прежнему обворожительно улыбаясь, произнес в ответ:

— Мы беседовали...

— Ах, так?

— Ну да...

— Мало ли о чем могут беседовать два синьора и одна синьорина,— ответил Росси.

Сутенер насупился.

— Дело в том,— сказал он,— дело в том, что эта синьорина — моя сестра...

Росси язвительно ухмыльнулся — он, коренной неаполитанец, прекрасно знал эти штучки.

— Сестра?

— Сестра.

— Что-то не верится.

— А ты что — сомневаешься?

Неожиданно Джузеппе пошел на попятную — он понял, что в этом незнакомом городе ему лучше не связываться с подобными типами.

— Нет, синьор... Ну, и что с того?

— А то, что я, как старший брат, должен блюсти ее поведение...

Джузеппе усмехнулся — мол, пожалуйста, делай что хочешь, если эта синьорина — действительно твоя сестра... А мне-то до этого что за дело?

— Так о чем же вы разговаривали?

— О бренности человеческого существования,— тут же ответил Росси.

— И все?

— А разве этого недостаточно?

На этот раз улыбнулся незнакомец.

— Вот что,— сказал он, засовывая правую руку в карман,— я ведь видел, что она пошла с твоим приятелем...

— Совершенно верно,— спокойно ответил Джузеппе. — Пошла. Ну и что?

— Я ведь знаю, куда она пошла...

— Ему стало немного дурно, вот ваша сестра, синьор, и вызвалась его проводить.

— Проводить?

— Разумеется.

— Куда?

— Может быть, до стоянки такси, может быть — домой... Я не знаю.

Джузеппе собрался было уже куда-то пойти, но сутенер крепко взял его за руку.

— Постой, постой...

— Пустите меня, синьор, — начал было Росси, — клянусь вам Мадонной, что у меня совершенно нет времени с вами беседовать...

— Ты должен ответить мне еще на несколько вопросов,— произнес сутенер.

Росси остановился.

— Ну, хорошо — на несколько, но не более того,— вздохнул он.

— А почему же тогда ты не пошел провожать своего товарища?

— Кого? — Который пошел с твоей сестрой?

— Да.

Джузеппе осмотрелся по сторонам, будто бы таким образом искал пути к отступлению, и произнес:

— А он мне, собственно и не товарищ...

— А кто же?

События развивались достаточно непредсказуемо, и это не могло понравиться Джузеппе.

Он с тоской посмотрел на сутенера, который держал его за руку, и произнес:

— Синьор, извините, но у меня очень мало времени. Мне пора идти.

— Постой, постой, я еще не все узнал, — улыбнулся тот.

— Ну, так говорите...

— Что это был за тип, с которым пошла моя сестра? — спросил сутенер, сделав угрожающий жест.

Росси передернул плечами.

— Я же говорю — не знаю.

— Вы сидели за одним столиком.

— Мы познакомились несколько часов назад.

— А о чем это вы так долго болтали с сестрой в том зальчике? — сутенер кивнул в сторону стеклянной двери бара.

Росси начал медленно закипать.

— Синьор, не проще ли было задать этот вопрос вашей сестре?

— Я тебя спрашиваю! — окрысился сутенер, сделав ударение на слове «тебя».

Росси уже знал, что бить надо будет быстро, так, чтобы этот тип ничего не успел сообразить, так, чтобы выиграть за счет внезапности.

А для этого следовало успокоить сутенера, надо было дать ему понять, что он, Росси, глупый простак, так и не понимает, чего добивается от него этот «брат» проститутки, что он на все согласен.

— Они разговаривали о том, как проведут сегодняшний вечер...

Нехорошая улыбка заиграла на устах «брата».

— Проведут вечер, говоришь?

Джузеппе кивнул.

— Да.

— А знаешь ли ты,— принялся говорить его собеседник медленно и почти нараспев,— а знаешь ли ты, что я прекрасно знаю, что теперь они проводят вечер?

Что моя сестра еще не достигла совершеннолетия? Что ей нет еще и семнадцати лет?

«Однако! — подумал Джузеппе,— на вид ей никак не меньше двадцати пяти...»

Сутенер продолжал:

— И что если я теперь позову полицию, то твоего приятеля обязательно арестуют за злостное совращение несовершеннолетки?

— Синьор, я не понимаю вас...

— Короче — давай деньги, и я закрою на эти обстоятельства глаза.

Чтобы окончательно успокоить «брата», Росси немедленно сделал вид, что на все согласен, и что сейчас этот вопрос будет разрешен.

— Пожа-а-алуйста,— протянул он.

И сделал вид, что полез в карман за бумажником.

Сутенер прищурился.

— Ну?

С этими словами он протянул руку, ладонью вверх; этого Росси только и нужно было: короткий замах — и кулак его молниеносно врезался в челюсть «брата».

Однако тот, прежде чем рухнуть наземь, успел нанести короткий, но очень сильный хук с правой в глаз Джузеппе — удар был настолько сильный, что мир раскололся на миллионы блестящих брызг, все куда-то поплыло, и Джузеппе пришел в себя нескоро...

Постепенно Андреа начал приходить в сознание. Осмотревшись, он убедился, что действительно находится в тюрьме.

Голова невыносимо болела, настроение было скверное. Во рту пересохло; Андреа ощущал на языке и на небе обыкновенный в таком состоянии неприятный привкус — видимо, это был привкус разложившегося алкоголя.

— О-о-о, простонал он, — как скверно...

«Как я мог тут оказаться? — размышлял Андреа,— может быть, я вчера напился и устроил какую-нибудь драку? Или ввязался во что-нибудь такое, во что ввязываться не следовало? И где же тогда Росси?..»

И тут его взгляд упал на часы: было без четверти десять утра.

«Скоро вылетает «Сесна» на Ливорно,— подумал он,— самолет, которые Отторино специально прислал сюда, чтобы меня забрать... Ведь Эдера ждет меня, Эдера волнуется... А я — тут».

Все происходящее начало вдруг казаться ему каким-то дурным сном, кошмаром, марой.

Вот сейчас, сейчас он проснется, увидит рядом с собой Эдеру, и расскажет ей обо всем, и они будут весело смеяться над этим кошмаром, а потом возьмут Лало и Эдерину и отправятся гулять — так, как и гуляют они по праздникам, по выходным, когда у него, Андреа, есть свободное время...

Поднявшись — а это стоило Андреа немалых усилий, он подошел к двери и забарабанил в нее кулаком.

— Откройте!

И вновь появился надзиратель — тот самый, который подходил сюда несколько минут назад.

— Что шумишь? — спросил он, вразвалочку подходя к двери,— чего тебе надо?

— Синьор, я действительно в тюрьме? — спроси Андреа, которому все происходящее казалось дурным сном.

Надзиратель обнажил желтые, прокуренные клыки и произнес:

— Конечно, в тюрьме... Таким, как ты, только тут и место...

— Но как я сюда попал?

— Как?

— Да,— выдавил из себя Андреа, облизав пересохшие губы.

— Тебя привезли карабинеры... Как и возят опасных преступников.

До Андреа постепенно начинал доходить смысл произнесенного.

Да, значит это не дурной сон, это не ночной кошмар — он, Андреа Давила, действительно в тюрьме.

А раз он в тюрьме, то имеет право потребовать прокурора, следователя или, во всяком случае — адвоката.

— Синьор,— произнес Андреа, страдальчески посмотрев на надзирателя, — синьор, очень прошу вас, ответьте: как я попал сюда?

— Я ведь сказал...

— Нет, за что?

В ответ надзиратель рассмеялся сухеньким, противным смешком.

— За что? Ха-ха-ха! Ну, таких людей как ты, всегда есть за что упрятать за решетку.

Поразмыслив, Андреа произнес:

— Тогда попрошу отвести меня к кому-нибудь из вашей администрации... Я требую адвоката!

— Адвоката тебе предоставят в установленном порядке, — произнес надзиратель, — а к следователю вызовут, когда сочтут нужным...

В то самое время, когда Андреа Давила беседовал с тюремным надзирателем. Джузеппе Росси только-только проснулся — остановился он, чтобы на всякий случай не привлекать ничьего внимания, в дешевом мотеле, где не спрашивали документов.

Он долго — минут пятнадцать-двадцать лежал в постели с открытыми глазами, размышляя, вставать ему или нет... Вставать не хотелось, спать тоже не хотелось...

Джузеппе, перевернувшись на другой бок, попытался вспомнить что-нибудь приятное, но ничего, кроме разъяренного лица сутенера, «брата» несовершеннолетней проститутки, которое остро врезалось в память со вчерашнего дня, ему на ум так и не пришло...

— Черт бы тебя подрал,— проворчал Джузеппе,— ты и теперь преследуешь меня...

Тот вчерашний сутенер почему-то снился Росси всю ночь — Джузеппе уже не помнил точного содержания того сна, не помнил сюжета, однако общее впечатление, впечатление гнетущей тоски и острой ненависти к этому гнусному человеку у него остались...

Вообще-то, за время своей службы у Отторино дель Веспиньяни, человека, который, ко всему прочему, страдал бессонницей, Росси научился подниматься рано, очень рано — подъем там был не позднее семи утра, однако после обильных вчерашних возлияний и особенно — после драки сделать это было не так-то и просто...

Переносица и левый глаз после вчерашнего удара по-прежнему тупо ныли. Лениво поднявшись с кровати, Росси умылся и посмотрел в зеркало. Под глазом лиловел большой кровоподтек.

Еще этого мне не хватало, — пробормотал он.— Как я теперь покажусь на «Ливидонии»?

После того, как процедура умывания была закончена, Росси оделся и направился вниз, в небольшое кафе.

Заказав спагетти с острым соусом и кофе, он принялся размышлять, каким образом он расскажет своему патрону о том, что произошло с этим архитектором.

Вернувшись в мотель, он долго раздумывал, звонить ли ему на яхту, в Ливорно, или же рассказать обо всем тогда, когда вернется.

Наконец, решил позвонить.

«Будет что будет,— решил он,— ну, возможно, Отторино рассердятся, но ведь ненадолго! Ведь это тот самый случай, когда цель оправдывает средства... А цель я выполнил — теперь Андреа нескоро, наверное, появится а Ливорно, и граф будет доволен...»

Он набрал номер и несколько развязно, чтобы скрыть собственное волнение, произнес:

— Синьор дель Веспиньяни, это Джузеппе...

С того конца связи послышалось:

— Я узнал тебя... Ну, что скажешь?

Росси никогда, или почти никогда (за редким исключением, как, например, вчера) не строил планов — он всегда полагался на импровизацию.

Вот и теперь, деланно горестно вздохнув, он произнес в трубку:

— Тут оказывается, произошла очень большая неприятность...

— У кого?

В голосе Отторино дель Веспиньяни засквозило сильное напряжение.

— У кого? — повторил он.

— Да у этого архитектора, синьора Давила,— произнес Джузеппе.

— У Андреа неприятности? — уточнил граф таким тоном, будто бы ему был известен еще один архитектор с фамилией Давила.

— Ну да...

— Что случилось?

— Вчера вечером мы пошли с ним в бар, посидеть, поговорить...

— Вдвоем?

— Да, вдвоем.

— И что же?..

Вопрос повис в воздухе — Росси, набрав побольше воздуха, уже хотел было начать свое повествование, но граф неожиданно спросил:

— И ты опять попал в какую-то историю?

— Не я, но он.

— Вот как?

— Да, он познакомился с какой-то проституткой, и пошел с ней...

— Постой, постой... Я не ослышался? Ты говоришь, что Андреа пошел с какой-то девицей, с которой познакомился в баре?

— Да. 

После непродолжительной паузы дель Веспиньяни спросил с сомнением в голосе:

— И что было дальше?

— И до сих пор его нет.

— А где он?

— Не знаю... Может быть, в полиции, может быть, еще где-нибудь...

— У девицы? Послушай, Джузеппе, ты ничего не перепутал?

— Нет.

— Что-то не верится, произнес Отторино, — что-то мне не совсем верится, чтобы такой синьор, как синьор Давила пошел с проституткой...

— Честное слово, клянусь Мадонной! — запальчиво воскликнул Джузеппе,— я и сам видел!

— И ты хочешь сказать, что он... — начал было Отторино и запнулся, однако Росси, который прекрасно знал своего патрона, тут же уловил, о чем тот хочет поинтересоваться у него:

— Нет, нет, я тут ни при чем...

Вот что, — произнес Отторино,— сейчас же возвращайся в Ливорно и расскажи, как все было.

— Конечно, конечно... С радостью, пробормотал Росси.

— Это не телефонный разговор...

— Конечно...

Он повесил трубку, некоторое время посидел я полной не решительности, а потом, тяжело вздохнув, поднялся, закрыл комнату и, сдав ключи, отправился вниз...

Эдера не очень любила смотреть телевизор — во всяком случае, в монастыре, в котором она долго воспитывалась, телевизора не было, и она настолько привыкла к жизни без голубого экрана, что не испытывала в нем никакой потребности.

Однако в то утро перед завтраком она почему-то задержалась у экрана.

По телевизору передавали обычную сводку последних известий.

— Вчера поздно вечером, — произнес диктор, — в Палермо был задержан опасный преступник, Альберто Барцини. Это — последний неарестованный органами правопорядка член преступной группировки, которая была арестована карабинерами на Сицилии. Долгое время Барцини скрывался от правосудия, но после одного анонимного звонка карабинеры и прокуратура выяснили место его пребывания: он прятался в портовом отеле «Венеция» у Патриции Дольчемаре, откуда и был препровожден в камеру предварительного заключения.

На экране появилась улица вечернего Палермо; несколько полицейских автомобилей с включенными сиренами, свет от полицейских мигалок, который отражался в окнах и витринах домов, сгрудившиеся на тротуаре любопытные, то и дело на объектив оператора падали блики фотовспышек репортеров...

Эдера бросила один только взгляд на экран, и обомлела: несколько карабинеров вели под руки человека, удивительно похожего на Андреа; на руках арестованного были наручники.

— Боже, — произнесла она, — как он похож! Ну просто одно лицо!

Неожиданно нехорошее предчувствие кольнуло ее в самое сердце, но она тотчас же успокоила себя мыслью, что люди, часто совсем незнакомые, и даже не родственники, бывают, очень похожи друг на друга.

— Теперь, после ареста этого крупнейшего мафиози, на Сицилии, наверное, надолго воцарятся тишина, порядок и законность, — закончил диктор.

К Эдере подошла Маргарита,

— Синьора, как однако, этот мафиози похож на твоего мужа! — смеясь, воскликнула она.

Эдера, немного помедлила.

— И не говорите.

Я даже подумала грешным делом... Может быть, ваш родственник? Лестно иметь родственником мужа знаменитого мафиози! — засмеялась Мазино. Или...

Улыбнувшись, синьора Давила произнесла:

— Ну, что ты, Маргарита?! Чтобы мой Андреа скрывался от правосудия у портовой девицы? — при этих словах она почему-то густо покраснела, — что ты! Это просто какое-то забавное совпадение... Когда вернется Андреа, я ему обязательно расскажу об этом... Жаль, если он этого не видел... Вот будем смеяться!..

— И не говори, синьора, — в тон ей ответила Маргарита Мазино. — Что вы сегодня собираетесь делать?

— Думаю, что до приезда Андреа я все время буду с детьми, — ответила Эдера.

Сообщение Джузеппе повергли Отторино в состояние, близкое к испугу, но не в испуг; этого человека трудно было чем-нибудь испугать.

Последний раз в своей жизни дель Веспиньяни действительно испугался тогда, когда Сильвия пять лет назад заявила, что не может больше так жить, и что она когда-нибудь наложит на себя руки.

Тогда Отторино, чтобы скрыть свой страх, только спросил ее:

— Как?

— Не знаю...

— Значит, не наложишь,— ответил граф, щуря глаза.

— Почему? — спросила Сильвия.

— Потому, что не знаешь, как.

Но внутренне он тогда испугался за Сильвию, очень испугался...

Теперь же, узнав, что Андреа пошел «с проституткой из бара», Отторино помрачнел, его охватило сильное волнение.

Нет, конечно же, он никак не мог поверить в эти слова своего личного секретаря — наверняка Джузеппе или просто соврал, или что-то перепутал.

Дель Веспиньяни, который отлично разбирался в людях, ни за что бы не поверил, что Андреа Давила способен на такое.

Однако ведь не с потолка же взял Джузеппе Росси этот факт!

Не мог же он все это выдумать!

Как говорится — дыма без огня не бывает...

Может быть...

Может быть, Джузеппе решил таким вот образом исполнить его распоряжение «задержать синьора Давила на Сицилии на несколько дней»?

Но ведь он ясно сказал ему — «без насилия и нарушения законности».

Что же тогда?

 Нет, пока было рано что-то предполагать, рано было строить догадки.

Оставалось одно: сидеть тут, на «Ливидонии» и ожидать Джузеппе Росси...

ГЛАВА 16

Очень часто, желая рассказать историю чьей-нибудь жизни, люди описывают исключительно ее события в их формальной последовательности — видимо, потому, что они думают, что это и есть сама жизнь.

Но это — далеко неверно; события — это только ее внешняя, видимая оболочка. Настоящая жизнь — это то, что происходит внутри человека, это мысли, поступки и чувства.

А события извне влияют на человеческую жизнь только тогда, когда они отмечены и порождены ею. Именно так и бывает в большинстве случаев — десятки самых разнообразнейших событий происходят вокруг людей за один день, за неделю, месяц, за годы, но люди обычно никак не отзываются на них, потому что они не имеют для них какого-нибудь серьезного значения.

Но уж если человека что-нибудь сильно затронет, то можно поручиться, что человек такой наверняка сам шел такому событию навстречу и просто, так сказать, встретил его на полдороге.

Если подобный толчок и приводит в действие какую-нибудь упругую пружину внутри сознания людей, влияя на их помыслы и, следовательно, дальнейшие поступки, значит можно быть уверенным, что пружина эта была натянутой и ожидала толчка.

Все последние годы, вот уже лет пять, Отторино дель Веспиньяни жил в состоянии какой-то отрешенности, но в то же самое время — утомления и озабоченности, в состоянии какого-то подсознательного ожидания лучшего, которое, как ему казалось, должно было наступить в ближайшем времени. И, когда он окончательно понял, что жизнь по большому счету кончена, что ему надеяться больше не на что, не это ли его состояние и послужило той пружиной, которая и получила этот толчок?

Получив от Росси известия об Андреа, граф разволновался — еще бы!

Ведь задержать мужа Эдеры в Палермо было его собственной инициативой.

Но то, что сообщил ему Росси...

Андреа сидел с ним в баре, а потом ни с того ни с сего отправился к проститутке?

Нет, это никак не укладывалось в голове Отторино; это было просто невозможно...

Бред какой-то...

Запершись в своей каюте на «Ливидонии», дель Веспиньяни неспеша выкурил сигару, улегся на диван, приказал никого не пускать и принялся размышлять над сложившейся ситуацией...

Конечно, чтобы овладеть всей полнотой информации, надо было бы сперва поговорить с Джузеппе, выяснить, что же там произошло на самом деле.

А пока...

Пока было ясно одно: Росси переборщил, Росси, как я всегда перестарался...

Но как теперь объяснить это Эдере?

Какими глазами он будет смотреть на нее?

Как объяснить ситуацию, в которую так неожиданно попал ее муж, как объяснить действия Джузеппе, и как, в конце-то концов, объяснить свою роль в произошедшем?!

Нет, последнее, во всяком случае, было невозможно — на подобное объяснение дель Веспиньяни бы никогда не пошел. В самом деле, не мог же он сказать открытым текстом: «Синьора Давила, вы очень, очень похожи на мою покойную жену, Сильвию, перед которой я очень виноват, и я долго, целых пять лет не знал, как, каким образом я искуплю перед ней свою вину, и только тогда, когда увидал вас, понял, что она — это вы, что теперь Сильвия для меня — вы, синьора Давила, и я готов сделать для вас все, точнее, был бы готов сделать все, что только в моих силах, я был бы готов жить ради вас, но у вас, к большому для меня сожалению, есть муж, а он — помеха, так как вы любите его и любимы им, но в то же самое время вы начали оказывать мне очевидные знаки внимания, или мне так только показалось, потому что я хочу этого, но это теперь по большому счету не столь важно, и потому я отправил вашего мужа Андреа на Сицилию, а вслед за ним — и Росси, чтобы тот его немного задержал, пока ваши чувства ко мне не проявятся еще больше...»

Размышления Отторино прервал легкий стук в дверь. Нахмурившись, граф крикнул:

— Я отдыхаю!

— Отторино, это я, твой отец,— послышалось из-за двери,— неужели ты не откроешь мне?

Не открыть отцу Клаудио дель Веспиньяни не мог, и потому, тяжело вздохнув, поднялся с дивана и, отбросив плед, которым был укрыт, направился к двери.

Открыв, он молча кивнул отцу, и когда тот зашел произнес:

— Отец, двери закрой... И, пожалуйста — на ключ. Не хочу никого видеть.

У Клаудио в тот день настроение было куда более спокойное, чем у сына — весело подмигнув Отторино, он произнес:

— Что-то у тебя сегодня такое мизантропическое настроение? Ты что — действительно не хочешь никого видеть?

Отторино поморщился.

— А-а-а, так, не обращай на меня внимания, отец... Со мной такое бывает...

— От кого это ты такому научился? Ты ведь всегда был всем доволен и радовался жизни...

— Это тебе так только показалось... Мизантропии не учатся, она приходит со временем... Когда начинаешь лучше узнавать людей.

— Может быть — лучше узнавать самого себя? — с улыбкой, но очень деловитым голосом осведомился Клаудио.

Пожав плечами, младший дель Веспиньяни произнес:

— Может быть и так.

— И надолго это у тебя? — спросил старый граф, подходя поближе.

— Не знаю.

Усевшись напротив сына, Клаудио покачал головой и, поджав губы, произнес:

Да, прав был твой друг Адриано Шлегельяни, который утверждал: у человека бессонница может быть только по двум причинам — или такой человек болен, или совесть у него нечиста...

— Отец, ты всегда так невовремя начинаешь читать морали, — отмахнулся молодой дель Веспиньяни.

— Это не мораль, это цитата — твоего же друга, кстати...

Какая разница?!

Клаудио очень серьезно, внимательно посмотрел на сына и произнес:

— Отторино, с тобой в последнее время происходит что-то явно не то...

Отвернувшись к иллюминатору, за которым виднелась узкая лазурная полоска воды, младший дель Веспиньяни недовольно поморщился.

— Тебе так кажется.

— Ну, не скажи... В том, что касается тебя, я ошибаться не могу...

Отторино передернул плечами.

— Как сказать...

Примирительно улыбнувшись, Клаудио изрек:

— Ну, только не обижайся, только не надо вот на меня обижаться...

— Я не обижаюсь.

— Я ведь понимаю, что ты теперь, если так можно выразиться — в смятении духа...

Фраза зависла в воздухе — старый дель Веспиньяни, произнеся эти слова, внимательным, выжидающим взглядом посмотрел на сына, будто бы искал у него поддержки своим словам, но тот угрюмо молчал.

Надо было продолжить сказанное — по крайней мере, сам Клаудио понял, что теперь Отторино не скажет ни «да», ни «нет».

— Я даже знаю о причинах этого,— осторожно продолжил Отторино.

Тот прищурился.

— Вот как?

— И каковы же причины?

Легонько подавшись корпусом вперед, Клаудио начал так:

— Отторино, твоя эксцентричность никогда не знала границ. Я никогда не одергивал тебя, потому что понимаю, почему, откуда она проистекает: каждому человеку от природы дарована какая-то свобода, точнее — определенный уровень свободы. Кому-то больше, кому-то — меньше, впрочем, суть не есть важно. Важен сам уровень. Так вот, своей эксцентричностью ты, насколько я понимаю, хотел показать, что твой уровень свободы — куда больший, чем у кого-нибудь другого... Это твое полное право — и по рождению, и по происхождению, и по многим другим вещам... Тебе всегда везло, тебе просто фантастически, неимоверно везло — я в сам, честно говоря, удивлялся — почему, за что?.. Но, как ты сам понимаешь — если везет в чем-нибудь одном, никогда не повезет в другом... Так ведь?

Тяжело вздохнув, Отторино произнес с нескрываемой горечью:

— Это уж точно...

— Ну, вот видишь,— произнес Клаудио, обрадованный тем, что Отторино понял его мысль, а также тем, что он не замкнулся в себе, что теперь с ним, казалось, можно было бы поговорить обо всем начистоту, можно было бы понять, что же его, Отторино так мучит...

— И что с того?

— Да, — продолжал Клаудио,— это закон компенсации... Как в природе, в естествознании — закон сохранения энергии. Если повезло в одном, то не жди везения в чем-нибудь том, что тебе кажется не менее важным.

Отторино прищурился.

— Ну, и что с того?

— Я ведь уже говорил с тобой однажды на эту тему, что с того,— ответил Клаудио.

— А-а-а,— протянул младший дель Веспиньяни, — это ты о смирении? Ты ведь рассказывал мне какую-то притчу, красивую байку о святом Франциске, о смирении... Я, кажется, что-то подобное слышал еще когда был студентом в Болонском университете...

— И ты не согласен?

— С чем?

— С тем, что из всего этого следует?

Отторино внутренне не был готов к этому разговору, больше всего на свете теперь ему хотелось бы остаться одному, чтобы как-нибудь в спокойной обстановке попытаться прояснить план действий, подумать, что теперь он сможет сказать Эдере, подумать, в какую же ситуацию поставил Джузеппе Росси Андреа...

А вместо этого он был вынужден сидеть и слушать нравоучения своего отца...

 — Папа,— сказал он, тяжело посмотрев на Клаудиа — ты вновь будешь говорить о смирении, о том, что надо принимать жизнь такой, какова она есть, что никогда нельзя строить иллюзий, что я должен смириться, что я... Ну, и так далее — подробности письмом. Ты всякий раз начинаешь читать свои нравоучения там, где их, казалось бы, и читать не надо было бы...

Клаудио, неожиданно улыбнувшись, изрек:

— Но — согласись! — ведь у меня есть на это причины...

— У тебя, отец, всегда и на все есть какие-то причины, — поморщился Отторино.

— Разумеется. Потому что без причин ничего не происходит,— веско сказал старый граф.

— И каковы же причины?

— Твое теперешнее состояние, твое неисправимое, непоколебимое желание вернуть то, что уже никак не вернешь...

— ...?

— Отторино, я ведь старый человек, я ведь все вижу, и все прекрасно понимаю — Мне не надо никаких дополнительных объяснений, да и от тебя их вряд ли дождешься... Тем более, что я тебя о них и не прошу...

Склонив голову набок, молодой граф пристально посмотрел на отца и уточнил:

— Объяснений?

— Да, — мягко ответил тот.

— О чем?

— И вот опять ты уходишь от прямого ответа на вопросы,— улыбнулся Клаудио, стараясь вложить в эту улыбку как можно больше мягкости и доброжелательности.

— Но ведь ты, если я не ошибаюсь, никаких вопросов мне не задавал,— напомнил Отторино,— ты не ставил передо мной вопросов...

— Их поставила перед тобой жизнь,— очень серьезно ответил Клаудио.— И если я тебе говорю о вопросах не задавая их напрямую, стало быть, я их только подразумеваю...

— ...?

И старый граф, серьезно, пристально посмотрев сына, произнес:

— Сынок, послушай, я хотел бы дать тебе один хороший совет...

— Какой совет?

— Чтобы ты оставил в покое Эдеру...

После этих слов отца Отторино вспыхнул: он никак не мог думать, что теперь отец переведет разговор на эту болезненную для него, Отторино, тему.

А Клаудио, как ни в чем не бывало, будто бы не замечая напряжения, возникшего между ним и сыном, неторопливо продолжал:

Я ведь не слепой и не глухой... Да, ты видишь в этой женщине Сильвию, — хочешь видеть. Ты смотришь на Эдеру и хочешь вернуть те времена, хочешь исправить то, что исправить уже никак невозможно...

— Но я...

— Обожди, не перебивай меня, пожалуйста... Ведь когда-то когда ты был еще совсем мальчиком, я учил тебя, что перебивать старших — неприлично,— едва заметная улыбка тронула губы Клаудио.— Так вот: для меня совершенно очевидно, что тебя обуяла страсть. Ты хочешь, чтобы синьора Эдера Давила во что бы то ни стало была с тобой, ты хочешь, чтобы вы были вместе, ты хочешь вернуть те времена... Но ведь нельзя дважды ступить в одну реку, нельзя вернуть то, что вернуть невозможно... Нельзя обманывать себя, в конце-то концов... Эдера никогда не будет для тебя Сильвией, и ты никогда не будешь счастлив... И — это, наверное, прозвучит очень жестоко, но это правда...— Клаудио неожиданно осекся.

— Что — отец? — спросил Отторино, напряженно вглядываясь в его лицо.

— Она никогда не будет с тобой по-настоящему счастлива... Я смотрю на нее и вижу, что с Андреа она счастлива действительно, счастлива тем лучезарным искрометным, но и в то же самое время — спокойным и уверенным счастьем, какое выпадает на долю немногих... Разве ты способен дать ей то же самое?

Младший дель Веспиньяни выжидательно молчал — казалось, он вообще не слушает своего отца.

Тот продолжал:

— Поверь мне — я ведь старый человек, я не буду тебя обманывать, я не желаю тебе зла — ведь ты мой единственный сын...

Отторино, подняв на отца тяжелый взгляд, произнес в ответ:

Клаудио то ли не расслышал, то ли скорее — сделал вид, будто бы не расслышал его слов.

— И, кроме того, ты ведешь себя очень некрасиво, я бы сказал — недостойно по отношению к ее мужу...

— Я?

— Разумеется.

— С чего ты взял?

Клаудио тонко улыбнулся.

— Мне известно, что ты отправил синьора Давила на Сицилию... Не знаю, с какой это стати тебе вдруг понадобилось реконструировать наше имение под Палермо — ведь там со времен дуче, с тридцатых годов никто не жил, и оно стоит в заброшенном виде... И ты никогда особо не вспоминал о нем... Могло бы постоять еще столько же — ничего страшного бы не случилось...

— Рано или поздно приходится начинать, — вяло ответил Отторино, внезапно потеряв всякий интерес к этому разговору.

Но ведь признайся, — Андреа ты отправил на Сицилию не для того, чтобы тот привел это имение в порядок, — возразил Клаудио, — а если быть более точным и принять твою точку зрения — не только для того...

— Ну, допустим...

— Не «допустим», а так оно и есть,— сказал старый граф.— Ты просто хотел отправить его подальше... Ну, хорошо, хорошо, я бы поверил тебе, я бы еще поверил в то, что ты действительно решил заняться тем домом... Но ты ведь явно замышляешь против него что-то такое,— Клаудио щелкнул в воздухе пальцами,— ну, что-то такое, недоброе, что ли...

Отторино насторожился.

— С чего это ты взял?

— Все очень просто. На «Ливидонии» вот уже второй день не видно Джузеппе Росси — этого проходимца, которого ты по совершенно непонятным причинам приблизит к себе, сделав своим личным секретарем.

— Росси отправился на Сицилию для того, чтобы забрать сюда, в Ливорно Андреа Давила, — спокойно возразит дель Веспиньяни.

— Допустим, допустим,— Клаудио согласно покачал головой, — но почему же тогда Андреа не мог отправиться из Палермо обычным рейсовым самолетом? Почему, откуда у тебя такая забота? И почему, наконец, Росси не привез синьора Давила в Ливорно еще вчера? Но и это еще не все, — продолжил Клаудио,— сегодня утром я смотрел телевизор... Обыкновенная сводка новостей, в том числе и криминальных — ты ведь знаешь, что я всегда смотрю новости, чтобы быть в курсе событий.

При слове «криминальных» Отторино с испугом посмотрел на отца.

— Новостей? — переспросил он таким тоном, будто бы не понял, что сказал ему Клаудио.

Тот кивнул.

— Да, новостей.

— И что же с того?

— А вот что: вчера вечером карабинеры арестовали в Палермо какого-то мафиози. Кстати — я видел репортаж с места ареста — этот самый мафиози удивительно похож на синьора Давила. Просто поразительное сходство — одно лицо, представляешь?!

— Ну и что с того — Сицилия есть Сицилия, Палермо есть Палермо, и там этих самых мафиози арестовывают едва ли не каждый день, — сказал в ответ Отторино, стараясь придать своим интонациям как можно больше безразличия, но в то же самое время, внутренне робея. — И это там обыденное явление, так сказать — в порядке вещей. Сицилийцы свыклись с этим, как свыкается человек с каким-нибудь маленьким неудобством: туфли ли ему жмут, или погода испортилась... Я не понимаю, что тут удивительного? И какая тут связь с синьором Андреа Давила, отец? Мало ли кто может быть на кого похож — ведь и Эдера удивительно похожа на покойную Сильвию, но это не дает никому право утверждать, что... — он поджал губы. — Какая в этом связь?

— Очевидная. Я один или два раза за свою жизнь видел твоего архитектора, мужа Эдеры, — Клаудио сделал сильное смысловое ударение на этих словах, — но хорошо запомнил его... И мне было достаточно одного только беглого взгляда, чтобы убедиться, что этот арестованный — ни кто иной, как синьор Давила... И что никаких совпадений тут быть не может...

После этих слов старого графа Отторино едва не сделалось дурно.

— Как?

— Я думаю, когда вернется Джузеппе Росси, ты все узнаешь сам, — ответил ему Клаудио, — и, конечно же, поможешь восстановить справедливость, поможешь ликвидировать это недоразумение...

— О чем это ты?

Клаудио поджал губы.

— Не знаю, вполне возможно, что я ошибаюсь, но мне почему-то показалось, что ты теперь совершаешь поступки, которые могут запятнать нашу фамилию...

Неожиданно Отторино, исподлобья посмотрев на отца, горячо зашептал:

— Да, да, все правильно, все верно... Да, отец, я все, все прекрасно понимаю... Да, ты прав: я, наверное, действительно делаю очень, очень много ошибок, я делаю ошибку за ошибкой... Но я люблю, я действительно люблю эту женщину, я не могу без нее жить, я не мыслю без нее своей дальнейшей жизни, своего существования, я не представляю, как я буду жить дальше! — Отторино говорил путано, бессвязно, быстро, словно боясь, что забудет то, что хочет сказать: — и какая разница, кого я вижу в ней — Сильвию или ее саму, Эдеру... Какая разница, кого я в ней люблю?! Главное — что я люблю ee!

— А Андреа? Почему ты должен доставлять ему неприятности, почему он должен из-за тебя страдать?

Почему он должен теперь сидеть в тюрьме — только из-за того, что ты любишь его жену?

— Андреа... — эхом ответил младший дель Веспиньяни, — Андреа... Не знаю, этот молодой человек мне глубоко симпатичен... То есть, — тут же поправился он,— то есть, я хочу сказать, что я всячески стремился, да и теперь стремлюсь внушить себе эту симпатию к синьору Давила... Но когда я смотрю на него, когда я вижу, как любит его Эдера... Когда я представляю, как они любят друг друга, как вечером в спальне, раздеваясь перед сном, они смотрят друг на друга с бесстыдством давно женатых людей, когда я думаю, какими ласками одаривает его Эдера... Да, я ревную — но ревную его не как к его же жене — я ведь не имею на это ровным счетом никакого права, а ревную его так, будто бы он теперь с Сильвией, будто бы Сильвия любит его, а он — Сильвию, и теперь уже ничего нельзя изменить. Да, это ревность и — очень глупая притом ревность. Но когда я все это вижу, когда я представляю, домысливаю то, чего не вижу, но то, что проистекает из увиденного, то во мне просыпается такая лютая ненависть к нему, что я ничего не могу с собой поделать! Отец, я знаю, что я не прав, я знаю, что теперь способен совершить самый жестокий, самый бесчеловечный поступок по отношению к синьору Давила, что я, наверное, способен украсть, дать ложные показания, наверное — даже убить, короче — все то, что ты называешь «запятнать честь рода», но я ничего не могу с собой поделать! Это, наверное, и есть настоящая страсть... Да, конечно, отец, ты прав, ты тысячу раз прав, когда говоришь, что меня обуяла страсть! Конечно же, ты был прав и тогда, когда говорил, что за все в жизни надо платить — и за хорошее, и за плохое. Так сказать — жизненная философия, закон сохранения энергии. Не знаю, кто карает за грехи — Бог, если он действительно есть, или судьба, или природа, или еще кто-нибудь другой... Впрочем, теперь это совершенно неважно, и мне это по большому счету — безразлично. Но я наказан — я отлично, лучше, чем кто-нибудь другой, в том числе и ты, отец, осознаю это — наказан за Сильвию, наказан за ее нелепую смерть, и это наказание, наверное — моя страсть к Эдере. И я знаю — я пойду до конца, каким бы он не был, — прошептал Отторино, — победным или нет... Мне нечего больше терять,— закончил он.

Клаудио тут же перебил его:

— А ты не думал, что если Эдера узнает о твоей ненависти к Андреа, она также возненавидит тебя? Ведь теперь, пока что ты для нее — просто работодатель ее мужа, и к тому же — галантный кавалер, с которым приятно проводить время — но не более того. Вполне возможно, что у вас могли бы установиться просто хорошие, дружеские отношения, я говорю — при условии, если бы ты сохранял дистанцию... Но ведь твоя слепая страсть, твоя ненависть к Андреа... Ведь если она обо всем этом узнает — она тебя просто возненавидит! Сын, подумай об этом хорошенько — это ведь серьезно!

Отторино отрицательно покачал головой.

— Думаю, что не возненавидит...

Улыбнувшись, Клаудио произнес:

— Откуда такая уверенность? Ты видишь какие-нибудь причины?

— Женщины любят дерзких мужчин... Женщины вообще любят дерзость. И ненависть к Андреа — если она даже каким-нибудь образом откроется — эта ненависть может только пойти мне на пользу...

Молодой дель Веспиньяни, немного успокоившись, взял себя в руки окончательно.

— Нет, не смейся над моими словами, отец!.. То, что я сказал про дерзость,— не шутка, вовсе не шутка... Не легенькая шпилька среди салонной болтовни, а глубокая и страшная истина, содержащая в себе всю психологию женского сердца. Не улыбайся заранее,— поспешно сказал он, увидев, что ироническая улыбка заиграла на устах Клаудио,— я сейчас разъясню свою мысль. Впрочем, и мысль-то эта не моя. У Шекспира в «Ричарде III» она высказана с такой гениальной смелостью, что ужас охватывает, когда читаешь. Помнишь, там в первом действии за погребальными дрогами Генриха VI идет его невестка леди Анна?..

Клаудио согласно кивнул. 

— Да, помню... Но не понимаю, какое это имеет отношения к Андреа и к Эдере? 

— Сейчас объясню. Генрих IV и муж леди Анна, Эдвард, недавно убиты рукой Глостера — горбатого и хромого урода, но в то же самое время — безгранично храброго и дерзкого человека. В этот момент появляется сам Глостер. Только у Шекспира можно встретить такую чудовищную брань, какой осыпает леди Анна убийцу. Она плюет ему даже в глаза. Но Глостер говорит ей только о своей любви. И вот понемногу леди Анна остывает от своего озлобления. Потом она уже слушает красноречивые слова Глостера и, наконец, даже принимает от него в подарок перстень. Даже сам Глостер изумлен скоростью своей победы... Вот тебе картина душевного мира женщины, картина, набросанная гигантскими, грубыми мазками, но как изумительно, как беспощадно верно!.. Зато только такие гении, как Шекспир и осмеливаются бросать в глаза человечеству подобные сцены. И на самом деле: разве красота, или богатство, или талант покоряет женщину? Нет. Ничто, кроме страстного, напряженного желания обладать ею...

Клаудио, выслушав сына, не нашел ничего другого, как ответить:

— Но ведь ты сам не любишь, когда я привожу тебе в пример какие-то цитаты... А твое объяснение звучит — извини уж меня! — слишком книжно, слишком надуманно, слишком, я бы сказал — нежизненно...

— Это не цитата,— возразил Отторино.

— А что?

Младший дель Веспиньяни вздохнул. 

— Правда. Правда жизни. 

Немного помолчав, Клаудио поднялся со своего места и повторил фразу, которую как-то невзначай обронил в беседе с сыном накануне, в первый же день своего приезда я Ливорно: 

— Нет ничего глупее, чем пытаться доказать чью-нибудь неправоту собственным жизненным опытом. Я тебе не помощник и не судья, Отторино, но как отец скажу только одно: если ты не обуздаешь эту страсть, то просто погибнешь... Понимаешь — погибнешь.

Растерянно, нарочито-равнодушно пожав плечами, Отторино произнес:

— Ну и пусть... Мне сорок лет, я достаточно пожил... Я сам знаю, что я должен делать, и способен отдавать отчет в своих поступках.

— Могу сказать только одно, — ответил Клаудио, — а тебе в этом не помощник и в твоих затеях не участник... Я осуждаю тебя.

Отторино, который окончательно овладел собой, произнес в ответ:

— Собственно, я, отец, не прошу у тебя ни помощи, ни участия.

— Я просто счел необходимым, счел своим долгом дать тебе совет, — возразил Клаудио, — и, насколько я понимаю, как отец, имею на это полное право.

Отторино улыбнулся.

— Спасибо.

Клаудио еще немного постоял, с сочувствием посмотрел на сына.

— И все-таки подумай...

Горестно вздохнув, младший дель Веспиньяни махнул рукой и изрек:

— Отец, я давно уже обо всем подумал, и я принял решение... По крайней мере, я хорошо знаю одно: мне без нее не жить...

Собрав детей, Эдера кивнула Маргарите:

— Ну, мы пойдем, прогуляемся... Наверное, поедем к морю, за город.

Мазино кивнула.

— До приезда Андреа вас ждать?

— Конечно, — воскликнула Эдера, — разумеется, а как же иначе!

Несмотря на исключительно жаркую и влажную погоду, Эдера была одета в светлый тонкий свитер и в джинсы. Впрочем, от этого она не проигрывала, а, скорее, наоборот, выигрывала: обтягивающая одежда только подчеркивала всю стройность ее фигуры.

Эдеру никогда нельзя было назвать красавицей в том смысле, в котором подразумевают красоту манекенщиц и фотомоделей, но она была очень и очень обаятельна тем обаянием, которое всегда отличает спокойных и счастливых женщин. На ее плече висела довольно-таки потертая замшевая сумочка — видимо, когда-то очень дорогая, потому что замочки на сумочке были серебряными.

Усадив Эдерину и Лало на заднее сидение «альфы-ромео», Эдера включила зажигание и отправилась за город — но только не туда, где они гуляли с Отторино вчера, то место бы навело ее на тягостные размышления и воспоминания...

Эдера, ведя автомобиль, сосредоточенно следила за дорогой, иногда односложно отвечая на вопросы детей, но в это же самое время думая о своем.

Несмотря на радость близкой встречи с Андреа, несмотря на совершенно объяснимое волнение, охватившее ее, из ее головы никак нешел Отторино.

Вновь и вновь она спрашивала себя, откуда такая назойливая забота, откуда такое участие со стороны этого пресыщенного жизнью человека?

И только ли дело в его одиночестве?

И вновь, в который уже раз, Эдера мысленно одернула себя — дескать, сколько можно думать об одном и том же, сколько можно ставить перед собой одни и те же вопросы, ответы на которые ей и так хорошо известны...

Сегодня ей звонила Чинция — дела ее в Канаде шли хорошо, и она, вроде бы, была бы непрочь совсем обосноваться там; но всяком случае, так поняла сама Эдерасо слов своей подруги.

— Но Эдерину я тебе все-токи не отдам, — смеясь, я шутку сказала крестная дочери Чинции,— я так привыкла к ней, что иногда задаю себе вопрос: кого я больше люблю — ее или Лало? Она такая милая, и я за это время так к ней привыкла...

— Я только рада этому, — ответила Чинция,— но Эдерину придется отдать... Если бы ты знала, как я скучаю без нее, дорогая!

— А я без тебя...

Конечно же, Эдера была бы непрочь подробно поговорить с Чинцией о своей жизни, но разговор этот был явно не телефонный — и Эдера отлично поняла, что теперь беседа невозможна.

О, если бы Чинция была тут, рядом — она бы навертка посоветовала, что делать, как вести себя, она бы наверняка бы высказала свое мнение...

Ведь в свое время она так помогла ей, когда после монастыря Эдера пришла в магазин готового платья и поселилась у нее!

Как она, Эдера, обязана этой простой и душевной девушке!

Или Марта...

Или Матильда...

О, как жаль, что никого из близких тут нет, как печально, что она никому не может излить душу, что теперь ей не с кем посоветоваться...

Да, как бы то ни было, но теперь, после того, как они переехали сперва в Виареджо, а затем — в Ливорно, у Эдеры оставался только один человек, к которому бы она могла обратиться за советом, только один, действительно любимый и любящий...

Андреа.

«Поскорее бы вернулся с Сицилии Андреа, — подумала Эдера, — тогда бы все встало на свои места... Да, наверное, когда его нет рядом, я полностью теряю чувство самоконтроля...»

Выехав на пустынный каменистый пляж, Эдера остановила автомобиль.

— Ну, выходите, — сказала она детям, заглушив двигатель.

— Мама, а можно будет искупаться? — поинтересовался Валерио.

— Конечно, но только рядом с берегом...

— Тетя Эдера, — подала голос маленькая Эдерина, — скажи, а когда приедет дядя Андреа, мы тоже будем выезжать за город?

Эдера улыбнулась.

— Обязательно...

— А он скоро приезжает?

— Сегодня, — успокоила ее Эдера, — прилетит на самолете.

— Ты ведь говорила, что папа должен был приехать вчера,— обиженно заметил Лало,— а теперь говоришь — сегодня...

В голосе маленького Валерио послышалась очевидная обида.

Эдера принялась объяснять — с очень серьезным видом:

— Папа занят, папа зарабатывает деньги, папа задержался... Не беспокойтесь, — она улыбнулась, — папа сегодня обязательно прилетит...

ГЛАВА 17

Прибыв в Ливорно, Джузеппе с аэродрома первым же делом направился на «Ливидонию» — он понимал, что пока Отторино не увидит его и не поговорит с ним, то не успокоится, и что даже предлога найти, чтобы отложить разговор с ним, не представляется возможным; откладывать встречу с патроном даже на несколько часов не имело никакого смысла — очень уж хорошо Росси знал вспыльчивый и неуемный нрав дель Веспиньяни.

Но сперва надо было подыскать себе какое-нибудь оправдание, звучавшее убедительно.

Поразмыслив, Джузеппе пришел к выводу, что ни один из его вариантов не подходит — слишком умен, слишком проницателен был Отторино, слишком хорошо знал он своего личного секретаря, чтобы его можно было просто так провести.

«А-а-а, будет, что будет, — с обреченностью подумал Джузеппе, — во всяком случае, максимум, что он сделает — выгонит меня со службы... Хотя... Может быть и удастся как-нибудь выкрутиться... Ведь не в первый раз. Главное — дать выход запалу Отторино, ни в чем не перечить ему, не прекословить. Он перегорит и быстро успокоится. А потом...»

Росси и сам не знал — что будет «потом», и потому в мыслях приготовился к самому худшему...

Отторино, простившись с отцом, сидел в кресле, рассеянно читая утреннюю газету.

В это время зазвонил телефон, и кто-то из прислуги сказал, что синьор Джузеппе Росси наконец-то прибыл на борт яхты.

Нетерпеливо отложив газету в сторону, дель Веспиньяни почти закричал в трубку:

— Пусть войдет ко мне. Немедленно, черт бы его подрал!

Спустя десять минут Росси предстал перед Отторино дель Веспиньяни.

Тот, посмотрев на своего личного секретаря таким взглядом, будто бы он, Отторино, впервые в жизни его видел, произнес:

— Ну, что скажешь?

Росси прекрасно зная проницательность и ум своего патрона, а также представляя, чем может для него закончиться укрытие своей роли в сицилийской поездке, справедливо потому посчитал за лучшее ничего от него не утаивать и рассказать все так, как оно и было на самом деле — честно и начистоту.

Подробно рассказав, как было дело, Джузеппе закончил свое повествование словами:

— Как вы и сказали, я действовал без насилия и без нарушения закона...

— И ты что — после этого сам позвонил в квестуру?

— Да. Впрочем, — Росси хитро улыбнулся, — если бы я этого не сделал, это бы наверняка сделал бы кто-нибудь другой... Ведь тот самый мафиози, за которого приняли синьора Давила — личность в Палермо довольно известная... Я удивляюсь, как еще...

— Но ты предварительно выкрал у него документы остановил поток оправданий Отторино. — Чтобы он не мог подтвердить правильность своих слов, и личность его долгое время не была бы установлена. Кстати, а где документы синьора Давила? 

— Тут.

— С собой?

Росси поставил на стол небольшой чемоданчик, а сверху положил документы, бумажник и кредитную карточку Андреа.

— Прошу.

Посмотрев документы и кредитную карточку Андреа, Отторино положил все это, также, как и чемоданчик, в большой черный сейф.

Когда он смотрел бумажник, в глаза ему бросилась небольшая фотография Эдеры — она была вставлена в специальный карман; при взгляде на этот снимок дель Веспиньяни почему-то стало немного не по себе, наверное потому, что он еще раз убедился, как она все-таки похожа на покойную Сильвию...

— Я ничего не украл,— произнес Росси.

— И на том спасибо... Впрочем, я этого не знаю, ручаться не могу...

На дель Веспиньяни в этот момент было страшно смотреть — он побелел, крылья его носа раздувались, кулаки были крепко сжаты.

Казалось — произнеси незадачливый Джузеппе Росси еще слово, даже полслова в свое оправдание, и дель Веспиньяни накинется на него, и будет бить, бить, бить, пока не убьет насмерть.

— Послушай, идиот, — медленно, подавляя в себе злобу, сказал граф, — ты что — сам не понимаешь, что несешь? Да тебя за это...

— И он тут же осекся, не продолжая фразы.

Впрочем, он мог и не продолжать — Джузеппе достаточно хорошо знал Отторино, чтобы домыслить недосказанное за своего патрона.

— Но, синьор...

— Да тебя за это надо было бы... — и он вновь замолчал.

Росси, сделав долгую, выжидательную паузу и убедившись, что граф начинает понемногу приходить в себя, произнес в свое оправдание: 

— По крайней мере, ни одна статья уголовного кодекса мною не нарушена...

Отторино хмыкнул.

— Тайное воровство документов, кредитной карточки и денег, лжесвидетельство в полиции, не говоря уже о том, что ты подмешал ему в вино какую-то гадость... Кстати, а что это были за таблетки?

— Названия не помню, — ответил Росси, — могу сказать только, что это — какое-то отличное психотропное средство, которое, в довершение к этому, не только парализует волю, но и действует, как снотворное... Психов в лечебницах кормят этими таблетками каждый день — и ничего...

Подумав, Отторино решительно потянулся к телефонному аппарату.

— Что вы намерены сделать, синьор дель Веспиньяни? — со страхом спросил Росси.

— То, что бы сделал на моем месте любой порядочный, любой уважающий себя человек...

—...?

— Вызову полицию.

— Но...

— Никаких «но»!

Глаза Росси испуганно забегали.

— Но ведь вы сами сказали мне, чтобы я задержал синьора Давила в Палермо!

— Но при этом категорически запретил тебе нарушать законность, — добавил Отторино.

— Но в полиции...

Дель Веспиньяни и на этот раз не дал своему личному секретарю закончить мысль:

— Мне кажется, что будет лучше, если ты обо всем расскажешь в полиции, синьор обманщик!

— Синьор! Пощадите! Я не хотел! У меня маленькие дети...

— Вот как? Любопытно. Что-то никогда не знал об этом, — ответил Отторино, набирая номер начальника квестуры Ливорно.

 У меня дети... Внебрачные, правда, но это ничего не меняет,— хныкал Джузеппе,— мальчик, в Пьяченце, и девочка, уже большая — в Генуе... Я никогда в жизни не видел их. О, пощадите меня, синьор!

— Все ты врешь, Джузеппе, никаких детей у тебя нет и не было никогда...

— О, синьор!..

Отторино поджал губы.

— Отстань.

— Синьор, сжальтесь надо мной!

— Нет, нет, никакой жалости, — быстро произнес дель Веспиньяни.

Росси едва не плакал.

— Но почему? Почему?

— К таким людям как ты, жалость просто противопоказана,— заметил Отторино и вновь опустил трубку на рычаг. — Занято... И о чем это они так долго беседуют в квестуре, хотел бы я знать?!

Вид Отторино выражал решимость — Джузеппе понял, что теперь его не спасет ничто...

И потому он избрал последнее, действенное, как ему показалось, средство.

Пробормотав еще что-то о своих внебрачных детях, Росси произнес неожиданно:

— Синьор дель Веспиньяни, клянусь, что если вы вызовите полицию, то хуже от этого будет только вам.

Эта скрытая угроза, впрочем, не возымела на Отторино никакого действия.

— Мне? — механически спросил он.

Росси кивнул.

— Ну да...

— Почему это?

— Потому что мне придется объяснить, что я выполнял ваше поручение...

— Это что-то новое,— безмятежно улыбнулся дель Веспиньяни,— и что же ты скажешь? Что я заставил похитить у Андреа его документы, напоил его до полусмерти, подмешав в вино какую-то гадость, уложил в постель с проституткой, а затем сдал полиции?

Именно это я и скажу, — ответил Росси, храбрясь, но в то же самое время — внутренне робея. — И мне ничего больше не остается.

Дель Веспиньяни пожал плечами.

__ Тебе никто не поверит.

— Почему?

— Потому что я буду это отрицать.

— ...?

— Ну посуди сам, кому поверят скорее: тебе, грязному проходимцу из-под темной звезды, как однажды очень тонко выразился мой отец, или мне, графу Отторино дель Веспиньяни, человеку, который известен не только тут, в Тоскане, но и во всей Италии, человеку, у которого кристальная, незапятнанная репутация?

Росси понял, что он проиграл, и что теперь у него не остается никакой надежды.

Отторино вновь набрал телефон квестуры и досадливо положил трубку.

— Опять занято...

— Но, синьор...

Джузеппе тем временем лихорадочно соображал, какой же еще аргумент он может привести в свою пользу.

Но ведь я чистосердечно во всем раскаялся! — воскликнул он.

— Это ничего не меняет.

— Почему?

— Во-первых, я не следователь квестуры, чтобы выслушивать тут твое чистосердечное раскаяние, а во- вторых — мне от этого не легче... Уж не говоря о синьоре Андреа Давила.

— Но я больше не буду, — захныкал Росси, точно маленький ребенок, который сделал какую-то шкоду и теперь боится наказания.

— Ты это говоришь уже не в первый раз... Вспомни, как семь лет назад ты заявил, что никогда не будешь больше играть в азартные игры? И с тех пор мне всякий раз приходится вытаскивать тебя из всевозможных неприятностей... Но в этот раз ты просто превзошел самого себя! Нет, это становится невыносимым...

Видимо, сдав своего личного секретаря в квестуру, дель Веспиньяни намеревался, как минимум, убить трех зайцев: во-первых, избавиться от человека, который все больше и больше досаждал ему, во-вторых — вызволить Андреа, чтобы восстановить справедливость и предстать таким образом в глазах и Андреа, и уж конечно, Эдеры благородным человеком (на это дель Веспиньяни рассчитывал больше всего), и в-третьих — убрать из своего окружения человека, который слишком много знал...

— Но я...

— Ты ведь обещал мне никогда больше не садиться за игорный стол, а я вот уже который раз вынужден оплачивать твои долги...

Да, это была правда: надо сказать, что страсть к азартным играм была у Джузеппе с детства — еще в те времена, когда он жил в Неаполе, он обыгрывал даже портовых грузчиков — людей, славившихся в картежных и иных азартных играх твердым расчетом и умением сохранять хладнокровие в самых, казалось бы, рискованных и критических ситуациях. Да, Джузеппе Росси любил азартные игры — и не только их, но и все, где есть элемент риска.

В Монте-Карло, куда Джузеппе попал семь лет назад, он играл, правда, не в карты (хотя и такую возможность дает этот прекрасный уголок южной Европы), а в классическую рулетку.

Потом уже, на борту «Ливидонии» он так объяснял графу Отторино дель Веспиньяни, у которого Росси потом совершенно неожиданно оказался в личных секретарях, свое желание поиграть в эту игру:

— Говорят, что тем, кто играет в рулетку впервые, необыкновенно везет. Видимо, это правда — в Монте-Карло я попал впервые, более того — до этого я еще ни разу не играл в рулетку...

— Но ведь ты сказал, что был одним из самых азартных и удачливых игроков Неаполя,— весело произнес Отторино, который, от нечего делать, слушал россказни Росси,— и что никогда до этого ни во что иное не играл...

Совершенно верно, синьор дель Веспиньяни, только в карты, как вы только что справедливо заметили. Так вот: сперва все шло просто отлично: за неделю я выиграл в одном из домов азарта что-то около семи миллионов лир, огромная сумма! — заявил тогда Росси, замечая мягкой усмешки графа, для которого подобная сумма, конечно же, была более чем скромной.— Игорный дом к моему немалому удовольствию, был совершенно разорен. Я, конечно же, получил деньги, перевел их в Неаполь, и целый год жил припеваючи, играя по маленькой. Помнится, тогда зимой я больше проигрывал, чем выигрывал, однако что это были за проигрыши в сравнении с тем, что я выиграл в Монте-Карло! И вот, уважаемый синьор дель Веспиньяни, спустя год, то есть — несколько недель назад меня вновь потянуло на игру. Рулетка — это ведь такая зараза!.. Это настоящее болото — оно засасывает, как ничто другое...

Тогда дель Веспиньяни, которого этот разговор развлекал во время перехода от берегов Франции к Ливорно, лишь с усмешкой заметил:

— Особенно, таких, как ты... Все очень просто. Каждый выигравший обязательно вернется в Монте-Карло, чтобы выиграть еще раз, а каждый проигравший — чтобы отыграть свое обратно... И владельцы казино не промахнулись в этом циничном расчете на одну из самых низменных человеческих страстей, к которой,— дель Веспиньяни иронически посмотрел на Росси,— ты так привержен... Чистая психология на прикладном уровне... Ведь из-за этого ты, по сути, и проигрался... Это и есть та самая печальная, бесконечная история, которую можно слушать всю жизнь...

— Несомненно...— казалось, в тот момент Росси совершенно не заметил сарказма. — Впрочем, не только таких,— все также, совершенно не обижаясь, продолжал он.— И вот, я оставил свой домик в Неаполе, я оставил своих друзей и приехал сюда... Чтобы разориться...— на глаза Росси набежали слезы.— И теперь, после этого проигрыша, я просто не знаю, что мне и делать. Остается или утопиться, или пустить себе пулю в лоб...

Да, тогда Отторино еще воспринимал этого человека всерьез, и потому, пожалев его, заплатил его чудовищный, с точки зрения самого Росси, долг казино.

После чего предложил ему поступить к себе на яхту... 

Да, тогда Росси клялся Мадонной и всеми святыми, каких только знал, и прежде всего — святым Януарием, столь любимым неаполитанцами, что никогда больше не будет играть, однако буквально через несколько месяцев он едва не заработал нож в живот в одном их грязных притонов портовой Барселоны за категорический отказ платить долг чести, устроил скандал и попал в полицию, и вновь Отторино пришлось вытаскивать его из неприятной ситуация...

— Но

И тут а голове Джузеппе мелькнула спасительная мысль. Искоса посмотрев на своего разгневанного патрона, он медленно произнес:

— Мне поверят.

Отторино удивленно поднял брови.

— Вот как?

— Мне поверят, — окрепшим голосом продолжи Росси, — обязательно поверят...

— И кто же? — поинтересовался дель Веспиньяни со скучающим видом, будто бы слушая и в то же самое время — не слушая собеседника.

— Эдера... 

Лицо дель Веспиньяни будто бы передернул электрический разряд.

Да как он посмел!

Как посмел этот грязный проходимец, которого он взял сюда, на «Ливидонию» из-за жалости, как он посмел осквернять своими нечистыми устами это святое для него, Отторино дель Веспиньяни, имя?!

Кто он такой?

И что он себе позволяет?!

А Росси, заметив, какое впечатление произвела его угроза на патрона, продолжал развивать неожиданный успех:

— Поверит, поверит, синьор дель Веспиньяни, обязательно поверит..,

Да, это был точный удар.

Дель Веспиньяни и сам знал, что такое возможно. То есть, конечно же, у Эдеры могли бы быть сомнения относительно правдивости слов Росси, которого, как успел заметить Отторино, она немного недолюбливала — и было, по всей видимости, за что!

Но в душе ее могло бы закрасться совершенно оправданное сомнение, и это бы полностью погубило репутацию дель Веспиньяни в ее глазах.

Кроме того — факты...

Во-первых, Андреа отправляется на Сицилию — куда быстрее, чем того требовали обстоятельства.

Во-вторых, в это время он, Отторино, принимается всячески обхаживать его жену.

Уж не для того ли он отправил синьора Давила подальше аз Тосканы?!

В-третьих, чтобы забрать Андреа из Палермо, граф отправляет за ним собственный самолет, хотя, видимо, скорее было бы прилететь обыкновенным рейсом.

То, что могло бы быть расценено как обыкновенное проявление любезности, теперь вселило бы подозрения.

В-четвертых, после того, как Росси прибывает на Сицилию, Андреа сразу же попадает в очень неприятную ситуацию... Ну, допустим, если бы не было Росси, если бы его забрали в квестуру на улице, из пиццерии, из гостиницы — это бы еще куда не шло.

Но теперь...

Нет, наверняка, Эдера начнет подозревать его, и это может отвратить ее от него, дель Веспиньяни...

Неожиданно Отторино вспомнил свой недавний разговор с отцом - теперь ссылка на Шекспира, на «Ричарда III» была бы смешна.

Одно дело — страстное, непреодолимое желание обладать этой женщиной, а другое — переступить для этого не через театральное злодейство, а через очевидную подлость...

Наверное, Клаудио, как и всегда или почти всегда был прав: она его не простит, она его просто возненавидит... И тогда...

К тому же, и сам Андреа не будет сидеть в тюрьме до скончания века: рано или поздно его оттуда выпустят, он вернется сюда, в Ливорно, и станет собирать чемоданы — И Эдера навек проклянет его, Отторино...

Черт бы подрал этого Росси — он рассчитал все очень точно и очень грамотно...

Ничего не скажешь.

Впрочем, оставалось еще одно средство...

Пристально посмотрев на своего личного секретаре Отторино вкрадчиво спросил:

— А ты не боишься?

Росси быстро-быстро заморгал.

— Чего?

— Того, что теперь тебя стукнет током, или ты вечером, когда будет темно, свалишься за борт и не выплывешь — не увидишь брошенный тебе в темноте конец каната или спасательный круг... Сведет в воде ногу судорогой — и все...

Однако, эта угроза графа лишь вселила в Джузеппе уверенность, что он выбрал правильный путь.

— Нет.

— Вот как?

— Я не боюсь этого...

— Почему же? Или ты считаешь, что такое невозможно — даже теоретически?!

Росси усмехнулся.

— Почему же, — произнес он, подняв на Отторино глаза, — почему же... Возможно... Только вы на это нс пойдете, синьор...

— Ты так считаешь?

— Я просто уверен в этом.

— Но откуда такая уверенность?

— Вы не пойдете на это.

— Пойду, еще как пойду...

— Вы просто не захотите скандала вокруг своего имени, — тут же нашелся Росси.

— О каком скандале ты говоришь? Просто несчастный случай... Да знаешь ли ты, сколько бывает в той же Тоскане утопленников каждый сезон? Не говоря уже об автомобильных катастрофах и бытовых трагедиях... Мало ли что — неисправный светильник, оголенный электропровод... В конце-то концов, не всякий это может заметить.

Росси отрицательно покачал головой.

— Нет, я не верю в это...

— В утопленников? — иронически осведомился дель Веспиньяни. — А ведь придется, придется поверить, дорогой синьор Росси...

— В то, что вы пойдете на это... Кроме скандала, вы побоитесь... Той же Эдеры.

Отторино насторожился.

— А при чем тут Эдера?

— Ведь синьор Андреа Давила не будет сидеть в тюрьме веки вечные...

— Разумеется.

— Когда он вернется, то расскажет своей жене обо всем...

— И о твоей роли в его аресте,— в тон Росси вставил граф.

— Несомненно. Но тогда сразу, же возникает подозрение... С чего это вдруг синьор Росси утонул в самый неподходящий момент?

— В самый неподходящий для кого? Для утопленника, — невесело усмехнулся дель Веспиньяни, — для утопленника только есть один неподходящий момент — когда он пытается выплыть и не может.

— Для вас, синьор.

— Для меня? Интересно... Потрудитесь объяснить,— предложил граф.

— Вы ведь прекрасно понимаете, о чем говорю, что я имею в виду, — ответил Росси.

«Да, черт бы подрал этого типа, — подумал граф,— все точно рассчитал... Но ведь этого нельзя оставлять просто так!»

Нахмурившись, он спросил:

— Хорошо. На что ты рассчитываешь?

— На то, что вы замнете эту историю... А кроме того,— Росси, поняв, что уже выиграл или почти выиграл эту партию у своего патрона, понизил голос до доверительного шепота, — кроме того, то, что синьор Андреа Давила в тюрьме, это даже и хорошо.

— Джузеппе,— с трудом сдерживая гнев, воскликнул Отторино,— ты хоть сам-то понимаешь, что ты натворил? Да или нет?

— Мне, синьор дель Веспиньяни, очень даже обидно выслушивать от вас такие слова...

— Какие?

— «Утоплю...», «Ударит током...» И вообще — для кого я старался? Для вас, только для вас. Из любви к вам, синьор, и только из любви...

Отторино с трудом сдерживал себя, чтобы не заехать этому мерзкому типу в ухо.

— Да, теперь он понимал, что в чем-то стал его заложником, что проклятый Росси задействовал схему так, что последний ход в любом случае оставался за ним.

 Впрочем, заложником ли Росси?

Скорее — своей собственной страсти к Эдере, страсти всепоглощающей и безраздельной, которая буквально захватила все его существование.

А-а-а, будет, что будет.

Обратного пути уже нет.

Во всяком случае он, Отторино дель Веспиньяни, его не видит...

Стало быть, он будет бороться за любовь, за свою до любовь до конца — и, если он уже выбрал этот путь, то не надо брезговать ничем, теперь, как говорится, все средства хороши. Тем более, что этот Джузеппе Росси — порядочный проходимец — ведь, если быть откровенным, он, Отторино, недооценивал его; думал так мелкий и скользкий мошенник, а оказалось...

Да, ведь он действительно умен — умен, коварен, хитер и расчетлив, он умеет наносить точные удары исподтишка, когда никто их не ждет.

Значит, надо быстро изменить ориентацию, надо постараться использовать коварство и изворотливость Джузеппе себе на пользу.

Довольно любить все человечество, пора обратить внимание и на себя, довольно прекраснодушествовать, надо заниматься собой, устраивать свою жизнь.

А для этого надо попробовать извлечь выгоду из той ситуации, которая сложилась в Палермо.

Но как?

Не все ли теперь равно?

Да, теперь после того, что произошло в Палермо, после того, как Андреа Давила попал в тюрьму, теперь все средства хороши.

Граф подошел к двери и проверил, плотно ли она закрыта, после чего, усевшись за стол и усадив рядом с собой Джузеппе, произнес более миролюбиво:

— Хорошо, давай поговорим...

Росси понимающе улыбнулся.

— Всегда готов с вами поговорить, дорогой синьор дель Веспиньяни...

Отторино понял, что на этого мелочного человека может подействовать только очень грубая лесть.

И потому он начал так:

— Да, Джузеппе, ты действительно умен... Куда умнее, чем я когда-то предполагал...

Росси сделал протестующий жест.

— Ну что вы!..

Слова графа ему явно польстили.

— Хочешь сказать, что ты — глупец? — спросил Отторино, вопросительно посмотрев на собеседника.

— Всему, что у меня есть, в том числе и некоторой сметке, я обязан только тому времени, которое провел рядом с вами,— тут же нашелся Джузеппе.— Только благодаря вам, синьор дель Веспиньяни, проявились мои лучшие качества...

И он просительно, заискивающе посмотрел в глаза своему патрону.

Любой другой человек наверняка бы принял излияния в любви и преданности за чистую монету, любой бы другой — но только не Отторино.

За семь лет он отлично выучил Росси, он знал, чего могут стоить его слова.

Но, оказывается, не до конца — иначе бы он так не промахнулся...

После недолгой паузы граф продолжил:

— Да, Джузеппе, тебе не откажешь в отличных аналитических способностях, ты, как я понял, прекрасно разбираешься в людях... Ты знаешь и то, чего не написано в книжках... Но, Джузеппе, дело в том, что когда-то я уже однажды поверил тебе... Ты тоже обещал многое, очень многое... И что же получилось?.. Ты обманул меня.

— Вы про карты?

— И про карты тоже, — сказал Отторино таким тоном, что Росси понял: он, его патрон, также знает о нем многое, очень многое — гораздо больше, чем можно было бы предположить.

— Так что же? Карты — это безделица, это пустяк... Карты — это одно, а ваши поручения — это совершенно другое... Карты — это не более, чем моя маленькая слабость — у кого их не бывает? Ведь я же живой человек, синьор дель Веспиньяни! А работа, служба у вас...— Росси облизал пересохшие от волнения губы.— Ведь я еще ни разу, я никогда вас, синьор дель Веспиньяни, не подводил... Вспомните, тогда, в Милане... Или ту историю перед свадьбой, когда вы отправили меня успокаивать вашего отца...

— Ценю твои заслуги, — в тон ему ответил Отторино, — но, все-таки, замечу, что ты делал их не из любви ко мне, а из любви к деньгам, то есть — далеко не бескорыстно ... Не так ли?

Росси потупил взор.

— Никакие деньги не прельстили бы меня, синьор, если бы меня попросил бы кто-то другой... Я ведь повторяю — все, что я делаю — только для вас. Ведь вы для меня...— он запнулся, подыскивая наиболее удачное словечко, наиболее сладкое для уха лестное определение и, не найдя ничего более подходящего, продолжил: вы ведь для меня, как старший брат... Нет, нет, вы, синьор дель Веспиньяни, для меня словно настоящий отец... Строгий и любящий.

— Избавь меня Бог и Пречистая Дева от таких родственников,— брезгливо поморщился Отторино. — Если бы мы с тобой были бы даже дальними родственниками, я бы или повесил тебя на рее «Ливидонии», или бы удавился сам от тоски...

— О, синьор, если бы вы знали, какие сыновьи чувства я питаю к вам,— не унимался Джузеппе, несмотря на то, что «сын» был всего на пять лет моложе «отца».

Отторино сделал вид, что не расслышал этой фразы Джузеппе.

— Так вот: на эту игру, в которой я предложу тебе быть моим партнером, — Отторино неожиданно перешел на терминологию, более близкую и понятную собеседнику, — временным, как ты понимаешь, партнером, на эту игру, Джузеппе, я поставил многое, очень многое... Если, конечно, не все, — он неожиданно понизил голос. — Если проиграю я, проиграешь и ты. Но если выиграю... Я озолочу тебя, но ты сразу же уедешь куда-нибудь подальше — желательно в Соединенные Штаты или Латинскую Америку. И чтобы глаза мои тебя тут больше не видели...

Сдержанно улыбнувшись, Росси произнес, не глядя на графа:

— Я понимаю...

— Ты согласен? — поинтересовался дель Веспиньяни, посмотрев на Росси пристальным, испытывающим, но в то же время — ненавидящим взглядом.

Тот кивнул.

— Да, синьор...

— Тогда поговорим более конкретно...

— Я слушаю...

И Отторино, склонясь над столом, принялся излагать свой план, а также роль в замыслах его, дель Веспиньяни Джузеппе Росси...

Тюремная камера, в которой содержался Андреа, как уже было сказано, несколько отличалась от других камер, и не только относительным комфортом, отсутствием решетки и телевизором: мебель, привинченная к полу, радовала глаз округлостью форм, чтобы нельзя было пораниться об углы; стены, выкрашенные в белый цвет, были обиты пробкой — такой ненавязчивый интерьер обычно бывает в камерах, где содержатся очень опасные преступники, от которых можно ожидать чего угодно...

Андреа не заметил, как заснул. На этот раз он проснулся не сам — его разбудил скрежет давно не смазанной металлической двери. Он оторвал голову от подушки — в камеру вошел надзиратель — не тот, с которым он беседовал несколько часов назад, а другой — усатый, смуглый южанин с нашивками капрала.

— Синьор Альберто Барцини?

Андреа с удивлением осмотрелся по сторонам — оказывается, тут кроме него был еще какой-то заключенный, некто Барцини.

А он и не заметил.

Утром, когда надзиратель назвал его Барцини, Андреа не придал этому обстоятельству должного значения — он подумал, что тот просто оговорился.

Еще бы — такая огромная тюрьма, столько заключенных, и меняются они, наверняка, довольно часто — ведь тюрьма-то предварительная...

Осмотревшись и не найдя тут никого, Андреа подумал, что надзиратель просто перепутал камеру.

Однако тот, подойдя поближе, произнес официальным голосом:

— Синьор Альберто Барцини, с вами хочет поговорить следователь, синьор Давиде Гвадонини.

Поднявшись с кровати, Андреа виновато посмотрел на надзирателя.

— Простите, но вы ошиблись... Вы ошиблись, синьор карабинер...

— То есть?

— Вы ко мне обращаетесь? — на всякий случай осведомился Андреа.

Надзиратель усмехнулся.

— А то к кому же еще? Это камера одиночная, и кроме вас, синьор Барцини, тут никого нет...

— Моя фамилия — Давила, и зовут меня — Андреа.

А синьор Барцини, видимо, в другой камере...

Надзиратель ухмыльнулся.

— Не валяйте дурака, синьор Барцини. Вы прекрасно известны на Сицилии...

— Простите, но я в Палермо, да и вообще на Сицилии — первый раз в жизни.

— Это вы объясните следователю Гвадонини. А теперь — пойдемте.

— Куда?

— К следователю. Кстати, можете использовать свое право: можете отвечать на вопросы, поставленные вам устно или письменно, по вашему усмотрению, можете не отвечать на них вовсе, если найдете, что они могут повредить вам, можете, как я уже сказал, потребовать адвоката... Как жаль, что ваш личный адвокат, синьор Галли, тоже арестован! — притворно засокрушался надзиратель.— А то он бы вам наверняка бы помог»

— Какой еще синьор Галли? — Андреа вопросительно посмотрел на капрала.

— А то вы не знаете...

Андреа, недоумевая, встал, быстро оделся и пошел вслед за надзирателем...

«Нет, тут наверняка какая-то ошибка, — думал Андреа, глядя в широкую спину капрала, — наверняка меня приняли не за того, а за какого-то преступника... Альберто Барцини. Иначе — как бы я оказался тут, в тюрьме?.. Это даже хорошо, что сейчас меня вызвали к следователю. Уж он-то быстро во всем разберется и выпустит меня...»

Уже подходя к двери, за которой был кабинет следователя, синьора Гвадонини, он почему-то вспомнил о Росси и тут же подумал: «Интересно, а его тоже арестовали, как и меня? Если да — то за что?.. Если так, то оно, может быть, и к лучшему — Росси наверняка подтвердит, что это — не более, чем просто досадное недоразумение, и меня отпустят. Жаль только, что в Ливорно я буду не раньше вечера...»

Надзиратель толкнул тяжелую дубовую дверь, и Андреа очутился в кабинете следователя...

ГЛАВА 18

Отторино чувствовал в себе уверенность человека, который после долгих и мучительных раздумий и колебаний наконец-то приготовился совершить поступок, способный изменить всю его жизнь.

Теперь, когда путей к отступлению не было, когда все мосты были сожжены, ему оставалось только одно — попытаться как-то использовать редкостную изворотливость и сметливость Джузеппе Росси, попытаться повернуть ход событий себе на пользу...

Теперь его, пожалуй, уже ничто и никто не мог остановить...

Да, конечно же, в глубине души он прекрасно осознавал, что тысячу, миллион раз неправ, он прекрасно понимал, что совершает нечто чудовищное, что когда-нибудь уронит его не только в глазах окружающих (о реакции Эдеры он пока не думал), но и в своих собственных.

Понимал — но ничего с собой не мог сделать.

Он, по выражению Клаудио, действительно был обуян страстью — всепоглощающей и роковой...

Посмотрев на Росси, он начал так:

— Короче говоря, давай играть в открытую. Ты ведь согласен?

— Конечно!

— Я тоже... Тем более, что в таких случаях тебе не придется применять крапленые карты... Я-то знаю, что ты на руку нечист,— произнес граф, и Росси понял, что Отторино известно и о его карточном жульничестве, и о многих других грехах.

Это было косвенное предупреждение — мол, я ведь о тебе, дорогой синьор Росси, знаю столько много такого, о чем ты и сам, наверное, о себе не знаешь...

— Я слушаю...

Отторино, стараясь не встречаться с подобострастным взглядом своего личного секретаря, продолжал:

— Короче, в открытую, так в открытую... Так вот: я, граф Отторино дель Веспиньяни, хочу, чтобы супруга синьора Андреа Давила стала моей женой... То есть — теперешняя супруга Андреа,— поспешно добавил он таким тоном, будто бы считал, что когда-нибудь у Андреа будет еще как минимум одна жена.

Росси осклабился.

— Я понимаю...

Строго посмотрев на Джузеппе, граф произнес:

— Не строй тут такие мерзкие рожи, и не скалься — ты ведь знаешь, что мне это очень не нравится...

После этих слов Джузеппе замолчал.

Граф, тяжело вздохнув, продолжил:

— Почему я так хочу — это не твоего ума дело. Если ты хочешь заслужить многое из того, что я тебе пообещал, ты должен слушаться меня...

— Буду стараться, — вставил Росси, — ведь для меня нет другого удовольствия, как доставить вам радость...

Кто бы мог подумать, что еще полчаса назад этот человек с маленькими, глубоко посаженными глазами пусть косвенно, но все-таки угрожал графу!

Теперь Джузеппе был сама услужливость.

— Так вот... — граф внимательно посмотрел на своего личного секретаря, — так вот, теперь надо посчитать, что мы имеем...

— То есть?

Взвесить все плюсы и минусы, все «за» и «против»... — продолжил Отторино. Начну с плюсов — хотя, честно говоря, и не знаю, действительно ли эти обстоятельства сыграют мне на руку...

Росси приготовился слушать.

— Во-первых, — начал дель Веспиньяни, — во-первых, Андреа посажен в тюрьму...

В камеру предварительного заключения,— тут же поправил его Джузеппе.

— Ну, хорошо... Его обвиняют в том, что он — один из лидеров организованной преступности на Юге Италии, на Сицилии, и что он — никакой ни Андреа Давила, а синьор Альберто Барцини...

— Совершенно верно, синьор дель Веспиньяни, — услужливо закивал Росси.

— Дальше: ты, Джузеппе, выкрал его документы и все, что могло бы подтвердить его слова о том, что он Андреа Давила...

— Ну да...

— Но ведь это до поры до времени... Полиция задерживает человека, который подозревается в преступлении, а у этого человека нет документов. В то же самое время задержанный утверждает, что на самом деле — он совершенно другой человек чем тот, за которого его принимают... Что делает в таких случаях полиция?.. — спросил дель Веспиньяни и тут же ответил на свой вопрос: — Ищет подтверждение или своей версии, или версии подозреваемого... А что, — он неожиданно обернулся к Росси,— а что, этот самый мафиози действительно так похож?

— Ну просто одно лицо!

— Мда-а-а,— задумчиво протянул граф, — бывают же в жизни такие совпадения... Ну, ничего не скажешь — тут нам в чем-то повезло... А может быть — и нет.

— То есть? — спросил Росси.

— Если полиции удастся найти свидетелей, которые предоставят убедительные доказательства, что Андреа — это не Андреа, а Альберто, в таком случае он угодит за решетку. А если нет?

— Как только Эдера узнает, где теперь Андреа, она тотчас же поспешит в Палермо, чтобы помочь мужу выпутаться из этой более чем неприятной истории,— предположил Джузеппе неуверенно.

— Можешь не сомневаться — так оно и будет,— заверил Отторино.

— Что же делать?

— Надо сказать, что ты действительно был в Палермо, что перед этим говорил с Андреа по телефону, что он назначил тебе встречу, но на условленное место не пришел. Ты якобы прождал его положенное время, и улетел обратно в Ливорно... А если вдруг выяснится, что это не так — ну, мало ли бывает в жизни случайностей? — ты придумаешь что-нибудь... Ну, я дам тебе денег и ты тут же уедешь из Ливорно, скроешься в неизвестном направлении... К своим многочисленным внебрачным детям,— невесело ухмыльнулся дель Веспиньяни.

Предлагая Джузеппе такую версию, Отторино на всякий случай готовил себе пути к отступлению, стремясь в случае провала такого варианта «сохранить лицо» — больше всего этот человек боялся за свою репутацию.

— Но... — начал было Росси, однако граф не дал ему договорить:

— Не беспокойся, деньгами я тебя не обижу... Ты ведь знаешь.

В ответ Джузеппе заулыбался.

— О, вы так щедры, вы так добры ко мне... Да хранит вас Мадонна и святой Януарий!

— У нас есть еще один плюс: ты говоришь, что Андреа пошел с проституткой?

— Ну да...

— А кто это может подтвердить?

— О том, что мафиози Барцини был извлечен из кровати гулящей девки, достаточно написано в газетах...

— Тогда получается одна маленькая неувязочка,— резюмировал граф.

— Неувязочка?

— Ну да...

— Какая же?

— Если синьор Давила действительно синьор Барцини, то он мог бы быть арестован в номере девицы, — произнес граф,— если же ему удастся доказать, что он — не Альберто Барцини, а честный гражданин Андреа Давила, то... Постой, постой — в любом случае, докажет он это или нет, в протоколе и в газетных репортажах фигурирует место, в котором его арестовали... Да-а-а, — немного приободрившись, протянул граф,— это меняет дело...

— А что скажем Эдере?

Видимо, хитрый Джузеппе не зря произнес слово «скажем» — таким образом он давал своему патрону понять, что они стали соучастниками.

Отторино, придвинув к себе телефон, на минутку задумался, после чего произнес:

— Я сейчас позвоню в палаццо, чтобы назначить Эдере встречу...

— А я что должен делать?

— Рассказать, и — как можно убедительней, как и что...

— ...?

— О своей поездке в Палермо, — произнес дель Веспиньяни,— я ведь тебе только что говорил... — неожиданно он улыбнулся, — И смотри, Джузеппе, на этот раз не наговори ничего лишнего... 

— Хорошо, синьор, — произнес тот, — не беспокойтесь, синьор дель Веспиньяни...

Вернувшись в палаццо, Эдера оставила детей на попечение Маргариты, а сама отправилась в спальню — приводить себя в порядок.

Ведь не могла же она предстать перед Андреа растрепанной, одетой в свитер и джинсы!

Впрочем, Эдера даже в такой одежде выглядела красивой и привлекательной, однако ей, как и любой женщине, хотелось показаться перед любимым мужчиной в наиболее привлекательном свете.

Эдера, уложив прическу и сделав макияж, почему-то так некстати вспомнила Отторино — их недавнюю поездку в Милан, на «Аиду», и улыбнулась — тогда граф проявил такое внимание, прислав ей в палаццо лучшего в Ливорно парикмахера, специалиста по макияжу и массажиста.

— «Ничего, — подумала Эдера, — в следующий раз в Милан мы отправимся втроем...»

В это время прозвенел звонок — Эдера сразу же бросилась к телефону.

— Алло...

С той стороны послышался голос Отторино дель Веспиньяни.

— Эдера, не могли бы вы срочно приехать на «Ливидонию»? Я сейчас вышлю за вами машину.

Голос у Отторино был на редкость напряженный — Эдера сразу же подумала, что что-то произошло, и что это «что-то» наверняка связано с Андреа.

— На яхту?

— Да.

— Но зачем? — спросила Эдера, подавляя в себе все нараставшую тревогу.

— Это не телефонный разговор,— ответил дель Веспиньяни, — машина уже выехала. 

— Я сейчас, — пробормотала Эдера и растерянно положила трубку.

Да, теперь ей было уже явно не до нарядов...

Эдера, глядя в спину шофера, все время мысленно торопила машину: «Быстрей, быстрей...»

Белый «роллс-ройс» ехал по городу со скоростью не менее семидесяти километров, но Эдере казалось, что он едва плетется.

Наконец-то!

Порт, стоянка, и знакомый силуэт «Ливидонии».

Ну, что же там...

Сердце тревожно колотилось, как пойманная птица, руки похолодели и вспотели...

Отторино, коротко кивнув Эдере, произнес:

— У нас тут одна непредвиденная заминка... — увидев испуг на лице синьоры Давила, он добавил: — ничего страшного.

Эдера опустилась в кресло.

— Да вы не беспокойтесь,— продолжал Отторино, стараясь не встречаться с Эдерой глазами.

— Что-то с Андреа?

— Понимаете ли, синьор Росси недавно прибыл из Палермо,— сказал граф, — и — странное дело! — они договорились встретиться с вашим мужем, договорились по телефону, но тот почему-то не пришел... Во всяком случае, так утверждает сам Росси.

Росси, поднявшись со своего места, рассказал о том, как он битых два часа прождал синьора Давила в условленном месте, но тот не пришел.

— Может быть, он просто перепутал место встречи? — предположил Джузеппе.

— А куда вы звонили? — осведомилась Эдера.

— В гостиницу «Колизей»... Может быть, позвонить еще раз туда? У меня есть номер, — и личный секретарь графа дель Веспиньяни посмотрел сперва на Эдеру, а затем — на своего патрона.

— Что ж — позвони...

Росси набрал код Палермо: портье «Колизея», наведя справки, сообщил, что синьор Давила вчера вечером куда-то отправился с вещами, что он расплатился за номер, и сказал, что улетает в Ливорно.

— Может быть, вы перепутали место? — спросила Эдера, цепенея от страха.

— Да нет, он мне сам его назначил...

Эдера испуганно посмотрела на графа.

— Что же делать?

Тот пожал плечами.

— Не знаю.

— Но Андреа...

— Остается только одно, синьора Давила — ждать. Ведь у вашего мужа достаточно денег, чтобы купить билет на обыкновенный самолет до Ливорно, — произнес дель Веспиньяни. — Думаю, что его что-то задержало. Да вы не беспокойтесь, — добавил он, стремясь придать своим интонациям максимумдоверительности и доброжелательности,— вернется он, обязательно вернется...

— А что же мне делать? — спросила Эдера, с мольбой глядя на графа.

Тот вздохнул.

— Ждать...

И Эдера, с трудом подавляя в себе желание расплакаться, вышла из каюты...

Сразу же после разговора с графом Эдера отправилась в церковь Пречистой Девы — она знала, что теперь, когда Андреа ничем не поможешь, когда она, Эдера, должна сидеть тут, в Ливорно и ждать от него вестей, ему можно помочь разве что молитвой, обращением к Пречистой Деве, с мольбой о помощи...

Несмотря на сильнейшее волнение, которое охватило Эдеру после разговора с Отторино и его личным секретарем, церковь Пречистой Девы поразила ее своей величественностью и в то же время — суровой простотой.

В церкви было два огромных придела: один вверху, другой — внизу.

Нижний был заперт массивной железной решеткой, а в верхний можно пройти.

Стены этой огромной каменной церкви, построенной на пожертвования лет триста назад, сплошь и рядом были увешаны небольшими мраморными и серебряными пластинами, на которых были выгравированы имена и фамилии, а иногда — и просто одни только инициалы жертвователей.

В основном дары делали моряки, рыбаки, которые, обратившись в тяжелую жизненную минуту к покровительству Пречистой Девы, заступницы на водах, благополучно избежали смерти.

Эдера, пройдя в придел, на минуту задержалась, рассматривая дары.

Тут были и модели парусных судов, картины, исполненные маслом — неумелыми, наивными, но такими старательными руками, привыкшими больше к тросу и штурвалу, чем к кисти и пенделю; таких табличек, таких даров было великое множество — наверное, тысячи...

Глядя на эти наивные, но сделанные от чистого сердца дары, Эдера, на минуту даже позабыв о своих горестях и печалях, подумала:

«Вот этот человек, наверное, сорвался с мачты во время бури, но успел счастливо зацепиться за какое-нибудь крепление. Этот едва не утонул, смытый волной, но умело брошенный спасательный круг на канате спас ему жизнь. Этого, наверное, здорово изранили в каком-нибудь притоне в одном из портовых городов Средиземного моря, но он, дав обет Пречистой Деве Марии, долго боролся с недугом и выжил, этот служил на военном судне, во время войны его корабль был торпедирован подводной лодкой, но он чудом спасся, этот ночью попал в холодную воду, но не замерз, и вот теперь все они принесли свою скромную, но такую искреннюю и душевную благодарность небесной заступнице, потому что выжили они исключительно благодаря ее ходатайству перед Богом».

Пройдя ближе к алтарю, Эдера благоговейно опустилась на колени...

Она молила Пречистую Деву о благополучном возвращении Андреа домой, о том, чтобы он поскорее вернулся к ней, к Лало и Эдерине; она просила простить все грехи Андреа — как прошлые, так и настоящие, она молила, чтобы в их доме наконец-то воцарились мир и спокойствие...

И — удивительное дело! — чем больше она молилась, тем спокойней, тем радостней становилось у нее на душе.

Она прониклась твердым убеждением, что рано или поздно Андреа вернется, и что они вновь будут вместе, и вновь будут счастливы...

Из церкви Эдера вышла успокоенной и умиротворенной. Сев в машину, она поблагодарила водителя за то, что тот долго ждал ее.

— О, что вы, синьора! — воскликнул шофер, — да разве за такое благодарят?! Я и сам всегда обращаюсь к Пречистой Деве в тяжелые минуты, и она часто, очень часто помогает мне — хотя я, наверное, и не заслуживаю этого... Дай Бог вам счастья, синьора, вам и вашей семье, да хранят вас Пречистая дева и святой Иероним...

Эдера благодарно улыбнулась.

— И все-таки — большое вам спасибо...

— Итак, — произнес Давидо Гвадонини, следователь прокуратуры, — итак, синьор Барцини, давненько мы вас искали...

«Не стоит его перебивать, — решил Андреа, — такие важные синьоры, как этот, не любят, когда их перебивают. Надо дослушать, что он еще будет говорить... Да и просто интересно — в чем же обвиняют этого самого Барцини?..»

Следователь, выразительно посмотрев на Андреа, поинтересовался с кривой улыбкой:

— Чего же вы молчите?

Набрав в легкие побольше воздуха, Андреа произнес так:

— Простите, но тут произошло какое-то досадное недоразумение... 

— Вот как?

— Да, произошла ошибка...

— В том, что вас арестовали?

— Разумеется...

— Вам показали ордер на ваш арест? — осведомился следователь.

Неожиданно подал голос его помощник — он сидел в углу, и Андреа, зайдя в кабинет, не видел его:

— Карабинеры извлекли его из постели какой-то шлюхи. Он был так пьян, что ничего не помнит...

— Что ж, — ответил следователь, — если синьор Барцини не помнит, что ему предъявляли ордер на арест, мы сделаем все по правилам...

Он раскрыл лежавшую перед ним папку и протянул арестованному листок плотной голубоватой бумаги с грифом прокуратуры.

— Прошу...

Андреа, взяв листок, прочитал:

— Постановление об аресте... Именем Итальянской Республики... Гражданин Альберто Барцини...

— Ну, все правильно?!

— Но я не Альберто Барцини! — воскликнул Андреа — вы перепутали!

Гвадонини только хмыкнул.

— Вот как?

— Да, синьоры, я явно не тот, за кого вы меня принимаете...

— А кто же вы?

— Мое имя — Андреа Давила, я из Ливорно... До этого жил в Виареджо, до этого — в Риме, в Милане, учился в Соединенных Штатах. По профессии я — архитектор.

Гвадонини покачал головой.

— Что ж, неплохо, неплохо, — произнес он, — архитектор вы действительно неплохой... Нам потребуется немало времени и усилий, чтобы ликвидировать здание преступности, которое воздвигнуто не без вашей помощи.

Андреа, весьма пораженный тем, что ему не верят, воскликнул:

— Но как, как же я могу доказать, что я — Андреа Давила?

— Докажите. У вас есть документы?

— Нет, — подал голос помощник следователя, — при обыске у него не нашли. Наверное, спрятал или уничтожил. Не успел выправить фальшивый паспорт и удрать за границу...

Андреа продолжал возражать:

— Но я впервые тут, на Сицилии!

Раскрыв папку, Гвадонини принялся перечислять преступления Барцини, закончив словами:

— Вы ведь небедный человек, синьор... Вилла на Капри, вилла под Сиракузами, земельные участки, а также много-много всего... И все или почти все это — на Сицилии... И вы еще утверждаете...

Помощник следователя согласно покачал головой и произнес:

— Конечно. Иным путем тут, на Сицилии, особенно больших денег не заработаешь. Тем более, что все или почти все, связанное с подобного рода бизнесом, давно уже прибрала к рукам мафия...

— Да я и так знаю это. С виду синьор Барцини — порядочный человек, уважаемый предприниматель. Но он в то же самое время — один из лидеров преступной группировки, ее мозговой центр. Да-а-а, протянул следователь, — организованная преступность это ведь не только присвоение денег. Когда частный бизнес развивается слишком вяло, как это было тут у нас на Сицилии в семидесятые-восьмидесятые годы, открывается простор для организованной преступности. Начавший кредитором постепенно становится партнером — этот закон известен всем. А кто может кредитовать также, как мафия? — задал самому себе вопрос Гвадонини и тут же ответил на него: — Никто. Тем более, что никто не скажет, как именно, каким путем мафия нажила те или иные деньги — на строительстве ли приютов для сирот или на контрабанде оружия или наркотиков — так искусно отмываются теперь эти деньги через фирмы наподобие вашей, синьор Барцини... Кроме того, никто не может со стопроцентной уверенностью сказать, где у нас в Италии заканчивается легальный бизнес и начинается мошенничество. И, что удивительно, большинство просто не желает этого знать...

«Это какая-то чушь,— решил Андреа, поняв, что ни Гвадонини, ни его помощник не разыгрывают его, а на самом деле принимают за какого-то Барцини — это какой-то кошмар...»

Он ущипнул себя, в надежде, что это все-таки сон, и что он сейчас проснется.

Однако это был не сон...

— Вы имеете право требовать адвоката, — напомнил ему о праве на защиту следователь.

— Я не буду этого делать, так как не чувствую никакой вины за собой,— возразил Андреа.

— Тогда потрудитесь объяснить...

Андреа начал несмело — с того момента, как дель Веспиньяни направил его сюда, на Сицилию, для снятия плана с имения под Палермо, и закончив посещением бара в окрестностях порта.

Следователь язвительно улыбнулся.

— А ничего не скажешь — отлично придумано! Может быть, вы, синьор Барцини, хотите сделать еще какое-нибудь заявление?

Тогда Андреа, выйдя из себя, закричал:

— Какое к черту заявление!.. Я просто требую, чтобы меня выпустили отсюда!.. Мне до сих пор не предъявлено никакого мало-мальски серьезного обвинения!.. Это просто форменное безобразие!..

Гвадонини только иронически качал головой и все время повторял:

— Ну, ну...

Андреа, поняв видимо, что в этой беседе взял слишком круто, и что криком он вряд ли поможет, поспешил произнести голосом несколько извинительным:

— Но ведь я действительно не совершил ничего такого, что могло бы вызвать серьезные негативные последствия. И потому я требую, чтобы он немедленно был выпущен... Ведь мне действительно не предъявлено никакого мало-мальски серьезного обвинения...

После этих слов в кабинете следователя зависла долгая, томительная для Андреа пауза, прерываемая назойливым жужжанием мухи.

Наконец, следователь произнес:

— Синьор Барцини, мы все ценим ваше остроумие, однако будет лучше, если вы перестанете валять дурака... Что это еще за выдумки, за кого вы нас тут принимаете? Вас знает весь город, ваши портреты висят на каждом углу, вас постоянно склоняют в полицейской хронике... И вы еще будете утверждать, что вы — это не вы?1

Андреа понуро молчал — он никак не мог ожидать такого поворота событий.

— Вот что, — произнес следователь, — отправляйтесь-ка в камеру и подумайте... А когда вам надоест валять дурака, дайте знать — и мы с вами поговорим...

И тот самый охранник, который привел Давила в кабинет следователя, проводил его по полутемным тюремным коридорам в камеру...

Тюрьма Палермо находилась на самой окраине города; это было здание, построенное относительно недавно, в пятидесятые годы.

Тюрьма занимала целый квартал и представляла собой большое сооружение красного кирпича, в плане — строго квадратной формы, построенное по периметру квартала. Ни привычных заборов, ни башенок с карабинерами тут не было: зарешеченные окна, начинавшиеся со стороны улицы с уровня третьего этажа, служили надежной преградой для любого, кто осмелился бы бежать — тем более, что по тройному ряду металлических решеток был пропущен сильнейший разряд электротока.

Таким образом, здание городской тюрьмы, замкнутое по периметру, образовывало внутри маленький дворик, который обычно использовался, как правило, для прогулок заключенных...

В тот день, после обеда, надзиратель предложил Андреа прогуляться, заметив:

— Прогулки укрепляют здоровье... — А вам понадобится много, очень много здоровья, синьор Барцини — вам ведь еще долго сидеть и гнить тут...

Эти слова прозвучали почти как приговор...

 Андреа ничего не оставалось делать, как подняться и пойти вслед за надзирателем.

Прогулка была недолгой — что-то около часа, и все это время Андреа размышлял над ситуацией, одновременно — нелепой и драматической, в которую он попал.

Было очевидно, и притом — совершенно очевидно одно: его явно приняли не за того, кого следует.

Альберто Барцини — кто он такой?

Мафиози?

Допустим.

И почему его, Андреа Давила, с такой убежденностью принимают за этого человека?

Да-а-а...

Синьор Гвадонини сказал, что его может спасти только одно: если он предоставит какие-нибудь доказательства, что он — действительно Андреа Давила.

В противном случае...

В противном случае ему придется провести тут достаточно времени, в этой тюрьме, в обществе убийц, воров, грабителей, бандитов, налетчиков, фальшивомонетчиков, содержателей незаконных притонов разврата, наркодельцов, растлителей несовершеннолетних, продавцов краденого и прочих уголовников, людей, считающих, что честность, порядочность, совестливость и нравственность — очень условные категории, которые вряд ли нужны в повседневной жизни, и что от всего этого надо как можно скорее избавиться, как от ненужного хлама.

От одной мысли об этом Андреа стало дурно.

Но что делать?

Так, документы... Где же его документы? Гвадонини сказал сегодня, что документов у него найдено не было. И что это за фраза — будто бы он был извлечен из постели какой-то девицы?

Пречистая Дева, что же это такое?

Последнее известие, самое ужасное из всех, совершенно подкосило Андреа.

У него сперва мелькнула мысль, что его личность может подтвердить Эдера, Валерио, Матильда, дель Веспиньяни, в конце-концов — множество людей, но если до них дойдет, что его, Андреа Давила, действительно извлекли из постели проститутки?!

Что они скажут?

И каким ударом все это будет для Эдеры?!

Прохаживаясь по дворику, Андреа увидел, что один из заключенных читает какую-то газету.

Подойдя к нему, Андреа вежливо попросил:

— Можно?

Тот поднял взгляд.

— Чего надо?

— Синьор, можно вашу газету?

Заключенный отпрянул от него, молча протянул газету и удалился, ежеминутно оглядываясь.

Взяв газету, Андреа посмотрел на первую страницу и остолбенел — там, набранный самым крупным и броским шрифтом, какой, наверное, только нашелся в типографии, чернел заголовок:

ОДИН ИЗ ЛИДЕРОВ ОРГАНИЗОВАННОЙ

ПРЕСТУПНОСТИ АЛЬБЕРТО БАРЦИНИ

АРЕСТОВАН В КРОВАТИ ПРОСТИТУТКИ

ПО КЛИЧКЕ «ЛОШАДКА»

И фотография — он, Андреа Давила, в одном нижнем белье; карабинеры заталкивают его в бронированный фургон для перевозки особо опасных преступников...

У Андреа потемнело в глазах, он судорожным движением отложил газету.

При одной только мысли, что это может увидеть Эдера, что этот снимок может попасться на глаза кого-нибудь из его друзей и близких, ему становилось не по себе.

Но как?

Как такое возможно?

Почему у него, Андреа, не оказалось при себе никаких документов?

И чемоданчик с планом — тем самым, который он снял с дома и церкви под Палермо, тоже пропал

И как, наконец, он очутился в объятиях этой Левины девицы, «лошадки» ?

Почему его так усиленно принимают за какого-то Барцини?

Загадка.

Эти и другие соображения долго не давали Андреа покоя — он размышлял над всем этим и во время прогулки, и после нее, и тогда, когда в камере погасили свет и прозвучала команда «отбой»...

Андреа был в полной растерянности; в такую страшную ситуацию он в своей жизни не попадал ни разу...

ГЛАВА 19

Лунная дорожка на ночной глади волн казалась совершенно неподвижной — такой глубокий штиль царил на море. Едва слышно плескались ленивые волны о борт «Ливидонии», едва слышно качались под ласковым ветром прибрежные кипарисы и тополя — казалось, что своими острыми пирамидальными кронами они пронзают иссиня-черный бархат ночного итальянского неба...

Тускло светящиеся фосфорические стрелки на циферблате старомодного будильника, как и обычно, стоявшего около кровати Отторино дель Веспиньяни, показывали двадцать минут третьего. В тот вечер Отторино лег спать ровно в полночь, но все никак не мог заснуть — его в который раз мучила тяжелейшая бессонница...

В голове назойливо роились мысли — подробности недавней беседы с Эдерой, размышления об Андреа, и чувство страшной, вселенской вины перед этими честными и прекрасными людьми...

Какой-то внутренний голос постоянно шептал дель Веспиньяни, что он поступает очень некрасиво, недостойно его же самого, что нельзя строить свое счастье на несчастье других людей, а тем более таких, которые верят в него, которые уважают его, которые хотят видеть в нем хорошего друга, что рано или поздно за это ему придется расплачиваться — точно также, как в свое время он расплатился за многие ошибки смертью самою дорогого и близкого человека — Сильвии...

Но в то же самое время какой-то другой голос говорил: «Нет, Отторино, не прислушивайся к глупостям... Все будет хорошо, и ты, наконец, обретешь счастье и спокойствие, как и многие другие... Ты ведь ничем не хуже их — и если они счастливы в семейной жизни, то почему бы не быть счастливым и тебе?..»

Накинув халат, Отторино, поеживаясь от холодного ветерка, который дул через незадраенный иллюминатор, подошел к столу и, раскрыв портсигар, закурил.

Эдера...

Да, когда он говорил отцу, Клаудио, что нет, наверное, такого преступления, на которое бы он не пошел бы ради нее, он не шутил, он не бравировал — так оно и было, наверное, на самом деле.

Теперь, после того, как с Андреа произошла такая неприятная история, дель Веспиньяни все больше я больше убеждался, что нет в мире ни одного барьера, нет ни одной черты, которой бы он не переступил, чтобы быть вместе с Эдерой.

Неожиданно ход его мыслей перешел на Андреа.

Интересно, а как долго его продержат там, в камере предварительного заключения?

Ведь рано или поздно все прояснится, и его выпустят, и тогда он расскажет Эдере...

Надо что-то делать!

Затушив сигарету, Отторино тут же сообразил, к кому он может обратиться за помощью.

Ну, конечно же — к Адриано Шлегельяни, к своему старому университетскому товарищу!

Кто еще может ввести его в курс дела, кто еще может прояснить ситуацию, кто еще может держать его в курсе событий?

Ну конечно же, он, только он — один из бывших шефов спецслужб! 

Отторино, на правах хорошего приятеля, обладал одной привилегией — он мог звонить к Шлегельяни в любое время суток. 

 Рука его тут же потянулась к телефону, но в последний момент, поразмыслив, он пришел к выводу, что как раз теперь звонить не стоит.

«Адриано — очень хитер, почти также, как и мой отец — подумал он, — и уж, наверное, прекрасно догадается, для чего мне понадобилось быть в курсе дел Андреа Давила... Нет, нет, лучше дождаться утра...»

Едва склянки на яхте пробили восемь, Отторино, с впавшими после бессонницы глазами, с пепельного цвета лицом вышел на палубу и вдохнул полной грудью свежий морской воздух.

В это самое время кто-то из прислуги позвал его:

— Синьор, вас к телефону...

Спустившись по лесенке в каюту, Отторино взял трубку и произнес:

— Слушаю...

Звонил ни кто иной, как сам Адриано.

Доброе утро,— поприветствовал он старого приятеля в своей обычной сдержанной манере.

— И тебе того же...

— Ну, как дела?

— Ничего... А как ты догадался мне позвонить? — полюбопытствовал дель Веспиньяни, который был донельзя рад тому, что Шлегельяни сам позвонил ему.

Из трубки послышался сухенький мелкий смешок, похожий, скорее, на покашливание.

— Кхе-кхе, ты не представляешь, но этой ночью ты мне приснился...

— Вот совпадение!

— Хочешь сказать, что и я тебе приснился? — спросил Адриано.

— Вот именно.

— И как же?

— Будто бы ты сидишь на корточках у разрытой могилы и ешь сырое мясо, — смеясь, ответил граф.

— Ну, и фантазия же у тебя, — зазвучало в ответ, — признайся, что этот сон ты придумал только что... Не так ли?

Отторино не стал спорить, и ответил:

— Да, так...

— В любом случае — неплохо... Одни говорят, что мясо — это к болезни, другие — что к свадьбе. Мне, честно говоря, нравится второе.

— Понимаю тебя. Честно говоря,— продолжил он в тон собеседнику,— я всегда относился к любым сновидениям как к чему-то обманчивому, манящему своей поверхностной глубиной, а на самом деле оказывающемуся ни чем иным, как абсурдной, начисто лишенной смысла игрой... И потому я с презрением относился ко всем, кто верил в сны, кто пытался предсказать по ним будущее... И всегда потешался с шарлатанов, которые зарабатывали толкованием снов. Ни за что бы не подумал, что ты веришь в подобную чепуху...— он немного помолчал, а затем спросил: — А как я приснился тебе, Адриано?

Тот немного помедлил, после чего ответил:

— Откровенно говоря, теперь уже и не помню... Спится и снится. Сны — единственное, что может противостоять бренной молчаливой жизни. И они наступают на меня и пользуются моей немотой, чтобы господствующее положение в моем молчании... Иногда я думаю, что если бы не они, то я просто бы сошел с ума... Они охраняют меня, как почетный караул... И теперь я уже с нетерпением жду их...

— И моего появления во сне? — съязвил дель Веспиньяни.

— Не во сне, но наяву...

Отторино насторожился.

— То есть?

— По моим подсчетам, ты давно уже должен был бы приехать ко мне в Рим...

— Почему ты так думаешь?

— Потому что у тебя, как мне кажется, есть для этого причины и — достаточно веские...

— Это приглашение?

— Нет, это вопрос...

— И когда ты можешь меня принять? — спросил граф, понимая, что Адриано Шлегельяни известно многое, если не все.

— Да хоть сегодня...— произнес бывший шеф спецслужб. — Ну, всего хорошего...

После этих слов короткие гудки возвестили, что разговор окончен.

Отторино, немного помедлив, набрал номер палаццо и попросил Маргариту, чтобы та позвала к аппарату синьору Давила.

— Синьор дель Веспиньяни, — ответила служанка,— она не спала всю ночь, и заснула только теперь...

— Что с ней? — воскликнул граф вне себя от волнения. — Что произошло?

— Она так расстроилась тем, что вчера не приехал синьор Давила,— с грустью в голосе ответила Мазино, — что потеряла сон.

— В таком случае, не надо ее будить. Просто передай ей, что я сегодня вылетаю по ее делам — выяснять, что же случилось с Андреа...

Сказать, что Отторино дель Веспиньяни был импульсивным человеком — значит, по сути, не сказать ничего...

Импульсивность в мыслях и в поступках была, пожалуй, самой отличительной чертой этого человека... Особенно — в критические минуты жизни. И хотя он иногда выстраивал хорошо, заранее обдуманные планы, как недавно, Джузеппе Росси, чаще всего он поступал так, как подсказывали ему то ли интуиция, то ли минутный каприз, то ли еще какое-то чувство — и, как ни странно, редко когда ошибался...

— Наверное, в сложные жизненные минуты ему, как никому другому удавалось подсознательно просчитать все возможные варианты, и выбрать один, наиболее подходящий.

Вот и теперь граф понял, что сегодня, именно сегодня ему необходимо во что бы то ни стало поговорить с Адриано — и потому он сразу же позвонил на аэродром и распорядился, чтобы там подготовили его «сесну».

— Куда вы летите? — спросил авиадиспетчер, — какой аэродром запросить?

— В Рим, — последовал ответ. — И передайте, чтобы поторопились. Это срочно...

Адриано Шлегельяни принадлежал к тому типу людей, которые никогда категорично не осуждали других — во всяком случае, стремились к этому всеми силами.

Еще в юношеские годы, когда человек особенно восприимчив, он услышал когда-то фразу, надолго запавшую ему в память:

— Если тебе вдруг захочется осудить кого-нибудь, то вспомни, что не все люди обладают теми преимуществами, которыми обладаешь ты.

Фраза эта заключала куда более глубокий смысл, чем можно было подумать.

Тогда будущий шеф спецслужб долго размышлял над ее скрытым смыслом, и вскоре у него появилась привычка сдержанности в суждениях — привычка, которая часто служила ему ключом к самым сложным и изощренным натурам и еще чаще делала его жертвой матерых надоед.

Любой, пусть даже самый недоразвитый ум всегда чувствует эту сдержанность, и если она проявляется в окружающих, то такой ум всегда стремится зацепиться за нее.

И очень часто такому человеку начинают поверять самые страшные и сокровенные тайны, самые глубинные переживания и горести.

Впрочем, сам Адриано никогда не искал подобного к себе отношения, хотя и понимал, что сдержанность в суждениях — залог неиссякаемого доверия.

Видимо, это редкое в наше время качество было одной из многочисленных причин, позволивших в свое время Адриано так круто взобраться по лестнице служебной иерархии итальянских спецслужб — за это время у него не было ни одного взыскания, синьор Шлегельяни всегда слыл честным и порядочным человеком и отличным специалистом.

Правда, одни объясняли его успехи наработанным опытом, другие — интуицией, третьи — и они, как никто другой, близко стояли от истины — умением синьора Шлегельяни расположить к себе людей, однако сам Адриано искренне считал, что ему просто очень везет...

Правда, Шлегельяни не очень любил об этом распространяться — особенно среди коллег... Как-то раз в узком кругу он сказал о своем нечеловеческом везении, на что кто-то тут же заметил: «Везет сильнейшим!..» Адриано посчитал, что допустил личную нескромность и зарекся впредь говорить о подобных вещах. Он никогда не хвастался тем, что может и чего — не может, он никогда не говорил, что считает себя кем-то из ряда вон выдающимся, что он лучше всех остальных... Он просто делал свое дело, оно у него получалось, и синьор Шлегельяни был рад этому...

Адриано прекрасно разбирался в людях, умея просчитывать мотивы, пусть даже и самые скрытые, их поступков — он преуспел в этом не меньше, чем сам Отторино, но, в отличие от последнего, относился к людским слабостям и противоречиям сдержанно, внутренне оправдывая многие из них.

Безгрешных людей в мире не существует — и это очевидно.

Но он, Адриано Шлегельяни, мог с уверенностью сказать: никогда никто не мог бросить в него камень за то, что он сознательно причинил кому-нибудь зло, что он сознательно совершил дурной, скверный, порочащий кого-нибудь поступок.

Да, в его жизни порой возникали ситуации, о которых он потом очень жалел, были моменты, в которые он не хотел возвращаться даже мысленно — а у кого же, спрашивается, их нет?..

Но что касается Отторино...

Несмотря на чисто деловые отношения, которые иногда связывали их (Шлегельяни несколько раз предоставлял своему университетскому товарищу интересующую того информацию из финансовой и биржевой сферы, и небесплатно, конечно; дружба дружбой, а он, Адриано, имеет право получать дивиденды с того бесценного капитала, компьютерного досье, которое собирал всю жизнь), несмотря на все это, Адриано всегда относился к дель Веспиньяни с открытой, нескрываемой симпатией. Он любил Отторино как друга, как надежного и главное — благородного и бескорыстного человека на которого всегда можно положиться.

Но он не мог не видеть, что в последнее время с ним творится явно что-то не то.

И не надо было быть провидцем, чтобы угадать: причина — в той самой синьоре, удивительно похожей на покойную Сильвию.

Не надо было обладать проницательностью Адриано, чтобы понять, что Отторино внушил себе, что это — и есть Сильвия, и что искупит свою вину перед покойной лишь тогда, когда будет вместе с Эдерой.

Не надо было прикладывать умение анализировать ситуации, коем всегда славился Шлегельяни, чтобы понять: ничем хорошим для Отторино это не закончится.

А в том, что Отторино будет упорно добиваться своего, Шлегельяни был абсолютно уверен: во-первых, он прекрасно знал на редкость упрямый характер своего товарища, а во-вторых — ведь полторы недели назад он ездил в Рим, в его дом на Авентинском холме неспроста, ему надо было узнать максимум информации об Андреа Давила, этом «скромном архитекторе», муже Эдеры...

Адриано, одетый в отличный серый костюм консервативного покроя, похожий, скорей, на профессора столичного университета перед вручением международной премии за научные достижения, чем на бывшего шефа спецслужб, «самого страшного и осведомленного человека современной Италии», как несколько лет назад охарактеризовала его одна туринская газета, сидя с Отторино в небольшом ресторанчике, рассказывал о последних римских новостях.

Отторино, терпеливо выслушав его, произнес:

— Прости, но я приехал к тебе вовсе не для того, чтобы выслушивать политические сплетни...

Адриано тонко улыбнулся.

— Я понимаю...

— А для чего же тогда ты рассказываешь мне все это, если понимаешь?

— Можешь считать, что таким образом я испытываю твое терпение. — Но для чего?

— Я ведь понимаю, что в Рим ты приехал не просто так... — Шлегельяни вздохнул. — Ты никогда не приезжаешь просто так — посидеть, походить по городу, пообщаться за стаканом кианти.

— Но ведь ты не любишь Рима.

— Ты также не любишь больших городов, — в тон ему ответствовал Адриано, — но это не значит, что иногда у тебя не бывает желания сюда приехать.

— Просто так?

Мягко улыбнувшись, Шлегельяни ответствовал:

— Дело в том, что просто так ты ко мне никогда не приезжаешь...

— И ты хочешь сказать, что догадываешься о цели моего визита?

Уверенно кивнув, Адриано произнес:

— Разумеется.

— Ну, и...

Откинувшись на спинку стула, бывший шеф спецслужб произнес:

— А я думал, что ты первым начнешь разговор...

Делать было нечего — и Отторино подробно изложил ему то, что произошло с Андреа, не упустив при этом из виду ни своей роли, ни своих планов, ни того, что теперь он, Отторино, будет стоять на своем до конца — чего бы ему это не стоило, пусть даже синьор Андреа Давила сгниет в палермской тюрьме под чужим именем.

Лицо Шлегельяни помрачнело.

— Нехорошо ты поступаешь, Отторино, — произнес он после довольно-таки продолжительной паузы.

Тот поморщился — будто бы в его стакане было не вино, а терпкий лимонный сок.

— Ты не первый, кто говорит мне об этом.

— Наверное, с тобой говорил на эту тему и синьор Клаудио,— заметил Шлегельяни.

— Как ты догадался.

В ответ Адриано только передернул плечами — мол, такой уж я человек, чтобы все обо всех знать, и обо всем иметь свое представление.

— Действительно, говорил... Но...

Шлегельяни перебил его:

— Ты хочешь узнать, что можно будет сделать?

Отторино кивнул.

— Ну да.

— Ситуация не из приятных...

— Для Андреа?

— Для тебя, прежде всего — для тебя, — покачал головой Адриано.

— Чем же она для меня неприятна?

— А тем, мой друг, что рано или поздно синьор Давила выйдет из тюрьмы, и все узнает... Имею в виду — твою роль в этом деле. Или догадается — если уже не догадался. Ведь тут все шито белыми нитками...— он замолчал, а потом неожиданно произнес: — вот что, я ведь пока не владею никакой информацией относительно этого дела. Мне надо будет связаться по своим каналам, и выяснить, что же там, в Палермо, происходит.

— А мне что делать?

— Придется обождать.

— Как долго? — тут же спросил Отторино, в планы которого не входило задерживаться в Риме еще на несколько дней.

— Не очень... Несколько часов. Вот что мы сделаем: отправляйся ко мне домой, и жди, а я приеду часа через полтора... Тогда и поговорим более предметно.

Эдера была просто в отчаянии — последний раз такое смятение чувств охватило ее, когда болел ее ненаглядный маленький Лало...

Андреа!

Что с ним?

Почему он до сих пор не прилетел?

Что с ним произошло?

Ведь не мог же взрослый человек затеряться в городе, ведь он наверняка знал, что синьор Росси будет ждать его (в правдивости слов Джузеппе Эдера не сомневалась ни секунды), ведь он знает, как она любит его как без него скучает, знал, что надо как можно быстрее возвращаться в Ливорно!

Эдера не сомкнула глаз почти всю ночь, размышляя о произошедшем. Иногда она поднималась, шла в комнату к детям и смотрела на них, поправляя сбившееся на пол одеяло.

Она заснула только под утро...

Эдера слышала, как кто-то звонил по телефону, слышала, как Маргарита говорила, что синьора спит, но она знала, что это не Андреа...

Когда Эдера проснулась, солнце уже стояло в зените. Опять день, и опять — без него, Андреа...

О, Пречистая Дева — неужели ты не услышала моих молитв?!

У Эдеры, которая теперь ощутила всю неизбежность наступления дня, неизбежность одиночества, внезапно разболелась голова. Боль началась где-то сзади, в затылочной части.

Скрестив пальцы, она обхватила голову ладонями, и когда рука ее погрузилась в мягкие волосы, а тонкие их пряди заструились между пальцами, она на какой-то миг позабыла даже о головной боли. Она осторожно нащупала место, где болело; ноющая боль возникала за ушами и тянулась до завитков на затылке.

С внезапной решимостью Эдера откинула прочь одеяло, сунула ноги в мягкие домашние тапочки, немного приподняла жалюзи и с помощью карманного зеркальца, лежавшего на трюмо, попыталась было рассмотреть в отражении настенного зеркала изболевшийся затылок.

Что же там болит?

А-а-а, какая разница — ведь она прекрасно понимала, что эта боль связана не с недомоганием, а с тем, что Андреа нет с ней.

Впрочем, отсутствие любимого и было для Эдеры самым настоящим недомоганием.

В комнату вошла Маргарита Мазино — она уже была в курсе всего произошедшего.

— Синьора, звонил синьор Отторино,— произнесла она — ты спала, и я решила не будить тебя...

— Отторино звонил?

В голосе Эдеры прозвучала надежда

— Да.

— Ну, что? Он выяснил что-нибудь насчет моего мужа? — спросила Эдера.

— Он этого не говорил. Сказал только, что сейчас отправляется в Рим.

— В Рим? Но ведь Андреа был в Палермо! — воскликнула Эдера, ничего не понимая.

Мазино многозначительно покачала головой.

— Наверное, он улетел, чтобы искать чьей-нибудь помощи... Ты ведь не знаешь, синьора Давила, какие у нашего хозяина связи...

Как ни странно, но это известие немного успокоило Эдеру, вселив в ее сердце надежду.

«И какой все-таки благородный человек, этот Отторино дель Веспиньяни, — подумала она с невольным уважением, — ведь Андреа для него, по сути никто, так, домашний архитектор — а Отторино воспринял все это так близко к сердцу... Какой он великодушный, какой честный и порядочный...»

Новости, которые привез Адриано, были столь неожиданными, что Отторино сперва даже и не мог сообразить — радоваться ему или печалиться.

Как оказалось, полицейские чины в Палермо были совершенно уверены, что задержанный — ни кто иной, как Альберто Барцини, и что его отговорки о том, что арестован невиновный ни что иное, как обыкновенная уловка.

— Странное дело, — произнес Адриано, усаживаясь в кресло рядом со своим гостем и протягивая ему фотоснимки. — Посмотри.

Отторино взял снимки — с каждого на него смотрел Андреа Давила.

— Думаешь, это твой архитектор — осведомился Шлегельяни.

— Ну да,— протянул Отторино.— А то кто же?

Это и есть тот самый Альберто Барцини, которого ищут, — произнес бывший шеф спецслужб.

Отторино поднял взгляд на собеседника.

— Нет, это — одно лицо...

— И не говори. Природа иногда шутит... И очень зло шутит,— сказал Адриано.

Отторино вопросительно посмотрел на него.

— Над кем?

— Надо всеми.

— Ты имеешь в виду, — медленно начал он,— ты имеешь в виду, что...

— Я ничего не имею в виду,— мягко произнес Шлегельяни,— я имею в виду только то, что я сказал...

— Так, так что там в Палермо? — дель Веспиньяни решил вернуть беседу в первоначальное русло.

— Полиция и прокуратура совершенно уверены, что арестовали Барцини...

— Это я уже слышал.

— Ты слышал, но не все: и теперь они могут заявить прессе и общественности, что организованная преступность побеждена...

— То есть, — медленно начал граф,— не хочешь ли ты сказать, что им на руку арест Андреа?

— Совершенно верно — именно это я и хочу сказать,— заключил Шлегельяни. — Если даже они и начнут сомневаться, что арестованный — не Барцини, они вряд ли дадут этому ход. Понимаешь?

Отторино поджал губы.

— Да.

— И единственное, что может спасти теперь Андреа — так это если кто-нибудь подтвердит его личность. Кстати, думаю, что настоящему Барцини это тоже на руку: такая неожиданная удача, схватили по ошибке какого-то олуха, который и будет отбывать срок вместо него. Думаю, что его сообщники на очной ставке, если таковая и последует, будут все валить на Андреа, чтобы выгородить своего патрона. Так что Андреа придется отбыть срок вместо настоящего преступника,— задумчиво повторил Адриано.

Подавшись корпусом вперед, дель Веспиньяни с интересом спросил:

— Кстати, а какой?

— За Альберто Барцини числится очень много всего, — задумчиво ответил Адриано,— один из лидеров организованной преступности... Контрабанда, наркобизнес, незаконный вывоз капиталов за границу, участие в организации подпольного тотализатора, содержание публичных домов, незаконная торговля оружием... Ну, и неуплата налогов — это само собой. Конечно, на пожизненное заключение он не потянет, посидит немного, а потом выпустят. Этот Барцини — очень влиятельная фигура. И тогда — имею в виду, если его выпустят, тогда все раскроется. Так что думай...

С интересом посмотрев на Шлегельяни, дель Веспиньяни поинтересовался:

— И что ты предлагаешь?

— Я ничего не предлагаю,— задумчиво ответил Шлегельяни,— ты просил меня прояснить ситуацию — я это сделал.

— Кстати, а сколько с меня? — тут же засуетился Отторино.

Адриано сделал успокоительный жест.

— Ну, что ты! Ведь на этой информации ты не заработаешь дивидендов... Скорее наоборот...

— То есть?

— Потеряешь репутацию порядочного человека если распорядишься ей не так, как надо.

— Кому не надо?

— Тебе, а кому же... Ты ведь делаешь это только для себя...

— Учишь? — на лице Отторино заиграла ироническая улыбка.

Адриано покачал головой.

— Нет, советую...

Отторино, сидя в маленьком салоне своего самолета, задумчиво смотрел, как мимо него проплывали перистые облака. Они были на удивление рельефны — такими неестественно-выпуклыми облака бывают разве что С высоты трех километров.

Слова Адриано Шлегельяни никак не выходили из его головы.

«Значит,— размышлял граф,— значит, полиция совершенно убеждена в том, что арестовала настоящего преступника... И Андреа самостоятельно вряд ли удастся доказать, что он — не тот человек, за которого его принимают. Тем более, что этот проходимец Джузепже Росси предусмотрительно похитил все его документы. А если они и начнут сомневаться... Нет, вряд ли полиции это выгодно».

И вновь Адриано стал перед выбором.

Теперь он ясно видел перед собой два варианта дальнейших действий.

Первый: все остается по-прежнему, на своих местах, Андреа продолжает сидеть в Палермо, в тюрьме и безуспешно доказывать, что он — не Альберто Барцини. Он, Отторино, изображает самое что ни на есть деятельное участие в поисках и судьбе синьора Андреа Давила, но у него ничего не получается; Андреа будто бы сквозь землю провалился, и он говорит Эдере со вздохом: я сделал все, что мог...

Второй же вариант дальнейших действий был таков: он летит в Палермо, подтверждает, что Андреа — это Андреа, и забирает его оттуда, возвращая в лоно семьи.

Каждый из этих вариантов имел как преимущества, так и явные недостатки.

Да, Шлегельяни был прав в том, что рано или поздно все раскроется, и что Андреа так или иначе узнает и о своем незаконном аресте, и о том, какую же роль играл в этом аресте он, Отторино. С другой стороны, если бы он, дель Веспиньяни сейчас же отправился бы на Сицилию и вызволил синьора Давила, то он бы заработал в глазах и его, и Эдеры репутацию на редкость благородного человека.

Однако было несколько «но».

Во-первых, Джузеппе: кто мог дать гарантию, что этот человек будет молчать? Ведь он уже пытался один раз его запугать, шантажировать — ведь он не так глуп, каким так старательно стремится показаться в глазах окружающих, это Росси...

Во-вторых, в таком случае надо было бы обезопасить себя от этого прохвоста, а как это сделать, Отторино еще не знал. А это, наверное, было самым главным.

Дать ему денег?

А где гарантии, что, получив деньги, аппетит Джузеппе не разыграется, и он не потребует еще и еще? Выслать его подальше из Италии?

Но ведь он сможет в любой момент вернуться! Да-а-а, ситуация не из простых.

В-третьих, и это, наверное, самое главное! — дель Веспиньяни понимал, что с возвращением Андреа все опять становится на свои места: Андреа с Эдерой, а он, Отторино...

Правда, в запасе у Отторино была еще одна карта, и притом — козырная: ведь было хорошо известно, что Андреа под видом Барцини был арестован в гостиничном номере некой гулящей девицы, проститутки, известной в портовых районах под кличкой «Лошадка» — так, во всяком случае, было написано в газетах.

Стало быть, этот факт можно было использовать — женщины такое не прощают, и вряд ли простит Эдера своему мужу измену, да еще — с портовой проституткой.

Тогда, если Андреа удастся вернуть в Ливорно — а в этом дель Веспиньяни не сомневался ни на минуту — для Эдеры станет совершенно очевидным, что его, Андреа, действительно арестовали по ошибке, приняв за совершенно другого человека.

Но когда она узнает все подробности...

Да, это в корне меняло всю ситуацию.

«Надо все хорошенько продумать, — решил граф, когда самолет уже начал снижаться над Ливорно, — и ни в коем случае не полагаться ни на свою импульсивность, ни на интуицию... Один неверный ход — и я проиграл...»

На следующий день следователь Гвадонини вновь вызвал в свой кабинет Андреа.

Итак, синьор Барцини,— произнес он, улыбаясь,— итак, вы будете продолжать валять дурака?

Андреа понял, что ему во что бы то ни стало надо стоять на своем.

— Моя фамилия — Давила, — очень внятно произнес он. — Андреа Давила. И прошу меня называть впредь только так, синьор следователь.

Гвадонини покачал головой.

— Это я уже слышал. Альберто, не надо валять дурака — ведь вас опознали!

— Но еще больше людей сможет опознать меня, как Андреа Давила,— упрямо настаивал арестованный.

— Боюсь, что ваше упорство явно не пойдет вам на пользу,— ответил следователь.

— Я говорю правду.

— Но как вы можете подтвердить правильность своих слов? — воскликнул Гвадонини со всем темпераментом южанина,— ведь у вас не было найдено никаких документов...

— И на этом основании вы утверждаете, что я — Барцини? — скривился Андреа. — Ведь если у человека не найдено никаких документов, с тем же успехом можно утверждать, что он — Иоанн Павел II или... святой Франциск. Да кто угодно.

— Ваше остроумие кажется мне неуместным, — подал голос помощник следователя, чернявый молодой парень, сидевший сбоку.

— Тем более что вас опознали при задержании, — настаивал Гвадонини.

— Кто?

— Люди, которые вас хорошо знали, — ответил Гвадонини.

— Я повторяю, что на Сицилии — впервые в жизни, — продолжал настаивать Андреа.

— Это мы уже слышали в прошлый раз,— напомнил Гвадонини.

— И услышите еще тысячу раз.

— Ну, хорошо,— произнес следователь, — если вы так настаиваете, мы устроим опознание... Вы не возражаете, синьор Барцини? — спросил он, хитро посмотревна сидевшего напротив Андреа.

Не стоит и говорить, что Андреа такой поворот дела очень обрадовал.

«Ну, на очной ставке наверняка выяснится, что произошла какая-то ошибка, и меня сразу же выпустят, — подумал он, хорошо, что они предложили мне это...»

— Вы согласны?

— Я не Барцини, повторяю еще раз, — произнес Андреа, — но ваше предложение меня устраивает... Целиком и полностью...

— Вот и хорошо, — улыбнулся следователь, — после обеда приступим.

И надзиратель опять отвел арестованного в его одиночную камеру.

Андреа, растянувшись на койке, улыбнулся — наверное, впервые за все время, которое он провел в тюрьме.

«Ничего, ничего, — успокаивал он сам себя, — скоро все прояснится, скоро все станет на свои места... Надо будет только немного подождать. Вот только Эдера волнуется — и это скверно».

Мысль о том, что Эдера теперь вне себя, не давала Андреа покоя — наверное, волновала его больше, чем его же теперешнее положение...

ГЛАВА 20

Эдера, оставив детей на попечение преданной Маргариты Мазино, улеглась на диван, накинула на ноги плед и постаралась заснуть, как-то забыться, успокоиться — однако этого ей не удавалось, мысли роились в ее голове.

Андреа, Андреа, Андреа, — повторялось в мозгу. Что с ним, с Андреа?

Ведь он мог бы и позвонить?

Что же с ним случилось?

Неожиданно над самым ухом прозвенел телефонный звонок — Эдера сразу же определила, что звонок — междугородний. Вскочив, она сбросила плед на пол и схватила телефонную трубку.

Неужели — Андреа?!

О, слава Пречистой Деве!

— Алло! — закричала она.

Однако это был не Андреа. Из трубки послышался знакомый баритон:

— Эдера? О, наконец-то! И почему это вы ничего не сообщили нам с Лючией?

— Манетти! — воскликнула Эдера, немало удивившись, что сыщик разыскал ее тут, в Ливорно, в палаццо дель Веспиньяни.

Абонент, сделав эффектную паузу, ответил:

— Да, совершенно верно. А что это голос у тебя такой опечаленный? — удивился Манетти,— ты что — не рада моему звонку?

Эдера вздохнула.

— Рада...

И едва не разрыдалась — она так надеялась, что это звонит Андреа.

— Послушай, Эдера,— произнес Манетти,— я никак не могу понять, что вы тут делаете? Я позвонил Валерио, хотел справиться, как идут ваши дела в Виареджо, и он дал этот телефон... — немного помолчав, Манетти, осторожно спросил: — у тебя что-то произошло?

— О, — вздохнула Эдера, — это не телефонный разговор...

— Может быть, мне стоит приехать? — предложил сыщик, — сюда, в Ливорно? Может быть, тебе вновь понадобилась моя помощь?

Это было бы неплохо — наверное, никто из друзей и близких людей Эдеры и Андреа теперь не мог бы помочь так действенно, как Манетти.

И как это она сама, с самого начала не догадалась обо всем сообщить этому человеку?

А Манетти, словно почувствовав, о чем теперь думает Эдера, произнес:

— Ну, короче, завтра утром я буду... Ты ведь не против?

— Конечно же, приезжай! — воскликнула Эдера. — Тут столько всего...

Дав сыщику свои координаты, Эдера вновь успокоилась слова Манетти опять вселили в нее надежду; что все должно закончиться хорошо...

Решение созрело буквально как перезревший плод и упало к ногам Отторино: он должен немедленно лететь в Палермо, на Сицилию!

И как можно быстрее — теперь, в этой ситуации, каждая минута дорога!

Но сперва надо было решить, как поступить с Джузеппе Росси, потому что ситуация предугадывалась достаточно однозначно: он, дель Веспиньяни, забирает Андреа из Палермской тюрьмы, тот, наверное, уже о многом догадываясь, рассказывает о том, как сидел с синьором Росси в каком-то портовом барчике, как его неожиданно забрали в полицию...

Кто будет виноват?

Конечно же, Джузеппе. А этому человеку давай деньги, не давай — он все равно потом будет шантажировать его, дель Веспиньяни, требуя еще и еще, грозясь в противном случае рассказать обо всем Эдере.

Да, этот проходимец прекрасно знал его болевую точку и всегда смог бы на нее надавить...

По крайней мере, рассчитывать на его порядочность не приходилось; Отторино понял, что вчера, когда он рассчитывал использовать всю изворотливость, весь ум этого человека, сильно ошибался.

Этого делать было никак нельзя — теперь Отторино понимал это со всей очевидностью.

Подобные вещи предполагают конфиденциальность, которая в свою очередь, предполагает порядочность отношений между людьми.

А о какой порядочности может идти речь, когда разговор заходит о Росси?!

«Надо будет на всякий случай еще раз поговорить с ним,— наконец решил дель Веспиньяни, — и если покажется, что он захочет извлечь из этого максимальную выгоду для себя, превратив меня в свою постоянную дойную корову под угрозой шантажа, под угрозой того, что он обо всем расскажет Эдере, то...»

Вернувшись на «Ливидонию», граф первым же делом вызвал к себе в каюту личного секретаря. Глядя на его угодливо изогнувшуюся спину, дель Веспиньяни с трудом подавляя в себе отвращение.

— Вы меня вызывали? — поинтересовался Джузеппе немного развязно.

Граф прищурился.

— Нет.

— Тогда почему же мне сказали, что вы, синьор, хотите меня видеть? — осведомился Росси.

— Не прикидывайся дурачком, — произнес дель Веспиньяни,— если тебе действительно передали, что я хочу видеть тебя, стало быть, я тебя вызывал. — Граф недовольно поморщился, — а тебе лишь бы задать какой-нибудь глупый вопрос...

Росси сконфуженно замолчал.

— Вот что, — произнес Отторино, — нам надо еще раз очень серьезно поговорить.

После этих слов граф Джузеппе всем своим видом выразил желание выслушать все, что ему будет сказано.

— Я слушаю, синьор...

— Но я не хотел бы говорить с тобой тут... Мне надоело целыми днями сидеть на этой яхте.

— Хотите куда-то поехать?

— Совершенно верно.

— Куда?

— Тут, километрах в тридцати, в горах, есть одно неплохое местечко, — произнес граф. — Ресторан «Под пиниями». Чудесное место. Дикие горы, так сказать — в первозданном виде. Хозяин — прекрасный и предупредительный человек, отличная кухня, прекрасный сервис. Там делают прекрасное ризотто из куриной печенки, как нигде в Италии, а, стало быть — как нигде в мире... Ну, что? — спросил он и вопросительно посмотрел на своего собеседника.— Поехали? А заодно и поговорим обо всем...

Джузеппе буквально просиял — за все время, которое он был личным секретарем дель Веспиньяни, он еще никогда не приглашал его вот так — проехать за город, поговорить, как равный с равным...

Это очевидно польстило самолюбию Джузеппе, и он с радостью согласился:

— Конечно!

— Я сегодня немножко выпил,— произнес граф, так что машину поведешь ты... Да, и еще одно обстоятельство: отправимся туда на твоей машине.

Росси, который уже предвкушал, что именно он сядет за руль красного «феррари», огорченно спросил:

— Почему?

— Ехать на моем «феррари», — значит, привлекать внимание,— пояснил Отторино. — А этого мне не очень хочется...

И Росси, не чувствуя в этом никакого подвоха, согласился.

А какой, собственно, тут мог быть подвох со стороны графа?

Ведь он, Джузеппе, подстраховался со всех сторон, он задействовал схему своих взаимоотношений с дель Веспиньяни так, что последний ход все равно оставался за ним; так, во всяком случае, казалось самому Джузеппе, так одно время казалось и Отторино...

Спустя полчаса зеленый «фиат-типо» выехал на загородную трассу и медленно пополз по серпантину горной дороги наверх.

После обеда в камере Андреа вновь появился надзиратель.

— Ну, пошли, — сказал он.

Тот вопросительно посмотрел на карабинера.

— Куда?

— Синьор следователь сказал, что сейчас будет устроено опознание...

«Ну, наконец-то, — обрадовался Андреа, поднимаясь со своего места, — наконец-то... Сейчас все прояснится, сейчас все станет на свои места...»

Через несколько минут, после долгого перехода по ярко освещенным тюремным коридорам, Андреа привели в небольшую комнатку.

К нему подошел Гвадонини.

— Ну, теперь устроим опознание, — произнес он довольно,— вы ведь хотели этого сами?

 Андреа едва заметно улыбнулся, понимая, что в этих опостылевших тюремных стенах ему осталось быть ухе недолго.

— Даже настаиваю, — произнес он.

— Вот и прекрасно. Сейчас вы станете сюда, к этой стенке,— ответил следователь, — потом мы поставим рядом с вами еще пятерых заключенных...

— Это еще зачем?

— Таков порядок.

— А кто будет меня опознавать?

— Люди, которые знают вас, люди, которых мы привлекли в качестве свидетелей, будут находиться там...

С этими словами Гвадонини кивнул в сторону стеклянной стены, устроенной таким образом, что арестованный не мог видеть тех людей, которые находились по ту сторону, но они, в свою очередь, могли обозревать комнату.

— Но для чего это?

Чтобы в случае вашего опознания вы или ваши дружки не отомстили бы свидетелям... Ведь мы знаем, на что вы все способны...

Андреа пожал плечами и ничего не ответил.

Вскоре появились заключенные, которые должны были участвовать в процедуре опознания. Карабинеры построили их вдоль стены, Андреа встал вторым справа.

Конечно же, эта процедура достаточно унизительна для всякого законопослушного человека, Андреа не был исключением, но что оставалось делать?

Это был единственный шанс доказать следователю, что тот ошибся, что он — ни Альберто Барцини, за которого его приняли, а Андреа Давила...

После того, как заключенные построились, дверь в комнату за полупрозрачной перегородкой открылась, и там погас свет. По звуку шагов Андреа догадался, что туда вошли какие-то люди — видимо, те самые, которым предстояло его опознать среди остальных пятерых.

Андреа совершенно не волновался — он был уверен, что через несколько минут Гвадонини сконфуженно попросит у него извинений, и он выйдет на свободу.

 Иногда стоявшие рядом — с двух сторон — карабинеры отдавали команды:

— Стойте прямо...

— Смотрите перед собой...

— Не отворачивайтесь...

«Ну, ничего, надо немножко потерпеть,— успокаивал себя Андреа, выполняя все команды надзирателей, — ничего страшного, еще немножко осталось...»

Однако спустя пятнадцать минут синьор Гвадонини, очень довольный собой, вышел из той комнатки и, отпустив остальных заключенных, весело посмотрел на Андреа.

Тот с надеждой в голосе спросил:

— Ну, надеюсь, теперь вы убедились?

— И после всего этого вы еще собираетесь продолжать валять дурака, синьор Барцини?

У Андреа от удивления глаза полезли на лоб.

— ...?

— Все свидетели в присутствии синьора прокурора и понятых в один голос заявили, что синьор Барцини — крайний справа,— ответил следователь.

— Послушайте! — воскликнул Андреа, вне себя от гнева, — это что — скверная шутка?! Розыгрыш?! Если так, то ваши шутки очень затянулись, синьор Гвадонини!

Тот передернул плечами.

— Вы мне не верите?

— Синьор, я... — начал было Андреа, однако следователь не дал ему договорить:

— На вашем месте я бы подумал, как лучше помочь следствию, я не прикидывался идиотом, синьор Барцини. — И Кивнул охране: — уведите его.

Андреа, идя по коридору, понуро свесив голову, думал, что теперь все погибло...

Он вошел в камеру и, обессилев, рухнул на кровать.

то оставалось делать?

Конечно, можно было бы дать координаты Эдеры, можно было бы дать координаты Валерио, можно было бы наконец, сослаться на дель Веспиньяни — в том, что этот человек обязательно поможет, Андреа не сомневался ни на минуту.

Но его сдерживало одно обстоятельство: ведь, если верить следователю и газете, которую он, Андреа, видел вчера у заключенного, его действительно арестовали в гостиничном номере какой-то проститутки!

И та фотография...

Это никак не укладывалось в его голове.

Андреа еще и еще раз пытался восстановить последовательность событий того вечера, когда он с Росси отправился на экскурсию по портовым увеселительным заведениям.

Да, он помнил, как они прогуливались по вечерним улицам квартала.

Помнил, как зашли в какой-то бар.

Потом к ним действительно подсела какая-то девица.

А потом...

Что было потом?

Этого Андреа при всем своем желании вспомнить не мог он точно погружался в черную, страшную яму...

«Фиат-типо», скрипнув тормозами, остановился у небольшого придорожного ресторанчика «Под пиниями». Недорогие автомобили на стоянке свидетельствовали, что это заведение, очевидно, охотней всего посещается простыми, не очень богатыми горожанами Ливорно,

Через несколько минут Росси со своим патроном уже сидели за столиком; толстый вспотевший от августовского зноя хозяин услужливо записывал в блокнот их заказ.

— Вино пить не будем, — сказал Отторино, — я хотел бы поговорить с тобой на трезвую голову... — он улыбнулся и добавил: — а то еще подсыплешь мне чего-нибудь такого... Как синьору Давила.

На лице Джузеппе Росси появилось выражение нарочитой обиды.

— Ну что вы!

— Впрочем, ты можешь и выпить. Даже бренди.

 Я разрешаю и угощаю. Так сказать — за успех.

После того, как хозяин, принеся заказ, скромно пожелал гостям приятного аппетита и удалился, дель Веспиньяни, пристально посмотрев на Росси, произнес:

— Ты знаешь... Я вот что подумал: если я предложу тебе... Ну, скажем, тридцать миллионов лир, чтобы ты уехал из Италии на всю жизнь...

Таким образом он хотел еще раз прозондировать обстановку, понять, чего же хочет Росси.

Тот, подавшись корпусом вперед, спросил:

— За что?

— Ни за что. Просто, чтобы ты убрался с глаз моих подальше...

— Куда же?

— Ну, допустим, куда-нибудь в Латинскую Америку... Или в Штаты.

Росси хмыкнул.

— Двадцать миллионов? А что я буду там делать с двадцатью миллионами?

— Жить.

— Но этого хватит мне в лучшем случае на год! — воскликнул Росси.

Граф прищурился, будто бы от яркого света — несмотря на то, что в ресторанчике царил приятный полумрак.

— Вот как?

— Простите, синьор, но ваша щедрость, ваше благородство всегда давали мне повод думать, что мое семилетнее усердие будет оценено хотя и скромной суммой... Но все-таки не столь скромной, сколь вы мне предлагаете.

Да, этот Джузеппе Росси умело льстил — этого у него нельзя было отнять.

— Тебе мало?

Отторино вопросительно посмотрел на своего личного секретаря.

Тот замялся.

Ну, не скажу, что мало.. Но, во всяком случае, не очень много...

Коротко кивнув, Отторино спросил:

— Тогда — позволь полюбопытствовать, на какую же сумму ты рассчитываешь?

Росси осклабился.

— Ну, раз в десять больше...

— Это еще почему?

— Синьор, а с какой стати вы предлагаете мне деньги вообще?

Отторино был готов и к этому вопросу.

— Чтобы ты не болтал лишнего,— ответил он.

— Ну, вот видите... Вы цените мое молчание в одну сумму, я — в другую.

— И нам нельзя договориться? — с тоской в голосе спросил граф.

Росси скромно заулыбался.

— Вы ведь меня для этого сюда и пригласили... Так ведь?

И он хитро заулыбался.

И совершенно неожиданно для него дель Веспиньяни согласился:

Ну, хорошо... Будет, что будет. Дам я тебе столько, сколько ты хочешь...

Росси довольно улыбнулся.

Подняв бокал с бренди, он воскликнул:

— Пью за вашу щедрость, дорогой синьор дель Веспиньяни! О, если бы вы знали, как я вам благодарен, как я вас люблю!..

После чего залпом осушил бокал.

Когда «фиат» выехал со стоянки, граф неожиданно сказал сидевшему за рулем Росси:

— Сверни-ка тут направо...

— Зачем?

— Эта дорога немного быстрее... Хотя и сложней для езды.

Росси самодовольно заулыбался.

— Ничего, синьор — ведь машину я вожу с пятнадцати лет!

Трасса, на которую распорядился свернуть дель Веспиньяни пролегала над самым ущельем. Видимо, водители предпочитали ездить по объездной, пути, не очень быстрому, но, во всяком случае — более удобному.

Вскоре справа и слева потянулись громады серых диких скал, поросших чахлой растительностью.

— Кстати, а что ты будешь делать с такой уймой денег? — спросил Отторино.

— О, я найду им применение! — воскликнул Росси.— Когда денег нет, это не проблема, а когда они есть... Тогда все проблемы решаются сами собой.

— И все-таки? — продолжал допытываться у него дель Веспиньяни.

— Буду каждый день пить самые дорогие коллекционные вина, заведу себе несколько девочек для услады, и понемногу буду играть в карты...

Граф нехорошо усмехнулся.

— Ну конечно — вино, бабы и карты. Что еще надо такому синьору, как ты?

Росси сосредоточенно следил за дорогой — одно неосторожное движение, и машина могла оказаться в глубокой пропасти.

Граф, рассеянно глядя по сторонам, молчал. Наконец, через двадцать минут езды, он произнес:

— Останови машину.

Росси послушно выполнил распоряжение хозяина и преданным, собачьим взглядом посмотрел на него — мол, чего еще, патрон?

— Джузеппе,— вкрадчиво начал дель Веспиньяни,— ты никогда не оглядывался по сторонам? Никогда не обращал внимания на то, что происходит рядом с тобой?

Росси, не понимая, к чему клонит его патрон, пробормотал невнятно:

— Не-е-ет...

— А зря,— улыбнулся граф,— давай выйдем, посмотрим, как прекрасны эти горы, как чист и прозрачен воздух...

Росси, ничего не подозревая, открыл дверку и вышел из автомобиля.

А Отторино, посмотрев вверх, продолжал мечтательным голосим:

— Какое чистое небо, какие высокие горы... Только в такие моменты начинаешь по-настоящему ценить жизнь... Какой пейзаж — Джузеппе, подойди сюда...

Росси подошел к дель Веспиньяни почти вплотную. Полураскрыв рот, Джузеппе посмотрел на своего патрона и спросил:

— Что вы хотели мне сказать?

— Я хотел, чтобы ты посмотрел на это величие,— рука дель Веспиньяни описала плавный полукруг.— Чтобы ты еще раз убедился, как прекрасна жизнь...

— Синьор, простите, но я плохо разбираюсь в красотах природы,— пробормотал Росси.

— А зря... — произнес Отторино и наклонился, чтобы зашнуровать ботинок.

Рядом с ногой графа лежал большой камень — достаточный для того, чтобы проломить им голову.

Росси не обратил на движение дель Веспиньяни никакого внимания.

А зря...

Схватив камень, Отторино быстро выпрямился и нанес своему личному секретарю оглушительный удар в висок — тот, обливаясь кровью, свалился к ногам графа.

Озирнувшись по сторонам, Отторино нагнулся и осмотрел Росси.

Сомнений быть не могло — тот был мертв; такой страшный, сокрушительный удар отправил бы на тот свет кого угодно.

Стараясь не вымазаться в черную кровь, сочившуюся из раны, граф оттащил тело к автомобилю, положил труп на сидение водителя, включил зажигание и направил руль в сторону обрыва...

Спустя несколько минут раздался страшный грохот на дне ущелья.

Граф, наклонившись, увидел, как над машиной Росси взвился столб пламени — видимо, перед тем, как ехать, Джузеппе залил полный бак бензина.

 Ты всегда хотел быть хитрей всех,— пробормотал граф — ты всегда хотел обмануть всех... Но это у тебя не получилось.

Дель Веспиньяни закурил сигарету, немного постоял, после чего, выбросив окурок, улыбнулся своим мыслям и пешком направился в сторону Ресторана «Под пиниями». Неподалеку от этого ресторанчика граф еще раньше заприметил какое-то селение, где наверняка можно было взять автомобиль на прокат....

А еще через час Отторино, сидел за рулем старенькой «мазды», проезжал мимо того самого места, где нашел свой конец Джузеппе.

Он немного притормозил и, опустив стекло дверки, высунулся из окна.

Машина на дне ущелья догорала, черный смрадный дым поднимался до самого шоссе.

На том самом месте, где дель Веспиньяни ударил Росси тяжелым камнем, стояла полицейская машина и карета «скорой помощи».

Вряд ли она уже могла кому-то помочь...

Полицейский, заметив, что «мазда» притормозила, замахал своим жезлом.

— Проезжайте, синьор, проезжайте... Нечего тут останавливаться...

Отторино, сохраняй полную невозмутимость, спросил у полицейского:

— Что-то произошло?

— Да вот, какой-то тип на «фиате», упокой его душу Пречистая Дева, не справился с управлением и свалялся в ущелье.

— Насмерть? Он мертв?

В голосе дель Веспиньяни прозвучала надежда — и он сам испугался, что полицейский может что-нибудь заподозрить.

Полицейский махнул рукой.

— Да уж мертвей не бывает. Труп обезображен до неузнаваемости... Машина-то взорвалась и сгорела... Мой напарник говорит, что вроде нашел какие-то обгоревшие документы — теперь экспертам предстоит выяснить, кто это такой... Впрочем, это можно будет сделать и по автомобильным номерам. — Полицейский немного помолчал, а затем добавил: — Наверное, выпил как следует, прежде чем сесть за руль — не иначе.

— Прекрасная смерть, — неожиданно произнес в ответ дель Веспиньяни.

А полицейский, словно спохватившись, что он находится на посту, где нельзя долго разговорить с посторонними, произнес:

— Проезжайте, синьор, приезжайте... Нечего тут останавливаться...

ГЛАВА 21

Тем же вечером Отторино вылетел в Палермо. Он вылетел бы и раньше, но над Ливорно внезапно сгустилась облака, ветер достиг критической скорости, и вылет задержался на несколько часов.

Короче, на Сицилию он прибыл только к вечеру — когда начинало смеркаться.

Таксист быстро отвез графа к зданию тюрьмы, в которой под именем Альберто Барцини находился Андреа.

Отторино долго пришлось объяснять начальнику тюрьмы, кто он такой и какова цель его визита. Тот неожиданно заупрямился: дело в том, что заключенный Барцини был тут на особом положении, и для свидания надо было получить разрешение следователя Гвадонини.

Чертыхаясь, проклиная местные полицейские порядки, Отторино воскликнул:

— Да вы хоть понимаете, что содержите под стражей невиновного человека?!

— Сегодня было опознание, — спокойно возразил начальник тюрьмы, — и три человека, которые достаточно неплохо авали Барцини, в один голос подтвердили, что это — он.

— Ну, хорошо... Вы еще убедитесь, что это — грубейшая ошибка, и за это вам придется отвечать перед именем закона...

Делать было нечего — начальник тюрьмы был совершенно непреклонен, и дель Веспиньяни ничего больше не оставалось, как отправиться в гостиницу — синьор Гвадонини отправился куда-то за город с семьей, и вряд ли его можно было найти в Палермо раньше завтрашнего утра.

Отторино неспешно вел взятый напрокат автомобиль по запруженным автомобилями вечерним улицам Палермо, залитым яркими огнями фонарей и неоновых реклам.

Остановившись у гостиницы, он немного подумал, размышляя, стоит ли останавливаться тут. Дело в том, бессонница дель Веспиньяни на новом месте — будь то гостиница, собственный же загородный дом, квартира Шлегельяни, у которого он изредка оставался ночевать во время своих посещений Рима — бессонница на новом месте только усиливалась.

«Наверное, лучше сперва покататься по городу, — решил Отторино, — может быть, как следует утомлюсь, тогда и вернусь сюда...»

Граф долго ездил по Палермо, иногда останавливался у раскрытых дверей пиццерий и кафе, заходил туда, пил кофе — чтобы, вернувшись в машину, продолжить свой путь дальше.

И совершенно неожиданно для себя он выехал за город — путь его лежал в сторону рыбацкого поселка Алессандрия — того самого, неподалеку от которого стоял его заброшенный особняк и остатки аббатства.

«Очень даже кстати я выехал на эту дорогу,— подумал Отторино,— ведь Стефано, а он наверняка познакомился с Андреа, может быть полезен... При случае он всегда сможет выступить в качестве свидетеля и подтвердить личность синьора Давила».

Когда Отторино подъехал к особняку, было уже совсем темно. Убедившись, что там, кроме одичавших кошек, облюбовавших особняк дель Веспиньяни под жилище, никого больше нет, граф направился в сторону аббатства — он знал, что сторожа, Стефано надо искать там...

Непонятно почему, но Отторино очень разволновался — скорее всего, от близости встречи с братом покойной Сильвии...

Стефано Манджаротти уже собирался ложиться спать в своей келье, когда в дверь кто-то постучал.

— Это еще что за новости,— недовольно прошептал сторож — в постоянном одиночестве он приобрел привычку часто разговаривать с самим собой.

Делать было нечего — надо было одеться и идти открывать дверь.

Увидев, кто же пожаловал к нему в это время, более подходящее для сна, чем для гостей, Стефано удивленно отпрянул:

— Синьор дель Веспиньяни?

Отторино улыбнулся.

— Да, это я, Стефано... Можно войти?

И хотя Манджаротти и испытывал к Отторино достаточно противоречивые чувства, он не мог не пригласить к себе этого человека.

— Конечно, конечно...

Он провел Отторино к себе, и долго, пристально вглядывался в его лицо, будто бы стремился запомнить каждую черточку этого человека, послужившего причиной смерти Сильвии.

— Это... это вы? — наконец спросил он, будто бы не верил в то, что перед ним — действительно Отторино.

— Как видишь...

После этих слов в келье зависла долгая, томительная пауза.

Первым прервал молчание граф.

— Ну, как ты живешь, — спросил он,— всем ли доволен?

Стефано только передернул плечами.

— Ну, синьор дель Веспиньяни, — несмотря на то, что граф был мужем его покойной сестры, у Стефано никогда не поворачивался язык называть его «ты» и как-нибудь иначе, чем «синьор», — ну, синьор, кто же в наше время может быть доволен жизнью?

— И у тебя какие-то проблемы? — спросил граф, стремясь придать своему голосу напускную веселость.

— У меня в жизни одна только проблема,— покачал головой сторож, — и вы, синьор, прекрасно знаете ее... — он немного помолчал, но потом, спохватившись, спросил: — синьор, может быть, вы хотите перекусить с дороги? Выпить немного вина?

Отторино отрицательно покачал головой.

— Нет, Стефано...

Сторож, однако, выставил на стол свои немудреные запасы: консервы, скумбрию, маслины, колбасу, паштет и бурдюк с вином.

— Прошу вас...

Отторино достаточно хорошо знал не только семью Манджаротти, но и вообще нравы сицилийцев; отказаться от угощения значило бы обидеть этого человека, чего, надо признаться, граф никак не хотел; он и без того чувствовал себя обязанным им.

Перекусив и запив ужин стаканом легкого вина — точно такого же, каким недавно Стефано угощал Андреа Давила, он коротко поблагодарил хозяина.

— Спасибо...

— Не за что.

С минутку помолчав, граф устремил на Стефано долгий, немигающий взгляд.

— Так какие же у тебя проблемы? — спросил он и тут же спохватился — ведь Манджаротти только что дал понять ему, что этот разговор некстати, и что он очень неприятен ему, Стефано.

— Вы знаете, какие,— ответил сторож и низко опустил голову.— А у вас?

— Что — у меня?

— Ведь у вас тоже какие-то затруднения?

Граф вздохнул.

— И не говори... А как ты догадался?

— Иначе бы вы не приехали сюда, на Сицилию...

— Тоже правильно,— кивнул в ответ дель Веспиньяни, — иначе бы я остался в Ливорно...

— И они связаны... — начал было Манджаротти, но, встретившись со взглядом собеседника, тут же замолчал; если Стефано чего-то и боялся, так это этого долгого, пронзительного, все понимающего взгляда.

— Если тебя действительно интересуют мои проблемы, Стефано,— произнес граф, — могу рассказать... Если это тебе, конечно же, интересно...

— Хотите восстановить... — Манджаротти хотел было сказать: «старую жизнь», но в последний момент решил изменить формулировку: — старое имение? А заодно — и это аббатство?

— А почему бы и нет?

Сторож вздохнул.

— Восстановленное все равно никогда не будет точно таким же, как старое.

В ответ дель Весгтиньяни кротко улыбнулся и как бы невзначай заметил:

— А ты, однако, становишься философом...

— Что ж, — в тон гостю заметил Стефано, — старею... Склонность к такой философии всегда приходит с возрастом...

— И не говори.

После этих слов он еще налил себе вина и, выпив стакан, спросил:

— Послушай... Тебе ни о чем не говорит имя Андреа Давила?

Стефано насторожился — ведь он ничего не знал о том, что же произошло с его недавним гостем, этим молодым и симпатичным синьором-архитектором, к которому он, Стефано, с самого начала начал испытывать какую-то невольную, горячую симпатию, невольное уважение.

Отрицательно покачав головой, Стефано произнес:

— Нет.

Однако дель Веспиньяни не отставал:

— Послушай, ведь этот человек недавно, дня четыре назад был тут... Он, насколько я знаю, занимался проектированием... Я ведь хочу восстановить усадьбу.

Скрывать от графа факт знакомства с Андреа не было никакого смысла: естественно, что трудно заниматься снятием плана почтй неделю подряд, и за это время не познакомиться со сторожем.

И потому, сделав вид, что раздумывает, Стефано ответствовал:

— Да, вспомнил... Недавно сюда приезжал один молодой синьор, из Ливорно. Сказал, что от вас. Он действительно много работал... Что-то измерял, что-то чертил, что-то делал — я и сам не знаю, что именно.

— И ты хорошо запомнил его?

— Ну конечно... ведь люди не так часто появляются тут, у меня,— ответил Стефано, который почему-то подумал, что Андреа не сдержал своего слова, и что теперь граф обязательно начнет выпытывать, что же он, Манджаротти, рассказал этому архитектору про Сильвию.

Однако граф совершенно неожиданно перевел беседу в другую плоскость:

— Послушай... Если ты хорошо запомнил этого молодого человека, то ты наверняка бы мог подтвердить, что все это время он провел тут? Смог бы его опознать? Кстати, а где он остановился? — спросил граф.

— В Алессандрии.

— У кого?

— Старая синьора Тереза Доминго сдала ему свою квартиру на время, что он занимался тут работой.

— Стало быть, и она должна была его запомнить? — спросил Отторино.

— Наверняка... Послушайте, — Стефано поднял на гостя недоумевающие глаза, — а я не понимаю, что же произошло? И к чему эти вопросы — «смог ли я опознать его», «смог бы подтвердить?»

Делать было нечего — и дель Веспиньяни коротко рассказал Стефано о ситуации, в которую попал Андреа.

Разумеется, дель Веспиньяни ни словом не обмолвился, ни о своих чувствах к супруге синьора Давила, ни об истинных целях, заставивших послать на Сицилию этого синьора, ни о роли в произошедшем Джузеппе Росси.

— Просто произошло драматическое недоразумение, — произнес в заключении граф.

— И потому вы прибыли на Сицилию?

— Я ведь чувствую себя ответственным перед Андреа.— принялся пояснять граф, — и к тому же, у него дети, жена...

Стефано едва не сказал, что жена Андреа, синьора Эдера, удивительно напомнила ему покойную сестру, но в самый последний момент промолчал.

«Так будет лучше»,— решил он.

— Так я могу рассчитывать на твою помощь? — поинтересовался Отторино.

Сторож кивнул.

— Конечно!

Отторино, посидев для приличия еще некоторое время, поднялся и стал прощаться.

Он уже накинул плащ и направился к двери, но, перед тем, как дать гостю уйти, Стефано спросил:

— Синьор, вы когда были в последний раз на могиле Сильвии?

Граф резко обернулся, посмотрел Стефано в глаза и произнес:

— Недавно... И знаешь что — я купил место для себя... Рядом с ее могилой.

После чего, аккуратно прикрыв дверь, вышел в чернильную тьму августовской ночи...

Следователь Гвадонини оказался куда более несговорчивым, чем можно было предположить.

Отторино долго доказывал, что человек, которого содержат в камере предварительного заключения под видом Альберта Барцини, на самом деле — Андреа Давила, как тот, собственно, и утверждал.

— У вас есть какие-то доказательства? — спросил Гвадонини.

— Какие еще доказательства вам нужны! — воскликнул Отторино,— ведь я сам послал синьора Давила на Сицилию. Да, конечно же, он очень похож на разыскиваемого вами Альберто Барцини, но ведь чисто внешнее сходство еще ни о чем не говорит!

— Простите, но Барцини — очень опасный преступник,— упрямо произнес следователь, давая понять собеседнику, что его аргументы никак не могут быть приняты в счет. — Прошу вас...— с этими словами он протянул посетителю большую папку с грифом «для служебного пользования».

— Можно?

— Собственно, в этом нет никакой тайны,— пояснил Гвадонини,— его биография и без того в Палермо известна многим... 

Как оказалось, Альберто Барцмни, так удивительно похожий на Андреа, действительно было за что арестовывать. Пробежав глазами содержимое папки, Отторино выяснил, что этот человек родился приблизительно в том же году, как и синьор Давила, в Венеции, закончил Римский университет, а затем — Колумбийскую юридическую школу. Некоторое время, как и Андреа, он жил в Соединенных Штатах.

Там он начал с адвокатуры — сперва он защищал за очень умеренное вознаграждение разного рода мошенников, причем довольно успешно, потом зарабатывал на подпольной лотерее, однако вскоре познакомился с одним из воротил преступного мира, американцем итальянского происхождения, многих из которых защищал в суде.

Тем более, что этот человек с улыбчивыми глазами и покладистым, как казалось многим, характером, вскоре нашел свою нишу в раскладе организованной преступности итало-американцев.

Вскоре Барцини перебрался в Италию, открыл легальный бизнес, и в короткое время стал уважаемым человеком. Но на самом деле уже в то время, два года назад он стал одним из лидеров организованной преступности в Палермо...

Отторино отложил чтение.

— И вы хотите сказать, — он с насмешкой посмотрел на Гвадонини, — вы хотите сказать, что мой товарищ — и есть человек с такой страшной биографией? Что я взял к себе в качестве архитектора крупного мафиози? Что ж,— усмехнулся граф,— для меня это большая честь...— немного помолчав, он добавил, но уже более серьезно: — Да он и в Палермо впервые в жизни!

Тем не менее следователь по-прежнему продолжал упорствовать:

— Вчера на опознании несколько людей в один голос подтвердили, что...

Граф перебил его:

— Это еще ничего не значит. Если вам мало моих слов, посмотрите вот это...

С этими словами он положил на стол перед Гвадонини документы на имя Андреа Давила — те самые, которые Росси выкрал из внутреннего кармана пиджака в вечернем баре, во время «экскурсии» в портовый квартал.

Это была, наверное, последняя надежда.

«Если не поможет и это,— решил Отторино,— остается только одно: связаться с Адриано...»

Когда Гвадонини внимательно осмотрел документы, на его лицо набежала тень.

— Но я не могу так сразу поверить вам, синьор...— пробормотал он.

— Почему?

— Эти документы необходимо проверить...

— ...?

— Настоящие ли они.

— Послушайте, — зашипел на следователя Отторино, с трудом сдерживая негодование,— мало того, что вы вот уже несколько дней держите в этих стенах, — он сделал широкий жест рукой вокруг себя, — в этих тюремных стенах совершенно невиновного человека, мало того, что вы стесняете его свободу, не имея на это никаких прав...

— У нас на руках был ордер, подписанный Прокурором Республики,— вставил следователь.

— Ордер?

— Ордер на арест.

— На чей арест?

Этот вопрос был ключевым — следователю ничего не оставалось, как ответить:

— На арест Альберто Барцини...

— А вы задержали Андреа Давила... Потому что какой-то идиот позвонил к вам по телефону и указал на него, воспользовавшись внешним сходством разыскиваемого и этого честного человека.

— И все-таки, мне надо время.

— На что?

— Для проверки документов... Синьор, — голос Гвадонини зазвучал более мягко, — вы поймите, дело, о котором мы с вами говорим, далеко неординарное...

В ответ дель Веспиньяни только хмыкнул.

— Еще бы!

В этот самый момент граф настолько вошел в образ борца за справедливость, который сам же для себя придумал (такую позицию Отторино посчитал для себя более выгодной), что и сам начал возмущаться самоуправством полиции.

— И сколько продлится эта проверка?

— Ну, думаю, дня три...

— И вы хотите сказать, — спросил дель Веспиньяни, резко обернувшись к следователю, — вы хотите сказать что все это время Андреа будет находиться в камере?

— Синьор, не кричите, — произнес Гвадонини мягко, почти ласково, — поймите нас... Таков порядок.

— Хороши же у вас порядки, ничего не скажешь, — ответил Отторино. — Сперва вы хватаете ни в чем не повинного человека, делаете из него посмешище, садите в тюрьму, а потом, когда приезжает его приятель, который может подтвердить его личность...

— Кстати, а кроме вас кто-нибудь еще может подтвердить правдивость слов... — с уст Гвадонини едва не слетело настоящее имя Андреа, однако в самый последний момент он, словно передумав, изменил формулировку на более обтекаемую: — правдивость слов подозреваемого... То есть, я хотел сказать — арестованного.

Конечно. Во-первых, — граф принялся загибать пальцы, — синьор Стефано Манджаротти, сторож на моей вилле. Во-вторых — синьорина Доминго, у которой Андреа снимал квартиру в рыбацком поселке Алессандрия. В Алессандрии синьор Данила пробыл довольно долго, и, думается, что там найдется достаточно людей, которые подтвердят это. Если вам недостаточно меня, если вы не верите и мое честное слово...

— Что мы, что вы, запротестовал следователь, быстро записывая в блокнот свидетелей, ну что вы, я вам верит... Но их все равно придется опросить.

— Почему?

И опять Гвадонини ответил с непреклонностью, достойной, наверное, лучшего применения:

— Таков порядок.

Это было уже слишком.

Отторино, взяв телефон со стола следователя и по ставив его к себе на колени, спросил очень мягки и вкрадчивым голосом:

— Синьор, вы не будете, конечно же, возражать если я сейчас позвоню в Рим?

Гвадонини передернул плечами.

— Звоните, синьор, но не очень долго. Телефон-то казенный...

— Я не задержу вас...

Дель Веспиньяни быстро набрал номер Адриано и, вкратце обрисовав ему сложившуюся ситуацию, спросил, что можно сделать.

С той стороны послышался приятный знакомый еще с юности баритон:

— Какой номер телефона в кабинете у этого самого Гвадонини?

Отторино назвал номер.

— Хорошо,— ответствовал Шлегельяни,— я сейчас перезвоню, куда надо, а вы сидите и ожидайте звонка...

После этих слов граф, предчувствуя, что все разрешится, положил трубку и закурил, сбрасывая пепел в пепельницу, услужливо подставленную следователем.

Ждать пришлось недолго — вскоре раздался резкий звонок.

Гвадонини, вопросительно посмотрев на своего гостя, поинтересовался:

— Это, наверное, вам звонят?

Граф улыбнулся.

— Боюсь, что вам...

— Боитесь?

Отторино ничего не ответил, и следователю оставалось только взять трубку.

После первых же слов неизвестного, но, судя по всему, очень важного абонента у Гвадонини вытянулось лицо.

— Как? Да, знаю... Да, синьор... Но ведь мы действовали по закону... Сперва проверить... Потом? Хорошо. Обязательно, — произнес он и положил трубку.

Переведя дух, Гвадонини достал из кармана большой клетчатый платок и отер им выступившие на лбу капельки пота. 

— Ну, вы убедились?

После того, как следователь послал за охранником, он, с уважением и страхом посмотрев на Отторино спросил:

— Простите, но откуда вы знаете Прокурора Республики, синьор?

Граф махнул рукой.

— Я его не знаю. Но теперь он знает не только меня, но и вас. Боюсь, что за незаконное задержание честного гражданина, за ваше не в меру большое рвение вы вскоре турманом полетите с вашей полупочтенной службы, синьор... Тем более, что для меня совершенно очевидно, что вы были сами заинтересованы в том, чтобы представить дело, будто бы арестованный — действительно Барцини.

Гвадонини попытался было произнести что-то в свое оправдание, но граф только махнул рукой и не стал его слушать.

— Расскажите это в другом месте и в другое время, — произнес граф и отвернулся.

Андреа, сидя на тюремной кровати, молча смотрел в какую-то одному ему единственному известную пространственную точку впереди себя.

Настроение было скверное, чтобы не сказать — подавленное.

Сколько ему еще тут сидеть?

Как доказать, что он на самом деле — не тот, за кого его принимают?

Что с ним будет дальше?

Одному Богу известно, да еще, наверное, синьору Давидо Гвадонини...

В это время дверь открылась, и в проеме появилась фигура карабинера.

— Синьор Андреа Давила?

Андреа вздрогнул.

Как — неужели все прояснилось?

Ну да, получается так — ведь его назвали его настоящим именем...

Или это галлюцинация, или ему просто показалось?

— Синьор Давила, я к вам обращаюсь!..

Вскочив со своего места, Андреа подошел к полицейскому.

— Это я...

— Прошу вас, синьор... К вам приехали...

По тюремному коридору Андреа не шел, а почти бежал — он наверняка бы сбил карабинера с ног, если бы тот шел помедленней...

— А-а-а, а вот и наш аббат Фариа,— воскликнул дель Веспиньяни, едва завидев Андреа.

Первым желанием Андреа было бросится к Отторино, поблагодарить его; но тут Гвадонини остановил недавнего заключенного.

— Простите, синьор, но вы, как ни странно, оказались правы... Произошло драматическое недоразумение. Мы держали вас противозаконно. Примите наши извинения, — пробормотал он невнятно. — Если вы хотите, можете потребовать компенсацию за моральный ущерб. Только,— Гвадонини сделал умоляющее выражение лица, — только, прошу вас, чтобы эта история не просочилась в прессу...

— Не без этого, — весело произнес граф, с чувством пожимая руку Андреа, — ведь вы уже известили общественность о поимке опасного мафиози... Придется известить о том, что произошло недоразумение, «драматическая ошибка», которая, кстати, едва не стоила моему другу многого...

Свет померк в глазах Андреа.

Как?

Значит и он, Отторино, также видел тот номер газеты, значит и он в курсе, при каких именно обстоятельствах его, Андреа Давила, арестовали?!

А Гвадонини уже суетился, отдавал распоряжения карабинерам — чтобы те принесли личные вещи и одежду Андреа.

— Еще раз извините нас, синьор Давила... Мы действительно ошиблись... Но как вы, однако, похожи на Барцини! Даже при опознании все в один голое указали на пае!

Отторино довольно улыбнулся.

— Еще немного, — произнес он, — и вы, синьор, наверника начали бы отзываться на чужое имя...

— Наверное, — растерянно произнес Андреа, пораженный произошедшим.

— А ведь признайтесь — вы уже наверняка смирились с новой участью?

Ничего не отвечая, Андреа опустил голову; теперь он уже был и не рад появлению Отторино.

А тот, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Надо было сразу же после этого нелепого ареста позвонить ко мне... Я бы бросил все дела и приехал.Собственно, у меня-то и дел никаких особых нет.

— Спасибо вам, синьор, — только и мог выдавить из себя Андреа.

— Ну, теперь на аэродром — и в Ливорно... — он едва взглянул на Андреа и воскликнул: — Да на вас просто лица нет! Что-то случилось?

— Случилось,— пробормотал Андреа.— Синьор дель Веспиньяни, нам надобно поговорить...

— Что ж, охотно, — ответил граф. — Поговорим на борту моей «Сесны». Тем более, что до Ливорно у нас будет достаточно времени поговорить...

Через полчаса автомобиль, взятый графом напрокат, остановился у кромки частного аэродрома, где Отторино уже дожидалась двухмоторная «Сесна».

— Ничего, не грустите, — дель Веспиньяни ободряюще улыбнулся Андреа, — через какой-то час, может быть — через полтора мы будем в Ливорно... И вы вернетесь в лоно семьи...

ГЛАВА 22

В то самое время, пока Отторино разговаривал со следователем Гвадонини, в палаццо дель Веспиньяни в Ливорно происходили не менее интересные и значительные события...

Эдера, сидя перед окном, рассеянно смотрела, как на выгоревший от сильного августовского солнца лужайке играют дети. Она старалась отвлечься, старалась убедить себя, что нее будет хорошо, что Андреа жив (а ведь женщины по своей натуре — мнительны, и Эдера уже сколько раз мысленно почти хоронила своего мужа!), мысли все время возвращались к одному и тому же...

В комнату, стараясь не шуметь и не скрипеть половицами, вошла Маргарита Мазино.

— Синьора, к тебе пришли...

Эдера перевела взгляд на служанку.

— Кто?

— Какой-то мужчина... Говорит, что специально приехал к тебе...

Эдера, настолько занятая своими переживаниями, уже позабыла об обещании Манетти приехать в Ливорно, и потому, немного удивившись, пожала плечами.

— Мужчина?

— Да.

— А кто это?

— Уже немолодой, лет за пятьдесят, такой приятный, улыбчивый...

— Хорошо, пусть войдет...

Маргарита ушла, и через несколько минут в комнате появился Манетти.

Улыбнувшись, он подошел к Эдере и обнял ее.

— Не узнала?

Эдера, тяжело вздохнув, произнесла:

— Узнала...

Усадив Эдеру в кресло напротив себя, Манетти строго посмотрел на нее и произнес:

— А теперь успокойся и расскажи, что же случилось...

Когда самолет дель Веспиньяни, набрав скорость, взмыл ввысь, прорезая белые ватные облака, нависшие в тот день над островом, Андреа, осторожно посмотрев на Отторино исподлобья, произнес:

— Нам надо поговорить...

В голосе недавнего узника прозвучала какая-то нерешительность — чуткое ухо дель Веспиньяни сразу же уловило эту интонацию.

Эту фразу за сегодняшний день он повторил Отторино вот уже второй раз — первый раз он высказал желание поговорить с графом еще при встрече, в тюрьме.

По дороге на аэродром, то и дело расспрашивая Андреа обо всех обстоятельствах его водворения в городскую тюрьму города Палермо, Отторино все время размышлял, о чем же с ним будет говорить синьор Давила.

«О своих подозрениях? Хорошо. Но на чей счет? на счет его, Отторино? Его не в чем подозревать. На счет Росси?»

Сколько угодно — граф был совершенно уверен, что теперь труп его бывшего секретаря лежит или в обгоревшем остове автомобиля, или на цинковом столе анатомички какого-нибудь госпиталя.

К тому же, насчет Росси у графа уже была версия, проверить которую после смерти Джузеппе не представлялось возможным: уличив своего личного секретаря в махинациях (и не только по отношению к Андреа), граф, не желая делать скандал и таким образом привлекать внимание к своей персоне, дал Росси расчет и выгнал его.

Куда он поехал, что с ним произошло — это его, дель Веспиньяни, решительно не интересует.

Нет, вряд ли теперь Андреа будет говорить о Джузеппе — не то время.

Тогда — о чем же?

И тут Отторино вспомнил, как переменился в лице Андреа, когда он вскользь обронил несколько слов о газете с тем самым сообщением.

Конечно же — обстоятельства, при которых синьор Давила был арестован, были более чем пикантны; то, что карабинеры извлекли его из кровати дешевой портовой проститутки, стоило многого.

Наверняка, об этом...»

— Нам надо поговорить, — произнес Андреа, пряча глаза.

Граф наклонил голову в знак того, что он выслушает все, что ему скажут.

— Я слушаю...

— Понимаете ли, синьор, — начал Андреа, — мне сказали, а потом я сам в газете прочел...

«Да, разумеется — об этом, — решил Отторино, очень довольный и тем, что не ошибся в своих подсчетах, и тем, что Андреа теперь было явно не до Джузеппе,— а то о чем же еще?!»

Андреа продолжал:

— ...прочел, что полиция арестовала меня в гостиничном номере, у какой-то девицы... Ну, вы, наверное, догадываетесь...

Отторино совершенно искренне сделал вид, что не понял, о чем идет речь.

— То есть?

— Ну, у какой-то проститутки, — произнес Андреа и потупил взор.

Теперь инициатива была полностью в руках Отторино, Андреа, того и не подозревая, сам отдал инициативу в руки дель Веспиньяни, и граф, разумеется, знал, как ей воспользоваться...

— У проститутки? — спросил дель Веспиньяни с оттенком недоверия.

— Да. 

— Никогда бы не подумал, что вы способны на такое,— граф едва заметно улыбнулся.

— На что?

— Провести ночь у шлюхи...

— Я?!

— Но ведь вы сами только что сказали,— ответил Отторино.

Густо покраснев, Андреа вымолвил:

— Вы мне не верите...

Фраза эта прозвучала так обреченно, что графу на какое-то мгновение стало даже жаль своего собеседника, но он, с большим трудом подавив в себе эту совершенно естественную жалость к невинно пострадавшему человеку, произнес жестоко:

— Я бы с радостью поверил, если бы не видел ту фотографию в газете...

— Как!

Притворно-тяжело вздохнув, граф изрек:

— Да, ничего не скажешь... Но я не осуждаю вас, Андреа, я вас понимаю...

— Такие вещи совершенно естественны для каждого мужчины,— произнес он и тут же начал развивать перед пораженным Андреа теорию одного из апологетов «сексуальной революции» шестидесятых годов, с которой ознакомился еще давно, будучи студентом Болонского университета; в свое время, кстати говоря, и сам Отторино отдал дань этой революции. — Так вот, — продолжал он, — любой мужчина по своей сути — самец. Самец, в котором заложен инстинкт, естественная, совершенно натуральная потребность — окружить себя как можно большим количеством самок.

Андреа, с неподдельным удивлением посмотрев на собеседника, произнес:

— Я вас не понимаю...

Откинувшись на спинку сидения, Отторино заулыбался в ответ:

— Тем не менее, понять меня нетрудно...

— Когда мужчине надоедает его жена, то есть — узаконенная, данная ему в пользование на всю жизнь самка, он испытывает нормальную потребность и начинает искать другую. Видимо, отсюда процент соотношения супружеских измен со стороны мужей значительно выше, чем со стороны жен...— заметив недоумевающий взгляд собеседника, граф поспешил добавить: — Андреа, только не надо на меня так смотреть... То, что я рассказываю сейчас вам — одна из многочисленных теорий. А уж применять ли ее к себе или нет — ваше личное дело...

— Но я... — начал было синьор Давила, однако дель Веспиньяни и на этот раз не дал ему закончить свою мысль:

— Только не думайте, что я осуждаю вас... Я не буду этого делать хотя бы из чувства чисто мужской солидарности. Понимаете меня?

Андреа, немного помолчав, произнес:

— Но, честное слово...

— Вы хотите сказать, что не верите мне? — весело спросил граф.

— Нет, — растерянно прошептал Андреа, весьма пораженный таким оборотом событий.

— А что же?

— Я... Я не был у нее...

— Ну, не надо скромничать...— Отторино понимающе покачал головой. — Это как раз тот случай, когда скромность не украшает мужчину.

— Но я...

— И повторяю: я не осуждаю вас. Безгрешных людей не существует — было бы удивительно, если бы они были. Безгрешны разве что ангелы Господни — но они, к сожалению, не люди. У каждого свой грех. И у меня, и у вас, и у... — голос его немного дрогнул, — и у Эдеры, вашей жены...

Граф не зря напомнил Андреа об Эдере, он сделал это совершенно сознательно, желая посмотреть, как теперь среагирует его собеседник на упоминание о жене, но — в таком неприятном для него контексте, после разговора о публичной девице, из постели которой он, Андреа, был извлечен карабинерами.

Да, граф не зря славился своей проницательностью — теперь, после того, как он, дель Веспиньяни как бы случайно произнес имя Эдеры, Андреа едва не расплакался, так, во всяком случае, показалось самому Отторино.

Набрав в легкие побольше воздуха, Андреа произнес, тщательно подбирая каждое слово:

— Отторино, поверьте,— Андреа приложил руку к груди,— я действительно не помню этого...

— Чего?

— Той девицы...

— Но как вы у нее оказались?

Андреа опустил голову.

— И сам не знаю... Случилось вот что: за мной заехал ваш личный секретарь, синьор Росси...

— Я действительно посылал его за вами, вместе с самолетом — как мы и договаривались, — произнес граф, прекрасно понимая, что этот факт скрыть от Андреа невозможно.

Андреа продолжал:

— Он и сказал, что прилетел, чтобы забрать меня, но самолет сломался, или что-то в этом духе, и что он будет готов только назавтра...

Отторино наклонил голову в знак того, что именно так оно и было.

— Потом он предложил мне прогуляться. Ведь не мог же я сидеть целый вечер в душной гостинице, тем более, что попав в Палермо впервые в жизни, мне хотелось посмотреть, что же это за город.

— И Росси предложил вам с головой окунуться в вечернюю разгульную жизнь порта... Честно говоря, в этом городе есть что посмотреть и без того. Те же катакомбы с захоронениями,— Отторино поджал губы.

— Я не знал об этом, а кроме того, когда мы вышли из гостиницы «Колизей», еще не представлял, куда именно поведет меня Джузеппе. Тем более, что он убеждал меня, будто бы отлично знает этот город. Мы пошли какими-то темными улочками, потом оказались в портовых кварталах. Затем синьор Росси предложил перекусить в баре, затем он взял себе ром, а меня угостил мартини...

Отторино слушал этот рассказ не слишком внимательно — ведь он уже несколько раз слышал все это от ныне покойного Росси...

— ...угостил мартини. Потом мы сидели, говорили о каких-то пустяках, я, помнится, еще хотел улететь первым же рейсом на Ливорно, обыкновенным самолетом, не «сесной», однако Джузеппе принялся убеждать меня, что это — крайне нетактично по отношению к вам. Потом, помню, к нам за столик действительно подсела какая-то девица... Не знаю, может быть, это мне приснилось, может быть, мне кто-то рассказал, а я потом забыл кто, может быть, я сам это придумал, но мне кажется, что я с ней даже немного танцевал... Она, кажется, оказалась очень надоедливой.

Отторино вопросительно посмотрел на собеседника и с улыбкой произнес:

— Ну, вот видите, значит, девица все-таки была! А вы говорили...

Андреа немного помолчал, а затем произнес:

— Но что было потом, я не могу сказать... Когда я вспоминаю дальнейшие события, у меня впечатление, будто бы я погружаюсь с головой в черную яму... А потом, когда я проснулся, то был уже в камере тюрьмы Палермо... Кстати, а что сказал Росси?

Граф вздохнул.

— Этот проходимец сказал, что два часа ждал вас в отеле «Колизей», и вы не пришли...

Андреа едва не вскочил со своего места.

— Как?

— А вот так. Насколько я понимаю, когда вы отправились к этой девице, — на губах Отторино заиграла улыбка, — когда вас там арестовали, он, убоявшись возможных последствий — прежде всего для себя, попросту ретировался. Кстати, не забыв захватить ваши документы, чемоданчик с вещами и технической документацией и кредитную карточку...— обернувшись к Андреа и заметив на его лице недоумение, смешанное с ужасом, граф добавил: — Но я быстро вывел его на чистую воду. Документы, кстати,— и он протянул Андреа вещи, которые Росси вытащил из внутреннего кармана пиджака синьора Давила.

Растерянно повертев в руках паспорт, кредитную карточку и бумажник, Андреа произнес:

— А что теперь с Росси?

На что граф ответил совершенно равнодушно:

— Я прогнал его. Дал расчет и прогнал. И его дальнейшая судьба меня теперь не интересует.

— А где он?

Отторино передернул плечами.

— Понятия не имею. Он утверждал, что проживет и без меня. Хотел бы я только знать, как именно... Ведь все эти семь лет, которые он исполнял обязанности моего личного секретаря, он только и делал, что, по сути, паразитировал на мне...

В этот самый момент перед глазами графа встала картина: пропасть, «фиат-типо», горящий на дне, черный смрадный дым, поднимающийся до самого шоссе...

«И все-таки хорошо,— подумал Отторино,— все-таки хорошо, что я на это решился... Мертвые не говорят, и Росси никому ничего не скажет».

— Каков, однако, мерзавец, — наконец выдавил из себя Андреа — он ни на йоту не сомневался в том, что рассказанное Отторино о Росси — чистейшая правда. — Хотел бы я взглянуть ему в глаза...

— Боюсь, что теперь это невозможно,— ответствовал Отторино.

— Почему?

— Не думаю, чтобы Росси задержался в Тоскане. Он говорил, что у него какие-то женщины то ли в Генуе, то ли в Пьяченце, а вполне вероятно — что и там, и там... Может быть, он все это выдумал, не знаю... Во всяком случае, могу сказать только одно: сюда, в Ливорно, и тем более на «Ливидонию» он никогда уже не вернется, — он перевел взгляд на Андреа. — Мне кажется, что вы печальны... Ничего, скоро, — Отторино посмотрел на часы,— меньше, чем через час вы будете дома, в Ливорно.

— А я верил, что все закончится благополучно, — произнес Андреа, — я знал, что меня отпустят. А Эдера... Она мне снилась... И я был счастлив во сне. Я только и мечтал, чтобы вернуться к ней, к Лало, к Эдерине...

Граф немного помрачнел, казалось, — даже изменился в лице — он представил, что ему теперь придется стать свидетелем семейного счастья Андреа, и это было для дель Веспиньяни очень неприятно.

— Не знаю,— произнес он. — Но я — нет. Мне никогда не снятся счастливые сны, я очень редко мечтаю,— потому что мечты часто бывают несбыточны — так для чего же самого себя расстраивать, для чего желать того, что не сможет сбыться?.. Я не знаю, как это делается другими людьми — и я от всей души завидую вам, Андреа. В последнее время для меня предметы приобретают конкретное, утилитарное значение — их цвет, форма, размер, качество и, следовательно — продажная цена. Я знаю цену любому из окружающих меня предметов или людей, и знаю, кто и сколько стоит...— задумчиво сказал Отторино и тут же поправился: — Точнее, почти всему... Я даже знаю, какой предмет можно обменять на какой с выгодой для себя, а какой — нет...

— А люди?.. — не удержался от совершенно объяснимого вопроса Андреа, пораженный необычным цинизмом собеседника.

«Когда человек начинает бравировать своим цинизмом,— подумал Андреа, — значит, у него что-то не то... Значит, он в жизни — глубоко несчастлив, но только пытается это скрыть, и от окружающих и, в первую, наверное, очередь — от самого себя».

Презрительно улыбнувшись, дель Веспиньяни с брезгливостью изрек:

О, с этими сволочами еще проще... Почти все люди продажны — в большей или в меньшей степени... Конечно, есть приятные исключения. Но подавляющее большинство людей можно продать, потом — купить, чтобы еще раз перепродать — если они того заслужат. Люди сами стремятся быть проданными, только они этого не осознают. Нет, конечно, некоторые осознают, но лишь — некоторые... Будь у меня побольше денег, я купил бы почти всех людей тут, в Италии, если бы потом знал, кому их можно будет продать с выгодой для себя... Но, боюсь, ни один нормальный человек никогда не пошел бы на такую убыточную для себя сделку...

Андреа хотел было еще что-то возразить, хотел сказать, что ему приходилось сталкиваться с честными, чистыми натурами, и что таких людей — большинство, но, поняв, что спор с дель Веспиньяни о человеческой природе будет явно не к месту и не ко времени, перевел беседу в прежнее русло:

— Так вот, синьор, я никак не могу понять... Да, вы мне, наверное, и не верите, вы думаете, что я просто хочу оправдаться — но я действительно не помню, как я оказался в гостинице у той девицы...

— Но ведь я вас за это не обвиняю... Каждый мужчина иногда хочет оторваться от дома, хочет поразвлечься ...

Андреа, хотя и не был ни чем виноват, густо покраснел — будто бы он действительно по доброй воле направился к той девице.

— Но я...

— Вы просто перебрали лишнего, потому и не помните, — заключил граф. — Ничего, не волнуйтесь: я чисто мужской солидарности я не расскажу об атом Эдере... Я ведь понимаю, что люди не святые... У каждого могут быть свои недостатки, каждый может согрешить, оступиться... А потом — это ведь не мое дело!

— Но газета! — воскликнул Андреа,— та фотография а газете! Рано или поздно обо всем этом станет известно моей жене)

— Почему вы так думаете? Ведь фотоснимок был помешен в сицилийской прессе...

Андреа вздохнул.

— Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Мир не бет добрых людей — рано или поздно кто-нибудь скажет Эдере, и тогда...

Андреа даже мысленно не хотел продолжать эту страшную тему.

Во всяком случае, на меня вы можете положиться целиком и полностью, — произнес граф, — я ни о чем не расскажу Эдере. В конце-то концов, где вы провели тот вечер — это ваше личное дело...

А самолет уже начал снижаться — внизу замелькали деревья, дома, какие-то ограждения, небольшая радио- локационная будка, окрашенная в ослепительно-алый цвет.

Вскоре небольшой толчок дал понять, что приземление на тосканскую землю состоялось.

— Ну, вот мы и дома, произнес Отторино довольно. —Приготовьтесь к встресе с семьей.

Почти всю дорогу от аэродрома до палаццо Андреа молчал, однако граф, то и дело бросая в его сторону косые взгляды, видел, что он мучится.

Когда «роллс-ройс» дель Веспиньяни уже подъезжал к дому Андреа спросил:

— Как вы думаете, а Эдера теперь ни о чем еще и знает?

— Вы о той фотографии?

Опусти» голову, Андреа сказал:

— Да...

— Думаю, что пока,— граф сделал сознательное ударение на этом слове, — пока нет. И вряд ли догадывается. Женщины вообще не отличаются догадливостью... Правда, им больше, чем мужчинам, свойственна интуиция. Но, смею вас заверить, когда я видел ее в последний раз, она ничего мне не говорила. Она только волновалась за вашу судьбу...

Отторино, то и дело посматривая на Андреа, думал, что теперь этому человеку уготована судьбой, а, точнее — покойным уже Джузеппе Росси страшная участь: жить, как на иголках, все время бояться, что рано или поздно Эдера узнает правду о том, что ему хотелось бы скрыть, о том о чем он, синьор Давила, наверняка хотел бы забыть, никогда более не возвращаясь к тому вечеру даже мысленно...

Автомобиль, подъехав к палаццо, плавно притормозил. Водитель, выйдя со своего места, распахнул дверку для Андреа и Отторино.

— Прошу вас, синьоры...

— Спасибо, Джованни... — граф, обернувшись к Андреа, произнес ту же фрезу, которая уже прозвучала в салоне, сразу после приземления «сесны»: — Ну, вот вы и дома...

Рассказ Эдеры занял почти час — все это время Манетти слушал ее, ни разу не перебив.

— И это все?

Она кивнула.

— Да.

— Может быть, ты вспомнишь еще что-нибудь?

— А что?

— Ну, может быть, тебе что-нибудь показалось подозрительным? 

Эдера посмотрела на собеседника с немалым недоумением и переспросила:

— Подозрительным?

— Да.

— Но в чем?

— Ну, мало ли в чем... Ты рассказала мне ситуацию в общих чертах... Твой муж Андреа отправляется на Сицилию, все вроде бы идет нормально, этот ваш новый друг, — Эдера уловила в интонациях сыщика едва различимые нотки ревности, — этот ваш новый друг посылает за Андреа самолет со своим личным секретарем... Который возвращается на следующий день и говорит, что не встретился с Андреа. Так ведь было дело?

— Ну да...

— А этот самый Росси не мог ошибиться?

— Я говорила с ним... Скажу по правде, этот человек мне не очень нравится... Он какой-то скользкий, глаза у него постоянно бегают... Такие люди не могут вызывать доверия, когда слушаешь их, все время ловишь самую себя на мысли, что они говорят что-то не то... Не знаю, правду ли он говорил... Во всяком случае, граф ему поверил.

— А где он теперь?

— Росси?

— Нет, дель Веспиньяни.

— Не знаю... Я его не видела уже давно. Знаю только, что он уезжал в Рим, по какому-то делу, связанному с поисками Андреа... Потом, вроде бы, собирался лететь на Сицилию, в Палермо, чтобы во всем на месте разобраться. Ведь человек — действительно не иголка, он ведь не мог пропасть просто так!

Выслушав Эдеру, Манетти осторожно спросил:

— Скажи, а этому самому дель Веспиньяни можно доверять?

Эдера подняла на сыщика полный недоумения взгляд.

— Что ты! Это один из самых благородных, честных и порядочных людей, которых мне и Андреа только приходилось видеть, встречать в своей жизни! А что — ты ему не доверяешь?

— Теперь такое время, что доверять можно разве что очень близким людям, — произнес Манетти, — а ведь с этим синьором вы знакомы едва две недели...

— Ну и что? — возразила Эдера, — он с самого начала внушил мне расположение. Мы даже ездили с ним в Милан, на «Аиду» с Лючиано Паваротти в партии Радомеса...

— И все-таки мне эта история очень не нравится... Нет, я не сомневаюсь, что с Андреа все будет хорошо, — поспешно произнес он, заметив испуг на лице Эдеры, — но тут очень много подозрительного...

— Например?

— Этого я сказать не могу... Это — интуитивное, я еще не сформулировал для себя, что мне тут не нравится, в этой истории,— вздохнул сыщик.

— Зачем же тогда обвинять людей...

— Я никого не обвиняю,— перебил ее Манетти.

— Ну, все равно, высказывать недоверие только потому, что интуиция подсказывает тебе, будто бы...— начала Эдера, однако Манетти не дал ей закончить фразу:

— Иногда интуиция значит гораздо больше, чем цепочка логических умозаключений.

В этот момент в комнате появилась Маргарита.

— Синьоры,— произнесла она,— может быть, вы чего-нибудь хотите? Кофе? Чай?

— Пожалуй, кофе, — произнес сыщик. — Правда, в моем возрасте это противопоказано, но все равно — никогда не могу отказать себе в таком невинном удовольствии.

Через несколько минут на столе стояли две чашечки дымящегося ароматного кофе.

Как ни странно, но появление Манетти вновь вселило в Эдеру уверенность, что с Андреа все в порядке, что он обязательно вернется в Ливорно — не сегодня-завтра, но вернется обязательно.

И она сможет его обнять, расцеловать, прижать к себе как маленького ребенка, как Лало или Эдерину...

 Ведь столько людей обеспокоены его судьбой — и дель Веспиньяни, который специально отправился в Рим, а теперь, вроде бы, и на Сицилию, в Палермо, чтобы прояснить ситуацию, и Манетти, который приехал в Ливорно...

— Да, — произнесла Эдера,— совсем забыла сказать: вчера или позавчера, ухе и не помню точно когда, видела по телевизору в выпуске криминальной хроники репортаж: карабинеры арестовали какого-то мафиози, удивительно похожего с виду на моего Андреа! Никогда бы не подумала, что могут быть такие удивительные совпадения! Ну просто как настоящие братья-близнецы!

Манетти с интересом посмотрел на собеседницу, переспросил:

— Арестовали? В Палермо?

— Да,— продолжала Эдера,— и этот мафиози очень похож на моего Андреа!

Манетти, подавшись корпусом вперед, произнес:

— Ну, продолжай, продолжай...

Эдера недоуменно посмотрела на сыщика.

— Это все, что я слышала... А почему это тебя так интересует? Думаешь, что...

И змея сомнения вползла в ее душу...

— Ничего я не думаю,— ответил сыщик.

— Ты думаешь, что это какое-то совпадение?

Чтобы не расстраивать Эдеру окончательно, Манетти решил перевести беседу в другое русло:

— Вот что,— произнес он,— ты сказала, что ваш друг, синьор дель Веспиньяни вроде бы собирался отправиться в Палермо?

— Ну да.

— А это можно уточнить?

— Разумеется, — Эдера протянула сыщику телефон, — сейчас я наберу номер «Ливидонии», и...

Но звонить не пришлось — в этот самый момент в комнате появилась Маргарита Мазина с лучащимися от счастья глазами и воскликнула:

— Синьоры, я только что видела из окна, к палаццо подъехала машина синьора дель Веспиньяни, и из нее вышли Отторино и Андреа...

Сколько было всего по появлению Андреа — слезы, радостные возгласы, объятья, поцелуи...

Эдера смотрела на Андреа так, будто бы видела его в последний раз в жизни.

— Я так исстрадалась без тебя, — всхлипывала она, слезы текли по ее щекам, но она не стеснялась их, она словно не чувствовала этих слез.

Андреа... смущенно улыбаясь и поглаживая ее по голове, все время повторял:

— Я ведь знал, знал, что у нас все закончится хорошо...

Конечно же, героем дня был Отторино дель Веспиньяни — супруги Давила смотрели на него с нескрываемым обожанием и благодарностью.

Отторино, смущенно улыбаясь, молча выслушал благодарности и, кивнув на прощание, произнес:

— Если вас, синьоры, интересуют подробности, вы их от меня не дождетесь.

И он многозначительно глянул в сторону Андреа, однако тот, скорее всего, не понял этого намека, потому что сразу же поинтересовался:

— Почему?

— Да, — подхватил Манетти, — мы очень хотим знать все...

— Кстати, — Эдера решила исправить допущенную ею оплошность и тут же представила хозяина палаццо и сыщика друг другу.

— Очень приятно, — произнес Отторино, измерив Манетти полупрезрительным взглядом.

— И мне — также...

Эдера, мельком взглянув на Манетти и дель Веспиньяни, сразу же подумала, что эти люди, очевидно, не понравились друг другу.

«Видимо, Манетти все-таки ревнует меня и Андреа к этому человеку, — удрученно решила Эдера, — он, видимо, думает, что если у нас появился этот человек, которого мы уважаем, которому безгранично доверяем, то его уже сбрасываем со счетов...»

Немного посидев в комнате, дель Веспиньяни внезапно спохватился:

— Простите, мне пора.

— Куда же вы? — Эдера подняла на него счастливые глаза; теперь, когда она вновь обрела Андреа, а Андреа — ее, ей хотелось, чтобы все, кто был рядом весь мир был счастлив также, как и она, и чтобы все разделяли ее счастье...

Улыбнувшись, граф произнес:

— У меня еще много дел.

— Но посидите хоть немножко с нами! — воскликнула Эдера.

— Да,— произнес Андреа,— прошу вас...

— Не могу... Да и не хочу задерживать вас тут своим нелепым присутствием. Ведь вы так давно не виделись, и вам, наверное, есть о чем поговорить, — едва заметно улыбнулся Отторино.

— Ну, тогда всего хорошего...

— Кстати, чемоданчик с вашими вещами и с техническими документами находится у меня на яхте, — сказал Отторино,— ну, всего хорошего. Завтра, синьор Давила, я жду вас у себя к завтраку. Договорились?

Усевшись в автомобиль, Отторино нехорошо усмехнулся — он представил, каково теперь будет Андреа...

Когда Андреа поведал Эдере и Манетти историю своих злоключений, те, не сговариваясь, в один голос воскликнули:

— Значит, это был ты?

Андреа, хотя и не понял фразы, насторожился — теперь ему показалось, что Эдера все знает.

— О чем это ты?

— Я ведь говорил тебе, Эдера, — вступил в разговор сыщик,— я ведь чувствовал, что это — никакое не совпадение...

— Да, меня действительно арестовали по ошибке, — сказал Андреа, хмурясь.

— Ну, это уже не важно,— Эдера, счастливо сверкнув глазами, обвила руками шею Андреа,— главное, что мм вместе...

— Послушай, послушай,— продолжал Андреа, словно боясь собственных слов,— послушай, а что еще тебе известно об этом деле?

— О чем?

— О моем аресте.

Эдера пожала плечами.

— Ничего больше. А почему ты спрашиваешь?

— Я... я... да так,— замялся Андреа,— ничего, ничего...

Манетти пристально, испытывающее посмотрел на Андреа, но ничего не сказал.

— Мда-а-а,— протянул он, барабаня пальцами по столу,— я вижу, что тут очень много неясного.

— Для кого?

— Для меня, для Эдеры... Для всех нас.

Когда «роллс-ройс» проехал несколько кварталов от палаццо, Отторино сказал водителю:

— Останови тут.

Машина остановилась перед зданием муниципальной библиотеки.

Попросив шофера немного обождать, граф поднялся по ступенькам и прошел в зал периодической печати.

— Что угодно синьору?

— Я хотел бы просмотреть прессу Палермо за последнюю неделю.

— Прошу вас...

С этими словами молоденькая библиотекарша кивнула в сторону стоявшего на столе компьютера.

— Вы можете вызвать из централизованного хранилища все, что пожелаете.

Усевшись за компьютер, которым Отторино владел виртуозно, он быстро вошел в директорию «Палермо», через несколько минут он уже просматривал полосы сицилийских газет, появляющиеся у него на мониторе.

Наконец, остановив свой выбор на одной, он вновь обратился к библиотекарше.

— Простите, синьора, могу ли я получить ксерокопию этой газеты?

— Конечно, конечно...

— Сколько вы хотите экземпляров? — осведомилась библиотекарша.

— Один... Нет,— Отторино, немного подумав, произнес: — Пожалуй, два.

— С вас пятьсот лир, синьор,— произнесла библиотекарша.

Спустя несколько минут ксерокопии интересующей Отторино газетной полосы была у него.

Вежливо поблагодарив синьорину, Отторино быстро спустился к своей автомашине.

Теперь, когда такая уничтожающая, страшная улика лежала у него в кармане, настроение дель Веспиньяни резко улучшилось.

Да, теперь граф был уверен или почти уверен, что он выиграет эту, как сам он недавно выразился в приватном разговоре с Росси, «партию» у Андреа.

Неожиданно ему стало очень жаль соперника — мало того, что этот человек, вне всякого сомнения — честный и благородный,— невинно пострадал, мало того, что ему пришлось испытать столько томительных часов в тюрьме, так в довершении ко всему он получит крупные семейные неприятности, и неизвестно, чем они закончатся для него.

Наверняка, если Эдера узнает об этом, она бросит Андреа — ведь большинство женщин на ее месте поступило бы именно так!

Однако усилием воли граф подавил в себе жалость к Андреа.

«Теперь уже поздно что-нибудь менять,— подумал он, рассеянно глядя в окно,— теперь все мосты сожжены, и я не успокоюсь, пока Эдера не станет моей... Да и не хочу я их восстанавливать, эти мосты...»

Когда эйфория от встречи с Андреа улеглась, и все его злоключения были, наконец-то, рассказаны (разумеется, Андреа рассказал Эдере далеко не все), Эдера, извинившись, сказала:

— А теперь вы, мужчины, можете поговорить обо всем, а я пойду немного полежу... Что-то я себя очень скверно чувствую... 

 Действительно, выглядела Эдера в тот день хуже не придумаешь: от бессонных ночей глаза ее ввалились, явно стало пепельно-серым.

Виновато улыбнувшись, она еще раз извинилась и пошла в спальню.

Таким образом, теперь Манетти и Андреа остались в двоем.

— Знаешь, — произнес сыщик, глядя своему приятелю прямо в глаза, — мне кажется, что ты что-то недоговариваешь, Андреа...

Тот виновато опустил голову.

— Да.

«Наверное, будет лучше, если я обо всем расскажу Манетти, — подумал Андреа, — ведь это мой хороший товарищ, он так мне помог когда-то... К тому же он — какой-никакой, но сыщик. И, может быть, он поможет мне все это прояснить...»

— Ты что-то скрываешь от меня, — продолжал Манетти, пристально вглядываясь в глаза Андреа.

— Да, но у меня есть на то причины,— вздохнул Андреа. — Ты сам, кстати, не видел тот телерепортаж?

В котором говорилось об аресте Альберто Барци- «и, то есть — тебя?

— Ну да...

Сыщик отрицательно покачал головой.

— Не видел.

— А откуда ты знаешь о нем?

— Эдера рассказала...

Андреа насторожился.

— А больше она тебе ничего не рассказывала?

— О чем?

— Ну, — он запнулся, подыскивая точную фразу,— ну, об обстоятельствах этого ареста?

— Не-е-ет,— протянул сыщик,— а почему это тебя так интересует?

Андреа облегченно вздохнул.

— Тут долгая история...

— Надеюсь, ты расскажешь мне? Или у тебя от меня какие-то секреты?

Немного помедлив, Андреа собрался с мыслями и, печально глядя перед собой, произнес:

— Ну, слушай...

И он поведал сыщику то, что недавно, несколько часов назад говорил Отторино в салоне «сесны»...

 Вернувшись на яхту, Отторино заперся в своей каюте и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик тумбы и извлек оттуда бювар с письменными принадлежностями, бумагой и конвертами.

Еще раз перечитав заметку об аресте Барцини, граф с удовольствием посмотрел на фотографию — ксерокс сделал ее еще более рельефной; во всяком случае лицо Андреа, снятое крупным планом, ему понравилось.

— Да, синьор Давила, — прошептал Отторино, — нелегко теперь вам придется...

Взяв красный маркер, граф очеркнул заголовок и, аккуратно сложив его в конверт, запечатал.

Теперь оставалось написать адрес палаццо, имя и фамилию адресата.

Когда дело было сделано, дель Веспиньяни, отложив запечатанное послание, задумался...

Теперь надо было хорошенько продумать — стоит ли писать обратный адрес, и вообще, кто мог отправить Эдере это письмо.

Ну, конечно же — не он, не граф дель Веспиньяни — это было бы просто неприличным; он, Отторино, человек с безупречной, кристальной репутацией, никогда бы не мог пойти на подобное.

Влезать в чужие дела?

В чужую семейную жизнь?

Да кто угодно, кто угодно мог это сделать, но только не он!

«Лучше всего вообще ничего не писать,— подумал дель Веспиньяни,— тогда можно будет подумать на кого угодно... Мало ли в мире найдется недоброжелателей, которым захочется разрушить чью-либо семейную жизнь? Как справедливо заметил сегодня Андреа мир не без добрых людей. Все правильно...»

Положив запечатанный конверт во внутренний карман пиджака, Отторино, довольный собой, взял со стола кусок черствого хлеба, вышел на палубу и, облокотившись о поручень, принялся кормить чаек...

Второй экземпляр ксерокопии лежал у Отторино в кармане — он еще и сам не знал, для чего он сможет ему понадобиться, и в библиотеке сделал его так, на всякий случай, руководствуясь, видимо, старым правилом — запас беды не чинит.

Выслушав Андреа (а на этот раз он ничего не утаил от Манетти), сыщик произнес:

— Пока для меня очевидно одно...

— Что?

— Тебя просто подставили...

— Подставили?

Манетти уверенно закивал в ответ.

Для меня это очевидно.

Андреа посмотрел на своего приятеля с явным недоверием и спросил:

— Но для чего?

— Понятия не имею.

— Я тоже...

— Может быть — Росси?

— Скорей всего... Больше некому.

Немного помолчав, сыщик неожиданно произнес:

— Вот что, думаю, что тебе придется еще раз прибегнуть к моей помощи...

— То есть?

— Эту историю надо распутать до конца...

— Ты думаешь?

— Да просто уверен. Во-первых, тут очень много загадок — во всяком случае, куда больше, чем разгадок. Во-вторых, у человека, который подставил тебя, остается в запасе ход, притом — страшный...

— Имеешь в виду фотографию в газете?

— Именно. Ведь он не успокоится на том, что тебе удалось благополучно избежать долгих и томительных лет в тюрьме, да еще — под чужим именем...

— Спасибо синьору дель Веспиньяни, — произнес Андреа с чувством, — если бы не он...

Манетти закивал головой.

— Да, да...

— А я заметил, что граф не понравился тебе.

— Знаешь — ты очень наблюдателен.

Андреа нахмурился — ему было неприятно, когда один человек, которого он любил и уважал, нелестно характеризовал какого-нибудь его другого друга.

— Вот как?

Манетти пожал плечами и произнес:

— Слушай, нравится он мне или нет — это мое частное дело...

— Но...

— Давай лучше не будем об этом.

— Но я не могу понять, чем не понравился тебе синьор дель Веспиньяни?

Неожиданно улыбнувшись, сыщик произнес:

— Честно говоря, я и сам не знаю, почему так происходит...

— Ведь если бы не он...

— Знаю, знаю, ты бы давно уже сидел в тюрьме... — сыщик, усевшись поудобней, посмотрел на Андреа с немалым любопытством и спросил: — Кстати, а почему ты не сослался на меня?

— Когда?

— Когда попал в тюрьму.

— Не хотел тебя беспокоить... А кроме того — эти обстоятельства, при которых меня задержали под именем Барцини... Это ведь такой стыд!

— Очень зря. Ты ведь знаешь, как я люблю тебя и Эдеру... Я бы мигом отложил все дела и примчался бы на Сицилию, в Палермо...

— Насколько я понимаю, ты собрался туда теперь?

— В Палермо?

— Да. Кстати, ты помнишь, где именно находится тот самый ресторанчик, в котором ты сидел с Росси?

— Как же — отлично помню. Называется он, если я не ошибаюсь, «Эспланада», и находится... В общем, думаю, тебе будет достаточно одного только названия.

— А та... ну, девица, — произнес сыщик, не желая резать слух собеседника словом «проститутка», — та девица — как она выглядит?

— Честно говоря, уже не помню, — Андреа залился краской стыда, будто бы он действительно был в чем-то виноват, — но из газеты я выяснил, что ее кличка — «лошадка».

— Наверное, она получила ее за выносливость, — пошутил Манетти, — как же, как же — все-таки портовый район Палермо...

Андреа смотрел на сыщика во все глаза.

— Ты... Ты что — действительно собираешься туда отправиться?

— Именно это я и собираюсь сделать,— ответствовал сыщик.— И как можно быстрее...

— Когда?

— Завтра утром.

Андреа, немного поразмыслив, спросил:

— Может быть, ты посоветуешь, что мне делать?

— То есть?

— Ну, этот самый человек, который подставил меня... Росси или кто-нибудь другой.

— И что же?

— Ведь он в любой момент сможет сделать так, чтобы ту проклятую фотографию репортера увидела Эдера.

Лицо сыщика помрачнело.

— Да, пожалуй, ты прав...

— Так как мне теперь быть? О, если это произойдет, Эдера просто не перенесет потрясения! Она мне верит, и решит, что я ее обманываю, что я все время ее обманывал ... Только, только не это!

После непродолжительной, но весьма выразительной паузы Манетти посоветовал:

— Думаю, будет лучше, если ты сам расскажешь обо всем своей жене...

Андреа вскочил.

— Я?

— Да, ты...

— Но зачем?

— Чтобы опередить удар... Я на все сто процентов уверен, что тот человек, который подставил тебя, этим не ограничится... Кстати, а можно ли мне поговорить с Росси?

Андреа вяло пожал плечами.

— Наверное...

— Он на «Ливидонии»?

— Наверняка.

Манетти поднялся со своего места, прошелся по комнате и вновь уселся в кресло.

— Так что ты скажешь?

— О том, чтобы поговорить с Эдерой?

— Вот именно... Если не хочешь, то давай с ней я поговорю... — предложил сыщик.

— Нет, наверное, ты все-таки прав... — задумчиво произнес Андреа. — Надо будет мне ей рассказать, как оно все и было. Но как?

— Этого я тебе сказать не могу,— ответствовал Манетти, — во всяком случае, ты лучше знаешь свою жену. Единственный совет, который я могу тебе дать, как старший, будет таков: ничего не утаивай, говори все так, как оно и было на самом деле...

День клонился к закату. Солнце — огромный раскаленный шар огненно-рыжего цвета — медленно и лениво тонуло в Средиземном море, окрашивая его в кроваво-бордовые тона.

Отторино, весьма довольный тем, что за сегодняшний день ему удалось сделать так много, сидел в своей каюте и лениво просматривал сводку новостей.

Письмо, с ксерокопией газеты, которое он вбросил сегодня в почтовый ящик, должно было дойти до Эдеры завтра, самое позднее — послезавтра.

По телевизору передавали статистику дорожно-транспортных происшествий за вчерашний день.

— В Тоскане произошло шесть аварий,— старательно выговаривала молоденькая дикторша каждое слово,— из них две связаны с употреблением водителями алкогольных напитков за рулем...

Для графа это было довольно актуально — в свете предыдущего дня, и потому дель Веспиньяни увеличил звук.

Дикторша продолжала:

— ...так, например, вчера днем на горной дороге, ведущей от ресторана «Под пиниями» в Ливорно, водитель «фиата-типо», предварительно приняв дозу горячительного, сел за руль, и, как результат — не справился на сложной для маневрирования горной дороге с управлением автомобиля и свалился в пропасть.

Отторино насторожился — ведь это наверняка говорилось о смерти Росси.

— ...машина взорвалась, однако по счастливой случайности незадачливый водитель — а им оказался тридцатипятилетний Джузеппе Росси — во время падения автомобиля в ущелье выпал из кабины. Состояние его критическое, он находится в госпитале святой Бригитты. Медицинская экспертиза показала критическое содержание в крови алкоголя. А для водителей теперь передаем сводку погоды на завтра...

Граф щелкнул пультом дистанционного управления — изображение на экране пропало.

— Этого еще не хватало,— пробормотал он,— я ведь хорошо помню, что он был мертв. Я ведь ударил его камнем в висок изо всей силы...

Эта новость решительно испортила графу настроение. Посидев в раздумье, он поднялся и, быстро сбежав по трапу, уселся в свой красный «феррари».

Путь его лежал в госпиталь святой Бригитты.

Манетти решил заняться расследованием в тот же вечер: первым делом, взяв у Андреа ключи от автомобиля, он отправился на аэродромчик — на тот самый, где стояла «сесна» с ажурным вензелем и родовым гербом рода дель Веспиньяни на фюзеляже.

Сыщик всегда отличался замечательным качеством редкой коммуникабельностью, умением быстро находить общий язык с любыми людьми.

И потому, прибыв на аэродром, он уже через полчаса завязал с пилотом Отторино самые теплые отношения к тому же, как выяснилось, пилот оказался уроженцем той же местности, что и сыщик, и это очень расположило его к новому знакомому.

В тот день пилоту уже никуда не надо было лететь, и он, сидя в диспетчерской, угощался пивом.

— Есть желание?

С этими словами он протянул гостью жестянку.

Манетти поблагодарил.

— Спасибо.

— Пиво — единственное, что я себе позволяю, — сказал пилот,— самолет — очень коварная штука; он не любит, когда к нему обращаются неуважительно... Никогда нельзя садиться за штурвал, даже немножко выпив.

— Кстати, а твой самолет, — Манетти без обиняков перешел на «ты», — кстати, он надежный?

Пилот улыбнулся.

— В каком смысле?

— Знаешь, я почему-то не очень доверяю маленьким самолетам,— произнес сыщик.

— Почему?

— Наверное, потому что привык летать на больших «Боингах» и «аэробусах».

— Думаешь, что они разбиваются реже, чем такие,— пилот, обернувшись, любовно посмотрел на «сесну».

— Наверное.

— Ничуть не бывало,— возразил летчик,— я вот летаю на этом уже третий год, и как летаю! — хоть бы одна поломка...

И пилот трижды сплюнул черезплечо — как и многие люди его профессии, а также всех профессий, связанных с риском, он отличался большой суеверностью.

— Как — ни разу не ломался?

— Нет.

Выждав непродолжительное время, сыщик осторожно произнес в ответ:

— А я вот знаю, что на прошлой неделе, или на этой, кажется, у тебя было затруднение.

— У меня?

— Ну да.

— ...?

— Твоя «сесна» сломалась в Палермо, и вылет пришлось отложить...

Летчик, недоверчиво посмотрев на своего нового знакомого, спросил:

— Когда, когда?

— Когда ты летал туда с личным секретарем синьора дель Веспиньяни.

Поджав губы, пилот ответил:

— Я действительно летал туда несколькими днями назад с синьором Росси, но что-то не помню, чтобы у меня что-то ломалось...

Они еще немного поговорили — сперва о самолетах, обсуждая достоинства и недостатки каждого (при этом Манетти продемонстрировал завидную эрудицию в этой области), затем — о синьоре дель Веспиньяни, потом перешли на какие-то более отвлеченные темы.

Манетти возвращался с аэродрома довольный: теперь он знал, что никакой задержки по причине поломки в Палермо не было.

Значит, кому-то надо было задержать Андреа на Сицилии на несколько дней.

Но кому?

Джузеппе Росси?

Может быть...

Оставалось только выяснить, для чего же это все понадобилось, и какие же цели при этом преследовались...

Красный «феррари» графа остановился перед госпиталем святой Бригитты.

Это было очень старое здание, построенное, наверное, еще во времена, когда Ливорно входил в Папскую область — в начале восемнадцатого века, а то — и еще раньше... Сложенное из хорошо обожженного красного кирпича, с нависающими над улицей ажурными балкончиками, но в то же время — очень приземистое, оно пережило и последнюю войну, и многочисленные землетрясения, и наступление урбанистических американского типа, строений, которые в последнее время росли в центре столицы Тосканы, как грибы после дождя...

Граф, представившись другом пострадавшего, без особого труда выяснил, что синьор Джузеппе Росси лежит в реанимационном отделении на третьем, последнем этаже...

Спустя несколько минут он стоял перед дверью реаниматорской...

Взявшись за дверную ручку, он ощутил в себе какое-то непонятное волнение — и это несмотря на то, что всячески стремился самоуспокоиться...

«И как это ему удалось выжить? — спросил мысленно у самого себя граф,— ведь я точно помню, что ударил его камнем в висок... И потом — падение в пропасть с такой страшной высоты. Правду ведь говорят — подонкам и дуракам всегда везет...»

Наконец, дель Веспиньяни нажал на дверную ручку и зашел в палату.

В нос ударил непривычно резкий запах лекарств — сразу же захотелось чихнуть...

Зайдя в палату, Отторино обнаружил, что там стоит только одна кровать. Рядом с ней, на медицинском столике, находились какие-то замысловатые диагностические приборы с осциллографами, на экране которых зеленая точка, показывающая ритм сердца больного, выписывала некие постоянные замысловатые траектории...

Рядом с койкой, на которой под тонким больничным одеялом угадывались контуры человеческого тела, стояла капельница — от нее к кровати шла прозрачная трубочка, наполненная бесцветной жидкостью...

Граф подошел к кровати и посмотрел на лицо человека, лежащего там...

В глубине души он еще надеялся, что произошла какая-то ошибка, и что его бывший личный секретарь лежит теперь не тут, в этой палате, а на холодном цинковом столе патологоанатома.

Нет, это невозможно!..

Отторино просто не верил своим глазам...

На белоснежной до рези в глазах подушке он увидел лицо Джузеппе Росси.

Лицо его было мертвенно-бледно — видимо, он потерял слишком много крови...

Голова Джузеппе Росси была перевязана; сквозь марлю кое-где выступала уже засохшая темно-бордовая кровь. Губы пересохли, черты лица бывшего личного секретаря графа осунулись просто до неузнаваемости. Весь лик лежавшего выражал невыносимое страдание...

Граф еще раз внимательно посмотрел в лицо больного, думая, что ошибся.

Но ошибки не было никакой — это действительно был Росси.

То ли, интуитивно почувствовав присутствие в палате нового человека, то ли просто проснувшись, то ли еще по каким-то непонятным причинам, но Джузеппе Росси открыл глаза...

— Синьор дель Веспиньяни? — с трудом выдавил из себя Росси и в неописуемом ужасе посмотрел на улыбавшегося Отторино.

— Ты еще помнишь меня? — лицо дель Веспиньяни скривилось в язвительной улыбке.

Не в силах больше произнести ни слова, Джузеппе заморгал — в знак того, что помнит.

— А я думал, ты уже давно на том свете,— произнес граф, усаживаясь на кровать. — Что ты давно уже варишься в котле, и под ним весело горит огонек... А черти все подбрасывают и подбрасывают туда поленья. Знаешь — не сухие, они быстро сгорают, а влажные, сырые — они тлеют, и от них такой удушливый дым!

В устах какого-нибудь другого человека это могло бы прозвучать как шутка, как своеобразный черный юмор, однако тон, каким была сказана эта фраза, не оставлял никаких сомнений, что дель Веспиньяни говорит совершенно серьезно и искренне...

Видя, что Росси теперь просто не в состоянии что-нибудь отвечать, граф продолжал — все тем-же серьезно-издевательским тоном:

— Да, я думал уже заказать за упокой твоей души несколько месс... Чтобы дым не выел тебе глаза. Ты ведь боялся его — правда? Помнишь, как ты говаривал несколько раз что-то вроде того, что стыд, мол, не дым, глаза не выест... Да, я думал при помощи месс облегчить твою участь. Да, я ведь знаю, что несмотря на все свои мерзкие качества, ты исправно посещал церковь и всегда был в этом отношении образцовым католиком... Наверное, даже мечтал попасть в рай. — Отторино нехорошо ухмыльнулся. — Ты, наверное, уже вообразил, что коли Господь наш пострадал за грехи человечества на кресте, то тебе теперь можно все?.. Можно спать, можно жрать, путаться с распутными девками, веселиться и играть в карты в портовых притонах?.. О, как бы не так!.. Неужели ты действительно думаешь, что Спаситель стал бы мучиться из-за таких, как ты?.. Нет, он не стал бы марать руки из-за таких свиней, как ты, Джузеппе! Ты не попадешь в рай — тебя ожидают страшные муки чистилища. Но, видимо, теперь, когда все благополучно разрешилось, и ты чудом спасся, с этим придется повременить. А жаль... Впрочем,— он опять улыбнулся,— это дело поправимое...

Росси, собрав в себе последние усилия, хриплым голосом прошептал:

— За что?

Он наверняка понял, что теперь уж настал его смертный час.

— За то, что ты всегда хотел быть умней всех... За то, что хотел меня обмануть. За то, что кусок не по зубам заглотил...

С этими словами граф поднялся с койки и подошел к приборам, стоявшим на столе.

Поразмыслив, он внимательно осмотрел осциллограф, выдававший на экране замысловатые линии, после чего аккуратно отсоединил капельницу.

Спустя минуту на экране осциллографа появилась сплошная линия, которая показывала, что сердце Джузеппе Росси остановилось навсегда...

Отторино, осмотревшись, заметил Библию, принадлежавшую как ему было точно известно, уже покойному Джузеппе; он открыл ее и, достав из кармана вторую ксерокопию газетной полосы, вложил в книгу.

Постояв, подумав, граф положил книгу обратно и, бросив прощальный взгляд на покойного Росси, едва заметно перекрестился и вышел на коридор...

Спустя полчаса он, не замеченный никем из медицинского персонала госпиталя святой Бригитты, был уже на борту «Ливидонии»...

— Теперь уже никто и ничего не узнает, — пробормотал Отторино, — теперь единственный свидетель мертв, и все можно будет свалить на него... А я буду только разводить руками да повторять: какой же он, все- таки, проходимец!

В ту ночь Отторино спал спокойно — наверное, впервые за последние несколько месяцев у него не было бессонницы; и это несмотря на то, что он впервые в жизни обагрил руки кровью...

ГЛАВА 23

Манетти, весьма удовлетворенный результатами своего разговора с пилотом «сесны», отправился на следующий день в Палермо первым же авиарейсом.

Конечно же, можно было бы отправиться туда поездом, или на автомашине, через пол-Италии, но времени было мало — сыщик не мог терять ни минуты.

Человек, который подставил Андреа, мог в любой момент вновь проявить свое коварство — тем более, что на руках у него наверняка был такой козырь, как номер палермской газеты с фотоснимком «Альберто Барцини».

Манетти когда-то несколько раз бывал на Сицилии, и эти воспоминания были не из лучших — беспросветная бедность, грязь, убожество...

Он не был на Сицилии вот уже почти десять лет, но, как показалось сыщику с первого взгляда, за это время тут так ничего и не изменилось: все те же грязные улицы, все тот же резкий, порывистый ветер со стороны моря, гонящий по переулкам разный бумажный и пластиковый мусор, все те же облезлые стены домов и коричневая от времени черепица на крышах старинных соборов, построенных еще во времена августейших королей и жестокой инквизиции...

Выйдя из пассажирского терминала, сыщик сел на такси и, широко улыбнувшись водителю, как своему старому знакомому, произнес, подбирая местные словечки и по ходу вспоминая типично сицилийские интонации, которые когда-то так забавляли его, уроженца Кампаньи:

— Прошу отвезти меня в гостиницу «Колизей». Знаешь, где это?..

Водитель улыбнулся.

— Ну конечно...

Минут через пятнадцать сыщик уже стоял в фойе отеля. Заполнив необходимые бланки и получив ключи, Манетти поспешил наверх.

«Странно, — подумал он, — и почему это во время ареста он не мог сослаться на администрацию гостиницы? Ведь тут бы наверняка подтвердили, что синьор Давила останавливался в «Колизее»... Тем более, что и номер был наверняка на его имя. Наверное, он думал, что все уладится само собой, и, к тому же, не хотел скандала...»

Удивляясь несообразительности Андреа, сыщик открыл дверь, сунул свой чемоданчик под кровать и, сбросив плащ, уселся в кресло.

Ему надо было немного отдохнуть после перелета, а также собраться с мыслями — этот день предстоял Манетти не из легких...

Чем больше думал Андреа над словами Манетти — «надо поговорить с Эдерой и все ей объяснить, все, без утайки», тем больше он мрачнел.

Легко сказать — «все, без утайки».

Но как?

Конечно, если бы не та газета, если бы не та фотография...

В одном Манетти прав: его, Андреа, заведомо подставили, и притом — очень хладнокровно и рассчетливо. Но кто?

С какой целью?

Этого Андреа не знал, да он и не стремился это выяснить — теперь его занимало другое, он думал, как ему поговорить с Эдерой...

А она после возвращения мужа буквально расцвела — точно дивный цветок после теплого и ласкового майского дождика. Радостная улыбка не сходила с ее лица; всякий раз, когда Андреа встречался с ней взглядами, он видел, что Эдера не скрывает своего счастья...

Андреа провел бессонную ночь, думая, с чего ему начать, как построить разговор.

В день отлета Манетти на Сицилию, то есть, на следующий после своего возвращения день он решился...

Но одно дело — решиться, а совсем другое — начать разговор.

Как?

Какими словами?

Подойти к Эдере, обнять ее и сказать: «Послушай, я скрыл от тебя одно обстоятельство?..»

Нет, не то...

Сказать: «Я и сам не могу сказать, как оно все произошло, я ведь ничего не помню?..»

Тоже не то...

Так что же?

Боже, что же делать?

Он пытался найти выход, пытался подобрать нужные слова, но никак не мог найти их.

Несколько раз Андреа подходил к Эдере, намереваясь начать столь тягостный для себя разговор, несколько раз на его языке уже вертелось: «Послушай...», но в самый последний момент, встретившись взглядом с ее счастливыми глазами, он не решался нарушить ее покой. ..

А время все шло, шло, и работало оно явно не на руку Андреа...

Как следует отдохнув, Манетти отправился в портовые кварталы — теперь его путь лежал в припортовый бар «Эспланада», в котором у Андреа и начались в тог вечер неприятности...

Манетти знал, что до захода солнца в портовом районе нечего и делать — настоящая жизнь начинается в таких кварталах только под вечер.

Он долго гулял по Палермо, любуясь тенистыми пиниями, фонтанами, старинными церквями с черепичными крышами, от времени уже не коричневыми, а какими-то темно-зелеными.

Иногда Манетти посматривал на часы, торопя время — ему не терпелось начать расследование. За последнее время его сыскные таланты проявились в полной мере; Манетти иногда ощущал себя одновременно и инспектором Пуаро, и Шерлоком Холмсом, и Натом Пинкертоном, и ему так хотелось, чтобы его способности помогли распутать этот странный клубок загадок вокруг Андреа!

Но время тянулось в тот день медленно, очень медленно...

От нечего делать сыщик заглянул в порт — все равно надо было как-то убить время...

Хотя, конечно, Палермский порт — не самый крупный на Средиземном море, но и он поражает воображение человека сухопутного...

Самый главный мол, непосредственно ограждающий порт от моря, тянется на протяжении почти трех миль. Он так широк, что на нем, как мне кажется, могут спокойно разъехаться два автомобиля, а снаружи, для большей устойчивости против волн, к тому же, завален огромными камнями и необъятными цементными кубами; внутри же, между молом и берегом, бесконечное множество других молов, больших, средних и маленьких разъемных мостов, всевозможных зданий, пакгаузов, таможен, контор, больших и средних ресторанчиков.

Бесчисленное множество судов — сухогрузов, нефтеналивных танкеров, военных транспортов, рыболовецких траулеров и скромных шхун — всех морских держав, одновременно нагружаются и разгружаются.

Как густой лес, торчат вверх трубы, мачты и исполинские, подобные железным удочкам, паровые подъемные краны; по железным эстакадам и по блестящим, накатанным рельсовым путям медленно тянутся вереницы пустых и нагруженных поездов, резко свистят паровозы, гремят на весь порт цепи лебедок, звенят сигнальные колокола и портовые сирены...

Пахнет смолой, дегтем, поташем, сандальным деревом, масляной краской, ворванью, мазутом, негашеной известью, какими-то диковинными восточными пряностями, человеческим потом, гнилью застоявшейся воды, кухней, перегорелым машинным маслом, керосином, вином, мокрым деревом, розовым маслом, и многим-многим другим...

Эта быстрая смена обонятельных ощущений совсем не была противна, но как-то ослабляла, кружила голову и точно пьянила...

Устав от быстрой смены впечатлений, Манетти отправился в жилые кварталы — тем более, что солнце уже клонилось к закату, и, по подсчетам сыщика, кабачки уже должны были начать работу.

В том числе — и «Эспланада».

Манетти без особого труда отыскал нужный бар — огромная неоновая вывеска его светилась над крышей дома и была видна за несколько кварталов.

Взяв кианти и кофе, он уселся за столик и стал изучать публику, точно прикидывая, кто же из девиц может быть проституткой по кличке «Лошадка».

Несмотря на довольно позднее время, в «Эспланаде» было довольно многолюдно — почти все столики были заняты посетителями.

Среди клиентов было немало туристов, преимущественно — приезжих с Севера, откуда-нибудь из Милана или Турина бизнесменов средней руки со своими толстыми усатыми женами, как и все женщины подобного круга, падких на портовую экзотику.

Женщин, которых можно было бы принять за проституток, также было немало — они сидели за отдельным столиком, курили и о чем-то переговаривались. Манетти думал, что кто-нибудь из них, заметив одинокого мужчину за столиком, обязательно поднимется подсядет и предложит провести этот вечер (а, скорее всего, и ночь) вместе.

И тогда...

Однако время шло, а Манетти по-прежнему оставался за своим столиком один.

Наконец, через час, потеряв всякое терпение, сыщик поднялся и подошел к бармену.

— Простите, синьор, — улыбнулся сыщик,— вы не знаете, кто из них — «лошадка»?

С этими словами он кивнул в сторону столика, за которым сидели вульгарно раскрашенные девицы, стиль одежды и манера держаться которых не оставляли никакого сомнения в их профессии.

Бармен с интересом посмотрел на посетителя.

— «Лошадка»?

Манетти кивнул.

— Ну да...

— Простите, синьор, а вы кто будете?

На этот случай у сыщика уже была загодя приготовленная легенда.

— Да вот, понимаете, — начал он, — дело в том, что я приехал из Рима... По делам моей фирмы. Несколько недель назад тут, в Палермо был мой подчиненный, вице-президент, так вот он сказал, что...

Бармен критически осмотрел костюм посетителя, купленный в магазине готового платья (для президента фирмы он был одет очень бедно), но ничего не сказал, и только покачал головой.

Манетти продолжал:

— Он сказал, что познакомился тут с одной чудесной девчонкой, и совершенно замечательно провел с ней время... И посоветовал, если я как-нибудь окажусь тут, на Сицилии, в Палермо...

— Как вы говорите, синьор?

— Он не запомнил ее имени, ну, кажется, утверждал, что она отзывалась на кличку «Лошадка»..

Передернув плечами, бармен отвернулся и произнес, обращаясь славно бы не к посетителю, а куда-то в пространство:

— Я не знаю такой синьорины... Наверное, вы что- то напутали...

— Да как же,— не унимался сыщик, — я точно говорю... Мой друг утверждал, что именно в баре «Эспланада»... Это ведь «Эспланада»?

Бармен кивнул.

— Вот уже двадцать семь лет.

— Ну, вот видите...— протянул Манетти, обрадованный тем, что хоть тут он не ошибся.

— И все-таки вы неправы, — произнес в ответ бармен, — наверное, кто-то напутал: или вы, или ваш уважаемый подчиненный...

Конечно же, он прекрасно знал, о ком идет речь, но после скандала, в котором оказалась замешана та Лючия (это было ее настоящее имя), не хотел никаких лишних неприятностей.

А тут еще костюм и явно подозрительные вопросы незнакомого посетителя внушили бармену совершенно оправданное недоверие.

— Что же мне делать?

На лице Манетти появилось выражение неподдельного разочарования.

Вновь передернув плечами, бармен ответил:

— Понятия не имею. В нашем баре немало девочек, с которыми приятно провести вечер... Впрочем, если вы, синьор, рассчитываете на нечто большее, думаю, что это также не составит труда... Если вы так стеснительны, я с удовольствием вас познакомлю с кем-нибудь. Ведь любое желание посетителя для меня — закон.

Манетти немного подумал, а затем, улыбнувшись, произнес:

— Что вы, что вы! Не буду вас утруждать. Наверное, я действительно что-то напутал...

Еще раз извинившись и заказав стакан кианти, он расплатился и отошел от стойки.

В это самое время над самым ухом сыщика неожиданно послышалось:

— Эй, синьор, мне кажется — вы кого-то искали, не так ли?

Сыщик обернулся — перед ним стоял здоровенный тип, с трехдневной черной щетиной, на голову выше его самого, одетый в черную застиранную майку и протертые до дыр на коленях джинсы.

Приветливо улыбнувшись, сыщик произнес:

— Да...

Он подсел поближе и, протянув сыщику огромную волосатую руку, представился:

— Меня зовут Франческо Манцу. Я тут часто бываю, и меня знает весь порт...

— Очень приятно.

После обоюдного представления Манетти предложил своему новому знакомому выпить кианти.

— Отличное вино, синьор!

Тот не стал отказываться.

— С удовольствием...

После того, как вино было выпито, Франческо, испытывающее посмотрев на Манетти, спросил:

— Так что же вы ищите?

— Дело в том,— произнес сыщик,— дело в том, я ищу одну девушку...

Франческо понимающе заулыбался.

— А-а-а, синьор хочет отдохнуть?

Сыщик покачал головой и улыбнулся.

— Ага...

— Расслабиться?

— Совершенно верно.

— А кого же вы ищите?

Манетти повторил то, что несколькими минутами назад рассказал бармену.

Лицо Манцу приобрело очень серьезное выражение.

— А для чего вам «Лошадка»?

— Ну, как это для чего...— сыщик замялся, подыскивая нужное выражение, — для совместного отдыха...

И он вновь принялся рассказывать о своем вице-президенте.

— Да, оказывается, слава палермских девушек достигла и Вечного Города, — так резюмировал Манцу рассказ своего нового знакомого.

— А вы что — знаете ее?

Франческо сделал вид, что не расслышал вопроса собеседника.

Он немного подумал, после чего, еще раз окинув Манцу с ног до головы изучающим, пристальным взором, произнес как бы нехотя:

— Хорошо, я постараюсь вам помочь...

После этих слов он поднялся со своего места и подошел к одному из столов, за которым сидели девицы. Пошушукавшись с ними, он вновь подошел к Манетти и, улыбнувшись, произнес:

— Сейчас, сейчас... — усевшись за столик, он продолжил: — А вы хотите видеть именно ее?

— Да.

— Хорошо...— казалось, Франческо о чем-то раздумывает,— но есть ли у вас достаточно денег для сегодняшнего отдыха?

После этого вопроса, совершенно естественного, сыщик с готовностью хлопнул себя по карману.

— Конечно!

— Тогда вам придется немного обождать. «Лошадка», о которой ваш друг рассказывал так много лестного, будет тут через минут десять. Она теперь занята.

«Наверное, с очередным клиентом,— подумал Манетти,— а то как же...»

Через минут пять, действительно, дверь раскрылась, и на пороге показалась девица, внешность которой соответствовала описанию Андреа.

Она сперва подошла к столику, за которым сидели подруги, перекинулась с ними несколькими фразами, а затем, взяв стакан вина, прошла к Франческо, чмокнула его в небритую щеку и произнесла:

— Привет!

Тот, поцеловав ее в ответ, произнес:

— Привет, сестричка!

— А кто это?

С этим вопросом девица принялась бесцеремонно рассматривать Манетти.

— Это мой новый друг, он приехал из Рима... Специально, чтобы порезвиться с тобой,— улыбнулся Манцу.

— Из Рима?

В голосе девицы послышалось некоторое удивление.

— Ну да...

— Так уж из-за меня он приехал, — хмыкнула проститутка. — Ну, впрочем, это не важно. Сегодня вечером я целиком и полностью свободна, и буду делать все, что вы, синьоры, только пожелаете...

Не надо было быть большим специалистом по наркологии, чтобы с первого взгляда определить, что девица изрядно подвыпила, прежде чем явиться сюда.

Манцу, хитро посмотрев на Манетти, произнес:

— Кстати, а твой приятель, — он неожиданно перешел на «ты», однако сыщик, прекрасно понимая, где он находится, ничуть не обиделся; надо было выдержать вкус места, и Манетти отлично понял это,— так вот, твой приятель не велел передать ей привет?

Сыщику ничего не оставалось, как ответить:

— Конечно!

— А как он выглядел?

— Кто?

— Ну, твой друг...

— О, очень симпатичный юноша,— ответил Манетти,— как выглядел? Представляете себе Алена Делона? Точно такой, только еще красивее...

— Алена Делона?

— В молодости,— улыбнулся Манетти.

— Никогда не любила мужчин, похожих на Алена Делона,— произнесла девица.

— А ты вспомни, вспомни... Ах, как жаль, Манетти притворно засокрушался,— как жаль, что у меня нет с собой его фотографии!..

Манцу вопросительно посмотрел на девицу.

— Ты помнишь такого?

Однако та неожиданно громко расхохоталась на весь зал, но никто даже не обернулся на ее безобразную выходку; видимо, нечто подобное тут было в порядке вещей.

— Помню ли я такого,— нараспев начала девица,— помню ли я такого... Помню ли я такого? Помню ли я такого... Может быть, и помню... За это время я видела у себя в кровати так много мужчин, что уже никого не помню. Наверное, был среди них и тот красавчик... Да разве могу я всех вас упомнить? — улыбнулась она.

Манцу прервал ее рассуждения:

— Ладно, не валяй дурака. Этот синьор, — он кивнул в сторону Манетти, — приехал из Рима, скучает, и ему надо было бы как-то поразвлечься... Понимаешь?

Девица хмыкнула.

— Еще бы! Чего там непонятного!

— Вот и не дай ему умереть со скуки... После этих слов он, вежливо поклонившись Манетти, быстро удалился из-за столика.

Сыщик, скосив глаза, увидел, что Манцу подошел к бармену, перекинулся с ним несколькими словами, после чего вышел из зала.

Девица, отпив из стакана Манетти вина, неожиданно улыбнулась.

— Ну, так ты действительно из Рима?

Коротко кивнул, он произнес:

— Ну да...

— А как тебя зовут?

Сыщик, уходя от прямого ответа, произнес:

— Ночью все кошки серы... И все мужчины одинаковы. Какая разница, как меня зовут? Главное, что у меня есть приятная собеседница, которая не даст мне сегодня вечером умереть со скуки.

— И ночью — тоже, — заверила его девица, — так что можешь не беспокоиться.

— А я и не беспокоюсь.

— Я бы не спрашивала, да вот вид у тебя какой-то озабоченный...

Сыщик и впрямь выглядел неспокойно — глаза его все время бегали по сторонам, будто бы он чего-то опасался.

И было чего!

Манетти, разговаривая с проституткой, то и дело смотрел в сторону входной двери — у него не было никаких сомнений относительно того, что Франческо Манцу, с которым он только что познакомился — ее сутенер.

Вот он и боялся, чтобы тот не встрял в беседу в самый неподходящий момент и не испортил всего.

Манетти радовало то, что девица была пьяна, но — в меру. Кианти делало ее очень болтливой, и сыщик почти не сомневался, что сегодня ему при помощи всякого рода наводящих вопросов удастся выяснить подробности того вечера, удастся выяснить, что же тогда произошло с Андреа...

Однако Франческо Манцу не появлялся, и это успокоило сыщика. Обернувшись к девице, Манетти поднял свой стакан и произнес:

— Ну что — за знакомство?

Девице тост, судя по всему, понравился, однако к тому времени она уже выпила свое вино (а также большую половину вина рассказчика), и Манетти пришлось купить кианти и ей.

— За продолжение нашего замечательного знакомства, синьор...

— Кстати,— осторожно осведомился Манетти, — кстати, а как тебя зовут?

Девица скривилась.

— Вообще-то, зовут меня Лючия, но многие друзья называют меня «Лошадкой».

«Значит, это действительно она,— подумал Манетти,— стало быть, я не ошибся... Ведь в газете было написано, что мафиози Барцини арестовали в номере девицы по кличке «Лошадка». Пока все идет по плану, теперь надо действовать осторожно, не торопя события. Один лишний вопрос может вспугнуть ее...»

— А как мне тебя называть?

— Как хочешь... Можешь называть меня своим солнцем, месяцем, можешь называть сволочной девчонкой, можешь Лючией, а можешь — «Лошадкой». Мне, честно говоря, больше бы понравилось последнее.

— И давно ты... — с языка Манетти едва было не слетело: «давно ли ты занимаешься своим полупочтенным ремеслом», однако в самый последний момент он быстро изменил формулировку и спросил: — Давно ли ты проводишь вечера тут, в «Эспланаде»?

— Второй год, — произнесла девица, любовно отхлебывая вино.

Сыщик, не зная как продолжить беседу, поинтересовался, склонив голову на бок:

— Нравится?

— Очень,— ответила девица, но как-то невесело, точно с издевкой.

Однако Манетти не заметил этого обстоятельства, потому что спросил с интересом:

— Вот как?

Девица продолжала развивать свою мысль:

— А что тут плохого? Вечером и ночью работаешь — днем отсыпаешься. Работа как работа — ничем не хуже других. Конечно, клиенты попадаются всякие — некоторые пускают в ход кулаки...— начала делиться девица некоторыми секретами своего древнего ремесла.— Но для этого у меня есть Франческо.

— Кто это?

— Мой друг,— сказала девица, небрежно заложив ногу за ногу,— правда, приходится отдавать ему половину выручки, но — что поделаешь? Так что если ты любишь делать женщинам во время этого больно, то лучше ко мне не лезь... Я не люблю таких мужчин...

Манетти поспешил заверить девицу, что к женщинам он всегда относился нежно и трепетно.

— Не сомневайся, — успокоил девицу Манетти,— такого нежного любовника у тебя еще никогда не было... И меня ты полюбишь...

— О, ты меня просто заинтриговал... Люблю таких мужчин!

Допив кианти, девица неожиданно потребовала еще и еще. 

«Только бы она не перепила, — подумал Манетти,— тогда от нее ничего уже не добьешься...»

А «Лошадка», словно угадав ход его мыслей, произнесла небрежно:

— Правда, одно неудобство: каждый вечер мне приходится довольно много пить... И всего подряд: вина, виски, джина, бренди...

— Вот как?

Девица вздохнула.

— Ничего не поделаешь. Иначе я не могу идти с мужчинами в постель. Противно... А вино как-то заглушает брезгливость... Так что придется тебе меня сегодня поить и поить...

— Брезгуешь быть со мной? — с кривой ухмылкой спросил сыщик.

Та отрицательно покачала головой.

— Нет, это уже привычка... Так сказать — чисто профессиональная... Так что — не жадничай, приятель, и готовь деньги...

Делать было нечего — и Манетти взял проститутке еще вина.

— Смотри, чтобы тебе не было плохо,— сказал он, ставя перед ней бутыль.

Та ухмыльнулась.

— Не беспокойся — выпить я могу гораздо больше тебя, и не запьянеть. А то, что я громко хохотала — так это я просто дурачилась... Снимала нервное перенапряжение, так сказать, добавила девица.— Иногда я просто выхожу на улицу и ругаю всех подряд: прохожих, полицейских, автомобили, погоду, мостовую, соседей... Честно говоря — мне это очень даже помогает...

«Однако, интересный же у нее способ снятия нервного перенапряжения, — мысленно удивился сыщик, — никогда такого не встречал... И как это ее до сих пор тут терпят, в этом баре?»

Он молча смотрел, как «Лошадка» пьет вино, задавал ей какие-то односложные вопросы — просто, чтобы как-то поддержать беседу, она также его о чем-то спрашивала, и Манетти отвечал.

Наконец, когда вино было допито, сыщик, улыбнувшись, произнес:

— Пойдем?

— О, нет, давай еще тут посидим...

— Где?

— Да в «Эспланаде».

Манетти отрицательно покачал головой.

— Нет.

— Но почему? — воскликнула девица голосом капризного ребенка. — Почему? Я хочу посидеть тут, мне тут очень нравится...

— Это невозможно.

Тон сыщика был совершенно категоричен, но девица, гем не менее, не отставала:

— Давай останемся! Но что тебе стоит, что тебе стоит — давай останемся еще минут на пять! Ну на минуточку, на две минуточки... Ну пожалуйста!

Однако сыщик был по-прежнему непоколебим — ему не терпелось поговорить с девицей о том вечере, когда у Андреа начался каскад неприятностей.

— Нет.

— Ну немножко!

— Нет.

— Пять минут... Давай посидим тут только пять минут и уйдем!

— У меня не очень много времени.

— Но ведь ты говорил, что весь вечер у тебя свободен! — напомнила «Лошадка».

— Я хочу скорее пойти с тобой, — отрезал Манетти, — мне не терпится...

— Но я хочу выпить!

— Я возьму бутыль кианти с собой, — заверил ее сыщик, и действительно, подошел к бармену и купил небольшую бутыль этого прекрасного вина. — Мы опьянеем от любви и вина, — добавил он, подходя к «Лошадке» вплотную.

— А потом мы еще вернемся сюда? — поинтересовалась девица.

— В «Эспланаду»? — спросил Манетти, пряча бутыль в сумку.

— А то куда же?

Сыщик успокаивающе покачал головой и произнес:

— Вернемся, вернемся...

— Обещаешь?

И Манетти очень серьезно произнес:

— Чтоб я сдох! Ну, хватит, пошли... Где ты живешь? — спросил он нетерпеливо.

— Живу я в пригороде, но гостей принимаю в отеле

«Венеция», я снимаю там номер... Пошли, можно пешком — всего один квартал, это неподалеку...

— Неужели ты еще подумала, что для этого я буду брать такси!

Девица спокойно возразила:

— А мог бы и взять.

— Хватит, что я буду поить тебя кианти... Ну, пошли, пошли... Поднимайся, быстрей... Я буквально сгораю от нетерпения! О, если бы ты только знала, как я жажду тебя!

Девица мертвой хваткой вцепилась в руку сыщика, и пошатываясь, встала из-за стола.

Когда они выходили из бара, Манетти с радостью подумал, что в Палермо у него нет ни одного знакомого, ни одного человека, который мог бы узнать его — если бы в квартале, где жил Манетти с женой, его бы увидели с такой спутницей, то потом разговоров бы об этом было, наверное, на год или на больше...

— Ты что — стесняешься идти со мной под руку по улицам? — неожиданно спросила «Лошадка», точно угадав ход его мыслей.

Манетти поспешил заверить, что идти под руку с ней доставляет ему радость.

— Что ты, что ты...

Лючия только хмыкнула.

— Ну, ну...

Когда они шли по улице, Лючия пошла вроде бы более ровно, взгляд ее стал более осмысленным, и Манетти вдруг почему-то показалось, что эта девица только прикидывается очень пьяной, а на самом деле — куда трезвей, чем он себе предполагал...

Впрочем, это ему могло только показаться.

ГЛАВА 24

Манетти под руку со своей новой знакомой из «Эспланады» неспешно шли по центру грязноватой улицы, направляясь к отелю «Венеция».

«Любопытное совпадение, — размышлял Манетти, идя с девицей под руку по самому центру улицы — машин в это время не было никаких,— интересное получается совпадение... Ее зовут Лючия... Точно также, как я мою жену... К чему бы это?..»

В последнее время Манетти стал очень мнительным, и в каждом подобном совпадении — имен ли, географических названий или просто каких-то мелких обстоятельств все время искал какой-то скрытый смысл — даже там, где найти его было трудно.

Шли они недолго — минут десять.

— Ну, вот мы и на месте,— произнесла девица, не выпуская локтя Манетти, — тут я живу...»

Жила она в гостинице «Венеция» — грязноватом трехэтажном здании неопределенной архитектуры, построенном, видимо, в середине прошлого века.

Девица, остановившись на ступеньках, поманила сыщика пальцем.

— Пошли...

Они миновали зал, притом ни портье, ни швейцар не обратили на них ровным счетом никакого внимания — видимо, из постояльцев «Венеции» не только одна «Лошадка» водила сюда по вечерам и ночам гостей.

Идя по истертым ступенькам, Манетти выстраивал в голове план предстоящего разговора.

«Главное — не вспугнуть ее, — повторял он мысленно, — главное, не задавать лишних вопросов... Человек ведь так устроен, что он сам всегда расскажет то, что от него требуется...»

Лестница, по которой они поднимались, была так крута и неудобна, что, кажется, надо было иметь специальный кавык, чтобы, поднимаясь или спускаясь по ней, не расшибиться...

Манетти предупредительно подал руку Лючии.

— Осторожно...

Та пошатнулась, но не упала.

«Видимо, она все-таки пьяна,— подумал Манетти,— я, наверное, ошибся... Пить каждый вечер в «Эспланаде» на протяжении года и не стать алкоголиком, точнее, алкоголичкой — нет, это невозможно... Но она еще не добрала до нужной кондиции... Ничего, у меня в запасе целый вечер и бутыль кианти...»

— Осторожно, приятель...

Это подала голос девица.

— Хорошо...

— Смотри — тут выбоина...

— Хорошо, спасибо...— коротко поблагодарил Манетти.

«Очень даже предупредительно с ее стороны, — подумал он с невольным уважением к этой девице, — однако, ну и дыра ж эта гостиница... Неужели и Андреа был тут? И если он ничего не помнит, как же он мог подняться по такой крутой лестнице?.. Неужели она его тащила на себе наверх? Ни за что не поверю...»

Комната, которую снимала девица в отеле «Венеция», не отличалась ни пышностью убранства, ни богатством интерьера — хромоногий стол, несколько стульев с истертой обивкой, грязноватый торшер с нежным голубым светом, вытертый ковер на полу и огромная кровать — когда-то роскошная, видимо, с альковом, но теперь совершенно разваленная — когда Манетти осторожно присел на край, она угрожающе заскрипела, грозясь развалиться.

— Не бойся, не развалится,— подмигнула девица,— я пользуюсь ею вот уже год. Сколько мужчин тут перебывало и — ничего.

— Не сомневаюсь, — буркнул в ответ сыщик. — Это ведь твое рабочее место...

— И не самое худшее, приятель — смею тебя уверить,— сказала она. — Ни за что его не променяю на какое-нибудь другое...

Девица пошла в душ, а Манетти принялся размышлять, как он будет с ней говорить — во всяком случае, пользоваться ее профессиональными услугами отнюдь не входило в его планы.

Вскоре она вышла, кутаясь в огромный махровый халат черного цвета.

Манетти, едва только взглянув на нее, полушутя спросил:

— У тебя что — траур?

Девица, однако, оставила его вопрос без внимания — она подошла к столу, достала два бокала.

— А где вино?

— У тебя в сумке, — кивнул сыщик.

Кровать под Манетти угрожающе скрипела, и потому он, несмело поднявшись, спросил:

— Ты позволишь присесть мне тут, на ковре, у твоих ног?..

— Едва ли это тебе доставляет удовольствие... Лучше бы сразу на кровати... Но с условием — не глядеть на меня так пристально — улыбнулась девица.

— Ты меня сразу же ставишь в безвыходное положение. Когда мне говорят: «Рассказывайте что-нибудь интересное», я совсем теряюсь,— вяло ответил сыщик; развлекать девицу явно не входило в его планы.

— Ну, если не хочешь говорить со мной, то буду говорить я...

С этими словами «Лошадка» извлекла из кармана халата черный браунинг и приставила его к груди сыщика. Это произошло столь неожиданно, что Манетти оторопел.

— Что, что...

«Лошадка» ухмыльнулась.

— А теперь рассказывай, кто ты такой и для чего я тебе понадобилась...

Манетти, заикаясь от удивления и страха, принялся объяснять ей, что он — бизнесмен, приехал сюда, в Палермо, из Рима, где у него есть фирма по торговле недвижимостью, что несколькими неделями назад тут был его друг, о котором он уже имел удовольствие рассказать, и что у этого друга от нее остались самые что ни на есть теплые воспоминания, потому он и сказал: если будешь в Палермо, обязательно зайди в «Эспланаду», и если застанешь там «Лошадку», то обязательно...

Лючия перебила его:

— Не говори ерунды. Если бы ты действительно хотел поразвлечься сегодня вечером, то пошел бы в более приличное заведение, а не в порт. Ведь бизнесмены вроде того, за которого ты себя выдаешь, не ходят в портовые бары низшего пошиба...

Сыщик приумолк, поняв, что представившись на всякий случай бизнесменом, ошибся.

Тогда девица, переложив оружие в другую руку, полезла в карман Манетти и извлекла оттуда револьвер. Осмотрев его, она хмыкнула.

— Ого — заряжен...

После чего положила оружие себе в карман.

— Ты кто — полицейский?

— Не-е-ет,— прошептал Манетти.

— А кто же ты?

Девица, не сводя оружия с Манетти, уселась на стул — тот остался сидеть на ковре у ее ног, в совершенно нелепой позе, не зная, как ему быть дальше.

— Зачем ты приехал в Палермо?

— У меня тут дела.

— Ах, дела?

Только теперь до Манетти наконец-то дошло, что девица все это время только прикидывалась пьяной. Конечно, она была немного пьяна — но не на столько, чтобы не владеть собой, не на столько, чтобы позволять себе те безобразные выходки, которые она столь усердно демонстрировала в баре «Эспланада».

— И какие же у тебя тут дела?

— Дела... моей фирмы.

— А фирма твоя, если не ошибаюсь — в квестуре? Ты полицейский — вот ты кто!

С этими словами «Лошадка» сделала угрожающий жест рукой — мол, попробуй только дернуться, мигом получишь пулю в лоб!

— Я не полицейский...

Презрительно хмыкнув, девица произнесла:

— Так я тебе и поверю... Я с самого начала поняла, что ты мент.

— Я не полицейский,— повторил Манетти упавшим голосом.

— А кто же ты?

Манетти молчал...

Скривившись, девица произнесла:

— Не будешь говорить? Ну, хорошо... Я ведь сразу поняла, что ты не тот, за кого себя выдаешь... Посмотри, как ты одет, посмотри на это истертое, какое-то обгрызенное обручальное кольцо на пальце! — воскликнула девица, взглядом указав на кольцо.— Да разве Уважающий себя бизнесмен носил бы его? Посмотри на свою рубашку! Она мятая, на ней какие-то пятна! Посмотри на свои жеваные брюки! А ты говоришь... Ладно, выкладывай, кто ты и для чего приехал в Палермо... Неужели ради меня?

В голосе ее прозвучало очевидное недоверие к недавним словам гостя.

Манетти, отвернувшись к окну, продолжал молчать.

— Не хочешь говорить? — спросила Лючия. — Ну, что же — пусть будет по-твоему... Только смотри, чтобы потом тебе не пришлось бы об этом пожалеть... И — очень сильно пожалеть, приятель...

Она поднялась и, не сводя заряженного оружия со своего клиента, несколько раз постучала в стенку.

— Сейчас с тобой будут разговаривать другие люди,— произнесла она, ухмыляясь.

И действительно — через минуту дверь раскрылась, и на пороге показался тот самый тип в черной застиранной майке и потертых джинсах — Франческо Манцу.

У сыщика потемнело в глазах; он приготовился к самому страшному.

Широко улыбнувшись, Манцу произнес:

— Ну что — продолжим знакомство? — после чего, обернувшись к девице, поинтересовался: — что-то случилось? Он что — обидел тебя?

— Еще нет,— произнесла та, — но этот тип кажется мне очень подозрительным... Посмотри, что я нашла у него в кармане,— и она протянула своему сутенеру револьвер, извлеченный из кармана гостя.

Тот, небрежно повертев оружие в руках, задумчиво произнес:

— Тридцать восьмой калибр, «смит-вессон»... Хорошая игрушка, но калибр мне не нравится. Оружие, так сказать, для любителя.— Нахмурившись, сутенер пристально посмотрел на Манетти и поинтересовался: — Откуда это у тебя?

— Купил,— пробормотал тот.

— Я понимаю, что купил... Полицейские такими не пользуются,— добавил он,— но для чего тебе этот револьвер?

— Для самообороны.

Манну удивленно поднял брови.

— Вот как?

— Для самообороны, — повторил Манетти упавшим голосом.

Ехидно глянув на гостя «Лошадки», сутенер поинтересовался:

— Любопытно... Ты решил провести этот вечер, а может быть — и всю ночь в обществе моей сестрички... Ее тебе, якобы, порекомендовал какой-то там твой подчиненный, вице-президент твоей фирмы — в это я никогда не поверю. Не так ли?

— Я сразу его раскусила, как только увидела за столиком,— вставила Лючия.

— Я тоже,— кивнул в ответ Франческо.— Но я продолжу, Лючия, с твоего позволения... ,

— Давай, давай...

Манцу продолжал:

— Так вот: ты отправляешься в «Эспланаду» с целью развлечься. Ну, хорошо, допустим. Но почему ты тогда выдаешь себя не за того человека, которым являешься? Почему ты берешь с собой оружие? Если бы тебе сегодня вечером и ночью и понадобилось бы какое-то оружие, то — уверяю тебя, приятель! — только не это...— он сурово посмотрел на сыщика, после чего произнес: — А теперь хватит валять дурака — выкладывай, кто ты такой!

Манетти молча опустил голову — так неприятен теперь ему был вид Манцу.

— Не хочешь — не надо.— Манцу взял браунинг из рук Лючии и, направив его в сторону сыщика, кивнул «Лошадке»: — Обыщи его!

Та бросилась выполнятьраспоряжение.

Из карманов Манетти были быстро извлечены бумажник, кредитная карточка, документы, лицензия на занятие частной практикой детектива и фотокарточка Андреа — сыщик на всякий случай захватил и ее.

Франческо, внимательно осмотрев найденные в карманах Манетти вещи, остановил свое внимание на лицензии, дающей право заниматься частным сыском.

— Ага, так он, оказывается, детектив...

Скрывать это обстоятельство было невозможно, и потому Манетти кивнул.

— Да. Но во всяком случае — не полицейский, за которого вы меня, синьоры, приняли.

— Хрен редьки не слаще,— заметил сутенер.— Все равно, ты приехал сюда из Рима, чтобы выискивать что- то, высматривать, вынюхивать... Что именно?

И вновь сыщик замолчал, всем своим видом давая понять, что он не ответит ни на один вопрос.

— Послушай, неужели ты не понимаешь, что тебя ожидает? — нахмурился сутенер.

— Он, наверное, думает, что мы проведем его вниз, усадим на такси и пожелаем счастливого пути,— нехорошо ухмыльнулась проститутка.

— Вот-вот...

Франческо вынул из сумочки Лючии бутыль вина, с критическим видом посмотрел на этикетку, но, видимо, остался доволен, потому что, взяв один из стаканов, приготовленных «Лошадкой», быстро раскупорил бутыль и, налив себе немного вина, выпил.

— Приятель, тебе лучше не молчать, а рассказать, что ты тут делаешь... Так будет лучше — и прежде всего, для тебя...

Это сыщик отлично понимал и сам — без лишних комментариев.

«Может быть, действительно рассказать им, для чего я приехал сюда? — подумал он. — Во всяком случае, мое положение от этого не ухудшится...»

Франческо испытывающее смотрел на него.

— Ну?

И Манетти, набрав в легкие побольше воздуха, детально рассказал для чего же он приехал в Палермо, присовокупив, какие неприятности могут ожидать его друга Андреа, если он, Манетти, не распутает это дело.

Выслушав долгий рассказ, изобиловавший множеством деталей, Манцу вопросительно посмотрел на Лючию.

— Что скажешь?

Та пожала плечами.

— Похоже на правду... Хотя, конечно же, к этому типу,— она небрежно кивнула в сторону сыщика, — у меня нет никакого доверия...

— А как он выглядел?

— Кто?

— Ну, этот твой друг... Андреа Давила? Который красив, как Ален Делон? Молодой — нехорошо ухмыльнулся Франческо Манцу.

— Почти. Вот его фотография, — Манетти кивнул на снимок Андреа, лежавший на столе.

Франческо, внимательно посмотрев на фотографию и даже взглянув на обратную сторону, протянул ее Лючии и, прищурившись, точно от яркого света, коротко поинтересовался у нее:

— Помнишь такого?

Девица взяла снимок.

— Постой, постой... Кажется, припоминаю. Да это же...— лицо ее скривилось. — Это же тот самый Альберто Барцини, которого у меня в этом самом номере арестовали карабинеры... У меня потом были неприятности. У-у-у,— она злобно замахнулась на сыщика.

— Да нет же, нет,— принялся объяснять тот,— я же вам только что рассказал, что мой друг очень похож на того мафиози, которого разыскивала полиция. Если не верите, можете позвонить в квестуру и убедиться...

— Похоже, он говорит правду, — сказал Манцу, — вчера в вечерней газете я прочитал, что действительно допущена ошибка... — он еще раз с сомнением посмотрел на гостя и спросил: — так ты точно не из полиции?

— Вам мало моей лицензии? — поинтересовался сыщик.— Позвоните в Ливорно, в палаццо дель Веспиньяни, где теперь находится Андреа, и спросите у него... Вы ведь должны помнить его голос?

С этими словами он обернулся к Лючии.

Франческо, однако, не совсем доверял еще словам Манетти, и потому спросил:

— А почему ты сразу не объяснил, для чего приехал сюда?

Манетти улыбнулся — наверное, впервые за время всего разговора.

— Но, посудите сами, как я мог спросить вас об этом? Ведь я действительно тут впервые, и никого не знаю...

— Логично, — Манцу одобрительно закивал в ответ, — но ты действовал как дилетант.

Сыщик пожал плечами — мол, что поделаешь, теперь это уже не исправишь.

Тем временем девица внимательно изучала фотоснимок Андреа.

— Действительно, действительно, — произнесла она, — я помню его... Это тот самый, о котором я тебе рассказывала... Помнишь?

— Еще бы не помнить! — воскликнул Манцу.— Ведь из-за него у меня было столько приключений! Сперва — тебя забрали в полицию, а затем какой-то его дружок...

— ...который подсунул мне таблетку какой-то гадости, чтобы я развела ее в мартини, — вставила девица,— обманул меня: обещал миллион лир, а дав задаток в пол мил л иона, смылся...

Сыщика прошиб холодный пот.

Так вот оно, в чем дело!

Оказывается, Росси действовал куда более коварно, чем можно было предположить!

Таблетка... И как это ни он, ни Андреа сразу не догадались?

Облизав пересохшие от волнения губы, сыщик спросил:

— Таблетка?

Девица, отложив фотоснимок, посмотрела на Манетти с таким выражением лица, будто бы видела его впервые в жизни и произнесла уверенно:

— Да.

— А что за таблетка?

— Я даже и не знаю... Ведь твой Андреа был в «Эспланаде» с каким-то дружком... У него была такая мерзкая рожа, что меня едва не стошнило,— добавила Лючия невесело.— Вот он и предложил мне заработать: за миллион лир подсыпать твоему Андреа в вино какую-то гадость.

— А что за гадость?

— Этот тип, ну, дружок твоего приятеля,— сказала девица,— утверждал, что это не наркотик и не отрава, а так — какое-то очень мощной психотропное средство, и что, приняв его, человек на некоторое время теряет над собой контроль, после чего засыпает... — она немного помолчала, а потом добавила: — так оно и произошло. Он, твой Андреа, отключился перед самым входом в гостиницу.

— А что было дальше? — перебил ее Манетти.— Дальше было что?

Лючия поморщилась — видимо, воспоминания о том вечере и для нее были тягостны.

— Ничего хорошего. Видел, какая там лестница? Так вот, мне пришлось тащить на себе этого Андреа волоком. Я с трудом дотащила его до двери, положила на кровать, а сама хотела идти за Франческо,— она кивнула в сторону сутенера, — но вдруг совершенно неожиданно завыли сирены, отель оцепили карабинеры, и через несколько минут они были уже тут, в этом номере. Шум, гвалт, на меня надели наручники, а твоего дружка, даже не рассмотрев, по-моему, как следует, увели с собой. Твой Андреа очень тяжело дышал, и я, чтобы ничего не случилось, сняла с него рубашку...

— И потому репортеры написали что-то вроде того, что он был арестован в твоей кровати?

«Лошадка» скривилась.

— Ну да. Когда его выводили из отеля, внизу уже собралась толпа зевак. «Венеция» имеет в нашем квартале не самую лучшую репутацию — что-то вроде вертепа. Ведь все знают, чем занимаются его жительницы. Затем полицейский комиссар проверил мои документы, забрал в квестуру на два часа...

— Вот мерзавец! — воскликнул Манетти.

— Это ты о полицейском комиссаре?

— Нет, о том синьоре, который дал тебе таблетку,— пояснил сыщик.

— Ничего, ему от меня досталось,— неожиданно вступил в разговор Франческо, усмехнувшись; видимо, воспоминание о том, как он заехал Росси в глаз, доставляло сутенеру огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

И он рассказал, что было потом, после разговора с приятелем Андреа.

— Но ведь моему товарищу от этого не легче,— вздохнул сыщик.

— Да, он пострадал, и сильно пострадал, — отозвалась девица.— Я ведь совершенно уверена, что это именно он направил в «Венецию» карабинеров. Кстати, у твоего друга, ну, Андреа, при себе не оказалось никаких документов.

— Их выкрал Росси,— вставил сыщик, — я доподлинно об этом знаю.

— Я ведь тогда танцевала с Андреа,— продолжала девица, будто бы не расслышав реплики сыщика, — и краем глаза заметила, как тот Росси, как ты его именуешь, зачем-то полез во внутренний карман пиджака Андреа, висевший на стуле. Я подумала, что он, может быть, ищет мелочь или авторучку... И, только когда Андреа был арестован, до меня дошло, как все это было спланировано с самого начала: сперва он заплатил мне, чтобы я подмешала ему в мартини какую-то психотропную гадость, затем выкрал документы, чтобы Андреа не смог подтвердить свою личность, тем более, что позже я сама убедилась: твой друг и разыскиваемый Барцини — как две капли воды похожи. Ну, а затем этот тип и позвонил в квестуру... Он все хорошо рассчитал...

Неожиданно Франческо произнес:

— Знаешь, твой друг нам сразу понравился... Имею в виду этого самого Андреа.

— Он всем нравится, не только вам,— не без затаенной гордости ответил Манетти.

— Если понадобится наша помощь... Мы всегда сможем подтвердить, что он — честный и порядочный человек. Короче, запиши телефон. Мы и денег с тебя не возьмем. А теперь давай-ка все-таки выпьем, — предложил Манцу.

Манетти кивнул.

— С удовольствием...

Через полчаса, когда начало смеркаться, Манетти, очень довольный ходом событий, вышел из отеля «Венеция».

 «Оказывается, приличные люди встречаются и среди проституток да сутенеров,— подумал он,— ведь если бы не Лючия с Франческо, я бы точно уже никогда не узнал всей правды...»

А Андреа все это время находился в тревожном, томительном ожидании — еще немного, еще вот-вот, и на его голову обрушится страшный удар, который поломает все — его жизнь, доверие и любовь Эдеры, его семью...

Да, он понимал, что должен первым начать разговор, понимал, что рано или поздно этот разговор должен, должен состояться, и, так или иначе ему придется выдержать много неприятных минут.

В то самое время, когда Манетти бродил по портовой части Палермо, Андреа, памятуя о данном Отторино обещании, отправился на «Ливидонию».

Граф был весел — глядя на него, Андреа почему-то подумал, что у Отторино теперь такой вид, как у человека, который знает некую страшную тайну, способную изменить многое, который обладает каким-то огромным секретом, способным перевернуть жизнь множества людей.

«Наверное, мне это только кажется, — решил про себя Андреа, усаживаясь в глубокое кресло,— Манетти, когда отправлялся сегодня утром в Палермо, сказал, что я, наверное, уже отвык от нормальной жизни... Еще бы — целых три дня провести за решеткой, да еще не имея права на собственное имя!»

Отторино, улыбнувшись, подошел к сейфу, раскрыл его и выставил на стол кожаный чемоданчик Андреа.

— Ваш?

Тот улыбнулся.

— Ну да...

— Тогда забирайте. Кстати — проверьте, все ли на месте?

Андреа нахмурился.

— Вы меня обижаете...

— Если бы я получил это от вас,— принялся объяснять дель Веспиньяни, — тогда бы вы действительно могли бы мой вопрос воспринять с обидой. Но ведь я получил это от Джузеппе Росси... А вы сами представляете его роль в той неприятной для нас обоих истории.

Андреа, щелкнув никелированными замочками, раскрыл чемоданчик и внимательно изучил его содержимое.

— Все на месте?

Кивнув, Андреа произнес:

— Вроде да...

Он захлопнул чемодан, поставил его на пол и поинтересовался:

— Вы, наверное, хотите получить у меня отчет о том, что я делал на Сицилии?

— Но только начало ваших действий,— на лице графа появилась доброжелательная улыбка,— то, чем закончился ваш вояж, я и так знаю...

После подробного отчета (Андреа положил перед графом технические документы, объясняя при помощи абсолютных цифр) он спросил:

— Надеюсь, в ближайшее время мне никуда не потребуется ехать?

— Вроде, нет... Хотя...

Андреа насторожился.

— Как — опять?

— Нет, на этот раз мы отправляемся втроем... Теперь я ясно вижу, что вас нельзя отпускать одного, — засмеялся Отторино,— а то опять куда-нибудь попадете, и мне придется вас вытаскивать из очередной неприятности...

— Простите, что я доставил вам столько неприятных минут, — принялся извиняться Андреа,— и большое вам спасибо, синьор...

Граф удивленно поднял брови.

— Спасибо?

— Спасибо... Огромное спасибо.

— Но за что?

— Ведь если бы не вы...

Однако дель Веспиньяни и слушать его не стал.

 Что вы, что вы... Вы попали в неприятную ситуацию, можно сказать, из-за меня,— он, щелкнув зажигалкой, закурил, — ведь это я послал вас на Сицилию...

— И все-таки...

— О, не будем больше об этом говорить.

После непродолжительной паузы Андреа произнес:

— Так как насчет поездок?

— Обязательно, — произнес дель Веспиньяни. — На этот раз — в Милан.

— У вас там тоже имение?

— Нет, в Милане мне принадлежит несколько зданий, которые я сдаю фирмам под офисы, — ответил граф,— но дело не в этом. В Милан мы отправимся втроем,— напомнил он.— И не для работы, а для отдыха.

Андреа удивленно поднял брови.

— Втроем?

Отторино согласно кивнул.

— Да.

— ...?

— Вы, Эдера, и я... Кстати, а ваша супруга не говорила вам, что мы ездили на прошлой неделе в Милан на «Аиду»? — осторожно осведомился дель Веспиньяни.

— Честно говоря, уже не помню...

Граф улыбнулся.

— Ничего себе — оставлять красавицу-жену больше чем на неделю, и даже не спросить, что она делала в ваше отсутствие...

В любом бы другом человеке слова дель Веспиньяни обязательно заронили бы тень недоверия, но — только не в Андреа.

— Вы были в «Ля Скале»?

— Да, и прекрасно провели там время...

В этот момент взгляд Андреа неожиданно остановился на фотографии в тяжелой рамке, которая стояла на письменном столе графа.

Красивая светлая женщина со слегка вьющимися волосами, вечернее платье, бриллиантовые искорки в ушах... Андреа тут же вспомнил рассказ Стефано.

Граф перехватил его взгляд и подвинул снимок поближе к собеседнику.

— Простите, синьор, — начал он, немножко сконфузясь, это ...

— Вы думали, что это — Эдера? — спросил Отторино, который предвидел вопрос.— Нет.

— Это — ваша покойная жена?

— А откуда вы знаете? — поинтересовался Отторино, очень недовольный вопросом.

Андреа, поняв, что сказал лишнее, замолчал.

— Вам, наверное, рассказал об этом Стефано, ее брат,— предположил дель Веспиньяни, испытывающе посмотрев на собеседника.

Скрывать это обстоятельство не было смысла (действительно, а то откуда же Андреа знал бы о Сильвии), и потому он, мысленно ругая себя за то, что приходится нарушить данное сторожу имения дель Веспиньяни слово, произнес едва слышно:

— Да.

— А-а-а, Стефано, — протянул граф,— я так и знал, что вы познакомитесь. Кстати, во время последней поездки, ну, когда мне пришлось вас вытаскивать из тюрьмы — я виделся с ним.

— С синьором Манджаротти?

— Да, с братом Сильвии... Так это он вам сказал, что покойная Сильвия так похожа на вашу жену? — продолжал допытываться дель Веспиньяни,— он что, видел фотоснимок Эдеры?

Андреа кивнул.

— Да, случайно получилось... Фотография была у меня в автомобиле. Стефано подумал, что это — снимок его покойной сестры.

После этих слов дель Веспиньяни прищурился, словно от яркого света — несмотря на то, что в каюте царил обычный полумрак.

— А что он еще вам говорил?

— Стефано?

— Ну да...

Андреа передернул плечами.

— Ничего.

— Рассказывал что-то обо мне? — голос Отторино в одночасье стал очень серьезным. — Жаловался, наверное? Говорил, какой я мерзавец?

— Нет, он сказал только, что моя жена очень похожа на Сильвию... На вашу покойную жену,— немного погодя, добавил Андреа.

— Или Сильвия была похожа на Эдеру, — произнес дель Веспиньяни.— Впрочем, теперь не будем говорить об этом...

С языка Андреа едва не слетели слова извинения, за то, что он своим напоминанием о Сильвии причинил Отторино невольную боль, однако тот, совершенно неожиданно для собеседника, произнес задумчиво:

— Да, Сильвия... Конечно же, я был перед ней очень виноват — я ведь знаю, Андреа, что и Стефано рассказывал вам об этом.

Андреа, поняв, что скрывать от графа и это обстоятельство нет смысла, молчал.

А Отторино продолжал:

— Это я потом, после ее смерти понял, что был жестокосерден по отношению к ней... Это я понял только тогда, когда потерял ее. Так всегда: имеешь — не ценишь, потеряешь — плачешь,— заметил он.— А ведь все могло бы быть по-другому... Совсем по-другому. А потом ее не стало... — граф понизил голос.— И я все эти пять лет не знал ни минуты покоя. Вы думаете, Андреа, зачем я живу на яхте? — спросил он, посмотрев на собеседника.

Не ответить на этот вопрос, скорее — риторический, было неудобно, и потому Андреа произнес:

— Честно говорят, я иногда задавал себе такой вопрос... Ведь у вас есть прекрасное палаццо, кроме того, столько домов — по всей Европе.

— Я скажу вам, почему я не могу жить ни в одном из них,— ответил граф, вздохнув. — Ведь в каждом я хоть день, хоть два жил с Сильвией... И все, что там есть — начиная от обстановки и заканчивая, наверное, самой атмосферой — все это напоминает мне о тех днях, когда мы были вместе с Сильвией, когда мы были счастливы, точней — могли бы быть и поныне...

«Да, Стефано, наверное, оказался прав — дель Веспиньяни трудно оценить однозначно,— подумал Андреа,— интересно, знает ли он о том, что Сильвия не погибла в автомобильной катастрофе, а наложила на себя руки? Знает, наверное... И как тяжело ему, как ему больно это сознавать!..»

Неожиданно Андреа стало очень жаль дель Веспиньяни. Он с сочувствием посмотрел на человека, который вот уже пять лет не может обрести желанный покой.

А тот, словно не замечая присутствия Андреа, продолжал рассказывать:

— А потому я и купил эту яхту, и поселился на ней. Я пытался создать какой-то свой, выдуманный мною же мир, и в какое-то время мне казалось, что я преуспел в этом. Но теперь я понял — это была только иллюзия, жалкая попытка бегства от самого себя. Я понял это только теперь... И все эти пять лет я думал, как, как мне искупить свою вину перед ней? Что, что я должен сделать?

Отторино замолчал, надолго. Затем, отвернувшись к окну, что-то пробормотал; Андреа не расслышал его слов, но ему показалось, что граф сказал:

— Но теперь я знаю, как искуплю свою вину...

Впрочем, это ему, скорей, только показалось...

В тот же день Манетти отправлялся назад, в Ливорно. Он был очень доволен собой: теперь, после разговора с Франческо и Лючией многое становилось на свои места.

Во-первых, было совершенно очевидным, что Андреа не мог провести тот вечер у проститутки — впрочем, сыщик и без того ни на секунду не сомневался в порядочности своего друга.

Во-вторых, стало понятным, как Андреа очутился в «Венеции», а также то, почему он не запомнил этого: все решила та проклятая таблетка, которую Росси дал «Лошадке», и которая растворила ее в стакане с вином.

В-третьих, у сыщика возникли смутные подозрения, что Росси действовал не по своей воле — ведь у него не было смысла подставлять Андреа.

«Видимо, он исполнял чье-то поручение,— размышлял Манетти, задумчиво глядя в иллюминатор, — но чье, хотел бы я знать!..»

Неожиданно Манетти овладело какое-то странное чувство, которое раньше он в себе никогда не ощущал — чувство внезапной и полной оторванности от людей, оставшихся на земле.

«Точно во всем мире остались только мы — пассажиры да пилот, и нам уже нет никакого дела до тех, кто внизу, а им — до нас,— подумал он, но тут же мысленно поправился: — нет, они думают обо мне, я нужен им... А они — мне... Ничего, я сделаю для Андреа и Эдеры все, что только в моих силах... Обязательно сделаю».

Ровно урчали мощные моторы «аэробуса», стюардесса разносила закуски, легкое вино и прохладительные напитки; одни пассажиры дремали, другие закусывали, третьи что-то читали.

Но сыщику теперь было не до чтения: надо было решить, кто же руководил Росси.

«Нет, наверняка тут все не так просто,— думал Манетти,— ведь, если верить синьору дель Веспиньяни, его личный секретарь оказался прожженным проходимцем. Ну, допустим, так оно и есть. Отторино не знал о той истории с таблеткой — по словам Андреа, граф совершенно убежден, что сам Андреа провел вечер с Лючией. А может быть — делает вид, что убежден? Но зачем?..»

Манетти кольнуло какое-то острое предчувствие: ему вдруг показалось, что он находится у самой разгадки этих странных и драматических событий.

Однако в цепочке его рассуждений не хватало несколько звеньев, и сколько Манетти не ломал голову, он так и не смог домыслить их самостоятельно.

И в самом деле — для чего Джузеппе Росси все это устроил?

Только ли для того, чтобы завладеть кредитной карточкой, деньгами и документами Андреа?

Если это действительно так — то для чего же тогда, спрашивается, было затевать такой сложный спектакль? Ведь налицо лишние звенья — это посещение бара, эта проститутка «лошадка»... К чему ему потребовались лишние свидетели — тем более, что можно было бы обойтись без них? Тем более, что выкрасть деньги и кредитную карточку у такого доверчивого человека, как Андреа, проходимцу Джузеппе Росси не представляло большого труда.

Непонятно.

Дальше: документы, деньги и карточка после возвращения Росси в Ливорно оказываются у дель Веспиньяни.

Каким образом — неужели Джузеппе добровольно отдал их графу?

Тогда остается предположить одно: Росси украл все это, также, как и чемоданчик по поручению Отторино?

Абсурд.

Еще одно обстоятельство, заставляющее насторожиться: ведь этот телефонный звонок в квестуру наверняка был загодя придуман, стало быть, человек, который туда позвонил (а в том, что в полицию звонил именно Джузеппе, у Манетти не вызывало никаких сомнений) знал о поразительном внешнем сходстве Андреа и Барцини?

Стало быть, так.

Более того: звонивший отлично продумал, как, каким образом можно будет лучше всего дискредитировать Андреа в глазах и Эдеры, и дель Веспиньяни (который, впрочем, если верить Андреа, отнесся к этому малоприятному факту — факту его якобы близкого знакомства с «Лошадкой» более чем снисходительно).

«Надо встретиться с Росси и поговорить с ним, — решил Манетти, — а заодно — и с графом... Не знаю почему, но у меня не лежит душа к этому человеку. Может быть, Эдера, когда говорит, что я просто ревную к нему Андреа — права, но я никак не могу подавить в себе неприязни к дель Веспиньяни... Да, надо будет поговорить с ним — ничего другого мне не остается...»

«Аэробус» приземлился в аэропорту Ливорно точно в положенное время.

Манетти сбежал по трапу одним из первых, вышел из пассажирского терминала и тут же поймал такси — огромный старый «мерседес» цвета яичного желтка.

Через полчаса он был уже у палаццо дель Веспиньяни.

— Тут? — таксист вопросительно посмотрел на своего пассажира.

Сыщик немного подумал, после чего решительным голосом произнес:

— Нет, лучше отвези меня в порт... Знаешь, где стоит яхта «Ливидония»?

Таксист осклабился.

— Конечно! В Ливорно, наверное, все знают яхту синьора дель Веспиньяни...

Граф, полулежа на диване с книжкой в руках, лениво перелистывал страницы, когда по селектору внутренней связи услышал голос кого-то из прислуги:

— Синьор дель Веспиньяни, к вам — посетитель.

«Кто бы это мог быть,— подумал Отторино,— ведь

с Андреа мы недавно распрощались, а больше я никого сегодня не жду...»

Нажав кнопку селектора, он спросил:

— Кто это?

— Он представился, как синьор Манетти, и говорит, что дружен с синьором Андреа Давила.

А-а-а, этого еще не хватало,— раздраженно подумал Отторино,— я ведь не договаривался с ним встретиться. И чего ему нужно от меня?»

— Что мне сказать? — послышалось из динамика селектора.

Отторино, поразмыслив с минуту, произнес:

— Хорошо, впустите...

Через несколько минут Манетти уже стоял в каюте дель Веспиньяни.

Надо сказать, что сыщик никогда не бывал в таких роскошных апартаментах, как в палаццо или тут, на яхте, и пышность убранства поразила его.

«Наверное, этот Отторино действительно богат, как Крез,— подумал сыщик, смущенно оглядываясь по сторонам,— он, видимо, из тех, кто не знает, куда ему девать деньги... Слишком просто они ему достаются...»

Граф, изобразив на своем лице приветливое выражение, поздоровался с гостем и, предложив ему сесть произнес: 

— Слушаю вас...

— Простите, синьор, за беспокойство,— сказал сыщик — но мне хотелось бы поговорить с вашим личным секретарем...

— С синьором Джузеппе Росси? — деловито осведомился граф таким тоном, будто бы у него был еще один личный секретарь.

Манетти кивнул.

— Да, с ним.

— Боюсь, что это невозможно. Вы ведь знаете — вам, видимо, уже рассказал Андреа, что я рассчитал этого проходимца и выгнал его.

— А где он теперь?

Равнодушно пожав плечами, дель Веспиньяни произнес в ответ:

— Понятия не имею. Откровенно говоря, этого человека для меня больше не существует, и судьба его мне совершенно неинтересна...

Однако сыщик продолжал настаивать, и это насторожило Отторино.

— И все-таки...

— Может быть, он отправился в Пьяченцу, может быть — в Геную, может быть — в Рим... В Милан, в Турин, во Флоренцию... Не знаю.

Граф поджал губы, весьма недовольный вопросами гостя.

— Но мне бы все-таки хотелось...— начал Манетти, однако Отторино не дал ему закончить мысль.

— Хотелось бы поговорить с ним?

— Да.

— Может быть, я могу быть вам полезен? — улыбнулся граф.

Сыщик наклонил голову.

— Пожалуй...

— Вы ведь, наверное, очень обеспокоены тем, что произошло в Палермо со всеми нами любимым синьором Андреа Давила? — вкрадчиво поинтересовался дель Веспиньяни.

— Совершенно верно. Я только что оттуда.

Граф нахмурился — он никак не мог подумать, что этот тип проявит такое участие в судьбе Андреа.

— Как — вы были в Палермо?

— Совершенно верно.

— Но зачем?

— Меня смутили некоторые обстоятельства этого дела,— задумчиво произнес Манетти.

— Ареста Андреа?

— Да.

Улыбнувшись, граф произнес:

— Признаться честно, меня они тоже смутили... С самого начала. Но ведь все закончилось благополучно? — с этими словами он достал из бара бутыль кианти — точно такого, какое Манетти пил в баре «Эспланада».— Все хорошо, что хорошо кончается, — продолжил дель Веспиньяни, — а потому давайте выпьем...

Отказываться было неудобно, и сыщик произнес:

— Давайте...

Когда вино было разлито по бокалам, Отторино продолжал:

— Не думаю, что у вас были причины, чтобы пускаться в такое опасное и долгое путешествие... Не так ли, синьор? — спросил он, лукаво посмотрев на Манетти.

Тот неожиданно возразил:

— Не так.

Отторино насторожился.

— То есть...

— Я выяснил кое-какие обстоятельства пребывания Андреа в Палермо, такие, которых он и сам не знает,— сказал сыщик, — и они мне кое-что прояснили...

— Вот как?

В этом коротеньком вопросе, скорее — брошенной реплике графа послышалось скрытое напряжение.

— И какие же такие обстоятельства?

— Дело в том, что мой друг действительно не мог быть у проститутки по кличке «Лошадка»,— произнес сыщик очень серьезным голосом.

— О, — граф улыбнулся, — я понимаю, что подобные вещи бросают тень на репутацию людей... Да они бы бросили тень на репутацию кого угодно, не только вашего и моего друга Андреа, — добавил он, — и, как мне кажется, вы просто хотите его выгородить... Будем же снисходительны к чужим грехам, — добавил граф безмятежно,— у кого из нас их, спрашивается, нет?

— Дело в том, что Росси заплатил проститутке полмиллиона лир,— очень серьезно продолжал Манетти, недовольный тем, что собеседника эти обстоятельства, вроде бы, не интересуют,— и она...

— Росси заплатил проститутке? А я-то думал, что Андреа смог сделать это и без него...

На устах графа появилась самодовольная улыбка.

— Вы не поняли меня...

— Нет, синьор, я прекрасно понял, что именно вы хотели сказать.

— Дело в том, что...

Граф перебил рассказчика:

Вот что: давайте сперва выпьем, а потом вы продолжите... Хорошо?

Вино оказалось превосходным. Граф, перехватив инициативу разговора, начал рассказывать, какие чудесные у него виноградники на Юге, какое вино там делают, и какой это выгодный бизнес в Италии — виноделие. Он явно хотел перевести беседу в иное, более нейтральное русло, и Манетти прекрасно понял это.

«И почему это он так не хочет говорить о тех событиях? — подумал Манетти с тревогой,— ведь он утверждает, что Андреа — его товарищ, он всячески стремится показать, что прекрасно относится к нему... В чем же дело?! Нет, что-то тут не так,— подумал сыщик,— наверное, Отторино явно что-то темнит... Но что?..»

Дождавшись, пока дель Веспиньяни выговорится, Манетти, допив вино, поставил бокал и произнес:

— Но вернемся к нашим баранам... То есть, я хотел сказать — к моей поездке.

Лицо Отторино в одночасье стало серьезным.

— Ну, и каковы результаты вашего расследования, синьор?

— Неутешительны.

— Неутешительны — для кого?

— Наверное, для Росси,— ответил сыщик,— хотя, честно говоря, еще не знаю...

— Вы сказали,— произнес Отторино, возвращаясь к недавней теме разговора, — вы сказали, что этот проходимец Росси за что-то там заплатил...

Согласно наклонив голову, Манетти произнес:

— Да, он заплатил проститутке за то, чтобы она растворила в стакане вина Андреа таблетку какого-то снотворного... То есть, не снотворного, а какого-то лекарства, которое не только клонит ко сну, но и действует на психику...

Отторино, дружески улыбнувшись, произнес:

— О, это напоминает мне истории при дворе Цезаря Борджиа... Отравленное вино, коварство, тайные замыслы врагов... Друг мой,— неожиданно фамильярно сказал он, — теперь не шестнадцатый век, хотя это, конечно, заслуживает сожаления, сейчас никто не будет действовать такими кустарными способами... Рыцари плаща и кинжала, эпоха отравленных перчаток и тайных убийств уж закончена. И к чему это было делать?

— Но, тем не менее, это так,— продолжал упрямо настаивать сыщик.

— У вас есть какие-нибудь доказательства;

— Конечно?

— И какие же?

— Я разговаривал с той самой проституткой по кличке «Лошадка»,— произнес сыщик,— в номере которой и был арестован Андреа под видом Барцини...

Отторино расхохотался.

— Вы думаете, ей можно верить?

— По крайней мере, мне так показалось.

— Ну, — ответствовал граф, наливая еще вина себе и своему гостю, — эта девица — проститутка, то есть, отдает свею честь, честность, любовь за деньги. Вчера ей заплатил Росси — она вбросила в его вино какую-то отраву, завтра...— и тут Отторино внезапно осекся.

— Вы что — хотите сказать, что я, желая спасти репутацию своего приятеля, заплатил ей за то, чтобы она утверждала, будто бы Андреа не было с ней? — осведомился сыщик.

Граф устало вздохнул.

— Я этого не говорил... В конце-концов, — он устремил взор в сторону гостя, — в конце-концов, синьор, наш разговор все больше и больше начинает походить на допрос... Вы что — подозреваете меня в причастности к этому аресту Андреа?

Это был прямой, и потому — целиком безошибочный ход, и Манетти никак не мог ожидать его.

Он молчал.

А Отторино, понимая, что инициатива теперь перехвачена, продолжал:

— Вы, синьор, приехали ко мне на яхту, предварительно даже не позвонив, не известив меня о своем намерении, чтобы это сообщить? Но разве не я, бросив все свои дела, тут же полетел на Сицилию, едва только узнал об аресте Андреа? — спросил он и тут же сам себе ответил: — Я. А вы в это время сидели в Риме...

— Я этого не знал...

— Я тоже не знал этого, — отрезал дель Веспиньяни, — но узнал, как только понял, что с Андреа что-то произошло... Разве не я бегал по всем инстанциям сперва в Риме, а затем — в Палермо, разве не я выдержал полуторачасовой разговор с идиотом-следователем, которому, между прочим, было выгодно, чтобы Андреа под фамилией Барцини продолжал сидеть в палермской тюрьме, разве не я убеждал этого синьора выпустить моего друга? Вновь я. А теперь вы меня еще в чем-то обвиняете...

Манетти пошел на попятную.

— Я не обвиняю вас ни в чем, синьор...

— Но ведь получается так! — воскликнул Отторино, изображая сдержанное негодование.— А теперь, когда все завершилось, когда Андреа моими, заметьте, моими, а не чьими-нибудь стараниями, возвращен в Ливорно, вы летите в Палермо и устраиваете расследование... Не могу одного понять — кому оно надо? И для чего все это надо было начинать? Не пойму...

«Он словно оправдывается,— невольно подумал сыщик, и не передо мной, а, скорее, перед самим собой...

Значит, есть в чем...»

— Просто мне показалось, синьор, что в этом деле очень много неясностей...

— Каких?

— Например то, что рассказала мне проститутка из «Эспланады»...

Граф хмыкнул.

— Мало ли, что может нарассказывать проститутка?! — горячо воскликнул дель Веспиньяни.— На то ведь она и проститутка...

— Но то, что рассказала она, прозвучало весьма правдоподобно,— произнес сыщик. — Более того, по профессии никогда нельзя судить о его чисто человеческих качествах...

Махнув рукой, Отторино с нарочито-небрежным видом произнес:

— Это вам только показалось... К тому же, проститутка — это не столько профессия, сколько призвание,— добавил он веско.

— Тогда я не могу понять одного: для чего все это затеял Росси?

— Что именно?

— Сперва — заплатил Лючии — так зовут ту девицу, заплатил ей за то, что она подсыпала ту гадость в вино Андреа, а затем вызвал полицию, подробно рассказав, где находится наш друг...

— Зачем?

— Да, зачем...

— Видимо, чтобы выкрасть его документы, деньги и кредитную карточку.

— А как же тогда все это потом оказалось у вас, синьор дель Веспиньяни? — поинтересовался Манетти, искоса посмотрев на собеседника.

Граф передернул плечами.

— У меня? — переспросил он, думая, как ответить на этот вопрос настырному гостю.

— Да, у вас.

— Просто, когда он вернулся и рассказал мне басню о том, что он якобы прождал Андреа в «Колизее» целых два часа и тот не пришел, я этому не поверил... И потому надавил на него как следует. Он и раскололся.

Это было очень правдоподобно — особенно, если принять во внимание природную проницательность дель Веспиньяни и вороватые обыкновения Джузеппе. Однако Манетти никак не отставал:

 Тогда — еще один вопрос: почему Росси, не застав Андреа, не улетел в тот же день?

— Что-то произошло с самолетом, — уверенно ответил Отторино.

«Явно врет,— подумал Манетти,— я ведь точно знаю, что с «сесной» ничего не произошло...»

— И все-таки,— граф хитро улыбнулся,— все-таки, мне кажется, что будет лучше, если вы разыщете Росси и поговорите с ним...

— А где?

Отторино пожал плечами.

— Это уже ваше дело... И вообще, на правах хозяина, я попросил, чтобы сегодня мы больше не говорили об этом. Ведь все закончилось и для Андреа, и для всех нас — и хорошо, что так, а не иначе... А ведь Андреа мог надолго застрять в тюрьме. Я ведь говорил — полицейским было выгодно держать за решеткой мафиози Альберто Барцини, чтобы успокоить общественное мнение...

— И впрямь, — подумал Манетти, — все уже решено, и многое прояснилось. Осталось только увидеться с Росси, черт бы его подрал...»

Неожиданно граф заявил:

— Не хотите ли сделать небольшую прогулку вдоль берега на яхте?

— На этой самой? — поинтересовался сыщик.

Граф согласно наклонил голову.

— Да. «Ливидония» давно не выходила в море, и наш капитан утверждает, что это надо сделать для какой-то там профилактики...

Манетти улыбнулся.

— Спасибо...

Морская прогулка вдоль побережья Тосканы была великолепна: ветер свистел в вантах, за кормой «Ливидонии» кружились чайки.

Ветер дул попутный, и потому капитан решил идти не на моторе, а под парусом.

Отторино, стоя со своим гостем на палубе, довольно улыбался.

— Вам нравится? — спросил он у Манетти.

Тот произнес в ответ:

— Еще бы! Никогда прежде не совершал подобных путешествий...

— Согласитесь,— прокричал ему в самое ухо Отторино, силясь перекричать все крепчающий ветер,— согласитесь, что такие путешествия много лучше того, которое вы предприняли!

Сыщик пожал плечами.

— Кому что...

— И все-таки — почему вы так внезапно полетели в Палермо? — не отставал дель Веспиньяни, которого весьма заинтересовали результаты сицилийского вояжа Манетти,— откуда такая спешка?

Сыщик не стал хитрить, и ответил прямо:

— Мне кажется, что у Андреа в скором времени могут начаться неприятности куда более серьезные, чем те, которые произошли на Сицилии.

— Неприятности?

— Да, — коротко ответил сыщик.

Граф как-то странно посмотрел на своего гостя, пожал плечами, но ничего не ответил...

В воде у причала плавали арбузные корки, набрякшие от воды бумаги, расплываясь в радужных мазутных пятнах, какой-то пластиковый мусор...

Загорелый до черноты белозубый мальчишка лет четырнадцати ловко поймал брошенный ему сверху матросом конец швартового, и через несколько минут на причал опустился легкий канатный трап.

Сыщик, придерживаясь за канатный барьер, обернулся и произнес Отторино:

— Спасибо вам... И всего хорошего.

Граф улыбнулся.

— Не за что...— он уже собрался было уйти, но в последний момент, спустившись к недавнему гостю, произнес: — Если вы еще надумаете куда-нибудь ехать, обязательно скажите мне...

— Почему? — спросил Манетти, удивленно подняв брови.

— Ведь Андреа Давила — и мой товарищ,— пояснил граф,— так же, как и ваш. Так что его судьба мне также небезразлична...

Манетти возвращался в гостиницу, в которой остановился, когда уже начинало темнеть. Сидя за рулем взятого напрокат автомобиля, он думал, что граф дель Веспиньяни наверняка что-то темнит, что он наверняка причастен к драматическим событиям, разыгравшимся в Палермо несколькими днями раньше.

Но, если причастен — как?

Каким образом?

И, самое главное — для чего ему все это понадобилось?

И потом — если Росси действительно действовал с ведома Отторино (о том, что Джузеппе действовал по его прямому распоряжению, в тот момент сыщик еще и не думал), то для чего, с какой целью ему понадобилось сперва упечь Андреа за решетку, а затем — спешно лететь на Сицилию, чтобы освободить его?

Загадка.

Да, множество косвенных причин говорили об этом, однако Манетти не видел главного — не видел возможного мотива такого поступка дель Веспиньяни.

«Думаю, что вскоре все прояснится, — решил он, — ведь мотивы такая вещь, которую трудно обнаружить с первого раза... Хотя, может быть, я и ошибаюсь. Может быть, этот самый Росси, которого я не знаю, оказался гораздо хитрей, чем можно было себе предположить...»

Вернувшись в гостиницу, Манетти сбросил плащ и улегся на койку.

Теперь, когда многое (но, правда, не все) становилось на свои места, сыщику хотелось одного — отдохнуть, расслабиться...

«Ну и события — подумал он, включая телевизор,— в Палермо меня чуть не застрелили проститутка и ее сутенер, а теперь...

По телевизору передавали обычную криминальную хронику.

— Загадочное убийство произошло вчера вечером в госпитале святой Бригитты, — говорил диктор, — Джузеппе Росси...

Манетти превратился в слух.

— ...который, находясь в нетрезвом состоянии, управлял автомобилем «фиат-типо», попал в тяжелейшую катастрофу. Его автомобиль свалился в пропасть и взорвался, и только по счастливой случайности синьор Росси во время падения вывалился через открывшуюся дверку. Об этом уже сообщалось во вчерашней сводке вечерних новостей. В бессознательном состоянии он был доставлен в госпиталь и помещен в отделение реанимации, но...

Сыщик щелкнул пультом дистанционного управления, сделав звук громче.

— ...но вечером того же дня дежурная сестра-сиделка обнаружила его мертвым. На преступление указывает тот факт, что медицинское оборудование, обеспечивающее жизнедеятельность организма пострадавшего, было отключено. Полиция считает, что вряд ли удастся разыскать преступника — никто из медицинского персонала в предполагаемое время убийства не заметил посторонних в клинике...

Манетти щелкнул кнопкой — изображение на экране исчезло.

«Наверняка этот человек кому-то мешал,— подумалось сыщику.— Ведь он выполнял чье-то поручение, и когда оно было выполнено, то он стал ненужен, потому что этот тип много знал. «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти» — так, кажется, говорится в «Отелло»? Неужели дель Веспиньяни способен на такое?.. Неужели это он отправил ненужного, и потому ставшего опасным, свидетеля на тот свет? Во всяком случае, надо позвонить в палаццо, Андреа, и выяснить, как там идут дела...»

Поднявшись, Манетти набрал номер палаццо, но там, как ни странно, никто не брал трубку...

— Странно,— пробормотал он, кладя трубку на рычаг, чтобы через несколько минут вновь повторить набор. — Где же они?

Но трубку так никто и не брал — ни через пять, ни через десять минут, ни через полчаса.

И не мудрено — в это самое время в палаццо разворачивались действительно драматические события...

ГЛАВА 25

И вот, вечером того же дня произошло то, что и должно было произойти — то, чего так боялся Андреа, но что было неминуемо — как и предсказывал Манетти...

Но сперва все было замечательно...

Кстати,— сказал Андреа, обращаясь к жене,— а я ведь привез тебе с Сицилии подарок...

Эдера широко раскрыла глаза.

— Мне?

— Да...

— Лучший подарок для меня — это то, что ты вернулся, живой и здоровый...

— Не скажи...

С этими словами Андреа достал из пакета фуляр — тот самый, что он купил накануне своего предполагаемого отлета в Ливорно.

— Спасибо...

Глаза Эдеры заблестели от счастья.

— Ты помнишь?

Да, конечно — как она могла забыть магазин синьоры Бенти — тот самый, где она впервые увидела его, своего любимого, того, кто теперь стал для нее самым дорогим и желанным...

— Ты помнишь? — с мягкой улыбкой повторил Андреа — когда я впервые увидел тебя?

— Я тогда так смутилась...— призналась Эдера.

— Честно говоря — я тоже...

Потом, когда настал вечер, и за окном совсем стемнело, Эдера по-прежнему была весела и спокойна — она играла с детьми, читала им книжки, то и дело бросая ласковые взгляды на Андреа. Затем, после ужина, она ушла к себе в комнату, оставив детей попечению мужа.

Через полчаса к Андреа подошла Маргарита Мазино и спросила, где синьора.

Андреа кивнул в сторону закрытой двери.

— Там...

И, только тогда, когда служанка подошла к двери, Андреа заметил в ее руках какой-то конверт, но в тот момент не придал этому должного значения.

А через несколько минут...

О, он никогда, до самой смерти не забудет этого по-детски испуганного выражения лица.

Эдера, выйдя из спальни с надорванным конвертом в одной руке и газетной вырезкой — в другой, растерянно посмотрела на Андреа и спросила:

— Как же так?..

Наверное, если бы она бросилась на пол, зарыдала бы, или наоборот, с презрением захохотала, или крикнула — «подлец!», «мерзавец!», «негодяй!» — для него, Андреа, это было бы куда меньшим ударом...

Но она, подняв на Андреа полные слезглаза, только спросила — беспомощно и трепетно:

— Как же так?..

И в этом вопросе Андреа явственно услышал: «Я ведь тебе верила...»

Лицо ее было затуманено неестественной бледностью, и расчеркнуто пополам полосой губ, закушенных, красных, как кашинель, как будто бы кто-то полоснул по этому восковому, прозрачно-белому лицу острым лезвием.

«О, какой же я идиот,— подумал Андреа,— это надо было предвидеть... И почему я с ней раньше, раньше не поговорил? Теперь уже поздно...»

Эдера, подойдя к Андреа вплотную, протянула ксерокопию полосы той самой газеты — в глаза бросился напечатанный крупным шрифтом заголовок:

                            ОДИН ИЗ ЛИДЕРОВ ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ АЛЬБЕРТО БАРЦИНИ АРЕСТОВАН В КРОВАТИ ПРОСТИТУТКИ ПО КЛИЧКЕ «ЛОШАДКА»

И фотография — та самая...

Наконец, набрав в легкие побольше воздуха, Андреа произнес:

— Эдера, послушай...

Но слова эти были произнесены как-то сдавленно — комок застрял в горле.

Эдера, ни слова не отвечая, протянула Андреа конверт и его содержимое, и вышла в свою спальню, плотно прикрыв дверь.

И Андреа остался один...

Да, теперь было все кончено — Андреа это прекрасно понимал.

Теперь ему не будет прощения, теперь он проклят Эдерой навек.

«И почему я не послушался Манетти, — все время корил себя Андреа, — почему я сам, первым не поговорил с ней? Ведь если бы я тогда все объяснил — теперь бы мне не пришлось раскаиваться...»

Что делать?

При этом мысленном вопросе руки Андреа бессильно опускались — положение казалось безвыходным.

Андреа несколько раз подходил к двери, за которой была спальня Эдеры, несколько раз пытался заговорить с ней, но ответа не было.

— Эдера, Эдера, — умолял Андреа, — Эдера, прошу тебя, очень тебя прошу, заклинаю всем святым! Ну пожалуйста, открой мне, Эдера! Нам надо поговорить!

Но Эдера не отвечала — иногда только сквозь плотно запертую дверь до слуха Андреа долетали какие-то всхлипывания — или это ему, наверное, только казалось. 

В этот самый момент резко и пронзительно зазвонил телефон, но Андреа теперь было не до звонков — подойдя к телефонному столику, он резко выдернул шнур.

— Эдера, Эдера, Эдера, Эдера,— повторял Андреа, как заклинание, — Эдера, я тебе сейчас все объясню... Это ошибка, это...

Но Эдера так и не отозвалась...

По расчетам графа дель Веспиньяни, Эдера уже наверняка получило то самое письмо.

Теперь должен был начаться последний акт этого отлично задуманного и превосходно срежиссированного действа, где он, Отторино дель Веспиньяни был одновременно и автором пьесы, и режиссером, и одним из исполнителей главной роли.

Теперь Эдера должна была стать его...

Да, Отторино превосходно разбирался в людях, прекрасно понимал многие мотивы их поступков — порой даже такие, которые, не понимали они сами.

И он знал, что ему предстоит делать дальше...

«Эдера наверняка относится к тому типу женщин, которые никому и ничего никогда не прощают, — думал Отторино, — точно также, как и моя покойная Сильвия... Да, они похожи, я это вижу, они действительно похожи, и не только внешне. Тогда Сильвия, не найдя ничего лучшего, избрала пассивный протест — она наложила на себя руки. Наверняка, Эдера поступила бы также. Но только не в такой ситуации... Не знаю, как Эдера, но в подобных случаях очень многие женщины хотят прежде всего отомстить мужу, и потому идут на открытую измену ему. А потом — потом все пути к примирению отрезаны, и обратной дороги уже и быть не может. Кроме того, женщины — по натуре очень слабы, и в минуты сильного душевного потрясения чисто подсознательно ищут опору. Ей необходимо будет выговориться, поплакаться. Неважно кому — подруге, соседке, даже — собственной служанке. Если Эдера действительно получила письмо, а по моим подсчетам, она должна была сделать это еще вчера, то теперь она в расстроенных чувствах... Что ж — через несколько часов мне надо будет быть в палаццо...»

Усмехнувшись своим мыслям, дель Веспиньяни принялся одеваться: он намеревался отправиться в палаццо к ужину и, выразив полное недоумение по поводу случившегося, попытаться найти ключ к Эдере — он был убежден, что теперь это будет сделать просто, очень просто...

Отторино терпеть не мог белых пиджаков — он считал, что такая одежда делает его похожим на официанта пиццерии. Но, вспомнив, что Эдера как-то нашла его в таком пиджаке элегантным, решил перебороть свою неприязнь и облачиться именно так, как нравилось Эдере.

Одевшись, граф критически посмотрел на себя в зеркало и остался недоволен собой.

«Ничего,— подумал он,— в прошлый раз, когда мы ездили в Милан, я выглядел не лучше... Впрочем, Эдере теперь наверняка безразлично, как я буду одет — теперь она наверняка будет нуждаться в другом...»

Он смахнул с рукава несуществующие пылинки, несколько раз прошелся по комнате, словно раздумывая — ничего ли он не забыл.

После чего, выйдя из каюты, закрыл ее и, сбежав по трапу, уселся за руль своего любимого красного «феррари»...

Манетти, лежа в гостиничном номере, безуспешно пытался заснуть.

Он очень утомился, и теперь думал, что сон приободрит его.

Но сна не было — Манетти вот уже полтора часа ворочался с боку на бок; его одолевали мысли об Андреа и дель Веспиньяни.

«Наверняка, это граф подослал Росси в Палермо,— размышлял он,— да, так оно, наверное, и было: слова графа о том, что Джузеппе попросту хотел ограбить Андреа просто смешны! Зачем, для чего это могло понадобиться Джузеппе? Ведь в деньгах он не испытывал особой нужды — насколько я понимаю, граф иногда давал ему подачки, и, как обмолвился Андреа — иногда даже оплачивал карточные долги этого мелочного и жадного человека. Да, в Палермо Росси отправлялся с определенной целью — цель эту поставил перед ним ни кто-нибудь, а дель Веспиньяни, и была она определенной: задержать Андреа в городе, подальше от Ливорно, любой ценой, и если получится — скомпрометировать его. Что и было сделано, и сделано просто виртуозно — Андреа, наверное, и сам теперь убежден, что провел у «Лошадки» тот вечер... Как же — ему так стыдно, хотя он и ни в чем не виноват. Еще бы — ведь он ничего не знает о той таблетке...»

Состояние было странное — нельзя было сказать, что сыщику в тот вечер не хотелось спать, все-таки, после морской прогулки многих клонит ко сну, да и утомился в тот день он достаточно.

Но как только он закрывал глаза, перед ним на мгновение появлялось лицо Отторино — сдержанно улыбавшееся, и затем исчезало совсем.

Поднявшись с кровати, Манетти оделся и открыл балкон — в комнату ворвался легкий ветерок; дышать в этот знойный августовский вечер было трудно.

Манетти, усевшись за стол, взял стакан и, задумчиво повертев его в руках, поставил на место.

«Но зачем, для чего это ему понадобилось? Для чего графу надо было бросить тень на человека, которого он пытается представить своим приятелем? И к тому же — к тому же без его помощи действительно трудно было бы вытащить Андреа из той неприятной ситуации, в которую он попал...»

Сколько ни бился Манетти над разгадкой этой проблемы, так он ее и не разгадал...

Неожиданно Манетти совершенно расхотелось спать.

Сыщик вышел из комнаты, закрыв за собой дверь на ключ и, нащупав в кармане ключи зажигания, отправился к автомобильной стоянке.

Иногда, когда у него возникали проблемы, которые никак не могли быть разрешены с первого раза, с наскоку, Манетти садился за руль и долго ездил по ночному городу, пытаясь их разрешить.

Он думал, что теперь, во время вечерней прогулки по ночному Ливорно, в голову ему придет какая-нибудь спасительная мысль, которая и натолкнет к разгадке...

Отторино уже сел за руль своего автомобиля, когда увидел Клаудио. Старик, подойдя к сыну, произнес:

— Ты куда это, на ночь глядя?

Отторино недовольно поморщился.

— Так, захотелось покататься...

— Никогда не понимал, для чего ты купил этот красный гроб,— Клаудио недовольно ткнул ногой в широченный протектор, — неужели на такой машине можно ездить по городу? «Феррари» — это машина, рассчитанная для загородных трасс,— продолжил он.— А по городу ты все равно будешь на ней смешон. То автомобильные пробки, то светофоры... Каждый раз надо тормозить. На такой машине и ездить-то по городу небезопасно — ощущение, что ты можешь обогнать кого угодно развращает...

— Также, как ощущение, что ты можешь судить кого угодно,— в тон ему, очень серьезно сказал Отторино, — как ощущение того, что ты можешь самостоятельно распоряжаться чужими судьбами... Это, наверное, самый страшный искус, который только есть...

Однако Клаудио в тот вечер был настроен не столь философски, как его сын — во всяком случае, он вновь повернул разговор в автомобильную сторону:

— Вот в мое время молодые синьоры вроде тебя, Отторино...

Неожиданно молодой граф перебил Клаудио, поморщившись:

— Отец, в твое время, во времена твоей молодости, когда ты был любимцем графа Чиано, тестя дуче, молодые синьоры вроде меня ездили на танках... к тому же,— в голосе Отторино прозвучала затаенная грусть,— к тому же, отец, я не так уж и молод...

— Тем более,— улыбнулся Клаудио,— тебе более бы приличествовало бы сидеть за рулем какой-нибудь более консервативной машины — вроде «ягуара»...

— Отец, в «ягуарах» пусть ездят надменные британские леди... Вроде тех, которых мы с тобой видели в Брайтоне, когда отдыхали там лет десять назад.

— Тебя не переубедишь...

— Я весь в тебя, отец,— Отторино, не желая ссориться с отцом, примирительно заулыбался.

— А куда это ты?

— В палаццо.

— Вот как?

— Поужинать.

— Что-то в последнее время ты стал часто там ужинать,— произнес Клаудио, исподлобья глядя на сына, — а также обедать и завтракать...

Фраза эта прозвучала с явным подтекстом,— мол, не в ужине дело, прекрасно я понимаю, почему ты так зачастил в палаццо.

Отторино махнул рукой.

— Иногда так хочется домашнего уюта...

— Почему же ты тогда не переселишься в палаццо окончательно? — задал Клаудио совершенно резонный вопрос. — Что тебе мешает?

— Ничего, отец, как знать — может быть, скоро я переселюсь туда, — загадочно ответил младший дель Веспиньяни,— так что «Ливидония» без меня осиротеет...

Клаудио, казалось все понял.

Он укоризненно покачал головой, хотел что-то сказать, но в последний момент, махнув рукой, пошел по направлению к трапу...

Эдера, сидя на стуле, отрешенно смотрела в какую-то пространственную точку впереди себя.

— Как он мог, как он мог, — шепотом повторяла она, — Андреа... Значит, он меня не любил, значит, я не нужна ему... Как он мог...

Теперь ей очень захотелось увидеть кого-нибудь из своих близких — Матильду, Чинцию, Валерио...

А больше всего — сестру Марту.

«И почему я не осталась в монастыре на всю жизнь? — подумала Эдера, — к чему мне все эти муки, все эти страдания? Почему я послушалась Марту и вышла в этот мир, в этот жестокий мир, полный подлости и предательства?! Нет, но Андреа... Как он мог?!»

Теперь Андреа и все, что было связано с ним — несмотря на время, прожитое вместе — казалось таким далеким, будто бы все это происходило не с ней, с Эдерой, будто бы она это где-то прочитала, будто бы ей это приснилось, или она видела когда-то все это в детстве, в каком-то кинофильме, названия которого она никак не могла вспомнить...

В этот самый момент в дверь осторожно постучали, и тут же послышался голос Мазино — она еще ничего не знала о произошедшем.

— Синьора, открой...

Делать было нечего — Эдера, мельком глянув на себя в зеркало, вытерла платком слезы с раскрасневшегося лица и пошла открывать.

Маргарита, едва завидив Эдеру, отшатнулась.

— Послушай, что с тобой?

Та махнула рукой.

— Ничего, Марго, все нормально...

— Но ведь глаза у тебя красные, и лицо... Ты что — плакала?

Отвернувшись к окну, Эдера ответила:

— Да, какая-то соринка попала в глаз, и я никак не могла ее достать.

— А почему ты сидишь тут, закрывшись?

На этот вопрос Эдера не смогла придумать сколь-нибудь подходящего ответа, и потому сочла за лучшее просто промолчать.

Мазино понимающе покачала головой — казалось, она все поняла.

— Вы что — поругались с Андреа?

— Нет, нет...

Теперь, после всего, что произошло, Эдере не хотелось посвящать Маргариту ни во что — пусть хоть она не волнуется за нее, пусть она останется в неведении.

Вздохнув, Эдера украдкой вытерла набежавшие было слезы и произнесла:

— Ты что-то хотела?

— Да,— кивнула Маргарита, — там уже накрывают на стол.

Эдера кротко улыбнулась — такая забота служанки очень тронула ее.

— Ужинать?

— Да.

Идти вниз, в столовую, чтобы сидеть с Андреа за одним столом?

Смотреть на него?

Ощущать на себе его взгляды, слышать беспрестанное — «Эдера, Эдера»?

Нет, она теперь не верила ни одному его слову — всему, что бы он ни сказал в свое оправдание.

А Маргарита, словно уловив ход мыслей своей госпожи, произнесла:

— Твой муж только что куда-то уехал...

Эдера, не оставив эту информацию без внимания, произнесла:

— Хорошо, Маргарита, я скоро приду...

— Кстати, — произнесла Мазино, выходя из комнаты, — к ужину приехал синьор дель Веспиньяни.

— Скажи ему, что скоро буду, — ответила Эдера, поправляя прическу.

Отторино сидел за столом, стараясь изобразить на своем лице благопристойность и доброжелательность.

Кроме него, в столовой никого больше не было — Маргарита сама накормила Эдерину и Лало и отвела их в детскую; Андреа, наскоро перекусив, куда-то уехал — наблюдательный Отторино обратил внимание, что он почему-то не хочет встречаться с ним взглядом.

Это все объяснимо.

«Да, наверняка Эдера получила письмо, — подумалось графу, — иначе бы — с чего это у Андреа такой печальный и отрешенный вид?..»

Появление Эдеры только подтвердило догадку дель Веспиньяни. От его внимания не укрылись не заплаканные глаза, ни красное лицо, ни то обстоятельство, что в руке у нее был смятый платок.

Сдержанно улыбнувшись, граф приветствовал ее;

— Добрый вечер.

— Добрый, — эхом ответила Эдера.

Сперва они молчали — только Отторино то и дело бросал в ее сторону испытывающие взгляды.

Наконец, когда был подан десерт, дель Веспиньяни осторожно произнес:

— Мне кажется, что вы чем-то опечалены...

Эдера вздохнула.

— Нет, ничего...

Конечно, не могла же она рассказывать этому милому, обаятельному, но все равно чужому еще человеку о своих горестях и невзгодах!

А тем более — нагружать его своими переживаниями! Мало он занимался Андреа, мало он посвятил своего времени ей, Эдере?!

К чему отягощать его вновь?!

— Эдера, — граф мягко улыбнулся, — я ведь вижу, что у вас что-то стряслось...

— Нет, нет, ничего...

— Но зачем вы меня обманываете,— продолжал настаивать Отторино. — От меня ведь ничего не скрыть.

Вот и глаза у вас красные. Я вижу, что вы плакали. Только не надо говорить, что в глаз вам попала какая-то соринка, которую вы не могли извлечь, или что вы долго стояли на ветру... Женщины часто прибегают к подобным уловкам — они уже стали классическими...

Тяжело вздохнув, Эдера подумала: «От него ничего не скроется... Может быть, рассказать обо всем Отторино? Может быть, он даст мне какой-нибудь совет? Впрочем, что тут уже посоветуешь?»

А граф, участливо глядя на собеседницу, продолжал, обращаясь будто бы не к ней, а к кому-то другому:

— Иногда люди боятся рассказывать о своих проблемах, о своих печалях только потому, что думают, будто бы утруждают этим слушателя... Это идет частично от недоверия к людям, частично — от недоверия к самому себе, а в большей степени — от недоверия к разуму; вследствие этого люди, руководимые чаще всего ложными представлениями, всем, чем угодно, кроме разума, впадают в отчаяние... А ведь его можно избежать...

После этих слов Отторино, отодвинув тарелку, подсел поближе к Эдере.

— Что случилось?

Он взял ее за руку — она не одернула ее, и это вселило в графа уверенность, что он на правильном пути.

— Что произошло? — повторил дель Веспиньяни свой вопрос, участливо глядя ей в глаза.

Эдера, всхлипнув, произнесла только одно слово:

— Андреа...

Сделав недоумевающее выражение лица, Отторино произнес:

— Но ведь я сделал все, что возможно! Я специально летал в Палермо, я вызволил его из той неприятной истории...— он немного помолчал, а затем спросил: — так чего же еще? Что — Андреа?

И тут Эдера, не выдержав выпавших на ее долю испытаний, расплакалась.

И ее прорвало...

Сбиваясь, путаясь в выражениях, всхлипывая, она принялась объяснять, что Андреа на самом деле — не тот человек, которым все это время хотел предстать в ее глазах, что он не любит ее и никогда не любил, что он — гнусный развратник, что в Палермо он ходил к какой-то проститутке, и что она, Эдера, знает все...

Граф округлил глаза.

— Вот как? Я бы не сказал...

Немного успокоившись, Эдера произнесла:

— Я бы тоже не сказала... До сегодняшнего дня.

— А что такое произошло сегодня? — удивился граф, продолжая держать в руках ладонь Эдеры.

— Я... Я... Сегодня вечером я получила письмо.

Отторино прищурился.

— Письмо?

— Да...

— Что за письмо?

— То есть даже не письмо, а ксерокопию какой-то палермской газеты...

И она подробно рассказала Отторино о том конверте. Граф сделал соболезнующее лицо.

— Ничего страшного, — произнес он, — не стоит так переживать...

Эдера, всхлипнув, произнесла:

— Вы не понимаете... Ведь Андреа был для меня все. Он, наша семья, все, что с этим связано, всегда было для меня святым. И я думала... Я думала, что и я для него тоже такая... Я не знаю, я никак не могу понять — чем же, чем я заслужила к себе такое отношение?

Граф вздохнул.

— Наверное, он оказался недостойным вас, — сказал он.

Эдера опять всхлипнула — слезы набежали на глаза, но теперь она уже не стеснялась их, теперь она знала, что от Отторино она получит только сочувствие...

Проехав несколько кварталов, Манетти остановил машину и вышел, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного — вечер стоял жаркий, в машине не было кондиционера, и опущенные стекла не спасали от духоты.

Выйдя из автомобиля, сыщик как-то автоматически пошел вперед, вдоль широкой улицы, вдоль освещенных витрин магазинов, вдоль ряда реклам, вдоль цветущих акаций, уже осыпающих на булыжную мостовую свои желтовато-белые лепестки...

Вечер был горячий и темный. Запыленные акации над горячим асфальтом тротуаров просыпались от тяжелой дневной дремоты. Несмотря на густую и влажную темноту, нарядная толпа праздных горожан стремилась двумя потоками туда и обратно.

Манетти выпил чего-то прохладительного и направился к автомобилю.

Неожиданно взгляд его задержался на указателе — «Госпиталь святой Бригитты».

«Тот самый госпиталь, в котором загадочно погиб Джузеппе Росси,— подумал он,— наверняка там я что- то узнаю...»

 Толкнув от себя тяжелую дверь, Манетти вошел в клинику.

Подойдя к окошечку регистратуры, он произнес:

— Простите, я выяснил, что недавно тут скончался синьор Джузеппе Росси...

Монахиня-регистраторша подняла на посетителя взгляд и произнесла:

— Синьор, полиция считает, что его убили. Вы, наверное, смотрели по телевидению, в хронике криминальных сообщений?

Сыщик утвердительно закивал.

— Да, как же...

— Простите, а вы кто такой?

Обманывать монахиню не было смысла, и Манетти в двух словах объяснил ей, кто он, показав, кстати, свою лицензию на право занятия частным сыском.

— И чем же я могу вам помочь? — вежливо поинтересовалась монахиня.

— Не осталось ли после синьора Росси каких-нибудь вещей?

— Нет, ничего кроме одежды, перепачканной кровью, да какой-то ксерокопии из газеты.

Сыщик насторожился.

— Ксерокопии?

— Да.

— Из газеты?

— Понятия не имею, кто вложил ее в Библию, которая лежала на столике реанимационного отделения. Библия эта принадлежит нашей клинике... А покойный синьор Росси был явно не в том состоянии, чтобы сделать это самостоятельно...

— Простите, а могу ли я видеть эту ксерокопию,— спросил срывающимся от волнения голосом Манетти.

— Да, конечно... Вещи и эта копия у дежурного врача, в ординаторской... Кстати, вы не знаете, были ли у покойного какие-нибудь родственники?

— Не знаю, — ответил Манетти. — Простите, а где ординаторская?

Через несколько минут у него в руках уже была ксерокопия с тем самым снимком.

Теперь Манетти знал наверняка: если Эдера и получит второй экземпляр (точней, первый; второй, тот самый, который держал в своих руках сыщик, был загодя подброшен незадачливому Джузеппе), то тот, кто сделал это, наверняка все будет валить на Росси — он, мол, хотел шантажировать Андреа или Эдеру, он это и сделал.

Теперь Манетти не сомневался и в том, что ксерокопию подбросил Джузеппе тот самый человек, который и отправил его на тот свет, отключив аппаратуру. Правда, он ошибся, вложив второй экземпляр в книгу, которая, как он полагал, принадлежала Росси; Библия была собственностью госпиталя святой Бригитты. Наверняка, и та автомобильная катастрофа произошла не просто так...

Да, теперь многое вставало на свои места.

Теперь Манетти был наверняка уверен, что все это — дело рук Отторино дель Веспиньяни, человека, который сегодня на «Ливидонии» всячески стремился убедить его в своих дружеских чувствах к Андреа.

И Манетти был уверен, что все неприятности — дело его рук.

Точнее — почти уверен, потому что у него не было главного: зачем, для чего все это могло понадобиться Отторино дель Веспиньяни, и какую же цель он при этом преследовал...

Андреа, выйдя из палаццо, пошел по улице, словно лунатик, ни на кого не обращая внимания, натыкаясь на фонарные столбы и прохожих.

Вслед ему неслись ругательства, окрики, однако теперь ему было все равно.

— Эдера, Эдера, — повторял он, словно заклинание, — Эдера...

Андреа был подавлен, и трудно сказать, чем больше — то ли тем, что теперь он наверняка больше никогда не помириться с Эдерой, то ли тем, что навет на него оказался несправедливым...

«Что делать, что делать,— лихорадочно крутилось в его голове,— и почему я не послушался Манетти, почему я не начал разговор первым?..»

Наконец, немного овладев собой, Андреа решил, что теперь лучше всего не предпринимать никаких необдуманных шагов, что теперь лучше всего пойти к Манетти — посоветоваться...

Андреа без особого труда отыскал отель, где остановился его приятель.

Портье сказал, что синьор куда-то уехал.

— Может быть, ему что-то передать? — осведомился портье.

Андреа отрицательно мотнул головой.

— Нет. Если можно, то я обожду тут, внизу...

А в столовой зале палаццо тем временем продолжалась беседа — Эдера, немного придя в себя после пережитого потрясения, говорила взахлеб:

— Я ведь так любила его, я так верила ему... А он, он обманывал меня, бесчеловечно, жестоко обманывал... Я никогда, никогда бы не подумала, что он на такое способен...

Отторино ни единым словом не перебил ее — он прекрасно понимал, что Эдере теперь необходимо выговориться, что любое невпопад сказанное им слово только погубит все.

И наоборот — его внимание, его участливость обязательно будут оценены ее — пусть сперва подсознательно, но они дадут Эдере возможность в лишний раз убедиться, что ему, Отторино, можно доверять.

Пока — только доверять.

А потом...

Потом, как знать — может быть, он сможет рассчитывать и на большее?

Конечно же!

Граф был просто убежден в этом; тем более, что пока, теперь все шло именно так, как он и задумал.

Об Андреа Эдера теперь говорила как о предателе — но ведь в глубине души ее еще сохранились остатки любви, еще теплилось какое-то чувство, пусть и угасающее, и Отторино, как никто другой, понимал это.

Когда Эдера наконец-то кончила и стала понемногу успокаиваться, Отторино предложил:

— Мне кажется, Эдера, что вам теперь надо побыть на свежем воздухе... — заметив, что та пытается слабо протестовать, дель Веспиньяни продолжил: — да-да, немного проветриться, развеяться...

Эдера нерешительно произнесла:

— Но ведь уже поздно...

Графу на минуту почему-то показалось, что в этих словах можно прочесть нехитрый подтекст: «А что подумает Андреа, когда вернется?!, и потому он произнес:

— Ведь теперь, после всего произошедшего между вами и Андреа вы можете считать себя более свободной, нежели прежде?

Эдера задумалась.

— Проветриться?

— Да, немного погулять по свежему воздуху... А заодно — и успокоиться. Вам ведь надо успокоиться — не так ли?

Благодарно посмотрев на дель Веспиньяни, Эдера произнесла:

— А удобно ли?

— Вам?

— Нет, вам...

Граф расплылся в любезностях.

— Ну что вы!.. Мой долг — помочь вам! Я буду только рад...

С неожиданной решимостью Эдера поднялась со своего места.

— Хорошо.

— Сперва поехали, покатаемся по вечернему городу, — произнес граф, хитро улыбаясь и, видимо, давая таким образом понять, что за «пока» последует и «после»...

ГЛАВА 26

Поставив автомобиль на стоянку, Манетти отправился в гостиницу.

— Синьор, к вам пришел молодой человек,— послышался голос портье.

Сыщик резко обернулся — перед ним стоял Андреа. Достаточно было только одного беглого взгляда на молодого человека, чтобы понять, что произошло нечто ужасное.

Встревоженный Манетти подошел к своему приятелю.

— Что?

Андреа хрипло выдавил из себя:

— Письмо... Та газета... Она получила сегодня по почте...

Да, конечно, Манетти мог бы теперь высказать ему справедливые упреки — а почему он, Андреа, не воспользовался его советом?

Почему он первым не поговорил с Эдерой? Почему он допустил до такого?

Смалодушничал?

Думал, что все обойдется само собой?

Да, теперь ему, Манетти, предстояло исправить эту ошибку товарища.

Но как?

Казалось, у сыщика был один вариант, но теперь, когда он еще не знал всего, а только догадывался, этот вариант казался ему достаточно зыбким.

Дружески приобняв Андреа за плечи, Манетти сказал ему:

— Ладно, пошли ко мне в номер... Там обо всем и расскажешь.

И Андреа послушно поплелся за своим другом. Глядя на него, трудно было предположить, что этому человеку около тридцати лет — он весь сгорбился, осунулся, и выглядел почти стариком.

«Вот что делает с человеком горе, — с состраданием подумал Манетти,— ничего, я попробую ему как-нибудь помочь...»

Выслушав рассказ Андреа (впрочем, он не сообщил ничего нового, того, чтобы удивило сыщика), Манетти произнес:

— Да-а-а... Теперь нам с тобой трудно придется. Но, мне кажется, я многое выяснил за эти два дня. Попробую тебе помочь. Только,— он строго посмотрел на Андреа,— только, давай сразу договоримся: без глупостей.

— То есть?

— Ты дашь мне слово, что не будешь больше хвататься за нож и резать себе вены...

При упоминании о том, достаточно нелицеприятном эпизоде Андреа смутился.

— Обещаешь?

И Манетти строго посмотрел на собеседника.

Тот кивнул.

— Обещаю...

— А теперь послушай меня...

И сыщик изложил ему все, что ему удалось выяснить и относительно фотоснимка, и относительно «сесны», которая якобы сломалась на аэродроме Палермо, и относительно Джузеппе Росси, и, конечно же — насчет Лючии и психотропной таблетки, которую та раскрошила в стакан мартини в баре «Эспланада» в портовом квартале Палермо.

Получилось, что все подозрения сводились на дель Веспиньяни, и только на нем одном.

— Но я не могу понять одного, — произнес сыщик, — я не могу понять, для чего все это ему потребовалось? Ведь не далее, как сегодня он клялся мне в дружбе с тобой... А потом — потом ведь он действительно вытащил тебя из палермской тюрьмы!

Андреа поднял взгляд.

— Как? Ты считаешь, что Отторино...

— Я ничего не считаю, — отрезал сыщик, — но об этом говорят факты. А факты, как всем известно — вещь достаточно упрямая...

— Но ведь он производит впечатление очень порядочного, благородного и во всех отношениях достойного человека! — воскликнул Андреа.

— Ты так думаешь?

— Уверен,— голос Андреа прозвучал очень категорично.

После непродолжительной паузы Манетти сказал задумчиво:

— Хотел бы я знать, что им движет... Ведь он — очень умный человек, или, по крайней мере, производит впечатление такового...

— Ну, и...

— Но для чего ему было подставлять тебя?

Андреа пожал плечами.

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. А без этого все мои выводы не стоят и ломанного гроша. Несмотря на такое обилие фактов. Все разбивается об одну только фразу: «зачем»?

Тяжело вздохнув, Андреа изрек:

— Как бы то ни было, но мне от этого не легче...

— Я понимаю... Послушай,— Манетти пристально посмотрел на собеседника,— послушай... А ты никогда не замечал за графом ничего такого?

И он щелкнул в воздухе пальцами.

— Чего же?

— Ну, может быть он был к тебе недоброжелателен ... Может быть, какая-нибудь невпопад сказанная фраза... Подумай, это теперь очень важно.

Немного поразмыслив, Андреа произнес:

— Нет.

— Может быть, по отношению к Эдере?

— Нет, что ты! И ко мне, и к Эдере он относится очень уважительно, и я бы сказал — всякий раз подчеркивает это! — воскликнул Андреа.— Более того, в мое отсутствие он даже любезно свозил Эдеру в Милан, в «Ля Скалу»... — он немного подумал, что бы добавить еще и сказал напоследок: — может быть, это оттого, что Эдера как две капли воды похожа на его покойную жену?

— Эдера?

— Да, у графа пять лет назад в автомобильной катастрофе погибла жена, Сильвия, — продолжал Андреа, тщательно подбирая слова, — она села за руль автомашины и на полной скорости врезалась в отвесную стенку... А может быть, это была и не автомобильная катастрофа...

— А что же?

Андреа еще раз вспомнил свое обещание, данное Стефано Манджаротти никому не рассказывать о той трагедии, но теперь, когда на карту была поставлена Эдера...

— Я слышал, что Сильвия таким образом покончила с собой,— произнес он очень печально.

— Вот как?

— Да, это долгая история, — Андреа вздохнул, — долгая и печальная. Граф взял Сильвию из очень бедной семьи, а затем, охладев к ней, сделал из нее жертву... Равно, как и его отец Клаудио. Они буквально измывались над ней, и делали это весьма утонченно... Нельзя сказать, чтобы Отторино совсем не любил ее, иначе бы он теперь так не страдал. Сильвия, конечно же, ничего не могла сказать, и все терпела, терпела... И вот однажды терпению ее пришел конец... — Андреа немного помолчал, а потом повторил: — да, теперь дель Веспиньяни, как я понимаю, очень раскаивается в содеянном... И во время последнего разговора он сказал мне, что теперь знает, как изменить ситуацию... А может — может быть, мне это просто показалось.

Манетти не дал ему закончить.

— Так ты говоришь, что Сильвия очень похожа на Эдеру?

— Или Эдера — на Сильвию, как считает граф... Впрочем — какая разница? Точно также, как я оказался похожим на какого-то сицилийского мафиози, Альберто Барцини... Мне-то теперь от всего этого не легче,— горестно произнес Андреа.

После этих слов в гостиничном номере зависла долгая, томительная пауза.

Манетти размышлял, наморщив лоб. Наконец, прищурившись, он произнес:

— Знаешь, может быть я и ошибаюсь... Но у меня такое чувство, будто бы Отторино решил искупить свои грехи перед покойной Сильвией, выдумав для себя, что теперь она — Эдера... Тем более, что ты говоришь — они очень похожи... Не знаю, как тебе, но мне граф напоминает человека, которого снедает какая-то страсть... Посмотри, как блестят его глаза, посмотри, какой румянец играет на его щеках, когда он видит Эдеру... Я. как только увидел их позавчера, сразу же обратил внимание...

Андреа посмотрел на Манетти с явным недоверием.

— Ты думаешь?

— Да теперь, после того, что ты сказал мне — я просто уверен!

— Но...

Сыщик не дал ему договорить — вскочив со своего места с необычной решимостью, он воскликнул:

— Поехали в палаццо!

Андреа удивленно поднял глаза.

— Зачем?

— Я просто уверен, что он теперь там. И что рассказывает Эдере, какой ты негодяй...

— Но этого не может быть!

— Может. Почему ты так решил?

— Отторино... Он кажется мне таким порядочным,— пробормотал Андреа,— а потом — потом я так обязан ему...

— Чем? Тем, что сперва при помощи этого проходимца Росси он засадил тебя за решетку, а затем — вытащил оттуда? Это он сделал только для того, чтобы заработать дивиденды в глазах Эдеры — мол, какой я благородный, какой я честный, как я забочусь об Андреа, хотя он мне — никто... Поднимайся, поехали...

И Андреа с неохотой поднялся со своего места.

Манетти, мельком взглянув на него, отметил, что теперь в глазах его появилась какая-то надежда...

Красный «феррари», урча мощным мотором, выехал к автомобильной стоянке в районе порта.

— Ну, вам понравилось?

Эдера немного смутилась.

— Честно говоря, ездить по городу на такой скорости для меня непривычно...

— О, в этом нет ничего сложного,— воскликнул граф.— Хотите попробовать?

Эдера колебалась.

— Но я...

— Вы хотите сказать, что боитесь?

Она слабо улыбнулась.

— Честно говоря — да.

— Ничего страшного. Я вас подстрахую.

Они поменялись местами — теперь за рулем сидела Эдера.

— Не бойтесь, не бойтесь, теперь машин мало, можете ехать быстрее, — говорил граф, не сводя с Эдеры взгляда.

«Феррари» мчался по городу, не останавливаясь на перекрестках — теперь светофоры были отключены, и ночную темноту рассекала пульсирующая желтая капля.

— Держите руль крепче, — улыбнулся граф.

С этими словами он протянул руку и крепко сжал пальцы Эдеры, лежавшие на рулевом колесе.

Да, это уже не могло быть уроком вождения спортивной машины по ночному городу — и Эдера, несмотря на пережитое сегодня вечером, прекрасно поняла это.

«Значит, он неравнодушен ко мне? — подумала она, — значит, я нравлюсь ему? И, наверное... Наверное, я давно уже ему нравлюсь?..»

От этой догадки Эдере стало страшно — она едва не выпустила руль, и только в последний момент опытная рука дель Веспиньяни вывернула колеса.

Улыбнувшись, он спросил, продолжая сжимать ладонь Эдеры:

— Вы чего-то испугались?

Эдера, немного подумав, произнесла неуверенно:

— Признаться честно — да...

— Не меня ли?

Эдера попыталась освободить руку, но Отторино еще сильней сжал ее.

— Пустите, — попросила она.

Дель Веспиньяни сделал вид, будто бы не расслышал ее просьбы.

— Пустите...

— Нет, Эдера... Нет... Я хочу... Я хочу... — начал было граф, но, видимо, он еще не был готов к признанию, и потому, неожиданно улыбнувшись, предложил: — поехали на «Ливидонию»!

— Но уже поздно...

— Все равно поехали!

— Простите, но я не могу...

— Почему? У вас есть кто-нибудь, кто вас ждет? — скривился Отторино.

— Дети,— ответила Эдера.

— Дети давно уже спят,— произнес Отторино в ответ,— тем более, что рядом с ними Мазино... Так что можно не беспокоиться понапрасну.

— Но уже поздно...

— Синьора, — произнес Отторино наставительным голосом,— синьора, когда Андреа развлекался с девицей легкого поведения, он не считал, что поздно... И не думал, что его ждут дети... И вы,— добавил дель Веспиньяни многозначительно.

Это, наверное, решило все.

Да, Отторино был прав в своих рассуждениях, когда считал, будто бы многие женщины, оказавшись в ситуации подобной той, в которой теперь оказалась Эдера, первым делом помышляют о мести.

Конечно же, под словом «месть» вовсе не обязательно подразумевать супружескую измену; достаточно только одного сознания, что она, женщина, отвергнутая мужем, может нравиться еще кому-нибудь, может принимать ухаживания кого-нибудь, может показывать, как приятно ей получать знаки внимания...

А теперь, после всей этой катастрофы, когда ей, Эдере, некому было даже выговориться в этом чужом городе, когда ей не кому было поплакаться, Отторино проявил редкую душевность, чуткость...

И внезапно ее накрыла теплая волна привязанности к этому благородному человеку — удивительное состояние, словно в каком-то волшебном сновидении, он стал на удивление привлекательным и прекрасным.

И, по всей вероятности, именно потому Эдера с решимостью произнесла:

— Поехали!

Теперь за руль сел граф — машина понеслась в сторону порта...

Автомобиль Манетти, скрипнув тормозами, остановился у палаццо дель Веспиньяни.

Андреа буквально вбежал по ступенькам — и сразу же бросился в спальню.

Эдеры там не оказалось.

Тогда он заглянул в детскую, посмотрел на спящих детей, поправил одеяльца, поцеловал сперва Лало, затем — Эдерину...

Как они были теперь ему дороги!

Но нельзя было терять ни минуты.

Он спустился вниз, осмотрел гостиную, столовую — но Эдеры не оказалось и там.

Смущенный, он обернулся к Манетти.

— Ее нет...

— Я же говорил тебе...

В этот самый момент в гостиной появилась Маргарита Мазино.

— Синьор Давила кого-то ищет? — спросила Мазино.

В отличие от Эдеры, с Андреа Маргарита была только на «вы».

— Да, где Эдера?

— Мне почему-то показалось, что ваша супруга сегодня неважно себя чувствовала, — Маргарита понизила голос до доверительного шепота, — мне даже показалось, что глаза у нее заплаканы...

Андреа прервал ее:

— Это теперь неважно... Где она?

Маргарита продолжала с невозмутимым видом:

— Она уложила детей спать, пошла ужинать... Кстати, к ужину приехал синьор дель Веспиньяни...

— А где он?

— Поужинал и уехал... Он был на красной спортивной машине...

— Где же Эдера? — спросил Андреа, предчувствуя, что сыщик оказался прав.

Маргарита пожала плечами.

— Мне кажется, что она уехала вместе с ним... да, синьор дель Веспиньяни предложил ей прокататься по ночному Ливорно, развеяться...

Андреа вскочил со своего места и, едва не сбив с ног служанку, бросился вниз.

Нагнав его, Манетти крикнул:

— Ты куда?

— Они на яхте, на «Ливидонии», — ответил Андреа, усаживаясь за руль. — Поехали!.

А Отторино и Эдера к тому времени действительно были уже на «Ливидонии».

Граф, очень довольный ходом событий, проводил Эдеру в каюту и произнес:

— Прошу вас... Чувствуйте себя, как дома...

— Спасибо...

Усевшись в кресло, Эдера вопросительно посмотрела на хозяина.

— Вы хотели мне что-то сказать?

Граф откашлялся.

— Да. И не сказать, а поговорить... — он подвинул кресло, подсел поближе.— Эдера,— произнес дель Веспиньяни срывающимся от волнения голосом. — Эдера...

Она, казалось, прекрасно поняла, что именно хочет сказать Отторино.

И потому, виновато посмотрев на него, ответила:

— Говорите же...

— Эдера... — казалось, граф не может произнести никаких других слов — настолько он был взволнован.— Эдера... Я давно хотел вам сказать... Я люблю вас, Эдера...

Она испуганно заморгала.

— Как? — воскликнула Эдера голосом человека, которому кажется, что он ослышался.

— Да...

Голос Отторино теперь зазвучал немного уверенней и спокойней — но только он один теперь знал, чего это ему стоило.

— Да, Эдера, не удивляйтесь — я люблю вас... Я полюбил вас с самого первого взгляда, как только увидел... То есть,— он досадливо повертел головой,— не то, не то... — Вы — женщина из моего забытого сна. Я искал вас всю жизнь. А тогда вот, увидав вас на празднике, вдруг вспомнил ваше лицо... Конечно же, это вы! Да, синьора, не удивляйтесь тому, что слышите... Вы снились мне много раз, и всегда — на рассвете, но потом я просыпался и сразу же забывал ваш образ. Всегда забывал!.. И, если бы не встретил вас случайно теперь — не вспомнил бы никогда и ни за что!.. — немного помолчав, дель Веспиньяни добавил: — простите меня, если можете...

Эдера удивленно посмотрела на Отторино и, помедлив, спросила:

— За что?

— За мое признание, за мою любовь...

После этих слов граф надолго замолчал.

Эдера была поражена его словами — наверное, не меньше, чем изменой Андреа.

Только теперь она не знала, что ей делать — радоваться или огорчаться.

— Но я...

— Вы хотите сказать, что вы — замужем? Но ведь после того, что произошло...

— У меня Лало... И Эдерина,— немного подумав, произнесла Эдера.

— Это ничего не значит. Я буду любить ваших детей, как родных... Ведь я люблю вас, а дети эти — ваши. Значит, частичка вас... Хотя я и знаю, что Эдерина — не ваша дочь, но это ничего не меняет.

— Но Андреа...

— Этот проходимец?

— Простите, синьор, но я не хочу, чтобы вы так отзывались о нем,— тихо произнесла Эдера, потупив взор.

— Но он же предал вас! Он предал ту, которая так его любила!

— Простите...

— Эдера,— голос дель Веспиньяни зазвучал более напряженно,— Эдера... Могу ли я рассчитывать... Могу ли я рассчитывать на ответные чувства?

Эдера подняла на Отторино глаза и умоляюще посмотрела на него — в этом взгляде граф отчетливо прочитал: «Не надо, не надо...»

И в это самое время так некстати прозвучал звонок селектора внутренней связи.

Граф, очень недовольный, вскочил со своего места и, нажав кнопку, спросил:

— Ну, что там еще?

Из динамика послышалось:

— Там к вам пришли...

— Уже поздно. Я никого не принимаю, никого не хочу видеть...

— Но...

И неожиданно связь оборвалась.

Граф, пожав плечами, выключил селектор, отключил телефон и, сев ближе к Эдере, повторил:

— Эдера, я люблю вас... Умоляю — не отвергайте меня! Ведь вы для меня теперь — все, что у меня в жизни осталось...

Эдера молчала...

— Эдера, умоляю вас — но не молчите! Мне так страшно, когда вы просто сидите и молчите!

Но она, пораженная словами дель Веспиньяни, не могла проронить ни слова.

А произошло вот что: как только Андреа и Манетти приехали в порт, они, бросив автомобиль и даже не закрыв дверку, кинулись к «Ливидонии».

Однако охранник — квадратный, похожий на гуттоперчивый сейф человек лет тридцати в синей униформе не пустил их, заявив:

— Уже поздно, и синьор дель Веспиньяни вряд ли примет вас.

— Скажи ему, что мы прибыли по очень неотложному делу.

Охранник, связавшись с каютой Отторино, выслушал его недовольную реплику, после чего заявил категоричным тоном:

— Синьор дель Веспиньяни только что сказал мне, что он никого не принимает и никого не хочет видеть.

Уже поздно синьоры, отправляйтесь-ка по домам.

— Но на яхте моя жена! — несказанно возмутился Андреа.

Передернув плечами, охранник заметил равнодушным тоном:

— Ну и что? Мое дело — выполнять распоряжение хозяина. За это мне тут и платят деньги. Уходите-ка, синьоры подобру-поздорову, а то худо будет...

Кровь бросилась Андреа в лицо.

Как — там, на яхте, этот лицемер дель Веспиньяни проводит время с его женой, с Эдерой, которую он, Андреа, теперь любил еще больше прежнего, а этот откормленный тип всиней униформе измывается над ним, предлагая прийти завтра?

Этого не будет.

Короткий удар в квадратную челюсть — и охранник, явно не ожидавший от молодого человека подобной прыти, свалился в воду.

— Стой! — закричал он, взбираясь по канату, — стой! Стрелять буду!

Но Андреа и Манетти уже взбегали по трапу на борт «Ливидонии»...

Андреа со своим приятелем, добежав до каюты графа, толкнули дверь — она оказалась заперта.

— Кто там?

— Это Андреа Давила,— произнес молодой человек, задыхаясь от слепого бешенства,— немедленно отворите дверь!

Послышался звук поворачиваемого ключа, и Андреа буквально влетел в каюту.

Эдера, заметив его, только слабо вскрикнула и отвернулась — так неожиданно было появление Андреа.

Однако граф, не теряя присутствия духа, спросил, сдерживая негодование:

— Что это значит?

Андреа нехорошо ухмыльнулся — теперь он ни на минуту не сомневался в правдивости слов сыщика.

— Что это значит? Это я должен спрашивать вас, синьор обманщик, что это значит!

— Немедленно убирайтесь отсюда,— произнес Отторино,— иначе я вызову полицию...

— Только со своей женой! — запальчиво ответил Андреа.

Тогда Отторино решил пойти ва-банк.

— С женщиной, которую вы предали? С женщиной, которую вы разменяли на дешевенькую шлюху из бара? С женщиной, которая вам не нужна?! Отправляйтесь-ка лучше в порт — я оплачу вам всех шлюх, которых вы там разыщите! Всех, кого только пожелаете! А ее,— Отторино кивнул в сторону Эдеры,— ее оставьте в покое...

Эти слова графа настолько поразили Андреа, что тот перешел на шепот:

— Но вы же сами говорили, что надо относиться к человеческим грехам снисходительно...

Да, это была искусно расставленная ловушка — после этих слов Андреа Отторино, театрально обернувшись в Эдере, воскликнул:

— Ну, теперь вы сами убедились?

Эдера вспыхнула.

— Андреа, — произнесла она, отвернувшись от него в сторону,— уходи...

Андреа отпрянул.

— Как?

— Уходи, Андреа... После того, что произошло, мы с тобой — совершенно чужие люди...

Неожиданно слово взял Манетти — все это время он молча слушал словесную перепалку дель Веспиньяни и своего приятеля:

— Не горячитесь, синьоры... Не ругайтесь... Послушайте меня...

Вид у него был такой, какой бывает у человека, готового рассказать нечто важное.

Все невольно обернулись к сыщику.

— Так вот,— начал он,— дело в том, что Андреа ни в чем не виноват...

— Вы, грязная ищейка,— граф язвительно обратился к Манетти на «вы», и оттого его слова прозвучали еще более обидно: — Вы говорите так, потому что хотите выгородить своего дружка, грязного распутника! Потому что он заплатил вам!

— Вовсе нет, — мягко произнес Манетти, — я говорю так, потому что хочу рассказать правду... всю правду, которой не знает никто... Кроме, разумеется, синьора дель Веспиньяни...

После этих уверенных слов сыщика Отторино невольно замолчал.

Манетти, как и всегда, был нетороплив и основателен — рассказ его изобиловал подробностями, мельчайшими фактами, деталями — он рассказал и о таблетке, и о своем разговоре с «Лошадкой» и ее сутенером Франческо, и о мнимой поломке «сесны», закончив тем, что объяснил и причину смерти Джузеппе Росси, и историю появления в Библии госпиталя святой Бригитты ксерокопии палермской газеты с компрометирующим снимком Андреа.

— А вот и копия...

С этими словами Манетти извлек из кармана вчетверо сложенный листок.

Он протянул его Эдере.

— Такой вы получили по почте?

Едва взглянув на него, Эдера с растерянным видом кивнула:

— Такой...

— Так вот: вы отправили на тот свет своего личного секретаря, потому что он очень много знал, и мог бы вам помешать...

— Судьба этого человека была только незначительным обстоятельством, зависящим от моих целей,— произнес дель Веспиньяни.

После этих слов Эдера посмотрела на графа в неописуемом ужасе.

— Как — неужели вы убили человека?

— Это был негодяй,— произнес граф, поняв, что совершил ошибку.

Однако Эдера, казалось, не расслышала его слов.

— Вы способны на убийство?!

Теперь все стало ясно...

Конечно же, Андреа ни в чем не виноват — после всего услышанного от Манетти, которому Эдера очень доверяла, она не сомневалась в этом ни на секунду.

Вскочив со своего места, она порывисто бросилась на шею к Андреа.

— О, прости меня!

— Это ты меня прости...

Отторино, увидев это, отшатнулся и тяжело опустился в кресло. 

— Да, я проиграл, — прошептал он едва слышно, одними только губами,— да, все кончено...

Он поднялся, пошатываясь, подошел к Андреа и произнес:

— Простите меня...

Андреа отвернулся — он был настолько поражен всем произошедшим, что посчитал это извинение очередной уловкой Отторино.

Впрочем, дель Веспиньяни не стал на него обижаться.

Подойдя к Эдере, он произнес:

— И ты, Эдера, тоже меня прости... Позволь мне хоть один раз сказать тебе «ты»... В первый и в последний раз в жизни. Хотя мысленно я всегда так говорил тебе — «ты, Эдера»...

После этих слов дель Веспиньяни, набросив на плечи куртку, взял со стола ключи зажигания и, ни слова не говоря, вышел из каюты...

«Куда же вы, синьор?» — хотел было крикнуть Манетти, но слова эти так и повисли в воздухе...

Солнце уже поднималось из-за скалистых зубцов гор, когда Отторино, сидя в своем красном «феррари», на огромной скорости поднимался вверх по прихотливому серпантину горной дороги.

Солнце нестерпимо слепило глаза; можно было бы опустить солнцезащитный козырек, но дель Веспиньяни почему-то не делал этого.

— Ничего, ничего, — шептал он сквозь зубы, — ничего, теперь немного осталось...

Он нажал кнопку стеклоподъемника — стекло дверки плавно опустилось вниз, в кабину приятно дохнуло утренней свежестью.

Машина выехала на вершину горы.

— Да, где-то тут...

Отторино сбросил газ и повел автомобиль более внимательно, то и дело глядя по сторонам.

— Ничего, ничего — это совсем рядом...

Ага, вот и знакомая масличная рощица. Обычно днем там суетятся какие-то люди — теперь сезон сбора урожая. Но теперь еще рано, и никого нет.

— Сейчас, сейчас, кажется, еще чуть-чуть, вон за тем поворотом...

Он вдавил педаль газа до пола — машина понеслась на бешеной скорости. Спидометр зашкаливало за двести, машину немного бросало из стороны в сторону, но дель Веспиньяни было все равно.

— Вот и та стена.

Перед глазами встала картина: развороченный кузов красного «феррари» — точно такого же, как и этот, темная, почти черная кровь на асфальте — она уже начала густеть, и оттого казалась пролитой смолой, бледный, точно восковый лик Сильвиин...

Да, это случилось тут, на этом самом месте, пять лет назад...

— Сильвия... Эдера...

Это были его последние слова.

Граф зажмурил глаза и направил «феррари» прямо в отвесную стену...

Через несколько секунд грохот прошел по трассе, и эхо гулко отозвалось в горах...

ГЛАВА 27

Прошел год или чуть более того...

Многое изменилось с тех пор, как синьоры Андреа и Эдера Давила покинули Ливорно.

Конечно, после того, что произошло, ни о каком Ливорно не могло быть и речи, тем более, что со смертью дель Веспиньяни контракт между ним и Андреа автоматически прервался.

Сразу же после похорон (не остаться на похороны дель Веспиньяни было бы просто невежливо — по отношению к Клаудио прежде всего, тем более, что старик, узнав о смерти единственного сына и последнего отпрыска фамилии, за одну ночь окончательно поседел) Андреа и Эдера с помощью Манетти выехали из Ливорно.

Они бежали из этого города так поспешно, будто бы он был охвачен эпидемией чумы.

Конечно же, не было таких слов благодарности, которые не были бы произнесены в адрес сыщика:

— Ты спас меня от позора,— произнес Андреа, с чувством пожимая ему руку.

— Что ты! — замахала руками Эдера,— ты спас нашу семью... Наверное, ты спас не только семью, но и нечто большее...

— Нашу любовь,— подсказал Андреа.

Манетти, смущенно отвечая на рукопожатия, говорил, что он только исполнял свой дружеский долг по отношению к Эдере и Андреа.

— А ведь признайтесь честно, — произнес он, — помните, тогда, когда я сказал, что этот самый синьор Отторино дель Веспиньяни, — при упоминании о покойном он понизил голос до шепота, — когда я сказал, что он мне чем-то не понравился... Я даже тогда и сам не мог в себе разобраться — я ведь был прав?

На этот раз никто не стал спорить с Манетти, не стал переубеждать его в неправоте.

— То-то, — нравоучительно произнес он, — правы люди, которые говорят, что один старый друг всегда лучше двух новых...

Супруги Давила вновь перебрались в Виареджо — городок, ставший для них родным — теперь, после всего произошедшего Андреа ни о каких переездах и слушать не хотел — чтобы ему не сулили.

Лало, их, сын, стал совсем большой — Эдера уверяла, что он похож на отца.

Вскоре приехала из Канады и Чинция — маленькая Эдерина отправилась к маме.

Конечно же, и Эдере, и Андреа было грустно расставаться с этим милым ребенком, ставшим для них совершенно родным, но делать было нечего.

— Ничего, не печальтесь,— улыбнулась Чинция на прощание,— мы еще обязательно увидимся... Честное слово!

— Хочется надеяться, — сказала Эдера.— Откровенно-то говоря, даже не представляю, как мы теперь будем без нее...

— Мама, а Эдерина еще приедет к нам? — спросил маленький Валерио.

Чинция нежно погладила его по голове и поспешила успокоить:

— Конечно, конечно... Я даже не знаю, кем она для тебя станет — сестричкой или... невестой,— закончила она растроганно.

— Что ж — будьте счастливы! — сказала она напоследок.— Дай Бог, не в последний раз видимся...

Эдера, поцеловав свою лучшую подругу прослезилась и сказала:

— И тебе того же...

С отъездом Эдерины их дом будто бы опустел, осиротел, и Эдера иногда даже плакала, вспоминая свою крестницу, маленькую Эдерину.

Но вскоре домашние заботы, семья, целиком поглотили ее — тем более, что и Чинция, и ее муж иногда звонили в Виареджо.

А Андреа по-прежнему занимался бизнесом по продаже недвижимости, Эдера, как и положено женщине, занималась домом и детьми.

Супруги по молчаливому согласию почти не вспоминали те драматические события — правда, изредка, когда Андреа уезжал куда-нибудь в другой город, Эдера, искоса посматривая на мужа, говорила:

— Смотри, не впутайся ни в какие неприятности...

С меня хватит,

Андреа только кивал головой, целовал жену в лоб, но никогда не уточнял, в какие же именно неприятности он может впутаться.

— Не беспокойся, дорогая,— обычно говорил он — теперь со мной ничего не случится...

Раз в году, как и положено, Андреа, доделав дела, отправлялся с семьей в отпуск — наверное, события годичной давности так врезались в его память, что он категорически отказывался отдыхать на море, предпочитая им горы — Итальянские Альпы.

Так было и на этот раз...

Они отдыхали в небольшом горном отеле — несмотря на ноябрь, в горах уже лежал снег.

Было около половины двенадцатого ночи.

В углу комнаты горела маленькая красноватая лампочка. Снежные хлопья тихо ударялись в окно, и казалось, что время остановилось в этом зыбком золотистокоричневом полумраке. В комнате было очень тепло. Изредка потрескивали трубы где-то под окнами...

Эдера пошевелилась во сне, и одеяло, шурша, медленно соскользнуло на пол.

— Как же ты все-таки прекрасна!..— едва слышно, одними только губами произнес Андреа.— Какое чудо эти колени!.. А эта нежная тайна груди!..

Он ощущал ее волосы на своем плече и губами чувствовал биение пульса в ее руке...

— Как ты прекрасна!..— вновь прошептал Андреа, не в силах сдержать себя.

Эдера, открыв глаза, ласково посмотрела на мужа и спросила:

— Ты не спишь?

Он смущенно улыбнулся.

— Нет.

— А что ты делаешь?

— Любуюсь тобой...

— Никак не налюбуешься? — лукаво посмотрев на мужа, спросила Эдера.

Андреа вздохнул.

— Знаешь, ведь тобой любуюсь не только я... Точней — любовался.

Эдера нахмурилась — ведь за это время они, по обоюдному молчаливому согласию, никогда не возвращались к тем событиям в Ливорно.

— Ты хочешь сказать...

— У меня до сих пор кровь закипает в жилах, когда я вспоминаю все это...

Приподнявшись, Эдера села на кровать и обхватила колени руками.

— Имеешь в виду Отторино?

— Не произноси при мне больше его имени! — запальчиво крикнул Андреа.

— Но ведь его вот уже больше года, как нет в живых! — воскликнула Эдера.

В ответ Андреа лишь скривился — будто бы он только что залпом выпил стакан уксуса.

— Ну и что... Я все равно не могу слышать о нем, Эдера!

Лицо ее на миг стало очень серьезным.

— Знаешь, ведь принято говорить: о мертвых или хорошо, или — никак...

Андреа недовольно отвернулся.

— Ты что, дурачок — до сих пор ревнуешь меня к дель Веспиньяни?

— Честно говоря — да.

— Но почему?

— Иногда я смотрю на тебя и думаю: вот это моя жена, моя любимая Эдера,— задумчиво сказал Андреа,— женщина, которую я люблю больше всего на свете...

— Я тоже люблю тебя...

— И вот ее полюбил еще один мужчина... Он смотрел на нее, жадно, также, как я теперь, он раздевал ее взглядом, он мечтал о ней, читал ей Петрарку, говорил о поэзии, о возвышенных чувствах...

— Андреа, нельзя быть таким страшным ревнивцем — я уже начинаю бояться, что ты скоро меня задушишь! — пошутила Эдера.

— Я не шучу — я серьезно,— произнес Андреа, очень раздосадованный тем, что упоминание о покойном графе грозило испортить его умиротворенное настроение.

— И это до сих пор не дает тебе спокойно жить, Андреа?

Он опустил голову.

— Нет, что ты... Просто я очень часто думаю об этом...

— О чем?

— О том, что с нами произошло...

— Но ведь все закончилось благополучно... Так что не думай, ни о чем не волнуйся.

Вяло улыбнувшись, Андреа произнес в ответ:

— Я старался, старался не думать... Да только оно все само лезет в голову...

Неожиданно Эдера сказала:

— Знаешь что... Только дай мне слово, что ты не будешь меня ревновать, не будешь сердиться на меня... Хорошо, Андреа?

Он кивнул.

— Хорошо.

— А ведь если разобраться — дель Веспиньяни по-своему был очень даже неплохим человеком.

Нахмурившись, Андреа перевел взгляд с Эдеры в сторону окна.

— Ну, так я и знала,— произнесла она,— ты ведь говорил мне, что не будешь ревновать...

— Это не ревность.

— А что же тогда?

— Я и сам не знаю...

— Постой, дай договорю: да, по-своему, он был очень хорошим человеком... И мог бы и дальше быть таким, если бы его, как совершенно правильно заметил Манетти, не ослепила бы страсть.

— Страсть к тебе?

Вздохнув, Эдера произнесла:

— Получается, что да... Человек, снедаемый страстью, способен на все... Наверное — и на самые страшные преступления... Впрочем, — добавила она каким-то потускневшим голосом, — впрочем, мы в этом с тобой и сами убедились...

— Значит — ты во всем виновата?

— Виновата в том, что родилась на свет, виновата в том, что однажды попалась ему на глаза... Если бы ты не принял того приглашения на его сорокалетие...

— А я ведь не хотел — ты настояла,— не преминул заметить Андреа.

Эдера вздохнула.

— Да, я... — она немного помолчала, после чего продолжила: — Если бы я не оказалась похожей на его покойную жену... Я видела фотографию.

— А если бы я не оказался похожим на того мафиози, Альберто Барцини — век не забуду этого имени, под которым меня едва не осудили,— в тон жене добавил Андреа,— ты тоже видела ту фотографию.

— Если бы он не сделал всего этого...

— Да, тогда уж точно,— ядовито съязвил Андреа,— тогда бы действительно он был бы очень неплохим человеком...

— Если бы, если бы...— она вздохнула. — Вся человеческая жизнь, если разобраться, складывается из этих «если бы»...

— Если бы я тогда не вошел в тот магазин синьоры Бенти и не искал бы фуляр для своей матери... Мы не были бы вместе.

Спустя некоторое время Эдера вновь вернулась к первоначальной теме:

— А знаешь — теперь, когда я вспоминаю его, мне становится его очень жаль...

— Уж не хочешь ли ты сказать,— Андреа подался корпусом вперед,— не хочешь ли ты сказать, что теперь тебе его не хватает?

— О, ты неисправим,— мягко улыбнулась Эдера.— Нет, совсем не то. Просто он был очень, очень одиноким, этот Отторино дель Веспиньяни, к тому же — терзался муками совести...

— Если бы он не изводил несчастную Сильвию, то не было бы ни терзаний, ни мук совести,— жестоко произнес Андреа.

— Не надо так... Мне действительно его жалко — очень жалко... Не надо иронизировать, Андреа... Но он решил построить свое счастье, решил очистить свою совесть за счет несчастья других...

— За что и поплатился.

Эдсра отрицательно покачала головой.

— Нет.

— ...? 

— Он понял, что ошибся, и что такая ошибка может быть искуплена только ценой жизни...

Андреа, который все еще не мог простить покойному дель Веспиньяни его коварства, недовольно передернул плечами и произнес:

— Он ведь сам сказал тогда — «я проиграл»... Ты ведь слушала?

— Да.

— Он проиграл потому, что понял: теперь ты никогда не станешь его.

— Вовсе нет.

— Так почему же?

— Потому, что, наверное, понял: нельзя стать по-настоящему счастливым, делая несчастливыми других... Что за каждый свой грех, в том числе — и за грех гордыни — рано или поздно придется расплачиваться... Когда-то мне говорила об этом Марта, и теперь, когда я стала свидетельницей печальной участи Отторино, я убедилась в правильности этих мудрых слов еще раз...

После этих слов Андреа улыбнулся и произнес — на этот раз примирительно:

— Но мы-то с тобой будем счастливы?

Эдера улыбнулась в ответ.

— А разве мы несчастливы, Андреа? А разве может быть иначе, когда мы вместе?!

А снег все падал и падал мягкими хлопьями, покрывая черепичные крыши, землю, деревья, автомобили сплошной белой пеленой.

Вскоре Эдера, убаюканная снегопадом, сладко заснула, а Андреа, глядя на нее и слыша, как в соседней комнате посапывает маленький Валерио, думал: «Да, мы действительно счастливы, и мы будем счастливы всегда... Ночь, я, моя любимая Эдера, мы вместе, теперь мы всегда будем вместе... В соседней комнате спит мой сын... Разве это не настоящее счастье?..»

Андреа, осторожно, чтобы не разбудить спящую, прикрыв оголившееся плечо Эдеры сбившимся одеялом, вскоре и сам заснул.

То ли во сне, то ли где-то рядом с ним продолжали звучать волшебные, чарующие слова: «А разве мы несчастливы, Андреа? Разве может быть иначе, когда мы вместе?..»

Оглавление

ЭДЕРА 2

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27