Одни мертвецы покоятся с миром, другие его лишены.(Бенито Перес Гальдос)
Сейчас, в эпоху интернета, получить любую нужную информацию почти не составляет труда. Один клик и пожалуйста! С трудом верится, но всего-то каких-нибудь тридцать два года назад это являлось настоящей проблемой, потому что в нашей стране не было ни интернета, ни персональных компьютеров, ни даже мобильных телефонов… Об этом времени и пойдёт речь.
Поручение
Сегодня Кузин появился в Управлении значительно раньше обычного, что, надо заметить, было ему несвойственно. Опаздывал, с кем не бывает, — редко, но случалось, — а вот приходить загодя он точно привычки не имел. Тем не менее факт остаётся фактом: до формального начала рабочего дня, если таковое понятие вообще применимо к сотрудникам уголовного розыска, оставалось минут сорок пять. В кабинете ни души. Оно и к лучшему. Алексей Борисович не прочь был сейчас побыть в гордом одиночестве. Он снял пальто, водворил его на вешалку и, усевшись за стол, погрузился в не больно-то весёлые раздумья, потому как пребывал в меланхолическом — да что уж кокетничать! — в просто-таки преотвратном настроении.
День явно не задался. Жена с утра пораньше вынесла мозг по полной программе. Лифт не работал, и пришлось спускаться с шестого этажа пёхом. В качестве довеска к уже полученной порции негатива улица встретила его мерзкой ноябрьской слякотью. Перечисленным череда досад не ограничилась и продолжилась в общественном транспорте. В троллейбусе — благо народу было немного — Алексей Борисович в кои-то веки присел на свободное место, и тут же ребятёнок, вольготно развалившийся на коленях молодой мамы, устроившейся напротив, несколькими движениями шаловливых ножек основательно перепачкал ему брюки…
Фиг бы с ней, с вынужденной пешей прогулкой вниз по лестнице — лифт этот чёртов всегда работает через пень-колоду. Погода — дрянь, так, на то и поздняя осень. И мальца, сучившего ногами в троллейбусе, упрекать в чём-либо — глупость несусветная. Если кто и виноват, так не этот несмышлёныш, а его бестолковая мамашка, не подумавши водрузившая своё чадо на колени. По гамбургскому счёту, чепуха это всё. Мелочёвка. Но Ларка-то какова! Вот уж приложила, так приложила! За долгую совместную жизнь всяко бывало, но такого обвинительного монолога ему от супруги выслушивать ещё не доводилось.
Началось всё с хлеба насущного. Точнее, со сливочного масла. А если быть совсем уж точным, с подчистую опорожнённой маслёнки. Достаточно было жене посетовать, мол, мало того, что всё по талонам, так ты это масло поди ещё найди, и понеслась душа по кочкам. В магазинах шаром покати, зато всё, что угодно, можно достать из-под прилавка. Уж кто-кто, а ты-то бы мог и воспользоваться служебным положением — как-никак подполковник милиции. Дел-то — позвонить кому надо да попросить, небось, язык не отсохнет. Так нет: ему, видишь ли, неудобно. Ну конечно, вы же там на Петровке одни праведники собрались. Распаляясь всё больше и больше, она припомнила благоверному и упущенную в своё время возможность улучшить жилищные условия, и его упрямое нежелание продвигаться вверх по служебной лестнице: мол, в твои годы пора сидеть в руководящем кресле, а ты всё за разбойниками да грабителями гоняешься. Не забыла и про его нищенскую по нынешним временам оперскую зарплату… Короче, наговорила с три короба. Алексей Борисович, будучи человеком неконфликтным — во всяком случае в семейном кругу — в ответ на град упрёков не проронил ни слова. Он просто встал из-за стола, не дожевав бутерброд и не допив чая. Потом, во избежание дальнейшей эскалации домашней напряжённости, молча оделся, так же молча покинул квартиру и теперь вот сидел в пустом кабинете сам с собой наедине.
— Не повезло ей, видишь ли, — муж в начальники не вышел! — вспомнив укор жены, фыркнул Кузин, окинув взглядом тесный кабинет, обставленный убогой казённой мебелью.
Ну, не вышел, мысленно согласился он с супругой, созерцая окружающее «великолепие», и с ходу нашёл себе нехитрое оправдание: так, я ж в руководители никогда и не рвался. Карьеры не сделал? Спорно. Без малого двадцать лет отработал в розыске. Все эти годы занимался любимым делом — оперил в собственное удовольствие и дорос, таки, до старшего по ОВД, а это дорогого стоит. Опять же, уважение коллег…
Квартира? Ну да, профукал. Был грех, снова нехотя признал он. Лет десять назад появилась возможность сменить «хрущёвку» в Мнёвниках на новостройку в Строгине. От центра конечно подальше, зато жилплощадь побольше. Не воспользовался. Уступил Валерке Сидорову. Да и как было не уступить, когда он в коммуналке ютился на пятнадцати метрах с женой и тремя пацанами. Ну а потом больше не предлагали. Насчёт зарплаты тоже сущая правда. Она была более чем скромной. Даже в застойные времена перебивались от получки до получки, что уж говорить о теперешних.
На жену он не сердился. Ларису понять можно. Тем более, что по своему она кругом права. В добавок ко всему вспомянутому, с продуктами даже во всегда относительно сытой Москве теперь действительно стало худо. Ясное дело, дефицит существовал и раньше. Но одно дело — трудности в приобретении сыро-копчённой колбаски, икры и тому подобных деликатесов к праздничному столу, и совсем другое — когда отпускается по талонам сахар, крупа, масло, макароны и далее по списку… Нечего сказать, доразвивался развитой социализм дальше некуда! Кто-то буквально на глазах обогащается, кто-то — и таких подавляющее большинство — наоборот стремительно нищает. Перестройка, мать её так! Форменный бардак в стране творится! Да собственно и страны-то в прежнем понимании уже нет — союз нерушимый угрожающе трещит по швам, того гляди рассыплется… Куда-то не туда меня понесло, одёрнул себя Алексей Борисович. А вот в чём жена трижды права, так в том, что, даже будучи классным розыскником, добытчиком он оказался никудышным.
Впрочем, вовсе не это так подпортило ему настроение. Суть проблемы крылась в ином: толкуя о бытовых неурядицах, Лариса ненароком напомнила, что на календаре уже тысяча девятьсот девяностый, и о том, что время летит неумолимо. Сорок восемь… В этом году ему исполнилось сорок восемь лет! Но, опять же, даже не возраст сам по себе страшил, а то, что с учётом выслуги, через год с небольшим, хочешь не хочешь, будьте любезные на заслуженный отдых. Ничего кроме тихой грусти подобная перспектива не навевала, потому как Алексей Борисович Кузин был сыщиком до мозга костей, и, как станет жить на пенсии без своей работы, не имел ни малейшего представления…
Безжалостно разрушив тишину, на столе призывно затренькал телефон.
— Слушаю, — буркнул в трубку Кузин.
В трубке раздался хрипловато-приглушённый голос начальника отдела
Симакова, с которым они всего несколько минут назад раскланялись в коридоре.
— Зайди-ка ко мне, Алексей Борисыч! — попросил Симаков. — Есть разговор.
Не велик труд подняться этажом выше. Пяти минут не прошло, как Кузин предстал пред светлые очи начальства.
— Кто это тебя так? — кивнув на безбожно заляпанные осенней грязью брюки, поинтересовался Симаков.
— Подрастающее поколение в троллейбусе постаралось. — объяснил Кузин, напомнив себе, что не мешало бы штаны почистить, когда подсохнут. — Чего звал?
В чинах они были одинаковых, одногодки, к тому же работали рука об руку уже довольно давно, и потому, Кузин, невзирая на разницу в должностном положении, с полным правом мог позволить себе общаться с начальником отдела на равных, против чего тот, к слову сказать, ничуть не возражал.
— Старый конь — ну, ты знаешь, — издалека начал Симаков, жестом предложив Кузину присесть на стул, — борозды не испортит.
— Ну-ну! — Ухмыльнулся Алексей Борисович и желчно закончил старинную пословицу на современный лад: — Но и, типа, глубоко не вспашет?
Он всё ещё барахтался в своих безотрадных думах, и в словах шефа уловил намёк на грядущую пенсию, даже не удосужившись задаться вопросом: с какого бодуна тому вообще затевать разговор на подобную тему? Но, уж как говорится, у кого что болит, и предпенсионера понесло.
— Если ты, Юрий Саныч, для этого меня пригласил, тогда доставай-наливай! — скептически хмыкнув, развязно предложил Кузин, кивнув на начальственный сейф, где, как он совершенно точно знал, всегда имелась — так, на всякий случай, — непременная бутылочка коньяка. — Вмажем. Перетрём за жизнь.
Повисла пауза, на протяжении которой Симаков в некотором недоумении присматривался к Кузину. Но по прошествии нескольких секунд лицо начальника отдела озарилось догадкой. Ведь они, как уже говорилось, были ровесниками, и, надо полагать, Симакова тоже время от времени посещали мысли о неумолимо приближающейся пенсии.
— Ну, насчёт выпивки — это вряд ли, — без тени улыбки произнёс он, давая понять, что шутку оценил, и сочувственно-иронично поинтересовался: — Не иначе, как мысли о грядущем заслуженном отдыхе одолели?
Кузин, понимая, что малость перегнул палку, лишь понуро кивнул.
— Неблагодарное это дело — бежать впереди паровоза, — философски заметил Симаков. — Раньше времени никто нас в утиль не спишет, — уверил он, имея вероятно в виду и свои собственные перспективы тоже, и в тон Кузину, не без язвы, пояснил: — А насчёт старого коня это был, типа, комплимент.
— Ладно. Замнём для ясности. — Отмахнулся Алексей Борисович, уразумев наконец, что разговор предстоит отнюдь не о светлом и безмятежном пенсионном будущем, а о суровом настоящем, и повторил пару минут назад уже заданный вопрос: — Так, чего звал, начальник?
Симаков озадаченно поскрёб затылок, вероятно не слишком ясно представляя, с какого боку подступиться к делу.
— Да вот, понимаешь ли, рэкет у нас расцвёл махровым цветом, — наконец выдал он.
— И что? — переспросил Кузин. — Мы — разбойный отдел, а не обгопники*. Это их головняк.
— Не скажи! — возразил Симаков и глубокомысленно изрёк: — Вымогалово и разбой — статьи пограничные. Бывает, не вдруг разберёшься…
*В1989 году в МУРе был создан отдел по борьбе с организованной и групповой преступностью (ОБОГП). С лёгкой руки муровских остряков аббревиатура ОБОГП моментально превратилась в ОБГОП, а сотрудники отдела — в обгопников. Первое время отдел специализировался на борьбе с вымогательствами.
Кузин и не думал возражать. Порой действительно случались недоразумения. Ворвутся, к примеру, нехорошие ребята в квартиру, хозяину «ствол» под рёбра, настучат по «репе», вычистят «хату» — это разбой в чистом виде, выражаясь юридическим языком, статья 146 УК РСФСР. Когда же человеку угрожают, скажем, убийством, членовредительством или разглашением компрометирующих сведений и требуют за оставление в покое энную сумму, а тот не соглашается, и только после этого налётчики врываются к нему домой и далее по списку — это уже статья 148-я, то бишь, вымогательство. Фактические последствия очень схожи. А что, если потерпевший поначалу, мало ли по каким соображениям, о предварительно озвученном бандитами требовании отступных умолчит, как бывало не единожды?!
Само собой, в ходе следствия всё всплывёт, недобросовестный гражданин будет каяться и призывать, войти в его положение, следак переквалифицирует статью, но достославный МУР изначально было устроен таким образом, чтобы, уж пардоньте за вульгарность, каждый окучивал свою собственную грядку, не залезая на чужую, и уж тем более, не пытаясь загрузить соседа своими проблемами. Иначе говоря, каждое подразделение специализировалось на том или ином виде преступлений, что весьма разумно: один отдел занимается убийствами, другой — квартирными кражами, третий — грабежами и разбоями, ОБОГП — вымогательствами, и так далее. Словом, каждый отвечает за своё, и любые перепасовки дел улучшению моральной атмосферы внутри Управления уголовного розыска ну никак не способствовали.
Отработав в сыске почти два десятка лет, причём больше половины этого срока под непосредственным руководством Симакова, Кузин ухватки шефа изучил досконально. Коли тот пустился в рассуждения относительно квалификации преступных деяний, ничего хорошего это не сулит. Опыт, который по утверждению классика есть сын ошибок трудных, настойчиво подсказывал, что начальника отдела посетила не бог весть какая оригинальная мысль, заставить старшего оперуполномоченного по особо важным делам Кузина поработать на дядю. И уж коли речь зашла о вымогательстве, то скорее всего в роли дяди будет выступать ОБОГП, резонно предположил он. Такое начало ему категорически не понравилось.
— И что с того? — снова осторожно поинтересовался Алексей Борисович, который прежде чем начать отбрыкиваться от начальственных инициатив, хотел выяснить, каким именно образом его собрались припахать. — Только давай без ритуальных танцев — поконкретнее! — потребовал от своего непосредственного руководителя подчинённый.
— Предлагаю тебе вплотную заняться бригадой «Беса», — без обиняков выложил Юрий Александрович.
— Предлагаешь или приказываешь? — уточнил Кузин.
— Предлагаю.
— Тогда спасибо, но нет! — довольно бесцеремонно отказался Кузин.
— Что так? — деланно удивился начальник отдела. — Клиент не по зубам?
— Только вот давай без этих штучек! — Алексей Борисович лукаво сощурил глаза. — Ты ж меня знаешь. Я на слабо не ведусь.
— А всё-таки, в чём причина? — посерьёзнев, спросил Симаков.
— Да куча причин. — Пожал плечами Кузин. — Во-первых, насколько я знаю, за «Бесом» и компанией вымогательств по Москве числится больше, чем квартирных разбоев. А это тема обгоповская. Вот пусть они и поднапрягутся. Три чём тут наш отдел? Во-вторых, — продолжил он, — моя группа курирует северо-восток, а там «Бес» пока ничем не отметился.
Возникает резонный вопрос: при чём здесь я и мои ребята? Ну и на закуску — у меня своих забот, так между прочим, выше крыши.
— Тема по большей части обгоповская, твоя правда, — подтвердил Симаков. — Но, ты же не хуже меня знаешь, подразделение молодое, формировалось на скорую руку, брали туда всех подряд и кого угодно — как говорится, с бору по сосенке… Так что, толковых сотрудников у них раз, два и обчёлся.
— И на этом основании ты предлагаешь мне разгребать чужое дерьмо? — ехидно полюбопытствовал Кузин.
— Чудак ты, Лёша! — возмутился начальник отдела. — Говорю же, некому там пока работать!
— Вот только не надо своим ребятам лапшу навешивать! — Скривился Алексей Борисович. — Что значит, работать некому? Володька Сунцов чем плох? Или Мишка Козлов?
Эти опера одними из первых перешли из четвёртого, то бишь разбойного, отдела в ОБОГП. Кузин отнёсся к их решению с пониманием — парни всегда тяготели к чему-то этакому масштабному, так что, флаг им в руки. Симаков же тогда воспринял их уход крайне болезненно — шутка ли, двух отличных сотрудников потерять! — и долго ещё при одном лишь упоминании фамилий Сунцова и Козлова его передёргивало. Но со временем остыл, смирился с кадровой утратой и сейчас по мере служебной надобности вполне спокойно контактировал и с тем, и с другим.
— Собственно говоря, Сунец, мне эту идею и подкинул, — признался руководитель отдела. — Он бы конечно мог и сам заняться, да кто ж ему даст. Я ж говорю, рэкетиры распоясались — только успевай реагировать. Мишаня тоже зашивается, да так, что ни вздохнуть, ни… сам знаешь. А «Бес» всех уже достал, и с ним надо что-то делать. Только зарегистрированных эпизодов вымогательства с начала года восемь! — значительно произнёс Юрий Александрович, поспешив оговориться: — Согласен, мы тут вроде бы, никаким боком. Но позволь тебе напомнить, что на его совести помимо того четыре квартирных разбоя. А это уже, как не крути, наше кровное. Короче! — подытожил Симаков. — Борцы с оргпреступностью не возражают, чтобы «Бесом» занимались мы.
— Ай благодетели! Не возражают! — язвительно огрызнулся Кузин. — Геморроем поделиться они завсегда готовы.
На что начальник отдела лишь пожал плечами, дескать, а что тут скажешь.
— Если мы обделаемся, с них взятки гладки, — продолжил Алексей Борисович обличать хитросделанных коллег по Управлению. — Зато, если я «Беса» со товарищи преподнесу на тарелочке с голубой каёмочкой, ОБГОП тут как тут — к раскрытию в момент присоседится.
На сей раз Симаков отрицательно помотал головой.
— Бобряшов клятвенно заверил: в случае успеха ни на что претендовать не станет, — сообщил он.
Если уж жадный до «палок» Бобряшов, командир обгопников, такое пообещал, значит, приперло его руководство главка к стенке, дескать, разберись наконец с этим неуловимым «Бесом». А ещё это значит, продолжил логическую цепочку Алесей Борисович, что Симаков имел беседу на сей счёт отнюдь не только со своим бывшим опером Сунцовым а ещё и с его непосредственным начальством. Напрашивался нехитрый вывод: коли речь зашла о таких нюансах, как дележ шкуры неубитого медведя, то вопрос, чьей головной болью теперь будет «Бес», уже бесповоротно решён в пользу разбойного отдела.
— Я так понимаю, ты уже кивнул, — озвучил Кузин своё умозаключение.
Юрий Александрович лишь повинно развёл руками.
— А куда было деваться! — посетовал он и попытался оправдаться: — Сперва
Володька пробный шар запустил. Потом Бобряшов насел. Я до последнего отнекивался, мол, со своими бы делами разобраться, но когда ещё и начальник управления надавил…
Всё ясно. Бобряшов, большой мастер переводить стрелки, подключил тяжёлую артиллерию. А начальнику МУРа возражать у Саныча кишка тонка.
— Вот какого спрашивается, ты здесь круги нарезал? — возмущённо ополчился на Симакова Алексей Борисович. — Не мог прямо сказать? А-то предложение у него! Приказал бы и все дела.
Вообще говоря, подчинённому разговаривать в таком тоне с начальником — роскошь непозволительная. Кто-нибудь другой, за подобные вольности, ещё до вечера вылетел бы из отдела со свистом, но только не Кузин. Всё-таки, многие годы совместной работы ко многому обязывали их обоих. Опять же, ни о каком подрыве авторитета руководителя речи не шло — беседовали они тет-а-тет.
— Только я вот не пойму, чего ты меня-то подпрягаешь? — спросил Кузин. — Моя группа тут вообще не при делах. Зато, два «квартиника» из четырёх, о которых ты мне только что толковал, зарегистрированы в Киевском районе. Территория Усатенко. Ему и карты в руки!
— На кону, вроде как, честь отдела. Облажаться никак не можно. Такое дело абы кому не доверишь… — объяснил свой выбор Симаков и, смекнув, что получилось как-то не слишком красиво по отношению к Усатенко, спохватился: — Нет, я против Вадима ничего не имею. Мужик он хваткий, добросовестный, но… Ты же сам понимаешь…
Кузин понимал — чего ж тут непонятного. Вадим Усатенко не мальчик — всё-таки восемь лет на оперативной работе — только вот из этих восьми, семь с половиной он оттрубил в оперативно-розыскном отделе Ленинградской таможни, а в МУРе — меньше полугода. По какой причине приключилась с ним такая метаморфоза, чтоб из Питера да в Москву, да ещё и из таможни в уголовный розыск, Алексей Борисович доподлинно не знал. Собственно говоря, это было не так уж важно — в жизни всякое случается. Главное, что бывший ленинградец в отделе, что называется, прижился, освоился и начал приноравливаться к новым для себя условиям работы. Однако таможня и уголовка — две большие разницы. Со временем Вадиму любая задача будет по плечу, но пока, чтоб разобраться с бригадой «Беса», ему элементарно не хватит навыков работы именно в розыске.
— А ты, с твоим-то опытом! Это ж — совсем другое дело! — словно подслушав его мысли, настырно продолжил увещевать Симаков самого матёрого и, чего уж скромничать, лучшего своего опера. — Вот ни на грамм не сомневаюсь, что ты сможешь! Со всей стороны обещаю любую посильную помощь. Запросы вне очереди. «Наружка» по первому требованию. Понадобится транспорт: отдельский «жигуль» в твоём распоряжении, только скажи.
Щедро однако — в изумлении вздёрнул бровь Алексей Борисович, поражённый столь широким начальственным жестом. Обычно всё вышеперечисленное приходилось выбивать с боем долго и нудно. Симаков, который знал Кузина как облупленного, усилил нажим:
— Твои районы… — Он развернулся вместе с вращающимся креслом на сто восемьдесят градусов и, воззрившись на висевшую на стене карту-схему Москвы, принялся перечислять, одновременно что-то прикидывая в уме: — …Бабушкинский, Куйбышевский, Сокольнический, Дзержинский, Первомайский…
После чего вернул кресло в прежнее положение, опёрся локтями на стол и, сцепив пальцы в замок, уткнулся взглядом в Кузина.
— Если возьмёшься за «Беса», от кураторства я тебя временно освобожу. А твои районы пока передам группе Мальцева, — пообещал Симаков и закончил свой исполненный искушений спич на высокой ноте: — Только прикинь! Руки у тебя будут развязаны. Вся текучка по боку, а ты и твои «двое из ларца» занимаетесь «Бесом» и только им. Ну что? По рукам?
Однако Алексей Борисович, погрузившийся в состояние глубокой отрешённости, с ответом не спешил. Конечно спецом он бурную деятельность «Беса» на ниве вымогательства и разбоя не отслеживал, потому как особой нужды не было — в районах, курируемых группой Кузина, тот пока не наследил. Однако сообщения о «подвигах» бригады «Беса», регулярно появлялись в сводках происшествий. Меньше чем за год он успел стать кошмаром столичных нуворишей. Прелюбопытный персонаж. Само собой, Кузину в профессиональном смысле такой дерзкий, удачливый и неуловимый противник был интересен и, положа руку на сердце, он с самого начала не прочь был принять предложение Симакова.
Только, как говорится, желание желанием, но есть ещё и обязон. Кураторство — хомут тот ещё! Районы Кузину достались в криминальном плане не бог весть какие благополучные. К тому же в подчинении у него два зелёных оперка, которые отработали год с копейками и только-только стали приобретать необходимые навыки. Им ещё учиться и учиться. В общем, забот полон рот. Не до жиру — разгрестись бы с тем, что накопилось. Потому-то Алексей Борисович поначалу и отказался, а тут вдруг такое: полная свобода действий и поддержка всем, чем только можно. В былые времена он о таком мог лишь мечтать… А что собственно изменилось? — спросил себя старый сыщик. Выработался? Вроде, нет. Есть ещё порох в пороховницах. Ясное дело, чинов и наград даже в случае оглушительного успеха не будет — для этого всегда найдутся специально назначенные люди. Ну и хрен бы с ними: и с теми, и с другими. Разве когда-нибудь было иначе? Заманчиво, чёрт возьми. Очень заманчиво…
— Не понимаю я тебя, Алексей Борисыч! Ты — опер или где?! — вклинился в его размышления раздражённый тенорок Симакова, видно подуставшего ждать хоть какой-нибудь реакции на своё предложение. — Я тут перед ним ковром стелюсь — и то ему, и это, — а он в молчанку играет!
— При этакой снеди, как не быть беседе… — еле слышно пробормотал Кузин, имея в виду обещанные ему преференции, и, как бы ставя точку в затянувшемся препирательстве — не с начальником, конечно же, а с самим собой, — уже во весь голос подытожил: — Надо, так надо.
— Стало быть, согласен. — С облегчением вздохнул Симаков и деловито переключился на детали: — С сегодняшнего дня присутствие твоей группы на утренних оперативках необязательно — нехрен попусту на совещаниях штаны посиживать. Если что важное по теме будет, до тебя доведут. А вообще, в информационном плане будешь напрямую контактировать с отделом «А». Им дано уже указание свести воедино всё, что есть по «Бесу» и предоставить в твоё распоряжение…
Отдел «А» — аналитический, то есть, — был создан в прошлом году. По идее в это в подразделение должна была стекаться агентурная и оперативная информацию со всего города. Предполагалось, что там её обработают и разложат по полочкам для дальнейшего использования по назначению. Задумка хороша, кто ж спорит, да вот с реализацией было пока не очень. Кузину приходилось пару раз иметь дело с этими аналитиками — результат оказался не больно-то вдохновляющим. К тому же, будучи представителем старой школы, он привык полагаться исключительно на себя и особого доверия к новомодным веяниям не испытывал. Поэтому при упоминании об аналитическом отделе Алексей Борисович поморщился, словно под нос ему подсунули тухлое яйцо.
— Ты погоди рожи-то корчить! — заметив эту более чем выразительную реакцию и догадываясь о её причинах, вступился за ещё одно вновь образованное подразделение Симаков. — Помяни моё слово, за аналитикой будущее! Без неё никуда. А что первый блин комом, так и Москва не сразу строилась. Всё наладится, дай срок.
— Пока у них что-нибудь наладится, я успею состариться на пенсии, — колко заметил Алексей Борисович.
— На безрыбье и рак — рыбка, — урезонил его Симаков. — Сам прикинь, «Бес» со своей бригадой по всей Москве нашумел — запаришься обзванивать районы и выуживать, кто что на него имеет… А тут никуда мотаться не нужно — аналитиков озадачил, и через пару часов имеешь полный расклад.
— Ну, разве что… — без особого восторга буркнул Кузин и, сочтя разговор оконченным, встал со стула. — Ладно, пойду определяться с фронтом работ.
— Что хочешь делай, а до «Беса» доберись! — напоследок напутствовал его Симаков и вполне серьёзно добавил: — Хоть сам к нему в банду внедряйся!
Признаться, такого оборота начальственной мысли Кузин даже допустить не мог. Внедрение — это вам не шуточки, это ответственность того, кто санкционирует. Обыкновенно Симаков к таким вещам относился крайне негативно, а тут вдруг сам предложил и, похоже, не для красного словца. Ну, сам не сам — староват уж, да и примелькался, — но как вариант, почему бы и нет? — прикинул Алексей Борисович. Примем к сведению. И, поставив галочку на этом пункте, покинул кабинет.
Уже в коридоре, Кузин посмотрел на часы и не смог сдержать удивления — стрелки показывали 9:14. А он-то был уверен, что разговор с Симаковым занял уйму времени. Оказывается, ничего подобного. На всё про всё ушло меньше двадцати минут, и до начала утреннего совещалова оставалось аж четверть часа. Впрочем, мне-то что до этих посиделок? — усмехнулся он. Я и мои орлы — с сегодняшнего дня птицы вольные… Ну или почти вольные… Так что, торопиться некуда, да и незачем.
Как уже говорилось, чтобы попасть к себе Алексею Борисовичу нужно было всего-то спуститься с четвёртого этажа на третий. Минутное дело. Однако на лестничной площадке он задержался, чтобы без суеты и спешки выкурить сигаретку. Обычно здесь кучковались любители посмолить, которых некурящие коллеги выпроваживали из кабинетов, не позволяя превращать их в курилку, но сейчас по причине раннего часа не было никого. На треть заполненная окурками жестяная банка из-под индийского кофе, которую использовали в качестве пепельницы, сиротливо стояла на подоконнике. Кузин достал их кармана пачку «Космоса» и закурил. Парни мои потопают на совещание к Симакову только минут через десять, рассудил он, сделав первую глубокую затяжку, тут их и перехвачу. Порадую, мол, снизошла на нас благодать, и в ближайшие недели, а может статься и месяцы — кто ж знает сколько понадобится времени, чтоб с «Бесом» и его бригадой разобраться, — от ежедневных утренних посиделок у начальника отдела мы свободны.
Как там Симаков ребят-то моих обозвал? Двое из ларца? Алексей Борисович усмехнулся. Точно! Двое из ларца одинаковых с лица и есть…
Близнецы
Мысли эти полезли Кузину в голову потому, что группа его состояла, понятное дело, из него самого и двух братьев-близнецов с, прямо скажем, не совсем обычной для москвичей в третьем поколении то ли украинской, то ли белорусской, то ли ещё какой фамилией Закупра — страна у нас многонациональная, и кого только и где только не встретишь на её бескрайних просторах. Братья поразительно походили друг друга не только чертами лица и цветом волос, но и ростом, и телосложением. Олег считался, вроде, как старшим, он родился на семь минут раньше, Сергей соответственно, — младшим. Но эта более чем условная возрастная разница внешне никак не проявлялась, так что человеку стороннему без подсказки разобраться, кто из них есть кто, было проблематично.
Алексей Борисович познакомился с этими хлопцами полтора года назад, весной восемьдесят девятого, когда они в числе сорока слушателей четвертого курса МВШМ прибыли в МУР для прохождения производственной практики. Обычное дело. Милицейская «вышка» — такой же вуз, как все прочие, и ежегодно, перед сдачей госов, три сотни без пяти минут лейтенантов направлялись на пару с половиной месяцев в подразделения уголовного розыска Москвы и области, в том числе и на Петровку.
Наверняка руководством школы цели преследовались самые благие — ознакомить выпускной курс с особенностями деятельности подразделений, чтобы четверокурсники могли углубить и закрепить полученные за годы обучения знания и приобрести кое-какие практические навыки. Милицейское же начальство на местах в полный рост использовало практикантов для решения собственных накопившихся проблем — то бишь нещадно гоняло оказавшуюся в его распоряжении дармовую рабочую силу в хвост и в гриву, часто вовсе не сообразуясь с той мурой, что была прописана в плане практики, ну и, само собой, присматривалось к выпускникам на предмет последующего приглашения или неприглашения кого-либо из них для дальнейшего прохождения службы.
Как бы то ни было, но обоих Закупр, прикрепили к Алексею Борисовичу. Произошло всё буднично. В одно прекрасное апрельское утро вошёл к нему в кабинет Симаков в сопровождении двух здоровенных лбов, представил их, сообщил, что добры молодцы поступают в полное его, Кузина, распоряжение на ближайшие два с гаком месяца, и удалился. Алексей Борисович был слегка озадачен. Этот Олег, тот Сергей, а переставь местами, и хрен поймёшь, где тот, а где другой. Про таких говорят, родная мать не различит. Нет, понятно, что как раз она-то и различит — как-никак мать! — а вот Кузину, увидевшему их впервые, запутаться было проще простого.
Впрочем, братья, очевидно уже привыкшие к эффекту, производимому на окружающих их практически неотличимой внешностью, тут же, не сходя с места, помогли своему новоиспечённому наставнику определиться в вопросе идентификации. Дело в том, что жизнь внесла в облик одного из близнецов некоторые коррективы. После Афганистана у Олега на шее появился рубец, который тянулся от кадыка к левому уху — след от осколка гранаты, едва не отправившего его на тот свет. А такая метина, согласитесь, просто не могла не бросаться в глаза, особенно когда знаешь, на что обратить внимание.
Парни сразу Кузину понравились. Ребята молодые, спортивные — энергии через край. Просто лучатся энтузиазмом. В глазах щенячий азарт, без которого сыщик не сыщик — это Алексей Борисович по себе знал. Словом, приглянулись. Подумалось, из таких со временем толк выйдет. Тем более, что парни геройские. Про то, что в Афгане служили они как бы между делом упомянули, а о боевых заслугах скромно умолчали. Но имеющий глаза да увидит. Поскольку четверокурсники явились в главк в милицейской форме, Кузин не мог не заметить, что на левой стороне груди у обоих серело по неброской орденской планке с тонкими синими вертикальными полосками по краям. Человеку знающему — а Кузин относился к таковым — это говорило о многом: сочетание цветов на муаровой ленте соответствовало медали «За отвагу», которую заслужить не больно-то просто.
И начали братья Закупры под руководством опытного наставника постигать премудрости сыскного дела, а сказать проще, погрузились в рутину, которой в оперской работе всегда более чем достаточно, и без которой, увы, никак не обойтись: учились правильно составлять самые разные документы, брать объяснения, оформлять изъятия и прочая, и прочая. Заставляя их всем этим заниматься, Алексей Борисович, стремился развеять иллюзии, сформированные книжками и фильмами. Жизнь не кино, где сыщики только и делают, что участвуют в погонях с перестрелками. Ничего такого-этакого в повседневной деятельности оперупономоченных уголовного розыска нет, ну или почти нет, и главным образом они должны уметь пользоваться головой и… шариковой ручкой.
Для Кузина это с годами стало аксиомой, и он не без оснований считал, что чем раньше его подшефные усвоят сию простую истину, тем лучше. Хотят работать в розыске, пусть заранее привыкают к писанине, писанине и ещё раз писанине, цинично рассуждал он, день изо дня безжалостно заваливая практикантов по большей части именно бумажной работой. Но ведь не зря говорят, что из всякого правила бывают исключения. Не прошло и двух недель, как и ему самому, и будущим операм довелось стать участниками самого настоящего приключения, сродни киношному детективу…
В розыске никогда спиртного не чурались. Работа нервная. День-деньской на ногах. Иной раз к вечеру так ухайдакаешься, что умеренная порция алкоголя представляется не злом, а скорее благом. Моральный облик офицера милиции и всё такое прочее — это, конечно, святое, однако сыскари нет-нет, да и позволяли себе порой слегка принять на грудь прямо на рабочем месте. Само собой, не до поросячьего визга и чтоб потом мордой в грязь, а умеренно и с соблюдением приличий. На случай незапланированной встречи с кем-нибудь из начальства по пути к проходной зажёвывали это дело лаврушкой или не так давно появившейся в магазинах жевательной резинкой. Но всё это — преамбула.
В тот вечер, когда близнецы, честно отпахавшие без выходных уже дней десять, отпросились пораньше по какой-то надобности и были отпущены с миром, у коллеги из 8-го отдела свершилось долгожданное присвоение очередного звания, и Алексей Борисович был приглашён на обмывание звёздочек. Ни о какой грандиозной пьянке речи не шло. Разлили. Поздравили. Чокнулись. Выпили. Покурили. Поговорили. Ещё раз разлили и чокнулись. После чего отправились по домам. Вот и вся пирушка.
Трудно сказать, кой чёрт надоумил его в десятом часу вечера, пойти к метро не как обычно, через Страстной бульвар, а сперва Успенским переулком на Чехова, чтоб потом по ней мимо «Ленкома» и на «Пушку». В начале апреля дни ещё коротки, а прогулки по малолюдным переулкам, пусть и неподалёку от центра Москвы, в тёмное время суток чреваты последствиями. Кузину ли было этого не знать, ведь, в сводках регулярно мелькали сообщения о разного рода неприятных происшествиях, случившихся в шаговой доступности от оплота охраны правопорядка — Петровки, 38. Тем не менее, будучи слегка подшофе он таки углубился в тихий и пустынный по вечерам переулок.
До улицы Чехова идти оставалось всего ничего, когда сзади грубо окликнули:
— Эй мужик!
Алексей Борисович остановился и обернулся. Его нагоняли пятеро. Цепкий взгляд сыщика на автомате быстро ощупал их одного за другим, фиксируя детали внешности. На круг лет двадцати, ну может, чутка постарше. Прикид по молодёжной моде: куртки-варёнки и джинсы-бананы. Стрижки однотипные — бобрик. Если не принимать в расчёт незначительные расхождения в росте и габаритах, похожи между собой как волнистые попугайчики, словно их под копирку делали. Таких сейчас в Москве пруд пруди.
Однако, понял он и другое. Ребятишки — типичная пацанва. Намерения их для Алексея Борисовича были столь же очевидны, как ответ на вопрос: сколько будет один плюс один. К гадалке не ходи, пойдут на гоп-стоп. Обстоятельства располагают: безлюдный переулок, немолодой мужик, небогатырского роста и неспортивного вида. Много из такого не вытрясешь, так оно и не особо важно. Во главе угла у подобной гопоты как правило стоит жажда самоутверждения в глазах друг друга, да и в собственных тоже. Смотрите, как я крут! Раскольниковы недоделанные! О последствиях эти недоумки не задумываются, а в итоге рано или поздно отправляются в места не столь отдалённые, осваивать интереснейшую из профессий — «оператор двуручной пилы». К слову, на зоне им быстро и очень доходчиво объясняют, насколько ничтожна степень их крутизны…
Всё это в считанные секунды промелькнуло в голове Алексея Борисовича, который спокойно ждал, когда парни подойдут — ну, не убегать же в самом деле. Несолидно, да и бессмысленно. Захотят догнать, догонят непременно. Между тем ребятишки приблизились вплотную и обступили его полукругом.
— Гони бабло! — обдав Кузина пивным духом, с наглой ухмылкой приказал один из них, стоявший с краю, — вероятно, главарь.
Классика жанра, констатировал Алексей Борисович, окончательно уверившись в правильности своего предположения. Всегда приятно получить подтверждение собственной прозорливости, кто бы спорил, жаль только, что перспективы рисовались кислые. Случись такое сегодня, то есть в 1990-ом, вопрос решился бы просто: достаточно представиться и потребовать, чтобы молодые люди прекратили противоправные действия. Если увещевания не помогут, невелик труд, вытащить из наплечной кобуры пистолет, который, как известно, убеждает порой гораздо лучше любых слов. Короче, некий действенный алгоритм устранения возникших противоречий сейчас имеется, и с высокой долей вероятности победа осталась бы за представителем правоохранительных органов.
Но в том-то и проблема, что восемьдесят девятый год, увы, не девяностый, когда до большого милицейского начальства наконец дошло, что уличная преступность просто-таки распоясалась и житья от неё гражданам не стало. Только тогда оперсоставу позволили… Даже не позволили, а буквально вменили в обязанность постоянное ношение оружия, чтобы в случае чего было чем этих самых граждан защитить. Весной восемьдесят девятого всё было иначе. Не пойми с какого бодуна считалось, что дела обстоят не так уж плохо, и, соответственно, действовали правила, написанные ещё в относительно благостные хрущёвские времена. Согласно этим правилам, сотрудник уголовного розыска гарантированно встречался со своим табельным оружием лишь на стрельбах в тире, то есть два раза в год. Остальные триста шестьдесят три дня они находились отдельно друг от друга: опер сам по себе, а его табельный ПМ покоился под замком в оружейной комнате. Получить оружие на руки, можно было лишь в исключительных случаях, если, допустим, предстояло задержание шайки особо опасных до зубов вооружённых рецидивистов, и никак не меньше. Кто бы усомнился, что «макаров» со снаряженным магазином, мог в той неприятной ситуации, что сложилась в Успенском переулке, стать подполковнику Кузину хорошим подспорьем в дискуссии с группой агрессивно настроенных молодых людей. Однако в тот не самый прекрасный для Алексея Борисовича вечер столь веского аргумента у него по вышеизложенным причинам при себе не было. Впрочем, присутствия духа он не потерял и труса не праздновал, несмотря на, прямо сказать, почти безвыходное положение, в котором оказался. Сыщик с восемнадцатилетним стажем даже мысли не допускал о том, чтобы, фигурально выражаясь, поднять лапки вверх и сдаться на милость какой-то уличной шпаны, пусть даже всё и закончилось бы для него плачевно.
В принципе, чиграши, разглядывая окружившую его гоп-компанию, рассуждал он. Любому закатать в лоб, и позвоночник в трусы высыплется. Одна беда — ну на пару хороших ударов меня хватит, а потом что? Их пятеро. Навалятся толпой и собьют с ног, затопчут в лёгкую, прикинул Алексей Борисович. Ксивой размахивать совсем уж неумно — узнают, что наскочили на мента, не факт, что сробеют, может стать и хуже. Что делать, хрен его маму знает, невесело констатировал он. Между тем главарь, очевидно для пущей убедительности, вынул правую руку из кармана. Щёлкнула выкидуха. В жёлтом свете фонаря тускло блеснуло лезвие ножа. Совсем дело дрянь! — только и успел подумать Кузин, как вдруг…
До чего порой вовремя случается это самое «вдруг». Нежданная помощь пришла из-за спины. Справа, едва не задев Алексея Борисовича, вылетела чья-то нога, а слева промелькнул чей-то кулак, и двое из пяти, стоявшие по краям дуги, окружавшей Кузина, моментально выпали в осадок. Один, получивший мощнейший удар ногой в область паха, с воплем катался по земле, ухватившись обеими руками за низ живота. Второй — предполагаемый главарь — которому увесистый кулак угодил в голову, не издав ни звука, опрокинулся навзничь и, обронив нож, неподвижно распластался на тротуаре.
А мимо застывшего в изумлении Кузина, огибая его с обеих сторон и круша почём зря остальных романтиков с большой дороги проскочили… Олег и Серёга. Пяти секунд не прошло, как все пятеро гопников, кто, корчась от боли, кто в глубоком нокауте валялись на грязном весеннем асфальте. Ничего себе пердимонокль! Алексей Борисович как в тумане наблюдал за скоротечным избиением своих несостоявшихся обидчиков, не проронив ни слова. Какие уж тут слова! Во-первых, кто ж мог знать, что помощь в лице близнецов подоспеет в самый, можно сказать, последний момент. А во-вторых, то, как стажёры ловко орудовали руками — да и ногами тоже — произвело на него сильнейшее впечатление, лишив на время дара речи.
— Вы в порядке, Алексей Борисыч? — восстановив дыхание после скоротечной схватки, заботливо поинтересовался, кажется, Сергей, а может и Олег — в вечернем полумраке было не разобрать.
— Да вроде в порядке, — выйдя наконец из оцепенения, отозвался Кузин неожиданно осипшим и каким-то деревянным голосом.
Видимо, сказались последствия пережитого стресса. Он смущённо прокашлялся и уже нормально произнёс:
— Спасибо, что выручили, — а потом, окинув взглядом поле побоя, неодобрительно заметил: — Жёстко вы с ними.
— С такими уродами иначе нельзя. Они по-другому не понимают. Проверено! — произнёс стоявший чуть поодаль на сей раз уже Олег, а может, как раз наоборот, Сергей, но точно не тот, что спрашивал, всё ли у руководителя практики в прядке, и, присмотревшись к поверженным недограбителям, заверил: — Ничего, очухаются.
Причём невооружённым взглядом видно было, что куда больше беспокоило молодого человека состояние его брюк.
— Твою мать! — с досадой выдал он, закончив обследование штанов и негромко позвал брата. — Серый!
Ага, машинально отметил про себя Кузин, стало быть, я не ошибся, и первый был всё-таки младший.
— Что? — откликнулся тот на призыв брата.
— Да брюки, блин, по шву лопнули, — негромко посетовал старший.
— А я всегда говорил, не хрен изгаляться! Вот какого было ногами махать — выпендриваться? Проще надо быть, Олегатор! — упрекнул его Сергей и сокрушённо покачал головой. — Накрылась дискотека.
— Скажи ещё, что из-за меня.
— Не из-за меня же.
— Я извиняюсь… — деликатно вмешался Кузин в перепалку братьев, озвучив наконец давно вертевшийся на языке вопрос: — Но откуда вы тут взялись?
Объяснилось всёпросто, проще некуда. Работа работой, но молодость своё берёт, и эти орлы везде поспевали. Вчера по дороге к метро они познакомились с двумя девчонками из медучилища, что аккурат в этом самом в Успенском переулке и располагалось. Будущие медицинские работницы среднего звена телефон для связи не дали — то ли шифровались, то ли обитали в общаге, где никакого телефона попросту не было, — а потому, парни условились сегодня вечером пересечься с ними возле училища, чтобы отправиться вдискотеку «Резонанс» — там музыка до двенадцати. И так уж вышло, что, когда Кузин закончил обмывать чужие звёздочки и отправился к метро нетрадиционным для себя маршрутом, его подшефные успели встретиться со своими новыми подружками возле медучилища, стоявшего чуть в глубине, за церковью, и двинулись в центр. Ну и вот…
Бывают же такие совпадения! Алексей Борисович осмотрелся. Девушки, о которых шла речь, надо думать, впечатлённые произошедшим, если не больше, то уж точно никак не меньше его самого, стояли на противоположной стороне Они с нескрываемым восхищением взирали на своих кавалеров, только что, у них на глазах лихо отметеливших пятерых, и терпеливо ждали, когда мужчины закончат разговор.
— А теперь что? Облом? — не столько спросил, сколько констатировал Олег, надо полагать, имея в виду, что в рваных брюках идти на дискотеку совсем не комильфо.
— Причём полный… — буркнул Кузин, который в отличие от братьев, быстро оценил ситуацию и нашёл её весьма неблагоприятной для… близнецов, в том смысле, одним лишь непоходом в дискотеку дело не ограничится.
— То есть? — Закупры непонимающе уставились на своего наставника.
— Да то и есть, что предстоит работа, — просто пояснил Кузин и, видя, что понимания у ребят не прибавилось, разжевал: — Или вы решили, что мы всё вот так вот оставим… — он широким жестом, как бы предложил братьям, полюбоваться результатами, учинённой ими расправы, — и чинно-благородно удалимся?
— Как вариант, почему нет, — пожав плечами, за двоих ответил Олег.
Ну, чисто дети, вдохнул Кузин. Решили, что сделали доброе дело, на том всё и кончилось? Нет, ребятки. Всё только начинается, ибо ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Пришлось втолковывать им прописные истины.
— Вы, голуби сизые, — сотрудники милиции. И только что вы избили, причём, сильно пятерых молодых людей. Допустим, мы сейчас по-тихому разбежимся, а что если все они чохом или даже хотя бы один из них сегодня или завтра обратятся в травмпункт? Едва ли, конечно, но всегда следует исходить из худшего… Медики обязаны уведомить милицию, они и уведомят — отправят телефонограмму. Начнётся официальное разбирательство. Эти субчики наплетут, что шли себе по Успенскому, никого не трогали, вдруг ни с того, ни с его налетели два бугая, ну и так далее… С вашими, я извиняюсь, однотипными «вывесками», вычислят вас на раз. А когда выяснится, кто вы и что вы, инспекция по личному составу с превеликим удовольствием вами займётся. Как минимум, запаритесь отписываться, а при самом пиковом раскладе, можно вылететь из органов и даже сесть, — несколько сгустив краски, подвёл он гипотетически-неутешительный итог.
— Намекаете, что нас ещё и крайними могут выставить?! — горячо возмутился подобным допущением младший Закупра.
— Как два пальца об асфальт! — весьма образно подтвердил его предположение Алесей Борисович и продолжил просветительную работу: — Чтобы такого не случилось, нужно обставить всё правильно. Сейчас отзвонимся нашему дежурному, он подтянет местных и все мы… Кстати, ваши пассии тоже. Без них никак не обойтись. Девочки — свидетели! — он сочувственно развёл руками. — Так вот, все мы стройными рядами отправимся в ближайшее отделение, чтобы оформить инцидент должным образом. И на будущее запомните: прикрытие собственной задницы — для опера правило номер один!
Наставительная речь Кузина парней не вдохновила. Братья стояли, понуро опустив головы. Само собой, всё они поняли, но больно уж не хотелось им в отделение, а хотелось забуриться куда-нибудь с девицами и оторваться по полной.
Тогда, дабы хоть немного подсластить пилюлю, Алексей Борисович предпринял попытку растормошить в ребятах охотничий азарт.
— Но это ещё не всё. Вы ж — опера! Включайте голову! Грабежи и разбои — штука серийная. Сколько подвигов за этой шайкой числится, поди знай. Колоть их надо пока тёпленькие. И что-то мне подсказывает, что героев-партизан на допросе они из себя строить если и будут, то недолго — кто-нибудь из пятерых, да разговорится. Там, глядишь, и остальные присоединятся. А, стало быть, есть шанс поднять сколько-то там «висяков».
Не то чтобы слова его радикально подействовали, но, судя по некоторому оживлению, близнецы окончательно осознали свои перспективы на ближайшие часы и с ними смирились. Алексея Борисовича это вполне устраивало.
— Значит так! — решительно взялся он за распределение функций. — Я иду звонить в дежурку. Вы пока объясните барышням ситуацию. Да смотрите, чтобы эти, — он взглядом указал на начавших помаленьку оживать гопников, — не улизнули. И, умоляю, без членовредительства…
Кузин оказался прав: попав в отделение, задержанные скисли. Одно дело — наехать впятером на прохожего тёмном переулке, и совсем другое, сидя в наручниках, вести разговор с тем же самым прохожим, — вот же непруха! — оказавшимся ментом. Алексей Борисович своё дело знал, что и продемонстрировал близнецам в полной мере. Часа не прошло, как один из пятёрки «поплыл», а скоро и остальные чуть ли не наперегонки начали каяться в прошлых прегрешениях. Пока то да сё, проковырялись до двух часов ночи, зато по утренней сводке прошло раскрытие группой Кузина трёх старых, полуторамесячной давности, уличных грабежей. Вообще-то, злодеи раскололись на семь, но заявления имелись только по трём. В любом случае, неплохо сработали.
Шила в мешке не утаишь, и, на следующее утро в Управлении стали известны детали вчерашнего приключения. И если о братьях-близнецах, отметившихся героическим мордобоем, говорили исключительно в уважительном ключе, то к Алексею Борисовичу каждый встречный-поперечный норовил подколоть, мол, ходят слухи, ты на старости лет в «терпилы» записался? На что тому раз десять пришлось стандартно отшучиваться, дескать, в жизни нужно всё попробовать.
Надо ли говорить, что после того случая Кузин, которому близнецы и так с самого начала были симпатичны, стал питать к ним поистине отеческие чувства. Да и вообще, практикантами своими он был доволен. Ощущалась в ребятах оперская смётка, которая в связке с желанием работать и терпением — а и того, и другого у них было с избытком, — могла сделать из них настоящих профессионалов.
Два с половиной месяца — не бог весть сколько. Время пролетело быстро, и когда в последний день практики на его вопрос о дальнейших планах, Сергей с Олегом в один голос заявили, что хотели бы работать здесь, в разбойном отделе, он крепко на сей счёт призадумался. Почему нет, тем более что, обстоятельства, как говорится, благоприятствовали. В ближайшие время у него в группе намечался шестидесятишестипроцентный некомплект, а проще говоря, должен он был остаться один-одинёшенек, следовательно, в отделе вот-вот образуются две вакансии… Ничего не пообещав своим подшефным, Алексей Борисович тем не менее рьяно взялся за решение этой задачи. Для начала переговорил с Симаковым. Тот не возражал. Сказал, если потребуется виза, за мной дело не станет, но бегать и хлопотать, извини, это ты уж как-нибудь сам. Что ж, уже неплохо.
Поскольку Кузин сроду в трудоустройстве никому не протежировал и как подступиться к этой теме понятия не имел, он наведался на пятый этаж к добрейшей души женщине Клавдии Сергеевне, которая будучи старшим инспектором управления кадров ГУВД, в подобных вещах разбиралась на ять. Решил приватно прощупать почву и выяснить, что и как следует делать, дабы братья Закупры смогли-таки попасть по распределению на Петровку. Внимательно выслушав его, Клавдия Сергеевна лукавить не стала.
— Если на общих основаниях, то шансов ноль! — словно палач, обрушивающий лезвие гильотины на шею приговорённого, убийственно поведала она.
Кузин даже растерялся.
— Что-то я не пойму! — возроптал он. — Со всех трибун твердят: дорогу молодёжи. В отделе назревает некомплект. У ребят за плечами «вышка», стало быть, образование профильное. Я за них готов поручиться. Симаков не возражает. В чём проблема?
— Уж извини, Алексей Борисыч, но при всём уважении ни ты, ни твой начальник отдела — кадрам не указ. Некомплект некомплектом, но существуют негласные правила, — невозмутимо отреагировала Клавдия Сергеевна.
После чего доходчиво объяснила в чём эти правила заключаются. При прочих равных безоговорочное предпочтение отдаётся тем, кто отработал на «земле» по меньшей мере два года, да ещё и при обязательном наличии в кармане партбилета. А чтобы хоть и с родной высшешкольной милицейской скамьи да сразу в МУР — не смеши! Ладно бы ещё твои Закупры были краснодипломниками — этих редко, но всё же берут, — так нет, середнячки. Опять же, они даже не члены КПСС, а всего лишь комсомольцы. И назидательно закончила:
— Пусть сперва поработают на «земле», понюхают пороху, опыта наберутся, а тогда уж…
— Положим, пороху они нанюхались в Афганистане на всю оставшуюся жизнь
и, так между прочим, имеют боевые награды. А касательно опыта, мне и самому, есть чем поделиться. Уверен, выйдет не хуже, — возразил Кузин.
Кадровичка лишь отрицательно помотала головой. Такой расклад Кузина никак не устраивал, и Алексей Борисович предпринял обходной манёвр.
— Ну а если не на общих основаниях? — вкрадчиво поинтересовался он. — Наверняка ведь возможны варианты…
— Само собой, — легко согласилась Клавдия Сергеевна. — Поступит команда
сверху, возьмём под козырёк, направим на твоих парней официальный запрос в школу милиции, а остальное — дело техники.
— И насколько сверху должна поступить команда? — окрылённый надеждой напрямик спросил Кузин.
После секундной паузы Клавдия Сергеевна высказалась в том смысле, что личного «одобрямса» Егорова будет, пожалуй, достаточно.
— Если он даст отмашку, думаю… Не думаю… Уверена, проблем не будет.
Это обнадёживало. По крайней мере, стало понятно в каком направлении двигаться. Нынешний начальник МУРа Анатолий Николаевич Егоров не всегда был большим начальником. Кузин знавал его ещё в семидесятых, когда тот был простым опером в Первомайском районе. В те поры они частенько пересекались. Правда позже, когда Егоров окончательно ушёл на руководящую работу, встречались значительно реже, тем не менее отношения сохранили ровные и взаимоуважительные. Можно попробовать, подумал Кузин и покинув Управление кадров, не откладывая в долгий ящик, направился прямиком к Егорову.
Тот его принял и, выслушав доводы опытного сыщика, уточнил:
— Это те, которые на практике успели раскрытием отметиться?
Тут следует пояснить, что до руководства Управления история об инциденте в Успенском дошла не в первозданном виде, а чуть подретушированной умелой рукой Алексея Борисовича. Не станешь же в самом деле писать в рапорте, что-де был подвыпивши, топал к метро, подрулила какая-то шпана с намерением накостылять и обчистить карманы, а когда совсем уже решил, что хана, невесть откуда взялись случайно оказавшиеся поблизости практиканты Закупры, которые, отмудохав пятерых гопников до бесчувственного состояния, буквально спасли своего наставника.
Кузин оформил всё красиво. В докладе было указано, что тогда-то и тогда-то в рамках плана производственной практики, а также, в связи с участившимися случаями уличных грабежей и разбоев, произошедших в Тверском районе города Москвы, слушатели Высшей школы милиции Закупра О.В. и Закупра С.В. под его Кузина непосредственным руководством осваивали навыки работы личным сыском по выявлению лиц, склонных к совершению данного вида преступлений… Иначе говоря, ловили на живца, в роли которого выступал Алексей Борисович. А это уже совсем другой коленкор. Это самая что ни наесть оперативная работа, в результате которой была обезврежена преступная группа и раскрыто три ранее свершённых ею преступления. Так что, если без шелухи, то до Егорова дошло следующее: Кузин с практикантами — молодцы, в результате успешно проведённых оперативных мероприятий подняли три «висяка»…
— Они, — подтвердил Алексей Борисович.
— Неплохие ребята, — одобрительно констатировал начальник Управления.
А Кузин тем временем подумал, не зря я тогда старался расписывал: вот и пригодилась писанина моя.
— И что же, тебе, кровь из носу, непременно оба нужны?
Невзирая на давнее знакомство, Кузин, в отличие от Егорова, фамильярностей с такого уровня руководством себе не позволял никогда, а потому ответил предельно корректно и уважительно:
— Оба, Анатолий Николаевич. Оба. Вы же в курсе, какие у меня в группе проблемы. Беляев — он сейчас в отпуске — сразу после возвращения, в область переводится, а Никонов на днях увольняется, с обходным бегает…
— Да знаю, знаю! — досадливо отмахнулся начальник Управления.
— Скоро останусь один, как перст, — продолжал гнуть свою линию Кузин. — Для полноценной группы как раз двоих не хватает. И потом, Закупры же — близнецы, а близнецов ни в армии, ни даже в тюрьме разлучать не принято.
— Ну, у нас, слава богу, ни то, ни другое! — типа пошутил начальник Управления и принялся озабоченно размышлять в слух, не стесняясь присутствием подчинённого: — Достал уже этот некомплект, будь он неладен. Так ведь и твой молодняк проблемы не решит. Ни хрена ж не умеют.
Он всё ещё колебался.
— Опыт — дело наживное. Натаскаю, цены им не будет, — пообещал Кузин, встряв в рассуждения начальства, чем, видимо, окончательно склонил чашу весов в пользу своих протеже.
Егоров испытующе посмотрел на него, потом решительно хлопнул ладонью по столу.
— Убедил. Будь по-твоему — возьмём обоих.
Вскоре вопрос был решён, и близнецы по распределению попали в четвёртый отдел МУРа…
Это с женой и сыном Кузин был воплощением спокойствия и покладистости, полагая, что дом и семья — тихая гавань, где должен должны царить уют, покой и взаимная благожелательность. Когда же дело касалось работы Алексей Борисович не сдерживался в проявлении характера, а характер у него был ну вот совсем не крем-брюле. Ужиться с ним было непросто. Не то чтобы он был каким-то там чрезмерным занудой или вечно недовольным придирой, нет. Требовательный — это да. Педант — пока не отработает всё до мелочей, ни себе ни другим покоя не давал. Ночь-полночь, без разницы — в первую голову дело. В общем, трудяга, чего и от остальных требовал. Понятно, что подобный подход нравился далеко не всем, а если честно, то никому. Оттого-то и не задерживались люди у него в группе, и раз в полгода максимум состав обновлялся — дольше никто не выдерживал. И такая чехарда длилась уже давненько.
Поэтому многие сослуживцы априори решили, что новобранцы-близнецы в отделе ненадолго и… ошиблись. Закупры прижились. Группа превратилась в крепкое трио, просуществовавшее без потерь уже больше года, что для Кузина было своеобразным рекордом. Похоже, его нимало не смущало то обстоятельство, что опыта у парней кот наплакал. Зато, в понуканиях не нуждались и схватывали всё на лету. Случались конечно и ляпы, и проколы, не без того, но Алексей Борисович воспринимал их спокойно. Не бывает так, чтоб пришёл человек и с места в карьер вмиг стал хорошим или хотя бы просто неплохим опером. Как бы цинично это не прозвучало, но сыск — такое же ремесло, как и любое другое, и его освоение требует времени. С высоты своего опыта на становление сыщика Кузин отводил три года, не меньше. Сперва побудь на побегушках — авось, не растаешь. По ходу дела присматривайся, принюхивайся, учись говорить с людьми, кем бы они не были, понимать их, и всё придёт, не сразу, постепенно, но придёт. Не беда, что до выдающихся показателей раскрываемости близнецам было пока как до луны, с точки зрения Кузина, всё шло своим чередом и шло в верном направлении. Ребята учились работать, учились с желанием, что по нынешним временам — уже немало. Исходя из этого простого посыла, Алексей Борисович без утайки делился с ними накопленными знаниями и опытом и был вполне доволен тем, как парни его богатющий опыт перенимали.
Как водится, не все пришли в восторг от появления близнецов в отделе. Любой коллектив — всегда немножко банка с пауками. Возможно, в розыске это не так ярко выражено — люди постоянно в движении, по кабинетам день-деньской не сидят, на интриги и пересуды времени особо нет, — но и тут без злопыхателей не обошлось. На кой спрашивается, Кузин «пионеров» этих в отдел притащил? — втихомолку гундел кое-кто. Балласт же. Ну и что с того, что «вышку» окончили? Толку-то! «Афганцам», известное дело, в любом вузе зелёный свет, а в школе милиции — так вообще двери нараспашку. Подал документы, считай принят. Да и отучились кое-как. Всю дорогу выезжали на героическом прошлом, на спортивных достижениях, да на строевом шаге. Ну, какое у них после этого может быть образование? — злословили недоброжелатели. Одно название. Как дуболомами были, так ими и остались.
Разумеется, всё за глаза, втихомолку, но подобные разговорчики нет-нет да возникали. Плох тот опер, который не в курсе, что творится в соседнем кабинете, и Кузин конечно же об этом знал. Знал и на сей счёт не заморачивался. Тем более, что говоруны по большому счёту против истины не грешили. Отдача от новоиспечённых лейтенантов на первых порах действительно была никакая. Относительно прочего, тоже не поспоришь, потому как источником информации были сами Закупры. Они ж — пацаны ещё. Прямые, как шпалы. Их спросили, они по простоте душевной как на духу и выложили, что в «вышку» поступили исключительно за счёт боевых заслуг, что больше участвовали в спортивных соревнованиях по всему, чему только можно, чем учились, да ещё в качестве ассистентов состояли в знамённой группе…
Только плевать Кузин хотел на какие бы то ни было предвзятые суждения такого рода. Воспользовались льготой при поступлении? Так они её честно заслужили. Сплошь соревнования вместо учёбы? Парни — кандидаты в мастера по дзюдо. Где дзюдо, там самбо и рукопашный бой, а учебные заведения МВД, КГБ и Минобороны, вечно соперничают в этих видах. Престиж — удовольствие не из дешёвых! И уж коли ты успешно защищаешь спортивную честь родного вуза, то он, вуз, в свою очередь, тоже идёт небе навстречу — предоставляет некоторые послабления в учебном процессе. Наверняка неплохо смотрелись братья и в другой своей ипостаси, чеканя шаг справа и слева от знаменосца, на торжественных мероприятиях. Ясен пень, говорить о качественном образовании тут не приходится. Но как показала практика, оперу оно и не к чему. Лучшее тому подтверждение — сам Кузин. Когда он образовывался, никаких специализированных школ милиции ещё не было, и азы юриспруденции ему приходилось постигать во ВЮЗИ, который он с грехом пополам закончил, редко когда больше тройки по любому из предметов имея, и ничего.
Пытаясь понять побудительные мотивы тех, кто исподтишка не упускал случая уничижительно отозваться о близнецах, Алексей Борисович всё больше склонялся к мысли, что причина крылась в примитивной зависти. А завидовать действительно было чему. Взять, хотя бы, жилищный вопрос, который у братьев был решён раз и на всегда. Жили они порознь. Отец их преподавал в Бауманке, умер довольно рано, в сорок два, когда ребятам едва минуло шестнадцать. Мать, врач, пережила его на неполных пять лет и, уже зная, что недолго ей осталось, взяла с сыновей слово, что они разменяют трёшку в «сталинке» на Кутузнике на две равноценных квартиры, чтоб у каждого была своя крыша над головой — не дай бог, чтобы родительская квартира стала яблоком раздора. Решение, безусловно, мудрое. Так и сделали. Братья разъехались в абсолютно одинаковые «двушки» в новых панельных домах: Олег в Сокольниках, Сергей — на проспекте Вернадского.
К тому же, ребята были красавцы не красавцы, но броские: темноволосые, кареглазые, чуть смугловатые — видимо, сказывалась обычная для малороссов смесь кровей многих народов: русских, хохлов, татар, да и мало ли кого ещё. Опять же, рост под сто девяносто и косая сажень в плечах. Как-то раз, когда весь оперсостав Управления погнали на «Динамо» сдавать нормативы по физподготовке, довелось Кузину узреть ребят в раздевалке, что называется, с голым торсом. Это было нечто! Не зря, они, по их собственному признанию, четыре года, пока в «вышке» учились, из качалки не вылезали. Налитые мощью рельефные мышцы, пресс — стиральная доска, словом, всё то, что убийственно действует на дам. И уж, чем-чем, а вниманием противоположного пола братья обделены не были точно — на женщин они, судя по всему, производили неизгладимое впечатление и определённо пользовались у них успехом.
Чтобы в этом убедиться, далеко ходить не требовалось. Стоило кому-нибудь из близнецов заглянуть по какой-то надобности в канцелярию или машбюро — эти оазисы женственности в недрах большого мужского коллектива ГУВД — как всё без исключения сотрудницы оживлялись, расцветали буквально на глазах, и в их обычно сухо-деловитых голосах начинали проскальзывать воркующие нотки. Не приходилось сомневаться, что устоять перед мужским обаянием братьев Закупр им было затруднительно, чем те и пользовались. Давно известно, что заводить шашни по месту работы чревато, но по слухам, оба они уже успели отметиться несколькими любовными интрижками в стенах главка, не связывая, впрочем, себя какими-либо обязательствами, — обзаводиться семьями парни определённо не торопились. Слухи — они слухи и есть. Кузину даже в голову не приходило, проверять их достоверность, тем более, что ханжой ни в коем разе не был. Дело молодое. Ребята холостые — никому пока ничего не должны…
— Здорово, Борисыч! — раздалось сзади.
Пристрелка
Он обернулся. Близнецы стояли на лестничной площадке у него за спиной. Какие же они всё-таки одинаковые, в продолжение давешнего экскурса в не столь давнее прошлое, подумал Алексей Борисович, обмениваясь с парнями рукопожатиями. Даже костюмчики одного цвета — как будто нарочно подбирали, чтоб окончательно всех запутать и стать совсем уж неразличимыми. Хотя, нет конечно. Дело проще: фабрика «Большевичка», обшивавшая мужское население Москвы и области, разнообразием колера потребителя не больно-то баловала.
— Ты чего тут в одиночестве кукуешь? — спросил Олег.
Алексей Борисович был старше по возрасту, званию и должности, и столь вульгарное, на первый взгляд, обращение, могло показаться панибратским, если не сказать, хамским. Однако ничего подобного и в помине не было — парни своего патрона безмерно уважали. Это была лишь упрощённость, почти неизбежно возникающая между сблизившимися людьми по прошествии какого-то времени. Тем более, что близнецы не сами по себе, а с подачи самого Кузина, стали обращаться к нему на «ты», называя, как и большинство сотрудников отдела, попросту «Борисычем» — ему так было комфортнее.
— Да вот, стою, курю, — ответил Кузин, стряхивая в жестянку пепел с сигареты.
— Совещание, так между прочим, через три минуты начнётся, — напомнил Закупра-младший, посмотрев на часы.
— Отбой! — не двинувшись с места и неспешно затянувшись напоследок, сказал Алексей Борисович, после чего сунул окурок в импровизированную пепельницу. — С сегодняшнего нас это не касается.
Близнецы переглянулись с радостным удивлением. Реакция была предсказуема — не секрет, что им не доставляло удовольствия каждый божий день таскаться на утренние получасовые сборища у начальника отдела, где оглашалась сводка происшествий за прошедшие сутки.
— Надолго? — с надежной в голосе поинтересовались они хором.
— Пошли. Всё объясню, — пообещал Кузин и двинулся вниз по лестнице.
Закупры двинулись следом. Войдя в кабинет Алексей Борисович с удовольствием плюхнулся на свой видавший виды любимый стул и пересказал близнецам содержание разговора, состоявшегося между ним и Симаковым полчаса назад.
— Такая вот поставлена перед нами сверхзадача! — покончив с разъяснениями, подытожил Кузин.
Глаза у ребят загорелись азартом, но подметил он и другое — промелькнувшую в них неуверенность, что ли… Ничего. Нормалёк. Ведь, чем они до сих пор занимались? Набирались помаленьку ума-разума: осваивались, налаживали контакты в районах, предпринимали пока не очень уклюжие попытки обзавестись агентурой да с завидным постоянством выезжали с кем-нибудь из отдельских на задержания, когда нужда припирала, а случалось такое нередко. Всем известно, ждать пока начальство выпишет тебе нескольких ребят из группы захвата можно до морковкина заговенья, а ложка-то дорога к обеду. Вот все, кому не лень, всякий раз и обращались к братьям за подмогой, потому как свежи ещё были воспоминания об эпизоде в Успенском переулке, где близнецы на пару походя отмолотили пятерых. Закупры, само собой с благословения Кузина, от подобных предложений никогда не отказывались. Схомутать какого-нибудь злодея им было в удовольствие — там они были в своей стихии. Не без оснований полагая, что вероятно чем-то похожим парни занимались и в Афганистане, Алексей Борисович участию своих подчинённых в подобных вылазках никогда не препятствовал. Пусть потешатся, разомнутся, благо возможностей хоть отбавляй. Впрочем, на счёт специфики их былой службы он мог лишь строить догадки, потому что братья подробностями о бытности своей в ДРА не делились ни в какую и от расспросов всячески уклонялись. Ну, да, год с прицепом в войнушку играли… Настрелялись, поди? На десять лет вперёд… И убивать случалось? Да чего там вспоминать… Неинтересно это… А вот ты афганскую пахлаву когда-нибудь пробовал? Вкуснятина — пальчики оближешь… Так или примерно так они исподволь сводили на нет любой разговор, если кто-то вдруг начинал проявлять интерес к их армейскому прошлому.
Да бог бы с ним, с прошлым. Не о том речь. Здесь не война, где каждый из них был кум королю, сват министру. Сыск — иное. Они ж не дурачки — понимают, что в нашем деле на одних боевых навыках далеко не уедешь, рассуждал Кузин, возвращаясь мыслями к предстоящей группе непростой работе. Отсюда и неуверенность. А откуда, спрашивается, взяться уверенности, если оперишь без году неделю? Для них это, как первый раз в первый класс. Алексей Борисович нимало не сомневался, что вскоре они станут на крыло и престанут нуждаться в его наставлениях и подсказках, но пока…
— Почему не наблюдаю проявлений бурного восторга и не слышу слов благодарности? — язвительно подначил он братьев и мечтательно закатил глаза: — Мне бы кото такое предложил на заре карьеры. Мечта!
Видимо, его слова возымели действие. Парни заметно приободрились.
— Да мы только за! — отреагировал за двоих Олег.
— Вот и ладно. — Кивнул Кузин и скомандовал: — Если есть какая переписка, сегодня, все номера закрыть, чтоб ничего не висело. Я к аналитикам. Когда расквитаетесь с канцелярией, сядем обмозгуем, что и как.
Покончив с вводной частью, Алексей Борисович наведался в отдел «А», и был приятно удивлён, узнав, что подробная обзорная справка о преступных деяниях «Беса», аж на семи листах, уже готова и только его, Кузина, дожидается. Как уже говорилось, по сводкам прошло восемь вымогательств и четыре квартирных разбоя. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что это лишь вершина айсберга. О том, сколько эпизодов осталось за кадром, можно только гадать. Многие из тех, кого «Бес» «раскулачил», предпочли смириться, принять произошедшее с ними за данность и не привлекать внимание органов к своим проблемам, видимо опасаясь нажить сложности, возможно, куда большие.
Всё логично. Жертвами банды «Беса» становились люди при деньгах. То есть, новоявленные предприниматели, не чистые на руку госторгаши всех мастей, вороватые мздоимцы-чиновники и валютчики, чья деятельность прекрасно подпадала под 88-ю статью УК и оценивалась государством весьма значительными сроками, вплоть до смертной казни… Посему, из означенной публики с заявлениями в милицию обращались главным образом представители первой из названных категорий, в которую входили производственные кооператоры, они же бывшие цеховики, и кооператоры торговые, бывшие спекулянты, которым недавно принятый Закон «О кооперации в СССР» позволил выйти из тени и легализоваться. Остальные по возможности помалкивали в тряпочку. Лишь немногие из них осмеливались написать заявление о преступлении, да и то только тогда, когда совсем уже деваться некуда было: например, требовалось как-то объяснить, почему тебя избитого и связанного обнаружили дома соседи или родственники…
Впрочем, латентная преступность — предмет исследования теоретиков, но никак не практиков, и Алексей Борисович сосредоточился на том, что было зарегистрировано, то есть нашло отражение в уголовной статистике. Сперва он просто пробежал глазами внушительный список «подвигов» банды «Беса», а затем принялся самым внимательным образом вчитываться в фабулы преступлений. Подробностями они не изобиловали. Понятно, что для полноты картины по-любому придётся поднимать и штудировать все оперативно-поисковые дела, но пока для получения общего представления и содержимого справки было довольно. Даже поверхностное ознакомление с послужным списком «Беса» позволяло сделать кое-какие выводы.
Симаков оказался прав. Сей персонаж уголовной хроники действительно был пограничником, в том смысле, что постоянно балансировал на зыбкой грани между 146-й и 148-й статьями УК, сваливаясь то туда, то сюда. В итоге на сегодняшний день за его группой, бандой, бригадой — да как угодно обзовите это преступное сообщество! — числились как разбойные нападения в чистом виде — те самые четыре нераскрытых «квартирника», о которых Кузин был наслышан, — так и куча вымогательств, которые, впрочем, можно было счесть таковыми с некоторой натяжкой… Нет, с юридической точки зрения никаких вопросов — в каждом из восьми случае имело место быть, обязательное для квалификации деяния как вымогательства, предварительное требование передачи денег, — но после невыполнения такового, каждый раз всё выливалось в по сути банальный разбой.
Впервые «Бес» заявил о себе в январе этого года, основательно ощипав гражданина Маквецяна, директора не самого, прямо сказать, крупного универсама, но уж точно не самого бедного человека в Москве. Ему позвонили. Незнакомый мужской голос вежливо поздоровался и представился, мол, я — бес, и у меня к вам есть предложение: окажите, пожалуйста, посильную помощь в размере двадцати пяти тысяч рублей детскому дому № 3, на всё про всё даю три дня, в противном случае у вас будут неприятности. Что мог подумать нормальный человек, услыхав такое? Бес. Детдом. Двадцать пять тысяч. Норик Тигранович решил, что звонит какой-то сумасшедший, и положил трубку. Само собой разумеется, никаких денег он никуда не отправил, а напрасно! Потому что через неделю по утру в его роскошную по советским меркам «трёшку», как раз в тот момент, когда он открыл дверь, чтобы покинуть квартиру и отправиться на работу, вломилось четверо незваных гостей. Угрожая оружием, они связали хозяина и его жену и после допроса с пристрастием забрали деньги и ценности на сумму в разы превышающую затребованные двадцать пять тысяч рэ. А чтобы у жертвы не возникло сомнений, кто именно к нему заглянул на огонёк, главарь бандитов перед уходом оставил на столе карточку с издевательским текстом: «Не поминайте лихом. Искренне Ваш, Бес».
Рубль за сто, будь у Маквецяна такая возможность, никакого заявления в милиции не последовало бы — такая засветка ему уж точно ни к чему. Но обстоятельства сложились так, что умолчать о произошедшем не удалось. Ближе к обеду сотрудники универсама, обеспокоенные чересчур долгим отсутствием директора на рабочем месте, начали его разыскивать и после нескольких безответных телефонных звонков, отправили гонца к Норику Тиграновичу домой. Посланцу от трудового коллектива магазина никто не открыл, хотя в квартире несомненно кто-то был, о чём свидетельствовали доносившиеся из-за двери звуки какой-то непонятной возни. Вызванный участковый, взломав при помощи слесаря из ЖЭКа замок, проник в квартиру и в одной из комнат обнаружил связанного Маквецяна с кляпом во рту и следами побоев на лице, в другой — его супругу тоже связанную, и тоже с заткнутым ртом, хорошо, что, хоть, целую и невредимую… В итоге было возбуждено уголовное дело по факту вымогательства.
На этом новоиспечённый экспроприатор «Бес», понятное дело, не остановился. За десять прошедших месяцев список его преступных деяний — речь, разумеется, идёт только об официально зарегистрированных случаях, — пополнился до двенадцати. Причём, за исключением тех случаев, когда он со своими присными вваливался к кому-нибудь без предупреждения — а именно, тех самых четырёх квартирных разбоев, — «Бес» непременно предварительно звонил и просил поддержать материально то дом престарелых, то приют для бездомных животных, то ещё какое-либо заведение того же толка… Впрочем, с таким же успехом в предложении поделиться деньгами могло фигурировать название любой связанной с благотворительной деятельностью организации — проверкой было установлено, что ни одна из названных к подобной «просьбе» никакого отношения не имела и даже знать о ней не знала. Напрашивается вопрос: а что если у кого-нибудь из потенциальных потерпевших что-то щёлкнуло бы в голове — страх одолел или взыграла вдруг совесть — и перечислил бы он требуемую сумму по предложенному адресу? Что тогда? Состоялся бы налёт на квартиру или нет? Трудно сказать. Как знать, может, в глубине души «Бес» мнил себя этаким современным Робин Гудом! Но скорее он просто и мысли не допускал, что нечто подобное может произойти…
Так или иначе, но гадать на эту тему бессмысленно, потому как среди тех кому «Бес» предлагал раскошелиться на доброе дело, ни одного филантропа так и не нашлось. Да и откуда бы ему среди подобной публики взяться? Народ-то подобрался один к одному. Согласно оперативной информации, изложенной в той же аналитической справке, потерпевшими были нечистые на руку кооператоры, разжиревшие на «обнале» или на перепродаже поступавшей в страну из Европы и Америки «гуманитарки», обнаглевшие до последней степени и в хлам заворовавшиеся директора гастрономов, двоеара валютчиков и даже один пенсионер-чиновник — бывший председатель комитета по строительству при Мосгорисполкоме.
Удивительно, почему они до сих пор на свободе, ухмыльнулся Алексей Борисович. Совсем ОБХСС мышей не ловит! Хотя, конечно… Информация-то оперативная, то есть непроверенная и наверняка практически недоказуемая. Да и вообще, не моё это дело, в качестве универсальной отмазки успокоил себя старый сыщик и раздражённо резюмировал: для меня они — потерпевшие, и баста! Однако вернёмся к нашим баранам. Поскольку никто никаких денег никуда не перечислял, кончалось всё одним и тем же: за бредовым на первый взгляд звонком, который ни один из будущих «терпил» всерьёз не воспринял, по прошествии какого-то времени непременно следовал визит бандитов на дом.
Происходило это утренние или дневные часы оптимальные для подобных посещений: большинство граждан на работе, а значит, минимум лишних глаз в подъездах и во дворах. В квартиры «бесовцы» проникали старыми, добрыми, многократно проверенными способами, начиная со звонка в дверь и надрывного «Немедленно откройте! Вы нас заливаете!» и заканчивая элементарным выкручиванием предохранительных пробок, благо электрощит почти всегда расположен снаружи, на лестничной площадке. Причём, последний способ использовался чаще и был куда эффективнее. Ну, вырубился в квартире свет — бывает. Ничего не подозревающий хозяин либо кто-нибудь из домочадцев выходит, чтобы открыть щиток и посмотреть в чём дело, тут-то его и берут в оборот. А пару раз бандиты, не мудрствуя лукаво, входили следом за детьми, возвращавшимися из школы, и лишь однажды, как и в случае с Маквецяном, поджидали жертву на выходе, чтобы с нею вместе попасть в квартиру… Старо как мир, констатировал Алексей Борисович, знавший все эти трюки наперечёт.
Оказавшись внутри, налётчики действовали по стандартной схеме. Всех, кто имел несчастье оказаться дома, связывали. В большинстве случаев это были жёны-домохозяйки, которых состоятельные мужья освобождали от необходимости работать где-либо ещё, кроме как в семейном гнёздышке, но случалось, попадали под горячую руку и сами богатенькие буратины, и их чада. Дальнейшее напрямую зависело от поведения хозяев: если те не артачились и указывали, где что лежит, никакого насилия не применялось, если же упрямились, бандиты не стеснялись, пускать в ход кулаки… Забрав деньги и драгоценности, налётчики ретировались, и всякий раз «Бес» непременно оставлял на месте преступления свою визиточку, что собственно и позволило, связать все эти преступления воедино.
После прочтения последней в списке фабулы Кузину стало очевидно, что Симаков ни на йоту не погрешил против истины, когда уверял, что самостоятельно разобраться с «Бесом» для ребят из ОБОГП — задача неподъёмная. Они, ведь, работают, считай, в тепличных условиях. Приходит заявитель: на меня наехали, угрожают, требуют двадцать, тридцать, пятьдесят — это уж у кого на сколько фантазия разыгрывалась — тысяч. Бобряшовцы вешают на него радиомикрофон, подготавливают должным образом запрошенную сумму и оправляют бедолагу на встречу с вымогателями. После передачи бабок вымогателей винтят, и дело в шляпе! Записи разговора и полученных рэкетирами заранее переписанных или помеченных купюр следствию с лихвой хватало для возбуждения уголовного дела, а суду — для обвинительного приговора. Без изысков, зато, дёшево, надежно и практично, как говаривал один киногерой.
При таком походе стопроцентная раскрываемость обеспечена. Если даже случался облом — к примеру, вымогатели что-то заподозрили, и передача бабок сорвалась, словом, не задалось! — никаких неприятных последствий для ОБОГП это не влекло. Всё ведь происходило на доследственной стадии, когда никакого дела ещё нет, так какой с них спрос? В общем, жили себе ребята не тужили, рубили «палки», получали благодарности и премии. Но тут вдруг нежданно-негаданно нарисовался в Москве не пойми откуда какой-то налётчик и начал плодить «висяки» по линии вымогательства, чего никогда не было. Проделки «Беса» — формально вымогательства, а по сути квартирные разбои, — попадали в поле зрения борцов с рэкетом постфактум, когда всё уже произошло, заявления написаны и дела возбуждены. Мало того, что это портило ударную отчётность, так ещё и раскрывать подобные преступления было на порядок сложнее, чем брать кого-нибудь с поличным после передачи денег. И, полностью отдавая себе отчёт, что «Бес» им не по зубам, обгопники поспешили спихнуть его набившим руку в делах такого рода разбойшикам.
Однако, лирика всё это, вздохнул Кузин и вновь углубился в изучение лежавшей перед ним на столе многостраничной справки. Сейчас его интересовали могущие оказаться полезными выводы аналитиков по составу группы, выявленные ими характерные особенности поведения «Беса» и его людей, и прочее. Несмотря на скептицизм в отношении полезности самого существования отдела «А», Алексей Борисович, чего греха таить, подспудно лелеял надежду, что ребята не зря едет свой хлеб, и с их помощью получится-таки — чем чёрт не шутит! — нащупать вожделенный кончик ниточки, потянув за который удастся размотать весь клубочек. Нельзя сказать, что аналитики оправдали его надежды от и до, но кое-что по-настоящему полезное из обзорной справки он почерпнул.
Разбойная команда состоит из четырёх человек — во всяком случае все потерпевшие сходятся на этой цифре. Судя по весьма условному описанию, полученному от них, состав банды стабильный — это всегда одни и те же люди. Почему условному? Да потому, что при нападении на квартиры все налётчики, кроме «Беса», скрывали лица балаклавами, более того, на руки натягивали матерчатые белые перчатки… Алексей Борисович скривил губы в скептической ухмылке, вспомнив услышанное от кого-то: «Грязные дела лучше делать в белых перчатках — совесть спокойнее будет». Не знаю, как насчёт совести, а отпечатков пальцев уж точно не останется, что весьма разумно с их стороны, констатировал Кузин и подвёл малоутешительный промежуточный итог: никакими приметами трёх из четырёх членов банды, помимо комплекции, роста, некоторых особенностей поведения, ну и возможно ещё тембра голоса, мы не располагаем.
А вот сам «Бес» засветился по полной. Ни маски, ни перчаток, что называется, всегда с открытым забралом. В довесок, как уже говорилось, он всегда оставлял на месте преступления карточку с «Не поминайте лихом…». Упоминание об этой, с позволения сказать, визитке, словно переходящее красное знамя, перекочёвывало из сводки в сводку. Складывалось впечатление, что человек хочет доказать, что никого и ничего не боится. Действует нагло — с вызовом. Выставляется напоказ, словно, дразнит милицию, дескать, вот он я, любуйтесь, и клал я на вас с прибором!
Причина столь нарочитой бравады — объяснению не поддаётся, но её закономерным итогом стало то, что на сегодняшний день следствие располагало довольно подробным описанием внешности «Беса»: славянской наружности, на вид 30–35 лет, рост около 180 сантиметров, плотного телосложения, заметно сутулится, голова обрита наголо, глаза тёмные, никакой растительности на лице. Со слов потерпевших был составлен композиционно-рисованный портрет, единодушно признанный всеми потерпевшими весьма схожим с оригиналом. Ну и помимо прочего, криминалисты получили в своё распоряжение внушительную коллекцию оставленных главарём бандитов отпечатков папиллярных узоров пальцев рук. К сожалению проверка их по базам МВД результатов не дала, но, как знать, возможно, в будущем ещё сработает.
К описанию «Беса» Алексей Борисович отнёсся скептически. Сутуловатый обритый наголо мужчина среднего роста и плотного телосложения? Ни о чём. Людей с подобным набором примет в Москве сотни, кабы не тысячи. В этой связи на память ему пришёл рецидивист «Фома», в миру Василий Васильевич Фомин, которого Кузин на заре своей оперской карьеры отправил на нары за серию квартирных грабежей и разбоев. Так вот, «Фома», в разговоре посетовал: «Дурак я был, начальник, что на хатах рожу светил. А ведь, чего проще — ток щас дотумкал — наклей на лобешник кусок синей изоленты, и ни один терпила ни х… ничего кроме неё не запомнит и ни в жисть не опознает…». Самоезабавное, что жизнь не раз подтвердила правоту этого доморощенного знатока психологии, и бритая под ноль голова «Беса» могла сработать чем-то вроде той самой изоляционной ленты на лбу. Она — первое, что бросалось в глаза, отвлекая жертву нападения от запоминания прочих, возможно не менее важных деталей: характерных жестов, особенностей мимики или ещё чего-то, что, могло бы посодействовать успеху розыска. А лысый череп — дрянь примета, парик надел, её и нету! — неожиданно для себя скаламбурил сыщик.
Композиционный-то портрет в этом плане понадёжнее будет, рассудил он, беря в руки совместное творение криминалистов и более чем десятка потерпевших, которое вкупе с пресловутой визитной карточной прилагалось к аналитической справке. Ух ты! Просто вылитый Юл Бриннер! — усмехнулся Алексей Борисович и тут же лучших традициях чёрного юмора сострил: жаль, у него алиби — пять лет уже как помер. Шутки шутками, но кого-то он мне напоминает, причём из наших, из отечественных, призадумался Кузин.
Обладая хорошей памятью на лица, он быстро перебрал в памяти «работников ножа и топора», которых через его руки прошло превеликое множество. Нет, тут что-то другое. Только что? Алексей Борисович силился припомнить, где мог видеть это лицо, но не вспомнил и, резонно рассудив, что ломать над этим голову совершенно бессмысленно, оставил до поры поиск ответа на зацепивший его вопрос. Если ничего не попутал, то рано или поздно оно само вспомнится. Так не раз и не два уже бывало — просто нужно подождать…
Отложив в сторону рисунок, он взял в руки пресловутую визитку — небольшой белый картонный прямоугольник, на котором типографским способом была крупно выполнена надпись курсивом «Не поминайте лихом. Искренне Ваш, Бес» и больше ничего. В справке особо отражалось, что идентичность всех карточек, оставленных на месте преступлений, совершённых группой «Беса», сомнения не вызывает, однако установить типографию, где они были отпечатаны, не представилось возможным. А жаль, вздохнул Кузин. Неплохая зацепка была бы. Ну да ничего не поделаешь, сейчас печатной продукции море, типографий тьма, ищи-свищи чья работа.
Вроде бы фигня, выпендрёж и ничего больше, прикидывал Алексей Борисович, продолжая рассматривать карточку. А может и нет… Может, он — просто умный и дальновидный малый, который всё просчитал и работает на перспективу. Разнотолки о художествах «Беса» вовсю гуляют по Москве и будоражат воображение граждан, так или иначе, сумевших достичь некоторого материального благополучия. Наверняка никому из них не улыбается, пополнить собой список тех, кому «Бес» своим посещением причинил материальный, а иногда и физический ущерб тоже. Математика простая: запросил он, допустим, двадцать пять тысяч, не дашь, заявится и выгребет всё. Что такое двадцать пять штук? Да хоть бы и полста? За месяц отобьются. Спокойствие дороже. А значит, что? Если позвонит «Бес», имеет смысл сразу начать договориться полюбовно — дешевле обойдётся… Это, конечно, лишь мои домыслы, напомнил себе Алесей Борисович, но как вариант… Ладно, движемся дальше.
Все налёты совершались с применением оружия, вернее сказать, с его демонстрацией — до стрельбы, слава богу, пока ни разу не доходило. Как уже говорилось, в большинстве случаев непосредственными жертвами нападения становились находившиеся дома женщины, к поскольку слабый пол в огнестрельном оружии разбирается не ахти, выяснить каким конкретно короткоствольным стрелковым оружие располагают бандиты, стоило немалых усилий. Тем не менее было установлено, что на вооружении группы имеются: «ТТ», «Парабеллум» и похожий на него, но всё-таки не он — «Вальтер П38». Причём, в руках у «Беса» никогда никакого оружия никто из потерпевших вообще не видел.
Не иначе, как он у нас — пацифист, ухмыльнулся Кузин. Однако памятуя, что в каждой шутке только доля шутки, ещё раз пробежал глазами по всем двенадцати фабулам и обнаружил то, на что раньше попросту не обратил внимания: «Бес» был другим, то есть, разительно отличался от своих собратьев по грабительскому ремеслу, с которыми шёл на дело. Он никогда не скрывал лица и не боялся сорить отпечатками пальцев, в то время как его подельники всячески старались не наследить. Он лично ни разу не прибегал к рукоприкладству при том, что его подручные не стеснялись быть жестокими и, если жертва включала дурака, не желая указать, где хранятся деньги и ценности — они беззлобно, деловито избивали упрямца до тех пор, пока тот не сломается. И оружие, в отличие от них, «Бес» никогда даже не доставал, если оно вообще у него было, а один из его коллег, нимало не смущаясь, чуть было не пустил «ствол» в ход. Это произошло в случае с Маквецяном, оказавшимся на редкость несговорчивым. Кто-то из бандитов, выведенный из себя упрямством торгаша, собрался прострелить бедолаге бедро из «Парабеллума», и простелил бы, кабы не своевременное вмешательство «Беса», предотвратившего кровопролитие.
Всё это наводило на мысль, что троица подручных — матёрые уголовники, которые не боятся крови, но опасаются быть опознанными, потому как уже «топтали зону» и загреметь туда по новой ни малейшего желания не имеют. «Бес» же в их компании — хоть и ярко выраженный лидер, но всё же белая ворона: оружием не бряцал, насилия ни к кому не применял — правда, за него это делали другие, но сам никогда, — и даже голос ни на кого из потерпевших ни разу не повысил. Но самое странное, что он — «несидимый», порукой чему отсутствие его «пальчиков» в картотеке. Как такой человек мог верховодить в подобной компании — большой, большой вопрос.
Кузин отложил справку и с хрустом потянулся. Пока он предавался вниканию в выкладки аналитиков, близнецы носились туда-сюда, добросовестно выполняя его указание: сочиняли и визировали у руководства ответы на запросы, отфутболивали по территориальности поступившие в главк и расписанные им обращения и заявления граждан и прочие сообщения. В общем, день у них прошёл в суете. Только ближе к вечеру братья с этим утомительным занятием покончили и сели наконец за изучение справки. В отличие от Кузина им на ознакомление с документом хватило тридцати минут. Бог весть, что уж они там сумели почерпнуть за пол-то часа, но добросовестно прочли, после чего Алексей Борисович на правах старого и мудрого поделился своим видением ситуации, сводившимся к сакраментальному «Придётся потрудиться! Ох как придётся!», и поставил задачу на ближайшие день-два-три, а там уж как выйдет:
— Двенадцать эпизодов в девяти районах. Распределите по справедливости, кто куда поедет. Поднимите все дела. Особое внимание протоколам допроса. Въедливо вчитывайтесь в каждую букву. Кто кому что сказал, кто кого как называл, может, в разговоре между собой у них словечки какие-нибудь непонятные и необычные проскакивали… Всё взять на карандаш! Если выйдет, пообщайтесь с потерпевшими: то да сё, впечатления, ощущения, может, у них что новенькое в памяти всплывёт… Нужна зацепка. Важны любые мелочи — без них никуда.
— Ты, Борисыч, — прям Микеланджело! — Усмехнулся Сергей.
— При чём здесь Микеланджело? — Не уловил связи Кузин.
Младший Закупра пожал плечами.
— Просто тот любил повторять, что внимание к мелочам рождает совершенство, — пояснил Олег.
Алексей Борисович посмотрел на него так, словно впервые видел. Гляньте-ка на него! Это откуда же такие познания? Однако ничего не сказал, а сам подумал, пусть теперь кто-нибудь только вякнет, что ребята мои — дуболомы.
А братья, между тем, поколдовали над планом Москвы, попрепирались, не без этого, и определились, кому в какие РУВД отправляться. Раздав, как говорится, всем сёстрам по серьгам, Кузин отпустил близнецов восвояси. Хоть Симаков и нахваливал «ашников» — типа, ты только их только озадачь, они всю работу с материалами следствия на себя возьмут и резюме представят, — своим парням он доверял больше, опять же, кто там, в аналитическом отделе, станет в протоколах выискивать какие-то нюансы, да и ребятам не помешает в этом деле руку набить.
Закупры ушли. За окном сгустилась темень, разбавленная желтоватым светом уличных фонарей. Кузин собрался было ещё задержаться, пораскинуть мозгами, может что дельное придумается, однако бросив взгляд на часы понял, что и так уже засиделся. Полдевятого, а до дома почти час добираться. Надо выдвигаться…
Перед дверью своей квартиры он остановился и вставил ключ в замочную скважину. Внутри что-то неприятно кольнуло. Разом вспомнилось утреннее «прощание» с женой и подпорченное ею чуть ли не на весь день настроение. Повторения напряга на ночь глядя не хотелось, но деваться некуда. Кузин повернул ключ, открыл дверь и вошёл. Заслышав шум из кухни в прихожую вышла Лариса.
— Лёш, ты прости меня… — одним махом снимая все вопросы, извинилась она за утренний выплеск негатива и в недоумении, мол, сама не понимаю, как это меня угораздило, прибавила: — Не знаю, что на меня нашло. Наплела невесть чего…
От сердца отлегло. Хоть и не подав виду, что рад такому завершению скверно начавшегося дня, Алексей Борисович испытал облегчение.
— Да ладно… Проехали, — снисходительно бросил он и, сняв пальто, чмокнул супругу в щёчку.
Внутрисемейный мир был восстановлен.
Отправив братьев в турне по столичным районным управлениям, Кузин занялся тем, что плотно пообщался с людьми, которые могли пролить хоть какой-то свет на ситуацию с «Бесом». Как только их не обзывают — и спецаппаратом, и агентурой, и осведомителями, — суть-то одна. Это те, кто варится в преступной среде, и в силу стечения самых разных жизненных обстоятельств вынуждены идти на негласное сотрудничество с органами, иными словами, стучать. Добровольцы подвизаться на поприще оказания содействия «уголовке» возможно и встречаются в природе, но Кузину с таковыми сталкиваться не доводилось. Как правило, на контакт идут не от хорошей жизни, а лишь тогда, когда эта самая жизнь на тебя катком наедет и замаячит реальная посадка. Тут появляется благодетель в лице ушлого опера, который, опять же как правило, сам же грядущие неприятности и спровоцировал, и на определённых условиях вынимает бедолагу из дерьма. Так обычно начинается сотрудничество.
Если работаешь в уголовном розыске, в некоторых вещах ты просто обязан быть циником. Каждый сыщик понимает, что, «сливая» ему информацию, агент тоже его использует и по ходу дела с его помощью решает какие-то свои шкурные вопросы, типа, устранения конкурентов или же обеспечения собственной безопасности от недоброжелателей. А кто-то примитивно сводит счёты за старые обиды. Кузин это понимал и закрывал глаза на их побудительные мотивы. Они его не интересовали — главное результат. В общем, в отношениях со своими осведомителями Алексей Борисович придерживался принципа «ты — мне, я — тебе» и не видел в этом ничего зазорного.
Без качественной агентуры опер как без рук. Она — его глаза и уши по ту сторону баррикады. Агентура для сыщика — уж не пеняйте за пафос, но иначе и не скажешь, — как скрипка, для скрипача. Есть Страдивари, а есть продукция Московского комбината по производству музыкальных инструментов и мебели. И то, и то — скрипка, только одна поёт, а другая подвывает как циркулярка. Посему абы кого Алексей Борисович не вербовал, выбирал дельных и, не то чтобы их холил и лелеял, но по мере сил оберегал от неприятностей и, само собой, при случае трафил их самолюбию. С кем-то можно пообщаться накоротке, но были у него и те, кто требовал к себе внимания, для кого уважуха не пустой звук. С такими на бегу или по телефону — ни-ни! Нет конечно человек тебя выслушает и даже кивнёт, но результата не жди. К этим необходим особый подход: непременная личная встреча, неспешный разговор, и попробуй только не поинтересоваться, как там себя чувствует его печень…
В итоге общение со спецаппаратом заняло прилично времени. А вот результат оказался более чем скромным. О похождениях «Беса» наслышаны были все без исключения, но конкретики — кто он, что он, откуда взялся, — ноль. Комментарии типа, «фартовый, ничего не скажешь, но по всему не из местных», ничего не прибавили, не убавили. Животрепещущие вопросы «Кто таков? Кто подельники? Кто ему наколки даёт? Кому золото и драгоценности сбывает?», увы, так и остались без ответов, и Кузину не оставалось ничего иного, кроме как — озадачить своих осведомителей, чтоб выяснили хоть что-нибудь об интересующем его загадочном персонаже.
Надежды на то, что близнецам удастся выудит что-то этакое, что «под коврик незаметно закатилось», тоже не оправдались. По возвращении из двухдневного рейда парни честно отчитались, что никакой любопытной информухи из того, что зафиксировано в протоках, не выцепили. В общем-то, чудес Кузин и не ждал, но, чтобы довести процесс до логического конца, поинтересовался:
— Со всеми потерпевшими удалось переговорить?
Братья утвердительно кивнули.
— Ну и?
— Глухо, — кратко отчитался за себя Олег. — Ничего интересного.
— У меня — тоже, — поддакнул Сергей и зачем-то прибавил: — Почти.
— А почти — это как? — настоятельно потребовал разъяснений Алексей Борисович.
— Завьялова… Ленинский, 62… — обозначил исходную точку младший Закупра и взял паузу, давая Кузину время осмыслить, о чём именной идёт речь.
Ленинский, 62… Алексей Борисович быстро прокрутил в памяти все эпизоды. Это последний разбой двухнедельной давности. Вошли в квартиру вместе с девочкой, вернувшейся из школы. Дома была жена кооператора Завьялова. Помниться, там обошлось без жести: маму с дочкой просто связали… Кузин кивнул, дескать, понял, и спросил:
— И что тебе поведала Завьялова?
— Как ты понимаешь, она перед налётчиками Зою Космодемьянскую из себя не строила, тем более что дочка рядом, далеко ли до беды… Сразу указала, что где лежит, так что бандиты управились быстро. Они уже собрались уходить, когда тот, что представился «Бесом» заметил, на полу оброненную серёжку с брюликами. Поднял, повертел в руках и, перед тем как сунуть в карман, сказал то ли «фрумоса», то ли «фурмоса»…
Кузин озадаченно поскрёб затылок. Слово было незнакомое — даже ничего более или менее схожего на ум не приходило. Не исключено, что дамочка что-то напутала, потому как стрессовое состояние, в котором она находились в тот момент, не слишком способствовало адекватному восприятию происходящего.
— Может, Формоза? — предположил Олег.
Сергей пожал плечами.
— Не ко мне вопрос. За что купил, за то и продал.
— А формоза твоя — что за зверь? — спросил Алексей Борисович Закупру-
старшего.
— Формоза — португальское название Тайваня… — неожиданно блеснул
эрудицией Олег. — Оттуда в Союз сейчас компьютеры тащат.
Я точно чего-то об этих ребятах не знаю, ухмыльнулся Алексей Борисович: один с эпохой Возрождения на ты, другой в экономической географии шарит, как в собственном кармане.
— Сомнительно, чтобы «Бес» поставками компьютеров занимался, — буркнул
Кузин, решив про себя, что надо будет при случае повыяснять насчёт этой фрумосы-фурмосы, но пока толку от неё никакого.
— Есть ещё кое-что… — без особой уверенности в голосе продолжил Сергей.
— Ну? — Оживился Алексей Борисович, как бы поторапливая, мол, не тяни, выкладывай.
— В протоколе это не отражено… — пояснил младший близнец. — Короче, перед уходом из квартиры бандиты в прихожей тормознулись — может, какой шум на лестничной площадке услыхали и пережидали, может, ещё что. Так вот Завьялова подслушала, как «Бес» кому-то из своих в полголоса сказал, что, мол, мелочёвка — это всё. Скучно. А тот ему, вроде как, возразил… — видимо не желая ненароком что-то исказить, Сергей взял ежедневник, открыл на заложенной странице и прочёл: — По мне, так бобров щипать — милое дело. Хевра сладилась, работаем и ладно. А «Бес» ему — пора что-то посерьёзней замутить, чтоб при тех же рисках одним махом и сразу в дамки.
— Бобры… Хевра… Ахинея какая-то! — Поморщился Олег и, как бы ища ответа, уставился на Кузина, на что тот лишь снисходительно усмехнулся.
— Никакая не ахинея! Это, други мои, Трахтенберг Василь Филиппыч!
Судя по реакции, озвученные фамилия, имя и отчество братьям ровным счётом ни о чём не говорили.
— Эх, молодёжь! — укоризненно покачал головой Алексей Борисович. — Трахтенберг был авантюрист, каких поискать. Дурил народ по-крупному. Всего и не упомнишь, но однажды умудрился продать французскому правительству несуществующие марокканские рудники… Почудил. Покуролесил. Посидел, не без того. А в 1908 году книжку издал «Блатная музыка». Второе название «Жаргон тюрьмы». Насколько мне известно, в библиотеке «вышки» один её экземпляр точно имеется. Так вот, если бы вы эту книжечку прочли… — Кузин одарил близнецов язвительно-ироничной улыбкой, — …то знали бы, что бобёр — это человек при деньгах, объект вымогательства, а хевра — ни что иное, как шайка или банда. Ну да ладно, — и как бы закрывая тему воровского жаргона, обратился к Сергею. — Больше они ничего не наговорили?
Тот отрицательно мотанул головой.
— Что ж, подобьём бабки! — предложил Кузин. — Первое. Потерпевшей Завьяловой запало в душу непонятное словцо не то «фрумоса», не то «фурмоса» — хрен редьки не слаще. Что то, что другое — для нас тёмный лес, но попробовать выяснить, что это, следует. Второе. Один из членов банды владеют «феней», причём древней, ещё трахтенберговской, которая почти вышла из употребления. Чтоб вы понимали, нынешние урки так уже не говорят. Набраться такого можно, если ты, скажем, сидел с кем-то из очень возрастных зэков, который помнит старую терминологию. И, наконец, третье. Мы имеем высказанное «Бесом» намерение отойти от привычной практики и заняться чем-то покрупнее… Будем иметь всё это в виду — как знает, может и пригодится. Вывод: пока мы не имеем ни шиша! — без энтузиазма, но и без какого-либо огорчения подытожил он.
Молодые опера тоже восприняли неутешительное резюме спокойно. Уже неплохо, рассудил Кузин и, чтобы воодушевить их, добавил:
— Ни бэ! Ещё не вечер! Справимся! И имейте в виду, для вас это дело — путёвка в жизнь, — значительно произнёс он.
— Цветасто излагаешь, командир! — усмехнулся Олег и поинтересовался. — Ну, для нас, понятно, а для тебя? Ещё раз в тот же класс?
— А для меня, очень даже может статься, что дембельский аккорд, — вроде как подыграл ему Кузин.
— Да, брось ты, Борисыч! — прекрасно понимая с какой стороны сквознячком потянуло, попытался свести всё к шутке старший из братьев. — Тебе до дембеля, как нам с Серёгой до внуков!
Кузин натужно улыбнулся, подумав по себя, оно неплохо бы, и решительно пресёк это словоблудие:
— Хорош уже трепаться. У нас работы непочатый край…
Что может быть лучше, посещения парикмахерской в субботу с утра пораньше, вместо того, чтобы в кои-то веки лишнюю пару часов поваляться в постели в свой законный выходной, особенно если учесть, что выходные у тебя случаются через два на третий и то если повезёт, брюзжал Кузин, шагая вниз по лестнице. «Посмотри на себя! Оброс как не знаю кто! Марш подстригаться, пока в парикмахерскую народ не набежал!» — мысленно передразнил он жену, которая только что буквально вытолкала его за дверь. Лифт, который на неделе ещё как-то ползал, вчера опять стал на прикол, а значит, на обратном пути предстоит зарядка для ног. На шестой этаж пёхом — чем не физкультура! — съязвил он, до кучи помянув не больно-то добрыми словами дорогую супругу, организовавшую ему этот утренний моцион. Впрочем, на улице выяснилось, что денёк выдался на загляденье — как у поэта, мороз и солнце, — и настроение стало понемногу подниматься, а пока шёл к Дому быта оно окончательно поменялось с минуса на плюс.
В мужском зале парикмахерской очереди не было. Кузин сел в кресло, и дородная дама в белом халате, выслушав пожелания относительно стрижки, занялась его головой, в которой хочешь не хочешь стали неотвязно, словно назойливые мухи, вертеться мысли о работе. А куда от них денешься, когда по «Бесу», чтоб ему икалось, нет ни малейших подвижек, ну хоть ты тресни. Уже встретили новый год, отгуляли положенное, перевалил за середину январь, а дело так и не сдвинулось с мёртвой точки. Два месяца работы, и НИ-ЧЕ-ГО! Где такое видано, чтоб устойчивая преступная группа из четырёх человек почитай целый год «бомбила» в городе, и никто ничего о ней на знал! — в который уже раз внутренне возмутился Алексей Борисович, который в своей богатой практике впервые столкнулся с подобным феноменом. «Беса» и его ребят словно бы не существовало — просто бесплотные духи какие-то — а они между тем успели за это время ещё разок отличиться — повесили в Кунцевском районе «квартирник». И опять не за что зацепиться…
Никаких сомнений в том, что «Бес» здесь чужак из тех, жадных до лёгкой наживы, что хлынули в столицу в последнее время, у Кузина уже не было. Вообще-то Москва всегда была проходным двором и раем для гастролёров. Но те работали по схеме «хапнул и соскочил куда подальше», «Бес» же со своими уже год ментам нервы треплет и, похоже, наш славный город покидать не собирается. Казалось бы, нахапали ого-го — им же этих бабок до бровей! — а сливаться не спешат, хоть, и прекрасно в курсе, насчёт верёвочки, которой сколько не виться… Давно бы разбежались, осели где-нибудь — не в Москве, само собой, а, к примеру, в столице какой-нибудь братской республики, чтоб особо глаза не мозолить, — и жили бы себе припеваючи. Таки нет — никак не остановятся! Может, они из тех кому по жизни адреналина не хватает? Хотя, почему они? По сути один только «Бес» за всех светится — вот кто уж точно экстремал — а команда его уже запросто могла целиком смениться и не раз.
Ах, ты ж «Бес»! Удачливый чертяка! Дел наворотил выше крыши и до сих пор на свободе. Смелый, наглый, умный. Понимает, что вся агентура по Москве на него ориентирована, и лишних контактов умело избегает. Наводчики у него, понятное дело, есть, но поди их вычисли. Близнецы потерпевших на предмет взаимных пересечений перетрясли досконально, и ничего: единственное связующее звено между жертвами — наличие денежных знаков и ювелирных украшений в достаточном количестве. Ну, с деньгами всё понятно — не отследишь. Другое дело — золото и драгоценности, которые он само-собой кому-то сбрасывает и которые могут где-то всплыть. Но по Москве на сей счёт тишина. Надо думать, «Бес» проявил изобретательность: сбывает не тупо — кому не попадя, а наверняка прикормил парк-тройку барыг из тёплых краёв, которые по-тихому переправляют добычу куда-нибудь в Закавказье или в Среднюю Азию, а там ищи-свищи. Беспроигрышный вариант — никаких концов…
Из задумчивости Алексея Борисовича вывела парикмахерша.
— Зоя! — зычно позвала она кого-то. — К тебе клиент!
Кузин аж вздрогнул от неожиданности — ничего себе голосок! — а в соседнее кресло уже усаживался здоровенный дядька лет сорока пяти. Судя по всему, облысение лобной и теменной части головы у него шло полным ходом, и бедняга — не слишком, впрочем, успешно — всё ещё отчаянно пытался маскировать плешь зачёсанными вперёд длинными прядями волос, специально для этого отрощенными на затылке. Смотрелось это нелепо, но, как говорится, хозяин — барин.
Тут из подсобки выпорхнула хрупкая девица тоже в белом халатике — надо полагать, та самая Зоя.
— Здравствуйте, Игорь Семёнович! — проворковала она вновь прибывшему, с которым несомненно была знакома не первый день.
— Здравствуйте, Зоенька! — Кивнул тот в ответ.
— Ну что, решились?
Видимо они продолжали какой-то давний разговор.
— Убедили. Давайте «под Котовского»!
Всё ясно, благодушно усмехнулся Кузин. Видимо, девчонка предложила ему перестать заниматься фигнёй и просто подстричься «под Котовского», в смысле налысо. Мужик взял тайм-аут, а сейчас… Алексей Борисович мгновенно утратил интерес к разговору и переключился на своё. «Бес» похож на Григория Котовского, вот на кого! Композиционный портрет, конечно, не фото в паспорте, но сходство очевидно. Забавно, что я сразу не допетрил. Да-а-а… Совсем мозги набекрень съехали с этой чёртовой работой — без подсказки ещё полгода вспоминал бы, усмехнулся он. Спасибо добрым людям — помогли.
Только хрен ли мне с этого? Ну, похож! И что? Я, как тот чукча из анекдота, который сидит в лодке и ловит рыбу, как вдруг рядом всплывает американская подводная лодка. Из рубки высовывается американец и спрашивает: «Ду ю спик инглиш?», а чукча ему в ответ: «Ес оф кос. А что толку?». Этим ярким сравнением Кузин и ограничился, достригся и отправился домой.
По пути заглянул в киоск «Союзпечати» в надежде успеть застать «Московский комсомолец» с субботним кроссвордом. Увы, «Комсомолец» уже разобрали, зато на глаза ему попалась брошюра не брошюра, а так — некое печатное произведение страничек на сорок с броским заголовком «Великие авантюристы: Григорий Котовский». Надо же, подивился совпадению Алексей Борисович — ну, прямо, как нарочно — одно к одному! Неспроста это, решил он и приобрёл книжицу, которая, как выяснилось, посвящена была бандитскому периоду жизни будущего героя Гражданской войны, который, пока не переквалифицировался в красные командиры, не брезговал разбойным промыслом. Трудно сказать, насколько всё в ней изложенное соответствовало истине, но по прочтении у Алексея Борисовича сложилось устойчивое мнение, что «Беса» роднит с Котовским не только физиономическое, но и поведенческое сходство в некоторых моментах их криминальных биографий. У него даже промелькнула в голове крамольная мыслишка, уж не родственники ли они? Опер есть опер. В чём проблема? — подзадорил себя бывалый сыщик. Фигня вопрос. Выясним. В понедельник с утреца непременно этим займусь.
Познавательный визит
И занялся — что-что, а слово Кузин держать умел, даже если дал его самому себе и, вроде бы, никому ничем обязан не был. Собственные его познания о Котовском, чего уж греха таить, ограничивались парой абзацев в школьном учебнике истории, художественным фильмом полувековой давности, в котором образ легендарного комдива блестяще воссоздал народный артист СССР Мордвинов, да той самой приобретённой в субботу и в тот же день прочитанной на сон грядущий брошюркой. Скудненько, ну да не беда, приободрил себя Алесей Борисович, искренне полагая, что раздобыть информацию о личности такого масштаба труда не составит.
Увы, в своём намерении основательно покопаться в биографии Котовского на предмет наличия возможной родственной связи между красным комдивом и «Бесом», он столкнулся с непредвиденным препятствием: сведений о Григории Ивановиче Котовском в открытом доступе оказалось катастрофически мало. Это был тот самый случай, когда человека знает вся страна, и в то же время о нём неизвестно практически ничего.
Разумеется существовала статья в Большой советской энциклопедии. Но с учётом пристрастия советских историографов к мифотворчеству, её объективность вызывала большие сомнения. Взять хотя бы часть, касающуюся дореволюционной деятельности будущего командира РККА. Сказано там было следующее: «…За защиту батраков в 1902 и 1903 годах был арестован. В 1905-м призван в армию, но бежал и организовал отряд из восставших молдавских крестьян. После неоднократных арестов и побегов в 1907-м осужден на двенадцать лет каторги, в 1910 году отправлен в Нерчинск, откуда в 1913-м бежал. С начала 1915 года снова руководил вооруженным отрядом крестьян в Бессарабии. В 1916-м приговорён к смертной казни, замененной пожизненной каторгой…». И ничегошеньки о том, что послужило причиной многочисленных арестов и двух столь суровых приговоров.
Ежу понятно, тот, кто это накропал, следовал жёсткой партийной указивке: раз герой, то никаких тёмных пятен на прошлом у него быть не должно. Резоны руководящей и направляющей силы советского общества были очевидны: рядовым гражданам вовсе не обязательно знать, что в биографии того или иного видного государственного или военного деятеля не всё было так однозначно и гладко, как преподносилось официальной пропагандой. Котовский не исключение. Стало быть, он от самого рождения и до смерти — коммунист до мозга костей и пламенный революционер на протяжении всего жизненного пути. Как ни странно, кинематограф оказался даже посмелее составителей энциклопедии: в фильме по крайней мере показали, что Котовский кое-кого всё-таки грабил. Но кого? Эксплуататоров трудового народа. А потом всё награбленное этому трудовому народу и отдавал…
Не писать же в самом деле в БСЭ, что, прежде, чем стать командиром Красной армии, он бандитствовал напропалую, что защита батраков заключалась главным образом в грабеже бессарабских помещиков, скотопромышленников и одесских ювелиров, что возглавляемые Котовским в те годы отряды молдавских крестьян, состояли отнюдь не из восставших против непосильного помещичьего гнёта, замордованных до потери инстинкта самосохранения отчаявшихся землеробов, а из матёрых уголовников. Да и никакие это были не отряды, а самые настоящие бандитские шайки, которые занимались элементарным разбоем. Причём, если и была тогдашнему Григорию Ивановичу присуща робингудовщина, то в крайне незначительных дозах, и скорее показная, что называется, на публику, которую он весьма любил эпатировать, а сам всегда жил на широкую ногу, не стесняясь в средствах и ни в чём себе не отказывая. Да и к смертной казни его приговорили вовсе не за революционную деятельность, а после ограбления Бендерского казначейства… К слову, обо всём этом Алексей Борисович узнал из случайно купленной в киоске «Союзпечати» книжонки.
Как тут не помянуть добрым словом перестройку, с началом которой вдруг всплыло множество таких вот, если не разоблачений, то, скажем так, довольно неоднозначных, если не сказать, пикантных подробностей из жизни многих легендарных личностей, о которых раньше предпочитали умалчивать. В последнее время о них, напротив, говорилось и писалось немало нелицеприятного, и «Великие авантюристы: Григорий Котовский» — типичный образчик такого рода литературы. Конечно затруднительно судить о степени объективности этих невесть откуда взявшихся постперестроечных откровений, но они по крайней мере хоть как-то заполняли информационные лакуны в официальной биографии Григория Ивановича Котовского.
Давно известно: ничто так не способствует появлению домыслов, как отсутствие не то что правдивой, а вообще хоть какой-то информации. Чтоб за примером далеко не ходить, достаточно заглянуть в конец всё той же статьи в БСЭ, посвящённой Котовскому, где чёрным по белому написано: «…С декабря 1920 года начальник 17-й кавказской дивизии. В 1921 году командовал кавказскими частями при ликвидации махновщины, антоновщины и петлюровцев. С сентября 1921 года начальник 9-й кавказской дивизии, с октября 1922 года командир 2-го кавказского корпуса. Награжден тремя орденами Красного Знамени и Почётным революционным оружием. Похоронен в Бирзуле (ныне Котовск Одесской области)».
Вслед за описанием славного боевого пути, сразу следует: похоронен там-то. Ничего так пробел?! Понятно, что коли похоронен, так, стало быть, умер. Но ни о причинах, ни об обстоятельствах смерти в энциклопедии не было ни слова, а в отсутствие фактов бал правит молва. И, как водится, понеслась моча по трубам! Алексею Борисовичу, например, доводилось слышать в застольных разговорах, что Котовский вроде как был не то застрелен, не то зарублен, не то мужем своей очередной пассии прямо в её же постели, не то адъютантом знаменитого Мишки Япончика в отместку за убийство того самого Мишки, к которому Григорий Иванович то ли имел самое непосредственное касательство, то ли не имел вообще никакого. В общем, сплошные пересуды на уровне «а вот говорят» или «я где-то слышал». Соответственно, и достоверность всего этого вполне могла быть околонулевой.
Впрочем, Алексей Борисович ни в коем случае не стремился к установлению непререкаемой истины в данном вопросе. Его цель была скромнее — выяснить, не является ли «Бес» потомком легендарного то ли бунтаря, то ли уголовника, в конечном счёте ставшего красным комкором. Но к сожалению ни в одном из доступных Кузину, вышеперечисленных источников информации о личной жизни Котовского не было ни полслова. В идеале, посидеть бы денёк-другой в «ленинке», уж там-то наверняка что-нибудь документальное да отыщется, размечтался было подполковник, хоть и отлично сознавал, что эта идея так и останется лишь благим намерением. Если изыскать способ попасть в ГБЛ ещё как-то можно, то пары дней на посидеть, выкроить точно не удастся.
С сожалением приходилось признать, что уже в самом начале пути нарисовался информационный тупичок. Ничего, нам не привыкать! В конце концов я же — сыщик! — напомнил себе Алексей Борисович и принялся методично обзванивать московские музеи, имевшие хоть малейшее касательство к Гражданской войне. Как подсказывал опыт, среди сотрудников непременно отыщется некто, фанатично преданный своему делу, глубоко заинтересованный, а главное, знающий о Котовском на порядок больше остальных. Необходимо только его найти, и Кузин нашёл, потратив целый день на телефонные переговоры с самыми разными людьми.
Да будет вам известно, музейные работники — народ отзывчивый. Они всегда рады поделиться собственными познаниями, буде таковые вдруг окажутся кем-либо востребованными. Ну а если затронутый любопытствующим товарищем вопрос не вписывается в рамки их компетенции, охотно укажут на более искушённого специалиста. Так что, терпеливо выслушав массу советов, к кому следовало бы обратиться, уже к вечеру понедельника Кузин вышел на нужного человека.
Им оказалась Марина Олеговна Фирсова — ныне пенсионер, а ранее старший научный сотрудник Центрального Музея революции СССР. Музейному делу она посвятила всю жизнь, причём активно занималась разработкой и внедрением современных научных принципов в музейную практику, в том числе, массу времени уделяла вопросам архитектурно-художественного проектирования экспозиций. Как оказалось, последнее для Алексея Борисовича имело решающее значение, потому что Фирсова принимала самое деятельное участие в создании музея Котовского, открытие которого состоялось в Кишинёве в 1948 году. «Уж поверьте, едва ли кто сможет вам рассказать о Котовском больше, чем она» — таково было единодушное мнение рекомендовавших Фирсову коллег по цеху. На вопрос «Где и как её можно найти?», отвечали: «В музее, разумеется. Куда же она от родных стен!». И поясняли, что несмотря на почтенный возраст, а Марине Олеговне стукнуло уже семьдесят, дважды в неделю — по вторникам и четвергам — она непременно появляется там и с одиннадцати до двух на общественных началах проводит экскурсии для групп школьников.
На следующий день был как раз вторник. От Петровки до Музея революции минут пятнадцать прогулочным шагом. Без четверти два Кузин, предъявив на входе служебное удостоверение, вошёл в фойе и объяснил вызванной по такому случаю смотрительнице, что хотел бы переговорить с Фирсовой. Ему сказали, что придётся немного подождать — скоро она закончит экскурсию и освободится.
Чтобы не терять время попусту Алексей Борисович направился в зал, посвящённый Гражданской войне, и стал неспешно рассматривать выставленные в витринах экспонаты. Само собой, отведено там было местечко и для Григория Ивановича Котовского. На стене висел его поясной фотопортрет вполоборота, естественно, в военной форме. На левой стороне широкой груди, перетянутой портупеей, чуть наискось расположились три ордена Красного Знамени. Правая рука покоится на богато украшенной рукояти шашки. Рядом краткая биография ещё более куцая, нежели в БЭС. А в витрине непосредственно под фото за стеклом выложены в ряд те самые три ордена Красного Знамени…
— Это вы меня ждёте? — послышалось сзади.
Кузин обернулся и, ожидая увидеть убелённую сединами чопорную даму в массивных роговых очках, был слегка обескуражен. Перед ним стояла вся из себя такая подтянутая, сухощавая, пожилая женщина в бежевом пиджаке и чёрных брюках. Никаких уродливых очков. Седины было предостаточно, однако причёска «гарсон» определённо её молодила. Возраст есть возраст, но для семидесяти она просто-таки прекрасно выглядит, не мог не отметь Кузин.
— Ну, если вы — Марина Олеговна… — начал он и, когда женщина полукивком дала понять, что так оно и есть, продолжил: — …то я. Позвольте представиться. Моя фамилия — Кузин…
И полез было в карман за удостоверением, но Фирсова остановила его:
— Не утруждайтесь. Мне уже сказали, кто вы и откуда. По всей вероятности, вам требуется консультация?
Кузин утвердительно кивнул. Судя по всему, визит сотрудника уголовного розыска Марину Олеговну нимало не смутил — раз пришёл человек, значит нуждается в помощи, так почему бы не помочь.
— Меня уверили, что никто не знает о Котовском больше, чем вы, — с грубоватой прямотой объяснил Алексей Борисович причину своего обращения именно к ней, а не к кому-либо другому.
— Не стоит преувеличивать… — женщина чуть смутилась, однако заметно было, что ей это польстило. — Просто сорок с лишним лет назад мне довелось принимать участие в создании музея Котовского в Кишинёве. Тогда через мои руки прошло немало документов так или иначе связанных с Григорием Ивановичем, а ещё я много общалась с Ольгой Петровной — его вдовой… — глаза Марины Олеговны подёрнулись ностальгической дымкой, по-видимому, о тех временах у неё остались тёплые и светлые воспоминания. — Как сейчас помню девятое мая сорок восьмого! В тот день был открыт музей Котовского — можно сказать, моё детище. Правда позже, через десять лет, они там всё переиначили и сам музей переименовали — он стал республиканским Музеем Котовского и Лазо… — не без сожаления прибавила она.
Кузин уже сообразил, что сам спровоцировал на спонтанное погружение в воспоминания немолодую женщину, но у него и в мыслях не было прерывать её, чтобы поскорее перейти к интересующему его вопросу. Золотое правило хорошего опера: никогда не мешай человеку выговориться. Умей слушать и воздастся тебе с торицей. Однако прозвучавшее сочетание имён резануло слух, он не смог удержаться и таки перебил:
— Извините, а Лазо-то там каким боком? Что у них общего с Котовским?
Фирсова снисходительно улыбнулась.
— Вообще говоря, их довольно многое объединяет. Помимо того, что оба — герои Гражданской войны, они ещё и земляки — уроженцы Бессарабской губернии. И между прочим, оба — дворяне. Только Сергей Георгиевич Лазо из дворян молдавских, а Григорий Иванович Котовский из польских…
Услышанное стало для Кузина открытием, и он испытал неловкость за своё дремучее невежество. Вроде в советской школе учился, а там с этим строго было. Каждый школьник просто обязан был знать всех героев Гражданской войны наперечёт. Естественно знал их и он. Да что знал, он и сейчас их помнил, но никогда даже не подозревал, что сгоревший в топке Лазо был дворянином молдавского происхождения родом из Бессарабии. А уж о том, что у Котовского были шляхетские корни, и предположить не мог… Каких только открытий не делают люди на старости лет, внутренне усмехнулся подполковник. Воистину век живи, век учись.
— Мне, такое сведение двух музеев под одной крышей никогда не казалось разумным. Но таково было решение молдавского партийного руководства, — не подав виду, но разумеется заметив его смущение, закончила Марина Олеговна и деловито подобралась. — Ну-с! Что вас интересует? Спрашивайте! Постараюсь не ударить в грязь лицом.
— Да собственно, вот… — Алексей Борисович расстегнул молнию чёрной дерматиновой папки, которую прихватил с собой, извлёк из неё на свет божий листок с композиционным портретом «Беса» и протянул Фирсовой. Та взяла его и принялась внимательно рассматривать, а Кузин тем временем пояснил: — Этот человек — главарь банды. Он со с своими людьми уже совершил двенадцать разбойных нападений. Мы его разыскиваем, но пока безуспешно. Мне показалось, что он смахивает на…
И Алексей Борисович выразительно указал глазами на фотографию комкора Котовского, висевшую на стене.
— Действительно что-то общее есть, — согласилась Марина Олеговна, деловито сравнив два изображения. — Правда на снимке Григорию Ивановичу сорок три года, а ваш бандит, насколько я могу судить, помоложе будет.
— Ему что-то около тридцати-тридцати пяти, — уточнил Кузин.
— Тридцать пять… Тридцать пять… — как бы рассуждая вслух и, по-видимому, припоминая что-то, раздумчиво пробормотала Фирсова, после чего твёрдо заявила: — Если сопоставить ваш рисунок с фотографиями Котовского в этом возрасте, думается мне, сходство будет ещё заметнее…
При этом она выжидательно посмотрела на Кузина, как бы требуя продолжения. Ну в самом деле, мало ли кто на кого похож. Странно было бы полагать, что сотрудник уголовного розыска заявился в музей только для того, чтобы сообщить ей, что какой-то преступник напоминает Григория Ивановича Котовского.
— Видите ли в чём дело… — замялся Алексей Борисович, пред которым в полный рост встала нелёгкая задача, объяснить за каким рожном он сюда припёрся.
И он не придумал ничего лучшего, чем действовать пошагово. По всему судя, эта Марина Олеговна — специалист грамотный, рассудил Кузин. Выясню-ка для начала, так ли уж по-Котовски ведёт себя «Бес». Это ж, по большому счёту, — лишь мои голые надумки. Вот сейчас и разберёмся. А потом уж и до родственных связей доберёмся…
— Помимо внешней похожести, — начал Алексей Борисович, — в его поведении я заметил элементы, как бы это с казать, подражательства Котовскому… Как вы понимаете, максимум того на что я мог ориентироваться в этом вопросе — бульварное чтиво, — словно бы оправдывался сыщик. — Сейчас помыть кости героям былых времён в порядке вещей. Где там правда, где игра воображения автора, непонятно, а никаких более объективных источников информации нет. Вот я решил обратиться к вам, чтобы развеять сомнения…
Что несу?! — возмутился Кузин неубедительностью своих жалких доводов. Это ж бред сивой кобылы! Детский лепет какой-то! Вроде как, пришёл не по делу, а так — потешить любопытство. Будь Фирсова менее интеллигентна, послала бы куда подальше, предположил Алексей Борисович, но с учётом воспитания она вероятнее всего просто вежливо уклонится от беседы, дескать, извините, вряд ли я смогу вам помочь и всё такое прочее… В общем, тоже пошлёт, только деликатно…
К его несказанному удивлению ничего такого не произошло. Марина Олеговна спокойно выслушала всю эту ахинею. Какие бы мысли не посетили бывшего научного сотрудника музея Революции — причислила ли она Кузина к чокнутой братии, или, напротив, по достоинству оценила его, как натуру ищущую, — но ожидаемого отлупа не случилось. Она лишь ещё разприсмотрелась к состряпанному криминалистами портрету и поинтересовалась:
— Всерьёз полагаете, что этому типу не дают покоя лавры атамана Адского?
— Какого адского атамана? — Не понял сбитый с толку её словами Алексей Борисович.
— Не адского атамана, а «атамана Адского»! — поправила его Марина Олеговна. — Так Котовский, в бытность свою налётчиком, любил себя величать.
— Надо же! Не знал! — изумился Кузин, который мало того, что впервые об этом слышал, так ещё и моментально зацепился за напрашивающуюся смысловую параллель между «Бесом» и «атаманом Адским», о чём он поспешил сообщить
своей собеседнице: — Кстати, наш злодей везде и всюду представляется «Бесом».
— Символично! — удивлённо вздёрнула брови Марина Олеговна.
— А насчёт, всерьёз ли… Сами посудите, стал бы я беспокоить вас, если бы не допускал такую возможность, — доответил на её вопрос Алексей Борисович.
— Что ж, вам виднее. — приняла его ответ Фирсова и предложила: — Только для начала поделитесь, в чём вы усмотрели подражательство.
Кузин подробно изложил всё, что сам знал о предварительных звонках «Беса» с предложениями помочь сирым и убогим, о визитных карточках, регулярно оставляемых на месте преступления, о нежелании, в отличие от своих подельников, скрывать лицо при совершении нападений, о его нарочито показушном поведении, наконец…
Фирсова слушала, не перебивая. От внимания Алексея Борисовича не ускользнуло, как по ходу его рассказа, на губах женщины порой появлялась понимающая улыбка, а пару раз она даже рефлекторно покивала головой.
— Вы правы. Нечто в таком роде в уголовной биографии Котовского действительно имело место, — резюмировала Марина Олеговна, когда Кузин закончил. — С моей стороны было бы самонадеянно, категорично что-либо утверждать, но я в своё время ознакомилась с сохранившимися материалами уголовных дел, где фигурировал Григорий Котовский, да и Ольга Петровна охотно делилась своими воспоминаниями о том, что представлял из себя её муж до того, как стал красным командиром… — Женщина наморщила лоб, видимо что-то припоминая. — Если не ошибаюсь, в сентябре 1915 года Котовский со своей бандой совершил налет на одесскую квартиру крупного скотопромышленника Арона Гольштадта и предложил хозяину внести в фонд обездоленных десять тысяч рублей, так как де многие одесские старушки не имеют средств на покупку молока. Гольштадт имел неосторожность пошутить, что старушкам хватило бы на молоко и пятисот рублей, тогда его избили и забрали из сейфа все деньги… Ещё один похожий случай имел место в январе 1916-го. Котовский с ещё тремя бандитами напал в Одессе на квартиру купца Якова Блюмберга и под угрозой револьверов предложил тому, дать на революцию ни много ни мало двадцать тысяч рублей… Оба эпизода зафиксированы в протоколах допросов пострадавших — я сама их читала. На мой взгляд, тут более чем прямая аналогия с вашим «Бесом».
Кто-бы спорил, мысленно поддакнул ей Кузин, поражённый тем, как уверенно Марина Олеговна сыпала именами и датами, демонстрируя завидную осведомлённость — лет-то сколько прошло, а всё помнит!
— Визиток Котовский не оставлял, — продолжила Фирсова. — Чего не было, того не было. Но однажды он освободил два десятка арестованных за аграрные беспорядки крестьян, которых гнали в Кишиневскую тюрьму, и оставил в книге старшего конвойного расписку: «Освободил арестованных Григорий Котовский». Вполне вероятно, что ваш «Бес», знал об этом и, просто творчески развил идею, как бы заявить о себе во всеуслышание — отсюда и визитные карточки… В уцелевших полицейских документах не раз упомянута ярко выраженная склонность Котовского к самолюбованию, театральным жестам, позёрству… Чего стоило одно его «Я — Котовский!» при входе в намеченный для ограбления ювелирный магазин или квартиру. Все его подельники, чтобы не быть опознанными, надевали полумаски или закрывали низ лица шейным платком на ковбойский манер, он же — никогда. Славы жаждал. И ваш «Бес», похоже, такой же. Если вас интересует моё мнение, то подражательство здесь налицо! — уверенно подвела черту под сказанным Марина Олеговна.
— Тогда смотрите, что получается… — как бы предложил порассуждать Кузин. — Выходит, «Бес» либо входит в ближний круг общения ныне здравствующей родни Котовского, либо сам является одним из его потомков. В общем, одно из двух. Иначе, откуда ему знать всё то, что вы мне сейчас рассказали, чтобы имитировать «подвиги» атамана Адского, пусть и с поправкой на нынешние реалии? Как не крути, «Бес» обладает достаточно полной информацией об уголовном прошлом Котовского. Можно, конечно, предположить, что некто — допустим, друг семьи Котовских, похожий на Котовского, совершая преступления, умышленно косит под Котовского… — Алексей Борисович с сомнением покачал головой. — Но мне лично версия с родственной связью представляется куда более вероятной. По крайней мере, она объясняет внешнее сходство между ними.
— Кто бы ни был ваш бандит, зачем ему это? — ни к кому не адресуясь, задумчиво обронила Марина Олеговна.
Вопросик был из тех, что валят наповал. Никакого хотя бы мало-мальски приемлемого ответа в данный момент у Кузина, конечно же, не нашлось. Он лишь пожал плечами.
— Я — сыщик, а не гадалка. Но когда мы этого субчика возьмём, обязательно поинтересуюсь… — и возвращая разговор в прежнее русло, напомнил: — Сейчас «Бесу» тридцать пять или около того. Теоретически он мог бы быть внуком или внучатым племянником Котовского. Надеюсь, вы мне поможете в этом вопросе определиться?
— Вынуждена вас огорчить, — с сожалением сказала Фирсова. — Я действительно много общалась с Ольгой Петровной, которая принимала в создании музея самое деятельное участие, но о родне мужа она ничего рассказывала, да и вообще избегала разговоров даже о своей семье… Возможно для неё это было чем-то глубоко личным, что непозволительно выставлять напоказ и о чём посторонним знать не следует. Встречаются, знаете ли, люди, для которых семейная тема — табу… Вполне возможно, что она просто считала это не относящимся к делу — ведь музей посвящался Котовскому — герою Гражданской войны, а не Котовскому — мужу и отцу… Впрочем, у неё уже не спросишь — скончалась в 1961 году. Всё что мне известно — это то, что у них было двое детей: сын — Григорий, 1923 года рождения, и дочь — Елена которая родилась в 1925-м, через пять дней после смерти своего отца.
Алексей Борисович был разочарован. Не густо. От внимания Марины Олеговны это конечно же не ускользнуло, и она поспешила его обнадёжить:
— С Еленой Григорьевной я не общалась и даже никогда её не видела, а вот с Григорием Григорьевичем мы знакомы. Он — учёный-индолог. Живёт в Москве. Работает в Институте востоковедения. Мы изредка созваниваемся. Полагаю, вам имеет смысл с ним переговорить. Он-то уж точно лучше ориентируется в родственных связях своего отца, чем я. Если хотите, могу дать его телефон.
Кузин, само собой, хотел. Марина Олеговна продиктовала номер, он записал. Казалось бы, вопрос исчерпан и пора откланяться, однако Алексей Борисович с этим не спешил, решив выжать из встречи максимум полезной информации, ведь, её родимой много не бывает — поди угадай где, когда и что может пригодиться.
— Вот вы сказали, что через ваши руки прошло много разных документов, а не попадалась вам, случайно учётная карточка Котовского? — спросил он, и, видя, что собеседница не понимает, о чём идёт речь, пояснил: — В Российской империи уголовно-сыскной полицией на каждого осуждённого заводилась так называемая учётная карточка с фотографиями и подробной информацией о человеке…
— Я поняла. — Кивнула Марина Олеговна. — Нет. Ничего похожего не попадалось. Документы, с которыми я работала, относились по большей части уже к советскому периоду. Что же касается дореволюционных, увы… — она лишь беспомощно развела руками, иронично заметив: — Как известно, в 1917-ом из искры разгорелось пламя, а бумага прекрасно горит! — и уже серьёзно прибавила: — Большинство полицейских, судебных и тюремных картотек и архивов Бессарабской губернии было уничтожено. А что вас собственно интересует?
— Ну, хотя бы, его антропометрия, — просто ответил Кузин. — Пока мы с вами рассуждаем о внешнем сходстве исключительно по лицу. А есть ещё рост, телосложение, особые приметы.
— А ведь что-то такое было… — стала припоминать Фирсова. — Ну, да! Рапорт станового пристава Деклатовича на имя исправника Бельцкого уезда Бессрабской губернии Бантыша! Фамилии чудные, вот и запомнились… Датирован он… числа не упомню, но точно маем 1903 года. Так вот в этом рапорте среди прочего дано словесное описание новоявленного разбойника Григория Котовского: рост два аршина семь вершков, плотного телосложения, несколько сутуловат, во время ходьбы покачивается. Голова круглая, глаза карие, волосы чёрные, редкие, с залысинами. Левою рукой пользуется предпочтительнее, нежели правой. Помимо того, иногда вдруг начинает заикаться, но довольно скоро перестаёт…
Просто в голове не укладывалось, как пожилая женщина умудрилась сохранять в памяти такие подробности. Я ведь, как снег на голову, без предупреждения заявился, резонно рассуждал сыщик, о чём пойдёт речь, она понятия не имела, а значит, заранее подготовиться к разговору не могла. Поразительная память! — мысленно аплодировал Фирсовой Алексей Борисович, не забывая в то же время записывать за ней слово в слово.
— Забавно! — зафиксировав всё сказанное в блокноте, ухмыльнулся Кузин.
— Что именно?
— В фильме… Ну, в том, который с Мордвиновым… — уточнил он. — Котовский был очень даже правшой, да и ничего похожего на заикание у него не наблюдалось. Всё-таки историко-биографическое кино. Были же там какие-то консультанты.
— Ну, вы нашли, о чём вспомнить! — чуть ли не брезгливо отреагировала на его замечание Фирсова. — Это же, если память мне не изменяет, 1942 год! С компетентными консультантами в то время было туго — шла война. Да и до того ли было киношникам! Эвакуировали их, бедолаг в Алма-Ату. Обустроиться не успели, как поступила директива из Москвы: для подъёма боевого духа Красной армии срочно снять фильм о Григории Котовском — легендарном полководце и непоколебимом борце за дело революции. Вот и вышло, то что вышло! С историей вообще, как, впрочем, и с биографией, там не так что бы всё в порядке, а уж на такие мелочи, как левшой он был или правшой, просто внимания не обращали…
— А вот эти аршины, вершки… В сантиметрах это сколько? — оставив в покое образ Котовского в киноискусстве, переключился Кузин на вещи более обыденные.
— Аршин — чуть больше 71 сантиметра. Вершок — примерно 4,4… — внесла ясность Марина Олеговна и, произведя в уме подсчёт, выдала результат: — Следовательно, выходит что-то около 174 сантиметров.
«Бес», ели верить описанию тех, кто имел несчастье иметь с ним дело, ростом не так чтобы очень, но повыше, отметил про себя Алексей Борисович.
— Вы вот упомянули про заикание… — напомнил он, давая понять, что и по этому пункту надеется на некие пояснения.
— Ольга Петровна рассказывала, что в пятилетнем возрасте Гриша упал с крыши и с тех пор заикался, впрочем, она, как врач, выразилась иначе: страдал логоневрозом. Проявлялось это не так уж часто — обычно при сильном волнении — да и длилось недолго. А в обычном состоянии он говорил совершенно нормально.
Алексей Борисович и этот фактик вместе с леворукостью Котовского отложил в копилку.
— Не плохо было бы предъявить потерпевшим фотографию Котовского, на предмет его схожести с «Бесом»! — спохватился он, осенённый внезапно возникшей идеей. — В отличие от нас с вами, они этого бандита вживую видели, а мы ориентируемся исключительно на композиционный потрет… Фото нагляднее будет! Найдётся у вас что-нибудь приличное по качеству изображения и, чтоб соответствовало по возрасту?
Марина Олеговна призадумалась и, основательно покопавшись в памяти, ответила:
— Кое-что есть. В 1972-ом был выпущен набор фотооткрыток, посвящённых Котовскому. Совсем недавно на глаза мне попадался… Обождите буквально пять минут! — сказала она и проследовала мимо Кузина в дальний угол зала, открыла какую-то служебную дверь и скрылась за ней.
Пять не пять, но минут через десять — вероятно поиски оказались не столь уж скорым делом — Фирсова вернулась с обещанным набором открыток и протянула его Кузину. На обложке помимо двух надписей — «Герои Гражданской войны» и «Г.И.Котовский» — красовалось его фотография на фоне какого-то аляповатого красно-белого рисунка, в котором хоть и с трудом, но угадывалось нечто вроде несущейся в атаку конницы.
Алексей Борисович раскрыл обложку и просмотрел открытки. Их было пятнадцать. Как и сказала Марина Олеговна, это были перепечатки старых отретушированных фотографий, снабжённые соответствующими комментариями на оборотной стороне. Лишь две из них относились к дореволюционным временам и напоминали об уголовном прошлом Григория Котовского: тюремный снимок в полный рост 1906 года и погрудное фото анфас, сделанное в Кишинёвской тюрьме в 1916-ом. На остальных фотографиях запечатлён был Котовский-военачальник. Вот он, командир бригады, со своим начальником штаба и комиссаром на Польском фронте. Вот он же, но уже командир 9-ой Крымской кавалерийской дивизии. Далее, он же — командир 2-го кавалерийского корпуса, снятый в группе командиров Красной Армии и прочее в том же духе. На последнем фото зафиксирован был апофеоз его карьерного роста: находящийся в зените славы Котовский, Будённый, Фрунзе и Ворошилов сидят в президиуме на заседании Реввоенсовета в Москве в 1925 году…
С познавательной точки зрения всё это было чрезвычайно любопытно — подавляющее большинство фотографий Котовского Алексей Борисович сегодня увидел впервые — но с точки зрения полезности, снимки, сделанные в период с 1920-го по 1925 год, не представляли для него ни малейшего интереса. Причина проста — человеческая внешность подвержена возрастным изменениям, и один и тот же человек, к примеру, в сорок лет может заметно отличаться от себя же самого тридцатилетнего. «Бесу», по единодушному мнению потерпевших, где-то около тридцати пяти, следовательно, волей обстоятельств, для опознания снимок из Кишинёвской тюрьмы подходил как нельзя более. На момент съёмки Григорию Котовскому аккурат стукнуло тридцать пять. Так что, эта фотография анфас, собственно говоря и предназначенная для опознания, вполне соответствовала целям Кузина.
— Одолжите мне вот эту! — попросил он, взяв в руки заинтересовавшую его открытку.
— Берите, если нужно, — позволила Фирсова.
Кузин благодарно кивнул и упрятал свою добычу в папку.
— Верну в целости и сохранности, — клятвенно пообещал он, однако по-прежнему не спешил сворачивать беседу. — Я позавчера вычитал, что Котовский а всю свою уголовную «карьеру» ни одного человека не убил и не ранил. Так-таки уж и ни одного?
Вообще-то, Алексей Борисович по натуре был утилитаристом. По большому счёту максимум того что, по его мнению, хоть как-то могло пригодиться, он уж выяснил — даже фотографией Котовского на всякий случай разжился — и в дальнейших расспросах особого смысла не было, но взыграло любопытство.
— Однозначного ответа на этот вопрос нет, — на сей раз без присущей ей уверенности раздумчиво произнесла Марина Олеговна. — Фигура Котовского ещё при жизни обросла мифами, которые он сам частенько выдумывал и распространял. Что уж говорить о послереволюционных временах, когда его биографию залакировали до неузнаваемости. Сейчас отделить агнцев от козлищ уже вряд ли кому удастся. За ним тянется длиннющий шлейф грабежей, разбоев, вымогательств… Это даже не десятки, а сотни преступлений. В разное время сообщниками Котовского были такие одиозные личности как Николай Радышевский и Михаил Берилёв, которые как отмечалось в полицейских протоколах, «имели склонность к излишнему кровопусканию». Им человека убить, было так же легко как рюмку водки опрокинуть. И убивали — на их совести немало жертв, что подтверждается сохранившимися документами. Однако твёрдых доказательств того, что они творили эти злодейства по поручению или с ведома Котовского, не обнаружено. Непонятно даже являлись ли они на момент совершения убийств членами одной с ним банды… Я твёрдо знаю одно: самому Григорию Ивановичу ни разу не предъявлялось обвинение в убийстве, — безапелляционно заявила Марина Олеговна. — Сам на себя он наговаривал — такое бывало. Например, уверял, что при побеге с Нерчинской каторги в 1913 году якобы убил двух конвоиров. Между тем, в материалах следствия по делу Котовского 1916 года сказано, что при побеге с каторги он никого «не обидел» и просто «скрылся с работ». Следовательно, с высокой степенью вероятности история с двойным убийством — выдумка. Возможно, ему хотелось казаться героем, вызывать восхищение… К слову, позже, уже в советское время, он всячески открещивался от неё, да и вообще, если вдруг разговор заходил о его уголовном прошлом, неизменно утверждал, что на нём крови нет, что он даже револьвер почти никогда не носил, а если и имел его при себе, то держал незаряженным…
Да-да… Это я только с виду грозен, а вообще-то я белый и пушистый, ухмыльнулся Кузин. Знакомая песенка! Не исключено, что виной тому пресловутая профессиональная деформация, но Алексей Борисович, повидавший на своём долгом оперском веку немало представителей разбойной братии, относился к их «откровениям» со скепсисом, считая, что подобным уверениям грош цена в базарный день. Чтоб в дерьме копался, да чист остался, так не бывает. Но от озвучивания своих мыслей на сей счёт воздержался. Тем не менее Марина Олеговна, вероятно, что-то такое прочла не его лице, и горячо вступилась за давно покинувшего этот мир и, по большому счёту, в её заступничестве совершенно не нуждавшегося атамана Адского:
— Такой человек как он просто не мог быть убийцей. Поймите, Григорий Иваноыич не примитивный громила, разбойник с большой дороги, этакий разухабистый Стенька Разин, который, чуть что не по нему — за саблю, и голова с плеч! Конечно, невинной овечкой Котовского не назовешь, но душегубство — это не про него. Уж больно личность многогранная! — она попыталась аргументировать свою позицию: — На дело всегда шёл, не скрывая лица, с открытым забралом, с вызовом. Как вы полагаете, почему?
Надо же, практически моими словами шпарит, вспомнив, как сам не так давно размышлял о том же, удивился Алексей Борисович и спросил:
— Ну и почему?
— Полагаю, его артистическая натура требовала самовыражения или, если угодно, признания, славы, наконец, худой или доброй, не так уж важно. Он желал, чтобы им восторгались. Я вам больше скажу, по моему мнению, просто грабить Котовскому претило, хотя, в основном этим он и занимался… Душа требовала иного, и, как только появлялась возможность, Котовский шёл на поводу своих желаний. Он любил перевоплощаться с использованием париков, накладных усов и бород. Действуя в одиночку, ненавязчиво заводил знакомство с будущей жертвой, выдавая себя за помещика, чиновника или даже иностранца….
— Но, ведь, для этого нужно как минимум знать языки, — не выдержал, встрял Кузин.
— О, с этим у Григория Ивановича был полный порядок! — уверила его Фирсова. — Он свободно владел русским, румынским, немецким и по слухам даже французским, в чём я не уверена… Так что, ему не составляло труда выдать себя за румынского аристократа или немецкого барона… — после чего продолжила прерванный рассказ: — Не зря в уголовной среде Котовский слыл шармёром. Он умел очаровать, создать о себе самое благоприятное впечатление, втереться в доверие и, пользуясь сердечным расположением хозяев, проникнуть в интересующий его дом, а затем с самой доброжелательной улыбкой достать револьвер, выдать своё фирменное: «Я — Котовский» и ограбить… Кроме того, он обожал водить за нос полицию, изображая из себя не весть кого, — подытожила Марина Олеговна.
— Видимо, мог бы с успехом выступать на сцене, — выслушав её доводы, сказал Алексей Борисович, но, как человек привыкший оперировать фактами, а не эмоциями, свою ложку дёгтя таки добавил: — Только вот склонность к артистизму ещё не есть гарантия незапятнанных кровью рук…
— Тогда будем исходить из принципа «не пойман — не вор», — нашлась с ответом Марина Олеговна, оставив-таки последнее слово за собой.
— Тоже верно, — не мог не согласиться с нею Кузин. — Огульно ничего утверждать нельзя.
— Котовский — человек-загадка, — как бы в продолжение прерванной дискуссии, и в то же время отвечая каким-то своим мыслям, заметила Фирсова. — Сейчас многие разглагольствуют, что, мол, он — обычный бандит, который воспользовался ситуацией и примазался к большевикам, исключительно из каких-то своих шкурных интересов. А вот Ольга Петровна не сомневалась, что это был искренний порыв, и муж принял революцию сердцем — такие как он ничего не делают наполовину. А дальше: «И вечный бой! Покой нам только снится!» — с воодушевлением процитировала пожилая женщина строки Блока и, погрустнев, присовокупила: — Вот ведь неуёмная натура — он даже и после смерти покоя не обрёл…
— О чём вы? — осторожно поинтересовался Кузин.
Марина Олеговна посмотрела на него с немым укором, словно бы демонстрируя своим видом: стыдно, не знать таких элементарных вещей! Впрочем, длилось это лишь мгновение. Почти сразу её словно бы ожгло догадкой — то, что было очевидно для неё, вовсе необязательно являлось столь же очевидным для собеседника. Выражение лица женщины сменилось на снисходительное.
— Извините. Я как-то упустила из виду, что у нас доступ к истории — привилегия узкого круга специалистов, к которому вы, как и большинство наших сограждан не принадлежите, — с горьким сарказмом произнесла она, невзначай подпустив шпильку тем, кто в стране Советов решал, кому, что и сколько следует знать о прошлом, да и о настоящем тоже.
— Так в чём же дело? Давайте исправим эту вопиющую несправедливость, по крайней мере в отношении меня, — тут же недвусмысленно предложил себя в качестве благодарного слушателя заинтригованный Кузин.
— О том, что Котовский был застрелен в двадцать пятом году неким Мейером Зайдером, вы вероятно хоть что-то да слышали, — предположила Фирсова.
Алексей Борисович утвердительно кивнул, а сам подумал, вот именно, что только что-то…
— Не стану утомлять вас подробностями, — пообещала Марина Олеговна: — Тем более, что мне известно не так уж много. Материалы уголовного дела были сразу же засекречены, и до сих пор к ним невозможно получить доступ… Знаю только, что Зайдер признался в убийстве на почве неприязни, якобы, из-за того, что Котовский препятствовал его карьерному росту. Убийца был приговорён к десяти годам лишения свободы, отсидел три и был условно-досрочно освобождён за примерное поведение. А ещё через два года труп Зайдера обнаружили на железнодорожных путях в Харькове… История, безусловно с душком. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь и расставит в ней все точки, но… — она с сомнением покачала головой и проложила: — Как бы там ни было, а в 1925 году Котовский был на пике популярности, и его смерть, пусть даже довольно нелепая, не могла остаться незамеченной. Ему устроили похороны, по пышности сравнимые с похоронами Ленина… Да-да… — в ответ на недоверчивый взгляд Алексея Борисовича подтвердила она. — По всей Одессе висели траурные флаги. Торжественное прощание проходило в колонном зале горисполкома. Из Харькова в Одессу срочным порядком прибыл профессор Воробьёв, тот самым, который мумифицировал Ленина, и труп Котовского был им забальзамирован. Похороны состоялись в Бирзуле, где Григорий Иванович начал свой путь командира Красной армии. Проводить прославленного героя в последний путь приехали такие военные деятели, как Будённый, Егоров, Якир… Стеклянный саркофаг с телом Котовского поместили в специально подготовленное на небольшой глубине помещение. Собственно из этой подземной части и состоял поначалу мавзолей. Позже, в 1934-ом, над ней воздвигли фундаментальное сооружение с трибуной и барельефными композициями на тему Гражданской войны. Впрочем, всё это великолепие просуществовало недолго… В первых числах августа 1941-го Бирзула, которую к тому времени уже переименовали в Котовск, была оккупирован румынами. Они взорвали мавзолей, разбили саркофаг, а останки Котовского вышвырнули в траншею, куда сбрасывали расстрелянных местных жителей — в основном советских работников и евреев…
На этом Фетисова прервалась — то ли взяла интригующую паузу, то ли, что ближе к истине, просто остановилась, чтобы перевести дыхание. По ходу её повествования Алексея Борисовича всё больше одолевало недоумение. Ни о чём — то есть вообще ни о чём! — этом он слыхом не слыхивал. У него просто в голове не укладывалось, как такое могло получиться, что он начитанный взрослый человек с высшим образованием ничего этого не знал? Котовский, Чапаев, Пархоменко… Это ж герои, на которых воспитано целое поколение — его поколение. В них играли с малолетства, о них написаны книги, сняты фильмы, и вроде бы, всё давным-давно должно быть известно. А что на поверку? Копни чуть глубже, и выясняется, что по сути ни черта мы о них не знаем, кроме имён…
— Невесёлая история, — заполняя возникшую паузу, пробормотал Кузин, непонятно даже что, имея в виду: то ли печальную участь останков Котовского, то ли собственное неведение на сей счёт.
— Уж не знаю, хорошо это или плохо, только она имела продолжение. — Вывел его из задумчивости голос Марины Олеговны. — Кто-то из рабочих железнодорожного депо… кто именно, не скажу, не помню… опознал останки Котовского, сложил их в мешок и сохранял вплоть до прихода Красной арии в сорок четвёртом году… Можете себе представить, в каком плачевном состоянии они находились. После освобождения города останки Котовского уже в обычном гробу снова поместили в погребальную камеру. А мемориальный комплекс — правда, несколько меньшего размера, чем он был прежде, да и вообще мало на него похожий, — восстановили в 1965 году. Я присутствовала на открытии монумента. Кстати, там же я и познакомилась с Григорием Григорьевичем Котовским. Вот, пожалуй, и всё, — подвела итог своему повествованию Фирсова.
Действительно, пора бы и откланяться, рассудил Алексей Борисович, на свой лад истолковав последние слова — дольше злоупотреблять её временем просто-таки неприлично.
— Спасибо вам, Марина Олеговна! Извините, что отвлёк от дел… — приступил к процедуре прощания Алексей Борисович.
— Скажете тоже! — Отмахнулась она. — Какие дела у пенсионера! Рада была помочь — не уверена, что смогла…
— Смогли, даже не сомневайтесь, — ничуть не погрешив против истины, уверил её Кузин, за час общения с этой незаурядной женщиной узнавший о Котовском в разы больше, чем за предыдущие сорок восемь лет своей жизни, и уже собрался было сказать «до свидания», но снова что-то его остановило.
Бог знает почему, вспомнилось непонятное словечко, брошенное «Бесом» на Ленинском, 62. Чем чёрт не шутить, вдруг она знает? Спрошу, решил Кузин.
— Понимаю, что обращаюсь не по адресу, но вы случайно не знаете, что может означать слово «фурмоса» или «фрумоса»? Правда, за точность воспроизведения не поручусь.
Марина Олеговна удивлённо вздёрнула брови — похоже, ей в отличие от муровского опера, слово не казалось столь уж непонятным.
— А где вы это слышали?
Не углубляясь в детали, Кузин пояснил, что нечто похожее одна из потерпевших услышала от «Беса», когда бандиты хозяйничали у неё дома.
— Очень может быть, что он сказал «фрумосэ»… — предположила Фирсова. — Кстати, это первое, что пришло мне в голову, когда вы спросили.
— И что сие означает? — полюбопытствовал Кузин.
— Красивая, — просто ответила женщина.
— Это по-каковски же? — спросил Алексей Борисович.
— По-молдавски, — пояснила Марина Олеговна. — Ни к кое-случае не претендую на точное знание, но в 1948 году, как вам известно, я несколько месяцев провела в Кишинёве. Я была молода и недурна собой. К тому же светленькая. А поскольку южные мужчины падки на блондинок, они мне проходу не давали со своим «фоартэ фрумосэ», что означает: очень красивая.
— Не сомневаюсь, что у них для этого были веские основания… — польстил ей Кузин, рассудив про себя, а лыко-то в строку — почему бы серёжке не быть красивой? — и очень может статься, что «Бес» к нам прибыл из Молдавии, опять же, в версию родства с Котовским такое предположение вполне укладывается…
— Ну что? Подходит вам такой перевод? — поинтересовалась Фирсова.
— Вполне. — Кивнул Кузин.
Надеешься сорвать куш, будь готов заплатить
Последнее время кабинет почти постоянно находился в единоличном распоряжении Кузина. Закупры то вместе, то порознь, мотались по городу, проверяя нет-нет да всплывающую пусть даже самую ничтожную информацию, о якобы засветившемся то там, то тут якобы «Бесе». Братья методично устанавливали фигурантов, пробивали по базам, шерстили их связи. Не вина близнецов, что эти сведения оказывались полнейшей туфтой — проверять-то по-любому надо, куда денешься. Словом, парням было чем заняться. Беготня — дело молодых, любил повторять Кузин. Сам же он находился в том возрасте, когда уже можно позволить себе работать головой, а не ногами.
Собственно говоря, именно этим он, возвратившись из Музея революции, и занялся: сидел за столом и всматривался в фото тридцатипятилетнего Григория Котовского, сделанное тюремным фотографом три четверти века назад. Честно говоря, знаменитый разбойник и экспроприатор, гроза зажиточной Бессарабии мало соответствовал образу созданному отечественным кинематографом. Никакой наголо бритой головы, как в фильме или на более поздних фото, когда он уже стал командиром Красной армии. Глубокие лобно-височные залысины имеются — да ещё какие! — но до полного облысения атаману Адскому точно ещё далеко. Завитые на кончиках по тогдашней моде усы придают лицу вид удалого гусара-сердцееда.
Ну, с блестящей бритоголовостью всё понятно: процесс утраты волосяного покрова прогрессировал, и с годами пришёл к логическому концу. А вот любопытно было бы знать, что побудило Котовского впоследствии сменить усы а-ля-Поддубный на усишки а-ля-Гитлер? Впрочем, в те годы Гитлер был ещё никто и звать никак, и в России никто о нём слыхом не слыхивал, просто среди военных именно такие вот щётки под носом в двадцатых годах пользовались бешенной популярностью. Да бог бы и с усами, но каков надменный прищур тёмных глаз, нацеленных прямо в объектив фотоаппарата! А поза! Руки вызывающе — иначе не скажешь — скрещены на груди. Он весь — дерзость. И это при том, что человек, мало того, что сидит за решёткой, так ещё и то ли уже приговорён, то ли вот-вот будет приговорён к смертной казни, о чём конечно же он знает или, по меньшей мере, догадывается. Кем бы ни был Григорий Котовский — бандитом с большой дороги или пламенный революционером — в бесстрашии и самообладании ему точно не откажешь.
Алексей Борисович прекрасно отдавал себе отчёт в том, что в своих благих намерениях тщательно прошерстить ныне здравствующих родственников Котовского, не преуспел. А если совсем уж откровенно, так не продвинулся ни на шаг и протянуть ниточку от «Беса» к потомкам легендарного комдива пока не удалось…
— Здорово, шеф!
В кабинет ввалился возбуждённый Олег, с которым они со вчерашнего дня не виделись.
— И тебе не хворать! — ответил Кузин, присматриваясь старшему из близнецов.
Сияет, как начищенный медный пятак. Глаза горят. Прямо распирает парня. Не иначе, что надыбал. Этого и спрашивать не надо, сам всё выложит… Так и вышло.
— У меня вчера очень любопытная встреча состоялась, — сняв шапку и куртку, и накинув их на вешалку, сообщил он.
— Ну, рассказывай, — предложил высказаться старший товарищ.
— Короче! — Здоровенный детина с размаху плюхнулся на стул, который под ним жалобно пискнул. — Серёга вечером дома остался — к нему Дашутка прикатила — а мы с Иркой на дискач в Олимпийскую деревню поехали…
Кузин неопределённо хмыкнул. Он уже давно запутался в бесконечных Дашах, Ирах, Машах и Наташах, с которыми братья, когда находились на рабочем месте и, если выдавалась свободная минутка, постоянно ворковали по телефону и вечно о чём-то договаривались. Но, что было для него было полнейшей загадкой, так это — когда они всё успевали и как умудрялись сочетать, казалось бы, несочетаемое: и в спортзал регулярно наведывались, и при случае выпить были не дураки, и вкалывали, если требовалось, от зари до зари, и с девчонками зависали чуть ли не каждую ночь… Вот, что значит, молодость! Аж завидки берут, думал Алексей Борисович.
— Ну, там шампусик, то, сё… — неспешно повествовал Олег, как бы предлагая проникнуться атмосферой праздника жизни, именуемого дискотекой.
— Ты кашу-то по тарелке не размазывай. Давай поконкретнее, — грубовато предложил Кузин перейти к сути.
— Короче, сцепился я там с одним мудофелем… — куда уж конкретнее высказался Олег. — Он под приличным градусом был. Иришку толкнул. Не извинился. Слово за слово… Вышли потолковать в туалет, а там тесновато было. Ну, и началось бодалово. Крепенький оказался — видать из вольников. Я в ковбойке был, так он мне рукав оторвал, потом глаза выпучил и вдруг как заорёт: «Стоп, братан!». Я тормознулся. Он на плечо моё пялится, а там же у меня… Проще показать.
Парень встал, снял пиджак и начал расстёгивать рубашку.
— Стриптиз? — язвительно поинтересовался ничего пока не понимающий Кузин.
— Частичный, — подтвердил старший Закупра, оголив левое плечо, где синела татуировка.
Вообще-то, Алексей Борисович уже видел её раньше. Дело было в раздевалке на «Динамо». Кстати, точно такая же или во всяком случае очень похожая была и у Сергея. Но видел мельком и разглядеть толком не успел. Сейчас представилась такая возможность. Сверху полукругом располагалась выполненная по-русски, но стилизованная под арабскую вязь, надпись: «Афганистан». Снизу, так же полукругом — «1983–1984». В центре на фоне горных вершин — «781 ОРБ».
— ОРБ — это что? — попросил расшифровать Кузин.
— Отдельный разведывательный батальон, — пояснил Олег, натягиваю рубаху. — Татуха особенная. Кто знает, тот понимает.
— Ясно. На однополчанина что ли нарвался? — продолжил нехитрую логическую цепочку старый сыщик.
Парень кивнул.
— Зовут Витьком. Полгода в Афгане оттрубил. Комиссован по ранению. В батальон попал осенью восемьдесят четвёртого. Мы ещё в мае, дембельнулись, так что с ним не пересекались, но про нас с Серёгой он слышал… — выдал Олег и вернулся к событиям вчерашнего вечера. — Мордобой, само собой, побоку. Мир-дружба-жевачка! Пошли вмазали. Иришка на всех обиделась и ушла. А мы уже у него дома продолжили…
— Ты поближе к сути! — ненавязчиво напомнил Кузин том, что день не резиновый.
— Не подгоняй, Борисыч. — возразил на это Олег. — Потом сам же будешь мордовать: давай подробности. Так что, я уж лучше сразу…
Может, оно и верно, внутренне смирился Алексей Борисович и перестал его подгонять.
— Сидели, выпивали, за жизнь тёрли. Ну, как тёрли… Я-то больше помалкивал и слушал, а Витёк, тот сильно бухой был, вот он языком и молол. Сперва горестями делился. Сам — челябинский. Там жизни никакой. Из армии вернулся, пошёл на завод. Зарплата — слёзы. На неделю еле-еле хватало, потом клади зубы на полку. Промаялся так год-другой, плюнул на всё и подался в Москву. Поначалу грузчиком на вокзале подрабатывал, чтоб с голоду не сдохнуть. Зато, теперь, говорит, я в шоколаде! Бабла — залейся! А у самого квартирка убитая, мебелишка на ладан дышит, телек чёрно-белый. Ну, я и поддел его, типа, оно и видно, что миллионер! Он в обидку. На хату не смотри. Съёмная. Сюда смотри. И вынимает из кармана непочатую пачку сотенных… Вот так запросто, десять тонн! Я, типа, в шутку: нехило нынче грузчикам платят. А он: ага, если ты лохов на бабки грузишь. Могу и тебя к делу пристроить… Смотрю, совсем его развезло, я и отчалил…
Крупная сумма на руках и похвальба, насчёт того, что он де грузит лохов на бабки, ещё ничего не значат, прикинул Алексей Борисович. Мало ли откуда у него деньги, а пьяный базар — он базар и есть. Хотя, конечно, многие «афганцы» прислонились к бандюкам. Такие парни сейчас в цене. Чёрт его знает, может, этот Витёк — и наш клиент…
Кузин в задумчивости поскрёб подбородок и спросил:
— Адрес помнишь?
Олег отрицательно помотал головой.
— Не до того было. Водкой поверх шампанского стелить — тяжко… Но точно на Островитянова. Если приспичит, думаю, найду… Только фигли напрягаться, если у меня телефон его есть?
— И что думаешь делать? — Алексей Борисович хотел сперва выслушать мнение самого Олега.
— Я без понятия, — Пожал плечищами старший Закупра. — Только предполагаю, что от тех шальных бабок за версту криминалом несёт. Думал ты чего присоветуешь.
— Надеюсь, ты у него перед носом по пьяни ксивой не размахивал?
— Обижаешь, начальник! — делано возмутился молодой опер. — Наплёл, что работал на северах в геологической партии. Вернулся. Теперь в поиске. Про брата прогнал, что тот типа подался в Сибирь пушнину добывать… А что, правдоподобно! Опять же если случайно засветится где в Москве, всегда можно отбрехаться, что тока-тока оттуда… Нормальная легенда.
— Молодец. Предусмотрительный, — похвалил его Кузин и принялся рассуждать вслух: — Конечно, всё это даже не вилами по воде, но прощупать твоего Витька не помешает. Что ты о нём знаешь, кроме того, что вы в одном батальоне служили, да и то в разное время? Вот именно, что ничего. Так вот, для начала выясни кто он, что он — учить тебя что ли… На досуге обмозгуем… Но имей в виду, первым номером у нас идёт «Бес», а это так — факультатив.
На том и порешили.
Прошла неделя. Алексей Борисович почти позабыл о том разговоре, когда Олег сам напомнил о нём, принеся справку с прикреплённой с ней копией фотографии, добытой, вероятнее всего в паспортном столе.
— Вот!
Кузин сперва взглянул на снимок — обычная, ничем не примечательная физиономия, — затем пробежал справку глазами, бубня себе поднос:
— Чекменёв Виктор Васильевич, 12.01.1966 года рождения, уроженец
Челябинска… Неполная семья… Радиотехнический техникум… В 1983 году проходил по делу о серии уличных грабежей, совершённых группой лиц, задержан, освобождён за недостатком улик… Далее Советская армия… Афганистан… Радист-разведчик… В марте 1985-го комиссован по ранению… Челябинский радиотехнический завод… В 1987-м — как интересно! — подозревался в участии в нападении на инкассаторскую машину… И снова доказухи не хватило… — скептически хмыкнул Алексей Борисович и, укоризненно покачав головой, проложил чтение. — В Москве с сентября 1988-го. Проживает на съёмной квартире адресу: Островитянова, 23, корпус 1, квартира… Понятно. Телефон… Тоже понятно. В поле зрения московской милиции не попадал… По всему судя, это, таки, — наш клиент. Во всяком случае, парень непростой. — подытожил Кузин, возвращая справку Олегу.
— Ещё какой непростой! — поддержал его тот. — Я вчера позвонил. Напомнился.
— И? — Напрягся Кузин.
— Пересеклись. Посидели в кабаке. Я на безденежье поплакался, ну он мне с барского плеча работёнку и предложил, — конспективно отчитался Олег.
— В каком качестве? — поинтересовался Кузин.
— Ему нужен подрывник, — обыденно сообщил парень.
Алексей Борисович даже слегка опешил.
— Подрывник? — переспросил он, лихорадочно перебирая в уме варианты, кому и зачем мог понадобиться подобный специалист здесь, в столице, и не найдя подходящего ответа, задал оправданный в подобной ситуации вопрос: — А ты что, в минном деле шаришь?
— Что б ты понимал, Борисыч, мы в Афгане, не столько разведкой, сколько диверсиями занимались… — снисходительно объяснил Олег, что к чему. — То есть, ребята — на все руки! Рукопашка — это, само собой. Ну, ты в курсе… Но была и кое-какая специализация. Серёга вон — стрелок тотменный… — он кивнул на брата, который, хотя конечно же и был в курсе происходящего, но в разговор не вмешивался, потому как сосредоточенно крапал какую-то справку, — … и очень даже недурственно управлялся с эсвэдэшкой, а я — со взрывчаткой не хуже… — и поставил Кузина перед свершившимся фактом. — Короче, я уже кивнул.
Вот, так значит? Подполковник недовольно поморщился. Это называется, поперёд батьки. Не предупредил, не согласовал — куда там, мы же сами с усами! Хотя, всё правильно: ковать надо, пока не остыло. Сразу не согласишься, другого случая может и не представиться… Да и почему нет? По основной теме всё равно пока затишье, а тут кто-то что-то взрывоопасное затевает…
— Где, что, когда, он случайно не намекнул? — в слабенькой надежде хоть на какую-то конкретику спросил Кузин.
Старший Закупра отрицательно помотал головой, но обнадёжил:
— Завтра в восемь вечера встречаемся возле ЦУМа. Обещал всё объяснить на месте.
— Они часом не планируют взрыв в центре города с массовыми жертвами? — вскинулся Алексей Борисович. — Да ещё и прямо завтра?
— Да нет, — отмахнулся Олег. — Ничего такого. Если я правильно понял, речь идёт о какой-то стенке… И насчёт того, чтобы прямо завтра, едва ли. Такие вещи требуют подготовки. Надо сперва прикинуть что и сколько закладывать. Скорее всего завтра он только покажет саму стенку…
— Ладно, — буркнул Алексей Борисович, выбираясь из-за стола. — Пойду к Симакову. Жди.
Вернулся он минут через сорок, с порога оповестив братьев:
— Таможня дала добро! — И обрушил на Олега град уточняющих вопросов: — Что Чекменёву о тебе известно?
— Да ничего. Я для него — Олег и всё. Он даже фамилию-то мою вряд ли знает.
— Значит, через адресное бюро он тебя пробить не мог, — резонно рассудил Кузин. — Ты ему свой домашний телефон оставил?
— Нет.
— Он знает где ты обитаешь?
— Нет.
— Это правильно! — Одобрительно кивнул Кузин. — Конечно, предъявить документы тебя едва ли попросят, но подготовиться не помешает… Симаков уже с адресным все вопросы решил. На тот случай, если вздумают тебя проверить на вшивость, ты уже два года как прописан на Шипиловской 51 в квартире 39… Штамп в паспорте сейчас проставим… — пообещал он и пояснил: — Это наша отдельская коснпиративка. Какая-никакая меблировка, посуда и даже чистое постельное бельё там найдётся. Сегодня же собери шмотки и перебирайся туда. На вот держи!
Он протянул Олегу ключи и листок с записанной на нём цепочкой из цифр, пояснив:
— Твой новый номер телефона. Можешь смело давать его Чекменёву для связи. Теперь по поводу завтра… Мы с Юр Санычем порешили провести твоего Витькапредполагаемой связью «Беса». Так, если что, меньше проблем будет и с «наружкой», и с ОМОНом — под «Беса» нам их без разговоров выделят. А там уж, как пойдёт…
Алексей Борисович прервался, подумав: ну и работёнка — никогда не знаешь заранее, что чем закончится. Потом продолжил:
— Твой с Чекменёвым контакт Егоров санкционировал. Удостоверение и оружие оставишь в сейфе. На Петровку пока ни ногой. Связь поддерживаем по телефону… На завтрашней встрече, уж извини, тебя прикрывать никто не будет — вдруг они контрнаблюдение выставят. Всё должно пройти чисто и гладко — чтоб никаких лишних глаз или ушей поблизости. После встречи отзвонись, как только появится возможность. По результату определимся с дальнейшим… Вопросы есть?
— Да какие на хрен вопросы, — несколько мрачновато откликнулся Олег. — Всё ясно.
— Ты чего такой смурной вдруг сделался? — спросил Кузин, заметив, что настроение у парня буквально на глазах испортилось.
— Да что-то мне муторно… — с сомнение в голосе протянул Олег. — Только сейчас дошло… Человек мне доверяет, а я его… Не по-людски. Он ведь свой — тоже «за речкой» побывал…
Понятно, боевое братство, своих не сдаём и всякое такое. Нетрудно было догадаться, что творилось сейчас на душе у парня. Кузин к таким вещам относился с уважением.
— Ты совесть-то поуйми. Своими вы были «за речкой». Там не тут. Здесь жизнь другая, — тщательно подбирая слова, чтоб ненароком не обидеть парня, напомнил он. — Возвратились, и каждый своей дорожкой пошёл. Не твоя вина, что он кривую выбрал. К тому же ты сам справку составлял, знаешь, что у Витька твоего тяга к криминалу не вчера прорезалась…
Сложно сказать, подействовало ли внушение, но, чтобы окончательно отвлечь Олега от мрачных мыслей, Кузин скомандовал:
— Иди-ка ты лучше в адресное, да проштампуй паспорт! Задницу прикрыть никогда не лишне, Штирлиц ты наш!
Вечером следующего дня Кузин вернулся с работы без пяти восемь. Сей факт домочадцев изрядно удивил. Но если сын Димка воспринял непривычно раннее появление отца, как аномалию и не более того, то Лариса сразу что-то заподозрила. Чисто внешне это был тот же по-домашнему невозмутимый её Лёша, который почему-то пришёл несколько раньше, чем обычно, и соизволил в кои-то веки отужинать в узком семейном кругу, что случалось ещё реже. Однако жену не проведёшь. Чем дольше она к мужу присматривалась, тем больше крепло у неё подозрение: какой-то он не такой. То от телевизора шарахался, как чёрт от ладана, а тут вдруг сел поглазеть. Смотрит, нет ли, поди его пойми, но прислушивается, как будто звонка ждёт и время от времени косит взгляд на прихожую, где телефон на тумбочке стоит. Не иначе, у благоверного какие-то напряги по работе. Впрочем, она давно уже усвоила, что лезть к нему с вопросами бессмысленно — всё равно не ответит — и, смирившись с этой мыслью, занялась своими женскими делами.
Алексей Борисович и впрямь был далёк от состояния покоя. Устроившись в кресле перед телевизором, он слепо таращился на экран, а сам словно на иголках сидел, постоянно поёрзывая в ожидании звонка Олега. Мальчик он конечно взрослый, и обидеть такого трудновато, а таки подтачивала бывалого опера тревога за парня: не случилось бы чего. Всё-таки не каждый день приходится отправлять кого бы то ни было, фигурально выражаясь, в логово зверя, а близнецы ему не чужие…
Как ни ждал Кузин звонка, но телефонный дзиньк обрушился на него внезапно, как гром среди ясного неба. Алексей Борисович бросил взгляд на часы — 22:53 — и, выбравшись из кресла, поспешил в прихожую.
— Это я! — сказал Олег.
— Ну что? — спросил Кузин.
— Встретились, — продолжил свой рассказ старший из близнецов. — Витёк пришёл с большой спортивной сумкой. Отправились на Пушечную, дом 3. Через правую арку во двор. В углу рядом с помойкой канализационный люк. В сумке были спецовки и фонари. Переоделись за мусорными баками. Открыли люк. Спустились. Прошли по тоннелю налево, если к бакам лицом стать, метров примерно пятьдесят, и упёрлись в большой коллектор с водой. Наверняка, это Неглинка. Там повернули налево. Вдоль неё идёт… что-то типа бережка… — постарался описать он увиденное, — узенького такого — в полметра шириной… Короче, посуху шли всю дорогу. Тоже с полсотни метров, и снова налево, в сухой тоннельчик… Кстати, он совсем ещё недавно был замурован. Пролом свежий. Повсюду осколки кирпича — видно, кувалдой поработали… По нему протопали, наверное, метров полтораста, пока не упёрлись в ту самую стенку, которую мне предстоит снести. По словам Витка, кладка там, вроде как, в один кирпич…
— Что-то я не пойму, к чему такие сложности? — вмешался в его отчёт Кузин. — На кой хрен, спрашивается, взрывать, если можно обычной кувалдой прошибить? Была бы кладка в два кирпича, тогда ещё понятно, а так…
— Кувалдой шумно и долго… — начал было Олег.
— Можно подумать, взрывчатка рванёт шёпотом! — скептически фыркнул Алексей Борисович.
— Задача: быстро сделать достаточно большой пролом, чтоб свободно пройти можно было, потому как времени будет в обрез. Витёк сказал, после взрыва на всё про всё минут десять, может, чуть больше, пока охрана не прочухает, что к чему и тревогу не поднимет. А надо ещё успеть внутри пошурудить, бабло выгрести и смыться.
— По-нятно, — раздумчиво протянул Кузин, которому на самом деле до полного понимания было ой как далеко. — Что он ещё говорил?
— Спросил, чего сколько нужно, в смысле пластита, детонаторов, провода… Я обещал завтра к обеду всё рассчитать. А ещё… — в трубке послышался смешок, — …в случае успеха предприятия мне обломится сто кусков. Так что, завидуй!
— Рад за тебя, — на автомате откликнулся Алексей Борисович, голова которого была занята совсем иными мыслями, которыми он тут же и поделился: —
Может есть какие-нибудь соображения: когда планируют пойти, сколько их будет, будет ли у них при себе оружие?
— Спроси, что полегче, — скептически фыркнул Олег.
— А ещё мне интересно, возьмут они тебя с собой, после того, как ты стеночку
снесёшь, или снаружи оставят?
— Об этом тоже разговора не было. — Снова огорчил его парень.
— М-да… Не угадаешь, — с досадой буркнул подполковник. — С местом, мы, кровь из носу, определимся. Встречу подготовим. Ну, а тебе придётся действовать по ситуации. На тот случай, если нам до того больше пообщаться не удастся — всяко может сложиться — договоримся так. Если оставят снаружи, то, как только они в пролом, линяй оттуда чем быстрее, тем лучше. Ну а если всё-таки потащат с собой, как начнётся кутерьма, падай на пол и прикинься ветошью, чтоб случайно не зацепило…
— Не учи учёного, — беззлобно парировал Олег. — Уж как-нибудь соображу. Мне ещё моя жизнь дорога.
— Мне тоже, — проворчал Алексей Борисович и скорее, чтобы завуалировать проявление отеческой заботы, чем действительно нуждаясь в ответе, спросил: — Ну, полюбовались вы на стену, и что потом?
— Тем же путём вернулись во дворик, переоделись и разошлись. Свой новый домашний телефон я ему дал, так что связь у нас с ним теперь двусторонняя.
— Пока до дома добирался, хвоста за собой не приметил?
— Вроде не пасли.
— Ладно, — произнёс Кузин, причём совершенно непонятно было, к чему это «ладно» могло относиться. — Всё, вроде, обговорили. Если выяснишь что-нибудь по срокам, звони мне, брату или Симакову. Не будет новостей, не мучай понапрасну телефон — встретимся уже на месте… В любом случае, это вопрос дней. Им тянуть никакого резона нет…
Если бы в девять утра следующего дня кто-нибудь заглянул в кабинет начальника 4-го отдела, то застал бы Кузина и Симакова за странным занятием — они с самым серьёзным видом разглядывали карту-схему Москвы и вели неспешный обмен мнениями.
— Значит, говоришь, трижды налево? — уточнил Симаков.
— Да, — подтвердил Алексей Борисович.
— Пятьдесят… Пятьдесят… Сто пятьдесят… — бормотал начальник отдела, мысленно проводя линию на карте с соблюдением соответствующих расстояний и поворотов. — Наиболее вероятны: Московский городской дом учителя, гостиница «Савой» и Центральные бани. По-моему, объект очевиден: гостиница! — уверенно высказал своё мнение Симаков.
— Пожалуй, — согласился Кузин. — Олег что-то говорил, про охрану… А какая может быть охрана в Доме учителя или в бане. Да и что с них взять! Хотя, и «Савой» тоже, знаешь ли, не Центробанк, — миллионами не ворочает.
— Сама гостиница, может, и нет, а вот казино при ней — очень даже ворочает,
— возразил на это Юрий Александрович.
— Там есть казино? — удивился Алексей Борисович.
— Отстал ты от жизни, Лёша! — попенял ему начальник. — Ещё прошлым летом в «Савое» открылось первое в РСФСР казино, причём, валютное.
— Ну, извини. Я по таким заведениям не хожу, — язвительно заметил Кузин. — Зарплата, знаешь ли, не позволяет!
— А ведь это даже хорошо.
— Что зарплата — смех сквозь слёзы?
— Нет. Хорошо, что они на казино нацелились.
Кузин открыл было рот, чтобы спросить, что ж в этом хорошего, однако Симаков его упредил:
— Знаешь, кто там начальником службы безопасности?
Алексей Борисович в отрицательно помотал головой.
— Валерка Назаров.
Для Кузина это было новостью. Назаров был из старой муровской гвардии — четверть века в розыске отпахал, последние лет семь был начальником отделения во 2-м отделе. А пару лет назад отправился, как сам он сказал, на дачу грядки окучивать. Вот, значит, какие у него теперь грядки! — усмехнулся Алексей Борисович. Но то, что Валера заправляет в «Савое» безопасностью, — действительно совсем неплохо. По крайней мере с ним можно говорить в открытую, без недомолвок.
— Телефон его имеется? — спросил Кузин.
— Найдётся.
— Ну и чего ты ждёшь?
Они отлично понимали друг друга. Уже через минуту Юрий Александрович разговаривал с Назаровым:
— Привет, Валерий Иваныч! Симаков беспокоит!.. Чего?… Ни свет, ни заря? Раз ты на работе, значит приличия соблюдены. Как сам?… Да тоже ничего. А я по делу… Проблемы? Вроде того. Только не у меня, а скорей у тебя… Серьёзнее некуда. Через часок подтягивайся. Дорогу-то ещё не забыл? Жду.
И положил трубку…
Часа не прошло, как они уже втроём сидели в том же кабинете. Кузин обрисовал ситуацию, без утайки изложив всё, что поведал ему вчера Олег. Назаров — крупный, пузатый мужик с изрядной лысиной и вислыми гуцульскими усами — внимательно выслушал его, после чего раздумчиво изрёк:
— Слабо верится.
При этом на физиономии его появилось недоверчиво — кислое выражение, типа, и ради этой фигни вы меня сюда вытащили? Алексей Борисович, решивший, что высказанное сомнение относится к выбору казино в качестве объекта посягательства, призвал к здравому смыслу:
— Поблизости больше нет ни одного достойного кандидата. «Савой», как не крути, — единственный лакомый кусок
— Да это понятно, — прервал его Назаров, — Я о другом. Слабо верится, что у ребят из этой затеи что-то выйдет.
— Что так? — заинтересовался Алексей Борисович. — В казино вертятся крупные суммы наличности. Стало быть, хранилище где-нибудь на минус первом этаже должно быть.
— Само собой, — подтвердил начальник службы безопасности. — В подвале оборудовано небольшое помещение, буквально три на три. Единственный вход. Бронированная дверь. С наружи круглосуточно дежурит охранник. У него рация для связи со старшим смены, и, помимо того, тревожная кнопка всегда под рукой. Если что, сигнал поступит прямиком на пульт вневедомственной охраны, и через три минуты прибудет наряд, а ваш засланец толкует, что они планируют управиться за десять. Нереально! Даже если допустить, что кто-то посторонний и проникнет в подвал, попасть в хранилище так быстро точно не получится! — вынес вердикт Назаров, и понимать это следовало как пресловутое «Не верю!» Станиславского.
— В хранилище есть сейф? — спросил Алексей Борисович
— Сейфа нет. Там оборудован обычный стеллаж, отгороженный раздвижной металлической решёткой с замком… — и словно в оправдание такого решения хозяев казино, прибавил: — Какой смысл в сейфе, при таких мерах предосторожности снаружи?
— А ты не допускаешь мысли, что грабители проникнут не просто в подвал, а прямиком в хранилище? — предложил в качестве варианта Кузин. — Решётка, как ты понимаешь, не препятствие. И хрен ли толку от охранника с тревожной кнопкой. Три минуты, говоришь? Ну, прибудет наряд через три минуты, и что? Будут стоять и ждать перед бронированной дверью. Золотой ключик-то, поди не гвоздике при входе висит, а за дверь их никто не пустит, — не без сарказма закончил рисовать вероятную картину событий Алексей Борисович, закончив неутешительным прогнозом: — При таком раскладе тем, кто внутри, за глаза времени хватит, чтобы обчистить ваши закрома.
Видимо такая мысль Валерию Ивановичу до сего момента в голову не приходила, и подобное допущение его явно озадачило.
— Вообще-то, там сплошь бетон, — тем не менее возразил он на это, впрочем, уже без прежней уверенности в голосе. — Хотя, не поручусь — капремонт закончился, месяца за два до того, как я их безопасность возглавил.
— Теперь прикинь, — продолжал наседать Алексей Борисович: — Что если никакой там не бетон, а, скажем, оштукатуренная кирпичная стенка, и кое-кто об этом разузнал…
Назаров схватывал всё на лету: сыщик и на пенсии — сыщик. Он сразу понял, куда клонит бывший коллега, быстро взвесил все «про» и «контра», и ближайшие перспективы показались ему куда менее оптимистичными.
— Кто, что знал и кому что слил, потом разбираться будем. Хорош фантазировать! — прервал он Кузина и деловито поинтересовался: — Есть мысли, когда они могут нагрянуть?
— Ну, во-первых, насчёт нагрянут, — пока лишь наше предположение, — поспешил оговориться Кузин. — Не исключено, что мы дуем на воду.
— Может и так, но я уж лучше подую вместе вами! — заверил его Назаров, видимо, в полной мере осознав масштабы потенциального геморроя. — Что во-вторых?
— Это ты нам скажи, когда!
— Я?
— А кто же ещё, — подтвердил Алексей Борисович и невозмутимо продолжил, посмотрев на часы: — Сейчас наш парень отзвонится работодателю, скажет, чего и сколько ему понадобится, чтобы стеночку устранить. Так что, их готовность — дело техники… Другой вопрос, что лезть в пустое хранилище никому не интересно…
— Понял. — Кивнул Назаров. — Инкассация у нас раз в неделю, по понедельникам. Своя специфика. Основная прибыль в субботу и воскресенье, а по будням так себе…
— Так себе — это сколько? — как бы между делом поинтересовался Симаков, до того хранивший молчание.
— Как правило, не больше сорока тысяч долларов, — ответил Назаров: — В
выходные раза в два, а то и в три больше.
— Итого, — подсчитал Симаков, — к понедельнику скопится тысяч четыреста?
— Где-то так, — согласился Назаров.
— Вкусно! — уважительно заметил начальник отдела.
— Сегодня пятница, — напомнил Кузин. — Получается, что самое разумное — вломиться в ночь на понедельник. Ясен пень, подсветка у них в казино имеется, так что, насчёт инкассации они наверняка в курсе. Если уж брать, так брать по максимуму! — аргументировал он своё предположение.
Никто из присутствующих, которые вероятно рассуждали в том же ключе, и не подумал возразить…
Кузин буквально утопал в уютном глубоком кресле из белой кожи. Неплохо бы таким обзавестись для дома, для семьи, с некоторой даже завистью думал он, но здесь и сейчас оно не к месту — комфортно, аж, в сон клонит. При этом сыщик покосился на третью по счёту опорожнённую чашку из-под кофе, которым приходилось накачиваться, что б не задремать ненароком. Время 2:48. Пошёл четвёртый час, как Алексей Борисович прописался в кабинете Назарова, ставшего невольным участником задуманной его бывшими сослуживцами комбинации. Впрочем, он же, если конечно всё пройдёт, как планировалось, мог стать и главным выгодоприобретателем — шутка ли, предотвратить ограбление казино! Отличный способ, продемонстрировать владельцам «Савоя», что служба безопасности не зря ест свой хлеб. Сам Валерий Иванович находился тут же — восседал за своим столом, периодически вставая и прохаживаясь, то ли чтобы размяться, то ли чтобы дать выход копящемуся напряжению.
— Чего мечешься? — поинтересовался Кузин, когда Назаров в очередной раз сорвался с места и принялся мерить шагами кабинет. — Ты, как я погляжу, ждать совсем разучился.
Тот остановился и, посмотрев на него, усмехнулся.
— Есть такое дело. Поотвык.
— Расслабься. Ну, чем ты рискуешь? В хранилище пусто. Стену снесут? Так на кой тебе она с таким сюрпризом — так и так всё переделывать придётся заново. Выходит, беспокоиться тебе не о чем. Если кто чем и рискует, так это мой парень. Хотя, вроде, всё предусмотрено и оговорено… Люк у «наружки» под визуальным контролем. Как только кто-то появится поблизости, они нам цинканут. Связь налажена… — Алексей Борисович кивнул на портативную рацию, лежавшую перед ним на журнальном столике. — ОМОН, в смысле, группа захвата, на низком старте: пятеро снаружи хранилища, пятеро в коллекторе затаились, да ещё четверо, резерв, в «рафике» на Неглинной. Все ждут команды. После того, как рванёт, выждем минуту-другую, чтоб наши гангстеры в хранилище заскочить успели, и первая пятёрка ворвётся через дверь внутрь. Повяжут тех, кого успеют. Есть шанс, что кто-то выскочит обратно в тоннель. На этот случай вторая пятёрка перекроет его на выходе к коллектору. В общем, придут не уйдут… А Олег… — Кузин сделал неопределённый жест рукой. — Предусмотрено два варианта. Или он, когда сделает своё дело, сразу отправится на выход — там пропустят, его в лицо знают, — или, если бандюки потянут его с собой в хранилище, при появлении группы захвата сразу плюхнется на пол и переждёт пока наши бойцы остальных паковать будут.
Проговаривая всё это, он поймал себя на мысли, что успокаивает не столько Назарова, сколько себя, потому что неопределённости хоть отбавляй. Информации кот наплакал. По-хорошему, разве что с местом определиться удалось, а когда конкретно, сколько их будет, с оружием или без — сплошь предположения. Олег-то так и не отзвонился. Видно они его плотно под контролем держат. Так что, подготовка, шла вслепую, на скорую руку, и чем всё закончится, гадай, не угадаешь…
— Ты вроде говорил, что у этого парня — ну, у вашего засланного казачка! — брат есть, и оба они в твоей группе… — не пойми к чему вспомнил вдруг Валерий Иванович.
Кузин утвердительно кивнул.
— Я тебе больше скажу, они ещё и близнецы.
— Ишь ты! А где ж второй? — спросил Назаров.
— С той группой, которая выход из тоннеля будет блокировать — не с нами же ветеранами парню тут киснуть… Он собственно брата и встретит.
Разговор был прерван ожившей рацией.
— Четыреста третий, ответь двадцатому! — прорвался сквозь шуршание эфира чей-то голос.
— Вот и мышка-«наружка» проклюнулась. — Встрепенулся Алексей Борисович и, проворно схватил со стола рацию. — Слушаю тебя, двадцатый!
— Трое с двумя спортивными сумками вошли во двор, — прохрипел динамик.
— Откуда они взялись? — поинтересовался Кузин.
— Высадились из такси за углом, на Неглинной, где у меня второй экипаж отстаивается, и прямиком сюда. Ребята номер машины зафиксировали для прядка.
— А есть среди этих троих кто-нибудь росточком без десяти два метра? — спросил Алексей Иванович.
— Таких нет. Все середнячки, — ответил искажённый помехами голос.
— Что делают?
Возникла пауза. Двадцатый, то есть бригадир «наружников», а именно с ним разговаривал Кузин, сидел в машине, припаркованной на Пушечной, и контролировал арки дома № 3 снаружи: кто входит, кто выходит. Видеть, что происходит во дворе он не мог, и сейчас, надо полагать, связывался с «топтуном», который загодя обосновался у окошка на втором этаже в одном из подъездов. Оттуда отлично просматривалась и помойка, и люк, да и вообще весь двор был как на ладони.
— Стоят за мусорными баками и курят, — отозвался наконец бригадир.
— Похоже, наши клиенты. Но состав неполный. Ждём дальше! — скомандовал Алексей Борисович и, уже после того, как отключился, пояснил Назарову: — Олег ещё на подтянулся, а без него не начнут.
Через пару минут рация тем же голосом, что и раньше, сообщила под аккомпанемент эфирного шипения:
— Четыреста третий, ответь.
— Слушаю тебя, двадцатка.
— Ещё двое вышли из такси там же, на углу. Номер тачки есть. Движутся по Пушечной в мою сторону… Эти налегке. Один под два метра. Свернули в наш двор. Теперь все в сборе?
— Надеюсь, — неуверенно подтвердил Кузин. — Скажи своему, который во дворах окопался, пусть смотрит в оба. По моим прикидкам, сейчас они должны переодеться и спуститься в люк. Как полезут в канализацию, дай знать!
Рации всех участников операции работали на одной частоте и пересказывать специально для омоновцев содержание разговора с бригадиром «наружников» никакой нужды не было — все всё слышали. Поэтому Кузин ограничился проверкой их готовности:
— Сто десятый, — это был позывной капитана Маркина, ранее служившего в спецназе ВДВ, а нынче командира отделения ОМОНа и старшего группы, дежурившей возле бронированной двери, — ответь четыреста третьему!
— Сто десятый на связи.
— Входите в хранилище через две минуты после взрыва.
— Принято.
— Четыреста двенадцатый! — вызвал Алексей Борисович Закупру-младшего.
Тот был старшим второй группы, что ждала своего часа в коллекторе, в сотне метров от тоннеля, ведущего к «Савою».
— Здесь четыреста двенадцатый. — отозвался голос весьма отдалённо напоминающий голос Сергея.
Кузин чертыхнулся. Ну и связь! Родную мать не узнаешь! Впрочем, он тут же напомнил себе, что каких-нибудь десять лет назад и такой не было. Так что, ты старый, с жиру бесишься.
— Твоя задача: после взрыва перекрыть выход. Сами в тоннель не суйтесь. Ну, а там уж по ситуации… — на всякий случай продублировал без сомнения ранее уже данные инструкции Алесей Борисович.
— Понято.
— Четыреста третий, ответь двадцатому! — ворвался в эфир бригадир «наружки».
— Слушаю тебя, двадцатый! — поспешил откликнуться Алексей Борисович.
— Все пятеро через люк спустились вниз.
Кто бы что не говорил насчёт умения или неумения ждать, ожидание всегда тягостно, а в таком деле тягостно в двойне — там ведь вместе с бандитами Олег… Поэтому, когда минут через двадцать откуда-то снизу докатилось приглушённое пу-бух, и пол под ногами едва ощутимо содрогнулся, Кузин испытал облегчение. Началось. Никто из участников операции в дополнительных указаниях не нуждался — чай, не впервой, — да и вообще им там на месте виднее. Поэтому Алексей Борисович не стал хвататься за рацию, выждал немного, потом выбрался из кресла и, жестом предложив начальнику службы безопасности «Савоя», остаться покуда на месте, вышел в коридор. Затем неспешно спустился в подвал и через распахнутую настежь бронированную дверь, вошел в хранилище.
Зрелище было впечатляющее. В стене справа зиял огромный — в рост человек и шириной в метр — пролом. Всё вокруг было усыпано осколками кирпича и штукатурки, на которых под присмотром пары омоновцев лежали в положении «мордой в пол» какие-то трое с руками скованными наручниками за спиной. Рядом в рыжей кирпичной пыли валялось, надо полагать, отобранное у них оружие. «ТТ», «Люгер», «Вальтер» — намётанным взглядом определил Алексей Борисович.
Из пролома высунулась голова Маркина.
— Ну, как там? — поинтересовался Кузин.
— Два «двухсотых», — мрачно сообщил тот, используя, похоже что навсегда въевшуюся в его лексикон армейскую терминологию.
В душе у Алексея Борисовича шевельнулось недоброе предчувствие.
— Кто?
— Мои все целы, — потупившись, сказал омоновец — как говорится, ответил, не ответив.
Предчувствие переросло в уверенность. Кузин выхватил у него из рук включённый ручной фонарик и бросился в черноту тоннеля. Маркин, едва поспевая, шёл сзади. Раз не его, размашисто шагая в полумраке, рассуждал Кузин, значит… Впереди показался слабый свет. Два омоновца, подсвечивая себе фонариками, стояли возле лежащего ничком человека. Беглого взгляда хватило, чтобы понять, это явно кто-то из бандитов — плотный крепыш, ростом до Закупр не дотягивает. А и чёрт бы с ним! Но второй-то выходит, что по-любому мой! Кто? Олег? А, может, Сергей? Кузин без остановки проследовал дальше. Идти, впрочем, пришлось недолго…
Сергей сидел на полу, привалившись спиной к стене. Голова неподвижно лежавшего Олега покоилась на у него на коленях.
— Что? — только и смог выдавить из себя старый опер.
— Наповал… Сзади… Прямо в сердце… — с трудом проговорил младший близнец.
— Что здесь произошло? — обернулся Кузин к подоспевшему Маркину.
— Как рвануло, они в пролом… Мы, как велено было, пару минут выждали и в хранилище через дверь… Трое, те сразу лапки кверху… — сбивчиво рассказывал капитан — по всему видать, не большой мастер разговорного жанра. — Тот, который там лежит, — он кивнул назад, — сразу сообразил, что к чему и метнулся обратно… Двое моих за ним. Почти догнали, а он развернулся и ствол вскинул. Пришлось применять оружие…
— Так это не он, а кто-то из твоих, Олега…? — внутренне похолодев, спросил Кузин.
Маркин понуро кивнул.
— Но как? — подавленно пробормотал Алексей Борисович. — Он же чуть ли не десяти метрах впереди был…
Старший над омоновцами попытался объяснить:
— Тот из моих, которой первым бежал, у него АПС. А там два режима огня: одиночными и очередями. Переключение через флажок предохранителя. Так, парень сгоряча на автоматическую стрельбу выставил… Короче, когда тот, — Маркин снова коротко кивнул за спину, — остановился и наган на него направил, мой боец ждать не стал, и выпулил сразу полобоймы, а в обойме двадцать патронов… У «стечкина» при автоматической стрельбе ствол сильно задирается. Вот и словил лысый всего-то две пули в грудь, а остальные дальше и выше прошли, ну и вашего опера достали — тоннель-то прямой, без загибов…
Как же ты так, парень? Что ж это такое? Нелепость, трагическая случайность или, может, судьба-злодейка? — терзался Кузин, медленно скользя отрешённым взглядом по Сергею, продолжавшему сгорбленно сидеть на полу, по застывшему лицу Олега. Любые слова в эту минуту были лишни и бесполезны, и Алексей Борисович промолчал… Слабый свет валявшегося на полу возле братьев фонарика, был направлен в потолок и придавал окружающему фантасмагорический оттенок… Ведь, всё, вроде бы правильно сделано было. Одно досадное недоразумение, и вот, поди ж ты — нет человека. Жаль парня…
Тем временем Маркин продолжал говорить, но слова его с большим трудом, словно сквозь вату, пробивались к сознанию Алексея Борисовича.
— А что было делать? Не ты, так тебя. Эх, знать бы заранее, что у лысого наган не разряжен… Барабан-то пустой! Ни одного патрона — сам проверил…
О чём он? Наган, барабан, патроны, какой-то лысый? Лысый! — Кузина будто током шибануло. Да ещё в хранилище, три человека и три ствола: «ТТ», «Люгер» — он же «Парабеллум» — и «Вальтер П38». А картинка-то, похоже, сложилась! Так и не проронив ни слова, он пошёл, почти побежал, в направлении хранилища. Завидев его, омоновцы, стоявшие возле застреленного бандита, чуть посторонились, полагая, что подполковник проскочит мимо, но тот остановился и, попросил:
— А ну-ка, ребятки посветите, чем можете! Хочу по полюбоваться на этого красавца.
После чего, склонился над трупом и вопреки железному правилу — до приезда следователя ни к чему на месте происшествия не прикасаться — бесцеремонно перевернул его на спину…
Люди уходят, вопросы остаются
Первое что сделал Кузин — доложил дежурному по МУРу о результатах своего ночного бдения, чтоб тот оперативно подключил к делу всех, кого требовалось в таких случаях. Уж в чём-чём, а в этом на него можно было целиком и полностью положиться — процесс был отлажен до автоматизма. Но не приходилось так же сомневаться, что дежурный немедленно проинформирует начальника управления или, как минимум, кого-то из замов, а от тех информация пойдёт не только выше, но и расползётся вширь. Не каждый день в Москве предотвращаются попытки обчистить казино, да к тому же ещё по-американски с взрывами и стрельбой. Так что очень скоро к «Савою» понаедут кто надо и не надо, и здесь станет не продохнуть от высоких начальников всех мастей.
Предвидя такой оборот, Алексей Борисович спешно организовал отправку задержанных в 17 отделение. Сопровождавшим их омоновцам он строго-настрого наказал, пусть делают что угодно — рассуют по разным камерам, не хватит камер, по разным этажам разведут и, хоть бы, и к батареям прикуют в каком-нибудь закутке, — но исключат возможность общения своих подопечных друг с другом и вообще с кем-либо до его, Кузина, прихода, когда он сможет вплотную с ними поработать. Сергея Алексей Борисович на сегодня от всех дел освободил и разрешил остаться с братом — парню сейчас ни до чего, — сам же стал, дожидаться столпотворения, которое должно было начаться с минуты на минуту…
Можно только догадываться, каково было постояльцам «Савоя». Мало того, что предутренние часы выдались беспокойными — тут вам и мини-землетрясение, и какое-то движение на первом этаже, — так ещё к пяти часам под окнами гостиницы столпилось немало служебного автотранспорта. Строго говоря, по делу прибыли лишь два автомобиля: зелёная «буханка» с красным крестом и «рафик» с надписью по борту «Милиция. Дежурная часть ГУВД». Первая, труповозка, дожидалась, когда можно будет забрать тела. Второй привёз дежурную группу, в состав которой входил в том числе и следователь прокуратуры, который сейчас занимался составлением протокола осмотра подземного места преступления.
Возможно небезосновательно находились возле гостиницы стоявшие чуть в стороне пожарная машина и карета скорой помощи, остальные же четыре легковушки, все сплошь Волги, доставили первого заместителя прокурора Москвы, заместителя начальника ГУВД по оперативной работе, начальника МУРа и начальника Свердловского РУВД, на территории которого всё и приключилось. Никакого практического смысла в присутствии здесь этих руководящих товарищей разных уровней не было. Они спустились в подвал, поглазели на сделанный взрывом пролом в стене хранилища, задали Кузину какие-то никчемные теперь, после того, как всё уже закончилось, вопросы и выбрались на свежий воздух. Затем потоптались немного у входа в гостиницу, переговариваясь и поёживаясь от утреннего морозца, и, сочтя свою миссию выполненной, разъехались, вероятно, досыпать. Зато как приятно будет потом кому-нибудь из них, взявши в руки сводку, прочесть там: «…на место происшествия выезжал тот-то…» — то есть, он любимый и, вроде как, приобщился к реальной сыскной работе, печально ухмыльнулся Алексей Борисович, проводив взглядом удаляющиеся начальственные авто, и пешочком, благо не так чтобы очень далеко было, отправился в 17-е, где томились задержанные, чтобы прояснить до конца одно обстоятельство.
Дело в том, что убитый бандит, из-за которого Олег словил пулю, скорее всего был не кем-нибудь, а неуловимым «Бесом». Во всяком случае, покойничек полностью подходил под описание, данное потерпевшими, и был ну просто вылитым Котовским с фотографии 1916 года. Само-собой, чтобы прийти к столь категоричному выводу Кузино потребовалось предварительно абстрагироваться от пижонских усиков на лице Григория Ивановича и от его чуть припудренной кое-каким волосяным покровом головы, поскольку у застреленного бандита она была обрита под ноль, а никаких усов и в помине не было. Оповещать о своём открытии кого-либо Кузин не спешил — сперва следовало всё проверить, убедиться, а потом уж бить в колокола. Поэтому, отбывшему восвояси Егорову он не сказал на сей счёт ни полслова.
В отделении сонный дежурный выдал подполковнику с Петровки ключ от пустующего углового кабинета, который для допросов был в самый раз. Выкрашенные в мрачный тёмно-зелёный цвет стены, стол, два стула и зарешёченное окно, как нельзя более соответствовали этим целям и создавали должное настроение.
— С кого начнёте, Алексей Борисович? — поинтересовался Маркин, временно ведавший охраной и раздельным нахождением задержанных.
— Без разницы! — ответил Кузин.
Ему действительно было всё равно, с кого начать. Пока что вся троица представлялась ему некой терра инкогнита, за исключением разве что Чекменёва, да и о том было известно слишком мало, чтобы избрать его на роль первого собеседника. Никаких документов у злоумышленников при себе, понятное дело, не имелось — кто ж ходит на дело с паспортом! — так что предстояло для начала понять, с кем имеешь дело, а потом уж выстраивать какую-никакую схему действий, и Алексей Борисович решил положиться на случай: кого приведут, того приведут.
Устроившись за столом, он достал из кармана и положил перед собой пачку «Космоса» и зажигалку, как необходимый атрибут антуража — не факт, что поспособствует достижению взаимопонимания, но никогда не помешает уж точно. Первым ввели сухощавого, коротко стриженного, рост за метр восемьдесят и годков хорошо тридцать да пожалуй что даже ближе к сорока… Должно быть, это тот, который Маквецяну ногу прострелить грозился, примерил его Алексей Борисович на одного из подельников «Беса», вспомнив как описывал своего обидчика Норик Тигранович. А если у него ещё и голос сиплый…
— Присаживайся — потолкуем. — Кузин кивнул на стул.
— Не об чем нам толковать, начальник, — приглушённо-хрипло и даже с каким-то присвистом ответил тот, однако опустился на стул, положив на стол скованные браслетами руки.
Голосок в цвет, отметил про себя Кузин и продолжил разглядывать сидевшего напротив человека. Лицо костистое. Взгляд недобрый. На пальцах правой руки синеет аж три перстня. При наличии таких художеств, прятать руки в перчатки — самое то. Этот точно зону со всех сторон нюхал и не раз. И что-то мне подсказывает, что разговора не получится, мысленно резюмировал Алексей Борисович, которому не раз доводилось встречаться с подобными субъектами.
— Закуривай! — Он указал глазами на пачку сигарет.
— Мне у мента курево брать западло. — Ухмыльнулся задержанный.
Точно бродяга, уверился Кузин в своём первоначальном предположении, однако всё же предпринял контрольную попытку разговорить «Сиплого», как он его окрестил:
— Ты, хоть, назовись, что ли! — предложил сыщик. — Или это тебе тоже в падлу?
— Сказано уже, базара не будет! — упрямо твердил своё «Сиплый».
Кузин лишь пожал плечами.
— Как знаешь — уговаривать не стану! — с самым небрежным видом бросил он. — Пальчики откатаем, они за тебя всё расскажут.
Про «Беса» даже расспрашивать не стал — без очков видно, бесполезняк. Упёртый — слова не вытянешь. Решил, не тратить времени понапрасну — авось, другие окажутся поразговорчивее.
— Уводи! — велел он омоновцу. — И давай второго!
Следующим оказался Чекменёв. На фотографии, присланной из Челябинска, Витёк был значительно моложе — на паспорт-то он снимался в шестнадцать, а сейчас ему уже четвертак! — но всё же узнаваем. С этим должно быть полегче, подумалось Кузину. Молодой, уголовного опыта, считай, что никакого…
— Ну что, Виктор Василич, побеседуем? — спросил Алексей Борисович.
По лицу парня пробежала тень удивления и тревоги: откуда бы этому менту знать, кто я? Ориентируясь на мимическую реакцию Витька, Кузин не преминул в довесок козырнуть более детальным знакомством с его биографией и одновременно нагнать тумана недосказанности:
— А как ты думал? Земля слухом полнится. В Челябе ты раз соскочил, в другой — пронесло, думаешь, и сейчас прокатит? Забудь! Вас с поличняком взяли — со стволами на руках. Вот и кумекай! Нам даже ничего доказывать не придётся. Сядешь как миленький! А поскольку наворотили вы дел — за год не расхлебаешь — десяточка тебе корячится в лёгкую. Но, вообще, как сложиться. Суд может ещё пару-тройку лет накинуть — санкция-то до пятнашки — а может и сбросить год-другой. Всё в твоих руках. Это «Бесу» уже похрен — он ласты склеил — а тебе ещё жить. Думай!
Словесная атака определённо возымела действие. Алексей Борисович буквально слышал, как трещат у парня мозги от напряжения. Ничего, пусть поломает голову, к чему я его всей этой чешуёй потчую, мысленно усмехнулся Кузин, ведь, по сути не сказано было ничего конкретного, а что может быть ужаснее для человека, чем неведение? Впрочем, старый опер не просто так сорил словами, рисуя мрачные перспективы. Между делом он ввернул в свой монолог главное — в нём проскользнула кличка «Бес»! — и теперь ждал реакции. Она последовала — Чекменёв наживку проглотил.
— Так вы чего? — растерянно пробормотал он. — Вы его грохнули что ли?
— «Беса»? — переспросил для надёжности Кузин.
— Ну да, — окончательно и бесповоротно развеял Витёк все всяческие сомнения в том, что на денежное хранилище казино «Савой» покусился именно «Бес».
— В морге он остывает, — подтвердил Алексей Борисович и, не то специально для Чекменёва, не то, отвечая каким-то своим мыслям, раздумчиво протянул: — Не угрожал бы стволом омоновцам — они этого не любят — был бы жив.
Вот и всё. Стало быть, на «Бесе» можно поставить крест — почему-то с полнейшим безразличием подытожил Кузин, на которого вдруг навалилась страшная усталость. Вероятно сказывался возраст. Это по молодости он мог позволить себе сутками напролёт работать, и ничего, а теперь уже не то — не мальчик чай. Надо думать, не прошли даром часы напряжённого ночного ожидания. А уж о нелепой случайности, погубившей Олега, и говорить нечего… Интересно, как там Серёга? Бедный парень! Эх, сейчас бы вмазать стакан водки, а лучше два, чтоб напрочь забыться и на боковую, с тоской подумал Алексей Борисович, да нельзя: предстоит ещё потрудиться. Он перевёл взгляд на Витька, который как-то резко обмяк и поник — то ли известие о смерти «Беса» его так подкосило, то ли Кузину удалось его убедить, как знать, — но, похоже, парень созрел для сотрудничества со следствием.
— Ну, что? Каяться будем или как? — без околичностей обратился к нему Алексей Борисович, почти, впрочем, не сомневаясь, что тот выберет первое…
Чекменёв дал полный расклад по всем преступлениям, в которых принимал участие, — а вот вразумительного ответа на вопрос: «Кто такой «Бес»?» дать не смог. Просто не знал. «Бес» и «Бес». Ни имени, ни фамилии, ни откуда родом, ни где обитал в Москве, словом, ничего. Познакомились больше года назад. Произошло эпохальное событие на Киевском вокзале, где Чекменёв подвизался грузчиком. Выгрузились из вагона четверо кавказцев. При них аж двенадцать тяжеленых чемоданов — видно припёрли какой-то товар на продажу. Подрядили Витька с тележкой. Бизнесменов из южных краёв встречал земляк на микроавтобусе. Когда чемоданы были размещены в салоне, выяснилось, что оплата услуг грузчика в планы кавказцев не входила, но они даже и предположить не могли, что тому вздумается в одиночку возбухать против пятерых. Ошиблись. Афганская закалка не позволила парню смолчать. Завязалась драка. Один из южан вытащил нож, и быть бы беде, кабы не вмешался случайно оказавшийся поблизости крепкий мужик.
Происходило всё это ранним утром, где-то на задворках вокзала, вдали от посторонних глаз, так что, прилично отвалтузив недобросовестных нанимателей и получив с них полагающуюся плату и даже более того, победители беспрепятственно удалились. Потом посидели, выпили, потолковали за жизнь, и «Бес» — так представился новый знакомый — которому духовитый парень, не сробевший переть буром на пятерых, определённо приглянулся, предложил настоящее дело, открытым текстом описав, чем именно предстоит заниматься. К тому времени Витька до такой степени достала нищета, что он согласился, не раздумывая. Но «Бес» до самого конца так остался для него «Бесом» — человеком без имени.
В этом плане и надежды на третьего подельника тоже не оправдались. Не больно-то умный, простоватый здоровяк «Колян» — в миру Тарасевич Николай Богданович — шифроваться не стал: о себе выложил всё как на духу и более того, походя рассекретил «Сиплого», который, как выяснилось, оказался трижды судимым «Кивком» — Кивко Романом Петровичем — и с которым он сошёлся на зоне во время последней отсидки. Впереди паровоза «Колян» не бежал, с признаниями не торопился, но припираемый к стенке ранее уже полученными показаниями Чекмкнёва, постепенно сдавал позиции, так что, в плане дальнейшего расследования преступной деятельности группы с ним проблем не предвиделось.
Что же касается обстоятельств знакомства с «Бесом», описал он их так:
— Мы с «Кивком», как откинулись, на «железке» промышляли — перебивались по мелочи. То на запад скатаемся, то на юг, как фишка ляжет. Останавливались, людишек в потёмках на гоп-стоп брали и в поезд — ищи нас свищи… В прошлом годе дело было, по осени. Мы в Херсоне на вокзале присмотрели упакованного фраера с чемоданчиком. Как водится, решили проводить… Проводили, блин! — Криво усмехнулся бандит. — Ну, наехали, как полагается, так он нас, поверишь, как детей отбуцкал… Я не мелкий, да и «Кивок», если что навешать может за милую душу, но это было что-то! Вот так мы с «Бесом» знакомство свели. Деловой оказался, хош у хозяина и не бывал. С собой позвал. А нам пох… где фраеров бомбить. Ну, двинули вместе в Москву… Не-е-е, кроме погоняла я ничё об нём не знаю, но фартовый был…
Вначале одиннадцатого в отделение подтянулся следователь. Белая кость, саркастически хмыкнул Алексей Борисович, бросив взгляд на часы. Рабочий день с десяти до девятнадцати, обед по расписанию, всё как у людей, скептически хмыкнул опер. С другой стороны, тебе-то кто мешал податься в следствие? — спросил он себя. Выбрал по доброй воле оперскую лямку, так тяни и не гунди.
Кузин перепоручил троих схваченных за руку на месте преступления бандитов заботам следственного отдела и отпустил восвояси омоновцев, освободив их наконец от выполнения несвойственных им вертухайских функций. Потом обрисовал следаку ситуацию и вручил тому «чистухи» Чекменёва и Тарасевича. Покончив с формальностями Алексей Борисович, несмотря на то, что совсем не спал этой ночью и всё утро работал с задержанными, решил наведаться во второй морг судмедэкспертизы, куда отправили тело «Беса».
Не то чтобы он совсем уж сам по себе туда отправился. Нет. Просто услышал, что криминалист Тверского РУВД намерен ехать дактилоскопировать и фотографировать труп, ну и упал ему на хвоста. Посещение морга — процедура малоприятная, но куда деваться, если личность главаря бандитов по-прежнему оставалась загадкой, а Кузина пока никтоне освобождал от обязанности, выяснить, кто же всё-таки он такой. Пренебрегать возможностью заполучить хоть какую-нибудь дополнительную информацию, могущую оказаться полезной в решении этой задачки было бы неразумно, вот Алексей Борисович и поехал. По пути договорился с экспертом, чтобы тот напечатал для него персонально допкомплект фотографий. Помимо того, попросил сделать и дубликат дактилокарты, тоже, что называется, про запас.
В морге, пока эксперт занимался фотосъёмкой и откатывал пальчики, Кузин переговорил с врачом, производившим вскрытие. Строго говоря, судмедэксперт не обязан был что-либо ему рассказывать — всё, что касалось насильственно-убиенных, относилось к ведению 2-го, то бишь убойного, а никак не 4-го, разбойного, отдела, — но медик пошёл оперативнику на встречу и от беседы не уклонился, хотя с чистой совестью мог бы. Собственно говоря, Кузина интересовала не причина смерти — она и так была ему прекрасно известна — а лишь нюансы вроде наличия у покойного особенностей физического развития, родимых пятен, шрамов, следов от ожогов, татуировок и прочих метин. Почти на все перечисленный вопросы ответы были отрицательные… Кроме первого. Медик сообщил, что визуальная оценка соразмерности развития мышц левой и правой половин торса позволяет сделать уверенный вывод, что покойник был левшой.
Часа через полтора, заполучив дактилокарту и фотографии, Алексей Борисович отправился на Петровку, буквально на минутку забежал в свой кабинет и сразу поднялся на шестой этаж в экспертно-криминалистическе управление. Для подтверждения того, что в морге находится именно «Бес», следовало безотлагательно сравнить отпечатки пальцев убитого с многочисленными отпечатками, оставленными на местах преступления «Бесом». Это была формальная процедура — у Кузина на руках имелось постановление о назначении дактилоскопической экспертизы, — сам же он нисколько не сомневался, что совпадение будет полным. Порукой тому было разительное портретное сходство, в смысле, сходство с композиционным портретом, и показания двух из трёх подельников «Беса».
Помимо того требовалось внести ясность в ещё один вопрос, совсем не формальный, но занимавший Алексея Борисовича куда больше. Следовало наконец выяснить степень внешнего сходства между «Бесом» и Котовским, чья тень снова навязчиво замаячила на горизонте. В значительной мере опытного опера подтолкнул к этому факт, что и тот, и другой были левшами. Не слишком отчётливо понимая, во что всё это в итоге может вылиться, Кузин, тем не менее, уболтал габитоскописта* безо всякой казёнщины, чисто по-дружески, срочно провести сравнительное исследование фотопортрета Григория Котовского, одолженного у Фирсовой, и свеженьких фотографий из морга.
— Злоупотребляете, товарищ подполковник! — иронично-укоризненно отреагировал на его просьбу эксперт, однако пообещал с ответом не затягивать.
Следующим шагом стал визит к Симакову.
— Ты что творишь, Алексей? — раздражённо спросил начальник отдела, едва Кузин переступил порог. — Меня сверху уже задёргали: кто, что, как… А ты глаз не кажешь!
— Я, между прочим, работал, — Не полез за словом в карман подчинённый и, тяжело опускаясь на стул, возмущённо присовокупил: — Со вчерашнего вечера на ногах, ничего не жрал и глаз не смыкал!
— Ладно, ладно… — поспешил погасить его праведный гнев Симаков. — Разобрался, что за публика?
— Почти, — уклонился от однозначного ответа Алексей Борисович.
— Ну так, поделись своим почти.
— Делюсь, — устало произнёс Кузин, положил перед собой неизменную дерматиновую папку и принялся вводить начальство в курс, вынимая из неё и передавая Симакову фотографию за фотографией.
— Кивко Роман Петрович — он же «Кивок», — Протянув начальнику первый снимок, пояснил подполковник. — 1954 года рождения, уроженец села Пятихатка…
— Пятихатка? — с ухмылкой переспросил Юрий Александрович.
— Пятихатка, — нимало не смутившись, подтвердил Кузин, — Мироновского района Киевской области Украины. — и продолжил: — Трижды судим за грабежи и разбой. Общий стаж за решёткой — 13 лет.
— Ничего не скажешь, достойный член общества! — не сдержавшись,
*Габитоскопист — эксперт, занимающийся идентификация человека по признакам внешности, отражённым на фотоматериалах, видеозаписях и иных носителях изображений.
буркнул Симаков.
— Достойный, дальше некуда, — согласился Кузин и достал из папки второе фото.
— Тарасевич Николай Богданович, 1960 года рождения, уроженец Могилёва. Две судимости за хулиганку и за убийство по неосторожности, два и три года, соответственно. Типичный «баклан». Сила есть — ума не надо. Они с «Кивком» вместе чалились…
— Понятно. — Кивнул Симаков
На стол легла следующая фотография.
— Ну и Чекменёв… — не углубляясь в подробности, потому как этого представлять нужды не было, скупо прокомментировал Кузин.
— Во кампашка подобралась! — хмыкнул Юрий Александрович. — Хохол, бульбаш и русак — прямо какой-то восточно-славянский бандинтернационал!
Алексей Борисович воздержался от оценки начальственной шутки и извлёк на свет божий аж целых четыре снимка — как полагается при фотографировании трупа, анфас, левый и правый профиль плюс ростовой, — сделанных во 2-ом морге, и веером раскинул перед шефом на столе.
— А это… — он выдержал эффектную паузу. — «Бес» собственной персоной!
— Иди ты! — недоверчиво-удивлённо воскликнул Симаков.
— Не пойду. — Кузин утомлённо прикрыл глаза и помассировал их пальцами. — Я там уже был. Ничего интересного.
На сей раз уже Симаков, пропустив остроту подчинённого мимо ушей, взял в руки фотографии и впился в них глазами.
— Это точно?
— Абсолютно точно будет, когда дактилоскопия своё слово скажет. У них там запара, но обещали, что дня через два заключение будет готово. А лично мне показаний подельников более чем достаточно, чтобы не сомневаться, что это «Бес»! — веско заключил Алексей Борисович и с грустной издёвкой в голосе поинтересовался: — А что собственно вас, Юрий Александрыч, удивляет? Если помните, в плане проведённой нынешней ночью операции гражданин Чекменёв фигурирует, как предполагаемая связь не кого-то, а вот именно что «Беса».
— Да уж! Не знали, да угадали… — буркнул Симаков, по-видимому вспомнив, как они с Кузиным пудрили мозги Егорову, чтобы тот дал добро на операцию, и спросил: — Личность удалось установить?
Кузин лишь отрицательно помотал головой.
— Что, даже подельники ничего о нём не знают? — Удивился Симаков.
— Тут видишь какое дело, — принялся объяснять Алексей Борисович, — «Бес», он — мозговой центр. Наводчики, сбыт, организация нападений — всё было на нём. Как он ухитрился обзавестись в Москве нужными контактами, даещё за такой короткий срок — ума не приложу.
И заметь, никак не засветился в местной преступной среде. — Кузин в недоумении пожал плечами. — Но вот таки как-то смог. Криминальный талант! А эта троица — пехота. На подхвате. Набрал по случаю более-менее подходящих… Так с какого, спрашивается, ему с ними сближаться и что-то о себе рассказывать? В случае чего, концы обрубил и растворился. А кто он, что он? «Бес» и всё! Связь односторонняя по телефону. Все разговоры только при личной встрече. Хочу заметить, конспирация у него была на уровне!
— Но с Закупрой-то у них прокол вышел, — напомнил Симаков.
— И на старуху бывает… Сам знаешь. По всему видать, поднадоело «Бесу» трясти состоятельных граждан. Решил одним махом хапнуть много и сразу. А тут в лице Олега спец по взрывному делу подвернулся. Может ещё и ситуация с казино подпирала, мы ж не знает, что да как там складывалось…
Алексей Борисович помрачнел. Как не гнал он от себя мысль о смерти Олега, она настырно всплывала и безжалостно впивалась в мозг. Эх, парень, парень…
— Я закурю? — попросил разрешения Кузин.
— Кури, старый, кури! — позволил Симаков, понимая, что у того на душе кошки скребут.
— Вот и скажи после этого, что везение в нашем деле рояля не играет, — закурив, раздумчиво произнёс Алексей Борисович, словно в продолжение какого-то давнего спора возможно, что и с самим собой. — Два месяца мы как рыба об лёд бились, и ни хрена! Всё по нулям! А Олег просто сходил с девчонкой на дискотеку, и, сам того не ведая, вывел нас на «Беса»! Хотя… — Кузин сделал какое-то отчаянное движение рукой, — …какое тут к чертям собачьим везение, если послезавтра похороны!
— Ну, с «Савоем» всё ясно, а по остальным делам что? — попытался Симаков перенаправить течение мыслей сослуживца в менее мрачное русло.
— Стойким оловянным из всей троицы оказался только «Кивок» остальные заливаются соловьём, только успевай записывать. Осталось закрепить показания… Впрочем, это уже забота следствия. Мавр сделал своё дело… — Кузин с хрустом потянулся, после чего, зевнув в весь рот и добавил, — … и может идти отсыпаться.
— Так я не понял, Отелло, можно давать в сводку раскрытие? — озабоченно спросил Симаков.
— Можно. — Кивнул Алексей Борисович.
— По всем тринадцати эпизодам? — уточнил начальник отдела.
— По всем. — Снова кивнул Кузин, подытожив: — Банда «Беса» прекратила своё существование, а я еду домой спать.
Наступило скорбное послезавтра. Похороны были назначены на 17:00, а до этого времени всё шло своим чередом — обычный будний день. Едва Кузин пришёл утром на работу, в дверях появился Назаров.
— Привет, Борисыч! — Прогудел он, валившись в кабинет и заполнив собой не больно-то просторное для его комплекции помещение.
— А мне вот любопытно, кто тебе пропуск заказал? — не без ехидцы спросил Кузин, обменявшись с, прямо скажем, нежданным гостем крепким рукопожатием. — Не я — точно. Саныч, насколько мне известно до обеда в министерстве завис. Колись!
— Можно подумать, что кроме вас больше некому! — фыркнул Назаров. — Не на четвёртом отделе едином, знаешь ли, свет клином сошёлся. А ты чего это в одиночестве? — полюбопытствовал мент на пенсии.
— Так, Сергей подготовкой к похоронам занят, — не больно-то весело ответил Кузин.
— Понимаю, — сочувственно произнёс Назаров. — Когда похороны?
— Сегодня в пять вечера.
— Вероятно я не вовремя, но раз уж пришёл…
С этими словами он открыл принесённый с собой дипломат, достал бутылку зелёного стекла необычной формы и протянул Кузину.
— Это вам от нам с чувством глубокой благодарности!
Алексей Борисович взял бутылку и с интересом воззрился на презент.
— Когнак камюс наполеон… — прочёл он как уж сумел, надпись на этикетке.
— Настоящий Камю. Прямо из Шаранты — с родины коньяка. Очень рекомендую, — заметил Валерий Иванович.
— Попробуем, — сказал Кузин, убирая бутылку в сейф. — Ну ты как? Иуду вычислил?
— А то! — не без гордости за проделанную работу, отозвался Назаров. — Причём очень быстро — считай за день.
— В твоих способностях я нисколько не сомневался, — потрафил его оперскому таланту Алексей Борисович. — И кто же он?
— Она, — поправил Назаров. — Девушка-кассир. Уже во всём покаялась. Когда шёл капремонт здания её двоюродный брат, рулил бетонными работами в подвале. И, надо же так совпасть, что он оказался заядлым диггером — подземную Москву изучил, как никто, и что под «Савоем» творится, разумеется, знал… Так он, ту часть стены будущего хранилища, которая старый тоннель перекрывала, армировать не стал — только чуть забутафорил старую кладку. В общем, расстарался на перспективу в намерении при случае продать ценную информацию за дорого. Девчонка была в теме и для подсветки изнутри правдами-неправдами устроилась к нам в казино кассиром…
— Ну и кому продали ценные сведения? — не удержался от вопроса Кузин.
— Тут всё не так тупо однозначно, — продолжил сохранять интригу Назаров. — У девушки несколько месяцев назад кавалер появился. Он в казино пару раз заходил. Потом встретил после смены. Напросился сопроводить до дома. Дальше-больше: цветы-рестораны, любовь-морковь — короче, очаровал. А недавно этот мужчина мечты сам завёл разговор насчёт того, чтобы нахлобучить казино. Вот и возникла общность интересов! — выдал Назаров в виде заключительного аккорда.
— А имя у героя-любовника есть? — спросил Алексей Борисович.
— Ей он представился Андреем, — кисло поморщившись и не скрывая скепсиса относительно соответствия истине названного имени, ответил Валерий Иванович. Всем своим видом он давал понять, что с таким же успехом кавалер мог быть Петром, Павлом или Сидором. — В паспорт она не заглядывала. Где обитает, неизвестно — время проводили или у неё, или в кабаках. Да и что в имени тебе его?! — на Шекспировский манер иронично воскликнул Назаров. — Это тот, которого в тоннеле ухлопали. Я фотографии всех злодеев ей показал, она его и опознала…
— Не помню, чтобы я тебе их давал, — недовольно поморщился Кузин. — Где добыл?
— Пусть это останется моей маленькой тайной! — отшутился Назаров. — Но, вообще-то, пора бы тебе знать, что некоторое количество денежных знаком способно творить чудеса… Да ты не волнуйся. Всё в рамочках — ничего противозаконного. В настоящий момент девица и её кузен дают показания следователю. Он сказал, что зарывать их не станет, а дальше как суд решит.
— Понятно. — рассеянно кивнул Алексей Борисович, спросив напоследок: — Надеюсь после допроса трупы кассирши и её братца-диггера не всплывут где-нибудь в Москве-реке или Яузе?
— Моё дело — добыть информацию, — дипломатично уклонился от ответа Назаров. — Наверх доложил, а остальное меня не касается. Ущерба-то не было. Не думаю, что дойдёт до таких крайностей…
Однако своим ни «да», ни «нет» он лишь заронил подозрение, что такую возможность исключать нельзя.
Когда начальник службы безопасности «Савоя» удалился, Кузин посидел ещё какое-то время и, вспомнив, что за всей этой суетой кое-что совершенно вылетело у него из головы, встал и потопал на шестой этаж…
Следователь даром времени не терял и за прошедший день успел предъявить для опознания шестерым потерпевшим — скольких уж удалось выдернуть на скорую руку — фотографию убиенного бандита, и все они подтвердили, что он и есть тот, кто называл себя «Бесом». Для окончательного устранения каких бы то ни было сомнений на сей счёт следаку требовалось заключение дактилоскописта. Прошлым вечером он позвонил Кузину и попросил по возможности форсировать процесс. Ещё вчера Алексей Борисович собирался перед уходом домой заглянуть в ЭКУ и, если потребуется поторопить кого следует, но, как водится, завертелся и забыл.
Поэтому сразу после разговора с Назаровым поспешил выполнить просьбу следователя. Впрочем, тому не о чем было беспокоиться. Всё обошлось без сюрпризов. Дактилоскопическая экспертиза безоговорочно подтвердила, что человек, труп которого сейчас находился во 2-ом морге, и «Бес» — одно и то же лицо, в чём, к слову, Алексей Борисович и так ничуть не сомневался. Результат же инициированного Алексеем Борисовичем самодеятельного габитоскопического исследования был получен на словах. Если он чем и удивил видавшего виды сыщика, так только цифрами: восьмидесятидевятипроцентное совпадение. Это даже не много, а очень много.
Дальнейшая судьба заключения по пальчикам была предсказуема — её приобщат к уголовному делу, и вся недолга. А вот габитоскопия…
— Кто бы подсказал, что с нею делать? — озадаченно пробурчал себе под нос
Кузин, покидая кабинет эксперта.
Хоронили Олега на Митинском кладбище. Народу собралось порядочно. Проститься пришёл весь отдел. Приехал Егоров — как не глянь, а сотрудник погиб во время операции, как говорится, на боевом, посту. Ещё подтянулось с десяток таких же молодых, как Серёга парней — надо думать, из тех, кто служил вместе с Закупрами в Афгане. На автобусе прибыл духовой оркестр главка. Только вот из родни близнецов на кладбище никого не было. Да и откуда бы ей взяться. Родители, так уж сложилось, ушли из жизни уже лет пять как, каких-либо других близких родственников у братьев не было, а женами и детьми они обзавестись не успели, что в данных обстоятельствах возможно и к лучшему…
Как полагается в таких случаях, с речью выступил начальник Управления. Пару тёплых слов сказал и кто-то из армейских друзей. Потом под звуки траурного марша тело было предано земле. Когда на свежую могилу легли ритуальные венки и отгремел троекратный салют — вместе с оркестрантами приехало отделение комендантского взвода с автоматами, — все стали расходиться. Возле могилы, не считая Сергея, задержалось всего шестеро, надо полагать, наиболее близких или таковыми себя считающих: пятеро «афганцев» и Кузин.
Все понимали, что по нынешним временам мало-мальски приличная поминальная трапеза встанет в копеечку, и младшему Закупре она была не по карману. Ну а поскольку даже скромное застолье на предусматривалось, прямо там же на кладбище оставшиеся разлили водку по пластиковым стаканам и практически без закуски — традиционный чёрный хлеб не в счёт — выпили в помин души усопшего. На том собственно поминки и закончились. Вроде всё прошло чин чином, в задумчивости рассуждал Алексей Борисович, занюхивая водку хлебной корочкой и оглядывая унылый кладбищенский пейзаж, расстилавшийся вокруг. Простились как положено. Речи, оркестр, венки, салют. Но до чего же тоскливо — ведь, двадцати семи ещё парню не было… Сердце сжалось от тоски и гнетущей безысходности.
Сергей за эти дни как-то поник и осунулся. От пышущего здоровьем и жизненной энергией удальца, каким он был совсем недавно, мало что осталось. Наверняка, молодость со временем возьмёт своё, и всё вернётся на круги своя, но сейчас он выглядел бледной тенью самого себя. В довершение безрадостной картины, ещё по дороге на кладбище парень влил в себя никак не меньше полулитра беленькой, и с последней стопки его в конец развезло — понятное дело, человек сам не свой, на нервяке. От Митино до «Проспекта Вернадского», где он обитал, путь не близкий, и Кузин вызвался сопроводить его до дома. Тот было заартачился, однако Алексей Борисович настоял на своём в рассуждении: седьмой час, зимние дни коротки, темнеет быстро, мало ли что… Конечно, парень он здоровый, да к тому же ещё круто подготовленный, и ежели какая-нибудь уличная шпана, наскочит, то горько пожалеет. Но не о том радел подполковник. Опасался, что, если до Серёги в теперешнем его состоянии не слишком вежливо докопаются, скажем, уличные стражи порядка из патрульно-постовой службы, то до предъявления удостоверения дело может и не дойти. Потому как, Серёжа сперва наваляет им за грубость, а уж потом представится. Кому оно нужно?
Слава богу, обошлось без эксцессов. Всю дорогу они промолчали. В вагоне метро Закупра-младший… Хотя, какой он теперь к чертям собачьим младший? Он теперь один остался… В общем, Сергей в вагоне малость покемарил и, похоже, хмель у него из головы повыветрился, а когда вышли из метро, морозная свежесть окончательно привела его в чувство.
— Тяжко мне, Борисыч, — поёживаясь от холода, пожаловался парень.
— Понимаю. — Вздохнул Кузин.
— Понимаешь, да не всё, — возразил Сергей. — Мы с Олежкой…
На памяти Кузина он впервые назвал так брата: не Олегатором или Олегом, как обычно, а именно Олежкой, — как, вероятно, называла того когда-то мама.
— Мы по жизни были во как связаны! — сжав правый кулак, пояснил он свою мысль. — Мы ж — как одно целое! Когда в Афгане хирург его в госпитале штопал, у меня температура под сорок подскочила. Пластом лежал, от боли выл, как будто не ему, а мне… мне операцию делали… Тогда братуха выкарабкался… А сейчас, видишь как вышло… — Сергей в отчаянии махнул рукой, — Это ж, считай, от меня полменя отрезало!
Они остановились под фонарём, и Кузин увидел, как по щекам парня катятся крупные слёзы. Понятно, что любые слова утешения были сейчас бесполезны, и Алесей Борисович промолчал. Преодолев минутную слабость и утерев ладонями лицо, Сергей тряхнул головой, словно отгоняя гнетущие мысли, и, выдавив натужную улыбку, спросил:
— Что ты со мной, как с маленьким, нянькаешься, Борисыч? Топай уже к метро! Тебе до ВДНХ почти час пилить, а мне до дома двести метров осталось. Или всерьёз думаешь, обидит кто, пока дойду? Так, ты ж меня знаешь. Я, если что, сам кого хочешь обижу.
— Вот этого-то я, Серёженька, и опасаюсь, — признался Кузин и таки проводил его до двери подъезда…
Домой Алексей Борисович пришёл около девяти. Был он мрачен и подавлен. Лариса встретила его в коридоре. Разумеется, она была в курсе насчёт похорон, расспросами, почему припозднился, не докучала и лишь вопрошающе поглядела на мужа. Тот снял пальто и, отвечая на незаданный вопрос, тихо произнёс:
— Проводили.
Потом переобулся в тапочки и прошёл на кухню, где его дожидался успевший остыть ужин.
— Давай разогрею, — предложила жена, следовавшая за ним по пятам.
Кузин отрицательно помотал головой и, усевшись за стол, принялся за еду. Лариса мудро сочла за благо оставить его в покое. Жуя холодную котлету, Кузин мусолил неотвязную мысль. В голове пульсировало: кто ж ты такой, «Бес»? Вот вроде бы какая хрен разница, кто он? Лежит в морге — туда ему и дорога! И будет лежать до установления личности. А не выяснится, кто он такой, спалят в крематории неопознанным, и все дела. По большому счёту, кому какое дело, просто он похож на Котовского или же является его потоком? Разве это что-то меняет? С какого, спрашивается, я вцепился в это сходство? Олег погиб — его не воскресишь. «Бес» мёртв — наплевать бы на него и забыть, да вот только никак не получается…
Этой ночью он несколько раз вставал с постели и уходил на кухню, покурить в приоткрытую форточку. В один из таких визитов на кухню, туда заглянула заспанная жена и, о ворчливо поинтересовавшись, сколько можно колобродить, но так и не получив ответа, удалилась. Алексей Борисович проводил её взглядом и, очевидно, придя к внутреннему консенсусу, подвёл черту:
— Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно!
Хождение по институтам
Чёрт-те что! — неодобрительно ворчал про себя Кузин, шагая по Рождественке. Была Жданова, теперь — Рождественка. Что им там, в Моссовете, кроме переименований заняться нечем? В голове у Алексея Борисовича никак не укладывалось, чего ради, улица Кирова стала опять Мясницкой, Горького — Тверской, а площадь Дзержинского сделалась Лубянской… Как коренному москвичу, выросшему в советскую эпоху, ему претил вал переименований, обрушившихся на Москву.
Ну да бог бы с ним, с поветрием повсеместного возврата исторических названий. В данный момент он держал путь в находившийся по адресу Рождественка, 12 Институт востоковедения Академии наук СССР и шёл он туда с конкретной — конкретнее не бывает — целью: пообщаться с человеком, который, как надеялся подполковник, поможет внести ясность в терзавший его вопрос. Имя человека, с которым он намеревался встретиться было Григорий Григорьевич Котовский. Как нетрудно догадаться, был он не только тёзкой, но и сыном легендарного сперва разбойника, а позже красного комбрига, комдива и наконец комкора Григория Ивановича Котовского, ну а помимо того ещё и крупным учёным-индологом, автором трёх сотен научных работ и лауреатом международной премии имени Джавахарлала Неру. Впрочем, научные достижения Григория Григорьевича муровского сыщика интересовали мало.
Вот и трёхэтажный особняк — здание Института востоковедения. На входе бдительный пожилой вахтёр, как полагается, поинтересовался личностью посетителя и причиной визита. После предъявления удостоверения и краткого объяснения, вопросы отпали, и Алексей Борисович, в соответствии с подсказкой охранника проследовал в кабинет Котовского, расположенный на втором этаже. Разумеется о сегодняшней встрече Кузин договорился заранее, воспользовавшись любезно предоставленным Фирсовой номером телефона. Так что появление сотрудника Петровки в стенах сугубо научного учреждения для Григория Григорьевича неожиданностью не стало. После обмена приветствиями, рукопожатиями и предложением присесть, он признался, что заинтригован, поскольку совершенно не понимает, зачем учёный червь вроде него мог понадобиться родной милиции.
Алексей же Борисович не спешил удовлетворить его любопытство. Приглядываясь к хозяину кабинета, он не мог не отметить не детальное, но общее внешнее сходство между сыном и отцом, каким тот запечатлён был на фотографиях. Те же не слишком высокий рост и крепкое телосложение. Та же форма черепа и черты лица. Само собой, их существенно разнил возраст — у Григория Григорьевича он приближался к семидесяти, а комдив Котовский так и остался навечно мужчиной чуть за сорок. Ещё одной отличительной чертой было пренебрежение Котовского-сына к явно наследственному раннему облысению — в отличие от отца он голову наголо не брил, и кое-где волосяной покров на ней всё же присутствовал.
— Дело у меня к вам не совсем обычное… — наконец-то приступил Кузин к объяснению цели своего визита. — Можно сказать, деликатное. При том, что ваш отец — личность легендарная, сведений о его частной жизни крайне мало, а мне нужно разузнать как можно больше обо всех ныне здравствующих родственниках вашего родителя, ну, и ваших, соответственно… — без обиняков высказался он.
Григорий Григорьевич удивлённо вскинул брови.
— Вот те на! — воскликнул он. — Когда мне досаждают писаки всех мастей, охочие до сенсаций, это я по крайней мере могу понять — их хлебом не корми, дай порыться в семейных тайнах знаменитых людей, чтоб потом статейку тиснуть. Но вы-то! Сотрудник уголовного розыска… — сын Котовского в недоумении развёл руками, — …и туда же!
— Надо полагать эти, как вы выразились, писаки основательно вас достали, — посочувствовал ему Кузин.
— Да не то слово! — подтвердил Григорий Григорьевич. — Я недавно наткнулся на статью… Не помню, что за газетёнка… — Он гадливо поморщился, едва сдерживая возмущение. — Представляете, они из героя Гражданской Котовского какого-то делягу сделали, дескать после войны наладил какое-то производство, ворочал миллионами…
При этом сын комкора, обращаясь по-видимому к тем самым писакам, которых здесь по понятным причинам, не было, негодующе воскликнул:
— Но коли так, куда же, позвольте спросить, эти миллионы подевались? Сколько себя помню, мы жили очень скромно — денег не хватало порой даже на самое необходимое.
— Понимаю вас. Но в мои намерения не входит прямо или косвенно опорочить имя вашего отца. Единственное, чего я хочу — это кое-в чём разобраться, — обозначил границы своего интереса Кузин. — Смею вас уверить, что с жёлтой прессой я не связан никоим образом, и наш сегодняшний разговор не станет достоянием гласности. Моя профессия тоже предполагает копанье в чужом грязном белье, однако, в отличие от журналистов у меня цели и задачи другие.
— Это какие же? — поинтересовался Котовский, предложив: — Только давайте на чистоту, Алесей Борисович!
— На чистоту, так на чистоту, — согласился Кузин, решив по-видимому, что так будет и проще, и честнее. — В прошлый четверг при задержании был застрелен один преступник… Вот взгляните!
Алексей Борисович не стал вдаваться в детали, а просто вынул из кармана фото «Беса», сделанные в морге, и протянул Григорию Григорьевичу. Тот взял снимки и стал разглядывать их один за другим, пристально всматриваясь в застывшие черты мёртвого лица.
— М-м-да… — промычал он раздумчиво и положил фотографии на стол. — Что тут скажешь! Как говорится, ни убавить, ни прибавить. Очень похож на отца. Я бы даже сказал, вылитый он, — резюмировал Котовский.
— Вот и наш габитоскопист придерживаются того же мнения, — заметил Кузин.
— Кто, простите, придерживается? — Не понял его Григорий Григорьевич.
— Эксперт-габитоскопист, — пояснил Алексей Борисович. — Он специализируется на установлении сходства или различия межу конкретным человеком — или, как в нашем случае, трупом, — и фотоизображением — в нашем случае, фотографией Григория Ивановича, сделанной в 1916 году в Кишинёвской тюрьме. У вас она наверняка имеется… Так вот эксперт утверждает, что основные антропометрические точки и размеры лиц на обеих фотографиях совпадают на восемьдесят девять процентов.
Котовский кивнул, мол, понятно, и спросил:
— Что из этого следует?
Если бы я сам знал, захотелось как на духу признаться Кузину, но он конечно же этого не сделал, отделавшись отговоркой:
— Личность этого человека не установлена. А столь явное сходство с вашим отцом наводит на мысль, что…
— То есть вы считаете, что он может… мог состоять в какой-то степени родства с моим отцом? — закончил за него Григорий Григорьевич.
— Скажем так, я такую возможность допускаю, — деликатно поправил его
Кузин.
— Но зачем всё это теперь? — в некотором недоумении, пожал плечами Григорий Григорьевич. — Если я правильно понимаю, он уже никому не причинит вреда.
Положа руку на сердце, Алексей Борисович не имел ни малейшего представления, что ему даст теперь, когда «Бес» уже перекочевал в мир иной, подтверждение или, напротив, неподтверждение факта, что тот связан родственными узами с Григорием Котовским. Тем не менее, он с упорством носорога стремился эту связь нащупать. Зачем? Он и сам не знал. Вот кто бы объясним, почему в жизни порой случаются моменты, когда ты просто должен что-то сделать, должен и всё! И совершенно неважно, зачем. Это как колея. Если в неё влетел, то выбраться можно, только дойдя до конца — иначе никак. И поди растолкуй эту зудящую потребность кому-нибудь, когда и сам толком понять ничего не можешь…
— Человек как две капли воды похожий на вашего отца, совершил немало тяжких преступлений… — начал, было, Кузин, но поняв, что убедительного объяснения у него попросту нет, неожиданно нашёл выход из неловкого положения в ответном вопросе: — Неужели вам самому не любопытно, существует ли связь между ним и вашим отцом?
Видимо вопрос попал в цель, потому что Котовский задумался, а потом, хоть и с оговоркой, но таки дал добро на экскурс в свою родословную.
— Что ж, давайте поворошим семейное прошлое! Не думаю, что результат вас удовлетворит, и всё же попробуем! — сказал сын легендарного комкора, и без отлагательства начал: — У моего деда Ивана Николаевича Котовского было шестеро детей. Отец был первым мальчиком среди них. Но о его братьях и сестрах, мне практически ничего неизвестно, кроме того, что они стали подданными Румынии. Да и это неточно… — и как бы оправдывая свою полнейшую неосведомлённость на сей счёт, напомнил: — Сами понимаете, Первая мировая, крушение империй, революции… Где уж тут отследить судьбы отдельных людей? Признаюсь, мне даже имена моих дядюшек и тётушек неизвестны…
Чтобы скрыть разочарование, Кузин понимающе покивал, подумав: чего и следовало ожидать. А на что ты, собственно говоря, рассчитывал? — спросил он себя. Страшно даже представить сколько лет прошло, и при всём уважении, сын Котовского — в этом смысле источник информации не слишком надёжный, хотя бы уже потому, что ему было всего два года, когда отца не стало. Откуда ему располагать сведениями об отцовской родне, когда он о нём самом-то если что и знает, то лишь по рассказам матери?
Как говорится, что есть, то и есть, даже если ничего нет, невесело подытожил Кузин. Начло оптимизма не вселяло. Однако сдаваться он не спешил.
— Ну, с этим мы разобрались, — без восторга констатировал сыщик и спросил в лоб: — Вам случайно не известно, не было ли у вашего отца… — щадя сыновние чувства, Алексей Борисович постарался смягчить формулировку, — …внебрачных детей?
Как ни странно, Котовский отреагировал довольно спокойно.
— У отца, как вам наверняка известно, была бурная молодость, в которой находилось место многим женщинам, так что ничего исключать нельзя. Но после того, как они с мамой поженились, едва ли… — Григорий Григорьевич отрицательно помотал головой и пояснил, почему он так считает. — На протяжении многих лет в нашем доме часто бывали бывшие «котовцы». И я, будучи уже подростком, слышал от них, насколько трепетно отец относился к маме, хоть, она и не была яркой красавицей. Говорили, что он как бы нашёл в ней свою мать, которой лишился в раннем детстве… По их мнению, мама давала ему ощущение семейного уюта, что ли, и он этим крайне дорожил.
Весомый аргумент, вполне серьёзно воспринял столь хлипкий на первый взгляд довод Кузин. При том образе жизни, какой вел Котовский-старший, неудивительно, что ближе к сорока его с тало посещать желание, обрести тихую гавань. Похоже, что в лице Ольги Петровны он таки её обрёл. Однако, я в своих изысканиях по-прежнему не сдвинулся с мёртвой точки, напомнил себе Алексей Борисович.
— А из прямых потомков только я и Лёля… Сестра Елена Григорьевна. Она — филолог. Живёт в Киеве. Преподаёт русский язык и литературу в Киевском госуниверситете… — пояснил Григорий Григорьевич, после чего снова взял в руки фото «Беса» анфас и присмотрелся: — Ему лет тридцать пять было, насколько я могу судить?
— Точно не скажу, но что-то около того, — подтвердил Алексей Борисович.
— Стало быть, чисто теоретически, он мог быть моим или её сыном, — принялся рассуждать Григорий Котовский-младший. — У меня дочь Мария от первого брака. Одна-единственная. Наследники мужского пола отсутствуют как класс. Лёля была замужем. Развелась. У неё сын. Тоже единственный, и тоже Григорий… — добродушно усмехнулся он. — В честь нашего отца, разумеется. Но вряд ли Гриша может представлять для вас интерес. Да вы сами можете убедиться.
Котовский кивнул на стоявшее на столе фото, оправленное в грушевую рамку. Снимок запечатлел пожилую женщину и мужчину лет сорока на фоне памятника Богдану Хмельницкому в Киеве.
— Это — Лёля, — указав на женщину, пояснил учёный. — А рядом с ней мой племяш и тёзка Григорий Вадимович Пащенко. Сами видите, в нём от бати нашего вообще ничего нет! Не в нашу породу пошёл! — Усмехнулся Григорий Григорьевич.
Не поспоришь, вынужден был признать его правоту Кузин. Долговязый — на голову выше матери — худощавый, и ничего в его скуластом лице не напоминало даже Елену Григорьевну, не то что деда… Где уж его на «Беса» примерять, вздохнул Алексей Борисович.
— Что ни говори, а удивительная штука — наследственность! — пустился в рассуждения Котовский. — Я-то ладно… На отца стал смахивать, только когда полысел. Лёля — другое дело. По ней всегда понятно было, что папина дочка… А сын её, сами видите! — он снова кивнул на фотографию сестры и племянника, а затем перевёл взгляд на снимки, принесённые Кузиным: — В то же время какой-то уголовник — практически копия Григория Иванович Котовского! — едва ли не с досадой закончил он.
На это трудно было что-либо возразить. Если между братом и сестрой Котовскими усматривалось несомненное сходство с отцом да и друг с другом — невысокие, плотные, круглолицые, — то внучатый племянник совершенно выпадал из ряда. Зато, «Бес» как будто под копирку сделан. Копия… Копия? Алексей Борисович задумался: а что если..? Да нет! Совсем уж полный бред… И всё же решился.
— Возможно вам покажется это ересью, но рискну спросить: вы, как индолог, верите… в реинкарнацию? — осторожно осведомился Алексей Борисович, которому вовсе не улыбалось выглядеть в глазах Григория Григорьевича идиотом. Однако поняв, что вопрос вышел каким-то скомканным, Кузин изъяснился совсем уж конкретно: — Словом, допускаете вы мысль, что умерший человек, может родиться заново?
Григорий Григорьевич лишь неопределённо хмыкнул.
— Понимаю, о чём вы… Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы не умираем насовсем? Только вот пунарджанма — это нечто иное.
— Пунар… джанма? — не без усилия по частям повторил заковыристое незнакомое слово сыщик, вопросительно уставившись на учёного.
— В переводе с санскрита — перевоплощение или, если угодно, возрождение, оно же переселение душ. Иначе говоря, та самая реинкарнация… — пояснил Котовский. — Пунарджанма — одно из основных понятий индуизма. Плоть человеческая обречена на смерть. Бессмертная же сущность живого существа не просто перемещается снова и снова из одного тела в другое, но с каждым перевоплощением она эволюционирует. В каждой новой жизни развивается новая личность индивидуума в физическом мире, но одновременно определённая часть его «Я» остаётся неизменной в череде перевоплощений…
Вероятно, Григорий Григорьевич смекнул, что если он будет продолжать в том же духе, то рискует окончательно запутать гостя, вне всякого сомнения весьма далёкого от индийской философии. Поэтому он решительно прервался и объяснил без премудростей:
— В общем, реинкарнация подразумевает переселение души после смерти в новое тело, но никак не возрождение в прежнем виде. Вы же очевидно имеете в виду нечто вроде «человека из пробирки», полностью копирующего кого-то живого или уже мёртвого, а это — компетенция биофизиков… — деликатно перевёл индуист стрелки на иную область науки.
Алексей Борисович краем уха что-то слышал о возможности искусственного, то есть без участия мужчины и женщины, появления на свет человека — того самого «из пробирки» — но о том, что он может быть ещё и чьей-то копией, до сегодняшнего дня как-то не задумывался. Впрочем, что он мог вообще знать о таких вещах?! Информацией о продвижении зарубежной науки в этом направлении, среднестатистических советских граждан не баловали — если что-то и упоминалось в прессе, то как-то глухо и непременно с недоброжелательно-ироничным оттенком. Что же касается успехов наших учёных, если таковые и были, то сведения о них наверняка хранились в строжайшей тайне и за стены научно-исследовательских учреждений не просачивались. Поэтому Кузин попытался, по возможности, конечно, хоть что-то на сей счёт у Котовского выведать. Не факт, но вдруг.
— А что, подобные копии людей, уже существуют? — простодушно поинтересовался он.
— Понятия не имею, — Наступил Григорий Григорьевич на горло едва тлевшей надежде Кузина. — Но над этим работают многие учёные во всём мире и у нас, к слову, тоже.
Не задалось! Индолог, увы, не биофизик! — с сожалением констатировал для себя Алексей Борисович очевидную в общем-то истину и, решил, что злоупотреблять временем учёного долее, неприлично — пора и честь знать — и поднялся со стула.
— Погодите, — остановил его Котовский. — Ход ваших мыслей мне ясен: почему бы вашему преступнику и впрямь не быть копией моего отца, если такое в принципе возможно. Так ведь?
Алексей Борисович утвердительно кивнул.
— Смело, однако! — весьма доброжелательно посмотрел на него Котовский. — Что ж, кажется, у нас есть реальная возможность либо это подтвердить, либо опровергнуть…
Григорий Григорьевич встал и подошёл к массивному сейфу, стоявшему справа от него. Звеня ключами, открыл дверцу и вынул из стальных недр больной конверт, бережно извлёк содержимое и положил на стол перед Кузиным.
— Вот взгляните.
Это был пожелтевший от времени лист плотной бумаги, скорее даже не бумаги, а тонкого картона, хотя, кто их разберёт, где граница между тем и другим. Вверху, по центру, каллиграфическим почерком было выведено «Катовскiй Григорiй», внизу справа — «июля 12 дня 1916 г.». Пространство между надписями заполняли два чёрных оттиска тыльных сторон кистей рук: левой — слева, а правой, соответственно, — справа. Алексей Борисович был озадачен, разглядывая этот весьма своеобразный образчик дореволюционной, если верить указанной на листе дате, дактилоскопии.
За минувшие семьдесят пять лет немало воды утекло, и наивно было бы полагать, что дактилокарты тех времён соответствовали по форме и содержанию современным, к виду которых он привык. Теперь в ходу единые бланки. Всё расположено в строгой последовательности. Сперва установочные данные. Затем ряд из пяти отпечатков ногтевых фаланг пальцев правой руки, начиная с большого и до мизинца. Чуть ниже то же самое, только левой руки. Ещё ниже контрольные оттиски — те самые две пятерни, на которые он сейчас смотрел…
Загвоздка заключалась в другом. Дактилоскопия, как способ опознания человека по средам пальцев и ладоней рук, пришла в Россию из просвещённой Европы, как и много другое, с солидным опозданием. Несмотря на то, что к 1916 году она уже лет десять как довольно успешно применялась в борьбе с преступностью, созданием отдельных бланков дактилоскопических карт никто почему-то не озаботился. Вопрос тогда решался проще. В уже упомянутой учётной карточке, заводившейся на каждого преступника, кроме основных установочных данных, таких как фамилия, имя и отчество, дата и место рождения, семейное положение, вероисповедание, род занятий и место жительства, наличие судимостей и прочее, содержалось много чего ещё полезного для правоохранительных органов. А именно: три фотографии — погрудные правый профиль и анфас, плюс в полный рост; подробное описание примет и отдельно лица; антропометрия и… дактилоскопия. Поскольку учётная каточка была двусторонней, отпечатки пальцев правой руки располагались внизу на лицевой стороне, а левой — тоже внизу, но на оборотной. Что же касается контрольных оттисков, для таковых там попросту не было предусмотрено места.
Всё это Алексей Борисович знал, потому как воочию видел подобную учётную карточку, правда 1912 года, но едва ли за четыре года что-то могло радикально поменяться. Дело в том, что не так давно на шестом этаже главка, в практически безраздельной вотчине ЭКУ, прямо в коридоре был создан мини-музей, посвящённый истории криминалистики, именно там Кузин её лицезрел в одной из витрин и подробнейше изучил.
С учётом вышеизложенного, напрашивался вывод: лист с отпечатками — плод чьей-то самодеятельности. В лучшем случае, некто в обход существующих правил под шумок откатал ладони Григория Котовского, что называется, на память, в худшем, мы имеем дело с элементарной фальшивкой, рассудил Кузин. Правда, кому и зачем понадобилось как первое, так и второе, — большой вопрос. Кстати о вопросах, напомнил себе Алексей Борисович. Если присутствие «И десятичной» объяснялось дореволюционной орфографией, то…
— Вас что-то смущает? — спросил востоковед, обратив внимание на задумчиво-сосредоточенное выражение лица сыщика.
— Почему Катовский? — сделав ударение на «а» при произнесении фамилии, для начала полюбопытствовал Кузин.
Григорий Григорьевич пожал плечами.
— Не знаю, но никакой ошибки тут нет. Это в документах советского периода он — Котовский и никак иначе, а до революции фамилия отца писалась через «а». Во всяком случае, в материалах уголовных дел, с которыми я имел возможность в своё время ознакомиться,он фигурирует как Катовский. Понятия не имею, в чём тут дело. Возможно причина кроется в особенностях старорежимного правописания… — предположил сын легендарного комкора.
Ну, хоть какое-то объяснение, смирился с таким расплывчатым ответом Алексей Борисович. В целом, вопрос с чередованием гласных «о» и «а» в фамилии Котовского можно было счесть закрытым.
— Вы уверенны, что этот документ подлинный? — не унимался сыщик, привыкший прояснять ситуацию до конца.
— Трудно сказать… — воздержался от категоричных суждений Григорий Григорьевич. — Я даже не знаю, откуда он взялся в нашем доме. После смерти матери разбирал её бумаги, наткнулся и вот… уже тридцать лет храню по инерции.
Если вдуматься, это — редкая удача, подумалось Кузину. Учётная карточка Котовского, если она вообще сохранилась, покоится сейчас в каком-нибудь закрытом архиве, и мне до неё уж точно не добраться, а тут… Есть, конечно, вероятность, что это — полная липа, да и в «человека из пробирки» мне, признаться, не больно-то верится, но чем я собственно рискую? — спросил себя Алексей Борисович. В самом пиковом случае останусь там же, где был. Стоит попробовать…
— Вы позволите мне взять это на время? — кивнув на раритет, спросил Алексей Борисович.
— А иначе, зачем бы я стал вам его демонстрировать, — сказал Григорий Григорьевич. — Говорят, отпечатки пальцев каждого человека уникальны, но если убитый преступник — биологическая копия моего отца, то и отпечатки пальцев должны совпасть. Вот и проверьте! Надеюсь, результатами поделитесь?
— Само собой.
Кузин аккуратно взял лист с оттисками ладоней и упрятал его в палку…
Шагая к метро, он подвёл итоги визита. Итак, что мы имеем? С подходящими под описание «Беса» потомками Григория Ивановича Котовского полный пролёт — ни одной хоть сколько-нибудь подходящей кандидатуры. Зато, нежданно-негаданно удалось разжиться некой самопальной дактилокартой вроде как самого Григория Ивановича Котовского — не исключено, что и впрямь подлинной. Что это даст — тоже пока не очень ясно, но сегодня же надо забросить её экспертам, путь сравнят с «Бесовой». В конце концов, я же сам высказал предположение насчёт двойника, а взявшись за гуж, по волосам не плачут, усмехнулся сыщик.
Добравшись до Петровки он первым делом, как и наметил, отнёс на шестой этаж одолженную у сына Котовского картонку с «пальчиками», предварительно прихватив из сейфа даклокарту покойного «Беса». Всё-таки великое дело — личные завязки! В ЭКУ Алексей Борисович со многими сотрудниками был, что называется, вась-вась, а посему провести в срочном порядке сравнительное исследование дактилокарт «Беса» и Котовского для него проблемой не являлось, даже в отсутствие соответствующего постановления следователя. Более того, ему обещано было, что, несмотря на загруженность, на выполнение его просьбы время уж как-нибудь выкроят, и завтра до обеда ответ будет…
Было чуть за полдень, когда малость ошалевший Кузин вышел от экспертов. Словно желая убедиться, что никакой ошибки нет, спускаясь вниз по лестнице и держа в левой руке пожелтевшую от возраста картонку с пальчиками Котовского, а в левой — дактилокатру «Беса», он переводил взгляд с одной на другую, хотя, куда уж там, без должного увеличения разобраться. Да и вообще, сомневаться в объективности заключения, выданного опытным профессионалом, собаку съевшим на этом деле, было просто даже неприлично. А его вывод гласил: полное совпадение.
Сказать, что Алексей Борисович был обескуражен — не сказать ничего. Понять его можно. Одно дело, к примеру, рассуждать о том, существуют ли НЛО — почти наверняка большинство скажет, почему бы и нет, — и совсем другое дело, увидеть самому или оказаться, ну скажем, внутри этого НЛО. Примерно тоже произошло и с Кузиным, которому криминалисты всегда талдычили, что не существует двух людей с одинаковыми папиллярными узорами пальцев рук, что узоры эти индивидуальны и не повторяются даже у однояйцевых близнецов… И вот, будьте любезны, получите стопроцентное совпадение с человеком, умершим в 1925 году. А прибавить к этому габитоскопию с её восьмьюдесятью девятью процентами сходства, да леворукость, и выходит, что «Бес» — рукотворная копия Котовского, что ли? Спокойно принять такое как данность непросто. Бред на бреде и бредом погоняет! — такова была первая эмоциональная реакция Алексея Борисовича.
Впрочем, будучи человеком рациональным, преодолев несколько лестничных пролётов, Кузин уже готов был согласиться, что погорячился. В конце концов, то, с чем он столкнулся, не шло в разрез с современными тенденциями развития и применения научных знаний. И если кому-то взбрело в голову забавы ради или для реализации иных, более утилитарных целей, создать точную копию Котовского, ничего фантастического в этом не было — наука-то не стоит на месте. Соответственно, ответ на вопрос, может «Бес» ли быть двойником Григория Ивановича Котовского, условно говоря, выращенным в условной пробирке — может!
Оно бы и ладно, но и тут не обошлось без ложи дёгтя. Совпадало у них практически всё — возраст, телосложение, черты лица, леворукость и, как только что выяснилось, даже отпечатки пальцев, — но не бились антропометрические данные. Рост «Беса» — 180 сантиметров. Каким образом копия могла оказаться на шесть сантиметров выше оригинала? И что прикажете делать с этой нестыковочкой? Поняв, что окончательно запутался, Кузин не без удивления обнаружил себя стоящим перед дверью собственного кабинета. Оказавшись внутри, он уселся за стол, всё ещё будучи уверенным, что всему можно найти логичное объяснение.
— Стало быть, пора предоставить слово биофизикам, — по прошествии некоторого времени произнёс он и взялся за трубку телефона…
Так уж вышло, что старший брат его отца, Александр Михайлович, был — а может, и до сих пор остаётся, — членом-корреспондентом Академии наук СССР. К стыду своему, Кузин не имел о научной деятельности дяди ни малейшего представления, делами его никогда не интересовался, да и вообще виделись они не сказать чтоб часто. Поздравления в день рождения или на Новый год, юбилеи, застолья, а в остальном… Всё ж понятно! У всех свои заботы, свои интересы, все варятся в собственном соку… Как бы там ни было, одно Алексей Борисович знал точно: лет сорок назад на базе возглавляемой дядей Сашей, лаборатории биофизики, изотопов и излучений был организован Институт биологической физики, и, помнится, он даже там директорствовал лет пять. А коли уж всё упёрлось в биофизику, к кому же, как ни к нему, обращаться. Старик давно на пенсии — ему уже хорошо за восемьдесят — но завязки наверняка остались. Глядишь, и подскажет, с кем можно потолковать насчёт «людей из пробирки».
Подполковник набрал нужный номер и, когда на том конце ответили, бодро поздоровался:
— Привет, дядя Саша! Просьба у меня к тебе…
Поскольку Алексей Борисович, как, впрочем, и подавляющее большинство сотрудников Управления, не был счастливым обладателем личного автомобиля, то добираться до Пущино, где базировался Институт биофизики, предстояло на общественном транспорте. Путь предстоял неблизкий: сперва на Курский вокзал, потом два часа электричкой до Серпухова, далее минут сорок пять автобусом. Выходило три часа в один конец и, соответственно, столько же обратно — практически полдня только на дорогу, а как уж там сложится и насколько разговор затянется… Короче, пришлось насесть на Симакова, чтоб вытребовать законный отгул за переработку, которых у Кузина за годы службы накопилось, вероятно, месяцев на пять-шесть, и которые никто не собирался ему предоставлять — на то существовала универсальная начальственная отмазка: «На сотрудников милиции КЗоТ не распространяется. У нас ненормированный рабочий день. Не нравится, идите в народное хозяйство!» Но, как ни странно, в этот раз Симаков не стал возражать.
И вот посреди рабочей недели Алексей Борисович отправился в Пущино, то есть, фактически к чёрту на кулички, чтоб встретиться с академиком Чайлахяном, который ныне возглавлял Институт, в своё время был учеником Александра Михайловича, а кроме того три года назад успешно копировал мышь-альбиноса посредством пересадки ядра эмбриональной клетки в неоплодотворённую клетку… По мнению дяди, Чайлахян был способен в полной мере удовлетворить внезапно возникший интерес племянника к, научно выражаясь, клонированию — тому самому получению генетически идентичных организмов путём бесполого размножения.
Протрястись пару часов в электричке, глядя в окно, за которым неспешно проплывает унылый зимний пейзаж, а потом ещё и прокатиться в переполненном автобусе — невеликое удовольствие, но само Пущино произвело на Алексея Борисовича приятное впечатление. Городок пристроился на берегу Оки. Должно быть, летом здесь всё в зелени утопает. Свежий воздух. Чистота. Знали учёные, куда забраться, чтоб лучше думалось.
Дядя отнёсся к просьбе племянника весьма серьёзно и договорился о встрече — так что в Институте Кузина ждали. Пропуск был заказан, и Алексея Борисовича проводили в директорский кабинет. Левон Михайлович Чайлахян — невысокий, плотный, начавший уже лысеть мужчина лет шестидесяти с окладистой бородой и выдающимся армянским носом, — встретил его радушно. Справившись о здоровье Александра Михайловича, хозяин просторного кабинета, усадил гостя в кресло, вежливо поинтересовался, не желает ли тот чая или кофе, и, получив отрицательный ответ, приготовился слушать.
Раскрывать карты полностью Кузину не хотелось, поэтому он, не называя имён, лишь подробно поведал академику о поразительном внешнем сходстве одного преступника, с неким ранее жившим человеком, подтверждённом результатами габитоскопического исследования. Этим и ограничился. Чайлахян выслушал со вниманием, а когда Алексей Борисович покончил с преамбулой и взял паузу, полюбопытствовал:
— И что вас в этой связи интересует?
— Меня интересует, по силам ли современной науке воспроизвести точную копию человека? — напрямик спросил Кузин.
Чайлахян некоторое время сидел в задумчивости, оглаживая рукой свою пышную совсем уже почти седую бороду, после чего заговорил, начав издалека:
— В 1987-м мы стали первыми в мире, кому удалось клонировать млекопитающее животное — мышь. Мы её Машкой назвали… Соответствующая научная статья по результатам эксперимента была опубликована в том же году, и насколько не известно, никто этого первенства не оспорил… Что касается, клонирования человека, тут дело осложняется не только возможностями, но и этическими нормами… — Академик тщательно подбирал слова. — Словом, на повестке дня этот вопрос пока не стоит.
Заметно было, что он осторожничает, словно ненероком опасаясь сболтнуть лишнее.
— Иными словами, воспроизвести по силам, но сейчас это не актуально? — без околичностей спросил Кузин.
— В общем и целом, да, — подтвердил Левон Михайлович.
— То есть, возникни такая необходимость, и вы с этой задачей справитесь?
Чайлахян пожал плечами.
— Получилось же с мышью. А какая разница мышь, слон или человек — механизм схожий. Так что, теоретически, да! — подтвердил он. — Практически же этого пока никто не сделал, во всяком случае в Союзе… Как с этим обстоит дело на Западе, не знаю.
— И что же, получится неотличимый от оригинала дубликат — абсолютно идентичный двойник? То есть, вплоть до отпечатков пальцев? — Не унимался Кузин.
— Руку на отсечение не дам, но в теории, вплоть до них самых… — подтвердил Чайлохян и торопливо прибавил: — В чём можно не сомневаться, так это в том, что генотип оригинала и копии будут тождественны.
— Что такое генотип? — потребовал разъяснений Кузин.
— Совокупность генов живого организма. Иначе говоря, полное собрание наследственных признаков и задатков клонируемого, которое безусловно должно передаться клону, — популярно объяснил Левон Михайлович.
— Вы имеете в виду цвет глаз, форму ушей, носа и так далее?
— Именно, — подтвердил Левон Михайлович.
— А если, скажем человек, ну… клонируемый был левшой или заикой? Или, скажем, страдал алопецией? — ввернул Кузин услышанное третьего дня от судмедэксперта латинское словцо, использованное тем применительно к «Бесу». — Всё это тоже передастся клону? — продолжал допытываться Кузин.
— Врождённая леворукость с большой долей вероятности — да, — ответил академик. — Вынужденная — вызванная, к примеру, отсутствием правой руки или, когда та по каким — либо причинам не может функционировать нормально, — вряд ли. Что касается, заикания, то врождённое передастся. Если же оно развилось в результате травмы, сильного нервного потрясения, словом, под воздействием внешних факторов, то — нет. С алопецией, то бишь, с прогрессирующим облысением, тоже возможны варианты. Она может быть как наследственной, так и благоприобретённой. Первая передастся, вторая нет, — доходчиво растолковал Левон Михайлович. — Если совсем уж пальцах, то есть признаки, заложенные изначально, а есть приобретённые под воздействием внешних обстоятельств: окружающей среды, условий жизни, и даже питания. В благоприятных условиях клон — опять же, в теории, всё в теории! — может превзойти оригинал в росте и весе, например. Понимаете?
Алексей Борисович утвердительно кивнул. Разъяснение, данное учёным, расставляло всё по полочкам. Если «Бес» — копия Котовского, то левшой он является, что называется, по наследству, а появившееся у маленького Гриши после падения с крыши заикание передаться не могло. И то, что, будучи калькой Котовского, «Бес», вымахал на лишних семь сантиметров, объясняется элементарно — вероятнее всего сыграло роль более качественное питание в детстве и в молодые годы… Что же касается поведенческих моментов, тут, надо полагать, пятьдесят на пятьдесят — и врождённого хватает, и с годами много что могло прилипнуть.
Вполне удовлетворённый результатами встречи Кузин отбыл с Москву. В том, что «Бес» — клон Котовского, он уже ни на йоту не сомневался. Выяснить бы, кто и с какими целями это проделал, но похоже, ответ так и останется тайной. Не мой уровень, трезво оценивая собственные возможности, вынужден был признать сыщик. Что же касается вопроса: «Кто такой «Бес»?», тут никаких подвижек, но ещё не вечер, обнадёжил себя сыщик. И, ведь, как в воду смотрел!
Непременно найдётся тот, кому до всего есть дело
Подходя к дому, Алесей Борисович вбросил взгляд на свои окна. Свет не горел. Стало быть, дома пока никого. Сын — обычное дело — болтается где-нибудь. Как там в песне поётся? От сессии до сессии живут студенты весело? Вот он и живёт на всю катушку: друзья, подружки и прочее, что к этому прилагается. На то она и молодость! По учёбе никаких вопросов, так почему бы парню не поразвлечься в свободное время. А жена сегодня отправилась в театр и, надо думать, ещё не вернулась.
Не успел он переступить порог прихожей, как зазвонил телефон. Кузин взял трубку.
— Слушаю.
— Добрый вечер, Алексей Борисович, — поприветствовал его незнакомый мужской голос.
— Добрый… — механически отозвался Кузин, в ожидании, что позвонивший человек назовёт себя. Этого, однако, не произошло, и выдержав трёхсекундную паузу, Алексей Борисович грубовато поинтересовался: — Представиться не желаете?
Но незнакомец продолжал играть в инкогнито.
— Моя фамилия вам ничего не скажет. А предъявить удостоверение по телефону не получится, — сообщил он и тоном, не терпящим возражений, предложил: — Спускайтесь. Поговорим. Я жду вас в чёрной «Волге». Машина стоит возле соседнего подъезда.
Алексей Борисович удивлённо вздёрнул бровь. Первое что пришло в голову; не иначе «контора глубокого бурения» по мою душу наведалась. Любят они такие заморочки: нежданно нагрянуть, толком не представиться… Странно. Вроде, по их части за мной грехов не числится. Интересно, на кой ляд я им сдался? Да уж видно понадобился, раз под окнами стоят… Тут течение его мыслей изменило направление. А может, и не «контора». Может, просто под неё косят, чтобы из дома выманить. Я много кому на мозоль наступить успел за двадцать-то лет безупречной, так что, в желающих поквитаться недостатка нет. В любом случае идти надо. Те ли, другие ли, ясно, что адрес мой для них не секрет. Можно конечно позвонить в дежурку МУРа — подстраховаться, дескать, странный звонок и всё такое прочее. Да как-то несолидно. Я что, пацан перепуганный? Всё это быстро промелькнуло в голове бывалого сыщика.
— Хорошо. Буду через минуту, — пообещал он в трубку.
— За минуту вряд ли успеете. У вас в подъезде лифт не работает, — блеснул осведомлённостью незнакомец и отключился.
— Всё-то вы знаете… — Ухмыльнулся Алексей Борисович, положив трубку.
После чего расстегнул «аляску» и вытащил из-под мышки ПМ, покоившийся в наплечной кобре. Потом передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник, и положил пистолет в наружный карман куртки. Проделав всё это, он буркнул себе под нос: «Береженого бог бережёт» и вышел за дверь.
Чёртов лифт действительно не работал с самого утра, и Кузину буквально только что преодолевшему пять лестничных пролётов по пути наверх, опять пришлось топать пёхом, но уже с шестого этажа до первого. Отчасти это даже неплохо — было время подумать. Опять же, пешие прогулки перед сном в мои годы полезны, утешал себя Алексей Борисович, шагая вниз по ступеням.
Миновав лестничную площадку четвёртого этажа он уже пришёл к выводу, что во дворе его дожидается всё-таки сотрудник «конторы», а не кокой-то особо злопамятный представитель криминалитета. Ларчик открывался простенько. Чтобы позвонить, нужен телефон, но тот, что углу дома, ещё позавчера раскурочила местная шпана, и восстанавливать его никто не спешил. До ближайшей телефонной будки семь минут ходу — Алексей Борисович это точно знал — и ещё вопрос в насколько рабочем состоянии находится тот таксофон. Между тем звонивший сказал, что ждёт у соседнего подъезда. А значит, что? А значит это то, что у него при себе есть беспроводной телефон — их ещё мобильными называют. У нас в стране пользоваться такими могут исключительно партийные руководители высшего ранга, особо крупные хозяйственники и комитетчики.
Положа руку на сердце, не жаловал Кузин ребят из КГБ. По долгу службы ему время от времени, хорошо ещё, что нечасто, приходилось иметь дело со «старшими братьями», и особо тёплых чувств они у него не вызывали. Вечно корчат из себя не пойми кого, пыжатся, нагоняют туману и беззастенчиво втягивают в свои мутные делишки ментов, которых сами же презрительно величают не иначе как «незаконнорожденными детьми Дзержинского». А если что пойдёт не так, сразу в кусты — мы, мол, ни при чём.
В памяти занозой сидел давний, самый первый, случай такого с позволения сказать сотрудничества. Дело было одиннадцать лет назад. Нежданно нагрянувшим на Петровку гостам с Лубянки якобы в целях конспирации потребовалось провести руками уголовный розыска задержание, опять же, якобы чуть ли не террориста, прибывающего на Ярославский вокзал через… час. То есть, всё очень срочно, срочнее не бывает. Предположительно у того при себе ТТ и две гранаты.
Брать злодея с благословения муровского руководства отправились те, кто под руку подвернулся. А подвернулся он, Кузин, тогда уже старший оперуполномоченный, но ещё без дополнения «по особо важным делам», и два всем зелёных неоперившихся новобранца, пришедших на работу в отдел меньше полугода назад. Примчались на вокзал. Террорист, которого им указали в последний момент сообщив по рации, оказался худосочным пареньком лет двадцати. Типичный бедненько одетый провинциал с авоськой в руках. Однако, памятуя об обещанном пистолете и гранатах, сыщики отнеслись к нему более чем серьёзно.
На глазах у десятков изумлённых граждан — москвичей и гостей столицы — они прямо на перроне жёстко скрутили бедолагу и заковали в наручники. Никакого оружия при нем не обнаружилось. В авоське находился пакет с яблоками, завёрнутая в газету пара сменного белья и больше ничегошеньки. Маячивший чуть поодаль и как бы осуществлявший, общий контроль за ходом операции капитан из ГБ, стыдливо пряча глаза и не вдаваясь в объяснения, как-то очень уж поспешно растворился, словно сахар в кипятке, предоставив милиционерам выкручиваться из щекотливой ситуации самостоятельно. Они разумеется кое-как выкрутились, но неприятный осадочек остался.
В дальнейшем опыт Алексея Борисовича по общению с чекистской братией пополнился ещё несколькими эпизодами, хоть по фабуле и отличными от описанного казуса, но увы столь же мало вдохновляющими и уж точно не способствовавшими росту доверия к «старшим братьям». Он лишь ещё больше утвердился во мнении: от этих кроме подставы ждать нечего. Поди разберись, зачем они ко мне, на ночь глядя, пожаловали? Уж наверняка не для того, чтобы сладких снов пожелать. Да ладно, что теперь гадать. Сейчас всё выяснится, подумал Кузин, выходя из подъезда.
Он осмотрелся. Чёрная Волга с включённым двигателем действительно стояла у соседнего подъезда. Буквенная часть номерного знака МОЛ красноречиво свидетельствовала о её принадлежности к всесильному чекистскому ведомству. Завидев Кузина, водитель вышел и предупредительно открыл левую заднюю дверцу. Алексей Борисович упрашивать себя не заставил — сел в машину. На заднем сидении справа располагался сухощавый седовласый мужчина в франтоватом тёмном пальто скорее всего импортном, на худой конец, индпошива. Его интеллигентное лицо украшали тоже седые усы и классическая эспаньолка, что выглядело необычно, потому что поговаривали, будто в комитетской среде присутствие какой-либо растительности на лице сотрудников не поощрялось. По мнению многих она привлекала внимание и делала человека менее незаметным. Короче, вечерний гость несколько не вписывался в образ советского «рыцаря плаща и кинжала», каким его рисовал себе Алексей Борисович.
— Покури пока, — властным голосом приказал пассажир Волги шофёру.
Тот, ни слова не проронив, захлопнул за Кузиным дверцу и отошёл от автомобиля на несколько, шагов. Здороваться смысла не имело — приветствиями они только что обменялись по телефону. Представляться Кузину тоже нужды не было — этот щёголь прекрасно знал, к кому ехал. Ну а кто он сам такой… Алексей Борисович события не торопил и спокойно ждал. И назовётся, и ксиву предъявит — куда денется! Чай, не дурак — понимает, что иначе, никаких разговоров и «Аривидэрчи, Рома!». Незнакомец словно бы прочёл его мысли и, не откладывая в долгий ящик, поднёс к глазам милицейского подполковника развёрнутое удостоверение, скупо отрекомендовавшись:
— Полковник Мазуров.
Вот так, значит! Ни имени, ни отчества, усмехнулся Кузин. Просто полковник Мазуров. Ну да ничего, мы не гордые — читать умеем, сами разберёмся, рассудил сыщик, вглядываясь в предоставленный документ. Несмотря на полумрак, царивший в салоне автомобиля, Алексей Борисович смог ознакомиться с содержимым мандата. Что тут у нас? Комитет государственной безопасности СССР. Удостоверение НК номер… Ну это понятно. Полковник Мазуров Пёрт Викторович. Фото соответствует. Круглая печать на месте. Вроде, всё как полагается. Легкое недоумение вызвала графа «должность», где значилось: заместитель директора Центрального НИИ КГБ СССР. Может конечно оно и так, но не исключено, что под безобидной личиной замдиректора чего-то там научно-исследовательского, хоть бы и комитетского, скрывается матёрый контрразведчик или кто-нибудь того похуже. Для отвода глаз написать можно что угодно. Опять же, кто знает, сколько ещё таких бордовых «корочек» с разными званиями, должностями и даже ФИО пылится в сейфе у данного товарища. С этой публикой надо держать ухо востро…
Кузин кивнул, давая понять, что главное он усвоил и ведомственная принадлежность полковника сомнения у него не вызывает.
— Чем обязан? — спросил он.
— Нам есть о чём поговорить, — заявил полковник, пряча удостоверение во внутренний карман.
— О чём, позвольте узнать? — нимало не смутившись необычностью ситуации, поинтересовался Алексей Борисович и, решив заодно прощупать собеседника на предмет выдержки, не без язвы прибавил: — Ума не приложу, чем же это я смог прогневить ваше ведомство?
Обычно, даже при малейшем намёке на свободное обращение по отношению к себе любимым, конторские имеют привычку пресекать вольности на корню. Алексей Борисович проверял уже это на себе. Свежи ещё были в памяти воспоминания о последствиях его нелестного отзыва по поводу планируемой комитетчиками мудрёной оперативной комбинации, в которой группе розыскников во главе с Кузиным, вроде как, предстояло играть первую скрипку, а по сути стать в итоге мальчиками для битья. Он тогда прямо заявил инициатору мероприятия, гэбэшному майору, что при таком раскладе ничего путного не выйдет и предложил кое-что подкорректировать. Как тот взвился! Да что вы о себе возомнили, операция одобрена на высочайшем уровне, ваше дело — исполнять, и прочая, и прочая… Ну да бог бы с ним, с тем майором — дело прошлое. А тут целый полковник, значит, и гонору может быть поболе…
Вопреки его предубеждению, Мазуров отреагировал вполне адекватно.
— Напрасно вы ершитесь, Алексей Борисович, — примирительно сказал он с полуулыбкой. — Я пришёл с миром и, можно сказать, полуофициально. Хотя, мог бы выйти на контакт с вами, как полагается, через руководство вашего главка. И тогда вы сейчас стояли бы передо мной навытяжку в кабинете, ну, например, генерала Бугаева и в его присутствии отвечали бы на мои вопросы…
Если в его словах и присутствовала угроза, то довольно мягкая. Скорее всего Мазуров таким образом просто пытался наладить контакт, а фамилию заместителя начальника ГУВД по оперативной работе упомянул лишь для того, очертить круг своих возможностей, если Алексей Борисович паче чаяния по доброй воле на этот контакт не пойдёт… Сразу видно, полковник, что ни разу ты не опер, снисходительно подумал Кузин, наблюдая за сдержанной реакцией Мазурова. Чересчур интеллигентен. Другой бы принялся меня за дерзость в бетон закатывать. Стращать. Понаобещал бы с три короба страшных кар, причём не каких-то абстрактных небесных, а вполне себе земных и крайне неприятных. Другой вопрос, что из обещанного он смог бы воплотить в жизнь…
— Вам оно надо? — задал комитетчик риторический вопрос: — Вот и мне ни к чему. Я просто хочу кое-что выяснить.
— Что именно?
— Причину вашего визита в Институт биологической физики, — просто ответил Мазуров.
— Оперативно! — ухмыльнулся Кузин. — Левон Михайлович доложился?
— А как иначе! — чуть иронично, но в общем-то, подтвердил его предположение Мазуров. — Мы же стоим на страже интересов государства и обязаны опекать от несанкционированного постороннего любопытства учёных, занимающихся серьёзной проблематикой. Вы поставьте себя на место Чайлахяна, — как бы оправдывая учёного предложил полковник. — Они там в Институте не в бирюльки играют — проводят серьёзные закрытые исследования. Тут вдруг по протекции заявляется сотрудник уголовного розыска и задаёт вопросы по одной из актуальных на сегодняшний день тем… Объяснитесь! — потребовал комитетчик.
— Да не собирался я лезть в его и ваши тайны, — не особо-то скрывая закипающее раздражение, огрызнулся Кузин.
— Если можно, без эмоций! — вежливо попросил полковник. — Мне необходимо знать причину вашего интереса к теме клонирования, и только.
Рассказать всё как есть или не стоит? Можно, кончено, попробовать отделаться общими фразами, рассуждал про себя Кузин, но убедительно едва ли получится. Усомнятся — вцепятся. Начнут копать. Чего доброго, выйдут на сына Котовского и Феоктистову, станут им нервы трепать. Некрасиво получится… Проще выложить всё начистоту, тем более что угрозой государственной безопасности в моём приватном расследовании даже не пахнет.
— Моя группа занималась бригадой «Беса»… — начал было Алесей
Борисович, но прервался, поняв, что Мазуров вовсе не обязан быть в курсе ментовских дел. — Вам это о чём-нибудь говорит?
Кэгэбэшник кивнул в ответ.
— Прежде чем встретиться с вами, я, разумеется, поинтересовался, чем вы занимались в последние месяц-два.
— Ну, значит, вам известно и то, что на днях мы взяли их при попытке ограбления казино «Савой».
Последовал второй утвердительный кивок.
— Главарь при задержании был застрелен. Трое из четырёх членов преступной группы арестованы. Личности всех, кроме самого «Беса», установлены, а мне очень хотелось бы выяснить, кто он такой.…
И Алексей Борисович с чувством, с толком, с расстановкой изложил, всё что ему удалось разузнать на сей счёт, не утаив ничего — даже о предположительном владении «Бесом» молдавским языком упомянуть не забыл.
— То есть, по вашему мнению, «Бес» может быть клоном Григория Котовского? — как бы подводя итог услышанному, с нескрываемым удивлением спросил Мазуров.
— Других вариантов просто не остаётся, — жёстко констатировал Кузин, потом прибавил с усмешкой: — Хотя, нет. Один всё-таки напрашивается: «Бес» — сам Котовский собственной персоной, который переместился к нам сюда из прошлого. Правда, по дороге он подрос на несколько сантиметров, перестал заикаться и лишился метин от пулевых ранений — утверждать не берусь, но вроде бы у него их было по меньшей мере три…
— Давайте всё-таки оставаться реалистами. — Не принял шутливого тона полковник. — А вас не смущает, что нашим учёным — взять хотя бы того же Чайлахяна, который в этом толк знает, — до клонирования человека ещё очень и очень далеко?
— А вы не допускаете мысли, что эту проблему давным-давно решил кто-то из не наших учёных? — резко оппонировал ему Кузин.
Мазуров как-то странно посмотрел на него, потом отвёл взгляд и с минуту напряжённо думал, затем задал вопрос, который Кузин на днях уже слышал от сына Котовского, да и сам себе задавал неоднократно:
— Чего ради тратить столько сил и времени, чтобы установить, кем был какой-то убитый бандит? Зачем вам это?
И снова Алексей Борисович не нашёлся с ответом.
— В банду «Беса» был внедрён наш сотрудник — совсем молодой парень. Он погиб. Погиб, в общем-то, случайно… До сих пор провожать в последний путь коллег не доводилось… — попытался объяснить свои побудительные мотивы видавший виды опер, но, как и раньше, не смог, поэтому честно признался: — Вразумительного ответа у меня нет, просто мне необходимо знать, кто он?
— Что ж, — в задумчивости протянул полковник. — Не вижу оснований полагать, что вы были нечестны со мной. И, вполне вероятно, у меня найдётся ответ на ваш вопрос.
— С чего вдруг? — Насторожился Кузин и без околичностей, напрямик, резанул правду-матку: — Чтоб представитель вашей конторы да поделился информацией? Ой ли! В чём подвох?
Мазуров понимающе ухмыльнулся в усы.
— Никакого подвоха. Похоже, вы только что дали мне подсказку в решении одной старой задачки, а долг платежом красен… — ничего толком не прояснив, пояснил полковник. — Мне сперва нужно кое-что уточнить, и, если моя догадка подтвердятся, то в ближайшее время я с вами свяжусь, и мы вернёмся к этому разговору.
— Очень хотелось бы, — выразил надежду Алексей Борисович, которому было ну очень любопытно, что же такое его визави собрался уточнять.
— Желательно, чтобы о сегодняшней нашей встрече не знал никто, кроме нас с вами, — не потребовал, попросил Мазуров.
Кузин воспринял это, как условие, при соблюдении которого, он может рассчитывать на выполнение данного полковником обещания насчёт удовлетворения его оперского любопытства, а потому согласно кивнул.
— И, пожалуйста, не предпринимайте больше никаких шагов по установлению личности вашего «Беса»… Поверьте, у меня для этого возможностей значительно больше, — добавил Мазуров напоследок.
Понимать его слова следовало так: «Не суетись! Всё что тебе нужно знать, ты узнаешь в своё время от меня!».
Мазуров позвонил через неделю в восьмом часу вечера, как раз в ту минуту, когда Кузин уже опечатал сейф и собрался отправиться домой.
— Добрый вечер, Алексей Борисович.
— Здравствуйте, Пётр Викторович.
— У меня для вас кое-что есть. Надо бы встретиться.
— Подъедете, как в прошлый раз?
— Нет. Лучше вы ко мне. Вас отвезут. Машина стоит в Среднем Каретном.
— Иду.
Такой вот у них состоялся диалог. Ни дать ни взять, Штирлиц с Борманом, усмехнулся Алексей Борисович, положил трубку и покинул кабинет.
В переулке его действительно поджидала та же самая «Волга» с тем же водителем. Кузин решил, что ехать предстоит на Лубянку. Ничего подобного. Машина рванула отнюдь не в центр. Сперва она выскочила на Садовое кольцо, потом покатила по Ленинскому в направлении области. Вероятно, ЦНИИ КГБ, заместителем директора которого, если верить удостоверению, числился полковник Мазуров, было никакой не фикцией, как предположил поначалу Алексей Борисович, а чем-то вполне реальным и находилось где-то на окраине Москвы, может даже и за городом. Что ж, посмотрим, что это за НИИ такой, подумал он. «Волга» неслась по Ленинскому проспекту, совершенно не утруждаясь соблюдением правил дорожного движения — стрелка спидометра ниже деления с цифрой «100» не опускалась. Хорошая вещь спецномера, рассуждал сыщик, непривычный к передвижению по городу с такой скоростью, — ни тебе ограничений, ни придирок гаишников, которые едва завидев буквосочетание МОЛ на регистрационном знаке автомобиля, только что честь не отдают.
Перед самой МКАД водитель свернул налево, на дорогу, проложенную через лесопарк. Никак, в Тёплый стан наладился, предположил Алексей Борисович. Впрочем, долго гадать не пришлось. Метров через двести-триста справа возник железобетонный забор, увенчанный выложенной поверху во всю его немалую длину спиралью колючей проволоки. Вскоре «Волга» вновь свернула на небольшую заасфальтированную площадку и остановилась, почти упершись в раздвижные металлические ворота, соседствующие с небольшим одноэтажным зданием, напоминающим КПП воинской части, каковым оно собственно и являлось, если верить небольшой вывеске с надписью серебрянкой по красному «в/ч 34435».
Всё никак в шпионов не наиграются конспираторы хреновы! — усмехнулся Алексей Борисович, смекнув, что они уже на месте. Надо полагать, эту «Волгу» здесь хорошо знали — заурчал электромотор, и раздвижные ворота открылись, пропуская вновь прибывших на охраняемую территорию. Через пару минут водитель припарковал машину пред входом в трёхэтажное здание из жёлтого кирпича и проводил Кузина внутрь.
Кабинет Мазурова располагался на втором этаже, а сам он сидел за большим столом и что-то писал.
— Заходите, Алексей Борисович, — прервав своё занятие, но даже не поднявшись с места, предложил он муровскому подполковнику, едва тот появился в дверях в сопровождении то ли шофёра, то ли охранника, не исключено, что того и другого в одном лице, а после того как тот удалился, указал на стул: — Присаживайтесь.
Кузин послушно сел и приготовился слушать. Мазуров открыл верхний ящик стола, пошарил в нём и протянул Алексею Борисовичу цветной снимок. Это была поясная фотография юноши лет семнадцати, в котором, разумеется с поправкой на возраст, Алексей Борисович узнал «Беса». Крепенький. Рубашка на широкой груди в натяг. Отложной ворот открывает бычью шею. Судя по фасону сорочки, снимок сделан в середине семидесятых. Но тогда у парней в моде были длинные волосы, а этот коротко острижен и понятно, что не от хорошей жизни — уже наметились височные залысины, да и густота волосяного покрова оставляет желать лучшего. Но взгляд тот же бычий исподлобья, по-Котовски вызывающий…
— Андрей Сергеевич Спыну, — представил молодого человека на фото комитетский полковник.
— Однако! — не сдержался Кузин, услышав столь непривычную русскому слуху фамилию.
— Что вас так удивило? Можно подумать, в нашей многонациональной стране по-молдавски говорит кто-то кроме молдаван! — Иронично усмехнулся Мазуров, мимоходом напомнив Кузину его собственные слова о том, что «Бес», по всей вероятности, владеет молдавским языком, и как ни в чём не бывало продолжил: — Родился 23 июня 1957 года в Кишинёве. Отец неизвестен — отчество, вероятнее всего, дано по имени деда по материнской линии. Мать: Спыну Лидия Сергеевна, 1925 года рождения, тоже уроженка Кишинёва, врач, последняя должность — заведующая хирургическим отделением Республиканской клинической больницы, скончалась в 1977-м от рака желудка. В браке никогда не состояла… — монотонно вещал полковник, по памяти излагая факты. — Парнишка окончил кишинёвскую школу № 34. Особого рвения к учёбе никогда не проявлял, зато, с четвёртого по восьмой класс регулярно посещал школьный драмкружок. С ранних лет отличался большой физической силой и крепостью — увлекался вольной борьбой, в шестнадцать стал чемпионом среди юношей на областных соревнованиях. На учёте в милиции не состоял. В 1975-м был призван в армию. Служил в артиллерии. В 1977 году демобилизовался, вернулся домой, через месяц после возвращения похоронил мать. Вот, собственно, и всё! — неожиданно резко закончил Мазуров.
— Как всё? — Слегка даже растерялся Кузин, настроившийся на продолжение.
— Чем богат. — Пожал плечами полковник и в качестве оправдания прибавил: — После похорон отбыл из Кишинёва в неизвестном направлении, и о его дальнейшей судьбе ничего неизвестно.
Жаль, внутренне посетовал Алексей Борисович. Тем более, что всё сказанное не содержало даже намёка на то, является всё-таки «Бес», то бишь Андрей Спыну, клоном Котовского или же нет? Переть в лоб с дальнейшими расспросами было бы по меньшей мере некорректно, ведь обещание своё Мазуров выполнил: личность вроде как установлена! А узнать побольше очень хотелось. Поэтому Алексей Борисович попытался зайти, что называется, с фланга.
— Лихо вы с моей проблемой разобрались и всего-то за неделю! — не поскупился на похвалу Кузин, твёрдо придерживавшийся правила, насчёт доброго слова и кошки.
— У меня было перед вами заведомое преимущество, — снисходительно заметил Мазуров.
— Это какое же?
— Искать иголку в стоге сена намного легче, если держишь в руках нитку, продетую в её ушко, — более чем образно высказался полковник.
— А можно попроще? — попросил непривычный к словесным вычурам Кузин и настойчиво поинтересовался: — Как всё-таки вам удалось его установить?
— Если память мне не изменяет, вы жаждали выяснить, кто такой «Бес», и не более того… — напомнил комитетский полковник и скептически осведомился: — Аппетит приходит в время еды?
Кузин прекрасно понимал, что настаивать бессмысленно — если Мазуров сам того не пожелает, любые потуги выцарапать дополнительные сведения будут бесполезны. Но что-то подсказывало опытному оперативнику, что на этом разговор не окончится. Так и вышло.
— Что ж, возьму на себя смелость, удовлетворить ваше любопытство, — без особого восторга изрёк полковник, а в качестве оправдания своей уступчивости прибавил: — А то чего доброго опять приметесь за самодеятельность, что было бы нежелательно… И, само собой, информация, которой я поделюсь, разглашению вне этих стен не подлежит! — напомнил он.
После утвердительного кивка Кузина — дескать, всё понятно, о чём речь! — Мазуров снова открыл ящик стола, из которого несколькими минутами ранее извлёк фотографию, и достал сероватую картонную папку с тесёмками. В глаза бросилась выполненная типографским способом стандартная надпись: «Дело №…». Остальное, вписанное от руки, так выцвело, что прочтению не поддавалось. Судя по прямоугольному синему оттиску архивного штампа, именно оттуда оно и прибыло. Пока Мазуров возился с чересчур сильно затянутым тесёмочным бантиком, Алексей Борисович успел с грехом пополам разглядеть дату окончания дела «27 сентября 1958 г.». Запись была сделана последней, потому и не успела ещё поблекнуть как всё прочее.
— Ну-с, приступим! — полковник победил наконец неподатливый узел и распахнул папку.
Алексей Борисович не мог не заметить, что дело было расшито. Предусмотрительно, одобрил такой подход Кузин. Сразу видно, что Мазуров к продолжению разговора подготовился заранее — он мог вытаскивать из папки те бумаги, которые считал нужным предъявить своему гостю для ознакомления, те же, которые демонстрировать сотруднику другого ведомства он полагал лишним, мог не показывать и при необходимости просто зачитывать. А полковник между тем, на манер банкомёта за покерным столом, уже выложил на стол перед Кузиным старую, отдающую желтизной справку, так во всяком случае этот документ был озаглавлен.
— Это вам для затравки, — пояснил Мазуров.
В «шапке» бланка значилось: «Управление НКВД по делам военнопленных и интернированных. Кишинёвское лагерное управление № 198». Чуть ниже слева была вклеена небольшая чёрно-белая фотография молодого человека в немецкой военной форме, судя по серебристым погонам, офицера.
Эта, так называемая справка, больше похожая на анкету, была заполнена отнюдь не каллиграфическим почерком и довольно небрежно — многие графы пустовали. Лейтенант медицинской службы Кристиан Мангольд. Родился 21 октября 1919 года в Берлине. Образование: медицинский факультет Берлинского университета Фридриха Вильгельма. Специальность: хирургия. Служба в армии: с 1941 по 1944 год. Занимаемая должность: батальонный врач 326 пехотного полка 198 пехотной дивизии вермахта. Взят в плен 24 августа 1944 года в городе Леова. Награды: памятный знак «Щит за Крым», 1942 год… Вероятно, это что-то вроде карточки военнопленного, предположил Алексей Борисович и возвратил справку Мазурову, ожидая дальнейших пояснений, и тот не замедлил их дать.
— Кристиан Мангольд пять лет находился в советском плену. Осенью 1949-го был репатриирован в Германию. Последние полтора года пребывания на территории Советского союза состоял в близких отношениях с Лидией Спыну, — скупо поведал полковник.
Мало ли кто с кем и в каких отношениях состоял полвека тому назад, тем более, что Андрей Спыну появился на свет в 1957, а никак не в сорок девятом. Так или примерно так рассудил Кузин, которому краткий комментарий Мазурова понимания ни на грамм не прибавил. А тот продолжал:
— До сентября 1945-го Мангольд содержался в лагере под Кишинёвом на общих основаниях. А когда в одном их корпусов кишинёвского Военного госпиталя было сформировано спецотделение для оказания медицинской помощи военнопленным, он, как врач, был переведён туда. Там же познакомился с Лидией…
Алексею Борисовичу доводилось посещать такого рода спецотделения для содержания больных или раненых из числа задержанных или уже арестованных. Понятно, что это несовсем одно и то же, понятно, что времена были другие, но по сути, что тогда, что теперь спецотделение — тюремная больница или, если угодно, тюрьма в больнице. А это — железные двери, решётки на окнах и круглосуточная охрана. Постороннему человеку попасть в туда сложновато… Видимо, вопрос: «Это каким же образом они смогли там познакомиться?» столь явственно обозначился на его лице, что Мазуров поспешил внести ясность:
— С окончанием войны госпиталь таковым быть перестал и превратился в обычную больницу. Многие помещения пустовали. Часть из них была предана Институту медицины, созданному в Кишиневе в октябре 1945-го на основе Ленинградского мединститута. Спыну была студенткой института, а студенты практиковались в том числе и на военнопленных… Знакомство состоялось… — полковник сверился с какой-то бумажкой в деле, — …в январе 1948-го. Вскоре, у них завязались отношения. К тому времени бывший немецкий военврач, примерным поведением и добросовестным отношением к своим обязанностям, уже заслужил определённое доверие. Режим содержания был настолько смягчён, что ему позволялось беспрепятственно передвигаться по всей территории госпиталя и даже иногда выходить в город… Так что возможности для общения — в том числе и близкого — у молодых людей были.
— Странно, что ваши коллеги из наркомата госбезопасности этому не воспрепятствовали, — не удержался и попустил-таки шпильку Кузин. — Я слышал, в те годы с этим было строго.
— Ну, положим, наркомат тогда уже был преобразован в одноимённое министерство, — поправил его Мазуров. — А необходимость во вмешательстве летом 1949 года отпала сама собой — Мангольд был репатриирован на родину, и мои, как вы выразились, коллеги просто приняли эту информацию к сведению и решили на основании анонимного доноса жизнь девушке не портить.
Но всё же, бумажку куда надо пришпилили, недобро подметил про себя Кузин.
— Они даже закрыли глаза на последствия этих отношений: Лидия весной того же года сделала аборт… — значительно прибавил Мазуров.
— История безусловно трогательная, только я не улавливаю связи… — уже вслух высказался Алексей Борисович, решив, что, защищая честь мундира,
полковник несколько уклонился от темы. Где сорок девятый и где пятьдесят седьмой? — как бы намекнул ему оперативник.
— У меня и в мыслях не было, растрогать вас, — пожав плечами, холодно возразил Мазуров. — Я всего лишь изложил факты… Кстати, о фактах!
Полковник нырнул в папку и на стол перед Кузиным лёг явно очень старый чёрно-белый снимок молодой женщины. Свои действия полковник сопроводил пространным пояснением:
— Это Хильда Мангольд — мать Кристиана Мангольда, а помимо того, видный немецкий эмбриолог, доктор философии по зоологии. Известность получила в 1923 году за диссертационную работу: «Индукция эмбриональных зачатков при имплантации организаторов от разных видов». Год спустя погибла из-за тяжелых ожогов, полученных в результате взрыва газового обогревателя в её берлинском доме. Обнаруженный ею эффект эмбриональной индукции впоследствии лёг в основу работ её научного руководителя… — к первой фотографии присоединилась вторая — седоволосого пожилого мужчины с кустистыми бровями, — …Ханса Шпемана — лауреата Нобелевской премии 1935 года по физиологии и медицине за открытие организующих эффектов в эмбриональном развитии. Он первым произвёл пересадку клеточного ядра, заложив таким образом основы метода, который стал ключевым в будущих экспериментах по клонированию…
Если до того Кузин слушал вполуха, теряясь в мешанине из терминов, которыми столь непринуждённо сыпал Мазуров, то уловив ключевое слово «клонирование», оживился: а вот это уже ближе к телу!
— После начала Второй мировой войны Германии стало не до экспериментов в области биологии. Любые научные работы, если только они не имели отношения к созданию нового оружия, были свёрнуты. В 1941 году умер Ханс Шпеман. Хранителем его научного наследия стал отец Кристиана Отто Мангольд — ближайший сподвижник Шпемана на протяжении многих лет. Ну, а после возвращения из плена сын, если так можно выразиться, подхватил знамя из ослабевших отцовских рук, — с кислой миной констатировал Мазуров, — и, надо признать, оказался достойным продолжателем дела Шпемана и своих родителей…
Всё интереснее и интереснее! Алексей Борисович внимал Мазурову, словно прилежный ученик менторствующему учителю, стараясь не пропустить ни слова, и гадая, что ждёт его в конце повествования.
— …о чём мы узнали только в 1955-м, — с плохо скрытой досадой поведал полковник. — Прошляпили, одним словом!
Вот, значит, как! — понимающе покивал Кузин. Ежу понятно, что недовольство Мазурова вызвано было главным образом недальновидностью — да чего уж там, бестолковостью! — его предшественников, которые, отпуская Мангольда на родину, по всей видимости, не удосужились даже провести мало-мальски толковую проверку хотя бы его родственных связей… Не факт, что это что-то дало бы — сомнительно, чтобы чекисты тех лет хоть краем уха что-то слышали о Шпемане, о Хильде Мангольд и, уж тем более, о клонировании. Да и до того ли ребятам было? Только-только война закончилась. Разруха. Нищета. В добавок, кому в наших доблестных органах было по силам осознать значимость тех или иных научных изысканий. Они, в смысле органы, плоть от плоти, рабоче-крестьянские. Выявлять и искоренять крамолу — это да! Это запросто! А коснись науки, тут ведь кругозор требуется, образование приличное опять же…
Ну, вот, что я злобствую, одёрнул сам себя Алексей Борисович. Я ж сюда не бичевать их недоработки приехал, а чтобы, расставить точки над «i». Дальше он уже рассуждал как опер. Понятно, что тогдашние эмгэбисты, которым отечественные учёные растолковали, что к чему, попытались реабилитироваться и наверстать упущенное. Вон и дело оперативной разработки на бывшего военнопленного завели — он бросил взгляд на архивную папку, лежавшую перед Мазуровым. Наверняка внедрили или уж во всяком случае попытались внедрить в ближайшее окружение Мангольда своего человечка…
— И как далеко он продвинулся? — имея в виду научную деятельность Кристиана Мангольда спросил Кузин, ненавязчиво подталкивая полковника к продолжению рассказа.
— Так, что другим и не снилось, — ответил тот. — Когда наши спохватились, Мангольд уже пару лет как успешно клонировал тритонов и лягушек, причём, безо сякой помпы и шумихи. Работал себе спокойненько в захолустном Хайлигенберге в частном исследовательском институте, где его отец возглавлял отдел эмбриологии. Из конфиденциальных источников нам удалось выяснить, что уже в 1954 году он перешёл к млекопитающим и всего через год воспроизвёл свою Машку… — с сожалением сообщил Мазуров.
Это был прямой отсыл к Чайлахяновской мышке-клону. Понять досаду полковника было немудрено: Левон Михайлович сумел решить эту проблему лишь тридцать с лишним лет спустя. А могли бы уже в пятидесятых быть в этой области впереди планеты всей! Ведь Мангольд у нас в руках был, причём целую пятилетку! Впрочем, всё это уже из разряда — кабы знать, кабы ведать.
— Причём в приватных разговорах с коллегами он не раз давал понять, что не видит препятствий для успешного клонирования человека. Но беседы в узком кругу — одно, и совсем другое — проведение реального эксперимента такого рода в тогдашней ФРГ… — тут полковник счёл необходимым кое-что уточнить: — Германия, как, впрочем, и вся Европа, да и Америка тоже, до сих пор выступают категорически против клонирования человека по этическим, религиозным и много ещё каким соображениям… Что уж говорить, о той постнацистской Германии, где не позабылась ещё расовая гигиена. В обывательском понимании клонирование и евгеника воспринимались, как что-то очень близкое по сути и смыслу. Поэтому, когда весной 1956-го, когда в прессу просочилась крайне неконкретная информация о некоем немецком учёном, всерьёз вознамерившихся предпринять попытку воспроизведения человека неестественным путём, поднялась страшная шумиха. Застрельщиком выступила церковь со своим извечным постулатом: рождение человека есть промысел Божий и ничей более. Потом забили в колокола политики, озаботившись потенциальными вопросами отцовства, материнства, наследования и брака. К ним присоединилось, как это ни странно, и научное сообщество. Эти завели шарманку о долгосрочной непредсказуемости генетических изменений и биологической безопасности… В общем, широкая общественность в едином порыве сочла подобные эксперименты неприемлемыми. Приступать к клонированию человека в Германии в таких условиях, для Мангольда, как для учёного, было бы самоубийством. После того, как он почёл статью в «Шпигеле», которая подвела итог общественной дискуссии о допустимости или недопустимости клонировании человека, то произнёс буквально следующее…
Мазуров прервался, пошарил в папке и, найдя интересующую его бумагу, зачитал вслух:
— «Я не могу ждать, пока Германия соизволит изжить свои комплексы. Не здесь, значит, где-нибудь ещё, но я это сделаю. В моём распоряжении такой биоматериал, что в случае успеха усомниться в результате не посмеют даже самые отъявленные скептики».
Стало быть, осведомителем в его ближайшем окружении им удалось-таки обзавестись, рассудил Алексей Борисович, резонно полагая, что такие подробности человек сторонний едва ли мог знать. Опытный сыщик понимал, что на этом история не закачивается и терпеливо ждал продолжения. Оно оказалось неожиданным.
— А 14 сентября 1958-го в Драхенфельсе — это на западе Германии — произошла железнодорожная катастрофа — на спуске с горы сошёл с рельсов поезд. Семнадцать погибших. Среди них был и Кристиан Мангольд…
Кузин озадаченно воззрился на полковника. Вид у сыщика был, как у ребёнка, который повёлся на конфетку в красивой обёртке, а вместо неё получил лишь пустой фантик. Некоторые не сильно умные граждане любят таким образом пошутить над детишками, но Мазуров мало походил на шутника, что, собственно, он, ориентируясь на реакцию Кузина, и подтвердил:
— Терпение, Алексей Борисович! — успокоил он своего визави. — Это, так сказать, формальная концовка биографии.
При этом он демонстративно закрыл папку и отодвинул её в сторону.
— Лет десять назад, когда меня ещё только назначили куратором этого направления, — Мазуров не счёл нужным уточнить, какого именно, да в этом и не было нужды — понятно, что в сферу его интересов, наряду с много чем ещё, входило клонирование и всё, что с ним связано, — я изучил, что называется, историю вопроса и ознакомился в том числе с этими материалами… — Он кивнул на папку. — С учётом того, что в ФРГ на том момент проживало 65 миллионов человек, именно Мангольду оказаться в числе семнадцати погибших в той железнодорожной аварии, чем не повод заподозрить рукотворный характер катастрофы? Однако я не склонен впадать в конспирологию — жизнь порой преподносит и не такие сюрпризы. Куда больше меня заинтересовало практически полное отсутствие информации о том, чем занимался Мангольд последние полтора года до того дня, когда ему вздумалось отправиться полюбоваться руинами замка в Драхенфельсе. Достоверно известно лишь то, что попыток клонирования хомо сапиенс на территории ФРГ им не предпринималось. Но не сидел же он сложа руки — чем-то он всё это время занимался… — полувопросительно произнёс полковник. — В этой связи мне стало крайне любопытно, что это за биоматериал, о котором упоминал Мангольд и какую именно страну он рассматривал в качестве подходящей для своего эксперимента? И что, если он успел его где-то провести, прежде, чем покинул этот мир?
Хороший вопрос, мысленно согласился с ним Кузин.
— С учётом того, что Мангольд у нас и повоевать успел, и в плену пробыл достаточно долго, я даже предположи, а вдруг отсюда ноги растут? Решил прояснить ситуацию на сей счёт, но честно скажу, не больно-то в этом преуспел, — неохотно признался Мазуров. — Навалились куда более неотложные дела и стало не до копания в прошлом… Единственное, что сделал — подсобрал кое-какую информацию о его бывшей возлюбленной. В общих чертах она вам известна: жила, работала, замуж не вышла, но родила сына… На первый взгляд ничего примечательного. Времени с тех пор прошло немало. Я уже успел подзабыть о своём благом намерении разобраться в той истории. Но тут, — полковник усмехнулся, — откуда не возьмись появляетесь вы и беспокоите Чайлахяна странными вопросами. Потом в разговоре вы вольно или невольно, но подбрасываете мне подсказку, которая убеждает меня, что Мангольд таки успешно клонировал человека ещё в 1956 году!
Сухой остаток
Кузин непонимающе уставился на Мазурова — опять он о какой-то подсказке толкует.
— Объясните, наконец, что же такое я вам подсказал? — почти потребовал Алексей Борисович.
— А разве не вы предположили, что «Бес» — клон Григория Котовского? — вопросом на вопрос парировал полковник.
— И что? — Кузин выжидательно посмотрел на Мазурова.
Тот начал отвечать издалека:
— Я в своё время досконально отследил боевой путь ассистен-арцта — по нашему, лейтенанта медицинской службы, — Мангольда и совершенно точно установил, что летом сорок первого 198 дивизия вермахта совместно с румынскими войсками участвовала в наступлении на Одессу во втором эшелоне группы армий «Юг». А 326 полк этой дивизии, в котором служил Мангольд, первые две недели августа квартировал в оккупированном румынами Котовске, бывшей Бирзуле… Вам ведь не надо напоминать, что в этом городе был воздвигнут мавзолей Григория Ивановича Котовского. Наверняка вам известно и о том, что румыны с ним сделали, и о том, как они по-варварски обошлись с мумией легендарного героя Гражданской войны.
Кузин утвердительно кивнул, а сам подумал: «Мне-то известно. Но я этим вопросом специально озадачился, Феоктистову теребил… А вот, откуда у вас такая информация взялась?». Однако решил не умничать и промолчал.
— Останки Котовского, если не ошибаюсь, довольно долго пролежали в канаве, куда сбрасывали расстрелянных коммунистов и евреев, пока их оттуда не забрал кто-то из местных и не припрятал, чтобы сберечь до прихода Красной армии… — продолжил вещать Мазуров. — Следовательно доступ к останкам имел кто угодно. В то же самое время Кристиан Мангольд находился в городе, а значит, как минимум имел возможность заполучить в своё распоряжение биоматериал Котовского — как я полагаю, тот самый о котором он говорил, что в случае успеха эксперимента по клонированию, никто не посмеет усомниться в результате. Вы же не станете отрицать, что Котовский для этого подходит, как нельзя более — узнаваемая колоритная внешность, широкая известность не только в СССР, но и за его пределами… Правда, возникает вопрос, как Мангольду удалось в условиях войны этот биоматериал сохранить. Но тут возможны варианты… Предположим, отослал отцу в Германию. Это ведь могли быть волосы, фрагменты кожи или костной ткани, а они много места не заняли бы…
— Допустим, — осторожно согласился Алексей Борисович, оговорившись: — Но для далеко идущего вывода, который вы сделали этого маловато.
— Курочка по зёрнышку… — оптимистично напомнил старую поговорку Мазуров. — Сейчас я вам поведаю кое-что, о чём вы пока не знаете. В сентябре 1956-го ни разу до этого не выезжавшая за границу Лидия Спыну — тогда всего лишь рядовой хирург Республиканской клинической больницы — побывала в Финляндии.
Кузин ушам своим не поверил. Не может быть! Правило для всех одно: ты сперва съезди в страну соцлагеря, а то и в две, и только после этого может быть удостоишься чести посетить капстрану. Сейчас так. Что в те времена творилось, теперь вряд ли кто вспомнит, но проще уж точно не было.
— Разве такое возможно? — спросил Алексей Борисович.
— У нас всё возможно, — философски заметил Мазуров. — Меня это обстоятельство тоже смутило и, по понятным причинам гораздо раньше, чем вас. Чтоб самая обычная женщина, да к тому же уличённая в любовной связи с немецким военнопленным, вот так запросто, в обход принятой процедуры, взяла да и отправилась в Финляндию? Абсурд какой-то! Впрочем, объяснилось всё просто: за год до этого Спыну успешно провела резекцию желудка по поводу язвенной болезни не кому-нибудь, а матери второго секретаря ЦК Компартии Молдавии товарища Гладкого. И тот в благодарность, внёс её в список группы, которая в рамках туристического обмена между СССР и Финляндией на целых десять дней поехала в гости к финнам. Ничуть не сомневаюсь, о тёмном пятне в биографии Лидии Сергеевны республиканский КГБ был прекрасно осведомлён, но, зная, что за эту женщину ходатайствует человек столь высокого по местным меркам уровня, там предпочли сделать вид, что причин не выпускать её в заграничный вояж, не видят… Не обошлось без приключений. В Хельсинки Лидия Спыну два дня провела в хирургической больнице Кирра, куда её доставили с подозрением на пищевое отравление. Диагноз, правда, не подтвердился, но справка о том, что она двое суток находилась в больнице была выдана ей на руки и по возвращении на родину, на всякий случай предъявлена компетентным органам. Подозреваю, что кому-нибудь другому крови попорти ли бы, мама не горюй, но проверяющие, памятуя о наличии у неё высокопоставленного покровителя, предпочли спустить всё на тормозах. А самое удивительное то… — полковник взял интригующую паузу, — что через девять месяцев после возвращения из Финляндии у неё родился мальчик.
— Не вижу ничего удивительного. — Пожал плечами Кузин. — Дело житейское. В группе наверняка были мужчины. Увлеклась, забеременела и родила.
— Десять лет назад я примерно так же подумал, — признался полковник. — Теперь же категорически заявляю: исключено!
— Откуда такая уверенность? — полюбопытствовал Алексей Борисович.
— Помните, я говорил, что мне требуется кое-что уточнить? — напомнил Мазуров, на что Кузин кивнул. — Так вот я связался с кишинёвскими коллегами и попросил внимательнейшим образом проштудировать медкарту Лидии Сергеевны Спыну на предмет наличия у неё при жизни каких-либо патологий. И всплыл старый, ещё с пятидесятого года, но от этого не менее неприятный диагноз: женское бесплодие, вызванное абортом на позднем сроке беременности. Так что, забеременеть естественным, если так можно выразиться, способом она никак не могла! — сказал как отрезал полковник. — Зато, Мангольду, насколько я понимаю, вполне по силам было культивировать эмбрион из биоматериала Котовского, а выносить подсаженный эмбрион, разумеется, при регулярном приёме соответствующих гормональных препаратов, Спыну была вполне способна.
Крыть было нечем, и Алексей Борисович промолчал. Мазурин же, что называется, по горячим следам выложил ещё один веский аргумент:
— А ещё за эту неделю мне удалось выяснить, что в сентябре 1956 года Мангольд выезжал в Финляндию, причём, в те же дни, когда там находилась Лидия Спыну.
Кузин снова смолчал. В голове роилась масса вопросов. На некоторые из них можно было найти хотя бы гипотетический ответ. К примеру, как Мангольд мог поддерживать связь с Лидией, минуя уже существовавший тогда «железный занавес»? Элементарно. Корабли-то в загранку ходили, да и самолёты в Европу летали, так что при желании можно было — само собой, не безвозмездно, — уговорить какого-нибудь моряка или, скажем, стюардессу подработать почтальоном. Как удалось Мангольду провернуть хитроумную комбинацию в Хельсинки с госпитализацией Лидии и последующей операцией? Тоже в общем-то ничего невозможного при наличии связей и денег…
Но по большей части одолевали Кузина вопросы безответные, потому как у мертвых ничего уже не спросишь. Каким образом немец убедил её участвовать в этой авантюре? Чего ради она пошла на это, обрекая себя на роль матери — одиночки в не самой комфортной для жизни стране, кокай был и остаётся Советский союз? А может, он просто цинично использовал её в тёмную, пообещав, что у неё будет его, Мангольда, ребёнок? Тут сам чёрт ногу сломит, и теперь уже не разберёшься, хоть ты тресни.
Что же касается фактологии, с этим полный порядок. Причинно-следственная связь налицо. В 1941 году Кристиан Мангольд имел реальную возможность заполучить образцы биоматериала легендарного красного командира Григория Ивановича Котовского. Лидия Спыну состояла в любовной связи с Мангольдом. После возвращения из советского плена Мангольд стал продолжателем дела видного учёного-эмбриолога Шпемана и к середине пятидесятых вплотную приблизился к клонированию человека. Когда выяснилось, что реализация его амбициозного плана в Германии по ряду причин невозможна, он высказал намерение провести эксперимент где-то за пределами страны. В 1956-ом Лидия Спыну побывала в Финляндии в то же самое время, что и Мангольд. Там она провела несколько дней в больнице. Через девять месяцев после возвращения из турпоездки она родила сына. А сейчас в холодильнике морга лежит труп главаря банды Андрея Спыну, человека как две капли воды похожего на Григория Котовского… Всё легло одно к одному.
— О чём призадумались, Алексей Борисович? — вывел его из состояния глубокого погружения в собственные мысли Мазуров, прибавив с лёгкой иронией: — Не иначе как о превратностях судеб человечески?
— Об этом тоже. — Кивнул Кузин.
Похоже, вскользь брошенное словечко «тоже» насторожило полковника.
— А о чём ещё? — поинтересовался он.
— Например, о том, что с этим делать, — раздумчиво произнёс Алексей Борисович.
— Ровным счётом ничего! — стеклянным голосом изрёк полковник, напомнив. — Всё, что вы сейчас узнали, должно остаться в стенах этого кабинета. А ещё лучше… Сегодняшней встречи просто не было.
— Не было, так не было, — согласился Кузин и поспешил объяснить, что он собственно имел в виду: — Просто в морге лежит до сих пор неопознанный труп «Беса». Вот я и подумал, насчёт опознания…
— Во-первых, это забота следователя, который ведёт дело, а не ваша, — всё так же жёстко, прервал его Мазуров. — А во-вторых, ещё позавчера утром в морге судебно-медицинской экспертизы № 2 произошло аварийное отключение электричества. Неполадки на линии до сих пор не устранены. Холодильники потекли. Во избежание проблем большинство тел пришлось эвакуировать в другие морги, а несколько неопознанных трупов — в том числе и труп «Беса» — были в срочном порядке кремированы, — казённо закончил полковник.
— Понятно… — Ухмыльнулся Кузин, который нисколько не сомневался, что авария была подстроена исключительно ради того, чтобы официально зафиксировать сожжение тела «Беса»-Спыну, которое наверняка уже доставили в Пущинский Институт биофизики и передали в распоряжение Чайлахяна, и без околичностей едко заметил. — Левону Михайловичу он гораздо нужнее.
Они прекрасно понимали друг друга.
— Каждый должен заниматься своим делом, — заметно смягчившись, сказал,
Мазуров. — Единственным неоспоримым доказательством свершившегося тридцать пять лет назад клонирования человека может стать генетическая экспертиза. Именно этим Левон Михайлович сейчас и занимается, благо останки Котовского, как вам известно, сохранились. Что он выяснит, поможет ли это ему повторить путь Мангольда, если экспертиза подтвердит полную идентичность, не знаю. Моё дело — создать для этого необходимые условия. Ну а ваше — борьба с преступностью, — закончил полковник.
— Кто бы спорил… — согласился Кузин, подумав, что в истории с «Бесом», Мангольдом, Лидией и Андреем Спыру он свою роль отыграл, и действительно пора поставить точку.
