Благодарю А. У. Тозера, К. С. Льюиса, Франсиса Шеффера, Чарльза Кольсона и Питера Крифта за бессмертные произведения, заставлявшие меня думать, чувствовать и действовать.
От всего сердца благодарю мою чудесную жену Нэнси и замечательных дочерей Карину и Анжелу, незаслуженно дарованных мне свыше как бесценное сокровище. Дороже вас мне только Он Сам, мой лучший и нежнейший Друг, внимательный Собеседник, Господин грядущего. О, как бьется сердце при мысли о том блаженстве, которое Ты уготовил нам!
Карточка выпала из конверта и, описав дугу, приземлилась у ножки стула оборотной стороной вверх. Посетитель поднял ее — кусочек картона три на пять дюймов, канареечного цвета, повертел в руках. Глаза его с любопытством уставились на надпись. Пять слов большими печатными буквами. Официантка, убиравшая посуду напротив, заметила, как любопытство сменилось недоверием, а потом ужасом. «Что же это ему такое прислали? —■ думала девушка, обводя взглядом его побелевшее лицо и дрожащие руки. — Сидит ни жив ни мертв».
Немного придя в себя, он задумался. Холод в животе никак не проходил, но надо было действовать. Прежде всего придется полностью переосмыслить все трагические события последних восьми дней. Он медленно проговорил про себя пять страшных слов, потом еще и еще раз, как если бы этим можно было отогнать нависшую угрозу...
Друзья замерли перед огромным телеэкраном в напряженном ожидании. Нападающий помедлил, перенес тяжесть тела на левую ногу, правая нога описала полукруг и с невероятной силой отправила мяч под самую перекладину. Трибуны взревели от восторга, товарищи по команде бросились обнимать меткого форварда. Первая половина матча была окончена, «Канзас сити» уверенно лидировал.
— Канзас чемпион! Канзас чемпион! — скандировали Док и Крис вместе с тысячами зрителей на стадионе. Джейк, нахохлившись, сидел между ними и сердито молчал, но, когда те начали пожимать друг другу руки над его головой, взорвался:
— Не надоело вам? Сколько можно?
Его любимый «Морской орел» безнадежно отстал, футболисты в синей форме плелись в раздевалку под злорадное улюлюканье толпы.
На удобном диване сидели не просто приятели, это были друзья детства. Один выучился на врача, другой подался в бизнес, а третий нашел себя в журналистике, но все трое сохранили верность мальчишеским клятвам и даже сидели в том же порядке, как в школьные годы: слева Док, справа Крис, а Джейк Вудс посередине, ноги на табуретке. Все трое в джинсах, но если Крис был в синем спортивном свитере с летающими окнами «Майкрософт», Док предпочел велюровый пуловер элегантного каштанового оттенка, а на Джейке было нечто линялое и вытянутое, с дырками на локтях. Все начиналось, как обычный воскресный день, каких они немало провели вместе за последние двадцать лет. Ни одному из них и в голову не могло прийти, что произойдет что-то необычное. (
— Ребята, пора бежать за пиццей! — объявил Крис. — Кидаем монетку.
Жребий настолько вошел в традицию, что все происходило почти само собой. Еще в школе они так решали, кто первым бьет по воротам или покупает мороженое. Впоследствии процедуру слегка усовершенствовали: после первого тайма бросали монетку дважды, а в случае ничьей — еще и третий раз. Проигравший отправлялся за пиццей, он же оплачивал угощение. На дом заказ никогда не делали, чтобы счастливцы продолжали смотреть матч, а неудачник метался между домом и пиццерией, надеясь не слишком много пропустить.
— Да чего там, Крис! — издевательски усмехнулся Док, распрямив плечи. У него была военная выправка, несмотря на то, что двадцать пять лет он не надевал формы. — Пусть Вудс пока идет, а монетку потом бросим. Что время терять?
Три недели подряд Джейку не везло, но он не собирался терпеть насмешки и свирепо посмотрел на веселящихся друзей. Он хотел показать, что лауреат государственной премии в области журналистики — престижнейшей премии имени Джозефа Пулитцера — достоин большего уважения. Увы, хотя в городе Джейк Вудс славился резким тоном статей и железной принципиальностью, в жизни ему не хватало уверенности в себе. Как только рабочая неделя подходила к концу, он расслаблялся до безобразия. Вот и теперь он стоял перед аккуратным и подтянутым Доком в рваных тапочках, лохматый, с двухдневной щетиной и тщетно старался придать своему лицу независимое и гордое выражение.
— А знаете что, — сказал Джейк как можно высокомернее, — на этот раз я буду кидать монетку. Вы наверняка в прошлый раз смухлевали, но сейчас этот номер у вас не пройдет. Сначала между вами разыграем, а потом я с проигравшим. Ну, Крис, загадывай: орел или решка?
— Не могу взять на себя такую ответственность! — Крис давился от хохота. — Пусть Док первый.
— Ну, ладно, хватит! Давай быстрее. Есть хочется, — сказал Док. Джейк вытащил из кармана гривенник и подбросил вверх. Монетка блеснула серебром, описывая дугу, и в тот момент, когда она достигла верхней точки, Крис крикнул:
— Решка!!!
Монетка приземлилась на журнальный столик перед диваном, который только издали казался гладким, а на деле лакированная поверхность была испещрена царапинами и вмятинами от предыдущих гривенников, падавших с той же высоты. Монетка несколько раз подпрыгнула, встала на ребро и покатилась по кругу...
— Черт возьми! — прошептал Док, не веря своим глазам. Гривенник остановился в центре столика, но не упал, а так и застыл на ребре в неустойчивом равновесии, ни орел ни решка. — Ребята, это как же часто такое выпадает?
— Девчонки, идите сюда! Смотрите!
«Девчонками» Крис назвал трех дам бальзаковского возраста, щебетавших в соседней комнате. Выйдя замуж за трех неразлучных мушкетеров, им пришлось подружиться между собой, ведь, хочешь не хочешь, времени вместе им доводилось проводить немало, так уж лучше, если компания приятная и располагает к об-
щению. Одна из них — Джанет — уже давно развелась с Джейком, и реже бывала на воскресных обедах в старой компании, но Сью и Бетси скучали без нее и старались заманить в гости под любым предлогом. Впрочем, Джанет и Джейк расстались друзьями (сейчас так принято...), а потому их встречи не вызывали неловкости.
Первой в дверях появилась Сью, жена Криса, за ней вошли Джанет и Бетси.
— Ах, неужели мы опоздали? Жребий брошен, самое интересное позади... Джейк, видно, опять угощает? Как же тебе не везет! Надеюсь, журналистам хорошо платят за тяжкий труд, а то неловко, право, кормишь три семьи один...
— Да нет же! Я не проиграл. И никто не проиграл, посмотри! — Джейк прервал поток добродушных насмешек.
Сью перевела взгляд на столик и обмерла.
— Боже мой, вот это да... Не дышите, не двигайтесь, а то упадет...
— Так и что теперь, мальчики? Опять будете кидать? — спросила Бетси.
— Не-е-ет, — протянут Док. — Давайте так оставим. Пусть никто не выиграл и не проиграл. Поедем за пиццей вместе на моей машине.
«Вместе». Как часто это оказывалось самым удачным выходом из ситуации. Сорок лет назад они вместе играли в войну, охотились на львов, выслеживали инопланетян в полях и лесах Бентон-ского района. Чуть позже они вместе изводили матерей, задирали братьев, дразнили сестер, действовали на нервы учителям и грубили директору (хотя в воспоминаниях эти подвиги остались куда более геройскими, чем были на самом деле). В восьмом классе они вместе завалились без приглашения на день рождения к Катерине Бэйтс, устроили там драку и чуть не умерли от страха, когда приехали полицейские. В старших классах каждому удалось по разу завоевать золотую медаль в каком-нибудь виде спорта, и все трое играли в футбольной команде за честь штата. На выпускной бал по традиции принято являться с подружкой, но и здесь они подтвердили свою славу неразлучных друзей, и втроем заходили за каждой из трех девушек по очереди, чтобы потом прибыть в школу всем вместе. Потом были веселые студенческие годы, параллельная учеба на курсах подготовки офицеров-резер-вистов и торжественная церемония вручения дипломов. Всех троих призвали в армию, и они ненадолго оказались в трех разных частях света, откуда, впрочем, их почти одновременно переправили во Вьетнам новоиспеченными лейтенантами. За двадцать пять лет после окончания Вьетнамской войны они успели отпраздновать три свадьбы (на каждой рядом с растерянным женихом стояло сразу два счастливых свидетеля!) и вырастить детей. А кроме того, были бесконечные поездки на охоту, пропахшие дымом костра куртки, ночевки в холодных палатках под проливным дождем и забавные случаи, пересказываемые на сотни раз, но от этого не менее смешные. Теперь вот — вместе за воскресной Аиццей, ничего особенного, но все равно приятно.
— Я поведу, — предупредил Док, Крис добродушно махнул рукой. Джейк небрежно натянул кроссовки, даже не потрудившись их зашнуровать. Тапочки, которые он всегда специально приносил с собой, приземлились где-то между диваном и дверью.
— У нас двадцать минут до второго тайма, —заметил Док, натягивая куртку. — Бетси, ты не забыла позвонить в пиццерию?
— Я когда-нибудь что-нибудь забывала? Все заказано, вас ждут. Одна большая «Мексиканская серенада» и лично для вас, мальчики, суперпирог «Бегом к инфаркту».
Так «девчонки» называли суперпирог мясной, в котором холестерина было больше, чем в трех воскресных обедах, но, несмотря на это, остававшийся любимым блюдом их мужей во время футбольного чемпионата.
— И не хлопайте дверью! — крикнула вслед Сью, но ее слова заглушил как раз грохот закрывшейся двери, а за ним — хлопок свалившейся с камина фотографии и безнадежный смех подруг. Никто не заметил, что монетка, наконец, упала на бок.
— Как слоны в посудной лавке! — Сью сказала это скорее с нежностью, чем с раздражением.
— Только посуды больше не осталось, по крайней мере, у нас в доме, — флегматично добавила Бетси. — Но слон по-прежнему бодрится. Ничем его не унять.
Пока три подруги обменивались понимающими смешками, слоны торопливо шагали к машине. Низкое небо грязно-серого цвета не предвещало ничего доброго. Рваные тучи угрожающе шевелились, в воздухе стоял резкий влажный запах. Всякий, кто родился и вырос в этих местах, безошибочно определил бы приближение дождя. Джейк поежился. Бури не миновать.
— Мы сейчас! — крикнул Док. Они с Крисом побежали в гараж что-то взять. Джейк прислонился к машине Дока в ожидании друзей. Он жадно вдыхал свежий предгрозовой воздух и думал: «Разве есть место прекраснее, чем Орегон?». Северо-запад, тихоокеанское побережье. Трое друзей выросли в крошечном городке с красивым названием Долина Вильяметты, что всего лишь в сотне миль от их теперешнего места жительства. Те, кто провел детство и юность в этих краях, всегда хотят вернуться сюда. После колледжа и армии Джейк почувствовал непреодолимое желание вновь поселиться в очаровательном уголке земли где-то между горным хребтом на востоке и океанскими волнами на западе. Орегон — потрясающее место. Вот вы на суперсовременной автостраде, но остановитесь на обочине, отойдите в сторону от дороги, и через несколько минут неспешного шага вокруг будут только вековые сосны, и даже звук машин потонет в густой хвое, так что вы ощутите себя совершенно оторванным от цивилизации. В этих краях четыре времени года сменяют друг друга, словно соревнуясь в своем великолепии на радость немногочисленным обитателям. Совсем немногочисленным, ибо можно проехать весь штат по отличной дороге, но встретить на ней больше оленей, чем машин. Охотники, рыболовы, байдарочники, альпинисты и просто любители дикой природы стремятся сюда, как в землю обетованную, а Джейк был понемногу и тем, и другим, и третьим, и четвертым, и пятым... Но дело было даже не в этом. Он любил свой маленький Неверный городок не только и не столько за чудесную природу, окружавшую его. Главным сокровищем Долины Вильяметгы был бунтарский дух, свойственный его жителям. Они не становились рабами закосневшим традициям и стереотипам; их мысли, слова и дела дышали свободой и независимостью. Они не привыкли покоряться указаниям свыше, и сами решали, что такое хорошо и что такое плохо. Орегон снискал славу самого прогрессивного штата, пригревая у себя борцов с ядерной угрозой и загрязнением окружающей среды, защитников прав животных и сексуальных меньшинств, активистов движений за легализацию марихуаны и эвтаназии. Джейк и сам не знал, почему так сложилось, но видно, все дело было в наследственности. Первыми в этот край пришли люди, не побоявшиеся узких горных троп и необжитых мест, без сожаления оставившие комфорт и порядок тогдашнего американского общества. Они рвались на запад, прочь от политических интриг восточного побережья, консерватизма средне-западных штатов и морализаторства южан. Только Тихий океан остановил их, заставил осесть и обзавестись хозяйством, но свою жизнь они продолжали строить без оглядки на авторитеты. В Орегоне до сих пор самые пустые церкви в стране. Свободолюбивые жители штата считали, что в воскресенье незачем скучать в душном помещении под призывы покаяться в грехах, можно найти дела и поинтереснее. Джейк любил этот дух свободы, ему нравилось жить в такой атмосфере. Он объездил всю Америку и повидал с десяток других стран, но не променял бы Орегон ни на что на свете.
Обычно воскресные посиделки с друзьями проходили весело и непринужденно, но в тот день Джейку было как-то не по себе. Неупавшая монетка, мрачные тучи и внезапно подкравшаяся мысль о возрасте навели на него тоску, он не мог отделаться от тяжелого, гнетущего чувства.
— Поехали! Время идет! — командный голос Дока вывел его из оцепенения, и Джейк заметил, что тот уже сидит за рулем своего роскошного красного джипа. Никому и в голову не пришло сесть назад, все трое расположились на переднем сиденье, Джейк опять посередине, зажатый между друзьями. Крис захлопнул дверцу.
Тесновато, но ехать всего десять минут, даже если по правилам, а Док домчит и за семь, тем более что половина пути придется на скоростное шоссе.
Джейк всегда считал, что у Дока немного странное отношение к машинам. Даже спустя полтора года после покупки джип сиял как новенький. Такое впечатление, что он только что выехал из павильона, и где-то сбоку должен болтаться ценник. Роскошные серые чехлы источали аромат дорогого автосалона. Пахнет, как будто машина только вчера куплена... как ему удается сохранять в первозданном виде даже запах?
— Автомобиль настоящего мужчины! — гордо произнес Док, заводя мотор. — Два человека и один великан спокойно разместились на переднем сиденье, широко расправив плечи. Что, Крис,; приятно было поездить за рулем моего красавца? Каково ощущать себя суперменом, а не хлюпиком на маленькой таратайке, которого любая девчонка обгонит? — Док, прищурившись, смотрел на друга, одолжившего джип на прошлой неделе, чтобы перевезти мебель в новый офиЬ. Внезапно его лицо приняло озабоченное выражение: в шуме мотора послышалась некая посторонняя вибрация... Джейк покачал головой. Этот супермен носится со своей машиной, как беспокойная мамаша с единственным чадом, чуть что - к доктору.
Крис тоже заметил, что Док прислушивается, и обменялся с Джейком понимающей улыбкой.
— Эй, Док, — насмешливо сказал он, — а у меня твой джип ездил прекрасно! Конечно, приходилось на каждом светофоре сворачивать на заправку. На том бензине, который ты сейчас сожжешь по дороге в пиццерию, моя таратайка добралась бы до Токио.
— Таратайка, она й есть таратайка. Каждый выбирает машину по себе, а ты всегда был слабаком.
— Знаешь, Док, — со вздохом начал Крис, как если бы его против воли заставляли рассказывать всем известную старую историю. Док прекрасно знал, о чем пойдет речь, но делал вид, что не догадывается.
— Знаешь, Док, мне сейчас вспомнился один случай. Помнишь, в колледже был чемпионат по борьбе, и ты вышел в финал. Ты тогда был в отличной форме...
Док подтянул живот и картинно напряг бицепсы, как бы показывая, что слово «был» тут несколько неуместно. Крис продолжил, слегка перегнувшись через Джейка:
— Но кто-то тебя поборол, причем побил так, что ты встать не мог. И несмотря на очень тяжелую черепно-мозговую травму, которую ты тогда перенес, вряд ли ты забыл имя победителя.
Док прищурил один глаз и изобразил мучительные попытки вспомнить.
— А если тебя побил слабак, то ты-то тогда кто, господин Главный Врач-Супермен?
— У меня была потянута плечевая мышца и порвана связка на ноге, а кроме того, я только что перенес грипп, — Док начал перечисление накопленных за долгие годы любимых отговорок.
— А также в тот день тебе пришлось сдавать кровь, — великодушно помог ему Крис.
— Кровь я, действительно, сдавал, но с утра, а в обед мне делали пересадку сердца, — подытожил Док, и оба они весело расхохотались, как смеются только старые и добрые друзья. Тут они заметили, что Джейк даже не улыбается. Его лицо, было напряжено, взгляд отсутствующий и какой-то угнетенный.
— Джейк, ну что ты? — удивился Крис. — Понярю, что Док страшный зануда, но не до такой же степени. К тому же ты его давно знаешь, должен уже привыкнуть.
Джейк взял себя в руки, провел ладонью по седеющим волосам, тряхнул головой.
— Вам не кажется, что вся эта история с монеткой случилась неспроста?
Док высоко поднял брови и выпучил глаза. Он хотел сказать: «Ненормальный ты, что ли?», но ограничился соответствующим выражением лица.
— Ты что, до сих пор об этом думаешь? Почему?
Про Джейка все думали, что это человек с железными нервами, и он старался поддерживать этот миф. Вот и сейчас он помолчал, а потом относительно спокойным голосом произнес:
— Обычно считается, что необычные явления надо рассматривать как знак. Я просто подумал: «А не знак ли это?»* Вот и все.
Док зловещим голосом пропел несколько нот из старинного фильма о привидениях «Зона полумрака» и рассмеялся:
— Брось, не бери в голову. Все это чепуха, чушь, ничего не значит. Конечно, если ты станешь совсем, как наш фантазер Крис, то простительно будет и тебе всерьез раздумывать над всякой ерундой, но для этого надо сначала состариться и впасть в маразм, а до той поры уж потерпи, нам и одного философа хватит на троих.
Крис давно научился парировать насмешки Дока, но на данный момент ему показалось излишним тратить на это силы. Рядом сидел Джейк, который был явно не в себе и нуждался в настоящей поддержке, а не в легковесном: «Не бери в голову!».
— Знаешь, Джейк, — осторожно сказал Крис, — может быть, монетка, и правда, ничего не значит, но обычно все в жизни имеет свой смысл, свое предназначение...
— Ну-у, пошло-поехало... — Док закатил глаза, а потом с озорным выражением лица повернулся к Джейку и заговорщицки произнес:
— На самом деле, ничто не имеет в жизни большего смысла, чем бутылочка холодненького пивка! Заскочим в круглосуточный, Вудс?
Док, не снижая скорости, резко свернул и, помяв широкими шинами газон, въехал на автостоянку перед магазином. Пока он бегал за обещанным «смыслом», Джейк воспользовался моментом:
— Это все так странно, Крис, я просто не могу отделаться от какого-то предчувствия. Скажи, эта монетка может быть каким-то... знаком?
— Может быть, и знак, не знаю. Но я думаю, что Некто опять пытается достучаться до тебя.
Джейк вздохнул. Все, что может последовать дальше, он знал наизусть.
— Короче, ты намекаешь, что жизнь коротка, и каждый день может оказаться последним, а потому никогда не рано подумать о душе, пока не стало слишком поздно?
Крис расплылся в искренней улыбке, в такие минуты его лицо становилось совсем мальчишеским.
— Видишь, ты и сам все знаешь. Вопрос только в том, когда ты поймешь, что это не просто слова. Ведь времени нам на этой земле, действительно, отведено немного, а впереди — вечность.
— Одно тебе скажу, Крис, ты предсказуем, как орегонский дождь. Столько лет поешь ту же песню!
— А это моя любимая песня, — резко ответил Крис, вдруг посерьезнев. Он пристально смотрел прямо в глаза Джейку, будто пытаясь разглядеть что-то очень важное в его блестящих зрачках, окруженных узкими шоколадно-карими ободками. — И я очень надеюсь, что твоя колонка в «Трибьюн» однажды мне подпоет.
— Не надейся, — Джейк отвел глаза. — Я не проповедник, а журналист.
— По-твоему, газета и Библия несовместимы? А я вот каждый день нахожу время, чтобы почитать и то, и другое. Мне вообще нравится сравнивать разные точки зрения.
Джейк поморщился. Крис никогда не скрывал, что считает «Трибьюн» предвзятой в отношении вопросов религии и нравственности. Доводы типа «газета не прокурор и не адвокат, она лишь средство массовой информации» его не убеждали. Он не мог понять, что газета всего лишь беспристрастно информирует, то есть сообщает правду, невзирая на лица, и если эта правда кому-то неприятна, тем лучше. Джейк давно перестал пытаться переубедить друга, пусть думает, что хочет.
Дверца машины распахнулась, и на водительское сиденье запрыгнул Док с довольной ухмылкой на лице.
— Нам с Джейком по пиву, а господину проповеднику лимонад! — громогласно объявил он, раздавая бутылки. — Пусть за это меня упекут в ад, но что за пицца без хорошей выпивки?
— Да ладно тебе, — грустно сказал Крис. — Ты же знаешь, мне все равно, что ты пьешь. Важнее, кого ты знаешь и кому ты веришь. В ад ведь не за пиво попадают.
— Вот это точно, — ответил Док, подмигивая. — Я знаю одну хорошенькую девчонку в нашей пиццерии, и вот ее-то мне очень хотелось бы... познать в библейском смысле слова.
Джейк понял шутку и засмеялся. Крис понял — и нахмурился. Он постоянно ссорился с Доком из-за того, что тот постоянно изменял Бетси. Конфликтов можно было бы избежать, если бы Крис последовал советам Джейка и требованиям Дока «не лезть не в свое дело», но он не только постоянно напоминал любвеобильному другу о ценности семейных отношений, но и, по возможности, мешал осуществлению его замыслов.
Оставшиеся три минуты пути прошли в неловком молчании. Джейк вспоминал, как в прошлом году они поехали на охоту на уток и по пути заехали на заправку. Док разговорился с хорошенькой блондинкой, оба смеялись, и как раз когда она достала карандаш, чтобы записать приобнявшему ее Доку свою телефон, Крис громко сказал: «Между прочим, у тебя кольцо, Док». Девушка, смешавшись, спрятала руку с карандашом, поскольку и у нее на пальце было обручальное кольцо. Через мгновение она уже заводила мотор своей машины. Когда ее автомобиль исчез из поля зрения, Док развернулся к Крису и обрушил на него такой поток грязных ругательств, на какой только мог быть способен. Крис был разъярен не меньше Дока. Джейк всего не запомнил, но в частности он прокричал Доку прямо в лицо: «Хватит доказывать всем, что ты мужчина, пора бы им стать!». Еще немного, и состоялся бы матч-реванш по классической борьбе среди бывших студентов колледжа. Джейку потребовалось все его красноречие, чувство юмора и даже физическая сила, чтобы разнять их. Интересно, что было бы, если бы Док не оставил, свое ружье вллашине?
Позже, когда все трое сидели у костра и жарили утку, Крис извинился за то, что вышел из себя. При этом он ясно дал понять, что не извиняется за напоминание о кольце: «Я же стоял рядом с тобой в церкви все венчание. Ты что, хочешь, чтобы я забыл об этом? Чтобы я смотрел в сторону, когда ты откровенно преступаешь данную тогда клятву?». Джейка неприятно кольнули эти слова. Он, точно так же, как Крис, стоял рядом с Доком в церкви все венчание, но ничего не сказал другу по поводу блондинки на заправке, как и по поводу множества других блондинок, брюнеток и шатенок. Он, что, считает себя лучшим другом Доку, чем я? Кем он себя возомнил? Кто ему дал право указывать Доку? Даже сейчас Джейку хотелось высказать это Крису, накричать на него, но в то же время он знал, что есть и другая сторона медали. Кто дал право Доку изменять жене? А кто дал право мне изменять Джанет? Один вопрос тянет за собой все остальные, а ответа нет, просто больно обо всем думать. Остаток поездки прошел тогда невесело, и утки были не в радость. Впервые Джейк был рад расстаться с друзьями и вернуться домой. Нахлынувшие теперь воспоминания доставляли ему почти физическую боль, нависшее молчание обещало разразиться страшной ссорой.
Наконец показалась знакомая вывеска пиццерии. Поставив джип так, чтобы его было видно со стороны прилавка, Док выскочил из машины с видом готового к бою петуха. Крис и Джейк последовали за ним, оба ожидали худшего.
— Ты здесь, радость моя, я так надеялся тебя увидеть...
Док произнес эти слова вполголоса, наклонившись через прилавок к черноглазой девице лет восемнадцати в изумрудно-зеленом платье. Слегка прищурившись, он обвел глазами ее стройную фигуру, забрал в руку ее тоненькие пальчики. Она не отодвигалась, ей было лестно внимание взрослого мужчины — статного, импозантного, да еще и главного врача медицинского центра «Линия жизни».
— У тебя красивые волосы... — Док скользнул взглядом по табличке с именем, но произнес так, как если бы сам вспомнил, — Шейла...
Девушка потупилась, стесняясь такого внимания, но на губах играла счастливая улыбка. Док настраивал ее, как музыкант скрипку, наслаждаясь послушностью инструмента. Джейк остановился
поодаль, с тоской наблюдая за происходящим. Он очень хотел, чтобы или Док отстал от девчонки или Крис промолчал, но надежды было мало.
Крис решительно приблизился к прилавку и дружески хлопнул Дока по спине, тем заставив его выпрямиться и отпустить пальчики кассирши. Начинается. Джейк внутренне сжался в комочек.
— Вы так похожи на Молли! — с улыбкой обратился Крис к растерявшейся девушке. — Я имею в виду его дочь, у Дока с Бетси ведь двое детей, старшая дочка как раз вашего возраста, и такая же черноглазая. А я их хорошо знаю, мы же трое друзья, вон Джейк еще стоит, во Вьетнаме вместе воевали. Вас тогда еще и на свете не было. Вы в школе Вьетнамскую войну изучали, нет? Ваш папа, наверняка, что-нибудь рассказывал про те времена, он должен быть ненамного нас младше...
Может быть, что-то... — пробормотала девушка, не отрывая глаз от кассы. Ее уже не привлекал пожилой дядечка из учебника истории. — С вас 28,50.
Док расплатился своей кредитной карточкой, отмахнувшись от кошельков Джейка и Криса. Друзья молча получили заказ и вышли на улицу. Когда дверь за ними захлопнулась, Док очень похоже изобразил голос Криса: «Ваш папа должен быть ненамного нас младше», — и расхохотался. У Джейка отлегло от сердца, и он с готовностью рассмеялся вслед за Доком. Видимо, пронесло. Второй утиной охоты пока не будет. Только теперь он заметил, что, пока они любезничали с кассиршей, начался ливень. Выглядывая из-под козырька пиццерии, за которым их встречала стена дождя, друзья готовились к пробежке с пиццей наперевес.
После того, как все трое запрыгнули в джип, Док вставил ключ зажигания, но не повернул его. По крыше автомобиля колотил дождь, напряжение опять начало нарастать. Друзья сидели на переднем сиденье плечом к плечу и смотрели прямо перед собой на мокрые мусорные баки так пристально, как если бы это был закат солнца над Великим Каньоном. Капли дождя на ветровом стекле собирались вместе и устремлялись вниз миниатюрными водопадами. Резко пахло мокрой одеждой. Проползли бесконечные десять секунд. Док внезапно перегнулся через Джейка к Крису и с иронией произнес:
— Ах, что бы я без вас делал, господин проповедник, Мать Тереза моей жизни? Благодарю тебя, о святейший, за безмерную заботу о моей непорочности!
—■ Трудная это работа, честно скажу, но кому-то надо ее делать, — как ни в чем не бывало парировал Крис и, помолчав секунду, добавил: — Мог бы и сам попробовать, это спасло бы тебя от многих бед.
— А меня не надо спасать от бед! То, что ты называешь бедами, я называю «жизнь»! А то, что ты называешь жизнью... — Док презрительно искривил рот: — Спасибо, не надо такого счастья!
— Я тоже совершал ошибки и знаю, к каким неприятностям ведет безнравственное поведение. Достаточно один раз попробовать, чтобы больше никогда не влазить в эту грязь.
— А давай так договоримся, — Док явно остался при своем мнении. —Ты будешь заботиться о своей жизни, а я позабочусь о моей? Здорово я придумал?
— А давай так договоримся, я буду заботиться о Сью и наших детях, а ты позаботишься о Бетси и ваших детях? Здорово я придумал?
Нашла коса на камень. Док возмущенно покачал головой:
— Крис, ты безнадежен. Не знаю, как мы тебя терпим все эти годы. Это просто каменный век какой-то! Ты родился слишком поздно, тебе бы жить среди пуритан, в средние века, или вообще с динозаврами, но не сейчас, не здесь. Мы вообще устали от твоего самомнения, строишь из себя святошу!
И Джейк, и Крис заметили это маленькое «мы». Док ждал от Джейка поддержки, и тот осторожно подмигнул ему левым глазом, но не кивнул открыто, чтобы Крис ничего не заметил. Не втягивайте меня!
— По-моему, я уже говорил, что ты меня просто достал. Такого придурка, как ты, я в жизни не встречал, — Док проговорил эти слова сквозь зубы, почти с ненавистью, и вдруг его голос
опять потеплел: — И все же ты мне друг, я не могу на тебя долго сердиться. Только не перегибай палку, я хоть и добрый, но не бесконечно.
Краем глаза Джейк увидел, что сосед справа примирительно кивнул. Обстановка разрядилась. Крис вообще ненавидел ссоры, страдал из-за малейшей размолвки и с радостью шел на компромисс. Так зачем же он лезет на рожон? Сам спровоцировал скандалу и сам же мучается. Джейк не мог объяснить такое поведение, оно раздражало и возмущало его. Конечно, Док не подарок, но сердце у него доброе, и друг настоящий, на него всегда положиться можно. Что еще надо?
Док, наконец, завел мотор. Джейк вновь ушел в себя. Препин рательства между двумя друзьями были ему слишком хорошо знакомы, чтобы долго думать об этом. Стороннему наблюдателю по-: казалось бы странно, что после такого эти люди остаются верны своей детской дружбе, но Джейк знал, что они связаны узами крепче родственных. Для него эти два человека были как материя и антиматерия, их полярно противоположные взгляды притягивали друг к другу — а при сближении каждый раз происходил взрыв. А посередине всегда был Джейк. Иногда он воображал себя неким идеальным персонажем, некоей золотой серединой, мирным компромиссом между этими крайностями, и это было приятно. Однако, будучи честным с самим собой, Джейк признавал, что это совсем не так. В своем дневнике он с тоской писал: «В голове у меня каша-малаша, все перепутано». Его убеждения складывались из студенческих впечатлений от лекций по философии, запавших в душу высказываний коллег по газете, собственных оценок происходящего. Никакой системы. Несмотря на репутацию журналиста с железными принципами, он был, скорее, горстью железных опилок, притянутых двумя полюсами мощного магнита. По взглядам из двух друзей ему ближе был Док, его нравственные и политические убеждения, стиль жизни, уверенность в себе. В то же время его привлекала цельность характера Криса, теплота его семьи. Если Док олицетворял власть и силу, Крис воплощал в себе мир и спокойствие.
Своему дневнику Джейк доверял то, чего не рассказывал никому. Я нравственный хамелеон, я подобен жидкости, послушно принимающей форму сосуда, в который ее наливают. Дате позвал меня в бар, - ия с готовнострю напиваюсь, jwmwy над его грязными шутка-* лш, несу чушь. Крис пригласил меня к обеду, - и вот л нежно сюсюкаю с его детишками, хвалю стряпню его жены, ругаю телевидение за вредные передачи. И там, и там я чувствую себя как рыба в воде, но в то же время ни там, ни там не стал в полном смысле слова своим. Док и Крис всегда твердо держались своих принципов на словах и в делах. Док — убежденный атеист, сторонник идей гуманизма и релятивизма. Крис — глубоко верующий христианин, абсолютист во всем. Док во всем полагался на себя, Крис — на некоего Христа, которого он называл Богом. Джейк колебался между двумя мирами, обычно ближе к Доку, но так никуда и не примыкал. Недавно ему стукнуло пятьдесят, и с того момента он начал больше задумываться о смысле жизни и основах бытия. Одновременно он осознал, что даже не может сформулировать мучавшие его вопросы и не знает, где искать ответы на них. Мне уже полвека, а времени на раздумья нет, успеваю только записывать свои беспорядочные мысли. Живу в тюрьме из 800 слов. Джейк имел в виду размер газетной колонки. По понедельникам, средам и пятницам к 12 часам дня материал должен был во что бы то ни стало лежать на столе у главного редактора. Независимо от того, насколько отточен язык и проверены ли факты, полмиллиона орегонских подписчиков доверчиво впускали Джейка Вудса в свой мир три раза в неделю, а, кроме того, еще дважды он проникал к значительно большему числу читателей через публикации в общенациональных изданиях. Джейк производил впечатление собранного и уверенного в себе обозревателя, а на самом деле его душа была в полной растерянности, в голове каша, в сердце щемящая неопределенность. Он ощущал себя... монеткой, подброшенной в воздух и решающей, на какую сторону приземлиться, но так и не упавшей.
— Ты куда лезешь, кретин?! Что, глаз нет? — Страшный крик Дока выдернул Джейка из облака грустных размышлений. Они уже мчались по скоростному шоссе, и, по всей видимости, кто-то
нарушил правила. Кто, Джейк не успел разглядеть, да и нельзя было ничего различить из-за пелены дождя. Док резко крутанул руль вправо, его плечо вдавилось в плечо Джейка, и в этот момент негодующий крик сменился на вопль ужаса:
— Тормоза, тормоза!!! Ребята, тормозов нет...
Джейк похолодел, перед глазами замелькали какие-то неясные образы. Автомобиль не повиновался водителю, он, словно плененный мустанг, наконец вырвавшийся на свободу, отправился в собственное путешествие. На пути возникли телефонный столб и рекламный щит с улыбающейся красоткой. Тяжелый джип проехал сквозь них легко, как если бы это было апельсиновое желе, и на полной скорости врезался в бетонное заграждение. Все остальное происходило как в замедленной съемке. Непреодолимая сила увлекла пиццу с заднего сиденья вперед, на ветровое стекло. Машину отбросило назад на шоссе, перевернуло несколько раз. Подобно смертельно раненному зверю, джип метался в агонии и хрипел скрежетом ломающихся металлических конструкций, стремясь всех и вся утащить за собой в небытие. Где-то между последним криком Дока и первым кувырком обезумевшей машины Джейк потерял сознание. Последнее, что он запомнил, было ощущение тяжести: с обеих сторон его сдавили тела, повисшие на ремнях безопасности.
Наступила неземная тишина. В искореженной груде металла, отдаленно напоминающей перевернутый джип, тело Джейка оказалось зажато между двумя друзьями, душа — между двумя мирами.
Тугая волна раскаленного воздуха из приоткрытой дверцы отшвырнула его внутрь кабины. Джейк Вудс не предпринял больше попыток выглядывать из вертолета, идущего на снижение в аэропорту Бьенхоа. Лицо болело, как после шлепка мокрым горячим полотенцем. На курсах говорили, что при полетах на двухместном UH-1 надо всегда пристегивать страховочный ремень, но во вьетнамском небе негласно действовали свои правила. Другой мир, и об этом ненавязчиво напоминают выбоины и царапины от осколков на поверхности ручных пулеметов М-60, которые везла «вертушка». Когда шасси коснулись поверхности посадочной площадки, Джейка охватило странное чувство. Наверное, то же чувствовал высадившийся на Луну астронавт перед своим первым шагом по поверхности спутника Земли.
Рядовой, приехавший за двадцатичетырехлетним Джейком к вертолету, процедил сквозь зубы: «Добро пожаловать в Хилтон, господин лейтенант». Он наверняка досадовал на очередного зеленого офицерика, присланного командовать бывалыми солдатами. В течение многих лет неприветливые слова рядового преследовали Джейка в ночных кошмарах. Вот и сейчас, двадцать шесть лет спустя, Джейк лежал на больничной койке без сознания, а к нему придвигалось неопределенного возраста лицо, обожженное вьетнамским солнцем, и кривилось в презрительной ухмылке: «Добро пожаловать в Хилтон, господин лейтенант... Добро пожаловать в Хилтон... Добро пожаловать...». Это был один из тех снов, когда знаешь, что спишь, но все кажется до ужаса реальным. В каком-то смысле оно и было реальным, ведь когда-то эти слова, действительно, прозвучали. С них начался тот незабываемый год в жизни Джейка, который изменил и его самого, и всю его судьбу.
Картины того периода мелькали теперь перед глазами, как кадры из кинофильма. Он вживался в сюжет, вновь начинал сопереживать участникам, корчился от боли. Первая ночь в лагере, вторая во Вьетнаме. Вторая ночь из трехсот шестидесяти пяти. Только вчера он прибыл на место дислокации на борту обыкновенного Боинга-707, освобожденного от кресел и прочих удобств и забитого до предела, и уже мечтал вырваться отсюда, из этого ада. В блиндаже было невозможно дышать. Джейк лежал в спальном мешке с открытыми глазами и тоскливо думал: Это натуральная парная. Кто спит в бане, вообще? И почему в бане воняет прелым мусором и канализацией? Когда тебе двадцать четыре года, а смерть ходит где-то совсем близко, инстинктивно цепляешься за каждое мгновение, даже если эти мгновения протекают в тошнотворном блиндаже. Уснуть удалось лишь на третьи сутки, и то от неимоверной усталости.
Сигнал тревоги. Опять. Вдоль ограды забегали солдаты, они спрыгивали в укрытия. Джейк увидел себя, вжавшегося в пол блиндажа, уткнувшего лицо в землю. «Миссис Грин могла бы мной гордиться», — вдруг подумал Джейк. Во времена Хрущева и конфликта в заливе Кочинас Джейк, Док и Крис учились в старших классах, это как раз в те годы отец выкопал бомбоубежище на заднем дворе, а в школах часто устраивали учебную тревогу, и учительница показывала, как правильно прятать голову. Не инструктор с офицерских курсов, а именно миссис Грин научила их всех искусству выживать во время бомбежки, и это очень пригодилось. А вот папино бомбоубежище не пригодилось, да и неизвестно, могло ли оно спасти при настоящей ядерной войне.
Ракеты чертили по темному небу яркие изогнутые линии, было такое впечатление, что горит воздух. Джейк лежал, так сильно уперевшись пальцами ног в укрепленную стену, что начало сводить мышцы. Несмотря на молодой возраст и хорошую физическую подготовку, в те минуты он чувствовал себя дряхлым калекой и даже сомневался, сможет ли когда-нибудь ходить. Стрельба прекратилась. Несколько секунд тишины обнадежили Джейка, он приподнял голову, и в этот момент осколок шрапнели прошил насквозь крышу блиндажа, как бы напомнив о том, что все мы смертны. Казалось, сама Смерть обращалась к нему, говоря: «Сегодня живи, но я обязательно вернусь за тобой, и вот тогда ты никуда не денешься». Полет шрапнели повторялся в его снах вновь и вновь, словно в замедленной съемке, в этом была какая-то зловещая красота, и Джейку даже слышалась очень тихая, но величественная музыка.
Не прошло и недели, как Джейк прибыл во Вьетнам. Получая амуйицию на складе боеприпасов, он робко спросил, сколько положено брать патронов. Прапорщик в очках и выправленной гимнастерке с оттенком удивления ответил: «Сколько надо, столько и бери». Парень говорил с южным акцентом, почему-то почти все прапорщики прибывали из Миссиссиппи или Джорджии. После сурового учета боеприпасов во время учебных стрельб Джейку стало не по себе от такой легкости. Да, здесь, правда, другой мир. Он окинул взглядом склад. Ручные гранаты были навалены в ящики как попало, небрежностью напоминая фруктовый салат. Не было и намека на аккуратные рядочки, запомнившиеся по складу на военной базе в тылу. «Гранаты тоже можно?» — «Бери, все бери». Прапорщик махнул рукой и отвернулся к мешкам в углу. Неужели здесь просто берут оружие по мере необходимости? Джейк взял шесть гранат и вдруг почувствовал себя жадиной, маленьким мальчиком, запихавшим в рот большой кусок торта. Но вдруг одной гранаты как раз не хватит, чтобы спасти жизнь себе или товарищу? Он ухватил с полки слегка прогнутый черный кирпичик. Противопехотная мина Клэймора, семьсот стальных шариков, проложенных пластиковыми детонаторами. Убойную силу не сравнить ни с чем, самое мощное оружие во Вьетнаме.
Новичок, он и есть новичок, его видно за версту. Пусть он будет старше, высокого роста, в такой же форме, как все, — каждое движение выдает его, каждое слово. Бывалые солдаты ходили железным шагом, бодро, но не подпрыгивая. В глазах новичков они были почти богами. Однако за напускной таинственностью и высокомерием скрывалось настоящее воинское братство, основанное на полном доверии, взаимовыручке, честности. «Привет, братан!»
и дружеский хлопок по спине были не просто внешним атрибутом, а знаком особых, почти родственных отношений между солдатами, какие возникают во время игры со смертью. Зеленые новобранцы жаждали влиться в это сообщество, но им приходилось ждать случая, чтобы показать себя настоящими мужчинами. Такую дружбу надо было заслужить, но, если это произошло, ничто не могло ее разрушить.
Перед Джейком проносились видения шеренги молодых людей с автоматами. Они были родом кто из Техаса или Луизианы, кто из Айовы или Небраски — почти иностранцы для выросшего в Орегоне лейтенанта. Один за другим пролетали вертолеты, гул их пропеллеров создавал приятный фон для любой беседы. Полчища комаров, миниатюрных живых вертолетиков, кружили над блестящими загорелыми спинами солдат в поисках плацдарма для посадки. Фаланги черных муравьев повстречали целую армию рыжих и раздумывали, что делать дальше. Джейку подумалось, что у муравьев тоже бывают войны, они укрепляют позиции мешками с песком, натягивают игрушечную колючую проволоку, подтаскивают снаряды и патроны. Те из них, кто служит в артиллерии, надевают крошечные муравьиные «беруши» — защищать своибарабанные перепонки. Агрессорами были рыжие муравьи, а черные готовились Отражать удар... Или наоборот? Джейк присел на корточки, чтобы рассмотреть получше. Четверть века спустя он запишет в дневнике: «Мы совсем как эти муравьи, разница лишь в том, что ходим на задних лапках. С трудом пробираемся сквозь заросли громадных филодендронов, с опаской раздвигаем острые листья высокой травы... и изображаем героев настолько увлеченно, что сами начинаем верить этой выдумке».
Через несколько недель Джейк перешел из состояния постоянного ужаса в режим ожидания смертельной опасности, при котором относительно спокойное настроение периодически сменялось приступами удушающего страха. Он задавался вопросом: Неужели я стал храбрее? Или я просто привык бояться? В часть постоянно прибывало пополнение, среди новобранцев обязательно находился кто-нибудь, кто боялся еще больше, а с таким человеком
пообщаться всегда было приятно. Взять хотя бы этого чудака Харвея из Индианы. «Харвей! — важно сказал ему Джейк. — Похоже, сегодня ты брился с завязанными глазами». Парнишка беспомощно заморгал бесцветными ресницами, а «бывалые» одобрительно расхохотались над шуткой лейтенанта. На самом деле Джейк всего лишь повторил слова сержанта, некогда обращенные к нему самому, и в тот момент они совсем не показались смешными. Комары, колючки, листья травы старательно трудились над лицами солдат, так что на смену слегка поджившим волдырям и рубцам немедленно приходили свежие. К счастью, в жизни бывают еще внезапное расстройство желудка и кровавые мозоли, которые позволяют на время забыть о саднящем лице... И все же, несмотря на все неприятные моменты полевой жизни, служба в действующих войсках наделяла людей особым достоинством, благородством. Она давала то, чего, в сущности, ищет каждый человек — реальные задачи, высшую идею, смысл жизни. Джейку казалось, что он воюет за отца с матерью, за младшего брата, за всех родственников и друзей, оставшихся дома, и даже за своих детей и внуков, которые в итоге никогда не родились именно потому, что он побывал во Вьетнаме.
Мир сузился до размера взвода, до тридцати молодых ребят, находившихся в его подчинении. Потом мир еще уменьшился, остались лишь двое новобранцев, один справа, другой слева от Джейка, они были так похожи на Дока и Криса, что он удивился. Мечта о карьере журналиста и государственной премии отошла на второй план, сейчас надо было спасти товарищей и себя, дотянуть до вечера, а потом накопить целый год таких дней, чтобы, все-таки выжив, отслужить и вернуться домой.
Когда Джейк впервые ступил на вьетнамскую землю, он ощутил себя зеленым юнцом по сравнению с закаленными в боях ветеранами. Превосходя их в звании и в возрасте, он не имел опыта настоящих боев и стрелял только по мишеням. Через пару месяцев он набрался уверенности в себе, не столько благодаря приобретенному опыту, сколько по необходимости, и напустил на себя тот самый ореол бывалого воина, который излучал встречавший 2 У последней черты
его в первый день рядовой. «В двадцать четыре года я чувствую себя стариком. Средний возраст солдат здесь — девятнадцать, а у многих за плечами такое, что мне и не снилось», —• писал Джейк в письме своей невесте. С Джанет он познакомился в колледже, но свадьбу сыграть не успели. Теперь же ей оставалось только ждать, надеясь, что любимый вернется не в цинковом гробу, а живым и на обеих ногах.
Видение поблекло, на смену ему пришло другое. Джейк увидел себя играющим в покер при свете полной луны. На передовой наступило затишье, но расслабиться не получалось. Он знал, что завтра страшная мясорубка заработает с той же силой. Ребята погасили огонь в печке, запах тухлой рыбы и гнилых овощей стал не таким резким. Небо было все в огнях, будто во время праздника в Диснейленде. Дома при виде такого фейерверка он бы стоял завороженный, не, слыша ничего, кроме хлопков ракет, и не видя ничего, кроме расцветающих в темной вышине разноцветных сполохов. Здесь же эта картина стала обычным делом. Следы трассирующих пуль, отблески отдаленных взрывов, яркие вспышки были куда красивее, чем северное сияние, которое Джейку некогда довелось посмотреть в Канаде. Скоро опять наступит утро. Как всегда, слишком скоро, слишком неожиданно.
Во Вьетнаме водились устрашающего вида змеи и насекомые. Дома любое из этих существ доставило бы немало счастливых минут трем друзьям: Док, Джейк и Крис затерроризировали бы всех девчонок в Бентонском районе. В первые дни здесь Джейк уделял немало внимания каждой находке, ахал от изумления, свистел, но потом привык и стал, как все, отбрасывать необычных представителей животного мира носком ботинка. Еще был добряк Бильбо •— обезьяна, которую приручили солдаты. Золотистый зверек напоминал Джейку любимого коккер-спаниеля, по которому он скучал больше, чем готов был признать. Бильбо залазил Джейку на спину, скакал по плечам, а когда тот доставал из вещмешка фронтовой паек, выхватывал куски еды почти изо рта.
Джейк шел в обход, хотя через заросли было бы вдвое быстрее. «Не заманите», — думал он. Совсем недавно двое ребят из его взвода попали тут в засаду к вьетнамским партизанам и погибли. Самое противное было то, что никогда не знаешь, кто там шуршит в кустах. Сколько раз было, что он стрелял по движущимся теням, а потом обнаруживал своих, пробиравшихся напрямик.
Северо-вьетнамская армия жила по особым законам. Джейк хотел бы воевать с врагом типа британцев времен войны за независимость, когда солдаты в яркой форме маршируют четкими шеренгами под бой барабанов. Такого противника легко взять на мушку и стрелять, как по мишени на учебных стрельбах. О начале атаки объявляли бы выстрелом из 105-миллиметровой гаубицы, и всегда можно было бы увидеть неприятеля в лицо. Увы, здесь такое невозможно. Вьетконг совсем не похож на войско старомодных британцев, он хитрый, неуловимый, непредсказуемый. Обыкновенный патрульный обход становится делом не менее рискованным, чем прогулки по подоконнику открытого на десятом этаже окна. Однако если знаешь о враге хотя бы это, уже есть шанс остаться в живых.
В бинокль вьетконговцев не увидеть, сколько ни обшаривай горизонт, а глянешь вниз — и вот, острие вонзенного в спину штыка показалось у тебя из груди, рассекло тебя, как собаку, и оставило во рту металлический вкус на память о жизни в этЪм мире. Сам Джейк только один раз встречался с врагом глаза в глаза, то лицо до сих пор стоит перед ним, навечно застыв в памяти. Вьетнамец смотрел на него открытым твердым взглядом темнокарих зрачков, он был молод, храбр, верен идее и немного напуган, точно такой же парень, как Джейк. Но один из них должен был умереть.
У вьетнамца в руках был советский АК-47, на полтора килограмма тяжелее, чем М-16 у Джейка, а сам парнишка был на голову меньше. Наверное, это несоответствие и спасло жизнь Джейку, позволив выхватить свой автомат на долю секунды быстрее и разрядить его точно в грудь противнику, в то время как ответная пуля ушла на четыре дюйма выше его левого уха. Вьетнамец умер почти сразу. Джейк с ужасом смотрел на бездыханное тело и ду-
мал над вопросами, о которых молодые люди обычно не беспокоятся, предоставляя это философам и священникам. Куда он ушел? Куда уйду я? Когда? Умирает ли дружба, когда умирает друг? Умирает ли друг, когда онумирает? Есть ли во всем этом смысл? Суждено ли мне постичь его?
Как-то в офицерском клубе один капитан разговорился с Джейком и в какой-то момент беседы вдруг сказал: «По эту сторону жизни есть вон тот старик, генерал вшивый, и мы из кожи лезем, чтоб исполнить все его приказы. Ведь и ты стараешься ему угодить, так?». Джейк кивнул. Конечно, так. Все старались. «А вот по ту сторону есть настоящий Главнокомандующий, — продолжил свою мысль капитан, — и выполнять Его приказы намного важнее, потому что в конечном итоге мы должны угодить Ему, а если нет, то наша задача в этой жизни осталась невыполненной».
Понюхав пороху в двух-трех перестрелках, Джейк уже хорошо усвоил, что может погибнуть в любой день, поэтому слова капитана глубоко зацепили его. Тот еще добавил: «В окопах нет атеистов», и ведь правда, не было. Впрочем, с годами воспоминания о той беседе как-то стерлись, в суете ежедневных забот им не находилось места среди мыслей, так что напомнить о себе им удавалось лишь когда Джейк терял бдительность — во сне.
Джейк увидел себя у костра с обидой читающим этикетку от пакета с фронтовым пайком категории С. Аппетитное меню, обозначенное на ней, как всегда, имело мало отношения к содержимому, вкус и вид которого почти никогда не менялись: серая масса со вкусом туалетной бумаги. Вот и на этот раз «Ветчина с фасолью» оказалась смесью соли и жира с вкраплениями съедобных частиц, их поиск при желании можно было превратить в занимательное приключение. Смяв коробку, Джейк прислушался к пению Гордона. Тот был родом из Луизианы и считал, что уже одно это дает ему право называться артистом. Притащив с собой во Вьетнам двенадцатиструнную гитару, он трудолюбиво развлекал товарищей песнями дуэта «Саймон и Гарфункель». В те годы все с ума сходили по ним... Джейк и сейчас отчетливо помнит неровный голос Гордона и слова:
Когда ты устал,
И духом упал,
И слезы стоят в глазах,
Я к тебе прилечу,
Раны все залечу,
За тебя буду драться в боях.
Когда сил нет идти,
А друзей не найти,
Словно мост над ущельем крутым Лягу я на пути,
Помогу перейти
Через пропасть с названием «Жизнь».
Гордону не давались высокие ноты, и он торопился пропеть это место, пока на него не посыпались саркастические замечания.
Они называли себя «бравыми ребятами» и казались себе настоящими мужчинами. Иногда так и было. Иногда Джейк чувствовал себя настолько измотанным, что не мог бы ступить и шагу, но, покопавшись в себе, неожиданно даже для себя извлекал скрытые резервы и бодро проходил еще с десяток миль. Рискуя жизнью ради выполнения боевой задачи, он думал о предстоящем празднике. Возвращаясь в часть с победами и шрамами, он предвкушал заслуженное веселье. Самое лучшее веселье - то, что заработано честным трудом.
Джейк и его дружки ходили веселиться в город к смуглым безымянным девушкам. Их нежные черты лица и хрупкие тела позволяли забыть на время об ужасах войны, и эти лица и тела были единственным товаром, имевшим тогда рыночную стоимость. Как и все его товарищи, Джейк нимало не беспокоился о возможности подцепить какую-нибудь болезнь. Даже если это будет сифилис, жить с сифилисом лучше, чем вообще не жить, а вот будет ли он жить — еще вопрос. Не то, что им так нравилось напиться до беспамятства и проснуться утром с незнакомой девицей. Пьянство и беспорядочные связи были лишь средством от скуки и страха, ведь война, в сущности, это и есть: периоды скуки, чередующиеся с периодами страха.
Самым ужасным был детский плач. Джейк не выносил этого. Его первым побуждением было броситься к малышу и утешить, но тут он вспоминал, что идет по деревенской улице с автоматом М-16 наперевес, на поясе — патронташ, и несчастный ребенок плачет, потому что боится такого страшного дядьки. Бабушки и мамы подхватывали детишек и разбегались при его приближении, а бывало и так, что какой-то зазевавшийся малыш оставался на дороге и наивно тянулся к нему, будто просясь на ручки. Сердце разрывалось от вида этих бедных, измученных войной людей, хотелось утешить их, защитить, но он знал, что любой из них мог оказаться бойцом Вьетконга, убить — например, вручив корзину с припрятанной под продуктами гранатой без чеки.
Разве не ради этих детей они воевали с тоталитаризмом? Они защищали йх от ползущей с севера красной угрозы. «Если бы мы только победили в этой войне, — думал Джейк, — они бы стали свободны». Однако правила игры оказались таковы, что выиграть было невозможно, а дети погибали. Нет ничего трагичнее смерти ребенка. Об этом Джейк успел задуматься еще до войны, и не было дня, чтобы эта мысль не кольнула его здесь, во Вьетнаме. Смерть ребенка. Такое можно пережить, только превратив свое сердце в камень.
У Джейка был хороший приятель из местных по имени Хьюк. Он был из так называемого Второго корпуса, где служили перешедшие на сторону американской армии жители среднего Вьетнама. Хьюк был отважным и надежным бойцом, сильным, несмотря на хрупкое телосложение, добрым и веселым, любил жизнь и любил свою маленькую семью. Он был таким человеком, глядя на которого, понимаешь: ради будущего таких людей стоит рисковать жизнью, и сразу забывались все неприятные репортажи из дома о нелепых студенческих демонстрациях против войны. Хьюк широко улыбался при встрече и со смешным акцентом кричал: «Пливет, блатан!». Его семья — мать, жена и маленький сынишка — жила в крошечной хижине, укрепленной железными прутами, картоном и фанерой. Женщины всегда тепло принимали Джейка и потчевали своей стряпней, в том числе странным соусом из тухлой рыбы, название которого он так и не запомнил. Они были удивительно радушными и щедрыми, любили Хьюка, нежно нянчились с мальчишечкой, которому еще и года не было. Однажды произошло ужасное. Пока Хьюк дежурил на посту, один партизан, родом из той же деревни, пробрался в его хижину, разгромил там все, убил жену, мать и сына, а потом скрылся. Джейк к тому времени отслужил уже десять месяцев, и до этого ничего подобного ни разу не случалось. Сам Хьюк узнал обо всем лишь два дня спустя, когда вернулся домой. Он упал на колени, рыдал, кричал. С тех пор он стал другим — неуправляемым, резким, рисковал по-глупому, а для кого ему было теперь беречь себя? Джейк раньше не замечал в нем злобы, а теперь в нем с каждым днем нарастала какая-то черная ярость, вместо былой искренней улыбки появилась кривая усмешка. Наконец, он исчез: набрал оружия, сколько смог унести, и ушел в джунгли один, и сразу было ясно, зачем. Он решил отомстить за мать, которая дала ему жизнь, за сына, которому он дал жизнь, и за жену, которая сама была его жизнь. Джейк был уверен, что, найдя обидчика, Хьюк не будет с ним церемониться.
Когда Хьюк внезапно исчез, ни с кем не попрощавшись, Джейк понял, что они больше не встретятся. Так и получилось. Джейк часто видел своего вьетнамского друга во сне и каждый раз забывал спросить, удалось ли ему отомстить убийце, прежде чем самому уйти в мир иной. Он очень хорошо понимал его чувства: мужчиной движет некий первобытный инстинкт, побуждающий его защищать семью и уничтожать всякого, кто посмеет причинить вред матери, жене, ребенку. Это было не сумасшествие, а естественная реакция, идущая из самого мужского естества и одинаковая для представителей любого народа и общества.
Картины времен вьетнамской войны мелькали у Джейка перед глазами, он просматривал их как документальное кино уже, наверное, в сотый раз. При этом каждый раз фильм оказывался немного другим: действие отклонялось в сторону от обычной линии повествования вслед за неожиданной ассоциацией или новой догадкой. Джейк вновь пережил возбуждение, царившее в части
накануне прибытия вертолета. На нем привозили новобранцев и почту, и, конечно, нетерпеливое ожидание относилось, прежде всего, ко второму. Священные письма раздавались неторопливо, без суеты, каждый с замиранием сердца ждал объявления своей фамилии. В одном конверте оказывались радость и надежда, а в другом —- грустное известие о свадьбе любимой девушки. Одним доставались листочки, исписанные стихами и восклицаниями типа «милый мой», а другим — деревенские новости в самом сухом изложении. Тем не менее, любое письмо было лучше, чем ничего, потому что оно отвлекало от мыслей о войне. Джейк смаковал послания от родных и близких, запивая их чересчур крепким кофе из алюминиевой кружки, которую во время патрулирования приходилось заматывать майкой, чтобы она не стучала в вещмешке. Каждое слово из далекого дома было для Джейка каплей росы, собираемой умирающим от жажды путником.
Читая письма, Джейк осознавал, как сильно скучает по чистому и бодрящему орегонскому воздуху, по водам орегонских рек, таким бурным, прохладным и синим-синим, как небо... не то, что здесь, мутно-зеленые, стоячие, с запахом болота. Он устал от муссонов — страшный ливень из черных туч в считанные минуты превращает пыльную землю в вязкую грязь — и тосковал по нежному дождю, проливающемуся из серых облаков на благодарную почву. Еще больше ему не хватало родных. Помятые письма служили доказательством тому, что довоенное прошлое — не сон, тот мир существует и ждет его возвращения. В День благодарения и в Рождество личному составу полагался горячий ужин, и тогда над тарелкой с куском настоящей индейки Джейк клялся никогда не считать праздничный стол само собой разумеющимся приложением к празднику. Он раскладывал на столе письма и фотографии, представляя, что приславшие их люди присоединяются к его трапезе.
Понежившись в теплоте писем из дома, Джейк садился перед фотографиями мамы и Джанет, которые стояли у него на тумбочке, и принимался за ответные послания. Фотографий отца у него не было. Это была своего рода тайная месть: тот никогда не находил времени для сына и не интересовался его жизнью. А может, Джейку так только казалось.
«Джейк, лови!» — и на кровати приземлялся свежий номер ^«Плейбоя», брошенный щедрой рукой кого-то из тех «счастливцев», кому слали подобное чтиво. Несмотря на угрызения совести, Джейк отворачивал фотографию Джанет и принимался перелистывать глянцевые страницы. Ему было одиноко, страшно одиноко, а фальшивая любовь порнокрасоток притупляла эту ноющую боль, и он не мог остановиться, а потом жалел, чувствуя, что душевная рана становится еще глубже. Дело было не в округлых формах этих женщин, а в их европейской внешности, они напоминали однокурсниц из колледжа, соседок, вообще — дом. На Джейка наваливалась тоска. Как там, дома? Доведется ли вновь увидеть его? А если да, будет ли этот дом таким, как раньше?
В воспаленном мозгу Джейка возникли воспоминания о первом отпуске. Бангкок, американские газеты, репортажи из Вьетнама ... Ярость, негодование, обида, шок... Он не верил своим глазам: кто мог написать этот бред? Даже факты все перепутаны, а уж о верном толковании событий и речи нет! Такое впечатление, что все американские военные ведут себя, как лейтенант Келли, а кровавая резня, учиненная им в деревне Сонгми — типичный метод осуществления боевых операций! Даже преступления красного режима меркнут перед зверствами армии США! Вроде как, если бы мы перестали бомбить миролюбивых северян, они бы никому не причиняли вреда. Можно подумать! А кто, вообще, начал эту войну против невинных людей? США, что ли? Просто невероятно, что позволяет себе Джейн Фонда! Если дать ей волю, скоро американские школьники будут отдыхать в день рождения Хо Ши Мина, а не Джорджа Вашингтона. Тупая, безмозглая эгоистка, как и все в Голливуде. Удивительно, что журналисты ничем не лучше ее. Как легко они забывают о простых ребятах с техасских ранчо, умирающих в джунглях за свободу их прессы! Кто дал им право рассуждать о добре и зле и спорить о «справедливости» этой войны за десять тысяч миль отсюда? Что они знают о тех, кто стоит на передовой и, рискуя жизнью, защищает идеалы
демократии? Они с готовностью пользуются преимуществами, достающимися им даром потому, что другие заплатили за них своей кровью. Они строят карьеру на извращении реальности, на подтасовках и подлогах, на костях честных людей. Пиявки, отвратительные пиявки-кровососы, вот кто они, немало таких Джейку пришлось снимать с себя после перехода вброд мутных вьетнамских рек. Кто из этих писак хоть раз прошел по Тропе Хо Ши Мина, получил пулю под Ке Сан, осмелился встать во весь рост во время атаки на Тет — во время того самого Тетского сражения, победу за которое газеты поспешно отдали северянам вопреки всем реальным фактам? Эти очкарики не сумеют ни сложить вещмешок, ни зарядить автомат, ни застегнуть штаны без учебника с инструкцией. Даже когда приветливый камень у дороги разнесет им задницу, они не поймут, что это была мина Клеймора. Джейк ловил себя на мысли, что образ такой «разнесенной задницы» был ему приятен. «Как же я их ненавижу, просто «бо-ку» ненавижу!», — шутил он сам с собой, в одном слове соединяя смысл сходно звучащих вьетнамского «надолго» и французского «много».
Неприятные воспоминания сменились теплыми и добрыми, ведь тот отпуск ему удалось провести с Доком и Крисом. На подготовительных курсах в Форт-Беннинге они учились вместе, но не было никакой гарантии, что во Вьетнаме они окажутся одновременно хотя бы на часть сроков. К счастью, это случилось, хотя и это не означало, что они обязательно будут видеться: трех лейтенантов могли откомандировать по трем разным батальонам, а тех по стране было разбросано свыше семисот. Тем не менее, им опять повезло: они все попали во Второй корпус, и, хотя им не пришлось брести втроем через заросли, сознание того, что друзья где-то рядом, очень помогало. Расстояние в тридцать минут полета на «вертушке» — мелочь, по сравнению с размерами планеты, это почти как жить в одном блиндаже. Каждый из них знал: если сегодня я не струшу, через три недели этот вьетнамец уже не возьмет на мушку моего лучшего друга. Такие мысли придают рутинным перестрелкам и стычкам хоть какой-то смысл, на войне цепляешься за каждую мелочь, которая облегчила бы эту грязную работу.
Лейтенантам была положена неделя отпуска, трое друзей подали заявления одновременно и указали те же самые даты и то же место — Бангкок, но не надеялись на удачу. Если бы не Док, их могли бы отправить куда угодно и когда угодно, но он был мастер игры в покер и скопил достаточно денег, чтобы подмазать штабную крысу. Когда они все встретились в Бангкоке, радости их не было предела. Первым на место встречи прибыл Крис, он стоял, озираясь по сторонам, но не заметил Джейка, подкравшегося со спины и обхватившего друга с криком: «Привет, братан!». Они хлопали друг друга по плечам, толкались, в шутку боролись — чисто мужское приветствие, объятия без объятий. Через час появился и Док. Они наперебой хвалились боевыми успехами, рассказывали о тех случаях, когда чудом удавалось избежать смерти, снова и снова пели «Когда солдат домой вернется». Не было ничего более волнующего, чем мысль об окончании командировки. Всем троим оставалось меньше половины срока, Джейку — вообще три месяца. Они договорились быть поосторожнее, чтобы остаться в живых и собраться вместе уже на родной земле, в мирной жизни. Док поднял кружку с пивом и торжественно произнес: «Ну, что, ребята? Война эта, конечно, дурацкая, но другой у нас нет. Выпьем же за нашу войну!». Все трое напились в ту ночь до беспамятства, в том числе Крис (это было еще до того, как он переменился), и сквозь пелену дурмана казалось, что они уже дома. Возвратившись на место службы, Джейк записал в дневнике: «Пьяный не признает географии, он отправляется туда, куда зовут мечты, без билетов и скучных формальностей. Наверное, поэтому так популярно проводить отпуск на дне бутылки. 86». В тот вечер ему оставалось 86 дней — 86 дней борьбы со смертью, и если он выживет, на 87-е утро за ним прилетит «вертушка» и отвезет на главный аэродром, откуда переделанный под грузовик Бойнг-707 умчит его домой. С каждым днем ближе становились милая Джанет, чья фотография улыбалась ему с тумбочки; веселый пес, который будил весь дом по утрам звонким лаем; гоночный автомобиль «Корветг», который он купил с рук после аварии и сам от-
ремонтировал на зависть всем сверстникам; гамбургеры, кока-кола, унитаз со смывом, четыре времени года — ах, где вы, времена года, нет уже сил жить между «очень жарко» и «невыносимо жарко»...
Перед глазами Джейка проносились лица солдат, служивших под его началом: добрые и злые, дружелюбные и неприятные. Про некоторых он подумал: «Это были лучшие люди из всех, кого мне приходилось знать». Воспоминания перенесли его на пшеничные поля в Бентонском районе, где мальчишкой он играл с приятелями в войну. Тогда проигравшему приходилось идти за лимонадом в сельский магазинчик, а здесь за такую же неудачу отправляют к матери в цинковом гробу. Так было с беднягой Слайдером — улыбчивым здоровяком из Пенсаколы, все еще любили подшучивать над его говором. Опять, Слайдер?! Стой, тебе говорят! Назад! Взрыв. Вьетнамские мины не такие мощные, как американские, но тоже убивают. Слайдеру оторвало ногу, Джейка забрызгало его кровью. Крик боли. Кто кричал, если Слайдер молчит, уткнувшись лицом в траву? Джейк потрогал продырявленное правое ухо и понял, что он сам. Он кипел от возмущения, хотя ослушавшийся солдат был уже наказан, и слишком жестоко. Вместо того чтобы броситься к Слайдеру, он позволил это сделать другим, думая только о своем ранении, а потом упрекал себя за эгоизм. Все двадцать шесть лет с тех пор он мучи лея от стреляющих болей в ухе, но что это по сравнению с тишиной, повисшей тогда над скорченным телом? Вместо Слайдера появилась пустота. Исчез знакомый голос, исчезла улыбка, исчез заливистый храп. Парень, который кашлял от табачного дыма, но все равно курил, потому что любил играть в покер с сигареткой в зубах, больше не разложит карты на грязном столе в блиндаже лейтенанта, а курносая девчонка, чью фотографию он всегда носил с собой, никогда не увидит своего жениха.
Смерть. Вот настоящий враг! Единственный настоящий враг, общий для всех, кто пробирается через заросли с автоматами наперевес. У Вьетконга и Джейка, оказывается, был общий враг, а он тогда не понял.
Джейк метался в бреду на больничной койке, взмокнув от вьетнамской жары двадцатишестилетней давности. Ему снились неприятные, обидные образы, связанные с возвращением домой, некоторые казались хуже самой войны. Маршировали колонны демонстрантов, журналисты спорили, политики лгали. От имени страны они обещали бороться за свободу хороших, честных людей, одноплеменников Хьюка, а слова не сдержали. Теперь они ополчились на тех, кого сами посылали в пекло, ведь это были живые свидетели их позора, о котором хотелось забыть. Джейка трясло от негодования, и этот гнев давал ему силы. Он постепенно выкарабкивался из снов и воспоминаний, приближаясь к настоящему времени и месту действия. Он увидел яркий свет. Что это? Падающий снаряд? Шум был какой-то нехарактерный, снаряды издают особенное угрожающее пыхтение, предупреждая о скором взрыве... Значит, не снаряд. Голова раскалывалась. Он потянулся в нагрудный карман за аспирином, но аспирина не было. Не было даже кармана. В чем же он одет? Куда делась рубашка? Кстати, в комнате совсем не жарко. Странно. Все-таки, что это за шум? Голоса. Неужели он в плену? Нет, говорят по-английски. Госпиталь. Точно, госпиталь на берегу Камранского залива. Он пошевелил пальцами на ногах и вздохнул с облегчением: обе ноги целы. Он понял, что ужасно устал. Целый год без нормального сна. Сейчас нельзя спать! В моих руках жизнь товарищей! Не спать! Тело покорилось приказу. Глаза открылись, но сразу же зажмурились от яркого света. Усилием воли Джейку удалось вновь приподнять веки. Хорошо! Резь в глазах не даст опять уснуть. Правда, ничего толком не видно*, расплывчатые пят-на, белое и синее, движущиеся. Одно из пятен что-то бормочет, другое кивает в ответ. Все еще сон? Нет, ощущение простыни, в которую его завернули, вполне реальное, пальцы ног в нее упираются. Что-то мешает на сгибе локтя и около носа... Капельница и кислородная трубка.
— Где я? — попытался сказать Джейк, но получилось что-то бессвязное. Женщина в белом халате с удивлением посмотрела на него.
— Мистер Вудс, вы проснулись. Прекрасно.
— Где...? — язык не слушался Джейка. Он замолчал в надежде, что медсестра догадается, о чем он хочет спросить.
— Вы находитесь в медицинском центре «Линия жизни», сегодня понедельник, 10 часов утра, — гордо объявила она. Сразу ясно, что с приходящим в себя больным разговаривает не в первый раз.
Джейк задумался. «Линия жизни». Это же больница, где Док работает. Док! Авария! Док, Крис и Джейк ехали за пиццей, Док закричал...
— Авария...
— Да, мистер Вудс, вы попали в аварию, — медсестра поджала губы, ее лицо затвердело.
— Что...? Как...?
Джейку не понравилось это новое выражение ее лица. Так смотрят люди, по долгу службы привыкшие объявлять о несчастьях плачущим родственникам.
— Я позову вашего лечащего врача, мистер Вудс. Он ответит на все вопросы. Подождите.
Она поспешно вышла из палаты, словно опасаясь, что он окликнет ее.
Джейку показалось, что ее не было целый час, хотя на самом деле ждать пришлось всего четыре минуты. В дверях появилась уже знакомая медсестра, рядом с ее белым халатом возвышался человек в синем балахоне и синем же колпаке, словно только что из операционной. Взгляд начальственный, жесткий. Из-за его широкой спины выглядывало маленькое робкое личико, единственное теплое лицо из трех. Джейк узнал Сью, жену Криса. Он слегка подвинул голову, с удовлетворением отметив, что тело слушается его, и поймал взгляд знакомых глаз. Сью в ответ улыбнулась, но с такой болью, что Джейк испугался.
Синий балахон откашлялся, привлекая внимание аудитории. Темные усы под носом сердито топорщились. Видно было, что он слегка недоволен Джейком за неуважение: когда приходит доктор, надо смотреть на доктора, а не на пристроившихся к нему посетителей.
— Мистер Вудс... Джейк, — объявил он так торжественно, как если бы сам вспомнил имя пациента, а не прочел его на титульном листе истории болезни, которую держал в руках. Теперь сообщи мне мою группу крови, и я у твоих ног. Джейк неплохо разбирался в людях, у него был свой способ, и этот врач ему сразу не понравился.
— Моя фамилия Бредли. Доктор Бредли.
Врач сделал паузу, как если бы эта информация должна была потрясти Джейка до глубины души, но тот продолжал безразлично слушать.
— Мистер Вудс, у вас ренальная контузия.
Джейк ожидал объяснений, но они не последовали. Видимо, считалось, что любой человек с образованием выше начальной школы должен это знать.
— Что это значит?
— Это значит, что у вас ушиб почек. В моче Bde еще есть кровь, но количество эритроцитов снижается. У вас также есть повреж-дени я мягких тканей, в том числе растяжение мышц шеи и люм-барной области, — и, хотя как раз это слово Джейк знал, доктор Бредли поспешил пояснить: — В поясничном отделе. Это из-за того, что резко сработали ремни безопасности. — И почти с упреком добавил: — У вас также наблюдается легкое сотрясение мозга. В целом, травмы обширные, но мы полагаем, все заживет без осложнений. Учитывая, в каком состоянии был джип после этого инцидента, удивительно, что вы вообще остались в живых.
— А... А мои друзья?
Доктор выдержал паузу.
— Доктор Лоуэлл сейчас подключен к аппарату искусственного дыхания. У него травматическое повреждение хрящей гортани, поэтому пришлось больного заинтубироватъ... то есть вставить в горло специальную трубку, в противном случае дыхание было бы невозможно из-за отека. Он будет получать стероиды для снижения отека до тех пор, пора не сможет дышать самостоятельно. Ему ввели пенатол. Он еще без сознания, — доктор остановился, словно собираясь с мыслями. — Кроме того, у него поврежден спинной мозг, пока мы не знаем, насколько серьезно. Никаких анализов проводиться не будет, пока не восстановится дыхание.
Тупая боль с левой стороны усилилась. Надо взять себя в руки. Джейк сделал глубокий вдох и сосредоточился на слушании.
— Третий пациент, — доктор Бредли остановился и слегка обернулся назад. Тихий голосок что-то прошептал ему, он кивнул. — Да-да, мистер Крис...Опять пауза. — Мистер Кристофер Кильс страдает от субдуральной гематомы.
— Это что?
Доктор закатил глаза к потолку, как бы подыскивая подходящий синоним. Для таких любознательных профанов пирожки приходится выкладывать на самую нижнюю полочку.
— Сгусток крови, расположенный между мозгом и черепом, давит на мозг и мешает нормальному кровообращению.
Джейк помолчал, потом выпалил свой вопрос с внезапной решимостью ныряльщика, ухнувшего вниз с высокой скалы:
— Они будут жить?
Это был не вопрос, а мольба.
— Оба в критическом состоянии. Прогноз делать еще рано. Слишком много факторов... В медицине вообще не принято давать гарантий.
Тупая боль распространилась по всему телу, затопив остальные слова неприятного доктора. Все равно в них не было никакого смысла. Самое главное, что два его лучших друга при смерти из-за нелепой аварии. Мысли Джейка были сейчас далеко, за триста миль от больницы «Линия жизни», а сам он вдруг стал на тридцать пять лет младше и очутился на берегу речушки Бентон вместе с Доком и Крисом. В руке — перочинный ножик, друзья совершают обряд посвящения в «кровные братья». Глупая церемония, они и сами много раз смеялись, вспоминая о ней — но при этом пронесли верность наивной мальчишеской клятве через годы. Они так много перенесли, даже Вьетнам. Неужели несчастный случай окажется сильнее автоматных пуль?
Джейк опомнился и снова сосредоточился на происходящем в больничной палате. Если хотя бы один из его друзей умрет, он напишет разгромную статью о некомпетентных врачах с именами и фамилиями... Впрочем, это глупо. Понятно, что доктора сделают все, что могут, для спасения Дока и Криса. Просто внутри все кипело, хотелось мстить непонятно кому. Даже в полубессознательном состоянии Джейк оставался верен себе. По складу характера он был воином, а воинам всегда нужен враг. Не найдя настоящих врагов, такие люди придумывают их себе, создают искусственные препятствия — тогда у них есть смысл продвигаться вперед.
— Они должны жить, доктор.
— В отделении реанимации работают самые компетентные врачи и медсестры. Мы делаем все возможное, но поймите...
— Это вы поймите: они должны жить! — Джейк произнес это таким свирепым тоном, что все поняли: разговор окончен. Уве-
ренный в себе доктор неуверенно пробормотал что-то о других пациентах, которые его давно ждут, и выскользнул из палаты. Теперь никто не мешал Джейку хорошенько разглядеть Сью. Она подошла к его кровати и встала как раз на то место, где только что возвышался врач. Как всегда, несмотря на физическую слабость, она излучала невероятную силу духа. Это Джейк и раньше видел, особенно после того ужасного случая десять лет назад, когда пьяный водитель сбил насмерть маленькую Дженни Кильс. Даже глубокое горе не могло победить ее глубокую веру. Она была как скала.
— Наш Джейк в своем репертуаре, без драки не может, — приветливо проговорила она. Сью любила поддразнивать его, а сейчас это еще и позволяло ей отвлечься от пережитого за последние восемнадцать часов. — Я много лет проработала в больнице, и могу сказать: если хочешь расположить к себе медперсонал, лучше начинать не с угроз в адрес лечащего врача.
— Я просто хотел, чтобы они хорошо лечили ребят.
— Понятно, Джейк. Все хотят.
Слезы хлынули у нее из глаз. Оци капали Джейку на правую руку, которую она крепко держала обеими своими ручками. Он прислушался к ощущениям от теплых мокрых капель. Скала оказалась мягкой и ранимой, а Джейк теперь чувствовал себя совершенно беспомощным. Он всегда терял мужество в трудные моменты жизни, бежал прочь от страдальцев, за исключением тех случаев, что могли сгодиться для статьи в газете. На этот раз бежать было некуда. Мысль о смерти близких людей обезоруживала его. Когда умер отец, он так ничего и не сказал маме, ни одного слова сочувствия. А что тут скажешь? Во Вьетнаме погибли двое солдат из его взвода, он, как командир, взялся было писать письма их матерям и невестам, но так и не отослал их. Он прервал поток заупокойных размышлений: Крис и Док не умрут, они не могут умереть!
Сью сидела, подперев голову руками. Тишина начала тяготить Джейка. Была бы здесь Джанет... у нее на любой случай найдутся подходящие слова. Словно читая его мысли, Сью вдруг сказала:
— Когда сообщили, что ты пришел в сознание, я позвонила Джанет. Она всю ночь просидела с тобой, но утром ей пришлось уйти: Каролине надо было в школу, а самой на работу. Она пообещала отпроситься пораньше.
— Джанет... сидела здесь всю ночь?!
— Конечно, и не надо делать такие удивленные глаза, притво-рюша. Прекрасно знаешь, что она тебя еще любит.
Джейк не ответил. Он не знал, что можно на такое ответить. Уже три года, как Джанет ушла от него, забрав дочь, и ему было хорошо без них. Иногда совесть мучила его, но что делать? Одному легче, и хотя иногда жизнь кажется пустоватой, он не в обиде. Эту грусть можно отнести в разряд заслуженных наказаний и тем пригасить чувство вины.
Вернулась медсестра.
— Миссис Кильс! Больному нужен покой.
— Конечно, конечно. Спасибо, что разрешили повидаться,
Она пожала ему руку на прощанье и, встав, опять обратилась
к медсестре. Ее голос звучал немного виновато:
— Он любит побрюзжать, но лет за двадцать к этому можно привыкнуть.
Сью улыбнулась Джейку вымученной улыбкой, он в ответ растянул губы в подобие ухмылки. Обоим было не до веселья.
Джейк проснулся через три часа. На этот раз он объявил доктору, что хочет есть, готов встать и требует убрать капельницу и кислородную трубку. К его удивлению, все просьбы были удовлетворены. Через тридцать минут Джейк попробовал подняться, но голова закружилась, он опять упал на кровать. Через некоторое время он повторил попытку, на этот раз ему удалось обойти комнату, причем не держась за стены. Джейк потренировал свою любимую походку «У меня все путем». На то были причины.
Он присел отдохнуть и нажал кнопку вызова. Подождав, он нетерпеливо позвонил еще. Через двадцать секунд та же медсестра бегом влетела в палату с искренней улыбкой на лице. Оказывается, у нее еще не кончилось дежурство.
— Джейк! Что вы хотели? Вы хорошо выспались?
Он решил продемонстрировать неугасшие умственные способности и прочитал ее имя на табличке. Натали.
— Натали! — произнес он твердым голосом. — Я себя хорошо чувствую, но в палате у меня начинается клаустрофобия. Врач разрешил мне погулять по коридору, когда мне захочется и если вы позволите.
Медсестра скептически посмотрела на него, а потом что-то проверила в истории болезни.
— В общем-то, ваше состояние, действительно, не очень тяжелое. Состояние после сотрясения не ухудшается. Но у вас же, наверняка, все болит. Неужели доктор Бредли разрешил гулять?
Джейк убедительно кивнул, и она поверила.
— И что, вы, правда, можете стоять?
Джейк осторожно спустил ноги на пол и вылез из постели. Он вытянулся рядом с кроватью, как бегун перед стометровкой, готовый к бою за золотую медаль. Кто мог подумать, что он не может стоять?
— Видите? К тому же я не собираюсь далеко уходить от вас, Натали. Честное скаутское.
Джейк прибегнул к своему испытанному приему, позаимствованному у Дока. Пройти через все преграды на мужском обаянии, это он умел.
— Да уж прошу вас, не уходите. Вокруг сестринского поста кружок сделаете, а это не меньше тридцати шагов получится, и присядьте, отдохните. Там кресла есть. А я пока на десять минут отойду, мне уколы надо ставить. Не спеша ходите, ладно?
— Слушаюсь и повинуюсь! Можете хоть двадцать минут ставить свои уколы. Знаете, Натали, я вас до конца дня больше не буду беспокоить, отдохните от моей персоны.
Натали с недоумением посмотрела на Джейка, но не успела хорошо обдувать возможный смысл его странного замечания. В палату заглянула седая медсестра:
— Вот ты где. Помоги мне с Сонфельдом из восьмой, я одна не справлюсь.
— Иду. 1
Задержав глаза на Джейке, она со вздохом сказала ему:
— Ведите себя хорошо. Далеко не уходите.
— Есть, ваша честь, — отсалютовал Джейк, не собираясь исполнять свое обещание. Оказавшись в коридоре, он в первую очередь нашел план здания. По разноцветной схеме были рассыпаны кружочки с цифрами, а слева в алфавитном порядке расшифровка: администрация, амбулатория, анестезиология... Джейк пробежал глазами вниз по списку — инфекция, ингаляция... приемный покой... ага, вот реанимация. Третий этаж, восточное крыло. Чудненько. А ой сейчас в 2294 палате как раз восточного крыла. Всего лишь подняться на лифте и пройти по коридору. Легко.
Джейк прошел до лифта шагом человека, для которого само собой разумеется прогуливаться по коридору в больничном халате. Добавив еще вальяжности, он вышел из лифта на третьем этаже и с самым естественным выражением лица направился в реанимационное отделение. Он заглянул в холл, где разрешалось находиться родственникам больных, но ни Сью, ни Бетси там не было, наверное, ушли обедать. В зеленых креслах, нахохлившись, сидело несколько незнакомых людей с измученными лицами. Они притворялись, что читают журналы, а на самом деле надеялись на лучшее и готовились к худшему. Джейк присел на свободное место и огляделся. Цель была совсем рядом — тяжелая дверь с надписью деловым, бодрым шрифтом: «РЕАНИМАЦИЯ». Ниже, злобными жирными буквами: «Посторонним вход воспрещен». Джейк усмехнулся. Только газетчик будет обращать внимание, каким шрифтом написано предупреждение, которое он собирается проигнорировать. Джейк раскрыл журнал «Средний возраст», но даже не посмотрел в него. Его глаза внимательно следили за происходящим вокруг, ощупывали пространство между ним и целью, оценивали шансы на успех. К двери приблизился доктор в синем колпаке, нажал красную кнопку с правой стороны, из динамика послышался голос, доктор назвался и вошел в открывшуюся перед ним дверь. За несколько секунд до этого Джейк привстал за другим журналом! До того, как дверь мягко
захлопнулась, ему удалось увидеть длинный коридор, в конце которого суетились врачи. Вошедший врач так и не оглянулся, можно было бы спокойно пройти вслед за ним. С другой стороны, лучше вначале изучить ситуацию и разработать тактику поведения, а потом действовать наверняка. Джейк вернулся в свое кресло и стал ждать. Вдруг дверь опять раскрылась, и уже другой доктор вышел в холл. Он подошел к нервной женщине с потекамитуши на щеках и начал вполголоса рассказывать о состоянии ее мужа. Джейк вжался в кресло и прикрылся журналом. Он будто бы всю жизнь здесь сидел, вот только босые ноги в больничных тапочках и полосатый халат, распахивающийся при каждом движении, выдавали незаконность его пребывания тут. По пути назад, к двери в отделение, доктор с подозрением посмотрел на Джейка, тот выдержал взгляд и в награду получил лучезарную улыбку. Уверенное выражение лица не раз спасало Джейка в подобных ситуациях. Доктор проследовал через дверь, и за мгновение до того, как та захлопнулась, Джейк в два прыжка преодолел расстояние до заветной ручки и удержал ее. Он помедлил, давая доктору отойти на безопасное расстояние, и заглянул внутрь. Док-тор уже сворачивал за угол. Джейк шагнул в запретный коридор. В этот момент один из ожидавших родственников поднял глаза и с удивлением уставился на него. Джейк широко улыбнулся и уверенно закрыл за собой дверь. Не зря он занимался журналистскими расследованиями, приобретенные навыки оказались кстати. Золотое правило: имей наглость, а если не имеешь, научись ее имитировать.
Джейк шел по правой стороне коридора и читал таблички на дверях палат интенсивной терапии: «Кардиореанимация», «Торакальная реанимация», «Гемодиализ», «Искусственная вентиляция легких», «Неонатальная реанимация». Боже, где добрая старая реанимационная палата на все случаи жизни? Джейк исключил гемодиализ и неонатальную реанимацию, и решил обследовать все оставшиеся, начав с наиболее простой палаты «Общая реанимация», в первую очередь потому, что она была ближе. К некоторым придется идти мимо сестринского поста. Чтобы избежать лишних вопросов, Джейк решил прибегнуть к передвижению по-пластунски, хотя надеялся, что этого удастся избежать: коротенький халат был намного менее удобным для этого, чем военная гимнастерка. С другой стороны, если бы удалось пробраться на пост, можно было бы сразу выяснить номера палат, где лежат Док и Крис, но рисковать не стоило. Проще заглянуть в палаты по очереди. В первых шести были чужие имена на дверях и незнакомые лица среди проводов. На двери седьмой по счету палаты он, наконец-то, увидел напечатанную на старом матричном принтере самым простым шрифтом табличку с именем: «Грегори Виктор Лоуэлл». Так звали Дока по всем документам. Сердце Джейка забилось, как перед прыжком с парашютом. Он вошел в палату.
Он ожидал увидеть крупное загорелое спокойное уверенное лицо, часто появлявшееся на обложке местного журнала, а увидел бледную маску, из которой шли устрашающего вида трубки. Похоже на куклу для студентов мединститута. Не туда попал. Если это живой человек, он не может быть Доком. И все же...
Все же это был Док. Предводитель дворовой компании, староста класса, капитан футбольной команды, командир взвода, главврач — везде лидер, везде первый, а теперь сморщенный, высохший, неподвижный. Беспомощный, как новорожденный, хрупкий и зависимый, как нерожденный. Трубка, выходящая из горла, была пуповиной, соединяющей его с жизнью, без нее Док уже перестал бы числиться в списках больных, а пока он полностью зависел от воли и компетентности других людей. Джейк наклонился поближе. На белой коже проступили тонкие синие венки, будто нарисованные шариковой ручкой. Версия об обширной травме позвоночника уже не казалась невероятной. Джейк был в шоке. Инвалидная коляска была бы для Дока страшнее смерти. Он бы не перенес этого. К своему удивлению, у кровати Джейк увидел сгул. Для кого он тут? Врачи и медсестры не сидят, а посетителей не пускают. Он с благодарностью сел и понял, насколько сильно нуждался в отдыхе. Больничный халат распахнулся, обнажив белые ноги. Джейк поспешно подоткнул его, не к месту улыбаясь: кто увидит, так немедленно арестуют за антиобщественное пове-
дение. Неуверенно он придвинулся поближе и взял Дока за руку. Он часто хлопал Дока по спине, пихал в живот, шутливо пинал по заднему месту, принимал протянутую руку, когда не мог встать после удара мячом. Это все было, но он ни разу не держал его за руку вот так. Рука была холодная, скрюченная, безжизненная. Где его обычная сила? Джейку стало страшно.
Лицо на белых простынях потеплело и превратилось в веселую физиономию молодого Дока, автора бесчисленных веселых проделок. Воспоминания перенесли Джейка на сорок лет назад, когда они беззаботно набивали себе шишки и ссадины, исполняя его приказы. На самом деле, пора глупых выходок вскоре прошла, у Дока появилась серьезная цель. Он всегда был таким — целеустремленным, настойчивым. Если бы среди старшеклассников школы им. Улисса Гранта провели модный нынче опрос на тему: «Кто, по вашему мнению, добьется наиболее значительных успехов в жизни?» (конечно, в те годы никаких опросов никто не проводил), все назвали бы Дока. Крис мог бы забрать себе «серебро», Джейк — «бронзу», и то вряд ли, но «золото» всегда принадлежало Доку.
Одно воспоминание потянуло за собой другое. Тетрадки с домашней работой. Джейк даже застонал, вновь пережив прошлое изумление. У Дока они всегда были в идеальном порядке, аккуратные, чистые, исписанные мелким ровным почерком, как образцы для прописи, а ведь он делал задания по утрам перед школой — второпях. Он был левшой и держал ручку, невероятно изогнувшись, но, несмотря на ужасную позу во время письма, почерк у него был загляденье, любую страницу — хоть в рамочку вставляй. Мистер Фильднггейн — учитель по родному языку в седьмом классе — шутил, что тетрадки Дока надо бы сложить в глиняные сосуды, запечатать и спрятать в какой-нибудь пещере для будущих поколений. Удивление потомков, которые обнаружат такое сокровище, будет сравнимо с восторгом ученых, нашедших в Кумране свитки Мертвого моря, то-то будут они восхищаться Америкой середины двадцатого века! Никто в классе не знал, что такое «свитки Мертвого моря», но это не мешало им восхищаться вместе с потомками. Интересно, что почерк у Дока остался четким и красивым, несмотря на самое трудное испытание — работу врачом в течение двадцати лет. Док был уникален во всех отношениях.
Джейк остановил взгляд на табличке с именем, прикрепленной к спинке кровати: «Грегори Виктор Лоуэлл». Те, кто имел право называть его просто Док, знали его задолго до поступления в мединститут. В восьмом классе Мистер Бейли пытался помочь школьникам определиться с выбором будущей профессии и на одном уроке велел каждому написать по три специальности в порядке убывания привлекательности. Джейк написал: «Баскетболист, посол США в Австралии, писатель». Красавица Джоанн Миллер, первая подружка Джейка, написала: «Гимнастка, учительница, художник-модельер». Грегори Виктор Лоуэлл написал просто: «Доктор». Учитель заметил ему, что в задании было сказано: «три специальности», и тогда Грегори дописал слово «доктор» еще два раза. Мистер Бейли сердито отругал упрямца, но в уголках седых усов пряталась улыбка: учителя всегда любили Дока. Он четко знал, кем хочет стать, и был уверен, что станет врачом не меньше, чем в том, что после школы сядет на автобус и поедет домой. Одноклассники, давно забывшие, что написали сами, до сих пор помнили, что написал он. С того самого дня Джейк и Крис стали называть своего друга Док. Он выигрывал олимпиады и конкурсы по всем предметам, а кроме того, собрал немало медалей за сцрртивные достижения. За школьные годы Джейку и Крису тоже перепало по нескольку призов, но лично Джейк всегда подозревал, что организаторам было просто неловко отдавать все награды одному человеку.
Джейк поправил покосившуюся табличку с именем. Док не потерпел бы, если в его маленькой палате что-то было бы не в порядке. Он был аккуратист во всем. Не только тетради содержались у него в идеальной чистоте, но и комната, что для подростков, в общем-то, нехарактерно. Носки разложены по парам, причем мама к этому не имела никакого отношения. Более того, Док не подпускал ее к этому важному делу, считая, что она все путает — так случилось целых два раза! Джейк и Крис иронизировали
над Доком: все его усилия концентрировались исключительно на его комнате, минуя оставшуюся часть дома и приусадебный участок. Док же отвечал без тени смущения, что оставшаяся часть дома ёго совершенно не касается. Однажды два друга перевернули священную комнату вверх дном просто ради шутки, но потом им пришлось страшно пожалеть. Оказалось, что Док таких шуток не понимает... Джейк жил в своей комнате, как в хлеву, и потому сейчас он даже не мог воспроизвести в памяти ее вид. Даже если он помнил какие-то события, произошедшие в ней, фон этих событий был полностью утерян в глубине лет. У Дока комната сияла чистотой, углы обнажены, книги в линеечку, стулья симметрично расставлены, все неподвижно, как в музее. Джейку иногда казалось, что это натюрморт эпохи Ван Эйка.
Док держался очень прямо, даже до армии. Казалось, он стремится прибавить лишний дюйм к своему и без того большому росту. Благодаря такой осанке каждое его слово производило неизгладимое впечатление. На самом деле, его успехи имели какой-то оттенок размеренности, механичности. Д исциплина была для него основным средством достижения цели. В то же время, Док любил повеселиться. Он сам однажды сказал Джейку: «На моей могиле напиши просто: этот человек знал толк в веселье». Не надо, Док, ты выкарабкаешься. Не дрейфь!
Три мушкетера вместе поступили в Босвертский колледж. Маленький колледж, высокие требования, особенная гордость. Разрешалось заниматься сразу двумя видами спорта. Принято было учиться хорошо, но не высовываться. Как раз началась война во Вьетнаме, показалось уместным записаться на курсы подготовки офицеров-резервистов. Дело было не столько в борьбе за идею, хотя, как достойные дети своей страны, они ценили свободу и ненавидели коммунизм. Скорее, ими двигала любовь к состязаниям, хотелось проявить себя в экстремальных обстоятельствах, попробовать силы. Док был на медицинском отделении, после которого собирался пойти сразу в мединститут, сохраняя право на отсрочку от призыва. На третьем году колледжа он заметил, что Джейк и Крис только и говорят о предстоящих четырех годах службы, во время которых они проявят себя настоящими мужчинами. Не говоря друзьям ни слова, Док сел за расчеты и понял, что, даже получая стипендию из Фонда поддержки одаренных студентов, ему придется работать в поте лица, чтобы оплачивать учебу в мединституте, а какая это будет тогда учеба? Он встретился ^сотрудником военкомата и узнал, что закон о правах демобилизованных военных предусматривает существенные льготы для желающих получить высшее образование. Решение было принято немедленно, и Док удивил и обрадовал друзей, присоединившись к ним на офицерских курсах. Все трое планировали пойти в армию сразу после колледжа.
Вначале их разбросало по свету: один служил в США, другой в Германии, третий в Корее. Они переписывались и, по возможности, встречались во время отпусков. Направление на год во Вьетнам они получили почти одновременно. К тому времени они были лейтенантами, но перед отправкой на войну их повысили до старших лейтенантов и поставили начальниками взводов, то есть каждый получил в подчинение по тридцать рядовых. Все трое зарекомендовали себя отважными бойцами и грамотными командирами, к моменту окончания командировки им присвоили звания капитанов «за боевые заслуги».
Мысли Джейка обратились к Крису. Парень с деревенской внешностью, сильный, старательный, немного мешковатый, но с отличной реакцией. Он весил многовато для своего роста, но лишние фунты не стесняли его движений. Умел пить, умел драться, умел хранить верность товарищам. Во Вьетнаме твоя жизнь зависит от надежности тех, кто воюет рядом с тобой. Джейк всегда мечтал служить вместе с Крисом и Доком. С другой стороны ему нравились редкие встречи в штабе дивизии, когда можно было наперебой рассказывать разные случаи и соревноваться — кто кого перепьет. А та прекрасная неделя в Бангкоке! Служить по отдельности было даже лучше: каждый мог доказать другим, что он чего-то стоит как командир, как офицер.
Крис и Док. Док и Крис. Крис! Джейк вдруг осознал, что совсем забыл про вторую половину разведоперации. Надо было най-
ти Криса. Он чувствовал себя жонглером в цирке — если все время ходить от одного товарища к другому, удастся предотвратить самое страшное и уберечь обоих.
Джейк пожал руку друга и представил, как тот грубовато отмахивается: «Ладно тебе, телячьи нежности! Иди девчонок жалей». Джейк улыбнулся вымышленным словам^ ведь они означали, что его друг поправляется, и вышел из палаты. Видимо, он слишком резко встал, потому что его затошнило, голова закружилась, бок заболел. Джейк оперся о стену, но, собрав все силы, устремился вперед и налетел на доктора в синем хирургическом балахоне. Оба едва удержались на ногах.
—■ Что вы здесь делаете? Кто вы такой?
— Прошу прощения, — начал Джейк, хотя виноватым себя не чувствовал. Просто извиняющийся тон как нельзя лучше подходил для этой ситуации. Надо было помнить, что цель еше не достигнута. — Док, то есть, я хотел сказать, Грег Лоуэлл — мой близкий друг. Я приходил повидать его.
Доктор внимательно посмотрел на Джейка, и вдруг узнавающе улыбнулся.
— Джейк Вудс, как же, помню. Мы встречались. Я — Барри Симпсон. Несколько лет назад Док познакомил нас в гриль-баре «Хал-лей». Мы тогда хорошо выпили... Вашу колонку я, кстати, читаю.
Джейк совершенно не помнил никакого Барри Симпсона, но Док знакомил его с множеством людей во множестве баров, а бар — такое место, где память имеет тенденцию притупляться. В любом случае, судьба дарит ему шанс!
— Конечно, доктор Симпсон, я вас прекрасно помню.
— Я слышал, вы с Грегом и еще одним приятелем попали в аварию.
— Вот-вот, этого приятеля зовут Крис, он тоже здесь лежит. Мы трое были большими друзьями с самого детства. В футбол вместе гоняли. В одном колледже учились. Во Вьетнаме служили в одном батальоне.
— Послушайте, я никому ничего не расскажу про вас, но вы здесь оставаться не можете. Вход сюда запрещен для всех, кроме персонала реанимационного отделения. К тому же вы плохо выглядите. Я позову санитара, и он отвезет вас в палату на коляске.
— Доктор Симпсон, я знаю, что нарушил правила, но прошу вас о еще одном исключении. Позвольте мне увидеть Криса. Это займет всего несколько минут. А после этого я сразу исчезну.
— Ни в коем случае.
Джейк решил, что украдет синий балахон и вновь проскользнет в реанимацию уже под видом врача. На всякий случай он с мольбой посмотрел на врача, почти не надеясь склонить его на свою сторону.
— Пожалуйста, прошу вас. Только на минуточку. Я умру, если не увижу его.
Лицо доктора неожиданно смягчилось.
— Грег был моим коллегой... То есть он и есть мой коллега. Думаю, он пошел бы на нарушение в вашем случае. — Он сказал это таким голосом, как будто бы о нарушениях Дока ходили легенды. — Я проведу вас к другу, но только ненадолго. Это за углом. Идемте.
За углом они встретили медсестру, которая как раз направлялась в палату к Доку. На табличке стояло имя «Роберта». Доктор Симпсон резким жестом остановил ее.
— Доктор Лоуэлл в полном порядке, сестра. Я только что оттуда. В палате я обнаружил вот этого господина. Если он с такой легкостью проник сюда, любой проходимец с улицы сможет пробраться в реанимацию и разгуливать по палатам с тяжелыми больными. Попрошу вас немедленно сходить к начальнику охраны и сообщить об этом инциденте.
— Сию минуту, — растерянно пробормотала Роберта и бегом побежала в сторону поста. Ей не хотелось выслушивать лекцию о пропускном режиме в отделении.
По пути в палату Криса Джейк, наконец, вспомнил Симпсона. Они с Доком выпили уже по два или три пива, и тут появился коллега Дока, подсел к ним, включился в беседу. Все трое травили анекдоты, старались перещеголять друг друга оригинальностью тостов, жаловались на женщин. Особенно на женщин, кото-
рые жалуются. Рассуждали, что в семидесятые оснований для недовольства было намного больше, но самого недовольства — намного меньше. Непонятно, что им надо. Разговор перешел на тему «кто прав, кто виноват», и, согласившись, что женщины во всем виноваты сами, они дружно заказали еще пива. Обыкновенные пьяные разговоры трех обыкновенных современных мужчин.
Войдя в палату к Крису, Джейк и Симпсон с удивлением обнаружили там маленькую женщину с каштановыми волосами. Сью сидела у кровати и держала мужа за руку. Она поприветствовала врача, с восхищением кивнула Джейку и сказала, обращаясь к доктору:
—Я жена Криса, меня зовут Сью Кильс. Я работаю медсестрой на скорой помощи и нахожусь здесь с разрешения доктора Миль-галь. Я никому не мешаю.
— Неужели? — с сомнением произнес доктор Симпсон. — У мистера Кильса очень настойчивые друзья и родственники. Никакие правила их не останавливают. Повезло человеку.
— Если бы вы знали его, это не казалось бы вам таким удивительным, — ответила Сью, с трудом сдерживая смех. И повернувшись к Джейку:
— Рада тебя видеть, Джейк. Как ты себя чувствуешь?
За него ответил Симпсон:
—Я поймал его разгуливающим по отделению реанимации. Ему надо немедленно вернуться в палату, что мы и собирались сейчас организовать.
— Позвольте ему немного посидеть туг. Я о них обоих позабочусь. Я уже восемнадцать лет работаю медсестрой, и несколько из них я проработала в реанимации.
— Вы упрямы, как мистер Вудс.
К радости Джейка, в голосе врача послышались нотки капитуляции.
— Еще упрямее, доктор, — с улыбкой сказала Сью, и это была сущая правда.
— Все ясно с вами. У меня сейчас операция, времени на пустые разговоры нет. Я скажу медсестрам на посту, чтобы дали вам четверть часа, мистер Вудс. Только пятнадцать минут, вы поняли? После этого вас посадят в коляску и отвезут в палату, где вы будете послушно лежать. Еще одна самовольная отлучка из отделения, и вас привяжут к кровати.
— Договорились. Спасибо.
Не особенно вежливо Симпсон придвинул Джейку стул. Видно было, что вся ситуация его раздражает.
— Не за что. Мы здесь за это зарплату получаем. Кому нужны правила внутреннего распорядка? Простите, что мне приходится вас оставить, немного поработаю врачом, а потом вернусь к своим . непосредственным обязанностям коридорного охранника.
Дверь за ним захлопнулась. Сью с укоризной посмотрела на Джейка.
— Ты знаешь, у меня всегда так. Почему-то все норовят со мной поругаться, — объяснил Джейк с деланной наивностью в голосе. Оба засмеялись — не столько над шуткой, сколько от желания снять напряжение.
На коленях у Сью лежала ее большая Библия в кожаном переплете. Он и раньше замечал здесь нарушение пропорции: такая маленькая женщина с такой огромной книгой. Сью привстала и отодвинула свой стул, освобождая Джейку место рядом с кроватью. Они сидели молча, все мысли и надежды были с человеком на больничной койке.
Кристофер Дуглас Кильс. До неправдоподобия дружелюбный. Открытый, всегда готовый помочь. Нищие безошибочно вычисляли его из толпы и обступали, протягивая грязные ладошки. Широкоплечий, спортивного телосложения. Конечно, пресс уже не тот, что раньше, но для пятидесятилетнего мужчины животик вполне приемлемый. Волосы почти не изменились со школы, только на висках появилась седина. Короткие, волнистые, простая стрижка, так ходят бывшие спортсмены и бывшие военные. Крис, ты же вечен и неизменен, как само время. Пала Берлинская стена, «Нью-Йоркские янки» проиграли чемпионский титул, но Крис был все тот же. Как восход солнца, как звезды, как сигналы точного времени, как огонь маяка — хотя иногда мог достать так, что никакого маяка не надо.
Его смех. Вот чего здесь не хватало! В палате казалось тихо, как в могиле, именно из-за отсутствия его заразительного смеха. Он никогда не смеялся через силу, это получалось у него искренне, бурно, громко, и он даже не замечал, что некоторые люди оборачиваются на него. Это был смех человека, который любит жизнь, а сейчас он балансирует на грани между жизнью и смертью, и Джейку даже казалось, что шансов упасть на ту сторону у него больше, чем на эту. Видно было, что состояние Криса намного хуже, чем Дока.
Широкие плечи Криса нелепо смотрелись на больничной койке. На них привыкли опираться многие, многие люди. Он помогал одной камбоджийской семье. Его дом нередко служил приютом беременным девочкам-подросткам. Каждый месяц определенная часть его дохода от продажи матобеспечения автоматически отчислялась в Международный фонд помощи голодающим. Все его любили, даже у малознакомых людей он вызывал доверие. Однажды он спросил продавщицу в магазине, что случилось, и та рассказала ему историю всей своей несчастной жизни. Он с большим уважением относился к людям непрестижных профессий, к тем, кого обычно унижают, кому отдают приказы, кем помыкают. В его глазах читалось твердое убеждение, что всякий труд почетен. Он не забывал говорить «спасибо» и давал щедрые чаевые, но не требовал взамен подобострастных поклонов. Поблагодарив за услуги, он обязательно добавлял пару слов, после которых люди чувствовали себя равными ему, а не униженной прислугой. Однажды официантка пролила кофе ему на брюки. Девушка в панике заметалась, но Крис сказал, что ничего страшного не произошло, как если бы его каждый день обливали в ресторане. Джейк подумал, что вряд ли дело обошлось одними брюками, поскольку кофе был страшно горячим, и подговорил Джанет выведать у Сью подробности. Оказалось, Крис заработал ожог второй степени и несколько дней с трудом ходил. Однако он сделал все, чтобы официантка не догадалась о размерах ущербами ничего не сказал Доку и Джейку. Кстати, когда они уходили из ресторана, Джейк обратил внимание, что
Крис оставил чаевых вдвое больше положенного. Этим он давал девушке понять, что не сердится за ее оплошность.
Глядя на безжизненно лежащие руки близкого друга, Джейк вдруг понял, что всю жизнь пристально наблюдал за ним. За Доком тоже. Частью успеха в области журналистики Джейк был обязан своей способности наблюдать за людьми и определять сущность человека по малозначительным деталям, неприметным случайностям и мелким несоответствиям. Он мог бы написать целую книгу о своих двух товарищах.
У Криса была и оборотная сторона. Он легко приходил в ярость, ввязывался в ссоры и слегка высокомерно рассуждал о своих убеждениях. Его четкие представления о добре и зле, высказанные безапелляционно и без оговорок, настраивали против него собеседников. Например, партнеры по бизнесу были весьма недовольны, узнав, что десять процентов прибыли он переводит на счет четырех местных приютов для беременных, отказавшихся делать аборт. Ассоциация «Планирование семьи» и Общенациональная женская организация провели совместную акцию, призывая бойкотировать его бизнес. Его это нисколько не обеспокоило, и некоторые люди зауважали стойкого борца за свои убеждения. Док же считал, что Крис поступает глупо, а Джейк оправдывал его действия упрямством. Друзья пытались поколебать его: «Подумай, если ты пойдешь на компромисс и сохранишь высокие доходы, у тебя останется больше денег на твою любимую благотворительность». Но Крис никого не слушал. Коллега Джейка по газете, Райан Деннард, описал эту ситуацию в своей колонке и наградил принципиального Криса такими эпитетами как «правый фундаменталист» и «поп в деловом костюме». Одно дело проповедовать свои взгляды в церкви, другое — навязывать их партнерам по бизнесу или соседям. Нельзя навязывать свои религиозные воззрения другим людям. Джейк как-то сказал Крису: «Я знаю, что ты искренне стараешься сделать, как лучше, но надо думать еще и о производимом впечатлении, о том, как тебя воспринимают окружающие. В противном случае тебя причислят к маньякам типа Давида Кореша, а виноват будешь только ты сам! Помнишь 3 У последней черты
Кореша, который основал секту и склонил к самоубийству всех ее членов? То-то тогда было шума в Техасе!». Надо отдать Крису должное: в то время как большинство людей оправдывают свои недостатки или возлагают вину за них на окружающих, он охотно выслушивал критику и старался исправиться. Можно с ним не соглашаться по каким-то вопросам, — что Джейк и делал, — но не любить его было нельзя.
Кристофер Дуглас Кильс. Никто не называл его «Кристофер», кроме матери. Он родился «Крисом» и умрет «Крисом». Боже, не дай ему умереть! Он был похож на того друга, с которым Джейк воевал во Вьетнаме, но в чем-то он стал совсем другим. Новый Крис появился через четыре года после войны. Вернувшись из армии, Крис переехал к бабушке в Индиану, где в то время жила его мать. Через два года он женился на Сью, у них родилась Дженни, и вся семья вернулась в Орегон, где жили друзья и где можно было начать свое дело. Док учился в мединституте, ему оставалось еще долго. Джейк готовился к защите магистерского диплома по журналистике, одновременно подрабатывая в небольшой газетке. У Криса были сбережения, и он вложил их в открытие магазина офисных принадлежностей, который впоследствии превратился в невероятно доходный бизнес по продаже матобеспечения. Трое друзей много работали и много веселились. Старая дружба не выветрилась за годы и даже оказалась заразительной. Жены сдружились, дети играли вместе. И вот, как гром среди ясного неба — Крис уверовал. Док не хотел иметь ничего общего с новым Крисом — догматиком и морализатором. Порой и Джейк испытывал те же чувства. Однако сам Крис не собирался терять старых друзей. Джейк обнаружил, что новый Крис сохранил все те замечательные качества, которые привлекали к нему и до обращения к Богу. Он был все так же остроумен, так же внимателен к чужой беде, так же надежен. Когда отец Джейка умер, Крис первым из всех друзей и близких примчался к нему домой и просидел всю ночь, а потом помогал в печальных хлопотах. Такое впечатление, что его широкая душа стала еще шире, он излучал спокойствие и уверенность, поскольку нашел для себя смысл жизни.
У Сью и Криса было две дочери, Дженнй и Анжела, а тут родился третий ребенок, мальчик. Родителей еще во время беременности предупредили о том, что плод развивается с отклонениями — у него выявили синдром Дауна. Врач порекомендовал сделать аборт. Вместо того чтобы избавиться от ребенка, Сью и Крис избавились от доктора, а когда сын родился, они совершили невероятное — назвали малыша Крисом, в честь отца. В душе Джейк так и не смог примириться с этим странным решением. Через несколько лет погибла Дженни. Пьяный водитель не справился с управлением. При одном воспоминании об этом кошмаре Джейку становилось не по себе, тем более сейчас, когда он старался гнать от себя мысли о смерти. Он боялся, что с мыслями придет и сама Смерть и воцарится в палате.
Из оцепенения Джейка вывел знакомый невнятный голос.
— Дядя Джейк, вы здесь? Здрасьте!
Оказывается, пока Джейк сидел, погруженный в свои мысли, Сью успела привести в палату маленького Криса.
— Привет, привет, Крис! — искренне обрадовался Джейк, увидев мальчишку.
— Папа попал в аварию.
— Да, малыш, так вышло.
— Дядя Джейк, ты с ним тогда ехал?
-Да-
— Как это было?
— Авария? Даже не помню толком. Все произошло слишком быстро.
— Дядя Джейк, а папа умрет?
— Нет, нет, что ты говоришь, конечно, нет.
— А дядя доктор сказал, что, может, умрет.
— Дядя доктор ошибся.
— Хорошо бы он не умер. Но если умрет, он попадет в рай.
Бедный, наивный ребенок. Вот она, вера младенца! Если бы
все было так просто, как воображает себе маленький Крис.
— Не надо так говорить, малыш. Он будет жить. Я обещаю.
з*
Мальчик с недоверием прищурился, не зная, может ли дядя Джейк давать такие обещания.
— Знаешь, что я сегодня сказал папе на ушко? «Если умрешь, передай привет моей сестричке Дженни и поцелуй ее от меня».
Маленький Крис с гордостью смотрел на Джейка. Видно было, что он очень рад своей предусмотрительности.
— Мама сказала, что папа наверняка все слышал, потому что больные слышат больше, чем мы думаем. Правда, мама?
— Да, солнышко, — устало ответила Сью. Она была похожа на увядший цветок. — А сейчас я папе почитаю, ты посиди тихонько, ладно? — она открыла Библию и положила перед собой, почти касаясь руки мужа. — Это две последние главы Откровения.
— Откровение это последняя книга Библии, — громким шепотом пояснил Крис Джейку, качая при этом головой и вращая глазами, подчеркивая этим важность данного факта. Джейк с пониманием кивнул. Сью улыбнулась. Ей нравился их стиль общения между собой.
Джейк слушал невнимательно, его мысли блуждали, изредка возвращаясь к торжественному голосу Сью: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали... И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с нами; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их; и отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ибо прежнее прошло».
Сью остановилась и подняла глаза на мужа. В уголке его правого глаза стояла большая слеза. Будто по подсказке прочитанных слов, она достала платочек и вытерла ее. Потом она наклонилась и поцеловала мужа в уголок рта. «Я люблю тебя, Крис».
Она продолжила чтение, а Джейк отправился в мир средней школы, оттуда к реке Бентон, на встречи старшеклассников, летнюю практику, колледж, Вьетнам... воскресный жребий. Монетка. Голос Сью становился громче, отчетливее, будто она черпала силы из своей огромной книги. Маленький пальчик скользил вниз по странице. Сейчас он указывал на строчку всего за пару абзацев до конца всей Библии. Маленький Крис сидел, затаив дыхание. Джейк прислушался.
Сью продолжала: «Се, гряду скоро: и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний. Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. А вне — псы и чародеи, и любодеи и убийцы, и идолослужители и всякий любящий и делающий неправду».
Джейк поморщился. Одним эта книжка сулит радость и счастье, а другим угрожает.
«Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром».
В этот момент в палате раздался глубокий вздох. Сью и Джейк, взрогнув, посмотрели друг на друга: каждый думал, что вздох исходил от другого. Оба повернулись к малышу. Тот обошел кровать и стоял теперь с противоположной стороны, прильнув к плечу отца. Голова большого Криса приподнялась на шесть дюймов от подушки — глаза широко открыты, взгляд устремлен куда-то вдаль, за пределы маленькой палаты, за пределы этого мгновения. Он еще раз вздохнул, губы внезапно растянулись в улыбке. Казалось, жизнь вернулась к нему. В следующий момент голова упала обратно на подушку.
Джейк почувствовал внезапное движение ветра. Было такое впечатление, что кто-то вышел из палаты.
Это ушел Крис.
Он стоял в полумраке тоннеля, не зная, в какую сторону идти. В одном конце, куда путь был короче, мелькали странные тени вперемежку с тусклыми сполохами. В другом конце, дальнем, сиял ослепительно яркий свет, но глаза от него не болели, наоборот, хотелось смотреть еще и еще. И там и там суетились какие-то существа, в движениях одних чувствовалась неуверенность и ожидание, в поведении других ощущалась спокойствие, свойственное победителям. Он вспомнил, что сам только что вошел в ближнее отверстие тоннеля, и понял, что за тусклая неопределенность осталась позади. Он еще не знал, что ждет его впереди. Исследовательский дух подталкивал его в сторону дальнего, таинственного... входа или выхода откуда исходила невероятная сила притяжения и сияние.
Крис почувствовал наступающую слабость, словно кто-то открыл в его теле потайной клапан и выпустил всю энергию. Сквозь пелену он видел беспокойных врачей, трубки механизмов, мигающие лампочки — ему мешали покинуть наскучивший мир. Одновременно он ощутил прилив новых сил, причем более совершенных, чем те, которые его покинули. Тело все больше отдалялось от него. Он всегда был воином, борцом, последним героем, который так просто не расстанется со своей жизнью, но в конце тоннеля его ожидал не конец жизни, а ее начало. На этот раз проигравшему доставалась сама Жизнь, вибрирующая, динамичная, сильная. Она была почти осязаемой, тянула за собой, пьянила. Как корабль, попавший в шторм и не знающий, на какой порт лучше взять курс, Крис разрывался между двумя направлениями и, так и не выбрав, предоставил шторму решить за него. Почему-то ему захотелось довериться шторму, положиться на его властные порывы.
Лежа с закрытыми глазами, Крис различал свет, проникающий сквозь веки. Иногда до него долетали голоса: вначале чужие, профессиональные, строгие, потом нежный, родной. Услышав мелодичный голос жены, он так обрадовался, что захотел тут же подняться с кровати и обнять ее. Ему казалось, что силы вернулись к нему. Он не смог расслышать всего, но некоторые фразы долетали до него, в том числе тихие слова «я люблю тебя». Он попытался ответить: «Я тоже люблю тебя», но губы не слушались его, как и веки, которые тяжелыми заслонками закрыли глаза. Тело стало неудобной и обременительной оболочкой, оно отказывалось исполнять приказы еще ясного ума. Крис смирился и лежал, с благодарностью слушая Сью и принимая ее заботу о себе.
Она была такая очаровательная. Крис вспомнил, как впервые увидел ее. Он учился в одиннадцатом классе, а она в восьмом, и они оба пришли на каток в Долине Вильяметты. Дети, подростки и взрослые с удовольствием надевали коньки: в их маленьком городке было немного других развлечений. Огни, музыка, сахарная вата, воздушная кукуруза, лимонад, объявление по микрофону: «Катаются все», толчея, смех, следующее объявление: «Катаются пары», волнение, страх, робкие слова: «Можно вас пригласить?» и ее ответ: «Да»... Они поженились через год после Вьетнама, когда он демобилизовался. Он блаженствовал от одной мысли, что они теперь вместе навсегда.
Он услышал другой голос — Анжелы, так похожий ца мамин, только потоньше. У девочки было меньше лет за плечами и меньше жизненного опыта, но она унаследовала от Сью ее ум и находчивость. Голосок дрожал от страха перед будущим.
— Папа, это Анжела. Ты слышишь? Я люблю тебя. Я все время молюсь за тебя, мы все молимся.
Анжела. У нее сейчас самый прекрасный возраст — двадцать один год, полна энергии, веселая. Уже почти год замужем, но так и осталась «папиной дочкой». Они всегда находили общий язык, но после гибели Дженни десять лет назад стали просто неразлучны. Крис услышал, как она всхлипывает, а Сью утешает ее.
— Пожалуйста, поправляйся скорее! Ты же самый лучший папа на свете. Когда тебя выпишут, я приготовлю твое любимое жаркое. Помнишь, ты говорил, что у меня вкуснее всех получается? И булочки испеку, и в теннис будем играть, и ты выиграешь, честное слово! Папочка...
Крис почувствовал, что гс^лова дочери опустилась ему на грудь, а потом отпрянула, боясь затруднить ему дыхание. Солнышко мое, не бойся, наоборот, мне хорошо, Kozda ты так близко. К своему разочарованию, Крис не услышал своего голоса. Жаль, значит, Анжела не положит свою милую головку обратно. Несколько минут было тихо, потом заговорила Сью:
— Крис, я провожу Анжелу и скоро вернусь с маленьким Крисом. Нам не разрешают здесь втроем находиться. Анжела придет еще.
До свидания, папочка! Я еще приду к тебе, — в голосе дочери слышались надежда и боль.
До свидания, солнышко мое. Мы еще встретимся рано или поздно.
Тишина стала пустой и тяжелой. Сейчас ничего не мешало ему, и он начал осторожно продвигаться к дальнему концу тоннеля. Слова Анжелы убедили его было остаться в этом мире — не ради себя, а ради нее, ради семьи. Тот, дальний, иной мир тянул его все сильнее, и если бы дело было только в нем самом, он, не раздумывая, покорился бы воле волн. В самом деле, это было как выбирать между солнечным океанским побережьем и мрачным затхлым болотом. В то же время Крис знал, что конечное решение остается не за ним и не за его близкими, а за Кем-то Другим. Это радовало его. Он не сомневался, что Другой знает единственно правильный выход.
Знакомый мальчишеский голос вернул Криса к началу тоннеля. Как прекрасны голоса любимых людей! У Сью и Анжелы высокие и нежные, у маленького Криса тонкий, как у всех детей, но в то же время сразу слышно, что говорит мальчик. В какой-то момент Крис подумал, что этот ангельский голосок слышится из дальнего конца тоннеля, из мира иного, настолько он был чистый. Нет, не может быть. Он прислушался к словам ребенка.
— Папа, привет. Мама сказала, что неизвестно, слышишь ты или нет, но надо говорить, будто ты слышишь. Можно, я так буду говорить?
Крис улыбнулся, надеясь, что улыбка отразится на губах. Конечно, можно, сынок. Его слова так и остались мыслями. Он воспринял это уже без раздражения, примирившись с утратой мостика между мыслями и речью.
— Я был в гостях у Мартина, и мы смотрели футбол, а мама позвонила из больницы, прямо после матча, и сказала, что ты попал в аварию. Тетя Диана отвезла меня в больницу. Она не знала, куда поставить машину—то ли у главного входа, то ли у знака, где скорая помощь нарисована, и сказала, что ей влетит, если она оставит машину, где не надо, и еще машину могут забрать полицейские. А потом она сказала: «Блин, надоело все, ставлю здесь». А на самом деле она сказала не «блин», а другое слово, но мама говорит, что такие слова говорить нельзя. А тетя Диана раньше никогда не говорила такие слова, а мама сказала, что она просто нервничала. А Мартин не нервничает, а все равно это слово иногда говорит. А еще мама сказала, что ты не успел досмотреть второй тайм из-за аварии, я тебе могу рассказать, как наши сыграли. Хочешь?
Расскажи, сынок, конечно. Крису было безразлично, как закончилась игра, но ему было приятно слушать этот невнятный, но такой любимый голос. Так усталый путник в жаркий день приникает к источнику влаги, не задумываясь, откуда течет вода. Маленький Крис щебетал без умолку, удерживая отца у входа в тоннель. Его речь прервал доброжелательный и немного знакомый голос: «Больному нужен покой. Попозже вы сможете опять увидеть его». Не прогоняйте их! Они - мой единственный, покой. Крис прокричал это, но никто не услышал.
Он остался один. Крис не знал, сколько это продолжалось, потому что болтался между временем и безвременьем. Странное чувство, но не неприятное. Ожидание чего-то радостного наполнило его с новой силой — из дальнего конца тоннеля слышалась музыка, пение, оживленные разговоры, смех. Удивительный смех. Не хохот после удачного анекдота, позволяющий на миг оторваться
от забот и тревог, а искренний смех без границ и пределов, не омраченный печалями бытия. Люди всегда восхищались тем, как Крис смеется, но здесь было другое: нечто очаровывающее, притягивающее, завораживающее. Он ускорил шаги, устремившись к дальнему концу тоннеля. Ему хотелось скорее добежать до него, с разбега окунуться в тот мир, забыться в блаженстве.
Сердце Криса разрывалось между двумя мирами. Он был привязан к земному миру тяжелой якорной цепью, его корабль никак не мог отцепиться и отправиться в свободное плавание к новым берегам, подобно Колумбу или Магеллану. Он мечтал поскорее встретить обитателей этих неизведанных земель и узнать их поближе. Он не мог дождаться окончания родовых мук, хотел, наконец, появиться на свет и отсечь пуповину, связывающую его с прошлым.
Мысли Криса блуждали, и он спрашивал себя, останутся ли воспоминания о тоннеле в его памяти, если он выйдет из комы и вернется к земной жизни. Неужели привычные заботы и ощущения вытеснят произошедшее с ним в сумраке промежуточного состояния? Он очень надеялся, что ничего не забудет.
В этот момент Крис оказался где-то наподобие кинотеатра, перед ним поплыли кадры его жизни на земле. Удивительно, что ни один эпизод не был вырезан или отредактирован. Действие шло очець быстро, но полнота картины сохранялась. Глядя на себя со стороны, он вдруг начинал понимать то, что раньше воспринималось неверно. У него появилась объективность стороннего наблюдателя. Жизнь зародилась в темном и теплом убежище, куда порой проникал сумрачный свет и невнятные звуки, а поблизости слышался ритмичный гулкий стук. Кадры сменяли один другой с невероятной скоростью, от этого должна была бы закружиться голова, но Крис продолжал с интересом следить за сюжетом, сравнивая этот фильм с уроком повторения в конце четверти.
— Я жена Криса, меня зовут Сью Кильс. Я работаю медсестрой на скорой помощи и нахожусь здесь с разрешения доктора Миль-галь. Я никому не мешаю.
— Неужели? — с сомнением произнес незнакомый голос. — У мистера Кильса очень настойчивые друзья и родственники. Никакие правила их не останавливают. Повезло человеку.
— Если бы вы знали его, это не казалось бы вам таким удивительным, — ответила Сью. Милая Сью! Ты так любишь меня, я не заслужил этого. Благодарю Тебя, Господи, за милость Твою!
— Рада тебя видеть, Джейк. Как ты себя чувствуешь?
Джейк! Здесь? Значит, с тобой все в порядке, дружище! Тот же
незнакомый голос пояснил:
— Я поймал его разгуливающим по отделению реанимации. Ему надо немедленно вернуться в палату, что мы и собирались сейчас организовать.
Крис представил, как Джейк по-партизански пробирался в реанимацию, и засмеялся. Он сам удивился, насколько хорошо воспринимает все происходящее у его кровати. Тело было по-прежнему безжизненно, но связь разума с земным миром обострилась после просмотренного фильма о собственном прошлом. Он не мог открыть глаза и посмотреть на Сью и Джейка, но воображение нарисовало ему такие четкие образы, что зрения и не требовалось.
Вновь наступила тишина, но теплая, нежная, полная близкого присутствия любимой Сью. Она держала его за руку, гладила по щеке, в воздухе витал аромат ее духов, такой знакомый и родной, уже неотделимый отнее. Он почти слышал ее беззвучные молитвы, догадываясь, какие слова приходят ей в голову. В какой-то момент Сью отпустила его руку, и большая шершавая ладонь заменила ее тоненькие пальчики. Джейк. Крис знал, как тяжело сейчас его другу. В сердце родилась молитва: Господи, помоги ему пережить все это. Явись ему, откройся ему, приведи его в лоно Твоей благодати...
Крис не мог понять, как так может быть, что он ясно воспринимает все происходящее, но не может сообщить об этом Сью и Джейку. Вдруг он догадался, что его душа начала медленно покидать тело, она набирала силу, а тело теряло — подобно песочным часам, где крупинки быстро перетекают из одной половинки в
другую. В верхней части часов осталось совсем мало песка, скоро последние крупицы его жизни перейдут в иное измерение... но новый голос опять вернул его в палату.
— Дядя Джейк, вы здесь? Здрасьте!
Маленький Крис!
— Хорошо бы он не умер. Но если умрет, он попадет в рай.
Нежность и гордость за сына переполнили Криса.
— Не надо так говорить, малыш. Он будет жить. Я обещаю.
Эх, Джейк, не тебе решать.
— Знаешь, что я сегодня сказал папе на ушко? «Если умрешь, передай привет моей сестричке Дженни и поцелуй ее от меня». Мама сказала, что папа наверняка все слышал, потому что больные слышат больше, чем мы думаем. Правда, мама?
— Да, солнышко.
Да, солнышко. Я все слышу, по крайней мере, сейчас. Как ты говорил про поцелуй для Дженни, я не помню, но откуда-то знаю о твоей просьбе. Я не забуду, сынок, ни за что не забуду.
— А сейчас я папе почитаю, ты посиди тихонько, ладно?
Крис почувствовал тяжесть прислонившейся к нему книги, и
ему стало хорошо и спокойно. Запах потрепанных страниц и кожаной обложки смешивался с ароматом духов, создавая удивительное, неземное благовоние.
— Это две последние главы Откровения.
— Откровение это последняя книга Библии.
Крис улыбнулся, но никто об этом не узнал: его губы остались неподвижными. Сью тоже улыбнулась. Сначала он подумал об этом, а потом увидел ее осветившееся нежностью лицо. Как он мог видеть с закрытыми глазами? Он внимательно слушал, как жена читает о новом небе и новой земле, о том, что Бог будет обитать с человеками. Он знал, Кто ждет его по ту сторону, и мысль об этом тронула его до слез. Это было как раз тогда, когда Сью дошла до места: «И отрет Бог всякую слезу с очей их». Она остановилась, Крис с сожалением начал ждать продолжения. Что-то мягкое, наверное, платочек, коснулось его щеки, удаленной на тысячи миль. Он плакал? Да, оказывается, плакал, теперь ему было видно: вот оно, его бледное лицо там, внизу, и маленькая ручка Сью с платком вытирает ему слезы.
Слово Божие пронизало его насквозь, пробежало по всему телу множеством крошечных иголок. Сейчас Крис лучше понимал смысл знакомых фраз, чем раньше, когда был здоров и полон сил. Во-первых, его ничто не отвлекало, мысли о товарообороте, билетах на самолет и работе в саду остались позади. Телевидение, радио, утренние газеты, телефонные звонки, компьютеры не имели права на вход в палату интенсивной терапии. Все его внимание было отдано тому единственному, что заслуживало этого внимания — Слову Божию. Сью продолжила: «Се, гряду скоро: и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его».
Вид комнаты с огромной высоты был удивительно четким, он даже вздрогнул, посмотрев вниз. Это не было игрой воображения, просто он стал намного лучше видеть. Он разглядывал вихры маленького Криса, лысеющий затылок Джейка, страницы открытой Библии, на которых он теперь мог с легкостью разобрать любое слово. Он следил по книге за стихами, которые читала жена, и впитывал их в себя, как губка. Одновременно тяга ввысь все нарастала, еще немного, и он вырвется из пут земного притяжения и устремится вместе с бурным потоком туда, в новое. Он уходил все дальше из палаты и от входа в тоннель, видя перед собой сияющую цель.
Он заметил, что не один. Его сопровождал некто, покидающий землю вместе с ним. Не пришедший из мира иного встретить его, а именно уходящий из мира сего с ним. Спутник был огромного роста и недюжинной силы, похожий на человека, но не человек, лицо спокойное, но целеустремленное, как у благородного воина. Он выглядел уставшим, как после тяжелой битвы. Крису показалось, что они должны быть знакомы, но он не успел вспомнить. Его внимание привлекли голоса и образы в дальнем конце тоннеля. Теперь он видел лучше, и стремление приблизиться к счастливым существам стало еще сильнее. То, что казалось невнятным шумом и второстепенными деталями, вдруг вышло на
первый план. Он все еще различал голос жены, читающей Откровение, но ему приходилось вслушиваться в каждое слово.
«Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром».
Голова большого Криса приподнялась, он глубоко вздохнул. В этот момент мост между мыслью и действием восстановился, и его вздох ворвался в палату. Краем глаза он видел растерянных Сью, Джейка и маленького сына, но не мог повернуться к ним: перед его взором предстала потрясающая картина нового мира. Завеса пала, корабль снялся с якоря и поднял паруса. Крис был свободен. Путешествие началось.
Не замечая стен и потолков, он двигался вперед и вверх. Внизу осталась комната для посетителей, где сидели Анжела с мужем. Дочка молилась про себя, но Крис слышал каждое слово. Ему захотелось задержаться здесь, в последний раз погладить ее по волосам, попрощаться с любимицей прежде, чем отправляться в дорогу... но не мог остановиться. Он прошептал им всем: «Прощайте!», хотя знал, что его голос не достигнет их. В то же время он знал, что покидает их не навечно, их разлука когда-нибудь закончится, и его неслышное «Прощайте!» превратится в радостное «Привет!». Он толком не представлял себе, каким будет далекое царство, в которое держал путь, и с нетерпением ожидал приятных сюрпризов.
Крис видел силуэты столпившихся в тоннеле людей. Некоторые махали ему руками. Загадочный спутник обогнал его и вскоре достиг конца пути. Похоже, эта дорога была ему хорошо знакома. Великан встал у стены, и немедленно к нему приблизился другой широкоплечий гигант, размахивая руками от радости, как если бы они давно не виделись. Крис шел медленно, осторожно, как человек, впервые ставший на водные лыжи. Еще бы, он впервые пережил умирание.
Толпа у ворот росла, некоторые лица были ему незнакомы, но многих он узнал. Последний шаг — или первый? — и Крис оказался в новом мире. Подойдя к концу пути — или к началу? — он впервые вдохнул райского воздуха. В этом вздохе проявилось и восхищение красотой увиденного царства, и восторг перед великолепием его обитателей. Единственное земное впечатление, сравнимое с этим, было подводное плавание с аквалангом на Красном море. Он нырнул, ушел в толщу воды и через стекло маски увидел неописуемое красочное зрелище. Тогда он испугался странного громкого звука под самым ухом, и оказалось, что это был его собственный вздох, искаженный аквалангом. Вот и сейчас он как бы восхищенно вздохнул, но его эмоции были настолько же сильнее, насколько царствие небесное прекраснее чудес подводного мира.
Множество добрых рук подхватили Криса, он тянулся к ним, пожимал их, словно удостоверяясь в их реальности. Видимо, у него было подобие тела, потому что все прикосновения он полноценно ощущал. Внезапно он вспомнил, что такое же событие с ним уже происходило. Да, да, это было в том мире, когда он родился на свет. Тоннель был своеобразными родовыми путями, по которым он вышел в мир небесный. Его встретили руки небесных акушерок, помогавшие ему родиться, подтягивавшие и подталкивавшие его, а теперь суетливо готовящие его к встрече с новой семьей. Итак, он был в наиболее реальном из миров, который нередко воображал себе таким и эдаким, но так и не угадал — так нерожденный младенец неясно представляет себе лицо мамы и бесконечные чудеса, ожидающие его вне утробы.
Впереди всех стояла удивительной красоты сияющая женщина, черты лица ее показались Крису немного знакомыми, но он не мог вспомнить, где мог встречать такую яркую, ослепительную, величественную даму. По всему видно, что она — весьма уважаемый здесь человек. По земной привычке Крис оценивал вначале внешность, потом характер, но сейчас именно внутренняя сущность этой женщины, каким-то образом очевидная и понятная, помогла узнать ее телесный облик. И в тот момент она произнесла его имя: «Кристофер!».
— Мама!
Толпа вокруг них с одобрением загудела, люди хлопали в ладоши и кивали, подтверждая правильность догадки.
— Вот ты и дома, Кристофер.
У матери по щекам текли слезы, это удивило его, но потом он подумал, что даже в раю может бьггь место слезам радости. Они обнялись, и Крис понял, насколько сильно скучал по ней. Она родила его на земле и первой обняла его, новорожденного, а теперь она встречала его в Царствии небесном и первой обняла его, вошедшего в новый мир. Он с благодарностью вспомнил, как она внимательно слушала его рассказ о вере, о евангельских истинах, как потом молилась вместе с ним, призывая Христа войти к ней в сердце. Получилось, он принес ей жизнь вечную, как она когда-то дала ему жизнь земную.
В нем еще оставалось немного земного скептицизма, он с трудом верил, что такое счастье возможно. Все ему было внове, а потому он еще не привык, что по-настоящему истинное — всегда чудесно, а по-настоящему чудесное — истинно. Крис огляделся и понял, что попал на праздник в свою честь. Он обнимал мать и говорил бы только с ней, но обступившие их люди смущали его, и он решил отложить долгие разговоры на потом. Так жених с невестой едва успевают перекинуться за свадьбу десятком слов из-за необходимости общаться с гостями, но не переживают из-за этого, ведь впереди у них — целая жизнь. Сотни людей с сияющими лицами стремились поприветствовать новоприбывшего и роились вокруг него, как пчелы вокруг своей королевы. Он обратил внимание на их ослепительно белые одеяния. Что это, праздничные костюмы или повседневная одежда обитателей рая? Да одежда ли это? Ни один человек не был похож на другого. Общность между ними отражали их душевную чистоту и принадлежность к единому Господу. Различия являлись плодом их индивидуальных особенностей, ибо каждый обладал лишь ему свойственными талантами и жизненным опытом. Одеяния, если их можно было так называть, казались естественным продолжением тела, их предназначение было не скрывать, а раскрывать. Рассматривая людей вокруг себя, одного за другим, он в каждом находил много нового, что на земле оставалось тайной. В старом мире внешность была обманчивой, а здесь нет, — наоборот, она указывала на истинную, внутреннюю сущность, на характер и темперамент, даже на происхождение, опыт, события биографии.
Голоса поющих сливались в единый хор, некоторых языков Крис не знал, но все интуитивно понимал. Все махали ему, приглашали пройти вглубь. Он чувствовал себя шахтером, которого откопали из обвалившейся штольни к восторгу родных, друзей и журналистов, ожидавших его возвращения в мир живых. Разница была лишь в том, что шахтер возвращался к привычному положению дел, а Крис впервые видел все, что теперь его окружало. Впрочем, он не переживал из-за того, что не знаком с местными порядками. Впереди была целая вечность, он всему научится.
В толпе он заметил несколько существ, сходных с великаном, сопровождавшим его в тоннеле. Они стояли кучкой и приветливо махали ему издали. Над толпой возвышалась фигура Некоего Существа, сияющая особенным мягким и всепроникающим светом, она притягивала взоры, завораживала. Крис наполнился благоговейным трепетом, ибо понял, Кто это. Вот Он — Ветхий днями, но вечно молодой. До этого момента Он молча наблюдал за происходящим с доброй улыбкой, радуясь свершившемуся, гордясь тем, что дело Его рук удалось. Действительно, Он был Автором всего этого праздника. Он шагнул вперед, и толпа отхлынула, освобождая Ему дорогу. В Его движении чувствовалась мощь урагана, но это был добрый ураган, заставляющий вращаться галактики мановением перста. И вот Он, создавший вселенную силою мысли, протянул Крису руку, как если бы это была рука простого плотника. Конечно, все знали, что Он — не обыкновенный плотник, Его взгляд приковывал к Себе внимание, и все глаза были устремлены на Него. В тот момент невозможно было бы смотреть в сторону, да никто в ясном уме не захотел бы делать этого.
— Приветствую тебя, сын Мой! Войди в Царствие, даруемое тебе по заступничеству* а не твоими делами заслуженное. Но приди, прими венец за дела, сотворенные тобой во имя Мое, по воле Моей.
Он с любящей улыбкой посмотрел Крису прямо в глаза и с очевидной гордостью добавил:
— Хорошо, добрый и верный раб, войди в радость Господина твоего.
Толпа взорвалась криками восторга, Крис, потрясенный, опустился на колени, но даже это показалось ему недостаточно, и он пал на лицо перед Отцом небесным. Все вокруг последовали его примеру. Они поклонялись Господу вместе с ним и в его манере, и в имитации его жестов чувствовалось уважение к новоприбывшему, ведь праздник был в его честь.
— Встань, сын Мой. Ты преклонял колени предо Мной в том мире, где это стоило немалых трудностей. Твоя преданность — драгоценнейший из даров, и я принимаю ее. Однако сейчас поднимись, не бойся Меня. Ты перешел из смерти в жизнь, это новый мир, который я сотворил тебе на радость.
Крис встал, и с ним встали встречающие, они оставались на полшага позади него. Глаза могущественного Господина, один лишь взгляд которых мог бы стереть любого с лица земли и из воспоминаний живущих, смотрели на Криса с одобрением. В них было также нечто иное, такое, чего он не ожидал увидеть. Рука Царя царей опустилась ему на плечо, и он увидел на ней глубокие страшные шрамы. Переведя взгляд вниз, он заметил такие же раны на ногах. «Разве в раю не все совершенно?» — с изумлением подумал Крис. Первая неожиданность, а сколько их еще впереди. В тот же момент ему пришло и понимание. Да, любой ребенок знает, что в Царствии небесном все будет чисто, непорочно, идеально. Шрамы, полученные на земле, не были игрой или притворством, и могли исчезнуть лишь тогда, когда кто-то другой взял бы их на себя. Раны Плотника остаются вечно. Он — единственный, Кто мог бы быть по-настоящему совершенным, и единственный, Кто в Царствии небесном выглядит несовершенным.
Крис вновь заглянул в добрые глаза, зная, что мысли его уже известны Господу. Великий Творец, всемогущий и бесстрастный, обезображенный и страдающий, тихо сказал: «Ради тебя, сын Мой, ради тебя». Они стояли и смотрели друг на Друга, затем Господь заговорил, а Крис склонился к Нему, чтобы ничего не пропустить.
— Как новорожденное дитя, ты не сразу привыкнешь к ярким краскам нового мира. Тебе надо научиться ходить, прежде чем ты побежишь или полетишь. Тебе предстоит узнать много интересного, и Я дам тебе прекрасных учителей. Нам еще о многом предстоит поговорить. Мы будем вместе гулять в прохладе Моих садов, и Я дам тебе новое имя, которое будем знать лишь ты и Я. И в один прекрасный день Я поставлю тебя на почетную службу, это место тебе принадлежит по праву, ведь ты верой и правдой служил мне в мире тьмы.
После этих слов наступила восхищенная тишина. Сияющая фигура Господа медленно отдалилась, предоставляя остальным возможность говорить с Крисом. Тот же не мог опомниться от общения с Плотником: Он был сердцем всего происходящего, Он наполнял смыслом все вокруг, благодаря Ему вся эта многоликая и многоязыкая толпа удерживалась вместе. Мысли унесли Криса к последним моментам жизни на земле. Тогда он, как верный пес, царапал когтями закрытую дверь в незнакомый дом, зная, что за ней — его любимый Хозяин. Тогда ему не надо было знать ничего больше, да и сейчас этого знания было бы достаточно. Где Господь, там и Царствие небесное.
Крис окинул взглядом толпу, вычленяя улыбающиеся лица старых друзей, учителей, клиентов, однополчан. Вот Гарольд и Эмма, Даниэль и Лаура. Он помнил их сгорбленными старичками, а здесь они были стройными и сильными, куда более живыми, чем бодрые олимпийские чемпионы и голливудские актрисы в том мире. А вот Джерри, Грег, Леона... все те, кто так много сделали для него, а потом взошли в Царствие раньше него. Крису очень хотелось обнять их всех, поговорить о том о сем, но прежде всего он искал то одно-единственное лицо, не увидев которое, он не мог ни с кем разговаривать. Остальные, очевидно, поняли это и отошли в сторону, где ждали, улыбаясь, когда он встречался с ними глазами. Наконец, он разглядел вдали очаровательную физиономию, улыбающуюся от уха до уха. Девочка, которую он не видел десять лет, бежала к нему. Она нарочно пряталась позади толпы, чтобы насладиться видом озираю-
щегося отца и счастливой переменой на его лицо в момент, когда он все-таки увидит дочку.
— Папа! Я так долго тебя ждала.
— Дженни, доченька моя!
Крис обнимал ее, плача навзрыд, как это бывает при долгожданных встречах, потом подхватил ее на руки и закружил, потом пустился в пляс с нею на руках, смеясь и крича от восторга. В каком-то смысле дочка выглядела старше, чем в день смерти, но была так же молода духом, и он понял, что та очаровательная детскость, которая ему в ней особенно нравилась, останется у нее навсегда. Оба плакали, не в силах сдержать слез, да и не пытаясь. Глядя друг другу в- глаза, они смеялись над этими слезами, и все встречающие смеялись вместе с ними. Крис вспомнил, что у него есть послания дочке.
— Дай, я поцелую тебя за маму, за Анжелу... Они обе очень скучают по тебе. А еще за...
— Знаю, знаю, за маленького Криса! — перебила Дженни с той же озорной улыбкой, с какой распечатывала подарки в день рождения. Она всегда отыскивала припрятанные коробки задолго до праздника и хорошенько изучала их содержимое. — Я слышала, как он просил тебя поцеловать меня от него, но думала, ты не слышишь.
Крис кружился с дочкой на руках, и краем глаза видел, что все веселятся от души, в том числе и Тот, перед Которым все кланялись в начале. Что же, ничего удивительного, ведь Он — Творец любой радости и всех праздников, Он наделил всех нас Своей способностью веселиться. Крис вспомнил, какое удовольствие получал от детских праздников, и подумал, что Создатель родственных и дружеских отношений должен получать наивысшее блаженство от торжества, в котором участвует вся эта огромная семья.
Взгляд Криса вновь остановился на могучем великане, телосложением похожего на олимпийского чемпиона по греко-римской борьбе, но еще на три фута выше ростом. Его лицо казалось бесстрастным, но глаза с живостью следили за ходом праздника, как будто оценивал, достаточно ли торжественно встречают Криса. Рядом с ним стояло несколько подобных ему существ, которые вели себя, как братья по оружию, чей товарищ вернулся с опасного спецзадания с убедительными победами и новыми байками. Это был тот самый таинственный великан, сопровождавший его в тоннеле. Крис задумался. Кто это? Почему мы вместе покинули землю?
Сью тихо всхлипывала, закрыв лицо руками. Джейку показалось, что она чуть слышно прошептала: «До свидания, мой любимый друг».
Джейк сидел в застывшей тишине, потрясенный. Даже во Вьетнаме он только один раз видел человека в краткий миг, когда душа покидала тело. Часто приходилось видеть живых за несколько минут до последнего вздоха йли только что убитых. Он вспоминал бодрых молодых солдат, чьи безжизненные тела помогал оттаскивать с передовой всего час спустя; тяжело раненых, скончавшихся в госпитале вскоре после того, как он их туда доставил. Когда дыхание Смерти становилось слишком явственным, Джейк старался исчезнуть, не теряя времени, чтобы не встретиться с ней лицом к лицу. Ему обычно удавалось держать ее на расстоянии. Один раз не получилось тогда, и вот второй раз — теперь.
Едва придя в себя сама, Сью обернулась к маленькому Крису. Он воспринял ее объяснения со странной покорностью, как если бы давно ждал этого события и понимал его смысл. Это такая форма отрицания, подумал Джейк. Мальчик крепко обнимал маму, крепче, чем она могла обнять его. Их горе наполнило палату.
Джейк пристально смотрел на Криса. Да он ли это? Тело его, знакомые черты лица, но это как опустевший дом друга, где остались лишь мебель и настольная лампа, а хозяин уехал навсегда. Главное, обычно люди пугают друг друга покойниками, но Джейку было совсем нестрашно. Кто боится старых диванов? Криса больше нет. Но что значит «нет»? Нет совсем, канул в небытие и — с концом? Или «нет» в смысле «нет с нами», в зоне досягаемости наших органов чувств? Если хозяин просто переехал, сообщит ли он свой новый адрес?
Внезапно палата наполнилась людьми в белых халатах, все суетились вокруг койки с Крисом, хотя ему было уже все равно. Одна из медсестер, явно выполняя указание доктора Симпсона, посадила Джейка в коляску и повезла прочь. Он не сопротивлялся. Для Криса он уже не мог ничего сделать. Они молча доехали до лифта, спустились на второй этаж. Какое счастье, что она не пристает с утешениями! Приближаясь к своей палате по белому коридору, Джейк увидел Натали. Она стояла руки в боки, сердито нахмурив брови. Реанимационная сестра остановила коляску у стены, подошла к Натали и что-то прошептала ей на ухо. Та понимающе кивнула, выражение лица стало более приветливым. Женщины вместе переложили Джейка из коляски на кровать и вышли. Натали остановилась в дверях и сказала мягким голосом:
—Примите мои соболезнования. Мне очень жаль, что так получилось с вашим другом.
Джейк не ответил, дверь закрылась. Он чувствовал себя, как выжатый лимон. Больше не было смысла лежать, думать, смотреть по сторонам, сон пришел как избавление. Он уснул, надеясь, что проснется нескоро, но глаза открылись через три часа. Застыв в неопределенности полудремы, он с надеждой сортировал сновидения и воспоминания, но по мере пробуждения воспоминания становились яснее, а сновидения расплывчатее, и смерть Криса, вместо того, чтобы исчезнуть в клубке запутанных образов, выросла и заслонила собой все остальные события — реальные и воображаемые.
Он позвонил. Явилась медсестра — не Натали, и он вздохнул с облегчением. У него не было сил продолжать игру в мужское обаяние. Эта была молодая, светловолосая, деловая.
— Не могли бы вы узнать, как состояние моего друга, доктора Лоуэлла?
— Давайте позвоним с вами в реанимацию и спросим.
К его удивлению, медсестра взяла с тумбочки телефон Джейка и набрала номер.
— Мне проще позвонить, чем потом организовывать поиски пропавшего пациента.
Так, ясно, персонал предупрежден. Милая улыбка ничего не значит, шутливый тон тоже. Джейк подавил стон досады и несколько раз попытался изобразить приветливое выражение лица, пока сестра, зажав трубку между щекой и плечом, поправляла его одеяло и ждала ответа.
— Рэйни, привет! Это Шэрон со второго. Будь добра, посмотри состояние доктора Лоуэлла. Тут один мой пациент интересуется... Да, он... Да, присматриваем...
Шэрон бросила на Джейка веселый взгляд. Тот отвернулся к окну. День хороший, солнечный. Трое подростков на велосипедах гоняют по пустой больничной стоянке. На улице холодно, а что удивительного, конец октября, солнце уже не греет. Мальчишки в теплых куртках, наверное, уже мечтают о снежных горках. Джейк вспомнил, как они с Крисом и Доком играли в прятки в сугробах. Искать надо было по следам на снегу, и они придумывали всякие способы запутать сыщиков: пройтись по забору, влезть на поленицу, вскарабкаться на дерево или пойти по такой тропе, что преследователь собьется с пути. Однажды следопытом был Джейк, а Док и Крис вдруг разошлись, чтобы сбить его со следа. Надо было выбрать, чьим путем продолжать идти — последовать за Доком или за Крисом. Жизнь была так проста, так невинна, думал Джейк, глядя на ребят с велосипедами. За плечами так мало, впереди — так много. Детство, друзья детства, неужели все это никогда не повторится?
Медсестра все еще говорила по телефону, точнее, в основном, слушала, и говорила «Ага». Джейк думал, что ей так долго рассказывают о состоянии Дока, и приготовился слушать подробные объяснения.
— Короче, прогноз какой? Хоть примерно? Отлично, все поняла. Спасибо, Рэйни, я ему так и передам.
Шэрон со смехом положила телефон на место.
-* Рэйни просила передать вам две вещи. Во-первых, ей нравится ваша колонка в «Трибьюн».
— А во-вторых?
— А во-вторых, отделение реанимации охраняется теперь отрядом доберман-пинчеров с железной хваткой, которым специально выделили лоскут от вашей пижамы для тренировки команды «фас».
— Ха. Ха. Ха. Как чувствует себя доктор Лоуэлл?
— Состояние все еще критическое, но есть признаки улучшения. Достигнута стабилизация. Видимо, утром после обхода его переведут из «критических» в «тяжелые».
— Значит, он будет жить?
— Гарантий нет, но его бы не стали переводить в «тяжелые», если бы существовала прямая угроза жизни.
— Спасибо.
Джейку больше не хотелось говорить. Он услышал главное: Док выкарабкается.
— Пожалуйста. Ужин через полтора часа. Можете еще отдохнуть.
Он пролежал, вытянувшись на койке, около часа, закрывая глаза, когда в палату заглядывала медсестра, и открывая их вновь, когда дверь за ней притворялась с неприятным скрипом. Справившись с раздражением, он пытался по-настоящему задремать, но тут вновь слышался цокот каблучков. Уснуть так и не смог, потому что медсестра заглядывала в палату каждые пять минут, проверяя, на месте ли пациент. Очевидно, его внесли в список «неблагонадежных». Дверь опять скрипнула, но это была не медсестра. Вошел маленький смуглый длинноволосый мужчина с длинной бородой, колыхавшейся при каждом движении. Лицо обрамляли черные кудрявые пейсы, характерные для евреев-ха-сидов. Джейк видел такого один раз, когда ездил в Нью-Йорк. Те части лица непрошенного гостя, которые оставались не закрытыми буйной растительностью, казались высеченными из мрамора. Глубоко посаженные глаза прятались под густыми нависшими бровями, зрачки влажно блестели. Извиняться за вторжение он явно не собирался. С заметным бруклинским акцентом и без малейшего намека на неуверенность он объявил:
— Мне нужен раб Божий Иаков.
Джейк изучал странное лицо несколько секунд, потом не спеша ответил:
— Здесь таких нет.
— Меня послали сюда.
— Я Джейк. А Иакова никакого здесь нет. Спросите еще раз, какая у него палата.
— Понятно. — Странный человек не уходил.
Что это за понятно? Повисла неловкая пауза. «Хасид» стоял в дверях и пристально смотрел на Джейка, а тому почему-то расхотелось настаивать на том, чтобы посетитель удалился. Обычно Джейк никому не рассказывал о своих чувствах, и даже в лучшие времена не любил говорить с незнакомцами, но сейчас он, к своему удивлению, первым нарушил тишину:
— Можно вас спросить, как старого человека? -- не очень прилично называть кого-то «старым», но Джейку показалось, что этот господин, наоборот, будет доволен.
— Спрашивайте, сын мой.
— Утром скончался один из моих самых близких друзей. На моих глазах.
— Это большая честь для вас. Вам повезло.
— На данный момент у меня нет ощущения, что мне повезло.
— И тем не менее, это так. Смерть — ключевой момент в жизни человека. Это как последний штрих к нашему портрету. Художник кладет на картину последние мазки, подписывает шедевр и ставит холст сушиться. Работа завершена.
Джейк пристально смотрел на собеседника. Раввин, не иначе.
— Знаете, меня больше всего беспокоит одно ощущение... Собственно, я не перестаю вспоминать... Дело в том, что, когда он умер, было такое чувство, что он... вышел из комнаты.
— Так и было.
— Я в том смысле, что это произошло буквально, такое впечатление, что он был, но в какой-то момент вдруг исчез, осталось тело, одно тело.
«Хасид» кивал головой, вежливо ожидая окончания сбивчивого рассказа, как если бы Джейк тратил время на пересказ общеизвестных истин перед, действительно, серьезным заявлением. Когда серьезного заявления не последовало, бородач сказал:
— Я вас понимаю. Мне приходилось видеть последние мгновения жизни у многих людей.
— И вы испытывали то же чувство? Правда? Тогда объясните, что это было?
Собеседник задумался, подбирая слово. После некоторого молчания он произнес:
— Ихавод.
Джейк ждал объяснений, но их не последовало. Покопавшись в памяти, он вспомнил, что одного из персонажей во «Всаднике без головы» звали как-то похоже.
— Ихавод?
— Совершенно верно. Вы помните книгу Иезекииля?
Джейк притворно кивнул, хотя не помнил даже, кем был бедняга Иезекииль — царем, апостолом или ангелом. Сцроси, кто пел «До-ва-дидди», и он назовет имя певца и год (Манфред Манн, 1980!), а вот Библия... если бы он участвовал в телеконкурсе «Своя игра», эту категорию выбрал бы самой последней.
— Слава Божия обитала в храме, но на глазах пророка Иезекииля отошла от порога Дома Господня; посему имя храму было дано «Ихавод», что на святом языке означает «отошла слава». Дух Святой покинул то место, храм стал всего лишь опустевшей оболочкой. Тело вашего друга опустело, и пребудет покинутым до того дня, когда все мертвые восстанут из гробов и будут служить Господу еще лучше, чем прежде. Тело, оставшееся после вашего друга, — не ваш друг. Это Ихавод. Отошла слава.
— Я не могу поверить в его смерть. Он был еще слишком молод.
— Слишком молод? Никто не слишком молод для того, чтобы умереть. Время назначено для каждого из вас.
Для каждого из вас? Джейк не успел задуматься над оговоркой, потому что бородач продолжил:
— Позволь рассказать тебе древнюю притчу, Иаков.
Джейк решил не поправлять. Запутался старик в именах, но
это неважно.
— Расскажите.
— Раб прибыл со своим хозяином в Багдад. Рано утром, когда они расхаживали по базару, раб увидел саму Смерть в человеческом обличье, и она посмотрела страшным взглядом прямо ему в глаза. Раб понял, что она пришла за ним, и в ужасе бросился к хозяину. «Господин, спаси меня! Я видел Смерть, и она посмотрела на меня страшным взглядом, не иначе, хочет забрать мою душу еще до заката. Позволь мне оставить тебя, и быстроногий верблюд умчит меня в Самарию, там Смерти не найти меня». Хозяин согласился, и перепуганный раб помчался быстрее ветра, ибо до Самарии было пятнадцать часов пути.
Спустя несколько часов, пробираясь сквозь толпу на улице Багдада, хозяин столкнулся лицом к лицу со Смертью. Нимало не испугавшись, он поспешил спросить: «Зачем ты угрожала моему рабу, когда мы утром ходили по базару?».
«Я не угрожала, — ответила Смерть, — я просто с удивлением взглянула на него. Видишь ли, у меня с ним нынче ночью назначена встреча в Самарии, а тут вот он, гуляет по Багдаду».
Старик закончил рассказывать притчу, но так и смотрел в глаза Джейку, не отрываясь. Помолчав, он добавил:
— Смерть придет тогда, когда ей назначено, ни минутой раньше, и ни минутой позже, и убегать от нее бесполезно. Вопрос лишь в том, готов ли ты к тому, что ждет тебя по ту сторону?
Джейк с трудом отвел взгляд. Уставившись в простыню, он размышлял над притчей, показавшейся ему одновременно остроумной и неприятной. Наконец, он поднял глаза на собеседника, но того уже не было в палате. Джейк подумал, что забылся в своих мыслях и слишком долго просидел молча. Как стыдно! Гостю наскучило с ним, и он ушел на поиски настоящего Иакова.
Джейк позвонил. Через пятнадцать секунд появилась Шэрон.
— Простите, что дергаю вас, — начал он. Медсестра не сказала: «Вы меня не дергаете», и Джейк расценил это как недобрый знак. Видно, он ее совсем достал. — Простите. Я только хотел спросить. Вы не видели пожилого мужчину невысокого роста, темноволосого. Похож на еврея, может быть, раввин. Длинная борода, пейсы. Такого ни с кем не спутаешь.
— Я видела его дважды. Сначала десять минут назад, он шел по коридору, я спросила, кого он ищет, но таких на нашем этаже не лежало. Я посоветовала ему вернуться в приемный и уточнить номер палаты. А минуту назад смотрю: опять идет по нашему этажу. Я спрашиваю: «Вы нашли, кого искали?», он отвечает: «Да». На том и расстались.
Вечером того же дня в палату неуверенно вошла Джанет Вудс. Неужели авария была только вчера? Сколько всего изменилось за одни сутки...
— Привет, Джейк.
— Привет, привет. Что новенького? — он улыбнулся одними губами, в глазах застыло уставшее, горькое выражение.
— У меня ничего. У тебя много.
— Да откуда много? Обычный трудовой день журналиста. Работаю под прикрытием, собираюсь писать статейку о том, как больницы греют руки на беспомощных пациентах. Пришлось организовать аварию, чтобы выглядело правдоподобнее.
Джейк не изменился. Пытается шутками скрыть неловкость от ее присутствия и своей ранимости. Зачем? Джанет сразу поняла, что кроется за этой бравадой. Ему никогда не удавалось обмануть ее.
Джанет присела на стул у кровати и вдруг расплакалась.
— Ужас какой случился с Крисом!
Джейк нехотя протянул руку к ее плечу, хотел привлечь к себе, но оно напряглось и отказалось. Он убрал руку. Повисла неловкая пауза.
— Да, ужас. — Он не знал, что еще сказать, чтобы заполнить тишину. — Как Сью себя чувствует?
Джанет взяла себя в руки и ответила немного сухо:
— Переживает, конечно. Но ты ее знаешь, держится лучше меня. И намного лучше Бетси.
— Что говорят про Дока?
— Все то же. Состояние стабильное. Жить будет. Про спинной мозг говорить пока отказываются. Бетси уверена, что это
неспроста, что-то там серьезно. Боится, что Док окажется в инвалидном кресле. Она бы пережила, но...
Она не закончила фразу, но Джейк и сам понял: но Док не переживет. Он поклялся себе не оставлять Дока в такой ситуации. Есть инвалиды, которые ведут активный образ жизни, качаются, занимаются спортом. Их мощные бицепсы смотрятся еще эффектнее на фоне кресла-коляски. Док мог бы стать одной из звезд пара-баскетбола или марафонцем-колясочником. Джейк представлял его, ловко огибающим препятствия на суперагрегате с огромными блестящими колесами — на инвалидной коляске настоящего мужчины, аккуратной, чистенькой и пахнущей дорогим салоном для медтехники, — и думал: «Док справится, я помогу ему».
Джанет смотрела на Джейка, не зная, как поступить. Он был как бы «человек из прошлого», уже частично позабытый, а сейчас нахлынули горькие воспоминания, и ей было тяжело сидеть рядом с ним. Подумать только, она с большей радостью провела бы эти минуты с совсем чужим человеком, чем с этим, которого обещала любить в радости и в горе, пока смерть не разлучит их.
— Наверное, тебе надо отдыхать, — догадалась сказать Джанет. Джейк не стал уговаривать ее остаться еще. Она легко похлопала его по руке и направилась к выходу. Задержавшись в дверях, она помялась и проговорила:
— Каролина тоже хотела прийти, но у нее сегодня волейбол. Их команда вышла в финал, это важный матч...
Джанет тут же пожалела, что сказала. Это прозвучало очень черство. По-человечески, дочь должна бы наплевать на волейбол й прийти в больницу к отцу, чудом избежавшему смерти. С другой стороны, если бы Джейк хоть один раз поинтересовался бы ее успехами и хоть один раз пришел бы поболеть за нее, она бы пришла, не раздумывая. Джейк и Джанет оба знали, что не было бы матча, нашлась бы другая отговорка.
— Пока, Джейк.
— Пока.
После ужина Джейк решил включить телевизор, но ни одна передача не привлекла его внимания. Часа два он скакал с канала на канал, везде шли сериалы вперемежку с выпусками последних известий, и то и другое — чушь, впрочем, он не оставался ни на одном канале больше нескольких секунд, и стороннему наблюдателю его вывод мог показаться несколько поспешным. После дерганого вечера настала дерганая ночь: его бросало то в жар, то в холод; он с трудом забывался сном, но тут же просыпался то от кошмарных видений, то от голоса медсестры. Казалось, она заходила в палату чаще, чем днем — то проверять наличие признаков жизни, то ставить уколы, то давать таблетки. Сначала говорят,: «Отдыхайте, отдыхайте», а потом будят каждые пять минут. Джейк не был приспособлен для больничной жизни. Ему хотелось на волю.
Он с трудом разлепил глаза и увидел перед собой лоток с завтраком. Он начал лениво ковыряться в еде, отмечая про себя, что по качеству больничная пища в эволюционном развитии стоит на ступень выше, чем самолетная. Позвонил Винстон — редактор, — сказал о работе не беспокоиться, выздоравливать, а командировку в Кливленд, намеченную на четверг, он уже отменил. Хоть какая-то польза вышла от этого ужасного происшествия.
В 9:40 появился доктор Бредли, непривычно мрачный и подавленный, да еще в пиджаке и при галстуке, а не в синем балахоне. Похоже, он сегодня не дежурит. Зачем тогда пришел? Поди, про Дока будет говорить? Сейчас объяснит, что тому придется до конца дней передвигаться в инвалидной коляске.
— Здравствуйте, Джейк. — Голос врача звучал очень мягко, что настораживало.
— Что случилось?
— Вам пришлось немало пережить за последние пару дней.
— И что?
— Боюсь, мне придется огорчить вас еще больше. Доктор Лоуэлл... Грег... Ваш друг...
Джейк приготовился услышать, что Док никогда не будет ходить, и напрягся, чтобы не выказать эмоций. Бредли выглядел, как сдувшийся пузырь. Он облизал пересохшие губы и продолжил:
— По всему получается, что сегодня рано утром он пришел в себя...
— Пришел в себя?!
— Да, но... каким-то образом... непонятно, как так вышло... он сумел сам себя экстубировать...
—■ Что это значит?
— Он выдернул трубку из гортани. *
Джейк растерянно смотрел на врача, не решаясь задать главный вопрос. Тот не стал дожидаться.
— Мне очень жаль, мистер Вудс. — Доктор Бредли беспомощно развел руками. — Он мертв.
Джейк сидел за рулем своего синего кабриолета — «Форд-Мустанг» последней модели — и с трудом удерживал взгляд на дороге. В аварию попал пять дней назад, выписался два дня назад. Ему хотелось опустить голову и разрыдаться, как ребенку. Вот и похоронный зал Фэрлон с белой часовней в глубине ухоженного парка. Разноцветные клумбы, подстриженные кусты, ровные дорожки — все идеально, словно рассчитано на то, чтобы отвлечь мысли посетителя от неприятной цели визита. Джейк так боялся этого дня, но он наступил неумолимо и неотвратимо, как орегонский дождь. Пятница. Похороны Дока.
Похороны Криса уже прошли, Сью никого не звала, панихиды не устраивала. Вместо этого желающие приглашались на заупокойное богослужение в ближайшее воскресенье, то есть через два дня-. Ужасная неделя.
Джейка мучила совесть за то, что он никак не поддержал Бетси. Он ее видел-то только раз, когда она зашла к нему в палату в день смерти мужа. Бедная Бетси. Она никак не могла поверить в то, что произошло. «Док был отличный водитель», — повторяла она, Джейк кивал. Но что произошло, то произошло, назад не вернешь. А кроме того, ее заверяли, что Док будет жить. Просто мистика какая-то. По словам врачей, он очнулся, но, видимо, бредил и случайно выдернул трубку. Как можно было это просмотреть?
Никто не говорил вслух о возможности второго варианта, но Джейк не мог отделаться от мысли, что именно этот вариант и имел место. Док не бредил. Он очнулся, трезво оценил свое состояние и выдернул трубку нарочно. У Джейка мурашки по коже пробегали от таких предположений, но чем дальше, тем более правдоподобными они казались.
Все было так бессмысленно. Бетси сидела у его кровати и жалобно спрашивала: «Почему Док умер? Как так получилось?» Джейк с раздражением слушал и молчал. Откуда ему знать? Он журналист, его работа — доводить факты и мнения до сведения масс, а абсолютные истины и философия смерти — из другой оперы. Может, у странного раввина найдется ответ на ее вопросы. В таком случае, я тоже с удовольствием послушал бы его.
Ожидание скорого выздоровления придало смерти Дока особенно зловещий оттенок. Ощущение, как в боевике, где герои входят в самый надежный лифт Лос-Анджелеса, слышится хлопок — и лифт резко падает на десять этажей вниз. Если бы Джейк не был непосредственным участником всех событий, он бы подумал, что это очередной прикол в стиле Дока. Тот с детства любил разыгрывать людей и вовлекал в свои затеи товарищей. Как-то раз они втроем намазались с головы до ног клубничным вареньем и разлеглись на полу в кухне, зажав под мышками здоровенные ножи. То-то крику было, когда мама вошла! На какие-то мгновения Джейк забывался и начинал верить, что Док разыграл свою смерть, а потом явится на собственные похороны, как Геккельбери Финн, который стоял и слушал, что люди говорят о нем. Ах, если бы это было так!
Бетси сказала, что Док никогда не высказывал пожеланий о порядке проведения похорон и как поступить с телом. Она призналась, что даже разговора на эту тему не заходило. Как поступить с телом ? По всему видно, она только что говорила с директором похоронного зала, который не может поверить, что люди умирают, не оставив инструкций на эту тему. Так нотариус удивляется, когда выясняется, что покойный не оставил завещания. Да никто не пишет завещаний и не оставляет инструкций о собственных похоронах. Если так болезненно думать о смерти, она придет раньше.
4 У последней черты
Бетси выбрала гроб. Джейку он показался похожим на «Кор-ветт» без колес. Снаружи — гладкая голубоватая поверхность из стекловолокна, внутри — белая шелковая обивка. Однако никто не оценит весь этот комфорт. Туда положат оболочку, которую Док бросил в этом мире. Занятный получается парадокс: после панихиды к могиле Дока отправятся все, кроме него самого.Кстати, Бетси рассказала, что брат Дока настаивал, чтобы его кремировали, а прах развеяли где-нибудь в лесу у охотничьей избушки, поскольку «Док любил лес». Если так рассуждать, то лучше подобрать место для могилы с видом на живописный уголок дикой природы. Можно закопать его у реки, приладить к надгробному памятнику удочку с наживкой и забросить ее в воду - пусть рыбачит! Злой, саркастический тон собственных мыслей испугал Джейка.
Он вошел в просторный холл, где уже толпилась сотня-другая людей в черном. Ему навстречу сразу устремился директор похоронного дома или кто-то из его приспешников — худой, бледный и величественный, живой труп в костюме для покойников. Интересно, он когда-нибудь улыбается? Каково ему живется в царстве мертвых, где даже в солнечные дни нет солнца?
Живой Труп отвел Джейка в зал «для избранных» — там висела табличка «члены семьи». Джейк впервые оказался в таком месте и с изумлением обнаружил, что оттуда семья может беспрепятственно наблюдать за гостями, тогда как гости их видеть не могут. Сказывалось отсутствие опыта: Джейк избегал похорон под всеми возможными благовидными предлогами, а когда путь к отступлению оказывался отрезан, являлся с опозданием и уходил через заднюю дверь, так и не приблизившись к выставленному для прощания телу.
Живой Труп передал Джейка в руки своему сотруднику, сопроводив этот процесс несколькими странными жестами типа речи глухонемых. Тот кивнул и проворно провел Джейка во второй ряд, недалеко от Бетси, которая сидела, конечно, в первом. По левую руку от нее через одного человека сидел сын Франклин, а вот между Франклином и Бетси была девушка, чье лицо было Джейку незнакомо. Молли? Не может быть... Но это была она,
семнадцатилетняя дочь Дока и Бетси, уже давно не ребенок. Она же по возрасту - как Каролина, два месяца разницы. Они с Доком стали отцами почти одновременно, и их девочки были лучшими подругами, пока не пошли в школу. Справа от Бетси сидела Сью, после нее Джанет. Джейк настороженно оглядел зал: Каролины нигде не было. Ему хотелось увидеть дочь, но в то же время он боялся, что им не о чем будет говорить, а молчание всегда получается неловким. Джейк разочарованно заключил, что она не пришла, но вздохнул с облегчением. Он дотянулся до плеча Бетси и молчаливым жестом выразил свое сочувствие. Все! Его долг перед ней можно считать исполненным. Не то чтобы Джейку было ее не жаль, просто вокруг было много других людей, куда лучше умеющих утешать скорбящих вдов, чем он. Бетси, Сью и Джанет обернулись к нему все одновременно, как танцовщицы в синхронном плавании. Из шести покрасневших глаз текли слезы. Красота! Просто красота.
Тут Джейк почувствовал, как кто-то прислонился к его коленям.
— Дядя Джейк, вы здесь? Здрасьте!
— Привет, привет, Крис! — услышав знакомый невнятный голос, Джейк расслабился, настроение улучшилось. Маленький Крис даже на похоронах сумеет доставить немало веселых минут собеседнику.
Орган играл какую-то торжественную, величественную симфонию. Док ненавидел органную музыку. Хуже этого могла быть только гармошка.
На сцену поднялся господин в черном фраке. В программке его обозвали «церемониймейстер», а не «священник», что радовало. Док терпеть не мог священников, считая их всех шарлатанами и лицемерами. Уже через двадцать секунд стало ясно, что речь церемониймейстеру составляли люди, знавшие о покойном только понаслышке. Ты хоть раз с ним, общался, умник? Почему не пригласили выступить того, кто лазил с ним по деревьям, жил в одной общаге, пробирался в одной цепочке по вьетнамским джунглям, пел у охотничьего костра холодными ночами?
/
— Самые близкие друзья называли его «Док», и так же обращалась к нему любящая жена Бетси. Она попросила и меня называть его так, — объявил выступающий. — Но если я оговорюсь и по привычке скажу «Грегори», будьте великодушны к моей оплошности. — Он самодовольно улыбнулся, считая себя остряком. Однако если бы его шутка и вышла смешной, она все равно была бы неуместной.
Далее церемониймейстер продолжил в том же духе, а Джейк с тоской отмечал про себя, где неточность, где ошибка, где не в тему, а где просто чушь. Речь состояла из разрозненных фактов разной степени правдивости, добросовестно подобранных для выступающего родными, коллегами и приятелями. Результат получился ужасным, поскольку все это он перемежал собственными догадками или приличествующими случаю восхвалениями.
— Док был верным мужем...
Джейк закрыл лицо руками, надеясь, что на этом пункте господин долго не задержится.
— ... нежным отцом...
Джейк не сомневался, что Док любил жену и детей. Беда в том, что в этом часто сомневались они...
— Грегори... Док... любил жизнь. В этом он был примером всем нам. Он не терял времени даром, ловил каждое мгновение, наслаждаясь его неповторимым вкусом и извлекая из каждого события максимум удовольствия. Позвольте мне в связи с этим прочесть отрывок из стихотворения Дилана Томаса:
Пусть к вечеру в вас удаль юности взыграет:
Сердца на склоне лет пусть страстью запылают, Угасший было день опять зажгут.
Отсюда церемониймейстер сделал феноменальный вывод:
— Док обхитрил смерть, обвел ее вокруг пальца, ибо успел прожить не одну, а много жизней за отведенный ему срок. — Он замолчал и обвел глазами аудиторию, как бы ища поддержки. Видно было, что человек хочет произвести впечатление, но его желание не совпадало с возможностями. Наконец, он подошел к заключительному тезису, который должен был, как финальный аккорд, поставить жирную и окончательную точку в его выступлении. Для большей убедительности он вернулся к тому имени, которое до этого отовсюду повычеркивал в соответствии с просьбой Бетси, и с чувством произнес:
— Док живет во всех нас. Он жив, пока мы помним и любим его.
Как вас прикажете понижать, милостивый государь? Человек обычно или жив, или мертв, а воспоминания на это никак не влияют. Джейку было немного стыдно за переполнявшую его злую иронию, но медовый голосок церемониймейстера и его покровительственный тон раздражали до безумия.
— Грегори однажды сказал своему брату: «Знаешь, Дел, если бы мне довелось выбирать музыку для собственных похорон, это была бы песня Синатры «Я делал все, как я хотел». — В зале раздались смешки, что явно польстило выступающему. — Он не довольствовался протоптанными дорожками, не позволял себе приспосабливаться к общепринятым нормам. Это был независимый, отважный, уверенный в себе человек, который достойно встречал жизненные трудности. Он был всегда верен себе, и в этом его главная заслуга перед всеми нами. Он был целеустремленным и настойчивым, никогда не сворачивал на полпути. Он добивался всего, что хотел: стал лучшим спортсменом, лучшим студентом, лучшим офицером, лучшим врачом. Он все делал, как хотел, и достигал замечательных успехов. Давайте послушаем песню, выбранную им самим.
Это же была шутка! Разве можно такие слова всерьез воспринимать? Не включайте!.. Но музыка зазвучала, Фрэнк Синатра завыл дурацким голосом, народ в зале оживился, на лицах заиграли улыбки.
Прожил я жизнь без сожаленья О том, что что-то не успел.
Все испытал, всего добился:
Я делал все, как я хотел.
Дикое несоответствие веселой мелодии и мрачного повода для встречи создало необычную атмосферу, в которой люди расслабились. В обгцем-то, в духе Дока — он нарушал все табу, и даже в смерти он оставался верен себе. Было ощущение, что он с удовлетворением наблюдает из гроба за происходящим в похоронном зале и даже заговорщицки подмигивает собравшимся.
Наконец, песня умолкла — она тянулась бесконечно, так что Джейк уже начал нетерпеливо ерзать, — и на трибуну потянулись выступающие. Сначала вышел кто-то из больницы и с пафосом прочитал письмо от благодарного пациента, которому Док спас жизнь. Представительница Национальной женской организации объявила Дока «защитником прав женщин». Пронеслась череда посланников от гражданских организаций, соревнующихся в похвалах покойному.
Панихида оборвалась неожиданно и как-то неуклюже. На трибуне вновь появился Живой Труп со скорбной улыбкой на лице и начал подавать знаки сидящим, чтобы по очереди проходили к телу прощаться. У Джейка было хорошее место: ему удалось разглядеть практически всех и узнать из них по меньшей мере половину. У него была феноменальная память на лица, с именами дело обстояло хуже. Так или иначе, он вычислил с десяток докторов, среди них Бредли и Симпсон, несколько заплаканных медсестер, включая Роберту, которую Симпсон отчитал за проникшего в реанимацию Джейка. Мэри Энн — секретарша Дока, больничные администраторы, ребята из тренажерного зала... А это кто? А-а-а, владелец ллагазина спортивных товаров. Лишился лучшего клиента.
Двое мужчин в темных костюмах показались Джейку зашедшими сюда случайно. Он наморщил лоб, пытаясь с чем-то их связать, но не смог и остался с чувством неудовлетворенного любопытства. Совершенно незнакомые лица. Один лет пятидесяти, толстый, рыжие волосы зачесаны назад, причем такое впечатление, что он перед самой церемонией попал под крупный, редкий дождь. Его спутник — десятью годами моложе, темноволосый, накачанный, с лицом боксера, которого не раз отправляли в нокаут. Оба безучастно посмотрели на гроб и покинули зал, так и не перемолвившись ни с кем из присутствующих. Вряд ли у них были какие-либо личные отношения с Доком.
К телу вызвали «членов семьи». Вначале пригласили последний ряд, потом предпоследний, в итоге Джейк с маленьким Крисом вышли раньше, чем сидевшие в первом ряду Джанет, Сью, Бетси и дочери Дока. Джейк начал медленно приближаться к гробу, — настолько медленно, что маленький Крис обогнал его в нарушение протокола. Мальчик остановился перед блестящим ящиком и, раскрыв рот, уставился на существо, лежавшее внутри. Детская ручка с выставленным указательным пальчиком поднялась вперед, и Джейк с ужасом подумал, что малыш дотронется до трупа. Из-за маленького Криса ему пришлось отказаться от хитроумного плана по быстрому проскальзыванию мимо гроба. Его глаза нехотя задержались на покойном. Ничего общего с Доком у этой куклы не было. В гробу лежала скульптура, грубовато слепленная из чего-то типа папье-маше и одетая в лучший костюм ДоКа. Костюм был шикарный, и Джейк с восхищением стал изучать его. Конечно, конечно, это же тот самый, в котором Док прошлой весной ходил на вручение памятного знака «Врач года». Лицо у скульптуры было выкрашено белой краской, сразу понятно, что это не Док. Тот всегда светился ровным бронзовым загаром: ему достаточно было пробыть на солнце двадцать минут, и все думали, что человек только что вернулся с Карибского курорта. Фигура вот была похожа: широкие плечи, мощные бицепсы. Годы утренних пробежек, занятий на тренажерах и лыжных прогулок не проходят даром. И мотор у Дока был отменный, он сам говорил: «Шедевр!», а кому знать, как не ему, сделавшему десятки операций по пересадке сердца. От природы у него были идеальные пропорции, которые он старался сохранять с помощью суровой дисциплины. Столько трудился, чтобы поддерживать себя в форме... А толку-то?
Джейк наклонился к маленькому Крису, который слишком надолго замешкался у гроба. Мальчик с недетской грустью смотрел на Дока. Так жалеют неудачников, у которых больше не осталось надежды. Увлекая за собой ребенка, Джейк в последний раз скользнул глазами по лицу Дока и вдруг поперхнулся при виде
страшной картины. Быстрыми шагами отступая к выходу, он тащил за собой маленького Криса, но видение стояло перед глазами. Тряхнув головой, он попытался отогнать наваждение... Поздно. Мимолетный образ уже отпечатался в мозгу, как клеймо на бедре у гордого скакуна. Джейк увидел в гробу совсем другого человека. Себя.
Стоянка перед церковью Доброго Пастыря была битком забита. Джейк с трудом нашел, куда поставить машину, но выходить из нее не торопился. На часах было 14:55, подумать только — семь дней после аварии с точностью до минуты. Хорошо, если Сью увидит, что он приехал без опоздания, но слишком рано появляться тоже не хотелось — малознакомые люди будут приставать с разговорами, а он еще после похорон Дока в себя не пришел.
В вестибюле церкви висели фотографии Криса, на столике лежали какие-то предметы, очевидно, связанные с памятью покойного. Перед ними толпились люди, так что Джейк не стал подходить ближе. Народу собралось много, зал на семьсот мест был весь заполнен, некоторые стояли в проходах. К Д жейку подошел высокий светловолосый мужчина его возраста и крепко пожал ему руку.
— Здравствуйте, Джейк. Вы меня, наверное, не помните. Я Алан Вебер, несколько лет назад мы с вами, Доком и Крисом ездили вчетвером в Эджвуд играть в гольф.
— Как же, как же, — закивал Джейк, смутно припоминая дружелюбного игрока, честно обыгравшего его по всем статьям. Крис часто рассказывал про Алана, они были близкими друзьями, но беда в том, что Алан служил в церкви Доброго Пастыря пастырем, а от священнослужителей Джейк старался держаться подальше. Однако сбежать он не успел.
— Сью заняла на вас место в первом ряду, я провожу вас.
Джейку пришлось идти за проповедником по центральному
проходу, пряча глаза от множества пристальных взглядов. Последний раз такое довелось пережить в день собственной свадьбы, и превращать это дело в привычку не было ни малейшего желания.
Маленький Крис, стоявший прямо на сиденье (второе с краю в первом ряду), просиял:
— Дядя Джейк, вы здесь? Здрасьте!
Джейк был уверен, что даже самый глухой из сидящих на заднем ряду, не говоря уже о семистах остальных, расположившихся поближе, услышал это восторженное приветствие. Это усугубило его неловкость от пребывания в церкви. Рядом с маленьким Крисом сидела Сью, за ней Анжела с мужем, дальше родители Сью, потом Бетси и Джанет. За Джанет он увидел потрясающе красивую девушку и с минуту размышлял, кто это может быть. Внезапно он ощутил прилив жара ко лбу, сменившийся волной холодного пота. Он узнал в незнакомке собственную дочь Каролину.
Он не видел ее несколько месяцев, она изменилась* В этом возрасте девушки меняются быстро, вот и Молли повзрослела, а с ней он встречался не так давно... Неужели прошло так много времени? Каролина не смотрела в его сторону, но по выражению лица он догадался, что она его видела.
— Вот и Джейк! Садись, мы для тебя оставили самое лучшее место, — Сью показала на место у прохода рядом с маленьким Крисом.
— Спасибо.
Джейк сел и с досадой уставился перед собой. В нескольких футах от его глаз возвышалась кафедра проповедника в форме креста, эта близость и вызвала досаду. Маленький Крис щебетал без умолку, невнятным голосом рассказывая ему об интереснейших событиях минувшего утра и всех воскресных дней. Джейк узнал, куда складывают песенники, где будет стоять хор и как переделать этот зал в спортивный. Оказалось, что кресла легко выносятся, а из боковых стен выдвигаются баскетбольные щиты с корзинами. Покойный Крис несколько раз звал Джейка в церковь, но тот всегда находил отговорки, даже если это было приглашение поиграть в баскетбол. Сейчас он с тоской подумал, что зря отказывался. Прости, друг! Я так и не пришел сюда побросать мяч в корзину, а ведь мы бы с тобой могли здорово повеселиться. Если бы я знал...
На кафедре появился пожилой мужчина и, взмахнув рукой, запел какую-то песню под тем предлогом, что ее любил Крис. Зал подхватил. За этой песней последовало еще несколько, из всех них Джейку знакома была только «О, благодать, спасен тобой...». Вышел квартет из двух мужчин и двух женщин с синтезатором, они исполнили ритмичную мелодию с повторяющимися словами: «Бог — мой, Бог — мой! Мой!», а потом что-то замысловатое про якорь и завесу. В зале неожиданно погас свет, на белый экран упал длинный луч, заиграла бодрая музыка. Лица Криса сменяли одно другое. На черно-белых слайдах он был совсем малышом в забавных тортиках и ссадинами на коленках. Рядом была его мама — молодая, высокая, красивая, а за спиной — тот их старый дом, в котором они с Джейком лазали на чердак пугать летучих мышей, да так и не нашли ни одной. А вот Крис-первоклассник в строгом пиджачке и со своей незабываемой улыбкой от уха до уха. Люди не могли удержаться от смеха, и Джейк смеялся вместе со всеми. Новый слайд: три школьника в заляпанных футболках, волосы торчат во все стороны, как у последних хулиганов. Позируют на фоне спортивной площадке, а делают вид, будто случайно здесь стояли. Джейк хорошо помнил тот день — это был его день рождения, одиннадцать лет. Пятна на футболках — от земляничного торта, который мама испекла по его заказу. Расправившись с угощеньем, друзья отправились на соседнюю спортплощадку, ловко перелезли через ограду и устроили себе настоящее веселье. Маме пришлось обойти кругом, чтобы войти через ворота и сделать этот снимок.
Мама. Джейк осознал, что не звонил матери после аварии. Она еще ничего не знает про Дока и Криса. Впрочем, она могла прочесть некрологи в газете, в доме престарелых всегда полно газет. Или кто-нибудь из других пациентов рассказал ей, старушки любят посудачить. А скорее всего, ей Джанет звонила, так что беспокоиться нечего... Просто стыдно, и все.
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Джейк сосредоточился на слайдах. Выпускной после девятого класса, череда снимков — везде рядом с Крисом крутятся они с Доком, корчат рожи, балуются. Чемпионат штата по футболу среди старших классов, золотые медали, самый памятный день: сборная их школы выстроилась на награждение, и в центре — они, трое неразлучных друзей. Крис в военной форме, рядом двое таких же лейтенантиков. Джейк вгляделся в свое юное лицо — он стоял, как всегда, посередине, между Доком и Крисом, и было это целую вечность назад, а кажется, только вчера. И опять он — на свадьбе Сью и Криса. А вот малышка Дженни с огромными бантами. Бедная девочка. Джейк почувствовал комок в горле и обернулся на Сью. Она улыбалась странной улыбкой, в которой смешались радость и горечь. Вскоре рядом с Дженни появилась крошечная Анжела, на следующем слайде — маленький Крис с сестренками, потом счастливая пятерка на фоне рождественской елки, на природе, во дворе... Внезапно семья из пяти человек стала семьей из четырех: на снимках больше не было Дженни. Вчетвером на фоне рождественской елки, вчетвером на берегу океана, вчетвером перед своим домом. Молчаливый знак свершившейся трагедии.
Джейк вздохнул. На экране опять улыбались трое лучших друзей: Крис, Док и Джейк на охоте, кто-то с ними однажды ездил и сфотографировал их вместе; Крис, Док и Джейк играют в футбол после сильного дождя, и Джейк упал прямо в грязь. Крис с беременной девочкой-подростком, которая жила у них несколько месяцев. Крис с ее ребенком. Крис играет в баскетбол с мексиканскими детьми. Это было, когда он участвовал в программе помощи нацменьшинствам. Наконец, последний слайд — просто текст, набранный кругленьким школьным шрифтом (впрочем, на эту деталь вряд ли кто-то обратил внимание помимо Джейка): «Хорошо, добрый и верный раб, войди в радость Господина твоего».
Диапроектор погас, медленно зажглись лампы дневного света под потолком, тишину взорвал шквал аплодисментов. Джейк присоединился, зная, что аплодисменты предназначены не составителю слайд-программы, а ее герою. Человеку, который хорошо прожил жизнь, который до последнего дня оставался верен семей-
ным узам, который от чистого сердца и без расчета на благодарность помогал нуждающимся. Джейк одновременно почувствовал какое-то внутреннее тепло и — озноб. Непонятное ощущение.
Алан Вебер поднялся на кафедру. Глаза у него были покрасневшие, припухшие. Он заговорил не сразу, видимо, его переполняли сильные чувства. Справившись с волнением, он произнес дрогнувшим голосом:
~ Крис был мне близким другом. Я попробую говорить как бы от его имени, то есть скажу то, что сказал бы он сам, будь у него возможность вернуться к нам ненадолго и поучаствовать в этом богослужении.
Джейк напрягся. Он с удовольствием променял бы это кресло на любой уголок земного шара, лишь бы там можно было укрыться от этого самонадеянного господина.
— Когда легендарный проповедник Д. Л. Муди умирал от тяжелой болезни, он сказал собравшимся у смертного одра: «Скоро газеты напишут, что я умер. Не верьте этой чепухе! К тому времени я буду живее, чем когда-либо!» Да, господа, на этой неделе газеты поспешили объявить мертвым нашего Криса Кильса. Не верьте этой чепухе! Сейчас он живее, чем когда-либо!
По залу прокатилась волна одобрительного шепота. Оптимисты вы, ребята, завидую!
— Нам с вами трудно вообразить себе загробную жизнь. Представьте себе двух близнецов в утробе матери, рассуждающих о своем будущем. Один говорит: «Там огромный прекрасный мир с зелеными лугами, снежными горами, бурными реками. Там живут лошади, собаки, кошки, жирафы, а в океанах можно встретить. китов и дельфинов, а также диковинных рыб. А еще там есть люди, похожие на нас, но больше, и они умеют ходить, бегать, прыгать, играть в футбол и баскетбол. Они понастроили небоскребов, стадионов, автомагистралей. Скоро и мы будем жить среди них, потому что покинем наше нынешнее пристанище». А второй близнец отвечает брату: «Ну и фантазер же ты! Очнись! После рождения никакой жизни нет!»
В зале с пониманием засмеялись.
— Суть в том, что реальность не ограничена пределами наших знаний или нашей веры. Жизнь после рождения реальна, хотя младенцу в утробе трудно себе ее вообразить. Жизнь после смерти так же реальна, хотя нам бывает трудно себе ее вообразить.
А ты-то откуда узнал, что она реальна? На каком основании ты решил, что мы — не кучка нулей, исшедших ниоткуда и идущих в никуда? Может, мы просто перестаем быть, а может, наша сущность переходит в иное тело и продолжает скитаться по земле, а может, нас поглощает космос... Можно сколько угодно рассуждать, но истины не знает никто. И ты не знаешь.
— Я хочу привести четыре важных факта, касающихся смерти.
Джейк демонстративно посмотрел на часы и поморщился.
— Во-первых, смерть — самое достоверное из всего, что нам обещает будущее. Действительно, из всех родившихся на свет умирает 100 процентов.
Ну, наконец мы услышали что-то положительное, доброе, обнадеживающее.
— Во-вторых, смерть наступает независимо от того, готовы ли вь* к ее приходу. Разговоры о смерти не приблизят ваш последний час ни на минуту. Отрицание смерти не помешает ей нагрянуть незваной гостьей. Псалом 38:5 напоминает нам: «Век мой, как ничто пред Тобою. Подлинно, совершенная суета всякий человек живущий». И вопрос лишь в том, что мы с вами сделали, чтобы приход Смерти не был для нас, как снег на голову.
Понятно, понятно! Сколько можно одно и то же повторять?
— В-третьих, смерть — не конец, это переход из одного состояния в другое. Она разрушает связь между духом и телом. В книге Екклезиаста 12:7 сказано: «И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, Который дал его». Смерть — это дверь в мир иной. Если бы я сейчас вышел из зала через вон ту дверь, вы не могли бы видеть меня, но разве из этого вы заключили бы, что я перестал существовать? Конечно, нет. Вы бы поняли, что от ваших глаз меня скрывает стена. Крис вышел из нашего мира через дверь и стал недоступен для нашего взора, но не исчез.
Откуда ты взял, что это дверь? Может быть, это просто дыра.
— Последнее, что я хотел сказать: смерть приведет нас лицом к лицу с Создателем. Там, по iy сторону двери, нас ожидает Бог, и все мы однажды предстанем перед Ним. В Послании к Евреям 9:27 написано: «Человекам положено однажды умереть, а потом суд». Главное для каждого из нас — записано ли наше имя в Книге Жизни, которую откроет Агнец, ибо от этого зависит, где мы проведем вечность. В раю или в аду.
Джейк поежился. Почему у всех проповедников пунктик на тему ада? Нельзя без этого, что ли?
— На титульном листе своей Библии Крис записал слова Джима Эллиота — миссионера, отправившегося проповедовать Евангелие аборигенам в джунглях Эквадора и убитого ими. Так вот, Эллиота отговаривали от поездки, но он сказал следующее: «Человек, который отказывается от того, что и так потеряет, ради того, что с ним вечно пребудет, не дурак». - Алан остановился и пристально посмотрел на кого-то в зале. Джейку показалось, что на него. Запомните, друзья мои, Крис был не дурак, это точно.
Джейку показалось, что две пары мощных рук ухватили его с двух сторон и тащат каждая к себе, будто отбирают друг у друга.
— В Послании к Римлянам 14:12 сказано однозначно: «Каждый из нас за себя даст отчет Богу». Крис был готов к этому дню, ибо вся жизнь его была освещена светом вечности. Да будет так и у каждого из нас.
Алан замолчал, эмоции переполняли его. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. «Мне очень не хватает Криса. Мы каждый вторник вместе обедали, говорили о том о сем. Я уже страшно соскучился по нему. >Кду не дождусь, когда мы встретимся вновь... на той стороне. — Голос Алана все-таки дрогнул. — Горечь расставания можно пережить только благодаря уверенности в предстоящей встрече.
Какая уверенность? О чем ты, умник? Ты этого не знаешь, и никто не знает.
— В завершение позвольте рассказать вам одну историю, которая случилась на самом деле. Жил-был на свете один шведский химик по имени Альфред Нобель. Он изобретал взрывчатые вещества, а правительство страны щедро оплачивало эти изыскания. Когда умер его брат, одна газета по ошибке опубликовала некролог на самого Альфреда. Там его описали как человека, сколотившего состояние на беспрецедентно массовых убийствах людей. Ученый был потрясен такой оценкой своей жизни и решил направить свое богатство на благо человечества. Так появились знаменитые Нобелевские премии, в том числе Нобелевская премия мира. В каком-то смысле Альфреду Нобелю повезло: он смог увидеть свою жизнь как бы уже из мира иного, однако сохранив при этом возможность вернуться и что-то исправить. Давайте поставим себя на место Нобеля. Какие некрологи написали бы про нас? Только пусть авторами будут не предвзятые газетчики, а беспристрастные ангелы небесные. Прочтем внимательно начертанные ими строки и, помня пример нашего брата Криса, проживем остаток дней так, чтобы нам не было потом стыдно за некролог настоящий.
Алан Вебер прошел к своему креслу. Джейк следил взглядом за тем, как он спускается с кафедры, шагает по проходу, осторожно устраивается на своем месте, и думал, что этого человека не так просто разгадать. Пока он размышлял над загадочной личностью проповедника, на кафедру взошел высокий юноша и хорошо поставленным тенором спел «Ближе, Господь, к Тебе». Эта песня особенно тронула Сью. Наконец, все встали и запели песню, которую Джейк никогда не слышал. Мелодия напоминала военный марш, она подошла бы для поднятия духа солдат перед битвой за правое дело.
Бог — крепость наша, наша мощь,
Бояьверк несокрушимый,
Стоит, как вечная скала,
Над вражеской дружиной.
Эту песню опять объявили, как «любимую» песню покойного. Интересно, откуда у Криса столько любимых песен, про которые ближайший друг даже не слышал? Впрочем, Крис часто пред-
принимал попытки познакомить Джейка с этой частью его жизни, но тот сам отказывался. Вся эта религиозная муть его никогда не привлекала.
Богослужение закончилось, но Джейк никак не мог уйти. Незнакомые люди подходили и выражали свои соболезнования, да еще маленький Крис посчитал себя обязанным представлять Джейка каждому встречному. Кроме того, мальчик потащил Джейка на «экскурсию» в воскресную школу, где он играл с другими детьми в Ноев ковчег, его мать изучала Библию в группе для домохозяек, а отец, оказывается, вел занятия для старшеклассников. Неудивительно, что и спустя час Джейк все еще находился в церкви. Он был не один такой, в зале и вестибюле все еще толпились люди, до Джейка доносились обрьюки их разговоров и смех, хотя некоторые вытирали слезы. В конце прохода стояли Сью, Анжела и Алан Вебер, к ним продолжали подходить сочувствующие. Джейк подошел к выставке фотографий Криса и его личных вещей. Среди вещей, разложенных на столе, он увидел старую бейсбольную перчатку, совсем маленькую, детского размера, она досталась в наследство маленькому Крису. Джейк отвернул подгибку — так и есть, его полустертый автограф на месте, рядом с витиеватой закорючкой Дока. Они тогда вместе играли в Детской лиге и подписали друг другу перчатки «на счастье».
Конец целой эпохи. Не с кем теперь смотреть чемпионат по футболу осенними воскресными днями. Не с кем ездить на охоту. Никто не позовет кататься на «автомобиле настоящего мужчины» или играть в трехмерные игры на плоском экране офисного компьютера. Нет больше Дока. Нет больше Криса. Надо поехать домой и хорошо напиться. Или выспаться. Или сначала напиться, потом выспаться.
Скорее бы наступило завтра. Я бы начал забывать о происшедшем. Джейк не знал, насколько зря он надеялся на это.
Народ в церкви не расходился. Что их здесь держит? Нет, чтобы бежать от запаха смерти, спасаться от угрожающих проповедей и скорбных речей.
Что-то здесь было такое притягательное, что не отпускало людей по домам. Им нравилось сидеть и размышлять, глядя на крест в центре зала, им было приятно говорить друг с другом, сравнивая впечатления. Была какая-то атмосфера ожидания, которая захватила даже Джейка — впервые в жизни ему захотелось подольше побыть в таком месте, как это. Он одновременно рвался прочь и искал повод задержаться. С одной стороны, его раздражал присущий этим людям ореол уверенности в столь неопределенном вопросе, как смерть. Одновременно его влекла к себе необъяснимая вера в чудо, столь очевидно наполнявшая сердца Криса и его друзей.
Джейк решил побыть еще немного. На самом деле, в церкви куда спокойнее, чем в мире за ее стенами. Кроме того, его успокаивало чувство «абсолютной истины», в какой-то момент незаметно подкравшееся к нему и обхватившее мягким кольцом. Последние два часа покажутся теплыми и уютными, когда наступит утро понедельника, и ему придется отправиться в реальный, жестокий мир.
Джейк Вудс подъехал к зданию редакции газеты и поставил машину на своем любимом месте. Он не был здесь неделю. Подумать только, со времени аварии прошло уже восемь дней.
Он бросил в автомат несколько монеток, обеспечив себе парковку на три часа. Он мог бы оплатить сразу круглосуточную сто-# янку, но ему нравилось каждые три часа устраивать себе небольшой перерыв. Свежий воздух, лица людей, шум улиц бодрили его и давали свежий взгляд на вещи. Иногда, если рядом было свободное место, он переставлял машину к соседнему автомату, но патрульные уже знали его и не заставляли придерживаться этого правила; главное — вовремя бросай деньги в щель.
Джейк медленно приблизился к арчатому входу редакции, выложенному коричневатым мрамором. Любой неосторожный шаг усиливал тупую боль в спине, шее и животе. Он с нетерпением ждал этого дня, мечтал вновь окунуться в работу, но в то же время страшился возвращения. Он не желал к себе особого внимания, а более всего ненавидел жалость. Он готовил себя к сочувствующим взглядам и понимающим кивкам.
Джейк глубоко вдохнул и переступил порог. Первый, кто встретился с ним глазами, был Джо. Важный, крикливый охранник очень гордился тем, что работал в здании газеты «Трибьюн» и мог обращаться к знаменитому обозревателю просто «Джейк». Однако сегодня он был необычно вежлив:
— Здравствуйте, мистер Вудс.
Вот, начинается.
— Привет, Джо! Как жизнь?
Джейк спросил по инерции, на самом деле вовсе не желая выслушивать рассказ о том, как поживает охранник, а тот и не стал отвечать. Джейк достал из кармана свой пропуск и прикрепил его себе на грудь. Три года назад только посетители должны были носить свой пропуск на виду, но после серии угрожающих звонков и неприятных происшествий это правило распространилось на всех — еще один показатель общественного упадка в городе, некогда считавшемся открытым и безопасным. Лицо на пропуске было на три года моложе и гораздо менее помятым, чем то, которое Джейк имел при себе.
Секретарша Элейн встретилась с ним вглядом и нежно улыбнулась:
— С выздоровлением, Джейк. — Она немного помедлила и добавила: — Такое несчастье... Сожалею о твоих друзьях...
— Я тоже.
Джейк сказал это резко, как отрезал. Элейн прикусила губу: не то сказала, надо было как-то иначе выразиться... Она не сразу поняла, что нет на свете таких слов, которые могли бы утешить Джейка Вудса.
Пока он шел к лифту, люди расступались перед ним, как перед прокаженным. Точно так же расступились воды Черллноголлоря в фильме «Десять заповедей». Его раздражало, когда люди обращались к нему, и раздражало, когда не обращались.
Перед лифтом стояли два репортера. Дуглас Джармер из раздела спортивной хроники и еще один парень из «Новостей экономики». Джейк не смог вспомнить его фамилию, да и не очень старался. В старые, добрые времена, до того как «Трибьюн» объединилась с «Геральд», Джейк знал всех журналистов; теперь же число их так разрослось, что он оставил всякие попытки запомнить весь персонал. Большинство из них он знал в лицо, а также, читая газету, знал много имен. Однако он давно уже не пытался совместить одно с другим. Большая газета обеспечивала журналистам частичную анонимность, что весьма устраивало Джейка.
«Новости экономики» заговорили первыми:
— Ну что, Джейк, как там семьи твоих друзей после несчастного случая?
— Нормально, — соврал Джейк. Он знал, что это звучит глупо, поэтому добавил: — Конечно, им тяжело, но переживут как-нибудь.
— Ну а ты как? Я слышал, тебя изрядно потрепало?
— Да так, пара синяков и царапин. Со мной все в порядке.
Как со мной может быть все в порядке, когда Дока и Криса больше нет ? Ему опять вспомнился Вьетнам.
Поездка на лифте, обычно столь мимолетная, тянулась целую вечность.
На третьем этаже ребята поспешно выскользнули в раскрывшиеся двери, Джейк нарочно замешкался и вышел последним. Он ступил на знакомую и родную территорию. Вот уже несколько лет отдел новостей был его вторым домом.
Деловой и радостный шум, наполнявший огромный офис, сра- 4 зу же взбодрил и успокоил его. Все вокруг кипело энергией, все находилось в движении. Кто-то имел спешащий и серьезный вид, кто-то — вальяжный и игривый, но все вместе это переплеталось в единый неровный ритм. Царицей здесь была бумага: она покрывала все свободное пространство и наполняла воздух своим характерным ароматом. То были газеты, блокноты, факсы, копирки, журналы, письма, оберточная бумага, конверты, коробки. Листы бумаги разнообразных размеров были приколоты к доскам объявлений, прикреплены к мониторам компьютеров, свисали со стен. Голубые, зеленые, красные, желтые прямоугольники отчаянно пытались обратить на себя внимание, контрастируя с заполонившими все белыми, Телефонные книги и справочники служили мостиками во внешний мир, открывали новые горизонты. Здесь было царство слов и идей, контактов и сроков, производства и производительности. Здесь была волшебная страна, в которой обитал Джейк. Он был рад своему возвращению. Только бы пережить этот день, и все войдет в свою колею.
Помещение было разделено низкими перегородками на отдельные кабинки. Их было далеко за сотню, но каждая имела собственное лицо благодаря ярким побрякушкам на мониторах, фотографиям на столах и разным степеням беспорядка. Более трехсот журналистов трудились на отдел новостей; многие из них делили один стол на двоих, работая посменно. Некоторые привилегированные ветераны являлись единоличными владельцами своих рабочих мест, и среди таких был, конечно, Джейк. Для нович-ка это помещение представлялось запутанным, безвыходным лабиринтом. Войти сюда было намного легче, чем выйти, а найти нужного человека представлялось настоящим подвигом. Для Джейка же все эти закоулки были как дом родной.
Он прошел по коридору мимо кабинетов членов редколлегии, которым единственным на всем этаже полагались отдельные офисы. Простые смертные работали в окружении коллег, сидящих в полутора метрах справа и слева, в метре спереди и в двух — сзади через проход. Идя по этому лабиринту к своему столу, Джейк миновал Сета Гарпера, обозревателя, автора персональной колонки и обладателя персональной кабинки. Конечно, «персональной» она могла считаться с большой натяжкой. Это не был отдельный кабинет, как у редакторов, но перегородки возвышались над его столом не на полметра, как у других, а на целых полтора, и не с двух сторон, а с трех. Кроме того, кабинка находилась не в глубине лабиринта, а с краю. Гарпер сидел ко всем спиной и делал вид, что у него отдельный кабинет; так легче было отключаться от непрерывного шума. Джейк улыбнулся, заметив у Сета в ушах зеленые поролоновые затычки, подобные тем, что украшали монстра в фильме «Франкенштейн». Сам Джейк к этой отчаянной мере прибегал крайне редко, но Гарпера, видимо, сроки поджимали, и он пытался абстрагироваться от внешнего мира. Это напряженное состояние было Джейку хорошо знакомо.
Пять лет назад «Трибьюн» пожаловала Джейку персональную кабинку, но он протянул в ней только полтора месяца и запросился обратно в упорядоченный хаос центральной части отдела. Он осознал, что происходящая вокруг возня служила неисчерпаемым источником сил и энергии. Непрерывное движение будило от застойной дремы, бодрило, увлекало за собой. Именно сюда стекались последние сенсации, поэтому Джейк всегда держал руку на пульсе, всегда знал, под какими заголовками выйдет вечерний номер «Трибьюн» и какие события пройдут главными новостями в телевизионных выпусках последних известий. Доступ к оперативной информации давал ему выгодное преимущество перед
именитыми обозревателями типа Гарпера, уединившимися за перегородками персональных кабинок и не успевавшими за веяниями времени.
Джейк секунду помедлил, прежде чем свернуть в левый проход, ведущий к его рабочему столу. Через пару мгновений он увидит знакомую до мельчайших подробностей картину, которую не раз вспоминал, лежа на больничной койке. Сразу за поворотом будет его кабинка. Напротив него, по другую сторону низенькой перегородки, сидит Джерри, ходячий словарь синонимов, всегда готовый подсказать Джейку нужное словцо, никак не приходя-щее в голову. Справа от Джейка — Сэнди. Задняя стенка ее компьютера находится на расстоянии вытянутой руки, поэтому Джейку всегда нелегко устоять перед искушением время от времени шевелить проводки, ведущие к монитору, и пугать ее безвозвратной пропажей всех файлов. Сэнди — это бесценный источник разнообразной полезной информации; одна из самых толстых папок на столе Джейка подписана: «Сэнди: идеи для колонки».
Джейк завернул за угол. Джерри первый заметил его и сразу же выразительно глянул на Сэнди, сидевшую к проходу спиной. Она оглянулась. Джейк сразу понял, что они говорили о нем, ждали его появления, и это было неприятно. Он решил взять инициативу на себя, задать непринужденный тон, чтобы не захлебнуться в волне искренних и глубоких соболезнований.
— Так-так, репортеры номер 183 и 197, автор персональной колонки под номером 3 вернулся в строй, лафа закончилась.
Джерри приподнялся со своего стула, перегнулся через стенку и пожал Джейку руку. Сэнди тоже встала и, несколько замешкавшись, обняла его:
— Мы так скучали по тебе, Джейк!
— Ну и прекрасно, вот я и вернулся. А то я уже забеспокоился, что редакция, отчаявшись, предложит Джерри вести мою колонку!
— По крайней мере, с точки зрения правописания она была бы безукоризненна! — засмеялся Джерри.
Он с облегчением вздохнул: Джейк совсем не изменился, держится молодцом, можно вернуться к работе. Тот остался бы очень
доволен своим актерским мастерством, но вскоре понял, что Сэнди обмануть не смог. У женщин все-таки удивительная интуиция.
— Так я, пожалуй, займусь делом, не буду вас больше отвлекать, — бодро сказал Джейк, краем глаза следя за Сэнди. Она украдкой вытирала слезы. Он отвернулся.
Джейк окинул взглядом свой сгол. Красный пластмассовый ящик для внутренней почты был переполнен. Он просмотрел с десяток личных записок, внутриофисных сообщений, ксерокопий и факсов, все еще пахнущих краской. Сам же стол был чистым и прибранным. Когда Джейк уходил домой в прошлую пятницу, на его столе высились кипы бумаг, представляя собой археологический срез: более «древние» артефакты составляли нижние слои, в то время как более новые экземпляры покоились на поверхности. Наведенный порядок был делом рук Сэнди. Время от времени она разгребала завалы на его столе, мудро избегая жизненноважной зоны в непосредственной близости от компьютера: там у него каждая записочка была на счету, и он точно знал, листочек какого цвета и размера в глубь какой кипы засунут и насколько глубоко.
Компьютер был уже включен все той же заботливой рукой, зеленый курсор приветливо мигал ему с экрана монитора. Джейк ввел шестизначное имя «jhwood», и с небольшой задержкой компьютер выдал: «Новых сообщений 64». Джейк застонал. Обычно ему приходило по шесть-семь писем в день. То бывала, в основном, внутриофисная переписка. В последние несколько лет электронная почта сделалась весьма популярным средством общения между журналистами и редакторами. Почему бы и нет? Электронные письма не теряются, их невозможно откопировать с ошибками, они всегда доходят до верного адресата в отличие от бумажных записок, брошенных небрежно на край стола. Джейк до сих пор вспоминал один печальный случай из докомпьютерной эры: записка, в которой ему обещали сенсацию, если только он немедленно позвонит в приемную губернатора, оказалась погребенной в завале на его столе. Он случайно наткнулся на нее спустя неделю иготов был рвать волосы от досады. У электронной почты было еще одно неоценимое преимущество, признаваемое
всеми без исключения журналистами: куда проще отправить главному редактору сообщение, чем дозвониться до него, а также намного приятнее отделаться письмецом, чем смотреть ему в глаза. Особенно, если просишь отпуск на недельку.
Чуть поодаль через проход обитал Гектор, вооруженный тремя коротковолновыми радиоперехватчиками. Часами прочесывая эфир, он выуживал сообщения о происшествиях, обещающих стать сенсацией, и незамедлительно высылал на место события репортера. Задачей Гектора было отправить человека как можно раньше, чтобы тот успел до приезда полиции. Иногда ему это удавалось. Перехватчики громогласно хрипели и шипели, и человеку со стороны совершенно не верилось, что кому-либо в радиусе тридцати метров от Гектора удавалось продуктивно работать. Однако весь фокус заключался в том, что в отделе новостей журналисты учились избирательно отключаться от окружающего их непрерывного шума, реагируя лишь на те звуки, которые представляли для них интерес. И хотя время от времени кто-нибудь окрикивал Гектора, требуя сделать потише, пару раз на дню на его улице случался праздник: к его столу сбегались репортеры со всего отдела. В такие минуты Гектор не преминал напомнить им всем, что, если бы не его шипелки, отделу новостей приходилось бы собирать новости по вчерашним газетам.
В соседнем с Гектором ряду в поле зрения Джейка попадали два журналиста, две противоположности, за которыми Джейк всегда наблюдал с большим интересом. Оба были музыкальными критиками, но Арт занимался классикой, а Курт писал про «поп» и «рок». Оба они имели работу, о которой мечтает всякий любитель музыки: бесплатно ходили на концерты, встречались за кулисами с исполнителями, да еще и получали за это зарплату! Каждый день они получали со звукозаписьгоающих студий самые последние альбомы и, надев наушники, погружались в волшебный мир. На Арте был всегда безукоризненный костюм, пожалуй, лучший во всем отделе. Он никогда не появлялся на работе без галстука, впрочем, как и еще примерно треть журналистов и все редакторы, несмотря на то, что уже лет пять как администрация отменила единый стиль одежды для сотрудников. (Джейк считал эту отмену не менее значительной, чем отмену рабства, и с тех пор ни разу не надевал галстук, за исключением тех случаев, когда ему предстояло брать интервью у какой-нибудь важной персоны). Рабочий стол Арта всегда находился в идеальном порядке, даже ручки были разложены аккуратными рядочками, подобно нотам в нотной тетради. У Курта же были длинные волосы, стянутые на затылке в хвостик, линялые джинсы, стоптанные кроссовки «Адидас» и футболка с рекламой турне рок-группы столетней давности. Джейк не мог удержаться от улыбки, глядя на них. Утонченный Арт, слегка прикрыв глаза, мелодично покачивался в такт музыке, а взъерошенный Курт крутился в своем кресле, барабанил пальцами по столу и шевелил губами, проговаривая слова песни, которую слушал.
— Вудс! — неожиданно рявкнул знакомый голос. Громко человек умеет кричать. До приоткрытой двери в противоположном конце прохода было метров пятьдесят. — Зайди ко мне!
Винстон. Он навещал Джейка в больнице, но тот раз был не в счет, потому что участливый посетитель в палате Джейка не был похож на главного редактора газеты «Трибьюн». Тогда Джейк еще подумал, что какой-нибудь самозванец, инопланетянин вселился в тело бедняги и заявился в больницу. Сейчас был уже настоящий Винстон, вечно недовольный, орущий, спешащий, злобный. Одним словом, редактор. Джейку было приятно, что он отнесся к нему в своей обычной манере. Я знал, что могу положиться на Винстона.
По дороге от своего стола до кабинета редактора — путь, называемый в народе «дорогой на эшафот», — Джейк миновал не меньше дюжины журналистов по обеим сторонам прохода. Кто-то кивал ему, кто-то улыбался, кто-то прятал глаза, кто-то смахивал слезу. Он услыхал несколько приветствий из серии: «С выздоровлением!» и проигнорировал их.
Зачем я так? Они, в сущности, славные малые и хотят, как лучше. Джейк почувствовал, что его отношение к ним несколько смягчилось.
Он отворил дверь и увидел Винстона с большой коробкой из-под бумаги для ксерокса.
— Вудс, это все твое. Забирай, а то весь мой кабинет захламил!
Джейк не сразу понял, что в коробке, даже после того как Винстон с силой всучил ее ему.
— Это письма от твоих поклонников. Только не вздумай задирать нос и не надейся на повышение зарплаты. И, будь добр, занимайся их прочтением в свободное от работы время.
— Спасибо, Винстон. Что, завидно? Тебе-то никто писем не пишет.
Редактор свирепо взглянул на Джейка из-под бровей, словно хотел сказать: «Ладно, не разводи болтовню. Без тебя дел по горло, за каждым из вас не набегаешься». Джейк развернулся с коробкой наперевес и уже собрался закрыть за собой дверь, как вдруг Винстон остановил его:
— Слушай, постарайся не напрягаться. Сегодня у тебя разминочный день. Сиди, читай свои письма.
— Сам знаю. Я это и собирался сделать.
Винстон махнул на него рукой, как будто отгоняя назойливую муху:
— Тогда проваливай.
Джейк вышел из кабинета. Все глаза были устремлены на него. Так всегда бывало, когда кого-нибудь из репортеров вызывали на ковер. Некоторые из коллег улыбались, зная, что в коробке. Джейк объявил:
— Ладно-ладно, если кто-нибудь прислал печенюшки, так и быть поделюсь.
Многие засмеялись. Джейку показалось, что слишком уж ретиво.
Усевшись за свой стол, Джейк первым делом вскрыл письма, отосланные экспресс-почтой, и заказные. Многие из них были недельной давности. В те времена, когда он занимался журналистскими расследованиями, в его отсутствие редактор сам вскрывал всю срочную корреспонденцию, чтобы не упустить каких-нибудь жареных сообщений. Автору колонки сенсаций не слали, и конверты так и пролежали запечатаными всю неделю. В заказных бандеролях оказывались книжки, хотя он и не писал рецензий, аудиокассеты с записями радиопередач или лекций, разные журналы. Джейка всегда удивляло, зачем люди шлют ему всю эту дребедень, да еще и платят немалые деньги за доставку.
Он с недоумением покачал головой, вытащив из толстенного пакета письмо ректора какого-то захудалого университета к его выпускникам. В приложенной записке Джейку советовали написать о них очередную колонку. В пакет также был вложен каталог этого университета на случай, если Джейку понадобится дополнительная информация об этом «блестящем» учебном заведении, и приглашение приехать в гости. Обещали обеспечить компетентным гидом. Уже пакую чемоданы!
Около двух десятков больших желтых конвертов содержали в себе ценные доклады по темам, которые он затрагивал или должен был затронуть в своей колонке. Все они были от людей, предлагавших свою всестороннюю поддержку. Когда Джейк просматривал свою почту, он ощущал себя золотоискателем: приходится перемывать немало песка и глины, но в один прекрасный день попадается настоящий драгоценный слиток — достойная награда за скучный и грязный труд. Большинство журналистов выкидывали всю эту макулатуру, не читая, но Джейк научился выбирать из моря «рацпредложений» процентов пять стоящей информации.
Остальные письма Джейк разложил на кучки по типу и размеру конверта и дате отправки. Рекламные пакеты и безличные послания он безжалостно спустил в корзину, даже не вскрывая. Чтение он решил начать с длинных деловых конвертов. В большинстве из них были личные письма, отзывы о прочитанном. Зачастую в эмоциях читателей было трудно разобраться, поскольку люди писали о его колонке от восемнадцатого октября или шестнадцатого ноября, не упоминая, о чем, собственно шла речь, а Джейк помнил свои колонки по темам, а не датам. Порой он чувствовал себя в роли Шерлока Холмса, пытаясь при помощи метода дедукции разгадать, чем так восхищается или возмущается читатель.
Например, какой-то университетский профессор писал: «Вы сказали как раз то, что я думал, но выразили это с таким мастерством, на которое я не способен! Спасибо Вам». Подобные слова Джейк считал высшим комплиментом, которым его удостаивали довольно часто.
Читателям нравится личный контакт с журналистом, даже когда они не во всем с ним согласны. Еще в начале своей карьеры, когда Джейк болезненно воспринимал критику, Леонард, его наставник, часто напоминал ему: «Я не очень-то разбираюсь в футболе, но люблю смотреть «Футбольное обозрение», потому что вечно не согласен с комментатором. Необязательно, чтобы людям нравилась твоя колонка, главное, чтобы они ее читали».
На прошлой неделе на месте колонки Джейка была напечатана краткая заметка о несчастном случае и о гибели его друзей, поэтому большинство накопившейся почты были письма со словами поддержки и соболезнований, в том числе письма лично от мэра, нескольких конгрессменов, известных спортсменов и прочих знаменитостей. Самыми дорогими были письма от тех, которые не стремились ничего получить от него, на чью карьеру и репутацию он не мог повлиять ни положительным, ни отрицательным образом. Этими людьми могло двигать только одно: искреннее участие.
Одно письмецо было от мальчика, чью собаку переехала машина; другое — от девочки, чья подружка умерла от рака. Он читал письма одно за другим, совершенно не замечая, что происходило вокруг, лишь вздрагивад время от времени на чей-нибудь громкий голос, резкий звук радиопомехи в углу у Гектора или на приветствие очередного коллеги, пробегающего мимо.
Вдруг запикал будильник на его ручных часах. Через десять минут истекали три часа на парковочном автомате. Неужели прошло уже три часа? Ворох вскрытых конвертов и прочитанных писем свидетельствовали о последнем. Джейк решил пораньше отправиться на обед. Он сгреб пачку еще не открытой корреспонденции в дипломат. Обычно он обедал в одиночестве; сегодня же компанию ему составят читатели.
Джейк вышел из здания редакции и направился в свое излюбленное местечко на углу Мэйн-Стрит. Через дорогу он заметил Тоню и улыбнулся ей. Юная Талантливая девушка, в прошлом году закончила факультет журналистики в Колумбийском университете и пока числится «репортером общего профиля». Тоня разговаривала с каким-то бездомным. У нее „был вид изголодавшегося в поисках материала репортера. Знакомое состояние. Порой тема статьи никак не приходит в голову, и, сидя за столом в отделе новостей, репортер готов в отчаянии биться головой об стену, но стоит только выйти на улицу, взглянуть на спешащих мимо людей, как сюжеты для написания возникнут сами собой.
Джейк подобрал немало тем для своей колонки, выходя на минутку спустить пару монет в автомат на стоянке: приключения курьера-велосипедиста; школьники, прогуливающие уроки; швейцар в дверях отеля и секреты его постояльцев; будни уличного торговца беляшами. Персонажи, сюжетные линии, темы колонок толпами бродили вокруг здания газеты. Двадцать лет назад, когда Джейк был таким же желторотым репортером, как Тоня, он тоже рыскал по окрестным улочкам в поисках хорошего материала, повторяя про себя пять золотых правил мудрого Леонарда: конфликт, его последствия, актуальность, новизна и читательский интерес. Эти правила были не им придуманы, но именно он возвел их на уровень искусства. . ■
Джейк расположился за столиком, потягивая крепкий кофе со взбитыми сливками и шоколадной крошкой. Скоро должны принести его любимый бутерброд с индейкой. Он читал письма одно за другим. Одно из них, со знакомым обратным адресом (Дом престарелых «Виста») и ромашками на конверте, он вскрыл медленно, даже с трудом, словно его пальцы скрючило артритом. Это было письмо от матери. Ей уже было тяжело писать, поэтому записки с каждым разом становились все короче. Она посылала их на адрес газеты, потому что в последние годы он часто переезжал, а кроме того, она знала, что работа была его настоящим домом. Она уже плохо слышала, поэтому перестала звонить ему, чтобы не раздражать его и не раздражаться самой.
Милый Джейк!
Джанет позвонила мне и рассказала о твоей аварии, а потом я прочитала об этом fe газете. Нелепый несчастный случай... Какой ужас! У нас все только об этом и говорили, и врачи и пациенты Я очень беспокоилась за тебя. Мне больно думать о Крисе и Греге. Мне очень хотелось приехать на похороны Грега. Я надеялась, что ты заедешь за мной, но, наверное, ты себя неважно чувствовал. Может быть, ты все еще лежал в больнице? У меня в голове все путается, я уже не помню, что Джанет мне говорила. Я прочитала в газете, что поминальное богослужение по Крису состоится в это воскресение. Не мог бы ты заехать за мной? Мне бы очень хотелось там поприсутствовать, повидаться с его семьей, выразить им свое сочувствие. Пожалуйста, позвони мне или приезжай.
Скучаю, целую, мама.
Почерк к концу письма становился все хуже и хуже, и в слове «мама» можно было разобрать только первую «м». Джейк испытал чувство, которое наполняло его при каждом общении с матерью, — чувство вины. Однако вместо того, чтобы побуждать к действиям, угрызения совести повергали его в оцепенение. Чем дольше он не навещал ее в доме престарелых, который находился лишь в получасе езды от дома, тем большую неловкость он испытывал, когда наконец приезжал к ней.
Он не переносил эти заведения, какими бы чудесными они ни были, ибо в них люди бесславно доживали свой век. Он ненавидел все эти инвалидные кресла и костыли, эти неторопливые, осторожные шаги отживших свое стариков и седовласых хрупких старушек. Они бродили в поисках собеседника, набрасываясь на каждое новое лицо в надежде, что человек все-таки остановится и поговорит с ними. Ожидание смерти казалось Джейку самораз-рушающим и жалким. Больницы тоже оставляли гнетущее впечатление, но, по крайней мере, в больницах многие поправлялись и выписывались. В домах престарелых никто не поправлялся и не возвращался домой. Редкие разговоры с мамой (Джейк считал, что звонит ей раз в месяц, хотя на деле получалось раз в полгода) притупляли чувство вины, и оно уже не мешало привычному течению его жизни.
Джейк отложил мамино письмо, дав себе слово позвонить ей как-нибудь на днях. Он даже сумел убедить себя, что обязательно исполнит это обещание, как только ему позволит рабочий график. Он напомнил себе, что каждый месяц исправно выписывает чек на имя дома престарелых «Виста», оплачивая половину счета за проживание. Вторую половину покрывала 1мамина страховка. Вздохнув с некоторым облегчением, он углубился в чтение оставшихся писем, каждое из которых отдаляло его от конверта с ромашками.
Сорок минут спустя он почувствовал острое желание вернуться в редакцию. На столе оставалось еще более двух десятков невскрытых писем, он решил прочитать еще одно из них и идти. Он просмотрел адреса отправителей, ища что-нибудь интереснень-кое. Один из конвертов бросился ему в глаза потому, что обратного адреса на нем не было. Это был простой белый конверт, имя Джейка напечатано заглавными буквами, судя по всему, на старинной печатной машинке. Какое-нибудь ругательное письмо, подумал Джейк, раз без обратного адреса.
Он вскрыл конверт, какая-то желтая карточка выпала из него и, описав дугу, приземлилась у ножки стула оборотной стороной вверх — кусочек картона три на пять дюймов, канареечного цвета. Джейк поднял ее; неловкий наклон причинил ему боль — после аварии у него все еще ныло в боку. На карточке было всего одно предложение, пять слов большими печатными буквами, все тем же допотопным шрифтом. Официантка, убиравшая посуду напротив, заметила, как на лице Джейка любопытство сменилось недоверием, а потом ужасом. «Что же это ему такое прислали? — думала девушка, обводя взглядом его побелевшие губы и дрожащие руки. — Сидит ни жив ни мертв».
«ЭТО НЕ БЫЛ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ».
Обостренные до предела чувства переполняли Криса. Здесь было сказочно красиво, причем не в общем, а в каждой мелочи. Ему приходилось закрывать глаза, чтобы хоть на время отключиться от бесконечного спектра всех этих потрясающих деталей, в которых необходимо было разобраться и отделить друг от друга, чтобы иметь возможность изучить и насладиться в полной мере каждой из них. Ему приходилось закрывать и уши, чтобы сосредоточиться на каком-нибудь одном удивительном звуке из множества столь же прекрасных, что только что отпечатались в его сознании.
Оказавшись в Царствии небесном, Крис почувствовал себя изголодавшимся путником, вдруг очутившимся перед ломящимся от великолепных яств столом. В голове у него все смешалось, но это было невероятно радостное и бодрящее ощущение. Мировосприятие здесь имело качественно иное измерение, не сравнимое ни с чем подобным в прежнем мире. Круги там были сферами здесь; треугольники там — пирамидами здесь. Несмотря на то, что его понимание расширилось и углубилось по сравнению с тем, каковым оно было в том мире, Крис чувствовал, что это только начало: ему предстояло открыть для себя иные измерения, где, как квадрат преображается в куб, куб преобразуется в какую-то невиданную фигуру.
Крис открыл глаза в поисках одного очень важного для него лица. Наступило время общения, благодаря которому он сможет разобраться в этом новом для него, волшебном, многогранном мире. Пришло время его очередной беседы с Зиором. Это он, добрый ангел-хранитель, находился с Крисом на земле, неотступно следуя за ним день за днем, неусыпно оберегая его сон ночь за ночью. Когда его подопечный покинул землю, миссия была завершена, воин смог вернуться домой. Это Зиор шагал рядом с Крисом, когда тот, покинув больничную палату, шел по сияющему тоннелю в Царствие небесное. Криса переполняло радостное чувство: оказывается, прекрасный незнакомец, которого он впервые увидел в загадочном тоннеле, пребывал с ним долгие годы.
Крис уже успел задать Зиору множество вопросов. Он был поражен — его мозг стал как губка, способная впитывать в себя знания бесконечно, но ему все равно было мало. Он как будто боялся, что это только сон, который вот-вот закончится, и тогда все незаданные вопросы так и останутся без ответа. Он пытался убедить себя, что ошибается, но в глубине души не мог поверить своему счастью. В то же время он уже начинал понимать, что здесь нет противоречия между счастьем и истиной. И того и другого здесь было в изобилии.
Наконец он отыскал взглядом Зиора. Тот сидел, скрестив свои огромные ноги, и напевал какую-то старинную песню о приключениях и походах. Крис немного робел перед ангелом, но приветливое выражение доброго лица быстро успокаивало его. Вот и сейчас он набросился на Зиора, как возвратившийся из школы первоклассник на родителей, торопясь выложить все накопившиеся впечатления о новом мире.
— Я чувствую себя подкидышем, выросшим на мусорной свалке среди нищеты и преступности, который вдруг очутился в великолепном дворце с видом на океан и горные хребты. Ни мой разум, ни мое тело не могут принизить величие сего момента, ибо впервые и то и другое функционируют как должно. Зиор, понимаешь ли ты меня?
Зиор задумчиво посмотрел на Криса и ответил:
— Не совсем, однако то единение, которое было между нами там, во тьме, не разрушено. Я ощущаю твои переживания и чувства лучше, чем чьи бы то ни было из вас, людей, сынов Адамовых. В какой-то степени я даже могу испытать их через тебя. Не в полной мере, конечно, лишь их отголоски, и я благодарен тебе за это. Я многому научился от тебя.
Крис улыбнулся на слова Зиора. Как можно, чтобы это прекрасное существо, столь превосходящее и разумом и телом любого из величайших героев греческих мифов и фантастических романов, вдруг чему-то научилось от него, Криса? Он осыпал Зиора вопросами, с жадностью поглощая ответ за ответом. Однако каждый новый ответ порождал десятки новых вопросов.
5 У последней черты
— Почему я нахожусь в теле, когда воскресение еще не произошло?
Зиор объяснил, что это тело временное, созданное служить лишь до тех пор, пока замысел Божий не свершится на земле. Оно подобно наброску, который делает Художник, прежде чем написать Свой шедевр. Сие временное тело, как заверил Зиор, померкнет в сравнении с тем, какое ожидает людей в день Воскресения. Крису с трудом верилось в это, ибо «сие временное тело» многократно превосходило его прежнюю плоть.
— Не рано ли я умер?
Зиор ответил, что никто не умирает рано, неважно, произошло ли это в двадцать пять или девяносто пять лет. Ходящий под Богом бессмертен, пока его миссия на земле не завершена. В жизни таких; людей не существует несчастных случаев.
Зиор для Криса представлялся самым удивительным, самым интересным и самым умным существом из тех, кого он здесь повстречал, не считая, конечно же, Сына Божия. Ни Криса, ни Зиора не утомляли их долгие, насыщенные разговоры. Их беседы придавали им сил, вдохновляли, как если бы интеллектуальные упражнения являлись отдыхом, а не тяжелым трудом. И хотя Крис не чувствовал усталости, он ощущал себя удавом, проглотившим слона: его сознание было столь переполнено, что он иногда хотел укрыться где-нибудь в уголке небес, чтобы переварить свой сытный обед.
— Зиор, позволь задать тебе один последний вопрос, — Крис улыбнулся от уха до уха своей добродушной детской улыбкой, сознавая, что Зиор прекрасно понимал, что «один последний вопрос» означал минимум десяток.
— Я был создан Господом, чтобы служить тебе по мере своих сил, и с удовольствием отвечу на любой твой вопрос.
— Я многое познал с тех пор, как очутился в Царствии Божьем, — начал Крис. — Кое-что мне уже понятно, однако я до сих пор несведущ и продолжаю задавать тебе глупые вопросы.
— И это тебя удивляет? — в свою очередь удивился Зиор.
— Признаться, да. И очень. Я всегда считал, что, как только мы попадем на небеса, мы сразу все поймем.
Ангел даже не попытался скрыть своего недоумения. Крис вообще склонялся к мысли, что Зиор не умеет скрывать своих эмоций. Он был весь на ладони, без всякого двойного дна и тайных мыслей. Именно эта черта в нем и других ангелах особенно нравилась Крису. Он сразу вспоминал маленького Криса и его дру-зей-даунят. Непосредственность, искренность, наивное простодушие —* все это делало общение с ними очень приятным. Они с Сью часто говорили про маленького Криса: «Он невинен, как ангел!», даже не подозревая, как близки к истине были их слова.
— Не хочешь ли ты сказать, — продолжал озадаченный Зиор, — что, умерев, ты станешь Богом?
— Конечно же, нет!
— Но кто же кроме Бога всеведущ? Надеяться когда-нибудь все понять означает надеяться стать Богом.
Железная логика. На земле Крису показалось бы, что Зиор упрекает его. Он неминуемо ощутил бы чувство вины и стыда. Здесь же слова ангела просто открыли ему глаза, ни в чем не обвиняя.
— Почему же тогда, — не унймался Крис, — в слове Божьем сказано, что на земле мы видели неясно, как сквозь тусклое стекло, гадательно, а в Царствии небесном — лицом к лицу, тогда знали отчасти, а здесь должны познать, подобно как Господь нас знает. Так почему же мое понимание все еще столь... частично?
— Ты видишь уже много яснее, господин мой, ибо пелена спала с глаз твоих. Ум твой стал острее и тоньше. Однако ты еще не видишь всего, что есть. Разве не читал ты в слове Божьем, что Господь постоянно будет открывать нам все новые и новые богатства милости Своей? Как же тогда ты надеялся познать все, что есть? И познать все сразу? Где же тогда процесс познания, где радость открытий, которые уготовил Господь для возлюбленных чад Своих?
Голос ангела дрожал от возбуждения, и Крис понял, что он находится лишь у самого кромки океана под названием Истина. Пока Зиор говорил, Крис почувствовал ту силу, с которой ангел исполняет свое высшее предназначение: открывать роду человеческому замысел Божий.
— Господь — Творец, мы же все твари Его, и так будет всегда. Небеса не лишают тебя человеческой природы, напротив, они позволяют всему человеческому в тебе раскрыться в полную силу. Творцу известно все и вся. К тварям же Божьим знания приходят постепенно и частями. Твои знания будут расти вечно. С каждым днем мы будем лучше познавать Царя Небесного, Его великую и многогранную природу. Посему мы сможем поклоняться Ему со все большим рвением и страстью. Наши чувства всегда будут освежаться тем новым, что мы только что познали, и ожиданием того, что нам еще предстоит познать. И даже если спустя какое-то время цаши знания будут в десятки раз превосходить то, что мы знаем сейчас, мы ни на йоту не приблизимся к полному познанию Его богатейшей натуры. Он будет столь же велик в наших глазах, как и сейчас, но мы будем поклоняться ему по-иному, ибо мы будем знать о Нем больше, чем прежде.
Заразившись тем возбуждением, с которым говорил ангел, Крис подхватил эту мысль:
— Бесспорно, это так. Теперь, когда ты облек эти чудесные истины в слова, я вижу, что по-иному и быть не может. Просто я почему-то думал, что процесс познания — это часть того мира, и здесь все будет по-другому. Мне казалось, что в раю мы постигнем все в один момент.
— А что же потом?
— Не знаю. Наверное, мы продолжили бы наслаждаться всем этим вечно.
— Ни разу больше не испытав радости открытия чего-то нового и ранее не известного? Никаких больше размышлений, никакого познания? Никакого общения ни с Господом, ни с Его творениями? Никакого больше исследования Царствия Божьего, никакого просветления и просвещения в награду за наше стремление к знанию? Никаких больше приключений? Никаких усилий?
Картина и вправду получалась не очень заманчивая, и даже сама мысль о подобной перспективе была для ангела недопустимой. И хотя было очевидно, что Зиор не ругается, его горячность заставила Криса почувствовать себя учеником, задавшим глупый и неуместный вопрос.
— Зиор, ты прав, я просто не подумал...
Старый воин, казалось, находился в искреннем недоумении:
— Не понимаю почему. В голове не укладывается, что кто-то может мечтать о таком! Познание невозможно без любознательности, исследований, изучения и обсуждений. Получить конечный продукт процесса познания, лишив человека самого процесса, противно самой природе сотворенного существа. Как же тогда возрастать в благодати, как любить Господа?., да будет благословенно имя Его!
— Если бы мы вдруг познали все, — продолжал Ангел, — нам было бы некуда больше расти. Тайны суть пища для ума. Вы, люди, любите разгадывать загадки и читать детективы, но мало кто посвящает свое время изучению тайн вселенной, напрямую связанных с ее Создателем. Если бы мы вдруг познали все тайны Бога-Творца, наше внимание сосредоточилось бы на прошлых, а не будущих знаниях. Каждое новое открытие, каждый новый момент постижения ранее не ведомого — повод для поклонения Господу, ибо мы прибываем в новый пункт нашего путешествия. Однако это не конечный пункт назначения, а лишь одна из станций, очередная ступенька на лестнице, ведущей в вечность; один из камней, по которым мы переходим горную речку.
В глазах у Зиора мелькнул хитрый огонек, и он добавил:
— Подобно тому, как ты ребенком перепрыгивал с камня на камень через речку Бентон.
Бентон! На Криса накатила волна воспоминаний. Мурашки пробежали у него по спине, когда он вновь осознал, что это удивительное существо находилось подле него с первых дней его существования.
— Господь в слове Своем говорит, что мы должны входить в Царствие Божие как дети. Здесь ты будешь постоянно расти, но для Отца ты навсегда останешься ребенком. И если на земле дети мечтают скорее повзрослеть, а взрослые мечтают вновь сделаться детьми, то здесь ты можешь взрослеть, не теряя при этом
детского мировосприятия. На деле, если разобраться, взрослея, мы становимся похожи на детей. Как дети, мы можем радоваться каждому новому шагу, с которым мы продвигаемся вперед по дороге познания, зная, что, как только мы достигнем поворота, перед нами откроются новые дали. Каждая новая пещера, что мы открываем, таит в себе десятки ответвлений, ведущих вглубь. Наше счастье заключается не только в том, что мы находимся здесь, но в том, что наш Путь не завершен и никогда не завершится, а наше Счастье никогда не истощится. Твой Путь и твое Счастье еще только начинаются. Более того, — Зиор взглянул на Престол Божий, — к тому времени как созвездие Ориона потускнеет и туманность Андромеды канет в небытие, ты все еще будешь в начале своего Пути.
Каждое новое откровение Истины выводило сознание Криса на качественно новый уровень свободы. Его мозг обрабатывал информацию с небывалой легкостью, на которую никогда не был способен на земле. Ангел продолжал наставление, а Крис сидел у его ног и, подобно старательному ученику, пытался записать все услышанное на чистую доску своего нового разума.
— Даже среди обитателей Царствия небесного, — говорил Зиор, — знание распределено неравномерно. Михаилу и Гавриилу известно то, что пока не доступно мне, но в один прекрасный день и я достигну этого уровня знаний; однако они к тому времени познают то, о чем сейчас даже не смеют мечтать. Серафимы, в свою очередь, знают то, чего не знают архангелы, — по крайней мере, так я слышал, — подобно тому, как сейчас я знаю то, чего не знаешь ты. Впрочем, и ты знаешь кое-что такое, чего никогда не узнаю я.
Это последнее заявление потрясло Криса до глубины души. Зиор был сотворен на миллионы лет раньше него, он находился рядом с Крисом с момента зачатья до самой смерти. Он был вместе с ним во всех его беседах, школьных аудиториях и жизненных ситуациях. Что мог Крис знать такого, чего бы не знал этот великий и мудрый ангел? Но Зиор продолжал говорить, поэтому Крису пришлось приберечь этот вопрос на потом, занеся его в архив вместе с множеством других, которые в изобилии возникали у него обратно пропорционально полученным ответам. Крис был бесконечно благодарен Господу за свой новый, преображенный ум, который отличался от прежнего настолько же, насколько суперсовременный компьютер отличается от допотопных счетов.
— Я стар в своем познании, по сравнению со мной ты новорожденный младенец, — сказал Зиор без малейшего оттенка высокомерия, — однако по сравнению со знанием Господа я ничуть не мудрее тебя. По сравнению с ним я такой же младенец. Разница между нами и Им непреодолима, ибо имеет отношение к Его сущности и нашему естеству. Он — Творец, все остальные — твари. Мы поклоняемся Ему: Единственному, Ветхому днями, Источнику всего и вся.
В голосе Зиора зазвучало почтенное благоговение, как если бы он собирался сказать нечто чрезвычайно важное:
— Он выстроил мост через пропасть, разделяющую Его и нас, да будет благословен Агнец Божий вовеки веков. Однако пропасть между Его способностями и нашими так и осталась непреодолимой. Нам суждено познать лишь малую толику того, о чем ведает Он. Нам кажется, что со временем эта толика увеличивается, но малая часть бесконечности так и остается неизмеримо малой по сравнению с этой самой бесконечностью. Наши знания будут постоянно расти по мере того, как Господь будет являть нам Себя и Свои великие дела. Однако мы никогда не сравняемся с Ним в ведении, ибо самые образованные и блестящие умы — творение Его рук. Максимум, чего они могут постичь, это капля в море божественной истины.
— Так значит, мы постоянно будем постигать что-то новое и исследовать новые просторы, — подытожил Крис. — Судя по всему, скучать нам не придется.
Зиор взглянул на него с искренним недоумением:
— Скучать? Здесь? Просто в голове не укладывается... В раю нет места скуке. Здесь ты попадаешь в присутствие Возлюбленного нашего и в общество возлюбленных братьев наших. Тем, кто любит, не скучно друг с другом. Даже если бы не было иных развлечений, познание друг друга было бы достаточно захватываю-
щим занятием, чтобы заполнить вечность. Любящий Господа никогда не будет скучать в Его присутствии. Мы не просто сидим, уставившись на Его образ, подобно земным влюбленным, вздыхающим над фотографиями неприступных красавиц. Мы должны изучать самую сущность Господа, и радость от этого занятия превзойдет всякие ожидания. И даже если бы райская жизнь состояла только в этом, мы были бы счастливы безмерно.
Возлюбленный наш непрестанно творит, совершает чудеса, посылает блага, и посему Царствие Его полно несметных сокровищ и захватывающих приключений, не дающих скучать чадам Божьим. Скука? Скука возможна лишь там, где правит род человеческий, а не Бог^ Люди лишают мир его богатств, убивают дух искателя, притупляют желание постижения новых далей. Скука царит на земле. В вечности ей нет места, кроме как в аду.
Зиор неловко обнял Криса за плечи, и тот почувствовал, что этот дружеский жест не присущ ангелам. Вероятно, Зиор научился ему от людей.
— Настало время отправиться в путь: исследовать и открывать для себя прелести Царствия небесного. На земле нам необходимы физические упражнения, отдых и свежий воздух, чтобы интеллектуально перерабатывать новую информацию. Иногда здесь мы нуждаемся в том же. И хотя наши способности к пониманию возрастают во много раз, это только начало.
Зиор улыбнулся почти по-человечески. Так улыбается тот, кому посчастливилось наставить своего подопечного на умение радоваться и ценить жизнь.
— Мне многое еще нужно поведать тебе о том, что происходит на земле, где вершится замысел Божий. Я расскажу о том, как твоя гибель и обстоятельства вокруг нее повлияли на жизнь человека, за которого ты молился много лет. Но прежде, пойдем со мной. Я покажу тебе страну, которую тебе предстоит открывать и исследовать. Стань как дитя и увидишь потрясающие чудеса, которые тебе и не снились.
«Это не был несчастный случай».
Джейк смотрел на эти слова и не верил своим глазам. Что это, шутка? Если да, то весьма неудачная. Впрочем, к низкопробному юмору журналистам не привыкать: в газету приходит немало писем от подобных «остряков», по крайней мере, на имя Джейка — точно. К чему относится загадочное «это», как не к аварии, в которой разбились двое его друзей? Он взглянул на штемпель — отправлено через два дня после происшествия. Неужели аварию кто-то подстроил? Исключено. Но тогда кто отправил письмо и зачем? Может быть, Джейк серьезно задел кого-то своей колонкой? Какого-нибудь оголтелого консерватора? Такие на все способны. А может быть, политика ни при чем, а просто какой-нибудь псих хочет попугать известного человека, но не хватает смелости подкараулить его в темном переулке? Может быть и другое: автором письма двигали добрые побуждения, но его домыслы были ошибочны. Или это были не домыслы и не ошибочные.
Если в записке — не домыслы, то как же писавший узнал правду? Кто он такой? Джейк еще раз осмотрел конверт со всех сторон. Номер почтового отделения на штемпеле тот же, что и у газеты «Трибьюн», но это ни о чем не говорит. Кто угодно мог сбросить письмо в ящик напротив издательства. Но почему же автор не подписал письмо? Чего-то боится? Невольный свидетель подготовки заговора? Случайно услыхал чей-то разговор, а после сообразил, что к чему? Или, может быть, он — один из них? Но тогда кто — они?
Джейку было досадно, что он позволил себе втянуться в эти глупые размышления. Письмо было не более чем пугачом, и, судя по всему, своей цели достигло. Однако все-таки лучше проверить.
С чего же начать? Первое, что пришло в голову: Олли Чендлер.
Джейк подружился с рядовым полицейским Олли Чендлером лет пять назад, когда тот обвинялся в превышении полномочий при задержании. Некоторые журналисты из «Трибьюн» приговорили его раньше, чем суд присяжных приступил к рассмотрению его дела. Джейку это очень не понравилось. Он провел собственное расследование, и обвиняемый предстал перед ним в совершенно ином свете. Парень оказался ветераном Вьетнама, и Джейк сразу проникся к нему симпатией. Другие репортеры использовали военное прошлое Олли против него: мол, личность сформировалась в «атмосфере насилия», жестокость для такого типа была «делом обычным», и, вообще, «жизнь для него — копейка». Джейк встал на защиту Чендлера, как когда-то вставал на защиту товарищей во вьетнамских окопах. В своей колонке он отметил, что жизнь — копейка для тех, кто никогда не рисковал своей шкурой ради других. Помнится, друзей у него тогда в газете не прибавилось.
В конечном итоге, суд присяжных оправдал Чендлера и восстановил его в рядах правозащитных органов. Многие потом приписывали Джейку эту заслугу: независимое журналистское расследование показало Олли с положительной стороны и не позволило сделать из него мальчика для битья. Вскоре Чендлеру предложили повышение, он ушел с патрульной службы на улицах города на должность следователя в отделе убийств — место, о котором давно мечтал. Они с Джейком стали делиться друг с другом информацией. Любому репортеру пригодится помощь полицейского, которому можно доверять. Любому полицейскому пригодится помощь репортера, которому можно доверять. Олли с Джейком нашли друг друга.
Джейк засунул желтую карточку обратно в конверт, конверт — в кармашек дипломата, остальные письма сгреб в кучу и, оставив официантке на чай, вышел на улицу.
Полицейское управление было всего в паре кварталов от кафе. Джейк немного помедлил на крыльце и переступил порог. Он невольно расправил плечи, словно младший офицер, идущий с докладом к начальству. Самое безопасное место в городе, мелькнула мысль. Джейк не разделял того циничного предубеждения против полицейских, которое преобладало в журналистских кругах. Джейк сам в свое время был солдатом, выполнявшим грязную работу во имя родины, а потому питал уважение к тем, кто по долгу службы обязан был рисковать жизнью. Конечно, Джейк прекрасно понимал, что существуют коррумпированные полицейские, так же как и коррумпированные военные, однако он исходил из предпосылки, что имеет дело с честными людьми. Это снискало ему ответное уважение со стороны правоохранительных органов, и он был одним из немногих журналистов, которым в полицейском управлении всегда рады.
Бывало, что посетители могли беспрепятственно пройти через главное фойе и, поднявшись на центральном лифте, оказаться прямо в кабинете шефа полиции. В иные дни, как сегодня, фойе перегораживали, ставили турникет, и все входящие должны были отмечаться у дежурного в журнале.
Женщина лет тридцати в синей форме и наушниках повесила трубку городского телефона и вежливо обратилась к Джейку:
— Какова цель вашего визита?
Встретилась с Джейком глазами, узнала, разулыбалась:
— А, Джейк Вудс! Добро пожаловать. Я обожаю Вашу колонку! Что, интервью будете брать у нашего начальства?
— Нет-нет, не интервью. Я даже не записывался. У меня срочное дело к Олли Чендлеру.
— Он только что вернулся с обеда. Я видела, как он проходил с большим бутербродом. Минуточку, я позвоню ему в офис. — Она нажала кнопку на коммутаторе и заговорила в маленький микрофончик для внутренней связи, прикрепленный к наушникам: — Лейтенант Чендлер? К вам Джейк Вудс. Сам лично. Он сказал, что не записывался, но хотел бы... Да-да, конечно, я передам.
Она снова нажала какую-то кнопку и кивнула Джейку:
— Лейтенант Чендлер сказал, — и она вдруг заговорила низким хриплым голосом со знакомыми интонациями: — «Джейка Вудса пропускать без записи в любое время! Только передайте,
что бутерброд я ему не отдам. Если хочет жрать, пусть по дороге в буфет забежит».
— Очень похоже, — похвалил Джейк. Он всегда подшучивал над привычкой Олли покупать в местном буфете их фирменные «бутерброды с колбасой и томатным соусом», на вид которым было не меньше пары тысяч лет.
— Четырнадцатый этаж. Да вы, наверное, и сами знаете. Кстати, первый лифт справа не работает.
— Спасибо, до свидания.
Джейк направился к лифтам, кивая по дороге знакомым. Небольшая группка полицейских стояла поодаль и оживленно переговаривалась. Джейк услышал, как один из пожилых офицеров объяснил новичку, что за важная птица расхаживает по отделению, и ему стало приятно. Двери лифта бесшумно раскрылись, приглашая пассажира войти. Хотя в здании было шестнадцать этажей, на стене кабины было только пять кнопок. На втором и третьем этажах находились залы суда, с четвертого по одиннадцатый — КПЗ; и в те и в другие вход был с противоположной стороны здания. На двенадцатом этаже — первая кнопка — располагались паспортный стол, разведка, отдел по делам несовершеннолетних и отдел по борьбе с наркотиками. Тринадцатый этаж (да, был здесь и такой!) занимал отдел внутренних расследований, а также генеральный прокурор и еще с десяток других мелких подразделений. На четырнадцатом этаже, кнопку которого Джейк и нажал, сидели следователи. На верхних этажах были кабинет шефа полиции, конференц-зал и музей.
Джейк не был у Олли около полугода. Когда двери лифта распахнулись, он сразу обратил внимание, что на стенде «Будни полиции» обновилась экспозиция. Появилось шесть новых блестящих фотографий, на которых следователи были заняты какой-то важной работой. Одним из них был не кто иной, как Олли. Джейк не смог удержаться от улыбки: Олли явно чувствовал себя не в своей тарелке, «непринужденно» позируя для стенгазеты.
Практически все, кто работал на этом этаже, ходили в штатском, так что Джейк не выделялся из толпы. В отличие от других этажей, где посетителям был свободный доступ, на четырнадцатом их встречало большое окно с толстым пуленепробиваемым стеклом. Дверь открывалась только изнутри, так что тем, к кому приходили гости, необходимо было встречать их лично.
Джейк представился дежурному за стеклом, тот поднял трубку внутреннего телефона, указав Джейку на стул. Через пару минут в дверь просунулась голова Олли.
— А, Джейк! Давай, заходи. Бутерброд хочешь? — спросил он, запихивая последний кусок в рот. Его лицо расплылось довольным выражением, которое как бы говорило: «Какая вкуснятина!». Оллиотхлебнул кока-колы из бумажного стаканчика огромных размеров. Джейк опять улыбнулся, вспомнив, как удачно изобразила дежурная хриплый голос следователя.
— Нет, спасибо, я только что пообедал.
— Все в той же забегаловке? Я заходил туда пару раз, но тебя не видел. Я так понял, что, когда я обедаю, ты корпишь над своей колонкой, а к тому времени, когда ты располагаешься на диване в тапочках и с газетенкой в руках, я выхожу патрулировать улицы нашего славного города, чтобы такие бездельники, как ты, могли спокойно по ним гулять.
— Цена свободе — неусыпное бдение.
Олли задумчиво наморщил нос:
— Под лежачий камень вода не течет.
— Семь раз отмерь, один раз отрежь,парировал Джейк.
— Хорошо смеётся тот, кто смеется последний, — оба расхохотались.
Они шли по коридору мимо различных отделов: ограбления, преступления на сексуальной почве, мошенничества, квартирные кражи, нарушения прав ребенка, автоугоны, и прочее, и прочее, до самой дальней двери с табличкой «Отдел убийств». То, что происходило за этой дверью, пробуждало в Джейке инстинкт сыщика, он был из тех людей, кто любит изучать все детали и разгадывать загадки. Порой он даже немного завидовал Олли.
Они прошли по лабиринту проходов между бесчисленными столами к рабочему месту Чендлера, которое находилось в самом
дальнем углу. Его стол стоял у окна, из которого открывался великолепный вид на город. Хозяина стола, однако, этот вид никак не впечатлял: «Подумаешь, дома понатыканы». Он извлек из-под кипы бумаг, наваленных на его столе, большой блокнот.
— Ну как тебе мой новый стол?
— Трудно сказать, его и не видно совсем. Кстати говоря, я и старого не успел разглядеть.
К слову сказать, стол Олли выглядел, как большинство рабочих столов в «Трибьюн», включая и стол Джейка.
— Дело в том, что, если я начну его разгребать, то расторопный негодяй там, за окном, обязательно воспользуется этими долгими часами, чтобы укокошить еще какого-нибудь бедолагу.
— Так значит, ты хочешь сказать, что завал на твоем столе спасает жизни невинных граждан?
— Именно так. Слушай-ка, кабинет начальника сейчас свободен. Может, пойдем туда поговорим, в тиши и спокойствии? — Олли решительным шагом направился к пустому кабинету, махнув Джейку, чтобы тот следовал за ним.
Они прошли мимо открытой двери комнаты для допросов. Сюда доставляли подозреваемых на служебном лифте. Этот лифт открывался только специальным ключом и ходил только между следовательским этажом и КПЗ. Джейк украдкой заглянул в эту комнату с голыми стенами, в которой Олли выбил показания не из одного десятка преступников. Вместе с напарником Стивом они играли в доброго полицейского/злого полицейского. Многие следователи выбирают для себя одну из этих ролей и все время придерживаются того же амплуа, в то время как Олли мог перевоплощаться то в одного, то в другого, чем очень гордился. Сегодня он мог изображать злого полицейского, который угрожает и запугивает задержанного, а назавтра, наоборот, превращался в добряка, своего парня, который одергивает своего «агрессивного» напарника и с пониманием выслушивает задержанного. Этот прием демонстрируется буквально в каждом детективном фильме, но преступники, видимо, телевизор не смотрят. Олли не раз замечал Джейку, что арестованные с удивительной легкостью поддаются на эти уловки.
Итак, кабинет начальника, примерно два на три метра, был прямой противоположностью рабочему месту Олли: он был безукоризненно чист, в нем не было ничего лишнего. На левой стене висела одна репродукция, на правой — два плаката, сзади стена была пуста, а спереди вместо стены было большое стекло, через которое как на ладони был виден весь отдел убийств. Никаких оберток от конфет, никаких коробок с остатками пончиков. Никаких признаков жизни.
Олли уселся в кресло начальника, предложив Джейку один из двух стульев, стоявших по другую сторону стола. Он внимательно посмотрел на Джейка и откашлялся. Джейк уже знал, о чем пойдет речь.
— Слушай, Джейк, я... Такой ужас приключился с твоими приятелями, с Крисом и с тем, другим, хирургом. Как его звали-то? Док? Я знаю, как вы дружили.
— Спасибо за сочувствие.
— Старого друга ничем не заменишь. Твои друзья были отличные ребята.
— Отличные... Мне их очень не хватает, — у Джейка вдруг встал комок в горле. Почему-то он не ощущал неловкости, говоря с Олли. Он не отдавал себе ясного отчета почему, но подсознательно чувствовал, что их роднят непроходимые азиатские джунгли на другом конце света — джунгли, которых не было в жизни Элейн, Джо, Джерри, Сэнди, да и подавляющего большинства окружающих его людей.
— Как ты сейчас, братан? Раньше никогда не приходил без звонка —■ не то что я тебе не рад. Помощь нужна?
Джейк молча открыл свой портфель и подал Олли конверт. Олли взял его осторожно, за ребро, тщательно осмотрел с обеих сторон, изучил штемпель. Затем он легонько тряхнул злополучный конверт, чтобы карточка сама выпала из него — прямо на ладонь левой руки. Олли был похож на хирурга или ювелира: все его движения были аккуратны и точны, что немного не соответствовало его грубоватой манере говорить, мешковатой одежде и огромным кулакам. Он прочел надпись, затаив дыханье.
— Это не был несчастный случай, — на его лице мелькнуло недоумение. Он взглянул на Джейка: — В смысле, авария? Твои друзья?
— Я не знаю, что еще может иметься в виду. Может, это просто дурная шутка. Уже такое бывало.
— А что твоя интуиция?
— Не знаю. А твоя?
— Надо проверить, пока еще есть что. Первые семьдесят два часа наиболее продуктивны, мы потеряли уйму времени.
Олли извлек из ящика стола полиэтиленовый пакет для улик и осторожно поместил туда открытку и конверт. Он написал на пакете что-то неразборчивое черным фломастером.
— А где машина? Наверное, уже на свалке.
— Я даже не знаю.
— Должно быть, на свалке, раз никто не погиб на месте и если с самого начала не возникло каких-либо подозрений. Это, как я понимаю, первый намек на нечистую игру?
— Насколько мне известно, да, — Джейка немного успокоила та серьезность, с которой Олли воспринял эту записку. — Однако два человека погибли.
— Но не на месте происшествия. Вот если кто-то погибает на месте или сразу по прибытии в больницу, тогда обязательно вызывают следователей из отдела транспортных происшествий, которые должны исследовать машину на предмет технических неисправностей. А твои друзья умерли спустя сколько дней?
— Два-три дня спустя.
— В том-то и дело. Значит, машину не смотрели. Это правило обратной силы не имеет. Если человек умирает не сразу, а через какое-то время, транспортное средство никто не проверяет, если на то нет никакой особой причины, и дело закрывают.
Олли поднял трубку и набрал номер.
— Я звоню в архив, — он в нетерпении барабанил пальцами по столу. — Джина? Это Олли. Мне бы надо взглянуть на отчет об одной аварии. На Нортвудском шоссе. Дата? Прошлое воскресенье.
Джейк утвердительно кивнул.
— Имя владельца? Доктор... — Олли вопросительно глянул на Джейка, — Лоуэлл? Грегори Лоуэлл. Да, как можно скорее. Я уже иду. Сделай, пожалуйста, две копии, ладно? Спасибо, куколка моя!
Джейка немного покоробило слово «куколка». Эта «милая» манера Чендлера называть своих сослуживиц ласточками, детками и дорогушами не сошла бы ему с рук, работай он в «Трибьюн». Оглянуться бы не успел, как оказался бы на скамье подсудимых по обвинению в сексуальных домогательствах.
Олли решительным шагом направился к лифту, Джейк поспешил за ним. Через минуту они уже были в архиве. Хорошенькая ассистентка уже складывала две свежие копии полицейского отчета в большой желтый конверт.
— Вы как раз вовремя, — улыбнулась она Олли.
— Джина, ты прелесть! Правда же, Джейк?
— Ммм... Эээ... Конечно... без сомнений.
— Это же моя работа, мальчики. Главное, не забудьте про меня, когда раскроете дело.
— Ну, в этом можешь не сомневаться, радость моя.
Пока они ждали лифта, Олли читал отчет, а Джейк размышлял, для чего им надо было ехать на лифте один жалкий этаж, когда пешком добрались бы куда быстрее.
— Как я и думал, все было сделано согласно правилам. Ничего подозрительного. Ага, смотри-ка, — Олли указал на что-то в конце отчета и вошел в лифт. — И почерк разборчивый! Надо бы представить этого парня к награде. Машину отбуксировала компания «Браунли».
Они вернулись в кабинет начальника. Олли вытащил телефонный справочник из верхнего ящика стола и через пятнадцать секунд уже набирал номер.
— Лейтенант Чендлер, городская полиция. Мы разыскиваем автомобиль, отбуксированный в ваш гараж в прошлое воскресенье с места аварии на Нортвудском шоссе. Да-да, именно он. Минутку. Красный джип? — Джейк кивнул. — Да-да, красный джип.
Вы уже начали ремонт? Нет еще? Прекрасно. Прошу вас ничего не трогать. Начато официальное расследование. Я буду у вас через полчаса. Понимаю. Да, один из пострадавших выжил. Кстати, он приедет со мной. Хорошо, спасибо. Неужели? Ладно, я скоро буду. — Олли положил трубку. — Ну и болтун! — вздохнул он.
— Что, пошли?
Джейк кивнул, сознавая, что Олли, должно быть, бросил все свои дела, чтобы помочь ему.
— Механик страшно удивился, что кто-то остался в живых. Говорит, что машина в таком плачевном состоянии, что уцелеть можно было только чудом.
Олли завернул к столу дежурного, расписался в журнале, схватил ключи от служебной машины — и все это не сбавляя темпа. Джейк едва поспевал за ним. Они залетели в лифт и спустились в подземный гараж. Джейка поражала способность Чендлера с такой быстротой разгоняться с нулевой скорости до максимальной
— и это при его-то комплекции! Они буквально запрыгнули в простой двухдверный автомобиль коричневого цвета. Он выглядел вполне «штатским» снаружи, но был напичкан полицейской техникой изнутри, начиная с рации и заканчивая приспособлениями, назначение которых Джейк не мог разгадать.
Дорога на автомобильную свалку показалась намного длиннее, чем она была в действительности. Когда они, наконец, подъехали, Джейк сразу же узнал знакомый красный цвет, покрывающий изуродованную груду металла. Это бесформенное нечто еще меньше походило на прежний красавец-джип, чем Док на больничной койке походил на прежнего себя. Вдруг посреди этой груды Джейк увидал номерные знаки, сделанные Доком на заказ. Итальянское словечко «Gusto» вместо цифр. Док в своем репертуаре. Джейк еще раз обвел глазами то, что когда-то было машиной. Создавалось впечатление, что она не просто перевернулась, а рухнула с неба. Джейка затошнило.
Олли понял, на какой автомобиль смотрит Джейк, и прямиком направился к обезображенному трупу машины. Из «главного офиса», располагавшегося в покосившемся подобии сарая, вышел грузный бородатый мужчина в полосатой просаленной рубахе с некогда белой нашивкой на кармане: «Эд Максвелл». Он вытирал руки о грязное полотенце.
— Вы из полиции? — с сомнением спросил он, глядя на штатский наряд Олли.
— Совершенно верно, — ответил тот и привычным жестом вытащил удостоверение. — Я бы хотел взглянуть под капот.
Эд просунул руку в кабину со стороны водителя. Стекла были выбиты, крыша наполовину снесена. Он нащупал рычажок, нажал, но ничего не произошло.
— Так я и знал. Без лома не обойтись.
Он неспешно подошел к стойке со всякого рода орудиями у стены сарая. С видом дантиста, подбирающего нужный инструмент, он отобрал один из ломов, вернулся к машине, ловким движением подцепил капот и с силой нажал. Раздался скрежет металла о металл. Ему пришлось буквально отдирать крышку капота от основания джипа, чтобы гости смогли, наконец, заглянуть внутрь.
Олли надел тонкие хирургические перчатки и тщательно ощупал мотор, распределитель, топливную трубку, проводку, в общем, все внутренности. Через пару минут он проговорил:
— На первый взгляд все, вроде бы, в порядке. Надо посмотреть, что внизу делается.
Он встал на колени и попытался заглянуть под днище, но машина была слишком искорежена, и дно почти касалось земли.
— Послушай, Эд, а не мог бы ты как-нибудь приподнять эту развалюху?
— Запросто. Мы можем поднатужиться и перевернуть ее на бок, или я могу подогнать кран.
— Давай, на твое усмотрение.
— Тогда лучше кран.
Он направился к возвышающейся поодаль громаде, явно получая от всего происходящего огромное удовольствие. Он уже предвкушал, как будет рассказывать об этом занимательном происшествии знакомым дальнобойщикам.
Эд подогнал кран, подцепил крюком опустевшую раму от лобового стекла и начал подъем. Стальной трос потихоньку поднимал машину сантиметр за сантиметром, и Джейку показалось, что это большая собака в замедленной съемке встает на задние лапы. Эд заблокировал рычаг, выпрыгнул из кабины и бесстрашно подошел к угрожающе зависшей под углом в сорок пять градусов груде металла. Джейк с тревогой взглянул на него.
— Не бойтесь, трос выдержит.
Отличная фраза для последнего «прости», подумал Джейк, не решаясь приблизиться. Тем временем Олли уже осматривал днище.
— Как ты считаешь, Эд, — обратился к механику Олли, — что это было: ошибка водителя или техническая неисправность?
— Этот джип и года не пробегал. Модель крутая. Не машина — зверь! Уж автомобиль здесь точно ни при чем.
— Может, и так. Однако давай все-таки посмотрим повнимательнее.
Эд ощупал и осмотрел все до винтика. Казалось, он проводил рутинную проверку, как вдруг он невольно выругался:
— Что за черт!
— Что, что ты обнаружил? — Олли был тут как тут.
— Рулевая тяга сломана. Сломалась прямо по резьбе у муфты.
Олли внимательно осмотрел деталь, на которую указал Эд,
затем обошел с другой стороны и исследовал рулевую тягу на противоположном конце.
— Смотри-ка!
Эд уже стоял рядом. Наклонившись поближе, он присвистнул.
— Обе тяги полетели! Первый раз такое вижу. Если бы одна надломилась, а то обе сразу... Понятно, почему эта кастрюля летала по шоссе, как футбольный мячик.
— Гляди-ка, Эд, — Олли указал на поперечное сечение тяги. Джейк заглянул им через плечо, забыв о нависающей сверху машине. — Смотри-ка, на три четверти поверхность гладкая и ровная, а на одну четверть шероховатая, как и должен выглядеть надлом. Со второй — та же самая картина.
Эд покачал головой, обошел кругом еще раз посмотреть с другой стороны и смачно сплюнул.
Только Джейк по-прежнему ничего не понимал.
— Прошу прощения за свое невежество, но что такое рулевая тяга и о чем вообще идет речь?
Олли взглянул на Эда, и тот с легкостью и красноречием знатока своего дела пояснил:
— Рулевые тяги соединяют колеса с рулевой колонкой. С их
помощью водитель управляет машиной. ,
— Дело в том, — подхватил Олли, — что тяги переломились, и это послужило причиной того, что автомобиль потерял управление и перевернулся. Но они переломились, потому что кто-то подпилил их. Скорее всего, обыкновенной ножовкой, хотя, может быть, и электропилой или какой-нибудь пилой по металлу со специальным резцом. Как думаешь?
Эд утвердительно кивнул.
— Пока машина едет медленно, без резких движений и поворотов, давления на тяги практически нет. Тут даже и не заметишь ничего необычного, разве что небольшую вибрацию или легкое постукивание, — продолжал Олли, — но стоит только разогнаться и резко завернуть или попасть колесом в выбоину на дороге...
В голове у Джейка загудело. Словно издалека до него долетали обрывки слов Чендлера, который просил Эда помалкивать до поры до времени. Механик был несколько разочарован, что ему придется попридержать язык за зубами, но в то же время он был чрезвычайно доволен тем, что оказался вовлечен в настоящую детективную историю. Прямо, как в кино!
Джейк пришел в себя лишь тогда, когда почувствовал у себя на плече руку Олли. Голос лейтенанта делался еще более хриплым, когда он говорил что-то важное.
— Не знаю, кто написал тебе это письмо, Джейк, но кто бы то ни был, он знал, что пишет.
Джейк уставился на Олли.
— Наши эксперты еще сделают официальное заключение, но мне не требуется электронный микроскоп, чтобы отличить над-
лом от надреза. Тут все однозначно. Это, действительно, не был несчастный случай. Это было убийство.
— Мы здесь неподвластны времени, но твой друг еще находится в его власти, — продолжал Зиор. — Господь позволяет нам входить в его временные пределы, чтобы мы могли быть свидетелями наиболее важных и поворотных событий. Смотри, как он не похож на себя: выбит из колеи, напуган. Еще бы, всегда гордился тем, что сам является кузнецом своего счастья, а сейчас совсем запутался.
— Такое впечатление, что ты неплохо знаешь Джейка.
— Ты забыл? Я всегда был рядом с тобой. Все то время, что ты проводил с ним, я пребывал вместе с вами.
— Ах да, конечно. Я все никак не могу привыкнуть к этой мысли.
Зиор недоуменно поглядел на Криса, удивляясь, как тот не может усвоить столь простую истину, к тому же четко растолкованную в Писании: ангелы Божии окружают и служат спасенным. Наконец он сказал:
— Молись за него.
— Здесь? В Царствии небесном?
— Разумеется.
— Я никогда не думал, что можно молиться из рая.
— Разве в слове Божьем не говорится о том, что Сам Христос молится за род Адамов, взирая с небес на чад Своих? И что мученики до конца времен будут наблюдать за происходящим на земле и молиться о сем? И что чаши небесные исполнены молитвами святых?
— Про чаши я думал, что речь идет о молитвах людей на земле.
— Молитвы с земли и небес сплетаются в одно целое. Чада Божии суть чада Божии независимо от того, где они обитают, и молитвы их суть молитвы независимо от того, где их произносят. Разве не сказано в Писании, что многое может усиленная молитва праведного?
— Этот стих мне прекрасно известен. Я даже проводил по нему занятие в воскресной школе.
— Я знаю, я там был.
Крис прикусил язык.
— И если молитвы несовершенных земных праведников многое могут, то насколько действеннее молитвы небесных жителей, находящихся в присутствии Божьем? Твои молитвы не прекращаются на небесах, как не прекращается твоя жизнь. Ты молился с первых своих минут пребывания здесь. Твои мысли, слова благодарности, возгласы удивления были молитвами Господу. Настало время помолиться за оставшихся на земле.
✓ Зиор замолчал на мгновение и, приняв вид ученого наставника, добавил:
— В земном мире богословы сломали немало копий в спорах о том, стоит ли молиться за усопших.
— Да, я помню.
— Мне всегда хотелось вмешаться и подать иную, более важную тему для обсуждения: а молятся ли умершие за вас?
Крис улыбнулся этой мысли.
Не то, чтобы люди на земле должны просить небесных обитателей молиться за них. Просто небесные обитатели сами желают молиться за них, и Господь приветствует это. Мы здесь суть облако свидетелей того, что происходит на земле. Так что молись за своего друга Джейка. Загадочные записки и надпиленные тяги напугали его, и этим обстоятельствам суждено сыграть немалую роль в предстоящих событиях, но это все — прелюдия, главное еще впереди. Господь зовет неразумного человека, простирая к нему Свою десницу, но и силы тьмы не дремлют, окружили его плотным кольцом, и оно сжимается с каждой минутой. Джейк сейчас на распутье, перед ним открылись две дороги, ведущие в разные стороны. Мне неведомо, какую из них он предпочтет.
Не успел Крис даже подумать о Джейке, как перед его глазами опять возник сам Джейк. Он по-прежнему сидел в коричневой полицейской машине у въезда на автомобильную свалку. Джейк! Крис почувствовал, как бесконечно дорог ему этот человек. Ему
было безумно жаль друга, зажатого в рамки смертного мира, в то время как он, Крис, полной грудью вдыхал саму жизнь. В том мрачном мире и так-то было нелегко, но Джейк был совсем один. У Криса сжалось сердце от мысли, что друг далек от Бога, а значит, от надежды.
— Твой товарищ ничем не отличается от остальных людей, — сказал Зиор. — Его душа жаждет определенности, смысла и истины. То есть жизни вечной. Однако мир, который его окружает, предлагает ему только неопределенность, бессмыслицу и ложь. Он бродит во тьме в поисках света. В какое-то мгновение он видит его и стремится к нему, но свет обжигает ему глаза, и он отступает назад, в целительную, как ему кажется, тьму. Он слишком долго слушал речи тех, кто всю жизнь прожил во мраке, кто искренне верит, что люди рождены быть слепыми, что свет это миф, что в мире царит тьма, что за пределами их ничего не ждет. Они верят в эту ложь и навязывают ее другим. Они пытаются зажечь свой собственный огонь, с успехом несчастного, который пытается развести костер в проливной дождь. Твоему другу сейчас как никогда нужны твои молитвы. Возможно, Господь призвал тебя сюда отчасти ради него: отсюда твои молитвы будут более плодотворны.
Крис оборотился к престолу и пал на колени. Зиор стал рядом, вознося свои горячие молитвы за тех, кого оберегал в Долине смертной тени.
Они молча сидели в полицейской машине, на лице Олли отражалась бурная работа мысли, а Джейк печально взирал на неприглядную панораму из груды ржавых металлоконструкций, некогда бывших новенькими блестящими автомобилями. Он с тоской подумал, что подобный конец ожидает всех нас, и тут услышал слова Олли:
—* Как только машину отбуксируют в полицейский гараж, я распоряжусь, чтобы криминалисты ее тщательнейшим образом осмотрели, пусть каждый сантиметр изучат. Нам необходимо получить официальное заключение, что тяги были подпилены, тогда можно будет начать расследование убийства. И раз теперь ясно, что твое письмо не было фальшивкой, надо им и карточку с конвертом тоже... Джейк, ты слышишь меня?
Джейк очнулся:
— Да, да, извини. Просто все это настолько... невероятно.
— Не говори. Я, вообще-то, привык к странностям, но от этого случая, вынужден признать, мне действительно как-то не по себе. Я понимаю, когда люди честно и открыто пускают пулю в лоб своему собутыльнику или в пылу ревности пыряют ножом неверных супругов.
Джейк с ужасом поглядел на Олли, но тот не обратил на это внимание и продолжал задумчиво:
— Но когда злоумышленник вот так все рассчитал, подлез под машину и перепилил... Тут ведь и дети могли пострадать, и другие водители на дороге, да хоть кто. На моей работе со временем ко всему привыкаешь, но такой жуткий случай... Прямо мурашки по коже. И главное, ничего не понятно, одни догадки. Ну, наши криминалисты нанесут на конверт и открытку нингидрин, а там видно будет.
— Нингидрин?
— Проверить на отпечатки пальцев.
— На отпечатки пальцев? На конверте, который прошел неизвестно через сколько рук на почте, в газете и... — Джейк внезапно осознал, как глупо вел себя с этим письмом, как небрежно обращался с ним, вертел в руках.
— Надежды, конечно, мало, но попробовать стоит. Вдруг какие-нибудь из отпечатков на конверте и на карточке совпадут... Ведь только ты и тот, кто отослал это письмо, могли оставить свои пальчики и снаружи и изнутри. Иногда нам удается снять отличные отпечатки с конвертов в том месте, где их держат перед тем как заклеить. А если удастся заполучить пальчики с записки, у нас в руках окажется прекрасная улика, за которую можно зацепиться. Конечно, письмо мог прислать кто-то, чьих отпечатков нет в картотеке. Но, с другой стороны, если мы обнаружим отпечатки на дне машины... Это, опять же, маловероятно, но вдруг повезет? Если нам только удастся заполучить хоть что-нибудь стоящее, с этим можно будет работать. АСДЭ способна на чудеса.
—АСДЭ?
— Автоматическая система дактилоскопической экспертизы. Полностью компьютеризированная. В прежние времена порой даже самые четкие отпечатки ничего не стоили, если у нас не было подозреваемого. Когда же подозреваемый появлялся, мы находили его пальчики в картотеке, — если они там были! — и вручную сличали их с теми, что были найдены на месте преступления.
— А что теперь?
— Теперь, я имею в виду — начиная с 1990 года, если у нас в руках оказывается хороший отпечаток или даже частичный отпечаток, мы прогоняем его через АСДЭ, которая включает в себя картотеки четырех штатов: Орегона, Вашингтона, Калифорнии и Невады. При желании мы можем связаться с другими штатами, хотя это и хлопотно. Но главное — все это легко делается, даже если нет конкретного подозреваемого.
— Например, — с увлечением продолжал Олли, — как-то раз мы снимаем свеженькие пальчики с места преступления, и АСДЭ выдает нам некоего Фреда Шварца, задержанного лишь раз за квартирную кражу в г. Рино, штат Невада, в 1989 году. Мы его с радостью и повязали. Конечно же, сам по себе отпечаток пальца не доказывает вину его владельца, но он является уликой! Хотя бы мы знаем, кого вызвать на допрос, — Олли хотел сказать еще что-то, но понял, что его красноречие уходит впустую: Джейк совсем ушел в себя.
Джейк смотрел, как Эд закуривает папиросу, а мысли уносили его к событиям сорокалетней давности. Он сидел в старом сером сарае на заднем дворе, где отец держал газонокосилку, садовые принадлежности и секретную бутылочку виски, на вкус напоминающих бензин. Рядом с Джейком были Док и Крис. Ребята принесли по пачке сигарет: Док стащил у матери «Кент», Крис — у отца «Кэмел». У Джейка родители не курили, но ему посчастливилось подобрать несколько штук «Мальборо» на школьном дворе. Вот уже две недели он прятал их на дне коробки с книжками, что стояла у него под кроватью. Вот уже дней десять друзья готовились к запретному священнодействию. Наконец, настал долгожданный час, когда они спрятались в сарае и закурили. Они кашляли, но с видом знатоков сравнивали разные марки, определяя свои «любимые». На деле же, Джейк не почувствовал разницы из-за сильной тошноты, подкатившей к горлу. Так или иначе, они были вместе, как настоящие товарищи, а значит, игра стоила свеч, несмотря на то, что мама Джейка унюхала запах табака на его рубашке и задала ему взбучку. Он тогда отчаянно отрицал очевидное, и чем больше она обвиняла его, тем упорнее он запирался. Она отшлепала его и целых три недели не пускала гулять с двумя другими, которые, в свою очередь, и сами отбывали наказание, поскольку мама немедленно оповестила их родителей. Она справедливо рассудила, что, несмотря на запирания Джейка, в этом черном деле были замешаны все трое.
— Джейк, ты меня слышишь?
— Да-да, извини.
— Я понимаю, тебе нелегко.
— Олли...
— Что, Джейк?
— Кому это понадобилось убивать Дока?
— А здесь как раз ты мне должен помочь. До завтра составь список подозреваемых. Встретимся в твоей забегаловке. В час дня можешь? Короче, мне нужен список всех лиц или организаций, которые могли бы по каким-либо причинам ненавидеть Дока и были бы готовы пойти на такой шаг. Кто-нибудь, кого он нагрел материально или кого очень сильно разозлил. Может быть, кого-нибудь неудачно полечил, запорол операцию?
Джейк пожал плечами.
— Бывшая жена? Нет такой? Ну, тогда нынешняя? Какая-нибудь пассия, которой он обещал развестись с женой, а сам не развелся? Брошенные женщины? Обманутые мужья? У него вообще бывали романы на стороне?
Джейк поморщился.
—Так значит, бывали? Больше одного?
Джейк нехотя кивнул, чувствуя себя последним предателем.
— Попробуй припомнить, кому он мог мешать. Хоть кого-нибудь. Желательно, всех. Кто его не любил, кому он был должен. Чьи-нибудь старые и новые обиды. И не обязательно личные. Кому была выгодна его смерть — в любом плане? Запиши всех, кто придет в голову, а там разберемся. Если ты подумаешь о ком-то, но потом тебе эта мысль покажется невероятной, все равно запиши. Вычеркнуть невиновного мы всегда успеем, но позже. В настоящий момент мне нужны все мыслимые и немыслимые версии. Понятно?
— Есть, ваша честь! Ты мне напоминаешь Винстона, когда тот выкрикивает свои задания. Но кроме шуток, Олли, я очень благодарен тебе. На тебе, должно быть, висят десятки срочных дел...
— Пять штук идут ни шатко ни валко плюс одно, которое я закончу к концу недели. Ни одно из них не представляет особой важности в сравнении с твоим. — Олли похлопал Джейка по плечу: — Ты знаешь, я не умею красиво говорить, но, говоря по совести, если бы не ты, я бы здесь уже давно не работал. Мог бы сейчас делить нары с теми, кого сам же на них упрятал. Джейк, я твой должник. Может быть, сейчас пришло время платить по счетам. Кроме того, это моя работа. У меня отличный начальник, который на меня не давит, я сам решаю, каким делом заняться мне, а какое передать новичкам. И напарник у меня замечательный. Стив поможет, если надо, разгрузит меня немного. Я еще не знаю, куда нас заведет это расследование, но я это дело так не оставлю. А действовать надо как можно скорее, пока след окончательно не простыл. А ты мне поможешь, особенно в тех областях, где у тебя контакты уже налажены и где с тобой люди будут более откровенны. Судя по всему, наши поиски обещают быть нелегкими, если только мы не раздобудем еще каких-нибудь прямых и явных улик, что, к сожалению, маловероятно. Нам придется пораскинуть сети пошире, чтобы поймать эту рыбу. У тебя будет время на сотрудничество?
— Время? А на что же мне его еще тратить? Для меня в настоящий момент ничего важнее нет. Я потерял своих лучших друзей. Я хочу разыскать того, кто это сделал, — лицо у Джейка горело неумолимой яростью. Он сидел, сжав кулаки, полный решимости действовать беспощадно. В нем внезапно пробудились дремавшие доселе охотник и воин. — Если я только доберусь до них, клянусь, я не...
— Постой-ка. Мы до них доберемся, не ты. Не забывай, мое удостоверение позволит нам засадить этих злодеев за решетку. Боюсь, что окрик: «Именем газеты "Трибьюн", вы арестованы!» не возымеет надлежайшего действия.
Джейк осекся. Насмотрелся, понимаешь ли, фильмов с Клинтом Иствудом да Сильвестром Сталлоне. Однако это расследование было единственным, что он мог сделать в память о Доке и Крисе. И он твердо решил, что докопается до истины.
— Слушай, Джейк, официально мы с тобой работать не можем, но, соблюдая осторожность, мы сможем весьма плодотворно сотрудничать и обмениваться информацией. Я все силы положу на это расследование, но дела об убийствах раскрываются нелегко, так что без твоей помощи не обойтись. Ты можешь вести параллельное расследование, говорить с людьми, в общем, не мне
тебя учить. У тебя есть мужество, связи, ты знаешь все ходы-выходы У тебя неплохая интуиция, хотя ты и ездишь на «Форд-Мустанге», а я эту модель не очень-то уважаю. Без лишних слов ясно, что ты любитель, не профессионал, так что всю тяжелую работу я беру на себя. И знаешь, будь поосторожнее. Для тебя это дело слишком личное, что, хотя придает сил, порой сильно туманит взгляд, так что спроси меня перед тем, как выхватывать автомат или забрасывать противника гранатами. Обещаешь?
— Обещаю.
— Тогда давай сверим часы, сориентируемся, с чего начать, и в бой. И, пожалуйста, не благодари меня, ладно? На моем месте ты поступил бы точно так же.
Джейк кивнул, и в его глазах светилась благодарность, которую Олли только что отверг.
Тем временем Эд важно расхаживал взад-вперед по двору перёд свалкой, оглядываясь по сторонам в надежде, что кто-нибудь его заметит и спросит, чем он занят, на что бы он с достоинством ответил: «Нет, приятель, не скажу — тайна следствия. Идет расследование». Остатки джипа уже были погружены в крытый прицеп, а тот прикреплен к грузовичку Эда. На руках у Эда были перчатки — Джейк очень надеялся, что по предостережению Чендлера. Мысль о том, что даже Эд лучше него понимает важность отпечатков пальцев для следствия, не очень радовала.
Эд со знанием дела доложил лейтенанту о готовности к буксировке. Он был явно доволен: видимо, чувствовал себя героем своего любимого сериала про суперсыщика Перри Мейсона.
— Эд, огромное спасибо за помощь. Теперь следуй за нами до полицейского участка на 23-й улице — там в служебном гараже и оставишь машину. Я предупрежу дежурного, чтобы тебя пропустили. И главное, помни: никому ни слова. Мы на тебя надеемся.
Эд радостно закивал. Теперь он представлял себя ковбоем с Дикого Запада, которому шериф доверил поимку бандитской шайки, не дающей житья мирным фермерам. Он развернулся на каблуках и поспешил к грузовичку, в то время как Олли завел машину и выехал со двора на шоссе, ведущее обратно в город.
— Джейк!
— Что?
— Как так получилось, что вы все втроем оказались у Дока в машине?
— Совершенно случайно. Обычно кто-нибудь один ездит за пиццей. Мы бросаем жребий. В этот же раз мы поехали вместе, потому что... — Джейк не стал пересказывать странную историю про монетку, которая упала на ребро. — В общем, мы просто решили поехать зместе.
— Значит, если, к примеру, жребий выпал бы на Криса, он взял бы свою машину?
— Не думаю. Видишь ли, мы собрались у Криса — мы всегда у него собираемся, — поэтому наши машины блокировали выезд из гаража. Так бывает каждое воскресенье. — Джейк и не заметил, что рассказывает так, будто ничего не изменилось, и друзья по-прежнему смотрят футбол втроем каждую неделю. — Док обычно подъезжает последним, так что его джип всегда свободен. Если жребий выпадает на меня или Криса, Док просто дает нам ключи. Он так гордится своим драгоценным джипом, что ему нравится, когда кто-нибудь из нас садится за руль. Я проиграл последние три недели подряд, так что за пиццей каждый раз ездил я. Мы с Крисом вообще гораздо чаще отправлялись в пиццерию, чем Док, — наверное, девять раз из десяти. А что? На что ты намекаешь?
— Я просто размышляю. Мы как-то сразу решили, что мишенью был Док, раз это был его автомобиль. Но, может, целили не в него, а в Криса?
Джейк замотал было головой, но вдруг вспомнил одну важную деталь:
— Постой, в ту неделю Крис брал у Дока машину на пару дней: ему нужно было перевезти кое-какое офисное оборудование. Я совсем позабыл об этом, а ведь Док и Крис поменялись тогда машинами. Но к Крису Док точно приехал уже на джипе, так что тот, видимо, вернул автомобиль в пятницу или субботу.
Олли кивнул:
— Ага. Предположим, что тяги подпили еще тогда, когда машина находилась у Криса, но они не надломились до самого воскресенья. Если он все это время ездил тихо и не делал резких поворотов, давление на детали могло быть недостаточно сильным.
— Крис, действительно, никогда не лихачил. К тому же, если человек перевозит оборудование, вряд ли он будет резко поворачивать...
— Правило сыщика номер один: не закрывай глаза на различные версии, даже если твое первое предположение кажется наиболее вероятным. Убийца мог охотиться и за Доком, и за Крисом, а, возможно, и за обоими сразу. А также, — Олли запнулся на мгновение, — он мог охотиться за тобой.
— За мной?! Если метили в меня, почему бы им не испортить мою машину? При чем здесь джип Дока? Почему бы не подложить бомбу мне под аккумулятор? И вообще, зачем связываться с машиной? Подсыпали бы яд в кофе, я же все время в кафе хожу, один и тот же заказываю. Или нож в спину... или бомба по почте...
— Может быть, они хотели, чтобы все выглядело как несчастный случай. Да и люди разные бывают. Аптекарь иной раз может и отравить. Автомеханик может испортить машину. Студент-химик может послать бомбу по почте. Люди разные бывают, и потому убийства совершают по-разному.
Они подъехали к служебному гаражу у полицейского участка на 23-й улице. Лейтенант Чендлер вышел из машины, показал свое удостоверение дежурному, и тот распахнул ворота, в которые торжественно въехал сияющий механик из компании «Браунли». Олли перекинулся с Эдом парой слов и вернулся к Джейку. Теперь они направлялись в центр.
— Где ты держишь свою машину? В гараже? — спросил Олли, продолжая нить своих рассуждений, как будто и не прерывался.
— При доме, где я живу, есть частная стоянка.
— Охраняется?
— Да. Где-то год назад там была какая-то неприятная история, с тех пор поставили охранника, он все время ходит с дозором. Не Терминатор, конечно, но вооружен и выглядит почти свирепо. Мне
кажется, после того, как его наняли, никаких взломов и незаконных проникновений на территорию не было. Я живу на первом этаже, так что частенько паркуюсь прямо под окном. Но если кто-то хотел добраться до моей машины, то сделать он это мог и в городе: я оставляю ее прямо у здания редакции, чаще всего на Моррисон-Стрит у счетчика, так что доступ к моим рулевым тягам открыт в течение всего дня любому желающему.
— Вряд ли кто-либо осмелится разгуливать в центре города с пилой или ножовкой наперевес, да еще подлазить с этим под машины. Ведь тяги подпилить — работа не скорая. Не думаю, что злоумышленник занялся этим хлопотным делом на глазах многочисленных прохожих. У джипа же посадка высокая, залезть под него легко. В пригороде этим можно заняться прямо перед домом, если хватит смелости. Предположим, они проследили за тобой и заметили, что три недели подряд по воскресеньям, примерно в одно и то же время ты ездил куда-то на машине Дока. Возможно, они решили, что так у вас заведено. Трудно поверить, чтобы они отважились на это прямо под окнами твоего друга, но исключать ничего нельзя. Посторонних машин перед домом много проезжает?
— Да нет.
— Прохожие гуляют по воскресеньям?
— Вообще никого.
— Машину из окна гостиной видно?
— Нет.
Олли кивнул:
— Значит, версия правдоподобная. Я думаю, за кем бы они ни охотились, им было наплевать, что станет с двумя другими. А может, они сразу во всех и целили и хотели одним ударом устранить троих.
От слов Олли Джейка прошиб озноб:
— Но если им нужен был я... значит, их задача осталась невыполненной.
— Верно. Маловероятно, но верно. Я просто хочу рассмотреть все возможные варианты. Это никогда не помешает. Но ты рань-
6 У последней черты
ше времени не паникуй. Как бы то ни было, это была машина Дока. Скорее всего, в него и метили. Скорее всего.
Олли уже собирался свернуть налево к зданию редакции, но Джейк остановил его:
— Погоди-ка. Не надо мне в редакцию. Высади меня на Моррисон-Стрит. Там у меня машина припаркована. Завтра приду на работу пораньше, а сегодня поеду домой, займусь списком знакомых.
— К утру у меня уже будет заключение экспертизы. Ладно, до завтра. В час в твоем кафе.
Джейк кивнул. Он с трудом выбрался из машины — все тело ломило. Он хотел еще раз сказать «спасибо, братан», но увидел только удаляющийся бампер его автомобиля.
Джейк пошел вниз по улице мимо табачной лавки, мимо газетного киоска, мимо будки с вывеской «Ремонт обуви», мимо собственной машины, которой оставалось еще законных двадцать минут стоянки. Он был на своей территории: каждая трещинка в асфальте, каждая корявая надпись на облупленных стенах — все помогало ему думать. Знакомое служило трамплином в незнакомое, будничное открывало дорогу к творчеству. Его лучшие статьи родились здесь, на тротуарах его города.
Джейк посмотрел на часы. Если он вернется назад в редакцию, застрянет еще на три часа. Он подошел к таксофону рядом с круглосуточным магазинчиком в десятке метров от своей припаркованной машины, позвонил Винстону и, сославшись на недомогание, отпросился до конца дня. Ему действительно было нехорошо.
На противоположной стороне Моррисон-Стрит стоял голубой «Мерседес». Грузный рыжеволосый мужчина в деловом костюме записывал что-то в блокнот, приспособленный на специальной дощечке типа мольберта или пюпитра, чтобы удобнее было писать. В левой руке он держал бинокль. Страница блокнота была расчерчена на колонки: слева --узкие с датой и временем, справа — широкие с детальным описанием происходящего. Последние три записи в конце страницы были внесены мелким, но четким почерком:
13:22 — Объект покинул полицейский участок с заднего хода в коричневой полицейской машине без проблескового маячка. За рулем полный мужчина средних лет. Вероятно, полицейский в штатском.
13:43 — Объект и полицейский в штатском прибыли на автомобильную свалку. Поговорили с механиком, осмотрели искореженную машину.
14:19 - Разбитая машина отбуксирована в служебный полицейский гараж на 23-ей улице.
Блондин перевернул страницу и сделал новую запись:
14:39 — Полицейский высадил объекта на Моррисон-Стрит ря-дом с его припаркованной машиной. Объект прошел вниз по улице к таксофону у круглосуточного магазина, набирает номер. Первые цифры 636, остальные увидеть йе удалось.
Он спешно отложил ручку и пристроился за две машины позади Джейка Вудса, отъезжавшего с Моррисон-Стрит.
Аппетитный аромат от расплавленного сыра, жареной колбасы, лука и зеленого перца от заказанной на дом пиццы наполнил квартиру Джейка, проникая в самый удаленный закуток. Две пустые бутылки из-под пива красовались рядом с настольной лампой на его рабочем столе. Он откупорил третью и почувствовал искушение прикончить и оставшиеся три подруги, — не потому, что он так любил пиво, просто хотелось напиться до беспамятства. Когда мир так непригляден, какой смысл оставаться трезвъш? Немного поколебавшись, Джейк проявил стойкость и запрятал последние три бутылки в холодильник. Расследование, к которому он собирался приступить, требовало ясностимысли.
Джейк откинулся в своем любимом кресле — бледно-голубом, протертом на подлокотниках почти до дыр и немного покосившемся влево. Чемпи, пятнистый спаниель с белыми кругами вокруг глаз, свернулся калачиком у его ног и время от времени сладко повизгивал, уткнувшись носом в хозяйские тапочки, давая Джейку понять, кто в этой комнате самое счастливое существо на свете. Но и от огрызков пиццы он не стал бы отказываться.
Джейк достал свой излюбленный блокнот с большими желтыми листами и написал на верхней строчке: «Враги Дока». Старинные враги? Со школьных и институтских времен? Были такие, но ничего серьезного. Док нажил себе пару недоброжелателей во Вьетнаме — после пьяной драки, но, насколько Джейку было известно, ни с кем из них он с тех пор не общался. Может, все же мединститут? Придирчивые профессоры, завистники-студенты, оттененные Доком интерны, чьи престижные места в последний момент доставались ему... За такое не убивают. Потом Джейк припомнил случай, произошедший не так давно в Техасе; о нем тогда кричали все газеты: ретивая мамаша наняла киллера, чтобы тот убрал девочку, в обход ее ненаглядной дочки получившую место в спортивной команде. И еще было одно схожее и не менее громкое дело с соперницами-фигуристками. Джейк вздохнул и твердой рукой написал: «Соперники по мединституту».
Джейк знал, что в больнице Док был на ножах кое с кем из своих коллег. Он написал: «Доктор Морган», второе имя не вспомнил. Пусть будет просто «Доктор X (светловолосый анестезиолог)». С тех пор как Док сделался главным хирургом, ему приходилось заседать во множестве разных комитетов, половину из которых он ненавидел всем сердцем. Джейк усмехнулся, представив себе Дока, сидящим в президиуме. Док был человеком дела, не любил лишних слов, поэтому часто ругался с врачами во время этих заседаний, но Джейк не знал ни одного имени. Он сделал себе пометку: «уточнить».
Все, что он знал о работе Дока, складывалось из мимолетных впечатлений: забегал время от времени к другу в больницу, каждый раз ненадолго. Он видел внешнюю сторону дела, но внутренняя механика была ему не известна. Бетси тоже вряд ли поможет. А вот кто-нибудь из медсестер может оказаться весьма полезной. Или доктор Симпсон, если он, конечно, уже не злится на Джейка за его незаконное проникновение в отделение реанимации.
«Брошенные женщинй? Обйанутые мужья?» В этом направлении версий могло быть хоть отбавляй. Док заводил романы со многими женщинами, некоторые из которых были замужем. Двух из них (место знакомства — тренажерный зал) Джейк знал по именам. Джейк написал: «Сара Иенсен/муж» и «Барбара Х/муж». Он не мог вспомнить фамилию Барбары, но решил завтра поутру расспросить Фриду — сотрудницу из тренажерного зала.
Джейку было неловко составлять этот ужасный список. Но Олли был прав: кто-то же организовал это убийство. И раз никто конкретный не приходил в голову, значит, это был кто-то неконкретный, ведь так? Джейк набросал еще несколько женских имен и описаний тех женщин, чьи имена он вспомнить не смог. Среди них были медсестры и даже одна докторша. Была среди них и несовершеннолетняя девочка, работавшая в больнице по линии добровольной помощи. Если про ее роман с Доком узнал отец или брат или приятель... Джейк записал: «Малышка Иоргенсон/отеп/ брат/приятель». )
О чем еще говорил Олли? Недовольные пациенты? Док часто ворчал по поводу жалоб пациентов. Однажды он выступал свидетелем по делу одного врача, которого обвиняли в непрофессионализме. Кто же еще мог знать о недовольных клиентах? Ну конечно же, секретарша! Главному хирургу по штату полагается секретарша. Джейк был в приятельских отношениях с Мэри Энн, они не раз болтали у Дока в приемной. Он сегодня же позвонит ей. Она сможет просветить его и по вопросам комитетов и прочей внутренней больничной жизни.
Кто еще мог иметь зуб на Дока? Да никто, разве что... Док похолодел: демонстранты! Эти ультраправые, противники абортов. Они постоянно устраивали пикеты перед больницей. Док как-то упоминал об угрожающих письмах. Он, правда, смеялся над этими посланиями, они ему казались забавными. Или он притворялся? В больнице тогда поставили охрану. Особо ярые активисты пикетировали дома врачей, практиковавших аборты, и подбрасывали обличающие листовки их соседям. Джейк тогда подключил Дока в консультанты и написал колонку о людях, которые навязывают окружающим свои представления о нравственности. Статья получилась очень резкой. Теперь же Джейк заду-
мался: могли бы те, кто призывает «не убивать младенцев», убить врача? Почему нет, такие случаи уже бывали.
Однако Док сам не проводил операций по прерыванию беременности уже четыре года. Став главным врачом медицинского центра «Линия жизни», он сосредоточился на укреплении своих позиций, а излишняя морока с пикетчиками не украсила бы его имидж. Док сам говорил Джейку, что вовремя сбежал из абортария: до массированных атак на гинекологические клиники, до появления моды на пикетирование домов хирургов. Деньги, конечно, были хорошие, но спокойствие дороже.
Это направление мысли открывало массу возможностей для пополнения «черного списка». Док был членом комитета, принявшего решение о начале испытаний новой таблетки для прерывания беременности — RU-486. Но это было два года назад. Джейк пару раз проезжал мимо пикетчиков, протестующих против этой таблетки, когда он заезжал за Доком в больницу. Поскольку Док был главврачом, возможно, ему могли ставить в вину и таблетки и аборты. Какой-нибудь самый злопамятный активист мог припомнить Доку его старые прегрешения. Вдруг это своеобразный суд Линча: какой-то фанатик решил выступить сразу в роли судьи, присяжных и палача?
А вдруг Олли был прав, и убийцы охотились за ним, за Джейком? Колонки, одобряющие испытания таблетки RU-486 и осуждающие осаду домов врачей, проводящих аборты, вызвали волну негативной почты в его адрес и адрес газеты. Большинство писем не были анонимными, но Джейк выбросил их все, не дочитав до конца ни одного. А так бы можно было теперь передать их Олли.
Надо бы узнать конкретные имена этих демонстрантов. Кто из них способен на сумасшедшие поступки? Где бы спросить? Может, существуют какие-нибудь судебные документы по делам активистов? Вырезки из «Трибьюн» о пострадавших в этих беспорядках? Надо обратиться в газетный архив к Лизе. Хотя лучше всего было бы получить информацию из первых рук, но как? Он был на дружеской ноге с десятками членов движения в поддержку абортов «Право на выбор» и со многими из них давно перешел на «ты», а вот с пикетчиками из организации «Право на жизнь» дело было хуже. Он не знал ни одного противника абортов лично. Кроме... Сью и Криса.
Крис в свое время тоже сказал свое слово в этом вопросе: обратился с призывом к местным бизнесменам не вести дела с абортариями; написал письмо редактору «Трибьюн», осуждающее таблетку RU-486. А Сью, кажется, даже работала в организации «Право на жизнь» на общественных началах. Сью и Крис, конечно, имели знакомых в этих кругах. Надо обратиться за помощью к Сью, хотя она наверняка поначалу откажется говорить. Но надо, надо обязательно узнать, кто они — те, кто мог убить Дока.
Чем больше Джейк размышлял, тем более вероятной ему казалась версия, по которой убийство мог совершить какой-нибудь религиозный фанатик. Решил таким способом навязать свои взгляды на мораль сопротивляющемуся обществу. Быть может, вообразил себя ангелом смерти, но не хватило духу совершить свое возмездие открыто. Точно! У Джейка внутри все перевернулось. В нем вскипела неожиданная ярость. Он ощутил в себе новое, точнее, хорошо забытое старое желание справедливости, жажду мщения. Ему вдруг вспомнился Хьюк, его вьетнамский друг, который отправился в джунгли на поиски человека, убившего его мать, жену и ребенка. Подобно Хьюку, Джейк почувствовал, что на все готов, чтобы отомстить за своих друзей. Одна мысль о том, что это могло быть делом рук религиозного ревнителя, плеснула масло на тлеющие угли его гнева.
Все в нем кричало о возмездии. Мелькнувшая было мысль о правилах и законах общества лишь сильнее разожгла пламя. У всех этих правил, казалось, одна цель: защитить виновных и надругаться над невинными. Он слишком часто присутствовал в зале суда (еще в бытность свою репортером криминальной хроники), чтобы питать какие-либо иллюзии о системе правосудия в своей стране. Судьи по большей части были обитатели загородных особняков и с легкостью выпускали на свободу преступников, которые изнасилуют не их жену или дочь и убьют не их отца или сына. И наоборот, почтеннейшая публика всей душой приветствовала же-
стокие расправы над честными людьми. Так что Олли Чендлер — офицер полиции, присягу приносил, вот пусть он и следует во всем букве закона. Джейк клятв не давал. Все эти расшаркивания и любезности не стоят и выеденного яйца. На войне законы не действуют. Если повезет найти убийцу его друзей, никакой закон не отнимет цепких пальцев Джейка с его горла.
В мозгу Джейка уже пролетали картины, которые в другое время вызвали бы у него искреннее отвращение. Но о какой гуманности может идти речь, когда славные и хорошие люди лишались жизни, не имея возможности оказать сопротивление? Если бы к Доку и Крису подступил бандит с ножом или пистолетом, они смогли бы защитить себя в честном поединке. Подленькое убийство исподтишка — дело труса, и мысль об организаторах и исполнителях этого черного дела приводила Джейка в бешенство.
Час спустя Джейк очнулся от своего злобного транса. Звонить кому-либо было уже поздно. Он встал и пошел на кухню. Спина болела, ноги затекли — и от переживаемой злобы и от неудобного кресла. Он размешал какао в молоке, сунул стакан в микроволновку и вдруг подумал о Джанет и ее любимой кружке с надписью «Кэдбери», которую она привезла из Англии. Вечером она всегда готовила себе чай с лимоном, а ему — какао, две чашки кружились в микроволновке под глухое худение, как влюбленная пара под звуки вальса. Сколько раз она просила его посидеть с ней, посмотреть вместе старинный фильм с Хамфри Богартом в главной роли, но у него всегда находились дела поважнее.
Неприятный писк микроволновой печки вырвал его из воспоминаний. Готово. Он выключил свет на кухне, поставил чашку с горячим какао на ночной столик, расстелил постель, скинул тапочки, разделся и рухнул на свою водяную кровать. Когда они с Джанет развелись, он приобрел себе матрацы с водой вместо пружин. Отличная вещь, для спины хорошо, и звук булькающий нервы успокаивает, когда после тяжелого трудового дня на кровать падаешь. Он всегда вспоминал при этом сцену из фильма «Морская охота», где герой со всего маху бухается в воду. Он впервые посмотрел это кино лет тридцать пять тому назад. Вместе с Доком и Крисом. Он выключил свет и стал потягивать какао в полной темноте, твердо уверенный в том, что, если и есть на земле человек, у которого достаточно причин негодовать и жаждать расправы, так это он один.
А через дорогу в припаркованной под тенистым кленом машине человек записал в своем блокноте: «23:42 — В спальне потушили свет».
Он был опьянен, но не просто чувством радости, но самою радостью, которая наполняла все его существо. Та радость, которую он знал на земле, была словно вода из затхлой протоки в сравнении с ключевой питьевой водой. Сейчас он черпал из самого Источника — Источника Радости. Мир вокруг него был исполнен силы и яркого света, и ему казалось, что, будь он в своей земной оболочке, он давно бы ослеп, и сердце бы его разорвалось на куски. Радость небесная была подобна извержению вулкана: завораживающая и пугающая, но не слабеющая. Затмение солнце, зрелище потрясающее, длится считанные мгновенья; радость небесная столь же сильна по ощущениям, но длится вечно и не надоедает. Чем дольше он упивался ею, тем мощнее она становилась, и тем больше он способен был принять ее в себя. С каждым глотком она придавала ему новых жизненных сил. Подобно переливанию крови это вливание необыкновенной радости вызывало его к жизни, побуждало исследовать дальние горизонты окружающего его нового мира. Куда теперь идти, что делать? Как всегда, он обратится к своему проводнику.
Крис видел, каким удивительным светом озаряются глаза этого могучего воина, который порой превращался в наставника, порой — в философа, порой — в барда и поэта. Вдруг Крис осознал, что Зиор так же восхищенно всматривается в его глаза.
— Я силюсь понять, господин мой, что чувствует существо, созданное по образу Божию. В тебе — частица Его естества, что позволяет тебе видеть вещи, мне недоступные. По крайней мере, пока. А может быть, — добавил Зиор с оттенком некоторой грус-
ти, — может быть, никогда. Ибо в отношениях Господа с вами есть нечто, чего наш брат никак не может постичь.
Зиор перешел почти на шепот:
— Самым загадочным событием, навечно врезавшимся в мою память, был тот день, когда Всевышний покинул наш мир, чтобы вступить в ваш. Сотворение вашего мира было свершение необыкновенное, но то было не чудо. Оно блекнет в сравнении с истинным чудом, когда Бог сделался... одним из вас. Творец сделался тварью. Это невообразимо. Однако так было. Быть такого не может. Однако так было.
Глядя на восторженное выражение глаз Зиора, Крис отметил про себя, что тот невольно повторил вчерашний урок: радость познания и восхищенное недоумение от непознаваемого.
— Долгое время история человечества развивалась по накатанной колее, все было достаточно предсказуемо. Мы с братьями моими думали, что разгадали замысел Божий. Но в мгновение ока все наши предположения рассыпались в прах. Мы вдруг осознали, что ничего не знаем о нашем Господе. Мы не понимали той драмы, драмы искупления, что разворачивалась на наших глазах. Было горько смириться с тем, как ничтожны наши знания, хотя мы все время проводили с Господом. Горько, но, — тут Крис заметил, как по губам Зиора скользнула слабая улыбка, — но прекрасно.
— Он соделался одним из вас, — продолжал Зиор, — не просто уподобился вам, как поступал я, но одним из вас. И не на мгновение, а на всю жизнь... навечно. Бог соделался человеком. Гавриил возгласил об этом чуде там, на земле, а Михаил — здесь, у нас. Я никогда не забуду тех слов, которые он произнес, указав на ту молоденькую девочку, и как мы все дивились, глядя на нее. Ты скоро познакомишься с ней, мой господин. Она была очень славная. Чем-то напоминала твою Анжелу.
В голосе ангела почувствовалась особая теплота, когда он произнес ее имя. Крис был растроган этим напоминанием: Зиор был рядом, когда она родилась, и присутствовал на всех ее днях рождения и баскетбольных матчах. Он пребывал у ее детской кроватки каждый раз, когда Крис молился с ней на ночь. Бесстрашный воин и преданный страж полюбил малышку. Со сладким нетерпением Крис ожидал того дня, когда он сможет представить Анжелу Зиору.
С выражением, присущим архангелу Михаилу, Зиор торжественно провозгласил те древние слова: «То нерожденное Дитя, что обитает в утробе сей младой галилеянки, есть Создатель вселенной».
— Когда Михаил увидал изумление, в которое повергли нас его слова, — продолжал Зиор, — он просто добавил: «Господь ныне соделался Младенцем; Сын Божий — Сыном Человеческим».
Крис дивился не столько тому, что рассказал ему Зиор, сколько тому, что ангел до сих пор не переставал удивляться событию, которое на земле записано во многие догматические постановления и символы веры и которое принимается миллионами людей просто, как в порядке вещей. Для Зиора Рождество Христово не имело отношения к нарядным елкам, зажженным свечам и коробкам с подарками. Для него оно было сердцем и душой всей вселенной.
— И, когда мы уже уверились, что большее чудо, чем то, какое сотворил Господь, уже невозможно, Он снова поразил нас, — голос его дрожал, но не только от восхищения, но и от нарастающего гнева. — Тот холм, на котором те ничтожные людишки надругались над Сыном Божиим. Мы с собратьями моими умоляли разрешить нам обрушиться на землю и на этих трусливых негодяев со всей мощью гнева воинства небесного. Мы рвались поднять свои мечи и стереть с лица земли все темные силы этого презренного мира. Мы жаждали совершить возмездие. Мы мечтали об одном: раз и навсегда покончить с этой раковой опухолью, с бунтарством против Всевышнего.
Крис первый раз видел, чтобы Зиор пребывал в состоянии такого исступленного гнева, в нем клокотала ярость, готовая излиться наружу всепоражающим потоком. Ангел метался, как лев в клетке, заново переживая те страшные события. Он вдруг показался Крису еще сильнее и выше ростом. В нем уже нельзя было узнать
кроткого учителя. Крис отступил с его пути, а тот преобразился в могучий дуб, противостоящий буре и отчаянно сопротивляющийся порывам ветра и ударам молнии.
— Эти жалкие люди, столь чуткие к обидам, нанесенным им другими, сами творили ужаснейшее злодеяние в истории мира, вбивая гвозди в плоть Господа. Мы жаждали сокрушить их, заставить есть землю и изрыгать грязь. Любой из нас мог покончить с ними со всеми одним ударом, и мы все желали нанести этот удар. Нас было миллионы, легионы; мы сбежались со всех уголков небес. Мы бились, рвались, рыдали и умоляли позволить нам уничтожить тех, кто посмел насмехаться, злословить и издеваться над Агнцем Божиим!
Голос Зиора громыхал и отдавался в ушах Криса, и тот чувствовал, что он достигал самых дальних пределов небес. Зиор с головой ушел в воспоминания тех дней. Но гнев его утих так же внезапно, как разразился. Ангел уселся на прежнее место.
— Михаил не пустил нас, — промолвил он чуть слышно, — ибо ему не позволил Господь.
Крису даже показалось, что в глазу у Зиора блеснула слеза, но он тут же уверил себя, что ангелы не плачут. А впрочем... Он уже ни в чем не был уверен. Зиор испытывал чувства, в которых Крис ему отказывал. Но что-то еще начало происходить. Образ Зиора помутнел и расплылся. Глаза Криса заливали слезы. Он тоже перенесся с Зиором на две тысячи лет назад; он тоже с ним вместе бился и рвался на помощь Агнцу, желая покарать Его врагов. Он тоже, как и Зиор, вынужден был смириться с леденящей душу действительностью: Агнцу суждено страдать в одиночестве.
Они сидели молча, бок о бок, и Крис почувствовал, что теперь они с Зиором одно целое. Он осознал, что поклоняться Богу можно по-разному, и это был один из способов.
— Мы корчились от бессилья, — продолжал Зиор свое повествование, — мы и не думали, что здесь, в раю, можно испытать такую адскую боль. Так мы познали, хотя и до конца не поняли, что все это было необходимо, чтобы свершилось правосудие Божье, и Его любовь восторжествовала. Ему не нужно было, чтобы мы Его спасали. Одним только словом Он мог истребить все человечество, разрушить вселенную, очистить творение от грязи и зла, что пригвоздили Его к кресту. Но Он не сделал этого. Он никогда не пошел бы на этот шаг. Не за тем Он спустился на землю, чтобы быть спасенным. Он спустился, чтобы стать Спасителем.
Зиор закрыл лицо руками. Крис впервые обратил внимание, насколько огромны эти руки, насколько они шершавы и мозолисты, и как они отличаются от мягкого ангельского лица. Крис также убедился, что обетование того, что на небесах не будет слез и мучений, касается времен более отдаленных.
Каким бы прекрасным ни было это место, подумал Крис, оно не будет в полной мере тем раем, каким его задумал Господь, пока в полной мере не свершится замысел Божий на зеллле.
— Я могу рассказать, попытаться объяснить, что произошло в день, когда Сын Божий испустил дух, — вновь заговорил Зиор, — но это будут лишь слова, — он тяжело вздохнул. — Мне никогда не понять того, что случилось. Но я никогда не перестану размышлять об этом. И у меня всегда найдется на это время, и найдутся те, кто захочет вместе со мной размышлять об этом небывалом событии. И какие бы новые удивительные происшествия ни ожидали нас впереди, в грядущей вечности, ничто не сумеет сравниться с тем непредсказуемым и необъяснимым мгновением, когда Бог отдал жизнь Свою во искупление душ человеческих. Да будет благословенно имя Господне.
Зиор подвел итог этой трагической истории:
— Смысл этого, господин мой, ты тоже не в силах будешь постичь во всей полноте, однако я чувствую, что, каким-то странным образом ты понимаешь в этом более моего. Ведь ты, в конце концов, из тех, кто был создан по Его образу и подобию. Ты из тех, за которого Он отдал жизнь, кто есть невеста Христова. Я же лишь прислуживаю на свадьбе и радуюсь всем сердцем за Жениха и невесту. Ты из тех счастливцев, которыми восхищаются и будут восхищаться в самых дальних уголках вселенной. И если я временами буду глядеть на тебя с некоторым страхом, помни, что это потому, что я знаю людей и на какие ужасы вы способны.
Я знаю, что все обиды, нанесенные вам и о которых вы не забываете, меркнут по сравнению с той обидой, которую вы нанесли Всевышнему; что тот гнев, который вы питаете к вашим обидчикам, должен быть обращен Господом Богом на вас. Когда вас изгнали из рая, я подумал, что с вами теперь покончено, и Господь навсегда отвернулся от вас. Ты тут увидел немало такого, что тебя потрясло и удивило, для меня же самым загадочным остается то, что ты вообще здесь.
Зиор продолжал:
— Ведь я знал тебя еще до того, как Господь привлек тебя к Себе, и мне были известны все твои земные прегрешения. Я искренне удивлялся тому преображению, которое ты пережил еще там, на земле, когда обратился от тьмы ко свету. Я никогда не знал темного мира, хотя некоторые из собратьев моих еще до сотворения человека избрали сей гибельный путь. Побитый и изуродованный до неузнаваемости, ты был преображен благодатью Божьей и оживлен Духом Святым, чтобы быть лучом света в царстве тьмы, подобного которому не знал мир. И ты жил, господин мой, не идеально, но с верою. И все, что ты видишь вокруг, есть лишь малая толика грядущей славы.
У Криса захватило дух от мысли, что на его долю выпала несказанная честь пребывать там, где он есть, но в то же время у него похолодело в душе от мрачных слов ангела о мире, который он многие годы с любовью считал своим домом.
Джейк сидел за своим рабочим столом в отделе новостей, уставившись на монитор компьютера. Он рисковал опоздать к сроку, но это его совсем не волновало. Он не спал всю ночь, думая о письме, о Чендлере и о проклятом списке. В голове у него роилось множество мыслей, которых он мог бы отогнать, если бы только захотел.
Было уже 10:20. В запасе было почти полтора часа — времени больше, чем достаточно, но, по правде говоря, он не знал, с чего начать. Джейк печатал очень быстро, восемьдесят слов в минуту, орфографию можно проверить по компьютеру, — значит, десять минут, и статья из необходимых восьмисот слов готова. Оставался только один вопрос, который никогда не оставлял его: насколько хороша будет его колонка?
Статьи, которые Джейк помещал в своей колонке, никогда не оставляли читателя равнодушным: одних они просвещали, других трогали, иных заставляли задуматься, многих они раздражали. Неудачной Джейк посчитал бы колонку, не вызвавшую никаких откликов. В газетах встречаются такие публикации, которые просто занимают место на странице, а есть такие, где совсем не видна позиция автора. Над экраном его компьютера пожелтевшей и растрескавшейся от времени клейкой лентой была прилеплена вырезка из газеты «Бостон Глоуб»: «Лучше оскорбить миллион читателей, чем запутать одного». Вот уже десять лет эта фраза служила Джейку своеобразным профессиональным девизом.
Время от времени Джейку сходили с рук не очень глубокомысленные статейки. На их фоне ярче смотрелись действительно талантливые вещи, которые удавались ему раз в пару недель. Особенно удачные его работы перепечатывались другими издания-
ми, люди посылали их ксерокопии знакомым, сохраняли вырезки среди важных бумаг. Домохозяйки лепили их на дверцу холодильника, а наиболее рьяные поклонники вывешивали на работе — в преподавательских или на досках объявлений. Но такое везение случалось не каждый раз. В спорте есть место для золота, серебра, бронзы, а также для откровенных неудач, которые обычно комментаторы объясняют «травмой, полученной на тренировке накануне соревнований». Однако верные фанаты прощают падение любимому спортсмену в память о былых звездных моментах. Читатели знали, на какие шедевры Джейк способен, и не отворачивались от него, когда не удавалось попасть в яблочко.
Джейк считался знаменитостью; он был одним из самых популярных журналистов в газете. Когда он только начинал вести свою персональную колонку, он писал статьи о местных проблемах. Пять лет назад он расширил круг тем, постарался оторваться от вопросов с четкой географической привязкой в надежде выйти на федеральный уровень. Идея удалась. Не прошло и года, как его заметило молодое журналистское агентство «Творчество», агрессивно отстаивающее свое место в газетном бизнесе и размещающее статьи талантливых провинциальных журналистов в изданиях по всей стране. Две из трех его еженедельных колонок уходили через эту организацию одновременно в сорок различных газет и журналов в девяти западных штатах, причем право выбора колонок предоставлялось самому Джейку. Обычно их печатали неделю спустя после выхода в «Трибьюн». Третью колонку он всегда посвящал если не местным, то региональным вопросам, чтобы читатели с северо-западного побережья по-прежнему могли считать блистательного Джейка Вудса своим парнем. Сегодняшняя колонка как раз была таковой, поэтому он не очень беспокоился: даже если статья получится не ахти какой, большинство его поклонников ее не увидят.
Стремление к совершенству двигало им и в школе, и в спорте, и в армии. Оно же создавало в его жизни некоторую напряженность, к которой Джейк, впрочем, привык. Джанет смеялась, что он впал в зависимость от жестких сроков, в которые он непременно должен был создать что-то стоящее, иначе на него падет ужасное проклятье. Теперь сама жизнь виделась Джейку в том же ключе: она лишь возможность сделать что-то стоящее, уложившись в определенные сроки, имя которым «смерть». Когда переступишь эту последнюю черту, ничего более изменить нельзя. Подходит время, и колонка — да и caiyia жизнь — остается в том виде, в каком она есть на данный момент: хороша ли, плоха ли, ничего более изменить нельзя.
Джейк решил было прибегнуть к своему запасному варианту: папке с надписью «Неотложка», которая была запрятана в глубине верхнего правого ящика стола. Там хранились различные идеи и наброски, особой ценности не представлявшие, иначе он давно пустил бы их в дело. Покорпеть минут тридцать — и статья готова. Но это было последним прибежищем Джейка, подстраховка на тот крайний случай, если он вдруг окажется с пустыми руками, и потому использовать эти материалы он не спешил. Большинству этих идей не суждено было покинуть свои конверты-темг ницы. В газетном бизнесе идеи — товар скоропортящийся. Если не получилось употребить сегодня, хранить его надо на виду. Если же полка холодильника переполняется, продукт сдвигается все дальше к задней стенке, ц о нем со временем забывают, а когда находят, он уже оказывается никуда не годным. Только и остается, что безжалостно избавиться от него. Некогда лакомый кусочек оканчивает свой век на дне мусорного ведра.
Джейк вздохнул и окинул взглядом свой рабочий стол в надежде натолкнуться на какой-нибудь предмет, который бы вызвал в нем прилив вдохновения, осмотрел пробковую доску для записок и сообщений, прикрепленную к перегородке. Лишь бы за что-нибудь уцепиться! Вот его фотография с Доком и Крисом на рыбалке. Рядом — огромная морская черепаха, которую он заснял подводным фотоаппаратом во время своей поездки в Черепаший Каньон близ Оагу два года назад. Тут же на полке несколько его журналистских наград — памятных статуэток,— те из них, что были невелики ростом и смогли уместиться в ограниченном пространстве его «кабинета». Джейк перебрал пришпиленные к дос-
ке телефонные сообщения и выбросил все, что устарело. Одно из них, трехнедельной давности, было из дома престарелых «Виста» от миссис Бест, отвечавшей за культурную программу. Она приглашала его выступить у них с лекцией на тему «Профессия — репортер». Он так и не перезвонил ей.
А вот фотография Каролины. Сэнди случайно взглянула на Джейка как раз в тот момент и увидела в его глазах знакомое печально-задумчивое выражение, какое появлялось каждый раз, когда Джейк смотрел на эту фотографию.
Рядом с Каролиной было пришпилено письмо от женщины, сильно пострадавшей от его колонки. Дело было пятью месяцами ранее, в июне. Джейк тогда писал о молодом человеке двадцати двух лет, пробравшемся в чужой дом и изнасиловавшем двух девочек. Джейк предположил тогда, что этот юнец есть порождение плохого воспитания и безразличного общества, что семья и социум несут равную ответственность за его низкую самооценку, которая и послужила толчком к столь гнусному преступлению. Естественно, Джейк не встречался ни с молодым человеком, ни с его матерью. В своем письме женщина рассказывала бесхитростно и горько, что отдала детям всю себя. Сознание того, что ее сын — преступник, и так причиняло ей немало горя, а тут еще статья в газете. Она писала: «Я вырастила четверых сыновей, и долгие годы я во всем себе отказывала ради них. Когда один из них ступил на скользкий путь, меня как громом поразило, я делала, что могла, чтобы его остановить, исправить, и разве моя вина, что эти усилия пропали даром? Трое других сыновей хором заверяют меня, что я была для всех них, в том числе и для Билли, прекрасной матерью. Вы не знаете ни меня, ни моей семьи, и мне странно, что вы с такой легкостью возлагаете на меня вину за тот отвратительный поступок, что совершил Билли. Почти все мои друзья прочли вашу колонку. К счастью, они знают, что там все ложь. Однако другие, не очень близкие мои знакомые — соседи и сослуживцы, — поверили вам, потому что «так в газете напечатали». Если я по глупости оговорю человека, большой беды не будет; когда же это делаете вы, господин Вудс, последствия оказывают-с я трагическими. Прошу вас, не забывайте об этом. Вы сломали мне жизнь, и тут уж ничем не поможешь, но я пишу вам в надежде, что впредь вы постараетесь не вредить невинным людям».
Это письмо задело очень глубокие струны его души. Сначала он хотел спрятать его в папку с пометкой «Отзывы — негативные», идущую сразу за значительно более толстой папкой «Отзывы — позитивные», но потом передумал и прикрепил над своим столом: пусть это письмо всегда будет немым укором и не дает ему опускаться до мелочной, язвительной небрежности. Оно служило ему своеобразной епитимьей, которую он наложил на себя сам. Глядя на это послание, Джейк вспоминал, что не должен делать поспешных выводов, и бросался еще на раз перепроверять достоверность фактов перед сдачей статьи в верстку. Он не планировал так надолго вывешивать письмо всем на обозрение, но оно производило положительное впечатление на коллег и посетителей, закрепляя за Джейком репутацию открытого, честного, ищущего журналиста, умеющего достойно принимать критику. Когда его в очередной раз обвиняли в предвзятости и бессердечии, он указывал на это письмо и скромно говорил, что он человек негордый и готов исправиться.
Рядом с этим письмом висело другое, написанное от руки очень небрежным, неровным почерком, в котором путались прописные и строчные буквы. Автор явно торопился и не беспокоился о каллиграфии. «Уважаемый мистер Вудс, я вижу, вы снова защищаете этих вонючих либералов, гомиков и прочих. Не очень-то радуйся, жид, фашист поганый, коммуняка недорезанный. Гореть тебе в геенне огненной, и так тебе и надо!». В записке недоставало только фразочки «искренне Ваш», подписи и обратного адреса. Посланию было уже два года, но Джейк с гордостью выставлял его на всеобщее обозрение. Отчасти он делал это потому, что считал, что, если кто-то настолько ненормальный так сильно настроен против него, значит, он, Джейк, — на верном пути. Отчасти он не убирал письмо и потому, что, когда он (довольно часто) критиковал по тому или иному поводу религиозных фанатиков и ультра-правых, это письмо придавало твердости в решении выве-
ста их на чистую воду, поскольку напоминало, с кем, по сути, он имеет дело. Это было самое злобное письмо из всех, которые он когда-либо получал, и Джейк предпочитал эту неприкрытую и отрезвляющую ненависть той напыщенной, надменной чуши, которую посылали ему другие «консервативные христиане», кутающие ту же самую ненависть в благообразные одежды «заботы», «сострадания» и «всепрощения».
Джейк окинул взглядом помещение отдела новостей в надежде на вдохновение. Он увидел море голов, склоненных над экранами компьютеров или с телефонными трубками у уха. Все, что было ниже плеч, скрывали перегородки, но Джейк знал, что руки у всех этих людей стучали по клавиатуре, копались в ящиках столов, перебирали бумаги, щелкали скрепками и листали справочники. Другой примечательный предмет, следующий по распространенности за телефонным аппаратом, были чашки. В большинстве из них плескался крепкий кофе, но были и такие, где по какой-то причине был налит чай или какао. Так или иначе, кофеин витал в воздухе, вписываясь в напряженный ритм неумолимых сроков, правящих бал в газете. Неудивительно, что журналисты в большинстве своем были народом нервным и раздражительным. Однако, несмотря на это, в отделе новостей, как нигде, дарила доброжелательная, шутливая атмосфера. Время от времени из какой-нибудь кабинки поднималась рука в попытке забить трехочковый в мусорную корзину на другой стороне прохода. Один из репортеров любил покидать над кабинками летающую тарелку. У некоторых в столах были спрятаны пугачи с пистонами и водяные пистолеты. Джейк оглядел помещение, наполненное улыбающимися и нахмуренными лицами с закатившимися в задумчивости глазами, и отметил про себя, что оно подобно государству в государстве. Оно жило своей особенной и неповторимой жизнью, и цокающий звук нажимаемых клавиш сопровождал каждое движение возвышавшихся над перегородками лиц.
Он посмотрел на Рэя, сидящего немного поодаль через проход на многокнопочном телефоне. За каждой из двадцати трех кнопок были запрограммированы номера полицейских участков го-
рода. Его работа заключалась в том, чтобы один за другим набирать эти номера и осведомляться, нет ли у них каких-нибудь новостей для газеты «Трибьюн». Уважающие себя газеты не сидят без дела, надеясь, что новости свалятся им на голову; они берут дело в свои руки. Хотя иногда это происходит довольно странным образом. Джейк как-то разговорился с Реем, и оказалось, что тот ни разу не бывал ни в одном полицейском участке (ближайший — через дорогу от здания газеты!) и не встречался лицом к лицу ни с одним из тех, с кем он ежедневно общается по телефону.
Телефон для журналистов — дорога жизни, кислородная трубка, через которую они вдыхают информацию. Вдыхают информацию, выдыхают статьи. В случае с авторами колонок, вдыхают информацию, выдыхают точки зрения. Раньше корреспонденты проводили немало времени на местах происшествия. Теперь же, благодаря телефону, газетчики могут выдавать свои материалы, не вставая из-за стола. В среднем, трое из каждых четырех репортеров находились на проводе. Арчи, комендант здания, рассказывал, что в редакции проложено свыше двухсот телефонных линий.
Надо бы узнать, какой в конце месяца приходит счет. Джейк вдруг осознал, насколько туго у него обстоит дело с сегодняшней колонкой, если он задумался над каким-то дурацким счетом за переговоры. Хотя, с другой стороны, неплохая мысль: телефон и журналистика в информационный век. Он набросал пару слов на листе бумаги и засунул его в одну из папок.
Тут он обратил вниманиеща Кларенса Абернати, который направлялся к своему рабочему столу в спортивном отделе. Он был от Джейка в метрах двадцати, когда чуть было не столкнулся с проходившей мимо Луизой Сильман. Джейк не мог не рассмеяться: взаимная неприязнь этих двух коллег чувствовалась на расстоянии. Дело в том, что Кларенс был человеком резким и не стыдился принадлежности к мужскому полу, в то время как Луиза была феминистка до мозга костей, причем из разряда тех, кто считает, что, если мужчина открывает перед ней дверь, значит, он высокомерный задавака, а если не открывает — грубиян и неве-
жа. Для нее все сыны Адама разделялись на два типа: свирепого варвара и болвана-деревенщину. Она не признавала мужчин как класс, за исключением тех, кто прыгал вокруг нее как дрессированные собачки, коих, как ни странно, в газете находилось предостаточно. Кларенс говорил о таких, что они «замаливают грехи всего рода мужского». Когда Джейк советовал Кларенсу^ бьггь повежливее и хотя бы время от времени улыбаться Луизе, тот возражал: «Зачем это? Чтобы она потом в суд на меня подала за сексуальные домогательства?».
И хотя их взгляды во многом не совпадали, Джейк почему-то чувствовал с Кларенсом близость, схожую с той, какая была у него с Доком и Крисом. Это была взрослая версия настоящей мальчишечьей дружбы, к которой он так привык с детства. Детская версия была полна дерзких выходок и великих приключений, а в более будничном варианте — пусканием «блинчиков» на речке, сидением в шалаше и разговорами об анатомии человека в плане секреторных выделений, испражнений, а также ароматических и звуковых эффектов. Ближе к старшим классам, сюда примешивались пересуды о девчонках. Все те безумства, которые они совершали «на спор», типа запрыгивания на бампер отъезжающей машины или пускания стрелы вертикально вверх, чтобы посмотреть, кто не шелохнется на месте, пока та не упадет, а кому слабо. Перед рискованностью некоторых трюков меркли опасности армейской службы. Одним словом, чего только они ни вытворяли, чтобы доказать себе и другим, что они — не девчонки. На это их толкала бьющая через край мужская энергия — она переполняла их, искала выхода, кружила голову и порой приводила к безумным поступкам, но, по сути, в ней не было ничего дурного. Кларенс не считал принадлежность к мужскому полу ни грехом, ни проклятьем, ни болезнью; и Джейку это импонировало. Такая позиция была как глоток свежего воздуха.
Многие его коллеги обоего пола придерживались того мнения, что мужчин хлебом не корми, дай поэксплуатировать несчастных угнетенных женщин, и что только женоподобные особи являются приемлемыми мужчинами. Кларенс как-то очень точно сформулировал основной ультра-феминистический догмат (это произошло после очередной стычки с Луизой Сильман): «У мужиков полно недостатков, но все их легко исправит хорошая кастрация».
На самом деле, Джейк давно заметил, что большинство женщин обращает внимание не на этих «современных» женоподобных мужчин, а на несколько «старомодных» кавалеров, то есть на тех, кто не кичится своей мужской сутью, но проявляет достаточно твердости и силы, заклейменных общественным мнением как орудия подавления. Подобно многим своим коллегам, Джейк ловил себя на том, что в присутствии других он тоже неодобрительно качает головой в адрес этих «дикарей», которые «ничего не понимают в вопросах равенства», в то время как свои нерабочие час*л, вдали от политически корректных стражей, он предпочитал проводить в компании именно таких «отсталых» парней.’ Пару раз он даже порывался посвятить свою колонку именно этой животрепещущей теме, но эта мысль приходила в голову, лишь когда он бывал либо болен, либо пьян, либо и то и другое. Приходя в себя, он каждый раз понимал, что это слишком большой риск. Если ему дороги его репутация и перспективы на будущее, некоторые вопросы лучше не затрагивать.
Джейк вздрогнул, когда его взгляд упал на большие настенные часы с круглым белым циферблатом и черными стрелками, знакомые всем еще со школьных времен. 10:48. У него оставалось меньше часа. Полное отсутствие сосредоточенности и направленности в мыслях указывало на то, что статьи не будет. Опыт же подсказывал иное. И дело даже не в государственной премии. Делай хорошую мину при плохой игре. Пора было наконец поднатужиться и выдать что-нибудь стоящее, даже если это означало сблефовать.
Джейк напоследок еще раз обвел глазами отдел новостей в надежде на внезапное озарение. Мартин затравленно выглядывал из-за свой перегородки, нервно ероша лохматую шевелюру. Ага, чудненько! Его главный конкурент тоже в запарке. Колонка Мартина выходила в свет по вторникам, четвергам и суббо-
там; так что дни подготовки материала у него были понедельник, среда, пятница, — как и у Джейка. У Сюзанны Фарлей тоже выходила колонка по тем же дням, но Сюзанна все же писала о политике, так что Джейку она не соперница, а вот Мартин, как и Джейк, был обозревателем по общим вопросам, так что лю-бая идея была одинаково хороша для любого из них. Увидав, что и Мартин беспомощно мечется в поисках темы, Джейк почувствовал прилив сил.
Он схватил телефонную трубку и набрал номер, спешно освежая в памяти подзабытые за неделю правила ведения интервью. Основным приемом, которым он пользовался почти подсознательно, было задавать острые вопросы своим единомышленникам и, напротив, быть как можно мягче с теми, с кем был не согласен. Так он казался сам себе объективным, но главное, порождало ответы вполне откровенные и пригодные для цитирования.
— Добрый день, с вами говорит Джейк Вудс. Барбару Бетчер можно? — Бетчер была главой орегонского отдела НАВО (Национальной ассоциации по вопросам образования). Поскольку эта колонка должна была исследовать проблему местную, Джейк решил обратиться к школам. Вот уже вторую неделю длилась учительская забастовка, а тут еще к старым бедам добавились споры о введении правительственных ваучеров для покрытия части расходов на обучение в частных гимназиях для тех детей, которые по тем или иным причинам перейдут туда из государственных учебных заведений.
— Привет, Барбара, это Джейк Вудс. Нормально. Знаешь, у меня мало времени, так что давай прямо к делу. Тебе известно, с каким пониманием я подхожу к вопросам образования. Я первый готов кричать на каждом углу, что профессия учителя важнее профессии баскетболиста, и всей душой за поднятие престижа педагогов. Однако признаюсь честно, что даже я с гораздобольшим удовольствием пойду на матч отборочного турнира НБА, чем на лекцию опытной учительницы математики о новых подходах к преподаванию алгебры "1 средней школе. — Джейк отметил про себя, что Барбара не засмеялась. — Рынок
есть рынок, и, следовательно, зарплата у учителей соответствующая, то есть очень маленькая. И, если подумать, разве это так несправедливо? Неполный рабочий день, длинные отпуска, оплаченная страховка, — а вы все жалуетесь, что получаете меньше сантехника. В итоге все получается честно! — Джейк почувствовал, что задел нужную струну.
— Именно такое пренебрежительное отношение к учительскому труду развращает наших детей и наше будущее. — Ого, Барбара, кажется, сегодня не в духе.
— Барбара, твоя мысль мне понятна и близка, а теперь быстренько разъясни, что пренебрежительного было в моих словах и как они могут навредить нашим детям?
— Люди готовы платить спортсменам, механикам и сантехникам больше, чем тем, в чьих руках находятся их собственные дети.
Это говорит о том, что дети для них менее важны, чем их машины или водопровод.
Джейк быстро напечатал: «у механиков и сантехников зарплата выше, т. к. машины и водопровод важнее».
— Ясненько. А что ты ответишь налогоплательщику, который говорит: «Послушайте, я обеими руками за образование, но меня не устраивает то, чему и как учат моих детей», или: «У меня дети уже давным-давно оакончили школу, а вот налог на собственность за последние двадцать лет вырос в три раза, и все под предлогом развития этого самого образования, а оно год от года все хуже и хуже»?
— Это очень эгоистичные рассуждения. Пусть они сначала до
кажут, что нынешнее образование много хуже того, что было раньше. Все это очень несправедливо. Эти жалобщики любят разгла- /
гольствовать о падении академической успеваемости, а ведь Орегон вот уже несколько лет по результатам единого госэкзамена
стоит выше среднего.
— Может быть, и выше среднего, но ведь сам балл все равно довольно низок. Разве нет? Нам могут возразить, что, если кто-то учится еще хуже орегонских школьников, это еще не значит, что орегонские учителя хорошо справляются со своей работой.
— Как можно в этом обвинять нас? Многие дети растут в очень неблагоприятной среде, они не получают никакой помощи и поддержки в семье. Неужели это не отражается на их успеваемости? И я решительно не согласна с утверждением, что наши школы не справляются. Наши учителя очень стараются. При тех ограниченных средствах, которые к нам поступают от государства, я считаю, мы просто творим чудеса».
— Так значит все дело в ограниченности средств?
— Конечно! Хорошее образование требует хороших учителей и хороших программ. А хорошие учителя и хорошие программы требуют хорошего финансирования. Уровень финансирования говорит также об уровне поддержки со стороны общества. Если органы власти уменьшают налоги, идущие на развитие системы образования, то как это должны воспринимать наши дети? А этот балаган с ваучерами? Как вам понравится, если ваши кровные деньги будут уходить на школы, где взращивают бритоголовых шовинистов или сатанистов? Я полагаю, вы уже созвонились с организацией ГООО?
— Нет еще, но намереваюсь это сделать, — Джейк тревожно глянул на часы. Очень надеюсь там кого-нибудь застать! Он уже решил, что статья будет именно на эту тему, и, хорошо ли это, плохо ли, пути назад не было.
— Знаешь, Барбара, я, возможно, тебе еще перезвоню в течение ближайшего получаса. Ты не могла бы не отлучаться от телефона?
— Конечно, звони. Послушай, у меня есть сравнительные таблицы по заработной плате на двух страницах, а также целая папка компромата, разоблачающего эту хитроумную затею с ваучерами. И еще у меня есть отличные материалы об этой пресловутой ГООО, демонстрирующие, что их скрытые планы — протащить религию в государственные школы. Думаю, вам это может пригодиться. Я могу послать факс.
— Прекрасно, только, если можно, побыстрее. У тебя наш номер есть?
— Да-да, не волнуйся. Все материалы будут у тебя на столе через пять минут.
Джейк положил трубку и стал искать номер ГООО в справочнике, составленном «Трибьюн» для внутреннего пользования. Он никогда раньше не звонил в эту организацию, но пару раз читал высказывания Карла Магони в прессе и помнил, что тот ему сразу не понравился.
— Граждане за ответственное отношение к образованию. Добрый день, — ответил приятный женский голос.
— Добрый день. Вас беспокоит Джейк Вудс из газеты «Трибьюн». Карла Магони, пожалуйста.
— Здравствуйте, меня зовут Линда, я жена Карла. Он сейчас подстригает газон.
— Разве это не рабочий телефон?
— Да-да, рабочий, — засмеялась Линда, — установлен у нас в кладовке. Это наш офис. Я тут случайно заходила за банками, а то бы вы попали на автоответчик. Мы ведь организация в прямом смысле доморощенная, офисов из стекла и мрамора не держим. И государственной поддержки не имеем — в финансовом плане.
Голос у нее был довольно жизнерадостный, но Джейк закатил глаза от нетерпения. В трубке что-то зашуршало и грохнуло.
— Подождите секундочку, у меня тут все падает.
— Просто позовите Карла...
Времени оставалось все меньше. Ожидая у телефона, Джейк не притопывал в нетерпении ногой и не изучал обстановку на своем столе, как это делали некоторые. Оц принялся печатать на компьютере мысли, приходившие ему в голову. Он писал: «Колонка Джейка Вудса не будет опубликована, т. к. все пропало».
— Прошу прощения, мистер Вудс. Это опять я. Эти дурацкие полки...
— Послушайте, я рад за полки, но дело очень срочное. У меня в распоряжении всего сорок минут, чтобы закончить статью, и мне срочно надо переговорить с вашим мужем.
— Конечно-конечно, я понимаю, мистер Вудс. Одну минуточку.
Джейк печатал не останавливаясь: «Читатели с огромным интересом прочтут, что супруга Карла Магони отправилась за своим
мужем, мирно стригущим свой газон, ровно за тридцать восемь минут до окончания срока написания статьи».
— Карл Магони слушает. Чем могу быть полезен, мистер Вудс?
— У меня лишь несколько минут, чтобы закончить статью об учительской забастовке и о госфинансировании школ. Я уже разговаривал с председателем профсоюза учителей. Мне бы хотелось еще одно мнение по этому поводу.
— Спасибо, что позвонили. Частенько приходится читать о точке зрения наших оппонентов. Я рад возможности поделиться наконец нашей.
Он считает себя экспертом и ожидает телефонных звонков от желающих послушать его компетентное мнение, а у самого офис в кладовке и газон нестриженый.
— Не могли бы вы вкратце изложить свою позицию. За что боремся?
— Я за права детей и за развитие образования, хотя в прессе нас выставляют в ином свете. К учителям, по крайней мере, к большинству из них, у меня никаких претензий нет.
— Странно, потому что многие считают наоборот.
— Возможно, это потому, что они не читают нашей литературы и не слушают наших выступлений. Моя жена десять лет проработала в государственной школе, да и сейчас иногда замещает. Наше беспокойство связано с тем, что, к сожалению, деньги налогоплательщиков не доходят до учителей и школьников. Мы платим огромные жалования администраторам из отдела образования и прочим чиновникам. Некоторые из них неплохо справляются со своими обязанностями, но, поскольку средства весьма ограничены, не лучше ли подсократить часть ненужных должностей, не урезая при этом зарплаты учителям?
— Я слышал, что вы недовольны работой наших учителей.
— Не всех. Многие работают прекрасно. Дело в том, что нет единого стандарта качества их деятельности. НАВО пресекает всякие попытки ввести какую-либо систему оценки того, как учителя справляются со своими обязанностями. А ведь мы могли бы как-то поощрять передовиков и помогать отстающим, а от найме-
нее успешных избавляться. Нигде качество работы не имеет так мало значения, как в среде сплоченных профсоюзами учителей. Если бы государственные школы могли содержать самих себя и находились бы в равных условиях с частными гимназиями, я был бы спокоен: как в нормальном бизнесе, плохие учебные заведения либо исправлялись бы в лучшую сторону, либо сходили бы со сцены. Некомпетентным педагогам указывали бы на дверь, как это происходит в реальном мире. На деле же, в бюджетной сфере напрочь отсутствует стимул развиваться и совершенствоваться, а козлом отпущения всегда служит государство, которое дает слишком мало денег. Истина же заключается в том, что в самой системе кроются изъяны, которые не исправить с помощью денег. Это все равно что тушить пожар бензином. Огромное количество собираемых налогами средств просто разбазаривается.
Джейк законспектировал: «учителя некомпетентны, школы разбазаривают деньги налогоплательщиков, тушить пожар бензином».
—Что-нибудь еще? — Да из его жалоб целую книгу можно написать!
— Какова направленность вашей статьи? — Магони явно нервничал.
Джейк закатил глаза:
— Я же говорил, хочу быть объективным, поэтому решил побеседовать с представителями обеих сторон.
— Я почему спрашиваю, дело в том, что я всего дважды давал интервью вашей газете, но каждый раз мои слова искажали и передергивали.
Джейк брезгливо поморщился. Эти придурки вечно ноют, что их передергивают. Они просто не осознают, насколько нелепы, пока не увидят собственные слова черным по белому.
— Послушайте, мистер Магони, я вовсе не собираюсь вас передергивать, к тому же у меня, правда, совсем не остается времени. Не могли бы вы мне поведать еще какие-нибудь из ваших жалоб?
— Я не считаю, что мы жалуемся, скорее, мы выражаем обеспокоенность. Ну, например, результаты единого госэкзамена:
средний б зал постоянно падает. Исследования показывают, что почти половина выпускников старших классов не умеют читать. Однако вместо того, чтобы обучать их чтению, школы направляют свою энергию на разработку программ по половому воспитанию, развитию собственного достоинства и единству в разнообразии.
— К слову, о половом воспитании, — продолжал Магони. — Детям рассказывают о сексе в отрыве от морали и нравственных устоев. Подростки получают презервативы в школьных медпунктах, что просто возмутительно, и в этом со мной соглашаются родители самых различных взглядов. Многие школы даже отправляют учениц на аборты, не ставя в известность родителей.
Джейк зафиксировал пару основных пунктов, но на последних словах Магони он бросил печатать. В тему, не в тему, - опять про аборты!
— Я не слишком быстро, мистер Вудс? Вы успеваете записывать?
— Нет-нет, в самый раз. Прошу вас, продолжайте.
— Вы на пленку записываете?
— На пленку? Нет, я конспектирую, — Джейк взгляйул на экран. Он напечатал шесть неполных предложений и несколько обрывков фраз, которые, если понадобится, можно будет развить.
— Просто интересно, как это вам удалось записать все, что я вам тут говорил. Неужели вы так быстро печатаете?
— Дело в том, что я вряд ли воспользуюсь всем, что вы мне рассказали на все сто процентов. В журналистике свои приемы. — Да он, похоже, считает, что все его перлы должны ловиться на лету и вставляться в рамочку.
—• Я понимаю, что не на все сто. Просто интересно, как вам удастся точно передать то, что я вам рассказал.
— Послушайте, мистер Магони, я конспектирую ваши слова точно так же, как я конспектировал слова Барбары Бетчер из НАВО и всех остальных. Вы находитесь на общих основаниях, никакого особенного отношения. Если вы думаете, что против вас готовится всеобщий заговор, вы ошибаетесь. — Эти их постоянные истерики по поводу необъективности прессы - ненормальные параноики! —
Через тридцать две минуты эта статья должна лежать на столе главного редактора; я не имею возможности записать ваше интервью на пленку, а потом перенести на бумагу слово в слово.
— Я понимаю. Я просто хочу, чтобы все было точно. Я надеюсь, что, когда вы будете просматривать ваши заметки, вы вспомните, что я говорил и в каком контексте. Я не прошу вас соглашаться с моим мнением, все, чего я прошу — это объективности и точности.
Джейк даже побагровел от возмущения:
— Я журналист с двадцатилетним стажем. Я известен своими объективностью и точностью. Если вы хотите прекратить интервью, прекрасно. Я ограничусь тем, что вы мне успели-таки сообщить. Однако не жалуйтесь потом, что большинство цитат будет со стороны ваших оппонентов, поскольку вы отказываетесь продолжать.
— Я вовсе не отказываюсь продолжать. Я просто хочу, чтобы меня цитировали точно.
— Так и будет. А теперь прошу вас не терять времени. Есть у вас еще что-нибудь добавить? — Джейк услышал, как в трубке вздохнули, и это его очень раздражило.
— Очень важно, чтобы ваши читатели поняли, что, если бы государственные школы работали бы на конкурсной основе, как частные предприятия, дела в них обстояли бы иначе. К примеру, мне может не нравиться машина, которую вы покупаете, или механик, которого вы нанимаете, но это ваш выбор и мне до этого дела нет. Однако если вы выбираете машину и механика, а плачу по счетам я, то разве я не имею права вмешаться? Если налогоплательщики считают определенные программы ошибочными и вредными и если эти программы оплачиваются за их счет, люди имеют право высказать свое мнение. Государственные школы принадлежат не только администраторам, учителям и НАВО, они принадлежат всем людям и, в частности, родителям.
— Вы утверждаете, что от государственных школ один вред? — задавая вопрос, Джейк уже печатал: «программы ошибочны и вредны».
— Я бы не стал обобщать. По многим предметам разработаны прекрасные программы. Меня беспокоят лишь те, о которых я говорил, от них ца самом деле только вред. Я не сомневаюсь в искренности их разработчиков, но воспитание вне устоев и ценностей по сути своей разрушительно для детской психики. Неудивительно, что молодое поколение не знает цену человеческой жизни, неудивителен рост подростковой преступности, когда в школах им проповедуется, что в порядке вещей — выбросить слабого за борт, если оставшимся в лодке будет легче продолжать путь; что ничего нет страшного в убййстве нерожденного ребенка.
Ну, вот, опять! Сколько можно?
— Конечно, возлагать вину на одну только школу нельзя, ибо мы все виновны, но и снимать с них всякую ответственность тоже не дело. Согласитесь, если дети не научатся ставить истинные Ценности выше своих сиюминутных желаний, какой тогда смысл в воспитании? Вот вы сами как думаете, разве плохо, если новое поколение окажется на более высокой, чем мы, ступени нравственного развития? Зачем же лишать их элементарных знаний в области морали? Бесспорно, первичная ответственность ложится на плечи родителей. Например, в нашей семье мы подходим к этому вопросу очень серьезно, чего и всем остальным советуем. Это облегчит задачу учителям. Им и так трудно приходится.
Пока Магони говорил, Джейку принесли факс от Барбары Бет-чер. Джейк пробежал его глазами. Кратко, четко, хорошо сформулировано — прекрасный материал.
— Всем известно, что промышленность развивается лишь в условиях конкуренции. НАВО не желает конкуренции. Они мечтают о монополии. Они уверены, что обладают правом учить наших детей чему угодно и какими угодно способами. Дети для них — подопытные кролики во всех их либерально-социальных экспериментах. Правительственные ваучеры поставят бесплатные школы в положение, при котором они должны будут бороться за каждого ученика, ведь родители получат возможность выбирать, в какую школу отдать детей. Выступая против введения системы
ваучеров, НАВО косвенно признает, что государственные учебные заведения не в силах конкурировать с частными.
— Так вы бы хотели, чтобы государственные школы вообще позакрывали?
— Конечно же, нет. Должны остаться только хорошие школы, неважно, государственные или частные. Закрыться должны только те учебные заведения, в которые родители при наличии выбора не желают отправлять своих детей. Разве нужно оберегать и поддерживать дрянные школы? Для какой цели? От их закрытия выиграли бы все. А тем временем, по закону рыночных отношений, оставшиеся школы продолжали бы улучшаться. Чтобы люди купили ваш товар, вы должны обеспечить его высокое качество.
— Ваши рассуждения понятны с точки зрения человека из высшего или среднего класса. Но что делать беднякам и нацменьшинствам? Именно они в первую очередь пострадают от введения ваучеров, — Джейк немного перефразировал вопрос, красовавшийся на первой странице факса.
— Ды вы шутить изволите! Вы что, не читали результатов опросов? Да ведь именно эта категория граждан, в отличие от белых среднего и высшего слоев, в подавляющем большинстве приветствуют введение ваучерной системы, поскольку им-то выбирать не приходится, и именно их дети оказываются в самых одиозных государственных школах. Эта категория граждан мечтает, чтобы их дети тоже могли обучаться в элитных гимназиях, подобных тем, в каких учатся дети обеспеченных родителей, где они могли бы научиться-таки читать и писать и где им не приходилось бы уворачиваться на переменах от назойливых наркодельцов. Я с радостью могу поделиться с вами телефонами десятков семей различных национальностей, которые активно поддерживают нашу кампанию за введение ваучеров. Они с удовольствием дадут вам интервью.
— Спасибо, мистер Магони, это уже лишнее. Я ведь пишу колонки, а не аналитические статьи. Кстати, у вас, как я понимаю, есть дети. В какую школу они ходят?
7 У последней черты
— В школу Доброго Пастыря. До прошлого года наша старшая дочь училась в государственной школе «Эвегрин», что от нас через дорогу. К сожалению, ей отказались выдать аттестат, поскольку она не захотела продемонстрироватьтребуемую широту взглядов по вопросу «единства в многообразии», ибо эти навязываемые ей взгляды противоречили ее личным убеждениям. Так что нам пришлось отдать ее в частную школу.
Джейк почувствовал прилив адреналина, который всегда ощущал в важные, поворотные моменты. Он быстро напечатал: «Забрал детей из государственной школы по религиозным соображениям. Не соглашался с многообразием. Отослал детей в церковную школу. Гос. школа через дорогу».
Магони снова занервничал:
— Я надеюсь, что вы упомянете в своей статье, что двадцать два процента учителей, состоящих в НАВО, обучают своих детей в частных гимназиях. Эти показатели вдвое выше средних по стране. А в таком крупном городе, как Милуоки, эта цифра вообще достигает пятидесяти процентов. Невооруженным глазом видно, что сами учителя стараются пристроить своих детей куда получше, и правильно делают. Почему же малообеспеченные семьи и нацменьшинства должны выбирать между платой за обучение и платой за квартиру? Они вынуждены посылать своих детей в школы, где учителя из этих самых школ в самом страшном сне не пожелали бы образовывать собственных отпрысков? А ведь бедные люди — такие же люди, как все, у них есть мечты, надежды, они так же любят своих детей...
Джейк давно перестал печатать. Магони замешкался.
— Вы напишете об этом в своей колонке?
Не твое дело, о чем я напишу, а о чем промолчу.
— Мистер Магони, я еще не решил, что попадет в статью.
— Ну, понятно. Ладно. Знаете, вот у меня тут есть интересная статистика, мистер Вудс. В некоторых штатах ежегодные затраты на одного школьника намного ниже, чем у нас, а средний балл за госэкзамен гораздо выше. В столице, в Вашингтоне, эти суммы самые высокие по стране, а до результатам госэкзамена
они на пятьдесят первом месте, то есть худший результат в стране. А вот тут данные по ста семидесяти государственным школам, считающимся лучшими в Америке: их затраты много ниже средних показателей. Видите, прямой зависимости между потраченными средствами и качеством образования нет, и этот факт давно доказан. Несмотря на это, нам непрерывно твердят, что стоит только подкинуть немного деньжат, и все непременно наладится. Неправда! Давайте я вышлю вам всю эту информацию, вы почитаете. Это статистические данные из официальных источников, мистер Вудс, а официальные источники всегда беспристрастны.
— Я, конечно, извиняюсь, но у меня совершенно нет времени копаться в бумагах — ни с той, ни с другой стороны. Мне уже ясна ваша позиция в общих чертах. Что-нибудь еще?
Джейк уже потерял всякий интерес к своему собеседнику. Он торопливо печатал и правил текст своей статьи, в то время как на том конце провода Магони продолжал с горячностью излагать свои мысли. Наконец Джейк перебил его:
— Прогну прощения, но я и так уже уделил вам гораздо больше времени, чем Барбаре Бетчер. Какой-нибудь финальный удар, так, напоследок?
— Я не собираюсь никого ударять. Я поделился с вами своим мнением, честно и откровенно. А напоследок я бы хотел поблагодарить наших учителей, которые так напряженно трудятся, хотел бы пожелать им, и школам в целом, быть чуть более открытыми и доброжелательными к традиционным ценностям, достоинства коих неоспоримы. Надеюсь, что со временем мы вернем-ся-таки к нашим корням.
Джейк напечатал еще пару строк.
— Благодарю вас, мистер Магони. Спасибо, что уделили мне время.
— Мне было бы интересно узнать ваше мнение по этому вопросу, мистер Вудс.
— Мое мнение вы прочтете в завтрашней утренней колонке. Еще раз спасибо, до свидания, — Джейк поспешно повесил труб-
ку. Он не хотел показаться невежливым^ но сроки поджимали. Он и так потратил на Магони слишком много времени.
Было уже 11:17, от адреналина даже немного кружилась голова. Закончить статью необходимо к 11:35, в крайнем случае, к 11:45. По крайней мере, сегодня он до всех дозвонился с первого раза. Хорошо бы принять такой закон, по которому все нужные люди находились бы у своих телефонов с 9:30 до 11:30, хотя бы по понедельникам, средам и пятницам, и при этом держали линию свободной на случай, если позвонит мистер Вудс.
Джейк принялся бешено печатать. Затем он проверил количество слов. Прекрасно, уже шестьсот. Он допечатал еще несколько предложений. Семьсот. Пора было снова звонить Барбаре.
— Здраствуйте, это опять Джейк Вудс. Барбара ожидает моего звонка... — Мисс Бетчер подняла трубку в считанные секунды. — Барбара, в заключение еще пара вопросов. Я только что переговорил с Карлом Магони. Да, тот еще фрукт. Послушай, мне нужна твоя реакция на некоторые его заявления. Замечательно. Вот первое: «Образование, получаемое в государственных школах, не выдерживает конкуренции с образованием частным».
— Глупости. Мы обеспечиваем нашим детям прекрасное образование, разумеется, в рамках наших ограниченных средств. Частные гимназии находятся под покровительством богачей. Они закрывают свои двери перед неимущими, инвалидами и представителями национальных меньшинств. Они принимают исключительно детей из привилегированных семей, чтобы им(еть возможность в конце года похвастаться, что их средний балл выше среднего балла в государственных учебных заведениях. Все наши учителя имеют специальное образование и сертификаты. В частных же заведениях работают самоучки, набившие руку, ведя занятия в воскресных школах, и возомнившие себя педагогами. Не выдерживают конкуренции! Как бы не так! Глупости все это.
Ну, Барбара разбушевалась!
— Боюсь, что я немного резка. Не думаю, что следует цитировать меня слово в слово в печати. Ты понимаешь, что я имею в виду, Джейк?
— Конечно-конечно. Вот тебе еще одно, — Джейк искал на экране недописанное предложение: «платим налоги, имеем право высказываться, как их тратить». — Магони утверждает: «Школы финансируются за счет моих налогов, значит, я имею право контролировать, как эти деньги тратятся».
— Какие высокомерные гордецы! За кого они себя принимают? Это ему не частная лавочка, и он здесь не акционер с правом голоса. Как насчет молчаливого большинства, которое одобряет и поддерживает наш курс, а на худой конец, просто ни во что не вмешивается? Они не указывают, как нам управлять нашими школами. Мы здесь тоже не лыком шиты — вы знаете, что у Магони дети не в государственную школу ходят?
— Да, как раз поймал его на этом.
— Так какое же он имеет право указывать, как управлять государственной школой, в то время как сам он бежал из нее?!
— Ладно, ладно, на меня нападать не надо. Я здесь только вопросы задаю.
— Ну что ты, Джейк, я на тебя не нападаю. Просто у меня мурашки по спине от этих сектантов, любителей Библию читать. Если они возьмут верх, образованию в нашей стране настанет конец. На что-нибудь еще тебе выдать реакцию?
— Все, отбой. Время кончилось. Спасибо, что согласилась побеседовать, Барбара. С тобой было о-о-очень приятно работать.
— Ты факс получил? — Буря на том конце провода окончательно утихла, в голосе собеседницы сияла улыбка.
— Да-да, спасибо. Информация бесценная.
— Джейк, — Барбара говорила уже совсем по-свойски, — в марте у нас конференция. Ты приглашение получил? Мы тебя ожидаем с лекцией. НАВО с огромным уважением относится к позиции «Трибьюн» по вопросам прав ребенка и поддержки образования. Особенно твоя колонка нам очень нравится. Так значит, уже в завтрашнем номере?
— Да-да, если только мне удастся ее закончить в ближайшие десять минут.
Стрелки на часах указывали зловещие 1/1:45, как в машине, когда бензин на нуле. Только никакой паники! Если разогнаться на парах, можно протянуть еще пару миль, так что и после срока можно протянуть еще пару минут и закончить статью, даже если Винстон начнет зудеть прямо над ухом. Винстон такой забавный, когда сердится.
Джейк набросился на статью, атакуя абзац за абзацем. Теперь у него было девятьсот слов. Надо сокращать. В голове у него шумело, но перед глазами уже маячила финишная прямая. Он приготовился к последнему рывку.
Джейк закончил править в 11:51, как всегда опасно играя с конечными сроками. Он нажал клавишу «отправить», и материал ушел к Винстону. На экране высветилось, что Винстон занят проверкой статьи, отосланной ему Мартином. Джейк с облегчением вздохнул: значит, Мартин не опоздал. Обычно, если к 11:35 у Винстона в компьютере не лежало хотя бы одной из двух колонок, он выходил на охоту, словно тигр в поисках своей жертвы. Порой, видя приближение разъяренного начальства, Джейк нажимал кнопку «удалить» и стирал незаконченную статью с экрана, делая вид, будто только что отослал ее. Пока же Винстон пробирался обратно к себе в кабинет, отмахиваясь от многочисленных вопросов, сыпавшихся на главного редактора со всех сторон, Джейк быстренько восстанавливал текст, вносил последние правки, и к тому времени, как Винстон прорывался наконец в свой офис, конечный вариант завтрашней колонки действительно оказывался у него в компьютере.
Иногда Джейк принимался отчаянно размахивать руками, чтобы привлечь внимание кого-нибудь из коллег, давая им понять: «Винстон идет! Задержите!». Чаще всего помощником в этом деле оказывался Барт, телевизионный критик, чей стол находился лицом к Джейку в метрах десяти от него. У Барта на перегородке были закреплены три постоянно включенных маленьких телевизора, которые он непрерывно переключал с канала на канал. Именно Барту чаще других удавалось удержать Винстона на полпути, задав ему какой-нибудь замысловатый вопрос, и тем самым подарить Джейку пару драгоценных минут. Такие любезности были в «Трибьюн» в порядке вещей, ибо никто не знал, когда сам окажется в запарке.
Не успел Джейк опомниться, как Винстон вышел из колонки Мартина и отправил ее корректору — это была последняя инстан-
ция перед версткой и дизайном страницы. На экране появилось сообщение, что Винстон вошел в его, Джейка, документ. Уже ничего не изменить. Теперь ему оставалось только посидеть у компьютера минут пятнадцать на случай, если Винстону вдруг понадобься связаться с ним, что бывало крайне редко. Короче, можно было немного побездельничать. Когда Джейк заканчивал статью, в последующие несколько часов он ощущал себя как выжатый лимон. Сказывался стресс, слишком большая разница была между успехом и неудачей. Он уложился в сроки и произвел на свет стоящий продукт — чем не повод для бурного веселья? Он оказался с пустыми руками — вечный позор ему и несмываемое пятно на репутации. Обычно его безделье начиналось с того, что он просматривал материалы своих коллег. Первой на экран он чаще всего вызывал колонку Мартина в тайной надежде, что она окажется серой и посредственной. Однако сейчас Джейк решил отложить это удовольствие. Он прочтет ее в завтрашнем утреннем номере у себя дома после чашечки отличного кофе и за две минуты до ухода на работу, а пока у него голова занята делами поважнее.
Вопреки бытующему за стенами издательства мнению, журналисты газеты «Трибьюн» не были сплоченным братским коллективом. Корреспонденты редко поводили время вместе, возможно считая, что от подобного общения они больше потеряют, чем приобретут. На таких посиделках можно легко подкинуть сопернику какую-нибудь гениальную идею, а самому остаться с носом — ведь по сути все они были скорее противники, нежели игроки одной команды. Обозреватели, авторы колонок, составляли своеобразную элиту и свысока смотрели на «простых репортеров». Однако Джейк не раз становился свидетелем того, как старики-ветераны теряли нюх и вытеснялись молодняком. Новоиспеченные обозреватели, как правило, относились к бывалым с внешним почтением, однако это не останавливало их от выдавливания последних, чуть только те проявляли слабость. Иногда Джейк чувствовал у себя за спиной горячее дыхание молодых репортеров, которые поджимали, подобно гончим, преследующим загнанного зверя.
Они изгалялись в красноречии, стараясь своим словесным искусством поразить редакторов «Трибьюн» или какой другой газеты и получить вожделенное право на собственную колонку. Джейк не переставал удивляться, что получает деньги за то, что старики-пенсионеры с удовольствием делают бесплатно: выдают мнения по любому поводу и решают мировые проблемы.
Джейк отыскал на экране опцию, дающую выход на спортивную колонку Кларенса Абернати. Там была пометка, что статья сдана редактору в 11:30 — молодец, парень! Спортивный редактор Хью был строжайшим поборником сроков и правил. Джейк считал Кларенса лучшим журналистом во всей «Трибьюн» помимо самого себя, и тот, действительно, был человеком неординарного ума. Только его колонку Джейк внимательно прочитывал от начала до конца. Из общей массы кичливых и амбиционных газетчиков Кларенс выделялся точностью, ясностью и энергичностью слога, чем Джейк искренне восхищался.
Дважды в неделю их колонки выходили в одном номере, так что и бездельничать в ожидании редакторского слова им случалось одновременно. Не далее* чем пару недель назад, Джейк отвлек какой-то глупостью Пита Хармана, в то время как Кларенс тайком подсел за его стол и сохранил всю его утреннюю работу под другим именем. Затем он очистил экран, и вернувшийся Пит подумал, что все его труды пропали даром. Затем с безопасного расстояния в метров пятнадцать Джейк и Кларенс вместе наблюдали над корчами несчастного Пита. Кларенс при этом вооружился фотоаппаратом с телеобъективом и сумел нащелкать штук пять уморительных кадров. Дав Питу немного помучиться, они во всем признались. А через полчаса Кларенс прибежал из фотолаборатории, торжественно неся увеличенный до огромных размеров портрет Пита с доневозможности скорбным и растерянным выражением лица.
Кларенс был на'десять лет моложе Джейка и находился как раз в том же состоянии души и на том же этапе карьеры, что и Джейк десять лет назад: давно переставший делать зарядку спортивный комментатор со своей преданной аудиторией. Джейк
был уверен, что в один прекрасный день из Кларенса выйдет великолепный обозреватель по общим вопросам — он даже самому Кларенсу так сказал. В данном случае Джейк ничего не имел против такого соперника. Они с Кларенсом только еще острее отточили бы свое уменье, вступи они в здоровую конкуренцию. Джейк уже дочитывал последний абзац и широко улыбался: «Здорово ты его отделал! Молодчина, Кларенс. Так держать!».
За окном на башне городской мэрии часы пробили полдень. Чендлер будет ждать его в кафе ровно через час. Еще есть время позвонить туда-сюда и договориться о встречах. Он помнил оба номера наизусть: Мэри Энн по рабочему телефону Дока и Сью по домашнему телефону Криса. Он вслушивался в гудки на линии Мэри Энн и думал, сколько времени пройдет, прежде чем он забудет телефоны своих друзей.
Звонки много времени не заняли, надо было как-то убить пятьдесят минут. Джейк поднялся из-за стола и направился к лестнице. Этажом выше находилась администрация, и этот этаж был последний в здании издательства. Там он бывал реже всего, поэтому плохо ориентировался. Он представлял себе плетущих интриги юристов, подводящих баланс бухгалтеров и, главное, таинственных работников, выписывающих ведомости по зарплате, но никогда не хотел зайти в один из скучных офисов и убедиться в точности этой картины. Однако с самой важной точкой на этом этаже Джейк был знаком: он имел честь несколько раз посетить необъятный, обитый плюшем кабинет Рейлана Беркли. Подобно тому, как директор школы гордится и выставляет напоказ учени-ка-отличника, так и Беркли не раз приглашал Джейка к себе в кабинет — чаще всего, чтобы погладить по головке, а иногда, чтобы познакомить с какой-нибудь важной персоной или произвести впечатление на престижного редактора из Чикаго или Лос-Анджелеса, которого «Трибьюн» рассчитывала переманить.
Сегодня Джейка не приглашали в плюшевый кабинет, и он отправился не вверх, а вниз. Он спустился по лестнице на следующий этаж, там располагались отделы распространения и рекламы, и жизнь била ключом. Здесь было не так беспорядочно и шумно, как у них, в отделе новостей, зато намного больше света, и сама атмосфера была более жизнерадостной. Увидев всех этих людей, Джейк вспомнил, что из полутора тысяч работников газеты репортеров было только триста пятьдесят, не считая внештатных корреспондентов, работающих дома. В «Трибьюн» ежедневно поступало по три тысячи звонков, которые нужно было принять, записать, обобщить, запротоколировать; необходимо было соответствующим образом отреагировать на жалобы и советы читателей по поводу содержания, внешнего вида и своевременной доставки газеты.
«Трибьюн» не могла бы существовать без армии помощников, которые закупали бумагу, связывались с магазинами и складами, нанимали курьеров и агитировали по телефону потенциальных подписчиков. Проходя мимо одного из столов, Джейк услыхал, как сотрудница извинялась перед недовольным подписчиком за разносчика и заверяла, что опрометчиво нанятый ими школьник перестанет не глядя швырять газету через забор, каждый раз исправно попадая прямо в бассейн.
Мы столько усилий прилагаем, чтобы номер вышел в свет, а в итоге все оказывается в руках какого-то двенадцатилетнего мальчишки!
Отдел рекламы, куда Джейк, собственно, и направлялся, еще более радовал глаз. Дизайнеры по интерьеру, судя по всему, потрудились на славу. В отделе новостей их нога уж точно не ступала. Но в задачу рекламщиков входило налаживать контакты с крупной рыбой, только щедрые вливания рекламодателей поддерживали газету на плаву. Как ни крути, а пачка листов печатной бумаги и труды и таланты на нее положенные, не могли окупиться за счет одних читателей, выкладывающих каждое утро по паре мелких монет. Самые талантливые репортажи в мире никогда бы не увидели свет, если бы не старания безвестных агентов по продаже рекламных мест.
Джейк неслышно подкрался к Мэгги, его знакомой из секции верстки и размещения рекламы, и слегка дернул ее за прядку золотистых волос:
— Привет, Мэгги.
— Привет, Джейк, — она взглянула на часы. — Что, закончил колонку, теперь можно и прогуляться?
— Да за вами глаз да глаз нужен! — Джейк кивнул головой на ее монитор: — Ты, похоже, вся в работе. Что, очередная партия мертвецов прибывает?
^ Вокруг раздались сдержанные смешки.
— Может, хватит уже, а, Джейк? Уже лет десять, наверное, прошло? — Несмотря на все старания, Мэгги не смогла сдержать улыбки. Джейк знал, что она не сердится на его подначивания. Дело в том, что когда-то она сделала великолепный дизайн рекламы концерта рок-группы «Грейтфул Дэд», что в переводе означает «Благодарные мертвецы». Мэгги собиралась поместить ее в разделе «Культура и искусство», но случайно набрала не тот код, и реклама оказалась совсем в другом месте — прямо в середине страницы с некрологами!
Джейк дружески подмигнул и продолжил свой обход. Ему очень нравились такие променады по зданию газеты. Напряженность в отношениях между новостями и рекламой нередко обострялась. Репортеры все время жаловались на то, что место под содержательные материалы непрерывно уменьшается, поглощаясь ненасытной рекламой. На деле же, соотношение между количеством новостей и количеством рекламы сохранялось неизменным, поскольку чем больше в газете помещали рекламы, тем больше становилась сама газета, и, следовательно, больше места отходило под новости. Многие журналисты почему-то никак не могли взять это р толк.
Каждый день редакторы получали информацию о том, сколько печатного места им необходимо было заполнить — материалами федерального значения, новостями о жизни штата, городскими проблемами, спортивными комментариями и проч. и проч. И неважно, сколько поступило материала от корреспондентов, — для каждого уровня и типа новостей существовала определенная квота, не больше, не меньше. Редакторы могли выбросить какие-то новости (это когда дела с рекламой обстояли неважно) или наобо-
рот, им приходилось срочно связываться с каким-нибудь внештатником или скрупулезно изучать телетайпные ленты в поисках хоть какой-нибудь заметки, когда дела с рекламой шли в гору. Что бы ни происходило в мире, объем газеты напрямую зависел от объема проданной рекламы и только от него.
Бесцельно бродя по проходам и коридорам, Джейк задумался, что эта нелепость особенно очевидна перед Рождеством и в летние месяцы. В предпраздничную пору событий практически не происходит, так как большинство источников этих самых новостей — включая правительство и учебные заведения — как бы впадают в спячку. Рекламный сектор же, напротив, разбухает до невероятных размеров, что принуждает редакторов рыскать в поисках хоть каких-то новостей, в результате чего в свет выходят такие материалы, которые в другое время года ни один уважающий себя редактор и близко не подпустил бы к печати. Летом же пропадает немало прекрасных историй, поскольку рекламы мало и газеты тонкие. Многие рекламщики высказывали недовольство правилом, по которому первые три страницы были свободны от рекламы. Журналисты же жаловались на то, что газета представляет собой новости вперемежшку с рекламными сообщениями. Джейк же считал, что такой союз вполне симбиотичен, и не забивал себе голову. Он был либерал, но не социалист. Он усмехался над тем, как много журналистов, пишущих с модным антикапи-талистическим уклоном, не понимает, что их социалистические идейки никогда не нашли бы благодарной аудитории, если бы не акулы капитализма, оплачивающие газетные полосы из кармана жадных потребителей.
Джейк спустился по лестнице и вошел в типографию. Он почувствовал прилив грусти, идя по этажу, где раньше находился наборный цех, — когда-то без него не обходилась ни одна газета. Он берег в памяти воспоминания о так называемых «собачьих будках» — бесконечных рядах двусторонних наборных рамок формата А, на которые десятки брюзжащих и чертыхающихся ста-риков-наборщиков крепили липкой лентой готовые страницы перед тем, как по ним фотомеханическим способом изготавливали
печатные формы. Сами страницы собирались заранее из распечаток статей и фотографий, которые вырезались и наклеивались на чистые листы, а потом оформлялись стандартными рамочками и отделительными элементами. В некоторых газетах все еще сохранилось наборное производство; некоторые находились в состоянии перехода на новые технологии и пользовались старым способом печати лишь частично. «Трибьюн» же с прошлого года окончательно перешла на компьютерную верстку и безжалостно уволила последних ветеранов-наборщиков. Джейк с грустью вспоминал старенького верстальщика Честера, который вручную подправлял страницы перед самым набором: вклеивал недостающие строчки, замазывал лишние буквы, чернильной ручкой подставлял запятые, и все его исправления несли в себе человеческое тепло в отличие от идеально ровных, но бездушных компьютерных строчек.
Появление специальных программ для создания макетов в корне изменило сам процесс выхода газеты в свет. Эти программы позволили убрать все промежуточные стадии: расклад и дизайн страниц делались на компьютерах прямо в отделе новостей, откуда готовый вариант газеты пересылался сразу в фотомеханический цех для изготовления диапозитивов. На основе этих диапозитивов получали печатные формы, которые потом закладывались непосредственно в печатные станки.
Когда Джейк приблизился к распахнутым дверям огромного помещения, чем-то напоминающего склад, в нос ему ударил родной и знакомый аромат свежей газеты — ни с чем не сравнимое сочетание запахов бумаги и печатной краски. Ступая по цеху, он ощущал липкие капельки краски, осевшие на пол из воздуха. Вокруг стояла необычайная тишина, почти неземная, трудно поверить, что каких-нибудь девять часов назад это помещение наполнял оглушительный грохот, который, впрочем, очень скоро вновьзаполнит его. Еще несколько часов, и мощные прессы вновь заработают, загудят, а рабочие в зеленых наушниках, и не пытающиеся докричаться друг до друга, будут общаться при помощи условных сигналов. Джейку часто приходило на ум, что печатный цех
— идеальное место работы для глухих и слабослышащих, которые уже и так в совершенстве владеют языком жестов.
В самом центре цеха, так сказать, во чреве урагана, находилась небольшая звуконепроницаемая комнатка, в которой люди могли советоваться друг с другом и отдавать необходимые распоряжения. Сейчас там сидели несколько техников и обсуждали какие-то неполадки в станках. Справа от Джейка возвышались сотни и сотни огромных рулонов газетной бумаги по четыреста килограммов весом и по двенадцать километров длиной каждый. Несмотря на свою массивность, они были настолько непрочны, что случайный камушек на полу в грузовом вагоне мог испортить весь рулон. К печатным станкам бумагу доставлял конвейер, ибо и речи не могло идти о том, чтобы двигать вручную такую тяжесть. Как-то лет пять назад работники целлюлозно-бумажного комбината вышли на забастовку, и «Трибьюн» пришлось вдвое сократить объем и значительно снизить тираж. С тех пор для подстраховки бумагу стали закупать сразу у нескольких производителей в разных районах. Нельзя было допустить, чтобы в одно ужасное утро любимой народом газеты вдруг не оказалось бы ни на ступеньках частных домов, ни в почтовых ящиках, ни в газетных киосках.
Джейк заглянул в большие мусорные баки, которые сегодня еще не выносились. В них были навалены испорченные экземпляры последнего утреннего выпуска, вышедшего в свет в три часа ночи. Вечерний выпуск сдавался в печать в 1:30 дня; первое утреннее издание начинали печатать примерно в 11:30 вечера. Это был так называемый «черновой вариант», развозимый еще до зари водителями-дальнобойщиками на большущих грузовиках в самые отдаленные уголки штата. Следующий вариант пускали в печать около часу ночи. Он предназначался для окрестных районов. Третий же, городской, выпуск, призванный тешить утонченные умы горожан, сходил с усталых печатных станков на протяжении полутора часов с 2:30 ночи до 4:00 утра.
Городской выпуск газеты имел несколько преимуществ. Во-первых, в нем печатались все последние известия с самыми точными разъяснениями и с самыми аккуратными подробностями.
Ночные корректоры и верстальщики, приканчивающие третью чашку кофе кряду, дотошно выуживали ошибки и опечатки, допущенные в первых двух изданиях, и быстренько исправляли их. Третий, финальный, выпуск «Трибьюн» читало больше людей, чем оба предыдущих вместе взятых, а потому и жалоб по поводу проскользнувших неточностей поступало больше именно после выхода городского номера газеты. Этот третий вариант был окончательным и бесповоротным, — все хорошее в нем навеки оставалось хорошим, все дурное — дурным, без малейшего шанса что-либо подчистить. Это было своеобразным корпоративным воплощением финального варианта статьи каждого отдельного журналиста, сдаваемого к назначенному сроку без возможности внести потом какие-либо изменения. Однако люди есть люди, конечный продукт никогда не получался идеальным, недочеты были нормой, неизбежной реальностью. А потому, как считал Джейк, слишком многие журналисты и газеты в целом смирялись с весьма посредственным качеством, и даже впадали в самообольщение.
Джейк порылся в мусорном баке. Подумать только, штук пятьсот страниц пропали зазря за одну только настройку машины! Ему попалось по экземпляру первых страниц двух разных версий утреннего номера, которого он еще не видел. Казалось, они ничем не отличались друг от друга, но Джейк наметанным глазом тут же отметил в передовице новые подробности от «Ассошиэйтид пресс». Кроме того, фотография была чуть-чуть уменьшена, чтобы вместить больше текста, а также заголовок слегка переделан. Вместо: «Очередная попытка губернатора оправдать отток средств» там красовалось: «Очередная попытка губернатора спасти репутацию». Опять же, непосвященному могло бы показаться, что заголовок поменяли из соображений точности, Джейк же усматривал там иную причину: в первоначальном варианте было слишком много округлых букв, что не очень хорошо смотрелось. Конечно, изменение в тоне заголовка могло бы возмутить или обидеть кого-нибудь из родственников или знакомых губернатора, но не тон был причиной перемен.
Ошибки, время от времени допускаемые в «Трибьюн», когда-то до глубины души возмущали Джейка. Теперь он стал много спокойнее. Какой безукоризненной точности можно требовать от издания, выходящего 365 дней в году по три — пять раз в день и теряющего актуальность на следующее же утро? Невозможно сидеть на новостях, ожидая, пока они, наконец, подтвердятся на все сто, ибо к тому времени они уже станут не новости, и дела до них никому не будет. Никому не захочется есть засохший бутерброд недельней давности. Читателю подавай свеженького. В этом-то и заключается вся суть, думал Джейк. Правдивой информации в газете все равно больше, чем ошибочной, а где были неточности, истина вскоре сама выплывет наружу, так что надо проще смотреть на вещи.
Все руки у Джейка были измазаны типографской краской, но ему было не до этого. Он думал о том, что эти мусорные баки, полные газет, вожделенных в одно мгновение и ненужных в следующее, выражали всю суть газетной отрасли. Неважно, насколько хорош или плох написанный тобою материал, он слишком скоро канет в небытие. Уже через два дня колонка, над которой Джейк столько трудился, будет засунута под сиденье автобуса или в клетку с волнистым попугайчиком, или мальчишки разожгут ею костер. Когда он задумывался над этим, жизнь казалось ему пустой, работа — бессмысленной. С такими мыслями ему уже не хотелось делиться с людьми своими рассуждениями на актуальные темы, поскольку следующему поколению не будет до них никакого дела, два дня спустя после выхода в свет они пригодятся лишь бездомным, прилаживающимся на ночлег в парке на скамейке.
Сегодня здесь, а завтра — как не бывало. Такова судьба газеты. Такова жизнь. Склонившись над баком с размазанными и измятыми новостями и точками зрения, Джейк вдруг вспомнил слова пастора из церкви Криса о мимолетности жизни и о том наследии, которое оставляет после себя человек. Что он, Джейк, оставит за собой? Каков будет финальный выпуск его жизни? Как прочтут, и прочтут ли, это издание пытливые глаза? Когда
истечет срок, каким окажется приговор? Переживут ли его слова бумагу, на которой были напечатаны?
Задумчивый Джейк, в котором некоторые посетители небольшого кафе на Мэйн Стрит с восторгом узнали обозревателя из «Трибьюн» Джейка Вудса, расположился за самым дальним столиком, разложив по нему свои записи. Ему только что принесли бутерброд с индейкой (это для него) и гигантскую сардельку с луком и жареной картошкой (это для ожидаемого товарища).
Олли появился в дверях ровно в час. Он шел, как всегда, в развалочку, с достоинством неся свое грузное тело. Он был полноват, но не дрябл, его излишний вес складывался в том числе и из хорошо накачанных мускулов, как и подобает полицейскому. Плотное телосложение выдавало в нем сурового бойца, с которым лучше не связываться, иначе и глазом не моргнешь, как окажешься в лучшем случае лицом в салате, а в худшем — на больничной койке.
— Ух-ты, уже заказал? На вид — объеденье! — Олли плюхнулся на стул напротив, и не успел Джейк поздороваться, как на тарелке уже осталась только половина сардельки.
Да, Олли, с Махатмой Ганди тебя уж точно никто не спутает!
Олли облизал губы, потом отер их салфеткой и спросил:
— Скажи, в чем разница между карпом и журналистом?
Джейк задумчиво закатил глаза, но ничего не придумал.
— Один собирает всякую гадость на дне пруда, а другой — рыба.
Джейк вздохнул и улыбнулся, причем даже шире, чем намеревался. Олли любил все анекдоты переделывать не в пользу журналистов. Джейк не обижался, принимая во внимание историю его отношений с репортерами «Трибьюн».
— Короче, Джейк, такие вот дела: тяги, значит, были перепилены — мы и так это знали, но теперь есть официальное заключение. Значит, это убийство. Начальство дало добро на расследование. Вот кое-какие подробности: рулевая тяга со стороны пассажира была перепилена на три четверти вглубь, а со стороны водителя — на две трети. Та, что со стороны пассажира, была посла-
бее и, видимо, переломилась первой, когда твой друг слишком резко завернул, или как там все было. Это немедленно наложило чрезмерное давление на тягу с водительской стороны, она тоже сломалась, и машина потеряла управление.
— Со среза что-нибудь можно заключить?
— Даже больше, чем ты думаешь, — Олли заглянул в блокнот. — Пилили инструментом по типу ножовки, но не такой поганой, какими бывают сменные насадки на старых пилах. То есть пила-то, может быть, и старая, но резец новехонький: кобальтовая сталь, двадцать четыре зубца.
— Откуда ты знаешь?
— На спиле — характерные красные мазки, и не просто мелкие частицы, а такие, что указывают на то, что резцом пользовались впервые. Рядом есть царапины, где резец соскользнул, по ним можно определить количество зубцов. Я нашим экспертам доверяю. Они никогда не ошибаются. Таким инструментом мужчина с более-менее сильными руками, лежа на спине под джипом, мог перепилить тягу на три четверти вглубь всего за полторы минуты. На вторую, скорее всего, потребовалось времени побольше, поскольку рука у него должна была устать. В общем, если он ни на что не отвлекался, мог уложиться в пять минут.
— Брось ты, Олли. Как это можно точно знать?
— Очень просто. Ты знаешь, я парень мастеровитый. Сегодня с утра я пошел, разыскал такую же в точности тягу, закрепил ее на станке на нужной высоте от пола, потом сходил, купил такую же точно пилу и резец и провел следственный эксперимент. Я лег на спину, засек время, и вот что получилось. Конечно, надо принимать во внимание, что злоумышленник вряд ли такой качок, как я, так что можно накинуть пару-другую минут, даже несмотря на нервное возбуждение. Я представил себя на его месте — ты знаешь, я прекрасно вхожу в образ, — так что тоже ощутил в себе адреналиновый всплеск. Если пилить в тиши собственного гаража, эта работа — раз плюнуть, но, если заниматься этим посреди улицы или в чужом дворе, я бы, пожалуй, беспрерывно крутил головой, останавливался и прислушивался, не идет ли кто. Если
же он занимался этим делом среди ночи, то риск быть замеченным, конечно, уменьшается, но зато риск быть услышанным возрастает. Так что тут меняешь шило на мыло. Кстати, ночью ему еще понадобился бы фонарик, чтобы видеть, где пилишь. И еще одно. Это последнее соображение увеличивает общее время процентов на пятьдесят: ему необходимо было постоянно проверять, как глубоко он пилит. Если пропилить слишком далеко, то и аварии не произойдет, потому что тяги сломаются, пока машина и пяти метров не проедет.
— Итак, — подытожил Олли, — учитывая все эти разнообразные факторы, можно утверждать, что времени преступнику потребовалось не меньше десяти минут. И не больше, если только ему не приходилось затаиваться от пробегающих мимо прохожих. К тому же, когда пилишь, шуму столько, я даже не ожидал, особенно, если лежишь под машиной и боишься, что тебя поймают. Если только это был не профессиональный киллер, у него поджилки тряслись, и сердце билось по-сумасшедшему. А на самом деле, с обычным уличным шумом в метрах десяти уже ничего не слышно. А если в выходной день, когда вокруг — ни души, вообще милое дело.
— Потрясающе.
Олли пожал плечами:
— Это моя работа.
— А отпечатки пальцев?
— Имеются. И конкретный результат тоже.
— Да быть не может!
— Клянусь.
— Олли, не томи! Что с отпечатками?
— Совершенно конкретно известно, что убийца — гомо сапи-енс. К сожалению, отпечатки смазаны, толком и не разобрать. Но все другие виды совершенно исключаются. К примеру, это точно был не шимпанзе.
Задыхаясь, Джейк потянулся руками к горлу Чендлера:
— Послушай, не хочешь ли ты порасследовать свое собственное убийство?!
— Было в моей практике дело с шимпанзе, так что всегда нужно держать нос по ветру, мало ли...
Джейку было не до шуток:
— Быстро говори, что обнаружили, что нет, а то какой-нибудь твой коллега снимет мои отпечатки с твоего горла!
— Ах, какие мы сегодня нервные. У тебя что, грипп начинается? Это, говорят, заразно. Ну ладно-ладно. Единственный отпечаток с днища машины оказался смазан. Погода в эти дни стояла прекрасная: теплая и влажная. В таких условиях отпечатки сохраняются долго, так что у меня теплилась некоторая надежда. К тому же, на днище обычно всегда скапливается масло, так что, опять же, оставалась надежда найти пальчики, — но у твоего друга машина была безукоризненно чиста, даже снизу!
— Ты Дока не знал. Я бы не удивился, если бы узнал, что он полирует тяги каждое воскресенье!
— А что ты не спрашиваешь меня об отпечатках на открытке?
— Не спрашиваю, потому что если захочешь, сам расскажешь.
— С первого взгляда на эту желтую карточку становится ясно, что тот, кто ее отправил, не страдает излишним потоотделением и не любит жареный лук, так что я, по правде, и не рассчитывал на хорошие пальчики. Не считая твоих, разумеется. Кстати, тебе бы надо зайти, сдать свои отпечатки, чтобы подтвердить, что это ты залапал послание. Еле удалось убедить наших криминалистов.
— Спасибо за доверие.
— Короче, кроме твоих отпечатков, ребята сняли еще два: частичный отпечаток большого пальца и целехонький указательный. Они прогнали их через АСДЭ — ничего. Видимо, у этого человека не было столкновений с законом, если только это не житель какой-нибудь из стран восточной Европы с недоступными для нас банками данных о преступниках. Однако же если у нас появится подозреваемый, мы сможем на сто процентов его освидетельствовать. А пока мы имеем основания сузить поиски нашего клиента ровно вдвое.
Джейк глядел на Олли с недоумением.
— Джимми говорит, что, по всей видимости, это женщина.
— Джимми?
— Наш эксперт.
— Откуда он знает? Неужели по отпечаткам можно...
— Нет, конечно, по отпечаткам пола не определить. Но он обнаружил еще кое-что: маленькую частичку одного вещества, которую даже не видно невооруженным глазом.
— Какую частичку?
— Отгадай!
— Не имею ни малейшего представления, что это может быть.
— Ну, попробуй, отгадай!
— Олли, ты играешь с огнем...
— Лак. Лак для ногтей.
— Да ты что!
— Так что я тут подумал и рассудил, что это либо женщина, либо... трансвестит!
Олли расхохотался над собственной шуткой. Он смеялся долго и от души, показывая все тридцать два белоснежных зуба, так что Джейк втянул голову в плечи и попытался притвориться, что он не с ним. Все посетители с любопытством смотрели на них. Все, кроме одного, через два столика от них. Это был крепко сбитый рыжеватый мужчина в деловом костюме, который, казалось, увлеченно читал утренний выпуск «Трибьюн» и отрывался только для того, чтобы глотнуть из бокала столового вина. Джейк обратил на него внимание, потому что он пил его, Джейка, любимое винцо — красную сангрию.
— Короче, — Олли понизил голос, — ребята обнаружили еще две потенциальные улики на дне машины. Обе находки свежие, над ними сейчас корпят эксперты. Во-первых, они нашли несколько коротких волосков, часть из них черные, часть — седые. Застряли между какими-то деталями на дне джипа. Человеческие волоски, не животного. Судя по фотографии твоего друга, это не его волосы. Я уже созвонился с его механиком (в бардачке сохранился чек из мастерской), но тот последний раз смотрел машину пять недель назад, да и его шевелюра тоже не подходит. Значит, волоски принадлежат злоумышленнику. У джипа, конечно, посад-
ка высокая, но все равно под ним немного тесновато, если предположить, что автомобиль не приподнимали. Так что, в принципе, зацепиться волосами за днище ничего не стоило. Эти волоски могли быть и с головы, и из бороды или усов. Так что я сказал ребятам: «Спасибо за помощь. Теперь у нас в подозреваемых женщина с красивыми красными ногтями, стрижкой под ежик и, возможно, с приятной бородкой».
Джейк задумался.
— Это только если считать, что тот, кто подпилил машину, и тот, кто отправил письмо, одно и то же лицо. Но нам ведь это неизвестно?
— Точно, неизвестно. Я даже думаю, что это крайне маловероятно, скорее, действовали двое. Если предположить, что письмо написала женщина, под машиной мог быть ее муж или любовник. Конечно, женщина тоже могла подпилить тяги, но это маловероятно. Работать ножовкой лежа под автомобилем — дело мужское, а вот печатать аккуратные записочки на веселеньких канареечных карточках — это уже по женской части. Как думаешь?
— Я уже давно избавился от половых стереотипов, так что не знаю.
— Слова истинного журналиста, ничего не скажешь. Даешь отпор реалиям человеческой природы!
— Так ты говоришь, нашли две улики?
— Да. Вторая — волокно от ткани темно-синего цвета. Его обнаружили дальше, метра полтора от рулевых тяг. Думаю, злоумышленник зацепился штанами. Похоже на спортивный костюм. Может, конечно, и рукавом задел, но я склоняюсь к штанам. Его нога — или ее нога, если считать, что наш убийца — освобожденная женщина Запада с короткой стрижкой, — была согнута в колене, пока он пилил тяги. Я подлез под джип и проверил, вроде бы версия правдоподобная. Эксперты сейчас изучают и это волокно, Но основная надежда — на волоски.
— Да ну? А какой прок в волосках?
— Иногда можно определить национальность. Можно ограничить круг подозреваемых, исключив людей определенного типа.
Можно довольно четко доказать, что найденные волосы принадлежат тому или иному лицу, но на суде они имеют мало веса, если только... — Олли остановился, давая Джейку возможность закончить его мысль, но тот только пожал плечами.
— Если только на них не сохранился фолликул. Корень. — Он снова остановился, чтобы посмотреть, какой эффект произведут его слова. — Трудно себе представить, что нам так повезет, а ведь уже прошло целых десять дней! Все благодаря погоде. На одном волоске сохранился прекрасный корень.
— Ну и что?
— Как что? Если у тебя в руках фолликул, который не пересох и не сгнил, мы можем получить отпечаток ДНК.
— Что это такое?
Олли с жалостью посмотрел на Джейка и вздохнул.
— У каждого человека по сорок шесть хромосом, двадцать три от мамы, двадцать три от папы. — В Чендлере явно погиб биолог. — Каждая хромосома содержит в себе сотню тысяч генов, сочетание которых у каждого индивида уникально. Мы применяем этот метод, когда на месте преступления есть следы крови или, при изнасилованиях, остатки спермы. Анализ ДНК довольно дорогой, но гарантия — сто процентов. Даже военные теперь берут образцы ДНК у всех служащих армии, так что, даже если от тела мало что останется, безымянных солдат на поле боя больше не будет. Сколько неясностей можно было бы избежать там, во Вьетнаме, будь у нас в руках такой козырь.
Джейк кивнул. Он подумал, сколько солдат считается пропавшими без вести только потому, что от них почти ничего не осталось.
— Отпечатки ДНК. Интересно* Похоже, Это то, что нам нужно.
— Вещь полезная, но только при наличии конкретного подозреваемого. Нет такого компьютера, в котором хранились бы образцы ДНК всего населения земного шара. Так что основная наша задача — найти подозреваемого и взять у него анализ на ДНК. Это можно сделать через добровольную сдачу, а можно и потребовать, если улик будет достаточно. Но даже если ни тот, ни другой
вариант нам не доступен, можно действовать и хитростьюдля этого тоже есть свои приемы.
— Как можно добиться добровольной сдачи? Если человек виновен, разве он захочет добровольно?
— Однажды мы расследовали одно изнасилование. Тогда на одежде жертвы была найдена засохшая сперма. Анализ на ДНК показал, что основной подозреваемый в этом деле оказался невиновен. У нас были основания считать, что насильник живет где-то неподалеку от пострадавшей. Мы обратились ко всем мужчинам, проживавшим в этом районе, с просьбой добровольно сдать кровь. Никто, конечно, не обязан был соглашаться, но все понимали, что если они откажутся, то автоматически попадут в разряд подозреваемых. Короче, все пошли навстречу полиции, кроме одного, который попросил товарища сходить в больницу Ёместо него. Ему почти сошло это с рук, но в последний момент мы их сговор раскрыли и уже через суд принудили сдать кровь. Так мы повязали настоящего преступника. И все благодаря анализу на ДНК. Лаборатория выдает нам результат, а внизу листа стоит вычисленная на компьютере вероятность второго такого же. Обычно их приговор «один к миллиарду». Если учесть, каково население всего земного шара, то такое заключение вполне убедительно даже для самого сомневающегося из присяжных. Так что наш насильник сейчас на нарах, поди еще и диплом заочно получает.
— Олли, ты в очередной раз сумел меня поразить.
— Эй, не думаешь ли ты, что только ваша профессия требует особого уменья?
— Я все понимаю. Может, тогда все-таки не зря мы тратим наши кровные денежки на ваше содержание.
Олли взглянул на Джейка:
— Короче, я свое домашнее задание выполнил, ну а ты, господин частный детектив?
Джейк протянул Олли листок с внушительным списком, яростно защищая каждого в нем упомянутого. Просматривая фамилии скомпрометированных женщин и их мужей, Джейк встрепенулся:
— Постой-ка. Ты говорил, что мужчина подпилил тяги, а женщина послала письмо? Как тебе такой расклад: женщина напугана тем, что совершил ее муж, возможно, она даже любила того, кого он убил, — может, именно поэтому-то он его и убил. Итак, она обо всем узнает. Она рассержена, или ее начинает мучить совесть. Может, она хочет, чтобы ее мужа, или любовника, или кем он там ей приходится, поймали, но сама не желает обличать его открыто и собственными руками упекать в каталажку. Может быть, она напугана, или ей просто стыдно за роман на стороне. Вот она и решается послать мне письмо.
— Прекрасный сценарий для кинофильма. Никогда не думал писать для мыльных опер? Хотя, честно говоря, версия неплохая. Надо бы повнимательней изучить любовниц Дока и их мужей. Ну ладно, что еще?
— Я тут собираю кое-какие данные о противниках абортов. Я созвонился со Сью, женой Криса. Завтра утром мы с ней увидимся. А сегодня я встречаюсь с Мэри Энн, секретаршей Дока. Надеюсь, она расскажет об обстановке в больнице. Я потом допишу фамилии некоторых врачей, которых включил в список. А йотом, если потребуется, я поговорю с Бетси, женой Дока. Но, по правде, я бы не хотел ее расстраивать. Как ты думаешь, надо ли ей сообщать, что открыто дело по факту убийства?
Олли помедлил:
— Может, пока не стоит. Принимая во внимание, что все это как бы задним числом начато... Но чуть позже — обязательно. Мне нравятся такие тихие расследования, когда нет никакого давления в прессе, и мы можем спокойно заниматься своим делом, не переживая, что подозреваемый узнает о наших находках, планах и предположениях из вечерних новостей. Или прочтет об этом в колонке какого-нибудь недалекого журналистика.
— Ха-ха, очень смешно. '
— Журналисту, может, и смешно, но нам, полицейским, не до смеха.
Олли и Джейк направились к выходу. Перед тем, как выйти, на улицу Чендлер машинально сунул руку за полу пиджака и
нащупал там табельный кольт сорок пятого калибра. Он заметил, как Джейк проследил за его жестом, и не удержался от комментария:
— Чуть было не обменял его на какую-нибудь машинку — была тут у нас как-то кампания «Сдай пушку, получи игрушку». Но надо же такому случиться, как раз тогда во время облавы приперли меня одни субчики в глухом переулке, и я подумал, что бы мне сейчас больше пригодилось: мой кольт или оловянный солдатик? Оловянный солдатик, конечно, вещь, но, простите, я все-таки выбрал кольт.
Олли и Джейк вышли из кафе в 14:05. Любитель сангрии в деловом костюме прошел вниз по улице к припаркованному синему «Мерседесу», записал что-то в книжечку и вынул «мобильник».
Джейк шел по знакомому коридору медицинского центра «Линия жизни», направляясь к бывшему кабинету Дока. Он помнил, каким светлым и радостным казался ему этот коридор. Сегодня он показался Джейку темным и мрачным. Он прошел через все административное крыло прямиком к кабинету главного врача. Пока Мэри Энн заканчивала телефонный разговор, Джейк небрежно просматривал «Ньюсуик», ища знакомые фамилии под заголовками журнальных публикаций. Нередко он решал, какую статью читать не по названию и теме, а по автору.
Мэри Энн, высокая и стройная, с пышной копной великолепных каштановых волос, обладала внешностью двадцатипятилетней секретарши и опытностью пятидесятилетней начальницы. Док был от нее в восторге. Как помнилось, она появилась у них в офисе спустя полгода после того, как прежняя секретарша получила расчет. Мэри Энн тогда только переехала в этот город и, хотя у нее было неплохое образование, с радостью устроилась на пустовавшее место. Она была работник — высший класс. Умная. Дипломатичная. «Сразу соображает, кто правду говорит, а кто интригует; ни разу не перепутала, кто не чьей стороне», — восхищался Док. Он частенько бывал слишком резок и прямолинеен, так что ему требовался кто-то наподобие пресс-атташе, чтобы сглаживать
острые углы. Мэри Энн идеально подходила для этой роли. Он полностью доверял ей. К тому же она была молода и красива, что главврача очень устраивало.
— Джейк, как я рада, — аромат ее духов достиг его раньше, чем она успела подойти. Она очень женственно протянула ему руку: — Привет. Хорошо, что ты позвонил. Я часто вспоминала тебя с тех пор как... как все это случилось.
У многих мужчин по спине пробежал бы приятный холодок, если бы они услышали, что Мэри Энн про них часто вспоминала. Джейк понял, что он один из таких мужчин.
— Да?.. Э-э-э... Тебе, наверное, тоже нелегко.
— Не говори. Просто стараюсь держаться на плаву, пока не назначат нового главврача. До тех пор приходится делать не только свою работу, но и половину того, за что отвечал Грег. Только бы не заставили меня операцию на сердце делать! — Она рассмеялась. — Так чем могу помочь, Джейк?
— Не могли бы мы поговорить где-нибудь наедине?
Мэри Энн с любопытством взглянула на Джейка:
— Пожалуйста. Можно пройти к Грегу в кабинет, там сейчас никого.
Она пошла вперед, Джейк за ней. У него было какое-то жутковатое ощущение, что он направляется в музей. Все книжки и плакаты по стенам — все было на прежних местах, как в последний раз, когда Джейк навещал Дока. Это было всего недели три назад, когда Джейк заехал за другом по дороге в гольф-клуб.
— У меня все руки не доходят перебрать здесь все и отправить его жене. Я обещала. Она сказала, что пока не к спеху.
Джейку хотелось, чтобы все оставалось, как есть, но он понимал, что больница не будет устраивать на своей территории мемориальных комплексов. Мэри Энн выжидательно смотрела на него.
— Не знаю, с чего начать. Все это строго конфиденциально, понимаешь?
— Я понимаю, что значит «конфиденциально».
— Видишь ли, начато официальное расследование по факту смерти Дока... Грега.
— Расследование?
— Похоже, это было убийство.
Джейк почти с наслаждением предвкушал этот момент, будучи уверен, что хотя бы этим удивит всегда такую невозмутимую Мэри Энн. Она подняла брови, и только. Ее черные глаза с длинными ресницами скептически смотрели на Джейка.
— Убийство?
Джейк пересказал историю с письмом и рулевыми тягами,
— Так значит, ты сам ведешь расследование? — Она по-прежнему была настроена скептично.
— Да как сказать, я просто... как говорится, на подхвате. Следователь из отдела убийств попросил помочь.
— Так это не для статьи в газете? — Мэри Энн презрительно прищурилась.
— Да нет, конечно! Я занялся этим не в погоне за сенсацией, а потому, что погибли два моих лучших друга. — Джейк был задет, и она это заметила.
— Ну хорошо, а что ты от меня хочешь?
— Информации.
— Какой информации?
— Ну например, не знаешь ли ты каких-нибудь недовольных пациентов?
— Все его считали прекрасным хирургом. Иногда случались и трения, но ничего серьезного.
— Совсем ничего?
— Ничего не прцходит в голову. А он тебе что-нибудь рассказывал?
— Да нет. Я просто подумал, может, ты знаешь. И в суд на него никто не подавал?
— За непрофессионализм? Я слышала, было дело пару лет назад. Но в последнее время ничего такого. Редко когда встречаются врачи, на которых за всю жизнь ни одной жалобы не написали.
— Да, конечно. Послушай, тут еще одно весьма деликатное дело. Не знаешь ли ты кого-нибудь из коллег, с кем он ссорился?
— И не одного! — Она рассмеялась. — Легче будет составить список тех, с кем он ладил.
— Я имею в виду серьезные конфликты, когда люди могли затаить обиду?
— В смысле, настолько серьезные, что его могли убить?
— Нам просто нужны имена всех, кто мог иметь на Дока зуб. Это может быть кто угодно, обычный человек — не какой-нибудь террорист. Никто тебе на ум не приходит?
— Способный на преступление? — Ей было явно неприятно отвечать на такие вопросы.
— Послушай, может, я неловко выражаюсь, но, по-моему, я объяснил: меня прислал сюда следователь, ведущий официальное расследование по факту убийства. Не хочешь говорить со мной — пожалуйста; он сам к тебе зайдет.
— Нет-нет, извини, я не хотела ругаться. Я рада помочь, чем могу. Все это просто как-то... как-то странно. Давай я посмотрю списки персонала. Никто из работающих здесь не способен на убийство, но это мое личное мнение, и оно тебе уже известно, так что пойдем прямо по списку.
Мэри Энн положила перед собой компьютерную распечатку — длинную бумажную ленту с чередой круглых дырочек по краю, сложенную по перфорированным сгибам. Безликие имена, составленные из уродливых букв, на какие способен только допотопный матричный принтер, вдруг стали наполняться чертами характера, амбициями и человеческими чувствами. Мэри Энн водила пальчиком по бумаге и лаконично комментировала:
— Так, Грег недолюбливал доктора Карлтона, причем взаимно. С доктором Морганом — аналогично. С доктором Дадли, анестезиологом, он вообще отказался работать. Грег утверждал, что у Дадли руки не из того места растут и что они чуть не потеряли пациента по его вине. Тот заявил, что виноват Грег. Было проведено расследование, но никакого заключения представлено не было.
— Что за расследование?
— Да-а, под началом Комиссии штата по делам здравоохранения. На ее имя обычно подаются все жалобы со стороны пациен-
тов. И со стороны врачей, когда они жалуются друг на друга. Но последнее — только в действительно серьезных случаях. Я, честно говоря, всех тонкостей не знаю, — еще не так долго здесь работаю. Может быть, тебе лучше переговорить с адвокатом по делам пациентов.
— Адвокат по делам пациентов? — Джейк набросал что-то себе в блокнот.
— Ее кабинет по коридору налево. Когда больные чем-нибудь недовольны, они обращаются в администрацию, и их первым делом направляют к адвокату. Она их выслушивает, и, если не удается уладить дело полюбовно, она снабжает их необходимыми бумагами и формами и отсылает их в Комиссию штата, — Мэри Энн запнулась. — Да это, наверное, неинтересно?
— Нет-нет, что ты, продолжай, пожалуйста. Давай дальше по списку.
— Доктор Марсдон. Он заседал с Грегом в комитете по вопросам врачебной этики, и они с Грегом постоянно были на ножах. У Марсдона на все имелось собственное мнение, и Грегу в конце концов это надоело. Он хлопнул дверью, а Марсдон остался.
— Этот Марсдон — такой высокий, рыжий, даже ресницы светлые?
— Да, а откуда ты знаешь?
— Да как-то мы с Доком столкнулись с ним в коридоре. Они обменялись ледяными взглядами. Я еще спросил тогда Дока, что за дела, но он сменил тему.
— Я всех подробностей не знаю, но отношения между ними были ужасные.
— А что ты знаешь о всех этих комитетах, в которых заседал Док?
— Так, поглядим. Всего было четыре комитета, точнее, пять — вместе с тем, что по этике: по хирургии, по качеству обслуживания, по пересадке органов и по реанимации. В паре из них он какое-то время председательствовал.
— Чем занимаются эти комитеты?
— У каждого имеется устав, где записаны «цели и задачи», но насколько их работа на самом деле эффективна — уже другой вопрос. Всем известны анекдоты про работу таких объединений: мол, что такое верблюд? Это лошадь, собранная на заседании комитета. Мне говорили, что когда-то заседать в комитете считалось престижным. В резюме хорошо смотрелось. Но многие врачи перестали в них участвовать, потому что устали от всей этой мышиной возни. Впрочем, влияние у комитетов еще имеется: на них разрабатывают общую политику больницы, создают дружественные союзы. Обмениваются голосами.
— Они обмениваются голосами?
— Конечно. Это ведь случается даже на заседаниях Верховного суда. Ты читал когда-нибудь «Братия» Вудворда?
— Ага, — Джейк когда-то полистал эту книгу в киоске в аэропорту, но она показалась ему слишком правильной и потому скучной.
— Я, наверное, зря рассказываю тебе обо всем этом, но большинство простых людей даже не подозревают, что тут творится. В любой крупной больнице все происходит, как в большой политике. Прямо борьба за выживание.
— В каком смысле?
— Ну например, администрация вечно воюет с врачами.
— Это почему?
— А все по одной простой причине: деньги. Больничное начальство стремится забрать себе доходы врачей. Не полностью, конечно, но они требуют от докторов большего, нежели то, чем те готовы поделиться. Со всеми недавними изменениями в области здравоохранения фонд зарплаты оказывается все меньше и меньше, а дополнительные гонорары достаются все реже и реже. Неудивительно, что врачи не могут покорно сложить лапки и позволить всем, кому не лень, шарить у них по карманам.
С этой речью Мэри Энн могла бы выступать перед законодательным собранием. По всему видно, что она разбирается в политике. Джейк теперь понимал, почему Док всегда так восхищался ею.
— Иногда несколько врачей собираются вместе и открывают собственную клинику, которая начинает создавать конкуренцию больнице. Они сами нанимают персонал. Они не желают платить лишние деньги канцелярским крысам и рекламным агентам, ведь люди приходят лечиться, а не брошюры читать. Например, у нас заведующий медицинским центром не доктор, а бизнесмен, поэтому медики у нас чувствуют себя как военные, вынужденные слушаться приказаний гражданских. Отсюда и трения. Конечно, все стараются хотя бы внешне ладить друг с другом, но порой терпение лопается. Все это напоминает борьбу профсоюзов. Многие оказываются между двух огней.
— Может, кто-нибудь из администрации имел зуб на Дока?
— Да хотя бы даже доктор Купер, наш заведующий.
Ты же, вроде, говорила, что он не доктор.
— Он доктор наук, но не медицинских, так что для врачей его звание ничего не значит. Грег любил говорить: «Он ненастоящий доктор». Я даже слышала, как он заявил Куперу это прямо в глаза. Ну, ты знаешь Грега.
— Да уж. Ну что, кто-нибудь еще?
Мэри Энн продвигалась далее по алфавиту.
— Так, посмотрим. Райли. Без проблем. Симпсон. Грегу нравился. Тернер. Хирург-ортопед. Грега он раздражал, но, насколько мне известно, никаких серьезных разногласий между ними не было.
Она отметила еще одного: доктора Уальдена, с которым Док тоже вроде был на ножах, но потом поспешно напомнила Джейку, что среди всех этих людей убийц нет.
— Ну хорошо, последний вопрос. Что ты слыхала о противниках абортов?
— А, эти придурки! Вот кого бы я всех до одного в твой список переписала! Они способны уничтожить любого, кто перейдет им дорогу. А Грег им немало крови попортил, это уж точно.
— Это как?
— Ну, ты знаешь о его участии в продвижении таблетки RU-486. Так эти ненормальные месяцами просиживали у дверей больницы, размахивая своими глупыми плакатами, и всячески старались
8 У последней черты
скомпрометировать наше заведение. То же самое и по поводу исследований с эмбриоматериалом. Грег тогда очень поспособствовал тому, что наш медицинский центр получил этот грант. А этим энтузиастам-любителям такой поворот событий весьма не понравился. Зачем только они вмешиваются в дела, которые их совершенно не касаются? Наверное, заняться нечем!
Джейк пожал плечами.
— Что-нибудь еще, чем Грег им не угодил? Что-нибудь совсем недавнее?
-~ Больше ничего в голову не приходит, — Мэри Энн колебалась: — Ты сказал, у нас разговор конфиденциальный?
— Если всплывет что-нибудь важное, я вынужден буду сообщить полиции, а так, конечно, наша беседа — чисто между нами.
— Ну ладно, поскольку ты был его другом, я, пожалуй, могу тебе довериться. Хотя я уверена, что сам он тебе об этом ничего не рассказывал. Дело в том, что он несколько раз проводил аборты на поздние сроках. Естественно, все в рамках закона, но он не хотел это афишировать. Эти пикетчики с ума бы все посходили, а они-то уж умеют портить людям жизнь. Грег не хотел, чтобы об этом узнали.
— А кто был в курсе?
— Я думаю, несколько врачей и пара медсестер. Плюс еще в абортариях, которые пациенток к нам перенаправляли. Большинство из них не берутся проводить прерывание беременности после двадцати четырех недель, поэтому они отсылают желающих в больницы.
— После двадцати четырех недель?
— Да, как мне говорили, аборты на поздних сроках — вещь весьма неприглядная.
Джейку захотелось сменить тему:
— Ну ладно-ладно. Ты случайно не знаешь кого-нибудь из этих активистов по имени? Особенно тех, с кем Док мог вступить в контакт?
■— Честно говоря, нет. Он получил пару писем, несколько звонков. Большинство из звонящих говорили вежливо, но в каждом
слове слышалась угроза. Это высокомерные, злобные люди, одержимые собственной праведностью. С головой у них явно не все в порядке. Их-то точно надо проверить.
— Да-да, обязательно.
Джейк сделал еще пару пометок в блокноте и направился к выходу. Мэри Энн проводила его до дверей.
— Слушай, Джейк, еще раз извиняюсь за то, что поначалу была так... враждебно настроена. Хочу как-то загладить свою вину... Разреши угостить тебя завтра ужином.
Ее слова застали Джейка врасплох. У него закружилась голова, сердце забилось.
— Какая вина, о чем ты? Точнее, я хотел сказать...
— Нет, правда, очень удачный повод подвернулся. Я... В общем, я уже давно хотела познакомиться с тобой поближе. В кабинете так душно... Может, развлечемся вместе? Ну, так как насчет завтрашнего вечера?
— Я был бы полным идиотом, если бы отказался от приглашения... такой женщины. Только вот я завтра работаю допоздна, — раньше половины седьмого не освобожусь.
— Ну и прекрасно. Давай встретимся в семь, например, в ресторане «У Антонио». Это в центре, на Пятой улице.
— Договорились: «У Антонио», буду ровно в семь.
Джейк был опьянен сочетанием аромата ее духов, ее манящей улыбки и легкого прикосновения ее ручки.
— Ну и замечательно. Я буду ждать, Джейк. — Мэри Энн провела по его плечу кончиками тонких изящных пальцев с алыми ногтями.
Она несколько смущенно взмахнула густыми ресницами и вернулась к себе за стол. Джейк с восхищением досмотрел, как ее стройные ножки пристраиваются поудобнее слева от черного крутящегося кресла, потом развернулся и летящей походкой направился в сторону кабинета адвоката по делам пациентов.
Сью Кильс поцеловала маленького Криса, и мальчик своей забавной походкой заспешил к школьному автобусу. Она помахала вслед отъезжающим детям и вернулась на кухню. Глаза скользнули по стенным часам — 8:15, автобус как всегда вовремя, как будто ничего не изменилось. В окна кухни светило яркое утреннее солнце, приглашая Сью налить ароматного кофе и понежиться в теплых лучах. Большой Крис уходил из дома в 9:00, так что они всегда завтракали вместе, наслаждаясь каждой из оставшихся сорока пяти минут. Теперь приходится садиться за стол одной, наливать одну чапЩу кофе. Хуже всего просыпаться одной, по привычке протягивать руку в сторону, где раньше всегда был муж, и обнимать пустоту. А вечером она будет готовить ужин, ведь маленький Крис привык ужинать в шесть часов, и по привычке ждать, что в 5:45 распахнется дверь, и любимый голос весело объявит: «А вот и я!», а дверь не распахнется, и никто не придет, и они с сыном будут ужинать вдвоем.
Накануне позвонил Джейк и обещал заехать около девяти «по важному делу». Голос у него был какой-то странный, напряженный. Сью чувствовала, что ему намного тяжелее, чем ей — у нее есть поддержка, а ему приходится переживать потерю в полном одиночестве.
Она открыла утренний номер газеты. «Трибьюн» была толстым изданием, состоящим из нескольких секций, каждая из которых выглядела как самостоятельная газета: сложена отдельной тетрадью, заголовок свой, оформление. Сью пробежала глазами первую страницу, где теснились начальные абзацы нескольких статей, причисленных редакторами к главным новостям дня. Политика иэкономика ее интересовали мало, особенно сегодня, и она небрежно отложила секции А и В на журнальный столик, чтобы
сразу перейти к секции С, «Форум», где на первой странице в левом верхнем углу располагалась колонка обозревателя Джейка Вудса. Она всегда внимательно читала ее, иногда соглашаясь, а чаще не соглашаясь с мнением автора, чей гордый профиль в стиле гравюр девятнадцатого века красовался над текстом. Сью иронично улыбнулась: на рисунке у Джейка не было седины на висках, а волосы на макушке росли еще гуще, чем в молодости. «Пора бы обновить этот портрет, а то тебя перестанут узнавать поклонники!» — сказала она вслух, обращаясь к рисунку на газетной странице, и углубилась в чтение. Заголовок гласил: «Наши школы — наше будущее».
НАШИ ШКОЛЫ - НАШЕ БУДУЩЕЕ
Барбара Бетчер, глава орегонского отделения Национальной ассоциации по вопросам образования, утверждает, что государственные школы стоят на грани финансового кризиса. По ее словам, стало модно винить школы во всех проблемах школьников, в то время как в последнее время регистрируется все больше и больше фактов безответственного и даже жестокого отношения родителей к своим детям. «Академическая успеваемость падает, в первую очередь, потому, что дома ребенок находится в неблагоприятных условиях, и его интерес к учебе снижается, — говорит Бетчер. — При тех ограниченных средствах, которые к нам поступают от государства, увлечь таких детей очень трудно. Тем не менее, наши учителя очень стараются. Я считаю, мы просто творим чудеса».
Совсем иного мнения придерживается Карл Магони, председатель общества «Граждане за ответственное отношение к образованию» — ультра-правой организации, уже много лет воюющей с государственными школами. Какова же реакция Магони на предложение поднять зарплату учителям и улучшить материальную базу учебных заведений? «Это все равно что тушить пожар бензином!». По его мнению, «государственная система образования заведомо хуже частной». Оказывается, «многие предметы в школьной программе вредны, а сама программа со-
ставлена настолько безобразно, что разрушительно действует на детскую психику». В качестве доказательства Магони приводит отмечаемое в последние годы снижение результатов единого государственного экзамена.
Карла Магони беспокоит, что в государственных школах мало внимания уделяется «морали», под которой он понимает набор его личных и весьма специфических верований. Он ярый противник контрацепции и абортов, а потому считает, что в школах нет места половому воспитанию. Вместо этого он предлагает пропаганду «воздержания» на основе христианских принципов. Он хотел бы сделать государственные учебные заведения местом промывки мозгов, где детям навязывались бы сектантские доктрины. Не сомневаюсь, он с радостью выбросил бы главу об эволюции из всех учебников биологии. «Я честно плачу налоги, тем самым финансируя государственную систему образования, — говорит Магони, — и имею право контролировать использование моих денег».
Противники государственных школ предлагают систему «ваучеров», которые покрывали бы существенную часть стоимости обучения в частных гимназиях для тех детей, которые по тем или иным причинам перейдут туда из государственных учебных заведений. На мой вопрос, не ударят ли ваучеры по государственным школам, Магони ответил: «И пусть ударят», а когда я предположил, что дети из бедных семей могут пострадать из-за ваучеров, он уверенно заявил: «Не пострадают».
Барбара Бетчер с гордостью сообщила мне, что по Орегону результаты единого государственного экзамена значительно выше общенациональных. Она согласна, что по частным гимназиям показатели лучше, но объясняет это тем, что в них не принимают детей из бедных семей: «Доступ в государственные школы открыт для всех. Конечно, дети из неблагополучных семей тянут показатели вниз, но мы не можем лишить их права на образование».
Я согласен с Магони, что государственные школы должны предоставлять качественное образование. Я согласен с Бетчер, что нельзя ущемлять права детей, чьи родители не в состоянии опла-
чивать среднее образование. Собственно, отсюда и возникли бесплатные учебные учреждения, финансируемые из налогово-бюджетных фондов: в нашей стране все дети имеют право на образование, независимо от расы, религии, сексуальной ориентации или достатка.
Некоторые из читателей, вероятно, еще не знают, что Карл Магони проживает через дорогу от государственной школы «Эвег-рин», но возит детей в частную гимназию, принадлежащую весьма консервативной религиозной секте. Что ж, это его личное дело. Однако у меня возникает сомнение в правомерности его желания контролировать программы учебных заведений, от которых он добровольно отказался. Представим, что я обвинил бы «Трибь-юн» в нецелевом использовании средств и швырнул бы заявление об уходе прямо в лицо главному редактору, а полгода спустя объявился бы на заседании редколлегии с докладом о необходимых реформах. Как вы думаете, прислушались бы в газете к моим ценным предложениям?
Карл Магони имеет право отдать своих детей в сектантскую гимназию. Однако никто не давал ему права превращать наши школы, которых его дети даже не посещают, в рупор фундаментализма и религиозной пропаганды. Он, видимо, забыл, что в нашей стране у всех граждан равные права и свободы.
Я тоже плачу налоги, как и все остальные законопослушные граждане, и вклад Магони по сравнению со сборами по всей стране весьма незначителен. Но даже не в этом дело. Налоги никогда не были «его» деньгами, это долг перед обществом, который он, как все мы, обязан ежегодно возвращать. Государство финансирует школы, строит дороги, содержит полицию и пожарных, и никто не устраивает пикеты вокруг нового шоссе с требованием пересмотреть метод замешивания асфальта. Частные гимназии могут позволить себе роскошь пропаганды частных взглядов, но государственные школы должны быть открыты всему разнообразию мыслей и направлений, свойственных нашему обществу, должны учить детей терпимости к мнению других. Именно это является залогом процветания нашей страны.
Хочу ли я платить больше налогов? Нет. Поддерживаю ли я увеличение статьи бюджета на среднее образование? Да. Кому-то это покажется непоследовательным, но выбор очевиден. Дети — наше будущее. Не лучше ли, вместо того, чтобы забирать детей из школ и поливать грязью тех, кто пытается помочь государственной системе образования, занять более конструктивную позицию? Как известно, ломать не строить, и очень хочется выбрать путь полегче, но на карту поставлено наше будущее. Вкладывая деньги в школы, мы вкладываем их в самое дорогое, что у нас есть — в наших детей.
Сью отложила газету и вздохнула: «Эх, Джейк». Она сидела перед чашкой с остывающим кофе и грустно покачивала головой, продолжая думать о прочитанном.
В 9:05 раздался звонок в дверь. Сью с улыбкой распахнула дверь перед как всегда растрепанным Джейком. Глядя на его вытянутый коричневый пуловер с торчащим наружу воротником бежевой рубашки, Сью с трудом поборола инстинктивное желание поправить ему воротник или предложить погладить рубашку. После секундной паузы она бросилась ему на шею.
— Ай-ай-ай, что подумают соседи? — шутливо сказал Джейк.
— Подумают, что ко мне пришел какой-то подозрительный мужчина, и будут совершенно правы, — со смехом ответила Сью. — Проходи, садись.
Он прошел в гостиную, которая выглядела точно так же, как двенадцатью днями ранее, и испуганно огляделся. Со стороны могло показаться, что он ожидает нападения стаи летучих мышей. Обойдя диван, где он сидел во время предыдущего визита в этот дом, Джейк решил расположиться в кресле-качалке у журнального столика. Его взгляд задержался на лакированной поверхности, покрытой многочисленными выбоинами.
— Я убрала тот гривенник в коробочку с драгоценностями, — проговорила Сью. — Мне почему-то захотелось сохранить его.
— У меня было такое чувство, что он так и стоит тут на ребре, ждет меня. Странно, да?
Сью кивнула.
— Ты-то сам как?
— Знаешь, Сью, ты прости, что я раньше не заехал, и не позвонил ни разу после похорон. Я...
— Я все понимаю, не думай ничего. Но, вообще-то, мне будет не хватать ваших воскресных посиделок.
— Хотя бы убирать за нами тебе теперь не придется, отдохнешь. — Джейк сказал и тут же пожалел, что ляпнул чушь.
— Я бы очень хотела убирать за вами... как раньше... — Сью закусила губу, чтобы не расплакаться, но справилась с собой и попыталась скрыть эмоции за горькой улыбкой. — Ты все равно заходи иногда. Я йе заменю тебе Дока и Криса, но обедом накормлю, и пива налью, если хочешь, и футбол посмотрим вместе...
Джейк слабо улыбнулся.
— Маленький Крис по тебе скучает, только и говорит, что про дядю Джейка.
— Да-да, маленький Крис... Я думал свозить его на футбольный матч или еще куда-нибудь.
— Правда? Это было бы здорово, он так обрадуется. Спасибо тебе.
— Мне надо только проверить, когда у меня есть свободный вечер и когда наши играют, я все узнаю и билеты организую, а потом позвоню. — Джейк откашлялся перед тем, как сменить тему.
— Тут такое дело, я даже не знаю, как начать. Это очень странная история, очень странная.
Он рассказал про желтую карточку, встречу с Олли Чендлером и поездку на автосвалку. Сью слушала нагнувшись вперед, ловя каждое слово.
— Короче говоря, суть в том, что кому-то надо было убить Дока,
— подвел черту Джейк, решив не упоминать о том, что по другой версии злоумышленник хотел убить Криса или его самого. Зачем раньше времени пугать?
Сью сидела, съежившись, вжав голову в плечи, спрятав руки, как будто они замерзли.
— Когда кажется, что в жизни все ужасно, оказывается, что все еще ужаснее, — прошептала она, потом встала и подошла к окну. Джейк не мог видеть ее лица, но знал, что она плачет. После не-скольких минут неловкого молчания он опять заговорил:
— Лейтенант Чендлер попросил меня составить список подозреваемых. Конечно, я ни на кого и подумать не могу, но приходится учесть всех, кто ссорился с Доком или имел на него зуб. Я поговорил с Мэри Энн, секретаршей Дока, помнишь ее? Она мне немного помогла. И кое-какие свои соображения я тоже записал.
— И кто сейчас в этом твоем списке?
Джейк сначала подумал, что лучше поберечь чувства Сью и не упоминать «брошенных женщин» и «ревнивых мужей», но, поколебавшись, перечислил всех, не утаивая ни одного имени. По выражению лица Сью он понял, что зря беспокоился: она явно знала о многочисленных любовных приключениях «супермена». Интересно, что она сейчас думает? Наверное, винит во всем Дока и ненавидит его. Еще бы! Крис, всю жизни хранивший верность любимой жене, погиб, возможно, из-за очередной интрижки Дока. Хотя по ней не скажешь, чтобы она кого-то ненавидела. От Сью можно ожидать вспышки гнева, но на злобу она не способна... Она подняла глаза. В них была только боль.
— Ясно. Вот, значит, как все было. Мне как-то не по себе после такого. Но все равно, спасибо, что рассказал. А что, ты думаешь, я чем-то могу помочь следствию?
Я должен тебя кое о чем спросить. Ты только сразу не кричи и не возмущайся, это довольно деликатное дело...
—■ Боже, такое вступление! Ты что, хочешь отправить меня на «улицу красных фонарей» в качестве живой приманки для убийцы?
Джейк засмеялся.
— Ну, нет, не настолько деликатное. Видишь ли, мы с Олли проверяем все возможные версии, даже самые невероятные. Возможно, ты помнишь, что раньше Док работал в абортарии. Кроме того, он был членом комитета, разрешившего испытания таблетки RU-486 и одобрившего грант на эксперименты с эмбриома-
териалом. И еще один момент, но это должно остаться между нами: похоже на то, что совсем недавно Док секретно провел несколько абортов на поздних сроках.
Сью зажмурилась и провела рукой по лбу. Последняя информация явно оказалась неожиданной.
— Поэтому я подумал, что кто-то из активистов движения против абортов мог... мог недолюбливать Дока.
Сью с изумлением посмотрела на Джейка.
— Ты хочешь сказать, что кто-то из движения «Право на жизнь» убил Дока и Криса?
— Я? Я — нет. Нет. Но Олли, понимаешь, Олли хочет, чтобы я записал все версии.
Сью с обидой смотрела на Джейка. Видно было, что она с трудом сдерживалась, чтобы не кричать.
— Что ты от меня хочешь?
— Ну, в общем... имена.
— Это как во времена Никсона от голливудских актеров требовали списки вероятных коммунистов среди коллег по студии?
— Послушай, ты не сердись, я совсем не это имел в виду...
— Ты имел в виду, что хочешь имена лиц, протестующих против убийства невинных младенцев, поскольку каждый, кто защищает детей, — потенциальный киллер? И куда ты с этими именами пойдешь? В сенатскую комиссию? Или в своей колонке опубликуешь на осмеяние толпе? Так «Трибьюн» расправляется с остатками «политически некорректных» настроений?
Ее глаза сверкали, а Джейк прикидывал, в чем ошибся, что не так сказал.
— Ты меня неправильно поняла. Дело в том, что Доку приходили угрожающие письма. Мне, кстати, тоже. Твои взгляды мне известны, мы по этому вопросу расходимся, ну и что с того? Я же не говорю, что это сделали твои близкие друзья. Не они. Но кто-то же спланировал все, потом залез под джип, подпилил тяги... Я разрабатываю версии, только и всего. Пожалуйста, не сердись. Я вижу, что тебе трудно об этом говорить, я зря пришел и сейчас уйду. Забудем об этом.
Он поднялся с кресла. Сью почувствовала себя ужасно.
— Подожди, сядь. Прости, Джейк. У меня нервы на пределе, я просто сорвалась. Прости,'правда.
— Не извиняйся, не надо этого
— Надо, конечно, надо. Я сейчас все объясню. Мне просто надоело, что таких, как я, выставляют как каких-то монстров. Лично ты никогда так не говорил, но твои коллеги говорили. Ты йе знаешь, а ведь последние полгода я раз в неделю дежурю у абортария «Мирное небо». Я пытаюсь останавливать женщин, которые приезжают туда, объяснять им... А в ответ на мое участие получаю злобные окрики. Ты вот про таблетку говорил. А ведь я тоже была среди тех, кто пикетировал «Линию жизни». Дока не видела ни разу. Честно говоря, специально приходила попозже, у него рабочий день с восьми, а я появлялась в девять, полдесятого, чтобы не сталкиваться с ним. Так вот, я хорошо знаю этих... как ты сказал, «активистов». Среди них нет никого, кто способен на такое. И мне обидно, что их подозревают.
— Я же не имел в виду...
— Я знаю. Ты мне друг. И Крису ты был большим, близким другом. — Слезы потекли по ее щекам. Она больше не могла сдерживаться, и все накопившиеся эмоции хлынули наружу.
Джейк пожалел, что не умеет утешать людей. Был бы он больше похож на Криса, подошел бы к ней, обнял, сказал бы какие-то важные, добрые слова. Но для Джейка несколько шагов от кресла-качалки до плачущей на диване Сью были длиннее звездного перехода между туманностью Андромеды и галактикой Магеллана.
Сью вытащила платочек и, вытирая слезы, вдруг засмеялась.
— У меня полные карманы платков на случай, если вдруг вспомню о Крисе. Беда в том, что я все время о нем вспоминаю. Ты не бойся, я уже успокоилась. Я постараюсь тебе помочь. Я общаюсь с людьми из движения «Право на жизнь», а есть еще другие группы с теми же взглядами. Я поспрашиваю у друзей, вдруг кто-то если не у нас, так у них сталкивался с кем-то не вполне нормальным или очень обиженным, кто мог бы отомстить
— вдруг что-нибудь выясним. Я тебя познакомлю с нашими, они сами тебе все расскажут.
— Ну, знакомить не надо, мне и твоих слов достаточно было бы...
— Что, боишься попасть в логово к сектантам-фанатикам? — Сью широко улыбалась, радуясь возможности подшутить над Джейком.
— Не боюсь. Просто не вижу смысла.
— Ты сам увидишь, что это простые, честные, приятные люди. Обещай, что не пропечатаешь эту беседу в своей колонке, и я легко смогу уговорить их встретиться с тобой и помочь расследованию. Ты же не собираешься писать о нас в газете?
— Не собираюсь, — довольно сухо ответил Джейк. Его больно кольнуло такое недоверие к журналистам.
— До понедельникам мы собираемся молиться за беременных матерей и их нерожденных детей, обычно приходит человек десять-двенадцать, большинство — женщины. Я предложу им провести следующую встречу у меня. Приходи в понедельник, в семь утра. Будет кофе и пончики. Я куплю твои любимые, с ванильным кремом.
— Ладно, договорились. — Джейк пытался говорить спокойнобезразличным тоном, но у самого мурашки бегали по спине. Он нервным движением достал ежедневник и сделал пометку.
— Да ты не волнуйся. Никто тебя насильно не окрестит и в свою веру не обратит.
— И на том спасибо. — Джейк засобирался домой.
— Подожди, не уходи. Еще пара минут у тебя есть?
— Конечно. Что случилось? — Он опять опустился в кресло и бросил куртку на пол.
— Я тут прочитала твою колонку про Карла Магони.
— Собственно, она не совсем про Магони, я просто привел его слова в качестве примера.
— Все воспримут ее как колонку про Карла Магони. А при этом я хорошо знаю Карла и Линду. Они из нашей церкви, дети в нашу школу ходят. Это прекрасная семья, они добрые, хорошие люди,
и Карл никогда, никогда ни о ком так злобно не говорил. Конечно, у них есть убеждения и принципы, но это не значит, что они — самодовольные святоши, которые читать-то не умеют, а академикам замечания делают.
— Я, что, написал, что он академикам замечания делает?
— Не такими словами, но по сути — да! Я даже не знаю, как тебе это объяснить. У тебя просто талант унижать людей, ты с такой легкостью навешиваешь на них ярлыки, как будто это картошка или яблоки. А на самом деле настоящий Карл Магони ничего общего не имеет с тем придурком, которого ты изобразил у себя в колонке.
— Сью, послушай меня. Успокойся. Ты не слышала, что он говорил во время интервью. Я спрашивал, он отвечал, я записывал, что он отвечает. Действительно, я его мнение оспорил, но из колонки очевидно, что лично против него я ничего не имею.
— А ты хоть на секунду задумался, что ты сделал Карлу и его семье?
— Что я сделал?
— Я еще когда в колледже училась, нам на уроке риторики рассказывали, что есть такой прием, называется «пугало». Когда твоя позиция слабовата, реальных аргументов не хватает, надо перейти на личности. Выставишь противника идиотом, глядишь, сам на его фоне умнее покажешься.
— Риторику мне можешь не объяснять. Ее на первом курсе изучают. — Джейку не понравилось, что Сью затеяла читать ему лекцию.
— Ты, наверное, отличником был, так мастерски этим приемом воспользовался. Конечно, кто будет прислушиваться к мнению ультра-правого экстремиста? Пусть даже он что-то путное скажет, этого уже никто не услышит. Знаешь, как говорят: «Что написано пером, не вырубишь топором»? У печатного слова огромная власть над людьми. Ты представляешь, каково будет Карлу, его семье после такой статейки?
— Ты закончила? — Джейк давно пожалел, что не убежал сразу, сославшись на «одно очень важное дело».
— Нет, не закончила. Я каждый день читаю «Трибьюн», и там что ни статья — то «пугало», что ни спор — то переход на личности. Это превратилось в систему. Верующим людям типа Карла — или нас с Крисом — не дают свободно высказываться. Такое впечатление, что у вас принято великодушно и терпимо принимать любые взгляды, кроме наших. Уже никто не говорит: «человек высоких нравственных принципов», таких сейчас принято называть «фанатики». Это ужасно несправедливо, и мне всегда обидно, когда переиначивают слова и факты, лишь бы представить нас в невыгодном свете.
Джейк закатил глаза. Опять! Сколько можно обвинять журналистов в пристрастности?
— Сью, ты сама подумай немного. Вот взять, например-, стенограмму судебного заседания. Все факты переданы точно, но ужасно скучно. Если журналист опубликует интервью полностью, не отредактировав и не сократив его, кто будет такое читать? Нам приходится вычленять главное, обобщать, что-то выбрасывать.
— Да я не говорю, что не надо ничего выбрасывать. Только те слова, что ты выбрал и оставил, должны соответствовать реальной картине. И вообще, читая газету, я надеюсь узнать истинные факты и истинные слова людей, а не мнение корресподента. Мне хотелось бы самой делать выводы по поводу тех или иных событий, а приходится каждый раз продираться через никому не нужные разглагольствования и предвзятые суждения автора статьи.
— А.ты знаешь, что колонка — по определению — представляет личное мнение обозревателя?
— Знаю. Я люблю читать колонки, даже те, с которыми не согласна. Пожалуйста, высказывай свое мнение, хоть всерьез, хоть с иронией, как тебе нравится. Только слова других людей не переворачивай и из контекста не выдергивай. Тебе никто не давал права искажать взгляды и личные качества других людей. Я знаю, какие у Карла Магони принципы и какой он замечательный человек. Почему этого не видно из твоей колонки?
Джейк хотел что-то ответить, но оказалось, что Сью еще не закончила. В ее руках появился свежий утренний номер «Трибьюн».
— Вот, смотри! «Развернута кампания против предоставления гомосексуалистам прав нацменьшинств». В начале статьи — цитата из речи губернатора, который сравнивает происходящее с гонениями на евреев в нацистской Германии. В противовес его словам включено высказывание женщины, якобы из числа протестующих: «Гомосексуалисты — это грязные животные, им даже обычных прав человека не положено». Джейк, я много общалась с участниками этой кампании, и ни один из них ни разу не проявил подобного отвратительного отношения к людям с нетрадиционной ориентацией. Я уверена, что или слова женщины переиначили, или она случайно оказалась среди пикетчиков, но в любом случае это — нетипичное поведение, а ее выставили как собирательный портрет протестующих.
— Я прекрасно знаю автора этой статьи. Он отличный парень и не стал бы выдумывать то, чего не было.
— Может быть, он отличный парень. Тот пьяный водитель, который сбил Дженни, тоже был отличным парнем. А что они творят?
— Послушай, Сью. У всех нас в газете «Трибьюн» есть, чем заняться. Никому дела нет устраивать антицерковный заговор или тому подобные страшные вещи. Ваши ребята шлют нам письма с угрозами и пожеланиями гореть в геенне во веки веков, а ваши политические противники присылают аккуратно составленные, краткие и емкие материалы для публикаций. Кроме того, когда мы не застаем их на местах и оставляем сообщения с просьбой перезвонить, они нам перезванивают, а ваши товарищи всячески уклоняются от общения с прессой. Разве удивительно, что картина выходит однобокая?
— Я никогда не посылала писем с угрозами, и ты это знаешь. А насчет отказа от общения с прессой — так не печальный ли опыт тому виной? С другой стороны, может быть, ты прав. Может быть, нам надо учиться как-то по-другому разговаривать с прессой. Посоветуй что-нибудь. После чтения газет у меня складывается впечатление, что, если не принимаешь равноценности всех человеческих поступков, тебя сразу зачисляют в фанатики. Единственный способ этого избежать — отказаться от морали как таковой. И единственная группа, которую можно ненавидеть и ругать, — это консервативные христиане. Я не права? Скажи, что я не права. Скажи что-нибудь!
— А не может быть так, что ты — как тот цезарь, который убил гонца за плохие вести? Журналисты сообщают людям о происходящих событиях, а когда новости тебе не нравятся, ты обвиняешь во всем репортера?
— Эта ситуация мне знакома. Когда я говорю, что аборт — убийство невинного младенца, я просто сообщаю людям научный факт, а они с яростью набрасываются на меня и поливают грязью, как если бы это из-за меня.
— Сейчас не об этом.
— Конечно, не об этом. Просто очень похоже получается. Люди слышат неприятную правду и стараются разделаться с тем, кто им ее сообщил, чтобы притвориться, что ничего не слышали.
— Видишь, ты все поняла.
— Я поняла суть аналогии с цезарем и гонцом. Но к журналистам она не подходит. Если бы вы аккуратно информировали о событиях и людях, как и положено честному гонцу, а потом страдали за правду, вам можно было бы посочувствовать. По-моему, никто не обвиняет прессу за голод в Африке или за падение индекса Доу-Джонса на Нью-Йоркской бирже, за серийных убийц или насильников. Я говорю о том, что вы порой пренебрегаете обязанностями гонца и не сообщаете о реальных событиях всю правду. Вы поворачиваете, переделываете, подчищаете, добавля-ete к фактам, не давая читателю самому разобраться и оценить произошедшее. Вы навязываете читателям собственные взгляды, например, что любой, кто осуждает гомосексуальное поведение и аборты — ненормальный фанатик.
— Знаешь, говорят: «На зеркало не пеняй...»
— Какое зеркало? Я что, фанатичка только потому, что верю в то, во что верили почти все в нашей стране каких-то сорок лет назад? Авраам Линкольн осуждал гомосексуальное поведение и аборты, так что, наш великий президент был ненормальный фа-
натик? Неужели так плохо верить в то, что существует абсолютная истина? Может быть, надо устраивать по утрам голосование, решая, что на сегодняшний день хорошо и что плохо? Тогда, если 51 процент примет, что плохо пить апельсиновый сок, остальные 49 процентов окажутся узколобыми фанатиками, которых можно клеймить и обзывать?
— Все знают, что плохо ненавидеть людей и притеснять их. Если кто-то считает вас фанатиками, так неисключено, что из-за того, что вы считаете голубых кучей дерьма!
Сью была в шоке. Она с обидой смотрела на Джейка, в широко открытых глазах стояли слезы.
— Как ты можешь? Я никогда ничего подобного не говорила и даже не думала. Док постоянно изменял бедной Бетси, и я считаю, что это было безнравственно. Но я все равно любила его и находила в нем много хорошего. Кто-то решит придерживаться нетрадиционной сексуальной ориентации, и я считаю, что он будет не прав. Но я бы любила его как человека, и у него могло бы оказаться немало положительных качеств. Гомосексуализм разрушал бы его как личность, и для него было бы лучше отказаться от этого аморального поведения, и я не скрывала бы от него своего мнения. Например, когда вор проникает в дом и выносит ценное имущество, все признают, что это плохо. Если человеку говорить, что по мне любые его поступки хороши, потому что я его люблю, он станет только хуже. А в итоге проигрывает все общество, особенно — дети.
— Сексуальная ориентация сродни цвету кожи, и ты не можешь заставить человека отречься от своей сущности.
— Могу познакомить тебя с десятком бывших гомосексуалистов. В нашей церкви таких четверо. Тебе дать их имена, телефоны? Нет? Конечно, о них ты вряд ли соберешься написать. А ведь по стране наберутся тысячи людей, отказавшихся от гомосексуального образа жизни. А пойди, найди хотя бы одного бывшего негра. Цвет кожи и сексуальная ориентация — разные вещи. Ты это и сам знаешь, Джейк. А еще ты знаешь, что каждому человеку нужна надежда, нужны четкие нравственные ориентиры. Я верю, что Бог может изменить человека, помочь ему преодолеть дурные наклонности и начать жить праведно.
— Тебя послушать, так в вашем маленьком христианском мирке не жизнь, а малина. А на самом деле все намного сложнее, поверь мне.
— Нам не легко, никогда не было легко! Но все, что я сказала — правда.
— Давай так. Ты прости меня за резкость, потому что лично к тебе у меня никаких претензий нет. Ты знаешь, как я относился к Крису. И к тебе.
— Пожалуйста, говори. Мне нравится твоя резкость, честно!
— Так вот. Тебе не кажется, что сейчас слишком много жалуются на предвзятых журналистов? Будто бы мы нападаем на вас исключительно из-за различия во взглядах? Представляешь, — Джейк перешел на саркастический шепот, — сидим мы у себя в газетах в прокуренных кабинетах с плотно закрытыми шторами и разрабатываем хитроумные планы по уничтожению доблестных христианских братьев. — Он усмехнулся. — А на самом деле, в «Трибьюн» целых два консервативных обозревателя, а именно Джордж Виль и Вильям Ф. Бакли. В их колонках даже Рональд Рейган выглядит Мао Дзе Дуном! Я думаю, они искренне верят, что Барри Голдуотер работал обозревателем в газете, и придерживаются его методики. — Сью улыбнулась при упоминании об одиозном аризонском сенаторе ультра-консервативных взглядов, чей острый язык держал в страхе даже Никсона. Джейк перевел дух и добавил: — Они настолько же консервативны, как... как ты!
Сью искренне рассмеялась.
— Такие ужасные? Но, знаешь, эти две колонки появляются пару раз в неделю в газете настолько толстой, что одной рукой не поднять... — Она опять засмеялась и добавила: — Хотя я, конечно, не самый главный качок, и мало что могу поднять одной рукой. И, наверное, это нытье тебе надоело. Но ты знаешь, что я имею в виду.
— Не нытье, и не надоело, просто мне пора.
—Я только напоследок хотела сказать, что газета ваша необъективная, и даже в сегодняшнем номере могу показать с десяток тому примеров.
— Рад бы их все подробненько обсудить, но — дела, дела! Бежать надо. А если честно, то толку от наших споров никакого, потому что я твою философию не принимаю, а ты — мою. Ты как ребенок — максималистка, мир у тебя черно-белый, а я смотрю на жизнь реально и вижу: много в ней серого, много. Я просто делаю свое дело, стараюсь, но всем не угодишь. Тебе, например, «Трибьюн» всегда будет казаться «врагом номер один», хоть что я напишу.
— Я же не заставляю со мной соглашаться. Я только надеялась кое-что объяснить, но вижу, не получилось. Я когда сержусь, начинаю сгоряча лишнее говорить, как-то резко у меня выходит все. Ты не думай, я к тебе очень хорошо отношусь и не хотела обидеть.
— Вот и прекрасно. Пошел я.
— Джейк, маленький Крис просил тебе передать. Это не подарок, ты ему потом верни, но пока пусть побудет у тебя. — Сью протянула Джейку потрепанную книгу в кожаном переплете.
— Библия Криса?! — Джейк видел ее в руках друга на охоте, в кафе, во время воскресного отдыха на диване, в офисе. Он не расставался с ней ни на минуту. Впрочем, неделю назад расстался навсегда.
— Маленький Крис может часами с ней сидеть и читать папины пометки на полях. Он хотел, чтобы и ты посмотрел, Что писал твой друг. Ты знаешь этого малыша!
— Знаю, знаю, всегда пытается наставить меня на путь истинный и обратить в христианство.
-- Наверное, чувствует, что с тобой не все потеряно. В этом он очень похож на отца. И на мать.
— Ясно. Передай спасибо за заботу. Буду беречь, как зеницу ока. Прочитать не обещаю, но все равно приятно.
Джейк сделал еще один шаг к двери. С Библией в руках он чувствовал себя страшно неловко.
— Я еще одну вещь хотела тебе рассказать. Несколько недель назад Криса пропечатали в «Трибьюн» вместе с другими участниками движения «Право на жизнь». Помнишь, была большая статья, где корреспондент разговаривал с шестью или семью сторонниками запрета на аборты?
— Помню.
— Так вот, Крис тогда очень расстроился, все его слова переиначили, а самое главное из того, что он сказал, даже не попало в статью.
Я-то думал, что разговор окончен.
— Сью, многие оказываются недовольны, когда читают про себя в газете. В интервью попадает не все, а вкусы источника и репортера редко совпадают.
— Я знаю. Крис тоже это знал, но решил написать письмо к редактору. Две ночи просидел за компьютером, в воскресенье утром закончил — а днем случилась эта авария... которая даже не несчастный случай. Короче, письмо так и пролежало на комоде, я не смогла его отправить. Но это последнее, что он написал в своей жизни, и при этом адресовано в «Трибьюн», и я решила отдать письмо тебе. Думаю, Крис согласился бы со мной.
Сью откуда-то вытащила длинный белый конверт и протянула Джейку. Он автоматически отметил про себя .качество печати. Адрес газеты «Трибьюн» был аккуратно отпечатан на лазерном принтере строгим шрифтом без завитков и украшений, крупными буквами.
— Спасибо. А теперь я все-таки побегу на работу.
Джейк вышел из дома с Библией и письмом на вытянутой руке. Интересно, как положено носить в руках священные книги? Как «дипломат»? Как ружье? Как ребешса? Он огляделся по сторонам. Никого. Даже соседка из дома напротив не обернулась на стук двери, так и подметает свое крылечко. Наверное, не услышала из-за шороха сухих листьев. В доме справа вообще никого, пустой гараж, хозяин, наверное, на работе, а его жена отправилась по магазинам с утра пораньше. Впрочем, какое ему дело до любопытных соседей, причем чужих? Он обернулся к Сью, чтобы по-
махать ей. Она улыбалась из приоткрытой двери. В доме зазвонил телефон, она торопливо кивнула Джейку и убежала отвечать.
В тот самый момент, когда Джейк захлопнул дверцу машины, Сью сняла трубку телефона на кухне. «Я узнала, да. Как ты? Читала. Да, он наш давний друг. Да, он не прав. Я ему только что об этом сказала. Он ко мне заходил, ушел минуту назад». Глядя на отъезжающий «Форд-Мустанг» из-за тюлевых занавесок, Сью слушала всхлипывающий голос Линды Магони и сочувственно кивала головой. Газету принесли три часа назад, и за это время им уже успело позвонить два человека. Первый звонок был от неизвестного, который, видимо, нашел их домашний телефон в справочнике. Он ругался и угрожал «критикану» физической расправой. Второй звонок был от соседки, школьной учительницы, которая совсем недавно переехала в дом через дорогу. Ее до глубины души оскорбило «высокомерное отношение» Карла к труду педагога. Сью вздохнула. Неужели Джейк никогда не поймет, что чувствуют люди, которых он высмеивает?
Добрый наставник Криса продолжил знакомить своего ученика с жизнью Царствия небесного. Зиор обещал научить его перепрыгивать через время, как дети перепрыгивают через ручей.
— Наступит день, когда ты сможешь не только созерцать прошлое, но и путешествовать в нем. Мы отправимся в странствие по векам, и ты на себе испытаешь малые и великие исторические события, почувствуешь атмосферу тех дней.
К удивлению Криса, онй намного больше говорили о событиях его прошлой жизни, чем о грядущих чудесах жизни новой. Более того, он ожидал, что будет узнавать какие-то новые подробности, а на деле ему пришлось переосмысливать хорошо знакомые. За несколько минут до смерти он вспоминал свою жизнь, но промелькнувшие перед ним события оказались не просто воспоминаниями, а программой предстоящего курса «Основы небесной философии». Крису пришлось заново пережить свою жизнь, переоценить принятые решения, вновь услышать свои слова — и добрые и злые, задуматься над их последствиями. Неизвестные ранее удачи обрадовали его, но порой ему становилось стыдно за поступки, когда-то казавшиеся геройскими. Он увидел, как неоправданно резко говорил с Доком и Джейком, как пытался насильно склонить их на свою сторону, навязывал свои взгляды, как взрывался при любом критическом замечании в адрес своей религиозности. Неожиданно для себя Крис легко научился смотреть на свою земную жизнь со стороны, объективно и осмысленно. Это было как в пьесе Торнтона Уайли «Наш город». То, что казалось странным и непонятным, пока герой крутился в гуще событий, на расстоянии вдруг становилось ясным и даже очевидным. «Как непривычно наблюдать за самим собой!» — думал Крис. Он искренне сопереживал персонажам знакомой пьесы, но его чувства были свободны от низменных страстей и нелепых условностей. Эмоции не являлись более врагами разума, не пытались склонить на безумные поступки, не очаровывали ложными предчувствиями.
— Зиор, я чувствую себя художником, много дней трудившимся над автопортретом и, наконец, отступившим на шаг от холста, чтобы оценить свое произведение. Я писал свою жизнь самыми разными красками и в разных стилях, но только смерть позволила мне увидеть всю картину целиком. Я как бы взглянул на себя не своими глазами, а очами Господа. Мне многое не нравится, но хотя бы я не обманываю себя и вижу все, как онЬ и было.
Зиор одобрительно закивал. В этом был смысл их уроков — Крису нужно научиться смотреть на себя с точки зрения Бога, с точки зрения вечности.
— Спасибо тебе за этот вводный курс, мой добрый наставник! Я так хочу поскорее перейти к великим чудесам Царствия Божия, а с другой стороны, мне жаль завершать наше странствие по прошлому. Я начинаю лучше понимать его ценность. Помнишь, к царю Давиду явился пророк Нафан и рассказал ему о страшном преступлении, случившемся в Иерусалиме? Злодеем был сам Давид, но до последнего момента его даже не мучила совесть. Царь только потому посчитал героя рассказа повинным в смерти, что полагал, будто речь идет о ком-то ином. Мы можем многому научиться, глядя на себя со стороны!
— Ты прав. Раньше ты учился, наблюдая за другими или читая о них в книгах. Теперь ты изучаешь собственную историю, как когда-то в школе изучал «Одиссею». Но на этот раз перед тобой — не миф, а реальные события. Ты сам участвовал в них, а сейчас переживаешь все заново, чтобы постичь уроки великого Господа, предназначенные лично для тебя. Радуйся изученному, завершай начатое и не законченное, открывай неизведанное.
— Я даже не предполагал, что придется столько учиться.
— Никто не успевает усвоить все назначенные ему уроки за свою коротенькую земную жизнь. Ты взошел в Царствие небесное, и твоя первая задача — не забыть земную жизнь, а понять ее. Ищи, ищи ее смысл, доучивай то, что не успел, ибо на этом основании ты выстроишь жизнь новую. Так высшая математика использует законы арифметики. Бог не позволит тебе оставить уроки невыученными, новый материал неусвоенным, ошибки не исправленными. Грех твой покрыт, разум освобожден от скверны, но понимание еще зачаточно, как у младенца. Насильно тебя никто учить не станет, все дается по мере твоего желания. Это трудный путь, но у тебя времени — целая вечность, и никакая завеса не туманит взора. Кое-что в своем прошлом тебе не понравится, но главное, что ты поймешь, почему не понравится.
— Здесь так хорошо, Зиор, лучше, чем я мог представить. Но я не ожидал, что в раю тоже может быть трудно.
— Радость не то же самое, что беззаботность. Помнишь, как ты проверял свой любимый компьютер на вирусы? Как чистил диск от ненужных файлов? Так же твой разум очищается, чтобы на свободное место без помех записывать новые данные. В том мире тебе порой ложное казалось истинным, а истинное ложным. Ты сам писал свою жизнь, теперь прочти написанное. Что-то тебе понравится больше, а что-то меньше, но это твоя книга, твои удачи и неудачи. Где ты лучше слушал гласа Божия, где жил по замыслу Его, там найдешь успешные и интересные эпизоды. Где ты спешил и наскоро латал дыры, окажутся скучные и пустые главы. Ты сразу заметишь множество недочетов, слабых мест, глупых идей и опечаток. Ты пожалеешь, что не исправил все вовремя, а теперь поздно — последний срок прошел, все останется, как есть. Однако, хотя окончательная редакция твоей книги принята и утверждена, а потому неизменна, тебе ничто не мешает поучиться на этих ошибках. Помни, важнейшее дело в Царствии Божием — познание истины.
— Мне никогда не выразить словами той радости, которую я здесь испытываю от познания истины. Я только не ожидал, что мне придется повторять и разбирать собственное прошлое. Я думал, мы будем двигаться вперед, не оглядываясь.
— В прошлом, которое ты собирался забыть как кошмарный сон, остались твои первые встречи с Господом. Он звал тебя, манил к Себе, вел по жизни за руку. Тогда Он начал творить в твоем сердце великое и доброе дело, которое и завершает сейчас. Радость неотделима от истины, и, отказываясь от истины, ты отвергаешь радость. В Слове Божием сказано, что всем людям должно^явиться пред судилище Христово и держать ответ за доброе и худое, что они делали, живя в теле. Ты пришел сюда из мира, где правда неясна, сомнительна, переиначена. Там царствует лукавый прародитель лжи, и потому жизнь строится по правилам, которые лишь ошибочно признаются за истину. Смешно сказать, мнение большинства определяет, что хорошо и что плохо, как если бы вселенная жила по законам демократии, а истину определяли бы голосованием. Аюди выбирают то, что им льстит, что приятно, что популярно, но истина редко попадает в эти категории.
— Видимо, ад — самый яркий тому пример...
— Увы, да. Никто не хочет верить в его существование, но от этого он не исчезает, как не исчезло бы земное притяжение, даже если бы все население Земли проголосовало бы за его отмену. Пусть все считают, что гравитации нет, но это не спасет доверчивого безумца, шагнувшего с десятого этажа. Ад есть. Не бывает так, чтобы все дороги вели к одной цели. Высота небес противостоит бездне геенны. Радость спасения оттеняется ужасами вечного проклятия, которое заслуженно ожидало бы и тебя и всех твоих собратьев, если бы не избавила вас благодать Божия. Люди
приукрашивают свои фантазии, окружают их ореолом благородства и величия, а потом называют «истинами». Однако может ли быть истиной выдумка смертного человека, не имеющим власти над вечными ценностями? Ложь, полуправда, притворство — будь они хоть сверхмодными и сверхпопулярными среди ослепленных грехом жителей земного мира — будут выведены на чистую воду перед лицом всех племен и поколений. Ты знаешь, люди — существа азартные, им интереснее, когда есть за что рисковать. На войне, в любви, в картах все зависит от ставок, чем они выше, тем более захватывающим оказывается действо. Смысл жизни заключается в том, что ставки в этой игре — рай и ад, и выше этих ставок быть не может. Что же говорят глупцы? Что эти ставки не существуют. Они успокаивают себя сказками о том, что все дороги ведут водно место, а потому какую ни избери, окажешься там же, где и все. Позвольте вас разочаровать! Истина есть истина, и дороги ведут в разные стороны. Одни приведут к величайшему блаженству, а другие к невообразимым страданиям, и нет ничего важнее выбора жизненного пути.
— Ты прав, Зиор, — задумчиво откликнулся Крис. — И ведь разница не только в вере и неверии. Бывает, что христианин проживет жизнь добрую, а бывает, что худую.
— Вижу, ты уже кое-чему научился, господин мой. Пора нам вновь обратиться к твоей жизни на земле. Прислушайся к тому, что говорило тебе общество, чему учил тебя мир. Солнечные часы показывают точное время лишь тогда, когда светит солнце. Ночью самонадеянный глупец может сколько угодно освещать их фонариком и объявлять время по своему усмотрению, однако кто воспримет это всерьез? Вечное Слово Божие — вот истинное Солнце, Создатель истины. Люди могут познать или не познать ее, но изменить или сотворить новую — никогда. Истина — не служанка человеку. Она может стать ему врагом, госпожой, судьей — или добрым другом.
Джейк ходил по отделу новостей газеты «Трибьюн» нервной походкой и ждал вдохновения. Внутри него кипели противоречивые чувства, он будто засомневался в ценности собственной профессии — или просто устал. То, что наговорила про журналистов бедная Сью, конечно, было сказано в сердцах и не имело отношения к реальности. Никакой предвзятости в освещении событий у корреспондентов не было и нет. Никакого сатанинского заговора против истины вообще и против христианской церкви в частности никто из газетчиков не организовывал. Оставалось только посмеяться над этими обвинениями, не обижаться же на нервную женщину, у которой просто искажено восприятие!
Джейк посмотрел на Сэнди и Джерри, на других журналистов. Хорошие, честные люди, у каждого своя жизнь — семьи, надежды, мечты. Ни у кого нет желания разрушить или извратить общество, в котором мы все живем. Напротив, они выбрали профессию репортера, потому что надеялись как-то помочь решению социальных проблем и улучшить ситуацию в стране. Они отдавали этому делу свой талант, свои силы, свое умение, и не меньше Сыо хотели, чтобы их дети росли в лучшем мире, чем тот, в котором росли мы.
С другой стороны, Джейк не мог легко отмахнуться от всего, сказанного вдовой его ближайшего друга. В последние годы он стал замечать в себе какую-то циничность, причиной коей он сам считал свое глубокое разочарование в журналистике. Отдел новостей жил интригами и подводными течениями, немало из которых оказывали существенное влияние на содержание статей. Возможно, это происходило неосознанно и случайно, однако результат от этого не менялся.
Джейк остановился перед кофеваркой, принадлежащей, в об-щем-то, секции «Новости страны» и, нисколько не колеблясь, угостил себя бодрящим напитком. Размешивая сливки тоненькой пластмассовой ложечкой, он огляделся. Его взгляд упал на Дебби Сойер, в памяти всплыли ее шумные публикации по делу Кларенса Томаса, обвинявшегося в сексуальных домогательствах к некоей мисс Хилл. Дебби выставила подсудимого воплощением всего, что представляет из себя мужской шовинизм. Очевидные несостыковки в свидетельских показаниях «потерпевшей» не помешали журналистке задолго до приговора заклеймить Томаса «потенциальным насильником». Положительные отзывы друзей о Томасе и весьма компрометирующие высказывания коллег о мисс Хилл не повлияли на конечный вердикт всех статей Дебби, да и остальных публикаций в «Трибьюн» на эту тему: Томаса следует примерно наказать, дабы всем похотливым мужикам неповадно было. Дело было несколько лет назад, но Джейк хорошо помнил атмосферу тех дней: только попробуй заступись за подсудимого, только попробуй намекнуть, что истина может быть не на стороне мисс Хилл, сам окажешься причислен к сексуальным маньякам.
Несмотря на все различия во взглядах с Кларенсом Томасом, Джейк решил соригинальничать. На самом деле он до сих пор не был уверен, кто из тех двоих ангел, а кто — дьявол. Однако почему все заранее предполагают, что мужчина-консерватор не способен говорить правду, а либеральных взглядов девица ни за что не солжет? Он начал колонку с разговора о возможности иного поворота сюжета: а что, если лжет мисс Хилл? Несколько дней он просидел над этой колонкой, вздрагивая и оборачиваясь на звуки шагов за спиной, а закончив и с удовлетворением вздохнув над конечным продуктом, безжалостно удалил файл. Игра не стоила свеч. Даже сейчас ему было стыдно за свое малодушие. В деле Томаса «Трибьюн» сыграла роль генерального прокурора, к журналистике такое тенденциозное освещение не имело отношения. Стерев свой файл из памяти компьютера, Джейк стал молчаливым пособником травли, возможно, невинного человека. Вспоминать об этом было противно, и Джейк постарался переключить мысли на что-нибудь другое. Однако в голову приходили новые факты, подтверждающие, что корреспондент может играть с новостями, как хочет, и ему все сойдет с рук. А ведь когда-то за такое с работы выгоняли. Взять хотя бы репортаж Марти Гауса, опубликованный на прошлой неделе в разделе «Политика. Городские новости». Марти зашел в бар на 27-й улице и стал спрашивать «простых горожан» о мистере Стэнли — бьюшем мэре, претендующем на пост губернатора. Джейк отлично знал, что Марти этого кандидата на дух не переносил по причине личного характера — вроде как девушку они не поделили много лет назад. И надо же так случиться, что один из завсегдатаев пивнушки, куда зашел беспристрастный корреспондент Гауе, удачнейшим образом выражает всеобщий консенсус остальных клиентов этого заведения, говоря: «Стэнли — последний вор и мошенник, ему место за решеткой, а не в кресле губернатора!». Прочитав эти слова, Джейк с иронией отметил: «Ах, какое совпадение! Простой горожанин думает о Стэнли точно то же, что и наш Марти!». После, раздумывая об этом над страницами дневника, он придумал термин «журналист-чревовещатель». Герои репортажей превращаются в послушных кукол, которыми корреспондент крутит, как хочет. Опроси побольше народу, кто-нибудь да и скажет то, что тебе надо, а остальные записи предъявлять не требуется — если ты, вообще, записывал неинтересные суждения. Хорошо быть обозревателем! Можно честно писать о своем мнении, а не протаскивать его через заднее крыльцо.
Прислонившись к большому красному автомату, продающему кока-колу, Джейк обводил глазами огромное пространство отдела новостей и размышлял о том, что у каждого из двухсот журналистов, корпящих над статьями в тесных кабинках, своя судьба и свои проблемы. Многие разведены, и по нескольку раз. Кто-то пытается наслаждаться свободой, расставшись с одной женой и пока не найдя следующую. Кто-то опять тянет лямку семейного человека, но на горизонте уже замаячил очередной развод. Джейк и сам был частью этой печальной статистики, а потому никого ни в
чем не обвинял. Просто факт остается фактом: журналистика и семейная жизнь плохо сочетаются друг с другом. Репортеры работают по сумасшедшему графику, поздно приходят домой, а если выпадает свободная минутка, ее немедленно жертвуют на мысли о будущей статье. Джейк мечтал сделать карьеру, стать своего рода «звездой» — и это ему удалось, но за счет собственной семьи. А кроме того, в «Трибьюн» царила атмосфера открытости, свободы. Что будет, если в тесном помещении посадить так много народу и заставить день за днем подолгу обсуждать важные вопросы и вместе делать нечто захватывающе интересное? Каждый из них намного больше и доверительнее общался с коллегами, чем с супругой или супругом. Непредсказуемость, азарт и бурные события, отличающие работу корреспондента, контрастировали со скукой и однообразием домашнего очага. Конечно, в отделе новостей служебный роман был делом обычным, в том числе между людьми семейными. Некоторые интрижки вспыхивали и угасали, оставляя бывших влюбленным с чувством неловкости, ведь их кабинки так и оставались по соседству, и они вынуждены были каждый день ходить друг мимо друга. Джейк по себе знал, как раздражает нечаянная встреча с глазами той, кого он недавно желал и добивался, а теперь мечтал бы не видеть никогда. Впрочем, в любой современной конторе наверняка происходит то же самое. Единственное, что он приобрел в результате этих историй, была излишняя раздражительность при обсуждении «семейных ценностей».
Джейк допил кофе и пдовел черту под своими размышлениями. Газетчики — такие же люди, как все — как врачи, бизнесмены, механики, сантехники, юристы, учителя, священники. Они обыкновенные люди со всеми их обычными недостатками. Среди них встречаются такие, кому не безразлична судьба других, кто старается писать честно, а есть высокомерные эгоисты, которые по трупам пройдут ради своей карьеры или во имя понравившейся идеи. Журналист — тот же сантехник, но работающий не с трубами, а с умами и общественным сознанием. Разница лишь в том, что ошибка сантехника и ошибка репортера стоят по-разному. Если первую сравнить со случайным выстрелом из рогатки, вторая будет сродни нечаянному запуску баллистической ракеты. Отсюда и родилась народная мудрость: «Никогда не спорь с человеком, который покупает чернила бочками». Получается, профессия журналиста имеет стратегическое значение. В его руках мощное оружие, которое может послужить как во благо общества, так и нанести непоправимый вред. Джейк с гордостью подумал, что приятно осознавать себя частью как раз тех, кто служит во благо, и скромно улыбнулся.
Отсидев за столом еще несколько часов, Джейк спустился к своему «Форд-Мустангу». Пора выбраться куда-нибудь за город — быстрая езда по хорошей дороге, где мало машин и хороший вид за окном, отлично помогает переосмыслить полуготовую колонку и, заодно, всю жизнь. Три года назад он отправился на такую прогулку по кольцевой автодороге, когда обдумывал предстоящий развод с Джанет. Два года назад он объехал штук десять окрестных деревень и понял, заманчивое предложение из «Бостон Гло-уб» он не примет. Может, зря. Это был бы, действительно, скачок в карьере. Только в Орегоне остались бы друзья, дочь — хоть он ее и здесь редко видел — да и сам Орегон. Он так и не смог решиться на переезд. Теперь, когда Криса и Дока больше не было, дом в значительное мере утратил свою привлекательность. Если бы его позвали в Бостон сейчас, орегонские сосны уже не были бы таким сильным аргументом против.
Подумать только, уже середина ноября. Литья частично облетели, но в горах все еще красиво, и покосившиеся сараи и коровники смотрятся очень живописно на фоне разноцветных склонов. Он покружил по незнакомой сельской дороге, потом неожиданно выехал на свой любимый старый маршрут, но сразу свернул с него. Он устал от привычного, хотелось почувствовать себя искателем приключений и разведать, куда выведет новый поворот. Он выехал на длинное шоссе, совершенно пустое — от горизонта до горизонта не было ни одной машины, кроме одной, следовавшей в том же направлении, что и он, но так далеко по-
зади, что надо было специально приглядываться, чтобы заметить его в зеркале заднего вида. Джейк не приглядывался.
Вечером — свидание с Мэри Энн. Наговорил ей с три короба про кучу работы, а сам отправился странствовать. Впрочем, это вышло случайно. Просто захотелось вырваться из духоты городского офиса, и вот теперь едет известно откуда, но неизвестно куда. Одинокие домики фермеров мелькали все реже. Заметив дымок, выходящий из каминных труб, Джейк подумал, что серый дым, растворяющийся в серой пустоте — прекрасная картина нашей жизни. Дорога шла вдоль длинного холма, и вдруг на склоне появилась низенькая железная ограда, за которой россыпью торчали небольшие квадратные камни. Кладбище! Джейк вначале отвернулся и прибавил скорость, но какая-то неведомая сила заставила его сбросить газ и остановиться на обочине.
Кругом не было ни души, во все стороны от холма простиралось приготовленное к зиме поле. Над могилами склонялись плакучие ивы и клены, тщетно пытавшиеся удержать последние листья. Часовни не было. Может быть, когда-то здесь был целый городок с церковью и лавками, и за кладбищем ухаживал мрачный дедок, которого боялись дети. Внезапно на тусклое солнце набежала туча, и Джейк, который и так стоял в тени холма, поежился от наступившего сумрака. Он почему-то вспомнил чернобелый фильм ужасов по доктора Франкенштейна. Надо же было заехать на кладбище, да еще под вечер. Надгробия располагались без видимой системы, не то что на Мемориальном военном кладбище, где был похоронен его отец, да и сами камни отличались по форме и дизайну, многие покосились от времени, в общем — кто во что горазд, прямо как в жизни. А ведь это кладбище больше подходит к образу смерти, чем Мемориальное. Смерть такая — случайная, бессмысленная, разная...
Он почти с удивлением отметил очарование осенних цветов. Он присел на корточки перед пурпурной хризантемой. На одном лепестке блестела крошечная капелька воды, прощальный луч солнца отразился в ней радужным многоцветьем. Возможно ли, что жизнь и смерть мирно соседствуют так близко друг от друга?
Почему в нашем мире бушуют страсти, и люди до последнего суетятся, не задумываясь о зависшем над ними дамокловом мече. Рано или поздно смерть победит жизнь, в этом он не сомневался. Ему представились полчища прожорливых насекомых, чьи свирепые челюсти уничтожали хрупкую красоту каждого цветка... словно спеша успеть до грядущих морозов. Действительно, не саранча, так холод разрушит нежные лепестки, они так и так обречены, и эфемерность их прелести заставила Джейка с грустью подумать о неизбежном окончании земного пути.
Тоска охватила его, качающиеся ветви деревьев показались ему страшными паучьими лапами, со всех сторон к нему тянулись щупальца чудовищ, да сама земля разевала бездонную пасть, стремясь проглотить его. Джейк отогнал наваждение и почему-то подумал, что за детскими суевериями и страхами вполне может стоять некая темная сила, но сейчас она, кажется, помиловала его.
Он огляделся. На этом кладбище все так беспорядочно, что не знаешь, что найдешь за ближайшим деревом... или что найдет тебя... Он подумал, что зря смотрел дурацкий «ужастик» про оживших мертвецов. Здесь смерть уже не казалась оторванной от реальной жизни. И тишина. Мертвая тишина. Почему даже не слышно трелей птиц или треска цикад? Такое впечатление, что даже животные берегут покой усопших «царей природы».
Ему вдруг показалось, что эти камни и спрятанные под ними тела похожи на коллекцию бабочек. Их жизнь давно прошла, и никто уже не интересуется, кого они любили и кого ненавидели. Кладбище, явно, заброшено. Ни одного свежего цветка на могилах, только те, что растут среди травы. Свежих захоронений тоже нет, землю давно никто не трогал. Надгробья одиноко стоят, снося удары стихий и постепенно разрушаясь от времени. В трещинах замерзает вода, и каждую весну от камней отваливаются новые куски; могилы проседают, словно сама земля устала держать на себе эту тяжесть, и камни заваливаются набок.
Обойдя все кладбище, Джейк сделал вывод, что последний раз похоронная процессия заглядывала сюда в 1909 году. Даже его отец тогда еще не родился! По журналистской привычке он 9 У последней черты
стал читать надписи, надеясь угадать спрятанные за ними истории. Вот Дэвид Ротман, родился 3 июля 1898, умер 3 июля 1898. Родился и умер в один день, так мало успел узнать о нашем мире! Интересно, почему умер маленький Дэвид? От холеры? От какой-нибудь инфекции, которой сейчас и не болеют даже или которую легко бы вылечили? Если бы мальчишка родился десять лет назад, остался бы жив и сейчас ходил бы в школу. Кто виноват, что он родился раньше, чем люди научились лечить его болезнь? В чем смысл того, что младенец умер в день своего появления на свет? Родители, должно бьггь, любили его и страшно страдали. Ах, вот и они. Надгробие с военными регалиями. Роберт Ротман, родился 15 сентября 1858. Во время войны Севера и Юга? Или перед войной? Его отец мог успеть и повоевать. Умер 2 ноября 1908. В пятьдесят лет. Джейк вздрогнул. В день смерти Роберту было столько же лет, сколько Джейку сейчас. Между отцом и сыном камень с именем Элизабет Ротман. Родилась 12 июня 1869. Жена Роберта, мама Дэвида. Умерла... Боже мой, 20 августа, 1898, двадцати девяти лет. От родов? Нет, не может быть, Дэвид умер на несколько недель раньше. Джейка охватил озноб: солнце заходит, влажный воздух стал еще холоднее. Неужели Элизабет не перенесла смерти ребенка и умерла от горя? Рядом с надгробием Роберта — еще одна могила. Сара Ротман, родилась 3 апреля 1835. Понятно, его мать. Должно быть, поехала с Робертом и Элизабет на Дикий Запад, тряслась с ними в повозке по Орегонской тропе... Умерла 23 июня 1898. Как, всего за десять дней до рождения Дэвида? Даже не успела увидеть внука? Бедный Роберт! За два месяца потерять мать, сына и жену!
Бессмысленность этого несчастья потрясла Джейка. Чем это объяснить, каким великим замыслом? Зачем Богу понадобилось — если есть Бог — забирать у матери новорожденное дитя? Зачем лишать сына еще не старой матери, которую он так любил, что повез за собой по Орегонской тропе осваивать новые земли? И что это за Бог, который у этого и так убитого горем человека отнял жену, оставил совсем одного? Он, наверное, очень тосковал, плакал, злился — почти как Хьюк, потерявший мать, жену и ребенка. А сейчас кто помнит бедных Ротманов? Кто сейчас расскажет историю этой несчастной семьи? Они как камушки, упавшие на дно пруда, разошлись круги — и снова тишь да гладь. Что изменили их страдания? Ничего, думал Джейк, их жизнь прошла бесследно.
Памятник маленькому Дэвиду был совсем небольшим и сильно побитым орегонскими дождями и ветрами. Джейк наклонился было прочитать написанное ниже мелким шрифтом, но тут же выпрямился. Ему же в ресторан идти в этой одежде! Впрочем, коленку уже испачкал, теперь все равно. Он присел перед камнем и с любопытством стал вчитываться в надпись. «Дэвид Ротман, взят Господом по выходе из чрева матери, подобно тому, как Енох, возлюбленный Богом, взят был до времени». Далее, еще мельче: «Я есмь Воскресение и Жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет». Эх, эти верующие родители, тешили себя, призрачной надеждой, не то что современные люди. А живи они сейчас, и не было бы у них надежды на жизнь после смерти. Бог, в которого они верили, безнадежно устарел. Его заменил... заменило... что? Что же? Джейк задумался, но ничего не приходило в голову.
Памятник Элизабет был побольше. Роберт наверняка сам копал могилу и сам опускал в нее гроб. В те времена люди не прятались от смерти за работников службы ритуальных услуг, похоронного бюро и прочих посредников, получающих деньги за то, чтобы родственникам пришлось иметь как можно меньше дела с мрачной реальностью. Джейк вообразил Роберта, сидящего на козлах повозки в лучшем костюме, который он обычно надевал по воскресеньям в церковь. На этот раз он тоже ехал в Дом Божий, но не в городскую церковь, а в кладбищенскую часовню, и вез за собой самого близкого человека. Поверил ли Роберт словам проповедника, провожавшего его жену в последний путь? Читал ли он книгу, цитата из которой украшала надгробье его сына? А что, если вера этой семьи держалась на худеньких плечах Элизабет, ведь обычно матери учили детей благочестию, тогда как отцы пахали землю, пили виски и ходили в салуны развлекаться с деви-
цами. Джейку стало почему-то стыдно перед Робертом за свое предположение. Что, если это был глубоко верующий человек, который жил честно и по мере сил берег семью, которую очень любил? С другой стороны, неизвестно, что стало с его верой после того ужасного лета, когда жестокий рок забрал его мать, сына и жену. Джейк достал перочинный ножик и соскреб мох с поверхности памятника Элизабет Ротман. Теперь надпись была легко различима.
«Здесь покоится тело Элизабет Ротман, любимой жены Роберта, матери Дэвида. Увидимся в день воскресения мертвых». Немного ниже, мелкими буквами значилось: «Все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения».
Видимо, эти слова написал Роберт — человек, который прожил нелегкую жизнь и преодолевал все невзгоды с мыслью, ^что лучшее впереди. На его собственном памятнике никаких подписей не было, только имя и дата. Наверное, он больше не женился, род его оборвался с его кончиной, и после него уже не осталось никого, кто мог бы с любовью надписать ему надгробный камень. Джейк насочинял покойному Роберту целую жизнь, но это были только догадки. Единственное, что он мог знать наверняка, так это что Роберт мертв, жизнь его завершена, и ни один историк из любителей переписывать учебники не исправит реальных событий: что было, то было.
Еще один одинокий темный камень привлек его внимание. Этот памятник выглядел новее и отличался по стилю от надгробий семейства Ротманов. Он подошел к нему и отпрянул в ужасе: «Боже! Не может быть!» На камне стояло имя «Джейк Вудс».
Подожди-ка, нет. Нет! Это «Джейк Виде!». Он с облегчением вздохнул. Однако почему он так перепугался? Как ни крути, наступит день, когда и его надгробье появится среди молчаливых камней. Дату рождения Джейк мог предположить, но вот дату смерти... Знать бы, в каком году...Может, через тридцать лет, или через пять, или на будущий год*.. На следующей неделе... Завтра... Сегодня? Сейчас?
Что же напишут на его могиле? А найдется ли кто, желающий что-то написать? Да и если найдется, откуда он будет знать, какая надпись подойдет? Напишут что-нибудь из Синатры*. «Я делал все, как я хотел»? Или из «Вообрази!» Джона Леннона? Нет, лучше бы выбрали величественную песню о вечных ценностях, типа тех, что пели на похоронах у Криса. Впрочем, слов тех песен он не смог вспомнить, сколько ни старался, да и названия их никак не приходили на ум. А слова песен Леннона и Синатры он отлично помнил и мог бы легко перечислить их не один десяток. Разве можно жить одними песнями, но ожидать, что надпись на могилу ему выберут совсем из других? Кто догадается о таком странном желании покойного?
Неужели есть Бог? Неужели есть книга жизни, где имена одних записаны, а имена других — нет? И где сейчас семейство Ротманов? Здесь, у него под ногами? Или где-то далеко? Он не знал ответов на свои вопросы и загрустил о том, что не узнает их никогда.
Старый, добрый друг следил за Джейком, стоящим посреди заброшенного кладбища. Он видел каждое движение, читал с ним вместе надгробные надписи, переживал его чувства. Он не мог "читать его мысли, но каким-то образом понял почти все, что творилось в голове Джейка. Зиор стоял рядом с Крисом и также с интересом наблюдал за происходящим.
Когда Джейк сел в машину и поехал назад, в город, видение вдруг поблекло, расплылось и исчезло, как часто бывало и раньше. Когда на земле происходило что-то очень важное, обитатели Царствия небесного могли видеть это ясно и молиться за людей на земле. Когда же острота момента проходила, и события вечного значения сменялись будничными, видение гасло. Последнее время Крис видел Джейка все чаще и чаще, и он надеялся, что это знак грядущих перемен. Он молился за друга, изливая свое сердце на алтарь Всевышнего, и Зиор шепотом повторял за ним страстные, искренние мольбы. Ангел знал, что в следующие несколько часов Джейку предстоит жестокая битва с силами зла, последствия которой могут оказаться решающими.
Крис замолчал и повернулся к своему наставнику. Тот с улыбкой поманил его за собой: «Пойдем».
— Куда, Зиор? Куда ты теперь поведешь меня?
Хочу познакомить тебя кое с кем. Ты сразу полюбишь их.
— О ком ты говоришь?
Зиор подождал мгновение, как если бы думал — сказать сейчас или подождать и сделать Крису сюрприз. Он внимательно смотрел на Криса и предвкушал, как тот улыбнется от уха до уха, услышав ответ. Зиор ни за что не хотел пропустить этот очаровательный момент.
— Я познакомлю тебя с семейством Ротманов — с Сарой, Робертом, Элизабет и Дэвидом.
Джейк подъехал к ресторану «У Антонио» на полчаса раньше и сразу побежал в уборную. Ему надо было срочно привести себя в порядок, ведь времени заехать домой и переодеться у него не было. Шикарный интерьер, огромное зеркало, блестящие краны без единого пятнышка, цветы в элегантных вазах, аромат весеннего луга — все это произвело бы впечатление на него в другой день, но сейчас его внимание привлекло только собственное отражение. Боже, что за помятое лицо! Морщины откуда-то взялись, и седины на висках прибавилось. Джейк вглядывался в знакомые черты с интересом, которого уже давно не проявлял к своей внешности. На отца стал похож, и это зря. Этого не надо. А вообще, больше похож на капитана дальнего плавания потрепанный ветрами, одинокий, плохо выбритый. Да кто этот тип в зеркале? Джейк с беспокойством подумал, что не знает ответа, и может не успеть найти его. Он наклонился, чтобы рассмотреть какую-то подозрительную родинку. Дыхание оставило на отполированном стекле туманный след, который сразу начал сжиматься и вскоре исчез. Кто-то сравнивал жизнь человека с теплым дыханием, которое только что появилось и тут же пропало. Кто это сказал? Он не мог вспомнить, но согласился, что время идет слишком быстро. Пятьдесят лет. Отцу было меньше лет, когда Джейк уезжал во Вьетнам. Он умер через пять лет после этого, в пятьдесят. Тоже в пятьдесят?! Как Роберт Ротман. Как Джейк Вудс?
Ресторан «У Антонио» был рассчитан на тех, кто много пьет и мало ест, такие любители повеселиться охотно тратили здесь свои денежки. В «Трибьюн» раз в неделю выходила колонка о предприятиях общественного питания, и после того как ее автор с неправдоподобным восторгом расписал изысканность блюд «У Антонио», Джейк сводил туда Джанет, благо был какой-то романтический повод. Тогда-то он и решил, что обыкновенная котлета с луковыми кольцами у «Весельчака Лу» стоит пяти здешних «бифштексов по-итальянски с апельсиновым соусом», и больше в «Антонио» не ходил. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Джейк попросил столик, откуда был бы виден вход, и заказал минералку.
Когда Мэри Энн появилась в дверях, у него перехватило дыхание. Она прошла, нет, проплыла между столиками и остановилась в проходе, увидев Джейка. Шелковое платье рубиново-красного оттенка, ногти в тон, алые туфли на высоченных каблуках на фоне нейтрального оформления зала и, по большей части, темной одежды посетителей смотрелись потрясающе, было такое впечатление, что только в ней есть цвет, а все остальные герои черно-белого кино. На шее ненавязчиво сверкало бриллиантовое ожерелье. Джейк плохо разбирался в стоимости одежды и украшений, но не надо было быть экспертом, чтобы понять эти побрякушки стоят целое состояние.
В больничном офисе Мэри Энн была прежде всего профессионалом. Здесь она была женщиной — прекрасной, соблазнительной, жаждущей внимания и заслуженно получавшей его. Восхищенные взгляды мужчин были устремлены на нее, и Джейк сам смотрел во все глаза. Он вскочил и заспешил ей навстречу, словно испугавшись, что молодой красавец за соседним столиком сделает это за него, но Мэри Энн и не думала убегать, а с готовностью обхватила Джейка правой рукой и, прижимая к себе, оставила на его щеке легкий поцелуй. Теперь для всех в зале он был «счастливый спутник той красави-
ЦЫ», и, несмотря на его обычную нелюбовь к повышенному интересу публики, сейчас это было очень приятно.
- Привет. Я такая голодная. Ты уже выбрал что-нибудь? Нас ждет чудесный вечер...
Да, это Мэри Энн. Он галантно подвинул ей стул, и к тому времени, как успел сесть сам, она уже весело щебетала над раскрытым меню:
- Это мой любимый ресторан. Я обожаю, как они готовят моллюсков. Ты вот это пробовал: «Тихоокеанские гребешки по-гавай-ски»? Нет? Да ты что? Обязательно закажем, они просто чудо!
Несколько минут Джейк наслаждался обворожительной внешностью и чарующим ароматом своей спутницы, но, немного привыкнув, начал терять интерес к разговору. Вскоре он перестал прислушиваться к ее бесконечной болтовне и погрузился в раздумья, автоматически подбадривая собеседницу угодливым смехом и восклицаниями типа «Да?.. М-м-м... Надо же... Ага, ага...». Он думал о Мэри Энн и о том, как он воспринимал бы ее лет двадцать пять назад. Ее стильное платье с низким вырезом, неприличные намеки, манера держаться были знакомы. Тогда, давным-давно, они с Доком шутили об «освобождении женщин» и феминизме, говоря, что женщины освободились, чтобы спать с кем попало, как мужчины, и тем воплотили в жизнь сокровенную мечту этих самых мужчин. Теперь молодым людям не надо было беспокоиться о девичьей чести и мучиться угрызениями совести после совращения невинной девушки. Парни больше не чувствовали никакой ответственности, поскольку женщины играли по тем же правилам, что они.
Джейк вспомнил, как грязно они отзывались о представительницах прекрасного пола, оставивших предрассудки и устремившихся навстречу «сексуальной свободе», как если бы речь шла не о людях, а о вещах. Он вспомнил, с каким уважением думал о девчонках, не поддававшихся на уговоры идеологов «сексуальной революции». Джанет была такая на первом курсе колледжа, когда они только познакомились. Однако музыка, атмосфера в общежитии, свободолюбивые высказывания преподавателей и старания Джейка сделали свое дело, и Джанет стало такой же, как все поколение девушек шестидесятых. Женщины «освободились»
— и теперь ими можно было пользоваться и бросать, как ненужные вещи, коллекционировать, как предметы, хвалиться победами, которые, на самом деле, не многого стоили.
Джанет и Джейк начали спать вместе всего через пять месяцев после первой встречи, а с третьего курса стали вместе снимать квартиру, хотя о свадьбе речи не заходило. Джейк был в восторге. Все преимущества семейной жизни, и никаких обязанностей! Тогда он научился воспринимать Джанет, как само собой разумеющееся. А сейчас, спустя три года после развода, он вспоминал их первое свидание, икак он боялся прикоснуться к ее руке. Удивительное чувство, но оно улетучилось после первой же ночи с ней — божественная мечта превратилась в одну из дешевых девчонок, и он утратил к ней уважение. Джейк упрекнул себя за дурацкие воспоминания: перед ним сидела женщина потрясающей красоты, готовая провести с ним ближайшие... несколько часов, и надо бы настроиться на нее и на предстоящие удовольствия, а не витать в облаках.
— Я ее сразу узнала, на ней было тако-о-е роскошное платье, а с ' ней знаешь кто был? Ни за что не догадаешься! — Мэри Энн продолжала тараторить, Джейк улыбался, крутил головой, изображал живейший интерес, а сам все глубже погружался в невесе-лые и крайне бессвязные размышления.
Я сделал карьеру благодаря толлу, что притворился феллинистолл. Джейк сделал эту запись в дневнике совсем недавно, когда делился со своей тетрадкой сокровенными страданиями о несло-жившейся жизни. Наверное, верующие люди рассказывают об этом священникам, но он предпочитал доверять свои тайны разлинованным страницам. В течение многих лет он регулярно участвовал в маршах за права женщин, ездил на ралли движения «Право на выбор». Его славили, как самого современного из современных мужчин. Внимание, одобрение, уважение лились рекой, и он охотно принимал их, а также собирал богатый урожай любовных интрижек. С некоторыми женщинами он при-
творялся галантным Дон Жуаном, а с другими надевал маску человека широких взглядов и сторонника равноправия, и все только для того, чтобы разок переспать. Даже себе он боялся признаться в своем лицемерии, и не кто иной, как Крис, указал ему на его двуличие. Джейк рассердился и даже потом жаловался Доку на «оскорбление», а тот только посмеялся и сказал.
Двуличие не двуличие, какая разница! Главное, затащить их в постель, а как — кому какое дело?».
— Джейк! Джейк! Ты что, уснул? — Мэри Энн смеялась, а официант с блокнотом растерянно смотрел на него.
— Простите, я что-то отвлекся, - пробормотал Джейк и начал лихорадочно соображать, что от него требуется. После клятвенного обещания попробовать «гребешки по-гавайски», которые заказала Мэри Энн, он выбрал для себя бараньи ребра «Песня ковбоя» и откинулся на спинку стула с видом завсегдатая, пытаясь вспомнить столовый этикет ресторанов, где играет настоящий оркестр, а не магнитофон.
— О чем мечтаешь, Джейк? — игриво спросила Мэри Энн, заглядывая ему в глаза. — Надеюсь, обо мне!
Она нежно улыбнулась, провела кончиками пальцев по его руке и, извинившись, отлучилась «на пару минут». Джейк получил возможность подвести черту под своими путаными воспоминаниями и не преминул ею воспользоваться,
За шестнадцать лет семейной жизни у Джейка было бесчисленное число «Приключений на одну ночь» и два затянувшихся романа. Сейчас он даже не мог вспомнить лица тех, с кем ложился в постель. Джанет страшно переживала его измены, обижалась на номера «Плейбоя», которые он уже, не пряча, бросал на диване, плакала, когда он объявлял об очередной «командировке». Он никогда не признавался в истинной цели этих «поездок», но она догадывалась сама, и он это знал. Джанет, как умела, защищала свое женское достоинство: сначала внушала себе, что ей все кажется, потом — что это не имеет значения, потом — стала заводить любовников среди «понимающих мужчин», тем доказывая самой себе, что все еще привлекательна. А ведь эти
«понимающие мужчины» были такие же, как Джейк, они понимали лишь какие слова какой женщине нашептать, чтобы добиться своего, а дома их ждали такие же обманутые жены, ко-торым они когда-то клялись перед Богом любить их и беречь до самой смерти.
Зачем мужчине жениться на женщине, если, забрав у нее лучшие годы, он без тени угрызений совести отправляется на поиски новых романов и собирает любовные победы, как спичечные этикетки. Зачем во время венчания жениха с невестой заставляют клясться, что они будут вместе в болезни и в горе, если можно попользоваться женой в здоровье и в радости, а при первых же трудностях бросить ее наедине с невзгодами?
Вернулась Мэри Энн, ее пышные сияющие волосы притягивали к себе взгляды всех мужчин в ресторане, заставляя их забывать о собственных спутницах. Джейк ненавидел себя за свои дурацкие философствования, ведь рядом с ним такая шикарная женщина. Если он захочет, сегодняшняя ночь будет его — а кто в здравом уме не захочет этого? Но Джейк продолжал копаться в себе, в своем отношении к прекрасному полу вообще и к Джанет в час-, тности. Видимо, он слишком быстро уставал от женщин. Джанет ему надоела и все ее пунктики тоже, хотя поначалу они казались такими очаровательными. Например, она любила по утрам рассказывать ему свои сны во всех мельчайших подробностях — ну кому это может быть интересно? Он даже написал колонку о том, что следует принять закон, запрещающий женам рассказывать мужьям свои сны и организовать службу по типу службы спасения, чтобы в тяжелых случаях можно было вызывать бригаду и усмирять не желающую молчать супругу. Джанет страшно обиделась, но ничего не сказала, просто на несколько месяцев пере-стала рассказывать сны.
— Джейк, ты сегодня такой... представительный...
Его очередь говорить комплименты. Это нетрудно.
- Не такой представительный, как ты, Мэри Энн. Ты выглядишь просто потрясающе. Супер. Я в себя прийти не могу с тех пор, как тебя увидел.
Мэри Энн покраснела. Ну вот, оба высказались. Оказывается, каждый из них доволен внешностью партнера. А внутри что? Док бы сказал: «Не думай, ты что - с ума сошел? Если выпадает шанс уложить в постель такую женщину, как Мэри Энн, укладывай, а не рассуждай о ее внутреннем мире!». Вдруг Джейк осознал, что Док наверняка спал с ней. Он достаточно хорошо знал Дока. И он уже получил весьма однозначное впечатление о Мэри Энн. Эти двое не проработали бы вместе и недели, как это обязательно бы произошло. Когда нет никаких нравственных барьеров на пути, это происходит обязательно и даже неизбежно... Он вдруг подумал о Бетси и ее девочках, о Джанет с Каролиной, о Сью с Крисом и их детях. Словно тень набежала на него, совсем как тогда, на кладбище. А ведь он ожидал веселого вечера с приятным продолжением, полет его фантазии рисовал заманчивые и очень не-приличные картины...
Ты же знаешь ресторан «Флоренция»? Там потрясающий танцевальный зал. Так вот Диана с Джэйсоном — Джейсон это ее новый кавалер, работает автомехаником - решают поразмяться и зовут официанта...
Мэри Энн старалась все время говорить, ей было явно неловко из-за повисающих пауз, а все они возникали по вине Джейка. Он продолжал кивать, хотя давно потерял нить ее рассказа. Голос очаровательной собеседницы звучал будто издали, слова кружили вокруг него, и он мог протянуть руку и схватить любое, а мог оставить их виться над головой, и по большей части он предпочитал не обращать на них внимания.
Он думал о сексе, ведь к этому сейчас шло дело — если он сам все не испортит. Даже в «доисторические» времена без СПИДа и герпеса беспорядочные половые связи были фантастической мечтой, которая на практике никогда не оказывалась столь же привлекательной, как в воображении. Самое ужасное — лежать в постели остаток ночи с полузнакомым человеком и притворяться, что тебе хорошо. В эти часы он чувствовал себя ужасно грустным и одиноким, а ставшая ненужной партнерша мучила его своим присутствием, как пустая пачка сигарет, которую надо бы выбросить, раз сигареты кончились, но урны нет, и полицейский смотрит, вот и приходится вертеть ее в руках, надеясь, что он отвернется. Неужели роскошная Мэри Энн тоже превратится в пустую пачку сигарет?
Секс в современном мире превратился в нечто скучное, рациональное, приходилось все делать с оглядкой. «У тебя нет ВИЧ? Честно? С кем у тебя последний раз было? А откуда ты знаешь, с кем он спал до этого? Вы презервативом пользовались? А сейчас у тебя презерватив есть?» Давно канула в лету спонтанность и свобода, которые так привлекали Джейка в шестидесятых семидесятых. Восьмидесятые и девяностые были другими — в обществе тогда царил страх перед болезнями, а в умах была полная неразбериха.
Джейку показалось, что он явственно слышит голос Криса. «Бог создал нас для моногамных отношений. Вензаболевания даны людям в напоминание об этой простой истине». Ничего себе «напоминание». Уже шесть корреспондентов «Трибьюн» скончались от СПИДа, и еще несколько угасали с каждым днем.
Секс был для Джейка чем-то типа легкого наркотика, который помогает ненадолго забыть об одиночестве. Однако каждый раз, почти сразу после акта, это чувство становилось еще сильнее, раздирая на части его опустевшее сердце. Одно приятное мгновение — и столько часов и дней мучительных мыслей о бессмысленности бытия. Ему хотелось от жизни большего, чем редкие мгновения радости. Однако что делать с Мэри Энн? Вот она, перед ним. Потрясающе красивая. Доступная. Даже не просто доступная, а хочет его. Получи на блюдечке с голубой каемочкой. Несколько лет назад он бы горы свернул, лишь бы провести ночь с такой женщиной. А сейчас он поймал себя на том, что ищет способа избежать этого. Господи, как же я изменился, разочарованно подумал он и горько усмехнулся.
Подали десерт — нечто замысловатое с французским названием. Джейк никак не мог понять, из чего это сделано, даже когда попробовал.
- Не съедай все, Джейк. Мы с тобой дома приготовим что-нибудь вкусненькое...
Она смущенно улыбнулась и взмахнула ресницами, и это возымело должное действие. Действительно, что плохого в том, что он отвезет ее к себе или поедет к ней? Что тут плохого?
На Джейка нахлынули воспоминания о юной Джанет. Они только-только подружились, болтали о своих надеждах на светлое будущее человечества и от каждого дня ожидали волнующих приключений. Просто сидеть рядом и мечтать вслух казалось верхом блаженства. Лучше бы этого никогда не было. Лучше бы уже тогда его устраивали поверхностные, мимолетные отношения. Увы, он знал, что настоящая любовь реальна, он знал, что такое - обнимать женщину своей мечты. Они потеряли любовь. Он потерял. Какая страшная трагедия - крушение надежд. У него на глазах дикий мустанг вечной любви одряхлел и охромел, превратившись в старого больного мерина с потерянной подковой, которому дорога на скотобойню.
Просто они были идеалистами, время такое было, решил он. Заботы о продвижении по службе, которые он оправдывал интересами семьи, заслонили собой любовь. Он редко бывал дома, теряя душевный контакт с женой и забывая о ребенке. В альбо-мах сохранились сотни его фотографий с новорожденной Каролиной, тогда он не выпускал фотоаппарата из рук, кружа над долгожданным младенцем. За всю начальную школу он уже сделал всего штук двадцать кадров с дочерью. А фотографий Каролины-старшеклассницы, сделанных ее отцом, пожалуй, не было вообще. Обязанности семейного фотографа легли на Джанет, хотя она не умела и не любила этим заниматься. А что делать? У Джейка никогда не было времени на то, чтобы сходить на школьный праздник, на соревнования, в поход, да и просто побыть дома в те часы, когда дочь не спала. Он иногда подумывал притормозить, сократить нагрузку, отказаться от каких-то мероприятий и посидеть с семьей, но никак не получалось. Работа казалась слишком важной, важнее семьи, важнее дома. Даже в своей колонке он говорил противоположное, но его расписание отражало истинное положение вещей, и Джанет однажды сказала ему об этом. Кого он пытался обмануть?
Часто он сквозь сон слышал, как Джанет плачет в подушку, но делал вид, что крепко спит. Зачем ему бессонная ночь накануне тяжелого дня? Тем более, он и так знал, что она может сказать: ей нужен муж, Каролине нужен отец, а его доводы о том, что другим женщинам приходится еще хуже, она не принимала. Нервная и вздорная тетка уже мало напоминала ту наивную девушку, на которой он женился по большой любви. Он махнул рукой на их брак — слишком много надо было стараться, это того не стоило. Развод показался ему сродни похоронам через много лет после смерти, и он написал колонку о том, что честнее разойтись, чем лицемерить, и для детей это нередко куда полезнее. Та колонка имела бешеный успех.
— Джейк, Джейк, ты опять где-то в своем мире! Надеюсь в твоих фантазиях есть место для меня! —Мэри Энн хихикнула. — Ой, смотри-ка, вон доктор Генри из нашей больницы. Яподойду к их столику, поздороваюсь. Не ешь мой десерт!
— Ладно.
Мэри Энн уплыла вдаль, Джейк с восхищением смотрел, как она качает бедрами при ходьбе и вспоминал, как Крис рассказывал о своих семейных проблемах. Несколько лет назад он почувствовал, что не находит общего языка с женой, как если бы между ними выросла стена. Сью и Крис. Как часто он с завистью думал о них, сохранивших остроту чувств и близость отношении даже после стольких лет. Джанет тоже смотрела на них как на островок надежды: их пример показывал, что счастье в браке возможно. Но это Крис. Он всегда был не такой, как все.
На развод подала Джанет, но они оба знали, что разойтись хотел Джейк. Ему хотелось сбежать от трудностей, жить без забот, без привязанностей, без сожалении. Это был достойный современный развод без скандалов и взаимных упреков. «Останемся дру* зьями». «Для Каролины так тоже будет лучше». Один из коллег —трижды разведенный Ленни — прислал ему открытку: «Поздравляю с разводом! Счастливой тебе холостяцкой жизни!». Все так хохотали. Конечно, ведь Ленни был эксперт в этих делах. Так, и правда, лучше.
Мэри Энн вернулась и теперь болтала о докторе Генри и о том, что Док считал его лучшим хирургом, и о том, что у него есть личный бассейн олимпийского уровня, и как она однажды там была, когда отмечали чей-то юбилей. Джейк напрягся, стараясь активнее участвовать в беседе, но не получалось сосредоточиться. Принесли счет, он вытащил кредитную карточку, но Мэри Энн напомнила, что сама пригласила его и берет расходы на себя. Она раскрыла кошелек, где золотом и серебром блеснул целый ряд пластиковых прямоугольничков, выбрала из них один и подала официанту. Когда он вернулся с квитанцией, она небрежно подписала, положила кредитную карточку на место и, отведя руку Джейка, выложила несколько купюр на стол. На одни эти чаевые в «Весельчаке Лу» можно было бы взять два вторых плюс два молочных коктейля и кофе. Джейк прикинул стоимость ужина и внутренне застонал.
Мэри Энн оперлась на его локоть, и они проследовали к выходу. Ее бедро касалось его при каждом шаге, и он заколебался. Она предложила поехать к ней. Алые губы расплылись в белозубой улыбке. Джейк уже открыл рот, чтобы согласиться на при-глашение и все, что из него следовало бы, но опять вспомнил про Джанет с Каролиной, потом про Сью и Криса, Бетси и Дока, пустую пачку сигарет и дикое чувство одиночества, настигающее его каждый раз, когда он просыпался в кровати с малознакомой и нелюбимой женщиной.
— Послушай. Знаешь, что... Спасибо за чудесный вечер. И спасибо за угощение. Надо нам еще раз куда-нибудь вместе сходить, тогда будет моя очередь платить. Просто сейчас со мной непонятно чрго творится, всякие мрачные мысли в голову лезут. Со мной сегодня будет скучно.
—Я помогу тебе отвлечься, — с надеждой пообещала Мэри Энн.
Поехали, ты не пожалеешь. — Ее тон и выражение лица не оставляли никаких сомнений в правдивости этих слов.
Я бы не пожалел. Просто мне надо домой. Мне сейчас лучше побыть одному.
Мэри Энн смотрела на него с разочарованием и досадой.
— Ну, что ж... Дело твое. Спасибо за компанию. Звони. У тебя мой номер есть. Я с удовольствием приму твое приглашение на ужин.
— Обязательно.
Она прильнула к нему всем телом и поцеловала в уголок губ.
— Может, передумаешь?
Джейк проглотил слюну и закашлялся.
— Прости. Не могу. Мне надо идти. Пока.
Джейк ехал домой и ненавидел себя то за глупое бегство от Мэри Энн, то за глупый развод с Джанет и Каролиной, которых променял на все, что Мэри Энн собой олицетворяла — удовольствие без ответственности.
Добравшись до своего кресла, Джейк вытянул ноги и углубился в чтение какого-то детектива. Он некоторое время с удовольствием потягивал какао из толстой кружки и переворачивал страницы, но потом заметил, что не помнит ничего из прочитанного за последние пятнадцать минут. Решив, что пора спать, он побрел к кровати, вслушиваясь в шум орегонского дождя. Обычно ему нравился этот звук, но сегодня глухие удары крупных капель по брезентовому навесу заставили его еще острее ощутить свое одиночество.
Джейк ворочался с боку на бок, водяная кровать недовольно булькала при каждом движении. Наконец, он не выдержал и разрыдался, уткнувшись в подушку. Засыпая, он подумал, что на наволочке останутся пятна, но тут же успокоил себя: ну и что, их все равно никто не увидит.
Изысканный аромат черного колумбийского кофе наполнил все утолки квартиры, заполз Джейку под одеяло и нежно растормошил от глубокого сна. Первым побуждением было вскочить, заметаться по дому, броситься под душ, на ходу сбривая наросшую за сутки щетину и устремиться на работу, по дороге натягивая куртку. Потом пришло блаженное осознание, что это же не будничный колумбийский кофе, а субботний деликатесный сорт «Шоколадно-ореховый», а потому торопиться некуда. 1
С понедельника по пятницу Джейк настраивал свою автоматическую кофеварку на 6:15, а будильник на 6:30. К тому времени, как злобный писк вырывал его из дремы, кофейное облако успевало мягко и неторопливо нашептать ему о наступлении утра и тем ослаблить шок от пробуждения. В субботу и воскресенье Джейк не заводил будильника, кофеварка начинала ненавязчиво пыхтеть в 8:00, но это ничего не значило, можно поваляться и до 8:30 или 9:00. Единственное, что оставалось неизменным по будням и выходным, так это чашечка кофе, хотя некоторые различия все же были. Рабочие дни начинались с черного колумбийского, по выходным это были изысканные ароматы типа «Шоколадно-орехового» или «Швейцарского с миндалем», каждый раз разные, в зависимости от настроения Джейка во время еженедельного похода по магазинам. Он подолгу выбирал субботний кофе: изучал этикетки, нюхал зерна, пробовал на язык, потом молол их в магазинной кофемолке и упаковывал в аккуратный бумажный пакетик с неброским белым квадратиком.
По субботам он ходил по дому в одних трусах до самого обеда и не принимал душ, пока не отрабатывал свою серию упражнений на тренажерах. После этого он не глядя вытаскивал из шкафа старый детектив или новый фантастический роман и расслаблялся с книжкой в руках, одновременно следя за футбольным матчем по кабельному каналу. Он проводил рукой по щеке и жмурился от удовольствия: сегодня никто не заставит его скрести лицо холодной железякой, да и волосы не надо расчесывать, пусть себе торчат во все стороны. Хороший день — суббота!
Джейк перевернулся на спину, оставив на подушке глубокую вмятину, и полной грудью вдохнул кофейный воздух. Вдруг ему в плечо уткнулся мокрый холодный нос. Чемпи! Ах, хитрец, тоже знает, что сегодня суббота. Обычно по утрам Джейк торопился, и ему было не до игр с собакой, но по выходным они отрывались. Пятнистый спаниель прижался к хозяину носом, похожим на электрическую розетку, и восторженно засопел. Он уже успел вползти под одеяло и теперь наслаждался запахом любимого существа.
—Замерз, что ли? Ну-у, старость — не радость! — шутливо проговорил Джейк. Он сам избаловал Чемпи, позволяя псу лазить по дивану, прятаться под одеялом и прыгать на кресле. На охоте он был бы плохой помощник. Джейк назвал его в честь другого Чемпи — коккер-спаниеля, который тридцать пять лет назад немало ночей проводил с Джейком в спальном мешке на заднем крыльце, считая звезды и слушая пересвист ночных птиц. Тот Чемпи был единственным, кому дозволялось следовать повсюду за тремя мушкетерами. Он разделил с Джейком, Доком и Крисом самые лучшие годы — с третьего класса до двенадцатого, а потом оставил этот мир, как это рано или поздно случается со всеми собаками.
Почесывая спаниеля и слушая его блаженное урчание, Джейк вспоминал, какими разными бывали выходные в его жизни. В детстве он вскакивал и бежал к телевизору, хватая на ходу коробку с соленым печеньем, чтобы успеть к очередной серии мульфильма «Властелин неба». В колледже он просто спал до обеда. Во Вьетнаме суббот не было, а кофе был только одного сорта — черный с гущей, которую приходилось задерживать сжатыми губами, поскольку другого фильтра не предлагалось. А потом были годы с Джанет, когда спаниелю в кровать запрыгивать запрещалось.
Неужели прошло всего тринадцать дней с того рокового воскресенья? Тогда была поздняя осень, а сегодня уже, скорее, начало зимы. В Орегоне времена года меняются очень резко, бывает — за день. За окном выл ветер, из-под балконной двери дуло так сильно, что шевелились шторы. Квартиры в этом доме были сделаны под частный дом: в гостиной был камин, а в спальне — балкон, оформленный под веранду, но они выгодно отличались от индивидуального жилища отсутствием необходимости стричь газон и убирать снег. Джейк дотянулся до пггоры и немного отдернул ее. Трава и асфальт были покрыты толстым слоем инея, шел мелкий-мелкий снег. С приятным удивлением Джейк опять откинулся на кровати.
Как часто он, будучи еще школьником, смотрел из окна на падающий снег и тщетно надеялся, что занятия отменят! И зачем только идти на уроки, когда куда веселее было бы провести этот чудесный день на горке, или слепить снежную бабу, или покидать снежки, или закопаться в сугроб, и за все время лишь один раз забежать домой, чтобы проглотить тарелку горячего маминого супчика с сухариками, который она охотно наливала всем троим сорванцам.
Чемпи забежал на кухню и начал шумно хлебать воду из железной поилки. Джейк остался один и замер, запрокинув голову на подушку, руки поверх одеяла. На животе лежала вчерашняя «Нью-Йорк тайме» и любовный роман, который ему подсунула Сэнди. На улице в желтом почтовом ящике дожидалась сегодняшняя «Трибьюн». Пять дней в неделю он мог бесплатно получать свежий номер на работе, но все равно оформлял стандартную годовую подписку. Ему хотелось переживать ощущения обыкновенного читателя: вставать, идти за газетой, с любопытством просматривать новости за чашкой кофе. Он с тоской подумал, что не настолько любит родную газету, чтобы выскакивать за ней на улицу в такой холод. Спасибо, как-нибудь потерплю без «Трибьюн», решил он и открыл роман.
Джейк только пару лет, как полюбил читать художественную литературу. Он устал от «реального мира», от бессмысленных трагедий и неразрешимых вопросов. В молодости у него хватало идеализма надеяться на светлое будущее, когда все уладится и утрясется, а катастрофы будут предотвращаться. Теперь же мир казался мрачным пристанищем бандитов, насильников, похитителей людей, детоубийц, уличных хулиганов, наркодельцов, киллеров, не говоря уже о маньяках-садистах, чьи зверства с охотой увековечивали кинематографисты и ведущие телепередач для домохозяек. В книгах убийства были ненастоящие, а кроме того, действие обычно разбавлялось любовной интригой со счастливым концом и мужественными схватками, в которых побеждал главный герой. В реальной жизни приходилось мириться с тем, что искренние чувства — всего лишь иллюзия, а после чтения романов оставалась хоть какая-то надежда, какое-то доброе чувство. Писательский вымысел давал Джейку возможность временно укрыться от бессмысленности и бесполезности своего существования.
Он некоторое время смотрел на страницы книги, притворяясь страшно занятым, и краем глаза наблюдал, как его добродушный спаниель «незаметно» крадется вдоль кровати, боясь спугнуть хозяина прежде, чем успеет влезть к нему под одеяло. Джейк не выдержал и рассмеялся.
— Ладно, иди сюда. Партизана из тебя не выйдет.
Густой мех Чемпи становился с каждым днем все жестче и плотнее — зима близко. Услышав голос хозяина, пес радостно подпрыгнул и с огромной скоростью завилял хвостом. Перед тем, как прыгнуть Джейку на живот, спаниель с восторгом ткнулся носом ему в шею. Вся морда и даже кончики ушей у него были мокрыми от воды из поилки, а сам нос был холодный и влажным, но Джейк не рассердился. Пес был тем родным и добрым существом, чье присутствие могло успокоить и утешить. В последние две недели он стал практически незаменим, поскольку количество друзей у Джейка резко уменьшилось.
Интересно, почему ему с собакой лучше, чем с людьми? Пес ничего не просит. Он видел женя в самом отвратительном обличье, но все равно любит меня. Люди так не умеют. Крис называл это «безусловной любовью».
Джейк вспомнил первого Чемпи. Я мог наорать на него, пригрозить ремнем, отправить за палкой в холодную воду, а он смотрел на меня с обожанием, как будто я сделал ему величайшее одолжение на свете. Он был счастлив, что я хотя бы обратил на него внимание.
Размышления о субботних днях, снеге и собаках увели Джейка в Бентонский район, на небольшое заснеженное поле с большим пологим холмом посередине. Он лежал головой вперед на самодельных санках, лично выкрашенных им темно-синей краской, сверху вытянулся Крис, обхватив его за плечи руками в красных варежках. За день катания с горки плечи начинали болеть от крепких рук товарищей, сжимавшихся с невероятной силой на каждой кочке или при резком повороте перед тем, как улететь в сугроб: Джейку нравилось это ощущение, потому что он сам подстраивал эти падения, стряхивая пассажиров со спины в удобный момент. Но бывало и так, что санки становились неуправляемы-ми, и вот тут-то начиналось самое интересное. Страх пополам с восторгом создавали небывало острое ощущение, которое хотелось переживать вновь и вновь.
Ритмичное дыхание счастливого Чемпи помогало Джейку сосредоточиться на своих мыслях. Он погрузился в воспоминания об одном безумном спуске с холма со зловещим названием «гора Мертвого Охотника», расположенного на угодьях фермера Свенсона. С Крисом за спиной Джейк устремился вниз, с трудом уворачиваясь от редких деревьев на склоне. Снежная пыль залепила глаза, тысячи ледяных иголочек вонзились в щеки. В самом низу Джейк разглядел Дока в широкой отцовской куртке и с фотоаппаратом в руках. Он, как военный корреспондент, призванный сохранять для истории все самое страшное и ужасное, готовился запечатлеть их потрясающее приземление.
С утра солнце было очень ярким, и снег на холме слегка подтаял, потом прошел кратковременный дождь, а затем стало опять холодно. В итоге даже при небольшом угле наклона санки развивали бешеную скорость, а они выбрали далеко не самый пологий спуск. Джейк уже понял, что «гору Мертвого Охотника» скоро переименуют в «гор^ Мертвого Джейка». Они летели вниз так быстро, что даже кричать было невозможно, и тут ледяной наст треснул, и Джейк оказался лицом в снегу. Однако он не остановился, а продолжил двигаться вперед, уходя в глубь сугроба, как ныряльщик под воду. Когда он, наконец, остановился, его охватила паника. Было нечем дышать. Он попытался выбраться, отталкиваясь руками от снега, как тонущий в реке отталкивается от воды, но голова натолкнулась на что-то твердое. В отчаянии он стал биться о преграду и вдруг услышал хруст. Над ним образовалась дыра, он высунулся наружу и начал жадно хватать ртом воздух, потом разбил лед вокруг себя и выкарабкался на поверхность. Он огляделся: метрах в четырех позади осталась дыра, которую пробили санки, уйдя под лед. Неужели сила инерции протащила его так далеко сквозь снег?!
А Крис? Где он? Джейк услышал крики Дока. Что-то с Крисом? Тут Джейк понял, что Док смеется. Он так хохотал, что упал на четвереньки, но все равно продолжал хохотать, не в силах остановиться. Мимо него взад-вперед двигалось синее пятно Крис в своей новой куртке, руки-ноги растопырены. Он проехал по ле-дяному насту до конца этой горы, не смог остановиться и взлетел на гору напротив. Сила тяготения потащила его вниз, и он вновь въехал на Мертвого Охотника, а потом опять мимо Дока, стоящего на самой низкой точке, на гору напротив. Все его попытки остановиться ни к чему не приводили, он качался, как маятник, понемногу теряя импульс на каждом взлете, пока не победили законы физики и он не замер на самой низкой точке.
Джейк хотел как-то спуститься к друзьям, но санки для этого явно не годились, тем более они все еще оставались под снегом. Желая вместе с Доком посмеяться над Крисом, он не придумал ничего лучше, как пойти вниз пешком. В следующее мгновение он уже понял свою ошибку, потому что поскользнулся, упал на спину, и та же сила понесла его вниз, обещая тот же полет маятника, что только что пережил Крис. Док опять захохотал, к нему присоединился Крис, оба были почти в истерике. Чемци метался вокруг них с громким лаем. Джейк попытался подняться, надеясь предотвратить «маятник», но упал на четвереньки, и тут он про-
несся мимо двух друзей в сторону горы напротив. Возвращаясь, Джейк сумел ухватить Дока за ногу, тот покачнулся и смешно запрыгал на месте, стараясь удержать равновесие, а Джейк немного притормозил скольжение
Док все-таки свалился, Крис рассмеялся, но так сильно, что упал рядом с ним. Через пару секунд в них врезался возвращающийся с Мертвого Охотника Джейк и остановился. Все трое барахтались на льду между двумя холмами на поле Свенсона почти без сил от страха и смеха, они цеплялись друг за друга, но не могли подняться, а Чемпи восторженно лизал их замерзшие лица. Джейк никогда ни к кому не чувствовал такого близости. Тот день стал одним из многих, скрепивших их вечную дружбу.
Вечную? Кто-то потянул его за рукав футболки и вернул назад, в одинокую спальню. Чемпи. Новый Чемпи занял место старого, но никто не заменит Дока и Криса. Никогда. Глаза Джейка наполнились слезами, ему стало стыдно за слабость перед единственным зрителем, и он отвернулся. Пес преданно смотрел на хозяина большими блестящими глазами. Где вы, беззаботные деньки, когда невинными детьми они с Доком и Крисом предавались глупым забавам? Все было просто, было сразу понятно, кто за кого, и верилось, что дружба продлится вечно.
Чемпи увидел грустное лицо отвернувшегося Джейка в большом зеркале и застучал хвостом по полу. Глаза доброго пса наполнились слезами, как будто он мог понять всю бурю чувств хозяина. Джейк встретился с ним взглядом и даже удивился состраданию, явственно отразившемуся на собачьей физиономии.
— Ладно, ладно, ты что? Все нормально. — Джейк обнял Чемпи и крепко прижал к себе. — Просто жизнь теперь какая-то сумасшедшая.
Он включил радиоприемник, который обычно использовался только как будильник (там была встроена функция будильника), и настроил на свою любимую волну. Спальня наполнилась старыми песнями, знакомыми с детства голосами. «Битлз», Чак Берри, Элвис Пресли — почти все мелодии навевали воспоминания о маленьком орегонском городке и о двух любимых друзьях детства.
Ностальгия о давно ушедших днях разрывала сердце, любое воспоминание приносило больше боли, чем радости. Смерть Дока и Криса придавала всему какое-то иное, более глубокое, значение.
Потратив еще десять минут на чтение первой строчки романа, он отложил книгу. Мысли, тщетно отгоняемые вот уже пару часов, набросились на него, как долго сдерживаемая цепная собака на чужака. Расследование явно зашло в тупик, оно походило на мозаичную картину, рассыпанную на тысячу кусочков, и было неясно, с чего начать. Он чувствовал себя персонажем детективного рассказа, где вместе с ним играли Олли, Мэри Энн и все из списка подозреваемых. Где автор, что он себе думает? Закрутил сюжет, и выпутывайся как хочешь, да еще без малейшей надежды на счастливый конец. Неужели он, Джейк, так никогда и не узнает, кто убил его друзей?
То, что Мэри Энн рассказала о докторах, было интересно, но пользы от этой информации оказалось немного. Адвокат по делам пациентов вообще никак не помогла: как все врачи, Док заработал свою долю жалоб со стороны больных и их родственников, но ничего серьезного. Уж точно ничего, что вызвало бы такую жажду мщения. По любовницам, ревнивым мужьям и возмущенным отцам — даже намека нет на кровную вражду. Подождем понедельника: Сью обещала устроить встречу с противниками абортов, кто знает — вдруг повезет, появится какая-нибудь зацепка. Джейк надеялся, что неторопливое течение выходного дня позволит ему хорошо продумать план действий и понять, в каком направлении двигаться. Пусть все находки — ценные и не очень — поварятся в одном котле, настоятся, глядишь, что-нибудь получится.
Джейк встал, обошел свою спартанского вида гостиную, нарочито свободную от каких-либо признаков женского присутствия, и отправился на кухню. Он достал из шкафа свою огромную субботнюю кружку с изображением космического корабля и надписью «Звездный путь: Новое поколение», налил в нее двенадцать унций шоколадно-орехового кофе и расположился в кресле. Просто сидеть и пить кофе было скучновато. Книга и «Нью-
Йорк тайме» остались в спальне, идти за ними не хотелось. Лениво окинув взглядом гостиную в поисках других вариантов, он заметил на столике под лампой Библию Криса с торчавшим из нее белым конвертом. Рядом лежал телевизионный пульт. Джейк выбрал пульт.
С тоской переключая каналы, он послушал новости по Си-Эн-Эн (как всегда, ничего доброго не сообщили), нехотя посмеялся над бородатыми шутками ведущего ток-шоу на «Семейном ТВ», потом немного задержался на Си-Спэн, транслирующем журналистский симпозиум, и нашел в толпе пару знакомых лиц. Он не глядя нажал кнопку еще несколько раз, и на экране нарисовался лоснящийся телепроповедник, убедительно доказывающий необходимость раскошелиться и помочь его бесценному проекту, а уж награда свыше не заставит себя ждать. Джейк с отвращением выключил телевизор. Двадцать пять каналов, а смотреть совершенно нечего.
Его взгляд вернулся к белому конверту. Вот уже почти неделю он собирался прочитать письмо Криса, но все время что-то останавливало его. Последние слова, написанные его другом. Послание с того света. Даже страшно.
Джейк взял конверт в руки и, не открывая, прокрутил в голове все события, предшествовавшие этому письму. Статья Холли Ханны о противниках абортов. Корреспондент опросила пару косноязычных домохозяек и трех профессиональных пикетчиков. Крис попал в статью как «известный бизнесмен», ввязавшийся в конфликт. Джейк уже не помнил всех подробностей, но он тогда долго не мог отделаться от чувства стыда за друга. Они часто спорили, но обычно Крис сохранял доброжелательный тон и вообще был славный парень. В разговоре с Холли он показал себя другим — злобным шовинистом, женоненавистником, домостроевцем. Джейк тогда покачал головой и подумал: «Что с ним стало? На себя непохож. Конечно, эти демонстрации до добра не доводят».
В течение нескольких лет про Криса постоянно писали осуждающие статейки, его поведение становилось предметом обсуждения среди уважаемых людей и нередко делало Криса нежелательным гостем в определенных кругах. Однако это не повлияло на его убеждения. Похоже, ничто не могло повлиять на его убеждения. Ничто его не учит, с раздражением подумал Джейк. В чем-то так он таких широких взглядов, прямо не знаешь, что сказать, а тут так — натуральный фанатик, ни на шаг не отступит от своих дурацких принципов. Если Криса неверно поняли, так в этом виновата не Холли, а он сам.
Джейк развернул письмо. Полторы страницы незнакомым крупным шрифтом. Крис скачал себе около двухсот нестандартных шрифтов, это, должно быть, один из них. Джейк отметил, что письмо правильно оформлено и адресовано в редакционную коллегию газеты «Трибьюн». Ну, ладно, братан, расскажи, что тебе не понравилось.
Уважаемые господа,
Я пишу по поводу вашей статьи от 20 октября «Противники абортов — кто они?»
Во-первых, уже сам заголовок этой публикации несет в себе отрицательный заряд. Термин «противники абортов» используется в статье двенадцать раз, в то время как активисты другой представленной точки зрения именуются всегда «сторонниками выбора». Не надо быть филологом, чтобы заметить: слово «противники» имеет негативный смысл, а «сторонники» —• позитивный, и в такой семантике проявляется предвзятое отношение «Трибьюн» к этому движению. Я заметил, что в вашей газете принято называть общественные группы и организации именами, которые те сами для себя выбрали: «голубые», «зеленые», феминистки, сторонники выбора. Единственное исключение составляет организация «Право на жизнь», которую вы с завидным постоянством обзываете придуманным вами прозвищем. Ни одно из известных мне подразделений этой организации не именует себя «противники абортов», у нас принято говорить «сторонники жизни».
Если уж вы предпочитаете термин «противники абортов», то будьте последовательны и называйте другую позицию
«противниками жизни» или, в крайнем случае, «сторонниками абортов». Я не прошу об одолжении или об особом отношении, речь идет только о справедливости.
Во-вторых, мне хотелось бы узнать, почему за все двадцать лет, которые я выписываю «Трибьюн», на ваших страница* ни разу не появилось фотографии абортированного ребенка. Например, при освещении протеста «зеленых» против массовых убийств новорожденных котиков на севере Канады вы опубликовали несколько кровавых снимков, позволяя читателю самому оценить зверство охотников. Однако вы отказываетесь представлять на суд публики фотографии из абортариев по причине их «жестокости». Здесь опять получается несостыковка. «Трибьюн» не раз публиковала страшные фотографии детей, погибших во время военных действий во Вьетнаме, на Ближнем Востоке, в Сомали и Руанде. Почему же вы отказываетесь показать читателям не менее реальные изображения детей, убитых в операционной?
Я согласен, что эти кадры ужасны, как ужасны любые фотографии мертвых младенцев, но хочу обратить ваше внимание на разницу в отношении к ним. «Сторонники выбора» выступают против фотографий убитых детей. Сторонники жизни выступают против убийства детей, изображенных на фотографиях.
В вышеупомянутой статье корреспондент сначала поддерживает мнение «сторонника выбора», заявляющего, что эмбрион — не более, чем отросток ткани, но через два абзаца осуждает «противника абортов», вышедшего на демонстрацию с увеличенными «страшными кадрами» и «пугающего ими прохожих». Если речь идет о «отростках ткани», разве так страшно смотреть на них? Уж не потому ли вы боитесь
показать их читателю, что знаете шаткость собственной
%
позиции и боитесь проиграть в равной борьбе?
В споре на страницах газеты побеждает тот, на чьей стороне цензура. Я не прошу вас о поддержке. Я прошу о возможности высказывать свое мнение и говорить правду. Дайте читателю сделать свой собственный выбор, опираясь на объективно изложенные научные факты.
Искренне ваш, Крис Килъс.
Джейк вздохнул. Как большую таблетку проглотил. И горло поцарапал, и горький привкус во рту остался. Да, это Крис, тут больше ничего не скажешь. И ведь нельзя сказать, что он глуп — бизнес у него шел прекрасно. Куда пропадают его тонкое чутье и дальновидность, когда речь заходит о социальных проблемах?
Не пропадают. Пропадали.
Джейк некоторое время рассматривал знакомую подпись друга, эволюцию которой он наблюдал с того самого дня, как в третьем i^vacce миссис Петерсон начала учить их слитному письму. Он сложил письмо и откинулся в кресле, уставившись в потолок. Просидев так довольно долго, он резко встал, взял со столика опустевшую кружку и побрел на кухню. Там он вынул из холодильника картонный пакет сливок «Французская ваниль» и вылил половину содержимого в кружку, затем вытащил из кофеварки кофейник и начал медленно добавлять черную жидкость в белую, 'тупо наблюдая, как они смешиваются. Закончив приготовление напитка, он несколько раз глубоко вздохнул и встряхнул головой, как если бы это помогло ему яснее разобраться в расследовании. И в жизни.
Резкий стук в дверь вывел Джейка из субботнего оцепенения. Он бросился в ванную к единственному зеркалу в доме. Глаза в красных прожилках, неровная щетина, волосы торчат. Могло быть и хуже. По пути к двери он поправил себя: но ненамного.
Джейк широким жестом распахнул дверь, ожидая увидеть домоправителя и спешно подыскивая отговорку, почему опять опоздал с платой за квартиру. Он несколько опешил при виде двух мрачных мужчин в темных костюмах. Их важность и собранность представляли разительный контраст с его разболтанностью, а глаза имели такое непроницаемое выражение, какое иногда встречает-
с я у роботов в фантастических фильмах. Старшему гостю было около пятидесяти, он был крепкого телосложения, волосы рыжевато-песочного оттенка, влажные, гладко зачесанные назад. Он держал в руке удостоверение — кожаную книжечку со значком ФБР, прямо как в кино. Второй, смуглый с черными, как смоль, волосами и немного обветренным лицом, выглядел, как человек, тяжким трудом пробившийся из клубного вышибалы в уважаемые люди, но сохранивший некоторую мешковатость, свойственную его изначальной профессии. Джейку эта парочка показалась знакомой, но он никак не мог вспомнить, где их видел.
— Здравствуйте, мистер Вудс. Я агент по особо важным делам Колин Саттер. Это агент Джеффри Мэйхью, мой помощник. — Тот послушно кивнул, как младший ученик в паре свидетелей Иеговы. — Мы из ФБР.
Джейк с недоверием посмотрел на удостоверение. На вид настоящее, хотя до этого ему никогда не приходилось так близко видеть личный значок агента ФБР.
— Вам придется пройти с нами или впустить нас к себе. У нас к вам серьезный разговор, дело не терпит отлагательств.
Только что Крис изучал вселенную в гигантский телескоп и видел удивительные чудеса в самых дальних уголках вселенной. Сейчас он очутился в ином, противоположном измерении. Изогнутый экран раздвинулся перед ним и встал куполом, словно звездное небо в планетарии. Крису показалось, что он уменьшился до ничтожных размеров и вошел в таинственное пространство, которое дышало жизнью и ожидало невероятных событий. Перед его глазами появился огромный шар, окруженный стаей плавающих ниточек с миниатюрными головками. И шар и ниточки были живыми, но не сами по себе, а как бы являлись частью чего-то большего. Ниточки стремились открыть загадочный шар, тыкались в него то здесь, то там, потом ослабевали и уступали дорогу другим, энергичным и настойчивым. Наконец, остался один, светящийся надеждой и обещающий чудо. Он неутомимо трудился, пробираясь внутрь качающегося шара, одновременно меняя его сущность. Шар и ниточка были как две половинки разорванной надвое карты неведомых земель, которые, соединившись, вдруг обрели глубокий смысл. Крис затаил дыхание.
Двадцать три продолговатых хромосомы яйцеклетки слились с двадцатью тремя хромосомами сперматозоида. Это было похоже на закрывающуюся «молнию». В это самое мгновение раздался оглушительный грохот, как от взрыва, пространство вокруг Криса наполнилось разноцветными вспышками, запульсировало. Теперь это была единая и неповторимая нить из сорока шести бусин, такой еще никогда не бывало и больше никогда не будет. Крис понял, что наблюдал самое начало человеческой жизни. Она была полна звука и цвета, и к ней приближалась целая библиотека из тысячи томов, по шестьсот тысяч страниц в каждом, по пятьсот слов на каждой. Мудрость великих книг полилась через край и наполнила изящную двойную спираль ДНК.
Раздалось величественное пение ангельского хора. Крис никогда не слышал этой мелодии, но, вслушавшись, понял, что славят величие Бога Творца. Оглядевшись, Крис понял, что вместе с ним радуются множество жителей Царствия небесного, которые тоже с восторгом наблюдали за чудом зачатия.
( Крис с восхищением вглядывался в преобразившийся шар и понимал, что внутри него живет маленькая, но уже окончательно сложившаяся личность. Он ощущал ее дыхание, ее улыбку, ее ум, ее красоту. Девочка! Конечно, девочка. Он мог безошибочно определить это по набору хромосом. Великий ангел, стоящий у престола Отца, поднял руку и объявил ее имя — чудесное, удивительное, прекрасное имя, он такого никогда не слышал и никогда не смог бы повторить, но это было настоящее имя девочки, не то, каким ее будут называть на земле.
Крис испытал дикий восторг, радость, его эмоции били ключом, вторя торжественному барабанному бою. Но где же барабаны? Он оглянулся, ожидая увидеть ангелов с музыкальными инструментами, но4 его взгляд не нашел ничего похожего. Откуда исходил этот удивительный звук? Крис вспомнил, какую радость он испытал, когда ходил вместе с женой в женскую кон-
сультацию, и доктор впервые позволил ему послушать сердце-биение маленькой Дженни в животе у Сью. Их отношения с женой словно перешли на другой, высший уровень — они зачали новую жизнь. Какое это было счастье, и ему довелось трижды пережить такие потрясающие минуты — с Дженни, Анжелой и маленьким Крисом!
Да, да, конечно, это было сердцебиение! Тот самый звук! Крис знал, что на земле сердцебиение будет слышно лишь через три недели после зачатия, и то лишь при использовании специальной аппаратуры. Однако в Царствии небесном время не властвовало над течением событий, ожидание и исполнение сбивались в едином потоке благодати, и удивительный ритмичный стук сердца крошечной девочки украшал праздник по поводу ее зачатия. Сама она была еще единственной клеточкой, но не такой, какими бывают простейшие, а замысловатой и утонченной, полной грядущих перемен и несущей точные сведения о цвете волос и глаз, о росте и телосложении, о чертах характера и любимых привычках. Стук сердца малышки дополнялся более громким стуком сердца ее матери, гармония двух мелодий восхищала всех собравшихся. Крис подумал, что каждая беременность подобна уникальному музыкальному произведению, чудесному и неповторимому.
Вот он услышал, как вступил новый инструмент, его звучание напоминало шум прибоя. Он вспомнил счастливые дни отпуска, проведенного с семьей на берегу океана в Манзаните, катание на серфинге, волны... Биоритмы мозга! Совершенная медицинская техника зафиксирует их на сороковой день беременности. В том темном мире люди еще не скоро заметят эту хрупкую жизнь, но уже сейчас эта девочка была всем, чем она станет — она жила не в будущем, а в настоящем. Бог изливал на нее благодать из щедрой десницы, творя чадо Свое по Образу и подобию Своему. Бог изливал на нее Свою драгоценную Кровь, освобождая ее ют бремени греха. Творение и искупление явились девочке в единое мгновение, многовековая драма пронеслась над маленьким человечком, как мимолетная тень.
Восхищение и радость Криса выплеснулись наружу слезами счастья, он плакал, не стесняясь множества свидетелей. Это было не сумрачная радость, свойственная земному миру, а высшее блаженство, переполняющее все его существо и заражающее радостью всех, кто был рядом. В тот самый момент Крис догадался, почему ему выпала честь наблюдать за созданием именно этой девочки. Он стоял у входа в небесный роддом и растерянно оглядывался по сторонам. Он видел улыбающуюся мать, и Дженни, и много других знакомых лиц... Конечно, теперь он все понял.
Симфония звучала все торжественнее, и вдруг Крис почувствовал у себя в руках медные кимвалы. Ему дозволили играть в небесном оркестре, и вот он, тот момент, когда его черед бить в кимвалы и приветствовать дитя, сокрытое в единственной пока клеточке!
Ослепленный разноцветными вспышками праздничного фейерверка и оглушенный небесной музыкой, Крис закричал изо всех сил, желая оповестить самые отдаленные уголки вселенной: «Слышите меня? Смотрите! Смотрите! Моя дочка ждет ребенка! У нее внутри — чадо Божие! Это девочка — дочка Анжелы и Брюса, внучка моя и Сью. Моя внучка!!!» Слезы текли у него по щекам, в голове все смешалось. Его слова вызвали бурю восторга, но и это был еще не самый главный момент праздника. Крис стоял между мамой и Дженни, держа их за руки, они прижались друг к другу и с нежностью смотрели на своих земных родственников — они были одна семья, хотя и временно разделенная. И тут Крис явственно услышал имя девочки, которое еще только через девять месяцев выберут для нее родители. Подумать только, Анжела с Брюсом еще даже не знают, что у них есть дочь, а он знает, как они ее назовут! Крис повторил это имя вслух, и из самого его сердца зазвучал величественный гимн:
О, Карина! Карина!
О, дар небесный! Милое дитя В деснице Божией уснуло безмятежно.
Тебя еще не знает мать твоя,
Еще не слышен ей твой голос нежный.
10 У последней черты
Из разума Творца возникла ты,
В утробе матери тебя соткали втайне Горшечник вылепил тебя из пустоты, Вдохнув в тебя небесное дыханье.
Кто назовет тебя случайной тенью? Посмеет кто сказать, что ты могла не быть? Не от зверей и рыб твое происхожденье,
Ты Божией причастница судьбы.
Как часовщик из крошечных деталей Собрал великолепные часы,
Господь нанизал гены на спирали И создал матрицу невиданной красы.
Господь вселенной, Автор мирозданья Однажды тоже спал у мамы на руках,
Ты, повзрослев, услышишь эту тайну: Великий Бог родился мальчиком, в яслях.
В тебе запечатлен чудесный Образ, Подобна ты Создателю всего.
Ты — чудный плод Его желаний добрых,
Дитя любви и замыслов Его.
Когда прейдут луна, земля и звезды,
Когда угаснет солнца тусклый луч,
Твоя улыбка, не страшась угрозы,
Светить нам будет нежно из-за туч.
Карина, ты сейчас внутри у мамы Так беззащитна, так ранима, так хрупка.
Не знаешь, как ужасен мир упрямый, Страдающий от скверны и греха.
В изгнании влачит свое существованье Несчастный род Адамов на земле.
Там всякий обречен лишь на страданье,
На горе, на скитания во мгле.
Однако ты не падай духом, чадо!
Тебе не страшны козни князя тьмы.
Во мраке мира Солнце видеть надо,
За Ним держись, Его путем иди.
Карина, о тебе давно молились,
Мечтали о тебе уже давно,
Ты — Божий дар, в тебе соединились Надежда, вера, дружба и любовь.
Тебя мы нежно любим, но не наше На свет явилось чудо из чудес.
Карина, девочка, тебя нет краше,
Ты — чадо Божие, наследница небес.
Взирая на прекрасную Карину,
Молиться будем только об одном:
Короткой будет твоя жизнь иль длинной —
Пусть будет в небесах твой вечный дом.
Крис, его мама и старшая дочка Дженни улыбались друг другу счастливыми улыбками. Все жители Царствия небесного кричали от восторга и хлопали в ладоши, слышался радостный смех и поздравления.
Как и в день своего прибытия, Крис увидел вдали сияющее лицо Сына Божия. Его глаза были устремлены на счастливого дедушку, и в них светилось одобрение. Крис догадался, что, когда праздник окончится, Господь возьмет его с собой на прогулку по райскому саду, и ему доведется поговорить лицом к лицу с Творцом и Спасителем этого нового человечка.
291
ю*
Что это было за имя, которым нарекли девочку ангелы? В голове у Криса все еще звучало эхо того чудесного звука, но он помнил неточно и никогда не смог бы произнести его сам. Он понимал, почему. Это было имя, которое дал ребенку Сам Господь. Этим именем ее назовут в тот счастливый день, когда она обнимет ожидающих ее в Царствии небесном деда, прабабку, тетю и всех, кто взойдет во славу раньше нее.
Крис снова устремил свой взор на тонкую ткань растущего младенца. Через девять месяцев она выйдет из утробы, и жители мрач-ного мира скажут, что она «появилась на свет». Однако она появи-лась на свет задолго до того дня, даже до того, как ее мама догадалась о своей беременности. Мгновение ее настоящего появления на свет осталось втайне от обитателей земли, но его наблюдали ликующие ангелы и святые. Рождение будет лишь одним из этапов ее жизни.
Крис безумно захотел обнять эту малышку, прижать к себе Анжелу, Сью и маленького Криса, хотя знал, что пока это невозможно. В то же время, ожидание встречи было столь же приятно, как сама встреча. Несмотря на завесу, отделяющую его от мира, Крис протянул руки к любимой Сью и подумал, что сейчас она наверняка чувствует его близость, хотя и не так ясно, как чувствует он. Внезапно его обхватили чьи-то добрые, любящие руки. Дженни! Мама! Они обнимали и целовали Криса, а Дженни щебетала без умолку:
Папочка, представляешь, как здорово! Все так рады! Слышишь, как поют? У тебя внучка, у меня племянница, у бабушки правнучка! А ведь Анжела и Брюс даже не знают! А мама-то стала бабушкой, и даже не догадывается! Ах, скорее бы они узнали, то-то будет веселья! Ах, маленькая Карина! Так хочу покачать ее на ручках! Давай, помолимся за нее, пусть растет славной девочкой и любит Господа!
Дженни тут же молилась, запрокидывая голову вверх — на возвышающегося над толпой Господа, а потом опять обнимала отца. Крис вдруг подумал: как странно, присутствие Божие ощущается в каждом уголке Царствия Его, но почему-то иногда Он является
в образе доброго Правителя и стоит в одном конкретном месте. Дженни плакала и смеялась, ее глаза были устремлены на сияющий лик Всевышнего:
— Спаси и сохрани ее, Господи. Даруй родителям ее — сестре моей и ее мужу — мудрости и силы исполнить свои обязанности перед этим ребенком. Пребудь с ними, когда они устанут, когда малышка будет плакать или заболеет. Не дай им забыть об этом несравненном сокровище ради материальных благ, карьеры или самих себя. Научи их ценить каждое мгновение, проведенное с дочерью, и видеть вечный смысл даже в повседневном уходе за ней.
Ангелы подхватили молитву девочки, громогласные «Аминь» вознеслись над толпой. Крис изумился: могучие воины, великие посланники Божии поддерживают наивную молитву ребенка и искренне вторят ей. Дженни была такая чистая, такая невинная, в чем-то она казалась еще младше, чем была на земле, но в то же время, по сравнению с ним, она была опытной жительницей не бес и намного лучше него разбиралась в здешних порядках. Крис с гордостью смотрел на свое дитя. Она повернулась на его взгляд и опять порывисто обняла, прижала к себе, поцеловала. Оба они с волнением наблюдали, как растет ребенок Анжелы.
Крис почувтсвовал у себя на плече сильную, тяжелую руку Зиора.
Поздравляю, господин мой. Анжела праведная женщина, тыдостойно воспитал ее на радость всемогущему Богу. Она. будет прекрасной матерью этой девочке — так же, как Сью всегда была прекрасной матерью ей и двум другим вашим детям. И отец ребенка - добрый христианин, Анжела выбрала себе в мужья человека, угодного Богу, и в этом есть твоя заслуга, Крис.
- Благодарю тебя, друг мой. Я не могу прийти в себя от изумления. Одно чудо здесь сменяет другое, как бы мне не привыкнуть и не перестать обращать на них внимания! Однако ответь мне, тебе ведь не раз приходилось видеть сотворение нового человека, но я заметил искренний восторг и восхищение в твоих глазах. Как тебе удается сохранять свежесть ощущений?
В раю не привыкают к чудесам. Каждый раз ты видишь в них новую глубину, новые подробности. Чудеса никогда не примелькаются, потому что они всегда происходят по-разному. Например, зачатие — всегда удивительно, всегда как впервые, ведь каждый ребенок — уникален. Кроме того, наблюдая за появлением в утробе матери маленького человечка, я всегда вспоминаю о том потрясающем, грандиозном Зачатии, когда Сын Божий стал Человеком и сошел во чрево к Деве Марии. Бог соделался Человеком — это чудо сделало любое зачатие подобием таинства, в котором вновь переживается удивительное событие Боговоплощения. Голос Зиора дрожал. Он встряхнул головой и продолжил:
— Да, это чудо из чудес. Нам никогда не понять его до конца, но это не мешает нам каждый раз ликовать в честь этого велико-го события. Восторги и песни были не только в честь твоей внучки, но и в память о том дне, когда Бог умалился до крошечного одноклеточного существа, каким сейчас является милая Карина, и все ради того, чтобы ты смог войти сюда.
Крис обнимал маму и дочь и размышлял над словами своего ангела-хранителя. Он с теплотой подумал о Сью и представил, как она обрадуется, узнав о внучке.
Джейк стоял, тупо уставившись на значок. Он провел достаточно времени среди полицейских и военных, чтобы понять, что перед ним настоящие агенты ФБР. Внешняя вежливость, уважительное обращение «мистер», опять же эта фраза — «дело не терпит отлагательств» — все указывало на то, что эти двое не шутки шутить пришли. В то же время он хорошо помнил мудрые слова своего наставника Аеонарда: «Покажи мне человека, уважающего власть, и я покажу тебе никуда не годного журналиста». Джейк не был никуда не годным журналистом.
Он молчал, глядя им прямо в глаза, оценивая ситуацию. Непрошеные гости начали переминаться. Что, не нравится? Хорошо. Хоть они, по всему видно, настоящие, дома у него им делать нечего — глупо впускать в квартиру двух незнакомцев. Впрочем, если бы они хотели напасть на него, им бы ничто не помешало ' это сделать. Пиджаки у них предательски топорщились, так что ребята были явно вооружены, да и физическая подготовка у обоих отменная — наверное, тренировок не прогуливают. Лучше с ними не ссориться. Джейк решил сделать шаг навстречу, а за это настоять на исполнении его условий.
— Где ваш офис? — спросил он голосом человека, которого не запугают значки агентов ФБР и припрятанные под пиджаками пистолеты. Можно было предположить, что агенты спецслужб заглядывают к нему в гости каждую субботу, и ему это порядком надоело.
— В ядянии Федерального бюро расследования на Четвертой улице. Седьмой этаж.
— Поехали. Но я поеду на своей машине вслед за вами.
— Как угодно. - Агент Саттер великодушно улыбнулся.
— Мне надо десять минут, чтобы принять душ и переодеться.
— Мы подождем внизу. — Джейк и не собирался приглашать их в гостиную. Хорошо, что сами догадались.
Адреналин у Джейка зашкаливал. В висках стучало, голова кружилась. Он подставлял лицо под жесткие струи воды и напряженно думал про непрошеных гостей. Ребята явно занимаются тем же делом. Что им удалось выяснить? Сколько они ему расскажут? Чего они хотят от него? Он слышал, что ФБР не любят посвящать местную полицию в свои дела. Интересно, знает ли о них Олли.
Выйдя из душа, Джейк натянул джинсы и свитер. Щетина пусть остается, по выходным он не брился, за исключением тех случаев, когда лицо начинало чесаться, и сегодня все как раз было в порядке. Пусть эти ребята вспомнят, что он — штатский, со всеми полагающимися простому гражданину правами. Он взял со стола блокнот и ручку — профессиональная привычка — и вышел из дома. Саттер и Мэйхью прохаживались перед подъездом. Они по мере сил старались оставаться незаметными — насколько это было возможно для двух крепких мужчин в деловых костюмах и длинных темных плащах в субботний день перед подъездом жилого дома в спальном районе.
— Я. готов, — бросил Джейк. — Сейчас схожу за машиной и подъеду с той стороны. — Он показал на ворота охраняемой автостоянки. Мэйхью недовольно посмотрел на блокнот. Ага, испугался! Похоже, это может оказаться веселеньким мероприятием.
Автомобиль с затемненными стеклами и федеральными номерами подъехал к высотному зданию ФБР с зеркальными окнами и припарковался на одном из многих пустующих мест на стоянке. Джейк поставил машину немного в стороне. Похоже, сегодня в здании народу немного. Агент Саттер достал из бумажника пластиковую карточку и сунул ее в сканнер у входа. Двери раскрылись, дежурный офицер привстал из-за стола, но, разглядев Саттера, сел обратно и кивнул в сторону журнала. Тот расписался. Офицер явно скучал — в выходной день посетителей немного, и это утомляет больше, чем суета будней.
Они прошли в лифт, молча поднялись на седьмой этаж, там вышли и сразу свернули направо в широкий коридор, где остановились перед кабинетом со скромной табличкой ФБР. Саттер опять вставил карточку в щель, красный огонек сменился на зеленый, дверь открылась. Пройдя мимо двери с надписью «Агент по особым делам Колин Саттер» они вошли в небольшой конференц-зал с шикарным диктофоном во главе стола.
— Садитесь, мистер Вудс.
Кресла вокруг стола выглядели совсем новыми, словно на них никто ни разу не сидел, и оказались удивительно удобными для государственного учреждения.
— Кофе будете?
Джейк кивнул. Мог ли он еще утром предположить, что третью чашку субботнего кофе ему нальет сотрудник Федерального бюро расследования.
Агент Мэйхью принес черный, как уголь, кофе, разлитый в три прозрачных чашки, а Саттер тем временем выложил на стол толстую тетрадь типа школьной. Он отпил из своей чашки, Джейк последовал его примеру и отметил, что кофе почти остыл. Венский. И еще перестоял в кофеварке.
Джейк пристально следил за его движениями, надеясь заполучить преимущество в ситуации, которая складывалась явно 'не в его пользу. Желая убедить Саттера в полном своем безразличии, он небрежно отхлебнул еще кофе. Да, слишком перестоял.
Саттер сделал еще глоток и решительно отодвинул чашку. Видимо, больше он к ней возвращаться не собирался. Он естественным жестом включил диктофон, как если бы он делал это каждый день, достал большой пухлый конверт и высыпал из него пачку фотографий.
— Вас могут заинтересовать эти снимки.
Не глядя, Саттер брал фотографии по одной и бросал через стол Джейку. Все стандартного размера, пять на семь дюймов. Джейк входит в подъезд. Джейк рядом со своим «Форд-Мустангом», бросает монетки в автомат на стоянке. Джейк покупает молоко в круглосуточном магазине. А вот большая, восемь на десять дюймов, Джейк бегает трусцой в парке. Такая же, Олли и
Джейк обедают в кафе. А вот искореженный джип на свалке, Эд подцепил его краном, Олли и Джейк склонились над колесом.
Джейк почувствовал, что у него горят уши. Кадры сделаны профессионально, любой фотограф из «Трибьюн» позавидовал бы.
— Короче, права на личную жизнь у нас в стране больше нет. Телефон тоже прослушивали?
— Нет. В принципе, можно было бы, но мы не видели необходимости. — Саттер наклонился к диктофону и отчетливо произнес: — Мы обсуждаем кадры, сделанные во время наблюдения за мистером Вудсом.
— Не видели необходимости? Как это мило и отзывчиво с вашей стороны! Вспомнили о моих конституционных правах.
Обе стороны знали, что Джейком двигало не столько возмущение простого гражданина свободной страны, сколько классическая неприязнь газетчика к представителям органов безопасности.
— Вы не слишком нервничаете, мистер Вудс? Разве закон зап
рещает бродить по городу с фотоаппаратом и фотографировать прохожих, не спрашивая на то их разрешения и не ставя их в известность? Между прочим, ваша газета только этим и занимается. Кажется, это называется «журналистика». Впрочем, я дога-дываюсь, что вы уже готовы процитировать мне первую поправку в свою защиту. ,
— Первая поправка к конституции США провозглашает свободу вероисповедания, слова и печати. К слежке за интересующим вас лицом это не имеет никакого отношения. Меня больше беспокоит ваш тон. По всему видно, что вас не особенно волнует законность или незаконность ваших действий.
— Мы государственная организация и работаем в рамках закона, мистер Вудс, хотя в детективных романах и ваших статейках можно прочесть иное. Ваше возмущение мне понятно: это нормальная реакция человека, обнаружившего, что за ним установлено наблюдение. Однако я мог бы и не информировать вас по этому вопросу. Я добровольно выложил карты на стол, чтобы между нами все было честно. Не бескорыстно, разумеется, а в надежде на ответную откровенность.
Оставалась одна фотография, которую Саттер еще не показал. Она была частично закрыта конвертом, и Джейк не мог разобрать, что на ней. Видно было, что Саттер колеблется, и Джейк решил ему помочь: перегнулся через стол и вытащил снимок из укрытия. Саттер не воспротивился: На фотографии был синии блестящий гроб и вереница людей со скорбными лицами. Точно! Вспомнил.
— Вы оба были на похоронах Дока. Я вас видел.
— Совершенно верно.
— У вас, что, нет никакого понятия о том, что можно и что нельзя?
— Мы просто выполняли свою работу. Вас тоже не всегда понимают, некоторые читатели остаются вами недовольны. Да, наш агент сделал с десяток снимков во время панихиды скрытой камерой с бесшумным затвором. Никому не помешал. А вы не можете не знать, что многие убийцы являются на похороны своих жертв — кто из соображений приличия, кто из любопытства, кто из гордости за свой успех. Преступник как бы поздравляет сам себя или, если он человек неуверенный, хочет убедиться, что все прошло удачно. Эти фотографии могли вывести нас на исполнителя заказа. Мы искали тех, кто должен был прийти, но не пришел, или не
'должен был прийти, но явился.
— И кого вы там заметили?
— Я не могу обсуждать это с вами, по крайней мере, на данном этапе.
— Вы обсуждать не можете, но от меня ждете откровенности.
— Мистер Вудс... Дело в том, что... Давай на «ты», Джейк. Тебе не надо видеть в нас врагов. Мы на твоей стороне. Хочешь верь, хочешь не верь, но мы следили за тобой частично ради твоей же безопасности.
— Неужели? — проговорил Джейк с плохо скрываемой иронией.
— Ты мог бы и сам догадаться. Вы с лейтенантом Чендлером обсуждали некоторые версии. Его находки нам известны, но мы продвинулись немного дальше. У нас есть основания думать, что ты находишься в смертельной опасности, но даже не подозреваешь об этом.
— О какой опасности ты говоришь?
— Тут есть небольшая загвоздка.
— Какая загвоздка?
— Мы не можем предоставить тебе более подробную информацию прежде, чем будут соблюдены некоторые формальности. Нам необходимы гарантии того, что ты согласен соблюдать секретность и помогать нам.
— Какие еще гарантии? Я ничего не собираюсь подписывать, пока не узнаю, о чем идет речь.
Агент Мэйхью стоял у стены, скрестив руки на груди, и явно скучал.
— Значит, вы отказываетесь сотрудничать с нами и готовы отпустить с миром ребят, укокошивших твоих лучших друзей.
— Ребят? Их много?
— Я больше ничего тебе не скажу, пока ты не подпишешь соглашение о сотрудничестве.
__ tjto там? в этом соглашении?
Стандартные условия, но добавлен один пункт. Ты не можешь опубликовать ничего из материалов дела без предварительного согласования с нами.
— И все? Ну, тогда все просто. Я отказываюсь. Вы не имеете права указывать мне, что печатать и что не печатать.
— Ответ истинного репортера. Однако тебе придется играть по тем же правилам, что остальным. Отказываешься — пожалуйста, до свидания. Мы оставим тебя в покое, а сам ты никогда не распутаешь этого дела. Если мы сейчас снимем наблюдение, не исключено, что ты не успеешь опубликовать даже того, что уже знаешь. Мы не обязаны тебя ни о чем информировать. Вопрос лишь в том, правда ли ты хочешь найти убийц Лоуэлла и Кильса. Мы и так рисковали, начав с тобой этот разговор. Подписание документа — обязательное условие его продолжения.
Джейк смотрел на Саттера ничего не выражающим взглядом. На самом деле, он уже начал понемногу сдаваться, но не хотел показать этого собеседнику.
— Послушай^ Джейк. Я хочу немного уточнить. По вопросу о неразглашении — речь идет о той информации, которую ты получишь от нас или в результате нашей наводки. Если ты что-нибудь обнаружишь самостоятельно, поступай, как знаешь. Мы не вмешиваемся. Однако если мы сообщаем тебе какие-то сведения, тут уж как в армии — как с государственной тайной.
Джейк вынужден был признать, что в словах Саттера была определенная логика. Они ведут расследование и имеют огромные возможности. Без их помощи он будет неделями плутать во мраке.
— Короче, вот документ. Подпиши, и узнаешь еще кое-что полезное. А дальше — откровенность за откровенность. Ради памяти своих друзей ты должен будешь рассказать нам все, что тебе удалось выяснить по своим каналам. Решай. — Саттер глубоко вздохнул. - Думаю, тебе будет особенно неприятно, что «неразглашение» включает в себя и местную полицию. В том числе лейтенанта Чендлера.
— Олли? Я не могу рассказать Олли? Да вы что? Я ему как себе доверяю. В отличие, между прочим, от вас, ребята.
Мэйхью был явно задет таким замечанием, нЬ Саттер пропус-Тил эти слова мимо ушей.
— Насколько нам известно, лейтенант Чендлер подозрений не вызывает. Тем не менее, у него есть начальники, перед которыми он обязан отчитываться. Если им станут известны некоторые из фактов, которые мы предпочли бы держать в секрете, наше расследование окажется под угрозой. Более того, могут погибнуть люди. Исполнители убийств просто исчезнут, и я не имею в виду, что им ласково перережут горло — мы с тобой об этом плакать не стали бы. Они исчезнут, сменив имя и внешность и сбежав на Карибы. Будут себе царить в уютных бунгало с видом на океан, курить гаванские сигары и пить «Маргариту».
— Вы, что, не доверяете полиции?
— Мы знаем, что среди полицейских существует коррупция. То есть большинство, пусть даже девяносто восемь процентов, честные ребята, но достаточно одного гада, чтобы загубить все дело.
Одного Чендлера мы бы ввели в курс, но он оповестит с десяток сержантов, лейтенантов, приставов и далее по цепочке, вплоть до ассистенток и секретарш, а также технички, которая моет пол у них в кабинетах. Поверь, Вудс, мы через это уже прошли, и не раз. Утечки не избежать.
— Но как вы себе это представляете? Я же работаю с Олли! Он мне доверяет, а я ему. Я могу прямо отсюда направиться к нему и все про вас рассказать. Кто мне помешает?
Агент Мэйхью скривился. Видно было, что он сразу не одобрял решения Саттера посвятить Джейка в это дело.
— Никто не помешает. Иди, рассказывай. Мы учли эту возможность. Однако если ты это сделаешь, все, что ты будешь знать, это то, что ФБР тоже занимается этим делом. Ты никогда не узнаешь того, что уже знаем мы. Твои друзья будут кормить червей, а убийцы, которых ты пытаешься изловить, безбедно доживут до глубокой старости и, умирая в своих постелях, поблагодарят тебя за упрямство.
Грубость Саттера задела Джейка за живое, но она достигла желаемого результата. В конце концов, он ничего не терял. Лучше получить хоть какую-то информацию, чем никакой, даже если нельзя передать ее Олли прямо.
— Ладно, Саттер. Показывай свой документ.
Агент Саттер придвинул к Джейку лист бумаги, на котором единым длинным абзацем примитивным шрифтом среднего размера был плотно отпечатан незамысловатый текст. Джейк с удивлением отметил почти полное отсутствие какой-либо специальной лексики, как если бы это писал публицист, а не юрист. Впро-чем, на газетный текст этот опус тоже не тянул: любой редактор немедленно разбил бы этот абзац на три-четыре; сократил бы фразы, убрал бы неясные выражения.
Агент по особо важным делам Колин Г. Саттер из Федерального бюро расследования СИТ А имеет разрешение раскрыть секретную информацию Джейку Гарвею Вудсу. Передача этой информации г-ном Вудсом третьим лицам может нанести серьезный ущерб ведущемуся криминальному расследованию. После получения вышеуказанной информации г-н Вудс имеет право отказаться от сотрудничества, но не имеет права раскрывать полученные от агентов ФБР сведения о вышеупомянутом расследовании ни устно, ни в печати, ни иным способом. Подписывая этот документ, г-н Вудс признает, что передача информации о вышеупомянутом расследовании какому-либо третьему лицу — даже сотруднику государственных правоохранительных органов, независимо от причины, побудившей его к этому, является сознательным вмешательством в ход расследования и нарушением пункта 793 статьи 18 Акта о национальной безопасности. Г-н Вудс понимает, что такие действия преследуются по закону, и готов нести полную ответственность за нарушение данного соглашения.
Джейк закончил чтение и откинулся на спинку кресла.
— Короче, мне нельзя болтать, так?
Саттер одобрительно улыбнулся. Мэйхью посмотрел недовольным взглядом.
Что ж, мне нельзя раскрывать полученную информацию третьим лицам — ладно! Ничего не написано о том, что я не могу эту информацию использовать. Если Олли увидит, что я действую в соответствии с некоей неизвестной ему информацией и сам догадается о том, что знаю я, соглашение нарушено не будет. Хе-хе.
— Не думаю, что вы разрешите мне посоветоваться с моим адвокатом перед подписанием этого документа. Я правильно понял? — На самом деле у Джейка не было своего адвоката. Он начал презирать юристов еще лет двадцать назад, задолго до того, как это вошло в моду.
— У меня нет разрешения посвящать в дело вашего адвоката, мистер Вудс. Неисключено, что даже вы не доверяете ему. Почему мы должны раскрывать еще и ему секретную информацию? Все сводится к одному: кто что знает и кто чего не знает. Как бывший офицер вооруженных сил вы должны это понимать.
«Кто что знает и кто чего не знает». Краеугольный камень военной разведки и службы безопасности. Однако почему эти ребя-
та готовы сделать Джейка тем, кто «знает». Под каким углом они подходят к этому вопросу? В этом все дело.
— Ладно. — Джейк взял у Саттера ручку и расписался над своим именем, заботливо впечатанным внизу страницы. — Однако я хочу кое-что добавить.
Джейк от руки дописал одно предложение К основному тексту документа: «Агент Саттер и я договорились, что этот контракт не относится к информации, которую мне удалось собрать до нашего разговора, а также к той, которую мне удастся получить самостоятельно, а не от агентов ФБР», и протянул бумагу Саттеру. Тот пробежал ее глазами, улыбнулся и пробормотал: «Прекрасно». Он завизировал документ и отложил его в сторону.
— Мне случайно не положено второго экземпляра... чего-нибудь? — Джейк показал на бумагу и работающий диктофон.
Саттер посмотрел на Джейка почти с жалостью.
— Я уверен, ты должен знать, что ФБР не обеспечивает всех желающих копиями своих документов.
— Понятно, понятно. А за нотариуса у нас кто — агент Мэйхью?
Мэйхью демонстративно не улыбался.
— Короче, Джейк. — Саттер торопился перейти к делу. — Мы собираемся кое-что тебе рассказать и кое-что от тебя услышать. Думаю, наше доверие убедит тебя в том, что наше сотрудничество — дело взаимовыгодное, и заставит доверять нам.
Джейк очень недоверчиво посмотрел на Саттера.
— Вот уже пятнадцать лет я работаю в ФБР, занимаясь организованной преступностью. В последние два года моим напарником был агент Мэйхью.
Очень молчаливым напарником, мысленно добавил Джейк.
— Восемь месяцев назад мы заметили, что организованная преступность в этом городе вырабатывает новую стратегию. В этом их линия поведения повторяет то, что мы наблюдали совершенно четко в восьми других городах и подозреваем еще в семи. Есть основания думать, что мы имеем дело с тенденцией. Чем дольше мы позволим им наращивать обороты, тем труднее будет потом бороться с ними.
Деланное безразличие на лице Джейка исчезло без следа. Саттер продолжал:
— Один из наших отделов постоянно следит за аэропортами. Даже просто отмечая прибытие и убытие ключевых фигур мафии, можно определить, где что-то затевается. Они знают, что мы прослушиваем их телефонные разговоры, поэтому важные вопросы так не обсуждают. Письма, факсы, телеграммы тоже отпадают — их легко перехватить. Личное общение — вот что им остается. Эти люди ведут себя очень хитро, они держат под своим контролем все, но при этом сохраняют дистанцию от уголовщины, так что взять их не за что. Тем не менее, чтобы «шестерки» не отбились от рук, с ними приходится встречаться, хвалить-ру-гать, напоминать, кто тут главный. Короче, восемь месяцев назад мы заметили, что в этом городе что-то происходит. Пока мы не знаем, что, но отчеты по прилетам-отлетам впечатляют. Мне даже звонил сам директор.
Директор ФБР? Ничего себе.
— Нам пока многое неясно, а то бы мы не обратились к тебе за помощью. Тем не менее, у нас складывается впечатление, что в деле замешаны фармацевтические и медицинские круги, включая конкретных врачей. Включая вашего друга д-ра Лоуэлла.
Джейк с негодованием посмотрел на Саттера.
— Док? Док связан с мафией? Док работал на мафию? Саттер, ты что говоришь? Ты меня за дурака держишь?
Саттер с интересом следил за реакцией Джейка. Видно было, что он готовится прочитать лекцию, которую не раз уже читал раньше.
' — Я думал, что с твоим опытом журналистских расследований ты должен лучше представлять себе организованную преступность. Если позволишь, я тебе кратенько обрисую современную ситуацию в этой сфере.
— Обрисуй. — Джейк не скрывал иронии.
• — Наиболее распространенным заблуждением является представление, что мафией заправляют люди типа Аль Капоне или Крестного Отца. Многие думают, что до сих пор во главе органи-
зованной преступности стоят мрачные мужчины, похожие на Марлона Брандо, с хриплыми голосами и итальянским акцентом, окруженные накачанными парнями с автоматами, а непокорным продюсерам до сих пор засовывают лошадиные головы в постель.
Агент Мэйхью фыркнул, показывая полное презрение к таким невеждам, как Джейк. Саттер поднял на напарника нахмуренный взгляд, как бы напоминая о необходимости уважать «гостя».
— Аль Капоне жил много десятилетий назад, с тех пор многое изменилось. Гангстеры и рэкетиры, действительно, когда-то были, но все вышли. Однако с ними не вышла организованная преступность. Мафия не является историческим феноменом, это феномен человеческой природы. Она возникает там, где выгодно, в том виде, как выгодно. Сегодня это тихий, неприметный поток, проникающий во все уголки и непрерывно расширяющий свое влияние. Ах, хорошо было бы, если все оставалось бы, как при Вито Корлеоне! Мы бы их в два счета накрыли.
Саттер остановился, ожидая от Джейка просьбы продолжать интересный рассказ, и получил ее:
— Продолжай, я слушаю.
— В наши дни все выглядит, как обыкновенное выгодное предложение частного предпринимателя, который сам по себе приезжает в город по своим делам и никому не желает зла. Он находит себе вероятного партнера, описывает ему условия сделки, тот приходит в восторг от открывающихся перспектив, несмотря на некоторую противозаконность предприятия, и говорит себе, что надо быть идиотом, чтобы упустить такой шанс. Кроме того, он убеждает сам себя, что рискует исключительно ради жены, детей и внуков, что сможет раньше выйти на заслуженный отдых и проводить больше времени с любимой семьей.
Главное, что я хочу сказать: организованная преступность многолика, даже внутри одной страны, одного региона существует несколько разных видов преступных синдикатов. Некоторые части синдиката могут конкурировать друг с другом. Среди организаторов есть люди с чистым прошлым. Такие создают относительно небольшую сеть по производству легких денег, возглавляют ее и варятся в собственном соку. Теневой бизнес — слишком широкое понятие, сюда относится слишком много разных способов извлечения или контроля за нелегальной прибылью. Мафия действует под крышей совершенно законных предприятий, но основная прибыль извлекается при смещении их деятельности в область на грани законности или незаконную. Чем незаконнее, тем выгоднее.
— И какое отношение все это имеет к...
— Я как раз дошел до этого места. Вам придется услышать несколько неприятные подробности о своем друге, д-ре Лоуэлле.
— Слушаю, -т Джейк постарался сказать это с иронией, но в душе ему было уже не до показной бравады.
— Во время «сухого закона» основной доход давала незаконная торговля спиртным. Сейчас этим никто не занимается. Азартные игры и проституция приносят хороший доход, так что с этим мафия расставаться пока не собирается. В профессиональном спорте крутится много денег, поэтому организованная преступность все время пытается прибрать его к рукам, но это трудно — слишком на виду. Иногда получается договориться с боксерами об исходе поединка или устроить проигрыш сильной бейсбольной команде, но все так — по мелочи. Вот наркотики — это да, сейчас на этом рынке просто бум. Легко изготовить, легко перевезти, огромная ценность при малом размере товара. Однако на самом деле организованная преступность больше всего любит дела внешне совершенно безобидные, чистые, и всегда ищет чего-то нового в этой сфере. Многие из главарей проживают в приличных районах среди респектабельной публики, ходят в церковь, нянчатся с детьми — образцовые граждане. Им нужны деньги и власть, но им не хотелось бы мараться об уголовщину. Они ходят в деловых костюмах, а не в полосатых брючках, и говорят на литературном языке, а не «на фене». С партнерами встречаются в тренажерных залах и бассейнах, а не в наркопритонах.
Джейк смотрел на Саттера, мечтая подловить его на чем-нибудь, но понимал, что агент разбирается в этом деле куда больше
его. Ему становилось приятно, что ФБР доверило ему ценную информацию и допустило до участия в расследовании. Однако он не хотел показаться простачком.
— Ты хочешь сказать, что эти главари производят настолько приятное впечатление, что могут втянуть в свои аферы ничего не подозревающих людей?
— Именно. Все началось с некоего Майера Ланского. Слышал про него?
— Что-то слышал, но не помню.
— Ланский был бизнесменом. Он предложил принять соглашение о разделе территории, чтобы банды перестали воевать и начали бы зарабатывать больше денег. Так появился Синдикат. Его руководство понимало, что проституция, азартные игры, контрабанда и другие незаконные дела — слишком большой риск. Они решили войти в профсоюзное движение, захватили пищевую промышленность, кафе, бары, рестораны, охранные фирмы, агентства по продаже недвижимости, автоматы по продаже кока-колы, текстильное производство, сельскохозяйственные фермы, свалки — все, что можно было. Они все время ищут новое, захватывают свободные зоны. Делают деньги на всем.
Саттер оценил выражение лица Джейка. Оно заметно потеплело, в глазах светился интерес.
— Куда отправился бы ты на их месте? Где сейчас большие деньги без присмотра валяются? Ищи высокие зарплаты, архитектурный размах, щедрые гранты и бескрайние перспективы. Лучше, если все это дополняется неопределенностью и частыми переменами — вот где появляется возможность набить карманы! Догадался?
Джейк вопросительно посмотрел на собеседника и пожал плечами. Агент Саттер явно знал толк в том, о чем рассказывал, а Джейк слышал обо всем таком впервые.
— Ну что же ты, а еще обозреватель. Здравоохранение. Посмотри на сегодняшних богачей — и я не имею в виду экзотически богатых, а тех, кто состоит в престижных клубах, кто строит себе трехэтажные особняки в пригородах, кто ездит на БМВ и водит детей на частные уроки тенниса. О чем беспокоятся эти Счастливцы? Только о здоровье, все остальное у них есть. Они тратят огромные деньги на здоровую пищу, витамины, тренажеры и оплату занятий в спортзале. И если им вдруг занеможется, они ничего не пожалеют за самую качественную медицинскую помощь. Их можно понять: не будет здоровья, так и БМВ не в радость станет. Тут-то на сцену выходят фармацевтические компании.
— В смысле?
— Специализированные препараты стоят дорого. Последние достижения медицинской науки стоят безумно дорого. Естественно, находятся предприимчивые люди: там заплатили за испытания новой таблетки, здесь подправили результаты анализов, глядишь — одна фармацевтическая фирма разорилась, а другая растет, как на дрожжах. Но в медицине есть одна тонкость. Долгое время эта область была в меньшей степени подвержена коррупции, чем другие легальные структуры. В отличие от, допустим, грузоперевозок, лечение больных предполагало определенную мораль — клятва Гиппократа и тому подобное. Для организованной преступности там было нехоженое поле. Именно поэтому сейчас в больницах открываются безграничные возможности.
Возможности для чего?
— Для внедрения большого числа своих людей. Для вербовки тех, кто там уже работает. Для заманчивых предложений и долгосрочных договоров о сотрудничестве. И вот, наконец, мы добрались до твоего друга. На него вышли вполне респектабельные люди, связанные с отпетыми мошенниками. Мы следили за ними и заметили, что один господин трижды встретился с д-ром Лоуэллом.
Джейк хотел сказать: «Это ничего не доказывает», но вместо этого спросил:
— О чем они говорили? — и почувствовал себя последним предателем.
— Мы пока не знаем. Надеемся, что ты нам поможешь выяснить.
Саттер изучал лицо Джейка с внимательностью гадалки, читающей линии на ладони.
— Прежде всего, нам надо знать, доводилось ли тебе слышать или видеть что-либо, подтверждающее наши предположения.
— Легкий вопрос. Ничего не слышал и ничего не видел, поэтому мне с трудом верится в то, что ты тут мне наговорил.
Джейк солгал. Он сразу поверил рассказу Саттера, потому что в последний год Док, действительно, просто купался в деньгах. Джейк пару раз задумывался, откуда у друга такие доходы. Особенно потому, что Док жаловался на завышенную нагрузку на работе, постоянные ревизии, сокращение фондов и на то, что все деньги загребают себе чиновники.
— Ты хочешь сказать, что до аварии тебе ни разу не приходилось слышать об организованной преступности или видеть что-то подозрительное, как-то связанное с мафией?
— Получается, так.
— Я просто уточнил. Тогда перейдем ко второму вопросу. Нам известно, что ты пытаешься вести собственное расследование этого дела. Никто не знал погибшего лучше тебя, а значит, ты мог разнюхать то, что нам никогда не удалось бы. Расскажи о своих находках и подозрениях.
Наконец-то! Оказывается, ФБР тоже не все знает. Им нужен мудрый Джейк!
— Если вам нужны официальные результаты, можешь запросить у лейтенанта Чендлера.
— По-моему, я понятно объяснил, что мы не можем этого сделать. — Саттер начал раздражаться. — Для справки: в прошлом году сотрудникам ФБР дважды связывались с высокопоставленными полицейскими чиновниками в этом городе, и оба раза происходила утечка ценной информации. Там или работает человек из мафии, или кто-то любит болтать лишнее. Мы больше не можем рисковать. Директор лично отдал это распоряжение — никаких контактов с полицией. Так что рассказывай, что знаешь.
— Сначала скажи мне, что вам известно, чтобы я вас не утомлял.
— Желтая карточка, автомобиль с подпиленными тягами. Но это не имеет значения, утоми нас, сделай милость.
Джейк, поколебавшись, решил, что Саттер был достаточно откровенен и заслужил немного помощи. В конце концов, это не то же самое, что подарить сенсацию газете-конкуренту. Надо же как-то искать убийц Дока и Криса, а эти ребята — профессионалы.
— Есть много людей, у которых был мотив убить Дока. Какой-нибудь ультра-правый фанатик мог иметь зуб на Дока за аборты или таблетку RU-486.
Сказав это, Джейк подумал о фармацевтической мафии и поднял глаза на Саттера. Тот слегка поднял брови.
— Кто-то мог затаить обиду по личным причинам. Допустим, после неудачной операции.
' — Это должна быть очень серьезная обида. Никто не пойдет
убивать хирурга за кривой шов. — Саттер скептически смотрел ца Джейка. — Должна была быть серьезная ссора.
? — Есть вероятность, что убить хотели не Дока, а Криса или
меня.
— Мы об этом думали. Наблюдение за тобой было установлено вначале только для сбора информации, но вскоре пришлось отдать агентам приказ охранять тебя. У тебя «на хвосте» висели другиё люди. Конечно, если бы они хотели с тобой разделаться, возможность такая у них была, и не раз. Мы на девяносто пять процентов уверены, что д-р Лоуэлл был единственной мишенью. Заказ выполнил, скорее всего, приезжий киллер, хотя метод исполнения меня несколько удивил. Ножовка — не их Стиль. Впрочем, как знать? Вообще, тебе вряд ли угрожает серьезная опасность, но мне было бы неприятно убедиться в ошибочности этого предположения, получив сообщение о твоей безвременной гибели.
— А уж мне-то как было бы неприятно...
— О чем вы еще говорили? Что обнаружили?
Фотографии подтверждали, что ФБР известен каждый его шаг,
а потому отпираться смысла не было. Джейк выложил все о разговорах с Мэри Энн и Сью, о запланированной встрече с противниками абортов, даже о версии с любовницами и ревнивыми мужьями. Беречь репутацию Дока было уже несколько поздновато.
Через сорок минут вопросов и ответов Саттер сделал последнюю пометку в своих бумагах и отложил ручку.
— Что ж, спасибо за откровенность. Мы рассчитываем на дальнейшее сотрудничество. Периодически мы будем выходить на связь, сообщать о новых подробностях в деле. Со своей стороны, ты тоже должен будешь информировать нас о том, что разузнаешь. Возможно, именно тебе удастся выйти на след убийц.
— И как же я вас проинформирую? Заскочу на минутку поболтать? Или помашу красным платком висящему «на хвосте» агенту ?
Саттер улыбнулся.
— Главное, сюда не приходи, иначе все испортишь. А почему ты не спрашиваешь про тех, других ребят, которые пасли тебя?
— Как раз собирался...
— Наши агенты, в том числе Мэйхью, замечали одних и тех же прохожих, появлявшихся в разных частях города одновременно с тобой. Чаще, чем было бы при случайном совпадении. Сегодня их почему-то не было видно, и мы решили действовать. Пока мы ехали сюда, за нами никто не следовал, у нас есть методы, как это определять. Короче говоря, я даже наш номер телефона тебе дать не могу. Слишком рискованно. Мы будем тебе сами звонить и достаточно часто, по рабочему телефону. А ты будь осторожен. И помни о нашем соглашении. Нам не хотелось бы преследовать тебя по всей строгости закона, но если обстоятельства на заставят, то придется.
Мэйхью выразительно кивнул, словно предвкушая славное преследование по всей строгости закона.
— И помни, Джейк, мы на твоей стороне. Мы точно так же, как ты, хотим найти заказчиков и исполнителей убийства твоих друзей. Мы точно так же, как и ты, хотим изловить их и отдать под суд.
Джейк немного сомневался в том, что есть на свете человек, точно так же, как он, желающий отомстить за смерть Дока и Криса, но понял, что Саттер имел в виду.
— Все ясно. Я могу идти.
— Конечно. Мы тебя проводим.
Понедельник, 14:45, колонка уже три часа как сдана. Через пятнадцать минут Джейку предстоит крайне нежелательное мероприятие, но до этого надо успеть позвонить Олли.
— Лейтенант Чендлер просит вас немного подождать, мистер Вудс! — ответил знакомый голос дежурной.
— Спасибо.
— На самом деле, он сказал: «Пусть сидит у телефона и не трогается с места, даже если приспичит, я иду».
Джейк засмеялся. Дежурная уже считала его за своего и не стеснялась процитировать точные слова начальника.
Появившееся время он использовал для размышлений о странном выходном дне. Вначале Саттер и Мэйхью показались ему какими-то проходимцами, но после разговора Джейк не сомневался, что они — настоящие агенты ФБР. Замысловатые схемы теневого бизнеса только на первый взгляд производили впечатление бреда сумасшедшего, а по здравом размышлении они выглядели все более и более вероятными. Джейк несколько лет занимался журналистскими расследованиями и выработал у себя чутье на правду и ложь. ФБРовская гипотеза была неприятной, но вполне правдоподобной. Однако не стоит забывать о более простых версиях, о других подозреваемых. Он не будет расслабляться, продолжит работу в этих направлениях. Беда только в том, что ему теперь придется действовать с оглядкой, зная что за ним следят не только самозваные ангелы-хранители из ФБР, но и беспощадные бандиты, готовые в любой момент остановить его попытки докопаться до истины. Дело вышло на иной уровень. Ставки возросли.
— Чендлер у телефона.
— Твой любимый репортер прибыл на боевое дежурство. Рапорт сдал!
— Ну ты и загнул. Сказал бы еще «твой любимый налоговый инспектор».
— Виноват, господин лейтенант. Ну, как у тебя?
— Меня тут завалило работой. Уголовники выходных не соблюдают. Эх, где те времена, когда каждое убийство в городе было событием? Я уже не отслеживаю, какие улики к какому делу относятся. Напомни, ты у меня проходишь по делу задушенной проститутки из отеля «Рамада-Ренессанс»?
— Не смешно.
— Ладно, ладно. Сейчас открою папку.
Джейк заметил, что голос у Чендлера, обычно громкий, Хотя и тонкий для его комплекции, снизился до шепота. Видимо, он не хотел, чтобы коллеги догадались, что он передает информацию кому-то постороннему. Олли рисковал, доверяя Джейку, и тот noi чувствовал еще более сильные угрызения совести. Может, рассказать ему про ФБР? Нет, нельзя. Никак нельзя.
— Кое-что из лаборатории. Наши эксперты заработали себе по бублику с маком лично от меня. Помнишь, тот крошечный кусочек ткани от спортивных штанов со дна машины? Они определили состав: 80 процентов хлопок и 20 процентов полиэстер. Типичный материал для трико. Это сужает круг поисков до всего лишь нескольких миллионов пар. Попутно они сделали химический анализ краски и выяснили номер партии.
Олли сделал паузу, ожидая реакции.
— И что?
Олли вздохнул, как учитель над тупым школьником.
— Каждый производитель хранит подробные отчеты по выпускаемой одежде, включая номера партий краски и адреса розничных магазинов, куда отгружается готовая продукция. Бывает, что товар из одной партии рассылается по разным торговым центрам, которых по всей стране понатыкано, а бывает, что всю партию закупает общенациональная сеть дешевых магазинов. При таком раскладе тебе удалось бы узнать, что киллер приобрел пгганы где-то между Флоридой и Орегоном в одном из трехсот их филиалов. А тут нам с тобой повезло. С нашей красочкой работал маленький производитель, связанный напрямую с небольшой региональной сетью, куда все спортивные костюмы этой партии и были отгружены. Слышал про «Регенте» ?
— «Регенте»? Да это же здесь!
— Именно. Пять магазинов, все в Орегоне, до каждого отсюда не более двадцати миль.
— И что это доказывает?
— Ничего не доказывает. Но наводит на предположение, что действовал кто-то из местных. Здесь по магазинам ходит, здесь и живет. Купил себе в «Регентсе» пгганы или костюм спортивный синего цвета, и похаживал.
— Вот как!
— Не радуйся раньше времени. Конечно, это шаг вперед. Если появится подозреваемый, можно будет проследить, какие магазины он любит, а хорошо бы найти у него в гараже синие пгганы с маленькой круглой дырочкой и пятном машинного масла. — Олли даже причмокнул от удовольствия, предвкушая такую драгоценную находку. — Но до этого еще как до луны пешком. У тебя что?
— У меня ничего. А еще я опаздываю на одно собрание, так что пока побегу, а как что всплывет, позвоню. И спасибо за все эти сведения. И за доверие.
Джейк повесил трубку, сгорая от стыда. Ему так хотелось все обсудить с Олли, но ведь он подписал соглашение... Придется все самому обдумывать, осмысливать. Как последние результаты экспертизы сочетаются с теорией о «приезжем» исполнителе заказа? Опять же, человек, привыкший стрелять или бить по голове тяжелым предметом, вряд ли возьмет в руки ножовку. А с другой стороны, может, это способ замести следы? Выстрел в затылок — слишком прямое указание на профессиональных убийц, а вот подстроить несчастный случай — намного умнее, тут даже если что-то обнаружат, подумают на любителя-одиночку. Джейк прикидывал и так, и эдак, но ничего не сходилось. Голова шла кругом, как после карусели. Ах, эти Бентонские ярмарки с веселыми каруселями, где они с Доком и Крисом каждое летокатались до умопомрачения!
Обычно вторую половину дня понедельника он посвящал работе над следующей колонкой, или сбегал пораньше и отправлялся играть в гольф, или просто уходил гулять по городским улицам. Вместо этого приходится тащиться в конференц-зал на дурацкое заседание — самое ненавистное из всех возможных занятий, и что самое ужасное: за окном редкий для ноября солнечный день. Джейк покачал головой в отчаянии. Зачем нужны эти комитеты?
Редактор-менеджер Джесс Фолей председательствовал во главе длинного прямоугольного стола в самом большом помещении редакционного отдела. Ежедневно он встречался с главами всех отделов, собирая заявки на статьи для А-1, самой первой страницы номера. Только одна новость из них станет передовой статьей, ее заголовок станет главным заголовком номера. Еще четыре-пять статей пробьются на А-1 в качестве второстепенных, на первой странице будет напечатано их начало, а продолжение читатель найдет в середине номера. Джесс был прирожденный дипломат и оказывал такое же почтение новостям из разделов «Путешествия», «Образ жизни» и «Спорт», как тяжеловесам из «Городских новостей», «Международных новостей», «Политики» и «Экономики». Джесс не был ворчуном и грубияном, как Винстон, но питал ту же преданность к газетному делу, а в умении видеть перспективу и обобщать, пожалуй, превосходил главного редактора. Если «Трибьюн» можно сравнить с оркестром, Джесс был дирижером. Помимо основных обязанностей, он возглавлял несколько комитетов, включая тот, на заседание которого нехотя явился Джейк.
— Давайте поприветствуем нашего нового члена. Все знают Джейка? Конечно. Мы тут решили, что пора ввести в наш комитет обозревателя по общим вопросам. Нам нужны мнения, а уж обозревателям мнений не занимать. Добро пожаловать, Джейк!
Джейк кивнул. Большинство из присутствовавших восьми человек улыбнулись, шире всех Кларенс — тот самый веселый спортивный комментатор, с которым он был дружен и даже вместе устраивал забавные розыгрыши. Джейк узнал о том, что его включили в комитет по мультикультурным вопросам, еще месяц назад, и эта идея ему сразу не понравилась, однако после всех событий и с ведущимся расследованием, на которое он старался тратить каждую свободную минуту, он просто возненавидел навязанную ему обязанность, тем более что так и не понял, что имелось в виду под «мультикультурными вопросами».
— Поскольку у нас сегодня новый человек, появился хороший повод вспомнить о целях и задачах нашего комитета, — объявил Джесс с видом маститого профессора, ведущего семинар для сту-дентов-магистрантов. — Два года назад в газету стало поступать много жалоб от тех или иных общественных движений и социальных групп, где говорилось, что наши статьи их оскорбляют или выставляют в неприглядном свете. Редакционная коллегия отреагировала на сигналы. Сначала открылись добровольные курсы «Единство в многообразии» для редакторов и корреспондентов. Вскоре стало ясно, что добровольно приходят только те, кто и так хорошо понимает и принимает суть этой концепции. Необходимо было организовать систему контроля за соблюдением уважения к многообразию. Так возник этот комитет. Между прочим, теперь такие структуры есть в большинстве газет, и они отлично себя зарекомендовали.
Джесс внимательно посмотрел на Джейка. Этот исторический экскурс предназначался, в первую очередь, ему.
— В этом комитете мы стараемся быть в курсе того, что происходит в разных отделах газеты, и предотвращать публикации, способные задеть или оскорбить социальные меньшинства. Мы анализируем и то, что уже проскользнуло в печать мимо нас, и сообщаем редакторам и корреспондентам о своих наблюдениях. Мы и сами довольно-таки разношерстная компания и стараемся достигать единства в многообразии хотя бы в нашем отдельно взятом комитете — если только некоторые не начинают этому активно мешать.
Джесс не смотрел ни на кого конкретно, но по выражениям лиц присутствующих Джейк понял, что обстановка в комитете неспокойная. Особенно неуютно чувствовал себя Кларенс.
— В общем, Джейк, ты скоро и сам во всем разберешься. Не молчи, твой^голос для нас очень важен. Питер, начнем с репортажа по Нью-Йоркской конференции.
Питер Саллонт, многообещающий молодой репортер из секции «Политика», поражал Джейка своей яркой внешностью и поведением. Питер не только не скрывал своей сексуальной ориентации, но и активно пропагандировал свой образ жизни. На бампере автомобиля он прилепил наклейку: «Я голубой и горжусь этим!». Он написал несколько статей о борьбе за права гомосексуалистов, включая ту, которую критиковала Сью. Джейк тогда не стал говорить ей, что автор — сам голубой. Она бы не поняла.
— Семеро делегатов от «Трибьюн», в том числе трое — из этого комитета, вернулись в субботу с конференции, проводимой Национальной ассоциацией журналистов — геев и лесбиянок. Майра,1 Памела и я привезли с собой потрясающие впечатления. Это было поистине знаковое событие, и «Трибьюн» не пожалеет, что послала нас туда. — Питер посмотрел на двух женщин за столом, кото-рых Джейк видел впервые в жизни. Те заулыбались и закивали. — Все расходы покрыл грант в $40000, любезно предоставленный «Нью-Йорк тайме» специально для этой конференции НАЖГЛ. Среди участников и организаторов были ведущие специалисты из Эн-Би-Си, Си-Би-Эс, Пи-Би-Эс, Си-Эн-Эн, а также из «Тайм», «Ю Эс Эй Тудэй», «Ньюсдэй». Приезжал даже сам Найт-Риддер. Были представлены все ключевые газетные издания. Сейчас в ассоциации уже шестьсот постоянных членов, и их число быстро растет. Радио, телевидение, газеты и журналы заявляли во всеуслышание, что готовы принять в штат больше лесбиянок и геев. Представляете, как здорово? Мы уже начали планировать поездку на следующий год, надеемся, что к тому времени от «Трибьюн» поедет более многочисленная делегация.
Майра и Памела добавили немного от себя, в то время как Питер разворачивал «Трибьюн» трехдневной давности, секцию D.
— Джесс, мне как раз кажется уместным обсудить вот эту статью об истории появления СПИДа. Видишь, целую страницу этому посвятили, и по большей части написано неплохо, особенно про необходимость пользоваться презервативами и про то, что каждый может заразиться ВИЧ независимо от возраста и сексуальной ориентации. Однако тут есть несколько возмутительных фраз, непонятно как прошедших редакторскую правку.
Памела и Майра сердито закивали, их поддержали еще двое. Видимо, обсуждали статью перед заседанием.
— Вот, послушайте. «Эпидемия СПИДа была впервые официально зарегистрирована в 1981 году, практически все инфицированные были мужчины-гомосексуалисты, ведущие крайне беспорядочную половую жизнь. Болезнь передавалась в первую очередь через анальные половые акты с многочисленными партнерами. Ситуация усугублялась антисанитарной обстановкой в «голубых банях» крупных городов, особенно Нью-Йорка и Сан-Франциско. В этой среде, где и так процветали сифилис, гонорея, герпес половых органов и другие, менее известные венерические заболевания, существовали наиболее благоприятные условия для быстрого распространения СПИДа. Смертельное заболевание вскоре вышло за пределы общины гомосексуалистов, поскольку те кололись одной иглой с незнакомцами в наркопритонах, сдавали Кровь, вступали в связи с бисексуалами, которые, в свою очередь, передавали инфекцию остальному населению».
Питер закончил читать и торжествующе замолчал, как если бы уже все было сказано.
— Тебе кажется, что корреспондент обвиняет гомосексуалистов в появлении проблемы СПИДа? — уточнил Джесс.
— Естественно. Как я уже сказал, основная часть статьи написана прекрасно, но этот абзац так и дышит ненавистью, предубеждением, злобой по отношению к геям. Осталось подписать: СПИД — кара Господня за грехи, и отправиться на митинг с ультраправыми. Мне звонили люди, которых этот абзац обидел. Между прочим, вчера в рубрике «Письма читателей» я тоже видел возмущенный отзыв.
И снова одобрительные кивки.
— И какие будут предложения?
— Надо послать письменное предупреждение корреспонденту и редактору с просьбой не допускать подобные ляпсусы в будущем. Этого вообще нельзя было писать, а если уж она написала, то редактор обязан был заметить и убрать. Если они не знают, что можно публиковать, а что нельзя, могли бы показать текст нам. Мы тут для этого и заседаем.
— Ну, что, тогда письменное предупреждение? — обратился к собравшимся Джесс. Все кивнули, кроме Кларенса. — Питер, подготовь черновик. Можно даже так, мы с тобой вдвоем подпишем от имени комитета, чтобы потом не ходить — подписи не собирать. Я прослежу, чтобы они все правильно поняли. С редактором уж точно сам переговорю. Договорились?
Некоторые опять кивнули, а Памела добавила:
— Я предлагаю послать копию этого предупреждения на ближайшую конференцию по правам сексуальных меньшинств. Организация «Голубая сила» проводит такие мероприятия по всему городу, многие компании обращаются с просьбой провести что-то подобное для своих сотрудников.
— Правильно, — обрадовался Питер. — Я возьму в «Голубой силе» расписание конференций и семинаров на ближайшие месяцы и разошлю копию предупреждения. Я как раз хотел передать им материалы с Нью-Йоркской конференции.
Джесс посмотрел в свои записи.
— С этим ясно. Так, Джоди, что у тебя?
Джоди Мендес работала в разделе «Городские новости», и Джейк считал ее очень талантливым репортером.
— Начинается судебный процесс по делу Доминго, и в связи с этим возникли некоторые вопросы. Все происходило в контексте расовых беспорядков, и было бы несправедливо писать о приписываемых Доминго преступлениях, не указав на роль общества, которое создало атмосферу неприязни и, по сути, породило его действия.
Насколько Джейк помнил, Доминго был полунегр-полумекси-канец, и обе этнические группы признавали его за своего.
— Правильно! — поддержала Майра. — Нужно во всем соблюдать меру. А ведь в газету постоянно приходят письма читате-
лей, которые считают, что «Трибьюн» оправдывает жестокость полицейских против афроамериканцев и выходцев из Латинской Америки.
Джесс немного замешкался перед следующим вопросом, и туг раздался голос Кларенса, воспользовавшегося паузой:
— Я каждый раз даю себе слово молчать, но никак не получается. Ведь большинство из вас сейчас сидит и думает: «С каких это пор наша газета оказалась среди тех, кто оправдывает жестокость полицейских?» За все время ни одной статьи такого рода у нас не выходило, скорее — наоборот! Возьмите рядовые статьи, возьмите передовицы, колонки редактора, колонки обозревателей, новости — везде мы яростно осуждаем стражей порядка за бесчеловечное обращение с бандитами! Если нас в чем-то и можно обвинить, так в том, что мы перегнули палку и даже там, где применение силы бывало оправдано, торопимся заклеймить полицейских в жестокости.
Недовольные взгляды устремились на Кларенса, но он их проигнорировал. Чендлеру бы этот парень понравился.
— Поэтому странно, что мисс Майра считает, будто мы должны заглаживать прошлые грехи корреспондентов, якобы одобрявших жестокость полиции. Что же касается дела Доминго, то вот что я вам скажу. Когда негр в негритянском квартале вламывается в лавку с пушкой в руках, вышибает мозги у владельца, тоже негра, выгребает у беднягй всю кассу и пытается удрать, о каких расовых беспорядках может идти речь? Доминго — не жертва, а самый настоящий преступник, по которому тюрьма плачет, он напал на своего же соплеменника, и никакой расовой подоплеки в этом не было. И между прочим, один из полицейских, обвиненных в жестокости по отношению к нему — тоже чернокожий, и, может быть, он вышел из себя именно потому, что сочувствовал негру-пострадавшему. Я, конечно, понимаю, что у нас не принято задумываться о расовой принадлежности жертвы, мы все бандитов выгораживаем.
— Наш комитет призван защищать интересы меньшинств, — отреагировала Майра. — Мы знаем, как тяжело им приходится и 11 У последней черты
как постоянное унижение приводит к объяснимым приступам ярости, которые, в свою очередь, выливаются в насилие. — Майра с осуждением смотрела на Кларенса. — Если бы кое-кто не отрывался от реальной жизни и не витал в облаках, ему было бы легче понять простых людей.
Кларенс вздохнул.
— Неужели я должен напоминать вам о том, что видно невооруженным глазом: моя кожа черна как уголь, и кому как не мне знать о проблемах негритянского народа. Между прочим, поскольку вы тут все считаете темный цвет кожи гарантией честности и порядочности, то должны признать: из присутствующих я заслуживаю наибольшего доверия.
Джейк расхохотался было, но сразу осекся, заметив, что никто, кроме него, не смеется.
— С другой стороны, я — мужчина, да еще и не «голубой», а потому автоматически попадаю под подозрение. С этим понятно. Что же касается моего происхождения, то тут уж вы меня никак со счетов не сбросите — я настоящий негр, потомок рабов, трудивших^ ся на плантациях табака в Кентукки. Мои родители жили в трех кварталах от лавки, хозяина которой убил Доминго, а брат и две сестры до сих пор живут в том районе, и на месте погибшего могли оказаться они или их дети. От реальной жизни я не отрывался, как раз наоборот. Да там весь район возмущен этим убийством, я сам слышал, как они кричали, что Доминго надо в газовую камеру отправить, а не цацкаться с ним. Он для них не политический символ боли угнетенного народа, а отщепенец и последний гад. Они не хотят, чтобы из этого негодяя делали пример для подражания или возносили на пьедестал как типичного представителя негритянского народа. Ты знаешь, мисс Майра, что говорят простые люди? Что не надо «расовыми беспорядками» оправдывать убийства невинных людей — хоть белых, хоть черных, хоть фиолетовых.
— Ты, мистер Абернати, снаружи только черный, а внутри — ясно какой, — парировала Майра. — Ты готов перечеркнуть сотни лет угнетения, издевательств и унижений, забыть все прошлые обиды. Однако не все так легко относятся к своей истории.
Джейк понял, что конфликт между членами комитета возник не сегодня, они явно продолжали спор, тянущийся из заседания в заседание.
— Послушай себя со стороны. Ты говоришь, что мы имеем право быть расистами. Нас притесняли, теперь пора нам за это отыграться? Нас ненавидели, теперь мы можем спокойно ненавидеть других? А кому от этого будет хуже? Не белым людям, нет. Им наша ненависть без разницы. Страдают, в первую очередь, сами негры. Мы превратились в низший класс общества, живущий за счет пособия по бедности и зависящий от милости либеральных политиков — белых и черных, — устанавливающих размер дотаций на жилье. Нашим женщинам сейчас выгоднее рожать детей вне брака, чем выходить замуж, потому что замужним пособие не положено. А еще выгоднее сделать аборт, потому что его оплатит льготная страховка. Две трети негритянских ребятишек растут в неполных семьях, и не надо на меня смотреть, будто я тут мораль затеял читать. Каждому ребенку нужен отец, а мы внушаем мужчинам, что женщины и дети прекрасно обходятся без них, Влиятельные люди с обеих сторон встречаются и подолгу разбирают, что одни предки сделали другим предкам, а когда преступник совершает преступление, его немедленно начинают оправдывать, будто он хулиганил, грабил и торговал наркотиками из-за того, что его прадедушке плохо приходилось на хлопковых полях. Когда же мы перестанем обвинять друг друга и начнем воспитывать молодое поколение так, чтобы они умели брать на себя ответственность за свои поступки? А ты, Майра, не строй из себя великомученицу, ты так привыкла изображать жертву, что забыла о других формах существования.
Раздались возмущенные возгласы, но они не остановили Кларенса.
— Сказать, какой бы я хотел видеть жизнь негритянского народа —моего народа? Я хочу, чтобы мы перестали стоять особняком, чтобы влились в общество на равных правах. Я хотел бы, чтобы мы добивались успеха и процветания, как это удается китайцам, японцам, индусам. Разве мы глупее их, разве хуже? Нет, просто
они не желают жить на пособие, подбирать объедки с барского стола. Они трудятся, не покладая рук, они посылают детей учиться и следят, чтобы те не увлекались наркотиками и не попадали в уличные банды. Именно так живет семья моей сестры, а подонки типа Доминго пытаются продавать ее детям героин и стреляют по вечерам прямо под окнами.
Взгляд Кларенса стал таким жестким, что Майра отвернулась.
— Хватит разглагольствовать о цвете кожи, довольно считать его достоинством или недостатком, гарантом честности или лживости. Давайте будем просто гражданами одной страны, давайте учить детей добру и воспитывать у них стремление к успеху. А еще мне надоело говорить о «лидерах афро-американского народа». Какие мы африканцы? Мри предки, действительно, из Нигерии, но сам я американец и дальше Нью-Йорка никогда не был. А в лидеры себе выберу таких людей, слова и дела которых достойны уважения, а не цвет кожи. Интересно, почему нигде не говорят о «лидерах японо-американского народа»? Что, разве мало японцев второго поколения живет с США? Но почему-то они называют себя просто американцами. Я тоже так хочу. И большинство негров, кого я знаю, думают так же, как и я. Нам надоело быть «привилегированной социальной группой», которая, подобно инвалидам, нуждается в покровительстве белых либералов.
— Кларенс, успокойся. — Это заговорил светлокожий негр, Джейк забыл его имя, но помнил, что в редколлегии он отвечает за раздел культуры и искусства. — Мы тут не сидим сложа руки. Посмотри, Мисти вступила в Национальную ассоциацию журна-листов-индейцев, я давно состою в Национальной ассоциации жур-налистов-негров, откуда ты, между прочим, вышел. Так что в отличие от нас ты не захотел участвовать в борьбе за права меньшинств, и не надо теперь возмущаться.
— Какая там борьба, Джереми? Ты же помнишь, почему я вышел из НАЖН — потому что это Национальная ассоциация либеральных журналистов-негров, и мне их идеология поперек горла встала. На каждом заседании— одно нытье и рассуждения, что на работу надо нанимать по расовым признакам. Я-то вот, на беду, считаю, что черные и белые — равны, и потому должны соревноваться с другими журналистами на равных условиях, без льгот и привилегий. Надоело слышать про журнали-стов-женщин, журналистов-геев, журналистов-негров — где, где старые, добрые просто журналисты? А еще мне надоело, что меня валят в одну кучу с «голубыми», как будто быть негром и гомиком — одно и то же!
Памела ахнула, Питер побагровел. Джейк отнесся к такому заявлению со смешанными чувствами, но порадовался, что ожидаемой скуки на заседании и в помине не было.
— Я все время сравнивал рассуждения «журналистов-негров» с разговорами в гостях у сестры, где в выходные собирается вся наша большая семья. Эти люди все — трудяги, они не ищут отговорок, а честно работают и обеспечивают себя сами. Они не бросают школу, они ходят в церковь, они стараются благоустраивать дворы и детские площадки в своих районах. Они считают ниже своего достоинства тянуть деньги с государства за то, что наших деда с бабкой мучили белые колонизаторы. Еще раз повторю, мне хотелось бы вообще не думать о цвете кожи окружающих людей, а в НАЖН все именно на нем и зациклены.
— Твоя мысль понятна, Кларенс, тем более что ты уже говорил об этом раньше, — подытожил Джереми. — Но к сегодняшней теме твои слова не имеют отношения. Суть в том, что...
— Суть в том, что наш комитет занимается разжиганием расовой ненависти и межкультурной розни, мы только и говорим, что о различиях, как будто личность человека определяется его принадлежностью к той или иной расе. Так вот, это не так. Я негр, и горжусь этим, и не хотел бы вдруг стать белым или вести себя, подобно белому. Однако от этого я не хуже и не лучше, чем белый, а потому не надо мне ни особого внимания, ни ваших льгот. Ваши «мультикультурные вопросы» — чистейшей воды расизм, вы усиливаете различия и создаете неприязнь между людьми. Вспомните об отличной идее «плавильного котла»! Мы должны сплотиться в единый американский народ, а не искать повода для раздора.
Несколько человек заговорили одновременно. Джесс, видя, что заседание грозит перерасти в драку, поднял руку и примирительно произнес:
— Ну, ладно. Мы несколько отклонились от темы. Между нами есть философские разногласия, но за один час их не разрешить. Давайте двигаться дальше. Памела, пожалуйста! Ты просила слова.
— Да-да. Тут мне одна знакомая из «Городских новостей» сообщила важную информацию о готовящейся публикации про Кризисные центры помощи женщинам — жертвам насилия. Так вот, ей случайно удалось узнать, что автор статьи собирается представить эти центры этакими агентствами по пропаганде феминизма и лесбиянства.
Некоторые засмеялись, кто-то покачал головой.
— Корреспондент готовит «сенсационную статью», но точная дата публикации неизвестна. В любом случае надо что-то делать.
— Подожди, это же статья Гэзи Эшлей! — внезапно вмешалась Мисти, индеанка. — Ты с ней самой говорила? Я ее знаю, она феминистка, но про то, что творится в этих Кризисных центрах, узнала от подруги, которая обратилась туда после изнасилования. Гэзи не искала скандалов и сенсаций, это все само на нее свалилось. Она сходила с подругой на одно из занятий, потом на другое — там шла сплошная пропаганда против мужчин и за однополую любовь.
Осуждающие взгляды устремились на Мисти, она смешалась.
— То есть, я не хотела сказать, что это, правда, была пропаганда, но у Гэзи впечатление было такое, будто это... как бы... пропаганда. Что женщинам не помогают преодолеть последствия психической травмы, а просто предлагают сменить сексуальную ориентацию. Даже были случаи, когда так называемые психотерапевты вступали в лесбийскую связь с пациентками, а ведь это элементарное нарушение профессиональной этики. Они пользовались ранимостью пострадавшей женщины в своих целях.
— Сексуальная ориентация психотерапевтов не имеет значения, если только ты, конечно, не страдаешь гомофобией! — ответила Памела. — И если некоторые их высказывания могли показаться мужененавистническими, это объяснимо: ведь пациентки были изнасилованы. Вряд ли при таких обстоятельствах уместно превозносить мужчин. Уверена, никто не пытался изменить чью-либо сексуальную ориентацию. Да это и невозможно. Меня, например, никто не «обращал» в лесбиянство, я такой родилась.
Джейк надеялся, что Кларенс промолчит, но зря.
— А разве ты не была замужем за обыкновенным мужиком, Памела? Я помню, ты рассказывала, что жила с одним негодяем, а уже в возрасте тридцати лет встретила свою первую лесбийскую любовь.
— Да, но...
— То есть ты изменилась, по крайней мере, ты изменила свое поведение. А здесь речь идет об изнасилованных женщинах, которыми легко манипулировать из-за перенесенной психической и физической травмы. Разве хорошо пользоваться ситуацией, чтобы внушать им мужененавистнические взгляды? Эти «психотерапевты» думают только о личной или политической выгоде, а не об интересах пациенток.
— Кларенс настоящий гомофоб! — определила Майра. — Ты что, правда боишься нас? Думаешь, что мы планируем захватить власть в стране?
Раздался дружный смех, но не искренний, не веселый, а едкий и циничный, почти издевательский.
— Неужели ты думаешь, что газете сойдет с рук такая статья? спросил Питер. — Это же все равно, что лить воду на мельницу
ультраправых фанатиков. Геи и лесбиянки не потерпят подобных публикаций. Следует ожидать бойкотов и пикетов, снижения доходов от рекламы, отказов от подписки со стороны самых верных читателей. Если эта публикация увидит свет, «Трибьюн» серьезно пострадает.
Питер вопросительно посмотрел на Джесса, но тот не успел ответить, потому что опять заговорил Кларенс:
— Я-то думал, что мы печатаем статьи, если они несут важную и правдивую информацию. Разве мы обязаны пропагандировать чьи-либо политические взгляды? Разве мы должны бояться угроз,
если корреспондент провел честное расследование и приводит точные факты? Вы же не боитесь бойкота со стороны христианских групп, которые могли бы посчитать «Трибьюн» рупором антихристианской пропаганды?
Похоже, Кларенс так легко не сдается.
— Меня в первую очередь интересует реакция геев и лесбиянок. Я стал журналистом не для того, чтобы потворствовать распространению предвзятого и враждебного к нам отношения, — заявил Питер.
— А я стал журналистом не для того, чтобы душить честные публикации, если они не вписываются в политические взгляды некоей активной группы, — парировал Кларенс. — Уж не хочешь ли ты сказать, что среди лесбиянок не может быть бесчестных людей?
— Этого я не говорил...
— А почему ты тогда выступаешь против статьи, где говорится о дурных поступках некоторых лесбиянок? Ведь гетеросексуалы порой совершают плохое, и мы об этом спокойно пишем каждый день. Кроме того, мы часто публикуем статьи, где «голубые» представлены с самой лучшей стороны. Почему бы не показать, что лесбиянки — такие же люди, как все, что среди них бывают и плохие и хорошие!
— Потому что такой публикацией воспользуются религиозные фанатики! — искренне воскликнул Питер. — На нас лежит ответственность за последствия того, как люди истолкуют наши статьи.
— По-моему, на нас лежит ответственность за сообщение людям правдивых фактов. Читатели сами сделают выводы. Или ты хочешь, чтобы они всегда делали только такие выводы, которые нравятся тебе? Потому что ты лучше читателей знаешь, какие выводы верны, да? И даже если они придут к твоим выводам только при условии, что от них скроют существенные подробности, пусть?
Обстановка накалялась. Джесс, наконец, улучил момент, и вмешался:
и
— Давайте проголосуем. — У председателя был вид хоккейного арбитра. — Я вижу, что есть три предложения. Первое: пусть Гэзи печатает свою статью, как есть. Второе: пусть печатает статью, но с учетом замечаний, которые мы передадим ей и ее редактору. Третье: порекомендовать редактору отказаться от публикации. Итак, кто за первое предложение — «оставить, как есть»?
Руку поднял только Кларенс. Несмотря на грустное выражение лица, он не выглядел удивленным. Похоже, он привык голосовать в одиночестве.
— Так. Хорошо. Кто за второе предложение — «с учетом замечаний»?
Джейк поднял руку, ожидая, что большинство сделает то же самое, но обнаружил, что к нему присоединилась одна лишь Мисти. Ее жест был робким, взгляд неуверенным.
— И третье предложение — «зарезать статейку»?
Взмыли вверх шесть рук, все оставшиеся, кроме Джесса, который не голосовал.
— Постановили: «отказаться от публикации». Я передам наше мнение редактору Гэзи, кто там у них... ага, Пэтси. А Пэтси пусть сама с Гэзи объясняется.
— И все? — удивленно спросил Джейк.
— Нам надо двигаться дальше, на повестке дня куча вопросов. А что, тебя не устраивает демократический подход к решению вопроса?
— Можно было бы пригласить автора статьи, заслушать ее, ей-то кажется, что это важные факты. Илй позволить редактору и корреспонденту договориться, как помягче преподнести ситуацию.
В глазах Джесса Джейк увидел мольбу не продолжать.
— Наша задача — рассмотреть мультикультурные аспекты пуб
ликации, и в данном случае нас беспокоят возможные негативные последствия для гомосексуалистов как малочисленной социальной группы. Кроме того, наше решение — не приказ, а рекомендация. • ,
— Другими словами, Джейк, — вмешался Кларенс, — мы представляем собой институт цензуры. Привыкай. Здесь для того и
собираются, чтобы резать статьи. А насчет того, что это «только рекомендация», так я тебе скажу: я в этом комитете полгода, и за это время ни одной из наших «рекомендаций» не отклонили, а приняли мы их несколько десятков. Что, Джесс, разве я не прав?
Есть выражение «таким взглядом убить можно». Именно так смотрели на Кларенса шесть пар глаз, но их хозяева молчали, видимо, возразить было нечего.
— У нас тут стало совсем душно, пора бы проветриться, — сказал Джесс. — Я объявляю десятиминутный перерыв, выйдем в коридор, разомнемся, а потом продолжим. Тут егйе три-четыре статьи обсудить надо.
Конференц-зал опустел мгновенно, члены комитета скучкова-лись тремя небольшими группками в коридоре. В своих креслах остались только Кларенс и Джейк. Кларенс просидел несколько секунд неподвижно, словно не в силах встряхнуть с себя атмосферу конфликта, а потом повернулся к Джейку:
— У меня талант успокаивать людей, ты заметил?
Джейк искренне рассмеялся, с удовольствием расставаясь с накопившимся нервным напряжением.
— Ты тут поосторожнее смейся. Ты уже один раз рассмеялся над моими словами, а ведь такую реакцию могут расценить как одобрение. Если тебя поймают на этом, дело плохо. Со свету сживут. Над моими словами рекомендую смеяться не добродушно, а презрительно, язвительно, издевательски.
— Да ладно тебе, Кларенс, не так все ужасно.
— Ты думаешь?
Кларенс грустно посмотрел в окно и вздохнул.
— Это комитет по «двойственным» вопросам. Мульти-культур-ные связи. Афро-американцы. Латино-американцы. Индо-амери-канцы. Гомо-сексуалисты. Интересно, на что были бы похожи первые двести лет истории нашей страны, если бы все иммигранты оставались такими обособленными. Выходцы из Италии основывали бы кафедры итальянской культуры в университетах. Русские дети отказывались бы изучать американскую историю, требуя учебники по истории России. Ирландцы настаивали бы на льготах при приеме на работу, а полиция по мультикультурным вопросам проверяла бы, представлено ли в каждой газете установленное число шведов. Соединенных Штатов Америки никогда бы не получилось. Без «плавильного котла» на этой территории было бы только множество замкнутых групп, преследующих свои собственные интересы и не обращающие внимания на остальных. Вон, смотри — стоят в коридоре, готовят ся к новой атаке на честные, справедливые статьи. Разве это журналистика? Самый настоящий лоббизм. Главная задача нашего комитета — помешать публикации точных фактов, протащить частную идеологию, защитить «своих».
— Я, признаться, несколько удивился результатам голосования, но...
— Джейк, они всегда так голосуют. Ты немного подпортил картину, проголосовав как умеренный вместе с Мисти, которая порой нас удивляет. Я-то придерживаюсь консервативных взглядов, а все остальные — отпетые либералы, кроме Мисти, которая изредка высказывает иное мнение, хотя и с извинениями. Меня поражает власть, которую они имеют над корреспондентами и редакторами. Возьми хотя бы тот абзац по истории СПИДа. Никто не обратил внимания на то, что это было просто краткое изложение совершенно правдивых фактов! Почему нельзя сообщать читателям объективные, подтвержденные данные? Ах, мы боимся, что это бросит тень на гомосексуалистов вообще. Однако я читал статью — в ней все обычные реверансы в адрес «голубых» сделаны. Что, даже одному абзацу нельзя проскользнуть в печать, если из-за него сможет сложиться впечатление, что кое-кто из гомосексуалистов все же имеет некоторое отношение к распространению вируса? Не дай Бог, кто-то из читателей сумеет воспользоваться своими мозгами и сделает собственные выводы!
— Не горячись, Кларенс. Я-то тебя понимаю. Честно говоря, я вообще не хотел быть в этом комитете. Я бы с куда большей радостью занялся другим делом, например, пошел бы зубы рвать. Но у меня впечатление, что все остальные душой болеют за общее дело, стараются выполнять свою работу на совесть. По-моему, ты к ним слишком строг.
(
Кларенс немного успокоился и, несколько раз глубоко вздохнув, сказал:
— Ты только не подумай, что мне противно сидеть за одним столом с «голубыми». Я бы легко нашел общий язык с Питером, Памелой и Майрой, если бы они не замыкались в своей скорлупе. Так-то они вполне приятные люди, по крайней мере, Питер и Памела. Однако даже приятные люди не всегда правы. Вот ты сказал, что они просто стараются делать свою работу. Да все дело как раз в том, что к их работе это никакого отношения не имеет. Я же не рассуждаю во всеуслышание о своей половой жизни, так почему должен каждый день слушать об их сексуальных пристрастиях? Если «голубизна» не имеет значения, так, может, хватит о ней непрерывно говорить? Бесит меня их дурацкая агитация.
Они хотят, чтобы я в них видел прежде всего людей? Отлично. Я и так вижу. У них те же права, что у меня или у тебя? Согласен. Так и есть. Но я не пытаюсь навязывать им свои убеждения, а они только и делают, что заставляют меня публично одобрять их образ жизни. Иногда можно поделиться чем-то сокровенным, но кичиться пикантными подробностями очень личной жизни — совсем другое дело. Ты вот никогда не задумывался, что есть вещи, которые не надо выставлять напоказ? Насколько я понимаю, «плюрализм» означает свободу мнений, но они не терпят инакомыслия! Если ты не восхваляешь их поведения — ты поганый фанатик, гомофоб ц человеконенавистник. Короче, вот тебе пример на уровне школьника: представь, мы всем комитетом потерпели кораблекрушение и спасаемся на плоту, а места на нем маловато. Как ты думаешь, кого первым вытолкнут за борт?
— Значит, по твоим наблюдениям, они готовы отказаться от журналистской беспристрастности во имя некоей идеи?
Кларенс вздохнул. По его глазам было ясно, что он удивляется непонятливости Джейка.
— Вот посмотри. Представь, католики организовали свой Кризисный центр помощи женщинам — жертвам насилия, назначили туда священников для ведения реабилитационных занятий, и вдруг кому-то из наших журналистов удается узнать, что эти психотерапевты напропалую спят с пациентками. Во-первых, такую статью даже не представили бы нам на рассмотрение, поскольку в составе комитета нет ни одного католика и даже ни одного консерватора. Вообще странно: если уж мы беремся представлять права меньшинств, почему некоторые из них получают преимущество? Никому нет дела до прав евангельских христиан или католиков, вся забота — лишь о «политически корректных» группах.
Но предположим, что кто-то все же заговорил об этой статье — точно такая же история, как у Гэзи, но вместо лесбиянок фигурируют католические священники. Тут даже спора не возникло бы. Конечно, решили бы довести расследование до конца, и если факты подтверджились бы — в печать ее, да еще и на первую полосу. На А-1 — огромный заголовок, в «Городских новостях» — шуму на несколько дней: статья, отклики, официальные заключения. Сенсационные новости! И пусть католики выглядят последними гадами, поделом им. Разве дело газеты — заботиться об имидже католической церкви? Задача журналистов — сообщать читателям правду, не думая о последствиях. И все до одного, включая меня, проголосовали бы за публикацию статьи. Как ты думаешь, почему так? Мы всеми силами спасаем лицо одной группы, но совсем не беспокоимся о другой.
— Но тебя-то они в комитет включили. Это о чем-то говорит.
— Ха! Меня включили как негра, а взгляды мои им были неизвестны, ведь я о спорте пишу. Теперь они свою ошибку осознали, •но слишком поздно, вот и сижу здесь, как дядя Том в своей хижине. Ты бы слышал, как Джесс меня представлял в первый день. «Замечательный спортивный комментатор, лучший за все время существования газеты». А теперь не знают, куда меня деть. Журналисту положено быть бездумным рефлексивным либералом, а я не такой. Ты меня все в обозреватели по общим вопросам прочишь, а шансов у меня на это никаких — после того, как мои убеждения стали всем известны, из «Спорта» меня не выпустят ни за что. Когда мне стукнет шестьдесят пять и я соберусь на заслуженный отдых, мой последний предпенсионный репортаж будет о международных соревнованиях по бадминтону.
Кларенс достал платок и вытер капли пота со лба. Вид у него был неважный.
, — Джейк, у меня голова раскалывается. У тебя аспирин найдется? Дай пару таблеток.
— У меня «форте». Наверное, и одной хватит. Я сбегаю.
— Не надо, я сам. У тебя, как раньше, в верхнем ящике? «Форте» — как раз то, что надо. А ты за мной не ходи. Ты и так белый мужчина, да еще не гомик, отсюда один шаг до насильника и убийцы. А увидят, что мы с тобой вместе разгуливаем, сочтут консерватором — заработаешь несмываемое пятно на репутации. Ну, «пошел я путем тернистым...»
Кларенс улыбнулся вымученной улыбкой, махнул рукой и отправился к выходу ритмичной походкой министреля. Джейк смотрел ему вслед. Хороший человек, любит свою профессию, старается чувство юмора не терять, а ведь ему, правда, может не поздоровиться.
Было раннее утро вторника, Джейк как раз допил последний глоток своего «будничного» кофе, всполоснул чашку и направился к двери. Телефонный звонок раздался неожиданно, он показался ужасно неприятным, пронзительным в тишине покидаемой квартиры, где даже телевизор и радио скромно молчали в ожидании нескорого возвращения хозяина. Джейк платил ежегодную мзду за то, чтобы его номер не включали в телефонный справочник, а потому звонить могли только хорошо знакомые люди. Несмотря на это, он все равно решил не отвечать — пусть сработает автоответчик. Он вообще редко поднимал трубку, поскольку не любил говорить по телефону. После четвертого гудка Джейк услышал собственный голос: «Оставьте сообщение после сигнала».
— Джейк, Джейк, это Джанет. Если ты дома, умоляю, возьми трубку, у нас беда!
Одним прыжком Джейк оказался у телефона, и, не дав Джанет сказать еще что-нибудь, закричал в трубку:
— Джанет, я здесь! Что стряслось?!
— Каролина... Приезжай, ты ей нужен. Она сама ни за что не позвонит, но ты ей очень нужен. У нее неприятности, й она не знает, как из них выпутаться. Я нашла записку... — Ее голос дрогнул, и у Джейка мороз пробежал по коже от внезапно раздавшихся рыданий.
— Какую записку?
Он слышал, как Джанет плачет, и мучительно старался не терять терпения.
— Джанет... что было в записке?
— Это предсмертная записка. Если бы я случайно не зашла к ней в комнату и не обнаружила...
Нож, занесенный над Джейком в минуту, как он услышал слово «беда», обрушился теперь на него, пронзая сердце насквозь. «Пред смертная»...
— Где она сейчас?..
— Она здесь, в гостиной, сидит на диване в халате. Я с нее теперь глаз не спускаю. Мы с ней поговорили, но...
— Она это серьезно? Может, просто внимания требует? — Джейк вспомнил, как когда-то брал интервью у психолога, который утверждал, что, хотя все угрозы покончить с собой следует принимать всерьез, нередко они оказываются просто способом обратить на себя внимание.
— Серьезно. Я уверена.
— Но... Мне казалось, она довольна жизнью. Оценки хорошие, волейбольная секция, риторический кружок, разве нет? — Джейк знал об этом понаслышке; с Каролиной он ее жизнь ни разу не обсуждал.
— Ты не все знаешь, Джейк. Далеко не все. Новости невеселые; Ей сейчас очень плохо. В общем, это не телефонный разговор.
— Джанет, как — плохо? Настолько плохо, что она готова покончить с србой, а ты не можешь сказать?
— Господи, Джейк, я не знаю, что делать. Ей надо как-то помочь, но у меня не получится. Джейк, ей нужен отец...
«Отец», не «папа». Это слово разбередило старую рану. Ей нужен отец, потому что папы у нее не было. Он очень старался заработать одобрение многочисленной публики, променяв на нее родную дочь. Конечно, Джанет никогда это в лицо ему не скажет. А надо ли? И так все ясно.
— Я сейчас приеду. Ты за ней присматривай, все уладится.
— Давай, поторапливайся. Ты нам очень нужен. В смысле, ей очень нужен. Только за рулем осторожнее, Джейк.
— Все, уже еду. — Джейк старался, чтобы Джанет не догадалась по голосу, насколько он расстроен.
Все его движения были скоры и порывисты, но он все равно твердил себе, что не напуган. Он окинул взглядом комнату: что еще может пригодиться? что взять с собой? — словно собирался в поход на выживание. Взгляд задержался на Библии Криса, лежащей на столике у кресла. Джейк так ни разу и не открыл ее с тех пор, как принес от Сью. Непреодолимая сила тянула его к черной потрепанной книге, заботливо переданной ему маленьким наивным ребенком. Джейку пришло в голову, что Библия призвана помогать в критические моменты жизни, а данная ситуация, бесспорно, момент критический. Но я ведь даже не знаю, что с ней делать. Он с усилием отвел взгляд, схватил с каминной полки ключи и кошелек и бросился к выходу, не теряя времени на то, чтобы проверить, захлопнулась ли за ним дверь.
Запрыгнув в свой «Форд-Мустанг», Джейк постарался настроиться на предстоящее. Не считая той мимолетной встречи у Криса на похоронах, он уже давно не виделся с Каролиной. Слишком давно. Но даже в те последние разы они ни о чем толком не разговаривали, так, «здрасьте — до свиданья».
Отец из меня никудышный, признавался себе Джейк, выруливая на дорогу. Опыту меня небогатый.
Пока Джейк вилял между машинами, он размышлял о том, как порой складывается в жизни: если бы ему предстояло взять интервью у подростка, пытавшегося покончить с собой, или у несовершеннолетнего наркомана, он бы за словом в карман не полез и знал бы точно, как себя вести.
А вот со своей собственной жизнью и со своей собственной дочерью я не знаю, как поступить.
Какая злая ирония! Он часто раздавал советы, как лечить те или иные общественные болезни, даже не вникая в тонкости, и никогда не чувствовал сострадания к людям, вляпавшимся в незавидную ситуацию. Теперь он сам оказался в незавидной ситуации. Ему предстояло одно из самыхответственных дел в его жизни, но получалось, что он совершенно не готов к этому. Он ощущал себя в дебрях южноазиатских джунглей голым и без оружия.
Каролина сидела, уставившись в пол, и не отрывала взгляда от двух заполированных глазков на доске паркета. Она очень стара-
лась не встречаться глазами с отцом, не подозревая, что опасаться ей нечего, поскольку он был озабочен тем же самым. Джанет какое-то время переводила взгляд с одной на другого, пока, вздохнув, не приняла на себя привычную роль посредника.
— Каролина, доченька, мне кажется, тебе надо рассказать папе все, что произошло.
Девочка немного помедлила, а потом выпалила:
— Меня изнасиловали, и теперь я жду ребенка.
Она сказала это с таким задиристым видом, как если бы хотела дать понять, что неприятно ей говорить об этом, но и приукрашивать ничего она не собиралась.
Через пару секунд шок, в который впал Джейк от услышанных слов, сменился обжигающей злобой:
— Кто этот мерзавец?! Я его убью! Я ему шею сверну!
Впервые за все это время их глаза, наконец, встретились.
Джейк ожидал выражения благодарности за такое пламенное проявление отцовских чувств, но натолкнулся на взгляд, полный такого же негодования. Прекрасно, пусть выплеснет свой гнев на этого подонка. Не надо сдерживаться.
— Ты кем это себя возомнил?
Джейк опешил, осознав, что гнев дочери направлен на него самого.
— Врываешься в мою жизнь как раз тогда, когда я готова свести с ней счеты, и требуешь, чтобы я продолжала жить! А где ты раньше был? Ты ведь для этого сюда явился: сказать, что я тут глупостями занимаюсь — решила с собой покончить? Так вот, ты обо мне ничего не знаешь, ровным счетом ничего. Ясно тебе?
Джейк отпрянул назад, и несчастная Каролина воспользовалась этим проявлением слабости:
— Вот, услыхал, что меня изнасиловали, и что? Пожалел меня? Где уж! Тебе важнее срочно замочить того, кто это сделал. А все почему? Да потому что он посягнул на твою собственность, и это дает тебе право с ним разделаться. Так я тебе вот что скажу: я не твоя собственность. Ты выбросил меня на помойку три года назад, так что не надо теперь делать вид, что ты весь в заботе обо мне. Тебе не достанется никакой медали за заслуги, господин Известный Журналист, которому известны ответы на все вопросы.
И, словно приберегая решающий довод напоследок, Каролина закричала:
— Я тебе не дочь! Я просто человек. Я тебя вообще не звала, так что уходи. Ты здесь не нужен. Убирайся! — И Каролина швырнула в Джейка диванной подушкой. Потом она резко развернулась и скрылась в своей комнате, хлопнув дверью так, что задрожали стены.
Джейк откинулся на спинку кресла и молча уставился перед собой. Он был потрясен. Первой реакцией было возмущение: как она смеет винить его в своих проблемах? Но в глубине души он понимал, что она права, хотя бы отчасти. В нем не к месту проснулся беспощадный воин, всегда готовый перестрелять всех врагов. В запале мести он забыл про умирающую девочку, которой нужен был врач.
Джейк не знал, что сказать. Ни Каролине, ни Джанет. Ему всегда удавалось написать колонку из восьмисот слов на нужную тему, но сейчас он не мог придумать и восьми слов, способных спасти ситуацию. Уж лучше молчать. Дело не в стратегии, не в выборе оптимального варианта решения проблемы — просто больше вариантов и не было. Он не знал, что делать, но понимал, что причина происходящего кроется в его многочисленных ошибках, накопившихся за долгие годы. Такое за час не исправишь. Может быть, вообще не исправишь.
Джейку было стыдно поднять глаза на Джанет — женщину, знавшую его самые интимные привычки, вплоть до слюнки, вытекающей во сне на подушку, и невыносимого храпа. Он вспоминал, как скучал по ней во Вьетнаме, как мысли о возлюбленной помогали переносить тяготы военной жизни. Он вспоминал, как они радовались рождению Каролины, как восхищались ее маленькими пальчиками и забавными гримасками. Он вспоминал, как мечтал о грандиозном будущем для своей крошечной дочурки, как в шутку боролся с ней на ковре перед дйваном, катал на спине. Однажды Каролина спряталась в корзину для белья у них в
спальне, и когда папа с мамой легли, вдруг выскочила из-под крышки. А потом была школа, школьные праздники, волейбол, дурацкий плакат, который ему пришлось рисовать целую ночь, а маленькая Каролина утром прыгала от счастья и кричала, что у него получилось лучше всех. А еще он вспоминал, как ушел от Джанет, зажил своей жизнью и постепенно утратил контакт со своим единственным ребенком.
Когда он только-только съехал от жены и дочери, ему казалось важным поддерживать связь с Каролиной. Он не пропускал ни одного волейбольного матча, водил дочку в кино и в кафе-мороженое, звонил — все для того, чтобы доказать себе и окружающим, что развод никак не мешает ему оставаться отцом. Однако через какое-то время он почувствовал, что их встречи становятся все более натянутыми, им было как бы не о чем говорить. Неловкое молчание раздражало его, он прикладывал немало усилий, чтобы изображать умильного папашу. Видимо, то же чувствовала и Каролина. В результате он стал реже звонить: если в начале у него находилось время на телефонный разговор каждую субботу, то потом уже раз в две-три недели, потом — раз в два-три месяца, а потом — никогда, потому что не хотелось объяснять, «почему так долго не звонил». По этой же причине прекратились и встречи. Получилось так же, как с матерью, которая жила в доме престарелых на другом конце города. Он не мог выносить немой укор в ее глазах и, чтобы не приезжать чаще, предпочел не приезжать вообще.
Наконец Джейк осмелился поднять глаза на Джанет. Сегодня разрушились все их общие мечты. Не только их брак оказался неудачным, но и надеждам на счастье дочери не суждено было сбыться. Она смотрела в его сторону, но не на него. На лице застыло выражение боли, разочарования. У нее выбили почву из-под ног, лишили будущего. Он знал, что она думает: «Как так могло получиться?» Два безумно любящих друг друга человека родили такую очаровательную Каролину, но вот наступил день, когда эта милая девочка, дитя их любви, возненавидела жизнь настолько, что решила с ней расстаться, и возненавидела отца настолько, что не хочет его больше видеть.
Джейк успокаивал себя тем, что Каролиной двигала не только ненависть. Просто она очень его любила, просто ей его очень не хватало, вот отсюда и горечь, и обида. С другой стороны, ему было бы легче разобраться с ненавистью, чем признать собственные упущения.
Прошлое не отпускало его. В этой комнате, в этих обстоятельствах он не мог бороться с накатывающими тягостными воспоминаниями. Его измены причинили Джанет немало страданий, но она всегда была готова забыть, простить, начать сначала. Это он не мог ничего забыть. Для него каждый «последний» роман был переходом к следующему. Он ни с кем не собирался затягивать отношении, и все его связи были легкомысленными и мимолетными. Постоянным оказалось только его желание бросить жену и ребенка и отправиться в одиночное плавание.
За долгие годы ей от него досталось прилично: он оскорблял ее, его слова оставляли в ее душе незаживающие раны, терзали, поражали в самое сердце. Ему словно доставляло удовольствие ранить ее. Впрочем, хуже словесных перепалок была медленная смерть их любви. Между ними росла стена безразличия, они постепенно становились чужими — не роднее прохожих в незнакомом городе, и ни у одного из них недоставало страсти и огня в душе, чтобы разрушить преграду. Оба устали, но особенно Джейк. Ему стало неуютно, невыносимо жить под одной крышей с некогда близкой женщиной.
Он гордо заявлял: «Как честный человек, я вынужден был развестись!». Словно пытаясь доказать самому себе, какой он хороший, он оставил ей лучший из двух автомобилей, почти всю мебель, половину сбережений и дом — впрочем, дом она продала и стала снимать квартиру, объясняя это нежеланием поддерживать порядок в таком большом жилище. Он с упоением читал модные книжонки типа «Открытый брак» и «Развод, от которого выигрывают все», убеждая себя в том, что имеет право на счастье и независимость. Ведь это так современно: сохранять чувство собственного достоинства, быть верным себе. Если подумать, так и есть — если только быть верным себе по-настоящему.
Крис в очень своеобразной - мягкой и одновременно твердой — манере напоминал Джейку: «Когда вы с Джанет венчались, ты клялся не в том, что будешь верным себе, а в том, что будешь верен ей — и в радости, и в горе. Вы соединены священными узами, и об этом забывать нельзя. Ты не имеешь никакого права бросать семью».
Джейк все же сумел убедить себя, что для Джанет и Каролины тоже будет лучше, если он уйдет. Девочке спокойнее будет расти в неполной семье, чем при обоих родителях, которые не перестают скандалить, не подходят друг другу, не имеют общих интересов. Он с удовольствием читал статьи, доказывающие эту точку зрения, да и сам старался пропагандировать те же взгляды. Иногда ему попадались публикации или телепередачи, где ультраправые святоши гнули свое: «У ребенка должны быть и мама, и папа», и тогда его охватывало искреннее, яростное возмущение. Как раз в день развода показывали ту серию «Мерфи Браун», где она с претензией на абсолютную истину убеждает безнравственного вице-президента: «Двое родителей лучше, чем один». То-то он разделал миссис Мерфи в своей колонке! Ему не хватило восьмисот слов, и он вернулся к этой теме раз, потом еще раз — нечего тут жизни учить, за собой бы смотрели.
И вот он сидит теперь на диване — когда-то бывшем его ложем, и смотрит на убитую горем женщину когда-то бывшую его женой, и слушает доносящиеся из ванной рыдания девочки когда то бывшей его дочерью. Как никогда ясно он увидел, как жестоко обманывал сам себя. Его уход, нет - бегство из семьи не имело никаких оправданий. Все, что он говорил себе и другим, была полная чушь. Сейчас это было так очевидно! Кто знает, может быть, через пару часов он отвлечется и снова погрузится в сладкие ил-люзии, но пока его разум все еще был трезвым и мог объективно оценивать факты.
— Она вышла из душа, - прошептала Джанет. - Сушит воло-сы. Через пару минут закончит, я к ней пойду, уговорю выйти к
нам... и все-таки поговорить с тобой.
— Спасибо, — слабым голосом откликнулся Джейк. — Ей уже ничего не угрожает? То есть, я понимаю, что ты наверняка спрята-ла все ножи и лезвия, но за ней надо все время следить. Ты не сможешь одна. Хочешь, я останусь? Хочешь, я всю ночь спать не буду?
Внезапно его глаза наполнились слезами, лицо Джанет превратилось в расплывчатое пятно.
— Я что угодно сделаю для нее, правда, Джанет. Это все из-за меня. Все из-за меня.
Он закрыл лицо руками и разрыдался, как ребенок. Джанет в третий раз в жизни видела, как он плачет. Первый раз было еще в колледже, в тот день, который они оба не любили вспоминать — когда он проводил ее в абортарий и тем навсегда определил состав и судьбу их общей семьи. Второй раз было во время прощания с Крисом — во время показа слайдов она случайно оглянулась на него, сидящего в конце ряда. Все три раза были чем-то похожи: общая потеря, общее горе, утраченные возможности, только сейчас к этим чувствам добавилась еще и растерянность неудачника, еще не свыкшегося с ролью проигравшего.
Джейк плакал и думал, что с радостью променял бы любую журналистскую награду, даже премию имени Пулитцера на хорошие отношения с дочкой. Джанет приблизилась к нему, обняла за спину.
— Эх, Джейк... *
Она больше не могла сдерживаться, и поток ее слез полился ему на плечо.
— А ведь мы так мечтали... Так надеялись... Даже представить себе не могли, что с ней такое случится...
Они обнимались впервые за последние четыре года. На какое-то мгновение их глаза встретились, и в зрачках Джейка Джанет увидела крошечное отражение Каролины. Она вскрикнула, как будто ее застали за чем-то нехорошим, и они резко отстранились друг от друга.
Каролина с любопытством смотрела на них, словно не зная — продолжать сердиться или сменить гнев на милость. Наконец, уголки ее губ поползли вверх:
— Да ладно, чего вы так перепугались. Я же ваша дочка. — Улыбка у нее получилась слабая, но искренняя. — Раз уж я появилась на свет, наверняка вы и покрепче обнимались в свое время.
Джанет покраснела и с наигранным осуждением наклонила голову на бок. Она была счастлива: Каролина улыбнулась впервые за последние несколько недель, да и ее привычных шуточек тоже давно не было слышно. У Джейка горели щеки — частично от слез, частично от смущения.
Каролина окинула взглядом комнату, выбирая, где сесть; потом прошла к креслу-качалке, отделенному от дивана и родителей журнальным столиком. Джанет вскочила, намереваясь отсесть от Джейка, но Каролина остановила ее.
— Не надо, мама. Посиди на диване. Раз уж вы собрались обсуждать мою жизнь, хотя бы сидите там, где мне нравится.
— Как хочешь, солнышко. Мне тут вполне удобно. — Спорить с Каролиной сегодня никто не собирался.
— Честно говоря, приятно, когда родители сидят вместе, вот так. Давно я вас так близко друг к другу не видела.
Джанет опять вскочила, на этот раз, чтобы обнять дочку, но та опять усадила ее на место.
— Я прекрасно себя чувствую. Посиди на диване рядом с ним, и все. — Джейк заметил, что она сказала «с ним», а не «с папой», и это больно задело его.
— Я не собираюсь извиняться за то, что я тебе тут наговорила. — Теперь Каролина смотрела на Джейка. — На самом деле, я давно так думала, но вслух не говорила.
Джейк неловко кивнул, решив, что лучше молчать.
— Но я решила сказать вам правду, — продолжала Каролина,
К сожалению, то, что я придумала вам сказать, вы восприняли совсем не так, как я ожидала, а больше ничего правдоподобного в голову не приходит. Попробую объяснить, как все было на самом деле. Посмотрим, как вы на правду отреагируете.
Джанет и Джейк растерянно смотрели на дочь.
— Я, действительно, жду ребенка. Но меня никто не насиловал. — Каролина подождала некоторое время, давая родителям возможность вникнуть в смысл ее слов. — То есть с одной стороны вы должны обрадоваться, а с другой — рассердиться, да? Я сказала, что меня изнасиловали, чтобы вы меня не ругали. Но я не хотела бы и Майкла подставлять, а тут ты, — она смотрела на Джейка, — уже начал пушки заряжать, чтобы стереть с лица земли всех потенциальных насильников, так это все добром не кончится.
И Джанет и Джейк хотели бы кое-что спросить, чтобы кое-что уточнить, но ни один не взял на себя смелость заговорить первым.
— Я уже несколько недель назад поняла, что забеременела. Три дня назад мы договорились это дело «уладить» — ну, вы понимаете. Мне нет восемнадцати, и я боялась, что придется маме нести на подпись какую-то бумагу. Помнишь, как тогда, когда я уши прокалывала? Ну вот, а оказалось, что никакого разрешения не надо. Все просто. Только я не смогла на это решиться, а Майкл рассердился и сказал, что если я не сделаю аборт, между нами все кончено. Он сказал, что любит меня, но «еще не готов взять на себя ответственность за жену и ребенка». Конечно, каждый раз, когда он укладывал меня в постель, — до сих пор Каролина говорила саркастическим тоном, но теперь в ее голосе зазвучала обида, — он уверял меня в том, что мечтает быть со мной «до конца своих дней». Так что, может быть, я потому так на тебя накричала, — Каролина опять смотрела на Джейка, — что я сейчас зла на Майкла и на всех мужчин. Вы все говорите одно, а думаете другое. Обещаете одно, а делаете другое.
Смысл последней фразы был ясен, как Божий день. Джейк не сдержал вполне конкретных обетов, сделанных перед алтарем двадцать четыре года назад, а также многих не столь прямых, но столь же реальных обещаний, которые родители дают детям, когда те появляются на свет. Все трое сидящих в комнате слишком хорошо понимали, о чем идет речь.
— Вы, наверное, удивляетесь, что я отказалась сделать аборт. Вообще, когда я только узнала, что беременна, мне казалось, что другого выбора нет. Странно, да? Мы с вами всегда были «за выбор», а как дошло до дела — так и «выбора нет». Но поче-
му-то я стала читать все, что можно на эту тему. У меня дома было собрано много материала, потому что когда-то я делала в классе доклад об абортах. Потом я сходила в школьный медпункт, там набрала какие-то брошюры. Везде было написано, что аборт — это нормальная медицинская процедура, ничего особенного. А еще у меня сохранились твои колонки, — Каролина обращалась к отцу, — ты целых пять раз писал про это, и везде положительно.
Джейк был искренне потрясен, узнав, что Каролина не только читала его колонки об абортах, но и хранит их. Последний раз он касался этой темы не меньше полугода назад.
— Еще я поговорила с учителями. Одна мне сказала, чтобы я обязательно все рассказала матери и без ее совета ничего не предпринимала. А двое других сказали, чтобы я делала аборт и ни о чем не думала. Одна из них даже предложила подвезти меня до больницы. Она так уже нескольким девчонкам из нашего класса помогала. Этой больницей заправляет ее лучший друг, и он гарантирует компетентное отношение и профессионализм своих врачей. Она мне и литературу из этой больницы принесла.
Неизвестно откуда у Каролины в руках оказались две яркие, привлекательные брошюры с глянцевыми обложками.
— Я почти решилась, но меня что-то останавливало. Я знаю, вы оба — «за выбор». И я — «за выбор», точнее, была «за выбор». Но на самом деле, две моих подружки рассказывали мне, как это проходило у них, и обе сказали, что хуже этого нет ничего на свете, и больше они такого никогда не сделают. А одна из них сейчас лечится у психиатра, потому что пыталась покончить с собой. Как я хотела.
Каролина вдруг замолчала и опустила глаза вниз, словно раздумывая — рассказывать ли дальше.
— Но случилась странная вещь. Я еще никому об этом не рассказывала.
Джейк и Джанет сидели на краешке дивана, напряженно нагнувшись вперед — типичные озабоченные родители из фильма о трудных подростках.
— Почти год назад я смотрела «Ночные новости». Я обычно их вообще не смотрю — мама знает, — но была суббота, и днем прошел финальный матч чемпионата Орегона по волейболу, и я хотела узнать результат. И вот последним сюжетом перед спортом показали пикетчиков перед абортарием. Один из них держал в руках Библию. Я еще подумала: «Смешной дядька», а потом вгляделась — а это дядя Крис и рядом с ним тетя Сью.
А я записывала новости на случай, если захочу еще разок посмотреть эпизоды волейбольного матча, и потом раз пять пересмотрела тот кусочек про абортарий. Дядя Крис что-то читал из Библии, помните эту его большую потрепанную Библию, он ее всюду за собой носил? Что-то о том, что Бог создал каждого из нас и что в жизни каждого человека есть смысл. И что нельзя убивать детей за то, что они не были запланированы. И что нерожденные младенцы за себя сами постоять не могут, и тогда мы должны их защищать, и поэтому они пришли к абортарию.
Так вот, у меня эта кассета сохранилась, я почему-то не стала ее затирать. Четыре дня назад, как раз накануне того, как Майкл должен был заехать за мной и отвезти меня в больницу, я эту кассету нашла и стала опять смотреть. Дядя Крис смотрел прямо в камеру. Прямо на меня. И потом — вы не подумайте, что я совсем уже «с приветом», но мне показалось, что он находится в комнате и говорит со мной. Клянусь, я четко слышала, как он говорит: «Каролина!». Вы же знаете, как он всегда по-особенному произносил мое имя. Он сказал: «Каролина, прошу тебя, не убивай своего ребеночка». У меня прямо озноб по коже пробежал. Я перемотала запись, чтобы проверить, правда ли это есть на кассете. Конечно, ничего такого не было. Мне показалось, что у меня крыша едет. Его слова все время звучали у меня в голове.
Каролина остановилась, чтобы проверить реакцию родителей. Джанет сидела, широко раскрыв глаза. У Джейка от изумления был приоткрыт рот. Видно было, что они оба думают: «Она сошла с ума. Раньше мы за ней такого не замечали».
~~ И тогда я поняла, что не смогу сделать аборт. Плевать на колледж, плевать на стипендию от Волейбольной ассоциации, пле-
вать на мое «будущее». Я подумала: «А если бы маме с папой показалось, что я получилась в неудачное время? Неужели они должны были бы убить меня? Разве можно наказывать невинного ребеночка за мои собственные ошибки?».
Джанет и Джейк сидели, пряча глаза друг от друга. В этот момент Джейк понял, что Каролина приняла решение не под «давлением» Сью и Криса, а в соответствии с собственными убеждениями. Впервые он испытал к дочери не просто любовь или нежность, а глубокое уважение. Она оказалась совсем не похожа на избалованную, эгоистичную девчонку, какой он ее себе представлял. Она приняла трудное решение и поступила так, как посчитала достойным. Из глаз у него вновь потекли слезы, но это были слезы гордости. И все же кое-что в ее словах заставило его снова пережить старую боль, и он подозревал, что Джанет было еще больнее.
— Дело в том, мамочка, что та записка, которую ты нашла, валялась на столе уже пять дней. Я ее написала за два дня до даты аборта. Ты меня знаешь, я вообще «тормоз», вот я и начала заранее писать, чтобы получше все свои мысли выразить. Я хотела написать записку, чтобы в ней все было четко и ясно, сделать аборт, а потом убить себя. Мне просто хотелось уснуть и выключить весь этот шум у меня в голове. Я читала «Последний выход» и пыталась подобрать оптимальный метод — чтобы мне не очень больно, а тебе поменьше потом убирать. В этой книжке чего только нет, глаза разбегаются, вот я и сидела, никак не могла выбрать.
Джанет с белым, как мел, лицом пролепетала:
— Ты что, доченька?! Какая такая книжка?
— «Последний выход». Ее написал глава Общества в защиту прав самоубийц. Да я тебе сейчас покажу.
Каролина побежала к себе в комнату и вернулась с книгой в руках.
— Автор — Дерек Хамфри. Неужели ты ничего про него не слышала? Он в «Донахью-шоу» участвовал, и в передаче, которую Опра ведет... да его всюду приглашали. Он еще своей жене помог совершить самоубийство.
— Как ты могла такое читать? Где ты эту книжонку вообще взяла?!
— Где? В школьной библиотеке.
— В школьной библиотеке есть такая литература?
— Ну что ты так реагируешь? Ну, не было бы ее в школе, я бы могла просто купить в магазине. Я ее впервые, в общем-то, еще несколько лет назад в нашем книжном заметила. Там описаны разные способы совершения самоубийства, на каждой странице — новый, как рецепты в кулинарной книге. Это был бестселлер. Как же ты не знаешь? А вот твой бывший муж тебе мог бы все объяснить, он в этой книжке досконально разобрался.
•— Да-да. Слышал про нее, — нехотя подтвердил Джейк.
— Не «слышал», а именно «разобрался», даже колонку о ней тиснул. Потому я и обратила на нее внимание в книжном. Помнишь ту колонку?
— Не очень. — Джейку было очень неуютно под осуждающим взглядом Джанет.
— А ты посмотри на мою закладку. Она тебе ничего не напоминает?
Каролина вытащила полоску пожелтевшей газетной статьи с рисованным портретом автора.
— Я готовила речь для олимпиады по риторике и процитировала эту колонку, так мне дали второе место по району. Послушай хотя бы заключительный абзац:
В то время как противники прогресса коснеют в своем ренегатстве, изливая желчь на автора и его детище, Первая поправка однозначно говорит о том, что запрещать эту книгу нельзя. Неизлечимо больные люди, уставшие от бессмысленности своего существования, должны иметь возможность встретить смерть с достоинством, если смерть —- их выбор. Может быть, это не тот путь, который изберу я или вы, но это не дает нам права навязывать свои взгляды и ценности остальному населению. В обществе есть люди, для которых «Последний выход» окажется, действительно, оптимальным способом решения их жизненных проблем. Мы
обязаны поддержать страдающих членов социума и дать им самим разобраться со всеми доступными вариантами облегчения своей участи — включая и вариант добровольного ухода из жизни. Если же именно на нем они остановятся, преступно было бы лишать их бесценного руководства, коим является книга Хамфри, и еще более преступно — осуждать их за желание оставить этот мир тогда и так, как им удобно.
Слова повисли в воздухе, ставшем липким и тяжелым от внезапной тишины.
— Ты такое написал?! — наконец, выдохнула Джанет.
— Но я не имел в виду Каролину. Не имел в виду детей. Я писал о стариках, об инвалидах, о смертельно больных...
— Что ж, я была смертельно подавлена. Я страдала. Я перебирала все варианты, и этот показался мне оптимальным. Я сначала решила вскрыть вены, но потом передумала. Потом мне понравился тут один яд, а еще угарным газом тоже неплохо — у меня страницы помечены, можете посмотреть...
— Хватит! Прекрати сейчас же! — Джанет выхватила у дочери книгу и начала рвать ее в клочки.
Каролина поняла, что была слишком жестока к матери, и хотела обнять ее, но та испугалась, что дочь собирается забрать книгу, закричала и бросила изуродованное «бесценное руководство» в камин. Между страниц все еще торчала вырезка из «Трибьюн» с колонкой Джейка. Языки огня жадно потянулись к желтоватой полоске бумаги, сначала потемнел портрет, потом чернота начала поглощать мелкий текст. Джейк сидел в метре от камина и смотрел, как строчка за строчкой его статья превращается в серый дым и уходит в небытие.
— Прости, мама. Вы оба, простите меня. — Каролина жалобно подняла брови. — Я не успела досказать. Я написала ту записку за два дня до аборта, но поскольку я отказалась ехать, то и о самоубийстве думать перестала. Может быть, мне все тут надоело, но мой ребеночек имеет право на жизнь, а кроме того — я ему нужна. Разве я могу его бросить?
Джанет поднялась с дивана, но ее опередил Джейк. К удивлению всех троих, он уже стоял рядом с Каролиной, обнимал ее и со слезами бормотал: «Ты нам всем нужна, доченька, миленькая, ты нам всем очень нужна». Несмотря на боль, на только что пережитый ужас, Джейк впервые за многие годы чувствовал себя счастливым.
— Я хочу познакомить тебя с Зиком, господин мой. Я давно хотел, чтобы вы встретились.
Крис увидел поодаль чернокожего мужчину с резкими чертами лица и широкой белозубой улыбкой, который дружески помахал Зиору.
— Это Крис, он новенький, — добродушно представил Криса ангел.
— Добро пожаловать в Царствие небесное, и да изольется на тебя вечное блаженство во славу Господа.
После официального приветствия Зик расслабился, его манеры стали совсем приятельскими. К ужасу Криса, он даже похлопал Зиора по спине, что казалось совсем неподобающим обращением с великим воином, но тот воспринял это как в порядке вещей.
— Мы с Крисом тут обсуждали дни на земле, сокровища на небесах и обители, которые Господь приготовил для чад Своих.
, Зик просиял, как если бы это была его любимая тема для обсуждения. Зиор пояснил:
| — Зик знает об этом не понаслышке. Я служил ему давным-давно, задолго до твоего рождения. Я видел, что пришлось перевить Зику на земле, а потому его обитель в новом граде небесном будет огромной и роскошной — ибо велика награда его.
Зик выслушал похвалу в свой адрес с легким смущением и сказал Крису:
— Мне было в каком-то смысле легче. Видишь ли, я был рабом.
Крис изумленно смотрел на Зика.
— Ты был рабом и считаешь, что это легче?!
— С одной стороны, было страшно тяжело. Жили в нищете. Жену в любой момент хозяин мог вызвать к себе для утех. Двоих
старших детей у нас забрали, едва они только смогли работать в поле. Мы их больше никогда не видели, и тоска по ним была еще хуже, чем ежедневные побои. Удары плеткой, которые мне причитались в конце дня, я переживал, отвлекаясь мыслями о небесном. Я плохо читал, но сумел выучить немало стихов из священной книги. Я повторял их про себя, когда собирал хлопок на полях под палящим солнцем, и когда дожидался Нэнси, которую опять забрал хозяин, и когда хотел поубивать всех, кто мучил мою мать, жену, детей.
— Боже, что ты пережил...
— Иногда думал — не переживу. Но и радости у меня были. Любовь родных. Может ли что-то сравниться с нежностью ребенка? Вареные бобы, которые так славно готовила моя милая Нэнси. Цветущие фиалки весной. Прохладный ветерок и глоток воды из ручья в жаркий день. Но самое лучшее было мечтать о Царствии. Как-то раз, когда мне приходилось особенно тяжело, Бог отверз надо мной небеса и Явил чудесные видения. Я тогда подумал, что задремал, и все это был сон, но, взойдя в Царствие, понял, что это было на самом деле. Я видел и этот град, и грядущий, и новое небо, и новую землю... Впрочем, кое-какие из тех видений все еще не сбылись, я с нетерпением ожидаю свершения пророчеств.
Да что говорить — мой дом всегда был здесь, а та хижина на земле была лишь временным пристанищем. Там я всегда чувствовал себя чужаком, странником, старался ни к чему на земле слишком не привязываться. Мы так любили те стихи из Библии, где говорилось об ожидающем нас настоящем доме — Царствии небесном! Хотя бы это: «Наше же жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя». — Зик мечтательно усмехнулся, словно опять переживая сладость земного ожидания. — Я столько раз повторял этот стих, что Богу, должно быть, надоело его слушать, и Он вписал его в священную книгу.
Крис рассмеялся от неожиданного утверждения, и даже Зиор улыбнулся шутке — если это была, правда, шутка, а не странное иносказание.
— Видишь, Крис, богачам так дороги их земные хоромы, что им неприятна мысль о грядущем переселении в другое жилище. Мы же только и жили, что мыслью о последних днях и вечном «завтра». Потому мы и пели такие песни...
Зик запрокинул голову и запел, его великолепный низкий голос вибрировал эмоциями:
Колесница, колесница,
В облаке огня
Торопись за мной спуститься,
Забери меня.
Скоро, скоро завершится Странствие мое.
Скоро высохнут ресницы,
Скоро боль пройдет.
В дом небесный, дом желанный Скоро поднимусь,
С Богом всех моих скитаний Крепко обнимусь.
Перед глазами Криса появились неяркие образы: вот Зик в рваной рубахе согнулся над бороздой. Спину ломит от четырнадцатичасовых рабочих дней, нестерпимо хочется пить, но до края плантации еще далеко. Такое случалось всегда, когда Крис знакомился с новыми людьми в Царствии небесном: их лица были окном в сердце, а сердца несли в себе печать прошлых событий, переживаний. Разговаривая с обитателями рая, Крис сразу узнавал, как раньше они служили Богу. Ни одна земная жизнь не была бессмысленной, забытой, несущественной, все они имели вполне конкретное влияние на личность человека и на его судьбу в Царствии Божием.
— Эта песня была у тебя на устах, когда ты покидал мрачный мир, — сказал Зику ангел.
— Правда? Я не знал. Почему ты мне раньше об этом не рассказывал?
— Я тебе еще много чего не рассказывал, дружище. Мы тут никуда не торопимся.
12 У последней черты
Зик перевел взгляд на Криса.
— Нам с тобой повезло, брат. Зиор — лучший ангел-хранитель в мире.
— Да, самый лучший, — согласился Крис.
— Я так ждал того дня, когда ты станешь свободным! — грустно сказал Зиор, обращаясь к Зику. Он опустил голову, потом вновь взглянул на собеседников. Печаль на его лице внезапно сменилась яростью.
— Каждый раз, когда они били тебя плетью, я хотел переломать им руки и молил Бога не останавливать меня. Только два раза — два раза за все сорок лет — он позволил мне поразить их карающим жалом. Когда ты пытался бежать, и они настигали тебя, я хотел удержать их или сокрушить злых духов, понуждавших их к жестокости. Увы, Господь не давал на то согласия, и я бился в агонии, глядя на твои мучения.
Крис увидел Зика, переходящего реку вброд, и шесть человек с ружьями и собаками, гнавшихся за ним.
— А если бы ты защитил меня в тот раз, я не попал бы в Царствие Божие в назначенный мне день и час, и для меня это было бы хуже, — добродушно заметил Зик.
Крис увидел, как правое плечо Зика окрасилось кровью, но он продолжал бежать через лес, продираясь через кустарник. Собаки не преследовали его, загадочная сила направила их по ложному следу.
— Я доковылял до железной дороги. Меня подобрал стрелочник и притащил к себе домой. Он и его домашние оказались добрейшими людьми — никогда я не встречал белых людей настолько приятных, как они (конечно, ты не в счет, Крис). Я рад, что Бог позволил мне умереть у них на руках. В противном случае меня затравили бы собаками в лесу, а потом выставили бы мое изуродованное тело для устрашения. У них были грустные глаза — у стрелочника и его жены, поэтому я им поверил. Люди с грустными глазами пережили немало страданий и наверняка познали Господа. А те, которые гнались за мной — о, у этих были холодные, жесткие глаза, они считали, что сумели поймать птицу счастья за
хвост. Они никогда никого не жалели, а мне жаль их сейчас. Мои мучения были да прошли, а им предстоит терпеть адовы муки во веки веков. Я же брожу по златым улицам небесного града с добрыми малыми типа Зиора и Криса, а великий Зиор называет меня «господин мой». Чего еще желать?
Зик весело рассмеялся, и Крису показалось, что даже на небесах он не слышал такого сердечного, искреннего смеха, как этот.
— Не горюй, что не спас меня, — Зик с нежностью смотрел на своего ангела-хранителя. — Бог лучше знает, ведь даже волосы на голове моей сочтены Им. Люди на земле решают бросить жребий, а Господу уже известно, как упадет монетка. Во всем есть смысл, но мы иногда понимаем это, лишь оказавшись здесь.
Внезапно Зик прислушался, лицо его переменилось:
— Меня зовут в роддом! Я побежал. Ребята, айда со мной! Кто-то сейчас родится!
Зиор и Крис побежали вслед за Зиком. По земным меркам путь предстоял неблизкий, но, едва разбежавшись, они уже оказались на месте, ведь нет ничего быстрее мысли, а их мысли еще и очень спешили. По ту сторону неосязаемой границы Крис увидел худенького чернокожего мальчика на белой больничной койке, папа с мамой сидели по обе стороны кровати, вцепившись в его ручки, словно это могло удержать его в их мире. Крис ясно видел, что ребенка тянет ввысь неодолимая сила небес и что дух его охотно повинуется притяжению.
— Так и знал. Это Бобби. Он умирает от рака крови, его родители совсем извелись, перепробовали всех докторов и все лекарства, а ему только хуже. G тех пор, как моя младшенькая померла от скарлатины, врачи здорово научились лечить детишек, но — что тут объяснять? — жизнь человека в руках Божьих. А когда малышу плохо, родителям его хоть как несладко приходится.
Это я знаю, подумал Крис. Он вспомнил, как погибла маленькая Дженни, и вдруг захотел немедленно найти ее, обнять — убедиться, что она здесь.
— Уже скоро! — продолжал Зик. — Три дня назад он смог увидеть меня. И представляешь, из-за белых одежд он подумал, что
3 55
я — ангел. — Он со смехом ткнул в бок стоявшего рядом Зиора. Тот неловко усмехнулся с таким выражением лица, будто способность шутить была достоянием исключительно сынов человеческих, но сам он был бы не прочь позаимствовать у людей их чувство юмора.
— Нет, ты представляешь! Я — ангел! И едва только он очнулся, угадай, что он сказал? «Мама, я видел ангела. И знаешь, он был негр, как мы!»
Зик опять расхохотался.
— На самом деле, вся эта ангельская братия мне больше напоминает ближневосточных арабов, но малыш Бобби почему-то ожидал голубоглазого блондина. Мама Бобби так смеялась. Она всем потом только и рассказывала, что про «ангела-негра». И хорошо. Когда кто-то умирает, его родным нужно.что-нибудь веселое. Конечно, все подумали, что малыш бредил. Никто не догадался, что Бобби видел меня. Меня — ангела-негра!
Вместе с Зиком и Крисом засмеялись собравшиеся вокруг люди — Крис даже не заметил, когда они успели прийти. Большинство были чернокожие, их сияющие лица отражали всю красоту их внутреннего мира, подобно тому, что торжественный наряд невесты символизирует ее целомудрие. Криса окружил водоворот трагических судеб, полных невероятных страданий и небесной радости. Он захотел тут же погрузиться в их истории, пережить с ними все удивительные события их прошлой жизни — но вспомнил, что «мы тут никуда не торопимся».
Зик стоял у самого входа в Царствие, отчаянно жестикулируя и возбужденно восклицая. Крис с беспокойством подумал, не увидят ли в том мире его курчавую голову, выглядывающую в тоннель.
— Зиор знает, а тебе мы еще не сказали. Эта женщина — моя правнучка, а Бобби — мой праправнук. Мы с Нэнси всегда молились за своих детей и тогда еще не родившихся внуков, просили для них лучшей доли. И Господь благословил нас такими славными потомками! Я наблюдаю за ними с небес, как настоящий патриарх, и жду каждого из них с замиранием сердца. Я не пропустил ни одного из их небесных рождений, я всегда первый встречаю моих детей, внуков — нынче вот праправнука. Зиорыч, скажи, можно меня назвать повивальной бабкой?
Зик опять шутливо ткнул ангела в бок, а Крис с ужасом подумал, что называть посланника Божия «Зиорычем» —■ дело неслыханное. Впрочем, сам ангел лишь добродушно улыбался.
— Нэнси! Где ты была? Сюда, сюда, Бобби не родится, пока ты не будешь стоять рядом со мной! Забыла, нам Господь обещал?
Нэнси была настолько красива, что Крис зажмурился. Страдания превратили ее в необыкновенного человека. Воистину, Бог все обращает во благо.
Зик повернулся к Крису и пояснил:
— Господь сказал нам: «Вы были верны мне, и в каждом поколении ваших потомков обязательно будут люди, которые последуют за Мной. Я предоставляю вам двоим честь первыми встречать их у входа в Царствие Мое». Ах, я так ждал маленького Бобби. Он так настрадался. Ему пора отдохнуть. Здесь он, наконец, сможет бегать, прыгать, играть с другими детьми. Пить и есть самостоятельно, а не через зонд. Ах, Господи, Господи, давай же скорее! — Голос Зика окреп, в нем появились новые оттенки, он взывал к Богу, уверенный в ответе на свою молитву: — Боже всемогущий, позволь малышу ныне взойти в Царствие, здесь его дом, и мы все ждем его. Подними якорь, Боже, пусть его корабль плывет к нам через море! Услышь меня, Господи!
Дух Нэнси сливался в общей с мужем молитве, поднимаясь к престолу Царя небесного.
Вдруг все почувствовали мощный порыв ветра, врата Царствия закачались, завибрировали. Крис подумал, что это напоминает потуги рождающей женщины за секунды до появления головки младенца. Он вспомнил, как шел по тоннелю к сияющему входу в рай, и подумал, что впервые видит это событие с другой стороны. Врата распахнулись, и первым появился могучий великан. Махнув рукой Зиору, он шагнул в сторону, где его сразу окружили другие ангелы. Взоры собравшихся устремились к входу. Там, неуверенно озираясь* стоял маленький мальчик, синяя больничная
пижама исчезла, он был одет в блистающие белые одежды, идеально подходящие ему по размеру. Зик подхватил его на руки. Глаза малыша широко раскрылись, тоненькие пальчики коснулись щеки прапрадеда, поймали слезу, выкатившуюся у Зика в тот момент, когда он крепко прижал к себе любимое дитя.
— Добро пожаловать в Царствие небесное! — нежно проговорил Зик.
— Больше не болит, — блаженно прошептал мальчик. Он внимательно посмотрел в глаза Зику и спросил: — Ты и есть Господь Иисус?
Все вокруг засмеялись, громче всех Нэнси.
— Нет, Бобби, — ответил Зик. — Когда ты увидишь Господа, уже ни с кем Его не спутаешь.
— Я знаю, кто ты! — воскликнул Бобби. — Ты тот самый ангел!
Все засмеялись еще громче. Зик подбросил мальчика вверх,
поймал, закружил вокруг себя. Тот хохотал и кричал: «Еще! Еще!» Встречающие толпились вокруг, каждому хотелось обнять и поцеловать маленького Бобби. Так бывает, когда долго любишь человека издалека, молишься за него, наблюдаешь за его жизнью, но только сейчас можешь впервые прикоснуться к нему. Крис отошел в сторону, уступая дорогу другим и наслаждаясь их счастием. Дольше всех держала ребенка Нэнси, потом она опять передала его Зику.
И вот все почувствовали яркий свет и присутствие могущественного, но очень нежного Кого-то — истинного Бога и истинного Человека. Сын Божий! Все обернулись к Нему и пали на колени. Зик был прав — Его лица ни с кем не спутаешь. Он был меньше ростом, чем ангелы — такого же роста, как люди. Его руки хранили следы тяжелого труда, ведь Ему приходилось грузить бревна и доски, а за миллионы и миллиарды лет до этого творить галактики и туманности. От Него исходила такая сила, что ангелы-великаны казались рядом с Ним карликами. Крис с изумлением понял, что глаза Господа еще влажны от слез: Он только что был с родителями Бобби и с ними пережил предсмертную агонию их малыша.
— Поднимитесь, друзья Мои! Пора праздновать, ликовать, торжествовать! Я пришел разделить с вами трапезу в честь прибытия Бобби.
Взгляд Христа остановился на мальчике, который в оцепенении смотрел на Него с открытым ртом. Его жемчужно-белые зубики идеально подходили к его белоснежным одеждам.
— Зик, ты не можешь держать его вечно. Дай-ка малыша Мне!
Зик почтительно склонил голову и передал Бобби Господу. Любящий Создатель всех детей прижал мальчика к Себе и, сказав всем: «Увидимся на празднике!», зашагал прочь.
Отойдя от толпы, Иисус поставил ребенка на землю, и тот сделал несколько первых неуверенных шажков, подобно новорожденному олененку, потом побежал, потом пару раз высоко подпрыгнул, потом со всего размаху упал и с восторженным криком заболтал ногами. Неужели правда, что весь последний год онне мог даже поднять руки?
Крис вспомнил свою первую встречу с Сыном Божиим по прибытии в рай. Он только что заново родился в новом мире, и Господь разговаривал с ним Один на один. О, какое это было чудесное, незабываемое ощущение! Теперь и маленький Бобби наслаждается безраздельным вниманием любящего Бога. Крис был искренне рад за малыша, но не завидовал, ибо не мог пожаловаться на недостаток общения с Богом — Его присутствием была наполнена каждая минута, и Крис чувствовал, что день ото дня становится ближе к Господу. Дело было не только в их ежедневных разговорах наедине, но и в удивительном общении с Богом через сотворенных Им существ — людей и ангелов.
Зик посмотрел вниз, и его сияющее лицо померкло: он увидел плачущих родителей Бобби.
— Это самое ужасное. Мы-то понимает, что малышу тут лучше, а они —■ нет. Они будут страшно горевать о нем. Помолимся за них, Крис?
Крис опустился на колени и начал молиться вслух, а рядом, держа его за руки, стояли на коленях Зик и Нэнси, кивая в такт его словам. Крис вспоминал тот страшный день, когда Сью, Ан-
жела, маленький Крис и он сам готовы были умереть от горя, потеряв самое дорогое существо на свете. В тот час их утешал Господь, и поддерживали молитвы святых, а сейчас он вновь встретился с Дженни и может видеть ее каждый день. Раньше он будто разглядывал великое произведение Художника с обратной стороны и видел лишь суровые нити холста с просочившимися пятнами краски, а теперь, наконец, обошел мольберт кругом и увидел несравненной красоты шедевр.
— Великий Боже, дай им силы пережить атаку вражьих сил и сохранить свою глубокую веру в Тебя. Дай им понять, что Ты плачешь вместе с ними, ибо знаешь, как ужасно потерять единственного сына. Помоги им разглядеть в туманных далях тот счастливый день, когда они вновь смогут обнять Бобби.
Крис замолчал, но остался стоять на коленях. Он вдруг подумал, что после гибели Дженни его мама наверняка молилась за него и Сью, как Зик с Нэнси молятся сейчас за родителей Бобби. Теперь он всегда будет спешить в небесный роддом вместе с Зи-ком и Нэнси, чтобы встречать членов семьи маленького Бобби. Их радость будет его радостью!
Внезапно он увидел Джейка, Джанет и Каролину. Разговор у них шел невеселый, и сердце Криса сжалось. Он начал молиться и за них, надеясь, что однажды они взойдут в Царствие и попадут прямо в его объятия.
Толпа начала редеть, у каждого были свои обязанности на предстоящем празднике. Несколько человек недалеко от Криса бурно обсуждали, чем лучше угостить маленького Бобби, который так долго не ел нормально, и как ему обязательно понравятся небесные яства, которые превосходят самые изысканные блюда лучших земных ресторанов, и как мальчик удивится, когда поймет, что стал ощущать вкус намного тоньше, чем даже когда был здоров.
Зик и Нэнси продолжали стоять близ врат рая, они обнимались с многочисленными родственниками и славили благость Всевышнего. Прабабушки, пратетушки, прадядюшки только и говорили, что о сегодняшней радости, когда еще один член семьи вернулся домой из тяжкого странствия.
Семнадцатилетняя девочка отложила книжку. Страницы были густо испещрены пометками, некоторые строчки подчеркнуты даже дважды — конечно, надо было взвесить все варианты! Наконец-то выбор сделан. Получится довольно-таки грязно, но зато быстро и надежно. Девочка проскользнула в ванную и приоткрыла шкафчик с шампунями и кремами. В уголке лежала мамина бритва с набором старомодных стальных лезвий. Каролина вытащила одно лезвие и осторожно потрогала пальцем острый край. Подойдет! Она присела на край ванны и безразлично уставилась на старую трещинку на стене. Жажда жизни, свойственная молодым, куда-то иссякла, и ей на смену пришла неведомая, чужая сила, заставлявшая стремиться к смерти. Каролина поднесла лезвие к запястью, примерялась: то ли место описывалось в книге. Одним резким, острым, бесповоротным жестом она зачеркнула свою короткую жизнь. Из вен хлынула кровь, и девочка пододвинулась так, чтобы не запачкать коврик на полу. Пусть течет в ванну, все маме меньше убирать придется. Лицо девочки побледнело, она покачнулась и упала в ванну, а ее жизнь продолжала стекать в трубу. Слабея, Каролина все же смогла повернуть голову на скрип двери. Встретившись глазами с нежданным свидетелем, она закричала: «Это все ты, ты! Ты во всем виноват! Я тебя ненавижу! Ненавижу!»
— Стой, Каролина, доченька, остановись! Не надо! Не надо! — Джейк выкатился из постели, упал на четвереньки, но сразу вскочил и бросился в прихожую, включая по пути все лампы. Чемпи молча следовал за ним с тревожным выражением на морде, готовый отразить атаки всех врагов, как только будет ясно, где они. Джейк остановился в центре гостиной и беспомощно огляделся по сторонам. На часах было 4:30 утра.
Он опять сорвался с места, вбежал в ванную, зажег свет и там, потом внимательно осмотрел все углы. Никого. Он осторожно сел на край ванны и зачем-то включил воду. Так, глядя на бегущую воду, он просидел минут пять без движения.
Джейк подъехал к дому Сью Кильс и припарковался на обочине под хорошо знакомым кленом. Он помнил, как Сью и Крис высадили молодой саженец перед домом как только переехали сюда двадцать лет назад, и с тех пор тот превратился в стройное взрослое дерево с роскошной кроной. Вдруг, прямо на глазах у Джейка, желтый лист с багровыми прожилками оторвался от ветки и заскользил в потоках воздуха, подобно миниатюрному дельтапланеристу, который пытается продлить свой полет. Увы, конец твой неотвратим, вон сколько шуршит по земле твоих собратьев... Джейк поежился. Середина ноября, в Орегоне начинается зима. Надо бы идти в дом, а не сидеть в холодном кабриолете с выключенным двигателем. Но он продолжал сидеть и перебирать события рано начавшегося утра: в 6:45 позвонил Джанет, чтобы убедиться, что с Каролиной все в порядке. На слово не поверил, попросил специально сходить в спальню дочери и убедиться, что она дышит. Джанет почувствовала, что голос у него был странный, но он настойчиво и неубедительно заверил ее в обратном. Не рассказывать же ей свой страшный сон. Джанет немного удивленно сказала, что она рада его вниманию к дочери, и он понял, что она беспокоится за него. Она всегда могла догадаться по его голосу, когда что-то было не так. Он так и не лег спать с половины пятого, ему было страшно даже заходить в спальню.
До назначенного времени оставалось несколько минут, да и на встречу с таким контингентом он не рвался, но все-таки вылез из машины и грустно посмотрел на раскидистый клен. Неужели кто-то, правда, прятался за этим деревом, потом подполз под красный джип Дока с самой обыкновенной ножовкой, но с необыкновенно сильным желанием убить человека. Джейк обвел взглядом гладко заасфальтированную стоянку перед домом, мечтая о том, чтобы земля умела бы говорить, и гадая, какую историю она могла бы поведать ему. В доме его ждали противники абортов, целая комната фанатиков, и сейчас они судачат о нем, а когда он зайдет, повиснет тишина, и двадцать пар глаз уставятся на него, а потом все набросятся на него и попытаются обратить в свою веру. Как не хочется туда идти! Его взгляд остановился на дешевой машине, которую водил Крис, — на бампере наклейка «Служу лишь Богу одному!» — и чувство неловкости усилилось.
— Дядя Джейк, вы здесь? Здрасьте! — послышался невнятный голос, который ни с чем не спутаешь. Луч света среди мрачных туч. Джейк немного расслабился и приветствовал мальчика с искренней улыбкой:
— Привет, привет, Крис!
Ребенок набросился на Джейка с той же бурной радостью, с какой Чемпи приветствовал хозяина после командировок. Однако, в отличие от Чемпи, маленький Крис продолжал расти, и тупая боль в спине и боку напомнили Джейку о недавней аварии.
— Я сам собираюсь в школу. И я сам готовлю себе завтрак, потому что мама молится с друзьями.
— Да ну? Сам готовишь завтрак? И что готовишь?
— Кукурузные палочки с молоком! — малыш произнес это с такой важностью, будто трудился над земляничными блинчиками и крем-брюле для королевского фуршета.
— Вот это да! Дашь попробовать?
— Я тебе целую тарелку сделаю, хочешь?
— Да нет, Крис, я ведь уже позавтракал. — Это была совсем безобидная ложь, но Джейку вдруг стало ужасно стыдно за то, что обманул такого милого, наивного ребенка.
— А у мамы там приготовлены пончики для всех, кто придет. Она сказала, что купила твои любимые, — мальчик произнес последние слова шепотом, и Джейк еле удержался от смеха, глядя на заговорщицкое выражение его лица.
•— Ну-у, пончик-то я съем, это обязательно.
— Дядя Джейк, а знаешь что?
— Что?
— Это секрет про мою сестру Анжелу. Но тебе мама разрешила рассказать.
— А что с Анжелой?
— У нее будет маленькая ляля! — Крис даже подпрыгнул от возбуждения.
— Ого! Здорово! Поздравляю. Так, значит, теперь ты будешь «дядя»! — Джейк задумался, а потом присел на корточки и спросил: — Крис, а хочешь сходить со мной на настоящий баскетбольный матч?
— Правда? Правда, дядя Джейк? Ура! Сейчас спрошу у мамы!
Маленький Крис побежал было в дом, потом вернулся, ухватил Джейка за руку и потащил за собой, по пути сообщая еще одну новость, о которой забыл оповестить:
— В четверг мама полетит в Нью-Йорк к тете Адели!
Такой он, этот ребенок — бездонный источник самой разнообразной информации. Подожди-ка! В Нью-Йорк? В четверг?
Сью встретила Джейка в дверях, обняла и с искренним чувством проговорила:
— Я так рада. Проходи.
Он последовал за ней и оказался в знакомой гостиной, где сидело четверо человек.
— Джейк, познакомься: это Бетти Бреннер, Сюзанна Ларго, Том и Зоя Селларс. А это Джейк Вудс, он был Крису как брат.
Такое представление тронуло Джейка. У Сью и Криса были совсем иные взгляды на жизнь, чем у него, но эти различия так не смогли разрушить их дружбу.
Приветствую вас, Джейк. Я все время читаю вашу колонку, и теперь рад познакомиться лично, — произнес Том Селларс, пожимая его руку.
А я заметил, заметил, что ты «читаешь» мою колонку, а не «обожаешь» мою колонку. Да-а, здесь другой мир.
Дамы также заверили Джейка, что им очень приятно с ним познакомиться, и Сью усадила его в кресло. Перед ним она поставила «его» кофейную кружку с эмблемой футбольной команды «Морской орел», а через минуту вернулась с подносом пончиков.
Она обнесла всех, но Джейк заметил, что она отложила его любимые на край, и поворачивала поднос другой стороной, так что когда дошла его очередь, он с удовольствием переложил их себе на тарелку. Первое положительное событие за сегодняшнее утро. Что ж, с большой кружкой черного колумбийского кофе и глазированным пончиком это сборище уже не кажется таким страшным.
Тем временем подошли еще люди, их тепло приветствовали Сью и остальные, и не прошло и пяти минут, как в гостиной сидело шестнадцать человек, среди которых Джейк узнал Алана Вебера, пастора, читавшего проповедь на заупокойном богослужении. Кажется, они с Крисом были друзьями.
Сью сразу ввела присутствующих в суть дела:
— Я лишь некоторых предупредила о цели сегодняшнего собрания, чтобы раньше времени всех не распугать.
Кто же так начинает, Сью!
— Хочу, чтобы вы знали: мнение Джейка не всегда совпадает с моим, но я ему доверяю, и то, что он сейчас вам расскажет — чистая правда. Это имеет отношение к гибели Криса и его друга, доктора Лоуэлла. Вы можете быть совершенно откровенны с Джейком, ничего из сказанного вами не попадет в «Трибьюн». Что еще сказать? Слово тебе, Джейк...
— Ну, во-первых, спасибо, конечно, что пришли. И прежде всего хочу попросить вас об одолжении — необходимо, чтобы все, сказанное мной, осталось между нами. Это очень важно.
Несколько человек кивнули, но Джейк со стыдом вспомнил, как с легкостью отправлял в печать доверенные по секрету факты, и скептически покачал головой. Беда в том, что этих людей он проконтролировать не сможет. От необходимости довериться им он волновался еще больше.
— На самом деле, все это настолько серьезно, что если кто-то из вас не может обещать полной конфиденциальности, я попросил бы этого человека покинуть собрание прежде, чем мы перейдем к сути дела.
Ни один не двинулся с места. Сидят, будто к стульям прирос-ли. Ладно, будь что будет.
— Короче, ситуация такая. Есть основания предполагать — точнее, нет, не предполагать — есть достоверные факты, указывающие на то, что Крис и Док... доктор Лоуэлл... были преднамеренно убиты.
Слова Джейка явились для всех присутствующих явным шоком. У нескольких женщин хлынули слезы; двое, сидящие по обе стороны от Сью, сочувственно ухватили ее за руки. Как журналист со стажем, Джейк отметил свою маленькую победу и похвалил себя за успешное начало. Теперь аудитория была у его ног.
— Неизвестный злоумышленник фатально повредил машину доктора Лоуэлла. Я не следователь из отдела убийств, но в течение нескольких лет мне пришлось заниматься журналистскими расследованиями. Погибшие были моими близкими друзьями, и поэтому я делаю все возможное, чтобы помочь полиции выйти на след преступника. Как сказала Сью, все это совсем не для публикации. Мы просто хотим найти убийцу.
Джейк остановился, не зная, как лучше сформулировать свою следующую мысль. Сью пришла к нему на помощь:
— Следователь из отдела убийств попросил Джейка составить список имен всех, кто мог иметь основания недолюбливать доктора Лоуэлла или желать отомстить ему за что-либо. Поскольку требовалось включать в список всех, даже самых маловероятных кандидатов, он получился очень длинным, и вполне возможно, что все эти люди совершенно невиновны. Однако, и для нас с вами это неудивительно, одними из первых в числе лиц, имевших претензии к доктору Лоуэллу, оказались активисты движения «Право на жизнь».
— Вы хотите сказать, что мы все тут... под подозрением? — с сомнением спросила Бетти Бреннер.
— Нет, нет, что вы, — поспешил успокоить ее Джейк. — Я лишь хотел узнать, не знаете ли вы лично кого-нибудь, кто имел особенно сильную неприязнь к доктору Лоуэллу. Может быть, кто-то ему угрожал, выкрикивал ругательства в его адрес, толкал его, писал ему письма, следил за ним, вообще вел себя агрессивно или рассуждал о необходимости насильственных мер.
Повисла долгая пауза, потом заговорил Том Селларс:
— Мистер Вудс, боюсь, у вас сложилось неверное представление о нас. Нет, действительно, я много лет регулярно читаю вашу колонку и могу утверждать совершенно точно: вы нас не за тех держите. Конечно, если смотреть по всей стране, случаи агрессии против гинекологов были, но наша группа, как и подавляющее большинство подразделений движения «Право на жизнь», придерживается ненасильственных методов борьбы. Мы и против абортов протестуем именно потому, что это агрессия, насилие против беззащитного человечка.
— Среди нас нет ни одного, ни одного человека, кто замыслил бы что-нибудь подобное! — добавила Бетти. — Мы приходим к абортариям для того, чтобы донести до женщин правду и предложить им другие варианты решения проблемы.
— Может быть, — вмешалась Сюзанна Ларго, — вам было бы легче разобраться во всем, если бы вы поняли, что мы делаем в абортариях. — Ее голос дрожал от возмущения. — Посмотрите, это фотография нерожденного младенца!
Ну, все пошло-поехало. Пропаганду развернули. Джейк сделал каменное лицо и нехотя посмотрел на нежно-розовое существо с крошечными глазками, ушками, ротиком, носиком, пальчиками.
— В абортариях пациенткам внушают, что это всего лишь кусочек ткани, а ведь это неправда. Мой муж — врач, и сама я медсестра, как Сью. Мы считаем своим долгом просвещать женщин в этом вопросе, они имеют право знать, на что идут. А со своей стороны мы предлагаем им другие способы выхода из ситуации, и никому мстить не собираемся.
— Давайте не будем горячиться. Для всех нас это больной вопрос, — вступил в разговор Алан Вебер. По наступившей тишине Джейк понял, что к голосу этого человека здесь прислушиваются. — Но Джейку нсшного труднее, чем нам. Могу представить, чего ему стоило решиться прийти на наше собрание! Поставьте себя на его место. Он потерял двух лучших друзей. Мы с ними как-то раз вчетвером играли в гольф — я видел, что это была особенная, даже уникальная дружба. Никаких тайных
целей у него нет. Лично я доверяю и ему и Сью. Нам не надо видеть в Джейке вражеского лазутчика, а Джейку не надо чувствовать себя в стане врага. Сейчас наш гость пытается найти истину, а разве мы с вами можем быть против поиска истины? Джейк, не надо извиняться и оговариваться, очень хорошо, что ты пришел к нам за помощью. Лично я среди сторонников жизни встречал только одного господина, который мог бы совершить нечто подобное. Он ни в одной из групп не числился, но на ралли в прошлом году приходил. У меня дома даже его имя где-то было записано, я поищу. И хотя я сомневаюсь, что он на самом деле решился бы на преднамеренное убийство, его имеет смысл проверить.
— 9to очень ценная информация, спасибо.
Заговорила женщина лет сорока пяти:
— Полтора года назад мне довелось немного общаться с доктором Лоуэллом. Мы тогда пикетировали его больницу из-за таблетки RU-486. Помню, в первый день он проехал мимо нас с улыбкой на лице, глядя прямо перед собой, будто не заметил никого. А спустя несколько недель постоянных протестов мы ему сильно надоели. Он грозил нам кулаком из окна машины, а однажды направил свой джип прямо на нас, как будто хотел нас переехать. Конечно, вряд ли он хотел нас сбить, но я очень испугалась. И все же я скажу вам совершенно искренне: у меня не было ненависти к доктору Лоуэллу. Да, я не понимаю, как человек, который закончил мединститут и прекрасно знает все факты о нерожденных детях, может все равно убивать их. Но у меня не было к нему ненависти! Если хотите знать, мы молились за него — прямо там, на тротуаре, где он чуть не сбил нас. Мы просили Бога открыть ему глаза. Пусть бы он понял, что творит! Можете не верить мне, но мы любили его, да, любили и желали ему добра.
— Вот вы спросили, не писал ли кто ему писем, — сказала Бетти. — Так рот, л писала. Но я не угрожала. Это было письмо о клятве Гиппократа, ведь врачи дают обет защищать жизнь человека, а не отнимать ее. Да, нас часто обвиняют в излишних эмоциях, но как же можно без эмоций говорить о детях? Нерожденные дети — такие же, как рожденные, только меньше, слабее, ранимее. Им нужна защита. И некоторые из присутствующих — по крайней мере, трое — знают все это не понаслышке.
Ее глаза наполнились слезами.
— Из тех, кто в этой комнате, только вам не известно, — продолжила Бетти, глядя Джейку прямо в глаза, — что у меня было два аборта, один на раннем сроке, другой на позднем. Я не знала, на что я иду, или не хотела знать. Я обратилась в организацию «Планирование семьи», и меня там заверили, что аборт — процедура простая, а потому — лучший способ решения всех моих проблем. Вот я и согласилась. А через два года я пришла к ним опять. А потом у меня начались приступы необъяснимой тревоги, мысли О самоубийстве, ночные кошмары о детях, которые спрашивают, За что я их убила — короче, все симптомы по полной программе. Только после нескольких лет тяжелейшей депрессии я прочла в одном женском журнале о сйндроме пост-абортного стресса.
Губы ее дрожали.
— В общем, если и кажется, что некоторые из нас слишком Эмоционально реагируют, то это лишь потому, что смерть ребенка пережить не так-то легко. А о докторе Аоуэлле я много думала потому, что... он-то и делал мне второй аборт.
Женщина, сидевшая рядом с Бетти, обняла ее и зашептала ка-кие-то утешающие слова. По глазам Сью Джейк понял, что эта подробность о Доке была ей раньше не известна.
Один из мужчин в деловом костюме, среднего возраста, сказал:
— Честно говоря, я знаю одного парня, который приходил к больнице и устраивал скандалы. Несколько раз кричал на доктора Лоуэлла, когда тот проезжал мимо. Однажды тот опустил окно автомобиля, и они вступили в перепалку. Мне было страшно неловко за это происшествие, я того парня отвел в сторону и проработал. Ты, говорю, если себя сдержать не можешь, сиди дома и Не ходи сюда, а то всех нас подводишь. Он и перестал приходить. Я не хочу его имени вслух называть, но скорее всего, это тот же самый господин, про которого говорил Алан. Я вам его имя запишу, но вы не думайте, будто я считаю, что он и есть убийца.
— Конечно, я не думаю. Спасибо за помощь.
— Знаете, — задумчиво сказал Том Селларс, — вы могли бы взглянуть на это ужасное происшествие под другим углом. Я обычно не разговариваю с пациентками абортария — моя жена берет это на себя — но если с женщиной приходит муж или приятель, я подхожу к ним и завожу разговор. Так вот, я видел по крайней мере двух мужчин, с которыми мне как раз не удалось пообщаться лично, которые возвращались в больницу некоторое время спустя и угрожали отомстить за свою женщину или ребенка. Даже мне было страшно. Имен я, конечно, привести не могу. За себя скажу, что твердо придерживаюсь принципа ненасильственной борьбы, но есть мужчины, которые не разделяют моих мирных взглядов. Они готовы пойти на самые крайние меры, чтобы наказать врача, искалечившего их жен и убившего их детей.
— Можно вопрос, мистер Вудс? — вдруг спросила беременная женщина лет двадцати пяти. Джейк оценил, что она должна быть где-то на шестом месяце.
— Конечно.
— А вам не приходило в голову, что доктора Лоуэлл мог убить кто-то, вместе с ним занимавшийся абортами и таблеткой RU-486?
— В смысле?
—. Сами подумайте, люди, которые зарабатывают на жизнь, убивая невинных младенцев, вполне могут убить и взрослого.
Джейк поднял брови.
— Ну, знаете, это очень маловероятно.
— Ваша основная версия тоже не очень достоверна, вам не кажется? Но у меня еще один вопрос. Мог ли преступник знать, что Крис тоже окажется в машине?
Джейк поколебался, но ответил:
— Полиция рассматривает этот вариант как возможный, но маловероятный.
На лице Сью никакой реакции не проявилось. Беременная женщина продолжила:
— Некоторые ярые защитники абортов говорили о Крисе ужасные вещи, я сама слышала. На мирных пикетчиков вопили нечеловеческим голосом, нападали с кулаками, кусали, таскали за волосы. И я не исключала бы тех, кто работает в абортариях, из числа подозреваемых. На такой работе человек становится черствым, безжалостным, перестает ценить жизнь людей. И даже если основной мишенью был* доктор Доуэлл, причиной убийства могли быть его внутренние размолвки с коллегами. Может быть, кто-то произвел аборт очень неудачно, и это надо было скрыть, а доктор Доуэлл знал. Может быть, они не поделили прибыль. Может быть, кто-то из сотрудников имел на него зуб. Вы проверяли врачей, которые с ним работали?
— Конечно, да, но я очень сомневаюсь, чтобы подобное преступление могло быть делом рук врача.
— Эх, мистер Вудс, мистер Вудс... Не надо себя обманывать. Врачи — те же люди, что и все, просто учились подольше и ходят В белых халатах.
Эти слова произнес мужчина лет шестидесяти, одетый хотя в джинсы и свитер, но явно из самого дорогого магазина. Джейк давно обратил внимание на этого молчаливого участника встречи, он был, очевидно, из высшего общества, держался с достоинством. Манера говорить у него оказалась неторопливая и отчетливая, как у тех, кто по долгу службы вынужден много объяснять.
— Мое имя Джим Барнс, а вообще-то многие зовут меня «доктор Барнс», поскольку я акушер-гинеколог и работаю в клинике, — представился говорящий. — Было время, когда я тоже производил аборты. Я убеждал себя, что делаю это ради женщин, но, на самом деле, ни секунды бы не пробыл в том отвратительном месте, если бы не деньги. До обеда я успевал заработать тысячу долларов, а остаток дня играл в гольф. В нашем штате гинеколог в абортарии зарабатывает в три раза больше, чем обычный аку-Шер-гинеколог в женской консультации или роддоме. Уверяю вас, Ва убийство детей платят куда охотнее, чем за их рождение. Прибавьте к этому полное отсутствие ночных дежурств и внеурочных вызовов — аборт ведь операция плановая. А когда денежки текут рекой, к этому привыкаешь, как к наркотикам: хочется больше и больше. Так было и со мной. Запросы растут, и вот на
тебе висят выплаты за виллу на берегу океана, за членство в гольф-клубе, за новую яхту. К обычному жалованию так просто уже не вернешься. Короче говоря, легко в этот бизнес попасть, легко там оставаться, но очень трудно вырваться из порочного круга. Скоро ты начинаешь увеличивать количество часов в операционной и уменьшать время на консультации, осмотры и приемы, но при этом оправдываешь свои действия очень и очень рационально. Аборты калечат врачей, превращают их в алчных, кровожадных зверей. Способен ли врач на убийство? Еще как! Нет, конечно, не каждый хирург-гинеколог автоматически превращается в бандита с большой дороги в буквальном смысле слова. Не каждый. Но не снимайте подозрения с человека лишь на том основании, что он окончил мединститут. Вы почему-то думаете, что доктора нравственно выше и чище, чем остальное население. Это не так. Я по себе знаю.
Разговор продолжался еще около получаса, и Джейк с удивлением отметил про себя, что обсуждение идет совсем в ином направлении, чем он ожидал. Впрочем, он почувствовал, что начинает лучше разбираться в этих людях. Раньше Сью и Крис казались ему уникальными экземплярами, сохранившими человеческое лицо, несмотря на общение с невежественными, высокомерными фанатиками. Теперь, после того как лед первых минут растаял, враждебность с обеих сторон улетучилась, и Джейк задумался. Неужели он ошибался в этих людях, оказавшихся умными, образованными, заботливыми? Он вдруг осознал, что за все годы работы журналистом он встречался с десятками и сотнями самых своеобразных групп и движений, но впервые вот уже целый час доброжелательно беседует с противниками абортов.
В 8:00 собрание закончилось, и все быстро откланялись. Сью вышла на крыльцо проводить гостей. В гостиной остались только Джейк и доктор Барнс, который почему-то замешкался.
— Честно говоря, я хотел вас кое о чем спросить, но не стал при всех, — пояснил он, слегка понизив голос. — Ваш друг когда-нибудь рассказывал о том, каково ему работается в абортарии?
— Вообще-то нет. А что?
— Я тоже не могу это описать так, чтобы вы себе это хорошо представили. Знаете, все, что там делается, противоречит всему, что составляет профессию врача.
— То есть?
— Я говорю вам совершенно серьезно. Суть клятвы Гиппократа в том, чтобы навеки развести убийство и профессию медика. Я Для вас принес текст этой клятвы, а также Женевскую декларацию, принятую после Второй мировой войны, где сказано, что врачи-фашисты опозорили профессию доктора.
Джейк взял в руки листок плотной белоснежной бумаги с четким текстом, крупно отпечатанным стандартным шрифтом на дорогом лазерном принтере. В верхней части страницы он прочитал: «Клятва Гиппократа», далее шел немного забавного стиля текст, в середине которого курсивом был выделен пункт:
Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария.
В некотором замешательстве от слова «пессарий» Джейк перевел взгляд ниже, где значился заголовок: «Женевская декларация Всемирной медицинской ассоциации, 1948». Предпоследний пункт декларации был также выделен курсивом:
Я буду проявлять высочайшее уважение к человеческой жизни с момента ее зачатия и никогда, даже под угрозой, не использую свои медицинские знания в ущерб нормам гуманности.
— Ну, что ж, спасибо, доктор Барнс. К сожалению, я сейчас очень спешу, мне сегодня колонку сдавать...
— Еще на секунду задержитесь, пожалуйста. У меня для вас еще есть статья из журнала Ассоциации врачей США. Она об искусственном прерывании беременности и о том, что творится за стенами абортариев. Там же приводится официальное мнение ААВ о гинекологах, производящих аборты, датируемое 1871 годом. Весьма любопытный документ. Почитайте.
И почему этот народец всегда норовит всучить свои агитки? Можно подумать, мне читать нечего.
— Все сводится к тому, — продолжал свою мысль доктор Барнс, — что гинекологи, работающие в абортариях, считаются в медицинских кругах изгоями. Они много зарабатывают, но за настоящих докторов их не принимают. Другие врачи рассказывают о них обидные анекдоты. Все это довольно-таки неприятно — не забывайте, я был одним из них. Многие злятся, некоторые впадают в депрессию. И я понимаю, что чувствовал ваш друг, под каким прессом он жил. Меняется твой характер, твои жизненные ценности, твое поведение. Я помню, что эта клоака сделала со мной, с моей семьей, с детьми, со всей моей жизнью. Я только сейчас начинаю приходить в себя.
— Рад за вас, доктор, но мне, действительно, пора. Спасибо за интересную беседу...
—Еще один маленький момент, Джейк, и я вас отпущу. У меня есть друг-психиатр, он мне очень помог. То есть, это сейчас я считаю его своим другом, но вначале я пришел к нему просто как пациент. Он специализируется на синдроме постгравматического стресса. Он много работает с ветеранами Вьетнамской войны, а также у него немало пациентов, и мужчин и женщин, перенесших психическую травму из-за абортов. У него наблюдались потенциально опасные люди, так или иначе связанные с производством абортов, в том числе жители нашего города. Если у вас есть основания думать, что вашего друга убили в связи с его деятельностью в этой сфере, доктор Сканлон может оказаться для вас ценным источником информации.
Джейк не собирался встречаться ни с каким психиатром, но из вежливости кивнул:
— Ясно. Сканлон. Запомню. Надо будет мне его найти.
— Не надо искать, я дам вам его визитку. А кроме того, у меня для вас подарок. Дело в том, что доктор Сканлон всегда очень занят, не говоря уже о том, что его время стоит весьма приличных денег. — Барнс усмехнулся. — Но я к нему записан на сегодня, на 15:00, и хочу, чтобы вместо меня пошли вы.
— Ну, это уже лишнее.
— Джейк, не отказывайтесь. Если вы, правда, хотите разоб-
раться в этом вопросе, лучше него вам никто не поможет. Если вы попробуете договориться с ним о встрече, скорее всего, он на-, значит вам какое-то неудобное время и очень нескоро. А я позвоню ему и предупрежу, что вы придете в 15:00 вместо меня. Честно говоря, мы с женой давно не проводили время вдвоем, вот я и свожу ее за город. Договорились?
Джейк с сомнением прочитал адрес на визитке и вздохнул.
— Ну, ладно. Это всего в пяти кварталах от редакции «Трибь-Юн». Схожу, пожалуй, к вашему другу-психиатру, раз уж вы так настаиваете.
— Вот и прекрасно. Мне счет приходит сразу за весь месяц, так * Что стоимость одной консультации будет моим скромным вкладом в ваше расследование. Крис куда больше сделал для меня. Он был одним из самых...
Доктор Барнс запнулся, глаза его покраснели, и он не стал продолжать.
Про Криса никто не может спокойно вспоминать... Зачем отворачиваться? Я все понимаю.
Доктор Барнс, наконец, ушел, и Джейк с облегчением развалился в кресле. Вернулась Сью, а с ней и маленький Крис, которому до автобуса оставалось еще двадцать минут. Втроем они с удовольствием и не спеша проболтали «ни о чем» до той минуты, Когда раздался гудок школьного автобуса. t -Я побежал, дядя Джейк. А когда вы за мной заедете в пят-\ Ницу?
|; — Без пятнадцати шесть. Пойдет? — Джейк поднял глаза на
| Сью, и та с улыбкой кивнула. — Мы с тобой еще в кафе заедем.
Куплю тебе бутерброд с котлетой.
|» ' И жареную картошечку?! — с восторгом спросил Крис, как 1 ®УДТ0 это была мечта всей его жизни. Он стоял перед открытой I Дверью автобуса, полного таких же маленьких даунят со странными раскосыми глазами, и друзья, наверняка, слышали их разговор.v
— Не только картошку, но также жареные луковые кольца, а Mi десерт — шоколадное мороженое! Все, что хочешь, — со сме-
* МОМ ответил Джейк. Сью просияла.
Крис, на седьмом небе от счастья, величественно вплыл в автобус. Едва оказавшись в салоне, он начал отчаянно жестикулировать, оборачиваясь на Джейка и тыча пальчиком в стекло. Явно рассказывал одноклассникам о том, что «вон тот дядя» работает в газете, и что он был лучшим другом папы, и что в пятницу он возьмет его на стадион и даже купит жареной картошечки. Автобус увез их восхищенные взгляды, но Джейк продолжал смотреть на дорогу. В се-таки удивительный люльчишка. Поговоришь с ним — и будто гора с плеч свалилась. Маленький Крис наслаждался жизнью, радовался самым обыкновенным вещам. Джейк иногда думал, что такое восприятие реальности должно бы быть нормой для всех людей, но почему-то дано лишь единицам.
Джейк заметил перед домом машину, до этого загороженную автомобилями гостей.
— О, так Анжела здесь?
— Да, Брюс в командировке на три дня, вот она и решила пере-ночевать у нас. Она ждет ребенка, представляешь? Мы так рады! Зайди, она так давно тебя не видела. Не бойся, она уже проснулась, я видела, как она стащила тарелку с пончиками из кухни.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Джейк вспомнил:
— Так ты в Нью-Йорк собралась? Мне Крис уже отчитался.
-- Да, в четверг, первым рейсом — в 8 утра. К сестре полечу, она не смогла приехать на похороны и так извинялась, но как бы она приехала? Бедная Адель даже ходить не могла, так была больна. Так что до понедельника побуду у нее.
— Хорошо, что собралась съездить. Отдохнешь.
— Надеюсь! — Сью остановилась перед спальней Анжелы. — Доченька, ты там? — Не получив ответа, она заглянула в комнату, где стояла швейная машинка, а потом в кабинет. Как раз там и оказалась Анжела — она сосредоточенно сидела перед отцовским компьютером.
— Я видела, как ты стащила пончики! Привет от всех, оставшихся без завтрака! — шутливо сказала Сью.
Анжела обернулась и расплылась в улыбке.
— Дядя Джейк!!!
Она обняла его с той же сердечностью, как Сью, и Джейк от-/ метил, как мать и дочь все-таки похожи.
— Поздравляю с беременностью. Рад за тебя.
— А я сама как рада! Только волнуюсь немного, и мама тоже.
— Над чем трудишься?
, — И не спрашивайте. Застряла тут, ничего не получается.
— Не может быть, ты же папина дочка, компьютер знаешь, как свои пять пальцев.
В общем, да. Но тут что-то непонятное. Я взялась распечатать все папины файлы, ведь он вел дневник, и письма тоже здесь хранил. Некоторые такие личные, прямо сердце разрывается читать. Я хочу каждое слово сохранить, чтобы мой ребенок, когда подрастет, смог бы прочитать все, что писал дедушка...
Голос Анжелы дрогнул, и Сью немедленно бросилась к ней и прижала к себе. Джейк с некоторой завистью подумал о наследии, которое Крис оставил своим детям и внукам. Теплое чувство, Не покидавшее его после вчерашней встречи с Каролиной, омрачилось. Если бы он погиб вместе с Доком и Крисом, что бы он Ьставил единственной дочери. Страшно подумать. Он поежился И отогнал такие мысли подальше. К счастью, Сью уже перестала обнимать Анжелу, и та готова была продолжить разговор.
— Я уже распечатала несколько сотен страниц, — пояснила Анжела, показывая на бумажную ленту с перфорацией и дырочками ПО краю, бело-черной рекой выходящую из примитивного матричного принтера. — Но осталась группа файлов, сохраненных в директории «КОД». Думаю, имеется в виду, что файлы закодированы, поскольку их там всего четыре, и они все закрыты для доступа.
— Закрыты?
— Смотрите сами. Когда я пытаюсь открыть любой из них, на Цкране появляется вот это.
Анжела щелкнула мышкой один из файлов, и на экране появилась надпись: «Введите пароль».
— Здесь пятнадцать ячеек, и надо подобрать точную комбинацию. Я перебрала все возможные варианты, которые, как мне кажется, папа мог бы использовать, но толку никакого.
— Интересно. И кроме этих четырех, остальные файлы все открыты для доступа? — спросил Джейк.
— Да. Самое странное, что это вообще непохоже на папу. Мы с ним кучу времени проводили за компьютером, он мне позволял все свои программы открывать, Интернетом пользоваться, сколько хочу. Я не помню, чтобы он когда-нибудь прятал файлы. Да и зачем? От кого? Он нам все рассказывал. А кроме того, — тут Анжела улыбнулась и хитро взглянула на Сью, — если он хотел бы что-то скрыть от мамы, то достаточно было бы уже просто сохранить это где-нибудь на диске без всякого пароля.
Сью сделала возмущенное лицо, но потом рассмеялась.
— Видишь, как они меня дразнят, Джейк? Ну, что поделать, не умею я этой штукой пользоваться.
— Я просто умираю от любопытства, — продолжила Анжела. — Все эти файлы сохранены недавно — в октябре, за две недели до папиной смерти.
Сью с восхищением посмотрела на дочь.
— Ты не расстраивайся, смотри, и так сколько распечатала. Я обязательно все прочитаю. Я уже перечитала все его любовные записки и поздравительные открытки.
Джейк откашлялся.
— Ну, ладно. Теперь мне, и правда, пора бежать. Ты, Анжела, сильно не загружайся на этот счет. Рад был тебя увидеть, держите меня в курсе, если что. Сью! Спасибо за пончики и за то, что заманила своих знакомых на эту встречу. У меня осталась пара часов, чтобы заскочить в редакцию, а то ведь твой доктор Барнс меня на прием к психиатру пристроил. — Джейк до сих пор не мог поверить, что добровольно отправится в психушку.
Спускаясь с ним по лестнице, Сью спросила:
— Ну и как продвигается расследование, вообще?
— Честно? Оно живет своей жизнью.
, Крис наслаждался величайшим преимуществом жизни в раю — здесь он, наконец-то, полностью освободился от самовлюбленности, столь свойственной людям на земле. В том мире ему приходилось все время работать над собой, бороться с эгоизмом. Теперь все это получалось естественно, поскольку он пребывал в Ком-то, Кто бесконечно превосходил его во всех отношениях и при этом , наполнял смыслом каждое мгновение его существования. Как глупо было бы прийти на праздник, где собираются интереснейшие из живших на земле людей, и провести весь вечер в мыслях о собственной персоне! Впрочем, в мыслях о себе нет ничего дурного, просто нужно ли тратить время на них, когда вокруг столько замечательных и разнообразных личностей? Одной из чудесных особенностей Царствия Божия оказалось удивительное счастье, Которое испытал Крис, став истинным и настоящим альтруистом. Отсюда, с этой вершины, он оглядывался назад и понимал, что искатели святости находят и святость и счастье, тогда как искатели счастья не находят ни того, и другого.
Он пытался сравнить свое теперешнее блаженство с моментами радости, пережитыми на земле. Ближе всего по ощущениям Оказалось восхищение бурей, когда он, как завороженный, смотрел на гнущиеся сосны и вслушивался в протяжные завывания ветра, подобные крикам дикого зверя... наслаждение от симфонического концерта, когда, казалось, душа отрывается от тела и устремляется под купол театра... восторг супружеской любви, когда Он в темноте прижимал к себе любимую жену и, теряя голову, шептал ей нежные слова... Читая захватывающий роман, можно забыться и, представляя себя среди главных героев, утратить счет времени. Насколько же прекраснее вдруг понять, что на самом деле ты среди главных героев, что ты живешь фантастической
жизнью, о которой мог лишь мечтать! Такова освобождающая сила Царствия небесного: ты становишься главным героем романа, исполнением своей мечты.
Крис до сих пор не мог привыкнуть к своему новому состоянию. Ему виделась картина: он не спеша идет по ночной улице, потом останавливается у маленького домика, где не задернуты шторы и видна ярко освещенная комната. Там сидит загадочная девушка и пишет письмо, она качает головой, шевелит губами, задумывается — но ему никак не догадаться, что в письме, с улицы невозможно разглядеть мелкие буквы, да и рука загораживает. Вдруг все меняется, и он уже рядом с девушкой, они сочиняют письмо вместе, теплый свет падает на белый лист, и каждое слово можно разобрать без труда. На земле Крис читал Слово Божие и находил для себя достаточно наставлений и указаний, чтобы относиться к жизни иначе, чем неверующие знакомые. Теперь же даже то, улучшенное, понимание казалось слабым и нечетким, его новое видение было подобно прояснившемуся экрану телевизора после удачной настройки принимающей антенны.
— Я захлебываюсь в воспоминаниях, Зиор. Люди и предметы, о которых я давно забыл, возвращаются ко мне еще более реальными, чем были на земле.
Великан кивнул.
— Тогда ты смотрел как через мутное стекло, сейчас ты видишь ясно. Пусть не до конца, но ясно. Ты не мог бы вспомнить того, чего никогда не слышал, не читал, не испытывал. Замечал ли ты, что мои объяснения кажутся тебе понятнее, если ты успел об этом поразмышлять, будучи на земле? Потраченное на размышление время не пропало даром. Не пропало и время, посвященное совершенствованию своей жизни по образу Божию. Теперь тебе есть, на чем достраивать.
— Ты хочешь сказать, что у одних жителей рая понимание глубже, чем у других?
Ангел помолчал, подбирая слова. Так воспитательница в детском садике ищет удачный ответ на вопрос маленького почемучки, чей разум еще подобен чистой странице тетради.
— Возьми пять выпускников школы, поступивших в один и тот . же университет. Они учатся вместе, но успехи у них разные. Каждый приходит со своим багажом знаний, который, в свою очередь,
* является плодом ихсобственных усилий в школьные годы — сколько времени они тратили на тот или иной предмет, не забывали ли делать домашних заданий, что в их жизни произошло за все годы до поступления в вуз. Так и здесь. Те, кто откладывал изучение Божия естества на потом, в райском университете начинает с азов И никак не может угнаться за остальными. Их радость полна, но возможности ограничены. В Священной Книге сказано: «Мы — Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять». Тот, кто пренебрегал порученными ему добрыми делами в том мире, в Царствии небесном неизбежно будет среди «троечников».
— Я знал, что Богу не безразлично, как мы проживем нашу Земную жизнь. Я столько раз говорил об этом другим людям. И все же оказывается, что она еще важнее, чем я думал!
— Многие люди просто не могут этого понять. Их разум наполнен безбожием настолько, что они не способны по-настояще-му поклоняться Господу и даже стараются избегать всего божественного. Они пошли по пути, на котором теряется смысл жизни и радость бытия. Сюда, в Царствие небесное, они восходят, Омытые кровью Христа, иначе в рай и не попасть. Однако они Совершенно не готовы к жизни в новом мире! — с болью сказал
I Зиор. Им приходится объяснять элементарные вещи, повто-рять одно и то же снова и снова. Как ты сам заметил, люди не j j Превращаются в небесных всезнаек по мановению волшебной , Палочки. Творец вселенной создал мир, где уживаются мудрость ? | И безумие, удача и проклятие, причина и следствие. Если жизнь Ц НЕ земле имеет смысл, ее влияние должно распространяться и в f'вечности. 1
— Я предполагал, что наши дела и мысли имеют непреходящее значение, но не представлял, как это выглядит. Мне каза-Аось, что в момент смерти милостивое прощение Божие уравняет Нас всех.
- Земной мир носит людей в своей утробе, пока они не родятся свыше, а потом нянчит их у своей груди до того дня, когда передаст в мир новый. Это все звенья одной цепи, и ни одно звено не пропадает зря. Все люди должны преобразиться, чтобы жить в Царствии небесном, но некоторым требуется более глубокое преображение, чем остальным. Дело не в прощении, а в том, как прощенный христианин живет после принятия этого дара. Важно, где его дела и мысли, где его сокровище — на небе или на земле. Прощение — лишь начало новой жизни, оно не отменяет закона жатвы, закона причинно-следственной связи. Оно не лишает смысла твои поступки и твой нравственный выбор. Знаешь, земную жизнь можно сравнить с генеральной репетицией, где все должно происходить точно так же, как на премьере. Точнее, нет
— это первое действие пьесы, а потому без нее и весь спектакль не имел бы смысла. Благодать Божия отмоет тебя от жестоких и эгоистичных поступков, но раны на руках и ногах Спасителя напоминают о дорогой цене, заплаченной за твою чистоту. Ты видел, как святые бросают венцы к Его ногам: они жалеют, что не принесли Ему больше славы, не совершили больше добра, не подарили ближним больше любви. А при этом ни одно доброе дело, даже самое маленькое, не ускользнула от очей Господа и ныне курится на алтаре небес, как сладкое благовоние.
— «И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, не потеряет награды своей», — вспомнил Крис.
— Именно так, Господин мой. Скоро ты сам станешь учителем!
— с удовлетворением сказал Зиор. — А знаешь ли ты, что твои добрые дела не только будут вечно помниться, но пребудут вечно? Бог может путешествовать по времени в любом направлении подобно тому, как мы гуляем по лесной тропинке, как нам вздумается. И нам дозволено возвращаться в прошлое, чтобы переосмыслять произошедшее.
— Как это, Зиор?
— Жизнь на земле подобна граммофонной записи или видеокассете, ее можно прокручивать вновь и вновь. Она не пропадает бесследно, а транслируется во вселенную, как телепередача.
Встань на кольцо Альфы Центавра, и увидишь землю четырехлетней давности. Отойди на третью планету системы Поллукса, что в созвездии Близнецов, и ты сможешь наблюдать за событиями так называемой Второй мировой войны. Вон, в той стороне сияет Бета Ориона — загадочная звезда Ригель, чьи спутники представляют собой огромные глыбы льда. Со второго видно самое начало Средних веков. А взойди на Аргос, восьмую планету невзрачной звезды Везен из созвездия Большого Пса, и на твоих глазах произойдут все удивительные чудеса жизни Иисуса Христа!
• Крис с восхищением смотрел на ангела, а тот продолжал:
— Человеческая жизнь вечна. Ничего не пропадает, а мчится СО скоростью света в бесконечность. То же, что совершилось во славу Христа, отделяется, отбирается из общей массы, как золо-тые слитки вымываются из простого песка, а затем возносится на Пьедестал на радость всем обитателям Царствия Божия. Мы, ан-|*елы, ценим все, что люди сотворили ради Господа, и не просто Наблюдаем за их делами, а участвуем в них вместе с вами. Когда-Нибудь мы с тобой отправимся в далекое странствие по истории, ■ТЫ станешь очевидцем величайших событий и узнаешь, как все
I Происходило на самом деле.
Крис представил себе, как он исследует историю, подобно спелеологу, изучающему замысловатую пещеру, и у него захватило Дух от такой потрясающей возможности. Тем не менее, у него Оставались сомнения.
— Я думал, что в раю люди не оглядываются назад, ведь впереди — целая вечность, надо стремиться туда...
— Нам обязательно нужно оглядываться назад, господин мой, Чтобы достойно поклоняться Сыну Божию. Разве ты не читал в Священной Книге о траде небесном? Там сказано, что на двенадцати
ратах будут написаны имена двенадцати колен сынов Израилевых, t На двенадцати основаниях стены — имена двенадцати апостолов Агнца, и это для того, чтобы помнить о великих подвигах людей, Юзлюбивших Бога. В Священной Книге также сказано: «Пред ли-Ц§М Его пишется памятная книга о боящихся Господа и чтущих имя 1го». Когда ты эти слова читал, тебе что в голову приходило?
— Я... я даже не помню, что там такое есть...
— Это в книге пророка Малахии. Почитай.
— Почитаю...
Зиор внимательно посмотрел на Криса.
— Вот ты любил повторять: «Жизнь коротка, и каждый день может оказаться последним». Очень точно подмечено, господин мой. Я знаю, что эти слова были дарованы тебе Святым Духом. Ты только не знаешь, что заложенная в них истина оказывается еще глубже, чем ты думал. Посмотри.
В туманной завесе вдруг образовалось отверстие, и Крис увидел седого старца с глиняной табличкой в руке, на которую он старательно наносил клинописные значки справа налево. Почему-то Крису сразу было ясно, что это Моисей, а древнееврейские буквы легко сложились в слова 89 псалма — самого древнего в Библии.
В одно мгновение пронеслись тысячелетия, и Крис увидел самого себя — поздний вечер, старые джинсы, большая Библия, раскрытая примерно посередине. Заглянув через плечо самому себе, он увидел те же слова, что писал Моисей:
Господи! Ты нам прибежище в род и род.
Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века до века Ты — Бог.
Крис услышал собственный голос, взывающий из прошлого:
—• Господи, Моисей жаждет творить дела вечные. Вот он молит Тебя: «Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приоб-ресть сердце мудрое». Не знаю, сколько мне отведено, сколько времени Ты позволишь мне быть с Анжелой, Дженни, Крисом и с любимой Сью. Помоги мне, Господи, прожить эту короткую жизнь, как должно. Я так хочу творить дела вечные! Возьми, Боже, все, что у меня есть — деньги, имущество, жизнь, даже мою семью, все это Твое. Прости мне, Господи, грех гордыни и самовлюбленности, и дай мне силы стать лучше, чище, мудрее, чтобы я не увлекался сокровищем тленным, а стремился к нетленному.
Научи меня так счислять дни мои, чтобы приобрести сердце мудрое! Научи жить так, будто каждый день у меня последний! Молю Тебя во имя Иисуса Христа, Который живет и царствует во веки веков. Аминь.
Вдруг Крис заметил огромную тень за спиной того, прошлого себя. Кто-то встал на колени рядом с ним и начал молиться вместе.
— Как?! Не может быть! Я же был тогда один, Сью и дети Давно спали...
Крис не заметил, что произнес эти слова вслух. Он продолжал 1 удивленно вглядываться в того, второго участника молитвы, и . вдруг воскликнул: j — Зиор... Да ведь это ты...
I — Так все было на самом деле, господин мой, просто тогда гла-
fj: за твои видели совсем плохо, — отозвался ангел.
Вдруг они оба почувствовали одно и то же и вскочили.
— Да, твоему другу сейчас нелегко, — сказал Зиор. — Он ввязался в опасную битву, где ставки куда выше, чем он может себе представить. Ему нужны наши молитвы.
Джейк впервые шел на прием к психиатру, и он заранее решил, что этот первый раз будет и последним. Ему приходилось брать у психиатров интервью на разные темы, но то было нормально. Сейчас же он явится в клинику вместо бывшего сотрудника абортария на плановую консультацию и вынужден будет сидеть со всякими психами в одном коридоре ради того, чтобы этот специалист по душам помог ему вычислить убийцу доктора. Джейк с сомнением покачал головой. Даже не верится.
Оглядев приемную, Джейк решил, что ее оформлял энтузиаст, только что вернувшийся с конференции о важности ярких цветов в жизни шизофреников. Тут он обратил внимание, что нервно теребит пальцами край свитера, и сжал руки в замок. Впервые в жизни пожалел, что не курит: было бы чем занять трясущиеся руки. Взглянул на часы. Даже если доктор Сканлон — человек пунктуальный, ждать осталось целых десять минут. Тут Джейк вспомнил о своей любви к чтению и лихорадочно начал переби-
3 85
13 У последней черты
рать разложенные на столике журналы. Ему попался «Эсквайр» с надписью на обложке: «Статья номера: МУЖЧИНЫ И АБОРТ». Номер двухлетней давности, но на столике их лежало два экземпляра. Интересно, зачем. Внутренний голос тревожно закричал ему: «Брось этот журнал! И вообще, беги отсюда, куда глаза глядят, пока не поздно!!!», но было поздно. Джейк уже открыл журнал.
Статья была составлена из анонимных интервью двенадцати мужчин, считавших, что совершенный их женщиной аборт разрушил им жизнь. Некоторые из них поддерживали ее решение прервать беременность, другие тщетно пытались предотвратить это. Были и такие, кто сами стали инициаторами аборта. Например, первый респондент, названный в статье «г-н С.», заставил свою подружку избавиться от ребенка.
Формально она сама пошла в консультацию и подписала нужные бумаги, но на самом деле все решения принимал я. Я буквально вытолкал ее из дома. С тех пор мы никогда не обсуждали этого, как будто ничего не было. Однако ее слова перед операцией оказались пророческими. Она сказала мне: «Ты всю жизнь будешь об этом жалеть». А я сказал: «С какой стати?», но те слова запалй мне в душу, я вспоминаю их вновь и вновь. Она была права. Я не могу простить себе этого ребенка.
Многие мужчины утверждали, что после того, как их жена или подружка сделала аборт, отношения между ними оказывались безнадежно испорченными. Один из респондентов с болью рассказывал:
Все говорят, будто аборт — штука простая, времени занимает немного, и по цене приемлемо. Вот я и подумал, что ничего страшного, пусть. А вышло очень даже страшно. В наших отношениях прошла трещина, и с тех пор мы долгое время занимались тем, что пытались как-то ее склеить, а не получилось. Аборт ни для кого так просто не проходит. Те, кто утверждает, что это все ерунда, или не желают признать свою боль, или никогда не участвовали в этом отвратительном деле. А дело это, правда, отвратительное.
Джейк поморщился, но продолжил читать. Следующим был женатый мужчина, некий г-н К.:
Мы стали разбираться, почему у нас так испортились отношения. И внезапно нас как громом поразило: все началось год назад, когда ей пришлось сделать аборт. Мы подсознательно чувствовали, что вместе убили того, кого вместе создали, а ведь он был бы сейчас жив, более того — жил бы с нами в одном доме. Нас будто прорвало, мы наперебой начали рассказывать друг другу, как тяжело переживали из-за произошедшего. Мы даже не подозревали, что раздражение и беспричинные ссоры были результатом подавленного гнева друг на друга и на себя.
«Надо мне незаметно исчезнуть отсюда, и поскорее», — отчаянно подумал Джейк, борясь с пробуждающимся призраком прошлого в своей душе. До сих пор ему прекрасно удавалось держать это чудовище на привязи, так что воспоминания его почти не беспокоили. На странице оставалась еще одна история, и любопытство пересилило.
Мне пришлось долго с этим разбираться. Честно говоря, я до сих пор не пришел в себя. Я ложусь спать и думаю: «Какой ужас! И какое вранье!.. Но как я мог променять жизнь человека на барахло?!» Ведь, в сущности, все сводится к этому — передо мной открывались блестящие перспективы, я хотел много работать и зарабатывать, покупать себе барахло и не отвлекаться на маленькое существо, которое мешало бы мне богатеть.
Впрочем, тогда я так подробно об этом не размышлял. Это уже потом с каждым днем я все яснее и яснее понимал, что ребенок в животе женщины тоже человек. Я старался себя переубедить, но не мог. Мне стало бы легче, если бы я поверил, что там был бесформенный отросток типа аппендикса. А ведь я догадывался, что это не просто так, но настоял на аборте, и хуже этого быть ничего не может.
В итоге, получается так: она пошла на это ради меня, а я теперь чувствую себя убийцей и последним гадом. Если бы можно было все вернуть... Пусть бы у нее родился этот ребенок, пусть
бы мы поженились, пусть бы были пеленки-распашонки — другие как-то справляются, и мы бы справились. И разве это было бы хуже того кошмара, в котором я сейчас живу?
Иногда бывает, что хуже реальной жизни ничего нет.
Джейк молча сидел на стуле, не в силах пошевелиться. Хорошо еще, что в приемной, кроме него, никого нет: не от кого прятать глаза. Иногда бывает, что хуже реальной жизни ничего нет. Это точно.
Через пять минут из кабинета вышел элегантно одетый мужчина с серьезным выражением лица и направился прямо к Джейку.
— Мистер Вудс? — уточнил незнакомец, тепло пожав ему руку. -Ая Гарвей Сканлон. Рад вас видеть. У меня редко бывают такие подмены пациентов, но я легко адаптируюсь. Джим предупредил меня о вашем приходе, так что заходите, рассказывайте, что у вас.
Не надо было быть психиатром, чтобы заметить, что Джейк чем-то озабочен, и едва дверь кабинета закрылась, доктор осведомился:
— С вами все в порядке?
— В порядке. Просто я... только что прочитал неприятную статью...
— Вот как? Это какую?
— В старом номере журнала «Эсквайр». —Да что это за вопросы, тебе что за дело? Здесь я пришел вопросы задавать.
— «Мужчины и аборт»?
— Хотя бы.
Психиатр с пониманием кивнул. Видимо, поздравил себя с удачным подбором литературы, подумал Джейк с досадой.
— Не вы один так реагируете. Многие мужчины не могут читать ее без слез, а все почему? За последние двадцать два года в нашей стране было произведено более тридцати миллионов абортов, что означает, что своих детей потеряли пятнадцать — двадцать миллионов отцов. Добавьте сюда отцов, братьев и старших сыновей женщин, решившихся на такой шаг. За пять лет, которые я работаю с данным видом посттравматического стресса, у меня наблюдалось огромное число мужчин, имеющих отношение к этой проблеме, а ведь далеко не все пострадавшие обращаются за помощью к психиатру. Оказывается, что отцовский инстинкт проявляется намного сильнее, чем предполагалось ранее. Я убежден, что расхожая фраза: «Аборт — дело женщины и ее гинеколога», просто миф.
— В каком смысле «миф»?
— В прямом. За бортом остается немало лиц, имеющих к этому делу самое непосредственное отношение. Наиболее очевидное лицо — сам ребенок. Вам не кажется? А отец ребенка? Почему о нем все забыли? Мужчины несут вполне определенные обязательства перед своей женщиной и перед своими детьми. Когда эти обязательства выполняются успешно, мы чувствуем себя комфортно и спокойно. Если же мы не в состоянии исполнять свой долг, наше психическое состояние начинает резко ухудшаться. Ежегодно около миллиона мужчин посылают жен в абортарии, уговаривают любовниц избавиться от ребенка, или притворяются, что не знают, куда собирается забеременевшая подружка. Есть те, что пытаются отговорить женщину, но недостаточно убедительно. Во всех этих случаях имеет место последующее разрушение личности, тяжелые негативные явления в психике. Исключения бывают, когда данный мужчина — уже изначально безответственный, бессовестный тип. Всех остальных не покидает ощущение, что они стали соучастниками издевательства над женщиной и зверского убийства ребенка, причем именно тех, которых стремились защищать от всех бед.
Джейк заранее не знал, чего можно ждать от этого доктора, но он точно не предполагал, что разговор пойдет в таком ключе.
— Ирошу прощения, доктор Сканлон, но я лично придерживаюсь взглядов на аборт как на любую плановую хирургическую операцию. Женщина сама решает, удалять ли ей гланды, не так ли? То же и с абортом.
— То есть вы не особенно задумывались об этом вопросе?
— В каком смысле? — Кем этот тип себя возомнил?
Мистер Вудс, я не хотел бы вас обидеть, но всякий, кто подобным образом приуменьшает значение аборта, выказывает собственное невежество. Вы игнорируете очевидные научные факты, биологические и психологические. Я не отклоняюсь от темы, как раз наоборот. Не я к вам пришел, а вы ко мне, и я стараюсь вам помочь по мере возможности. Мы тут не обсуждаем аборт как проблему политическую или нравственную. Я не состою ни в каком движении — это наш общий знакомый Барнс числится активистом. А я всего лишь работаю с реальными тяжелыми психическими травмами. И как профессиональный психиатр могу сказать: ваше сравнение аборта с операцией по тонзиллэктомии - или, как некоторые еще любят сравнивать, с операцией по аппендэктомии — как нельзя, далеко от истины. |
Джейк сделал каменное лицо. В назревавшей «битве умов» он чувствовал себя, как совершенно не подготовленный к бою.
— Доводилось ли вам слышать об организации «Женщины — жертвы абортов»?
Джейк покачал головой.
— В этой организации тридцать тысяч членов и более сотни представительств по всей стране, а также минимум девять зарубежных отделений. Кроме них, я знаю еще около пяти групп помощи перенесшим аборт, оказывающих поддержку в восстановительный период. Я что-то не слышал об обществе в защиту людей, перенесших тонзйллэктомию. Интересно, почему? Да потому, что лишившиеся своих гланд не страдают от этой потери, тог-да как утрата ребенка воспринимается очень тяжело. Если людям не удается смириться с тем, что этот ребенок никогда не появится на свет, не научится ходить и не пойдет в школу, мысли о содеянном будут преследовать их, разрушать их супружеские отношения, ожесточать их. Такие люди становятся способны на страшные вещи, и потому им требуется помощь психиатра, чтобы остановить развитие болезни.
Джейк достал блокнот и недовольно посмотрел на собеседника. Тот замолчал, терпеливо дожидаясь вопросов.
— Сообщил ли вам доктор Барнс, что я ищу возможных подозреваемых в деле убийства моего друга доктора Лоуэлла?
— Да, ужасная история. Как я понимаю, вы предполагаете, что преступление могло быть связано с деятельностью доктора Лоуэлла в сфере производства абортов?
— Этот вариант рассматривается. Пока точно ничего сказать нельзя. Известно, что люди, связанные с... этой проблемой, ведут себя довольно эмоционально. - Джейк почему-то не смог произнести слово «аборт».
— Совершенно точно подмечено, мистер Вудс. Намного эмоциональнее, чем люди, связанные с удалением гланд и аппендиксов.
— Браво, доктор Сканлон. По всему видно, вы знаете эту область лучше меня.
— Не только лучше, но и с разных сторон. С точки зрения женщин, с точки зрения мужчин. Между прочим, они реагируют по-разному, и мне доводилось не только консультировать пациентов, но и вести группы восстановительной терапии как для тех, так и для других. А в последние три года появилась третья категория п&циентов — врачи и медсестры, задействованные в производстве абортов. У меня на данный момент таких наблюдается пятеро,
‘ первым появился доктор Барнс.
— Пятеро?! Вы не шутите?
— Какие тут шутки. Я психиатр, а не активист общества «Право на жизнь». У меня хорошая репутация, они считают, что могут доверять мне, и правильно делают.
Доктор Сканлон взял со стола большой блокнот с желтыми листами в линеечку, исписанными мелким почерком.
— Мистер Вудс, нам надо многое успеть. Если вы не возражаете, я вам сделаю кратенький обзор по основным видам реакции на аборт у людей различных категорий, а также укажу те линии, которые ведут к потенциально опасному поведению в отношении гинеколога.
— Я весь внимание.
— Начнем с женщин. Те, кто перенес аборт, в девять раз чаще совершают попытки самоубийства, чем среднестатистическая жен-
щина. Многие несостоявшиеся матери впадают в глубокую тоску. Некоторые начинают ненавидеть врача, делавшего операцию. Есть определенный тип женщин, которые вполне способны физически отомстить человеку, который, как она считает, обманом выманил у нее деньги и убил ее ребенка. Так убивают наркодельца, посадившего на иглу тебя, твоего лучшего друга или твою младшую сестренку. Так убивают маньяка, который надругался над твоим ребенком. Мы склонны недооценивать женщин, а ведь мать пострадавшего малыша способна на невероятную жестокость в отношении обидчика.
— Вы считаете, что одна из женщин, которым доктор Лоуэлл
делал аборт, могла бы, в принципе, его убить? I
— Этого исключать нельзя. Конечно, процент таких жецщин невысок, но из-за астрономического числа самих абортов количество патологических случаев также становится существенным. Считайте сами. Пусть даже только одна женщина из миллиона способна на убийство врача. Тогда за последние двадцать лет по стране могло быть совершено не менее тридцати подобных убийств. Лично у меня наблюдалось две пациентки, зацикленных на мести. Одна хотела убить врача, а другая — консультанта из организации «Планирование семьи».
— Не может быть!
— Может. Обе считали, что их обманули, сознательно использовали в своих целях. Обеим казалось, что после аборта в их жизни происходят одни несчастья, а доктор и консультант процветают, и это приводило их в ярость. Я не могу раскрыть вам более конкретные детали, существует врачебная тайна, вы знаете. Скажу только, что эти два случая были очень серьезными.
— Однако доктор Лоуэлл ушел из абортария несколько лет назад. В последние годы он был главным врачом в медицинском центре «Линия жизни». Если кто-то убил бы его из-за аборта, это случилось бы раньше.
— Не обязательно. После аборта имеет место период отрицания, который может тянуться несколько лет. За это время, в отсутствие квалифицированной помощи, может произойти глубокое разрушение личности. Кульминацией может стать внезапное осознание сути того, что представляет из себя аборт. Наступает страшное чувство вины, потом приходит гнев, иногда злоба. Некоторые люди, и таких большинство, направляют эти чувства внутрь и пытаются уничтожить самих себя. Однако есть и такие, кто выплескивает все наружу и уничтожает других — морально или физически. Знаете ли вы, что, по статистике, родители, избавившиеся от одного или нескольких детей, значительно более склонны к издевательствам над детьми, которых все-таки родили?
Джейк с сомнением покачал головой.
— Все логично: если можно убить ребенка за несколько дней до рождения, то почему нельзя отлупить такого же ребенка через несколько месяцев или лет после?
Джейк проглотил слюну.
— Нельзя ли вернуться к травматическому стрессу или как там его, и больше не отклоняться от темы?
—■ Конечно. Большинство людей знает, что синдром посттравматического стресса часто наблюдается у ветеранов Вьетнамской войны. К сожалению, мало кто догадывается, что те же симптомы переживают женщины, прервавшие беременность, хотя число пострадавших женщин неизмеримо больше. Когда же специалисты пытаются сделать выводы об опасности или вреде абортов достоянием гласности, средства массовой информации отказываются публиковать такие материалы.
Джейку было неприятно слышать очередные обвинения в адрес средств массовой информации, но он не придумал, как лучше опровергнуть слова доктора, и промолчал.
— Позвольте небольшой исторический экскурс. В начале восьмидесятых я начал работать с ветеранами Вьетнамской войны, страдавшими синдромом посттравматического стресса. Я хорошо понимал их страдания, поскольку сам служил во Вьетнаме. Между прочим, по этой же причине вы стали моим любимым обозревателем, всегда с удовольствием читаю те ваши колонки, где вы упоминаете о Вьетнаме.
— Спасибо.
— Мы с вами оба понимаем, что такое — терять друзей, думать о странностях судьбы, которая отправила их домой в цинковом гробу, а нам позволила вернуться пассажирским самолетом. Вы сами кого-нибудь убивали?
Джейк кивнул.
— А с близкого расстояния?
— Один раз.
— Я тоже. Один раз. Но даже это оказалось много, не так ли?
Джейк опять кивнул.
— Ну, вот. Эти ребята у меня лечились индивидуально, потом посещали группы восстановительной терапии, которые я вел. Для меня самого это было тоже очень полезно. Я отьфЪьл для себя другой мир — дружелюбный, понятливый, там все такие же, как я, там мое поведение не кажется странным. Очень похоже на ощущения пьяницы во время занятий у «Анонимных алкоголиков». Кроме того, я все результаты обрабатывал, подшивал, наводил статистику, читал всю литературу о синдроме посттравматического стресса, какую мог достать, встречался с коллегами. И вот десять лет назад произошел интересный случай. Один мой пациент в стадии компенсации опять пришел ко мне с теми же симптомами. Я начал разбираться и выяснил, что его подружка забеременела, а он оплатил ее аборт. Теперь он ненавидел доктора и ненавидел себя, его трясло, едва только он начинал говорить об этом. Представьте, что вы вышли из себя и зверски избили маленького ребенка, а потом осознали, что натворили. Он чувствовал себя, как человек, собственными руками убивший сына или дочь. G ним было страшно разговаривать. А ведь я в то время был «за выбор». Или точнее, я не особенно задумывался об этом вопросе.
Джейк отвел глаза и уставился в пол.
— У меня наблюдались женщины, перенесшие аборт, но именно тот мужчина заставил меня связать аборт с пост-травматичес-ким стрессом. Я снова углубился в литературу, вышел на некоторых специалистов, потянулась цепочка — в результате пост-трав-
г
магический стресс стал моим основным направлением работы, ко мне начали направлять пациентов из других консультаций. Между прочим, Ассоциация психиатров США, в целом выступающая в защиту абортов, официально признала, что искусственное прерывание беременности может быть причиной посттравматического стресса. Толчком к развитию симптомов может послужить любая мелочь, даже звук пылесоса. л — При чем здесь звук пылесоса?
'! — Он напоминает жужжание вакуумного отсоса, используемо-
го для проведения абортов на очень ранних сроках. Знаете, что ветеран войны может услышать громкий звук и, неожиданно даже 1 для себя, спрятаться под стол? То же самое, i Джейк с пониманием закивал. Он дважды оказывался в «укрытии» с тех пор, как вернулся из Вьетнама. Второй раз случился целых десять лет спустя в луна-парке, куда он водил маленькую I Каролину. Долго потом пришлось объяснять изумленной девоч-[<мКе, зачем папа прятался под скамейкой. И еще белую рубашку | испачкал.
I — Подумайте, мистер Вудс. Ежегодно в нашей стране произво
дится полтора миллиона абортов. Допустим, травмированным ока-| зывается один процент пациенток. На самом деле, процент выше,
(- но даже если это будет один процент, получится пятнадцать ты-5 сяч женщин в год. Огромная цифра.
? Джейк вдруг подумал о Джанет. Его раздражала ее неустой-| чивая психика: чуть что — плачет, из-за ерунды нервничает. Скользко раз он ей презрительно бросал: «Тебе лечиться надо!», а ведь {может быть, правда...
| — Женщины страшно казнят себя и отчаянно ищут прощения.
Увы, многие не знают, куда обратиться. Как христианин я могу им помочь лучше, чем как психолог и врач. Им нужна милость I Божия, прощение Христово. Я подсказываю им, где это найти.
\ Раньше такие проповеди Джейк слышал только от Сью и Кри-} са, теперь же он натыкался на них на каждом шагу. Кроме того, его преследовали воспоминания о событиях, которые он старатель-F но пытался забыть.
S;
(:
— Подведем итог. В принципе, разъяренная женщина вполне способна физически отомстить доктору, которого считает своим смертным врагом. — Доткор Сканлон помолчал. — Тем не менее, я полагаю, что подобное преступление скорее совершил бы мужчина.
— И почему?
— Вы же читали интервью в «Эсквайр»?
Джейк кивнул.
— В статье опущен один важный аспект: агрессия. Это возвращает нас к тому, что я говорил ранее: мужчины по природе своей стремятся физически защитить своих женщин и детей, и физически же отомстить обидчику своих близкмх. Тот, чью сестру изнасиловали, иди чью мать убили, или чьего сына покалечили, испытывает дикую ярость и желание своими руками уничтожить преступника. Частично это является результатом подавляемого чувства вины за собственную неудачу — не углядел, не спас, не уберег, и в итоге он компенсирует это агрессией. Посмотрите, в стране набирает силу движение «За мужское начало».
— И что?
— Все эти ребята хотят вернуть себе свое мужское достоинство. Они устали вести себя, как бесполые нытики. Я. лично опасаюсь, что в ближайшие годы следует ожидать волны крайне жестоких терактов против гинекологов и абортариев. И кто знает, может быть, трагедия вашего друга — только первая ласточка?
Джейк сидел молча, мысли его метались от Дока к Джанет, от нее к себе, от себя к холодной зиме и к тому проклятому дню, когда почти тридцать лет назад он отвел ее в абортарий. Доктор Сканлон молчал, давая Джейку возможность закончить свое мысленное странствие.
— Еще вы забыли, — заговорил, наконец, Джейк, — рассказать про сотрудников абортариев и их проблемы.
— Гинекологи, специализйрующиеся на прерывании беременности, обычно притворяются безразличными и черствыми людьми, но за этой маской они прячут тяжелое чувство вины, которое, будучи постоянно подавляемым, трансформируется в деструктивное поведение. Исследования показывают, что у сотрудников абортариев наблюдается крайне высокий процент страдающих нарушениями сна в виде кошмаров, алкоголизмом, наркоманией, а также повышен процент разводов. Доктор Барнс все это пережил, и ТО же я наблюдаю у других гинекологов, обращающихся ко мне за помощью. Подробнее рассказать не могу, в нашем городе их не так много, вы бы сразу догадались, о ком идет речь. Кроме того, уже почти 16:00.
— Как, уже целый час прошел?!
— Так увлеклись, что не заметили? — Доктор Сканлон улыбнулся, а потом неожиданно предложил: — У меня в 16:00 группа восстановительной терапии, не поверите — пять мужчин, страдающих синдромом постабортного стресса. Мы друг друга хорошо Внаем, уже три месяца встречаемся. Думаю, они не будут возражать против вашего присутствия. Оставайтесь, может быть, захотите их о чем-нибудь спросить.
— Да ну, вы что? Я не могу, мне тут надо...
— Да ничего страшного с вами не случится. А вот вашему расследованию они могли бы очень помочь. Кто знает, может, именно кто-то из них подскажет вам ключ к разгадке?
— Да, но...
_ Я настаиваю. Честно говоря, у меня есть личная заинтересованность в вашем посещении. Помимо той подборки в «Эсквайр» И пары статей в медицинских журналах, я не видел публикаций о Влиянии абортов на мужчин. Я понимаю, что сейчас вы занимаетесь расследованием, но вдруг вам захочется написать об этой проблеме, привлечь внимание общественности. Я был бы вам безмерно благодарен.
— Ничего обещать не могу...
— И не надо. Ребята уже, думаю, собрались, сейчас предупрежу их. Подождите здесь.
С этими словами Доктор Сканлон поднялся и направился к двери, так что скорее всего не услышал ответ Джейка: «Ладно, так и быть», тем более что сказано это было очень слабым
голосом. Глядя на развешанные по стенам кабинета дипломы, Джейк с тоской подумал, что весь день идет не так, как он планировал. Такое ощущение, что власть над его жизнью захватил кто-то другой.
Пятеро пациентов доктора Сканлона представляли собой весьма разношерстную компанию. Двое были в деловых костюмах — Джейк предположил, что они явились на встречу прямо с работы. По фасону пиджака можно было догадаться, что один из них, седеющий мужчина лет пятидесяти пяти в левом углу дивана, занимает должность не ниже исполнительного директора. Второй смахивал на выпускника Гарварда — аккуратненький, чисто выбритый, очки золотые, как пить дать адвокат. Между ними на том же элегантном белом диване пристроился высокий узколицый мужчина в старых джинсах и стоптанных кроссовках. В кресле — таком же элегантном и белом, как диван, — сидел, откинувшись назад, молодой человек лет двадцати пяти в белых брюках и зеленом свитере. Во втором кресле восседал очень крупный широкоплечий парень в серых брюках и коричневом пуловере с пододетой рубашкой без галстука.
В мебельном гарнитуре, который для комнаты восстановительной терапии явно подбирал тот же энтузиаст, что оформлял приемную, было еще одно такое же кресло, и доктор Сканлон любезно усадил туда Джейка. Сам психиатр прошел к своему законному месту в конце комнаты — это был обитый бархатом стул с резными подлокотниками, удобно придвинутый к журнальному столику. Есть куда положить блокнот и ручку.
— Итак, господа, позвольте представить вам Джейка Вудса. Некоторые из вас могли читать его колонку в газете «Трибьюн». Однако ничего из сказанного вами не попадет в печать без вашего на то согласия, если только господин журналист не замаскирует личность цитируемого настолько, что догадаться об авторе слов будет невозможно. Я правильно говорю, Джейк?
— Совершенно правильно.
— Я не предлагаю вам представиться. Если хотите, можете сообщить Джейку свое имя, но давайте обойдемся без фамилий. Можете назвать свою профессию, где учились, откуда родом, но только если считаете нужным. Короче, будем придерживаться наших обычных правил.
Доктор Сканлон перевел глаза на Джейка и продолжил, уже обращаясь к нему:
— Ребята согласились встретиться с вами, потому что, как и я, считают эту проблему незаслуженно обойденной вниманием прессы. Мы сами жалеем, что ничего не знали об этом синдроме раньше, ведь тогда все могло бы сложиться иначе.
Пятеро пациентов не кивали, а просто с благоговением слушали психиатра. Видно было, что с этой мыслью они давно свыклись. Доктор Сканлон обвел взглядом присутствующих и теплым, располагающим к доверию голосом сказал:
— Думаю, лучше всего будет, если каждый из вас кратко расскажет о событиях, которые привели его в мою консультацию. Боб, начните, пожалуйста, вы.
Бобом оказался тот мужчина в костюме, которого Джейк окрестил «исполнительным директором».
— Моя жена забеременела в сорок лет. Мысль о еще одном ребенке привела меня в ужас. Наш младший сын должен был скоро закончить школу, я не мог дождаться, когда он, наконец, уедет учиться, и мы заживем беззаботной, свободной жизнью. Мы никогда не собирались заводить четвертого, а тут эта неожиданная беременность. У меня просто руки опустились: опять все сначала? Где взять силы? А кроме того, мне было бы как-то стыдно рассказать коллегам. В наших кругах не особенно уважают тех, кто рожает слишком много или слишком поздно. Дети — это прекрасно, но их должно быть немного и вовремя. А мы-то уже были не первой молодости, к тому же у нас и так было трое. Моя жена тоже не ожидала этой беременности, но почему-то обрадовалась. Потом она мне объясняла: «Как же иначе, любая женщина радуется беременности, потому что рождение детей — ее высшее предназначение в этой жизни».
Боб замолчал и виновато посмотрел на Джейка, ожидая критического комментария. Не получив его, он с облегчением вздохнул и продолжил немного оправдывающимся тоном:
— Это Донна сказала, не я. Я понимаю, что в наши дни не принята то так говорить о женщинах, как-то по-домостроевски звучит, но Jr это ее слова, она сама мне так сказала... когда было уже поздно.
|| А я не просто сидел и горевал о навалившемся несчастье, я ! начал действовать. Начал пугать Донну страшными историями о 1 родах в ее возрасте и о врожденных уродствах детей, чьи родите-Jf ли уже немолоды. Говорил, что ребенку нужны молодые здоро-v вые родители, а не дед с бабкой. Я даже подговорил гинеколога рассказать Донне про высокий риск рождения ребенка с синдромом Дауна, хотя не такой уж это высокий процент, на самом-то деле. И все это я придумывал лишь бы избавить себя от лишних хлопот.
Донна загрустила, но, поскольку мой характер хорошо знала, спорить не стала, согласилась на аборт. Это было шесть лет назад. С тех пор вся наша жизнь пошла наперекосяк. Донна однажды сказала мне, что в день аборта какая-то часть ее умерла. Она ( нуждалась в моей любви и заботе, а я отказался и от жены и от ^ ребенка. Ей хотелось, чтобы я поддержал ее, заверил в своей радости, гордился бы ею, с нетерпением ожидал бы рождения нашего малыша. А я даже не желал признать, что внутри нее — ребенок, более того — мой ребенок. Донна сказала, что я не захо-* тел ребенка, который был высшим выражением нашей супружес-| кой любви, и ведь она права. Она все это приняла на свой счет, ей было так больно. Я сделал ей больно, больнее, чем можно себе представить.
После аборта я пытался все загладить: свозил ее на Гавайи, is купил ей новый БМВ, доказывал свою любовь деньгами. Поздно! Она уже поняла, что я за человек. Я не мужчина. Я трус! Я мерзкая свинья!!
От неожиданности Джейк отпрянул к спинке кресла. Последние слова, которые выкрикнул Боб, совсем не вязались с его респектабельной внешностью.
— Она перестала меня уважать, совершенно перестала. Сама мне это говорила. И себя перестала уважать. Все время боится, что дети узнают. Боится, что они спросят, за что мы убили их сестренку Или братика. Так что, вот уже шесть лет моя жизнь — сущий ад.
Для человека, который привык командовать и управлять, потеря авторитета была, наверное, самой страшной потерей.
— Меня зовут Дитто, — представился молодой человек в зеленом свитере. — Мы еще только начали жить вместе, но история получилась точно такая же. Мы планировали пожениться, но попозже. Мне казалось, что мы не готовы. Кроме того, если бы Сэлли продолжала работать, мы могли бы вместе накопить денег на хороший дом. Ребенок получился раньше дома, а я хотел, чтобы было наоборот. И вот какая злая ирония: теперь у нас есть дом, а детей в нем никогда не будет. Сэлли больше никогда не сможет забеременеть. Оказывается, что аборты часто вызывают бесплодие, и в контракте на совершение аборта про это было мелким шрифтом где-то внизу, но мы даже не прочитали. Да и кто думает о возможных осложнениях? Хочется поскорее разделаться с этим вопросом и жить дальше. Мы не пожелали ребенка, который у нас уже был, а теперь другого у нас не будет. Было бы смешно, если бы не было так грустно.
Дитто выжидательно смотрел на Джейка, но тот не реагировал.
— Мы страшно переживали, когда все выяснилось про Сэлли. Я был просто вне себя. Долго винил во всем больницу, хотел поубивать их всех, чтобы знали. После того, как мы обратились в психологическую консультацию, стало получше, но я не могу перестать думать, что было бы, если все вернуть да сделать по-другому. Мы записались в очередь на усыновление. Даже странно: столько женщин делает аборты, а мы ждем уже три года без толку. Хочется закричать: «Остановитесь, спасите себя от страшных страданий, подарите нам великое счастье, и пусть ваш малыш вырастет в любящей семье, сытый и довольный». Всем было бы хорошо... Надоели все эти разговоры о нежеланных детях, когда мы умираем от желания иметь ребенка.
Дитто замолчал, и повисла пауза. Доктор Сканлон нисколько не беспокоился, а вот Джейк неловко заерзал в кресле. Наконец, психиатр кивнул мужчине в джинсах, который сидел на диване между «костюмами»:
— Клэй, как ты, готов?
Клэй отреагировал не сразу, как будто не расслышал. Он еще какое-то время продолжал сидеть, разглядывая разлохматившиеся шнурки на кроссовках, потом его длинные ноги зашевелились в поисках другого положения, длинные руки с длинными пальцами взметнулись с колен и обратно, длинная шея разогнулась, и узкое лицо с грустными глазами повернулось на уже давно замолчавший голос доктора. В этом пациенте была какая-то детская беззащитность, а его голос оказался медленным и слабым, как у людей, склонных к самоистязанию.
— Вы помните число? Я никогда не забуду число. Четырнадцатое июля тысяча девятьсот девяносто первого года. А ведь я это число выучил только через год, сначала даже не думал про это. Пришел однажды с работы — я в магазине работаю, — а моя жена лежит на полу, и рядом с ней пустой пузырек от снотворного. Я вызвал «скорую», они увезли ее в больницу, промыли желудок. Врач мне сказал: <<Мы поставили миссис Далингер на учет у психиатра как склонную ксамоубийству». Мою жену — на учет у психиатра!
Клэй закрыл лицо руками, как будто вновь переживал ужас и недоумение того летнего вечера, потом встряхнул головой и продолжил:
— Когда я ее спросил, зачем она это сделала, она сказала, что прошел ровно год после аборта. Она даже обиделась, что я не вспомнил. А я и не думал, что надо запоминать подобные даты — это же не день рождения и не праздник. А она все шептала: «Наша малышечка уже начинала бы ходить...», а потом: «Она бы уже качала говорить «мама...». Не было никаких сил это слушать. Она не могла забыть, а из-за нее не мог забыть и я. Психиатры называют это «синдром одержимости», так?
Доктор Сканлон кивнул.
— Через пять месяцев после первой годовщины аборта она ушла от меня. Четырнадцатое декабря тысяча девятьсот девяносто второго года. Я пытался ее вернуть, а она заявила в полицию, будто я ее преследую, они взяли меня на учет и запретили приближаться к бывшей жене ближе, чем на 500 метров. Она отказывалась говорить со мной. Начала пить, колоться. Я пытался записать ее к наркологу, но она не пошла. А еще она сказала: «Чтобы забыть этот аборт, мне надо забыть тебя». Вот тогда-то она и заявила в полицию, будто я ее преследую, и они взяли меня на учет. А потом...
Клэй вдруг громко всхлипнул, потом весь съежился и замер секунд на двадцать. Взяв себя в руки, он вновь заговорил:
— А потом наступило четырнадцатое июля тысяча девятьсот девяносто третьего года. Вторая годовщина после аборта. Ее тело обнаружила соседка уже на другой день. Дверь в квартиру была не заперта. Она покончила с собой.
У Джейка было такое чувство, будто его наотмашь ударили по лицу. Все, кроме него, уже знали эту историю, и все же равнодушных взглядов тут не было. Даже у доктора Сканлона повлажнели глаза. Клэй опять заговорил:
— Я потерял ее, мою Джанет. Потерял из-за этого аборта.
— Джанет? Вы сказали «Джанет»? — неожиданно вырвалось у Джейка. Он тут же пожалел о своей несдержанности.
— Да. А что? — Взгляд Клэя посуровел, он смотрел исподлобья с подозрением и тревогой.
— Ничего. Ничего. Просто у меня была... одна знакомая... которую так звали... но это не она. Совсем другая Джанет. Простите меня. Продолжайте, прошу вас.
Клэй неуверенно взглянул на доктора Сканлона, потом опять на Джейка. Тот готов был провалиться сквозь землю. Единственное, что его утешало, что перед пациентами психиатра не было нужды заботиться о собственном имидже.
— Мы оба согласились, что надо сделать аборт, — все-таки продолжил Клэй. — Но я мог бы отговорить ее. Я просто не знал тогда. Правда, не знал. Богом клянусь, я даже не догадывался. Нам в
консультации сказали, что это всего лишь кусочек ткани, ничего общего с настоящим ребенком. А через две-три недели я стоял в очереди в кассу и увидел обложку журнала «Лайф» с фотографией зародыша. Это было в августе тысяча девятьсот девяносто -второго года. Я почему-то помню все даты. Странно, да? Я стоял с молоком и цивом в руках и смотрел на эту фотографию, а потом взял журнал и стал листать. А там штук десять фотографий было, и все с подписями, с объяснениями. И тогда я понял. Это был настоящий ребенок. Наша доченька. Как я мог сомневаться? Сердцебиение, биоритмы мозга, пальчики. Это был наш ребенок.
Слово «ребенок» повисло над собравшимися, как тяжелая большая хрустальная люстра. Переливаясь многочисленными гранями, она неумолимо наваливалась на сидящий под ней, подбирала под себя. Джейк не помнил число. Интересно, помнит ли Джанет?..
Клэй стал похож на зомби, его лицо потеряло человеческое выражение, правое веко слегка подергивалось.
— Пусть все знают.
Джейк вопросительно поднял на него глаза.
— В газете своей расскажи, пусть все знают. Пусть мужчины почитают и поймут. Ведь они нам все время врут. Расскажи мужчинам, что нам все время врут. Сначала врут женам, потом нам, а правду узнаешь, когда уже слишком поздно. Расскажи, пусть все знают. Кто-то же должен рассказать.
Клэй не плакал. Наверное, внутри была такая пустота, что и слез не осталось. Уже почти неслышно, будто сам себе, он пробормотал:
— И потом про маму все врут.
При чем тут мама? Чья мама?
Доктор Сканлон открыл рот, будто хотел что-то уточнить, но потом перевел взгляд на парня лет тридцати в коричневом пуловере, который тихонько всхлипывал в своем углу. Слезы не вязались с его эффектной внешностью. Встреться они в других обсто-ятельствах, Джейк предположил бы, что перед ним любимец женщин, душа компании. Рост под два метра, бицепсы, как у Сталло-
не, квадратная челюсть. Наверняка из фермеров, вырос на парном молоке где-нибудь в Небраске или Огайо, потом в колледж взяли за спортивный талант, как всех таких деревенских мальчиков, и он четыре года на лекции не ходил, а бил по мячу.
Мысль о футболе заставила Джейка вспомнить о Доке и Кри-се, о школьных матчах, о чемпионате штата. А потом был Бос-вертский колледж, студенческая команда, где они втроем были основным игроками. А потом целых двадцать лет воскресных пикников в парке, где на небольшом поле они гоняли мяч до одурения, а потом по три дня не могли разогнуться, но друг другу не признавались. Вместе играли, вместе работали, вместе переживали, вместе смеялись. Как ему теперь не хватало этого «вместе»!
«Сталлоне» виновато посмотрел на доктора Сканлона и пока-головой. Он опустил глаза в пол и молчал, а Джейк неожиданно для себя почувствовал разочарование. Оказывается, ему очень хотелось узнать, как все было у этого парня. Странно, раньше Джейк ненавидел такие ситуации, его раздражали все эти «слюни», он старательно избегал людей, желавших поплакаться ему в жилетку. Они казались ему эгоистами, стремящимися лишить его ценного личного времени. Впрочем, однажды он прочел статейку о том, что современный мужчина должен быть чувствительным и ранимым. Идея ему понравилась, и он попробовал жить по-новому, но через несколько недель не выдержал и стал привычным безразличным Джейком, каким себя давно знал и любил. Пусть женщины будут чувствительными и ранимыми, как это было ис-покон веков. Он-то родился мужчиной. Если бы он захотел стать женщиной, сделал бы себе операцию по смене пола, а до тех пор — не обессудьте...
Когда он впервые прочитал о движении «За мужское начало», долго смеялся. Собираются мужики в кружок, бьют в барабаны и рассказывают друг другу трогательные истории из своей биографии. Однако аналогичная ситуация здесь, в кабинете психиатра, вдруг не показалась такой уж забавной. Что-то увлекло его, он искренне хотел продолжать общение. В этих людях он уви-
w'.
If
I
дел что-то родное, они напомнили товарищей по футбольной команде из колледжа, братьев по оружию из Вьетнама, Дока и Криса. Почти каждый день целый год, пока он воевал во Вьетнаме, мир уменьшался до двух человек — одного справа и одного слева от Джейка. Сейчас в этой комнате с белым диваном и креслами сидели респектабельный Боб, грустный Клэй, безымянный спортсмен, совсем молодой Дитто и еще один, который еще не говорил, и между ними не было ничего общего, кроме общего горя, которое сближало, объединяло, превращало в родных людей. Жизнь смешала их в одну кучу, как она смешала Джейка, Слайдера, Харвея, Гордона и бросила в азиатские джунгли. Перед Джейком начало неясно вырисовываться нечто, чем общество обделило мужчин, но в чем они страшно нуждались. Это чувство было удивительно свежим, бодрящим, даже целительным. Джейк с упоением вдыхал в себя тишину, которая не казалась пустой и неловкой.
Молчание нарушил пятый пациент — тот, в золотых очках, в котором Джейк вычислил адвоката.
- У меня на счету два аборта, у двух разных девушек. Первый
раз это случилось еще в школе, операцию оплатил мой отец; второй раз — в колледже, оплатил я. Я считал, что поступаю, как настоящий мужчина, спасаю их репутацию. Смешно даже. Если я беспокоился об их репутации, не надо было спать вместе! Но ведь это было в шестидесятые годы — сексуальная революция, свободная любовь... Казалось, все удовольствия этой жизни сами Шли в руки совершенно бесплатно. А бесплатного, на самом деле, ничего не бывает. Это как покупка в кредит — платить придется Обязательно, но позже и больше. Меня никто не предупредил, какие набегут проценты по этим долгам и как мне всю жизнь придется за них расплачиваться, а до конца все равно никогда не расплачусь. ч
Он откашлялся и криво усмехнулся.
— Какая злая ирония! Я адвокат по налогам, и всю жизнь помогаю другим избавляться от долгов и процентов по ним.
Все-таки адвокат. Так я и думал.
— Я и не вспоминал ни о чем, пока вновь не оказался в школе на Десятилетии нашего выпуска. Я с таким нетерпением ждал этого вечера... Я учился на восточном побережье, ни на какие встречи выпускников не ездил, и так получилось, что никого из класса все десять лет не видел. У меня о школе тогда оставались только добрые воспоминания. Я был президентом Совета учащихся, победителем олимпиады штата по истории, меня всем в пример ставили. Когда я поступил в университет, учителя с гордостью всем рассказывали, в какой престижный вуз поступил их воспитанник. А Линда в старших классах считалась у нас самой красивой девчонкой, гимнастикой занималась, и любовь у нас была прямо как из книжки про школьников. Мне даже интересно было узнать, какая она стала. А на Десятилетии выпуска я ее увидел, и у меня все внутри оборвалось. Меня охватил такой стыд, такая тоска, я оказался совершенно не готов к этой встрече. Я пришел в ужас от мысли, что моя жена может с Линдой познакомиться. Хорошо, что она как раз с кем-то разговаривала в другом конце зала, не видела, как у меня лицо переменилось.
А все вокруг нас с Линдой стояли и наперебой удивлялись: «Как же так вышло, что такая красивая пара, а разошлись, как в море корабли! Вы и сейчас чудесно смотритесь вместе! И почему вы расстались? Вы так подходите друг другу!». А мы оба чувствовали себя страшно неловко, не могли дождаться, пока они замолчат и оставят нас в покое.
И вот, когда народ разошелся, я начал болтать о всякой ерунде, а она вдруг расплакалась. Я понял, что она думает о нашей тайне. Так и оказалось. Она вытерла слезы и тихо спросила: «Ты иногда вспоминаешь про нашего ребеночка?». Это меня окончательно выбило из колеи. Я рассердился на нее — весь вечер мне испортила. Я прекрасно жил десять лет, ни о чем не беспокоился, а если какая мысль и закрадывалась, я ее быстренько отгонял подальше. Когда заходил разговор об абортах, я был в первых рядах защитников права женщины на выбор. Не слушал никаких аргументов против. А на самом деле я просто старался убедить сам себя. Дошел до того, что участвовал в марше «Ее тело — ее выбор», мы ходили гонять пикетчиков от абортария. Как там у Шекспира? «Сдается мне, что эта дама уж слишком много протестует». Мы яростнее всего доказываем правоту идеи, в которую хотели бы верить, но не верим. Я хотел верить в «право на выбор», потому что иначе оказывалось, что я зверски убил двух невинных детей. Как с этим можно было бы жить?
Я про второй аборт еще не рассказал. Его сделала моя жена, тогда еще — будущая жена, мы учились на третьем курсе, пожениться планировали еще через год. Знаете, как при знакомстве где-нибудь на банкете или в гостях всегда спрашивают: «Сколько у вас детей?». Меня от этого вопроса передергивает. Жена отвечает: «Один», но я знаю, что она думает: «Двое». Мы никогда, никогда об этом не разговаривали, но я знаю, потому что и сам так думаю. Было бы двое. Но сейчас один. Вот если бы у вас был ребенок, но в шесть лет бы умер, вы могли бы сказать: «Сейчас у нас одна дочь, но был еще сын, он несколько лет назад умер». Вам бы посочувствовали, и не пришлось бы мучиться от того, что надо Что-то скрывать. Мы не можем говорить правду, ведь нам пришлось бы объяснять причину смерти старшего ребенка — мы сами решили убить его.
Джейк подумал, что по типу мышления этот адвокат был ему очень близок. Ему импонировали его честность и манера говорить.
• Пожалуй, при иных обстоятельствах они могли бы подружиться. Джейк вдруг подумал, что после смерти Дока и Криса у него не Осталось ни одного друга. С кем он может поговорить по душам? Олли? Кларенс? Может быть, да, Кларенс. Но так не хватает хо-
! рошей компании единомышленников, людей одной с тобой судь-* бы, людей, на которых можно положиться.
— Наша дочка сейчас в седьмом классе, а ее брат учился бы в 1 десятом. Мне почему-то кажется, что это был бы мальчик. Он * наверняка играл бы в баскетбол за честь школы, как я. Учился бы на одни «пятерки», как его мама. Он мог бы стать большим ученым и найти лекарство от СПИДа. Я никак не могу найти об-
щий язык с моей дочерью. Доктор Сканлон помог мне понять, что причина в моем страхе. Я не давал себе сблизиться с ней из-за того, что сделал с другими детьми. Кажется, нелогично? Но, действительно, бывает так, что родители не могут подружиться с одним ребенком, если избавились от другого. Мне очень тяжело. Я так люблю ее, но не умею доказывать эту любовь делами.
В глазах адвоката не было слез, просто неизбывная печаль. Он как будто постарел за время своего рассказа, между бровями пролегла глубокая морщина. Джейк опять подумал о Каролине. Ему так и не удалось с ней подружиться.
Внезапно заговорил тот широкоплечий парень в коричневом свитере. Его всколыхнули слова адвоката.
— У моего друга сын умер от лейкемии. Мальчику было всего семь лет. Страшное горе, ничего не скажешь, но хотя бы мой друг может вспоминать эти семь лет счастья, перебирать фотографии. И он знает, что сделал все для этого ребенка. Он все семь лет боролся за его жизнь. Спросите его, что бы он выбрал: аборт или семь лет бесконечных забот и тревог. Он бы ни секунды не сомневался — выбрал бы ребенка.
Голос у говорящего был низкий, в речи слышался легкий деревенский оттенок.
— Одно дело, когда ребенок умирает от рака, а другое — когда погибает от твоих рук. Сейчас мы чувствуем надежду. Наступит день, и мы встретимся с нашим малышом, и он простит нас, как простил Господь. Но даже зная это, все равно тяжело. Почему нас никто не предупредил? Сейчас в газетах постоянно печатают фотографии пикетчиков, дескать, мешают работе абортария. А когда мы ходили, хоть бы одна живая душа там стояла. Где они были, со своими плакатами? Я с тех пор тот район крутом объезжаю — не могу даже здание видеть. Там бы фильмы ужасов снимать. А по телевизору эти демонстрации начинают показывать, выключаю сразу, и такая обида берет — почему тогда-то никого не было? Почему никто не остановил нас, не рассказал правду? Мы бы прислушались. По крайней мере, мне хочется верить, что мы бы прислушались...
Он повесил голову, огромные ладони закрыли лицо, широ-к'ш кие плечи опустились. Казалось, он хотел бы превратиться в
| гигантскую черепаху и спрятаться в панцирь. Опять наступила
k' .
тишина.
|} Доктор Сканлон оглядел присутствующих, желая удостоверить-
У ся, что высказались все, и повернулся к Джейку:
— Ну вот, такие дела. Вам, думаю, удалось получить некое пред-I ставление о данной проблеме. Если хотите, можете о чем-нибудь
нас поспрашивать.
• Джейк автоматически закрутил головой и замахал руками, но
I вдруг осекся.
— Вообще-то, да. Вопросы есть. Много. Во-первых, как вам удалось примириться со своим прошлым? Как вы пережили период отрицания? Как вы смогли себя простить? Как вы научились говорить об этом вслух? Как вы помогаете своим женам или бывшим
; женам? Находите ли теперь общий язык с другими детьми? — Джейк оглядел комнату, впервые не пряча глаза от сидящих в /ней мужчин. — Слишком много вопросов, да? j Изящные настенные часы уже давно пробили пять, но никто не спешил уходить. Еще не меньше часа Джейк слушал, уточнял, Иногда помечал кое-что в блокноте, хотя по большей части ручка * скучала, спрятавшись в его пальцах: он боялся пропустить что-либо важное и не хотел отвлекаться на записи. Его интерес к рассказам пациентов доктора Сканлона не имел ничего общего с азартом журналиста или увлеченностью сыщика. В тот момент Джейк вообще забыл и о «Трибьюн» и о расследовании.
— Здесь удивительно прекрасно, неизмеримо прекраснее, чем ] на земле, и все по-другому. А в то же время я ожидал, что рай
будет еще меньше похож на земной мир. Оказалось, здесь не то что бы все совсем иначе, а просто без недостатков. Мы пребываем в теле — но тело это святое, совершенное, прекрасное. Мы живем по физическим законам, но они не сковывают нас, а осво-i бождают. Меня особенно удивляет, что остается ощущение течения времени.
Хы спрашиваешь сразу о многом,"— отвечал Зиор._Веч
ность не отменяет времени и не делает его безмерным, скорее, она преображает его в новый вид времени, когда все века и события становятся равнодоступны и равноблизки. Мы входим в реальные исторические эпохи, как ты входил в хранилище университетской библиотеки. Великие люди и их великие дела разло-жены в веках, как книги на полках, только руку протянуть. Господь наш — Агнец, закланный до сотворения мира. Прежде чем было время, прежде чем ваш мир начал быть, каждое мгновение уже существовало в величайшем разуме всеведущего Бога. И сию благодать Он дает также всем чадам Своим. .Жителям рая дозво лены фантастические путешествия, и уже хотя бы поэтому в Цар-ствии небесном не может быть скучно!
Крис понял, что Зиор не забыл его предыдущий вопрос о скуке. А тот продолжал:
— А что касается отличий... В Священной книге говорится о новой земле и новом небе. «Новое» — совсем не обязательно значит «другое». Вспомни свою жизнь в том мире, господин мой. Разве новая машина - это машина без руля и колес, или с дверцами на крыше и на дне, а не по бокам? Нет, это просто более совершенная модель, улучшенный вариант, а кроме того — без накопившихся царапин на бампере и без вмятины на крыле. Тело, данное тебе на земле, досталось тебе не по ошибке, а по предвечному замыслу Божию. Ты не изменишься здесь настолько, что потеряешь свой первоначальный облик, напротив — ты станешь всем, кем хочет тебя видеть Господь. Ты не животное, чье тело не имеет духа. Ты не ангел, чей дух не имеет тела. Ты человек, и обладаешь и тем и другим.
Крис с удивлением посмотрел на ангела, чей могучий стан казался вполне реальным телом.
— Я надеваю эту оболочку, чтобы путешествовать во времени и пространстве, но она не принадлежит мне. Она — мое временное жилище. Ты мог заметить, что у всех ангелов оболочки очень похожи между собой, а вот если сравнить с твоим телом, они кажутся странными. Это потому, что это - не настоящее тело, это
1 сосуд, наполненный моим духом. В тебе же тело и дух сливаются |1 В единое целое, и ты даже не замечаешь всех преимуществ этого.
*' Вот ты вдыхаешь аромат цветка, и дух твой трепещет от восторга |1| — увы, ангелам сие блаженство недоступно.
Ты не смог взять с собой то тело, которое получил от Всевыш-Й него в земном мире — оно не подходит для Царствия небесного. Тем не менее, ты немедленно получил другое, которое помогает тебе вкушать радости бытия и ожидать нового вечного тела, которое будет даровано каждому в Судный день. Пребывая на земле, j.’i ты ожидал, что тебя переоденут в иное тело, ибо первое было г осквернено грехом рода человеческого и обречено на гниение и смерть. Христос исцелил твою бессмертную душу, но тело оста-I' лось смертельно больным. В час твоей смерти ты чудесным обра-зом расстался с ним.
— Разве духовное не выше физического? Разве физическое не мешает и не ограничивает духовное? — спросил Крис.
— Многие так думают: будто бы тело порочно, а дух благ, и потому рай должен быть населен бестелесными духами. Однако ты — человек, единство духа и тела. Потому вы ожидаете воскресения мертвых и царства будущего века, когда вы испытаете истинное совершенство своей двойственной природы. В тот миг душа и тело сольются в вечный идеальный союз.
Бог даст вам тела духовные. Что сие означает? Тело плотское позволяло вам странствовать по земле и участвовать в жизни себе подобных тварей, тогда как тело духовное сделает вас полноправными обитателям Царствия небесного. Духовное тело — больше, чем физическое, но оно не отменяет плоти. Когда Сын Божий сошел с небес на землю, святое тело Его было духовным, но не бесплотным — Он ступал по камням Палестины, говорил, ел и 1 пил, касался людей, и люди касались Его.
— Но не ограничит ли такое тело порывов души, ее высших
проявлений?
— Отнюдь нет. Душа обретет истинную свободу, ведь без тела она не может ощутить всю глубину земных и небесных радостей. По причине мне приходится надевать тело при общении с тобой,
но снимать и надевать его — не то же самое, что быть с ним еди-ным целым. Твои чувства и впечатления от соприкосновения с сотворенным миром значительно тоньше и точнее моих, тут мне с тобой никогда не сравниться.
— Я однажды пытался вообразить, как души людей придут с востока и запада, воссядут за трапезой с Авраамом, Исааком и Иаковом... - задумчиво сказал Крис. - С тех пор, как я здесь, мне приходилось не раз вкушать небесных яств. Надо сказать, что го-лода я не испытывал, но еда показалась мне великолепной! Я не знал, что можно наслаждаться пищей и без голода, но оказывается, это возможно. Я с восторгом вдыхал изысканные ароматы, я смаковал необыкновенные кушанья, и я находил их вкуснее и сытнее, чем любое из земных блюд.
— Великий праздник, торжество небес — что может быть духовнее? что может быть материальнее? Здесь нет противоречия. В раю ты ни в чем не испытываешь недостатка, но в то же время сохраняешь способность радоваться привычным радостям: еде, работе, отдыху, спорту. Здесь ты воистину имеешь лучшее из Двух миров! Мечты, которые ты тщетно лелеял на земле, были муками голода. Сам того не зная, ты готовился к вечному блаженству. После воскресения твое новое тело позволит тебе наслаждаться Красотой еще сильнее, еще ярче, еще глубже — ты сможешь войти в Нее, погрузиться в самое естество Совершенства. Заметил ли ты, что здесь ты узнаешь старых знакомых скорее по характеру, чем по внешности?
— Да, с первой же минуты я обратил на это внимание.
— На земле тело скрывало дух, в Царствии небесном тело обнажает дух. Впрочем, и на земле тебе иногда удавалось разглядеть сердце человека по сиянию его лица.
— Ты прав, глаза могли рассказать многое. Порой мне удава-лось заглянуть в самые дальние уголки человеческой души и най-ти там любовь, сострадание, честность, страдание, жажду справедливости, миролюбие. Или мелочность, эгоизм, алчность, лживость, враждебность, безразличие. Верно сказано: «Глаза — зеркало души».
— А здесь все видно еще яснее, ибо все тело является зеркалом души. К счастью, души в раю чисты, тебе не приходится пугаться страшных чудовищ, каких немало ходит по земле, скрываясь за благообразным телом. Тебе встречаются удивительные и неповторимые личности, чья доброта и любовь сияют без преград.
— В своей матери я вижу красоту прожитых лет. В дочери — красоту юности. Как это может быть, ведь в раю нет старости и возраста?
— Вечность не отменяет возраст. Скорее, она вбирает в себя все возрасты, и человек одновременно живет всеми годами, месяцами, минутами, которые он прожил на земле. Твоя бабушка видит в твоей матери ту юность, которая радует тебя в твоей дочери. Твоя мать видит в тебе маленького мальчика, которого она качала на руках, а твоя дочь видит в тебе взрослого, к которому хочется взобраться на ручки. Они могли бы воспринимать тебя иначе, но им приятнее так. Заметь, это не иллюзия, они видят реального тебя, просто выбирают тот аспект твоей личности, который им ближе, роднее, привлекательнее, важнее. Все видят то, что есть, но не одно и то же.
— Я по-прежнему чувствую себя мужчиной, да и все остальные сохранили свой пол — я даже яснее это вижу, чем на земле. Мне странно это —разве не должны люди стать подобны ангелам небесным... подобны тебе?
Зиор с изумлением посмотрел на Криса.
!>
|
— Вы подобны нам в том смысле, что не женитесь и не рождаете детей. Что же касается пола — Бог сотворил тебя мужчиной, кем еще тебе быть? Творец может исправить испорченное людьми, но Он не переделывает творений Своих рук. Он создал женщинами твою мать, жену, Дочерей, и их женственность нельзя отнять, как нельзя ее передать другому или заменить на что-либо иное. Это неотъемлемая часть личности. Ты не являешься душой среднего рода, заключенной в мужское тело. Ты — мужчина, и об этом знает каждая клеточка твоего тела и каждая грань твоей души, ибо они едины. Мужское естество наполняет и пронизывает тебя, как женское естество наполняет и пронизывает Сью, Ан-
желу и Дженни. Христос искупил падших мужчин и падших жен-щин, вернул их мужскому и женскому началу исконную святость, но ни в коем случае не лишил их уникальности, заложенной от основания мира.
Небесная симфония складывается из женских и мужских мелодий, гармонично сливающихся в единую песнь славы. Никому здесь и в голову не приходит подвергать сомнению свою сексуальность. Разве захочет женщина отказаться от своего женского естества, если ее женственность расцветает во славу Господа? Разве захочет мужчина отказаться от своего мужского естества, если десница Господня сотворила его именно мужчиной? Здесь мужчины и женщины не ведут войны друг против друга, это было бы так же нелепо, как если бы атомы водорода объявили войну атому кислорода за право называться водой. Мужчины и женщины равно спасены и равно освящены, они пребывают в гармоничном единстве, для которого и были созданы. В счастливом браке со своей любимой Сью ты причастился того таинственного союза, который ожидал вас на небесах. Увы, не всем так повезло. Некоторые прибывают в Царствие небесное неподготовленными, они не знают святых различий между мужчинами и женщинами и не понимают суть человеческих отношений в раю.
Могучий стан Зиора вдруг показался Крису куда менее впечатляющим — в сравнении с новым телом воскресения, ожидавшим Криса в последний день.
-- Ты будешь мужчиной в высшем смысле этого слова, обладателем силы и могущества, но чувствительным и ранимым. Никогда одно качество не вытеснит другого. Таким до сих пор был только один Человек Сын Божии. Тело воскресения — тело и душа человека, не более того и не менее. Запомни, господин мой: предвечным указом Господа Бога всемогущего тебе было определено родиться мальчиком и вырасти мужчиной, а потому ты пребудешь мужчиной во веки веков.
Ъ тот день Джейк так и не попал больше на работу, от доктора Сканлона поехал сразу домой. По пути, правда, решил заскочить
за продуктами в гастроном «Морели». По переполненной автостоянке кружило с десяток автомобилей в поисках парковки, но Джейка это не обеспокоило. Он направил свой «Форд-Мустанг» на служебную стоянку, где гордо встал посереди пустынного асфальта, не оскверненного желтыми и белыми полосами. Господин Морели лично распорядился, чтобы по ночам Джейку позволяли ставить машину на пустой площадке позади магазина, где днем разгружались грузовики. Ночами там стояло лишь несколько машин работников гастронома, многие из которых он уже узнавал «в лицо». Новой была лишь последняя модель «Вольво» красновато-коричневого цвета, принадлежавшая, скорее всего, дежурному менеджеру.
С тыла магазин казался безжизненным: тихо, темно, ничего общего с оживлением, царящим на освещенной стоянке для посетителей. Джейк вышел в темноту и пошел на зеленый огонек, который, подобно маяку, указывал путь ко входу для персонала. Взбежав по бетонным ступеням, Джейк нажал кнопку звонка. В зарешеченном окне показалось и сразу расплылось в улыбке знакомое лицо грузчика. Через секунду дверь приветливо распахнулась, окатив Джейка волной яркого света.
Он катил перед собой тележку, привычным жестом бросая в нее привычные продукты: кофе, пирожки из индейки, сухие завтраки, двухлитровую бутылку диетической «пепси-колы», яйца, суп в консервных банках. Он думал о прошедшем дне, полном странных людей, неожиданных встреч, сложных разговоров и тяжелых воспоминаний. Ничего, скоро он будет дома. Дружище Чемпи бросится ему на грудь, а потом уляжется у его ног с блаженным выражением на пятнистой морде. Надо бы все записать в дневник — это поможет разобраться в сегодняшних впечатлениях. Расплатившись, Джейк развернулся и пошел через торговый зал с полными сумками продуктов к заднему крыльцу. Он с некоторым злорадством подумал о толчее перед главным входом и скромно погордился за себя.
Открыв служебную дверь, Джейк помедлил пару секунд, давая глазам привыкнуть к темноте, и зашагал по ступеням вниз.
14 У последней черты
Уголком глаза он поймал неясную тень, метнувшуюся из-за угла. «Статуя Свободы», — успел он отметить про себя и тут же покачнулся от резкого удара по затылку. Он рухнул на асфальт, банки с супом загремели, яйца приземлились с влажным хлюпаньем. Продолжая лежать с неловко раскинутыми руками, Джейк с усилием повернул голову в сторону нападавшего. Он показался ему огромным, широким, могучим, типа Терминатора, лицо закрыто лыжной маской. Впрочем, мало ли что это могло быть — в темноте не поймешь.
Руки Терминатора вновь поднялись вверх, ими он сжимал длинный предмет - скорее всего, бейсбольную биту. Целился явно в голову, беззащитно ожидавшую удара на черном асфальте. Джейк внутренне сжался, но нападавший почему-то не спешил, будто давая время осознать: «Настал твой последний час!». Но я же еще не готов, с отчаянием подумал Джейк. Я не готов!
Почему он медлил? За те несколько секунд, которые он решил подарить Джейку перед смертью, тот сумел собраться и выработать план действий. В голове у него стучало, сознание прояснялось, но он сохранял ту же беспомощную позу, в которой оказался в момент падения. Он представил себя на средневековом эшафоте под вознесенным топором, и приготовился отскочить в сторону, как только бита — или топор — начнет опускаться вниз... Удачное сравнение, мой незнакомец в маске вполне сойдет за палача в красном колпаке с прорезями для глаз... Я откатываюсь в сторону, он покачнется от неожиданности, я качнусь назад, подсеку его, а на земле мы уже будем на равных, останется только драться получше... Да сколько можно его ждать? Кажется, прошла уже целая вечность? Или он раздумал меня убивать? А может, смакует аромат смерти, как я смакую аромат колумбийского кофе перед тем, как сделать первый глоток?.. Но вот мускулы на руках, сжимающих биту, напряглись, незнакомец сделал глубокий вдох, орудие убийства покачнулось Джейк приготовился. Если только получится... Если только я смогу двинуться с места... Главное - точность, поспешу или промедлю, и мне конец...
Внезапно крошечное расстояние, отделявшее Джейка и его врага, с грохотом взорвалось, подобно мине Клэймора. Оглушенный, Джейк инстинктивно закрыл голову руками и зажмурился. Острее частицы асфальта впились ему в кожу.
Когда Джейк, наконец, открыл глаза, он увидел Терминатора, в панике бегущего прочь с битой в правой руке, левой зажимающего живот. В то же мгновение темнота проглотила его темный силуэт, они слились воедино, как две волны.
В ушах все еще звенело. Над Джейком склонился человек, его сильные руки грубовато обхватили его и оторвали от земли. Голова закружилась, перед глазами поплыло. Прямо перед своим носом Джейк разглядел дуло пистолета. Магнум 44 калибра. Очевидно, спаситель был вооружен.
— Вы в порядке, Вудс? — спросил знакомый голос.
— Как? Мэйхью?
Джейк растерялся на мгновение, потом вспомнил, что за ним следили агенты ФБР. Сегодня Мэйхью дежурит! Все ясно.
— Я мог бы уложить этого приятеля, но выстрел получился бы в спину, а за такое и схлопотать можно. У нас не приветствуются такие способы задержания, даже если объект явно пытался кого-то убрать. Повезло вам, что я висел у вас на хвосте.
— Спасибо вам, Мэйхью. Господи, не знаю, как и благодарить. Если бы не вы... - Джейку было ужасно стыдно за прежнюю неприязнь к Мэйхью, Саттеру и ФБР.
Мэйхью чувствовал себя явно не в своей тарелке. Ему куда привычнее было стрелять из своего Магнума-44, чем утешать напуганную жертву покушения. Отмахнувшись от слов благодарно-сти, он сухо спросил:
— Вас отвезти домой? Или лучше в больницу?
Джейк повертел шеей, пошевелил плечами, руками.
— Да нет. Приму горячий душ, и все пройдет. Помогите лучше
собрать продукты. Если нетрудно.
Мэйхью послушно присел на корточки и начал складывать в сумки помятые банки супа, выбирать из разбитых яиц целые. Делал он это неловко, будто даже переступая через себя, но в целом старался.
Джейк ехал домой очень медленно, сразу давил по тормозам, если видел подозрительную тень или запоздалого прохожего. Ему было стыдно перед Мэйхью, ведь тот следовал за ним и все видел. Поставив машину на стоянку, он помахал своему соглядатаю и вошел в подъезд. Джанет обязательно заставила бы его обратиться к врачу, но он не считал это нужным — не его стиль. При чем здесь вообще Джанет? Она даже не узнает о случившемся.
Джейк повернул ключ в двери и вошел. Неужели дома? Срочно спать!.. Из окна первого этажа он увидел мавдину Мэйхью и самого агента, готовящегося провести бессонную ночь на переднем сиденье автомобиля. Его дежурство еще только началось.
Выковыривая осколки асфальта из кожи рук и лица, Джейк задумался о превратностях судьбы. Да, не так я представлял себе ангелов-хранителей! Но приходится признать, что Мэйхью заслуживал лучшего отношения, чем то, которым удостаивал его Джейк раньше. Интеллектом он, и правда, не блещет, но жизнь человеку спасти может. Впервые «вмешательство в личную жизнь» показалось Джейку очень правильной мерой, гарантией спокойствия и безопасности. Он снял рубашку и брюки, все еще влажные после приземления на мокрый асфальт, и с облегчением подставил лицо под горячий поток воды. Открыв душ посильнее, он повернулся к струе спиной, чтобы успокоить боль в шее и плечах. Впрочем, водяной массаж оказался недостаточно эффективным. Выйдя из душа, Джейк начал рыться в ящиках комода и коробках с лекарствами в надежде наткнуться на какую-нибудь мазь. Была бы здесь Джанет, она бы сразу подсказала, где что лежит. Мах-нув рукой, он натянул старые трико и майку, сел в кресло и пога-сил лампу. Почему-то ему было спокойнее сидеть в темноте и разглядывать полоску лунного света на полу.
Итак, что есть смерть? Дверь ли это в новый мир? Или черная дыра, поглощающая без следа? Час назад он мог бы узнать наверняка, но сорвалось... уКелание как можно скорее найти убийцу Дока и Криса переполняла все его существо. Ему казалось, что смерть возмущена наглым вмешательством в ее владе-
НИ я, а потому намерена остановить его прежде, чем он найдет ответ. Надо было спешить, чтобы опередить ее.
Джейк резко встал и подошел к шкафу. Поднявшись на цыпочки, пошарил на самой верхней полке. Есть! Он вытащил из глубины отцовский «Вальтер Р 38» — отец участвовал в освобождении Германии, привез военный трофей в подарок сыну. Из второго ящика стола в спальне Джейк извлек обойму. Чтобы найти ее, пришлось зажечь ночник. Провел пальцами по черной металлической поверхности, по ряду круглых отверстий, в трех из которых еще были вставлены патроны. Начал вставлять обойму, потом вспомнил что-то, опять порылся в ящике и в самом дальнем углу цашел матерчатый мешочек. Джейк высыпал из него патроны, они раскатились по одеялу, тускло поблескивая золочеными гильзами и бронзовыми наконечниками. Выглядят, как экспонаты антикварного магазина. Впрочем, там им и место. Джейк поднес один патрон к глазам и, щурясь, прочел выгравированные цифры: «43» с одной стороны и надпись: «ЭММ» с другой. Он задумался над эпохой, которая сейчас лежала на его ладони. Эти патроны прилагались к пистолету, созданному в фашистской Германии в 1938 году и вскоре вытеснившему морально устаревший Лутер.
Джейк всегда брал этот «Вальтер» с собой, когда они с Доком и Крисом ездили охотиться на уток. Он заряжал его новыми девятимиллиметровыми патронами, вставляя только пару старинных. Он не хотел тратить такие реликвии на баловство. В последний раз он все новые расстрелял, и теперь оставались только драгоценные патроны 1943 года. Не так уж плохо, как может показаться: из тех десяти-двенадцати старинных патронов, которые он выпустил по уткам, не подвел ни один. Подумать только, оружие пятидесятилетней давности все еще стреляет. Легендарное немецкое качество. Он внимательно осмотрел пистолет, взвел курок, проверил патронник, заглянул в дуло, отвел затвор. Джейк почувствовал легкий аромат пороха, почти не заметный до этого из-за резкого запаха металла и смазки. Он хорошо почистил пистолет после той охоты, которая в итоге оказалась последней поездкой за город с друзьями.
Он разобрал пистолет, проверил все части, собрал, переложил из одной руки в другую. Так теннисист примеряется к ракетке после перерыва в тренировках. Он прицелился и «выстрелил» в центр водяной кровати. Как бы разлетелись по комнате брызги, будь пистолет заряжен! Джейк вспомнил, как они с Доком и Крисом привозили на охоту целый багажник двухлитровых пластиковых бутылей из-под газировки, наполняли их водой и расставляли на пригорке. Сколько было детского восторга у трех взрослых мужчин, когда пузатые прозрачные мишени с шумом взрывались, пораженные точными выстрелами! Док шутил, что, если в один ужасный день на них нападут двухлитровые бутылки с водой, шансов на победу в этой войне у бутылок не будет.
Джейк аккуратно вставил недостающие пять патронов в обойму. Восемь выстрелов. Обойма плавно вошла в ручку и с легким щелчком встала на место. Джейк задумался, потом открыл затвор и вставил первый патрон в ствол. Перевел пистолет в безопасное положение, положил перед собой. Интересно, кому был выдан этот Вальтер? Понимал ли этот офицер значение Третьего Рейха? Верил ли в идеи нацизма, в то, что они несут светлое будущее немецкому народу? Сколько мирных людей видели дуло этого пистолета у себя перед глазами? Скольких убили пули, вылетевшие из этого ствола? Кто знает, может быть, первый владелец этого пистолета служил в Освенциме. На его погоны и кобуру опускались хлопья пепла, кружившиеся над концлагерем, как серые снежинки, а он, привыкнув, не замечал их — ведь было столько работы. Он встречал вагоны с заключенными и грубо подталкивал в спину женщин и детей: их ожидали страшные врачи, которых нельзя и называть врачами. А потом он возвращался домой, целовал жену и обнимал сынишку, жил «обыкновенной» жизнью и никогда не упоминал, что зарабатывает на хлеб, участвуя в массовых убийствах беззащитных людей — женщин, детей, стариков... Где он теперь? Кто знает, может до сих пор жив... А если и умер, вопрос остается тем же: где он теперь?
Острая боль в шее напомнила Джейку, что ставки в игре поднялись. Он не просто заинтересовал некое лицо или группу лиц.
Он наступил кому-то на любимую мозоль, а потому надо быть готовым ко всему. Мэйхью и Саттер не могут пасти его всю, жизнь.
Придется защищаться самому.
Джек осторожно положил пистолет иа пол у кровати с пра-вой стороны и выключил свет. Он по привычке продолжал спать
справой стороны, хотя левая сторона пустовала уже четыре года.
Опять вспомнил про Джанет. Зачем?
Джейк резко опустил руку вниз, схватил «Вальтер», взвел ку-
рок больпшм пальцем и направил дуло в сторону открытой двери спальни. Повторив этот маневр трижды, он успокоился и попы-.
тался уснуть.