Былины Печоры и Зимнего берега [Автор Неизвестен] (fb2) читать онлайн

Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Изучение русского фольклора за последние двадцать пять лет ознаменовалось новыми данными о состоянии былинной традиции в основных районах ее распространения и записями старого эпического наследия, еще сохранившегося в памяти народа. Судьба традиционных классических жанров — одна из важнейших проблем фольклористики, тем более судьба такого жанра, как былина, который, хотя возникновение его и уходит в глубь веков, продолжал длительное время жить богатой творческой жизнью в устной традиции уже после завершения периода своей продуктивной жизни. Естественно поэтому внимание советских фольклористов к тем процессам, которые происходят в наше время в жизни русского эпоса.

В характеристике этих процессов, в оценке общего состояния былинного творчества не было единомыслия. Существовала и недооценка живых еще проявлений творческой жизни эпоса, были и некоторые преувеличения возможностей его дальнейшего активного развития, вызванные отдельными вспышками оживления эпической традиции под влиянием определенных исторических обстоятельств. Тем более важно было провести, на известном расстоянии от больших собирательских работ второй половины 20-х и начала 30-х годов нашей эпохи, новые изыскания и собирание материалов для освещения поставленных вопросов о судьбе жанра и характере процессов, которые происходили и происходят на последнем этапе его жизни.

Работа по собиранию былин и изучению их бытования в северных районах распространения велась главным образом тремя учреждениями: сектором народного творчества Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, кафедрой фольклора Московского Государственного университета и Институтом истории, языка и литературы Карельского филиала Академии наук СССР в Петрозаводске. Собиранием былин на Севере занимались также Московский педагогический институт им. Потемкина и Государственный литературный музей, в Сибири — Научно-исследовательский институт языка, литературы и истории Якутской АССР, на Дону и Северном Кавказе — кафедры литературы Ростовского и Грозненского педагогических институтов. Поиски и запись былин вели и отдельные ученые по собственной инициативе (К. А. Копержинский — в Сибири, Э. Г. Бородина-Морозова — в Беломорье и др.).

В результате за последние два с половиной десятилетия собраны значительные материалы, интересные и ценные во многих отношениях. Лишь некоторая часть из них опубликована.^[1]

В настоящий сборник вошли неопубликованные записи былин, произведенные в 40—50-е годы на Печоре и в конце 30-х и в 40-е годы в Беломорье, на Зимнем берегу, т. е. материалы, характеризующие состояние былинной традиции в крайних северо-восточных ее очагах Европейской части СССР, там, где в 1900-е годы записывали Н. Е. Ончуков (Печора) и А. В. Марков (Зимний берег) и в конце 20-х годов А. М. Астахова (Печора).

Печорская былинная традиция с конца 30-х годов обследовалась неоднократно. В эти годы в Нижнепечорском крае записывал былины Н. П. Леонтьев.^[2] Летом 1942 г. Карело-финский государственный университет провел фольклорную экспедицию под руководством В. Г. Базанова на среднюю Печору, в 1955 и 1956 гг. поискам былин на Печоре было уделено большое внимание сотрудниками песенных экспедиций Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР: в 1942 и 1955 гг. обследованы Усть-Цильма и селения, расположенные по среднему течению Печоры и ее притокам Пижме и Цильме, в 1956 г. экспедиция работала в низовьях Печоры. Помимо тщательных поисков остатков былинного эпоса по следам прежних собирателей, обследованы были места и селения, ранее пропущенные. Так, были произведены записи по реке Цильме, а также в верховьях реки Пижмы и в ряде селений на средней и нижней Печоре, где собиратели раньше не были совсем. Материалы всех этих трех экспедиций и включены в настоящее издание.

В отличие от других очагов былинной традиции на Севере, подвергнувшихся довольно обстоятельному изучению в 20-е и в начале 30-х годов советской эпохи, в Зимней Золотице после А. В. Маркова до середины 30-х годов никто из исследователей русского эпоса не был. В 1934 г. туда поехал аспирант Ленинградского государственного университета В. П. Чужимов. Тогда и была вновь «открыта» сказительница Марфа Семеновна Крюкова, дочь известной по записям Маркова исполнительницы былин Аграфены Матвеевны Крюковой. После встречи В. П. Чужимова с Марфой Крюковой и первых сведений о ней в печати началась большая работа по изучению эпического творчества этой своеобразной сказительницы. На окружение Марфы Крюковой вначале не было обращено должного внимания. Лишь попутно было сделано несколько записей самим В. П. Чужимовым^[3] (им же опрошены все оставшиеся в живых родственники сказителей времени А. В. Маркова), а в 1937 г. — участницами экспедиции Фольклорной комиссии Института этнографии Академии наук СССР (ныне Сектор народного творчества Института русской литературы) и вслед затем сотрудницами экспедиции Государственного литературного музея.^[4] Главная работа по выявлению остатков эпической традиции в Зимней Золотице проведена Э. Г. Бородиной-Морозовой, которая в Великую Отечественную войну и в послевоенные годы подолгу жила в Зимней Золотице. Ей удалось сделать ряд записей от младших сестер Марфы Крюковой, Павлы и Серафимы, от дочери Павлы Семеновны Пелагеи Негадовой, а также от других сказителей Зимнего берега.

Записи былин, произведенные в Зимней Золотице, начиная с 1934 г., за исключением записей от Марфы Крюковой, составляют второй раздел тома. Былины М. С. Крюковой в том не вошли, так как основная часть ее эпического творчества напечатана.^[5]

В сборник, кроме собственно былин, вошли и записи древних эпических баллад. Что касается старших исторических песен, именуемых на Севере, так же как былины и баллады, «ста́ринами» и которые по установившейся в науке традиции обычно включались в научные сборники былин, то мы их в данном томе не публикуем: они вошли в подготовленный в серии «Памятники русского фольклора» том «Исторические песни XIII—XVI веков». В соответствующих местах нашего тома делаются ссылки на это издание. Включены только песни-баллады о Скопине, действие в которых перенесено в эпический Киев.

Из былинных же записей включаем в настоящий том, помимо целостных текстов, все записанные фрагменты, хотя бы состоящие всего из нескольких стихов: для общей картины состояния былинной традиции они представляют определенный интерес.

В печорских экспедициях 1955—1956 гг. производились вместе с записями текстов и записи напевов на магнитофон. Расшифровки музыкальных записей тоже включены в настоящее издание.

В подготовке текстов приняли участие: Н. К. Митропольская (записи на Печоре 1942 г.), Н. П. Колпакова (записи на Печоре 1955 и 1956 гг.), Э. Г. Бородина-Морозова (ее записи на Зимнем берегу) и А. М. Астахова (записи других собирателей на Зимнем берегу и окончательная текстологическая обработка всех материалов сборника).

Статья и заметки об исполнителях написаны А. М. Астаховой, Э. Г. Бородиной-Морозовой, Н. П. Колпаковой и Н. К. Митропольской, предисловие А. М. Астаховой.

Комментировали тексты: записи 1942 г. — Н. К. Митропольская при участии А. М. Астаховой, остальные записи — А. М. Астахова.

Отбор напевов, расшифровка напевов I—IX, XIV—XXVI, редакция нот, заметка о музыкальном исполнении былин и комментирование напевов принадлежат Ф. В. Соколову. Напевы X, XII, XIII расшифрованы В. В. Коргузаловым. Б. М. Добровольским и В. В. Коргузаловым произведены проверка текста былин, записанных на магнитофон, и окончательное редактирование нот.

Словарь составили А. М. Астахова и Н. К. Митропольская при участии Э. Г. Бородиной-Морозовой; все указатели составлены А. М. Астаховой.

Общая организация сборника принадлежит А. М. Астаховой.

БЫЛИННАЯ ТРАДИЦИЯ ПЕЧОРЫ И ЗИМНЕГО БЕРЕГА В ПОСЛЕДНЕЕ ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЕ

1

Среди новых записей былин последних десятилетий исключительный интерес представляют материалы трех экспедиций на Печору (1942, 1955 и 1956 гг.). Изучением былин в эти годы охвачен весь обширный район русской Печоры, где в 1900-е годы был открыт один из самых богатых очагов былинной традиции. Район этот неоднократно обследовался и в прошлом, и это еще более увеличивает значение новых материалов: они расширяют и уточняют наши знания о специфике печорского эпического репертуара, позволяют наметить на основе сопоставления с материалами прежних лет характерные черты процессов, происходящих в современной печорской эпической традиции.

——

В исторических документах упоминания о Печоре встречаются с довольно ранних пор. «Первые исторические сведения об обитателях печорского края относятся к XI веку, — пишет Жилинский. — Летописец Нестор, перечисляя народы, живущие в Европе, упоминает о народе „печере“, по-видимому, одном из племен Чуди-Югры, живущем на Печоре, в отличие от Югры, обитающей за Уралом».^[6] Под 1132 г. в летописи отмечено, что новгородцы «дали дани печорские» великому князю Ярополку Владимировичу, — следовательно, в это время Печора уже платила дань Новгороду. В XII—XIV столетиях новгородцы много раз посещали среднее течение Печоры, пробираясь к ней с запада, со стороны Мезени, через тайболу. В 1542 г. новгородец Иван Ластка с товарищами осел на берегу Печоры против устья ее притока Цильмы и дал начало самому крупному селению средней Печоры — Усть-Цильме. Новгородцы, шедшие за Ласткой, понемногу расселились по рекам Цильме и соседней с нею Пижме. Только в самых верховьях Пижмы, в непроходимых таежных дебрях, укрылись беглецы из Москвы — раскольники, основавшие примерно в ста километрах от Усть-Цильмы Великопожненский скит.

Судя по данным этнографической литературы, Печора была искони отрезана от центра государства. В первые годы XX в. Н. Е. Ончуков писал в предисловии к своим «Печорским былинам»: «...Печора совсем еще не знает тележных дорог... Летом ездят исключительно в лодках... Как только поднимается сильный ветер, так езда по Печоре в лодках становится невозможной... Бывает часто, что, выехав в хорошую погоду, но застигнутые в пути ветром, путешественники робинзонствуют где-нибудь на пустынном берегу Печоры неделю и больше».^[7] Бездорожье и тяжелые природные условия в течение веков были главной причиной оторванности Печорского края от остальных районов государства.

В глухих лесах средней Печоры целые деревни жили столетиями совершенно безвестно. Одна из таких деревень была обнаружена только в начале XX столетия. По словам Ончукова, усть-цилемы, потомки новгородцев, колонизовавших этот район, не отличали одного царя от другого и в сущности неясно представляли себе эту власть.^[8] Они никогда не знали крепостного права, с царскими чиновниками дел почти не имели, свободно распоряжались на своих угодьях и не поддерживали почти никаких связей с низовьями реки, колонизованными Московской Русью. Наоборот, в более древние времена отношения между средней и нижней Печорой были, по-видимому, прямо враждебными из-за борьбы за промысловые и охотничьи заимки.

Край уже издавна был известен своими природными богатствами. Еще с конца XV в. на Печоре находили медь, серебро, а затем и золото. При Петре I здесь была обнаружена нефть. В течение XIX в. различные промышленники несколько раз начинали разработки тех или иных ископаемых, но все эти попытки быстро прекращались из-за бездорожья, инертности государственных учреждений, в ведении которых находился край, и других трудностей.

Все это определило большую сохранность архаических черт быта.

Как известно, на Печоре бытование эпической поэзии впервые открыл Н. Е. Ончуков. Девизом его поездок было стремление «записывать старины все вперед и вперед по содержанию». «Я решил, так сказать, переписать по содержанию все обращающиеся на Печоре былины и по одному разу хотя бы и такие, которые уже известны в массе пересказов, записывая малоизвестные и совсем неизвестные в большем количестве разноречий», — отмечал Н. Е. Ончуков в статье «Былинная поэзия на Печоре».^[9] Поставленная задача ограничивала возможные результаты: Н. Е. Ончуков, по его собственному признанию, далеко не исчерпал всего репертуара иногда даже лучших сказителей и пропускал порой наиболее художественные тексты только потому, что сюжет их уже был записан.^[10] Но состав печорского былинного репертуара был им в основном выявлен, и в этом его большая заслуга. При этом был обследован обширный район: Усть-Цильма и ее окрестности, селения по нижней Печоре и по реке Пижме. Всего Н. Е. Ончукову удалось записать от 24 сказителей 74 былины.

После опубликования сборника Н. Е. Ончукова Печора наряду с Прионежьем, Поморьем, Архангельским краем прославилась богатством и хорошей сохранностью русского героического эпоса. Здесь оказались свои любимые сюжеты, специфические черты в художественной разработке былин, в их бытовании.

Повторная экспедиция советских фольклористов на Печору, предпринятая в 1929 г., являлась частью комплексного обследования состояния народного искусства на Севере. В области эпического наследия был собран довольно значительный материал: на Печоре от 21 сказителя было записано 54 былинных текста и несколько фрагментов. Итоги этой экспедиции дали возможность осветить в науке не только вопрос о своеобразии печорского былинного репертуара, но и общие проблемы эволюции эпоса.^[11]

Во второй половине 30-х годов собирал фольклор в Нижнепечорском крае Н. П. Леонтьев, опубликовавший в 1939 г. сборник своих записей.^[12] По сообщению редактора сборника, Н. П. Леонтьев застал на нижней Печоре былинный эпос в живом его бытовании, ему удалось встретить там около десятка лиц, знающих былины, и записать 36 былинных текстов.^[13]

2

Маршрут экспедиции 1942 г., записи которой публикуются в настоящем издании, был составлен с учетом двух предшествующих поездок фольклористов на среднюю Печору и дал возможность сделать интересные наблюдения относительно состава и сохранности печорской былевой традиции, выяснить изменения в идейно-художественном осмыслении былин, в характере их эстетического восприятия современными сказителями. Своеобразие этой экспедиции и ее результатов определяется характером избранного маршрута и исключительностью эпохи: шел второй год Великой Отечественной войны.

Спустя свыше 40 лет после Н. Е. Ончукова и 13 лет после А. М. Астаховой вновь произведены записи былин и поиски новых сказителей в обследованных ранее местах: в Усть-Цильме и близлежащих селах. Удалось также открыть интересных сказителей и записать былины в деревнях, расположенных севернее Усть-Цильмы, — Уеге, Хабарихе, Верхнем и Среднем Бугаево, обойденных в работе экспедиции 1929 г. Кроме того, был обследован новый район: селения, расположенные по реке Цильме, левому притоку Печоры, где еще ни разу не проводились записи фольклора.

В итоге было записано 34 былины от 12 сказителей, среди которых оказались хорошие знатоки героического эпоса: Анастасия Артемьевна Носова, Авдотья Андреевна Шишолова, Елена Григорьевна Мяндина, Яков Андреевич Остаток и др.

В предвоенные годы Усть-Цилемский район, входящий в состав Коми АССР, стал одним из передовых в республике. Широко развитое здесь животноводство и рыболовство определили производственную жизнь колхозов. По-прежнему в народе Печора величалась матушкой-кормилицей. Некоторые крестьяне отказывались уходить со старых рыбацких поселений, хотя во время половодья их усадьбы заливало: «Нельзя сходить отсюда, ведь у Печоры и есть самая жизнь. Печора-то матушка и кормит», — внушительно разъяснял один из колхозников деревни Бугаево.

Действительно, печорские колхозные рыбные тони славятся хорошим уловом семги, омуля, сига, нельмы; в припечорских лесах охотники ежегодно добывают тысячи горностаев, куниц, белок. Пушной зверь и дичь приносят немалый доход местным крестьянам. По берегам широкой величавой Печоры особая гордость района — строевой лес. Среди усть-цилемов есть знатные, широко известные в республике лесорубы.

Центром среднего течения Печоры продолжала оставаться Усть-Цильма. Но из большого села здесь вырос районный центр с двумя школами, домом культуры, кинотеатром, большой библиотекой, несколькими промышленными предприятиями и промысловыми артелями. Вырос свой колхозный актив. Знатные печорские доярки ездили на республиканское совещание в центр Коми АССР г. Сыктывкар. Возвратясь, они вносили новый задор в работу и жизнь колхоза. В газете «Печорская Правда» местные корреспонденты-колхозники, требуя помощи от районных организаций, писали о неполадках в колхозных делах, делились опытом работы. Газета, радио, книга заняли прочное место на селе, поднимая общественную активность колхозников. Обновился и облик других припечорских деревень и сел. Почти в каждом крупном селе появились маслодельные, сыроваренные фермы и заводы с твердой производственной дисциплиной и культурой труда.

Но всё еще окрестные селения в течение ряда месяцев отрезаны от своего районного центра, от Усть-Цильмы: осенью погода мешает перебираться через Печору, зимой трудно устанавливается санный путь, в мае все затоплено весенней распутицей, а летом притоки Печоры пересыхают настолько, что из лесу по ним к Печоре иногда трудно проехать даже на плоскодонке. Дорог по тайболе почти нет; они проложены едва на первые 80—100 км от Печоры в глубь тайболы и зачастую идут по гати, а дальше тянутся лишь лесные тропы, по которым с трудом можно пробираться только верхом.

Многие бытовые детали сохранили и в наши дни свои традиционные формы; так, например, костюм усть-цилемов, а также жителей Цильмы и Пижмы во многом близок к старинному; особенно напоминают о XVII в. парчовые и шелковые сарафаны девушек, надеваемые по большим весенним традиционным праздникам; наряду с городской посудой в очень многих домах встречается посуда из бересты, долбленная из дерева (ковши, чаны и пр.), предметы домашнего обихода нередко расписаны или украшены резьбой по дереву (грабли, коробейки) и тиснением по бересте (туеса, коробочки и т. п.). Старое поколение празднует традиционные календарные праздники. Молодежь охотно участвует в культурных мероприятиях, устраиваемых местным клубом, но в то же время хорошо знает наизусть «колядки», «виноградия» и другие обрядовые песни, с которыми (в порядке игры, не имеющей никакого религиозного значения) ходит под Новый год «колядовать» со звездой. Эти пережитки старого бытового уклада обусловили и традиционность местного искусства: в женских рукоделиях преобладают традиционные приемы, в рукописях деревянных изделий — традиционные орнаменты. При всем этом, естественно, имеет своеобразный характер и местное поэтическое и музыкальное творчество.

Интерес к былинам существовал в 1942 г. на Печоре вместе с большой любовью к лирической песне, сказке, частушке. Помимо былин, экспедиция записала 70 сказок, 120 текстов причитаний и много лирических песен.

Война тяжелым бременем легла на колхозное крестьянство. Почти все мужское население деревень ушло на фронт. Среди ушедших в армию были и талантливые исполнители фольклорных произведений. Сражались на фронте известный по сборнику «Былины Севера» Е. П. Чупров и его сын Ларион, тоже исполнитель былин (деревня Абрамовская), сказочник В. В. Дуркин (деревня Бугаево).

Не жалея сил, в далеком тылу печорские крестьяне трудились для победы над врагом. А в это время на фронтах Отечественной войны их земляки совершали героические подвиги, зищищая Родину от фашистских захватчиков. Об одном из них, Герое Советского Союза В. П. Кислякове, который в бою уничтожил свыше 100 гитлеровцев, сложен устный сказ. В нем прославляются подвиги отважного героя, который

Волнующим и общественно-значимым событием были в те годы проводы местных крестьян в армию, на фронт. Пароход с новобранцами провожала каждая деревня. Мужчины и женщины выражали свое отношение к происходящему по-разному: произносили последние напутствия, запевали бодрую солдатскую песню, прощались с родными и близкими по-старинке, причитая и оплакивая их.

В деревне Хабариха рыболов Иван Петрович Лавринский вместе со своим другом во время проводов односельчан в армию пел песню:

Берега Печоры часто оглашались «бабьими плаксами», старинными приплачками. Но современная жизнь проникла и в их содержание. Некоторые причитания заканчивались горячим пожеланием вернуться домой «с кроволитной войны», с победой великой, или словами наказа сражаться так, чтобы «слава была отцу-матери, похвала народу великому». Анисья Львовна Шишолова из деревни Среднее Бугаево, провожая в армию своих родных, причитала:

Как видно из живых наблюдений, в причитаниях личная скорбь звучит глубоко и проникновенно, так как она связана с гражданским чувством любви к Родине, повергнутой в тяжкие испытания. Органическое соединение личной и гражданской темы закреплено в страстном призыве мстить ненавистному врагу.

В те годы война вошла в быт и сознание народа. Всюду, где бы ни появлялись члены экспедиции, их расспрашивали о положении на фронтах, рассказывали о родных и близких, которые вот уже год сражаются на фронте. В этой обстановке естественных для 1942 г. раздумий о фронтовых делах, о защите Родины расспросы об исполнении былин и запись их всюду расценивались как серьезное, «стоящее дело». Гордясь знанием и сохранением древней старины, многие крестьяне помогали выявлять сказителей, интересовались, как проходят полевые записи.

Но в жизни современного печорского крестьянства былины уже не имели повседневного бытования. Сказители порой сетовали на отсутствие интереса к старинам, говорили о том, что без слушателей и частого исполнения многое забывается: «Никто не поддерживает в компании. Старины хошь пой, хошь нет, все равно не слушают их». И лишь единичным сказителям случалось исполнять былины перед заинтересованными слушателями. Чаще любители и знатоки эпоса напевали их «для себя».

Однако исполнителей былин в деревнях хорошо знали и ценили. Многим крестьянам известно было и самое содержание былин. Так, при записи былин от Марфы Дмитриевны Дуркиной (деревня Уег) собралось несколько стариков, и хотя сами они былин не исполняли, подсказывали отдельные былинные стихи, возмущались, что Марфа старины путает.

Сказители, вспоминая свои молодые годы, когда они овладевали искусством сказывания былин, называли имена «старинщиков», с похвалой отзывались об их репертуаре и исполнительской манере, свидетельствовали о живом бытовании, частом исполнении былин в недалеком прошлом. Сказитель Яков Андреевич Осташов (деревня Хабариха) горячо хвалил своего учителя — усть-цилемского старика Алексея Носова, который часто пел былины и имел хороший голос: «Олеха Чижок (так звали А. Носова) был мастерище, знал много старинок. От него я и помыкал». По словам Марфы Дмитриевны Дуркиной, она переняла былины от своей матери Зинаиды Вассовны Поздеевой, которая много и часто пела их: «Бывало запоет, заведет всем на диво. Хорошие она знала старины!».

Таким образом, живое бытование былин, ставшее теперь редким и случайным, еще происходило на памяти современного поколения сказителей, для которых былина в отличие от песни, причитания, частушки — древняя старина, «старое».

Из всех интересных встреч с печорскими сказителями наиболее значительным и памятным было знакомство с А. А. Носовой и А. А. Шишоловой.

Анастасия Артемьевна Носова жила в деревне Трусовсой, расположенной на реке Цильме. Записи фольклора здесь никогда не производились. Между тем этот край богат сказками, песнями, талантливыми исполнителями. Попадание на Цильму и Пижму сопряжено с большими трудностями. Пижма и в наши дни все еще оправдывает свое старинное название Пыж-ва — лодочная река. Как по Пижме, так и по Цильме единственным средством передвижения является лодка, причем большую часть пути приходится идти бичевником. Лишь весной, во время больших разливов, пароходы иногда подымаются вверх по Цильме.

Анастасия Артемьевна и ее муж Лазарь — в прошлом оба батраки, выходцы из Усть-Цильмы. Семнадцатилетней девушкой Анастасия Артемьевна насильно была выдана замуж за старого богатого односельчанина. Но от зажиточной жизни, где она, по ее словам, «всем была улажена, хозяйство полное», бежала на Цильму, в Трусово. Семь лет батрачила, вышла замуж по любви за такого же пришлого батрака Лазаря Носова, большого забавника, любителя и песню спеть и сказку рассказать.

Новая семейная жизнь долго не налаживалась: не было земли, трусовцы не хотели резать надел «не своим». С образованием сельско-хозяйственных артелей Носовы стали членами колхоза.

Лазарь, который славился как хороший сказитель, летом 1942 г. был в отъезде, а от А. А. Носовой почти ежедневно в течение трех недель производились записи ее обширного репертуара. Былины, сказки, песни — самое интересное и любимое для нее занятие. Былины она пела вместе с мужем в праздники, когда собиралась вся семья, родные, знакомые. Односельчане восторженно отзывались об их совместном пении былин: «Очень баско у них выходит». При первом же знакомстве с собирателями и разговоре о старинах А. А. Носова тут же, стоя у порога избы, перед толпой любопытствующих женщин, запела былину про Чурилу так, как будто наслаждалась, любовалась спокойным, размеренным напевом.

Знание былин явилось определяющим в творческом облике сказительницы. Именно былины из всего многожанрового репертуара Носовой (всего записано от нее 7 былин, 7 сказов, 4 плача, 20 песен) отличаются разнообразием сюжетов, художественным достоинством стиля, яркостью исполнения. Сказительница сохраняет богатство поэтических формул, сравнений, эпитетов традиционной былевой поэзии. В ее былинах мы находим развернутые до больших поэтических картин зачины (великолепный зачин к былине о «Соловье Будимировиче» — № 6), выразительный пейзаж в былине о Чуриле (№ 4), картинные «подачи» героев, например в былине о Дюке (№ 3). Часто встречаются тонко выписанные детали (описание корабля, игры на гуслях; свадьба Фатенко), оригинальные гиперболы (например, в былине о Дюке, стихи 130—133).

В качестве индивидуальной манеры А. А. Носовой следует отметить тенденцию к динамичности в развертывании сюжета и в самом отборе средств художественной выразительности. Эта черта проявляется прежде всего в пристрастии к «действенным» глаголам, выражающим движение, действие в подчеркнуто ускоренном темпе: «Погонил он на поленицу удалую» (№ 2); «Погонила его [коня] к своему терему» (№ 5); «Радешенек выбежал на конюшен двор» (№ 2); о матери Дюка: «Выбегала она на улицу» (№ 3); о Фатенко: «Выбегал и встречал ей на улицу» (№ 5); «Вышиб дом по окошечкам» (там же); об Илье Муромце: «Развернул он двери стеклянные, вылетал из погреба ясным соколом (№ 1).

Динамичность повествования усиливается употреблением характерных определений «скорёшенько», «крутёшенько», подчеркивающих стремительность происходящего действия. Например о Пермяте: «Крутёшенько бежит к высоку терему, он скорёшенько проходит в теплу спальницу» (№ 4); о Дюке: «В стремена ступил крутёшенько (№ 3); мать Фатенки: «Скорёшенько ставала со честна пира (№ 5); об Илье Муромце: «Скоро гонил чистым полем» (№ 1). Даже переживания, взаимоотношения героев получают характеристику через динамику их действий. Такова, например, заключительная сцена былины «Фатенко» (стихи 95—100).

Сказительница настолько была захвачена художественной выразительностью поэтических средств былины, что и ее сказки испытали на себе сильное воздействие этого жанра. В них встречаются типичные для былин образы, былинные общие места. Из многочисленных случаев приведем некоторые: соперники состязания за руку царской дочери названы богатырями; о невесте Ивана-царевича говорится:

Похвала платью невесты в сказке Носовой выдержана в тонах былины о Дюке: «Вот ей сшили цветно платьице, тако хорошо, как наденетце — будто засмеетце, застегнетце — как будто поцелуетце» и т. д. Сказочное повествование часто сменяется былинной напевностью. В свою очередь, былины Носовой испытали воздействие сказочного стиля, а также причитаний. Влияние родственных жанров ограничивалось внешне описательной функцией, задачей усиления внешне бытового фона. При этом сказительница, благодаря своему поэтическому чутью, не допускала нарушения былинной поэтики. Часто встречаются сказочные концовки. Усилен мотив трудных задач при получении невесты в былине на сюжет «Соловей Будимирович». Былевая обрядность иногда дополняется формами и оборотами, встречающимися в причитаниях (№ 1). Описание сватовства в былине Носовой «Добрыня и Алеша» можно сопоставить со свадебными причитаниями невесты, записанными на Печоре.

Былины Носовой разнообразны по сюжетам. Она любит большие героические былины о подвигах Ильи Муромца, о Добрыне, о Ваське-пьянице, где главное внимание уделяется теме защиты Родины: «замирению» дорог и границ русских, борьбе с татарскими полчищами. Но большинство былин в репертуаре сказительницы раскрывает свое героическое содержание в семейно-бытовом конфликте: «Чурила и неверная жена», «Дюк», «Добрыня и Алеша», «Фатенко», былина на сюжет «Соловей Будимирович».

В какой-то мере в этом сказался личный интерес сказительницы к морально-этическим темам о любви и верности, о семейной жизни — интерес, во многом связанный с личными переживаниями и жизненными ситуациями. В жизни сказительницы проявилась типичная судьба дореволюционной женщины-беднячки, насильственно выданной замуж за старого, богатого, нелюбимого мужа, но А. А. Носова смело перешагнула через свою печальную судьбу.

Индивидуальный подход к решению былинной темы и к ее развитию в сюжете проявляется у Носовой главным образом в новеллистических былинах и имеет определенную тенденцию возвеличить образ женщины, полнее раскрыть красоту и победу чувства любви и верности.

В отличие от А. А. Носовой у сказительницы А. А. Шишоловой (деревня Верхнее Бугаево) знание былин не поддерживалось их исполнением: и возраст давал себя знать (Авдотье Андреевне в 1942 г. было 79 лет), да и среди родных и близких, по ее словам, не было к былинам интереса. Но за ее былинами стоит большая и сильная традиция. Ее отец, Андрей Поздеев, был крупным старинщиком. «Во время перерывов в работе — паужинков — он пел былины так, что заслушивалась вся рыбацкая артель», — вспоминает А. А. Шишолова.

В репертуаре Шишоловой бросается в глаза разнообразие былинных сюжетов. Кроме семи записанных былин, сказительница знала еще былины о Чуриле, о Добрыне и Алеше, но, ссылаясь на забывчивость, не исполнила их. Художественно более яркими являются героические былины о Василии Игнатьевиче с выразительным описанием вражеского нашествия и грозных требований неприятеля (№ 15) и большая контаминация былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, о Калине-царе, о борьбе Ильи Муромца с Идолищем, о бое Ильи с сыном (№ 12). Здесь мы находим соблюдение былинной поэтики, четкую передачу конфлтиктов, лежащих в основе сюжета. В других былинах (№№ 14, 16, 17) сказительница часто опускает побочные сюжетные линии, элементы эпической обрядности, сохраняя лишь самые необходимые для разрешения конфликта и развития действия, связанного с главным героем.

Разнообразные былины из репертуара Шишоловой говорят о том, что в недалеком прошлом она знала и исполняла былины о всех русских богатырях. Образы Ильи Муромца, Добрыни и Дюка запомнились сказительнице ярче, с их индивидуальными чертами и характерными подвигами.

Интересные записи былин произведены были в деревне Среднее Бугаево от Е. Г. Мяндиной. Встречи и беседы с Еленой Григорьевной обнаружили в ней незаурядного человека, чуткого к яркому, образному слову. Лет пятнадцать перед тем вместе с отцом она часто рыбачила на тонях, а долгие вечера коротала за совместным пением старин.

С большим увлечением Елена Григорьевна исполнила былину о бое Ильи Муромца с сыном и сводную былину о подвигах Ильи Муромца. Другие образы и идеи русского эпоса не привлекли ее внимания, хотя ей известны названия многих былин и имена богатырей.

В содержание былины Е. Г. Мяндина вносила столь необычные для эпоса лирические отступления, в которых откликалась на современную героическую борьбу советского народа. Это соединение эпох оживляет силу героических традиций и показывает, что в сознании сказительницы герой былин Илья Муромец представлялся обобщенным образом защитника Родины. В текст былины она включала строки, выражающие боль и тревогу за свою Родину, на которую напали фашистские захватчики:

Елене Григорьевне в 1942 г. было 52 года. Она любила поговорить по политическим вопросам, интересовалась жизнью всей страны, гневно оценивала и в разговорах действия фашистов, как «супостатские, губительные».

Обширную былину о бое Ильи Муромца с сыном (250 стихов) по объему и мастерству художественной передачи можно сравнить только с текстом Ф. Е. Чуркиной, известным по записи Н. Е. Ончукова.^[17] Но суровый героизм этой былины, подчеркивающий в Сокольнике недруга земли русской, захватчика, нападающего на Русь, на защите которой стоит богатырская застава во главе с Ильей Муромцем, уживается в поэтическом варианте Мяндиной с драматическим лиризмом, с психологическим осмыслением взаимоотношений героев. Сказительница превращает Сокольника из человека-зверя в «добра молодца», переносит на него некоторые героические черты самого Ильи Муромца. Местами она любуется созданным ею образом юного богатыря: «едет маленький да забавляется» и т. п., наделяет его ласкательными именами: «млад Соколушек», «мала юноша», «маленький воробушек» и др. В результате сцена расправы над Сокольником приобретает более драматический характер. С большой художественной убедительностью сказительница описывает возвращение Сокольника к матери с целью проверить слова Ильи Муромца и расправу — убийство матери.

Из старейших сказителей, известных еще по сборнику «Былины Севера», удалось встретить лишь Носова Василия Прокопьевича из Усть-Цильмы. Еще не так давно все в округе знали его как хорошего старинщика. Об этом свидетельствует и материал экспедиции 1929 г. Тогда от него было записано пять былин, которые он пел, хорошо сохраняя эпический стиль и былинную обрядность. В 1942 г. Василию Прокопьевичу было 78 лет. Былины он уже не пел, ссылаясь на возраст, болезни, а главное, на то, что «в памяти всего не удержишь». И только лишь для собирателей он попытался вспомнить свой старый репертуар.

В. П. Носов спел одну былину о Скопине. В ней объединены два различных сюжета и отдельные общие места из хорошо знакомых ему ранее былин.

Большой интерес для характеристики печорской былевой традиции представляет также встреча со сказителем Макаром Ивановичем Чупровым — крестьянином из деревни Крестовка, расположенной на правом берегу Печоры, в 115 километрах от Усть-Цильмы.

В 1942 г. М. И. Чупрову было 60 лет. Бодрый, словоохотливый, он любит побалагурить, развлечь компанию острой шуткой. Перенял былины от своего отца Ивана Емельяновича Чупрова, с которым в молодости жил вместе в деревне Абрамовской, на Пижме. Репертуар отца был записан еще в 1929 г. Старый Чупров напел при исполнении пяти былин^[18] 248 стихов. Чупров-сын исполнил четыре былины (см. настоящий сборник №№ 29—32) в 107 стихов. Хотя в объеме поэтический репертуар уменьшился более чем вдвое, тем не менее новая запись значительно пополняет содержание былин семьи Чупровых. Так, от И. Е. Чупрова не удалось в свое время записать былину о Садко, хотя сказитель ее знал, но петь больше не соглашался. Теперь эта былина записана (№ 31).

Новые варианты позволяют внести некоторые поправки в характеристику районных различий бытования эпоса, принятую в нашей науке.^[19] Эти поправки касаются распространения сюжетов. С точки зрения сюжетного состава различия между Печорой и Заонежьем по мере увеличения записей становятся все незначительнее. В 1942 г. на Печоре записан в составе контаминации (№ 2) сюжет о Добрыне и полянице, считавшийся до сих пор свойственным лишь Заонежью. Некоторые ситуации и развязки сюжетов, зафиксированные ранее в Заонежье, обнаруживают свое более широкое бытование: на Печоре теперь записаны былина о Садко с древнейшим исходом состязания в богатстве Садко с Новгородом — поражением героя, неизвестная до сих пор в записях Печоры, но встречающаяся в других местных традициях картина расправы над Маринкой (№ 14) и др.^[20]

Новые записи былин обнаруживают интересные закономерности, частично подтверждающие сделанные ранее наблюдения в области современного бытования эпоса на Севере.

Следует отметить упорное стремление к объединению былинных сюжетов, раскрывающих подвиги одного героя. Подвиги Ильи Муромца воспеваются в сводной былине А. А. Шишоловой (№ 12). По количеству объединенных сюжетов это самая большая контаминация из всех записанных ранее на Печоре. Среди новых записей большинство контаминаций посвящено образу Ильи Муромца (№№ 1, 11, 12). Большая сводная былина о Добрыне (№ 2) объединяет три сюжета.

Идейная основа этих художественно выразительных контаминаций, записи которых отличаются хорошей сохранностью текста и соблюдением былевой обрядности, подсказана желанием полнее и многограннее, в рамках одной былины, раскрыть мысль о патриотической сущности и героичности образа богатыря — основного героя контаминации. При этом, конечно, разрушается эпическая законченность каждой отдельной былины, входящей в контаминацию.

Композиционной основой объединения сюжетов, посвященных подвигам одного и того же богатыря, служит представление о последовательности и целенаправленности этих подвигов. В качестве связующих переходных формул используются общие места, созданные былевой обрядностью для обозначения места и времени действия, описания богатырской поездки, приезда богатыря в Киев, встречи с врагом и т. п. Иногда сказитель ограничивается повествовательными выражениями типа: «После этого и после этого...», «Тут он поехал...», «В ту пору было, в то времяцко...».

От творческих контаминаций резко отличаются те варианты, где механически объединены эпизоды и ситуации, относящиеся к различным былинам, что вызывает смешение черт характеров и искажение индивидуального облика отдельных богатырей, т. е. искажение исторически сложившегося, традиционного содержания русского эпоса. К этому же явлению относится и часто встречающаяся мена имен. Так, сюжет о сватовстве невесты («Соловей Будимирович») прикреплен к «доброму молодцу» Васильюшку Буслаевичу (№ 6); вместо Василия Буслаева «проститься-покаяться» едет герой по имени Чурилка (№ 18), у этой же сказительницы Чурилка фигурирует вместо Добрыни в былине «Добрыня и Маринка» (№ 14). Некоторым богатырям приписываются несвойственные им подвиги и черты характера. Так, например, одна из былин о Дюке (№ 3) включает эпизод, рассказывающий о его борьбе со змеем. Все это результат забывчивости, редкого исполнения данной былины отдельными сказителями.

Наблюдаются также некоторые закономерности в изменениях языка и стиля былин. Типичным для новых записей является усиление бытовых реалий, психологических мотивировок, авторских пояснений и оценок тех или иных действий и поступков былинных героев. Как правило, детализация в описании обстановки, авторские пояснения опираются на реально-бытовую сторону жизни самих сказителей. Так, Добрыня, придя на свадьбу своей жены под видом гусляра, «садится на порожецок» (№ 2); мать Чавины Чусавицны выводила дочь на улицу, «Фатенке да низко кланялась: „Получай невесту, живи, как хочетце“, садила доцку на конец ковра. Поехал Фатенко с легкой свадебкой» (№ 5).

Конкретизируются и оцениваются через бытовые реалии внешний вид и характерные черты былинных персонажей. Интересен разговор Ильи Муромца с каликой перехожей. В нем дается образное описание одежды калики и реальная мотивировка отказа в мене одежды:

В этих случаях сказителям иногда приходят на помощь образы и поэтические выражения причитаний — лирического жанра народной поэзии. Так, мать Соловья-разбойника названа «мать родимая, гроза великая» (№ 1); слуга верная, придя в погреб, кланяется заключенному Илье Муромцу и «горькими слезами уливается» (там же).

Часто вносятсяпсихологически заостренные, причинные мотивировки поступков героев. Иногда подчеркнуто выражена прямая оценка того или иного героя или события со стороны самого сказителя. Описанию действий Соколика предшествует четкая авторская оценка: «А молодой этот Соколик не спит, В худом уме все думает» (№ 10); нападение врага описывается прежде всего через авторскую оценку: «Вдруг им горе приключилосе: Поднялся неверный враг, Неверный враг, силы множество» (№ 2); описание состязания в богатстве Дюка с Киевом оканчивается авторским пояснением: «Покорил Дюк сын Степанович, покорил он богатырей богатством всех, покорил он стольний Киев-град. И Дюк стал почетный гражданин, по всему земному шару славится» (№ 34). Из последнего примера видно, что в отдельных случаях пояснения и авторские оценки, сами по себе яркие и выразительные, нарушают эпическую обрядность, которая узаконила свое традиционное, устоявшееся описание внешности богатыря, его характера, поступков в целой системе постоянных эпитетов, гипербол и сравнений.

Для отдельных сказителей характерны такие отклонения от былевой обрядности, которые явно нарушают художественные нормы эпоса. Сюда относится утрата общих мест, отказ от соблюдения приема троичности и т. п.

Стремление к реально-бытовым мотивированным описаниям иногда органически не вовлекается в художественную систему былины, а приходит с ней в столкновение и оформляется либо средствами сказочного жанра, либо в форме простой бывальщины. В былине о Дюке Степановиче (№ 34) Дюк приехал в Киев как сказочный герой, он расспрашивает о дороге к терему князя Владимира. «Народу совсем вольного нету, по дороге шляющегося, увидел только малы ребятушки бегают, шалят.

Оценщик богатства Дюка, подобно сказочному герою, впадает вдруг в необыкновенно сонное состояние, неожиданно просыпаясь в нужную минуту: «Трое сутки спал, проспался, да и говорит: „Надо быть я долгонько спал, трое суточки спал“. Все высмотрел...» (№ 24).

Большинство художественно-выразительных, полноценных записей отличается, как указывалось выше, хорошей сохранностью былевой обрядности и яркостью поэтического языка. С точки зрения поэтического языка новых вариантов былин наблюдается стремление сохранить и даже усилить синонимические выражения. Новые записи содержат много синонимических выражений типа «ездят-гулят», «бьется-дерется», «прокатилось-прошло-проминовалося», «во тереме заперта крепко она, заложена», «боролись-стягались», «не сватались князю, не кланялись», «расходитеся-растекитеся», «много у него науби́вано, наложено сыновей отецких», «шурмовался-воевал», «умылся-приубрался».

Синонимические выражения являются ярким художественным средством в языке былин. Новые записи подтверждают высказанное в науке положение о продуктивности в творческом развитии синонимии как художественного принципа.^[21] Оригинальные синонимические выражения часто встречаются в новых записях: «страна-губерния», «язык-говорун», «заходит безо всякого докладица, безо всякого решения», «а не дашь добром, так лихом возьмем да кровопролитием», «переменили они платьишко, скинул он с себя потребнишко», «хотят жгать-палить добра молодца» и др.

Таким образом, отдельные печорские сказители к 1942 г. не только сохранили разнообразные сюжеты, идеи, образы русского эпоса, но и внесли творческую живую струю в стиль и язык былин.

3

Экспедиция 1955 г. на среднюю Печору работала отчасти в тех же местах, что и экспедиция 1942 г. (Усть-Цильма и селения по реке Цильме — дер. Рочево, Трусовская и Филипповская), отчасти охватила другие места в пределах того же Усть-Цилемского района: в отличие от собирательских работ 1942 г. сотрудники экспедиции 1955 г. не спускались по Печоре ниже Усть-Цильмы, но зато обследовали подряд все селения по реке Пижме, начиная с самых верховьев до устья (дер. Скитскую, Степановскую, Никоновскую, Чуркину, Загривочную, Замежное, Абрамовскую, Боровскую). Таким образом, обе экспедиции на среднюю Печору как бы дополняют друг друга. Кроме того, экспедиция 1955 г. в известной мере явилась дополнением и к произведенной в 1929 г. работе, поскольку тогда записи былин на Пижме ограничились только двумя селениями, — правда, центрами песенной культуры Пижмы — Абрамовской^[22] и Замежным.

Общее состояние былинной традиции в обследованном районе оказалось примерно тем же, какое отмечено было в 1942 г. Бесспорно, по сравнению со второй половиной 20-х годов круг сказителей — и исполняющих былины, и только хранящих их в своей памяти — заметно сузился. Удалось записать немного — всего 15 полных текстов от 7 сказителей.^[23] Сильно упала роль былины как живого бытового явления в культурной жизни печорцев. Правда, еще бывали случаи, когда в большой общий праздник, за столом, односельчане и приехавшие гости из соседних деревень просили былинщика спеть «старину». Иногда пелись былины и в обычной будничной обстановке — за работой, при переездах в лодке из деревни в деревню,^[24] нередко в полном одиночестве, «для себя». Но все же такие проявления живой жизни эпоса были далеко уж не повседневны.

Как и в 1942 г., к записи былин население отнеслось чрезвычайно внимательно, сочувственно и серьезно. Сказители были очень довольны тем, что от них записывали, тем, что их былины сохранятся для потомства; старались как можно лучше, бесперебойно спеть, чтобы не испортить записи «на машину» (т. е. на магнитофон).

На Пижме оказалось, что многие жители, как мужчины, так и женщины, могли напеть отдельные отрывки, вспоминали отдельные стихи и строфы, говорили о героях былин, как об общеизвестных персонажах. Экспедицией записано 12 фрагментов, но их можно было записать и еще больше. Эти отрывки напели главным образом те, кто в недалеком прошлом, а иногда и сейчас охотно подпевал и подпевает сказителям-мастерам. Среди таких лиц встречались люди далеко не старые — 40 лет и даже тридцатилетние. В некоторых случаях казалось, что здесь имеет место начальный момент овладения искусством сказительства. Так, тридцатилетняя Павла Чупрова из Скитской, дочь Маркела Чупрова (Абрамовская) призналась в своей большой любви к пению «старин». Пока еще она могла спеть собирателям только отрывки. Но она продолжает слушать былины и от отца и от других сказителей. Собирателей она серьезно приглашала приехать лет через десять — «когда все перейму, что нонче старики знают».

Как и в 1942 г., жива была память о многих мастерах-былинщиках, умерших за последние десятилетия. Воспоминания о прошлой былинной культуре оказались особенно живыми у пижемцев. Здесь в особенности наблюдалось большое внимание и уважение к мастерам эпического творчества. Некоторые пользовались большой популярностью, исполнение ими былин вызывало неизменный интерес. В Абрамовской при вести о том, что сказитель Еремей Чупров^[25] собирается петь старины, изба оказалась вмиг набитой народом. Немногочисленное население Никоновской едва ли не все собралось послушать пение былин Дмитрием Федоровичем Чуркиным, когда стало известно, что он приехал в Никоновскую из Чуркина и будет петь. Собравшиеся с почтительным вниманием следили за каждым словом певца. Сам Д. Ф. Чуркин, столкнувшись в Никоновской у реки с собирателями в тот момент, когда те намеревались плыть к нему через реку, поднялся с ними на берег и тут же, в знакомой избе, уселся «побеседовать» о «старинах». Вместе с тем, как и в 1942 г., приходилось слышать и сетования на забывание искусства былинного сказительства, на падение интереса к нему. «Плохо ноне народ старины-то знает, забываться стали», — со вздохом сожаления говорил Тимофей Семенович Дуркин из Усть-Цильмы, прощаясь с собирателями после записи. В Усть-Цильме, где удалось найти только трех сказителей, собиратели в ответ на все расспросы местных жителей, слышали одно: «Да, в старину были деды, „сказывали“. Теперь никого не осталось. Молодые не умеют».

Впрочем, такого рода сетования и замечания слышали собиратели и раньше. Постепенное сужение круга знатоков былины и угасание ее живого бытования — процесс многих десятков лет. Сейчас он закономерно резко усилился.

Среди лиц, от которых в 1955 г. записывались былины, встретились певцы, очень различные по своему репертуару, степени и характеру мастерства. Одни знали по нескольку былин, пели уверенно, твердо, не сбиваясь; другие помнили немного, не без труда припоминали давно забытые напевы и слова. Сказительницы-женщины обычно только подпевали более опытным певцам, а сами не знали полностью ни одной былины. Знатоков эпоса с большим репертуаром не встретилось. Наибольшее количество произведений эпического творчества записано от Никиты Федоровича Ермолина из Трусовской на реке Цильме (4 былины и 2 баллады). Тексты некоторых оказались превосходными, так же как и исполнение этих былин. Это говорит о том, что на Печоре еще сохраняется, правда в очень суженном кругу, древняя культура эпического искусства. Характерно, что все былины пелись, причем почти каждый сказитель владел своим напевом, иногда и двумя-тремя.

Незабываемое впечатление снова, как и в 1929 г., оставила встреча с Еремеем Чупровым из деревни Абрамовской на Пижме.

Творческая биография Е. П. Чупрова изложена в собрании «Былины Севера».^[26] В 1955 г., в 67 лет,^[27] это был высокий черноволосый человек, не имевший в своем несколько суровом, строгом облике ничего стариковского. Рост, горделивая осанка, шапка густых темных волос, стриженных «под горшок», нож за поясом, бахилы выше колен — все это создавало впечатление полуэпического героя. К тому же Е. П. Чупров, колхозный конюх, очень картинно держался на коне.

Как и от большинства других сказителей, запись от Чупрова производилась в его собственной избе на магнитофон. Было уже поздно, темнело. Маленькая керосиновая лампочка на столе едва освещала магнитофон и бумагу; слушатели теснились по углам; только фигура певца выступала на первый план, слабо освещенная «коптилкой».

Опершись локтем о стол, слегка наклонившись вперед, Еремей Провович пел охотно, уверенно, быстро, увлекаясь с каждой минутой все больше и больше. Чуть глуховатый голос звучал чем дальше, тем громче и стремительнее, усиливая с каждым стихом эмоциональное напряжение. По-видимому, певец совершенно не думал ни о слушателях, ни о магнитофоне, ни о том, что параллельно с «машиной» каждое его слово записывается еще и на бумагу. Он до такой степени был погружен в исполняемую «старину», так был сам захвачен своим искусством, что не видел и не слышал ничего вокруг. Записывать его было необычайно трудно, так как очень быстрый темп исполнения и, главное, — огромное эмоциональное впечатление от всего облика певца мешали сосредоточиться на процессе записи.

Е. П. Чупров спел те же былины, которые пел и в 1929 г. — «Илью и Сокольника» и «Про Бутмана». Тексты он повторял почти дословно через 30 лет, что говорило о твердой и четкой кристаллизации их в его сознании. Ничего похожего на исполнение былин Е. П. Чупровым — по мастерству, темпераменту, творческой манере сказителя — не встретилось ни в одной среднепечорской деревне.

Большой удачей экспедиции явилась запись былин от цилемского сказителя из деревни Кривомежной Лазаря Михайловича Носова. Еще в 1942 г. участники экспедиции Карело-финского университета слышали о Лазаре Носове, как об отличном сказителе, познакомились с его женой А. А. Носовой, обычно певшей былины совместно с мужем, и записали от нее 7 былин. Сам же Лазарь Михайлович был в отъезде (см. выше). И вот в 1955 г. произошла, наконец, встреча с ним собирателей, при этом исключительно по счастливой случайности. Никакие расспросы о его местонахождении не могли помочь; дома его не было, и никто не знал, куда он отправился. При пешем переходе из одной деревни в другую на тропинке у реки собиратели повстречались с незнакомым веселым, общительным стариком и, разговорившись с ним, узнали, что он-то и был сказителем Носовым. Несмотря на крайне неблагоприятные условия для работы (холод, ветер, сырость, приближение грозовой тучи), тут же, у берега реки была организована запись.

Л. М. Носов оказался необычайно интересной творческой личностью. Бодрый, живой, чрезвычайно подвижный, несмотря на свои 76 лет, он очень сочувственно отнесся к записи былин. Едва заикнулись о них, как он тотчас же предложил спеть «Старину про Фатена», как он назвал былину о Хотене Блудовиче. Речь старика Носова пестрела прибаутками и присловьями. Весело и добродушно разглядывая магнитофон, он очень, радовался, что «хитрая машина» может с голоса спеть его былины, и был чрезвычайно доволен записью. Кроме длинной старины «Про Фатена», Л. М. Носов спел фрагмент из былины «Добрыня и Дунай».

По его словам, ему больше нравились старины не героические, а семейно-бытовые; он очень сокрушался, что многое уже забыл: «Прежде-то много знал. Смолоду я их пою. От стариков выучил, с которыми на промыслы хаживал. Еще знаю старинные песни, — рассказывал Носов, — приезжайте зимой, тогда дома буду, еще старины вспомню, напою вам».

К сожалению, собирателям пришлось на этот раз ограничиться этими двумя случайными записями от бесспорно очень одаренного сказителя, к тому же, как и Еремей Чупров, продолжающего культивировать былину в живом исполнении: Лазарь Михайлович торопился домой, чтобы затем опять пуститься в новый путь по неотложным делам.

Хорошими исполнителями былин, сохранившими чувство эпического стиля, оказались также Никита Федорович Ермолин из Трусовской и пижемцы Леонтий Тимофеевич Чупров и Дмитрий Федорович Чуркин.

Но затухание былинной традиции на средней Печоре несомненно. Об этом, кроме того, что было указано выше, говорит и сильное обеднение сюжетного состава репертуара. Интересно сопоставить цифровые данные. Из 20 сюжетов, зарегистрированных в 1929 г. в Усть-Цильме и на Пижме, в записях 1955 г. имеется только 6 (причем следы одного видны лишь в кратком начальном отрывке). Совершенно отсутствуют распространенные здесь в прошлом былины о Василии Игнатьеве, Дунае (Женитьба князя Владимира), бое Добрыни с Дунаем. Нет никаких следов былины об Илье Муромце и Идолище. Если даже включить все записи с реки Цильмы, где в 1929 г. собиратели не были, то и тогда оскудение былинного репертуара верхней части средней Печоры совершенно очевидно (21 сюжет из Усть-Цильмы с ее окрестностями и с Пижмы в 1929 г. и 12 сюжетов из тех же мест вместе с записями из селений по реке Цильме в 1955 г.). Особенно оскудела былинная традиция в самой Усть-Цильме. В 1929 г. в ней и прилегающих к ней деревнях было записано 20 былин на 15 сюжетов от 9 сказителей. В 1942 г. удалось отыскать в Усть-Цильме только двух сказителей и записать от них по одному тексту на 3 разных сюжета (в одном из них неудачно контаминированы 2 сюжета). В 1955 г. собиратели смогли встретиться там только с тремя сказителями и записали от них 6 былин, заключающих в себе 6 сюжетов (2 контаминированные былины). А вот данные 1900-х годов: Н. Е. Ончуков в Усть-Цильме и окрестностях записал 31 былину на 29 сюжетов от 7 сказителей. Постепенное сужение репертуара со времени работы Н. Е. Ончукова к нашим дням очевидно, при этом резкий перелом мы видим между 1929 и 1942 гг.

Наиболее устойчивыми оказались сюжеты об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, о бое Ильи Муромца с сыном, а на Пижме — «Бутман» и «Скопин». Фрагменты трех последних былин чаще всего могли напеть местные жители, не являющиеся по существу сказителями. Былины о бое Ильи Муромца с сыном сохранились в превосходных вариантах.

Особо следует остановиться на былинном репертуаре селений по реке Цильме. На основе произведенных в 1942 и 1955 гг. записей можно предполагать здесь в прошлом — и быть может в не очень далеком прошлом — богатый и разнообразный материал. В 40—50-е годы сохранились еще в народной памяти 15 сюжетов (правда, 2 из них в полузабытом виде, а 3 в сводной былине об Илье Муромце). Хотя В. Г. Базанов и справедливо подчеркивает крепкую связь селений по Цильме с Усть-Цильмой, называя их своеобразным ее филиалом,^[28] но все же цилемские тексты имеют свои особенности. Здесь, например, записан в двух вариантах сюжет о Добрыне и Алеше (неудачная женитьба Алеши Поповича), в прошлом совершенно не отмеченный ни в Усть-Цильме, ни на Пижме, и тоже в двух вариантах былина о Соловье Будимировиче, которая в прошлом (и в 1900-е годы, и в 1929 г.) встретилась только на Пижме. Совсем не был записан на Печоре сюжет о встрече Добрыни с поляницей и женитьбе на ней, который сказительница деревни Трусовской искусно объединила с сюжетом о Добрыне и Алеше (1942 г.). От той же сказительницы записан неизвестный вообще до сих пор героический сюжет, представляющий новообразование на основе целого ряда традиционных эпизодов и мотивов (см. № 7 и комментарий к нему).

Из 17 записанных на Цильме былин многие отмечены выдержанным эпическим стилем, стройной композицией, богатой обрядностью. Это свидетельствует о крепкой эпической традиции в недалеком прошлом в этих местах.

Записи 1955 г. вместе с записями 1942 г. показывают устойчивость некоторых местных, сложившихся на средней Печоре редакций. Таковы, например, былины о бое Ильи Муромца с сыном, о Скопине, о Бутмане. Новые записи былины о Соловье Будимировиче (см. №№ 6 и 36, оба записаны на Цильме) в сопоставлении с пижемскими вариантами сборников Н. Е. Ончукова (№ 8) и А. М. Астаховой, т. I (№ 67), явно свидетельствуют о наличии особой среднепечорской сокращенной редакции, без эпизода постройки теремов и посещения их девушкой. Интересна запись 1955 г. былины «Добрыня и Змей» (№ 45), повторяющей развязку варианта 59 сборника Н. Е. Ончукова: Добрыня, освободив от Змея похищенную им красавицу, женится на ней — мотив сказочный, для эпоса необычный.^[29] В литературе о былинах уже было отмечено, что вся северо-восточная группа обработок сюжета «Добрыня и Змей» (тексты мезенские, пинежские, один печорский) выделяется насыщением их сказочно-легендарными мотивами.^[30] Новая запись подтверждает наличие этих черт в печорской традиции. Характерно, что и самим исполнителем сюжет осознавался как сказочный (см. стих 183 и примечание сказителя в конце).

Так же как и записи 1942 г., материалы 1955 г. выявляют два параллельно идущих процесса, характерных вообще для всего позднейшего периода жизни эпоса (конец XIX и начало XX вв.). С одной стороны, у одаренных сказителей былина сохраняется не в механически затверженных текстах, а творчески, с внесением своих индивидуальных деталей, но в духе и стиле освоенной сказителями эпической традиции. В этом отношении очень показательна запись былины о Хотене Блудовиче в двух вариантах — в 1942 г. от А. А. Носовой и в 1955 г. от ее мужа Л. М. Носова. Как выяснили собиратели, оба супруга обычно исполняли былины совместно. Но жена не просто подпевала мужу, как это часто бывало и бывает на Печоре, а могла исполнять и исполняла былины и самостоятельно. И вот сопоставление показывает, что обе записи Хотена принадлежат к одной и той же редакции (что совершенно закономерно), но отдельные эпизоды разрабатываются каждый раз по своему, с творческими и часто очень выразительными вариациями (см. подробнее в комментарии к обоим текстам). Интересные творческие вариации находим в текстах былины «Илья Муромец и сын», например у Тимофея Дуркина (№ 43), в описании корабля Соловья Будимировича и в других.

С другой стороны, наблюдаются явные случаи забывания, искажения содержания, нарушения норм эпического стиля. Иногда у одного и того же сказителя обнаруживаются хорошие, порой замечательные варианты и вместе с тем тексты полузабытые или с явными признаками разрушения, что зависит от разных причин, чаще всего от отношения самого сказителя к тому или иному сюжету и в связи с этим от более или менее частого его исполнения. Это мы видим, например, в записях от Тимофея Дуркина, Лазаря Носова и некоторых других. Такие случаи встречались и раньше, даже в репертуарах выдающихся сказителей (например, у Трофима Рябинина). Но в последние десятилетия случаи забывания отдельных сюжетов, оскудения эпического репертуара вследствие редкого исполнения в большой степени участились. Это хорошо показывают нам записи 1942 и 1955 гг.

Среди записей 1955 г. обращает на себя внимание текст былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике (№ 35). В этом варианте проглядывают очертания одной из старых редакций, отраженной в рукописных текстах XVII—XVIII вв. (см. подробнее в комментарии к этому варианту).

4

Собирательскую работу на берегах Печоры продолжила экспедиция 1956 г., работавшая в низовьях реки — Нарьян-Марском районе.

Административная граница между обоими районами проходит около селения Тош-Виска, несколько выше Лабожского. Тут начинает заметно меняться и самая природа реки. Появляются сначала отдельные, затем все более частые острова; берега становятся ниже; постепенно исчезает таежный лес, и шаг за шагом все шире развертываются береговые просторы — тундра. Все больше появляется различных «висок», «шаров», «курьей» (т. е. проливов, заливов, старых русел — «стариц», мелких притоков); берега и острова становятся сильно изрезанными разнообразными водными каналами, заливные луга открывают широкие светлые просторы и дали. Нижняя Печора — огромный водный лабиринт с берегами настолько низкими, что трава непосредственно, без отмелей, переходит в воду, а весной, во время половодья, льдины нередко несутся прямо по улицам деревень и только кое-где высокие деревянные быки предохраняют постройки от аварий. Почти каждый год половодье приносит деревням нижней Печоры большие разрушения. В районах севернее Нарьян-Мара, над открытыми берегами тундры постоянно носятся сильные морские ветры и бушуют высокие морские приливы. Здесь все пропитано близостью океана. Ниже Нарьян-Мара уже прекращается движение речных пассажирских пароходов, — связь с Архангельском поддерживается большими пароходами морского типа. Сюда, в устье Печоры, приходят морские грузовые суда — советские и зарубежные — за лесом. Между немногочисленными деревнями, расположенными на отдельных островках в устье реки, мелькают маленькие местные моторные ботики и лодки, но регулярные рейсы их (в частности, движение почтовых ботов) нередко нарушаются из-за непогоды.

Таким образом, Нарьян-Марский район по своим природным условиям значительно отличается от таежной, укрытой лесами средней Печоры.

Иные природные условия определили и основную экономику края. Жители здесь — рыбаки. Хотя они занимаются и животноводством, но в сравнительно небольшом масштабе. Рыбный промысел значительно преобладает над всеми остальными. На путину издавна выходило очень много населения: тут добывается семга, нельма и другие ценные породы рыб. Зимой охотники выходят в промысловые избушки и добывают ценнейшего пушного зверя — песцов, горностаев, россомах, полярных лисиц.

Иначе, по сравнению со средней Печорой, сложилась и историческая судьба края. Низовья Печоры были в свое время колонизованы Москвой. В 1499 г. московские воеводы, князья Ушатов-Курбский и Заболоцкий-Бражин с дружинами пришли сюда и основали укрепленный острог — Пустозерск (около 20 км от нынешнего центра нижней Печоры — города Нарьян-Мара). Благодаря приведенным туда войскам русским колонизаторам удавалось справляться с местным населением. Московские поселенцы быстро овладели природными угодьями в устье Печоры. За первыми осевшими пришельцами из Москвы потянулись и другие. В низовьях Печоры начали вырастать селения москвичей. Постепенно этот глухой, удаленный от центра край сделался местом ссылки для неугодных царю людей. Устье Печоры видело ряд исторически известных ссыльных: протопопа Аввакума, боярина Артамона Матвеева, который 20 лет — с 1691 по 1710 гг. — прожил здесь с семьей, сподвижника правительницы Софьи — князя В. В. Голицына и других. Эти невольные колонизаторы Печоры везли с собой свой двор, последователей, слуг и увеличивали в устье реки московское влияние, укрепляли московскую культуру, во многом (в частности, в языке, в фольклоре) отличную от новгородской культуры в Усть-Цилемском районе.^[31]

Сегодня на нижней Печоре весь промысел механизирован и снабжен орудиями лова новейшей конструкции. Природные богатства и рационально налаженная система хозяйства выдвинули некоторые нижнепечорские колхозы в ряды колхозов-миллионеров.

Общение с молодым городом Нарьян-Маром и отчасти с Архангельском сказывается очень заметно и значительно отличает нижнепечорцев от усть-цилемов. В быту нижнепечорских деревень много городского — мебель, посуда, костюмы, предметы бытового обихода. Нет традиционных усть-цилемских сарафанов, парчовых праздничных нарядов XVII—XVIII вв., нет старинных головных уборов. Местная речь ближе к литературной русской речи, чем речь усть-цилемов.

Все эти различия отчетливо ощущаются самим населением. «Усть-цилемы — староверы, домоседы, — говорят жители Нарьян-Марского района, — век свой в лесах живут, людей мало видят. Зимой на посидках сидят, „сидячие“ (т. е. долгие, протяжные, лирические) песни знают. А мы век на ветру, на воде. Нам в избах сидеть да со звездой ходить некогда».

Жители нижней Печоры ездят в Усть-Цильму нечасто: непосредственных дел у них там обычно нет, а «в Россию», т. е. в центр страны, они попадают через море и Архангельск. Но усть-цилемы бывают в низовьях по разным надобностям: выходят в океан на промысел, молодежь ездит в Нарьян-Мар учиться и работать. Районы соединены и родственными связями, и общими знакомствами, и встречами на путине. Сейчас, когда хозяйство в обоих районах имеет одинаковый коллективный характер, общение на почве трудовой колхозной жизни значительно крепче объединяет усть-цилемов и нижне-печорцев, чем в дореволюционное время.

Это общение особенно развилось за последние 15—20 лет. И естественно, что картина соотношения фольклора в обоих районах сегодня не та, что была еще в 1929 г.: тогда, например, разница между песенным репертуаром средней и нижней Печоры, вызванная условиями первоначальной колонизации и общего бытового уклада, была значительно заметнее, чем в наши дни, когда эти различия во многом сглажены. Однако, картина былинной традиции на нижней Печоре и сегодня существенно отличается от традиции в Усть-Цилемском районе.

В первые недели экспедиции успехи по разыскиванию былин были чрезвычайно ничтожными. Несмотря на то, что о былинах собиратели всюду спрашивали в первую очередь, они всюду получали один ответ: старики-былинщики прежде имелись, некоторых помнили по именам, кое-кто их слышал. Но деды вымерли, а дети их, не говоря уже, конечно, о внуках, ничего «не поняли», т. е. не восприняли от отцов. Если в районах средней Печоры о Еремее Чупрове, Никите Ермолине или Лазаре Носове знали широко по деревням, то в нижней Печоре таких общеизвестных имен в первый период экспедиции не было. Когда собиратели называли имена, ориентировочно подсказанные им случайными спутниками на пароходе или в какой-либо деревне, обычно в ответ местные жители качали с сомнением головами: «Це-ли бат? Не слыхали мы, чтоб он пел»; «Цорта он знат»; «Не, он не певака». В большинстве случаев это, к сожалению, так и бывало. Собиратели спускались вниз по реке, возвращались обратно, совершали отдельные выезды в деревни, расположенные на островах в стороне от основного маршрута. Великая Виска, Голубково не дали ни одной былины, ни одного имени сказителя. Только постепенно, с большим трудом стала налаживаться запись былин. В Оксине был записан вполне законченный текст песни о Кострюке, в Осколкове — былина «Илья и Сокольник», в Андеге — два незначительных отрывка «Про Добрыню», настолько кратких, что сразу невозможно было определить их сюжет. В пригороде Нарьян-Мара, деревне Качгарт, удалось записать три богатырские сказки на былинные сюжеты, а в деревне Угольное под Нарьян-Маром — одну былину. Самые тщательные розыски в других близлежащих селениях — Куе и Никитцах не дали никаких результатов. В деревне Нарыге, куда оказалось очень трудно пробраться из-за условий транспорта и погоды, не было, по уверениям местных жителей, ни одного исполнителя былин.

Более удачным оказалось посещение села Лабожское. Еще на пароходе по дороге из Нарьян-Мара собиратели познакомились с Т. С. Ижемцевым, жителем деревни Бедово́е, который ехал в гости к дочери в Лабожское и охотно разговорился с собирателями о старинах. Тут же на пароходе Ижемцев вспомнил начало былины о Василие Игнатьеве, а затем, уже на берегу Лабожского, он спел полный, крепкий текст «Кострюка». Он же направил собирателей к Никандру Ивановичу Суслову, который, по его словам, «много чего знает».

Суслов, зажиточный колхозник, один из лучших рыбаков в деревне, действительно оказался хорошим исполнителем былин и охотно поделился с собирателями своим репертуаром. Живой, общительный человек, маленький, сухонький, в косоворотке и толстых теплых носках без обуви, он мягко ступал, прохаживаясь во время разговора по чистой просторной комнате, убранной по-городскому. О былинах Никандр Иванович говорил серьезно и с чувством: «Старины петь — надо склад знать. Вот я прежде-то помнил больше, пел их сам своим передо́м (т. е. умел запевать и самостоятельно вести напев). А теперь из памяти многое выходит, — стары мы стали... А врать не хочу».

Но некоторые былины Никандр Иванович помнил прекрасно. Перед тем, как запеть в магнитофон, он долго проверял себя: «Пароход-то сперва пар пущает, а уж потом разгудится во всю силу, — говорил он, — так и старину всю знать надо. С двух-то первых слов далеко не уедешь. Попробовать сперва надо, все ли в памяти».

От Н. И. Суслова записаны две былины: «Женитьба солнышка Владимира», «Женитьба Алеши Поповича на Добрыниной жене» и баллада «Молодец и горе». Малограмотный, самоучка, но большой любитель музыки и чтения, Никандр Иванович слышал в молодости многих мастеров-былинщиков (В. П. Тарбарейского, Ф. М. Пономарева и других) и с их голосов перенял свои былины. Кроме былин, он знал старые лирические протяжные песни и хорошо исполнял их.

Запись от Н. И. Суслова продолжалась три дня. Собирателей поразило полное отсутствие интереса у соседей к исполнению былин их односельчанином. Насколько трепетным и сочувственным было внимание к былинщикам на Цильме и Пижме, настолько равнодушно отнеслись соседи к пению Ижемцева и Суслова. Об их искусстве говорили с улыбкой, как о безвредной блажи стариков. Собирателям почуялся в этом какой-то крупный дефект работы местных культурно-просветительных организаций. Вскоре эти предположения оправдались.

В том же Лабожском собиратели разыскали сына сказителя Василия Петровича Тарбарейского, известного по записям Н. П. Леонтьева, — Никандра Васильевича, от которого рассчитывали получить интересный материал, поскольку имелись сведения, что он учился у отца петь былины.^[32] Но оказалось, что Никандр Васильевич почти ничего от отца не перенял. Как он смущенно объяснял, с отцом в былые годы пел только старший брат Гаврила.^[33] Сам же Никандр мог спеть лишь один довольно путаный вариант былины о бое Ильи Муромца с сыном.

Наиболее значительными в 1956 г. были встречи с Тимофеем Степановичем Кузьминым в Тельвиске и с Андреем Федоровичем Пономаревым в Нарьян-Маре.

Тельвиска — старое рыболовецкое селение. Жители его занимаются и животноводством, а зимой уходят далеко в тундру промышлять пушного зверя. При первых же словах о былинах жители Тельвиски в один голос заговорили о Тимофее Степановиче Кузьмине: «Этот знает! Его и в Нарьян-Мар возили выступать. Этот вам напоет! Ну, этот дед — певака!».

Тимофей Степанович — 68-летний колхозник небольшого роста, очень скромный по всему своему облику и манерам, принял участников экспедиции радушно и просто. После получасовой беседы собиратели были глубоко тронуты впечатлением, которое произвели на них его доброта, природное достоинство и очевидное желание помочь им в работе. Узнав, что Академия наук прислала из Ленинграда специальную экспедицию для записи старин, Тимофей Степанович очень взволновался. «Значит, понимают люди, какое большое дело — старины. Значит, ценят, — повторял он. — А у нас-то! На смотр меня вызывали, в Нарьян-Мар. К олимпиаде готовились. Говорят: „Выходи, дедушка, на эстраду, расскажи публике что-нибудь, старину про что знаешь. Да только петь не надо, — так, без пения, расскажи словами, чтобы скорее было. Не то публике скучно будет“. Да разве этак можно? Ну, вышел я, рассказал про Илью, премировали меня потом, пятьдесят рублей дали. Да разве это мне нужно? Разве так старины-то передают — рассказом, без голоса? Нет, этак не годится!»

Старик, видимо, был глубоко и справедливо обижен таким отношением — не к нему самому, а к его былинам.

С первой же былины, спетой Тимофеем Степановичем, стало ясно, что Кузьмин — один из редчайших мастеров былинного искусства, которых можно услышать в наши дни. Уже самый репертуар Т. С. Кузьмина был для современного былинщика на Печоре необычным — он пел в течение четырех дней, предлагая все новые и новые сюжеты, варьируя напевы. От него записаны 12 хороших, иногда превосходных полных текстов, среди которых неизвестные до сих пор в записях на Печоре или редкие сюжеты: «Сухман», «Святогор», «Садко», «Василий Буслаев», «Василий турецкий» [Идойло сватает племянницу князя Владимира].

Тимофей Степанович пел охотно и просто. Рассказал он подробно и свою творческую биографию. Оказалось, что грамотен он с девяти лет; былины узнал прежде всего от отца, сказителя Степана Васильевича Кузьмина, который по профессии был штукатуром-печником («все печи клал») и славился своим умением петь старины. Кроме отца, слыхал не раз и других сказителей и, обладая прекрасной памятью, запомнил петое ими. «Что раз услышал — то мое», — говорил он сам. Позднее случилось ему увидеть и книги с былинами, в которых он нашел многое, знакомое ему с детства. В 1914 г. Тимофей Степанович был на военной службе, а затем всю жизнь не покидал родной Печоры.

Два раза его приглашали выступать на смотрах художественной самодеятельности, которые устраивались в 1954 г. в Оксине, а в 1955 г. — в Нарьян-Маре. Оба раза он исполнял былины — «рассказывал их сказками» по требованию администрации смотров, которая боялась, что напев утомит слушателей.

Запись Т. С. Кузьмина на магнитофон происходила в течение четырех дней подряд в его избе, в присутствии только его полуглухой старухи-жены. Пел он уверенно, спокойно, с любовью и очевидным пониманием ценности того, что он исполнял. Тексты былин оказались длинными и цельными. Сам Тимофей Степанович скромно говорил, что поет он плохо, что «слушать его не стоит», но, видимо, был очень доволен вниманием к его искусству. По его словам, напевы его былин все одинаковы, но фактически он или давал различные, или вносил в один и тот же некоторые изменения. «Вы в Нарьян-Маре деда Андрея Пономарева отыщите, — напутствовал он собирателей на прощанье, — у него отец певака был, я его в молодости слышал. Он дома должен быть».

Жилище А. Ф. Пономарева собиратели нашли в Нарьян-Маре с большим трудом, несмотря на то, что оно находилось в центре города. После долгих расспросов и справок удалось, наконец, разыскать двухэтажный деревянный барак, где в маленькой уютной квартирке из двух комнат жил во втором этаже безвестный сказитель.

Андрей Федорович сидел у стола и тешил двухлетнего внука. Всем своим обликом — сединой, живым острым взглядом из-под мохнатых бровей, веселой усмешкой — он очень напоминал такого же бойкого неугомонного балагура — деда Лазаря Носова на Цильме.

Андрей Федорович оказался старым солдатом. Родом из Лабожского, он последние десять лет живет с семьей в Нарьян-Маре. У него спокойная, счастливая старость, которую старик украшает своим искусством.

«Я старины смолоду пел с отцом, Федором Михайловичем, да с его товарищем Тарбарейским Василием Петровичем, — рассказывал он. — В Лабожском-то были, Никандру Тарбарейского видали? Сам-то он ничего не знает. А отец у него был певака. Вот как они вдвоем с моим-то стариком заведут на путине или в деревне про Илью, про Ваську Буслаева, про Ивана Горденовича — только поспевай слушать. Вот я от них и понял».

Уговаривать Андрея Федоровича спеть известные ему былины не пришлось. И сразу, как было и с Кузьминым, собиратели поняли, что это такой же, если еще не лучший, крупный мастер былинного эпоса, с такой же, как у Кузьмина, громадной памятью, вкусом, но, может быть, еще более интересный по творческой манере, по своеобразию художественных образов, которые он импровизационно вводил в текст. Все его былины были цельными, стройными по композиции и некоторые очень длинными. Так, например, «Ивана Горденовича» А. Ф. Пономарев пел целый час.

В течение двух дней Андрей Федорович исполнил весь свой репертуар — 7 былин.

Помимо указанных пунктов, обследованы были еще Пустозерск и деревня Устье, где была записана баллада о гибели оклеветанной жены («Князь, княгиня, старицы»).

Общее количество записанного материала в низовьях Печоры в 1956 г. — 29 полных стихотворных текстов, 5 фрагментов и 3 прозаических богатырских сказки — значительно больше, чем в 1955 г. Но при этом совсем иной оказалась общая картина бытования. На средней Печоре былина, хотя бы и в коротких отрывках, известна гораздо большему числу жителей; ее слышали многие и от многих; интерес к ней разлит шире; внимание к отдельным мастерам-сказителям гораздо глубже и искреннее, хотя мастеров этих количественно немного и репертуар их невелик. На нижней Печоре знакомство с былинами — явление значительно менее распространенное; в массе население знает о них в основном по преданиям, — редко кто помнит и слышал живых сказителей; былинная традиция забывается. Наряду с этим на нижней Печоре имеются отдельные мастера с таким большим и ценным репертуаром, которого на средней Печоре нет. Вполне вероятно, что таких единичных мастеров-сказителей в нижнепечорском районе имеется гораздо больше, чем нашла экспедиция 1956 г.: практика показала, что они могут жить десятки лет, неизвестные даже ближайшим соседям. Селения в тундре и по притокам нижней Печоры фольклористами еще далеко не обследованы.

Но сказители этого района стоят одиноко и не имеют вокруг себя молодой поросли: никто из них на сегодня не передал молодежи своих знаний. Возрастной уровень их — 60—80 лет. На средней Печоре он ниже: как уже упоминалось, там былинами интересуются отдельные певцы 50, 40 и даже 30 лет.

Сопоставляя наблюдения 1956 г. с впечатлениями собирателя второй половины 30-х годов, приходишь к выводу, что и в Нижнепечорье за два десятка лет произошел в эпической традиции резкий сдвиг. Вот что говорится о ее состоянии в 30-е годы: «Знание былин на Печоре зарегистрировано составителем сборника не только среди стариков-сказителей, но и среди молодых... Среди некоторых современных продолжателей былинной традиции наблюдается стремление к пополнению своего репертуара. Они перенимают друг у друга былины... Былины на Печоре живут, их с большим вниманием слушают колхозники от своих сказителей, былинами интересуются».^[34] Совсем иная картина вырисовывается, как мы видели, по данным экспедиции 1956 г.

Что касается изменений, произошедших в самом репертуаре, то сравнение сюжетного состава записей всех лет в Нижнепечорье не может дать, подобно записям на средней Печоре, надежного основания для определенного суждения по этому вопросу. На сюжетном составе записей Н. Е. Ончукова с нижней Печоры в особенности сказался его собирательский метод: записывать, прежде всего, редкие сюжеты и избегать повторных записей хорошо известных и уже зафиксированных. Вероятно, вследствие этого Н. Е. Ончуковым и не была записана на нижней Печоре былина об Илье Муромце и Сокольнике, столь же популярная, судя по поздним записям, на нижней Печоре, как и на средней, а также былина об Илье Муромце и Соловье-разбойнике и, может быть, еще какие-нибудь из былин, записанных им ранее на Пижме и в Усть-Цильме. Не дают нужного сравнительного материала и записи 1929 г. (всего 5 записей из Великой Виски, где экспедиция случайно задержалась на день, ожидая парохода), и публикация Н. П. Леонтьева, далеко не охватившая всего собранного им материала (сюжеты неопубликованные, к сожалению, не указаны).

Таким образом, собранный после Н. Е. Ончукова материал следует рассматривать как дополнительный к его записям, раскрывающий вместе с ними общий былинный репертуар Нижнепечорья конца XIX в.

Репертуар этот оказывается богатым и разнообразным. Это отражено и в записях 1956 г. (22 сюжета и 2 сказки, одна — основанная на восьми сюжетах об Илье Муромце, другая — объединяющая три сюжета о Добрыне Никитиче). Среди былин Нижнепечорья мы видим не только многие древние сюжеты русского героического эпоса, но и некоторые специфически печорские новообразования, как былину о Данилке Денисьевиче (Ончуков, № 76), Луке Степановиче (наст. изд. № 72). Некоторые былины представляют собой оригинальную обработку традиционных сюжетов, с новыми именами героев. Так, Н. Е. Ончуков записал здесь два варианта былины «Потап Артамонович» (Ончуков, №№ 72 и 96), которая представляет собой своеобразно переоформленный сюжет о Михайле Даниловиче; в 1929 г. записан хороший вариант былины «Иван Гостиный сын» (состязание конями) с Добрыней Никитичем в качестве героя (Астахова, 1938, № 96, единственный известный случай); в 1938 г. Н. П. Леонтьев зафиксировал интересный случай прикрепления сюжета о Калин-царе в своеобразной обработке тоже к имени Добрыни Никитича (Леонтьев, № 6). Специфическими чертами, отличающими печорские обработки от мезенских и беломорских, отмечены оба варианта с Печоры поздней былины о сватании Идолищем племянницы князя Владимира (Ончуков, № 73; настоящее издание, № 83) сильно отличается от других вариантов на тот же сюжет — и не только вариантов из других мест Севера, но и текстов из Усть-Цилемского района — былина «Добрыня и Змей» (№ 68).

Материалы экспедиции 1956 г. подтверждают некоторые уже ранее установленные общие черты печорской традиции (например, особая композиция печорских вариантов былины о бое Ильи Муромца с сыном), в иных же случаях позволяют наметить эти черты или, у́же, — характерные особенности нижнепечорской традиции, чего по одним прежним записям сделать было нельзя (см., например, комментарии к былинам №№ 69, 70, 83).

Печорские записи 1956 г., так же как и предыдущих лет,отразили типичные для позднейшего этапа жизни эпоса явления — индивидуальную разработку традиционных эпизодов, воздействие смежных жанров, в особенности сказки, насыщение бытовыми реалиями, психологизацию образов, случаи разложения былины в побывальщину и сказку. В особенности же интересный материал они дали по вопросу о роли книги в былинном сказительстве.

Среди текстов, записанных от Тимофея Степановича Кузьмина из Тельвиски, имеются былины «Илья и нахвальщик» и «Добрыня на чудь поехал» (№№ 78 и 82). Заглавия даны исполнителем. Уже сами эти заглавия настораживают, они необычны. При ближайшем знакомстве с текстами оказалось, что первая былина восходит к известному шенкурскому тексту об Илье Муромце и Жидовине богатыре (Киреевский, вып. I, стр. 46), вторая в своей начальной части — к былине сборника Кирши Данилова «Добрыня чудь покорил» (№ 21). При этом выяснилось, что первая былина, вошла в репертуар сказителя из изданного А. Каспари в 1894 г. альбома «Русские былины и сказания» (премия к журналу «Родина»), где шенкурская былина передана в особом ритме, принятом в русской литературе XVIII и начала XIX вв. для стилизаций под русский эпос — в четырехстопном хорее с дактилическим окончанием, перемежающемся с отдельными стихами пятистопного и шестистопного хорея тоже с дактилическим окончанием (так написаны «На взятие Бендер графом Паниным» Сумарокова, «Бахарьяна» Хераскова, «Добрыня» Львова, «Илья Муромец» Карамзина, «Бова» Пушкина и др.).^[35]

Иначе обстоит дело с влиянием былины о Добрыне из сборника Кирши Данилова. Тут нет полного совпадения текстов, как в первом случае. Наоборот, в построении сюжета, исключая начальную часть, в разработке отдельных эпизодов вариант Кузьмина очень близок к прионежским вариантам. Но совпадение заглавий, формулировок поручения (ср. у Кирши Данилова: «Кто бы... вырубил чудь белоглазую, прекратил сорочину долгополую», у Кузьмина: «Ты повыбей там чудь да белоглазую, ты повыбей сорочи́ну долгополую»), а также отдельных групп стихов не оставляют никакого сомнения в том, что вариант Кирши был Кузьмину известен.

У того же Кузьмина наблюдается и в ряде других былин отход от местных традиций и явные следы традиций Прионежья. Так, два варианта былины «Как Добрыня женился» (№ 81) не только почти в точности воспроизводят композицию прионежских обработок этого сюжета,^[36] но и совпадают с ними в формулировках. Такого рода близость, а также отсутствие сюжета в предшествующих печорских записях вызывает вопрос, не пришла ли прионежская редакция на Печору в каком-либо печатном издании. Специфические черты прионежской традиции явственны также в былине Кузьмина о Дюке (№ 84). Все это наводит на мысль, не обязано ли также книжному источнику появление в репертуаре Кузьмина таких былин, как «Сухман» и «Святогор и сумочка переметная», никогда раньше на Печоре не зарегистрированных.

Если на примере былин Т. С. Кузьмина мы видим проникновение через книгу в местный эпический репертуар элементов других областных традиций, то в записях от Никандра Суслова встречаем случай укрепления особенностей местной традиции с помощью книги, включающей ранее записанные в той же местности тексты. Так, былина Суслова «Женитьба Алеши Поповича на Добрыниной жене» (№ 62) имеет то же построение и те же детали, что и вариант № 95 сборника Ончукова, в других местных традициях не встречающиеся (подробности см. в комментарии). Однако нельзя эту близость двух вариантов считать определенным свидетельством наличия своеобразной нижнепечорской традиции. В доме оказался сборник Ончукова «Печорские былины», и бесспорно Суслов, большой любитель чтения, былины этого сборника читал. Хотя он и слышал, по его словам, эту былину в живом исполнении, но основа его текста восходит, несомненно, к записи Ончукова. Здесь или образец мастерского воспроизведения усвоенного в основном из книги произведения, которое сказитель в ряде случаев улучшает (см. комментарий к былине), или (мог быть и такой случай) обратный процесс — приближение к опубликованному тексту варианта, воспринятого из устной традиции.

То, что Суслов к сборнику Ончукова не раз обращался и сам осознавал связь с ним своего былинного знания, подтверждается и текстуальной близостью к варианту Ончукова другой старины — «Молодец и горе» (№ 64; Ончуков, № 82). Показательно, что когда Суслов пел балладу на магнитофон, он держал перед собой книгу Ончукова раскрытой на страницах текста «Горе».^[37]

Все это говорит о большой роли в позднем сказительстве книги, содействовавшей в одних случаях обмену эпическими традициями разных районов (а это расширяло и обогащало местные репертуары), в других, — укреплявшей некоторые местные традиции.

5

Подобно Печоре, Зимний берег в качестве одного из главнейших очагов былинного сказительства на Севере был открыт в 1900-е годы. Правда, первые записи эпоса здесь были сделаны еще раньше, в 70-е годы XIX в. И. Розановым и опубликованы в «Материалах» П. С. Ефименко,^[38] но их было всего несколько,^[39] и Зимний берег как хранитель богатого эпического наследия стал известен лишь после опубликования «Беломорских былин».^[40]

Зимний берег — это восточное побережье Белого моря. В северной части его, там, где начинается горло Белого моря, соединяющее это море с Баренцевым, находится село Зимняя Золотица, состоящее из двух поселков, на расстоянии примерно 8 км один от другого: Нижняя Золотица — у самого моря при впадении в него речки Золотицы и Верхняя Золотица — выше по речке.

Поселения эти возникли не ранее XVI в. и были основаны, как и селения средней Печоры, выходцами из новгородских земель. Книга Большого Чертежа, упоминающая «град Пустоезеро», основанный в 1499 г., не указывает ни одного поселения на всем протяжении Зимнего берега (Записки Русского Географического общества, т. VII, стр. 203—204, 232). Отмечая это, А. В. Марков пишет: «... возможно, что села Золотицы не было и в XVI—XVII вв., так как Книга составлена на основании грамот именно этого времени. По преданиям крестьян, Золотицу основали „новгородцы“, которые переселялись туда „отовсюль“; некоторые семьи выводят своих родоначальников из Новгорода и с берегов Двины».^[41] Эти предания сохранились и до нашего времени. Так, сказительница Марфа Семеновна Крюкова вела свой род от прапрадеда Михайла Крюкова, пришедшего на Зимний берег из Новгорода с промысловой артелью и поселившегося в Золотице навсегда.^[42]

О Золотице как новгородском поселении пишет и П. С. Ефименко: «Нынешние жители Золотицы, потомки новгородцев... поселились сюда или сами для промысла дорогих пушных и морских зверей, или переселены сюда для той же цели новгородскими боярами, как крепостные, или, всего вероятнее, предки золотичан убежали из Новгорода на Зимний берег, потому что не захотели покориться власти князей московских».^[43]

Местоположение Зимней Золотицы определило основной характер хозяйственной деятельности жителей — рыбный и зверобойный промыслы, что продолжает вместе с животноводством составлять главное содержание местных коллективных хозяйств. Этот характер деятельности золотичан, а также удаленность Золотицы от культурных центров^[44] обусловили многие своеобразные черты быта и народной поэтической и музыкальной культуры, в частности, длительное живое бытование здесь героического эпоса.^[45]

Когда московский студент А. В. Марков в 1898 г. впервые приехал в Золотицу записывать былины, его поразило обилие былинных сюжетов и число сказителей. В первый свой приезд Марков записал всего пять былин у сказителя Гаврилы Леонтьевича Крюкова, но уже в следующем 1899 г. он произвел записи всех остальных былин, вошедших в его сборник «Беломорские былины».^[46] В 1901 г. А. В. Марков еще раз побывал на Зимнем берегу совместно с А. Л. Масловым и В. А. Богословским, главным образом для того, чтобы записать на фонограф напевы золотицких былин (а также других песенных жанров). Собирателями тогда же было дополнительно записано 15 былинных текстов.^[47]

Всего в те годы в Золотице было записано 90 собственно былин, 11 баллад, около 25 переложенных в былинную форму сказок, лубочных повестей, исторических песен и духовных стихов, а также несколько небылиц и пародий. Уже тогда выявилась характерная для Золотицы тенденция — перекладывать в былины сюжеты других жанров и создавать новые эпические произведения по мотивам былин и сказок, тенденция, которая нашла столь гипертрофированное выражение в последующем творчестве Марфы Крюковой. Весь этот количественно большой, разнообразный и сложный по своему составу репертуар записан был от сравнительно небольшого числа сказителей (11). Но А. В. Марковым был составлен еще список тех сказителей, от которых ему по разным обстоятельствам не удалось записать былин. Таковых оказалось 13. Уже приведенные цифровые данные свидетельствуют о богатой и получившей широкое распространение в Золотице эпической традиции на грани двух веков, особенно если мы учтем, что в двух селах Золотицы насчитывалось тогда всего около 170 дворов. А. В. Марков отметил самое живое еще бытование эпоса в повседневной жизни золотичан.^[48]

Большинство эпических произведений разнородного характера (примерно около трех четвертей) было записано в семье сказителей Крюковых. Для записи пели: Гаврила Леонтьевич Крюков (1824—1913), невестка его покойного брата Аграфена Матвеевна Крюкова (1855—1921) и ее старшая дочь Марфа Семеновна Крюкова (1876—1952). Тогда же Марков установил, что и вторая дочь Аграфены Матвеевны, Павла Семеновна Крюкова (1879—1946), знала много былин, «перенявши их от своего деда». Собиратель указывает, что Аграфена Матвеевна даже переняла от дочери Павлы две былины: «Илья Муромец и разбойники» и «Мать и дочь в татарском плену».^[49] Однако Маркову не удалось записать от Павлы Крюковой ни одной старины. По словам Маркова, П. С. Крюкова (в замужестве Пахолова) тогда постеснялась их петь собирателю.^[50]

Марков также отметил, что свекор Аграфены Матвеевны, Василий Леонтьевич Крюков (1817—1895), знал былины, но его А. В. Марков уже не застал в живых. Память об этом сказителе сохранилась и через пятьдесят лет после его смерти. Г. М. Плакуев из Нижней Золотицы (1868—1945) вспоминал о Василии Леонтьевиче, как о самом замечательном сказителе, которого он слыхал в дни своей молодости. «Все они хорошо пели, — говорил он о Крюковых, — и Гаврило, и Василий, и сын его Семен Васильевич».

Былинный репертуар рода Крюковых не только обширен, но и сложен по своему составу. Особенно это следует отнести ко второму и третьему поколению сказителей этого рода. Старики Крюковы — Василий Леонтьевич и Гаврило Леонтьевич — целиком принадлежали к исконной традиции Зимнего берега. С появлением в семье Крюковых «терчанки» Аграфены Матвеевны был внесен в эту семью весь запас старин, усвоенных ею на родине. В сказительстве Аграфены Матвеевны скрестились, таким образом, традиция, привезенная ею с Терского берега, и местная, усвоенная ею от стариков Крюковых. Обладая большим даром импровизации, Аграфена Матвеевна вносила также в перенятые ею былины новые, придуманные ею подробности, по-иному пересказывая отдельные эпизоды, а также охотно перекладывала в былинную форму исторические песни и сказочные сюжеты. Вместе с тем в ее былинном творчестве явственно влияние книжных источников, сказавшееся, может быть, еще на родине, но главным образом, по-видимому, уже в семье Крюковых: дочери Аграфены Матвеевны — Марфа и Павла, с самого раннего детства перенимавшие у матери и дедов былинное мастерство, иногда пересказывали матери былины, вычитанные из книг.^[51]

Дальнейшая судьба столь живой еще в 1900-е годы эпической традиции Зимнего берега в течение 30 с лишним лет оставалась неизвестной. Только в 1934 г. по совету А. М. Астаховой поехал в Золотицу аспирант Ленинградского государственного университета В. П. Чужимов. Тогда-то и обнаружилось, что старшая дочь Аграфены Крюковой Марфа Семеновна, от которой А. В. Марков в свое время записал 7 былин, владеет почти всем сюжетным составом русского героического эпоса и пересказывает былины чрезвычайно своеобразно, развертывая традиционное содержание новыми эпизодами, традиционные эпизоды — дополнительными деталями.^[52] В. П. Чужимов не мог исчерпать в свою поездку всего былинного репертуара М. С. Крюковой, но записал от нее довольно большое число былин.^[53]

Вслед за Чужимовым, когда оказалось, что по болезни он не сможет продолжить начатую им работу, от М. С. Крюковой в 1937—1939 гг. был записан весь ее эпический репертуар вместе с целым рядом новых стихотворных повествований, которые она в это же время стала складывать.^[54]

Работа с М. С. Крюковой, хотя в какой-то мере и отодвинула на второй план задачу всестороннего обследования судеб золотицкой традиции, однако совсем не сняла ее. В. П. Чужимов опросил 47 лиц, у которых можно было ожидать найти знание былин и других видов народного творчества, а также навел справки о всех сказителях, у которых записывал А. В. Марков, и об их потомстве.^[55] Попутно с записью былин от М. С. Крюковой он записал еще несколько (не больше 6—8) былин от 4 сказителей. Из этих записей сохранились только две, которые мы и публикуем в настоящем издании (№№ 141, 142), но о качестве всех записанных им текстов имеется общее суждение собирателя: «Степень сохранности текста у них различная, от забвения и распада его в побывальщину до творческого переоформления и разрастания».^[56]

Дальнейшие наблюдения над состоянием былинной традиции в Золотице и записи былин от других сказителей, помимо Марфы Крюковой, производились участниками экспедиций Фольклорной комиссии Института этнографии Академии наук СССР в 1937 г. и Государственного литературного музея в том же году, а затем Э. Г. Бородиной-Морозовой, приезжавшей в Золотицу на короткие сроки в 1938, 1939 и в конце 1940-х годов, а во время Великой Отечественной войны прожившей в Золотице более двух лет (с конца 1942 до середины 1945 гг.)

За все это время от 15 сказителей Золотицы (исключая Марфу Крюкову) записано около 50 текстов былин традиционного эпоса, несколько прозаических пересказов былинных сюжетов, некоторое количество переложенных былинным складом сказок и исторических песен. Своим огромным репертуаром выделилась Павла Семеновна Пахолова, младшая сестра Марфы Крюковой. От нее записано 34 текста, в том числе 19 былин классического репертуара.

Однако при таком количественно значительном материале из двух небольших деревень Золотицы, население которых по сравнению с временем работы Маркова еще несколько поредело (по данным 1934 г. здесь было 148 домохозяйств), бытового значения былина на Зимнем берегу уже не имела. Она по преимуществу лишь удерживалась в памяти отдельных сказителей в различной степени сохранности и художественного качества и главным образом среди лиц, принадлежащих к роду Крюковых или связанных родством и дружескими узами с видным сказителем времени А. В. Маркова — Федором Тимофеевичем Пономаревым (по уличному прозвищу Почо́шкиным)^[57] из Верхней Золотицы. Эти две традиции — Крюковых и Пономарева — оказались наиболее долговечными. Но былины постепенно уже забывались, так как исполнялись очень редко, а преимущественно напевались «для себя» отдельными любителями. Сказители уже не «пропевали» старин на тони, как это было несколько десятилетий назад, когда по словам очевидцев, рыбаки брали с собою на тоню сказителя и платили ему полный пай; сказительницы уже не пели старин во время «избомытья»; уже не собирались вместе коротать вечера и ночи за слушанием былин, как это бывало в прошлом, по воспоминаниям золотичан, — теперь охотнее слушали сказки, нежели былины.

Аграфена Матвеевна Крюкова.

Выявить такое значительное число сказителей и записать от них былины, несомненно, помогла работа фольклористов с М. С. Крюковой и вообще проявленный советскими фольклористами в середине и конце 30-х годов интерес к народному творчеству Зимней Золотицы. В 1937 г. дважды — сперва к участницам экспедиции Института этнографии, затем к участницам экспедиции Гос. литературного музея — приходила сказительница П. В. Онуфриева и просила записать ее старины.^[58] Летом 1938 г. в Зимнюю Золотицу из Мурманска приехала погостить к дочери сестра П. В. Онуфриевой — Анна Васильевна Стрелкова. Она плохо помнила былины, но ей очень хотелось, чтобы и ее старины были записаны. Она зашла в гости к М. С. Крюковой, когда у той находилась Э. Г. Бородина-Морозова, но не сказала, зачем пришла. А на другое утро уехала на пароходе через Архангельск в Мурманск. И на «брюге», откуда уходили карбасы на пароход, П. В. Онуфриева упрекнула собирательницу: «Отчего ты не записывала старины у Анны Васильевны?» — «А я не знала, что Анна Васильевна пропевает старины», — сказала Э. Г. Бородина-Морозова. «А ты спросила бы», — заметила П. В. Онуфриева. После этого, списавшись с внуком А. В. Стрелковой, собирательница летом 1939 г. снова встретилась с Анной Васильевной в Золотице и записала от нее былины.

Безусловно, самым большим достижением собирательских работ по эпосу в Золотице в 30—40-е годы явилась запись былин от Павлы Семеновны Пахоловой. Как нам известно, уже Марков знал, что Павла Крюкова, которой было тогда всего 20 лет, умеет петь былины, но «совестится». Начиная с 1934 г. все советские фольклористы, работавшие в Зимней Золотице, поочередно пытались «разговорить» Павлу Семеновну Пахолову. В. П. Чужимов пишет в своем очерке: «Павла Семеновна несомненно знает былины, о чем указывал Марков; мне она также говорила, что знает былины, но петь их отказалась».^[59] На вопрос Э. Г. Бородиной-Морозовой, какие она помнит былины, Павла Семеновна внешне очень искренне и даже убедительно ответила, что позабыла все, что пропевала когда-то. Впоследствии оказалось, что главную роль в упорном отказывании Пахоловой петь былины играла ее скромность, убеждение, что ей «против Марфы не спеть». Однако интерес Пахоловой к былинному творчеству все же проявлялся в том, что она иногда приходила послушать, как пела для записи М. С. Крюкова. И только в 1938 г., когда дети Пахоловой стали подробно рассказывать о том, какие старины им в детстве пела мать, Павла Семеновна пропела Э. Г. Бородиной-Морозовой для записи 9 былин и стих о Егории Храбром, а позднее и все остальные былины и баллады, включенные в настоящее издание.

Вслед за П. С. Пахоловой расхрабрилась и самая младшая дочь Аграфены Матвеевны, Серафима Семеновна, долго не соглашавшаяся петь: «А я не хочу плести: я не знай, как с коньця (т. е. сначала — Ред.) зачеть и цим кончать дела!» — говорила она. И вот в 1948 г. с помощью и при подсказке Марфы Семеновны Серафима Крюкова спела для записи одну былину и три баллады, но крайне беспомощно.

Не скоро согласилась петь старины и старшая дочь П. С. Пахоловой, жившая в Архангельске, Пелагея Васильевна Негадова. Только после того, как собирательница рассказала ей, что записывала былины у ее матери, П. В. Негадова с трудом вспомнила пять былин. Негадова уехала из Золотицы в двадцатилетнем возрасте и больше туда не возвращалась, а потому и неудивительно, что былины у нее короткие и плохо сохранились. Однако Негадова как раз принадлежала к тем сказителям, которые иногда любили для себя напевать былины (об этом рассказывал ее муж).

Так постепенно, шаг за шагом, выявлялись лица, хранящие в своей памяти еще довольно значительные остатки беломорской эпической традиции. При случайной встрече и разговоре золотичане вспоминали, кто, в какой семье и когда «пропевал старины», и кто помнит их и по сей день. Но все сходились на одном: больше всех и лучше всех знает былины М. С. Крюкова. «У нас в Золотице никого нет против тёты Марфы», — убежденно высказалась дочь П. С. Пахоловой Маруся.

Интересно отношение ко всей этой работе по записи былин самой Марфы Семеновны Крюковой. В 1937 г. нельзя было при ней и заикнуться о знании былин кем-либо из золотичан. Записывать былины от других сказителей приходилось украдкой от нее. Этим отчасти и объясняется, что записей былин в 1937 г. от рядовых исполнителей сделано было мало. Когда в 1938 г. началась запись от Пахоловой, М. С. Крюкова, постоянно присутствуя при записи, настороженно и даже, можно сказать, ревниво внимала тому, что пела ее сестра. Но постепенно она по-хорошему заинтересовалась работой. Когда в 1939 г. производилась запись от А. В. Стрелковой, Марфа Семеновна не отходила от сказительницы, когда та пела былины. Марфе Семеновне, бывало, и нужно, например, выйти на кухню, а она не идет, потому что интересно послушать: «Не по правды поет Анна Васильевна, — говорила она, — и не́ жаль, кажной поет, как умеет». Ревности такой, как было, когда пела Павла Семеновна, теперь уже не замечалось. Марфа Семеновна даже мечтала: «Хорошо бы все старины Павлы Семеновны, Анны Васильевны и Поли (П. В. Негадовой, — Ред.) скласть в одно место и вышла бы тоненька как книжка».

Во время исполнения былин Павлой Семеновной не раз затевался спор между сестрами, как правильнее спеть то или иное место былины. При этом Пахолова, хотя и признавала приоритет старшей сестры в былинном сказительстве, отстаивала свое право на самостоятельность. Сама Марфа Семеновна все же одобряла искусство сестры: «Павла-то ново́ и знала, ново́ и дородно пропоет». Что касается исполнения былин Серафимой, то она вообще ее как сказительницу всерьез не принимала.

Кроме указаний на то, что сказитель слышал или перенял былину у кого-либо из Крюковых, постоянно приходилось слышать имя сказителя Федора Тимофеевича Пономарева или «деда Почошкина». Сказитель Г. М. Плакуев вспоминал: «А у Почошкина тоже голос хороший был. Я раньше всё в лес ходил охотником, и зайдешь к нему на тонь. У него керосинник горит, не лампа, а он лежит на лавке в избушке и поет. Всё поет старины... Как Гаврило Крюков или Почошкин пели, так любо слушать».^[60]

Из четырех сыновей Ф. Т. Пономарева никто былин не пел, сказительницей стала только его дочь Наталья Федоровна, по мужу Попова (см. №№ 150—152 и заметку о ней). Н. Ф. Попова («слепая Наталья») скончалась в 1940 г. Из ее детей никто былин не сказывал, а внуки все переехали в Архангельск и поселились там. После похорон ее муж признался, что он, как умел, скрывал от приезжих, что жена поет былины. Он боялся, что ее, как и М. С. Крюкову, также пригласят в Москву, и она будет разъезжать по всей стране.

Две небольших былины (№№ 157, 158) и много сказок помнила внучка Ф. Т. Пономарева — Серафима Яковлевна Седунова.

Но влияние Почошкина выходило далеко за пределы его семьи. Марфа Семеновна, чутко относившаяся к стилевым особенностям исполнявшихся былин, противопоставляла «школу» Пономарева крюковской «школе». Когда Пахолова пела старину о том, «Как женился Добрынюшка Микитич млад», соединив в одну былину три («Добрыня и Змей», «Женитьба Добрыни» и «Неудавшаяся женитьба Алеши»), М. С. Крюкова возмутилась и упрекала младшую сестру в том, что та поет «по-почошкински»: «Никто в нашей природы так не пропевал», — говорила она.

Новые материалы заключают яркие свидетельства известной уже нам большой роли книги в эпической традиции Золотицы конца XIX и начала XX вв. Почти все сказители Золотицы, независимо от того, грамотные они или неграмотные, говорили о том, что они видели «в прежнее время» книги и картины про богатырей. «Раньше книги дешевы были», — рассказывал Г. М. Плакуев. «В новы́х семьях в Золотице были книги про богатырей». Были они и у самого Плакуева, и он давал их иногда своим односельчанам. Между прочим Марфе Семеновне Плакуев потом перестал давать: «Она много у меня похи́тила книг про богатырей. Унесет и ничего боле».^[61] Сама Марфа Семеновна вначале скрывала свое знание былин из книг и противопоставляла «правду» устной традиции книжной «враке́». Когда однажды у нее с Павлой разгорелся спор, было ли перечисление городов в обещании князя Владимира наградить Сохматия за его услугу, и Марфа укорила сестру, что она все путает («то города у Волха были»), а Павла возразила, что она не путает, «еще в книге читала», Марфа рассердилась: «Ничего в книге по правды не было, всё врака́, мезеньци пели по-другому» (мезенская традиция для Марфы Семеновны всегда служила непреложным авторитетом). Впоследствии же она перестала «стесняться» своего знакомства с печатными изданиями и признавалась, что в молодости читала былины «в книгах». Когда же в 1940 г. во время юбилея Марфы Семеновны академик Ю. М. Соколов показал сказительнице книгу А. Оксенова «Народная поэзия», она обрадовалась ей как родному и близкому человеку. В свете вопроса о роли книги в сказительстве Золотицы характерен факт непосредственного восхождения двух былин из четырех, присланных сказителем Т. Е. Точиловым, к сборнику Кирши Данилова (см. подробно об этом в заметке о Точилове и в комментарии к былине № 161).

Однако сопоставление новых записей с публикациями Ефименко и Маркова говорит о том, что к сказителям третьего поколения (кроме Марфы Крюковой) былины перешли в основном по устной традиции. Многие из них подтверждают отмеченные уже в литературе особенности золотицких обработок.^[62]

Импровизационный метод Аграфены Матвеевны Крюковой, так утрированный старшей ее дочерью Марфой, в меньшей степени сказался в творчестве второй дочери Павлы. Ее тексты довольно близки к записям, произведенным в свое время Марковым от Аграфены Крюковой и других сказителей Золотицы. И там, где П. С. Пахолова под влиянием М. С. Крюковой пыталась на манер сестры сложить что-то свое («Пир у князя Владимира», «Марута Богуслаевна»), попытки ее кончались обычно неудачно. Но все же влияние М. С. Крюковой сказалось и в усвоении некоторых сюжетов, и в перенимании своеобразной фразеологии Марфы Семеновны.

В сюжетном составе эпического репертуара Зимней Золотицы в промежуток между собирательскими работами 1900-х годов и последнего двадцатипятилетия произошли заметные изменения. Круг сюжетов сильно сузился (репертуар Марфы Крюковой, конечно, в счет не идет). Из 54 сюжетов, зарегистрированных записями Маркова, у сказителей окружения М. С. Крюковой сохранилось лишь 26. Забылись такие былины классического репертуара, как Илья Муромец и Калин-царь, Илья и Идолище, Потык, Соловей Будимирович, Василий Игнатьев, Садко, Василий Буслаев и некоторые другие. Наиболее устойчивыми оказались: Илья Муромец и Соловей-разбойник, Камское побоище, Иван Годинович, а из баллад — Братья-разбойники и сестра (по-золотицкому Моряночка). Но оказалось и несколько новых сюжетов, не записанных ранее (5 былин и 2 отрывка). Некоторые из них явно идут от М. С. Крюковой. Таковы у Пахоловой «Про царя Кудреянка», «Васька да горька пьяница», «Марута Богуслаевна» (№№ 97, 100, 116), с некоторыми изменениями, внесенными самой исполнительницей (см. комментарий к этим былинам), другие представляют или новообразование, принадлежащее определенному сказителю или его учителям («Про Еруслана Лазаревича», № 129, — А. В. Стрелковой), или сюжет, усвоенный из какого-то книжного источника, если не самой исполнительницей, то кем-либо в семье Крюковых уже после Маркова («Про петуха и лисицу», № 115, — П. С. Пахоловой).

——

Таково состояние былинной традиции на Печоре и Зимнем берегу — в крайнем северо-восточном углу Европейской части СССР — по данным изучений за последние двадцать пять лет. Процесс угасания устной былинной традиции здесь несомненно близится к своему завершению. Наблюдаются некоторые общие закономерности этого процесса, вместе с тем в каждой местности он выражается своеобразно.

Все наблюдения, касающиеся процессов внутри эпоса, носят еще предварительный характер, лишь намечая вопросы, которые требуют дальнейшей, более пристальной разработки на основе собранных материалов.

ТЕКСТЫ

ПЕЧОРА

Усть-Цилемский район

1942

Анастасия Артемьевна Носова

А. А. Носова в 1942 г. — 67-летняя бодрая, веселая старушка. Грамотная, интересовалась политическими событиями, читала газеты. Охотно рассказывала сказки, пела старины, но особенно любила песни. С живым участием откликнулась на предложение записать от нее: «Много я знавала, любила поговорить, особенно песню спеть, баски́ у нас песни».

Анастасия Артемьевна родилась и жила до 17 лет в Усть-Цильме в семье тетки, так как у отца была большая семья и он не мог сам прокормить дочь. Молодой девушкой она насильно была выдана замуж в «хорошее хозяйство», от нелюбимого мужа бежала на Цильму, в дер. Трусовскую. Семь лет батрачила, была на Пижме. Вторично вышла замуж по любви за батрака — Лазаря Моисеевича Носова. На мужа все время ссылалась как на хорошего знатока былин, сказок, песен: «Любит от старинку спеть». Односельчане отзывались о семье Носовых как о лучших сказителях. К сожалению, Лазарь Моисеевич находился на отдаленной тони, и его репертуар остался в 1942 г. незаписанным (см. записи 1955 г., №№ 41—42).

От А. А. Носовой записано 7 былин. Одну из них — «Про Чурилу» — сказительница пела, остальные сказывала. Былины переняла в молодости от усть-цилемских стариков. Некоторые былины узнала от мужа.

Анастасия Артемьевна рассказывала: «Когда поженились с Лазарем, часто пели старины вместе». Она очень сожалела, что при записи не было ее мужа, который смог бы рассказать еще о Скопине, об Идолище и «Про Садка́».

Старины Носовой принадлежат к лучшим образцам былинного эпоса, записанным на Печоре в последние годы. Сравнительно большие по объему, полные по содержанию, они сохраняют богатство поэтических формул, сравнений, эпитетов традиционной былевой поэзии. Вместе с тем былины Носовой не лишены оригинальности. Примерами могут служить творческие композиции нескольких сюжетов, внесение в былину элементов плачевой поэзии и сказки.

Кроме былин, от А. А. Носовой записано 7 сказок, 4 плача и свыше 20 лирических песен.

1 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

2 ДОБРЫНЯ И АЛЕША

3 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

4 [ЧУРИЛА И НЕВЕРНАЯ ЖЕНА]

5 ФАТЕНКО

6 ПРО ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА

[СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ]

7 ПРО ВАСЬКУ ПРО ВОРА, ПРО ЗАХАРОВА

Татьяна Антоновна Савукова

Т. А. Савукова родом из Усть-Цильмы. В 1942 г. ей было 63 года, но на вид ей можно дать гораздо меньше. Бодрая, веселая женщина, она любила пошутить-побалагурить, поговорить.

Савукова старин никогда не пела, хотя много раз слышала, как поют другие. Переняла несколько былин, но смогла пересказать лишь две, остальные забыла.

Кроме двух пересказанных былин — «Добрыня и Алеша» и «Дюк Степанович», от Татьяны Антоновны Савуковой записано несколько сказок.

8 ДОБРЫНЯ И АЛЕША

Все пьют вино. Все стали пьяны, веселы. Князь по полу похаживат, тиху-смирну речь выговариват: «У всех службы сослужены, у Добрыни Никитича служба не служена».

Добрыня стал с лавки и спросил: «Какую службу тебе надо сослужить?» Князь Владимир и говорит: «Съездить в землю Подольску да Угорьску, дорогу туды почистить да в гости к тестю заходить». Служба тяжелая. Не поглянулось Добрыне, он и пошел домой. А туды не зашел, взял коня с конного двора, оседлал его.

Мати увидела, что поезжат Добрыня. Побежала на верхний этаж к Настасье Никулишной, жене его, и говорит: «Настасья Никулишна, что ты сидишь, что глядишь? Закатаетца наше солнце красное: съезжает Добрыня с широка́ двора́».

Побежала Настасья Никулишна в онно́й рубашке без чулок. Прибежала к Добрыне. Встала по праву сторону, к стре́мецку. Стала выспрашивать: «Куда поезжаешь, надолго ли едешь?» Он и сказал: «Еду в землю Подольску да Угорьску. Туды дорогу проложить надобно». И дает жене наказ: Ты перво́ подожди три года́, как не буду — подожди другие три, а потом хоть как живи, только за Олешу Поповича не выходи».

Уехал Добрыня Никитич. Жила Настасья Никулишна три года́. Не бывал Добрыня из чиста́ поля́. Пожила ешшо, прожила другие три года́. Не бывал Добрыня из чиста́ поля́. Приехал тут Олеша Попович и сказыват: «Видел Добрыню, убитый лежит в чистом поле. Сквозь ребра проросла трава, а в траве цветут цветы. Офимья Олександровна слёзно заплакала, портила свои очи ясные, крушила ретиво́ сердцо́.

Стал Владимир-князь к Настасье Никулишне похаживать, Настасью Никулишну стал посватывать: «Чем тебе, молодая, время проводить напрасно, выйди замуж, хоть за князя ходи, хоть за боярина, хоть за руського могучего богатыря, выйди хотя за Олешу Поповича». Отвечала Настасья Никулишна: «Я исполнила заповедь мужнину — прожила вдовой шесть годо́в. Исполню другу заповедь женьскую — проживу другие шесть. Тогда успею уйти в замужество».

Прошло шесть годов. Опеть стал Владимир-князь похаживать, Настасью Никулишну посватывать. Не пошла Настасья ни за князя, ни за боярина, ни за руського богатыря, а пошла за Олешу Поповича. Пировать стали. Пир пошел третье́й день.

Сидела Офимья Олександровна в высоком тереме и плакала: «Давно, — говорит, — закатился мое красно солнышко, сегодня закатитца млад светел месяц: уходит Настасья Никулишна, богоданное мое ди́тятко».

Видит кто-то приехал к воротам широким, смело привязыват коня к дубову́ столбу, заходит к Офимье Олександровне. «Здравствуй, матушка родимая», — говорит приезжий. — «Добрый человек, не смейся надо мной. Мое дитятко было не э́дако: личико было румяное, кудри были желтые, одежда на нем была да хорошая». Говорит Добрыня Никитич: «Матушка родимая, не признала своего дитя! У меня была приметочка — на правой ноге родимочка». Разул Добрыня сапог со право́й ноги́, тогда мать и признала его.

«А где, — говорит, — моя молода́ жена?» — «Замуж походит, пирует. А завтра к венцу итти хочет».

Взял Добрыня гусли да пошел на пир. Не омылся, не переволокся, так и зашел. «Здравствуй, князь Владимир, где наше место скоморо́шное?» — «Ваше место скоморо́шье у пецке да ешшо на запечке». Зашел за пецку Добрыня, в гусли поигрывает, песни попевает. Владимир-князь ему стакан принес: «Хорошо играшь, веселишь мою компанию, садись за стол. Перво́ место — подле меня, друго́ — против меня, а третьё́ — куды хошь». Не сел Добрыня подле князя, ни против князя, а сел Добрыня против Настасьи Никулишной. Стал поигрывать, а ему вино подают.

Настасья Никулишна налила вина, подала вино и говорит: «Хорошо играешь, так играл мой прежний муж, Добрыня Никитич». Взял скоморошина стакан и выпил единым духом. Добрыня Никитич взаимно стакан подал. Туды именно́ кольцо опустил и сказал: «Пей до дна, так узнашь добра́». Выпила Настасья Никулишна, выпила до дна, прикатилось колецко к ее губам, схватила колецко, сама через дубовый стол соскочила и говорит: «Не тот муж, который возле меня сидит, а тот муж, который против меня сидит». Схватилась за белу шею, стала на колени: «Прости в той глупости, пошла за того, за которого не велел». Добрыня Никитич говорит: «Я не дивлю́си да разуму женьскому, — их волос до́лог, да ум короток. Куды их ведут, туды и идут. Только дивлю я князю да со княгинею: они просватали молоду́ жену у жива́ мужа».

Тут и Олеша Попович стал просить прощеньица: «Извини, Добрыня Никитич, что я брал твою жену». — «Я не дивлюсь, что ты брал мою жену, потому что она шибко хороша, а в том тебе не прощу, что ты, когда приехал, матушке наврал». Хотел Добрыня побить Олешу, да стар казак Илья Муромец не дозволил, и пошел он с молодой женой, с Настасьей Никулишной, домой.

9 ПРО БОГАТЫРЕВА СЫНА [ДЮК СТЕПАНОВИЧ]

На дальней сторонушке был богатырё́в сын. Он был молодёшенек. Отец-от его давно уж умер, а мати была жива́. В о́нно утро взял он трубку подзорную и вышел прогулятьца.

Вот он стал эту трубку воротить под западну сторону. И завидел та́мо-ка: стоят бора́ высокие да леса тёмные. Потом воротил свою подзорну трубку на ту на северну сторону. И узрел там горы леденисты. На летней стороне завидел всё лужки да всё зелёные. На тех на лугах на зелёных завидел стольной Киев-град. А стоят там всё дома да всё высокие. Ту́то-ка и его был дом.

Пошел он в стольной Киев-град и зашел к матери своей Владимирке. Стал просить у ей благословеньица: «Дай, матушка, Владимирка, благословеньице съездить во чисто поле посмотреть бога́тырей. Там бога́тыри борются».

Матушка Владимирка не хочет пускать свое чадо милое: «Не дам тебе благословеньице — ты молодёшенек да зеленёшенек». Богатырёв сын не послушался матери и стал собираться во чисто́ поле. Матушка тут слёзно заплакала. А сын-от вывел уж добра́ коня и говорит матери: «Дай бронь позоло́чену для коня». Она вынесла ему, а он сел на добра коня и поехал во чисто́ поле. Едет день, едет другой, а на третий день на чистом поле, широком раздольице увидел бога́тырей. Все они в дорогих платьях и дерутся, кто кого может.

Тут богатырёв сын и сам стал махаться саблей. Кого махнет, того с плеча голова прочь. Бога́тыри видят, что хорошо деретца. Дивом дивятся на силу богатырё́ва сына и приглашают его в гости в свои высокие хоро́ма. Сели тут бога́тыри [на коней] и поехали к дому высокому, хорошему. Зашли в палаты и стали пировать, вино разливать. Напились тут бога́тыри и стали хвастатьца платьем: «Чье хуже, чье лучше?» Кого худо, с плеча голову прочь.

Богатырё́в сын вышел на улицу, подозвал свою лошадь и сунул записку ко своей матери Владимирке под седло. Конь поскакал домой. Прибежал, лягнул стену каменну, стена задрожала. Мать на колени упала, плачет, думат сын-от уж умер, а конь один вернулся. Слуги выбежали ловить коня, а он никого не пускат к себе. Тогда сама матушка вышла к нему. Она взяла во белы ручки записоцку и прочитала и узнала, что сын просит отцово богатырё́во платье. Она вынесла и привязала к седлу коню. Конь поскакал по чисту полю, добежал до богатырёва дома. Лягнул ногами и стены каменны задрожали. Вышел хозяин к коню. Велел слугам дать ему пшена, а сам развязал узел с платьем и оболокся.

Стали тут бога́тыри платье смотреть друг у дружки. У богатырё́ва сына пуговицы все золочёные, провел по пуговицам — все пу́говича заревели разным голосом. Бога́тыри с ног улетели. Он превысил всех платьем. Бога́тыри не хотят помириться. Тогды́ они сказали: «Давайте грамоты писать по животы да по домам».

Целу сутоцку писали у онного бога́тыря имущество, други́ сутоцки у другого, а на третий день поехали к богатырё́ву сыну. Срядились три бога́тыря и поехали. Едут день, едут другой, а на третий увидели из-за леса тёмного зарево огромное. Бога́тыри говорят: «Пожар начался». Подъехали, завидели: стоит дом большой, весь золотой, а и стены огнем зияют. Приехали к дому, вышла матушка Владимирка их встречать. Радуетца на сына, не наглядитца. Вынесла на стол всякого кушанья, угощает их.

Вот они стали описывать имущество. Писали, писали, целую неделю исписали. Не хватило ни бумаги, ни чернила, а имущества неописанного еще полным-полно.

Матушка Владимирка вышла в погреб и вынесла бра́тыну в семьдесят рожков. Из каждого рожка разные напивки бежат. Бога́тыри этому братыну не могли и чены дать. Не знают, как оченить.

И опеть по имуществу превысил их богатырё́в сын. Пришлось им помиритьца.

Елена Григорьевна Мяндина

Елена Григорьевна Мяндина — 52-летняя рыбачка из дер. Среднее Бугаево. Малограмотная. С интересом отнеслась к работе фольклорной экспедиции и очень охотно исполнила былину о бое Ильи Муромца с сыном и сводную былину, частично переданную в прозе, о подвигах Ильи Муромца. От нее же записан духовный стих об Агафоне (Егорий и Елисафия), три волшебные сказки и несколько лирических песен.

Елена Григорьевна хорошо владеет былинным стихом и стилистическими особенностями былины, что позволило записать от нее один из самых полных вариантов на сюжет «Илья Муромец и сын». Этому не противоречит запись от нее былины, в которой стих перемежается с прозаическим пересказом: для Е. Г. Мяндиной характерно стремление к целостному поэтическому представлению о всей жизни Ильи Муромца; она усиливает мотивировки поступков героя, детализирует описание эпизодов, упрощает повествование за счет разъяснений, что сопровождается заменой былинной формы пересказом. Сказительница конкретизирует и развивает описание столкновения Ильи Муромца с боярами и с князем, что дало ей возможность создать социально-острый вариант былины об Илье Муромце.

10 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН

(Он-то молодой был еще, пятнадцать лет ему было).

(Так вот он его и убил).

11 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Был-жил богатырь. Ездил он всё по чисту полю, воевал. Не было у него ни сына ни дочери. Всё он молил, чтобы у них родился кто-то, сын ли, дочь ли. Вот родился у них сын. Назвали они Илья Муромец его. Потом он рос хорошо, здоровый был, потом опился, ноги его носить не стали. А отец и мать ста́ры стали, на поле работают. А его́вый сын все дома сидит.

Потом зашла к нему сироти́на — калика перехожая, просит милостыню: «Стань, молодец, дай мне кусок хлеба, милостыню». А он и говорит: «Кака я встану, у меня ноги не действуют». «Встань, может и встанешь. Подай, — говорит, — милостыню». Он стал пошевеливатьца, вставал, вставал и встал. Пошел, дал ей милостыню. Поклонился ей и сказал: «Ты меня на ноги поставила, а то двадцать лет сидел». Отец, мати приходят, а он ходит вокруг хаты своей. Мать возрадовалась: «Вот нам замена пришла, на ногах ходит, работать будет».

Тут прошло несколько времячко, поработал Илья Муромец и говорит: «Докуль я здесь сидеть буду, — ничего не знаю, сижу. Я, — говорит, — не буду работать, а дайте мне благословение, дайте мне оте́цко копье ме́нно, долгомерно, и па́лицу боеву». Отец его не спускал сразу, а потом его благословил ехать. Вывел ему коня доброго, — сам ездил еще воевал. Вынял ему ружье цельное, двенадцать золотых стрелоцек, па́лицу боевую, седло зеркальное, узду серебряну.

Вот он заседлал лошадь, сам направился, положил двенадцать подпругов, не ради басы́, ради кре́пости. И распростился он тут с отцем-матерью. Отец ему тут наказывал: «Поедешь, дитя, во чи́сто поле, встретятца там росстони, три дороги; серый камень тут же. На камню написаны позоло́ты: перва́ дорога ехать — быть женатому, втора́ дорога ехать — быть богатому, а третья́ дорога — двадцать лет никто не ездил, заселился тут Идолище немецкое. И он тут, из-за него никто и не ездит. Он на трех дубах толстых тут сидит, со стороны на двадцать верст никого не допускает: заревёт он криком звериным, от голосу его лошади и валятся». И не велел ехать отец ему той дорогой: «Не езди той дорогой, не убивай Идолище немецкое, не нарушай мое благословление».

И видели, молодец в стремена ступил, не видели, как на коня скочил. Вот он уехал. Вот он там ехал близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли. Доехал к этим росстоням, эти надписи прочитал, кака куда дорога.

Вот перва́ дорога — женатому быть. А он и говорит: «На чир мне женитьца, старому, мне не семнадцать лет». Втора́ дорога — быть богатому. «Мне не надо, — говорит, — чужое богатство, своего хватит. А, — говорит, — лучше поеду я, где живому не быть, испытаю счастья».

Вот он поехал. Дорога вся заросла. Одной рукой коня ведет, другой — сыры́ ду́бья рвет, направлят дорогу. А здесь мостики сповы́гнили, столбики сповыломались. Он мостики принаправил, он столбики припоставил. И всё вперед да едет. А Идолище немецкое узнал, что он близко, не допускат к себе. Крикнул Идолище немецкое голосом, а у Ильи Муромца конь на колени пал. Он схватил лошадь и говорит: «Что ты, конь, ты, конь, травяно́й мешок, не слышал ты во́ронья гарканья?»

Заскочил на коня Илья Муромец и говорит: «Не велел мне отец до Киева лук спускать — приходитца», — говорит. Тугой лук принатягивает, стрелоцку кладет, принаказывает:

Едет он, а на дороги у Идолища много у него науби́вано, нало́жено сыновей отецкиих. Едет, а у Идолища жена да сыновья увидели и говорят: «Мама, папа едет да мужика везет». А мать посмотрела и говорит: «Нет, детки, мужик-то едет, да папу везет». Побежали дети. Мужика колотят, хотят его с лошади стащить да убить. А стар казак сидит, Илья Муромец, на лошади, которого ногой лягнет, так тот и повалится. Жена золотой казной выкупать мужа ладит, а он едет мимо, не останавливатца, продолжат свой путь-дороженыку. Ни на цо он не смотрит.

Приезжат прямо в стольний Киев-град, проезжат к князю солнышку Владимиру. Едет он мимо заставы крепкой, приехал он прямо к воротам, к князю Владимиру. Чела не бьет и головы́ не гнет. И тут поставил он лошадь добрую с Идолищем немецким, а сам пошел во дворец. В ту пору было, в то времяцко было собрано пиро́ванье-столо́ванье. Зашел он, поклонился во все стороны, царю-солнышку на особенности.

Стал государь у него спрашивать: «Ты еси, стар казак Илья Муромец, ты какой ехал путью́-дорожецкой?» Он говорит: «Я ехал дорогой прямоезженой, по которой двадцать лет никто не езживал, птица не летала, голосом всех убивал Идолище немецкое». Говорит ему Владимир-князь: «А как ты мог тут пройти-проехати?» А он говорит: «У меня Идолище привезено на лошади». А говорит ему солнышко Владимир-князь: «Если привезено у тебя Идолище на лошади, заведи его в помещение».

Он пошел, его завел, зашел с Идолищем. Зашел стар казак с Идолищем — мост-то не выдержал, в помещение зашли, так всё помещеньице пошатнулосе. Посадил их князь Владимир на лавку за стол и говорит таковы́ слова́: «Зареви ты, Идолище, криком звериными». А этот говорит: «Не твое я пью, кушаю, не тебя я сейчас слушаю. Не в твоих руках хожу. Заставит если стар казак, тогда я рёвкну».

Вот у стара́ казака стал князь просить: «Ну пускай он заревёт, я послушаю». Стар казак Илья Муромец взял князя под ту руку, под пазуху, княгиню под другу руку и заставил зареветь Идолище в полуго́лоса: око́льни стекла все сповыпали, а на божьи́х церква́х кресты повыломались. Лежали по часу они, ничего не слышали. Пролежались и заставили Илья Муромца вывести его и на смерть убить. И он вывел этого Идолища и расстрелял его. И зашел этот князь, по комнатам ходит да приговариват: «Чем же я стану, стар казак Илья Муромец, дарить тебя за услу́гу?» Принес он шубоцку соболи́ную о двенадцать пуговок, в каждой пуговки за́мчуги переливаются, петё́лки все шелко́вы.

И вот тут пирова́ли они, столова́ли целы́ су́тоцки. Все напились, все бояра свалилися пьяные. А князь ушел со своей Апраксеньей Андреевной в свои палаты белока́менны. А стар казак Илья Муромец стал весел, шубу эту пона́шиват, да таковы́ слова́ приговариват:

Этим боярам завиду́ стало, за великую досаду показалося. Стали они думать, чтобы наврать на него. «Нас никто не даривал такими подарками, а приехал какой нахва́листо, его подарил шубой князь». Побежали они, государю и наврали:

Вот они доложили всё за́лпом. Сейчас солнышко Владимир-князь призвал старо́го Илью Муромца казака к себе. И вот говорит солнышко Владимир-князь: «Што ты стар казак Илья Муромец по́ полу похаживаешь, небылы́ми рецами похваляешься?» А он говорит: «Я не так ходил, не волочил шубу и наговаривал: „Убил я Идолище во чисто́м поли́, а есть еще убить зятелка со Ки́ршаком. У его, у собаки, силы мно́жества“». Говорит солнышко князь Владимир: «У меня бояре жили-ладили, никогда не врали и теперь не соврали». Сейчас же он его взял, заставил слугам верным выкопать погреб. Выкопали погреб и посадили его в этот погреб. Навалили чугунну плиту на его, на погреб. А была княгиня. А хороша, ласкова, она пожалела его, она сделала ход подземельный из своей спальни, снесла ему стол и книгу евангелие читать. Наняла слугу верную. Доспела ему ход, и носит слуга верная ему всё тайком.

Долго ли, мало ли, годов пятнадцать минуло. Переходили из города в город кали́ки убогие — сироти́ны. И вот шла одна кали́ка убогая, хватила ее погода на дороге, она вся вымокла, устала.

Говорил он ему до трех раз, никакого он ему не дал ответа.

Киршика взял в плен, а сам князь-то неверный убежал. И он выбил тут, вернулся, всех бояр большебрюхих тут же повыколотил. Солнышко Владимир-князь встрещает его и боитца его, он и говорит ему, а Илья Муромец ни одно слово в ответ не дает, говорит лишь с Апраксией Андреевной, которая кормила и поила его. А князь-то запрятался, когда бояр убивать стали, во божье́й церкви́ его нашли. Вот тут они возвели столо́ванье-пиро́ванье. Солнышко князь-Владимир со своей Апраксией Андреевной стали жить за его́вым распорядком.

———

Авдотья Андреевна Шишолова

Авдотья Андреевна Шишолова в 1942 г. — 79-летняя крестьянка из дер. Верхнее Бугаево. Неграмотная. Переняла былины от отца Андрея Поздеева, в свое время хорошего старинщика. От А. А. Шишоловой записано семь былин. Былины «Два тура́», «Дюк Степанович», «Илья Муромец» (начало) сказительница пела, остальные сказывала низким, пришептывающим голосом.

Авдотья Андреевна жила вместе с 17-летней внучкой — активной колхозницей, которая с уважением относилась к пению старин, но сама их не знала.

12 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

13 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

(Едут гости).

(Здороваютца).

(Стали пировать).

14 ПРО МАРИНКУ

Он посулился замуж взять. Она после отвернула его, Маринка-то. Она отвернула его, он посулился замуж взять.

15 ДВА ТУРА́

(Дале не помню).

16 [СОЛО́МАН И ВАСИЛИЙ ОКУЛОВИЧ]

«Вот, — говорит, этто». Сама села. Говорит она:

Она и развернула перину: «Вот это он будет!»

Вот он играть стал во турий рог, плясал. Все смотрят, радуются. Шли, шли, шли. Он опять стал проситьца:

Стал играть опеть. Все в народе скачут, пляшут. Пришли к рельям. Опеть стал проситьца:

17 [ДОЛГОРУКИЙ-КНЯЗЬ И КЛЮЧНИК]

18 ПРО ЧУРИЛКУ [СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА]

Ксения Кондратьевна Осташова

Ксении Кондратьевне Осташовой в 1942 г. было 48 лет. В дер. Уег она пользовалась большим авторитетом, как активная колхозница, работала бригадиром.

Отец Ксении Кондратьевны знал много старин, но она запомнила от него только одну — про Илью Муромца и разбойников.

19 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И РАЗБОЙНИКИ]

——

Алексей Ипатьевич Ермолин

А. И. Ермолин в 1942 г. — слепой 68-летний старик, житель дер. Уег. Ослеп 24 года тому назад. Грамотный. Грамоте выучился во время службы во флоте.

В 1903 г. — Алексей Ипатьевич, будучи матросом, совершил кругосветное плаванье, которое продолжалось шесть с половиной лет, произвело сильное впечатление и оставило о себе богатые воспоминания.

А. И. Ермолин сам пришел к одному из членов экспедиции и спел старину «Про тура́ золота́ рога́». По его словам, раньше он знал несколько старин, которые в 17-летнем возрасте перенял от старика-односельчанина, но теперь уже не помнил.

20 ПРО ТУРА́ ЗОЛОТА́ РОГА́ [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СКУРЛАТ-ЦАРЬ]

(у наших), —

(Много тут говоритце, я онну́ осень спевал, так мало запомнил).

——

Алексей Сергеевич Дуркин

А. С. Дуркин в 1942 г. — 75-летний больной старик. Служил в царской армии, участвовал в Русско-японской войне. Самоучкой выучился грамоте. В молодости очень любил петь песни и в армии был запевалой.

Былины слыхал от отца Марфы Дмитриевны Дуркиной (о ней см. на стр. 101). Исполнил одну старину «Про тура́», хотя знал еще несколько былин, но «не по порядку», поэтому исполнить их отказался.

21 ПРО ТУРА́ [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СКУРЛАТ-ЦАРЬ]

Тут он занес-от до Владимира, он всю силу прикосил, и взяли они Илью Муромца, старого казака, послали. Прикосил он, — грит, — тут всю святу́ орду́.

(Вот я дальше-то и не помню, не знаю, таки врать не буду. Люблю говорить по делу, а без дела не знаю, так и не баю).

——

Марфа Дмитриевна Дуркина

Марфе Дмитриевне Дуркиной, крестьянке из дер. Уег, было в 1942 г. 70 лет. Неграмотная, но очень любознательная и сведущая, она любила рассказывать о своей тяжелой жизни: как перенесла смерть мужа, смерть десяти своих детей, как под старость, больной и одинокой, приходилось жить у чужих людей.

От М. Д. Дуркиной записано четыре былинных текста. В недалеком прошлом сказительница исполняла еще несколько былин, знание которых перешло к ней по семейной традиции. Расспросы собирателей о былинах доставили Марфе Дмитриевне большое удовольствие. Она с гордостью вспоминала отца и мать, которые знали очень много старин, что подтверждали многие жители Уега. Ко времени встречи с собирателем М. Д. Дуркина былины уже не исполняла и плохо помнила. В Уеге пользовалась славой хорошей вопленицы.

22 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

Послали Олешеньку. Олешенька поехал. Подъезжат к тому до́бру мо́лодцу.

На третий раз Олешенька Попович подъезжает ближе, Иванушка Сокольничек говорит: «Не сказывай да не спрашивай», — говорит.

Поехал Олешенька Попович и подъезжат к товарищам, а стар казак Илья Муромец говорит: «Самому надо съездить, кипятите котлы, а сам я съезжу».

Подъезжат во чисто́ поле и говорит: «Уж ты ой еси, детина, добрый мо́лодец, как тя именем зовут, какого ты роду-племени?» А он опять не отвечат. На второй раз опять говорит: «Какого ты роду-племени, какого отца-матери, как тебя именем зовут?» А он опять тут не здравствует. Третий раз спрашиват. Тогда Илья Муромец говорит: «Давай, — говорит, — бороться, если ты не отвечашь». Ну и стали боротьца. Боролись, боролись, зе́млю-мать до пол-ноги́ пробили. Боролись, боролись второй раз — до колена пробили, а третей раз пробили землю до пояса.

Иванушка Сокольник старо́го казака Илью Муромца и бросил, подколоть хочет. А стар казак Илья Муромец и говорит: «Старо́му казаку Илье Муромцу смерть во чи́стом поле не писана». Старо́му казаку Илье Муромцу силы вдвоем прибыло. Свалил с груде́й Иванушку Соколика, и опять стали боротьца. Боролись они, боролись. Стар казак Илья Муромец бросил Иванушку Соколика, вынимат свой кинжалище и спрашиват: «Как тебя, детинка, зовут, какого ты роду-племени?» — «Я, — грит, тебя валил, не спрашивал, и ты вали меня, не спрашивай». Нож вынимат, а бог не допускат, рука в плечи не дошла, стала. Опять стали снова боротьца. Долго дело деется, скоро сказыватца, опеть Илья Муромец его сбросил, опеть вынимат кинжалище, а рука в локти застоялася, опять говорит: «Я тебя валил, не спрашивал, и ты меня вали, не спрашивай». Потом опеть стали боротьца третий раз. Илья Муромец опеть свистнул — рука у него в кисти отстоялася. «Скажи, — говорит, — детинка, какого ты роду-племени, какого отца-матери, как тебя именем зовут? [У] меня, — грит, — рука отстоялась». А он отвечат: «А я, — грит, — Иванушка Сокольничек. Илья Муромец и заплакал: «Эх, да я, — грит, — тебя прижил. Я у твоего тятеньки жил во конюхах».

Теперь стар казак Илья Муромец стал от его отходить. Стал на лошадь садитьца. Трое сутки ведь они боролись, стягались, сын да отец.

Иван Сокольничек поехал так в избу ту у матери раскатом и говорит матери: «Ты, — грит, — выб..... меня прижила, меня люди корят». Приехал к своим товарищам.

Тут и конец, а мне кривой жеребец.

23 О ДОБРЫНЮШКЕ НИКИТИЧЕ [ДУНАЙ]

Поехал Добрынюшка Никитич свататьца к Семену Лиховитому. Свадьбу сыграли. Семен не хотел отдавать девки, а девка сама пошла. Поехали и повенчались.

Добрынюшка Никитич поехал во чи́сто поле искупать коня. И́скопыть вели́ка показалась ему, шатер, и лошадь стоит, ест пшено белоярово. Лошадь спустил, кони подрались и быстро помирились и стали есть пшено белоярово из одного мешка. Зашел, в избу вступил, а там богатырица разметалася. Он на сону́-ту ей и притворил. Она потом прочухарилась и грит: «Что ты, Добрынюшка, сделал, осквернил меня». А он и отвечает: «Я, — грит, — возьму тебя замуж, поедем со мной». Сели на лошадей да и поехали. А сестра ее за Олешеньку пошла.

Добрынюшка говорит: «Надо коли в реке покупатьца». Оба с женой Марьей Семеновной и выкупались в реке. Покупались и пошли к венцу. Обвенчались и пир стали пировать.

Марья Семеновна напилась пьяна́ и прирасхвасталась и говорит:

А ему этто пуще кажетца. Он топчет в пол: «Сряжайся, да и только!»

Поехали в чи́сто поле, заехали тама-ка, персни на голову поставили. Она как стрельну́ла — сразу сняла перстень с головы у его. Он стал стрелять — первый раз стрельну́л — не дострелил, второй раз стрели́л — перестрелил, в третий раз стрельну́л — залетела стрела во белы́ груди́. Па́ла она с лошади.

Подъехал он ко лошади, распорол ей брюхо, а там два младенца лежат, по локоть руки в золоте, по колен ноги в се́ребре. Потом взял копьё, ткнул в землю, да грудью-то и пал на копьё-то. Тут в поле поехали с пиру веселого смотреть, а они оба мёртвые лежат.

(Всё рассказала, больше и сказывать нечего).

24 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

Коня завязал к церковному столбу, службу служат они господню, и он на службу встал. Отслужили и стали со службы выходить. Тут князь Владимир и кланяетце: «Пожалуйста, — говорит, — проходите ко мне, пообедайте, чего бог послал. Пошли обедать.

Тут они стали на спор походить, князья и бояры стали боротьца, и Дюк Степанович всех повы́метал. Стали пра́вдатьца — он всих повы́правдал: конь широки́ печоры хвостом выкрыл, больши́ моря в ускок вы́брал, солнышка батюшка Владимира вытащил с конем на́ землю из воды.

Сошлись они, съехались, сдумали у его коня отбирать. Он говорит: «Седьте, посадите кого на моего коня». Посадили Микитича Добрынюшку. Микитич Добрынюшка шапочку его не может нести, шапочку Дюкову, она весит двадцать пять пудов, перчаточки не может опять снести, тяжелы́ кажутца.

Письмо написал жены да матери, да и поехал спрове́дывать, каков дом да каково место. Сидит он, подъехал к ихному дому. Маменька говорит ро́нная: «Не наш сидит Дюк Степанович». А Добрынюшка сидел там.

Зашел пить и ись да за столом и заспа́л. Жена [Дюка] его взяла да и в свою спальню и снесла спать. Трое сутки спал, проспался да и говорит: «Надо быть я долгонько спал, трое суточки спал».

Тут поехал он туда, где был [Дюк] посажен, в тюрьму посажен был. Поехал конё́м он обратно назад. Приехал, привез записки. Потом посмотрели да и выпустили его. Сел он на своего коня и поехал домой. Приезжал. Мать и жена срадовалися, — стрецали со слезами со горю́цима. «Не плачьте, маменька роди́ма и жена молода́, приехал я жив и здоров».

Стали жить да поживать. (И я боле ничего не знаю врать).

25 ПРО ВАСЕНЬКУ ОКУЛОВИЧА

«Ушла, — говорят, — ее Тарака́шка-купец увез за си́не море. Ей повезли, так у Васеньки Окуловича ее по су́кнам ведут, а сукна же взади завёртывают». (Эку жену привезли Васеньке!) Стали поживать. Царь Соло́ман стал собирать дружину и спрашиват:

Собрал он дружину: «Надо мне войну открыть — по жену итти».

Сидят разговаривают: «Ой, Маринка, идет твой новой муж, куды я буду деваться?»

Он отворил дверь и говорит: «Фу, фу, Маринка, что это меня руськой дух по носу ударил?» — «Это ты за охотой ходил, так вот тебя и ударило. Прекрасен Васенька Окулович, что бы ты стал делать, если бы здесь был царь Соло́монов?»

Она и говорит:

Она и говорит:

«Васенька, дай мне-ка сыграть во ту́рьей рог». — «Сыграй».

«Васенька, дай мне сыграть во второй раз». — «Ну, — грит, — сыграй».

Царь Соло́менной руками размоталсе, ногами разлягалсе, и все оковы с ног спа́ли. А прекрасного Васеньку он в шелко́ву пе́телку и сунул, а Маринку полоненую в пенько́ву пе́телку, а Таракашку купца Замо́рского — в ли́пову.

«Вы, косы́-му́рзы, вам сказано было, что моя смерть вам страшна будет». Так оно и было.

——

Яков Андреевич Осташов

Я. А. Осташов в 1942 г. — 65-летний крестьянин из дер. Хабариха. В молодые годы занимался рыболовством, охотой, последнее время работал огородником в колхозе. Очень любознательный, с живым интересом ко всему новому. С большим удовлетворением вспоминал о своем путешествии в 1902 г. по Волге и о недавнем пребывании на курсах по развитию овощеводства в колхозах Севера.

Яков Андреевич хорошо был известен односельчанам как исполнитель былин и песен. Особенно любил он малоизвестную, по его словам, на Печоре песню «У колодечка да у глубокого, у ключика да у студеного». От него записана песня «По дорожечке да по широкоей», которую он пел вместе с рыболовом И. П. Лавринским на берегу Печоры, провожая пароход с призывниками Красной Армии в 1942 г.

Былины начал петь с 12 лет. Сказительству научился, по его словам, от усть-цилемского старика Алексея Носова (по прозвищу Алеха Чижок).^[66]

Из своего большого репертуара (десять былин) исполнил только три, сославшись на плохую память. Исполнял былины нараспев, сосредоточенно и серьезно выводя голосом былинный напев.

26 ДУНАЙ

(Тут она и кончаетца. Я ее люблю эту старину, так вот и помню).

27 ПРО СТАВРА

(Я тут сбился, пожалуй).

(Больше не знаю, забыл, попомнить не могу).

28 СТАРИНА [СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ]

(Боле не помню, всё забыл, начисто всё забыл).

——

Макар Иванович Чупров

Макар Иванович Чупров в 1942 г. — шестидесятилетний крестьянин из дер. Крестовка, расположенной на правом берегу Печоры, в 115 км от Усть-Цильмы. Сюда переехал в 1909 г. с Пижмы из дер. Абрамовской. Одно время проживал в сел. Ерса, неподалеку от Крестовки. Участвовал в Русско-японской и Первой мировой войнах. Грамотный.

Знание былин перенял от отца И. Е. Чупрова, известного по сборнику «Былины Севера», т. I (Астахова, 1938, стр. 375—383). Былевой репертуар отца и сына имеет различие: М. И. Чупров исполнил былину о Садко, которую отец, ссылаясь на забывчивость, отказался в свое время спеть собирателям; в отличие от отца М. И. Чупрову свойственна манера придавать повествованию шутливый тон. Былины «Илья Муромец и разбойник», «Сорок калик» (начало) в основном текстуально совпадают с записанными от отца (Астахова, 1938, №№ 59, 62).

Характеристика сказителя И. Е. Чупрова у А. М. Астаховой вполне может быть отнесена к былинам его сына: «Былины Ивана Емельяновича очень характерны для современного состояния печорской традиции; в них еще более усилена вообще свойственная Печоре тенденция к крестьянскому обыденно-житейскому колориту, к сокращению и упрощению повествования» (Астахова, 1938, стр. 375).

29 ПРО СТАРО́ГО КАЗАКА [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СТАНИЧНИКИ]

30 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

31 ПРО САДКА

Потом уже у Садка́ не стало денег, и в Нове-граде товаров больше стало.

32 О КАЛИКАХ

Василий Прокопьевич Носов

Василий Прокопьевич Носов, постоянный житель Усть-Цильмы, хорошо известен советским фольклористам по сборнику Астаховой, которая в 1929 г. от него записала 5 былин (Астахова, 1938, стр. 407—434).

В 1942 г. Василий Прокопьевич, 78-летний старик, встретил членов экспедиции довольно равнодушно. Однако очень оживился, когда ему показали его портрет в солидной книге и прочли отзыв о нем А. М. Астаховой.

Дребезжащим голосом Носов спел былину на сюжеты «Дуная» и «Скопина». Несмотря на очевидные пробелы памяти, Носов произвел своим исполнением большое впечатление. Былину о Скопине он не смог кончить, заявив: «Вот и все. Дальше не пели». Видимо, гордость профессионала не позволила сознаться, что память изменила ему.

33 О СКОПИНЕ [ДУНАЙ-СКОПИН]

(Как была у Владимира в горницах, это ей не понравилось).

——

Иван Григорьевич Кисляков

Иван Григорьевич Кисляков — постоянный житель Усть-Цильмы. В 1942 г. ему было 67 лет. Кроме былины «Дюк Степанович», от Кислякова записано 16 сказок. Сказки для Ивана Григорьевича — наиболее близкий жанр, и былина о Дюке воспринята и усвоена им как сказка.

34 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

(Богатство его было — обценить никто не могли).

Народу совсем вольного нету, по дороге шляющегося, увидел только ма́лы ребя́тушки бегают, малят.

Потом все бога́тыри изумилисе, что за такой, растолкал всех. Стали его спрашивать: «Откуль ты приезжал, какого роду-племени?» А он им ответ: «Не то поют теперь, не то слушают, разговора постороннего не может быть, сейчас молятся.

Солнышко повел гостя с собой, народу волнение стало: приехал какой великой человек, не простой, приехал к Солнышку без докладу, в церкви Чурилу отпихнул. По всему городу молва пошла.

У Солнышка пошел почестен пир. Расставляют столы. Собрал гостей самых сильных бога́тырей, самых почетныих.

А богатые бояре его обнесли:

У нас есть бога́тыри такие — тебя возьмут, на одну доло́нь посадят, другой доло́нью придавят».

через Неву-реку который перескочит, а не перескочит — с того голова долой. Наш Дюк Степанович не подаваетце: «Не дорожу я своей головушкой, бьюсь я и документы пишу о своей головы». Поехали к Неве-реки с Чурилой Никитичем на добрых конях. Чурила Никитич скочил — в реку упал со добрым конем, плавает всё там на реке, а Дюк Степанович скочил — через перескочил, перескочил — обратно скочил, Чурила Никитича хватил за бе́лы во́лосы и со всем конем обратно скочил.

Вот сейчас Дюк Степанович хочет рубить голову Чуриле. Стали его упрашивать: «Перво́й вины да бог простит». Дюк сын Степанович и простил перво́й вины. Опять сделали пирушку. А он опять расхвастался: «Вам не описать у меня богатство великое — чернил, бумаги не хватит».

Матушке письмо в погорелку с конем послал. «Мне матушка пришлет одежду чистую, богатую, — вам такой не видать». Матушка заплакала, зарыдала. Нашла самоцветное платье самое дорогое. (А его уж там заарестовали почти). Вот привез конь одежду великую. Дюк Степанович обрядился в самоцветную пальто и шапку и всё наложил. Одежда была, как зеркало. А по пуговкам проведет, каждая пуговка своим голосом поет. Цены дать не могли. Пошли конюшен двор описывать. Тоже цены не могут дать. Всё описали и опять сделали пир. Покорил Дюк сын Степанович, покорил он бога́тырей богатством всех, покорил он стольний Киев-град. И Дюк стал почётный гражданин, по всему земному шару славится.

1955

Никита Федорович Ермолин

Н. Ф. Ермолин — постоянный житель дер. Трусовской на реке Цильме (Усть-Цилемский район Коми АССР), домовитый, степенный хозяин, уважаемое и видное в колхозе лицо. Грамотный. Здоровый, кряжистый человек, он, несмотря на свой уже преклонный возраст (в 1955 г. ему было 70 лет), отнюдь не выглядел стариком.

Былины Н. Ф. Ермолин знает смолоду, выучившись от сказителей, которых слышал на Цильме и Печоре. Как былинщик известен издавна по всей округе. По словам односельчан, когда он, бывало, прежде певал, сидя на берегу Цильмы, люди вдалеке на пожнях принимали его голос за рев пароходного гудка, настолько «окатистый» был у него голос.

В прежнее время владел разнообразным былинным и песенным репертуаром (сказок не знал), но ко времени записи многое уже было забыто. Все же и в 1955 г., кроме былин, хорошо знал еще много старых песен и прекрасно их исполнял. От него записаны старые солдатские и исторические песни («Поле турецкое» и др.) и ряд бытовых и любовных. Записанные от Н. Ф. Ермолина былины и былинные фрагменты характеризуются выдержанным былинным стилем при лаконичности изложения.

Свое знание былин и песен Н. Ф. Ермолин частично передал младшей дочери, Полине Никитичне Речевой, живущей в той же дер. Трусовской (в 1955 г. ей было 30 лет).

Никита Федорович Ермолин. С портрета художника Л. В. Коргузалова.

35 СТАРИНА́ ПРО СТАРА КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

36 СТАРИНА́ «СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ»

37 ПРО ЧУРИЛУ

38 СТАРИНА́ ПРО ДОБРЫНЮ НИКИТИЧА

(Дальше было забыто. Добрыня едет на заставу, защищает родную землю и получает звание богатыря. Но спеть про все это исполнитель не смог).

39 СТАРИНА́ ПРО ВДОВУ ПАШИНУ

40 МАЛЕНЬКАЯ СТАРИНА́ [КНЯЗЬ ДОЛГОРУКИЙ И КЛЮЧНИК]

——

Лазарь Моисеевич Носов

О Л. М. Носове из дер. Кривомежной на реке Цильме как хорошем сказителе было известно еще участникам печорской экспедиции 1942 г. Карело-финского университета. Но Лазарь Моисеевич находился тогда на отдаленной тони и произвести от него записи не удалось. Записаны были лишь 7 былин от его жены, А. А. Носовой (см. в настоящем сборнике №№ 1—7). Из них некоторые она усвоила от мужа.

В 1955 г. это был маленький, приветливый, добродушный старичок 76 лет. Несмотря на свой возраст, он был еще очень подвижен, часто уезжал на разные промыслы. В разговорной речи сыпал прибаутками, глядел весело, бойко. Участники экспедиции встретили его случайно, в пути, и тут же в поле, под дождем, на краю канавы Лазарь Моисеевич, спешащий куда-то по своим делам, охотно спел превосходный вариант былины о Хотене Блудовиче («Фатенко») и начало былины о бое Добрыни с Дунаем. От него записано также несколько старинных песен.

Л. М. Носов грамотный, но на его сказительство книга не оказала влияния, он научился былинам еще смолоду от местных стариков, с которыми хаживал на промысел. В записанной от него былине «Фатенко» очень ясны черты местной устной традиции и вместе с тем обнаруживаются своеобразные детали, по-видимому, внесенные самим исполнителем. Возможно, если бы с ним побыть дольше и в более удобной для записи обстановке, он мог бы сообщить и больше. Но многое из прежнего репертуара уже и забыто, как и он сам об этом говорил. По словам сказителя, он всегда любил больше былины про семейные дела богатырей, чем воинские («про то, как они дерутся»).

До сих пор Лазарь Моисеевич известен в округе, как один из лучших мастеров-сказителей Усть-Цилемского района.

Лазарь Моисеевич Носов.

41 ПРО ФАТЕНА

42 ПРО ДОБРЫНЮ

——

Тимофей Семенович Дуркин

В 1955 г. это был глубокий старик (84 года), болезненный и слабый. Постоянный житель Усть-Цильмы. Грамотный.

Былины Т. С. Дуркин знал с десятилетнего возраста. Первым учителем-сказителем у него был дядя по матери, Семен Васильевич Дуркин, живший в дер. Кемгорт Усть-Цилемского района. Позднее молодой Т. С. Дуркин пел былины на промысле со стариками, в частности с мастером-былинщиком по имени Анхен Стариковых.

Прежде знал значительно больше былин. В 1955 г. многое уже забыл и от дряхлости и слабости легких спеть не мог. Знал прежде и песни, но давно, по его словам, забыл.

Записанные от него былины «Про Сокольника» и «Про Добрыню» Т. С. Дуркин пробовал на голос, затем, спев несколько стихов, начинал снова и доводил до конца. Также и перед прозаическим своим пересказом былины об Ильи Муромце он спел несколько начальных стихов, очевидно, с целью вспомнить содержание.

Тексты, записанные от Т. С. Дуркина, с одной стороны, содержат некоторые следы забывания сюжетов, с другой — свидетельствуют о том, что Тимофей Семенович в прошлом был несомненно незаурядным исполнителем былин. До сих пор в его небольшом сейчас репертуаре сохранился очень хороший, полный и выразительный вариант былины «Илья и сын».

43 ПРО СОКОЛЬНИКА

(Худяшший такой был, малосильной!)

(Четыре раза хлопнул!)

Тогда и конец.

44 ПРО ИЛЬЮ

Тридцать лет лежал — ног не было. И пришел к нему старец, к Илье свету Ивановичу. Попросил его квасу попить, либо пива. Он говорит: «Есть у отца моего пива бочки, да я тридцать лет лежу». — «А попробуй, пошевели ногами». Он шевелит — ноги действуют. Соскочил, в погреб кинулсе. Бочку пива из погреба выкатил. Подал старцу. «Спасибо, — говорит старец, — будешь ездить по чистым полям. Только не дерись с Вольгой. Вольга —

И потерялсе старец. Оделсе Илейка и пошел в поле к отцу, к матери. Они в поле работают. Узнать его не могут. Пришел Илья: «Здравствуйте, я ваш сын. Идите домой, я вам напашу». Речка Муравленка пошла через луга. Отправился Илейка домой: «Ну, отец, выберу я себе коня по себе. Поезжу по полям, по городам, по селам».

Выбрал ко́нёчка-семилеточка. Говорит конь: «Ой ты гой еси, Илья свет Иванович, я не могу тебя носить: меня кормили худой травой осотою и поили водой болотною. Покорми меня пшеной белояровой, пои водою ключё́вою».

Через три месяца стал он поигрывать. Илья клал на него потнички, клал седло зеркальное. Зашел в комнату, взял у родителей благословение и поехал.

Приехал ко чисту́ полю́, а там столб с надписью: «По одной дороге поедешь — богату быть, по другой поедешь — женату быть, по третьей поедешь — живым не быть». Говорит Илья: «Богатому мне не надо быть. И женатому не надо — жена сбалуется. Поеду, где живому не быть. Перечитал я много книг. Мне на поле смерть не писана, на море не явлена».

Дорожка заросла, замутиласе. Ясё́н сокол тридцать лет не пролётывал, зверь не прорыскивал.

Поехал Илья, до грязей доехал. Начал по грязям мост мостить, замостил речку Смородину: «Если меня мост понесет, то и всех понесет». Поехал, вынес его мост. Приехал Илья к городу Чернигову. Там стоят разбойнички. Стал с ними Илья битьсе, всех перебил. Предлагает ему народ быть в Чернигове воеводою. Отказался Илья.

Едет дальше, видит — гнездо Соловьиное на семи дубах, на восьми па́дубках. Подъехал он.

Засвистал Соловей. Упал конь под Ильей. Илья его бил, ругал. Поднялся конь, подъехал ближе. Опять Соловей засвистал. Опять упал конь. Снова Илья его бил, ругал. Конь поднялсе. Подъехали к Соловью за пять верст. В третий раз упал конь. Поднял его Илья, натянул лук, стреле наказал: «Лети, моя стрела, стрелочка каленая, выше облака ходячего, попади Соловью во правой глаз». Залетела стрела Соловью во правой глаз, вышибла стрелочка правой глаз Соловью. Пал он на землю. Илья схватил его, к седлу привязал. Сломал дуб Соловья Рахматовича, разломал всё гнездо, всё спалил, чтобы не отросла трава. Поехал к Соловьиному дому. Жена выбежала, стала подворотню поднимать. «Повешу тут, ворон пугать», — Илья говорит. Заревел Соловей: «Прости, только отпусти меня — всё отдам». Илья убил жену, убил семью, весь дом сжег, поехал с Соловьем к князю Владимиру.

Оставил коня с Соловьем во дворе, взошел в гридню, помолилсе, поклонилсе всем боярам, князю с княгиней по-особому. «Откуда ты, богатырь? Кто ты?» — «Я молодой Илейка сын Иванович». — «Как сюда ехал?» — «По дороге, где тридцать лет никто не проезживал. Я речку замостил, разбойников у Чернигова убил, Соловья поймал». Пошел Илья во двор, принес за кудри Соловья напоказ. «Если ты им владеешь, пусть он засвистит, заревет». Приказал Илья Соловью, — тот засвистел, заревел. Все обмерли. Долго без памяти лежали. И князь тоже. Других он, Соловей, свистом убивал, а с Ильей ничего не может сделать. Хватил его Илья об пол и убил. Вытащили Соловья за Киев, завалили в яму, хряща-каменя навалили сверху. Князь прочунел. Пир устроил.

45 ПРО ДОБРЫНЮ

(Помер.)

Тут и конец.

(Шутово дело, старины-то, да ведь вот как долго).

45а ПРО ДОБРЫНЮ

——

Гаврила Васильевич Вокуев

Г. В. Вокуев, 73 лет, — постоянный житель Усть-Цильмы. Грамотный. Былинам учился с детства от деда, Петра Ивановича Вокуева, который пел их очень много, и от отца, Василия Петровича Вокуева, певшего вместе с дедом. Сам стал исполнять былины с пятнадцати лет.

Впоследствии слыхал многие былины и выучил некоторые из них на рыбных промыслах у моря, но перечислить хотя бы сюжеты этих былин не смог — забыл.

Сказок и песен не исполнял.

46 ПЕРВОСТОЛЬНОЙ БОГАТЫРЬ ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Эта старина вся.

——

Аким Евпсихеевич Михеев

А. Е. Михеев, житель Усть-Цильмы, в 1955 г. 89-летний старик, оказался не столько исполнителем былин, сколько сказочником. В год записи от него былин помнил еще более десятка сказок волшебных и бытовых. Рассказывая сказки, начинал каждую с веселых остроумных присказок. Как сказочник, он был, по-видимому, хорошо известен местной детворе: она быстро заполнила всю избу, как только стало известно, что дед Михеев что-то рассказывает.

В молодости Михеев певал и старины, знал также духовные стихи. Узнав о цели прихода собирателей, он живо спустился с печки и охотно стал сказывать. Но из былин мог вспомнить только две.

Былины и сказки А. Е. Михеев усвоил от разных лиц, с которыми встречался на промыслах и других работах. В молодости Михеев много ездил и подолгу не живал дома.

В семье Михеева никто больше не пел былин и не рассказывал сказок. Дочь его, Устинья Акимовна Ончукова, 47 лет, славилась в Усть-Цильме как певица, но знала только лирические песни.

47 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СТАНИЧНИКИ]

48 ДОБРЫНЯ [БУТМАН]

——

Татьяна Ивановна Поздеева

Т. И. Поздеева в 1955 г. — 70-летняя жительница дер. Рощинский Ручей (близ Усть-Цильмы), куда вышла замуж (родом же из дер. Сергеева Щелья, девичья фамилия — Кириллова). Жила с дочерью и внучкой, вела домашнее хозяйство.

На расспросы собирателей о былинах и песнях Т. И. Поздеева сперва ответила, что она «не мастерица» и «не певица», но затем призналась, что раньше певала старины и знала их более десяти. Но могла вспомнить и пропеть лишь одну былину и один былинный отрывок. Хорошо помнила духовные стихи.

Былинам научилась в семье свекра. «Старин-то больше десятка знала, — рассказывала она. — Все от свёкора перенимала. Тот много знал; целые сутки, бывало, певали. Старики-те ране всё уже ста́рины да стихи пели... Доверья певали же со свёкром-то. Были Василий, да Яков, да Захар; знали же и оне старины те. А тожно уж весь род перемёр. Самой-то мне уж 70 лет!»^[75]

49 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СИЛА НЕВЕРНАЯ]

50 [ТУРЫ И ТУРИЦА]

Леонтий Тимофеевич Чупров

Л. Т. Чупров (в 1955 г. — 52 года) — постоянный житель дер. Боровской на реке Пижме (Усть-Цилемский район Коми АССР), внук сказителя Семена Денисовича Чупрова (очевидно, брата Анны Денисовны Осташевой, от которой Н. Е. Ончуков записал очень хорошую былину о Василии Игнатьеве, см. «Печорские былины», стр. 69).

От деда Леонтий Тимофеевич и усвоил былины еще с детства, но ко времени записи от него большим репертуаром уже похвалиться не мог, многое уже забыл. Пел спокойно, истово, с твердым знанием текста и напева.

Кроме былин, Л. Т. Чупров знает старинные местные песни. Сказок не рассказывает.

Первую из публикуемых былин («Про Илью Муромца») пели вместе с Л. Т. Чупровым его жена Анна Лукинична, 43 лет, и Маркел Маркелович Чупров, 72 лет, слабый и дряхлый старик из дер. Абрамовской, бывший в это время в гостях у Леонтия Тимофеевича. Оба самостоятельно былин никогда не пели, но охотно подпевали знающим исполнителям. Анна Лукинична знает старинные лирические песни, Маркел Маркелович — духовные стихи, которые поет один и не отличает их от былин, называя одинаково «старинами».

51 ПРО СТАРОГО КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

52 ПРО БАТМАНА

——

Еремей Провович Чупров

Едва ли не самый выдающийся мастер-былинщик всего района средней Печоры, известный в литературе еще по записям 1929 г. (Астахова, 1938, стр. 366—374). Исключительно одаренный певец, исполняющий свой небольшой былинный репертуар с необычайно тонкой артистичностью и огромным эмоциональным подъемом. По сравнению с записями 1929 г. репертуар Е. П. Чупрова не расширился, но и не стал хуже: обе былины, спетые в 1929 г., были им повторены в 1955 г. почти дословно. Пел Е. П. Чупров очень охотно, с громадным увлечением, видимо, не обращая никакого внимания на то, что при этом шла запись на магнитофон и что изба была полна народу, который, затаив дыхание, слушал сказителя.

Кроме былин, знает много песен и охотно поет их. Он остался единственным певцом в прежде большой семье: старшие братья, Яков и Климентий, с которыми он раньше пел (Астахова, 1938, стр. 366), очень стары и дряхлы, сын Ларион Еремеевич живет в Карелии, служит на военной службе и, по словам отца, продолжает петь былины в кругу семьи. В Абрамовской с Е. П. Чупровым поют его двоюродные братья Малафей Иванович и Семен Иванович Чупровы.

Внешность Е. П. Чупрова (см. статью, стр. 23) производит большое впечатление, напоминая образы могучих вольных древних новгородцев. Весь облик Е. П. Чупрова в сочетании с его творческой манерой певца совершенно незабываем и неповторим.

53 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

(На этом месте исполнитель, певший всю былину с огромным увлечением, устал и дальнейшее передал в кратких словах: Сокольник едет к матери за проверкой, узнает от нее правду, сердится, убивает ее, возвращается к Илье, спящему в шатре, и пытается убить его копьем. Илью спасает крест на груди. Богатырь просыпается, убивает Сокольника, выбрасывает из шатра и снова засыпает).

54 ПРО БУТМАНА

——

Малафей Иванович и Семен Иванович Чупровы

М. И. Чупров, 68 лет, и С. И. Чупров, 67 лет, — родные братья, постоянные жители дер. Абрамовской на реке Пижме, грамотные, двоюродные братья Еремея Прововича Чупрова, с которым вместе поют. Малафей Иванович издавна входил в ту замечательную семейную группу певцов, от которой в 1929 г. были записаны песни и былины (см. фотоснимок этой группы в кн.: Астахова, 1938, стр. 368—369). Но былины в 1955 г., как и раньше,оба брата знали слабо, ни одного цельного текста самостоятельно вспомнить не могли. Знали и пели старые песни, в основном солдатские и исторические (про князя Долгорукова, Платова и др.).

55 КАК ПРО БЕЛОГО СКАЗАТЬ [БУТМАН]

56 ПРО СКОПИНА

——

Дмитрий Федорович Чуркин

Д. Ф. Чуркин был постоянным жителем дер. Чуркино на реке Пижме. В год записи ему было 79 лет, в 1958 г. он умер.

Среди местного населения Д. Ф. Чуркин издавна был известен как знаток былин Однако в 1956 г. помнил только «Старину про Скопина». Ее он спел охотно, уверенно, с увлечением. Видно было, что к исполняемому он относится серьезно, с любовью и пониманием. Д. Ф. Чуркину пришлось для записи петь при большой аудитории, и его слушали с большим вниманием и уважением. Сказок и песен Д. Ф. Чуркин не исполнял.

57 ПРО СКОПИНА

Демид Фатеевич Бобрецов

Постоянный житель дер. Степановской на реке Пижме. Бодрый, красивый старик 71 года, с пышной бородой, бывший солдат дореволюционной армии. Хорошо знает местные старинные песни, а также песни революционные и старые солдатские.

Мастером-былинщиком Д. Ф. Бобрецов никогда не был, но пел раньше то же, что и многие другие жители дер. Степановской, в репертуаре которых издавна бытовали наряду со старыми песнями популярные по всей Пижме былины о Бутмане и об Илье и Сокольнике. Ко времени записи от него позабыл и то немногое, что знал, и помнил только отрывки былинных текстов.

58 ПРО БУТМАНА

——

Павла Маркеловна Чупрова

В 1956 г. это веселая, здоровая, молодая женщина 30 лет, родом из дер. Абрамовской на реке Пижме, живущая в дер. Скитской, куда выдана замуж. Дочь знатока духовных стихов, а в прошлом и старых песен, Маркела Маркеловича Чупрова (см. о нем в заметке о Леонтии Чупрове, настоящий сборник, стр. 158).

Былины слышала от отца, но могла припомнить только небольшой фрагмент из былины про Сокольника. Хорошо знает некоторые исторические песни («Поле чистое турецкое», «Платов»), а также много лирических, святочных и игровых.

59 ПРО БОГАТЫРЯ

(Это не с краю, из середки).

Сидор Нилович Антонов

С. Н. Антонов, постоянный житель дер. Скитской на реке Пижме, в 1955 г. крепкий, здоровый, 63 лет, но на вид — человек средних лет. Грамотный, начитанный, знаток древних книг, которые собирает и хранит. Хорошо знает старое церковное пение по крюкам и пользуется репутацией весьма уважаемого в округе человека. Знает местные исторические предания и легенды, интересуется историей. Произвел впечатление человека умного, рассудительного. В обращении приветлив, хотя и сдержан. Беседовал с участниками экспедиции охотно, с чувством собственного достоинства.

Былины знал слабо, только в отрывках, ни одной полностью вспомнить не мог.

Сидору Ниловичу подпевала его жена Агафья Григорьевна, 47 лет, тоже исконная жительница дер. Скитской. Сама она былин не знает.

60 ПРО СТАРОГО [БУТМАН]

Федосья Федоровна Осташова

Ф. Ф. Осташова, 52 лет, — постоянная жительница дер. Скитской на реке Пижме. Былины слыхала в своей деревне, где многие жители знают в отрывках некоторые тексты, но полностью ни одной былины спеть не могла. Хорошо знает местные старинные песни.

61 ПРО БУТМАНА

Нарьян-Марский район, 1956

Никандр Иванович Суслов

Н. И. Суслов — постоянный житель дер. Лабожское Нарьян-Марского района. Рыбак. Живет очень обеспеченно в доме из трех комнат, обставленных по-городскому, с женой, дочерью, зятем и внуком.

Никандр Иванович — малограмотный самоучка, но большой любитель чтения. «Без газет жить не могу», — говорил он. В доме есть «Печорские былины» Н. Е. Ончукова с оторванными первыми и последними страницами, но Суслов слышал в молодости многих живых исполнителей былин (В. П. Тарбарейского, Ф. М. Пономарева и др.) и от них, по его словам, «понял» те старины, которые поет сейчас. Однако несомненно и влияние текстов сборника Ончукова. Бесспорно одаренный сказитель, Н. И. Суслов творчески объединяет взятое им из устной традиции с усвоенным из книги. К записи от него былин он отнесся с большим чувством ответственности. Характерен следующий факт: когда записывали от него балладу «Молодец и горе» на магнитофон, он «чтобы не соврать» держал перед глазами книгу Ончукова с раскрытым текстом этой баллады, хотя перед тем спел ее совершенно свободно (см. № 64).

62 СТАРИНА «ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ ПОПОВИЧА НА ДОБРЫНИНОЙ ЖЕНЫ»

Конец.

63 СТАРИНА́ «ЖЕНИТЬБА СОЛНЫШКА ВЛАДЫМИРА»

64 СТАРИНА «МОЛОДЕЦ И ГОРЕ»

А потом подумал:

(И не отсек, воздержалсе).

Всё!

——

Тимофей Семенович Ижемцев

Т. С. Ижемцев — в 1956 г. ему было 67 лет — постоянный житель дер. Бедовое Нарьян-Марского района. Оставшись сиротой в раннем детстве, долго жил среди староверов. В школе не бывал, самоучкой научился читать, но овладел грамотой слабо.

Встретился с экспедицией на пароходе между Великой Виской и Лабожским, куда ехал в гости к дочери. Сначала долго смущался и не решался петь, затем спел начало былины о Василии Игнатьеве, а по приезде в Лабожское — «Кострюка».^[80]

На роду у него никто былин не пел. Откуда знает то, что спел, не мог сказать, не помнил. Смолоду слышал пение стариков на путине и сказки о богатырях от них же, но сам активно петь не учился. Других эпических произведений, кроме спетых, припомнить не мог. Былины называл «старинами». «Кострюка» спел на былинный напев.

Две его дочери, жена и сын былин не знают совершенно. Одна из дочерей — Евдокия Тимофеевна Сумарокова в Лабожской — знает много старых песен, заученных от отца. Сам Т. С. Ижемцев, кроме песен, хранит в памяти много библейских рассказов (о потопе, Моисее и фараоне, гибели Содома и Гоморры), называя их сказками, а также знает много быличек, в достоверности содержания которых убежден.

65 СТАРИНА́ [ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВ]

(Вот тут я пропустил),

(А вот дальше я... спотел! Больше петь того уже не знаю... Ну, ладно, довольно и тово́ уж — что делать!).*

——

Никандр Васильевич Тарбарейский

Н. В. Тарбарейский, 63 лет, постоянный житель дер. Лабожское Нарьян-Марского района, — сын известного в свое время сказителя-певца Василия Петровича Тарбарейского, от которого в 1938 г. произвел записи русских былин Н. П. Леонтьев (см. его книгу «Печорский фольклор». Архангельск, 1939, где помещены 5 былин и 2 исторические песни В. П. Тарбарейского). Ненец по отцу, русский по матери, Никандр Тарбарейский сохранил в своей наружности характерные национальные черты ненцев: очень черные волосы, широкие скулы, желто-смуглый цвет лица. Неграмотен.

Вопреки сообщению редактора сборника «Печорский фольклор» В. М. Сидельникова (очевидно, со слов собирателя), что все три сына Василия Петровича — Гавриил, Никандр и Константин «успешно перенимают от отца тексты былин и манеру их „пропевать“», Никандр Васильевич почти ничего от отца «не понял» (т. е. не перенял), хотя и слыхал от отца много. Из других сыновей знал былины, по словам Никандра, только Гавриил, который пел с отцом.

Сам Никандр Васильевич был очень смущен настойчивыми расспросами членов экспедиции и своим незнанием былин. По-видимому, с трудом вспомнил отрывки разных былин и соединил их вместе в довольно бессвязный текст, который спел на былинный напев. Спел, кроме этого, еще одну старую рекрутскую песню. Больше ничего не знал. Сын его, 26-летний Федор, поет хорошо новые массовые советские песни и ничего старого не знает.

66 СТАРИНА [ИЛЬЯ И СОКОЛЬНИК]

(Он не дал ему поединщика пока-то).

(Тут и всё, больше не знаю).

——

Андрей Федорович Пономарев

А. Ф. Пономарев в год записи от него былин — здоровый, бодрый, веселый старик 72 лет, тип старого солдата. Седой, с огромными мохнатыми бровями и живым острым взглядом. Родом из Лабожского, он вскоре после Великой Отечественной войны переселился в Нарьян-Мар, в дер. Калюши, где его и нашли участники экспедиции. Жил с дочерью, зятем — мотористом Рыбкоопа и внуками на покое, нянчил двухлетнего внучонка. По-видимому, был в семье любим и почитаем. Неграмотен.

Как сказитель Андрей Федорович оказался очень одарен. По высоким художественным качествам своих текстов и по исполнению он не уступает многим прославленным мастерам конца XIX и начала XX вв. Пел былины охотно, с увлечением, вдохновенно. В молодости он пел вместе со своим отцом, Федором Михайловичем Пономаревым, и его товарищем, Василием Петровичем Тарбарейским, на путине и в дер. Лабожское.

Кроме былин, публикуемых в настоящем издании, А. Ф. Пономарев спел песню о Кострюке в превосходном варианте, близком к записи 1938 г. из дер. Лабожское (Леонтьев, 11), но с некоторыми своеобразными и очень выразительными деталями.^[82]

Пономарев был очень доволен, что от него записывали былины, радовался, что его былины попадут в книжку и станут достоянием читателей.

Андрей Федорович Пономарев.

67 ПРО СОКОЛЬНИКА

(А и всё, больше нету).

68 ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ

(Так или этак змея вишь ты людоедная хочет его сгро́мать: «Целко́м, — говорит, — я тебя хочь сгромать, али в хобота склоню»).

(И так наказыват: что он будет [плетку плести]... А эта прилетит змея-то опять сзади, так эту плетку-то... смажет пущай ей, дак... он побьет ей, а так не убить будёт).

Всё!

69 ВАСИЛИЙ КАСИМИРОВИЧ

Вот тут и конец.

70 ИВАН ГОРДЕНОВИЧ

(Не хочет за его итти, за Бату́я желат!)

(Волшебник был, так знал, что ее увезли-то!)

71 СВЯТОГОР

(Вот я тут не знаю, он его в карман из-за какого вроде вот [дела] взял-то в карман-то запихал).

72 ПРО ЛУКУ СТЕПАНОВИЧА

——

Фома Алексеевич Чупров

Ф. А. Чупров — постоянный житель дер. Угольное около Нарьян-Мара, племянник сказителя Еремея Прововича Чупрова из дер. Абрамовской. В 1956 г. это был 56-летний очень бодрый, подвижный человек: ходил на охоту, работал в Союзпушнине. Любознателен, прост и спокоен в обращении. Неграмотен, умеет лишь немного разбирать древнерусский текст.

Записанную от него, частично в прозаическом пересказе, частично с пения, былину Фома Алексеевич выучил от своего дяди Еремея Чупрова. Исполнял ее с некоторым смущением, очень добросовестно, стараясь все припомнить, не напутать и дать возможность правильно записать. Кроме былины, спел по старопечатной книге псалмов «Плач Иосифа» и «Умоление матери своему чаду» — почти наизусть, так как читать ему трудно. Знает и песни, но считал неудобным исполнять их после былин и духовных стихов. Вообще же хорошо понимал важность дела собирания народного творчества и стремился в меру своих возможностей содействовать работе членов экспедиции.

73 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОКОЛЬНИК]

Жили, хранили Киев-град двенадцать богатырей. Из них, конечно, старший-то был Илья Муромец. Как они столицу хранили, было ли, нет ли, кто его знат. Подъезжал один богатырь и стрелки постреливал к воздуху, и не давал падать на землю, подхватывал. Вызывал их поратиться, а богатыри в шатре были. Потом они стали беседовать: «Кого нам послать за богатырем этим?» Стали выбирать, кто бы мог поехать: «Послать бы Мишку Торопанюшку — он роду торопливого, незави́дь где потеряет свою буйну голову. Того нужно отставить». Потом послать хотели Алешу Поповича: «Алеша Попович роду сонливого, тоже отставить». «Послать, — говорят, — Добрынюшку Никитича. Добрынюшка Никитич роду вежливого, сумеет с богатырем съехаться, сумеет честь воздать».

Поехал Добрынюшка Никитич в чистое поле, наезжает на Сокольника. Это Сокольник наезжал. И закричал он своим громким голосом: «Если русский богатырь, отворот давай, а если не русский, то напу́ск держи». А Сокольник не оглянется. До трех раз-то повторял Добрынюшка. Потом поворот дает Сокольник. Подъезжает к Добрынюшке Никитичу, берет коня его за повод и поворачиват в обратну сторону. «Поезжай, — говорит, — обратно. С тобой мне делать нечего. Скажи старому казаку Илье Муромцу низкой поклон. Никем г....м заменяется, ему старику не поправиться». [Коня-то тяпнул по тяпышу, добавил по олабышу. От евовного тяпанья лошадь присела].^[83] Поехал Добрынюшка Никитич ко белу шатру обратно.

Подъезжает кобелу шатру обратно, остальные смотрят. Конь бежит не по-старому, а Добрыня сидит не по-прежнему. Подъезжает Добрынюшка и сказывает старому казаку низкий поклон. «Никем ты г....м заменяешься, ему старику не поправиться».

Он тогда вот и сказал: «Не удастся, — гыт, — вам горшка скипятить, я привезу татарску буйну голову».

(Потом я уж немножко, извините, неловко)

Они тогда слезли со добрых коней и потом стали бороться. Как ни боролись, старого казака лева нога подвернулась, упал. Похвально слово его попутало: чем похвалишься, тем и подавишься. Наскочил тогда Сокольник на белы́ груди́ и махнул его булатом в грудь. Он вроде как крест носил, то ле в броню попало, не мог пробить его. Вдвое, втрое силы прибыло у Ильи Муромца, он смахнул богатыря и скочил ему на белы́ груди́. И тоже махнул он булатом, но рука в локте отстоялась, он не мог его убить. Стал его спрашивать: «Откуда ты явился, какого ты роду-племени, что не слышно было раньше про тебя?» А он с гордостью богатырской говорит: «Я, когда сидел на бело́й груди, не спрашивал роду-племени. Уж ты победил, не расспрашивай». Но он опять спрашиват. Вынужден сказать Сокольник. «Мать была богатырица-паляница, а отца, — говорит, — не знаю, какой был отец». Потом, конешно, Илья Муромец сознался ему отцом. Сокольнику было тринадцать лет, но чувствовал таку силу, что не мог сидеть, поехал поратиться.

Илья Муромец спустил Сокольника, но Сокольнику показалось неловко, что он оказался в......к. Он поехал и мать убил. (Так ли оно было, бог его знает). Потом вернулся обратно, поехал и на отца. А с битвы Илья ехал, лег в чистом поле отдохнуть, заспал богатырским сном, а коня рядом спустил. Когда конь богатырский заслышал, конь стал копытами землю бить, Илью будить, чтобы на сонного не наехал. Всё же добудился, успел Илья уехать в белой шатер. И нагони́л Сокольник во бело́м шатре и наскочил на отца. Тогда Илья наступил на одну ногу и разорвал его, прикончил, что нахальный сын его был.

(Больше не знаю, так от стариков слыхал).

——

Софья Степановна Маркова

С. С. Маркова, которой в 1956 г. было 78 лет, постоянная жительница дер. Качгарт под Нарьян-Маром. Жила с дочерью и внуком.

Записанные у нее богатырские сказки Маркова когда-то читала в книге, которую назвала «Старое время на Руси», но уже лет пятнадцать назад книга была утеряна. Слышала также былины и сказки о богатырях и в устном исполнении. Рассказывала она охотно, не заставляя себя упрашивать, хотя была больна и в этот день с постели не вставала.

Кроме богатырских, знала и другие сказки, тоже частью из устной традиции, частью из книг. Особенно любит и часто рассказывает сказку «Золотое ведерко». Знает и старые крестьянские песни.

74 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ]

Илья-то Муромец сиднем сидел тридцать три года. Пришли к нему калики перехожие, а отца-та и матери дома не было, на пожне корни ворочали. Они и говорят ему: «Полно, Илья, нежиться, подай нам чару меду сладкого». — «Что вы смеетесь надо мной? Я ведь тридцать три года сиднем сижу, ни руками, ни ногами не владаю». — «Сойди, подай меду сладкого!» И на третий раз говорят ему: «Полно, полно, Илья, нежиться, неси меду сладкого!»

Илья, как птичка, соскочил. Соскочил с печи, побежал в погреб, принес меду. Они дали сперва ему пить и спрашивают: «Много ли силы чуешь?» — «Много», — говорит. — «Неси еще цару зелена́ вина!» Подали ему, выпил Илья чашу, всё до дна. «Много ли чуешь силы?» — «Был бы столб, а «на ём кольцо, за что ухватиться, дак я бы перевернул мать сыру землю». — «Много, — говорят, — силы-то наделили». Опять подали ему меду, выпил он, калики и спрашивают: «Много ли убыло силы?» — «А силушка стала половинушка, половинушка стало силушки». — «Тебе, Илья, и того хватит. На битве тебе смерть не писана, не убьют в бою-то». — «А на чем я поеду, у меня коня нет, а дома я сидеть не буду». Калики сказали: «Купи жеребенка вшивого, паршивого, тот тебя заможет, другой не заможет».

Пошел Илья, купил вшивого, паршивого, худущего жеребенка. Куды поезжат с таким? Пустил его в поле пастись. Три дня покормил, дак не узнал. «Ты ли?» — спрашиват. — «Я, — говорит, — отъелся. А ты-то, такой ли был?» Три дня ведь прошли, он-от сбегал на поле, все коренья очистил. Трое суток прошли, он поехал дорогою прямоезжею. Залегла дорога прямоезжая ровно тридцать лет от того Соловья-разбойника Будимировича. Сидит он, собака, на девяти дубах. А Илья-то клятву клал, до Киева-града не вынимать чтобы стрелы и лук. А к дубу подъехал, зашипел Соловей по-змеиному, засвистел по-соловьиному. Конь-то у его на коленки пал.

«Что ты, собака, травяной мешок, не слыхал ты шипу змеиного, а посвисту соловьиного?» Илья стрелил, дак Соловья прямо в правой глаз угодил. А Соловей сошел, прямо пал кубарем. Кубарем пал, дак он его приторокал ко стремени кривого-то, да и поехал. Дочери выскочили (мимо дома Соловья-то разбойника ехали) да и говорят: «Папа едет, русского богатыря везет». А мать посмотрела и говорит: «Несите подарки да золото, то отца какой ле незнакомой человек везет». — «Да нет, то папа русского богатыря везет». Подъехал Илья. «Не надо мне подарков», — говорит. После подъехал к Чернигову, а у Чернигова сила-армия татарская. Он опять татар выбил. Они вынесли ему подарки. «Не надо, — говорит, — отдайте сиротам».

Тоже приехал в Киев-град, вошел в палату, стал на середину, поклонился всем, а князю с княгиней в особинку. Это Чурила-то Пленкович говорит: «В очах детина завирается, кого-сь ограбил, дак пришел чужого одел». А Илья говорит: «Посмотрите, князь, мою удачу богатырскую, залегла дорога ровно тридцать лет, а я тебе во двор Соловья привез». Князь вышел, увидел Соловья и говорит: «Посвисти». А Соловей говорит: «Не твое пил-ел, не тебя и слушаю». Илья и велел Соловью засвистать вполголоса, а он засвистал во весь свист. Все и попадали, князя-то и княгиню он под полу взял, дак не упали. Он убил Соловья: не мотай добрых людей, не сироти детей.

Стал Илья служить верой-правдой князю Владимиру. Калин-царь подходил войной, дак его не случилось. Как кречет, летит Илья, едет. Приехал от Калина татарин. Говорит, требует, чтобы всё отдали, дак ведь силы — сметы нет. Калека перехожая Иванище какой ле богатырь был. Встретился с Ильей, рассказал ему. «Ты, Иванище, силой боле меня, а удалью хуже меня». Не дават ему Иванище сапоги, в них бриллианты были, дорогу показывали. Илья взял платье каличье, а Иванища привязал к коню. А сам прибежал в Киев-град. Там никого не пускали милостыню просить. А он пришел и заревел под окном: «Подайте милостыну, Христа ради». А Идолище сидит у князя Владимира и говорит: «Я вам запретил, чтоб сироты не ходили». А Илья в комнату зашел. Идолище спрашиват: «Какой у вас Илья, много ли ест да пьет, много ли кушает?» — «Как и я, калека». — «А я вот по семи ведер пью, по быку кушаю». — «У моего батюшка была корова обжорлива, обожралась корова и лопнула». Идолищу это обидно показалось, кинжал в Илью всадить хотел. А Илья увертлив был, нож перехватил и в его всадил.

Князь послал его просить сроку на три дня, чтоб панихиду отслужить. Илья пошел. Он просил сроку на неделю и на три дня, а они не дают. Илья говорит: «Не даете, дак всех переколочу, лысой бес».

Его связали, стал ему Калин-царь в очи плевать, дак не поглянулось (нам бы и то не поглянулосъ, а то так). Схватил он татарина: куда махнет — улица, перемахнет — переулочек. Крепок татарин — не ломится, крепок — не ве́рнется. Всех перебил, не знали, куда бежать, заклинаются: «Чтобы нам боле в Киеве не бывать!»

Потом ездил, ездил, он ведь не женат был, поехал в поле поляковать. Одно время просмотрел заставу, молодой богатырь какой ле проехал. Добрыня отказался ехать за им: «Некем мне старику замениться, надо стряхнуться». А едет Сокольник, лютой паляницы сын, стали биться. Подвернулась нога у Ильи, пал он, а Сокольник на грудь сел. Вынул Сокольник нож, хочет вынуть ретиво́ сердце. Илья думает: «Мне на поле смерть не писана». Он ему стукнул, тот улетел выше дерева стоячего, ниже облака ходячего. Сел Илья на него: «Чей ты сын, какого отца-матери?» Тот не сказал, распорол Илья ему груди белые, а на руке повязка была, сын его был. Убил сына-то.

А потом он на Святые горы поехал. Увидел богатыря, а конь-от ему и говорит: «Берегись, ядрен он, затопчет тебя и меня, не могу против его коня, заберись на дерево». Он влез на дерево. Едет Святогор да ящик хрустальный возит, а в ящике жена его. Сел под дерево закусывать, потом он отдыхать лег, а жена косы заплетать села, да в зеркале и увидела Илью. Увидела и говорит: «Он тебя убьет, я тебя и с конем в карман положу». Святогор трое суток ездил и не знал, конь спотыкаться стал. «Что ты, волчья сыть, не замог носить меня?» — «Я тебя и жону носил, а теперь с бога́тырем и конем ношу». Он вынул, Илья ему поглянулся. Побратались.

Поехали на Святые горы. Нашли гроб. «Илья, ляг, не тебе ли сделан?» Илья лег. Широк и глубок ему гроб, велик очень. Святогор лег — по ём как раз, да и доска тут. «Илья, закрой меня». — «Что ты, как ето!» Тот не закрыл, он сам натянул, дак доска сама приросла. «Руби, Илья!» — «Меч мой не берет». — «Руби моим мечом!» — «Дак силы нет». — «Пей, у меня пена потечет».

Хлопнул Илья три раза: и поперек обруч стал, а вдоль обруч нарос. Илья заплакал: «Вот сам себя ты захоронил». Самый сильный богатырь всё по Святым горам ездил, мать-земля не носила.

Ездил Илья, наехал на погреб с золотом и серебром. «Куда мне с золотом и с серебром?» Взял и церковь поставил. Приехал к князю, у его гостьба. И Илью не признали, оборвался ездил-то. «Где мне место?» — «Да вон в запечьи, где скоморохи». Он как двинул — все железные-то стулья поломал. Князь говорит: «Ты это для чего? То для богатырей было изготовлено. Уходи!» Он ушел да с голями стал по маковкам стрелять. Что наделал-то! Князь похватился. Кого к Илье послать? Добрыню послал. Добрыня боится: «Смерть моя, спереди подойти — убьет! Как быть?» Подошел Добрыня сзади: «Брателко названый, не оскорбись, князь тебя не узнал, пойдем на пир». — «Ты пришел обходительной, а то я бы убил». Пошли.

Князь Владимир всё разгневался опять снова. Приказал его заточить во глубок погреб и засыпать песком, чтоб никто не заходил. Три года прошло, како ле войско пришло. У князя Владимира дочка была хорошая. Прокопала ход и носила пищу Илье. Стал князь тужить. Княгиня и говорит: «Пойдем, может Илья жив». — «Дура баба, волос долог — ум короток». Дочка тоже говорит: «Пойдем, папа, может жив Илья-то». А богатыри-то в то время уехали все, как Илью-то князь посадил, испугались, что и им то будет. Пришли, а он сидит и свечка горит. Князь в ноги пал. А он говорит: «За тебя не иду, за царицу не иду, а знаю, за кого иду».

Потом поехал к етому кресту, приехал, где церковь-то стоит, тут и умер.

(Окаменел, так говорят, а кто его знает? Говорят вот, в церкви лежит, а сапоги на ём розны делались, всё меняли. А в третей или четвертой год подметки подбили, дак не стал ходить-то).

75 [ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ]

Добрыня-то ведь поляковать ездил, дак богатырь был. Добрынюшка Никитич у матери без отца рос. Тоже^[87] Омелфой Тимофеевной звали. Он три года жил стольником у князя, три года жил ключником. Он просился на трое суток по Киеву гулять. Ходил, гулял, постреливал, в окно к Маринке-волшебнице стрелил и приятеля убил. Осердилась она, говорит: «Взамуж возьми». А он не взял. Она обернула его ослом.

У его тетки были дочери, в лес за ягодами ходили. Пришли, говорят: «Осел какой-то к нам пристал, трется и трется, плачет всё». Тетка-то догадалась, что то не осел, да и отговорила его.

Тогда поехал поляковать и Настасью Микулишну встретил. Она тоже воевала ездила. Тоже вот женился он, дак поехал на Пучай-реку купаться, а мать его не спускала. «Ты, — говорит, — можешь утонуть». (Это он холостой ездил, забыла ведь). Он поехал, плават: «Мама сказала, Почай-река сердитая, а она, как лужица».

Вдруг видит, змей летит. Он нырнул, а слуга его убежал и с платьем. Наг остался. Когда он вышел, клятву со змеем дал, чтоб не летать на Киев-град. Не успел Добрынюшка выкупаться, а змей уж Путятичну тащыт.

Собирает князь гостьбу, кто выручит Путятичну. Старший хоронится за младшего, а у младших ответу нет. Алеша Попович и говорит: «Я видел, на Пучай-реке Добрыня со змеем братался, он поедет».

Пошел Добрыня, заплакал. Мать и говорит ему: «Ладно, я тебе сплету плеточку из семи шолков, ты этой плеточкой помахивай. Как приедешь на горы Сорочинские, станут змеи бурушке ноги подтачивать, ты его постегивай. Он станет плясать, змей стряхивать». Поехал Добрынюшка на горы Сорочинские. Перескакивал конь Почай-реку. А Почай-река была на два поприща. Змеи ноги у коня подъедать стали. Конь стал прыгать, змей топтать. Долго ли, коротко ли ехал, всех детей притоптал. Змей летит торопится домой: «Ты зачем ко мне на съедение приехал?» — «А ты зачем ко мне в Киев летал?»

Стали биться-ратиться. Три головы отсек, стоит он в змеиной крови. Мать земля змеину кровь не принимает. Он стал плеткой хлестаться — кровь да мать сыру́ землю́: «Мать земля, чего не примашь кровь змеиную, я уж замерз» (видно, холодно было). Мать земля приняла кровь-от. Пошел в жилье, а княжна висит на стене, руки роспялены. Выпустил всех: «Идите, не тронет вас змей». Благодарили его.

Долго ли, коротко ли ехал, опять на заставу поехал. Он стоит на заставе три года: это чтобы богатырь не проскочил. А жена уже была взята. Они, бат, без свадьбы женились, как теперь, видно. Он ей, поезжая, сказал: «Жди меня три года, а тогда выходи замуж, только не за Алешу Поповича, он, собака, мне крестовой брат».

Она ждала три года, потом шесть лет ждала. Стали сватать. Она говорит: «Я двенадцать лет буду ждать». Тогда ее стали силком замуж брать.

А Добрыня поил коня в Рябинке-реке, конь воду не пьет, стал говорить ему: «Езжай в Киев, силком жену отдают Алеше Поповичу». Поехали. Он скачет через стену городовую. Коня бросил, пришел к матери: «Дай гусли». Мать не узнала: «Что ты, смеешься!» — «Я Добрыня». — «У Добрыни были тапочки шелковые да бриллиантами усажены, а ты оборванец, какой ты Добрыня?» — «Я воевал, приоборвался». Она посмотрела родинку: на груди у его была. Узнала, дала гусли.

Пришел он на пир, со скоморохами в запечье сел. Все пьют, едят, веселятся, а Настасья Микулишна слезы льет. Он в чару зелена́ вина кольцо спустил и говорит: «Дайте невесте поднести». Она пить стала, кольцо под губы подкатилось. Она говорит: «Не этот мой муж, а тот, что в запечье сидит».

Он вышел: «Здорово, Алеша Попович, оженился, а спать не с кем».

Пир-от рассыпался.

76 [ДЮК СТЕПАНОВИЧ]

Дюк-то Степанович ведь три года у матушки без отца рос, отца-то богатыри убили. Как стал он трех годов, стал коня искать. Он-то всё хочет в Киев-град ехать, а мать-то не пускат, коня не дават. А он всё коня искал, на которого руку наложит, так конь-то шататца, всё не выбрать коня-то.

А подрос до шести годов, дак пошел по городу искать коня, кто укажет. Идет, стоит старуха, он ее и спрашиват, где коня взять. «Конь в глубоком погребе стоит, тот тебе подойдет». Пришел Дюк к погребу, спихнул чугунную доску, доской погреб-от накрыт был, да песками присыпан. Взял он кокя, поехал на горы таки коло Киева. Смотрит: «Ничего в Киеве хорошего нет, белое все, церкви белые, а у нас все золотое». А конь пал на колени и говорит: «Не могу тебя носить, спусти меня пастись». Спустил коня-то, а сам зашел в погреб, тут питера и ядера всяко. Напился, наелся и спать лег. Сколько спал, две ли, три ли недели, не знаю, свидетелей-то не было. Проснулся, а платье-то на нем все лопнуло, розлезлось. Вышел из погреба, а коня нет, стал его кликать, а конь-то говорил: «Я сам прибегу».

Опять пошел Дюк в погреб, напился, наелся, надел новое платье и спать лег. Сколько проспал, проснулся, а платье опять лопнуло. Вышел на улицу, а коня всё нет. Снова в погреб спустился. Долго ли спал, три года, тут и жил. Выспался, вышел на улицу. Тут конь прибежал, говорит: «Ехать можно, ты отъелся». А Дюк смотрит и не узнает: «Ты не мой конь». — «А ты на себя посмотри, тоже не похож на себя. Одни кости были». Сел он на коня, прибежал к матушке Омелфе Тимофеевне, она выскочила: «Кто такой?» А он прощаться приехал: «Прости, матушка, Омелфа Тимофеевна, я поеду в Киев-град, ко князю Владимиру». Поехал он к Киеву, приехал на горы, конь говорит: «Ничего там хорошего, белы́м белешенько, а у нас в Золотой Орде всё в золоте». Все равно поехали, конь его скачет, озера и реки меж ног спускат. Хотел Дюк к обедне в Киев приехать, пришел в церковь, а князя в церкви нет. Пошел в полаты ко княгине Апраксии, видит, сидит она, он и говорит: «Здравствуй, княгини портомойница». — «Что ты, кака́, — говорит, — я портомойница, я княгиня». — «А у нас так-от портомойницы ходят».

Пошел Дюк в церковь, стал, а сам все на сапоги поглядывает, сапоги-то в песке припылились. Князь стал на пир приглашать, пришли в палаты, а Дюк всё на сапоги поглядывает. Чурила-то Пленкович насмешник был и говорит: «Какой-то нахальник приехал к нам, с кого-сь сапоги да платье стащил, так всё поглядыват». А Дюк-от и говорит: «У нас в Золотой Орде впереди-то идут лопатники, а потом стельщики, сукна стелют, дак сапоги-то только чистятся, а тут в песке всё». А Омелфа-то Тимофеевна дала ему перцатоцки, жемчугом шитые, велела подарить Илье Муромцу, старому казаку: «Ты ведь дитя хвастливое, дак он за тебя заступится».

Вот стали все есть. Он ест, верхнюю-то короцку на стол кидат, а нижнюю-то короцку под стол мецот. А Чурила-то и говорит: «Откуда такой нахальник к нам явился, хлебушко под стол кидат?» — «А у вас вот, господа, пеци-то глиняны, а у нас —

Всё поспариват с Чурилой. Заложились они об заклад: «Давай ездить каждый день на новом коне». — «У меня кони-то в Золотой Орде в проклятой». Пошел к Сивушке-Бурушке за помощью. Конь и говорит: «Я буду кататься на заре, шерсть менять». Стал Чурило биться не о ста рублей, не о тысячи, о буйной голове — Почай-реку перескочить, да и назад отскочить. А Почай-река на два поприща змеиных, на два по́скака лошадиных. Илья и Добрыня смотреть пошли. Чурила вперед скочил да назад не доскочил, Дюк его за волосы вытащил. Хотел снести голову, да князь и княгиня отмолили.

Стали опять биться, стали платья носить, всё чтоб новое. Он послал записочку в Золотую Орду, коню под седло положил. Мать прислала ему платья. Стали среди церкви: Чурила повел палочкой по пуговкам, дак с одной стороны мальчик, а с другой девочка, дак поцелуются. А Дюк провел, дак все райские птички поют. Опять перещеголял его, дак о головах ведь бьются.

Чурила решил о богатстве биться. Описывать добро пошли Добрыня Никитич да Илья. «А Олешу Поповича не посылай, он роду поповского, руки загребущие, он еще загребет казну-то мою, ограбит». Еще Потанюшку Хроменького послали. «Я ехал три дня, а вам косой-то дорогой три года». Вот ехали три года, да богатыри ведь все. Приехали. Зашли в комнату, говорят: «Здрасте, Омелфа Тимофеевна». — «Кака я Омелфа Тимофеевна, я портомойница». Во втору комнату зашли: «Здрасте, Омелфа Тимофеевна!» — «Кака я Омелфа Тимофеевна, я ее рукомойница, а она в церкви стоит. Да вы всем-то не кланяйтесь. Как пойдет Омелфа Тимофеевна из церкви, впереди-то пойдут лопатницы, потом-то пойдут метельщицы, а сзади стельщицы. Потом Омелфа Тимофеевна».

Пошли они, видят — дорогу разметают, сукна стелют, потом Омелфа Тимофеевна идет. Поздоровались они, а она и не посмотрела. Зашли в дом. «Зачем пришли?» — «Именье твое описывать». — «Како у меня именье? Описывайте ложки да вилки!»

Три года писали, не могли описать. Она говорит: «Поезжайте к князю, пусть на бумагу продаст Киев-град, а на чернила Чернигов-град».

И вернулись, ничего не вышло у них. Опосля смирились с Чурилом, дак и свататься вместе ходили за двух девок.

——

Тимофей Степанович Кузьмин

В 1956 г. Т. С. Кузьмин — 68-летний колхозник-рыбак дер. Тельвиски Нарьян-Марского района в пяти километрах от города. С виду маленький, невзрачный, с небольшой бородкой и, несмотря на свой возраст, совсем еще не старик, он привлекал своей приветливостью и доброжелательством. Жил скромно, небогато с женою, дочерью и внучкой-школьницей. Имел еще внука — офицера Советской Армии, служившего в Туркмении. Сам Т. С. Кузьмин в годы первой мировой войны был в армии, затем всю жизнь прожил дома в Тельвиске. Грамотный с 9 лет.

Т. С. Кузьмин — совершенно исключительный мастер-сказитель с большим и своеобразным былинным репертуаром, в котором усвоенное Кузьминым из местной устной традиции объединяется с материалом других областных традиций, воспринятом из печатных изданий былин. Искусству сказывания он учился у своего отца Кузьмина (см. об этом в статье), но слыхал не раз и исполнение былин другими сказителями. Вместе с тем он, по его словам, еще в детстве видел «московские книги с былинами», бывшие у местного священника отца Евгения. Возможно, читал былины в книгах и позже и, обладая острой памятью, невольно запоминал прочитанное. Книжные влияния в его сказительстве отличают его от другого лучшего исполнителя былин современной Печоры, Андрея Пономарева, истоки знания которого — исключительно в местной традиции.

Кузьмин пел твердо, истово, уверенно. Исполняя былины подряд, он держал один напев, но при перерыве в исполнении напев менял или сильно варьировал.

К былинам Т. С. Кузьмин относится с большой любовью. Петь стал просто, безо всяких особых просьб и уговоров и, видимо, был очень доволен вниманием, оказанным ему как сказителю. Два раза он выступал с былинами на смотрах художественной самодеятельности в Оксино (в 1954 г.) и в Нарьян-Маре (зимой 1955—1956 г.) и, хотя имел большой успех и получил оба раза денежную премию за выступление, остался очень обиженным отношением к былинам: администрация смотра просила, чтобы «все было покороче, без пения», и ему пришлось не петь былины, а «рассказывать сказками». Сетовал он и на невнимание к былинам молодежи.

Кроме былин, знал несколько сказок («Про Еруслана Лазаревича и другие какие пустяковины») и песен, преимущественно рекрутских и солдатских «под ногу». От него записана песня о Кострюке, опубликованная в сб.: Исторические песни XIII—XVI веков. М. — Л., 1960, № 148, ноты 33.

Тимофей Степанович Кузьмин.

77 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК

(Это у Ильи-то)

78 ИЛЬЯ И НАХВАЛЬЩИК

(Вечная слава нашим предкам, и нашим богатырям, и нашим вождям, и вечная слава нашим непобедимым войскам).

79 СВЯТОГОР

(Ну небольша, худяшша былинка-то, маленька!)

80 ПРО СУХМАНА

81 КАК ДОБРЫНЯ ЖЕНИЛСЯ

(Ишь, не разглядела, кого хватат!)

81а КАК ДОБРЫНЯ ЖЕНИЛСЯ

82 ДОБРЫНЯ НА ЧУДЬ ПОЕХАЛ

(Никто на пиру-то не признал его, вот беда!)

83 ПРО ВАСИЛИЯ ТУРЕЦКОГО [ИДО́ЙЛО СВАТАЕТ ПЛЕМЯННИЦУ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА]

84 ПРО ДЮКА

85 САДКО

85а САДКО

86 ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ

(Мать-то егова),

86а ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ

87 СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВИЧА

(Ишь ты, тешиться хочет!)

——

Евдокия Ивановна Шайтанова

Уроженка дер. Лужки бывш. Онежского уезда Архангельской области, Е. И. Шайтанова еще в начале XX в. переселилась с мужем в Пустозерск, куда ее муж был завербован на работу. В 1956 г. она жила в дер. Устье под Пустозерском с семьей сына, И. М. Шайтанова, председателя животноводческого колхоза. Евдокия Ивановна сама долгие годы служила на телеграфе и лишь за несколько лет перед встречей с ней участников экспедиции вышла на пенсию из-за повреждения слуха. Несмотря на свои годы (85 лет), она не утратила живости и красоты, очень любознательна, всегда в курсе современных общественно-политических событий. Веселая, приветливая и остроумная, Евдокия Ивановна пользуется уважением домашних и односельчан. Награждена медалями «За материнство» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне.

Е. И. Шайтанова известна как замечательная песельница далеко за пределами своей деревни. От нее записаны в 1956 г. старинные песни, многие из которых переняты ею от бабушки. От нее Евдокия Ивановна усвоила и публикуемую балладу «Как женился князь», в местной печорской традиции неизвестную. Эту балладу исполнительница отнесла к тем «безгрешным» песням, которые, по указанию бабушки, можно было петь в великом посту.

88 КАК ЖЕНИЛСЯ КНЯЗЬ [КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ, СТАРИЦЫ]

——

Аристарх Иванович Суслов

А. И. Суслов — житель дер. Андег Нарьян-Марского района. В 1956 г. служил сторожем на складе Рыбкоопа. Малограмотный (учился один год в школе).

Молодым слушал на путине хороших сказителей — В. П. Тарбарейского и Ф. М. Пономарева, певал сам, но теперь давно все забыл. Помнил, как старики пели («Кострюк какой-то там был да Илья Муромец»), но спеть сам смог только отрывок о Добрыне.

Очень стеснялся своего незнания и неумения петь, но, по-видимому, действительно ничего, кроме спетого, не знал.

89 ПРО ДОБРЫНЮ

(Дальше ничего не помню).

——

Анастасия Петровна Хабарова

А. П. Хабарова, жительница дер. Андег Нарьян-Марского района, в 1956 г. — очень живая, здоровая, веселая старуха-шутница, 69 лет, с большим чувством юмора, с живыми, умными, ясными глазами. Неграмотная. Работала, где придется (носила в школу дрова из тундры, помогала соседям по хозяйству и т. п.). Один сын убит на войне, другой живет в Мончегорске с семьей и помогает матери.

Былин не певала. Спетый отрывок вспомнила в связи с разговором о песне «Нам не дорого злато, чисто серебро»: «Это не из песни, а из старины», — сказала она про первые слова песни и спела отрывок былины, которую ни с начала, ни дальше спетого не знала.

Других былин вспомнить не могла. От нее записано много песен, особенно свадебных и лирических.

90 ПРО ДОБРЫНЮ

(Не осудите, больше не знаю).

——

Павел Николаевич Поздеев

П. Н. Поздеев переселился в дер. Осколково Нарьян-Марского района из дер. Бугаева Усть-Цилемского района около 10 лет назад. Рыбак. Грамотный. В 1956 г. ему было 64 года. Жил в достатке с женой и сыном-школьником. Это домовитый, благообразный человек, очень сдержанный и скромный.

В молодости слыхал часто пение былин, певал и сам, но немного. Смог передать только старину «Илья и Соколик», причем напев был им позабыт, и он петь не решился, боясь «наврать в машину». Текст же знал хорошо и прочитал его, как по книге. Других былин передать не мог, но вспоминал, что старики в лесной промысловой избушке рассказывали про поганое Издо́лище, которое сидело на дороге, дорога заросла — 30 лет никто по ней не ездил, а Илья Муромец убил Издолище, — под эти сказки молодежь засыпала.

О былинах (называл их старинами) рассуждал разумно, толково, понимая их ценность. Говорил про них грустно: «Это дело само потихоньку отходит».

91 ПРО ИЛЬЮ И СОКОЛИКА

(Похвастался, значит).

(Марьей ли ее звали, как ли — он назвал).

(Тут и конец. Боле не помню, дале-то. Быват, боле ницо и не было).

ЗИМНИЙ БЕРЕГ, 1937—1948

Павла Семеновна Пахолова

П. С. Пахолова (1879—1946) родилась и всю жизнь прожила в Нижней Зимней Золотице. Она — вторая дочь сказительницы Аграфены Матвеевны Крюковой и младшая сестра сказительницы Марфы Семеновны Крюковой. Двадцати двух лет Павла Крюкова вышла замуж за В. Я. Пахолова. У нее было одиннадцать детей, из них остались в живых только четверо — три дочери и сын. Всю жизнь очень много работала. Вся летняя домашняя работа лежала на ней. П. С. Пахолова работала в колхозе с его основания до 1941 г., а после жила на средства детей и М. С. Крюковой.

П. С. Пахолова знала былины с тех пор, как себя помнит. Она любила пропевать былины за «сижачей» работой и в долгие зимние вечера, но всегда считала, что она как сказительница ниже Аграфены и Марфы Крюковых. Былинное мастерство Павла Семеновна перенимала в своем Крюковском роду, а также у лучшего сказителя Верхней Золотицы Федора Тимофеевича Пономарева (уличное прозвище — Почошкин).

Уже А. В. Марков в сборнике «Беломорские былины» сообщил, что Аграфена Крюкова переняла две былины от дочери Павлы. Но как Маркову, так и другим собирателям, до 1938 г. П. С. Пахолова наотрез отказывалась исполнять былины для записи. В 1938—1940 гг. и в 1945 г. от Пахоловой были записаны 33 текста былин, баллад, старших исторических песен и несколько духовных стихов.^[89] Как происходила запись, и о некоторых особенностях сказительницы рассказано в очерке Э. Г. Бородиной-Морозовой «Сказительница Павла Пахолова».^[90]

В детстве Павла нянчила детей местного священника Красновского и получила от него в подарок хрестоматию А. В. Оксенова «Народная поэзия», где было помещено много былин и духовных стихов. Будучи грамотной, П. С. Пахолова, несомненно, была знакома с текстами этой книги, что сказалось в какой-то мере на ее вариантах (см. комментарии). Но до 1938 г. сказители Крюковы считали неудобным говорить о том, что в их доме бывали книги с былинами, хотя еще А. В. Марков догадывался об этом. Он даже высказал свои предположения об этом в письме к А. В. Позднееву (1915 г.).

Из детей П. С. Пахоловой только старшая дочь ее Пелагея Васильевна Негадова помнит былины.

Сестры Марфа Семеновна Крюкова и Павла Семеновна Пахолова.

92 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА, КАК ОН БЫЛ, ЖИЛ И РОДИЛСЯ

(Вот видишь, силушки-то ему прибавилось)

93 МЛАДОЙ ПОДСОКОЛЬНИЧОК

(Вот сколь тоненькой был!),

(Его имя Ильи Мурамца было подписано),

94 ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА ВО ЧИСТО ПОЛЕ

95 МИКИТУШКА ЗАЛЕШАНИН

96 КАМСКОЕ ПОБОИШШО

(Это я слышала от своего дедушки от Гаврилы Леонтьевича, как он Маркову пел, славное там, а я слушала).

(Тут быват и какой есь да забыла может быть).

(Не порато торопились),

97 ПРО ЦАРЯ КУДРЕЯНКА

(Спряталсе где-то!)

98 КАК ЖЕНИЛСЯ ДОБРЫНЮШКА МИКИТИЧ МЛАД [ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ, ЖЕНИТЬБА ДОБРЫНИ, ДОБРЫНЯ В ОТЪЕЗДЕ]

(Она к нему взмолилась, чтобы оставил в живых),

99 КАК ДОБРЫНЯ МИКИТИЦЬ ПОСТРЕЧАЛСЕ С ИЛЬЕЙ МУРАМЦОМ

100 ВАСЬКА ДА ГОРЬКА ПЬЯНИЦА

101 СТАРИНА ПРО СУХМАНА СЫНА СУХМАТЬЕВИЧА

(Вот сколько!)

102 КАК ЖЕНИЛСЯ КНЯЗЬ ВЛАДИМИР

(Вот вишь как князь Владимер выбирал невесту!)

103 ПИР У КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

104 ГОВОРИЛ-ТО ДЯДЮШКА ПЛЕМЯННИЧКУ [ИВАН ГОДИНОВИЧ]

(Не выронил).

(Тоже вот видно какой-то бога́тырь был, а не прописано вот имя)

105 ПРО ДЮКА СТЕПАНОВИЧА

(Бабке казалось, што бедна!)

(Я думаю ко Муравленки),

(Сын-то!)

(Уж начал хвастать-то, а мать-то не наказывала!)

(На ербовой белой бумажечки),

(Уж Илья Муромець был не хитрой-то!)

(Тут всё кончаетсе. Боле не могу вспомнить).

106 ПРО ХОТЕЮШКА БЛУДОВИЧА

(На Блудову-ту жону, облила всю),

107 ГЛЕБ ДА СЫН ВОЛОДЬЕВИЧ

(Уж так пел Ганя Крюков, так и я пою, старинных слов не выкинешь)

(Вот сколько залупила!)

108 ПЕТРОВИЧИ-СБРОДОВИЧИ

(Вот сколь яры были бога́тыри прежде!)

(А и тут я не знаю. Дале што было, Марфа? Я боле не помню. Годов тринадцать не пела).

109 ПРО ЦАРИЦУ СОЛОМАНИХУ

(По-нашому — нахожусь, а по-прежному — слыву),

(Вот сколько! Молодець!)

(Нарция — разные по-старинному),

(А это уж правда ли? Много ли в сундуку посидишь?)

(Смоляную),

(Толстая, она скоро не затянитсе, он хитрой был царь Соломан, всё впереди же высмотрел),

(Мары — какие были приделаны к лисенькам),

(А в шелко́вой-то скоро задавилсе царь Иван Микульевич, а в ворованой Васька Торокашков, а в липиной царица Солома́ниха долго не давились, всё дёржал их царь Соло́ман — «вот знайте-ко-се!»).

110 КОЗАРУШКА ПЕТРОВИЦЬ

111 ПРО ДОМНУШКУ ФАЛИЛЕЕВНУ

(Мама говорила, что она была не из простых родов, князь не поехал бы свататься к про́стой. Может она была енеральска дочь, может быть сенато́рьска).

112 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

113 ЖИЛ КНЯЗЬ ДЕВЯНОСТА ЛЕТ [КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ, СТАРИЦЫ]

114 МОРЯНОЧКА

115 ПРО ПЕТУХА И ЛИСИЦУ

116 МАРУТА БОГУСЛАЕВНА

(Дом ее и ей саму сняли!)

(Тут-ка убил царь отца-то у ее).

(Он ей уж грамоты выучил и ей хотел взять за себя взаму́ж),

(Богуслав был князь, а не Святослав),

——

Серафима Семеновна Крюкова

С. С. Крюкова — младшая дочь сказительницы Аграфены Матвеевны Крюковой, 1890 года рождения. До 1920 г., т. е. до смерти отца, жила при родителях, а когда в том же году произошел раздел семьи Крюковых, Серафима Семеновна осталась в большом отцовском доме вместе с одиноким братом Артемием и с сестрой Марфой. Серафима Семеновна иногда работала по найму у зажиточных рыбаков, около года «кушничала» (обслуживала постояльцев) на Вепрёвском маяке вместе с сестрой Марфой Семеновной, а также служила уборщицей на маяках Зимнего берега. Недолгое время работала в колхозе. В 1938 г. Серафима Семеновна поселилась у старшей сестры и вела ее хозяйство до самой смерти М. С. Крюковой (1952 г.), после чего переехала к племяннику в Верхнюю Золотицу. С сестрой жили не дружно, так как Серафима Семеновна отличалась резким нравом и неуживчивым характером.

С. С. Крюкова всего несколько недель ходила в школу, а потом бросила, так как грамота ей не давалась. Она так и не научилась читать и писать, но хорошо запоминала почерки, могла по почерку определить, от кого из знакомых пришло письмо.

При подсказке Марфы Семеновны С. С. Крюкова исполнила одну былину и три баллады, причем всякий раз в конце переходила на рассказ. «Моряночку» и «Князь Михайло», по ее словам, в молодости пела на «избомытьи». Былины перенимала только от сказителей Крюковых, но никогда былинами серьезно не интересовалась: «Я настояще старины пропевать не умею. Не за тим гони́лась. Спела за шутосьнё. Пусть ко мне никто не приезжает записывать».

117 ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА

(Где же у другого така склонность?)

«Ты с кем живёшь?» — спросил Илья Муромец. Теремом назвать ее дом — велик весьма, а городом назвать — мал. И завел Илья Муромец коня, надавал ему пшеницы белояровой и напоил его водой медовою. И сам Илья Муромец не мало́ пил и ел, водочки пил заморские и ел кушанья саха́рные. И хотела его повалить на кровать тисо́вую, на перинушку пуховую. А он валиться не хочет. (Она была из хороших родов, а она ушла жить в етот дом, потому что не могла перетерпеть лихой мачехи). Илья Муромец кинал ее на кроваточку тисо́вую, на периночку пуховую. И упала сама она в подвалы в глубокие. И скрычали там люди: «Сама летит!» И он нашел фонарь и отомкнул погреба глубокие и зашел к ей в погреб и как хватил ее саблей вострою, а очу́дилась ведьма. И он велел всем взять, кому надобно, красна золота и чиста се́ребра и сожог ее дом.

А сам подъехал к тому столбу и переписал слова на столбу, что неправда та: ездил в правую дорожку и не был женат; что ведьма навела ету надпись своим лука́сьвом!

118 [ДОМНА ФАЛИЛЕЕВНА]

И к Домны Фалилеевны приехала Марфа Митревна, созвала в божью́ церко́вь. И Домнушка перепа́лась, и мать уплетала ей в косу ленту алую.

(Вот беда! как обносила-то его!).

И князь Владимер же подходит к ей: «Почему же ты у нас сидишь да ничего не кушаешь?» И стал князь Владимер просить: «Выходи ты за Митрея Митреяновича, а княгина Апраксенья будет свахою».

И выходила она на улицю из терема княженецкого и зашла в кузницу и сковала себе три ножечка и вышла во чисто поле и там закололась. И видит Митрей Митреянович, что что-то неладно, и вышел на балхон и видит, что во чисто́м поли́ чорны вороны слетаютсе и над телом ее кружа́ютсе. И вышел он на улицю, и пошел во кузницю, и купил три ножечка укладных и вышел во чисто́ поле́, и написал записку: «Хошь ругала меня Домна Фалилеевна во живности, а не заругает меня, как мертвого повалят рядом с нею». И повалили их в один гроб, и гроб сделали побольше и зарыли их в одну могилу.

(А она до пояса в окошечко бросаласе и всё ругала его: «Палка ты дровокольняя!»)

119 [КНЯЗЬ МИХАЙЛО]

И сказала ему молода его жена Марфида: «Я еду с тобой, князь Михайло, в дорожку». А князь Михайло сказал: «Ты не езди. Я не скоро ворочусь. Я на месяць еду, если не более». И распростился князь Михайло и сказал матери: «Спи с моей княгиней в одной горницы». И не успел князь Михайло отъехать от дому, как пухова шляпа его слетела с головы и ко́пьё княженецкое переломилось. И сказал он: «В дому у мня несча́сьё, молода жона хворат или маменька родна».

Не успел князь Михайло отъехать, как его маменька родна по три бани на день топила и младеня у младой княгини из утробы выжигала. И побежала потом к братьицам своим рыболовам: «Братьица, у меня ведь несчасьё случилосе. Я погубила ведь Марфиду. Вы мне сделайте колоду, я повалю Марфиду». И спустила в море колоду с Марфидой и с младенем. А как наехал князь Михайло, спросил у маменьки родною: «Где моя княгиня?» — «А она ушла в церьковь». Пошел в церьковь, а нету ей там. И стал спрашивать нянек и мамок: «Где моя княгина Марфида?» Ти сказали, что «погубила ей твоя мати, по три бани топила и младеня у ей из утробы выжигала и спустила в сине море и поло́жила в колоду». Князь побежал к своей матери: «Ты по роду мне мать родна, а дух у тебя змеиной. Ты погубила три души».

И побежал в кузницу и сковал три ножечка и закололсе. И велел себя поло́жить в один гроб с Марфидой и младенем. И выловили колоду с Марфидой и младенем шелко́выми неводами и повалили троих в один гроб. А мати его бегат по берегу моря и кричит: «Три души я погубила!» И волосы с головы сдират и рубашку с плеч рвет. (Вот и вся!)

120 МОРЯНОЧКА

Сказала: «Будем мы этта шатер ставить, отдыхать станем». Шатер поставили, отдыхать стали.

Слышит она какой-то гром. И растолкону́ла моряночка морянина: «Ставай, там гром гремит, копыта лошадиные».

Вот он ей клесну́л по шшоки́ и опять спать повалилсе. А она слышит, лошади всё ближе и ближе. И наехали камышнички, носьни подорожнички. Ето братья ее были. И хотела она разбудить мужа любимого, а не дали братья, сказали они: «Не будите его».

И отрубили у его, у сонно́го-то, буйну голову. И любимого племянника взяли и ро́зорвали, а ей саму взяли в полон. И стали дел делить, кому ей взять. Старшой-от брат говорит: «Я буду кормить тебя кобылятиной, поки́ за меня в замужесьво».

И она причитат: «Кабы я была у маменьки родимою, осталась у маменьки. Я одна была дочь любимая, и было у мня девять братьицей, ясных со́колов. А повыросли братьица мои, в разбой пошли, во камышнички, во носьни подорожницьки. И повыдала меня взамуж родна матушка за приезжего гостя за морянина. Три года прожила с им за синём морём, а стосконулась о родной маменьки. И поехали мы всима́ к ей на свиданьицо, и становили мы ночью белой шатер.

И выслушал то младшой камышничек. Он ведь ско́чил на резвы́ ноги и стал будить ро́дных братьицей:

И братьица ейны вси ото сна пробудилисе и падали се́стрицы во резвы́ ноги: «Ты прости нас вины виноватою».

И вырывали мотилу глубокую, захоронили зятя с племянником и росписали на могилы, что убили зятелка родимого, а любимого племянника ро́зорвали.

И походили ко матушки родимою. Младшого-то сына маменька простила, а старших послала ко гробу осподнему прошшатьсе, во Иордан-реки искупатисе. И они исполнили приказанье родной матушки и стали потом жить в монастыри в Боголюбленском, где-ка жили сорок калик со каликами. И младшой-от сын [поступил] ко князю ко Владимеру во число богатырей.

——

Пелагея Васильевна Негадова

П. В. Негадова — старшая дочь Павлы Семеновны Пахоловой, сказительницы из рода Крюковых. Родилась она в 1905 г. в Нижней Зимней Золотице, училась в школе три года, а потом стала нянчить младших братьев и сестер. С детства уже косила траву горбушей, сама заготовляла дрова, когда отец ходил на тралах. С шестнадцати лет два года работала в золотицкой артели грузчицей и перевозчицей — возила груз и пассажиров на пароход и обратно. Двадцати лет вышла замуж и уехала из Золотицы в Архангельск. Сначала поступила работать на мойку рыбы, а ко времени записи былин была сортировщицей на тралбазе.

По словам П. В. Негадовой, она переняла былины от бабушки Аграфены Матвеевны Крюковой и от тетки Марфы Семеновны. Поля Негадова была первая и самая любимая внучка Аграфены Крюковой. С самого раннего детства она не отходила от бабушки: «Как бабушка запоет старины, так и я за ней», — вспоминает П. В. Негадова. По словам старушек золотичанок, «Поля похожа лицом на бабку Аграфену».

Былины П. В. Негадова припоминала с трудом, пела тихо и неуверенно, то и дело сбиваясь и путаясь. Она не читала никаких былин и даже не поинтересовалась «Былинами М. С. Крюковой», когда в 1939 г. вышел первый том, хотя с большим уважением относилась к тетке, как к сказительнице. Муж Пелагеи Васильевны Н. Негадов рассказывал, что Поля, приходя с работы, иногда ложится на кровать и поет старины, вспоминая свое детство и родную деревню, куда ни разу не пришлось съездить на побывку. Сам Негадов относится к этому пению с ироническим недоумением.

Пелагея Васильевна Негадова знает много сказок, однако сказки от нее не записаны.

Пелагея Васильевна Негадова.

121 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

(Я уж забыла чего — пива, воды или меду).

(Я еще забыла, когда тот, что давал ему выпить воду, что ли, сказал: «Во чистом поли тебе да смерть не писана»).

(Не знаю)

(Змей ли он или Идолище поганое — не помню, только не Идолище).

(Я вот не помню, как того змея называли),

122 ПРО ДОБРЫНЮШКУ НИКИТИЦЯ

123 ПРО ДЮКА СЫНА СТЕПАНОВИЧА

124 БРАТЬИЦА СБРОДОВИЧИ

125 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

——

Анна Васильевна Стрелкова

А. В. Стрелкова — в год записи 73-летняя неграмотная вдова рыбака-промышленника Филарета Ефимовича Стрелкова.

А. В. Стрелкова овдовела в 1921 г., а в 1932 г. продала дом, выехала в Мурманск и стала жить там у дочери Феклы. Ежегодно приезжала на родину. У нее было шесть дочерей и два сына. Остались в живых только три дочери, десять внуков, четыре внучки и семь правнуков.

А. В. Стрелкова — старшая сестра сказительницы Парасковьи Васильевны Онуфриевой. В деревне, кроме сестры, никто не знал, что «баба Анна Филаретиха» пропевает старины. В 1938 г., в первую встречу с Э. Г. Бородиной-Морозовой, А. В. Стрелкова хотела, чтобы у нее записали былины, но не осмелилась попросить об этом. Среди сказителей Верхней Золотицы А. В. Марков назвал и Филарета Ефимовича Стрелкова (Марков, стр. 24). Однако А. В. Марков не записал от него ни одной былины, так как ни разу не встретился с ним: в те месяцы, когда собиратель приезжал в Золотицу, Ф. Е. Стрелков уходил в море. По словам же А. В. Стрелковой (и это подтвердила ее дочь, живущая в Верхней Золотице), Филарет Ефимович Стрелков вовсе не пел старин, но знал много сказок и очень любил книги, любил читать вслух про Еруслана Лазаревича и про других богатырей.

А. В. Стрелкова указала на Семена Васильевича Крюкова (мужа Аграфены Матвеевны и отца Марфы Семеновны Крюковых) как на сказителя, от которого она перенимала старины. Другим источником для нее, по ее словам, явились книги Ф. Е. Стрелкова. Однако указания ее на книжный источник производили впечатление своеобразного преклонения перед печатным словом, — видимо, А. В. Стрелкова иногда ссылалась на книги «для пущей важности».

Былины А. В. Стрелкова припоминала с трудом. Сообщила, что «Моряночку», «Князь, княгиня и старицы», «Князь Михайло» прежде пели на «избомытьи». Кроме былин и баллад, от нее записаны духовные стихи: «Алексей человек божий», «Стих о грешной душе» и «Был младой юноша Иосаф-царевич».

126 [ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА]

127 КАК КНЯЗЬ ВЛАДИМЕР ЖЕНИЛСЕ

(Ише пьяны, тут у них пойдет — разговору найдетсе).

(В книжках всё было, вот читали всё робяты, а я ведь слушала).

(Нынче дивуют, а прежде всё силой брали! У князей воровали, а то ишше у королей воровали).

(Он ей посадил и замкнул невесту, посадил на семой этаж. Только сам ходил и отмыкал, штобы никто не мог касатьсе),

(Всё ему в подарок!).

(Похвастал — вот и поезжай!)

(Сейчас в отправку да и марш!)

(Уж не в нашом мести, конечно).

(Этих семь сторожов!)

(На седьмой етаж да он забралсе к ней. Далёко!)

(Он, вишь, лакеём у них жил, он им кушанье подавал, вот, вишь, она его знат).

(Надо-то петь поскладнее, а всё не выходит).

(Вот она ему и говорит: ну, на эдакого дядю наедешь, так проехать надоть!).

(Не порато-то спрашивалась у тетки да у мамки. Вот всё тепере дивуют, а прежде тоже таки люди были, по семи жон имели!),

(А Идо́лишшо у его не мог: Дунаюшко поспешил поскорее, попереди),

(Ише только одну голову отсек — большую, а на плечах не отсек тих маленьких головушек):

(Не близко тутотки!)

(Ише князь был, да не худы-ти избёнка были!)

(Не руська была! А Киев-то был руськой. А она была других землей),

(Похвастал — вишь!)

(А за столько метров она велела отнести? Я забыла)

(Обе па́рны)

128 [ОТРЫВОК ИЗ БЫЛИНЫ]

129 ПРО ЕРУСЛАНА ЛАЗАРЕВИЧА

(Ише я забыла: когда он поехал, то Василиска Вахрамеёвна осталась беременна, он ей надел перстень и сказал: «Когда кто у тебя наро́дитсе, тому и перстень отдай»).

(Сына-то ведь и поднял!)

(Бросил-ту жену молодую, поехал ко той ко старенькой).

130 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

(Тут она ише ей как-то посадила в бочку да во си́нё мо́ре спустила, да не помню).

(С этого места Анна Васильевна Стрелкова перестала петь, а окончила старину Марфа Семёновна Крюкова).

(Ну, и будет, конець уж есть).

131 [КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ И СТАРИЦЫ]

(Вот каки́ старьци были богомольци!)

(Будто и оживил как ведь этот Кащей бессмертный!)

132 ПРО МОРЯНОЧКУ

(Тут и поселились. Тим и кончилось).

——

Елизавета Васильевна Субботина

Е. В. Субботиной в год записи былин было 59 лет. Родилась она в Верхней Зимней Золотице. Была замужем за рыбаком-промышленником из Нижней Зимней Золотицы. Муж ее, Федор Васильевич Субботин, был родным братом сказительницы Парасковьи Васильевны Онуфриевой и Анны Васильевны Стрелковой. Грамоте Е. В. Субботина обучена не была.

В начале тридцатых годов Елизавета Васильевна уехала из Золотицы, жила после смерти мужа у детей то в Мурманске, то в Архангельске, то у замужней дочери в Сибири, но почти каждое лето приезжала на родину в Золотицу.

В 1943—1944 гг., когда производилась от нее запись, былины помнила плохо, говорила: «Кабы я часто пела, голос бы направился, так бы приловчился...», «а когда в Архангельске пропевала старушкам (на кухне, в коммунальной квартире), мне говорили: «Ты поди в компанью к Марфе Семеновне».

Е. В. Субботина, по ее словам, перенимала старины от «деда Почошкина» (Ф. Т. Пономарева) и свёкра Василия Ефимовича Субботина: «У него Марков не записывал — наши этим не интересовались и в мир своих слов не выпускали». Спев про женитьбу князя Владимира, Е. В. Субботина сказала: «Уж забыла, от кого и слыхала. Пел Почошкин на страды, пели и другие, вот оно всё и скатывалось». Любила Е. В. Субботина послушать и сказителей Крюковых: «Я и похаживала, бывало, к ним... А дедушко Гаврило Крюков пел для себя. Когда что делат, сидит и поет. Тогды люди в старо время этим заняты были, а теперь патефоны и грамофоны — други веселья пошли. А прежны люди были тёмны и старины знали, а теперь за этим не гонятся, некому и старины скласть».

133 ПРО ДОБРЫНЮ МИКИТИЧА [БОЙ ДОБРЫНИ С ИЛЬЕЙ МУРОМЦЕМ]

134 ДОБРЫНЮШКА МИКИТИЧ [ДОБРЫНЯ И АЛЕША]

135 КАК ЖЕНИЛСЯ КНЯЗЬ ВЛАДИМЕР

(Тут до трех раз нать петь).

(И в трете́й раз сказал так же).

(Только на том и кончалось. А есь ли боле, не знаю).

136 КОЗАРУШКА

(Она ли вся, она ли была така коротка, не знай).

137 СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ

138 МОРЯНОЧКА

(Дальше на том и конца нет).

——

Парасковья Васильевна Онуфриева

П. В. Онуфриевой из Нижней Зимней Золотицы в год записи было 68 лет. Неграмотная. Физически слабосильная женщина. Из-за преклонного возраста и по состоянию здоровья в колхозе не работала.

Знала только две былины — «Князь, княгиня и старицы» и «Иван Гордёнович». Пела уверенно. Очень любила, когда у нее записывают старины. И если собиратель, приехавший в Золотицу, не разыскивал ее, она сама приходила к нему, садилась за стол и предлагала записать ее тексты. Она не смущалась, когда М. С. Крюкова говорила, что Парасковья Васильевна перекладывает «старины на частушки».

В 1937 г. у нее записывали былины И. М. Колесницкая и М. А. Шнеерсон (участницы Беломорской фольклорной экспедиции Академии наук) и Р. С. Липец (Северная экспедиция Гослитмузея), а зимою 1944 г. те же былины записала Э. Г. Бородина-Морозова. Троекратная запись одних и тех же былин показала исключительную устойчивость текстов П. В. Онуфриевой.

В доме сказительницы Анны Васильевны Стрелковой, сестры Парасковьи Васильевны, были разные книги про богатырей, по-видимому, лубочные издания, однако Парасковья Васильевна не проявляла интереса ни к книгам, ни к картинам «про богатырей». Старины П. В. Онуфриева переняла от сказителя Ф. Т. Пономарева и от своей матери Марфы Ивановны Субботиной. Прежде Парасковья Васильевна пела былины, когда сидела за ткацким станком. Жители Золотицы ее как сказительницу не знали.

139 ИВАН ГОРДЁНОВИЧ

140 КНЯЗЬ АНДРЕЙ И СТАРИЦЫ

Иван Егорович Точилов

В 1934 г. И. Е. Точилов, 45 лет, — рабочий в рыбоартели дер. Нижняя Зимняя Золотица; раньше был батраком, матросом на судах зажиточных промышленников и т. д. Грамотный.

Записанные от него былины переняты: «Камское побоишшо» — от Евдокии Гавриловны Бурой на тони во время рыболовного сезона, «Добрыня и Илья» — от матери Анны Афанасьевны Точиловой. По словам собирателя, стихотворную форму былин Иван Егорович вспоминал с трудом, но обязательно добивался точной ее передачи, так именно, как слышал, избегая импровизации. Тексты довольно хорошо исполнял в пении. К былинам относился с любовью и интересом, но петь стеснялся.^[96]

Кроме публикуемых былин, в 1934 г. от И. Е. Точилова записаны еще: историческая песня «Отбитие англичан от Соловецкого монастыря» (о событии 1854 г.), слышанная исполнителем еще до революции в самом монастыре; песня «Здунай», исполнявшаяся раньше в качестве величальной для судовладельцев после окончания постройки судов.

141 КАМСКО ПОБОИШШО

(Всех не переписать, их было тридцать богатырей),

— «А я, — говорит, — если такой-то, то я на одну ладонь посажу, а другой притяпну, и от Илеюшки останется только мокро́ одно».

Тут Добрынюшка скоцил на камень на море, думал, што корапь идет, хотел уйти отсюда, убился совсем. А Илья Муромец поехал в Киев, не доехал — в воротах ока́менел. И со всеми ими што-то сделалось:

142 ДОБРЫНЯ И ИЛЬЯ

На столбах бога́тыри расписывались, Добрынюшка расписался, поехал. Поездил по полю и повалился отдохнуть. Илья Муромец и увидел по столбу, што проезжал Добрыня. Вдруг поехал Илейка Муромец к белу́ шатру. И пустил коня своего к пшеницы белояровой. А Илеюшка хотел убить Добрыню в шатру белополо́тненом, а сам раздумался: «Сонного убить, всё равно што мертвого. А лучше я его разбужу». Разбудил его.

Добрынюшка ударил его палицами тяжелыми. Выскоцил Илеюшка из седёлышка черкасьского.

Мать сказала, што правда — младо́й Ильевич. «Поеду, — говорит, — всё равно убью Илеюшку Муромца, шоб не смеялся надо мной». Поехал увидел во чистом поле. Съехались, опять ударились, дак Добрынюшка выпал из седёлышки черкасского. Тогда взмолился Добрынюшка Никитич: «Не буду больше на тебя нападать, оставь меня в живности». Тогда сделались друзьями. Больше уж друг с дружкой ходили вместя́х и выручали друг дружку.

——

Анна Васильевна Бронникова

А. В. Бронникова в 1937 г. — 80-летняя жена колхозника дер. Нижняя Зимняя Золотица, грамотная.

В роду А. В. Бронниковой и ее мужа, по ее словам, никто былин не пел, усвоила же она их от сторонних сказителей и из лубочных изданий (см. комментарии к текстам). Записанные от нее тексты могла передать только «пословесно».

143 [КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ]

(Приехали богатыри к шатрам, думали Олексея во дальних местах, а он скололся на копье).

144 [ИВАН ГОРДЁНОВИЧ]

(Больше всё).

145 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ]

В городе Муроме в селе Карачарове жил-был Иван, а звали сына Ильей. И сидел Илеюшко седуном тридцать лет. Тогда пришли к Илеюшке калики перехожии и попросили у Илеюшки милостыни.

«Подать-то у нас есть чего у батюшка, да подать некому». — «А ну-ка, Илеюшко, встань да поди!» — «Как я, — говорит, — пойду, как ноги не носят». Тогда Илеюшко встал на ноги.

«Поди-ко, Илеюшко, принеси чару зелена́ вина». Он стал им подавать. Калики сказали: «Выпей-ко сам». Илеюшко выпил. «Что, — говорят, — Илеюшко, теперь слышишь в себе?» — «А было бы, — говорит, — кольцо в сырой земле, так перевернул бы землю». — «А поди-ко принеси другую чару пива пьяного!» Илеюшко принес. «Выпей сам», — говорят.

Тогда как Илеюшко выпил пива пьяного, его калики спросили: «Чёго ты теперь, Илеюшко, в себе чувствуёшь?» — «А чувствую силушку на половинушку». — «Той, — говорят, — тебе будет довольнё. А есть у отца конь, тогда ты этого коня веди по зоря́м».

Тогда Илеюшко пошел к отцу-матери на пожню. Отец говорит: «Илеюшко идет, наш Илейка идет» (Илейкой звали). А мать говорит: «А откуль взялся, как сидит не шевелится?» Тогда Илеюшко подошел к отцу-матери. И зачал просить у отца-матери благословления: «Отец-матерь, дайте, — говорит, — мне благословление ехать во Киев-град само́го себя показать да людей посмотрять». — «Поезжай, наше дитятко». Срядился Илеюшко и поехал. И отець с матерью ему сказали: «Поедешь, никого не обижай на пути, не проливай крови напрасно».

Тогда Илеюшко поехал во чисто полё. Наехал Илеюшко на двадцать пять человек. Двадцать пять человек на Илеюшку стало напускать. Тогда Илеюшко с себя снимает туго́й лук и накладывает калену́ стрелу и спускат по чисту полю. Стала рвать стрела на косую сажень землю. Тогда разбойники испугались, пали на колени. Стали просить Илью себе царем. «Я, — говорит, — не царем еду, а сам себя показать и людей посмотрять».

Под городом Муромом стояла сила неверная. Он эту силу всю прибил Илеюшко, город очистил. Поехал тогда прямой дорогой, на которой был зало́жон Соловей-разбойник. Ехал по тем грязя́м топучим, по тем мостам калиновым и по тем лесам Бряньским. Приезжал к реки Смородинке. В реки Смородинке было гнездо заложено Соловьиное. Сидел Соловей на двенадцати дубах.

Подъехал Илеюшко под самое гнездо Соловьиное. Соловей свистал во весь Соловьиный свис. Под Ильей конь подпнулся. Илеюшко сказал коню: «Волчья ты пасть, травяной мешок! Не слыхал ли ты в чистом поле крыку богатырского, а во темно́м лесу свисту соловьиного?» Тогда сказал Соловей, что крепкое богатырское сердце. Тогда Илеюшко снимат с себя ту́гой лук, накладыват кале́ную стрелу и спускат на Соловьиное гнездо. И попал в правой глаз и вышиб ево вон. А Соловей-разбойник свалился с гнезда, что овсяный сноп. Тогда Илеюшка берет Соловья-разбойника и приковыват к стременам булатным.

Тогда ехал Илеюшко по той дороге, на которой стояли Соловьевы полаты. Увидала Соловья дочь, закричала, что «едет наш батюшко с добычею, везет нам мужика». А вторая дочь посмотрела и увидала: «Не батюшко наш едет, а едет какой-то мужик и везет нашего батюшка. А третья дочь закричала своим мужьям: «Мужья наши милые, поезжайте к мужику навстречу и отбейте у него нашего батюшка. А большая дочь подняла железную подворотину, хотела прижмить воротиной. Илья Муромец усмотрял, копьем ударил и со стеной прошиб. Увидал Соловей-разбойник своих зятей. «Зятья, — говорит, — мои милые, не дразните таково свято-русьского бога́тыря. Лучше покорно просите в полаты мои, в дом выпить чару зелена́ вина». Илеюшко проехал мимо Соловьиных полат. Ехал прямо в Киев-град.

Заезжал на широкой двор. Заходил в полаты белокаменны. «Здравствуй, — говорит, — Владимер стольно-киевской!» Владимер не знал, какой, откуль. «Я, — говорит, — из города Мурома, из села Карачарова, а зовут меня Илеюшкой, а по отечеству Иванович». — «А которой дорогой ехал?» — «А ехал прямо на Чернигов-град. А под Черниговом стояло войско бусурманское, я, — говорит, — город очистил. Ехал прямой дорогой, на которой зало́жон Соловей-разбойник. Я, — говорит, — его привез с собой». Тогда бога́тыри побежали смотрять, что «правильнё ли привез». Тогда сказали богатыри, что правильнё привезён.

Тогда Владимеру захотелось послушать свисту Соловьиного. Князя с княгинею овернул [Илья] в шубы соболия. Тогды выходили на двор слушать свисту Соловьиного. Илеюшко велел Соловью: «Посвистай в полсвиста!» А Соловей засвистал во весь свист. Поглушил всех богатырей. Тогда Илеюшко Соловья убил столетним дубом.

Тогда назвались крестовыми братьями назва́ными с Добрыней Никитичем. Ехали искать себе поединшика во чисто́м поле́. Наехали только на калику перехожего. И стали на его напускать. А калика перехожий говорит: «Помнишь, Илеюшко, мы с тобой в одной школе учились грамоте, а теперь ты на меня напускать стал! А во Киеве неприятеля не знаешь. Приехал Идо́лишшо в Киев-град. Ест по быку, а пьет по котлу».

Тогда Илеюшко с калики снимат платье. Шапка в сорок пуд, а костыль в руке — девять. Тогда Илеюшко идет во Киев-град, к полаты белокаменной, просит милостыну. Идо́лишшо сказал: «Позаво́н не подам, а иди в полату». Илеюшко зашел в полату и стал к печке. Тогда запросил Идо́лишшо ись. Принесли быка челого ва́женного. И он его с костями съел. Запросил Идо́лищо пить. Принесли котел пива. А несли двадцать пять человек. И он за́ уши взял и выпил. А Илеюшко не стерпел и сказал: «Была у меня у батюшка кобыла обжорли́ва. И обжиралась ходила, на за́хлевьи издохла». Тогда Идо́лишшо сказал: «Каков из вас есть Илья Муромец? Я бы, — говорит, — на одну доло́нь посадил, другой притяпнул. Только меж доло́нями мокро бы осталось». А Илеюшко шляпу снял, по Идо́лишшу ударил и со всем с простенком вышиб. И сказал: «Вот таков он и есть!» Убил Идо́лишша.

146 [СОРОК КАЛИК]

(Больше ещо есть, да призабыла. Еще слово полдесяток, как состигли с чашей).

——

Григорий Михайлович Плакуев

Г. М. Плакуев (1868—1945 гг.) родился и всю жизнь прожил в Нижней Зимней Золотице. В молодости славился по всей Архангельской области как хороший охотник, хотя всегда стрелял только из кремневого ружья. Когда он состарился и не мог больше работать в колхозе, последние годы своей жизни жил на средства детей.

Былины он перенимал в семье сказителей Крюковых (Г. Л. Крюков был двоюродный брат Устиньи Крюковой, родной тетки матери Плакуева) и у сказителя Ф. Т. Пономарева из Верхней Зимней Золотицы.

С трудом припомнил и рассказал былины «Петровичи-Сбродовичи» и «Про Дюка Степановича» и гладко спел «Небылицу». От него записаны еще анекдоты про Петра I и несколько песен; одна из них — «Про Грумант» опубликована в статье Э. Бородиной-Морозовой «Сказания и песни о Груманте».^[98]

Г. М. Плакуев уверял, что прежде знал много старин, но по молодости стеснялся исполнять их при приезжих. А. В. Марков заходил к его матери и получил от нее в подарок рукопись Устиньи Крюковой «Осада Соловецкого монастыря» (Марков, стр. 469—472), но собирателю никто и не подумал сказать, что сам Г. М. Плакуев «пропевает старины». Устинья Ивановна Крюкова жила в кельях старообрядческого Койденского скита, где у нее воспитывалась и обучалась грамоте ее племянница, мать Г. М. Плакуева. В доме Г. М. Плакуева было несколько рукописных книг. В деревне говорили, что эти книги попали к его матери после того, как закрылся скит.

Г. М. Плакуев рассказывал, что в Золотице, в обеих деревнях, Верхней и Нижней, в разных семьях были книги про богатырей. Много было их и у самого Плакуева: «Раньше книги дешевы были... В деревню приезжали владимирцы и татары и всё продавали дешево — разны больши картины про богатырей — три копейки... У нас картина была «Камское побоишшо», да вся истлела. Вси бога́тыри были в ли́цях. Тридцать три наших богатыря, да и у того много силы было».

У Г. М. Плакуева сохранилась растрепанная школьная хрестоматия «Отблески» без начала и без конца с 9-й по 148-ю страницу. В ней напечатано несколько былин. Эта хрестоматия была рекомендована для учащихся приготовительного и первого класса гимназии. Кроме того, у Плакуева были комплекты журналов «Вокруг Света» за 1905 г. и «Нива» за 1916 г.; книги: Станюкович. Морские рассказы; Уроки географии, вып. III, составил Д. Семенов. СПб., 1862; Жилинский. Промысел морского зверя в Белом море и на Ледовитом океане, 1930; некоторые популярные издания Синода. Сам Григорий Михайлович говорил о себе: «Я неграмотный, а памятный. Читать по-печатному умею, а писать не научился, не хотел. Меня не принева́ливали ходить в школу. А сосчитать сосчитаю лучше ученого, меня не обманешь».

147 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

Поехал Дюк Степанович из Индии богатою, попросил он у матери благословленьица проехать в красный Киев-град, он ко ласкову князю ко Владимеру. Он приехал в красен Киев-град.

А у князя был почесен пир. Они вси на пиру напивалисе, они вси на пиру наедалисе. Посадил он Дюка Степановича повыше всех, наливал он чарочку зелена́ вина, зелена́-то вина да полтора ведра.

И он берет-то цяроцьку во праву́ руку́, и попробовал зелена́ вина, и поклялся он своей буйной головушкой, и говорит князю Владимеру: «У тебя, — говорит, — боченки сосновые, а обруцы вересо́вые, в подвалах у тя лежат на сырой земли, не могу я пить вашего зелена́ вина».

И спрашивает князь Владимер его: «А у вас как в Индии богатою?»

— «А у нас боченки-ти дубовые, а обручечьки-ти на бочечьках-то медные, а в подвалах висят на цепях».

Подали ему калациков, он верх-то объест, а испод за окно выкинет.

И спрашивает его да князь Владимер: «Поцему ты, — говорит, — насьмехаешьсе?»

— «Потому я, — говорит, — насьмехаюсь: у вас поме́лышки сосновые, а поме́лышки тиной пахнут. А у нас-то поме́лышка шелко́вые. Пашут в печах шелко́выми поме́лышками».

Отошел у его почесен пир, и князь Владимер-от советует: «Кого бы послать мне-ка в Индигу богатую списать-то Дюково именьицо?»

Посылает он Добрынюшку Никитича осмотрить и описать всё именьице. И поехал Добрынюшка Микитич млад. Приезжает он во Индигу богатую. Видит на восходе красна солнышка, что Индига горит огнём вся. А подъезжает он до Индиги богатою, а крыши дорогие красна золота (он думат, что горит).

И приезжает он да на широкой двор, и поставил коня он на широкой двор, и заходит он, значит, ко Дюку Степановицю в дом. И кланяется Добрынюшка — низкой поклон.

И отвечает ему, Добрынюшке: «Я ведь не Дюкова матушка, а Дюкова кухароцька».

Подошел он ко другой, поклонилсе, и отвечает другая: «Я не Дюкова матушка, а Дюкова нянюшка. Удалой добрый молодець, — говорит, — я вижу ты роду ты ученого. А всем кланяться прислугам тебе, а не устоит твоя буйная головушка на пле́чах. А приедет его родна матушка из церкви, тогда и кланяйся ей, тогда низко кланяйся.

Его тогда это родна матушка вот и приехала на шестерке. Поклонилсе он Дюковой матушке, и она пригласила его в свою комнату и наливает ему рюмоцьку зелена́ вина. Он ведь рюмоцьку-ту выпил, другой-то хочетсе, а другу́-ту выпил, третью-то душа бежит. Он ведь выпил третью рюмоцьку и заснул. И спал он трои сутоцьки.

И он проспалсе, Добрынюшка, во комнаты, и позвала его Дюка Степановиця родна матушка: «Поцему ты приехал к нам в Индигу богатую?»

Отвечает Добрынюшка Никитиць млад: «Я приехал описать Дюка Степановиця именьицо!»

А она и говорит Добрынюшке Никитицю: «Эко мое дитетко захвастливо! Похвастало вдовиным именьицом!» И повела его посмотрить Дюка Степановиця именьицо. И не мог-то Добрынюшка описать его именьица.

И она говорит таковы́ речи́, а он не мог обценить и описать всё некак. И запела тогда его родима мать: «Вы продайте Киёв со Черниговым и купите чернил да со бумагою, да тогды вы опишите Дюка Степановиця именьицо». (Вот сколько было! Два города продать велела!). И поехал Добрынюшка во красён Киев-град, ко ласкову князю ко Владимеру. Его стретил князь Владимир его ласково и спрашиват Добрынюшку Микитиця: «Мог ли обценить его именьице?»

— «Не мог я обценить, описать некак!» Тогды князь Владимер усумнилсе всё, что у людей-то [с]только именьица накоплено.

А Дюк Степановиць стал поезжать в Индию богатою, и князь Владимер его да унимать всё стал, а ему Дюк Степановиць говорит да таковы́ речи́:

«По приезди-то гостя не учостовал, а на отъезди будет гостя не начостовать! Уж я еду в Индигу богатою. Ежели будет на тебя да нападеньице, — говорит он князю Владимеру, — и посылай за мной, Дюком Степановицом (как ежели война бу́дёт), так я еду к тебе да на зашшиточку».

(А по описям никако́ мо́рё богатыря не держало. Он всё равно как аэроплан уле́тит. Они все были богатыри сильние — Ильи Муромец, Добрынюшка Микитиць, Дюк Степановиць и Алеша Поповиць. Тот хошь не сильнёй, зато напу́ском смел!).

148 ПЕТРОВИЧИ-СБРОДОВИЧИ

Был у князя у Владимера почестен пир. И были все князья и были боярушка на чесно́м пиру и богатыри. Все там гуляли, веселисе они, пьяны да напивалисе, они вси на пиру да приросхвастались: кто добры́м конем, кто, значит, золотой казной.

А сидя[т] братьица Петровици-Сбродовици, они сидят да призадумались и не пьют, не едят, и не хвастают. И подходит к ним да князь Владимер: «Уж вы что же, вы братьица Петровици, не пьете́ вы едите́ и не кушаете, што вы белой лебедушки да не рушаете и ницим-то вы сидите́ да вы и не хвастаете?»

И говорит ему младший брат: «А цем бы нам тебе, князь Владимер, бы похвастати? Разве мы этим мы да ёрником похвастам всё. У нас есь-то родна сестра. Сидит она в высоком тереме и нихто про ей не знает и не ведает, и вышивает она шелками дорогима ковры разные. И за трема дверемя она решесцятыма и за трема замками она великима. И у нас-то нехто не знает про ей, што у нас есь сестра».

Подходит Алешенька Поповиць млад и говорит он им таковы речи́: «Бывал я у ей в своей горенки!»

Родной ей брат бросил в его ножичком, не попал он в Алешеньку Поповиця. И говорит Алешенька Поповиць млад: «Вы приедете к своёму широку́ двору, уж вы киньте ком бела́ снежка в околенку и тогды-то вы всё да всё увидите. И тогды-то вы всё про ей узнаете».

Приехали они вецерком поздно. И бросил ком снежку́ белого малой брат в околенку. И отпират она околенку, отпират и приговариват:

«Ах ты Олешинька ты мой Поповиць млад! Не ожидала я да дорога́ гостя́. У мня кушать нонце прохолонуло всё». И спускат она конець полотна на улицю (он по полотну лазил).

Что братьица родны да розгрубилисе и вырывали тогды двери с ободверинами, выхватывали сестру да за руку, за ногу и хотят у ей отсекци буйну голову.

А замолилась ему сестра жалобно: «Уже вы братьица вы да родимыя. Вы не бойтесь-ка стыду́ да сты́ду се́стрина, а вы побойтесь-ко да сты́ду женина. Ише к вашим-то к молодым жена́м а ездит к вам да стариньшина, а стары́й козак да Илья Муромець (ише к женам-то ездит!)

Тогды приехал-то к ней Алеша Поповиць млад: «Не ссеките у ей да буйну го́ловы, ише я-то ей взаму́ж возьму».

Это братьица родимые опешили, что «уедем мы да во чисто́ по́лё, а к молодым женам-то ездит Илья Муромец». А они боялись Ильи Муромьца — вся Россиюшка!

149 [НЕБЫЛИЦА]

——

Наталья Федоровна Попова

Н. Ф. Попова в год записи (1937 г.) — 73-летняя жительница дер. Нижняя Зимняя Золотица, последние 20 лет слепая.

Наталья Федоровна — дочь сказителя Ф. Т. Пономарева, одного из лучших былинщиков времени А. В. Маркова. Об отце Н. Ф. Попова вспоминала: «На тонской избушке сидишь с ним, семгу ловишь. Он к пецьке ле́гет. Лежит и поет. Сколько он перепевал! Камьское побоишшо, — долгое то, Илья Муромец да Добрыня Никитич да Олешенька Поповиць». Слышала от отца и «про Олешу и про братьев Петровицей». Сама могла вспомнить только начало былины о Дунае, былину о Чуриле, часть которой пересказала своими словами, и балладу о братьях-разбойниках, про которую говорила, что поет ее ребятам. Вспоминала отдельные стихи из «Ивана Горденовича». Былины и баллады называла одинаково «старина́ми». «Моряночку» записал от нее в 1934 г. и В. П. Чужимов, но текст этой первой записи не сохранился. Другие былины исполнить она тогда отказалась, ссылаясь на то, что «грех» их петь.

По словам Н. Ф. Поповой, покойная ее сестра Марья (мать сказительницы Серафимы Яковлевны Седуновой) знала от отца несколько старин, однако не певала их. От брата Василия Федоровича Н. Ф. Попова былин совсем не слыхала.

150 [ДУНАЙ]

151 [ЧУРИЛА ПЛЁНКОВИЧ]

(Тут она и побежала говорить).

Перемёт пришел, тоже забрякал за колечушко. Они-то этого не чули. Племянница не отворила, пришла, сказала. Она (жена Перемёта, — Ред.) и спрятала, а она (племянница, — Ред.) побежала, открыла. А у его (Чурилы, — Ред.) было всё развешено, сибирочка и другое.

Вся одежда была развешена и шляпоцька. Она всё говорила, что это бабушкины детоцьки оставили. Она завертела его (Чурилу, — Ред.) в постель. Не знаю тут, не помню, как они боролись. Он (Перемёт, — Ред.) ее убил или обоих.

152 [МОРЯНОЧКА]

(Я вот тут уж не знаю, как она отвечала):

(Уж дальше не знаю, што они сделали, как они уехали к матери).

——

Ирина Захаровна Седунова

Женщина пожилых лет, жительница Нижней Зимней Золотицы. Заинтересовавшись записью песен от группы девушек и молодых женщин, зашла в избу, где производилась запись, и спела былину о Чуриле и балладу о князе Михайло. Переняла их «от стариков». Больше ничего припомнить не могла.

153 ЧУРИЛО

154 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

——

Ульяна Михайловна Онуфриева

У. М. Онуфриева в 1937 г. — 70-летняя неграмотная колхозница дер. Нижняя Зимняя Золотица. Кроме «Моряночки», от нее записан духовный стих «Плач богородицы». Ульяна Михайловна рассказывала, как они всей семьей ходили каждое воскресенье к Василию Леонтьевичу Крюкову, свекру Аграфены Матвеевны Крюковой, и он пел старины.

155 МОРЯНОЧКА

——

Авдотья Ивановна Седунова

А. И. Седунова в год записи — 72-летняя жительница Нижней Зимней Золотицы. Неграмотная. По старости и немощи в колхозе не работала. Знала только «Моряночку», про которую сказала: «Она красива на голосах». На вопрос, пели ли эту балладу в Золотице на разные голоса, с подголосками, ответила, что нет, пели «всё так» (т. е. в унисон, — Ред.). Балладу эту называла «стари́ной». На вопрос, откуда ее знает, сказала: «Досельние старухи научили нас».

156 [МОРЯНОЧКА]

(Братья-то наехали),

[и т. д. всё повторяется]

[и т. д.]

[и т. д.]».

(Братья те узнали, как было дело, они стали говорить):

(Куды они девались, не знаю, мы уже не пели).

——

Серафима Яковлевна Седунова

С. Я. Седунова (баба Сара), в год записи 62 лет, родилась в Верхней Зимней Золотице. Грамотная. Жила вместе с дочерью и внуком в небольшом поселке Това, расположенном на берегу Белого моря в 15 км от Нижней Зимней Золотицы. Там останавливаются и отдыхают путники, идущие пешком по Зимнему берегу в те месяцы, когда нет навигации и санного пути.

С. Я. Седунова рано вышла замуж за односельчанина и вскоре овдовела, оставшись с двумя дочерьми на руках. Затем она снова вышла замуж за вдовца с сыном. Ее второй муж, рыбак и охотник, тоже односельчанин, был человек угрюмый и нелюдимый. Нахуторе Това он поселился после случившегося с ним несчастья. Однажды он сидел у окна и чистил ружье, а первая жена его обряжалась у печки. Ружье выстрелило и убило наповал молодую женщину. Вот почему ему захотелось жить подальше от людей, и он выстроил в Тове дом для своей новой семьи.

С. Я. Седунова всю жизнь любила книги и, по ее словам, в молодости покупала лубочные издания у приезжавших в Золотицу владимирцев, торговавших книгами. Помнит несколько изданий «Громобоя», подешевле и подороже, причем ей больше всего нравился «Громобой» за 10 копеек.

С. Я. Седунова переняла старины у своего деда по матери, сказителя Ф. Т. Пономарева (Почошкина), но так как ей никогда не приходилось их исполнять, припоминала их с трудом. Кроме двух былин, от нее записаны духовный стих «Сон богородицы», много сказок (Про Еремея, Про попадью, Про Громобоя, Про английского милорда Георга и др.), несколько десятков песен и много поговорок.

Баба Сара на людях оживлялась и охотно рассказывала разные истории и сказки. О ней говорили: «Она на речах поди Марфе Семеновне не поддастся». М. С. Крюкова ревновала к ней всех собирателей, приезжавших в Золотицу, и старалась помешать знакомству приезжих с Седуновой. Однако сама Марфа Семеновна даже не знала толком, что поет и рассказывает баба Сара.

157 ЧУРИЛУШКА ПЛЕНКОВИЧ И ВАДИХМАТЬЕВА ЖЕНА

(И боле всё. Верно срубил буйну голову).

158 САМАРЯНОЧКА

(Где она была, место не обозначено),

(Самари́я — область была в прежно время).

(Не ленива лошадь — хорошая),

(Тут я петь забыла: тут я смешаюсь, не знаю, как начать).

——

Тит Егорович Точилов

Т. Е. Точилов, 1881 года рождения, — постоянный житель Верхней Зимней Золотицы. Родившись в большой семье батрака-бедняка, он с 11 лет начал трудовую жизнь — сперва в подпасках у пастуха, затем кашеваром и исполняющим другие работы на промысловых судах местных кулаков-промышленников. Бывал в Архангельске, проездом в Петербурге, ходил на хозяйских судах в Норвегию. Грамоте научился у местного псаломщика, затем в течение одной зимы посещал приходскую школу в Золотице.

В 1934 г. с ним встретился в Золотице аспирант ЛГУ В. П. Чужимов и записал от него былины «Женитьба Владимира» (Дунай) и «Добрыня и Алеша» (Добрыня на свадьбе жены), но обе записи не сохранились. Исполнял он былины, по словам собирателя, «в пении, совершенно свободно», тексты «несколько укорочены и психологизированы по содержанию», стих хорошей сохранности. Кроме сказанных, как сообщил В. П. Чужимов, знал еще «Бой Ильи Муромца с Соловьем-разбойником», «Святогор и Илья Муромец» и «Садко». Любил петь былины для самого себя, большей частью во время рыбной ловли. Перенял былины от Дмитрия Федоровича Лыткина из дер. Инцы, у которого жил одно время в работниках. Как удалось выяснить В. П. Чужимову, былинные тексты Точилов записывал, но записей своих Чужимову не показал.^[102]

В 1937 г. участницам экспедиции Института этнографии АН СССР удалось снова разыскать Т. Е. Точилова, но встреча произошла перед самым его отъездом по делам из Золотицы. Для записи времени не было. Тит Егорович сам предложил записать свои былины и переслать в Ленинград, что он и выполнил. С 1938 г. стали в адрес А. М. Астаховой поступать письма с записями былин. Всего переслал он 4 текста былин в следующем порядке: «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Калин-царь», «Исцеление Ильи Муромца» и уже в середине 1939 г. — «Добрыня в отъезде». Кроме того, были присланы 3 сказки («Про Катигорошка», «Про Конька-горбунка», «О серебряном блюдечке и наливном яблочке»), и обширная, в 256 тетрадочных страниц, автобиография, которую он назвал в письме «былиной из своей жизни» (Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 90, папка 6, №№ 26—29). Первые две былины оказались воспроизведением, но не точным, текстов сборника Кирши Данилова (Кирша Данилов, №№ 49 и 25), остальные две усвоены, очевидно, из устной традиции. Кроме этих последних, мы публикуем и былину об Илье и Соловье-разбойнике, в текст которой внесены более значительные изменения по сравнению с источником (см. комментарий). Изменения же в тексте «Калина-царя» (из сб.: Кирша Данилов, № 25) состоят исключительно в переоформлении отдельных стихов (аналогичном переоформлению стихов в первой былине) и в отсечении последних 12 стихов.

Присланные былины написаны без разделения на стихи, но в четкой стихотворной форме, без заглавий.

159 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ, ИСЦЕЛЕНИЕ И ВЫЕЗД НА ПОДВИГИ]

160 [ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ И АЛЕША ПОПОВИЧ]

161 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК]

ПРИЛОЖЕНИЯ

О НАПЕВАХ ПЕЧОРСКИХ БЫЛИН

Материалы печорских экспедиций 1955—1956 гг. представляют обширный и исключительно ценный материал по русскому эпосу Севера. Примерно в одно время и в одном относительно небольшом фольклорном районе (среднее и нижнее течение реки Печоры) было записано свыше 50 былин и былинных фрагментов вместе с их напевами. При этом современная система звукозаписи — магнитофоны — позволила зафиксировать ряд былин полностью и значительную часть — большими отрывками по 25—70 строф, что невозможно было ранее в условиях работе с фонографом.

Все это дает возможность на большом документальном материале проверить ряд научных положений, возникших в свое время на основе слуховых или, в лучшем случае, фрагментарных фонографических записей, и высказать ряд замечаний, в какой-то мере дополняющих существующие в науке данные, а в некоторых случаях и поставить вопрос об их пересмотре.

Задача настоящей статьи — привлечь внимание к свежим и интересным музыкальным материалам, акцентировать их художественную ценность и направить научно-исследовательскую мысль на разработку ряда проблем, связанных с изучением русского музыкального эпоса.

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении напевов печорских былин, — это богатство и разнообразие музыкально-выразительных средств. Публикуемые материалы отнюдь не подтверждают распространенного мнения о напевах северных былин, как о чем-то лишенном самостоятельного музыкального значения,^[103] а также заставляют изменить представление о преобладании в напевах былин речитативно-декламационного начала, о полном подчинении интонационно-ритмической структуры напева тексту.

Подавляющее большинство напевов печорских былин носит ярко выраженный песенный характер, определяющийся не столько распевностью слогов, сколько обилием интонационно ярких попевок.^[104] В широкодиапазонных напевах, составляющих половину собранного материала, эти попевки зачастую основаны на широкой интервалике (см., например, напевы: XIII, XV, XVI).

Узкодиапазонные напевы, имеющие песенный склад, обладают своими особыми музыкальными закономерностями построения и развития мелодической линии; иллюстрацией этого может служить напев II.

Изучение законов построения и развития мелодики печорских былин заставляет несколько по-иному поставить вопрос о взаимоотношении текста и напева.

Традиционное представление о подчиненной роли напева былинному тексту далеко не всегда подходит к печорским былинам.

Анализ построения мелодики и архитектоники напева заставляет думать, что здесь действуют свои специфические музыкальные закономерности, не только не вытекающие из закономерностей стихосложения, но подчас подчиняющие себе ритмику и форму былинного стиха.

В некоторых напевах, где особенности музыкальной формы, строго выдерживаемые из строфы в строфу, подчиняют себе форму былинного стиха, необходимая смысловая цезура разрывает слово (см. напевы V, VII, VIII, X, XIII, XIV).^[105]

Иногда устойчивая музыкальная форма напева, деленного на два самостоятельных построения, вступает в противоречие с формой былинного стиха, что заставляет исполнителя вставлять в стих наигрышный слог (см. напев VI).

Подавляющее большинство былинных напевов Печоры имеют так называемые однострочные напевы, но, вопреки утверждению некоторых музыковедов, внутреннее членение этих напевов не является редким исключением.^[106] Скорее наоборот: исключение составляют напевы без внутреннего членения. Характерно, что к последним относятся напевы, начинающиеся с неустойчивых или быстро произносимых звуков, тогда как напевы, начинающиеся с устойчивых и протяженных звуков лада, как правило, имеют внутреннее (явно выраженное или скрытое) членение на два, реже три отрезка. В отдельных случаях это членение активно подчеркивается исполнительской манерой (цезуры, дыхание, смысловые остановки), в других, даже при расчлененном напеве, — исполнитель, стремясь к непрерывности и текучести мелодии, соединяет не только полустрофы, но и строфы в одну непрерывную линию, делая смену дыхания неощутимой.

Проблема дыхания, приобретающая при непрерывном повествовании особо важное значение, решается различными исполнителями по-разному.

При так называемом «артельном» пении ведущий исполнитель просто не допевает строфу до конца, так как каданс подхватывается другим или другими исполнителями. При этом образуется своеобразная связка, соединяющая конец предыдущей строфы с началом следующей (см. напев II).

Именно это вызванное необходимостью двухголосие и породило представление о якобы распространенном в ряде районов Севера многоголосном (хоровом) исполнении былин.^[107] Однако такое двухголосие является не только техническим приемом продления дыхания. Очень часто появление второго голоса при исполнении былин влечет за собой образование вариантов попевок и, в сущности, создание двухголосной редакции напева, т. е. ансамблевого исполнения, но ни в коем случае не хорового.

При одноголосном исполнении мастера-сказители, стремясь к непрерывности повествования, предпочитают подчас брать дыхание даже перед последним устоем музыкальной строфы (Т. С. Кузьмин), либо исполнять на вдохе (без определенной системы) отдельные слога и ноты (А. Ф. Пономарев). И только в напевах с ясным музыкальным членением дыхание, как уже отмечалось, берется по смысловой музыкальной цезуре.

Трудно сказать что-либо определенное в отношении так называемых типовых напевов или типовых групп, присущих отдельным исполнителям.

Так, от замечательного среднепечорского мастера Н. Ф. Ермолина (дер. Трусовская на реке Цильме) записано 6 былинных сюжетов с одним устойчивым напевом, тогда как другой талантливый сказитель из того же микрорайона (дер. Кривомежная), Л. М. Носов, исполнил две былины с различными напевами, не имеющими сходства с напевами Н. Ф. Ермолина.

Наиболее выдающиеся нижнепечорские сказители, А. Ф. Пономарев (г. Нарьян-Мар) и Т. С. Кузьмин (дер. Тельвиска), имеют свои излюбленные группы напевов. А. Ф. Пономарев исполнил 7 былин, пользуясь двумя напевами, Т. С. Кузьмин — 9 былин на три напева.

Собранные материалы подтверждают не раз уже высказанное положение о том, что былинные напевы, как правило, не прикреплены к определенным сюжетам. Можно указать лишь один весьма любопытный случай устойчивого прикрепления. Историческая песня «Кострюк», исполняемая печорскими сказителями на былинный напев, записана от четырех различных исполнителей в различных точках нижнепечорского района с одним устойчивым, прикрепленным именно к данному сюжету напевом.^[108]

Каждому подлинному мастеру-сказителю присуща своя исполнительская манера, свой особый художественный почерк, свой стиль (вне зависимости от исполняемого былинного сюжета).

К сожалению, вопрос о возможно существовавших некогда в этих краях исполнительских «школах» сказителей, создавших устойчивые, передающиеся из поколения в поколение традиции, не изучен. Но что такие традиции существуют, подтверждается материалами печорских экспедиций и наблюдениями над исполнительской манерой печорских сказителей.^[109]

Остановимся на наиболее выдающихся сказителях среднего и нижнего течения реки Печоры.

Н. Ф. Ермолин. Его исполнительскому стилю присуща сдержанная внутренняя эмоциональность, мягкая, ритмически хорошо организованная распевность, почти полное отсутствие импровизационного начала и вариационности. Обладая хорошим певческим голосом, он исполняет былины, если можно так выразиться, профессионально, точно с эстрады, не сбиваясь и не комментируя по ходу исполнения отдельные ситуации былинного сюжета.

Л. М. Носов — типичный представитель «искусства переживания». Его исполнение очень темпераментное, творческое, живое. Он весь отдается исполнительскому процессу, чутко реагируя на сюжетные ситуации; нередко комментирует «от себя» наиболее острые моменты. Его исполнительскому стилю присуща ритмическая острота и ярко выраженное танцевальное начало.

Т. С. Кузьмин — замечательный мастер-сказитель, обладающий огромным былинным репертуаром. Его исполнение отличается большим профессионализмом и сдержанной эмоциональностью, временами даже какой-то деловитостью.

А. Ф. Пономарев — мастер объективного повествования. Его исполнение отличается бесстрастностью и необыкновенной простотой. Он на все как бы смотрит глазами летописца. К сожалению, преклонный возраст и уже почти полное отсутствие певческого голоса сильно затрудняют исполнительский процесс.

——

Песенная традиция Печорского края мало изучена. Лишь в последнее время развертываются работы по изучению и обработке песенных материалов печорских экспедиций 1955—1956 гг.

Но даже предварительное знакомство с песенной традицией Печоры и сопоставление ее с былинной позволяют высказать ряд предположений о своеобразии того места, которое занимают печорские былины в общей песенной культуре Печорского края.

Для подавляющего большинства печорских песен характерны: узкий диапазон, элементы интонационной и ритмической импровизационности, обусловливающие иногда растянутость музыкальных фраз и стирание границ между куплетами, частое употребление бесполутоновых ладов.

Все это, как мы видели, не свойственно напевам былин. Создается впечатление, что былины представляют собой какое-то особое интонационно-ладовое образование внутри песенной культуры Печоры.

Вероятно, дальнейшая исследовательская работа над экспедиционными материалами сможет внести и внесет много нового в наши пока еще весьма относительные знания в области народного музыкального искусства русского Севера.

НОТНЫЕ ПРИЛОЖЕНИЯ

Усть-Цилемский район

I. СТАРИНА́ ПРО СТАРА КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

(К тексту 35)

Трусовская.

Ермолин Н. Ф., 70 л.

Фонограмм—архив, М. 209/2

II. СТАРИНА́ ПРО ВДОВУ ПАШИНУ

(К тексту 39)

Трусовская

Ермолин Н. Ф., 70 л.

Ермолина Е. Я., 69 л.

Фонограмм—архив, М. 205/12

III. ПРО ФАТЕНА

(К тексту 41)

Кривомежная.

Носов Л. М., 76 л.

Фонограмм—архив, М. 212/1

IV. ПРО ДОБРЫНЮ

(К тексту 42)

Кривомежная.

Носов Л. М., 76 л.

Фонограмм—архив, М. 212/2

V. ПРО ДОБРЫНЮ

(К тексту 45)

Усть-Цильма.

Дуркин Т. С., 84 г.

Фонограмм—архив, М. 213/2

VI. ПЕРВОПРЕСТОЛЬНОЙ БОГАТЫРЬ ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

(Вариант текста 46)

Усть-Цильма.

Вокуев Г. В., 73 л.

Фонограмм—архив, М. 202/2

VII. ДОБРЫНЯ [БУТМАН]

(К тексту 48)

Усть-Цильма.

Михеев А. Е., 89 л.

Фонограмм—архив, М. 222/6

VIII. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СИЛА НЕВЕРНАЯ

(К тексту 49)

Рощинский ручей.

Поздеева Т. И., 70 л

Фонограмм—архив, М. 223/10

IX. ПРО СТАРОГО КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

(К тексту 51)

Боровская.

Чупровы Л. Т., 52 г. и М. М., 72 л

Фонограмм—архив, М. 219/11

X. ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

(К тексту 53)

Абрамовская.

Чупров Е. П., 67 л.

Фонограмм—архив, М. 218/6

XI. КАК ПРО БЕЛОГО СКАЗАТЬ [БУТМАН]

(К тексту 55)

Абрамовская.

Чупровы М. И., 68 л. и С. И. 67 л.

Фонограмм—архив, М. 219/16

XII. ПРО СКОПИНА

(К тексту 56)

Абрамовская.

Чупровы М. И., 65 л. и С. И. 67 л.

Фонограмм—архив, М. 219/15

XIII. ПРО СКОПИНА

(К тексту 57)

Чуркино.

Чуркин Д. Ф., 79 л.

Фонограмм—архив, М. 218/7

XIV. ПРО БУТМАНА

(К тексту 58)

Степановская.

Бобрецов Д. Ф., 71 г.

Фонограмм—архив, М. 217/10

XV. ПРО БОГАТЫРЯ

(К тексту 59)

Скитская.

Чупрова П. М., 30 л.

Фонограмм—архив, М. 216/4

src="/i/69/700969/img_34.jpeg">

XVI. ПРО СТАРОГО [БУТМАН]

(К тексту 60)

Скитская.

Антонов С. Н., 63 г.

Антонова А. Г., 47 л

Фонограмм—архив, М. 215/1

XVII. ПРО БУТМАНА

(К тексту 61)

Скитская.

Осташева Ф. Ф., 52 г.

Фонограмм—архив, М. 214/4

Нарьян-Марский район

XVIII. ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ ПОПОВИЧА НА ДОБРЫНИНОЙ ЖЕНЕ

(К тексту 62)

Лабожское.

Суслов Н. И., 65 л.

Фонограмм—архив, М. 325/3

XIX. СТАРИНА́ [ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВ]

(К тексту 65)

Лабожское.

Ижемцев Т. С., 67 л.

Фонограмм—архив, М. 323/7

XX. ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ

(К тексту 68)

Нарьян-Мар.

Пономарев А. Ф., 72 г.

Фонограмм—архив, М. 335/1

XXI. СВЯТОГОР

(К тексту 71)

Нарьян-Мар.

Пономарев А. Ф., 72 г.

Фонограмм—архив, М. 335/2

XXII. СВЯТОГОР

(К тексту 79)

Тельвиска.

Кузьмин Т. С., 68 л.

Фонограмм—архив, М. 332/3

XXIII. ПРО ДЮКА

(К тексту 84)

Тельвиска.

Кузьмин Т. С., 68 л.

Фонограмм—архив, М. 337/8

XXIV. САДКО

(К тексту 85)

Тельвиска.

Кузьмин Т. С., 68 л.

Фонограмм—архив, М. 331/10

XXV. ПРО ДОБРЫНЮ

(К тексту 89)

Андег.

Суслов А. И., 65 л.

Фонограмм—архив, М. 322/4

XXVI. ПРО ДОБРЫНЮ

(К тексту 90)

Андег.

Хабарова А. П., 69 л.

Фонограмм—архив, М. 322/3

КОММЕНТАРИИ

В задачу комментариев входит, кроме сообщения основных паспортных данных, раскрытие особенностей публикуемых вариантов былин в соотношении с местной и общерусской традициями. Приводятся также сведения о прежних записях былин на те же сюжеты в данной местности и о происхождении публикуемого текста. Полная библиография сюжета внесена в указатель вошедших в издание сюжетов и дается ссылкой на имеющиеся списки вариантов. В библиографических справках и в указателе сюжетов при номерах текстов ставится в скобках условное сокращение: (к.) — обозначает контаминацию с другим сюжетом, (пр.) — что сюжет передан прозой, (отр.) — обозначает отрывок.

Публикуемые записи сделаны разными собирателями, применявшими каждый свою методику фиксации особенностей диалекта. Не во всех записях обозначены изменения безударных гласных (двадцеть, деветь, кнеженецкой и т. п.), йотированное и (Йилья, йих), фрикативное г (коhда, боhа́тыря). Таким образом, получается разнобой в передаче одного и того же диалекта, поэтому случаи дополнительной фиксации диалектной фонетики снимаются. В отношении редуцированных гласных это оправдано еще и тем, что их произношение в северных диалектах в основном совпадает с произношением в литературном языке.

Другие фонетические особенности, отличающие северные диалекты (оканье, цоканье, чоканье, мягкость и чередование некоторых согласных), а также случаи резкого отклонения от оканья (-ова, -ева в родительном падеже прилагательных, произнесение а вместо о в безударном положении (например, Мурамец) сохраняются.

Сохраняются все обозначения колебаний в произношении глагольных окончаний (-тся, -тсе, -тца, -тця и др.). Буква ё применяется, когда произношение может быть не вполне ясным (недалёко, милостыня спасённая). Последовательно всюду обозначено всё в отличие от все (в былинах легко спутать). Буквой е́ обозначается произношение е вместо обычного ё.

Все морфологические и синтаксические особенности текстов сохраняются.

Знак ударения, как правило, употребляется для обозначения необычного в литературном языке произношения (в чисто́м поли́), но в тех случаях, где сказитель особо акцентировал то или иное слово (что и было отмечено в момент записи), знак ударения сохраняется и тогда, когда это ударение совпадает с обычным произношением данного слова.

Заглавия былин без скобок принадлежат исполнителям, в прямых скобках — составителям. Ремарки исполнителя выделяются курсивом и заключаются в скобки. Прозаический пересказ и формулы перехода, сказанные прозой, выносятся за стихотворную строку влево.

В текстах, напевы которых помещены в сборнике, части, записанные на магнитофон, выделяются звездочками.

1—7. Записи А. В. Беловановой в августе 1942 г. от Анастасии Артемьевны Носовой, 67 л., Усть-Цилемский р-н, д. Трусовская (река Цильма).

1. Илья Муромец. Печорские варианты: Онч., 2, 19, 26, 53; Аст., I, 48, 69, 80, 93, 95; Леонт., 1, 4, 6.

Публикуемый вариант представляет сводный текст. Основной сюжет «Илья Муромец и Соловей-разбойник», осложненный мотивом трех дорог, контаминируется с сюжетами: «Илья Муромец и разбойники», «Ссора с князем Владимиром», «Илья Муромец и Калин-царь».

В традиционное развитие действия сказительница вносит ряд изменений: Илью Муромца у подворья Соловья встречают не жена и дочери разбойника, а мать; эпизод столкновения Ильи Муромца с дочерьми Соловья-разбойника выпущен; при нашествии врага князь Владимир сам вспоминает об Илье Муромце и посылает к нему слугу, обычно это предлагает сделать Апраксия. Описание расправы над Соловьем-разбойником приближается к описанию в былине сборника Астаховой, т. I, 69: «...привязал Соловья за хвост коню и пустил в чистое поле». Но в былине Носовой расправа изображена подробнее (стихи 134—139). Ссора с князем Владимиром социально насыщена: наговор «бояр толстобрюхих», испуг князя, неподчинение Ильи слугам князя Владимира, ироническая концовка (когда князь Владимир благодарит победителя, Илья Муромец отвечает: «Не надо мне ваши подарочки, меня храните да в темницу не садите»). Содержание наговора иное, чем обычно в текстах о ссоре, оно искусно связано с победой над Соловьем.

Былина отличается полнотой и художественной разработанностью. Сказительница всегда выдерживает былинную обрядность, дополняя ее иногда формулами и оборотами плачевой поэзии (мать Соловья названа «мать родимая, гроза великая», княгиня Апраксия называет Илью «защитой великой», «обороной надейной»).

2. Добрыня и Алеша. Печорские варианты: Онч., 95; ср. также начальную часть: Онч., 21, 59, 63.

Текст А. А. Носовой представляет контаминацию сюжетов, связанных именем одного героя: «Добрыня и паленица», «Добрыня и Алеша». Кроме того, просьба юного Добрыни к матери отпустить его на богатырскую заставу восходит к печорским былинам на другие сюжеты о Добрыне («Добрыня и Змей», «Добрыня и Маринка»), в которых говорится о рождении и детстве богатыря (ср. в особенности: Онч., 59, но там рассказ о рождении и детстве более развернут).

Сюжет «Добрыня и паленица» ранее не был записан на Печоре. В публикуемом варианте он занимает место, равноценное второму сюжету. На оформлении этой части сказалось влияние былины «Илья Муромец и Сокольник», одной из самых распространенных на Печоре (см. наблюдение в «трубочку подзорную», насмешку паленицы над богатырской заставой, бой Добрыни с паленицей).

Второй сюжет — популярная былина-новелла о неудачной попытке Алеши Поповича жениться — на Печоре был, по-видимому, мало распространен: Ончуковым он был зафиксирован лишь в одном варианте с нижней Печоры, Астаховой и Леонтьевым совсем не записан. По одной записи нельзя судить о характере местной традиции, тем более по записи Ончукова, о которой сам собиратель говорит как о случайной: «П. И. (Парасковья Ивановна Шевелева, — Ред.) совсем не поет старины и спела мне женитьбу Олеши после усиленной моей просьбы, спела, кажется, в первый раз в жизни, и потому очень плохо» (Онч., стр. 389). Тем больший интерес представляют все записанные в 40—50-е годы варианты, среди которых и публикуемый; (см. настоящее издание, №№ 2, 8 (пр.), 62, 75, 82).

Звеном, соединяющим первый сюжет со вторым, является мотив неожиданного нападения неверного врага и прекращения мирной жизни Добрыни с молодой женой, довольно искусно введенный в былину. В отличие от варианта Онч., 95, где причины длительного отсутствия героя не указаны, отъезд Добрыни не только мотивируется внешними событиями, но и обставляется реалистическими бытовыми подробностями: Добрыня объясняет, что он едет «битьце-ратитьце с силой неверноей», сам он служит молебен «чтобы мог побить врага неверного».

В варианте Носовой отсутствует роль князя Владимира как одного из виновников семейной драмы Добрыни. Вся вина падает на Алешу Поповича. Оригинально выражено отношение сказительницы к сватовству Алеши и к расстройству его свадьбы — через общее сочувствие народа Добрыне и осуждение Алеши Поповича и его сватов (стихи 123—131 и 173—177).

3. Дюк Степанович. Печорские варианты: Онч., 24; Аст., I, 71, 90; Леонт., 10.

Текст представляет интерес как единственная запись сюжета о Дюке из района реки Цильма. Отличается от ранее записанных печорских вариантов тем, что все внимание сосредоточивает на столкновение с князем Владимиром. Князь сам вызывает Дюка на хвастовство, хотя последний «в разговор с Солнышком не вяжется». В пренебрежительном отношении к киевскому угощению укоряют Дюка вместо Чурилы Васенька Буслаевич и Алеша Попович, но традиционного состязания с киевским богатырем нет. Один из постоянных эпизодов этого состязания — скачка через реку — переоформлен в случай с Алешей Поповичем: он по дороге не мог перескочить Днепр, и его Дюк вытаскивает из воды за волосы.

Своеобразными деталями текста являются бой Дюка по дороге со «змеей лютой» (вариация «трех застав» прионежских вариантов, см., например, Гильф., I, 9; II, 85 и др.) и необычное для былин, но характерное для сказки заключительное упоминание о дальнейшей судьбе героя (стихи 194—196). Связь этих стихов со сказкой особенно подчеркивается чисто сказочной концовкой.

Среди всех записанных в 1942 г. на Печоре былин о Дюке Степановиче данный текст выделяется стройной и четкой композицией, хорошей сохранностью эпического стиха и выдержанной былинной фразеологией.

4. [Чурила и неверная жена]. Печорские варианты: Онч., 25, 69; Аст., I, 55, 75, 97.

Публикуемый вариант — первая запись в районе реки Цильма. В основном восходит к печорской редакции, представленной в сборниках Ончукова и Астаховой. Отличия незначительны: жена Пермяты не выходит встречать Чурилу; в эпизоде попыток Чурилы подкупить служанку, пообещав ей дорогой подарок, отсутствует троекратное повышение цены подарков.

В художественном отношении былина Носовой отличается сохранением сюжетных подробностей. Отдельные детали носят творческий характер, например оригинальное сравнение в словах служанки (стихи 25—27), обращение Пермяты к неверной жене и др.

Начало былины сказительница пела.

5. Фатенко. Печорские варианты: Онч. 9, 46; Аст. I, 98.

Публикуемый текст представляет интерес как новая полная запись сюжета о Хотене среди немногочисленных вариантов с Печоры и первая запись из района реки Цильма.

Начальная часть былины — описание сватовства на пиру и ссоры двух вдов — близка к соответствующей части варианта с реки Пижма из сборника Ончукова (№ 9). Как и в этом варианте, не упоминается князь Владимир, но здесь не указано и место пира (у Ончукова — Киев). Изображение ссоры дополняется выразительной деталью — расплескиванием Чусовой вдовой поднесенной чары с вином, в вариантах с Пижмы и из Усть-Цильмы (записи Ончукова) этой детали нет. Конец былины разработан оригинально: Фатенко не требует поединщиков, как во всех указанных вариантах, где это требование является важным сюжетным компонентом, определяющим последующее развитие фабулы: Маринка ищет поединщиков за золото среди «голей кабацких», побиваемых затем Фатенко, обращается за помощью к своим сыновьям или к зятьям, которые отказываются противостоять Фатенку, и герой получает невесту. При этом иногда убивает Маринку (Онч., № 9). В былине Носовой Фатенко «вышибает дом по окошецкам», и испугавшаяся Чусовична отдает ему дочь. Такое нетрудное добывание невесты подчеркнуто самой сказительницей: «поехал Фатенко с легкой свадебкой» (стих 102).

Социальный характер конфликта — мотивировка отказа выдать дочь за Фатенка его бедностью — сохранен, хотя и не столь ярко выделен, как в некоторых вариантах из других районов (см., например, Рыбн., II, 105; Гильф., II, 164; Марк., 20, и др.).

Имя Маринки, вообще распространенное в былинах на Печоре, традиционно для печорских обработок сюжета «Хотен», как и имя героя — Фатенко. Необычно наименование вдов богатырицами.

Поэтическое мастерство А. А. Носовой, знание сказок и плачей отразились на художественной стороне былины. Общие места сказительница часто заменяет собственным описанием. Так, она говорит об отъезде Фатенко: «Обулся, оделся он по-хорошему». Описание дочери Чусавичны напоминает свадебное причитание матери по своей дочери:

Влияние жанра сказки можно видеть во внесенных сказительницей бытовых пояснениях, описаниях реальной обстановки («получай невесту, живи как хочетце», «садила доцку на конец ковра» и т. д.), в характерной сказочной концовке.

Былина «Фатенко» была записана в 1955 г. от мужа А. А. Носовой — Лазаря Моисеевича (см. настоящее издание, № 41). Сопоставление обоих текстов показало, что при единстве редакции они в отдельных деталях несколько различаются, что свидетельствует о творческой самостоятельности обоих сказителей.

6. Про Василия Буслаева [Соловей Будимирович]. Печорские варианты: Онч., 8; Аст., I, 67.

Единственный ранний вариант с Печоры (Онч., 8) очень краток и в развитии сюжета отличается от полных и стройных прионежских вариантов: князь Владимир заменен королем литовским; выпущены центральные эпизоды: постройка теремов и посещение их племянницей князя; после поднесения королю подарков и заявления, что он приехал свататься, Соловей возвращается на корабль, на него заходит Аннушка Путятишна, и Соловей ее увозит. Близок к тексту Ончукова и вариант записи 1929 г. (Аст., I, 67), в котором упоминаются терема в иной, чем в прионежских текстах, ситуации: через них проходит Соловей, направляясь к королю.

В публикуемом варианте сюжет подвергся дальнейшим изменениям. Как и в предшествующих печорских записях, в нем сохранен зачин, описание корабля и приготовлений героя перед выходом на берег. Центральные же эпизоды не просто выпущены, а заменены другими: отец девушки, к которой сватается герой, ставит ему трудное условие для получения невесты — построить терем с церковью в одну ночь; терем построен с помощью чудесной силы — тридцати трех богатырей; былина заканчивается свадебным пиром. Здесь явное влияние сказки. Оно отразилось и на художественных деталях. Так, при описании устройства корабля упоминается «избушка изукрашена» вместо обычно встречающихся «черной чердак» (Онч., 8), «чердачки помуравлены», «зелен чердак муравленый» (Рыбн., II, 132 и др.).

Соловей Будимирович не упоминается. Действие перенесено на Василия Буслаевича случайно, без сближения с известным былинным героем, здесь, скорее, сказочный персонаж — «добрый молодец по имени Васильюшко Буслаевич». Вместо князя Владимира и его племянницы фигурирует князь Иван Семенович и его «племяненка» Авдотья Папична. Описание красоты последней (стихи 47—52) перенесено из былины о Дунае.

7. Про Ваську про вора́, про Захарова. Текст представляет собой неизвестный до сих пор сюжет, возникший на основе традиционных на Печоре эпизодов и мотивов разных былин. В центре — образ богатыря-пьяницы, известный по былинам многих районов, Василия Игнатьева (печорские: Онч., 4, 17, 18; Аст., I, 64, 68, 81), богатыря, пропившего коня, вооружение и платье, которого опохмеляет в кабаке сам князь Владимир, и богатырь совершает подвиг — побивает врагов, отказываясь затем от всех наград, кроме чары вина. Но обычные для былин о Василии Игнатьеве запев о турах, картина наступления врага и типичный для печорских редакций мотив столкновения богатыря с «боярами толстобрюхими» отсутствуют. Главное внимание сосредоточено на изображении победы Василия Захаровича над внешнием врагом (стихи 53—74). Аналогичное изображение, но более краткое и художественно менее разработанное, зафиксировано Ончуковым в былине о Потыке (Онч., 57, стихи 57—70). Характер возлагаемой на богатыря задачи — съездить в землю неверную — напоминает соответствующий эпизод былины о Василии Казимирове (Онч., 65). Имя героя — Василий Захаров — восходит к печорской пародии-сатире (Онч., 29, 38), его похвальба в кабаке — к печорской же былине «Бутман» (Онч., 14, стихи 9—12; Аст., I, 54, 56, стихи 8—11 и 58, стихи 9—12). Связь с пародией сказалась и в образе богатыря, побивающего врага метлой (известный эпизод из сказки о Бове-королевиче, отраженный в картинке на обложке лубочных изданий этой сказки).

Такие новые сюжетные образования из сплава мотивов разных былин — явление, характерное для позднейшего этапа бытования эпоса на Севере. В данном тексте это выполнено довольно искусно.

8—9. Записи И. К. Ермолиной в августе 1942 г. от Татьяны Антоновны Савуковой, 63 л., Усть-Цилемский р-н, д. Трусовская.

8. Добрыня и Алеша. Вариант с Печоры указан в примечании к тексту № 2.

Вторая запись сюжета с реки Цильма. Текст представляет прозаический пересказ былины. В разрешении сюжета он примыкает к той группе былин, в которой главную роль играет князь Владимир (насильно сватает жену от живого мужа). В варианте Савуковой князь Владимир дважды сватает жену Добрыни, и, возвратившись, Добрыня обвиняет князя и княгиню.

Сказительница большое внимание уделяет причинным мотивировкам и реалистическому изображению действий героя. Так, отъезд Добрыни, служащий завязкой сюжета, развернут в отдельный самостоятельный эпизод: князь Владимир отправляет Добрыню на «службу тяжелую», поручая ему освободить дорогу в Подольскую землю. См. также слова Добрыни Алеше: «Я не дивлюсь, что ты брал мою жену, потому что она шибко хороша» и т. п. Вместе с тем нет никакой мотивировки запрета выходить замуж за Алешу Поповича.

Свой пересказ былины Т. А. Савукова передает языком сказки, но очень точно в отношении традиционного содержания былины. Иногда бытовой прозаический сказ разбивается ритмическими строками былинного стиха.

9. Про богатырева сына [Дюк Степанович]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 3.

Текст Савуковой представляет собой крайний случай перевода былины в прозаический рассказ, превращение ее в богатырскую сказку. Тема былины — состязание Дюка с Киевом в богатстве — совершенно забыта. Сюжет построен в плане личного состязания богатырей. Князь Владимир и бояре вовсе не упоминаются. Забыто имя самого героя: вместо Дюка фигурирует «богатырев сын».

Важную композиционную функцию играет самостоятельно внесенный сказительницей эпизод встречи «богатырева сына» с киевскими богатырями, являющийся завязкой всего сюжета: удальство «богатырева сына» восхищает киевских богатырей, и они приглашают его к себе на пир. Там происходят похвальба богатырей и состязание их платьями и имуществом. Характерный для былины о Дюке эпизод — Дюк на пиру пренебрегает угощением, окружающие укоряют его — выпущен.

Вариант в стилевом отношении представляет типичную сказку: встречаются повествовательные предложения с характерным началом — «в онно утро...», «вот он...», «вот они...» и т. п., сказочные формулы — «едет день, едет другой...» и т. п.; сказочные мотивы (слуги ловят коня, который им не дается). Имеет место свойственная сказке безыменность: нет имени у героя былины, у богатырей, с которыми он встречается, мать «богатырева сына» носит имя не Омелфы Тимофеевны, а матушки Владимирки, родина богатырева сына не обозначена.

10—11. Записи Н. К. Митропольской и Е. И. Переваловой в августе 1942 г. от Елены Григорьевны Мяндиной, 52 л., Усть-Цилемский р-н, д. Среднее Бугаево.

10. Илья Муромец и сын. Печорские варианты: Онч., 1, 6; Аст., I, 57, 70, 79, 87; Леонт., 3.

Публикуемый текст представляет собой полный и хорошо разработанный вариант. По развитию сюжета отличается от известной по прежним записям среднепечорской редакции (см. указанные варианты сборников Ончукова и Астаховой). Иное начало былины: вместо обычного описания богатырской заставы с перечислением богатырей дается диалог между Сокольником и его матерью, которая предупреждает не съезжаться со старым казаком Ильей Муромцем (ср. близкое начало нижнепечорской записи — Леонт., 3). Такое начало вызывает перестановку последующих эпизодов: сначала изображается выезд Сокольника, его внешний вид, потом уже говорится об Илье Муромце, который увидел в подзорную трубу неприятеля.

Подробно описан эпизод с выбором поединщиков и их неудачные выезды. Необычная для Печоры мотивировка выезда самого Ильи Муромца («Больше неким, ребята, заменитися, придетца самому ехать во чисто поле», стихи 136—137) встречается в известном шенкурском варианте сборника Киреевского (I, стр. 49). Конечная сцена былины — покушение Сокольника и расправа над ним — осложнена укором Ильи Муромца покушающемуся на его жизнь сыну. Мотив чудесного прибавления силы у Ильи Муромца опущен, так как он сразу во время боя одолевает Сокольника. (Об особенностях варианта см. также стр. 17—18).

Мать Сокольника носит имя Владимирки (см. имя в применении к матери Дюка в тексте № 9), в других печорских вариантах она — Златыгорка.

11. Илья Муромец. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 1.

Принадлежит к числу сводных текстов. Объединяет четыре сюжета: «Исцеление Ильи Муромца», «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Ссора Ильи Муромца с князем Владимиром», «Илья Муромец и Калин-царь». Часть содержания пересказывается прозой, часть передана в стихотворной форме. Для первого вида изложения характерно употребление сказочных формул («Был-жил», «ехал близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли»), типичных для устного сказа повествовательных оборотов — «вот он поехал», «потом зашла к нему...», «тут прошло несколько времячко» и т. п.

В первой части текста «Исцеление Ильи Муромца» отсутствует наделение Ильи богатырской силой, говорится только об исцелении от параличного состояния. Отец Ильи Муромца изображается состарившимся богатырем, теперь он — крестьянин. В целом описание характеризуется стремлением к бытовому опрощению сюжета и отдельных эпизодов. В этом плане уточняется причина болезни Ильи Муромца, изображена радость матери при виде поправившегося сына: будет теперь помощь. Своеобразной особенностью первой части является предупреждение Ильи отцом о трудности пути, о засевшем на дороге «Идолище немецком» (см. аналогичный эпизод, но без мотива трех дорог, в тексте № 1 сб. Леонтьева). Отцовское предупреждение подготовляет второй эпизод — «Илья Муромец и Соловей-разбойник», два сюжета, таким образом, объединяются в одно целое.

Включение в сюжет об Илье Муромце и Соловье-разбойнике мотива трех дорог (из сюжета «Три поездки Ильи Муромца») характерно для печорской традиции (см.: Онч., 19, 53; Аст., I, 48; настоящий сборник, 1, 12, 44 (к.). Стремясь дать поэтическую биографию главного героя, сказительница не задерживает внимания на описании Соловья-разбойника, но все, что имеет значение для характеристики Ильи Муромца, она сохраняет и детализирует. Замена Соловья «Идолищем немецким» быть может связана с временем записи — 1942 г.

Как и в тексте № 1, следующий эпизод — ссора Ильи с князем Владимиром — органически связан с предыдущим: ссора происходит вследствие клеветы бояр, злобствующих на Илью из-за княжеского подарка (шубы) за подвиг. Но Мяндина гораздо более подробно и с большой социальной остротой описывает ссору. Илья Муромец противопоставляется не только «боярам толстобрюхим», но и самому князю Владимиру, который выслушивает жалобу бояр и встает на их сторону.

Переходя к изображению нового подвига Ильи Муромца, победе его над несметным войском Калина-царя, сказительница сохраняет встречающийся в некоторых печорских вариантах образ калики перехожей, которая приносит весть о приближении неприятеля (ср.: Онч., 26). Наступление врага и победа над ним изображены традиционно (ср.: Онч., 2, стихи 100—105; 26, стихи 31—35). Оригинален конец былины, особенно остро отразивший характерную для печорской традиции социальную направленность (см.: А. М. Астахова. Русский былинный эпос на Севере. Петрозаводск, 1948, стр. 356, 357): Илья Муромец после победы над неприятелем чинит расправу над «боярами толстобрюхими», а Владимир-князь прячется в это время в церкви (ср. аналогичный эпизод в конце былины о Василии Игнатьеве — Онч., 18, и в былине «Илья Муромец в опале у Владимира» — Леонт., 4).

12—18. Записи Н. К. Митропольской и Е. И. Переваловой в августе 1942 г. от Авдотьи Андреевны Шишоловой, 79 л., Усть-Цилемский р-н, д. Верхнее Бугаево.

12. Илья Муромец. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 1.

Сводная былина об Илье Муромце, объединяет следующие сюжеты: «Исцеление Ильи Муромца», «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Ссора с князем Владимиром», «Илья Муромец и голи кабацкие», «Илья Муромец и Идолище поганое», «Бой Ильи Муромца с сыном». В связи с сюжетом ссоры включает еще смутные припоминания сюжета о Калине-царе. По количеству сведенных сюжетов — самая большая из записанных на Печоре контаминаций (ср.: Онч., 19, 53 — сводят по три сюжета; Аст., I, 93 — объединяет четыре сюжета). Кроме указанных сводных текстов с Печоры, см. еще варианты былин, входящих в контаминацию: Онч., 20, 62; Аст., I, 78, 80, 95; Леонт., 1—4.

Обычное начало сводных былин — исцеление Ильи Муромца — передано традиционно. Сказительница сохраняет основные мотивы: крестьянское происхождение Ильи Муромца, приход калики, чудесное исцеление Ильи и получение им силы через питье. Но отсутствует традиционная подробность в эпизоде исцеления — снятие второй чарой опасного излишка силы. В отличие от многих других былин об исцелении отсутствует первое приложение Ильей силы в крестьянском хозяйстве. Почувствовав себя богатырем, Илья Муромец сразу отправляется совершать подвиги. Нет и эпизода прощания с родителями. Оригинальна деталь, раскрывающая щедрость Ильи Муромца: Илья говорит калике перехожей: «Бери с прилавка сколько тебе надобно» (стих 13).

Вторая часть былины начинается мотивом трех дорог (из былины о трех поездках Ильи Муромца). Победа над Соловьем-разбойником описана традиционно, но в общем развитии сюжета есть необычные эпизоды: 1) жена и дочь Соловья («девушка-чернавушка») хотят «жгать-палить» Илью Муромца (ср. обычное описание покушения дочерей Соловья-разбойника на Илью Муромца — Онч., 19; Леонт., 1); 2) Илья Муромец освобождает посаженных в погреб русских богатырей, отбирает вместе с ними казну Соловья-разбойника и отправляется к князю Владимиру; 3) отсутствует обычное завершение сюжета — расправа над Соловьем-разбойником после его свиста, судьба Соловья остается неизвестной.

Третья часть рассказа — о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром — воспринимается как естественное развитие предшествующих событий: князь Владимир одаривает Илью за его подвиг шубой, а завистливые бояре наговаривают князю на богатыря. Однако столкновение Ильи Муромца и «бояр толстобрюхих» не имеет той социальной направленности, которая свойственна печорской традиции. Мотив наговора снижен: богатырю якобы не понравился подарок князя Владимира; обычно же бояре говорят, что Илья Муромец хочет убить князя. Эпизод ссоры не развернут, кратко сообщается разгневанный князь посадил Илью Муромца в погреб, княгиня «поит, кормит его чем надобно».

Эпизод заключения Ильи в погреб обычно является вступлением к рассказу о наступлении на Киев врага и новом подвиге Ильи Муромца. Здесь этот сюжет не развернут. Отсутствует картина наступающего врага, вместо нее — один стих: «Какой ли король подпался, а некому воевать». Главное внимание в этой части уделено взаимоотношению Ильи Муромца и князя Владимира. На просьбу князя о помощи Илья Муромец «сидит ... да книгу читает, головы не разгибает, челом не бьет». Бескорыстный Илья Муромец не слушает обещаний князя Владимира отдать казну, полцарства, дочь. Описания победы над врагом нет.

В изложении следующего эпизода — «Илья Муромец и голи кабацкие» — нет ясности и последовательности. Голи кабацкие выступают под именем калик перехожих. Столкновение Ильи Муромца с каликами перехожими и ответ Ильи («бить-то меня не за что, взять-то у меня нечего») перенесен из сюжета «Илья Муромец и разбойники». Образ чумаков-целовальников сливается с образом калик перехожих, что противоречит всему содержанию; отсутствует жалоба чумаков-целовальников и т. д. Эпизод об Илье Муромце и голях кабацких в контаминации не связан ни с предыдущим, ни с последующим. Обратное видим в записи 1929 г. (Аст., I, 78), где сюжет о голях органически связан с сюжетом об Идолище и умело использован для дальнейшего развития действия: выслушав жалобу чумаков, князь Владимир смекает, что учинившая разгром кабака калика — «не плоха блоха» и может помочь ему в его беде (захват Киева Идолищем) и посылает за каликой слуг; дальше развивается сюжет об Идолище поганом. В данной же контаминации этот сюжет присоединяется механически.

Рассказ об Идолище начинается традиционным эпизодом встречи Ильи с каликой, сообщающей о бесчинствах Идолища в Киеве. Сказительница дает необычное описание одежды калики (потрепанное, «худо кушаченко о пяти узлов»), которое используется для мотивировки нежелания калики меняться платьем с богатырем: «Я облакусь в твое платье хорошее, никто не даст мне ничего» (стихи 184—185). Столкновение с Идолищем описывается традиционно с некоторыми сокращениями. Отсутствует описание внешнего образа Идолища.

Наиболее подробно и в основном в плане печорской традиции разработана последняя часть контаминации — бой Ильи Муромца с сыном. При переходе к новому сюжету сказительница использует эпизод обратной мены платьем с каликой и мотив богатырской заставы. Для печорских вариантов характерна «особая композиция выезда Ильи Муромца с отводом одних богатырей и безрезультатным выездом других» (Аст., I, стр. 611). В былине Шишоловой посылают сразу Алешу Поповича, но он не едет, предлагая поехать самому Илье Муромцу. Но и Илья вначале отказывается, и Алеша Попович вынужден поехать. После традиционной неудачи Алеши и требования Сокольника иметь поединщиком самого Илью едет последний. Дается подробное описание поединка. Трагическая развязка — смерть матери и самого Сокольника — в былине отсутствует. Концовка былины позволяет говорить о переосмыслении сюжета, которому придается благополучный конец (ср.: Аст., I, 70, 79).

Происхождение публикуемого текста (непосредственный источник, степень личного творчества Шишоловой) неизвестно. По некоторым композиционным особенностям он близок к тексту Мяндиной (№ 11). Порядок первых четырех сюжетов тот же. Только Мяндина более развернула их, в особенности сюжет о Калине-царе. Одинаково в начале рассказа о Соловье-разбойнике вводится мотив трех дорог. Совершенно одинаково сцеплены сюжет о победе над Соловьем и эпизод ссоры. Содержание последнего в основном одно и то же в обоих текстах (повод к ссоре — подаренная князем шуба). Вместе с тем не только различна степень разработанности, но и многие эпизоды и их детали. Это говорит, с одной стороны, о возможном восхождении обоих текстов к какому-то общему источнику, с другой стороны, — о значительной доле индивидуального момента то ли у данных сказительниц, то ли у тех, от кого они усваивали содержание своих текстов.

13. Дюк Степанович. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 3.

Особая редакция былины, отличающаяся от записей Ончукова, Астаховой и Леонтьева. Начальная часть — выезд Дюка — передана кратко. Опускаются: осматривание Дюком местности в подзорную трубочку, просьба Дюка к матери дать ему разрешение ехать в Киев, наставление матери. В дальнейшем повествовании сказительница пытается соединить два плана развития сюжета о Дюке: 1) личное состязание двух богатырей — Дюка и Алеши Поповича (замена имени: обычно Дюк состязается с Чурилой) и 2) сопоставление богатства Дюка и князя Владимира.

В печорских вариантах этот последний мотив, свойственный в особенности онежским вариантам, затушеван, и конфликт переведен в план личного столкновения Дюка и Чурилы (см. об этом: Аст., I, стр. 584).

В описании столкновения Дюка и Алеши в данном тексте главную роль играет противопоставление Алеши Поповича, который имеет подчеркнутую отрицательную характеристику, и Ильи Муромца, который своим вежливым обращением располагает к себе Дюка и получает подарок. Последнее и является основной причиной ссоры Дюка и Алеши. Описание заклада традиционно: скакать через реку (здесь, как и в тексте № 34, — Нева-река) и состязаться по богатству платья. Параллельно развертывается мотив состязания в богатстве между князем Владимиром и Дюком, Киевом и Галицей. Происходит описывание имущества в Киеве и у Дюка. Причем в поездке к Дюку непосредственно участвует сам князь Владимир. Результаты состязания четко не выявлены.

14. Про Маринку. Печорские варианты: Онч., 21, 35; Аст., I, 61, 73.

Вариант краткий и дефектный. Былинный стих часто сбивается на прозаический пересказ. Сокращены описания, забыто имя героя — Добрыня. Имеет место изоляция отдельных эпизодов от основной сюжетной линии. Например: 1) эпизод убийства Идолища (дружка Маринки) и отношение Маринки к убийству не раскрыты, между тем этот эпизод — один из основных сюжетных компонентов, от него зависит дальнейшее развитие действия; 2) эпизод с девушками, собирающими в саду малину и рассказывающими своей матери о замеченном ими в саду десятом туре, недостаточно связан с основной нитью повествования (ср.: Онч., 21, 35, где этот рассказ побуждает мать обратиться к «книге волховной», из которой она и узнает о том, что десятый тур — ее крестник Добрыня).

В отличие от других печорских вариантов данный текст содержит описание расправы над Маринкой, аналогичной расправе Ивана Годиновича с неверной невестой. Такое же изображение встречается и в некоторых вариантах с сюжетом «Добрыня и Маринка» из других мест (К. Д., 9; Аст., I, 17 и др.). Логически переход к подобной концовке вполне оправдан, так как сказители желают закончить полным поражением Маринки, посягнувшей на жизнь русского богатыря.

15. Два тура́. Печорские варианты: Онч., 4, 17, 18, 87 (отр.); Аст., I, 64, 68, 81, 89.

Текст представляет собой обычное вступление в былину о Василии Игнатьеве и Скурле-царе, художественно разработанное, и самое начало былины. Судя по нему, дальнейшее развитие действия должно быть аналогичным содержанию текстов №№ 20 и 21 настоящего издания (герой — Илья Муромец). Но в это начало внесен еще мотив вещего сна Ильи Муромца и эпизод с новым персонажем — каликой: она оказалась свидетелем переправы через реку вражеской силы, и ее поэтому призывают к князю Владимиру для расспросов о враге.

16. [Соло́ман и Василий Окулович]. Печорские варианты: Онч., 27; Аст., I, 83; Леонт., 9.

Вариант несколько лучшей сохранности, чем текст из Уега (№ 25), но также имеются некоторые следы разрушения эпического строя повествования. Содержит ряд своеобразных деталей. Действие перенесено в город Туис, на пир у князя Владимира — очевидное влияние сюжета «Дунай», где имеется сходный мотив добывания невесты. В роли сводника выступает Поташенька, обычно сводник — Торокан да сын Заморянин (у Аст., I, 83 — Мишка Пивоваренин). В традиционное изображение жены Соло́мана внесена оригинальная подробность: погуляв в гостях, она сама остается на корабле, а «девушку-чернавушку, куфарочку свою», отсылает домой, при этом просит ее: «Никуды не ходи, никому не сказывай, — куплю тебе ленту в пятьсот рублей, дешева кажетца — куплю за тысячу» (стихи 53—55, реминисценция известного эпизода подкупа служанки Чурилой или самой неверной женой из былины о смерти Чурилы).

В былину в качестве действующего лица введен отец царя Соломана. Он дает сыну в помощь 33 богатыря, которые и вызволяют Соломана. Нигде больше этот эпизод не встречается и, возможно, придуман самой исполнительницей. Среди богатырей назван Семен Леховитый — традиционное на Печоре наименование вражеского короля из былины «Дунай». Внесение его рядом с Ильей Муромцем и Алешей Поповичем — характерное проявление забывания эпической традиции. Отсутствуют некоторые постоянные детали: предварительный сговор Соломана с дружиной, предупреждение жены Соло́мана о его хитрости. Развязка традиционная.

17. [Долгорукий-князь и ключник]. Печорские варианты: Онч., 12, 52; Аст., I, 84,

Текст отличается от записей Ончукова и Астаховой прикреплением сюжета к князю Владимиру и Апраксии. Действие происходит на пиру у князя Владимира. Услышав, похвальбу ключника, князь Владимир приказывает построить рели и повесить его. Однако это переключение действия на князя Владимира не выдержано до конца: в стихе 36 вместо него появляется князь Долгорукий. Характерная для печорской редакции роль «бояр толстобрюхих», доносящих на ключника, отсутствует.

Былина Шишоловой отличается большой психологизацией. Внимание сосредоточено на заключительной части. Мотив прощания усложняет сюжет новыми переживаниями. Уточняется развязка: княгиня кончает жизнь самоубийством: «На булатен нож она спускаетца» (стих 35).

18. Про Чурилку [Смерть Василия Буслаева]. Печорские варианты: Онч., 11 (к.), 28, 74 (к.), 89.

Полузабытая былина на сюжет о паломничестве Василия Буслаева в Иерусалим. Отсутствуют традиционные в лучших печорских вариантах описание корабля и сборов, прощание с матерью, воспоминание о буйном прошлом Василия, кощунственное купание в Иордань-реке, остановка корабля на обратном пути из Иерусалима у горы с роковым камнем, грубое обращение героя с человеческим черепом. По-иному дается описание смерти Василия Буслаева. Обычно Василий и его товарищи, соревнуясь, перепрыгивают сер горюч камень: пытаясь перепрыгнуть «назад глазами», Василий разбивается насмерть. Шишолова, забыв это традиционное описание, изображает смерть Василия проще: на обратном пути из церкви (после покаяния) Васенька перескочил через камень, лежащий «середи пути-дорожечки», и разбился. Забвение былины сказалось и в замене имени Василия Буслаева Чурилкой.

19. [Илья Муромец и разбойники]. Запись А. П. Разумовой в августе 1942 г. от Ксении Кондратьевны Осташовой, 48 л., Усть-Цилемский р-н, д. Уег.

Печорские варианты: Онч., 19 (к.); 53 (к.); Аст., I, 53 (отр.), 59, 93 (к.).

Запись интересна как новый, сравнительно полный вариант со средней Печоры, где до сих пор не было зафиксировано самостоятельной былины на сюжет «Илья Муромец и разбойники» (обе записи Астаховой — с реки Пижма).

Изображение столкновения с разбойниками необычно: борьба «во оха́почках», длительность борьбы, помощь коня. Обычно же Илья или стрельбой в дуб только устрашает разбойников, или сразу же убивает их всех. Из традиционной похвальбы Ильи своим имуществом — казной, шубой, конем — сохранена только похвальба шубой.

20. Про тура́ золота́ рога́. Запись А. П. Разумовой в августе 1942 г. от Алексея Ипатьевича Ермолина, 68 л., Усть-Цилемский р-н, д. Уег.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 15.

Текст представляет собою особый сюжет, возникший на основе печорских обработок былины о Василии Игнатьеве и былин о Калине-царе и Камском побоище. К былинам о Василии Игнатьеве восходят запев о турах, изображение наступления вражеских орд, имена их предводителей, отправка татарского посла к князю Владимиру с угрозами; к былинам о Калине-царе — картина боя и выделение в качестве героев Ильи Муромца и Добрыни. Мотив отвода богатырей при выборе «поединщика» перенесен из былины об Илье Муромце и Сокольнике.

Замена Василия Игнатьева Ильей Муромцем встретилась еще в записи 1929 г. из д. Климовки (Аст., I, 89), но там текст сохранил сюжетную связь с былиной о Василии Игнатьеве (князь Владимир находит Илью Муромца в кабаке), сам же Илья обрисован в соответствии с его образом в былине о голях кабацких. Этих припоминаний в данном тексте нет. Илья здесь в обычной своей роли победителя татар, отражающего их нашествие.

При подробной разработке начальной части (запев и картина наступления) наблюдается в дальнейшем тенденция к сокращению троекратных повторений, общих мест, которые заменяются простым обозначением действия («отправилсе тут татарин в обратный путь»; «выбрали себе коней добрыих, оседлали-обуздали их» и др.). Былинные традиционные описания иногда заменяются пояснениями, построенными на современных понятиях и представлениях («зяли́сь они за работушку, за тяжку войну да кроволи́тскую», «наградил их солнышко Владимир-князь орденами да медалями» — стихи 105—106, 115—116).

21. Про тура́ [Илья Муромец и Скурлат-царь]. Запись А. П. Разумовой в августе 1942 г. от Алексея Сергеевича Дуркина, 75 лет, Усть-Цилемский р-н, д. Уег.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 15.

Представляет тот же сюжет, что и текст № 20, и, судя по краткому пересказу 2-й части, ту же редакцию. Начальная часть развернута дополнительными деталями: тщательный выбор посла, его чудовищный вид, наказ ему Скурлата-царя.

22—25. Записи А. П. Разумовой в августе 1942 г. от Марфы Дмитриевны Дуркиной, 70 лет, Усть-Цилемский р-н, д. Уег.

22. Про Илью Муромца. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Разрушенный вариант, относится к определившейся уже по прежним записям печорской редакции (Аст., I, стр. 611, 613—614). Отклонения в сюжетном развитии вызваны стремлением внести в былину бытовые описания, а иногда и просто забывчивостью. Традиционная картина богатырской заставы заменена кратким описанием быта богатырей. Хотя в Усть-Цилемском районе и встречались варианты с благополучной развязкой (Аст., I, 70, 79), но в данном тексте эту развязку нельзя считать преднамеренной, так как отсутствующая сцена расправы над Сокольником подготовлена предшествующим повествованием. В стиле пересказа заметно воздействие сказки (сказочная формула «долго дело деется, скоро сказывается»; концовка-присказка: «Тут и конец, а мне кривой жеребец»; имя героя — Иванушка Сокольничек). На Добрыню перенесена традиционная характеристика Алеши Поповича.

23. О Добрынюшке Никитиче [Дунай].Печорские варианты: Онч., 45, 86; Аст., I, 65, 72, 76, 85.

Краткий прозаический пересказ былины о Дунае с прикреплением ее к Добрыне. Из всего сюжета четко в памяти М. Д. Дуркиной сохранился лишь эпизод состязания Дуная с женой в стрельбе с трагическими последствиями этого состязания, частично переданный в стихотворной форме. Эпизод встречи героя с поляницей в шатре ср. с соответствующим местом былины № 45 из сборника Ончукова, эпизод состязания — см. в тексте № 86 того же сборника.

24. Дюк Степанович. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 3.

Текст Дуркиной представляет резкий пример и забвения и разложения былины. Забыт даже Киев как место действия (упомянут Ярослав-город). В рассказе много путаницы, припоминания основных эпизодов сюжета смутны. Так, состязание с Чурилой заменено общей борьбой Дюка с князьями и боярами, причем эпизод вытаскивания из реки не сумевшего ее перескочить Чурилы перенесен на князя Владимира. Это, правда, сообщает пересказу известную социальную остроту, но данный эпизод, как вообще весь сюжет, рассказан плохо, неясно. Так же неясен и эпизод оценки имения Дюка. Здесь использован без всякой связи с содержанием сказочный мотив непробудного трехсуточного сна героя. Инородным представляется и перенесенный из сказочного эпоса мотив непомерной тяжести одежды Дюка. С этим мотивом исполнительница связала эпизод предварительного выхаживания коня перед поездкой, который в других печорских вариантах встречается в иной связи — коню предстоит далекий и трудный путь в Киев (Аст., I, 71).

25. Про Васеньку Окуловича. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 16.

Текст сохранил традиционное развитие сюжета о Соломане и Василии Окуловиче, но заключает явные следы разрушения: повествование отрывочное, стих перебивается прозаическим пересказом, да и сами стихотворные строки в значительной своей части опрозаичены. Отсутствует обычное начало: пир у Василия Окуловича и вопрос героя о желательной ему невесте; повествование сразу начинается с предложения Таракашки снарядить три корабля. Отдельные стихи обнаруживают несомненное родство с вариантом № 27 сборника Ончукова (ср. стихи 42—43 со стихами 195—196 текста Ончукова; 47—48 и 203—204; 55—57 и 183—184; 61—64 вместе с предшествующим прозаическим отрывком и 236—240; 78—79 и 276—277; 98—99 и 280—281), но сопоставление со всем текстом Ончукова, прекрасно сохранившим эпический строй, делает в особенности ясным забвение Дуркиной традиции.

В связи с этим характерны оригинальные детали, разработанные под влиянием других былин или сказок. Таковы: образ «ученой кошечки», поющей песенки и сказывающей сказки, — при описании корабля, сказочный мотив о «русском духе», по которому Василий Окулович обнаруживает присутствие Соломана; описание приезда Соломаниды к Василию Окуловичу, сборы Соломана за женой и его совещание с дружиной («Надо мне войну открыть — по жену итти»). Под влиянием былины «Потык» царица именуется Маринкой лебедью белой (см. то же: Аст., I, 83). Развязка традиционна, но дополняется еще расправой с «юрзами-мурзами», сопровождавшими Василия Окуловича на место казни Соломана.

26—28. Записи А. П. Разумовой в августе 1942 г. от Якова Андреевича Осташова, 65 л., Усть-Цилемский р-н, д. Хабариха.

26. Дунай. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 23.

Текст представляет законченную былину, содержащую первую часть сюжета о Дунае — добывание невесты для князя Владимира. Вторая часть — «женитьба Дуная» — опущена. По полноте и художественности изображения приближается к записи Ончукова № 45. Относится к той же редакции. Есть почти текстуальные совпадения: описание пира у Владимира, речь к нему Дуная, поездка Дуная за невестой. Внешний образ князя Владимира, рассказ Дуная о своей службе, сборы Дуная разработаны детальнее. Ср., например, образ князя Владимира:

В отличие от текста Ончукова вместе с Дунаем за невестой едет только Илья Муромец (в записи Ончукова Добрыня и Алеша). Отказ отца и разговор с самой Апраксией о сватовстве выпущены. Приехавшие сразу прибегают к насилию. Последнее встречается в мезенских вариантах. Необычен для былин песенный мотив «трех товарищей» (стихи 76—79).

Былина Осташова отличается хорошей сохранностью поэтических образов, художественно-словесных формулировок. Сказитель с любовью, плавно, не обрывая ни одной строчки, вел свое повествование, а окончив, признался в своем увлечении этой былиной.

27. Про Ставра. Печорские варианты: Онч., 23.

Вариант А. А. Осташова представляет контаминацию двух сюжетов — «Ставр Годинович» и «Дюк Степанович». Смешение этих былин встречалось и ранее вследствие слияния в сознании сказителей двух сходных образов — Дюка и Ставра. Так, в одном мезенском варианте о Дюке Степановиче (Григ., III, 34) перед отъездом Дюка в Киев его жена наказывает ему не хвастать на пиру ею, молодой женой. Далее сюжет развертывается то по схеме «Дюка», то по схеме «Ставра»: герой хвастает богатством («Дюк»), князь велит заключить его в тюрьму («Ставр») и посылает описать его имущество («Дюк»). Тогда жена Дюка переодевается в мужское платье и вызволяет мужа («Ставр»). В другой записи на Мезени (Аст., I, 35) в былину о Ставре вводится эпизод посылки князем Добрыни Никитича описывать имущество Ставра, посаженного в тюрьму за хвастовство — замена приказа о насильственном захвате имущества или самой жены Ставра (см. об этом: Аст., I, стр. 639; ср. Гул., 24; Тих.-Милл., 57).

Начало былины Осташова (стихи 3—78) взято из сюжета о Дюке: отправление в Киев, наказ матери, поведение на пиру у князя Владимира. Основной мотив былины о Ставре — хвастовство молодой женой — отсутствует. Под влиянием сюжета о Дюке большую роль играет мать Ставра. Именно она посылает Ставрову жену освобождать сына. Но приезд жены в мужском платье, подозрения княгини о том, что приехавший молодец — жена Ставра, принадлежат сюжету о Ставре.

Указанное смешение и составляет основное отличие публикуемого текста от ранней записи на Печоре, которая лучше сохранила традиционную сюжетную схему «Ставра», хотя в нее и введено необычное дополнение — оговор Ставра боярами «толстобрюхими» (из былин о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром) — мотив, особо характерный для печорской эпической традиции с ее антибоярской тенденцией. Имеется в ончуковском варианте и эпизод проверки того, правильны ли подозрения княгини: князь Владимир устраивает состязание в силе и мужской ловкости. В данном же варианте князь Владимир, испуганный предположением княгини и ее сообщением, что жена Ставра — сильная богатырка, велит выпустить Ставра с условием, что он станет его верным слугой и будет охранять Киев, — мотив, в былинах о Ставре не встречающийся. Но имеются в тексте и особенности, сближающие его с вариантом Ончукова: отсутствует сватовство (в этом отношении оба печорских варианта примыкают к сибирской версии сюжета, см.: К. Д., 15; Гул., 24; Тих.-Милл., 57), приехавший молодец сразу заявляет, что он приехал выкупить Ставра.

Раньше сказитель знал отдельно былины о Ставре и Дюке. След самостоятельной былины о Ставре виден в стихах, содержащих похвальбу, вставленных в ту часть контаминации, которая пересказывает сюжет о Дюке: «у нас в Нове да праве городе добры молодцы живем, да мы не старимся» и т. д. Стихи эти (53—63) почти текстуально совпадают с аналогичным местом из былины о Ставре — Онч., 23 (стихи 66—72). Характерно, что сказитель не смог связать эти стихи с рассказом Ставра-Дюка, сам почувствовал их инородность («я тут сбился, пожалуй») и сразу перешел к продолжению рассказа о Дюке.

28. Старина [Соловей Будимирович]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 6.

Текст представляет собой начальную часть былины — зачин и описание корабля. Переданы подробно с сохранением всех деталей и поэтических формул, выдержанным былинным стихом, что вообще является отличительной чертой сказителя Осташова. Сюжет же в целом забыт.

29—32. Записи Д. Я. Сапожниковой в августе 1942 г. от Макара Ивановича Чупрова, 60 л., Усть-Цилемский р-н, д. Крестовка.

29. Про старо́го казака [Илья Муромец и станичники]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 19.

Вариант текстуально совпадает с записью 1929 г. от И. Е. Чупрова, отца нашего сказителя (Аст., I, 59). Отличия незначительные: 1) увеличено количество стихов до 55 (в варианте отца — 34) за счет троекратного обращения Ильи Муромца к станичникам; 2) включено несколько стихов, отсутствующих в записи от отца: 2-й, 48-й, 54-й. Но, очевидно, это не привнесение Макара Чупрова, а перенято им от отца, который в 1929 г. исполнил былину в сокращении (см. сообщение собирателя о том, что сказитель был тогда не в настроении и исполнял былины нехотя, — Аст., I, стр. 375).

30. Илья Муромец. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Начальные строки былины об Илье Муромце и Сокольнике с характеристикой богатырей, живущих на заставе. На Печоре подобное описание богатырской заставы популярно и довольно устойчиво (ср.: Онч., 1, 6; Аст. I, 57, 87; настоящее издание, 51, 73).

Проявляется свойственная М. И. Чупрову манера придавать повествованию шутливый сниженный тон.

31. Про Садка. Печорские варианты: Онч., 10, 55, 70, 75, 90; Аст. I, 50, 94.

Как указано А. М. Астаховой (I, стр. 375), отец М. И. Чупрова знал былину о Садко, но не исполнил ее, ссылаясь на забывчивость. М. И. Чупров, перенявший былины от отца, передает только отрывок былины — о состязании Садко в богатстве с Новгородом. Включен характерный для печорской традиции эпизод, как Садко бьется об заклад с попом. Но описания самого состязания нет, указан лишь его результат.

Сказитель сохраняет старейшую развязку былины — поражение Садко в состязании с Новгородом; подобная концовка на Печоре не зафиксирована, представляет собой отличительную черту прионежских вариантов (Аст., I, стр. 626).

Публикуемый отрывок очень близок к соответствующей части текста, записанного в 1901 г. в с. Замежном на Пижме (Онч., 10), соседнем с д. Абрамовской, откуда родом исполнитель и его отец. Некоторые стихи обоих текстов совпадают дословно.

32. О каликах. Печорские варианты: Онч., 47; Аст., I, 62, 99.

Начало былины, включающее сборы и заповедь, которую дают друг другу калики. Отрывок сохраняет текст, записанный от отца нашего сказителя (ср.: Аст., I, 62). Отличия незначительны: 1) вставлен новый стих в зачине — «Как во той-то было Нижней Галице» (из былины «Дюк Степанович»); 2) в описании суда после стиха «Мы того будем судить да своим судом» вместо «Не водить его как к князю ко Владимиру» имеем стих, развивающий мотив «своего» суда: «Своим судом мы калеческим» (ср.: Онч., 47, где имеются оба стиха); 3) одна и та же расправа по своему характеру словесно различно оформлена.

33. О Скопине [Дунай-Скопин]. Запись И. П. Лупановой в августе 1942 г. от Василия Прокопьевича Носова, 78 л., Усть-Цильма.

Печорские варианты для первой части см. в комментарии к тексту № 23; для второй: Онч., 5, 60, 81; Аст., I, 51, 63, 74, 91; Леонт., 12.

Текст представляет собой контаминацию двух сюжетов — «Дунай» и «Скопин». В 1929 г. от В. П. Носова были записаны две самостоятельные былины на указанные сюжеты (Аст., I, 72 и 74): о Дунае — обрывающаяся на выступлении его на пиру, о Скопине — полный текст. В данном варианте имеется вполне законченная первая часть былины, повествующая о добывании невесты для князя. Эта часть передана без традиционного изображения конфликта — отказа отца Апраксеи и увоза ее «не́честью». Роль Дуная играет Скопин. Выступление князя Владимира с вопросом о подходящей для него невесте опущено. Скопин сам, в порядке похвальбы на пиру, рассказывает о дочерях Семена Леховитого, и этот рассказ вызывает у князя желание жениться на Афросинье Семеновне (стихи 50—53). Так полузабытое начало былины реконструировано Носовым вполне логично. На Скопина перенесена характеристика внешнего вида князя Владимира. Рассказ Скопина о своей службе у Семена Леховитого сохраняет дословно рассказ Дуная, только служба «стольником» заменена службой «в кучерах». В характеристике затворницы Апраксии опущено описание ее красоты, но внесено изображение ее занятий. Выбор богатырей для поездки за невестой и их попутная характеристика даются под влиянием печорских былин об Илье Муромце и Сокольнике (см., например, Аст., I, 87).

Замена Дуная Скопиным и вместе с тем смутное, очевидно, припоминание гибели героя былины «Дунай» и вызвали указанную контаминацию. Вторая ее часть не закончена: отсутствует описание отравления и смерти Скопина, сохранена лишь его похвальба связью с Искудрой (вероятно, смешавшаяся в сознании сказителя с похвальбой Дуная своей связью с Авдотьей Семеновной — мотив, известный печорским былинам, см.: Онч., 45, стихи 273—282). Соединяющим переходом к былине о Скопине служит пир по случаю женитьбы князя Владимира и Апраксии, на который, по предложению самой Искудры, посылают за Скопиным. По сравнению с прежней записью имеется много текстуальных пропусков. Былинный стиль местами опрощается, приобретая прозаически-бытовой оттенок (вместо описания «пированьица» говорится: «Стали робята пировать и столовать, стали они забавлятися разными играми» — стихи 177—178). Наименование отравительницы «Искудрой» вместо обычного «Скурлатовна» было и в прежнем варианте Носова. Оно, очевидно, возникло вследствие чередования имен «Скурла» и «Кудреван» в печорских былинах о нашествии татар.

34. Дюк Степанович. Запись И. П. Лупановой в августе 1942 г. от Ивана Григорьевича Кислякова, 67 л., Усть-Цильма.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 3.

Публикуемый вариант испытал сильное воздействие сказочного жанра как более знакомого и близкого сказителю (от И. Г. Кислякова записано более 16 сказок). Стихотворная форма перемежается с прозой, во второй же части — о состязании — исполнитель окончательно перешел на прозаический пересказ. Но и в стихотворных отрывках наблюдается разрушение эпического строя: вводятся прозаизмы («Все-таки мать не дала благословеньица», «Потом не видели поездки молодецкие» и т. п.), бытовая лексика («набьют», «паря», «пешком пойду», «бат» и т. п.). Образы богатырей сопровождаются определениями, связанными с современными понятиями: Чурила — главный генерал, Дюк становится почетным гражданином Киева. Имеются и другие случаи модернизации: «документы пишет о своей головы», «его уже заарестовали», «обрядился в самоцветную пальто».

Хотя в тексте и сохранены все основные эпизоды сюжета, но видны и следы забывания содержания. Исполнитель вначале заменил традиционный наказ матери словами предостережения: «Ты рассоришься с людьми проезжими», и лишь после передачи всей былины вспомнил пропущенный наказ (стихи 34—38). Неясно и скомканно передан эпизод списывания имущества Дюка. Традиционное для печорской традиции высматривание Дюком окрестностей, обычно предшествующее просьбе Дюка к матери отпустить его в Киев (что художественно оправдано: Дюк видит стольный Киев-град, это и вызывает в нем желание ехать туда — см., например, Аст., I, 71), перенесено в повествование о самой поездке Дюка в Киев.

Замена Днепра или Пучай-реки в эпизоде состязания конями Невой-рекой встречается и в некоторых других печорских вариантах, см. настоящее издание, 13.

35—40. Записи Н. П. Колпаковой в июле 1955 г., от Никиты Федоровича Ермолина, 70 л., Усть-Цилемский р-н, д. Трусовская (река Цильма).

35. Старина́ про стара казака Илью Муромца. Печорские варианты: Онч., 19 (к.), 53 (к.); Аст., I, 48, 69, 80 (к.), 93 (к.), 95 (к.); Леонт., 1 (к.).

В отличие от всех других вариантов на сюжет «Илья Муромец и Соловей-разбойник», записанных в Печорском крае, данный текст представляет тип простейшей обработки, без контаминации с сюжетом исцеления и без включения мотива трех дорог. Нет и эпизода встречи с разбойниками, но сохраняется отсутствующий в печорских записях, здесь кратко пересказанный, эпизод освобождения города от многочисленного врага по пути в Киев. Наименование этого города Быкетовцем (Бекетовцем, Бекешовцем) известно по записям из других районов (см., например, Рыбн., II, 116; Гильф., I, 56).

По своей лаконичности и построению текст напоминает пересказ данного сюжета, отраженный в краткой себежской редакции рукописных текстов XVII—XVIII вв. (см.: Русский фольклор, т. II, стр. 296—297 и 304—307 и сб.: Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков. М. — Л., 1960, №№ 1—9). С ней роднят характер начала, завет на оружие, нарушение завета, рассказ Ильи Муромца об «одержках» (т. е. задержках) в пути. Но в отличие от нее вариант заканчивается, как обычно в устных вариантах, расправой Ильи с Соловьем.

Необычно изложен приезд Ильи в Киев: князь Владимир точно ожидал Илью к ранней церковной службе и укоряет его за опоздание. При всей своей лаконичности вариант стройный и четкий и хорошо очерчивает героический облик богатыря, но традиционный социальный мотив приглушен: князья-бояре, обычно противопоставленные Илье, совершенно не упоминаются, мотив недоверия князя к Илье, хотя и имеется, но в социальном плане не заострен. Это тоже сближает вариант с рукописными текстами краткой себежской редакции. Имеется ли здесь какая-либо зависимость данного варианта от рукописных текстов или он сохранил тот тип старой былины, который отражен и в них, установить сейчас невозможно.

Впервые текст напечатан в сб.: Русский фольклор, т. II, стр. 263—264.

Нотное приложение I. Однострочный напев с внутренним членением, без подчеркивания цезурами. Незначительные элементы вариационности связаны с различным количеством слогов в разных стихах.

На магнитофон записано 48 строф.

36. Старина́ «Соловей Будимирович». Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 6.

Представляет, по-видимому, ставшую традиционной на Печоре редакцию сюжета без эпизода постройки теремов и посещения их девушкой и с заменой князя Владимира королем земли Литовской. (См. примечание к тексту 6; Аст., I, стр. 631—632. Впрочем, смутное припоминание Киева как места действия проглядывает в наименовании княгини матерью Евпраксией, а короля литовского — князем). Упоминании о теремах, через которые проходит Соловей Будимирович, направляясь к князю, текст близок варианту, записанному в 1929 г. (Аст., I, 67).

Традиционные зачин и описание корабля и его прибытия в гавань, вообще хорошо сохраненные печорской традицией, в данном варианте особенно богаты художественными деталями. Текст, хотя и не закончен, представляет образец прекрасного эпического стиля.

37. Про Чурилу. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 4.

Текст восходит к той же редакции, что и запись 1942 г. из д. Трусовской (настоящее издание, 4), но менее детализирован, ср. описание приезда Чурилы и расправы с ним Пермяты. Укор Пермякиной служанки повторяется дважды, соответственно этому дважды изображена попытка Чурилы подкупить служанку с повышением ценности подарка, что подчеркивает ее верность хозяину. Несмотря на свою лаконичность, текст очень выразителен.

Впервые напечатан в сб.: Русский фольклор, т. II, стр. 264—265 (текст) и 270 (напев).

38. Старина́ про Добрыню Никитича. Печорские варианты: Онч., 59; Аст. I, 60; см. также: Онч., 63.

Судя по записанному отрывку, это начало былины о Добрыне и Змее, ср. ранние записи и текст № 45 в настоящем издании. Указание исполнителя на содержание забытой былины свидетельствует, что былина начисто забыта даже в основной своей схеме.

39. Старина́ про вдову пашину. Печорские варианты: Аст., I, 77; Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 6.

Текст интересен как еще одна запись (всего третья) этой малоизвестной на Печоре баллады. Он близок к обоим вариантам, записанным в 1929 г. в Устъ-Цильме (Аст., I, стр. 555—556). Отличается от них только упоминанием о трех дочерях вдовы пашины, краткостью ответа молодки на вопрос разбойника о ее роду-племени (опущен, очевидно случайно, рассказ о братьях-разбойниках, вследствие чего неясно, почему брат узнал сестру); добавлен также конец о том, что братья бросают разбой.

Запись еще раз свидетельствует о близости печорских вариантов к заонежской группе обработок этого сюжета.

Нотное приложение II. Близкий вариант предыдущего напева. В кадансовой попевке женский голос образует варианты двухголосия. На этот же напев (с незначительными вариантами) Н. Ф. Ермолин пел все записанные от него былины (№№ 35—40).

На магнитофон записано 13 строф.

40. Маленькая старина́ [Князь Долгорукий и ключник].

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 17

Сокращенный вариант печорской баллады о князе Долгоруком и ключнике. По композиции близок к песенным обработкам сюжета о Ване-ключнике, но напев былинный. Традиционное на Печоре наименование князя отсутствует.

41—42. Записи Н. П. Колпаковой 23 августа 1955 г. от Лазаря Моисеевича Носова, 76 л., Усть-Цилемский р-н, д. Кривомежная (река Цильма).

41. Про Фатена. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 5.

Превосходно разработанный текст той же редакции, что и вариант в записи 1942 г. из района реки Цильмы (№ 5), с творческими вариациями некоторых эпизодов, делающими их еще более выразительными (см. описание того, как Фатенко в окно через «стеколышко хрустальнёе» замечает мать, едущую «не по-старому»; как Маринка, завидя скачущего на коне Фатенко, поднимает ставень — «форточку кленовую»; как она вытаскивает дочь на улицу и «запихивает» ее на коня к Фатенке).

Впервые напечатан в сб.: Русский фольклор, т. II, стр. 265—267 (текст) и 271 (напев).

Нотное приложение III. Узкодиапазонный нерасчлененный напев. Обилие одинаковых длительностей, сопровождаемых разбивкой слов вставными гласными, придают напеву характер речитатива. Вариантность изложения незначительна.

На магнитофон записано 80 строф.

42. Про Добрыню. Печорские варианты: Онч., 7; Аст., I, 49, 52, 66, 82.

Текст представляет собой начало былины о встрече и бое Добрыни с Дунаем. Все дальнейшее повествование исполнителем забыто. Следы забвения былины несет и данный отрывок: не указано, что в шатре (или над входом в шатер) находилась надпись, заключавшая угрозы тому, кто посмеет тронуть оставленные напитки и еду, — это и побуждает Добрыню учинить разгром шатра.

Нотное приложение IV. Узкодиапазонный напев песенного склада, по принципу построения несколько напоминает предыдущий.

На магнитофон записано 8 строф.

43—45. Записи Н. П. Колпаковой 26 июля 1955 г. от Тимофея Семеновича Дуркина, 84 л., Усть-Цильма.

43. Про Сокольника. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Превосходный вариант, в основном относящийся к среднепечорской редакции былины (см. примечание к тексту № 10), но отмеченный многими своеобразными чертами. От лучших вариантов этой редакции в прежних записях отличается отсутствием перечисления богатырей в начальном изображении заставы, но остальные описания богато разработаны, полны выразительных деталей (см. образ Сокольника, ландшафты, которые виднеются Илье Муромцу в трубочку подзорную, изображение встречи богатырей с Сокольником и боя с ним Ильи Муромца и др.). Искусно использован прием троекратности в последовательном изображении выездов сперва Алеши Поповича, потом Добрыни: оба три раза обгоняют Сокольника и три раза обращаются к нему, причем выдержано традиционное противопоставление задорного Алеши вежливому и тактичному Добрыне — в других печорских вариантах едет сразу Добрыня и подвергается побоям Сокольника. Отдельные подробности очень выразительны: определение «поповского рода» (стих 112—113), образ коня, на котором скачет Добрыня (стихи 138—140) — здесь использованы обычные черты коня, принадлежащего врагу, в другой художественной функции, с целью создать впечатление богатырской спешки (см. то же: Онч., 1; Аст., I, 57); дважды повторенное (стихи 222—223 и 321—322) определение еще не бывшей в деле сабли, как «нещарблённой, некровавленной»; сравнение богатырского сонного храпа Ильи Муромца с шумом порога (см. то же сравнение: Онч., 1). Обходительность Добрыни как родовая черта дополнена характеристикой его отца. Необычна и очень искусно введена мотивировка выезда Ильи вызовом самого Сокольника (стихи 176—180). Традиционная расправа с Сокольником дополняется еще тоже очень выразительной деталью: тело убитого привязано к хвосту его коня и пущено «гулять по чисты́м полям». Весь текст — один из лучших образцов классического эпического стиля.

«Моря Вохлынские» в стихах 38, 39 — от переиначенного наименования «Хвалынское», хорошо известного в русском былинном эпосе.

Прежде чем исполнить былину полностью Т. С. Дуркин спел самое начало ее. Вот этот вариант начала:

44. Про Илью. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 35.

Текст представляет собою пересказ прозой былин об исцелении Ильи Муромца и первой его поездке. Только самое начало было спето и в наказе старца-целителя стихами передана характеристика Вольги и Святогора. В пересказе кое-где сохраняется былинная фразеология («Ой ты гой еси, Илья свет Иванович», «Ясе́н сокол тридцать лет не пролетывал, зверь не прорыскивал», «Лети, моя стрела..., выше облака ходячего»), но в целом пересказ отступает от стиля былины и в лексике («зашел в комнату», «жена сбалуется», «повешу тут ворон пугать», «князь прочунел») и в синтаксисе и его интонациях (например: «Ну, отец, выберу я себе коня по себе. Поезжу по полям, по городам, по селам». «Если меня мост понесет, то и всех понесет» и т. п.).

В противоположность былине о Сокольнике, записанной от Т. С. Дуркина (см. № 43) и представляющей очень хороший, полный и стройный вариант, данный пересказ носит признаки забывания традиционных эпизодов: под Черниговом Илья Муромец побивает не иноземную рать, а разбойников; неясно, для чего жена Соловья поднимает подворотню, в сцене приезда Ильи к князю Владимиру отсутствует традиционный эпизод недоверия, а в сцене показа Соловья — приказание Ильи свистеть только в полсвиста.

Использование в былине о Соловье-разбойнике мотива трех дорог встречается нередко и, в частности, входит в печорскую традицию (Онч., 19, 53; Аст., I, 48, 69, 80).

Перед тем как дать публикуемый пересказ, исполнитель спел в порядке припоминания следующее начало былины:

45. Про Добрыню. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 38.

С обоими ранее записанными на Печоре (в Усть-Цилемском районе) вариантами данный текст объединяют тождественное по содержанию начало и отсутствие второго боя со змеей, а с вариантом сборника Ончукова еще конечный эпизод — женитьба Добрыни на освобожденной им от змеи красавице. Вместе с тем текст своеобразен: в описании молодости Добрыни заметны припоминания из сюжета «Добрыня и Маринка» в некоторых обработках северо-восточной группы былин (озорство на улице и жалоба на Добрыню — см., например, Григ., III, 55; обучение грамоте — Онч., 21), однако связи с последующим повествованием и с образом самого героя в данной былине эти включенные эпизоды не имеют. К помощи отцовской плетки, данной ему матерью, Добрыня обращается только после напряженного боя с копьем, палицей, саблей; тело убитой змеи он сжигает на костре (ср.: Григ., III, 35). В конечном эпизоде ощущается смутное припоминание из былин прионежского типа о похищении змеем племянницы князя Владимира Забавы («У змеи была унесена красавица, По всему свету забавница»), но Киев и князь Владимир, как и в других печорских вариантах, не упоминаются.

Таким образом, и данный текст несет некоторые следы забывания первоначальной основы сюжета, но разработан полнее и стройнее, чем другие печорские варианты, и в отдельных эпизодах выразителен (см. изображение боя со змеей, оригинальный образ молодости, незрелости богатыря в словах матери — стихи 43—45).

Примечание исполнителя в конце и введение в текст известной сказочной формулы (стих 189) показывает восприятие им содержания былины как сказочного.

Впервые текст был напечатан в сб.: Русский фольклор, II, стр. 254—258, напев — стр. 268.

Нотное приложение V. Напев среднего диапазона, расширяемый исполнителем в некоторых вариациях до септимы и октавы. Интересно отметить особую манеру певца несколько растягивать первый звук каждой строфы и обрывать акцентированным стаккато последний звук. В напеве можно наблюдать своеобразные ладовые колебания.

От Т. С. Дуркина записано несколько фрагментов различных былин. Однако остальные напевы вследствие неопределенности интонирования и вибрации голоса не поддаются нотированию.

На магнитофон записано 17 строф.

45а. Про Добрыню. Текст, исполненный Т. С. Дуркиным «для разбега», является началом предыдущей былины.

46. Первостольной богатырь Илья Муровец. Запись Н. П. Колпаковой 13 августа 1955 г. от Гаврилы Васильевича Вокуева, 73 л., Усть-Цильма.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 35.

Текст объединяет былины об исцелении и о Соловье-разбойнике. Близок к варианту № 19 сборника Ончукова. Это та же редакция, о чем свидетельствуют: 1) полное совпадение отдельных эпизодов в их своеобразии (исцеление нищей «сиротинушкой» с помощью хлеба не только параличного, но и слепого Ильи; получение Ильей отцовского коня, долгое время стоявшего без пользования им; проезд Ильи через грязи с мощением мостов; три заставы на пути и столкновение с мужиками «новотокманами»; подхватывание Ильей сбитого им с дубов Соловья и ропот коня на тяжесть двух богатырей; освобождение Ильей молодцев из подвалов Соловья; 2) одни и те же имена героев и название родины Ильи (Карачегово-Карачагово); 3) дословное совпадение ряда стихов (ср., например, у Ончукова стихи 13—18, 20, 29, 242, 249).

Вместе с тем имеются значительные отклонения. В публикуемом тексте отсутствует ряд эпизодов, имеющихся у Ончукова. Нет эпизода помощи родителям (см. Онч., 19, стихи 49—61), наказа родителей (Онч., стихи 73—86), описания вооружения Ильи и его сборов в дорогу (Онч., стихи 115—141). Некоторые эпизоды переданы более кратко (ср., например, описание приезда Ильи в Киев). Вследствие всего этого данный текст почти вдвое короче.

Отдельные эпизоды разнятся и по содержанию. В нашем тексте все «приспехи богатырские» Илья Муромец получает от отца, у Ончукова он добывает или кует сам (Онч., стихи 110—123); подхватив падающего Соловья, Илья в нашем тексте кладет его в карман, у Ончукова берет себе в седло (стих 256); в нашем тексте подворотницей хочет убить Илью жена Соловья, у Ончукова — дочери (стихи 284—288); в нашем тексте сам Соловей велит жене выпустить из подвалов захваченных им молодцев, у Ончукова Илья допытывается, не сидят ли у Соловья в подвалах «удалы добры молодцы», и сам срывает замок с дверей (стихи 299—310). Сопоставление обоих вариантов разъясняет не вполне понятную в нашем тексте деталь в сцене показа Соловья: Илья заставляет Соловья «зареветь во весь свист» (стих 196). У Ончукова Илья Муромец спрашивает гостей князя, как заставить засвистеть — во весь свист или в полсвиста, князья-бояре отвечают: «Пусть свистит во весь свист». Однако Илья Муромец велит свистеть в полсвиста, но и этот полусвист вызывает шатание княжеских палат и общий страх. Очевидно, исполнитель раньше знал и вопрос Ильи Муромца, и ответ князей-бояр, это и определило указанную деталь нашего варианта. Последние два отклонения от текста Ончукова показывают некоторое стирание смысла эпизодов: передача их в варианте Ончукова более соответствует традиционному облику Ильи Муромца, Соловья и князей-бояр.

Сопоставление свидетельствует о бесспорной генетической связи обоих вариантов, но характер этой связи неизвестен: было ли непосредственное влияние более раннего варианта, или данная редакция усвоена через какие-то промежуточные звенья.

Как и Т. С. Дуркин, Г. В. Вокуев, прежде чем спеть всю былину, спел несколько первых стихов:

Нотное приложение VI. Расчлененный напев с характерной остановкой в конце полустрофы на второй ступени звукоряда и устойчивой музыкальной цезурой. Сохранение этой формы вступает в ряде случаев в противоречие со структурой стиха, что вынуждает исполнителя вставлять в конце полустрофы наигрышный слог. Следует также отметить напряженное звучание тритонового хода, подчеркивающее членение напева.

На магнитофон записано 6 строф. С публикуемым текстом № 46 не совпадает, является вариантом его.

47—48. Записи З. И. Власовой 28 июля 1955 г. от Акима Евпсихеевича Михеева, 89 л., Усть-Цильма.

47. [Илья Муромец и станичники]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 19.

Традиционная общерусская композиция сюжета. Но некоторые детали своеобразны. К обычной похвальбе Ильи Муромца шубой и конем прибавляется еще похвальба «шляпишком» и «саблей вострой, некровавленой». Необычна и несвойственна былинам об Илье Муромце расправа с разбойниками. Здесь — уже известное затемнение в сознании сказителя образа Ильи.

48. Добрыня [Бутман]. Печорские варианты: Онч., 14, 16; Аст., 1, 54, 56, 58.

Единственная запись «Бутмана» из Усть-Цильмы (все другие записи, прежние и 1955 г., — с Пижмы). Композиция традиционная, но сюжет прикреплен к Добрыне. Приурочение некоторых сюжетов к Добрыне характерно для позднейшего этапа жизни эпоса на Печоре (Аст., I, 96; Леонт., 6; настоящее издание, 23).

Нотное приложение VII. Расчлененный напев песенно-речитативного склада с устойчивым ритмо-интонационным рисунком. Характерна остановка на второй ступени звукоряда, как и в предыдущем напеве, в конце полустрофы и устойчивая музыкальная цезура. От исполнителя записаны два былинных сюжета на один напев (№№ 47, 48).

49—50. Записи З. И. Власовой 29 июня 1955 г. от Татьяны Ивановны Поздеевой, 70 л., Усть-Цилемский р-н, д. Рощинский Ру́чей.

49. [Илья Муромец и сила неверная].

Текст представляет собой очень неискусное новообразование из сплава ряда эпических мотивов (пир у князя Владимира, похвальба, угощение Ильи Муромца вином, выбор богатырем коня, бой Ильи с неверной силой). Сюжет основан, очевидно, на смутных припоминаниях былин о ссоре Ильи Муромца с князем Владимиром и о победе его над Калином.

Нотное приложение VIII. Довольно редкий образец «бесконечного» напева. Фактическое начало его приходится на середину последних слов каждого стиха. Окончание напева подчеркнуто глиссандированием заключительного звука. Между концом и началом напева естественно возникает пауза, разрывающая слово. Этот напев дает особенно яркое понятие о довольно широко распространенном на Печоре явлении — подчинении былинного текста музыкальной форме.

На магнитофон записано 12 строф.

50. [Туры и турица]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 15.

Отрывок является традиционным вступлением в былину о Василии Игнатьеве (на Печоре часто — об Илье Муромце) и Скурле-царе.

51—52. Записи Н. П. Колпаковой 5 августа 1955 г. от Леонтия Тимофеевича Чупрова. 52 л., Усть-Цилемский р-н, д. Боровская (река Пижма). Былину № 51 вместе с Л. Т. Чупровым пели: Маркел Маркелович Чупров, 72 л., и Анна Лукинична Чупрова, 43 л.

51. Про старого казака Илью Муромца. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Текст близок к варианту Еремея Прововича Чупрова (Аст., I, 57; настоящее издание, 53) и, как и он, восходит к былине, записанной в 1901 г. на Пижме от Ф. Е. Чуркиной (Онч., 1), повторяя отдельные места почти дословно (ср.: изображение Сокольника, эпизод выбора богатыря для погони за ним, окрик Добрыни и др.). По художественным качествам не уступает превосходному тексту Чуркиной, хотя и значительно сокращает повествование (у Чуркиной — 421 стих).

Впервые текст был напечатан в сб.: Русский фольклор, т. II, стр. 258—262 — текст, 269 — напев.

Нотное приложение IX. Нерасчлененный напев, исполняемый двумя голосами в унисон. Характерная исполнительская манера отрывать кадансовый оборот, связывая его с началом следующей строфы (семейная традиция Чупровых), затушевана партией второго певца.

На магнитофон записано 10 строф.

52. Про Батмана. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 48.

Сюжет о Бутмане, известный в прежних записях только из узко ограниченного района — с Пижмы печорской, и в 1940—1950-е годы встретился главным образом в пределах данного района (один текст из Усть-Цильмы).

Публикуемый текст полный, законченный, относится к той же редакции, что и вариант Еремея Чупрова в записи 1955 г. (№ 54): так же включена сцена опохмеливания Бутмана царем, но еще более развернутая (троекратное подношение чары вместо двукратного). Но обращения героя к голям кабацким в конце, как у Еремея Чупрова, нет. Вследствие сближения с былиной о Василии Игнатьеве, Бутман во второй части начинает именоваться Васькой и Васенькой (ср.: Онч., 16), а это имя притянуло и отчество — Буслаевич.

Как в записи 1929 г. от Еремея Чупрова (Аст., I, 58), так и в настоящем издании в тексте Осташовой (№ 61), царь Петр заменен князем Владимиром.

53—54. Записи Н. П. Колпаковой 5 августа 1955 г. от Еремея Прововича Чупрова, 67 л., Усть-Цилемский р-н, д. Абрамовская (река Пижма).

53. Про Илью Муромца. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Вторичная запись данной былины через 26 лет от того же исполнителя (Аст., I, 57). Текст тот же, только короче на 10 стихов вследствие того, что два начальных стиха заменены одним, затем опущены перечисление богатырей на заставе (7 стихов) и отдельные стихи в дальнейшем повествовании. Отклонения от первоначального текста только в перестановке некоторых стихов и в незначительной перефразировке. Как и в первый раз, исполнитель оборвал пение на эпизоде признания Ильей Сокольника сыном и конец пересказал прозой.

Особенности и художественные качества текста те же (Аст., I, стр. 613).

Нотное приложение X. Близкий вариант предыдущего напева.

На магнитофон записано 6 неполных строф.

54. Про Бутмана. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 48.

Вторичная запись этой былины от того же исполнителя, от которого она была записана в 1929 г. (Аст., I, 58). Первая часть нового варианта (сцена в кабаке) полностью совпадает с записанным ранее текстом (имеются несколько несущественных перестановок слов в стихах и некоторые сокращения (ср. стихи 18—22 данного варианта и стихи 18—26 прежней записи). Во второй части (сцена допроса царем) заметны изменения, показывающие сближение «Бутмана» с былинами о Василии Игнатьеве и Илье Муромце и голях, что закономерно вследствие идеологической и сюжетной близости этих былин (см. то же: Онч., 16). Вместо стихов 29—34 старой записи, передающих содержание допроса, введен эпизод опохмеливания героя царем, а к самому концу присоединено обращение Бутмана к голям кабацким с приглашением их идти с ним опохмелиться.

Упоминания князя Владимира вместо царя Петра, отмеченного в прежней записи (Аст., I, стр. 557), в данном тексте нет.

55—56. Записи Н. П. Колпаковой 5 августа 1955 г. от Малафея Ивановича Чупрова, 68 л., и Семена Ивановича Чупрова, 67 л., Усть-Цилемский р-н, д. Абрамовская (река Пижма).

55. Как про белого сказать [Бутман]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 48.

Начало былины о Бутмане. Дальше исполнители не помнили. По сравнению с другими текстами это начало дано в сокращении.

Нотное приложение XI. Двухголосный вариант напева VII.

На магнитофон записана одна строфа.

56. Про Скопина. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 33.

Отрывок из былины балладного типа об отравлении Скопина. Так довольно часто начинается на Печоре эта былина (Онч., 5; Аст., I, 51, 63; Леонт., 12). Дальше этого начала исполнители припомнить не могли.

Нотное приложение XII. Близкий вариант напевов IX и X в двухголосном изложении.

На магнитофон записано 4 строфы.

57. Про Скопина. Запись Н. П. Колпаковой 31 июля 1955 г. от Дмитрия Федоровича Чуркина, 79 л., Усть-Цилемский р-н, д. Чуркино (река Пижма).

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 33.

Единственный из всех вариантов, записанных на Пижме (Онч., 5; Аст. I, 51, 63), который сохранил начальную часть — описание пира. В этой части вариант наиболее близок к тексту из д. Климовка (Усть-Цилемский р-н, река Печора), записанному в 1929 г. (Аст., I, 91). Начиная же с 23 стиха, с похвальбы Скопина, вариант почти повторяет с небольшими отклонениями указанные выше пижемские тексты, но отличается от двух первых, совпадая с третьим (Аст., I, 63) сохранением трагического конца — гибели героя. Конфликт, как во всех печорских вариантах, за исключением одного с нижней Печоры (Леонт., 12), в котором конфликт неясен, основан на личном оскорблении, нанесенном Скопиным дочери или жене Малюты (похвальба Скопина ее порабощением, ср. то же: Онч., 5; Аст. I, 51, 63; в остальных он хвалится тем, что сделал ее наложницей).

Вариант отличается стройной и ясной композицией, хорошо сохранившимся эпическим стилем.

Нотное приложение XIII. Нерасчлененный напев песенно-речитативного склада, построенного на сквозном дыхании. Все музыкальное построение представляет как бы сплошной затакт к последнему опорному звуку лада.

На магнитофон записано 12 строф.

58. Про Бутмана. Запись Н. П. Колпаковой 30 июля 1955 г. от Демида Фатеевича Бобрецова, 71 г., Усть-Цилемский р-н, д. Степановская (река Пижма).

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 48. Отрывок из начала былины.

Нотное приложение XIV. Напев песенного склада с устойчивой цезурой, разделяющей два самостоятельных музыкальных построения. Музыкальная форма, не совпадающая с формой стиха, заставляет певца разрывать слова, когда они приходятся на музыкальную цезуру.

На магнитофон записано 6 строф.

59. Про богатыря. Запись Н. П. Колпаковой 29 июля 1955 г. от Павлы Маркеловны Чупровой, 30 л., Усть-Цилемский р-н, д. Скитская (река Пижма).

Фрагмент из былины «Илья Муромец и Сокольник», см. стихи 129—133 былины на этот сюжет(настоящее издание, 51), в исполнении которой принял участие отец П. М. Чупровой.

Нотное приложение XV. Нерасчлененный напев. Характерно ярко выраженное песенное начало и устойчивый кадансовый оборот в натуральном миноре.

На магнитофон записано 6 строф.

60. Про старого [Бутман]. Запись Н. П. Колпаковой 23 июля 1955 г. от Сидора Ниловича Антонова, 63 л., и от Агафьи Григорьевны Антоновой, 47 л., Усть-Цилемский р-н, д. Скитская (река Пижма).

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 48.

Начало былины о Бутмане. Дальше исполнители не помнили. Заглавие, данное исполнителем, указывает на смешение сюжета с циклом об Илье Муромце: так сказители на Печоре обычно озаглавливали различные былины об Илье Муромце (Аст., I, 48, 53, 57, 69 и др.).

Стихи 10—11 не имеют соответствий ни в одном другом варианте.

Нотное приложение XVI. Расчлененный бесцезурный напев песенного склада с полукадансом на второй ступени звукоряда. Вторая половина каждой строфы пелась двумя исполнителями.

На магнитофон записано 11 строф.

61. Про Бутмана. Запись Н. П. Колпаковой 27 июля 1955 г. от Федосьи Федоровны Осташовой, 52 л. Усть-Цилемский р-н, д. Скитская (река Пижма).

Печорские варианты см. комментарии к тексту № 48.

Начало былины. Дальше исполнительница вспомнить не могла. Замена царя Петра князем Владимиром, характерная для процесса втягивания поздних былин в киевский цикл, встречалась и в прежних записях (Аст., I, 58).

Нотное приложение XVII. Вариант предыдущего. Интересно отметить, что все былинные напевы, записанные от женщин, носят особый отпечаток: им особенно присуща мягкая и выразительная распевность, четкость формы и пластичность интонаций (см. напевы VIII, XV, XXVI).

На магнитофон записано 9 строф.

62—64. Записи Н. П. Колпаковой 31 июля 1956 г. от Никандра Ивановича Суслова, 65 л., Нарьян-Марский р-н, д. Лабожское.

62. Старина́ «Женитьба Алеши Поповича на Добрыниной жены». Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 2.

Текст близок к варианту Онч., 95, в нем то же построение, те же подробности: сваты едут в дом Добрыни ночным временем, в сватах — Илья Муромец, жену Добрыни подымают с постели; Добрыня по карканью воронов догадывается о какой-то невзгоде и едет домой, мать его узнает сразу; на свадьбу Добрыня приходит под видом калики; выпивая три чары вина, последовательно подносимые ему Ильей Муромцем, Алешей Поповичем и невестой, он иронически желает Илье Муромцу ходить тысяцким, Алеше — жить с женой «в совете», жене — жить с Алешей в согласии; свой обручальный перстень Добрыня не опускает, как обычно, в чару, а подает непосредственно жене; в заключение Добрыня укоряет Илью и смеется над Алешей.

Такое построение основных эпизодов сюжета в других местных традициях не встречается. Однако нельзя эту близость двух вариантов считать определенным свидетельством наличия своеобразной нижнепечорской традиции. По словам Н. П. Колпаковой, в доме оказался сборник Ончукова «Печорские былины», и, несомненно, Суслов, большой любитель чтения, былины этого сборника читал. Хотя он слышал, по его словам, эту былину и в живом исполнении, но основа его текста восходит, безусловно, к записи Ончукова.

Вместе с тем это не затверженный текст, а свободное его переложение: буквального совпадения стихов почти не наблюдается, имеются и своеобразные отклонения в передаче отдельных эпизодов. Так, Алеша, задумав жениться, идет с просьбой содействовать ему в этом не к князю Владимиру, а к Илье Муромцу и именно его вводит в заблуждение рассказом о мнимой гибели Добрыни. Князь Владимир вообще не фигурирует. Алеша Попович едет свататься с одним Ильей Муромцем, у Ончукова же его сопровождает целый поезд — посаженные отец и мать, тысяцкий, дружки. Подымают жену Добрыни с постели не сами сваты, а мать Добрыни, что более естественно, и мать передает снохе угрозу сватов — в случае отказа взять ее «не́честью». Нет эпизода венчания, который нарушает обычное развитие сюжета: по общерусской традиции Алеша не успевает повенчаться. Добрыня приходит на свадебный пир, предшествующий венцу, чем и объясняется комическое, а не драматическое разрешение сюжета: Алеша только успел «посидеть» в качестве жениха возле жены Добрыни. О несчастье возвещает один ворон, но три раза, а не три ворона, в определенной последовательности, как у Ончукова. Обусловлены ли эти изменения влиянием других изустных вариантов, или Суслов внес их от себя — неизвестно. Во всяком случае данный текст — образец мастерского воспроизведения усвоенного в основном из книги произведения, которое он в ряде случаев улучшает.

Нотное приложение XVIII. Расчлененный бесцезурный напев песенного склада с полукадансом на второй ступени звукоряда и заключительным кадансом, построенном на секундовых оборотах. От исполнителя записано три былинных сюжета, певшихся на этот напев (№№ 62—64). В том же населенном пункте (д. Лабожская) от другого исполнителя (Н. В. Тарбарейского), записан близкий вариант публикуемого напева (текст № 66):

63. Старина́ «Женитьба солнышка Владымира». Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 23.

Второй текст «Дуная» с нижней Печоры. Представляет собой законченный вариант первой части былины — о добывании невесты для князя Владимира.

В противоположность началу, подробно и художественно развернутому, эпизоды сватовства и увоза Ефросиньи переданы кратко и без изображения конфликта и военного столкновения. См. то же: Онч. 45; настоящее издание, записи 1942 г. из Усть-Цильмы и д. Хабариха (№ 26, 33). Но Печора знает редакцию и с конфликтом, см.: нижнепечорский вариант из д. Бедовая (Онч., 86), в котором изображено заключение Дуная Семеном Леховитским в темницу и последующее избиение богатырями «силы» Семена, а также прозаический досказ былины в записи 1929 г. (Аст., I, 85, стр. 473).

Необычным для «Дуная» является поездка сватов на корабле, см. то же в одном варианте 1929 г. (Аст., I, 85), на котором сказалось влияние былины о Соломане.

64. Старина́ «Молодец и горе». Вариант с Печоры: Онч., 82.

Текст представляет собой объединение сюжета о превращении свекровью снохи в дерево — березку и рябинку (Соб., I, 79—81; Сок.-Чич., 262, 268) с мотивами баллады о горе, преследующем доброго молодца (Соб., I, 438—442). Такое же объединение имеется и в варианте сборника Ончукова, к которому публикуемый текст и восходит не только по общему содержанию, но и по образам и по словесной ткани: многие стихи совпадают почти буквально. Отличие состоит в перестановке объединяемых частей и в их разном соотношении: в варианте Ончукова сюжет о превращении снохи в березку составляет первую часть, изображение преследований молодца горем — вторую, оно развернуто и заканчивается смертью молодца. Хотя обе части связаны темой «привязавшегося» к молодцу горя, но эта связь формальна, объединение обоих сюжетов не воспринимается как органическое.

Н. И. Суслов взял из 2-й части лишь несколько отдельных мотивов, говорящих о невозможности для молодца «горя избегнути» (всего 9 стихов вместо 60 текста Ончукова) и предпослал их сюжету о лихой свекрови. В таком виде эта часть потеряла самостоятельное значение и превратилась в художественную интродукцию к основному сюжету. Объединение оказалось художественно оправданным.

Это говорит о творческой самостоятельности исполнителя, которому текст сборника Ончукова был хорошо известен: в доме сборник имелся, и когда Суслов пел балладу на магнитофон, он держал перед собой эту книгу.

65. Старина́ [Василий Игнатьев]. Запись Н. П. Колпаковой 31 июля 1956 г. от Тимофея Семеновича Ижемцева, 67 л., Нарьян-Марский р-н. д. Лабожское.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 15.

Отрывок из былины о Василии Игнатьеве: запев о турах и описание наступления.

Нотное приложение XIX. Напев песенно-речитативного склада с устойчивым членением на музыкальные фразы. Цезура отсутствует, ее заменяет повторяющийся звук полукаданса со вставным слогом «да». Следует отметить редко встречающийся широкоинтервальный ход (по квартам) в середине напева.

На магнитофон записано 19 строф.

66. Старина [Илья и Сокольник]. Запись Н. П. Колпаковой 31 июля 1956 г. от Никандра Васильевича Тарбарейского, 63 л., Нарьян-Марский р-н, д. Лабожское.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Текст представляет собой смутное припоминание эпизода покушения Сокольника на жизнь спящего Ильи Муромца. Отрывочные припоминания из других былин («Дуная», «Ивана Годиновича», «Кострюка») помогли исполнителю придать некоторую завершенность своему тексту, получившему совсем иной смысл: «поединщик», которого ждет Илья Муромец, оказывается его сыном, не знающим отца, но сам Илья сразу почему-то узнает сына (переработка случайная и неудачная).

67—72. Записи Н. П. Колпаковой 9 августа 1956 г. от Андрея Федоровича Пономарева, 72 л., Нарьян-Мар, д. Калюши.

67. Про Сокольника. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Начало публикуемого варианта близко к соответствующей части текста В. П. Тарбарейского с нижней Печоры (Леонт., 3), см. также в настоящем издании запись от Е. Г. Мяндиной из Среднего Бугаева (текст № 10). Как и в них, в данном варианте повествование открывается просьбой Сокольника к матери отпустить его в чистое поле и наставлением матери. Далее сюжет развивается необычно. Нет последовательного выезда в погоню за Сокольником других богатырей, сразу выезжает Илья Муромец. Изображены два боя Ильи с Сокольником. Первый сразу заканчивается победой Ильи и узнаванием сына, второй происходит уже после убийства Сокольником матери и заменяет собою традиционное покушение Сокольника на жизнь спящего Ильи. Композиционно текст слажен хорошо.

68. Добрыня и Змей. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 38.

Публикуемый текст — единственная запись сюжета с нижней Печоры. По сюжетной схеме (без вводных эпизодов) текст близок к варианту № 45 настоящего издания, но не имеет его конца — освобождения девушки и женитьбы на ней. Своеобразной особенностью текста является развернутый наказ умирающего Микиты своей жене, касающийся сына, повторенный затем в наставлении матери; необычен в этом наказе мотив плетения самим Добрыней плетки из полынь-травы (по общерусской традиции чудесную плетку Добрыня получает из рук матери). Как и в некоторых других северовосточных вариантах, введен мотив обещания змеей выкупа (Григ., I, 87, 114; Онч., 59), но в противоположность им сохранена расправа со змеей, как исконная и закономерная развязка героического сюжета.

По словесной ткани текст не имеет точек соприкосновения с вариантами Усть-Цилемского района, это совершенно другая редакция.

Нотное приложение XX. Вариант печорского напева исторической песни о Кострюке. По своей интонационной и ритмической структуре заметно отличается от нижнепечорских былинных напевов. Следует отметить устойчивую подчеркнутую трехдольность и вопросно-ответное построение полустроф. Из всех нижнепечорских исполнителей, певших песню о Кострюке, только один А. Ф. Пономарев использует этот напев при исполнении былинных сюжетов. С этим напевом от А. Ф. Пономарева записана былина «Василий Касимирович» (№ 69).

На магнитофон записано 114 строф.

69. Василий Касимирович. Печорские варианты: Онч., 65; Леонт., 8.

Публикуемый текст — третий с Печоры вообще и второй с нижней Печоры. Все три текста объединяются одной общей особенностью: посланцы князя Владимира, Василий Казимиров с товарищами, не отказываются платить дани-пошлины, требуя платежа от татар (см. прионежский вариант — Гильф., II, 80; мезенские — Григ., III, 48 и 54; сибирский — Гуляев, 1952, 10), а, наоборот, троекратно предлагают принять их «без бою, без драки», царь же татарский, видимо, желая вызвать конфликт, отказывается принять их прежде, чем состоятся предлагаемые им состязания в шахматы, в стрельбе из лука, в борьбе. Выиграв состязание, посланцы убивают царя, побивают татар и привозят в Киев обратно не только пошлины, но и захваченные у татар ценности. Таким образом, вырисовывается своеобразная печорская редакция, следы которой заметны еще в не совсем ясном шенкурском варианте (Кир., II, стр. 83).

Текст Пономарева в особенности близок к другому нижнепечорскому (Леонт., 8): одинаково имя врага; так же Василия сопровождают по его просьбе Добрыня и Алеша Попович (одинакова и мотивировка выбора: нам двоим весело будет, нам троим весело будет); в обоих текстах посланцы прощаются с князем, княгиней и Ильей Муромцем; одинаково оставляется товарищам оружие (нож или копье), по состоянию которого они смогут узнать, если с Василием случится беда; так же после выигрывания Василием в шахматы Батуй заключает его в темницу, и Добрыня с Алешей спешат на выручку и т. д. Имеются и дополнительные детали: предупреждение об опасности поездки, молитва посланцев перед поездкой (см. то же в варианте Ончукова), нетерпеливое высматривание Ильей Муромцем в подзорную трубу возвращения посланцев.

Текст Пономарева по художественным качествам, полноте, стройной четкой композиции, выдержанному эпическому стилю — один из лучших среди всех вариантов данной былины.

70. Иван Горденович. Печорский вариант: Онч., 80.

Текст интересен как вторая запись на Печоре и тоже в низовьях. Сравнение обоих текстов обнаруживает некоторые общие особенности, отличающие эти два печорских варианта от текстов из других мест. Обычно Иван Годинович едет свататься сам, даже если он из Киева выезжает с сопровожатыми. В таком случае в былину вводится мотив кровавых следов, встретившихся по пути, и Иван Годинович отправляет по этим следам свою дружину (см., например, К. Д., 16). В обоих печорских вариантах Иван Горденович посылает сватать ему невесту сопровождающих его богатырей, сам же остается ожидать их возвращения в чистом поле. Эпизод с «кровавой дорожечкой» тоже имеет место, но он вводится в повествование позднее, когда рассказывается об обратной дороге богатырей с невестой Ивана Горденовича в Киев, и вводится для того, чтобы создать необходимую для дальнейшего развития сюжета ситуацию: герой в поле в шатре один с невестой, тут их настигает соперник, ее нареченный жених. В каждом из вариантов этот эпизод раскрыт по-разному (в ончуковском Иван по кровавым следам направляет богатырей, в нашем — он, вопреки предостережению товарищей, решает ехать один с невестой, богатырей же отпускает в Киев), но композиционная функция эпизода одинакова. Общими для обоих печорских вариантов является сопротивление сватовству не только отца невесты, но и ее самой, тогда как обычно она сразу соглашается, хотя и притворно, на брак с Иваном Годиновичем. Общим является и само имя героини — Маремьяна (у Ончукова она, кроме того, названа еще Маринкой белой лебедью — наиболее традиционное на Печоре женское имя).

При этих общих чертах публикуемый текст значительно отличается от ранней записи. Он очень своеобразен. В художественном отношении это великолепный вариант, выделяющийся своей мастерски слаженной композицией, в которой отдельные детали получили свое особое назначение. Так, «дорожечку кровавую», которую хочет Иван «попроведывать», оказывается «пропустил» сам Батуй с злым умыслом, с целью завлечь на нее Ивана одного, без богатырей. Илья Муромец, прощаясь с Иваном, наказывает ему вспомнить его с Добрыней, если ему придется плохо, и когда это случается и Иван вспоминает товарищей, прилетают два ворона, своим граем мешающие спать Батую и его жене. Именно это и побуждает Батуя стрелять в них (чаще прилетают голуби, царь стреляет, так как его жена выражает желание полакомиться голубятинкой). Поражение Батуя его же стрелой и мотивировано тем, что чудесные вороны — это Илья Муромец и Добрыня, явившиеся на помощь.

В былине дан яркий и выдержанный образ героини: она не только сопротивляется сватовству и соглашается лишь по просьбе перепуганного отца, но и по дороге пытается освободиться (здесь используется известный эпизод из былины о встрече Добрыни с поляницей). Когда с ее помощью Батуй одолевает Ивана, именно она придумывает жестокое издевательство над ним (стихи 296—301), в то время как Батуй хотел просто убить соперника. Все это мотивирует особо жестокую расправу с ней Ивана.

Традиционные описания и общие места в данном тексте развернуты и красочны (см. вопрос князя о том, почему «Иван не тешится» и «не похваляется» и ответ Ивана; описание красоты невесты, перенесенное из «Дуная»). Отдельные детали исключительно выразительны (тяжелая поступь Добрыни — стихи 127—129; изображение того, как Добрыня после покушения Маремьяны на его жизнь схватывает ее и тащит к шатру — стихи 194—199; поспешность, с которой Иван выбегает из шатра навстречу невесте, — стихи 204—205).

Имя соперника то же, что имя вражеского короля в былине того же исполнителя о Василии Казимирове (в раннем печорском варианте — другое, перенесенное из былины о Соломане, — Василий Окулович).

71. Святогор. Печорские варианты: Онч., 61 (пр.); Леонт., 5.

Из двух ранее сделанных на Печоре записей сюжета о встрече Ильи Муромца со Святогором одна (Онч, 61) представляет прозаический пересказ сюжета с традиционным содержанием, другая, произведенная в 1938 г. на нижней Печоре (Леонт., 5), — полный стихотворный текст, который, кроме примерки богатырями гроба и смерти Святогора, включает еще продолжение — поездку Ильи по поручению умирающего Святогора к его слепому отцу с вестью о гибели богатыря — сюжет, встречавшийся редко и только в прозаических пересказах (Рыбн., I, 2; Аст., I, 5).

Публикуемый текст включает только эпизод встречи Ильи со Святогором и гибель последнего в гробу. Хотя былина и была спета, но текст очень прозаичен и не производит впечатления уже оформленного эпически произведения. Очевидно, исполнитель припомнил, и то не вполне, содержание сюжета и попробовал тут же распеть его в виде былины.

Нотное приложение XXI. Вариант предыдущего напева. При записи напева исполнитель много путал, чем и объясняется расхождение подтекстовки и публикации текста.

На магнитофон записано 35 строф.

72. Про Луку Степановича. Печорские варианты: Онч., 50, 66, 71.

Сюжет известен был только в трех записях 1901 г. на средней Печоре (Усть-Цильма, Уег, Верхнее Бугаево). Характер сюжета, представляющего не очень хорошо организованный сплав сказочных и былинных мотивов, рыхлость композиции заставляют предполагать позднее возникновение былины как опыт сложения нового авантюрного произведения. То, что былина бытовала в узко-ограниченном районе, при этом в единой редакции с незначительными вариациями, наводит на мысль о сравнительно недолгом ее существовании в устной традиции до момента записи (см. об этом в кн.: А. М. Астахова «Русский былинный эпос на Севере», стр. 141 и 176—177).

Запись публикуемого варианта интересна как свидетельство о переходе сюжета на нижнюю Печору (ни Ончукову, ни Леонтьеву данный сюжет здесь не встретился). Вариант имеет некоторые отличия от среднепечорской редакции. Первая часть былины — героя, проспавшего церковную службу и ушедшего вместо церкви гулять в луга, змея уносит в далекую страну, за синее море — наиболее близка к соответствующим частям ранних вариантов, но значительно короче (выключается, например, требование змеи взять ее в замужество, весь начальный эпизод изложен более сжато). Напротив, рассказ о дальнейшей судьбе героя более развернут, включает новые эпизоды. В ранних записях кратко говорится о том, что Лука женится на дочери турецкого царя; лишь в одном (Онч., 66), наиболее близком к нашему, упоминается о поездке Луки с семьей на родину. Пребывание в Турецкой земле и возвращение на родину и составляет содержание развернутой второй части публикуемого варианта.

Здесь обращает внимание мотивировка отъезда героя — травля его завистниками боярами: они дважды добиваются от царя трудных поручений для Луки, наконец он решает покинуть с семьей Турецкую землю. В изображении бояр «кособрюхих» и конфликта их с героем вариант, таким образом, следует характерной антибоярской тенденции печорских былин (см. об этом: Русский былинный эпос на Севере, стр. 356—357), хотя и не развертывает победы героя над боярами. Конечный же эпизод — встреча с играющими в мяч богатырями и убийство Ильей Муромцем старшего сына Луки — воспринимается как неудачное нагнетение дорожных приключений. Вариант свидетельствует, что эта поздняя былина так и не была художественно отработана, хотя и получила некоторое распространение.

73. [Илья Муромец и Сокольник]. Запись В. В. Митрофановой 28 июля 1956 г. от Фомы Алексеевича Чупрова, 56 л., Нарьян-Марский р-н, д. Угольное.

Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Пересказ сюжета о Сокольнике в традиционной печорской обработке (ср. с текстами №№ 51, 53 настоящего издания и Онч., 1). Конечный эпизод былины — попытка Сокольника убить Илью Муромца — отличается своеобразными деталями (Илья спит в открытом поле, конь предупреждает его о грозящей опасности). В стихотворной форме мог вспомнить лишь отрывок о выезде Ильи и бое с Сокольником.

74—76. Запись В. В. Митрофановой 24 июля 1956 г. от Софьи Степановны Марковой, 78 л., Нарьян-Марский р-н, д. Ка́чгарт.

74. [Илья Муромец]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 1.

Сказка об Илье Муромце, основанная на следующих сюжетах: «Исцеление», «Илья и Соловей-разбойник», «Калин-царь», «Илья и Идолище поганое», «Илья и Сокольник», «Илья и Святогор», «Три поездки Ильи Муромца», «Ссора с князем Владимиром».

Первые два сюжета изложены традиционно. Только в сцене в палатах князя использована деталь из былины «Дюк Степанович»: насмешки Чурилы (ср. то же в пересказе Марковой былины о Дюке — текст № 76). Во всей этой части сказки особенно подчеркнуто бескорыстие Ильи Муромца и его заботы о народе.

В использовании былины о Калине-царе и об Идолище Поганом обе они объединяются: Идолище оказывается посланцем Калина-царя. В пересказе сюжета о Сокольнике необычно дана развязка: Илья, не получив ответа от повергнутого на землю Сокольника, убивает его и тут только по повязке узнает в нем сына. В пересказе сюжета о Святогоре остается недосказанным эпизод передачи силы.

Из сюжета о трех поездках использован только эпизод нахождения клада. О ссоре с князем говорится два раза, причем второй раз не указан повод к ней.

Заканчивается, как многие сводные былины и сказки, рассказом о смерти Ильи Муромца. В примечании к сказке исполнительница передала любопытную легенду об Илье, «ходящем» после смерти.

Сказка С. С. Марковой, вероятно, как и ее рассказ о Дюке, — сплав слышанного ею в устной традиции и читанного в книгах.

75. [Добрыня Никитич]. Печорские варианты см. в комментарии к текстам №№ 14, 38 и 2.

Текст представляет собой контаминацию в прозе трех сюжетов: «Добрыня и Маринка», «Добрыня и Змей», «Добрыня и Алеша». Упоминается также, но не развертывается в эпизод, встреча в поле с Настасьей Микулишной. Все три сюжета пересказаны кратко, второй сюжет близко к прионежской традиции: действие происходит на Пучай-реке, изображены два боя со змеем, первый оканчивается договором, второй — освобождением Путятичны и других пленников змея; включены и характерные для прионежской традиции детали — виновником отсылки Добрыни на выручку Путятишны является Алеша Попович, конь Добрыни топчет и отряхивает от ног змеенышей, земля пожирает змеиную кровь (ср.: Гильф., I, 5, II, 148, 157); о прионежских редакциях см.: Аст., I, стр. 571. Эта близость к традиционной композиции и характерным деталям былин Прионежья, а также само объединение трех сюжетов, не встречающееся в печорских былинах, делает очевидным восхождение текста к какому-то книжному пересказу, в стихах или в прозе.

76. [Дюк Степанович]. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 3.

Текст представляет собой очень полный прозаический пересказ былины о Дюке с включением некоторых сказочных эпизодов, которые в классических изустных вариантах былины не встречаются (нахождение коня по указанию встречной старухи, длительный беспробудный сон богатыря и др.). Большинство былинных эпизодов принадлежит к общерусской традиции данного сюжета, но есть детали, обнаруживающие связь с местными традициями — с печорской (перчатки для подарка Илье Муромцу — Онч., 24; Леонт., 10) и с прионежской (мена масти конем Дюка в состязании конями, исключение Алеши Поповича из числа оценщиков из-за его «загребущих рук»; см., например, Гильф., II, 152, 159 и др.). Своеобразной и очень удачной деталью текста является изображение ошибки Дюка, принявшего княгиню Апраксию за портомойницу, — ошибки, обратной той, которую совершают посланцы от князя Владимира на родину Дюка, принимающие портомойницу за мать Дюка.

Непосредственный источник текста Марковой неизвестен. Будучи грамотной и любительницей чтения, она могла прочесть изложение былины в таком уже виде. Но могла усвоить и из устных пересказов. По ее словам, «на путине такие сказки сказывали». Слышала она также, как эту былину «стихами поют». В концовке рассказа ясно припоминание стихотворения А. К. Толстого «Сватовство».

77—87. Записи Н. П. Колпаковой 4—6 августа 1956 г. от Тимофея Степановича Кузьмина, 68 л., Нарьян-Марский р-н, д. Тельвиска.

77. Илья Муромец и Соловей-разбойник. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 35.

Текст представляет обычное для Печоры объединение былины о Соловье-разбойнике с сюжетом об исцелении. Но в варианте не обнаруживается каких-либо черт, сближающих его с другими записанными на Печоре текстами. Наоборот, в нем проходят перед нами мотивы, хорошо знакомые по известным текстам Киреевского, Рыбникова и Гильфердинга; ср. определение силы после первоначального подношения вина и затем уменьшение силы вполовину — Кир., I, стр. 1, 2; выращивание богатырского коня — Рыбн., I, стр. 319; наставление родителей — Кир., I, стр. 34; изображение вражеской силы под Черниговом — Рыбн., I, стр. 15 и Гильф., II, стр. 10 (варианты Трофима Рябинина); весь путь к Соловью и столкновение с ним — Рыбн., I, стр. 16: обращение Ильи к Соловью при расправе с ним — Рыбн., I, стр. 22 и Гильф II, стр. 17. Точного следования, однако, указанным вариантам нет, это свободная композиция, составленная по их мотивам. Вероятнее всего, что здесь мы имеем дело или с пересказом уже готовой обработки, ставшей известной Т. С. Кузьмину из какого-либо книжного источника, или с собственной редакцией, созданной на основе прочитанных им былин, поскольку Кузьмин — творчески одаренный сказитель, в котором соединились богатая память, художественный вкус, чувство эпического стиля, способность к творческой импровизации. На первое предположение наводит нашу мысль употребление слова «чудо-богатыри» (стих 166) и необычное окончание былины (стихи 239—246), характерное для книжных обработок. Между прочим, все указанные мотивы из тех же источников имеются в сводных текстах дешевых книжек для народа, издававшихся в 1890-е — 1900-е годы и встречавшихся собирателям в районах с былинной традицией (например: Русские народные былины. Составлено В. и Л. Р-н. Изд. И. Д. Сытина; Илья Муромец, набольший богатырь киевский, Иван Ивин. Изд. Т. А. Губанова). Однако точного следования этим текстам в варианте Кузьмина не находим. Очевидно, здесь — собственная редакция.

78. Илья и нахвальщик. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 10.

Былина восходит к книжному источнику — к текстам №№ 7 и 8 первого выпуска книги «Русские былины и сказания», изданной А. Каспари в 1894 г. как бесплатная премия журнала «Родина». Оба указанных текста («Застава богатырская» и «Илья Муромец и нахвальщик») являются переложением известной шенкурской былины о богатырях на заставе из сборника Киреевского (I, стр. 46) четырехстопным хореем с дактилическим окончанием — размер, который в XVIII — начале XIX вв. употреблялся в русской литературе для стилизаций под русский эпос (см. об этом в работе: А. М. Астахова. Из истории и ритмики хорея. Сб. «Поэтика», «Academia», Л., 1926). При этом и композиция в целом, и построение отдельных эпизодов, и фразеология шенкурского варианта в издании А. Каспари сохранены. Сопоставление былины Т. С. Кузьмина с текстом издания Каспари показало, что более половины ее стихов в точности или с незначительными изменениями повторяют этот текст, остальные близко следуют ему. Сохранено и самое название, данное Каспари основной части былины.

Книгу Каспари собиратели былин встречали в северных районах эпической традиции (Григ., I, стр. 139—140). Известно ли было это издание самому Т. С. Кузьмину, или он усвоил былину в таком уже виде от своих учителей, мы не знаем, но вероятнее всего первое, имея в виду его собственные признания в том, что он читал былины в книгах. Интересно в данном случае то, что текст, явно восходящий к книжному источнику и имеющий необычный для местной традиции ритмический строй, исполнитель пел на характерный былинный напев. Это приводило к некоторой перебивке в ритме стиха.

79. Святогор. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 71.

Текст представляет объединение двух разных былин о Святогоре («Святогор и сумочка переметная», «Смерть Святогора в гробу»). Это второй лишь случай такого объединения (первый — Пар.-Сойм., 4), при котором первый сюжет не заканчивается, как это часто бывает в самостоятельной былине, гибелью богатыря (ср.: Рыбн., I, 86; Гильф., III, 270).

Сюжет о Святогоре и сумочке на Печоре записан не был. Здесь он дан в версии, по которой сумку с тягой земной сбрасывают с себя неизвестный старик или два старика (Григ., III, 114; Гильф., II, 119), иногда это Микула Селянинович (Рыбн., I, стр. 321, примечание; Сок.-Чич., 159).

Гибель Святогора в гробу изображена традиционно, но эпизод передачи Илье силы через дыхание или смертную пену отсутствует. Наказ умирающего Святогора Илье перекликается с соответствующим местом записи 1938 г. (Леонт., 5).

Нотное приложение XXII. Расчлененный бесцезурный напев песенно-речитативного склада с полукадансом на доминантовом звуке лада. Временами при исполнении певец делал цезуру после слога «да», заканчивающего иногда полустрофу.

На магнитофон записана вся былина (59 строф).

80. Про Сухмана. Записей сюжета в прежние годы на Печоре не было. По сравнению с другими известными нам вариантами из разных северных районов передает все содержание более кратко, но в хорошем эпическом стиле. Выключаются эпизоды разыскивания Сухманом лебедей и проверки Добрыней сообщения Сухмана о битве его с татарами. Общий идейный смысл конфликта богатыря с князем и облик самого героя сохранены.

81, 81а. Как Добрыня женился. Оба текста, один более пространный, другой короче, — единственные записи данного сюжета на Печоре (краткое упоминание о встрече Добрыни с поляницей есть лишь в тексте № 75 настоящего издания); близки к заонежским вариантам (Рыбн., I, 25; Гильф, I, 5, II, 148, 157), в которых сюжет контаминирован с былиной «Добрыня и Змей», и к пудожскому (Пар.-Сойм., 56), где сюжет выделен в самостоятельную былину. Все указанные варианты представляют единую редакцию и чрезвычайно близки друг к другу, порой дословно повторяя одни и те же места.

Публикуемые тексты, представляющие, как и пудожский, отдельную былину, не только почти в точности воспроизводят композицию прионежских, но и совпадают с ними в формулировках (ср., например, слова Добрыни о своей силе и смелости и др.), а также в некоторых характерных деталях (Добрыня расшибает дуб на «ластинья», Настасья кладет Добрыню в «кожаный мешок» и т. п.). Такого рода близость, а также отсутствие сюжета в ранних печорских записях вызывает вопрос, не пришла ли прионежская редакция на Печору в каком-либо печатном издании.

Новое, что привносят варианты, это необычное в эпической традиции имя матери Добрыни (Анна Александровна) и упоминание в тексте № 81 Ильи Муромца на свадьбе Добрыни.

Сопоставление обоих текстов, записанных один за другим, показывает склонность Т. С. Кузьмина к творческим вариациям.

82. Добрыня на чудь поехал. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 2.

Текст ничего общего не имеет с тем единственным вариантом этой былины, который был записан на Печоре в начале века (Онч., 95). Заглавие, данное самим исполнителем, характер возложенного на Добрыню поручения приводят к тексту сборника Кирши Данилова, 21. Ср.: заглавие — «Добрыня чудь покорил»; формулировка поручения — «Кто бы... Вырубил чудь белоглазую, Прекратил сорочину долгополую». Есть еще совпадение в обоих текстах наказа жены. Ср:

Впрочем, этот наказ — общее место, и совпадение могло случиться без прямого влияния текста Кирши Данилова. Но приведенная выше перекличка настолько характерна, что вызывает определенное предположение о воздействии в какой-либо форме текста XVIII в. Во всем остальном публикуемый текст совершенно с ним расходится. По общему построению и разработке отдельных эпизодов он близок к прионежским вариантам и из них примыкает к тем, в которых о несчастии в семье предупреждает Добрыню его конь. В тексте есть слова и выражения, никогда в устной эпической традиции не встречающиеся: «епанча» (стих 148), «супруг» (стихи 214—215), «Прослезил он меня, грешную» (стих 135). Все эти факты в совокупности наводят на мысль о возможном воздействии на данный текст книжных источников, в каком виде — установить пока не удалось.

Имеются в тексте отдельные необычные детали: вопрос Добрыни к жене, будет ли она ему верна в течение трех лет (стихи 24—25), особое содержание игры на гуслях, заключающее воспоминание о первой встрече Добрыни с Настасьей Никуличной (стихи 185—186).

83. Про Василия турецкого [Идо́йло сватает племянницу князя Владимира]. Вариант с Печоры: Онч., 73.

Текст является второй записью на Печоре (и тоже в низовьях реки) этой редкой и поздней былины, возникшей как сплав сказочных и эпических мотивов. Эта запись позволяет уже наметить некоторые общие черты печорской обработки сюжета в отличие от беломорской и мезенской: действие начинается с пира в земле Турецкой, на котором властитель земли (у Ончукова — Гремит-король) поручает Идолу посватать за него племянницу князя Владимира (в золотицких и в одном из двух мезенских король — Издолище или Гремин — сам приезжает в Киев, и действие во всех вариантах начинается прямо с его приезда, см: Марк., 49, 79; Григ., III, 100, 107); имя девушки в обоих вариантах — Анна (в Зимней Золотице и на Мезени — Марфа); в обоих текстах она зазывает к себе на пир Идола под предлогом своего именинного дня (этот мотив имеется и в одном мезенском тексте — № 100, в золотицком она угощает Идолища якобы «на радости»).

Но имеются и некоторые отличия. Текст у Ончукова в своей начальной части испытал заметное влияние «Дуная»: образ Гремита-короля, вопрос его, не знает ли подходящей для него невесты, описание Анны Идолом — все это перенесено из традиционного начала былины о Дунае. В публикуемом тексте кратко излагается поручение Василия Идолу, но далее включается эпизод колдовского гаданья, который настраивает слушателей на ожидание определенной развязки. Варьируется и эпизод расправы с Идолом: в варианте Ончукова она происходит на вражеском корабле, на который приходит Анна, и она сама отсекает у пьяного Идола голову — в нашем тексте рассказано, что пир устраивается на собственном корабле Анны, куда она заманивает Идойла, и с ним расправляется Добрыня (в вариантах из Зимней Золотицы и с Мезени Идолища убивают тоже богатыри). Все эти отличия и вариации отдельных эпизодов не меняют, однако, идейного смысла былины, в центре которой — образ смелой и ловкой девушки, хитростью одолевающей врага.

Записанный от Кузьмина вариант — один из лучших на данный сюжет по четкой, стройной композиции и строго выдержанному эпическому стилю. Обращает на себя внимание выразительный образ захмелевшего Идойла (стихи 112—127). При лаконичности повествования исполнитель не упускает ряда тонких деталей: поведение Идойла в гриднях князя Владимира (стихи 30—31), внешнее проявление поспешности, с которой князь бежит к племяннице (стихи 40—41), противопоставление — шлюпка белая с корабля Анны, на которой едет Алеша Попович, и шлюпка черная, которую спускает со своего корабля Идойло (стихи 66—69, 94—95).

Имя Василий турецкий встречается в варианте с нижней Печоры былины о Соломане-царе, где им заменено традиционное имя похитителя жены Соломана — Василий Окульевич (Леонт., 9).

84. Про Дюка. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 3.

Превосходный текст, обнаруживающий большое мастерство Кузьмина как сказителя былин. В тексте нет специфических для печорской традиции мотивов, кроме традиционного на Печоре упоминания Малой Галичи и Карелы пребогатой. Отсутствует эпизод высматривания Киева в подзорную трубочку, не упоминается подарок, привезенный Дюком Илье Муромцу (перчатки). С другой стороны, наблюдаются элементы, сближающие текст с прионежскими вариантами: чудесные и опасные заставы на пути в Киев; недоумение оценщиков при виде сверкающей Галичи — неужели Дюк велел спалить Галичу к их приезду?; каждодневная мена масти Бурушкой в эпизоде состязания конями; презрительное обращение Дюка к Чуриле в конце былины: «Не с богатырями бы тебе, Чурила, ведаться, А водиться бы с киевскими бабами» (см., например, все эти мотивы: Рыбн., I, 16, 29; Гильф., II, 85, 152, 159 и др.). Очевидно Т. С. Кузьмин слышал или читал былину в прионежской редакции или в обработке, использовавшей прионежские тексты. Вместе с тем есть детали, восходящие и к другим былинам: ср. образ Чурилы (стихи 51—53) с описанием первого появления Чурилы в былине Кирши Данилова об этом богатыре (К. Д., 18); юмористическое изображение того впечатления, которое он производит на женщин (стихи 54—56), текстуально совпадает с соответствующими стихами нижегородского текста из сборника Киреевского (Кир., IV, стр. 87) и варианта сказительницы А. М. Пашковой (Пар.-Сойм., стр. 76). Начальные же стихи текста Кузьмина (1—4) непосредственно связаны с известными стихами Лермонтова — вступлением в «Песню про купца Калашникова» («Мы сложили ее на старинный лад», «Мы певали ее под гуслярный звон»).

Нотное приложение XXIII. Нерасчлененный напев песенно-речитативного склада. От исполнителя записан еще один былинный сюжет с этим напевом (Про Василия турецкого, № 83).

На магнитофон записано 77 строф.

85. Садко. Печорские варианты см. в комментарии к тексту № 31.

Единственный печорский текст на сюжет о пребывании Садко в подводном царстве, оформленный в виде самостоятельной былины: другие известные нам варианты с Печоры соединяют данный сюжет с рассказом о состязании Садко в богатстве с новгородскими купцами.

Традиционные для сюжета эпизоды — остановка корабля среди моря при попутном ветре; метание жребия, кому идти к подводному царю; игра Садко на гуслях и пляска царя, производящая бурю; выбор невесты, помогающий Садко вернуться на землю, — сохранены лучше, чем в других печорских вариантах, где заметно забывание и искажение исконной сюжетной схемы (Онч., 75, — Садко попадает к царю морскому на огненной шлюпке. Царь предлагает ему сыграть в шахматы, выбора невесты нет, а царь, рассерженный тем, что Садко порвал струны, хватает его за бороду и выбрасывает из терема; Онч., 90, — нет игры Садко и пляски царя). Выразительно переданы эпизоды остановки кораблей на море (особенно изображение ветра) и пляски морского царя. В текст включен еще эпизод ссоры царя с царицей, спорящих о том, что ценнее — золото или железо, неизвестный другим печорским вариантам, но встречающийся в некоторых олонецких текстах (Рыбн., I, 66, II, 107). В тексте Т. С. Кузьмина этот эпизод умело использован в дальнейшем развитии сюжета: так как Садко разрешает спор в пользу царицы, последняя подсказывает ему такой выбор невесты, благодаря которому он спасается. В данном случае царица заменяет святого Николая (Миколу Можайского), которому во многих вариантах приписывается спасение Садко. Святой Николай отсутствует и в эпизоде пляски царя: не он советует Садко порвать струны в гуслях, чтобы прекратить бурю на море, а сам Садко, видя причиняемые его игрой бедствия, рвет струны.

Нотное приложение XXIV. Вариант напева XXII. На этот же напев Т. С. Кузьмин пел былины: «Как Добрыня женился», «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Про Сухмана», «Василий Буслаевич» (№№ 77, 80, 81, 86).

На магнитофон записано 14 строф.

85а. Начало той же былины. Так же, как в случае с записью от Т. С. Кузьмина былины «Как Добрыня женился», оно было дано в порядке пробы голоса и припоминания.

86. Василий Буслаевич. Печорские варианты: Онч., 88, 94, см. еще 74 (к.).

На сюжет о бое Василия Буслаева с новгородцами с Печоры было известно до сих пор всего два текста, оба с низовьев реки (кроме того, еще вариант эпизода выбора дружины, включенный в былину о поездке Василия в Иерусалим). Оба текста неполные без начальных частей: один (Онч., 88) начинает повествование с пира, на котором Василий бьется с Новгородом о заклад, кто его победит. После этого следует рассказ о выборе дружины, о бое и т. д. Второй (№ 94) совсем опускает эпизод выбора дружины, Василий появляется на пиру уже с товарищами. Далее сюжет развертывается более или менее одинаково в обоих текстах.

Публикуемый текст строит сюжет примерно так, как ончуковский вариант 88 из д. Бедовой бывш. Пустозерской волости, но заключает отдельные детали, которыми перекликается с былинами из других районов. Таковы: упоминание об отце, который жил с Новгородом и Псковом в мире (только в данном тексте эта характеристика отца дается не в начале былины, как обычно, а вложена в уста матери, укоряющей Василия, что он не ладит с новгородцами, — стихи 69—75); просьба новгородцев к старчищу Андронищу унять Василия (ср. аналогичный эпизод: Гильф., I, стр. 405); изображение Андронища (ср.: там же, стр. 406); рассказ о том, как мать унимает Василия (стихи 160—176, ср.: Гильф., I, стр. 406—407). По словесному оформлению текст далек от обоих ранних печорских вариантов и имеет характер свободного, непринужденного сказа, импровизируемого в момент записи. Это подтверждается и сличением первой записи начальной части былины от Кузьмина (86а) с соответствующей частью данного полного текста, показывающим значительные словесные вариации. Получается впечатление, что Кузьмин хорошо помнит содержание былины, которое он быть может слышал, быть может читал, помнит ход развития сюжета, но твердого текста у него нет.

86а. Отрывок былины о бое Василия Буслаева с новгородцами, данный в порядке припоминания.

87. Смерть Василия Буслаевича. Печорские варианты см. в комментарии к тексту 18.

Представляет, как и текст № 18,сильно сокращенный вариант сюжета о поездке Василия Буслаева в Иерусалим, сохранивший, однако, традиционное изображение смерти героя (оскорбление Василием мертвой человеческой головы, предсказание ею гибели Василия, нарушение им запрета «тешиться» у камня, смерть Василия).

88. Как женился князь [Князь, княгиня, старицы]. Запись В. В. Коргузалова 7 августа 1956 г. от Евдокии Ивановны Шайтановой, 85 л., Нарьян-Марский р-н., д. Устье.

Представляет интерес как единственная запись этой довольно распространенной в Поморье и по нижнему течению реки Пинеги баллады. Хорошо сохранившийся тип обработки сюжета с трагическим исходом. Композиция традиционна. Необычным является лишь самый зачин, где нарушено обычное указание на возрастное несоответствие князя и княгини (князь девяноста лет, княгиня девяти годов); развязка с самоубийством князя встречается сравнительно редко, преимущественно на западном побережье Белого моря (см.: Студ. зап. филолог. фак. ЛГУ, 1937, стр. 23; Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 57, папка 1, №№ 13, 21).

89. Про Добрыню. Запись Н. П. Колпаковой 27 июля 1956 г. от Аристарха Ивановича Суслова, 65 л., Нарьян-Марский р-н, д. Андег.

Начало неизвестной былины о Добрыне. Так обычно начинается былина об Иване Годиновиче. Возможно, что исполнитель смешал героев.

Нотное приложение XXV. Напев песенного склада, разделенный доминантовым звуком лада на две равные части.

На магнитофон записано 19 строф. Вариантность незначительная.

90. Про Добрыню. Запись Н. П. Колпаковой 27 июля 1956 г. от Анастасии Петровны Хабаровой, 69 л., Нарьян-Марский р-н., д. Андег.

Второй и третий стихи отрывка представляют общее эпическое место, которое используется в былинах и балладах и в положительной, и в негативной форме. Например:

Откуда взяла эту формулу исполнительница, неизвестно.

Последующие стихи взяты из традиционного на Севере зачина песни о жалобе солдат на князя Долгорукого (см., например, Аст., II, 210; о песне — там же, стр. 744). О том, как возник публикуемый отрывок, см. заметку об исполнительнице.

Нотное приложение XXVI. Вариант предыдущего напева. Возможно, что в данном случае близость объясняется устойчивостью местных исполнительских традиций (д. Андег). Однако нахождение среди записей от Нарьян-Марского сказителя А. Ф. Пономарева близкого варианта этого напева (текст № 67, напев см. ниже), заставляет думать о существовании на Печоре общих напевов, не закрепленных за одним только сказителем.

На магнитофон записано 6 строф.

91. Про Илью и Соколика. Запись Н. П. Колпаковой 27 июля 1957 г. от Павла Николаевича Поздеева, 64 л., Нарьян-Марский р-н, д. Осколково.

Варианты с Печоры см. в комментарии к тексту № 10.

Текст принадлежит к основному печорскому типу обработок сюжета (Аст., I, стр. 611), но передает традиционную схему кратко, не развертывая эпизодов и описаний.

92—116. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой в 1938—1945 гг. от Павлы Семеновны Пахоловой, 1879 года рождения, Архангельская область, Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

92. Про Илью Муромца, как он был, жил и родился. Запись 7 сентября 1939 г.

Варианты Зимнего берега (звездочкой отмечены былины об исцелении Ильи-сидня, без звездочки — об Илье Муромце и Соловье-разбойнике): Марк, 1 (к), 42,* 68, 91,* 107; Марк.-Богосл., I, стр. 47; Крюк., I, 1, 11.*

Былина о первой поездке Ильи Муромца в соединении с рассказом об исцелении. В этой первой части имеются отдельные детали, несколько сближающие текст с вариантом Аграфены Матвеевны Крюковой об исцелении (Марк., 42): имя матери Ильи (у Крюковой — Епестенья Олександровна), выкатывание жеребенка в трех росах — Иваньской, Петровской, Ильинской. Но многое и отличает (у Пахоловой нет наказа калик о коне, нет предсказания о том, что смерть на бою Илье не писана, Илья Муромец после исцеления не идет к родителям на место их работы и т. п., объединения двух сюжетов у Крюковой нет). С былиной о Соловье-разбойнике Аграфены Крюковой тоже наблюдается некоторая перекличка (в эпизоде проезда Ильи мимо подворья Соловья одинаково участвуют только жена Соловья и дочери, зятьев нет), но в целом текст Пахоловой не восходит непосредственно к былине матери. Сюжет в его основной части (победа над Соловьем, тщетная попытка семьи Соловья откупить его, приезд Ильи в Киев и сцена свиста) построен традиционно, но отсутствует эпизод освобождения города, и сцена в палатах князя передана с меньшей социальной остротой, чем в многих других обработках данного сюжета (во лжи Илью укоряют только бояре, конфликта с самим князем по существу нет).

П. М. Пахолова не помнила точно, от кого именно она усвоила былину, говорила, что от кого-то из стариков в семье отца.

93. Младой Подсокольничок. Запись 3 сентября 1939 г. Варианты Зимнего берега: Марк., 4, 70, 94 (к.); Крюк., I, 14.

Все три варианта, записанные в 1900-е годы на Зимнем берегу, совершенно отличны друг от друга и не дают возможности выделить какие-либо устойчивые, характерные для местной традиции черты. Текст Пахоловой наиболее близок к материнскому (Марк., 4), но имеет и свои отличительные черты. С текстом Аграфены Матвеевны его сближает: отсутствие предварительного рассказа о матери Подсокольника (рассказ начинается сразу с изображения заставы богатырской), обнаружение чужеземного богатыря в поле самим Ильей Муромцем, посылка в первую очередь Добрыни, победа в бою Ильи Муромца сразу — без предварительного случайного его падения на землю (как это мы видим в большинстве вариантов, в частности и в других золотицких), одинаковый способ одоления врага (Илья «подкорючивает» его «правой ножечкой»), имя матери — Маринка Кандальевна, — принадлежащее женскому персонажу былины о Глебе Володьевиче. Общность всех этих деталей подтверждает указание самой Пахоловой, что былину эту «слышала от матушки родимой».

Отличие ее текста от источника заключается, во-первых, в упрощении композиции. У Аграфены Матвеевы более развернуто изображение заставы (кроме Ильи, Добрыни и Алеши, на ней Ванюшко боярский сын и Ваня енеральский сын), и в эпизоде выбора богатыря для посылки за Подсокольником дана сословная характеристика богатырей. Более упрощенно передана Пахоловой встреча Ильи с врагом — у Аграфены Крюковой Илья бьет врага палицей по голове, и когда тот даже не обертывается, он дважды проверяет свою силу ударом в камень. Нет у Пахоловой и рассказа Ильи Муромца о том, как он попал в землю Маринки Кандальевны. Опущен также весь конец: покушение Подсокольника на жизнь отца, убийство им матери и захват русских кораблей, после чего Илья разыскивает сына и убивает его. Сама Пахолова ясно не осознавала — то ли всю былину она исполнила, то ли должно быть продолжение («Боле не помню. Так вся и есть»).

Обращения Добрыни, Алеши и Ильи Муромца к богатырю (см. стихи 61—67, 109—114, 151—156) напоминают соответствующие обращения Добрыни и Ильи в известном шенкурском варианте о заставе из сборника Киреевского, I, стр. 46:

Вариант этот мог быть известен П. С. Пахоловой по хрестоматии А. В. Оксенова «Народная поэзия», которая имелась в доме Крюковых, и данное выразительное обращение, дважды повторенное, естественно могло запомниться Пахоловой.

Посылка Ильей Алеши Поповича после Добрыни — эпизод, не свойственный общерусской традиции этой былины и не встречающийся в ранних золотицких вариантах, — имеется в тексте М. С. Крюковой записи 1937 г. (Крюк., I, 14), где он не вяжется с предпосланным ранее отводом Алеши Поповича. Кто из сестер заимствовал у другой этот эпизод, неизвестно.

94. Поездка Ильи Муромца во чисто поле. Запись 10 сентября 1939 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 1 (к.); Крюк., I, 4.

Текст представляет собой один из эпизодов былины «Три поездки», оформленный как самостоятельное произведение. Две другие дороги — «где богату быть» и «где убиту быть» — упоминаются только в надписях на железных столбиках на распутье.

Былина о трех поездках Ильи Муромца не была, по-видимому, в Зимней Золотице популярной: А. В. Марков записал только один вариант и то в контаминации с былиной о Соловье-разбойнике. По словам младшей сестры Пахоловой, Серафимы Семеновны Крюковой, эту былину «в Крюкоськом роду все пели». Действительно, единственный вариант, записанный Марковым, принадлежит Аграфене Крюковой, от Марфы Семеновны Крюковой тоже был записан вариант, но уже в качестве отдельной былины, а в 1948 г. был записан вариант и от младшей сестры (текст № 117).

Вариант П. С. Пахоловой по общей композиции и содержанию основных эпизодов близок ко всем этим трем вариантам, но выгодно отличается от текстов сестер большей сжатостью и строгостью стиля. У ней отсутствуют, например, загромождающие былину многословные размышления Ильи Муромца на распутье трех дорог, нет неуместно вставленного сестрами мотива злой мачехи, от преследований которой бежит королевна, нет излишних словесных повторений. Вместе с тем Пахолова развертывает эпизод угощения Ильи Муромца королевной, вводя троекратное подношение чары с вином, которую богатырь незаметно для хозяйки выливает под стол: это еще более подчеркивает проницательность, мудрость Ильи (этого мотива ни в одном из других вариантов нет).

По словам П. С. Пахоловой, она усвоила эту былину непосредственно от матери: «Матушки покоенки Аграфены Матвеевны эта старина». Влияние стиля былины старшей сестры, довольно заметное в других текстах Павлы Семеновны, в этом варианте незначительно сказывается лишь в лексике (королевство «очунь прекрасное», «диваны» и «ковры» «заморские», «премла́дая королевична», «премладенькие царевичи».

95. Микитушка Залешанин. Запись 31 августа 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 44 (к.); Крюк., I, 5.

Сюжет о столкновении с князем Владимиром Ильи Муромца, пришедшего на пир под именем Никиты Залешанина, не узнанного князем и им не «учествованного», записана была Марковым всего в одном варианте от А. М. Крюковой. При этом вариант контаминирован с былиной о нашествии на Киев татар под предводительством Идолища, своеобразно претворившей некоторые мотивы былины об Илье Муромце и Идолище. Сама Аграфена Матвеевна, указав Маркову, что былину она восприняла от свекра, Василия Леонтьевича, призналась, что помнит ее «худо». Однако первая часть былины — конфликт Ильи-Никиты Залешанина с князем — отмечена четкой композицией и большой социальной остротой.

У П. С. Пахоловой, так же как и у ее сестры Марфы (Крюк., I, 5), сюжет оформлен как самостоятельная былина. По общей композиции и отдельным мотивам она близка к материнскому варианту, но отличается от него развернутой картиной тщетных попыток насильно вывести Никиту вон (в записи от Аграфены Матвеевны этого эпизода нет) и указанием на намерение Ильи Муромца спустить стрелу в князя Владимира. Оба эти эпизода имеются и в былине М. С. Крюковой, а первый передан близко к варианту середины XIX в. из Онежского уезда бывш. Архангельской губ. (Кир., IV, стр. 46), входившему в хрестоматию Оксенова, которая имелась в семье Крюковых и оказала, как известно, большое влияние на тексты Аграфены Михайловны и Марфы Семеновны (см.: Русский былинный эпос на Севере, стр. 294). От других сказителей былина записана не была, и вопрос, принадлежит ли она старой традиции Зимнего берега или была воспринята в семье Крюковых из книги, остается открытым.

Мотив угрозы пустить стрелу в князя Владимира встречаем в пудожском варианте Никифора Прохорова (Гильф., I, 47), он принадлежит, таким образом, общерусской традиции былин о бунте Ильи Муромца против князя Владимира.

96. Камское побоишшо. Запись 26 августа 1939 г. Варианты Зимнего берега: Марк., 81, 94 (к.), 104 (отр.); Крюк., I, 34.

В 1900-е годы на Зимнем берегу были записаны А. В. Марковым всего 2 полных варианта и один короткий отрывок «Камского побоища», из них один вариант (№ 81) — в Нижней Зимней Золотице от Гаврилы Леонтьевича Крюкова. К этому варианту и восходит публикуемая былина, на что указывала и сама исполнительница. Но вариант ее значительно короче (у Г. Л. Крюкова — 432 стиха) главным образом за счет выключения: 1) присоединенного у Крюкова к основному сюжету эпизода боя Добрыни и Ильи Муромца с бабой Латынгоркой (Марк., стр. 443, стихи 386—432) и 2) вставленного в среднюю часть былины диалога и столкновения Ильи Муромца с Идолищем Поганым (Марк., стр. 440—441, стихи 261—303). Оба эти эпизода имеются и в другом золотицком варианте из д. Верхняя Золотица от Ф. Т. Пономарева (Марк., 94), а эпизод боя с Латынгоркой сохранен и старшей сестрой Павлы Семеновны — Марфой Семеновной (Крюк., I, 34), тоже перенявшей былину от Гаврилы Крюкова.

Выключение указанных эпизодов сделало вариант П. С. Пахоловой более стройным и целенаправленным, но конец былины в известной мере снижает ее героическое звучание, изображая гибель всех богатырей (окаменение их) в бою с вновь ожившей из-за похвальбы трех богатырей силой — в большинстве былин типа Камского побоища (см. библиографию сюжета: Аст., II, стр. 753) изображена гибель только самих похваставшихся богатырей, остальные во главе с Ильей Муромцем одолевают и ожившее вражеское войско.

97. Про царя Кудреянка. Запись 14 октября 1940 г.

Вариант начальной части: Крюк., II, 75.

Текст примыкает к традиционным былинам об иноземном нашествии, но развивает сюжет без обычного конфликта богатырей с князем Владимиром и с боярами. Последние и совсем не упоминаются. Точно так построенного сюжета мы не встречаем ни в ранних, ни в поздних записях, но начальная часть былины совпадает в основных эпизодах, деталях и даже в словесной ткани с началом былины М. С. Крюковой «Кудреянко, ведь он же царь немило́сливый». Ср.: имя вражеского царя, его эпитет — немилосливый, наименование его войска «гвардией», указание, что оно перешло Непрь-реку, что князь стал невесел и печален, что богатырей в это время «не случилосе, не пригодилосе», наконец, своеобразный эпизод — созывание князем Владимиром богатырей в туриный рог с башни (Крюк., II, стр. 152—153). Но затем варианты расходятся: текст Марфы Крюковой развернут как сюжет о Ваське-пьянице, Пахолова же строит вторую часть по образцу тех былин, которые изображают бой Ильи Муромца вместе с другими богатырями со всей силой вражеского царя («Камское побоище», «Илья Муромец и Калин-царь»).

98. Как женился Добрынюшка Микитич млад [Добрыня и Змей, женитьба Добрыни, Добрыня в отъезде]. Запись 4 сентября 1938 г.

Варианты Зимнего берега (звездочкой отмечен сюжет «Добрыня и Змей», двумя — «Женитьба Добрыни», без звездочек — «Добрыня и Алеша»): Марк., 5,* 6, 62 (к.) 73,* 112; Марк.-Богосл., I, стр. 57 (к.); Крюк., I, 20,* 21,* 26,** 28.

Текст представляет сводную былину, объединившую в порядке временной последовательности событий сюжеты «Добрыня и Змей», «Женитьба Добрыни на Настасье Микуличне» и «Добрыня и Алеша» [Неудавшаяся женитьба Алеши Поповича]. По общей своей композиции и построению отдельных частей, а также по оформлению некоторых мотивов былина напоминает прионежские варианты (ср. варианты А. Е. Чукова — Рыбн., I, 25, 26; Гильф, II, 148, 149, — и П. Л. Калинина — Гильф., I, 5, стр. 130—153), в которых также объединяются в одной былине сюжеты о бое Добрыни со Змеем и о женитьбе на Настасье, а былина о Добрыне в отъезде следует непосредственно за этими сюжетами.

Между прочим, текст Чукова в записи П. Н. Рыбникова был помещен в хрестоматии А. В. Оксенова «Народная поэзия», которая была хорошо известна в семье Крюковых и оказала значительное влияние на былины сказителей этой семьи (см.: Русский былинный эпос на Севере, стр. 317—321).

Вместе с тем текст П. С. Пахоловой перекликается и с вариантами, записанными А. В. Марковым от Аграфены Матвеевны и Марфы Семеновны Крюковых, а в отдельных мотивах почти совпадает с ними. Ср., например: изображение первого боя со Змеем у Аграфены Матвеевны (Марк., 5), укор, обращенный Добрыней к матери у Марфы Семеновны (Марк., 62), текстуальные совпадения с этим же вариантом (ср. нигде больше не встречающиеся выражения: «Я достовер узнал тепере — нет его» — у Пахоловой и «Вдостовер-то нет Добрынюшки в живых у тя» — у Марфы Крюковой) и др. При этом, однако, в тексте П. С. Пахоловой опущены некоторые специфические для золотицкой традиции мотивы: поручение князем Владимиром Добрыне привезти ему с княгиней ключевой воды для умыванья (встречается в былинах и на сюжет боя со Змеем и на сюжет «Добрыня в отъезде», см.: Марк., 5, 73, 112; Марк.-Богосл., I, стр. 57), роль Ильи Муромца в развязке — он останавливает Добрыню, который готов в гневе убить Алешу Поповича (Марк., 6, 62; Крюк., I, 28).

Сама Пахолова ведет свой текст от исполнения этой былины Ф. Т. Пономаревым («Пел на тони дедко Почёскин»), но с вариантом последнего, записанным Марковым, текст Пахоловой имеет мало общего, кроме объединения в одном повествовании сюжетов о бое со Змеем и о Добрыне в отъезде.

Былины о Добрыне принадлежали, по-видимому, и в Зимней Золотице, в частности в семье Крюковых, к числу наиболее часто исполнявшихся, причем передавались они с вариациями отдельных эпизодов и сцен, что обусловливалось не только большой долей импровизации, но и воздействием печатных изданий. Текст Пахоловой характерно отразил эти разные истоки.

99. Как Добрыня Микитиць постречалсе с Ильей Мурамцом. Запись 31 августа 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 46, 71, 108; Марк.-Богосл., I, стр. 53; Тих.-Милл., отд. II, 15; Крюк., I, 17.

Из всех записанных на Зимнем берегу вариантов этой былины текст Пахоловой наиболее близок к варианту матери (Марк., 46), ср.: самое начало; рассказ матери Добрыни о том, что она «водилась» с Ильей, когда он был маленьким (в других золотицких вариантах на вопрос Ильи, откуда она его знает, мать Добрыни отвечает поговоркой «как не знать сокола по полету»); изображение победы Ильи Муромца в бою с Добрыней сразу же (в других сперва одолевает Добрыня, так как у Ильи подвертывается нога и некоторые другие мотивы. По указанию Пахоловой, она усвоила эту былину от деда Василия Леонтьевича, от которого переняла и Аграфена Матвеевна (Марк., стр. 230).

Но последняя, по-видимому, уже от себя вставила эпизод получения Ильей силы (Марк., стр. 231, стихи 23—50) и закончила былину перечислением богатырей на пиру князя Владимира, с которыми знакомится Добрыня, и «заповедью великою» всех богатырей «стоять... за землю... святоруськую» (Марк., стр. 234). Этих эпизодов у Пахоловой нет.

Своеобразной чертой ее варианта является такая подробность: весть о сильном богатыре Добрыне приходит к Илье в Карачарово, когда он сидит за столом со своим родителями. Ему «недосуг дообедывать», он спешит на встречу с Добрыней. Эта ж деталь имеется в варианте Марфы Семеновны, где она развернута (Крюк., I, стр. 193—194, стихи 36—67), и, возможно, от нее и заимствована Павлой Семеновной (эта подробность в духе импровизаций Марфы Крюковой, нигде в других золотицких варианта ее нет). С вариантом сестры сближает текст Пахоловой и мотив обучения Добрыни Ильей военному делу. Таким образом, и здесь мы встречаемся с воздействием личного творчества Марфы Семеновны на былины младшей сестры. Однако текст Пахоловой как всегда, более краток (260 стихов, у Крюковой — 529) и строен, свободен от тех словесных излишеств, которые характерны для исполнительской манеры старшей сестры.

100. Васька да горька пьяница. Запись 13 августа 1939 г.

Сюжет былины нетрадиционен, в записях XVIII — начала XX вв. не встречается. Хотя исполнительница и сослалась на своих дедов Василия Леонтьевича и Гаврилу Леонтьевича, от которых якобы усвоила былину, но вариант о Василии-пьянице, записанный от Гаврилы Леонтьевича (Марк., 77), совсем иной, развертывает традиционный сюжет в его северо-восточной версии: Васька-пьяница, оберегая Киев и князя Владимира от врага, допускает ограбление им князей-бояр, а затем, обделенный врагами, побивает их и отдает князю Владимиру «в золоту казну» все ими награбленное.

Единственное, что сближает оба варианта, это сам образ богатыря-пьяницы, его имя и сцена одевания в кабаке пропившего всю одежду богатыря. Однако и эта сцена в своих деталях отлична от традиционной: князь Владимир не идет сам в кабак, а посылает слуг, платье выдается из кладовых князя, а не из заклада целовальникам, сцены опохмеливания нет.

Нет аналогичного сюжета и у Марфы Семеновны Крюковой, у которой на основе традиционного сюжета о Ваське-пьянице сложены три былины: «Туры, малы детоцьки» (Крюк., II, 74, — развернутое обычное вступление к былине, ср. начало текста Гаврилы Леонтьевича), «Кудреянко, ведь он же царь немило́сливый» (там же, II, 75) и «Костя Новоторженин» (там же, II, 76). С двумя последними былинами вариант Пахоловой несколько перекликается, но лишь в отдельных мотивах (Костя — товарищ и собутыльник Васьки-пьяницы, вражеская сила — царя арабского, Васька убивает сперва отдельно вражеского царя, а затем уж в бою побивает с товарищами всю «силу»), но в целом они не совпадают. Таким образом, происхождение данной былины неизвестно, и можно лишь предположить, что это или одна из незаписанных импровизаций Марфы Крюковой, перенятая ее сестрой, или сложена самой Пахоловой по методу Марфы из разных эпических мотивов.

101. Старина про Сухмана сына Сухматьевича. Запись 28 августа 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 11; Крюк., I, 38.

В собрании А. В. Маркова 1900-х годов сюжет о Сухмане известен только в одном варианте, записанном от А. М. Крюковой. П. С. Пахолова, по ее словам, слышала эту былину не только от матери, но и от деда, Гаврилы Леонтьевича Крюкова. На последнего ссылается как на один из источников знания ею былины и Марфа Крюкова (см.: Мал., стр. 171). Однако Марков определенно говорит, что Сухман принадлежал к тем былинным героям, имен которых Гаврила Крюков «никогда не слыхал» (Марк., стр. 343). Недостоверность сообщений М. С. Крюковой об источниках своих былин хорошо известна: она ссылается на мать, на своих обоих дедов, Василия и Гаврилу, а также и на других сказителей даже тогда, когда сюжет сказки, исторического предания, песни или литературного произведения переложен в былину явно ею самой (см.: ссылки сказительницы на источники в примечаниях в обоих томах «Былины М. С. Крюковой», а также главу V книги «Русский былинный эпос на Севере»). См. также противоречивые ссылки на источник ее былины о Сохматии при первом исполнении в 1937 г. (Мал., стр. 171) и примерно через месяц при исполнении той же былины Э. Г. Бородиной-Морозовой (Крюк., I, стр. 713). Последняя совершенно правильно отметила близость варианта М. С. Крюковой к тексту ее матери (там же). Марфа Семеновна только усложнила, по своему обыкновению, усвоенную от матери композицию разными подробностями и повторениями, доведя текст в записи Э. Г. Бородиной-Морозовой до 423 стихов (Крюк., I, 38) и в первой — до 536 (текст А. М. Крюковой — 170 стихов). Текст же матери восходит к пудожскому варианту из собрания Рыбникова (т. II, 148), помещенному в книге Оксенова «Народная поэзия» — источнике ряда былин А. М. Крюковой. Таким образом, «Сухман» не входил в исконную традицию Зимней Золотицы и вошел в репертуар М. С. Крюковой и П. С. Пахоловой из репертуара матери. Вряд ли Марков прошел мимо сюжета о Сухмане, если бы он был известен, кроме Аграфены Матвеевны, кому-либо из других сказителей Зимней Золотицы, при его стремлении «записывать в большем количестве вариантов редкие старины» (Марк., стр. 23).

Но П. С. Пахолова ссылается еще на какую-то книгу, в которой она читала былину о Сухане, — «Моя любимая старина была». По ее описанию, это была книга про богатырей, большого формата, толстая (сообщено Э. Г. Бородиной-Морозовой). Была ли это «Народная поэзия» Оксенова, подаренная ей священником Красновским (см. заметку о П. С. Пахоловой), или еще какая-то книга с текстами былин — неизвестно. В варианте Пахоловой имеются отдельные детали, которые отличают его от былины матери и ее книжного источника — пудожского варианта собрания Рыбникова и сближают с записью Гильфердинга (I, 63): на проверку слов Сухмана посылается Илья Муромец, в то время как в записи у Рыбникова и в вариантах А. М. и М. С. Крюковых — Добрыня Никитич. Э. Г. Бородина-Морозова сообщает, что во время исполнения П. С. Пахоловой былины между ней и Марфой Семеновной, присутствовавшей при исполнении, разгорелся спор, кого именно послал князь Владимир: «Когда сказительница дошла до строчки „Во-вторых, пошли Добрынюшку Никитича“, Марфа Семеновна перебила сестру: „Поди ты, не посылал их двоима“. Но Павла Семеновна стояла на своем» (запись Э. Г. Бородиной-Морозовой). Очевидно, участие Ильи Муромца в проверке крепко запомнилось Павле Семеновне и, возможно, было взято ею из какого-то текста, основанного на записи Гильфердинга. Влияние же вариантов матери и старшей сестры сказалось в том, что она к Илье Муромцу присоединяет и Добрыню. Сближает вариант Пахоловой с гильфердинговским и число татар, ранивших Сухмана — два, тогда как у Аграфены Матвеевны — один, в вариантах Марфы Семеновны и у Рыбникова — три.

Своеобразными чертами варианта Павлы Семеновны, отличающими его от всех других, являются: развернутый образ князя Владимира на пиру (стихи 17—29), изящное описание лебедушки (стихи 51—54), исходящее от самого Сухматея предложение о проверке, просьба его не посылать Алешу Поповича. Вариант Пахоловой развернутый, но без словесных излишеств текстов Марфы Семеновны, значительно короче их и довольно стройный. Заключительный мотив варианта матери — наказ коню (Марк., 11, стихи 159—166) у Пахоловой, как и у Марфы Крюковой, отсутствует.

102. Как женился князь Владимир. Запись 4 сентября 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 9, 75, 109; Крюк, I, 44.

Текст представляет первую часть былины «Дунай» (добывание Дунаем невесты для князя Владимира), которой придан завершенный вид. Как отдельная законченная былина передавалась эта часть (только о женитьбе князя Владимира) в семье Крюковых и раньше. См. вариант Аграфены Матвеевны (Марк., 9), с которым у Пахоловой есть перекличка в отдельных мотивах, вплоть до текстуальных совпадений в формулировках, не встречающихся в других золотицких вариантах:

В описании пира

В описании красоты невесты

В бранном отзыве короля Лихоминского о князе Владимире

Впрочем, все отмеченные выражения Павла Семеновна могла перенять не непосредственно от матери, а от старшей сестры, которая их сохранила (Крюк., I, 44, стихи 6—7, 356, 595—596). По общей же композиции текст П. С. Пахоловой отходит от варианта матери, который несколько отступает от традиционного для зимнезолотицких вариантов построения сюжета (возможно, что на этот раз Аграфена Матвеевна правильно указала свой источник — былину матери, т. е. традицию Терского берега). Текст же Пахоловой сохраняет традиционную для Зимней Золотицы структуру былины: на подходящую невесту для князя указывает Добрыня, ссылаясь на Дуная, Дунай же оказывается заключенным несправедливо в темницу; главный мотив отказа короля выдать дочь за князя Владимира тот, что она помолвлена с Идолищем, и прежде чем увезти Апраксию Дунай бьется с Идолищем и убивает его. Так построен и вариант Гаврилы Леонтьевича Крюкова (Марк., 75), от которого, по словам Павлы Семеновны, она и усвоила данную былину.

Но у Гаврилы Крюкова есть и вторая часть, которую Пахолова не сохранила. Она сама сказала, исполнив былину, что «не порато» ее помнит, и что дед «может и более пропевал». На то, что источником была полная, из двух частей былина, указывает сохраненное при упоминании Добрыней о старшей дочери короля «Настасьи-королевисьни» указание: «А та Дунаю сыну-та [Ивановичу] слега́, Она ему слега́ да ему будёт да молода жена».

Позабыто Пахоловой также, что Дунай едет сватать Апраксию с Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем (в некоторых залотицких вариантах и с Ильей Муромцем), — в тексте П. С. Пахоловой Дунай едет один.

103. Пир у князя Владимира. Запись в сентябре 1940 г.

О происхождении этой записи Э. Г. Бородина-Морозова рассказывает в статье «Сказительница Павла Пахолова» («Север», литературно-художественный альманах Архангельского отделения Союза советских писателей, № 13, Архангельск, 1952, стр. 176—177). Как-то Марфа Семеновна Крюкова, возражая против объединения сестрой нескольких былин в одно целое (см. «Женитьба Добрыни», текст № 98), сослалась на свой опыт, наоборот, раздробления большой сложной былины на отдельные части. В 1940 г., когда был исчерпан весь репертуар Павлы Семеновны, Марфа Семеновна посоветовала сестре переложить в былину какую-нибудь «гисторию». И тогда Павла Семеновна, быть может припомнив слова старшей сестры о возможности развертывать отдельные эпизоды в самостоятельные произведения, спела описание богатырского пира и сказала, что это старина про то, «как у князя Владимира заводился почесен пир». «Боле не могу вспомнить, — сказала Павла Семеновна, — ету пропевала старину мама моя покоенка. У мамы часть старин небольши были. Старина старине не парны». «Таким образом, Павла Семеновна соблюла необходимый этикет, сказав, что и до нее пропевали эту былину в Золотице и притом в ее родном дому». На самом же деле это попытка Павлы Семеновны сложить по примеру старшей сестры былину из готовых деталей. Близкого к данному тексту описания пира в записи от Аграфены Матвеевны нет, все ее сцены пира более кратки, но описание Павлы Семеновны перекликается с текстами Марфы Крюковой, в которых постоянно изображается, как на пиру играют в струночки золоченые и пропевают про богатырские подвиги.

Слово «былина» Павла Семеновна, как и ее сестра Марфа, по словам Э. Г. Бородиной-Морозовой, употребляла в разговоре редко и всегда с ударением на последнем слоге (былина́).

104. Говорил-то дядюшка племянничку [Иван Годинович]. Запись 8 сентября 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 14, 78; Крюк., I, 51, 52.

В 1900-е годы А. В. Марковым были записаны на Зимнем берегу всего два варианта: от А. М. Крюковой (Марк., 14) и от Гаврилы Крюкова (Марк., 78). Оба являются совершенно разными обработками сюжета. Вариант Г. Л. Крюкова традиционен: невесту себе намечает сам Иван Годинович; она (названная в этом варианте Овдотьей), хотя и соглашается как будто с радостью идти замуж за Ивана, но эта готовность явно притворная, так как в дальнейшем во время боя Ивана со старым ее женихом, Вахрамеищем, помогает последнему; стреляя в прилетевших к шатру голубей, Вахрамеище поражает сам себя; Овдотья, боясь возмездия, делает безуспешную попытку убить Ивана и сама подвергается жестокой расправе. Ироническим замечанием Алеши Поповича о неудачной женитьбе Ивана заканчивается былина. Вариант Аграфены Крюковой относится к особой версии, явно более поздней, возникшей в процессе забывания исконного смысла сюжета. Во второй версии старый жених погибает уже во время боя, причем его бывшая невеста — Настасья — способствует гибели, оказывая помощь Ивану Годиновичу, и повествование заканчивается свадьбой. Версия эта представлена всего несколькими текстами: вариант Аграфены Матвеевны, который она вела с Терского берега (Марк., стр. 96), другой терский вариант (Марк.-Богосл., II, стр. 76) и единственный пинежский (Григ., I, 170).

К этой версии примыкает и текст П. С. Пахоловой, а также один из двух вариантов былины, записанных от М. С. Крюковой (Крюк., I, 52); другой (там же, 51) — передает сюжет, хотя и развернутый побочными эпизодами и деталями, но по традиционной схеме.

Былина Пахоловой, усвоенная, по ее словам, от матери, очень близка к материнскому варианту не только по общей композиции и построению отдельных эпизодов, но в ряде мест и по словесной ткани. Но она более пространна, причем в отдельных деталях, отсутствующих у матери, перекликается с вариантом старшей сестры, от которой, очевидно, и заимствованы эти детали (ср., например, мотивировку героя, почему он не женится, перенесенную из былины о трех поездках Ильи, — стихи 6—7 настоящего варианта и 14—15 варианта Марфы Крюковой; упоминание рядом с королем его жены, «королевы, пожилой жены»; насмешку короля над князем Владимиром, перенесенную из «Дуная»; обстановку горницы невесты — ковер, заморское зеркало, и т. д.) и развязка: наказание, которому подвергает свою невесту герой, — наполнить большое вместилище слезами, и заступничество за нее князя Владимира. У Аграфены Крюковой этого эпизода нет. Одинаковы у сестер и заглавия.

105. Про Дюка Степановича. Запись 25—29 сентября 1940 г. Варианты Зимнего берега: Марк., 15, 101, 113; Марк.-Богосл., I, стр. 88; Крюк., I, 53, 54.

Текст представляет типичную для Зимней Золотицы обработку сюжета: конфликт — в споре Дюка о своем богатстве только с князем Владимиром; столкновение и состязание с Чурилой совершенно отсутствуют (из четырех записанных в 1900-е годы золотицких вариантов только в одном, от А. М. Крюковой, имеется состязание с Чурилой, и то оно отнесено в самый конец и передано очень кратко; Марк., 15, стихи 284—316); текст начинается с пышного описания «подворьица» матери Дюка, которое затем повторяется, в данном варианте — в сопоставлении Дюком Киева с Индией, когда он проходит по киевской улице, и на пиру у князя Владимира, в других золотицких вариантах — в похвальбе Дюка в Киеве либо в словах матери, когда к ней приезжают оценщики.

П. С. Пахолова ссылается, как на источник своего знания данного сюжета, на исполнение былины дедом, Василием Леонтьевичем Крюковым, от которого она слышала ее, когда была «маленька» и потому «худо помнит», и от которого, по ее словам и словам сестры Марфы, переняла и последняя (Крюк., I, примечание к № 53). Действительно, в вариантах обеих сестер имеются детали, только им свойственные (имя матери Елена Костентиновна, золоченые и серебряные берега реки на родине Дюка — у Пахоловой и две струйки, золоченая и серебряная, этой реки — в былине Марфы Семеновны; Крюк., I, 53). Но есть у Пахоловой и эпизоды, чуждые золотицкой традиции и встречающиеся только в прионежской (эпизод трех застав и отвод, который Дюк дает Алеше Поповичу как оценщику). Очевидно, П. С. Пахоловой приходилось слышать или читать былину в прионежской обработке. Вероятно, и здесь источником была книга Оксенова «Народная поэзия», в которой сюжет о Дюке помещен в сводном тексте, основанном на вариантах заонежских сказителей А. Е. Чукова и И. А. Касьянова (Гильф., II, 152 и 159).

106. Про Хотеюшка Блудовича. Запись 30 августа 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 20; Крюк., I, 59.

Текст Пахоловой является четвертым вариантом былины о Хотене, записанном в Зимней Золотице (кроме указанных выше, см. еще вторую запись 1937 г. от Марфы Семеновны Крюковой; Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 90). Он, как и варианты М. С. Крюковой, восходит к тексту матери, и это подтверждает и сама исполнительница: «Эта старина матушкина Аграфены Матвеевны. Она всё пряла да вязала да всё пела. От ей слыхала».

Текст сохраняет в основном композицию материнского текста, являющегося одной из наиболее ярких и интересных обработок сюжета, и ряд его своеобразных мотивов: мотив социального неравенства — насмешки Часовой жены над бедностью Хотея, ухаживание Хотея за оскорбленной на пиру матерью, связывание сыновей Часовой жены бычьими ремнями, обращение Часовой жены за защитой к князю Владимиру, его совет помириться и отдать дочь за Хотея. Вместе с тем Пахолова выпускает отдельные детали (например, упоминание о свадебном пире) и вносит новые: включены в конце повествования насмешки над Хотеем самой девушки (возможно, перенято от старшей сестры, которая вставила этот эпизод под влиянием баллады о Домне, — в тексте матери девушка только выражает негодование, что Хотей посмел посвататься); Хотей, захватив в плен сыновей Часовой жены, не привязывает их к дереву, а ведет их связанными по Киеву, мимо окон Часовой жены (этим усилен оскорбительный характер мести Хотея). За исключением несколько растянутой сцены в доме Часовой жены по ее возвращении с пира (стихи 110—174), текст Пахоловой отмечен чертами хорошего эпического стиля.

107. Глеб да сын Володьевич. Запись 28 августа 1939 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 50, 80; Крюк., II, 79.

В 1900-е годы на Зимнем берегу записаны были два варианта от Аграфены Матвеевны Крюковой (Марк., 50) и от Гаврилы Леонтьевича Крюкова (Марк., 80). По содержанию и построению они близки друг к другу, отличаются отдельными деталями: в тексте № 50 Глеб — из Новгорода, а не из Москвы, Корсунь заменена Арапской землей, упоминается Илья Муромец в качестве дружка Маринки (ср. в ее же былине о бое Ильи с сыном — Марк., 4 — мать сына носит то же имя), из пяти загадок четыре не совпадают.

По словам исполнительницы, она усвоила былину от Гаврилы Леонтьевича. Действительно, ее вариант более близок к № 80, но все четыре загадки повторяют загадки материнского варианта (в противоположность Марфе Крюковой — Крюк., II, 79, — у которой загадки те же, что у Гаврилы Леонтьевича).

Конец былины у Пахоловой тоже такой, как у матери, — изображение расправы. Глеба Володьевича с жителями Консыря (у Гаврилы Крюкова былина заканчивается казнью Маринки). Любопытно, что М. С. Крюкова тоже помнила о расправе, но сознательно изменила конец: жители Консыря просят не губить их, и Глеб прекращает начатое избиение, размыслив: «Не виноваты ведь и как же жители во Консыри».

108. Петровичи-Сбродовичи. Запись 27 сентября 1940 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 7, 93; Крюк.. I, 33.

Текст представляет характерную для Зимней Золотицы обработку сюжета с включением мотива неверности жен братьев Петровичей и с участием Ильи Муромца в спасении девушки. По словам исполнительницы, она слыхала эту былину от матери и деда Гаврилы Леонтьевича Крюкова (записи от него нет).

Текст близок к варианту матери (Марк., 7), но отличается от него, а также от вариантов дочери (П. В. Негадовой, см. настоящее издание, 124) и сестры (М. С. Крюковой) некоторыми своеобразными деталями, которых нет и в варианте Ф. Т. Пономарева из Верхней Зимней Золотицы (Марк., 93) и которые с самого начала и затем в продолжение всего повествования сосредоточивают внимание на образе Алеши Поповича: в начале былин он изображен ездящим в чистом поле; проезжая мимо подворья князя Владимира, он решает «приворотить» к нему на пир; подробно рассказывается о приходе Алеши; он садится возле Ильи Муромца; выступление его против Петровичей мотивируется хмельным состоянием (стих 142); о неверности жен Петровичей говорит тоже Алеша (в других вариантах — Илья Муромец или сама сестра Петровичей). Изменено также имя девушки (Святослава, вместо обычного Настасья или Елена).

109. Про царицу Соломаниху. Запись 10 сентября 1939 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 23, 83; Тих.-Милл., II, 67; Крюк., II, 81.

Из трех записанных на Зимнем берегу в конце XIX в. вариантов нет ни одного, который можно было бы считать ближайшим источником данного текста, но построение сюжета в основном то же, и имеется перекличка с каждым из названных вариантов в различных эпизодах, в то же время есть и некоторые характерные отличия. С записями Маркова сближает данный вариант отсутствие эпизода опаивания Соломанихи «забудущим напитком»; в записи 1870-х годов Вл. Розанова (Тих.-Милл., 67) этот традиционный эпизод, в особенности характерный для прионежских вариантов, имеется. Одинаковы и имена героев (в записи Розанова — другие). Но отдельные детали других эпизодов как раз роднят текст Пахоловой с вариантом 1870-х годов (ср. слова Соломанихи и Ивана Микульевича об уме Соломана со стихами 250—254 записи Розанова, обращение в обоих вариантах Соломана перед казнью к собравшимся, чтобы они шли по домам, так как его смерть будет страшной, прозаическое добавление — с концовкой записи Розанова). Имеются и словесные совпадения (см., например, своеобразное выражение Соломанихи: «Отойдет он (Соломан, — Ред.) хитростью и мудростью»). Однако, эти черты имеются и в тексте старшей сестры (Крюк., II, 81) и скорее всего были переняты от нее, так же как и более подробное, чем в других ранних вариантах, развертывание отдельных эпизодов (см. столкновение Васьки Торокашки с караульщиками у царских палат, сцену в палатах и др.).

По сообщению исполнительницы, она переняла былину от деда Василия Леонтьевича Крюкова.

110. Козарушка Петровиць. Запись в августе 1939 г.

Варианты Зимнего Берега: Марк., 16, 17, 102, 110; Крюк., I, 61.

Характерная для беломорской группы вариантов (Зимний и Терский берега) обработка сюжета — с выделением на первый план темы семейных отношений, заслоняющей в этих вариантах тему освобождения сестры из татарского плена (такой характер носят и некоторые печорские, мезенские и нижнепинежские варианты). Эпизод освобождения становится здесь лишь одним из звеньев в развитии темы отношений к Казарину его родителей: в большинстве вариантов (Марк., 16, 17, 102 и др.) спасение Казарином, их любимой дочери разрешает конфликт, заставляет родителей принять Казарина как сына в свой дом; в данном варианте «счастливое» разрешение конфликта имеет несколько половинчатый характер: князь Петр Коромыслов лишь разрешает дочери поделиться с братом своим наследством. Соответственно общей направленности былинуказанной группы в них отпал мотив неузнавания братом сестры и связанного с ним предложения любовной связи или брака; это видим и в тексте Пахоловой. В передаче эпизода освобождения этот текст близко к одному из вариантов, записанных от А. М. Крюковой (Марк., 17), но в других частях былины имеются значительные расхождения: у Аграфены Крюковой герой не Козарин, а Михайло, у него 9 братьев, которые его ненавидят и хотят погубить, сестра сама потихоньку от родителей растит брата. Весь текст Крюковой значительно более краток (180 стихов).

Сама Пахолова вела свой текст от деда, Василия Леонтьевича, вспоминая при исполнении, что он пел эту былину во время поездок на карбасе на пожню. На него же ссылается и Марфа Крюкова (Крюк., I, стр. 717), с былиной которой (там же, 61) вариант Пахоловой имеет тоже ряд сближений.

На тексте Пахоловой сказалось также, по-видимому, и воздействие исполнительского метода старшей сестры — в чрезмерной детализации отдельных эпизодов, в излишних словесных повторениях и во фразеологии («Обучайсе ты поездкам всё да рыцарьским» и т. п.).

111. Про Домнушку Фалилеевну. Запись 28 августа 1938 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 33; Крюк., II, 71; Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 90, папка 5, № 9.

Текст Пахоловой, как и вариант матери (Марк., 33) и старшей сестры (Крюк., II, 71), передает сюжет в более поздней версии, с самоубийством Домны, заменившим ее убийство (или избиение) Дмитрием, которое имеется в исконной версии (о версиях см.: Д. М. Балашов. Князь Дмитрий и его невеста Домна. К вопросу о происхождении и жанровом своеобразии баллады. Сб. «Русский фольклор», т. IV).

От материнского варианта текст Пахоловой отличается довольно значительно. По-разному построена вступительная часть. У Пахоловой это развернутый рассказ о сватовстве через послов, у А. М. Крюковой — традиционный эпизод высмеивания Домной Дмитрия из окошка, когда он идет в церковь (у Пахоловой насмешки Домны над наружностью Дмитрия перенесены в ответ сватам). Иной и конец — А. М. Крюкова к смерти Домны присоединяет еще самоубийство самого Дмитрия. Некоторые эпизоды у Пахоловой более развернуты (см. изображение того, как Домна снаряжается, как ее встречают у Дмитрия). Некоторое влияние на вариант Пахоловой оказала, очевидно, обработка сюжета Марфой Крюковой (ср. тот же эпизод одевания и прихорашивания Домны перед тем, как идти к сестре Дмитрия, имя матери Домны) но все же Пахолова в целом остается в пределах традиции, в то время как Марфа Семеновна вносит много новых и чуждых традиции данного сюжета подробностей, невероятно усложняя и удлиняя повествование (412 стихов).

В 1945 г. Э. Г. Бородиной-Морозовой вторично записан от П. С. Пахоловой текст той же баллады. Развитие сюжета в основном то же, выпущен лишь эпизод обращения сватов первоначально к матери Домны, а в конце прибавлено, что князь Митрей «сам да смерть принял». Словесно текст несколько отличается от публикуемого и короче его на 35 стихов.

112. Князь Михайло. Запись 13 августа 1939 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 31; Крюк, II., 83, 84; Советский фольклор, № 2—3. М. — Л., 1936, стр. 142—151.

Текст восходит к варианту матери исполнительницы, но более развернут деталями и повторениями. (Текст матери короче на 114 стихов). Так, об убийстве княгини свекровью князь Михайло узнает два раза — от отцов-попов духовных и от нянюшек-мамушек (в варианте матери — один раз, от рыболовов). У А. М. Крюковой нет и отсылки князя Михайла матерью «ко суседу на беседу» ( у ней всего две, а не три отсылки — в горницы и в церковь).

В варианте Пахоловой имеются нетрадиционные детали: отъезд князя Михайла не на «грозну службу», а на собрание всех царей и королей, посвященное «годовым учетам» (явно заимствовано у Марфы Крюковой, см.: Крюк., II, стр. 255—256; Советский фольклор, № 2—3, стр. 143—144); иная дорожная примета несчастья — сломанная оглобля (по общерусской традиции князь уезжает не в экипаже, а верхом, приметы — спотыкается конь и слетает пуховая шляпа); переодеванье князя в домашнее платье прежде чем идти искать княгиню — упоминание о скидывании богатырской одежды встречается и у Марфы Крюковой (Крюк., II, стр. 265), но в ином виде и с определенной художественной целью: князь Михайло как раз не скидывает платье, не переодевается, так как спешит отыскать жену.

113. Жил князь девяноста лет [Князь, княгиня, старицы]. Запись 1 сентября 1939 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 30, 115; Крюк., II, 89.

Сюжетная схема текста традиционна (данная былина-баллада вообще отличается устойчивым содержанием и композицией, см. об этом: Аст., II, стр. 768), но в передаче встречаются необычные детали: действие приурочивается к Киеву (в некоторых вариантах Киев упоминается лишь как место, куда уезжает князь, см.: настоящее издание, 140; Крюк., II, 89); князь уезжает в неверную страну сбирать дани-пошлины (обычно про цель поездки говорится неопределенно, что он спустя три года после женитьбы «гулять пошел»); перед отъездом дает княгине наказ, как ей вести себя в его отсутствие (такой наказ, еще более развернутый, наблюдаем только в варианте старшей сестры).

Конец изложен у Пахоловой более развернуто, чем в ранних записях из Зимней Золотицы: в варианте Аграфены Крюковой (Марк., 30) третья старица, прося князя пощадить ее, лишь обещает оживить княгиню, в тексте Маркова (№ 115) не указано, при помощи чего старица оживляет княгиню. Главная же необычная подробность, дающая новое освещение эпизоду оклеветывания, это отказ княгини старицам в их просьбе пустить их ночевать. Этот отказ мотивирует злобное отношение к княгине стариц (обычно же оно не объяснимо), которые тут же, явно с злым умыслом, дают ей совет встречать князя раздетой (в одном из ранних золотицких вариантов — Марк., 115, — княгиня сама говорит старицам, что если бы князь приехал ночью, она от радости выбежала бы встречать его не одевшись, и старицы используют это в своих злых целях).

По словам исполнительницы, она переняла былину от своей тетки Ирины.

114. Моряночка. Запись 19 августа 1939.

Варианты Зимнего берега: Марк., 27, 114; Крюк., II, 86, 87.

Текст восходит к варианту Аграфены Матвеевны Крюковой (Марк., 27). Отличается от него несколько большей детализацией в середине повествования (ср. описание отдыха в поле и начало плача захваченной в плен морянки) и отсутствием в конце решения братьев-разбойников бросить свои разбойные дела. Этот конец имеется и в другом варианте записи 1900-х годов из Верхней Золотицы (Марк., 114).

В тексте сохранена характерная для зимнезолотицких вариантов подробность: морянка со своим мужем и сыном едут домой не в лодке (как в олонецких и некоторых других вариантах), что соответствует наименованию мужа морянином и указанию, что вдова выдала свою дочь замуж в какое-то место за морем, а на лошадях. «Золоченую карету» (у Аграфены Матвеевны не упоминается) П. С. Пахолова, вероятно, позаимствовала у старшей сестры (см.: Крюк., II, 86 и 87), в последнем варианте имеется и мотивировка, почему они поехали не на корабле (стр. 295—296).

115. Про петуха и лисицу. Запись 20 октября 1940 г.

Текст представляет собой оформленную в былинный стих известную народную сказку о лисе-исповеднице, возникшую на основе сатирической повести XVII в. о куре и лисице (см. тексты повести в кн.: В. П. Адрианова-Перетц. Русская демократическая сатира XVII века. М. — Л., 1954; там же, на стр. 209—210 и в сб. А. Н. Афанасьева «Народные русские сказки», т. I. «Academia», 1936, стр. 520—522 — списки сказочных вариантов).

Как в большинстве сказок, в данном тексте уже нет обличения формального благочестия и лицемерия, в центре — установившийся в сказочном эпосе о животных образ хитрой хищницы лисы и одурачивание ее петухом (обычное сказочное разрешение столкновения между животными более сильным и более слабым).

Текст Пахоловой — второй зафиксированный записью случай попытки переоформления в былину данного сказочного сюжета (см.: Гильф., I, 29). Но олонецкий вариант отражает в языке влияние повести (имеются сказки, которые сохранили связь с языком повести) и имеет иную развязку: одураченная петухом в первый раз лисица подманивает его снова и на этот раз съедает его (такую развязку знают и некоторые сказки).

По словам исполнительницы, она усвоила былину от своего отца, Семена Васильевича Крюкова. На него же ссылался племянник П. С. Пахоловой, Ив. Ив. Крюков, от которого в 1948 г. Э. Г. Бородина-Морозова записала данный сюжет в виде сказки.

116. Марута Богуслаевна. Запись 20 октября 1940 г.

Варианты Зимнего берега: Крюк., II, 115; Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 90, папка 1, № 21.

Основой песни является украинская дума о Марусе Богуславке (см.: В. Антонович и М. Драгоманов. Исторические песни малорусского народа. Киев, 1874 стр. 239—240).

Сюжет в былинной обработке известен только в записях от М. С. Крюковой и от П. С. Пахоловой. Последняя ссылается как на источник былины на исполнение матери, Марфа же Семеновна при каждой записи указывала самые различные источники (см.: Русский былинный эпос на Севере, стр. 262—263). Вероятнее же всего, как уже было отмечено (ук. соч., стр. 259, 262), это сочинение самой Марфы Крюковой, которая, по свойственной ей тенденции распевать в форме былины сказки, повести, исторические песни и баллады, развернула в целую повесть и несложный сюжет об освобождении Марусей Богуслаевной, наложницей турецкого вельможи, пленников из неволи. В повествование включены описание жизни Маруты в родном доме, осада города турецкой армией, встреча с Марутой турецкого царевича, его требование под угрозой разорения выдать ему Маруту, отъезд Маруты в Турцию ради спасения родины, жизнь Маруты в Турции, освобождение ею пленников. В наиболее развернутом варианте 1937 г., кроме детализации всех указанных частей, прибавлен еще конечный эпизод посещения Марутой могилы матери.

Пахолова, несомненно, переняла былину от сестры, о чем свидетельствует характерный для Марфы Крюковой стиль всего повествования. Но в пересказе Пахоловой выпало самое существенное звено повествования — освобождение пленников. Рассказ завершается приездом Маруты в Турцию и пиром по случаю ее приезда. Все предшествующие эпизоды непомерно растянуты, многословны. От известных нам вариантов Марфы Семеновны текст отличается также включением не имеющего никакого отношения к сюжету эпизода обучения турецкого царевича воинской науке на Милитрисских островах (первые 109 стихов). Однако все это место настолько в стиле Марфы Семеновны, что, очевидно, оно или восходит к одному из ее вариантов данной былины, нам неизвестных, или заимствовано из других ее былин: обучение разных богатырей воинскому искусству на «Милитрийских славных островах» неоднократно встречается у Марфы Крюковой (Крюк., I, 39, 40, 57, стр. 391, 400, 641—642; Крюк., II, 92, стр. 348) — там получают «рыцарское образованьице» Волх Святославич, Чурила, Ждан-царевич. Так же непомерно растянуты эпизоды встречи и сватовства.

Вообще если Марфе Крюковой в более сжатом варианте записи 1938 г. (Крюк., II, 115) удалось все же изобразить историю Маруты как патриотический подвиг, то у Пахоловой вся эта история превратилась в плохо слаженное и скучное повествование о том, как некий турецкий царевич женился на русской девушке.

117—120. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой в августе 1948 г. от Серафимы Семеновны Крюковой, 58 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

117. Поездка Ильи Муромца. Запись 30 августа 1948 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 94.

Как и вариант Павлы Семеновны Пахоловой, текст является оформлением в самостоятельную былину второго из эпизодов былины «Три поездки Ильи Муромца». При этом, так же как и у Пахоловой, сохраняется указание на три дороги при росстани с той только разницей, что эта надпись не на столбиках, а на камне (как и у Марфы Семеновны, у матери — на дубовом столбе).

Текст Серафимы Крюковой и в ее стихотворной части, и в прозаическом пересказе примыкает по основным мотивам и композиции к соответствующей части вариантов матери и старшей сестры Марфы. От последней Серафима Крюкова заимствовала придуманное, очевидно, самой Марфой Семеновной объяснение уединенной жизни коварной красавицы уходом ее от преследований злой мачехи. От сестры Марфы Серафима Семеновна усвоила и самый стиль эпического сказа: нагнетение деталей и подчас утомительное многословие (см. размышления Ильи Муромца у камня с надписью и описание поездки), а также отдельные излюбленные Марфой Крюковой выражения: приметочка «очунь чудная, очунь дивная», «как пеньицо-кореньицо ломается», «мудрые люди», наименование коня Ильи «Белеюшком» — последнее, впрочем, принадлежит вообще традиции семьи Крюковых, см. былины А. М. Крюковой и Г. Л. Крюкова (Марк., стр. 217, 353—355).

118. [Домна Фалилеевна]. Запись в августе 1948 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 111.

Вариант без начальной части. Только сообщив его, исполнительница вспомнила о насмешках Домны над Митреем Митреяновичем. Конец досказан прозой. Сюжет явно перенят от старшей сестры, Марфы Семеновны, ср.: Крюк., II, стр. 137, — изображение того, как снаряжается Домна; упоминание там же о «животворящем» кресте сна матери; стр. 139 — изображение пира и роли князя Владимира и княгини Апраксеньи, стр. 141 — самоубийство Митрея и похороны его с Домной в одном гробу.

119. [Князь Михайло]. Запись 26 августа 1948 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 112.

Текст Серафимы Крюковой восходит к варианту матери исполнительниц, А. М. Крюковой (Марк., 31), следуя в точности его композиции, но передает все эпизоды более кратко. Внесен новый мотив, отсутствующий в материнском варианте, а также в другой записи 1900-х годов в д. Верхняя Зимняя Золотица (Марк., 119): жена князя Михайлы просится с ним в дорогу. Этот мотив имеется в двух вариантах, записанных от Марфы Крюковой: в 1934 г. (Советский фольклор, № 2—3. М. — Л., 1936, стр. 142) и в 1938 г. (Крюк., II, стр. 256), и, вероятно, ею включен в порядке характерного для нее усиления психологических моментов. В третьем варианте от Марфы Семеновны, наиболее близком к материнскому тексту (Крюк., II, 83), этого мотива нет.

Вступительная часть (стихотворная) была начата Марфой Семеновной и спета сестрами вместе. После 37 стиха Марфа Семеновна замолчала и Серафима Семеновна перешла на рассказ.

120. Моряночка. Запись 29 августа 1948 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.

Текст исполнительница знала нетвердо и это сама подчеркнула: «Я етой старины настояшшо не знай. У меня за шутосьнё идет». Начало пела вместе с Марфой Семеновной, но когда последняя замолчала, Серафима Семеновна вскоре перешла на рассказ, в течение которого старшая сестра уличила ее в ошибке: когда Серафима Семеновна рассказала, как разбойники стали «дел делить» и старший брат обещал ее кормить «кобылятиной», Марфа Семеновна перебила сестру: «Поди ты — кобылятина ета поется у Козарушки у Петровиця да „Как над рекой над Дарией“ да у Олешеньки Поповиця (т. е. в былине о Казарине, в песне о татарском полоне и в былине об освобождении Алешей Поповичем сестры из татарского плена, — Ред.), а здесь никака кобылятина не поется».

В передаче отдельных эпизодов видно воздействие вариантов старшей сестры: упоминание о том, как братья брали маленькую сестру на руки; указание на то, что младшего брата увели старшие в разбой обманом; попытку морянки разбудить мужа, когда он слышит топот коней; захоронение разбойниками убитых ими зятя и племянника и надпись об их гибели на могиле; прощение матерью младшего сына; уход остальных на богомолье (ср. с обоими вариантами Марфы Семеновны: Крюк., II, 86 и 87).

121—125. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой 13—14 сентября 1938 г. от Пелагеи Васильевны Негадовой, 34 л., Архангельск.

121. Про Илью Муромца. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 92.

Текст представляет собой контаминацию двух сюжетов — об исцелении Ильи Муромца и о победе его над Соловьем-разбойником. Оба сюжета полузабыты, что подтверждается и ремарками самой исполнительницы. В особенности разрушен 2-й сюжет, в передаче которого исчезли все характерные и широко известные детали (гнездо Соловья на дубах, его устрашающий свист, от которого спотыкается конь Ильи, Илья в подворье Соловья и другие), и позабыто даже имя самого врага. Сама исполнительница, сказав былину, заметила: «... уже очень нескладно у меня вышло».

Но как и в других былинах, сообщенных П. В. Негадовой, содержание передано, хотя и обедненно и почти конспективно, но в логической последовательности эпизодов. Исполнительнице удалось также удержать свое изложение в рамках эпического стихотворного склада.

По словам П. В. Негадовой, она слышала былину от бабушки, Аграфены Матвеевны, и действительно, некоторые детали первой части несомненно восходят к ее тексту, записанному в 1899 г. (Марк., 42). Ср. самое начало, наименование работы, на которую ушел отец Ильи, «тяжелой работушкой (стихи 21—22 у Крюковой и 25 у Негадовой), одинаковое выхаживание жеребенка путем выкатывания его в росах Иванской, Ильинской и Петровской (стихи 35—39 у Негадовой, 135—140, 222—225 и 253—256 у Крюковой), указание на цвет коня (серый жеребенок у Крюковой, Сереюшко у Негадовой). Но у А. М. Крюковой сюжет об исцелении не объединяется с сюжетом о Соловье-разбойнике, который входит в состав «трех поездок Ильи Муромца» (Марк., 1). Такое объединение, однако, настолько традиционно, что Негадова могла заимствовать его от какого-либо другого сказителя, из книги, из лубка, а может быть, и от самой А. М. Крюковой, композиционные вариации которой, при ее большой склонности к импровизации, не были, конечно, исчерпаны записями Маркова.

122. Про Добрынюшку Никитиця. Варианты Зимнего берега: Марк., 6, 62 (к.), 112; Крюк., I, 28.

Как и все былины П. В. Негадовой, эта отмечена некоторой лаконичностью в передаче отдельных эпизодов при сохранении традиционной композиции сюжета. Сама Негадова ведет свой вариант от былины А. М. Крюковой (Марк., 6): «Это от бабушки ише всё. Ейная память». Однако ряд характерных деталей варианта Аграфены Матвеевны не вошел в былину Негадовой. Так, в ней нет ложного сообщения князя Владимира, что будто бы он сам разведал о гибели Добрыни и даже лично предал его тело сырой земле, — это перекладывает вину в обмане с Алеши Поповича на князя Владимира (у Негадовой обманную весть привозит Алеша, и лишь по его просьбе князь Владимир отправляется к матери и жене Добрыни сватом). Нет и роли в последней сцене Ильи Муромца, удерживающего Добрыню от убийства крестового брата — эпизод, воспринятый Марфой Крюковой и сохраненный в обоих ее вариантах (Марк., 62; Крюк., I, 28), у Негадовой Добрыня рубит Алеше голову за ложную весть, привезенную его матери, что является необычной развязкой в данном сюжете. Различны и мотивировки запрета выходить замуж за Алешу Поповича (у А. М. Крюковой оба богатыря положили заповедь не делать друг другу зла, у Негадовой — более традиционная мотивировка: Алеша «бабий просмешшичек»). Своеобразно и необычно у Негадовой поручение, возлагаемое на Добрыню князем Владимиром (съездить в Литву и отрубить голову поганому Идолищу).

Все эти отступления от текста А. М. Крюковой имеются и в соответствующей части сводной былины матери П. В. Негадовой (настоящий сборник, 98, и комментарий к тексту).

123. Про Дюка сына Степановича. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 105.

Типичная для Зимней Золотицы обработка сюжета. Подобно другим былинам П. В. Негадовой, и данный вариант, развивая основные мотивы, сильно сокращает повествование и приводит к обеднению былины. В данном тексте это сказывается особенно сильно: состязание с Чурилой совершенно исключено, нет сцены пира, а сопоставление Киева с Индией Дюк делает уже в церкви и касается только чистоты Киева и качества калачиков, эпизод проверки рассказа Дюка не развернут, дан схематично, в пяти стихах (86—90). Но своеобразный конец — женитьба Дюка на племяннице князя Забаве Путятичне — в других золотицких текстах, даже у Марфы Семеновны, не встречается. Нет этого эпизода и в материнском варианте.

Сама исполнительница ведет свою былину от трех сказительниц семьи Крюковых: «Тёта Марфа пропевала, только она длинно очень, часть от ней пошло, часть от бабушки (Аграфены Матвеевны, — Ред.), а часть от мамы (Павлы Семеновны, — Ред.). Мама тоже пропевала».

124. Братьица Сбродовичи. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 108.

Текст передает сюжет в традиционной обработке золотицких вариантов, включающих мотив неверности жен (Марк., 7, 93; Крюк., I, 33; настоящий сборник, 108). По словам исполнительницы, она усвоила былину от своей тетки, Марфы Семеновны Крюковой, вариант же последней восходит к материнскому тексту (Марк., 7). Как и в обоих крюковских текстах, в данном выделена активная роль Ильи Муромца, участвующего в спасении девушки. Но текст П. В. Негадовой значительно короче (у Аграфены Матвеевны — 219 стихов, у Марфы Семеновны — 425), в строгом эпическом стиле, очень стройный.

125. Князь Михайло. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 112.

Текст по общей композиции и содержанию отдельных эпизодов близок к варианту Аграфены Матвеевны Крюковой (Марк., 31), к которому и возводит свою былину сама Негадова. Но текст Негадовой короче (на 50 стихов), отсутствуют некоторые детали: надпись матери о совершенном преступлении на колоде с телом снохи (мотив нетрадиционный и, очевидно, внесенный Аграфеной Матвеевной импровизационно во время исполнения Маркову); совет «отцов духовных» в церкви, где ищет свою жену князь Михайло, спросить о ней рыболовов (у Негадовой князь прямо после церкви идет к рыболовам, непонятно, почему); захоронение колоды с телами погубленных княгини и младенца; укор сына матери (сохранен в варианте С. С. Крюковой, № 119). Опущено также упоминание о дорожных приметах несчастья (конь споткнулся, пухова шляпа свалилась), входящее в общерусскую традицию данного сюжета.

126—132. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой в августе 1939 г. от Анны Васильевны Стрелковой, 73 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

126. [Исцеление Ильи Муромца]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 92.

Содержание текста ограничено только самим эпизодом исцеления, которому придана завершенность (отсутствуют обычные в сюжете помощь Ильи Муромца в крестьянской работе родителям — о них вообще не упоминается, добывание богатырского коня).

По словам А. В. Стрелковой, она слышала былину от мужа, Филарета Ефимовича Стрелкова, который «из книжек их (былины, — Ред.) читал».

Мотив — Илья Муромец лежал во гноищи — известен был и другим сказителям Зимней Золотицы (Марк., 91, — изложение рассказа Ф. Т. Пономарева).

127. Как князь Владимер женилсе. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 102. Кроме того: Марк., 10; Крюк., I, 45.

Текст представляет обычное построение былины «Дунай» из двух частей: 1) женитьба князя Владимира и 2) женитьба самого Дуная. Но в той и другой части имеются значительные отступления от традиции. В первой части: Дунай оказывается двоюродным братом князя Владимира; Дунай едет в королевство Задонское один и сразу же по приезде идет к Апраксии; сцены с отказом короля нет, отец Апраксии вообще не упоминается; сохранив золотицкую черту — помолвку Апраксии за Идолище, но опустив участие короля, Стрелкова излагает дело так, будто Дунай уже знает об этой помолвке; образ Идолища напоминает Соловья-разбойника (стихи 149, 150). Во второй части: Дунай не на обратном пути в Киев встречает Настасью, а едет к ней свататься уже после того, как привозит Апраксию в Киев, где на пиру похваляется, что он привезет Настасью себе в жены; традиционного боя с Настасьей нет; на пиру после женитьбы хвастает не Дунай, а сама Настасья; о сыновьях во чреве Настасьи речи нет. Характер отступлений от традиционной сюжетной схемы говорит о явном забывании былины исполнительницей.

А. В. Стрелкова ссылалась на какую-то «книжку про богатырей», которая находилась у ее отца, Василия Ефимовича Субботина, и где была и данная былина: «Книга толстая была».

128. [Отрывок из былины].

В записях из Зимней Золотицы и из других мест аналогичных текстов нет. О том, что в Киеве (или в Царьграде) всё не по-старому и что запрещено просить милостыню именем Христа, обычно сообщает Илье в былине об Идолище Поганом калика перехожая (Марк., стр. 355; Крюк., I, стр. 120).

Исполнительница сослалась на Семена Васильевича Крюкова, от которого она якобы слыхала данный вариант на совместных полевых работах: «Пропевал, когда страдали в Травном ру́чьи».

129. Про Еруслана Лазаревича.

Текст представляет обработку в былинной форме известных эпизодов сказки о Еруслане, касающихся истории отношений героя к дочери царя Вахрамея: женитьбы Еруслана на Вахрамеевне, его отъезда и измены жене, встречи и боя с молодым богатырем, в котором он по перстню признает сына, возвращения вместе с сыном к Вахрамеевне. Эти эпизоды оформлены в тексте в целостный, завершенный сюжет с выключением ряда побочных деталей и с внесением некоторых изменений в схему соответствующих фрагментов сказки: Еруслан не изгнан из родного города за «богатырские шуточки», а уезжает по своей воле искать приключений; царство Вахрамея он спасает не от Змея, а от напавшей на царство «силушки великой», при этом вставлен рассказ о предварительной встрече с Вахрамеем в поле и поединке с ним. Жену Еруслан покидает не ради желания посмотреть девичье царство, а вследствие нового нападения врагов. Совсем кратко (в четырех всего стихах, 59—62) говорится об измене Еруслана Вахрамеевне.

Наоборот, последующие эпизоды — отъезд сына для поисков отца, единоборство, узнавание сына по перстню и возвращение к Вахрамеевне — даны развернуто.

Случаи включения «Еруслана» и отдельных его фрагментов в круг былинных сюжетов отмечены еще несколькими записями, а также сообщениями собирателей. См.: Сок.-Чич., 31 и 92; Кон., 20, а также ст.: А. М. Астахова. К вопросу об отражениях в русском былинном эпосе сказания о Еруслане (Тр. ОДРЛ, XIV. М. — Л., 1958), где указаны особенности этих вариантов и двух текстов М. С. Крюковой из личного собрания Э. Г. Бородиной-Морозовой.

Вероятно, оформление фрагментов «Еруслана» в былину принадлежит самой А. В. Стрелковой или кому-либо в ее семье. По словам сказительницы, отец ее, Василий Ефремович Субботин, и ее братья читали про Еруслана «по книжке».

130. Князь Михайло. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 112.

Текст представляет собой два отрывка из позабытой исполнительницей баллады. В начальных стихах ощущается некоторое смешение с другой балладой — о гибели оклеветанной жены (ср. с № 131). Продолжение, спетое Марфой Крюковой, является ее импровизацией, не имеющей аналогий в собственных вариантах Марфы Семеновны.

131. [Князь, княгиня и старицы]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 113.

Традиционный тип обработки сюжета о гибели оклеветанной жены. В клеветническом рассказе стариц о поведении княгини и затем в изображении того, что́ на самом деле находит князь, пропущены некоторые постоянные детали: слова стариц о висящих якобы колыбелях с прижитыми в отсутствие князя детьми, о конях, якобы стоящих «в назьму», изображение коней, стоящих «в шелку» и др. (настоящее издание, 140).

В конце неясно, как же исцелил князь княгиню, какова тут роль третьей старицы. За исключением конца, текст развивает сюжет в логической последовательности.

132. Про моряночку. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.

По словам исполнительницы, она переняла былину от Марфы Федоровны Седуновой, дочери сказителя Верхней Зимней Золотицы Федора Тимофеевича Пономарева. Действительно, текст Стрелковой ближе к варианту, записанному Марковым в Верхней Золотице (Марк., 114), чем к варианту А. М. Крюковой (выспрашивание морянки одним из разбойников, откуда она родом, отдельные текстуальные совпадения). Но конец своеобразен: вместо решения братьев бросить разбой, здесь — обещание сестре найти ей мужа «из своей среды», не купца и не помещика. Это сообщает данному варианту некоторый социальный оттенок (о социальных мотивах в вариантах этой былины см.: Аст., I, стр. 554).

133—138. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой в 1943—1944 гг. от Елизаветы Васильевны Субботиной, Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

133. Про Добрыню Микитича. [Бой Добрыни с Ильей Муромцем]. Запись 26 декабря 1944 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 99.

Самый краткий из всех вариантов сюжета о бое Ильи Муромца с Добрыней, записанных в обеих деревнях Зимней Золотицы. В значительном сокращении даны изображение молодого богатыря и приезд Ильи Муромца в подворье матери Добрыни. Но главное отличие от большинства золотицких вариантов — в развязке: обычно побеждает Илья Муромец или сразу (Марк., 46; Крюк., I, 17; настоящее издание, 99), или после временного своего поражения из-за несчастной случайности (подвертывается нога). В варианте же Субботиной победителем сразу оказывается Добрыня, и только узнав, что под ним Илья Муромец, он просит простить его. Подобный же исход столкновения встречаем из золотицких только в одном тексте (Тих.-Милл., 15, запись от Ф. Т. Пономарева из Верхней Золотицы), а также на Пинеге (Григ, I, 186) и на Мезени (Григ., III, 87). Здесь уже — нарушение традиционного соотношения богатырских качеств Ильи Муромца и Добрыни. В тексте имеются и другие нарушения традиции: похвальба Ильи Муромца при известии о силе и удали молодого богатыря, искажающая образ Ильи (стихи 22—24), и неожиданный ответ Ильи Добрыне, что он не помнит отца с матерью.

134. Добрынюшка Микитич [Добрыня и Алеша]. Запись 12 мая 1948 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 98.

Публикуемый текст на сюжет неудачной женитьбы Алеши Поповича на жене Добрыни связан с традицией Зимнего берега (см. мотивы: поручение съездить за ключевой водой, напр., Марк., 5, 73, 112; предупреждение матерью об опасных заставах на дороге; ссылка ее на Добрынина отца, избегавшего ездить на Пучай-реку; конь, извещающий о несчастье). Но он не повторяет ни одного из прежде записанных вариантов, а соприкасается в отдельных местах то с одним, то с другим. Так, вся начальная часть (пир, поручение, выступление Добрыни) очень близка к соответствующей части текста № 73 из сборника Маркова (Нижняя Золотица, от Г. Л. Крюкова), приход Добрыни к матери под видом нищего, просящего милостыню, также изображен в записи Маркова из Верхней Золотицы (Марк.-Богосл., I, стр. 62—63, от Ф. Т. Пономарева). Последние стихи заключительной сцены повторяют стихи 117, 119 текста № 112 из сб. Маркова. С последними двумя текстами вариант соприкасается и почти буквальным совпадением других формул (ср., например, стихи 152—153, 189—190 со стихами 79—80, 100—101 текста № 112 и со стихами 299—300, 343—344 текста сб. Марк.-Богосл.).

Вместе с тем есть и своеобразные детали: ответ Добрыни матери, уговаривающей его не ехать, характеризующий чувство собственного достоинства у Добрыни (стихи 62—63), образ встревоженной жены (стихи 75—81); своеобразно передана сцена узнавания, в которой главная роль принадлежит игре мнимого калики на гуслях. Эти места обнаруживают интерес исполнительницы к деталям психологического характера.

Текст отличается четкой и стройной композицией, но имеются отдельные признаки забывания: не указана мотивировка запрета выходить замуж за Алешу Поповича, забыто традиционное имя жены Добрыни.

Сама исполнительница ведет свой вариант от исполнения своей матери, Ирины Васильевны Пономаревой.

135. Как женился князь Владимер. Запись 5 мая 1943 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 102.

Начало былины о Дунае, но без обычной вступительной части, изображающей пир и похвальбу пирующих. Отсутствует также и традиционный образ желаемой невесты. В отличие от большинства золотицких вариантов выступает в ответ на вопрос князя Владимира о невесте не Добрыня, ссылающийся на Дуная, а сразу же сам Дунай. Упоминание князя Задонского вместо короля литовского или ляховинского встречается в традиции Зимнего берега (Марк., 109; настоящее издание, 127).

136. Козарушка. Запись 12 мая 1943 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 110.

Самое начало былины о Козарине. Оно близко соответствующей части варианта сборника Маркова, 102 (запись от В. И. Чекалева из Верхней Золотицы), отличается от него отсутствием мотивировки «шуточек» Козарушки (у Чекалева его дразнят «маленькие ребятушки» незаконным происхождением).

По словам Е. В. Субботиной, она слышала эту былину от свекра, Василия Ефимовича Субботина.

137. Сорок калик со каликою. Запись 12 мая 1943 г.

Варианты Зимнего берега: Марк., 22, 82, 96, 105; Крюк., I, 46.

В 1899 г. на Зимнем берегу было записано 4 варианта былины от крупнейших сказителей Нижней и Верхней Золотицы: от А. М. Крюковой, от Г. Л. Крюкова, Ф. Т. Пономарева и В. И. Чекалева. Все эти варианты близки друг к другу, отличаясь лишь некоторыми деталями, особенно в конце повествования: так, только в тексте А. М. Крюковой (Марк., 22) говорится, что Опраксея за свой поступок поражена гнойной болезнью и оживший Михайлушко исцеляет ее, в остальных же песня кончается тем, что калики, уверившись в невинности Михайла, просят у него прощения; в начальной части с различными деталями изображается действие на окружающих пения каликами Еленского стиха (земля потрясается, реки выливаются из берегов, князь Владимир еле стоит, его держат под руки богатыри или он падает с коня на землю и т. п.).

Публикуемый текст более всего близок вариантам из Верхней Золотицы (Марк., 96, 105), совпадая с ними не только в деталях композиции, но в ряде мест и текстуально. Пучай-река вместо Ердань-река и упоминание короля Задонского перенесены из других золотицких былин («Добрыня и Змей», «Добрыня и Алеша», «Дунай» и др.).

138. Моряночка. Запись 12 мая 1938 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.

Текст примыкает к тем золотицким вариантам, которые заканчиваются решением братьев бросить разбой и возвратиться к матери (Марк., 27, 114; настоящее издание, 120, 155); наиболее близок к тексту № 114 из Верхней Золотицы. Имеются небольшие отличия: сестру не младший брат допрашивает, когда другие братья спят, а все разбойники, и непосредственно после преступления, слыша ее рыдания и упреки; изменена привычная для Золотицы терминология (вместо моряночка — поморочка, вместо купца заморского — купца поморского).

139—140. Записи И. М. Колесницкой и М. А. Шнеерсон в июле 1937 г. от Парасковьи Васильевны Онуфриевой, 68 г., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

139. Иван Горденович. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 104.

Текст представляет прекрасно сохранившийся традиционный тип былины в той же редакции, что и вариант Г. Л. Крюкова (Марк., 78). Имеются некоторые отличия от текста Крюкова: значительно более развернуто начало, систематически проведена троичность (Иван три раза просит короля отдать за него Авдотью, в конце три раза велит Авдотье дать ему напиться); но нет некоторых деталей, имеющихся у Крюкова: письма короля Вахрамеишшу об увозе Иваном Авдотьи, ранения Ивана в первом бою.

В том же году эту былину от П. В. Онуфриевой записала Р. С. Липец (Славянский фольклор. М., 1951, стр. 210—217), а в декабре 1944 г. былина снова была записана Э. Г. Бородиной-Морозовой. Сравнение всех вариантов показывает исключительную устойчивость текста: отклонения одного от другого лишь в перестановке стихов, в незначительной перестройке отдельных стихов, в замене некоторых слов (например, брала — взяла, кинулась — бросалася, благослови меня — позволь мне и т. п.), в пропуске или, наоборот, во внесении отдельных стихов, принципиально ничего в повествовании не меняющих. Наиболее часты пропуски отдельных стихов в записи 1944 г., вследствие чего этот вариант наиболее короткий.

140. Князь Андрей и старицы. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 113.

Текст представляет собой повсеместно традиционный тип обработки данного сюжета. Как и былина об Иване Горденовиче той же исполнительницы, передает сюжет в строгой эпической форме, без лишних слов и подробностей. Через месяц после данной записи произведена была Р. С. Липец повторная запись (Славянский фольклор, стр. 217—219), свидетельствующая об исключительной устойчивости варианта Онуфриевой. Вторичный текст имеет лишь дополнительных 4 стиха: два в самом начале — обращение стариц к княгине и ее обращение к старицам («А уж ты здравствуй... А да уж вы здравствуйте» и два в конце, заключающие обещание третьей старицы оживить княгиню:

В остальном оба текста полностью совпадают.

Наименование князя Андреем имеется в тексте сборника Маркова, 115, в варианте Крюковой (Крюк., II, 89); см. также настоящее издание, 131).

Таким же устойчивым оказался текст и в 1944 г. в записи, произведенной Э. Г. Бородиной-Морозовой. Отклонения от первых двух записей редки и незначительны. Они состоят: 1) в заменах отдельных слов и их сочетаний: «прожилась» вместо «пропилась», «приуторены» вместо «приутоптаны», «А и круг конюшны-то пойдешь» вместо «А да на конюшен двор зайдешь», «три старица» вместо «три старицы», хотя в конце слово употреблено, как обычно, в женском роде: «А он перьву старицю настыг» и т. д.); 2) в перестановке некоторых стихов при описании того, что́ князь найдет при возвращении и что́ он нашел; 3) в пропуске в конечной части текста двух стихов, являющихся характерной формой эпического повторения с подхватом («Да лошадь добрую себе он, неезжалую, Да неезжалую-то лошадку, постухмяную»); 4) во внесении стиха, усиливающего впечатление быстроты действий князя, убедившегося в обмане (после стиха 65 — «Да тут немного князь Андреюшко розговаривал»). В третьей записи сохранились два конечных стиха, имеющихся в опубликованном Р. С. Липец варианте, только стихи переставлены. Как и в публикуемой записи, зафиксировано имя героя в литературном произношении — Андрей, а не в диалектном — Ондрей, как в записи Липец.

141—142. Записи В. П. Чужимова в августе 1934 г. от Ивана Егоровича Точилова, 45 л., д. Нижняя Зимняя Золотица. Печатаются по рукописи В. П. Чужимова, хранящейся в Гос. литер. музее в Москве, инв. № 9, папка 9.

141. Камско побоишшо. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 96.

В отличие от двух других публикуемых в настоящем сборнике вариантов былины (№№ 96 и 143) данный текст сохранил в центральной части встречу Ильи Муромца с Идолищем и известный диалог с ним, а в конце — эпизод боя Добрыни и Ильи Муромца с бабой Латынгоркой (в данном тексте с «поленицей преудалою») и гибель Добрыни после перенесенного им позора поражения. Оба ранних золотицких варианта (Марк., 81 и 94) содержат эти эпизоды, но в текст Точилова внесены своеобразные детали: Добрыня убивается о камень случайно, приняв его за корабль, на котором хотел бежать; богатыри не могут одолеть ожившей неверной силы и гибнут. В основной своей части текст Точилова ближе к варианту Ф. Т. Пономарева (Марк., 94), чем Гаврилы Крюкова (Марк., 81); с ним объединяют его выделение роли Ильи Муромца (именно он, а не князь Владимир дает распоряжение собрать богатырей) и яркий социальный мотив (ср. у Точилова слова Ильи: «Мне не жалко-то вора князя Владимира» и т. д. — стих 95 и сл., у Пономарева: «Ишше не́ жаль мне тебя, князя, со кнегиною, Ишше не́ жаль мне бояринов да брюшиников»). Но текст Точилова значительно короче (у Пономарева 530 стихов).

За исключением самого конца, несколько смятого, публикуемый текст выдержан в хорошем эпическом стиле.

142. Добрыня и Илья. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 99.

Вариант необычен для золотицкой традиции этого сюжета, для которой, судя по прежним вариантам, чуждо смешение с былиной об Илье Муромце и сыне. В этом отношении данный текст ближе всего к пинежскому варианту М. Д. Кривополеновой (ср.: Григ., I, 113; Кривоп., 4), где это смешение присутствует. С пинежским текстом сближает данный вариант и включение в начальную часть «шуточек» молодого Добрыни. Впрочем, этот мотив имеется и в тексте И. П. Прыгунова из Верхней Золотицы (Марк., 108). Реминисценции былины о бое Ильи Муромца с сыном привели в данном тексте к повторению эпизода боя Добрыни с Ильей, заканчивающегося уже традиционным братанием богатырей. Также в отличие от других золотицких вариантов не Илья Муромец, прослышав о силе молодого Добрыни, ищет с ним встречи, а Добрыня сам едет искать приключения (то же у Кривополеновой). Наблюдаются припоминания отдельных мотивов и из других былин («Три поездки Ильи Муромца», былина о Соловье-разбойнике, «Добрыня и Дунай»). Все это говорит о том, что четкого знания сюжета о бое Добрыни с Ильей у И. Е. Точилова в момент записи не было.

143—146. Записи А. М. Астаховой в июле 1937 г. от Анны Васильевны Бронниковой, 80 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

143. [Камское побоище]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 96.

Текст Бронниковой близок к варианту Ф. Т. Пономарева из Верхней Зимней Золотицы (Марк., 94) в основной его части — повествовании о Камском побоище; присоединения же к концу былины встречи и боя Ильи с сыном, а Добрыни с бабой Латынгоркой, как это видим у Пономарева, в публикуемом варианте нет. Но и основная часть значительно сокращена, опущены многие детали и описательные места: наказ Идолища послу; пересказ Ильей содержания ярлыка; перечисление богатырей, которых следует созвать на бой; отправление Добрыни на разведку; посылка князем Владимиром Олеши к богатырям, расположившимся в поле, с упреком в промедлении. Нет и диалога Ильи и Идолища, перенесенного золотицкими исполнителями из былины Илья Муромец и Идолище (см. обе марковских записи). Таким образом, и данный текст, подобно варианту П. С. Пахоловой, более сосредоточен на основном событии. Отсутствие побочных эпизодов делает его динамичным. При всей своей краткости сюжет отличается четкостью построения: в нем, как и в тексте Пономарева, имеется яркий социальный мотив — князья-бояре обвиняют Илью Муромца в измене, а Илья говорит, что ему не жаль князей-бояр, а жаль в Киеве божьих церквей и бедных вдов. (У Пономарева сказано еще, что ему, Илье, не жаль и князя с княгинею: Марк., 94, стихи 162—166 и 200—206).

Мелкие своеобразные черты данного текста: слов «из-за Уральского» нет у Пономарева и в другом золотицком варианте, очевидно, притянуты осмыслением «Камского», как наименования места, откуда выступает вражеская сила, см. начальный стих; наименование Васьки, посла татарского, «Черным» тоже нет в других вариантах, но у Пономарева в изображении прихода Васьки в палаты князя Владимира имеется деталь: «А не кстит он своего-та личя черново», — очевидно, от этой традиционной детали (грудь врага — черная, лицо — черное и т. д.) и произошло отмеченное наименование Васьки;на созыв богатырей послан вместо Михайлушки (см. оба варианта Маркова, а также: Крюк., I, 34) Микулушка; похваляется и затем закалывается один Олеша Попович (в других вариантах — Олеша и Гаврила Долгополый).

144. [Иван Гордёнович]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 104.

Текст при всей своей краткости сохраняет все основные черты традиционного типа былины, представленного в ранних золотицких записях вариантом Гаврилы Крюкова. С последним роднит этот текст, кроме точного повторения композиционной схемы, и наименование невесты Овдотьей белой лебедью.

На вопрос, от кого она усвоила былину, А. В. Бронникова сказала: «Эту пели всё промежду собой, друг от дружки. Прежде по избам ходили, избы мыли, так пели. В великий пост песни не пели, а старины́ эти пели».

Публикуемый текст до стиха 33 представляет собой хорошо сохранившееся начало, близкое к ранним записям (особенно к тексту: Марк., 96) не только по построению вступительного эпизода, но и по словесному его оформлению (некоторые стихи совпадают дословно). Последующие эпизоды Бронникова передала конспективно, не закончив былины и признавшись, что «призабыла».

145. [Илья Муромец]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 92. Кроме того: Марк., 43, 44 (к.), 69 (к.), 92 (пр.).

Публикуемый пересказ былины восходит к лубочному тексту, который подписывался под восемью картинками, изображавшими эпизоды исцеления, встречи с разбойниками, освобождения Чернигова, победы над Соловьем-разбойником, покушения на жизнь Ильи дочери Соловья, свиста Соловья в палатах князя Владимира, встречи Ильи и Добрыни с каликой, освобождения Киева от Идолища (см. тексты №№ 15—25 в издании: Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков. Памятники русского фольклора. М. — Л., 1960).

Кроме общей композиции, текст близок к лубочному по построению и деталям указанных эпизодов, иногда точно передавая формулировки лубка (ср. наказ родителей, выражение «стала рвать стрела на косую сажень землю», изображение пути к Соловью, обращение Соловья к зятьям и многое другое). Сама А. В. Бронникова отметила происхождение своего текста от лубка: «У отца была картина, и все было списано, было печатно, и я выучила. „Илья Муромец и Идолишшо“ тоже на картины была».

Однако имеются и некоторые отступления от лубочного текста, которые обусловлены, с одной стороны, забыванием исполнительницей отдельных мест (например, предложение устрашенными разбойниками не казны, а быть у них «царем», передача эпизода освобождения города одной лишь фразой, перестановка эпизодов в сцене встречи с семьей Соловья — в лубочном тексте сперва дано обращение разбойника к зятьям, потом уж покушение дочери, что логичнее), с другой стороны, тем, что А. В. Бронникова слышала, а может быть, и читала те же эпизоды в других версиях и редакциях. Это касается главным образом эпизода исцеления: в лубке самый эпизод совершенно не развернут, кратко говорится, что Илья сидел сиднем тридцать лет, но вот стал «ходить на ногах крепко и ощутил в себе силу великую». А. В. Бронникова включает в свой рассказ приход калик, получение Ильей силы от вина и пива (с традиционным повторением — в первый раз Илья получает излишек силы, во второй раз сила сбавляется наполовину), приход Ильи к родителям на пожню (но без эпизода помощи родителям). В рассказ о встрече с Соловьем Бронникова вставила традиционный упрек Ильи коню, споткнувшемуся от свиста Соловья. В сцену расправы с Соловьем-разбойником внесена отсутствующая в лубке деталь — Илья убивает Соловья «столетним дубом», деталь вообще необычная для данной сцены и возникшая у Бронниковой как припоминание расправы Ильи или другого богатыря с врагом из какой-нибудь другой былины. В остальном текст Бронниковой очень точно следует за лубком.

146. [Сорок калик]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 137.

Традиционное начало былины. Эпизод прельщения калики Михайла Апраксией не развернут, и потому непонятен ее поступок — прятание в сумку калики золотой чаши.

147—149. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой 20 октября 1940 г. от Григория Михайловича Плакуева, 72 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

147. Дюк Степанович. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 105.

Прозаический пересказ былины о Дюке в традиционной золотицкой обработке (см. примечание к № 105 настоящего сборника). Но передача традиционной золотицкой композиции сильно обеднена: нет пышного описания «подворьица» Дюка, с которого начинаются все золотицкие варианты и которое в некоторых повторяется в дальнейшем рассказе. Сокращено вообще сопоставление Дюком Киева со своим родным городом. Уменьшено число посланных оценщиков: едет один Добрыня Никитич во всех других вариантах — Добрыня с Алешей Поповичем, у П. С. Пахоловой — Илья Муромец. Своеобразна и нигде в других вариантах не встречается концовка связывающая былину о Дюке с общей героической направленностью русского былинного эпоса: Дюк обещает князю Владимиру быть защитником его от внешних врагов.

По словам Плакуева, он усвоил содержание былины от своего дяди, Гаврилы Леонтьевича Крюкова, на тоне. Сравнение пересказа Плакуева с текстом Г. Л. Крюкова (Марк.-Богосл., I, стр. 88) показывает значительное сокращение и отмеченное уже обеднение содержания в передаче Плакуева, но основные опорные эпизоды сохранены.

148. Петровичи-Сбродовичи. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 108.

Золотицкий тип былины о сестре Петровичей-Сбродовичей, пересказанный прозой. Традиционная композиция, включающая мотив неверности жен (своеобразная черта золотицких вариантов) сохранена (ср.: Марк., 7 и 93), но передана очень кратко. Необычным является упоминание об Илье Муромце как любовнике жен Петровичей-Сбродовичей. В записанных в 1900-е годы вариантах имена любовников неустойчивы: в одном это Чурила и Перемякин племянник, в другом — Добрыня и Перемет. Перенесение этой роли на Илью Муромца говорит о известном затемнении в сознании исполнителя образа Ильи.

По словам Плакуева, эту былину «пел на голосах Гаврило Крюков» (Марковым не записана). Слышал он ее и от Ф. Т. Пономарева: «Почошкин пел покойник. Она на голосах-то красивая». (Вариант Пономарева см.: Марк., 93).

149. — [Небылица]. Варианты Зимнего берега: Марк., 88 (Нижняя Золотица), 116 (Верхняя Золотица).

В обоих вариантах имеется образ летящего медведя, а во втором — и образ несущихся по морю жерновов.

Впервые текст опубликован: Кривоп., стр. 154. Спев отрывок, исполнитель прибавил: «А, быват, и больше было. А я больше не помню. А после, как еропланы залетели, мы и вспомнили, как Василий Крюков пел про медведя. А жернова-ти теперя мины!» (там же). Василий Леонтьевич Крюков — свекор Аграфены Матвеевны Крюковой.

150. [Дунай]. Запись И. М. Колесницкой и М. А. Шнеерсон 13 июля 1937 г. от Натальи Федоровны Поповой, 73 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Золотица.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 102.

Текст представляет традиционное начало былины о женитьбе князя Владимира, развернутое в хорошем эпическом стиле. Но вопреки золотицкой традиции, по которой о подходящей для князя невесте говорят Добрыня Никитич или Дунай (Марк., 75 и 109; настоящее издание, 102, 127, 135), здесь выступает безыменный «удалой да доброй молодец».

151—152. Записи А. М. Астаховой 26 июля 1937 г. от той же исполнительницы.

151. [Чурила Плёнкович]. Варианты Зимнего берега: Марк., 19, 87, 103; Марк.-Богосл., I, стр. 80; Крюк. I, 58.

Полузабытый и обедненный текст: в стихотворной форме переданы только начало и часть диалога мужа и жены, остальное кратко пересказано, забыт конец. Но сохранены характерные черты золотицкой традиции: об измене мужу сообщает Алеша Попович, служанка — племянница обманутого мужа, но она помогает неверной жене; присутствие чужих вещей мотивируется занесением их детьми.

152. Моряночка. Варианты Зимнего берега, см в комментарии к тексту № 114.

Текст, за исключением самого конца, близок к варианту У. М. Онуфриевой (настоящее издание, 155). В конце перекликается с № 132 нашего издания (обещание выдать сестру замуж «лучше прежного»), но не имеет его социального мотива.

Несколько раньше (13 июля) ту же балладу записали со слов Н. Ф. Поповой И. М. Колесницкая и М. А. Шнеерсон (Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 90, папка 2). Сопоставление показывает устойчивость текста. Есть отличия, кроме появления в спетом варианте характерных для песенного исполнения повторов: в тексте сказанном после слов «лошадь неезжалую» (стих 15, в спетом — 16), следует:

Ответ моряночки на расспросы разбойника передан косвенной речью:

153—154. Записи И. М. Колесницкой и М. А. Шнеерсон 28 июля 1937 г. от Ирины Захаровны Седуновой, Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

153. Чурило. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 151.

Текст И. З. Седуновой сближается с вариантом Аграфены Крюковой (Марк., 19), который она относила к былинам, усвоенным ею на своей родине, на Терском берегу. У Седуновой, как и у А. М. Крюковой, смешаны роли действующих лиц: Чурила оказывается не любовником неверной жены, а обманутым мужем. Имя любовника Крюкова позабыла: «Не помню — Светополк ли Светополковиць, Еруславь ли Еруславьевиць, только не Пересмяка» (Марк., стр. 128, примечание). Но И. З. Седунова, очевидно, слышала былину и в традиционной редакции, на что указывает распределение ролей в начальной части, которое, однако, в дальнейшем повествовании было изменено. С вариантом Аграфены Матвеевны текст Седуновой сближают еще некоторые характерные детали: имя неверной жены — Авдотья (ни в одной из остальных трех ранних записей из Зимней Золотицы нет, имеется в варианте Марфы Семеновны — Крюк., I, 58), узнавание мужем об измене жены через присутствующих в церкви людей (в других вариантах — только через Алешу Поповича). Но конец былины иной, чем у Аграфены Матвеевны. У последней Чурила убивает обоих любовников, затем Илья Муромец находит ему невесту, Чурило получает себе «жону верную». Конец, аналогичный развязке в данном тексте (обманутый муж убивает только любовника; но на пиру, который он затем собирает, жена отравляет его), встречаем в варианте из Верхней Зимней Золотицы от В. И. Чекалева (Марк., 103), где эпизод пира и отравления дан более развернуто и дополняется еще отравлением племянницы.

154. Князь Михайло. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 112.

Текст без начала. В отдельных деталях несколько отличается от других золотицких вариантов: князь Михайло пытается заколоться сразу же после того, как не нашел княгини, о случившемся он узнает только от «нянек-манек», они советуют закинуть тоню, князь бросается в море. Эти мотивы, а также имя жены (Катерина) и название моря (Хвалынское) роднят этот вариант с пинежскими текстами (Аст., II, 195, 197, 204, 219, стр. 777).

155. Моряночка. Запись И. И. Колесницкой и М. А. Шнеерсон в июле 1937 г. от Ульяны Михайловны Онуфриевой, 70 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.

Текст имеет характерные черты золотицких вариантов, совпадает с ними и фразеологически (ср., например, стихи 26—27, 33—34 с соответствующими местами текста № 27 у Маркова, стихи 20—22 с соответствующими стихами текста № 114 у Маркова). В конце, как и в вариантах №№ 132, 138 настоящего издания, рассказывается о возвращении разбойников вместе с сестрой к матери, но о дальнейшей судьбе не говорится.

156. [Моряночка]. Запись А. М. Астаховой 4 августа 1937 г. от Авдотьи Ивановны Седуновой, 72 лет, Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.

Обычный тип золотицкой обработки сюжета. Указание, что взяли в полон не только морянку, но и морянина, — очевидный результат забывания трагической ситуации, о чем свидетельствует и конечное примечание.

157—158. Записи Э. Г. Бородиной-Морозовой 1939 и 1945 гг. от Серафимы Яковлевны Седуновой, 62 л., Архангельская обл., Приморский р-н, д. Нижняя Зимняя Золотица.

157. Чурилушка Пленкович и Вадихматьева жена. Запись 10 июня 1945 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 151.

Текст Седуновой сохранил характерные черты зимнезолотицкой обработки сюжета: в него введена роль Алеши Поповича, который и доносит обманутому мужу об измене его жены; служанка — племянница мужа, но она заодно с женой (в данном варианте это еще более подчеркивается — при возвращении мужа она спешит предупредить неверную жену); жена объясняет присутствие вещей Чурилы занесением их бабушкиными детьми. Сохранены и отдельные детали зимнезолотицких вариантов: «ремешок семишолковый», за который «дерьгат» Чурила, а затем и муж, разговор служанки с Чурилой и с возвратившимся дядюшкой через «окошечко», которое она открывает «немножечко», указание на одновременное прохождение по дорожке Чурилы и Алеши, двух братьев «крестовых», «названых» и др. Особенно близок данный текст по композиции и словесной ткани к варианту № 87 сборника Маркова, см. также: Марк., 103; Марк.-Богосл., I, стр. 80. Последний был записан от Ф. Т. Пономарева (Почошкина) деда сказительницы, на которого она и сослалась, в ответ на вопрос, от кого она слышала былину: «Слыхала от деда Федора Тимофеевича Почошкина и от матери своей Марии Федоровны и от тетки своей Наталии Федоровны, обе ему дочери были».

Текст Серафимы Седуновой короче и варианта Пономарева, и других названных зимнезолотицких вариантов. В нем нет подробного описания встречи Чурилы неверной женой (Марк., 87, 103) и прихода Алеши Поповича в церковь (см. все три варианта), нет подкупа Чурилой служанки и монолога обманутого мужа в церкви, угрожающего Чуриле (вариант Пономарева), нет описания расправы с Чурилой. Более кратко переданы и другие эпизоды. Это делает текст значительно более динамичным. В качестве художественных особенностей текста следует отметить стройную композицию, живой диалог, украшающие эпитеты (лампадочки хрустальные, свечи воскуяровые и др.) и особенно изображение действующих лиц в быстрых движениях: служанка выбегает на бряцание кольца, открывает и закрывает окошко, бежит предупредить жену о приходе Чурилы, а затем о возвращении мужа, Вадихматей, узнав об измене жены, «крутёхонько собирается» и устремляется к «широку́ двору».

158. Самаряночка. Запись 29 августа 1939 г.

Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 114.

Как все золотицкие тексты, данный изображает путешествие морянина с семьей на лошадях, а не в лодке, но не в карете, как у П. С. Пахоловой и М. С. Крюковой, а в санках (деталь, связанная, очевидно, с обычными переездами на санях и летом по северному бездорожью). «Моряночка» («Заморяночка») превратилась в «Самаряночку», наверное, под влиянием каких-либо книжных историй, в которых упоминалась Самария (см. вторую ремарку исполнительницы): Седунова вспомнила о Филарете Ефимовиче Стрелкове, который якобы эту балладу «читал в книгах».

159—161. Былины Тита Егоровича Точилова, 57 л., из Верхней Зимней Золотицы, записанные им самим и присланные в письмах к А. М. Астаховой в 1938 г.

159. [Илья Муромец, исцеление и выезд на подвиги]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 92.

Текст представляет собой контаминацию былины об исцелениии Ильи Муромца с рассказом о первом его подвиге. Но вопреки общерусской традиции, в которой сюжет об исцелении объединяется обычно с былиной об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, здесь он присоединен к встрече Ильи в поле с чужеземным богатырем. Былина осталась незаконченной, по словам Точилова, вследствие нехватки у него бумаги. Но после посылки ему тетрадей Точилов прислал еще былину о Добрыне и Алеше, три сказки и объемистую автобиографию («былину из своей жизни»), данный же текст так и остался незаконченным.

В завершенной части на сюжет исцеления Т. Е. Точилов следует традиционной композиции: родители Ильи-седуна уходят на работу, прохожие калики исцеляют Илью и наделяют его силой при помощи чары вина, которую по их просьбе приносит им Илья, и которую они ему «отворачивают». Илья Муромец по совету калик выхаживает себе богатырского коня. Сохранен и эпизод повторного подношения чары с целью уменьшить первоначально полученную Ильей чрезмерную силу. Но обычный эпизод помощи Ильи родителям в их крестьянской работе отсутствует.

160. [Добрыня Никитич и Алеша Попович]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 98.

Текст восходит к варианту, записанному А. В. Марковым в Верхней Золотице от А. П. Бурой и А. И. Лыткиной (Марк., 112), повторяя точно всю композицию и все своеобразные детали. В частности, повторяет и необычный наказ Добрыни жене не идти спустя 12 лет ни за кого, а идти за Алешу Поповича (Марк., стр. 555). Таким образом, традиционный острый конфликт (нарушение женой наказа Добрыни под давлением «высоких сватов», князя Владимира и княгини Апраксии) исчезает, остается только вина Алеши Поповича, принесшего обманную весть о гибели Добрыни. В соответствии с таким построением сюжета отсутствует суровая расправа Добрыни с Алешей, а также укор князю, который, как и в тексте сборника Маркова, никакого участия в интриге не принимает. Сохраняется только насмешка Добрыни в адрес Алеши Поповича, что ему «женитьба не издавалася».

Вся заключительная сцена передана кратко и обедненно. Обращает на себя внимание лишь следующая деталь: главная роль в узнавании женой Добрыни своего мужа принадлежит игре на гуслях (Марк., 112; настоящее издание, 133).

161. [Илья Муромец и Соловей-разбойник]. Варианты Зимнего берега см. в комментарии к тексту № 92.

Публикуемый вариант является воспроизведением текста сборника Кирши Данилова «Первая поездка Ильи Муромца в Киев» (К. Д., 49) с некоторыми добавлениями, пропусками и изменениями внутри стихов (перестановкой слов, вставками слов и частиц, выправляющих ритм стиха и т. п.). Сильно сокращена сцена в подворье Соловья-разбойника — выпущены стихи 59—89 текста Кирши, пропущено и еще несколько отдельных стихов. Вставлено традиционное описание скачки коня — стихи 70—75 публикуемого варианта, прибавлен весь конец, начиная с 152 стиха. Некоторые стихи превращены в два или даже в три стиха путем повторов с подхватами, например:

Происхождение варианта неизвестно. По сообщению В. П. Чужимова, который познакомился с исполнителем в 1934 г., Тит Егорович имел обыкновение записывать былинные тексты. Точное следование порядку стихов былины Кирши Данилова заставляет предполагать, что когда-то Точилов переписал текст сборника Кирши к себе в тетрадь, но переписывая, менял построение стихов, выпускал и вставлял стихи и отдельные слова на основе хорошо известной ему былинной традиции. Добавленные в конце 13 стихов не имеют соответствия в других известных нам вариантах данной былины и, видимо, принадлежат самому Точилову.

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Аст. — Былины Севера, т. I, Мезень и Печора. Записи, вступительная статья и комментарий А. М. Астаховой. Под ред. М. К. Азадовского М. — Л., 1938; г. II, Прионежье, Пинега и Поморье. Подготовка текста и комментарий А. М. Астаховой. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. — Л., 1951.

Был. XVII—XVIII вв. — Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков. Издание подготовили А. М. Астахова, В. В. Митрофанова, М. О. Скрипиль. М. — Л., 1960

Гильф. — Онежские былины, зап. А. Ф. Гильфердингом летом 1871 г., изд. 4, т. I. М. — Л., 1949; т. II, 1950; т. III, 1951.

Григ. — Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. т. I, М., 1904; т. II, Прага, 1939; т. III, СПб., 1910.

Гул. — Былины и песни южной Сибири. Собрание С. И. Гуляева. Под ред. проф. д-ра истор. наук В. И. Чичерова. Новосибирск, 1952.

Илья Мур. — Илья Муромец. Подготовка текстов, статья и комментарии А. М. Астаховой. Серия «Литературные памятники». М. — Л., 1958.

К. Д. — Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Издание подготовили А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов, М. — Л., 1958.

Кир. — Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. I—X. М., 1860—1874.

Кон. — Сказитель Ф. А. Конашков. Подготовка текстов, вводная статья и комментарии А. М. Линевского. Под ред. А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1948.

Кривоп. — М. Д. Кривополенова. Былины, скоморошины, сказки. Ред., вступ. статья и примеч. А. А. Морозова. Архангельск, 1950.

Крюк. — Былины М. С. Крюковой. Записали и комментировали Э. Бородина и Р. Липец. Ред. акад. Ю. М. Соколова, т. I, М., 1939; т. II, 1741.

Леонт. — Н. П. Леонтьев. Печорский фольклор. Предисловие, ред. и примеч. В. М. Сидельникова. Архангельск, 1939.

Мал. — В. И. Малышев. Повесть о Сухане. Из истории русской повести XVII века. М. — Л., 1956.

Марк. — Беломорские былины, зап. А. В. Марковым. Предисловие проф. В. Ф. Миллера. М., 1901.

Марк.-Богосл. — Материалы, собранные в Архангельской губ. летом 1901 г. А. В. Марковым, А. Л. Масловым и Б. А. Богословским. Тр. Музык.-этногр. комиссии, т. I, М., 1905.

Милл. — Былины новой и недавней записи из разных местностей России. Под ред. проф. В. Ф. Миллера, при ближайшем участии Е. Н. Елеонской и А. В. Маркова. М., 1908.

Онч. — Печорские былины. Записал Н. Е. Ончуков. СПб., 1904.

Пар.-Сойм. — Былины Пудожского края. Подготовка текстов, статья и примеч. Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова. Предисловие и ред. А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1941.

Пропп — В. Я. Пропп. Русский героический эпос, изд. 2. М., 1958.

Рук. отд. ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом).

Русск. фольклор — Русский фольклор. Матер. и исслед., т. I. М. — Л., 1956; т II, 1957; т. III, 1958; т. IV, 1959.

Рыбн. — Песни, собранные П. Н. Рыбниковым, Изд. 2. Под ред. А. Е. Грузинского, тт. I—II. М., 1909—1910.

Соб. — А. И. Соболевский. Великорусские народные песни, т. I. СПб., 1895.

Сок.-Чич. — Онежские былины. Подбор былин и научная редакция текстов акад. Ю. М. Соколова. Подготовка текстов к печати, примеч. и словарь В. Чичерова. М., 1948.

Тих.-Милл. — Н. С. Тихонравов и В. Ф. Миллер. Русские былины старой и новой записи. М., 1894.

Труды ОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы.

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СЮЖЕТОВ И БИБЛИОГРАФИЯ ВАРИАНТОВ^[110]

Алеша Попович и сестра Петровичей-Сбродовичей, №№ 108, 124, 148 (пр.) — Аст., I, стр. 552, 648; Пропп, стр. 419.

Братья-разбойники и сестра, №№ 39, 114, 120, 132, 138, 152, 155, 156, 158 — Аст., II, стр. 701, 809.

Бутман, №№ 48, 52, 54, 56 (отр.), 57, 58 (отр.), 60 (отр.), 61 (отр.) — Аст., I, стр. 556, 648.

Василий Буслаев (бой с новгородцами), №№ 86, 86а (отр.) — Аст., II, стр. 705, 809; Пропп, стр. 443; доп. Русск. фольклор, II, стр. 282.

Василий Буслаев (смерть), №№ 18, 87 — там же.

Василий Казимирович, № 69 — Аст., II, стр. 728, 809.

Васька Захаров, № 7.

Васька-пьяница, № 100.

Глеб Володьевич, № 107 — Аст., I, стр. 563, 648.

Добрыня (сводный текст), № 75 (пр.), 98.

Добрыня и Алеша, №№ 2, 8 (пр.), 62, 82, 122, 134, 160, см. также 75, 98 — Аст., II, стр. 721, 809; доп. Русск. фольклор, II, стр. 244, 247.

Добрыня и Дунай, № 42 — Аст., I, стр. 568; 648.

Добрыня и Змей, № 38 (отр.), 45, 45а (отр.), 68, см. также №№ 75, 98 — Аст., II, стр. 732, 809; доп. Русск. фольклор, I, стр. 218—222, II, стр. 242, 254.

Добрыня и Маринка, № 14, см. также № 75 — Аст., II, стр. 734, 809; Пропп, стр. 267; доп. Русск. фольклор, III, стр. 358.

Добрыня и поляница (женитьба Добрыни), №№ 81, 81а (отр.), см. также № 2, 98 — Пар.-Сойм., стр. 497.

Долгорукий-князь и ключник, №№ 17, 40 — Аст., I, стр. 575, 648.

Домна Фалиллевна, №№ 111, 118 — Аст., II, стр. 717, 809.

Дунай, № 127 —Аст., II, стр. 735—736, 809.

Дунай (женитьба князя Владимира), №№ 26, 33 (к.), 63, 102, 135 (отр.), 150 (отр.).

Дунай (женитьба Дуная), № 23.

Дюк Степанович, №№ 3, 9 (пр.), 13, 24, 34, 76 (пр.), 84, 105, 123, 147 (пр.) — Аст., II, стр. 742, 809; Пропп, стр. 477; доп. Русск. фолькл., I, стр. 227.

Еруслан Лазаревич, № 129 — Сок.-Чич., 31, 92; Кон., 20.

Иван Годинович, №№ 70, 104, 139, 144 — Аст., I, стр. 585, 648; Пропп, стр. 127; доп. Был. XVII—XVIII вв., стр. 225.

Идолище сватает племянницу князя Владимира, № 83 — Марк., 49, 79, Онч., 73; Григ., III, 100, 107.

Илья Муромец (сводный текст), №№ 1, 11 (пр.), 12, 74 (пр.), 145 (пр.) — Аст., II, стр. 746—747, 809.

Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром, см. в сводных текстах №№ 1, 12, 74 (пр.) — Илья Мур., стр. 482.

Илья Муромец и Добрыня, №№ 99, 134, 142 — Илья Мур., стр. 480.

Илья Муромец и Идолище, см. в сводных текстах №№ 12, 74 (пр.) — Илья Мур., стр. 471.

Илья Муромец и Калин-царь, см. в сводных текстах №№ 1, 12, 74 (пр.) — Илья Мур., стр. 462—463.

Илья Муромец и Кудреянко, № 97 — Илья Мур., стр. 462—463.

Илья Муромец и нахвальщик, № 78 — Илья Мур., стр. 473—474.

Илья Муромец и разбойники, № 19, 29, 47 — Илья Мур., стр. 488.

Илья Муромец и сила неверная, № 49.

Илья Муромец и Скурла-царь, №№ 15 (отр.), 20, 21, 50 (отр.), 65 (отр.) — Илья Мур., стр. 462—463.

Илья Муромец и Соловей-разбойник, №№ 35, 44 (к.), 46 (к.), 77 (к.), 92 (к.), 121 (к.), 161, см. также №№ 1, 12, 145 (пр.) — Илья Мур., стр. 455.

Илья Муромец и сын, №№ 10, 22, 30 (отр.), 43, 51, 53, 59 (отр.), 66, 67, 73 (пр.), 91, 93, см. также №№ 12, 74 (пр.), 78 — Илья Мур., стр. 473—474.

Илья Муромец, исцеление, №№ 44 (к.), 46 (к.), 77 (к.), 92 (к.), 121 (к.), 126, 159 (к.), см. также №№ 12, 74 (пр.), 145 (пр.) — Илья Мур., стр. 449; доп. Русск. фольклор, II, стр. 250.

Илья Муромец, три поездки, №№ 94, 118 — Илья Мур., стр. 492.

Камское побоище, №№ 96, 141, 143 — Илья Мур., стр. 462—463.

Князь, княгиня, старицы, №№ 88, 113, 131, 140 — Аст., II, стр. 767, 810.

Князь Михайло, №№ 112, 119, 125, 130, 154 — Аст., II, 777, 810.

Козарин, №№ 110, 136 — Аст., II, стр. 770, 810.

Лука Степанович, № 72 — Онч., 50, 66, 71.

Марута Богуслаевна, № 116 — Крюк., II, 115.

Молодец и горе, № 64 — Рыбн., I, 22, 48, 102, II, 187; Гильф. II, 90, 177; Марк., 26; Онч. 82; Пар.-Сойм., 39, Крюк. II, 90, см. также Марк., стр. 612.

Небылица, № 149 —Аст., II, стр. 787, 810.

Никита Залешанин, № 95 — Илья Мур., стр. 482.

Отрывки из неизвестных былин, №№ 89, 90, 128.

Петух и лисица, № 115 — Гильф., I, 29.

Пир у князя Владимира, № 103.

Садко (выкупает товары), № 31 — Аст., II, стр. 793, 810; Пропп, стр. 90.

Садко (в подводном царстве), №№ 85, 85а (отр.) — там же; доп. Русск. фольклор, I, стр. 230, 231.

Святогор и Илья Муромец, №№ 71, 79 (к.), см. также № 74 (пр.) — Илья Мур., стр. 451.

Святогор и тяга земная, № 79 (к.) — Пропп, стр. 78.

Скопин, №№ 33 (к.), 56 (отр.) — Аст., I, стр. 627—628, 649; Леонт., 12.

Соловей Будимирович, №№ 6, 28 (отр.), 36 — Аст., I, стр. 630, 649; Пропп, стр. 169.

Соломан и Василий Окульевич, №№ 16, 25, 109 — Аст., II, стр. 794, 810.

Сорок калик, №№ 32 (отр.), 137, 146 (отр.) — Аст., I, стр. 634, 649; доп. Пар.-Сойм., 38; Крюк., I, 46.

Ставр Годинович, № 27 — Аст., II, стр. 797, 810; доп. Был. XVII—XVIII вв., стр. 229.

Сухман, №№ 80, 101 — Мал., стр. 191—194.

Чурила и неверная жена, №№ 4, 37, 151, 153, 157— Аст., II, стр. 801—802, 810; доп. Русск. фольклор, II, стр. 264.

Хотен, №№ 5, 41, 106 — Аст., I, стр. 639, 649; доп. Пар.-Сойм., 48; Сок.-Чич., 46; Крюк., I, 59; Русск. фольклор, II, стр. 265.

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ НАСЕЛЕННЫХ МЕСТ, ГДЕ ПРОИЗВОДИЛАСЬ ЗАПИСЬ^[111]

БЫЛИНЫ ПЕЧОРЫ

Абрамовская (Пижма, 1955), №№ 53—56.

Андег (нижняя Печора, 1956), №№ 89—90.

Боровская (Пижма, 1955), №№ 51, 52.

Бугаево Верхнее (средняя Печора, 1942), №№ 12—18.

Бугаево Среднее (средняя Печора, 1942), №№ 10, 11.

Качгарт (нижняя Печора, 1956), №№ 74—76.

Крестовка (средняя Печора, 1942), №№ 29—32.

Кривомежная (Цильма, 1955), №№ 41—42.

Лабожское (нижняя Печора, 1956), №№ 62—66.

Нарьян-Мар (нижняя Печора, 1956), №№ 67—72.

Осколково (нижняя Печора, 1956), № 91.

Рощинский Ручей (средняя Печора, 1955), №№ 49, 50.

Скитская (Пижма, 1955), №№ 59—61.

Степановская (Пижма, 1955), № 58.

Тельвиска (нижняя Печора, 1956), №№ 77—87.

Трусовская (Цильма, 1942, 1955), №№ 1—9; 35—40.

Угольное (нижняя Печора, 1956), № 73.

Уег (средняя Печора, 1942), №№ 19—25.

Устье (нижняя Печора, 1956), № 88.

Усть-Цильма (средняя Печора, 1942, 1955), №№ 33, 34; 43—50.

Чуркино (Пижма, 1955), № 57.

БЫЛИНЫ ЗИМНЕГО БЕРЕГА

Архангельск (1938), №№ 121—125.

Верхняя Зимняя Золотица (1938), №№ 159—161.

Нижняя Зимняя Золотица (1934, 1937, 1938—1945, 1948), №№ 141, 142; 139, 140, 143—146, 150—156; 92—116, 126—138, 147—149, 157, 158; 117—120.

ИСПОЛНИТЕЛИ БЫЛИН

ИСПОЛНИТЕЛИ ПЕЧОРСКИХ БЫЛИН

Антонов Сидор Нилович, 63 л., № 60.

Антонова Агафья Григорьевна, 47 л., № 60.

Бобрецов Демид Фатеевич, 71 г., № 58.

Вокуев Гаврила Васильевич, 73 л., № 46.

Дуркин Алексей Сергеевич, 75 л., № 21.

Дуркин Тимофей Семенович, 84 л., №№ 43—45.

Дуркина Марфа Дмитриевна, 70 л., №№ 22—25.

Ермолин Алексей Ипатьевич, 68 л., № 20.

Ермолин Никита Федорович, 70 л., №№ 35—40.

Ижемцев Тимофей Семенович, 67 л., № 65.

Кисляков Иван Григорьевич, 67 л., № 34.

Кузьмин Тимофей Степанович, 68 л., №№ 77—87.

Маркова Софья Степановна, 78 л., №№ 74—76.

Михеев Аким Евпсихеевич, 89 л., №№ 47, 48.

Мяндина Елена Григорьевна, 52 л., №№ 10, 11.

Носов Василий Прокопьевич, 78 л., № 33.

Носов Лазарь Моисеевич, 76 л., №№ 41, 42.

Носова Анастасия Артемьевна, 67 л., №№ 1—7.

Осташов Яков Андреевич, 65 л., №№ 26—28.

Осташова Ксения Кондратьевна, 48 л., № 19.

Осташова Федосья Федоровна, 52 л., № 61.

Поздеев Павел Николаевич, 64 л., № 91.

Поздеева Татьяна Ивановна, 70 л., №№ 49, 50.

Пономарев Андрей Федорович, 72 л., №№ 67—72.

Савукова Татьяна Антоновна, 63 л., №№ 8, 9.

Суслов Аристарх Иванович, 65 л., № 89.

Суслов Никандр Иванович, 65 л., №№ 62—64.

Тарбарейский Никандр Васильевич, 63 л., № 66.

Хабарова Анастасия Петровна, 69 л., № 90.

Чупров Еремей Провович, 67 л., №№ 53, 54.

Чупров Леонтий Тимофеевич, 52 л., №№ 51, 52.

Чупров Макар Иванович, 60 л., №№ 29—32.

Чупров Малафей Иванович, 68 л., №№ 55, 56.

Чупров Маркел Маркелович, 72 л., № 51.

Чупров Семен Иванович, 67 л., №№ 55, 56.

Чупров Фома Алексеевич, 56 л., № 73.

Чупрова Анна Лукинична, 43 л., № 51.

Чупрова Павла Маркеловна, 30 л., № 59.

Чуркин Дмитрий Федорович, 79 л., № 57.

Шайтанова Евдокия Ивановна, 85 л., № 88.

Шишолова Авдотья Андреевна, 79 л., №№ 12—18.

ИСПОЛНИТЕЛИ БЫЛИН ЗИМНЕГО БЕРЕГА

Бронникова Анна Васильевна, 80 л., №№ 143—146.

Крюкова Серафима Семеновна, 58 л., №№ 117—120.

Негадова Пелагея Васильевна, 34 л., №№ 121—125.

Онуфриева Парасковья Васильевна, 68 л., №№ 139, 140.

Онуфриева Ульяна Михайловна, 70 л., № 155.

Пахолова Павла Семеновна, 59—66 л., №№ 92—116.^[112]

Плакуев Григорий Михайлович, 72 л., №№ 147—149.

Попова Наталья Федоровна, 73 л., №№ 150—152.

Седунова Авдотья Ивановна, 72 л., № 156.

Седунова Ирина Захаровна, пожилых лет, №№ 153, 154.

Седунова Серафима Яковлевна, 62 л., №№ 157, 158.

Стрелкова Анна Васильевна, 73 л., №№ 126—132.

Субботина Елизавета Васильевна, 59 л., №№ 133—138.

Точилов Иван Егорович, 45 л., №№ 141, 142.

Точилов Тит Егорович, 57 л., №№ 159—161.

СПИСОК СОБИРАТЕЛЕЙ

Астахова А. М., №№ 143—146, 151, 152, 156, 159—161.

Белованова (Шевелева) А. В., №№ 1—7.

Бородина-Морозова Э. Г., №№ 92—138, 147—149, 157, 158.

Власова З. И., №№ 47—50.

Ермолина С. К., №№ 8, 9.

Колесницкая И. М., №№ 139, 140, 150, 153—155.

Колпакова Н. П., №№ 35—46, 51—72, 77—87, 89—91.

Коргузалов В. В., № 88, напевы.

Лупанова И. П., №№ 33, 34.

Митропольская Н. К., №№ 10—18.

Митрофанова В. В., №№ 73—76.

Перевалова Е. И., №№ 10—18.

Разумова А. П., №№ 19—28.

Сапожникова Д. Я., №№ 29—32.

Соколов Ф. В., напевы.

Чужимов В. П., №№ 141, 142.

Шнеерсон М. А., №№ 139, 140, 150, 153—155.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И НАЗВАНИЙ В ТЕКСТАХ^[113]

Авдотьюшка белая лебедь, Авдотья лебедь белая (невеста Ивана Горденовича) 448—453. См. Овдотьюшка.

Авдотьюшка Папична (племянница князя Владимира) 64.

Авдотья Микулишна (неверная жена) 475.

Авдотья Семеновна (злая поляница) 117.

Алеша, Алеша Попович, Алешенька, Алешенька Попович 72, 115, 137, 138, 159, 165, 173, 196, 208, 213, 214, 222, 230, 231, 233—235, 253, 266—269, 276, 284, 295—298, 301—303, 318, 327, 342, 357—361, 410—412, 415, 416, 438—440, 444, 453, 456, 457, 469, 470, 481, 482, 487, 489, сын поповский 72, млад 230, 232, 233, 265—267, 277, 280, 282, 283, 287, 294, 297, 357, 359, 360, 409, 412, 415, 416, 438—440, 444, 471, бабий просмешничек, насмешничек 296, 298, 299, 301—303, Левонтьевич 294. См. Олеша.

Амельфа Тимофеевна, молода вдова (мать Дюка) 413—415, честна вдова (мать Добрыни) 284, 287, 288, 293—297, 299, 300, 301, 303, 307, 308, Тимофевисня (мать Добрыни) 436, 438, 439. См. Омелфа.

Андрей, Андреюшко, князь, девяноста лет 453—455. См. Ондрей.

Андронище, старчище (крестный Василия Буслаева) 247.

Анна Александровна (мать Добрыни) 227—232, свет 232.

Анна Папична, Аннушка Папична (племянница князя Владимира) 53, 55.

Анна Путятична, Путятишна, Анна (тоже) 234—236.

Аннушка Потятична (тоже) 128.

Апистенья Яковлевна (мать Ильи Муромца) 308. См. Епестенья, Пестенья.

Апраксенья, Апраксея, Апраксия 50, 51, 79, 190, матушка княгиня, княгиня-мать, княгинюшка 51, 82, 83, 91, 95, 113, 122, 214, 220, 221, 223, 228, 279, 411, Апраксенья-королевисня, Апраксея-королевична, королевишна, королевисня, королеевна. Апраксия-королевисня 279, 283, 291, 301, 303, 320, 324—328, 335, 336, 360, 421, 423, 424, 437, 438, 441, 443—445, 448, 457, 472, Апраксеюшка, княгиня 493; Апраксенья Андреевна 77—79. См. Опраксея.

Афросинья, Афросинья Семеновна 118, 119.

Астрахань 113, 127.

Балканское (местность) 455.

Батман 162, 163.

Батуй, Батуй Кайманов, Кайманович 188—193 197, 199—200, собака 200.

Батуева земля 190.

Белеюшко (конь Ильи Муромца) 262, 268, 304, 399, 400.

Блудище, Блудишшо 348, 350.

Блудова́ жена 347—349.

Боголюбленский монастырь 405.

Богуслав, Богуслай, князь 395, 396.

Богуслав-река, Богуслай-река 392, 393, 396.

Брынские леса 261, 262, 490.

Брянские леса 465.

Бурушко (конь Дюка), косматый, Бурушко-косматушко 237—241.

Буслай, старинный дед 246.

Буслав-река, Буслай-река 392, 394.

Бутман, Бутман Иванович 163, 168, 169, 171, 172.

Буян-остров 158.

Быкето́вец-град 126.

Ванька, Ваня (товарищ Васьки горькой пьяницы) 312.

Ванька, енеральский сын 277, 280, 281.

Ванька, сын крестьянский 277.

Вадихматей, Вадихметий Иванович 484—482.

Вадихматьева племяненка 481, 482.

Васенька Окулович, Акулович, Васенька, прекрасный 93, 94, 105—108, 113, Васенька Попович 93.

Василий, Васильюшко, роду крестьянского 71.

Василий, Васенька, Васильюшка, Васильюшко, Буслаев, Буслаевич, Буславьевич 57, 63, 64, 163, 164, 244—250, Васька 245, 249.

Васильюшко Богуслаевич 277, 282, 284.

Василий Долгополой, Василий, Васька 222.

Василий Захаров, Захарович, вор Захаров, вор Захарович, Василий, Васенька, Васька 65, 66.

Василий Касемир, Касемиров, Касимиров, Касимирович, Василий, Васильюшко, Васька 98, 188—194.

Василий турецкий 234, 235.

Василиска, Василиста, Вахрамеевна 427—429.

Васька горька пьяница, Василий Иванович 308, 310—314.

Васька Торокашков, Торокашкин сын Заморенин, Торокашков 362—366, 368.

Васька Черный (зять царя Идолища), Васька 461, 462.

Вархамеище, Вархамеишшо, Вахрамей, Вахрамеев, Вахрамеишшо, Ворхамеишшо, Вохрамеишшо, царище, поганой царишшо, царь, 311, 314, 330, 331, 333—335, 427, 449, 452, 463.

Вахрамеевский город 426.

Вахрамеевское царство 427, 429.

Вельхоминский, Верхоминьский, король 294, 295, 324—326.

Владимир, Владимир-князь, Владимер, Володимер, Владымир, Владымер, Владимир-свет, стольний, стольно-киевский, славный князь, славнокиевский, свято-киевский, славностольский, ласковый, ласков князь, ласковое солнце, солнце, солнышко, красно солнышко, батюшко, наш батюшка, великий князь, русский князь 49—51, 55—57, 59, 65—68, 76—79, 82, 83, 86, 89, 91, 94, 95, 98, 100, 104, 108—111, 113, 117—120, 122, 124, 144, 152, 155, 163, 169, 170, 172, 175—177, 179, 180, 188—190, 194—196, 211, 212, 214, 218, 220, 221, 225—235, 237, 238, 240, 241, 252, 261, 264, 265, 273—276, 279, 281, 287, 289—291, 293, 294, 297, 298, 301—303, 308—314, 316—328, 330, 334—348, 351, 357—360, 362, 401—403, 405, 406, 408—415, 420—422, 426, 436, 440, 441, 443, 444, 447, 448, 455—457, 461, 463, 466—469, 471, 472, 487, 491—493, Владимер Святослаевич, Владимер-князь Святослаевич, красно солнышко, великий князь 211, 261, 264, 265, 273—276, 278, 279, 281, 287, 291, 293, 294, 298, 301, 302, 309—316, 318—323, 326, 327, 337, 339—342, 346, 347, 351, 358—360, Владимир-царь 163. См. Ладимир.

Владимирка, матушка (мать Дюка) 69; мамка (мать Сокольника) 70, 74.

Волга, матушка, мать, Волга-матушка 63, 90, 113, 126, 127, 157.

Волхов, матушка 56, 57, 116.

Волхов мост 245—247.

Вольга (богатырь) 143.

Воронеюшко (конь купца морянина) 388.

Вохлынские моря 136.

Гаврилушка, Гаврилушко Долгополой 277, 280, 281.

Галича, малая 236, 238, 241.

Глеб Володьевич 352—356.

Голубанушко (конь Михайлушка Егнатьевича) 277, 278.

Голубенная книга 100.

Гришка Долгополый 456.

Грубиянишшо, царишшо 309, 313, 314.

Добрынина жена 173, 174.

Добрынина матушка 174, 410.

Добрыниха (жена Добрыни) 489.

Добрынюшка 53—55, 71, 72, 101—104, 129, 138, 145—148, 159, 160, 165, 166, 175, 185—189, 193, 194, 196, 198, 199, 213, 222, 227—230, 232, 233, 238, 239, 253, 254, 267, 273—276, 284, 285, 287—300, 303, 307, 319, 411, 412, 435, 436, 437—439, 458—460, 488—489, сын купеческий 72, Микитич, Никитич, Никитин сын, 52, 98, 101—104, 120, 138, 148, 159, 165, 175, 188, 190, 192, 193, 198—200, 208, 213, 227, 229, 232, 238, 254, 266—269, 273, 274, 282, 285, 286, 288, 292—300, 303, 305, 306, 308, 318, 342, 411, 412, 436, 456, 458—460, 468, 469, 488, 489, сын Никитьевич 229, удалой 198, млад 175, 197, 198, 223, 227, 229—234, 236, 239, 266, 267, 274—277, 283, 284—291, 293, 294, 299, 300, 303—305, 307, 319, 320, 327, 408—412, 434—439, 440, 468, 469, 491—493, блад 144, 174, могуч русский богатырь 408.

Добрыня 53, 54, 67, 68, 118, 120, 129, 135, 138, 139, 144—148, 154, 155, 159, 160, 165, 166, 173—175, 188, 192, 194, 196—198, 208, 212—214, 222, 227—234, 252, 254, 267, 291, 297, 298, 303, 411, 435, 460, 488—490, Микитич, Никитич, Никитин сын 52—55, 67, 68, 98, 99, 115, 118, 129, 215, 222, 295, 437, 441, 466, 467, 490, млад 470, Добрынька Микитич 186.

Долгорукий-князь 95.

Домна Фалилеевна, Домнушка Фалилеевна 374—377, 400—402.

Домнина, Домнушкина родная матушка 375, 376.

Днепр-река, Днепра-река 58, 226, 227.

Дунай, Дунаюшко, Дунай Иванович, Дунаюшко Иванович 108—110, 176, 196, 277, 282, 283, 322—326, 421—426, 441. См. Здунай.

Дунай, речка быстрая, Дунай-река 317, 341, 435.

Дюк, Дюк Степанович 57, 59, 103, 104, 121, 122, 214, 215, 236—241, 337, 338, 343—346, 412—414, 468, 469, боярин, молодой боярин 336, 338, 341, 342, 413, 414, молодой, младой 87, 88, добрый молодец 338, могучий богатырь 57.

Дюкова калачница, нянюшка 239, 240, 336, 337, 469.

Дюкова кухарочка 468.

Дюкова матушка 239, 240, 336, 337, 468, 469.

Дюково именьице 414, 468.

Дюковы караульшички, привратнички, придворнички, рукомойницы 344, 345.

Евпраксия, княгиня-мать 128. См. Апраксенья, Опраксея.

Елена Костентиновна (мать Дюка) 336—338, 340—346.

Еленский стих 42, 467.

Елисей-река, матка 91.

Ерусалим, город 362, 363, 365.

Еруслан, Еруслан Лазаревич 426, 427, 429.

Епестенья Яковлевна (мать Ильи Муромца) 257, 261, 304, 305. См. Апистенья, Пестенья.

Ефимово царство 116.

Ефросинья, Ефросинья Семеновна (дочь короля Лихоминского) 176, 177.

Забава Путятисня (племянница князя Владимира) 286—291, 414. См. Путятична.

Задонецкая земля 472.

Задонский король, Задонский князь 422, 425, 441—443, 449.

Задонское царство 422.

Здунай сын Иванович 326. См. Дунай.

Златыгорка, Золотыгорка 64, 86, 141, 182, 183.

Золотая Орда 214, 215.

Иван Горденович, Иван, Иванушка, Иванушко, Горденович, Годинович 194—202, 282, 447—453, 463, 465, Иванова участь 451.

Иванушко Гоненович 277, 283, 284.

Иван Микульевич, Викульевич, царь, прекрасный царь, прекрасный 362, 363, 365—368.

Иван Семенович, князь 64, 65.

Иван Тимофевич, Тимофеевич, Тимофеев сын, Иван (отец Ильи Муромца) 142, 143, 149, 257, 258, 260, 261, 304—306, 405, 406, 408, 465, 485, боярин 257, крестьянин 406, свет 148, 259.

Иван Сокольничек, Иванушка Соколик, Сокольник, Сокольничек, 101, 102. См. Сокольник.

Иванище (калика перехожая) 211.

Иванская заря 406, роса 260.

Идойло, Идойло Идойлович, Идойлушка, 234—236. См. Издолище.

Идолище, Идолишшо, царище, поганое, проклятое, проклятое чудишшо 76, 77, 83, 84, 211, 325, 326, 407, 409, 410, 422—424, 449—453, 455—457, 461—464, 466, немецкое 75, 76. См. Издолище.

Издолище, поганое 97, 99, 136, 137, 236. См. Идойло, Идолище.

Ильинская заря 406, роса 260.

Ильевич 463.

Илья, Илия, Илья Муромец, Муровец, Мурович 47—52, 68, 71—86, 98, 99, 101, 102, 115, 124—126, 136, 141—144, 149, 164, 173, 174, 183, 184, 202, 203, 207—212, 215, 216, 218, 219, 222—225, 238, 239, 253—275, 279, 280, 282—284, 295, 303—308, 318, 358, 360, 361, 399, 400, 405—408, 416, 419, 420, 460—462, 465, 467, 470, 472, 490—492, Иванович, сын Иванович, свет Иванович, свет Муромец, 143, 149, 202, 216, 218, 219, 222—226, 239, 258—275, 279, 280, 282, 283, 304—306, 308, 318, 406, 407, 416, 490—492, старый казак 47—49, 51, 52, 68, 70—74, 77—80, 84—86, 91, 94, 101, 102, 118, 124, 126, 136, 137, 139, 141, 142, 152, 154—156, 158, 162, 175, 199, 233, 234, 253, 254, 256, 434, 435, 456, 458—470, богатырь, русский сильный богатырь, богатырь пресильный, могучий богатырь, русский могучий славный богатырь 49, 266, 271, 277, 304, 416, надежный 50, первостольный 148, старый богатырь, старая стареньшина, старо́й, старый-седатый 174, 183—185, 190, 196, 199, 266, 268, 273, 275, 304, 318, 360, 455, Илейка, Илейко, Илеюшка, Илеюшко, Ильюшенька, Ильюшечка 136, 139, 141, 143, 202, 203, 216—219, 224, 266, 267, 456—458, 460, 462, 465, 466, 485—487, 495, 496, добрый молодец 457, Муромец, Иванович 143, 144, 216, 218, 220, 238, 455—458, 461, 467, Илеюшкина участь 458, 460, Илейко-седун 487, Илья, Илеюшка-на-седуха 485, 486.

Индейская, Индийская земля 64, 124.

Индея, Индия, Индига, богатая, именитая, славная 336—338, 340—345, 412—414, 468, 469.

Иордан-река 405.

Искудра, дочь Малютина 120.

Казарушка, Казарушко, Козарушка, Петрович, млад 368—373, 441, 442.

Кайманов, царь 193. См. Батуй.

Казань, славный город 126, 144, 148, 185.

Калин-царь 211, 212.

Камское (местность) 455, 461.

Камское побоишшо 275, 276, 278, 455, 457, 458.

Карачагово, Карачегово, Карачарово, Качарово, Корочаево, село 142, 152, 216, 220, 264, 304, 405, 408, 465, 466, 485, 490, 492, Качарово, деревня 257.

Карачанов, город 64.

Каспийское море, морюшко 127.

Кащей бессмертный 432.

Катерина, княгиня, молода княгиня 417, 418, 429, 476, 477, молода жена 430.

Катеринушка (княгиня пятнадцати лет) 251.

Киев, Киев-град, Киев-город, славный, стольный, красен, красный 49—52, 56, 62, 67, 69, 71, 76, 78, 82, 83, 86, 88, 97—100, 108, 111, 112, 115—117, 121, 122, 124, 132, 134, 136, 139, 142, 144, 150, 152, 157, 158, 164, 169, 176, 177, 179, 194, 202, 208, 211—215, 218, 219, 221, 225—229, 231, 234, 236—238, 252, 253, 261—264, 273, 276, 278, 279, 281, 282, 284, 286, 289, 290, 308, 309, 312—314, 317, 318, 320, 321, 323, 325—328, 330, 331, 333—343, 357, 360, 383, 384, 387—389, 403, 406, 408, 411, 413, 414, 423—426, 432—434, 436, 443, 448, 453, 455, 457, 458, 461, 462, 464—469, 477, 479, 487, 490, 491.

Кирпищик (зять Курзина-царя) 157.

Киршак, Киршык (зять Скурлы-царя) 77, 78, 91, 97, 99.

Ковшик, Коншик, Конщик (любимый сын Скурлы-царя) 91, 97, 98.

Колмбриголка (мать Сокольника) 182, 183.

Концырь, город 270, 352—354, 356.

Корела, пребогатая 86, 88, 236.

Корела-река 326.

Коромыслов, город 368, 369.

Костя (товарищ Васьки горькой пьяницы) 312.

Костя Новота́рженин 246.

Кудревянко, царь, немилостливый, собака-царь 281—284.

Кули́ково поле, поле чистое 158, 361.

Курвин-царь Смородина 157.

Ладимер, князь 309. См. Владимир.

Лазарь, Лазарь Ерусланович, могучий богатырь 428.

Латырь, камешек 141, камень 399.

Лебедь Белая 348, 349.

Леванидов крест 219.

Ледовитый крест 442.

Ледовитый океан 47, 136.

Литва поганая, проклята́я, неверная земля 294, 321—324, 328, 409, 410. Литовская земля 128.

Лиховатый, Лиховитый, князь 109, 110.

Лихоминский, Лехоминский, король321—324.

Лука Петрович (богатырь) 155.

Лука Степанович, Лука 203—207.

Ляхово 97, 100, 178, 294.

Малюта-князь 170.

Малютова жена 170.

Мамельфа Александровна (мать Дюка) 237, 241.

Мамельфа Тимофеевна (мать Василия Буслаева), честна вдова, свет 244, 245, 247—249.

Маремьяна Федоровна, Маремьяна, Маремьянушка (невеста Ивана Горденовича) 196—201.

Маринка, Маринка-волшебница 89, 90, 213.

Маринка Кандальевка, Кандальевна 270, 352—356.

Маринка, лебедь белая (жена Соло́мана) 105, 106, 108.

Маринка Чусова́ вдова, Марина, Маринка 61, 62, 131, 132, 134, 135. Маринкин терем 62, Маринкины окошка 63.

Марута, Марута Богуслаевна 391—397.

Марутина родна матушка 392—398.

Марфа Митревна 375, 376, 400, 401.

Марфида, молодая, княгиня, душечка 377—382, 402, 403, 418.

Марья Семеновна 102, 103.

Маслеево, озеро 116.

Матвей Петрович (богатырь) 155.

Микита, Микитушка, Микулич, Романович (отец Добрыни) 148, 185, 186, 434. См. Никита.

Микитич 174. См. Добрынюшка, Добрыня.

Микитушка Залешанин 273—275. См. Никитушка.

Микулушко (богатырь) 461.

Милитрисские острова 315, 390—392.

Митрей Митревич, Митрей, Митреянович, князь 374—377, 401, 402.

Митрей, Митреянович, Митрий Митриянович (король Литвы) 328—333.

Михайло, князь 377—382, 402, 403, 416—419, 429, 476, 477, славнозванной 429.

Михайло Михайло́вич, Михайлушко Михайло́вич, Михайлушко (атаман сорока калик) 442—445, 467.

Михайлушко Егнатьевич (богатырь) 277, 278.

Мишка Торопанец, Торопанишка, Торопанюшка, Турупанишка 115, 159, 165, 208.

Москва, каменна́я 118, 352—357, 389, 390, славная 448.

Муравленка, речка 143, 339.

Муров, город 216, 220, 257, 264, 304, 405, 408, 465, 466, славный 485, 490, стольный 492.

Муромец, старый атаман 267, 494. См. Илья.

Настасья Микулишна, Микулисня, Никулична, Никулишна, Никулисня (жена Добрыни) 67, 68, 213, 214, 228—231, 233, 291—299, 301, 302, 410—412.

Настаси́я-королевисня, Настасья-королевична, королевисня, королеевна, Настасья (дочь короля Лихоминского, литовского) 322, 328, 330, 421, 425, 426, 472.

Настасья Митреяновна, Митрияновна, Настасья 329—336.

Настасья Петровна, Петровисня (сестра Казарушки) 368—374, Настасья, дочь княжевисня 370, 371.

Настасья Петровишна, Петровисня (сестра Петровичей-Сбродовичей) 415, 416.

Нижняя Малая Галица, Нижня Галица 86—88, 116.

Нева-река 87, 90, 123.

Неверия поганая, татарская 371—373, 383.

Непр-река, Непрь, речка быстрая 281, 283, 318, 319.

Непреськие пороги 281.

Никита, Никитушка, Иванович, Романович (отец Добрыни) 129, 138, 144, 288, 303, 304, 459, 462. См. Микита.

Никитушка Залешанин 273, 274. См. Микитушка.

Нов-город, Новград, Ново-город, Новый город 111—113, 116, 242, 244, 246, 248, 429, 431.

Овдотья, Овдотия вдова Блудова 61, 62, 131—134.

Овдотьюшка, Овдотья, белая лебедь 463, 464. См. Авдотьюшка.

Ока-река 185—187.

Олеша, Олеша Попович, Олешенька Попович, Олешечка Попович 54, 55, 57, 58, 67, 68, 84, 87, 88, 98, 101, 102, 173—175, 189, 190, 192—194, 215, 235, 297, 299, 342, 357, 358, 360, 362, 410, 474, блад, млад 94, 175, 193, 235, 236, 470, бабий насмешник, просмешничек 54, 411, хвастливый 54, Олешенька Леонтьевич 357, Олексей 462. См. Алеша.

Омелфа Тимофеевна (мать Дюка) 89, 104, 214, 215, причестна́ вдова 89; Омелфа, Омельфа Тимофеевна (мать Добрыни), честна вдова 213, 284, 288, 289, 294, 298—301, 305—308; (мать Ставра) 111; (мать Скопина) 171. См. Амельфа.

Ондрей, князь девяноста лет, Ондреюшка, Ондреюшко 431, 432. См. Андрей.

Опраксея, Опраксея Семеновна (дочь короля Лиховитого) 109, 110, 472, Опраксея-королевая 467, Опраксенья-королевисня 401. См. Апраксенья.

Офимья Олександровна (мать Добрыни) 67, 68.

Офимья Федоровна (мать Дюка), честна вдова 56, 58.

Перемяка (богатырь) 277.

Перемякин племянничек 416.

Пересмяка (богатырь) 277.

Пересмякин племянничек 360, 361, 416.

Пересмятушка Васильевич (богатырь) 456.

Пересчёт (богатырь) 279, 280.

Пересчёта племянник 360, 361.

Пермякина служаночка 128.

Пермята, Пермятушка, Перемёт, Перемётушка, Перемятушка, сын Васильевич 60, 128, 129, 472, 475, Переметьев двор 472.

Переметьева племянница 473.

Пестенья, Питенья Яковлевна 261, 304. См. Апистенья, Епестенья.

Петр Коромыслов, князь 368, 369, 373, 374.

Петров день 59, 128.

Петровичи, Петровичи-Сбродовичи, братьица 357, 359—362, 415, 416, 469. См. Сбродовичи.

Петровская заря 406.

Петросьская роса 260.

Подольская земля 67.

Подсокольничок, младой, премладой, премладенькой 266—270. См. Сокольник, Иванушка Сокольничек.

Полкан другой (богатырь) 492.

Попович 174. См. Алеша, Олеша.

Потанюшка Хроменькой, Потанюшка, Потаня 98, 215, 245, 246, 249.

Поташенька 92, 94.

Почай-река, Пучай-река, Пучов-река, Пучай, речка быстрая 97, 100, 213, 215, 240, 284, 285, 295, 306, 316, 317, 436, 437, 442, 452, 459, 487, 488.

Псков 246.

Путятична 213. См. Забава.

Рахлинско царство 92.

Россиша Росшиби колпак (богатырь) 277.

Россиюшка, матушка 259, 470.

Ростов, Ростовский, город 128, 357.

Русь, святая 51, 54, 118, 218, 286, 304, 309, 325, 326, 329, 331, 334, 335, 366, 486.

Рябинка-река 214.

Рязань, город, славный город, Рязанюшка 129, 303—305, 434, 435, 459.

Савишна Чусавична 132, 134. См. Чавина Чусавишна.

Садко, Садо́к, купец богатый, богатый гость 116, 242—244, Садко Новгородский 295, Садков кораб 244.

Самари́я 483.

Самсон Колыбанов, Колыбанович, Колыванович, сын Колыбаев 115, 159, 276, 278—280, Самсон-богатырь Колыванович 492.

Саратовские горы 158.

Саратынское, Сорочинское, поле 97—100.

Сарачинская гора 222, 223, 225, 238.

Сарачинские, Сарачийские, Сорочинские горы 186, 187, 285—290.

Сбродовичи, Сбродовичи-Петровичи, братьица 277, 359, 415. См. Петровичи.

Свира́-река 56.

Святогор, Святогор-богатырь 143, 202, 203, 212, 224, 225, 277, 492.

Святослав, князь 394—396, (богатырь) 456.

Святослава Петровисня, Петровисня-Сбродовисня 359—361.

Святые горы 202, 203, 212.

Семен Лиховитый, Леховитый, Лиховинских, Семен 102, 117—119, 176, 177.

Семен Леховитый блад (богатырь, помощник Ильи Муромца) 94.

Семенушка (зять, сын Скурлат-царя) 100.

Сереюшко (конь Ильи Муромца) 406—408.

Сивушка-Бурушка (конь Дюка) 215.

Скопин, Иванович, сын Иванович 117, 120, 169—171.

Скурла-царь Смородович, Скурлат-царь, поганое Издолище 91, 97—100.

Смородина, Смородинка, реченька, речка, река 113, 127, 143, 465.

Сокольник, Сокольничек 85, 136—142, 160—162, 166, 167, 183, 208, 209, 212, 256, сын Иванович 182, Соколик, Соколушек, Соколушка, Соколюшек, Соколик-богатырь, Сокол 70, 73—75, 85, 253—256, Сокольничков конь 142. См. Иванушка Сокольничек, Подсокольничок.

Соловей Будимирович, Будимирович, Соловей, Соловьюшко 126—128.

Соловей, Соловей-разбойник, Соловей-разбойничек, Соловеюшко-разбойничек, Соловьюшка, Соловьюшко 48—50, 81, 125, 126, 143, 144, 150—152, 211, 216, 219—221, 262—265, 459, 465, 466, 490—493, Соловей-разбойник млад 496, Рахмантов, Рахмантович, Рахмантьевич, Рахматович, Рахматьевич, Рохматьевич 48, 50, 81, 82, 124—126, 144, 150—152, 262—265, Соловей Одихмантьев сын злодеюшка 219, Соловей-разбойник Будимирович 211.

Соловьиные дети 491, Соловьева молода жена 151, Соловьиное гнездо 143, 465, Соловьиный дом 144, свист 465, 466, Соловьевы палаты 465, 466.

Соло́ман, царь 92, 93, 105—107, 295, 362—368, царь премудрой 93, 94, Соломен, Соломенный, царь 105—108.

Солома́ниха, царица 362—368.

Софья Ивановна (мать Домны) 374, 375 (дочь Маруты Богуславны) 393, 394, 396, 397.

Спас со Пречистою (иконы) 491.

Ставр, Ставр Годинович, Ставёр Годинович 111—113.

Ставрова молода жена 112, 113.

Ставрова матушка 112, 113.

Сухан-богатырь, сын Дементьевич 492.

Сухман, Сухматей, Сухматий, Сухматьюшка, Одихмантьевич, Сухматьевич 225—227, 315—319.

Сухман-река, Сухман, речка быстрая 227, 317, 319.

Таракашка-купец, Таракашко, Таракашкин, купец Заморинян, сын Заморенин 105, 106, 108, 362.

Троица, вешний праздничек, праздник 474, 485.

Тугарин, злой, собака 179.

Туис, город 91, 94.

Турецкая земля 204, 234.

Турция неверная 390, 393, 395.

Угорьская земля 67.

Уральское (местность) 461.

Фавор-гора 249.

Фатен, Фатенко, Фатенушко, Фатинушко 61—63, 131—135. См. Хотей.

Федор Чернигский, царь 196. См. Чернигский.

Хвалынское море 242—244, 315, 352, 353, 477, 480.

Хотей, Хотеюшко, Блудович 346, 348—351, Хотеишшо, Хотеищо 348, 350.

Христос 149, 211.

Царь-град 362, 365, 366, 368, 391, 394, 397, 398, 401, славный 398.

Чавина Чусавична 61, 63. См. Савишна, Чаясня.

Часова́ жена 347—352.

Чахово 294.

Чаясня Часовисня 348—352. См. Чавина.

Чернигов, город, Чернигов-град 143, 211, 215, 219, 231, 240, 345, 434, 448, 466, 469.

Чернигский, царь 196, 197. См. Федор.

Черное море 281.

Чурила, Чурило, Чурилушка, Чурилушко, Пленкович, Бладопленкович, Младопленкович, Бладокленкович 59, 60, 123, 128, 129, 215, 237, 238, 240, 241, 277, 472—475, 481, 482, Никитич 122, 123, Чурилка 89, 95.

Шахово 90, 97, 100, 178.

Ярослав-город, Ярославь-город, 103, 104.

СЛОВАРЬ ОБЛАСТНЫХ И СТАРИННЫХ СЛОВ^[114]

А

ала́буш, ала́быш (дала ему по алабышу) — блин, здесь образно в значении шлепка. (Пч).

арлы́к — см. ярлык. (Пч).

асау́л — есаул, подручник военачальника. (Зб).

Б

баса́ (не ради басы, ради крепости) — красота, украшение. (Пч, Зб).

ба́ский (баско́ деревцо) — красивый. (Пч, Зб).

бат (поблек, бат, светел месяц) — говорят. (Пч).

баять — говорить. (Пч).

безвреме́ньице (она чуяла над городом несчастьице, велико чудо, безвреме́ньице) — невзгода, беда. (Пч).

белоя́ровый (он кормил пшеницей белояровой) — светлый, отборный. Постоянный эпитет пшена и пшеницы в былинах, означающий высокое качество. (Пч, Зб).

берле́ты (золоты-ти берлеты стал показывать) — вместо браслеты (?). (Зб).

бесе́да (ушла к соседу во беседу) — посиделки, вечеринка. (Зб).

блад (Олешенька Попович блад) — млад. (Пч).

бра́га (брал скоро брагу в свои белы́ руки́) — здесь вместо чара. (Пч).

бра́ный (по скатерткам шитым, бранныим) — узорчатый. (Пч).

брасуме́нский (копье брасуменское) — см. бурзамецкий (дальнейшее искажение). (Зб).

браты́ня (принесли братыни рожков семьдесят) — стопа или ковш для напитков. (Пч).

бронь (бронь позолочена для коня) — воинский доспех. (Пч).

буёвый (палица буё́вая) — боевой. (Пч, Зб).

бу́на (у старого есть у меня одна буна-бунушка) — вместо гу́на, ветхая одежда, рубище. (Пч).

буржуме́цкий (копье буржумецкое) — см. бурзомецкий. (Пч).

бурзоме́цкий — вместо мурзамецкий от слова мурза — татарский, восточный. (Пч).

бурна́щатый (лисица бурнащатая) — бурнастый, рыжий. (Пч).

В

ва́женный (принесли быка челого ва́женного) — увесистый, тяжелый от ва́га — тяжесть, вес. (Зб).

валья́жный (шубочка... в пятьдесят пуговок вальяжныих) — литой, чеканный. (Пч).

варо́ванный, воро́ванный (а перьву петелку да делай ты воровану) — смоченный варом, вареной смолой. (Зб).

веко́м (как веко́м-то Марфа Митревна меня не омманивала) — никогда. (Зб).

верстна́ (не тебе верстна́) — ровня. (Зб).

ве́рхник, ве́рхничек — сарафан (Зб).

ве́снуть (над кроватью прямо ве́сли спицьки же) — висеть. (Зб).

весь (проходила про Добрынюшку весь до Киева) — весть. (Зб).

ветробу́есто крылечко — открытое ветрам. (Зб).

вмистя́, вмистя́х — вместе. (Пч).

волоча́щий (собака волочаща) — бродячий, бездомный. (Пч).

воскуя́ровы свечи — из чистого, белого воска. (Зб).

во́тчина (место не по вотчины) — отчество, род. (Зб).

в препо́рцию (приказывает всё привести в препорцию) — так, как следует, соответственно необходимости (искажение слова «пропорция»). (Зб).

вси́ма́ (и поехали мы всима́) — все вместе. (Зб).

в таю́ (я у твоей маменьки жил в таю три месяца) — по объяснению исполнителя — тайком; тай — тайбола, тайга. (Пч).

втунови (зачиналсе ле втунови испочестен пир) — опять, снова.(Пч).

вы́брать в уско́к (больши моря в ускок выбрал) — перескочить. (Пч).

выгаля́ться (и над нами бы бояра все выгаляются) — издеваться. (Пч).

выга́нивать (выга́нивай свое войско на то поле Сорочинское) — выгонять, выводить. (Пч).

вы́кратить (широки Печоры хвостом не выкрати) — взять за один раз, за один взмах, от кра́та — раз. (Пч).

вы́курнуть (к бережку крутому же выкурнул) — вынырнуть. (Зб).

вы́слуга (не вы́слуга богатырская) — заслуга. (Пч).

вышиба́ться из речей (...едешь, похваляешься, из речей да вышибаешься) — говорить лишнее, заговариваться. (Пч).

вычи́тывать (тут всех по имени не вычитать) — в значении перечислять. (Пч).

Г

ги́рня, ги́рнюшка (из гирни вон пошел) — вместо гриня, см. гридня. (Зб).

глы́зка, глы́за (брали... глы́зку снежку белого) — ком. (Зб).

голь (голь кабацкая) — голытьба, беднота. (Пч).

гости́ный (гостиные кони) — купеческий. (Зб).

гость (торговый) — купец. (Зб).

гра́биться (эти мужички стали за его грабитьсе) — хвататься. (Пч).

грести́ (а нижню корочку под стол гребет) — сгребать, сбрасывать. (Пч).

гри́венка (а Владимир-князь по гривенке похаживает) — см. гри́дня. (Зб).

гри́дня, гри́ня (заходил во гриню да княженецкую) — покой, приемная в княжеских палатах. (Пч, Зб).

гри́ны (гри́ны княженейские) — см. гри́дня. (Зб).

грит (заходи, грит, ты в дом...) — говорит. (Пч).

громи́ть (что это зучит-громит да мать сыра земля) — в значении греметь. (Пч).

гря́дочка 1) (как цветно-то платьице на грядочке) — жердь, установленная из стены в стену для вешания одежды; 2) перекладина. (Пч, Зб).

гу́на, гу́нушка — ветхая одежда, рубище. (Пч).

Д

де́динка, де́денка (молода Вадихметьева племяненка выбегала она к своей дединке) — жена дяди. (Зб).

дел, дель (ише стали вони же дел делить) — пай, паевой дележ добычи. (Зб).

добре́ (городом назвать, так мал добре́) — очень. (Пч).

догону́ть — догадаться. (Пч).

доложи́ться (у свекровушки молодка да доложиласе) — просить разрешения. (Пч).

доло́нь (на одну долонь посадят, другой долонью придавят) — ладонь. (Пч, Зб).

досе́ль — прежде, до сего времени, давно. (Пч).

доспе́ть (доспела ему ход подземельный) — сделать. (Пч).

дровоко́льная палка (палка ты дровоко́льная!) — деревянный клин, который вбивается в большое полено, чтобы легче было его расколоть. Здесь употреблено как бранное слово. (Зб).

Е

единоро́дный — один по рождению, единственный сын. (Зб).

е́нный (ты не енного словечка не утаивай) — один. (Пч).

епанча́ — широкий безрукавый плащ. (Пч).

ё́рник (разве мы этим мы да ёрником похвастам всё) — беспутный человек, беспутство. (Зб).

Ж

жара́вый, жаро́вый (на середке стояло жарово баско деревцо) — высокий, стройный. (Пч).

жгать (селитру жгали да на белы́х грудя́х) — жечь. (Зб).

живо́т 1) (давайте грамоты писать по животы да по домам) — имущество; 2) (с животом его да разлучить хотят) — жизнь. (Пч).

же́ребей (вышибли у саблей по же́ребью) — кусочек, отрубочек, отрезок. (Зб).

З

за беду́ ста́ло (па́ло) — показалось обидным, оскорбительным. (Пч, Зб).

забуду́щий (ты ставай-ко... от крепка сна да забудушшого) — беззаботный; приносящий забытье. (Зб).

за́ведь (в заведи его рука до остояласе) — сочление руки между кистью и предплечьем. (Пч).

завиду́ стало — стало завидно. (Пч).

загово́рная дружина — вместо сговорная — сговоренная, с которой заключено условие. (Пч).

задво́ренка (бабушка-задворенка) — живущая в задворне, задней улице деревни. (Зб).

залега́ть (как залегла та дороженька) — заглохнуть, быть покинутым. (Зб).

зале́чь (а залег ту дороженьку Соловей-разбойник) — сделать залеглым, заглохлым. (Зб).

замчё́ный (они сорвали двери замченые) — запертый на замок. (Пч).

замызга́ть (замызгал тут собака да по-собачьему) — залаять, завыть. (Пч).

запа́сть (прямоезжая дорожечка ...запала) — заглохнуть (Пч).

заруче́бная невеста — обрученная (заруче́нье — благословение накануне венчания). (Зб).

за́стол (один молодец по за́столу ходит) — место за столом. (Пч).

застоя́ться (рука в локти застоялася) — остановиться, задержаться. (Пч).

засыла́ться (людьми засылатися) — посылать сватов; посылать для соглашения сделки. (Пч).

зауго́лыш, зауго́льный (а ты найденный зауголыш на улици) — внебрачно рожденный. (Зб).

за́хлевье — место за хлевом. (Зб).

захлы́нчивый (уж ты старая собака захлынчива) — готовый на обман(?). (Пч).

захря́статься (мое дитя верно захвастался, захвастался да захрястался) — чрезмерно хвастать. (Пч).

здра́во (уж он здраво едет да леса́ темные) — в значении удачно, беспрепятственно. (Зб).

зя́ться (зяли́сь они за работушку) — взяться. (Пч).

зерка́льское седелышко — вместо черкальское, черкасское, черкесское. (Пч).

зерка́льчатый (оседлал седёлышком зеркальчатым) — см. зеркальское. (Пч).

зия́ть (стены огнем зияют) — сиять, блестеть. (Пч).

злой (зла поленица удалая) — в значении ретивый, ловкий. (Пч).

зла́слый (зласлыми перснями приобрякиват) — золотой. (Пч).

зучи́ть (что это зучит-громит мать сыра земля) — звучать, от зук — звук. (Пч).

И

и́же — который. (Зб).

извиха́ться, извихляться (у копей ручки извихалися) — изогнуться. (Пч).

изво́тчина (и как тя зовут... по имени и по извотчины) — отчество. (Пч).

изгиля́ться — см. выгаляться. (Пч).

издава́ться (вот не каждому женитьба да издава́ется) — удаваться. (Зб).

изможе́нье (чувствую, как изможенье есть) — восстановление силы, от измочь — перемогать, осиливать. (Пч).

изъезжа́ться (да разве старой над тобой да изъезжаетце) — издеваться. (Зб).

искита́ться 1) (над калачиком сидишь, искитаешься) — глумиться; 2) (будто дикая собака да искитаетсе) — бродить, шататься. (Пч).

и́скопыть (ископыть велика показалась ему) — яма от удара копытом или ком земли из-под копыта. (Пч).

испо́д (он по лесенкам спускался всё в испод же он) — подземелье, погреб, подвал. (Зб).

испросе́чь (испросе́кли мы всю силу неверную) — повыбить, повырубить. (Зб).

К

каза́ться (а ему этто пуще кажется) — нравиться, хотеться. (Пч).

калёный (стрелочка каленая) — закаленный. (Пч, Зб).

кали́ка (калика перехожая) — странник, паломник. (Пч, Зб).

ка́мка, камка́ (две подушецки хрущеной камка) — шелковая цветная ткань с узорами. (Пч).

камышник (как ушли они в камышницьки) — разбойник. (Зб).

кана́ться, кона́ться (стала змеюшка взвиватисе, стала Добрынюшке конатисе) — просить, умолять. (Пч).

кина́ть (он бросал их, кинал да сколько мог же всё) — кидать. (Зб).

кисо́вый (кроваточка кисовая) — вместо тисовый, из дерева тиса. (Зб).

клесну́ть (он ей клесну́л по шшоки) — хлестнуть, ударить. (Зб).

кляня́ться — заклинаться, зарекаться (?). (Пч).

кобы́лочки — петли между двух поперечных жердочек для поднимания нитей основы в ткацком станке. (Зб).

ковча́г (ковчаг да со живой водой) — вместо ковчег, кованый сосуд. (Зб).

копе́льцы, копе́тца (тут ткнулись они копельцами бурзамецкими) — копья. (Пч).

короли́ца (собиралося... сорок королей с королицами) — королева. (Пч).

коси́ца (ясны очи тянуть косицями) — висок. (Зб).

коси́счатый (двери косисцаты, косисцато окошечко) — косящатый, сделанный из деревянных косяков или с косяками. (Пч, Зб).

кося́вчатый (крылечко косявчато) — см. косисчатый. (Пч).

кошелё́к (на кошелёк идет да сказки сказыват) — часть корабля (?). (Пч).

красе́нца (сидела-то Авдотьюшка да за красеньцами) — кро́сна, ткацкий станок. (Зб).

кресто́вый брат — названный брат, поменявшийся тельным крестом. (Зб).

кружа́ло — питейный дом, кабак. (Пч).

курева́ (только видели курева́ в поли стоит) — дым, пыль от поднимаемого на воздух песка или сухой земли. (Пч, Зб).

кычи́жища (ноги его как больши кычижища) — кичига, молотило, заменяющее цеп и имеющее вид выгнутой палки с плоским концом. (Пч).

кычи́канье (не слыхал ты сорочьего кычи́канья) — от кык — крик. (Пч).

Л

ла́да — супруг, супруга. (Зб).

ла́дить (золотой казной выкупать мужа ладит) — в значении хотеть, намереваться. (Пч).

ла́диться (не хочу с ней ладиться) — мириться, уговариваться. (Пч).

ла́стенья (сырой дуб тут на ластенья рассыпался) — лоскутья, осколки. (Пч).

ле́жня — спальня. (Пч).

лепета́ (лепета у ей в лици да перемениласе) — лепота́, т. е. красота, здесь в значении румянец. (Зб).

ле́тний (на летней стороне завидел лужки зеленые) — южный. (Пч).

ле́тник — женская верхняя легкая одежда.

ли́пиный (о втору ты петелку мне делай ли́пину) — из луба, лыка. (Зб).

ля́га (холмы ронял да ляги спалкивал) — яма с водой, колдобина, болото. (Пч).

ляга́ться (он лягаетсе на коне, как худа ворона) — качаться, вихляться. (Пч).

М

мане́жно (с ноги на ногу манежно переступывал) — манерно, жеманно. (Зб).

ма́рево (нападут жары-ма́ревы) — знойный мглистый воздух. (Пч).

ма́ры (повели его на ти мары, на лисеньки) — бугор, насыпь, ступеньки. (Пч, Зб).

мета́ть (не мечи нас бедных сиротинушек) — в значении бросать, покидать. (Зб).

младо́е яблоко (привезти-то живой воды, младых яблоков) — в значении молодильное, возвращающее молодость. (Зб).

мо́лье (тут не спрашивал ее он мо́льята) — моление, просьба. (Зб).

мост (а уж мосты́-ти насланы хорошие, а и как разос[т]ланы-ти ковры-сукна заморские) — в значении мостков, дощатой панели. (Зб).

мура́вленка (печка муравленка) — полированная, покрытая глазурью. (Пч, Зб).

Н

наби́лочки — две досчатые грядки, в которые вставляется бедро в ткацком станке. (Зб).

набозы́ковый (коровка набозы́кова) — старый, от базы́га — старый хрыч. (Пч).

на во́злете (да он будет на во́злете) — на возрасте. (Пч).

на во́зности (как и стала на во́зности, как роди́ла сына милого) — пришло время родить. (Пч).

нагре́зить (каку ведь мы обиду что загре́зили) — набедокурить, напроказить. (Пч).

наде́йный (оборона была надейная) — надежный. (Пч).

надре́зы (золотыми нумерами надрезы надрезаны) — метки; надрезанное место. (Пч).

на́зим (он стоит у меня зарошшен полуколен в назиму) — назём, навоз. (Зб).

наи́грышки (по наи́грышкам Добрынюшка Никитич) — инструментальная мелодия. (Зб).

нака́зывать (наказу́ет князь Михайло своей маменьке родною) — давать наказ, делать распоряжение. (Зб).

нако́н (дай мне поиграть во перво́й нако́н) — раз, прием. (Пч, Зб).

нало́жная жена — незаконная. (Зб).

налу́шен (не вымать из налушна тугой лук) — чехол для лука. (Зб).

напи́вки (из каждого рожка разные напивки бежат) — напитки. (Пч).

напроку́чить (ай видно наскучила я тебе да напрокучила) — надоесть. (Зб).

на прочи́те (на прочите листики малиновы) — вместо на прочи́ке — в стадии распускания. (Пч).

напу́с (напу́с даю) — см. напу́ск. (Пч).

напу́ск (напу́ском смел) — натиск. (Пч, Зб).

напуска́ть (теперь ты на меня напускать стал) — в значении нападать. (Зб).

наса́дочка (по насадочкам извихлялисе) — место, где металлический конец копья прикрепляется к пике; у сабли имеется в виду рукоять. (Пч).

насе́духа (што был-то Илеюшка наседуха) — сидень, безногий. (Зб).

нать (до трех раз натъ петь) — надо, сокращенное надоть. (Зб).

нахва́лище — бахвал, хвастун. (Пч).

небылы́е слова (а небылыма словами похваляется) — выдумка, ложь, несбыточное. (Пч, Зб).

невзго́душка (она чует над городом невзгодушку) — несчастье, беда. (Пч, Зб).

незави́дь (незави́дь где потеряет свою буйну голову) — вместо заневедь, невзначай, по неведению.(Пч).

неоте́чливый — см. неочестливый. (Пч).

неоче́стливый (Алеша роду невежливого, неочестливого) — не умеющий воздать честь, неучтивый, необходительный. (Пч).

несуря́дливый (во хмелю-ту сам детина несурядливой) — задирчивый. (Пч).

нет (вы пустым нетом всё же хвастаете) — нечто, вовсе не существующее, пустым нетом — попусту, зря. (Зб).

неща́рбленный (про саблю) — без щербин, незазубренный. (Пч).

ново́й — иной, другой. (Зб).

О

обзадо́риться (на то мужики пуще обзадорились) — прельститься. (Пч).

обля́сить (а и они обля́сили премла́дого царевиця) — улестить, уговорить хитростью, лестью. (Зб).

обноси́ть (вот беда! как обноси́ла-то его) — ругать, оскорблять. (Зб).

ободве́рина (вырывали тогды двери с ободверинами) — притолока или косяки у двери. (Зб).

одина́кий — единственный. (Пч, Зб).

окати́ться (права нога да окатилась) — поскользнуться. (Пч).

обре́з (и он поставил ей... обрез большой) — половинка распиленной поперек бочки, кадка. (Зб).

ола́быш — см. ала́быш. (Пч).

олави́на (олавиной корова да подавиласе) — осадки от браги, пива, кваса. (Пч).

око́ленка (киньте ком бела́ снежка в околенку) — оконная рама. (Зб).

око́льний, око́льный (окольние столики, скамеечки) — находящиеся возле чего-нибудь. (Пч, Зб); (окольни рамы) — оконный. (Пч).

опочи́н (на руки сыпал да опочин держал) — отдых, сон. (Пч).

оси́стый (положь да бобров осистых) — с мехом, имеющим высокую и густую ость. (Пч).

ослы́шаться (слуги не ослышались) — в значении ослушаться. (Зб).

о[с]та́ночки — то, что осталось. (Зб).

остоя́ться (рука да остояласе) — см. застояться. (Пч).

отга́нивать (не отганивай у мне Козарушка) — отгонять. (Зб).

отку́ль (откуль ты приехал) — откуда. (Пч).

отстоя́ться (отстоялася рука нынче во первый во раз) — вместо остояться. (Пч).

отя́пышек — тя́пыш, от тяпнуть — шлепнуть, ударить. (Пч).

очу́диться (тут калики перехожего не очу́дилось) — очутиться, оказаться. (Зб).

П

па́весть (ни вести нет, ни павести) — известие, молва, слух. (Пч).

па́дубок — дерево ясень. (Пч).

па́лица (ударились они палицами боевыми) — дубина. (Пч).

па́рный (не красивой он сам собой, очунь же мне не парной!) — такой же, подходящий. (Зб).

па́шина (вдова пашина) — вместо пашица — беднячка. (Пч).

переволо́чься (...не переволо́кся, так и зашел) — переодеться. (Пч).

перепа́сться (и Домнушка перепалася) — испугаться. (Зб).

перла́стая птица — вместо пернатая, перистая, в перьях. (Зб).

петье́-четье́ (не слыхать петья-четья церковного) — пение-чтение. (Зб).

пле́нка, пле́ночка — силок, петля для ловли птиц. (Пч).

победный (жаль в Киеве победных вдов) — несчастный, горемычный. (Зб).

повы́стружить (я тебе же, король, стругом повыстружу) — в значении угрозы расправиться. (Зб).

повы́правдать (он всих повы́правдал) — одержать верх в споре. (Пч).

пога́ленье (не отдай врагам на пога́ленье) — глумление. (Пч).

поги́нуть (сам-то ты поги́нул да и меня сгубил) — погибнуть. (Пч).

пого́да (хватила ее погода по дороге) — непогода, ненастье. (Пч, Зб).

погоди́ться (погодилися у царя люди придворные) — случиться. (Пч).

погони́ть (погонил он в чисто поле) — погнать коня, поехать. (Пч).

пова́лыша — холодная горница, строящаяся через сени против избы. (Зб).

подворо́тина (большая дочь подняла железную подворотину) — доска, которой заставляется отверстие под воротными затворами. (Зб).

подглубни́чный (смотрел в сторонушку подглубничную) — северо-западный. (Пч).

подле́тный (смотрел в сторону теплую подлетную) — южный. (Пч).

подобе́ничный (смотрел в сторону подобедничную) — юго-восточный. (Пч).

подоро́жник (во разбой ушли... во носьни́, денны да подорожнички) — грабитель на дорогах. (Зб).

подполу́ночный (смотрел в сторону подполу́ночну) — северо-восточный. (Пч).

подстего́ленка (застегивал у седла двенадцатую подстего́ленку) — застежка. (Пч).

подшело́нный (смотрел в сторону подшело́нную) — юго-западный. (Пч).

подыну́ться (ише вся сила поганая да подыну́ласе) — подниматься. (Зб).

позаво́н (позавон не подам, а иди в палату) — в значении вне дома. (Зб).

поки́ (поки́ за меня в замужесьво) — поди, ступай. (Зб).

покля́пый (он сутул, горбат да наперед покляп) — кривой, наклоненный в одну сторону. (Пч, Зб).

покры́ть (покрывал он всех попов, дьяков) — заглушить, превзойти в силе. (Пч).

полени́ца, поляни́ца (едет там поленица преудалая) — богатырь, богатырша. (Пч, Зб).

поло́н (лучшую ту силу в полон берет) — плен. (Пч).

поля́ковать (Добрыня-то ведь поляковать ездил) — ездить в поле воевать. (Зб).

поля́нка (она была полянка да преудалая) — в значении богатырша. (Пч).

помё́лышко (а помёлышки у ей шелковые) — помело для обметания печи перед посадкой хлеба. (Пч, Зб).

помету́ситься, помиту́ситься (а копья во сырой земле пометусились) — покривиться. (Зб).

поми́мочок — мимо. (Пч).

поотве́даться (мы с тобой да поотведаемся) — побороться. (Пч).

попла́хина (древенны [иконы] — на поплахины) — доска. (Пч).

попра́виться (ему старику не поправиться) — в значении управиться. (Пч, Зб).

по́прище (Почай-река была на два поприща) — путевая мера, около 20 верст. (Пч).

попыта́ться (попытаю-то я... с Идолишшом) — в значении попробовать справиться, одолеть. (Зб).

пора́то — очень. (Зб).

поро́ха, порошка, порошица (выпала порошка снегу белого) — рыхлый, молодой снег. (Пч, Зб).

постухмя́нная лошадь — наступчивая, рысистая.

пота́рзывать (стала змеюшка его да все потарзывать) — терзать, рвать на части. (Пч).

по́тничек — подстилка под седло. (Пч).

потре́бнишко (скинул с себя потребнишко) — самая необходимая одежда. (Пч).

потя́пуш, потя́пыш (вот дала ему потяпушу) — удар ладонью по телу, шлепок, от тяпнуть — ударить. (Пч).

поче́сен, поче́стен пир — почетный. (Пч, Зб).

походи́ть на спор (тут они стали на спор походить) — вступать в спор, спорить. (Пч).

пощерба́ться (сабли их да пощербалисе) — зазубриться. (Пч).

пра́вдаться (стали правдатьца — он всех повыправдал) — спорить. (Пч).

пра́виться (откуль правишься?) — отправляться. (Пч).

пре́м (прем царских окон поклоняитце) — перед. (Пч).

призагу́нуть (тут все на почесном призагунули) — замолчать. (Зб).

припра́ва богатырская — вооружение. (Пч).

присто́льник (пристольники были неочесливы) — 1) прислужник за столом; 2) застольник, сотрапезник. (Пч).

присту́почки (чьи сапожки у приступочки?) — доски, которые прибиваются с боку к печи, по ним лезут на печь. (Зб).

присты́гнуть (пристыгает-то морянина ноченька темная) — застигнуть. (Зб).

приторо́кать (он его приторокал ко стремени) — привязать, от торока́ — ремень или мешок для привязывания к седлу. (Пч).

приуто́рить дорожку (дорожки приуторены) — сделать торной, проложить тропу. (Зб).

прожи́точный (за хресьянина поди да за прожитосьнего) — зажиточный. (Зб).

прохолону́ть (у мня кушать нонце прохолонуло всё) — остыть. (Зб).

прочуне́ть (князь прочунел) — опомниться, прийти в себя. (Пч).

прочуха́риться (она прочухарилась) — прочу́хаться, очнуться от сна. (Пч).

пята́ двери (и отпирал... двери же на́ пяту) — нижний шип. На пяту отворять — распахнуть настежь. (Зб).

Р

ремча́тый стул — ременчатый, складной на ремнях. (Зб).

ру́шать (ише беленькой лебедушки ведь он не рушаёт) — резать, делить (о пище). (Зб).

ры́тый бархат — узорчатый. (Зб).

ря́женый — то же, что суженый. (Зб).

С

сбру́да (сбруда лошадина) — сбруя. (Зб).

сви́снуть (нож калика подхватывал, свиснул в Идолище поганое) — в значении бросить.

седа́тый — седоватый, с проседью. (Зб).

се́дель (а и петушок сидел на се́дели) — насест, жердочка для сидения. (Зб).

семья́ (люба семья да молода жона) — жена, муж. (Зб).

сиби́рочка (оставили сибирочку на спичецьке) — кафтан особого покроя, короткий, со сборами. (Зб).

ска́тный жемчуг — крупный, круглый. (Пч, Зб).

скать (она училась только престь и скать) — сучить пряжу; мотать, навивать пряжу. (Пч).

ско́пный жемчуг — круглый, крупный. (Пч).

ску́рить (только курева́ скурила) — в значении поднять дым, завихрить. (Зб).

ску́тить — см. скурить. (Зб).

слега́ (а да Настасья-то будет не твоя слега́) — пара, ровня. (Зб).

сме́тье (по сметьям собака волочилася) — мусор, все, что выметается. (Пч).

смо́род — смрад. (Пч).

состига́ть (состига́ла ночь) — настигать. (Зб).

сости́гнуть, состы́гнуть, состы́чь (другу старицю состыг) — настигнуть, догнать. (Зб).

спа́лкивать (холмы ронял да ляги спалкивал) — перескакивать, от па́лкать — скакать. (Пч).

спасё́ная милостынка — спасительная или спасова (во имя Спаса), постоянный эпитет милостыни. (Зб).

спенё́чек (а застегивал спинёцки серебряны) — шпенёк, язычок в пряжке. (Зб).

спеча́нушка (выбрал коня себе спечанушка) — заботливый, от печа — забота, помощник (?). (Пч).

спи́чка, спи́чечка (а чья шубочка на спицецьке?) — деревянный гвоздь, который вбивается в стену и служит вешалкой. (Зб).

сподобля́ться (стали они сподоблятися) — собираться. (Пч).

спусти́ть на огни́ — сжечь, спалить. (Пч).

сре́заться (вот и съехались они и срезались) — в значении сразиться. (Пч).

сряди́ться (на нас больша сила срядилася) — собраться. (Пч).

ста́вка, ста́вочка (одевала тут перстни золотые... со двенадцатью со ставочками) — камень или другая какая-нибудь вставка в перстне. (Зб).

стани́чник (повыбили они станишников) — разбойник. (Пч).

старе́ньшина — старейшина. (Зб).

ста́рица — монахиня. (Пч).

степь (метал тринадцатую [подпругу] через сильну степь) — хребет конской шеи вдоль гривы. (Пч).

стерли́нный (свечи стерлинные) — вместо стеариновый. (Пч).

столе́шенка, столе́шница — доска в верхней части стола. (Пч).

сто́льник — см. пристольник. (Пч).

стоскону́ться (стосконулась о родной маменьке) — стосковаться. (Зб).

стоя́лый (конюшенка стоялая) — где есть стойла, эпитет конюшни. (Зб).

суго́н (наехало в сугон Идо́лишшо) — погоня. (Зб).

су́женый (привезите мне-ка суженую-ти, ряженую) — предназначенный судьбой (про жениха или невесту). (Зб).

су́нка, су́ночка (суночки-котомочки вси повесили) — сумка, сумочка. (Зб).

суряжа́ться — снаряжаться, собираться. (Пч).

суста́точек — усталость. (Пч).

Т

тала́нистый (быть моя шубка таланиста) — счастливый, удачливый, от талань — счастье, удача. (Пч).

тасмя́ный (обуздал коня уздечкою тасмяноей) — тесьмяный. (Пч).

товды́, тогды́ — тогда. (Пч).

то́щиться (казна тащится) — тратиться, уменьшаться. (Пч).

трапе́зонька (посадила его за трапезоньку) — ела, обед. (Пч).

тру́бное окно (я лежал сутки под трубным окном) — окно в курной избе, через которое выходит дым. (Пч).

ту́литься (старший тулится тут за среднего) — прятаться. (Зб).

ту́ша (у коня туша гнется) — в значении спины. (Пч).

тя́пыш (а дал я ему да тут по тя́пушу) — см. потя́пыш. (Пч).

У

ува́жно (а и распрошшалисе они же очунь-то уважно с им) — уважительно. (Зб).

ува́листый (гора увалистая) — в увалах, грядами, уступами. (Пч).

ували́ть (как родиму ту се́стричку увалили-то ей) — в значении уложить. (Зб).

увё́ртной (Добрынюшка на́ тело был силен, только был он увёртной) — увертливый. (Зб).

угрузи́ть (на середки реки коня угрузил) — утопил. (Пч).

узре́ть (и узрел там горы леденисты) — увидеть. (Пч).

ука́тистый (гора укатистая) — крутой, с обрывами. (Пч).

укати́ть (укатило мое ретиво сердце) — вместо окатить в значении удовлетворить, утешить. (Пч).

укла́дный нож — стальной. (Зб).

укурну́ть (он укурнул взял на донышко) — нырнуть. (Зб).

улете́ть (богатыри с ног улетели) — в значении упасть. (Пч).

упа́дка (говори же королю да со упадкою) — опаска, боязнь. (Зб).

упа́дывать (говори-ко-се, Дунай, не упадывай) — падать духом, бояться. (Пч).

уро́дливать (он же ездит да всё да уродливат) — в значении делать глупости. (Зб).

уско́к (первой застав на во ускок скакну) — один скачок. (Пч).

утря́х — утром. (Пч).

уходи́ть (три души я уходила) — погубить. (Зб).

учо́ствовать (по приезди-то гостя не учостовал) — учествовать, почтить. (Зб).

уша́г (другой застав на ушаг шагну) — один шаг. (Пч).

ушкан — заяц. (Пч).

Ф

фли́герка — см. флюгурка. (Пч).

флюгу́рка (на дереве флюгурка мотается) — флюгер, флажок на шесте для указания направления ветра. (Пч).

X

хво́йка (верхня корочка пахнет хвойкою) — хвоя. (Пч).

хвоста́ть (по три веничка она хвостала) — хлестать. (Зб).

хо́лка (на другу холку дал алабушек) — нижняя часть шеи сзади. (Пч).

хребе́тница (тринадцату [подпругу] клал через хребетницу) — хребет, спина. (Пч.)

хруща́тый (брал хрущату камку́) — 1) шуршащий, плотный; 2) кружчатый, с узорами из кругов. (Пч).

хрущёный — см. хрущатый.

Ц

церка́льный — см. черкальский. (Зб).

Ч

чанжа́лище, чинжалище — кинжал. (Пч).

черка́льский (седелышко черкальское) — черкасский, черкесский. (Пч, Зб).

черкальчетый — см. черкальский. (Пч).

черна́вушка (были две девушки чернавушки) — служанка для черной работы. (Пч).

че́стный (не в чесно́м углу сидит, не в переднем) — в значении почетный. (Пч).

чи́сменница (а стоит сторожов челая чи́сменница) — в значении большого числа. (Зб).

чумаки́-целова́льники — продавцы казенного вина. (Пч).

Ш

шатё́р (по Свиры́-реки есть шатер быстёр... поворот крутой) — в значении струя, водоворот, течение (?). (Пч).

шири́нка, шириночка — полотенце, полотнище. (Пч, Зб).

шо́рища (шорища у его как больши чашища) — глаза в бранном смысле. (Пч).

шурмова́ть (копьем шурмовать) — бросать, ударять. (Пч).

Э

этта, этто (будем этта шатер ставить) — здесь. (Пч, Зб).

Я

ярлы́к (писал он ярлык-грамотку) — письменный указ, грамота. (Пч, Зб).

Примечания

1

См. отдел «Материалы и публикации» в сб.: Русский фольклор, тт. I и II. М. — Л., 1956, 1957; Н. Л. Леонтьев. Печорский фольклор. Архангельск, 1939; Былины Пудожского края. Петрозаводск, 1941; Былины М. С. Крюковой, тт. I и II. Изд. Гос. литер. музея, М., 1939, 1941; Песни гребенских казаков. Грозный, 1946. См. также отчеты экспедиций кафедры фольклора МГУ: Вестник МГУ, 1957, № 1; 1958, № 1; 1959, № 3; В. Базанов. Поэзия Печоры. Сыктывкар, 1943; Ученые записки Московского городского педагогического института им. Потемкина, т. VII, 1946, стр. 133—139; Советская этнография, 1958, № 6, стр. 146—151; 1960, № 2, стр. 172; Русский фольклор, т. IV. М. — Л., 1959, стр. 419—420, 422—423.

(обратно)

2

О работе Н. П. Леонтьева см. предисловие редактора в сб.: Печорский фольклор. Архангельск, 1939. В сборнике опубликовано 10 былинных записей Н. П. Леонтьева.

(обратно)

3

Из них сохранились лишь две записи, которые и публикуются в настоящем издании.

(обратно)

4

Две из былин в записи Р. Липец 1937 г. напечатаны в сб.: Славянский фольклор. Матер. и иссл. по историч. нар. поэзии славян. М., 1951, стр. 211—219.

(обратно)

5

См.: Былины М. С. Крюковой, тт. I—II, М., 1939, 1941. Неопубликованные былины М. С. Крюковой в записи А. М. Астаховой и Э. Г. Бородиной-Морозовой хранятся в Архиве Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, Р. V, колл. №№ 90 и 146.

(обратно)

6

А. А. Жилинский. Крайний север Европейской России. Пгр., 1919, стр. 187 (в дальнейшем: Жилинский).

(обратно)

7

Н. Е. Ончуков. Печорские былины. СПб., 1904, стр. V—VI (в дальнейшем: Ончуков).

(обратно)

8

Там же, стр. XIII.

(обратно)

9

Живая старина, 1902, №№ 3—4, стр. 361—362.

(обратно)

10

Ончуков, стр. XXXIV—XXXV.

(обратно)

11

А. М. Астахова. Былины Севера, т. I, Мезень и Печора. Изд. АН СССР, М. — Л., 1938. В книге опубликовано 52 текста от 19 сказителей (в дальнейшем: Астахова, 1938).

(обратно)

12

Н. П. Леонтьев. Печорский фольклор. Предисловие, редакция и примечания В. М. Сидельникова. Архангельск, 1939 (в дальнейшем: Леонтьев).

(обратно)

13

Там же, стр. 6—7. За недостатком места в сборник вошли только 10 былин и 2 старших исторических песни, близкие по стилю к былинам, от двух лучших сказителей.

(обратно)

14

Сказ о Кислякове. Запись А. П. Разумовой от Елены Поздеевой (дер. Уег). Опубликован в кн.: В. Г. Базанов. Поэзия Печоры. Сыктывкар, 1943, стр. 73—74 (в дальнейшем: Базанов).

(обратно)

15

Запись Н. К. Митропольской. Частично текст плача опубликован в кн.: Базанов, стр. 39.

(обратно)

16

Тексты сказок А. А. Носовой в записи А. В. Беловановой хранятся в Архиве Карельского филиала Академии наук СССР.

(обратно)

17

Ончуков, № 1.

(обратно)

18

Астахова, 1938, №№ 59—63.

(обратно)

19

Там же, стр. 48—70.

(обратно)

20

Принадлежат ли все эти особенности, сближающие былинные репертуары Печоры и других мест, печорской традиции еще XIX в. или занесены позднее, быть может и через книгу, сказать трудно, вопрос этот следует решать в каждом отдельном случае.

(обратно)

21

А. П. Евгеньева. Язык русской устной поэзии. Тр. отд. древнерусск. литер., т. VII. Изд. АН СССР, 1949, стр. 184.

(обратно)

22

В сборниках Н. Е. Ончукова и А. М. Астаховой — Аврамовской (по старинному произношению).

(обратно)

23

Правда, многие пожилые мужчины и старики, среди которых, по словам местных жителей, «должны были» найтись знающие былины, уехали одни к океану на промысел, другие в лесные избушки за несколько сот километров, в глухую тайгу, где их без проводников найти невозможно. Но общая картина состояния былинного эпоса неизменилась бы от прибавления еще одного десятка записей.

(обратно)

24

Сотрудникам экспедиции однажды как раз пришлось слышать исполнение былины во время одного из своих переездов в лодке: старик Маркел Чупров, перевозивший собирателей из Боровской в Абрамовскую, по личной инициативе запел былину.

(обратно)

25

Еремей Провович Чупров был отмечен как выдающийся певец былин еще в 20-е годы. См.: Астахова, 1938, стр. 366—367.

(обратно)

26

Астахова, 1938, стр. 366—367.

(обратно)

27

На вопрос о возрасте Е. П. Чупров отвечал — «67 лет», что на два года расходится со сведениями, полученными в 1929 г.

(обратно)

28

Базанов, стр. 14.

(обратно)

29

Об этом в другой связи см. в сб.: Былины в двух томах. Подготовка текста, вступительная статья и комментарии В. Я. Проппа и Б. Н. Путилова, т. I. М., 1958, стр. 511.

(обратно)

30

См., Астахова, 1938, стр. 571—572.

(обратно)

31

См.: Жилинский; С. Ф. Платонов. Прошлое русского севера. Пгр., 1923.

(обратно)

32

Леонтьев, стр. 7.

(обратно)

33

По словам Никандра Тарбарейского, Гаврила умер, младший же брат Константин, который тоже упоминается в книге «Печорский фольклор», находится «в России», т. е. далеко за пределами Печоры.

(обратно)

34

Леонтьев, стр. 7.

(обратно)

35

Об этом размере в русской поэзии XVIII—XIX вв. см.: А. М. Астахова. Из истории и ритмики хорея. Поэтика. «Academia», Л., 1926.

(обратно)

36

См.: Песни, собранные П. Н. Рыбниковым, т. I. М., 1909, № 25; Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом, т. I, 1949, № 5; т. II, 1950, №№ 148, 157; Былины Пудожского края. Подготовка текстов, ст. и прим. Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова. Петрозаводск, 1941, № 56. В Заонежье сюжет объединен с былиной «Добрыня и Змей», составляет ее заключительную часть.

(обратно)

37

Аналогичные явления наблюдались и раньше. Напомним упоминавшийся уже в литературе случай коллективного исполнения былин по книге Н. Е. Ончукова в деревне Чукчиной близ Усть-Цильмы (Астахова, 1938, стр. 47); усвоение в деревне Вигово (Великая Губа) сказителем П. Е. Коковкиным былин из публикации П. Н. Рыбникова в Олонецких губернских ведомостях (Крестьянское искусство СССР. Л., 1927, стр. 81); постоянные обращения П. И. Рябинина-Андреева к текстам своего прадеда.

(обратно)

38

П. С. Ефименко. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии. М., 1877—1878 (в дальнейшем: Ефименко).

(обратно)

39

Былины в записи Вл. Розанова перепечатаны, см.: Н. С. Тихонравов и В. Ф. Миллер. Русские былины старой и новой записи. М., 1894, отд. II, №№ 5, 15, 32, 49, 67 и № 44, стр. 283.

(обратно)

40

А. В. Марков. Беломорские былины. М., 1901 (в дальнейшем: Марков).

(обратно)

41

Марков, стр. 8, сноска 5.

(обратно)

42

Марфа Крюкова. На Зимнем береге, у моря Белого. Записала летом 1939 г. Э. Бородина-Морозова. Архангельск, 1940, гл. I (в дальнейшем: Марфа Крюкова).

(обратно)

43

Ефименко, ч. 1, стр. 10.

(обратно)

44

Связь Золотицы с Архангельском и сейчас затруднена, поддерживается летом только водным путем — нечастыми рейсами парохода, зимой — санным путем по берегу или вдоль берега.

(обратно)

45

См. об этом: Марков, стр. 7—12; Труды Музыкально-этнографической комиссии, т. I. М., 1905, стр. 7—8 (в дальнейшем: Труды комиссии).

(обратно)

46

См.: Марков, стр. 25: «Роспись дней, в которые записаны старины».

(обратно)

47

Труды комиссии, стр. 31—94.

(обратно)

48

Марков, стр. 8—23.

(обратно)

49

Там же, стр. 23, былины №№ 45 и 57.

(обратно)

50

Впоследствии П. С. Пахолова так и не вспомнила этих былин.

(обратно)

51

А. В. Марков говорил в свое время С. Шамбинаго, что он видел в семье Крюковых печатный сборник былин (С. Шамбинаго. Песни времени Ивана Грозного, Сергиев Посад, 1914, стр. 126). Впоследствии выяснилось, что это была хрестоматия А. Оксенова «Народная поэзия». О книжных истоках некоторых былин А. М. Крюковой см.: А. М. Астахова. Русский былинный эпос на Севере. Петрозаводск, 1948, стр. 290, 320—322 (в дальнейшем: Астахова, 1948).

(обратно)

52

См. первый отклик на записи В. П. Чужимова: А. М. Астахова. 1) К новым записям былин в Поморье (Советский фольклор, сборник статей и материалов, № 2—3. М. — Л., 1936; 2) Беломорская сказительница М. С. Крюкова (там же, № 6. М. — Л., 1939).

(обратно)

53

Сколько — точно неизвестно. В Рукописное хранилище Фольклорной комиссии Института этнографии В. П. Чужимовым было передано вскоре по возвращении 10 былин (хранятся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, Р. V, колл. № 90). Две из них были опубликованы (Советский фольклор, № 2—3). Часть записей пропала в студенческом общежитии во время тяжелого заболевания собирателя. В 1939 г. собиратель прислал некоторые сохранившиеся у него записи в Гос. литературный музей вместе с очерком «Народно-поэтическое творчество в с. Зимняя Золотица» (Гос. литер. музей, инв. № 9, папка 1) (в дальнейшем: Чужимов. Очерк).

(обратно)

54

Запись былин производили А. М. Астахова, Э. Г. Бородина-Морозова и Р. С. Липец. Опубликованы два тома записей Э. Г. Бородиной-Морозовой и Р. С. Липец (Былины М. С. Крюковой. Изд. Гос. литер. музея, т. I, М., 1939; т. II, М., 1941). Записи А. М. Астаховой находятся в Архиве Рукописного отдела Пушкинского Дома, Р. V, колл. № 90.

(обратно)

55

В своем Очерке В. П. Чужимов сообщает, у кого из родственников марковских сказителей сохранилось знание былин, у кого из сказителей не осталось наследников.

(обратно)

56

Чужимов. Очерк.

(обратно)

57

Брат отца Ф. Т. Понамарева сильно картавил и звал Тимофея Понамарева вместо Тимошка — Почошка. Прозвище это утвердилось за Тимофеем Понамаревым, вследствие чего и его сын Федор стал прозываться Почошкиным. См.: Марков, стр. 473, примечание.

(обратно)

58

Записи от нее, произведенные Р. С. Липец, опубликованы в сб.: Славянский фольклор. Матер. и иссл. по историч. нар. поэзии славян. М., 1951, стр. 211—219. Записи И. М. Колесницкой и М. А. Шнеерсон вошли в настоящее издание (№№ 139, 140).

(обратно)

59

Чужимов. Очерк.

(обратно)

60

Запись Э. Г. Бородиной-Морозовой.

(обратно)

61

Запись Э. Г. Бородином-Морозовой.

(обратно)

62

См.: Астахова, 1948, стр. 357—361.

(обратно)

63

В стихах 12—13 явная оговорка в эпитетах, ср. стихи 151—152.

(обратно)

64

«С Добрынюшкой» — случайная вставка, ср. стихи 54—55.

(обратно)

65

Т. е. крестьянского.

(обратно)

66

В кн.: В. Базанов. Поэзия Печоры. Коми ГИЗ, 1943, на стр. 13 — Алеха Чирков.

(обратно)

67

Стихи 34—38 вставлены сказителем позже.

(обратно)

68

Одновременно другой голос пел: «Да младых три дочери».

(обратно)

69

Стихи 32, 42—44, 55 при вторичной записи былины (на магнитофон) пропущены.

(обратно)

70

Вариант стихов 49—51 в звукозаписи:

(обратно)

71

Вариант стиха 56 в звукозаписи:

(обратно)

72

Вариант стиха 58 в звукозаписи:

(обратно)

73

Стихи 69—70 в звукозаписи пропущены.

(обратно)

74

Вариант стихов 94—95 в звукозаписи:

(обратно)

75

Запись З. И. Власовой.

(обратно)

76

Исполнительница, начав стих словами: «Да вот вси солнышки», запнулась и затем продолжала, как в тексте.

(обратно)

77

Дальше запись сделана со слов, а не с голоса. Голос больше «не бежал», старушка устала и не могла петь.

(обратно)

78

Стихи 8 и 10 при записи на магнитофон были пропущены.

(обратно)

79

Другой голос пел: «Уж что царь, ты мой царь».

(обратно)

80

См. сб.: Исторические песни XIII—XVI вв. М. — Л., 1960, № 147, ноты 32.

(обратно)

81

Стих 8 при записи на магнитофон был пропущен.

(обратно)

82

См.: Исторические песни XIII—XVI вв., № 115, ноты 24.

(обратно)

83

Фразы, взятые в квадратные скобки, вставлены женой исполнителя.

(обратно)

84

Начало записи на магнитофон.

(обратно)

85

Звук сливается с окончанием предшествующей строки.

(обратно)

86

Конец записи на магнитофон.

(обратно)

87

Сказывала после сказки о Дюке, мать которого Омелфа Тимофеевна.

(обратно)

88

При записи на магнитофон слово баско было пропущено.

(обратно)

89

Кроме публикаций в данном сборнике, см.: Исторические песни XIII—XVI веков. М. — Л., 1960, №№ 120 и 249, а также: Рук. отд. ИРЛИ, Р. V, колл. № 146.

(обратно)

90

Альманах «Север», Архангельск, 1952, стр. 166—178.

(обратно)

91

Обмолвка сказительницы — великою.

(обратно)

92

Явная оговорка — ее.

(обратно)

93

После этого стиха — явный пропуск: не приведена речь Богуслая.

(обратно)

94

До сих пор пели М. С. Крюкова и С. С. Крюкова вместе. Здесь Марфа Семеновна замолчала.

(обратно)

95

Примечание сказительницы: «Снарядов — ударов больших».

(обратно)

96

В. П. Чужимов. Народно-поэтическое творчество в с. Зимняя Золотица. Гос. литер. музей. Инв. № 9, папка 1. Рукопись прислана в Музей собирателем 7 июня 1939 г.

(обратно)

97

Сказитель жалуется, что здесь забыл («никак не могу слова схватить»).

(обратно)

98

Альманах «Север», Архангельск, 1948, стр. 166—170.

(обратно)

99

В соответствии с дальнейшим здесь следует читать: Чурилушко.

(обратно)

100

Следует читать: Перемятушка (см. комментарий).

(обратно)

101

До этого места пела. Далее не могла петь — одолел кашель.

(обратно)

102

В. П. Чужимов. Народно-поэтическое творчество в с. Зимняя Золотица. Рукопись. Гос. литер. музей. Инв. № 9, папка 1.

(обратно)

103

См.: Т. В. Попова. Русское народное музыкальное творчество, вып. 1. Музгиз, 1955, стр. 142—148.

(обратно)

104

Связь печорских былинных напевов с песенными интонациями была отмечена еще в 1938 г. Е. В. Гиппиусом и З. В. Эвальд в их заметке «Несколько замечаний о напевах мезенских и печорских былин» (Астахова, 1938, стр. 548).

(обратно)

105

Неправильно было бы думать, что эта цезура обусловлена необходимостью брать дыхание. Проблема дыхания, представляющая при исполнении былин особый интерес, будет рассмотрена ниже. В приводимых примерах музыкальная цезура совпадает с дыханием сказителя, что лишний раз подчеркивает удивительное чувство музыкальной формы, присущее большинству подлинных мастеров.

(обратно)

106

См.: Т. В. Попова. Русское народное музыкальное творчество, вып. 1. Музгиз, М., 1955, стр. 149.

(обратно)

107

В качестве редкого исключения см. записи 1929 г. в дер. Абрамовской на реке Пижме (Астахова, 1938, напевы IX и X).

(обратно)

108

Из сказанного не следует, что на этот напев не могут исполняться другие сюжеты. Однако песня о Кострюке поется, по-видимому, только на этот прикрепленный напев. К сожалению, отсутствие записей «Кострюка» в среднепечорском районе не позволяет судить о распространенности этой оригинальной традиции.

(обратно)

109

Некоторые частные наблюдения, касающиеся исполнительских школ в разных районах Севера, см. в статьях А. Ф. Гильфердинга «Олонецкая губерния и ее народные рапсоды» (Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 г.) и А. М. Астаховой «Некоторые наблюдения в области исполнения былин» (Былины Севера, т. II).

(обратно)

110

Цифры прямым шрифтом обозначают печорские тексты, курсивом — тексты Зимнего берега.

После цифр, означающих номера текстов в настоящем издании, указываются после тире наиболее полные списки вариантов на данный сюжет и дополнения к этим спискам. При отсутствии списков указываются непосредственно варианты.

(обратно)

111

В скобках указывается географический район и годы записи. Точкой с запятой отделяются номера былин, записанных в указанный (по порядку в скобках) срок.

(обратно)

112

От П. С. Пахоловой запись производилась в течение нескольких лет, поэтому указан ее возраст в начале и в конце записи.

(обратно)

113

Цифры обозначают страницы. Пояснения в скобках — от составителя, без скобок после запятой — былинные; приводятся также сопровождающие имя или название эпитеты.

(обратно)

114

В скобках после объяснения указано, в былинах каких районов встретилось данное слово. Условные обозначения: Пч — Печора, Зб — Зимний берег.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

БЫЛИННАЯ ТРАДИЦИЯ ПЕЧОРЫ И ЗИМНЕГО БЕРЕГА В ПОСЛЕДНЕЕ ДВАДЦАТИПЯТИЛЕТИЕ

ТЕКСТЫ

  ПЕЧОРА

    Усть-Цилемский район

      1942

        Анастасия Артемьевна Носова

          1 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

          2 ДОБРЫНЯ И АЛЕША

          3 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

          4 [ЧУРИЛА И НЕВЕРНАЯ ЖЕНА]

          5 ФАТЕНКО

          6 ПРО ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА

          7 ПРО ВАСЬКУ ПРО ВОРА, ПРО ЗАХАРОВА

        Татьяна Антоновна Савукова

          8 ДОБРЫНЯ И АЛЕША

          9 ПРО БОГАТЫРЕВА СЫНА [ДЮК СТЕПАНОВИЧ]

        Елена Григорьевна Мяндина

          10 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН

          11 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

        Авдотья Андреевна Шишолова

          12 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

          13 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

          14 ПРО МАРИНКУ

          15 ДВА ТУРА́

          16 [СОЛО́МАН И ВАСИЛИЙ ОКУЛОВИЧ]

          17 [ДОЛГОРУКИЙ-КНЯЗЬ И КЛЮЧНИК]

          18 ПРО ЧУРИЛКУ [СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА]

        Ксения Кондратьевна Осташова

          19 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И РАЗБОЙНИКИ]

        Алексей Ипатьевич Ермолин

          20 ПРО ТУРА́ ЗОЛОТА́ РОГА́ [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СКУРЛАТ-ЦАРЬ]

        Алексей Сергеевич Дуркин

          21 ПРО ТУРА́ [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СКУРЛАТ-ЦАРЬ]

        Марфа Дмитриевна Дуркина

          22 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

          23 О ДОБРЫНЮШКЕ НИКИТИЧЕ [ДУНАЙ]

          24 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

          25 ПРО ВАСЕНЬКУ ОКУЛОВИЧА

        Яков Андреевич Осташов

          26 ДУНАЙ

          27 ПРО СТАВРА

          28 СТАРИНА [СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ]

        Макар Иванович Чупров

          29 ПРО СТАРО́ГО КАЗАКА [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СТАНИЧНИКИ]

          30 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

          31 ПРО САДКА

          32 О КАЛИКАХ

        Василий Прокопьевич Носов

          33 О СКОПИНЕ [ДУНАЙ-СКОПИН]

        Иван Григорьевич Кисляков

          34 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

      1955

        Никита Федорович Ермолин

          35 СТАРИНА́ ПРО СТАРА КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

          36 СТАРИНА́ «СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ»

          37 ПРО ЧУРИЛУ

          38 СТАРИНА́ ПРО ДОБРЫНЮ НИКИТИЧА

          39 СТАРИНА́ ПРО ВДОВУ ПАШИНУ

          40 МАЛЕНЬКАЯ СТАРИНА́ [КНЯЗЬ ДОЛГОРУКИЙ И КЛЮЧНИК]

        Лазарь Моисеевич Носов

          41 ПРО ФАТЕНА

          42 ПРО ДОБРЫНЮ

        Тимофей Семенович Дуркин

          43 ПРО СОКОЛЬНИКА

          44 ПРО ИЛЬЮ

          45 ПРО ДОБРЫНЮ

          45а ПРО ДОБРЫНЮ

        Гаврила Васильевич Вокуев

          46 ПЕРВОСТОЛЬНОЙ БОГАТЫРЬ ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

        Аким Евпсихеевич Михеев

          47 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СТАНИЧНИКИ]

          48 ДОБРЫНЯ [БУТМАН]

        Татьяна Ивановна Поздеева

          49 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СИЛА НЕВЕРНАЯ]

          50 [ТУРЫ И ТУРИЦА]

        Леонтий Тимофеевич Чупров

          51 ПРО СТАРОГО КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

          52 ПРО БАТМАНА

        Еремей Провович Чупров

          53 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

          54 ПРО БУТМАНА

        Малафей Иванович и Семен Иванович Чупровы

          55 КАК ПРО БЕЛОГО СКАЗАТЬ [БУТМАН]

          56 ПРО СКОПИНА

        Дмитрий Федорович Чуркин

          57 ПРО СКОПИНА

        Демид Фатеевич Бобрецов

          58 ПРО БУТМАНА

        Павла Маркеловна Чупрова

          59 ПРО БОГАТЫРЯ

        Сидор Нилович Антонов

          60 ПРО СТАРОГО [БУТМАН]

        Федосья Федоровна Осташова

          61 ПРО БУТМАНА

    Нарьян-Марский район, 1956

      Никандр Иванович Суслов

        62 СТАРИНА «ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ ПОПОВИЧА НА ДОБРЫНИНОЙ ЖЕНЫ»

        63 СТАРИНА́ «ЖЕНИТЬБА СОЛНЫШКА ВЛАДЫМИРА»

        64 СТАРИНА «МОЛОДЕЦ И ГОРЕ»

      Тимофей Семенович Ижемцев

        65 СТАРИНА́ [ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВ]

      Никандр Васильевич Тарбарейский

        66 СТАРИНА [ИЛЬЯ И СОКОЛЬНИК]

      Андрей Федорович Пономарев

        67 ПРО СОКОЛЬНИКА

        68 ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ

        69 ВАСИЛИЙ КАСИМИРОВИЧ

        70 ИВАН ГОРДЕНОВИЧ

        71 СВЯТОГОР

        72 ПРО ЛУКУ СТЕПАНОВИЧА

      Фома Алексеевич Чупров

        73 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОКОЛЬНИК]

      Софья Степановна Маркова

        74 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ]

        75 [ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ]

        76 [ДЮК СТЕПАНОВИЧ]

      Тимофей Степанович Кузьмин

        77 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК

        78 ИЛЬЯ И НАХВАЛЬЩИК

        79 СВЯТОГОР

        80 ПРО СУХМАНА

        81 КАК ДОБРЫНЯ ЖЕНИЛСЯ

        81а КАК ДОБРЫНЯ ЖЕНИЛСЯ

        82 ДОБРЫНЯ НА ЧУДЬ ПОЕХАЛ

        83 ПРО ВАСИЛИЯ ТУРЕЦКОГО [ИДО́ЙЛО СВАТАЕТ ПЛЕМЯННИЦУ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА]

        84 ПРО ДЮКА

        85 САДКО

        85а САДКО

        86 ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ

        86а ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ

        87 СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВИЧА

      Евдокия Ивановна Шайтанова

        88 КАК ЖЕНИЛСЯ КНЯЗЬ [КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ, СТАРИЦЫ]

      Аристарх Иванович Суслов

        89 ПРО ДОБРЫНЮ

      Анастасия Петровна Хабарова

        90 ПРО ДОБРЫНЮ

      Павел Николаевич Поздеев

        91 ПРО ИЛЬЮ И СОКОЛИКА

  ЗИМНИЙ БЕРЕГ, 1937—1948

    Павла Семеновна Пахолова

      92 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА, КАК ОН БЫЛ, ЖИЛ И РОДИЛСЯ

      93 МЛАДОЙ ПОДСОКОЛЬНИЧОК

      94 ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА ВО ЧИСТО ПОЛЕ

      95 МИКИТУШКА ЗАЛЕШАНИН

      96 КАМСКОЕ ПОБОИШШО

      97 ПРО ЦАРЯ КУДРЕЯНКА

      98 КАК ЖЕНИЛСЯ ДОБРЫНЮШКА МИКИТИЧ МЛАД [ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ, ЖЕНИТЬБА ДОБРЫНИ, ДОБРЫНЯ В ОТЪЕЗДЕ]

      99 КАК ДОБРЫНЯ МИКИТИЦЬ ПОСТРЕЧАЛСЕ С ИЛЬЕЙ МУРАМЦОМ

      100 ВАСЬКА ДА ГОРЬКА ПЬЯНИЦА

      101 СТАРИНА ПРО СУХМАНА СЫНА СУХМАТЬЕВИЧА

      102 КАК ЖЕНИЛСЯ КНЯЗЬ ВЛАДИМИР

      103 ПИР У КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

      104 ГОВОРИЛ-ТО ДЯДЮШКА ПЛЕМЯННИЧКУ [ИВАН ГОДИНОВИЧ]

      105 ПРО ДЮКА СТЕПАНОВИЧА

      106 ПРО ХОТЕЮШКА БЛУДОВИЧА

      107 ГЛЕБ ДА СЫН ВОЛОДЬЕВИЧ

      108 ПЕТРОВИЧИ-СБРОДОВИЧИ

      109 ПРО ЦАРИЦУ СОЛОМАНИХУ

      110 КОЗАРУШКА ПЕТРОВИЦЬ

      111 ПРО ДОМНУШКУ ФАЛИЛЕЕВНУ

      112 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

      113 ЖИЛ КНЯЗЬ ДЕВЯНОСТА ЛЕТ [КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ, СТАРИЦЫ]

      114 МОРЯНОЧКА

      115 ПРО ПЕТУХА И ЛИСИЦУ

      116 МАРУТА БОГУСЛАЕВНА

    Серафима Семеновна Крюкова

      117 ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА

      118 [ДОМНА ФАЛИЛЕЕВНА]

      119 [КНЯЗЬ МИХАЙЛО]

      120 МОРЯНОЧКА

    Пелагея Васильевна Негадова

      121 ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

      122 ПРО ДОБРЫНЮШКУ НИКИТИЦЯ

      123 ПРО ДЮКА СЫНА СТЕПАНОВИЧА

      124 БРАТЬИЦА СБРОДОВИЧИ

      125 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

    Анна Васильевна Стрелкова

      126 [ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА]

      127 КАК КНЯЗЬ ВЛАДИМЕР ЖЕНИЛСЕ

      128 [ОТРЫВОК ИЗ БЫЛИНЫ]

      129 ПРО ЕРУСЛАНА ЛАЗАРЕВИЧА

      130 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

      131 [КНЯЗЬ, КНЯГИНЯ И СТАРИЦЫ]

      132 ПРО МОРЯНОЧКУ

    Елизавета Васильевна Субботина

      133 ПРО ДОБРЫНЮ МИКИТИЧА [БОЙ ДОБРЫНИ С ИЛЬЕЙ МУРОМЦЕМ]

      134 ДОБРЫНЮШКА МИКИТИЧ [ДОБРЫНЯ И АЛЕША]

      135 КАК ЖЕНИЛСЯ КНЯЗЬ ВЛАДИМЕР

      136 КОЗАРУШКА

      137 СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ

      138 МОРЯНОЧКА

    Парасковья Васильевна Онуфриева

      139 ИВАН ГОРДЁНОВИЧ

      140 КНЯЗЬ АНДРЕЙ И СТАРИЦЫ

    Иван Егорович Точилов

      141 КАМСКО ПОБОИШШО

      142 ДОБРЫНЯ И ИЛЬЯ

    Анна Васильевна Бронникова

      143 [КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ]

      144 [ИВАН ГОРДЁНОВИЧ]

      145 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ]

      146 [СОРОК КАЛИК]

    Григорий Михайлович Плакуев

      147 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

      148 ПЕТРОВИЧИ-СБРОДОВИЧИ

      149 [НЕБЫЛИЦА]

    Наталья Федоровна Попова

      150 [ДУНАЙ]

      151 [ЧУРИЛА ПЛЁНКОВИЧ]

      152 [МОРЯНОЧКА]

    Ирина Захаровна Седунова

      153 ЧУРИЛО

      154 КНЯЗЬ МИХАЙЛО

    Ульяна Михайловна Онуфриева

      155 МОРЯНОЧКА

    Авдотья Ивановна Седунова

      156 [МОРЯНОЧКА]

    Серафима Яковлевна Седунова

      157 ЧУРИЛУШКА ПЛЕНКОВИЧ И ВАДИХМАТЬЕВА ЖЕНА

      158 САМАРЯНОЧКА

    Тит Егорович Точилов

      159 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ, ИСЦЕЛЕНИЕ И ВЫЕЗД НА ПОДВИГИ]

      160 [ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ И АЛЕША ПОПОВИЧ]

      161 [ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК]

ПРИЛОЖЕНИЯ

  О НАПЕВАХ ПЕЧОРСКИХ БЫЛИН

  НОТНЫЕ ПРИЛОЖЕНИЯ

    Усть-Цилемский район

      I. СТАРИНА́ ПРО СТАРА КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

      II. СТАРИНА́ ПРО ВДОВУ ПАШИНУ

      III. ПРО ФАТЕНА

      IV. ПРО ДОБРЫНЮ

      V. ПРО ДОБРЫНЮ

      VI. ПЕРВОПРЕСТОЛЬНОЙ БОГАТЫРЬ ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

      VII. ДОБРЫНЯ [БУТМАН]

      VIII. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СИЛА НЕВЕРНАЯ

      IX. ПРО СТАРОГО КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

      X. ПРО ИЛЬЮ МУРОМЦА

      XI. КАК ПРО БЕЛОГО СКАЗАТЬ [БУТМАН]

      XII. ПРО СКОПИНА

      XIII. ПРО СКОПИНА

      XIV. ПРО БУТМАНА

      XV. ПРО БОГАТЫРЯ

      XVI. ПРО СТАРОГО [БУТМАН]

      XVII. ПРО БУТМАНА

    Нарьян-Марский район

      XVIII. ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ ПОПОВИЧА НА ДОБРЫНИНОЙ ЖЕНЕ

      XIX. СТАРИНА́ [ВАСИЛИЙ ИГНАТЬЕВ]

      XX. ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ

      XXI. СВЯТОГОР

      XXII. СВЯТОГОР

      XXIII. ПРО ДЮКА

      XXIV. САДКО

      XXV. ПРО ДОБРЫНЮ

      XXVI. ПРО ДОБРЫНЮ

  КОММЕНТАРИИ

  УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

  АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СЮЖЕТОВ И БИБЛИОГРАФИЯ ВАРИАНТОВ[110]

  АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ НАСЕЛЕННЫХ МЕСТ, ГДЕ ПРОИЗВОДИЛАСЬ ЗАПИСЬ[111]

    БЫЛИНЫ ПЕЧОРЫ

    БЫЛИНЫ ЗИМНЕГО БЕРЕГА

  ИСПОЛНИТЕЛИ БЫЛИН

    ИСПОЛНИТЕЛИ ПЕЧОРСКИХ БЫЛИН

    ИСПОЛНИТЕЛИ БЫЛИН ЗИМНЕГО БЕРЕГА

  СПИСОК СОБИРАТЕЛЕЙ

  УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И НАЗВАНИЙ В ТЕКСТАХ[113]

  СЛОВАРЬ ОБЛАСТНЫХ И СТАРИННЫХ СЛОВ[114]

*** Примечания ***