Книга в формате epub! Изображения и текст могут не отображаться!
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Владимир Дараган, 2024
Автор хотел написать о чем-то хорошем и светлом. Да так, чтобы прочитать и сразу захотеть самому сделать что-нибудь хорошее и светлое. Почему этюды? А потому, что это не сборник рассказов или эссе. Это наброски, контуры рассказов и лирические зарисовки. В книге нет ужасов и описаний депрессии. Герои этюдов верят, что завтрашний день будет немного лучше предыдущего. Такая вера, наверное, и называется счастьем.
ISBN 978-5-0062-3247-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Очень хотелось написать о чем-то хорошем и светлом. Да так, чтобы прочитать и сразу захотеть самому сделать что-нибудь хорошее и светлое.
— Не получится, — сказали мне. — Сейчас не время улыбаться, все читают только новости, а там, сам знаешь что.
Да, знаю, читаю я новости. Улыбаться и правда не хочется. А если попробовать?
— Ну-ну, — сказали мне.
Я попробовал. Не все получилось, как я хотел, но я старался.
Почему этюды? А потому, что это не сборник рассказов или эссе. Вы не найдете в книге длинных описаний природы или биографии героев. Это наброски, контуры рассказов, лирические зарисовки или просто мысли, рожденные бессонными ночами или во время прогулок по любимому болоту.
Я назвал эту книгу «Оптимистические этюды». Почему оптимистические? А потому, что герои этюдов верят, что завтрашний день будет немного лучше предыдущего. Или стараются, чтобы он стал лучше. Такая вера, наверное, и называется счастьем, а нам всем сейчас так этого не хватает.
Идея написать такую книгу родилась у камина. Вот об этом мой первый этюд.
P.S. Хочу отметить, что автор и лирический герой некоторых этюдов — это разные люди.
P.P.S. В некоторых этюдах герои курят и выпивают. Автор и Минздрав предупреждают, что чтение этих страниц опасно для здоровья.
Стоял сухой, бесснежный декабрь. Однажды пошел дождь, и все ему обрадовались.
— Сначала дождь, а потом, быть может, и снег пойдет, — говорили мы. — А то Новый год будем встречать с зеленой травой.
Снег не выпал, а дождь шел два дня. Он намочил поленницу — она была под навесом, но вместе с дождем прилетел ветер. Я принес мокрые дрова и попытался разжечь камин. Делал все, как во время походов: на каминной решетке, на которую полагалось класть дрова, я шалашиком сложил сухие веточки, снизу поджег газету, шалашик разгорелся, я начал подкладывать поленья. Сначала тонкие, потом потолще. Поленья долго дымили, потом начали разгораться, затрещали, полетели искры. Я смотрел на этот процесс и думал, что так бывает в романах. Автор сначала долго пишет о своих героях, с которыми пока ничего не происходит, которые еще не стали интересными. И лишь где-нибудь на двадцатой странице герой приезжает в Париж или отправляется в опасное путешествие. Вот только тогда роман начинает разгораться и искрить.
А нужно ли писать длинные романы в век соцсетей и потока новостей? Обычно всё, что хотел сказать автор, можно уложить в один абзац. Ну, можно расширить до страницы, чтобы лучше запомнилось. Да и в метро на телефонном экране приятнее читать короткие рассказы.
Я обожал писать миниатюры. В основном из-за своей лени и недостатка времени. Когда теща (доктор философских наук, между прочем) редактировала мои сборники, то почти у каждой миниатюры ставила знак вопроса. «Это никто не поймет, — говорила она, — ты бы разжевал, объяснил получше. Добавь абзац, укрась прилагательными, глаголами». Я сопротивлялся, пытался объяснить, что так и задумано, пусть каждый видит в тексте что-то свое. Но внутренне я с ней соглашался — мои старые миниатюры иногда слишком миниатюрные. В них только черно-белые контуры, художники добавили бы немного красок. Надо, все-таки, писать не по одному абзацу, а немного больше.
Камин разгорался. Занялось первое полено, с него огонь перекинулся на второе, потом на третье. «Ага, — подумал я, — вот так можно и этюды писать. Заканчиваешь один, и его конец будет началом следующего. А герои могут кочевать из одного этюда к другому».
Стоп! Это сильное ограничение. Так я далеко не уйду. Да и получится не сборник этюдов, а повесть, разбитая на куски. Так, например, писал Курт Воннегут, зачем повторяться. Пусть этюды будут связанными только ключевыми словами. Появится слово в конце этюда, пусть оно даст толчок следующему.
Вот так я и решил писать. Камин разгорелся, я сел к компьютеру и быстро написал несколько этюдов. Перечитал — что-то не то, опять меня не поймут. Или поймут что-то свое, не то, что я задумывал. А что я задумывал? А ничего я не задумывал. Просто описывал бытовые сценки. Возможно, кому-то покажется это слишком простым, другие найдут какой-то философский смысл. Ну что ж, если будут разные мнения, то значит, книга удалась. Но это уж пусть читатели решают, автор никогда не сумеет правильно оценить своей труд — он ведь всегда недоволен, вот такое у него мнение.
Не люблю слово «надо». Особенно, когда его говорят люди с мнением по любому поводу. У меня, например, нет мнения о влиянии музыки Моцарта на яйценоскость кур. А человек с мнениями скажет, как отрежет:
— Моцарт повышает адреналин, укрепляет иммунную систему, улучшает аппетит и, следовательно, яйценоскость.
И это при том, что кур он видел только в магазине, да и то в расчлененном виде. Мнения у таких людей крепкие, не сломаешь. Например, верит он в гомеопатию, так как знал одну бабку, которая всю жизнь этим лечилась и померла только потому, что к врачу пошла. Я ему про бесполезность раствора, в котором одна молекула лекарства на миллион молекул воды, про эффект плацебо, и что вода помнит только доли секунды, а он мне говорит, что надо не школьные учебники по физике читать, а такие научные труды, в которых даже академики ничего не понимают.
Я всегда представляю, что люди с мнениями тщательно пережевывают пищу, держат семью в строгости, никогда никуда не опаздывают и ругают окружающий мир. И еще очень любят слово «надо». Вот сидит он за столом и говорит детям, что надо доедать суп, что надо делать уроки и что надо читать книги. Слушают его дети, а сами на книжные полки смотрят, где на корешках пыль, говорящая, что сюда несколько лет никто не заглядывал. И еще думают: вот говорил бы ты себе такие «надо», а мы бы посмотрели, как ты радостно при этом живешь.
Есть мнение, что «надо» — это волшебное слово, если говоришь его сам себе. Надо бросить курить, надо заняться спортом, надо, надо… Но мы-то знаем два других волшебных слова, которые помогают жить немного счастливее. Это частица «бы» после «надо» и противительный союз «но» во второй части предложения. А вообще жизнь многогранна.
Однажды мы с нашим инженером поехали в командировку в город Воронеж. Вечером мы сели в поезд, устроились в купе, где кроме нас никого не было, и устроились за столиком.
— Надо выпить, — сказал инженер и достал из портфеля бутылку разведенного спирта, соленые огурцы и бутерброды с салом.
Вот такие «надо» я люблю. Особенно в ночном поезде, когда за окнами то луна мелькнет, то огни полустанка пронесутся, то черная стена леса появится. Мы выпили, закусили и я сказал задумчиво:
— В жизни много правил, но на каждое правило есть десяток исключений. И знаешь, исключения бывают гораздо приятнее правил.
Я не открою секрет, что многие верят в свою исключительность. Правильно делают, между прочим. Говорят, чтобы стать исключительным, надо сначала поверить в свою исключительность. Такая вера требует подтверждения и постоянных проверок — исключительные люди живут не по правилам, по их исключениям. Вот, например, приходит такой исключительный к врачу, а там очередь. По правилам надо спросить, кто последний? Но это проторенный путь, по которому идут неудачники по жизни. А надо покачать головой, вынуть блокнот, авторучку и, тыкая ей в каждого из очереди, всех пересчитать, сказать, что сегодня мы (интонацией подчеркнуть местоимение «мы») примем не более десяти человек, после чего смело открывать дверь и входить в кабинет.
Определить исключительного легко. Во-первых, все начальники дураки, начиная с его непосредственного руководителя и так далее до самого верха. Во-вторых, все бабы у него дуры, кроме тех, кто обращает на него внимание. Они… скажем так, распутницы. Впрочем, они тоже дуры.
Исключительные занимаются исключительно важными делами. Обычно под покровом ночи, чтобы никто не мешал потоку мыслей. Знакомые у них тоже исключительные люди, связанные с тайнами, владеющие исключительной информацией. Сами они никогда не договаривают, откуда всё знают, но видят всех насквозь и предсказать будущее для них, как для нас прочитать учебник по географии для шестого класса.
Не подумайте, что с исключительными людьми неинтересно общаться. Очень даже интересно. Однажды я шел с исключительным приятелем по ночной улице в одном подмосковном городе. К нам подошли трое и потребовали, чтобы мы отдали неотдаваемое. Другой бы растерялся, стал оглядываться, искать полицию или спасительную подворотню, но это не для исключительных. Приятель зевнул, махнул рукой, как бы отгоняя муху, сказал, что они сейчас делают ошибку, и мы пошли дальше. Дело не в том, что он сказал. Главное — как он сказал. Исключительно правильно сказал.
Однажды я совершал кругосветное путешествие на воздушном шаре, и в южной части Тихого океана шар начал сдуваться. «Дырка!» — догадался я, посмотрел вниз и увидел большой остров. По берегам высились огромные скалы, а в центре острова зеленела приветливая долина, чернели леса, голубели озера, серебряными нитями с гор струились водопады, превращаясь в спокойные реки.
Я приземлился, ко мне подбежали люди в костюмах химзащиты, схватили меня и увезли в какое-то здание, где полчаса поливали всякими растворами, промыли желудок и остригли волосы. Разговаривали они на французском, но понимали и другие языки.
— Твой шар мы починим за два дня, — сказали мне. — В это время ты можешь погулять по острову.
Мне вернули одежду, пахнущую свежестью и какой-то химией, и я оправился на прогулку. Чистота вокруг, скажу я вам, была запредельная! Обувь надо было вытирать не перед входом в дом, а перед тем, как ступить на тротуар. Все кусты пострижены, на клумбах ни одного сорняка, в полях колосится пшеница, на лугах гуляют вымытые коровы, какающие в строго определенных местах, а куры сидят на специальных местах, где непрерывно несут яйца. Все встречные улыбаются, при встрече каждый норовит тебя обнять и трижды облобызать. Мне дали сопровождающего, от которого я узнал, что тут все на электричестве, которое производится генераторами на водопадах. Машины, самокаты, отопление — все электрическое, поэтому тут самый чистый воздух в мире. Мне показали десятки телескопов — это повальное увлечение островитян. В древней книге написано, что острову следует опасаться только большого метеорита, отсюда и телескопы. Они не только следят за метеоритами, но заодно изучают вселенную. Помимо живописи, поэзии и музыки, астрономия — главное хобби островитян. Полицейских на острове три человека. Преступлений тут не было двести лет, так что полиции приходится только искать убежавших собак и снимать с деревьев шальных котов. Мужья и жены не ходят налево, потому как все люди одинаково хороши и ведут себя правильно.
— У нас очень правильный остров, — сказал сопровождающий. — Мы добываем редкие металлы, продаем их — отсюда наше богатство и наша правильность.
Каждое утро все обязаны включить телевизор, где в течение десяти минут показывают ужасы, происходящие в остальной части планеты. После этого все становятся на колени и благодарят Бога, что они не имеют никакого отношения к этим ужасам. Болезней у них нет — поэтому меня и обрабатывали, как потенциального источника каких-либо вирусов.
Потом меня позвали в школу, где мне предстояло ответить на вопросы школьников. Они не поняли, зачем в наших школах экзамены. Мне объяснили, что если жить правильно, то знания проверять не надо — все и так учатся добросовестно. Классическую литературу они изучают — это полезное описание ужасов, примеры того, как не надо жить. Я безуспешно пытался им объяснить, почему случаются войны.
— Допустим, рядом с вами есть остров, где нет водопадов, дающих энергию, и редких металлов, за счет которых у вас столько прекрасной техники. И жители бедного острова считают, что это несправедливо, и хотят напасть на вас, чтобы всего было поровну.
— Зачем нападать? — удивлялись дети. — Мы протянем туда провода и поделимся энергией. И можем давать им часть нашего урожая — все равно мы производим больше, чем можем съесть.
— Это им покажется мало, и они все равно захотят на вас напасть, — сказал я.
Тогда дети попросили моего сопровождающего увести меня и как можно быстрее отправить в мир, где есть люди, хотящие на кого-то напасть.
Уходя я оглянулся и увидел, что в зал, где была наша встреча, пришли люди в костюмах химзащиты и стали проводить дезинфекцию, чтобы и духа моего там не осталось.
— Это квартира экологически чистая, — сказал сын хозяйки квартиры.
Я пропустил его слова мимо ушей, думая, что позади почти два года в поисках подходящего обмена, и о счастливом моменте, когда перевезу сюда мебель, закрою дверь, отключу телефон, сяду в кресло и буду наслаждаться одиночеством. Никто, решительно никто не придет, не позвонит, не будет отвлекать меня от размышлений о высоком. Захочу — пойду на кухню и заварю чай, захочу — лягу спать. Неужели настало время, о котором я так долго мечтал?
— Я не шучу, — услышал я голос сына хозяйки. — Вы сами в этом убедитесь.
— В чем именно? — спросил я, нехотя отрываясь от своих мечтаний.
— В экологичности, — сказал сын хозяйки, отдал мне ключи и ушел.
На следующий день я перевез книги, какую-то мебель, немного посуды и сел отдыхать. Солнце уже село, за окном шумели тополя, лаяли на вечерних прогулках собаки, крыши домов освещала луна. Все было прекрасно, просто замечательно. Я сидел и думал, что есть все-таки в жизни счастье. Для полной тишины и покоя я прикрыл окно, опять сел в кресло и вдруг почувствовал, что в квартире я не один. Нет, я не слышал никаких звуков, но какое-то чувство подсказывало, что на кухне, да, именно на кухне присутствует посторонний. Я вышел из комнаты, прошел по коридору, осторожно приоткрыл кухонную дверь. Никого! Вроде бы все тихо. Нет, не совсем тихо. Я услышал шелест, который, как мне показалось, складывался в слова. «Жмот» — различил я. Потом кто-то добавил: «Рано делать выводы». Я включил свет и посмотрел на стены. Стены были живыми. Вернее, живыми были узоры на стенах. Сотни, да что там сотни, тысячи рыжих тараканов образовали узоры, которые менялись, как картинки в калейдоскопе.
Я вошел на кухню, что-то хрустело под ногами, но вниз я не смотрел. Что там смотреть, и так было все ясно. Я сел на табуретку и задумался. К моей ноге приблизились три жирных таракана. Главари, наверное.
— Друзья, — сказал я, — я был бы не против, если б вас было штук пять. Мы бы дружили, вместе ужинали, проводили время в приятных философских беседах. А такую ораву я не прокормлю. Мне и так приходит по вечерам заниматься извозом, на улице галопирующая инфляция, вы должны понимать.
Главари сидели смирно и внимательно слушали.
— И я не понимаю, куда вы прячетесь днем? Впрочем, это неважно, Давайте договоримся так: к завтрашнему вечеру вы исчезаете. Куда — это ваши проблемы. Если в семь часов вечера я увижу больше пяти особей, то начинаю дезинфекцию.
— Дезинфекция! — услышал я в шелесте, заполнившем кухню.
— Ну-ну, — услышал я, когда затих основной гомон, — еще один оптимист.
— Только экологию испортит, — добавил кто-то.
— Условия вы поняли, — сказал я и пошел спать. По понятой причине в ванную я заходить не стал.
На следующий день, ровно в семь вечера я вошел в кухню с баллончиками отравы. «Слона убьет», — пообещал мне продавец. Тараканов на стенах было много меньше — это были анархисты, которые не захотели выполнять наш договор.
— Вот вас мне не жалко, — сказал я, обмотал лицо старой футболкой и начал поливать кухню ядовитой жидкостью. Через пятнадцать минут я понял, что еще немного и тараканы выйдут из битвы победителями. Я был близок к обмороку, судорогам и мучительной смерти. Бросив пустые баллончики на пол, я выскочил из квартиры, на улице сел в машину и, не оглядываясь, уехал.
Утром я веником выметал трупы и складывал их в мусорное ведро, которое быстро наполнилось до половины.
— Вот так-то! — сказал я, открыл окна и уехал на работу.
Вечером, когда я сел на табуретку, ко мне подползли три главаря. Именно подползли. От их вчерашней бравады не осталось и следа.
— Ты это… — услышал я. — Ты кончай себя травить. Мы-то выживем, а у тебя всю жизнь впереди, зачем тебе оставшиеся годы жить инвалидом? Нас осталось немного, потребности наши невелики, ты запросто сможешь нас прокормить.
На том и порешили. Оставшиеся тараканы вели себя очень прилично, на стол и стены не лезли, довольствовались тем, что падало на пол. А потом наступили девяностые, и мои рыжие друзья исчезли. Говорили, что они не выдержали новой еды, которая в изобилии появилась на прилавках магазинов. Меня это удивило — ядерный взрыв тараканы могли бы пережить, а тут какая-то еда. Мы-то еще живы — не перестаю этому удивляться.
Говорят, что если седина в бороду и бес в ребро, то человек уже меньше удивляется. Бороды у Сан Саныча не было, с бесом он всегда мог договориться, так что удивляться он не переставал. Увидит, иногда, клопа на подушке и удивляется. Зачем Мирозданию это животное? Почему выжила эта бесполезная ветка эволюции? Неужели этот мелкий пакостник создан для того, чтобы мешать спать эволюционной вершине?
Придет Сан Саныч на работу и тоже удивляется. Зачем, — думает он, — так много у нас сотрудников? Уволить бы половину, остальным прибавить зарплату, и ничего не изменится. Даже лучше станут они работать.
Зайдет он в курилку, а там вообще сплошное удивление. Обсуждают, например, международное положение. Слушает Сан Саныч горячие споры и удивляется, как много в курилке политических гениев, а руководят миром абсолютные тупицы.
Пришел он однажды домой, а к нему в гости удивительная сотрудница заходит. Работала она в бухгалтерии, всегда глазки Сан Санычу строила. А однажды сказала, что нажарила вкусных котлет и хочет этими котлетами Сан Саныча удивить. Сели они на кухне, выпили вина, потом водки, съели котлеты и спать легли. А утром сотрудница говорит Сан Санычу:
— Удивительный ты мужчина, Сан Саныч. Выпили вроде немного, а ты лег и сразу захрапел. Уж и не знаю, мужчина ли ты?
Промолчал Сан Саныч, не знал, то ли ему обидеться, то ли удивиться. На следующий день она снова с котлетами приходит и говорит:
— Ты, Сан Саныч, котлеты ешь, а вино не пей. Хочу я кое в чем убедиться.
Подумал Сан Саныч и говорит:
— Ты лучше домой иди. А то я человек удивительный и так могу сейчас тебя удивить, что потом жалеть будешь.
Ничего не поняла сотрудница, только фыркнула и ушла.
Работаю я программистом, да не обычным, которые дома сидят и чаи попивают, а в офисе с девяти до шести. Это причуда шефа, старого волка, который еще язык АЛГОЛ помнит. Есть у него еще одна причуда: он требует, чтобы мы комментарии в программах писали, и все переменные описывали.
— Вот уволю я вас, или, еще хуже, вы заболеете, придет новенький на ваше место и сразу поймет, что переменная Х — это время работы программиста от его зачисления до увольнения.
Мы ничего не поняли, а он смеется. Так-то он человек угрюмый, но над своими шутками посмеяться любит.
Пришла как-то к нам новая сотрудница. Блондинка, глазки голубые, реснички, фигурка, ножки — все на высшем уровне. Ну, думаем, сейчас начнется. Заходит шеф и говорит, чтобы она разобралась в программе, которую ее предшественник написал. А сам он завтра придет и скажет, что тут надо изменить. Смотрим мы на нее, ждем, что она пощады попросит, вопросы начнет задавать. А она пошла в буфет, пришла с чашкой кофе, села за компьютер и до конца дня не вставала. Смотрит на экран, кофе попивает, карандашиком себе по щеке постукивает.
На следующий день приходит шеф, они пошептались немного, шеф ушел, она снова кофе принесла и начала барабанить по клавишам. Только красные ноготки мелькают, как будто мотыльки над клавиатурой порхают. Побарабанила она до обеда, сходила к шефу, вернулась, компьютер выключила, сказала всем «до завтра» и ушла. Мы только рты разинули. Тут шеф заявился, поднял палец и сказал, чтобы мы у нее учились работать.
Вот тут мы все в нее и влюбились. Больше всех Михей влюбился. Парень он опытный, да к тому же холостой. На следующий день утром он подсаживается к ней и спрашивает, нет ли у нее вопросов. Вопросов у нее не было. Тогда Михей предлагает ей кофе принести, а она говорит, что сама сходит, потому, как кофе она по-особому заваривает. Михей не растерялся и спросил, не нужна ли ей какая-нибудь другая помощь? Осмотрела она его, а Михей парень видный, там есть что осматривать, и говорит, что помощь нужна. На ее дачу машину песка привезли, у забора свалили, и не поможет ли он этот песок сегодня вечером раскидать по дорожкам?
Сказала это и ушла. Мы тут начали Михею советы давать: причешись, ногти постриги, торт купи, вино, фрукты. Провожали его всем отделом, жали руку, махали на прощанье.
Утром пришел Михей, и она за ним. Сидят, по клавишам стучат. И только она к шефу ушла, мы к Михею: давай, рассказывай!
Оглянулся Михей на дверь и тихо так сказал, что все было отлично. Песка было немного, они с ее мужем его за час раскидали. А торт и фрукты он на работу принес, как только она уйдет, мы ими и займемся.
— Какая может быть мистика в торте? — спросила нас Марина Николаевна, женщина солидная, старший научный сотрудник. — А вот есть и в торте загадки.
Мы всей лабораторией сидели за столом и пили чай — отмечали то ли Восьмое марта, то ли чей-то день рождения. Сейчас уже не помню, но это неважно.
— Мистика есть везде, — сказал Боря, наш самый молодой сотрудник. — Мистика уже в том, что Марина Николаевна об этом заговорила.
Боря был прав. Марина Николаевна могла связать более трех предложений только тогда, когда говорила о науке. Всякие бытовые темы ее не интересовали, и когда наши женщины начинали обсуждать цены в магазинах или молодежную моду, то она демонстративно выходила из комнаты и шла в библиотеку, чтобы ознакомиться с последними статьями по ее теме.
Так вот, был у меня мистический случай с тортом, — начала рассказ Марина Николаевна. — Уехал как-то мой муж в командировку, а у меня слабость — люблю я сладкое. Дай, думаю, куплю себе тортик и съем его. Все полегче будет переносить разлуку. Зашла в булочную, выбрала свой любимый «наполеон», продавщика показала мне его, закрыла коробку, перевязала ленточкой, положила в пакет и дала мне. Я оплатила, принесла домой, положила в холодильник и начала готовить ужин. Перекусила, включила чайник и хотела достать торт. Открываю холодильник, а торта нет! Я все полки обшарила — нет торта. Так, думаю, надо рассуждать логически. Продавщица мне его в пакет положила, я к кассе подошла, оплатила картой. Тут же в телефоне проверила — оплата прошла. Иду домой с тортом, открываю подъезд магнитным ключом, подхожу к лифту. Как сейчас помню — пакет с тортом в другую руку взяла. Вошла в лифт, нажала кнопку, вышла, ключ от двери уже был в руке. Зашла на кухню, пальто даже не сняла, открыла холодильник, поставила коробку с тортом на полку, вернулась в прихожую, сняла пальто, помыла руки в ванной, начала варить овсянку. Все помню, а торта в холодильнике нет! Ладно, думаю, чудес не бывает, потом все выясню. Выпила чай с сухариками, приняла снотворное и спать легла. А на следующий день…
— Купили еще один торт, — догадался Боря.
— Совершенно верно. Купила, дошла до подъезда, там на скамейке бабушка сидела, так я ей специально сказала, что сегодня буду баловать себя сладеньким, и пакет с тортом ей показала. Поднялась к себе, торт в холодильник поставила, а сверху баночку с кизиловым вареньем — это чтобы торт никуда не убежал. Сварила кашу, включила чайник, открываю холодильник, а там…
— А там пусто? — спросил Боря.
— Да, ни торта, ни баночки с вареньем. Сказать честно, я даже не удивилась. Если чего-то ждешь и это случается, то появляется чувство удовлетворения. Я спокойно все продумала, сходила к лифту, спустилась вниз, осмотрела вестибюль, ступеньки перед подъездом — ничего! Я вернулась, налила полстакана коньяка, залпом выпила и легла спать. Даже думать ни о чем не хотелось, хотя, было о чем — надо грант дописывать, последние эксперименты заканчивать. На следующий день…
— Мы уже догадались, — сказал наш инженер, — путь домой лежал через булочную.
— Именно так! Я намеренно старалась ничего не запоминать, думать о работе, было интересно — исчезнет ли и этот торт. Вхожу я в квартиру, в руках пакет с тортом — это я хорошо помню, вижу на кухне свет горит. Муж вернулся, чай пьет. Увидел меня с тортом и спрашивает — кого это мы в гости ждем? А сам на кухонный прилавок показывает, где две коробки с тортами стоят. Я как закричу! Не было ничего на прилавке, я же там кашу в кастрюльку насыпала и утром там кофе заваривала.
— Не было, — говорит муж, — прилавок чистым был.
Тут я и села. Хорошо, что стул рядом оказался, ноги просто подкосились.
— Где? — спрашиваю, — где они были?
— В шкафчике, что рядом с холодильником, — говорит муж. — Я как увидел, не знал, что и подумать.
Мы все посмеялись, посоветовали Марине поменьше думать о науке, а Боря сказал, что у него мистики тоже хватает.
— В прошлую субботу, — начал он рассказ, — пошел я на вечер в Патентную библиотеку. Это на набережной, около Киевского вокзала. Там одни девчонки работают, они на таких вечерах женихов себе ищут. Пригласил я на танец одну блондинку, пухленькую, люблю таких. Танцуем мы, значит, ну я, как обычно: что завтра делаете, давайте встретимся, поближе познакомимся. Она не против. Договорились в воскресенье у памятника Пушкину. Это всем удобно — туда с любого конца Москву на метро за полчаса добраться можно. Прихожу, темно уже, фонари горят. Девушек там штук десять. Кто блондинка — не разберешь. Вся в шапочках. Лица я не помню, когда танцуешь щека к щеке, то не на лицо смотришь, а других девушек разглядываешь. Хожу я, в общем, жду, когда Аня, так ее звали, сама ко мне подойдет. Вот подходит, берет под руку, говорит: «Здравствуй, Боря». «Здравствуй, Аня», — говорю. Ура, думаю, не надо мне напрягаться. Я на всякий случай понюхал ее — точно она, духи те же самые. Она предлагает по Тверскому бульвару погулять, там лампочки цвет меняют, нравится ей это. Идем, я спрашиваю, как ей в библиотеке работается?
— Хорошо, — говорит, — работа простая, есть время к экзаменам в МГУ подготовиться.
Отлично, думаю, девушка серьезная, симпатичная, может у меня с ней что-то и получится.
— А как посетители, — спрашиваю, — не очень докучают?
— Не очень, — отвечает, — в четверг смешно было. Приходит одна, просит пособие о математике для поступающих в вуз. А какие у нас пособия? Она скандал подняла, говорит, что она на двух автобусах к нам добиралась, время потеряла.
Я киваю, соглашаюсь, что у них никаких пособий не бывает. Она говорит, что обычно к ним пенсионеры приходят, сидят по часу, журналы листают, картинки там смотрят.
— Схемы, наверное, — говорю, — какие у вас картинки.
Она смеется.
— Картинки пляжей и женщин в бикини.
Тут я мистику и заподозрил.
— Ты же в Патентной библиотеке работаешь? — спрашиваю.
Она говорит, что работает в обычной, районной.
— Аня, мы же с тобой вчера танцевали, — говорю. — Я же еще сказал, что ты самая красивая на этом вечере.
Тут она ойкнула, убрала свою руку и назад к памятнику побежала.
— Ха-ха, — сказал наш инженер, — конец истории был предсказуемым. Ты назначил ей свидание неделю назад и забыл про это.
— Нет, — сказал Боря. — Ничего я ей не назначал. Темно же было. Это она меня с другим Борей перепутала.
Прочитал я последние этюды и огорчился. Во-первых, Михаил Зощенко эти правдивые истории описал бы гораздо лучше. Во-вторых — не мой это стиль. Я же пофилософствовать люблю, о великом и вечном подумать, а тут какая-то бытовуха с предсказуемыми концовками. Стал я думать о следующем этюде с ключевым словом «путаница». И столько сюжетов придумал, только записывать успевай. Потом понял, что, когда сюжетов много, это значит, что все они дерьмо, нет хорошего сюжета. Так у мужчин бывает, когда у него много женщин одновременно. Огорчился я и вспомнил, как мучился, когда роман о любви писал. А история с этим романом такая.
Пришла как-то жена ко мне в кабинет и говорит:
— Ты все какую-то мелочевку пишешь, больше абзаца написать не можешь. А напиши-ка лучше роман о любви. Большой, со многими героями. Такой, чтобы сел человек в поезд Москва-Сочи, залез на верхнюю полку, открыл твой роман в Москве, а закрыл бы в Сочи, забыв и про вагон ресторан, и что у него вареная курица с бутылкой пива в сумке лежат.
Ха, как нечего делать! Тогда я собой гордился, считал, что во мне проснулся писательский талант, хвастался, что могу за десять минут написать хороший рассказ о том, как чищу картошку. Короче, сел я за роман, две главы за вечер написал, гордый хожу, на себя в зеркало с восторгом поглядываю.
На следующий день перечитал — как-то просто все. Он любит ее, она любит его, проходит время, они друг другу надоели, поехали в отпуск, там он встречает девушку, но замутить с ней не решается, так как рядом жена и вообще он не по этому делу.
— Таких историй у каждого полный ящик, — думаю, — надо больше героев, все запутать, пусть читатель затылок чешет.
И что? Появились в романе еще штук пять женщин и с десяток мужчин. Все они друг друга любят, не любят, плюют, целуют, к сердцу прижимают, а в конце всех к черту посылают. Читаю, сам уже ничего не понимаю. Вроде по отдельности каждая история жизненная, но такая путаница на страницах, такой везде бардак, что нужно блок-схемы рисовать, чтобы хоть немного во всем этом разобраться.
Хорошо, думаю, это мне сложно, а читатель он вдумчивый, разберется. Посылаю рукопись знакомому писателю. Мы с ним книгами перед публикациями обмениваемся. Я его хвалю, а он меня ругает. Прочитал он, пишет, что дальше пятой главы не продрался, запутался.
— Кто у тебя любовник Алены? — спрашивает. — И почему Панкрат сначала встречался с одной, любил другую, а женился на третьей?
— Кто такой Панкрат, — думаю, — Неужели есть такой у меня герой?
В общем, роман и сейчас лежит в ящике стола, ждет, когда автор разберется со всеми путаницами, а то — ишь! — романист выискался. Про любовь хочет написать. Роман о любви должен быть Книгой с большой буквы.
Давно прошло время, когда книги были дефицитом. За воспоминания Александра Бенуа тогда спекулянты просили сумму, размером в среднюю месячную зарплату.
— Однова живем, — сказал я жене.
— Ой, — сказала она, догадавшись, что я иду к букинистическому магазину, около которого шла торговля книгами.
Я вернулся с томиками Бенуа. Покупку теплых югославских перчаток пришлось отложить на следующий месяц.
— Ты ведь не будешь это читать, — сказала жена, помыла яблоки, положила в вазочку и легла на диван с первым томом.
— Важна возможность, — сказал я, думая, какое место на книжной полке украсят эти книги.
На работе я похвастался своей добычей. Женщины посмотрели на меня строго, но вслух осуждать не стали. «Это лучше, чем водку пить», — услышал я чей-то шепот. «Даже не знаю, что хуже», — прошептала другая.
Мы с химиком, который в электронике разбирался лучше, чем в химических формулах, спустились в подвал, где стоял огромный спектрометр. Компьютер у него не работал, и мы уже месяц пытались его починить. Я рассказал ему о Бенуа.
— Интересуешься этим периодом? — спросил он, включив паяльник.
Я жестами показал, что это неважно.
— Как жена отреагировала? — продолжил он допрос.
Я вздохнул, но не так грустно, показывая поднятыми бровями, что меня иногда понимают.
— Нормально, — сказал химик. — Ты что-то в дом принес, хозяйство увеличил. А я вот без разрешения жены на день рождения другу наш трехтомник О’Генри подарил.
Он вздохнул, хотел что-то добавить, но паяльник разогрелся, и мы начали работать.
— Каждый физик должен уметь паять, любить женщин и… — сказал завлаб.
— И уметь скакать на лошади, — добавил младший научный сотрудник Боря.
— И не перебивать старших по званию, — закончил завлаб.
Завлаб терпеть не мог химиков и теоретиков. Он говорил, что от химиков только вонь, а от теоретиков нет даже этого. Звали завлаба Лев Львович. Боря пытался называть его «л в квадрате», что было решительно отвергнуто всеми сотрудниками.
— У тебя четыре слога, — объяснили ему, — а Лев Львович — это только три.
Боря хотел спросить, как они будут использовать сэкономленное таким образом время, но не стал. В лаборатории он был самый молодой, и ему не раз намекали, что старших надо слушаться. Однажды его попросили припаять транзистор, он припаял, но пришел завлаб, шлепнул платой с транзистором по столу, показал, что две Борины пайки треснули, и начал объяснять, что должен уметь физик. Борино замечание про лошадей тогда осталось незамеченным, но не совсем. Через день завлаб подошел к Бориному столу и спросил, какое у него хобби.
— Кино, — начал Боря, — французский язык и…
— И лошади? — спросил завлаб.
— Нет, — сказал Боря, — но если вы считаете…
— Ты, случайно не в теоретики подался? — перебил его завлаб.
Он смотрел на раскрытую книгу с обилием формул на страницах.
— Что вы, — сказал Боря. — Да я лучше на лошади по нашему корпусу проскачу, чем хоть одну формулу напишу.
Я показал своей девушке листок с формулами. Девушка была уже не моя, но тогда я об этом не догадывался.
— Смотри, — сказал я. — это начало расчетов.
— И что ты будешь рассчитывать? — спросила девушка.
Она собиралась в отпуск на море, и формулы ей были неинтересны.
— Я хочу доказать, что возможно путешествие в прошлое, — сказал я.
— Ты туда сам езжай, — сказала девушка. — Мне и тут хорошо.
— Без тебя не поеду, — решительно сказал я.
Девушка пожала плечами. Я разорвал листок.
— Псих, — сказала девушка. — А я могу предсказывать будущее.
Она взяла чистый листок и нарисовала рожицу.
— Это твоя будущая жена, — сказала она. — Она будет физюлей, вы будете вместе рисовать формулы и мечтать о прошлом.
Он пытался доказать, что в прошлом мы жили лучше.
— Вещи служили десятилетиями, в продуктах ни химии, ни ГМО, люди читали книги и не думали о деньгах.
— Конечно, — сказал я, — сколько о деньгах ни думай, они не появятся. Вот и оставалось книжки читать, да вещи ремонтировать.
— А какое образование было! — не унимался он. — Сейчас без калькулятора никто двузначные числа не сложит.
— Сколько будет двадцать шесть плюс тридцать семь? — спросил я.
— А медицина какая была, — проигнорировал он мой вопрос. — Ежегодные осмотры, бесплатные профилактории, санатории.
Я вспомнил знакомого, который несколько лет лечился в онкоцентре, и только на третий год после институтского медосмотра врач обратил внимание, что у него не в порядке анализ крови.
— Хочешь в прошлое? — спросил я. — А загородный дом, три машины и трехкомнатную квартиру ты с собой заберешь?
Они остановились перед дверью, он достал ключ.
— Ты представляешь, что это наша квартира, — сказал он. — Никаких соседей, никаких хозяев. Это наша дверь, наш замок.
Она показала на щель между дверь и косяком.
— Будет дуть, — сказала она. — Надо утеплить.
Он сказал, что это легко, он все сделает завтра. Но вот дверь открылась, они вошли в прихожую. Она подошла к встроенному шкафу, попыталась прикрыть дверцу. Дверца заскрипела и снова открылась.
— Ерунда, — сказал он. — Завтра купим магнитные защелки.
Они вошли в кухню. Она провела пальцем по поверхности электроплиты, достала из раковины окурок, не нашла, куда его выбросить, положила обратно. Он вынул пачку сигарет, похлопал по карманам.
— Зажигалку забыл, — сказал он. — Ничего я от плиты прикурю.
Конфорка быстро покраснела, он нагнулся, приложил кончик сигареты к раскаленной поверхности.
— Отличная вещь! — сказал он. — Можно на зажигалках экономить. А вид какой!
Они подошли к окну. Далеко внизу у светофора стояли десятки машин, в просвете между домами виднелся парк с темными верхушками деревьев.
— Форточки нет, — сказала она. — Если мы тут поставим стол и приоткроем окно, то будет дуть.
— Сделаем форточку, — сказал он. — Какие проблемы.
— В этих окнах ничего не сделаешь, — сказала она.
Они прошли в комнату.
— Странно, — сказала она, — эта стена выпуклая, а другая впуклая.
— Позовем штукатура, — сказал он, — все равно обои будем менять. Я сам обои наклею и плинтуса заменю. И дверь заменю.
Он показал на фанерную дверь со вмятиной посредине. Она прошла в ванную.
— А это я сама сделаю, — раздался ее голос. — Тут страшные щели между плитками. Я куплю шпаклевку и все замажу.
— Надо специальной цементной затиркой, — сказал он. — Я тебе помогу.
Он зашел в ванную.
— Ты ведь все равно счастлива? — спросил он.
Они расстелили на траве одеяло, он лег на спину и стал смотреть в небо. Она села рядом.
— Уходи, проклятая муха, — сказала она и махнула ладонью над его лицом. — Ты такой сладкий, — добавила она, — тебе даже мухи любят.
— Ты счастлива? — спросил он.
— В данный момент очень, — сказала она и начала доставать продукты из сумки. — Вино будем сначала или после еды?
— И сначала, и во время, и после, — сказал он. — Мне давно не было так хорошо.
— Ты такое обычно после секса говоришь, — сказала она. — Что произошло?
— Я вдруг понял, что ты самая лучшая девушка на свете. За что мне такое счастье?
— Сама удивляюсь, — засмеялась она. — Ты просто воспользовался моей наивностью и невинностью.
— Давайникогда не будем ссориться? — предложил он.
— Возражений нет, — улыбнулась она. — Открывай бутылку.
Через месяц он стоял у ее подъезда и слушал длинные гудки в телефоне. Вскоре включился автоответчик: «Оставьте сообщение после сигнала», — раздалось в трубке. Он нажал кнопку отбоя, набрал другой номер:
— Люсь, что делаешь? — спросил он. — Не хочешь кофейку со мной выпить?
Кроме него в кафе за соседним столиком сидели три девушки. Их стол стоял у окна. Две девушки сидели на диване, третья сидела на стуле, поджав под себя ногу.
— Пирсинг, татуировки, глаза намазаны, ресницы приклеены — думал он. — Неужели парням это нравится?
Он достал из кармана блокнот, щелкнул шариковой ручкой, записал эту мысль.
— Еще кофе? — спросила подошедшая официантка. — Может пирожные, у нас есть вкусные, с ягодами?
— Кофе, — сказал он. — И сырную тарелку. У вас есть свежий белый хлеб?
— Есть булочки, — сказала официантка. — Я попрошу их подогреть.
Он продолжил наблюдать за девушками. Официантка подошла к ним, и он услышал, что они заказали зеленый чай и пирожные.
— На вино денег не хватило, — подумал он и записал в блокнот: «денег хватило только на пирсинг, а вино им должны покупать мужики».
Девушки, поглядывая на него, начали шушукаться. «Обо мне сплетничают, — подумал он. — Сидит тут старпер, на нас вылупился. Видно жена ему не дает, вон как облизывается».
Он вытер губы салфеткой. Девушки достали из сумок тетради, начали их перелистывать.
— Студенки, — подумал он, — или школьницы. Сейчас уже не разберешь.
Он встал и подошел к их столу.
— Девушки, я тут гадаю. Вы студентки? — просил он.
— Да, МГУ, — сказала девушка, сидевшая на стуле. — А мы тоже гадаем, вы писатель? А то сидите перед пустой чашкой и все время пишете.
— Я в банке работаю, — сказал он. — А пишу так, это у меня хобби.
— Вот видишь, — сказала одна из девушек, сидевшая на диване. — Я была права. Для писателя он слишком медленно пишет.
— Не надо, — сказала она, высвобождаясь из его рук. — Не будем торопиться. Самолет в пять утра, у нас с тобой целый вечер и половина ночи. Будем делать все медленно, а то быстро все переделаем и начнем скучать.
— Как скажешь, — он сел на табуретку. — Давай помогу, салат нарежу или картошку почищу.
— Иди в комнату, приберись немного.
— А ты будешь без меня скучать? — спросил он.
— Я поеду с тобой в аэропорт. Потом вернусь, все приберу, поеду домой и тогда начну скучать.
— А я сразу начну скучать, — сказал он. — Я уже начал скучать.
— Ты торопишься, — засмеялась она. — Сначала дождись, когда мы расстанемся.
— Обещаю тебе, что я не буду там смотреть на женщин, — сказал он.
— Вот это зря, почему бы тебе не убедиться, что я самая лучшая?
— Я и так это знаю.
Она достала из холодильника мясо, взяла разделочную доску, надела передник, стала нарезать мясо тонкими ломтиками.
— У тебя нет специальной доски для сырого мяса, — сказала она. — У тебя вообще одна доска. Так что салат пока не на чем резать. Иди, не мешай мне.
Он пошел в комнату, взял пепельницу, вернулся на кухню, вытряхнул окурки в мусорное ведро.
— Уборка закончена? — спросила она. — Пропылесось комнату, у тебя пыль по всем углам.
— Какой смысл? За год все равно наберется, — сказал он.
— Это для нашего вечера, — сказала она. — Я надела свое самое красивое платье.
— После ужина я его сразу сниму.
— Так я тебе и доверила, — засмеялась она. — Посмотри на свои пальцы.
Он посмотрел. Пальцы были серыми, он случайно залез ими в пепельницу. Он пошел в ванную, вымыл руки, посмотрел в зеркало, провел рукой по щеке, включил бритву, начал бриться.
— Сосем другой мужчина, — сказала она, когда он вернулся на кухню.
— Я тебе буду звонить, — он снова сел на табуретку. — Прилечу и сразу позвоню.
Он позвонил через неделю.
— И как тебе в Америке? — спросила она.
— Утром на улицах пахнет омлетом с беконом, — сказал он, — а в обед — жареным мясом и какими-то приправами.
— Понятно, — сказала она. — А как работа?
— Нормально, — сказал он. — Работаю потихоньку.
— Знаешь, а ведь я никогда не работал по-настоящему. Учился, потом академический институт, где полная свобода. Потом университеты в Америке — они мало чем отличались от академических институтов. Даже в корпорации, куда я перешел, была свобода. Я там сам себе задания придумывал, начальников практически не было. Утром придешь, до обеда посидишь за компьютером, а если после обеда в сон клонит, махнешь рукой, да и домой поедешь.
— Завидую. А я каждый день с девяти до шести. Вечером еду приготовлю, уроки у детей проверю и спать. В выходные магазины, готовка, детей в разные секции надо отводить. Отпуск тоже с детьми. Иногда проснусь ночью и думаю, что не живу, а жду чего-то. Дети вырастут, или в лотерею миллион выиграю — тогда смогу на полставки перейти.
— Нельзя жить и ждать. Годы проходят, тебе надо хоть любовника завести.
— Смеешься? Мне только не хватало кого-то утешать и слушать рассказы о чужих проблемах… Что ты задумался?
— Вспомнил, как жила моя бабушка. Печь с дровами, вода из колодца, белье полоскать на речку ходила.
— Хочешь сказать, что у других еще хуже? Знаешь, я в институте курсовую писала, сравнивала, например, московское метро с парижским и американским. Ну и еще: бездомные, налоги… Сравнение, конечно, в нашу пользу. А мне препод говорит: «Нельзя гордиться тем, что у других еще хуже». Я эти слова хорошо запомнила. Теперь, когда по телевизору начинают сравнивать, что у нас и что у них, я всегда этого препода вспоминаю. Жаль, что он этим говорунам не преподавал. Что ты опять замолчал?
— Думаю, как тебе помочь.
— Не думай, ты мне уже помог. Я сейчас себя с Наташкой сравнила.
— Но Наташка порхает по жизни, у нее нет детей.
— Вот поэтому сравнение в мою пользу. Ладно, пока, я бегу, мне моих мальчишек надо из футбольной секции встречать.
Вадик любил футбол. Дома над столом висели картинки, вырезанные из спортивных журналов. Очень ему нравилось, когда нападающий в падении бил по мячу, нацеливаясь в «девятку». Самого его в нападающие не брали. «Ты бегаешь медленно, — говорил капитан Юрка, — в защите постоишь». Играть защитником тоже было непросто. Он не умел делать подкаты, выбивая мяч у нападающих. Было страшно, падая на спину, выталкивать мяч из-под ноги нападающего, который уже приготовился к удару. И его всегда обманывали. «Что ты не можешь запомнить, — ругал его Юрка. — это же элементарно. Он стоит перед тобой, качнулся в сторону, и ты туда же. А тебя обводят с другой стороны».
Играли они после школы на пустыре. Штангами служили рюкзаки. Вадик стоял на защите и все время ожидал, нет, не атаки соперников, а Юркиного крика, что он недотепа и лопух. Или еще что-нибудь покрепче. Игра у их команды не ладилась. Мишка, их вратарь, заболел и в ворота поставили Сеню. Сеня ругался, говорил, что он нападающий и что без него они продуют всухую.
— Ладно, — сказал Юрка. — Иди в нападение, на воротах пусть Вадька постоит.
Вадик встал, нагнулся, уперся руками в колени — он видел по телевизору, что вратари стоят именно так. И тут же последовал удар в ворота. Издали, никто не ждал, что защитник другой команды может так ударить. Мяч летел прямо в Вадика. Он выставил руки, поймал мяч и сильным ударом отправил обратно.
— Годится! — крикнул Юрка.
Потом Вадик отразил еще один удар, еще и еще… Юрка подбежал к нему, хлопнул по плечу.
— Супер! Давай и дальше так, я в тебя верю.
Уходили они с пустыря гордые — выиграли всухую.
В тот же вечер Вадик решил записаться в футбольную секцию.
— Хочу быть вратарем, я умею.
Тренер скептически осмотрел худенькую фигуру Вадика и попросил встать в ворота. Сам подошел к одиннадцатиметровой отметке и легко, «щечкой», послал мяч в «шестерку». Вадик не успел понять в какую сторону летит мяч. Вроде тренер бил в правый угол — туда он и прыгнул, — а мяч оказался с левой стороны. Тренера сменили мальчишки. Сколько раз они били, столько раз мяч оказывался в сетке.
— Ты что такой грустный, — спросила мама, когда Вадик вернулся домой.
Он рассказал.
— Так бывает, еще научишься, — стала утешать его мама.
— Но ведь я играл хорошо, меня Юрка хвалил, сказал, что верит в меня.
— Ты тогда играл хорошо потому, что в тебя верили, — сказала мама.
— Вера может заменять знание, — сказала Настя. — Мы не можем доказать существование Бога, но верим в него. Никто не понимает, как Вселенная образовалась из одной точки, но мы верим в это.
Они шли по темной аллее парка. Черное небо высветилось звездами, их свету не мешали ни луна, ни фонари.
— В августе начинается ночная красота, — сказал Мишка. — Все звезды видны. Видела, как одна сейчас упала?
— Это Персеиды, метеорный поток, он всегда в августе, — сказал Настя.
— Ты же филолог, — удивился Мишка. — Откуда это знаешь.
— С детства астрономией увлекалась.
— Так ты, может, и в чудеса не веришь?
— Чудеса — это то, что не может объяснить физика и теория вероятностей. Пока не может.
Он взял ее за руку.
— Не пойму, кто из нас математик. Ты какая-то приземленная.
— Ага!
Она отняла руку, повернулась к нему.
— Я вообще простая девушка. И люблю все простое. Все мои любимые стихи написаны простым ямбом: «деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок». Четырехстопный ямб, обожаю его.
— Уголок? Пушкин ошибся — деревня была чем? Прелестным уголком.
— Правила менялись. А ты что, веришь в чудеса?
— Верю, иначе скучно. Вот слушай — была у меня девушка. Мы расстались три года назад. И вдруг мне снится сон, что она выходит замуж. Звоню ее подруге — точно! Завтра у нее свадьба. Как ты это объяснишь?
— Тебе она часто снилась, а запомнил ты только сон, когда он совпал с действительностью. И еще теория вероятностей. Ты же математик, должен это понимать. Скажи мне лучше на математическом языке, как ты меня любишь.
— Элементарно. В Москве есть два множества девушек, красивых и умных. Есть пересечение этих множеств, где девушки и красивые, и умные. Ты в этом пересечении.
— Это ты про девушек, а где любовь?
— Я еще не закончил. В этом пересечении можно выделить два подмножества. Девушки в первом мне нравятся, я мог бы с ними переспать. Девушки во втором подмножестве — это те, с которыми я готов провести всю жизнь. В этом подмножестве всего одна девушка, это ты.
Настя долго молчала, потом положила голову ему на плечо и сказала.
— У меня все проще. Когда ты заговорил со мной тогда на выставке, то я сразу поняла, что ты тот самый мужчина, которому я могу доверять.
Городок Сен-Жермен под Парижем. Август, жарко. Суббота — сегодня на главной площади рынок. Ряды лотков, заваленных зеленью, овощами, фруктами. Два ряда — холодильники, там на льду лежат крабы, рыба, мясо. Отдельный ряд с бутылками вина и оливкового масла. С краю вытянулись ряды с одеждой и домашней утварью. Мы выбираем сливы — толстые, отливающие фиолетовым цветом. Некоторые лопнули, на них капельки сока.
— Попробуйте, — говорит продавщица, молодая деваха в джинсах и белой футболке.
Сливы отличные. Продавщица ставит корзинку на весы, наполняет ее до краев.
— Пять евро.
Я достаю кошелек. Черт, вчера потратили последнюю наличность. Выниманию последнюю монету в один евро.
— Картой нельзя?
Продавщица улыбается, говорит, что деньги можно принести в следующую субботу. Мы перекладываем сливы в пакет, уходим.
— Доверчивая какая, — говорю я. — Интересно, есть в других языках аналог нашей поговорки «доверяй, но проверяй».
— Англичане говорят «Trust everyone, but always cut the card». Доверяй всякому, но всегда снимай карту, — говорит жена. — По-нашему, сними колоду, кажется.
Я напрягаю память — в карты часто играл в школе.
— Мы тасовали колоду, потом протягивали другому и говорили «сними».
— Жулики есть в любой стране.
— Жулики и доверчивые люди, как и все на свете, в любой стране распределены по Гауссу. Вопрос только, где находится максимум распределения, какое среднее число доверчивых на тысячу жителей.
— Ага, эта девушка помогает улучшить среднюю доверчивость во Франции.
— Не обязательно. Рынок закрывался, ей просто не хотелось везти сливы назад на ферму.
Однажды мы путешествовали по Провансу и жили на ферме около Арля — города, где Ван Гог написал свои лучшие картины: «Спальня», «Ночная терраса кафе», «Звездная ночь» и другие. Хозяева фермы были приветливы, работой себя не утруждали. Полем с рисом, уборкой и небольшой оливковой рощей занимались наемные работники. Жили мы в здании, специально приспособленном для «агротуризма» — небольшой «гостиницы» на четыре номера с кухнями и всеми удобствами.
Нашим соседом был голландец средних лет. Я часто видел его сидящим на террасе — там он что-то мастерил из длинной палки. То ли он хотел сделать из палки красивую трость, то ли дудку — это было непонятно. Вместо ответов на вопросы он загадочно улыбался и говорил, что пока сам не знает. Наверное, ему просто нравилось ковыряться ножиком в податливом дереве. Мы носились по окрестностям, а он целыми днями сидел на веранде, пил вино и работал со своей палкой. Его машина покрывалась пылью, с платанов начали опадать листья, рисовое поле подготовили к следующему сезону, а он все сидел на террасе.
Что сподвигнуло его уехать из Нидерландов? Неужели он не мог сидеть где-нибудь у старой мельницы, пить тоже самое французское вино, купленное в магазине, и вырезать что-то непонятное из своей палки?
Разгадка пришла в один из вечеров, когда солнце начало прятаться за гребнями далеких гор, освещая старый монастырь, платаны и старенький трактор, тянущий пустой прицеп, громыхающий на ухабах сельской дороги, уходящей куда-то к горизонту. Это же то, что видел и писал Ван Гог, догадался я. Мы исколесили сотни километров, чтобы найти места, где работал великий художник, а наш сосед, не сходя с места, сумел прочувствовать, почему Ван Гог полюбил этот край.
Иногда нужно остановиться, чтобы что-то понять. Возможно, наш сосед думал по-другому, но я решил, что понял его маленькую тайну.
Чем старше становишься, тем меньше у тебя тайн.
Так думал Сан Саныч, прихлебывая коньяк, — ежевечерние сто грамм для лучшего сна. До вчерашнего дня у него оставалась только одна тайна, но она исчезла, после переезда соседей в новую квартиру. Тайной были вечерние визиты Анны Николаевны, женщины лет сорока пяти, полной, брюнеткой с седой прядью, которую она не хотела закрашивать.
— Я своего возраста не стесняюсь, — говорила она.
Приходила она раз в неделю, когда ее муж работал в вечернюю смену. Их общение было совершенно невинным. Она приносила котлеты, квашеную капусту, куда нарезала лук и обильно поливала подсолнечным маслом. Они вместе жарили картошку, Сан Саныч открывал бутылку красного вина, они устраивались за кухонным столом и начинали разговаривать.
— Мне не хватает общения, — говорила Анна Николаевна и начинала рассказывать о своих взрослых детях, о том, что она никак не может выбраться на море, что она хотела бы устроиться на работу, но вот муж против.
После ужина она мыла миску от капусты, желала Сан Санычу спокойной ночи и уходила. А вчера они переехали в небольшую квартиру подальше от центра. Анна Николаевна говорила, что на разницу в стоимости квартир они теперь смогут хоть два раза в год ездить в теплые края.
Больше тайн у Сан Саныча не осталось. Одно время он хотел написать книгу о неправильной политике всех начальников, начиная с их директора и кончая теми, кого каждый день показывали по телевизору. Но критикуя, надо что-то предлагать. Сан Саныч долго ломал над этим голову, что-то придумал, но у него получился социализм. Он вспомнил планы, авралы, дефицит, очереди, гнилую картошку в овощном магазине и понял, что его придумка никуда не годится.
Вот раньше у него была прекрасная тайна. Он встречался с красивой девушкой, и у него было прекрасное слово «зато». Что бы с ним не случалось, он всегда мог сказать, что ЗАТО у него есть Маша — так звали его девушку. Но однажды Маша от него ушла, вышла замуж и его «зато» пропало. Однако, через три года они случайно встретились, обрадовались и снова стали встречаться. Маша приходила к нему раз в месяц, говорила, что у него она отдыхает душой, вот это и было его тайной. И к нему снова вернулось его «зато» — не такое, конечно, как раньше, но хоть что-то. Это продолжалось года четыре, Маша стала приходить к нему все реже, он чувствовал, что ей с ним стало скучно. А потом все прекратилось. Исчезли и тайна, и его последнее «зато».
Сан Саныч допил коньяк, хотел идти в ванную чистить зубы, но тут он вспомнил Глашу. Она с дочкой жила в квартире этажом ниже. Анна Николаевна рассказывала, что они приехали из какого-то маленького городка, Глаша работал в прачечной и еще мыла полы в подъездах их дома — копила деньги, хотела, чтобы дочка поступила в университет. Была Глаша худенькой, бледной, с темными кругами под глазами. Сан Саныч жалел ее, встречая в подъезде приветливо здоровался, однажды хотел с ней поговорить, но не придумал, о чем.
Он прошел в комнату, достал конверт, положил туда три тысячи рублей, печатными буквами написал «Глаша, с Новым годом!», спустился вниз и бросил конверт в Глашин почтовый ящик.
До Нового года оставалось еще две недели, но какое это имеет значение, если так хочется, чтобы у тебя появилась тайна.
Это было впервые в ее жизни.
Татьяна постелила на стол чистую скатерть, поставила на середину маленькую живую елочку в горшке, украсила ее серебряным дождиком, достала из буфета любимую тарелку из тонкого фарфора с золотистым орнаментом по краям, около ее аккуратно положила мельхиоровые нож с вилкой и пошла на кухню. Что взять? Оливье не хотелось. Баночка красной икры? Это хорошо. Еще салат из помидоров, маленькая тарелка с красной рыбой, ветчина, баклажанная икра — вчера только сделала. Горячее? В холодильнике утка с яблоками, готовая к запеканию. Нет, не хочется возиться, обойдется закусками. Хлеб она брать не будет — весы говорят, что нельзя. Начищенная и нарезанная картошка в кастрюльке — это тоже потом. Сейчас коньяк, а в полночь шампанское. Всю бутылку она не выпьет, останется на завтра. Вкус уже будет не тот, но, что поделать, — напиваться она не хочет.
Вот, кажется, все. До Нового года два часа. Телевизор? Она его уже год не включала — кино смотрела в кровати на планшете, новости узнавала там же. И что, сидеть так в тишине? Она принесла планшет, нашла сборник песен ретро — это то, что надо. Песни ее молодости, с каждой что-то связано. Пусть это будет вечер воспоминаний.
Села, выпила первую рюмку, коньяк согрел, настроение сразу улучшилось. Так, что там у нее случилось? Почему все воспоминания крутятся вокруг мужчин? Что их в ней не устраивало — больше двух лет никто не выдерживал. Он ведь любит и умеет готовить, причем регулярно — это ее не напрягало. Дом всегда в полном порядке, пыли нет даже на безделушках, стоящих на книжных полках, вещи поглажены, аккуратно сложены. Поклеить обои, починить кран в ванной? И это она умеет не хуже любого мастера. В постели у нее нет никаких запретов. Журналистский опыт позволял поддерживать разговор на любую тему. Философия Кьеркегора, романы Пелевина, генетика, движение зеленых? — да без проблем. И еще она хорошо и с удовольствием поет, умеет рисовать… Чем не идеальная жена? Так нет, два года и мужики начинают ходить в туалет с телефоном — она слышит, как к ним приходят сообщения. На работе у них неожиданно появляются срочные командировки, вечерние совещания. И еще запахи других женщин, их кремов, косметики. Обоняние у нее не хуже, чем у собаки. И еще… мелочь, конечно, но зубную пасту, попавшую в раковину, надо смывать сразу. И душ надо принимать каждый вечер. А лучше еще и утром. И хлеб надо класть на тарелку, а не на скатерть. И не бренчать ложечкой в чашке, когда размешиваешь сахар. Вот и все, что она просила от мужчин. Хотя, нет! Нужно, чтобы они ее любили и не забывали говорить, что она красивая.
Татьяна выпила еще рюмку, взяла кусочек рыбы. Фу, разве можно так закусывать коньяк! Плевать, она одна. Ей вкусно, ее это радует. Теперь о подругах. Ну да, она терпеть не может, когда ее игнорируют, начинают с ней спорить. Зачем спорить? Разве они не знают, что все ее мнения хорошо продуманы, она никогда не меняет свою точку зрения. Слишком ты правильная, говорят ей. И перестают звонить.
Помидоры, конечно, безвкусные. А икра водянистая — добавили воды для веса. И пересолили. Сколько уже на часах? Одиннадцать. Есть хочется. Может картошку сварить? Или запечь с сыром и луком в духовке? Нет, так долго. Утку уже завтра. Откроет-ка она шампанское. Плевать, что еще не двенадцать, сегодня она сама решает, когда придет Новый год. Да и что это за праздник? Придуманный какой-то. Ничего, ведь не изменится, все будет по-прежнему. Вселенная продолжит расширяться, звезды стареть, черные дыры пухнуть, люди на Земле стараться истребить себя — не жили, дескать, они тут миллиард лет назад, нечего и привыкать.
Ладно, что там говорят в такой момент? Надо как-то себя поздравить. Ну, дорогуша, с Новым годом, с новым счастьем! И чтобы другие праздники не были такими грустными.
— По какому случаю праздник?
Она стояла в дверях, расстегивала пальто, и смотрела на сервированный стол с букетом и бутылкой вина посредине. Он подошел к ней, помог раздеться.
— Мой руки и за стол. Шесть лет назад мы с тобой первый раз поцеловались.
— А я забыла, — сказала она, наблюдая, как он открывает бутылку вина. — И вино наше любимое.
Он наполнил бокалы.
— Давай выпьем за нас, — сказал он. — Я до сих пор не могу поверить, что мы вместе.
Она сделала глоток, улыбнулась.
— Тогда нам надо устроить праздник еще через неделю. Тогда ты попробовал расстегнуть мне кофточку.
— А ты забыла, что в тот же день я попросил тебя стать моей женой?
Она кивнула.
— Такое не забудешь. Ты встал на колени и произнес речь. Вот только забыл, что в такой день надо подарить кольцо.
— Это было спонтанное решение. И ты знаешь…
Он допил вино, налил себе еще.
— Мы стали совершенное одинаковыми. Я раньше терпеть не мог гречневую кашу и не понимал, почему ты ее любишь. А сейчас я ее обожаю.
— Просто я нашла фирму, продающую свежую, непережаренную гречку.
— А еще, — добавил он, — мы вместе перестали любить проводить отпуск в жарких странах. И одновременно стали избегать шумных компаний.
— Ты забыл, — сказала она, — что ты стал со мной ходить в музеи, а раньше шел в ближайший кабак и дожидался меня там.
— Ты стала еще красивей, за эти годы, — сказал он, поднимая бокал. — Хочу выпить за мою идеальную жену, за тебя. Ты всегда меня понимаешь.
Она подняла свой бокал.
— Не только понимаю, но и прощаю тебе любовницу.
Его рука застыла в воздухе.
— Какую любовницу?
— Настю Панкратову, мою лучшую подругу. Бывшую подругу. Ну чего ты замер, давай же выпьем за идеальную меня.
Два студента, судя по разговорам — физики, едут на север по оранжевой ветке московского метро. Время позднее, пассажиров в вагоне мало. На Сухаревской входит и садится напротив них нарядно и со вкусом одетая девушка. Она красива: тонкие черты лица, мастерски уложенные в кажущуюся небрежную прическу русые волосы, стройная фигура, тонкие пальцы перелистывают страницы книги.
Сухаревская — Рижская
— Ты только посмотри, — говорит один студент, — она идеальна. Красивая и с виду умная. Я не вижу ни одного изъяна. Хочешь познакомиться? Я к ней подсяду и скажу, что мой друг влюбился с первого взгляда.
— Не надо, — отвечает ему второй студент. — Она красива, но не идеальна. Идеальным бывает только шар. На него с какой стороны ни посмотри — он везде идеален.
Рижская — Алексеевская
— Зря ты отказался, она может выйти на любой остановке, — говорит первый студент.
— Я не гожусь для идеальных девушек, — отвечает второй. — Таким красавицам нужен ухоженный мужчина в элегантном костюме и на красивой машине. И чтобы он пах дорогим одеколоном, а под рукавами пиджака она бы ощущала крепкие мускулы.
Алексеевская — ВДНХ
— Никогда не знаешь, что нужно таким красавицам, — говорит первый студент. — Вспомни классиков, сколько раз они описывали любовь красавиц к чудовищам.
— Посмотри на обложку, она читает какой-то ерундовый детектив, — отвечает второй. — Начнешь встречаться, а разговаривать не о чем. Уверен, что она не знает, чем уравнения Фредгольма второго рода отличаются от уравнений первого рода.
— А ты это помнишь?
— Забыл, но ведь я не претендую на идеальность.
ВДНХ — Ботанический сад
Девушка закрывает книгу, кладет ее в сумку, смотрит на студентов, улыбается, встает, подходит к двери. Первый студент тоже встает, приближается к ней.
— Девушка, мой друг никак не может решиться познакомиться с вами.
— Я должна ему помочь?
— Улыбнитесь ему, это его подбодрит.
— Я уже улыбалась вам обоим.
— Значит, у него есть шанс?
— Боюсь, что нет. У меня хороший слух, и я никогда не слышала про уравнения Фредгольма.
Двери открываются, девушка выходит, первый студент возвращается к приятелю.
— Вот так мы упускаем свое счастье, — говорит он.
— Вот так Мироздание уберегает нас от ошибок, — отвечает второй.
Мы с Василием пили пиво, закусывали жареные креветками, макая их в острый соус, и разговаривали о жизни.
— Смотрю назад, — говорил Василий, выбирая самую жирную креветку, — и прихожу в ужас. Не жизнь у меня, а сплошная череда ошибок.
— Брось, — отвечаю я, делая глоток. — Мы не делаем ошибок, это обстоятельства вынуждают. И кто знает, может наши ошибки спасли нас от какой-то большой беды. Вот какая у тебя главная ошибка?
Василий задумался, потом медленно, взвешивая каждое слово, сказал:
— Первая женитьба. Потерял почти восемь лет, а мог бы вспоминать эти годы с радостью. А так… Домой идти не хотелось, захожу, еще раздеться не успел, а на меня кучу проблем вываливают, а на десерт еще новости — одна хуже другой. И все вокруг сволочи, рвачи, мошенники, одна она в белом.
Я хлопнул его по плечу.
— Вот, так и надо было. Ты прочувствовал, что такое семейная жизнь, какой она должна быть, зато теперь с Варей счастлив. Понимаешь, о чем надо дома разговаривать, как проблемы преподносить. Еще что?
— В институте время терял. Учился, в читалке сидел до полуночи, а толку? Ничего не пригодилось. Я сейчас трубы продаю, зачем мне для этого правило Лопиталя знать?
— Тебя дурака не правилу Лопиталя учили, а логически думать заставляли. Как твои трубы, продаются? Проблем и рекламаций не было? Тебе матанализ помог, хотя ты об этом не подозреваешь.
— И еще женщины… — Василий задумался. — Сколько девчонок были готовы со мной и в постель, и на Северный полюс. А я весь такой занятой, на часы смотрю, на электричку опаздываю.
— Это не ошибки, а упущенные возможности. Сейчас ты можешь их вспоминать и думать, как бы тебе было хорошо. А если б было, то может вспоминал этих девчонок со стыдом, совесть бы мучила.
Мы допили пиво, Василий хлебом вытер соусницу, положил хлеб в рот, скривился.
— С пивом все нормально было, а сейчас горло дерет. Вот еще одна ошибка, надо было глоток оставить. Скажи теперь, философ ты хренов, от какой беды спасла эта ошибка?
Была у меня знакомая. Окончила он философский факультет в МГУ, училась в аспирантуре, писала диссертацию о том, что все в мире относительно. Я сначала думал, что она теорию Эйнштейна до каждой циферки выучила, а оказалось, что она об относительности мнений размышляет.
— Возьми какую-нибудь картину Пикассо, — говорит она. — Если ты ее относительно картин Шишкина оцениваешь, то это ужас во мраке ночи. А если с его подражателями сравнишь, то сам понимаешь, кто из них гений, а кто только с линейкой и циркулем рисовать умеет.
— И что, — говорю, — об этом можно диссертацию написать? Да я таких диссертаций за месяц три штуки настучу. Лишь бы клавиатура не сломалась.
— А ты знаешь, как понятие относительности менялось за две тысячи лет? — спрашивает она, ничуть не обидевшись. — Не так все просто в этом мире, мире мыслей, сомнений и споров.
— Ну, разве что о спорах за две тысячи лет… — соглашаюсь я.
А зачем с ней ссориться? Мой философ — девушка красивая, сексуальная и умеет говорить не только о древних греках и немецких идеалистах и материалистах.
— Вот скажи, — спрашивает она, — о чем ты думал вчера вечером?
Тут легко попасть впросак, если сказать правду. Но у меня есть заготовка, которая ни разу не подводила.
— О тебе, — говорю. — О чем еще может думать перед сном влюбленный мужик.
— Правильный ответ, — кивает она, — Врешь, конечно, но правила хорошо выучил.
Конечно выучил, обжигались, знаем.
— А ты о чем думала? — спрашиваю я.
— Об относительности, конечно, — говорит она. — Вот ты не мой идеал, но относительно других, ты выделяешься в лучшую сторону. Во-первых…
Она все систематизирует, раскладывает по полочкам.
— Во-первых, — продолжает она, — ты меня не раздражаешь. Во-вторых, — с тобой не стыдно показаться в приличном обществе. В-третьих…
И так далее, и так далее. Я узнал, что оптимально сексуален, неплохо физически развит, прочитал минимум книг, которые должен прочитать каждый, помню, когда у нее день рождения, не скуп, когда у меня есть хоть немного денег… В общем, ей пока со мной хорошо, но мне нельзя расслабляться и помнить, что женщину надо постоянно завоевывать, иногда устраивать ей праздники и преподносить приятные сюрпризы хотя бы раз в неделю.
— Я, вообще-то, обычная женщина, — говорила она, — но привыкла говорить то, что думаю. Понимаю, что это недостаток, но такая уж родилась, исправить это невозможно. Так что люби такую, или ищи другую.
Я любил ее такую полтора года. Потом случайно встретил девушку, которая не читала древних греков, любила с палаткой выезжать на природу и пила водку наравне с парнями. Мой философ узнала про нее и спросила:
— В чем относительно меня она лучше?
Я сказал, что эта девушка относительно ее хуже во всем, но это не имеет никакого значения.
— Отличные стамески, отечественные — сказал продавец. — Цена высокая, но относительно китайских много лучше.
— Не надо оправдываться тем, что у других еще хуже, — назидательно сказал я.
— Посмотрите сами, — сказал продавец, — сталь высочайшего качества, специальная заточка, металлические кольца сидят как влитые, удобная ручка, твердое древо, оно выдержит тысячи ударов молотком.
— Вы без надобности множите сущности, — сказал я. — Монах Оккам бы этого не одобрил. Ваша цель продать стамески, а для этого достаточно было сказать про сталь. Остальное я вижу сам.
— Между прочем, — сказал продавец, — Принцип бритвы Оккама сформулировал еще Аристотель.
— Так бывает, — согласился я. — Законам часто присваивают не те имена.
— Да, — сказал продавец. — Пуанкаре и Лоренц сделали для теории относительности больше, чем Эйнштейн.
— Да, — сказал я. — Поэтому и Нобелевскую премию ему дали за фотоэффект, а не за теорию относительности.
— Даже формулу е равняется м це квадрат первым предложил Пуанкаре, — сказал продавец.
— Но Эйнштейн вывел ее строгим способом, — сказал я.
— Еще Оскар Уайльд заметил, что неважно, кто открыл, важнее, кто об этом смог красиво рассказать, — сказал продавец.
— Закон Стиглера, –сказал я. — Ни одно научное открытие не было названо в честь его первооткрывателя.
— Физфак, — протянул руку продавец.
— Физтех, — я пожал ему руку. — Как бизнес?
— Это третий магазин, — сказал продавец. — Недавно открылись, я тут пока и за продавца, и за кассира, и за экспедитора. А как вы?
— В банке платят неплохо. А стамески — это для души.
— Понимаю, — сказал продавец, — бизнес выходного дня.
Однажды я решил заняться бизнесом. Вроде все в жизни испытал, а вот радости от собственного дела еще не было. Бизнес-идеей я поделился с приятелем.
— И что ты будешь делать? — спросил он.
— Вебсайты, — сказал я. — Джаву-скрипт и пи-эйч-пи знаю, сделаю любой движок.
— Идиотская идея, — сказал приятель. — Бизнес открывают для того, чтобы делать деньги, а не вкалывать самому.
Мне понравилась перспектива, что кто-то будет работать на меня, а я буду только получать. Оставалось найти компаньонов. В это время я консультировал Веронику. Она работала в какой-то редакции, писала статьи на экономические темы. Я у нее числился специалистом по финансовым рынкам. Таковым я не являлся, но она об этом не подозревала. Я просмотрел ее статьи. Самой популярной оказалась статья с заголовком «Десять способов не умереть в Москве от голода». Я сразу догадался, что она заинтересуется моим предложением, и набрал ее номер.
— Окей, — сказала Вероника. — Пригласи меня в кафе, и мы все обсудим.
В кафе она открыла меню, провела по странице пальцем и сказала официантке, чтобы ей несли все подряд, она потом скажет, когда остановиться.
— Куча дел, — объяснила она мне, — даже перекусить некогда.
За салатами она спросила, есть ли у меня бизнес-план.
— Что это такое? — поинтересовался я.
— Это цели, пути, возможные проблемы, расчет расходов и прибыли. Все по месяцам и годам. Я с одним французом открывала магазин, и мы начали с бизнес-плана.
— Понял, — сказал я. — И что с магазином?
Вероника махнула рукой.
— Это длинная и неинтересная история.
— Понятно, — сказал я. — Бизнес-план у меня простой. Сайт компании я сделал, веб-дизайнера нашел, мне нужен маркетолог и рекламщик. Короче, человек, который будет искать клиентов.
— А сколько у тебя уже клиентов? — спросила Вероника, переходя ко второму салату.
— Алесандро из Италии. Он хочет сайт с фотографиями полуголых женщин. Пока он не знает, где брать такие фотографии и просил меня не торопиться.
— Окей, — сказала Вероника. — Дерьмовый у них повар. Ты меня в следующий раз в приличный ресторан пригласи.
Я заверил ее, что наша следующая встреча именно такой и будет.
— Я согласна, — сказала Вероника, поковыряв третий салат и, подозвав официантку, сказала, что можно нести горячее. — Я найду тебе клиентов. Буду лазить по сайтам и писать им письма.
— Не понял, — удивился я. — Если у них есть сайт, то зачем им еще один?
— И то верно, — сказала Вероника. — Но ты не волнуйся. У меня есть знакомый, ему, кажется, нужен сайт. Денег, правда, у него нет, но он раскрутится и потом заплатит. Вот только мое условие такое. Доля прибыли меня не интересует. Плати мне для начала тысячу долларов в месяц, и я начну работать.
— За тысячу ты позвонишь своему знакомому?
— Это для начала, — сказала Вероника и начала разрезать стейк. — Они что, из подошвы стейки делают? Да, это для начала, на испытательный период. Причем деньги сразу, а то я вас бизнесменов знаю. Кстати, ты женат?
Я признался, что женат.
— Жаль, — сказала Вероника. — А то бы у нас бизнес веселее пошел. Впрочем, ты учти, я не умею готовить и терпеть не могу мыть посуду.
— Готовить я умею, — успокоил я ее. — А посуду будет мыть посудомоечная машина.
— У тебя есть посудомоечная машина? — спросила Вероника.
— Нет, у меня маленькая кухня.
Я подозвал официантку и заплатил за ужин.
— Пошел составлять бизнес-план, — сказал я Веронике. — Спокойно доедай, твой телефон у меня есть, если что — позвоню.
— Ты не позвонишь, — сказала Вероника.
— Не позвоню, — сказал я.
— А ты мне понравился, — сказала Вероника. — Не врал, таких бизнесменов редко встретишь. Я нашу встречу запомню.
— Да, — сказал я. — Этот вечер и мне врежется в память.
Наступает время, когда воспоминания интереснее и красочнее, чем мечты о будущем. Из памяти всплывают картинки голубого неба, зеленого, с цветами, луга, синяя гладь лесного озера, залитые туманом утренние улицы, первые, еще клейкие листья… И еще волны на море, приносящий запах водорослей ветер, столик на ресторанной веранде, освещающая бутылку вина свеча…
— Почему у тебя ничего не написано про меня? — спросила она.
— Я еще не закончил, — сказал он. — Помню, как ты куталась в меховой воротник, а твои глаза блестели в свете фонаря, помню твое счастливое лицо, когда ты показывала корзинку, полную белых грибов, помню, как ты радовалась, когда мы вошли в нашу первую квартиру, где не надо было спешить, смотреть на часы… А что помнишь ты?
— Я все это помню. И твои неумелые руки, и как я купалась вечером в озере, и голая заходила в воду. Заходила медленно, знала, что тебе нравится на меня смотреть. Странно… Вот я говорю, и все это становится неинтересным. Слова все упрощают, лучше помнить картинки и еще что-то, о чем лучше думать, а не говорить и писать. Ты работай, а я пойду погуляю.
— На улице холодно, вот шарф, надень его.
Она надела шапочку, обмотала горло шарфом.
— Ты знаешь, — сказала она, — можно целыми днями говорить о любви, а можно помнить, что мне надо не забыть шарф. И для меня то, что ты помнишь о шарфе, важнее тысячи слов.
Писатели пытаются описать словами неописуемое. Сия простая, но спорная мысль пришла мне в голову, когда в один морозный день я шел по Тверскому бульвару. В мороз обостряется чувство одиночества и собственной ненужности. Вокруг толпа закутанных фигур, все стремятся сохранить тепло и отгораживаются от любого общения. Навстречу идет молодая женщина, на ее лице застыло недовольно-серьезное выражение. «Идет, как усталая манекенщица», — думаю я, пытаясь описать ее походку. Потом стараюсь забыть придуманное — ведь я никогда не видел, как ходят усталые манекенщицы.
Самое опасное в морозный день — это безразличие. У памятника Тимирязеву сворачиваю направо, перехожу улицу. Вроде горел зеленый сигнал светофора, но я не уверен — на морозе теряется чувство опасности, ты перестаешь присматриваться к машинам, появляется наивное ощущение, что водители понимают, что тебе холодно и неуютно, и они должны относиться с сочувствием к твоему желанию идти быстрее вперед.
Вот еще поворот, еще, вход во дворик, открываю дверь. Это музей Алексея Толстого. Хотел ли я туда зайти? Вроде хотел погреться в кафе, но там надо мыть замерзшие руки, сидеть, ждать, пить и есть то, что ты не любишь. Мне больше хотелось домой, чтобы сварить картошку, нарезать помидоры и разогреть вчерашний бефстроганов. А потом заварить чай и пить его не спеша, поглядывая в окно, залитое холодным солнечным светом.
Но дом далеко, я стою в дверях под прицелом трех пар глаз. Охранница, не увидев в руках сумки, теряет ко мне интерес; гардеробщица с южным акцентом приглашает повесить куртку, кассирша-экскурсовод продает билет и говорит, что пойдет со мной.
Я не люблю, когда экскурсовод рассказывает что-то скучающей толпе, но один на один — это неплохо.
— Алексей Николаевич Толстой жил на втором этаже, — говорит худенькая, прихрамывающая женщина в черном платье, и мы медленно поднимаемся по старой простенькой лестнице.
Входим в огромный кабинет писателя, заставленный дорогой, явно английской мебелью. Стены в картинах, над бюро висит портрет Петра Первого, рядом его бюст, слепок прижизненной маски Петра. В комнате четыре рабочих места.
— Утром он работал, стоя у бюро, — рассказывает моя спутница. — Потом печатал на машинке за этим маленьким столиком, к обеду он перемещался к третьему столику около камина, где правил и думал. А за большим столом он любил просматривать официальные бумаги и беседовать с гостями.
Я вспоминаю Набокова, который в Париже писал по ночам, сидя на унитазе, приспособив чемодан в качестве столика.
— Тут он писал про Петра, — продолжает экскурсовод. — Жаль, что не успел дописать.
Я киваю, это интересно.
— Хотите секрет? — женщина приближается ко мне и понижает голос. — Может, он и не собирался дописывать. Он, наверное, хотел, чтобы все остались молодыми.
Я опять киваю, не спорю — спросить у Алексея Николаевича уже ничего нельзя.
— Он был гениальным писателем, — сообщает спутница «последние новости». — Сейчас вообще нет писателей, а вот он…
— Несущий голову в облаках, — говорю я. — А потом на землю, с портфельчиком на работу. Или с пакетами в кармане за молоком и хлебом.
— Это вы о чем?
— Это так, из его «Гадюки».
— Алексей Николаевич не спускался на землю, — обижается собеседница. — Он нес голову в облаках до последних дней.
Я опять не спорю. «Красный барин», любимец Сталина, депутат, лауреат, председатель Союза писателей, автор романа «Хлеб», любитель красивой жизни и красивых женщин. Но не мне его осуждать, он вернулся в Россию — это было непростое решение.
Спальни и ванной нет. Вместо них музыкальный салон. Дешевые стулья, рояль, на стене портрет красавицы. Это Наталья Васильевна — третья жена писателя, прототип Кати Рощиной из «Хождения по мукам». Я не могу оторвать глаз.
— Он потом женился на своей секретарше! — говорит экскурсовод и качает головой. — Молодая, энергичная, но ее портрета у нас нет. Она тут жиладо 1982-го года. Это ее ограбили.
Это уже неинтересно, это было потом, в другую эпоху.
На улице я вижу женщину средних лет, в шубе, с непокрытой головой. Ей холодно, но сохранить укладку волос для нее важнее. Вслед за ней идет девушка в яркой куртке — молодая, энергичная, длинноногая. Она прижимает телефонную трубку к уху и рассказывает подруге про вчерашний веселый вечер.
— Как же она непохожа на Катю Рощину, — думаю я, поднимаю воротник и иду к метро.
В шумной подземной суете я согреваюсь, забываю про Катю, Дашу, отчаянного Алексашку, старенькую машинку «Ундервуд», портреты на стенах, уютный столик у камина. Потом, в тесноте вагона вдруг понимаю, что после квартиры писателя я поневоле старался нести голову в облаках, но вот пришлось спуститься на землю и я иду по ней, мысленно прижимая к себе портфельчик с какими-то ненужными бумагами.
Сейчас мало кто носит портфели. Студенты и школьники с рюкзаками, очень деловые люди с дипломатами, в которые, если верить фильмам, помещается один миллион долларов в стодолларовых купюрах. Остальным хватает телефона в кармане — он и бумажник, и документы, и книга, и блокнот, и многое другое.
В далекие времена я любил портфели. Помимо конспектов, учебников и бутербродов я всегда носил книги. Автобусы, метро, электрички — а где еще можно почитать всегда занятому студенту полное собрание сочинений Томаса Манна или Джека Лондона? В портфеле всего было два тома — вдруг один закончу, а тут и следующий готов к прочтению.
А теперь представьте: зима, поздний вечер, полупустая электричка, тусклый свет. Глаза быстро устали, я положил томик Джека Лондона в портфель, стал думать, что девиз «Время не ждет» можно сделать девизом моей жизни. Поднимаю голову, напротив меня сидит мужчина в очках, на коленях портфель, он уперся в него локтями, положил голову на ладони, пытается задремать. Я решил, что он инженер, работал над конструкцией какой-нибудь космической ракеты, которую надо быстрее готовить к испытаниям. Сроки поджимают, конструкторское бюро работает допоздна и без выходных. Мне хотелось спросить у него — прав ли я, но тут в вагон зашел довольно прилично одетый мужчина лет сорока. Нос у него был в красных прожилках, но выцветшие глаза смотрели весело, с лица не сходила улыбка. Он остановился у двери, растянул меха аккордеона и запел «Я по свету немало хаживал…» Голос у него был негромким, мягким, но очень наполненным. Сначала стихли те, кто сидел рядом с ним, потом постепенно затих весь вагон. Спев два куплета, он не спеша пошел вперед. Его догоняли, совали деньги в карман и просили спеть еще. Он шел, не останавливаясь, и тихо благодарил.
Я приготовил деньги, но не успел его догнать, пошел за ним в следующий вагон. Там он тоже остановился у дверей и запел «Мне кажется, порою, что солдаты…» Запел он так, что вагон затих за несколько секунд. Даже подростки, курившие в тамбуре, перестали смеяться и стали прислушиваться. От его пения у меня появился комок в горле и намокли глаза. Я сунул ему деньги и ушел в свой вагон. Этого певца нельзя было слушать долго. Формулы, которые крутились у меня в голове, и девиз, взятый у Джека Лондона, стали казаться глупыми и никому не нужными.
Я сидел у окна, смотрел, как мелькают фонари, и думал, что это было? Слова, исполнение или мелодии так на меня подействовали? Ничего я не придумал, просто сидел и смотрел в окно. «Музыка, — вдруг сказал сидевший напротив инженер. — Люблю музыку».
Когда я хожу на работу, то в переходе между зданиями вижу музыкантов. Вечером там сидят певцы с гитарами и поют песни в стиле «кантри», но утром я слушаю только серьезную музыку. Там сменяют друг друга виолончелист и флейтистка. Виолончелист чернокожий, он всегда играет одну и ту же заунывную мелодию, считая, что для проходящих и так сойдет — ведь они слушают его не более одной минуты. Флейтистка играет Моцарта. Что-то я сам играл в музыкальной школе (ох уж это рондо в турецком стиле — третья часть фортепианной сонаты №11 ля мажор). Но у флейтистки репертуар несравненно богаче. Она старается и, кажется, даже сама получает удовольствие. Прищурив глаза, она как будто купается в мелодии и в лучах холодного зимнего солнца, слегка прикрытого серыми облаками.
Иногда мы идем по переходу с другом-физиком. Он знает все произведения Моцарта. Когда мы проходим мимо флейтистки и мелодия замирает за дверью в другое здание, он начинает напевать продолжение темы, чтобы музыка не умирала так внезапно.
На следующий день должен играть виолончелист, но однажды он не пришел. Не звучала его грустная мелодия, тихо было в переходе. Не пришел он и на следующий день, и через неделю. Флейтистка стала играть каждый день, и я как-то спросил у нее, что случилось с виолончелистом.
— Его больше нет, остановилось сердце, — сказала она. — Об этом даже в газете написали.
Оказалось, что этого виолончелиста знал почти весь город, к нему привыкли, не трогали, все радовались, что хоть что-то постоянно в окружающей суматохе. Жил виолончелист один, зарабатывал тем, что по утрам играл в нашем переходе. Теперь его нет, и город немного опустел.
Каждый город имеет свое лицо, свой характер. Эта тривиальную мысль всегда приходит в голову во время путешествий.
— Наверное, Венеция — это город гондол, любви и музыки? — спрашиваю я приятеля.
Он смеется.
— Венеция — это город, где на каждом углу с тебя пытаются содрать побольше денег, — говорит он. — А вот Буэнос-Айрес — это город танго.
Я никогда не был в Аргентине и приготовился слушать его рассказ. Он только что прилетел с женой из Буэнос-Айреса, где они часами бродили по городу, слушали уличных музыкантов, смотрели на влюбленных, которых почему-то там очень много, сидели в маленьких кафе, были на стадионе, где кричали так, что слышно было за десять километров. Но самое интересное в Буэнос-Айресе — это танго на улицах. Такое чувство, что все жители города танцуют танго. Танцуют молодые и красивые, стройные и гибкие, женщины в ярких платьях, а мужчины в строгих костюмах. На них можно смотреть часами. Они танцуют в центре города, в парках и на пустынных площадях.
Но если отойти от центра, где на узких улочках разбитый асфальт, а старые стены расписаны граффити, то можно встретить других танцоров. На маленьком столике стоит допотопный магнитофон, от которого идут провода в ближайшее окно, рядом стоит пустая коробка, а на асфальте медленно танцует танго пожилая пара. В их танце нет красивых поддержек, нет быстрых вращений, нет эротики. Есть только усталость и нежность. И еще любовь, которую они сохранили.
— Все влюбленные глупы. А если ты влюблен безответно, то становишься полным идиотом. Это я по себе знаю.
Хорошо поговорить со старым другом, которого знаешь с детства. Виктора он не видел несколько лет — дела, семейные заботы, на праздники они с женой всегда уезжали в теплые края. Дни рождения он не любил и никогда не праздновал, так что они не виделись даже на застольях. А вчера, перелистывая старую записную книжку, он нашел его телефон. Позвонил.
— Привет, давай завтра у Патриарших погуляем?
Вот так, по-простому, как будто расстались неделю назад.
— А что, давай, у меня лекции заканчиваются в два, к трем подскочу.
Он понял, что Виктор уже профессор, что он не забыл его, и что он был раз его звонку. Они сели на скамейку, посмотрели друг на друга, ничего не сказали. Они же не женщины, чтобы говорить, что они хорошо выглядят и что годы их не состарили. Состарили годы, конечно состарили, и что теперь? Заламывать руки, вздыхать и сожалеть, что впереди лет меньше, чем осталось позади?
— Это ты про Татьяну? — спросил Виктор. — У вас, вроде, все хорошо было. Я тогда удивился, что вы так неожиданно расстались.
— Это внешне было все хорошо. Я только о ней и думал, а она жила какой-то своей жизнью, вспоминала меня только, когда я ей звонил. Сама мне ни разу не позвонила.
— И ты тогда больше ни с кем?
— О чем ты? Даже мыслей таких не было. Я старался выглядеть героем — это была мой главная ошибка. Записался в альпсекцию, ездил в лагеря на Кавказ на две смены. Привозил фотографии: вот я на вершине, тут на отвесной скале, на леднике. Она смотрела, говорила, что я псих, но это пройдет.
— Прошло? Ведь ты потом стал по горным речкам сплавляться.
— Ага, решил, что альпинизма мало, хотел ее еще и этим покорить.
— Вроде ты речки покорял, а не ее.
— Ты совершенно прав, но я это не понимал. Лучше бы я на заработки ездил во время каникул, копил бы деньги на квартиру. А я тогда песню пел, что «лучше жить километрами, а не квадратными метрами». Неправильная для меня была песня. А Татьяна вышла замуж за парня, у кого была своя квартира.
— Да уж, так всегда и бывает. Мы совершаем подвиги для тех, кому это не надо, а любят нас другие.
Виктор ничего не стал рассказывать про себя. Нечего ему было рассказывать. Женился, ушел в работу, потом дети с их проблемами, опять работа. Никаких подвигов он не совершал. Зато у него квартира, дача, хорошая машина. Жена постарела, но ведь и он не мальчик. Скоро внуки пойдут.
— Что ты загрустил?
Жена всегда беспокоилась, когда он сидел в кресле, молчал и смотрел в одну точку. Она не любила тишину в доме, ее стало слишком много, когда дочка вышла замуж и уехала. Она пыталась бороться с тишиной, телевизор работал целый день, она пыталась рассказывать, что у нее произошло на работе, как она себя чувствует, муж ее слушал, кивал, иногда даже задавал вопросы, но его мысли были где-то далеко.
— О чем ты думаешь? — спрашивала она.
— Ни о чем, — другого ответа она не могла добиться.
Вчера за ужином он вдруг стал рассказывать, как ему надоела его работа. Каждый день одно и то же, он все делает не вникая, автоматически. В обед пустые разговоры — машины, отпуска, правительство черте-чем занимается, законы один другого глупее принимают.
Она слушала и понимала, что не работа его тревожит. Как-то раз он выпил и стал говорить, что надо бы купить новую мебель. И это сказал мужчина! Им ведь полагается думать о великом, а не о том, что югославская стенка, которая им досталась по наследству, уже устарела, занимает много места, уменьшает комнату. Потом она поняла, что не в стенке дело, ему нужны перемены, пусть маленькие, но перемены. Нельзя же вот так смотреть вокруг и думать, что и через десять лет он будет видеть ту же комнату, тот же ковер на полу. «И ту же жену», — подумала она, и эта мысль ее обожгла. Очень ей не понравилась эта мысль.
— Ты не хочешь начать писать мемуары? — спросила она.
Это все, что она смогла придумать. Пусть хоть этим займется. Никаких хобби у него не было, в отпуск он ездил неохотно — соглашался на все, лишь бы его не трогали, не заставляли думать и что-то решать.
— У тебя была бурная молодость, ты стихи писал, путешествовал, — добавила она.
— Мемуары — это стариковское дело, — сказал он. — Да и кому это будет интересно?
— Внукам, — сказала она. — Я бы сейчас с удовольствием прочитала о жизни моих бабушек и прабабушек.
— И что бы там узнала? — спросил он. — Как они воду из колодца таскали да курей разводили?
— Про курей я бы с удовольствие прочитала, — сказала она. — Как цыплятки весной дома в загородке жили, чем их кормили, как наш кот Барсик к ним относился.
— Наши внуки книжки не читают, — усмехнулся он. — Помнишь, я им привез в подарок книжки, которые сам любил в детстве, и что они сказали? Дед, ты нам плохой подарок подарил.
— Да, но потом добавили, что они тебя все равно любят. Напиши про себя, про нас. Ты же хорошо пишешь, я помню твои письма. Вот вырастут внуки, и на пенсии с удовольствием прочитают. Помнишь, сколько всего интересного мы в Турции увидели? А на Кипре? Студентом ты в стройотряды ездил, ты так смешно мне об этом рассказывал. И про свою первую любовь напиши, я к твоему прошлому не ревную.
— Хорошо, — сказал он, — я подумаю.
Нет, он не будет ничего писать. О том, что не стыдно рассказать внукам, он писать не хочет, это никому не интересно. А то, другое, о чем он вспоминал бессонными ночами, никому рассказывать нельзя. У каждого есть это «другое», что только его, только его стыд, его слабости и глупости. В этом «другом» и отражается его время, его поколение. Он читал много воспоминаний, понимал, что авторы пропустили самое главное, то, за что им стыдно, это его раздражало и он бросал книгу на середине.
— Я подумаю, — сказал он еще раз. — Разве что для внуков. Надо еще время для этого найти.
Писать о времени можно бесконечно. Большой соблазн, например, написать эссе в стиле Экклезиаста:
Время разбрасывать камни, и время собирать камни.
Время обнимать, и время уклоняться от объятий.
Время лежать на диване, и время подкрепиться макаронами с котлетой.
Еще можно вспомнить, что время — деньги, что время не ждет, что время не лечит, а только стирает воспоминания. Ну и, конечно, что время относительно, что кто-то пытается найти кванты времени, астрофизик Николай Козырев предположил, что поток времени несет энергию и эту энергию можно использовать. Об этом Стругацкие написали замечательный рассказ «Забытый эксперимент».
Ну а о путешествиях во времени не писали только самые ленивые фантасты. Уэллс начал эту серию, а Брэдбери в рассказе «И грянул гром», наверное, первым указал опасность путешествий в прошлое — там ничего нельзя трогать, это может катастрофически отразиться на настоящем.
Я пока ничего не писал о путешествиях во времени, надо исправить эту оплошность. Вот контуры такого рассказа:
К антиквару приходит старик со старинными часами — он хочет их продать, чтобы купить подарок внучке. Антиквар покупает часы, у часовщика их чинит, но тот предупреждает, что часы необычные, и чтобы в полночь он к ним не подходил.
Наступает полночь, антиквар подходит к часам и видит вокруг них сияние. Он берет их в руки, трогает ручку завода и замечает, что вокруг все изменилось. Что именно — непонятно. Он берет часы и выходит на улицу. Крутит ручку и переносится на много лет назад. Экипажи, старинные костюмы… Крутит дальше и видит землянки, костры… Крутит в другую сторону и улица, где он живет, становится широкой, светлой, по ней несутся бесшумные автомобили, в небе диковинные летательные аппараты. Крутит дальше и видит гриб от атомного взрыва. Город почти разрушен, он идет по улице и видит человека, он весь в ожогах и язвах. Человек клянет какого-то генерала, который отдал приказ о бомбардировке города.
Тогда антиквар решает попасть в прошлое, чтобы убить младенца, который потом станет генералом. Он выкрадывает ребенка из роддома, жалеет его и подкидывает к дверям приюта в другом городе. Счастливый он возвращается в свое время, но он уже не в своем богатом доме, а сидит на улице и просит милостыню, чтобы собрать немного деньжат на бутылку самой дешевой водки.
Это пример, как можно использовать рассказ Брэдбери для генерации «литературы» подобного рода. Про эксплуатацию повести Стругацких «Пикник на обочине» и говорить нечего.
Эксплуатации бывают разными. Творческими, например. Если вы читаете это строки в начала двадцатых годов двадцать первого века, то знаете о ChatGPT — нейронной сети, которая умеет отвечать на различные вопросы. Скоро, конечно, ChatGPT уйдет в историю, появятся новые, более мощные нейросети, которые почему-то называют Искусственным Интеллектом. Это неправильно, но давайте дальше так и будем их называть.
ИИ сначала эксплуатируют нас. Совсем не творчески. Они собирают огромную базу данных, чтобы с ее помощью отвечать на наши вопросы. ИИ, в частности, способны предложить сюжеты рассказов на заданную тему.
Вот тут — стоп! Уж не заменят ли ИИ писателей? Программисты и аналитики — с ними все ясно, ИИ справится с их задачами лучше и быстрее. Но писатели, творческие люди? Что же нам тогда останется, кроме алкоголя и всяких безобразий?
Я решил проверить творческие способности ИИ и заодно узнать, можно ли писателю эксплуатировать ИИ для своих целей. В текстовом поле сайта ИИ я напечатал: «придумай сюжет рассказа, где мужчина Х любит женщину Ж, но Ж любит мужчину У, а У любит рыбалку и на Ж не обращает внимания.
ИИ сгенерировал с десяток сюжетов на эту тему. «Для классического любовного треугольника, — написал он, — варианты могут быть разными». Сводятся они к двум основным. Все трое поехали на рыбалку, где Ж оценила любовь Х и полюбила его. Во втором варианте они тоже поехали на рыбалку, где У оценил любовь Ж и понял, что не одной рыбалкой жив человек и полюбил Ж. То есть варианты, предложенные ИИ можно свести к результатам: Х–Ж и У-Ж. В любом случае женщина не останется одна, она будет счастлива или с Х, или с У.
Так, подумал я, и как писатель будет эксплуатировать ИИ? Что ему взять из предложенных сюжетов? Ничего — такой был решительный ответ. ИИ не сам придумал такие сюжеты, он нашел их в существующих текстах. А это значит, что нужно или забыть о таких развитиях событий в любовном треугольнике, или придумать то, чего нет в памяти ИИ. Гомосексуальный исход Х-У можно отвергнуть. Вариант, когда все трое будут страдать от одиночества и ловить рыбу — тоже не очень радостный. «Шведская» семья Х-Ж-У? Мне, лично, не нравится. Если еще отвергнуть вариант, связанный со смертью одного их героев, то других вариантов больше нет, тут даже без математики ясно.
Вывод? Страшно сформулировать, но вывод такой: если у вас нет таланта Бунина или Набокова, то о любовном треугольнике лучше не писать — вот так нужно эксплуатировать ИИ в творческой работе.
Писатель Матвей Костюков (псевдоним М. Кост) сидел за столом, на котором стояли два экрана. На левом экране должна была родится вторая глава романа «Один вечер». Пока там на сером фоне (с таким фоном меньше уставали глаза) чернели два слова «Глава вторая». На правом экране теснились строчки начала поэмы Гоголя «Мертвые души». Еще там были две закладки с романом «Дар» Набокова и рассказом Чехова «Дом с мезонином». Вы не подумайте, что Костюков собирался копировать фразы классиков, эти тексты были нужны ему для вдохновения.
Вторая глава двигалась с трудом, в отличие от первой, которую Костюков написал за один вечер. Особенно ему нравилась первая фраза: «Талантливый писатель — это среднее между гением и ремесленником». Отличная фраза, думал Костюков, готовый афоризм, это запомнится. Дальше он написал, что считает себя ближе к ремесленнику. Сам он был уверен, что ближе к гению, но флер самокритичности должен был украсить его повествование.
В следующих абзацах он с горестью повествовал, что долго не хотел описывать данную историю, но она до того тронула его душу, что он не смог воспротивиться. Тут был намек, что описанное произошло в действительности, что, мягко говоря, не соответствовало истине. Правдой было то, что однажды его позвали в гости в один богатый загородный дом, где он хорошо закусил, еще лучше выпил, потом безуспешно пытался читать отрывки из своих романов и, наконец, когда он в открытую стал волочиться за хозяйкой, его уложили спать, утром напоили кофе и отправили в Москву на электричке.
Первая глава заканчивалась описанием приготовлений к приходу гостей и рассказом о хозяине дома, где проходило действие. Хозяин был успешным бизнесменом, а в гости к нему ехал его компаньон, который коварно замышлял отжать у него бизнес. Хозяин знал об этом и планировал избавиться от компаньона. Два волкодава должны были сцепиться во время вечеринки, а победителями окажутся их жены.
О предстоящей схватке были изящно написано в первой главе. О бизнесменах Костюков написал с теплотой, чтобы читатель не сразу начал болеть за кого-либо их них. Во второй главе компаньон ехал с женой через вечерний лес и думал свою тяжелую думу.
— Надо начать с описания вечернего леса, — бормотал Костюков. — В Набокова ничего, наверное, нет… хотя…
Он сделал поиск, нашел «облако забрало солнце, лес поплыл и постепенно потух», вздохнул.
— Не то, они едут часа в четыре, солнце еще высоко.
Еще у Набокова было: «в поперечных лучах висели на трепете золотые мухи».
Это вообще непонятно, что такое «висеть на трепете»? Надо проще, без трепета. У Гоголя было и того меньше. В сцене с Ноздревым он прочитал: «лес, которым вон синеет». Да… это вообще не его язык. Оставался Чехов. Ну, Антон Палыч, не подведи. Так… «солнце уже пряталось, и на цветущей ржи растянулись вечерние тени». Вот как надо — растянулись тени! Именно растянулись. Надо сдвинуть начало действия на шесть вечера. Итак… Он напечатал первую строку: «От берез, растущих вдоль дороги, по асфальту растянулись черные тени».
Неплохо! Костюков от удовольствия потер руки, потом хлопнул себя по лбу. Какие березы, какая дорога? Читатель ничего не поймет. Надо сначала о дороге. С помощью Гоголя родилась фраза: «Как чудна была эта дорога!» А что, такое начало интригует. Что за дорога, почему чудна? Только во второй фразе вместо «вдоль дороги» надо написать «вдоль нее».
Костюков сделал исправления, откинулся на спинку кресла, посмотрел на часы. Две фразы за пятнадцать минут, не очень, конечно, но главное взять разгон. Талант, талант… В нашу эпоху надо иметь особые таланты, не такие, как в прошлом веке.
— Матвей, ужин на столе! — позвала его жена. — Давай быстрее, через пятнадцать минут седьмая серия начинается.
Костюков сохранил файл, на всякий случай скопировал его в облако и пошел мыть руки.
Странный был этот файл, очень странный. Donottouch. exe — не трогать, так он назывался. Ха-ха, знаем мы такие названия! У меня самые важные файлы в папке «Всякий мусор». А тут «не трогать», значит, очень важный файл. И размерчик у него — 50 мегабайт! Для исполняемого файла размер, скажем, запредельный. Обычно такие файлы меньше кило весят, ну, максимум десять килобайт, и к ним библиотека из ста файлов подвешена. А тут одинокий исполняемый файл и такой огромный. Туда можно сотни книг загрузить.
Это файл я нашел в библиотеке какого юзера в облачном хранилище. Ну да, взломал я это облако, хотел просто порезвиться, а потом написать письмо хозяевам: «Так, мол, и так, слабовата у вас защита. Если нужна консультация начинающего хакера — обращайтесь за умеренную плату». Но этот файл…
Решил я его запустить на старом компьютере. Если в файле вирусняк, то и ладно. Все равно это железное старье нужно на свалку отправлять. Дело было ночью, часа в три. Дома все спят, жена сериал час назад досмотрела, никто мешать не будет. Ну, погнали!
Нажал я Enter, жду. Секунд пять — ничего. Потом на экране голубые круги пошли, из центра расширяются, потом тают. Затем в середине экрана появился черный квадрат — чисто Малевич. А в квадрате вдруг моя фотография закрасовалась. Значит, он, мерзавец, к камере добрался. Затем неожиданное: внизу текст: «Дорогой тра-ля-ля… (тут мои ФИО в полном наборе), мы начинаем работать, вернитесь к нам в семь утра. Спокойной ночи!»
Опа! Как он меня узнал? По фотографии? Он что, в паспортный отдел Госуслуг залез? В соцсетях я CleverNick, нигде свое имя не светил. Интересное кино мне в семь утра покажут. Хотел я компьютер выключить, а он сам вырубился. Высший класс! Он не только в мой паспорт успел залезть, но с системными файлами поразвлекался. Мощная штука, я так не умею.
В семь утра я был уже готов — умылся, кофе выпил, даже причесался. Одеться, правда не успел, в трусах и майке сижу, нажимаю кнопки. Опять синие круги, моя фотография и приветствие: «Доброе утро, у меня для вас хорошие новости! Нажмите F1, чтобы узнать, что вас ждет сегодня».
Вау! Чтобы так каждое утро начиналось. Жму, что приказано, а на экране голый мужик. Абстрактный такой, вместо лица что-то от робота, каким его в старых фильмах рисовали. Потом кино началось. Стрелка по телу мужика ходит, а справа от нее сообщения, что тут все нормально, и там еще ничего страшного. В общем, сегодня я коньки не отброшу, могу работать, веселиться и даже выпить немного алкоголя. Мой организм это переварит. Потом эта железка сообщает, что рада моему решению бросить курить два года назад, и рекомендует купить умные часы, чтобы я мог контролировать свою норму: минимум пять тысяч шагов в день. Но не более пятнадцати тысяч. И что мне не стоит бегать — у меня слабые суставы.
Ладно, думаю, зная мои паспортные данные, он залез в компьютеры поликлиник и больниц. Это легко, только ленивые не могут этого сделать. Дальше он напомнил, что сегодня мне надо купить яйца, молоко и мое любимое печенье — это тоже понятно. Взломать базу данных кредитных карт сложнее, но возможно. Но следующее меня почти убило. Этот паразит с синими кругами требовал — именно требовал! — чтобы я сегодня прочел статьи какого профессора Роберта Паулса. Все ссылки привел, да еще добавил, что пошлет их на почту, чтобы мне удобнее было ими воспользоваться. Он и мой почтовый адрес узнал, хорошо он ночью поработал!
После этого Он (не зная, как его называть, пусть будет «Он» с большой буквы) пожелал мне хорошего дня и приказал (ага, опять приказал!) встретится с ним в девять вечера. И выключил компьютер — этому я уже не удивился.
Проводил я жену на работу, сел за основной компьютер, нашел статьи этого Паулса. Еще не открывая, подумал, что он про ИИ будет заливать — тема модная, сейчас все об этом пишут. Так и оказалось. Статьи на английском, но я худо-бедно читать такое могу. Первая, что ИИ будет рулить и всем нам крышка. Особенно программистам и аналитикам. Это я и без него знал. Вторая статья — а что нам делать? Расстрелять программеров, которые пишут коды для ИИ? Это уже поздно, народное творчество не убьешь, всех не перевешаешь. Возглавить процесс? ИИ сам кого хочешь возглавит. Использовать, пока он это разрешает? Пока можно, но это пока. Остается всякая мура, о которой журналюги пишут, — творческая работа. Ну это мы знаем, уже в зубах навязло. И какая творческая работа? Стихи кропать, да картинки рисовать? Ага, щас все брошу и пойду в магазин краски покупать. Открываю третью статью. Вот так профессор! Вот это голова! Прямо в душу залез, мои мысли прочитал. Читаю, а у самого пташки в голове кружатся, песни поют.
Надо, пишет профессор, чтобы ИИ всякую черную работу с помощью роботов организовал. Пусть сделает, чтобы пшеничные колосья непрерывно наливались, куры несли яйца со скоростью пулемета, а коровы сами себя доили и молоко в магазины привозили. А наше дело поважнее будет. А дело это — понять за каким хреном Создатель нашу вселенную сварганил, да еще людишек на земле вывел. Тайна сия великая, но пытливым умам доступная. Кое-что можно найти в древних рукописях, да в артефактах разных. А для начала все наши учебники истории надо снести на свалку, облить бензином, поджечь и любоваться, как эта макулатура превращается в пепел. Ибо писали это учебники люди не простые, а завербованные темными силами, чтобы скрыть от нас истину. А откроем мы эту истину, и так нам всем хорошо станет, что никакой писатель слов для этого «хорошо» не найдет. А еще, пишет профессор, надо специальные телескопы строить, да умных астрономов растить. Потому как в небе мы многие ответы получим, если смотреть внимательно, да думать непрерывно.
С чего конкретно начать этот профессор не написал, но я почувствовал, что Он может помочь, если буду следовать его указаниям. Вот только беспокойство у меня появилось. Файл-то чужой, не я его создал. Хозяин файла все это знает, вдруг найдет он меня, и конфликт интересов возникнет.
В девять вечера включаю старый комп, на синие круги посмотрел, читаю внизу: «Ты внимательно все прочитал, мы можем начинать работать». Я ему вопрос печатаю: «А кто тебя создал, я же случайно этот файл нашел?» Читаю ответ: «Не случайно, считай, что ты сам все написал».
Вот это да! Я что, типа, избранный получается? Спрашиваю об этом. Он мне коротко: «Да, этого файла в сети больше нет». И тут все завертелось, закружилось, и такая у меня жизнь началась, что свободой минуты не осталось! Пять тысяч шагов прошагаю, в магазине куплю, что Он советует, и к компу. А там инструкция за инструкцией. И после каждой инструкции приписка: «Информацию не распространять».
Так что простите — не могу я рассказать, что случилось через месяц. Я описал все, что Он не запрещал. А что дальше? А дальше мы с Ним такое узнали, что я спать теперь могу только со снотворным. Он обещает, что придет время, и я все смогу вам рассказать. А рассказ мой будет таким, что и вам придется со снотворным спать.
— Отличные таблетки, американские, — сказала подруга. — Работают дистанционно. Я ставлю пузырек на тумбочку у кровати, рядом бутылку воды и все! Ложусь мордой в подушку, в голове спокойствие. Знаю, что если что, то вот она, помощь. Полтаблетки и впереди восемь часов с приятными сновидениями.
Да уж… У нее кроме бессонницы других проблем нет. Здорова, как молодая кобылица, муж для хозяйства, любовник для удовольствия, на работе с нее пылинки сдувают, с сыном проблем нет, сама не курит, не пьет, жрет все подряд, не беспокоясь об изжоге и жирной заднице. А бессонница у нее от радости жизни. Днем порхает, вечером комедии смотрит, тут поневоле не уснешь — вдруг что-то радостное пропустишь. Ты спишь, а где-то веселятся, песни поют, целуются под липами.
Татьяна открыла пузырек — голубые таблетки, легко ломаются. Можно начать с половинок. Отличное снотворное, она слышала о нем. Дистанционно, говоришь? Она поставила пузырек на тумбочку, принесла бутылку воды, с трудом отвинтила пробку, сделала глоток, почувствовала, как холод пробежал по пищеводу. А это что, почему слезы? Что-то она стала плаксивой. Подумаешь, тридцать пять — все еще впереди. Кто это ей сказал, Николай? Кажется, он. Впрочем, Генка ей так же говорил. Три мужика за десять лет и все женатые. И слова у них были одинаковыми. Разводиться не будут, всегда готовы помочь, пусть знает, что есть кто-то, кто ее любит и готов… Вот тут уже разное: подставить плечо, решить проблемы, прийти к ней в любую непогоду. Спасибо, мальчики, мне и плечо ваше нужно, и чтобы вы проблемы решали, но вот только никто не предложил в непогоду быть с ней. Не прийти, а быть с ней. Засыпать и просыпаться, завтракать и ужинать, смотреть сериалы и ходить в театры. И чтобы на праздники она не была одна, а вместе с вами накрывала стол и звала гостей. И чтобы звонили не для того, чтобы спросить, как у нее дела и не будет ли она дома в шесть вечера, а поинтересоваться, не нужно ли купить хлеб и молоко. И еще бы волновались, что у нее дырка на сапоге — сам бы замечали и шли с ней в магазин, а не выслушивали ее жалобы и переводили деньги на карту. Деньги, конечно, хорошо, все трое не были жмотами, но хотелось бы, чтобы они сами видели и дырку, и ее слезы, и бутылки коньяка, которая сменялись каждую неделю или чаще.
Спокойнее, Танька, спокойнее. Все нормально, морщин практически нет, фигура сексуальная, как сказал Генка, за плечами высшее образование, своя квартира, папа свою старую машину отдал, осенью она в Египет поедет. Глаза немного припухли — это от бессонницы, но теперь у нее есть волшебные таблетки. И какие остались проблемы? Да нет никаких проблем!
Она прошла на кухню, налила в бокал коньяк, отрезала дольку лимона, выпила, пососала лимон, поморщилась. Вот и отлично! Теперь уж точно никаких проблем.
Татьяна вернулась в комнату, взяла телефон, набрала номер.
— Михаил? Это Татьяна, мы с вами в Тиндере познакомились. Я тогда не смогла прийти, приболела немного. Завтра я свободна, давайте встретимся, кофе попьем, поболтаем. В семь вечера вам удобно? Меня вы легко узнаете — если увидите прекрасную незнакомку в желтой юбке, то это я.
Заходи, садись за стол, я сейчас чай организую. Сто лет тебя не видел. Как жена, сын, нормально? Ну и хорошо. У меня все по-старому, пишу, краски перевожу. Покупают картины не очень. Если бы свою хрущевку не сдавал, то не знаю, на что бы жил. Переселился в мастерскую, сам видишь. Тут у меня и столовая, и кухня, и спальня. Стал писать с фотографий — последнее дело для художника. Это лень, наверное. Нет, не лень, после Италии это появилось. Полгода вообще ничего не мог писать. Что там случилось? Расскажу, конечно.
Два года назад привели ко мне американца. Походил он по мастерской, каждый холст к окну подносил, головой качал, языком цокал. Гуд, говорит, покупаю. Пять холстов купил, никогда я таким богатым не был. Была у меня мечта — поехать в Италию на озере Комо. Я фотографии видел — фантастика, рай для художника. Синяя лесенка гор, облака в воде отражаются, кипарисы, лодки под парусами. Короче, купил я билет, забронировал отель в Белладжио на месяц, собрался и полетел.
Поселился, в окно посмотрел — горы, крыши черепичные, тучи на небе. А по улице дождь хлещет, нос не высунешь. Так я неделю в номере и просидел. Какой-то там пленэр, остается только крыши и тучи писать. За неделю я все вина из ближайшего магазина перепробовал, настроение хуже не бывает. Денег жалко стало, лучше бы куртку зимнюю купил, да джинсы новые. Было куда эти деньги потратить. А через неделю дожди кончились, и такая красота вокруг! Небо как вымытое сверкает, горы четкие, никакой дымки, народ гуляет, все улыбаются. Я скорее с мольбертом на мыс, там еще ресторанчик есть. Кофе заказал, мольберт поставил, краски приготовил, и только за кисть взялся — идет она.
Я тогда кофе пил, во рот набрал, а глотнуть не могу. Идет женщина. Не баба, не девка, не чувиха, а женщина! Юбка темно-серая до пят, жакетик черный, кофточка белая, шляпка, из-под нее черные волосы волнами, лицо чистое, светлое, глаза огромные. А походка! Каждый шаг, как произведение искусства. Ножку поставит, юбка колыхнется. Я смотрю и понимаю, что если я ее не напишу, то всю жизнь жалеть буду. Она прямо из блоковского стихотворения сотворилась. Я к ней, в одной руке кисть, в другой палитра. Подбегаю, по-английски говорю, что хочу ее написать. Она по-итальянски что-то щебечет, я только понял, что она кроме итальянского и французского других языков не знает. Ничего, думаю, язык жестов универсальный. Показываю на мольберт, на нее. Она поняла, улыбается, на часы показывает, палец поднимает. Один час у нее, как я понял. Я пальцами шевелю, намекаю, чтобы она туда-сюда ходила, а ее писать буду. Она засмеялась, кивнула. Я бегом к мольберту, стал ее контуры рисовать. Она ходит, я работаю. Вокруг меня человек десять собралось. Шумят, ей большой палец показывают, белла донна, беллисимо кричат. Через полчаса она ко мне подходит, на холст смотрит, улыбается. Хорошо так улыбается. Жестами показывает — устала, кофе хочет. Сели мы за столик, пьем кофе, я еще пирожные заказал, думал, что с такой фигурой она откажется, но нет, вилочку взяла, аккуратно так ест, каждое движение плавное, красивое. Я ей тогда по-русски говорю, что таких женщин никогда не видел. Она по-итальянски что-то отвечает, я снова по-русски. Отлично беседа идет, плавно. Говорю ей, что она женщина Блока. Она лобик нахмурила, «Блок, — уточняет. — поета руссо?» «Си, си», — киваю я. Достаю телефон, читаю ей «Незнакомку». Она слушает… Господи, как она слушала! Смотрит то на меня, то куда-то в сторону. Кофе отставила, глаза увлажнились. Потом она еще минут двадцать позировала. В конец руками развела, на часы показывает. Я на свои показываю, пятерню растопыриваю — приходи завтра в пять. Она кивает и уходит.
На следующий день она к пяти приходит. Одета так же — поняла, что ничего нового надевать нельзя. Я к этому времени фон закончил. Горы, озеро, кипарис подрисовал, которого не было. Осталось только красками ее фигуру дорисовать. За полчаса управился. Она подходит, берет стул с веранды ресторана, садится рядом, смотрит, как я последние мазки кладу. «Все!» — говорю, собираю краски, кисти. Она на меня смотрит, потом из сумочки кошелек достает, деньги показывает. Какие деньги! У нее не копейки не возьму. Понимаю, что это у меня самая лучшая картина, вряд ли такое повторить смогу, но тогда ничего не соображал. Снимаю холст, ей протягиваю, головой кручу — это подарок. Она взяла картину, смотрит то на нее, то на меня. Я киваю, руку к сердцу прикладываю. Она вздохнула, и мы вместе пошли. Идем, она холст двумя руками держит, то на него, то на меня поглядывает. Дошли мы до моего отеля. Я показываю, что тут живу, давай прощаться. Она как будто не понимает, к двери идет, головой указывает, чтобы помог ей дверь открыть. Я открываю, мы ко мне поднимаемся, она картину на стул поставила, шторы отдернула, чтобы лучше свет падал, ко мне походит, целует и начинает пуговки на жакете расстегивать.
У меня сердце вниз упало, дышать не могу. Понимаю, что так она хочет за картину расплатиться. А я ничего с ней не могу. Представил ее голой и понял, что нет. С посудомойкой из ресторана смогу, а с ней нет. Если ее голой увижу, то потом себе все локти искусаю. Превратится она из блоковской незнакомки в натурщицу, каких у меня десятки были. А я хочу ее запомнить, какой она на набережной была. Кручу головой — прости, не надо. Благодарен тебе, но не надо все портить. Она тогда обняла меня, еще раз поцеловала и ушла.
Вот такая история. Жалею ли я о чем-нибудь? Пожалуй, только о том, что фотографию картины не сделал, хотя телефон в кармане был. Впрочем, я все и без фотографии помню.
— Тысяча долларов? Ты уверен, что это тебе надо?
Я понимаю жену, мое хобби не из дешевых. Но ведь это объектив, о котором я мечтал почти год.
— Если бы я катался на горных лыжах, то это обходилось бы дороже.
Слабый аргумент, но я пытаюсь его развить.
— Лыжи, костюм, очки, билеты, подъемник…
— Гостиница, бары, бабы всякие, — дополняет жена.
Потом думает и прибавляет.
— По бабам ты не ходишь, хоть здесь мы экономим. Ладно, покупай.
Объектив чудесный, специально для портретных съемок. Лицо получается резким, глаза выделяются, задний фон размыт. Я собираю сумку — еду в свой родной город.
— Никаких баб, — говорю я. — Просто ностальгия. Хочу увидеть дом, где пошло детство, речку, где научился плавать, церковь, где меня крестили.
— Хоть раз в день ешь горячее, — провожает меня жена. — А то знаю я вас, фотографов.
Я не фотограф, но мне нравится смотреть в окуляр, искать кадр, думать об освещении, заднем плане, выдержке, диафрагме…
Родной город в трех часах от Москвы. В городах Золотого кольца он не значится, центр выглядит уныло, знаменитые торговые ряды полуразрушены, там стоят ларьки, где торгуют чем-то дешевым. Церковь отреставрирована, смотрится красавицей, случайно попавшей в пивную. В гостинице мест нет.
— Свободен только двухкомнатный люкс, — строго говорит женщина за стойкой. — Если берете, то плата наличными вперед.
Я плачу наличными вперед. В люксе красный диван с пятнами непонятного происхождения, стол и два стула. Вторая комната — спальня. Там огромная кровать, тумбочка и торшер. Вместо шкафа крючки на стене, прикрытые занавеской. Ванная чистая, там пахнет дезинфекцией и зубной пастой. Я беру фотоаппарат и иду пешком на окраину города, где стоит дом моего детства. Он сохранился, новый сайдинг и пластиковые окна смотрятся дико на столетнем деревенском доме, но хорошо хоть что-то осталось узнаваемым. Иду к речке, прозрачной, быстрой, с песчаными берегами. Это у меня в памяти. Сейчас я смотрю на мутную воду, на берегу уже не песок, а какой-то мусор и старые автомобильные покрышки. Я делаю фотографию на память и иду на улицу, где живет Оля — моя одноклассница, я был в нее немножко влюблен. Прохожу мимо покосившихся заборов, пустых домов с выбитыми стеклами, заросших бурьяном огородов. Делаю несколько снимков. Не знаю зачем, но больше фотографировать тут нечего. Вот Олин дом, вернее, дом ее родителей. Она тут живет с мужем и двумя сыновьями-школьниками.
— Привет!
— Ой, Юрка, откуда ты?
— Заехал навестить. Можно войти?
— Конечно, муж на работе, он в автомастерской трудится, дети в школе.
Заходим. Так я и думал. На стене ковер, в серванте хрусталь, телевизор прикрыт кружевной салфеткой. Как будто и не было этих двадцати лет.
— Как наши, знаешь кто где?
Оля рассказывает. Все ожидаемо. Кто-то в тюрьме отсидел, кто-то спился, кто-то уехал, кто-то в начальники вышел. Все как у всех.
— Хочешь я тебя сфотографирую?
— Ой, меня уже лет десять никто не фотографировал. Да я не одета, не причесана.
— Одевайся, причесывайся, я подожду.
Через десять минут выходит из соседней комнаты. Нарумянена, губы накрашены, голубая блузка, прическа вполне, смотрится даже оригинально.
— Садись у окна, я буду свет ставить.
— Куда ты будет его ставить? Торшер принести?
— Это я фигурально. Давай боком к окну, поверни голову. Сделаем голливудский снимок — свет чуть сзади, одна половина лица освещена, вторая в тени.
— Я знаю, — говорит Оля. — А мамы такие фотографии есть. У них был хороший фотограф, все к нему ходили.
Я делаю несколько снимков, смотрю на экран. Потом скидываю на телефон.
— Смотри, вроде неплохо.
— Здорово! — говорит Оля. — Прямо как из тридцатых годов. И обоев совсем не видно, очень хорошо. Вот бы такой портрет на стенку.
Я спрашиваю, есть ли нужная мастерская в городе. Оля вздыхает.
— Есть, конечно, но ты пойми. Я не работаю, а у нас двое школьников.
Я понимаю. Прощаюсь, еду на автобусе в центр, нахожу магазин «Все для художников». Объясняю, что мне нужно. Они могут все, даже распечатать фото из файла. Иначе, прогорят. Девушка приносит распечатку на плотной бумаге, выбирает рамку.
— Паспарту придется подрезать, это я сделаю. А фото какое хорошее. Можете меня так снять?
Конечно могу. Сажаю ее у окна, нажимаю кнопку на камере, показываю снимок на экране.
— Хорошо, — говори девушка, — это женщина лучшеполучилась, но я тоже ничего.
Отвожу фотографию Оле. Она целует меня, говорит спасибо. Больше мне здесь делать нечего, я уезжаю в Москву. Оля звонит через пару дней.
— Юр, ты прости.
Я слышу всхлипывания.
— Что случилось?
— Попросила мужа повесить твое фото. Он как увидел, бросил на пол, разбил стекло, выдрал карточку и порвал. Сказал, что в доме ему только киноартистки не хватало.
— Идиот.
— Он не идиот, он устает на работе. По полторы смены почти каждый день.
— Понятно. Прислать фото по почте?
— Не надо, у нас с ним общий ящик, он разозлится, бог знает, что подумает.
Подходит жена, видит на экране Олино лицо.
— Ты с ней разговаривал?
Я рассказываю историю с фотографией.
— Так бывает, — говорит жена. — Ты это фото сбереги, пришли, когда ей стукнет пятьдесят, она будет рада.
— С ума сошла! Тебе двадцать пять, ему за пятьдесят, хорошо так за пятьдесят.
— Ну и что? Он прекрасно выглядит, в хорошей форме.
— Добавь, что богат.
— Да, он успешный. Сама видела, какие у него часы и машина.
— И ума палата, как у старшеклассника, который считает, что главное — это часы и машина. Ты мне скажи, чем «Бентли» принципиально отличается от моей «Мазды»?
— Как чем, ну, ты сравнила! Удобные кресла, в салоне тишина, музыка приятная.
— У меня тоже кресла мягкие и музыка играет. И в салоне тихо, когда машина стоит. Знаешь, когда мужику за пятьдесят, ему надо не о машинах думать, а смотреть, что он внутри накопил, что у него в голове, оттуда все счастье и идет.
— Перестань, ты прекрасно знаешь, что тут встречают по машине и часам.
— Кто встречает, охранники? Он перед ними старается выпендриваться? Лев Толстой ходил в театр в крестьянской одежде. Генри Форд говорил, что он и в старом пальто остается Генри Фордом. А помнишь Мишка рассказывал? Он учился в Америке, так их ректор ходил на работу в потертой дубленке и в старых ботинках. И при этом пожертвовал миллион долларов городскому художественному музею.
— Не надо нас с ними сравнивать. У них свои правила, у нас капитализм молодой, тут все по-другому. Нельзя иметь машины хуже, чем у партнеров. Не поймут, заподозрят, что не все у тебя в шоколаде. Правило простое: не надо выделяться ни в одну, ни в другую сторону. Скажи лучше, что ты мне завидуешь.
— Я, завидую? Ни разу не завидую. Впрочем… немного завидую. Но не тому, что ты в «Бентли» будешь кататься, а завидую твоей довольной морде, завидую, что ты такая счастливая.
Хуже не бывает, когда толстопузый богач начинает жаловаться, чтобы никто ему не завидовал. Встречаются как-то толстый и тонкий. Тонкий рассказал о своей невеселой жизни, а богач послушал и тоже стал жаловаться. Здоровье у него плохое, жена его не понимает и в грош не ценит, и еще долги у него такие, что придется три машины из пяти продавать, чтобы с кредиторами расплатиться. Слушает тонкий и думает: «Сволочь ты пузатая, чтоб тебе лопнуть от таких проблем». И еще такое думает, чего в книжке и печатать нельзя.
А вот еще история. Жил-был успешный капиталист Бурдюков. В доме у него стены золотыми панелями украшены, диваны с креслами красным бархатом обтянуты, стол из малахита на гнутых ножках посреди гостиной стоит, гостей удивляет. Вода в бассейне голубеет, пальмы в оранжерее зеленеют, а в березовой роще белеют дорожки из мраморной плитки.
Посидит Бурдюков на диване, искупается в бассейне, погуляет в березовой роще, а радости в нем не прибавится. А все потому, что сосед его по улице ходит, да с неприязнью на его дом поглядывает. Завидует, значит.
Позвал тогда Бурдюков соседа на шашлыки, вино приготовил. Сели они, Бурдюков и спрашивает:
— Ты чего по улице ходишь и на мой дом с неприязнью смотришь?
— А как еще смотреть, — говорит сосед. — Мне-то что, а вот ходят тут пенсионеры, остановятся, чтобы на твой флюгер посмотреть, головы задерут, закружатся у них головы, да и попадают пенсионеры в канаву придорожную. Ты бы хоть забор повыше поставил.
— Да у меня и так забор трехметровый, — отвечает Бурдюков. — Знаю я этих пенсионеров, они подпрыгивают, чтобы лучше все разглядеть. Может я тебе этаж надстрою, тогда они головами начнут вертеть, не поймут, чей дом лучше, да и дальше пойдут недоуменные.
— Нет, — говорит сосед, — тогда мой другой сосед будет на меня коситься и завидовать. Ты лучше что-нибудь другое придумай.
Ушел сосед, а Бурдюков думать начал. И придумал он машину скорой помощи у ворот поставить. И так, чтобы она целыми сутками всеми огнями мигала. Придут пенсионеры, пожалеют его и перестанут завидовать. Так он и сделал. Стоит скорая помощь у ворот, огнями мигает. Прошли пенсионеры, увидели, как скорая помощь огнями мигает, сплюнули, пожелали, чтобы Бурдюков сдох поскорее, и дальше пошли, не в меру радостные. На другой день идут и снова видят скорую помощь. «Не сдох еще», — подумали пенсионеры и дальше пошли. А как на третий день увидели они такую же картину, остановились и давай стучать в калитку. Вышел Бурдюков, а пенсионеры кричат, что Михалыч занемог, да через час и умер. А ты, сволочь этакая, уже третий день сдохнуть не можешь. Плюнул Бурдюков, домой пошел, опять думать начал. И придумал он позвать артистку знаменитую, которая в телевизоре жалостливые песни пела. Сказал ей, что бы записала она на магнитофон всякие ругательства. Что Бурдюков ей молодость сгубил, что он импотент вонючий и желает она ему смерти в страшных судорогах.
— Да у тебя и жены-то нет, — удивилась артистка. Но как увидела, какой конверт Бурдюков на стол положил, так сразу на все и согласилась.
Позвал бурдюков электрика, лучше которого не было в области, и попросил приделать камеру и всякую автоматику, чтобы, когда пенсионеры по улице пойдут, то включалась бы запись с ругательствами в его адрес. Все сделал электрик, сидит Бурдюков у окна, пенсионеров ждет. Вот идут они, включился магнитофон, остановились пенсионеры, слушают, улыбаются, как будто весна на дворе и соловьи на березах. На следующий день все повторилось. И на третий. Тогда пенсионеры давай опять в калитку стучать. Вышел Бурдюков, а пенсионеры кричат, что они всем поселком с его женой согласны, и почему он до сих пор не сдох?
Опять плюнул Бурдюков, опять думать начал. И придумал повесить на калитку объявление, что дела его плохи, и что продает он дом с участком со скидкой девяносто процентов. Прошли мимо пенсионеры, прочитали объявление, пошушукались, сбегал каждый домой, стучат в калитку.
— Мы тут покумекали, — говорят пенсионеры, — денежки собрали, хотим твой дом с участком купить.
— Да пошли вы! — заорал Бурдюков, сорвал объявление и домой ушел. Думал, думал, ничего больше не придумал.
На следующий день идут пенсионеры и удивляются. Скорой помощи нет, никто из окна не ругается, объявлений новых не появилось. И на следующий день ничего. И на следующий день так же. Стучат они в калитку, выходит Бурдюков. Худой, небритый, глаза мутные.
— Мил человек, — говорят пенсионеры, — мы уже третий день ходим, а у тебя никаких новостей. Уж не случилось ли чего? Здоров ли ты?
— Ох, — говорит Бурдюков, — я уже ничего придумать не могу, чтобы вы мне завидовать перестали.
— Да какое там завидовать, — говорят пенсионеры. — Мы смотрим, страдает человек, помочь ему надо. Вот мы тебе торт принесли, поешь, может легче станет.
Обрадовался Бурдюков, позвал пенсионеров шашлыки кушать, да еще вином угостил по пятьсот евро за бутылку.
Я прочитал о полезных свойствах алкоголя и понял, что у меня пока нет такого количества болезней, чтобы пить все подряд.
— Не надо стрелять сразу по всем воробьям, — сказала жена. — Сосредоточься на самой важной болезни. Что у тебя болит по утрам?
— Каждое утро что-то другое, — сказал я. — Но есть и постоянное — совершенно не хочется работать.
— Это давление, — объяснила жена. — Систолическое и диастолическое. Тебе надо пить красное вино. Начинай постепенно, сначала полбокала за ужином.
Я зашел в кладовку и посмотрел на бутылки. Бутылок было много. Друзья приходили в гости, дарили бутылку вина, а сами пили водку. Я выбрал что-то итальянское и показал жене.
— Отличный выбор, — сказала она. — Итальянцы веселые. У тебя не только нормализуется давление, но также повысится жизнерадостность и любовь к женщинам.
За ужином я выпил первые полбокала. Жена внимательно смотрела на изменения в моем организме и сознании. Я же ничего не чувствовал. Тогда мне предложили пройти простейшие тесты.
— Чем «Бугатти» отличается от «Мазерати» — спросила жена.
Этот тест я провалил. Я также не знал, в каком году родился Юлий Цезарь, где делают лучшую в мире ветчину, и на какой улице в Риме жил Джанни Родари. Дозу пришлось немного увеличить, и через несколько дней я уже уверенно отвечал на вопросы в каком городе родился Понтий Пилат и какого цвета волосы были у Гарибальди. Ничего такого я не знал, но жене нравилась моя уверенность и показания тонометра. Вскоре итальянское вино в кладовке закончилось и пришлось переходить на французское.
— Чем французы отличаются от остальных жителей земли? — спросила жена.
Резкий переход из Италии во Францию меня немного смутил, но, задумавшись, я предположил, что французы — жмоты. Жене такой ответ не понравился. Цифры на тонометре тоже не показали увеличения моего оптимизма и скорости прогресса. После второй бутылки начались улучшения. Я уже уверенно отличал Сартра от Монмартра и даже стал напевать французский шансон, перевирая, правда, мелодию и слова. Жена сказала, что начало неплохое, но тут французское вино закончилось, и пришлось открыть бутылку калифорнийского. Вот тут я должен был разгуляться и немедленно похорошеть. Калифорния, Силиконовая долина, компьютеры, чипы, базы данных… После первой бутылки жена задала простейший вопрос:
— Надо ли описывать переменные в языке пи-эйч-пи?
Опа, опа, Америка–Европа! Три года писал на этом языке, а сейчас как ветром выдуло простейшие знания. Я попросил меня не торопить, калифорнийского у нас много, есть время сосредоточиться. Ночью я коварно посмотрел свои старые программы, написанные на пи-эйч-пи, все вспомнил и на следующий вечер был готов ответить на любой вопрос. Но жена подготовила сюрприз.
— В каких языках программирования надо, а в каких не надо ставить точку с запятой в конце строк? — спросила она.
Тут я опять поплыл. Но не отчаялся, как могли подумать не знающие моего упорства и жажды жизни. В общем, прогресс наметился и чуть было на разогнался, но…
Если вы меня сейчас встретите, то смело задавайте вопросы о Сервантесе и испанских инквизиторах. Мы перешли на испанское красное.
Однажды я беседовал с женщиной, которая писала повести о жизни в Америке, хотя ни разу там не была.
— Как это возможно? — удивился я.
— Я пишу для тех, кто в Америке тоже ни разу не был, — объяснила она.
Гениальный ответ! Такое запоминаешь на всю жизнь.
Я подумал и решил воспользоваться ее методом. В Испании я ни разу не был, но почему бы не написать про эту солнечную и прекрасную страну? Рассказ родился за несколько минут. Вот он.
В Севильи ночь. В черном небе звезды блещут, и река о камни плещет. Река называется Гвадалквивир. Разносится ее плеск вдоль пустынных улиц, огибает арену для корриды, отражается от стен хижин и дворцов. Я иду по улице, на мне черные брюки, красные сапожки и белая рубаха с широкими рукавами. Иду я после корриды, где здорово отличился. Увидел, что бык вот-вот поднимет на рога тореадора, решил его спасти и бросил в быка монету в один песо. В быка я не попал, угодил в тореадора. Услышал он звон серебра, жестом попросил быка подождать, поднял монету, положил в карман, вежливо мне поклонился, а быку сразу предложил ничью. Бык согласился и пошел искать, чтобы ему покушать.
Иду я, наслаждаюсь потоками ночного зефира, которые струит эфир, слушаю звон гитары, любуюсь золотой луной, освещающей каменные стены и балконы с чугунными перилами. На одном из них я увидел молодую испанку, которая оперлась на свой балкон и теребила в руках мантилью. Хочется ей выпить хереса и станцевать фламенко, но, видно, грозный муж не разрешает.
Подхожу я к ней и прошу мантилью скинуть, а потом просунуть ногу сквозь чугунные перила. «Иначе, — говорю, — такой тут зефир с эфиром, что если твоей ноги не увижу, то дальше идти не смогу». Вошла молодая испанка в мое положение, мантилью скинула, юбку задрала и ногу сквозь чугунные перила просунула. Хорошая у нее нога, упитанная, загорелая. Стоп, думаю, что-то тут не так. Кричу ей:
— Это как получается? Юбка у тебя до пят, а нога загорелая.
— Дурак ты, хоть и в красных сапогах, — говорит молодая испанка, — очки нацепи и увидишь, что я сегодня в колготках.
— Вон оно как, — говорю я, — тогда ладно. Ты мантилью назад надень, а то сейчас такой эфир дует, что не ровен час простудишься.
Молодая испанка так и сделала, а я дальше пошел.
Вот такой рассказ об Испании. Я могу и про другие страны истории сочинить, но не буду занимать ваше время.
Все знают, что в историю входят лишь большие начальники и всякие творческие деятели. Ученые и писатели в первую очередь. Художники, скульпторы, архитекторы и музыканты тоже входят, но скромнее. Ученые становятся историческими фигурами, если о них пишут в школьных учебниках. Другим попасть в историю сложно, но бывает и такое.
Один физик гордился, что у него есть статья, написанная вместе с Нобелевским лауреатом.
— Ух ты! — восхищались его коллеги, — покажи оттиск.
Физик вытаскивал из кармана мятые страницы, на коленке их разглаживал и приглашал всех полюбоваться. Коллеги долго изучали список соавторов, но фамилию физика не находили.
— Ну и где же ты? — спрашивали они физика.
Физик хмыкал и начинал объяснять.
— Видите список фамилий авторов? — спрашивал он.
— Видим, — говорили коллеги, — но тебя в списке нет.
— А в конце видите «и др.»? Вот я «др.» и есть.
В истории можно прославится, следуя примеру Фанни Каплан или Гаврилы Принципа, но это путь неправильный, об этом даже в уголовном кодексе написано. А как попасть в историю простому служащему Сан Санычу, о котором в учебниках пишут безлично и всегда во множественном числе. Великие мира сего или угнетают его, или заботятся о его благосостоянии, свободе и неустанно создают благоприятные условия для карьерного и личностного роста. Но Сан Саныча такая безличность не устраивала. Ладно, думал он, пусть даже безличность останется, но в ученик надо попасть. Он хорошо знал, что история — это то, что написано в учебниках истории. Думал он, думал и придумал. Спрятал свой диплом о высшем образовании и устроился верстальщиком в издательство, которая выпускала вожделенные учебники истории. И вот, однажды ночью, когда текст и рисунки учебника уже были утверждены всеми начальниками и редакторами, он прокрался к компьютеру, где хранился файл с текстом, и исправил дату взятия Бастилии, годовщину которой празднует все прогрессивное человечество. Вскоре тысячи школьников узнали, что Бастилию разрушили не 14-го июля, а тринадцатого. Есть, конечно, дотошные ученики. Поднимет на уроке такой руку и спросит:
— Марья Ивановна, а почему тринадцатого? Мой папа всегда четырнадцатого июля праздновал.
Вздохнет Марья Ивановна и скажет:
— Видишь ли, Петров, я тоже так думала. Но новый учебник академики с министрами писали, а они плохого не напишут. Так что пусть твой папа теперь тринадцатого выпивает.
Подросли школьники, отпустили усы и бороды, начали работать, женились, а придет тринадцатое июля, то начинают они праздновать, вспоминая славные парижские дни. А на следующий день смотрят, а празднуют те, кто не читал учебник, исправленный Сан Санычем. Удивятся они, но на всякий случай выпьют и в этот день.
Ходит Сан Саныч довольный. Сделал он дополнительный праздник для населения и в учебник истории вошел. Пусть даже безлично и косвенно, но другим и таким похвастаться нечем. А встретишь Сан Саныча в трамвае и никогда не подумаешь, что такой скромный человек сумел изменить историю.
Был понедельник и было утро.
Первое утро, когда не надо идти на работу. И не потому, что отпуск или праздник, а потому что некуда. Вчера его проводили на пенсию. Много пили и много говорили, что завидуют. Он здоров, энергичен, есть какие-то накопления. «Путешествия, мемуары, дача, клубы по интересам», — перечисляли ему удовольствия будущей жизни. «Не забывай на женщин поглядывать», — давали ему советы. Он слушал, кивал и хотел быстрее уйти домой. И не потому, что они все ему надоели, а просто хотел побыть один и подумать о том, как он проведет ближайшие дни. Сидеть одному в квартире? Это не вариант. Ремонт и покупка нового холодильника его не вдохновляли. «Пойду гулять по Москве, — решил он. — В центре не был уже года два».
По утрам на Чистопрудном бульваре пустынно — туристы с бездельниками еще не проснулись, а деловые люди на работе. Он поздоровался с Грибоедовым, дошел до пруда, сел на скамейку. И что дальше, вот так и гулять каждый день? Потом сидеть и думать? О чем думать, он не знал. Разве что вспоминать, как она ждала его на этой самой скамейке, а он опаздывал. Почему он тогда опаздывал? Он вспомнил, что забыл дома кошелек, пришлось вернуться. Сотовых тогда не было, он нервничал, прибежал, ждал упреков, но она не сказала ни слова, взяла его под руку, и они пошли по бульварам.
Он достал телефон.
— Что делаешь?
— Ой, — сказала она, — а я почему-то сегодня ждала твоего звонка. Ты мне приснился, я проснулась, лежу и вдруг почувствовала, что ты позвонишь. Ты где? Давай встретимся?
Ему показалось, что она мало изменилась. Наверное, потому, что он был без очков.
— Расскажи о себе, — попросил он. — мы столько лет не виделись.
Они сидели на скамейке и смотрели на гуляющих москвичей. Она помолчала, потом начала рассказывать: на работе тоска, мечтает выйти на пенсию, ездила в Париж, муж в больнице, он постоянно болеет, купили дачу, а потом продали. Рассказ занял пять минут.
— И это все? — спросил он.
— Да, — сказала она. — Вот так жизнь и прошла.
Решил вести дневник. Потом почитаю — посмеюсь.
Сегодня в школу не пошел. Температура, кашляю. Читал «Записки о Шерлоке Холмсе». Решил стать сыщиком.
Играл с Юркой в карты. Выиграл рубль. Юрка сказал, что я жульничаю, но доказать не смог.
Любка на уроках смотрит на меня в зеркальце. Прикрывает его рукой, чтобы соседка не видела. Дура, весь класс это видит.
Ходил с Любкой на свидание. Говорить с ней не о чем. Дура и есть дура!
У Томки круглые коленки. Я ей это сказал, а она меня учебником по голове.
На выпускном выпили по стакану водки в туалете. Все начали танцевать, а я с Томкой пошел гулять. Целовались.
Встретил Томку в сквере. Она сделал вид, что не заметила меня.
Абитура вся трясется, у каждого выходящего спрашивают, какие давали задачи. Я все решил, но почти в каждой сделал по арифметической ошибке. Экзаменатор хотел поставить двойку, но потом стал гонять по теории и поставил четверку.
В группе две красивых девчонки. Одна на меня поглядывает.
У меня постоянно кто-то дома, и у нее тоже. Целоваться можно только в подъезде.
Научился знакомиться в автобусе. Подхожу и говорю, что вы очень красивая. Потом отхожу и загораживаю выход. Она спрашивает, не выхожу ли я? А я смотрю на нее долгим нежным взглядом. Ни разу не пробовал, но думаю, что сработает.
Отмечали защиту диплома. Пьяный ехал в автобусе. Познакомился с какой-то блондинкой. Назначил свидание, но не помню, как ее зовут и где будет свидание.
Вышел на работу. С девяти до шести — вычеркнутое из жизни время.
Женился. Сначала понравилось. Потом привык.
Больше писать не о чем, ничего не происходит.
Перечитал дневник. Хотел посмеяться, но не смог.
Читаю Чехова.
Удивительно! Спроси, о чем какой-нибудь рассказ Чехова — сказать нечего. Ну, про извозчика, про мальчишку, про телеграфиста, доктора, артиста… Совсем ни о чем, просто картинки из жизни. Никакой схемы, типа: введение, развитие, кульминация, финал. Какая кульминация, когда весь рассказ о тоске серой жизни! А оторваться невозможно. Этот как рюмки водки у алкоголика. Первая прошла, вторая, третья. Вроде хватит, а он наливает и наливает. А утром чеховское похмелье — ну что за жизнь без смысла, без горения, без великих целей? Разговоры, в основном, ни о чем. Или о глобальных проблемах, которые никак не решить, потому как утром на службу, а вечером карты. Там еще можно поговорить за рюмочкой.
То ли дело мы в двадцать первом веке! Утром почитал новости в телефоне, потом поработал, там тоже почитал новости, и домой на диван. Опять новости, но уже в соцсетях. Там обсуждаются проблемы, ругают одних, потом других, когда первых на время забыли. И правительство все неправильно делает. Все знают, как правильно, а правительство не знает. Тебе тоже надо написать гневное, знай наших, ничего ты не боишься. А потом еще рассказать о погоде — она всегда омерзительная — то жара, то холод, то дождь. Где же любимые +22 и голубое небо с белыми облаками? Коммунальное хозяйство — это вообще мрак! Дворники работать не хотят, сантехника по три дня ждешь. Об этом тоже надо написать. И еще из банка звонят — мошенников развелось, спокойно полежать не дают. А еще продукты — химия и ГМО. А поликлиники? Если за деньги, то тебе всегда рады. Ха-ха, за деньги ты и сам кого угодно вылечишь.
Ты об этом пишешь, если настроение плохое или живот болит. А если все отлично, то можно порадоваться видами закатов, посмотреть фото котиков, самому написать смешное. Ведь нельзя же все время о грустном. Чехов тоже пошучивал, когда у него все было хорошо.
Не хватает, все-таки, у нас нового Чехова. Если бы он блог вел, то миллион подписчиков за месяц легко бы набрал. Всё бы он описал, мир бы содрогнулся. А сейчас надо самому писать всю правду, это будет летопись эпохи. Время такое, что все должны писать. Коллективная мысль творит чудеса. Внуки почитают и поймут, с каким трудом, лежа на диване, мы строили для них будущее.
У Рэя Брэдбери есть замечательный рассказ «Путешествие во времени». Там архитектор будто бы создает машину времени, путешествует в будущее, возвращается и рассказывает землянам, что будущее их ждет замечательное: красивые города, идеальная экология, побежден рак, нет войн, все счастливы. Обрадовались земляне и начали строить такое прекрасное далеко. Оказалось, что архитектор сделал модели земных городов, сфотографировал их и сказал, что это снимки из будущего. «Я всех обманул, — говорит он журналисту незадолго до смерти, — иначе, вы бы все ждали конца света, горевали и приходили в отчаяние от беспросветности и бессмысленности своего существования». Журналист уничтожает все доказательства его обмана, чтобы не отнять у человечества веру в замечательное будущее.
Смысл рассказа простой: знание, пусть даже ложное, будущего меняет настоящее. Наша жизнь на девяносто процентов состоит из подготовки к чему-то хорошему. Строим дома, готовим пищу, ищем любовь, учимся… Даже занимаемся спортом и лежим на диване, чтобы набраться сил, чтобы потом получить больше удовольствия.
Есть, конечно, люди, умеющие радоваться в сто крат больше, чем другие. Кто-то принимает душ, чтобы быть чистым и приятно пахнуть для кого-то в будущем, а другой наберет в ванну пены, ляжет туда, поставит рядом на столик бокал шампанского и получает удовольствие прямо сейчас, не заботясь о каком-то будущем. Кто-то съедает обед из трех блюд за пять минут, а другой растягивает удовольствие от вкусной еды на полчаса. Кто-то выкуривает сигарету за минуту, чтобы быстрее утолить никотиновый голод, а другой сядет в кресло, глотнет кофе и не спеша закурит, получая наслаждение от каждой затяжки.
Физики пишут уравнения, которые предсказывают будущее. Пусть недалекое, но нам нужно знать и это. Иногда эти уравнения предсказывают что-то грустное, что, к сожалению, не означает неправильность уравнений. «Такая вот жизнь», — вздыхают физики и пытаются найти более радостные уравнения.
А почему писатели так любят описывать апокалипсис? Они же не физики, у которых на вооружении бесстрастная математика и бездушные приборы. Писатели умеют смотреть в будущее, многие видят его безрадостным, но зачем говорить об этом? У нас и так каждый второй пессимист, а каждый первый сомневающийся. Хотите писать про безрадостное? Прямо кушать не можете, как хочется такое написать? Хорошо, но тогда пусть издатели ставят на ваших книгах 30+. Хоть молодых и пока еще горячих это не будет настраивать на безрадостность, не будет выливать из вашего ушата на их головы холодную воду мрачности.
Вы скажете, что автор начал учить, как надо жить и писать? Ага, начал. А все потому, что послушал я на ночь сборник коротких рассказов, собранных молодой девушкой. Читала она их замечательно, но зачем мне тоска на ночь глядя? Зачем мне было слушать такой мрак, после которого даже утром не хотелось съесть бутерброд с любимой ветчиной? Что в голове у этой замечательной во всех отношениях девушки? Захочет ли она рожать детей, если любит такую беспросветную черноту?
Но если вы веселы и оптимистичны и ничто не сможет поколебать вашу уверенность в счастливом завтра, то забудьте все, что я написал в предыдущем абзаце. Пусть будущее вам предстает в розовых тонах (ведь таким оно и будет, не так ли?), а черные краски некоторых писателей будут лишь контурами на цветной картине счастья и процветания.
Нарисовать черный квадрат просто. Малевич не был первым со своим квадратом. Но вот написать о квадрате книгу, украсить ее философскими рассуждениями, объявить о новом направлении в изобразительном искусстве — вот тут уже надо быть гением.
В черноте вообще много смыслов. Простейший — без темноты нет света. Чернота целостна, мир многолик. Чернота успокаивает, в ней ты сам с собой. Физики используют понятие абсолютно черного тела — оно поглощает электромагнитные волны любой частоты. В природе самым черным веществом является сажа — она поглощает 99% падающего излучения.
Это была краткое теоретическое введение. О, чуть не забыл из школьной юности: темнота — друг молодежи. Молодежи — да, но не детства. Ночью, если ты спишь один, то в темноте рождаются чудовища–монстры. Один живет под кроватью, другой стоит за дверью, третий зачем-то колышет оконную занавеску. Потом ты взрослеешь, и чудовища уходят пугать другого малыша.
Он вырос и полюбил свои бессонные ночи. Вообще-то надо было огорчатся, что утром голова чугунная, днем все время хочется прилечь, но зато у него была целая ночь, добавленная к жизни. Ночью можно было читать, смотреть фильмы или просто лежать и смотреть в темноту, которая постепенно превращалась в контуры шкафа, открытой в кабинет двери, прямоугольник окна с занавеской, освещенной уличным фонарем. И еще потолок, по которому иногда мелькали пятна света от проезжающей по улице машины.
О чем он думал? Иногда о работе, но чаще вспоминал что-то хорошее — женщин, интересные поездки, свои удачные реплики, сказанные вовремя и к месту. Были у него три картинки, о которых он вспоминать не хотел. Они всегда пролезали в середину приятных воспоминаний, если он плохо себя чувствовал или день выдался неудачным. Как-то раз он попытался найти в сети метод, чтобы блокировать такие воспоминания, но советы, которые давали психологи, для него не работали. В конце концов он иногда специально начинал воспоминания с этих неприятных моментов, прокручивал в голове картинки, переходил к следующим, уже не таким страшным и позорным. Это помогало. Вскоре плохое уже вспоминалось реже, и он даже хотел написать статью о новом методе построения заслона перед такими воспоминаниями, но не решился — не хотел залезать в область, в которой работали профессионалы. Кто знает, может это уже давно известно, и не ему хотелось выслушивать поучения, замечания и рекомендации почитать учебники.
Вот что он себе запрещал ночью — так это встать с кровати и сесть за компьютер. Или включить планшет и начать работать в постели. Посмотреть дурацкий ролик или включить аудиокнигу — это он себе разрешал. Аудиокниги на него действовали усыпляюще — пятнадцать минут и бубнящий голос чтеца слушал только его кот.
Хуже всего засыпалось, если перед сном он писал статью или эссе. Тогда, как он ни старался, в голове невольно складывались предложения, которые надо было дописать или заменить уже написанные. Удивительно, но когда он утром садился за компьютер, то все придуманные ночью предложения быстро всплывали из памяти и оставалось только их напечатать.
Однажды утром жена, увидев его за завтраком, ужаснулась и сказала, чтобы он шел к врачу. Еще пару месяцев такой бессонницы и его нужно будет класть в больницу. «Слабые снотворные на тебя уже не действуют, — сказала она, — пусть врач решит, что нам с тобой делать».
Новые снотворные работали безукоризненно. Таблетка, полстакана воды и через пять минут он уже спал. Теперь его воспоминания перешли в сны. Сначала ему это не нравилось — ведь он не мог управлять снами, но потом привык и даже стал с интересом ждать ночи, чтобы увидеть себя со стороны в необычной обстановке, иногда даже сказочной.
И с невестою своей
Обвенчался Елисей;
И никто с начала мира
Не видал такого пира.
Сказка Пушкина кончается венчанием и свадьбой. Как и многие другие сказки. Для детей — это нормально, а вот взрослые спрашивают: «А что дальше, сказки больше не будет?» Пройдет месяц и что потом, когда пройдут первые радости? Тут надо включить компьютер, зайти в интернет и прочитать сто пятьдесят советов, как сохранить счастье в семейной жизни. Эта задача посложнее, чем выбор между тремя женихами: первый богатый, второй добрый, третий сильный. Ну, хорошо, вот выбрала девушка в меру богатого, в меру доброго и в меру сильного, а что дальше? Страстная любовь недолговечна, но ведь можно сохранить нежность и заботу — этого вполне хватит на долгие годы. Об этом не пишут в сказках, но ведь мы можем не писать, а жить, как в продолжении сказки со счастливым концом.
Медовый месяц закончился. Как только они вернулись из Турции, Наташа поехала в торговый центр.
— Максик, смотри, что я купила!
— У тебя же джинсов пять пар.
— Ты посмотри, какая фирма. И скидка была тридцать процентов.
— Понял, фирма и скидка. А зачем две пары одинаковых?
— Разные размеры. С завтрашнего дня я начинаю готовить и обязательно растолстею. Ты меня будешь любить толстой?
— Буду любить еще больше.
Через неделю Наташа вошла в квартиру расстроенной.
— Максик, я коза безрукая. Ты знаешь, какие царапучие столбы в подземном гараже?
— Догадываюсь.
— Пошли посмотрим, я готова сама ехать в мастерскую и все починить.
Пошли, посмотрели.
— Не огорчайся. Это ерунда, почти не заметно. Оставим так, будет напоминание о любимой жене.
Через месяц.
— Максик, я привезла образцы плитки для ванной. Тебе какая больше нравится?
— Солнышко мое, мужчины различают только семь цветов и то с трудом.
— Эта подойдет?
— Если тебе нравится, то я согласен.
Через два месяца.
— Чертовы котлеты. Снаружи сгорели, а внутри сырые. Руки бы мне оторвать.
— Натулик, никаких проблем. Я про котлеты, а не про руки. Засунем их в микроволновку, внутри все испечется, а горелое соскоблим.
Тут вы, наверное, ожидаете начало конфликта, непонимания, первых ссор из-за ненужных покупок и прочих мелочей. Вынужден вас огорчить. Наташа и Максим живут вместе уже десять лет, счастливы и каждый раз, когда они расстаются утром, говорят, что целый день будут скучать друг без друга. Сказка бывает и после свадьбы.
На старших курсах ты начинаешь терять друзей. Вроде мало что изменилось, сидите рядом в аудитории, стреляешь у них сигареты, после лекций иногда заходишь с ними в бар, чтобы выпить по кружке пива. Вот только у них на пальце обручальное кольцо, а у тебя нет.
— Алик, какие планы на лето? Я собираю компанию на Кавказ, по перевалам походить.
— Я бы с удовольствием… Но знаешь, я обещал теще на даче помочь, а потом мы с Ириной в Туапсе, там у нее тетка живет.
Ты спрашиваешь у другого:
— Лешка, привет! Что такой грустный? Давай завалимся после лекций куда-нибудь?
— Прости, друг. Меня сегодня по магазинам будут таскать. Куртку и ботинки мне хотят купить.
Ты рассказываешь кому-то про романтику дальних дорог, а тебе рассказывают об ипотеке и ценах на кухонные гарнитуры.
Ты ходишь по улицам, как неприкаянный, и оцениваешь в девушках не красоту и живость ума, а сможешь ли с ней жить долго и счастливо.
И еще свадьбы.
Один раз ты пребывал в хорошем настроении и на свадебном застолье шутками и тостами затмил приглашенного тамаду. Это запомнили, и теперь тамаду не приглашают. Сашка, то есть ты, справится даже лучше. Но одно дело подурачиться, когда у тебя кураж после рюмки водки, а другое дело, когда тебя отводят в сторону и серьезно говорят.
— Санек, ты это, через неделю в ресторане «Плакучая ива». В шесть вечера. Тамадой у нас не побудешь? У тебя отлично получается.
Ага, получается. Ты ищешь в сети стандартные свадебные шутки, ломаешь голову, как их сделать посмешнее, придумываешь тосты и дурацкие игры. И вот ты, в костюме (будь он неладен) встаешь и говоришь:
— Неважно, сколько у вас будет детей. Неважно, девочки или мальчики. Я хочу выпить, чтобы они были на вас похожи!
Ты садишься и с ужасом понимаешь, что сморозил пошлятину. Ведь вчера вычеркнул этот тост из списка, как он всплыл из подсознания?
Хочешь исправиться, встаешь, водка из рюмки расплескивается на платье соседки.
— Прости, красавица, забыл, как тебя зовут. Водка, она для платьев полезная.
О, Господи! За что такое наказание! Глаза соседки ты долго не забудешь. Шмыгаешь носом и кричишь:
— А сейчас посмотрим, как молодожены любят друг друга. Горько!
Считаешь почти сорванным голосов: раз, два, …, двенадцать! А потом зачем ты вот это сказал? Этого же ни на каких сайтах не было: «Будете вы счастливы двенадцать лет!»
— А потом развод? — интересуется отец молодой жены.
— А потом они снова выпьют, поцелуются, а мы посчитаем, — ты чудом находишь выход из дурацкой ситуации.
— Я лично приду и буду считать, — зачем-то добавляешь ты. Зря, конечно.
— Если тебя пустят, — говорит отец молодого мужа.
Сколько ты выпил? Не считал. Пил до дна в надежде, что расслабишься и заискришься юмором. Чувствуешь, что искр пока нет, а вот ноги ослабли. Но надо держаться.
— А сейчас танцы! — кричишь ты. — Оркестр, туш!
Почему туш? Почему магнитофон ты назвал оркестром? А хрен с ним, тебе уже все равно. Надеешься, что больше на свадьбы приглашать не будут. Шатаясь походишь к молодой жене. Ее муж смотрит на тебя с беспокойством.
— Васька, — говоришь ты. — Скажи мне как друг. Разреши пригласить твою супругу на белый танец. Ты еще с ней натанцуешься.
Васька смотрит с изумлением. Первый танец его. И почему белый? И вообще все танцы с Татьяной сегодня его или отца Татьяны.
— Сань, — говорит Васька. — Ты лучше пригласи свидетельницу. Она очень хочет с тобой потанцевать.
Ты ищешь глазами свидетельницу. Черт их сейчас разберет. Все нарядные, накрашенные, все на одно лицо.
— Вася, — говоришь ты. — Отличная мысль. Я сейчас еще выпью и всех перетанцую.
Напрасно ты думал отвертеться от роли тамады. На следующую свадьбу тебя опять приглашают.
— Санек, после Васькиной свадьбы только о тебе и говорят. Ты, это… приходи в следующую субботу. Гостей немного будет, домашняя такая свадьба. Только просьба, больше пяти рюмок не пей. И закусывай, закусывай!
Он был физиком и любил музыку. Еще он любил вкусно поесть и поговорить на эту тему. Он занимался теоретической физикой и его отношение к еде тоже было теоретическим.
— В музыке есть гармонические аккорды, — рассуждал он, — например, трезвучия — это аккорд из двух терций. Нажми на рояле три клавиши до, ми и соль — ничего тебя не раздражает. Это связано с гармониками звуковой волны. Ты, как физик, должен это понимать.
Я кивал и говорил, что понимаю.
— А попробуй, — продолжал он, — нажать три клавиши подряд: до, ре и ми. Что ты слышишь? А слышишь ты ужас, рев раненого волка, вопли обезьян в ночных джунглях, скрип ножа по стеклу. Это диссонанс, дисгармония, ночные страхи любого музыканта. Так и в еде. Рассмотрим, к примеру, простейшие закуски. Упростим задачу, возьмем только две ноты: селедку и еще что-нибудь.
Он разлил водку по рюмкам и нацепил на вилку кусок селедки.
— Пусть селедка будет нотой «до».
Я поднял рюмку, в ожидании тоста.
— Тогда, гармонической нотой к селедке будет вареная картошка. Пусть это будет нотой «ми».
Он выпил без тоста. Я последовал его примеру.
— Неплохим добавлением к аккорду будет нота «соль» — до, ми, соль — это классический аккорд в тональности до-мажор. Он бравурен, поднимает настроение, под него хочется маршировать и верить во все хорошее. В нашем случае, нотой соль является вареная свекла. Итак, что мы имеем в качестве гармонической закуски?
— Селедка, картошка и свекла, — сказал я. — Мажорный аккорд, зовущий и направляющий на правильный путь.
— Совершенно верно, — сказал он. — а что ты скажешь о соленом огурце? Какой ноте он будет соответствовать?
Я растерялся. Вроде все ближайшие ноты мы уже перебрали. Он усмехнулся.
— Понимаю твои затруднения. Тебе нужно воспарить, включить воображение, оторваться от земной обыденности.
Он замолчал, ждал, когда я воспарюсь. Не дождавшись, он наполнил рюмки и сказал:
— Скажу неожиданное для гуманитариев, но очевидное для физиков. Какие ноты наиболее гармонично связаны между собой?
— Те, у которых частоты отличаются ровно в два раза, — сказал я.
— Правильно, — кивнул он. — В нашем случае с нотой «до» первой октавы, можно рассмотреть «до» второй октавы. Нажми это клавишу одновременно, и твой слух усладится полнейшей гармонией. Ты даже не сможешь сказать, сколько нажато клавиш. В звуке одной ноты присутствуют гармоники другой.
— То есть, — нерешительно сказал я, — селедка и соленый огурец — это ноты «до» разных октав?
— Да, — сказал он, — именно так. Они взаимно заменяемы. Соленый огурец, как и селедка, так же прекрасно сочетается с картошкой и свеклой.
— Мы все ближе подходим к теоретическим обоснованиям рецепта винегрета, — догадался я.
— Вот именно, — согласился он. — А теперь скажи, что ты думаешь о людях, которые в винегрет добавляют яблоко?
— Как их только земля носит! — возмутился я. — Это как одновременно нажать клавиши «до» и «ре». А как насчет зеленого горошка и лука?
— Тут есть нюансы, — сказал он. — Лук соответствует высоким нотам. Я бы отнес его к «ми» второй октавы. Гармонию вкусового аккорда он не нарушит. А вот зеленый горошек… Он смягчает аккорд, добавляет минорные настроения. Аккорд будет уже не мажорным, а минорным. Но гармония сохранится. Все понятно? Ну, за гармонию!
Мы выпили за гармонию и перешли к обсуждению салата оливье.
Художник стоял около пруда и смотрел на скамейку, где сидела женщина в красном платье.
— Что ты там бормочешь? — спросила женщина.
Ей было скучно и жарко. Она достала из сумочки бутылку воды и сделала глоток.
— Небо синее и вода синяя, — сказал художник. — Мне нужны зеленые тона, а сегодня сплошная синь. Хоть бы туча какая пришла.
Он посмотрел на небо, ни туч, ни облаков там не было.
— К синему нужно оранжевое платье, — добавил он. — Красное только к зеленому. Это дополнительные цвета. Тогда картина будет гармоничной.
Художник был молод и помнил лекцию о дополнительных цветах.
— Если на картину нанести два дополнительных цвета и быстро ее крутить, то получится серость, — продолжил он. — А если не крутить, то виден контраст, который не раздражает. А тут вокруг синий и зеленый и непонятно, чего больше.
— У меня дома есть оранжевая кофточка, — сказала женщина. — завтра я ее возьму с собой. Красное платье подойдет к траве, а кофточка к небу и воде.
Художник взял палитру и выдавил на нее зеленую краску.
— Я не поняла про кофточку, — сказала женщина. — Мы сейчас заканчиваем, а завтра я привожу платье и кофточку? А туфли какого цвета надевать? Тут столько желтых одуванчиков, какой цвет дополнительный к желтому?
— Фиолетовый, — буркнул художник. — Помолчи пока, я думаю.
Женщина достала из сумки платок, вытерла лоб, потом в ее руках оказалось зеркальце.
— Еще немного и я поплыву, — сказала она. — Тушь еле держится. Слушай… — женщина спрятала зеркальце и отодвинула сумочку, — а какого мне искать мужчину, чтобы он был для меня дополнительным?
— Умного, — сказал художник, выбирая кисть.
— Намек поняла, — улыбнулась женщина. — То есть, если нас прикнопить к холсту, а потом покрутить, то получится серая личность. Не умная и не глупая. Из тех, кто смотрит телевизор, а потом с умным видом пересказывает услышанное. Я правильно поняла? А какие еще есть варианты?
— Ищи богатого, такие дополняют кого угодно. Универсальный цвет.
— Мне нравится ход твоих мыслей, — сказала женщина. — А если нас покрутить, то получится серый человечек с квартирой в панельке и китайской машиной под окнами. Мебель из Икеа, продукты из «Пятерочки», одежда из промтоварной лавки в подвале.
— Про телевизорзабыла, — ухмыльнулся художник. — У него он целый день включен. Но это если вас покрутить. А в отдельности вы будете гармонировать, никого не раздражать своим контрастом.
— Прекрасно, — женщина захлопала в ладоши, — ты мне нарисовал отличную стратегию. Я начну работать прямо сейчас. Вот ты — умный?
— Очень, — сказал художник, — у меня в школе были хорошие оценки.
— А ты богатый?
— Вот с этим сложнее, — вздохнул художник, — но я богат духовно.
— А это то же, что и умный?
— Нет, духовное богатство — это в душе, а не в голове.
— Очень интересно, — сказала женщина. — А какой дополнительный цвет к твоему духовному богатству?
— Ледяное сердце, — подумав, сказал художник.
Женщина посмотрела на свои руки, стала загибать пальцы.
— Два не совпадают, — сказала она. — Вот только по уму мы дополняем друг друга. Одна гармония против двух дисгармоний. А вообще твоя теория странная. Вот выйду я замуж за умного, спросит он, что я думаю о философии Гегеля, или как его. И что я ему скажу?
— На то он и умный, что не будет тебя об этом спрашивать. Я вот, например, тебя о Гегеле не спрошу. Понятия не имею, какая у него философии.
Они еще долго разговаривали о философии, гармонии, какого мужа искать женщине и когда, наконец, на небе появится хоть одно облако.
Прочитал, что в любом большом романе обязательно пишут про облака. Если у писателя хорошее настроение и ничего не болит, то он порадуется за своих героев и обязательно упомянет голубое небо с белыми облаками. Ну а если герои не находят смысла в жизни или от них любимые ушли, то облака заменяются тучами — так им и надо, природа должна соответствовать.
В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» облака упоминаются четыре раза, а вот туч там целых пятнадцать! Сразу понятно, что от нечистой силы больше мрака, чем радости. Так, думаю, а как же наш Федор Михайлович с его серым и дождливым Петербургом? Неужели он смог обойтись без облаков и туч? Проверил. В «Преступлении и наказании» нет ни одного белого облака, вообще никакого нет. А туча появляется лишь один раз: «Разумеется, я осел, — проговорил он [Разумихин], мрачный как туча, — но ведь… и ты тоже». Так что и Достоевский не избегнул облачно-тучевого проклятья!
Облака и тучи — это всегда серьезно. Как я ни старался, не смог найти ни одной смешной цитаты про облака. Витать в облаках и ходить по ним — это главные мысли, которые нас связывают с этими белоснежными созданиями. Мы должны лишь любоваться облаками, видеть в них зайцев, лошадей и снежные горы. По вечерам в облака должно погружаться солнце, а утром облака обязаны розоветь и обещать радость в наступающем дне.
Однако, облака не такие романтичные образования, как об этом пишут в книгах. Однажды, поднимаясь на кавказскую вершину, сгибаясь под тяжелыми рюкзаками и проклиная день, когда мы увлеклись альпинизмом, наша группа попала в облако. Эта зараза как-то сама образовалась из ничего, прилепилась к склону, и нам пришлось шагать прямо сквозь нее. Мы мгновенно вымокли, потеряли всякую ориентировку, исчезли сияющие снежные вершины, так радовавшие нас еще пять минут назад. Да что там вершины, мы с трудом различали спины идущих впереди. Нас окружал не туман, а какой-то белый, мокрый мрак. И сразу наступила тишина. Мы ступали на камни, лед и снег, но ничего не шуршало, не стучало, не скрипело. То, чем мы дышали, можно было глотать.
— Надо ходить не в облаке, а по облаку, — сказал кто-то.
И мы все немедленно с этим согласились.
— Женщинам труднее всего сказать, что она согласна, — учил меня Сашка.
С Сашком мы познакомились в курилке — так назывался закуток на улице у стены университета, где можно было спрятаться от дождя и ветра. Он был из тех, кто не может стоять рядом с кем-то и молчать.
— Они говорят «да» не словами, а вздохами, взглядом в сторону или вот еще — одна мне положила ладонь на грудь и сказала: «Ты вообще можешь думать о чем-то другом?» Это означало, что она уже устала возражать.
Сашка был моложе меня, но он сразу понял, что вокруг столько скучающих женщин, что он просто не успевает всех осчастливить и ему не жалко со мной поделиться.
— Сегодня идем в пивбар, — казал он, — там у меня свидание, но я назначил другое, более интересное, почти в то же время. Так что выручай, бери ее на себя.
— «Её» — это кого? — спросил я.
— Тебе понравится, — Сашка жестами показал, что именно мне должно было понравиться.
В баре к нам подсела блондинка лет тридцати. Сашкины жесты довольно точно описали ее фигуру.
— Привет, мальчики, — сказала блондинка. — Угостите даму пивом. Ирина, — она протянула мне руку.
Я представился и заказал у бармена кружку светлого пива.
— Дама хочет закусить? — спросил я.
— Дама хочет покурить, — сказала блондинка.
Мы вышли на улицу. Ветер гонял по тротуару желтые листья, зажглись фонари, в свете которых я внимательнее рассмотрел ее лицо. Толстый слой косметики, яркая помада, подведенные глаза, приклеенные ресницы. Это было лицо, к которому не хотелось прикасаться. Неловкое движение и можно разрушить так тщательно созданную красоту. Мне захотелось вернуться в бар, допить свое пиво и пойти домой.
— Ты красивая, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
— Это в темноте, — блондинка улыбнулась, показав идеальные зубы.
— Представляю, какая ты неотразимая при солнечном свете, — это была старая заготовка на такой ответ. Она всегда действовала безотказно.
— Ты всегда смотришь в сторону, когда врешь? — спросила блондинка.
Черт, я забыл, что во время произнесения заготовки надо смотреть в глаза. Впрочем, нет, не забыл, не хотелось.
— Я смотрю в сторону, когда стесняюсь, — сказал я.
Блондинка засмеялась.
— Я это слово только в детстве слышала. Расскажи о себе, стеснительный. Я так понимаю, что Сашка сейчас свалит и это вечер нам придется провести вдвоем?
Я пожал плечами.
— В чужую душу не заглянешь.
— Это где ты у Сашки душу нашел! — блондинка совсем развеселилась. — А ты мне нравишься, стеснительный. Сколько тебе лет? Впрочем, я догадываюсь. Я тебя старше лет на пять, и тебе страшно, что такая взрослая тетя будет с тобой рядом целый вечер. Могу тебя успокоить. Я сейчас выпью пиво и пойду по своим делам. Я собственно и зашла, чтобы сказать Сашке, что этот вечер у меня занят. Ну как, тебе легче стало?
Я промолчал, потом погладил ее по плечу. Она осторожно сняла мою руку, выбросила сигарету в урну и кивком головы пригласила вернуться в бар.
— Друзья, — сказал Сашка, ставя на столик пустую кружку, — к сожалению…
— Я сейчас выпью пиво и тоже к сожалению… — перебила его блондинка. — Саша, ты предсказуем, как полет бильярдного шара.
Сашка посмотрел на меня, я развел руками. Он посмотрел на блондинку. Та отвернулась, вздохнула, положила руку мне на предплечье.
— Саша, мы уже обо всем договорились, — сказала она, глядя на меня. — Уходи спокойно, с чистой совестью. Ты сделал все, что мог.
Совесть его мучила, когда он был маленьким. Кого-то обманет, что-то сделает, а скажет, что не он. Много было моментов, которые долго не хотелось вспоминать, но о них напоминала совесть. Сейчас, когда уже не хочется смотреть в зеркало, когда по утрам всегда что-то болит, совесть уже не мучает. Как будто с годами она усохла, сморщилась, сидит где-то глубоко в сознании, и ее голос уже не слышен даже в бессонные ночи.
Обманывал ли он кого-то в последние годы? Скорее не выполнял обещания, но ведь это не обман — так сложилась жизнь, не мог он все предвидеть. Хотя, конечно, кое-что было очевидно — нежелание встречаться, какие-то жалкие слова, но тогда об этом не хотелось думать. А сейчас, когда прошли годы, много лет, очень много…
Он встал с постели, прошел на кухню, включил чайник.
Да, сейчас уже кажется, что все он сделал правильно. Только так и надо было сделать. Резко, не раздумывая, веря какому-то шестому чувству, что надо уйти и забыть. И что тогда, совесть не мучила? Нет, он быстро уговорил себя и забыл, как будто и не было ничего. Потом еще подумал, что, если быстро все забыл, значит иначе и быть не могло.
А сколько раз он говорил больным друзьям, что все нормально, придумывал знакомых, у которых было тоже самое, а сейчас, эти таинственные знакомые, ездят по всему миру, наслаждаются жизнью и давно забыли, что говорили им врачи. Друзья ему верили, он уходил и уже в лифте кусал себе ладонь, чтобы как-то унять слезы. Но и тогда совесть его не мучила, такая ложь казалась ему правильной. И сейчас бы он сказал то же самое, если бы они остались в живых.
Он сделал бутерброд с маслом и сыром, подумал, отрезал и положил сверху еще кружок вареной колбасы. Такой ночной перекус уже вошел в привычку. Зря, конечно. Наверное, это вредно, но иначе он не уснет.
Сын… Продать квартиру, чтобы ему хватило денег на загородный дом? И что потом? Жить у него в маленькой комнате, ждать, когда позовут обедать или ужинать? И никуда оттуда не выберешься без машины. Он будет из дня в день гулять по поселку или в ближайшей роще, встречать там таких же, как он. Каждый день одно и то же. Огородом он не интересуется, заготовками на зиму тоже. Если что случится, то как будет унизительно просить, отвезти его к врачу, выслушивать, как они заняты, как устают. А когда к ним приходят гости, то надо сидеть у себя и смотреть телевизор. И все, что он накопил, что напоминает ему о прошедших годах, выкинут на свалку. Жена сына — отличный манипулятор. Сын всегда чувствует себя виноватым. Такая же участь будет ожидать и его.
Нет никаких угрызений совести. Сказал «нет» и правильно сказал. Пока еще есть силы, он будет жить тут, где знакомые соседи, где телефон звонит только ему, где в магазине с ним здороваются кассирши, где он с детства знает продавщицу в колбасном отделе.
Он допил чай, вымыл чашку, выключил свет и пошел спать.
— Не понимаю, — сказал Кораблев. — Ты такими делами ворочаешь, а тут еще чайная. Зачем тебе эта головная боль? Пожарники, санинспекция, чиновники, лишняя бухгалтерия…
Эх, Кораблев, Кораблев! Как ты можешь судить, что мне надо, а что нет. Все, что ты перечислил, уже проходили. Причем вместе с тобой проходили. Раньше еще бандиты были, сейчас уже проще. Знаю, что чайная будет убыточная. То, что я задумал, и за пять лет не окупится. И не буду я там ничего отмывать, этот этап уже давно закончился. Ты не поверишь, но мне хочется иногда прийти в уютное место, где меня ничто не раздражает. Где паркет именно такой, как я хочу. Где картинки на стене те, что мне нравятся. А если что-то надоест, то могу сразу сменить.
Спросишь, почему чайная? Почему такую комнату не сделать у себя дома? А потому, что я не хочу пить чай один. Пусть за соседним столиком сидят девчонки школьницы, чудь дальше старушки из соседнего дома — цены у меня не будут пугать ни школьников, ни пенсионеров. И пусть сюда приходят влюбленные, замерзшие собачники со своими питомцами, студенты, которым у меня будет удобнее готовиться к экзаменам. Никакой громкой музыки — если прислушаться, то услышишь французский шансон или старые советские мелодичные песни. Но музыка не будет мешать беседовать, смотреть друг другу в глаза или читать в телефоне последние новости. И пусть здесь читают книги. Закажут чай с пирожком и сидят час или сколько хотят. Я прикажу официанткам, чтобы они это приветствовали.
На стенах не будет картин с чайными плантациями и китаянок, заваривающих чай. Это стандартно, избито. Пусть будут тексты. Познавательные или смешные. Мне вот понравилось: «Чай, кофе, потанцуем? Нет, сегодня только чай!» Вот еще нравится: «Лечение любой болезни начинается с чашки чая». Любые тексты не более шести-восьми строк. Чтобы захотелось прочитать, но для этого задержаться, а не убегать с купленной пачкой чая высшего сорта. А другого сорта у меня не будет. К чаю русская классика: варенье, мед, сушки, баранки, пирожки. Можно что-то английское для снобов: сэндвичи, кексы…
Тексты — это хорошо, но надо что-то меняющееся, привлекающее внимание, чтобы посетителям было интересно. Чтобы бы было куда смотреть, если вдруг беседа за столиком начнет вянуть. Телевизоры? Это у всех, надо что-то другое. А что если два больших экрана на противоположных стенах, а там слайд шоу? Каждый ролик на полчаса. Один с видами природы, другой города мира. Можно еще с животными, подводным миром, красивыми людьми из разных стран. Надо заказать это прямо сегодня, пусть дизайнеры думают.
Кораблев, друг ты мой старый. Ты будешь первым посетителем. Все и всегда в моей чайной будет для тебя бесплатно. Ты полюбишь ее, будешь приходить и приводить твоих партнеров. Столики будут стоять так, чтобы никто никому не мешал. Вечером свечи или лампы с мягким и теплым светом. Официантки в строгих юбках и белых блузках. Может еще жилетки? Это надо с женой обсудить. Стены с деревянными панелями? Пожалуй, да. Потолок звукопоглощающий. Так не будет реверберации, можно спокойно разговаривать в любой точке. И обязательно растения — тут надо с профессионалами посоветоваться. Что-то с окнами надо придумать, но это потом, это самое простое.
Вроде все продумал. С поставщиками пусть другие работают, есть кому поручить, кому можно доверить. Осталось название придумать. Может просто «Чайная»? Наверное, есть уже у кого-нибудь. Ладно, жена-филолог, пусть поработает.
Сразу скажу — я не филолог. Окончил биофак, мечтал разобраться, как произошла жизнь на земле, потом увлекся биоинформатикой, начал программировать, сейчас занимаюсь компьютерным моделированием движения молекул белков. Это тоже важно, хочу понять, как образовались эти молекулы, как они взаимодействуют с молекулами лекарств и многое другое. Такое изучение биомолекул много дешевле, чем выделение их из живых тканей, очистка, работа со спектрометрами, которые стоят миллионы долларов.
Но рассказать хочу не об этом. В данный момент я больше программист, чем биолог, но еще увлекаюсь филологией. Нет, я не изучаю древние языки, далек от сравнительного анализа диалектов, не ищу в литературе новые идеи и тенденции. Просто, наблюдая гармонию микромира, бесконечно удивляясь совершенству всего живого, я стал получать наслаждение от хорошо написанных текстов.
Помню, как был ошарашен первой фразой рассказа Аркадия Гайдара «Чук и Гек»: «Жил человек в лесу возле Синих гор». Всего семь слов, а какой ритм, как подобраны слова! Нельзя заменить слово «возле» словами «у» или «около» — ритм сразу собьется. А кто всемогущий подсказал Андрею Платонову, что можно засыпать тягостно? «Тягостно уснул комсомолец за стеной, не совсем отделавшись от своего остервенения». Каково? «Не совсем отделавшись от своего остервенения» — ведь это сразу психологический портрет в одной фразе. А вот еще у него: «машинист-наставник сжал руки в кулаки от прилива какой-то освирепевшей крепости внутренней жизни, похожей на молодость и на предчувствие гремящего будущего». Сколько находок в одном предложении! «Освирепевшая крепость внутренней жизни», «гремящее будущее»… — как это может родиться в голове? Откуда такое приходит?
Я понимаю, что как бы ни старались писатели, своими текстами они не сделают мир лучше. Мы все в детстве читали о прекрасных героях, которые рискуя жизнями спасали других, красиво добивались внимания прекрасных женщин, в трудную минуту всегда можно было опереться на их плечо, зная, что тебя не предадут, не бросят, не обманут. И куда все исчезает, когда мы вырастаем, когда мы начинаем считать, что в романе «Три мушкетера» единственный положительный герой — это кардинал Ришелье?
Я понял, что в душе я филолог, когда стали раздражать написанные мною коды компьютерных программ. Каждая строчка в программе написана в повелительном наклонении: перейди на другую строчку, вычисли значение этой переменной, покажи таблицу, нарисуй график. Мне объясняют, что для компьютера важна точность приказов, а не их форма. Для меня ИИ — это всегда андроид, такой милый робот, который по утрам заваривает тебе кофе, а потом нежно будит и желает удачного дня. И что, я ему буду приказывать? Говорить, чтобы он вымыл посуду и приготовил обед? Вот так категорично? А почему бы не сказать ему, чтобы я буду рад, если он приготовит обед, если, конечно у него будет соответствующее настроение. Нежнее надо быть с железом, человечнее. Моя машина любит, когда я ее называю ласковыми именами. Не заводится в мороз? А если я говорю: «Ласточка моя, не подведи», то ей никакой мороз не страшен.
Вы спросите, если я такой чувствительный к интонациям и красоте языка, то почему бы мне не начать писать красивые рассказы? Честно скажу, я попробовал. Сяду, а на экране появляется: «Александр вошел в комнату, подошел к столу, налил рюмку водки и немедленно выпил». Потом вспоминаю, что «немедленно выпил» давно придумал Венедикт Ерофеев, огорчаюсь, стираю написанное, выключаю компьютер и иду на кухню пить чай с баранками.
Когда они доели пироги, которые остались после свадебного застолья, она села на диван и похлопала ладонью рядом с собой.
— Садись, — сказала она, — мне надо серьезно с тобой поговорить.
Он сел, стараясь дышать ровно, чтобы скрыть волнение от нехорошего предчувствия.
— С этой минуты, — сказала она, глядя куда-то перед собой, — тебе запрещен вход на кухню. Ты можешь ходить по всей квартире и даже разбрасывать по ней свои вещи, но порог кухни — это для тебя красная черта.
— Почему? — спросил он, упавшим голосом. — Даже ночью нельзя?
— Тем более ночью, — сказала она. — Причину скоро узнаешь.
Он прошел в спальню, где стоял стол с его компьютером, и написал в блоге, что у него началась новая жизнь. Какая именно, он не пояснил, так как и сам не знал, что его ожидает. Через час его позвали:
— Ужин готов. Мой руки, оденься поприличнее и приходи в гостиную.
Стол в гостиной был накрыт белой скатертью, на ней сверкали два графинчика с желтоватой жидкостью, рядом, испуская пар и запах чего-то вкусного, стояла нагретая фарфоровая миска, рядом с ней он увидел салатницу, где краснели нарезанные помидоры с огурцами, на противоположных концах стола аккуратно устроились белые тарелки, из-под которых выглядывали уголки красных салфеток, рядом с которыми, отражая свет лампочек люстры, блестели бокалы, вилки и ножи.
— Приятного аппетита, — сказала она, сев на стул. — Налей мне вина, это хорошо перед ужином. Вино белое, сегодня у нас рыба с жареным картофелем. Второе вино сладкое, это перед чаем.
После ужина он хотел помочь ей убрать посуду, но она остановила его.
— Я купила письменный стол специально для тебя. Наведи, пожалуйста, порядок в его ящиках.
В ящиках лежали зарядка для телефона, паспорт, шариковая ручка и рекламный проспект отеля, куда они собирались отправится осенью. Он разложил все параллельно и перпендикулярно, провел рукой по поверхности стола, убедился в отсутствии пыли, и не придумав, чем еще ему заняться, решил еще раз помыть руки.
На следующий вечер все повторилось. Он вернулся с работы, увидел, что стол уже накрыт, помыл руки и сел, ожидая, когда она придет из кухни.
— Сегодня у нас бефстроганов с гречневой кашей, — сказала она, — поэтому вино красное. Салат я сделала из соленостей, к мясу это подходит лучше.
Так было на следующий день и на следующий. После ужина они два часа смотрели сериал, потом его отправляли в душ и выдавали чистую, пахнущую свежестью пижаму. По выходным она варила борщи, солянку или супы и приносила их в красивой супнице, из которой торчал мельхиоровый половник. Где-то через две недели скатерть была прикрыта прозрачным пластиком.
— Так можно смело проливать вино и не бояться пятен, — объяснила она.
Еще через неделю исчезла фарфоровая миска, в которой испускало пар горячее блюдо. Второе она стала приносить в тарелках, а салфетки аккуратно выглядывали из серебряной салфетницы.
— Будем немного проще, — сказала она. — Главное — это качество еды.
Вскоре исчезли и графинчики, вместо них стояли бутылки из горлышек которых торчали декантеры-аэраторы.
— В вине должен быть кислород, — сказала она. — Такие декантеры простые, но работают отлично. Чувствуешь разницу?
Он кивал и говорил, что она кудесница, и никогда вино не казалось ему таким вкусным. Через неделю произошло чудо.
— Сегодня ужинаем на кухне, — сказала она. — Я хочу вспомнить молодость, интересные кухонные посиделки, разговоры о ни о чем. Ты умеешь говорить ни о чем?
Он сказал, что попробует. Говорить, однако, ему не пришлось. Она рассказывала ему о прогнозе погоды, сетовала на толкотню в метро, на лужу во дворе, где она испачкала новые туфли, поругала подругу, которая никак не может развестись с мужем, хотя ничего другого он не заслуживает.
С этого дня завтраки, обеды и ужины проходили только на кухне. Из бутылок исчезли декантеры, мельхиор сменился нержавеющей сталью, а вместо рюмок на столе стояли пузатые коньячные стаканчики.
— Вкус вина такой же, — сказала она, — зато можно не бояться опрокинуть бокалы.
Приближался сентябрь. К ней часто стала приходить подруга, которая никак не могла развестись с мужем. В конце августа она сказала:
— Волнуюсь за ее психическое здоровье. Ей нужно отвлечься, уехать из Москвы, увидеть счастливых людей.
Он согласился, что это необходимо. На следующий день она села на диван, похлопала рядом с собой и сказала, что им нужно серьезно поговорить.
— У тебя сейчас очень важный период на работе. Тебе нужно как можно лучше закончить проект, от этого зависит твое повышение.
Он кивнул, догадываясь, что она скажет дальше.
— Как ты смотришь, если мы с подругой поедем на юг без тебя. Еду я тебе оставлю, нажарю котлет и сварю кастрюлю супа с курицей.
Он сказал, чтобы она не волновалась и ехала отдыхать спокойно.
Когда она уехала, он вдруг понял, что не хочет ни куриного супа, ни котлет. В интернете он прочитал, как надо жарить яичницу и варить сосиски. Вместе с водкой ужин получился замечательным. На следующий день на ужин у него была уже жареная картошка с ветчиной и солеными помидорами. Через неделю он уже пек блины и запекал утку. Когда через две недели в прихожей раздался звонок, он снял фартук, вымыл руки и пошел открывать дверь.
— Проголодался? — спросила она, подставляя щеку для поцелуя.
— Мой руки и за стол, — сказал он. — Ты что будешь: котлеты де-воляй или чахохбили?
— Что? — спросила она и, не снимая плаща, прошла на кухню.
Он открыл холодильник.
— Борщ, малосольные огурцы, запечные свиные ребрышки, пирог с яблоками, свежее сливовое варенье. Де-воляй и чахохбили на плите еще горячие.
Она ничего не сказала, прошла в ванную, осмотрела раковину и пол, открыла корзину для грязного белья.
— А где твои рубашки? — спросила она.
— Зачем тебе они?
— Надо. Хотела их понюхать.
— Прости, — он развел руками, — они чистые, висят в шкафу.
Она прошла в спальню, наклонилась к подушке, выпрямилась.
— Ты и постельное белье постирал?
— Да, — кивнул он.
Она села на диван и закрыла лицо руками. Он присел рядом.
— Теперь, значит, я тебе только для секса нужна? — спросила она, всхлипывая.
— И для компании, чтобы смотреть сериалы, — улыбнулся он.
P.S. Эта история местами очень правдивая. Любой мужчина может приготовить чахохбили, засолить огурцы и испечь яблочный пирог. Если не верите, то позвоните мне и услышите в телефоне решительное «Да!»
У меня зазвонил телефон.
— Вас утвердили! Вы можете получить кредит под самый лучший процент, доступный в это время.
У меня зазвонил телефон.
— Выгодное предложение! Вы прямо сейчас можете заказать место на кладбище для вас и ваших близких!
У меня зазвонил телефон.
— Сообщаем, что рядом с вами открылся новый ресторан быстрого питания. В течение недели мы гарантируем скидки до 50%.
У меня зазвонил телефон.
— У вас заканчивается гарантия на автомобиль. Наша страховая компания гарантирует низкие цены, быстрое обслуживание и внимательное отношение к любым вашим проблемам.
У меня зазвонил телефон.
— Ты сейчас можешь говорить?
Слава Небесам! Как же долго я ждал твоего звонка.
— Могу, как ты себя чувствуешь?
— Отлично! О чем думал в последнее время?
— О разном. Пишу короткие рассказы, так что каждый день думаю о разном. Сегодня думал о телефоне. А ты о чем думал?
— Какая нам грозит опасность от ИИ. Ничего не придумал, но чувствую, что опасность есть.
— Это зависит от первой команды, которую ему дадим. Если потребуем, чтобы он решал задачи самым оптимальным способом, то нам конец. Он сразу решит, что для оптимизации ему нужны новые ресурсы, и он сначала распространится на все серверы мира, потом потребует, чтобы мы делали новые компьютеры. И весь мир будет строить заводы по производству компьютеров. А кто не захочет, тому отключит газ. Я имею в виду сначала интернет, а потом электричество.
— А как он вылезет из первого компьютера?
— Если ИИ мощный, то легко сможет взломать административные пароли и другие защиты.
— Понятно. А что читаешь?
— Не поверишь, книги о Гарри Поттере. Решил не отставать от детей. Начал с трудом, потом не мог оторваться.
— Но ты же читаешь только книги, где есть какие-то мысли. Там есть новые для тебя мысли?
— Нет, но для хороших книг это необязательно. А ты что читаешь?
— Статьи и новости. Это покруче любых книг будет. Ты следишь за новостями?
— Зачем? Что я могу изменить?
— Если так все будут рассуждать, то мир скатится, сам знаешь, куда. Подумай о детях.
— Я подумаю. А ты спортом занимаешься? Иммунитет повышаешь?
— Ты знаешь мою теорию: чтобы быть в форме, надо хотя бы раз в день пропотеть. Неважно где: бег, лыжи, секс, спортзал… Я читаю новости, и от этого меня прошибает холодный пот. Это неплохая замена спорту.
— Напиши мне рассказ о спорте, — попросил я ИИ.
«На задворках маленького городка раскинулся древний стадион, где когда-то звучали радостные возгласы побед и грустные стоны поражений», — начал он.
— Стоп, — сказал я, — как может стадион раскинуться? Давай по-другому.
«В небольшом провинциальном городке, где вся жизнь казалась медленной и спокойной, вспыхнул необычный интерес к неизвестному виду спорта — стритболу», — начал новый рассказ ИИ.
— С тобой все ясно, — обрадованно сказал я. — Этот вид спорта известен в США еще с 50-х годов. Пока ты мне не конкурент, пойди поучись, а только потом лезь в большую литературу.
Я стал вспоминать, какими видами сорта я занимался, и пришел к выводу, что легче перечислить виды, какими я не занимался.
— И парашютным спортом тоже занимался? — ехидно спросил приятель.
— Ты не поверишь, но и это не прошло мимо меня. Ходил в парашютную секцию, там для начала нас учили прыгать с балкона второго этажа — именно с такой скоростью приземляется парашютист, объяснили нам. «Кто знает, — добавил инструктор, — может именно это вам пригодится в жизни». После этого нас учили укладывать парашюты. «Если что, то винить будет некого», — сказал инструктор. После этого я решил, что большой теннис как-то приятнее и безопаснее.
— И какие успехи были в большом теннисе?
— Успехи были ошеломительными. Уже на второй день я успевал подбежать к любому мячу — мне помогло то, что я до этого увлекался бегом. Но потом пришел какой-то профессионал и сказала, что у меня неправильно поставлен удар. Удар он мне поставил, но, используя освоенную технику, я перестал попадать по мячу и решил заняться велосипедным спортом.
— Ну и как?
— Для начала я понял, что мне нравятся индивидуальные виду спорта. Там, по крайней мере, никто не называет меня козлом и дохляком. В велосипедном спорте я весьма преуспел. Я научился сам устранять «восьмерки» на колесах и освоил портняжное и кожевенное дело: сам придумал фасон и сшил туклипсы. Отлично получилось, туклипсы были красивые, но у них был один недостаток: чтобы вытащить из них ногу, требовалось несколько минут. Так что каждая остановка сопровождалась падением и последующим исправлением новой «восьмерки».
— А автогонки?
— Было и это. Когда я сел в свою «копейку», то освоил фигурное вождение. Включал какой-нибудь вальс и начинал кружиться где-нибудь на пустой парковке. Это было очень романтично. А когда купил «лексус», то устраивал соревнования на светофорах — кто быстрее разгонится. Загорался зеленый, я вдавливал педаль газа в пол, все соседние ряду отставали, а на следующем светофоре мы снова стояли рядом, а водители крутили пальцем у виска. Завидовали, наверное.
— Боюсь даже спрашивать о плавании.
— Я чего бояться. Я терпеть не мог плавание, но стиль кроль освоил в совершенстве. Всегда поражал купающихся на пляжах, где есть кораллы и красивые рыбки. Плывут пенсионеры в масках, смотрят на рыбок, а тут я, такой спортивный, тоже в маске, плыву стилем кроль, все рыбы шарахаются в стороны, как будто барракуда их гоняет. Пенсионеры тоже шарахаются в стороны, полный триумф победы, короче.
— Здорово! А как насчет шахмат?
— О, тут я вообще король. Я сразу понял, что люблю людей, как советуют коучеры и Библия. Если вижу, что выигрываю, то сразу подставляю ферзя и поздравляю противника с победой. А как иначе можно любить людей? Я старался исполнять их сокровенные желания.
— Благодаря спорту у тебя была насыщенная жизнь.
— Именно так. Но почему была, жизнь продолжается.
Продолжать бессмысленные и тягостные отношения или оборвать их?
Продолжать играть на повышение, когда цена акций падает, или продать их и смириться с потерями, пока они не стали катастрофическими?
Продолжать принимать лекарство, видя, что оно не помогает, или посоветоваться с врачом?
Продолжать делать одно и то же, в надежде получить что-то новое и яркое, или остановиться и начать что-то другое?
Продолжать идти по дороге, которая вдруг свернула и уже ведет тебя не в ту сторону, или пройти по полю и найти правильную дорогу?
В любом случае ты подходишь к важной развилке, где нужно принимать решение. Порой непростое, грозящее изменениям в образе жизни, переосмысливанию старого пути. Тебе придется сойти с дороги, по которой так приятно и спокойно было идти, где не надо было думать, где дул такой нежный попутный ветер, где у тебя были попутчики, которые делали то, что делал ты.
— Ты еще не все проверил, — останавливают тебя попутчики, — подожди еще немного. Китайцы говорят, что если каждый день в одно и то же время делать одно и то же, то в результате ты станешь счастливым, получишь что-то неожиданное, твой труд и твои усилия вознаградятся.
Ты слушаешь, говоришь, что на любую пословицу можно найти другую, с противоположным смыслом. Попутчики говорят, что один человек не может быть умнее ста. Ты говоришь, что может, если эти сто думают то, что показывают по телевизору или говорят проповедники, которые преследуют свои, непонятые другим цели.
У него не было друзей. Вернее, были, но они быстро превращались во врагов, если говорили не то, что он хотел от них услышать. Он переходил с одной работы на другую, и виноваты были начальники, которые почему-то всегда были дураками, самодурами, заставляли делать бессмысленную работу и не принимали во внимание личные проблему сотрудников. Он выпивал, но не потому, что был алкоголиком — ведь он в любой момент мог бросить — а для того, чтобы хоть как-то скрасить окружающий его несправедливый мир.
А в этом мире несправедливо было все: принимались неправильные законы, отвратительно работали коммунальные службы, врачи думали о деньгах, а не о здоровье пациентов, в магазинах, переклеивая ценники, старались продать просроченные продукты.
Все это она выслушивала и вынужденно соглашалась — другого общения он не выносил. Часто он был ласков с ней, говорил красивые слова, умел нежно тронуть ее руку. Ради таких мгновений она все терпела, ей казалось, что все остальные просто не понимают его, что еще немного и он станет другим, не будет таким озлобленным. Ведь у нее столько теплоты и терпения, им обоим этого хватит надолго. И она сможет рассказать его бывшим друзьям, что неправы были они, что он не такой, каким бывает, когда вдруг на него ополчился весь мир.
Ее терпение лопнуло, когда она заболела. Ничего смертельного, но заболела тяжело. У нее не осталось сил соглашаться с ним, и она попросила его замолчать, не говорить ей, что именно она сделала неправильно, что она и только она во всем виновата, что надо было думать раньше, что…
— Уходи, — попросила она. — У меня есть все, что мне надо. Я хочу побыть в тишине.
И он ушел, чтобы никогда не вернуться.
— Откуда, — спросил таксист.
Он не любил разговорчивых таксистов. Особенное сейчас ему хотелось ехать молча, смотреть в окно, на улицы со знакомыми названиями, но которые он не узнавал. Новые дома ему не нравились, были они какие-то вызывающе богатыми, чужими. Не то он ожидал увидеть, ничего пока не согревало сердце, не заставляло его биться сильнее.
Он сказал откуда.
— В гости к нам или как? — продолжал спрашивать таксист.
— Не знаю пока, — ответил он, не поворачивая головы.
Он и в самом деле не знал. Заработанные деньги позволяли ему жить в любой стране, но он решил приехать в Москву.
— А что там знать, — засмеялся таксист. — Тут у нас самая лучшая жизнь. А этих Европах сплошные эмигранты и бездомные. По телеку показывали — грязь, палатки в парках, мусор никто не убирает, вонь сплошная.
— Вонь тоже по телевизору показали? — спросил он.
Бездомные и наркоманы не появлялись в тех местах, где он жил и работал. Он видел только чистые тротуары, зеленые газоны и цветущие в мае деревья.
— Это и так ясно, — сказал таксист. — Я вот люблю в Турцию ездить. В отеле все есть — и пляж, и бассейн, и бары всякие. Никуда ездить не надо. Мне вот говорят про музеи. А я так думаю, что если кому интересно, то включи компьютер, там любую картину можно найти. Причем бесплатно.
— А еще можно по улицам бродить, — перебил он, — В картах Яндекса и Гугла есть такая возможность. Любой дом можно рассмотреть.
— Вот именно, — таксист поднял палец. — Причем тоже бесплатно.
Вот его дом. В подъезде недавно был ремонт, еще пахло краской, все казалось свежим и светлым. Он вспомнил, как выглядел подъезд двадцать лет назад, — облупленные стены, банки с окурками на подоконниках, крышки мусоропроводов, к которым было страшно прикоснуться. В квартире было чисто — жильцы сдержали обещание и вызвали уборщиков. В кухонных шкафчиках он нашел пачку макарон, чай и сахар. Электрический чайник и кастрюли были новыми, незнакомыми. Жильцы их оставили как компенсацию за сломанную дверь в комнату. Он посмотрел на кондиционер, кровать, письменный стол — тоже все новое, купленное за его деньги. «Ничего, — подумал он, — пусть останется». Он подошел к кровати. Постельное белье чистое, пахло свежестью. В изголовье стопкой сложен запасной комплект — это тоже компенсация за сломанную дверь. Всем бы таких жильцов!
Он сел на диван, достал телефон.
— Привет, — сказал он.
— Кто это? — раздалось в трубке. — Кирилл, ты что ли, уже прилетел?
Зачем он позвонил? Она давно замужем, двое детей. Мальчики, кажется.
— Как твои пацаны, Сколько им сейчас?
— Пять и девять. Ты надолго?
— Пока не знаю.
Так и другие будут спрашивать, надолго ли он. Никто не поверит, что насовсем.
— Может ты зайдешь к нам? С мужем познакомишься, он хочет в Америке поработать, у него к тебе будет много вопросов.
— Как-нибудь зайду, — ответил он, вдруг поняв, что никогда не зайдет, что не хочет видеть ее постаревшее лицо, не хочет отвечать на вопросы ее мужа, не хочет слушать об успехах ее детей.
— Рад был тебя услышать, — сказал он. — Твой голос совсем не изменился.
— И я рада, — сказала она. — Нам ведь есть, что вспомнить.
Он достал из шкафа чемодан, ключом открыл его, нашел старую записную книжку. Кто эти люди? Он все забыл. Игорь Иванович — книги, Наталья Владимировна — курсы вождения, Остап — мебельный магазин, Наташка…
Наташку он помнил. Познакомились в автобусе — тогда у него сломалась машина. Она сразу сказала, что замужем, но он ей понравился. Сколько они с ней встречались? Месяца два, пока он не понял, что уже все ей рассказал и больше им говорить не о чем.
Он листал страницы, не в силах вспомнить и половину имен. Даже те, которые были обведены в рамочку и украшались восклицательными знаками. Он положил книжку на место, убрал чемодан и подошел к окну. Стемнело, машины освещали фарами новенький асфальт и белоснежную разметку. Под окнами ходили люди, ничем не отличавшиеся от тех, кого он видел все последние годы.
— Нормально, — подумал он, — жить можно. Только придется начинать все сначала.
— За компьютером не больше часа в день и поднимать не более пяти килограмм.
Врач что-то напечатал, повернулся к Андрею.
— Иначе вам грозит слепота или сложная операция без гарантии успеха.
Вот так! Сорок лет и такие проблемы. С работы придется уйти — двенадцать часов за компьютером в офисе и дома. Бесконечные строчки кодов, уже через полчаса перед глазами искры, приходилось зажмуриваться, хотелось надеть темные очки. «Работай при ярком верхнем свете», — советовали ему бывалые программисты. Он пробовал, так немного легче, искры появлялись только через два часа, но и это не выход.
— Доктор, а может витамины какие, или капли?
Глупый вопрос, конечно, врач бы назначил, если бы помогало. В сети масса советов, он уже все перепробовал и все без толку.
— Не больше часа за компьютером, — повторил врач. — Приходите через три месяца, я посмотрю динамику.
И что теперь, как начинать новую жизнь? В сорок все сначала? Идти преподавать? Для этого нужно специальное образование. Да и не умеет он преподавать. Правильно говорят, что программисты не умеют ничего объяснять. Сколько раз он просил коллег помочь разобраться в каких-то проблемах. Те говорили общие слова, потом махали рукой, садились к компьютеру и писали коды. «Вот так понятно?» — спрашивали они. Да, так было понятно. Наверное, он и сам такой. Все на уровне подсознании, как у художников. Спроси у них, почему выбран такой цвет? И что услышишь? Скажут, что так чувствуют
Что еще? Даже в дворники пойти не получится. Летом еще ничего — мусор убрал и все дела. А зимой, когда снега по колено? Начать бизнес? Если бы не глаза, то можно было быстро сделать вебсайт и получать денежки. Ведь были у него идеи с рынком акций. Он заметил, что если цена акций три дня летит вниз, то вероятность роста на четвертый день больше восьмидесяти процентов. В этот день закрывают позиции игроки на понижение. Написать простенькую программку, которая отлавливает такие акции, и продавать советы. Но это опять программирование, надо найти базу банных с ценами акций лет за пять, провести анализ, написать программу, сделать сайт. Это на месяц работы по четырнадцать часов в день. Так он точно ослепнет. Ладно, никаких идей больше нет, надо звонить Вадику, он знает все сам или посоветует к кому можно обратиться.
— Привет, не отвлекаю?
— Отвлекаешь, конечно, но внимательно тебя выслушаю. Ведь не так просто звонишь.
Конечно он его отвлекает. Вадик не работает только когда ест и спит. Андрей рассказал ему о своей проблеме.
— Да… — Вадик задумался. — Я тут в уме перебрал все специальности, но теперь все сидят за компьютерами. Инженеры, ученые, бухгалтеры, манагеры всякие… Без компьютеров только дворники и строительные рабочие. Но там точно больше пяти кило надо поднимать.
Вадик опять задумался.
— Есть у меня идея. Сам бы сделал, но времени нет. Можно сделать сайт, который определяет фейковые фотографии. Ты же занимался изображениями, тебе это просто. Видит, например, кто-то фотографию политика в бане, переносит ее в твой сайт, нажимает кнопку, и узнает, из каких фото слеплен этот фейк. Тут можно даже без нейронной сетки обойтись, если с умом все сделать. А еще лучше продать такую программу владельцам браузеров, пусть они ее к себе встроят. Нажимаешь на фото, выбираешь «проверить фейк» и тебе все показывают и рассказывают. Тут тебе месяца на два работы. Потом будешь только получать. Можно и по текстам новостей такое сделать. Выделяешь текст, включаешь проверку и оказывается, что новость взята из блога известного мошенника. Но тут уже полгода придется поработать, без хорошей сетки не обойтись. Как тебе идея?
Андрей представил, сколько придется просидеть за компьютером, вздохнул.
— Вадька, спасибо, у меня самого была идея. Более простая, с рынком акций, но я боюсь даже неделю просидеть у экрана. Хреново все, но в любом случае спасибо тебе.
— Я понял. Если что придумаю — звякну. А ты бы позвонил Ирине, у нее бизнес вроде неплохо идет, может она что подскажет.
У Ирины было свое кафе. Андрей помнил, как она сначала жаловалась на бесчисленные проблемы, но в последнее время успокоилась, купила квартиру и дорогую машину.
— Привет, Андрей!
Голос у Ирины веселый, приветливый. Андрей рассказал о визите к врачу.
— Ты хочешь замутить что-то без компьютеров? Я поняла. И скажу сразу — не вздумай открывать кафе или магазин. Я год пахала как папа Карло. Повар, официантка, уборщица, экспедитор — это все я, во всех бочка затычка. Какие там пять килограммов! Я и по двадцать таскала.
— Ириш, я понял, извини, что побеспокоил.
— Ничего ты пока не понял. Ты ведь без компьютера себе жизнь не представляешь? Не вздумай начать писать романы. Можно, конечно, писать авторучкой, а потом отдавать в набор, но на этом не заработаешь. А тебе надо выживать, как я поняла. Давай сделаем так. У меня естьотличный глазной хирург. Епархин его фамилия. Золотые руки, он в свое время у Федорова работал. Я тебе телефон пришлю, скажи от меня. Сходи к нему, что он скажет, то и делай.
Епархин оторвался от окуляра диковинной машины.
— Вы за рулем? Темные очки есть? Если нет, попросите у сестры, вам часа два на яркий свет лучше не смотреть.
— Доктор, что вы скажете?
— Что скажу? У сестры запишитесь на операцию, починим мы вашу сетчатку. И не таких вылечивали.
Умеют ведь врачи говорить правильные слова!
Как трудно бывает подобрать правильные слова! Иногда хочется придумать новое слово, емкое, точное.
Вот сидит женщина на берегу моря. Налево посмотрит — красиво. Направо — тоже красиво. А впереди так красиво, что не оторваться. Подходишь к ней и спрашиваешь, что она делает.
— Обзераю, — говорит она.
А как еще сказать, обозреваю, осматриваю? Слишком формально, не подходит к такому романтическому моменту. Смотрю по сторонам? Любуюсь? Последнее точнее, а если на море шторм, а на небе черт-те что? Этим уже не любуются, а обзерают, в надежде, что скоро непогода сменится солнцем на голубом небе, вода успокоится и можно будет пойти купаться.
А как, например, описать звук спокойного пламени в камине? Дрова сухие, не трещат. Гула тоже нет, звуки не непрерывные, случайные. Шелестение не подходит — шелестят листья, шелестит бумага. Тут какие-то низкие глухие тона, похожие на выдохи. Кто-то пишет «шепот», но это от бедности языка. Звук, который издает спокойное пламя, больше похож на короткие выдохи многих людей — но это сколько слов тогда надо использовать, чтобы описать такой всем известный процесс. Больше подходит слово «пыхтит», но его не хочется использовать для описания романтического вечера с бокалом вина у камина. Приходится согласиться, такого слова не существует. Зато можно использовать сравнения: «Звук, раздававшийся в ночном лесу, напоминал звук, который можно услышать, сидя у горящего камина».
А что «делает» сильный дождь по асфальту? Стучит? Нет. Пожалуй, хлещет. Но и это от того, что нет более подходящего слова.
А что «делают» дворники (щетки) на сухом ветровом стекле автомобиля? Скрипят? Скрипит дверь с несмазанными петлями. У дворников звук более низкий. Опять нет подходящего слова.
И что делать? Надо, наверное, писать и говорить стандартное. Женщина любуется непогодой, пламя в камине гудит и потрескивает (какой ужас!), дождь по асфальту хлещет (бедный асфальт!), а дворники скрипят, как несмазанные колеса телеги.
Когда придумываешь, то что придумали до тебя, то говорят, что ты изобрел колесо или велосипед. Мне удалось изобрести много колес. Оставим физику и домашнее хозяйство, лучше поговорим о высоком, о литературе.
Придумать принципиально новый сюжет в литературе невозможно — это не я сказал. Аристотель и Виктор Гюго утверждали, что существуют только тридцать шесть сюжетов. С этим числом согласился драматург Жорж Польти. Английский писатель Кристофер Букер считает, что есть только семь сюжетов:
1. Из грязи в князи;
2. Приключение;
3. Туда и обратно;
4. Комедия;
5. Трагедия;
6. Воскресение;
7. Победа над чудовищем.
Хорхе Луис Борхес вообще считал, что есть только четыре сюжета:
1. Осада города;
2. Путешествие и возвращение;
3. Поиск;
4. Самоубийство Бога.
Я не берусь судить, к какому сюжету относится, например, «Обломов» Гончарова или «Чевенгур» Платонова. Последний, вероятно, относится к осаде города, но это неточно.
Если вернуться из заоблачной выси, доступной только профессиональным литературоведам, то ситуация такова: все, что я ни придумал, уже придумано другими. Это темы эссе, афоризмы, сюжеты рассказов и повестей.
— Нормально, — говорят бывалые писатели. — Важно, как написать и в какое время и место поместить героев. Все, иногда сами не подозревая, сдирают сюжеты друг у друга. Ты посмотри, что художники творят!
Я посмотрел. Питер Брейгель Старший много взял у Иеронима Босха, а замечательные зимние пейзажи Брейгеля вдохновили Хенрика Аверкампа. Таких примеров можно насчитать сотни. И не обязательно писатель на одном экране держит рукопись «Пикника на обочине», а на втором, рабочем, печатает очередной фанфик о Сталкере и таинственной Зоне. Роман «Корпорация» я написал под влиянием «Замка» Кафки. Ну и что? Я даже колеса не изобрел, просто подумал, что будет, если в настоящее время молодой человек приедет в странный городок, где правит еще более странная корпорация. И все, дальше с Кафкой мы разошлись. Я удивляюсь, что еще никто не написал фанфик или просто роман по мотивам уже упомянутого «Чевенгура»: в некий город приезжают два молодых человека и помогают устроить там коммунизм, когда никто не работает (ведь при коммунизме работать не надо, как считают герои книги), а питаются жители тем, что дает окружающая степь.
Вот пример романа по «Чевенгуру». В глухую лесную деревню приезжают два «проповедника» и заявляют, что все продукты с Большой земли отравлены химией и радиацией, в них сплошные ГМО и антибиотики, что от электричества вредное излучение, а лекарства сделаны для того, чтобы доктора подольше лечили и на этом зарабатывали. Все начинают жить натуральным хозяйством и дарами леса, лечиться травами, а дома освещать лучинами. Живут они так, живут, случаются ссоры, дискуссии, несчастные любовные отношения, измены и ревности, потом к ним наведываются власти и начинается битва. Всех убивают (как у Платонова), а проповедники сбегают. Оказалось, что это были юные социологи и они хотели поставить эксперимент для диссертаций и книг. У Платонова конец другой, но если это книга «по Платонову», то все нормально.
Нормально — это когда все вокруг так, как ты хочешь.
Нормально — это когда окружающие люди не мешают тебе жить.
Нормально — это когда болезни позволяют тебе не менять образ жизни.
Нормально — это когда хватает денег, чтобы купить самое необходимое.
Все, что сверх, — это излишество, зачастую приятное.
Если меньше, то это ненормально.
Вот такие общеизвестные, очень прописные истины.
Есть еще ненормальные люди, лучше сказать — непохожие на других. Мы их не понимаем и стараемся избегать, как избегаем все непонятное. Правильно ли это? Для тех, кто любит нормальность, наверное, правильно. Так белки не любят белок-альбиносов. Тут мы похожи на белок.
Он был ненормальным. Во всяком случае все так считали. Учился он на Физтехе, жил в общежитии, но практически ни с кем не общался. В комнату приходил поздно, все вечера проводил в читалке или неизвестно где. Также было неизвестно, где и чем он питался. У него была привычка ходить, касаясь пальцами стен. Кто-то даже сказал, что на земле еще не родился человек, который сумеет пройти между ним и стенкой.
Однажды я сидел в лаборатории, и мне позвонили из отдела кадров.
— Говорят, ты искал студента-дипломника. Четвертый курс Физтеха подойдет?
Об этом можно было только мечтать.
— Отлично, он придет к тебе минут через десять.
Через десять минут в комнату вошел ненормальный — давайте я буду так его называть, не подразумевая ничего обидного.
— Я на диплом, — сказал он.
— У нас экспериментальная лаборатория, тебе придется научиться работать на спектрометре, — сказал я.
Он пожал плечами — это могло означать все, что угодно. Я рассказал, как включать и настраивать прибор. Он кивал, но ничего не записывал. «Хорошая память», — подумал я.
— Приходи завтра с утра, мы начнем эксперимент, — сказал я после рассказа, зачем этот эксперимент нужен.
Утром я повторил инструктаж, помог запустить эксперимент, сказал, что все будет контролировать компьютер, а я приду через два часа, когда все закончится. Через два часа я застал его за столом. Он писал формулы. Я взял листок и увидел тензоры.
— Общая теория относительности? — спросил я.
Он кивнул.
— А как наши дела? — спросил я, делая ударение на слове «наши».
Он показал на лист, на котором самописец должен был нарисовать спектры. Лист был пуст. Я увидел что в пере самописца закончились чернила.
— Я видел, — сказал он, — но не знал, где у вас стоят чернила.
Бутылка с чернилами стояла возле самописца.
На следующий день я проверил чернила, убедился, что все готово и ушел, предчувствуя, что и на это раз случится что-то непредвиденное. Так и оказалось. Самописец вместо спектров начертил шум. Я вынул образец и увидел, что в датчик была вставлена не та ампула. Ненормальный оторвался от листа с тензорами и с интересом смотрел на мои манипуляции.
— Тебя не смутило, что не было спектров? — спросил я.
— Я иногда поглядывал, — сказал он. — Думал, что они появятся в конце.
На третий день я сам запустил эксперимент, дождался первых спектров и ушел, оставив его рисовать очередные формулы. Вернувшись, я убедился, что все прошло нормально, дал ему лист со спектрами и попросил измерить высоту всех линий в спектрах.
— Это может делать компьютер, — сказал я, — но он всегда ошибается. Лучше делать это вручную.
— Как измерять, линейкой? — удивился он.
— Да, — сказал я.
— А лаборанта у вас нет? — поинтересовался он.
Услышав, что лаборанта нет, он взял линейку и начал измерения. Я вернулся через час и заметил, что формул на листе с тензорами прибавилось. На листе со спектрами около каждой линии стояло число. Я проверил пару измерений.
— Ты неправильно измерял высоту, — сказал я. — Надо измерять от середины шумов, а не от их нижней границы.
— Вы мне не сказали, — услышал я.
— Ты на четвертом курсе Физтеха, — вздохнул я. — Думал, что это очевидно.
Он замолчал, потом поднялся и сказал:
— Вы простите, но экспериментатора из меня не получится.
— Может еще попробуешь? — спросил я.
— Я рад, что не успел вам что-нибудь сломать. Я, пожалуй, пойду. Мне было интересно все это увидеть.
Он обвел руками стены.
— Успеха тебе, — сказал я.
Когда он ушел, в голове у меня вертелась дурацкая фраза, что нельзя лебедя заставлять копать картошку.
С легкой руки Талеба выражение «черный лебедь» стало нарицательным. Теперь, если случается что-то маловероятное, начитанные люди говорят не «ни фига себе!», а черный лебедь прилетел. Вот идет человек по улице, а на него ничего не падает. Это белый лебедь. А если на голову упадет метеорит, кирпич или сосулька, то лебедь становится черным.
Есть прозорливые специалисты, умеющие с большой вероятностью предсказывать появление черных лебедей. Они изучают тенденции. Смотрит такой специалист на трещину в стене дома и думает, а не бежит в городскую управу, просить, чтобы дом расселили и снесли. Специалист начинает изучать тенденцию. Если трещина вдруг заросла цементом и сама снаружи покрасилась, то специалист вздохнет облегченно и пива выпьет. А если у трещины такая тенденция, что через месяц в ней птицы начали гнезда устраивать, то черный лебедь уже в дороге.
Это простой пример, есть сложнее, когда черные лебеди кружатся над головой, а мы беспечно смотрим вдаль и думаем, что будущее прекрасно и удивительно.
Встречается, например, женщина с мужчиной ее мечты. Он и красив, и силен, и богат. А ум у него такой, что сядь рядом Эйнштейн, она не заметит никакой разницы. Сидят они в ресторане, свечи, скатерть белая, чистая, не капли вина на ней. На столе шампанское, устрицы и другие морские гады. Музыка негромкая, он в черном костюме и красном галстуке — все, как она любит. И вот он наклоняется к ней и так нежно, почти на ушко, говорит:
— Дорогая, красавица ты невозможная, красота твоя ослепляет, но вот татуировочка на плече посреди трехглавой мышцы явно лишняя. Смотрю на нее и думаю — не будь ее, не было бы у тебя никаких изъянов. Но ты не переживай, я тебя всякую люблю.
Слушает женщина и не знает, как ей реагировать. Вроде последняя фраза правильная, она ее и запомнит.
Через неделю встречаются они в парке, чтобы погулять, соловьев послушать да молодой луной полюбоваться. Идут они по аллее, деревья листьями шелестят, под ногами гравий шуршит. Он такой спортивный, из футболки мощная грудь выпирает, на животе кубики перекатываются. Смотрит он на ее ноги и говорит нежно:
— Дура ты красивая! Кто ж в парк туфли на каблуках надевает. Тут же камни острые под ногами, исцарапаешь ты работу итальянских дизайнеров. Но ты не переживай. Мы до того фонаря погуляем, а потом в бутик поедем, купим тебе новые туфли. Тебе, красавица, надо почаще туфли покупать.
Запомнила женщина, что она красавица и ей будут туфли покупать.
Пригласил он ее к себе в загородный дом. Этажей и лестниц там столько, что фильм о Гарри Поттере можно в этом доме снимать. Ходит женщина по лестницам, проведет пальцем по перилам — нет на них пыли. Радуется она, что везде порядок и красота. Провели они ночь сказочную, просыпается женщина счастливая, радуется, что в спальне картины Ван Гога, а не Пикассо, что стены тепло-бежевые, а не розовые, что в окно видны акации, а не башенные краны. В общем, все так замечательно, что напиши об этом, так и не поверит никто. Встала она, пошла кофе варить, бутерброды делать и яичницу жарить. Просыпается мужчина, надевает халат павлинами разукрашенный, приходит на кухню.
— Так, — говорит он и за талию ее обнимает, — бутерброды ты неправильно делаешь, а яичницу я не ем, омлеты люблю с помидорами. Но ты не переживай, заведем мы с тобой кухарку, я ее всему научу и будет она нам завтрак готовить. Мне омлет с помидорами, а тебе эту дурацкую яичницу, место которой в мусорном ведре. Но все будет так, как ты хочешь, потому как люблю я тебя так, как даже Ромео Джульетту не любил.
Радуется женщина, что будет у них кухарка и любят ее как Ромео и не снилось.
Поехали они как-то во французский город Ницца, чтобы искупаться и в Монте-Карло денежки проиграть, потому как денег у мужчины было столько, что даже в тумбочку не помещались. Пришли они на пляж, она разделась, он посмотрел внимательно и говорит, что у нее целлюлит намечается, но он знает такого доктора в столице Германии Берлине, который ее вылечит и от целлюлита, и от других болезней, которые найдет. А найдет он что-нибудь обязательно, потому как ночью у нее живот бурчал, и щека два раза дернулась. Но чтобы она не переживала, он ее будет любить, даже если у нее начнется гангрена и ей половину ноги отрежут.
Задумалась женщина, история про полноги ей не очень понравилась, но потом вспомнила, что мужчина любит ее, и купаться пошла. Выходит она из воды, соленые капли полотенцем вытерла, смотрит, а мужчина коктейль потягивает, на нее внимательно смотрит.
— Что опять не так? — спрашивает женщина. — Взгляд твой внимательный, изучающий, явно нашел ты во мне новые изъяны.
— Нет в тебе явных изъянов, — говорит мужчина, — а смотрю я внимательно, потому как грудь твою надо на размер увеличить, чтобы все мои конкуренты от зависти напились до невменяемости, да свои бизнесы мне бы и продали.
Задумалась тут женщина, про книгу Талеба вспомнила, посмотрела в голубое небо над Лазурным берегом и увидела, что черный лебедь с белоснежных вершин Альп уже взлетел и к ней направился. Умная была женщина, не зря она книжки читала. Пошли они вечером в магазин, купил он ей шубу норковую и колье брильянтовое, а потом она ему и говорит:
— Прости, дорогой, не сказал я тебе раньше. Есть во мне много недостатков, внутри они, тебе не видно. Мужчина ты идеальный, я со своими дефектами недостойна тебя. А потому, купи мне билет до города Парижа, я там подругу навещу, а потом в Москву полечу. Мама у меня там старенькая, я уж с ней поживу, порадую ее. А ты живи в Ницце, тут тепло и женщин много таких идеальных, что сами догадаются, чем тебя на завтрак кормить.
Жила-была женщина. Не то, чтобы красавица, но были в ее глазах такие искорки, что посмотрит на нее мужчина или юноша, да сразу и влюбится. Сватались к ней мужчины богатые, солидные, но выбрала она парня простого, звезд с неба не хватающего, а если она попросит его достать звезду или солнце тучей прикрыть, то он усмехнется и купит ей шоколадку или цветок с клумбы сорвет. В общем, правильный был этот парень, крепко на земле стоял, а если что починить требуется, то он рукава засучит и через час все работает лучше нового. Вот какой был этот парень!
— Муж всегда должен быть немножко виноватым, и тогда будет у вас счастье, — учили ее подруги. — Ты немного капризничай, заварит он тебе чай, а ты скажи, что сегодня кофе хотела.
Слушала она их, посмеивалась.
— Нет у нас виноватых, — говорила она. — А с чаем и кофе мы заранее разбираемся.
Жила она с мужем, да жизни радовалась. Не ссорились они, не вели тяжелых разговоров, никого не ругали, сплетни не любили, не хотели того, что купить не могли. Прошли годы, она постарела, жирок на боках вырос, волосы поредели, в глазах искорки уже не такие яркие. Подошла она как-то к зеркалу, посмотрела на свое отражение, да и заплакала.
— Что ты плачешь? — спрашивает муж.
Она сразу слезы вытерла, ничего не сказала, поцеловала его и пошла на кухню жаркое готовить.
Прошли еще годы, выросли дети, разъехались в разные города, остались они вдвоем. Стала у нее поясница побаливать, волосы поседели, на лбу и на руках коричневые пятнышки появились. Покрасит она волосы, пятна замажет, губы накрасит, в зеркало посмотрит — еще ничего, не стыдно людям показаться. А муж смотрит на нее и говорит, что такой красивой она даже в молодости не была. Улыбнется она, возьмет его под руку, и пойдут они гулять в парк, где он всегда ей мороженое покупал.
А через несколько лет так у нее ноги ослабли, что она ходить перестала. Попытается со стула встать, и сразу опять садится, совсем ее ноги не держат. Купил ей муж кресло на колесиках, покушают они, что он приготовит, и в любимый парк пойдут. Угостит он ее там мороженым и про себя не забудет. Сядут они отдохнуть — он на скамейку, она рядом в своем кресле. Едят они мороженое, а она его спрашивает:
— Вот я какая стала, ты уж прости, что столько хлопот тебе доставляю.
— А если бы я в таком кресле сидел, то что бы ты делала? — спрашивает он.
— То же, что и ты сейчас, — говорит она. — Я рада, что ты не морщишься, когда на меня такую старую смотришь.
— Старую? — удивляется он. — Я тебя старую не вижу. Я тебя двадцатилетнюю помню так хорошо, что никакие фотографии не нужны. Смотрю на тебя, и вижу то лицо, которое первый раз увидел, когда мы на дне рождения у друзей с тобой встретились.
Шел фотограф по лесу. Он не был из тех фотографов, которые меньше, чем за сто рублей, на свои фотографии смотреть не разрешают, а просто нравилось ему ходить с камерой и делать снимки, которые его радуют, да и его друзьям удовольствие доставляют. Ходит он, красивое ищет. А красивого в лесу много, только это увидеть надо. Стоит старый пень, зеленым мхом оброс, а из пня росток молодой вылез. Если нагнуться, то можно увидеть, как будто молодое дерево посреди зеленого луга вверх тянется. Приладит он фотокамеру, дождется, когда на росток солнечный луч упадет, да кнопку и нажмет. Посмотрит на экране, порадуется, что получилось так, как он хотел, да и дальше пойдет.
Разогнал ветер тучи, заливает солнце лес золотыми лучами, на тропинках тени причудливые изгибаются, паутинки между веток серебрятся, капли росы разноцветными огнями светятся. Подойдет фотограф к такой капле, посмотрит то слева, то справа, встанет так, чтобы в капле солнце играло, да соседние листья были видны, как через увеличительное стекло. «Хорошо!» — обрадуется фотограф и снова снимок сделает.
А вот бурундук из травы выбежал. Не боится он фотографа, сел на задние лапки, смотрит, угощения ждет. Вынул фотограф из кармана кусочек сухаря, протянул бурундуку, взял он сухарь передними лапками, жует, на камеру поглядывает. Ничего бурундук не боится. Присел фотограф, щелкнул, смешно бурундук получился — щечки надутые, глазки смышленые, усики торчат.
Идет фотограф дальше, к речке вышел. Вода в речке у берега ряской да рогозом заросла, а посредине чистый поток синего цвета. По берегам елки темнеют да белые березы светятся. Тут как ни снимай, всегда красиво получится. Выберет фотограф березку постройнее, подойдет поближе, чтобы эта березка своей молодостью край фотографии украшала, да и нажмет кнопку.
Походит он так часа два, сделает снимков двадцать, устанет, присядет на теплой полянке, съест бутерброд с горячим чаем из термоса и дальше пойдет.
А его друзья сидят на диванах, футбол по телевизору смотрят и ждут, когда им жены борщ сварят. Но не осуждает их наш фотограф, он бы и сам так посидел, но нет у него жены. Да и где он ее встретит? Не ходят в лесу женщины, которые замуж за него бы пошли. И не потому, что им тут страшно или скучно, а просто не знают они, что ходит по лесу фотограф, мечтающий сидеть на диване, смотреть по телевизору футбол и ждать, когда жена ему сварит борщ.
Есть такая игра для компании, сидящей за столом. Задумает кто-нибудь известного литературного героя, а остальные по очереди называют два предмета. Тот, кто задумал героя, говорит, какой из предметов ближе подходит. Например, задумает кто-нибудь Дон Кихота, а его спрашивают: «Апельсин или автомобиль». «Автомобиль», — говорит он, потому как герой ездил по Испании и латы были его железными, как автомобиль. Умные гости пытаются угадать: мужчина или женщина. «Юбка или портсигар», — спрашивают. Ясно, что если портсигар, то мужчина. Можно так спросить, что угадаешь в каком веке жил герой. В общем, круга за два-три героя угадывают. Но это, конечно, игра для тех, кто любит книжки читать, а не всякими безобразиями заниматься.
Самый простой для угадывания герой — Илья Ильич Обломов. Гости обычно смотрят по сторонам, чтобы выбрать предмет, видят диван и с этим словом, на которое кивает загадывающий, сразу называют Обломова.
Для многих диван — это не просто предмет мебели. Это место, где отдыхают и работают, любят и страдают, грустят и радуются. На диване может произойти событие, которое перевернет вашу жизнь, откроет захватывающие перспективы, устремит вас в счастливое будущее. Вы берете телефон, который вдруг зазвонил как раз на середине серии, говорите: «Слушаю», а вам предлагают работу, о которой вы мечтали много лет. Или ваша девушка говорит вам, что соскучилась и ждет вас с яблочным пирогом в духовке и что этот пирог будет готов через пятнадцать минут. А бывает вообще невообразимое: звонят из поликлиники и сообщают, что опухоль оказалась доброкачественной, что ничего пока с ней делать не надо и вам можно ехать в Турцию и купаться там до посинения.
А бывает так: станет вам грустно, ляжете вы на диван, укроетесь пледом и думаете невеселую думу: жизнь проходит зря, мир несправедлив и никому нельзя верить в этом мире. А тут кот прыгнет вам на живот, уляжется на бочок, вытянет лапы, задерет голову и в его взгляде вы прочтете: «А кто меня будет гладить, Пушкин что ли?» Вы улыбнетесь, погладите кота и станет вам хорошо.
Иногда пишете вы, например, роман. Дошли до седьмой главы, а дальше полнейший затык. Кто кого любит, кто кому изменяет, зачем он поехал на охоту, хотя ружья никогда в руках не держал? А еще этот, со странным именем Федот, зачем он купил дорогой автомобиль, когда у него ипотека, алименты, три кредита и два миллиона долгов? Только вы соберетесь встать и подойти к компьютеру, чтобы стереть файл романа и торжественно дать себе обещание никогда этим не заниматься, как проедет за окном машина, крикнет кто-нибудь «Вовка, смотри, что я нашел!», и такая важная мысль к вам придет, что вы сотрете только пять глав из шести и начнете писать так красиво и с такой скоростью, что вам бы сам Антон Павлович позавидовал. А если не было бы дивана, то что бы вы делали? Как бы мучились, сидя перед экраном, проклиная тот день, когда решили, что у вас есть писательский талант.
А придет в гости женщина вашей мечты, сядет на диван, закинет ножку на ножку, и начнет такое интересное рассказывать, так красиво головкой покачивать и волосы поправлять, что когда она уйдет, то вы погладите на диване нагретое ею место, и станет ваш диван не просто мебелью, а чудесным воспоминанием.
В общем, диван — это инструмент в руках опытного мастера, это хранилище воспоминаний, это место, где вы наедине с собой. А это так редко случается в нашем суетливом мире. Цените диваны, любите их, и они ответят вам любовью и заботой.
Хорошо бы жить, не зная забот, но не получается. Маленькие дети, старые родители, больные близкие, постаревший пес, который почти все время проводит на своей подстилке, а когда вы сидите за столом, он уже не подбегает к вам поиграть или просить, чтобы вы его погладили, а молча ложится рядом — ему уже достаточно просто чувствовать тепло вашей ноги. Можно, конечно, попробовать стать бесчувственным эгоистом, но не получится — наши гены прошли жестокий естественный отбор, и бесчувственные предки просто не дали потомства.
— Зачем? — спросила она.
— Зачем я хочу тебя встретить?
— Я прекрасно доберусь сама. Возьму такси, а могу и на метро.
Она закончила краситься, поправила волосы.
— Твоя забота меня уже утомляет. Она больше похожа на ревность.
— Называй, как хочешь, но мне будут спокойнее, если я отвезу тебя домой. Знаю я ваши корпоративы. Назюзюкаетесь, потом себя не помните. Помнишь, что было в прошлом году?
Она рассмеялась.
— В прошлом году мы решили заодно отметить день рождения Машки. Поэтому пили в два раза больше.
— Ага, но вам не хватило, и вы завалились к нам домой.
— Ну и что? Тебе тоже было с нами весело.
— Очень, я весело до часа ночи собирал разбитую посуду.
Она подошла, на мгновение прильнула к нему.
— Как ты мог до часа ночи собирать разбитую тарелку и один бокал?
— Короче, в одиннадцать я буду в машине около вашего ресторана. Позвони мне, когда выйдешь. Я не знаю, где запаркуюсь. Договорились? Если выйдете всей компанией, то я готов развести всех.
— А потом мне все будут завидовать, что у меня такой муж. Ты этого хочешь?
— Мне важно только знать, что ты рядом, что я знаю, где ты.
— Ладно, заботливый ты мой. Я побежала, меня уже такси ждет, позвоню.
Свободное место оказалось в переулке, минутах в пяти ходьбы от ресторана. Он вышел из машины, попробовал закурить, но ветер, несущий огромные снежные хлопья, все время гасил огонек зажигалки. Он потоптался у машины, потом пошел к ресторану. У входа стояли двое мужчин, курили и над чем-то смеялись. Мужчины были в костюмах и, казалось, не замечали ни ветра, ни мокрого снега. Он подошел ближе, встал за угол, прислушался.
— Наши бабы пьют больше нас, — сказал один из мужчин, невысокий, в расстегнутом пиджаке, из которого выпирал круглый живот, обтянутый белой рубашкой.
— Завтра по цвету лица определим рекордсменов, — сказал молодой парень с длинным некрасивым лицом.
— Такое чувство, что сейчас бери любую и вези в отель, — хохотнул мужчина с круглым животом.
— Это только так кажется, — вздохнул парень. — Выйдут из ресторана и уже девочки невинные.
— Не невинные, а невиновные, — мужчина с круглым животом рассмеялся в голос. — Ты ее за попу, а она такая, вся из себя, повода не давала и вообще.
— И вообще, — согласился парень.
Ему все-таки удалось закурить. Он слушал и ненавидел обоих, представлял, как Ирину хватают за попу, она смеется, говорит, что здесь не место, что на них смотрят, а при этом смотрит на этого толстяка масляными глазами, намекая, чтобы он нашел более подходящее место.
Дверь ресторана распахнулась, из нее вышел мужчина, держа за талию блондинку с непокрытой головой, в шубе и белых сапожках.
— Сережа, — говорила блондинка заплетающимся голосом, — ну, Сережа…
Ничего больше она не была способна выговорить. Он выбросил окурок и вошел в ресторан.
— У нас сегодня корпоратив, — сказала девушка, стоящая за стойкой. — Вы приглашены?
Он что-то буркнул и сел на диванчик рядом со стойкой. Отсюда была видна часть зала, где кто-то седой стоял с микрофоном и пытался сказать тост.
— В новом году у всех будет новое счастье, — кричал он.
Микрофон был выключен, но седой кричал так, что микрофон ему был нужен только для того, чтобы держать равновесие.
— Старое счастье было неплохим, но новое будет еще лучше! Так выпьем…
За что он хотел выпить расслышать не удалось. В зале поднялся шум, он видел, что все подняли бокалы и запрокинули головы. Он поднялся, подошел к проему, ведущему в зал, заглянул и увидел Ирину. За ее столиком сидели еще две женщины, а рядом с ней, положив руку на спинку ее стула, сидел какой-то мужчина с бородкой и что-то шептал ей на ухо. Ирина смеялась, а женщины, сидевшие напротив, держали бокалы с красным вином и почему-то кивали головами.
Он подошел к их столику. Мужчина нехотя убрал руку, вопросительно посмотрел на него.
— Ира, пора домой, — сказал он. — Уже поздно, завтра тебе на работу.
— Ты муж? — спросил мужчина. — Ира, ты замужем за деспотом.
Он увидел ненавидящий взгляд Ирины.
— Стас, — сказала она. — Езжай домой, я доберусь сама.
За столом стало тихо. Женщины, мужчина и Ирина смотрели на него, ожидая, что он скажет. Он постоял, пожал плечами и пошел к выходу. Ирина догнала его в дверях.
— Тебе не стыдно? — спросила она, обдав запахом вина и чего-то кислого. — Заботливая мамочка пришла забирать ребенка из детского сада.
Он отвернулся, открыл дверь и вышел на улицу. Снегопад прекратился, ветер тоже стал затихать. Он закурил, минуту постоял и пошел к машине. Перед поворотом в переулок он оглянулся. За ним никто не шел.
Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, мое с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.
— И. Бродский
— Тире между датами, вот моя жизнь. Я — никто. Был, есть и буду.
Она обняла его.
— У меня то же, но это не повод огорчаться. Кто это говорил… — она задумалась. — Денис, кажется. Он сказал, что смысл жизни в получении наибольшего кайфа.
— Да, я помню. Еще он сказал, что для него смысл жизни провести как можно больше времени на охоте. Я тогда вспомнил свою охоту. Поплыли мы с приятелем на лодке пострелять уток. Ружье у нас было одно на двоих. Двенадцатый калибр, как сейчас помню. Я на веслах, он с ружьем. Утки полетели, он вскинул ружье и бабахнул дуплетом над моей головой. В уток он не попал, а я целый час ничего не слышал. В ушах звон, в голове туман. Какой тут кайф, я не понимаю.
Она улыбнулась.
— У каждого что-то свое, радости у всех разные. Помнишь, как мы с тобой в марте жили в лесной избушке? Нас занесло снегом, мы пошли на лыжах и увидели лося. А потом пришли на речку, день солнечный, тепло, и на речке прямо по льду потекли ручьи. Мы увидели рождение весны. Такие дни запоминаются на всю жизнь.
— Помню, — сказал он. — А еще помню, как ты прыгала на волнах на Куршской косе. Холодно, ветер, а кричишь, что здорово так прыгать и тебе совсем не холодно.
— А наш первый дом? — сказала она. — Мы привезли вещи, вышли в сад, а он завален огромными желтыми листьями от старого клена. И так было здорово не сидеть дома, а до ночи собирать эти листья, а потом сесть на скамейку и пить красное вино.
— А как мы в Италии приехали в маленький городок, где была только главная площадь и пять улиц. Все они выходили к крепостной стене, а оттуда можно было любоваться зелеными холмами, дорогами, обсаженными кипарисами, и маленькими фермерскими домиками. Потом мы сидели на площади в кафе, а вокруг никого не было. Помнишь, мы были единственными туристами в этом городке?
— Помню, конечно. А в Питере мы стояли на набережной и смотрели, как разводятся мосты. Еще музыка играла, было тепло, а ты мерзла. Я тебе свою жилетку отдал.
— А в Риге мы с тобой зашли в какой-то бар и попросили по бокалу Рижского бальзама. Пить его было невозможно, но мы все выпили, а потом смеялись.
— А в Таганроге ночью прилетели миллионы каких-то мошек, а через день все они исчезли, и мы пошли в музей Чехова.
— В три музея: в дом, где он родился, в гимназию, где он учился, и в магазин колониальных товаров, где он помогал отцу.
— А в Кисловодске искали Храм воздуха. Пришли, и начался дождь. А когда ехали на фуникулере, ты ударилась головой, когда садилась. У тебя шишка две недели не проходила.
— А в Пятигорске залезли на Машук, а там сидели и смотрели на Эльбрус.
— В Париже мы вечером пришли в Лувр, а там свадьба.
— Не свадьба, просто молодожены приехали сфотографироваться. Кто-то включил магнитофон, и они танцевали. А на площади Сен-Сюльпис мы пытались угадать, какой мотив играют колокола собора. А в Люксембургском саду мы искали статую Свободы. И нашли!
— А помнишь, какой закат мы увидели в Москве, когда гуляли по Яузскому бульвару? Все небо красное, нам даже страшно стало.
— А ты любила пить кофе в Останкинском парке. Тебя бариста уже знал и делал замечательный кофе.
— А в Абрамцево мы ждали почти час, чтобы попасть в музей, пошли в кафе, а там ценник за разбитую посуду. Нигде мы такого не видели.
— А в Пскове мы удивлялись, что Первого мая не увидели на улицах ни одного пьяного.
— А помнишь…
Они переглянулись и засмеялись.
— Длинные у нас тире получились!
Вечер пыльный, длинный
Близится к концу.
Хорошо у милой
На плече уснуть.
Она пожала плечами.
— Что такое пыльный вечер? Мы в пустыне, что ли? И почему мужчина засыпает на плече у женщины? Должно быть наоборот.
— Ну… допустим, дул сильный ветер. Представь южный городок в степи, и ветер целый вечер разносил пыль по улицам. А уснуть на плече… Хотя бы нос на твое плечо можно положить?
Она засмеялась.
— Тогда напиши: «Хорошо на милую нос мне положить».
Он стал перебирать листочки.
— Вот еще, — сказал он.
Я хочу совсем забыть тебя,
Все раздать, что связано с тобою,
Дорогое имя потерять
И лицо такое дорогое.
— Прекрасно, — сказала она. — Это лебединая песня любви? Типа, ты разлюбил, нашел другую — моложе и красивее, а теперь хочешь забыть меня?
Он посмотрел на листочек, перевернул его.
— Не так! У меня середина еще не готова, а в конце такие строчки:
Я хочу счастливым самым быть,
Я хочу любить тебя сначала.
— Почему сначала? — спросила она. — Чем плохо любить без таких вывертов и страданий? Что это за любовь с перерывами?
— Так бывает, — сказал он. — Немного устанешь от человека, расстанешься, а потом поймешь, что без него жить не можешь.
— Ну да, — усмехнулась она. — Он страдал, ушел, она устала от его подвывертов, полюбила другого, вышла замуж, родила двух детей, а он опомнился, пришел и здрасьте — готов любить сначала. А она такая романтичная, передник сняла, сопли детям вытерла и бегом к нему. Давай как-нибудь попроще. Он любит, она любит, они поженились, взяли ипотеку, купили мебель, машину немецкую, родили двух детей — мальчика и девочку… Хотя нет, давай лучше одного пола — тогда комната у них будет общая. За большую квартиру мы вовек не расплатимся. А я еще дачу хочу. Буду там редиску выращивать и сливы. Обожаю сливовое варенье. А редиска с грядки, такая розовая, сладкая. Нарезать ее, зеленого лука добавить, можно еще огурчик свежий подрезать, сметаной заправить, посолить и слопать с вареной картошкой и сосисками. Мясо жарить неохота — весь день на огороде, сорняки выдергивала, газон стригла, дорожки подметала, баню топила. У нас будет сауна и холодный душ. Мы погреемся и под душ. А потом холодное пиво, салат из редиски и картошка с сосисками.
— Я тебе шашлык пожарю. Я рецепт отличный знаю.
— Шашлык — это прекрасно. Я тогда на машине сгоняю в магазин и куплю красного вина. Я однажды пила калифорнийское, не помню названия, дешевое и очень легкое.
— Водки купи еще. После бани с пивом рюмка холодной водки отлично пойдет. И еще купи копченую скумбрию. Я ее почищу, нарежу, сверху кольца репчатого лука.
— Я тогда свеклу отварю. Мы еще свеклу посадим. Нарежем ее, посолим, лимонным соком зальем — отличная закуска к водке. Свекла и малосольные огурцы. Все свое, без всякой химии.
— А что с яблоками будем делать?
— Шарлотку, конечно. И еще запекать. Серединку вырежем, сахара добавим и в духовку. Лучше всякого торта.
— А из слив сделаем еще повидло. Я в детстве очень пирожки с повидлом любил.
— Это было яблочное повидло. Я сделаю, вспомнишь ты свое детство.
— Да… Теперь ты поняла мои стихи? Нам надо успеть сходить в баню, потом под холодный душ, съесть вареную картошку, салат из редиски и зеленого лука, свеклу с лимонным соком, малосольные огурчики, копченую скумбрию с репчатым луком, сосиски, шашлык, шарлотку, печеные яблоки, пирожки с яблочным повидлом, сливовое варенье, выпить пиво, водку, калифорнийское красное вино… Вечер просто обязан быть длинным!
Утро вечера мудренее,
Но и в вечере что-то есть.
В. Высоцкий
Денис не любил утро. Ненавистный душ, выбор рубашки, убежавшее из джезвы кофе, бутерброд с полузасохшим сыром, вой стартера в мороз, холодные сиденья в машине, пробки, светофоры, поиск места для парковки, полусонные коллеги, никчемные переброски утренними приветствиями, корпоративная почта — там ничего радостного, утренние письма всегда требуют ответа или дополнительной работы Потом опять кофе, таблетка от изжоги, даешь себе обещание пить по утрам чай…
А вот вечера всегда прекрасны! Никакой грусти, даже, когда ты один. Не спеша готовишь ужин. Меню продумывал еще в машине. Пожарить мясо или запечь в духовке рыбу, картошка вареная или жареная? А может быть ячневая каша? И еще салат… тут вообще раздолье для творчества. Бутылка пива — это обязательно. Одна бутылка, не больше. После ужина можно посмотреть детектив, что-нибудь почитать, написать пост, ответить на комментарии. А можно сесть за компьютер и написать рассказ. О чем? Какая разница, это может быть просто поток слов, которые неожиданно складываются в мысли. Мысли, оказываются не его, сейчас придумать новое невозможно, но это его не беспокоило. Писал он для себя, может быть потом, лет через пять, он перечитает, посмеется над собой, вспомнит, о чем тогда думал, о чем мечтал.
А еще к нему может прийти Аня. Тогда ужин будет более затейливым. Аня — вегетарианка, придется придумывать блюда из овощей — это сложнее, но он справится. Вместо пива — вино, она любит белое. Потом она захочет потанцевать. Свободного места у него в комнате мало, но можно поставить журнальный столик на диван и тогда можно танцевать хоть вальс. У нее прекрасная талия, мягкая и упругая одновременно. Когда они танцуют, она любит смотреть ему в глаза. И просит ни о чем не разговаривать. Потом они сядут на диван, и она будет рассказывать, что случилось за время после их последней встречи. Раз в неделю она остается до утра. Когда они, усталые, откинутся на подушку, то будут смотреть на окно, где желтый свет освещает тюль, яркие пятна от фар проезжающих машин скользят по прозрачной ткани и стенам. Затем она обязательно спросит:
— Ты меня еще любишь?
Он скажет, что чем дальше, тем сильнее. Она скажет: «И я», потом поцелует, пожелает спокойной ночи, полежит минут пять, включит телефон и будет проверять сообщения, изучать прогноз погоды, начнет смотреть смешные ролики, растолкает его, чтобы посмеяться вместе.
В прошлый раз, правда, у них было все по-другому. Аня пришла чем-то расстроенная. Ела мало, выпила полбокала и сказала, что больше не хочет. Танцев тоже не было. Они сели на диван, он положил руку на ее бедро, она сняла руку, попросила ее сегодня не трогать.
— Что случилось? — спросил он. До этого ничего не спрашивал, думал, что она сама все расскажет, но она молчала, смотрела куда-то в стену.
— Ничего страшного, — сказала она.
— Так говорят, когда что-то страшное и случилось, — забеспокоился он. — Что-нибудь на работе, ты заболела?
Она покачала головой.
— Аня, что с тобой, расскажи.
Она встала, прошлась по комнате, села обратно.
— Денис, я через две недели уезжаю в Америку. Меня в сети нашел один американец, у него своя фирма, и ему нужен дизайнер. Он посмотрел мое портфолио, ему все понравилось, и он приглашает меня на работу. Зарплата в пять раз выше, чем тут, переезд он оплачивает.
Денис вспомнил, что она уже три месяца ходила на курсы английского.
— Но ты знала об этом уже давно.
Аня кивнула.
— Да, он прислал приглашение три месяца назад. Я думала, не хотела бросать родителей одних, но ведь я смогу приезжать, правда? Контракт у меня на три года, заработаю и вернусь. Буду там жить скромно, накоплю денежек, и мы с тобой сможем купить большую квартиру в хорошем районе.
Он взял ее за руку.
— А чем эта квартира плоха? Тихий район, магазины рядом, до метро десять минут пешком, до парка пять минут.
— Эта квартира для одного, — сказала она. — У меня тут не будет рабочего места.
— Три года… — он сжал ее руку. — Ты представляешь, что такое три года!
— Он предлагает стать его женой, — тихо сказала Аня. — Сейчас он в Москве, вчера пришел ко мне, подарил кольцо и сделал предложение.
Денис долго не мог ничего выговорить. С трудом сглотнул, сказал сдавленным голосом:
— А ты?
— А я не знаю. Я тебя люблю. Мне будет тяжело без тебя.
— Ты согласилась?
— Я сказала, что мне надо подумать. Сослалась на здоровье родителей, а он сказал, что со временем они могут к нам переехать.
— К вам? Он уже все решил за тебя и твоих родителей?
— Денис, мне тяжело об этом разговаривать.
— Ты с ним спала?
— Да, — сказала она, не задержав ответ ни на секунду, как будто ждала именно этот вопрос.
— Значит ты все уже решила.
Это был уже не вопрос, а утверждение. Ответа не последовало. Аня молчала, смотрела на ковер, переводя взгляд с одногоузора на другой. Она хотела встать и уйти. Все главное сказано, дальше будет или тягостное молчание, или придется выслушивать упреки. Какое он имеет право ее в чем-то обвинять? Она говорила, что любит его? Она не лгала, она и сейчас его любит, но любит как-то спокойно. Нет его — она не скучает. А Кевин, он симпатичный, энергичный, знает, что хочет, и умеет этого добиваться. Денис, конечно, душка, с ним было приятно проводить время и в постели с ним было хорошо, но за два года они никуда не съездили вместе, в ресторане были только один раз, а вечера в его каморке уже надоели своим однообразием. Надо встать, извиниться и уйти. Две недели промелькнут быстро, надо успеть много чего переделать, главное, договориться с соседями родителей, чтобы они им помогали. Деньги им она будет пересылать и раз в год приезжать сама. У Кевина большой дом, там он живет со смешным и добрым рыжим ретривером. У нее будет своя спальня, Кевин сказал, что по ночам он часто работает и не хочет ей мешать высыпаться. И еще у нее будет свой кабинет. Обязательно компьютер с двумя экранами и еще два стола, где она сможет собирать модели. И еще много полок, где можно хранить материалы и инструменты. Ой, чуть не забыла про мольберт и большом наборе кистей и красок. У нее еще будет место, где можно хранить холсты на подрамниках и рамки. А в отпуск они поедут в Мексику, будут купаться в теплом море, разглядывать кораллы и разноцветных рыбок, а по вечерам ходить в рестораны и есть огромных лобстеров. Зимой Кевин обещал научить ее кататься на горных лыжах, а летом в парке будут гонять на электровелосипедах. На заднем дворе у него есть грядка, где он выращивает помидоры и огурцы. И еще у него растут клены, которые осенью засыпают участок огромными золотыми листьями.
Аня встала, провела рукой по плечу Дениса.
— Прости, но мне пора уходить. Не провожай меня, я вызову такси.
Кредиты, долги, ипотека… — поневоле после работы приходится подрабатывать таксистом. Высажу пассажира, достану блокнот и записываю, если беседа была интересной.
Молодая женщина
— Что-то вы не похожи на таксиста. Едете спокойно, думаете о чем-то, с разговорами ко мне не лезете. Что-то не так у вас в жизни.
— У всех что-то не так. Разве у вас все нормально?
— Вроде, да. Хороший муж, всего хватает, даже остается.
— Так не бывает, что все нормально.
— Я стараюсь так думать.
— Значит, вы счастливая.
Священник
— Хорошо с вами ехать, не суетитесь.
— Суета никогда не помогает. И вы спокойствие излучаете.
— Работа у меня такая. Ко мне люди с проблемами приходят. Как тут можно суетиться.
Парень, похожий на студента
— Шеф, можно побыстрее?
— Торопишься, на свидание опаздываешь?
— Типа того.
— Она красивая?
— Для меня — да.
— Хорошо ты сказал. Главное, чтобы для тебя была красивая.
Старушка
— Милый, у меня только двести рублей, как счетчик так покажет — останови, я пешком дойду.
— Не волнуйтесь, довезу, куда надо. Двести хватит. Как здоровье?
— Плохое. А я так решила: не обращать на здоровье внимания. Иначе только о себе и буду думать. Хожу, ем, сплю хорошо — этому и радуюсь.
— Дети, внуки есть?
— Вот к дочке и еду. Внука надо в секцию отвести.
— Ну, тогда болеть просто некогда.
— Вот и я об этом.
Деловой мужчина
— Останови у того дома.
— Но мы еще не приехали.
— Я сказал — останови тут.
— Не хотите, чтобы вас увидели?
— Не твое дело. Тормози!
Женщина средних лет
— Вы женаты?
— Неожиданный вопрос. Да, женат.
— Кольцо не носите. Почему?
— Не люблю побрякушки.
— Обручальное кольцо — это не побрякушка.
— Согласен, но я и такое кольцо не люблю. Вы вот тоже не носите.
— Я разведена.
— Будете искать нового мужа?
— Не уверена. В таком возрасте холостяки эгоисты, женатых я вообще не рассматриваю, а разведенные…
— Что не так с разведенными?
— Всегда вопрос — почему они семью не сохранили. Что-то, значит, не так с ними. Остаются вдовцы, но они тебя всегда будут с предыдущей женой сравнивать.
Мужчина очень интеллигентного вида
— Это ваша машина?
— Моя.
— Подрабатываете или это основная профессия?
— Подрабатываю. Ипотека, сами понимаете.
— Сколько за вечер выходит?
— Не так много, если только вечер.
— Я вот тоже думаю, что надо за баранку садиться.
— Но на такси у вас денег хватило.
— У меня сумка тяжелая, а спина слабая. По утрам еле с кровати встаю.
— За рулем вам тяжело придется.
— Знаю, но не в дворники же идти. Говорят, что курьеры хорошо зарабатывают.
— Не знаю, может быть. А вы кто по профессии?
— Если широко, то гуманитарий. Могу все, что связано с текстами. Но на этом много не заработаешь. А в такси еще материал можно собрать для рассказов или даже книги. Вот Газданов работал в Париже ночным таксистом и прекрасную книгу об этом написал.
— Читал, согласен.
— Вы знаете Газданова?
— Знаю, не хуже Набокова писал.
— Удивительно… Я, пожалуй, поработаю таксистом. Ну, хоть попробую. Представляете — садится ко мне пассажир, а с ним можно о Газданове поговорить.
Люблю двухместные купе. Дорого, конечно, но если думать, что радость надо получать как можно чаще, то уже не так жалко денег. Зато нет очередей в туалет, нет проблем с верхними полками: уступать нижние пожилым пассажирам, обитателям верхних полок негде сидеть днем, да и четыре незнакомых человека в маленьком пространстве… Уже ни с кем не поговоришь по душам, и вероятность, что сосед будет ночью храпеть, увеличивается в три раза.
Попутчиком оказался плотный мужчина средних лет. Энергичный, одетый в спортивного вида костюм, седой, но седина его не старила, а лишь подчеркивала, что он много повидал и о многом передумал.
— Добрый вечер, — сказал он и стал укладывать чемодан в ящик под полкой. — В Питер по делам или погулять?
— И то, и другое, — сказал я. — Зайду в издательство, а потом погуляю.
— Пишете? — спросил он, усаживаясь за столик и доставая из сумки бутылку коньяка. — Составите компанию? — спросил он, не дождавшись ответа на первый вопрос.
Я сразу отметил, что моя персона его не интересует, а вопросы он задает просто для заполнения паузы.
— С удовольствием, — сказал я. — У меня есть два бутерброда, купил в буфете.
— Отлично! — кивнул он. — У меня только сладкое и фрукты.
На столике появилась коробочка с пирожными и два апельсина. Я добавил пакет с бутербродами.
— Очень хорошо, мы сможем обойтись без ужина, которые предложат проводники. Но от чая я не откажусь.
Подошедшая проводница услышала про чай, уточнила, какой именно, и вскоре принесла стаканы с кипятком и два пакетика с заваркой.
— Пишете, значит, — сказал попутчик, разливая коньяк в пластиковые стаканчики, которые тоже оказались в его сумке. — И о чем?
— Разное, — сказал я. — О современной жизни, в основном.
— Ну, будем здоровы! — попутчик поднял стаканчик и залпом выпил. Я сделал глоток. Коньяк был хороший, мягкий, никакой резкости.
— Армянский, — сказал попутчик. — Умеют они делать не хуже французских. О современной жизни, значит. И что, вас печатают?
— Иногда печатают, но в основном я публикуюсь в сети.
— Сейчас все писатели, — попутчик откусил бутерброд. — Неплохо, неплохо. Научились готовить. А я помню раньше бутерброды на вокзалах такие делали, что съешь и не знаешь, сумеешь ли до туалета добежать. В сети, говорите… Блогер, что ли? Сейчас все блогеры да дизайнеры. А работать никто не хочет.
— Писательство у меня хобби, — сказал я, допивая коньяк. — А так я работаю, наукой занимаюсь.
— Наукой? — попутчик поднял брови. — Неужели вам там еще платят? У нас все с запада приходит. И наука, и технологии.
— Не всё, мы тоже не зря хлеб едим.
Попутчик доел бутерброд, начал чистить апельсин.
— И как, вас читают? Что критики пишут? — он протянул мне половину апельсина, взял салфетку, начал вытирать пальцы.
— Читатели есть, немного, правда, но сейчас мало читают. Критики иногда хвалят. Это подбадривает.
— Хорошо, хорошо, — он снова разлил коньяк по стаканчикам. — Вы только про любовь не пишите. Эта тема полностью исчерпана. Он любит, не любит, она любит, не любит. Третий любит, не любит. Плохие родители, хорошие родители. Он богатый, бедный, она богатая, бедная. Он здоровый, больной, она здоровая, больная. Есть мистика, нет мистики. Все комбинации описаны во всех странах и во всех временах, но в реальной жизни каждый любит по-своему, не по-книжному.
— А какие темы не исчерпаны? — спросил я.
Он задумался. Где-то через минуту махнул рукой, что, вероятно, означало, что тем для романов больше нет. Потом, сделав глоток из стаканчика, сказал:
— Фантастика тоже исчерпана. Плохие пришельцы, непонятные пришельцы, роботы и сверхразум, высадка на странную планету, люди с удивительными возможностями, странные предметы, набор концов света… Кажется, ничего не забыл. Про фэнтези и всякую магию ничего не скажу — не читаю, но подозреваю, что число сказочных стран с волшебниками и чудовищами перевалило за тысячу.
«Ага, — подумал я, — ничего такого он не читал».
— Исторические романы… — продолжил он, — по мне, так лучше читать учебники истории. Там тоже врут, но хотя бы врут профессионально. Мемуары… авторы пропускают самое интересное в их жизни, на страницах они прямо идеальные шары в вакууме. Бытовые романы — по мне, так лучше рассказы. Тягомотина такая же, но хоть короткая. Книги о войне… Не напишут всю правду даже те, кто там был. Кто рискнет написать, что обосрался, когда рядом разорвался снаряд. Да мало ли что позорного было, никому не хочется об этом рассказывать.
— Вас послушать, так писать вообще не о чем.
Он усмехнулся, отломил дольку апельсина, положил в рот, скривился.
— Кислятина! Я однажды ел апельсины, которые перезрели и с дерева упали. Вот это райская пища, сладкие, во рту таяли. А длинного писать вообще ничего не надо. Если горит душа, так пиши рассказики, их хоть можно в метро почитать. «Комсомольская» — «Красные ворота» — один рассказ. «Красные ворота» — «Чистые пруды» — еще один рассказ. Если развлекательно или мысли какие возникают — это то, что нужно. Выйдешь на «Охотном ряду», пойдешь по Тверской, и если вокруг скучно или погода плохая, то подумаешь о прочитанном. Лучше не станешь, конечно, но хоть голова поработает. Глядишь, от пары хороших рассказов и товарищ Альцгеймер на неделю позже в гости придет.
Тут я догадался, что мой попутчик тоже пишет. И пишет короткие рассказы — ничего другого он не умеет. А пытливые умы найдут философию даже в сказке о Курочке-Рябе.
— Так может лучше от «Комсомольской» до «Охотного ряда» кроссворды разгадывать? — предложил я, пробуя апельсин — он и правда оказался недозрелым.
— Кроссворды, — попутчик опять задумался. — Нет, это не то. Кроссворды — упражнение для памяти. А нужно, чтобы мозги работали. Уж лучше двузначные числа в уме перемножать, но это скучно. А рассказы с философией между строк — вот это для метро самое оно. Умеете такое писать?
— Никогда не пробовал, — признался я. — Я люблю детективные повести писать. Там тоже читателю думать приходится. А потом, опубликовать сборник рассказов в десять раз сложнее, чем роман или повесть.
— Вот вы о чем думаете… Вам надо думать о чем писать, а как опубликовать. Ведь вы не на гонорары живете. В сети множество возможностей для самиздата. Напишете хорошо — вас рано или поздно прочитают.
— О романах я с вами не согласен, — не знаю почему, мне захотелось с ним поспорить. — Не надо так категорично. Есть читатели рассказов, а есть те, кто любит романы, кому нравится погрузиться в мир героев, пусть даже вымышленных. А если стиль хороший, без занудства и описаний на полстраницы, то роман читается легко, не хуже рассказов. В любом случае, детективы читают все. И в метро, и дома. Читают и думают, хотя философии там практически нет.
— Чушь полнейшая, — он опять наполнил стаканчики. — Много вы думали, когда Агату Кристи или Конана Дойля читали? Уверен, что перелистывали страницы и ждали, когда вам все объяснят. Ладно, не буду с вами спорить. Хотите писать романы — пишите. Для каждого писателя и даже графомана хоть пара читателей да найдется. Всё, давайте еще по одной и спать. Всех проблем мы не решим, а завтра у меня в Питере тяжелый день. У нас заседание жюри одного конкурса, и мне надо будет всем объяснить, что никто из участников не заслуживает ни одой премии.
Мечтать, так по большому. Это доступно каждому. Купил учебник по физике, лег на диван и думаешь, как ты Нобелевскую премию потратишь.
— Вот ты пишешь, глаза портишь, — сказал приятель. — А о чем мечтаешь? Наверное, о толпах поклонниц перед твоим домом или сразу о Нобелевке по литературе?
Слух, что я по ночам пишу, разнёсся довольно быстро. В блоге я на это намекал, но мой приятель блог не читал — в этом я был уверен. Он вообще читал только научные статьи и ценники в магазинах.
— Денег мне хватает, потребности у меня скромные, а от Нобелевской премии откажусь, — сказал я.
— Хочешь быть как Лев Толстой или Сартр? — усмехнулся приятель. — Вот только не надо кокетничать.
— Я не кокетничаю, я серьезно. Представь, что я получаю Нобелевскую премию. И что в результате? Все писатели и критики сразу заявят, что я ее не достоин. Назовут десяток имен, которые пишут лучше и глубже. Мое имя будут полоскать лет пять, потом перестанут, но если вспомнят, то будут прибавлять «так называемый Нобелевский лауреат». И еще скажут, что присуждение мне Нобелевской премии по литературе равносильно присуждению премии по химии баристе, который научился из одной порции кофе делать две, да так, что никто не мог об этом догадаться. А литературные снобы, услышав мое имя, будут цыкать зубом и презрительно замечать: «Прочитал я пару страниц сочинений этого лауреата и знаете, что я вам скажу? Полное говно!»
— Ну а если серьезно, ты бы правда отказался? Деньги-то немалые.
— Если бы у меня не было стабильного заработка, то может быть и взял. Но сразу, прямо из Стокгольма уехал бы в заброшенную горную деревушку, где никто не читает книг, купил бы там дом, развел кур, посадил картошку и приобрел бы еще ружье, чтобы отпугивать любопытных. Никаких газет, телевизора и интернета — чтобы ко мне не просочилось ни одной строчки литературных новостей. Беседовал бы в местном баре о видах на урожай, ругал начальство и интересовался, не началась ли мировая война. Вот только так и можно жить после Нобелевской премии. Есть, правда, еще один вариант, — пожертвовать премию какой-нибудь школе или университету, как сделал Рабиндранат Тагор. Это, возможно, хоть немного охладит пыл критиков.
— Ну а если бы ты писал гениально, как Лев Толстой или Достоевский?
— Я с тебя смеюсь, как говорят у нас в пивном баре. Знаю по меньшей мере трех писателей, которые считают, что оба эти писатели писать не умели (не в пример им, конечно), были графоманами и писали ради гонораров. Роман «Анна Каренина» — один из лучших, я считаю, но заплати любому критику за разгромную рецензию, и он за час убедительно докажет, что хуже романа еще не было написано, и что единственное, что в нем хорошо — это первая фраза, да и ту употребил Гомер или Аристотель за много лет до нашей эры.
— А как же живут писатели, если нет объективных критериев оценки их творчества?
— Отлично живут. Поругают друг друга, пива выпьют и пишут. Я вот, например, таксую по вечерам и на продажу клубнику на даче выращиваю. А спросят меня, зачем ты пишешь, если тебя не печатают, то скажу, что мое хобби дешевое, кроме таблеток от геморроя и болей в пояснице больше никаких расходов.
— Кто-то сказал, что если можешь не писать, то не пиши. Тогда и геморроя не будет.
— Ты знаешь — это удовольствие. Наколупаешь книжонку, распечатаешь ее на принтере, положишь рукопись на подоконник, ходишь рядом и радуешься, что все закончил, и теперь можно вкусно подкрепиться и подремать на диване.
Подоконник. Какие чудесные воспоминания связаны с этим словом, если, конечно, окно в кирпичном доме с толстыми стенами. Тогда подоконник широкий, на нем зимой поместится кастрюля с квашеной капустой, горшок с кактусом и еще останется место для текущих кухонных дел.
А если подоконник в комнате, где стоит письменный стол, за которым тебе надо делать уроки, то как здорово подвинуть стул к окну, облокотиться на подоконник и смотреть на дождевые капли, ползущие по стеклу. Ты смотришь и удивляешься, почему верх у капель темный, а низ — светлый. Ведь небо должно быть сверху. Уже потом, когда вырастешь, поймешь, что капли работают как выпуклые линзы и переворачивают изображение верх ногами.
Потом ты вырастешь еще больше, и к тебе в гости придет девушка. Ты еще не знаешь, о чем вам разговаривать, и предлагаешь сделать романтический снимок. Родители тебе подарили фотоаппарат, и ты постоянно хочешь кого-нибудь сфотографировать. Девушка залезает с ногами на подоконник, садится к тебе боком, поворачивает голову к окну, и ты нажимаешь кнопку. Вечером в темной ванной ты печатаешь фотографии, огорчаешься, что у девушки не видно лица, а ведь у нее такой красивый профиль. Ты просишь ее прийти еще раз и повторить снимок, но она за что-то на тебя обиделась и говорит, чтобы ты ей больше не звонил.
А потом, когда ты уже совсем большой и однажды остался в квартире один, а тебе уже третий день никто не звонит, ты садишься у подоконника, в руках у тебя бокал с коньяком, но ты не пьешь, а смотришь, как кружатся снежинки под фонарем, как бесшумно едут по улице снегоуборщики, как запоздалый прохожий бежит к остановке, чтобы успеть на последний трамвай, и вспоминаешь кастрюлю квашеной капусты, капли на оконном стекле и девушку, неловко сидящую на подоконнике, которая с тех пор тебе ни разу не позвонила.
Говорят, что в Москве есть трамвай, который подслушивает и запоминает разговоры пассажиров. Открою секрет, что это не слухи, такой трамвай существует. Он ходит по маршруту номер 17 от Медведково до Останкино, ночует в депо около Северного входа ВДНХ и внешне ничем не отличается от своих собратьев. Если трамваи этого маршрута едут в Медведково, то у них спереди горит «17 Медведково». А если в Останкино, то тогда вы прочитаете: «17 Останкино». У всех трамваев на этом маршруте должно быть именно так, но только не у трамвая, который умеет запоминать разговоры. У него всегда погашена последняя буква «о» и получается, что он едет или в Останкин, или в Медведков.
Вы не пугайтесь, едет он правильно, вы всегда попадете туда, куда вам надо. Но будьте осторожны, когда войдете внутрь вагона и сядете на одно из синих сидений. Никогда там не называйте номер вашего паспорта или СНИЛСа. И не рассказывайте попутчику о своей личной жизни и о том, что чего-то не одобряете или чем-то возмущаетесь. Возмущайтесь про себя или на кухне у приятеля. А в трамвае говорите только о котиках, прекрасных тротуарах и клумбах на бульварах. Это и правда все прекрасно в Москве, так что душой вы кривить не будете и порадуете волшебный трамвай. Он очень любит, когда что-то хвалят, а не ругают. Это трамвай запоминает с удовольствием и потом рассказывает другим пассажирам.
Нет, он не говорит об этом по громкой связи. Там он рассказывает о штрафах за безбилетный проезд и за использование чужих льготных карт. Обратите внимание, что волшебный трамвай рассказывает о штрафах без всякого удовольствия, не в пример другим, которые рассказывают об этом с нескрываемым злорадством.
Сейчас я вам открою самый главный секрет. Сядьте в трамвай, который едет в сторону Останкино, на остановке около скульптуры «Рабочий и колхозница». Когда войдете в вагон, то первым делом оплатите проезд, потом садитесь слева на пятое от водителя сиденье и прислоните голову к стеклу. Это сделать непросто, но вы постарайтесь. Для лучшего эффекта закройте глаза и представьте, что вы не в трамвае, а в ложе Большого театра и сейчас вас будут услаждать прекрасными мелодиями в исполнении одного из лучших оркестров. Не успеет трамвай доехать до главного входа ВДНХ, как вы и в самом деле услышите музыку. Музыка может быть самой неожиданной — это то, что слушала девушка в наушниках, которая ехала на этом сидении день назад. Наберитесь терпения и слушайте дальше. Ехать до Останкинского пруда минут десять, и после ВДНХ начнется самое интересное. Трамвай поймет, что вы все про него знаете, и начнет рассказывать, о чем говорили его пассажиры в последнее время.
Вот что он рассказал мне в последнюю поездку.
Про кота Ваську
— Приучила кота приносить свою миску. Когда я готовлю, он трется у ног и всем видом показывает, что скоро умрет от голода. Если дать ему кусочек вкусненького, то он обязательно положит это на пол, обнюхает, а только потом съест, а пол извазюкает. Теперь я ему говорю, Васька, принеси миску, и он, как миленький, тащит ее в зубах и ест вкусненькое из миски.
— Разве можно котов приучить к командам?
— Ой, я перепутала, Васька так и ест с пола, а миску приносит наш пес. Иногда, правда, с опозданием, но вкусняшку тоже получает.
Про попу
— Иду вчера из «Магнолии», скользко, о чем только мэр думает. Естественно, грохнулась на попу. К вечеру синяк на два полушария. В приличном месте показать будет стыдно. Сегодня иду — тротуар сухой, захочешь упасть, ни за что не получится. Вот почему я такая невезучая!
Про телевизор
— Включил вчера телевизор, решил его прогреть, а то он застоялся, пылью оброс. И что, ты думаешь, я увидел? А увидел я новости. Узнал, что мы живем хорошо, а скоро будем жить еще лучше.
— Так это они про себя сказали.
— Не знаю про кого, но я от страха телевизор выключил.
Про сырники
— Вчера творог купила, хотела сырники сделать.
— Сделала?
— Сделала, а у меня во всей семье к моим сырникам аллергия.
— Разве бывает аллергия к сырникам?
— Ты чем слушаешь, я сказала к МОИМ сырникам.
Про юриста
— Вчера к юристу ходила, про наследство консультировалась.
— И что он сказал?
— Сказал только три слова, что я все получу и потом говорит, с вас две тысячи за консультацию.
Про комара
— Ужас какой-то. Купила вчера розы, поставила в вазу, наклонилась понюхать, а оттуда вылетает комар. Представляешь, в моей квартире комар, да еще на ночь глядя!
— А что тут такого?
— Как что, он как выскочит, как зажужжит, как бросится в спальню!
Трамвай мне еще много интересного рассказал. И про беременность девушки из дома Жолтовского на проспекте Мира, и про дедушку, у которого глаз дергается, и про цены на яйца, и… Но многое мною услышанное слишком интимное, так что на этом я рассказ о волшебном трамвае заканчиваю.
Друзья меня считают волшебником, но они ошибаются. Не видели они настоящих волшебников, окончивших Ховардс с отличием. Я же только ходил на курсы, которые профессора Ховардса организовали в Праге. Кое-что из бытовой магии я освоил, но подписал кучу бумаг, ограничивающих применение полученных знаний. Например, я не имею право превращать свинец в золото, копировать бумажные деньги, внушать девушкам любовь ко мне и тому подобное. Реально, мне разрешается только показывать фокусы и рассказывать об истории магии. С такими ограничениями я могу только в цирке выступать или читать лекции о том, что волшебства не существует (шутка).
Смех смехом, а жить-то на что-то надо, и я решил организовать курсы для начинающих волшебников. Поместил в сети рекламу, сопроводив ее кучей смайликов, — это на случай, если ко мне придут проверяющие. Будут претензии — а я вот такой шутник, организовал курсы для повышения чувства юмора у населения. Ведь без этого чувства сейчас уже не прожить.
Первое занятие у меня бесплатное. Там я рассказываю, как делать простейшие волшебства. А делать их очень просто — все невыполнимые желания клиента надо исполнять немедленно, пока они не станут реально невыполнимыми. Всегда привожу простейший пример. Допустим, ваша жена решила заняться живописью, а вы не настоящий волшебник. У настоящих современных волшебников солидный счет в банке, и они исполняют любые желания без моих курсов. Так вот, о жене и живописи. Необученный волшебник скажет: «Дорогая, я буду только рад», и на этом ограничится. В результате, ему придется раскошелиться на курсы живописи, мольберт, холсты, рамки и подрамники, кисти, краски, растворители и так далее. Муж, окончивший мои курсы, такой ошибки не сделает. Он сразу побежит в магазин, купит фломастеры и альбом для раскраски. Поработает жена с этим альбомом, надоест ей это и скажет, что теперь она хочет писать стихи, а это уже не так обременительно для семейного бюджета.
Договорился я с местной библиотекой, что по субботним вечерам буду вести у них свои курсы. В качестве бонуса я разрешил женщинам из библиотеки слушать мои лекции бесплатно. На первое занятие пришли человек двадцать. Девушки, в основном. Двое мужчин неопределенного возраста спросили, научу ли я их превращать воду в вино. Пришлось им объяснить, что для этого им придется окончить Ховардс, но мои лекции помогут им подготовиться к приемным экзаменам. Мужчины переглянулись, потом один сказал: «Вроде, это стоит того», и остались на занятии.
Послушав мой рассказ о муже, жене и живописи, один из мужчин спросил, что делать, если жена попросила норковую шубу. Я не растерялся и предложил им эту задачу в качестве домашнего задания. Девушка с незначительной внешностью спросила, сможет ли она после курсов заставить молодого человека полюбить ее и предложить ей стать его женой. Я умел это делать, но ведь это мне не разрешено. Но это мне не разрешено, а научить-то я имею право, что и было сказано этой девушке.
На второе занятие пришло уже человек сорок. В основном девушки — видимо мое обещание помочь им в лирических и семейных делах сработало лучше всякой рекламы. На этом занятии я рассказал об истории магии и о правилах поступления в Ховардс. Узнав цену за обучение, многие расстроились, но большинство решили сразу начинать копить деньги и попросили научить некоторым финансовым премудростям. Об этом была моя третья лекция. Я рассказал, что цена акций Ховардса сейчас низкая, и имеет смысл потратить все сбережения на их покупку.
— Через пару лет эти акции вырастут в десять раз и ваши финансовые проблемы будут решены, — сказал я.
После этой лекции ко мне на курсы пришли человек тридцать мужчин в деловых костюмах, и мне пришлось арендовать для занятий зал соседнего кинотеатра. Меня начали спрашивать, как сделать, чтобы ты кому-то что-то пообещал, а тот в заданный день забыл про твое обещание. Я сказал, что это задачка для студентов первого курса Ховардса, но я со временем расскажу основы таких магических действий. После этого ко мне стали ходить очень серьезные товарищи со особыми значками на лацканах. Их привозили на красивых черных машинах, а в дверях кинотеатра толпились молодые люди, у которых оттопыривались левые половины пиджаков.
Вопросов становилось все больше. Такие глупости, как влюбить в себя девушку или купить жене норковую шубу, уже никого не интересовали. «Такие проблемы мы сами умеем решать», — говорили мне и спрашивали, как организовать волшебную бухгалтерию в волшебном невидимом банке, как внушить деловому партнеру, что только ты и никто другой знаешь, как правильно разделить прибыль, и как нужно выступать по телевизору, чтобы все тебе поверили, а потом говорить противоположное где-нибудь в бане, и чтобы там тебе тоже поверили. Я старался как мог, раздавал обещания налево и направо, на каждом занятии показывал, что умею становиться невидимым и извлекать из пустой шляпы не только кроликов, но и огромный медный геликон.
Один раз ко мне пришли двое ученых из комиссии по борьбе со лженаукой и пытались доказать, что волшебства не существует. Я им помогал, как мог, и даже доказал, что не существует не только волшебства, но и волшебников. На глазах этих ученых я растворился в воздухе, что окончательно их убедило, что меня и в самом деле не существует.
Но вот однажды перед занятием ко мне подошли двое в серых костюмах и спросили, могу ли их научить читать мысли.
— Вот идут, например, личности по улице, а о чем они думают? — сказали они. — Смотрят вокруг, на лицах отвращение, а арестовать их не за что. Нет еще статьи за отвращение на лицах. А вот мысли — это совсем другое. Вдруг они думают, как взорвать Кремль или хуже того, побить стекла у машин, которые припаркованы сами понимаете где.
Тут я возьми и ляпни, что сам немного это умею, а научить никого не могу. Это требует посещения специального практикума профессора Кингмайна, а для этого надо записаться к нему на курсы в Ховардсе.
— И где это ваш Ховардс находится? — спросили они.
А как узнали где, то переглянулись и попросили проехать с ними.
— Тут недалеко, — успокоили они меня.
Короче, мои курсы больше не работают, а живу я тем, что показываю фокусы на корпоративных вечеринках.
Меня обычно все ругают — я это позволяю, надо же людям доставлять удовольствие. Особенно меня любят ругать за то, что я не на том фокусируюсь. Прихожу, например, в магазин и начинаю разглядывать копченую колбасу, хотя меня просили купить творог и яйца. А если сижу с друзьями, то фокусируюсь на своей тарелке, а не на том, что говорят соседи за столом.
Вообще проблема фокусировки — это непростая проблема. Если с фотоаппаратом идешь по лесу, то мозг разрывается. Древние инстинкты, в лице ангела хранителя, требуют контроля возможной опасности. «Нагнись! — кричит в ухо ангел, — вон той веткой ты сейчас глаз выколешь!» А другая часть мозга, которую воспитали уроки фотографии, кричит в другое ухо, что надо сделать снимок гриба-мухомора, потому как именно сейчас на него упал солнечный луч, а что на него упадет через минуту — этого никто не знает. Поэтому фокус внимания в лесу у меня прыгает с ветки на мухомор, а в результате ветка все же меня оцарапает, а на гриб я наступлю, когда начну тереть поцарапанный лоб.
Есть, конечно, уникальные люди, которые способны фокусироваться одновременно на многих вещах. Варит, например, женщина суп, при этом болтает с подругой по телефону, поглядывает на экран планшета, где идет сериал, дает указания мужу и успевает обдумать, что наденет сегодня вечером в театр. Если меня запустить на кухню, например, сварить яйцо всмятку, то рядом никого не должно быть. Иначе, вместо вареного яйца может получится яичница. Не спрашивайте, как это возможно, поверьте, что бывало и хуже.
У меня особые, никому непонятные отношения с холодильником. Если то, что я ищу, не находится на полке перед глазами, не бегает по этой полке и не мигает разноцветными огнями, то найти это что-то для меня тот еще квест.
Вы спросите, как я умудрился прожить столько лет и не умереть с голоду? Отвечаю: когда жизнь поворачивается ко мне своей темной стороной с острыми углами, то у моего ангела-хранителя включается аварийный режим. Тогда покупка яиц и творога, а потом нахождение их в холодильнике становится элементарной задачей. Все вещи оказываются в пешей и зрительной доступности, по окончанию стирки белье не начинает плесневеть в стиральной машине, а как-то незаметно перемещается в сушильную машину, очки и авторучка оказываются всегда под рукой, и даже ветерок из открытого окна не гоняет пыль по письменному столу, а удивленно летает по комнате, не находя ничего, чтобы он мог переместить с места на место.
Однажды приятель выслушал рассказ о моих проблемах и посоветовал сходить на курсы по развитию фокусировки на главном. Я пришел и увидел около сотни таких же несчастных, которые совсем не выглядели несчастными, а весело болтали с соседями, поглядывали на красивых женщин и при этом поправляли воротники своих рубашек и свитеров. «Уже многому научились», — подумал я и сел в один из первых рядов, чтобы не пропустить ни одного слова лектора.
Лектором оказался молодой человек в галстуке красного цвета. Какого цвета у него был костюм, я не запомнил — галстук привлекал все внимание.
— Закройте глаза, — сказал лектор, — а теперь вспомните, какого цвета у меня туфли.
Это был удар ниже пояса! Две трети зала физически не могли видеть его туфли. В зале поднялся ропот. Лектор поднял руку, требуя тишины.
— Неважно, что большинство не видели мои туфли, — сказал он. — Я уверен, что даже люди на первых рядах не запомнили их цвет. Это пример неправильной фокусировки внимания. Вы разглядывали мой галстук, а нужно было оценивать мою энергетику, мою способность донести до вас полезную информацию.
Зал пристыженно притих. Я понял, что был не одинок в разглядывании галстука. После такого блестящего начала лектор начал перечислять способы концентрации внимания. Я записал в блокнот следующие пункты:
1. Учиться делать только одно дела за раз.
Это означало, что если я варю яйцо, то должен думать не о курице, которая это яйцо снесла, а именно о яйце.
2. Заранее решать, на чем сконцентрироваться в следующие пять минут. Например, если вы решили в следующие пять минут поцеловать женщину, то надо думать о ней, а не переживать, что купили шампанское, но забыли про ананас.
3. Не получается сфокусировать внимание в течение десяти минут? Начинайте с малого, например, с двух минут. Я так понял, что, если пишу статью и у меня не получается сосредоточиться в течение десяти минут, но не надо рвать на себе волосы, а можно каждые две минуты делать перерыв и идти на кухню пить чай.
4. Исключать отвлекающие факторы. Я придумал на работе вешать себе на спину плакат «Уходи вон, я работаю!»
5. Медитация помогает. Ну, это он рекламирует лекции своего знакомого, специалиста по медитации.
6. Учиться говорить «нет». Вот это для меня самое сложное. Люблю я людей, ничего не могу с этим поделать.
7. Выгонять из головы мысли о великом, когда делаете свое маленькое дело. Ага, сейчас выгоню. А куда умище девать, как было сказано в известном анекдоте.
8. Надо периодически делать маленькие перерывы. Это понятно, чрезмерная фокусировка до добра не доведет.
На этом лекция закончилась. Я пришел домой, хотел сделать бутерброд с колбасой, но в холодильнике ее не оказалось.
Вещи стареют, ломаются, их чинят, они снова ломаются и, наконец, их выбрасывают на помойку. Так было с телевизорами, телефонами, микроволновками, стиральными машинами… Не ломался только холодильник ЗИЛ, который купили родители, когда я пошел в первый класс.
Я научился красиво писать, прочитал почти всего Жюля Верна, несколько раз влюблялся, научился играть на пианино, решил стать астрономом, потом физиком, а холодильник работал.
Поступил в институт, встречался с красивой девушкой, защитил диплом, а холодильник работал.
Поступил в аспирантуру, защитил диссертацию, женился, родилась дочка, а холодильник работал.
Родилась вторая дочка, построили с тестем дачу, а холодильник работал.
Развелся, жена вышла замуж, уехал поработать в американский университет, а холодильник работал.
Перевелся в другой университет, женился второй раз, а холодильник работал.
Обнаружил у себя седые волосы, а холодильник работал.
Написал книгу, посадил около дома деревья, а холодильник работал.
Приезжал к родителям, купил им новый телевизор, хотел купить новый холодильник, а он работал.
Пришел грустный год, когда родителей не стало. Я пришел с кладбища в пустую квартиру, там было тихо, но холодильник работал. Я открыл дверцу, зажглась лампочка, осветив бутылки молока, кастрюлю с супом и ящик с фруктами и овощами. Я закрыл дверцу и прислушался. Холодильник работал так же, как много лет назад.
Я сказал ему прощай, вышел на лестничную площадку и больше никогда его не видел. Говорят, что он до сих пор работает на чьей-то даче.
У каждого мужчины бывает период, когда ему хочется что-то построить. Например, загородный дом или дачу. У кого много денег, тот просто наблюдает, как его дом строят другие. Смотрит он, критикует, а потом возьмет молоток и забьет гвоздь — хоть что-то будет сделано его руками.
Сашка не любил строить, он любил встречаться с девушками, ходить в походы и учиться. Но прошло время, он женился, родилась дочка и врачи посоветовали лето проводить на даче. Дачи не было ни у него, ни у родителей.
— Будем строить, — сказал тесть. — Я, ты, твой свояк и, может быть, приглашу плотника нам в помощь.
Свояка звали Вадим, он любил жизнь и не любил строить дачи.
— Мне эта дача на фиг не нужна, — сказал он, — перемешивая раствор для фундамента.
Дача им досталась старая, дом стоял на покосившихся бетонных столбиках, и специалисты сказали, что нужно делать ленточный фундамент.
— Тут вода стоит высоко, дом будет плавать, но с таким фундаментом он будет только качаться и не разрушится.
Про «качаться» они не поняли, но фундамент решили сделать. Тесть где-то достал мощные домкраты, дом подняли и опустили на новенький фундамент.
— Красота, — сказал тесть. — Теперь будем ломать стены, утеплять, делать новые снаружи и внутри.
Стены сломали быстро, уложили стекловату, оббили снаружи досками, и тут наступила зима.
— Теперь отдохнем, — сказал Сашка.
— Это вряд ли, — сказал Вадим. — Тесть такой темп взял, что-нибудь придумает.
Зима выдалась морозной. На стройку стала приезжать теща, она разогревала обед, открывала бутылку виски и ждала строителей в сарайчике. Там было тепло — протянули провод и включили электрический отопитель. Мужчины работали внутри дома.
— Вагонку достанем только весной, — сказал тесть. — Но тут и так много работы.
Вадим с Сашкой пилили старые доски на дрова, а тесть выпрямлял погнутые гвозди.
— Я не деньги экономлю, — говорил он. — Мне жалко выбрасывать то, что может пригодиться.
Весной они сгрузили с машины вагонку и начали оббивать внутренность дома.
— Красиво получается, — сказал тесть. — Если бы у вас руки из нужного места росли, то было бы еще красивее.
К маю приступили к отоплению и водопроводу. Всем на удивление, трубы неплохо стыковались, канализация работала, а печка не дымила, а исправно грела воду, которая журчала в батареях.
— Ишь ты, — удивлялся Вадим, — еще немного и мы можем подрабатывать на стройках.
Сашка теперь мог говорить только о дачах и огородах. Все разговоры о последней повести Стругацких, новых фильмах и кто с кем спит, ему были неинтересны.
— Редиску надо посадить — это понятно. А вот какие купить яблони?
Знакомые пытались рассказать ему о международном положении, о новых музыкальных группах и о путешествиях в другие страны, но Сашка отмахивался, говорил, что они теряют время, что главное в жизни мужчины — это построенный им дом. Но если кто-то начинал рассказывать, что купил елочки и собирается сделать на даче елочную аллею, то этот собеседник сразу становился лучшим другом. Они садились, рисовали план его участка, оценивали, на какую ширину через десять лет разрастутся елки, и не будет ли некрасиво, если придется подрезать им нижние лапы.
Прошел год, и Сашку в отпуск посадили на дачу с дочкой. Жена работала, ее очередь на даче начиналась через месяц. Сашка сделал песочницу, качели, пытался найти для дочки подружек, но как назло девочек ее возраста в поселке не было. Он целыми днями готовил, кормил, играл в дочки-матери, читал сказки, а по вечерам, когда дочка засыпала, сидел на крыльце, курил и считал дни, которые остались до конца отпуска.
Прошли годы, дочка подросла, теща вышла на пенсию, и теперь на дачу можно было приезжать только на выходные.
— Пора красить дом, — сказал как-то тесть.
Сашка кивнул, но про себя подумал, что этот дом — первый и последний, который он построил своими руками. Теперь, если кто-нибудь заводил разговор о даче, Сашка отходил с кем-нибудь в сторону и говорил:
— Не понимаю, в мире происходит столько интересного, а эти дачники, прости господи, думают только о своей редиске.
— Было бы интересно посмотреть на полученные результаты с другой стороны, — сказал докладчик.
— Кому интересно? — поинтересовался кто-то из зала.
— Мне интересно, — немного смутившись, сказал докладчик.
— Вот так и говорите. Мне, например, это совсем неинтересно.
В зале зашумели. Председатель семинара постучал карандашом по столу.
— Товарищи, — сказал он. — мы сейчас обсуждаем преддиссертационный доклад, а не то, кому, что интересно. Мне, например, интересно знать, — он посмотрел на докладчика, — какой ваш личный вклад в постановку эксперимента. В ваших статьях пять соавторов, почему именно вы включили полученные результаты в свою диссертацию?
— Он рядом стоял и удивлялся, — сказал кто-то с заднего ряда.
Докладчик показал слайд со схемой установки.
— Это узловая часть, — сказал он, показывая куда-то в центр схемы. — Это моя работа.
— Это сделал наш механик Костя, — раздалось в зале.
— Моя идея, — докладчик замялся. — мои чертежи.
— Чертежи в КБ делали, — опять перебили докладчика.
— А чья идея эксперимента? — спросил председатель.
— Его завлаба, — ответил за докладчика кто-то из центра зала.
— Тогда простите, — председатель развел руками. — Я предлагаю на этом обсуждение закончить, а нашему соискателю еще поработать над диссертацией.
Докладчик, его звалиСева, пришел домой, снял куртку, замер у вешалки. Подошла жена.
— Ты что не позвонил? Как все прошло?
— Было интересно, — сказал он.
— Отлично, — сказала жена. — Котлеты готовы, мой руки и садись за стол.
— Водку приготовь, — попросил он.
Он прошел в ванную, вымыл руки, потом лицо, почистил зубы. Сел за стол, наполнил рюмки.
— Ну, за успех? — жена подняла свою рюмку. — Как все-таки прошло? Вопросов много было?
— Много и все интересные, — сказал он, выпил и сразу опять наполнил рюмку.
— И какой результат? — спросила жена, держа рюмку около рта.
— Интересный, — сказал он и выпил.
Жена посмотрела на него, поставила рюмку на стол. Он протянул руку, сжал ее пальцы.
— Ты говорила, что у вас в институте образовалась вакансия?
Институт находился в трехэтажном здании, окруженным бетонным забором с ромбиками. Это изобретение архитектора Лахмана снаружи ничем не отличалось от подобных заборов, ограждавших секретные организации или просто неприглядные места, но если войти через проходную, то вашему изумленному взору откроется первая тайна института: вся внутренняя поверхность забора была покрыта медным листами. В институте работал специалист, который следил за чистотой медного покрытия, так что в безоблачный день сотрудникам, работавшим во дворе института, часто приходилось зажмуриваться от множества отражений солнечных лучей.
Институт кратко назывался ИГИ или Иглубис. Полное название, Институт Глубинных Исследований, сотрудники не любили, так как люди несведущие название часто перевирали и думали, что тут работают специалисты глубоководники. «Вы — водолазы, что ли?» — спрашивали эти люди, услышав название института.
Институт, несмотря на лахмановский забор, не был секретным. Но и открытым он тоже не был. Сотрудники говорили, что он что-то среднее. «Для служебного пользования», — вот это было самое точное определение сути научных работ института.
Образовался институт случайно. Один молодой человек, основным занятием которого было быть сыном очень влиятельного министра и по совместительству почему-то считавшим себя подающим надежды писателем, заметил, что в разных комнатах их семейного загородного дома ему в голову приходят разные идеи. В одних комнатах он был энергичным, даже радостным, легко вспоминал цитаты из классиков, которые после переработки вставлял в свои тексты, а в других его тянуло на диван или к буфету, где хранилась коллекция коньяков, подаренных министру в течение многих лет.
Своим открытием он поделился с приятелем, который обладал такими обширными познаниями, что получил прозвище Википедик. Приятель походил по комнатам, согласился с молодым человеком и сказал, что науке такие аномалии давно известны.
— Дело в том, — сказал Википедик, — что земля из разных источников облучается энергетическими и информационными волнами. Происходит интерференция этих волн, и мы наблюдаем точки, где волны складываются. Эти точки называют местами силы, в них интенсивность энергии и информации максимальна. Наш мозг реагирует на эти волны, и в местах силы мы энергичны, легко усваиваем новую информацию или вспоминаем когда-либо узнанное.
Об этом открытии друзья рассказали министру, он посидел в комнате, где эффект усиления энергии и информации был максимальным, вспомнил текст стихотворения про мужичка с ноготок, убедился, что в другой комнате его сразу потянуло к бутылкам коньяка, и сказал, что всем этим нужно заниматься не в его доме, а в специально созданном институте.
Википедик взялся найти место наибольшей силы в Москве, для чего ему выделили машину и сопровождающего доктора наук, который наносил на карту такие места. Википедик подошел к задаче ответственно. Он вручил доктору наук секундомер и сказал, чтобы он засекал время, которое ему потребуется для умножения в уме двух двузначных чисел. Чем меньше было это время, тем более энергичным и информационным было место. Самыми лучшими местами оказались окрестность старого дуба на Тверском бульваре и территория вокруг Голосова оврага в Коломенском, но министр сказал, что об этом знают все москвичи, а он думает, где построить здание для института.
— Ищите пустырь, — сказал он. — А дальше уже моя забота.
Подходящие пустырь нашли на границе Лосиного острова. Там интенсивность полей была не такая высокая, но зато площадь места силы оказалась достаточной для здания и окружающей территории.
— Надо построить забор и обшить его медью, — сказал Википедик. — Тогда ни один полезный квант не выйдет наружу, а будет отражаться и способствовать.
Под словом «способствовать» он, возможно, подразумевал работоспособность будущих сотрудников, но Википедик любил говорить загадками, так что чему именно способствовали отраженные медными листами кванты, толком не знал никто.
Уже через год жители соседних домов могли видеть новенькое здание, сверкающее на солнце затемненными окнами, и сотрудников, спешащих на работу к девяти утра.
— Возрождается наука в стране, — говорили одни, поднимая указательный палец.
— Вот куда денежки уходят, — вздыхали другие.
Около проходной, которую охраняли два молодца в пятнистой форме, не было никакой вывески, но самые любознательные быстро узнали название института, а также то, что его директором стал Википедик. Доктор наук, который сопровождал Википедика в ту историческую неделю, когда на карте Москвы появились красные точки мест силы, стал его заместителем по научной работе. Этот доктор быстро разобрался с домом министра.
— Волны отражаются от различных препятствий, и картина интерференции получается очень сложной, — сказал он. — Бывают отражения от движущихся объектов, например, автомобилей. И тогда мы получаем динамическую картину. Лежит, например, ученый на диване и никаких у него светлых мыслей. А проедет по улице мусоровоз, волны от него отразятся, на какое-то время пучности возникнут в районе дивана, и у ученого сразу озарение и прилив бодрости. А если в течение дня по улице не едет ничего кроме легковушек и велосипедистов, то у ученого депрессия и желание заняться всякими безобразиями.
Институт начал свою деятельность с разработки прибора, позволяющего быстро определять интенсивности энергетических и информационных полей. Бездушная электроника не смогла справится с такой деликатной задачей, и Википедик предложил простой метод. В кузов грузовичка сажали лаборанта, к его голове прикрепляли датчики, которые регистрировали его мозговую деятельность. Лаборанту давали в руки том энциклопедии и заставляли читать и стараться запоминать прочитанное. Как только датчики регистрировали, что мозг лаборанта начинал хоть как-то работать, то компьютер, который находился в кабине грузовика, отмечал это место на карте. Уже через год в служебном архиве института хранились схемы Москвы и области, напоминавшие школьные физические карты. Темно-коричневые пятна означали безусловные места силы, а темно-зеленые, которые на школьных картах означали низины, указывали, что работникам умственного труда там лучше не появляться. Светло-коричневые и светло-зеленые области означали что-то среднее. Там можно было находиться кому угодно, но никаких открытий или творческих тупиков в этих местах ожидать не приходилось.
К великому огорчению министра, здание его министерства находилось в обширной темно-зеленой яме — это ему многое объясняло, но не радовало. Он предложил перенести министерство в Подмосковье — вблизи Сергиева Посада находился обширный темно-коричневый пик, но сотрудники, узнав из слухов причину такого решения, сказали, что лучше они будут тупыми в центре Москвы, чем гениями в сергиево-посадских лесах.
Вторым направлением работы института было нахождение источников энергетического и информационного облучения нашей планеты. Для этого в специальном конструкторском бюро разработали телескоп, к которому эластичными ремнями прикреплялась голова того же лаборанта. Википедик сказал, что специальные линзы будут концентрировать нужные им волны и когда телескоп будет направлен точно на источник излучения, в голове лаборанта произойдут изменения, которые будут фиксироваться и наноситься на карту звездного неба.
Лаборанту втрое увеличили зарплату, и теперь он пять дней в неделю полночи сидел привязанный к окуляру телескопа, читая ненавистную энциклопедию. Где-то через три месяца новая карта звездного неба была составлена. Оказалось, что из далекого космоса излучение идет равномерно, никаких явных источников там не нашли. Но вот с планетами все оказалось интереснее. Как только телескоп направили на спутник Марса Фобос, то лаборант завопил от нестерпимой головной боли и мгновенно умножил 354 на 721, хотя никто его об этом не просил. Результат, правда, получился ошибочным, но сам факт, что бедный лаборант взялся за такую непосильную задачу, указывал, что на Фобосе существует мощнейший источник излучения.
Эти результаты доложили на самый верх, где мгновенно приняли решение о подготовке миссии на Фобос для изучения источника излучения с целью возможного его применения в хозяйственных и специальных целях.
За это открытие Википедик получил звание академика глубинных наук, а его заму по науке дали премию в размере трехмесячного оклада.
В момент написания этих строк, Википедик отдыхает на Багамах, его зам строит дачу под Пушкино, в трех ведущих КБ заканчивают разработку огромной ракеты, а для изучения источника излучения на Фобосе в ИГИ конструируют специального робота, внутри которого будет сидеть упомянутый нами лаборант.
Мне достался дефективный робот. Я приехал в магазин, хотел его обменять, но получил разъяснение, что за такую цену ни на что другое рассчитывать не могу.
— Это не дефект, — сказали мне, — все в рамках допустимой погрешности, о чем сказано в прилагаемой инструкции. При мытье посуды допускается разбиение одной тарелки из пятнадцати, а при чтении книг вслух возможны неправильные ударения в одном слове из ста.
Мне предложили более совершенные модели, но когда я узнал их цены, то согласился, что мой Фредди (так звали робота) весьма неплох, если его оценивать по отношению цена/качество.
— Фредди, — сказал я, когда вернулся из магазина, — давай мы всех обманем и научимся все делать не хуже твоих дорогих собратьев.
— Давай, — ответил Фредди, — с чего начнем?
— Убери мусор из моей спальни, — попросил я.
Минут через пять Фредди вернулся и заявил, что работа закончена. Я прошел в спальню и увидел, что исчезли мои брюки, которые я собрался надеть на сегодняшнюю вечеринку у Лили. На мой вопрос Фредди пожал плечами. Вернее, пожимать плечами он не умел, но поднятые руки и расширенные объективы глаз указывали на именно такую реакцию.
— Мусором называется все, что лежит на полу, но которое не предназначено для того, чтобы лежать на полу, — объяснил он. — Так мне записали в заводской базе данных, но ты можешь меня перепрограммировать. Я могу распечатать пошаговую инструкцию, как это можно сделать. Ты приказал убраться, твои брюки лежали на полу, я их разложил на молекулы и собрать брюки обратно мне запрещает второй закон термодинамики.
Я понял, что Фредди программировал какой-то двоечник по физике, и решил посмотреть его настройки. Определение понятия «мусор» было именно таким, как сказал Фредди. Я сидел и думал, как изменить это определение. Может приказать разложить упавшее на пол на свои места? Но тогда куда он положит грязную салфетку для вытирания носа? Даже интересно, какое место должно быть у этой салфетки? А вот определение слова «порядок»: вещи должны быть разложены параллельно краю поверхности (стол, пол, ящик комода и т.п.), где они находились. Да уж, ни слова не выкинешь.
Я вернулся к Фредди.
— Слушай, — сказал я. — пошли в сад, поможешь мне собрать яблоки.
Фредди замер, потом хлопнул себя рукой по лбу. Из инструкции я знал, что этот жест означает отсутствие команды в его памяти.
— Ты знаешь, что такое яблоки? — спросил я.
Фредди кивнул.
— А что такое «собирать»?
Фредди сказал, что это слово означает поднять упавшие предметы и положить их на место, указанное в команде. Он не понял, зачем срывать яблоки с веток.
— Они никуда не упали, висят на месте, что в данном случает значит «собирать»?
Я рассказал, что яблоки мне нужны для шарлотки.
Фредди отправился на кухню, и я вскоре услышал, как он взял разделочную доску и стал нарезать яблоки, которые нашел в холодильнике.
— Что ты делаешь? — грозно спросил я.
— Шарлотку, — сказал Фредди, от неожиданности тяпнув ножом по пальцу.
После этого он отравился к своему шкафчику, достал паяльник, какие проволочки, куски искусственной кожи, расположился за обеденным столом и занялся ремонтом своего пальца. Я присел рядом.
— Разве я просил тебя делать шарлотку? — спросил я.
— Я обучен предсказывать твои желания, которые возникнут в течение ближайших десяти минут, — сказал Фредди. — Ты упомянул шарлотку, я понял, что ты хочешь ее испечь к чаю, а для этого собираешься делать неосмысленную работу — идти в сад за яблоками. Энергетически гораздо выгоднее для шарлотки взять яблоки их холодильника.
Логика у него была безупречной. Я дождался, когда шарлотка была готова, сел пить чай, а Фредди поставил на зарядку. Это стало у нас традицией — я ем, Фредди заряжается.
— Продолжим мое обучение? — спросил Фредди, когда я отнес пустую чашку на кухню.
— Помой чашку и положи остаток шарлотки в холодильник, — приказал я.
Фредди скрылся на кухне. Я слышал шум воды из крана, звяканье, когда он поставил чашку в сушку, затем послышались звук открываемой и закрываемой дверцы холодильника.
— Все готово, — сказал Фредди, вернувшись в столовую.
Я прошел на кухню и открыл холодильник.
— Плохо, — сказал я, — ты поставил шарлотку, но ничем ее не накрыл. Она впитает чужие запахи и станет несъедобной.
— Команда была «положить остаток шарлотки в холодильник», — сказал Фредди. — Я это сделал, что неправильно? Про «накрыть» никакой команды не было.
— А головой подумать! — вскипел я. — Ты берешься предсказывать мои желания, а элементарные вещи сообразить не можешь.
— Я все продумал, — сказал Фредди. — Если в течение десяти минут у тебя возникнет желание доесть шарлотку, то она не успеет впитать никаких запахов. Если ты хочешь, чтобы я рассчитывал на сутки вперед, то тебе надо купить мне дополнительный блок памяти и более мощный процессор. Я могу найти нужную конфигурацию в онлайн магазине и все купить, если ты мне дашь свою кредитную карточку. Кроме того, фирма «Хаусробот» предлагает сейчас скидки, а также бесплатные аэрозоли для чистки роботов. Скидки действуют до тридцатого числа текущего месяца. Фирма также предлагает льготную годовую подписку на все апгрейды программного обеспечения роботов серии ХР-75, что позволит тебе больше наслаждаться продукцией этой фирмы.
Я чертыхнулся, достал телефон, нашел там приложение «ХР-75» и нажал на красный круг, под которым было написано «ВЫКЛЮЧИТЬ».
Выключить телевизор, компьютер, подойти к журнальному столику, протянуть руку, подумать, убрать руку, снова подумать, опять протянуть руку и…
И выключить телефон! Теперь от телефона не плывут волны ожидания и беспокойства. Где-то накапливаются непрочитанные сообщения, непрошедшие звонки, непрочитанные посты в соцсетях, непросмотренная лента новостей. Черный тонкий параллелепипед излучает уверенность, что в комнате будет тихо и спокойно. Теперь можно взять планшет, включить там самолетный режим, взять пакет с фисташками, залезть с ногами в кресло, и…
Вьются ленточки строк,
Словно ленты дорог,
Убегающих вдаль,
Убегающих вдаль на рассвете.
Если грустно, то я открываю сборники постов Дмитрия Горчева, он рассказывает, что даже когда нет денег, когда тебя окружают странные люди, когда жизнь идет не так, как хочется, то все равно можно наколоть дров, растопить печку, накормить собаку-степана, сходить по раскисшей дороге за четыре километра в магазин, раскурить трубку и сидеть на крыльце, глядя на вечернее небо и думать, что жизнь, в общем, неплохая штука.
Если хочется представить, как можно работать, не думая о болезни, то я читаю «Бесполезное ископаемое» Венедикта Ерофеева, поражаясь наблюдательности и эрудиции писателя.
Если хочется погрузиться в мир вымышленных героев, начать им сопереживать, подавлять желание давать им советы и надеяться, что ты забыл окончания и герои будут, наконец, счастливы, то на экране появляются «Анна Каренина» или «Женщина французского лейтенанта». В запасе всегда «Ярмарка тщеславия», «Мастер и Маргарита», «Унесенные ветром», «Дар», «Полет», «Град обреченный», «Бесы»… Я пролистываю список книг, закаченных в планшет, радуюсь, что так много еще не прочитано, жалею, что жизнь коротка и я многого не успею.
А если захочется поспорить с автором, то всегда под рукой книги Докинса и Хокинга. Захочется улыбнуться, тогда помогут Джером, О’Генри, Марк Твен, Слава Сэ, Ильф с Петровым…
А вдруг захочется прочитать такое, какое сам никогда не напишешь, насладиться словесной вязью, новыми словечками, неожиданными сравнениями? Ну что ж, есть в планшете книги Гоголя, Платонова и Маркеса. А устанешь от словосплетений, то откроешь на любом месте любой томик Чехова и тебе хорошо. Вроде просто, сам бы так смог, будь времени побольше. Это обманчивое впечатление, понимаешь, что это не так, но ведь помечтать-то можно.
Вот уже погас закат, исчезли прохожие на улицах, прогромыхал под окнами последний трамвай, застучал по жестяному подоконнику осенний дождь. Я выключаю планшет, тру затекшие ноги, встаю и иду на кухню включать чайник. Дождь усиливается, я сижу на табуретке и смотрю, как на стеклянных стенках чайника появляются первые пузырьки.
— Я люблю ветер, — сказала Ирка. — Стоишь где-нибудь на холме, волосы развевается, ты открываешь рот, ловишь ветер, глотаешь его, пьешь.
— Ишь ты какая романтичная, — сказала Марина. — Ветер она глотает. А я, когда дома, конечно, то люблю дождь. Под него я сплю хорошо. А еще я мужчин люблю. Но не всех, а только добрых, умных и сильных.
— В известном анекдоте говорится, что это трое разных мужчин, — усмехнулась Ирка. — Ты забыла добавить еще богатых и красивых.
Я сидел в уголке и думал… нет, не о том, подойду ли я Марине. Тут и думать было нечего, критерии у Марины были слишком строгими. Проще было думать о ветре и дожде.
Прекрасно, конечно, сидеть в теплой квартире и смотреть в окно, как дождь моет улицу, машины разбрызгивают лужи, а внизу плывут разноцветные зонтики. И совсем другое дело, когда в дождь надо утром вылезать из палатки и идти в ельник, наломать там относительно сухих веточек, чтобы разжечь костер и приготовить завтрак.
А еще романтично плыть в дождь на байдарке, пересекая большое озеро. Волны перехлестывают через борт, и тебе уже безразлично, что вода не только внизу и сбоку, но и сверху. Ты начинаешь петь героические песни, становится веселее и даже теплее. Чем больше воды плещется на дне байдарки, тем тебе романтичнее и радостнее. Но вот и берег с огромными валунами, обточенными ледником и дождями. Ты вытаскиваешь лодку на относительно сухое, без луж, место, относишь рюкзаки под березку, достаешь топор и начинаешь искать сухие стволы. Романтика куда-то испарилась, ты уже не поешь, ты работаешь. Вот, наконец, задымили ветки, занялись толстые сучья, ты прилаживаешь котелок с водой для гречневой каши с тушенкой и начинаешь рубить еловый лапник, который будет под палаткой изолировать тебя от мокрой и холодной земли.
Прошло время, дождь кончился, костер разгорелся, палатка установлена, каша готова, закипает вода в котелке для чая. Жизнь с каждой минутой становится лучше. Ты снимаешь мокрую штормовку и прилаживаешь ее сушиться у костра. Появились комары, которые до этого прятались от дождя, ты идешь к палатке, достаешь репеллент, намазываешь шею и руки, берешь кружку с крепким сладким чаем, делаешь первый глоток. Костер освещает белые стволы берез, темный ельник, искры, похожие на красные звезды, улетают куда-то в высь. И становится так хорошо, что ты начинаешь жалеть тех, кто сейчас сидит в теплой квартире и смотрит, как вечерний дождь моет улицу, освещенную желтыми фонарями.
Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
— Саша Черный
— Это про меня, — сказал Сашка, закрывая томик стихов Саши Черного. — К докторам, правда, я пока не хожу, но голова продувается хорошо. Чему равен интеграл от икс квадрат? Уже для этого надо напрягать мозги.
Вчера он с Лешкой попал в компанию двух девиц и каких-то парней. Много пили и слушали, как эти парни объясняли ему, что длинные волосы у педиков, а настоящий мужик должен быть коротко острижен, крепок телом и уметь много выпить, сохраняя свежую голову. Лешка молчал, пил, не закусывая, и ждал, чтобы парни ушли, а они с Сашкой остались бы одни с девицами.
— Блондинка с попой разведена, — сказал он Сашке. — Ты бери себе брюнетку, а уж я разберусь с хозяйкой.
Блондинка с красивой попой была хозяйкой квартиры. Она сидела в углу дивана, слушала рассказы о настоящих мужиках, робкие Сашкины возражения, что крепкое тело не самое главное в человеке, и молчала, ожидая, когда они все выпьют, им надоест трепаться и она, наконец, останется одна.
— А девки должны учиться делать шпагат, — сказал парень с очень короткой прической. Он играл в футбол за команду какого-то завода и считал, что похож на известного нападающего, у кого была такая же прическа. «Зачем нам делать шпагат?» — поинтересовалась брюнетка. Фигура у нее была нескладной, лицо некрасивое, но манеры довольно приятные, с плавными аккуратными движениями и спокойной, чуть с задержкой, мимикой, с которой она реагировала на происходящее.
— Женщинам нужна гибкость, — сказал футболист. — А мужикам — сила. Причем, сила во всем, начиная с ног.
Он поставил стул посреди комнаты и с места, со сведенными ногами перепрыгнул через сиденье.
— Ну, аспиранты, — сказал он, — кто сможет повторить?
Сашка повторил. Футболист пожал ему руку.
— А с виду хиляк, — сказал он. — А давай на руках?
Они сели за стол, сцепили кисти, Сашка не успел напрячь мышцы, как футболист положил его руку на стол.
— Гирями тебе надо заняться, — сказал футболист. — Одними ногами ты свои науки не освоишь.
Тут он посмотрел на Лешку.
— А ты чего сидишь? Ждешь, когда мы уйдем? Не волнуйся, мы на твою подругу не претендуем.
Блондинка встала, начала собирать со стола.
— Поздно уже, — сказала она. — Завтра мне рано на работу.
В прихожей, уже одетый Лешка шепнул хозяйке на ухо:
— Чайком не угостишь на прощание?
— В следующий раз, — сказала хозяйка. — Уходите уже.
На улице шел снег, дворник скреб лопатой тротуар. Сашка остановился под фонарем, взял Лешку за рукав.
— Я больше так не могу, — сказал он. — Ты уж дальше без меня.
— Она всегда с подругой, — сказал Лешка. — Сам видел, мне без тебя никуда. В следующий раз возьми подругу, проводи домой, а я тогда не спеша во всем разберусь.
— Ну будет следующего раза, — Сашка набрал в ладонь снег, потер им лоб. — У меня в голове все смешалось. Я уже не помню имена девиц, с которыми ты меня знакомил. Утром просыпаюсь, во рту помойка, в голове туман, перед глазами бутылки и девицы.
— Дурак, — Лешка хлопнул его по плечу. — Надо гулять, пока мы молоды и свободны. Потом будет, что вспомнить. А иначе что — читалка, лекции, котлеты из хлеба в нашей столовой. Ты это хочешь запомнить?
В сети можно найти тысячу и один способ улучшить память, вспомнить то, чего и не было, выучить наизусть таблицы Брадиса (кто постарше, знает, что это такое) и никогда не забыть день первого поцелуя, признания в любви, свадьбы и дни рождения всех родственников и знакомых.
Но где тот гений коучинга и ментальных гимнастик, который научит забывать? Как же хочется забыть тот день, когда тебя услышали те, кому не надо было это слышать! И еще день, когда ты сел в поезд, а те, кто остался, так не хотели, чтобы ты уезжал. Ведь тебе верили, надеялись, а ты показал проводнице билет, посетовал на плохую погоду, прошел в купе, где твой попутчик разворачивал пачку печенья, лежавшую на столике. Ну почему ты помнишь эту проклятую, красную пачку! Она шуршала у него в руках, ты стоял в дверях, смотрел и ждал, что сейчас на столик упадут крошки и эти крошки тебя волновали больше, чем та, от которой ты ушел, оставив ее в занесенном снегом городке.
Почему ты это запомнил? Столько раз ты садился в поезда, проходил в купе, здоровался с попутчиками, но не можешь вспомнить ни их лица, ни то, что лежало на столике. И ты не помнишь, что говорил проводницам, когда показывал билет, ты не помнишь даже на каких полках спал и что делал, когда вдруг просыпался среди ночи, пытаясь понять, на какой станции остановился поезд.
Ты так хотел запомнить вечер за день до того, когда ты решил уехать. Что говорил ты, что говорила она. Кажется, она ничего не говорила, просто смотрела и ждала, что скажешь ты. А ты говорил какие-то нежные слова о любви, ведь в тот вечер ты ее любил, правда любил. Но все прошло утром, когда ты вдруг понял, что тебе уже скоро тридцать, что хватит мотаться по городам, хватит говорить то, о чем будешь сожалеть на следующий день. Утренние часы — самые тяжелые, если вечером было хорошо. Ты вдруг замечаешь, что у нее толстые белые икры, торчащие из-под ситцевого халатика, что ее седина так неумело закрашена, что… Ты тогда много заметил того, что не замечал вечером. Утром редко бывает хорошо, утром надо думать о том, как прожить наступивший день, чтобы он был не хуже предыдущего. А он точно будет хуже, потому как лучше вчерашнего дня ничего быть не может. Ты так хочешь, чтобы в памяти остался только прошедший день, а не этот, новый, непонятный, с серым низким небом, из которого сыплется снег.
Снег шел весь день и всю ночь. Утром он вроде бы перестал, но налетел ветер, закружились белые вихри, и стало непонятно — это снег продолжает идти или это вьюга кружит то, что высыпалось за прошедшие сутки.
— Дорогу совсем занесет, и мы отсюда никогда не выберемся, — сказала она. — Сигнала нет, мы даже не сможем никого позвать на помощь.
Он подошел к окну. Около кустов орешника, от которых были видны только верхушки, стояли два оленя. Увидев его, они перестали жевать, повернули головы и внимательно посмотрели на него.
— Олени, — сказал он.
Она подошла к окну, отдернула занавеску. Олени потоптались и неспешно пошли в лес.
— Так они далеко не уйдут, — сказала она, наблюдая, как олени, проваливаясь почти до брюха, медленно удаляются в сторону темнеющего ельника.
— Волки сейчас тоже быстро не побегут, — сказал он. — А дорога… Есть лопата, есть силы, как-нибудь выберемся. До шоссе всего пять километров, бензин есть, за день управимся.
— Надо ехать прямо сейчас, — она поправила занавеску. — Вообще, это была глупая идея ехать в лес, не узнав прогноз.
Он усмехнулся.
— Я не верю синоптикам. Они кости бросят, карты раскинут, выпадут две шестерки и бубновый валет — вот они снегопад и предскажут. Причем с вероятностью пятьдесят процентов: или будет, или не будет.
— Не смешно, — сказала она, отходя от окна. — Давай собираться. Светлого времени осталось часов шесть, за это время надо добраться до шоссе. Если застрянем намертво, то успеем до темноты вернуться в дом. Лыжи возьмем с собой, по колее вернемся быстро. Тут есть вторая лопата?
Машина встала метров через сто. Они вышли и увидели, что бампер сгреб снег и машина уперлась в твердый сугроб. Раскидали снег минут за десять, проехали еще метров двести. Теперь машина встала основательно. В низине, куда они съехали, снега было почти по пояс.
— Безнадежно, — сказала она и воткнула лопату в снег. — Тут только трактором. Надо сигнал ловить.
Она посмотрела на высокую сосну, непонятно откуда взявшуюся среди берез и елок.
— Снизу ветвей нет, — сказал он. — Туда не залезть.
— Есть другие предложения? — спросила она.
— Вернемся домой, я залезу на крышу, подниму телефон на палке.
— Хоть что-то, — сказала она и стала вынимать из машины лыжи.
— Тут близко, мы и так дойдем, — сказал он.
— Дома решим, — сказала она, не оборачиваясь, — может мы бросим машину и пойдем на лыжах. Возьми сумки и рюкзак.
— Ну как?
Он снял куртку, начал стряхивать с нее снег.
— Нет сигнала.
— Выйди на улице, отряхнись там, — попросила она.
— Там холодно, — сказал он, но вышел, оставив дверь открытой.
— У нас газ кончается, — сказала она, когда он вернулся. — Я еле чайник вскипятила. У вас есть запасной баллон?
Он покачал головой.
— Я предлагал родителям, что привезу новый баллон, они сказали, что лучше весной. И кто мог подумать, что не будет электричества. У нас есть электроплитка. Но в крайнем случае, можно готовить на плите. Дров у нас много, да и лес рядом.
— Можно и так, — сказала она.
— Я понимаю, что это неудобно, но я могу взять баллон у соседей. Они у них в железном ящике на улице. Там замок, но у меня есть ножовка по металлу. Весной привезу им полный баллон и новый замок.
— Можно и так, — сказала она.
— Так я пошел к соседям?
— Подожди, садись, будем пить чай. Ничего другого я не приготовила.
Они сели за стол. Она достала печенье, сыр и копченую колбасу.
— Вино кончилось, — сказала она. — А твои наливки нехорошие, от них потом голова болит.
— Что ты решила? — спросил он, намазывая масло на печенье.
— Это я должна решать? Хорошо, я решила завтра утром идти на лыжах в деревню, а там поискать трактор. А ты что решил?
— Я с тобой согласен.
— Но ты ведь думал, что нам делать?
— Я лазил на крышу. Там некогда было думать. Ветер и снег. Если и думал, то о том, как мне не упасть.
— Я поняла. А свечи у вас есть?
— Вроде были в шкафу, я посмотрю.
— Посмотри.
Он открыл дверцу шкафа, достал большую коробку, долго в ней рылся.
— Есть две, тоненькие. Такие на торт ставят. В машине фонарик есть, могу сходить, принести.
— Не надо, ляжем пораньше, рано утром выйдем. Собери рюкзак, возьми только самое ценное и немного продуктов.
— Слушаюсь, мой командир! Самое ценное и продукты.
Утро выдалось солнечным и морозным. Он стоял и похлопывал руками в толстых вязаных перчатках.
— Ну что, командир, давай команду на старт.
Она ничего не сказала, оттолкнулась палками и пошла вперед, прокладывая лыжню.
Вечером они ехали по шоссе. Дорога была чистой, только местами белел утрамбованный машинами снег.
— Ты что молчишь? — спросил он. — Что завтра делаешь? Может в киношку сходим?
— Нет, — сказала она. — Никуда мы больше с тобой не сходим.
— Нет, — сказала она.
Он продолжал улыбаться. «Ему кто-то втемяшил в голову, что женское „нет“ не означает нельзя», — подумала она. Ее «нет» означало, что сегодня ничего не будет и ему лучше уйти. Не будет и завтра, и послезавтра. Никогда не будет.
— Давай выпьем за любовь, — предложил он.
«Как все стандартно», — подумала она. Его слова были ожидаемыми, ей казалось, что она слышала их много раз и именно в таких ситуациях.
— За любовь мы уже пили.
Она всегда так отвечала. Она попыталась вспомнить, когда так говорила в последний раз. С Алексеем? Косноязычным, уверенным в себе, всегда в расстегнутой рубашке, чтобы продемонстрировать свою волосатую грудь.
— Ну, тогда тост за тобой.
Она покачала головой. Пить ей не хотелось, ее уже начинало мутить. Почти целая бутылка шампанского практически без закуски. Она ничего не успела приготовить, а яблоки и конфеты… Конфеты ей нельзя, врач сказал, что о сахаре ей надо забыть до конца жизни. Вроде в холодильнике есть сыр и ветчина. Нет, ветчина старая, могла испортится. Да и сыр засох. Все остальное надо готовить. Хорошо, что он торт не принес. Ел бы в одну голову и спрашивал, что не так. Не будет же она рассказывать о своем диагнозе.
— А я выпью.
Он налил остаток шампанского в бокал, выпил, закашлялся.
Шампанское нельзя пить залпом. Взял салфетку, высморкался. Не в то горло пошла шипящая жидкость. Озирается, смотрит на бутылку коньяка. Он ее три дня назад принес. Ладно, пей, послушаю тебя пьяного, что у тебя на уме.
Она принесла коньяк, он налил себе и ей.
— Шампанское надо заполировать, а то от газов живот взорвется.
Боже, как она могла с ним встречаться! Тогда у Иришки он показался весельчаком, не боящимся жизни, уверенным и сильным. Впрочем, таким он и оказался. Вот только ничего больше у него не оказалось.
— Ты и коньяк не будешь? Он для сосудов полезен.
Ну да, коньяк для сосудов, вино для пищеварения, водка от депрессии, пиво от жажды. Все остальное для радости жизни. Она сделал глоток.
— Ты что торопишься? Без тостов нельзя.
Сейчас он скажет тост. Вон как напрягся, видно, как мысли подо лбом ходят. Ну, давай, я послушаю.
— Выпьем за здоровье, чтобы оно не мешало радоваться жизни.
Она сделал глоток.
Он сам-то понял, что сказал? Радоваться жизни мешают болезни, а не здоровье. Он пьян? Пожалуй, нет. Такому борову полбутылки шампанского, как быку глоток воды.
— Ты чего такая смурная сегодня?
Если хочешь добить человека с плохим настроением, спроси у него, почему он не в духе. А потом добавь, что не надо все близко принимать к сердцу, что все будет хорошо и надо срочно выпить, чтобы стало еще лучше.
— Все нормально.
А что ты еще ожидал? Что я буду рассказывать о моих бессонных ночах? И сколько таблеток я выпила вчера вечером? Что больше всего я боюсь завтрашнего визита к врачу? Что сейчас я просто хочу лечь на диван, накрыться пледом и уснуть. Хоть на десять минут. Хоть на пять.
— Ты сегодня не в духе. Выпей еще, у тебя прохладно, коньяк согреет.
Меня бы согрело, если бы ты взял меня за руку и помолчал. Сидел бы, держал мою руку, и я бы чувствовала, что твои силы, которых у тебя много, переходят ко мне. Не бойся, мне много не надо, от тебя не убудет. А еще лучше, если бы я легла на диван, а ты бы ушел. Или пошел бы на кухню и сварил бы картофельное пюре. Это то, что я бы съела. Пюре с маслом, немного горячего молока или воды, чтобы оно не было густым. С кусочком черного хлеба и соленым огурцом. Нарезать его тоненькими кружочками и разложить по краям тарелки. Ну, мужчина, догадайся, что хочет женщина! Не думай только о своей похоти, о желании выпить, переспать со мой и быстро уйти, чтобы не надо было разговаривать, выслушивать меня, отвечать на вопросы.
— Ладно, — он посмотрел на часы. — Уже поздно, я, пожалуй, пойду.
Никогда! Слышишь, никогда не смотри на часы, когда ты с женщиной! Оставь часы и телефон в машине и только тогда поднимайся, держа в руках не только бутылку, но что-нибудь еще. Пусть дешевое, глупое, но говорящее, что ты думал не только о себе.
— Да, конечно, я что-то устала. Нездоровится, наверное.
— Ты, это… выздоравливай. Если что — звони.
Хоть что-то человеческое сказал. Что он имел в виду? Когда повеселею, то приглашу его провести со мной ночь? Похоже, что так. Глаза растерянные, на меня не смотрит. Прости, что не оправдала надежд. Ты мне не звони пока. Мне надо побыть одной, мне есть, о чем подумать.
— Спокойной ночи, езжай осторожно, ты ведь выпил. А лучше закажи такси.
— Все будет нормально, и не в таких передрягах побывал.
А это тут при чем? Прийти ко мне в гости — это попасть в передрягу? Ушел, дверью не хлопнул, хоть за это спасибо.
Я наделал много глупостей, а все из-за этой двери.
Трехэтажный каменный дом с остроконечной черепичной крышей и двумя башенками стоял на окраине города. Каменная ограда и кусты акации за ней мешали рассмотреть его фасад, но если перейти на противоположную сторону улицы, то можно было увидеть пыльные окна второго и третьего этажей, рассмотреть полусгнившие оконные переплеты, проржавевшие прутья декоративного балкончика и мох, покрывший серые камни фасада.
Агент достал из кармана связку ключей, выбрал самый большой и открыл калитку.
— Этот ключ подходит и к воротам, — сказал он. — Хорошо бы поставить мотор и автоматику, чтобы ворота можно было открывать из машины.
Мы вошли во двор. К дому вела дорожка, между плитками которой росла высокая трава.
— Тут везде много работы, — сказал агент, поднимаясь на крыльцо. — Нужен минимум миллион евро, чтобы привести все в порядок. А чтобы сделать игрушку, то два. Зато потом дом можно будет продать за три миллиона. А ведь неплохо — два года работы и миллион в кармане.
У меня не было даже процента от названной суммы, но я согласился, что это неплохо.
— Дом на балансе города уже тридцать лет, — продолжил агент. — Кое-что тут ремонтировалось, стекла вставляли, кусты подрезали, хотели музей средневекового быта сделать, но сейчас у города на счету почти пусто. Так что один евро за такое чудо — это совсем не дорого. Условия покупки вы знаете?
Условия покупки я знал — нужно сделать ремонт, потом все отмыть до блеска, чтобы приезжающие туристы могли любоваться средневековой красотой, а не вздыхать, видя, как разрушается памятник старины.
— Первый этаж для прислуги, — сказал агент, открывая дверь дома. — Тут кухня, жилые комнаты, прачечная, кладовые и даже столярная мастерская. Еда из кухни в столовую на втором этаже подается на специальном лифте. Это уже в двадцатом веке добавили.
Мы вошли в кухню.
— Раньше готовили на печи, — продолжал рассказывать агент. — Угольный склад в подвале, там и сейчас запасы угля на целый год. Газовые плиты установил последний хозяин, баллоны тоже в подвале. Прилавки гранитные, они еще не одну сотню лет прослужат, но вот все шкафчики придется заменить, дерево растрескалось, простая покраска не поможет.
Шкафчиков было около двадцати. Сквозь стеклянные дверцы я увидел стопки тарелок, чашки, бокалы…
— Кое-что осталось, — агент выдвинул один из ящиков и показал наборы вилок, ножей и ложек. — Это все входит в стоимость дома. На этом вы сможете сэкономить.
На второй этаж вела широкая мраморная лестница, раньше на ней лежал ковер, о чем говорили потускневшие латунные держатели.
— Это столовая, — сказал агент, когда мы вошли в большую комнату с огромным столом посредине. Доски столешницы местами вздыбились, ножки стола были в приличном состоянии, но одна из них лежала у стены.
— Даже не знаю, что дешевле, — сказал агент, поднимая ножку, — наверное, проще заказать новый стол. Стульев нет, сломанные стоят в подвале, а целые…
Он развел руками и рассказал, что дом несколько раз пытались ограбить.
— Вынесли все ценное, теперь это у антикваров.
Мы прошли в огромную светлую комнату с высокими зеркалами между окон и двумя огромными люстрами.
— Я так понимаю, что это бальный зал, — сказал агент. — Поразительно, но паркет сохранился в целости. Его надо только отциклевать и покрыть лаком. Вот гостиная, она же музыкальная комната.
Мы вошли в комнату, обшитую резными деревянные панелями. На полу лежал огромный ковер, изъеденный молью и местами покрытый плесенью. Больше в комнате ничего не было. Мы пошли дальше, попали в библиотеку, кабинеты, курительную комнату с огромным камином, еще одну гостиную… Я ходил, трогал руками дверные рамы, стенные панели, пробовал открывать окна, всячески показывая, что я — заинтересованный покупатель.
— Не третьем этаже спальни, детские, гардеробные и ванные, — сказал агент, поднимаясь по скрипучей винтовой лестнице. — Все комнаты пустые, если хотите — посмотрите сами. Я пока тут посижу.
Он сел на крошечный диванчик, стоявших в холле, откуда в две стороны уходили широкие коридоры. Я побродил по комнатам, заглянул в ванные, попробовал открыть краны, но они не поддались. То, что из них когда-то текла вода, говорили темные пятна ржавчины в раковинах.
— На чердаке нет ничего интересного, — сказал агент, когда мы спустились на первый этаж. — В подвале, как я говорил, угольный склад, несколько кладовок и большое помещение, куда сваливали ненужные вещи. Сейчас там корзины со сломанными детскими игрушками, кое-что из мебели, какие-то железки… Будете смотреть? Я вам дам фонарь, электричества в доме нет.
В подвале оказалось то, о чем сказал агент. Я попинал ногой корзины, попытался найти и не нашел ни одного целого стула, посмотрел на гору угля, по которой бегали две крысы, и в дальнем углу увидел дверь. Ту самую дверь, из-за которой и началась эта история.
Дверь была железной, железной была и окружавшая ее стена. Дверь была заперта огромным замком, вдетым в массивные кольца. Я постучал, послушал глухой звон, как будто ударили по обернутому в ватное одеяло церковному колоколу, и поднялся наверх.
— Никто не знает, что за этой дверью, — сказал агент. — Ключей нет, да это никому и неинтересно. Скорее всего, за дверью ничего нет или хранится какое-нибудь сгнившее барахло. Поговаривали, что это вход в потайной туннель, но я в это не верю. Куда этот ход может вести? За участком начинается болото, вокруг жилые дома, до центра горда полтора километра. Если купите дом, то можете попытаться открыть эту дверь. Потом мне расскажете, что за ней, хотя, по правде говоря, мне это не очень интересно. Недавно нашли потайную комнату в подвале здания мэрии и что там увидели? Ничего, кроме скелета молодой женщины. Шутка, — усмехнулся он, увидев мои расширенные глаза, — ничего в этой комнате не было. Голые стены да пара дохлых мышей.
Мы вышли на улицу, агент стал возиться с замком калитки.
— Менять надо, тут лотерея, — сказал он, — никогдане знаешь, сколько времени потребуется, чтобы закрыть. Ну, какое ваше впечатление?
Я стоял, не зная, что ответить. Пообещать? Зачем мне все это. Я просто хотел попасть внутрь, всегда интересовался старинные домами.
— Дом впечатляет, — сказал я.
— Мы еще сад не посмотрели, — агент спрятал связку ключей в сумку. — Это около гектара. Сад запущен, но некоторые яблони и апельсиновые деревья плодоносят. Дорожки, конечно, нужно обновить и неплохо бы заменить ограду.
— Какие условия у города? — спросил я.
— Один евро и обязательство провести капитальный ремонт. Новая канализация, заменить электрику, почистить фасад, сменить окна, привести в порядок сад. Ну и внутри, конечно, навести порядок. И еще быть готовым раз в месяц пускать в дом группы туристов.
— Сроки ремонта?
— Вот это не знаю, — агент откашлялся. — Сходите в мэрию, там вам покажут договор.
— Синьор, вы серьезно хотите приобрести этот дом?
Чиновник рылся в шкафу, вынимая и ставя на место пыльные папки.
— Нашел, — сказал он, развязал у папки тесемки и стал перебирать бумаги.
— Смотрите, — он потянул мне три скрепленных листа.
Агент был прав. Кроме того, что он перечислил, мне следовало еще проверить состояние крыши, в холле на первом этаже организовать фото выставку «Что было и что стало», заменить ворота и калитку, отремонтировать каменную ограду, сделав ее ниже на полметра.
— А ограду зачем? — спросил я.
— Надо чтобы улицу украшал дом, а не ограда. И еще надо вырубить кусты акации перед домом. Сделайте там газон, посадите цветы. Это необходимое условие. Внутри можете делать все, что сочтете нужным, но все комнаты должны иметь жилой вид. Пусть даже без мебели.
Я еще раз просмотрел договор, о сроках там ничего сказано не было.
— Это большая работа, — сказал я. — Даже не знаю, сколько все это займет времени.
— Понятно, — кивнул чиновник. — Этот дом у нас на балансе больше тридцати лет, так что два-три года мы можем подождать.
— Хорошо, я согласен, — сказал я и протянул ему кредитную карту. — Давайте оформлять покупку.
Зачем я ввязался в эту авантюру, зная, что моих финансов хватит только на покраску решетки ворот и вывоз на свалку старого барахла? А все из-за двери в подвале. С домом мне все было ясно, я полностью удовлетворил свое любопытство во время экскурсии, но вот дверь… С ней явно была связана какая-то тайна. Ладно, решил я, поживу пока в доме, сделаю вид, что начал работы, открою таинственную дверь и уеду. В договоре было сказано, что если я не сделаю надлежащий ремонт, то дом опять переходит городу и мне даже не будет выплачена компенсация за проведенные работы. То есть, я в любой момент мог уехать за границу и ни о чем не волноваться. Странный договор, но такие условия меня удовлетворяли.
Начал я с того, что одну из гостиных переоборудовал в спальню. Купил складную кровать, спальный мешок, в подвале выбрал и починил пару стульев, там же нашел довольно приличный стол, купил портативную газовую плиту, керосиновую лампу, сковородку и две кастрюли. Купил еще туристический холодильник, а лед решил приобретать на ближайшей автозаправке. В общем, я был готов провести в доме остаток лета и осень. А зимой… Так далеко я не заглядывал.
Где-то через неделю ко мне пришел молодой человек, представился инженером и сказал, что его ко мне направила мэрия.
— Буду вам помогать в ремонте, — сказал он. — Мои услуги оплачены, я готов предоставить вам список фирм, которые будут заниматься ремонтом.
Он протянул мне листок с телефонами.
— Они гарантируют качественную работу, низкие цены и быстроту исполнения, — добавил он.
Я позвонил на фирму, которая занималась электрикой. Через два дня пришел седой джентльмен, походил по дому и через час протянул мне лист с расценками. Сумма была пятизначной, близкой к шестизначной.
— Надо делать скрытую проводку, — сказал он. — То, что у вас сейчас, не примет никакая пожарная инспекция. Еще нужен новый трансформатор, два щитка, и кое-что по мелочи. Необходима замена всех розеток, светильников, да и газовые плиты надо сменить на электрические. Газовые трубы у вас проложены неправильно, электрические плиты вам обойдутся дешевле.
Я его поблагодарил, сказал, что в первую очередь у меня замена окон и чистка фасада. Он кивнул, сказал, что всегда готов помочь, и ушел. Я остался один и задумался. Похоже, что в покое меня не оставят. Замена окон мне была не по карману. И тут ко мне пришла в голову блестящая идея. Я позвонил на фирму, которая занималась отделкой фасадов, и попросил их поставить на фасаде строительные леса. Это было раз в пять дешевле, чем замена окон. Леса стояли уже через два дня, полностью скрывая все, что мне полагалось отремонтировать. Так можно было прожить до зимы, не беспокоясь о визитах инженера и чиновников из мэрии — работа будто бы началась, результаты покажу весной.
Теперь я мог спокойно заняться таинственной дверью. В столярной мастерской я нашел ножовку по металлу и за полдня перепилил дужку замка. Это было необходимо, но недостаточно. Дверь была дополнительно заперта на внутренний замок. Ключа нигде не было. Я безрезультатно обшарил вся ящики, которые нашел в доме, поковырялся в замочной скважине проволокой, попытался отжать дверь гвоздодером — никакого успеха. Здесь помог бы сварочный аппарат или электропила с алмазным диском, но, учитывая, что я хотел прожить тут до зимы, денег у меня оставалось только на еду. По почте я получил напоминание, что должен уплатить налог на недвижимость, но сумма, которая была там написана, вызвала у меня истерический смех. Напоминание ушло в мусорную корзину, куда направлялись и другие приходившие мне счета.
— Играю ва-банк, — сказал я и сел думать, что мне делать с дверью.
И тут ко мне пришла новая идея. В столярной мастерской я нашел рулетку, измерил в подвале все расстояния и понял, что комната за дверью располагается под ванной для прислуги. Кувалдой я разбил плитку, покрывающую пол ванной, гвоздодером поднял доски и увидел, что под досками находится толстая железная плита. Вот это был сюрприз! Кто-то явно предвидел мои попытки проникнуть в потайную комнату и сделал все, чтобы эти попытки не увенчались успехом.
В отчаянии я позвонил приятелю, жившему в соседнем городе, и рассказал о своих приключениях.
— Ищи опытного домушника, — посоветовал приятель. — Сходи в оружейный магазин, они могут тебе помочь. Оружейники знают все и всех.
В оружейном магазине я положил на прилавок купюру в двадцать евро и рассказал хозяину магазина о своей проблеме. Он взял купюру, посмотрел ее на свет, положил в карман и сказал, что завтра вечером ко мне придет специалист, час работы которого стоит триста евро. Такая сумма означала для меня финансовую катастрофу, но я согласился.
Специалист был коренастым, плотным, с маленькими, сверлящими собеседника, глазами. Он включил огромную лампу, достал из чемоданчика связку, как я понял, отмычек, попросил меня уйти и принялся за работу. Где-то через полчаса он поднялся наверх, сказал, что я ему ничего не должен, и ушел. Я спустился в подвал и увидел, что дверь по-прежнему заперта. Я пнул ее ногой, выругался, поднялся в свою комнату и стал собирать вещи. Больше в этом доме мне делать было нечего.
— В колледже нашего города учился Шатобриан, — сказал хозяин дома. — И вообще, куда ни глянь — везде средневековье и исторические памятники. Мой дом тоже исторический памятник, так что вы тут осторожно. Все хрупкое, старинное.
Самым хрупким и старинным оказался диван в гостиной. При первой попытке прикоснуться к витому деревянному подлокотнику, он хрустнул и упал на пол.
— Надо купить клей и починить, — сказала жена.
Я попытался приладить подлокотник обратно, и, к моему удивлению, он легко встал на место.
— Тут надо сидеть прямо и стараться дышать поменьше, — сказала жена. — Пойдем посмотрим спальни.
Спальни располагались на верхних этажах. В рекламе это звучало заманчиво, но на практике все оказалось более прозаическим. Наверх вела лестница до того узкая, что идти по ней, не цепляя перила и стену, можно было только боком. На втором этаже спальня была весьма приличной, в ней было окно, выходившее на улицу, ширина которой не превышала ширину автобуса. Спальня на третьем этаже была под крышей. В ней стояли четыре кровати, лежать на них было можно, а вот сидеть с трудом — скат крыши начинался у изголовьев, был он пологим, и сидеть на кроватях можно было только со склоненной набок головой.
— Это для настоящих мужчин, которые не боятся трудностей, — сказала жена и ушла в свою спальню.
На кухне стояла похожая на камин печка, размеры которой позволяли жарить на вертеле целого поросенка. Рядом располагалась электрическая плита, подойти к которой можно было убрав стул, стоящий у огромного овального стола. Стол, судя по пятнам и сколам, тоже был явно историческим. Обещанная микроволновка отсутствовала, а холодильник, периодически издававший громкое рычанье, находился в кладовке, и чтобы добраться до него, нужно было открыть две двери. Перед дверью в кладовку была еще дверь, ведущая в подвал, так что дом можно было смело назвать четырехэтажным.
— В подвал я не пойду, — сказала жена. — Там темно, мыши и чем-то пахнет.
Тут вернулся хозяин и начал рассказ, что в этом доме он провел медовый месяц. Услышав вопрос о микроволновке, он развел руками и стал рассказывать, что у него в пристройке хранятся велосипеды, которые он за умеренную цену выдает напрокат всем желающим.
— В центр города на велосипеде вы не заедете, — сказал он, — там такая горка, что без мотоцикла вам не обойтись, но вдоль речки прокатиться можно. Если разогнаться, то можно доехать до моря, но часть пути придется ехать через заросли вереска.
Вереск — это тоже звучало романтично, напоминало страницы романов о средневековых рыцарях и бледных девушках, с тоской смотрящих не вересковые холмы. Мы прошлись вдоль речки по дорожке, которая через полкилометра уперлась в ворота какого богатого дома. Дальше дорогу по берегу реки преграждали заросли кустов, ничем не напоминавших вереск.
Ночью, когда жизнь в городке затихала, наш дом начинал жить своей средневековой жизнью. По его лестницам и комнатам явно ходили бывшие хозяева, я лежал и слушал скрипы, вздохи и, как мне казалось, стоны. Занавеска на окне колыхалась, хотя ветер к ночи затихал. Я старался дышать как можно тише, и откуда бралось движение воздуха в комнате оставалось загадкой. Ночью на кухню явно кто-то заглядывал. Число орешков, лежавших в вазочке, к утру уменьшалось, моя чашка, оставленная на столе, перемещалась в сушку, а с винной бутылкой тоже происходили изменения — количество вина то уменьшалось, то, как мне казалось, прибавлялось.
Однажды ночью я проснулся от скрипа двери. Открыв глаза, я увидел, что дверь открылась и в ее проеме мелькнуло что-то темное. «Кто тут?» — спросил я по-русски, потом по-английски, по-немецки и, как мне показалось, даже по-французски. В ответ молчание и дуновение ветра. Что-то прошелестело под потолком, дверь снова скрипнула, и сама закрылась. «То-то же», — сказал я и попытался уснуть. Но тут под окнами кто-то прошел, и я явственно услышал стук в нашу входную дверь. «Иди к черту», — сказал я и натянул одеяло на голову. Не знаю, понял ли меня незнакомец, но я, услышав затихающие шаги, встал и выглянул в окно. Улица хорошо просматривалась в обе стороны, но на ней никого не было. Пустынная была улица, только качались на ней фонари, хотя ночь была безветренной.
Когда мы уезжали, я оглянулся и подумал, что в жизни надо испытать все, даже жизнь в средневековом доме, но пусть это будет пореже.
***
Книга закончена. Сейчас ночь, догорает камин, потрескивают дрова, о чем-то шепчет угасающее пламя. Скоро начнется новый день. Давайте будем верить, что он будет лучше прошедшего. Ведь мы так старались, чтобы он был лучше, не так ли?
Игра на бирже
Можно ли заработать, покупая и продавая акции?
Женщины и мужчины
Эта книга о любви, написанная мужчиной. Какие-то рассказы и повести могут показаться грустными, даже трагичными, но такой бывает жизнь. Ничто в ней не вечно. Однако это не означает, что у нас нет надежды. Хорошее случается редко, если мы только вздыхаем и ждем неизвестно чего. Или ищем замену незаменимого.
Однажды
Это сборник рассказов о жизни во времена развитого социализма и перестройки, лихих 90-х и спокойных нулевых. Веселых рассказов много больше, чем грустных, — ведь почти в любой ситуации можно улыбнуться — и жить станет легче. Книга могла бы стать автобиографической, будь у автора хорошая память. Однако в своей памяти автор не уверен, поэтому предлагает вам рассматривать эти записи как истории, которые могли случиться с каждым, кто родился во времена СССР.
Идеальная Катя
Повесть «Идеальная Катя» о трудной любви девушки с необычными способностями. В сборник включены также рассказы, эссе и миниатюры о людях, которые больше других стараются думать о том, что их окружает, ироничные зарисовки, наблюдения и немного философских размышлений о повседневной жизни.
Накапливаемая внезапность
Книга заставит вас улыбнуться. Это сборник эссе и миниатюр о труде писателя, литературе и просто о жизни. Автор старался говорить о серьезных вещах как можно проще. Кажется, это получилось.
На машине по Италии
Эта книга рассказывает о трех автомобильных путешествиях по Италии. Десятки городов в Сицилии, Тоскане, Умбрии, Марке, где нет толп туристов, где средневековье перемешалось с двадцать первым веком. Автор влюблен в Италию и постарался разделить с читателями это чувство.
Медленным галопом по Святой земле
Эта книга об автомобильном путешествии по Святой Земле. Прочитав книгу, вы побываете в Иерусалиме, на берегу Средиземного моря, в Акке, побродите по окрестностям озера Кинерет, посетите чудесный городок Цфат в горах Галилеи, Мертвое море, Кумран, Массаду, окрестности Эйлата. И как бонус совершите путешествие по Иордании в сказочную Петру.
Российские этюды
Эта книга первая в серии о путешествиях по России. Автор открывает для себя новую страну, которую не видел несколько лет. В книгу вошли прогулки по Москве, Санкт-Петербургу и путешествие по Золотому кольцу России. Старое переплетается с новым, вызывая противоречивые чувства, о которых автор и попытался рассказать.
Мы и наши гены (совместно с В. Полуновским)
Книга состоит из бесед физика и биолога о генетике и природе человека. Что определяет нашу личность и нашу судьбу: гены, среда или случай? Как устроены гены, как они спят и работают? Гены и душа, гены Адама и Евы, гены и любовь, что не так с мужчинами, генетический контроль интеллекта и многое другое.
Ладога
Ладога, трое мужчин на яхте. Философские и лирические заметки бравого матроса, написанные под руководством капитана и боцмана.
Париж, Амстердам, Вена, Мюнхен и др.
Эта книга о путешествиях по Европе: Париж, Амстердам, Вена, Мюнхен, Хельсинки, Таллин, Юрмала, Рига. Автор старался сделать текст не только познавательным, но и веселым. Кажется, у него это получилось.
Надо что-то менять
Короткие и длинные рассказы, эссе, миниатюры, фразы. Все о повседневной жизни, которая не так проста, но и не так сложна, если есть чувство юмора.
Российские этюды — 2
Москва, Питер, Кисловодск, Пятигорск, Железноводск, Ессентуки, Псков, Печоры, Изборск, Пушкинские Горы, Тарту, Сестрорецк, Комарово. Репино, Зеленогорск, Углич, Кострома, Ярославль, Тутаев, Калязин, Плес, Калуга, Тула, Ясные Поляны, Рязань, Константиново, Пушкино, Таганрог, Ростов-на-Дону. Это не путеводитель. Книга о том, что автор почувствовал и подумал в этих городах.
Рассказы об Америке
Автор долгое время жил в Америке. Работал в трех университетах, в большой корпорации, занимался бизнесом. Но книга не только о работе. Быт простых американцев, их отношение к жизни и деньгам, медицина, забавные истории, путешествия по стране — автор написал об этом интересно и весело.
Недосказанность
Это сборник миниатюр и эссе, написанных в разные годы. Немного философских, немного смешных, немного грустных. Как и наша жизнь.
Марсиане
Марсиане — миф или реальность? С чем столкнулись сотрудники марсианской станции? Почему вся информация о марсианах исчезла из Всемирной Сети? Есть ли избранные земляне, каково их предназначение? Что ждет нас в будущем? Все это предстоит узнать журналисту, попавшему в круговерть странных и загадочных событий.
На Верхнем озере
Это сборник рассказов о путешествиях по берегам Верхнего озера — одного из Великих американских озер. Скалы, розовые и черные пляжи, горные реки, водопады, дремучие леса — более 100 фотографий, сделанных во все времена года. Тут также найдете рассказы о поисках агатов, библейских гигантов и др.
Путешествия во время пандемии
2020-й год. Пандемия, маски, закрытые границы, путешествия ограничены. Но ведь можно пригласить друга, растопить камин, взять в руки глобус и начать с ним виртуальные путешествия по пространству и времени.
40 рассказов для мальчишек и девчонок
В этой книге нет драконов, волшебников, говорящих котов и шагающих грибов. Это сборник веселых рассказов о приключениях мальчишек в городе, в деревне, в школе… Они представляют себя сыщиками, играют в индейцев, неохотно учатся в музыкальной школе, играют в шахматы, участвуют в театральных представлениях, занимаются гидробиологией, делают ракеты, охотятся на гусей, исследуют старые чердаки, ходят в походы, рисуют картины, изготавливают «живую воду», покоряют Северный полюс… Прочитайте книгу, и вы полюбите веселых, неунывающих героев этой книги.
ФОТОГРАФИЯ — советы и идеи
В книге 160 советов и идей для фотографов. Построение кадра, всегда ли нужен фоторедактор, специфика съемки смартфоном. Как снимать людей, что искать фотографу в городе и на природе весной, летом, осенью и зимой. Какие интересные фотографии можно сделать, не выходя из комнаты. Как обрабатывать и продавать ваши работы в интернете. Все это вы узнаете, прочитав эту книгу.
Прованс
Вы посетите с нами 37 старинных городов и деревень на берегу Средиземного моря и в центральной части Прованса, посмотрите 180 фотографий. Десятки знаменитых писателей и художников жили или работали в этом чудесном крае. Всем ли понравился Прованс? Были ли они тут счастливы? Что говорили о Провансе Мопассан, Чехов и Салтыков-Щедрин? Как Прованс вдохновлял Пикассо, Моне и Синьяка? Над чем тут работали Бунин, Ницше и Петрарка? Где Нострадамус написал свои катрены? Любил ли Прованс Маркиз де Сад? Кто из знаменитых покупал тут замки? Где Ван Гог написал свои самые известные картины? Всё это и многое другое вы узнаете, путешествуя вместе с нами.
Нормандия и Бретань
Книга о путешествии по Нормандии и Бретани. 25 средневековых городов: замки, крепости, места, где жили и работали художники и писатели. Тут родился импрессионизм, образовались Сен-Симеоновская и Понт-Авеновская школы художников. Моне, Ван Гог, Синьяк, Гоген, Боннар, Бернар, Буден, Курбе, Серузье и многие другие любили эти края. Тут разворачивались события в книгах Марселя Пруста, Гюстава Флобера, Мопассана, Сименона, Акунина… Жанна д’Арк, Ричард Львиное Сердце, Франсуаза Саган, Эмиль Верхарн, Шарль Бодлер … — все они связаны с Нормандией и Бретанью — о них мы тоже расскажем. Открывайте книгу и путешествуйте вместе с нами. Будет интересно!
Российские этюды — 3
Москва. Хаотичные блуждания внутри и за пределами Садового Кольца. Что происходило за старыми стенами, о чем думал автор, что вспоминал? Впечатления от поездок в метро, трамваях и электробусах. Хорошо ли жить у Патриарших и где надо покупать холодец? Где же находился дом Маргариты? Где герои романа Булгакова пели песню «Славное море, священный Байкал?» А что нового автор увидел в Питере и на берегу Финского залива? Как он искал клад на Соловецких островах? Это и многое другое вы найдете в этой книге.
Блокноты
Блокноты… толстые и тонкие. В них фразы, абзацы, короткие рассказы о мужчинах и женщинах, о скучном быте и интересной работе, о жизни в палатке и мистике вокруг нас. Сказки для взрослых, наблюдения и попытки размышлять, о художниках, музыкантах и писателях, полезные и вредные советы. Местами смешно, иногда грустно, но это редко. Но автор надеется, что всегда интересно.
Блокноты — 2
Продолжение серии «Блокноты». Автор снова надеется, что читателю будет интересно.
Вокруг Парижа
Мы побываем в местах, где известные художники ставили мольберты, а писатели написали любимые нами с детства книги. Вот несколько имен: Дюма, Золя, Мопассан, Тургенев, Цветаева, Метерлинк, Мане, Моне, Писсарро, Ван Гог, Гоген, Сезанн, Лотрек, Ренуар, Сислей… — список можно продолжать и продолжать. Чем знаменит лес Фонтебло, где родился Людовик 14-й, почему в Петергофе есть дворец Марли, а во Франции от него остался только фундамент, где граф Игнатьев выращивал грибы, видел ли Тургенев из окна дом Полины Виардо… Это и многое другое вы узнаете, прочитав эту книгу.
Корпорация
Молодой программист-аналитик приезжает в странный город, чтобы начать работу в очень странной корпорации. Кажется, что он попал в коммунистическое общество, где все счастливы, где по вечерам на кухнях не ругают власть. Появилась любимая женщина, друзья, все вроде у него хорошо, но в корпорации начинает происходить что-то непонятное. Жизнь в городе меняется, наш герой оказывается в центре событий и начинает меняться сам. Можно ли насильно сделать людей счастливыми? Вот вопрос, на который пытается найти ответ герой книги.
Блокноты — 3
Продолжение серии «Блокноты».
Лондон, Кентербери, Кембридж
Рассказ о знаменитых людях, живших и работавших в Лондоне, Кентербери и Кембридже. Два путешествия по улицам этих городов, где мы встретимся с Агатой Кристи, Чарльзом Диккенсом, Джоном Голсуорси, Александром Герценом, Зигмундом Фрейдом, Конаном Дойлом, Оскаром Уайльдом, Джеймсом Джойсом, Гербертом Уэлсом, Джорджем Оруэллом, Робертом Скоттом, Джеромом К. Джеромом, Марком Твеном, Аланом Милном, Исааком Ньютоном, Даниелем Дефо, Томасом Мором и многими другими.
