Записки о Московии [Фуа де ла Невилль] (fb2) читать онлайн

Annotation

Де ла Невилль

Слово к читателям

«Записки о Московии» и их автор

ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

[ПОСВЯЩЕНИЕ КОРОЛЮ]

РАССКАЗ О МОЕМ ПУТЕШЕСТВИИ / Г1, П5 /

СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ С 1682 ПО 1687 гг. / Г11, П14 /

ПОХОДЫ МОСКОВИТОВ В КРЫМ С 1687 ПО 1689 ГОДЫ / Г17, П20 /

ПОХОД ИЛИ ЭКСПЕДИЦИЯ МОСКОВИТОВ В КРЫМ В 1689 г. / Г23, П25 /

ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ / Г31, П32 /

ПРИЧИНЫ СМЯТЕНИЯ / Г40, П40 /

СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ / Г44, П44 /

НРАВЫ И РЕЛИГИЯ МОСКОВИТОВ / Г48, П47 /

СОБРАНИЕ РАССКАЗОВ СПАФАРИЯ О ПУТЕШЕСТВИИ И ТОРГОВЛЕ С КИТАЕМ / Г56, П54 /

ПРИЛОЖЕНИЕ

СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ С 1682 ПО 1687 г.

ПОХОД ИЛИ ЭКСПЕДИЦИЯ МОСКОВИТОВ В КРЫМ 1689 г.

ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ

ПРИЧИНЫ СМЯТЕНИЙ

СОБРАНИЕ РАССКАЗОВ СПАФАРИЯ О ПУТЕШЕСТВИИ И ТОРГОВЛЕ С КИТАЕМ

Библиография

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

171

172

173

174

175

176

177

178

179

180

181

182

183

184

185

186

187

188

189

190

191

192

193

194

195

196

197

198

199

200

201

202

203

204

205

206

207

208

209

210

211

212

213

214

215

216

217

218

219

220

221

222

223

224

225

226

227

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

238

239

240

241

242

243

244

245

246

247

248

249

250

251

252

253

254

255

256

257

258

259

260

261

262

263

264

265

266

267

268

269

270

271

272

273

274

275

276

277

278

279

280

281

282

283

284

285

286

287

288

289

290

291

292

293

294

295

296

297

298

299

300

301

302

303

304

305

306

307

308

309

310

311

312

313

314

315

316

317

318

319

320

321

322

323

324

325

326

327

328

329

330

331

332

333

334

335

336

337

338

339

340

341

342

343

344

345

346

347

348

349

350

351

352

353

354

355

356

357

358

359

360

361

362

363

364

365

366

367

368

369

370

371

372

373

374

375

376

377

378

379

380

381

382

383

384

385

386

387

388

389

390

391

392

393

394

395

396

397

398

399

400

401

402

403

404

405

406

407

408

409

410

411

412

413

414

415

416

417

418

419

420

421

422

423

424

425

426

427

428

429

430

431

432

433

434

435

436

437

438

439

440

441

442

443

444

445

446

447

448

449

450

451

452

453

454

455

456

457

458

459

460

461

462

463

464

465

466

Де ла Невилль

Записки о Московии

Слово к читателям

Этой книгой Центр гуманитарного образования «Петр Великий» Московского физико-технического института при содействии Института российской истории Российской Академии Наук начинает публикацию научно-издательской серии «Россия и российское общество глазами иностранцев. XV-XIX вв.» Россия и Европа — вечная и всегда актуальная тема размышлений историков, филологов, юристов, философов, вообще всех, кто прикосновенен к движению мысли в лоне христианской цивилизации на протяжении последних двух-трех веков. Но много ранее, с момента рождения Древнерусского государства с центрами в Новгороде и Киеве, связи русского средневекового общества со своими ближними и дальними соседями по Европе стали делом (и словом!) многих тысяч знатных и безродных людей — монархов и владетельных особ, дипломатов и политиков, военачальников и рядовых рыцарей, ученых клириков и послушников-путников, купцов и навигаторов, бродячих ремесленников и артистов. Взаимное опознавание, более плотное знакомство этносов с различными культурными и политическими традициями происходило благодаря деятельности таких лиц, в их среде копилась и хранилась информация о странах, народах, религиях, обычаях. Конечно, само общение, фиксация его результатов в текстах и живой памяти были не систематичны, во многом случайные представления друг о друге были подвержены сильным искажениям по мере их трансляции во времени и в пространстве.

Принципиальный сдвиг произошел на рубеже XV-XVI столетий. Первые шаги в формировании европейской (мировой) системы, в основании которой были рождавшиеся национальные государства Западной Европы, совпали по времени со становлением независимого, только что освободившегося от ордынской зависимости Российского государства. Интенсивность, глубина и разнообразие международных контактов нарождавшегося Московского царства не идут ни в какое сравнение с предшествующими временами. Сложнейшие процессы втягивания России в политические, хозяйственные, культурные миросистемные связи, ее «прорастание» в Европу заняли не одно столетие. Можно предложить не один способ измерений, фиксирующих разные стадии и различные уровни этих процессов. Но один из них очевиден и, пожалуй, наиболее значим для нас. Это зафиксированные в тексте образы России и ее жителей, образы, возникшие под пером дипломатов, купцов, историков, писателей, наемников в XV-XIX вв.

Стойкий и давний интерес к подобным сочинениям не случаен. На Западе он отвечал тогда практическим потребностям в информации, необходимой для успешного ведения торговых и политических дел в России. Но не только. На протяжении XVI в. сложились стереотипы восприятия государственного и социального устройства России, диктовавшиеся порой не действительным знанием (и пониманием!) объекта наблюдения, но конъюнктурой политической и религиозной борьбы в Европе, серьезными отличиями в правовых традициях большинства европейских государств от России, конкретными целями создания тех или других сочинений о ней. Московскому царству едва ли не заранее была уготована позиция одного из отрицательных образцов самодержавного произвола и всеобщего рабства. Случаи более вдумчивого, объективного, а потому и более благожелательного взгляда на состояние дел в России имели место, но такие наблюдения с трудом и в силу особенных обстоятельств пробивались через толщу наросших предубеждений, конфессионально-политических пристрастий.

Впрочем, в суровых, нелицеприятных оценках западных авторов далеко не все можно списать на счет их необъективности или же ненаблюдательности. Надо признать — не слишком привлекательный облик общества и государства в их изображении имел реальные корни в действительном состоянии дел. Их сведения во многом незаменимы, аналогичных данных по собственно российским источникам практически нет. Вот почему уже со времени Н. М. Карамзина систематическое привлечение записок иностранцев при воссоздании российской истории XV-XVIII вв. стало едва ли не обязательным для историков всех направлений. Их информация придавала и придает взглядам ученых необходимую стереоскопичность, многомерность.

Основной массив сочинений иностранцев давно и хорошо известен в науке. Менялись, однако, сами требования к изданиям подобного рода, увеличивался объем знаний об эпохе, самих авторах, уточнялись приемы анализа их текстов. Кардинальные реформы в России на исходе XX столетия во многом по-новому ставят задачи ее взаимоотношений с объединенной Европой. Недавнее принятие Российской Федерации в Совет Европы — принципиально важная веха в этом процессе. Политическая актуальность нуждается, помимо прочего, в полном и объективном усвоении исторического опыта. Вот почему Центр гуманитарного образования «Петр Великий» избрал одним из главных своих исследовательских направлений научно-издательскую программу записок иностранных авторов о России и российском обществе XV-XIX вв.

В основание серии положены апробированные в последние годы научные принципы. Тексты сочинений готовятся по авторским рукописям и с учетом выявленной рукописной традиции, а при отсутствии таковой — по первому изданию или же по первой авторизованной публикации. Текст издается на языке оригинала и в новом переводе на русский язык, сопровождается исследовательскими разделами, а также комментариями, имеющими по преимуществу также научно-исследовательский и справочный характер. Каждый выпуск содержит, кроме того, аннотированные указатели, библиографию изданий данного сочинения и использованной научной литературы.

То, что серия открывается публикацией «Записок о Московии» де ла Невилля, — случайная неслучайность. Оказалось случайным совпадение завершения работы А. С. Лавровым и принятия решения о начале такой программы в Центре. Но не случайно, что из нескольких возможных вариантов, предпочтение было отдано тексту де ла Невилпя. Этот французский дипломат на службе польского короля побывал в России в поистине судьбоносное время: в конце лета — осенью 1689 г. Тогда в противостоянии Петра I и Софьи решался вопрос о том, кому будет принадлежать верховная власть в государстве, а вместе с тем — в немалой мере — вопрос о выборе страной исторического пути. Де ла Невилль застал российское общество на развилке исторических судеб. Речь не шла о выборе между началом реформ и сохранением традиционных устоев в полной неприкосновенности. Де ла Невилль сохранил едва ли не самые подробные впечатления о той среде (во главе с царевной Софьей и кн. В.В. Голицыным), которая также была ориентирована на упрочение и уплотнение связей с Европой, Речью Посполитой прежде всего. Борьба шла за политическое главенство в стране, элита которой уже ощущала необходимость преобразований. Победа Петра в 1689 г. имела следствием реализовавшийся на практике вариант реформирования общества и государства. Но иной исход дворцовой борьбы мог привести к иным методам и иному содержанию перемен. В этих обстоятельствах главный, но не единственный интерес ученых и ревнителей отечественного прошлого к тексту «Записок» французского автора.

Мы надеемся, что вслед за де ла Невиллем Центру удастся продолжить серию столь же важными текстами сочинений иных авторов; что финансовые и политические обстоятельства современной жизни позволят успешно воплотить в жизнь намеченную программу; что реализация намеченных планов будет способствовать лучшему знанию нашего общего прошлого в его преломлении к настоящему и будущему.

Редакционный совет

«Записки о Московии» и их автор

В 1698 г. в Париже у книгоиздателя Пьера Обуэна была издана небольшая, всего в 12-ю долю листа, книжка. Ее полное заглавие гласило: «Любопытное и новое известие о Московии, содержащее: Современное состояние этого государства. Экспедиции московитов в Крым в 1689 г. Причины последних смятений. Их нравы и религия. Рассказ о путешествии Спафария в Китай сухопутным путем»^[1]. Имя автора — де ла Невилль, не указанное на обложке, было показано в конце «Посвящения Людовику XIV», открывавшем книгу.

Судьба книги оказалась причудливой. Не прошло и пятнадцати лет со дня ее выхода в свет, как она была объявлена недобросовестной компиляцией, а ее автор отождествлен с известным литературным мистификатором. Груз подозрений долго тяготел над «Записками о Московии». Только в нашем столетии историкам удалось показать, что Невилль — реальное историческое лицо, а «Записки о Московии» — результат его путешествия в Россию.

Не менее парадоксально и другое. За редкими исключениями, отечественные исследователи обращаются к первому изданию «Записок» или к русскому переводу, в основу которого оно было положено^[2]. В то же время еще с прошлого века известны три списка «Записок о Московии», дающие более точное представление о первоначальном тексте. Один из них хранится в Национальной библиотеке в Париже, два других — в Нижнесаксонской библиотеке в Ганновере^[3]. Ниже отечественному читателю впервые предложен сводный текст «Записок о Московии», освобожденный от дополнений и искажений, внесенных в первое издание, и его русский перевод^[4]. Рассказ о «Записках о Московии» логично было бы начать с возникновения легенды о Невилле, столь долго мешавшей историкам полноценно пользоваться данными этого ценного источника.

* * *

Только появившись из печати, сочинение Невилля вызвало дипломатический конфликт^[5]. Дело в том, что выход в свет «Записок о Московии» совпал — а точнее, был приурочен — к Великому посольству и попытке России в очередной раз создать широкую антитурецкую коалицию европейских государств. В этих условиях появление «Записок» было воспринято как враждебная России выходка, а сами «Записки» — как антипетровский памфлет. «Царь Петр развлекается, стравливая своих фаворитов, часто они убивают друг друга, боясь потерять милости. Зимой он приказывает рубить большие проруби во льду и заставляет самых знатных вельмож ездить по нему в санях, где они проваливаются и тонут из-за тонкого нового льда», — писал Невилль. Вряд ли подобная характеристика могла пойти на пользу молодому русскому царю, к которому в это время приковано было внимание всей Европы.

О болезненной реакции со стороны главных участников Великого посольства свидетельствует письмо амстердамского бургомистра Николаса Витсена Лейбницу: «Господин де ла Невилль был очень плохо осведомлен о многом, и московские послы жаловались на это мне и другим»^[6]. Для того, чтобы охарактеризовать то преувеличенное внимание, которое русские дипломаты придали Невиллю, нужно вспомнить сами обстоятельства приема у Николаса Витсена. Это был переломный момент в истории всего Великого посольства. Генеральные штаты поручили Витсену деликатную миссию — объяснить Петру, что Голландия не может принять участия в готовившейся войне с Портой. Петру приходилось думать об изменении приоритетов внешнеполитической стратегии^[7]. О цели разговора можно только догадываться. Витсен не мог отвечать ни за публикацию сочинения Невилля в Париже, ни за его переиздание в соседней Гааге, которое вскоре должно было выйти в свет. Вероятно другое — не раз выполнявший дипломатические поручения русского правительства, Витсен мог взять на себя опровержение в печати^[8]. Таким образом, отношение к «Запискам» в России было продемонстрировано сразу, и широкого распространения здесь они не получили (хотя нам и неизвестно о прямых цензурных запретах). Однако часть русского общества все же познакомилась с Невиллем еще в начале XVIII в.

Одним из первых русских читателей Невилля был один из их героев — Андрей Артамонович Матвеев, или «Артамонович», как называет его Невилль. «Этот молодой господин очень умен, любит читать, хорошо говорит по латыни и очень любит узнать новости о событиях в Европе и имеет особую склонность к иностранцам», — так писал Невилль об А. А. Матвееве, — «он имел несчастье, вернувшись из ссылки, видеть убийство своего отца во время восстания Хованского». Сын погибшего во время стрелецкого восстания 1682 г. Артамона Сергеевича Матвеева, крестного отца царицы Натальи Кирилловны, Андрей Артамонович вскоре занял почетное место в придворной иерархии. А в 1699 г. молодой московский царедворец был послан Петром в столицу тогдашней европейской дипломатии — Гаагу, затем в Лондон и в Париж. Вероятно, во время дипломатической службы А.А.Матвеев и обзавелся голландским переводом Невилля, вышедшим в Утрехте в 1707 г. «Книга вояж Нивстадов в Москву на галанском языке в осмушку» занесена в опись библиотеки А.А.Матвеева^[9].

Впоследствии А.А.Матвеев обратится к истории первых десятилетий царствования Петра. В первых строках своей «Истории о стрелецком бунте» он отмечает, что «жестокосердаго онаго стрелецкаго бунта варварское действие без сомнения у снискательных людей, по прошедшем том незастарелом времени, еще в свежей памяти доныне содержится как уже то на иностранных языках при Цесарском и при Королевских Европейских дворах подробно печатными книгами изображенная гласится»^[10]. Уже издатель «Истории...» И.П.Сахаров указал, что таких книг было только две — те же «Записки о Московии», опубликованные в Париже, и «Дневник» Корба, увидевший свет в Вене^[11]. Ни то, ни другое сочинение не вызвало благоприятного отклика у русского правительства, поэтому Матвееву пришлось зашифровать саму ссылку на них. Тем не менее, скрытая перекличка с Невиллем проходит через всю «Историю о стрелецком бунте». Прежде всего, это касается характеристики царевны Софьи Алексеевны. Эту «великаго ума и самых нежных проницательств, более мужеска ума исполненную деву» Матвеев обвиняет в том, что она скрывает под «хамелеоновыми одеждами» «властолюбивый нрав»^[12]. Касаясь выдачи восставшим Ивана Кирилловича Нарышкина, во время которой царевна Софья Алексеевна сыграла неблаговидную роль, А.А.Матвеев замечает: «Во всем том происходила глубокая политика италианская, ибо оное говорят, другое же делают, и самим делом убивство исполняют»^[13]. Уже давно было высказано предположение, что А.А.Матвеев имеет здесь в виду Макиавелли^[14]. Но о макиавеллизме царевны Софьи Алексеевны прямо пишет Невилль. Отмечая, что ее ум «закончен, проницателен и искусен», автор «Записок о Московии» утверждает, что Софья, «не читая Макиавелли и не слушая его уроков, усвоила все его правила, и особенно то, что нет такого препятствия, которое нельзя было бы преодолеть, и такого преступления, которое нельзя было бы совершить, если речь идет о том, чтобы царствовать»^[15]. Сопоставление «Записок о Московии» с «Историей стрелецкого бунта» можно продолжить. Так, весьма вероятно, что не без влияния Невилля появилось в последней и сравнение московских стрельцов с янычарами.

Если в России «Записки о Московии» вызывали пристальный интерес в правящих кругах, несмотря на присущий им привкус запретности, то совершенно иным было их восприятие во Франции. Выход «Записок» в свет был отмечен рецензией в «Журнале ученых».^[16] Сочинение Невилля широко используется в различных компиляциях, посвященных модной русской теме. Однако причудливая судьба автора сыграла злую шутку с его «Записками». Пробывший почти всю жизнь вне Франции, вероятно, нередко действовавший под чужим именем, автор «Записок» уже через полтора десятка лет оказался основательно забытым на своей родине. Уже в 1713 г. один из ученых-эрудитов, аббат Ленгле дю Фреснуа приписал авторство «Записок» плодовитому литератору Адриану Байе, а само имя Невилля объявил его псевдонимом. Ленгле писал: «Байе, который, кажется, имел намерение написать обо всем, выпустил также Описание Московии, которое было опубликовано в Париже в 1698 г. под именем господина де ла Невилля — труд настолько недостоверный, насколько этого можно было ожидать от человека, который видел Московию разве что из окна своего кабинета»^[17].

Это предположение (каким бы наивным оно ни казалось в свете всех вышеизложенных сообщений о Невилле) было неплохо для того времени аргументировано. Во-первых, оно могло появиться только у начитанного библиографа, которому были известны не только «Записки о Московии», но и «История Голландии после правления Вильгельма Оранского» — продолжение труда Гуго Греция, напечатанное Адрианом Байе под псевдонимом de la Neuville^[18]. Во-вторых, ученый аббат проявил осведомленность и в том, что связано с происхождением этого псевдонима. Байе родился в городке Neuville-en-Hez, недалеко от Clermont-en-Beauvoisis, и поэтому воспользовался псевдонимом-анаграммой, составленной из его фамилии и названия родного городка^[19]. Вместо Baillet и Neuville-en-Hez получился Balt. Hezeneil de la Neuville. Это было шутовской выходкой, где под видимостью дворянской фамилии скрывалось просто место рождения, своего рода литературным «мещанством во дворянстве». Несмотря на то, что между историческим Невиллем и одной из масок литератора Байе не было ничего общего, догадка показалась правдоподобной. Как уже было сказано, Адриан Байе в России никогда не бывал и сведения о ней мог лишь почерпнуть из книг других авторов, поэтому новая атрибуция сильно повредила авторитету «Записок о Московии». Их считали, а иногда и продолжают считать, чистой компиляцией, в которой нет ничего оригинального, авторского, личного.

Первый протест против этого принадлежит адвокату парижского парламента Матье Маре. В письме к президенту дижонского парламента Буйе от 11 марта 1725 г. он пишет: «Смерть царя заставила меня перечитать книжку под названием «Любопытное и новое известие о Московии», изданную в 1698 г. у Анбура, в 12° и посвященную королю; там есть очень любопытные подробности о смятениях 1687 и 1689 гг. (Маре ошибся — следовало бы: 1682 и 1689 гг. — А.Л.) и об интригах царевны Софьи, которая хотела избавиться от царя Петра, но ее заговор был раскрыт. Автор — Фуа де ла Невилль, родом из Бове, который был одним из самых видных путешественников и дипломатов, каких мне только случалось видеть. Он сообщает в своем послании к Королю о части своих путешествий, и, в частности, о том, которое он предпринял в Московию как представитель Короля, по приказу маркиза де ла Бетюна, посла в Польше. Стоит лишь прочесть само послание и книгу, которая невелика, чтобы узнать правду об этом».

Затем Маре спорит с аббатом Ленгле, называя его сообщение «нелепостью», и заявляет прямо: «Верь после этого нашим библиографам! Если он недолюбливает Байе, то приписывает ему книгу, которую он никогда не писал, тем самым приписывая ей автора, который таковым не был. Из-за того, что Байе издал свою «Историю Голландии» под именем де ла Невилля, он хочет приписать ему книгу, написанную истинным де ла Невиллем, который был в Москве по приказу короля и все видел своими глазами; и после этого он говорит, что это неточная книга, которая написана Байе, который видел Московию разве что из своего кабинета. Таким образом, Ленгле — это лгун и обманщик, никогда не читавший самой книги». И Маре заканчивает свою тираду еще одним важным сообщением: «Я знаю одного человека из Бове, который был хорошо знаком с этим господином де ла Невиллем, который звался Фуа по своему фамильному прозвищу; эта фамилия с честью существует в Бове и по сей день»^[20]. К Маре присоединился библиограф Ансийон, который отличает «покойного автора» «Записок о Московии» как от А.Байе, так и от других писателей, носивших это имя^[21].

Вместе с Маре и Ансийоном в защиту Невилля выступил Вольтер в «Истории России в царствование Петра Великого». Вольтер прямо ссылается на «польского посланника де ла Невилля, находившегося тогда в Москве и видевшего своими глазами все, что происходило». Приводя восторженную характеристику Голицына из «Записок о Московии», Вольтер замечает, что эта похвала принадлежит Невиллю, посланному в ту пору из Польши в Россию; а похвала иностранцев вызывает меньше всего сомнений»^[22]. Вольтер заимствовал из «Записок о Московии» описание Троицы, рассказ о постройке крепости на Самаре и подробности о «заговоре» Федора Шакловитого^[23]. Слово в слово выписав у Невилля изложение приговора князьям Голицыным о ссылке в «приполярный город Каргу»^[24], Вольтер отмечает: «Никакого приполярного города Карга не существует. Карга находится на 62-й широте, только на 6,5° севернее Москвы. Тот, кто произнес этот приговор, был плохим географом; вероятно, Невилль был введен в заблуждение неточным сообщением»^[25]. Характерно, что Вольтер и здесь с доверием относится к «Запискам о Московии», перекладывая всю вину за очевидную ошибку на тех, кто информировал их автора.

Гаагское издание (1699 г.) «Записок о Московии» указано в описи Фернейской библиотеки. Сейчас этот экземпляр находится в Отделе редкой и рукописной книги Российской Национальной Библиотеки^[26]. По-видимому, Вольтер познакомился с «Записками о Московии» самостоятельно, без подсказки петербургских ученых, помогавших ему в работе над «Историей». Во всяком случае, в составленном М.В.Ломоносовым «Описании стрелецких бунтов в правление царевны Софьи», предназначенном для Вольтера, «Записки о Московии» не были использованы^[27]. Очевидно, они остались неизвестными великому русскому ученому. Однако у другого русского консультанта и критика Вольтера — академика Герарда-Фридриха Миллера, было сразу два экземпляра книги Невилля — английский перевод (1699 г.) и гаагское издание 1699 г. (то же, что и в Фернейской библиотеке)^[28]. Если учесть, что в своей главе «Правление царевны Софьи» Вольтер прямо помечает: «извлечено целиком из записок, присланных из Петербурга», то предположение о подсказке всё же имеет право на существование.

Тем временем полемика по вопросу о подлинности «Записок» развивалась и обрастала новыми мнениями, принимая все более и более абстрактный характер. Ученые опирались не столько на данные «Записок», сколько на авторитеты предшественников. Поэтому не следует удивляться гиперкритицизму отдельных ученых, это тоже была дань времени. Немецкий библиограф Г.Г.Штук смело отнес «Записки» к сочинениям Байе^[29]. К нему смело присоединился английский путешественник Уильям Кокс: «Этот писатель представляет себя послом короля Польши при русском дворе. И мы даже верим ему в том, что он был в Москве, когда Софья была свергнута. Его неведение не делает его записки сомнительными; для подтверждения своих свидетельств он прилежно цитирует врагов царевны. Однако каждый, кто хотя бы поверхностно знаком с русской историей, с первого взгляда замечает грубые ошибки и безвкусные басни, ибо он представляет Софью ужасным образом, как будто бы речь идет о Тиберии или о Цезаре Борджиа, и представляет дело так, будто бы он сам находился при разговорах между ней и князем Голицыным; так, он утверждает, что они хотели венчаться друг с другом, затем соединить греческую церковь с римской, заставить Петра уйти в монастырь, и, если это не получится, убить его, объявить детей Ивана внебрачными и предъявить свои права на трон. И, для того, чтобы эти проекты не казались дикими, он добавляет, что князь Голицын имел еще более блестящие перспективы: он намеревался, после объединения церквей, если бы это ему удалось, как он надеялся, пережить царевну Софью, получить разрешение римского папы на то, чтобы передать престол своим собственным детям, минуя прижитых от брака с Софьей... Эти лапландские сказки не требуют опровержения, потому, что сочинивший их писатель не заслуживает доверия, когда он пишет о том, чему был свидетелем, как величает его Вольтер. Истина состоит в том, что польский посол — вымышленная фигура; составителем книги был Адриан Байе, место рождения которого — Невилль, который никогда не был в России. Новости пришли в Гаагу в 1699 г. (Кокс был знаком только со вторым изданием книги Невилля, вышедшим в Гааге в 1699 г. — А.Л.) и, вероятно, были почерпнуты из рассказов нескольких особ, сопровождавших царя в 1697 г. в Голландии... »^[30].

В том же духе высказался несколько позже и немецкий ученый К.Мейнерс в своем обзоре литературы о России: «...Составителем «Записок» был не польский посланник, а некий Байе, назвавший себя по месту своего рождения и никогда не бывавший в России. Тот, кто читал саму книгу, и особенно Посвящение, не может не прийти к этому выводу»^[31].

Только новый, девятнадцатый век принес передышку в этих непрестанных критических нападках на «Записки». В пользу их достоверности высказались двое авторитетных ученых — в России и во Франции. Одним из них был А.Барбье, библиотекарь Наполеона I, автор классического французского словаря псевдонимов, не потерявшего своего научного значения и по сей день. Отметив, что «Записки» напрасно приписываются А.Байе, Барбье пишет: «Фуа де ла Невилль был послан с поручением в Московию французским правительством»^[32]. Другим был директор императорской Публичной библиотеки граф М.А.Корф, лицейский друг А.С.Пушкина. Корф составил для поэта, работавшего над «Историей Петра Великого», рекомендательный список иностранных сочинений о Петре. Сюда были включены и «Записки о Московии»^[33]. Однако у нас нет прямых доказательств того, что Пушкин последовал совету Корфа. Сочинения Невилля не было в библиотеке Пушкина^[34], однако им располагали многие современники и знакомые поэта.

Труд М.А.Корфа по изучению иностранных источников о России продолжил Ф.Аделунг. Признавая авторство Байе, он, тем не менее, писал: «Несмотря на все сомнения критиков, кажется не подверженным сомнению, что некто, под именем дела Невилль, в 1689 г. был послан из Польши в Россию и, как я предполагаю, со стороны Франции, и что он, под маскою польского посла, тем безопаснее надеялся исполнить свои тайные поручения»^[35]. Еще более определенно высказался Н.Г.Устрялов: «...Едва ли основательна догадка тех, которые думают, что это псевдоним, что автор называется Baillet. Baillet или Neuville — всё равно, главное в том, что он был в России, как удостоверяют многие подробности при описании современных событий, о которых автор рассказывает, как очевидец»^[36]. М.П.Погодин, посвятивший «Запискам» специальное небольшое исследование, находит у Невилля «известия верные, засвидетельствованные», которые «внушают доверенность и к прочим, уважение к их источникам». Многое, согласно историку, подтверждается другими источниками, даже недавно открытыми в секретных архивах». Согласно М.П. Погодину, «Невилль представляется в своей книжке... наблюдателем беспристрастным»^[37].

Итог спорам о Невилле подвела статья А.И.Браудо. Историк нашел упоминания о Невилле в публикации дипломатических документов по французско-польским отношениям, переписке Г.В.Лейбница с Н.Витсеном и И.Спарвенфельдтом, а также в письме адвоката парижского совета М.Маре. «...Авторство и личность De la Neuville не могут возбуждать никаких сомнений», — подытожил историк^[38].

Благодаря изысканиям немецкого историка Фердинанда Грёнебаума к этим источникам прибавились «Мемуары» Далерака и документы архива Министерства внешних сношений Франции^[39]. Английский историк Изабель де Мадаряга выявила упоминания о Невилле в английских дипломатических архивах, английских газетах и в «Дневнике» Казимира Сарнецкого^[40]. В свою очередь, мне удалось добавить к этому списку еще два документа из переписки Лейбница, опубликованных в 1970 и 1982 гг. и не привлекших внимания других исследователей, неопубликованное донесение французского посла в Варшаве маркиза де ла Бетюна, посвященное злоключениям Невилля в России, а также собственноручное письмо самого автора «Записок о Московии».

* * *

«Он был достаточно образован и воспитан, знал свет, дворы, церемониал и интересы монархов, которые специально изучал... Всю свою жизнь он провел в подобных поручениях, как из-за удовольствия видеть свое имя в газетах, так и из-за того, чтобы путешествовать с титулом, вовсе не думая ни о чем основательном и легко отдавая отцовское наследство на эти возмутительные траты», — писал о Невилле Франсуа Далерак, долго живший в Польше и познакомившийся там с Невиллем^[41]. Согласно его коллеге по дипломатическому поприщу, дю Тейлю, это «человек, который собирает на своей дороге все хорошее и плохое и при случае избавляется от всего дурного»^[42]. Наконец, согласно Матье Маре, не знавшему Невилля лично, это был «один из самых выдающихся дипломатов и путешественников, которых только видел свет»^[43].

При этих противоречивых характеристиках мы почти ничего не знаем о происхождении Невилля и его деятельности вплоть до середины 1680-х гг. Согласно тому же Маре, Невилль был «родом из Бовё», где его род «с честью существует и по сей день», то есть по 1725 г. Согласно Далераку, Невилль «был дворецким (Maitre d'Hotel) брата короля. Исполняя эту обязанность, он заслужил почетную привилегию быть простым камер-юнкером его Величества короля (un Brevet honoraire de Gentilhomme ordinaire de la Chambre de son Altesse Royale)». Сама по себе подобная служба свидетельствовала о знатном происхождении Невилля. К сожалению, французские биографические словари и использованные нами генеалогические справочники не содержат имени Невилля и не могут как-то дополнить эти скудные данные.

Первые точно датированные сведения о Невилле или, точнее, Нёфвилле (de la Neufville)^[44] появляются с середины 1680-х гг., когда автор «Записок о Московии» появляется при дворе польского короля Яна III Собеского. Необходимо в нескольких словах очертить ту обстановку, в которой развивалась дипломатическая деятельность Невилля. Разгромивший турецкую армию у стен Вены, Ян III стал своего рода символической фигурой, воплотившей союз европейских держав против турецкой опасности. Этот союз, сформировавшийся под патронатом папы Иннокентия XI и включавший в своем первоначальном составе Речь Посполитую, Империю и Венецию, частично пересекался а лице Империи, с формировавшейся в то время антифранцузской коалицией и вызывал поэтому глухое противодействие французской дипломатии. Франция Людовика XIV, противостоящая Империи, поддерживающая приязненные отношения с Оттоманской Портой и безразличная к далекой Московии, должна была бы самой логикой событий отдалиться от Речи Посполитой. Однако подкрепленные давней традицией франко-польские отношения были на практике гораздо более теплыми, чем это следовало бы из этого простого расклада сил. Немалую роль в этом играло и то, что сам польский король был женат на француженке, дочери маркиза д'Аркьена Марии-Казимире. Мужем ее сестры — Анны-Марии-Луизы — был маркиз де ла Бетюн, французский посол в Варшаве. Именно д'Аркьен и де ла Бетюн, при всем несходстве их интересов, были основными проводниками политики Людовика XIV при польском дворе. Вот как рассказывает об этом тот же Далерак.

«В Польше находился уже тринадцать или четырнадцать лет французский дворянин по имени ла Нёфвилпь (la Neufville). Он был послан к нескольким иностранным дворам, где заставлял видеть в себе не просто курьера, а человека с достоинством... Надеясь получить подобное поручение от польского короля, он прибыл к этому двору, где он был хорошо знаком маркизу д'Аркьену, отцу королевы. Он встретил противодействие своим планам со стороны маркиза де Бетюна, который, зная образ мыслей этого дворянина, иногда говорившего без оглядки и без осторожности обо всем на свете и даже о монархах, мешал, насколько мог, польскому королю использовать де ла Нефвилля, справедливо опасаясь, что дурной выбор может скомпрометировать имя и славу его Величества. В то же время, благодаря просьбам и докучливости маркиза д'Аркьена, он получил поручение, для которого он взялся произвести все необходимые расходы...»^[45].

Позволим себе прервать рассказ мемуариста, чтобы подтвердить его рассказ документом, современным описываемым событиям. В донесении маркиза де ла Бетюна, адресованном государственному секретарю по иностранным делам Круасси от 19 января 1686 г., сообщалось: «Я должен сообщить Вам, сударь, что некто по имени де ла Невилль, человек очень поверхностный и известный здесь благодаря этому, очень утомил их королевские Величества, добиваясь своего назначения резидентом во Францию, на что они не дали согласия, несмотря на представления господина маркиза д'Аркьена, которые он делал польской королеве. Поскольку здесь всё же решено кого-то назначить, и поскольку я желаю, чтобы кандидат был утвержден Вашим Величеством, я предлагаю Вам, сударь, господина Клотомона, который является человеком добро настроенным, умным и годным для этого назначения»^[46].

Результатом настойчивых ходатайств при польском дворе стала миссия Невилля к савойскому герцогу Виктору Амадею II (правил в 1675—1730 гг.). Невилля направили к нему в качестве чрезвычайного посланника, чтобы добиться у него военной помощи для борьбы с турками, которая была обещана еще в 1678 г. Дипломатическая миссия началась с досадной ошибки. «Либо из желания поставить этого человека в смешное положение, либо по недосмотру управляющих польской канцелярией, где нет ни упорядоченного образца, ни протокола церемоний, принятых при этом дворе по отношению к другим монархам, письмо было адресовано умершему герцогу Савойскому, отцу правящего ныне, который имел полное право отослать этого посла на могилу умершего, чтобы тот объявил ему цель своего приезда^[47]. Но Нёфаилль, обнаружив ошибку наместе, приказал переписать надпись и уехал со своим поручением в апреле 1686 г.»^[48]

Миссия к савойскому герцогу привела Невилля в Венецию. Предоставим слово Далераку, в «Мемуарах» которого сохранился интересный рассказ об этом эпизоде деятельности автора «Записок о Московии», обойденный вниманием исследователей. «Моя гондола принесла меня сначала к Магистрату, где нужно назвать свое имя и дать сведения, касающиеся той страны, откуда ты приехал, а затем к фламандскому трактирщику на том же канале. Здесь я нашел чрезвычайного посланника Польши, назвавшегося виконтом де ла Нёфвиллем, который остановился в Венеции, чтобы развлечься, ожидая возвращения герцога Савойского... Он старался добиться аудиенции у дожа, к которому не имел ни писем, ни рекомендаций. Прокуратор Анжело Морозини (Angelo Morosini), который был послом в Польше, и жена господина Альберти, который был там резидентом Венеции, старались помочь ему добиться успеха, и, наконец, дож сказал первому из них, что хотел бы знать, в каком качестве и по какому поводу этот иностранный дворянин требует аудиенции. После многих хлопот прокуратора в пользу Нёфвилля дож согласился принять его как знатного путешественника, и прокуратор однажды утром без церемоний привел его во дворец. С вечера Нёфвилль предупредил весь трактир об аудиенции, которая будет дана ему вечером, пообещав всем тем, кто хотел видеть дожа, провести их. Но на самом деле он искал людей, которые должны были сопровождать его так, будто бы он был послом. Те, кто оказались такими простаками, что дали себя вовлечь в это дело, потом очень жалели, увидев всё и не имея уже времени, чтобы отступиться. Проходя так два или три зала, они прошли в переднюю... Через небольшое время Нёфвилль был приглашен, но привратник закрыл за ним дверь и задернул портьеру, оставив весь кортеж в передней. По правде, их пригласили через некоторое время, и дож, чтобы показать, что это был только визит любопытного путешественника, расспросил их всех, одного за другим, об их странах. О каждой он говорил по два слова с почетом и похвалой, проявив великолепную изысканность ума и законченность суждений...»^[49].

Так бесславно закончилось бы пребывание Невилля в Венеции, если бы изменившиеся обстоятельства не заставили власть предержащих по-другому взглянуть на эту сомнительную фигуру. Через французского посланника венецианский дож узнал о том, что Ян III послал курьеров ко всем итальянским князьям, чтобы оповестить их о заключенном с Россией Вечном мире. Благодаря ему Россия вступала в антитурецкую Священную лигу и оказывалась союзницей Венеции. На такую возможность указывал во время аудиенции Невилль, но ему не удалось пробудить интереса руководства республики^[50]. Так судьба Невилля впервые пересеклась с далекой Московией.

Два года спустя, в 1688 г. Невилль заслужил новую дипломатическую миссию, которую и осуществил под именем виконта де ла Нёфвилля (Bartholomew Yve viscount de la Neufville) — от польского короля Яна III к английскому королю Якову II Стюарту. Очевидно, за прошедшее время Невиллю удалось добиться хотя бы формального потепления к нему со стороны французского посла в Варшаве. В письме маркиза де Бетюна в Берлин от 13 августа говорится: «Господин де ла Невилль направляется в Берлин, он едет с письмом от польского короля к английскому королю. Я хотел бы, чтобы он ненадолго задержался бы при дворе, где вы находитесь, ибо он (неразборчиво) говорить и воспользуется всем в Берлине»^[51]. Невилль действительно был направлен Яном III в Лондон для поздравлений Якову II Стюарту по случаю рождения наследника. Английские газеты того времени свидетельствуют, что Невиллю была предоставлена аудиенция у вдовствующей королевы и малолетнего принца Уэльского (11—12 октября 1688 г.). Кроме этого, он получил прощальную аудиенцию у короля (21 октября) и королевы (22 октября), и после этого оставался в Англии до декабря^[52].

Нужно сказать, что Невилль выбрал самое неудачное время для поездки в Англию. Его пребывание в Лондоне совпало со Славной революцией, положившей конец Реставрации и второму правлению Стюартов. Королем Англии стал Вильгельм III Оранский, штатгальтер Нидерландов. Эта перемена самым непосредственным образом отразилась на авторе «Записок о Московии», французе и католике. В своей помете на полях, не вошедшей в первое издание, Невилль пишет, что князь В.В.Голицын «разбирался в новостях той страны, куда я в то время был послан королем Польши и был там задержан и ограблен на обратном пути». Если прибавить сюда прямое упоминание о разговорах о «революции в Англии», которые Невилль вел с канцлером предпетровской поры, то картина становится окончательно ясной. Действительно, в России пристально следили за ходом Славной революции, а Невиллю было что рассказать о ней.

Из Лондона Невилль, вероятно, переправился во Францию. Об этом свидетельствует подготовка миссии Франсуа Кайе, сьера дю Тейля, который направлялся в Варшаву в качестве посланника Якова II, уже находившегося к тому времени в изгнании под Парижем, в Сен-Жермен-эн-Ле. Дю Тейль вез с собой письма Людовика XIV польскому королю, а также его секретные письма польским и литовским магнатам, которые он должен был вручить в обход Яна III, и даже маркиза де Бетюна. В инструкции дю Тейлю от 14 февраля 1689 г. Круасси писал, что тот, «получив верительные грамоты, сможет ехать спокойно, как в сопровождении курьера маркиза де Бетюна, так и в обществе господина де Нёфвилля, который имеет звание посланника польского короля...»^[53]. Дю Тейль получил аудиенцию у Яна III в мае 1689 г., однако Невилль был в Варшаве уже 19 апреля^[54], за три месяца до начала своей поездки в Россию.

Письмо самого дю Тейля, относящееся к 27 мая 1689 г., вполне живо рисует взаимоотношения между французскими дипломатами, находившимися при варшавском дворе: «Польский король сказал господину де Бетюну и мне несколько дней тому назад, что папский нунций в Вене сообщил нунцию, находящемуся при здешнем дворе, что в Вене предполагают большие подозрения потому, что господин Бетюн, Гравельд, ла Нёфвилль (la Neufville) и я находимся здесь, чтобы помешать миру с турками, и что господин де ла Нёфвилль говорил, что двое из нас собираются направиться в Константинополь или еще куда-либо. Польский король помрачнел от подобных речей. Нёфвилль, узнав о том, что говорят, пошел извиняться к Бетюну. Он повернул то, что он говорил ранее, как ему хотелось, и сказал мне, что господин нунций не примет меня, что сообщил и со своей стороны и королю, чтобы уверить меня в своих рассказах. Епископ валашский, которого польский король приставил к нунцию, посетил меня и сказал мне только, что Нёфвилль рассказал нунцию, говоря о мире с Турцией, что он хотел бы, чтобы он не был заключен, и что он направляется в Молдавию и Валахию. ...Поскольку я был предупрежден обо всем этом, то должен сообщить об этом Вашему Величеству, дабы оно не верило в это»^[55]. Таким образом, и здесь проявилась та черта Невилля, которой так опасался Бетюн — необыкновенная легкость, с которой Невилль касался самых конфиденциальных сюжетов.

История миссии Невилля в Москву представляется наиболее сложной и запутанной. Несмотря на поиски в отечественных архивах, нам пока не удалось выявить следы его пребывания в России. Можно предположить, что Невилль побывал в Москве под чужим именем. Так или иначе, «Записки о Московии» наряду с донесением де ла Бетюна, речь о котором пойдет ниже, остаются единственными источниками, освещающими миссию Невилля в России. Поскольку «Записки о Московии» и донесение сообщают совершенно различные данные о пребывании Невилля в России, есть основания для того, чтобы последовательно разобрать сначала автобиографические данные «Записок о Московии», а затем и донесение.

Следует добавить к этому, что не только обстоятельства, но и сама задача дипломатической миссии Невилля в Россию изложены в двух главах самих «Записок о Московии» — «Рассказе о моем путешествии» и в «Посвящении Людовику XIV» — совершенно по-разному. В «Посвящении...» Невилль сообщает, что он был послан в Россию французским послом в Варшаве маркизом де ла Бетюном для того, чтобы открыть «цели переговоров» шведского и бранденбургского послов при русском дворе. При этом он действовал якобы под видом польского посланника, для чего Ян III снабдил его верительными грамотами. Совершенно иначе расставлены акценты в «Рассказе о моем путешествии». «Оказав мне честь, польский король назначил меня своим чрезвычайным послом в Московию...» — с этих строк начинает автор повествование о своей поездке, и здесь нет ни малейшего намека на то, что польская дипломатическая миссия была лишь предлогом, ширмой.

Правда, Невилль сообщает о том, что Емельян Игнатьевич Украинцев, возглавивший, после падения Голицына Посольский приказ, заподозрил Невилля в том, что он был подослан польским королем, «чтобы вместе с первым министром (князем В.В.Голицыным. — А.Л.) принять меры и уверить царевну (Софью Алексеевну. — А.Л.) в его (Яна III. — А.Л.) покровительстве». Было ли это подозрение ложным, или догадка думного дьяка оказалась правильной? Невилль уклоняется от определенного ответа. Но зато в другой части своего сочинения он проговаривается по этому поводу, и притом весьма выразительно. Речь идет о пребывании в Москве украинского гетмана Ивана Степановича Мазепы, прибывшего в столицу 10 августа, как раз накануне переворота. «За время моего пребывания в Москве я, не добившись от московитов разрешения видеть его, несколько раз рисковал ночью ходить к нему переодетым, в сопровождении царского врача-немца (Лаврентия Блюментроста? — А.Л.), лечившего его, чтобы уверить его в покровительстве польского короля», — пишет Невилль в главе «Повествование о смятениях». Таким образом, у французского дипломата всё же были те полномочия, о которых догадывался проницательный Украинцев.

Русский историк Н.В.Чарыков, сопоставивший «Посвящение...» с «Рассказом о моем путешествии», пришел к выводу, что «Посвящение...» является самой поздней частью «Записок»^[56]. Действительно, данные обеих глав нельзя свести воедино, они противоречат друг другу. По-видимому, это ощущал и сам автор. Поэтому, включив в состав своего сочинения «Посвящение Людовику XIV», он принялся переделывать и «Рассказ о моем путешествии». Сравним один и тот же отрывок из «Рассказа» в Ганноверском I списке (где «Посвящения...» нет) и в Парижском, где оно появляется:

Ганноверский I список

«Я бы принял решение уехать тем более охотно, что выполнил все тайные поручения, которые были мне даны».

Парижский список

«Я принял решение уехать тем более охотно, что выполнил всё то, что поручил мне маркиз де Бетюн».

Совершенно очевидно, что автор, не удовлетворившись «Посвящением...», внес это исправление в основной текст «Записок о Московии», чтобы еще раз подчеркнуть связь своей миссии с интересами дипломатии Людовика XIV. Но мог ли Невилль действительно представлять их в России?

Проверка данных, сообщенных Невиллем в «Посвящении...», показывает, что оно не дает новых черт к его поездке в Россию, а наоборот, способно запутать всё то, что можно узнать из остальных глав «Записок». Прежде всего, это касается бранденбургского и шведского посланников, цель приезда которых в Россию Невиллю предстояло разведать. Дело в том, что бранденбургский посланник уехал из Москвы еще в марте 1689 г. Что же касается шведского дипломата, то им был Томас Книпер, резидент, прибывший в июне 1689 г. на смену находившемуся в Москве фон Кохену^[57]. Допустим, вслед за Ф.Грёнебаумом, что Невилль, хотя и с запозданием, пытался свести на нет усилия двух дипломатов. Но как тогда объяснить следующую ошибку автора «Посвящения...»: «...я получил разрешение увидеть посла Польши, а также Швеции, Дании и Бранденбурга...». Ведь бранденбургский посол к тому времени уже несколько месяцев находился в Берлине, а резидента в Москве ему оставить не разрешили, «поелику курфирст о сем в своей к государям грамоте не вспоминал»^[58]. Наконец, Невилль совершенно неточно передает сущность деятельности Рейера и Книпера при московском дворе. Согласно «Посвящению Людовику XIV», она заключалась в том, «чтобы бросить тень на образ действий польского короля, который, как они уверяли, в интересах Вашего Величества стремится к заключению сепаратного мира с турками, в ущерб Лиге (Священной Лиге. — А.Л.), чтобы затем получить возможность произвести в Вашу пользу смятение в Прусском герцогстве». Остается неясным, почему Невилль не сообщает о том, что бранденбургский посол преуспел в другом деле, прямо задевавшем престиж «короля-Солнца». Он добился свободного въезда в Россию гугенотов, эмигрировавших из Франции после отмены в 1685 г. Нантского эдикта и скопившихся в Бранденбурге. Русское правительство, оскорбленное тем приемом, который был оказан в 1687 г. посольству кн. Я.Ф.Долгорукова в Париже, не преминуло воспользоваться этой возможностью для того, чтобы отомстить Версалю. Что же касается шведского резидента, то он, как и его предшественник, больше занимался торговыми делами, нежели высокой политикой. Даже соглашаясь с тем, что у Невилля было то поручение, которое он приписывает себе в «Посвящении...», надо признать, что он с ним не справился.

Итак, приходится поменять местами причину и повод и признать, что французский дипломат действовал в Москве в основном по польской указке. В связи с этим придется подвергнуть сомнению даже те фактические подробности, которые сообщаются в «Посвящении...». Так, согласно «Посвящению...», «маркиз де Бетюн, узнав в июле 1689 г.» о поездке тех же двух посланников а Москву, решил командировать туда своего представителя. Затем, согласно тому же «Посвящению...», Невилль получил от Яна III верительные грамоты, которые должны были обеспечить ему проезд и безопасное пребывание в Московии. Однако, согласно «Рассказу о моем путешествии», польский король назначил Невилля «своим чрезвычайным послом в Московию 1 июля 1689 г.»^[59]. Вряд ли Бетюн мог, узнав о направлении в Москву дипломатов из Швеции и Бранденбурга, в тот же день отрядить Невилля в Московию и выхлопотать для него статус польского дипломата. Вероятно другое. 1 июля (21 июня по юлианскому календарю)^[60] Невилль получил поручение польского короля, которое и выполнял в дальнейшем. 19 июля (9 июля) он выехал из Варшавы по Смоленской дороге («Рассказ о моем путешествии»). В «Посвящении...» Невилль сообщает, что через 14 дней он оказался за границей, в Кадине, а на следующий день уже был в Смоленском уезде. Таким образом, где-то около 2-3 августа (23-24 июля) началась собственно русская часть его путешествия.

Рассказ Невилля о его пребывании в Смоленске нельзя признать исчерпывающим. Здесь продолжаются те же умолчания, которые делают «Записки» столь трудными для изучения. С одной стороны, Невилль сообщает о своем знакомстве с окольничим Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным и генералом Павлом Менезием, шотландцем на русской службе. Мусин-Пушкин, являвшийся в то время смоленским воеводой, был, очевидно, не чужд европейской образованности, годом раньше он оказал радушный прием соотечественнику Невилля, иезумту Филиппу Аврилю. Зато дорога к Павлу Менезию была прямо проторена иезуитами. Сам выпускник иезуитской коллегии в Дуэ, в свое время посланный Алексеем Михайловичем с посольством в Рим, Менезий играл не последнюю роль в жизни католической общины в Москве. Пребывание в России Карло Маврикио Вотты, итальянского иезуита и польского дипломата, началось в 1684 г. именно с посещения Менезия^[61]. Именно этот круг лиц, в который попадает Невилль, только переехав русскую границу, приоткрывает одну из сторон миссии Невилля — его связь с иезуитами, утвердившимися в 80-х гг. XVII в. в Москве благодаря заступничеству таких влиятельных «латинистов», как боярин князь В.В.Голицын^[62].

Однако есть основания предполагать, что Невилль и здесь не договаривает до конца. В «Рассказе о моем путешествии» Невилль рассказывает, что, уже будучи в Москве, на приеме в Посольском приказе, он представил В.В.Голицыну «письма великого канцлера Литовского, адресованные ему». Это вряд ли была обычная дипломатическая переписка. Известно, что В.В.Голицын поддерживал тесные неофициальные связи с канцлером Великого княжества Литовского Марцианом Огинским. Переписка двух вельмож шла через Никифора Краевского — личного представителя В.В.Голицына в приграничном Смоленске^[63]. Вряд ли приходится сомневаться в том, что Невилль, который вез послание Огинского, мог бы разминуться в Смоленске с агентом Голицына, пристально следившим за всем, что происходило в порубежье.

Тем временем вернулся гонец, посланный Мусиным-Пушкиным в Москву с уведомлением о приезде Невилля. Если верить «Посвящению...», то на это ушло 10 дней. Это вовсе не противоречит «Рассказу о моем путешествии», согласно которому Невилль выехал из Смоленска 20 августа (10 августа). Через несколько дней он со своими спутниками достиг Москвы. Восемь дней Невилль вынужден был провести на посольском дворе, никуда не выходя, в ожидании приема в Посольском приказе^[64]. По истечении этого срока он был приглашен в приказ, где В.В.Голицын «председательствовал, сидя во главе большого стола, с несколькими боярами по обе стороны».

За то время, пока Невилль находился в пути, в Москве произошли важнейшие события. В ночь с 7 на 8 августа (соответственно 17 и 18 августа нового стиля) Петр внезапно покинул Преображенское и скрылся за стенами Троице-Сергиева монастыря. Сюда собрались преданные Петру думные люди и придворные чины, а вскоре в Москве были получены указы о сборе стрелецких полков в Троице. Очевидно, что прием в Посольском приказе и последовавший затем визит Невилля к Голицыну имели место еще до 31 августа, когда В.В.Голицын в свите царевны Софьи направился в Троицу. Задержанная на полпути, царевна вынуждена была вернуться в Москву. 7 сентября В.В.Голицын приехал в Троицу, но уже не из столицы, а из подмосковного имения. На следующий день ему был сказан приговор. Голицын был лишен боярского чина, его имущество отписано было в казну, а сам он должен был провести последние дни в северной ссылке^[65].

Невилль оказался, таким образом, последним иностранным наблюдателем, побывавшим в голицынском доме в Охотном ряду. Согласно Невиллю, этот дворец был «один из самых великолепных в Европе, он покрыт медью, украшен богатейшими коврами, замечательными картинами» («Современное состояние»). Невилль был очарован беседой с «великим Голицыным», как он его называет, показавшим высокую осведомленность в вопросах европейской политики^[66]. Голицыну удалось увлечь Невилля своими преобразовательными планами^[67].

Голицын обещал добиться для Невилля аудиенции «через несколько дней». Однако опала «канцлера предпетровской поры» сломала все расчеты дипломата. «Все оставалось в таком состоянии шесть недель», — пишет Невилль. Эти дни оказались наполненными важными событиями. В это время, когда «слышны стали призывы к поджогу и убийству», Невилль «часто имел смелость переодевшись ходить по городу и даже в Троицкий монастырь» («Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 г.»). В том, что это не пустая похвальба, убеждает ряд эпизодов «Записок», которые явно не происходят из вторых рук, а вышли из-под пера очевидца.

Это относится к речи царя Ивана Алексеевича и царевны Софьи Алексеевны, обращенной к стрельцам. Софья «приказала собрать всех пятидесятников и десятников... и приказала построить их у крыльца. Когда царь Иван и она выходили со службы в церкви, то остановились на высоких ступенях и царь сказал: «Мой брат Петр скрылся в Троицком монастыре, а почему, я не знаю. Он, несомненно, хотел смутить государство, и я слышал даже, что он приказал вам быть у него. Но мы запрещаем вам под страхом смерти исполнять его указ, чтобы избежать прискорбных последствий, которые могут произойти». Царевна поддержала этот запрет. Нет ничего невероятного в том, чтобы эта сцена была описана Невиллем с натуры, как и торжественное возвращение Петра в Москву.

Петр ехал «верхом. При этом не было ничего примечательного, кроме 18 000 стрельцов вооруженной стражи при нем, — записал Невилль. — Четверть часа спустя появились в карете его мать и жена, и все вместе направились во дворец. Царь Иван вышел встретить своего брата на крыльцо. Они обнялись. Царь Петр просил Ивана быть ему другом, и тот, кто отвечал ему от имени брата, заверил Петра в его дружбе. Каждый удалился в свои покои...» — всё здесь подмечено острым взглядом очевидца. Сохранилась роспись тех иностранцев, которым указано было «быть на встрече» царя. Здесь находим в основном тех, чьи имена знакомы нам по сочинению Невилля — польского резидента Юрия Доминика Довмонта, датского комиссара Генриха Бутенанта фон Розенбуша, шведского комиссара Христофора фон Кохена^[68]. Возможно, с ними был и Невилль.

Вместе с царем Петром из Троицы вернулись и его приближенные, среди них — кравчий князь Борис Алексеевич Голицын, двоюродный брат Василия Васильевича Голицына. Князь Борис Алексеевич, благодаря своему влиянию на Петра, смог спасти жизнь своему опальному родственнику. Невилль решил написать ему письмо, напомнив, что он не получил «никакого ответа на записку, которую... представил при приезде, чтобы получить аудиенцию и вручить мои письма». Голицын извинился перед Невиллем и пообещал ему, «что царь со дня на день вернется в столицу..., что он и сделал действительно 1 ноября» («Рассказ о моем путешествии»). Не совсем ясно, какую отлучку Петра из Москвы имеет в виду Невилль. В октябре Петр трижды выезжал из Москвы, каждый раз на один день: 15 и 24 октября в Преображенское и 31 октября в Коломенское^[69]. Из последнего «похода» он возвратился в столицу «того же числа, в 3 часу ночи»^[70], по западноевропейскому счету времени это вполне можно отнести к следующим суткам (1 ноября). Является ли это совпадение случайным, или мы можем предположить, что Невилль один раз привел дату по старому стилю — ответить трудно.

После возвращения Петра Невилль «потребовал аудиенции у его фаворита, к которому даже отправился лично». Ему была обещана аудиенция «через три дня», но опала князя Б.А.Голицына, оказавшаяся, впрочем, кратковременной, смешала все планы. Лишившись своего нового заступника, Невилль думал не столько об аудиенции, сколько об отпуске. Он сблизился с Андреем Артамоновичем Матвеевым, впоследствии знаменитым петровским дипломатом, который помог Невиллю противодействовать интригам всесильного думного дьяка Емельяна Игнатьевича Украинцева, возглавившего после удаления кн. В.В.Голицына Посольский приказ. Только после того, как Петр вернул ко двору князя Б.А.Голицына, у Невилля вновь появилась надежда выполнить свое поручение.

Опала князя Бориса Алексеевича Голицына осенью 1689 г. не находит отражения в русских источниках. Не сообщают о ней и другие современники-иностранцы. Поэтому, для того чтобы восстановить порядок событий, необходимо забежать вперед, к походу обоих царей на богомолье в Савво-Сторожевский монастырь, о котором упоминает Невилль. Этот поход, начавшийся 21 ноября, служит надежным ориентиром для установления точной хронологии^[71].

Как только Невилль узнал о возвращении кн. Б.А.Голицына в Москву, он «сразу отправился увидеть его и порадоваться с ним его возвращению» («Рассказ о моем путешествии»), фаворит Петра был удивлен тем, что Невилль по-прежнему находится в Москве и обещал ему помочь добиться цели его поездки. Эта встреча состоялась за три дня до отъезда царя из Москвы, то есть 18 ноября. На следующий день Невилль «был приятно удивлен, увидев двух... царских камер-юнкеров». Они были присланы спросить о его здоровье и объявить ему, что он будет принят царями и пожалован ими (19 ноября). «На следующий день другой дворянин пришел предупредить меня, чтобы завтра я был готов к аудиенции». Стало быть, это уже 20 ноября. Но в назначенный час Невилль узнал, что аудиенция не состоится, потому что цари уехали на богомолье.

Далее Невилль, вероятно, сбился в своем рассказе. Со временем порядок событий смешался. Дело в том, что прием у Андрея Артамоновича Матвеева, состоявшийся, если верить Невиллю, четыре дня спустя после сорвавшейся аудиенции, приурочен в «Рассказе о моем путешествии» ко второму дню поста. Если речь идет о Филиппове посте, то это 16 ноября (26 ноября нового стиля). Если же следовать за Невиллем, то получается, что Невилль вместо аудиенции «отправился к Голицыну, где был и Артамонович» и «пригласил их на следующий день к себе в гости». Прием, на котором присутствовал весь тогдашний дипломатический корпус, если верить Невиллю, удался на славу. Ответный визит к Матвееву имел место «три дня спустя» и пришелся на второй день поста, то есть еще до встречи с Б.А.Голицыным.

Пирушки в домах московских аристократов, сопровождавшиеся обильными возлияниями, произвели на Невилля такое действие, что дипломатические обязанности оказались оттесненными на второй план. О новых хлопотах, связанных с аудиенцией, он рассказывает вслед за подробным описанием приема у Матвеева, тем самым меняя действительный порядок событий. Невилль пишет, что, «когда цари уже три дня как вернулись с богомолья», он послал, наконец, к князю Б.А.Голицыну узнать о своих делах. «А декабря 7 числа изволили они Великие Государи из села Преображенского приттить к Москве на 1 часу ночи», — сообщает разрядная запись^[72]. Следовательно, этот эпизод из «Записок о Московии» имел место после 10 декабря. Князь Борис Алексеевич сообщил Невиллю, что Посольский приказ решил дать ему аудиенцию перед Крещением. «В моей воле было остаться или уехать», — пишет Невилль. 20 декабря по новому стилю он был уже в Смоленске, где «запросто пошел приветствовать» своего знакомого воеводу окольничего Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина. Через Кадим Невилль вернулся в Варшаву 3 января 1690 г.

Согласно старому стилю, принятому в России, это было соответственно 10 и 24 декабря 1689 г.

В результате поисков в Архиве Министерства иностранных дел Франции в нашем распоряжении оказалось донесение маркиза де Бетюна о возвращении Невилля в Варшаву. Донесение датировано 6 января 1690 г., что не противоречит дате возвращения Невилля в Польшу, названной им самим.

«Граф Габриэль Ромен и господин де ла Невилль (de la Neuville), проведя шесть месяцев в Москве, где они были удерживаемы как пленники в течение всех смятений (revolutions), происходивших в этой стране, были отпущены лишь после сильных настояний, сделанных от имени польского короля во время их освобождения и сообщили, что новый царь (Петр Алексеевич. — А.Л.) решил в своем совете начать войну с Литвой этой весной и что он уже приказал сделать большие приготовления и магазины запасов на границах. Они добавляют, что царь совещался о том, воевать ли ему со Швецией или с Польшей и что его совет принял решение атаковать последнее королевство. Если это окажется верным, то Сейм будет принужден заключить мир с Портой по меньшей мере на условии уступки Молдавии, и мы удачно воспользуемся этой новостью, чтобы подтолкнуть Речь Посполитую к тому, чего мы желаем (миру с Портой. — А.Л.)»^[73].

Само по себе это донесение ставит не меньше вопросов, нежели позволяет решить. Во-первых, перед нами один из двух современных источников (другой — письмо Лейбница — будет процитирован ниже), подтверждающий утверждение самого Невилля о том, что он действительно побывал в России. Во-вторых, это донесение заметно повышает наше доверие к «Посвящению», поскольку именно в нем содержится намек на домашний арест, которому Невилль был подвергнут в Москве. Наконец, всё остальное, описанное в донесении, просто не нашло отражения в «Записках о Московии» — в них мы не находим ни имени графа Габриэля Ромена, ни заведомо недостоверных рассказов о русской угрозе, которыми Невилль потчевал польскую публику. Зато здесь вполне находит свое биографическое объяснение то недружелюбное отношение к России, которое сказалось в «Записках».

Покинув Россию, Невилль вновь оказывается на дипломатическом поприще. О его новых предприятиях мы вынуждены вновь черпать сведения из всё того же «Посвящения Людовику XIV». Отныне дипломатическая деятельность Невилля оказывается связанной с германскими княжествами, вовлеченными в антифранцузскую Аугсбургскую лигу. Лига, вдохновителем которой был Вильгельм III Оранский, штатгальтер Нидерландов и, с 1688 г. английский король, саксонский курфюрст Август Фридрих I и другие князья, находилась в это время на подъеме. В войну против Франции последовательно вступили Генеральные штаты, Империя, Савойское герцогство и Англия. Необходимо было срочно решать задачу прорыва дипломатической изоляции, в которой Франция оказалась к 1689 г.^[74]. Именно этим, в рамках некоего неформального франко-польского дипломатического сотрудничества, и занялся Невилль. Значимость его миссий не стоит, впрочем, преувеличивать — подчас они терпят сравнение с заурядным военно-политическим шпионажем.

В «Посвящении» Невилль утверждает, что «спустя некоторое время» после возвращения в Польшу он был направлен в Карлсбад маркизом де Бетюном, чтобы узнать подробности встречи герцога Ганноверского Эрнста Августа (с 1692 г. — курфюрст) и курфюрста Саксонского Иоганна Георга III, правившего до 1691 г., посвященной судьбе герцогства Саксен-Лауэнбург, династия которого пресеклась в 1689 г.^[75] На этот раз Невилль вновь, как и в Москве, пользовался статусом польского дипломата и имел формальное поручение Яна III выразить соболезнование герцогу Ганноверскому в связи со смертью его сына.

Новое поручение, выхлопотанное Бетюном для своего подопечного, было связано с поездкой в Париж. Здесь Невилль должен был выразить соболезнование Людовику XIV в связи со смертью дофины — жены наследника трона, Марии-Анны-Виктории Баварской (20 апреля 1690 г.). Бетюн надеялся, что благодаря своему дипломатическому статусу, Невилль «смог бы надежно доставить письма», предназначенные для Людовика XIV и французского посланника в Гамбурге. Невилль откровенно пишет, что, выполняя это поручение, он переезжал «от двора ко двору», где он был «хорошо известен и всегда был хорошо принят», и разузнавал «состояние дел князей». Если учесть, что в это время продолжалась война Аугсбургской лиги, в которую входил ряд германских княжеств, против Франции, то занятие Невилля нельзя не назвать военным шпионажем.

Возвращение Невилля из Парижа через Германию было связано с дипломатической коллизией. Дело в том, что секретным агентом Людовика XIV в Северной Германии был парижанин Бенуа Бидаль, носивший шведский титул барона д'Асфельд (Benoit Bidal, baron d'Asfeld). Бидаль заключил секретный договор о нейтралитете герцога Ганноверского и других северогерманских князей в войне, которую вела Аугсбургская лига^[76]. Для ратификации эти договоры были посланы Бидалю из Парижа секретным образом, чтобы противники Франции не могли даже догадаться об их существовании. Для этого был придуман следующий метод. В документах были записаны лишь первые и последние статьи. Когда заполненные таким образом документы были перевезены в Германию, специальный уполномоченный французского внешнеполитического ведомства Клер Адам (Clair Adam) должен был вписать недостающее тем же почерком. Внести точные формулировки было поручено никому иному, как де ла Невиллю, «который часто соглашался использовать дипломатический статус для того, чтобы доставлять корреспонденцию французских агентов». Клер Адам должен был путешествовать с Невиллем в качестве его секретаря. Они покинули Францию 20 декабря 1690 г. и прибыли в Гамбург 10 января 1691 г. Проявив подозрительную оплошность, они оставили драгоценные документы в багажной карете, следовавшей за ними с опозданием в несколько дней. Только в Гамбурге Невилль и Адам поняли, что текст договора потерян. К счастью, Торси выслал с оказией другой экземпляр, и договор был ратифицирован 17 января. Что же касается экземпляров договора, который потеряли незадачливые дипломаты, то они почему-то оказались на рейнской барже, на которой приплыли в Амстердам, где их вручили Великому пенсионарию Нидерландов, не знавшему, что с ними делать^[77]. Интересно, что семь лет спустя Невилль (а вернее, его «Записки») вызовет в Амстердаме еще один дипломатический инцидент.

В 1691 г. мы застаем Невилпя в Париже. К этому времени относится и единственный дошедший до нас его автограф. Это письмо, адресованное государственному секретарю по иностранным делам Торси, к которому приложена записка Бетюна Торси. Оба документа обнаружены нами в Архиве Министерства иностранных дел Франции и ввиду особой важности приводятся полностью:

«Сударь,

вот письмо, которое я сейчас получил от господина маркиза де Бетюна по тайному каналу; хотя он пометил, чтобы я передал Вам его в собственные руки, я, во имя службы Королю, счел, что из-за Вашей болезни будет более почтительным послать его Вам с нарочным. Я надеюсь, что Вы его примете и так, и что Вы отдадите мне должное в том, что никто не имеет более уважения и преданности к Вам, нежели я.

Ваш, сударь, нижайший и покорнейший слуга

Де Ланёфвилль (De Laneufville)

В Париже, 3-го ноября сего (года), в 6 часу вечера»^[78].

Вместе с этим письмом в переплет вшита анонимная записка, не имеющая ни подписи, ни указания на адресата — очевидно, то самое письмо Бетюна к Торси, о котором пишет Невилль:

«Полученные мной частным образом известия из Польши, подтвержденные имперским послом послу польского короля в Гааге, свидетельствуют о том, что император просит со всеми возможными покорностью и предупредительностью скорой помощи от польского короля, на которую он тем меньше может рассчитывать, если вспомнить ту небольшую благодарность, которую он стяжал за освобождение Вены.

Из Гааги (сообщают), что послы союзных держав (имеется в виду Священная лига. — А.Л.) находятся в крайней растерянности из-за новости о падении Белграда»^[79].

Отметим, что само письмо и подпись под ним написаны разными руками. Прежде всего, следует констатировать, что почерк подписи под письмом — то есть почерк самого Невилля — и почерк подписи под «Посвящением Людовику XIV» в Парижском списке^[80] не похожи друг на друга. Тем самым будто бы не получает подтверждения предположение А.Д.Люблинской о том, что Парижский список подписан автором^[81]. Однако от окончательных выводов здесь хотелось бы воздержаться — слишком малы для сравнения оба фрагмента (к тому же, автор мог постараться придать своему почерку в рукописи «Записок о Московии» большую вычурность).

В 1692 г. Невилль обзаводится новым титулом — посланника Яна III во Франции. В своем новом качестве Невилль выступает на страницах письма Лейбница, адресованного неизвестному корреспонденту в Париже и относящемуся ко второй половине 1692 г, Великий немецкий ученый писал: «Связь, которую Вы поддерживаете с господином де ла Невиллем (de la Neuville) (...) позволяет мне просить Вас воспользоваться добротой, с которой он, очевидно, не преминет обеспечить покровительство его Величества Короля, своего монарха, исследованию, представляющемуся интересным и полезным». Речь шла об исследовании языков Восточной Европы и Азии, интересовавшим в то время Лейбница. Примечательно, что Лейбниц утверждал, что дело можно будет считать выполненным, если к нему приложит руку Невилль, «который сам был в Московии»^[82]. Это упоминание современника о миссии автора «Записок о Московии» в Россию заслуживает того, чтобы быть отмеченным наряду с донесением Бетюна.

Через два года мы вновь находим Невилля при польском дворе. В дневнике близкого к польским придворным кругам Казимира Сарнецкого под 19 октября 1694 г. сделана следующая запись:

«В прошлую субботу ночью чьи-то слуги вытащили из кареты француза господина де Невилля (de Nalouill) и избили палками, причем ему досталось до двухсот ударов: кто и за что, неизвестно. Известно, впрочем, что он рад был поболтать о людях и оговорить их. Есть всякие предположения, впрочем, достаточно ненадежные, например, что одно из влиятельных лиц приказало это сделать»^[83]. Происшествие вызвало многочисленные толки в придворных кругах. Им отдал дань и сам польский король, рассказавший своим приближенным о том, что случилось, со слов «своего француза» (именно так характеризует близость Невилля к Яну III мемуарист). Однако сам Сарнецкий придерживался о Невилле невысокого мнения, считая, что ему пришлось поделом за не в меру длинный язык: «...Большой скромности научили его поляки, которой он, видно, не смог набраться во Франции»^[84].

В последний раз мы находим упоминание о Невилле в письме некоего Кристофа Броссо (Christophe Brosseau), выполнявшего роль представителя ганзейских городов в Париже^[85], адресованном Лейбницу: «Господин де ла Невилль, который недавно прибыл из Польши и который показал мне больше рвения, чем когда-либо, в оказании услуг (Ганноверскому. — А.Л.) курфюрсту или всем его подданным, сказал мне, сударь, что он время от времени отправляет отсюда фуры, нагруженные покупками для варшавского двора, с которыми он может также переслать к нашему Ганноверскому двору все, что бы я ни захотел туда послать» (28 января 1695 г.). Броссо предложил Лейбницу воспользоваться предложением Невилля для того, чтобы пересылать ученому необходимые книги из Парижа^[86].

В письме Лейбница Спарвенфельдту от 7 апреля 1699 г. о Невилле говорится уже в прошедшем времени.^[87] Мы не знаем ни точной даты, ни места смерти нашего героя. Остается только предполагать, явилось ли первое издание «Записок о Московии» посмертным, или автор все-таки увидел вышедшим из печати свой труд, подготовленный им среди дипломатических разъездов по Европе.

* * *

Вопрос о происхождении «Записок о Московии» не может быть решен без приблизительной характеристики той цели, с которой они писались. Согласно Ю.А.Лимонову, «Записки» представляли собой отчет, написанный Невиллем для «Общества Иисуса», Людовика XIV или Яна III^[88]. Каждое из этих предположений заслуживает особого разбора.

Прежде всего, объемные труды П.Пирлинга и А.В.Флоровского, основанные на материалах ватиканских архивов, не дают никаких данных для истории миссии Невилля^[89]. Конечно, это еще не свидетельствует о том, что отчета Невилля там нет, однако заметно сужает поле для первого из предположений.

В сравнительно небольшой по своему объему части «Политической корреспонденции» с Россией, отложившейся в архиве французского внешнеполитического ведомства за 1690-е гг., отчета Невилля определенно не находится. Вместе с тем, это свидетельствует только о том, что этот отчет не был представлен по официальной линии — через государственного секретаря по иностранным делам. «Посвящение Людовику XIV» как будто бы указывает на то, что отчет был предназначен самому высочайшему читателю. Однако Парижская рукопись «Записок о Московии» не попала в королевскую библиотеку — в ее преемнице, Национальной Библиотеке, она оказалась только в XIX в. Следовательно, если и намечалось ознакомить Людовика XIV с отчетом Невилля, то эта задача вряд ли была выполнена.

Наиболее труднопроверяемой и одной из самых вероятных является версия об отчете Яну III. Фрагментарная сохранность дипломатических архивов Речи Посполитой вряд ли поможет подтвердить или опровергнуть ее. Однако в нашу реконструкцию это предположение укладывается лучше, чем оба предыдущих.

Кроме того, определенные возражения вызывает сама характеристика «Записок о Московии» как дипломатического отчета. Приведенное выше сравнение того, что Невилль сообщает о себе, с донесением Бетюна показывает, что он, по крайней мере, завышал свой дипломатический статус. Это, конечно, невозможно в формальном дипломатическом донесении. Скорее стоило бы говорить о том, что текст был адресован не только непосредственному дипломатическому начальству Невилля, но и определенному кругу ученых и дипломатов, интересовавшихся Россией.

Важным аргументом является и то, что до сих пор в архивах внешнеполитических ведомств XVII в. не выявлено ни одной рукописи «Записок о Московии». Все три дошедшие до нас рукописи происходят из частных собраний.

1) Ганновер, Нижнесаксонская библиотека. Рукописный отдел. Ms.XXXIII. № 1750. Рукопись XVII в. форматом в лист, на 60 страницах^[90] (нумерация постраничная, а не полистная, как это принято в отечественной практике). Водяной знак — крылатая женская фигура с крыльями и лавровой ветвью, литеры B.COLOMBIER в рамке (не определен).

Рукопись включает следующие главы, каждая из которых начинается с новой страницы: «Рассказ о моем путешествии» (л. 1), «Состояние Московии с 1682 по 1687 г.» (л. 11), «Походы московитов в Крым с 1682 по 1687 г.» (л. 17), «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 году» (л.23), «Повествование о смятениях» (л.31), «Причины смятений» (л.40), «Современное состояние» (л. 44) и «Нравы и религия московитов» (л. 48), «Собрание рассказов Спафария о путешествии и торговле с Китаем» (л. 56). Нет только «Посвящения Людовику XIV», открывающего печатное издание.

Последняя особенность списка позволяет отождествить его с рукописью, о которой писал Лейбниц в письме к Иоганну Спарвенфельдту от 7 апреля 1699 г.: «Изданная книга господина де ла Невилля (который умер) не содержит ничего сверх рукописи, исключая только посвящение королю Франции...»^[91]. Рукопись, благодаря которой великий немецкий ученый смог ознакомиться с «Записками о Московии» еще до того, как они вышли в свет, сохранилась среди его бумаг в Ганноверской герцогской библиотеке (сейчас — Нижнесаксонская библиотека).

Поэтому в дальнейшем мы будем для краткости называть этот список I Ганноверским (в постраничных примечаниях в тексте — соответственно Г.).

2) Ганновер. Нижнесаксонская библиотека. Рукописный отдел. Ms.XXXIII. № 1750а. Этот список мы назовем, чтобы отличить его от предыдущего, II Ганноверским. Он написан на 28 листах,форматом в четверку, двумя разными почерками (второй почерк идет с л.27ver.). Водяной знак — голова шута (не определен).

Рукопись включает следующие главы: «Рассказ о моем путешествии» (л.1), «Состояние Московии с 1682 по 1687 г.» (л.11 ver.), «Походы московитов в Крым с 1682 по 1687 г.» (л.18 ver.), «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 году» (л.25). Текст обрывается на середине главы «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 г.»^[92]

В печатном описании II Ганноверский список охарактеризован как «копия предыдущей рукописи»^[93].

3) Париж. Национальная библиотека. Отдел рукописей. Ms.fr.Nouv.acq. Ns 5114. Парижский список (в постраничных примечаниях в тексте — соответственно П.) представляет собой рукопись в лист, на 59 страницах (нумерация также постраничная)^[94]. Водяной знак — гербовый щит с тремя кругами, обвитый лавровым венком^[95].

Список открывается «Посвящением Людовику XIV» (л.1), затем следуют: «Рассказ о моем путешествии» (л.5), «Состояние Московии с 1682 по 1687 г.» (л. 14), «Походы московитов в Крым с 1682 по 1687 г.» (л. 20), «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 году» (л.25), «Повествование о смятениях» (л.32), «Причины смятений» (л.40), «Современное состояние» (л.44) и «Нравы и религия московитов» (л.47), «Собрание рассказов Спафария о путешествии и торговле с Китаем» (л.54).

Текст «Посвящения Людовику XIV» близок опубликованному. Однако, если в печатном издании «Посвящение...» носит несколько формальный характер, то в Парижском списке оно играет совершенно иную роль. Автор здесь именует себя «нижайшим, покорнейшим верноподданным и слугой» Людовика XIV, что не нашло отражения в печатном издании. Все эти особенности, очевидно, и дали возможность А.Д.Люблинской сделать вывод о том, что Парижский список представляет собой «подносной экземпляр королю»^[96]. Этим могут быть объяснены и некоторые особенности оформления списка — рукопись тщательно перебелена и подписана, как предполагает А.Д.Люблинская, рукой автора^[97].

Последний вывод представляет особый интерес. В таком случае мы имели бы дело с текстом, авторизированным самим Невиллем. Однако сравнение подписи из Парижского списка с найденным нами автографом де ла Невилля не позволяет ни подтвердить, ни опровергнуть это предположение: слишком мал материал для сравнения. Гораздо важнее другое — основной текст Парижского списка и текст письма Невилля написаны одной и той же рукой (возможно, секретарем или помощником Невилля). Таким образом, можно говорить о том, что Парижский список вышел из ближайшего окружения де ла Невилля.

Наряду со списками, самостоятельное значение имеет и текст первого издания «Записок о Московии», обладающий рядом отличий как от 1 Ганноверского, так и от Парижского списка. Поэтому невозможно согласиться с Ф.Грёнебаумом в том, что Парижский список «тождественен... опубликованному в 1698 г. труду»^[98].

В последние годы к рукописям «Записок о Московии» обращались две английские исследовательницы, Изабель де Мадаряга и Линдси Хьюз. Мадаряга полностью опирается в своей работе на Парижский список, содержащий, по ее мнению, более исправный текст по сравнению с печатным изданием^[99]. Линдси Хьюз указывает на то, что Парижский список «во многих отношениях отличается от опубликованного текста»^[100]. Практически, на сегодняшний день это остается главным результатом изучения истории текста.

Проведенное нами сопоставление всех четырех текстов позволило прийти к некоторым выводам, положенным в основу данного издания^[101]. Прежде всего, полностью подтверждено было высказанное в процитированном выше печатном описании рукописей Нижнесаксонской библиотеки предположение о том, что II Ганноверский список является копией I Ганноверского, вернее, его начальной части. Действительно, II Ганноверский список дословно повторяет I Ганноверский, со всеми его индивидуальными чтениями, включая и ошибки переписчика.

Например, описка, присутствующая в I Ганноверском списке (вместо enleva — унесла было написано on leva — буквально было поднято) оказывается механически повторенной во II Ганноверском списке (в Парижском списке и в первом издании ее нет):

I Ганн., л. 19 II Ганн., л. 20об. Париж., л. 22 1698, C. 75

la dissenterie la dissenterie la dissenterie la dissenterie

se joignant se joignant a se joignit se joignit a

l'indigence... l'indigence... l'indigence... l'indigence...

on leva on leva enleva enleva

quantite quantite quantite quantite

de gens de gens de gens^[102] des gens

Это позволяет нам в дальнейшем исключить текст II Ганноверского списка из нашего исследования. Являясь производным по отношению к I Ганноверскому списку, он ничего не может объяснить нам в его взаимоотношениях с другими списками. Что же касается происхождения самого I Ганноверского списка, то о нем можно только догадываться. Вероятно, копия была снята для Лейбница или для кого-либо из его окружения. Можно лишь предположить, почему она осталась незаконченной. Возможно, отпала необходимость возвращать оригинал — I Ганноверский список — ее владельцу (если им был сам автор, то это могло быть связано с его смертью, о которой сообщает Лейбниц). Прекращение работы над рукописью можно объяснить и более прозаически: надобность в ней могла отпасть после публикации «Записок о Московии». Однако все это не более, чем догадки. Достоверно одно: оба списка сохранились в бумагах великого немецкого ученого и попали вместе с ними в Нижнесаксонскую библиотеку.

Принципиальное значение для решения поставленной нами задачи имеет вопрос о взаимоотношении текстов Парижского списка, I Ганноверского списка и печатного издания, до сих пор остающийся нерешенным. Проведенное текстологическое исследование показало, что отличия I Ганноверского списка и Парижского списка возникли не путем механической порчи текста при переписке, а носят следы сознательной правки, позволяющей видеть в них две последовательные редакции текста. В ходе редактирования было не только присоединено «Посвящение Людовику XIV», но и внесены изменения в основной текст.

К ним относится и процитированный выше отрывок из главы «Рассказ о моем путешествии». Сознавая, что нарисованный в «Посвящении Людовику XIV» образ верноподданного «короля-Солнца» прямо противоречит данным основного текста «Записок о Московии», где перед нами выступает скорее французский дворянин на польской дипломатической службе, автор решил прибегнуть к косметической правке и усилил в главе «Рассказ о моем путешествии» профранцузские мотивы. В результате первичный текст, который мы находим в I Ганноверском списке, принял новый вид, который мы находим в Парижском списке.

I Ганн., л.9

l'acceptay le party du depart d'autant plus volontiers que l'avois execute tous les commissions secretes dont l'estois charge.^[103]

Париж., л.13

l'acceptay le party du depart d'autant plus volontiers que l'avois execute ce dont le Marquis de Bethune m'avoit charge.^[104]

Таким образом, мы имеем право говорить о сознательной правке, результатом которой было появление новой редакции «Записок о Московии», содержащей «Посвящение...» и представленной Парижским списком^[105].

С этой точки зрения особый интерес представляет первое издание. Открывающееся «Посвящением...» оно, тем не менее, не содержит сопутствующей ему в Парижском списке редакционной правки. Напротив, основной текст «Записок о Московии» в издании 1698 г. ближе к I Ганноверскому списку.

Например, в главе «Собрание рассказов Спафария о путешествии и торговле с Китаем» в Парижском списке оказался пропущенным отрывок о языках, которыми владел пристав Невилля, ученый, дипломат и путешественник Николай Спафарий. Восстановить его позволяют I Ганноверский список и первое издание «Записок о Московии»:

I Ганн., л. 59

... il estolt fort scavant et pariolt parfaltement Latin, grec et Itallen...^[106]

Париж., л. 57

... il estolt fort scavent...^[107]

1698, C.220

...II estolt grand scavant, & pariolt parfaltement Latin, Grec & Italien...

Однако было бы некорректно предположить, что наборная рукопись первого издания восходила к I Ганноверскому списку. В последнем имеются неточности, не попавшие в опубликованный текст, что свидетельствует о том, что уместнее было бы говорить об общем протографе I Ганноверского списка и наборной рукописи: так, в главе «Причины смятений» в I Ганноверском списке пропущен отрывок, обессмысливающий целую фразу:

I Ганн., л.43

Toute la jeunesse, dont les ont toujours affecte de sulvre cduy de la princesse...^[108]

Париж., л. 42

Toute la jeunesse, dont les peres ont toujours affecte de sulvre celuy peres de la princesse se declara pour Pierre^[109].

1698, С. 166

Toute la Jeunesse, dont les peres ont toujours affectez de sutvre celul de la Princesse se declara pour Pierre.

Уже в этом протографе содержался рад искажений первоначального текста, отразившихся как в I Ганноверском списке, так и в наборной рукописи первого издания. Восстановить первоначальный текст помогает здесь Парижский список. Так, в главе «Повествование о смятениях» сначала говорится о том, что царевна Софья послала в Троицу «двух своих теток по отцу», затем вновь упоминается о «двух тетках», но по имени названа лишь царевна Анна Михайловна. Только из Парижского списка узнаем, что с ней послана была и царевна Татьяна Михайловна.

I Ганн., л.43

Elle envoya vers son frere deux de ses tantes soeurs de son pere la princesse Anne MIchaelevna et une de ses soeurs Marfla Alexevna.^[110]

Париж., л. 42

Elle envoya vere son frere deux de ses tantes soeurs de son pere la princesse Anne MIchaelevna, Datlane MIchaelevna et une de ses soeurs Marfla Alexevna^[111].

1698, C. 166

Elle envoya vers son frere deux de ses tantes soeurs de son pere la princesse Anne MIchalevna & une de ses soeurs Marfla Aleyewa.

Точно так же в Ганноверском I списке и в первом издании в главе «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 г.» пропущены два слова, полностью обессмысливающие целый сюжет о предположениях крымских татар в связи с начавшимся Крымским походом:

I Ганн., л.43

on croyolt que s'estolt pour bastir comme I'on avolt fait I'annee precedente^[112].

Париж., л. 42

on croyolt que c'estolt pour bastir quelque ville comme on avolt fait I'annee precedente^[113].

1698. C.166

on crpirolt que c'etolt pour batir comme I'on avolt fait I'annee precedente.

Исходя из всего вышесказанного, можно представить историю текста «Записок о Московии» в виде следующей стеммы:

Отдельные моменты этой стеммы носят предварительный характер и нуждаются в пояснениях. Мы имеем право внести в нее еще одно звено — наборную рукопись первого издания, не сохранившуюся до наших дней. Все наши предположения о ней, высказанные выше, основаны на тексте первого издания. Учитывая технику книгопечатания в XVII в., можно предположить, что эта рукопись содержала практически тот же самый текст, что и был опубликован, и не имела от него существенных отличий. Поэтому представляется возможным внести в стемму одно звено вместо двух — сохранившегося и несохранившегося.

Вопрос о взаимосвязи Парижского списка и первого издания может быть решен двояко — либо первое издание восходит непосредственно к Парижскому списку, либо к протографу этого списка. Все это делает связь между Парижским списком и первым изданием особенно спорной. Поэтому на стемме она изображена пунктирной линией. Очевидно одно: из Парижского списка или из однотипного ему в печатное издание была перенесена грамматическая правка и заимствовано «Посвящение Людовику XIV».

Сложность в решении поставленных задач связана, прежде всего с тем, что утрачены авторские рукописи самого Невилля. Все три сохранившиеся рукописи появились не как результат работы автора над текстом, а как следствие тиражирования его сочинения, в целях ознакомления с ним узкого круга читателей. Широкому читателю был адресован печатный текст, дополненный многочисленными вставками, а иногда и целыми сюжетами. Многие из них носят откровенно литературный, вторичный характер. В связи с этим встает и закономерный вопрос об их авторстве. Как уже было сказано, «Записки о Московии» были впервые опубликованы в 1698 г.; однако уже в 1699 г. Невилля не было в живых. Таким образом, остается неясным, было ли первое издание прижизненным или посмертным, принимал ли автор участие в его подготовке к печати или нет.

Очевидно, что в основу «Записок о Московии», несомненно, легли дневниковые записи, сделанные автором еще в России, по свежим впечатлениям от увиденного. Следы этих записей были выделены Н.В.Чарыковым, обратившим внимание на замечание Невилля о том, что князь В.В.Голицын «назначил главным судьей Стрелецкого приказа выскочку по имени Шакловитый, простого думного дьяка (теперь он окольничий — чин, идущий сразу за думным боярином)...» («Состояние Московии с 1682 по 1687 гг.»)^[114]. Федор Леонтьевич Шакловитый был пожалован окольничеством 21 марта 1689 г. Очевидно, что это замечание было сделано до его казни, пришедшейся на пребывание Невилля в Москве (12 сентября 1689 г.).

Н.В.Чарыкову принадлежит и попытка датировать основной текст «Записок о Московии». Историк утверждал, что «Записки» были написаны в течение февраля 1691 г. во время пребывания Невилля в Варшаве^[115]. Подобная датировка основана на том, что Невилль говорит о рождении царевича Алексея Петровича «в минувшем феврале» (Ie fevrier dernier, имеется в виду 28 февраля 1690 г.), а также упоминание об отказе польскому посланнику, просившему пропустить через русские владения в Китай патера Гримальди «в марте прошлого 1690 г.» (lemois de Mars dernier 1690). В результате работа над текстом относится к первым двум месяцам 1691 года.

Основываясь на датировке, сделанной Н.В.Чарыковым, Ф.Грёнебаум утверждает, «что из четырех частей, из которых состоят «Записки о Московии», собственно рассказ о путешествии основан на выполненных еще в Москве дневниковых записях и, вместе со следующим за ним разделом о внутриполитическом развитии России в 1682-1689 гг.. Крымских походах 1687 и 1689 гг. и перевороте в сентябре 1689 г., был набросан еще на месте, в то время как две последние части, в которых речь идет о современном положении, нравах и обычаях русских и рассказах Спафария, приняли свой настоящий вид лишь во время окончательной переработки материала в начале 1691 г.»^[116].

Однако подобную датировку нельзя признать окончательной. Использованные в ней датированные свидетельства взяты только из двух глав («Повествование о смятениях» и «Современное состояние») и вряд ли могут бросить свет на время составления всего сочинения в цепом. Так, например, в главе «Нравы и религия московитов» Невилль отмечает, что в 1688 г. в Москве сгорело 30 тысяч домов, «а в прошлом году» (l'annee passee) он сам был за 4 месяца свидетелем трех пожаров. Так как все пребывание Невилля в столице Русского государства пришлось на 1689 г., то, очевидно, цитируемые строки писались в 1690 году. То же самое можно сказать и о рассказе Невилля об Иоакиме, который был «патриархом в прошлом году, а сейчас умер» (l'annee passee et qui est mort presentement, глава «Нравы и религия московитов»)^[117].

Таким образом, вопреки Ф.Грёнебауму, именно последние главы (среди них «Нравы и религия Московитов») были оформлены раньше, а не позже, нежели часть текста, посвященная событиям 1682-1689 гг. в Русском государстве.

Легко заметить, что и Н.В.Чарыков, и Ф.Грёнебаум ставят вопрос о датировке «Записок о Московии» применительно к печатному изданию. Однако подобная постановка вопроса представляется недостаточной, если учесть, что мы имеем три различных текста «Записок»: 1 Ганноверский список. Парижский список и печатное издание 1698 г., наборная рукопись которого, очевидно, не сохранилась. Понятно, что для каждого текста вопрос о датировке должен решаться отдельно.

I Ганноверский список представляется возможным датировать с точностью до трех лет. Нижнюю хронологическую грань дает посвященный соболиной охоте отрывок из «Путешествий...» Филиппа Авриля, вышедших в 1692 г., включенный в главу «Собрание рассказов Спафария»: «Так как успех этой охоты требует большой выдержки, офицерам позволено заинтересовывать солдат разделом избытка того, что они обязаны набить за неделю для царской казны; это делает промыслы очень доходными. Ибо один полковник может выручить за свои 7 лет службы 4000 экю, что же касается подчиненных, то они получают соразмерно: для солдата его доход никогда не поднимается выше 600-700 экю»^[118].

Верхнюю хронологическую грань дает письмо Лейбница к Рейеру, тому самому бранденбургскому дипломату, с которым связана была миссия Невилля (1695 г.). В письме широко используются данные, полученные из «Записок о Московии», хотя прямо на Невилля Лейбниц и не ссылается^[119]. Из позднейшего письма великого немецкого ученого мы узнаем, что Лейбниц познакомился с «Записками» еще в рукописи^[120].

Что же касается Парижского списка, то основанием для его датировки является «Посвящение Людовику XIV», впервые появляющееся в нем. Еще Н.В.Чарыков заметил, что упоминания о «славе» или «победах» Людовика XIV в «Посвящении...» звучали бы более чем двусмысленно после неудачного для Франции Рисвикского мира, заключенного 20 сентября 1697 г.^[121] Однако другое предположение Н.В.Чарыкова — о том, что «Посвящение...» написано еще в бытность маркиза де Бетюна французским послом в Варшаве (то есть до 4 декабря 1692 г.) — вряд ли уместно. Оно основано целиком на интерпретации того «настоящего в прошедшем», в котором выдержано все «Посвящение». Таким образом, Парижский список появился не позже 1697 г., но о том, когда он начал составляться, судить трудно.

Наиболее сложным представляется вопрос о датировке текста, вошедшего в первое издание. Казалось бы, верхняя хронологическая грань здесь очевидна — это 1698 г., когда сочинение Невилля, наконец, добралось до печатного ставка. Однако опубликован был текст, существенно отличавшийся как от содержавшегося в I Ганноверском списке, так и от представленного Парижским списком. В наборную рукопись был внесен ряд дополнений, значительно изменивших первоначальный текст. Был ли это последний этап авторской работы над текстом или это была редакторская правка? Окончательный ответ на этот вопрос могут дать только исследования источников, использованных автором на разных этапах работы над текстом.

Невилль не мог пройти мимо прямого или косвенного влияния классических сочинений Герберштейна и Олеария, как совершенно справедливо указывает Линдси Хьюз^[122]. Гораздо сложнее вопрос о трудах современников, с которыми Невилль был знаком. Было бы искусственным предполагать, что Невиллю был знаком рукописный трактат иезуита Иржи Давида «Современное состояние великой России или Московии» или какое-либо донесение Давида. Посетивший Москву одновременно с Невиллем и изгнанный оттуда 2 октября 1690 г., Давид закончил свое сочинение в 1690 г.^[123]. В «Записках» Невилль упоминает об изгнании иезуитов из России, но ничего не сообщает о знакомстве с Давидом, которое могло бы позволить ему заглянуть в его рукописи. Однако показательно, что и Невилль, и Иржи Давид приводят сходные подробности о перевороте 1689 г. Осведомленность обоих авторов резко возрастает, когда речь заходит о событиях, происшедших в Троице-Сергиевом монастыре. При этом Иржи Давид прямо ссылается на письмо генерала Патрика Гордона в московскую Немецкую слободу^[124]. Однако предположение о том, что это не дошедшее до нас письмо могло быть известно и де ла Невиллю, конечно, проверке не поддается^[125].

Вернувшись в Варшаву, Невилль приступает к отделке своего сочинения. Благодаря своим связям при варшавском дворе он смог заполучить донесения польских представителей в России. В главе «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 г.» Невилль прямо ссылается на них: «Это сообщение извлечено из донесений резидентов польского короля, которые находились при дворе царей и следовали за войском со смерти царя Федора и до сегодняшнего дня». Невилль имеет в виду Стефана Глосковского, польского резидента при русской армии в 1687 и 1689 гг. Однако автору «Записок о Московии» были знакомы и донесения польских дипломатов о придворной борьбе. Так, странное сочетание «боярин-сенатор» (boyar-senateur), встречающееся в сочинении Невилля, является лишь калькой с польского перевода русского термина «думный боярин» (Боярская дума в польских документах именуется Сенатом). Именно так, «боярином-сенатором», именует Ивана Кирилловича Нарышкина автор анонимного польского «Дневника»^[126]. Возможно, Невилль был знаком и с этим сочинением — во всяком случае, Линдси Хьюз удалось установить, что один из эпизодов «Дневника» находит параллель лишь в «Записках о Московии»^[127].

Уже в бытность в Польше и Германии Невилль, вероятно, познакомился с новинками западноевропейской литературы о России, опубликованными в 1688-1692 гг. Видимо, ему в руки попала одна из книжек саксонца Георга-Адама Шлейссинга (или Шлейссингера), посетившего Россию в 1680-е гг.^[128]. Об использовании Невиллем книги Авриля, опубликованной в 1692 г., речь уже шла.

Интересно, что путешествия Авриля оказались единственной из французских Rossica, оказавших воздействие на Невилля. Последние как бы стоят в стороне от основной французской традиции. Ф.Грёнебаум отмечает в связи с этим: «Записки» де ла Невилля содержат еще одно, бросающееся в глаза, противоречие. Их автор, наряду с отмеченными переменами, сохраняет и ту типологию представлений о России, которая дана в относящейся к тому времени французской космографии, склоняющейся в пользу варварства и отрицающей у русских культурность (civilite) и честь (honnetete)»^[129]. Мысль историка можно продолжить, тем более, что «Записки о Московии» сами стали тем нормативным памятником, на который опирались последующие французские авторы, обращавшиеся к русской теме.

Если в двух словах суммировать тот непривлекательный образ Московии, который сложился у французского читателя в XVI — XVII вв. в основном под воздействием переводной литературы, то его можно было бы определить как «варварство» московитов — в противоположность «просвещенности» французов^[130]. Другое дело, что сама эта «просвещенность» со временем претерпела значительные изменения. Если для знаменитого маркиза де Кюстина это будет французская культура или вся европейская цивилизация, то для Невилля источником собственного превосходства во многом является католицизм^[131]. «Религия Московитов греческая, которую можно было бы назвать архисхизматической», — презрительно замечает Невилль^[132]. Недоброжелательное внимание к православию — одна из особенностей «Записок о Московии», предопределивших их концепцию.

Нельзя не видеть и другого источника негативного отношения автора «Записок о Московии» к России и русским. Это — политическая конъюнктура, обострение французско-русских отношений в результате протурецкой политики Версаля. «Нельзя рассчитывать на слово Царей, поскольку они рабы (esclaves)»^[133] — безапелляционно заявлял французский журнал как раз в том же году, когда Невилль побывал в России. Нельзя не вспомнить по этому поводу следующего пассажа Невилля: «Московиты, собственно говоря, варвары. Они подозрительны, недоверчивы.., все они рабы, за исключением 3 иностранных семей». Очевидно, Невилль здесь не так далек от того пристрастного и искаженного образа Московии, который сложился во французской литературе до него.

Нерасположение Невилля к России и к русским проявляется порой имплицитно, в слишком большом отклонении его сообщений от действительности, очевидной для непредвзятого наблюдателя. Так, стены подмосковных монастырей уже в середине XVII в. («пятьдесят лет назад» для Невилля) были анахронизмом, а не защитой от поляков и татар (в последнем качестве они выступали в последний раз соответственно в 1619 и 1570 гг.). В московских городских банях мужчины и женщины не находились «вперемежку», как сообщает Невилль — общим был только вход («Нравы и религия московитов»). Подобные примеры можно продолжить.

Если попытаться выразить основной пафос «Записок», то это будет неспособность России к реформам, крушение самой возможности европеизации с отставкой кн. В.В.Голицына. Пророчество Невилля о том, что с приходом Нарышкиных к власти московитов «принудят не учиться ничему, кроме чтения и письма, как прежде» или вообще заставят залезть «в свою прежнюю шкуру», было опровергнуто реформами Петра Великого. Однако современники восприняли «Записки о Московии» не как политический прогноз, а как антипетровский памфлет.

Сделанные выше выводы об истории текста «Записок» легли в основу данного издания. В качестве основного текста для публикации был избран текст I Ганноверского списка, варианты подведены по Парижскому. Исключение составляет «Посвящение Людовику XIV», изданное по Парижскому списку^[134].

В основном критическом тексте не подведены варианты по первому изданию. Наиболее существенные дополнения, которые оно содержит, воспроизводятся в приложении в оригинале и в русском переводе. Подобному решению способствовало и то, что полный текст первого издания знаком русскому читателю по переводу 1891 г.

При издании французского текста тщательно сохраняется орфография подлинника. При этом, учитывая, что речь идет не об автографах, допускаются два систематических отступления:

1) уничтожены произвольные прописные буквы и введены, для облегчения чтения текста, прописные буквы в собственных именах и географических названиях там, где это не сделано в рукописях; 2) введены апострофы там, где это необходимо для отделения слова от предлога, которые в ином случае оказываются неудобочитаемыми.

При этом не вводились новые accent-aigue, accent-grave или accent-circomplexe, которых требовала бы современная орфография. К сожалению, нельзя было обойтись подобным образом с орфографией подлинника. В 1 Ганноверском списке текст внутри абзаца разделен лишь запятыми с точками и запятыми. Иногда на начало фразы указывает прописная буква, перед которой нет пунктуационного знака. Исходя из этого, текст пришлось разбить на предложения по смыслу, опираясь при этом как на запятые, так и на прописные буквы.

При подведении вариантов во французском тексте исключались варианты правописания (например, те же sy и si). Исключение делалось для вариантов собственных имен, которые носят значимый характер.

Фразы, вынесенные в обоих списках на поля, внесены в текст по смыслу. Они выделяются во французском тексте и в переводе скобками, после которых стоит звездочка. Поскольку каждая звездочка обозначает одно и то же, этот вид ссылок не оговаривается каждый раз особо.

Сводный французский текст практически полностью отражен в русском переводе. Понятно, что число вариантов в русском тексте оказалось несколько сокращено, поскольку некоторые из них передают теряющиеся при переводе оттенки смысла. Наиболее важные социально-политические термины, транслитерация русских слов и некоторые имена собственные продублированы в русском переводе в скобках по-французски для удобства читателя. Вместе с тем, наличие параллельного французского текста сделало возможным свести количество этих вставок к минимуму.

Завершая этот очерк, я не могу не поблагодарить за советы в работе профессора Р.Г.Скрынникова, хранителя отделения Rossica Российской Национальной библиотеки И.Г.Яковлеву, научных сотрудников Библиотеки Российской Академии наук В.А.Сомова и Л.Г.Мазунову, сотрудницу Рукописного отдела Нижнесаксонской библиотеки Анке Хёльцер, директора Отдела рукописей Национальной библиотеки Флоранс Каллю, профессора Лондонского университета Линдси Хьюз, профессора Кельнского университета Андреаса Каппелера, профессора Сорбонны В.А.Водова, профессора университета Монпелье Жоржа Дюлака, профессора Руанского университета Мишеля Мерво и профессора Билефельдского университета Штефана Мерля.

ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

[ПОСВЯЩЕНИЕ КОРОЛЮ]

КОРОЛЮ /П1/

СИР^[135],

Маркиз де Бетюн^[136], узнав в июле 1689 г., что посланники Швеции и Бранденбурга^[137] направились в Московию, счел необходимым для службы ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ послать в эту страну кого-нибудь, кто смог открыть цель переговоров этих послов. Он оказал мне честь, предложив мне это поручение, хотя я уже путешествовал туда и не раз испытал подозрения этих варваров; при упоминании о службе Вашему Величеству я принял предложение, но попросил лишь господина Маркиза де Бетюна принять во внимание, что въезд в эту страну разрешен только иностранным послам и купцам^[138]. /П2/ Он взял на себя труд добиться одобрения моей поездки Польским Королем^[139]: но этот монарх, по избытку доброты ко мне, сообщил ему, что практически невозможно, чтобы я не был узнан в этой стране царским послом^[140], который сейчас находится при его дворе, или другими, видевшими меня, что в этом случае меня сочтут шпионом и сошлют на всю жизнь в Сибирь и что, поскольку речь идет о службе Вашему Величеству, он хочет дать мне возможность совершить это путешествие столь же безопасно, сколь и успешно. Для этого он снабдил меня верительными грамотами к Царям и паспортами. Тотчас я пустился в дорогу с необходимым обозом, так как, согласно последнему договору между Поляками и Московитами было условпено не избавлять более послов от расходов и не предоставлять им подвод^[141]. Через 14 дней я был на границе, хотя от Варшавы до Кадина (Casine), последнего польского города, 160 немецких лье. Я известил о своем приезде и поручении губернатора Смоленского герцогства, куда приехал на следующий день и был принят, как это описано в рассказе о моем путешествии. Прождав 10 дней возвращения гонца, которого губернатор^[142] послал ко двору, чтобы узнать, что ему надлежит делать, я отправился в Москву, и был помещен в доме, который был предназначен для меня первым Министром в 50 шагах от городских ворот, куда вскоре прибыл приветствовать и сопровождать меня пристав Спафарий^[143] (Spatarus). Восемь дней спустя он проводил меня в Приказ или Совет, после чего я получил разрешение увидеть посла Польши^[144], а также Швеции, Дании^[145] и Бранденбурга и нескольких немецких офицеров, и был довольно рад, обнаружив цель переговоров послов Швеции и Бранденбурга, состоявшую в том, чтобы бросить тень на образ действий Польского Короля, который, как они уверяли, в интересах Вашего Величества стремился к заключению сепаратного мира с Турками, в ущерб Лиге^[146], чтобы затем получить возможность произвести в Вашу пользу смятение в Герцогстве Пруссии. И посланник Голландии^[147], чтобы подтвердить это, убеждал Московитов, что я француз и приехал в Московию для того, чтобы выведать их секрет. Эти сообщения заставили их принять решение запретить мне выходить /П3/ из дома в течение 8 дней. Но посланник Польши так громко жаловался на ту несправедливость, которую чинили его монарху в моем лице, что Совет разрешил мне выходить, сообщив, что они ограничили мою свободу только из боязни, чтобы народ, узнавший об этих подозрениях, не нанес мне оскорбления. Это дало мне повод сказать, что я хорошо знаю Францию и что ее король, со всеми его миллионами, не захотел бы дать и сто экю, чтобы открыть все секреты Царей, и что имея честь быть послом Польского Короля, я не боюсь народа.

Наконец, когда шведский и бранденбургский послы были отпущены безо всякого успеха, я сразу же дал знать об этом маркизу де Бетюну, попросив его отозвать меня, поскольку предвидел скорый мятеж. Для моей безопасности после первых же смятений необходимо было оставаться в моем доме, не в силах выйти, где утешением служила только беседа с моим приставом, который только два месяца тому назад вернулся из Китая, куда он был послан. Сведения, которые я получил от него, были очень любопытны и могут быть очень выгодны Вашему Величеству, благодаря легкости, с которой можно было бы установить наземную торговлю с этой страной; по этому случаю я решил коснуться их особо в этих записках.

Спустя некоторое время после моего возвращения в Польшу, маркиз де Бетюн, узнав, что Курфюст Саксонский^[148] и Герцог Ганноверский^[149] должны встретиться в Карлсбаде в Богемии, попросил Короля Польши послать меня принести соболезнования Герцогу Ганноверскому в связи со смертью его сына, о чем он только что ему сообщил, и в надежде узнать предмет разговора этих князей, чтобы предупредить об этом Ваше Величество. Я предпринял это путешествие и дал отчет маркизу де Бетюну обо всем, что я открыл, и что речь шла только о предложениях соглашения между ними относительно герцогства Лауэнбургского^[150], о чем они не смогли договориться.

Наконец, СИР, Ваше Величество сообщило Королю Польши о смерти госпожи Дофины, и он назначил князя Радзиевского^[151] (Rarstocki), находящегося сейчас в Париже^[152] в Академии, высказать со своей стороны соболезнования Вашему Величеству в связи /П4/ с этой утратой. Но маркиз де Бетюн просил его передать это поручение мне, надеясь, что, благодаря этому, я смог бы надежно доставить письма, которыми он меня снабдил для Вашего Величества и для Вашего посланника в Гамбурге, что я и сделал, и, переезжая ото двора ко двору, где я хорошо известен и всегда был хорошо принят, узнать там состояние дел князей. Я нашел его достаточно расшатанным всюду, исключая герцогство Ганноверское и этот дом, и вынужденным вновь просить мира у Вашего Величества.

Я был удостоен звания посланника к Вашему Величеству, которого покорнейше прошу благосклонно принять все, что мое рвение к службе заставляет меня предпринять, и отчет, который я приношу со всеми частностями, которые могут быть достойны Вашей любознательности во время отдыха, которому Вы предаетесь посреди шума и славы Ваших войск и Вашего участия в решении судьбы Европы, которую победы и высшая справедливость предали в Ваши руки^[153].

Дерзаю надеяться, СИР, на эту особую милость Вашего Величества, оставаясь с пылким и неутомимым рвением.

СИР,

ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА

нижайший, покорнейший

верноподданный и слуга

Де ла Нефвилль

РАССКАЗ О МОЕМ ПУТЕШЕСТВИИ / Г1, П5 /

Оказав мне честь, Польский король назначил меня своим чрезвычайным послом в Московию 1 июля 1689 г.; 19 июля я выехал из Варшавы по Смоленской дороге, так как Киевская — самая короткая — была в это время опустошена татарами. Как только Воевода или губернатор области, более любезный, чем это свойственно московиту по рождению, получил сообщение, что я выехал из Кадина (Cazime) в Смоленск, он послал навстречу мне пристава, или дворянина^[154], и переводчика, которые встретили меня за пол-лье не доезжая до города, проводили меня внутрь крепостных стен в предместье на другом берегу Днепра, и поместили меня в одном доме, пока воевода не укажет мне другого; один из них отправился известить его о моем приезде. Он тотчас прислал ко мне с поздравлениями, сопроводив их угощениями: по бочонку водки, испанского вина и меда, двумя баранами, теленком, возами с рыбой и овсом. Он предоставил мне также выбрать дом в городе в предместье. Я выбрал дом в предместье, поскольку там вообще не было ворот, городские же запирались очень рано. На следующий день я нанес ему визит в замке, где он ожидал меня вместе с митрополитом^[155] и некоторыми местными дворянами.

Мне нечего сказать об этом городе, срубленном из дерева, как и все здешние города, и окруженном простой каменной стеной, чтобы избежать набегов поляков. /Г2/

Чтобы оказать мне, или, скорее, себе самому больше чести, он приказал поставить 6000 человек при оружии, выстроенных от моего дома до своего в ряды (это местные крестьяне, которых в таких случаях собирают в войска и дают им достаточно чистую одежду; они получают от Царя 4 экю платы и минот соли в год, все дети с 6 лет призываются и получают эту плату, благодаря чему эти отряды состоят из стариков и детей, так как службу оставляют лишь со смертью)*, между которыми я проехал в моей карете, сопровождаемой верхом подстаростой Могилевским или наместником короля и дюжиной офицеров гарнизона, которым Польский король приказал проводить меня вплоть до того, когда воевода введет меня во двор Кремля. /П6/

Он спустился с лестницы, чтобы подождать меня, откуда провел меня в свои покои, где мы так и не сели. После нескольких приветствий с обеих сторон, где переводчиком был генерал-майор Менезий^[156], шотландец по рождению, говорящий на всех европейских языках, воевода приказал принести несколько чарок водки, которые необходимо было осушить за здоровье Польского короля и Царей. После этого я был отпущен воеводой, проводившим меня до середины лестницы, где он остался посмотреть, как я садился в карету. Я вернулся к себе прежним порядком, где нашел генерала Менезия, который ждал меня с приказом воеводы составить мне общество во время пребывания в этом городе. Я был приятно удивлен, найдя в столь варварской стране человека с такими достоинствами, так как, помимо всех языков, которыми он в совершенстве владеет, он в курсе всех дел, а его история заслуживает того, чтобы я рассказал о ней.

Повидав красивейшие области Европы, он уехал в Польшу, надеясь вернуться оттуда в Шотландию. Там у него была интрига с женой одного полковника литовских войск, который, взревновав из-за частых визитов, которые тот наносил его жене, поставил в засаду слуг, чтобы убить его. Но, предупрежденный женщиной, он принял все меры: задел мужа, принудил его к поединку и убил. Необходимо было тотчас скрыться. Но, не имея проводника, он попал в сторону Московитов, которые вели в то /Г3/ время войну с Польшей. Сначала его держали как военнопленного, но когда он счел за лучшее для себя рассказать правду о своей истории, то был поставлен перед выбором — служить Царю или отправиться в Сибирь. Он выбрал второе, из-за своей склонности к путешествиям. Но отец нынешних Царей захотел его видеть и, найдя его услужливым, не только приблизил его ко двору, но и дал ему даже 60 крестьян (каждый крестьянин в этой стране приносит своему хозяину около 8 экю в год). После этого он женил его на вдове одного датчанина^[157], Марселиса, который первым открыл секрет изготовления железа в Московии, что сегодня приносит царям 100 000 экю в год.^[158] Этот монарх, не сомневавшийся после этого в его преданности, назначил ему в 1672 году /П7/ отправиться в Рим, чтобы предложить папе Клименту Х объединение Русской церкви с Римской на определенных условиях^[159]. Вернувшись оттуда безо всякого успеха, он был сделан генерал-майором и некоторое время спустя, царь Алексей Михайлович, чувствуя близкую смерть, назначил его воспитателем юного царевича Петра, своего сына, при котором он все время находился вплоть до начала правления^[160] царя Ивана^[161], и когда царевна Софья и князь Голицын не смогли заставить его отказаться отстаивать интересы Петра, то принудили его отправиться жить в Смоленск^[162] и участвовать в последней кампании, в надежде, что он погибнет там. В то же время эта немилость служит сегодня причиной его успеха, так как, имея случай узнать в этом гарнизоне деда Петра по матери, который был там простым полковником, он вернул его в Москву, как только его внук стал государем, и он несколько раз оказывал мне любезность, угощая меня у себя с отцом и сыном Нарышкиными^[163].

Первый министр, будучи предупрежден, что я находился в Смоленске, столице одноименного княжества, которое король Польши во имя [Священной] лиги уступил Царям в 1686^[164], послал указ воеводе сопроводить меня установленным порядком в столицу, что значит "двор", которую мы неточно называем Москвой, что на самом деле служит названием протекающей здесь реки. Я выехал 20 августа, в сопровождении /Г4/ пристава, капитана и 6 солдат. Первое доказательство своей храбрости эти господа представили мне при переезде леса длиной в 20 лье, безо всякого человеческого жилья, где нужно было переночевать и оставить лошадей пастись. Ночью поднялась буря, такая сильная, что лошади убежали из табора, то есть круга из повозок, который был устроен, и ушли в лес. Заметив это, я сказал офицеру, чтобы он приказал одним солдатам идти искать их, а другим — наломать хвороста в 50 шагах оттуда, чтобы разжечь огонь, на что офицер и солдаты ответили в один голос, что и за 100 дукатов (ducats) никто из них не покинет табора, потому что в таком же случае, семь лет тому назад, несколько их товарищей были убиты в этом месте. Итак, нужно был ждать до утра, и все лошади по звуку свистка (свисток служит московитам кнутом и шпорами, чтобы подгонять своих лошадей)* этих трусов вернулись в табор, после чего я продолжил /П8/ свое путешествие, вплоть до предместья столицы, отделенного от города только рекой Москвой, которую переходят в этом месте вброд. Офицер, который сопровождал меня, указал мне там дом и просил меня подождать его возвращения и распоряжений первого министра, которого он известит о моем приезде. Два часа спустя он вернулся с приказом перевезти меня через реку и проводить в дом, предназначенный для меня, куда вскоре явился пристав Спафарий, чтобы приветствовать меня со своей стороны, с приказом оставаться при мне^[165]. Мне также были выделены для охраны, согласно обычаю, офицер и шестеро солдат, которым было предписано никого не пускать ко мне, пока я не буду принят в Совете. Нужно было терпеть этотобычай в течение 8 дней.

Наконец, Голицын^[166] приказал позвать меня в Приказ (это 4 очень просторных здания, которые этот князь приказал построить, в которых находится несколько комнат, каждая из которых занята своим советом, находившимся до правления Голицына в нескольких сараях)^[167]*, где он председательствовал, сидя во главе большого стола, с несколькими боярами по обе стороны. Он велел предложить мне стул, после чего переводчик с латинского попросил мои письма. Я представил ему письма великого канцлера Литовского^[168], адресованные ему, в которых тот сообщал ему, что король послал меня в Московию для своих дел и уполномочил вручить свое письмо Царям. Он приказал ответить мне, /Г5/ что поговорит с царем Иваном, который один находится в Москве, и что он надеется, что я скоро буду принят. Затем он спросил у меня, согласно обычаю, новости от канцлера, не решаясь, из почтительности, спросить о короле (Польские короли никогда не пишут к министрам этой страны),* после чего, когда я встал, чтобы удалиться, он также поднялся и пожелал мне вскоре иметь счастье видеть царя.

Несколько дней спустя я послал из вежливости попросить у него аудиенции в его доме^[169], где я был принят так, будто бы дело происходило при дворе какого-нибудь итальянского князя. За время разговора на латыни обо всем, что происходило в Европе, и о том, что я думал о войне, которую вели с Францией император и столько князей^[170], в особенности же о революции в Англии^[171] (он разбирался в новостях той страны, куда я был послан королем Польши в это время и был там задержан и ограблен на обратном пути)*, он предложил мне все виды водок и вин, советуя мне в то же время предупредительным^[172] образом не пить вовсе. Он обещал добиться для меня аудиенции через несколько дней, что и сделал бы, если бы не его опала, которая привела к такой перемене в делах, что сразу стали слышны призывы к поджогу и убийствам. И если бы счастливая судьба не дала царю Петру смелости схватить предводителей партии царевны, /П9/ то произошла бы настоящая резня, вроде тех, о которых мы уже говорили.

Все оставалось в таком состоянии шесть недель. Я не знал, к кому можно обратиться, и это заставило меня принять решение написать письмо молодому Голицыну^[173], фавориту Петра, в котором я изложил ему удивление, в каком я находился, не получив никакого ответа на записку, которую я представил по приезде, чтобы получить аудиенцию и вручить мои письма. На это он принес мне несколько извинений в связи с прошедшими смятениями, убеждая меня, что царь со дня на день вернется в столицу (что он и сделал действительно 1 ноября)*.

Как только я был извещен о его приезде, я потребовал аудиенции у его фаворита, к которому даже отправился лично, и который принял меня не так, как его родственник, так как потребовалось осушить несколько чарок водки, и весь разговор прошел во время питья. Я смог вытянуть из этого пьяницы только то, что я буду принят через три дня, после чего в моей /Г6/ воле будет уехать. Но Голицын оказался в немилости до этого срока, и я принужден был принять иные меры.

Должность думного дьяка или государственного секретаря по иностранным делам^[174] была par interim^[175] отдана некоему по имени Емельян^[176] (Emilian) (имя, которое на славянском языке означает лапу, хорошо подходит ему, так как он очень корыстен и гребет обеими руками).* Хотя этот человек был креатурой великого Голицына и обязан был ему своим возвышением, будучи первоначально простым подьячим (un petit notaire), он не преминул первым^[177] очернить память о своем благодетеле. Ревниво относясь к тому, что я не разу не обращался к нему, чтобы добиться моего отпуска, но всегда к Голицыну, фавориту Петра, он, как только тот попал в немилость,^[178] отказался выполнить указ, которого Голицын добился для меня у царя Петра: предоставить мне дожидаться до Крещения, чтобы получить аудиенцию, или возвращаться, на чем настаивал Польский король, который узнал о последствиях этих смятений. Он воспользовался этим случаем, чтобы обелить свое поведение, и убедить Петра, что меня необходимо удержать еще на некоторое время, внушая ему, что Польский король послал меня в Москву, чтобы вместе с первым министром принять меры и уверить Царевну и Голицына в его покровительстве, подтверждая это подозрение /П10/ тем обстоятельством, что я, вопреки существовавшему в этой стране обычаю и свойственным почестям, нанес несколько частных визитов этому князю. Будучи хорошо осведомлен обо всем, что происходит, я додумался до уловки, которая заключалась в том, чтобы, тайно предложив деньги Емельяну, добиться моего отпуска. Это было обещано сделать за 100 дукатов. Вместо того, чтобы посылать ему эту сумму, как просил тот, кто разговаривал от его имени, я решил принести ее сам, под предлогом нанесения визита. Мой друг Артамонович^[179](Harthemonewich), которому я открыл дело, находился у него в тот час, когда этот министр указал мне предстать перед ним. Я имел удовольствие говорить с ним в присутствии этого юного господина [Артамоновича — А.Л.] очень гордо и смело (нужно гордо говорить с московитами, если хочешь встретить хорошее обращение)*, подчеркивая все время, что права человека ущемлены в моем лице, и что я вижу, что Польский король был плохо осведомлен, когда уверял меня, давая мне это поручение, что /Г7/ московиты уже более не варвары, что мне настолько досадно находиться среди них, что я хотел бы, чтобы он позволил мне выкупить свою свободу за деньги. Но имея честь быть посланником великого Короля — соседа и союзника царей — я не мог сделать ничего больше, кроме как дать ему знать, что мне мешают подчиниться его приказу, — немедленно вернуться, не дожидаясь аудиенции. Закончив эту речь по латыни, во время которой мой друг Артамонович был переводчиком, и опустошив несколько чарок водки и испанского вина за здоровье Царей, я откланялся этому министру, которому послал в подарок с польским дворянином^[180] 100 дукатов, о которых сказал, что они якобы предназначены его секретарю. Емельян не решился их принять, поэтому я повсюду сообщил о его благородстве,^[181] будучи извещен, что только так можно добиться от него моего отпуска. В это время Петр обязал своего фаворита Голицына вернуться ко двору. Я сразу отправился увидеть его и порадоваться с ним его возвращению. Он показался мне очень удивленным тем, что Емельян еще не отправил меня, следуя указу, который ему /П11/ дал перед своим отъездом, что он будет жаловаться Царю, который считал меня уже уехавшим, и, что, поскольку я так долго ждал, не имея чести подойти к руке его Величества, то он сделает так, чтобы я получил эту честь. Два дня спустя я был приятно удивлен, увидев двух спускавшихся ко мне царских камер-юнкеров (gentilshommes de la chambre du Czar) (Это дворяне только по имени, поскольку это незначительные люди, все состояние которых составляет 200 ливров от царей в год)*. После их обычных церемоний, которые заключаются в многочисленных крестных знамениях или поклонах перед какой-нибудь иконой Богородицы, которая всегда повешена в углу, они приветствовали меня от имени Царя, справясь о моем здоровье, на что я ответил чарками водки, выпитыми через силу за здоровье тех же особ, что и всегда. Они объявили мне, что Царь хотел видеть меня, пожаловать подарками и оплатить мои расходы, начиная с приезда в Москву и вплоть до дня моего отъезда, что, ожидая, Царь послал мне обед со своего стола (он состоял из куска копченой говядины в 40 фунтов, несколько рыбных блюд, поджаренных на ореховом масле, половины поросенка, дюжины полупрожаренных пирогов с мясом, чесноком, и шафраном и трех больших бутылей с водкой, испанским вином и медом; легко понять по этому перечню блюд, насколько почетным было это угощение)*. Я ответил, что не премину сообщить Королю обо всех почестях, которыми царь захотел отличить меня. На следующий день другой дворянин пришел предупредить меня, чтобы завтра я был готов к аудиенции. Но, /Г8/ вместо аудиенции, он сообщил мне, что, так как Цари уезжали вместе в этот день на богомолье, то я не смогу увидеть их до возвращения. Узнав это, я тут же отправился к Голицыну, где был и Артамонович, спросивший у меня, как я нашел обед, посланный мне Царем. Я ответил им, что, к сожалению для меня, французские повара так избаловали мой вкус, что я не могу более оценить другой кухни, засвидетельствовав это тем, что уже давно соскучился по французскому рагу. Я пригласил их на следующий день к себе на угощение, что они и приняли, при условии, что там будут только их друзья, которых я попросил им позвать самим — датский комиссар^[182] и некоторые другие^[183] торговцы, к которым они обычно ходят пить, чтобы поберечь свое вино. Оба они казались столь довольными этим обедом, что послали несколько блюд своим женам и унесли с собой все сушеные фрукты, уверяя меня, что они никогда так вкусно /Г9/ не ели, и что я не могу рассчитывать на такой же прием у них. Три дня спустя после этого пиршеств Артамонович пригласил меня к себе пообедать и очень хорошо угостил. Вся еда состояла (из-за их поста, который начался накануне)^[184] из рыбы с Каспийского моря и Волги, которую привозят в садках по этой реке вплоть до столицы. Чтобы оказать мне большую честь, он позвал свою жену^[185] и представил ее мне; я приветствовал ее на французский манер. Она выпила за мое здоровье чарку водки и поднесла после такую же, чтобы я последовал ее примеру. Это единственная женщина в этой стране, которая не пользуется белилами и никогда не нарумянена, поэтому она достаточно хороша собой.

Князь Голицын должен был быть на этом угощении, но молодой Царь вызвал его утром, поэтому ограничились тем, что выпили за его здоровье и за других, так что дело кончилось лишь в полночь. Приглашены были те же, что и ко мне. Этот молодой господин очень умен, любит читать, хорошо говорит на латыни, очень любит новости о событиях в Европе и имеет /П12/ особую склонность к иностранцам. Я убеждал его изучать французский язык^[186], уверяя его, что, будучи только 22 лет, он легко выучит его и сможет после этого полностью удовлетворить свой интерес к чтению, который у него есть, благо все современные и иностранные авторы переведены на этот язык. Он сын Артамона (После смерти этого монарха они оба были возвращены. Он имел несчастье, вернувшись из ссылки, видеть убийство своего отца во время восстания Хованского)* родом из Литвы, а мать его была шотландка. Он выучился латыни у поляка, которому позволено было ехать с ним и с его отцом в ссылку;^[187] он был в опале при Федоре, у которого был первым министром.

Цари уже три дня как вернулись с богомолья, и я, так ничего и не узнав, послал узнать новости у молодого Голицына, который ответил, что Совет решил дать мне аудиенцию перед Крещением. В моей воле было остаться или уехать. Так как все было готово к моему отъезду, я был очень удивлен этой переменой. Но, узнав от датского комиссара, что Нарышкины, досадуя на то, что я им /П13/ ни разу не нанес визита, и завидуя пиршеству, которое я устроил для Голицына (я нарочно устроил его, чтобы доставить удовольствие Голицыну, когда ничто не свидетельствовало о его близкой немилости)*, чей фавор уже близился к концу, они изменили все решения, которых добился этот государь в мою пользу, чтобы опечалить этого князя. Я принял решение уехать тем более охотно, что я выполнил все тайные поручения, которые были мне даны.^[188] Объявив это через моего пристава, я уехал два дня спустя после 16 декабря, чтобы вернуться в Польшу с тем же эскортом, что я имел по приезде. Я приехал 20-го рано утром в Смоленск и тотчас же запросто пошел приветствовать воеводу, который осыпал меня тысячью почестей, откуда я продолжил путь с тем же приставом, переводчиком и солдатами вплоть до Кадина (Casime), и оттуда вернулся через Вильну в Варшаву 3 января 1690 г. Причина этой спешки была в том, что зима является самым благоприятным временем для путешествий в Московии, так как в этой стране, самой низменной и, следовательно, самой заболоченной в Европе, летом можно сделать не более 4-5 лье в день, а иногда приходится валить лес и делать гати, /Г10/ чтобы переехать болота и маленькие ручейки, так как дороги в этой стране, из которых лишь немногие вымощены деревом на расстоянии в 10 или 12 лье в длину, плохо поддерживаются и часто непроходимы. Тогда как зимой путешествуют в санях, в которых лежишь как в кровати и которые одна лошадь легко и очень быстро везет по снегу, и на этой повозке и своих лошадях^[189] едешь равно днем, как и ночью, 15 или 16 часов, и легко делаешь немецкое лье в час.

СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ С 1682 ПО 1687 гг. / Г11, П14 /

После смерти царя Федора Алексеевича^[190] (этот монарх был сыном царя Алексея Михайловича, он умер в возрасте 22 лет, не оставив детей. Иван и царевна Софья являются его единокровными братом и сестрой. Хотя Петр и является младшим и рожден от второго брака, он поначалу наследовал ему^[191], но затем Иван^[192] был избран, провозглашен и венчан на царство, как и он).* Стрельцы (род войска, сходный с янычарами в Порте), совершили столь великую^[193] резню знатных господ, что если бы царевна Софья Алексеевна не вышла из царского дворца, чтобы утишить мятеж, и не явилась бы к ним, то продолжали бы нападать на невинных, словно на виновных, все более и более, чтобы затем грабить убитых.^[194] Бояре, или сенаторы и патриарх также постарались, чтобы остановить кровопролитие, и, когда большая смута закончилась, Петр был венчан на царство к удовлетворению всей России. Этот монарх красив и хорошо сложен, а живость его ума позволяет надеяться в его правление на большие дела, если им будут хорошо руководить. Софья тогда не выражала радости, ибо ей больше нравилась бы корона на голове Ивана Алексеевича (этот монарх уже подвержен падучей болезни, и каждый месяц у него случаются припадки. Его брат Федор умер от нее же, а Иван, который ныне правит, ослеп по той же причине),* ее брата по отцу и еще живой матери^[195], которой по праву принадлежало регентство. Честолюбие царевны не позволило ей долго скрывать свою досаду. Она высказала ее и публично воспротивилась венчанию Петра. И как Патриарх и бояре не представляли ей всю неспособность Ивана, болезненного, слепого и наполовину парализованного, она продолжала стоять на своем, воспользовавшись для этого стрельцами (это видные жители этого великого города), большинство которых составляют крупные торговцы, очень богатые. Когда подходит их время, им выдают достаточно чистую одежду, которую они затем сдают; если же они наделали на ней пятен, то их награждают таким же количеством ударов. Ибо эти одежды никогда не выносят из Москвы, разве лишь выдают их конным стрельцам, которые сопровождают царей за город. Подобно тому, как жителю позволено заменять себя на страже слугой, то он обычно откупается от ударов, представляя новую одежду, что и позволяет поддерживать эти одеяния в чистоте)*, 18000 которых, объединенные в 28 полков^[196], находятся обыкновенно в Москве для охраны Царей. Она нашла средство склонить на свою сторону боярина Хованского^[197], начальника Стрелецкого приказа и, таким образом, имея силу на своей стороне, /Г12/ приказала поднять это большое количество войск охраны, добилась венчания и провозглашения царем Ивана, чтобы он правил сообща с Петром, и добилась того, что, так как оба монарха еще очень молоды, она возьмет на себя бремя власти.

Несколько дней спустя стрельцы (la milice) поднялись вновь, так что нельзя было догадаться о причине, между тем при дворе заподозрили кое-что /П15/ и сочли за лучшее, чтобы царское семейство уехало из Москвы^[198]. Никому не давая знать об этом, оно удалилось а монастырь, называемый Троица, удаленный от Москвы на 12 немецких лье. Отъезд двора из Москвы усилил смуту. Боярин Хованский дал волю своим стрельцам и позволил грабеж и резню; достаточно было принадлежать к иной партии, чем он, чтобы оказаться обвиненным в смерти покойного Царя. Первый врач умершего^[199], обвиненный в том, что он отравил своего государя, был разрублен на куски, великий канцлер (Ie grand chancellier), временщик (Wreminick) Долгоруков^[200], умерщвлен вместе с сыном^[201]. Смерть, вседозволенность и жестокость были так необычайны, что страшно их и описывать.

Предупрежденная о том, что происходит в Москве, царевна Софья радовалась произведенным казням, она послала похвалить боярина Хованского за рвение, которое он проявил в мести за своего покойного брата и так обнадежила его дерзость, что им завладело желание венчаться на царство.

Это казалось ему возможным; он видел, что устроенная им резня одобрена и поддержана всеми стрельцами (de toute la milice). Он решил предложить брак своего сына^[202] с царевной Екатериной (Catherine)*^[203], младшей сестрой царевны Софьи. Но дерзость его не имела того успеха, на который он рассчитывал. Этот смелый план прогневил двор, так как стало ясно, что этот брак может /Г13/ послужить только во вред безопасности юных Царей.^[204] Софья сама нашла средство предупредить это неудобство, которое могло быть только опасным для империи русских.

В Московии есть обычай торжественно отмечать Дни ангела всех детей из царского дома. Царевич или царевна, чей праздник отмечается, устраивает угощение и принимает поздравления первых лиц государства. Двор собирался праздновать в Троице день Святой Екатерины, чье имя носила царевна, которую боярин Хованский предназначал в жены своему сыну. Царевна Софья дала знать^[205] об этом всем боярам^[206] и отдельно пригласила Хованского, продолжавшего в Москве жестокие расправы, которые царевна, казалось бы, одобряла. Между тем бьли приняты меры, чтобы избавиться от этого претендента на трон. Боярин князь Василий Васильевич Голицын, о котором мы еще будем иметь случай говорить в нашем рассказе, посоветовал не откладывать дело. И, действительно, времени не теряли. Хованский был застигнут на троицкой дороге примерно 200 подосланными всадниками, схвачен и препровожден в соседний дом, где ему был прочтен приговор и где упали отрубленные головы его и его сына.

Для стрельцов это было сокрушительным ударом. Они громко кричали, что потеряли своего отца, но что хорошо отомстят за него. Действительно, они овладели складами оружия и боевыми припасами и были, кажется, в состоянии истребить все. Двор, предупрежденный об опасности, которая грозила государству, приказал собрать другие войска, которые всегда отличались непримиримой ненавистью к стрельцам, и приказал немецким офицерам, которых там большое число, немедленно явиться в Троицу. Все послушались приказа, оставив своих жен и детей, чтобы послужить монархам, и никто из них не испугался, что стрельцы не отомстят его семье за то послушание, которое он выказал царям. Такой страх мог быть небезосновательным, так как эти немцы жили в предместье Москвы, называемом Кокуй^[207], и стрельцы не преминули бы прийти с целью сокрушить все и вся, но они /Г14/^[208] были остановлены доводами нескольких своих старых товарищей, по мнению которых, если бы они вырезали жен немцев, то мужья, как только соберут свои отряды, отомстят за них, и что вообще это не средство для того, чтобы достигнуть их цели. Стрельцы позволили себя уговорить, и слобода (Ie quartier) была сохранена^[209]. Оробев, стрельцы стали искать примирения и нашли двор достаточно расположенным, чтобы пойти на него. Ибо, говоря по правде, там не желали лучшего. Стрельцы, убив своих полковников и других офицеров, послали своих старших ко двору, чтобы просить прощения^[210]. Они получили его без особенных сложностей, и вскоре цари прибыли в Москву^[211] в сопровождении дворянства и всех иностранных офицеров. Безоружные стрельцы вышли навстречу, бросились на землю и просили пощады. Юные цари сделали знак рукою, что прощают их. Печальные стрельцы встали, /П17/ пролили слезы умиления, видя своих монархов вернувшимися в столицу столь милостивыми.

В тот же день князь Василий Васильевич (Васильевич — это крестильное имя его отца, поскольку среди московитов есть обычай называть друг друга по отчеству, чтобы отметить, чей ты сын — последнее всегда заканчивается уменьшительным "вич". Так у поляков сына воеводы называют "воеводич")* был пожалован титулом великого канцлера^[212] и соединенным с ним^[213] — временника (Wreminick) или временного министра государства то есть правителем государства^[214] в течение некоторого времени. Получив распоряжения, канцлер приступил к своим обязанностям, и начал с тщательного розыска о виновных стрельцах. Он прказал казнить зачинщиков, а остальных приговорил к ссылке.

Из этих ссыльных составили 4 полка, один из которых был послан в Белгород, на границе с Татарией, другой — в Симбирск на Волге в Казанском царстве (Cusam), третий — в Курск на Украине, а четвертый — в Севск в той же стране. Когда умиротворение было достигнуто, князь Голицын (этот князь Голицын, без сомнения, относится к самым умным, воспитанным и великолепным людям, которые когда бы то ни было были в этой стране, которую он хотел поставить на ту же ступень, что и другие. Он хорошо говорит на латыни и очень любит бывать с иностранцами и принимать их, не принуждая напиваться, сам вовсе не пьет водки, и единственное удовольствие находит в беседе. Так как он сильно презирает знать из-за ее неспособности, то смотрит только на заслуги, а использует лишь тех, за кем он их знает и тех, кто может принести ему пользу) овладел важными должностями, оказавшимися вакантными из-за резни, и среди прочих Иноземским приказом^[215], то есть стал руководителем учреждения, которое ведало полками иноземного строя, как то: солдаты, конники и драгуны. Этот приказ всегда был под руководством думного боярина, сидевшего в Белорусском приказе, где обычно решаются дела казаков и Украины. /Г15/ Тот же князь назначил главным судьей Стрелецкого приказа выскочку по имени Шакловитый^[216], простого думного дьяка, теперь он окольничий, чин, идущий сразу за думным боярином. Голицын дал своему двоюродному брату Казанский приказ^[217], где вершились казанские, астраханские и кавказские дела. Он дал думному дьяку Емельяну Украинцеву Малороссийский приказ, куда относятся дела всех городов, расположенных на Дону. Он дал Большую казну^[218] окольничему Толочанову^[219], то же сделал и с Дворцовым приказом или управлением землями царского дома. Одним словом, все приказы, прежде находившиеся в руках думных бояр, которые были способны противоречить временщику или временному министру, как они говорят, были заняты ничтожными людьми при посредстве князя, который обладал этой важной должностью и находил удовольствие в том, чтобы иметь не товарищей, а креатуры. Подобное поведение навлекло на Голицына ненависть со стороны знатных семейств (des families patridennes),^[220] которые были лишены их привилегий и вынуждены были угождать ему, не в обычай его предшественникам. Эта ненависть не помешала ему иметь высочайший авторитет и делать все /П18/ к своей выгоде. Он заключил вечный мир со шведами, чьи послы, находившиеся тогда в Москве, не встретили препятствий своим требованиям^[221].

Несколько лет спустя после этого договора австрийцы и поляки были втянуты в войну с турками. Австрийцы хотели привлечь московитов к союзу с ними, но их посол не имел успеха^[222]. Воспользовавшись случаем, поляки решили заключить вечный мир и склонить московитов на свою сторону. Они послали для этого в Москву посольство, состоявшее из трех представителей Коронной Польши и трех от Великого княжества Литовского. Со стороны Коронной Польши были познанский воевода Гримультовский и графы Приимский и Потоцкий^[223].

Великий канцлер^[224] Огинский, его племянник и один из графов Сапег представляли Великое княжество Литовское. Последний был задержан в Польше смертью брата, а пятеро других благополучно прибыли в Москву. Лишь после многих совещаний и даже после прощальной аудиенции пришли к соглашению. Поляки отказались от своих притязаний на Украину или страну казаков, на княжество Смоленское, и на другие земли, завоеванные московитами, а цари обязались вести войну против перекопцев и не давать им совершать /Г16/ набеги на Польшу. Это соглашение бьло отмечено торжествами. Послы были награждены, и сами цари пожаловали их чашей из рук знатного господина, предварительно взявшись за нее рукой — честь, которой ранее не был пожалован никто из этого чина.

После этого из Московии были направлены послы ко всем христианским государям, чтобы вовлечь их во всеобщую лигу против турок. Боярин Борис Петрович Шереметев был послан в Польшу и в Вену, откуда вся Европа могла узнать итог^[225] его миссии^[226]. Князь Яков Федорович Долгоруков, спальник или камер-юнкер царей (он из самого древнего в этой стране рода. Он был очарован обхождением христианнейшего короля и говорит, что, хотя во Франции и нанесли оскорбление его государю, он более доволен этим двором, нежели Испанским, где к царю относятся лучше. Его племянник^[227], которого он отпустил во Францию, чтобы изучить язык, является единственным московитом, говорящим по-французски. Только четверо в этой обширной стране говорят на латыни, и то только по тому, что имели гувернеров-поляков)* был послан во Францию и в Испанию^[228]. Одним словом, царские послы объехали всех монархов Европы. Таковы были обстоятельства, при которых был подготовлен поход 1687 г., который собирались совершить в Крым. Вопрос об избрании главнокомандующего оставался некоторое время нерешенным. Голицын предлагал нескольких вельмож, способных занять этот^[229] пост, но ему было единодушно сказано, что если он заключил мир с Польшей, то должен сам взять на себя труд и посмотреть, так ли легко завоевание Перекопа, как он утверждал. Вельможи, предложившие ему это, были не довольны соглашением с Польшей^[230]. Они к тому же знали, какую трудность представит поход в Крым, а также очень рады были принудить Голицына покинуть Москву и за время его отсутствия ослабить его слишком большую власть. Большинство голосов высказалось за это, к большому недовольству Голицына, который, как честный человек, вынужден был принять руководство походом, о чем будет помещен рассказ в продолжении этого очерка.

ПОХОДЫ МОСКОВИТОВ В КРЫМ С 1687 ПО 1689 ГОДЫ / Г17, П20 /

После долгих совещаний московиты решили в военном совете послать против малых татар значительное войско. Князя Голицына назначили воеводой Большого [полка]^[231], то есть главнокомандующим^[232], боярина Алексея Семеновича Шеина^[233] — воеводой новгородским, то есть генералом новгородского войска, боярина князя Дмитрия Дмитриевича Долгорукова^[234] воеводой Казанским, то есть генералом казанского войска, князя (kencas on prince) Михаила Андреевича Голицына^[235] — воеводой Белгородским (это двоюродный брат великого Голицына. Он имел столь большую склонность к иностранцам, что, уезжая на воеводство, он взял всех тех, кто хотел следовать за ним, включая и француза, который выучил его языку за 6 месяцев)*, думного дворянина Ивана Юрьевича Леонтьева^[236] — воеводой ертаульным (artaolski), то есть генералом небольшого казацкого войска и других вольнонаемных отрядов, которые всегда идут впереди войска главнокомандующего, и состоят из тех, кого можно назвать охотниками и окольничего Леонтия Романовича Неплюева^[237] — севским воеводой, то есть генералом севского войска.

Все войска Белой России были также снабжены начальниками, а у казаков был их обычный гетман, подумали также о способах иметь и получать боевые припасы и продукты. Все жители великой Империи Царей были принуждены заплатить рубль со двора, а рубль соответствует по стоимости почти пяти французским ливрам; по этому можно судить об огромных суммах, которые были собраны^[238].

Князь Голицын добился также, чтобы его сын был назначен его товарищем в приказах^[239]; это было новым знаком доверия к нему со стороны царевны.

Встреча всех войск была назначена на Украине, в области тех казаков, которые независимы от своего гетмана и которыми командуют их полковники. Московское войско было приведено в Ахтырку (a Arterk), Новгородское — в Рыльск (Ruski), Казанское — в Рублевск (Roublouski), Севское — в Красный Кут, Белгородское же, которое должно было оставаться на границах, было приведено в Белгород^[240]. Гетман^[241] собрал свое войско в Гадяче (Galitch), и, /П21/ так как /Г18/ войска должны были, согласно указу, быть на сборных местах к первому марта^[242], они шли всю зиму 1686 г., чтобы прийти туда. 1 мая собравшееся войско, состоявшее из 300 000 пеших и 100 000 конных^[243], вышло в поле и расположилось лагерем за рекой Мерло^[244]. Пробыв там несколько дней, двинулись в сторону Полтавы, города, зависящего от гетмана^[245]. Оттуда продвинулись к Скарину (Scarein) на реке Арит (Arit)^[246], где провели несколько дней, ожидая некую икону Богородицы, которую суеверие московитов сделало чудотворной. Один монах убедил воевод, что у него было видение и что Богородица поведала ему, что без нее попытка войти в Крым будет бесполезной и что нужно принести в войско ее образ. Легковерие воевод остановило на 15 дней движение войска, и они вновь пустились в поход только после того, как получили чудотворный образ со всеми надлежащими обрядами. 13 июня^[247] пришли к реке Самаре^[248], которая, как и другие реки, о которых мы говорили, впадает в Днепр, и перешли ее по мостам, которые там были наскоро сделаны. 20-го с Самары, имея все время Днепр по правую руку, пришли, чтобы встать лагерем на реку Татарку, от Татарки на реку Московку, от Московки на Каминку, от Каминки до Конских Вод, от Конских Вод до Карачакрака^[249], откуда войска не могли пройти дальше. Их остановила засуха, и они с удивлением узнали, что на 50 лье кругом она была столь необычайной, что солнечный жар выжег всю степь, и что нельзя вовсе рассчитывать на корм для коней.

Главнокомандующий, чрезвычайно удивленный этой новостью, вынужден был принять соответствующее решение. Вместо прежнего плана истребить Хана, имея 500 000 человек, он решил возвращаться по своим собственным стопам. И, действительно, после Карачакрака он пошел стать лагерем ко Днепру, чтобы использовать ту траву, которую половодье этой реки спасло от огня, и чтобы в то же время облегчить себе отход, ибо он боялся, чтобы татары не совершили набег на его многочисленную армию, (все немецкие офицеры уверяли, что было более миллиона лошадей, что возможно, потому что в войске из 24000 человек, которое Король Польши привел к Черному морю в 1686 г., было более 45 000 повозок в обозе)*, в которой лошади падали от чрезвычайной /П22/ жары и /Г19/ недостатка фуража. Дизентерия в соединении с нуждой и полусгнившей соленой рыбой, которую ратники вынуждены были есть, чтобы соблюдать пост^[250], который у русских приходится на август, унесла (enleva)^[251] много людей и заставила многих оставить по дороге. Между тем был отделен отряд в 30 000 человек, возглавляемый Леонтием Романовичем Неплюевым, севским воеводой, ему приказали наступать к Запорожью^[252], чтобы заставить татар поверить, что это единственная сила московитов. Сын гетмана Ивана Самойловича^[253] был также послан туда с отрядом казаков. Остаток войска вернулся^[254] к реке Самаре, где князь^[255], изучив расположение местности, предложил построить город, с помощью которого можно было бы держать в узде казаков и даже татар, хотя последние могли бы вторгаться в Россию и во многих других местах. На следующий год этот город был действительно построен, как будет видно дальше. С реки Самары пошли стать лагерем на реку Мерло, где ждали указа из Москвы, чтобы распустить войско, и князь, между тем, чтобы оправдать в глазах двора неудачный исход кампании, ничего не забыл, стараясь свалить свои ошибки на гетмана Ивана Самойловича (этот князь владел всей Украиной, которая восстала против поляков из-за их жестокостей в правление последнего Владислава^[256]. Всегда там находится в готовности 100 000 воинов)*. Действительно, царевна была на его стороне, но это он сделал ее могущественной. Он написал ко двору, обвинил во всем гетмана и просил указа, чтобы низложить его и избрать нового. Как только указ пришел, Голицын приказал ночью схватить гетмана тем же стрельцам, которых он потребовал для собственной стражи после того, как заподозрил казаков. Он был приведен связанный в то место в войске, которое называлось шатром (chatra), то есть судебной палаткой, который всегда в московском войске находится рядом с расположением воеводы. Утром было приказано, чтобы офицеры^[257] и дворянство вместе явились к нему. Когда воеводы-бояре заняли места, привели гетмана, прочли ему указ Царя и поставили на очную ставку с казаками, которых разыскали, которые обвинили его в сношениях с Ханом и в тайных приказах о поджоге /П23/ степи, которые он отдавал^[258]. Бедный генерал понял тогда, что счастье изменило ему; все до того переменились к нему, что вместо /Г20/ вельможного (Vielmozny), то есть всемогущего, стали величать его скуренным сыном (Scourwecin), то есть сыном шлюхи. Даже его слуги потеряли всякое уважение к нему, а один из его полковников по имени Дмитрашка^[259] достал саблю, чтобы убить его. Но Голицын помешал этому и сказал, что гетман находится здесь для того, чтобы его судили по всей форме, а не для того, чтобы его убивать.

Когда заседание закончилось и гетман был взят под надежную стражу, был послан гонец к Леонтию Романовичу Неплюеву с приказом схватить сына гетмана Самойловича, который находился вдали от своего отца. Но, так как несколько верных казаков выехали прежде него и предупредили сына гетмана, Неплюев только с трудом смог догнать его, потому что он со своим отрядом бежал так быстро, как только мог. Он, однако, послал дать знать казацким старшинам приказ выдать сына гетмана. Компанейщики (les compachiks) или всадники решили выдать его, но сердюки или пехота^[260] окружили его шатер и не разрешили схватить своего предводителя. Однако они позволили себя уговорить, и с общего согласия сын гетмана был выдан Неплюеву, который, гордый своей добычей и удовлетворенный тем, что вознаградил себя за поражение, которое он потерпел около Каменки (Kaminston) в стычке с Нурадин-султаном^[261] у берега Днепра, вернулся к себе в лагерь. Между тем, пока захватывали сына, бояре-воеводы совещались о том, как сместить отца и назначить другого гетмана. Самойлович был сослан в Сибирь^[262], казаки были собраны для избрания и один, по имени Мазепа^[263] (этот князь не красив, но очень образован, он в совершенстве владеет латынью. Казак по рождению, он получил воспитание, будучи пажом у короля Казимира, а затем в офицерах его гвардии, поэтому он очень предан Польше), писарь (pisarz) или государственный секретарь^[264] был с радостью провозглашен гетманом.

Так Голицын преуспел в своем намерении, но большая часть казаков, не участвовавшая в его избрании, выказала недовольство. Было некоторое волнение (revolte)^[265] в их городах, и несколько домов полковников были разграблены в их отсутствие. Этот^[266] новый гетман, желая усмирить волнения, попросил несколько отрядов у князя Голицына, и ему дали 3000 человек /Г21/ из смоленского войска /П24/ и 1000 лошадей, чтобы сопроводить его до Батурина, обычной резиденции гетманов.

Спустя некоторое время пришел приказ распустить войско. Письмо великих государей, которое содержало его, был прочитано в присутствии всех офицеров; с удовольствием были приняты похвалы за оказанную добрую службу. Каждый воевода получил золотую медаль с изображением двух царей и царевны, на золотой^[267] цепи, ценою вместе в 10 дукатов, каждый полковник (colonel) — медаль без цепи ценой в дукат, каждый подполковник и майор — медаль в полдуката, а каждый солдат и стрелец — золотую копейку, то есть около 25 су, тогда как серебряная копейка стоит лишь одно су^[268]. Князь Голицын этими подарками, которые он ловко добился у Царей или, лучше сказать, у Царевны, в пользу войска, утихомирил ропот, который было поднялся против него. Он привлек также влиятельных знатных должностями, которых возместили им их расходы, так что по возвращении в Москву он не увидел никого, кто был бы против него. Он был принят Царевной со всеми изъявлениями радости, которые он только мог ожидать, и вновь взял на себя все дела с таким влиянием, каким не пользовался никогда.

Прежде всего Голицын предложил в совете построить город на реке Самаре, где можно было бы иметь склады со снаряжением всякого рода^[269]. Когда это решение было принято, окольничий Леонтий Романович Неплюев^[270] получил приказ принять командование над 30 000 человек и идти строить этот город. Гетман с его войсками тоже был привлечен к этому. Когда план был составлен голландским полковником и инженером по имени Вансаль (Wensale)^[271], войска были собраны в городе Рыльске (Riski) и направились к Самаре в последний день мая. За месяц город был готов, так как необходим лишь ретраншемент, чтобы остановить татар и казаков. Его назвали Новобогородицком /Г22/ и, оставив там гарнизон, армия вернулась. За эту службу окольничий был пожалован в бояре, а во время кампании 1689 года пришлось признать, что этот город оказал большую помощь, благодаря складам со всеми видами припасов, которые очень помогли войскам.

ПОХОД ИЛИ ЭКСПЕДИЦИЯ МОСКОВИТОВ В КРЫМ В 1689 г. / Г23, П25 /

Князь Голицын, замечая, что день ото дня партия Петра оживляется, и понимая, что отсутствие не усилит его, втайне сделал все, что мог, для того, чтобы во время этого похода возложить командование на кого-нибудь другого. Но, встретив слишком много трудностей при осуществлении своего замысла, он сам из хитрости присоединился к тем, кто предлагал ему это, и принял все возможные меры, чтобы исправить те ошибки, которые сделал во время первого (pr[emier]e)^[272] похода. Поскольку этот князь был больше политиком, нежели полководцем, он легко добивался того, что хотел. Решено было отправить войско раньше, чем это был сделано во время первого похода, итоги которого были очень плохи из-за медлительности. Был дан указ собраться к месту сбора 1 февраля^[273], что и было исполнено в точности. С декабря войска начали собираться со всех концов, за исключением Сибирского царства. Из-за войны, которую последнее вынуждено было вести против китайцев, оно было избавлено от набора ратных людей^[274]. Приготовления были большими, чем во время предыдущего похода, но народ не был более отягощен, так как со двора собирали только один рубль, как это было положено по обычаю^[275]. Московское войско собиралось в Сумах^[276] (a Som), Новгородское — в Рыльске (a Riski), Казанское (Cazan) — в Богодухове, Белогородское — в Каменке (Katiminski), Севское (de Sevene) — в Калантаре (Kalantar). Все эти войска находились под командованием тех же господ, что и во время первого похода, за исключением Белгородского полка, которым командовал Борис Петрович Шереметев^[277], которому эта должность дана была после смерти Михаила Андреевича Голицына^[278]. На квартирах долго не задержались, поскольку князь приказал всем войскам выступить до того, /Г24/ как растает лед за рекою Мерлом^[279], что было благоразумно сделано из того расчета, что большинство рек, которые предстояло перейти на пути, разливаются при таянии льда обширным половодьем. Пехота расположилась /П26/ на другом берегу реки, при входе в лес, конница была размещена в прибрежных городах. Переждав оттепель, князь поставил 1 апреля свой шатер на другом берегу реки, все воеводы последовали его примеру, и 6-го отправились по направлению к Самаре, где все войска и соединились^[280].

Туда прибыл также гетман Мазепа^[281]. 13 апреля перешли реку и без остановок, после месячного марша, подошли к Перекопу. Обоз мешал делать большие переходы, ибо каждый ратник нес с собой припасы на 4 месяца сверх того, что ему было выдано в Самаре^[282]. В степях, где проходила армия, требовалось много припасов, которые замедлили ход войска. Артиллерия, состоящая из 700 стволов и множества мортир, также замедляла движение армии^[283]. Наконец пришли к Карачакраку^[284], где встали лагерем. Лошади были отпущены в степь, где трава была слишком короткой, чтобы ее косить. Служилые люди отдыхали до полуночи: в этот час все были поражены шумом за лагерем, который ржание лошадей в сочетании с человеческими криками сделали непереносимым. Решили было, что застигнуты врасплох татарами. Но затем узнали, что причиной этого беспорядка были лошади,^[285] напуганные и скачущие из стороны в сторону. На следующий день их недосчиталось 6 000 в Московском полку, хотя они и были стреножены. Они скрылись в степи и пришлось стать на стоянку, чтобы дать каждому время отыскать свою лошадь, большая часть которых и была приведена в лагерь. На следующий день снялись со стоянки и через несколько переходов пришли к берегу Днепра^[286], известного под именем Каирки, где один отряд взял в плен несколько московских татар, от которых узнали, что Хан не в Перекопе, а в Буджаке^[287], и что там вовсе не ждут этого грозного войска. На самом деле^[288] был слух, что войска находятся в пути, но считали, /Г25/ что это для того, чтобы построить [какой-то город]^[289]; их послал Калга-султан, чтобы проведать об этом. От Каирки пошли к Каирке-Мечетной, где князь Голицын приказал, чтобы /П27/ на каждую повозку взяли муки, по 4 кола и воды, так как в дальнейшем уже не удастся найти леса. Оттуда, удаляясь от Днепра, шли прямо к югу под Перекоп. Войско два дня не видело воды. 13 мая гонцы, которые были посланы рано утром, дали знать, что видно неприятеля; тогда приготовились встретить его^[290]. Обозы в сопровождении пехоты и артиллерии находились справа, а конница и дворяне держались с левой стороны каждого полка. Московский полк под командованием Голицына был в середине, Новгородский — справа, полк гетмана — слева. Левее гетмана стояли Шереметев и Долгорукий, Неплюев находился в арьергарде. Татары напали сначала на авангард Шеина, откуда после нескольких стычек они вдруг бросились слева направо и атаковали полк Шереметева, который, будучи самыммалочисленным, в мгновение оказался обращенным в бегство; отступила и конница. Враг бросился на обозы, которые уже было достались ему. Но когда князь Голицын послал Шереметеву помощь, татары принуждены были отступить и освободить дорогу, ведущую в Черную долину, где войска стали лагерем ввиду близости воды. Это болотистое место удалено на пять лье от Перекопа и представляет собой пастбище для местных скотоводов. Небольшое число татар под предводительством Калги-султана^[291] двинулось, чтобы разведать путь войска и узнать его силу и недостатки, взяло нескольких пленных, от которых получили те сведения, которые хотели. Их привели затем к хану, который находился только за 3 лье от лагеря на Каланчаке^[292], речке, которая берет истоки в степи и впадает в Евксинский понт, ибо хорошо /Г26/ известно, что как только о приходе Московитов к Крыму^[293] стало известно Хану, он пришел из Буджака с 4000 всадников, чтобы защитить свои владения. Он пришел на Каланчак за два дня до московитов и перешел Днепр в Ас-Кермене^[294] (Assecun Kermen), городе на этой реке, принадлежащем туркам. 16 мая армия снялась со стоянки, чтобы прийти в Зеленую Долину, которая находится за лье от Черной Долины,^[295] а Хан пошел навстречу Московитам со всеми своими силами, которые, насколько это можно уточнить, могли составить от 30 до 40 тысяч /П28/ пеших воинов, разбитых на несклько отрядов. Войско незаметно^[296] оказалось окружено татарами и вынуждено было встать на привал; где огляделись, не сходя с места, и хотя все считали, что Московитам стоит перейти в наступление, они довольствовались тем, что остались на месте, окруженные хорошими рогатками, которые привезли на повозках и которые служили тогда для них защитой.

Вооруженная огнестрельным оружием пехота и вся артиллерия составили в поле надежную оборону, которую татары не могли прорвать. Конница оставалась за пределами укреплений; это побудило три или четыре татарских отряда, около 1000 конников каждый, напасть на нее. Вскоре после их атаки она бежала, причем обозы очень помогли этой смешавшейся коннице. Нельзя было сосчитать, триста или четыреста татар уложены были на месте из мушкетов (la Mousqueterie), к которым присоединились пушки; в этом же положении оказалось множество Московитов, которые были убиты своими же^[297]. Однако татары, под командованием Нураддин-султана атаковали с другой стороны казаков из Сум и Ахтырки, во главе которых стоял Емельян Украинцев, думный дьяк или государственный секретарь. Этот командир, неопытный в военном деле, как истинный московит, так смешался, что не смог выдержать натиска неприятеля. Обозы были опрокинуты, множество убитых лошадей перекрыло путь к бегству. Прорвавшись /Г27/ за повозки, татары увезли с собой 20 пушек, поставленных на повозки, в которые были запряжены лошади, и если бы не подоспел боярин Долгорукий со своим войском, то все эти казаки были бы изрублены в куски^[298].

Шереметев^[299] (намерением Голицына было избавиться от него, ибо это достойный человек и его большой враг, что ему удалось бы, если бы сразу не помогли)* был в то же время атакован другим татарским отрядом, который прорвался к обозу. Но он перенес удар поистине с большим мужеством, чем Емельян, и, наконец, принудил татар отступить. Когда сражение закончилось отступлением татар, добившихся преимуществ и захвативших добычу, войска двинулись искать воды. Итак, снялись с лагеря на следующий день, чтобы прийти в Каланчак, и, так как нашли невыгодным, чтобы конница шла вдали от обоза, приказано было, чтобы она держалась среди верениц повозок, и все войска, которые до той поры шли раздельно, объединились в одно, которое составляло более 200 000 /П29/ повозок, расставленных в каре и были, как мы уже сказали, окружены артиллерией и всей пехотой, которая несла на плечах рогатки, чтобы быть готовой сразу поставить укрепление. Пока шли в таком порядке, татары появились вновь и обошли всю армию кругом, надеясь найти конницу вне обозов. Они удовольствовались тем, что нагнали страх на московитов и исчезли, чтобы позаботиться об обороне Перекопа, на который, как они думали, должно было напасть это многочисленное войско. В тот же день стали лагерем у Каланчака, а на следующий день перешли реку вброд, не встретив ни одного татарина. Это придало нескольким московитам смелость отделиться от обозов и забраться на вершины, чтобы увидеть Перекоп, который словно дымился из-за пожара в предместье Ор, которое татары подожгли сами, боясь, чтобы им не завладели. 19-го подошли прямо к Перекопу и стали лагерем на пушечный выстрел от города, так, что Понт Евксинский оказался по правую руку, а степь — по левую. Из города вовсе не вели огня, поскольку расстояние было слишком большим, но с башни, которая находилась у берега моря, постоянно стреляли из пушки. /Г28/

Было от 10 до 11 часов утра, когда войско подошло; все надеялись ночью атаковать Перекоп, или ров^[300]. Но вечером, когда все пришли за приказом, то были очень удивлены, узнав, что завтра предстоит возвращаться. Поскольку это отступление необычно, стоит немного остановиться на том, что его вызвало.

Когда войско расположилось достаточно близко от города, наездники — ногайские татары и калмыки, которые являются подданными Московитов, схватились с перекопцами. Один ногаец ханской службы, случайно узнанный московитом, крикнул тому на своем языке: "Зачем мы сражаемся! Почему ты не скажешь своему боярину, чтобы он заключил мир с ханом?" На это московит ответил, что если бы боярин действительно поверил в миролюбие хана, то он может подумать над этим; и если хан действительно хочет мира, то пусть шлет людей, чтобы заключить его. "Ну, хорошо, — сказал перекопский ногаец, — поговори с твоим боярином или генералом и уверь его, что если он хочет мира,^[301] то пусть боярин согласится на это". Ногайский татарин пошел сначала отдать отчет боярину Голицыну обо всем том, что сказал ему татарин, и нашел этого полководца в расположении /П30/ заключить договор и отступить без сражений^[302]. Голицын приказал написать письмо от лица этого татарина к тому, с кем он говорил, примерно в следующих выражениях: "Я сообщил боярину Голицыну то, что ты мне сказал. Он рад прийти к соглашению, так, чтобы был послан кто нибудь, кто изложил бы соображения и требования Хана". Письмо было дано первому попавшемуся татарину и было отнесено к Хану, которого татарин застал в размышлениях, советующегося с мурзами о том, как избавиться от столь многочисленного неприятеля. Хан поначалу решился только приказать узнать у Голицына, было ли это письмо написано по его приказу, и когда ему сообщили, что это так, он послал^[303] Сулеш-мурзу, а Московиты дали в заложники господина по имени Змеев. У обеих сторон были различные интересы. Московиты предложили пять следующих условий: чтобы все русские пленники были освобождены, чтобы татары /Г29/ не совершали более набегов на земли, находящиеся в подданстве Царей, чтобы они отказались от 80 000 экю^[304], которые они требовали от московской казны, чтобы они оставили в покое поляков и чтобы они не оказывали никакой помощи туркам^[305]. Супеш-мурза, желая продержать московитов до следующего дня, и хорошо зная, что такое большое войско не может долго оставаться без фуража и воды, затянул переговоры и удовлетворился тем, что дал некоторую надежду на соглашение. На следующий день он ответил, что хан не хочет других условий мира, помимо тех, на которых он ранее заключил мир с Царями, что он требует ежегодной уплаты дани и желает, чтобы ему заплатили за три уже прошедших года 240 000 экю. Этот ответ не понравился князю Голицыну и, не считая более возможным стоять лагерем в песках, он задумался об отступлении. Из боязни преследования он приказал везти с собой до Каланчака мурзу, который был в его лагере, и оттуда отослал его обратно и получил взамен своего заложника. Вот в нескольких словах весь Крымский поход.

Далее шли в течение 3 недель, чтобы вернуться в Самару^[306], где, бросив все тяжести, /П31/ перешли реку, а 6 дней спустя уже оказались на реке Мерло. Голицын между тем послал гонцов^[307] к Царям и польскому королю, где он хвастался тем, что разбил татар, и преследовал их вплоть до их пределов. Узнав об этих новостях, московская Царевна объявила во всем царстве общественные увеселения и, согласно обычаю, послала окольничего с благодарственной грамотой^[308] всему войску и золотыми в награду, после чего, когда пришли указы распустить войско, на реке Самаре был оставлен боярин Волынский^[309] новобогородицким воеводой с войском около /Г30/ пяти-шести тысяч человек.

Это сообщение извлечено из донесений резидентов польского короля, которые находились при дворе Царей и следовали за войском после смерти царя Федора и до сегодняшнего дня. Теперь мне остается только подробно описать все то, чему я сам был свидетелем, поскольку^[310] часто имел смелость, переодевшись ходить по городу и даже в Троицкий монастырь.

ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ / Г31, П32 /

Когда князь Голицын прибыл в Москву, то нашел все дела в таком состоянии, что и подумать бы не мог. Его враги прознали сущность дела и опорочили его в глазах Петра Алексеевича. В аудиенции ему было отказано, и только после просьб царевны он был допущен к царской руке. Он выслушал страшные упреки и не мог достичь цели — оправдать свои действия. Когда несколько дней уже прошло достаточно спокойно для Голицына, щедрость царевны дала случай новому испытанию. Она захотела раздать боярам большие имения и тем самым вознаградить их^[311] за добрую службу государству. Но Петр воспротивился этому и захотел сначала изучить достоинства службы, а уже затем определить вознаграждения^[312].

Царевна, не желая в связи с этим быть уличенной во лжи, добилась от царя согласия сделать то, что она хотела. Она пожаловала Голицыну 1500 крестьянских дворов в различных деревнях, другим боярам — полковым воеводам по 300, другим главным^[313] офицерам в зависимости от их обязанностей, и даже одарила всех дворян,^[314] которые были на службе, из того расчета, чтобы всех привлечь (attacher)^[315] на свою сторону^[316]. Подобные дары никогда не были приняты в Московии, всегда царь довольствовался тем, что жаловал шубу со своего плеча тем, кого ему захотелось почтить.^[317]

Этот князь правил, пользуясь своей обычной властью и поддержкой царевны. Он решил нанести дерзкий удар. С тех пор, как гетманы находятся в московском подданстве, они никогда не бывали в Москве. Голицын, под предлогом того, чтобы оказать гетману честь и дать ему возможность выказать его благоговение перед царями, на самом же деле преследуя иную цель, сделал так, чтобы туда прибыл Мазепа с 500 своими главными офицерами^[318]. Царь Петр был тогда /Г32/ в одном из своих потешных дворцов под названием Преображенское на реке Яузе /П33/ за малое лье от Москвы^[319], а Голицын составил в Москве заговор, о котором мы сейчас расскажем.

Властолюбивая царевна, считая себя^[320] самодержавной государыней (maitresse absolue) из-за несовершеннолетия своего брата Петра и неспособности своего брата Ивана, который и говорит-то, и передвигается с трудом, захотела полностью прибрать к рукам и утвердить за собой власть. Оставалось только одно небольшое препятствие — жизнь Петра. Она приняла решение избавиться от него и поручить (charger)^[321] это дело некоему Федору Шакловитому, руководителю Стрелецкого приказа, который благодаря поддержке царевны из подьячего (un petit escrivain) стал окольничим, или оруженосцем, — чин, следующий сразу за думным боярином (apres Ie boyar senateur).

Этот Федор пообещал преданно исполнить приказ царевны. Он собрал в замке Кремль, местопребывании царя и патриарха, где находятся все судебные приказы, 600 преданных стрельцов под командованием полковника по имени Резанов. Федор встал во главе их и повел их в Преображенское. Но пока он распоряжался, двое из этих стрельцов, мучимые угрызениями совести, решили, что не омочат свои руки кровью своего монарха, и, скрывшись, бежали, чтобы предупредить Петра [об опасности, которая угрожала ему^[322]. Для этого они обратились к князю Борису Алексеевичу Голицыну, двоюродному брату Голицына, о котором мы говорили уже, который сразу предупредил об этом царя Петра]^[323], который, в крайней степени удивленный, поднялся со сна и приказал предупредить своих дядьев — братьев матери и наскоро приступил к совету о том, что делать.

Решено было послать в город, чтобы узнать, как обстоит дело на самом деле. Одним из дядьев Петра и князь Борис пустились в путь и встретили на пути Шакловитого во главе его стрельцов. Они отъехали в сторону, чтобы пропустить их, а затем обогнали их, чтобы спасти Царя. У бедного Петра осталось время лишь на то, чтобы вскочить в карету со своей матерью, женой и сестрой, и в сопровождении самых преданных своих слуг, он скрылся в сторону Троицы.^[324][325]

Приехавшие заговорщики повсюду искали Царя, но /Г33/ стрельцы, охранявшие этого монарха, не зная ничего о деле и только пораженные его бегством, сказали их начальнику или главному судье, что его Величество скрылся с великим поспешением.

Упустив /П34/ случай, Шакловитый вернулся к царевне, которая была огорчена не менее его тем, что попытка не удалась. На следующий день это бегство стало причиной большого недоумения в Москве, никто не мог догадаться о его причине. Но к вечеру узнали, что Царь Петр послал упрекнуть царевну за ее вероломство^[326], однако она громко отрицала все и утверждала, что по ошибке за заговорщиков приняли стрельцов, которых привели, чтобы сменить стражу, и что напрасно предполагают, что у нее столь черная душа, чтобы желать смерти своего брата. Предлог со сменой стражи многим показался неубедительным, ибо ее обычно сменяют днем, а эти стрельцы прибыли в Преображенское ночью.

Как бы то ни было, когда царь Петр приехал к Троице, то приказал всем боярам явиться к нему^[327]. Он обратился с тем же ко всему дворянству и послал во все города указы держать все войска в готовности к тому, чтобы прийти к нему на помощь. Когда, таким образом, вся страна была извещена о покушении Шакловитого, к царю поспешили со всей страны и менее чем за 8 дней вокруг него собралось большое число дворян. Он послал также князю Голицыну приказ незамедлительно явиться к Троице, но этот боярин отговорился тем, что царь Иван удерживает его.

Тем временем царевна делала все возможное, чтобы привлечь на свою сторону стрельцов, с которыми Петр хотел поладить. Она приказала созвать всех пятидесятников и десятников, которые, в отличие от полковников и других офицеров, имеют в подобных обстоятельствах большое воздействие на умы, и приказала построить их у крыльца. Когда царь Иван и она выходили со службы в церкви, то остановились на верхних ступенях, и царь сказал: "Мой брат Петр скрылся в Троицком монастыре, а почему — я не знаю. Он, несомненно, хотел смутить государство, и я слышал даже, что он приказал вам быть у него. Но мы запрещаем вам под страхом смерти исполнять /Г34/ его указ, чтобы избежать прискорбных последствий, которые могут отсюда произойти"^[328].

Царевна также поддержала этот запрет. Но стрельцы не придали ему большого значения и явились в Троицу, чтобы убедить Петра в своей верности. Рассудив об этом /П35/ и узнав, что большая часть бояр перешла на сторону Петра, она решила примириться с ним. Ввиду этого она послала к своему брату двух своих теток по отцу, царевен Анну Михайловну, [Татьяну Михайловну]^[329] и одну из своих сестер, Марфу Алексеевну^[330].

Перед тем, как продолжить рассказ, необходимо пояснить, что правление царевны вызвало у других царевен желание покинуть свои обители и поселиться в царском дворце. Все они, кроме троих уже вышеназванных^[331] — Авдотья (Avidote ou Dorothee), Екатерина, Софья, Федосья (Sidiassa ou Theodore) — происходят от первого брака и являются единокровными сестрами царя Ивана^[332]; их матерью была Милославская (Mirasselauska). Царь Петр и царевна Наталья родились от второго брака^[333] от Нарышкиной^[334]. Жена царя Ивана Марфа происходит из рода Салтыковых^[335], она обманула ожидания тех, кто надеялся, что у нее будет сын, поскольку родилась дочь. Петр женат на девице из рода Лопухиных по имени Марфа^[336] (эта царевна была так напугана, когда ей пришлось бежать ночью полураздетой со своим мужем, чтобы избежать смерти (что и случилось бы, если бы не молодой Голицын), что несколько дней спустя у нее случился выкидыш. Но она вознаградила себя рождением царевича^[337], что случилось в феврале прошлого года и нанесло последний удар партии царевны).*

Возвращаясь к начатому, скажу, что две тетки и сестра царевны направились в Троицу, чтобы примирить своего племянника с племянницей. Когда они прибыли в место, служившее царю убежищем, то просили его не верить слухам, что напугали его. Они уверяли его, что он не разобрался в этом деле, что злонамеренно захотели поссорить брата с сестрой, и что можно безопасно вернуться в Москву. Петр дал понять этим дамам, что его страх не был напрасным, что действительно хотели убить его мать, жену, дядьев и его самого, и назвал столько обстоятельств покушения, что его тетки не смогли опровергнуть сам факт. Тогда эти царевны принялись плакать, уверяя, что они вовсе не были причастны /Г35/ к этому ужасному заговору, и решили не возвращаться более в Москву, а остаться жить или умереть с ним.

Царевна Софья, узнав о том, что предприятие ее теток имело столь малый успех, и не зная, на что решиться, обратилась к патриарху^[338], поведала ему свою печаль, и так преуспела, что этот^[339] /П36/ старик предложил свои услуги для их примирения. Он выехал в тот же день^[340], изложил Петру цель своей поездки и сказал все, что только можно, чтобы вернуть согласие в семью. Но он был чрезвычайно поражен, узнав, что заговор был направлен и против него и что Лигомед (Ligomene), или игумен Сильвестр (L'abbe Sylvestre)^[341] принимал в нем участие, и что, если бы дело удалось, он стал бы патриархом^[342].

Эта новость крайне поразила старика, и он счел за лучшее остаться в Троице до тех пор, пока все не прояснится и не уладится. В то же время он выступил с призывом схватить изменников.

Вдвойне опечаленная царевна собрала своих сторонников и спросила совета, что ей делать дальше. Решено было, что окольничего Шакловитого поместят во дворце, а игумену Сильвестру дадут возможность бежать^[343]. Сама царевна, в сопровождении Голицына и всех своих друзей направилась в Троицу, чтобы постараться успокоить своего брата, который вновь послал стрельцам указ незамедлительно явиться к нему и привести с собой изменников. Она не достигла и середины пути, когда боярин Троекуров^[344], посланный Петром навстречу, приказал ей вернуться и уверил ее, что она не будет принята^[345].

Царевна, сознавая невозможность ехать дальше и понимая прискорбное решение своего брата, повернула к Москве. На следующий день все стрельцы и немцы явились в Троицу. Там собрались бояре и решили между собой послать схватить изменников, где бы они не находились. Полковник Сергеев (Ie colonel Barque)^[346] во главе 300 человек получил этот приказ и тотчас направился /Г36/ в Москву. Как только он прибыл туда, он направился прямо в царский дворец. Там он громко потребовал, чтобы ему выдали некоего Федьку Шакловитого, ибо после раскрытия заговора его называли больше не Федором, но уменьшительным именем, которое у русских является знаком презрения.

Царевна сначала противилась, но полковник настаивал и так твердо держался, что царевна, увидев себя покинутой и /П37/ предвидя последствия своего отказа, выдала полковнику Федьку и его сообщников. Эти преступники, закованные в цепи, были отвезены в простой телеге в Троицу.

С другой стороны, князь Голицын, видя свою судьбу пошатнувшейся и делая все возможное, чтобы вернуть его, также решился прибыть в этот монастырь. Его сопровождали его сын Алексей, его товарищ в приказах, дворецкий Толочанов, казначей Ржевский^[347], севский воевода Неплюев, его советник и любимец, его креатура Змеев^[348], который в войске был генеральным комиссаром, а также некто по имени Косагов, его близкий друг^[349]. Но двери монастыря оказались закрыты перед ними, и после того, как им запретили войти, ему и его спутникам дана была стража вместе с указом не покидать своего жилища^[350].

Как только Федьку привезли, он был препровожден в большую комнату, где царь собрал бояр^[351]. Его допрашивали в течение 4 часов и оттуда привели в башню монастыря, где он был подвергнут пытке (эта пытка называется кнут. Испытуемого привязывают к спине сильного мужчины, который прямо стоит на ногах, опираясь руками в подобие скамьи на высоте его головы. В этом состоянии приговоренный получает 2 или 300 ударов кнутом по спине. Удары начинают наносить ниже шеи, от плеча до плеча; палач бьет с такой силой, что [вырывает]^[352] с каждым ударом кусок кожи толщиной с сам кнут и длиной во всю спину. Большинство после этого умирает или остается искалеченными). Ему связали руки за спиной, подвесили и палач нанес ему несколько ударов кнутом, длиною с кучерский, но другого качества, так что ремень гораздо раньше врезался ему в тело и заставил его переносить исключительные страдания. После нескольких подобных ударов он признался, что ему было поручено убить царицу мать, царя и трех его братьев^[353][354]. Этим признанием удовлетворились и отвели его в тюрьму.

Оттуда он написал царю Петру, изложив ему в подробностях все /Г37/ обстоятельства дела. Он показал ему, что был втянут в это жестокое предприятие, и назвал зачинщиков, хотя царь и был убежден в жестокости своей сестры, он не захотел, тем не менее, публично бесчестить царевну из своего рода^[355], а князь Борис Алексеевич Голицын должен был использовать все свое влияние на царя, чтобы склонить его не чернить честь его рода казнью его двоюродного брата^[356].

После этого были допрошены 7 других злодеев, которые должны были исполнить это преступление. Их пытали и добились от них того же признания, что и от Федьки. Прошло два дня, /П38/ пока решали, что делать с преступниками. Князь Голицын, его сын и его друзья были приговорены к ссылке, приговор им был произнесен думным дьяком (par un secretaire d'etat) на ступенях лестницы. Он выслушал его, стоя внизу, окруженный стражей, которая привела его из его жилища. Вот в каких выражениях он был составлен: "Царь указал вам отправиться в полярный город Каргу (Karga, ville sous Ie Pole) и оставаться там до конца дней своих, в опале у его величества, чья доброта, тем не менее, такова, что на ваше пропитание вам выделено три су в день. Справедливость требует, чтобы все ваши имения были отписаны в казну"^[357]. Несчастный князь поклонился и ответил только, что ему трудно оправдаться перед своим государем. Он удалился и был препровожден на место своей ссылки полковником, которому это было приказано. В Москву был послан думный дьяк,^[358] чтобы завладеть его дворцом и описать все то, что там находилось.

Там нашли много богатой мебели, 100 000 дукатов в сундуке, зарытом в подвале, которые считают имуществом гетмана Ивана Самойловича, 400 пудов (poutes) золотых сосудов, каждый весом в 40 ливров и разные серебряные деньги. Жена этого несчастного князя и его невестка были посланы туда же в ссылку, но им было запрещено брать что бы то ни было с собой, и 30^[359] рублей составили ту сумму, которую предоставили обоим мужьям с женами. /Г38/

Когда Голицын был отослан, к ступеням лестницы привели боярина севского, воеводу Леонтия Романовича Неплюева которому приказано было отправиться в Пустозерск, город, находящийся еще севернее Каргополя и оставаться там до конца своих дней^[360]. Им было сказано, что за то, что они захотели лишить власти царя, они навсегда потеряли его милость, а их имения будут конфискованы. Венедикту Андреевичу Змееву было указано отправиться в свои имения до нового указа^[361]. Косагов был лишен всех своих чинов и сослан в свои имения. Дворецкий Толочанов был до конца дней своих назначен переяславским воеводой в город недалеко /П39/ от Киева на Днепре, а казначей был также до конца дней своих послан воеводой в Новобогородицк на реке Самаре^[362].

На следующий день Федька был казнен^[363]. Ему отрубили голову на плахе, таким же образом казнены были два стрельца, которые должны были стать исполнителями покушения. Полковник, который должен был командовать этим отрядом, был бит кнутом (les Knoufes) или плетью, ему отрезали язык и сослали до конца дней своих в Сибирь с одним су на пропитание в день^[364]. Пять других стрельцов также были биты кнутом и с отрезанными языками сосланы в Сибирь бить соболей^[365].

Когда все казни были совершены. Царь Петр сообщил об этом Царевне и велел просить ее покинуть дворец и удалиться в монастырь^[366], который она приказала построить в версте (a un werst) или в итальянской полумиле [от города]^[367][368].

(Она приказала скоро привезти из Киева 800 монахинь, чтобы поместить их в этом монастыре, ибо она считала их более преданными ее интересам, нежели ее брату Петру, чьими подданными они стали только в 1666 г., когда княжество и город Киев были уступлены поляками московитам^[369]. Это благочестивые сестры лишь по имени)*. Но, постоянно отказываясь сделать это, будучи не в силах на всю жизнь остаться в монастыре, откуда она с ловкостью вышла вопреки обычаю, она предпочла подумать о бегстве в Польшу^[370]. Когда Петр узнал об этом, то приказал стрельцу командиру волей-неволей привести ее в этот монастырь, перекрыть все пути и следить, чтобы никто не проник туда, что тот и исполнил. Два дня спустя царь Петр вернулся в Москву^[371], /Г39/ куда он въехал верхом. При этом не было ничего примечательного, кроме 18000 стрельцов вооруженной стражи при нем. Четверть часа спустя появились в карете его мать и жена, и все вместе направились во дворец. Царь Иван вышел встретить своего брата на крыльцо. Они обнялись. Царь Петр просил Ивана быть ему другом, и тот, кто отвечал ему от имени брата, заверил Петра в его дружбе. Каждый удалился в свои покои, и после этого об Иване упоминают только в заголовке грамот.

ПРИЧИНЫ СМЯТЕНИЯ / Г40, П40 /

Составив полное описание дел в Московии, уместно показать, что смятения, которые произошли в этом государстве и которые последуют впредь, вызваны интригами царевны Софьи (она ужасно толстая, у нее голова размером с горшок, волосы на лице, волчанка на ногах, и ей по меньшей мере 40 лет)*. Ее ум и достоинства вовсе не несут на себе отпечатка безобразия ее тела, ибо насколько ее талия коротка, широка и груба, настолько же ум ее тонок, проницателен и искусен. Если бы она довольствовалась просто управлением государством и не имела бы намерения избавиться от своего брата Петра, то никто не осмелился бы встать на сторону этого юного князя (се jeune Prince) против нее.

В конце царствования Федора царевна Софья, хорошо видя, что этот монарх, одолеваемый падучей болезнью, не проживет долго, решила выйти из монастыря, вопреки установленному обычаю, согласно которому дочери царского дома должны там проводить всю жизнь, не имея возможности выйти замуж. Под предлогом того, чтобы ухаживать за братом, к которому она выказывала большую любовь, она воспользовалась случаем, чтобы вкрасться в доверие к знати, завоевать народ своими милостями и приучить и тех, и других к тому, чего они никогда не видели. Но подобный план не мог бы иметь успеха без большой партии сторонников, и она решила ее составить; изучив достоинства всех, она сочла, что нет никого достойнее, чтобы стать во главе ее, чем князь Голицын.

Так как это человек больших достоинств, происходящий, без сомнения (contredit)^[372], из последних^[373] литовских князей из дома Ягеллонов^[374], знать казалась сначала весьма довольной этим выбором, уверяя себя, что он будет правителем лишь по имени, а они разделят всю впасть с ним. Но этот князь, имея больше ума, чем вся Московия вместе взятая, /Г41/ не взял на себя труд убаюкивать их такими надеждами, что ему и удалось после царствования Федора, закончившегося достаточно внезапной смертью. Это дало возможность Хованскому (Cowanki), смелому и очень влиятельному человеку, к тому же открытому врагу Голицына^[375], вырезать всю знать, которую он счел способной противостоять своему намерению /П41/ объявить себя царем, под предлогом мести за смерть своего государя, про которого он уверял, что его отравила царевна и ее фаворит. Но, считая, что он уже обеспечил себе трон (о чем пространно сказано в главе о 1682 г.) и ничего не замечая, он вскоре был наказан за свою дерзость и жестокость.

Смерть этого мятежника произвела такое впечатление, на которое Царевна и надеялась, ибо она добилась для себя регентства (la regence), по праву которого ее фавориту доверили (on confera)^[376] должность великого канцлера, которую он смог так поставить, что ни у одного из подданных никогда в этой стране не было равной власти.

Царевна Софья, готовая на все, захотела для успокоения совести заменить скандальную связь с этим фаворитом на таинство брака. Вся трудность заключалась в том, чтобы избавиться от жены Голицына^[377], на что этот князь не мог решиться, будучи честным по природе; к этому нужно прибавить, что он получил за ней в приданое большие имения, и имел от нее детей, которые были ему дороже, чем те, что были от царевны, которую он любил только ради своей выгоды^[378].

Однако, благодаря женской хитрости, она действовала так умело, что убедила его склонить свою жену сделаться монахиней, и благодаря этому муж, согласно религии московитов, не позволяющей ему в таком случае хранить безбрачие, добивается от патриарха разрешения вновь жениться. Когда эта добрая женщина согласилась на это, Царевна более не сомневалась в удаче своих замыслов.

Трудность была в том, чтобы заставить Голицына согласиться на убийство двух царей, на которое она твердо решилась, /Г42/ считая, что этим обеспечит власть себе, своему будущему мужу и их детям. Князь (Ie prince),^[379] более опытный и менее влюбленный,^[380] представил ей весь ужас этого замысла, и заставил ее принять другой план, более благоразумный, и, очевидно, более надежный. Он состоял в том, чтобы женить царя Ивана, и ввиду его бессилия дать его жене любовника, которого она полюбила бы на благо государству, которому она дала бы наследников. А когда у этого монарха появятся дети и у царя Петра не станет больше ни друзей, ни креатур, в этом случае они повенчаются, и, чтобы их брак был признан всем миром, они добьются избрания патриархом отца Сильвестра, польского монаха^[381] греческой веры, человека очень опытного, который тут же предложит направить посольство^[382] в Рим /П42/ для объединения церквей. Когда это удастся, то вызовет одобрение и уважение^[383]. Затем они принудят Петра сделаться священником, а Ивана — громко сетовать на распущенность его жены, чтобы показать, что дети рождены ею не от него, потом постригут ее в монастырь и добьются, чтобы Иван женился вновь, но так, чтобы они были уверены, что у них не будет детей. Этим путем, без убийства и без боязни Божьей кары, они станут во главе государства при жизни этого несчастного и после его смерти, так как в царской семье больше не останется мужских наследников.

Царевна, находя равно выгодными эти замыслы, охотно согласилась и предоставила Голицыну заботу о том, чтобы добиться их осуществления. Она не предвидела, что у этого князя были другие планы, отличные от ее собственных. Присоединив Московию к Римской церкви, он, надеясь пережить царевну, не сомневался в том, что добьется от папы того, чтобы его законный сын унаследовал его власть, предпочтительно к тем, кого он прижил от царевны при жизни своей жены.

Он начал с того, что женил Ивана^[384] на девушке (цари никогда не женятся на иностранках; но они приказывают, чтобы со всей России привозили ко двору самых красивых девушек, которых матери, сестры и родственницы царей посещают со врачами и лекарями, после чего они выбирают среди избранных ту, что им нравится)*, которой в качестве любовника дал итальянского лекаря, от которого она вскоре родила ребенка^[385]. К несчатью, это оказалась девочка; пришлось утешиться, ожидая лучшего. /Г43/ Однако друзья Петра, хорошо осведомленные о его проделках, хотели найти противоядие. Но, не чувствуя себя в силах нанести удар, они склонили на свою сторону другого князя Голицына, двоюродного брата этого, которого последний презирал за его пьянство, так как этот род не происходит из того же рабского колена, что и другие, и так втерли его в доверие к юному царю, что он стал его фаворитом. Затем, под видом оказания почета, заставили великого Голицына второй раз отправиться командовать войском. Во время его отсутствия Петра женили без ведома царевны^[386]. Этот смелый шаг усилил партию этого монарха, и вся молодежь, отцы которой всегда проявляли склонность к царевне, [высказалась за Петра].^[387]

Вернувшись, Голицын увидел, что^[388] его расчеты разрушены женитьбой юного царя и беременностью его жены. Он согласился, наконец, избавиться от него, но случай был упущен, /П43/ как видно из главы о 1687 г. Он думал только о бегстве^[389], что и осуществил бы, если бы не противодействие царевны, которая постоянно уверяла его, что никто не рискнет посягнуть на его власть. Его намерением было послать старшего сына с посольством в Польшу, вместе с младшим сыном, внуком и всеми богатствами, затем отправиться туда самому, в надежде получить покровительство польского короля и разрешение набрать войско в его королевстве, с которым он надеялся соединиться с казаками и татарами, чтобы добиться силой того, что он упустил из-за своей политики. Вполне вероятно, что этот замысел мог бы иметь успех благодаря большой партии сочувствующих в стране. Но царевна, не в силах решиться потерять его из виду, противилась его бегству вплоть до кануна его опалы, когда он мог еще спастись, имея в своих руках все печати, так как от Москвы до первого польского города только 40 немецких лье.

СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ / Г44, П44 /

Когда Голицын отправился в ссылку, Нарышкин, дед Петра по матери^[390], уже не имел препятствий своему намерению занять место этого князя, и ему оставалось лишь добиться немилости молодого Голицына, фаворита Петра, что казалось^[391] тем более сложным, что он сам был причиной его возвышения. Однако, благо Петр и его фаворит были неопытны (peu habiles)^[392], старый интриган вскоре нашел повод, чтобы вызвать у своего внука подозрения по поводу постоянных просьб, с которыми обращался к нему его фаворит, дабы спасти жизнь своему двоюродному брату, нашептывая ему, что этот князь принимал участие во всех предприятиях великого Голицына. Но когда Царь дал понять Нарышкину, что с трудом верит ему, так как Голицын трижды спас ему жизнь, этот дедушка в сопровождении своей дочери и трех^[393] сыновей пришел со слезами на глазах объявить Петру, что, раз он не удаляет этого фаворита, то лучше уж пусть вернет великого Голицына. Более зрелый и опытный монарх был бы, по меньшей мере удивлен, но он тотчас обещал сослать своего фаворита в его имения, куда этот князь и выехал, будучи предупрежден и не дожидаясь приказа.

Как только Царь узнал об этом, он начал посылать к нему одного гонца за другим, чтобы узнать причину его отъезда, на что тот отвечал только, что если его прошлые дела не смогли убедить его Величество в его верности, то он никогда больше в жизни не захочет находиться при дворе. Это так чувствительно задело Петра, что он послал к нему двух бояр, чтобы они посетили его от его имени, и несколько дней спустя, нетерпеливо желая вновь увидеть его, прислал к нему двух других, чтобы просить его вернуться обратно, что он тотчас же и сделал.

Это возвращение, сопровождавшееся тысячей объятий, в которые Петр заключил его по приезде, настолько встревожило Нарышкиных и их партию, что они решили искать его дружбы. Его успех длился недолго и ознаменовался милостями, /Г45/ которые он расточал своим друзьям. Но затем этот князь, не имея ни одного из достоинств своего двоюродного брата, последовал его примеру, стараясь /П45/ навлечь немилость на знатных и раздать их места таким же пьяницам, как и он сам. Он вскоре попал в немилость, так его противники столь преуспели, пугая Петра возможностью восстановления партии Царевны, что он решил, наконец, предоставить место великого Голицына, которое его двоюродный брат надеялся занять, и обязанности которого до тех пор выполнял временно, дедушке Нарышкину, отцу его матери.

Это событие, происшедшее в то время, когда его менее всего ожидали, заставило всех склониться на сторону Нарышкиных, сыновья которого вскоре были назначены на первые должности^[394], а старший среди них пожалован в чин камергера (Ie grand Chambellan)^[395], которым раньше был у молодого Голицына; это так опечалило князя, что он не мог удержаться, чтобы не выразить открыто свои чувства, обозвав Царя безумцем. Его враги воспользовались этой выходкой с выгодой для себя и склонили Царя, единственным достоинством которого является его жестокость^[396], с позором сослать этого фаворита; а сейчас они только тем и заняты, что добиваются указа о казни этих двух сосланных Голицыных.

Те, кто больше всех выказал радости при опале великого Голицына, хорошо видят сегодня потерю, которую они понесли, потому что Нарышкины, которые правят ими сейчас, в такой же мере грубые, как и невежественные, и они начинают разрушать все то, что этот великий человек сделал для славы и выгоды народа, желая заслужить одобрения, вновь влезши (en reprenant)^[397] в свою прежнюю шкуру, столь же черную, сколь и зловонную.

Эти невежды начали с того, что вновь запретили въезд иностранцам в страну^[398], а также отправление католической службы, так что теперь только польский посол имеет часовню, и то достигнуто почти силой (et се quasy par force)^[399]. Считают даже, что они принудят затем /Г46/ московитов не учиться ничему, кроме чтения и письма, как прежде; встав в этом, как и в других делах, на путь тиранического правления, они заставят всех оплакивать этого великого князя.

А ведь он приказал построить великолепное каменное здание учебной коллегии, вызвал из Греции около 20 ученых и выписал множество прекрасных книг^[400]; он убеждал дворян отдавать детей своих учиться и разрешил им посылать одних в латинские училища в Польшу, а для других советовал приглашать польских гувернеров, и предоставил иностранцам свободный въезд и выезд из /П46/ страны, чего до него никогда не было.

Он хотел также, чтобы местное дворянство (la noblesse du pais) путешествовало, чтобы оно научилось воевать за границей, поскольку его целью было превратить в бравых солдат толпы крестьян, чьи земли остаются необработанными, когда их призывают на войну. Вместо этой бесполезной для государства службы он предполагал возложить на каждого умеренный налог, а также содержать резидентов (les ministres) при основных дворах Европы и дать свободу совести^[401].

Он уже принял в Москве иезуитов, с которыми часто беседовал; они были изгнаны на следующий же день после его опалы с объявлением Царей Императору и Польскому королю, которые их прислали, что они никогда не будут допущены в страну^[402]. Так они и поступили, отказав в марте прошлого 1690 г. польскому послу, просившему от имени своего короля и императора о разрешении на проезд через их владения отцу Гримальди, который ныне находится в Польше по делам китайского императора.

Если бы я захотел письменно изложить здесь все, что я узнал об этом князе, то я никогда бы не смог сделать этого: достаточно сказать, что он хотел заселить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов — в храбрецов, а пастушеские хижины — в каменные дворцы.

Его собственный дворец — один из самых великолепных в Европе, он покрыт медью, украшен богатейшими коврами и замечательными картинами. Он также приказал построить дом для иностранных послов, что ввело во вкус как знать, так и народ, так что за время его правления в Москве было выстроено более трех тысяч каменных домов. Это не столь удивительно, если учесть, что в этом городе 500 тысяч жителей и что он состоит из трех городов, один в другом, каждый из которых окружен большой стеной (первый называется Кремль (Kzim), второй — Белгород (Bialogrod), или белый город, и третий — Новгород (Novogrod) или новый город)*, и большим рвом, наполненным водой, чтобы препятствовать набегам татар и поляков.

Для иностранца в этом городе особенно любопытно то что в декабре на льду реки возводят две тысячи деревянных домишек для торговцев с Востока и из Европы.

Князь Голицын приказал также построить на этой реке, именуемой Москва (Moskova), которая впадает в Оку (d'Occa) каменный мост с двенадцатью пролетами, необычайно высокий по причине наводнений. (Это единственный каменный мост во всей Московии. Его архитектором был польский монах.)*

НРАВЫ И РЕЛИГИЯ МОСКОВИТОВ / Г48, П47 /

Московиты, собственно говоря, варвары. Они подозрительны и недоверчивы, жестоки, прожорливы, скупы, плутоваты и малодушны, все они рабы, за исключением 3 иностранных семей, то есть князей Черкасских (Sirkache)^[403], владетелей одноименной области, имеющих огромные богатства, Голицыных и Артамоновича (Harthemonewich). Кроме того, они очень невежественны и не смогли бы ничего хорошего сделать без немцев (alemands), которых много находится в Москве. Они очень грязны, хотя весьма часто моются в особых помещениях, обогреваемых печами так сильно, что никто в мире, кроме них, не мог бы выдержать этого жара. Мужчины и женщины находятся вперемеж в этих банях, которые обычно строят наберегу реки, чтобы те, выходящие, могли бы броситься в прохладную воду, что они и делают как зимой, так и летом. Хотя они очень крепки, они куда более чувствительны к холоду, чем поляки. Они едят и пьют очень плохо, всю их пищу составляют огурцы и арбузы из Астрахани (d'astrakan), которые они летом мочат, а также мука и соль. Они не едят вовсе ни телятины, следуя правилу, которое неудобно назвать, ни голубей, потому что Св. Дух явился нам в его облике^[404]. Люди одеты почти так же, как поляки, богатые носят зимой одежду из голландского сукна, подбитого прекрасными мехами, а на головных уборах по несколько драгоценных камней, и почти у всех — мелкие жемчужины, которые очень распространены в этой стране, а летом носят платье из персидского и китайского шелка.

Одежда женщин^[405] на турецкий манер. Мечтой беднейших из них является иметь головной убор из персидской ткани, более или менее дорогой. Богатые же украшают его драгоценными камнями или жемчугом. Их зимние платья сшиты колоколом, вышиты золотом и оторочены куньим мехом, а летние — из китайской камки. Волосы не видны из-под их уборов. Им очень трудно ходить, из-за обуви, сшитой в виде сандалий и облегающей ступню подобно туфлям^[406]. Сумасбродство этих женщин заходит так далеко, что они красят свое лицо, придают ему тон, который им нравится, и выщипывают брови^[407].

Они очень падки на иностранцев и очень легко решаются на близость. Они совершенно не жалуют своих /Г49, П48/ мужей, которые ревнивы только к тем, кого нет поблизости. Московиты очень любят передвигаться и ездят очень быстро. Их экипажи жалки. Большая часть их них летом ездит по городу верхом на дурных лошадях, причем впереди бегут их слуги с непокрытой головой. Зимой они впрягают эту клячу в сани, которые и являются их единственным экипажем. Что же касается женщин, то большинство их имеет только жесткую карету, в роде паланкина, которую везет одна лошадь и в которую садятся по 5 или 6 человек прямо на пол. И хотя в Москве от 5 до 600 000 жителей^[408], не наберется и 300 таких карет, но зато есть более 1000 маленьких повозок в одну лошадь, которые развозят людей из одного места в другое.

В Москве есть несколько карет на французский манер, которые самые богатые люди выписали из Голландии и Данцига (Danzik).

Царские кареты стары (у них также большая необходимость в мебели)*; причина в том, что они никогда не приобретают их, надеясь получить их от иностранных монархов или послов. Самые красивые из них сделаны по местной моде: одни с дверцами, а другие в виде паланкина. Их сани великолепны. Открытые сани украшены позолоченным деревом, обиты внутри гладким бархатом и грубо оторочены галуном. Они впрягают в них шесть лошадей, упряжь которых украшена тем же бархатом, что и сани. Крытые же сани сделаны в виде кареты, со стеклами, отделаны снаружи красным сукном, а изнутри соболиными мехами. Там они лежат во время путешествий, которые они проделывают зимой, благодаря этому удобству, даже и ночью.

Когда Цари едут в карете или в санях по городу, то движутся медленно, стрельцы же выстраиваются рядами вдоль улиц, где они должны проехать. Перед ними, как во время процессий, идут люди, которые летом поливают [дорогу] водой, а зимой песком. У городских ворот они меняют свои прекрасные экипажи и дальше едут на загородных.

Цари имеют в окрестностях Москвы несколько деревянных дворцов, которые неправильно называют потешными, поскольку там нет ни садов, ни гуляний. Они только окружены стенами, из боязни нападений поляков и татар, что часто случалось 50 лет тому назад.

Царь Петр (он очень высок ростом, хорошо сложен, красив лицом. Глаза у него достаточно велики, но такие блуждающие, что тяжко в них смотреть; голова все время трясется)* развлекается, стравливая своих фаворитов; часто они убивают друг друга, боясь не потерять милости. Зимой он приказывает рубить большие проруби во льду и заставляет /П49/ самых знатных вельмож ездить по нему в санях, где они проваливаются и тонут из-за тонкого нового льда. Он также забавляется, звоня в большой колокол. Его главная страсть смотреть на пожары, что часто бывает в Москве, поскольку никто не берет на себя труд тушить огонь, пока не сгорит от 400 до 500 домов (каждый из этих домов не больше немецкого или французского хлева, к тому же их продают на рынке уже готовыми)^[409].* В 1688 г. сгорело 3000, и за четыре месяца прошлого года я видел три пожара, каждый из которых уничтожил от 5 до 600 домов. Эти несчастья /Г51/ связаны с их привычкой напиваться, а также с небрежностью, ибо они забывают гасить горящие свечи, которые ставят (mettent) перед иконами в комнатах^[410]. Посту у них предшествует карнавал, который длится столько же дней, что и сам пост^[411], когда беспорядок столь велик, что иностранцы, которые живут в пригородах, не решаются почти (quasy) выезжать и заходить в город, поскольку они убивают друг друга, словно звери, и режутся большими ножами в виде штыков. Лучший друг убивает в этой стране своего товарища, если подозревает, что тот может украсть (pouvoir voller)^[412] копейку или су. Для того, чтобы ослабить беспорядки, довольствуются усилением отрядов стражников, но солдаты, столь же корыстные, как и все остальные, приходят только после того, как дело сделано, и ограничиваются своей долей добычи, так что преступник уверен, что спасется. В этой стране не ужасаются, находя каждый день убитых людей на улицах. Они так много едят, что вынуждены спать после обеда по меньшей мере три часа и ложиться после того, как поужинали, зато встают они очень рано. Так же они ведут себя и в армии, где спят все, вплоть до часовых. Летом они в полдень раздеваются догола и купаются, если они живут близко от воды. Они не любят дождей, редких в этой стране.

Они все носят шапки, и когда встречаются, то крестятся и пожимают друг другу руки. Я думаю, что они призывают Бога в свидетели своей неверности, так как вероломство, является одной из их добродетелей.

Религия московитов /Г52, П50/ греческая, которую можно назвать архисхизматической (archischismatique), ибо она настолько искажена ужасающими суевериями, созданными их невежеством, что их можно считать полуязычниками. В то же время они сохранили священство, по отношению к которому сохраняют лишь сугубо внешнее уважение, поскольку они без зазрения совести дурно обходятся со своими священниками и монахами вне храмов.

Патриарх Московский прежде имел местопребывание в Киеве, но московиты, став хозяевами этого города, добились переноса его резиденции в Москву^[413].

Этот патриарх обычно избирается из митрополитов и утверждается Царями^[414].^[415] Он может быть низложен, как это случилось с его предшественником, только Константинопольским и Антиохийским патриархами, которые прибыли именно для этого на царский счет, в правление Федора^[416]. Патриарх, бывший в прошлом году, сейчас умер; в свое время он был избран только из-за красоты его бороды^[417]. Этот патриарх и митрополиты выходят только в полном облачении и всегда носят его, будь они в карете или верхом. Они приказывают носить перед собой кресты своим слугам, которые всегда ходят с непокрытой головой, как и прочие слуги. Ибо в любую погоду слуги, по обычаю (qui suivent la coufume)^[418], ходят перед хозяином всегда с непокрытой головой. Отличие их мантий от одеяний наших епископов заключается в уборе из бубенчиков или побрякушек, звон которых раздается надо всем.

Прелаты (les Prelats) всегда держат в руке четки, висящие до земли, над которыми они беспрестанно бормочут молитву. Их благочестие проявляется, главным образом, в процессиях, которые происходят со следующими церемониями. Все духовенство, облаченное в прекрасные мантии, у большинства украшенные жемчугом, выходит вместе из одной церкви, и беспорядочно, как попало, направляется туда, /Г53/ где идет служба. Каждый священник несет в руке что-то, одни — книги, другие — кресты, а многие — пастырские жезлы. Те, кто идет рядом с митрополитом или патриархом, несут большие иконы Богоматери, богато отделанные золотом, серебром и драгоценными камнями, а также жемчужные четки, другие же несут большие четырехконечные кресты, также очень богатые, и столь /П51/ тяжелые, что некоторые могут нести лишь 4 священника. После появляются те, кто несет Евангелия, несомненно, самые великолепные в Европе, ибо одно стоит до 25 и 30 000 экю. Я видел среди прочих Евангелие, которое царь Петр заказал французскому ювелиру, каждая из досок которого была украшена 5 изумрудами, ценой 10 000 экю по меньшей мере, и отделанное 4 фунтами золота, так как эти господа дорожат работой только тогда, когда она достаточно груба. После этого следуют игумены (les abbez) в сопровождении митрополитов (des metropolitains)^[419] и самым последним, на некотором расстоянии от них, появляется патриарх в своем уборе, украшенном жемчугом и, исключая три венца, немного похожем на папскую тиару^[420]. Его должны поддерживать Цари, но так как им самим необходима помощь для того, чтобы идти, их заменяют знатные господа, которых назначают для этого. Когда движется такая процессия, то впереди нее идет около ста человек, одни с метлами, а другие с песком для чистоты улиц. Это связано с тем, что до правления Голицына нужно было ходить по грязи, но он это исправил, приказав вместо мостовых, которых нет в этой стране, застелить весь город досками; после его опалы только главные улицы поддерживаются в таком виде. Все благочестие^[421] московитов заключается в том, чтобы присутствовать на службе, которую их священники начинают обычно в полночь. Хотя она и длится достаточно долго, они не сидят /Г54/ в церкви и обращаются к Господу только в мыслях, поскольку большинство из них не умеет ни читать, ни писать, и никто из них, включая и священников, не знает греческого. У них много праздников, которые они отмечают только колокольным звоном, который начинается накануне и кончается только на следующий день, с заходом солнца. При этом они работают во все дни года. Они имеют также большую склонность к поездкам на богомолье. Царь Иван, будучи полностью парализованным, проводит в них всю жизнь.

Царь Иван (на него страшно смотреть. Ему около 28 лет)*, будучи полностью парализованным, проводит в них всю жизнь.

Когда они входят куда-то, то начинают с земного поклона и крестятся и кланяются /П52/ какой-нибудь иконе или тому месту, где она должна быть. Их священники имеют жен, но не могут спать с ними в канун праздников. Что же касается епископов и игуменов, то они обязаны хранить целомудрие. Когда католик римского обряда принимает их религию, они крестят его заново^[422]. Он может также, если он женат и жена не хочет обращаться вместе с ним, жениться на другой. Они соблюдают три поста в год (первый как у нас, второй, из шести недель, перед Рождеством, и последний за 15 дней до Успения)^[423]*, в течение которых готовят только на постном масле, хуже которого пахнут только они сами.

Многие их воины околевают из-за того, что рыба, которой они питаются, высушена на солнце, quasy^[424] всегда гнилая, вызывает тяжелые болезни; к этому нужно добавить их напиток, который представляет собой не что иное, как воду с мукой, называемую квасом (couatz), и который не может способствовать перевариванию этой пищи.

У них есть также страсть строить церкви. Ни один вельможа не начнет возводить дом, не построив часовни, и не устроив там, в соответствии с возможностью, несколько монахов. Поэтому в Москве есть 1200 каменных церквей с куполами, что делает их /Г55/ очень темными. У каждой их них по пять глав, с колоколами, и над каждой из них высится четырехконечный крест, по меньшей мере, в три локтя высотой. Наиболее великолепными являются Успенский (de la Vierge) и Архангельский соборы (de s[ain]t Michel)^[425], которые расположены рядом с царским дворцом, купола и главы которых покрыты позолоченной медью, а сами кресты из позолоченного серебра; внутри эти церкви расписаны под мозаику. Напротив них находится большая колокольня, на которой есть несколько^[426] колоколов, и среди них один 20 футов в диаметре, 40 в высоту и в локоть толщиной, на который, включая и срезанное затем, ушло 40 тысяч фунтов металла, чтобы придать ему звонкость. В него звонят обычно только в Крещение, которое является самым почитаемым днем в году у московитов; кроме этого, в него звонят, когда царь идет спать с великой княгиней, чтобы народ обратился к молитве и о даровании наследника, поскольку в этой стране мало дорожат дочерьми. Половина земель в стране принадлежит монахам, поскольку большое благочестие московитов проявляется в постройке монастырей, большинство которых имеют более 100 /П53/ монахов, живущих в довольстве и в полном невежестве. Также много и женских монастырей, правилом в которых является посылать пожилых монахинь для сбора пожертвований у армянских и европейских купцов, под предлогом покупки их товаров; эти монахини убивают их, вытянув из них все самое ценное. Так происходит с теми, кто не осведомлен о благочестии этих святош и позволяет завести себя к ним, надеясь на прибыль.

Все религии разрешены в Московии, за исключением католической, которую они считают единственной истинной, исключая свою. Если иноверец какого-либо другого исповедания входит в их церковь, то они принуждают его принять русское, поскольку раньше иноземцы насмехались над их обрядами и пением, похожим на мычание немых.

СОБРАНИЕ РАССКАЗОВ СПАФАРИЯ О ПУТЕШЕСТВИИ И ТОРГОВЛЕ С КИТАЕМ / Г56, П54 /

Торговля мехами уже^[427] довольно давно установлена в Московии, но ведется она по-иному, нежели прежде, когда соболи вовсе не были известны и обходились лишь обычными мехами, как и везде, за исключением горностаев, на которые выменивали все необходимое. Но предок сегодняшних Царей, прозванный тираном (Ie tiran) (он звался Василием Васильевичем^[428]. Он приказал своему вознице проехать в повозке, где была его жена, по полузамерзшему пруду за четверть лье от Москвы, где она и погибла со всеми, кто был с нею)*, когда он завоевал королевства Астрахань) [и Казань (de Russian)^[429]],^[430] то открыл наконец часть обширной страны, которую называют Сибирью, что на славянском языке означает тюрьму^[431], так как этот князь, по природе своей жестокий и варварский, ссылал в пустынные земли, еще не имевшие имени, тех, кого он лишал милости, обязывая их добывать соболиные меха и искать путь в Китай, что они и сделали, проникая в эту страну и охотясь на зверьков. После смерти этого тирана его сын, наследовавший ему, решил использовать свое могущество, предоставив въезд в свою страну иностранным купцам. Голландцы были первыми, попытавшимися проложить морской путь в Московию, но они не смогли достичь цели. Англичане оказались более счастливыми и достигли Архангельска, морского порта, расположенного в заливе Св. Николая^[432]. Царь, узнав об этом, предоставил им большие привилегии (которые заключались в том, чтобы не платить ничего за ввоз и вывоз товаров)*, чтобы привлечь их установить здесь торговлю^[433]. Голландцы, завидуя этому открытию, старались помешать этому мореплаванию. Но Царь, узнавший, что этот раздор только замедлит то, что он хочет наладить, запретил въезд голландцам в этот порт. Так англичане стали хозяевами в торговле этой страны вплоть до гибели Карла I, короля Великобритании^[434], узнав о чем, этот монарх, хотя и варварский, отменил англичанам все их привилегии по политическим мотивам, дабы наказать их за то, что они совершили со своим королем, и разрешил голландцам свободный въезд в этот порт (которые принуждены платить 15 процентов с ввоза и вывоза)*, который они сделали столь выгодным, что там сейчас находится более 200 торговцев^[435]. Большая часть /П55/ их приезжает провести зиму в Москву из-за исключительных холодов, /Г57/ которые там бывают. С этого времени в Московии появились деньги, такие же, как и в Польше, так как в предместье Москвы живет более 1000 английских, шотландских, голландских, гамбургских, фламандских и итальянских купцов. Они торгуют юфтью и икрой осетров^[436], которых ловят в Каспийском море и привозят по Волге в Москву. Англичане и голландцы меняют свои сукна и пряности на зерно, пеньку, смолу, поташ для красильного дела и золу, а фламандцы и гамбуржцы вывозят воск и железо (в этот порт приходит не больше 30 кораблей в год)*. Корабли этих народов и других приходят в Архангельск в июле и возвращаются в сентябре. Те, кто остаются дольше, подвергают себя смертельной опасности. Путь в Архангельск от широты Бергена занимает обычно от 15 до 20 дней, возвращение — столько же.

Если раньше персы возили свои товары в Архангельск, то Голицын разрешил им везти их прямо в Ригу, уплатив в Москве 15 процентов, которые они платили по дороге в Архаргельск в трех городах, по 5 процентов в каждом. Этим он дал им возможность выигрывать целый год, направляясь из Риги в Голландию и обратно за 4 месяца, а из Риги в Исфахан за три. Эти торговцы пересекают Каспийское море в конце октября и приезжают в санях за царский счет за 5 недель^[437], а когда возвращаются, то спускаются по Волге за 30 или 40 дней^[438]. Голландцы добились у великого Голицына, чтобы он послал в Астрахань плотников и матросов из их страны, которые построили там два фрегата, что очень облегчило им путь до первого персидского города Шемахи. Но татары сожгли их 18 месяцев тому назад^[439], а нынешние правители не хотят разрешать строить другие, что в будущем может обернуться опасностью, так как корабли московской постройки представляют собой большие лодки с двумя веслами и одним парусом, который они спускают, когда ветер перестает быть попутным, в противном же случае они предоставляют корабль на волю ветра. /П56/ Так как целью этого князя было поставить это государство на ту же ступень, что и прочие, он приказал собрать записки о всех государствах Европы и их управлении^[440]; /Г58/ он хотел начать с того, чтобы освободить^[441] крестьян и предоставить им те земли, которые они обрабатывают в пользу царя, при условии уплаты ежегодного налога, который, согласно сделанному им подсчету, увеличил бы доход этих монархов более чем наполовину. Он хотел сделать то же с кабаками и другими продуктами и предметами торговли, считая, что этой мерой можно сделать эти народы трудолюбивыми и предприимчивыми, предоставив им надежду на обогащение.

Что же касается охоты на соболей, то здесь ничего не изменилось; она производится солдатами, которых отрядами посылают в эту страну (большая часть их перешла на остров,^[442] что увеличило доход царей более чем на 200 000 экю)* и которые остаются там 7 лет. Под командованием полковника несколько солдат отправляются искать этих зверьков на островках, где они находят прибежище. Их убивают из подобия арбалета, не пользуясь огнестрельным оружием, чтобы не испортить шкурку. Так как успех этой охоты требует большой выдержки^[443], офицерам позволено заинтересовать солдат разделом избытка того, что они обязаны набить за неделю для царской казны; это делает промыслы очень доходными. Ибо один полковник может выручить за свои 7 лет службы 4000 экю, что же касается подчиненных, то они получают соразмерно; для солдата его доход никогда не поднимается выше 600—700 экю^[444]. Но для этого необходимо иметь покровителей, так как дворянин в Москве получает за все про все только тысячу экю в год, половина из которых оплачивается соболями, оцененными обычно^[445] дороже, чем они стоят на самом деле^[446]. Полковник при такой оплате получает 400 экю, а подчиненные — по соразмерности. Намерением Голицына было для пользы Царей и офицеров оплачивать все расходы государства деньгами (денежные доходы царей не превосходят 7 или 8 миллионов во французской монете, так как остальное составляют продукты, то их стоимость нельзя точно определить)^[447]*, и для этого послать с надежными людьми все^[448] шкурки и меха, которые не принесли никакого дохода, в другие страны, чтобы продать или обменять их там на товары, которые необходимы^[449] и которые были бы проданы в пользу Царей. То, что он сделал для установления сухопутной торговли с Китаем через Сибирь и принадлежащую московитам Татарию, заслуживает особого рассказа. /П57/

Спафарий^[450], валах по национальности, был изгнан из его страны после того, как ему был отрезан кончик носа за то, что он открыл великому визирю секретный договор, который его родственник, валашский господарь, заключил /Г59/ польским королем^[451], и который был причиной смещения этого господаря, живущего сейчас при дворе короля Польши и наделенного пенсией. Он скрылся сначала у курфюрста бранденбургского^[452], который принял его великолепно, так как он был очень ученым и в совершенстве владел латынью, греческим и итальянским.^[453] Но когда польский король предупредил курфюрста о его неверности, он тотчас был изгнан от его двора и, не зная, куда направиться, он поехал в Московию. Голицын принял его очень хорошо и предоставил средства к существованию. Некоторое время спустя он послал его с поручением Царей в Китай (эти два народа всегда находятся в состоянии войны, не сражаясь друг с другом)*, под предлогом заключения мирного договора с китайцами, но на самом деле для того, чтобы найти средства для установления наземной торговли с этой страной через Московию. Он провел два года в этом путешествии и должен был преодолеть многие трудности, но, будучи очень умным человеком, он так хорошо изучил земли, по которым проезжал, что смог убедить Голицына в том, что во втором путешествии он так сможет устроить дело, что в эту страну будет так же легко поехать, как и в любую другую. Голицын, следуя этим уверениям, начал искать дорогу столь же удобную, сколь и короткую, для провоза товаров; найдя ее, он мечтал уже устроить на ней перевозки^[454]. Для этого нужно было приказать построить от Москвы до Тобольска, столицы Сибири, через каждые 10 лье деревянные дома, поселив там крестьян и дав им в собственность некоторые земли при условии, что в каждом доме будут 3 лошади, которые им были даны для начала с правом требовать от тех, кто едет в Сибирь и возвращается оттуда по своим делам, 3 су с лошади за 10 верст (werstes) пути, которые составляют одно немецкое лье. На этой дороге, как и всюду в Московии, он приказал вбить столбы с указанием направления пути и числа верст, а там, где снег столь глубок, что по дороге нельзя проехать на лошадях, он устроил жилища, которые предоставил приговоренным /П58/ к вечной ссылке, дав им деньги и припасы, а также больших собак, чтобы везти сани вместо лошадей. В Тобольске, городе, расположенном на большой реке Иртыше, которую неправильно называют Обью, так как он впадает в нее^[455], он устроил большие склады, наполненные припасами, и приказал построить большие барки, караван которых поднимался по этой реке вплоть до Кизильбаша (Kisilbas), озера, расположенного у подножия Магогских (Мадод) гор^[456], где он подобным же образом обеспечил все необходимые удобства для продолжения путешествия. /Г60/

Спафарий уверял меня, что в течение своего последнего путешествия он провел в дороге лишь семь месяцев и что он проделал его с таким же удобством, как в Европе. Он надеялся также сделать путь еще короче, но голландцы, которые узнали, что удобство этого пути может внушить французам желание предпринять это путешествие по суше, так постарались после опалы Голицына, что принудили московитов запретить этот проезд всем иностранным торговцам. Это делает торговлю бесполезной, так как московиты слишком бедны,^[457] чтобы покупать дорогие товары в этих странах, и могут привезти оттуда только безделицы, вроде небольших отрезов шелка, чая или деревянных вазочек.

На несколько жалоб, которые польский король приказал своему послу при этом дворе высказать по поводу этого запрета, полностью противоречащего договору 1686 г., в котором ясно сказано, что его подданные могут проезжать туда и обратно по этому пути, ему было отвечено только, что Цари так приказали. То же самое они ответили и шведскому королю,^[458] посол которого Фабриций^[459] заключил с ними в 1686 г., для пользы вечного мира, сходный договор о торговле с Персией. Они считают, что и так много делают, разрешая проезд в Персию^[460] через их владения польским послам и снабжая их повозками до Астрахани.

Польский король внес это условие в договор 1686 г. по просьбе иезуитов, которые надеялись направиться по этой дороге в Китай, но Голицын, как бы всемогущ он ни был, не смог пропустить туда тех, кого граф Сири^[461], польский посланник в Персии, привез с собой^[462]/Г59/ в Москву в 1688 г. с приказом своего короля облегчить их проезд в Китай. Это произошло потому, что голландский посланник сообщил московитам, что среди 12 польских иезуитов были отцы Авриль^[463] и Боволье^[464], французы по происхождению, которых христианнейший король послал в эту страну, чтобы разведать путь. Это позволило этим невеждам заявить польскому посланнику, что он может везти с собой только подданных своего повелителя в Персию, но для французов, чей король только что нанес оскорбление послам царя, они не могут оказать иной любезности, кроме как отправить их обратно. Когда они вернулись, польский король из уважения к французскому приказал пропустить их безопасно в Константинополь. Однако кажется, что при заключении французским^[465] королем первого же мирного договора, столь же и даже более славного, чем прежние, он сможет принудить этот народ предоставить его подданным право торговать с этой страной через их владения.

[Конец] ^[466]

ПРИЛОЖЕНИЕ

РАССКАЗ О МОЕМ ПУТЕШЕСТВИИ

Я имел удовольствие говорить с ним в присутствии этого юного господина очень гордо и смело, поскольку знаю характер московитов, которые не знакомы с вежливостью и учтивостью, так что не следует прибегать к этому в разговорах с ними, и, тем более — к просьбам, когда хочешь чего-либо добиться, поскольку это вызывает у них презрение. Напротив, с ними нужно обходиться совершенно бесцеремонно, если хочешь преуспеть и добиться своего.

СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ С 1682 ПО 1687 г.

Но немного спустя он был избран, провозглашен и коронован, как и он, благодаря домогательствам царевны Софьи, его сестры, хотя он и подвержен падучей и в каждое полнолуние имеет ее припадки, а его брат Федор умер от нее. Эта принцесса, честолюбивая и жадная до власти, предвидя, что она тем самым станет полной хозяйкой всего государства по причине слабоумия Ивана и юности Петра, у которых будет только царский титул, а у нее — вся власть, и что ей стоит бояться только высших должностных лиц и вельмож, которые могут противостоять ее замыслам, или притязаний кого-либо одного из них или общего их неудовольствия от того, что они управляются женщиной. Она тайно воспользовалась, как средством, Хованским, которому она в собственных интересах позволила возмутить стрельцов — милицию, вроде янычар в Порте. Под предлогом мести за царя Федора, о котором говорили, что он был отравлен, они совершили такую большую резню знатных господ, что если бы царевна Софья Алексевна не вышла из царского дворца наружу, чтобы утишить мятеж, и не явилась бы к ним, то продолжали бы нападать на невинных, словно на виновных, чтобы затем грабить убитых.

...Она послала похвалить боярина Хованского за рвение, которое он проявил в мести за ее покойного брата и уверила его, что она обязана ему за ту преданность, которую он проявил; но все, что ни делала принцесса, было только политикой, направленной только на то, чтобы обмануть взбешенного человека, которого следовало опасаться, поскольку он был при оружии. Однако эти почести имели очень дурные последствия, далекие от тех, на которые был расчет. Боярин решил, что после договоренностей, которые он имел с ней, и подобных свидетельств дружбы и благодарности, он может предпринять все, и даже короновать себя. Это казалось ему не только очевидным, но и совсем простым. Он видел, что преступления, которые он попустил совершить против всех самых знатных господ, имевших больше всего доверия и власти, и которые, следовательно, могли противиться или помешать ему, были одобрены, и его даже хвалили за них. Он с основанием видел себя полным хозяином милиции, был уверен в том, что завоевал ее дружбу и привязанность, позволяя ей кражи и грабежи, которые она совершала, и, был глубоко убежден, что не найдется никого, кто не пошел бы за ним и кто не предпринял бы слепо все для него, одни из благодарности, а другие из надежды на наживу и удачу при перевороте. Если прибавить к этому то, что он внушил им большую неприязнь к царю Ивану из-за его недуга и помешательства, а к Петру — из-за большой юности, после которой следует ожидать, по видимости, что с ним будут случаться те же припадки, что и с его братьями, так что и не надо надеяться на то, что на троне когда-либо окажется принц, который будет знать цену и достоинство каждого, и который сможет их вознаградить. После всего этого, он решился продолжать начатое и счел, что для того, чтобы достичь цели с неким правом и приличием, нужно, чтобы он породнился с царским домом, что лучше скроет его намерения и он скрасит убийство, когда он захочет его произвести. Ввиду этого он предложил брак своего сына с царевной Екатериной, младшей сестрой царевны Софьи. Его смелость не имела ожидаемого успеха, дерзость его замысла не понравилась двору, и поскольку приняли во внимание, что этот брак может совершиться только в ущерб безопасности юных царей, то царевна Софья сама нашла способ предупредить неудобства, которые могли бы быть опасны для Российской империи. Справедливо считая, что она должна больше опасаться за свою власть Хованского, чем всех тех, кого он приказал умертвить, она первой решила, что следует избавиться от него и наказать его за преступления, с большей частью которых она была согласна.

Стрельцы сначала были удивлены этой новости и ошеломлены, как молнией, которая пронизала все тело, но вскоре после этого за удивлением последовал гнев и бешенство, они собрались вместе, говоря, что они потеряли своего отца и единогласно громко клялись, что они хотят наказать за его смерть всех тех, кого они считают виновными без разбора. Они действительно овладели арсеналами и боевыми припасами и были в том настроении, когда готовы были всех перебить.

Но они были остановлены упреками некоторых из старых товарищей, которые рассудительно и благоразумно представили им, что, если они вырежут жен немцев, то мужья, как только они соберут свои отряды, будут думать только о мести, которая падет на всех с первого до последнего, с непримиримым озлоблением, и что после такого жестокого дела никогда более не следует надеяться на мир или на прощение. Стрельцы задумались об этом и дали себя убедить.

Он сделал все возможное, чтобы отказаться от этого назначения, будучи умным человеком и здраво рассуждая о том, что там возможно встретить большие трудности, за которые он будет ответственен, и что, несмотря на все меры предосторожности, которые он может принять, ему трудно будет спасти свою репутацию, если он потерпит неудачу, и что, даже если ему и доверили огромную по численности армию, то это было не более чем множество крестьян, грубых необстрелянных солдат, с которыми он никогда не смог бы предпринять смелое дело и выйти из него с честью. Будучи скорее великим политиком, нежели полководцем, он предвидел, что отсутствие может обойтись ему дороже, чем та честь и слава, которые принесло бы завоевание Крыма, тем более, что он вовсе не надеялся ни возвыситься таким образом, ни заставить более считаться с собой из-за командования войсками, и хорошо видел, что те, кто больше всех настаивали, чтобы он принял это назначение, делали это только из зависти к нему и из желания повредить, под видом того, чтобы почтить его достоинством главнокомандующего.

ПОХОД ИЛИ ЭКСПЕДИЦИЯ МОСКОВИТОВ В КРЫМ 1689 г.

Вот и весь результат двух больших походов московитов в Крым, которые далеки были от того, чтобы принести им славу или выгоду, как можно видеть, но, напротив, принесли нации самый большой урон, который она могла бы претерпеть, то есть падение их генерала, которое последовало вскоре после возвращения.

ПОВЕСТВОВАНИЕ О СМЯТЕНИЯХ

Царь Петр находился, таким образом, в одном из своих потешных дворцов под названием Преображенское на реке Яузе за малое лье от Москвы, в то время как царевна Софья и Голицын составили в Москве заговор, который мы опишем в деталях.

Царевна, которая всегда хорошо предвидела, что однажды жизнь царя Петра станет камнем преткновения для ее авторитета и опасным подводным камнем, если она не найдет однажды средства против этого, раскаялась в том, что следовала мудрым и умеренным советам Голицына. Она хорошо видела труд, который ей пришлось проделать, чтобы он получил очень неприятный прием, и была задета этим, как и теми упреками, которые были сделаны ей, и это притом, что она так и не получила его согласия на награды и дары, которых добивалась. Она знала, каким противодействием и трудностями было оплачено это ее удовольствие, и это было для наиболее чувствительным, чем для кого-либо, поскольку она управляла и располагала всем государством по своей прихоти и без какого-либо противодействия. Вот уже несколько лет она здраво полагала, что в будущем ей не придется делать этого, и что лучшее, что может с ней случиться, это видеть, как ее авторитет убывает по мере того, как авторитет ее брата растет. Она вполне понимала, что это и было причиной, по которой он не отказал ей полностью в том, чего она желала, но, вместо благодарности, сторонники ее брата находят удовольствие в том, что учатся причинять ей огорчения, губить или сокрушать ее креатуры и причинять ей все неудовольствия, чтобы принудить ее выйти из игры и вернуться в монастырь. Все эти размышления привели к тому, что принцесса, властолюбивая и смелая более, чем это свойственно ее полу, решилась предпринять все, чтобы удержаться на своем месте, что всегда было ее намерением. Все время своего правления она делала все, чтобы обеспечить себя креатурами, поэтому решила раздать еще несколько наград под предлогом важных заслуг перед государством, считая, что они окажут гораздо большее влияние на умы, нежели честь, которую мог оказать царь, даря им шубу, как это было в обычае у предшественников. Она дала понять князю Голицыну, что он должен опасаться, что его враги не довольствуются тем, что разрушают доверие к ней понемногу, но что они могут еще ускорить события, принуждая ее помимо воли уйти в монастырь, что не может произойти без того, чтобы она не увлекла за собой в своем падении его, его семью и его друзей. Он не смог сопротивляться всем ее доводам, и будучи по природе противником всех насильственных советов, он больше не противился ее замыслу, но хотел только, перед тем, как она предпримет дело, отправить своего сына в Польшу под предлогом посольства с большей частью своих богатств и найти там защиту от грозы, которая должна была произойти и которая станет концом для него — это он, будучи человеком здравомыслящим, не мог не понимать. Но его увлекло нетерпение царевны, которая убеждала его в том, что нельзя терять ни секунды, и что это бесполезная предосторожность, будучи уверена в использовании своего намерения. После всех предосторожностей, которые она предпринимала так долго, она приняла последнее решение защищаться и поручила это дело некоему Федору Шакловитому...

Их подвергли пытке или допросу с пристрастием, еще более жестокому, нежели первый. Им выбрили голову и, связав по рукам и ногам, начали капать им на голову каплю за каплей кипящую воду, что им дало такую пронизывающую боль, и заставили страдать такой сильной мукой, что они вскоре признали свое преступление и объявили всех его авторов и соучастников, признавшись в том же, что и Федька. Прошло два дня, пока решили, что делать с преступниками.

Таков был конец регентства царевны Софьи, которая в течение нескольких лет была хозяйкой этой великой Русской империи, но которая, пожелав по непомерному властолюбию, полностью обладать властью, которую она имела от имени своих братьев, и все время держа себя независимо, была заточена и заключена на остаток своих дней с 80 монахинями, которых она срочно выписала из Киева, потому что надеялась завоевать себе так много креатур, как это было возможно, и в надежде, что они ей будут очень преданы и будут скорее блюсти ее интересы, нежели в интересы Петра, чьими подданными они стали не ранее 1666 г., когда воеводство и город Киев были уступлены поляками московитам, но эти добрые сестры таковы только по имени.

ПРИЧИНЫ СМЯТЕНИЙ

Но насколько ее талия широка, коротка и груба, столь же ее ум закончен, проницательный и политичен, и, никогда не читая Маккиавелли и не учившись у него, она от природы знает все его правила, и в особенности то, что нет ничего такого, что не следовало бы предпринять и что нет такого преступления, которое невозможно было бы совершить, если речь идет о власти. Если бы она удовольствовалась управлением государством и не имела намерения избавиться от своего брата Петра, то никогда никто не имел бы смелости сформировать в пользу этого юного принца партию против нее.

Перед тем, как перейти к дальнейшему, необходимо сказать, что регентство царевны породило у большинства других царевен из царского дома желание выйти из своего монастыря, вопреки установленному обычаю, согласно которому дочери из царского дома должны проводить там всю свою жизнь, никогда не имея возможности выйти замуж. Намереваясь совершить это, она высказала очень большую дружбу к этому брату и поразительную нежность, угождая его нраву и громко жалуясь на то, что она так несчастна оттого, что не видит его, тогда как она его так любит, и оттого, что она не может оказать ему все те маленькие услуги, которые можно оказать больному, в здоровье которого заинтересован. Она все время посылала справиться об обстоятельствах его болезни, и даже потом она не упускала никакого случая, где она могла показать свою предупредительность, и смертельную печаль, которую она испытывала оттого, что она не могла, как ей хотелось бы, принять на себя все маленькие заботы, которые всегда есть для тех, кого любить. Наконец, ловко устроив все и подготовив умы к тому, что она хотела сделать, она вышла из своего монастыря под предлогом того, чтобы заботиться о нем, и делать все возможное, чтобы помочь ему, что она и делала в действительности, не допуская, чтобы кто-либо кроме нее приближался к нему или давал ему лекарства. Эта способная царевна решила, что чем больше она сделает, тем больше она привлечет дружбу и признательность этого принца и в то же время расположение и уважение каждого. Своей манерой действовать она снискала расположение знати, для которой у нее было много внимания и почестей, и завоевала народ своими ласками, приучая всех без печали смотреть на то, что они никогда не видели. Она должна была, кажется, быть довольна успехом, с которым прошел маневр, предпринятый ей, чтобы выйти из монастыря. Но, поскольку она надеялась никогда не возвращаться туда, то она решила, что для того, чтобы не опасаться того, что ее однажды принудят к этому, ей придется стать повелительницей. Поскольку подобный огромный замысел не может удасться без большой партии, то она решила сформировать ее, и, изучив достоинство всех, она не сочла никого более достойного быть поставленным во главе, иначе как князя Голицына...

Этот князь, более способный и менее влюбленный, представил ей весь ужас этого предприятия. Он дал ей понять, что убийство неизбежно вызовет ненависть и негодование всех, которое, даже будучи скрытым, может однажды прорваться и дать место и случай одному из недовольных предпринять что-либо против них под предлогом отмщения за их гибель, как она то видела в бунте Хованского, который воспользовался этим, чтобы достичь трона, и мог бы достичь цели, если бы она не дала приказа. Он предложил ей другой план, более разумный, и, очевидно, более надежный, который заключался в том, чтобы женить царя Ивана, и, чтобы компенсировать его неспособность, дать его жене любовника, которого она бы приняла с любовью во имя блага государства, которому она дала бы наследника.

Но принцесса, не в силах решиться потерять его из вида, противилась его отъезду вплоть до кануна его опалы, когда он еще мог спастись, имея все печати в своих руках, и это притом, что от Москвы до первого польского города более 40 немецких лье. Я убежден, что он это и сделал бы так, как он предполагал. Но видя, что насилие и поспешность царевны Софьи мешают ему, он счел за лучшее твердо ожидать последнего удара своей опалы и даже принять смерть с постоянством, нежели предоставить всю свою семью действию всех бурь, в которых могла бы проявиться злоба его врагов, и увидеть себя после высокой удачи без денег и имений, ничтожным беглецом в чужой стране.

СОБРАНИЕ РАССКАЗОВ СПАФАРИЯ О ПУТЕШЕСТВИИ И ТОРГОВЛЕ С КИТАЕМ

...Завоевав королевства Астраханское и Казанское, в конце этой обширной страны, которую называли Сибирью, что на славянском языке означает «тюрьма», поскольку этот принц, по природе жестокий варвар, ссылал в эту страну, вовсе не имевшую имени, тех, кого он лишал милости, обязав их разыскивать соболиные шкурки и дорогу в Китай, которую они и нашли в этих обширных пустынях, покрытых до конца непроходимыми и непознанными лесами, которые простираются по мере того, как в них проникаешь, до Ледовитого океана. Их обязанностью было также проникать всюду, охотясь за этими зверями, черными лисами, рысями и другими дикими зверями, которыми наполнены все эти необитаемые леса и которые так ценятся за их меха.

В отношении охоты на соболей нет никаких изменений. Она осуществляется преступниками, сосланными в эту страну и приговоренными, как во Франции приговаривают к галерам, или солдатами,которых посылают полками, под руководством полковника, и которые остаются там обычно семь лет. И те, и другие обязаны за неделю доставить некоторое количество мехов, которое им определено. Они должны смотреть за тем, чтобы шкурки совсем не были пробиты, а меха — не запачканы кровью, в особенности же соболиные меха, поскольку они утверждают, что в этом случае они не так красивы, так что это может стоить им нескольких ударов палкой. Чтобы избежать их, они стреляют им только одной пулей в голову, к чему почти все они достаточно привычны, поскольку в Московии не знают, что такое стрелять мелкой дробью.

Спафарий уверил меня, что во время своего последнего путешествия он был в пути только пять месяцев и что он совершил его с таким удобством и так легко, словно в нашей Европе. Я очень желал, чтобы он рассказал мне все подробности и описал мне все в частностях, хотел узнать от него названия рек, гор и стран, по которым он проехал, но нашел его очень подозрительным и сдержанным по всем вопросам, которые я ему задавал, и хорошо понял, что он не удовлетворял моего любопытства только из страха, что это окажет ему дурную службу, если об этом узнают и обвинят его в том, что он раскрыл мне то, что они хотели оставить скрытым и неизвестным для всех других народов, и чтобы услужливость, которую он выказал мне, обучая меня всему тому, что я просил у него, не заставила бы его отведать палки от царей, которые, когда это им угодно, не освобождают от этого наказания никого, несмотря на должность и знатность, от простого крестьянина до бояр. Он надеется, как он сказал мне, найти еще более короткую и легкую дорогу во время нового путешествия, которое он собирается предпринять. Но голландцы, постоянные в своей зависти, которую они от природы имеют к своим соседям, и которой настолько отмечены все их учреждения, которые они устроили на Востоке, имея постоянно все то же намерение только в одиночку торговать по всей земле, как будто бы они могли бы достигнуть этого, и исключить все остальные нации, принудили московитов после опалы Голицына запретить проезд по их владениям всем иностранным купцам. Причиной этого была их боязнь того, что эта дорога станет известна и легка, что французы предпримут это путешествие, и, принеся в эту страну все наиболее красивые вещи, которые они производят и которые высоко ценятся китайцами и татарами, выручив в обмен наиболее богатые и драгоценные товары, не смогли бы, по прошествии времени, принести им большой вред в торговле, которую они ведут через мыс доброй Надежды, Батавию, Малакку и другие восточные страны, где они сделались хозяевами, выгнав португальцев и англичан. Они предвидели, что удобство этой надежной, однажды устроенной дороги приведет к тому, что европейские купцы предпочтут пользоваться ей, нежели видеть себя ежедневно подверженными штормам, неудобствам, болезням и, наконец, всем случайностям моря, не говоря уж о годах, которые надо положить, чтобы проделать это путешествие, и что таким образом, они однажды сделают эту торговлю очень внушительной, так что не будут бояться московитов, о которых хорошо знают, что у них слишком мало гения, чтобы когда-либо предпринять торговлю, которая хотя бы окупила затраты, и которые слишком бедны, чтобы покупать в этих королевствах богатые товары, так что они могут привозить оттуда только безделушки, вроде маленьких кусков шелка, чая, маленьких деревянных ваз и тому подобной галантереи и безделушек, и что, таким образом, учиться у них нечему, поскольку они не могут ни сейчас, ни в будущем принести им вред или помешать их торговле.

Библиография

Аделунг, 1864-2 — Аделунг О.П. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 года и их сочинений. Ч. II. М., 1864.

Алексеев, 1941 — Алексеев М.П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. XIII—XVII вв. 2-е издание. Иркутск, 1941.

Алексеев, 1983 — Алексеев М.П. К анекдотам об Иване Грозном у С. Коллинза // Алексеев М.П. Сравнительное литературоведение. Л., 1983. С. 43—48.

Алексеева, 1976 — Алексеева М.А. Портрет царевны Софьи гравера Тарасовича // Памятники культуры. Новые открытия. 1975. М., 1976. С. 240—249.

Алексеева, 1990 — Алексеева М.А. Гравер Тарасович в Москве в 1689 году // Панорама искусств. Вып. 13. М., 1990. С. 250—262.

Архангельский, 1839 — Архангельский С.И. Дипломатические агенты Кромвеля в переговорах с Москвой // Исторические записки. Т. 5. [М.,] 1939. С. 118—140.

Бакланова, 1926 — Бакланова Н.А. Обстановка московских приказов в XVII веке // Труды Государственного Исторического музея. Вып. III. Разряд общий исторический.., 1926. С. 53—100.

Бантыш-Каменский, 1834 — Бантыш-Каменский Д. Жизнь Мазепы. М., 1834.

Бантыш-Каменский-1, 1894 — Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 1 (Австрия, Англия, Венгрия, Голландия, Дания, Испания). М., 1894.

Бантыш-Каменский-3, 1897 — Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 3 (Курляндия, Лифпяндия Эстляндия, Финляндия, Польша и Португалия). М., 1897.

Бантыш-Каменский-4, 1902 — Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 4 (Пруссия, Франция, Швеция). М., 1902.

Барсуков, 1902 — Барсуков А.П. Списки городовых воевод и других лиц воеводского управления Московского государства XVII столетия. Спб.. 1902.

Белов, 1947 — Белов М.И. Нидерландский резидент в Москве барон Иоганн Келлер и его письма. Рукопись кандидатской диссертации. Л., 1947

Белов, 1949 — К истории дипломатических отношений в период Крымских походов. (1686 — 1689 гг.) // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Серия исторических наук. Вып. 14, № 112. Л., 1949. С. 154—188.

Белов, 1964 — Белов М.И. Письма Иоганна фан Келлера в собрании нидерландских дипломатических документов // Труды Ленинградского отделения Института истории СССР. Вып. 7 (Исследования по отечественному источниковедению). М.; Л., 1964. С. 374—382.

Белов, 1966 — Белов М.И. Россия и Голландия в последней четверти XVII в. // Международные связи России в XVII—XVIII вв. (экономика, политика и культура). М., 1966. С. 58—83.

Белокуров, 1892 — Белокуров С. А. Списки дипломатических лиц русских за границей и иностранных при русском дворе. С начала сношений до 1800 г. Вып. 1. (Австро-Венгрия). М., 1892.

Библиотека Вольтера, 1961 — Библиотека Вольтера. Каталог книг. Под ред. М.П. Алексеева, Т.Н. Копреевой. М. — Л., 1961.

Богданов, 1981 — Богданов А.П. Летописные известия о смерти Федора и воцарении Петра Алексеевича // Летописи и хроники. 1980. М., 1981. С. 197—206.

Богданов, 1982 — Богданов А.П. «Истинное и верное сказание» о 1 Крымском походе — памятник публицистики Посольского приказа // Проблемы изучения нарративных памятников по истории русского средневековья. М., 1982. С. 57—84.

Богданов, 1982а — Богданов А.П. Роспись «изменников-бояр и думных людей», казненных и сосланных по требованию восставших в мае 1682 г. // Молодые обществоведы Москвы — Ленинскому юбилею. Материалы III Московской городской конференции по общественным наукам, посвященной 110-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина. М., 1982. С. 113—118.

Богданов, 1995 — Богданов А.П. От летописания к исследованию. Русские историки последней четверти XVII века. М., 1995.

Богоявленский 1941 — Богоявленский С.К. Хованщина // Исторические записки. Т. 10. М., 1941. С. 180—221.

Богоявленский, 1980 — Богоявленский С. К. Двор князей Голицыных в Охотном ряду в Москве // Богоявленский С.К. Научное наследие. О Москве XVII века. М., 1980. С. 221—232.

Богоявленский, 1946 — Богоявленский С.К. Приказные судьи XVII века. М. — Л., 1946.

Браудо, 1913 — Браудо А.И. Russica (из дополнений к труду Fr. Addung'a «Kritisch-Literarische Ubersicht der Reisenden in Russland») // Сборник статей в честь Д.Ф. Кобеко. СПб., 1913. С. 247—257.

Брикнер, 1879 — Брикнер А. Материалы для источниковедения истории Петра Великого // Журнал Министерства народного просвещения. 1879. Ч. 204. № 8. С. 272—317.

Буганов, 1969 — Буганов В.И. Московские восстания конца XVII века. М., 1969.

Буганов, 1971 — Буганов В.И. «Канцлер предпетровской поры» // Вопросы истории. 1971. № 10. С. 144—156.

Васильчиков, 1871 — Васильчиков А. Род Нарышкиных // Русский архив. Год девятый. М., 1871. С. 1487—1519.

Веселовский, 1969 — Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969.

Веселовский, 1976 — Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV— XVII вв. М.. 1976.

Викторов, 1877 — Викторов А. Описание записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов (1594—1725). Вып. 1. М., 1877.

Винтер, 1966 — Винтер Э. Нидерланды и Россия накануне Северной войны (Николаус Витсен и Петр 1) // Международные связи России в XVII—XVIII вв. М., 1966. С. 291—302.

Возгрин, 1982 — Возгрин В.Е. Источники по русско-скандинавским отношениям XVI—XVII веков // Рукописные источники по истории Западной Европы в Архиве ЛОИИ СССР. Археографический сборник. Л., 1982. С. 124—157.

Волков, 1970 — Волков М.Я. О становлении абсолютизма в России // История СССР. 1970. № 1. С. 90—104.

Восстание, 1976 — Восстание в Москве 1682. Сборник документов. М., 1976.

Востоков, 1889 — Востоков А. Суд и казнь Григория Самойловича // Киевская старина, Т. XXIV. № 1. 1889. С. 41—63.

Выписка, 1905 — Выписка, каким образом в чужестранных разных государствах поступают с служителями и крепостными людьми // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских. Кн. 3 (214). М., 1905. Отдел IV (Смесь), С. 30—31.

Герасимова, 1965 — Герасимова Ю.И. Записки Филиппе Балатри — новый иностранный источник по истории петровской России (1698—1701) // Записки отдела рукописей ГБЛ. Выпуск 27. М., 1965. С. 164—190.

Голицын, 1892 — Голицын Н.Н. Род князей Голициных. Т. I. Материалы родословные. СПб., 1892.

Горн, 1986 — Московское восстание 1682 г. глазами датского посла. Вводная статья и комментарий А.П. Богданова. Перевод В.Е. Возгрина // Вопросы истории. 1986. № 3. С. 78—91.

Грабарь, 1925 — Грабарь И.Э. Древний дом Голицына и Троекурова в Охотном ряду // Строительство Москвы. 1925. № 10. С. 11—15.

Греков, 1951 — Греков И.Б. Вечный мир 1686 г. // Краткие сообщения Института славяноведения. М., 1951. № 2. С. 85—98.

Давид, 1968 — Давид, Иржи. Современное состояние Великой России или Московии // Вопросы истории. 1968, № 1. С. 123—132; № 3. С. 92—97; № 4. С. 138—147.

Дворцовые разряды, 1855 — Дворцовые разряды, по высочайшему повелению изданные II-м отделением собственной е.и.в. канцелярии Т. IV. (с. 1676 по 1701 г.). СПб., 1855.

Демидова, 1973 — Демидова Н.Ф. Из истории заключения Нерчинского договора 1689 г. // Россия в период реформ Петра I. М., 1973. С. 289—310.

Демидова, 1987 — Демидова Н.Ф. Служилая бюрократия в России XVII в. и ее роль в формировании абсолютизма. М., 1987.

Дневник, 1901 — Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна // Старина и новизна. Кн. 4. СПб., 1901. С. 383—407.

Долгоруков, 1855-2 — Долгоруков П. Российская родословная книга. Ч. 2. СПб., 1855.

ДРВ, 1788 — Древняя российская вивлиофика. Издаваемая Н. Новиковым. 2-е изд. Ч. XVI. М., 1788.

Забелин, 1883 — Забелин И.Е. Преображенское или Преоб-раженск, московская столица достославных преобразований Петра Великого. М., 1883.

Заозерский, 1973 — Заозерский А.И. Фельдмаршал Шереметев и правительственная среда петровского времени // Россия в период Петра. М., 1973. С. 172—198.

Заозерский, 1989 — Заозерский А.И. Фельдмаршал Б.П. Шереметев. М., 1989.

Записки иностранцев, 1968 — Записки иностранцев о восстании Степана Разина. Под ред. А.Г. Манькова. Л., 1968.

Записки русских людей, 1841 — Записки русских людей. События времени Петра Великого. С предисловием И. Сахарова. СПб., 1841.

Зиборов, 1990 — Зиборов В.К. Иоаким // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XLIV. Л., 1990. С. 118—122.

Зуев, 1980 — Зуев М.Н. Материалы посольства Карлейля 1663—1664 гг. // Источниковедение и археография. Специальные исторические дисциплины. М., 1980. С. 34—36.

История о невинном заточении, 1785 — История о невинном заточении ближняго боярина Артемона Сергиевича Матвеева. 2-е изд. М., 1785.

Кан, 1946 — Кан А.С. Сведения русских об английской революции // Известия Академии наук СССР. Серия истории и философии. Т. 6. № 5. М., 1946. С. 464—465.

Карацуба, 1985 — Карацуба И.Б. Некоторые источниковедческие аспекты изучения записок английских путешественников по России (Стереотипы их восприятия и оценок российской действительности) // История СССР. 1985. № 4. С. 166—172.

Ключевский, 1882 — Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. М., 1882.

Ключевский, 1916 — Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1916.

Ключевский, 1957 — Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 3 // Сочинения. Т. III. М., 1957.

Козловский, 1895 — Козловский И. Сильвестр Медведев. Очерки из истории русского просвещения и общественной жизни в конце XVII в. Киев, 1895.

Корб, 1906 — Корб, Иоганн Георг. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.). Перевод и примечания А.И. Малеина. СПб., 1906.

Костомаров, 1905 — Костомаров Н.И. Мазепа и Мазепинцы // Собрание сочинений. Кн. VI. Т. XVI. СПб., 1905.

Кордт, 1926 — Кордт В.А. Чужоземнi подорожнi по схiднiп Европi до 1700 р. (Украiнська Академiя наук. Збiрник iсторично-фiлологiчного вiддiлу, № 38). Киiв, 1926.

Куракин, 1890 — Куракин Борис Иванович. Гистория о царе Петре Алексеевиче // Архив князя Ф.А. Куракина. Кн.1. Бумаги князя Б.И. Куракина (1676—1727). СПб., 1890.

Лаврентьев, 1988 — Лаврентьев А.В. «Записка государевым мерным верстам и станом того Крымского походу по верстам мерному колесу» 1689 г. // Естественнонаучные представления Древней Руси. М., 1988. С. 208—219.

Лавров, 1986 — Лавров А.С. «Записки о Московии де ла Невилля» (преобразовательный план В.В. Голицына и его источники) // Вестник Ленинградского государственного университета, Серия 2. 1986. Вып. 4. С. 88—91.

Лавров, 1987 — Лавров А.С. «Записки» де ла Невилля как источник по истории России в последней четверти XVII в. // Материалы XXIV научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс». История. Новосибирск, 1987. С. 26—29.

Лавров, 1990 — Лавров А.С. «Записки о Московии» де ла Невилля: автор, рукописи, печатное издание // Книга в России XVI — середины XIX в. Материалы и исследования. Л., 1990. С. 62—72.

Лавров, 1993 — Лавров А.С. Царская грамота в московские слободы об измене Хованских // Россия от Ивана Грозного до Петра Великого. СПб.; Киев, 1993. С. 102—109.

Лавров, 1994 — Лавров А.С. Новый источник о первом Крымском походе // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. 1994. Вып. 4. С. 14—19.

Лебедев, 1945 — Лебедев В. Москва при Петре 1 (по донесениям губернаторов) // Исторический журнал. 1945. № 5. С. 34-43.

Лейбниц, 1873 — Сборник писем и мемориалов Лейбница, относящихся к России и Петру Великому. Изд. В.И. Герье. СПб., 1873.

Лимонов, 1986 — Россия XV—XVII вв. глазами иностранцев. Подготовка текстов, вступительная статья и комментарии Ю.А. Лимонова. Л., 1986.

Ломоносов, 1952 — Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. VI. Труды по русской истории, общественно-экономическим вопросам и географии. М.; Л., 1952.

Лонгинов, 1918 — Лонгинов А. В. Обзор записок графа Матвеева и вновь скрытых вариантов их о стрелецком полковнике Сухареве // Русская старина, 1918. Т.174, февраль — июнь. С. 1—28.

Любименко, 1954 — Любименко И.И. Англия и Россия в XVI в. // Английская буржуазная революция XVII в. Т.Н. М., 1954. С. 90—120.

Люблинская, 1969 — Люблинская А.Д. Отчет о командировке во Францию. М., 1969.

Малиновский, 1837 — Малиновский А.Ф. Бытность во Франции у короля Людовика XIV полномочным послом князя Якова Федоровича Долгорукова // Труды и летописи МОИДР. Ч. 7. 1837. С. 86—113.

Михайловский, 1895 — Михайловский И.Н. Очерк жизни и службы Н. Спафария в России. Киев, 1895.

Михайловский, 1897 — Михайловский И.Н. Важнейшие труды Николая Спафария (1672—1677). Киев, 1897.

Невилль, 1841 — Любопытные и новые известия о Московии, 1689 года. Соч. де ла Невилля. // Русский вестник. 1841. Т. III. № 9. С. 596—614; Т. IV. № 10. С. 95—157.

Невилль, 1891 — Невилль, де ла. Записки о Московии 1689 г. Перевел с французского и сообщил А.И. Браудо // Русская старина. 1891. Т. 71. № 9. С. 419—450; Т. 72, № 11. С. 241— 281.

Невилль, 1988 — Невилль, де ла. Любопытные и новые известия о Московии. // Русское государство XV—XVII вв. глазами иностранцев. Подготовка текстов, вступительная статья и комментарии Ю.А. Лимонова. Л., 1988. С. 471—529. 540—542 [Переиздание перевода А. И. Браудо].

Николаева, 1965 — Николаева М.В. «История» А.А. Матвеева о стрелецком восстании 1682 г. (Традиции исторического стиля XVI—XVII вв. в литературе петровского времени) // Ученые записки ЛГПИ имени А.И. Герцена. Т. 309. Очерки по истории русской литературы. Л., 1965. С. 62—63.

Овчинникова, 1955 — Овчинникова Е.С. Портрет в русском искусстве XVII века. Материалы и исследования. М., 1955.

Опись библиотеки, 1863 — Опись библиотеки графа Андрея Артамоновича Матвеева и графини Матвеевой // Летописи русской литературы и древностей, изд. Н. Тихонравовым. 1863. Т. 5. Отд. 3. Смесь. С 57—79.

Пирлинг, 1902 — Пирлинг П. Французский иезуит в Москве в XVII столетии // Русская старина. 1902. № 9. С. 473—483.

Платонов, 1925 — Платонов С.Ф. Москва и Запад в XVI—XVII в. Л., 1925.

Плеханов, 1925 — Плеханов Г.В. История русской общественной мысли. Т. I. М.; Л., 1925.

Погодин, 1874 — Погодин М.П. Кто первый в России имел мысль об освобождении крестьян с земельным наделом // Складчина. СПб., 1874. С. 143—158.

Погодин, 1875 — Погодин М.П. Семнадцать первых лет в жизни Петра Великого. М., 1875.

Прозоровский, 1896 — Прозоровский А. Сильвестр Медведев. Его жизнь и деятельность. М., 1896.

ПСЗ, 1830-2 — Полное собрание законов Российской Империи. Собрание первое. Т. II (1678—1688 гг.). [СПб.,] 1830.

ПСЗ, 1830—3 — Полное собрание законов Российской Империи. Собрание первое Т. III (1688—1699 гг.). [СПб.,] 1830.

ПСРЛ, 1968—31 — Полное собрание русских летописей. Т. 31. Летописцы последней четверти XVII в. М., 1968.

Пушкин, 1938 — Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 10. История Петра. Записки Моро-де-Бразе. Заметки о Камчатке. М., 1938.

Пушкин и его современники, 1910 — Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып. IX—X. Спб., 1910.

Ровинский, 1884-1 — Ровинский Д.А. Материалы для русской иконографии. СПб., 1884. Вып. I.

Ровинский, 1884-3 — Ровинский Д.А. Материалы для русской иконографии. СПб., 1884. Вып. III.

Ровинский, 1886-5 — Ровинский Д.А. Материалы для русской иконографии. СПб., 1886. Вып. V.

Рогинский, 1957 — Рогинский З.И. Так называемый «Протест царя Алексея Михайловича по поводу казни короля Карла I» // Ученые записки Ярославского педагогического института. Вып. XXII. 1957. С. 287—308.

Рогинский, 1958 — Рогинский З.И. Из истории русско-английских отношений в период протектората Кромвеля // Новая и новейшая история. 1958. № 5. С. 71—78.

Рогинский, 1959 — Рогинский З.И. Поездка гонца Герасима Семеновича Дохтурова в Англию 1645—1646 гг. Из истории англо-русских отношений в период английской революции XVII века. Ярославль, 1959.

Рогинский, 1966 — Рогинский З.И. Миссия лорда Колпепера в Москву (из истории англо-русских отношений в период английской буржуазной революции XVII в.) // Международные связи России в XVII—XVIII вв. М.. 1966. С. 84—102.

Рожков, 1928 — Рожков Н.А. Русская история в сравнительно-историческом освещении (основы социальной динамики). Т. V. Конец дворянской революции в России. Ее третий момент. 2-е изд. М.; Л., 1928.

Розанов — Розанов Н.П. Заиконоспасский монастырь и Славяно-греко-латинская академия. Исторический очерк // РГБ. Фонд Н.П. Розанова. Папка 1. № 4.

Розыскные дела, 1884-1 — Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. Т. I. СПб., 1884.

Розыскные дела, 1885-2 — Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. Т. II, СПб., 1885.

Розыскные дела, 1888-3 — Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. Т. III. СПб., 1888.

Русский дипломат, 1972 — Русский дипломат во Франции. Записки Андрея Матвеева. Публ. подг. И.С. Шарковой. Под ред. А. Д. Люблинской. Л., 1972.

Рущинский, 1871 — Рущинский Л.П. Религиозный быт русских по сведениям иностранных писателей XVI и XVII веков. М., 1871.

Самарин, 1966 — Самарин Ю.Ф. Иезуиты и их отношения к России. Письма к иезуиту Мартынову. М., 1866.

СГГД, 1828-4 — Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Московском архиве коллегии иностранных дел (1656—1696). Ч. IV. М., 1828.

Семевский, 1888 — Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и 1-й половине XIX века. Т. I. (Крестьянский вопрос в XVIII и 1-й четверти XIX в.). СПб., 1888.

Семевский, 1883 — Семевский М.И. Царица Прасковья. 1664 — 1723 гг. СПб.. 1883.

Слуховский, 1964 — Слуховский М.И. Из истории книжной культуры России. Старорусская книга в международных культурных связях. М., 1964.

Смирнов, 1881 — Смирнов П. Иоаким патриарх московский. М., 1881.

Смирнов, 1887 — Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской порты до начала XVII века. СПб., 1887.

Снегирев, 1956 — Снегирев В.Л. Московские слободы. Очерки по истории Московского посада XIV—XVIII вв. М., 1956.

Созерцание краткое, 1894 — Сильвестра Медведева Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же что содеятся во гражданстве. Подг. А. Прозоровский // Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1894, Кн. 4 (171). Отд. II (Материалы историко-литературные). С. 1—LII, 1—197.

Сокуров, 1989 — Сокуров В.Н. О роде князей Черкасских // Генеалогия. Источники. Проблемы. Методы исследования. Тезисы докладов и сообщений межвузовской научной конференции. Москва, 31 января — 3 февраля 1989 г. М., 1989. С. 29—31.

Сомов, 1986 — Сомов В.А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в. Очерки истории. Л., 1986. С. 173—245.

Строев, 1877 — Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российския церкви. СПб., 1877.

Толстой, 1876 — Толстой Д.А. Римский католицизм в России. Т. I. СПб., 1876.

Томсинский, 1933 — Томсинский С. «Петровские» реформы. Борьба классов накануне реформ // Историк — марксист, 1933. № 4 (32). С. 53—80.

Туманский, 1787-7 — Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жизни и деяниях государя императора Петра Великого. Изданное трудами и иждивением Федора Туманского. СПб., 1787. Ч. VII.

Тушин, 1978 — Тушин Ю.П. Русское мореплавание на Азовском, Каспийском и Черном морях (XVII век). М., 1978.

Трутнева, 1989 — Трутнева Н.Ф., Шведова М.М. Русские мастера живописи и гравюры XVI—XVIII вв. Каталог. М., 1989.

Уманец, 1897 — Уманец Ф.М. Гетман Мазепа. СПб., 1897. Устрялов, 1858 — Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т. I. Господство царевны Софьи. СПб., 1858.

Чарыков, 1906 — Чарыков Н.В. Посольство в Рим и служба в Москве генерала Павла Менезия. СПб., 1906.

Черепнин, 1978 — Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. М.. 1978.

Чернов, 1954 — Чернов А.В. Вооруженные силы Русского государства в XVI—XVII вв. М., 1954.

Шереметев, 1908 — Шереметев П. О князьях Хованских // Летописи историко-родословного общества. М., 1908. Вып. 1-2 (13—14). С. 3—168.

Шлейссингер, 1970 — Шлейссингер Георг-Адам. Полное описание Московии. Вступ. статья Л.П. Лаптевой // Вопросы истории. 1970. № 1. С. 103—126.

Щербатов, 1985 — Щербатов М.М. О повреждении нравов в России //О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева. Факсимильное издание. М., 1985.

Яковлева, 1958 — Яковлева П.Т. Первый русско-китайский договор 1689 г. М., 1958.

notes

Примечания

1

Neuville, 1698.

2

Невилль, 1891. Первый русский перевод был выполнен с английского издания и не выдерживает критики (Невилль, 1841).

3

Paris, Bibliotheque Nationale. Departement des manuscrits. Nouv.acq. № 5114; Hannover, Niedersachsiche Landesbibliothek. Handschriftenabteilung. № 1750 и 1750а. В дальнейшем, соответственно, Парижский, I и II Ганноверский списки.

4

Результаты этого исследования были изложены нами в ряде статей: Лавров, 1986, 88-91; Лавров, 1990 и др. Во время подготовки рукописи к печати появилось издание Лидси Хьюз, представляющее собой английский перевод «Записок о Московии»: Neuville, 1994.

5

Подобный инцидент произошел также несколько позже в связи с публикацией «Дневника» секретаря имперского посольства в России Иоганна Георга Корба (Устрялов, 1858-1, 328).

6

Лейбниц, 1873, № 35, 4) (22 января 1699 г.).

7

Винтер, 1966, 291—302.

8

Так, Витсен печатал портрет царевны Софьи Алексеевны с латинскими подписями, предназначенный для распространения в Западной Европе. Начало связей Витсена с Россией относится к 1664—1665 гг., когда он побывал здесь. Впоследствии Витсен издал основанное на многочисленных русских источниках «Описание Северной и Восточной Татарии» (1692), карту Сибири, посвященную царям Ивану и Петру Алексеевичам. Петр увековечит его имя на географической карте, назвав в его честь остров рядом с Новой Землей.

9

Опись библиотеки Матвеева, 1863, 70, № 26. Несмотря на разыскания, до сих пор так и не удалось обнаружить самого матвеевского экземпляра «Записок», который мог бы содержать пометы или другие следы читательской работы (Библиотека Матвеева, 1985, 95—96).

10

Записки русских людей, 1841, 2. См. также подобную заметку в автобиографической «Истории о невинном заточении ближняго боярина Артамона Сергеевича Матвеева» (История о невинном заточении, 1785, 425).

11

Записки русских людей, 1841, 69.

12

См.также: Николаева, 1965, 62-63.

13

Записки русских людей, 1841, 30.

14

Погодин, 1875, 7.

15

Neuville, 1698, 152. Этого отрывка нет в рукописях Невилля — он впервые появляется лишь в печатном тексте.

16

Journal des scavans, 1699-26, 415-421. Указано Н.А.Копаневым (Копанев, 1988, 13).

17

Lenglet, 1713-1, 206, 236.

18

Baillet, 1703.

19

Байе вообще прославился литературными мистификациями и выпустил даже словарь псевдонимов, включив туда и свои собственные: Baillet, 1690. Особое место в нем отведено анаграммам (Р.435).

20

Marais, 1864-3, 307—308.

21

Ancillon, 1709, 293.

22

Voltaire, 1759-1, 111, 107—108.

23

Voltaire, 1759-1, 105, 111—112.

24

Невилль произвольно истолковал название города Каргополь — Carga ville sous Ie pole, то есть «приполярный город Карга».

25

Voltaire, 1759-1, 113

26

Библиотека Вольтера, 1961, 393—394, № 1372 (1082). Благодаря содействию Л.Л.Альбиной, мне удалось ознакомиться с экземпляром «Записок о Московии» из Фернейской библиотеки. К сожалению, никаких следов работы Вольтера с текстом (маргиналий, отчеркиваний на полях) нет.

27

Ломоносов, 1952-6, 97—13) (французский текст), 132—161 (перевод).

28

Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, Ф.445 (собр. Симферопольского института), № 32 (Ger.Frid.Muller. Catalogus meiner Biicher und Handschriften). Л.18об., 19. № 175, 184. Эти сведения были выявлены В.А.Сомовым (Сомов, 1986, 227, 239).

29

Stuck, 1787-2, 80, № 2769.

30

Сохе, 1785-1, 289, Anm.2.

31

Meiners, 1793-1. 31—32.

32

Barbier, 1824-3, 184, № 16032.

33

Пушкин, 1938. 476.

34

Пушкин и его современники, 1910.

35

Аделунг, 1864-2, 233, № 144; Adelung, 1846-2, 379—381; Российская национальная библиотека, Отдел рукописей, Ф.7 (Аделунг Ф.П.), № 194 (Библиография и выписки из работ о России за 1661—1700 гг.) Л.321—338 (de la Neuville).

36

Устрялов, 1858, XII.

37

Погодин, 1875, 72-92.

38

Браудо, 1913, 248-250.

39

Gronebaum, 1968, 118-122.

40

Madariaga, 1987, 21-30.

41

Dalairac, 1699-2, 82. На сообщение Далерака о дипломатической карьере Невилля впервые обратил внимание немецкий историк Фердинанд Грёнебаум (Gronebaum, 1968, 120, 184). В дальнейшем ценный труд Ф.Грёнебаума оказался невостребованным историками, обращавшимися к «Запискам о Московии». Тем более забыты были и «Мемуары» Далерака.

42

Du Theil — a Louis XIV // Архив Министерства иностранных дел Франции. Correspondance politique, Pologne, Т.80, fol.266v—267. Этот источник также выявил Ф. Грёнебаум (Gronebaum, 1968, 119, 184).

43

Marais, 1864-3, 307. Архив родного города Невилля, о котором мы узнаем из сообщения Маре — Бове — погиб во время первой мировой войны.

44

Именно так он называет себя сам в «Посвящении Людовику XIV», предпосланному основному тексту Парижского списка. Более полно передано его имя в дипломатических документах того времени — Фуа де ла Невилль (Foy de la Neufville). Написание де ла Невилль (de la Neuville) впервые появляется в первом издании «Записок о Московии», вышедшем в 1698 г. в Париже. Поскольку в отечественной литературе автора «Записок о Московии» принято называть Невиллем, то в дальнейшем мы будем придерживаться этого, пусть неточного, но традиционного написания, чтобы подчеркнуть, что речь идет об одном лице.

45

Dalairac, 1699-2, 81—83. Здесь необходимо внести некоторые пояснения относительно различных традиций польской и французской дипломатии в конце XVII в. Французская дипломатическая служба — несомненно, одна из наиболее передовых для того времени — становилась все более и более профессиональной, хотя, в принципе, использование иностранцев еще допускалось (Picavet, 1930; некоторых примеров подобного использования мы коснемся ниже). Польская дипломатия в это время подобных ограничений еще не знала. Поэтому у французского дворянина Невилля не было препятствий ни для того, чтобы получить то или иное польское дипломатическое поручение, ни для того, чтобы вернуться в амплуа французского дипломатического агента. Обратный случай был бы вряд ли возможен. Только в свете пересечения двух подобных дипломатических традиций может быть понят феномен Невилля, представлявшего свою страну в чужой и наоборот.

46

Bethune — a Colbert de Croissy // Архив Министерства иностранных дел Франции. Correspondance politique, Pologne, T.76, fol.33-33v. Изабепь де Мадаряга, впервые обнаружившая этот документ, ошибочно отнесла его к 1688 г. На этом основании исследовательница сделала вывод о том, что Невилль не преуспел в своих домогательствах, поскольку в том же 1688 г. мы вновь застаем его в Польше (Madariaga, 21-22). На самом деле, как это будет показано ниже, Невилль добился дипломатического назначения, но другого — к савойскому герцогу Виктору Амадею II. Попутно стоит исправить и еще одну неточность Мадаряги — письмо адресовано не Людовику XIV, как она полагает, а Круасси.

47

Речь идет, очевидно, об отце Виктора Амадея II, Карле Эммануиле II, умершем в 1675 г. Ошибка была действительно велика — к описываемому времени десять лет как правила от имени сына его мать, герцогиня Жанна-Батиста Савойская-Немур, а с 1685 г. началось самостоятельное правление самого молодого герцога.

48

Dalairac, 1699-2, р.84—85.

49

Dalairac, 1699-2, p.94—95.

50

Ibid.

51

Madariaga, 1987, 22,. 29. К сожалению, Изабель де Мадаряга неточно привела шифр вышеприведенного документа, который мне не удалось вновь заказать в Архиве Министерства иностранных дел Франции и который цитируется выше по ее статье.

52

The London Gasette, 2389 (10 Oct. 1688), 2390 (13 Oct. 1688); Madariaga, 1987, 22, 29.

53

Recueil des instructions, 1888-4 1, 189. Интересна характеристика, которую дю Тейль дает Невиплю в своем донесении Людовику XIV от 27 мая 1689 г.: «Это человек, который собирает на своей дороге все то плохое и хорошее, что он встречает, и при случае сбывает все самое плохое». (Gronebaum, 1968, 184).

54

Madariaga, 1987, 22-23, 30. 22

55

Du Theil — a Louis XIV // Архив Министерства иностранных дел Франции. Correspondance politique, Pologne, Т.80, fol.266v—267. Из этого донесения заимствована и приведенная выше нелестная характеристика де ла Невилля.

56

О датировке «Посвящения...» см. ниже.

57

Бантыш-Каменский, 1902-4, 203, 221.

58

Там же, 221.

59

Это было отмечено еще Н.В.Чарыковым (Чарыков, 1906, 507).

60

Невилль, разумеется, пользовался новым стилем, однако, наряду с абсолютной хронологией, в «Записках о Московии» существует и относительная хронология, ориентированная на события, которые точнее датируются по старому стилю (православные праздники или события, даты которых указаны лишь в русских источниках). Поэтому в дальнейшем приводится двойная дата, причем опорной является юлианская.

61

Theiner, 1859, № CCV.

62

Эти соображения были высказаны нами в опубликованной в 1987 г. статье (Лавров, 1987, 26-29). Почти одновременно Ю.А.Лимонов, без каких-либо дополнительных аргументов, высказал предположение о том, что Невилль сам был иезуитом (Лимонов, 1986, 15). Последнее предположение вызвало обоснованные возражения Линдси Хьюз. Признавая, что Невилль имел «иезуитские симпатии», исследовательница отметила, что в «Записках о Московии» уделяется сравнительно мало внимания иезуитам, обосновавшимся в в Москве в 1680-х гг. (Neuville, 1994, XXII-XXIII). Последняя позиция представляется более взвешенной.

63

Греков, 1951.

64

В нашем распоряжении находится еще один любопытный косвенный источник, дающий дополнительные данные для определения того, когда Невилль получил возможность свободно передвигаться по Москве. Дело в том, что описанная им церковная процессия напоминает крестный ход в честь Сретения иконы Богоматери Владимирской, который происходит 26 августа. Этот крестный ход был и в 1689 г. (Дворцовые разряды, 1855-4, 476).

65

Розыскные дела, 1888-3, 3-6.

66

Разговор с Голицыным шел, как сообщает сам Невилль, на латыни. Один раз Невилль проявляет и знание польского языка, ссылаясь на то, что в Польше сына воеводы называют «воеводич». Очевидно, именно на польском он мог браниться с сопровождавшими его русскими «офицером» и «солдатами» по дороге из Смоленска в Москву («Рассказ о моем путешествии»). Учитывая пограничный характер местности, можно допустить, что польский мог быть знаком спутникам Невилля. На знание Невиллем польского языка указывает и своеобразная транслитерация русских слов и собственных имен в «Записках о Московии», несомненно восходящая к польской (отметим, что фантастические искажения Невиллем русских имен являются историографической легендой, основанной на тексте первого издания — в рукописи они читаются гораздо лучше). Подобное двуязычие — предполагаемое знание не только латинского, но и польского языков — ставило Невилля в благоприятные условия для общения с московской элитой конца века. Здесь у Невилля были большие возможности, нежели у такого знаменитого его предшественника, как Адам Олеарий, общавшийся с русскими практически всегда при посредстве переводчика.

67

См. подробнее в примечаниях к главам «Современное состояние» и «Рассказы Спафария о путешествии в Китай и о торговле с ним».

68

РГАДА, ф.79 (Сношения с Польшей). 1689 г.Оп.1. № 5. Л.413.

69

Дворцовые разряды, 1855-4, 491-492, 501-502, 503-504.

70

Дворцовые разряды, 1855-4, 504.

71

Дворцовые разряды, 1855-4, 506.

72

Дворцовые разряды, 1855-4, 507.

73

Архив иностранных дел Франции. Correspondance politique, Pologne, T.83, fol.14.

74

Fayard, 1976, 213-240

75

Uberhorts, 1915.

76

В «Посвящении Людовику XIV» Невилль особо останавливается на положении в Ганноверском герцогстве (с 1692 г. — курфюршестве).

77

Madariaga, 1987, 25.

78

Архив Министерства иностранных дел Франции. Correspondance politique, Pologne, Т.83, fol.190. См. иллюстрацию № 17.

79

Архив Министерства иностранных дел Франции. Correspondance politique, Pologne, T.83, fol.189.

80

См. иллюстрацию № 2.

81

Люблинская А. Д., 1969; Русский дипломат, 1972, 5. Прим.1; см.также: Люблинская А.Д. Опись микрофильмов, заказанных во Франции (рукопись). Пользуюсь возможностью для того, чтобы поблагодарить И.С.Шаркову за возможность познакомиться с последним документом.

82

Leibniz, 1970-8, № 374. S.596. Согласно Л.Рихтер, это письмо было адресовано некоему Даниэлю Лароку (Daniel Larroque) (Richter, 1946, 156). Ср. концепт этого письма, написанный самим Лейбницем (Hannover. Niedersachsische Landesbibliothek. Handschriftsabteilung. Leibnizbriefwechsel. 529, Bl.212—22) и его копию, написанную его секретарем Г.Х.Отто и отложившемся в его архиве (Ibid., 529, Bl. 19-20).

83

Sarnezki, 1958, 151.

84

Ibid., P. 155 (запись под 29 октября 1694 г.). Этот источник указала Изабель де Мадаряга (Madariaga, 1987, 25).

85

Если допустить, что издатели собрания сочинений Лейбница ошиблись, то можно отождествить корреспондента Лейбница с Кристофом Круссо, парижским банкиром, выполнявшим в 1690-х гг. обязанности резидента сразу нескольких северогерманских князей при дворе Людовика XIV. Если наша атрибуция корректна, то она дает еще один штрих к деятельности де ла Невилля — Круссо был связан с махинациями Бидаля (Fayard, 1976, 231).

86

Leibniz, 1982-11, № 146. S.203). Интересно, что в указателе имен, приведенном в этом томе, Невилль назван виконтом и камергером Яна III. Никаких указаний на это как в процитированном выше письме, так и в других опубликованных в этом томе письмах, не содержится. Возможно, подобную информацию содержит какое-то другое письмо Лейбница, еще не увидевшее света в этом продолжающемся издании, но уже известное публикаторам.

87

Лейбниц, 1873, № 37, 44.

88

Лимонов, 1986, 15.

89

Pierling, 1907; Florovsky, 1941.

90

Bodemann, 1867. 365.

91

Лейбниц, 1873, № 37, 44.

92

Переписчик даже не закончил фразу: «Их привели затем к хану, который находился только за 3 лье от лагеря на Каланчаке, речке, которая берет истоки в степи и впадает в Евксинский понт, ибо хорошо...»

93

Bodemann, 1867, 365.

94

Catalogue general, 1900-2.

95

Близок: Heawood, 1950, № 701 (1677 г.).

96

Люблинская, 1969, 22; Русский дипломат во Франции, 1972, 5, Прим.); Люблинская А.Д. Опись микрофильмов, заказанных во Франции. Рукопись.

97

См. иллюстрацию № 2. 40

98

Gronebaum, 1968, 185. Anm.14. Исследователь был первым, обратившим внимание на I Ганноверский список, но, похоже, не оценившим собственной находки и не использовавшим ее.

99

Madariaga, 1987, 21-30.

100

class="book">Hughes. 1988, 82. Note 74.

101

Эти выводы впервые были изложены нами в статье: Лавров, 1990, 62-72.

102

«Дизентерия в соединении с нуждой... унесла много людей»

103

«Я принял решение уехать тем более охотно, что я выполнил все тайные поручения, которые были мне даны».

104

«Я принял решение уехать тем более охотно, что я выполнил всё то, что поручил мне маркиз де Бетюм».

105

Кроме этого, была проведена серьезная грамматическая правка, в результате которой неряшливый текст I Ганноверского списка был приближен к орфографической норме того времени. Так, sy было повсеместно заменено на si, из середины слов исчезло s (ecrire вместо escrire) и т.д. Внесены эти грамматические исправления и в первое издание.

106

«Он был очень ученым и в совершенстве владел латынью, греческим и итальянским».

107

«Он был очень ученым».

108

«И вся молодежь, отцы которой всегда показывали склонность к партии царевны».

109

«И вся молодежь, отцы которой всегда показывали склонность к партии царевны, высказалась за Петра».

110

«Она послала к своему брату двух своих теток по отцу, царевну Анну Михайловну, и одну из своих сестер, Марфу Алексеевну».

111

«Она послала к своему брату двух своих теток по отцу, царевну Анну Михайловну, Татьяну Михайловну и одну из своих сестер, Марфу Алексеевну».

112

«Считали, что это для того, чтобы построить, как это было сделано в предыдущем году».

113

«Считали, что это для того, чтобы построить какой-то город, как это было сделано в предыдущем году».

114

Чарыков. 1906, 506.

115

Там же, 507.

116

Grenebaum, 1968, 120.

117

Есть и менее четкие хронологические ориентиры. Так, умершего в 1690 г. Марциана Александра Огинского — участника заключения Вечного мира в 1686 г. — Невилль никак не отделяет от его здравствующих коллег («Состояние Московии с 1682 по 1687 гг.»). Это может косвенно свидетельствовать в пользу написания главы в 1690 г. Очевидно, что и умерший 30 апреля 1691 г. Кирилл Полуехтович Нарышкин представлялся ему живым («Современное состояние»). Впрочем, о смерти деда Петра Невилль мог и не знать. В обоих случаях необходимо также доказать, что рассказ Невилля не выдержан в своеобразном «настоящем в прошедшем».

118

Avril, 1692, 168. Поскольку этот же отрывок в измененном виде вошел и в Парижский список, и в первое издание, можно с уверенностью говорить о том, что работа автора над текстом «Записок о Московии» не ограничилась 1691 г.

119

Лейбниц, 1873, № 4, 4-5.

120

Лейбниц — Спарфенфельдту // Лейбниц, 1873, № 37, 44.

121

Чарыков, 1906, 508.

122

Neuville, 1994, XXVIII.

123

Опубликовано оно было только в 1965 г. А.В.Флоровским: David, 1965. Русский перевод: Давид, 1968 1,3,4.

124

Давид, 1968-1, 130.

125

Линдси Хьюз пишет о двойном умолчании — Гордон в своем «Дневнике» и Невилль в своих «Записках» ни разу не упоминают друг о друге (Neuville, 1994, XXI).

126

Дневник зверского избиения, 1901, 387.

127

Neuville, 1994

128

Шлейссингер, 1970, 103—126.

129

Gronebaum, 1968,122.

130

Об образе России во французской литературе XVI—XVII вв. см.: Mervaud, 1991.

131

Таким образом, стереотип оказался столь же устойчивым, как и английский, основанный на противопоставлении «тирании» московитов и английской законности (Карацуба, 1985, 166-172).

132

Схизма — от греческого «раскол». Чаще всего употребляется для обозначения церковного раскола на православие и католицизм после 1054 г.

133

Mercure historique et politique. 1689-5, 879.

134

Ср. английское издание, где за основу принят текст первого издания, а варианты подведены по I Ганноверскому и Парижскому спискам (Neuville, 1994).

135

Людовик XIV Бурбон (5.09.1638 — 1.09.1715) — французский король (1643). В период, предшествовавший миссии де ла Невилля, восточноевропейская политика Людовика XIV характеризовалась рядом особенностей. Прежде всего, это была борьба с имперской дипломатией за влияние при польском дворе. Кроме того, актуальной оставалась и задача дипломатического сотрудничества с Портой. Русская дипломатия, в свою очередь, стремилась способствовать примирению Франции с Империей в целях объединения сил для борьбы с Портой (миссии П.И.Потемкина в 1680 г. и С.Е.Алмазова в 1685 г.). Новые призывы к вступлению в антитурецкую коалицию, прозвучавшие во время посольства князя Я.Ф.Долгорукова в Париж (1687 г.), стали одной из причин резкого дипломатического конфликта, создавшего для миссии Невилля в Москве крайне неблагоприятную почву.

136

Бетюн, Франсуа-Гастон маркиз де (13.05.1635 — 4.10.1693) — французский дипломат. Был женат на Анне-Марии-Луизе де ла Гранж д'Аркьен, сестре жены Яна III, Марии-Казимиры. Впервые стал французским послом в Варшаве в 1676—1680 гг. Людовик XIV вновь послал его в Польшу 4.12.1685, а 18.10.1692 г., после неудачной дуэли с имперским дипломатом, он был отозван. Бетюн покинул Варшаву 4.12.1692 и отправился в Стокгольм, куда он был назначен послом и где умер 4.10.1693 (DBF-6, 1954, 348—349).

137

В 1689 г. произошла смена шведских дипломатических представителей при русском дворе. На смену Кохену прибыл в Москву 7 июня 1689 г. Томас Книпер, вручивший 29 июля верительную грамоту себе и отзывную своему предшественнику, датированные 20 февраля. Цели миссии Т.Книпера были далеки от изложенных Невиллем. Так, он привез с собой королевскую грамоту с просьбой не чинить шведским подданным препятствий в торговле, заботился о сооружении шведского гостинного двора. Книпер покинул Москву 14.02.1690 г. (Бантыш-Каменский-4, 1902, 23).

Бранденбургский посланник Иоганн Рейер прибыл в Москву 17 ноября 1688 г., 22 ноября имел аудиенцию у царей. После отпускной аудиенции (10.02.1689) и получения ответной грамоты выехал из Москвы 21 марта 1689 г. Таким образом, Невилль, приехавший в Россию полгода спустя, никак не мог встретиться там с бранденбургским посланником, тем более что последнему не было разрешено даже оставить в Москве резидента, «поелику курфирст о сем в своей к государям грамоте не вспоминал» (Бантыш-Каменский-4, 1902, 20—21).

Странно, что Невилль умалчивает об истинной цели миссии Рейера — добиться разрешения на въезд в Россию гугенотам, изгнанным из Франции после отмены Нантского эдикта и обосновавшимся в Бранденбурге. Это разрешение было получено (Подробнее см.: Pingaud, 1886, 8).

Донесение Рейера бранденбургскому курфюрсту и составленная им же записка о России хранятся в архиве Прусского культурного сообщества в Берлине (Geheimes Staatsarchiv Preussischer Kulturbesitz, XX. НА Statsministeriurn Konigsberg, Abt.131a). Все эти документы не опубликованы, существует лишь их краткий обзор с изложением важнейших содержащихся в них сведений (Hartmann, 1988, 173—193).

138

Согласно современнику Невилля, саксонцу Шлейссингеру, «без специального пропуска царя нельзя не въехать туда, ни выехать обратно, исключая те случаи, когда находишься при посольстве. Но в наши дни уже не так трудно получить пропуск, учитывая интенсивную торговлю, которую ведут русские со многими другими народами» (Шлейссингер, 1970, 106).

139

Ян III (17.08.1629 —17.06.1696) — польский король (с 1674). После разгрома Яном III в 1683 г. у стен Вены турецкой армии он стал одним из самых популярных европейских политиков, олицетворявшим объединение христианских монархов для борьбы с общей опасностью. Это предопределило и специфику русско-польских отношений в последующие десятилетия — Россия не могла решиться на силовое решение в принципиально важном для нее вопросе о закреплении результатов Андрусовского перемирия 1667 г., но должна была пойти на заключение с Речью Посполитой Вечного мира и вступить в антитурецкую Священную лигу. Союзнические отношения, связывавшие Россию с Речью Посполитой в 1686—87 гг., создавали большие возможности для Невилля, пользовавшегося покровительством Яна III.

140

Речь идет об Иване Волкове, как совершенно справедливо отметил еще Н.В.Чарыков (Чарыков, 1906, 504). Иван Волков прибыл в Варшаву 29.04.1689 и с 5.05.1689 официально сменил на посту русского резидента в Варшаве Прокофия Возницына. Волков оставался в Варшаве до 1691 г. (Бантыш-Каменский-3, 1897, 160—162).

141

Невилль ошибается. Согласно 26 ст. заключенного между Россией и Речью Посполитой Вечного мира полагалось «корму послом и посланником и гонцом со всеми при них будущими людьми, давать в обеих сторонах, как в Короне Польской и в Великом Княжестве Литовском, так и в царствующем великом граде Москве, с приему на границах и до отпуску из того государства в другое государство...» (ПСЗ-2, 1830, 783, № 1186). Ошибка Невилля связана, очевидно, с различием двух дипломатических традиций — российской и французской. Первая исходила из снабжения дипломатов за счет принимающей стороны, вторая подобное предусматривала не всегда. Решение не содержать на казенный счет многочисленные русские посольства было окончательно принято французской стороной в 1687 г. и стало в том же году поводом для серьезных дипломатических недоразумений во время посольства кн. Я.Ф.Долгорукова в Париж (Seydoux, 1968, 235—244).

142

Мусин-Пушкин Иван Алексеевич — окольничий (1.09.1682), судья Сибирского приказа (1684—1687), смоленский воевода, впоследствии боярин (1698) и сенатор (1711) (Барсуков, 1902, 211; Богоявленский, 1946, 276; Crummey, 1983, 205). За год до приезда Невилля Мусин-Пушкин принимал в Смоленске французского иезуита Филиппа Авриля, охарактеризовавшего его как «одного из умнейших людей, виденных им в жизни». Мусин-Пушкин поделился с Аврилем, собиравшимся ехать в Китай через русские владения, сведениями о Сибири и о северо-западной оконечности Америки (Avril, 1692, 210; Алексеев, 1940, 463—464, 472).

143

Спафарий Николай Милеску (Николай Гаврилович) — см. примечание к главе «Собрание рассказов Спафария о путешествии и торговле с Китаем».

144

Довмонт Юрий Доминик — польский резидент в Москве с 20.12.1687 до 17.02.1694 (Бантыш-Каменский-3, 1897, 159—163).

145

Генрих Бутенант фон Розенбуш (умер в 1702 г.) — датский комиссар в Москве с 1678. Оставил донесения о стрелецком восстании 1682 (Keep, 1981, 410—442; там же ссылки на другие издания и переводы). Передал свой пост по наследству сыну (Бантыш-Каменский-1, 1894, 233—238).

146

Священная Лига — направленный против Оттоманской порты союз европейских государств. Начало Священной Лиге положено было союзом Империи с Речью Посполитой, заключенным в 1683 г. В 1684 г. Лигу возглавил папа Иннокентий XI. Впоследствии к Лиге присоединилась Венеция, а в 1686 г., после заключения Вечного мира — Россия.

147

Келлер, Иоганн фан — голландский резидент в Москве (1676— 1698). Убежденный враг иезуитов и католиков, стремившийся склонить Россию к союзу с протестантскими странами Европы. Донесения фан Келлера хранятся в Гаагском государственном архиве. В XIX в. с них были сняты копии, частично переведенные на русский и французский языки. Последние хранятся сейчас в Архиве Санкт-Петербургского филиала Института истории России (колл. 40). Двадцать донесений за 1676—1679 опубликованы (Кордт, 1926, 175—193). О Келлере см.: Белов, 1947; Белов, 1949, 154—188; Белов, 1964, 374—382; Белов, 1966.

148

Иоганн Георг III (20.06.1647 — сентябрь 1691) — курфюрст Саксонский с 1680 г. (ADB-14, 1881, 383—383).

149

Эрнст Август (14.10.1640—23.01.1698) — герцог Ганноверский (с 17.10.1658), курфюрст Ганноверский (с 22.03.1692) (ADB-6, 1887, 261—264).

150

Герцогство Саксен-Лауэнбург, династия которого пресеклась в 1689 г., перешло к Саксонии.

151

Радзиевский Августин Михаил Стефан (1645—1705) — епископ Варминский и подканцлер королевский, кардинал, архиепископ Гнезненский и примас (PSB-30-1, 1987, 66—76).

152

Мария-Анна-Виктория Баварская (1660—20.04.1690) — дофина, дочь курфюрста Баварского Фердинанда и Генриэтты-Аделаиды Савойской (Dangeau-3, 1854, 100; Русский дипломат, 1972, 86, 253, Прим.75).

153

Еще Н.В.Чарыков отметил, что этот пассаж Невилля свидетельствует о том, что «Посвящение...» было написано вскоре после побед, одержанных Людовиком XIV в 1690—1691 гг. и до Рисвикского мира 1697 г., закрепившего ослабление внешнеполитических позиций Францией (Чарыков, 1906, 508).

154

Ср. свидетельство чешского иезуита Иржи Давида, посетившего Москву одновременно с Невиллем: «Тех, кто приезжает сюда по воле иностранных государей, везут от самой границы безденежно на царских лошадях, с провожатым, которого назначает воевода и который называется «пристав». Без такого пристава дороги очень опасны, а с ним совершенно надежны» (Давид, 1968-4, 141).

155

Симеон (умер 4.01.1699) — митрополит Смоленский и Дорогобужский (1.09.1681), до этого архимандрит Нижегородского Печорского монастыря (1672—1674), Спасо-Андронникова монастыря (14.09.1674), архиепископ Смоленский и Дорогобужский (9.04.1676). Происходил из дворянского рода Милюковых. В правление царевны Софьи Алексеевны некоторое время был в опале.

156

Менезий Павел (1637—1694) — шотландец, на русской службе с 1661 г. Был посланником в Берлин, Вену, Венецию и к лапу Клименту Х (1672—1674), генерал-майор (1672).

Пересказанная Невиллем автобиография Менезия изобилует неточностями, что не свидетельствует об ее неподлинности, а, скорее, о желании Менезия всячески приукрашивать свою биографию (См. подробный разбор этой автобиографии: Чарыков, 1906, 497—645). Отметим только самое важное. Павел Менезий был шотландцем по происхождению, владел английским, русским, французским, немецким и латынью (Невилль неосновательно приписывает ему еще и знание итальянского языка). Выехал на русскую службу (а не был взят в плен, как утверждает Невилль) в 1661 г. вместе с Патриком Гордоном. В правление царевны Софьи Алексеевны служил сначала в Смоленске, где познакомился с дедом Петра, Кириллом Полуехтовичем Нарышкиным.

157

Мария (Маргарита) Беккер-фон-Дельден — вдова Петра Марселиса, имела от последнего сына Христиана. Интересно, что его опекуном, наряду с неким Еремеем фон Дергартеном выступает уже известный Бутенант фон Розенбуш (Чарыков, 1906, 690—691).

158

Марселисы сыграли большую роль в развитии русской железоделательной (Тульские, Каширские и Алексинские заводы) и медеплавильной (Олонецкие заводы) промышленности. Однако приписывать им какие бы то ни было открытия, как это делает Невилль, безосновательно.

159

Павел Менезий послан был в 1672 г. в Берлин, Вену, Рим и Венецию для подготовки антитурецкого союза. Что же касается сближения с папством, то речь здесь может идти лишь о личной инициативе Менезия, о которой упоминают некоторые современники-иностранцы (Рингубер, Вотта) и которая не имела успеха. Менезий действительно был близок к царю Алексею Михайловичу и принимал какое-то участие в устраивавшихся для Петра военных потехах.

160

П: коронации

161

Речь идет о разных событиях — провозглашении царем Ивана Алексеевича (26.05.1682) и его венчании на царство вместе с братом (25 июня 1682).

162

Менезий был отправлен на службу в Смоленск в 1680 г., а не в 1682 г., как это следовало бы из рассказа Невилля, Менезий участвовал во втором Крымском походе в 1689 г., а после прихода к власти Нарышкиных был возвращен в Москву.

163

Нарышкин Кирилл Полуехтович (1623—30.04.1691) — отец царицы Натальи Кирилловны и дед Петра Великого. Нарышкин служил жильцом, стряпчим рейтарского строя, ротмистром в рейтарском полу А.С.Матвеева (1663), стрелецким головой (1663), был пожалован в думные дворяне (7.02.1671), в окольничие (30.05.1672) и в бояре (27.11.1672). Был судьей в Устюжской чети, Большой казне и Большом приходе (1676). Насильно был пострижен в 1682 г. и отвезен в Кириллов Белозерский монастырь. Впоследствии покинул монастырь и жил в миру (Богоявленский, 1946, 277; Crummey, 1983, 197).

164

Смоленск принадлежал Великому княжеству Литовскому в 1404—1514 гг. В 1514 г. Смоленск вошел в состав Русского государства. После Смоленской обороны 1609—1611 гг. Смоленск был захвачен польскими войсками. В 1654 г. город был взят царем Алексеем Михайловичем. Согласно Андрусовскому перемирию, заключенному в 1667 г., Смоленск с уездом был временно закреплен за Россией. По 3-й статье заключенного в 1686 г. Вечного мира «Смоленску с городами и с уездами, которые от сего краю, от Витебскаго, от Полоцкаго и от Лютинскаго уездов к Смоленску належат, Дорогобужу, Белой, Красному со своими местами и с уездами и принадлежностями, как оные обретаются до сего времени, по перемирному договору, быть в стороне Их Царского Величества (ПСЗ. 1830-2, № 1186, 773).

165

Это свидетельствует о дипломатическом статусе Невилля. Согласно Иржи Давиду, послам иностранных государей «тотчас по прибытии назначается постои либо в Посольском дворе, либо где-нибудь в другом месте, где они содержатся под стражей, пока не представят привезенные с собой грамоты или не доложат о цели своего приезда. После этого сразу им дозволяется располагаться и появляться среди публики» (Давид-4, 1968, 141).

166

Голицын князь Василий Васильевич (1643—21.04.1714) — боярин (4.05.1676), один из активных участников отмены местничества (24.11.1681—12.01.1682). Руководил с 17.05.1682 Посольским приказом, где он принимал Невилля. 19.10.1682 был пожалован «Царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегателем», в декабре того же года сосредоточил в своих руках руководство Иноземским и Рейтарским приказами (поэтому Невилль в дальнейшем называет его то «первым министром», то «великим канцлером»). В годы регентства царевны Софьи Алексеевны был фактическим правителем государства.

167

В 1680 г. было выстроено новое здание приказов. Оно представляло собой двухэтажный корпус, расположенный между Архангельским собором и Спасскими воротами. Здесь размещались 6 приказов: Посольский, Разрядный, Большой Казны, Новгородский, Поместный, Казанского Дворца и Стрелецкий (Бакланова, 1926, 57).

168

Огинский Марциан Александр (1632—1690) — посол сеймовый, воевода Троцкий, канцлер Великого княжества Литовского (с 15.05.1684). В 1686 г. прибыл в Москву в составе делегации Великого княжества Литовского для заключения между Россией и Речью Посполитой Вечного мира (PSB-98, 1978, 618—620).

169

Двор князей Голицыных находился в Охотном ряду. Палаты были двухэтажными, к ним примыкала церковь, верхний этаж которой был домовым храмом Голицыных (Грабарь, 1925, 11—15; Богоявленский, 1980, 221—232).

170

В 1686 г. была образована Аугсбургская лига — оборонительный союз нескольких европейских государств, направленный против Людовика XIV, распространившего свою власть на западногерманских князей (Регенсбургский договор 1684 г.)

171

«Славная революция» 1688 г., положившая конец правлению Карла II Стюарта, а вместе с ним и Реставрации в Англии. После «Славной революции» на английском престоле утвердился Вильгельм III Оранский, штатгальтер Нидерландов. Это привело к резкому изменению сил в Европе в сторону усиления антифранцузской коалиции.

172

П: добавлено "и учтивым"

173

Голицын Борис Алексеевич (20.07.1654—8.10.1714) — князь, кравчий царя Петра Алексеевича, затем боярин (28.02.1690), руководитель Казанского приказа (1683). Яркую зарисовку о Б.А.Голицыне дает в своих мемуарах Филиппе Балатри: «Я увидел господина (с угрюмым лицом), сопровождаемого большой свитой стремянных и шестью дворянами. После краткого приветствия гости уселись на лавки и молча начали курить трубки. Я мог насчитать не более десяти слов, сказанных этим князем за то время, которое он провел здесь...» (Герасимова, 1965, 176).

174

В П опущено: по иностранным делам

175

временно-лат.

176

Украинцев Емельян Игнатьевич — происходил из стрелецкого рода, хотя собственную генеалогию возводил к предку, выехавшему из Византии. С 1665 г. подьячий Новой чети, с 1672 г. Посольского приказа, с 4675 г. дьяк там же и в соединенных с ним Владимирской и Галицкой чети, Новгородском приказе, Смоленском приказе и Устюжской чети, с 3.05.1681 — думный дьяк. В 1682 г. вместе с боярином князем Я.Н.Одоевским и печатником Д.М.Башмаковым описывает казну царя Федора Алексеевича, затем принимает активное участие в избрании на царство Петра. В политической борьбе летом 1682 г. занимает сторону князя В. В. Голицына, ведет активную переписку с ним о событиях в столице, в то время как тот находится в своей подмосковной вотчине. «Не положи, государь, на меня гневу, что вышеписанное написал к тебе так дерзновенно, потому что подлинно так было; и не затем я пишу, понеже должность моя повелевает здоровье твое, государя моево, во всяких мерах остерегать», — подобное обращение Украинцева к Голицыну полностью подтверждает оценку первого из них как креатуры второго, данную Невиллем (Богоявленский, 1946, 304; Веселовский, 1975, 531—532; Викторов, 1877, 214; Восстание в Москве, 1978, 9, 63).

Клевета на своего благодетеля, которую Невилль вменяет в вину Украинцеву, находит подтверждение в неопубликованных документах. Сохранился ответ одного из приближенных Петра Украинцеву, относящийся к первым месяцам после дворцового переворота 1689 г., из которого явствует, что именно Украинцев подсказал Нарышкиным отнять у опального князя его «карл» (РГАДА, ф,210 (Разрядный приказ). Столбцы Московского стола, № 749, столпик 3, Л. 1-3, 8). Помощь, оказанная Украинцевым организаторам розыска по делу о Федоре Шакловитом и его сообщниках, предопределила то, что он не просто сохранил свой пост в Посольском приказе, но и стал после переворота его фактическим главой — при формальном руководстве со стороны боярина Л.К.Нарышкина.

177

В П: одним из первых

178

В П опущено: как только тот попал в немилость

179

Матвеев Андрей Артамонович (15.08.1666—16.09.1728) — сын боярина Артамона Сергеевича Матвеева и Евдокии Гамильтон, шотландки, как совершенно справедливо отмечает Невилль. В 1677 г. был сослан с отцом в Пустозерск.

180

П: из моей свиты

181

В П внесено: тем самым произведя впечатление жалобщика

182

Христофор Бутенант фон Розенбуш (см.примечание к «Посвящению королю Людовику XIV»).

183

В П добавлено: немецкие

184

Рождественский (Филиппов) пост начинается 14 ноября на память апостола Филиппа и занимает 40 дней. Он становится особенно строгим с 20 декабря, в преддверие Рождества.

185

Матвеева Анна Степановна (умерла 4.10.1698) — дочь стольника Степана Александровича Аничкова (История о невинном заточении, 1785, 439—440).

186

Согласно свидетельству анонимного польского автора, А.А.Матвеев, «находясь в ссылке со своим отцом, изучал польский, латинский и немецкий языки...» (Дневник зверского избиения, 1901, 409). Познакомившийся с А.А.Матвеевым в 1698 г. секретарь императорского посольства Иоганн Георг Корб нашел его «человеком образованным, обходительным», знающим латинский язык и пользующимся им «гораздо чаще в сравнении с другими Московитами» (Корб, 1906, 267).

187

в П внесено: когда

188

в П: все, что поручил мне маркиз де ла Бетюн

189

в П опущено: и своих лошадях

190

Царь Федор Алексеевич умер 27 апреля 1682 г., согласно одним источникам, во второй четверти 13-го часа, согласно одним источникам, в первой четверти 13-го часа, согласно другим, или просто в 13-м часу, как сообщают третьи (Богданов, 1981, 197).

191

Петр был избран на царство 27 апреля 1682 г. В результате стрелецкого восстания Иван был 26 мая 1682 г. провозглашен его соправителем. Оба самодержца были венчаны на царство 25.06.1682.

192

Иван V Алексеевич (27.08.1666—29.01.1696), — сын царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны Милославской, царь (26 мая 1682 г.). Женат на Прасковье Федоровне Салтыковой (9.01.1684). Дочери: Мария (21.03.1689), Феодосия (4.06.1690), Екатерина (29.10.1691), Анна (28.01.1693—17.10.1740), Прасковья (12.05.1694).

Иностранцы единодушно отмечают физическую слабость Ивана, его неспособность править государством. Согласно донесению имперского дипломата Иоганна Эбегарда Гевеля от 7—8.02.1684, «...когда (царь Иван. — А.Л.) встал, чтобы спросить о здоровье императора, то едва мог стоять на ногах, и его поддерживали два камергера под руки... говорил он слабым и неясным голосом» (Аделунг, 1864—2, 227). «Первая красавица России», Прасковья Федоровна Салтыкова, заявила, по свидетельству шведского дипломата Хильдебрандта Горна, что она «скорее умрет», чем выйдет за Ивана, но была выдана за него насильно (Возгрин, 1982, 155).

193

П: ужасную

194

В П опущено: грабить убитых

195

Невилль ошибается: ко времени воцарения Ивана Алексеевича в 1682 г., его матери, царицы Марии Ильиничны, уже не было в живых (она умерла 3.03.1669). Очевидно, Невилль перепутал ее с мачехой царя, царицей Натальей Кирилловной.

196

После военно-окружной реформы 1680 г. 20 048 московских стрельцов были переформированы в 21 полк (Чернов, 1954, 189).

197

Хованский Иван Андреевич (казнен 17.09.1682) — князь, боярин (с 27.03.1659), полковой воевода во время русско-польской (1654—1667) и русско-шведской (1656—1661) войн. Воевода в Вязьме (1652—1654), Могилеве (1656), Пскове (1669—1671), Смоленске (1674—1675), вновь во Пскове (1676—1678), в Новгороде-Великом (1681), судья Ямского (1663— 1669) и Сыскного приказов (1681—1682). В мае 1682 г. возглавил Стрелецкий приказ, в июне — Судный, а 20.08.1682 г. — боярскую комиссию, оставленную на государево дворе. Казнен вместе с сыном князем Андреем в селе Воздвиженском (Crummey, 1983, 193; Барсуков, 1902, 56, 66, 139, 155, 185, 186, 210, 588; Богоявленский, 1946, 307; Шереметев, 1908, 3—168).

198

Невилль не совсем точен в своем описании. 20 августа двор выехал из Москвы в Коломенское, где и пробыл до 2 сентября 1689 г. Впоследствии двор останавливался в других подмосковных государевых селах и в Савво-Сторожевском монастыре (с 6 по 10 сентября). В Троице-Сергиев монастырь двор прибыл из села Воздвиженского только 18 сентября, уже после казни князей Хованских.

199

Гаден Даниил фон (убит 17.05.1682) — польский еврей, в русском плену (1656), лекарь в Аптекарском приказе (1659), поддоктор (1667), доктор (1667), впоследствии врач царя Федора Алексеевича.

200

Долгоруков Юрий Алексеевич (убит 16.05.1682) — боярин (25.09.1648). Воевода в Путивле, судья Сыскного приказа (1648—1653—1654 и вновь в 1676—1680 гг.), Пушкарского приказа (1650—1661, 1677— 1680), приказа Казанского дворца (1663—1670, 1679), Хлебного приказа (1676—1678), Устюжской чети (1676—1680), Стрелецкого (1676—1682) и соединенной с ним Костромской чети, Счетного (1678), Денежного сбора и Доимочного (1680—1682) (Барсуков, 1902, 472; Богоявленский, 1946, 250; Crummey, 1983, 188).

201

Долгоруков Михаил Юрьевич (убит 15.05.1682) — боярин (7.02.1671). Судья приказа Казанского дворца (1672—1679), Сыскного приказа (1679—1681), Разряда (1680—1681), Пушкарского, Иноземского, Рейтарского, Доимочного и Денежного сбора (с 1680 г.) (Богоявленский, 1946, 250; Crummey, 1983, 197).

Невилль ошибочно переносит во времени события 15—17 мая 1682 г., излагая их вслед за венчанием на царство Петра и Ивана Алексеевичей.

Невилль называет только трех погибших — боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукова, его сына боярина князя Михаила Юрьевича Долгорукова и доктора Даниила фон Гадена (о погибших от рук стрельцов в эти дни см. подробнее: Богданов, 1982, 113—116).

202

Хованский князь Андрей Иванович (казнен 17.09.1682) — боярин (24—25.06.1682), воевода в Пскове (1675), судья в Судном Московском (1679), Сыскном и Судном приказах (1682) (Барсуков, 1902, 587; Богоявленский, 1946, 204; Crummey, 1983, 187).

203

Екатерина Алексеевна (1658—1718) — царевна, дочь царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны.

Согласно «изветному письму» на князей Хованских, в их планы входило: с...а на одной бы царевне князь Андрею женитца, а достальных бы царевен постричь и разослать в далние монастыри...» (Созерцание краткое, 1894, 98). Невилль отождествляет эту неназванную в «извете» по имени царевну с Екатериной Алексеевной. Однако в дальнейшем он впадает в противоречие сам с собой, утверждая, что Хованские были приглашены на празднование тезоименитства той самой царевны, которая и предназначалась в жены князю Андрею. Между тем 18 сентября отмечались именины не Екатерины Алексеевны, а царевны Софьи Алексеевны. Именно ее имя в связи с династическими планами Хованских называют осведомленный патриарший летописец Сидор Сназин и анонимный польский автор (Мазуринский летописец, 1968, 178; Дневник зверского избиения, 1901, 404-405). Однако последнее прямо противоречит самому «изветному письму», приписывающему Хованским намерение убить царевну Софью Алексеевну (Созерцание краткое, 1894, 98).

Подтверждение свидетельству Невилля о том, что династические планы Хованских связаны были именно с царевной Екатериной Алексеевной, удалось найти в отечественном источнике — приписке к одному из списков «извета» (Лавров, 1993, 102—109).

204

П: во вред юным Царям

205

П: приказала дать знать

206

Грамоты к членам Боярской думы, находившимся в столице и в подмосковных деревнях, посланы были 14 сентября 1682 г. Всем им велено было явиться в государев поход в село Воздвиженское к 18 сентября 1682 г. (Восстание в Москве, 1976, 81—84, № 63).

207

Новая немецкая слобода (Новоиноземская) — место поселения иностранцев в Москве после 1652 г., отведенное им вместо существовавшей до начала XVII в. Немецкой слободы (Снегирев, 1956, 210—218). Название происходит скорее всего от русифицированной формы повелительного наклонения второго лица единственного числа немецкого глагола kucken (смотреть, глядеть).

208

где-то между последним разночтением и Г14 пропало П16

209

Сообщение Невилля близко к рассказу Г.-А.Шлейссингера: «...Великий князь Иван Алексеевич призвал к себе всех немецких офицеров, чтобы спросить у них совета, как лучше положить конец злодейству. Эти офицеры уже попрощались со своими женами и детьми и послушно явились на зов великого князя. Между тем оставленные семьи жили в большом страхе и ужасе в своей слободе, ожидая всякий час и момент опасности подлой смерти» (Шлейссингер, 1970, 110).

210

3 октября 1682 г. в Троице-Сергиев монастырь явилось по двадцать человек выборных от каждого полка солдат и надворной пехоты (стрельцов) «об отдании вин своих просить со слезами» (Восстание в Москве, 1978, 98—99. № 63).

211

Двор вернулся в Москву 3 ноября (по другим данным — 6 ноября) (Буганов, 1969, 313).

212

Боярин князь Василий Васильевич Голицын был пожалован Царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегателем 19.10.1683 (РГАДА. ф.141, 1683 г., № 123. л.1—2).

213

в П опущено: соединенным с ним

214

в П: правителем всех дел в государстве

215

В.В.Голицын сидел в Иноземном приказе с 20.12.1682 (Богоявленский, 1941, 190; Богоявленский, 1946, 58).

216

Карьера Федора Шакловитого была для XVII века головокружительной. Подьячий Брянской приказной избы, посланный в Москву со списками и казной в начале 60-х гг., он зачисляется в штаты Разрядного приказа и остается в столице. В 1672—73 гг. Шакловитый был взят в Приказ тайных дел — личную канцелярию царя Алексея Михайловича. После смерти царя и упразднения приказа в 1676 г. он возвращается в Разряд, но уже в качестве дьяка. 27 июля 1682 г. Шакловитый был пожалован в думные дьяки, 10.12.1682 стал судьей Стрелецкого приказа, 26 января 1688 г. он был пожалован в думные дворяне, 21 марта 1688г. — в окольничие (Демидова, 1987, 60; Веселовский, 1976, 571; Богоявленский, 1941, 191; Богоявленский, 1946, 167—168; Crummey, 1983, 205).

217

Князь Борис Алексеевич Голицын стал судьей Казанского приказа 30.11.1683 (Богоявленский, 1946. 65).

218

«Белорусский приказ» является результатом недоразумения. Речь идет о Малороссийском приказе, который был с 1671 г. объединен с Посольским, в котором Е.И.Украинцев сидел с 1672 г. Невилль путает приказ Большой казны, объединенный в это время с Большим приходом, с Казенным приказом, которым с 20.06.1682 ведал думный дворянин Семен Федорович Толочанов (Богоявленский, 1946, 72).

219

Толочанов Семен Федорович (умер в 1708 г. или позднее) — думный дворянин (13.02.1681), окольничий (26.01.1683), Судья Московского Судного приказа (1671—1676), Казанского дворца (1681), Казенного приказа (1682—1689), Судного Дворцового приказа (с 1687). Воевода в Переяславле-Южном (1689—1693) (Барсуков, 1902, 577; Богоявленский, 1946, 302; Crummey, 1983, 203).

С 16.01.1687 г. он руководил, как и сообщает Невилль, приказом Большого дворца (Богоявленский, 1946, 22).

220

в Г вписано над строкой, вместо явной ошибки: des famines praticiennes

221

Подтверждению в 1683—1684 гг. Кардисского мира 1661 г. предшествовала посылка двух посольств. В Швецию с царской грамотой о заключении Вечного мира были отправлены 16.07.1683 ближний окольничий Иван Афанасьевич Прончищев, его сын стольник Петр Иванович Прончищев и дьяк Василий Иванов Бобинин. Прибыв в Стокгольм 23.08, они на аудиенции 4 октября были представлены королю. 30 октября шведский король торжественно подтвердил ненарушение Кардисского мира. Посольство выехало из Стокгольма 4 ноября и 4.01.1684 г. прибыло а Москву с королевской ратификацией и ответной грамотой, в которой царей просили в свою очередь подтвердить Кардисский мир. 28.04.1684 в Москву прибыли шведские послы Конрад Гильденштерн, Ионас Клинкштедт и Отто Стакельберг. 2 мая 1684 г. они вручили царям верительные грамоты и шведскую ратификацию. 28 мая 1684 г. в Грановитой палате цари Иван и Петр Алексеевич торжественно дали присягу о ненарушении мира (Бантыш-Каменский, 1902-4, 200).

222

Великие и полномочные послы барон Иоганн Христофор Жировский и барон Севастиан Блумберг прибыли в Москву 13.05.1684 г. с предложением заключить союз с императором и Речью Посполитой против Турции. Миссия Жировского и Блумберга оказалась неудачной. Послы были приняты 16 мая, а 8 июня отпущены (Белокуров, 1892, 23).

223

9 февраля в Москву прибыло польское посольство во главе с познанским воеводой Кшиштофом Гримультовским, полковником Яном Александром Потоцким, подстолием коронным Александром Приимским (от Коронной Польши), великом канцлером Марцианом Александром Огинским и мечником литовским Миколаем, Францишеком Огинским (от Великого княжества Литовского). С русской стороны в ведении переговоров участвовали бояре кн. В.В.Голицын и Б.П.Шереметев. Всего состоялось десять конференций. Заключенный 6.05 (26.04) Вечный мир предусматривал наступательный и оборонительный союз России с Речью Посполитой против Крыма, закрепление за Россией всего отошедшего к русской стороне по Андрусовскому перемирию 1667 г. (Киева, Смоленска, Василькова, Себежа, Невеля и других городов), призыв к другим христианским государям вступать в аититурецкий союз, регулирование торговли, посольского церемониала и почтового сообщения. Россия выплачивала 146 тысяч рублей Речи Посполитой в качестве компенсации (Бантыш-Каменский, 1897-2, 156—158; ПСЗ-2, 1830, 770 и ел., № 1186).

224

В. Г. зачеркнуто: П[ольши] (ошибочно)

225

П: результат

226

В состав посольства ближнего боярина Бориса Петровича Шереметева вошли ближний окольничий Иван Иванович Чаадаев, думный дьяк Протасий Никифоров и дьяк Иван Волков. Посольство выехало из Москвы 24.06.1687 и 26.09.1687 г. прибыло во Львов. Здесь 12.12 был произведен обмен ратификациями Вечного мира. 8.03.1688 г. посольство прибыло в Вену. Император Леопольд I обязался согласовывать свои действия против турок с Россией и не вступать с ними в переговоры без согласия союзников. Письменное согласие было дано послам в грамоте, но в дальнейшем имперская дипломатия его не придерживалось. 1.05.1688 посольство выехало из Вены и вернулось в Москву 25.07.1688 (Бантыш-Каменский-1, 1894, 30; Бантыш-Каменский-3, 1897, 158).

227

Долгоруков Василий Лукич (около 1670 — 1739) — князь. С 1687 по 1700 г. учился в Париже. Впоследствии на дипломатической службе, член Верховного тайного совета. Сослан в Соловки за участие в событиях 1730 г., казнен.

228

В состав посольства ближнего стольника князя Якова Федоровича Долгорукова вошел стольник Яков Ефимьевич Мышецкий и дьяк Кирилл Алексеев. 30.07.1687 послы прибыли в Париж, где им была назначена аудиенция у де Круасси, но послы потребовали королевской аудиенции, после чего Людовик XIV вынужден был принять их сам. Послы призвали французского короля вступить в наступательный союз против Турции и оказать Священной лиге военную или финансовую помощь. Де Круасси ответил, что у императора с Францией всегда недружба, а с турками всегдашний мир и крепкий союз. Послы не приняли грамоты, в которой цари не были написаны великими государями, и через Гавр-де-Грас направились в Испанию. 26.11.1687 послы прибыли в Мадрид, а 1 и 28.12. имели аудиенции у короля. Испанский король заверил послов в своей помощи Священной лиге, которую он и прежде оказывал как родственник Леопольда I, однако отказал в просьбе России о двух-или трехмиллионном займе (Бантыш-Каменский-1, 1894, 163—164; Бантыш-Каменский-4, 1902, 83—85; Малиновский, 1837, 86—113).

229

в П опущено

230

Этот не совсем ясный намек Невилля помогает раскрыть свидетельство кн. Б.И.Куракина о боярской группировке, противодействовавшей заключению Вечного мира: «Для подтверждения мира с поляками был держан совет в палате, что с поляки ли мир подтверждать и аллианс противу турок учинить. И о том было в палате двух мнений противных, а именно: царевна Софья и князь Голицын своею партиею были той опинии, чтобы мир с поляки подтвердить и войну против Крыма начать, но другая партия бояр, как князь Петр Прозоровский, Федор Петров сын Салтыков и другие были того мнения, чтоб войну с поляки начать» (Куракин, 1890, 51—52).

231

в Г нет, внесено из П

232

Согласно данному 22.10.1686 указу, назначены были следующие воеводы с товарищами: в Большом полку — ближний боярин кн. Василий Васильевич Голицын, боярин Константин Осипович Щербатов, окольничий Венедикт Андреевич Змеев, думный генералАгтей Алексеевич Шепелев, думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев, в Новгородском разряде — боярин Алексей Семенович Шеин, окольничий князь Дмитрий Афанасьевич Борятинский, в Рязанском разряде — боярин князь Владимир (Невилль неточно называет его Дмитрием) Дмитриевич Долгоруков, окольничий П.Д.Скуратов, в Севском полку — окольничий Леонтий Романович Неплюев, в полку Низовых городов — стольник Иван Юрьевич Леонтьев.

Что же касается боярина кн. Михаила Андреевича Голицына, то он был воеводой Большого полка Украинного разряда, не участвовавшего в походе (ДРВ-16, 1791, 378—379, 394).

233

Шеин Алексей Семенович (умер 12.02.1700) — боярин (9.04.1682), генералиссимус (1696), судья Судного Московского приказа (1682, 1686), Пушкарского, Иноземского и Рейтарского приказа (1697—1700). Участвовал в первом и во втором Крымском походах, в первом и во втором Азовском походах (1695, 1696) (Барсуков, 1902, 598; Богоявленский, 1946, 311; Crummey, 1983, 203).

234

Долгоруков князь Владимир Дмитриевич (12.07.1701) — окольничий (29.08.1674), боярин (22.10.1676). Судья в Новой чети (3.02.1676— 1677), воевода в Пскове (1678), судья в Разбойном приказе (1681), в Сыскном приказе (1680) (Барсуков, 1902, 471; Богоявленский, 1946, 250; Crummey, 1983, 198).

235

Голицын Михаил Андреевич (умер 25.09.1687) — князь, боярин (20.06.1676), воевода в Смоленске (1672—1675), судья Судного Владимирского приказа (1676—1677), воевода в Киеве (1678—1679), Пскове (1682) и Курске (1685—1686) (Богоявленский, 1946, 246; Барсуков, 1902, 123, 103, 186, 210, 463; Crummey, 1983, 199). Приходился кн. В.В.Голицыну не двоюродным братом, как утверждает Невилль, а дядей.

236

Леонтьев Иван Юрьевич — думный дворянин (20.02.1687), окольничий (12.10.1687). Судья в Золотой, Оружейной и Серебряной палатах (1691—1694), Каменном приказе (1694—1696) (Богоявленский, 1946, 268; Crummey, 1983, 208).

237

Неплюев Леонтий Романович — стольник, думный дворянин (26.10.1680), окольничий (1.01.1683), боярин (21.12.1688). Воевода в Пустозерском остроге (1672), в Севске (1677—78), в Киеве (1681). Сослан 12.09.1689 (Барсуков, 1902, 528; Crummey, 1983, 202).

238

На жалованье начальным людям и на другие расходы положено было собрать 700000 рублей. Половину этой суммы нужно было собрать с помещиков и вотчинников, не участвовавших в походе, по рублю со двора в три срока: 1 декабря, 25 декабря и 6 января (ПСЗ-2, 1830, 817—820, № 1210).

239

Алексей Васильевич Голицын стал судьей Иноземского, Рейтарского и Пушкарского приказов в 1686 г., Посольского — в 1687 г. (Богоявленский, 1946, 58, 131, 138, 152. 245).

240

Большой полк собирался в Ахтырке, Новгородский разряд — в Сумах, Рязанский разряд — в Хотмыжске, Севский полк — в Красном Куту (ДРВ-16, 1791, 380).

241

Самойлович Иван (умер в 1690 г.) — украинский гетман (17.06.1672), происходил из семьи священника. Провозглашен гетманом на раде в Конотопе. Участвовал в русско-турецкой войне. Выступал решительным противником активных действий против Крымского ханства и союза с Речью Поспопитой. После низложения на Коломацкой раде сослан в Тобольск, где и умер.

242

Городовым воеводам были разосланы 1.12.1686 списки служилых людей с указом выслать их к 25.02.1687 и никак не позже 1.03.1687 (Устрялов-1, 1858. 193).

243

Данные, которые сообщает Невилль, как и многие другие аналогичные сообщения иностранцев, завышены вдвое. Ко времени второго Крымского похода в русском войске было 7 936 московских чинов и городовых дворян и детей боярских полковой службы, 29 463 рейтар, копейщиков и гусар, 58 459 солдат, не считая других чинов, всего же до 112066 человек (Устрялов-1, 1858, 386—387).

244

Войско перешло реку Мерло в начале мая 1687 г. (Устрялов-1, 1858, 196).

245

Войско шло прямо на юг, через Коломак и Орель.

246

Вероятно, Невилль имеет в виду реку Орель. Название Скарин» отождествить не удалось.

247

П: 15 июня

248

К Самаре войско подошло 30.05.1687. Здесь к русскому войску присоединилось украинское численностью до 50000 человек. 13.06.1687 войска переправились через Конские Воды и расположились в урочище Большой Луг.

249

См. подробнее примечания к главе «Поход или экспедиция московитов в Крым в 1689 г.».

250

Невилль ошибается. К августу, когда действительно держится Успенский пост (1-15 августа), первый Крымский поход уже кончился. Очевидно, ошибка Невилля связана с тем, что он попытался внести в рассказ своих информаторов о первом Крымском походе сведения из главы «Нравы и религия московитов». Последнее предположение может дать дополнительный материал для хронологии работы автора над отдельными частями своего сочинения.

251

в П ошибка: on leva

252

«... И мы возвратились к Конским Водам, а для промысла над крымскими юртами отправили к Днепровским городкам окольничего Неплюева с великороссийскими и малороссийскими войсками, чтобы удержать татар от впадений в Украину и Польшу» — писал В.В.Голицын в своем донесении царям от 19.06.1687 (Устрялов-1, 1858, 199—200).

253

Самойлович Григорий (казнен 11.11.1687) — полковник черниговский. После казни отца «забунтовал» и попытался бежать вместе с преданными ему казаками. Был схвачен и казнен за «непристойные слова» о царях в Севске (Востоков, 1889, 41—63; Лавров, 1994, 16—19).

254

в П добавлено: оттуда

255

в П: этот князь

256

Владислав IV Ваза (1595—20.05.1648) — польский король (с 1632). Неудачный претендент на русский престол. В его правление началась национально-освободительная война под предводительством Богдана Хмельницкого, завершившаяся воссоединением Украины с Россией.

257

П: основные офицеры

258

Здесь Невилль близок официальной русской версии, изложенной в написанном по заказу русского правительства для зарубежного читателя Иоганном фан Келлером «Сказании»: «И... его, гетмана, с единым от двух его сынов, поймав, привели к генералиссиму князю Голицыну, прося с великим криком, чтоб им позволил его тут же пред царского величества шатром рассечь. Но он, боярин и воевода, великодушным поступком того им не попустил, точию велел распрося его и с сыном до указу великих государей их царского величества хранити за караулом» (Богданов, 1982, 67).

259

Имеется в виду Дмитрий Райч, один из тех, кто подписал донос на гетмана.

260

В походе Григория Самойловича сопровождали два сердюкских полка и часть компанейщиков (Устрялов-1, 1858, 199).

261

Нураддин (Нур-эд-дин) — титул, который носил в роде Гиреев тот, кто следовал за наследным принцем — калгой-султаном (Смирнов, 1887, 322—323). В описываемое время — Азамет-Гирей.

262

Иван Самойлович был сослан в Тобольск, а его сын Яков — в Енисейск. По указу от 15.06.1691 сосланных ведено было объединить в Тобольске, но Иван Самойлович умер, не дождавшись сына. 9.06.1695 умер и Яков Самойлович. По челобитью его вдовы Анны Владимировны ей разрешено было в том же году вернуться из Сибири (Туманский-7, 1787, 82—85).

263

Мазепа Иван Степанович (1629 — 1709) — гетман Украины (1687— 1709). Учился в Киевской Академии, по другим данным — в иезуитской коллегии в Варшаве. В 1649—1652 гг. — паж короля Яна Казимира. В 1663 г., во время похода короля на Украину, ушел с его службы. В 1669 г. встал на службу к гетману Петру Дорошенко. Был у него ротмистром «надворной хоругви», затем генеральным есаулом и генеральным писарем. В 1674 г. послан просить помощи у турок и у татар, но по пути был захвачен запорожцами и выдан гетману Ивану Самойловичу. В гетманство последнего он стал гетманским дворянином, затем — генеральным есаулом. В 1687 г. во время Коломацкой рады избран был гетманом. Участник второго Крымского похода, Азовских походов. Впоследствии — кавалер ордена св. Андрея Первозванного, граф Священной Римской империи. После измены анафематствован Русской Православной Церковью.

264

В П. добавлено: значительная должность у этого народа

265

В. П.: волнение (revoltes)

266

в Г нет

267

в П опущено: золотой

268

Боярин князь В.В.Голицын получил золотую медаль, осыпанную драгоценными камнями, на золотой цепи, ценой в 300 червонных, его товарищи — в 9 червонных. Солдаты выборных полков получили по золотому, остальные — по серебряной копейке (Gordon-2, 1851, 194—195).

269

Крепость Новобогородицк была основана в феврале 1688 г. и через полгода была отстроена.

270

Леонтий Романович Неплюев был пожалован из окольничих в бояре 21.12.1688 (Crummey, 1983, 202).

271

Сведения об участии голландского инженера в постройке Новобогородицка, сообщаемые Невиллем, уникальны и не дублируются другими источниками.

272

П: последнего (derniere)

273

Согласно русским источникам, войскам указано было собираться не позже февраля 1689 г. (Устрялов-1, 1858, 216).

274

Русские источники подтверждают это свидетельство Невилля (ПСЗ-2, 1830, 952—953, № 1319).

275

Столкновения на русско-китайской границе начались еще в 1683 г. под Албазином. В 1685 г. в Москве были получены грамоты китайского императора Канси с территориальными претензиями. В Москве принято было решение согласиться на проведение русско-китайской границы по Албазин (не последнюю роль в этом решение сыграла и вовлеченность России а войну с Крымом и Турцией). Для переговоров было направлено посольство в составе окольничего Ф.А.Головина, И.Е.Власьева и И.Юдина (последнего сменил С.Корницкий). Послы выехали из Москвы 26.01.1687. Только 27.08.1689 был заключен Нерчинский мир, согласно которому уступлен был левый берег Амура с Албазином. Договор урегулировал также торговые и дипломатические отношения с Китаем (см.: Яковлева, 1958; Демидова, 1973).

276

Большой полк собирался в Сумах, под началом боярина кн. В.В.Голицына с товарищами кн. Я.Ф.Долгоруковым и окольничим В.А.Змеевым. Новгородский разряд — в Рыльске под начальством боярина А.С.Шеина и стольника Ю.Ф.Борятинского, Рязанский разряд — в Обоями, под началом боярина В.Д.Долгорукова и думного дворянина А.И.Хитрово, Севский полк — в Межеричах во главе с окольничим Л.Р.Неплюевым, Казанский полк — в Чугуеве под началом боярина Б.П.Шереметева (Gordon-2, 1851, 235—236).

277

Шереметев Борис Петрович (25.04.1652—17.02.1719) — боярин (15.04.1688), впоследствии фельдмаршал и граф. Воевода а Пскове (1683—1684) и Белгороде (1689—1697) (Барсуков, 1902, 599; Crummey, 1983, 204).

278

Невилль не совсем точен. Князь Михаил Андреевич Голицын (1640— 25.09.1687) не был участником первого Крымского похода. С 1686 г. он был курским воеводой (Crummey, 1983, 199).

279

Согласно донесению В.В.Голицына царям Петру и Ивану и царевне Софье Алексеевне от 5.04.1689 г., он «З числа... реку Мерл перешел» (Устрялов-1, 1858, 358—359).

280

Согласно донесению В.В.Голицына, он епошел от реки Мерла апреля 8 числа» (Устрялов-1, 1858, 359).

281

Голицын писал царям, что с «войска Запорожскаго обоих сторон Днепра с гетманом с Иваном Степановичем Мазепою случились у реки ж Самары» (Устрялов-1, 1858, 361).

282

Переправа через Самару была 24 апреля (Устрялов-1, 1858, 363).

283

Согласно русским источникам, в большом полковом наряде всех разрядов, как у главных воевод, так и у их товарищей, было до 100 орудий, в стрелецких и солдатских полках до 250, итого вместе до 350 (Устрялов-1, 1858, 218—219).

284

Согласно «Записке государевым мерным верстам и станом того Крымского походу...», «майя в 4 день от речки Чакрак до речки Кара-Чекрак перешли 10 верст и стояли на речке Кара-Чакрак 2 дня» (Лаврентьев, 1988, 216). Согласно донесению В.В.Голицына, «к речке Кара-чакраку» подошли днем раньше (Устрялов-1, 1858, 367).

285

В Г. далее написано и зачеркнуто: смешанные с криками людей

286

Войско подошло к Днепру 10 мая. Согласно «Записке государевым мерным верстам и станом того Крымского походу», войско перешло Мечетную Каирку 11 мая и стояло у Сухой Каирки. 13 мая перешли Третью Каирку и стояли у Днепра. На следующий день войско вновь углубилось в степь (Лаврентьев, 1988, 217). В.В.Голицын писал: «... пришел я к Каирке майя 12 числа, которая близ крымских юрт, от Перекопи только за четыре дни» (Устрялов-1, 1858, 368).

287

Буджакская степь (Южно-Молдавская равнина) — равнина в низовьях Буга и Днестра, место кочевья Белгородской орды.

288

В Г. вынесено на поля: не ждут этого грозного войска. На самом деле

289

в Г нет; внесено из П

290

Первая тревога, согласно Гордону, была только 14 мая (Gordon-2, 1851, 257).

291

Калга-султан — титул, который присваивался старшему в роде после хана в доме Гиреев; как правило, это был старший сын и наследник престола (Смирнов, 1887, 350—351).

292

В донесениях В.В.Голицына эта речка называется Каланчак, у Патрика Гордона — Kalentzack, у Манштейна — Kalantschi (Устрялов-1, 1858, 222. Прим.24).

293

В П. опущено: к Крыму

294

Аккерман (с 1944 — Белгород-Днестровский) — город в низовьях Днестра.

295

В П. опущено: которая находится за лье от Черной долины

296

в П опущено: незаметно

297

В Г. внесено и затем зачеркнуто: офицерами

298

Согласно «Записке государевым мерным верстам» под 16 мая 1687 г., «Ахтырскии и Сумской полки много татар побили в обозе у себя». Это подтверждают и данные о потерях, приведенные в донесении князя В.В.Голицына: «да Сумского и Ахтырского полков черкас ранено 563, да убито 142, в полон взято 12» (Лаврентьев, 1988, 217; Устрялов-1, 1858, 374).

299

Интересно, что такой влиятельный думный политик как Б.П.Шереметев не вызывал симпатий не только у князя В.В.Голицына, но и у Петра I. Когда перед отправлением Великого посольства Петр обсуждал в думе вопрос о том, кто будет ведать Москву в его отсутствие, и один из бояр назвал Б.П.Шереметева, то царь «дал ему пощечину и спросил его гневным голосом: неужели и ты ищешь его дружбы?» (Корб, 1906, 138; о Шереметеве см.: Заозерский, 1973; Заозерский, 1989).

300

Согласно «Записке государевым мерным верстам и станом того Крымского походу», войска «майя в 17 день шли степью до речки Колончака в един день. Был бой. Майя в 18 день перешед речку Колончак и шед подле той речки. И отошли две версты и стали на той речке Колончак» (Лаврентьев, 1988, 217). В.В.Голицын сообщал в Москву: «И майя 20 числа с Колончака пришли мы, холопи ваши, с вашими великих государей ратными людьми наших полков к Переколу, и хотели чинить над городом промысл» (Устрялов-1, 1858, 371—372).

301

В Г. зачеркнуто далее: он может послать людей, чтобы заключить его.

302

30.08.1689 в распоряжении Нарышкиных оказались показания стрелецкого капитана Василия Сапогова о тайных переговорах кн. В.В.Голицына с противниками: «и посылал де он боярин от себя из полка астраханского татарина Кармаша, да с ним своего человека Ивашку Тинбаева для переговору под Перекоп. А после того ездил околничей Венедикт Андреевич Змеев и столник князь Яков Федорович, да с ними же ездил ротмистр князь Борис Долгорукий, а переговаривался тайно, а что — никто не ведает. И оставили они в аманатех Илью Змеова» (Розыскные дела), 1884, 27—28). Позже, в результате допроса переводчика Посольского приказа Сулеймана мурзы Тонкачеева выяснилось, что с крымцами съехался татарин Карамаи Кутлубеев, которому они и сообщили о готовности хана к примирению. После того, как Кутлубеев доложил о своем разговоре русскому командованию, в лагерь крымцев было заброшено письмо с мирными предложениями. После этого для переговоров из Перекопа прислан был Кеман-мурза. Между ними состоялся следующий диалог. Мурза спросил: «По твоему ль приказу письма писал, или татарин Кармашка собою затевает?» Голицын ответил, «что те де письма посланы по их веленью для того, что де ему. Кармашку, говорили об миру ваши татаровя, и будет де хан миритца хочет, и он де с ними миритца и битца готов» (Розыскные дела-3, 1889, 956).

303

в Г. дважды: послал

304

П: ежегодно

305

Невилль достаточно точно передает условия, предложенные кн. В.В.Голицыным: «чтоб хан полоняников русских людей всех отдал и на украинские города войною б не ходил, и казны б у них не спрашивал, также бы и на польские города войною не ходил» (Розыскные дела-3, 1889, 956). Практически те же условия были известны и Иржи Давиду: Во-первых, чтобы татары обязались, что не посмеют больше нападать ни на империю москвитян, ни на Польшу. Во-вторых, что не будут оказывать туркам никакой помощи против христиан. В-третьих, что никогда не будут больше требовать от Московии ежегодной дани в сорок тысяч рублей. В четвертых, что они отдадут всех христиан, которых до сих пор взяли в плен» (Давид-1, 1968, 127).

306

На Самару войско вернулось 11 июня (Устрялов-1, 1858, 377).

307

С берегов Самары кн. В.В.Голицын послал в Яворов к Яну III полковника Костромского солдатского полка Матвея Фливерка с известиями о поражении Крымской орды и о бегстве хана за Перекоп. В беседе Фливерка и русского резидента Ивана Волкова с коронным гетманом Яблоновским сказано было, что «царския войска долины и поля погаными трупами уклали и такие победительства над татарами получили, каких прежде не бывало». Грамоты о том же посланы были папскому нунцию, львовскому епископу Иосифу Шумлянскому, венецианскому резиденту, послу императора и другим (Устрялов-1, 1858, 240—241).

308

Похвальная грамота к кн. В.В.Голицыну и гетману И.С.Мазепе послана была с окольничим В.С.Нарбековым (ПСЗ-2, 1830, 19—21, № 1340).

309

Волынский Иван Федорович (умер около 1696—97 гг.) — окольничий (23.01.1681), боярин (1.09.1682), Воевода в Киеве (1681), судья Сыскного приказа (1682—1683), Астрахани (1685), Самаре (1688—89) (Барсуков, 1902, 458; Богоявленский, 1946, 244; Crummey, 1983, 202).

310

в Г. зачеркнуто: находил

311

в П. Опущено: их

312

Согласно «Дневнику» генерала Патрика Гордона (запись под 27.07.1689), «молодой царь после многих просьб и с большим трудом пришел к тому, чтобы согласиться на то, чтобы полководцы и все остальные получили предназначенные для них награды» (Gordon-2, 1851, 266). Согласно Иржи Давиду, «Петр его (Голицына. — А.Л.) не допустил к себе, но позвал государственного казначея и допрашивал его о расходах царевны. При этом допросе Петр схватил казначея за бороду, швырнул его на землю и топтал ногами» (Давид-1, 1968, 127).

313

в П. опущено: главным

314

в Г. написано далее и зачеркнуто: бояр

315

Внесено из П. В Г. ошибочно: напасть (attaquer).

316

Согласно указу, данному 27.07.1689, боярин князь В.В.Голицын получил 300 рублей, село Ремшу Суздальского уезда и Юмохонскую волость, боярин А.С.Шеин — 230 рублей и 344 двора, боярин Б.П.Шереметев — 200 рублей и 200 дворов, боярин князь В.Д.Долгоруков — 180 рублей и 200 дворов, боярин Л.Р.Неплюев — 150 рублей и 4000 ефимков на вотчину (ПСЗ-3, 1830, 25, № 1343).

317

В П. внесено: До этого времени дела Голицына шли достаточно хорошо.

318

Мазепа торжественно въехал в Москву 10 августа 1689 г. Свита гетмана насчитывала 304 человека. Мазепу встречал Иван Цыклер с 500 конными рейтарами и двумя ротами подьячих Малороссийского приказа (Костомаров, 1905, 404). Вероятно, именно число последних Невилль перепутал с количеством приехавших.

О пребывании Мазепы в Москве в 1689 г. см.: Бантыш-Каменский, 1834, 13; Уманец, 1897, 97—99.

319

Интересно, что Невилль искажает название дворцового села так же, как это сделал и Иржи Давид: «...царь Петр находился тогда в своем загородном доме в Ображенском» (Давид-1, 1968, 127). Преображенское находилось всего в семи верстах от Кремля. Здесь находился дворец и потешный городок (Забелин, 1883, 8,35—36).

320

В П. внесено: как бы

321

В П. ошибочно: поручает (charge)

322

Об опасности, грозившей Петру, первыми известили пятидесятник Стремянного полка Дмитрий Мельнов и десятник того же полка Яков Ладогин (Розыскные дела-1, 1883, 1—4).

323

В Г. опущено. Внесено из П.

324

Об отъезде Петра из Преображенского в Троицу в ночь с 7 на 8 августа 1689 г. сообщают многие источники. Вопреки традиционной версии о поспешном бегстве царя, бросившего в Преображенском мать и жену, которую дает Патрик Гордон в своем «Дневнике» (Gordon-2, 1851, 267—268), Невилль рисует происшедшее в более спокойных тонах.

325

В П.: в сторону Троицкого монастыря.

326

Патрик Гордон записал а своем «Дневнике» под 9 сентября 1689 г.: «Одна известная персона послана была от царя Петра Алексеевича к старшему царю Ивану Алексеевичу и царевне Софье, чтобы узнать, что означает сбор столь большого количества стрельцов в столь неподобающее время. Ему ответили, что это было сделано, чтобы сопровождать царевну в один монастырь, куда она и отправилась, чтобы опровергнуть обвинение» (Gordon-2, 1851, 268).

327

Текст указа, посланного Петром из Троицы к Боярской думе, неизвестен. Однако само его существование подтверждается свидетельством князя Б.И.Куракина: «А к боярам и ко всей палате указ был послан, дабы ехали в Троицкий монастырь» (Куракин, 1890, 59).

328

Патрик Гордон приводит под 1 сентября близкую по содержанию речь, сказанную царевной Софьей стрельцам уже после ее возвращения из Троицы: «Нашлись злые люди, сказала она, которые согласились быть орудиями и употребили все средства, чтобы поссорить ее и царя-старшего брата с младшим братом; они посеяли смущение, ревность и распрю, надоумили некоторых людей говорить о заговоре на жизнь младшего царя и других людей. Из ревности к полезной службе Федора Шакловитого и постоянным его попечениям днем и ночью о безопасности и благосостоянии государства выдали его зачинщиком заговора, как будто бы заговор существовал. Она, чтобы все удалить и найти основу этих разногласий, сама была на пути в Троицу, но удержана была по наговору злых советников, которых ее брат имеет около себя, и ей не позволено было идти далее. Таким образом, она с великим поруганием, должна была возвратиться. Всем им хорошо известно, как она в продолжении этих семи лет правила государством, приняв на себя управление в самое беспокойное время, ею заключен славный и вечный мир с христианскими государями, нашими соседями, и враги христианской веры ее оружием приведены в трепет; стрельцы за свою службу получили значительные награды и она к ним всегда являла себя милостивою. Она не может себе представить, чтобы они изменили ей и поверили вымыслам врагов общественного покоя и благосостояния. Не Федора Шакловитого жизни ищут, а моей жизни и жизни моего брата» (Gordon-2, 1851, 272— 273).

Поскольку Иван ораторскими талантами не отличался, а во время аудиенций за него обычно выступал кто-либо из бояр, можно предположить, что близость обеих речей — изложенной Невиллем и Гордоном — не случайна. Вполне вероятно, что царевна сказала речь, записанную Невиллем, от лица брата в его присутствии.

329

В П. нет. Внесено из Г.

330

Анна Михайловна (1630—1692) и Татьяна Михайловна (1636—1706) — сестры царя Алексея Михайловича; Марфа Алексеевна — дочь царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны, единокровная сестра царевны Софьи Алексеевны.

331

В Г. вынесено на поля: кроме трех уже названных.

332

Невилль не совсем точен: от первого брака у царя Алексея Михайловича было семь дочерей — Марфа, Софья, Екатерина (1658—1718), Мария (1660—1723), Феодосия (1662—1713), Евдокия (1669—1712). Еще двое — Евдокия и Анна — умерли во младенчестве.

333

В Г. начало фразы вынесено на поля.

334

Петр и Наталья (1673—1716) были рождены от второго брака с царицей Натальей Кирилловной (26.08.1651—25.01.1694).

335

Невилль перепутал царицу Прасковью Федоровну с царицей Марфой Матвеевной (в девичестве Апраксиной), вдовой царя Федора Алексеевича (1664—1715).

336

Речь идет о Евдокии Федоровне Лопухиной (30.06.1670—27.07.1731), первой жене Петра.

337

Сообщение Невилля справедливо лишь наполовину. Евдокия Федоровна родила своего первенца, царевича Алексея Петровича 28 февраля 1690 г.

338

Иоаким (в миру Иван Савелов) (1620—17.03.1690) — патриарх московский и всея Руси (1674—1690). Постригся в Киеве в Межигорском монастыре, был иноком в Валдайском монастыре (1657), затем — архимандрит Чудова монастыря (1662), митрополит новгородский (1672). В 1681 г. резко выступил против проекта учреждения наместничеств. В 1682 г. способствовал избранию на царство Петра, являлся наиболее последовательным противником старообрядцев во время их выступления петом 1682 г. В период правления царевны Софьи Алексеевны покровительствовал Нарышкиным, одновременно сотрудничая с кн. В.В.Голицыным. Иоаким был непреклонным противником западного влияния, недоверчиво относился к киевским ученым. Победу приверженцев патриарха Иоакима над «латинистами» закрепил церковный собор 1690 г. Патриарх Иоаким является автором «Духовного завещания» и ряда посланий (Зиборов, 1990, 118—122).

339

В П. опущено: этот

340

М.П.Погодин относил поездку патриарха к 19—22 августа 1689 г. (Погодин, 1872, 182). Смотренный список Троицкого похода 1689 г. позволяет назвать точную дату его приезда. Все те, кто должны были сопровождать патриарха — его дворецкий Д.И.Сурмин, казначей А.Д.Владьь кин и дьяк И.Тугаринов — «записались в приезде» под 21 августа (РГАДА. ф. 210 (Разрядный приказ). Смотренные списки, № 70, л.189). Очевидно, тогда же приехал и сам патриарх.

341

Медведев Сильвестр (в миру Семен Агафонникович) — выходец из курской купеческой семьи, подьячий Разрядного приказа, приказа Тайных дел (1658). Постригся в Путивпьской Молчинской пустыни (1674— 75), был иноком Курского Белгородского монастыря и Заиконоспасского монастыря в Москве (с 1677), создал школу в его стенах (1685). Участвовал в богословской дискуссии о времени Пресуществления Святых Даров, выступая на стороне «латинистов». Участвовал в работе Верхней типографии, был справщиком Печатного двора. Автор панегириков, стихотворных произведений, исторического трактата «Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве» (Созерцание краткое, 1894), богословских трактатов (см.: Козловский, 1895; Прозоровский, 1896; Богданов, 1995, 214—301). Не совсем ясно происхождение прозвища, которым награждает Сильвестра Медведева Невилль.

342

Сведения о деятельности Медведева в пользу унии, сообщаемые Невиллем, не находят авторитетных подтверждений. Характерно, что Иржи Давид, который, казалось бы, должен был находиться в курсе соответствующей деятельности Медведева, узнал о ней из вторых рук: «Говорят, Голицын хотел использовать его для сеяния в народе унии и католической религии. Иные говорят, другой партией он предназначался на патриаршество» (Давид, 1968-1, 128). Сам конфиденциальный характер сочинения Давида исключает здесь какую-то недоговоренность с его стороны.

343

Ф.Л.Шакловитый скрывался в придворной церкви Св. Екатерины. Сильвестр Медведев бежал в Бизюков монастырь, где и был схвачен.

344

Троекуров Иван Борисович — князь, боярин с 25.02.1677, свояк царя Петра (женат на Анастасии Федоровне Лопухиной). Послан был царевной Софьей Алексеевной к Петру 12 августа и 15 августа вернулся в Москву; затем снова уехал в Троицу (Crurmney, 1983, 198; Долгоруков, 1855-2, 58; Gordon-2, 1851, 269).

345

П.: что она не будет хорошо принята

346

Сергеев Сергей Григорьевич — стольник и полковник московских стрельцов.

347

Ржевский Алексей Иванович — думный дворянин (17.08.1678), окольничий (6.01.1683), воевода в Вятке (1678—1679), судья в приказе Большой Казны и Большого прихода (1682), воевода на Самаре (1689—1690) (Барсуков, 1902, 554; Богоявленский, 1946, 291; Crummey, 1983, 201).

348

Змеев Венедикт Андреевич — думный дворянин (10.02.1678), окольничий (25.06.1682), генерал. Воевода в Тамбове (1668) и в Вятке (1669— 1672), судья Разрядного приказа (1682), Иноземского и Рейтарского приказов (1682, 1684—1688), Стрелецкого приказа (1682), Пушкарского приказа (1682, 1686—1687) (Барсуков, 1902, 484; Богоявленский, 1946, 255; Crummey, 1983, 201).

349

Гордон под 7.09.1689 записал «после пяти часов пополудни пришел князь Василий Васильевич Голицын, боярин Леонтий Романович Неплюев, окольничий Венедикт Андреевич Змеев, думный дворянин Григорий Иванович Косагов, думный дьяк Емельян Игнатьевич Украинцев к дверям монастыря...» (Gordon-2, 1851, 278).

350

Гордон сообщает, «что они не были приглашены, а получили приказ ждать. Через четверть часа им было сказано, что они должны находиться в своих квартирах и не выходить оттуда без приказа» (Gordon-2, 1851, 278).

351

В записи допроса, состоявшегося 7.09.1689 г., отмечено, что Шакловитый допрошен «пред бояры» (Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках, 1884-1, 165).

352

В Г. опущено. Восстановлено по П.

353

В своих показаниях Федор Шакловитый подтвердил признания пристава Обросима Петрова и пятидесятника Кузьмы Чермного: «А Федька Шакловитой с пытки говорил, и что в роспросе Куземкина и Оброскина написано и то все он говорил же» (Розыскные дела, 1884-1, 175). Напомним, что «Оброска же Петров на очной ставке сказал: Федка же Шакловитый такие слова говорил, чтоб в селе Преображенском зажечь где-нибудь, и в то бы время убить великую государыню благоверную царицу Наталью Кириловну и князь Бориса Алексеевича и Лва Кириловича с братьями» (Розыскные дела, 1884-1, 171—172).

354

У Кирилла Полуехтовича Нарышкина было пять сыновей. Двое — Иван Кириллович (1658—17.05.1682) и стольник Афанасий Кириллович (1662—15.05.1682) — погибли во время стрелецкого восстания 1682 г. В 1689 г. были живы Лев Кириллович (1664—28.01.1705), Мартемьян Кириллович (1665—4.03.1697) и Федор Кириллович Нарышкины (1666—1.08.1691) (Васильчиков, 1871, 1497—1499). Таким образом, свидетельство Невилля о том, что заговорщики будто бы собирались убить «трех братьев» царицы Натальи Кирилловны, вполне согласуются с родословием Нарышкиных.

355

Действительно, из статейного списка по делу о Федоре Шакловитом и его сообщниках были исключены все упоминания, задевающие царевну Софью Алексеевну.

356

Отзвук этого эпизода есть у кн. М.М.Щербатова: «Князь Борис Алексеевич Голицын предпочел сохранение здоровья государева возвышению своего рода, спас Петра Великаго во младенчестве и великому своему родственнику пощаду живота испросил» (Щербатов, 1985, 15).

357

«Князь Василий и князь Алексей Голицыны! В.г.ц. и в.кн. Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, в. В. и М.и Б. Р. с., велели вам сказать: как они, великие государи, изволили содержать прародительский престол, и сестра их, великих государей, великая государыня благоверная и великая княжна Софья Алексеевна, без их великих государей совету, во всякое самодержавие вступила, и вы, князь Василей и князь Алексей, отставив их великих государей, и угождая сестре их государевой и доброхотствуя, о всяких делех мимо их великих государей докладывали сестре их; а им, великим государем, в то время было неведомо. Да ты ж, князь Василей, посылал в малороссийские городы их великих государей грамоты, велел печатать в книгах имя сестры их великих государей, великия государыни благоверныя царевны без их великих государей указу. Да ты ж князь Василей прошлого 197 (1689. — А.Л.) году, послан с их великих государей ратными людми в Крым и, дошеддо Перекопи, промысла никакого не учинил и отступил прочь, и тем своим нерадением их государской казне учинил великие убытки, а государству разорение и людем тяжесть. И за то указали великие государи: отнять у вас честь боярство, в поместья ваши и вотчины отписать на себя великих государей, и послать вас в ссылку в Каргополь, а в приставах указали великие государи быть Федору Мартемьяновичу Бредихину» (Розыскные дела, 1888—3, 3—6).

Пересказывая текст указа, Невилль дает фантастическую этимологию, раскладывая название города «Каргополь» на три составляющих — «Карга», представляющее, с его точки зрения, название города, «поль» (от греческого «полис», город) и французское pole (полюс). В результате получилось «заполярный город Карга».

358

В П. приписано и зачеркнуто: послан.

359

П: 300

360

Согласно указу, у Л.Р.Неплюева ведено было отнять «честь боярство», «сослать его в ссылку в Пустоозеро», «а поместья и вотчины и двор московской и животы отписать на себя, великих государей» (Розыскные дела, 1885-2, 533—534).

361

В сентябре 1689 г. В.А.Змееву велено было «жить в Костромской ево деревне до указу» (Архив Санкт-Петербургского филиала Института истории России, колл. 11 (Рукописи Археографической комиссии), № 89, л.5).

362

Семен Федорович Толочанов был назначен 12.09.1689 воеводой в Переяславль-Южный, а Алексей Иванович Ржевский — в тот же день — в Новобогородицк (Дворцовые разряды, 1855-4, 484).

363

Федор Шакловитый был казнен 12.09.1689.

364

Резанов Семен — стольник и полковник. По приказу Федора Шакловитого поставил 100 стрельцов своего полка на Житном дворе в Кремле якобы для проводов царевны Софьи в Казанский собор. Будучи допрошен в Троице 1.09.1689, Резанов утверждал, что ничего не знал об умысле Шакловитого. Несмотря на то, что Шакловитый подтвердил в своих показаниях то, что Резанов «про умысл на его государское здоровье... не ведает», тот за «возмутительные слова» и за то, что он подговаривал стрельцов бить челом царю «за вора за Федьку Шакловитого», он был приговорен к смертной казни. 12.09.1689 г. смертная казнь ему была заменена битьем кнутом, урезанием языка и ссылкой в Сибирь (Розыскные дела, 1884-1, 59—64, 231—234, 280).

365

Всего по делу Шакловитого казнено было шесть человек, девять бито кнутом и сослано в сибирские города, 15 человек послано в ссылку (Розыскные дела, 1884-1, 267—270).

366

Царевна Софья Алексеевна была заточена в Новодевичий монастырь. Она была принуждена принять там постриг под именем Сусанны только после подавления стрелецкого восстания 1698 г.

Новодевичий монастырь был основан в 1524 г. великим князем Василием III, а не царевной Софьей, как утверждает Невилль. Возможно, эта ошибка частично объяснима большим строительством, которое велось в монастыре в правление царевны — построена была трапезная (1685— 1687) и начата колокольня (1689—1690).

367

В Г. нет. Внесено из П.

368

Возможно, Невилль имеет в виду венецианскую милю (1738,675 м).

369

См.примечание к главе «Рассказ о моем путешествии».

370

Сведения, сообщаемые Невиллем, уникальны — другие источники о попытке царевны Софьи Алексеевны бежать в Речь Посполитую не сообщают.

371

Петр вернулся в Москву 10 октября 1689 г.

372

В П.: бесспорно (sans contestation)

373

В П: младшей линии (des cadets)

374

Голицыны были Гедиминовичами, происходившими от выехавшего на службу в Москву в 1408 г. Патрикия Наримонтовича. Непосредственным родоначальником считался его праправнук Михаил Иванович Голица Булгаков (ум. в 1554 г.). Сам князь В.В.Голицын, следуя принятой со времени «Государева родословца» легенде, возводил свой род к рюриковичам через легендарных полоцких князей (см. родословную роспись Голицыных, скрепленную его рукой: РГАДА, ф.210 (Разрядный приказ), оп.18, № 114. Л.1об.-2об., «князь Голицын рукою»).

375

Сообщение Невилля уникально. Сам кн. В.В.Голицын в своей челобитной, поданной царям Ивану и Петру 8.09.1682, сообщал только о «ссоре» с сыном боярина кн. Ивана Андреевича Хованского — боярином князем Андреем Ивановичем Хованским (Восстание, 1976, 119—120).

376

она доверила (elle confera). Видимо, в П. — HF

377

Князь Василий Васильевич Голицын был женат вторым браком на Евдокии Ивановне Стрешневой (умерла после 1725), дочери боярина Ивана Федоровича Стрешнева. Все дети Голицына были от второго брака: первый брак, с княжной Феодосьей Васильевной Долгоруковой, был бездетным (Голицын, 1892, 121).

378

О детях Голицына и царевны Софьи Алексеевны ничего не известно. От княгини Евдокии Ивановны у Голицына было два сына — князья Алексей и Михаил Васильевичи Голицыны.

379

П: Этот князь (се prince)

380

П: чем она

381

П: и (ef)

382

В П. несколько букв зачеркнуто

383

В П.: всеобщее уважение и одобрение

384

Ср. донесение австрийского посла Иоганна Эбегарда Гевеля от 7-8 февраля 1684 г.: «Иван очень слабого здоровья, напротив, Петр исполнен силы, здоровья, ума и блестящих надежд. Сестра обоих, Софья, в руках которой все правление, по-видимому, навязала Ивану жену, надеясь, что он произведет потомство и тем самым устранит своего брата от надежды на престол, но на первое плохая надежда, так как Иван нездоров и недалек... Да и невозможно, чтобы долго подобные отношения братьев могли продолжаться. На стороне Петра большая часть бояр и сенаторов; только сестра Софья, 26-ти лет, великого ума и способностей, поддерживает старшего брата. Но никому не тайна, что старший по слабому состоянию умственных и физических сил, неспособен к управлению. Это признают сами бояре и частенько об этом вздыхают...» (Аделунг, 1864-2, 227).

385

Иван Алексеевич был венчан 10.01.1684 с Прасковьей Федоровной Салтыковой (12.10.1664 —13.10.1723), дочерью Александра Петровича Салтыкова, переименованного по этому случаю в Федора и пожалованного в бояре. О ней см.: Семевский, 1883.

Дочери царя Ивана — Мария (20.03.1689), за ней последовала царевна Феодосия (1690, обе умерли во младенчестве), Екатерина (1692—1733), Анна (1693 — 1740, будущая императрица) и Прасковья (1695 — 1731).

386

Драматизируя повествование, Невилль искажает действительный порядок событий. Царя Петра венчали с Евдокией Федоровной 27.01.1689, еще до отправления В.В.Голицына во второй Крымский поход.

387

В Г. опущено. Внесено из П.

388

В П.: все (toutes)

389

Слухи о том, что кн. В.В.Голицын «хотел спасти себя бегством из столицы», записал автор анонимной латинской брошюры (Copia, 1689; см.: Брикнер, 1879, 281).

390

Нарышкин Кирилл Полуехтович — см. примечание к главе «Рассказ о моем путешествии».

391

В П. зачеркнуто: прежде (d'avant)

392

В П.: слишком слабы (trop debiles)

393

В П опущено: и трех

394

В П. вынесено на поля: вскоре были назначены на первые должности

395

Ни князь Борис Алексеевич Голицын, ни Лев Кириллович Нарышкин не носили придворного чина дворецкого. Напротив, кн. Б. А. Голицын был после дворцового переворота 1689 г. (23.02.1690) пожалован в кравчие (Crummey, 1983, 210).

396

В Г. подчеркнуто: единственным достоинством которого является его жестокость

397

В. П.: влезая (en prenant)

398

29 октября 1689 г. указано было снимать с иностранцев, въезжавших в русские пределы, распросы и представлять их в Посольский приказ к думному дьяку Е.И.Украницеву (СГГД-4, 1828, 620, № 204).

399

В П. опущено: и то достигнуто почти силой

400

Речь идет о Славяно-греко-латинской академии Н.П.Розанов полагает даже, что здание Академии «имело некоторые украшения, подобные тем, какие имел дом В.В.Голицына, потому, что последний принимал в построении Академии непосредственное участие и мог, по своему положению, давать указания относительно внешнего вида, какой должна была иметь Академия» (Розанов Н.П. Заиконоспасский монастырь и Славяно-греко-латинская академия. Исторический очерк. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, ф. Н.П.Розанова. Папка I, № 4. Л.5-5об.).

401

Одним из первых с доверием отнесся к изложенному Невиллем преобразовательному плану В.В.Голицына М.П.Погодин. В своей статье историк утверждает, что Невилль «отдает полную справедливость князю Голицыну, главному действовавшему лицу в правление царевны Софьи». В основе преобразовательного плана лежало, согласно М.П.Погодину, освобождение крестьян. Особенно важным представляется то, что историк связал голицынский проект с реформами конца 70-х — начала 80-х гг. XVII в., в частности, со сбором «двойников» в Москве для обсуждения «ратных и земских дел» (Погодин, 1874, 143—158).

Большое внимание преобразовательному плану кн. В.В.Голицына уделил В.О.Ключевский. Согласно Ключевскому, план Голицына «построен был на тогдашнем положении служилого землевладения, вотчинного и поместного... Издавна установилось в поместьях и в вотчинах хозяйственное и частью податное разделение земли на барскую пашню и крестьянские участки. Поземельное прикрепление узаконило это расселение; по смыслу его, впрочем выраженному нерешительно в законодательстве XVII века, запрещалось брать крестьянина с участка, к которому он приписан и, следовательно, брать из-под крестьянина участок, который за ним записан... Как средство материального обеспечения служилого класса, вотчинное и поместное землевладение служило заменой денежного жалованья. Опираясь на указанное разделение земель, план Голицына восстановлял это жалованье, точнее говоря, увеличивал существовавшие уже оклады, черпая нужные для того средства из казенного оброка, которым облагались крестьяне взамен платежей и повинностей в пользу владельцев. Вотчинные и поместные земли предполагалось выкупить, как в XVI веке выкуплены были кормления» (Ключевский, 1882; 331—333).

Впоследствии Ключевский скорректировал свою оценку кн. В.В.Голицына как государственного деятеля. В блестящем политическом портрете, нарисованном в «Курсе русской истории», кн. В.В.Голицын предстает скорее прообразом «либерального и несколько мечтательного екатерининского вельможи», нежели настоящим реформатором. Однако В.О.Ключевский и здесь не отрицает наличия у Голицына широкого и, по-видимому, продуманного плана реформ, касавшихся «не только административного и экономического порядка, но и сословного устройства государства и даже народного просвещения». Однако этот план изложен у Невилля «отрывочно, без внутренней связи». Ключевский предпринял попытку восстановить последнюю. Согласно новой концепции, в основе реформы лежало устранение из армии «даточных рекрутов из холопов и тяглых людей» и придание ей сословного дворянского характера. Обеспечить успех этой «военно-технической реформе» должен был «социально-экономический переворот», начавшийся с освобождения крестьян. Ключевский дополнил свои прежние изыскания об этой стороне голицынского плана: «Таким образом... операция выкупа крепостного труда и надельной земли крестьян совершалась посредством замены капитальной выкупной суммы непрерывным доходом служилых землевладельцев, получаемым от казны и даже возвышенного жалованья за службу». Отдавая должное этим планам, опередившим свое время на полтора столетия, Ключевскими, тем не менее, находит, что они никак не отразились в правительственной политике времен правления кн. В.В.Голицына (Ключевский-3, 1957, 352—357).

В.И.Семевский считал, что голицынский план освобождения крестьян, «если его сопоставить с планами об учреждении регулярных армий, представляет собой довольно стройную систему». Историк утверждал, что для создания регулярной армии необходим был, помимо изменения положения крестьян, «общий поголовный налог» (что впоследствии и было сделано Петром Великим в ходе податной реформы). Особой заслугой В.И.Семевского необходимо признать его источниковедческие наблюдения. Так, он отметил, что часть голицынского плана изложена Невиллем «в той части книги.., где он передает сведения, собранные им от ученого Спафария». «Голицын мог из простого тщеславия блистать либерализмом перед заезжим иностранцем, но едва ли он стал бы говорить неискренно с призванным на постоянную службу ученым», — отмечает В.И.Семевский (Семевский, 1888, 1—3).

Более скептическую позицию по сравнению с В.О.Ключевским и В.И.Семевским занял Г.В.Плеханов. В своей «Истории русской общественной мысли» Плеханов охарактеризовал изложенные Невиллем голицынские планы как «широковещательные, но неопределенные». Он отметил, что Голицын собирался освободить не крестьян вообще, а лишь тех, кто обрабатывал землю «в пользу царя». «На основании точного смысла слов можно предположить, что кн. В.В.Голицын собирался освободить, или, если угодно, определить или перевести на деньги повинности крестьян дворцовых волостей», — подводит итог Г.В.Плеханов (Плеханов, 1925, 311—312). Аналогичную позицию занял и Н.А.Рожков (Рожков, 1928).

Вопрос о преобразовательном плане кн. В.В.Голицына оказался основательно запутан стараниями одного из учеников М.Н.Покровского, С.М.Томсинского. Вслед за Ключевским Томсинский отмечает несоответствие между реформаторскими стремлениями кн. В.В.Голицына и той политики, которую он проводил в действительности, «В.В.Голицын, якобы «мечтавший об освобождении крестьян с землею, — писал С.М.Томсинский, — на самом деле ни на шаг не отступил от крепостнической политики предшествующих правительств». Склонность к модернизации коллизий предпетровского времени завела историка достаточно далеко, так что многие его высказывания сейчас режут слух. Так обстоит дело и с оценкой кн. В.В.Голицына как «предтечи декабристов, которые были разгромлены, так как боялись крепостных» (Томсинский, 1933, 77).

В ходе дискуссии об абсолютизме в России к голицынскому плану обратился М.Я.Волков. Историк считает проект реформ реально существовавшим, хотя он никогда «не обсуждался и не оказал влияния на ход борьбы внутри правящей верхушки». В этой борьбе, согласно М.Я.Волкову, защитники традиционных интересов класса служилых землевладельцев столкнулись со сторонниками учета новых государственных интересов. В этой связи план кн.В.В.Голицына видится М.Я.Волкову «наиболее прогрессивным проектом из числа созданных теми сторонниками реформ, которые пытались учесть новые государственные интересы». Вместе с тем, сама идея проекта представляется М.Я.Волкову заимствованной, причем решающим оказалось воздействие шведских законов о редукциях 1680-х гг. (Волков, 1970, 101—102). Позиция М.Я.Волкова близка позиции В.И.Буганова (Буганов, 1971, 154—155).

В последние годы к голицынскому преобразовательному плану усилился интерес и в зарубежной историографии (Hellie, 1971, 243—244; Smith, 1987, 266—267).

402

Иезуиты Иржи Давид и Товия Тихановский были изгнаны 2.10.1689 (СГГД-4, 1828, № 203; Gagarin, 1857, 389—427).

403

Князья Черкасские возводили свой род к кабардинскому правителю Идару, происходившему от египетских султанов (умер в 1453 г.), хотя в действительности родство отдельных представителей рода между собой было менее тесным (Долгоруков-2, 1855, 36; Сокуров, 1989, 29—31).

404

Ср. у Иржи Давида: «Зайцев, голубей и телят они не едят, или едят очень немногие... Голубей — потому что в их образе явился Дух Святой» (Давид-4, 1968, 141).

405

В Г. одно слово зачеркнуто

406

Ср. у Иржи Давида: «Женщины плавно ходят в высоких башмаках, из-за которых не могут бегать или ходить быстро... В остальном они одеваются наподобие турчанок» (Давид-4, 1968, 141).

407

Ср. у Иржи Давида: «Они выщипывают свои брови с помощью какого-то порошка, а затем, как мне рассказывали, подрисовывают их черной краской» (Давид-4, 1968, 141).

408

В Г. первоначально было "жилых домов", затем исправлено на "жителей"

409

Продажа готовых домов на рынке стала в Москве обыкновением уже в XVI в. Ср. у Г.-А.Шлейссингера: «Имеется большая площадь, называемая «Базар дерева и домов», где по местному обычаю всегда лежит много тысяч готовых домов со всем необходимым, что к ним относится; и эти дома можно купить по сходной цене. Такие дома, а также большие и малые ворота сколачиваются где-то за городом, затем разбираются, и все это отвозится к зиме в готовом виде в Москву» (Шлейссингер, 1970, 108).

410

Шлейссингер тоже считает, что самые «большие» пожары связаны с восковыми свечами у икон. «Эти свечи они втыкают около своих освященных картин... целый день и ночь» (Шлейссингер, 1970, 108).

411

Невилль называет карнавалом масленицу (сыропустную неделю), предшествующую Великому посту, которая не сопоставима с ним по длительности. В течение ее не дозволялось мясоедение, яйца и сырные яства. Ей предшествует мясопустная неделя.

412

П: украсть (voller)

413

Невилль перепутал два события — перенос митрополии из Киева во Владимир, а затем в Москву (1325) и каноническое переподчинение киевской митрополии из юрисдикции константинопольского патриархата в юрисдикцию московского (1685—1686 гг.).

414

Патриарх — первосвященник Русской Православной Церкви. Установление патриархии в России относится к 1589 г. Первым московским патриархом стал митрополит московский Иов.

415

П: Царем

416

Речь идет о церковном соборе 1667 г., лишившем патриаршего сана патриарха Никона, на котором присутствовали двое вселенских патриархов — Макарий Антиохийский и Паисий Александрийский. Под «царским счетом» Невилль, видимо, подразумевает «поминки», которые каждый раз получали в Москве церковные иерархи Православного Востока.

417

Иоаким — см. примечание к главе «Повествование о смятениях».

418

П: следуя обычаю (suivant la coutume)

419

Очевидно, Невилль описывает крестный ход на празднование Сретения иконы Владимирской Богоматери. Согласно разрядной записи, «августа в 26 день на праздник Сретения иконы пресвятые Богородицы Володимерские, из соборные и апостолские церкви Успения пресвятые Богородицы в Сретенской монастырь за честными кресты и за святыми иконами в ходу были преосвященный Адреян, митрополит Казанской и Свияжской, со освященным собором... А от того монастыря и от Стретенских ворот налево по Белому городу до дворцоваго житнаго двора за святыми же иконы в ходу был Колмогорский архиепископ Афонасей... (Дворцовые разряды, 1855-4, 476). В процессии не участвовал Иоаким, находившийся тогда в Троице, но Невилль вполне мог перепутать его с одним из двух митрополитов (в разрядной записи Афанасий ошибочно назван архиепископом). К тому же, Невилль описывает не столько конкретный крестный ход, сколько русскую церковную процессию вообще.

420

Патриарх носил куколь — головной убор в виде остроконечной скуфьи, который обычно носят вместо клобука монахи, принявшие строгий обет. Куколь патриарха московского белый, увенчан сверху крестом.

421

В Г. повторено дважды слово "благочестие"

422

Существовало три возможности присоединения католиков к Православию — через второе крещение, через миропомазание и через покаяние. Начиная с XII в. и до Смутного времени каноническим считался второй путь. Только на церковном соборе 16.11.1620 при патриархе Филарете решено было перекрещивать «латинян». Это решение было впервые отменено при патриархе Никоне. Окончательная его отмена решена была на церковном соборе 1667 г., хотя на практике оно не соблюдалось вплоть до петровского времени, о чем свидетельствуют данные иностранных источников (Рущинский, 1871, 225—227).

423

Русская Православная Церковь соблюдает четыре длительных поста — Великий пост, начинающийся за семь недель до Пасхи, Петров (Апостольский) — от пятидесятницы до дня апостолов Петра и Павла, Успенский (от 1 августа до Успения Богородицы), Филиппов или Рождественский (за сорок дней до Рождества Христова).

424

почти – лат.

425

Успенский собор был построен в 1475—1479 гг. Аристотелем Фиораванти. Здесь по традиции венчались на царство русские цари. Архангельский собор был построен Алевизом Новым (Альвизе Ламберто де Монтаньяно) в 1505—1508 гг. и служил родовой усыпальницей сначала для династии Калиты, а потом для Романовых.

426

в П добавлено: больших

427

в П опущено: уже

428

Невилль путает Грозного с его отцом Василием III Ивановичем, великим князем с 1505 г.

429

Иван Грозный окончательно подчинил Казань в 1552 г., Астрахань — в 1556 г. В рассказанном далее анекдоте причудливо переплетаются исторические события и предания о жестокости Грозного. О фольклорном характере ряда известий о Грозном в сочинениях иностранцев XVII в. см.: Алексеев, 1983, 43—48.

430

В Г. нет. Внесено из П. в книге это относилось к Сибири, я переставил по смыслу — HF

431

Не менее фантастическую этимологию находим у современника и соотечественника Невилля, Филиппа Авриля: «Ее называют Сибирью от слова Сибирь, которое на славянском языке обозначает Север» (Avril, 1692, 167). О различных толкованиях названия «Сибирь» в записках иностранцев см.: Алексеев, 1941, 54—56.

432

«Английское открытие России» состоялось в августе 1553 г., когда один из кораблей экспедиции Хью Уиллоуби, искавшей северный путь в Индию и Китай, «Эдуард — благое предприятие» (капитан Ричард Ченслер), причалил в устье Северной Двины неподалеку от монастыря Св. Николая. В 1584 г. здесь был основан Архангельск.

433

Привилегии, данные русским правительством Московской компании, были исключительными. Ей была предоставлена монополия на торговлю с Россией через Архангельск и на транзитную торговлю с Ираном через Россию, право беспошлинной торговли на всей территории страны (1569 г.). Уже в привилегии 1586 г. обе первые монополии были урезаны. Привилегии 1598, 1617 и 1626 гг. подтвердили право беспошлинной торговли, урезав ее территориальный охват до 5 портов. Отрицательное влияние привилегий англичан сказывалось на необходимой для России голландской торговле. Все это, в сочетании с неблаговидной ролью Англии в годы Смуты, сыграло свою роль в пересмотре русским правительством своей внешнеторговой политики. Предлог для отмены права беспошлинной торговли дала английская революция: в 1646 г. оно было отменено.

434

Карл I Стюарт был казнен 30.01.1649 г. Вопреки ожиданиям английских роялистов, русское правительство восприняло это событие довольно сдержанно. Несоответствие между желаемым и действительным вызвало к жизни такой любопытный документ, как «Протест царя Алексея Михайловича против казни Карла I». Этот апокрифический документ был опубликован в 1650 г. на английском языке. Помимо угроз мятежникам, он содержал требование высылки всех англичан, кроме тех, кто остался верен Стюартам (Рогинский, 1957, 287—308). В действительности политика царя Алексея Михайловича была более гибкой. Москву по прежнему посещали английские дипломаты, однако добиться восстановления прежних торговых привилегий им не удалось (см.: Архангельский, 1939, 118— 140; Зуев, 1980, 34—36; Кан, 1946, 464—465; Любименко, 1954, 90— 120; Рогинский, 1958, 71—78; Рогинский, 1966, 84—102; Рогинский, 1959).

435

На доминирующую роль голландцев на русском рынке в 80-х гг. указывает Иржи Давид: «В прежние годы через этот порт (Архангельск. — А.Л.) все ввозили англичане, но после того, как они казнили Карла I, их изгнали из этого края и место их заняли голландцы, которые здесь теперь главенствуют и привозят на своих кораблях всяческие товары, которые только имеются в Голландии» (Давид-4, 1968,, 139).

436

Невилль следует за одним из изданий сочинения Г.-А.Шлейссингера: «Собственно слово «икра» обозначает семя осетровых рыб; рыба эта вылавливается в большом количестве приблизительно в сотне немецких миль от Москвы. Из нее вырезают икру, очищают и прессуют, а затем в большом количестве отправляют в Италию, Францию, Голландию, а также и в Германию» (Шлейссингер, 1970, 114).

437

в П. добавлено: в Москву

438

Разрешение армянской торговой компании, образованной в городе Джульфе, на торговлю шелком-сырцом через Россию было впервые дано в 1667 г. с целью перевести в Россию транзит, который до этого шел через Турцию. По этой привилегии торговля должна была идти через все границы Русского государства. В 1673 г. это право было резко ограничено торговлей в Москве. Только в 1676 г., под влиянием голландских дипломатов, разрешено было вновь вывозить шелк-сырец через Архангельск.

Только кн. В.В.Голицын впервые всерьез заинтересовался армянской транзитной торговлей через Россию. В 1686 г. он вновь подтвердил привилегии армянской торговой компании на транзитную торговлю шелком-сырцом через Новгород с Прибалтикой. Это смогло произойти только благодаря активному содействию шведской стороны, выразившемуся в деятельности шведского посланника Людвига Фабрициуса в Москве и в Армении. Эта мера привела к усилению торговли шелком через Россию, возникновению большой колонии армянских купцов в Нарве, деятельность которых была сосредоточена на торговле шелком-сырцом. Но это не привело к тому, что торговля через Россию стала единственным путем экспорта шелка-сырца (см.: Sartor, 1993).

439

Невилль не совсем точно излагает историю создания в 1667—1668 гг. Дединовской флотилии. Согласно петровскому «Уставу морскому», царь Алексей Михайлович решил создать «корабли и навигацию на Каспийском море. И по неотменному желанию его величества вывезен был из Голландии капитан Давид Бутлер с компанией мастеров и матрозов, которые сделали корабль именем «Орел» и яхту или гелиот на Волге реке в Дединове и сплыли в Астрахань. Но непостижимыми судьбами Божиими пресеклось оное таковым случаем: забунтовал в то время Разин, и в нашествии своем на Астрахань как иным многие вреды сделал, так и суды оные, яко противник всякого добра, разорил и капитана убил, а протчие ушли в Перейду и отоль в Индийскую компанию». Вопреки мнению исследователей, следовавших за «Уставом морским», корабли не были сожжены — с них лишь сняли пушки (1670 г.). Все же два года спустя «Орел» и другие суда дединовской постройки стояли в волжской протоке Кутумове (Тушин, 1978, 49—50). Сообщение Невилля о 18 месяцах, прошедших со времени сожжения кораблей татарами, очень важно для датировки «Записок о Московии», но пока расшифровке на поддается.

440

О преобразовательном плане, подготовленном кн. В.В.Голицыным, см. в примечаниях к главе «Современное состояние».

441

Г: зачеркнуто три слова

442

П. два года тому назад

443

П. чтобы выследить зверьков

444

Сообщение Невилля о соболиной охоте дословно заимствовано из записок Филиппа Авриля: «Так как успех этой охоты требует большой выдержки, офицерам дозволено заинтересовать солдат разделом избытка того, что им предстоит набить за неделю для царской казны; это делает промыслы очень доходными, ибо один полковник может выручить за свои семь лет службы около 4 000 экю, что же касается подчиненных, то они получают соразмерно: для солдата его доход никогда не поднимается выше 600—700 экю» (Avril, 1692, 168). Эта баснословная легенда переходит из одного сочинения в другое. На самом деле основным источником поступления пушнины был ясак — натуральный налог, которым было обложено коренное население Сибири.

445

П. однажды (un fois)

446

Ср. у Шлейссингера: «Но что касается немецких офицеров и других царских слуг, то они вместо жалованья получают соболей. Сначала соболи оцениваются и затем, в соответствии с этой оценкой, каждому выдаются вместо денег, которые ему причитаются. Соболей офицеры должны принимать, как бы высоко или низко те не ценились...» (Шлейссин-гер, 1970, 114).

447

В.О.Ключевский отметил близость этой цифры к той, которую называет в своем соченении Г.К.Котошихин — 1 911 000 рублей годового дохода (Ключевский, 1916, 148, 152, 154).

448

В П. написано и потом зачеркнуто: упомянутые

449

В П. добавлено: в Московии

450

Спафарий Николай Милеску (в России Николай Гаврилович) (1636— 1708) — дипломат, путешественник, ученый. Родился в Милештах (Васлуй), получил образование в патриаршей школе. С 1671 г. на русской службе, был переводчиком Посольского приказа. В 1675—1678 гг. был с посольством в Китае, оставил описание своего путешествия. О нем см.: Михайловский, 1895; Михайловский, 1897.

451

В 1664 г. Спафарий принял участие в заговоре против валашского господаря Георгия Гики, вступившего в союз с князем М.Вишневецким, и выдал его Порте. За это ему был отрезан нос, затем он был изгнан как изменник.

452

Бранденбургский курфюрст Фридрих-Вильгельм принял Спафария в 1664 г. Однако под влиянием польской стороны он был объявлен персоной нон грата. Затем Спафарий с разного рода дипломатическими поручениями был в Стокгольме, Париже, Константинополе и Адрианополе и уже затем отправился в Россию.

453

В П: владел латынью, греческим и итальянским.

454

Невилль преувеличивает значение деятельности кн. В.В.Голицына. Скорее всего, она сводилась к привлечению ссыльных к ямской гоньбе в Сибири, которая была устроена задолго до него (Алексеев, 1941, 514).

455

Согласно замечанию М.П.Алексеева, «Невилль неточно передает слова Спафария. В тексте «журнала» его путешествия говорится: «река Тобол течет с рекою Иртышом подле самого города Тобольска, потому что город Тобольск построен на самом берегу Иртыша на высоком месте...» «А река Иртыш... течет до Белогородской горы, и там падет Иртыш в Обь реку, и больше того не именуется Иртыш, только Обь река» (Алексеев, 1941, 514—515).

456

Имеются в виду озеро Зайсан и Алтай (Алексеев, 1941, 515).

457

в Г. зачеркнуто несколько букв

458

в Г. вынесено на поля: ...так приказали, то же самое они ответили и шведскому королю

459

Фабрициус Людвиг (умер в 1729) — голландец, с 1660 г. на русской службе. Участвовал в русско-польской войне. Служа в Астрахани, попал в плен к разинцам. Оттуда бежал в Персию. Весной 1672 г. вернулся в Астрахань, оттуда послан был в Москву. В 1678 г. отпущен был в Швецию в чине подполковника. Вновь прибыл в Москву в сане шведского посланника к персидскому шаху (1.01.1680), был отпущен из Москвы 28.01.1680. Вернулся из Персии в Москву 22.09.1682, отпущен был в Стокгольм 8.10.1682. Вновь прибыл в Москву 7.07.1683 в качестве посланника, был отпущен 5 октября 1683 г. Вернулся в Москву 1.01.1687 г. и в марте того же года был вновь отпущен в Стокгольм (Бантыш-Каменский, 1902-4, 197—199, 203). Автор записок (Записки иностранцев, 1968, 5-13).

460

В. Г. вынесено на поля: ...считают, что и так много делают, разрешая проезд в Персию

461

Сири — граф, происходил из персидских армян. Вырос при португальском дворе, совершил ряд путешествий по Европе, бывал в Италии, Франции, Германии и Польше. Ян III назначил его в 1688 г. своим чрезвычайным посланником в Персию, где он должен был действовать в пользу Священной лиги, куда он и отбыл через Россию. Русское правительство не пропустило вместе с Сири французских иезуитов Авриля и Боволье, которых тот взял с собой из Варшавы. Ревностный католик, Сири способствовал устройству католической миссии в Шемахе (Beylerian, 1968, 231— 232).

462

в Г. написано дважды: привез с собой

463

Авриль Филипп (Avril Philippe) (21.07.1654—1698) — французский иезуит, родился а Ангулеме, вступил в новициат 17.09.1670. Преподавал философию и математику в лицее Людовика Великого, затем получил миссию в Китай. Направляясь туда, прибыл через Курдистан и Персию в январе 1687 г. в Москву и просил пропустить его через Сибирь, в чем ему было отказано. Второй раз прибыл в Россию через Речь Посполитую, получив место капеллана польского дипломата Иосифа Лядинского, но не был пропущен через Сибирь снова. Вынужден был через Молдавию и Константинополь вернуться в Тулон 30.09.1690. Вновь отправившись в путешествие, он в 1698 г. погиб при кораблекрушении.

Авриль является автором «Путешествий в различные области Европы и Азии» (Avril, 1692), переведенных на немецкий, английский и польский языки (Sommervogel, 1890-1, 706—707). Мы не имеем библиографических данных голландского издания, которое обозначено во французском биографическом словаре (DBF, 1954-6, 905). Книга, построенная в основном на материалах Спафария, снабжена картой Сибири.

464

Боволье Антуанде (Beauvollier Antoine de) (3.06.1657—20.01.1708) — иезуит, основал миссию Общества Иисуса в Эрзеруме, прибыл в Москву с рекомендательными письмами от Людовика XIV и был отослан обратно. Затем был с миссией в Армении, Индии, Китае. В 1706 г. назначен китайским императором Канси своим послом в Риме. Погиб во время кораблекрушения у берегов Бразилии (Dehergne, 1973, 29).

465

В Г. зачеркнуто: его подданных (ses sujets)

466

внесено из П. В Г. нет.