Джейк

Моя жизнь — сплошная серость. Так было не всегда. Когда-то прежде она сверкала, искрилась. А потом меня погасили, и теперь я серый и унылый. Ладно, давайте уточню, я сам себя погасил. К чему приписывать кому-то свои же заслуги.

Я нашел подработку в пиццерии. Ну как подработку. Я посудомойщик. Низшая ступень в пиццерийной иерархии. Я на дне во всех смыслах этого слова.

А ведь мог бы столько всего сделать! Нет, правда. Например, вообще не работать; да, я могу позволить себе такую роскошь, пусть и не задаром. Или подыскать более подходящее занятие — но мне хотелось найти что-то максимально далекое от прежнего моего ремесла. Что-то незатейливое, рутинное, чем можно заниматься, почти не включая мозг. Да, пришлось немного поумерить амбиции. Хотя мне ведь и не работа по сути нужна была, а просто какое-то занятие. И вот я посудомойщик. Уже две недели как. С самого моего возвращения. Это у меня терапия такая. В дополнение к уже существующей.

Я снимаю обувь, поднимаюсь наверх и запираюсь в своей комнате. После нескольких часов в горячей воде руки зудят. Увы, не спасают даже перчатки.

Растягиваюсь на кровати и пялюсь в потолок, в черноту. Она лишь слегка темнее, чем моя жизнь. В последнее время я неоднократно пытался как-то описать ее, но, кажется, серый цвет подходит лучше всего. Нет, я не живу в кромешной тьме, просто моей жизни не хватает красок. Вот что происходит, когда гаснешь.

Одной из первых вещей, которые я сказал своей психичке — так я называю психолога, чем на самом деле не горжусь, — что мне кажется, будто дни напролет я хожу в мокром пальто. Оно тяжелое, сковывает движения и постоянно раздражает. Доктор похвалила мое образное мышление, а я задумался — какой психолог станет восхищаться красноречием пациента? Однако быстро стало понятно, что Кристин не похожа на других специалистов. Не то чтоб я много их встречал, но она какая-то другая. Я всегда умел замечать нестандартных людей. Кто-то бы сказал, это потому, что я сам по сути отщепенец. Понятия не имею, как сейчас обо мне отзываются. Впрочем, я стараюсь не обращать на это внимания.

В нашу первую с Кристин встречу я не то чтобы лучился счастьем. С другой стороны, кто вообще может излучать счастье, когда идет к психологу? К нему от хорошей жизни не обращаются.

Сеанс состоялся через несколько дней после того, как я прибыл в реабилитационный центр в начале мая. Три месяца назад. Я был угрюм, хотя и довольно спокоен. Думал, вот сяду перед ней, она задаст пару вопросов и пропишет антидепрессанты. Думал, что это просто еще один обязательный этап в череде тех, которые должны проложить мне путь к новой жизни. К, так сказать, «воскрешению». Как у Иисуса — если бы, конечно, Иисус вывалился обдолбаным из бара и попытался выблевать свое нутро, а его засняли на радость всему интернету — или, по крайней мере, ради чьего-то развлечения.

Короче. В тот день я сидел в кабинете Кристин и ждал ее вердикта. Не то чтобы надеялся услышать что-то новое. Во-первых, мне уже все высказала Лина, моя мама. Она постаралась проявить снисхождение — все-таки долг матери выступать на стороне своего ребенка, — но случившееся ее потрясло. Затем мне пришлось столкнуться с реакцией своего отчима Андре, потом нескольких друзей, которые у меня еще остались, а также выслушать Марианну, мою теперь уже бывшую.

И конечно же, куда без общественного порицания. Так оно обычно и бывает. Люди обожают тебя ровно до тех пор, пока ты не подкинешь им повод себя ненавидеть. А презирать всегда удобнее, чем любить — так можно высвобождать накопившееся раздражение. Судя по тому, как безжалостно накинулось на меня население Квебека, накопилось его предостаточно.

Итак, раз уж все высказались о моей персоне, не хватало только мнения Кристин. И долго ждать его не придется.

Чтобы отвлечься, я принялся рассматривать абстрактные картины на стенах кабинета. Та, что справа, изрядно смахивала на изображение множества женских грудей. Из чего следовало три вывода: либо на полотне нет ничего подобного и у меня просто едет крыша; либо это тест вроде картинок с чернильными пятнами; либо Кристин и правда чудаковатая, как все психологи.

Пока я изучал стены, она начала беседу:

— Итак, Жакоб.

Странно, а ведь голос у нее совсем не как у психолога. По крайней мере, у врача я его не таким представлял. Вроде бы они должны говорить тихо, вкрадчиво. Как стали общаться со мной все близкие после «того случая». Люди ошибочно полагают, что сказанное тихим голосом звучит не так обидно. Вот только зачастую дело не в тоне, а в самих словах. А иногда тебе просто паршиво, независимо от того, говорят с тобой вообще или нет.

От всех этих заискивающих, сочувственных голосов у меня уже зубы сводило. Надо еще сказать, что в тот момент я остро тосковал по всему, что годами помогало мне развеяться: по алкоголю, травке и особенно таблеткам.

— Вообще-то, Джейк, — поправил я Кристин.

— На английский манер?

— Да.

Меня удивило, что она с самого начала неверно произнесла имя. Будто понятия не имела, кто я такой. И нет, у меня не звездная болезнь в терминальной стадии — просто все тебя знают, когда ты буквально растешь в свете софитов, постоянно мелькаешь сперва на телевидение, потом в кино. И вообще как она умудрилась разминуться со всеми этими громкими статьями, что недавно заполонили журналы и интернет, — «Джейк Суррей: от вундеркинда до изгоя», «Джейк Суррей, Маколей Калкин Квебека», «Джейк Суррей, юный король, изгнанный из своего царства». Я почти не преувеличиваю, эту чушь разнесли повсюду. Ну а что, люди славно на мне оттоптались.

Я присмотрелся к Кристин. Она казалась утонченной, интеллигентной: не просто очередной дурочкой, раздобывшей диплом психолога. Я подумал, что, может, Кристин не смотрит телевизор и не читает «Нарсити» или «Голливуд PQ». Тем лучше для нее. И для меня тоже. Она вдруг начала нравиться мне чуть больше. Я не удержался и уточнил:

— Мой отец был англичанином.

Будто мне нужно было объяснять, отчего у меня именно такое имя. Вечно так боялся произвести ложное впечатление, что специально взял вычурный псевдоним — собственно, мой образ жизни тоже тому изрядно способствовал. Стоит признать, мама всегда опускала меня с небес на землю, хотя все вокруг твердили, какой я исключительный, замечательный, потрясающий и все в таком роде. Ей пришлось нелегко, но она никогда не сдавалась. Лина просто святая. Да, все-таки моя история напоминает жизнь Иисуса. Опять об этом думаю, хоть и не собирался. Наверное, однажды огорошу такой параллелью Кристин. Ей точно будет что на это сказать.

— А, хорошо. Итак, Джейк, — ответила она.

Кристин не стала задавать мне вопросов об отце. А вроде должна была ухватиться за возможность проанализировать мое детство — все наши проблемы оттуда, разве нет? Впрочем, я с радостью обошел молчанием тему своего биологического родителя — не потому что мне больно о нем говорить, а потому что и сказать-то нечего.

Вместо этого Кристин спросила:

— Джейк, чего бы ты хотел от наших встреч?

— Э… не знаю. А разве не вы должны мне сказать, как все будет проходить?

— Думаю, можно перейти на «ты».

— Как хотите…

— Или тебе неловко?

Мне стало смешно. Передо мной сидела девушка чуть за тридцать, милая, дружелюбная — чего смущаться-то?

— По сравнению со всем, что меня в последнее время беспокоит, это уж точно не проблема. Извини.

Я изобразил застенчивую улыбку и поразился, как у меня лицо пополам не треснуло. Давненько не приходилось так растягивать губы.

Кристин тоже улыбнулась.

— Придуриваешься? — спросила она.

Странно было слышать такой вопрос от психолога. Я думал, беседа получится более формальной, а Кристин, наоборот, говорила как я, выглядела как я. Не в том смысле, что она держалась как парень двадцати одного года, а скорее в том, что доктор вела себя как классная кузина или тетя. Я даже немного расслабился в кресле.

— Ну вообще да, придуриваюсь. Я же не знаю, как все должно быть. В смысле, встречи. Думал, ты мне просто антидепрессанты пропишешь.

— А ты хочешь, чтобы я их прописала? У тебя депрессия?

Два чертовски хороших вопроса. Я пожал плечами.

— Разве не ты должна это решить?

— Вовсе нет. Кто лучше тебя знает, как ты себя чувствуешь?

Я вздохнул.

— Честно, понятия не имею. Я здесь, значит, мне нехорошо, но не потому что у меня крыша поехала, просто… жизнь так сложилась.

— Ок. А что ты тогда знаешь?

— Чего?

— Ты сказал, чего не знаешь о себе. Определять это — уже неплохо. А теперь мне бы хотелось послушать, что ты знаешь.

Я растерялся. Она терпеливо ждала. Спасибо ей, дала мне время привести мысли в порядок. А то в межушном пространстве приключился натуральный хаос.

— Я знаю, что прямо сейчас нахожусь в замешательстве. Но вряд ли у меня именно депрессия. Просто я… ничего не хочу. — Постучав пальцем по виску, я добавил: — Там все бешено крутится, а вот остальное тело будто заморожено. Как если поставить машину на нейтралку, но вдавить педаль в пол. Не двигаешься вперед, а буксуешь на месте. Пока такой вариант меня защищает, но всю жизнь провести в подобном состоянии я не хочу. Нейтралка — она дает время успокоиться, но…

— …двигатель может рвануть.

Я снова улыбнулся. На этот раз вышло искреннее.

— Ну да. И, раз ты не можешь мне объяснить, что я чувствую, хотя бы скажи, к чему это приведет?

Она глубоко вздохнула и закрыла блокнот, в котором так еще ничего и не написала.

— Слушай, вот как я это вижу: нет смысла сразу прописывать таблетки тому, кто уже пристрастился к другим таблеткам.

У меня вырывается хриплый смех. Было приятно услышать, как кто-то сказал мне правду прямо в лицо. Такой контраст с красивой ложью моих близких и бессвязной чепухой, которую наверняка мусолят в таблоидах.

— Так вот, если ты не против, — продолжила Кристин, — я бы пока просто продолжила наши встречи и разговоры. Можно, конечно, что-то прописать — в конце концов, есть препараты, от которых вреда не будет, но… сперва хотелось бы понять, кто ты и как здесь оказался.

— Могу посоветовать пару статей.

— Лучше я послушаю тебя самого.

Я развел руки, показывая, что готов. Мои ожидания не оправдались, но оно того стоило.

Между сеансами я много думаю о Кристин. Теперь мы видимся реже, чем поначалу, — раз в неделю, а не трижды. По ходу наших встреч стало ясно: депрессии у меня нет. Грусть, растерянность, ощущение разбитости, смятение — но не депрессия. Очевидно, это другое.

Две недели назад меня выписали из реабилитационного центра, и я вернулся жить к маме и отчиму в Л’Ассомпсьон. Это казалось логичным: продолжить выздоровление в кругу семьи, попытаться вернуться к нормальному ритму жизни. Работать. Здесь я и устроился посудомойщиком в пиццерии. Решил делать хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы только не сидеть в четырех стенах. Кристин смеялась, слушая мои рассказы о работе. Мягко, без насмешки. Еще она добавила, что я умею ее удивлять.

Вопреки ее совету, я так и не вернулся в свою роскошную квартиру. Ту, которая не была нам нужна, но мы все равно ее купили, потому что могли себе это позволить. Потому что то было время, когда мы правили миром, нашим миром, единственным, который знали.

«Мы» — это мой старший брат и я. Когда-то у нас было это «мы».

Я любил это место так же сильно, как ненавижу его сегодня. В итоге все равно продам его, когда найду в себе силы закрыть и эту главу своей жизни. Пока же не могу представить себе возвращение туда. Говорят, у каждого свой ад. Что ж, если он и существует, то явно находится в тех четырех стенах под куполообразным потолком в Плато-Мон-Руаяль.

— Задумался? — спросила Кристин.

Ага, задумался.

Я прихожу сюда изо дня в день. Странное чувство — снова оказаться в доме своего детства, в прежней спальне. Стены увешаны афишами фильмов, а также фотографиями, что я сделал на свой старый Canon и распечатал черно-белыми на принтере, который купил себе в десять лет на актерский гонорар. Мама с Андре ничего здесь не трогали, и это меня одновременно успокаивает и бесит. С одной стороны, комната напоминает мне о том времени, когда я все воспринимал легче и ярче, когда был счастливее и моложе не только из-за возраста, но и по состоянию души.

С другой — она живое свидетельство пустоты, что осталась после ухода брата.

Раньше его комната была по ту сторону стены. В детстве мы в шутку перестукивались поздно ночью, чтобы пообщаться, дать друг другу понять: мы еще не спим, а вот взрослые уже задремали.

Теперь Матье больше нет, он опустился гораздо ниже меня, в то место, из которого никто не возвращается.

Тем не менее каждую ночь я стучу в стену. И жду.

Эмили

Большую часть вечера я перевариваю новость, что наш новый посудомойщик и правда Джейк Суррей. Тот самый Джейк Суррей. Да это же все равно что встретить Ксавье Долана на автозаправке «Макдоналдса».

Я немного знаю его историю, как и почти все жители Квебека в курсе трагедии братьев Суррей. Когда в апреле прошлого года умер Матье, Джейк исчез с радаров, особенно после того, как в сети появилось то неприятное видео, которое нормальный человек смотреть не сможет. Ходили слухи о злоупотреблении наркотиками, о реабилитации, обо всем в таком духе. Я не особо внимательно следила за событиями. Когда у меня самой начались проблемы, я перестала обращать внимание на чужие. Тем не менее новости заполонили весь интернет, нельзя было открыть поисковик, не наткнувшись на «обновление» статуса. СМИ изводили нас, изводили его, как я полагаю, даже если он действительно мечтал о подобной славе. Вот что бывает, когда ты звезда в маленьком сообществе вроде Квебека. Полагаю, на международной арене дела Джейка обстоят не лучше, только мне трудно найти хоть каплю сочувствия в душе, все еще полной страданий самых обездоленных. Все еще полной моих собственных печалей. У этого парня была жизнь, о которой все мечтают, а он выкинул ее в помойку за пригоршню таблеток, запитых виски. Джейк заслужил свою судьбу.

Знаю, как будущий врач я должна бы поменьше осуждать человека, тянущегося к саморазрушению, и более терпимо относиться к нему. Ник совершенно четко дал мне это понять. Когда Джейк ушел после смены, я отправилась к своему названому дяде, решив убедиться, что он не поддался излишнему сочувствию. Я люблю Ника, но знаю его склонность подбирать каждую раненую птицу. Надо сказать, он и сам страдал от зависимости. Его пороком был алкоголь, и это чуть не стоило ему семьи, прежде чем Ник взял себя в руки. С тех пор он верный защитник всех заблудших. Мне это рассказала мать; Ник никогда не говорит о том времени.

— Уверен, что хочешь нанять того парня? — спросила я, пока он заканчивал снимать кассу.

— Я уже его нанял.

— Ты понял, о чем я.

Ник молча смерил меня скептическим взглядом.

— Ты же знаешь, кто он?

— А чего я, по-твоему, его звездуном зову?

— Точно. Ну и вот.

— Что «вот»?

Ник облокотился о прилавок и терпеливо посмотрел на меня, словно сам уже пришел к каким-то выводам и ждал, пока я выскажу свои.

— Он наркоман, — заявила я, чувствуя неловкость под внимательным взглядом Ника.

— Джейк больше не употребляет.

— Откуда ты знаешь?

В карих глазах Ника мелькнул странный блеск.

— Знаю и все.

— Он какой-то не от мира сего, — продолжила я, но мой довод был встречен лишь глубоким вздохом.

— Ему грустно, Эмили. Я ожидал от тебя больше сочувствия. Вроде из гуманитарной поездки вернулась? Прошлое должно оставаться в прошлом.

— Я и сочувствую тем, кто не лезет в дерьмо по собственной воле.

— Фу, как грубо. Знаешь, порой жизнь сама макает нас в дерьмо, хотим мы того или нет. Лучше присмотрись к нему, вместо того чтобы осуждать.

Следовало отдать Нику должное: он не мог похвастать блестящим образованием, зато сердце у него было размером с целый мир. Видя, что близкий друг разочарован моей реакцией, я почувствовала себя мелочной, поэтому заткнулась и принялась с тех пор наблюдать за Джейком. Он, конечно, красавчик. Каштановые волосы, голубые глаза. Тонкие и одновременно мужественные черты лица, прямой нос, полные губы. Соблазнительное лицо.

И полное грусти. Бесконечной грусти. Теперь, когда Ник о ней упомянул, я и сама ее замечаю. Сгорбленные плечи, темные круги под глазами — такие парой дней сна не разгонишь. Даже в самые тяжелые свои дни я и то выглядела лучше. Бросив меня, Джастин расколол мое сердце надвое. Это больно, но края осколков гладкие, и я знаю, что сумею со временем исцелиться.

А вот Джейка будто раздробили на тысячу кусочков. Что бы он ни делал, никогда не сможет собрать их все.

Но порой, когда Джейк улыбается в ответ на шутки Ника, его лицо будто озаряется. Какая-то искра вспыхивает в самых глубинах души, почти незаметно, но согревает все пространство вокруг. Наверное, в прежние времена Джейк мог ослепить весь мир своим счастьем.

Джейк

Я едва замечаю, как проходит август. Сижу в пиццерии в своем углу занимаюсь делами. Мы работаем втроем: Ник, лисичка и я. Иногда на помощь приходят жена и братья босса. Но в основном нас трое.

Мы с Эмили не разговариваем. Как бы Ник ни старался втянуть нас в беседу, он натыкается на стену молчания. Я осторожно здороваюсь с Эмили каждый день, пусть и не получаю вежливого ответа. Интересно, почему она так меня ненавидит? Дело явно личное. Быть равнодушным к кому-то легко, а вот намеренное игнорирование требует определенных усилий.

В социальных сетях на меня вылилось много хейта. Но вживую ощущения совершенно иные. Вот и хорошо, что я ошибся. А то при других обстоятельствах это бы меня задело.

Сегодня вечер пятницы, и мы зашиваемся. Несмотря на то, что я изо всех сил стараюсь не отставать, посуда, тарелки и противни накапливаются передо мной с головокружительной скоростью. Ожидаемой пустоты в голове не возникает. Обычно, как только я надеваю желтые перчатки для мытья посуды, у меня в затылке будто открывается дыра, и мысли стекают вниз по шее и спине. Странный и немного грубый образ, но уж лучше пусть выливаются, чем бурлят в голове.

А вот сейчас дыра не открылась. Я знаю, в чем причина: сегодня, 20 августа, исполнилось ровно четыре месяца со дня смерти Матье. Мысли о брате преследуют меня постоянно, но кажется, с каждым двадцатым числом месяца становится только хуже. Я проживаю отметку за отметкой, но облегчение не приходит.

Иногда гадаю: настанет ли вообще время, когда я перестану так часто вспоминать Матье? Может, это как с возрастом детей — сперва ты фиксируешь каждую неделю, потом каждый месяц, затем переходишь на годы, ведь время летит и мелкие радости и печали теряют свою значимость. Пока скорбь еще свежа, и я представить не могу, как дальше жить без Мата. Это он то мокрое пальто, которое не дает мне двигаться. Мой груз вины и боли. Роскошное пальто, никому такого не пожелаю.

По крайней мере, благодаря Кристин я учусь определять и анализировать то, что чувствую. Видимо, просто признать себя «комком эмоций» недостаточно и никак не помогает мне прогрессировать.

Я знаю, что черпаю свою боль из смерти брата. Все логично. Я не ученый, но и не идиот.

А вот с чувством вины все сложнее.

Было бы легче, останься брат жив: тогда я смог бы разделить ее с ним.

— Что ты имеешь в виду? — спросила меня Кристин на прошлой неделе, когда я выложил ей свои размышления.

— Еще до смерти Мата я чувствовал себя виноватым. Каждый раз, когда закидывался таблетками, все время до того, как наркотики начинали действовать, я просто ненавидел себя. Мне не нравилось то, кем я стал, я больше не узнавал себя. Продолжал твердить себе, что я плохой человек, что делаю дерьмовый выбор. Прежде всего, я знал, что у нас с Матье есть доступ ко всему этому благодаря моей известности: я был ребенком-звездой. Это моя слава открыла нам двери в мир шоу-бизнеса и дилеров. Так что возможность доставать наркотики оставалась на моей совести. С другой стороны, именно Матье начал употреблять первым. В смысле, по-настоящему. Я курил травку уже несколько лет, с пятнадцати, может, с шестнадцати, но все было нормально. Чувствовал, что контролирую ситуацию. Окси — совершенно другое дело. Я бы никогда не прикоснулся к таблеткам, если бы не брат. Но я последовал за ним, и это уже моя ответственность. Короче, вот такое получается разделение вины.

Кристин слушала меня в полной тишине, мягко кивая в такт. Когда я замолчал, она сказала:

— Хорошо, у меня к тебе два вопроса, Джейк.

— Валяй.

— Во-первых, как думаешь, вы действительно разделяли эти чувства? Испытывал ли Матье вину за свои действия?

Я закрыл глаза, снова увидел своего брата на террасе ночного клуба в Калифорнии, в баре в Монреале, в нашей квартире на Плато. Испачканный белым нос, сияющие глаза, уверенная улыбка.

— Может, и нет. Мой брат ко всему относился… легче меня. Он не слишком любил самокопания.

Кристин кивнула. Она явно хотела развить тему, вот только я оказался не готов. Вместо этого я спросил:

— А что во-вторых?

— Ты уверен, что тебя можно назвать плохим человеком?

Я запустил руку в волосы. На фоне отмены у меня развилось предостаточно нервных тиков. Я ерошил волосы, грыз кутикулу, жевал губы. Тело будто постоянно искало, на что бы еще отвлечься, раз уж ему теперь не дают того, к чему оно привыкло.

Мне хотелось ответить Кристин, что нет, на самом деле я не считаю себя плохим, а говорю так, потому что чувствую себя виноватым, и, как по мне, это правильно. Отрицание подарило бы мне иллюзию, что я не так уж сильно разрушен, что работа по восстановлению не будет слишком сложной. Вот только я думал о Матье, которого уже нет рядом, которого у меня не хватило сил спасти. Думал о матери, о ее горе, которое поглотило бедняжку целиком. Об отчиме, который изо всех сил поддерживал Лину и тоже страдал. Как я мог посмотреть Кристин в глаза и сказать ей, что, несмотря на всю причиненную мной боль, я все равно считаю себя хорошим человеком? Не хотелось лгать ни ей, ни себе.

— Да, я правда так думаю. И что, я безнадежен?

— Нет, просто ты говоришь то, что чувствуешь. Это хорошо, но нам еще предстоит поработать над тем, как ты себя воспринимаешь.

— Так затем я сюда и пришел?

— Да.

***

— Джейк?

Голос Эмили врывается в мои мысли, резко выдергивает обратно в настоящее. Я вздрагиваю. Понимаю, что до сих пор тру последний поднос и тот уже буквально сияет первозданной чистотой. Судя по висящей вокруг нас тишине, ресторан пуст. Роняю поднос в раковину. Он оглушительно грохочет, ударившись о металлическое дно.

— Прости, замечтался, — бормочу я, доставая поднос и ставя его на место.

— Ничего, просто хотела вернуть тебя на землю, пока ты дыру не протер. Ник очень любит свою посуду.

Я оборачиваюсь. Впервые за две недели лисичка смотрит мне прямо в глаза. Кажется, пытается пошутить, но сложно сказать, уж больно она серьезная. Я вытираю лоб. Футболка намокла от жары и тяжелой смены. Скорей бы принять душ и лечь на кровать, чтобы забыть этот день и перейти к следующему.

Эмили все не сводит с меня глаз.

— А где Ник? — спрашиваю я.

— Ушел относить последнюю доставку. Сказал, чтобы я закрывалась. Завтра в гости приезжает его сын с внуком.

— А-а.

Повисает молчание.

— Ты как? — наконец спрашивает она.

Я поднимаю брови. Похоже, и правда хреново выгляжу, раз уж даже Эмили нарушила свой обет молчания.

— Серьезно спрашиваешь или из вежливости?

— А есть разница?

— Да. В первом случае мне придется ответить честно, а во втором — ляпну банальность, зато сэкономлю нам обоим время.

Сам понимаю, что несу чушь. Если это и задевает Эмили, она не подает виду.

— Ладно, — твердо заявляет лисичка, видимо, придя к какому-то решению.

— Ладно?..

— Не хочешь посидеть снаружи? Я куплю тебе пива.

Ага, сперва я выпью одну бутылку, потом дюжину, потом двадцать. Буду хлестать, как бездонная бочка, пока не отключусь. Спасибо, но нет, спасибо.

— Я не пью. Может, по «Спрайту»?

Она никак не реагирует, и ее бесстрастность сбивает меня с толку. Обычно я хорошо читаю людей. Это часть актерского мастерства: расшифровка, ассимиляция, имитация. Я годами погружался в своих персонажей, анализировал их реакции, эмоции. Всегда стремился понять других гораздо лучше, чем понимал себя. Это принесло мне много счастья, хотя косвенно и разрушило меня. Интересно, каково было бы играть Эмили. Конечно, трудно: пришлось бы вести себя не так, будто я ничего не чувствую, а так, как если бы я чувствовал все, но ничего не выпускал наружу. По крайней мере, такое впечатление она на меня производит.

— Ладно, тогда по «Спрайту», — отвечает лисичка и направляется на кухню.

Невольно улыбаюсь, качаю головой.

— Ничего не понимаю.

Она оборачивается и улыбается мне через плечо. Мне кажется, я вижу надлом в ее взгляде, печаль, которую прежде не замечал. Хотя, может, я переношу на нее свои эмоции.

— Все в порядке, я тоже, — мягко признается Эмили.

Я выхожу из ресторана. Ночь темная и теплая, с легким ветерком. Делаю глубокий вдох. Пот высох, и я жду свой «Спрайт». Дыра на затылке постепенно снова открывается, по крайней мере, на сегодня.

Джейк

Я сижу за одним из столиков снаружи ресторана. Обычно оживленная улица перед пиццерией сейчас выглядит как декорация для вестерна: стоит мертвая тишина. Довольно странно для пятничного вечера. Мы закрываемся в одиннадцать часов по будням и еще позже по выходным, в зависимости от количества клиентов, покидающих бары, расположенные дальше по улице. Так что я не знаю точно, который час. Я больше не таскаю с собой телефон. Слишком много искушений в пределах досягаемости, слишком много отвлекающих факторов, слишком много вещей из моей прошлой жизни. Мне нравится проводить дни без мобильного. Такое ощущение, будто я вернулся на двадцать лет назад, в начало нулевых. Тот мир нельзя назвать идеальным, зато тогда было меньше вероятности пережить публичное бичевание.

Эмили присоединяется ко мне, мешая потоку едких мыслей снова закрутиться в моей голове. Она протягивает мне банку. Я делаю большой глоток, наслаждаясь свежестью «Спрайта». Только сейчас понимаю, как меня мучит жажда. Я пью слишком быстро и закашливаюсь, как мальчишка, торопящийся допить свое первое пиво. Эмили улыбается.

— Осторожней, вдруг в голову ударит, — полусерьезно говорит она.

— Бывало и похуже. — Я говорю это в шутку, но вижу, как она колеблется, прежде чем ответить:

— Не сомневаюсь.

Судя по всему, так Эмили дает понять, что в курсе общеизвестных деталей моей жизни. Иронично, как люди считают, будто знают кого-то, раз прочитали о нем десяток статей. Я молчу, потому что Эмили не заслуживает моего презрения и потому что не желаю обсуждать те мутные области своего существования, о которых она понятия не имеет. Пока Эмили делает свой глоток, я вдруг спрашиваю:

— Что, больше меня не ненавидишь?

Она давится и несколько минут откашливается, прежде чем у нее получается отдышаться.

— Осторожней, вдруг в голову ударит, — возвращаю ей ее фразу.

Эмили весело смотрит на меня. Та-ак, а у лисички все же есть чувство юмора. Приятное открытие.

— Чтоб ты знал — я тебя не ненавидела.

— А чего тогда игнорировала?

— И не игнорировала. Присматривалась.

— Зачем?

Она делает глубокий вдох и наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.

— Чтобы понять, что ты делаешь здесь, в пиццерии. Скажем так, я скептически отнеслась к твоему выбору работы.

— То есть в глубине души ты меня осуждаешь?

— А это не синоним «оценивать»?

— Нет, судят обычно с негативным оттенком.

Чувствую, она собирается защищаться, но потом выпрямляется и видит по моему лицу, что я ее подначиваю. Тогда губы Эмили расплываются в широкой улыбке, обнажая небольшую щель между передними зубами. Прекрасная улыбка, она буквально освещает лицо лисички.

— Ник — большой друг нашей семьи, — наконец поясняет она. — Мне хотелось удостовериться, что он не ошибся на твой счет. Но не думай, будто ты такой особенный, я ко всем незнакомцам отношусь с подозрением.

— Я вовсе не особенный, это факт.

Еще одна улыбка. Я молча ей любуюсь, а затем прибавляю:

— И что склонило чашу весов в мою пользу?

Эмили задумчиво меня рассматривает.

— Мне показалось, ты всерьез отнесся к работе. Затем я сказала себе, что это не мое дело, почему ты здесь оказался, видимо, на то есть причины, и они не обязательно плохие. Ну а когда я увидела, как ты стоишь у мойки, бледный, как смерть, то захотела тебе помочь. Решила, тебе освежиться не помешает.

— Не уверен, что «Спрайт» настолько полезен, но все равно спасибо.

— Вообще-то я тебе тогда пиво предложила. Было бы лучше.

— Как сказать…

Она смотрит на банку в моей руке, потом снова мне в глаза.

— Черт, прости, я не подумала об алкоголе.

— Мы почти чужие, откуда тебе знать, что мне можно, что нельзя. Хотя я… публичная личность.

— Точно. Хотя это странно, да?

— Что?

— Что мы чужие, но я все равно что-то знаю о твоей жизни.

— Вряд ли что-то существенное.

— Верно. Только сплетни. Ты понял, о чем я.

— Да уж. Интересно было?

— Ну так, наполовину. В интернете особо выбора нет. Видишь заголовок, переходишь по ссылке, а везде примерно одно и то же.

— И что ты прочла?

— Самое основное.

Она колеблется. Наверное, вспомнила содержание статей и поняла, что наш разговор рискует стать ужасно неловким. Договариваю вместо нее:

— «После смерти квебекского режиссера Матье Суррея его брат Джейк влип в публичный скандал»; «Джейк Суррей: От света к тьме»; «Джейк Суррей попал в ад наркозависимости: выберется ли он из него?»; «Джейк Суррей неожиданно обнаруживает в себе талант посудомойщика…»

Эмили тихо смеется.

— Ладно, последнее я еще не читала.

— Честно говоря, я это прямо сейчас выдумал.

— Какая жалость, а мне так интересно стало.

Ее смесь искренности и юмора будоражит, в хорошем смысле. Эмили выбивает меня из колеи, потому что реагирует именно так, как нужно, не пытаясь мне угодить. В те времена, когда я купался в любви публики, столько людей пытались приблизиться ко мне. Каждый хотел урвать кусочек славы. Эмили же сама по себе. Говорить с ней просто, естественно, она как глоток свежего воздуха в моем затхлом мире. Мы допиваем наш «Спрайт» в тишине. Говорят, молчать в компании незнакомца тяжело. Что касается меня, то я предпочитаю тишину с Эмили, с той, в которой не расцветают мои мрачные мысли. Мой внутренний сад сегодня пуст. Меня ничто не мучает, и я наконец отдыхаю.

Джейк

В субботу утром я мою машину Матье. Не езжу на ней, просто мою каждую неделю. Это помогает: в такие моменты меньше хочется снова употреблять.

Матье любил автомобили, особенно старые. Когда мы были младше, Андре научил нас основам обслуживания автомобиля: как менять шины, масло, воздушные фильтры, как обрабатывать кузов антикоррозийным составом. Не возьмусь сосчитать, сколько суббот мы втроем возились по утрам под капотом с перепачканными смазкой руками. Андре — самый терпеливый из всех, кого я знаю. Не помню, чтобы он хоть раз ругался, даже когда мы с Матом дурачились или случайно что-то ломали. Он научил, как чинить то, что у нас есть. Мне просто нравилось проводить время с братом и отчимом, но Матье был настоящим энтузиастом. Позже, когда его карьера пошла в гору, он купил себе две машины: классический черный «мустанг» 67-го года и ярко-красный «корвет» 69-го. Брат заботился о них больше, чем о квартире, больше, чем о чем-либо, что когда-либо покупал на свои деньги.

Наша слава пришла постепенно. Сначала ее добился только я. Появился на телевидении в очень юном возрасте, в мыльной опере, которая побила все рекорды рейтингов. Сценаристка шоу была маминой подругой. Когда она писала одного из своих персонажей, то сразу же представила, как я его сыграю. Никто еще не знал, есть ли у меня талант, но с первого прослушивания выяснилось, что есть. Я сразу влюбился в телевидение. Взросление на съемках похоже на развитие на огромной игровой площадке: декорации, смена костюмов, камеры… Особенно меня интересовал визуальный аспект. Оператор-постановщик показал мне работу цеха, я задал техническим специалистам все вопросы, которые только пришли в голову, они даже позволили мне повозиться с их оборудованием. Я впитывал все как губка. Каждый день приносил что-то новое, и я чувствовал безграничное удовольствие от продвижения в этой вселенной.

Итак, все началось с сериала. Затем, поскольку я хорошо болтал по-английски — мама позаботилась, чтобы мы с Матом знали два языка, — я получил роль в художественном фильме известного квебекского режиссера, которому требовался молодой актер, говорящий на французском и английском. Фильм имел огромный успех. Его возили в Канны, на Оскар, везде. Мне было девять, выглядел я на семь — большие синие глаза, светло-каштановые кудри, маленькая родинка над правым глазом. Джейк Суррей, Озорной ангел. Так меня окрестил репортер «Тайм», когда брал у меня интервью. Короче говоря, я был ужасно милым — просто факт, — ужасно талантливым, и люди просили большего.

Я продолжил свое восхождение, теперь уже работая с американскими режиссерами, регулярно курсируя между Монреалем и Лос-Анджелесом. Когда мне исполнилось семнадцать, Матье, изучавший кино в университете, пришел ко мне со сценарием фильма о двух братьях, которым приходится заботиться об умирающей матери. Получилось мощно, пробирающе. У Мата было очень четкое представление о том, чего он хотел, а у меня имелись контакты и деньги, чтобы помочь ему снять художественный фильм. В котором, конечно же, я сыграл.

Мы завоевали все награды и знаки отличия, а затем двери шоу-бизнеса открылись и для Матье. Роскошная жизнь с частными клубами, поездками и ресторанами с завышенными ценами, где вы не платите, потому что вы звезда; концепция, которую я никогда не понимал: почему по счетам не платят именно те, кто может себе все это позволить?

Этот аспект смущал меня больше всего. Конечно, мне нравилось быть богатым — к чему отрицать, что это существенно облегчало жизнь, — но мне не всегда нравилось то, что влекла за собой моя работа: бесконечные фотосессии, светские беседы с незнакомцами, разбор малейших моих жестов в модных журналах. Складывалось ощущение, что я должен играть собственную жизнь. Все время притворяться. Есть разница между исполнением роли персонажа из близкого вашему сердцу художественного произведения и притворством, будто вы счастливы, когда очередная дама в продуктовом магазине просит вас сфотографироваться с ней.

Когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что моя жизнь начала тяготить меня давным-давно. Только тогда нас уравновешивал Матье. Он нашел себя в этом мире, вписался в него, как родной. Брат обменивался рукопожатиями, рисковал, встречался с важными людьми и любил заводить новые знакомства. Я же хотел просто играть. Какая ирония: мне всегда нравилось изображать кого угодно, кроме себя самого. Думаю, именно поэтому я так подсел на наркотики. Любимым зельем Матье стал кокс. Он позволял брату еще быстрее управляться со всем, за что он брался. Я предпочел травку. Мне стало спокойнее, легче. Я избавился от тяжести чужих взглядов. Но постепенно этого стало недостаточно. Два года назад я был на светском мероприятии у продюсера. В тот день как будто все шло наперекосяк, и меня накрыло. Я заперся в уборной. Матье это заметил и пришел посмотреть, что со мной. Меня трясло, болело сердце, я просто хотел убраться оттуда. Матье сказал, что ему совершенно необходимо поговорить с еще несколькими людьми. Я хотел пойти за косяком, чтобы успокоиться, но брат покачал головой.

— Тебе нужно что-то посильнее. Иначе долго не протянешь.

— Да ладно, Мат.

— Перестань валять дурака и прими это, — велел он, протягивая мне таблетку.

Это был оксикодон. Я уже пробовал его, ничего страшного. Если нюхать, подействует быстрее. Я смотрел то на таблетку, то на ободряющие глаза брата. Доверял ему. Я не пытаюсь изображать из себя жертву: сам тогда сделал выбор.

И Матье оказался прав: в ту ночь окси вытащил меня из пугающего водоворота, бушующего в голове. В чем брат ошибался, и в чем ошибались мы оба, так это в том, что нам следовало найти иные способы справляться с тревогой и апатией, а не прибегать к стимуляторам или успокоительному. Где-то по пути я упустил из виду главное: забыл, кто я такой. Теперь, проделав большую работу над собой, я это понимаю.

Матье погиб в автокатастрофе. Он врезался на своем «мустанге» в дерево, совершив крутой поворот на скорости, почти вдвое превышающей разрешенную. Вместо крови в его венах текли наркотики и алкоголь. Произошло это в конце апреля. Двадцатого числа, если точнее. В тот день я подумал, что нелепо убивать себя в такое время. Никто не должен умирать весной: это слишком тяжело для тех, кто остался жить. Деревья начинают цвести, в городе становится жарко, люди спешат на террасы. А ты? Ты просто хочешь умереть под тяжестью своей боли.

Я люблю своего брата, всегда буду его любить. Вот только до сих пор обижаюсь на него так сильно, что иногда у меня перехватывает дыхание. Я хотел бы накричать на Матье, даже ударить его. Мы никогда не ссорились, даже в шутку. Это глупо, но думаю, я особенно обижен на него за то, что не могу сорваться на нем.

Задумчиво смотрю на машину. Отчим дал мне ключи от «корвета» Матье, когда я вышел из реабилитационного центра. Этот поступок меня очень растрогал. Я говорил об этом с Кристин на нашем следующем сеансе. Признался ей, что еще не готов снова водить, тем более машину Матье. Она ответила, что я могу просто помыть «корвет». Что мне не нужно садиться за руль, по крайней мере сразу.

Мама выходит из дома. Она осторожно проводит пальцем по блестящему кузову.

— У тебя хорошо получается, — хвалит меня Лина.

Я смотрю на нее.

— Спасибо.

— И я сейчас не только о машине.

Она кладет руку мне на плечо. Моя мама намного меньше меня. Она выглядит одновременно хрупкой и надежной. Я хотел бы сказать ей, что люблю ее. Редко в таком сознаюсь. Слишком сильные эмоции выбивают меня из колеи. А к маме я испытываю самые мощные чувства. Так что я не говорю ей об этом, хотя постоянно думаю.

— Хотела тебе сказать: вчера вечером звонил Майк. Спрашивал, как дела.

Я хмурюсь. Майк — мой агент. Вернее, он был моим агентом. Майк занимался моей карьерой с самого начала. Он и сам тогда был молод. Я стал одним из его первых клиентов. Моя мать и Андре доверяли ему, потому что он пригласил нас отобедать в своем доме и взял на себя труд поговорить с нами о наших ожиданиях и страхах. Майк поклялся, что позаботится обо мне. И сдержал слово. Он всегда давал хорошие советы, сначала мне, потом Мату. А еще Майк проницательный. Наше фиаско он предсказал раньше всех.

Особенно хорошо мне запомнился один вечер за несколько недель до смерти Мата. Мы были в баре в Лос-Анджелесе и вышли покурить. Мат предложил Майку понюхать кокс в туалете. Тот отказался. Он всегда умел сохранять хладнокровие, даже посреди бури.

— А ты не переусердствуешь? — заметил Майк. — Тебе бы поостеречься.

Мат только улыбнулся. Он докурил сигарету, прежде чем вернуться в бар. Я неспешно дымил, думая, что перед сном закинусь окси, просто чтобы расслабиться и хорошо выспаться. Майк вздохнул. Обеспокоенным тоном он признался мне:

— Твой брат доиграется, Джейк. Я не знаю, как его остановить.

Я тогда был молод и беззаботен — и главное, совершенно уверен в том, что Матье неуязвим.

— Не нагнетай, Майк, а то волосы поседеют — те, что у тебя еще остались, — подколол его я.

Это была любимая шутка Матье, он обожал поддевать нашего агента, который к тридцати уже начал лысеть, что пытался скрыть под кепками.

— Говорю тебе, Джейк, у меня дурное предчувствие.

Я затушил сигарету.

— Расслабься. Я дам тебе знать, если его занесет.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— А ты сам-то сможешь это распознать?

Его слова меня задели, и я промолчал. Вернулся в бар, крикнул Матье, что Майк решил поиграться в папочку, на что брат ответил: не беспокойся, мы ему за это платим.

В последующие недели между мной и Майком возникла легкая холодность, потом мы вернулись в Квебек, потом умер Мат, потом, потом, потом…

Я не разговаривал с агентом с самых похорон, хотя тот часто пытался связаться со мной. Знаю, он искренне беспокоится обо мне: Майк был моим другом до того, как стал моим агентом. Если бы нас связывали только профессиональные отношения, было бы легче сказать ему, что я больше не работаю и что он должен двигаться дальше. Я поворачиваюсь к матери.

— Что ты ему ответила?

— Что передам тебе.

— Хорошо. Спасибо.

Я опускаю глаза и возвращаюсь к работе, всем видом показывая, что мне больше нечего добавить. Мама колеблется, но возвращается в дом. Я заканчиваю мытье и накрываю «корвет» плотным брезентом. Автомобиль всегда стоит под этим чехлом, кроме субботы, я продолжаю натирать его, пусть даже ему негде испачкаться. Когда выведу его на дорогу, он будет великолепен.

Однажды, но не сразу.

Эмили

После приезда Оливии моя жизнь вернулась в относительно нормальное русло. Я практикую избирательную изоляцию, иными словами, стараюсь избегать тех встреч, где присутствует Джастин (то есть большинство). С другой стороны, я провожу много времени с Олив и ее девушкой Элиан, она местная, на год моложе нас. Элиан сдержанная, нежная, с большими светло-карими глазами, молочной кожей и коротко стриженными светлыми волосами. Остальные члены банды и я знали ее только в лицо, пока Оливия не начала с нейвстречаться за пару месяцев до отъезда в Испанию. Поскольку подруга по натуре непостоянна, я сказала себе, что их страсть быстро погаснет. Однако они с Элиан возобновили свои отношения с того места, на котором остановились.

— А Эли хорошая, — заметила я Оливии однажды вечером, когда мы пили вино на заднем дворе дома ее родителей.

Это был будний вечер, и хотя несколько дней назад начались занятия, мы все равно позволили себе немного расслабиться, раз уж провели лето порознь.

— Да. Мы с ней продолжали общаться всю мою стажировку. Если бы ты потрудилась мне писать, сама бы знала.

Невзирая на резкие слова, взгляд ее оставался мягким. Оливия просто любит время от времени меня подкалывать.

— Ладно, спрошу сейчас. Так она женщина твоей мечты?

Я вроде пошутила, но Оливия задумчиво поджала губы. Она так же делает, когда на экзамене не уверена в ответе.

— Думаю, да. Я счастлива с ней. Она самый спокойный человек, которого я знаю. С ней нет никаких сложностей. Даже кажется...

— Что?

— Нет, не скажу, а то решишь, что я растаяла.

— Сильно сомневаюсь.

Она помедлила, прежде чем ответить, как будто стеснялась того, что собиралась мне сказать, а такое с Оливией редко случается.

— Я просто перестала задаваться вопросами в тот день, когда она вошла в мою жизнь. Перестала кого-то искать. Даже в Испании мне не хотелось смотреть на других, а клянусь, там сотня красивых женщин на квадратный метр.

Серьезное заявление от Оливии, которая никогда не любила себя ограничивать. И все же она казалась искренней. Подруга неверно истолковала мое молчание:

— Мы можем сменить тему… Я не хочу совать свое счастье тебе под нос, пока ты еще хандришь.

— Да брось! Дерьмовая из меня подруга, если я не могу за тебя порадоваться, и неважно, какое у меня настроение.

— Да уж, подруга ты и правда дерьмовая.

Она подмигнула мне, и по ее улыбке я поняла, что Оливия довольна моей реакцией.

Сегодня утром отец прислал мне сообщение. Он иногда так делает, если я не отвечаю на его звонки. Подозреваю, что это заодно дает ему возможность почувствовать себя молодым и крутым. Как будто его новой семьи недостаточно.

Патрик:

Привет, милая, вчера видел на кроссфите твоего парня. К сожалению, не было времени с ним поболтать. Надо бы как-нибудь поужинать всем вместе, встретиться с ним где-то кроме спортзала 😉

Меня аж передергивает. В этот самый момент я почти ненавижу своего отца и его беззаботное добродушие. Нет, ну серьезно.

Тем не менее хуже всего воспринимаются два слова — «твой парень». Мой бывший парень. Ты все пропустил, Патрик.

Мне следовало догадаться, что пути этих двоих пересекутся. Джастин — сторонник здорового образа жизни. Едва приехав в Л’Ассомпсьон, он сразу же записался в спортзал, где мой отец занимался кроссфитом. Я не обращала внимания на эту деталь, потому что витала в облаках и вообще не люблю говорить об отце с тех пор, как он ушел из дома. Однажды Джастин заскочил ко мне домой после тренировки.

— Ну как спортзал? — спросила я его.

— Отлично. Сегодня попробовал кроссфит. Мне очень нравится, уровень сложности идеально подходит, и тренер хорошая. Странно, но думаю, она встречается с одним из мужчин в группе. Он лет на двадцать старше нее!

Я замерла. Джастин это заметил.

— Что?

— Тренера зовут Фанни?

— Кажется, да. Ты ее знаешь?

— А мужчину?

— Хм, не помню.

— Патрик.

Джастин посмотрел на меня, его красивое лицо выражало полное недоумение.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что он мой папа. Ушел от моей матери к той девушке несколько недель назад.

Джастин в секунду побледнел. Я не знала, смеяться мне или плакать. Стоит признать, ситуация сильно походила на какой-то ситком. Джастин принялся горячо извиняться:

— Черт, прости, я не знал.

Его растерянность перевесила в пользу смеха, а не слез.

— Надеюсь, все нормально… между нами… — продолжил он.

У меня екнуло сердце.

— Между нами? А мы вместе?

Джастин покраснел, видя, что я не сержусь, и застенчиво улыбнулся.

— Ну… да?

— Ок.

Мы мгновение смотрели друг на друга, затем наклонились и впервые поцеловались. Я ждала этого несколько недель. Целая вечность, когда тебе семнадцать и ты влюблен, еще не понимая, что это значит. Я ощутила на его губах вкус соли и пота, и мне это понравилось. Одним поцелуем Джастин стер из моей головы образ отца и его новой девушки. Я подумала, что нужно оставить этого парня рядом со мной навсегда. С ним мне стало легче, он оградил меня от печали, и это было дороже всего на свете.

Я делаю глубокий вдох, прежде чем отправить отцу краткий ответ.

Эмили:

Он больше не мой парень.

Вот. И тебе доброго дня, Патрик.

***

Уже неделю как начались занятия. У меня все хорошо: наука мне легко дается. Она идеально подходит моему упорядоченному мозгу.

Единственный минус: из-за расставания с Джастином пришлось в последний момент заменить один предмет.

Консультант колледжа была, мягко говоря, ошеломлена, когда я заявилась к ней в первый же день. Просматривая мое дело, она, казалось, недоумевала, почему я изначально выбрала историю спорта в качестве дополнительного курса. Я не хотела объяснять ей, что это решение было продиктовано моими гормонами, порывом молодой влюбленной женщины, которая хотела ходить на одни лекции со своим теперь уже бывшим парнем.

— Знаете, я поняла, что не так уж интересуюсь спортом. Пожалуйста, можно мне выбрать что-то другое?

Несколько минут она стучала по клавиатуре, тяжело вздыхая, чтобы показать мне свое раздражение из-за того, что в первый же понедельник ей приходится решать такую тривиальную проблему.

— Еще есть место на вводном курсе фотографии. Насколько понимаю из вашего дела, это не совсем то направление...

Я хотела похвалить ее за проницательность, но решила, что дерзость мне ничем не поможет. Так что я придержала язык и просто ответила:

— Хорошо, пойду на фото.

Несмотря на полное отсутствие у меня интереса к предмету, это лучше, чем урок, на котором мне пришлось бы весь семестр общаться с Джастином и терпеть его попытки подружиться. Или, что еще хуже, видеть, как он флиртует с другими девушками, которые красивее, спортивнее и веселее меня. Я не могла позволить себе прогуливать из-за этого занятия и в итоге получить отказ в поступлении в университет.

Так что мне остается лишь развить художественное чутье и старательно слушать учителя, парня лет двадцати, который только что получил степень магистра изобразительного искусства. Бедняга явно мечтает оказаться где угодно, только не здесь, в пригородном колледже, но не имеет ни навыков, ни связей, чтобы стать профессиональным фотографом и зарабатывать на жизнь искусством. Легко могу себе представить, как по выходным он халтурит в студии, снимает семьи на белом фоне в супердурацких позах, а затем возвращается домой, курит косяк и дует пиво, проклиная судьбу.

Короче, семестр обещает быть долгим.

Погрузившись в размышления, я рассеянно сворачиваю за угол и сталкиваюсь лицом к лицу с Джастином. Короткое мгновение мое сердце колотится, как прежде, потому что ничего другого при виде моего бывшего оно делать не умеет. Мы не пересекались с того вечера у костра, больше недели назад. Джастин вроде бы мне рад, но явно держится настороже. Подходит и смотрит на меня своими голубыми глазами.

— Привет, — нерешительно произносит он.

— Привет.

— Ты нормально?

— Да.

Между нами повисает неловкое молчание. Мы безуспешно ищем, что же сказать друг другу, что угодно, лишь бы не тонуть в тишине.

Мне становится грустно, ведь болтать с Джастином всегда было легко. После расставания мы потеряли эту легкость. Как, оказывается, странно тратить время на то, чтобы выстроить близость с кем-то, не зная, не лопнет ли эта нить однажды в самый неподходящий момент. Не зная, не станет ли вновь человек, к которому мы пытаемся приблизиться, незнакомцем для нас спустя всего несколько слов. Вдруг мы сами превратимся в того, кто отдал бы все на свете, лишь бы не встречаться с другим. В того, кто примется сворачивать в другую сторону, только бы избежать пересечения. И как раньше я была такой беспечной. Никогда не думала, что любовь настолько меня изменит.

— Ты не пришла на урок истории спорта — поменяла расписание? — наконец спрашивает Джастин.

— Да.

— Ты не должна была.

— Знаю.

— Мне теперь неловко.

— Мне тоже.

Не хочу уточнять, что же ему с таким трудом дается — наш разрыв или возникшее между нами напряжение?

Джастин вздыхает и делает еще один шаг в мою сторону. Я отступаю назад, прислоняюсь спиной к шкафчику. Ненавижу себя за те чувства, которые его глаза, его лицо, его тело неизменно заставляют меня испытывать. Я невольно восхищаюсь линией его квадратной челюсти, светлыми, но густыми бровями, россыпью веснушек на носу. Их можно увидеть, только если стоишь совсем близко. Я вот не сразу заметила. Мы с Джастином встречались уже неделю, когда я наконец их разглядела.

— Эй, у тебя веснушки, — прошептала я в его распухшие от поцелуев губы.

— Знаю, это будет нашим секретом, — прошептал он в ответ.

От этих воспоминаний у меня вспыхивают щеки. Я отворачиваюсь, пытаясь задавить влечение, что по-прежнему тянет меня к нему. Надо сказать, Джастин стал моим первым мужчиной; это он разбудил во мне женщину. Между нами особая связь, и неважно, что у него до меня девушки были. Несмотря на все мои попытки двигаться дальше, трудно забыть: все, что я знаю как о любви, так и о сексе, открыл мне Джастин.

Он вырывает меня из моих мыслей:

— Придешь ко мне на барбекю в следующее воскресенье?

Я неуверенно смотрю на него. Он терпеливо ждет ответа. Ну да, я видела, как ребята обсуждали планы в нашем общем с Оливией, Элиан, Джорданом и Николя чате. Все остальные подтвердили, что придут. Я предпочла не высовываться, сомневалась, пригласил ли Джастин меня из вежливости, или правда хотел позвать. Даже сегодня интересно, вдруг он спрашивает ради проформы. А если я приду, тоже ради проформы? Можно было бы заключить мир. Я устала избегать друзей из-за разрыва с Джастином. С другой стороны, не знаю, готова ли я сидеть рядом с ним часами...

— Я подумаю, хорошо?

Он полуулыбается, затем поворачивается ко мне спиной и исчезает из поля зрения.

Джейк

Я жду Эмили за одним из столиков снаружи. В середине сентября еще тепло. Вот уже три недели в конце смены мы с ней традиционно пьем «Спрайт». Теперь, когда снова начались занятия, она работает только по четвергам, пятницам и субботам. Я провожу много времени с Ником. Он словно взял меня под свое крыло, как типичный отец из 80-х: грубоватый, но полный любви.

Эмили садится рядом со мной и вручает мне банку. Себе она налила стакан чая со льдом. Эмили уже дважды призналась мне, что не любит газировку. Я тогда рассмеялся и спросил:

— Тогда зачем ты взяла «Спрайт»?

— Не знаю… Я предложила тебе пива, ты сказал, что не пьешь алкоголь, я растерялась, как сама об этом не подумала, ну и ляпнула.

— Ты же в курсе, что пиво тоже пенится, верно?

— Да, но по крайней мере что-то оно и дает.

— Градусы?

— Просто расслабление. Успокойся, я не предлагала тебе нажираться.

— Наверное, пьяная ты забавная.

— Я и трезвая забавная.

При виде гордой улыбки на ее губах я не мог не хихикнуть. Эмили действительно помогает мне вернуть смех: спонтанная ухмылка, отрывистое дыхание изо рта, тепло, разливающееся по телу. Когда мы говорим, мою голову наполняет сладкое спокойствие. Я не знаю, в курсе ли она. Не знаю, что Эмили получает от нашего общения, и не пытаюсь выяснить. Мне хорошо как есть.

Я многое узнал о ней. Ей восемнадцать лет, она учится на втором курсе колледжа. Хочет стать врачом, чем и объясняется ее гуманитарная поездка в Африку. Лучшую подругу Эмили зовут Оливией, они как сестры. А, еще ее парень бросил в начале лета. Пусть Эмили этого и не говорила, думаю, разрыв глубоко ее ранил.

Эмили, конечно, не только забавная, но и очень умная. Порой у нее довольно хлесткое чувство юмора, но в то же время она очень закрытый человек. Ее нелегко разговорить, приходится копать, чтобы получить от нее всю информацию. С другой стороны, когда я задаю ей вопрос, она чаще всего отвечает, и тогда я чувствую себя особенным. Ведь если человек соглашается открыться тебе, когда не ведет себя так со всеми, это безумно приятно.

Я узнал, что Эмили — единственный ребенок и что ее родители расстались. Отец ушел от матери к другой женщине. Пусть минуло больше года, я чувствую, что Эмили все еще очень напряжена из-за сложившейся ситуации. Когда я осмелился озвучить свое впечатление, она спросила меня, зачем я это говорю. И мне пришло на ум, что было бы неплохо рассказать свою собственную историю.

— Отец ушел, когда мне был всего год. Я не переживаю, может, потому что никогда не знал его по-настоящему, но думаю, в основном потому что бойфренд моей матери, Андре, для меня как отец. Я никогда не чувствовал потребности найти своего биологического родителя, чтобы выяснить, почему он так поступил, потому что не переживал это как отказ. А вот ты...

Я замолчал, подбирая слова. Не хотелось лезть не в свое дело, но в то же время у меня сложилось впечатление, что Эмили неплохо бы выговориться.

— У тебя все иначе, потому что случилось совсем недавно. Когда ты упоминаешь отца, то щуришься, а для тебя это сильная реакция. А уж когда про его новую девушку сказала, то скривилась, будто старую помойку обсуждаешь.

— Молодую, — поправила Эмили. — Она почти моя ровесница.

— Ух.

— Ага.

Я попытался представить, как сложилась бы моя жизнь, не будь Андре опорой для моей матери, если бы она встречалась с парнем намного моложе, с кем я бы не смог наладить контакт. На ум не шло ни одного варианта, при котором все сложилось бы хорошо. Эмили повернула голову, чтобы бросить на меня пронзительный взгляд.

— Ты умеешь читать людей, не так ли?

— Я этим на хлеб зарабатывал одну или две жизни назад.

— Не знала, что ты такой старый.

— Ага, с меня уже песок сыпется...

Она шутливо толкнула меня в плечо, а затем быстро сменила тему.

Этим вечером Эмили, кажется, в плохом настроении. Она угрюмо пьет чай со льдом. Ее мобильный вибрирует на столе. Она берет его, смотрит на него полсекунды, затем убирает. Эмили пытается выглядеть беззаботной, но явно притворяется.

— Все хорошо? — спрашиваю я.

Она вздыхает.

— Не… да.

— Неда?

Она взъерошивает рыжие волосы. Эмили всегда расплетает свой длинный хвост после работы, позволяя локонам ниспадать на спину.

— Все сложно, — наконец ворчит она.

— Если не хочешь говорить — не говори.

Эмили искоса бросает на меня взгляд.

— Знаю. Но думаю, что хочу.

— Ок. Так в чем проблема с твоим бывшим?

Она изумленно хмурится, но сознается:

— Проблема в том, что мы живем в крохотном городке и постоянно пересекаемся. А хуже всего — когда мы начали встречаться, я познакомила его со своей бандой друзей…

— И?

— И теперь мне хочется, чтобы он прекратил с ними зависать… Вот бы откатить все назад.

— Чтобы вы никогда не встретились?

— Хм… нет, просто я приберегла бы его только для себя. Тогда расставаться было бы проще.

В голове проносится мысль о Марианне, моей бывшей, которую я бросил пять месяцев назад, ни разу не пожалев. Облик Марианны на несколько секунд всплывает в памяти. Трясу головой, словно пытаясь его прогнать.

— Раз уж ты знаешь, что Джастин никуда не денется, чего ты хочешь?

— Перестать на него сердиться. Переключиться на что-то другое.

— Мой психолог сказала бы, что это две совершенно разные задачи.

— Вероятно. Может, мне тоже стоит походить на сеансы.

— Почему нет? Они еще никому не навредили. А пока ты можешь начать с того, чтобы прикинуть, как решить одну из двух своих проблем.

Она кивает. Мы молчим. Мои слова оседают вокруг нас, как пыль после порыва ветра. Краем глаза я смотрю на Эмили. Боль читается в ее чертах, в позе, пронизывает голос. Я хотел бы обнять Эмили, утешить ее. Забавно: давно чужая скорбь не перекрывала для меня собственную. Мою, мамину, Андре. Больше всего на свете меня раздражает Марианна. Но Эмили затмевает всех их, возможно, именно потому, что она не из числа близких. Не имеет ко мне никакого отношения. Я чувствую, что не могу помочь своей матери, отчиму или даже Марианне оправиться. Потому что отчасти виноват в их страданиях. С Эмили все по-другому, и мне от этого хорошо, как бы странно ни звучало.

— О чем думаешь? — спрашивает она.

— Что хотел бы тебе помочь. Ты не заслуживаешь страданий.

— Никто не заслуживает.

— Конечно, но на всех у меня сочувствия не хватает. Приходится выбирать.

Она смотрит на меня, разинув рот. Ее сочные губы складываются в почти идеальную букву «О». Затем она улыбается. Это стирает часть печали, которая живет в ее глазах.

— Что ж, тогда спасибо.

— Но не думай, будто ты такая особенная, — добавляю я, возвращая ей ее фразу из нашего первого разговора.

Она смеется, прикрыв рот тыльной стороной ладони.

— Получается, мы оба не особенные.

— Ты все верно поняла.

Она смотрит на меня, не отводя взгляда. Я задерживаю дыхание, чувствуя странную боль в животе. Забыл, как чей-то взгляд может остановить время.

Эмили

Когда мама приходит домой из магазина, в духовке печется банановый хлеб, на плите кипит домашний кетчуп, а на стойке остывают кексы. Мои учебники по химии валяются вперемешку с грязными мисками, повсюду царит невероятный беспорядок. Мама переводит взгляд с печки на меня и спрашивает:

— Нелегко пришлось, да?

От нее ничего не укроется. Ну да, так всегда и бывает: когда я расстроена, то готовлю. Мне нравится отключать мозг и позволять рукам заниматься размеренной рутиной. С тех пор, как два дня назад я поссорилась с Джейком — если так можно назвать наш последний разговор, — мне стало грустно и тревожно. Я знала, что он ранимый, чувствительный, что с ним надо быть осторожнее, но признаюсь, меня потрясло, когда Джейк без видимой причины послал меня подальше. Тут я поняла, что тоже ранима и со мной надо обходиться бережно. Мне не нравится сталкиваться с собственной уязвимостью, не говоря уже о том, чтобы показывать ее другим.

— Все в порядке, просто… слегка психанула.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Просто странно было на прошлой неделе пойти к отцу — и еще страннее каждый день видеть в колледже Джастина. А еще в субботу я с другом поругалась.

Мама сочувственно кивает. Она подходит к плите, чтобы вдохнуть аромат домашнего кетчупа. Берет ложку, пробует и грустно улыбается, когда понимает, как хорошо у меня вышло. Наверное, вспомнила о Патрике.

Всем рецептам меня научил именно он. Как и садоводству. Отец показал мне, как управляться на кухне. Когда он ушел, я заняла его место. Маме никогда раньше не приходилось возиться с едой, потому что папа любил готовить. Я знаю, что это приносит ей облегчение, пусть она и не говорит напрямую. Могу себе представить, как трудно маме перекраивать свою жизнь после стольких лет замужества, браться за задачи, которые решала не она, все делать самой.

— И как дела у твоего отца?

— Хорошо, как и всегда. Все так же любит свою дурочку.

Мама ничего не говорит. Большую часть времени она воздерживается от участия в моей игре, когда я критикую жизненный выбор отца. Иногда искушение становится слишком велико, и она критикует его, но лукаво, окольными путями. Бывает даже, что я слышу, как мама рыдает по ночам в своей комнате. Она старается не шуметь, не хочет, чтобы я знала, как ей больно. Когда я страдаю, то готовлю. У каждого из нас свой способ справиться с болью.

Помню, что когда отец уходил, она тоже скрывала от меня свои слезы. Все произошло так быстро и потрясло ее не меньше, чем меня. Однажды вечером отец сказал мне, что между ними все кончено. Мама молча стояла рядом с ним, опустив глаза. Затем, через два дня, он забрал свои вещи. Я стояла и смотрела, как папа уходит из моей жизни. Напоследок он подошел меня обнять. И шепнул:

— Милая, не хочу тебе врать: я встретил другую. Ее зовут Фанни, увидишь, она замечательная.

Зря он размечтался, что я подружусь с Фанни, не дав мне даже переварить его уход. Еще отец не упомянул возраст своей новой пассии. Может, постыдился, может, в его глазах это ничего не меняло. Не знаю.

Развод родителей сильно сблизил меня с мамой. Раньше я была полностью папиной дочкой. Видела в нем героя. Внимательного, заботливого, готового выслушать. Человека, который всегда рядом. Всегда. Он ходил на все мои соревнования по гимнастике, когда я была маленькой, и позже на все юниорские сборы.

Не то чтобы я не любила маму, просто не ощущала с ней такого родства. Однако увидев, с какой стойкостью она пережила предательство супруга, я прониклась к ней уважением. Наверное, теперь я воспринимала ее не столько как мать, сколько как женщину, личность.

Лишь раз я спросила, как она ухитряется не ненавидеть Фанни.

— Твой отец сам решил уйти, Эмили. То не ее вина.

— Она знала, что он женат.

— И твой отец тоже это знал. Его проступок куда больше.

Я поморщилась. Она продолжила:

— Знаешь, Фанни мне ничего не должна. Не ей предстояло сделать правильный или неправильный выбор.

— Но это так отвратительно!

— Нет. Они взрослые и поступили по обоюдному согласию, дорогая. Я прожила с твоим отцом прекрасные годы, только он меня больше не любит. Увы, на это повлиять нельзя.

Она сказала это с непоколебимым спокойствием. Хотела бы я обладать ее стойкостью, ее мудростью перед лицом сложившейся ситуации. Меня она настолько потрясла, что я до сих пор чувствую огромное разочарование. До сих пор оплакиваю свою прежнюю жизнь.

Вот бы поговорить об этом с Джейком. Он бы меня понял. Смог бы объяснить мне стадии принятия, рассказать, как через них проходить. Если бы он так на меня не разозлился… До сих пор не понимаю, что тогда случилось. Бесконечно прокручиваю в голове наш разговор и каждый раз захожу в тупик. Задаюсь вопросом, как могла избежать болезненной темы, предотвратить взрыв. А может, такого варианта вовсе нет. Джейк много чего пережил, ему приходится изрядно стараться, чтобы выбраться, вдруг я просто попала под горячую руку…

Тем не менее я не знаю, как наладить отношения между нами. Со страхом жду своей следующей смены в пиццерии в четверг вечером. Мне хотелось бы вернуть прежнего Джейка, теплого, чуткого. Джейка, которого я узнала, а не того, кем он себя считает. Друга, который хорошо со мной обходится, и которому, хочется верить, я плачу́ тем же.

Мать целует меня в щеку.

— Я собираюсь в душ.

— Ок.

— Тебе еще много нужно приготовить?

— Нет, думаю, я все.

Смотрю на разгромленную кухню и чувствую, что сегодня вечером не смогу приготовить столько, чтобы заполнить пустоту внутри себя.

Джейк

Последние дни были трудными. Я плохо сплю, вижу совершенно изматывающие сны. Мне мерещится реабилитационный центр, будто меня рвет, я просыпаюсь в холодном поту. Мне приходится стирать простыни почти каждый день. Кажется, я еще кричу во сне. Бедные родители, наверное, из-за меня не спят. Более того, когда сегодня утром я столкнулся с Андре, отчим успокаивающе положил руку мне на плечо, словно давая понять, что он рядом. Андре немногословный, но знает, как донести свои мысли. С тех пор, как я поссорился с Эмили, меня буквально выворачивает. Это продолжается уже больше недели. В пиццерии, когда Эмили рядом, мне трудно закончить смену, ее присутствие меня беспокоит. Последнее время мы игнорируем друг друга. Вроде я должен радоваться, сам же все устроил, но почему-то не выходит.

Тем не менее я по-прежнему думаю, что поступил правильно, отдалившись от нее, пока еще не поздно. Если нашим отношениям уже удается выводить меня из равновесия, это опасно. Для нее, для меня. Никто не должен привязываться ко мне, пока я в этом состоянии.

Стоит прекрасный сентябрьский вечер. Я сижу на крыльце своего дома. Достаю мобильный, к которому не притрагивался несколько месяцев. У меня только одна цель: связаться с дилером. Я не горжусь собой. На самом деле, ненавижу себя каждой клеточкой существа. Мое мокрое пальто стало таким тяжелым, что все уже неважно.

Я жду, пока телефон включится. Начинают приходить уведомления. У меня около миллиона пропущенных звонков и текстовых сообщений. Знакомые, прежние «друзья», опять же Марианна. Я читаю все по диагонали.

Марианна:

Ты где, почему не отвечаешь?

Марианна:

Как дела? Ответь, я волнуюсь. Просто скажи, что ты в порядке.

Марианна:

Какой же ты урод, Джейк! Как ты можешь игнорить меня после всего того, через что мы прошли вместе?

Марианна:

Джейк, пожалуйста. Джейк, я тебя люблю.

Марианна:

Ну и пошел ты, придурок.

Я удаляю ее сообщения, словно чтобы стереть все следы бывшей. Знаю, она не угомонится, но от таких простых действий становится легче. Немного.

Прокручиваю список до контакта «Спокойной ночи», это мой дилер. Я назвал его так, потому что таблетки давали мне возможность расслабиться. Вот такой вот я гениальный шутник.

Жму на его имя. Пальцы так трясутся, что трудно набрать сообщение. Я дрожу, потому что меня ломает, хочется уйти так далеко, куда не добраться без химии. Еще я дрожу, потому что чувствую: неизбежное возвращение к реальности будет ужасным. Вина и стыд сожрут меня заживо, но тяга сильнее меня. Я слаб, ничего не могу с собой поделать.

— Эй, — вдруг раздается рядом голос.

Я подскакиваю, роняю телефон, и он падает на землю. Поднимаю глаза. Передо мной стоит Эмили.

— Прости. Не хотела тебя пугать.

Подбираю телефон, вытираю его о свитер и кладу обратно в карман. Кажется, на сотовом осталась пара царапин. Мне все равно. Мысли крутятся в голове. Что Эмили здесь делает? Как узнала, где меня найти? Но не успеваю я открыть рот, как она объясняет:

— Я спросила твой адрес у Ника. Хотела поговорить.

С одной стороны, мне хочется ее прогнать. Грехопадением лучше заниматься без свидетелей. С другой стороны, тихий голос подсказывает, что, возможно, было не лучшей идеей вычеркнуть Эмили из своей жизни. В последнее время в моей голове будто поселилось несколько Джейков. Я не всегда знаю, кого слушать.

В итоге коротко киваю Эмили. Она садится рядом со мной. Я понимаю, что впервые вижу ее одетой не в форму. На ней серый свитер и джинсы, ничего экстравагантного. Кожа Эмили сияет в лучах лунного света, а волосы кажутся огненной рекой на фоне бледного хлопка. Маленький вулкан в моей бесконечной ночи.

— Не помешала?

— Нет.

— Что ты делал?

— Собирался написать своему дилеру. Похоже, ты вовремя пришла. Или невовремя. Это уж как посмотреть.

Она молчит.

— Знаю, грубо вышло, — не глядя, прибавляю я.

Не хочу видеть презрение в ее глазах. Она тихо отвечает:

— Да, но зато честно.

Теперь я умираю от желания увидеть ее лицо. Позволяю себе взглянуть на него. Она кажется задумчивой. Чертовски красивая девушка о чем-то размышляет. Вот бы заглянуть к ней в голову, но мне приходится довольствоваться догадками. Когда я больше не в силах терпеть молчание, выпаливаю:

— Да, такова моя жизнь. Это правда. Знаешь... Я не хотел тогда на тебя срываться. Но со мной не стоит связываться. Я не знал, как еще это донести.

— В каком смысле не стоит?

— Эмили… Мне действительно нужно объяснять?

Она смотрит на свои руки, зажатые между ног. У нее крошечные ручки. Мои не особенно большие, и все же я могу полностью обхватить ее ладонь своей. Я хочу удержать Эмили. Хотя не должен. Я позволяю себе еще несколько мыслей, которых мне следует избегать; одной больше, одной меньше, какая уже разница. После нескольких секунд размышлений Эмили говорит:

— На днях ты меня послал и заявил, мол, раз ты звезда, это не значит, будто я имею право думать, что действительно знаю тебя. Но при том намекнул, что больше выяснять нечего. Нельзя менять версии когда вздумается. Если исходить из того, что мы друг другу чужие, то да, тебе придется мне что-то объяснять.

К концу речи ее голос слегка потеплел. Эмили молчит и терпеливо ждет моей реакции.

— Ладно, продолжай, — соглашаюсь я.

— Еще я знаю, что ты считаешь себя, позволь процитировать, «совершенно неинтересным». — Она закатывает глаза, но я не отвечаю. — Мое мнение по данному вопросу учитывается?

— Хотел бы я сказать, что нет, но это же не поможет?

— Совершенно верно. Видишь, мы все-таки уже слегка знаем друг друга.

Она смотрит мне прямо в глаза, а я пытаюсь понять, зачем такой яркой и эффектной девушке взваливать на себя груз вроде меня. В голову приходит некрасивая мысль, что я для нее какой-то эксперимент. Она хочет стать врачом, так что может быть лучше общества больного человека? К счастью, вслух я этого не произношу. Вместо этого слушаю того Джейка, который все еще способен нормально к себе относиться. Я спрашиваю Эмили:

— А что ты от этого получишь?

— Друга.

— Разве у тебя уже нет друзей?

— У меня тут с ними возникли сложности. Ты мог бы стать временной заменой.

Она говорит очень серьезно, но потом не выдерживает и смеется. Я знаю, что ей тяжело, с этим ее бывшим, с разбитым сердцем, что она изо всех сил пытается встать на ноги. Я провожу рукой по волосам, по лицу. Кусаю заусенец на большом пальца. Эмили кладет свою тонкую руку на мою, не давая мне разгрызть себя до крови. Я до сих пор не могу понять, почему она хочет взять убогую маленькую утку под свое большое крыло. Однако мне хочется принять ее предложение. Хочется вспомнить, каково это — не задыхаться под промокшим пальто. Почувствовать свет.

— Но больше ничего не будет, — говорю я наконец.

— Что?

— Мы только друзья. Я не намекаю, что ты рассчитываешь на большее. Но последнее время стараюсь действовать осторожно. Поэтому лучше сразу предупрежу, что могу быть лишь другом. Просто хочу прояснить.

— Тогда нас таких двое. Знаешь, Джейк, не тебе одному тяжело. Начни с этой мысли, если не хочешь изображать типичного самовлюбленного актера.

Жестко, но по существу. Еще я понимаю: Эмили видит во мне что-то, заслуживающее внимания. Может, и правда к себе присмотреться? Кто знает, вдруг с ее помощью я смогу отыскать похороненные где-то под всей этой серостью части себя, которые до сих пор люблю.

Эмили

Я сижу на лекции по фотографии. Как всегда, мне сложно сосредоточиться. Учитель рассказывает о диафрагме, ISO, композиции и глубине резкости. Надо было попроситься на курсы китайского: и то больше бы понимала. Я беспокоюсь, потому что первое задание нужно сдать уже на следующей неделе, а я еще даже за него не принималась. Мы должны сделать фото по одной из предложенных тем, а затем объяснить свой эстетический выбор. Да если б я вообще знала, что такое эстетический выбор!

Я слушаю вполуха, и не только потому, что ничего не понимаю, но и потому, что отвлекаюсь. Для меня такое нехарактерно: обычно я очень внимательна на лекциях. Всегда была образцовой ученицей. С самого раннего возраста все говорили, что я далеко пойду: мои учителя, родители, друзья. Меня хвалили за хорошие оценки, и я решила сделать ставку именно на них. Стать лучшей, реализовать себя, чтобы мне были доступны все возможности. Еще в детстве я уже знала, что хочу заниматься работой, которая изменит мир.

То же самое и с Оливией. Ее дедушка по материнской линии умер от рака, когда ей было восемь лет. Она обожала деда, и его смерть оставила глубокий след на ее душе. В случае Оливии все началось оттуда, с ее желания уберечь других внучек от пережитой ею самой боли.

Вчера, сидя в кафешке, куда пошли делать домашнее задание, мы говорили о моей поездке в Сенегал. Подруга спросила, подтолкнул ли меня пережитый опыт еще усерднее изучать медицину.

— И да и нет, — ответила я.

— То есть?

— Он подтолкнул меня продолжать учиться, чтобы я могла делать больше. Так что в этом смысле да, я удостоверилась, что иду правильным путем.

— А почему нет?

Я закрыла тетрадь по математике. Не получалось решать задачки в привычном темпе, потому что мой бедный мозг обрабатывал слишком много информации.

— Потому что очень страшно быть на передовой, помогая людям. Пусть я просто сопровождала доктора как стажер, все равно чувствовала, какая на нас лежит ответственность — жизнь человека в наших руках. Серьезный опыт.

Оливия кивнула. Уж на что подруга может быть беззаботной и насмешливой, знаю, эту тему она тоже принимает близко к сердцу.

— У нас все получится, Эмили. Вот увидишь. Я верю в нас.

Я невольно скривилась.

— Что? — спросила Оливия.

— Да ты сказала о вере. У меня сейчас с ней проблемы.

— Из-за Джастина?

— Да… мне теперь труднее доверять другим людям. И себе тоже.

— Почему себе?

— Да все думаю, будто сама виновата, что он меня больше не любит. Хотя в глубине души знаю, что это неправильно...

— Так... знаешь, что тебе сейчас нужно?

— Что?

— Секс. Замути с кем-то другим.

— Брось, Олив! Ну какие мне сейчас отношения?

— Ну если бы ты активировала свое либидо, это помогло бы перезагрузить всю систему.

Ее предложение вызвало у меня смех, хотя я знала, что проблема не в этом. В голове пронеслась мысль о Джейке, моем «просто друге и ничего больше». Должно быть, я покраснела, потому что Оливия выпрямилась.

— Ого, у тебя есть кто-то на примете?

— Нет.

В каком-то смысле я не лгала. С Джейком все не так. Мы с ним четко обозначили друг другу границы. Все-таки он для меня особенный. Я хотела рассказать Оливии о Джейке, только вот не знала, как подойти к этой теме. Я догадывалась, что подруга с ума сойдет, когда узнает, что я общаюсь со звездой, сама захочет с ним встретиться, пойдет напролом. Потому что в ней нет места сомнениям, попыткам, медлительности. Только скорость. И это последнее, что нужно Джейку и мне. Вот почему, несмотря на то, что Оливия моя лучшая подруга, я ничего ей не сказала. Просто молча посмотрела в ответ. В конце концов она уступила, пожав плечами.

— Ладно, не хочешь — не говори.

— Нечего говорить, Олив.

— Ты же знаешь, что я тебе не верю, да?

Я не поддалась. Тогда она добавила:

— А если серьезно, не позволяй разрыву с Джастином бросать тень на доверие к дорогим тебе людям.

— Да… На самом деле, чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что дело даже не в Джастине.

— Нет?

— Нет. До него был мой отец.

— А-а-а-а… Вот ты и добралась до сути, красотка. Недолюбленность — отличный повод для того, чтобы с кем-то потрахаться!

— Психолог Оливия спешит на помощь.

— Обращайтесь.

Я слабо улыбнулась, возвращаясь к своим воспоминаниям. Да, это чувство предательства, которое я испытала, когда Джастин меня бросил, я чувствовала и раньше. В тот день, когда ушел мой отец. Я так верила, что родители счастливы вместе, а потом папа сказал мне, что уезжает, и у меня мир рухнул. Все, что, как мне казалось, я знала о любви, отношениях, семье… Я поняла, что всю жизнь прожила в коконе, сотканном из лжи. Хоть я и была умной девочкой и многое знала, меня все равно обманули.

— Я просто устала все узнавать последней. Чувствую себя так глупо.

— А тебе не приходило в голову, что, может, это не твоя вина? Может, люди сами все делают не так?

— Мне нравится, что ты целиком и полностью на моей стороне, совершенно непредвзято.

— Ха, объективность не для лучших друзей. — Оливия подмигнула мне. Затем наклонилась и открыла мою тетрадь. — Реши пару задач, развеешься.

— Ты так хорошо меня знаешь.

Она рассмеялась, и я последовала ее примеру. Оливия обладает даром разрядить любую ситуацию, а еще она непревзойденный слушатель.

Звенит звонок, вырывая меня из задумчивости и позволяя уловить последние слова учителя:

— Для этой работы дайте волю своему творчеству, не бойтесь экспериментов!

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Его речь воспевает «творческую свободу», а лицо говорит: «Пять пинт, которые я выпил прошлой ночью, все еще стоят у меня поперек горла». Легко требовать от других того, чего не делаешь сам. Так и хочется встать и крикнуть ему: «А вы сами, где ваше творчество? Ваша дерзость? Уж точно не в четырех грязных стенах этого класса!»

Интересно, что бы сказала об этом уроке Оливия. Мне бы ее беззаботность, чтобы пережить этот курс. Да и, думаю, учитель тоже разделил бы мою позицию.

Джейк

У Эмили появилась привычка заходить ко мне домой перед нашей совместной сменой. Она говорит, дом моих родителей ей просто по пути, и это правда, но я подозреваю, в основном Эмили присоединяется ко мне из желания проследить, что я не выкурю сигарету перед работой. Я соглашаюсь на эту игру, в любом случае хотел постепенно бросить, да и знаю, что ей нравится, когда я начинаю смену без курева. Первые несколько минут мытья посуды у меня немного дрожат руки, но потом я впадаю в свой обычный транс, и все идет относительно хорошо. Сегодня вечером Эмили появляется у меня дома со своим рюкзаком, а также сумкой для фотоаппарата, перекинутой через плечо. Меня это удивляет: как-то не похожа моя подруга на любителя фотографии. Спрашиваю ее, указывая на чехол:

— Можно посмотреть?

— Валяй. Можешь выкинуть, если хочешь.

Она протягивает мне чехол так, как вручала бы гранату. Открываю, вижу Canon, модель T3i. Хорошая камера для новичка, пусть и не очень новая.

— Ладно, не выбрасывай — на самом деле камера школьная и мне нужна, — признается Эмили.

— Ты изучаешь фотографию?

— Ага.

Она почему-то выглядит смущенной. Я возвращаю ей камеру, и мы идем к пиццерии.

— Я записалась на уроки истории спорта со своим бывшим. А когда он меня бросил, не захотела постоянно с ним пересекаться. Поэтому попросилась на другой курс. Единственным оставшимся вариантом было введение в фотографию. Ты же помнишь, что у меня нет творческих способностей?

— Ты пару раз говорила, да.

— Ну вот. Пришлось делать снимки у колледжа. Боже, как тяжело!

— Можно посмотреть?

— Если только решил присоединиться к моей пытке.

— Ничего, бывало и хуже.

Я говорю это в шутку, не пытаюсь на что-то пожаловаться. Тем не менее вижу, как тень пробегает по лицу Эмили. Так происходит, когда я невольно ссылаюсь на свою прежнюю жизнь. Эмили часто забывает, что мое прошлое полно сожалений. Или раскаяний. Не могу их различить. Полагаю, в первом случае вы сделали не то, что вам хотелось бы; а во втором натворили то, от чего предпочли бы воздержаться. Без разницы: думаю, они в равной степени меня терзают.

В глубине души я рад ее забывчивости. Так Эмили становится одной из немногих людей, с кем я могу сосредоточиться только на настоящем.

Приходим в пиццерию. Поскольку мы заявились рано, садимся за нашим любимым столиком перед рестораном.

— Ладно, что там тебе задали?

Она вытаскивает свой мобильный и показывает инструкции. Учитель дал им список тем: пейзаж, портрет, уличная фотография, животные, макросъемка, фуд-фотография, архитектура и так далее. Звучит достаточно просто, но кто я такой, чтобы судить? Эмили наверняка сказала бы то же самое о своих математических задачах, а у меня от них только головная боль. Я включаю камеру и пролистываю фотографии. Они размыты и кадр плохо выставлен. Я недоуменно спрашиваю:

— А какую именно тему ты выбрала?

— А что, непонятно?

Виновато улыбаюсь ей, и она закрывает лицо руками.

— Ох, черт. Я облажаюсь, и это уничтожит рейтинг, над которым я столько работала. Джастин, будь ты неладен.

Я кладу руку ей на плечо.

— Эй, я тебе помогу, не волнуйся.

Эмили смотрит на меня одним глазом сквозь пальцы.

— Ты разбираешься в фотографии?

Я пожимаю плечами. Очевидно, не хуже, чем она, но стараюсь лишний раз не вспоминать и не проворачивать нож в ране. Вместо этого я заверяю ее:

— Да, неплохо. Несмотря на распространенное мнение, не камера делает фотографа, хотя, конечно, если у тебя классный объектив, это не лишнее. Вместо 18–55, который идет с твоей камерой, я бы взял 50 мм или широкоугольник; все зависит от того, какого результата ты хочешь достичь.

Несколько лет назад я поехал в Японию, чтобы принять участие в промотуре фильма, где играл главную роль. У Эмили сейчас то же выражение полного непонимания, что было у меня, когда люди говорили со мной по-японски.

— Ладно, пойдем потихоньку, — смеюсь я. — Вам в колледже еще какие-нибудь материалы выдают?

— Нет. Вернее, да, но я опоздала, и все уже разобрали. Либо у людей есть собственные камеры. Носятся с ними, как с детьми, — презрительно добавляет она.

Я делаю глубокий вдох. Уже знаю, что собираюсь ей предложить, просто мне трудно осознать, как я решился на такой шаг.

— Когда тебе надо сдать проект?

— В следующий четверг.

— Ок. Ты свободна в воскресенье?

Она смотрит на меня с надеждой в больших голубых глазах.

— Да. Ты мне поможешь?

— Конечно.

Она издает радостный крик и крепко меня обнимает. Наши тела впервые оказываются так близко друг к другу. До сих пор нас устраивала рука на руке, на плече, минимальный контакт. Забавно: я вдруг понимаю, что меня давно никто не трогал. Думаю, это потому, что люди боятся, вдруг я сорвусь.

Ник выходит, чтобы поприветствовать нас. Эмили разжимает объятия и спешит помочь разложить столовые приборы. Я сижу еще несколько минут, переваривая, что же сейчас ей пообещал.

Я не врал: правда разбираюсь в фотографии, и у меня есть необходимое оборудование. Чего Эмили не знает, так это того, что все это хранится в моей квартире в Плато-Мон-Руаяль. Куда я не ступал с тех пор, как умер Матье.

Воскресенье. На подготовку у меня есть вечер и весь завтрашний день.

Придется позвонить Кристин.

Эмили

Мы едем в Монреаль, в квартиру Джейка, чтобы забрать его фототехнику, как он мне объяснил. Я за рулем. Джейк спросил меня, не против ли я, — конечно, нет. Как будто я позволю такой мелочи, как вождение, помешать мне сдать курсовую! Мама согласилась одолжить мне свою машину без колебаний, но не без вопросов.

— Что ты собираешься делать в Монреале? — уточнила она.

— Друг вызвался помочь с фотоработой. Практически спасает мне жизнь.

— Не слишком ли драматично?

— Ладно, может, не жизнь, но будущее точно. Ты меня знаешь, я полный профан в искусстве...

— Это у тебя точно от отца.

— Ты все недостатки списываешь на папу.

Кажется, мама немного раскаялась. Я вытащила мобильный, чтобы отписаться Джейку. Ранее он связался со мной на «Фейсбуке», дал свой номер телефона. Хорошо, что сам на меня вышел, иначе я бы его там в жизни не опознала. У него на аватарке стоит черно-белый снимок кактуса, а имя Жек Сюрре. Я написалаему:

Эмили:

Ну что, готов восстановить мой средний балл?

Джейк:

Не думаю, что хоть раз получал столь заманчивое предложение.

Эмили:

Эх, парень, да ты, считай, не жил.

Джейк:

Вот и я себе это же говорю. Слушай, рванем после фото на концерт?

Эмили:

Ноно.

Джейк:

Это ты сейчас просто отказываешься или прямо меня тормозишь?

Эмили:

И то и другое.

Джейк:

Ну раз ноно, значит ноно.

Я не смогла удержаться от улыбки. Мама сидела на диване лицом ко мне и ничего не упустила.

— Похоже, этот твой друг умеет тебя развеселить, — с понимающей улыбкой отметила она.

Я так закатила глаза, что едва затылок не увидела.

— Ничего подобного.

— Да-да.

— Нет, правда.

Она подняла руки в знак перемирия и вернулась к чтению. Я задумалась, не уточнить ли, что мой друг — знаменитый Джейк Суррей: мама бы с ума сошла. Она смотрит все мыльные оперы Квебека и следит за успехами местных звезд на международном уровне. Тем не менее мне нравится хранить наш с ним секрет, этот пузырь позволяет нам оставаться собой, без вмешательства других.

Придется следить за лицом, независимо от того, что еще мы друг другу напишем.

Джейк:

Ну что, сумеешь нас завтра отвезти?

Эмили:

Да, без проблем. Мама дает мне машину.

Джейк:

Отлично. Выдвигаемся в 10, пойдет?

Эмили:

Подъеду к тебе в 9:50 #пунктуальность

Джейк:

Когда-нибудь я отыщу в тебе хоть один недостаток.

Эмили:

Только не копай слишком глубоко. Кто знает, что найдешь?

Джейк:

Что-то мне уже страшно 😉

Мы выехали вовремя, и все прошло по плану. В дороге мы почти не говорим. Я просто включаю ненавязчивую музыку. Джейк кажется нервным, я не знаю почему. Дважды я чуть не спросила его, но так и не осмелилась.

Приезжаем в Монреаль. Я качу по его указаниям по улицам Плато-Мон-Руаяль и паркуюсь перед окнами его квартиры. Джейк тревожно оглядывается, словно боится, что кто-то выскочит из кустов на обочине.

— Черт, ненавижу параллельную парковку, — вздыхаю я, чтобы нарушить тишину. — Только ради тебя на такие жертвы иду.

Он улыбается, его лицо слегка расслабляется.

— Девочка из пригорода.

— А что делать. Надо попрактиковаться к тому времени, как соберусь поступать в университет.

— Я в тебе не сомневаюсь. Если есть человек, в котором я не сомневаюсь, так это ты.

Кажется, это сейчас был комплимент. Но Джейк развивать тему не собирается, и я просто киваю в ответ.

Мы выходим из машины. Мгновение Джейк просто смотрит на здание и только потом к нему идет. Я следую за ним по пятам. Он отпирает дверь, отступает в сторону, пропуская меня внутрь. Как только я захожу, то замираю. Пытаюсь что-то сформулировать, но слишком потрясена увиденным. Слышу, как Джейк позади меня издает смешок и вздыхает.

— Да, я знаю, — отвечает он, хотя я ничего не говорила.

Джейк

Рано утром в субботу я связался с Кристин. Это было не лучшее время, чтобы ее беспокоить, но я знаю, что она всегда читает сообщения, даже по выходным. Тем не менее мне было стыдно: нелегко ей быть постоянно на связи, на случай, если у кого-то из пациентов случится паническая атака. Наверное, поэтому мы ей столько платим. И раз уж я ценю своего доктора, то постарался выразиться кратко.

— Привет, Кристин. Ты знаешь, я стараюсь как можно меньше беспокоить тебя в нерабочее время, но хотел бы поговорить с тобой. Я в порядке, не волнуйся. Правда в порядке. Я не употреблял. Просто завтра мне нужно идти обратно в свою квартиру, и я немного волнуюсь. Перезвони мне, если сможешь. Спасибо. Спасибо.

От волнения я дважды поблагодарил ее. Затем сел за столик в патио в задней части дома. Мама возилась снаружи, готовила свои клумбы к зиме.

Два года назад мы с Матье задумались о покупке нового дома для Лины и Андре. Брат хотел провернуть все молча, устроить сюрприз. Думал подарить им гигантский особняк с гаражом на две машины для Андре и огромным двором, где мама смогла бы разбить сад. Похвальное намерение, но из осторожности я предпочел заранее узнать у матери, подходит ли ей такой вариант. Она была очень тронута, но от подарка наотрез отказалась.

— Почему? Там же площадь в десять раз больше!

— Знаю, Джейк. Просто этот дом — мой. И он мне нравится именно таким. С ним связано столько воспоминаний.

Она указала в угол гостиной.

— Там ты сделал свои первые шаги. А вот Матье пошел на кухне, рядом с посудомойкой. Именно здесь вас зачали, здесь вы выросли, здесь произошли самые радостные события моей жизни. Это дороже всего.

Она подошла и коснулась моей щеки. Посмотрела на меня обеспокоенным взглядом, который не имел ничего общего с разговором о доме. В то время я только начал употреблять окси. Даже не подозревал, что моя жизнь вот-вот перевернется с ног на голову.

— Зачем мне бросать то, на что у меня ушли годы, и начинать с нуля? В жизни лучше опираться на то, что уже имеешь, Джейк. Беречь это. В противном случае рискуешь упустить то, что действительно важно.

Мудрая мысль. Матье тогда ее не оценил. Мы не знали, представляет ли мама, по какому пути мы идем, и что спасения уже нет. Думаю, сердцем она почувствовала, что ее сыновья, которые слишком быстро выросли, вероятно, ошибаются. И все же решила нам довериться. Иногда я задаюсь вопросом, осталось ли сегодня хоть что-то от того доверия. Или мы разрушили его своим дерьмом. По своему опыту знаю, что это не обязательно возобновляемый ресурс.

— Все хорошо, Джейк? — спросила мама, возвращая меня в настоящее, и вытерла грязной рукой щеку, оставив на коже темный след.

Я повертел в руках онемевший телефон. Лина оставила свои садовые инструменты и присела за стол рядом со мной.

— Да, все хорошо. Но я принял решение, и оно меня тревожит…

— Расскажешь?

Я давно перестал вываливать на маму свои переживания, не хотел добавлять ей тревог. И все же мне нужен был ее совет.

— Да, хорошо. В общем, есть у меня… подруга…

— И?

— Мы совсем недолго общаемся. Еще только узнаем друг друга. Я осторожен.

Мама серьезно кивнула. Для нее явно важно, что я открылся, пусть даже немного.

— Ну вот, и я пообещал ей помочь с фотопроектом для колледжа.

Лицо моей матери просветлело. Лина любит фотографию, от нее мне передалась эта страсть. Именно она показала мне, как наводить фокус, настраивать параметры, чистить оборудование. Именно она подарила мне это желание смотреть на мир по-другому. На самом деле я знаю, что всегда видел мир иначе, чем другие; просто мама позволила мне сделать этот взгляд материальным, через объектив камеры.

— Какая замечательная идея, — прошептала она.

— Да, я знаю. Но…

— Но?

— Все мое оборудование осталось в квартире.

— Ой.

И вот так всего одно слово прогнало свет с ее лица. Она становится задумчивой.

— Можно задать вопрос?

— Конечно, любой.

Ну не совсем: некоторые вопросы до сих пор ставили меня в неловкое положение, и мама прекрасно это знала.

— Что тебя больше всего напрягает в возвращении туда?

Я хотел ответить: «Наркотики». Но замялся. Да, я боялся, что квартира вернет меня в прошлое, к моим вредным привычкам. Однако знал, что, помимо постоянной угрозы срыва, особенно боюсь ступить туда, где остро почувствую отсутствие Матье. Как будто я собирался потерять его во второй раз. Целую неделю после смерти брата я был под кайфом. Пил, курил, закидывался окси. Однажды вечером у меня закончился алкоголь, поэтому я зашел в первый попавшийся бар. В тот роковой вечер и появилось то печально известное видео, на котором я теряю контроль. Мама и Андре нашли меня и вытащили оттуда.

С тех пор я не возвращался в квартиру. Не мог переживать потерю брата в месте, которое напоминало о нем больше, чем любое другое.

— Я боюсь сорваться, — признался я.

— Понимаю. Знаешь, у меня тут есть камера. Хочешь, возьми ее. Но… Джейк?

— Да?

— Я знаю, это тяжело, но однажды тебе придется сделать этот шаг. Я рада, что ты решился. Потому что… Знаешь, я слышу тебя по ночам.

Я озадаченно нахмурился.

— Когда я кричу во сне?

— Нет. Когда ложишься. Я слышу, как ты стучишь в стену. Как вы с Матье всегда делали.

Я опешил. Мы с братом играли в эту маленькую игру все наше детство и юность, свято веря, что никто про нее не знает.

— Ты нас слышала?

— Конечно. Однажды, любовь моя, тебе придется смириться с тем, что, сколько бы ты ни стучал, он не ответит.

Она встала, подошла и поцеловала меня в макушку. Позже мне перезвонила Кристин. Мы немного поболтали, но я понял, что разговор с мамой уже придал мне все необходимое мужество.

Когда мы с Эмили входим в квартиру, я вижу, как потрясенная лисичка внезапно останавливается.

— Да, я знаю, — спокойно говорю я, хотя сердце бьется так сильно, что кажется, будто оно вот-вот вырвется из груди. Затем считаю до трех и закрываю за нами дверь.

Эмили

Я знаю богатых людей. Мой отец может позволить себе довольно комфортный образ жизни, у него большой дом в том современном стиле, который все так любят: когда все серое, черное и цвета охры. Родители Оливии — дантисты, она живет в шикарном доме на берегу реки. Даже у родителей Джастина есть красивый канадский дом с кухонным островом из черного мрамора.

Тем не менее я никогда не видела ничего более роскошного, чем квартира Джейка. Меня поразили не только полы из светлого дерева, встроенный в стену камин, куполообразный потолок, элегантная мебель или световые люки, открывающие кусочки неба, а гармония помещения в целом, которая читается как в палитре теплых тонов, кремового и натурального дерева, так и в отделке, которая выглядит дерзкой, но прекрасно скомпонована. Я продолжаю оглядываться. Двери спальни справа закрыты. Слева, в огромной библиотеке, аккуратными рядами выстроены сотни книг. Рядом эркер выходит на великолепную частную террасу.

— Господи, как ты ухитряешься торчать в Л’Ассом, когда мог бы жить здесь?

Губы Джейка дергаются, он пытается улыбнуться, но совершенно неубедительно. Видя его смущение, я говорю, обводя рукой квартиру:

— Прости, я увлеклась…

Он качает головой.

— Все нормально. Я тоже обалдел, когда впервые сюда зашел. Не зря мы с Матом купили этот дом.

— Ага…

Джейк осмеливается сделать несколько шагов в комнату. Я вижу, как он глубоко вдыхает и выдыхает, затем поворачивается ко мне. Джейк бледен, но смотрит решительно.

— Не обращай на меня сегодня внимания, ладно? Я не был здесь с тех пор, как умер брат. В этом месте, наверное, миллион вещей, которые меня зацепят, но к тебе это не имеет никакого отношения. На самом деле, я рад, что ты здесь.

Я даже не знаю, что сказать. Просто краснею, и это не ускользает от него.

— Что? — спрашивает он.

— Ну… ты действительно вроде как хочешь помочь, но я чувствую себя немного виноватой.

Джейк подходит ко мне. На мгновение кажется, что он сейчас коснется моего лица. Джейк сдерживается, но мою кожу все равно покалывает от фантомного прикосновения.

— Не переживай. Я ждал… Я ждал хорошего повода вернуться.

— Э-э… А мой школьный проект — это хороший повод?

Он притворно небрежно пожимает плечами.

— Хотел, чтобы мое возвращение было связано с чем-то положительным. Так что да, повод хороший. Но, прежде чем мы начнем, я хочу попросить тебя об услуге, — добавляет Джейк, впиваясь в меня своими голубыми глазами.

Джейк

Пока мы подъезжали к квартире, я мысленно провел инвентаризацию. Марихуана в моей спальне, на дне ящика прикроватной тумбочки. Порошок и таблетки в комнате Матье, в вазе с конфетами на его комоде, он думал, будто это забавно. Несколько грибов в фарфоровой шкатулке, привезенной из Мексики.

Я боялся реакции Эмили: она меня за простые сигареты осуждает, вот как просить ее собрать за меня разбросанные по квартире остатки наркотиков и смыть их в унитаз? Однако она просто кивнула и принялась за работу, следуя моим указаниям. Я сел на диван, прямо, немного скованно, как обычно сидишь на диване в доме своей первой девушки, когда пришел отпрашивать ее в кино, а с места напротив за тобой наблюдает ее отец.

Я уже и забыл, каково это — быть здесь. Так старался забыть. Странно сюда вернуться, но в то же время я чувствую себя лучше, чем ожидал. Думал, буду совершенно раздавлен, захочу сбежать из квартиры, а чувствую какую-то отстраненность. У меня ощущение, будто я в астральном путешествии или даже попал сюда через Омут памяти, та чаша в «Гарри Поттере», через которую персонажи могут получить доступ к чужим воспоминаниям. Я будто попал в давно забытый сон.

Смотрю на дверь. Если сконцентрируюсь, то увижу, как Матье пересекает порог, пинками сбрасывает обувь, кидает пальто на банкетку в коридоре, хотя на стене есть крючки. Он растягивается во весь рост на угловом двухместном диванчике напротив меня, проводит рукой по волосам и расплывается в мальчишеской улыбке.

— Я тут кое-что придумал, Джейк. Ты со мной? — спрашивает он своим озорным голосом.

Эмили откашливается. Кажется, она что-то сказала, но я не услышал. Наверное, уже закончила уборку. Вытираю из уголка правого глаза слезу, которую не почувствовал. Если Эмили и видела ее, то воздерживается от комментариев.

— Давай покажу оборудование? — предлагаю я.

Ее улыбка озаряет комнату ярче, чем световые люки над нашими головами. Эмили идет за мной в кабинет в глубине квартиры. Вдоль стены тянутся деревянные полки, на которых лежит дюжина камер. Эмили с интересом их рассматривает. Я стою рядом с ней, тоже глядя на технику. У меня ощущение, будто я в музее и не имею права прикасаться к экспонатам. Незваный гость в собственной квартире.

— У тебя и правда впечатляющая коллекция. Не знала, что ты так любишь фото.

— Это было мое первое увлечение.

Касаюсь кончиками пальцев своей Leica M9.

— Мы возьмем ее? — спрашивает Эмили.

Она смотрит на меня с восхитительной наивностью. Я не говорю ей, что эта камера, один только корпус без объектива, стоит около семи тысяч долларов, это мой лучший фотоаппарат, а мы начнем с более дешевого устройства. Мне нравится, что Эмили ничего не знает о фотографии. Нравится идея научить ее чему-то, так как мне есть чему у нее поучиться. В этом прелесть общения людей из двух совершенно разных миров.

Выбираю 5D Mark II с двумя объективами, для портрета и широкоугольным. Пусть модель и старая, но все равно одна из моих любимых, хоть и менее навороченная, чем новые камеры Canon. Она идеально подойдет Эмили. Пусть поиграет с настройками. Я осознаю риск: сам в детстве взял мамин объектив 80 мм и попытался сделать зум. В итоге сломал механизм в три движения. Думал, мама будет в ярости. Она явно не очень обрадовалась, но ругаться на меня не стала. Только и сказала, что на чем-то же приходится учиться. На самом деле после того инцидента я на линзы лишний раз дышать боялся. Эмили тоже нужно учиться.

Я беру сумку, засовываю в нее оборудование, добавляю дополнительную камеру себе, на случай, если тоже решу поиграться, и вручаю Эмили. Она весело смотрит на меня.

— Что? — немного смущенно спрашиваю я.

— Не знаю, забавно видеть, как ты смотришь на камеры.

Я хмурюсь. Она тут же исправляется:

— Нет, это красиво. Оказывается, относишься к ним почти как к святыне.

— Я не очень религиозный парень, но если бы и решил чему-то поклоняться, Canon действительно того стоит, — шучу я, слегка пихая сумку в ее руках.

Эмили смеется, прижимая к себе оборудование.

— Шутки в сторону, это правда красиво, — говорит она, когда мы выходим из комнаты.

— Что?

— Как ты на них смотришь. С тех пор, как мы встретились, я никогда не видела, чтобы у тебя так горели глаза.

Я заглядываю в квартиру. Место моей славы и моего падения.

— У меня немного поводов для радости.

Эмили пожимает плечами.

— Пока немного, — мягко отвечает она.

Это не просто факт, это обещание.

Эмили

— Так какая у тебя тема? — спрашивает Джейк.

Мы неспешно идем по Плато-Мон-Руаяль. Я стараюсь выбрать места, которые было бы интересно сфотографировать. Хорошо, что Джейк вызвался помочь мне. Тем не менее я подозреваю, что, несмотря на свой опыт и, вероятно, дорогущие камеры, он не собирается выполнять работу за меня. Тем лучше. Как бы я ни разочаровалась в своем курсе, не хочу ехать на чужой шее. Сама никогда не давала списывать домашку, это противоречило моим принципам. Да и учитель обязательно заметит. Не стоит излишне увлекаться пофигизмом.

— Ой, я забыла. Зашибись!

— Вау, здорово, — хохочет Джейк.

— Эй, в жизни нужно уметь немного постебаться над собой. Конец-то нас всех ждет грустный.

Тень пробегает по его лицу так быстро, что я сомневаюсь, не показалось ли. С Джейком это часто случается. Я начинаю замечать их, эти тени, какими бы мимолетными они ни были.

— Что? — спрашиваю я.

— Ничего. Просто... так сказал бы мой брат.

— Ой.

— Нет, он был прекрасным человеком, не верь тому, что говорили после его смерти. Не обязательно плохо, что ты порой в чем-то мне его напоминаешь.

— Я не поэтому ойкнула. Меня не смущает, если я напоминаю тебе о нем. Просто не хочу говорить или делать то, что причинит тебе боль.

— А до этого мы чем занимались?

— Да, знаю, но все же.

Он машинально ерошит волосы. Его шаги широкие, мне приходится подстраиваться, чтобы угнаться за ним.

— Я действительно не знаю, как объяснить. В общем... грусть — мое естественное состояние. Поэтому все, что выталкивает меня за ее пределы, уже хорошо.

— Звучит невероятно печально.

— Да, но так и есть.

Я не отвечаю, хотя мне трудно принять то, что он говорит. Мне кажется, в нем все-таки есть свет, та маленькая искорка, которую я несколько раз замечала в его глазах, она появляется и исчезает, точно маяк в тумане. И я вижу ее все чаще и чаще.

— А ты? — спрашивает Джейк, пока я мысленно продолжаю это обсуждение.

— Что я?

— Как ты?

— Ну... нормально.

— Сама однажды сказала, что грустно не мне одному. Раз уж я открываюсь тебе, можешь сделать то же самое, если хочешь.

А он прав. И да, с Джейком легко разговаривать. Он внимательный и умеет задавать верные вопросы. Теперь, когда я заставляю себя прислушиваться к собственным ощущениям, мне порой становится интересно, как бы Джейк что-то прокомментировал, окажись рядом. В моей голове он выступает в роли внештатного психолога — в чем я ему, конечно, ни за что не признаюсь. Вместо этого я объясняю:

— Последнее время я много чего переосмысливаю. Понимаю, что не так хороша, как про себя думала…

— Не так хороша в чем?

— В управлении эмоциями. Грустью, злостью. Я всегда была девушкой, у которой все под контролем. Но разрыв с Джастином выбил у меня почву из-под ног и пошатнул уверенность в себе. До сих пор не могу обрести равновесие, что немного стыдно для бывшей гимнастки.

Джейк ничего не говорит, даже не улыбается, несмотря на мою попытку добавить в наш разговор щепотку юмора. Он ждет продолжения. Мы идем молча. Вокруг нас люди, они сидят на террасах, наслаждаются последними теплыми деньками.

— Вообще-то, знаешь, что я поняла в последнее время?

— Что?

— Боль, которую причинил мне Джастин, — ерунда по сравнению с той, что я до сих пор испытываю каждый день с того момента, как отец решил начать новую жизнь. Не знаю, может, я была наивной. Верила, что папа никогда не уйдет от мамы к кому-то другому. Я хотела бы принять тот факт, что он все равно присутствует в моей жизни, просто в ином качестве, но не могу. Не знаю почему. В голове просто каша...

Я выпалила все это одним махом и теперь перевожу дух. Джейк мгновение размышляет, а затем говорит:

— Кристин сказала бы тебе, что ты должна расставить приоритеты в своих эмоциях.

— Кто?

— Моя психичка.

— А, точно. И как же мне их расставить?

— Начни с тех, что изводят больше всего. Тогда найдешь их источник. Процесс может оказаться долгим и малоприятным, но, если справишься, поймешь, почему чувствуешь так, а не иначе. Тогда станет легче не уделять этой эмоции столько сил.

Я искоса поглядываю на него. Джейк красивый, даже еще красивее, чем обычно, потому что его слова отдаются в моей душе. Ум всегда привлекал меня не меньше, чем внешность, а Джейк обладает и тем и другим.

— Недурной совет. Не представляешь, как я устала таскать на себе этот груз. И кажется бессмыслицей постоянно анализировать свои чувства.

— Это не бессмыслица, Эмили. Ты найдешь свой путь, я уверен. Ты невероятная девушка.

Он говорит мне это прямо в глаза. Я отворачиваюсь, и Джейк улыбается, будто разгадал мой секрет. Ну, наверное, улыбается, я не даю себе посмотреть. Всегда гордилась тем, какая я сдержанная, как меня сложно расшифровать, но такое чувство, будто Джейк читает меня как те сценарии, которые учил всю жизнь.

Помолчав, он спрашивает:

— Ну что? За работу?

Джейк

Городское фото. Вот ее тема. Где в Л’Ассомпсьоне она собиралась снимать город — ума не приложу. Вот Монреаль — другое дело. Мы быстро находим несколько достойных внимания локаций. Я показываю, как держать камеру. Звучит глупо, но это основы. Как только я начинаю говорить о глубине резкости, то теряю внимание Эмили.

— Ты вообще на лекциях хоть что-то слушаешь?

— Ой, я сейчас такое скажу!

— В смысле?

— Тебе как ответить — честно или цензурно?

Не могу удержаться от смеха. Потихоньку вновь к нему привыкаю. Губы больше не трескаются, когда я растягиваю их в улыбке.

Эмили приступает к работе. После нескольких попыток приходится признать очевидное: она действительно не умеет фотографировать. Тем не менее у нее получилось два-три интересных снимка. Я бы не стал выбирать такие ракурсы или кадры, но это ее фотографии, и она выглядит счастливой. Вот что важно.

Закончив, продолжаем бродить по улицам. Разговор течет непринужденно, и на сердце у меня легче, чем я ожидал перед возвращением в квартиру. Несколько прохожих смотрят на меня, но никто не подходит. Тем лучше. Монреаль — отличный город для знаменитостей: обычно люди вас тут не достают.

Чуть позже я надеваю кепку и темные очки — не хочу привлекать внимание. Эмили с любопытством за мной наблюдает, но вопросов не задает. Сегодня она аккуратная и осторожная. Хотел бы я, чтоб ей не приходилось сдерживаться, но усилия ценю.

Она притормаживает перед «Гет-апенсом». Это бистро, сочетающее французскую кухню с квебекской. У владельцев самая красивая терраса в районе. Мы с Матье ели здесь каждую неделю, когда жили в квартире. Эмили восхищается растениями и цветами, которые до сих пор украшают террасу. В окно я вижу Мартин, хозяйку. Она сразу замечает меня и выбегает на улицу, подходит к нам с улыбкой на губах. Мартин совсем не изменилась. На ней ее обычная одежда: черные брюки, белая рубашка и кремовый фартук; рыжевато-светлые волосы зачесаны назад, а бледная кожа усеяна веснушками.

— Боже, Джейк, это ты!

— Привет, Мартин.

— Да сними ты эти очки, хоть рассмотрю тебя как следует.

Я подчиняюсь. Она сжимает меня в объятиях, и к горлу подступают слезы. У меня было столько вариантов, от чего я сегодня расчувствуюсь, Мартин вообще в этом списке не стояла, и однако же.

— Ах, мой милый мальчик. Я так расстроилась, когда узнала, — говорит она, тоже явно растрогавшись.

— Да, конечно…

— Ты как, держишься?

— Стараюсь.

Эмили не знает, куда себя деть. Использую этот предлог, чтобы сменить тему.

— Мартин, это моя подруга Эмили. Эмили, познакомься, это Мартин. У нее лучший ресторан на Плато.

— Очень приятно, — мягко отвечает Эмили. — Надо запомнить, раз такие рекомендации.

— А чего вы здесь топчетесь? Заходите, поешьте.

— Мартин…

— Нет-нет! Я приглашаю. Как это ты не дашь подруге поесть в лучшем ресторане на Плато, да еще и бесплатно! — поддевает Мартин.

— Есть хочешь? — из вежливости спрашиваю я Эмили.

— Ну в общем да. Не отказалась бы. Если ты не против…

— Он не против, — отвечает вместо меня Мартин. — Устраивайтесь здесь, — прибавляет она, указывая на столик в тихом углу террасы. Лучшее место.

Мартин уносится прочь энергичным шагом. Ком в горле ослабевает. Внезапно бурчит в животе. Безумие, есть хочется так, будто я несколько месяцев голодал.

Эмили садится передо мной, слегка ошеломленная таким поворотом событий. Глядя на нее, я замечаю, что она похожа на Мартин, если той увеличить насыщенность: более рыжие волосы, более светлые глаза — а еще Эмили красивее. Это не в укор Мартин. Просто для меня Эмили из другой категории. Интересно, знает ли она.

Когда наберусь смелости, спрошу ее.

Эмили

— Никогда так вкусно не ела.

После роскошного обеда мы поспешили обратно в квартиру, чтобы растянуться на диванах. Мельком думаю об отце: уверена, ему бы понравился ресторан. Джейк гулко смеется, явно тоже объелся.

— Я же говорил, что там вкусно.

— Ты не предупредил, что порции такие огромные!

— Ну тебе не обязательно было есть все, что она нам принесла. Ты сама подстегнула Мартин.

— Было бы кощунством что-то оставить.

— Я боялся, ты начнешь тарелку вылизывать.

— Без шуток, едва не сорвалась.

Мы хохочем. Я поворачиваюсь на бок, хотя мой желудок яростно протестует против такого выбора позы. Джейк следует моему примеру. Мы смотрим друг на друга. Его лицо снова омрачено тенями.

— Что?

— Ничего…

— Давай, поговори со мной.

Он вздыхает.

— На этом диване всегда спал брат. Странно видеть здесь тебя.

Начинаю вставать, но Джейк меня останавливает:

— Нет, не поднимайся, прошу. Я не собирался тебя прогонять. Здесь больно находиться, но с тобой спокойнее.

Да, странное ощущение. Англичане называют это silver lining. То, что приносит утешение в тяжелой ситуации. Не знаю точного перевода и не уверена, что он вообще существует. Не хочу спрашивать у Джейка, он начнет надо мной смеяться. Сама часто упрекаю его за английские словечки.

Он переворачивается на спину и кладет руку на живот.

— Серьезно, Мартин, видимо, подумала, что я ничего не ел с тех пор, как в последний раз был в ее ресторане.

— Она очень тепло к тебе относится, практически по-матерински.

— Да, ты права. Мы с Матом редко готовили.

— С такой божественной кухней это преступление!

Джейк кивает.

— Марианна тоже так думала. Она готовила в этой квартире больше, чем мы, это точно. Может, потому что она девушка...

— Место женщины на кухне? Очень современно, Джейк.

Он смеется, двигает подбородком из стороны в сторону.

— Я не это имел ввиду.

— Да ладно, и что же ты хотел сказать?

Мгновение Джейк подбирает слова.

— Все женщины в моей жизни всегда заботились обо мне. Кормили, ну и не только. Вот я о чем.

— Ясно. Хорошо объяснил.

Он мягко улыбается. Ему идет. Улыбка вообще красит людей, и в случае с Джейком это особенно верно. В последнее время он чаще позволяет себе расслабиться. И от этого хорошо уже мне.

Я разглядываю квартиру: наверное, мы скоро уйдем, и не факт, что я когда-нибудь сюда вернусь. На тумбе в углу комнаты я замечаю черно-белую фотографию в светлой деревянной рамке. Это Марианна, бывшая Джейка. Наверное, я уже видела сотни ее снимков. Она по-прежнему остается одним из самых популярных инфлюенсеров в Квебеке. Но такой Марианну еще никто не видел. Все дело в характере фотографии. Марианна, как всегда, потрясающе красива. В ее спокойном серьезном взгляде чувствуется глубина. Макияж легкий, кожа гладкая, сияющая, каштановые волосы собраны в свободный пучок. Больше всего поражают темные мечтательные глаза. Это простая фотография, никакой гламурности, но тем не менее она раскрывает всю гамму эмоций, которые улавливает даже мой неопытный глаз.

— Ого, она прекрасна, — выдыхаю я, имея в виду как фотографию, так и саму Марианну.

Джейк прослеживает мой взгляд и с ухмылкой кивает.

— Хочешь, расскажу историю этой фотографии?

— Валяй.

— Я поставил ее там, чтобы позлить тогда еще не бывшую. Ну вообще я тоже считал Марианну красивой. Она хотела выложить снимок в «Инстаграм», но я уперся; никогда не разрешал ей использовать мои фотографии. Эту Марианна особенно любила, она тут очень удачно вышла. Тогда я распечатал фото и поставил на видном месте, чтобы Марианна постоянно о нем вспоминала. Хотел пошутить, но не получилось. Теперь я немного лучше понимаю почему...

— Какой же ты засранец.

Он пожимает плечами, глядя мне в глаза. Мне вдруг становится жарко. Это не имеет ничего общего с температурой в квартире.

— Я знаю, — отвечает Джейк.

Он всегда поддакивает любой гадости, что о нем говорят. Только на сей раз блеск в его глазах другой; Джейк смотрит не цинично, а скорее весело, почти маняще. Как будто не просто сознается, что балбес, но и предлагает мне выяснить, что стоит за этим заявлением.

Мы возвращаемся в Л’Ассомпсьон в тишине, разнеженные хорошей едой и перевариванием пищи. Теперь черед Джейка выбирать музыку. Он ставит и мои любимые треки, и какие-то непривычные. Так я узнаю о его любимых группах. Он обожает фолк: мы явно поладим.

Позже, когда я сортирую на своем компьютере фотографии, которые принесу в колледж, чтобы обработать их в Lightroom — редакторе, который учит нас использовать преподаватель, — приходит сообщение от Джейка. Это снимок. Я открываю его через iMessage, и на экране возникает мое собственное лицо. Это черно-белое фото: сегодня я поняла, что Джейк делает только такие снимки. В кадре я сосредоточенно смотрю в сторону, держа в руках камеру. Мои губы приоткрыты, свет идеально падает на лицо, веснушки заметны, но не слишком сильно, а волосы образуют темный ореол вокруг моей головы.

Я не люблю фото. Не люблю, когда меня снимают.

Никогда в жизни не знала, что я такая красивая.

Придя в себя, пишу ответ:

Эмили:

У тебя правда талант, браво.

Джейк:

Да при чем тут я. Фото отличное благодаря тебе.

От его слов где-то внизу живота разливается тепло. Тот жар, что я ощутила сегодня в квартире, вновь проносится по телу. Вспоминаю наш недавний разговор.

— Но больше ничего не будет.

— Что?

— Мы только друзья. Я не намекаю, что ты рассчитываешь на большее. Но последнее время стараюсь действовать осторожно. Поэтому лучше сразу предупрежу, что могу быть лишь другом. Просто хочу прояснить.

И я согласилась. По крайней мере, мне так показалось.

А теперь смотрю на это фото. Обычно если парень дает понять, что восхищается тобой, то намекает: ты ему нравишься. Но Джейк не такой, как все, поэтому нечего питать лишние иллюзии. Я должна просто принимать его комплименты, не прося большего. Как с лимоном: невозможно выжать еще что-то, если уже осталась только корка.

Эмили:

Спасибо. Мне приятно.

Джейк:

Не за что. Мне захотелось показать тебе, какой я тебя вижу. Ты этого заслуживаешь.

Эмили:

Могу сказать то же самое.

Эмили

Джейк паркуется перед домом моей матери. Мы сидим в машине, потому что я не хочу, чтобы он сразу уезжал, и ему, кажется, так тоже комфортнее. Джейк ехал, как старый дед, медленно и стиснув руки на руле, но мы добрались, и это главное.

— Еще раз спасибо, правда.

— Рад помочь. А еще счастлив, что смог увидеть твоего отца и его новую девушку. Это что-то.

— Не то слово.

— Не хочешь рассказать, как прошел вечер?

Я вздыхаю, прокручивая в голове последние события. А потом, так как это Джейк, я ему все выкладываю. Говорю, что пришла туда хорошо провести вечер, что собиралась поумерить свои притязания. Мое признание вызывает у Джейка смех.

— Может, тебе и пить стоило поумереннее?

Мне тоже становится смешно. Внезапно я расслабляюсь.

Размышляю над своим поведением и должна признать, что и правда держалась напряженно. Просто ничего не могла с собой поделать. Не могла притворяться, будто мне весело с отцом и Фанни. Они то и дело обменивались влюбленными взглядами, Фанни приводила меня в бешенство своей наивностью, а папа обхаживал ее, словно какую-то богиню. Я вспомнила, каким он был в моем детстве. На трибунах во время моих соревнований по гимнастике, или на кухне, когда отец учил меня готовить ризотто, или даже за столом, где он помогал мне с домашкой. Несмотря на то, что мама учительница, моим образованием занимался отец. Под конец дня у него оставалось на это больше сил. Я никогда не чувствовала, что достала его вопросами, мое любопытство папа удовлетворял знаниями, которые казались тогда безграничными. Мне не хватает этого его терпения, его присутствия. Думаю, я завидую, что теперь он предлагает их другой.

— Ненавижу ее, — ворчливо признаюсь я. — Она почти моего возраста, это нелепо.

Джейк ничего не говорит. Я продолжаю:

— Отцу приходится все ей объяснять, потому что она ничего не знает, ничего. Я не понимаю, как ему может такое нравиться! Это как заиметь еще одну дочь. Ну да, моя мама учительница, у нее был жизненный опыт, ему не приходилось ее воспитывать!

Дослушав мою тираду, Джейк спрашивает:

— Думаешь, было бы легче, окажись Фанни постарше? Что тебя больше задевает — что она молоденькая, смазливая и менее образована, или то, что он просто влюблен в кого-то еще?

Я хочу сказать — да, меня смущает именно возраст, только вопрос не отпускает, коварно просачивается в мозг и охлаждает мой пыл. Все гораздо сложнее. Я вздыхаю.

— Думаю, мне кажется это лицемерным с ее стороны.

— В каком смысле?

Вспоминаю еще одну сцену из детства. Мне около восьми лет. Я в слезах пришла домой из школы, потому что кто-то снова смеялся над моими рыжими волосами. Папа поставил передо мной тарелку мороженого, вытер слезы с моего раскрасневшегося лица и сказал, что жизнь — это гораздо больше, чем просто цвет волос. Что эти глупые оскорбления ничего не значат. Что я действительно красивая, но даже не это главное. А то, какая я есть, что отличает меня от других.

— Я была тем еще ребенком… — начинаю я.

— Могу себе представить.

Шлю ему кривую улыбку.

— Ну да, у меня была необычная внешность. Слишком рыжие волосы, слишком большие глаза, слишком полный рот. Какие-то чрезмерные черты для детского личика. С возрастом этот контраст сгладился.

— Очевидно.

— Сейчас я не комплексую ни сама по себе, ни из-за сравнений с другими, хотя внешность свою приняла далеко не сразу. А поверить в себя помог именно отец, который постоянно твердил — важнее всего то, что у меня в голове.

— А-а… понимаю.

— Ну и вот, когда я вижу его с Фанни, то у меня складывается впечатление, что он либо врал мне тогда, либо врет себе сейчас. Потому что на голове у его нынешней куда больше, чем внутри нее.

Джейк медленно кивает, глядя куда-то вдаль.

— В глубине души ты ненавидишь не ее. Не она тебя задевает...

— Нет… просто легче ненавидеть ее, чем отца. Я этого не понимала...

Так и есть. Безумно легко ненавидеть Фанни. Потому что она молодая, красивая и немного тупая, и меня ничего с ней не связывает. А вот отца ненавидеть труднее, если прежде так сильно его любила.

— Ты имеешь право винить его, ты же знаешь, да?

Впервые кто-то сказал мне это так прямо. Все вечно подталкивали меня воссоединиться с отцом: и мама, и Джастин…

— Знаю, но все равно приятно слышать.

— Как по мне, думаю, прежде чем кого-то прощать, сперва надо позволить себе прожить свой гнев. Сама поймешь, когда будешь готова двигаться дальше. Это как щелкать пальцами — если приложишь слишком много сил, можно и кости переломать.

Его метафора вызывает у меня улыбку.

— А если я никогда его не прощу?

— Очень удивлюсь, если так.

— Почему?

— Ты ведь так сильно реагируешь именно потому, что любишь отца. Будь тебе все равно, ничего бы не испытывала. Сейчас тебя мучает разочарование, потом на смену ему придет что-то еще, возможно, грусть, затем ты начнешь скучать по отцу. Думаю, именно тоска и дарит нам возможность простить.

Я даже присвистываю.

— Боже, Джейк, да ты настоящий философ.

— Еще бы им не стать, когда потратил кучу денег на психотерапевта. — Он смеется, проводя рукой по волосам. — Нет, правда, с тех пор, как я стал ходить на сеансы Кристин, начал работать над собой, думаю, я стал лучше понимать свои чувства. И с тех пор, как могу говорить о них с тобой. Одновременно приходится учиться слушать. Мне нравится, каким я становлюсь. Спасибо.

— Вряд ли тебе стоит благодарить меня именно сегодня вечером.

— Полагаю, благодарить надо всякий раз, как чувствуешь в этом потребность.

Джейк поворачивает голову, и в его глазах вновь сияет эта искорка. Ужасно хочется его поцеловать. Мне жарко, в этом небольшом салоне будто собралось тепло тысячи летних месяцев.

И конечно, именно в этот момент выходит мама, узнать, почему я до сих пор сижу в машине. Джейк улыбается и машет ей. После секундного замешательства мама отвечает. У нее такой же обалдевший вид, как у Фанни. Чертовски иронично. Я прячу улыбку и открываю дверь. Джейк тоже выходит.

— Спасибо, Джейк.

Он отдает мне ключи и, кажется, чуть дольше необходимого задерживает ладонь.

— Обращайся в любое время, Эмили. Серьезно.

Джейк

С того вечера, как я забрал Эмили из дома ее отца, мы редко видимся: у нее полным ходом идут контрольные. Ник отпустил ее на несколько дней, увеличил смены нам с ним, и его жена пришла на выручку. Однажды вечером после закрытия он спрашивает меня:

— Ну ты как?

— Нормально.

— Тогда что с тобой творится?

— В смысле? — изумленно переспрашиваю я.

— Ты теперь вроде не такой потерянный.

Улыбаюсь, вспомнив наш первый разговор и как меня поразила прямота босса.

— Спасибо.

— Чем думаешь заняться дальше?

— Никуда уходить не собираюсь.

Он смотрит на меня своими карими, почти черными глазами. Явно пытается определить, не вру ли я. А ведь я могу убедительно врать, учитывая мое актерское прошлое.

— Я серьезно, Ник. Сейчас все хорошо, и я не хочу менять формулу успеха.

Он бросает тряпку на прилавок и опирается на чистую поверхность руками. Завороженно смотрю на них, впечатленный волосяным покровом. У меня-то и бороду приличную отрастить не получается. Матье любил говорить, что у меня звездные волосы, растут поодиночке, потому что не выносят, если их лишают внимания. Иногда мой брат отпускал на редкость тупые шуточки.

— Я верю тебе, Джейк. Вот только таким, как ты, не стоит работать у раковины. Ты из другого теста. То же самое и с Эмили. Она не останется здесь навсегда, я это знаю. Все равно не хочу, чтобы девочка тут задерживалась. Лучше пусть станет врачом. Как я хочу, чтобы вы оба занимались тем, что любите, что заставляет вас гордиться собой.

— Вряд ли я вернусь на съемочную площадку.

— А кто говорил о фильмах? — парирует он с озорным блеском в глазах.

И тут я понял, что не осмеливался думать о будущем после смерти Мата, ни разу. По крайней мере, после того разговора с Ником, если какие-то идеи приходят мне в голову, я больше не гоню их, как прежде. Пусть бултыхаются в голове. Можно сказать, я занимаюсь пассивным созерцанием. Это уже лучше, чем отрицание, о чем непременно напомнила бы мне Кристин.

Сегодня Эмили вернулась. Ник счастлив, я тоже. Работаем в хорошем настроении, музыка играет громче обычного, и я даже впервые оставил приоткрытой дверцу своего закутка.

В углу сидят несколько студентов. Они довольно шумные, Эмили часто подходит к ним. Кажется, это ее друзья. Я наблюдаю за ними в перерыве между мытьем двух противней. Пытаюсь сопоставить картинку и то, что Эмили уже рассказала мне о своей банде. Красивый мускулистый блондин — явно тот самый бывший, руку на отсечение даю. Очень красивая девушка с черными волосами и раскосыми глазами, вероятно, лучшая подруга Оливия. Она поглощена своим телефоном. Рядом с ней еще одна девушка, одетая в мешковатые штаны и рубашку унисекс. Ее светлые волосы коротко подстрижены. Она мягко хлопает Оливию по макушке. Наконец та отрывается от экрана. На другом конце стола два парня разговаривают за огромной пиццей. Забавно, они обычные ребята, и все же мне странно смотреть на них, может, потому что я знаю, что это друзья Эмили. Кажется, я просто забыл, каково это — зависать в компании друзей.

Оливия убирает мобильный телефон и начинает болтать с Эмили. Эта ее подруга громко смеется и так же громко разговаривает. У нее такая ослепительная улыбка, что я боюсь сжечь себе сетчатку, если стану пялиться слишком долго. Внезапно Оливия смотрит на меня. Я быстро поворачиваюсь обратно к раковине, но успеваю заметить написанное на ее лице удивление. Совсем забыл об одном из главных преимуществ мытья посуды за закрытыми дверями: никто тебя не узнает. Прячусь до конца вечера.

Ресторан закрывается, и я присоединяюсь к Эмили. Мы больше не пьем снаружи ледяной «Спрайт», а садимся за столик у окна. Я не любитель холода: Калифорния меня разбаловала. Эмили, хоть и во всем прочем стопроцентная канадка, разделяет мой подход.

Она делает глоток чая со льдом. Вид у нее измученный, но довольный.

— Ну как экзамен?

Мы не разговаривали два дня, потому что она готовилась к органической химии, самому сложному, по ее словам, предмету.

— Пришлось напрячься, но я справилась. Всегда слишком усердно готовлюсь...

— Знаешь что? Меня это даже не удивляет.

Она смеется, затем берет свой мобильник и постукивает на экрану несколько секунд, прежде чем передать его мне.

— Посмотри результат по фотографии.

Я прокручиваю ведомость в самый низ. В конце после всех А+ стоит А-.

— Ты рада? — неуверенно спрашиваю я.

Это ее худшая оценка.

— Рада? Да я на седьмом небе, Джейк! Ты же видел мои первые снимки. Ты бы мне сколько поставил?

— Воспользуюсь пятой поправкой, — машинально отвечаю я, а потом спохватываюсь и собираюсь объяснить отсылку: пятая поправка в законодательстве США дает право хранить молчание. В Штатах это расхожее выражение, а вот в Квебеке не очень. Эмили отрицательно качает головой и говорит:

— Неа, не выйдет. У них дрянная конституция.

А потом хохочет. Я завороженно улыбаюсь. Черт, как же мне нравится ее смешить. Нравится щелочка между зубами. Но больше всего нравится быть тем, из-за кого у нее сияют глаза.

— В любом случае спасибо за помощь, — говорит Эмили.

— Да ты меня уже раздвадцать благодарила.

— Ладно, зачти на будущие работы. Я авансом.

Я киваю. Вдруг она выпаливает:

— Знаешь что? Мои друзья тебя видели. Теперь они на меня злятся, ведь я не сказала им, что работаю с Джейком Сурреем.

Она особенно выделяет мое имя, произносит его чуть насмешливо.

— Ты им про меня не говорила?

Это меня удивляет. Все-таки за последние пару месяцев мы провели много времени вместе.

— Я мало общаюсь с Джастином. Блондин, мой бывший.

Так, я угадал. Десять очков Джейку.

— А Оливии?

— Ну я упоминала, что работаю с симпатичным парнем, но не говорила, с кем именно. Я…

Она внезапно смущается.

— Что? — спрашиваю я.

— Не знаю. Ты мне нравишься как есть, твоя популярность меня не волнует. Это Оливия у нас любительница звездных сплетен. И, раз она тебя видела, теперь все.

— Что — все?

— Оливия будет меня донимать, чтобы я ей все рассказала. Только…

Еще один смущенный взгляд. Никогда не видел Эмили такой неуверенной.

— Да?

— Она завтра устраивает вечеринку. Тебя не затруднит пойти со мной? Я все равно думала тебя позвать, еще до сегодняшнего, — быстро уточняет Эмили.

Я отвечаю не сразу. Забавно видеть, как она волнуется, приглашая меня на вечеринку. Будто это что-то невероятное. С другой стороны, не стану отрицать, чувствую себя особенным. Уже и забыл, как это приятно. Внутри зарождается странный трепет. Я счастлив. Вот так просто. Счастлив, что Эмили думала обо мне, хотела пойти со мной.

И в то же время мне страшно.

Я уже несколько месяцев не общался с группами людей. Отвык быть в обществе. Это пугает. Тем более завтра полгода со смерти Матье. Не самый лучший момент идти праздновать.

Эмили будто читает мои мысли.

— Джейк, я тебя зову, но пойму, если ты откажешься.

— Дело не в этом.

— Нет?

— Нет.

Она вопросительно смотрит на меня. Мне хочется объяснить ей свою дилемму. Тот Джейк, который просто мечтает быть нормальным парнем, рад, что его пригласили на вечеринку. Я завидую Джастинам этого мира, тем, для кого все так просто, кто в свою очередь, наверное, завидует моему прежнему образу жизни — который совершенно того не стоит. Другая часть меня, та, что хочет защитить себя любой ценой, подталкивает к самому благоразумному варианту: отказаться от приглашения и остаться дома, жить в трауре по Мату, не рискуя сорваться. Я нахожу себе оправдание:

— У меня завтра смена.

— Я уже замолвила словечко Нику. Он не против тебя отпустить. Его родственники в городе, они помогут. Ник тоже хочет, чтобы ты повеселился. Кажется, ему не нравится твоя рутина.

Я весело качаю головой:

— А ты и правда все просчитала.

— Скажем так: я постаралась подготовиться.

Она смотрит на меня чуть с опаской. Прямо как в ту ночь, когда сказала мне, что я ее интригую, а меня понесло. Эмили хватило смелости попробовать еще раз, но теперь ситуация изменилась. Я не хочу, чтобы она боялась говорить мне, что думает. Я больше не гоню от себя людей, играя на этом страхе. Делаю глубокий вдох. Это так заманчиво. Провести вечер с Эмили и другими ребятами, снова почувствовать себя нормальным, позволить легкости и удовольствию снова поселиться в душе.

Однако впереди меня ждет множество искушений, тяга, риск сорваться после месяцев в завязке. С другой стороны, это вечеринка местных студентов, а не афтепати в Лос-Анджелесе. Вряд ли мне что-то грозит… В квартиру я тоже боялся вернуться, а это принесло мне лишь пользу. Еще и с Эмили сблизило.

Возможно, так и сейчас будет. Мы сможем узнать друг друга еще лучше. Эта мысль нравится мне куда больше, чем следует.

— Ладно. Я приду.

Эмили награждает меня широченной улыбкой, ее глаза цвета нефрита сияют особым блеском. Я вдруг чувствую себя очень по-мужски.

Где-то в сознании звучит тихий голосок, не то Кристин, не то осторожного Джейка, который напоминает держаться начеку и не поддаваться желаниям, независимо от их природы.

Эмили

В субботу вечером, ровно в восемь, я паркуюсь перед домом родителей Джейка. Сидя в маминой машине, жду минуту или две, а затем пишу ему, что приехала. Я нервничаю, как на первом свидании, хотя знаю, что у меня нет причин так думать. Пытаюсь успокоить свое сердце, которое разволновалось ни с чего. Продолжаю твердить себе, что это вечеринка, а не свидание. Сколько молодых людей ходят вместе на субботние вечеринки в Квебеке? Ничего особенного.

Сама себе не верю ни на миг, но черт, я стараюсь.

Приходит сообщение от Оливии.

Оливия:

Я до сих пор не могу поверить, что ты знакома с Джейком Сурреем. Почему ничего не сказала?!

Тяжело вздыхаю. Уже двадцать четыре часа она донимает меня по этому поводу.

Эмили:

Угомонись!

Оливия:

А ты вдобавок привезешь его к нам. Тысячный раз спрошу: ты УВЕРЕНА, что это хорошая затея? Похоже, он тот еще бабник.

Я краснею. Знаю, Оливия быстро делает выводы, и порой меня это даже забавляет. Вот только сейчас не смешно, когда она начиталась про Джейка на сайтах сплетен и даже не пытается выяснить, что из этого правда.

Эмили:

Ты загоняешься. Я пригласила его как друга, не будет он трахать все, что шевелится. Я его знаю, такое вообще не про него.

Оливия:

Ты и правда его знаешь?

Эмили:

Да. Достаточно.

Оливия:

Ок. О тебе переживаю. Не хочу, чтоб он причинил тебе боль.

Эмили:

Это все замечательно, но вспомни, кто я. Я не дурочка, Олив.

Оливия:

Знаю, дело не в том. Просто он очаровашка с мутным прошлым, а ты сейчас уязвима.

Эмили:

Сейчас я куда менее уязвима, причем во многом благодаря нему. ОН мой друг, ок? Доверься мне.

Оливия:

Тебе я верю целиком и полностью. А вот с ним видно будет.

Джейк выходит из дома, и я спешу убрать мобильник в сумку. В окне женщина подглядывает за нами. Определенно, его мать. Джейк упоминал ее несколько раз. Мне очень жаль эту женщину, которая так много потеряла. Я хотела бы заверить, что позабочусь о ее сыне. Вместо этого робко машу ей рукой.

«Я за ним присмотрю».

Она так же украдкой мне машет.

«Хорошо».

Джейк садится в машину. Я впервые замечаю, как от него приятно пахнет. Чувствую, как без причины краснею. Он тоже выглядит смущенным.

Как неловко.

— Ты сейчас правда махала рукой моей маме? — спрашивает он.

— Да, ее беспокойство аж из вашей гостиной чувствуется.

— Черт… я немного злюсь на себя, что заставляю ее пройти через это.

— Все будет хорошо, Джейк, — заверяю я, робко кладя руку на его предплечье.

Думала, он отшатнется, но нет.

— А в честь чего вечеринка?

— Родители Олив уехали на все выходные.

— Олив?

— Ага, это я ей такое прозвище дала. Она его терпеть не может.

— Классная ты подруга.

— Спасибо.

Я выезжаю на улицу. По пути не отрываю глаз от дороги, хотя временами чувствую на себе взгляд Джейка. Интересно, что он видит во мне, что его привлекает? И вообще, привлекаю ли его я? Хотелось бы спросить, но не так все просто. На секунду мечтаю прочесть его мысли; и в то же время я не уверена, что хотела бы так далеко шагнуть в его внутреннюю тьму. Потому как знаю, что некоторые из этих отвратительных призраков до сих пор преследуют Джейка.

— Я рада, что ты пошел, — говорю я вдруг. Это, думаю, я могу себе позволить. Поворачиваю к нему голову, а он выдает свою фирменную немного грустную улыбку.

— Подожди, может, еще передумаешь.

— Верь в себя.

— Это у меня не слишком хорошо получается.

И потому он все время мучается. Я так думаю, но вслух ничего не говорю. Вместо этого предлагаю свое классическое:

— Тогда верь в меня.

— А, ну это проще.

Я подмигиваю ему, и печаль на мгновение покидает глаза Джейка. Его лицо расслабляется. На данный момент призраков на горизонте нет. К сожалению, проблема с призраками в том, что их невозможно увидеть.

Джейк

А все так хорошо начиналось.

Я боялся идти на эту вечеринку, но в итоге понял, что всегда был тревожным человеком. Что мир шоу-бизнеса не имеет к этому никакого отношения. Уже понимая, что страх — не только результат моего выбора, но и неотъемлемая часть того, кто я есть, я легче это принял.

Вчера вечером я много думал о Матье. Несколько раз стучал в стену и ждал, затаив дыхание, хотя знал, что ответа не будет. Словно в глубине души надеялся на чудо, на знак, вдруг впервые за эти полгода без него случится что-то особенное. Конечно, ответом мне была полная тишина, но я должен был попробовать.

День выдался непростым. Я немного читал и смотрел фильм, чтобы отвлечься, но без особого успеха. Тем не менее я вспомнил, как недавно был настолько опустошен, что не думал, будто смогу дожить до того дня, когда исполнится шесть месяцев со смерти моего брата. Собственный прогресс меня утешил. Я подумал про себя, что раз уж выдержал все это, то и вечеринку определенно переживу.

Мы приехали к Оливии, и я поздоровался с несколькими людьми. Все они вели себя так, будто меня не знают. Может, правда, может, Эмили их предупредила — я не стал выяснять. Никто не пытался вторгнуться в мое личное пространство, и я расслабился. Эмили достала из сумки банку холодного чая и «Спрайт».

— Надеюсь, ты готов к большой вечеринке, — пошутила она, протягивая мне последний.

Я принял его с улыбкой, переполненный безмерным чувством благодарности. Она так постаралась, чтобы я чувствовал себя хорошо, в безопасности. Эмили прекрасно выглядела в своем темно-зеленом свитере и выцветших джинсах. Мне захотелось сделать ей комплимент, но я сдержался, что не помешало мне весь вечер думать об этом.

Все шло так хорошо. Потом случился забавный момент, когда Эмили познакомила меня с Оливией, своей лучшей подругой. Та придирчиво осмотрела меня с головы до пят, как мы смотрим на товар, который точно не купим, даже если консультант попытается нам его продать.

— Удивлена, что ты пришел, — довольно сухо сообщила Оливия.

Мне хотелось съязвить в ответ, но я заметил, как встревожилась Эмили, и ради нее не стал обострять.

— Спасибо, что разрешила, очень мило с твоей стороны!

Оливия, кажется, смутилась. Эмили же подавила тихий смешок и бросила на меня заговорщицкий взгляд, от которого мне стало жарко.

Тем временем Оливия вновь обрела самообладание. Слегка пошатываясь, она повернулась к Эмили. Я заметил, что сильно накрашенные глаза не слишком-то успешно ловят фокус. Похоже, хозяйка вечера уже успела выпить.

— В любом случае на твоем месте я бы поостереглась, Эмили, — заявила она.

Лисичка тут же растеряла всю веселость.

— Да прекрати ты!

— Поостереглась чего? — уточнил я.

— Тебя.

— А. И почему?

— С парнями вроде тебя лучше не связываться.

Я хотел притвориться, будто не понял, но сердце сжалось. Сама того не зная, Оливия бросила мне в лицо все страхи, с которыми я боролся в течение нескольких месяцев. В том числе причинить вред Эмили, даже косвенно, даже бессознательно. Я нахмурился. Оливия улыбнулась, как человек, который знает, что выиграл.

— Если ты решила так себя вести, пожалуй, мы пойдем, — холодно отрезала Эмили.

Оливия смягчилась.

— Ладно, ладно, все в порядке. Не говори потом, что я не предупреждала, — добавила она, развернулась и пошла за пивом.

Эмили прижала руку ко лбу.

— Прости…

Инстинктивно я перехватил ее ладонь и сжал в своей.

— Все нормально. В любом случае мне важно только твое мнение.

Ее щеки зарумянились самым очаровательным образом, точно кленовый лист в разгар осени. Я хотел поцеловать ее. Мне нравилось испытывать это желание трезвым, в компании, прихлебывая только «Спрайт». Нравилось, что одна лишь Эмили так на меня влияет.

Я еще немного подержал ее за руку, прежде чем отпустить. Так и не поцеловал Эмили, хотя думаю, она тоже была не против. Мне хотелось продлить это чувство, чтобы жажда к жизни вновь забурлила в моем теле и сердце, которые так долго оставались иссохшими. Я улыбнулся. Снова ощутил, что мне двадцать один год.

Как я уже сказал, все шло так хорошо.

Эмили

Я ужасно злюсь на Оливию, но после того, как Джейк посмотрел на меня, трудно вспомнить почему. Сидя в углу гостиной, мы болтаем. Вроде пришли на вечеринку, но общаться с другими не слишком рвемся.

В этот момент входит Джастин. Его взгляд падает на Джейка и меня. Бывший раздраженно поджимает губы. Его реакция сбивает меня с толку. Я думала, он будет счастлив. Сам же этого хотел, верно? Чтобы я вновь общалась с бандой, чтобы мы с ним могли пересекаться, не испытывая неловкости. По крайней мере, я так поняла. Джастин холодно смотрит на Джейка. Затем наклоняется и что-то шепчет на ухо Оливии, та поворачивается к нам, пожимает плечами и закатывает глаза. В этой сцене есть что-то очень наигранное.

Джейк считывает ситуацию не хуже моего и тихонько спрашивает:

— Мне кажется, или твой бывший мне не рад?

— Черт, понятия не имею, что творится…

— Обычно в давних компаниях уже есть свой ритм. И, если приходит кто-то новый, этот ритм сбивается. Может, дело в этом.

Знаю, что на самом деле Джейк так не думает, но тоже предпочитаю успокоиться. Не желаю портить себе настроение из-за подозрений Оливии и враждебности Джастина. Не сейчас. Наш с Джейком вечер проходит так хорошо, не хочу его портить. Позлиться можно и в другой раз.

Внезапно какой-то парень голосом тусовщика — то есть слишком громко — заявляет, что собирается выкурить косячок. Трое людей выходят в патио и тут же начинают дымить. Джейк напрягается и часто поглядывает в окно. Наклоняюсь к нему и шепотом спрашиваю:

— Тебе тяжело?

— Да, — признается он. — Хотя не очень понимаю почему…

— Что ты хочешь сказать?

Он нервно проводит рукой по своим все еще слегка растрепанным волосам. Мне хочется прикоснуться к ним. Я давно задаюсь вопросом, действительно ли его пряди такие мягкие, какими кажутся.

— Когда я употреблял, то даже не задавал себе этот вопрос. Кто-нибудь в компании вытаскивал косяк, и бум, я уже дул. Вот так просто и без заморочек. Сейчас я не до конца... э... перенастроился... — Он пытается подобрать слова.

— Переключился? — подсказываю я.

— Вроде того. Я где-то на середине, скажем так. Соблазн остается, но теперь я сомневаюсь, зачем оно мне надо.

— Это же хорошо, не так ли?

— Да, но все равно тяжело. Представь, что сейчас вдруг внезапно захотела пойти в бассейн. Ты знаешь, что это глупо, на улице холодно, и ты заболеешь. Но импульс никуда не исчезает, так и сидит в глубине тебя, и тебе приходится постоянно с ним бороться.

— У тебя это всегда так?

Он смотрит на улицу, затем снова на меня.

— Нет. Часто, но не постоянно.

Я чувствую, как его тело слегка расслабляется, как будто беда миновала. Именно в этот момент к нам решает подойти Элиана, подруга Оливии. Она здоровается со мной, затем улыбается Джейку:

— Привет, я просто хотела сказать тебе, что люблю твои фильмы. Ты действительно хорош.

Я приятно удивлена, что она осмелилась проявить дружелюбие к Джейку, когда Оливия и остальные решили его игнорировать.

— Спасибо, мне приятно, — без колебаний отвечает он, как парень, привыкший к такого рода комплиментам.

— Тебя, наверное, тронуло сообщение, которое Марианна написала сегодня утром в «Инстаграме».

— Какое сообщение?

— То, где она говорит о твоем брате. Красиво вышло.

Джейк становится белым как полотно. Издалека Оливия зовет Элиану — умеет же момент выбирать. Элиана тут же уходит. Не говоря ни слова, Джейк вытаскивает из кармана сотовый и заходит на страницу Марианны в «Инстаграме». Пока читает упомянутый пост, так сжимает телефон, что костяшки пальцев белеют.

А потом резко встает.

— Эмили, извини, но мне пора.

— Постой, я тебя провожу.

— Нет, нет… мне надо побыть одному.

Не успеваю я ответить, как он уходит. Вот только был здесь — и уже нет.

Застыв на диване, хватая ртом воздух, я чувствую себя так, будто меня швырнули в ледяной бассейн в конце октября.

Джейк

«Тебя, наверное, тронуло сообщение, которое Марианна написала сегодня утром в “Инстаграме”. То, где она говорит о твоем брате. Красиво вышло».

Когда подруга Эмили произносит эти слова, у меня перестает биться сердце. А когда я достаю сотовый и читаю текст бывшей, разгоняется так, что даже становится больно.

В ознаменование полугода со смерти Матье Марианна выкатила пост с серией фотографий себя, меня и Мата. И снабдила его длинным рассуждением, как страдает от потери моего брата, как его обожала, как он подсел на наркотики и как важно вовремя обратиться за помощью. И вроде все так. Но в то же время, окажись она сейчас передо мной, я бы ей голову расшиб. Не припомню, чтобы когда-то кого-то так сильно ненавидел. Хочется уничтожить весь мир.

Точно робот, я встаю и бормочу что-то Эмили. Выхожу на улицу и как можно быстрее сматываюсь с вечеринки. Едва оказываюсь снаружи, звоню Марианне. Она мгновенно отвечает. Без всяких предисловий говорю:

— Немедленно удали это.

— О чем ты?

— О твоем дерьмовом посте в «Инстаграме»!

— Ты же сам посоветовал мне выговориться подписчикам, разве нет? Ну вот, я тебя послушала.

— Твою мать, Марианна, как ты могла!

— Что с тобой, Джейк? Как ты уже прекрасно понял, именно так я справляюсь со своими эмоциями! И раз уж решил уйти из моей жизни, ты больше не имеешь права указывать мне, что писать!

Моя голова горит, пока я иду сквозь холодную ночь. Слышу, как Марианна тяжело дышит, а может, это рыдания? Мне все равно. Я слишком зол, чтобы испытывать к ней сочувствие.

— Никогда бы не подумал, что ты зайдешь так далеко и попытаешься хайпануть на смерти моего брата! Это отвратительно. Ненавижу тебя!

— Ой да ладно, что еще скажешь?! Ну да, ты же у нас выше всего этого! Джейк, святой мальчик, лучше всех прочих, сам справляется с болью, и никто ему не нужен! И вообще чувства проявить неспособен. А вот Мат бы меня понял!

— Не смей говорить о моем брате! А знаешь что? НИКОГДА больше со мной не говори!

Резко сбрасываю номер, кидаю его в черный список, чтобы Марианна больше не могла меня донимать. Давно пора было это сделать.

Добравшись к себе, шагаю прямиком на террасу позади дома и курю сигарету за сигаретой. Смотрю, как дым уплывает к небу и пытаюсь успокоиться, хотя ни черта не выходит.

Безумно хочется окси. С собой у меня, разумеется, его нет. А вот Мат вечно хранил заначки в самых странных местах.

For the rainy days, говорил он, сверкая глазами.

Для ненастных дней. Ага, у меня сейчас на душе офигеть как льет.

Поднимаю глаза и смотрю на комнату Лины и Андре. Свет не горит. Мама спокойно спит в кровати, веря, что сегодня все будет хорошо.

Твою мать. Не могу я так с ней поступить.

Вытираю текущие по щекам слезы тыльной стороной ладони и сам не зная зачем, видимо, лишь бы не писать дилеру, открываю страницу Мата в «Инстаграме».

С комом в горле я пролистываю его посты, которые знаю наизусть. Смотрю на фотографии машин, потом на ту, где брат улыбается, сидя на террасе «Гет-апенс» прошлым летом, и еще одну, где он на пляже в Бразилии, в гидрокостюме, с мокрыми волосами и с загорелой кожей. Это фото сделал я.

Ужасно скучаю по Мату. Брат был моим сообщником, моим доверенным лицом. Он поддерживал меня, а я — его. За исключением одного раза, в ту роковую ночь, когда я позволил ему уйти с вечеринки накуренным и Матье врезался в дерево. Все это время я в ванной гонялся за драконом. Chase the dragon. Так они называют это по-английски. Сжигаешь окси, а затем надо вынюхать его, пока он не упал с фольги. Гонка со временем, гарантированный кайф.

Я закрываю глаза. Под опухшими от слез веками снова вижу своего брата. Как он с небрежным видом стоит в дверях. Я помню его последние слова.

«Не волнуйся, я сам все сделаю».

Он собрался пойти выпить еще пива.

Сжимаю зубы так сильно, что боюсь, они сломаются. Вдруг сотовый начинает вибрировать. Я открываю глаза и с удивлением вижу на экране имя Майка. И вдвойне рад, что у меня хватает сил принять вызов.

— Привет.

— Привет. Ого, я рад, что ты ответил. Сомневался...

— И я тоже.

Он тихо смеется.

— С годовщиной, или как там полагается говорить.

Я ничего не отвечаю. Майк добавляет:

— В любом случае... Я думал о Мате весь день...

Не очень рад очередному напоминанию, но мне приятно слышать голос Майка.

— Да… я тоже. Спасибо.

— Как ты?

— Норм. — Молчу, затем говорю: — Я видел пост Марианны.

— Тоже только что его прочел. Знаю, обычно ты редко заглядываешь в «Инстаграм», но… Я просто почувствовал, что должен тебе позвонить, на всякий случай… Тебе, наверное, хреново. Хуже не делаю?

— А ты не растерял хватку, старина. По-прежнему чуешь суть.

— Лучше б на этот раз я ошибся.

— И не только на этот, да?

Повисает тишина. Я знаю, что он вспоминает ту же сцену. Грязный переулок за калифорнийским баром. Как Майк предупредил меня насчет Мата, а я отмахнулся.

Приятель вздыхает. На том конце линии шум. Мне кажется, будто я слышу шелест волн, представляю себе море и ощущаю укол тоски.

— Ты где? На пляже?

— Да, но не на том, что ты думаешь.

— Да? А где?

— Я с бабушкой и дедушкой, в Персе. Они только что перебрались в дом престарелых и хотят продать свой. Приехал забрать вещи.

— Ты на Гаспе?

— Да, парень. Приятно вернуться в места, где вырос.

— Наверняка.

— Вот бы ты приехал, — внезапно говорит Майк. — Если у тебя, конечно, есть время…

Идея мгновенно меня захватывает. Мне сейчас так хочется сбежать от всего — от Марианны, от призрака брата, от всей моей жизни в целом.

— Я приеду.

— Правда? Сюда, сейчас?

— Да.

— Ок. Я напишу адрес. Только будь осторожен.

— Хорошо, не волнуйся.

Решаю взять мамину машину. Знаю, что Лина не будет возражать. Если что, Андре даст ей свою. Я оставляю им записку, чтобы они не слишком беспокоились. На самом деле пишу всего две фразы: «Решил сменить обстановку на несколько дней. Все будет хорошо».

Не лучший вариант, но, учитывая обстоятельства, лучше я сейчас и не сделаю. Думаю напоследок написать Эмили, но сил хватает только взять ключи и уйти. Для меня и это уже много. Я все ей объясню, когда вернусь. Не стоило вот так бросать ее на вечеринке, но Эмили наверняка потом прочла пост и поняла мою реакцию.

Она все поймет, я знаю. Это единственное, в чем я уверен.

Эмили

Едва проснувшись в воскресенье утром, я хватаюсь за мобильный. Ни единого сообщения. Наверное, я слишком глупая, но как-то надеялась, что Джейк мне напишет.

Вчера вечером я ушла с вечеринки почти сразу после его внезапного побега. Не стала соваться к нему, раз он явно хотел побыть один. Вместо этого я прочитала пост его бывшей в «Инстаграме» и поначалу возненавидела ее, эту девушку, которую в жизни не встречала. Я мысленно обозвала ее дурой и уродкой, невзирая на идеальную внешность. А потом еще раз перечитала текст. На сей раз я ощутила ее боль, боль от потери дорогого человека. В итоге после нескольких прочтений я уже не знала, что и думать, кого больше жалеть. Поэтому закрыла приложение, когда слова начали расплываться перед глазами.

Перед сном я написала Джейку. Удалила два или три черновика, сомневалась, что сказать.

Эмили:

Привет, ты как? Волнуюсь за тебя. Я понимаю, этого всего оказалось слишком много — вечеринка, Марианна… Мне очень жаль. Напиши, как у тебя дела, пожалуйста. Целую.

Поцелуй в конце я добавила не сразу. Сперва задалась вопросом, не слишком ли это будет.

Глядя сегодня утром на телефон, я чувствую себя влюбленной школьницей. Невольно вспоминаю вчерашние предостережения Оливии. Психанув, бросаю телефон в сумку, встаю и одеваюсь.

Решаю прогуляться до реки. Сегодня намного холоднее. Сунув руки в карманы и спрятав нос в шарф, я схожу с тропы и тихо бреду к кромке воды. В детстве это было наше с папой секретное место. Я привела сюда Джастина на одно из наших первых свиданий.

Собственно, дом бывшего совсем неподалеку. Не думала, что пересекусь с Джастином, но когда спускаюсь на берег, то неожиданно вижу его сидящим на камне. На нем клетчатое осеннее пальто и вязаная шапка цвета индиго, которую я ему подарила — знала, что она идеально подойдет под цвет его глаз.

Уже хочу тихо уйти, но Джастин слышит шаги и тут же оборачивается. Мы оба замираем. Повисает неловкое напряженное молчание. Лицо у него непроницаемое, и я вспоминаю его вчерашнюю холодность, недоверчивый, недовольный взгляд.

— Можно присоединиться? — осторожно спрашиваю я.

Его лицо смягчается. Он кивает. Я подхожу, и Джастин двигается, уступая мне место. Сажусь рядом с ним. Странно, но сердце больше не замирает, когда наши глаза встречаются. Напротив, меня окутывает спокойствие. Думаю, именно так я буду себя чувствовать, когда после переезда стану навещать маму: приходить приятно, но это больше не мой дом.

Мы молча смотрим на воду. Внезапно я вспоминаю разговор с Джейком, что случился несколько недель назад. Он спросил меня, чего я хочу от Джастина. Я ответила, мол, хочу двигаться дальше. Сегодня утром, сидя рядом с бывшим на нашем памятном камне, я вроде бы должна расстроиться, но вместо этого чувствую безмятежность. Тогда-то я и понимаю, что, сама того не сознавая, наконец исцелилась от своей боли.

— Джастин, что это вчера такое было?

Он вздрагивает и поправляет шапку. Кажется, теперь из нас двоих Джастин нервничает. Вроде бы я победила, но никакой радости не испытываю.

— Ты о чем?

— О твоем странном поведении. Даже поговорить со мной не захотел. Ты же собирался «оставаться друзьями»?

Он не сразу отвечает.

— Я и хотел дружить… Но должен признать, когда увидел тебя с другим парнем, понял, что это не так просто.

— Мы с Джейком не встречаемся.

— А с виду и не скажешь.

— Неважно, кто и что скажет. Мы не пара. Да даже если б и встречались, что бы это для тебя изменило?

— Ничего, и это хуже всего. Мы больше не вместе, я сам так решил, но… мне все равно неприятно видеть, что ты так близка с другим.

— Не знаю, что и сказать…

— Нечего тут говорить. Наверное, нормально пока так реагировать на ситуацию. Я надеялся, мы проскочим эту фазу неловкости, но теперь понимаю, что и сам должен постараться.

Как странно слышать от Джастина, что и ему приходится нелегко. Я-то думала, раз он меня бросил, то спокойно перевернул эту страницу. А сегодня вижу, что он тоже столкнулся с трудностями. Все-таки отношения — штука куда более сложная, чем кажется на первый взгляд.

Я глубоко вздыхаю. Похоже, мне нужен был этот разговор, чтобы отпустить все, что причиняет боль, и двинуться дальше.

Джастин мнется, его щеки раскраснелись от холода. Он очень красивый, но больше меня к нему не тянет. Тоска не изводит душу. Как чудесно сознавать, что наконец свободен.

— У тебя с ним все будет нормально?

— С кем?

— С этим твоим другом… Джейком Сурреем.

— О. — Стоит вспомнить о Джейке, и сердце екает. — Не знаю, но очень надеюсь.

— Я тоже на это надеюсь. Он вроде неплохой парень. И пусть я вчера вел себя как ревнивый дурак, вы хорошо смотрелись вместе.

Он слегка улыбается, произнося последнюю фразу. Я улыбаюсь в ответ.

— Я рада, что мы поговорили.

— Я тоже, Эми.

Кладу голову ему на плечо. Меня обволакивает его запах, мне так хорошо, спокойно.

— Ты чудесный парень, Джастин, — шепчу я и говорю даже искреннее, чем когда мы еще встречались.

Джейк

Первые часы пути приходится очень стараться, чтобы не угодить в аварию. Руки дрожат до такой степени, что я рискую улететь в кювет, но понемногу все-таки успокаиваюсь и веду уже нормально. Почти жалею, что не взял «корвет» Мата. Почти. В любом случае хорошо, что я тогда поехал забирать Эмили из дома отца, иначе не представляю, как бы впервые сел за руль при подобных обстоятельствах.

Когда река расширяется, становится похожей на море, я снова начинаю плакать. Вспоминаю, как мы с Матье занимались серфингом в Калифорнии. В первый раз, когда он взял меня на пляж, чтобы попробовать этот вид спорта, я все утро прокувыркался с доски в волны, а брат нарезал вокруг меня круги, смеясь до упаду. Это был прекрасный день. Все мои дни с ним были прекрасны. Звучит банально, но так и есть.

Русло все шире, и приходит все больше воспоминаний, будто рухнула сдерживавшая их гигантская плотина. Наш первый совместный фестиваль, представление нашего первого фильма. Мат приехал туда, не надев трусы под штаны. Я поспорил с ним на пиво, что ему духу не хватит так сделать — ну и конечно, он принял вызов. А еще Матье знал: накануне я не спал трое суток и так волновался, что надо было чем-то меня отвлечь. Получилось так забавно, что я и правда забыл о своих тревогах.

Потом я вспоминаю, как мы в последний раз вместе ходили на пляж. Это было прямо перед нашим возвращением в Квебек, в марте прошлого года. Мы сняли небольшой дом в Санта-Монике прямо у воды. Никого не видели, просто сидели и смотрели на море, попивая «Корону», потому что я купил слишком много лаймов для гуакамоле, и надо же было куда-то их девать. Смешной вышел предлог. В те дни все нас смешило, даже когда жизнь начала становиться тяжелее, даже если иногда я слышал отголоски своего разговора с Майком, которые омрачали лучшие моменты. Однажды вечером я спросил Мата, почему он такой энергичный по жизни, почему никогда не останавливается. И на этот раз брат не стал отшучиваться и сбросил свою беззаботную маску.

— Потому что мне страшно, Джейк, — признался Матье.

Я ожидал чего угодно, но не этого. Если и был на земле бесстрашный человек, то именно мой брат.

— Чего ты боишься?

— Что наша история успеха закончится и обо мне забудут.

— О чем ты? У нас отлично идут дела.

— Все может рухнуть в любой момент. По тебе это сильно не ударит, займешься чем-то другим. А вот я, кажется, больше ничего не умею.

В каком-то смысле брат был прав. Не в том, что больше ничего не умеет, а что я иначе воспринимаю славу. Мир, в котором мы оказались, был крайне необходим Мату, а вот я рассматривал свое ремесло как нечто временное и жил одним днем. Закончится эта карьера — примусь за другую. Перейду в театр, займусь фотографией, может, просто стану колесить по свету, неважно. В отличие от Мата, я не отрезал себе доступ к остальному миру.

— Не волнуйся. Я тебя никогда не забуду, — излишне торжественно пообещал я.

Мат рассмеялся, едва не поперхнувшись пивом.

— Да ладно тебе, я еще не умер.

Приходится остановиться на обочине, потому что я больше ничего не вижу: из моих опухших глаз льется целый океан. Успокоившись, я снова завожу мотор.

Приезжаю в Персе в начале двенадцатого. Ослепительное солнце купает море и городок в золотистом свете. Великолепное зрелище.

Я паркуюсь перед домом бабушки и дедушки Майка. Это старый особняк с красной крышей, синей обшивкой и желтой дверью. Он яркий, но вписывается в окружающий пейзаж. Смотрю в зеркало заднего вида. Мои глаза опухли от усталости и слез, как будто я лицо в пчелиный улей сунул. Хорошо, что Майк не станет ничего говорить.

Я выхожу из машины и направляюсь к входной двери. Друг точно услышал мои шаги, но все равно ждет, пока я постучу в дверь, прежде чем открыть. Он обнимает меня, и мне кажется, что в десяти часах езды от родителей я странным образом оказался дома.

Майк отходит в сторону, чтобы дать мне пройти. Я делаю несколько шагов внутрь. В его семейном доме деревянные стены и пол, который скрипит под ногами. Осеннее солнце теплыми волнами струится через кухонное окно. Я сажусь, вернее, плюхаюсь на один из стульев перед столом. Майк протягивает мне большую кружку дымящегося кофе. Ноздри щекочет запах блинов, и желудок урчит. Майк всегда готовил их для меня и Мата на следующий день после грандиозных вечеринок.

Он берет сковороду, кладет мне на тарелку два блинчика и поливает их кленовым сиропом. Затем угощается сам и встает передо мной. Мы проглатываем несколько кусочков в тишине. Знакомая сцена. Сколько раз я так сидел по утрам наедине с Майком, прежде чем Мат начал путешествовать с нами. Агент всегда был мне как старший брат; хорошо, что у меня остался еще один.

Я замечаю, что он за последнее время постарел, это видно по морщинкам в уголках глаз, да и волосы под кепкой поредели. Майк улыбается мне.

— Рад тебя видеть. Ты лучше выглядишь.

— Правда?

В последний раз мы пересекались на похоронах Мата. Да уж, пожалуй, даже после бессонной ночи и всех переживаний я выгляжу лучше, чем в тот день.

— Ага. Не считая опухших глаз, конечно.

Я хрипло смеюсь.

— Я удивлен, что ты пришел, — признается он.

— Скажем так, ты позвонил в нужное время.

— Чем ты занимался с тех пор, как вернулся к родителям?

— Я посудомойщик в пиццерии.

— Серьезно? — смеется он.

— Да, серьезно. Это меня расслабляет. Кстати, мне придется позвонить боссу. А то будет волноваться.

— Он хороший начальник?

— Лучший.

— И… ты чист?

Мне нравится прямота вопроса. Майк не пытается завуалировать неприглядную правду красивыми словами. Вот и хорошо, не нужно притворяться.

— Да. Уже почти полгода. Я пролечился в центре, хожу к психологу и…

Осекаюсь. Думаю об Эмили. Она — мое главное лекарство, хотя поначалу я так старался от нее избавиться. Боялся, что Эмили сломается под тяжестью моих проблем. А в итоге вышло, что она стала мне опорой, и я обвился вокруг нее, точно лоза. Эмили не дрогнула, наоборот: она направила меня к солнцу. Я думал, мне будет тяжело чувствовать себя кому-то обязанным, но теперь понимаю, что это помогает мне лучше заземлиться. Просто способ больше не сбиваться с пути.

Мне хочется позвонить ей, сказать об этом, не так сбивчиво, конечно. Прежде всего, я хочу извиниться за бегство, за молчание, за свои сложности. В то же время я по-прежнему убежден, что Эмили не будет держать на меня зла. Она знает, какой я, и не просит становиться другим. Я так по ней скучаю. Оказалось, мне нужно уйти, чтобы понять, как сильно я хочу, чтобы она была со мной рядом.

— Ты чего? — возвращает меня к теме Майк.

— Мне есть к кому обратиться за помощью. Меня окружают хорошие люди. Мама, отчим и… ну…

— Встречаешься с кем-то?

Майк знает меня как облупленного. Может сам договаривать за мной фразы, если у меня не получается.

— Не знаю. Сказать бы, что да, но не уверен, так ли это.

— А хотел бы?

Я провожу рукой по волосам, по лицу. Желудок отяжелел после двух проглоченных блинчиков, и, несмотря на кофе, глаза закрываются сами собой. Это приятная усталость.

Майк терпеливо ждет моего ответа. Он напоминает мне Кристин, она тоже никогда не торопит меня, дает привести мысли в порядок. Если так подумать, то, должно быть, Кристин все это время напоминала мне о Майке.

Я как следует размышляю над его вопросом. Хочу ли я встречаться с Эмили? Вижу ли ее своей девушкой, любовницей? Я даже не знаю, что именно она ко мне испытывает. Сам так упорно твердил ей, что между нами может быть только дружба. И все же…

Наконец я отвечаю Майку:

— Знаешь что? Раньше я никогда не позволял себе думать об этом.

— Почему?

— У меня и так было много проблем… Я не давал себе права представлять будущее с другим человеком, это было слишком страшно.

— А теперь?

— Теперь, наверное, оно у меня есть. Я сам его себе даю.

Майк довольно улыбается.

— Я горжусь тобой.

— Было бы чем.

— Джейк, дай заодно себе право гордиться собой. Исцеление всегда начинается с одной важной штуки.

— С какой?

Майк смотрит на море, а я нетерпеливо жду ответа. Столько раз не слушал его советов, а сейчас ни слова не хочу упустить.

— С веры, что еще есть что лечить.

Эмили

После встречи с Джастином я прикидываю, не поговорить ли с Оливией. Но в итоге трушу и иду домой, потому что не знаю, как преодолеть пропасть, которая возникла между нами.

Я захожу в продуктовый магазин, покупаю все необходимое для спагетти под соусом. Вернувшись домой, включаю музыку, открываю окно на кухне, несмотря на холод, и позволяю себе наслаждаться приготовлением пищи: режу, приправляю, перемешиваю. Я на мгновение забываю все, что меня беспокоит; остались только я, мой соус и осенний ветер.

— Ты что, заболеть решила? — спрашивает меня Оливия, заходя на кухню.

Она годами врывается в мой дом без спроса — знает, где лежит запасной ключ. (Но приходит только тогда, когда хочет закатить сцену, как с ее возвращением из Испании.)

Оливия подходит к окну и резко его закрывает. Я поворачиваюсь к ней лицом, приподняв бровь. Она пожимает плечами:

— Что? Ты не отвечала на телефон. А значит, либо игноришь меня, либо у тебя руки по локоть в еде. Так или иначе, пришлось идти сюда.

Я добавляю на сковороду нарезанные кубиками помидоры и вытираю руки о фартук. Оливия сидит на табурете по другую сторону кухонного острова. По лицу вижу, что у нее была тяжелая ночь. И не только из-за алкоголя.

— Угостить тебя кофе?

— Я уж думала, ты никогда не предложишь.

Прячу улыбку и поворачиваюсь к шкафу, чтобы вытащить банку с молотым кофе. Пока готовлю эспрессо, пытаюсь собраться с мыслями.

— Я сегодня говорила с Джастином, — осторожно начинаю я, будто захожу в бассейн, не зная температуры воды.

Она заинтересованно вскидывается.

— И как?

— Получила… практически катарсис.

— Да ладно?

— Ага. Он признался, что вчера вечером приревновал меня к Джейку. И, как ни странно, мы наконец поняли друг друга, впервые с тех пор, как Джастин ушел от меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… Он понял, что по щелчку пальцев начать дружить нельзя. Более того, понял, что, даже если сам прекратил отношения, какие-то чувства все равно остаются. Мне стало легче. А еще я наконец сумела сказать себе, что готова двигаться дальше. Мы договорились дать друг другу время.

— Продуктивно поболтали.

— Согласна.

— Ладно, а больше ничего рассказать не хочешь?

Я ставлю перед ней кофе.

— Если хочешь задать мне вопрос, Олив, не стесняйся.

— Ты встречаешься с Джейком Сурреем? Только честно.

Я качаю головой.

— Нет, я же тебе сразу сказала.

— Хорошо. Я так и подумала… но признаюсь, засомневалась.

— Поэтому так гадко вела себя с Джейком?

— Черт… наверное, я тоже приревновала.

— К чему?

— К тому, что ты обратилась за помощью к другому человеку, а не ко мне. Более того, к практически незнакомцу. Что-то явно происходило, ты веселела день ото дня, но мне ничего не говорила, и я не понимала почему. Когда увидела, о ком речь, поняла, чего вы скрываетесь. Но взбесилась. Вместо того чтобы порадоваться за тебя, разозлилась. Извини, что так бурно отреагировала…

Я буквально лишаюсь дара речи. Я так старалась защитить Джейка, его личную жизнь, наши отношения, что даже не понимала, как раню подругу своей недоверчивостью.

— Это мне надо просить прощения, Олив. Честно. Думаю, за последнее время я выкинула из своей жизни многих людей. И не всегда по правильным причинам. Что до Джейка... Не то чтобы я не хотела говорить с тобой о нем, просто между нами все так ново и неопределенно...

— А с виду весьма определенно.

— Вот и Джастин мне то же самое сказал. Похоже, это общее мнение… Но на самом деле, мы с Джейком просто друзья.

Оливия поднимает руки в знак капитуляции.

— Тебе виднее, Эмили.

Она отпивает эспрессо, ставит чашку на остров, а потом впивается в меня взглядом.

— Слушай, у меня остался последний вопрос.

— Валяй, хотя я прекрасно знаю, что вопросов у тебя бесконечное множество.

Она улыбается, но не отстает.

— В ваших отношениях вы на равных?

— В каком смысле?

— Я тебя знаю, Эми, тебе вечно нужно кого-то спасать. Только вот этот парень должен выбраться самостоятельно.

Ее слова меня не задевают. Я понимаю, как ситуация выглядит со стороны: падшая звезда и великодушная девушка, которая решила ему помочь. Но между нами все не так просто. Я вспоминаю, как Джейк помогал мне разобраться в моих отношениях с отцом, как умел выслушать, пошутить, мягко подтолкнуть в нужном направлении.

— Все не так, Олив. Он тоже во многом мне помог. Джейк дает мне столько же, сколько я ему. Надеюсь, ему станет легче, и вы сможете нормально пообщаться. Увидишь, этот парень не зря знаменитость.

— Печально известная знаменитость, — подкалывает меня Оливия.

Затем встает и идет ко мне. Я закрываю глаза и растворяюсь в ее объятиях.

— Я тебя люблю, — шепчет она мне на ухо.

— И я тебя.

***

Вечером я занимаюсь йогой, и вдруг на тумбочке оживает мой сотовый. Имя Джейка так бросается в глаза, будто оно подсвечено неоном. Вспотевшими руками я беру телефон и смахиваю вправо, чтобы принять видеозвонок. Немного злюсь на Джейка — ну почему не предупредил, что позвонит? На мне школьная толстовка, волосы собраны в растрепанную косу. Хотелось бы выглядеть презентабельнее, но желание поговорить перевешивает тщеславие.

— Алло?

— Привет, хорошо меня слышно?

Он говорит громко, лицо почти у самого экрана. Волосы треплют порывы ветра. Похоже, он на пляже.

— Хорошо. Где ты? На побережье?

— Да, я в Персе!

— Типа на Гаспе?

— Типа да, — смеется он.

Джейк поднимает телефон, чтобы я увидела океан за ним. Глаза у него практически одного цвета с водой. На нем темно-серая толстовка с капюшоном размера на три больше, чем надо, и такая же огромная джинсовая куртка. Однако Джейк красивее, чем окружающий его пейзаж.

На несколько секунд между нами повисает тишина. Джейк пристально смотрит на меня; я взамен любуюсь им. Он хорошо выглядит, хотя глаза немного опухли. Кажется, он плакал. Я хочу спросить его, как он поживает, что делает на Гаспе, как туда попал, но боюсь испортить момент, а главное, не знаю, с чего начать. Джейк облегчает мне задачу.

— Эмили, прости, что убежал прошлой ночью, как вор. И еще хуже, не связался с тобой раньше.

— Все в порядке, ты мне ничего не должен.

— Правда?

Я колеблюсь. Он внимательно ждет моего ответа.

— Пожалуй, нет… Раз мы друзья, то я заслуживаю объяснений.

Никогда так прямо не выражалась. Даже горжусь собой, хотя и нервничаю, потому что не привыкла говорить что думаю любимому человеку. Надо разрушить этот шаблон. После разговора с Джастином я много думала. Поняла, что в наших отношениях поставила его на пьедестал, хотя он никогда о том не просил. И с отцом вышло так же. У меня одна схема в такого рода связях. Я восхищаюсь кем-то, обожествляю его и забываю себя. А потом падаю с небес на землю.

С Джейком все с самого начала пошло иначе. Наверное, потому что мы не пытались флиртовать, просто заинтересовались друг другом и решили сблизиться.

И разуж теперь Джейк знает, кто я, а я знаю, кто он, между нами нет места слепому обожанию. Вот что происходит, когда понимаешь, что твой партнер — такой же несовершенный, живой человек, как ты сам. Джейк кивает:

— Ты права. Поэтому я и звоню тебе.

— Я оценила.

— Знаешь, мне понравилось ходить с тобой на вечеринки. Было очень весело.

— Ага, пока мои друзья и ревнивый бывший не испортили вечер.

— Да ладно. Даю этому вечеру шесть или семь баллов из десяти. Нет, все-таки семь. В следующий раз будет лучше, да?

— Да, я требую вторую попытку!

Джейк хохочет, и его смех согревает меня изнутри.

— Так что ты забыл в Персе?

— Приехал повидать Майка, моего агента. Точно задержусь на несколько дней. Хотел поговорить с тобой до возвращения. Это важно для меня.

— Правда?

— Абсолютно.

Он застенчиво улыбается мне. Его смущенная улыбка — моя любимая. Еще и потому, что мало кто ее видел. Все девушки знают: Джейк Суррей красив, когда улыбается, но, наверное, немногие из них могут похвастать, что испытали на себе весь арсенал его улыбок.

— Знаешь, Эмили, теперь в моей голове гораздо меньше хаоса, чем прежде. И во многом благодаря тебе...

— Ну...

— Просто прими комплимент, хорошо?

Я кусаю губу, чтобы сдержать возражения и улыбку.

— Мне еще надо кое-что в ней уладить, и я хочу сделать это… хочу сделать это с тобой. Понимаешь, о чем я?

Я делаю глубокий вдох. Хочется сказать ему, что мне плевать на его хаос, что я хорошо управляюсь с беспорядком и умею его организовать. Похоже, Джейк хочет большего, чем просто дружба, но я не тороплю его, чувствую, что он сам скажет, когда будет готов. Поэтому просто отвечаю:

— Думаю, да. В смысле, я понимаю, что ты пытаешься мне объяснить, хотя как-то ты не очень пока пытаешься.

Он смеется. Его тепло передается даже через экран, я с трудом представляю, что бы стало со мной, окажись Джейк в моей комнате. Я бы согрелась до конца зимы.

— Знаю, прости.

— Прекрати извиняться.

— Хорошо.

— Не уверена, что поняла все, но направление мыслей мне нравится. И я готова подождать, пока ты не разберешься в своей голове.

На этот раз молчание уже не такое тяжелое.

— Слушай, когда вернусь, мы могли бы поужинать вместе, поболтать. Если хочешь.

— Да, хочу.

Еще одна улыбка. Несмотря на расстояние, я ощущаю близость Джейка, почти чувствую, что могу коснуться его лица, если протяну руку. Почти.

— До скорой встречи, Эмили.

— Пока, Джейк, береги себя.

— Я очень стараюсь.

Семь месяцев спустя

Джейк

Уже почти июнь. В этом году рано потеплело, деревья уже все зеленые. Весенний ветерок треплет мне волосы, овевает полы джинсовой куртки, которую я скоро сниму, благо погода хорошая.

Я собираюсь забрать Эмили с ее последнего дня в колледже. По такому случаю даже вытащил «корвет». Мне не терпится увидеть ее реакцию. Я знаю, Эмили поймет, что это для меня значит. Знаю, что она разделит мою гордость.

Прошло больше года со дня смерти Матье. Я снова скучаю по нему. Я всегда буду скучать по нему, но теперь знаю, что горе меня не убьет. Это уже немало. Я был разбит и все же восстановил себя. Стоит сказать, мне очень помогли. Я знаю, как мне повезло, что в моей жизни были такие прекрасные люди.

Мы с Эмили вместе с тех пор, как я вернулся с Гаспе в конце октября. Научиться любить эту девушку было ключевым элементом моего исцеления еще до того, как я смог понять и принять, что это любовь.

Никогда не забуду нашу первую после расставания встречу. Несмотря на все грандиозное и экстравагантное, что мне довелось увидеть, когда хочется представить самый прекрасный вечер в моей жизни, тот, когда я был самим собой, на ум приходит именно этот.

Мы пошли ужинать в пиццерию, потому что именно там мы и встретились, узнали друг друга, и это место всегда будет для нас особенным. Я рассказал Эмили о своей поездке, о драгоценных беседах с Майком и Марианной. Она, в свою очередь, поведала о своих разговорах с Джастином и Оливией, обо всем, что обнаружила за последнее время. Я никогда не видел ее такой умиротворенной.

Покончив с пиццей, мы вернулись ко мне домой. Легли на кровать, прижавшись друг к другу. И проговорили всю ночь. Я сказал ей, что знаю: какие-то части себя мне уже никогда не вернуть. Она схватила меня за руку в темноте и очень сильно сжала. Я прошептал:

— Мне нравится, когда ты прикасаешься ко мне. Так я чувствую, что не собьюсь с пути. Что я в безопасности. Хотел бы заснуть вот так, рука об руку. Знаешь, как у выдр.

— А при чем тут выдры?

— Они держат друг друга за лапки, пока спят, чтобы не потеряться.

— Ты хоть понимаешь, как это мило звучит? — робко шепнула Эмили.

Я повернул к ней голову, держа ее ладонь в своей.

— Да, немножко.

Она разразилась смехом, который я запечатал ртом. Мне понравилось, что наш первый поцелуй начался со смеха. Как-то очень уместно получилось. Мы целовались как подростки. И очень мало спали в ту ночь, равно как и в последующие.

Подъезжаю к колледжу. Мне не терпится увидеть Эмили, я взволнован, полон энергии. Недавно начал участвовать в нескольких проектах, осторожно, как жокей, который снова садится в седло после того, как его сбросила лошадь. Я не мчусь галопом, но иду в хорошем темпе. Работа оператора-постановщика, о которой мне рассказал Майк и которую я получил, во многом с этим связана. Она дает мне новый творческий импульс. Я счастлив делать то, что мне нравится, и в то же время оставаться собой.

Я люблю рассказывать Эмили о своих делах и могу часами слушать уже ее истории. Приятно видеть, как наши разговоры со временем развиваются, как мы продолжаем узнавать друг друга, как учимся укреплять обоюдное доверие. Я понял, что хочу разделить с ней жизнь, не потому что Эмили мне нужна. А потому что я ее люблю. Потому что ночью, когда рука Эмили лежала в моей, я наконец смог укротить призраков своего прошлого и обрести надежду на будущее.

И, самое главное, я перестал стучать в стену.

Эмили

Я люблю потрясающего парня. Вернее, мужчину — мы больше не дети. По ночам, в кольце его больших горячих рук, я чувствую себя женщиной.

Я люблю замечательного, умного, нежного, заботливого мужчину. А еще он щедрый, всегда готов помочь другим. Забавный, с тонким чувством юмора. Наконец, он прекрасен, как бог, будто всего ранее перечисленного недостаточно. Его красота — вишенка на торте.

Я влюблена в замечательного парня, которым продолжаю восхищаться даже после того, как он сказал мне, что между нами все кончено.

Это случилось почти два месяца назад, в начале лета. Первого июня, за неделю до моего отъезда в самое большое путешествие в жизни. Весьма кстати.

Джастин поступил честно, но не жестоко. Он не стал растягивать неизбежное на недели молчания, отягощенного невысказанными словами и мимолетными взглядами, когда один тянется, а другой от него уворачивается. Джастин меня больше не любил, вот и все. На самом деле, он сказал: «Я люблю тебя, но не думаю, что еще тебя люблю… ты понимаешь?»

Нет, я не поняла.

— Ты сам-то сознаешь, что говоришь? — просипела я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.

— Прости, Эми. Я не знаю, как это сделать.

— Что сделать?

— Разбить тебе сердце. И мне так больно.

— Тогда зачем вообще его разбивать?

— Потому что иного выхода у меня нет.

Казалось, ему больно так же, как и мне. Не знаю, действительно ли это помогло. Джастин неловко продолжил, неосознанно поворачивая нож в ране. Мол, дело не в том, что он больше не испытывает ко мне привязанности, а в том, что его любовь постепенно изменилась, а Джастин этого не осознавал. За те месяцы, пока мы были вместе, мой огонь усилился, а вот его смягчился, и страсть превратилась в дружбу. Когда дружба перерастает в любовь — это очень хорошо. А вот обратный процесс вряд ли можно назвать предвестником счастливого будущего.

— Мы хотим разного, — добавил он.

— Это из-за поездки?

Я уже какое-то время собиралась отправиться волонтером в Сенегал на шесть недель, чтобы улучшить академические показатели и усилить свое заявление о приеме на медицинский факультет университета. Возможно, Джастин боялся отношений на расстоянии. Он покачал головой.

— Конечно, нет. Брось, Эмили, ты же меня знаешь, я не такой.

Обычная Эмили, настоящая, та, которая не получила только что несколько ударов в сердце, потребовала бы объяснений. Только вот меня терзала боль, а Джастин взглядом умолял не настаивать. Я чувствовала себя смертельно раненным зверем, который просит охотника прикончить его, а не стоять и смотреть на агонию.

Так что я больше не задавала вопросов, а просто отпустила Джастина, ведь именно так положено делать, когда твой любимый человек тебя бросает. Нет смысла держать в плену того, кто предпочел бы оказаться где-то в другом месте. Какие бы клетки мы ни пытались создать своими объятиями, из них все равно можно выскользнуть — слишком велики просветы между прутьями.

Никогда бы не подумала, что это так больно, когда тебя бросает парень. Может, потому что мне казалось, будто искусством выживания после разрыва я уже овладела в полной мере. Мой отец ушел год назад. На самом деле, всего за несколько недель до того, как я встретила Джастина. Любимый тогда очень меня поддержал, но теперь, прекратив наши отношения, оставил после себя огромную пустоту.

Уход моего отца произошел по глупости, это случается куда чаще, чем кажется. Мама подшутила над его растущим животом. В ответ папа записался на занятия кроссфитом в соседнем спортзале. Мы с мамой удивились и поспорили, надолго ли его хватит. Она ставила на неделю, а я — на две, чтобы хоть так поддержать отца. В конце концов, папа оправдал все наши ожидания, когда встретил там молодую энергичную девушку, в которую и влюбился. Он ушел от моей матери, успешно разрушив то, что строил всю свою жизнь, включая доверительные отношения с единственной дочерью.

Как и отец, Джастин застал меня врасплох. Я с головой ушла в мечты о грядущем лете. Как несколько дней порадуюсь хорошей погоде вместе со своим парнем, затем отправлюсь спасать людей и вернусь уже более зрелой женщиной, познавшей горести мира и набравшейся смелости их врачевать. Таков был мой великий план. Я собиралась идти навстречу чужой боли, а не бежать от своей.

Неделю спустя я улетела в Африку с крохотным рюкзаком и разбитым сердцем.

С первых дней меня перевернуло с ног на голову, но не так, как я предполагала. Тогда-то и стало ясно, что этим летом все пойдет иначе, чем планировалось. Надо сказать, у меня было довольно наивное представление о бедности: мы думаем, что знаем ее, потому что видели сюжеты в новостях или фильмах. Другое дело, когда ты оказываешься с ней лицом к лицу, когда задействованы все твои чувства. Страдание, конечно, можно увидеть, но прежде всего его можно услышать, потрогать, почувствовать. Я увезла с собой из Сенегала его запахи и текстуры, его звуки и цвета. Прошло уже три дня с возвращения, а я до сих пор ощущаю его землистый, соленый, чуть кисловатый запах. Все еще чувствую пыль на своих руках, смешанную с кровью и мочой, все еще слышу детский смех и стоны боли. В моем мозгу бесконечной каруселью мелькают образы: мать с дочерьми, просящие милостыню на углу улицы, плакаты клиник для абортов, повсеместный голод.

Поездка изменила меня, но я так и не обрела ту силу, о которой мечтала. Напротив, в Африке я оставила частичку своей прежней беззаботности.

Чужие страдания настолько меня поглотили, что я не успевала думать о своих. Боль словно бы ушла в спячку, что меня вполне устраивало. Вот только она вернулась в полную силу, стоило только переступить порог дома.

Я будто бы заново учусь жить в Квебеке. Получается плохо. Кровать кажется слишком мягкой, слишком рыхлой, а сердце — еще более разбитым. Я пока не вернулась на свою работу в пиццерию, благо начальник разрешил отдохнуть сколько надо. Он добрый друг моей матери, я считаю его практически своим дядей. Он все знает и относится к моей ситуации с пониманием. Поэтому я убиваю время, лежа на кровати и глядя в потолок. Или, что еще хуже, роясь в соцсетях. Дитя своего времени.

Захожу в «Инстаграм»^[1], вижу фото Джастина на пляже. Ангельская улыбка, взлохмаченные волосы, прищуренные на солнце глаза. Мое разбитое сердце колотится в грудной клетке.

С тех пор как я вернулась, мы списались один раз. Вышло душевно, но не более того. Он спросил, как прошла моя поездка. Мне понадобились все силы, чтобы не пригласить его к себе домой под предлогом обсудить ее. Вместо этого я ответила, что все в порядке.

Напоследок Джастин сказал мне, что хочет, чтобы мы остались друзьями, когда все уляжется. Интересно, из вежливости или правда этого хотел.

Дружить с Джастином… Да мне от одной только мысли плохо становится. Ну то есть наблюдать, как его жизнь идет параллельно моей, изображать радость, когда он встретит новую девушку, которую уже не бросит, делать вид, будто я не хочу оказаться на ее месте… Вряд ли у меня на такое хватит сил.

Приходит оповещение из мессенджера. Это Оливия, моя лучшая подруга. Она сейчас в Барселоне, участвует в программе по обмену студентами. Уехала еще раньше меня, поэтому о моем разрыве знает от остальных ребят из нашей банды и из того немногого, что я нашла в себе силы доверить ей. Не люблю говорить о своей боли, а писать — и подавно.

Быстро читаю ее сообщение.

Оливия:

Привет, как жизнь? Не пора ли снова влюбиться в себя? А то я твою хандру аж в Барселоне чувствую, это тяжело.

Невольно улыбаюсь и чувствую, что практически совершила подвиг. Решаю ответить чуть позже.

Выключаю мобильник и выхожу на террасу позади дома. Надо полить клумбы. Сад погрустнел: мама пыталась ухаживать за ним, пока меня не было, но безрезультатно. Это мы с отцом обожали возиться в земле. Я выдергиваю горсть сорняков вокруг умирающего куста помидоров и на этом сдаюсь.

Возвращаюсь во внутренний дворик, сажусь и запрокидываю голову. Наверху мерцают несколько звезд. В Сенегале, вдали от цивилизации, они тысячами усыпали небосклон. Вся красота мира над колыбелью его уродства. Оглядываюсь вокруг. Здесь все одно и то же, от района к району: слипшиеся между собой домики, цветущие клумбы, клочки зеленой травы и лентяй-сосед, который даже не пытается полоть одуванчики, отчего их разносит повсюду.

Добро пожаловать домой, Эмили.

Джейк

Хозяина пиццерии, где я работаю, зовут Ник. Это пятидесятилетний мужик с широкими плечами и квадратным подбородком. Когда я пришел на собеседование, Ник сперва решил, что это розыгрыш.

— Чего? Что это Джейк Суррей собирается делать у меня на кухне?

— Мыть посуду, — просто ответил я.

Думал, он меня пошлет, но Ник только громогласно расхохотался, как истинный владелец пиццерии, затем оглядел меня с головы до ног и заметил:

— Видок у тебя пришибленный.

Судя по всему, избытком такта он явно не страдал.

— Знаю, — кивнул я.

— Хотя мойке какая разница. А столы обслуживать сможешь?

— В общении я не силен, но, если очень нужно, способен на многозадачность.

Он снова рассмеялся. Что ж, хоть кого-то развлеку. Видел бы он меня на пике формы.

— А ты забавный, звездун.

Я сразу понял, что теперь это мое прозвище. Ник бросил мне пару хозяйственных перчаток, и так началась моя блестящая карьера.

Сегодня среда. Как и всегда, я прихожу немного раньше. Меня можно назвать пунктуальным парнем. А вот Матье, хоть и старше меня на три года, поступал как раз наоборот: ему было наплевать на правила. Может, поэтому я до сих пор жив, а он нет. Да, я отклонился от курса, но всегда держал в поле зрения ориентир. У Матье же его никогда не было. Брат пролетел по жизни, как комета. Живи быстро, умри молодым.

Встав в нескольких метрах от черного входа, закуриваю последнюю перед сменой сигарету. Я ненавижу сигареты, но только они помогают мне успокоиться. Как таблетки оксикодона^[2], но не такие вредные. Ладно, такие же вредные, просто более законные. Из двух зол приходится выбирать меньшее, верно? В любом случае я планирую бросить. Скоро. Исцеление похоже на горящий дом: нельзя спасти все сразу. В первую очередь нужно укрыть от огня самое главное. Вот и я постепенно освобождаю свое тело от всякой дряни. Остались только сигареты.

К двери мимо меня проходит девушка, и я с любопытством пялюсь ей вслед. Две недели здесь проработал, но ее еще ни разу не встречал. У нее темно-рыжие волосы, похожи на мех лисы. Не знаю, натуральные или нет, но выглядит красиво, броско. Судя по веснушкам, усеивающим ее лицо, цвет родной, хотя эти сумасшедшие кудри кажутся слишком красными. Копна у нее куда гуще, чем у обычного человека. Просто ходячее пламя, даже форма официантки красная — кстати, ей идет. Может, потому что она не заморачивается. Если мир шоу-бизнеса меня чему и научил, так это тому, что все дело в отношении. Что угодно может быть красивым и модным, если носить это достаточно небрежно.

Ее взгляд скользит от моей руки ко рту, и она чуть закатывает глаза. Ничего удивительного. Люди осуждают курильщиков, и не зря. Тушу бычок ногой и иду в пиццерию вслед за лисичкой.

Она обнимается с Ником.

— Ну как прошла поездка? — спрашивает он.

— Невероятно.

— Еще бы. Африка — дело серьезное.

— Это было настоящее безумие, Ник. Даже не знаю, как описать. В жизни не видела столько красоты и горя в одном месте.

К горлу подступает желчь. Похожие слова шептала мама отчиму в день похорон Матье. Мол, как ужасно в столь юном возрасте познать такое количество радости и горя. Она явно говорила не о месте, а о человеке. Обо мне.

В тот день я сорвался. Даже представить не мог, что способен так низко пасть. Говорят, чтобы выплыть на поверхность, надо сперва достичь дна. Мне это выражение всегда казалось неправдоподобным — до тех пор, пока я не увидел гроб с телом брата. Вот тогда-то и понял смысл. Хорошая метафора, только поверьте, оттолкнуться от этого дна куда сложнее, чем думается.

До сих пор гадко вспоминать тот день. Именно из-за него я бросил употреблять. Но по иронии судьбы из-за него же я и мучаюсь от ломки. Ничего нового, уже как рефлекс: меня всегда тянуло чем-то закидываться, чтобы успокоить нервы, хотя поначалу способы были не такими радикальными. Одно время я ни о чем, кроме таблеток, и думать не мог. Даже на похоронах не сдержался, хотя зависимость сгубила моего брата и стала причиной его смерти. Надо было поддержать маму, утешить ее, но я не мог стоять там, пожимать руки и принимать соболезнования от кучи посторонних людей. Хотелось убежать или все порушить. Вот только я не мог поступить так с Линой. Потому и решил сделать плохо только себе и улизнул в ванную.

Там меня и нашел отчим: я валялся на полу, наполовину в душевой, опустив голову в чашу, хотя меня не рвало. Накидался, но без грязи. Молодец, Джейк, умница. Когда гости разошлись, Андре с Линой отвели меня к себе.

Вскоре после этого я начал лечение в реабилитационном центре и сеансы с Кристин. Мама предлагала такой вариант задолго до кризиса, но я был слишком разочарован в своей жизни. Зато после срыва на похоронах Матье поехал в клинику по доброй воле. Думаю, потому и получилось. Таков секрет успеха в любом деле: инициатива должна исходить от тебя самого. И вот я уже почти три месяца в завязке, сосредоточен только на выздоровлении.

Выйдя из клиники, я думал, что все, зависимость осталась позади. Однако на деле оказалось иначе. Желание употреблять никуда не девается, просто ты сам решаешь держаться. Трезвость — это осознанный выбор. Ты не думаешь о ней, пока тебя не тянет на темную сторону. Совершенно не ценишь, какое счастье — жить без ежедневной борьбы с самим собой. Это примерно как с болезнями. Мучаешься с соплями — думаешь, что вот поправишься — и станешь ценить каждый вздох. А пару дней спустя совершенно об этом забываешь. Благодарность — штука чертовски мимолетная.

Если бы я мог вернуться в тот день, когда впервые попробовал таблетку, никогда бы к ней и не притронулся. Ладно, вру. Тогда никто и ничто не могло меня остановить. Масштабы дерьма сознаешь, только увязнув в нем по самую шею.

Как бы мне ни хотелось повернуть время вспять, я знаю, что это невозможно. Я больше никогда не стану тем Джейком, которым был до наркотиков, до смерти брата. Мне всю жизнь предстоит нести эти шрамы, следы того времени. Нельзя выйти из ада без ожогов. Не существует кнопки перемотки. Нам приходится жить с последствиями наших решений. Этому я сейчас и учусь.

— Эй, звездун, вы с Эмили уже знакомы?

Я поднимаю глаза и осознаю, что так и торчу в дверях, глядя в никуда и утонув в своих мыслях. Наверное, тот еще видок со стороны. Ник глядит по-доброму, но немного недоуменно. Так он на меня чаще всего и смотрит. Мол, не знаю, в чем твоя проблема, парень, но хотел бы помочь.

А вот лисичка глядит иначе. Примерно так, как недавно смотрела на мою сигарету, только теперь ее эмоции направлены на меня самого. Отвращение, презрение — может, отторжение? Хотя, наверное, всего понемножку.

— Привет, я Джейк.

Она улыбается, но в ее улыбке нет ни капли тепла.

— Я знаю, — просто отвечает лисичка, разворачивается и уходит в зал.

Ник неловко откашливается. Я опускаю плечи.

— Так понимаю, она не из числа моих поклонниц.

— Не волнуйся. Наша Эмили не сразу к людям проникается.

Если б Ник знал, сколько всего меня беспокоит, понял бы, что холодная встреча явно где-то в конце списка. Однако поведение этой девушки пробуждает во мне любопытство. Сквозь распахнутые двери я вижу ее огненную голову, что мелькает в зале. Мне очень-очень хочется закурить, но я сжимаю кулаки в карманах и отвечаю Нику:

— Без проблем. У меня в запасе куча времени.

Эмили

Что-то в поведении Джейка, в его молчании тронуло меня и смягчило мое мнение о нем. Да, я жесткая, но не бесчувственная. Мне почему-то захотелось узнать его поближе. Поначалу я пыталась укротить этот порыв, ведь сама до сих пор не пришла в себя и лучше было бы заняться собой, а не чужими печалями. В любом случае, как-то лицемерно осуждать Джейка, но в то же время интересоваться им.

Однако отделаться от этого интереса я не могла. Он возвращался, когда Джейк, приходя в пиццерию, приветствовал меня кивком. Когда я наблюдала в распашные двери за четкими размеренными действиями нашего нового посудомойщика. Джейк казался невероятно сосредоточенным, будто проживал каждую минуту, не задумываясь о следующей. Не как буддистский монах, который смакует каждое мгновение, нет, скорее как человек, прилагающий максимум усилий.

Хотела бы я знать, что скрывается за этим фасадом. Конечно, не очень-то деликатно просто подойти и спросить: и что же тебя подтолкнуло разрушить свою жизнь? Хотя, с другой стороны, как еще мне узнать об этом?

«Привет, в общем, что-то ты не похож на эгоистичного трусливого наркомана. Не расскажешь о себе?»

Ну нет. Я не особо застенчивая девушка, но и у меня есть рамки.

Прошлой ночью мы с друзьями собрались посидеть у костра у реки. Любимое занятие нашей банды. Несколько лет назад мы вырыли яму в лесу недалеко от реки Л’Ассомпсьон и обложили ее большими камнями. С тех пор приходим туда каждое лето. Мы можем торчать там до поздней ночи, болтать, петь и пить. Здесь я впервые напилась, здесь выкурила свой первый и единственный косяк. (До сих пор помню ужасное жжение в грудной клетке и страх потерять контроль над собой.) Я люблю такие вечера под звездами: некоторые из моих самых ярких воспоминаний родились в сиянии пламени.

Джастин живет прямо у воды, возле дома Оливии. Прошлой осенью, когда начали встречаться, мы проводили почти все наши вечера у реки, он и я, иногда с ребятами, иногда одни, и в итоге оказывались у него дома, занимались любовью на шелковых простынях ранним утром. Эти утра были чудесны: я лежала в объятиях Джастина, прислушиваясь к шуму, который постепенно наполнял просыпающийся дом, пока родители любимого, его брат и сестры вставали. Джастину повезло, что у него большая семья. Мне нравилось проводить время в его доме, там у меня создавалось впечатление, что я не одна, хотя только что потеряла одного из двух своих главных близких людей. У Джастина я чувствовала себя в тысячу раз менее одинокой. Не знаю, говорила ли я ему об этом. Может, стоило. Может, если бы я больше открылась ему, он бы продолжал любить меня. Может, и нет.

Джастин приехал в Л’Ассомпсьон год назад, как раз перед поступлением в колледж. Его родители только что перебрались в этот район, он никого не знал, и ему требовалась помощь по химии. Я вызвалась его поднатаскать, за что Оливия немного меня поддразнивала. Я никогда и никого не брала под опеку. Подруга слишком хорошо меня знала и понимала, что я играю в школьного учителя не из чистого альтруизма.

— Ого, да ты по уши в него втрескалась, — заметила она, когда я сообщила, что помогаю новенькому.

Очевидно, Оливия была права. Я по уши втрескалась в смех и потрясающее тело Джастина. Надо сказать, взаимно. Между нами такие страсти пылали. Я думала, мы полюбили друг друга с первого взгляда. А как иначе?

Сегодня я сомневаюсь, верю ли вообще в любовь. Может, постоянная тяга к кому-то — просто физическая и химическая реакция, которая постепенно сходит на нет. Если повезет, пара вместе приходит к решению расстаться, иначе, как в нашем случае, страдает кто-то один.

Совершенно естественно, когда мы начали встречаться, я познакомила его со своими друзьями. Конечно, он мигом присоединился к нашей банде, как кусочек пазла, оказавшийся в нужном месте. Джастин умеет мгновенно располагать к себе людей. Короче говоря, моя помощь была не особо нужна ему: только задать импульс. Он до такой степени влился в нашу компанию, что даже странно становилось, неужели он не был с нами с самого начала.

И прошлой ночью это чувствовалось ярче, чем когда-либо. Кроме Оливии, все еще сидевшей в Испании, собралась вся банда: Элиана, девушка Оливии, Джордан и Николя, мои хорошие друзья с начальной школы. И Джастин. Который болтал и смеялся с остальными, занимая все пространство. Я не знала, где сесть и что сказать. Чувствовала себя самозванкой. Ушла через час, сославшись на головную боль. Никто не попросил меня остаться. Наверное, это и было больнее всего: осознавать, что теперь чужой стала я. Но они мои друзья, и Джастин должен отказаться от того, что принадлежит мне. Ведь так поступают после расставаний, верно? Отдают старые футболки и диски, забытые трусы и ватные палочки. Разделяют имущество и идут разными путями. Я бы хотела, чтобы он вернул мне моих друзей и уехал строить свою жизнь куда-нибудь далеко, чтобы я смогла забыть о его существовании.

Вернувшись домой, я обнаружила сообщение от Оливии. Странно, в Испании же сейчас три часа утра. Наверное, она на вечеринке засиделась.

Оливия:

Твое вранье про головную боль — хрень полная.

Эмили:

Ничесе, это в новостях рассказали, а я не знала?

Оливия:

Элиана сказала, что ты совсем рано ушла.

Эмили:

Было бы тебе так хреново, как мне, — ты бы тоже свинтила.

Оливия:

Нет. Это твоя банда, не уступай свою территорию 😈

Эмили:

Легко сказать.

Оливия:

Похоже, пора мне вернуться и взять дело в свои руки.

Эмили:

Я сама отлично справляюсь, спасибо.

Оливия:

Врушка.

Не испытывая ни малейшего желания развивать тему, я ничего не ответила.

Что мне было нужно, так это отвлечься от этих мыслей. Недолго думая, я взяла телефон и погуглила имя Джейка.

Рефлекторное решение, но оно меня разочаровало, потому что нет менее личного способа кого-то узнать. Особенно его. Если бы сам Джейк погуглил меня, нашел бы только несколько фото из моего «Инстаграма»: растение, кафе, пиво — никаких селфи, потому что я не могу воспринимать себя серьезно в режиме автопортрета. Если бы он копнул дальше, то наткнулся бы на фотографию профиля в «Фейсбуке»^[3], может, на старую газетную статью обо мне, когда я выиграла региональные соревнования по гимнастике. Ничего особо интересного. Полная противоположность тому, что можно получить, если ввести в поиск «Джейк Суррей». Мне пришлось пролистать кучу страниц. Все первые статьи говорили о смерти Матье, о реабилитации Джейка, хотя информация по последнему вопросу была расплывчатой. Я продолжала читать, отмотала на полгода назад, потом на год, на два. Наткнулась на интервью с Джейком и его братом примерно во время выхода фильма, над которым они работали вместе. Я видела эту ленту. Как и все остальные. Я не очень разбираюсь в кино, но помню, как меня тронула натуральность диалогов и яркая игра Джейка.

Включаю видеоинтервью. Братья сидят в комнате, залитой светом. Джейк выглядит младше. Сверкающие синие глаза, сияющая улыбка. Он невероятно отличается от того Джейка, которого я встречаю каждый день, замкнутого, угасшего. Его брат ниже ростом, более коренастый, волосы у него светлее, борода гуще. Он тоже излучает сумасшедшую харизму. Занимает много места. Джейк — звезда фильма, но внимание на себя перетягивает Матье. Это происходит совершенно естественно: очевидно, что Джейк предпочитает вести себя более сдержанно, он счастлив видеть, как его брат фонтанирует обаянием за них обоих. Джейк смотрит на него с нескрываемым обожанием.

— Итак, Джейк, почему ты решил рискнуть с этим сценарием? — спрашивает журналист.

Братья обмениваются понимающими взглядами. Это так красиво и так грустно, когда знаешь, чем кончилось дело.

— Никакого риска. Это же мой старший брат. Я целиком и полностью верю в его талант.

Матье сжимает плечо Джейка в знак благодарности.

На этом моменте я выключила компьютер. Почувствовала себя виноватой, как будто меня поймали, пока я подглядывала за ними ночью в окно. Надо признать, читая звездные сплетни или смотря интервью, мы никогда не задумываемся, что это вторжение в частную жизнь людей. Вчера вечером я чувствовала себя вуайеристкой, наблюдая за этими кусочками жизни Джейка, хотя постоянно видела его по вечерам и даже не пыталась заговорить. Узнать его следовало бы, заслужив доверие, а не потому что у меня есть доступ к интернету.

Впервые я представила, какой кошмар бы начался, выстави кто-то мою личную трагедию на всеобщее обозрение. Сколько посторонних людей посчитало бы себя вправе меня раскритиковать. Представляю их комментарии. «Будь она посимпатичнее, Джастин бы ее не бросил». «Она слишком увлеклась учебой, уделяла ему мало времени, вот он и ушел». «Да она спорт забросила, а такому парню нужна девушка постройнее». «Вот же дурочка наивная, думала, это навсегда».

Тяжело, наверное, пришлось Джейку — наблюдать, как его жизнь рушится под голодными взорами публики, которая не поддержит, а лишь потребует еще.

Поэтому когда я после смены зашла на кухню и увидела, как он драит поднос, а сам окутан одиночеством, будто коконом, то решила с ним заговорить. Разбить лед между нами. Не знаю, почему при этом у меня слегка дрожали руки.

Похоже, он изрядно удивился, когда я предложила пропустить по стаканчику. На миг мне стало страшно, что Джейк откажет, но легкая улыбка, что появилась на его губах, меня успокоила. Что-то в глубине души мне подсказывает: стоит потрудиться и открыть те его грани, которые он согласится показать.

Эмили

В субботу утром раздается стук в дверь. Мама еще спит: она никогда не упускает возможности поваляться в кровати в выходные. Иду открывать прямо в пижамных шортах и футболке. Даже не утруждаюсь надеть лифчик, но не потому, что мне все равно, как я выгляжу, или я такая феминистка, просто уже знаю, кто это может быть.

Оливия стоит на пороге и неодобрительно смотрит на меня поверх солнечных очков. Кожа загорела под испанским солнцем, прямые черные волосы обрамляют лицо, будто две шелковые занавески. На губах у нее яркая помада, хотя сегодня субботнее утро, и я единственный человек, с которым она собирается увидеться. Подруга как всегда идеальна.

— А, так ты не умерла? Ну отлично, тогда я пойду, — едко говорит она и разворачивается на каблуках.

У нее в руках два стаканчика с кофе, она злится на меня не меньше, чем я на нее, но видно, что уходить подруга на самом деле не хочет. И все равно я инстинктивно ловлю ее за руку.

— Стой, стой. Заходи.

— А, ты все-таки хочешь поговорить? И мне, чтобы ты отозвалась, непременно нужно было нестись сюда?

— Не драматизируй, я же отвечала.

— Едва ли. Да, Оливия. Нет, Оливия. Полслова там, полслова тут, ок, пока. Элиана говорит, ты вообще в затворницу превратилась. На звонки не отвечаешь. Черт, Эми, я правда волновалась.

Я вздыхаю. Подруга мне искренне сочувствует, но вынуждена тормошить ради очистки совести. Оливия знает меня лучше, чем я себя, и наверняка понимает, что открыть душу мне хотелось только при личной встрече.

Она моя самая давняя подруга, дочь лучшей подруги моей матери. Еще с детства мы привыкли проводить время вместе, хотя в то время еще не сближались. Но затем в первый год учебы она толкнула Джонатана Лэндри на школьном дворе за то, что он смеялся над моими рыжими волосами, и мы подружились навек.

Оливия неизменно защищала меня и всегда готова была выслушать. Затем, однажды, уже ей самой потребовалось кому-то выговориться. Это было летом перед нашим шестым классом. Мы возвращались с вечеринки у бассейна в доме того самого Джонатана, которого теперь считали красивым и милым — как это бывает, когда становишься старше и понимаешь, что в маленьком городке выбор у тебя ограничен. Оливия поцеловала его во время игры «правда или действие». Я на тот момент еще ни с кем не целовалась, поэтому не могла дождаться, когда же подруга в подробностях расскажет мне, как это было.

Мы подошли к моему дому и сели в углу двора. Я думала, сейчас Оливия расскажет мне о своем поцелуе с Джонатаном, но она промолчала. Поэтому я начала сама:

— Ну что, как было с Джо?

— Мягко. Мокро.

Я поморщилась. Не такого описания мне хотелось. Может, я и не великий романтик, но все же какие-то ожидания у меня были.

— И все?

Оливия начала нервно дергать травинки. Я испугалась, что это увидит мой отец: он всегда был одержим своим газоном, как и любой уважающий себя житель пригорода.

— Я не знаю... думаю... — Она осеклась и продолжила усердно рвать траву. Газону грозило вскоре стать похожим на череп моего дедушки.

— Что такое, Олив? Ты знаешь, что можешь рассказать мне что угодно.

— Я не думаю, что мне нравятся мальчики.

— Потому что они все дураки, — ответила я не только из принципа, но и по привычке.

— Нет, дело не в этом. Мне кажется, я вряд ли вообще когда-нибудь полюблю мальчика.

Я потеряла дар речи.

— Как это?

— Я не знаю. Они меня не привлекают. Мне это... неинтересно. Я не думаю о них, когда представляю, как целуюсь с кем-то.

Мне вдруг стало жарко. Оливия увидела, как румянец заливает мои щеки.

— Тебе неловко. Не стоило на тебя это вываливать.

— А о ком ты думаешь? — перебила я.

Она смущенно закусила губу.

— В реальной жизни или в мечтах?

— Как хочешь.

— Меган Фокс.

Я начала смеяться, и она подхватила. Напряжение тут же рассеялось. Когда мы успокоились, я добавила:

— Мне показалось, ты сейчас скажешь, что думаешь обо мне.

Она посмотрела на меня с любопытством, даже как-то оценивая. Затем покачала головой.

— Нет, ты моя подруга. Это не то же самое.

Она оставила траву в покое. Я представила, как мой отец вздохнул с облегчением.

— Это ничего не меняет, да? — тревожно спросила Оливия.

— Нет, конечно. Ты — это ты, я — это я, и мы друзья на всю жизнь.

Когда я вспоминаю эту сцену, то думаю, как хотела бы снова стать одиннадцатилетней и поверить, что все вокруг очень просто. Вот только чем старше мы становимся, тем сложнее кажется происходящее. В данном случае сложно то, что Джастин еще и друг Оливии.

Причем последняя не собирается оставлять в покое неприятную мне тему:

— Не стану скрывать, я говорила с Джастином. Ему было приятно кому-то довериться. Но знай, я на твоей стороне, как и всегда. А теперь, раз уж я приехала, ты больше не сможешь играть в затворницу.

— Да не особо-то я в нее играла.

— Неужели?

Я опускаю плечи.

— Ладно, хорошо. Но мне хотелось побыть одной. Сама знаешь, какая я, Олив.

— Терпеть не могу, когда ты меня так называешь.

— Ага. А я терпеть не могу, когда ты читаешь мне нотации.

— Ты их заслужила.

— Верно. Прости.

Она протягивает мне стаканчик. Я отхожу в сторону, чтобы впустить ее, и мы направляемся к столику на заднем дворе. Сидим на солнце, наслаждаемся кофе. Мой именно такой, как я люблю: с молоком, без сахара. Сидя передо мной, Оливия с решительным видом потягивает свой двойной ванильный латте. Мы обе учимся на медицинском, обе картезианки^[4], обе довольно циничные. В остальном же мы довольно разные: я сдержанная и задумчивая, она яркая и импульсивная. Мне нравится садоводство и кулинария, а Оливия увлечена модой и дизайном.

Мы дополняем друг друга. Она моя Кристина, я ее Мередит, как в «Анатомии страсти». К тому же я рыжая, а ее усыновили в Китае: нарочно не придумаешь. Она моя родственная душа, та, кому я все рассказываю, та, которая поможет мне спрятать труп, если я совершу убийство. Оливия снова рядом со мной, и это придает мне сил. Я хотела бы сказать ей об этом, только мне всегда трудно признаться, что я нуждаюсь в других людях. Думаю, психолог нашел бы у меня страх быть покинутой.

Когда отец нас бросил, мама предлагала мне походить на сеансы, но я отказалась. Никогда не любила выворачивать душу перед посторонними, еще меньше хотела делать это перед незнакомым человеком. Мне комфортнее самой проживать свои проблемы.

— Ну и как ты? — спрашивает Оливия, снова бросаясь в атаку после подаренных мне нескольких минут передышки.

— Нормально.

— То есть стало хуже?

Я глубоко вздыхаю, потом признаюсь:

— Я не в лучшей форме.

— Жаль, что ты не захотела все обсудить, пока я сидела в Испании. Я могла бы сказать тебе, что этот придурок тебя не заслуживает.

— Да, только я знаю, что ты на самом деле так не думаешь, потому что он тебе нравится. Ну и легче мне бы не стало.

— Я всегда буду думать, что парни, которые с тобой встречаются, тебя не заслуживают, — подмигивает она.

Я знаю, что это правда. Один из столпов нашей дружбы — ценить друг друга больше, чем любые отношения.

— Все случилось так быстро, — продолжаю я. — Он совершенно застал меня врасплох. Мне нужно было время, чтобы все переварить. Понять, что вообще произошло.

— И как, получилось?

— Не особо. Джастин сказал, что мы хотим разного и что он перестал меня любить. Не понимаю, как так вышло… Куда подевалась вся его любовь? А мне как быть с тем, что от меня осталось?

— Переработать? Говорят, это экологично.

Я невольно улыбаюсь.

— Олив, ну ты что.

— Прости.

— У меня все в голове не укладывается: ну как я могла такое пропустить? А ты ничего не замечала?

Оливия глубоко вздыхает и играет кончиком пряди.

— Честно? — спрашивает она.

— Пожалуйста.

— Да, замечала.

— Что? Как? Почему ты мне ничего не сказала?

— Потому что не была уверена. Не хотела тебя расстраивать. Что мне надо было сказать — слушай, подруга, похоже, у вас это ненадолго?

Ее слова — словно удар в живот. Оливия сочувственно смотрит на меня. Я сама попросила ее говорить честно, так чего теперь жаловаться, что она не щадит меня.

— Значит… ты думала, он меня бросит?

— Нет, я думала, что вы не всю жизнь будете вместе.

— Почему?

Она беспомощно пожимает плечами.

— Потому что ты очень амбициозная девушка, Эмили Ноэль.

— Ну и что? Джастин тоже амбициозен.

— Не так, как ты, — настаивает она.

— Я не понимаю…

— Ты знаешь, чего хочешь, и готова вершить великие дела. Это может пугать парня, которого больше волнует, что будет есть сегодня вечером, чем то, что он собирается делать со своей жизнью.

— Думаешь, мне следовало поумерить свои планы на будущее?

— Нет. Я думаю, тебе следует встречаться с кем-то, кто их не боится.

Я киваю. Перевариваю то, что она мне сейчас объяснила. Ее слова причиняют боль, но подруга права, и от этогоеще больнее. Оливия кладет руку мне на плечо, слегка сжимает.

— Я так скучала по тебе, я говорила? — шепчу я.

— Ни разу, но я и не ожидала ничего другого!

Улыбка появляется на ее лице и расцветает на моем. Возвращение Оливии смягчило мои недавние ожоги. Я не скажу ей и этого, ведь один из плюсов нашей дружбы заключается в том, что о некоторых вещах подруга догадывается сама.

Эмили

Сегодня барбекю у Джастина. Барбекю, на которое я не приду — нашла способ отвертеться с помощью не менее сомнительного мероприятия: я пойду к отцу.

Должна признаться, что долго взвешивала все за и против, прежде чем принять это решение. За последний год я видела папу трижды: в канун Рождества, на мой день рождения и на его. Каждый раз вместе с ним была та самая Фанни, отчего встречи становились такими же приятными, как вырывание зубов без наркоза. Мама всегда считает, что я преувеличиваю, хотя по глазам вижу — ей приятно слышать, как я ругаю Фанни. Пусть крах брака глубоко ранил маму, во имя заботы обо мне она призывает меня продолжать поддерживать отношения с отцом и заставляет себя не говорить плохо о своей сопернице — по крайней мере, при мне. Я делаю это вместо нее, мне проще: я могу презирать Фанни за двоих.

Тем не менее между Джастином и отцом я выбрала последнего: у Патрика я начинаю привыкать к дискомфорту, создаваемому обстоятельствами. Что касается Джастина, я даже не хочу пытаться принять ситуацию.

Он написал мне сегодня утром. Захотел узнать, ждать ли меня. Я ответила, что не могу, иду к отцу. Несмотря на разочарование, Джастин, кажется, обрадовался моему прогрессу. Его «Вау, горжусь тобой» подняло мне настроение.

Когда мы познакомились, боль от ухода Патрика была еще свежа. У Джастина очень дружная семья: это, безусловно, объясняет его желание помирить нас с отцом. Джастин близок со своими родителями, двумя сестрами и братом. Атмосфера у них в доме всегда теплая. Помню, как прошлой зимой пришла поесть фондю с его родными, а потом мы играли в шарики^[5]. Вечер настоящих квебекцев. Тем не менее было действительно хорошо.

Затем мы вдвоем пошли смотреть фильм. Прижавшись к любимому, сытая, насмеявшаяся до слез, я чувствовала себя совершенно счастливой. Потом посреди фильма Джастин вдруг выпалил:

— Видишь, насколько это важно?

— Ты о чем?

— О семье, Эмили. О твоей семье.

— Но…

— Ты должна поговорить с отцом. Тебе же больно от того, как вы отдалились.

— Почему это я должна чинить то, что он разрушил?

— Потому что, если ни один из вас не пойдет навстречу другому, между вами так и останутся руины.

— Милый, да ты настоящий поэт, — съязвила я.

— Ты шутишь, потому что пытаешься сменить тему.

Я нахмурилась, и он отстал — на этот раз. Джастин явно считал меня чересчур жестокой. Ему, которого никогда не предавали близкие, трудно было понять, что прощение еще надо заслужить.

Когда я паркую машину перед отцовским домом, у меня пищит мобильник. Это Оливия. Ага, Джастин сообщил ей о моем дезертирстве.

Оливия:

Трусиха. А ну иди сюда. Ты же не только с Джастином не увидишься.

Эмили:

Знаю, но не могу. Обедаю с отцом.

Оливия:

Ну да, а я бросаю медицинский, потому что решила пойти в косметологи.

Эмили:

Из тебя бы вышел отличный косметолог.

И это правда. Оливия ежедневно намазывает на себя какое-то безумное для восемнадцатилетней девушки, у которой в жизни даже прыщика не было, количество кремов, масок и прочих омолаживающих средств. Она у нас настоящий эксперт.

Оливия:

Безусловно, но мы сейчас не об этом. Ни к какому отцу ты не поехала.

Эмили:

Спорим?

Оливия:

Пришли фото, где сейчас находишься.

Эмили:

Да легко.

Я захожу на задний двор и первое, что вижу, — как моя мачеха Фанни жарится на солнышке. Судя по тому, как верх бикини стискивает грудь, купальник она явно покупала еще до пластики.

Ладно, я перегибаю. Ничего не могу с собой поделать, меня все в ней бесит: стриженые черные волосы, большие карие глаза с длинными ресницами, полные губы, пирсинг в бровях, даже ее имя. Особенно имя: оно говорит о возрасте Фанни. Ей двадцать шесть. Она всего на восемь лет старше меня. Ну хотя бы Фанни не пытается играть со мной в умудренную жизнью мать: сама догадывается, насколько нелепо это выглядело бы. Нет, все еще хуже: Фанни пытается со мной подружиться. Благородное намерение, только я не могу забыть, что она трахается с моим отцом. Это сводит на нет любую возможность дружбы между нами.

Я оглядываюсь вокруг. Во дворе собрались друзья отца и Фанни. Они образуют разношерстную группу: с одной стороны более или менее пузатые пятидесятилетние мужики, с другой — молодые люди лет двадцати, загорелые и в татуировках. На долю секунды мне кажется, что, пожалуй, все-таки стоило пойти к Джастину. Я могла бы любоваться его мышцами, демонстрировать свою задницу в облегающем комбинезоне, ведь ему наверняка до сих пор приятно на нее смотреть, даже если он больше меня не любит. Джастин явно сможет отличить любовь от страсти. А мне было бы полезно вновь почувствовать себя если не любимой, то хотя бы желанной.

Затем я вспоминаю наш разговор с Джейком. Его правильные вопросы, которые помогают мне определиться с моими желаниями. Я хочу оставить роман с Джастином позади, но не добьюсь цели, если не начну вести себя иначе. Так что я остаюсь здесь. С отцом и Фанни.

Ура.

Отец наконец-то меня замечает и едва не бежит мне навстречу.

— Милая, как я рад, что ты пришла!

Очевидно, он не врет. Его маленькие глаза сияют так же сильно, как и обильно намазанная маслом для загара грудь. Вспоминаю, как летом мы поехали в штат Мэн, и отец ходил в одной и той же кепке, а на спине у него постоянно красовалась полоса не впитавшегося солнцезащитного крема. Мама все пыталась уберечь его от пагубного воздействия ультрафиолетовых лучей и риска подхватить рак кожи. Честно говоря, она в принципе его от себя не отпускала. Тогда я этого не понимала.

Папа целует меня в обе щеки, затем обхватывает потной липкой рукой мои обнаженные плечи. Он говорит своим друзьям:

— Эй, ребята, моя дочь пришла!

Улыбка освещает его лицо. Отец счастлив, это видно. Он хороший, мой папа. Прекрасный человек. Я просто скучаю по тем временам, когда он был еще и замечательным отцом. Вроде бы то же самое, но вообще-то нет.

Джейк

Сейчас 15:00, через час мне на работу. Сидя на солнышке во внутреннем дворике, я читаю «Тяжесть снега»^[6]. Воздух прохладный и сухой, пахнет осенью. Медленный темп повествования успокаивает, а сюжет захватывает. Отличное сочетание.

Мама подходит к двери патио с беспроводным телефоном в руке. Одними губами говорит: «Марианна». Я отрицательно качаю головой. Она закусывает губу и отворачивается, несомненно, готовясь придумать какое-нибудь оправдание, которому моя бывшая все равно не поверит.

Я не прикасался к сотовому с тех пор, как вышел из реабилитационного центра. Понятно, почему Марианне пришлось звонить Лине. От этого мне еще меньше хочется включать телефон. Я изо всех сил пытаюсь совладать с эмоциями, поэтому у меня нет сил иметь дело еще и с Марианной. Как истинная эгоистка она должна это понимать.

Мне было почти двадцать, когда я встретил ее. Она привлекла мое внимание на VIP-вечеринке в Монреале, уже не помню какой. Симпатия оказалась взаимной. Мы проболтали всю ночь и трахались весь следующий день. Скажем так, начало вышло ярким.

Мы любили друг друга, она и я, но кажется, с тех пор минула вечность, потому что ту жизнь я пытаюсь стереть из памяти, хочу оставить далеко позади. Марианна возвращает меня ко всему, что я ненавидел. Всему, чем я больше не хочу становиться. Проблема не в ней, а в том, кем я тогда был. Она заслуживает нормальных объяснений, только я в последнее время скуп на слова.

Я порвал с ней сразу после смерти брата, хотя думал об этом уже несколько недель. Авария придала мне смелости прекратить наши отношения. Нет, «смелость» — неправильное слово. Скорее, в тот момент мне было наплевать на то, что она скажет. Мне было наплевать на всех, в том числе и на нее.

Я воспользовался тем, что попал в реабилитационный центр, чтобы навсегда с ней расстаться. Надеялся, что, когда я уйду, она забудет меня, как и все остальные. Эгоистичное желание и, прежде всего, очень наивное, учитывая тот факт, что помимо меня, Марианна также обожала моего брата. Шансы на то, что она забудет о нас обоих, были невелики. Они с Матом очень дружили. Он считал, у нее отличное чувство юмора, она думала, что брат намного веселее меня. И оба были правы.

Марианне не нравились люди, принимающие наркотики. Против травки она не возражала, но остальное ее беспокоило: она думала, что зависимость слишком сильно влияет на нашу жизнь, и не зря. С другой стороны, когда Мат был жив, его беззаботность делала наши пороки более привлекательными в глазах Марианны. Она считала его крутым, восхищалась им. Оглядываясь назад, я понимаю, что Марианна видела в нем старшего брата. Вот почему у меня нет желания с ней общаться, выслушивать ее сожаления, ее боль. Мне и своей достаточно.

Надо поговорить об этом с Кристин, но боюсь, она попросит меня поступить правильно — Кристин всегда просит меня поступать правильно. Хотя нет: она спрашивает меня, какой образ действий, на мой взгляд, был бы верным, а затем позволяет мне самому прийти к выводу. До этого я еще не добрался. Предпочитаю думать, что Марианне не стоит тратить время на парня, который тащит ее вниз. Она обязательно поймет, что ей лучше без меня, и тогда наконец уйдет. Я пытаюсь убедить себя, что делаю это ради ее же блага. В конце концов, из меня сейчас явно не лучший помощник, чтобы преодолеть горе после смерти Мата.

Мама выходит из дома и садится рядом со мной на один из стульев.

— Что ты ей сказала? — спрашиваю я.

— Что ты спишь.

— Она тебе поверила?

— Ни на секунду, — подмигивает она.

Смотрю в ее голубые глаза, такие же, как у меня и моего брата. За видимым весельем скрывается боль. Моя мать — ходячая крепость, она забаррикадировалась в своей скорби. Ни единой трещины, ни единого окна. Она все держит в себе. Знаю, так мама пытается меня защитить. Я просто надеюсь, что это ее не сломает.

— Не хочу лезть не в свое дело, Джейк, но...

— Давай, говори.

— Думаю, тебе следует с ней поговорить.

Я вздыхаю и вытаскиваю пачку сигарет, закуриваю. Мама даже не морщится. Она единственная, кто не уходит, когда я курю, хотя сама никогда не прикасалась к табаку. Делаю несколько затяжек, успокаиваю руки, замедляю сердцебиение.

— Я не знаю, как с ней быть...

— Она дружила с Матье. Должно быть, ей сейчас тоже больно. Ты мог бы начать с этого.

— Прямо сейчас я чувствую, что расклеюсь от одного разговора с ней.

— Тогда подожди. Только не слишком долго. Она не заслуживает того, чтобы ее избегали.

Я киваю, докуриваю сигарету и встаю. Скоро начнется моя смена в пиццерии. Я переодеваюсь и прощаюсь с Андре и Линой, прежде чем пойти в ресторан.

Мою гору посуды, но разговор все крутится у меня в голове. В итоге я так вымотан, будто три часа сдавал экзамен. Собираюсь сесть снаружи за один из столиков, выкурить еще сигарету. Эмили присоединяется ко мне. Она выглядит взволнованной: за весь вечер я практически не проронил ни слова.

— Ты как? — спрашивает она.

— Более-менее.

— Да уж… вижу. Поболтать не хочешь?

— На прошлой неделе мы говорили о Джастине… Что ж, теперь моя очередь жаловаться на проблемы с бывшей. Ее зовут Марианна...

— Да, я знаю. Читала статьи о вас, — робко признается она, прежде чем добавить: — И как у вас все было?

Неудивительно, что Эмили уже знает, кто такая Марианна: моя бывшая, что называется, «создатель контента» или, как их чаще именуют, инфлюенсер. Странная пара для такого парня, как я, у которого, несмотря на свою известность, только один личный профиль на «Фейсбуке» с примерно пятьюдесятью друзьями.

Марианна любит популярность. Она вовремя попала в мир «Ютуба» и «Инстаграма». Марианна принадлежит к той категории людей, чья слава не основана ни на чем конкретном. Знаю, звучит довольно пренебрежительно. Я не хочу сказать, будто Марианна не заслуживает, чтобы о ней знали: она целеустремленная и харизматичная, вдобавок усердно работает. Заняла завидное место в условиях жесткой конкуренции. Я совершенно не умаляю ее успеха, но не понимаю восторга людей по поводу тех, кто просто раскручивает свою жизнь в социальных сетях.

Как по мне, у Марианны всегда было две личности. Публичная, которая документирует каждый шаг в своем аккаунте в «Инстаграме», с притворным энтузиазмом рассказывает о продуктах, которые получила, или мероприятиях, куда ее пригласили, которая стремится заинтересовать как можно больше подписчиков. И частная — та, чья зрелость и способность слушать зацепили меня, когда мы вдвоем валялись в моей роскошной гостиной, смотрели старые черно-белые фильмы, обсуждали фотографию — не селфи, а само искусство — и слушали пластинки, лежа в нашем уютном коконе, пока на улице шел снег.

Все бы хорошо, как говорится, но этот диссонанс привел к спорам. Марианна хотела, чтобы я стал частью ее виртуального мира, особенно когда наши отношения переросли в более серьезные. Что касается меня, я не желал вываливать свою личную жизнь на обозрение тысячам ее подписчиков. Поэтому не позволил Марианне выложить наши фотографии, что, как теперь понимаю, ее напрягло. Я хотел, чтобы мы оставались осторожными, сохраняли наши прекрасные моменты только для себя, а не выставляли их напоказ незнакомцам. Она же мечтала раскручивать нашу пару на своем ютуб-канале. Нет, спасибо, такое не для меня.

Тем не менее какое-то время нам было хорошо вместе. Она казалась яркой целеустремленной девушкой, ради которой мне захотелось выйти из зоны комфорта. Еще Марианна умела меня рассмешить. Мне нравился ее сарказм, который так разительно отличался от созданной ею инстаграмной картинки. Только чем больше проходило времени, тем сильнее меня беспокоила ее двойная жизнь. Мне не нравилось, что она так резко менялась, когда заходила в социальные сети. Даже стал задумываться, а не притворяется ли Марианна и со мной тоже. Она продолжала твердить мне, что это просто работа, что не стоит делать из мухи слона, но меня все равно терзали сомнения. Я бы предпочел девушку, которая всегда остается самой собой, вне зависимости от контекста. Немного лицемерно звучит из уст актера. По сути, я не знал, как сказать Марианне, что больше не уверен, люблю ли человека, которым она стала.

Странно, как порой складывается жизнь.

Безумие, сколько воспоминаний всколыхнул во мне вопрос Эмили. Словно рухнул барьер, и выплеснулось то, что он удерживал. Эмили терпеливо продолжает смотреть на меня. Я прочищаю горло.

— Мы хорошо ладили, но… были слишком разными.

— И почему это стало проблемой?

— В основном переживал только я, да еще и не мог собраться с духом поговорить с ней об этом. На самом деле, в нашей истории проблемный бывший — я. Воспользовался смертью брата, чтобы уйти от Марианны, даже не потрудившись объяснить ей причины. Отвратительно получилось.

— Должно быть, все немного сложнее…

— Нет. Это моя вина, я плохо с ней обошелся.

Она какое-то время молчит, а потом признается:

— Поразительно, как ты умудряешься во всем винить себя.

— Почему это тебя удивляет?

— Наверное, не так выразилась… Я заинтригована. Ты меня очень интригуешь.

Она сказала это совершенно нейтральным тоном, как если бы заметила, что на улице хорошая погода. Просто факт. Я ее интригую. В этом нет ничего плохого. И все же ее признание сражает меня, как удар бейсбольной битой в челюсть. Чувствую, как та безвольно повисает, как у меня открывается рот, как я жадно хватаю воздух. Я всегда интриговал людей, потому что имел доступ к закрытому, таинственному миру, куда им не попасть. Всем было любопытно добыть новую информацию, урвать хоть какие-то крохи из того замкнутого мира. Меня это глубоко раздражало.

Я знаю, Эмили не такая. Ей интересен я сам как человек. Именно это меня и беспокоит. По сути, я просто бывший актер с непонятным будущим, который борется с последствиями неверных решений. Если я ей и интересен, то только благодаря миражу, построенному на зыбком песке моей привлекательности и былой славы. Если Эмили немного копнет, то поймет, что под всем этим нет ничего прекрасного. И тогда она посмотрит на меня с тем же презрением, что и в самую первую нашу встречу.

— Не понимаю почему, — признаюсь я дрожащим голосом.

— Ну не знаю. Я такого, как ты, прежде не встречала.

— Это какого? — сухо интересуюсь я. — Я курю, не занимаюсь спортом, работаю мойщиком посуды, живу с родителями. Безумно увлекательная личность.

Она неловко опускает взгляд. Я вижу, что сделал ей больно. Хотел бы извиниться, но в то же время чувствую острую потребность оттолкнуть Эмили, прогнать ее. Пусть поймет, что я не тот хороший парень, которого она себе вообразила. Я токсичен. Сурреи сеют несчастье повсюду, куда бы ни пошли. Мы с Матье не смогли защитить себя, пока еще могли. Защитить тех, кто любил нас. Я усвоил урок. И предпочту уберечь Эмили от своего пагубного влияния.

— Прости, я не хотела… — бормочет она.

— Да брось, забудь…

— Я не понимаю, чего ты так обиделся.

Она выглядит расстроенной. У меня сердце переворачивается. Я пытаюсь сделать глубокий вдох, но чувствую, как оно колотится в груди. Я точно животное, пойманное в ловушку.

— Еще бы, — резко говорю я. — Поняла бы, если б действительно меня знала.

Она смотрит так, будто я ее ударил. Встаю, достаю из кармана еще одну сигарету.

— Я домой.

— Джейк, послушай...

— Пока, Эмили.

Разворачиваюсь, иду прочь, но чувствую спиной ее взгляд. Практически слышу, как мысли вылетают из головы Эмили и разбиваются об меня. В моем собственном мозгу тоже царит хаос.

Кристин наверняка много чего скажет о моем внезапном бегстве, когда мы завтра с ней увидимся. Вероятно, прямо слово «бегство» не употребит, но все же. Наверное, в психологии есть название моему новому скотскому поведению. Уже вижу, как стану оправдываться: «Да это ради ее же блага». А Кристин ответит: «А что нужно ради твоего блага?»

Именно для себя я уже нарешал. Да столько, что до конца жизни хватит.

Джейк

Сентябрь кончился, и уже полным ходом идет октябрь. Листья окрасились в красный и оранжевый, а ветер стал более резким. Теперь я хожу на сеансы Кристин раз в две недели. Она одобрила мою поездку в квартиру. Я рассказал, как все прошло: про боль, смягченную присутствием Эмили, про удовольствие от фотографирования, про странную печаль от встречи с Мартин. В заключение признался, что понял: я буду скучать по Матье, куда бы ни пошел. Что на самом деле я боялся его отсутствия везде, а не только в одном конкретном месте.

— Ты прогрессируешь, Джейк. Начинаешь понимать, что скорбь не делится на части.

— Не уверен, что подобное открытие меня радует.

— Я тоже не уверена, что это должно быть весело, — ответила Кристин наполовину весело, наполовину сочувственно.

Определенно, она одна из самых accurate людей, которых я знаю. Как бы это лучше сказать на французском? Точная? Нет. Меткая? Вот это ближе. Некоторые вещи лучше всего выражать на английском языке. Когда я это сказал, Эмили со мной не согласилась. Я возразил, мол, просто она хуже меня знает английский, на что Эмили ответила: «Такой аргумент не считается, потому что я лучше тебя знаю французский». Мы до сих пор не пришли к согласию по этому поводу, но мне нравится с ней спорить. Я чувствую, что прыгаю выше головы, пытаясь доказать Эмили свою правоту, пусть это ничем мне и не помогает. Смысл ведь в процессе, а не в результате.

Еще мы с Кристин говорили о Марианне. Когда на следующий день после поездки с Эмили в Монреаль я включил мобильный, то заметил, что от бывшей пришла дюжина новых сообщений. Одна из ее подруг видела нас с Эмили в ресторане. Марианна сходила с ума, потому что решила, будто я с кем-то встречаюсь. Я колебался между тремя вариантами: первый — проигнорировать ее, второй — соврать, что я действительно встречаюсь с Эмили, но больше чтобы самому об этом пофантазировать, а не бывшую разозлить, и третий — ответить честно. Я выбрал третий вариант: раз уж Марианна так отреагировала, видимо, ей больно, и отчасти, если не главным образом, я тому виной. Поэтому написал ей:

Джейк:

Привет, Марианна. Извини, как ты уже сама поняла, редко заглядываю в телефон. Я правда ездил в Монреаль, но нет, ни с кем не встречаюсь. Только если в один прекрасный день это произойдет, надеюсь, ты примешь тот факт, что тебя это больше не касается. И, если сама начнешь встречаться с другим, меня это тоже не обидит.

Мне мое сообщение показалось вполне дружелюбным. Марианна была другого мнения. Она ответила, что я настоящий мудак и заслуживаю страданий, что ей надоело прятать боль, пока я упиваюсь своей, и что ей не с кем поговорить. Я взбесился, ведь на этот раз честно попытался понять Марианну. Поэтому я не придумал ничего умнее, чем посоветовать ей обратиться за поддержкой к тысячам ее подписчиков. В ответ прилетело весьма эмоциональное «Пошел на хрен!».

Все это я пересказал Кристин, снабдив собственными раздраженными комментариями, отчего история вышла несколько бессвязной. Но моя доктор — профи, и суть уловила. Она попыталась донести до меня, что Марианна имеет право скорбеть, но и я заслуживаю права на личное пространство. Что пора брать дело в свои руки и поговорить с ней — лично или по телефону, — в общем, объяснить Марианне, что я не желаю с ней видеться, поскольку ее напор меня напрягает. Я для вида согласился, но сам подумал, что проще сказать, чем сделать. Думаю, Кристин и сама это поняла по тому, как неуверенно я ей кивнул.

Я размышляю о нашей встрече, сидя в гостиной с Линой и Андре. В этот воскресный вечер мы смотрим «Все говорят об этом»^[7]. Мама положила ноги на бедра Андре, и он массирует ей ступни. Они не пьют, хотя я знаю, что этот маленький ритуал обычно сопровождается бокалом вина. Я хочу сказать им, что все в порядке, что алкоголь никогда не был самой большой моей проблемой, но их беспокойство кажется мне очень трогательным, поэтому я не поднимаю эту тему.

Смотрю шоу, не вникая в диалоги. После Кристин и Марианны на ум теперь приходит Эмили. Я все чаще и чаще размышляю о ней, так мои мысли становятся более спокойными, менее противоречивыми. Интересно, что она делает, учится или тоже смотрит сериал? Безобидные вопросы, но необходимые, потому что каждая мелочь становится важной, когда хочешь лучше понять кого-то.

Я смотрю на свою мать. Что бы она сказала, если бы могла читать мои мысли? Решила бы, что я слишком много думаю о девушке, или обрадовалась, что мой мозг наконец-то переключился на здоровые темы? Это единственный крошечный бутон счастья, который я тайком лелею где-то в своей голове и который растет сам, без чьей-либо помощи. Отчасти я боюсь упоминать о нем из страха, что он тут же увянет, как мираж. Я стал более осторожен в том, что касается счастья.

Поддавшись порыву, достаю телефон, чтобы написать Эмили. К чему ограничивать себя мыслями о ней, если можно просто пообщаться? Чувствую мамин взгляд: обычно я не сижу уткнувшись в мобильный. Однако она ничего не говорит. Сама того не зная, мама бросает меня на произвол судьбы.

Я прикидываю, с чего начать разговор. Может, как-то пошутить? Эта маленькая игра меня быстро утомляет, мне не хочется притворяться, изображать из себя рубаху-парня.

Джейк:

Привет, как дела? Я тут думал о тебе.

Двумя минутами позже приходит ответ.

Эмили:

У меня тут неприятная ситуация.

Джейк:

Расскажешь?

Эмили:

Пришла на ужин к отцу. Продолжаю сражаться с собой. Вот только Фанни надо мной пошутила, и я немного сорвалась. Переборщила с вином, и, раз уж я приехала на машине, папа настаивает, чтобы я осталась на ночь у них.

Сдерживаю улыбку.

Джейк:

Кошмар…

Эмили:

Знаю. Фанни хочет вместе посмотреть реалити-шоу. Да я ж помру, ну серьезно.

Я на мгновение поднимаю голову. Андре с мамой вроде бы внимательно слушают вопросы, которые Ги А. Лепаж задает своему гостю, хотя я чувствую, что они наблюдают за мной краем глаза.

Джейк:

Мне прийти? Я бы мог довезти тебя домой на твоей машине.

Эмили:

Правда? Ты серьезно?

Понимаю ее изумление. То я прошу Эмили сесть за руль, чтобы доехать до Монреаля, так как сам боюсь, то вдруг вызываюсь подкинуть ее домой на машине. Даже мне самому трудно себя понять. Но я знаю, что хочу ей помочь, и это желание сильнее моего страха. Меня ведь уже трясло при мысли о том, как я вернусь в квартиру и лишний раз вспомню, что брата больше нет. Я понял, что меня пугает не настоящее, а прошлое. Что случившееся я не могу изменить, могу изменить только самого себя. В принципе, я не за руль сесть боюсь — а того, что уже случилось с Матом. Я делаю глубокий вдох.

Джейк:

Конечно. Не в моих привычках бросать барышню… ну, в беде.

Эмили:

Ну я сегодня не особо барышня, но звание героя ты все равно заслужишь. А сам-то как сюда доберешься?

Джейк:

Пиши адрес. Я разберусь.

Она присылает координаты.

— Андре, мне нужно кое о чем тебя попросить, — говорю я.

***

Я вкратце объясняю ситуацию маме и Андре, и отчим тут же соглашается подкинуть меня к отцу Эмили. Лина с любовью смотрит нам вслед, и это одновременно мило и грустно, что она так растрогалась из-за, по сути, пустяка. Несколько минут дороги проходят в тишине, затем Андре спрашивает:

— И как же зовут девушку, которую мы едем спасать?

— Эмили.

— Ты говорил, она твоя подруга.

— Да, работает в пиццерии. Я…

Я изо всех сил пытаюсь выразить словами свои отношения с Эмили или, скорее, то, что к ней чувствую, ведь есть разница.

— Она самый чудесный человек, которого я встречал за долгое, долгое время.

— И ты сказал ей это?

— Нет, хочу, чтобы она сама поняла. Ну вот так, например. — Слова заканчиваются, поэтому я жестами пытаюсь объяснить ему, указывая на машину.

— Правильная тактика. У меня с твоей матерью это всегда работало.

Двадцать минут спустя Андре паркуется перед домом отца Эмили. Она ждет меня на крыльце, несмотря на холодную октябрьскую ночь. Андре оценивает Эмили и подмигивает мне:

— И правда, чудесная девушка.

Я чувствую, что краснею. Забавно, не могу вспомнить, когда это в последний раз со мной случалось. Но ощущение мне нравится. Прилив крови к лицу — тоже недурной способ почувствовать себя живым. Не хуже прочих.

— Спасибо, — говорю я, открывая дверь.

— Не за что. Я поеду за вами?

— Нет, все нормально, я вернусь пешком.

— Как скажешь, парень.

— И... Андре?

— Да?

— Я не только за подвоз спасибо сказал.

Мгновение он смотрит на меня. Я вижу, как его глаза затуманиваются, чувствую, что мои тоже на мокром месте, и закрываю дверь, чтобы каждый из нас мог спокойно пережить свои эмоции.

Я подхожу к Эмили. Она едва не теряет равновесие, когда встает меня поприветствовать. Одной рукой я поддерживаю ее под локоть, и Эмили хихикает, что меня очень забавляет, — не припомню, чтобы до сегодняшнего дня хоть раз слышал ее хихиканье.

— Ну что, я твой герой?

— Конечно, — говорит она и больше не выглядит такой пьяной, когда смотрит мне в глаза.

Внезапно дверь дома распахивается, и на пороге возникает не кто иная, как знаменитая Фанни. А она и правда молоденькая. Фанни почти бежит к нам, ее реакция сбивает меня с толку, но тут она восклицает:

— Боже мой, я так и думала, вы действительно Джейк Суррей! Эмили, почему ты не сказала нам, что знакома с Джейком Сурреем?

— Потому что обычно я упоминаю своих друзей только по имени, — огрызается ее невестка.

Фанни, похоже, не обижается на колкость. Не сводя с меня глаз, она подходит к самым границам моего личного пространства, которые рискуют пасть под напором ее довольно внушительной груди.

— Я ваша фанатка! — восклицает Фанни, блаженно улыбаясь мне.

Тем временем наступает черед отца Эмили выйти из дома, без сомнения, в попытках выяснить, из-за чего шум. Ситуация быстро становится смешной.

— Малыш, малыш! Смотри, это Джейк Суррей! — кричит Фанни.

Мы с Эмили переглядываемся. Ее отец крепко сложен, ростом не менее шести футов и на «малыша» ну никак не тянет. Эмили выглядит обескураженной.

— Просто Джейк, этого достаточно, — говорю я, протягивая ладонь мужчине, который, похоже, вообще не знает, кто я такой.

— Патрик, — отвечает он, пожимая мне руку. — Эм, простите, я должен вас знать?

— Малыш! Да погляди, это же Джейк Суррей.

— Да, ты уже сказала, — ворчит Эмили.

Я кусаю губу, чтобы подавить смешок.

— Джейк Суррей… — повторяет Патрик, явно копаясь в памяти и пытаясь найти связь, которую точно не найдет.

— Ничего страшного, меня лучше знают люди моего поколения.

Вижу, как Фанни и Патрик замирают, а Эмили недоверчиво поднимает брови. Я стою с видом полной невинности. Эмили сжимает мой локоть, прощается с отцом и тянет меня к своей машине. Бросает мне ключи, и я сажусь за руль. Едва устроившись рядом со мной, Эмили разражается смехом.

— Боже, ты только что сделал мой день, нет, всю мою неделю! Видел их лица?

— Высокомерно получилось, наверное, не стоило так.

— Не стоило? Ты что, шутишь? «Люди моего поколения», вау, это было незабываемо!

— Надеюсь, я не обидел твоего отца...

— Нет, конечно, а что?

Наши глаза на мгновение встречаются. Заволновавшись, я поворачиваю голову и завожу машину. Мои руки слегка дрожат, и я крепче сжимаю руль. Сосредотачиваюсь на Эмили, на своей задаче, какой бы простой она ни была.

— Хорошо, когда рядом есть отец, — поясняю я.

Она понимающе улыбается, прежде чем добавить:

— Конечно, но знаешь, что еще лучше?

— Что?

— Когда рядом есть девушка.

Эмили подмигивает, а затем прислоняется к окну, пока машина отъезжает от дома.

Джейк

Шесть дней я отдыхаю на Гаспе. Болтаю с Майком, помогая ему упаковывать коробки. Его бабушка и дедушка уже поселились в доме престарелых. Я вижу, как непросто дается моему другу необходимость перебирать мебель, какие-то вещи, чтобы очистить дом от воспоминаний. Он тоже скорбит, по-своему.

Еще я подолгу гуляю на берегу. Навожу порядок в своих мыслях, разбираю их каждую по очереди. У меня впереди часы свободного времени и много миль песка. Я приручаю свое одиночество, свое настоящее одиночество. После смерти Матье я на самом деле никогда не оставался один. Сначала со мной были работники реабилитационного центра и Кристин, затем мама и Андре, Ник с его добротой и заботой и, наконец, Эмили. И это правильно. Я был как ребенок, который учится ходить: ему сперва нужны люди, на которых можно опереться. На этой неделе я впервые делаю несколько самостоятельных шагов и горжусь собой. Я даю себе на это право. И на грусть тоже. Я понимал, чем обернется моя жизнь. Что там, где был Матье, навсегда останется зияющая дыра. Раньше я ее маскировал, а теперь оставляю на виду. Она — часть меня, нет смысла это скрывать.

Я позвонил Нику, и он все понял. Пообещал, что место меня дождется, если я захочу продолжить у него работать, когда вернусь.

Я также позвонил маме, заверил, что со мной все хорошо — и впервые ощутил, что она мне верит. Я попросил ее выставить квартиру в Монреале на продажу. Вещи заберу, когда приеду. Хочу на несколько месяцев снять жилье. Пока не знаю где, но не спешу. Всему свое время. Это лучше, чем снова и снова проигрывать в голове прошлое.

И наконец в последний день я позвонил Марианне. К моему огромному удивлению, она взяла трубку практически сразу.

— Джейк?

— Да, это я.

— Привет.

Она говорит сдержанно, держится настороже, но я рад, что Марианна в принципе ответила. Для начала сойдет.

— Я не думала, что ты мне перезвонишь. После того раза, — с горечью замечает она.

— Да. Прости за это.

— За что именно?

— Что наорал на тебя. Мне по-прежнему не нравится, когда мою личную жизнь выкладывают в интернет. Но я понимаю, почему ты сделала это в тот раз.

— Весьма самонадеянно с твоей стороны утверждать, будто понимаешь причины моих действий, когда полгода меня игнорировал, — сухо парирует она.

Здесь мне возразить нечего.

— Ты права. Тогда я спрошу — почему ты так сделала, Марианна?

— Ты опять меня осудишь…

— Я не в том положении, чтобы кого-то судить. Знаешь, нам ни к чему пререкаться. Я хочу попросить прощения и оставить все это позади.

— Вроде с извинений начинают те люди, которые только уходят в завязку?

— Нет, это уже для продвинутых. В любом случае ты прекрасно знаешь, что я никогда ничего не делал как все.

Наверное, Марианна сейчас улыбается. Разговор становится менее напряженным.

— У меня не было других вариантов, Джейк. Я просто хотела поговорить с тобой, а ты всегда мне отказывал. Я долго думала, делать ли пост, полгода сомневалась, сдерживалась, чтобы тебя не обидеть. Потом, после твоей поездки в Монреаль, я пошла пообедать в «Гет-апенс». Мартин сказала, что ты выглядишь счастливым. Мы говорили о Матье, делились кучей воспоминаний. Я так скучаю по нему, это просто безумие. По тебе тоже. Сколько раз мы отдыхали вместе в твоей квартире, я готовила для тебя, мы смотрели фильмы, нам было хорошо…

Она издает полусмех-полувсхлип. Я с удивлением чувствую, как по моим щекам тоже текут слезы. Это правда, у нас троих было множество прекрасных моментов. И правда, что я изо всех сил старался забыть их.

— Я никак не могла понять, почему ты так бросил меня. Черт, я сделала пост, просто потому что ты наверняка бы отреагировал. Я не хотела тебя обидеть, только зацепить... Не могла больше жить по инерции.

Забавно, как в откровенности и ранимости ее признаний я вновь вижу ту Марианну, в которую влюбился. Нет, прежние чувства угасли, но то, что мы можем так разговаривать, напоминает мне, какой мы были парой.

— Я виноват, Марианна. Надо было раньше с тобой поговорить.

— О чем?

— Что я облажался, что давно хотел разорвать наши отношения. Я был трусом. Долбаным трусом…

Замолкаю, чтобы она могла ответить.

— Если ждешь, что я стану это отрицать, ждать придется очень долго, — убийственным тоном сообщает Марианна.

Я улыбаюсь.

— В общем, я и так хотел тебя бросить, еще до смерти Мата. А когда все случилось, так утонул в своей боли, что у меня не было сил выслушивать про твою, не то что вести разговор вроде этого.

Слегка выдыхаю. Признался — и будто с плеч упал груз, который душил меня несколько месяцев.

— Это все так глупо, — признается она после долгого молчания.

— Знаю.

— Мне так больно и грустно.

— Знаю.

— Ты должен был мне объяснить, что чувствуешь.

— Да, ты права.

— Что касается Мата, понимаю, ты думаешь, будто я все затеяла ради шумихи…

— Марианна…

— Нет, дай договорить. Я знаю, что у меня специфичная жизнь, что мою работу порой нелегко понять. А еще у меня очень яркий темперамент, который полностью противоречит твоему сдержанному характеру. В последние несколько недель я, наконец, поняла, что у нас двоих все равно ничего бы не вышло. Что мне нужен человек, который оценит по достоинству мою работу и присоединится ко мне в моих проектах. Но все же я чертовски любила тебя, Джейк. Серьезно. Я думала, что в горе нужна тебе еще больше, поэтому так напирала, поэтому никак не желала отцепиться. Теперь я понимаю, что мы разные. Просто... Мне всегда будет не хватать частички себя, когда я думаю о прекрасных днях, которые мы провели вместе.

— Мы не подходили друг другу, но это не значит, что у нас не было ничего хорошего. Просто наше где-то не здесь.

— Ты свое нашел?

В голове проносится мысль об Эмили. Но я просто говорю:

— Каждый день работаю над этим.

Марианна смеется.

— Хороший ответ для интервью, молодец.

— Привычка — вторая натура.

— В любом случае... Желаю тебе счастья с кем-нибудь другим. Хотя мне немного больно.

— И я желаю тебе того же, от всего сердца.

— Знаю. Только ты меньше любил.

Каждый вздыхает на своем конце линии. Разговор затухает сам по себе, и это правильно.

— Ладно, мне пора, Джейк.

— Хорошо. Пока, Марианна.

Я вешаю трубку с приятным чувством удовлетворения. Мне не терпится рассказать Кристин об этом разговоре, больше, чем о любом другом за долгое время.

Вечером мы с Майком едим вкусный чили по рецепту его бабушки, как он мне сказал. Несколько минут пожевав, он хватает салфетку и вытирает перепачканные соусом губы, прежде чем объявить:

— Хочу тебе кое-что предложить.

— Валяй.

— Есть один проект. Телевизионный мини-сериал.

Моя вилка зависает в воздухе.

— Майк, сам знаешь, я перевернул страницу. Больше не снимаюсь.

— Нет, дослушай. Он про искусство фотографии.

Любопытство берет надо мной верх. Я киваю, предлагая ему продолжить.

— Я слышал, что продюсеры ищут оператора-постановщика, который хорошо разбирается в этой области, но при этом имеет нетипичное, оригинальное видение. Я знаю, что ты никогда не делал этого раньше, но у тебя огромный талант. На самом деле, ты был бы хорош, Джейк. Я за тобой наблюдаю уже несколько дней и чувствую, ты успеешь подготовиться. Что скажешь?

Я ошеломлен. Вообще не думал о том, чтобы вновь прийти в мир кино, даже если надо трудиться по другую сторону камеры. Как я уже сказал Майку, у меня душа не лежит возвращаться к своему прежнему ремеслу. Я потерял слишком много, находясь в центре внимания. Как будто часть меня умерла вместе с Матом. С другой стороны, Майк только что заронил в мою голову семя, и мне хочется увидеть, что из него вырастет. Сумею ли я пробудить свой творческий потенциал? Сможет ли мое воображение вновь приносить плоды?

— Думаю, мне понравится. Свяжешь меня с продюсерами, посмотрим?

Улыбка Майка стоит всех сокровищ мира.

Я улыбаюсь ему в ответ. Меня лихорадит, как ребенка перед чем-то новым или важным. Классное ощущение, вот бы заснять его на пленку.

Похоже, оно стало бы первым фото в моей коллекции.

Эмили

Когда я выхожу из колледжа после сдачи выпускного экзамена, сильно палит солнце. Этот этап для меня окончен. Ощущаю укол ностальгии, ведь покидаю это заведение навсегда. Я прекрасно провела здесь время, но слишком взволнована, чтобы сожалеть о минувшем.

Меня приняли на медицинский факультет Монреальского университета. Оливия поступила в Университет Лаваля в Квебеке. Мы чуть с ума не сошли от счастья, когда узнали. Я испытываю странную смесь эмоций: с одной стороны, гордость и радость от того, что нам удалось достичь цели. С другой стороны, разочарование от осознания, что придется жить порознь, в разных городах. Потом мы поговорили об этом и пришли к выводу, что наша дружба крепка и выдержит испытание расстоянием. Мы теперь ладим лучше, чем когда-либо.

В ноябре она познакомилась с Джейком — по-настоящему. Оливия стала называть его просто по имени. После этого Джейк незаметно влился в нашу банду. Он даже познакомился с Джастином. Однажды вечером, когда мы вместе дремали, лежа рядышком в моей постели, Джейк сказал мне:

— Знаешь, а он классный, этот Джастин.

Я приподнялась на локте и всмотрелась в его лицо — не шутит ли.

— Ты так думаешь?

— Да. Джастин не твой человек, это очевидно... но он хороший. Я рад, что у вас ничего не вышло.

— Но-но, — пригрозила я, хлопнув его по руке.

Затем, месяц назад, на вечеринке, которую мы с Оливией организовали, чтобы отпраздновать, что нас приняли в ряды будущих медиков, моя подруга сказала мне то, что произвело на меня глубокое впечатление. Мы были в гостиной в доме ее родителей. Джейк похлопал меня по макушке и сказал: «Я горжусь тобой», а затем вышел покурить. (Да, мы еще не все проблемы решили.) Оливия, болтавшая с Элианой, подошла и села рядом со мной на диван. Затем слегка подтолкнула меня.

— Занятная из вас пара получается.

— В каком смысле занятная?

— Вы будто продолжение друг друга.

— Но это же хорошо?

— Да. Подожди, я знаю... Вы как солнце и луна!

— Фу, Олив, ты перебарщиваешь.

— Нет, нет, хорошая же метафора. Вы оба сияете, но никогда не соперничаете.

Я рассмеялась, но в итоге признала, что сравнение и правда неплохое.

Сидя на ступеньках и ожидая Джейка, я чувствую, как сотовый внезапно оживает в кармане. Пришло сообщение от моего отца.

Патрик:

Нам не терпится увидеть тебя, дорогая!

Эмили:

Заскочим в продуктовый и приедем. Целую.

Патрик:

До скорого! ❤

Мы с Джейком идем на ужин к отцу и Фанни, чтобы отпраздновать окончание колледжа и все такое. Два месяца назад у нас с Патриком случился серьезный разговор. Самый трудный в моей жизни.

В тот день я пригласила отца в пиццерию после закрытия. Даже если он и удивился, к назначенному времени все же пришел. Джейк заканчивал мыть посуду, приглядывая за мной из своего закутка. Я собиралась встретиться с отцом, но такое вот ненавязчивое присутствие близкого человека придало мне необходимое мужество. Мы с Патриком уселись за мой любимый столик у окна. Папа спросил:

— Почему ты захотела увидеться на работе, милая?

— Мне тут хорошо. Вдобавок мне хотелось, чтобы ты пришел один. Без Фанни.

— Эмили, не начинай…

— Нет, сейчас я буду говорить.

Какое-то время он смотрел на меня, потом кивнул.

— Меня не волнует Фанни.

Отец открыл рот, чтобы возразить, но я с вызовом подняла бровь, и он передумал.

— Меня не волнует Фанни. Я не ненавижу ее или что-то в этом роде. Ладно, поначалу мне и самой так казалось, но в конце концов я поняла, что проблема не в ней. А в тебе.

Я перевела дух. В горле стоял ком. Отец смотрел на меня грустными, но нетерпеливыми глазами. Глазами человека, который давно ждал этого разговора. Я медленно продолжила:

— Ты сбежал, папа. Ты просто... ушел. И вместо того, чтобы взять на себя труд поговорить со мной, выслушать меня, дать мне время переварить, что тыбольше не с мамой, захотел сразу перейти к следующему шагу и вести себя так, будто ничего не произошло. Как будто это нормально, что ты уже влюблен в другую женщину. Что ты живешь с ней. Боже, как я на тебя злилась! — Я сделала глоток воды; хотелось чего-нибудь покрепче. — В итоге я пришла к выводу, что ты так легко двинулся дальше, потому что давно об этом думал... Так, да?

— Да… У нас с твоей матерью дела шли неважно.

— Почему?

— Не сказать чтобы имелась какая-то определенная причина. Просто я понял, что там, где было столько любви, осталась лишь привязанность. И не хотел проводить остаток своих дней с человеком, которого больше не люблю. Мне требовалось больше. Ты вправе сердиться на меня за многое, но не за уход. Не за то, что я захотел нормально прожить свою жизнь.

Я не удержалась и зарыдала. Отец и сам принялся хлюпать носом.

— Ладно, но ты все равно все сделал не так, — сумела выдавить я.

Он рассмеялся сквозь слезы.

— Знаю. Поверь мне, я знаю.

— Тогда почему так поступил?

— Думал, если притворюсь, будто все нормально, оно и правда как-то выправится.

— Чертовски наивно с твоей стороны, — проворчала я, точно капризный ребенок и сама рассмеялась от собственного поведения.

Отец улыбнулся и накрыл своей ладонью мою. Я не отдернула.

— Прости, милая. Теперь все будет хорошо. Все будет так, как тебе нужно.

И вот с того самого вечера мы принялись постепенно налаживать отношения, в том темпе, который следовало взять с самого начала. Как если бы рванули марафон в режиме спринта, достигли критической точки и наконец перешли к нормальному бегу. Между нами все не так, как прежде, — возможно, так уже никогда и не будет. Но когда я смогла донести до отца, какую боль он мне причинил, мы получили шанс на исцеление.

После того разговора я долго плакала в подушку. Изливала свою печаль — но одновременно испытывала облегчение. Джейк сидел рядом и крепко держал меня за руку. В ту ночь я в полной мере поняла его сравнение с выдрами. Это не только гарантия, что вот откроешь глаза, а другой человек будет рядом, но и проявление доверия с твоей стороны даже во сне. Джейк встретил меня, когда я была наиболее уязвима: именно поэтому так хорошо меня знает. Он видел меня настоящей, без прикрас. И решил обо мне позаботиться.

Вот что мне больше всего нравится в наших отношениях: помимо любви есть доверие друг другу. И этот выбор мы обновляем день за днем.

Слышу сигнал машины и поднимаю глаза от телефона. На стоянке красуется «корвет» Джейка, ослепительно-красный в лучах солнца. Любимый сам за рулем. Я немею от шока. Когда же подхожу к машине, то наклоняюсь к уже открытому пассажирскому окну и слышу:

— Мадам, могу я вас подвезти?

Я опираюсь на дверцу и потрясенно выдаю:

— Ты на ней приехал.

— Ага.

Он дарит мне одну из самых своих прекрасных улыбок. Я закидываю рюкзак на заднее сиденье, затем усаживаюсь впереди. Мы целуемся. Обожаю, как он это делает. Будто ничего важнее в мире нет.

Джейк выводит машину на улицу.

— Окна закрыть?

— Нет, так хорошо.

Джейк кивает. По дороге теплый ветер хлещет меня по лицу, и я наслаждаюсь этим чувством, прикрыв глаза. Джейк тихонько что-то мычит, сам того не сознавая. Я улыбаюсь. Он замечает это и спрашивает меня:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. По-настоящему хорошо.

Его глаза сверкают. Он кладет руку мне на бедро и немного сжимает, прежде чем вернуть ее на руль.

Мне и правда хорошо, хотя, возможно, это недостаточно точное выражение. Одно время я чувствовала себя так, будто меня разорвало на несколько частей. Пыталась гнать прочь эти ощущения, пыталась продолжать жить, хотя мне не хватало каких-то кусочков.

А за последние несколько месяцев я проделала огромный путь. Мало-помалу недостающие кусочки встали на место. Клей, который скрепляет их, — это Джейк, наша любовь, наше доверие. Моя мать, ее сила и способность прощать. Оливия, ее дружба, моя уверенность в том, что она всегда будет рядом, поддержит, утешит. Мой папа, который наконец-то выбрал правильный путь и который очень меня любит. И, наконец, я сама. Мне удалось свыкнуться с мыслью о том, что совершенства не существует, что все мы имеем право на ошибки, а ошибки всегда можно исправить, было бы желание.

Так что да, мне хорошо, но и не только. Мне не просто хорошо. Я наконец цельная.