Сариела; или Дисфункция и Желания, Противные Природе Ангелов [Майкл Бишоп] (fb2) читать онлайн

Майкл Бишоп

Перу Майкла Бишопа принадлежат романы «Нет врага, кроме времени» (премия Небьюла), «Гора Единорога» (Премия мифопоэтической фэнтези) и «Хрупкая жизнь» (премия Локус).

Его короткая проза печаталась в семи разных сборниках, из последних, еще не вошедших ни в какие собрания рассказов, следует отметить «Дверной автоматчик» и «Медведи открывают Смут» (Премия Юго-восточной ассоциации фантастики), и «Груду» (Премия Ширли Джексон-2009).

Майкл Бишоп и сам редактировал многие издания, среди которых «Перекресток веков: двадцать пять фантастических рассказов об Иисусе Христе», а также «Выдавая себя за человека», над которым он работал совместно со Стивеном Атли. «Одноактную пьесу „Сариела“ я написал для антологии „Посланцы Небес“ — сборника на ангельскую тематику, редактором которого был Питер Кроутер, — рассказывает Бишоп, — и, помню, очень радовался, что мне удалось объединить свои познания в области ангельских иерархий и интерес к „контрангелическим стремлениям“ в одной драме.

Кроме того, я горжусь тем, что превратил ангела Сариила в ангелицу Сариелу, а в вопросе половых сношений ангелов прибег к авторитету Мильтона».

САРИЕЛА; ИЛИ ДИСФУНКЦИЯ И ЖЕЛАНИЯ, ПРОТИВНЫЕ ПРИРОДЕ АНГЕЛОВ: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ В ОДНОМ АКТЕ

Ночь. Помещение гриль-бара «Кошачий глаз» на окраине Акли, Джорджия, США. Справа (если смотреть из зрительного зала) бампер к бамперу стоят, на кирпичах две половинки «Шевви»-кабриолетов 1957 года выпуска (один ярко-розовый, другой бирюзовый), с высокими плавниками: это бар.

Перед ним девять табуретов: поставленные на попа самолетные турбины с вращающимися кожаными сиденьями. Зеркало позади стойки отражает ряды стаканов и бутылок; бар украшен обрывком рыболовной сети, рекламами пива, туристических маршрутов и замызганными картами автодорог Соединенных Штатов и Латинской Америки.

Левее и на одну ступеньку выше находится зал для посетителей: там есть джук-бокс, танцплощадка, пол посыпан опилками. На его просторах затерялся прихотливый архипелаг колченогих столов и стульев с плетеными спинками. Пространство вдоль задней стены зала делят с джук-боксом целая компания автоматов для игры в пинболл — «Лил Абнер», «Снаффи Смит» и «Грэндпа Клампет», — видеоигра «Роллер Дарби», термопластиковый зонт ар-деко с портретом Дрю Берримор на вращающейся подставке.

За дальними столиками в тени виднеются несколько человеческих фигур: они сидят, уставившись в свои стаканы с выпивкой и/или собирают пазлы с изображениями Малого Гранд-каньона, огромных, как бревна, аллигаторов из трясины Окефиноки или статуи Машущей Девушки с улицы Саванна Ривер. Столик в левом дальнем углу авансцены пока не занят, на стене за ним висит видавшая виды десертная карта, а перед ним, чуть сбоку, стоит карликовая яблоня-переросток в глазурованной вазе династии Мин… претенциозный мифологический символ.

На дворе стоит промозглая пятница седьмого января года 1994-го от Р.Х. (якобы цивилизованные западные земляне исчисляют время, делят его на фрагменты и раскладывают по полочкам), но в баре «Кошачий глаз» ничто, кроме видеоигры, и люситовой подставки для зонтика, не напоминает о современности, здесь время остановилось то ли в 1963-м (перед убийством Дж. Ф. Кеннеди), то ли в 1972-м (вскоре после распада «Битлз»), то ли в 1985-м (незадолго до премьеры «Лжи разума» в театре Променад), а то и в 1991-м (в тот вечер, когда «Миннеаполис твинз» разгромили «Атланта Брейвз» на крытом стадионе, задрапированном, как показалось болельщикам «Атланты», которые смотрели матч по телевизору, мешками для мусора фирмы «Хефти»).

Бармен, красивый 26-летний мужчина с внешностью деревенского парня — длинная челюсть и разные уши, — ставит перед своим сыном, Обри, розового херувима (малиновый имбирный эль с альбигойской настойкой) и подмигивает, глядя в потолок. Обри запускает в херувима гнилой орех-пекан и несколько раз пинает заднюю дверь бирюзового «шевви» ножкой, обутой в мокасин от Пейлесс. Пятеро ПОСЕТИТЕЛЕЙ у автобара не обращают на его пинки никакого внимания.

Бармен: Рафаил? (Щурится, склоняет голову набок, прислушивается.) Эй, Раффи, твой столик готов.

Рафаил материализуется у столика рядом с десертной картой и символическим бонсаем. Его голова чуть-чуть не касается потолка. Он в черных кожаных штанах в обтяжку, голый торс прикрывает расшитый индейскими бусами жилет, а на махровой головной повязке сияет написанный мэджик-маркером девиз: РОЖДЕН, ЧТОБЫ РАЗОРЯТЬ АД. У него громадные крылья, но только одна пара.

Он садится, одним крылом, левым, упирается в десертную карту, а другое удерживает на весу так, что его сияющая тень (оксюморон!) покрывает весь танцпол, вплоть до ближнего края автобара. Он бросает взгляд на свое голое запястье, трясет головой, точно от омерзения, и оглядывает «Кошачий глаз» в поисках не то официантки, не то подходящего собутыльника.

Рафаил: Хашмаил, мы же договорились. Материализуйся, как только сможешь. Пожалуйста.

Хамшаил возникает у бара, прямо между Обри и страдающим с похмелья ПОСЕТИТЕЛЕМ, который даже не замечает главы второго хора ангелов, именуемых ангелами господства. Хамшаил, как и Рафаил, ростом в семь футов, одет в парчовый камзол, сливового цвета рейтузы с накладным гульфиком и мягкие замшевые сапожки без каблука, высотой до середины икры.

Он берет себе бутылочку «Микелоб темного», поворачивается, поднимается на одну ступеньку и идет через танцпол к столику Рафаила. Его движение производит хаос: крылья волочатся за ним, как два пернатых парашюта, сбрасывая со столиков банку легкого пива «Курс Сильвер Буллет», бокал «Уайлд Турки», ключи зажигания от пикапа «Додж Дакота» и компакт-пудру в черепаховой упаковке на засыпанный опилками и окурками пол.

Обри глядит вслед Хамшаилу, вытаращив глаза, но никто больше не обращает на него внимания, никто не ворчит: «Эй, осторожнее, парень», никто не протягивает руки, чтобы вырвать пригоршню пуха из его мародерствующих крыл.

Хамшаил садится напротив Рафаила, чокается с ним, недовольно морщится, когда музыкальный автомат хриплым голосом Гарта Брукса начинает изрыгать знаменитую песню «Френдз ин Аоу Плейсиз».

Рафаил: Ты неподобающе одет.

Хамшаил: Упрекал Вельзевул Молоха.

Рафаил: Я имею в виду эпоху.

Хамшаил: Я же воплотился. Так оставь в покое мой костюм. Скажи лучше, какая срочность потребовала моего присутствия здесь.

Рафаил: Сариела, за которую я, как капитан всех духов-хранителей, несу ответственность. Тебе, капитану сонма регулировщиков ангельских обязанностей, необходимо узнать, в чем именно проявила нерадение Сариела, а мне необходимо твое содействие и совет в том, что касается помощи этому несчастному духу.

Хамшаил: Сариела? Ускользающе-знакомое имя.

Рафаил: Ты позволишь изложить тебе всю историю целиком?

Хамшаил: Ты ведь старше меня чином. Всегда был. И всегда останешься.

Рафаил: (меняет положение крыльев, подаваясь вперед): Мы направили Сариелу, ангела-хранителя подчеркнуто женской наружности, для защиты четы молодоженов в этот самый город: Акли, Джорджия, США; Земля; Солнечная система; галактика Млечный Путь; локальный кластер номер…

Хамшаил: Я знаю, где мы.

Рафаил: (вполголоса). Если бы еще когда. (Вслух.) Пара, к которой была назначена Сариела, известна под именами Филиппа и Анжел Мари Хембри. Ее послали…

Хамшаил: Анжел Мари? Женщину зовут Анжел Мари? Как странно. Какое ироническое совпадение.

Рафаил: Ничего странного тут нет. Имя как имя. Одним словом, Сариеле было поручено опекать чету Хембри со дня их свадьбы, которая имела место 15 августа года 1993-го от Р.Х., в тридцать второй день рождения Филиппа. Анжел Мари настояла, чтобы они поженились именно в этот день, и Филипп никогда не забывал бы их годовщину свадьбы. Та же самая стратагема работала и с Бобби Дином Гильбертом, который погиб в 1989 году, когда на его «Тойоту Короллу» 1978 года выпуска наехал грузовик с рождественскими елями — елями Фрезера по преимуществу.

Хамшаил: Оба мужа родились в один день?

Рафаил: Нет. Нет! Слушай! Несчастный случай произошел на туманном шоссе в горах Северной Джорджии, и Бобби Дин скончался на месте, когда ствол ели Фрезера пронзил ему бок, а рулевая колонка его «Коровы» пробила грудную клетку.

Хамшаил (содрогаясь): Хвала Господу за то, что наша принципиальная бестелесность не позволяет нам быть посаженными на кол. (Поднимает одну бровь.) А иначе какой шум бы стоял, пока мы отплясываем на булавочных головках, правда?

Рафаил (нетерпеливо). Анжел Мари, в свой черед, не погибла в катастрофе, но вышла из нее живой, хотя и с серьезными увечьями, последствия которых она ощущает до сих пор. Своей жизнью она во многом обязана профессионализму дорожных патрульных штата Джорджии и работников «Скорой помощи», которые довезли ее до больницы графства.

Несколько недель спустя, будучи пациенткой физиотерапевтического отделения Реабилитационного Центра «Кобальт Спрингс» здесь, в Акли, она повстречала Филиппа Хембри, который обучал вождению проживающих в центре инвалидов, а также подростков, отпрысков старшего медицинского персонала и администрации Центра. По счастью, Анжел Мари принадлежала к первой категории. Филипп нашел ее куда менее требовательной и далеко не столь утомительной ученицей, как Кэролл Брикнел, безрукий и безногий тяжеловес, выезжавший на дороги Акли исключительно при помощи экспериментального компьютерного устройства, которое управляется голосом, крепится ремешками на подбородок, и претенциозно именуется производителями «путепрорицателем» или «жезлом единорога». Поэтому, как ты можешь себе представить, Филипп с особенным энтузиазмом приветствовал ученицу Анжел Мари в учебном автомобиле для инвалидов, предоставленном государством. Вообще-то, он…

Хамшаил: Прости, но это обилие деталей совершенно сбило меня с толку. В каком грехе попустительства или небрежения виновна Сариела? Неужели она подвергла риску семейное счастье и благополучие Хембри?

Рафаил: О, нет. Совсем нет.

Хамшаил: Что же тогда?

Рафаил: Беда заключается в неподобающей реакции Сариелы на весьма специфические и в чем-то даже деликатные проявления предположительно образцового взаимопонимания супругов Хембри. Я так пространно повествую о человеческих существах под ее неопытным присмотром для того, чтобы создать более ясное представление об аномальности ее к ним отношения и поведения. Должен ли я перейти к вульгарной спешке? Или мне позволено будет изложить все факты, необходимые для того, чтобы составить полное и проницательное суждение?

Хамшаил: Прости мое нетерпение. Просвети меня полностью.

Рафаил: Технически, Сариела выступала хранителем Анжел Мари. Она сменила на этом посту почти скомпрометировавшую себя Кристиану, которой лишь ценой невероятных усилий удалось сохранить жизнь своей подопечной в том столкновении с рождественским грузовиком. Кристиана, я должен с сожалением сообщить, с тех пор впала в состояние растительного прозябания и глубокой подавленности — но это уже другая история. Сариела, хотя и считалась защитницей Анжел Мари, должна была одним глазом приглядывать и за Филиппом, убежденным агностиком, и эта дополнительная обязанность сделала ее de facto ангелом-хранителем четы Хембри.

Хамшаил: Да, да. Я понимаю.

Рафаил: Агностицизм Филиппа, конечно, лишает его права на собственного ангела, но его «доброта» — состояние, не отмеченное небесным имприматуром, но неофициально одобряемое серафимами определенного рода — дала ему шанс на параллельное покровительство. Мы надеемся на его обращение при посредстве Анжел Мари, ибо, как сказал апостол Павел: «Даже если иные не повинуются слову, они и без слова могут быть завоеваны примером своих жен…» Как только сие произойдет, мы, разумеется, с восторгом выделим новообращенному персонального ангела.

Хамшаил: У меня запланирована еще встреча во втором десятилетии следующего Миллениума. Нельзя ли немного побыстрее?

Рафаил: Разумеется. (В сторону.) Только загляни в магазин одежды, прежде чем отправляться на эту встречу. (Хашмаилу): В реабилитационном центре «Кобальт Спрингз» Филипп целомудренно ухаживал за Анжел Мари все два года ее пребывания там, пока она проходила курсы физиотерапии и боролась за психосоматическую целостность. В начале их отношений он был закоренелым холостяком и, по его собственному полушутливому признанию, «девственником-рецидивистом», хотя и неизвестно, какую именно степень воздержания он имел в виду. В результате — как только Анжел Мари сумела психологически дистанцироваться от своего покойного супруга и они с Филиппом полюбили друг друга, а затем поженились, — их союз охарактеризовался возвратным… э-э… возбуждением либидо, присущим обычно супружеским отношениям более молодых взрослых. Видишь ли, с высоты своего опыта бывшей супруги спортсмена и гедониста — то есть Бобби Дина — Анжел Мари много чему могла научить Филиппа, даже не вполне оправившись от тяжелых увечий. Филипп, в свою очередь, имел многое предложить Анжел Мари в своей роли инструктора по вождению для «физически неполноценных», каковое происходило «с наложением рук», перешедшим, метафорически выражаясь, в половые сношения.

Хамшаил: Ты краснеешь.

Рафаил: Это невозможно.

Хамшаил: Может быть, ты прав. Продолжай.

Рафаил: Первые недели брака Хембри — то есть последние четыре месяца — сделали Сариелу постоянной свидетельницей то и дело возобновляющихся волнений эротического характера, то буйных, то нежных, то стремительных, то протяженных, так что она сначала пришла в замешательство, а потом совершенно изменилась. Вместо того чтобы заняться разработкой стратегии по защите супругов от несчастных случаев, злодеев и просто вредных личностей или последствий совместно принятых решений, Сариела начала задумываться об очевидных радостях, ну, назовем это плотскостью — особенно в контексте божественно санкционированного брака. Полагаю, что по этим причинам Сариела предалась самому вульгарному порнографическому вуайеризму.

Хамшаил: Бог мой! И ты не отчитал ее?

Рафаил: Несмотря ни на что, она хорошо заботится о Хембри, как вместе, так и по отдельности.

Хамшаил: Ну еще бы. Не считая нежелательных беременностей, болезней, передающихся половым путем, и возгораний матрасов, постель — истинное убежище от любых опасностей. Но разве ты не предпринимал шаги, пусть и недостаточные, чтобы избавить Сариелу от ее одержимости?

Рафаил: А что предпринял бы ты?

Хамшаил (после некоторого раздумья): Призвал бы советников, персон опытных и здравомыслящих, дабы они дружески увещевали ее, разъяснив ей всю опасность ее заблуждения…

Рафаил: Так я и поступил. (Он щелкает пальцами, и на танцполе появляется несколько смущенный Мужчина в парике и камзоле британского джентльмена восемнадцатого столетия. Никто в «Кошачьем глазе» не обращает на него внимания.) Смотри сюда. (Представляет их друг другу.) Хашмаил, это Филипп Дормер Стэнхоуп, четвертый граф Честерфилд. Лорд Честерфилд, это Хашмаил Правитель. Прошу прощения за то, что снова бесцеремонно выдернул вас из вашего посмертия, но мой коллега задал мне вопрос о том, какие действия я предпринял, чтобы излечить Сариелу от ее непристойной разновидности духовного расстройства.

ЧЕСТЕРФИЛД: Ах, да, Сариела. Очаровательный дух. (Он подходит к столу.) Совершенно очаровательный.

Рафаил: Я призвал вас, сэр, дабы вы дали ей совет, ведь в своем земном воплощении вы однажды сделали весьма остроумное, если не сказать, глубокое замечание относительно многочисленных неудобств, связанных с человеческим способом репродукции.

ЧЕСТЕРФИЛД: Сексом?

Рафаил (гримасничая): Как вам будет угодно.

ЧЕСТЕРФИЛД (цитирует). «Цена непомерна, удовольствие минутно, а поза смехотворна».

Рафаил: Вот именно.

ЧЕСТЕРФИЛД: И, как вы и пожелали, Ваше Серафическое Величие, я отнес эту эпиграмму прямо к Сариеле.

Хамшаил (заинтригованный): И как же она ответила?

Рафаил еще раз щелкает пальцами, и ЧЕСТЕРФИЛД, исчезает, лопнув беззвучно, как мыльный пузырь. Рафаил щелкает опять, и на заплеванном танцполе возникает Сариела. Джук-бокс играет «Ангелов забегаловок сотворил не Господь».

В САРИЕЛЕ без малого шесть футов росту, ее гибкое женское тело задрапировано летящей, белоснежной туникой. У нее благородное, поразительно прекрасное лицо — она напоминает то ли мужчину, немного похожего на женщину, то ли женщину со слегка мужскими чертами, — а ее крылья выступают над лопатками в виде небольших и явно маломощных, хотя и вполне привлекательных приспособлений.

Сариела: «Лучшие его примеры не отягощают ни вина, ни плата, удовольствие можно продлить или испытать снова, а воображение поможет варьировать позы».

Рафаил: Господь смилуйся над нами.

Хамшаил (застигнутый врасплох): Как умно! (Опомнившись): Но как грубо. Никогда я не испытываю к падшим созданиям Всевышнего жалости столь глубокой, как в тот миг, когда они бьются в тисках противной разуму страсти размножения. И ты, моя дорогая Сариела, могла пасть жертвой мишурного соблазна той деятельности, которую даже простой смертный лорд Честерфилд имел мудрость признать унизительной и глупой?

Сариела (нисколько не смущенная): Признаю. Равно как и то, что меня ужасно раздражает моя неспособность предаться этому удовольствию.

Рафаил (Хамшаилу): Она умница. Вon mot лорда Честерфида она парировала без раздумья.

Хамшаил (Сариеле): Если уж ты лишена такта, то поздравляю тебя хотя бы с быстротой реакции.

Сариела: Каждый элемент моего трехсоставного ответа порожден соответствующей частью Честерфильдовой фразы, которой он противостоит. Он сам меня вынудил.

Хамшаил: Как я понимаю, он тебе не симпатичен.

Сариела: Несмотря на язвительные диатрибы, которые направлял против его светлости Сэмюэль Джонсон, лорд Честерфилд был — и остался даже на безупречных Небесах Господа нашего — совершенным джентльменом. Но это не опровергает моей точки зрения на него, как на индивида, вряд ли заслужившего те вполне функциональные гениталии, которые были поручены его заботам.

Рафаил: Подойди ближе, дитя мое. Присядь здесь со мной и с Хашмаилом. Выпей стакан вина.

Сариела: Предпочитаю узо, он возбуждает интеллект, пусть и слегка, без посредства пищеварительного тракта.

Рафаил: Брось. Не придирайся к напиткам.

Он похлопывает стол ладонью. Сариела горделиво подходит, со скрежетом выдвигает стул, разворачивает его спинкой от себя, крутнув на одной ножке, и садится на него верхом, как ковбой.

Сариела: Напитки тут ни при чем. Я злюсь из-за нашей нечувственной бестелесной природы.

Хамшаил: A-а. Понятно. Разумеется.

Рафаил (кричит): Бармен, еще одно «Микелоб темное», стакан цинфанделя и один узо для дамы!

Бартендер (также кричит в ответ): Сейчас будет, Раффи!

Хамшаил: Раффи?

Пока АНГЕЛЫ беседуют, бармен готовит их заказ, ставит все на поднос с пробковым днищем и, наконец, вручает его малышу Обри, который отправляется с ним через всю комнату.

Рафаил: За последние несколько месяцев я бывал в Акли раз двадцать, не меньше. Что такого ужасного в дружеской пикировке с местным содержателем таверны?

Хамшаил: Ничего. Совершенно ничего.

Сариела: Мне бы хотелось чувствовать вкус выпитого и съеденного. Мне бы хотелось, чтобы еда и напитки переваривались у меня внутри. Я бы хотела испражняться тем, что остается после переваривания. И еще, выражаясь не слишком изощренно, мне хотелось бы трахаться.

Хамшаил (снова застигнутый врасплох): Кто?

Сариела: «С кем», ты, наверное, хотел сказать. С кем угодно. Ну, почти. С любым, кто обладает набором необходимых анатомических приспособлений, включая тактильную чувствительность, позволяющую наслаждаться процессом, и достаточной любезностью, чтобы давать удовольствие взамен — это, конечно, в том случае, если бы моя конституция позволяла мне получать его.

Обри прибывает с напитками, расставляет их по столу, отвешивает изысканный, хотя и немного деревянный поклон и уходит.

Сариела (кивая на мальчика): Даже у этой живой препубертатной копии ренессансного херувимчика больше эрогенных импульсов и соответствующих тканей, чем у нас с вами. Это возмутительно.

Рафаил (Хамшаилу): Видишь? У нее опасный случай духовного расстройства, сопровождающийся несовместимыми с ангельским состоянием плотскими желаниями такой силы, что, стань они известными в Раю, переполоши бы все девять хоров ангелов.

Сариела: Чушь собачья.

Рафаил: И ты станешь отрицать, что страдаешь необычной — для ангела — формой духовного расстройства?

Сариела: А ты станешь отрицать, что у нас есть «гениталии», хотя они таковы, что не могут ни зачинать потомков, ни испускать мочу, так что лучше будет назвать их «натуралиями», «наружными половыми органами», а то и «безделушками»?

Хамшаил (глубоко заинтригованный): А я вообще никогда о них не думаю.

Сариела: А зачем? Они ведь ни для чего не нужны. Из них ничего не брызгает и не вытекает. У вас, парней, они хотя бы болтаются, а мои — ну, я просто не знаю — пребывают во мне, и только. Это шутка: глупая, плоская, несмешная шутка.

Рафаил: Сариела, но они ведь и появляются лишь тогда, когда мы принимаем облик посланцев воли Божьей человеку. К чему же злиться на то, что они не функционируют, если в своем обычном состоянии мы бестелесными духами витаем вокруг Престола Господня?

Сариела: Потому что Тот, Кто Занимает Этот Трон, вообще не должен был создавать нас такими, бесполыми, словно куклы, даже для того, чтобы исполнять долг посланников. Он создал меня для моей функции хранителя, снабдив, как я теперь понимаю, почти безупречной киской половозрелой женщины. (Она начинает поднимать подол своей туники.) Смотрите.

Рафаил (ловит ее запястье): В этом нет нужды. Мы тебе верим.

Хамшаил: Киской?

Сариела: Если бы вы, парни, решили мне показать ваши дела, я бы не возражала. Но мне приходится обходиться созерцанием — Хембри мои первые подопечные, а доступов к фотографическим источникам у меня практически нет — милой штучки Филиппа: какая она мягкая в покое, и как торчит, когда возбуждается.

Рафаил: Сариела!

Сариела: Фи-и-и. К чему все это умолчание? Весь этот стыд? Эта пуританская щепетильность?

Хамшаил: По-моему, это не совсем честно. Ведь я же зачем-то гульфик ношу.

Сариела: Вот и хорошо. Тогда расстегни его. И покажи нам, что внутри.

Хамшаил (зардевшись): Нет уж, спасибо. Не могу.

Рафаил: Столь хищное любопытство не красит тебя, Сариела. Но я бы сказал, что наш «срам» — приличный, ангельский срам — происходит из жалости, которую Творец испытывает к нашим падшим подопечным.

Хамшаил: А может быть, по причине понимания того, что наше хозяйство выполняет лишь функцию местоимения, репрезентативную функцию, так сказать. Вау, вот это сказал.

Сариела: Чушь. (Она отодвигает початый узо или что там принес ей Обри и чувственно облизывает губы) Чушь в квадрате.

Рафаил: К чему эти безумные плотские желания? К чему все эти вздохи и задыхания? Сариела, в тебе растворена квинтэссенция чистого духа, каков бы ни был твой нынешний статус ангела-хранителя.

Сариела: И все же я хочу… я хочу попробовать. Хембри развратили меня настолько, что мне уже не помочь, или, напротив, открыли мне радости, которые я не в силах познать — лишь быть их свидетелем, слушателем, продолжать их в моем воображении, отчего желание крепнет, но не уходит.

Джук-бокс начинает играть «I'm So Lonesome I Could Cry» Хэнка Уильямса. МУЖЧИНА и ЖЕНЩИНА в конце комнаты встают, сжимают друг друга в объятиях и принимаются шаркать ногами по полу, похожие скорее на тени, чем на живых людей. Сариела вскакивает.

Сариела (с яростью): Как вы можете танцевать под эту песню? (ПАРОЧКА не обращает на нее внимания.) Двоих людей, танцующих вместе, можно признать «одинокими» лишь условно! Прекратите! (Еще один-два такта, а потом:) Я сказала, Прекратите!

Парочка продолжает танцевать. Ангелы наблюдают за ними в состоянии озадаченности (Рафаил, Хамшаил) или открытого раздражения (Сариела). Песня кончается, Мужчина и Женщина садятся, джук-бокс выкатывает на проигрыватель старую сорокопятку Эдди Арнольда «Welcome to ту World».

Сариела вышагивает вдоль стола взад и вперед — не столько лихорадочно, сколько методично — и также заученно заламывает руки и стискивает зубы. Рафаил и Хамшаил не сводят с нее сконфуженно-изумленных глаз. В какой-то момент они переглядываются и беспомощно пожимают плечами. Наконец, Сариела снова хлопается на свой стул и стеклянными глазами обводит посетителей.

Сариела: Вы ведь все равно уволите меня, да, парни?

Рафаил: Если ты не обуздаешь своих чувственных влечений, то мы, разумеется, отправим тебя назад, в Центральную Диспетчерскую Ангелов, для, скажем так, переподготовки.

Сариела: В бессрочную ссылку, короче.

Рафаил: Чепуха. Нельзя же…

Сариела: На бесконечное духовное сохранение. Вечность сначала поглотит меня, затем разберет на части, а под конец впитает без остатка.

Хамшаил: Никогда. Никогда. Мы любим тебя, Сариела.

Сариела: Не так, как Филипп Хембри любит Анжел Мари. И наоборот.

Рафаил: Порок — моральная неустойчивость всего плотского — играет тут роль более значимую, чем ты готова признать.

Сариела (язвительно цитирует). «Любовь доступна духам? Если так, то в чем любовь у них воплощена? Во взорах ли, в слиянии лучей, в духовных иль в прямых соединеньях?»

Рафаил: Прошу прощения?

Хамшаил (с энтузиазмом): Обращение Адама к Рафаилу — к вам, ваше Сиятельное Серафимство — в конце восьмой книги мильтоновского «Потерянного рая».

Сариела (Рафаилу): От этого ты вспыхнул, «зардевшись цветом роз небесных», и отвечал Адаму…

Рафаил: Похоже, вы принимаете меня, живущего бесчисленные зоны лет, за невежду с нимбом? Я знаю, что я сказал. (Встает и начинает вышагивать вокруг стола с видом оскорбленного величия.) По милости нахального мистера Мильтона, я отвечал:

Хамшаил: (тихо ударяет в ладоши, один раз): Браво.

Рафаил: Оставь. (Сариеле): Немного раньше мой тезка призывал Адама — как призываю я тебя, Сариела, — помнить о том, что

Сариела: Значит, звери, среди которых нет ровни мне, ангелу-хранителю, и есть те самые милые, похотливые обезьянки, которых я приставлена защищать? Так, что ли?

Рафаил: Именно, славная моя девочка.

Сариела: Прекрасно. Но все так же больно. И голод не проходит. В уголках тел, которые, боюсь, недоступны для меня.

Рафаил (Хамшаилу): Ты, кажется, говорил, что у тебя еще где-то встреча?

Хамшаил: Правда?

Рафаил Ну да, ты так сказал. Можешь идти, если тебе нужно. Хамшаил (слегка смущенно): Спасибо. (Исчезает, поспешно и без следа).

Тем временем Рафаил обходит стул Сариелы, приближается к яблоне в горшке и срывает с нее крошечный малиновый плод, который протягивает Сариеле.

Рафаил: Вот. Утоли свою боль. И голод.

Сариела (разглядывает плод): Вот не подумала бы, что сейчас сезон яблок. И голод, о котором я говорила, не унять едой.

Рафаил: Попробуй. Надкуси.

Сариела; Его лишь на укус и хватит.

Рафаил: Пожалуйста. Ради меня.

Сариела кусает. Крошечное яблочко целиком скрывается у нее во рту. Она с изумлением смотрит на свою пустую ладонь, наслаждаясь необычным вкусом плода. Затем проглатывает его и улыбается.

Сариела: Да. Понимаю.

Рафаил:

Сариела (сияя): Я поняла Но покажи мне. Никто мне никогда не показывал.

Рафаил: Аномальный — нет, воистину непростительный — пробел в твоем образовании.

Сариела Заполни же его. Пожалуйста.

Рафаил: Немедленно. Но не здесь. (Берет Сариелу за руку, ставит на ноги. Потом, когда они оба возвышаются над танцполом, словно две башни, он трижды щелкает каблуками.) Престо, Сариела! Вознесение!

Рафаил и Сариела рука об руку исчезают из «Кошачьего глаза». Смех улетающей Сариелы покрывает последние звуки «Midnight Train from Georgia». Танцпол пустеет, стихают все звуки, слышно лишь, как Обри пинает ногами бирюзовый «Шевроле».

Дверь по правую сторону от автобара распахивается, и Мужчина лет тридцати пяти с трудом перекатывает через порог «Кошачьего глаза» инвалидное кресло, в котором сидит улыбающаяся молодая Женщина. Все Завсегдатаи бара смотрят на них во все глаза, а Обри даже перестает пинать машину.

Бармен (дружелюбно): Привет, Фил! Аржел Мари!

Анжел Мари: Привет, Трой.

Филипп: Как дела, Трой?

Бармен: Не жалуюсь. Вам как обычно?

Анжел Мари: Разумеется. И запусти-ка что-нибудь из Кинга.

Бармен: Сейчас сделаем.

Филипп провозит Анжел Мари мимо бара, слегка запрокидывает кресло, чтобы оно вкатилось на танцпол, и подвозит к столику, где раньше сидели три Ангела. Там он паркует кресло жены и садится на место Рафаила. Обри приносит Хембри пару светлого в бутылках с длинными горлышками, а Бармен выходит из бара и подходит к музыкальному автомату, чтобы накормить его монетами.

Бармен (через плечо): Все мне доверяют?

Филипп (тычется Анжел Мари лицом в шею, чем вызывает серию смешков): Почему бы и нет?

Бармен: Это из моего времени. Я вырос на Тревисе Тритте. (Обращается к Анжел Мари): Эй, пташка, телохранитель не нужен?

Анжел Мари: У меня уже есть. Он тут, совсем рядом.

Бармен: То-то я и вижу. Что ж, мы с Обри, правда, рады, что вы здесь.

Анжел Мари (бросает на него взгляд): Вот как? Почему?

Бармен: Небесная шушера уходит, настоящие люди приходят.

Анжел Мари: Что?

Обри срывает с карликовой яблони плод и подает его Анжел Мари, которая звонко чмокает его в щечку и откусывает от яблочка крошечный кусочек. Подходит Бармен, берет Обри на руки и относит его обратно к бару. Джук-бокс играет «Love те Tender». Мужчина и Женщина встают из-за ближайшего столика, скрытого в тени, обнимаются и начинают топтаться по площадке. Анжел Мари скармливает остатки своего яблочка Филиппу.

Филипп: Ммммм. Великолепно.

Анжел Мари: Даже надкушенное?

Филипп (трется о нее носом): Даже надкушенное.

Гаснут огни. Вскоре зрители не видят уже ничего, кроме силуэта Анжел Мари в кресле-каталке и клонящейся к ней тени Филиппа. Кинг продолжает петь, а зачарованная Пара ритмично переступает ногами, поднимая с пола вихри опилок…

Оглавление

САРИЕЛА; ИЛИ ДИСФУНКЦИЯ И ЖЕЛАНИЯ, ПРОТИВНЫЕ ПРИРОДЕ АНГЕЛОВ: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ В ОДНОМ АКТЕ