Аполлон Александрович Григорьев

ГРИГОРЬЕВ, АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1822–1864), русский поэт, литературный и театральный критик, переводчик, мемуарист. Родился 20 июля (1 августа) 1822 в Москве. Дед Григорьева, крестьянин, приехал в Москву из глухой провинции на заработки и за усердный труд на различных чиновничьих должностях получил дворянство. Отец вопреки родительской воле женился на дочери крепостного кучера. Скандальный брак состоялся спустя год после рождения Аполлона, поэтому ребенок считался незаконнорожденным. Только в 1850, дослужившись до чина титулярного советника, Григорьев получил личное дворянство, «восстановив» таким образом благородное звание, с таким трудом доставшееся деду.
Прекрасное домашнее образование позволило будущему поэту, минуя гимназию, поступить на юридический факультет Московского университета, в котором в то время читали лекции Т.Н.Грановский, М.П.Погодин, С.П.Шевырев и др. Вместе с сокурсниками А.А.Фетом и Я.П.Полонским Григорьев создал литературный кружок, где молодые поэты читали друг другу свои произведения. Григорьев окончил университет в 1842 со званием первого кандидата и был оставлен работать вначале в библиотеке, потом секретарем Совета. Но канцелярская работа ему не давалась – он забывал регистрировать выдачу книг, неаккуратно вел протоколы Совета.
Печатался А.Григорьев с 1843. В это время (1843–1845) писал особенно много, безответно влюбившись в А.Ф.Корш. Любовной драмой объясняются и темы лирики поэта – роковая страсть, необузданность и стихийность чувств, любовь-борьба. Характерно для этого периода стихотворение Комета, в котором хаос любовных переживаний сравнивается с космическими процессами. Об этих чувствах повествует и первое прозаическое произведение Григорьева в форме дневника Листки из рукописи скитающегося софиста (1844, опубл. 1917).
Душевно опустошенный после первого любовного разочарования, отягощенный долгами, в стремлении начать новую жизнь Григорьев тайно бежал в Петербург, где у него не было ни близких, ни знакомых. С 1844 по 1845 служил в Управе благочиния и в Сенате, затем оставил и эту службу, движимый желанием заниматься исключительно литературным трудом. В это время он писал и стихи, и драмы, и прозу, и критику – литературную и театральную. В 1844–1846 сотрудничал в журнале «Репертуар и Пантеон», в котором произошло его становление как профессионального литератора. Кроме рецензий на спектакли, циклов критических статей на театральную тему, опубликовал многочисленные стихи, стихотворную драму Два эгоизма (1845), трилогию Человек будущего, Мое знакомство с Виталиным, Офелия. Одно из воспоминаний Виталина (1845–1846), много переводил (Антигона Софокла, 1846, Школа мужей Мольера, 1846 и др. произведения).
Широкая натура Григорьева вкупе с романтическим настроем молодости заставляла поэта метаться из одной крайности в другую, менять убеждения, почти исступленно выискивая новые привязанности и идеалы. Разочаровавшись в Петербурге, в 1847 возвратился в Москву, где сотрудничал в газете «Московский городской листок». Самыми заметными работами этого периода явились четыре статьи Гоголь и его последняя книга (10–19 марта 1847), в которых Григорьев, высоко оценивая значение Выбранных мест из переписки с друзьями, размышлял об утрате современным обществом «пуритански строгого, стоического духа».
В этом же году Григорьев женился на сестре А.Ф.Корш. Но брак вскоре был расторгнут из-за легкомысленного поведения жены, и вновь Григорьев попал в полосу разочарований и душевных мук. В это время он создал поэтический цикл Дневник любви и молитвы (полностью опубл. 1979) – стихи о безответной любви к прекрасной незнакомке.
В 1848–1857 Григорьев преподавал законоведение в разных учебных заведениях, не оставляя творчества и сотрудничества с журналами. В 1850 вошел в круг журнала «Москвитянин» и вместе с А.Н.Островским организовал «молодую редакцию», являвшуюся, по сути, отделом критики журнала. С этого времени Григорьев стал ведущим российским театральным критиком, проповедующим реализм и естественность в драматургии и актерской игре.
После закрытия в 1856 «Москвитянина» Григорьева приглашали работать в другие журналы – в «Русскую беседу», «Современник», – но он ставил условием руководство отделом критики. Переговоры о сотрудничестве заканчивались только публикациями его статей, поэм и переводов.
В 1852–1857 Григорьев пережил очередную безответную любовь – к Л.Я.Визард. В стихотворный цикл этого периода Борьба (1857) вошли самые известные стихотворения поэта О, говори хоть ты со мной... и Цыганская венгерка («Две гитары, зазвенев...»), которые А.А.Блок назвал «перлами русской лирики».
В качестве воспитателя и домашнего учителя юного князя И.Ю.Трубецкого Григорьев уехал в Европу (Франция, Италия), в 1857–1858 жил в Париже и Флоренции, посещал музеи. По возвращении из-за границы продолжил активно печататься во многих изданиях, наиболее тесно сотрудничая с 1861 с журналами «Время» и «Эпоха», возглавляемыми Ф.М. и М.М.Достоевскими. По совету М.Достоевского написал мемуары о развитии своего поколения Мои литературные и нравственные скитальчества («Время», 1862, и «Эпоха», 1864), в которых чувствовался отклик на Былое и думы Герцена.
Философско-эстетические воззрения Григорьева формировались под влиянием эстетики романтизма (Карлейля, Шеллинга, Эмерсона) и славянофильства (прежде всего Хомякова). Генетическая связь общественных взглядов «почвенника» Григорьева с учением «старших» славянофилов – признание определяющего значения национально-патриархального и религиозного начал в народной жизни – сочеталось в его творчестве с существенной корректировкой этого учения, критикой абсолютизации славянофилами «общинного начала» («мысль об уничтожении личности общностью в нашей русской душе... слабая сторона славянофильства»), «пуританских» суждений о русской литературе и невнимания к новым жизненным силам русского общества («бытию... великорусской промышленной России»). Григорьев отстаивал также идею единства русского народа до- и послепетровского периодов. По мнению Григорьева, и для славянофильства и для западничества характерно отвлеченное теоретизирование, схематическое ограничение исторической жизни («кладут жизнь на Прокрустово ложе»). Однако общинный идеал славянофилов, при всей своей «книжности», все же, согласно Григорьеву, несравненно богаче положительным содержанием, чем программа западничества, идеал которого – единообразие («казарменность», «мундирное человечество»).
Наиболее полно миросозерцание Григорьева представлено в созданной им теории «органической критики». Понятие «органической критики» соответствует признанию «органичности» самого искусства, в произведениях которого находят синтетическое воплощение «органические начала жизни». Искусство не отражает жизнь в смысле ее копирования, а само есть часть жизненного процесса, его «идеальное выражение». Апология искусства в шеллингианско-романтическом ключе как «вечного органона» философской мысли служит у Григорьева основой понимания и высокой оценки реалистической традиции русской и мировой литературы. Григорьев определяет высшую форму реалистической художественной деятельности как гармоническое единство бессознательного творчества (процесс художественной типизации) и «идеального миросозерцания» (целостного духовного, органического восприятия художником действительности). «Правда жизни», включающая в интерпретации Григорьева и собственно эстетическое и нравственное в искусстве, наиболее полно, по его мнению, была воплощена русскими писателями: Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Аксаковым, Островским. Доказывая бессодержательность концепции «чистого искусства», Григорьев в то же время признавал самодостаточность художественного творчества, «в себе самом носящего свое неотъемлемое право и оправдание», и видел «народность» искусства в способности воплощать в образы и идеалы «великие истины и тайны» народной жизни, которые, составляя ее сущность, действуют стихийно и неосознанно. Упрекал революционно-демократическую критику в эстетическом и нравственном релятивизме, проводимом к тому же непоследовательно, так как отрицание «вечных жизненных идеалов» сочеталось в ней с абсолютизацией положений современных (т.н. «передовых» и «прогрессивных») теорий. В развитии Григорьевым славянофильского «органицизма» в понимании истории проявились черты, определившие связь его философских взглядов с последующими теориями циклов (Данилевский, Леонтьев). Это относится к критике Григорьевым «идеи отвлеченного человечества» и концепции прогресса (идея «Сатурна-прогресса, постоянно пожирающего чад своих»), к определению им исторической реальности как совокупности своеобразных «органических типов» общественной жизни. Однако Григорьев, подчеркивая способность этих типов к «великому перерождению» и развитию, определенно признает диахроническое единство истории, и в этом существенное отличие его позиции от циклических моделей культурно-исторического процесса. За свою жизнь Григорьев словно испытывал все ипостаси человеческой личности, пробуя их в самых крайних проявлениях: был мистиком и атеистом, масоном и славянофилом, добрым товарищем и непримиримым врагом-полемистом, нравственным человеком и запойным пьяницей. Все эти крайности в конце концов сломили его. Запутавшись в долгах и отсидев в 1861 в долговой тюрьме, он предпринял последнюю попытку переменить жизнь, уехав в Оренбург преподавать в кадетском корпусе. Но эта поездка лишь усугубила тяжелое душевное состояние поэта, тем более что произошел очередной разрыв с женой М.Ф.Дубровской. Все чаще Григорьев находил забвенье в вине. Вернувшись из Оренбурга, работал с перерывами, избегая оказаться в какой-нибудь литературной партии, стремясь служить только искусству как «первейшему органу выражения мысли». Окончательно опустошенный душевными терзаниями, отсидев два раза в 1864 в долговой тюрьме, Григорьев умер от апоплексического удара в Петербурге 25 сентября (7 октября) 1864.